– И что же было дальше?

Прежде чем ответить, она снова полезла в сумку за шарфом: лишь только пушистое облако, пока еще вполне безобидное, заслонило солнце, как по телу сразу же побежали мурашки. Осень, что поделаешь. С юга, увы, опять надвигались свинцово-серые тучи. Они уже накрыли своей мрачной тенью гору вдалеке, еще максимум полчаса-час, и горячее солнце превратится в бледный холодный диск, безмятежное Адриатическое море вспенится, встанет на дыбы, а там, глядишь, и закапает дождь. Хорошо еще, если обойдется без грозы и не придется, как вчера, подхватив шмотки и полотенца, сломя голову нестись в отель.

Закутавшись в воздушный шарф, бледно-лиловый, с расшитыми голубым шелком контурами летящих бабочек, позаимствованный из обширной Лялькиной коллекции, Люся растянулась на лежаке, подставив лицо солнцу – хоть чуть-чуть бы загореть! – и с нарочитой глубокомысленностью ответила:

– Дальше была целая жизнь.

– Это более или менее понятно! – засмеялся Костя, тоже перевернулся на спину, нашел ее руку и крепко сцепил пальцы. – Поскольку ты здесь, со мной, значит, ты не покончила жизнь самоубийством из-за несчастной любви. Я имел в виду, чем закончилась твоя поездка с Петей? Ловкий ход: выставить девушку за дверь, чтобы потом отправиться провожать. Сдается мне, доктор физматнаук втюрился в тебя с первого взгляда. Так ведь? Сознавайся. – Тон был исключительно шутливым, но предположение насчет Петиных чувств опять сильно попахивало ревностью.

Ну и что? Ревность выше нормы была, пожалуй, единственным Костиным недостатком. Во всяком случае, вопреки неотвязным страхам очередного разочарования, других недостатков у него пока что не обнаруживалось. И это при том, что они были неразлучны, как голубки, уже шестые сутки! С тех самых пор, как он подхватил ее, обессиленную от пережитых волнений, в аэропорту Форли.

Смешно, конечно, но, несмотря на наличие мобильной связи, она психовала всю дорогу: вдруг Костя не встретит? Вдруг его задержат на этой чертовой медицинской конференции в Болонье? Что тогда делать? Английский у нее фиговый, школьный, итальянский – нулевой, да и за границей она по-настоящему впервые. Выбравшись из самолета, она, боясь отстать, не получить багаж, заплутать и выйти не туда, куда надо, на всех парусах понеслась за компанией бывалых парней и девчонок. Взмыленная, вывезла свой чемодан в зал прилета, увидела Костю, возвышавшегося над галдящей толпой, и от радости почти в бессознанке упала в его объятия.

С этого упоительно-счастливого мгновения радость только увеличивалась. В геометрической прогрессии. Еще бы! Костя – вот он, рядом. Личный водитель, гид, переводчик и просто хороший человек… Скоростное шоссе с ослепительно-белой разметкой… Пролетающий за окном итальянский пейзаж… Флоренция!!! Старинная гостиница, в самом центре, на пьяцца Сантиссима Аннунциата (довезти бы ее заковыристое названьице до Москвы!). Напротив – внушающие трепет галереи бывшего воспитательного дома для брошенных младенцев, лоджии, аркады. Начало пятнадцатого века. Архитектор не хухры-мухры, сам Брунеллески. А совсем неподалеку – колоссальный купол собора Санта-Мария дель Фьоре, церковь Санта-Кроче, увидев которую, Стендаль, говорят, упал в обморок от ее красоты, Баптистерий Сан-Джованни и куча всяких других достопримечательностей.

Ноги после знакомства с Возрождением не возродились до сих пор. Гудели. Впрочем, и на обещанном «пассиве» у моря им вряд ли суждено отдохнуть.

– Кость, как бы нам опять не пришлось спасаться бегством. С Римини точно идет гроза. Слышишь, как громыхает?

– Еще далеко, – невозмутимо отозвался он, листая журнальчик – совершенствуя свой итальянский.

Но Костя не был бы Костей, если бы, оторвав глаза от зубастого Берлускони, не проговорил с хитринкой, прищурившись поверх темных очков:

– Так что там у нас с Петей?

