Когда агент Крафт спустя два часа вернулся домой, он застал доктора Мартенса за составлением отчета для начальника тайной полиции Вурца. Во всех подробностях описал комиссар происшествие у моста Риальто и выражал надежду через несколько дней закончить дело, вызвавшее его в Венецию.
Агент, позванный немедленно к доктору Мартенсу, мог сообщить весьма немногое.
Незнакомец, за которым ему приказано было следить, направился к железному мосту. Здесь на него напал какой-то бродяга. Агент дважды выстрелил из револьвера и обратил его в бегство. Между тем незнакомец бросился бежать к каналу, где его поджидала гондола. Агент дождался возвращения гондолы и узнал от проводника, что барин, которого он вез, успел сесть на поезд в Местр.
Доктор Мартенс составил телеграмму, предупреждавшую полицию Вены о прибытии подозрительного субъекта, и приказал агенту немедленно отправить депешу и донесение.
Когда он на следующее утро спустился в кафе Фабиани, его встретил там барон фон Сфор, сиявший лучезарной улыбкой. На столике около молодого человека лежал огромный букет цветов.
Комиссар отодвинул его в сторону.
— Мой милый барон, вы, кажется, забыли, что мы здесь не для того, чтобы влюбляться, а для более важного дела. Мне вчера не хотелось портить вам настроение, но сегодня вы должны меня выслушать.
— Прошу прощения, доктор, но я должен объявить вам, что со вчерашнего дня совершенно изменил свое мнение.
— Вот как! Можно узнать почему?
— Потому что такое чистое восхитительное существо, как Мария, не может быть сестрой убийцы… Потому что дочь такого благородного человека, как сенатор, неспособна на преступление.
— Я должен попросить вас оставить чувства в стороне, таким путем еще не удалось поймать ни одного преступника.
Комиссар вкратце рассказал барону о событиях минувшей ночи.
— Вы, кажется, собираетесь с визитом к Кастелламари, — так закончил он свою речь. — Надеюсь, вы ничего не будете иметь против того, чтобы я присоединился к вам.
На этот раз доктор Мартенс и барон были приняты немедленно.
Лакей провел их по галереям, украшенным мраморными колоннами, и по широкой мраморной лестнице ввел в громадный зал, свидетельствовавший о былом великолепии славного поколения дожей.
Зал этот шел во всю ширину дворца. Стены его были прорезаны большими окнами, выходившими частью на лагуны, частью на Кампиелло. Направо и налево высокие порталы, строго выдержанные в благородном стиле ренессанс, вели во внутренние покои.
Слуга пригласил гостей в маленькую гостиную, стены которой были затянуты старинным тяжелым темно-красным бархатом и украшены фамильными картинами и портретами. Люстры и бра из редкого венецианского хрусталя указывали на утонченную роскошь и вкус.
Около черного мраморного камина сидела Мария ди Кастелламари.
Ее тонкая изящная фигурка в свободном белом платье составляла красивый контраст с почерневшей от времени кожей высокого резного стула. Проникающие через окно солнечные лучи золотили и освещали мягким сиянием всю квартиру.
С очаровательной улыбкой встретила барона Мария ди Кастелламари и извинилась за отца, который должен был присутствовать на заседании.
— Сестре моей со вчерашнего дня снова стало хуже, так что вам, господа, придется удовольствоваться моим обществом, — заключила молодая девушка.
Не прошло и четверти часа, как доктор Мартенс почувствовал себя лишним: внимание молодой хозяйки было занято исключительно бароном…
Со скуки комиссар принялся разглядывать фамильные портреты и мраморные украшения на стенах.
Рядом с портретом сенатора было пустое место, но нетрудно было догадаться, что здесь еще недавно висела картина.
— Здесь находился, вероятно, портрет вашего брата? — вдруг неожиданно спросил комиссар.
Мария вздрогнула и с испугом посмотрела на него.
— Да… Почему вам пришло это в голову?
— Так… не почему. Нетрудно, впрочем, догадаться, если среди представителей мужской линии вашей семьи недостает одного портрета. Почему вы сняли портрет?
— Так папа велел, после того, как брат… — Она замялась. — Как брат влюбился… в эту… особу… из варьете, кажется… С тех пор мы не смели произносить при отце имя брата. Это было тяжелое, грустное время!
