– Что сказал Сальери? – спросил Эрнест, с нетерпением ожидавший их у ворот.

– Он говорил о многом. И кое-чему я поверил, – ответил Джэсон.

– К чему же вы склоняетесь после разговора с ним?

– Я считаю его виновным. И расскажу о том, что узнал, всему свету.

– Ему пришлось признаться, ибо если он и не совершал преступления, то виноват уже тем, что замышлял его, – высказала свое предположение Дебора.

– Нет, Сальери не ограничился одним замыслом, – не согласился с ней Джэсон. – То, что мы видели, Эрнест, было ужасно, отвратительно. Нет, Сальери действовал сознательно, он намеренно причинял Моцарту боль и страдания; тогда он был в здравом уме, но, движимый ненавистью, покушался на жизнь Моцарта всеми возможными способами.

Следующие несколько дней прошли спокойно. Дебора уговаривала Джэсона поскорее закончить дела с ораторией и готовиться к отъезду, и он не возражал, как вдруг от Эрнеста пришла записка без подписи:

«Вчера, седьмого мая, Сальери скончался. Газеты поместили краткое сообщение, но о причине смерти молчат. На мой взгляд, вам следует немедленно покинуть Вену, независимо от того, завершена ли оратория. Если обнаружится, что вы виделись с ним за несколько дней до смерти, на вас могут возвести обвинение».

Джэсон тут же отправился к Гробу. Срок их виз кончается, сказал он, они предпочитают уехать, пока не возникли новые затруднения.

Гроб ничуть не удивился их решению, наоборот, даже обрадовался. Май – идеальный месяц для путешествия, сказал банкир, он постарается поскорее приготовить деньги; что же касается оратории, то он пришлет к ним Шиндлера.

– А нельзя ли мне самому повидаться с Бетховеном? – спросил Джэсон.

– Пожалуйста, если у вас есть желание отправиться в Баден. Плохое здоровье заставило его туда уехать, а Шиндлера он оставил в Вене распоряжаться его делами.

– Вы считаете, что оратория не закончена?

– Нет. Надеюсь, вы не слишком огорчены. А деньги, оставленные в залог, вы получите обратно. Я никогда не злоупотреблял вашим доверием. В ближайшие дни все будет улажено. – И Гроб сердечно обнял Джэсона за плечи и проводил до дверей.

Дальнейшая задержка с отъездом сильно тревожила Дебору, но Джэсон уверял, что деньги никак нельзя получить раньше и что для беспокойства нет оснований. Она не верила.

Шиндлер с печальным видом объявил:

– Я вынужден, к сожалению, вам сообщить, что маэстро не сможет завершить ораторию.

– Это окончательный ответ? – спросил Джэсон.

– Да. Я поверенный Бетховена, хотя Гроб и делает вид, что таковым является он.

– Что с господином Бетховеном?

– У него плохо с желудком. Возможно, Шуберт согласится написать для вас ораторию.

– Но Шуберт ведь сочиняет песни.

– В основном, песни. Но он сильно нуждается в деньгах. В последнее время его преследуют неудачи. Он пришел тогда на концерт Анны Готлиб в надежде, что она согласится исполнять его песни, а она отказалась под предлогом, что поет одного Моцарта. Шуберт написал новую оперу, а цензор запретил ее за сюжет. У него подавленное настроение, заказ на ораторию был бы весьма кстати.

– Я могу дать ему некоторую сумму.

– В качестве платы за ораторию?

– Нет, мы не можем задерживаться. В качестве подарка.

– Шуберт ни за что его не примет, – заметил Шиндлер. У дверей он вдруг вспомнил:

– Вы, конечно, слыхали о Сальери?

Джэсон постарался изобразить на лице непонимание.

– Скончался. Внезапно.

– Вот как! Я знал о его болезни. От чего же он умер?

– Как ни странно, газеты об этом молчат. Сообщение было до неприличия коротким. Не упоминается даже, где его похоронят. Вы сумели с ним повидаться?