– Какой же ты все-таки настырный! – со смехом возмутилась Люся и, подложив руки под голову, задумалась, честно сказать, и сама не зная ответа на этот непростой вопрос. – Что с Петей? Да ничего. Хотя он принял в моей несчастной судьбе самое деятельное участие, устроил к себе в институт, на ставку лаборантки в редакционный отдел, и мы часто виделись, его отношение ко мне, как говорится, осталось за кадром. Может, он и испытывал какие-то нежные чувства, но я чужих чувств тогда просто-напросто не замечала. Меня волновали исключительно собственные переживания…

Переживаний тогда ей действительно хватало с избытком. Первое время она жила как в лихорадке: каждую секунду ждала звонка Марка, его объяснений, оправданий, пусть даже лживых. Все ночи напролет прокручивала в голове, что скажет ему, как отреагирует на его виноватое или как ни в чем не бывало: «Здравствуй, Лю!»

Марк не позвонил. Исчез из ее жизни как отрезал. Чтобы сдержать себя, не унизиться перед ним снова, не позвонить, не искать с ним встреч, она истратила все душевные силы и в конце концов впала в самую настоящую депрессию. Это когда всё всё равно, полное отсутствие интереса к жизни, полное безразличие к окружающим, даже к самым близким – к матери, к собственному ребенку. Что уж там говорить про какого-то Петю! Анализировать его поступки и знаки внимания – «ассорти» на Новый год, приглашение в лыжный поход с его лабораторией – не хотелось ни тогда, в состоянии «отстаньте от меня все», ни тем более позже, когда Петя ушел от Нонки, а еще через полгода неожиданно для всех уволился с работы и уехал в Израиль. Потому что, всерьез задумавшись о его отношении к себе, можно было прийти к страшненькому выводу, что, сама того не желая, она опять разрушила Нонкину личную жизнь. Петя, тот вроде в шоколаде. Из Израиля перебрался в Америку, в Бостон, и там, говорят, процветает. Ну, и дай Бог. Петя был хороший мужик. Очень хороший…

– А не поплавать ли нам? – опять подскочил непоседливый Костя. Призывно протянул руку. – Пошли, пошли. Девушкам, которые так трепетно относятся к своей фигуре, долго лежать вредно. – Это он все никак не мог пережить категорическое «нет» на уговоры съесть за обедом пиццу, пасту, джелато – мороженое или кусочек дико калорийного тирамису, что в переводе звучит весьма неожиданно – «подними меня вверх». Правильнее было бы – «растяни меня вширь».

– Нет, Костенька, уволь, я не полезу в холодную воду. Боюсь простудиться перед Москвой. Но раз мой доктор прописывает мне активный отдых, с удовольствием прогуляюсь. А ты плыви, пожалуйста. Только не увлекайся. По-моему, скоро будет гроза.

Длинноногий, он долго шел по мелкому, вроде Балтийского в Юрмале, морю. Наконец подпрыгнул, нырнул и поплыл вдоль буйков в ту же сторону, куда по прибитой вчерашним штормом твердой полоске песка, облачившись в хэбэшное пляжное платье, бодренько направилась Люся.

Как ни ускоряла она шаг, ее все равно то и дело обгоняли разновозрастные синьоры и синьорки из тех, кто тоже трепетно относится к своей фигуре и после обильных завтраков и обедов день-деньской трусят по берегу, у самой кромки воды, экипированные по-спортивному и с наушниками плееров. Кроме Кости и трех шумных русских теток из соседнего отеля, взвизгивавших «ой, мама!», в остывшем море уже никто не бултыхался. Фирмачи предпочитали затишек у бассейна с бесплатными лежаками. Капиталист, он своего не упустит!

Широченный песчаный пляж, протянувшийся на север, к далекой Венеции, и вчера, горячим солнечным утром, на удивление немноголюдный, сегодня совсем опустел. Разноцветные зонтики за ночь придвинулись ближе к отелям, и по их летнему месту сосредоточенно бродил крепкий пожилой итальянец в красной ветровке, с металлической штуковиной в руках, похожей на миноискатель. Очевидно, старикан решил поживиться оброненными и погребенными под летучим песком монетками евро, золотыми кольцами, соскользнувшими с мокрых пальцев богачей-ротозеев, или еще чем-нибудь ценным.