Мария снова обратилась к барону. Затеянный комиссаром разговор был ей, по-видимому, тягостен и неприятен.
Видя, что таким путем ему ничего не добиться, комиссар стал обдумывать другой план кампании. Но думать долго ему не пришлось: почти немедленно отворилась дверь и в комнату вошел сенатор.
Он любезно поклонился присутствующим, в особенности барону фон Сфору.
Воспользовавшись случаем, доктор Мартенс попросил разрешения поговорить со стариком наедине.
Тот, видимо, удивился, но, не изменив своему обычному корректному спокойствию, попросил доктора следовать за ним в кабинет.
Здесь он опустился в широкое кресло у письменного стола и жестом предложил доктору Мартенсу занять место напротив.
— Мне хотелось попросить у вас некоторых разъяснений, господин ди Кастелламари, — начал комиссар.
— Я к вашим услугам, милостивый государь, насколько это, конечно, в моих силах.
— Будьте добры ответить мне на вопрос: были ли вы четыре года назад в Марконе?
— Да, был.
Ответ старого вельможи прозвучал отчетливо и резко. Ничего нельзя было прочесть на его неподвижном, застывшем лице.
— Не помните ли вы человека по имени Бартоломео Джиардини?
При этом имени мрачное лицо старика дрогнуло, точно от скрытой боли.
— Помню, — по-прежнему отчеканил он.
— Не можете ли вы сообщить мне что-нибудь об этом человеке?
— Он был механиком и работал на вилле, которую я тогда занимал. Больше я ничего не знаю.
— Простите, но я думаю, что ваша старшая дочь, баронесса Штернбург, может дать нам более подробные сведения на этот счет.
— Не знаю. Моя дочь — человек самостоятельный, и я за нее не отвечаю. Прошу вас обратиться к ней непосредственно.
— В таком случае мне остается предложить вам только один вопрос, ваше превосходительство. — Комиссар вынул из кармана фотографическую карточку убитого Штребингера и протянул ее сенатору. — Узнаете ли вы Джиардини?
Широко раскрытыми, остановившимися глазами глядел старик на протянутый ему портрет. Несколько минут он молчал, плотно сжав губы.
Наконец он гордо выпрямился.
— По какому праву и с какой целью вы позволяете себе подвергать меня допросу? — спросил он.
Доктор Мартенс тоже поднялся с места. Он видел, что должен открыть карты, ничего не утаивая.
— Я состою полицейским комиссаром в Вене, — отрекомендовался он с легким поклоном.
— Ах вот что! Полицейский… Можно узнать, что привело вас в мой дом?
— Речь идет о раскрытии преступления. Я обратился к вам, ваше превосходительство, в надежде, что первый гражданин Bенеции не откажет мне в помощи. Нам нужно найти убийцу человека, очень близко стоявшего к вашей семье.
Лицо старого сенатора стало еще мрачнее.
— С чего вы взяли, что… человек этот был близок моей семье? — В вопросе звучала затаенная угроза.
— Если бы, ваше превосходительство, я стал приводить вам все данные, которые имею для этого предположения, то это завело бы нас слишком далеко. Мы можем подтвердить свидетельскими показаниями, что дочь ваша навещала убитого и что его видели за вашим столом в Марконе. Ваша старшая дочь находилась с ним в постоянных сношениях.
Сенатор повернул голову к окну и несколько минут пристально смотрел на лагуны. Когда он снова обратил лицо свое к доктору Мартенсу, тот заметил, что старик был мертвенно-бледен.
— Это портрет Джиардини. Он был сыном друга моей юности и товарищем детских игр моей дочери. Я ничего не имел против того, чтобы они поженились. Что еще вам угодно знать?
— Больше ничего, благодарю вас. Удивляюсь только, ваше превосходительство, как вы мало интересуетесь дальнейшей судьбой этого человека… Бартоломео Джиардини убит седьмого января в Вене!
Лицо сенатора, казалось, побледнело еще больше.
— Молчите, — хриплым голосом крикнул он, — я и без вас все это знаю! Не хочу я больше слушать рассказов об этом ужасе… Бартоломео Джиардини был близок сердцу моей дочери, и я любил его… Не смейте касаться ран, которые еще не зажили!