Джэсон чуть было не открыл Шиндлеру всю правду, но вовремя удержался.

– К сожалению, нет. Прошу прощенья, господин Шиндлер, но нам пора собираться в путь.

Шиндлер поклонился и подал Джэсону письмо.

– От Бетховена. Прощальная записка.

Затворив за Шиндлером дверь, Джэсон принялся за чтение.

«Мои уважаемые и любимые друзья!

Я хочу выразить вам свое сожаление по поводу того, что не могу представить обещанной оратории. Я чувствую себя перед вами глубоко виноватым. Много раз я принимался за работу, но боль не позволяет мне сидеть за столом, и как ни печально, я не могу больше так много сочинять, как в былые времена. Я предпочел бы сказать вам все это лично, но, надеюсь, вы поймете меня. Резкое ухудшение здоровья заставило меня искать исцеления среди девственной природы Бадена. Память о вашем великодушном ко мне отношении я сохраню навсегда. Это время я много раздумывал о Моцарте и Сальери и пришел к выводу, что только благодаря Моцарту Сальери сохранится в памяти людей, а память о Моцарте будет жить вечно.

Желаю вам счастливого и благополучного возвращения на родину и от всей души обнимаю Вас, господин Отис, и Вашу очаровательную жену.

Ваш друг Бетховен».

Гроб отказался вернуть Джэсону четыреста гульденов, присланных Обществом для оплаты оратории, объяснив:

– Я обязан отправить деньги обратно. Кстати, каким путем вы собираетесь возвращаться? В это время года путешествие вверх по Дунаю от Вены до Линца сулит много приятного. Я дам вам чеки на банки в Мюнхене и Мангейме, чтобы вам не держать при себе большие суммы наличными. Я сожалею об оратории, но ведь Вена сама по себе стоит посещения. Вы слыхали новость о Сальери?

Боясь выдать себя, Джэсон и Дебора только кивнули.

– Очень печально. Столь выдающийся музыкант, и такой конец. Надеюсь, вы не слишком огорчены, что заказ не выполнен.

Джэсон только пожал плечами.

– Будь я на вашем месте, я бы непременно поехал баржей до Линца. К тому же, нанять нового кучера будет не так-то легко. От Линца вы можете дилижансом добраться до Парижа, а оттуда до Ла-Манша.

Джэсон хотел было признаться, что боится воды и не умеет плавать, но устыдившись своей слабости, промолчал.

Идея поездки до Линца на барже пришлась Деборе по душе. Она считала опасным путешествие в карете, когда на каждом шагу тебя подстерегают неприятности.

– Так будет надежнее, Джэсон, – сказала она. – Особенно в это время года.

– Сколько дней займет дорога до Линца? – спросил Джэсон.

– Два-три дня. Именно этим путем Моцарт впервые приехал в Вену, – подчеркнул Гроб.

И Джэсон, хотя и без особой охоты, уступил желанию Деборы.

Предстоящая встреча с Губером беспокоила его больше всего. Он уничтожил все бумаги; Эрнест, прислав записку о смерти Сальери, никак не давал о себе знать; причин откладывать отъезд больше не было. И все же Джэсон опасался, что Губер найдет предлог их задержать. Когда наконец сборы были закончены, Джэсон и Дебора отправились в полицейское управление.

– Гроб известил меня о вашем отъезде, – сказал им Губер, – и о вашем решении ехать до Линца баржей.

– Видимо, мы так и сделаем, – ответил Джэсон.

– Вы не хотите еще задержаться?

– Нет.

– Сколько вы выручили за карету?

– Пятьдесят гульденов.

– Но вы ведь заплатили за нее двести, не так ли? Вас тогда обсчитали.

– У вас прекрасная память, господин Губер, – заметила Дебора.

– Не жалуюсь. Как, наверное, и вы на свою. – На мгновение Деборе почудился в его словах тайный смысл. – Неужели вы думали, я поверил, что Бетховен напишет для вас ораторию?

– Это был официальный заказ, – ответил Джэсон.

