День начинался просто отлично! После недельной полосы дождей, бездонных луж и грязи за маленьким окошком впервые заголубело, но выглянувшее из-за облаков солнце еще не набрало силу, и на улице было нежарко – как раз чтобы нарядиться в платье с длинными рукавами. Модное-премодное миди. Однако самой приятной неожиданностью стало появление Нюши – без непременного платка, фартука и галош, – сообщившей, что она едет за картошкой на Рижский рынок.

Поставив на табуретку старую хозяйственную сумку, в которой хранились драные авоськи, Нюша принялась проверять их на прочность. Те, что покрепче, запихивала в карманы вязаной кофты, другие кидала на пол.

– В мага́зине, дочк, у нас одно гнилье совхозное. Чистишь, чистишь, из трех кило хорошо, если кило начистишь. Получается тридцать копеек, а за тридцать-то копеек я и у частников картошечки возьму. Да какой! Нашей, тульской, рассыпчатой. Тута у нас еще и обвесют не знамо как, а на рынке, чай, бабы дают с походом.

– Мам, ты много не тащи, пожалуйста. Я могу завтра съездить, если надо.

– Давай-ка ты завтра лучше занимайся. Все бегаешь с подружками по всяким кино, вовсе про учебу свою позабыла. Ну, пошла я, дочк.

Сладко потянувшись на своем топчане, Люся кинулась собираться. Поставила на газ кастрюльку с термобигудями, чайник, чтобы хлебнуть на бегу растворимого кофе, и включила утюг.

Утюг почти не понадобился. Синее платье из шелковистой синтетической материи, сложенное на работе в большой бумажный конверт и припрятанное между топчаном и стенкой, помялось совсем чуть-чуть.

Вот что значит дорогая, хорошая вещь! Цена – целых сто рублей! – уже не казалась безумной, как сначала, когда худенькая, маленькая Рита, которой платье, привезенное из Польши ее знакомой, было совсем не по росту, настаивала, чтобы его померила Люся, прямо тут же, в реквизиторском. «Ой, нет, мне вроде не нужно, и денег нет… Я в него все равно не влезу», – всячески отнекивалась Люся, но, стоило облачиться в синее миди, с легкостью застегнув молнию, посмотреть на себя в зеркало, и с этой красотой уже невозможно было расстаться. Тем более что с деньгами Ритка обещала подождать до пятого числа, до зарплаты.

Деньги Люся уже отдала, но платье не надевала еще ни разу, боясь, что мама опять будет ругаться. Все сэкономленные рублики и копеечки Нюша складывает в желто-коричневую коробку из-под печенья «Осеннее» – на покупку мебели в новую квартиру, и убеждать ее, что до осени и квартиры еще далеко, а жить хочется сегодня, сейчас, сию минуту, – значит, еще раз поссориться и долго не разговаривать друг с другом. Так не лучше ли умолчать о новом платье, кофточке или туфлях?

Без Нюшиного ворчанья тушь с мылом не защипала глаза, помада не вылетела из тюбика, волосы выглядели естественно волнистыми, без заломов от бигуди. На размер платья ворчанье никак бы не повлияло, но без Нюши, по крайней мере, можно было подпрыгнуть от радости и крикнуть на весь дом «ура!», обнаружив, что за последнюю неделю платье увеличилось в талии сантиметра на три…

Денек и правда задался. В автобусе не расплющили, не отдавили ноги, не вытолкнули без каблука либо без кошелька возле метро. Здесь снова повезло: вместо дорогих красных гвоздик, которыми торговали грузины с сальными глазами, Люся всего за рубль купила у местного божьего одуванчика в белой панамке девять штук только что срезанных с куста бледно-розовых пионов, усыпанных жемчужинками вчерашнего дождя или ранней утренней росы. Большому букету прекрасных пионов, плотно завернутому в лист белой бумаги, заранее купленной в магазине канцтоваров, не грозили ни ветер, ни солнце, ни, что самое главное, лишние взгляды.