— Простите меня, ваше превосходительство, — проговорил доктор Мартенс, — но я по обязанностям своей службы должен касаться вещей тяжелых и неприятных для других. Прошу вас предоставить мне возможность переговорить с вашей дочерью.
— Мета больна, тяжело больна. Волнение может быть для нее пагубно. Как только дочь моя будет в состоянии вас принять, я извещу вас.
— Будьте уверены, ваше превосходительство, что все мои усилия направлены к тому, чтобы пролить луч света на это темное дело. Теперь личность убитого установлена и нам остается найти убийцу.
— Если я в состоянии помочь вам, то вы можете на меня рассчитывать.
Когда доктор Мартенс вернулся в гостиную, он застал молодых людей в уголке за самой оживленной беседой. Они так смеялись, щебетали и болтали, что любо-дорого было смотреть. Нечего и говорить, что они не особенно обрадовались неожиданной помехе, а барон фон Сфор бросил на вошедшего явно недружелюбный взгляд.
Гости простились с хозяином дома, который успел уже вполне овладеть собой и довольно любезно, хотя и холодно, пожал руку доктору Мартенсу. Что касается барона фон Сфора, то он долго и сердечно пожимал руку старого аристократа.
— До вечера, до свидания на площади Святого Марка… — нежно условились молодые люди.
Когда барон фон Сфор и доктор Мартенс появились вечером на площади Святого Марка, то комиссар был немало удивлен, застав там сенатора ди Кастелламари, который встретил его словами:
— Дочь моя просит вас, если можно, заехать к ней немедленно.
Комиссар поспешно простился с остальной компанией. Гондола быстро доставила его в Палаццо дель Анджело, где его, по-видимому, ждали.
— Вы господин доктор из Вены, которого дожидается баронесса? — осведомился слуга.
Комиссар подтвердил это и в сопровождении слуги, минуя анфиладу комнат, прошел в уютный и изящно обставленный будуар, где баронесса сидела, освещенная неясным светом большой стоячей лампы под кружевным абажуром.
Простое, гладкое английское платье обрисовывало ее стройную фигуру. Пышные золотисто-рыжие волосы были небрежно заколоты и окружали густыми волнами маленькую классическую головку. Держалась она с непринужденной грацией, но в глазах ее, устремленных на доктора Мартенса, было растерянное, вопросительное выражение.
— Садитесь, пожалуйста, доктор. Я слышала, что вы хотели говорить со мной?
Белая тонкая рука протянулась навстречу вошедшему и указала ему на кресло.
Доктор повиновался любезному приглашению; свет от лампы упал прямо ему на лицо.
Ужас отразился в глазах баронессы, и она незаметно отступила на шаг, но быстро овладела собой и опустилась на свое прежнее место, спиной к свету. Только легкая бледность выдавала ее волнение.
Между тем комиссар старался уяснить себе положение вещей.
То, что баронесса немедленно потребовала его к себе, указывало на незаурядную энергию и большую силу воли. Ловкий прием, благодаря которому она могла наблюдать за его ярко освещенным лицом, сама оставаясь в тени, обнаруживал в ней женщину хитрую и не способную растеряться.
Не ускользнул от внимания комиссара и внезапный испуг молодой женщины. Не могло быть сомнения, что она узнала в нем своего спасителя с моста Риальто. Догадывалась ли она о цели его посещения?
Одно лишь можно было сказать с уверенностью: она была добычей не из легких!
Ее высокое положение в обществе, с одной стороны, ум и решительность, читавшаяся в ее глазах, — с другой, делали ее почти недосягаемой.
— Отец передал мне, что вы хотите задать мне несколько вопросов. Так как я очень интересуюсь делом, которое привело вас в Венецию, то понятно мое желание видеть вас возможно скорее. Прошу вас не стесняться и задать мне все вопросы, которые вы найдете нужными. Я охотно скажу вам все, что знаю.
— Я предполагаю, баронесса, что вам в точности известна причина моего приезда в Венецию?
— Мне говорил о ней отец. В Вене совершено преступление. В убитом опознан мой бывший жених Бартоломео Джиардини. Вам поручено разыскать убийцу, не так ли?
— Совершенно верно. Мне поручено найти лицо, совершившее убийство.
— Ну да. Я так и поняла: вы ищете преступника!