Да, лето заканчивалось, и не только в холодной России, но и в теплой Европе. Предчувствие осени, а за ней, еще хуже, зимы всегда наводило на Люсю тоску. Казалось бы, что ей за дело до адриатического курорта, погружающегося в осеннюю спячку? Завтра к вечеру она уже будет в Москве. Однако внутри что-то переключилось на плохое настроение, на недовольство окружающим миром.

Или собой?

Стоило покопаться в себе, как истинная причина недовольства тут же и нашлась: напрасно она пустилась в откровения и мало-помалу изложила Косте чуть ли не всю свою биографию. Как показала практика, наши откровения когда-нибудь обязательно против нас же и оборачиваются. С мужчинами вообще лучше не расслабляться, не распахивать им душу, словом, держать ухо востро. Правда, вооруженная этой теорией, никаких впечатляющих успехов на любовном фронте она так и не добилась, тем не менее научившись держать свои чувства в узде, после Марка никогда больше так тяжело не переживала мужское предательство.

А с Костей вдруг взяла и изменила прежним установкам… Но он же совсем другой! Не похожий на остальных. Искренний…. Да ладно тебе, признайся уж, что влюбилась на старости лет, вот твоя теория и не работает! – мысленно посмеялась над собой Люся. Оглянулась и махнула рукой: догоняй!

Мгновенный ответный взмах руки из недр морских говорил о многом: Костя, оказывается, не сводил с нее глаз. Ну, раз так, тогда другое дело. В принципе, если разобраться, может, и правильно, что она рассказала ему про Марка. По крайней мере теперь он убедился, что его жгучая ревность к продюсеру совершенно безосновательна. Ведь после того, как Марк обошелся с ней, испытывать к нему нежные чувства могла только сумасшедшая, страдающая провалами памяти.

Кроме того, откровение за откровение. Костя же посвятил ее в перипетии своей личной жизни, причем в первый же флорентийский вечер. И был настолько искренен, что наводить тень на плетень и дальше с ее стороны было бы просто непорядочно. В отличие от большинства самодовольных, как правило, мужиков, он не корчил из себя героя, рыцаря без страха и упрека – наоборот, чтобы устранить недосказанность в их отношениях, не пожалел себя, не побоялся показаться слабым, бесхарактерным – хуже, чем он есть на самом деле.