Взглядов и без букета хватало с избытком. За полчаса в метро она устала пересаживаться с одного места на другое, чтобы избавиться от желающих познакомиться: «Девушка, время не скажете?» Ладно бы, клеились только молодые парни. На переходе с «Проспекта Мира» на кольцевую привязался как клещ старый, лысый мужик: «Хочешь, встретимся?» Надо же быть таким дураком! К счастью, дед оказался еще и хромым – не успел вскочить за ней в вагон. До свиданьица, гражданин! – скорчила она ему через стекло идиотскую рожу. Точно такую, как у него. Вспоминая ошалевшую физиономию этого хмыря, Люся прыскала от смеха до самого театра.

…По светлому утреннему фойе с бликами солнца на блестящем паркете неторопливо прохаживались мамы, держа за руку крошек с белыми бантами, носились мальчишки – младшие школьники и стайкой перебегали от стены к стене возбужденные девчонки лет по тринадцать-четырнадцать.

«Девчонки! Сюда! Он здесь, я нашла!» – услышала Люся звонкий девчачий голос и не спеша направилась взглянуть на фотографию артиста, возле которой образовался восторженный полукруг его юных поклонниц.

«Артист М.С. Крылов», как гласила подпись под фотографией, снятый в строгом костюме с галстуком, взрослый и серьезный, понравился Люсе гораздо меньше своего веселого оригинала, но в чем-то она разделила восхищение девчонок: «Смотрите, какие у него здоровские глаза!» Однако на этом восторги закончились, и дальше, перебивая друг друга, девчонки понесли такую чушь, что Люсе стало стыдно за глупых малолеток и безумно обидно за артиста Крылова, потому что юных зрительниц волновала только его личная жизнь, а вовсе не талант, мастерство, погружение в образ.

– У него жена балерина, в Большом театре танцует! – уверяла одна дурочка.

– Нет, у него жена манекенщица, я точно знаю! – с жаром доказывала другая.

– Да нет у него жены, что вы спорите со мной! Было две, но он с ними развелся. А сейчас он встречается с певицей Валентиной Толкуновой. У моей бабушки соседка работает здесь на вешалке, она сказала, что он встречается с Толкуновой!

Прозвенел звонок, но болтушки не спешили в зал – поскакали вниз, в буфет. Вероятно, девчонки уже смотрели этот спектакль и знали то, чего не знала Люся, все первое действие с замиранием сердца ожидавшая, когда же из-за кулис появится принц. Без него всем известная сказка Перро, где роль Золушки исполняла немолодая тетка с нарочито писклявым голоском, вызывала, честно сказать, только зевоту. Зрители перешептывались, шуршали фольгой из-под шоколадок и оживились лишь один-единственный раз – когда в свете софита из-под башмаков подпрыгнувшей Золушки взметнулся столб пыли.

Весь антракт Люся просидела в своем вишневом бархатном кресле под номером десять, в третьем ряду партера, от нечего делать изучая программку и зеленый театральный билетик, выданный ей в окне администратора совершенно бесплатно, хотя на нем стояла четкая чернильная печать «80 коп.».

Ко второму действию зрителей в партере заметно прибавилось: народ с галерки перебрался в пустовавшие первые ряды. Занавес открылся под жидкие, ленивые аплодисменты, но, когда на балу во дворце появился красавец принц в парчовом камзоле и шляпе со страусовым пером, зрители захлопали громко и дружно. Стремительный, веселый, зажигающий оптимизмом, он мгновенно разбудил и публику, и полусонных артистов. Во всяком случае, заметно помолодевшая Золушка очень лихо отплясывала с ним краковяк. Благодаря Марку второе действие пролетело даже чересчур быстро.

Занавес закрылся, и к сцене по проходу понеслись девчонки с букетиками. Все цветы достались, конечно же, принцу, но он галантно раздал их кланяющимся актрисам, оставив себе лишь бледно-розовые пионы.

С ними он и выбежал из служебного входа во двор театра, где ждала его Люся, державшаяся в стороне от галдящей компании юных поклонниц Марка Крылова. Девчонки обступили улыбающегося кумира, толкаясь и протягивая ему программки, получили автографы и гурьбой ринулись следом за ним.