— Это не совсем точно. Убийство ведь могло быть совершено и преступницей, — заметил комиссар, подчеркивая слово «преступница».
Баронесса с удивлением устремила свои большие глаза на комиссара.
— Разве вы имеете данные для такого предположения?
— Простите, баронесса, до поры до времени это моя тайна.
— Это очень интересно… женщина, — тихо, как бы отвечая на собственные мысли, прошептала баронесса. — Что же вам, однако, от меня угодно? — произнесла она затем громко, пристально взглянув на комиссара.
— Прежде всего я попросил бы вас рассказать все, что вам известно о покойном Джиардини.
— Ах, это так немного. Воспоминания счастливого детства, — голос ее стал тихим и мягким, — мечты о прекрасном будущем! Игры студеной осенней порой… сказки в детской, когда густели сумерки… Поздние поездки в гондоле по освещенным луной лагунам, прогулки под старыми платанами в парке, в Марконе… Все это не имеет для вас значения. — Голос ее снова зазвучал решительно, почти резко. — Он был другом моего детства, и нас связывала любовь. Я мечтала быть его женой. Тут случилась та катастрофа… вы знаете, о чем я говорю… и мы должны были расстаться.
— Вы разумеете арест Джиардини по подозрению в шпионаже?
— Да.
— Значит, Джиардини действительно был шпионом на службе у Италии?
Баронесса гордо откинула назад свою изящную головку и смерила комиссара враждебным взглядом.
— Этого я не знаю. И если бы и знала, то отказалась бы отвечать на подобный вопрос. Несчастного нет более в живых, к чему тревожить его память. Не все ли равно, каким способом он служил своей родине.
— Простите, баронесса, я не задал бы вам этого вопроса, если бы находил его малозначащим. Мы имеем доказательство, что убийство этого человека находится в связи с другим преступлением, в котором замешан шпион.
Баронесса бросила недовольный взгляд на говорившего.
— Надеюсь, вы не хотите этим сказать, что бумаги из стола фельдмаршала Гольмгорста похищены покойным Джиардини, — холодно произнесла она. — Бартоломео Джиардини никогда не был вором!
— Удивительно, как вам хорошо все известно!..
— Фельдмаршал Гольмгорст приходится мне дядей, и я много слышала об этом деле. Я повторяю вам, Бартоломео Джиардини не имеет никакого отношения к пропаже документов.
— Вы говорите таким уверенным тоном…
— Я хорошо знала Джиардини, — пылко возразила баронесса, — он был горячим патриотом, но человеком порядочным и честным, и никогда не унизился бы до воровства.
— Напрасно вы так горячитесь и волнуетесь, баронесса! Я и не думал обвинять покойного в краже бумаг. Я сказал только, что оба преступления связаны друг с другом. Поэтому я вынужден вторично задать вам вопрос…
— Я уже заявила вам, — перебила баронесса, — что ничего не знаю, а если бы знала, то все равно не сказала бы. Значит, бесполезно мучить меня вашими расспросами. Если вам угодно спросить меня о чем-нибудь другом, то я к вашим услугам, но этого обстоятельства я убедительно прошу вас больше не касаться.
— Как вам будет угодно. В мои планы не входит возбуждать в вас тяжелые воспоминания.
Наступила короткая пауза. Молчание нарушил комиссар.
— Конечно, баронесса, — неожиданно проговорил он беспечным тоном, как бы не придавая значения своим словам, — конечно, вы стоите совершенно в стороне от всех событий, волновавших последнее время Вену.
— Как мне понимать ваши слова?
— Я хочу сказать, что вы, вероятно, ничего не можете сообщить мне ни об убийстве, ни о похищении бумаг…
— Как вы можете предположить, что я…
— Ничего нет легче. Убитый ведь был вашим женихом. Нам удалось установить, что Джиардини прибыл в Вену за восемь дней до убийства. Затем мы узнали, что он по странному совпадению в день пропажи документов переехал в комнату на Грилльхоферштрассе, где прописался под чужим именем. Ничего нет невероятного в том, что вы имели сношения с вашим бывшим женихом, очутившимся в Вене при таких необычных обстоятельствах.
— Нет, — взволнованным голосом отозвалась баронесса, — с того печального происшествия я больше не виделась с Бартоломео Джиардини. Ни разу… ни разу… — тихо повторила она.