Тот ее первый заграничный день (не считая недельной поездки в турецкую резервацию: отель, пляж и полоумная жара, с места не сдвинешься) прошел «будто в сладком сне», в состоянии легкого обалдения – и от невиданных красот, и от Костиного постоянного радостного внимания, очень похожего на влюбленность. Поздним вечером, когда «программа на сегодня» была выполнена и перевыполнена, они сидели на подоконнике своего номера на втором этаже. Большой любитель всяческой живности, Костя зачарованно следил за полетом летучих мышей в теплом до густоты, недвижном воздухе, а она тщетно пыталась справиться со стойким ощущением нереальности происходящего. До сих пор не верилось, что у нее хватило духу наплевать на домашние дела и тайком отправиться в далекие дивные края с мужчиной, приятным во всех отношениях. «Сладкий сон» тем временем продолжался, дурманил. Виной тому были две бутылки белого вина, выпитые за ужином в ресторане под забавным названием «Что найдешь, то твое», где всего нашлось чересчур много, и совсем свежие воспоминания о минутах, проведенных после ужина на старинной, прямо-таки королевской кровати с балдахином и резными столбиками, увенчанными деревянными шарами – «клубками шерсти», символом преуспеяния флорентийских купцов. Впечатление полного сюра создавали и причудливые тени, наполнявшие номер, и стаи загадочных существ, порхающих в темноте, будто неведомые птицы, и освещенный фонарем прямоугольник дворика внизу с кипарисами и античными фигурами из гипса, казавшийся картиной на мифологический сюжет.– Я в шоке, – шутливо резюмировала она свое молчание. – Все так прекрасно, что даже страшно спугнуть словами.– Угу, – кивнул Костя. Вышел из задумчивости и, взяв ее за руку, притянул к себе. – Правда, хорошо! Я, признаться, уже отчаялся встретить женщину, с которой можно вот так, с обоюдным удовольствием, помолчать. Я знал лишь одну такую особу. Своим умением молчать она и приворожила меня. Загипнотизировала… и держит на коротком поводке бог знает сколько лет… хе-хе-хе…Несмотря на его подчеркнуто ироничное отношение к той «особе», Люся испытала острый укол ревности, и это не ускользнуло от Кости. Он посмотрел испытующе: продолжать или тебе неприятно упоминание о другой женщине? – и она, ухватившись за неожиданную возможность наконец-то выяснить, отчего он никогда не был женат, спросила легко и непринужденно:– А бог знает сколько – это сколько?Мать родная! Оказалось – чуть ли не всю жизнь. Его первая и единственная любовь длилась неправдоподобно, немыслимо долго. Будто в девятнадцатом веке. Впрочем, столь романтическая преданность имела довольно простое, как выяснилось, объяснение.Поначалу Костина история любви показалась донельзя банальной. Учились парень с девушкой в одном институте, на одном курсе, жили неподалеку и, неизбежно столкнувшись однажды у входа в ближайшее метро, поехали на занятия вместе. На эскалаторе познакомились…А вот с этого места, как говорится, поподробнее.Восемнадцатилетняя девчонка, что характерно, отрекомендовалась полным именем – Виктория, таким манером сразу же возвысив себя, поставив на некий пьедестал. Видать, та еще выпендрежница! – решила Люся, уже со сцены знакомства проникнувшись неприязнью к этой самовлюбленной девице, которая, между прочим, не имела никаких оснований на высокое о себе мнение. Как следовало из контекста, девушка не блистала ни особым умом, ни талантами, ни даже красотой. Интересно, что выдрессированный ею Костя ни разу не сбился на уменьшительное Вика – только Виктория, что в отдельных приватных ситуациях звучало нелепо, чтобы не сказать смешно, но при этом ни разу не упомянул о ее незаурядной внешности. Все упирал на загадочное молчание, загадочные глаза и прочие загадки, которыми постоянно грузила неопытного парнишку, вне всякого сомнения, прилично себе на уме Виктория.Юный, неиспорченный Костенька, естественно, и не догадывался, что перед ним всего-навсего дешевая позерша и притворщица. Потому-то ему так и нравилось, что Виктория держится особняком, в стороне от других девчонок, которые шумной гурьбой носятся по институтским коридорам и громко шушукаются на лекциях. Что она существует словно бы сама по себе. Что слова ей заменяют излом брови или в согласии опущенные ресницы.Говорит, он и сам в юности не отличался разговорчивостью, был необычайно стеснительным, но – смеется – стеснительность не помешала ему на следующее же утро после знакомства примчаться к «Новослободской» на двадцать минут раньше обычного. Там, спрятавшись за колонну, он стал ждать, когда со стороны Лесной появится его пассия.С этого дня и начались его бесконечные ожидания.