– Нас не так-то легко обмануть.

Джэсон и Дебора молчали. Обоих мучил тот же страх. Значит, Губер все же решил их задержать. Джэсону казалось, что Губер знает обо всех их посещениях, вплоть до визита к Сальери, и недвусмысленно им это показывает.

– Но задерживать мы вас не станем. К чему нам наживать неприятности?

– Вы вернете нам наши паспорта, господин Губер? Губер вытащил паспорта из ящика стола и подал им в обмен на временные визы. Крупным, размашистым почерком он написал на паспортах «Проверены» и отдал их Джэсону.

Джэсон едва верил своему счастью, но понимал, что улыбка Губера не сулит ничего хорошего.

– Нам ни к чему отпугивать американцев. Если только они не угрожают трону, – пояснил Губер.

– Благодарю вас, господин Губер. Мы ценим ваше содействие.

– А мы ваше. Вы слышали о смерти Сальери?

– Да. Мы прочли об этом в газете.

– Пусть он почиет в мире. Вы согласны?

– Да, господин Губер.

Губер позвал караульного и, даже не кивнув на прощание, погрузился в свои дела.

На улице Джэсон сказал Деборе:

– Ну, вот, с Губером покончено.

– Будем надеяться, что это так. – Ей не терпелось поскорее вырваться из этого ненавистного ей города.

Двумя днями позже они садились на баржу, отправлявшуюся в Линц. Джэсона обидело, что Эрнест не попрощался с ними, а Дебору это втайне радовало. И неожиданно рядом выросла его фигура.

– Зачем вы явились так поздно? – оправившись от неожиданности, спросил Джэсон. – Лучше было проститься в менее людном месте. Разве стоит показывать, что мы знакомы?

– Опасность, по-моему, миновала, – ответил Эрнест. – Теперь, после смерти Сальери, власти надеются, что с прошлым покончено. Как же я мог не попрощаться с вами? В конце концов, вы ведь приехали сюда из-за меня.

Старик нежно взял их под руки, отвел в сторону и со слезами на глазах сказал:

– Простите меня, если иногда я был резок или нетерпелив. Я стар, жить мне осталось недолго. Поэтому я и вас торопил. И порой слишком усердствовал.

– Вы боялись, что мы остановимся на полпути? – спросила Дебора.

– У меня всегда были сомнения на этот счет. Вы чужаки, американцы. Разве мог я поверить, что Моцарт станет вам так же дорог, как и мне?

– Он стал для меня смыслом жизни, – признался Джэсон.

– Самой важной была ваша встреча с Сальери, она подтвердила мои подозрения.

– Значит, теперь все ваши сомнения отпали, господин Мюллер? – спросила Дебора.

– Мне кажется, все говорит за это. Ваш муж оказался прав: Моцарта погубили Габсбурги, Сальери, знать, равнодушные друзья, беспечные и неопытные доктора. И все же я считаю главным преступником Сальери, который погубил его с помощью яда и вредной ему пищи.

– Я с вами согласен, – сказал Джэсон. – У Моцарта был не один убийца, их было много.

– Теперь я могу сказать, что недаром прожил жизнь. В этом и ваша заслуга, хотя вы и чужестранцы. Я хотел оправдать его, снять обвинение в том, будто причиной его смерти явились его собственные недостатки: неразумность, наивность, непредусмотрительность. Не докажи я обратное, не видать мне покоя ни при жизни, ни за гробом.

– Когда мы вернемся домой, мы постараемся довести дело до конца, – пообещала Дебора.

– Верю, но прошу вас, будьте осторожны. Поездка по Дунаю доставит вам удовольствие, да и путешествие дилижансом от Линца будет спокойным. Дороги уже подсохли.

– Кстати, что случилось с тем музыкантом, что жил в наших комнатах? – спросила Дебора.

– Я и сам точно не знаю. Его нашли повесившимся. По слухам, он оказался в немилости. Иных причин для самоубийства у него не было. Я не хотел вам этого рассказывать. Гоните прочь мысли о смерти, теперь вы в безопасности. Прощайте.