Она умолкла и провела рукой по белому лбу, как бы желая прогнать тяжелые воспоминания. Затем она снова заговорила:
— О его пребывании в Вене я узнала лишь из газет.
Комиссар незаметно усмехнулся… наконец-то он поймал ее!..
— Вы узнали это из газет? Так… можно полюбопытствовать из каких?
— Не помню, из каких именно…
— Простите, баронесса, но в этом вы, наверно, ошибаетесь. Кроме трех сотрудников полиции, ни одна живая душа не знала, что Штребингер и Джиардини — одно и то же лицо. Я сам лишь благодаря показаниям вашего отца мог точно установить тождественность обоих лиц.
— Я хотела сказать, что прочитала в газетах об убийстве, — проговорила спокойно баронесса, — а от отца узнала, кто пал жертвой преступления.
— Простите, но это тоже мало похоже на правду. Ваше спокойствие, ясные обдуманные ответы показывают, что вы не находитесь под впечатлением тяжелого известия, полученного всего час назад. Поэтому будьте добры точно ответить мне на вопрос: как и когда вы узнали об убийстве Джиардини?
Мета должна была сознаться, что своим необдуманным ответом поставила себя в весьма затруднительное положение. Но она все-таки попыталась вывернуться.
— Все происходило так, как я вам сообщила. Вообще, я удивляюсь, что вы беретесь судить о впечатлении, которое произвело на меня это известие… Ведь вы меня совсем не знаете, не знаете обстоятельств, которые могли оказать на меня влияние… Разве вам известно, что у меня на душе? Ах, много времени прошло с тех пор, как мы с Джиардини виделись в последний раз!
— Все это весьма возможно, но…
— Кто сказал вам, — продолжала баронесса, — что я все еще люблю его? Разве он не мог стать мне безразличным? А может быть, я получила удар в самое сердце! Может быть, во мне кипит буря, которую я хочу или должна подавить!.. Что вы знаете, что вы можете знать?
— Гораздо больше, чем вы думаете, баронесса. Иначе я не был бы в Венеции и не стоял бы здесь перед вами, — резко подчеркнул комиссар последнее слово.
— Передо мной? В сущности, какое я могу иметь касательство ко всему этому делу? Или вы думаете, что я причастна к обоим преступлениям?
— Имею все основания это предполагать, а после ваших последних ответов даже утверждать!
— Подумайте, доктор… Что вы говорите!.. Если бы ваш вопрос мог быть для меня тягостным или страшным, я бы просто отказалась принять вас. Или, еще проще, уехала бы из Венеции, так что вы об этом и не узнали бы…
— Это совсем не так просто. За вами вот уже пять дней следят мои агенты. Сообщаю это вам, чтобы вы не привели своего намерения в исполнение после нашего разговора!
Баронесса неподвижным, как бы застывшим взглядом смотрела на комиссара.
— Что это… что это… значит?… Почему… на каком основании полиция следит за мной?… Что вам всем… от меня надо?
Комиссар придвинул свой стул к баронессе и пристально посмотрел ей в глаза.
— Мне нужно узнать, почему вы тринадцатого января внезапно покинули Вену? Куда привез вас ваш зеленый автомобиль? Зачем вы прикинулись для света больной, а сами посещали подозрительные харчевни за мостом Риальто, где имели свидание с не менее подозрительными личностями? Что побудило вас передать вчера неизвестному мне субъекту значительную сумму денег? Зачем вы ночью, одетая в платье своей горничной, крадетесь через всю Венецию и играете — не всегда успешно — роль служанки? Но больше всего мне хотелось бы знать, что вы делали и где были двенадцатого января между половиной девятого и половиной одиннадцатого ночи?
— К чему вам все это знать? — дрожащими устами прошептала баронесса, избегая устремленного на нее проницательного взора комиссара.
Комиссар быстро обвел глазами небольшую комнату, в которой они находились. В ней была всего одна дверь, да и та помещалась за ним.
— Потому мне желательно это знать, — резко и отчетливо ответил он на вопрос баронессы, — что я имею все основания видеть в вас соучастницу убийства на Грилльхоферштрассе!