– Все по домам! К папам, к мамам! – обернувшись, прикрикнул на них Марк и подхватил Люсю под руку: – Быстрее, Лю! Сматываемся!

В переулке они вскочили в «жигули», и машина, по-звериному зарычав на девчонок, рванула с места на космической скорости.

– Кажется, оторвались, – глядя в зеркальце заднего вида, с облегчением вздохнул Марк. – Как же они мне надоели! Что за охота таскаться на каждый мой спектакль?

– А я их понимаю. Я и сама обязательно приду еще, чтобы посмотреть на тебя. Ах, как ты играл! Лучше всех! Остальные тебе просто в подметки не годятся! Все первое действие, без тебя, публика буквально обзевалась… – Переполненная впечатлениями от второго действия, Люся говорила, говорила и никак не могла остановиться, пока на светофоре Марк не перебил ее, поцеловав в щеку:

– Хватит, хватит, Лю, иначе я сильно возгоржусь, а настоящий актер должен относиться к себе критически. Кстати, как тебе наша Золушка-старушка? Клевая чувиха, правда?

– Да уж. И зачем она все время подпрыгивала? Меня это так раздражало!

– Мадам хочется выглядеть молодой, вот она и скачет как коза. Наскачется, а в антракте валяется в гримуборной с валидолом в зубах.

Люся так ясно представила себе эту картину, что ей стало жаль артистку М.Р. Шаракову, но посмеивающийся Марк не разделил ее сочувствия к старушке, вынужденной играть девчонок.

– Да кто ее вынуждает? В театре полно молодых актрис, только Машка их и близко не подпустит к своей Золушке.

– Как не подпустит? Есть же режиссер, дирекция.

– Есть. Куда ж мы без них? – усмехнулся Марк. – Но Шаракова у нас – блатная сыроежка. У нее муж пашет в Минкульте. Кроме того, в театре вообще молодых артистов не жалуют. После училища ребята иногда по десять лет выходят в массовке. Мне просто повезло, что Толстосумов дуба дал… – Он не договорил, сосредоточился на дороге. Сделался серьезным, как на фотографии. Обогнал дряхлый тарахтящий «запорожец» и выехал на широкое, свободное Садовое кольцо.

– Кто это, Толстосумов? Расскажи… – попросила Люся, как только Марк опять вольно откинулся на спинку сиденья и посмотрел на нее с тем самым выражением, с которым шептал наедине: «Ты мне нравишься сегодня еще больше, чем вчера».

– Как же ты не знаешь заслуженного артиста республики Васю Толстосумова! Это знаменитый на всю Москву мой предшественник в роли принца. Тридцать пять лет, как один день, Вася примерял Золушке хрустальный башмачок. Пока смерть не вырвала его из наших рядов. Кстати, куколка Маша сегодня отыграла свой сто шестидесятый спектакль. Старушка устроила по этому случаю фуршет с икрой и шампанским, но я смотался, заявив, что меня ждет другая прекрасная принцесса! – Марк хитро скосил глаза и постучал пальцем по щеке, что означало: за такую жертву мне положена награда.

Нет, все-таки сегодня был необыкновенный день! Даже светофоры на перекрестках, как по команде, переключались на зеленый свет, лишь только к ним подлетали красные «жигули». Люся могла бы кружить с любимым артистом по солнечному Садовому кольцу хоть до ночи – все равно куда ехать, лишь бы не расставаться! – и вместе с тем ей не терпелось узнать, какая на сегодня намечается культурная программа: снова театр, кино или вечер в какой-нибудь творческом доме вроде ВТО?

– Извини, Лю, мне обязательно надо заскочить к Пимену в мастерскую. Тут недалеко. Оттуда быстренько смотаемся к Додику, а потом придумаем что-нибудь. Если ты, конечно, не против.

– Конечно, я не против!