Дебора обняла старика, Джэсон пожал ему руку, а тот плакал и приговаривал:

– Вы увозите с собой частицу моего сердца.

Постаревший, сгорбившийся Эрнест Мюллер, не оборачиваясь, зашагал прочь. Он не мог заставить себя обернуться, потому что и он и они знали, что это их последняя встреча. Они никогда больше не приедут в Вену, а он слишком стар, чтобы думать о путешествии в дальние края.

Никто из них не видел огромной кареты, запряженной четверкой лошадей, которая стремительно нагоняла Эрнеста. Когда же тот обернулся, привлеченный грохотом экипажа, пытаясь понять, что происходит, страшный удар обрушился ему на голову, за ним последовал второй, и тьма заволокла ему глаза. Колеса довершили дело, начатое тяжелыми подковами лошадей, кучер изо всех сил хлестнул по лошадиным спинам, и карета мгновенно исчезла из вида, прежде чем кто-либо успел опомниться. Эрнест Мюллер был мертв. Его тело с проломленной головой недвижно распласталось на земле.

Погода стояла ясная, и Джэсон с Деборой все время проводили на палубе. Все их страхи остались позади, и они наслаждались покоем. Пассажирами баржи были окрестные крестьяне и горожане, возвращавшиеся домой после посещения венских родственников.

На второй день путешествия Дебора, утомленная пребыванием на свежем воздухе, решила пораньше лечь спать.

– Уже холодает, Джэсон, и скоро совсем стемнеет, – сказала она.

– Подожди немного. Посмотри, какой чудесный закат, – отозвался он.

Река делала изгиб, и баржа круто повернула к югу; заходящее солнце ослепило их и залило светом дальний берег.

Мои поиски были не только поисками правды, но и попыткой преодолеть собственную незначительность, думал Джэсон. Однако теперь это его мало волновало. Величие, понял он, удел избранных, а жить надо каждодневными заботами; длительное волнение и подъем духа, пусть вызванные самыми достойными причинами, утомляют человека. Кроме того, не желая признаться в этом, он тосковал по дому. И когда Дебора взяла его за руку, он решился:

– Я рад, что мы, наконец, едем домой.

– Ты ни о чем не жалеешь?

– Человек всегда о чем-нибудь жалеет. Но мы сделали все, что было в наших силах. Теперь я немного больше знаю о вселенной Моцарта и даже о самом себе. Теперь у меня нет сомнений, что Сальери в течение нескольких месяцев давал Моцарту «аква тоффана», пока совсем не ослабил его, а потом, чтобы отвести подозрение, довершил дело вредной для него пищей. А чтобы скрыть преступление, позаботился, чтобы тело исчезло.

– Хотела бы я знать, сколько преступлений остаются нераскрытыми.

– Об этом преступлении мы напишем. Посмотри какие красивые, берега.

– Они слишком пустынны и дики. Я думала, окрестности Линца более обжитые, а здесь совсем безлюдно. Горы подступают к самому берегу, если и доплывешь до него, то все равно не выберешься. Да и плыть далеко… – Она невольно вздрогнула.

– Стоит ли об этом думать, – отозвался Джэсон. – Баржа надежная, а вода, как зеркало, нам не о чем беспокоиться. Нельзя жить в постоянном страхе. Вот сядет солнце, и мы отправимся спать.

Деборе почудилось какое-то движение за спиной; она обернулась, но позади никого не было.

– От Линца мы поедем скорым дилижансом. Впереди много дел, пусть я не гений, но и я могу стать хорошим музыкантом.

– Зачем так говорить? Ты отлично понимаешь музыку, ты и меня заставил ее полюбить.