Молодая женщина была бледна как смерть…
Она вскочила с места и безумными глазами уставилась на комиссара, не в силах произнести ни слова. Затем она упала в кресло и, закрыв лицо руками, судорожно разрыдалась. Все ее стройное тело содрогалось и трепетало.
Прошло минут десять, прежде чем баронесса овладела собой. Она несколько раз пробовала заговорить, но ее дрожащие губы не повиновались ей. Наконец вперемежку со слезами и рыданиями она произнесла:
— Это ужасно… то, что вы говорите… возмутительно. Я… я способствовала убийству… Джиардини!.. Его… любимого друга… милого товарища… моих детских лет… И это сделала я… я! Скажите мне… кому пришла в голову… эта безумная мысль? Кому?… Кому?
Комиссар видел, что в таком состоянии от баронессы ничего нельзя было добиться. Нужно было прежде хоть на время успокоить ее.
— Не волнуйтесь так, баронесса, прошу вас. Быть может, мы имеем дело с несчастным стечением обстоятельств… Чтобы снять с себя подозрение, вам нужно только обстоятельно ответить мне на несколько вопросов. Но для этого необходимо спокойствие прежде всего.
Баронесса бессильно откинулась на спинку кресла. Голова ее свесилась на грудь.
— Пожалуйста, передайте мне с того столика коробочку, — тихо попросила она.
Комиссар исполнил ее просьбу, предварительно бросив взгляд на имеющуюся на коробке надпись. В ней были лишь порошки брома. Дрожащими руками вынула баронесса один порошок.
— Не говорите со мной несколько минут… совсем, — попросила она.
Затем она откинулась в кресле, закрыла глаза и замерла в полной неподвижности. Доктор Мартенс мог поразмыслить обо всем, что ему пришлось видеть и слышать.
Ему было жаль молодую женщину, но что мог он сделать? Она еще не знала самого страшного, а сказать ей об этом он должен, если желает добиться каких-либо результатов. Трудно было желать больших доказательств и подтверждений того, что молодая женщина каким-то таинственным образом связана с совершенным преступлением и всеми силами старается скрыть свое участие. Об этом говорило все поведение баронессы.
Наконец Мета открыла глаза, усталый взор ее скользнул по лицу комиссара.
— Пожалуйста, я к вашим услугам. Сомневаюсь только, чтобы я с полным самообладанием и спокойствием могла отнестись к тому факту, что меня считают соучастницей преступления. Впрочем, постараюсь.
Она замолчала и глубоко вдохнула воздух. Затем она снова заговорила:
— Если я правильно поняла вас, вы спрашивали меня, почему я уехала из Вены двенадцатого вечером? У меня и раньше было намерение навестить родственников. На пятнадцатое у нас был назначен бал, и мне не хотелось его пропустить. Поэтому я и уехала тринадцатого рано утром. Зеленый автомобиль, о котором вы упоминали, следовал за мной до Местра; я приказала его продать, так как здесь не могу им пользоваться. Шофер по имени Шриль вернулся в Вену. Автомобиль следовал за мной, потому что в нем были… некоторые вещи, которые я не могла… не хотела доверить железной дороге. Накануне отъезда я была на маскараде в Софийском зале. Довольно с вас этого?
Комиссар испытывал странное и не совсем приятное чувство…
Он почти вынудил баронессу сознаться, окружив ее сетью неопровержимых фактов и доказательств, и сам же, по непонятному и непростительному легкомыслию, дал ей время собраться с силами и обдумать свои ответы и план защиты.
Остроумно, нечего сказать! Даже бром подал ей собственными руками! Конечно, теперь она все обдумала! То, что она в своем ответе сразу коснулась наиболее существенного и для нее опасного, ясно указывало: дарованные ей несколько минут отдыха она употребила, чтобы приготовиться к защите.
Страшно недовольный собой, он решил идти напролом: будь что будет!
— Нет, баронесса, с меня этого не довольно. Если ваш отъезд вызван лишь соображениями светского характера, то чем объяснить его внезапность и ваше отчаяние в предыдущую ночь?… Даже такому близкому другу, как капитан Фернкорн…
Баронесса встрепенулась.
— Как… и это имя называют? — рассеянно прошептала она.