Про Додика она уже слышала: как-то раз они заезжали к нему на Грузинскую, в тот дом, где валютная «Березка». Люся ждала тогда Марка внизу в машине, наблюдая, как из «Березки» выходят потрясающе одетые иностранцы с фирменными пакетами и садятся в длинные разноцветные машины. Пимен был новым персонажем в бесконечном списке друзей, знакомых и приятелей Марка. Казалось, Марка знает вся Москва, хотя он всего-то девять лет как москвич… Интересно, Пимен – это имя, фамилия или творческий псевдоним?

В подвал вела темная грязная лестница. Пахло кошками. Марк долго-долго стучал кулаком в облупленную дверь, со смехом приговаривая: «Пимен, подлец, открывай! Я знаю, что ты здесь!» Наконец дверь чуть приоткрылась. Острый красный нос, клок рыжей бороды и мутный карий глаз не спешили впустить Марка.

– Пимен, ты опять напился как свинья? Открывай, это я – Маркс! Да открывай же!

– А-а-а, это ты, – прошуршал тихий, прямо-таки загробный голос. – А с тобой кто?

– Красивая девушка, ты же любишь красивых девушек. Открывай! – еще громче крикнул Марк и озорно подмигнул: – Не пей водку, Лю. Вот она, проклятая, что делает с людьми.

Загремел засов, заскрипела тяжелая дверь.

– Красивая, не врешь. Хоть и сильно любишь приврать, – медленно ворочая языком, проговорил тощий, бородатый и совершенно пьяный мужичок, взглянув на Люсю, когда из темноты подвального лабиринта они вошли в его неожиданно светлую и страшно захламленную мастерскую. – А она, случаем, не из органов?

– Кончай болтать, Пимен! – все так же со смехом оборвал его Марк. – Давай к делу. Показывай, что привез.

– Так прям сразу и показывай! Может, я хочу выпить с девушкой на брудерс… свашт… – Рыжий Пимен, покачиваясь, направился к столу, где среди пыльных эскизов, рваных листов ватмана, консервных банок, набитых окурками, валялись пустые бутылки. – Ой, нету ничего, – расстроился он и, икая, молитвенно сложил руки: – Товарищ Карл Маркс, сгоняй купи пролетарию бутылочку! Ну, Марксик! А мы с девушкой тут тебя подождем.

– Еще чего захотел! – сердито прикрикнул на него Марк и поспешил избавить Люсю от общества этого икающего, немытого сто лет забулдыги. – Лю, подожди меня лучше у машины. Ну его, дурака, к черту. Я с ним один быстрее разберусь. Идем, я провожу тебя до дверей.

– А чегой-то, старик, у твоей чувихи имя какое-то китайское? Я одного такого гада знаю… Лю Шаоци его звать… Она, случаем, не шпионка? – бормотал за спиной Пимен. Неожиданно замолк и, судя по звуку, рухнул на пол.

Дожидаясь Марка в незнакомом дворе, Люся буквально не находила себе места: ведь от алкоголика можно ожидать чего угодно! Что-нибудь не понравится, схватит нож и накинется на Марка. Такой страшный случай однажды произошел у них в поселке: прямо у нее на глазах на дороге пьяный мужик набросился на сына с ножом и зарезал насмерть. После рыдал, забившись в канаву, катался в истерике по траве, а что толку?

Она с трудом отыскала широкое окно, которое освещало мастерскую, но из-за солнца, бившего в стекла, ничего за ним не разглядела. Прислушалась: тихо! Еще сильнее разволновавшись, побежала обратно в подвал, на помощь Марку, но он уже выходил из подъезда, распевая придуманный на ходу стишок:

– Китаянка моя, китаяночка, покатаю тебя я на саночках!.. Как думаешь, сколько Пимену лет?

– Лет сорок, наверное. Или больше?

Хмыкнув, Марк положил на заднее сиденье рядом с букетом привядших пионов прямоугольный сверток в крафтовской бумаге, а ответил лишь тогда, когда «жигули» выехали из помоечного двора с этажерками голубятен на улицу:

– Лёха Пименов – мой бывший одноклассник. Его папахен одно время служил у нас в Кишиневе, в военном округе. Мы с Лёхой тогда здорово дружили, не разлей вода. Потом, представляешь, совершенно случайно встретились в Москве. Впрочем, все дороги ведут в Рим! – усмехнулся он, только как-то грустно. – Способный парень, талантливый художник, но спился окончательно. На почве алкоголизма еще и шизнулся. Всюду ему мерещатся шпионы, кагэбэшники, милиция. Жалко мужика. Квартиры у него нет, денег нет. Из мастерской того и гляди выгонят. Всю их халупу уже выселили. Вот взял у него картины на продажу. Покажу Додику, может, купит. Он любит всякие пейзажики с церквушками а-ля рюс. Надо помочь Пимену, правильно?