Полная темнота обступила их, пора было спускаться в каюту. Сумерки поглотили очертания берегов, глаз уже ничего не различал. В этот момент Джэсону почудились рядом осторожные шаги, но, слушая, что говорит Дебора, он не обернулся. Дебора продолжала:

– Моцарт стал мне теперь гораздо ближе. Ты сумел меня убедить, что…

Конца фразы Джэсон не расслышал. Кто-то с силой толкнул его, и он летел в бездну. Все-таки они попали в засаду, мелькнуло у него в голове, а он не умеет плавать. Он ударился о водную гладь, пошел ко дну, и тут же его выбросило на поверхность. Он увидел рядом Дебору. Значит, они не пощадили и ее. Он должен ее спасти. Задыхаясь, он пробормотал:

– Это все моя вина…

Темная масса баржи быстро удалялась, а до берега было слишком далеко, и он услыхал крик Деборы:

– Держись за меня, я попробую доплыть до берега. Она закинула его руку себе на плечо. Он почувствовал, как ее щека прижалась к его щеке, ему хотелось крикнуть: «Оставь меня и плыви». Но тут им овладела страшная усталость, тело налилось свинцом и, увлекая Дебору за собой, он в последний раз с ужасом подумал, что именно он стал причиной ее гибели. Еще мгновение они безуспешно боролись с течением, а затем отдали себя во власть тьмы и холода. Пузырьки и зыбь исчезли с водной глади, и ночь воцарилась повсюду.

Через несколько дней венские газеты сообщили, что господин и госпожа Джэсон Отис из Бостона, совершавшие путешествие от Вены до Линца по Дунаю, были сметены во время бури с палубы баржи и утонули, и тела их не были обнаружены.

Оправившись от потрясения, Гроб отправил господину Пикерингу письмо с выражением соболезнования, чтобы Квинси Пикеринг не счел его бездушным.

«Примите выражение моего глубокого соболезнования в связи с гибелью Вашей дочери и зятя, путешествовавших баржей от Вены до Линца. К сожалению, тела их не были найдены, Дунай у Линца очень широк и глубок, и все в Вене считают это несчастным случаем.

Остаюсь с уважением, Ваш Антон Гроб».

Посылаю Вам деньги, предназначенные для оплаты оратории, и так как я выдал Вашему зятю векселя на большую часть последней недавно присланной Вами суммы для получения ее в банках Мюнхена и Мангейма, то я рад сообщить Вам, что эти деньги в целости и сохранности.

Надеюсь, что когда Вы оправитесь после столь тяжелой для Вас утраты, мы продолжим наши деловые связи.

Заверяю Вас, что я навсегда сохраню о Вашей дочери самые теплые воспоминания. Не сомневаюсь также, что для Вас, как и для меня, будет облегчением узнать, что власти не сочли нужным проводить расследование. Они убеждены, и я согласен с ними, что это несчастный случай, как гласит официальное заключение.

Одна мысль не давала банкиру покоя. Не был ли он слишком откровенен с Губером? Но потом он решил, что вел себя вполне достойно. В конце концов, его святая обязанность сообщать обо всем властям, даже когда речь идет о друзьях.

В скором времени Губер получил повышение. Покидая свой старый кабинет, он разобрал накопившиеся в столе бумаги. С особым удовлетворением он перелистал дело Эрнеста Мюллера и написал поперек «Закрыто». Затем он взял досье на Ганса Денке. Кучер исправно доносил на своих хозяев, но, как это часто бывает, под конец испугался и перестал выполнять свои обязанности, хотя сообщить успел немало. От Денке тоже следовало избавиться, иного выхода не было. Да и кого в империи могла заинтересовать внезапная смерть простого кучера?

С еще более глубоким удовлетворением Губер взял папку с досье на Джэсона и Дебору Отис. Сделав на ней надпись «Закрыто», он почувствовал себя почти героем. Его беспокоило лишь одно обстоятельство: официальная версия гласила, что причиной гибели явилась разразившаяся в тот день буря, а это можно было легко опровергнуть. Но затем он решил, что не стоит придавать этому большого значения; поскольку тела не обнаружены, доказать ничего невозможно.

Затем он сжег все папки.

Тела Джэсона и Деборы исчезли бесследно.