— Да, и это, — беспощадно подтвердил комиссар. — Итак, я повторяю: капитану Фернкорну, от которого у вас нет тайн, вы, конечно, сказали бы о своем отъезде. Тем более если речь шла о простой поездке на бал. Следовательно, ваш отъезд не был заранее обдуманным, а внезапным, вызванным обстоятельствами. Короче, это было бегство.
— Но какие у меня могли быть причины для бегства? Скажите, ради бога, какие?
— Прошу не перебивать. Что же касается зеленого автомобиля, то вы лишь в последнюю минуту решили взять его с собой. У вас уже был заказан извозчик, который должен был доставить вас на вокзал. Вы приказали шоферу ехать за вами следом, после того как прочли в утренних газетах, что зеленый автомобиль замечен в истории убийства. На маскараде вы не были. У вас там было назначено свидание с капитаном Фернкорном. Он ждал вас в фойе, но так и не дождался. Домино ваше нашли на следующий день неодеванным в уборной. Как видите, между вашими показаниями и нашими сведениями существует разногласие, уничтожить которое я поставил себе целью.
Баронесса вдруг как-то странно успокоилась. Видно было, что она напряженно о чем-то думает.
— Постойте! Я не скажу больше ни слова, пока вы не ответите мне на один вопрос: этим и кончается участие капитана Фернкорна в этом деле?
От внимания комиссара, конечно, не укрылось происшедшая в баронессе перемена при одном упоминании имени капитана Фернкорна. Ее точно подменили. Выражение ужаса и какой-то безнадежной надломленности появилось на ее лице и во всей ее фигуре. Видно было, что причастность капитана к этому ужасному делу глубоко ее поразила, глубже, чем она могла дать себе отчет.
Мартенс знал, что за Фернкорном был установлен полицейский надзор, так как молодой офицер состоял начальником штаба фельдмаршала Гольмгорста. Но это было лишь мерой предосторожности со стороны полиции, не более. Надзор вскоре был прекращен, и непричастность капитана к преступлению ясно доказана.
Следовательно, волнение баронессы происходило не из страха за жениха, а скорее от сознания, что Фернкорн знал о ней больше, чем нашел нужным сообщить полиции.
— Насколько я знаю, имя капитана в этом деле не упоминалось. Лично я не говорил с ним. Он не знает ни о моем пребывании в Венеции, ни о моем столь тягостном разговоре с вами.
— Это хорошо… хорошо, — облегченно произнесла баронесса, точно у нее отлегло от души.
Она глубоко вздохнула, на лице ее появилась энергичная, почти жесткая черточка.
— Слава Тебе, Господи, что этот честный, до мозга костей порядочный человек не впутан в такое дело!.. А теперь вернемся к тому, на чем мы остановились. Полиция ошибается. Правда, я заказала автомобиль в последнюю минуту, но не потому, что успела прочесть утренние газеты, а потому, что только в это утро приняла решение провести всю зиму в Италии. Что я вообще собиралась сюда, я могу доказать вам перепиской с отцом или, если вы и этому не поверите, заказами дорожного платья и прочих необходимых для дороги вещей, которые я не купила бы, оставаясь в Вене. А в маскараде я была, хотя меня и не видел капитан Фернкорн.
Как ни бился с ней комиссар, ему ничего больше не удалось узнать от молодой женщины: она упорно стояла на своем.
Тогда он решил повести наступление энергичнее.
— Не заставляйте меня решиться на крайние меры, баронесса. Не для того я сюда приехал. Я хотел только получить от вас нужные сведения и думал через несколько дней вернуться в Вену. С тех пор как я знаю вашу семью, я рад бы был убедиться, что полиция ошибается. Но я не могу уехать, не узнав ничего положительного.
— Что вы разумеете под словом «положительного»? — робко переспросила баронесса, видимо, испуганная его решительным тоном.
— Личность Джиардини выяснена… разговор теперь будет о вас.
— Опять… значит, вы все-таки думаете?…
— Нет, — перебил ее комиссар, — я не думаю больше. Я уверен. Ваши подчас наивные отговорки, противоречия, невероятные объяснения убедили меня в моем подозрении. А что подозрения против вас было сильное, вы ясно видите из того, что венское охранное отделение нашло нужным выслать вслед за вами своих агентов. Может быть, вы хоть теперь скажете правду?