– Правильно, – поддержала Люся, хотя была больше чем уверена, что Пимен снова все пропьет. Но какой же Марк добрый и отзывчивый человек! Не всякий станет в субботний день, да еще после спектакля гонять по Москве, чтобы помочь бывшему однокласснику.

С Таганки они понеслись вниз, к Котельникам, по набережной обогнули красавец Кремль со сверкающими куполами, промчались вверх по улице Горького и минут через десять остановились возле «Березки» на Грузинской.

Открывший дверь в квартиру Додик не понравился Люсе даже больше, чем Лёха Пименов, несмотря на то, что был абсолютно трезвым и гладко выбритым. Лягушачье лицо – рот до ушей, приплюснутый нос, узкие зеленые глаза – и скрипучее «проходите» вместо ответного «здравствуйте» сразу же вызвали отвращение к этому пижону в бархатном халате и шелковом шарфике под ослепительно-белой рубашкой.

– Додик, дай бутербродик! – с порога поддразнил его Марк. – Нет, правда, старик, есть очень хочется.

– Перебьешься! – в тон ему усмехнулся Додик и, смерив Люсю пронзительным зеленым взглядом, слишком уж галантно, явно издеваясь, распахнул перед ней стеклянные двери в комнату: – Прошу, мисс. А мы с господином артистом пойдем покалякаем на кухне. Вам тоже дать бутербродик или обойдетесь конфетками и ягодками?

– Спасибо, ничего не нужно, – с независимым видом сказала она и уселась, нога на ногу, в указанное небрежным жестом кресло возле журнального столика, на котором возвышалась фарфоровая ваза на ножке, полная черной рыночной черешни и ярко-красной клубники. Рядом с вазой лежала колоссальная коробка импортных конфет, наверное, купленная внизу, в валютной «Березке». Таких конфет в обычных магазинах днем с огнем не сыщешь.

Из коридора проскрипел удаляющийся голос: «Хорошенькая куколка, может, махнемся?..» Остальное она не расслышала, но и этого было достаточно, чтобы возненавидеть сразу и навсегда этого мерзкого Додика. И зачем Марк общается с ним?

Любовь к антикварным вещам – только это могло связывать Марка с хозяином тяжелой мебели, картин в дорогих рамах, ламп с шелковыми абажурами, подсвечников, статуэток и отливающих золотом икон. Все вещи были подлинными – тут уж Люся не могла ошибиться, недаром она уже восемь месяцев проработала под руководством всезнающей Тамары, – только выглядели они, в отличие от их потертого, тусклого и поломанного реквизита, как новые: ни пылинки, ни скола, ни трещинки. Вероятно, противный Бутерброд был коллекционером, знатоком и ценителем искусства, а такие люди невольно вызывали у Люси уважение.

На прощание она даже улыбнулась ему:

– Спасибо большое, ягоды были очень вкусные.

– Не стоит благодарности. Приходите еще, – кивнул он и, ухмыльнувшись, добавил: – И лучше без сопровождающих.

– Перебьешься! – засмеялся Марк. – Ладно, спасибо, старик, созвонимся.

В лифте Марк вскинул изумленные глаза:

– Лю, почему ты такая сердитая? Обиделась на этого дурака?.. Да? Брось, он же пошутил.