— Вы… говорите… загадками, — с усилием проговорила баронесса почти беззвучным голосом. — В чем вы, собственно… обвиняете меня?
— Если вы заставляете меня во что бы то ни стало высказаться до конца, извольте, я обвиняю вас в убийстве Джиардини!
— Меня! — закричала баронесса. — Вы с ума сошли… Когда… как, каким образом?…
— Как? Выстрелом из револьвера.
— А-а. — Она схватилась за горло, точно что-то душило ее. Кровь темной волной прилила ей к лицу. — Это… слишком… Убийца, убийца Джиардини!.. Вы думаете, что я… способна на убийство! Я убила человека предательски, воровски… из-за угла?… Любимого… человека!.. Ведь его жизнь была для меня дороже… моей собственной!.. Я пожертвовала бы всем для него… если бы понадобилось…
— Странная пылкость чувств для невесты капитана Фернкорна.
— Молчите! — дико крикнула баронесса; она была вне себя, глаза ее метали молнии. — Не втаптывайте хоть это имя в грязь! Джиардини был мне дорог… Это самое… невероятное… самое ужасное… и вы могли предположить… Господи, как я ненавижу вас, задушить могла бы… так ненавижу!
— К делу, баронесса, к делу. Вы признаете себя убийцей Джиардини?
— Нет! — хрипло закричала баронесса. — Нет… тысячу раз нет!
— Докажите?
— Послушайте… верите же вы во что-нибудь? Ведь и в душе полицейского есть же что-нибудь человеческое!.. Клянусь вам благополучием сестры, жизнью отца, что я не причастна к этому преступлению. Верите ли вы мне?
— Разве дело в том, во что я верю или не верю. Нам нужны доказательства, нам нужны факты, а не чувствительные сцены.
— Вот как! Так моя клятва для вас ничто… Еще бы… клятва убийцы… Что ей стоит произнести ложную клятву, не так ли?… Что ей стоит поклясться жизнью любимых существ, если она не остановилась перед тем, чтобы разрушить жизнь… близкого… человека? Ведь так я говорю, так? Ах, к чему я все это говорю, — вдруг заметалась она, не в силах совладать со своим волнением и нервно теребя зажатый в руке носовой платок. Слова отрывисто, со свистом срывались с ее дрожащих губ.
Но вот она выпрямилась и с угрозой взглянула на комиссара.
— Что вы намерены предпринять? — спросила она.
Комиссар пожал плечами.
— У меня два выхода, — вежливо, но твердо проговорил он. — Дать свисток сейчас же… или уйти. Если я дам свисток, то мой агент, который сторожит внизу, доставит сюда полицейского, а затем мы вас арестуем. Уйти я могу лишь с тем условием, что вы немедленно же уложите свои вещи и вернетесь со мной в Вену, причем бессменное общество мое или моего агента будет для вас обязательно, пока вы не предъявите нам доказательства своей невиновности. Если вы невиновны, то вам нечего бояться предлагаемого путешествия. В случае отказа я буду вынужден, как это мне ни неприятно, прибегнуть к содействию здешних властей.
Баронесса Штернбург раздумывала недолго.
— Не думайте, — сказала она, — что я испугалась ваших угроз. Я знаю наверно, что австрийскому полицейскому агенту арестовать дочь первого сенатора Венеции не так просто. Это должно произойти путем дипломатических сношений, и пока не состоится соглашение — вы мне не страшны. Я еду для того, чтобы доказать вам свою невиновность. Но вы должны дать мне два дня.
— К сожалению, не могу.
— Тогда хоть один. Хоть до завтрашнего вечера… подождите…
— Пусть будет по-вашему — до завтра. Но не забывайте, что за каждым вашим шагом будут следить.
— Завтра вечером, не возбуждая ничьих подозрений, я буду на вокзале и передам себя в ваши руки. Я прошу только избежать скандала. Семья будет провожать меня, поэтому не подходите ко мне, пока не тронется поезд. Отец не должен знать, что его дочь… подозревают в убийстве.
— Итак, до завтрашнего вечера, — поклонился комиссар.
— До завтра.
Доктор Мартенс с легким поклоном вышел из комнаты.
Несколько минут баронесса сидела неподвижно, и торжествующая улыбка скользнула по ее лицу.
— Сутки впереди, — прошептала она, — целые сутки!