С трудом разлепив ресницы, она долго не могла понять, почему у нее так кружится голова, где она, что сейчас: уже утро или все еще ночь? Мелькание фонарей вернуло ощущение реальности: она лежит на заднем сиденье, куда ее, пьяную, совершенно ничего не соображающую, уложил Марк. Обрывки вечера: так поразившие ее сначала черная икра, осетрина, шампанское в ведре… смеющиеся губы Марка… танцы в его нежных объятиях, возбуждавшие завистливые взгляды женщин… снова танец, медленный, когда одолевало страстное желание прижаться к любимому артисту, и она прижималась… – все эти четкие, цветные картинки пронеслись в Люсиной голове и повергли ее в отчаяние. Ой, как стыдно!– Эй, Лю, ты как там? Проснулась? – В его голосе не было и тени насмешки или обиды, хотя Марк вполне мог бы обидеться: она вела себя безобразно.– Прости, пожалуйста. Со мной такое первый раз в жизни, честное слово. – Люся попыталась сесть и тут же снова упала щекой на сложенный вместо подушки пиджак.– Поспи, поспи, мы проезжаем только мимо Рижского вокзала.При упоминании о Рижском вокзале в голове будто щелкнул выключатель: Нюша! Утром она поехала за картошкой на Рижский рынок.– Ой, мама меня теперь убьет!– Ты серьезно? – обернулся Марк. – Что-нибудь придумаем. Для начала тебе нужно глотнуть свежего дачного воздуха и умыться.Марк несся по проспекту Мира на немыслимой скорости, пролетая на желтый свет и не боясь гаишников, которые могли оштрафовать его или даже отобрать права: он тоже пил шампанское. Правда, совсем немного – полбокала. Остальное, то есть почти целую бутылку, выпила она, дура несчастная. При том, что за весь день проглотила три черешни, две клубнички, да и в ресторане почти ничего не ела, чтобы не нарушать диету. Зато выкурила за компанию с Марком две сигареты «Кент» из фирменной белой пачки. Наверное, сигареты ее и доконали…От болотца тянуло ночной свежестью, запахом травы, леса. Сирень отцвела, но листья еще сохранили тот особенный аромат, который отделяет весну от настоящего лета. На лавочке их первого свидания, откинув голову назад, Люся жадно ловила ртом кристально чистый воздух и никак не могла надышаться. Неугомонный Марк, обнаружив, что качели оборваны, придумал себе другое развлечение: исчезая в темноте, он возвращался на цыпочках с пригоршнями воды из колонки, подносил к губам жалкой пьянчужки, а потом ледяными влажными ладонями вытирал ей лоб и щеки.– Хватит, я больше не хочу! – умоляла она.– Надо, Федя, надо! – иронизируя, настаивал он.Вообще, Марк как-то очень спокойно, словно ничего особенного не случилось, отнесся к ее совершенно неприличному состоянию. Как будто с его знакомыми девушками бывало еще и не такое. Мысль об этом и успокаивала, и огорчала.Вскоре – спасибо Марку с его беготней к колонке и обратно – от головокружения и подкатывавшей к горлу тошноты не осталось и следа.– Мар, извини, мне пора. Меня мама ждет. Волнуется. Уже двенадцать часов. Прости, пожалуйста, но я побегу.– Ага, по кочкам, по кочкам, в ямку – бух! Садись в машину. Это приказ! Как истинный джентльмен, я не могу позволить своей даме проснуться под кустом.Плавно покачиваясь, машина плыла по шлаку, прорезая светом фар коридор в туманной июньской ночи.– Мама! – невольно вырвалось у Люси.Этого она и боялась: посреди дороги, загородившись рукавом от слепящего света «жигулей», стояла Нюша – в платке, галошах и фартуке поверх байкового халата и вязаной кофты.– Твоя мама? – поразился Марк.– Да… Пожалуйста, не выходи из машины! Я очень тебя прошу!Ни слова не говоря, Нюша схватила ее за руку и потащила домой. Как какую-нибудь козу. И Марк все видел. Ох, как же она сейчас ненавидела мать! Со злостью толкнув ее локтем в бок, так что та охнула, Люся вырвалась и, рыдая, бросилась домой. Заперлась в Шуркиной комнате на крючок и проплакала полночи, проклиная Нюшу, которая родила ее неизвестно от кого, неизвестно зачем и обрекла на бесчисленные страдания и унижения.