Сначала он сгорал от нетерпения на старом месте, у боковой прямоугольной колонны, а после того как, разминувшись с предметом своей страсти, несколько раз опоздал на лекцию, Костик-Хвостик (так прозвала его вредная, язвительная девчонка) с милостивого разрешения Виктории переместился к ее дому. Старая двухэтажная халупа, построенная для заводских рабочих еще в царские времена, казалась ему волшебным замком, несмотря на горшки с геранью и банки с кислой капустой, красовавшиеся на подоконниках. Окно любимой выходило на звонкую трамвайную остановку. Здесь под треньканье подъезжающих и отъезжающих трамваев он мок под дождем и мерз на морозе – только ради того, чтобы, втиснувшись в вагон метро вдвоем с Викторией, на мгновение замереть, ощутив тепло ее тела под зимним пальтишком с лисичкой, распахнутым в толчее и духоте… Упомянув о такой интимной подробности, Костя даже смутился. А зря. Вполне нормальное для молодого парня желание!Между тем Виктория еще долго не допускала его к телу. На третьем курсе побаловала Хвостика лишь походами на каток вдвоем, на последний сеанс в кино и, наконец, поцелуями при расставании в пахнувшем кошками подъезде. «Выходи, пожалуйста, за меня замуж», – прошептал однажды вконец измученный ее ласками парень, но Виктория закрыла ему рот ладошкой: «Молчи». А через неделю эта зараза – иначе не назовешь – пригласила несчастного Костика на свою свадьбу с другим парнем. Причем как! Нацеловалась, наобжималась и, уже уходя, с лестницы, огорошила: «Знаешь, Костик, а я в субботу выхожу замуж. За Андрея Куркина. С пятого курса. – Спустилась на ступеньку и добавила тоном повелительницы: – Я решила, что моим свидетелем на свадьбе будешь ты». Костик сглотнул комок, подступивший к горлу, и бросился из подъезда вон. Дома он, бедненький, всю ночь плакал в подушку, рвал подушку зубами, но отказать Виктории так и не смог. Притащился в загс с огромным букетом нарциссов и тюльпанов, оборвав все цветы на теткиной даче, чтобы осыпать ими невесту с головы до ног. Увы, нежные цветочки в его горячих, потных от волнения руках завяли, грустно склонили головы. Впору было швырнуть этот «миллион алых роз» молодым под ноги, но и на такой жест он не отважился.Свадьба, судя по описанию, была самой что ни на есть пролетарской, где-то в кафе-стекляшке возле Бутырского рынка, со всеми подобающими столь торжественному случаю атрибутами: ящиками водки, самогонкой, гармошкой, магнитофоном: мани, мани, мани … – и кучей пьяной родни с обеих сторон. Вот тут-то бы мальчику из приличной интеллигентной семьи и призадуматься: на черта мне вся эта шайка-лейка? – и быстро сделать ноги, но мальчик был влюблен, очарован и воспринимал происходящее неадекватно. Украдкой посматривая на счастливую невесту, он вдруг обнаружил, что ее загадочные глаза сделались словно бы невидящими, безразличными. К тому времени он уже порядочно напился, впервые в жизни. Под влиянием винных паров ему стало невыносимо жаль себя, никому здесь не нужного, он прослезился и, чтобы спрятать слезы, кинулся на улицу. И тут появилась Она. Прекрасная невеста в белой фате вышла перекурить. «Мне тоже хочется плакать, – затянувшись сигаретой, сообщила новобрачная. – По-моему, Костик, я не люблю Андрея. Мне кажется, я люблю тебя». Они неистово целовались в ближайшей к кафе подворотне, клялись друг другу в вечной любви и так далее. Но, скорее всего, поцелуями и пьяными клятвами дело не ограничилось. Похоже, именно в этой темной подворотне экзальтированная Виктория, любительница острых ощущений, задрав подол подвенечного платья, впервые и отдалась Костику. Вернее, наоборот, лишила невинности мальчишку. Недаром же, упомянув об эпизоде в подворотне, Костя неожиданно густо порозовел и закашлялся. Фиг их знает, чем они там занимались, дело молодое, но только Виктория внезапно вырвалась из его объятий и – фьють! – исчезла. Приблизительно в том же духе события развивались и в дальнейшем. С разной периодичностью молодоженка от Куркина сбегала к Косте: на час, на два, на три, пока его мама с папой, люди строгих правил, были на службе.Вскоре у мамы-учительницы начались долгие летние каникулы, и это была катастрофа. Бедный парень дошел до того, что устроился санитаром на «скорую». Заявил родителям, что хочет с азов изучить будущую профессию, а на самом деле таскал по ночам носилки с инфарктниками, чтобы заработать денег и снять комнату. Мечтал, что Виктория уйдет от Куркина и будет принадлежать только ему. Однако ни тесная комнатушка в полуподвале, которую он снял за двадцать рублей в месяц у беспамятной старухи-алкашки, дубасившей в дверь в самый неподходящий момент, ни отдельная, уже без родителей, квартира лет через десять кардинально ничего не изменили. «Командировки» Виктории – к тому времени эта таран-баба сумела протыриться на работу в Минздрав и действительно часто моталась по командировкам – все равно заканчивались тем, что как-нибудь вечерком ее загадочные глаза делались безразличными, невидящими, а ночью Костя просыпался от стука хлопнувшей двери. Возвращалась она так же неожиданно, как и исчезала: два коротких звонка в дверь, и на пороге Виктория с чемоданом: «Прости, Костик… но я не могу без тебя жить. Я без тебя умру!»Перед таким аргументом он всегда оказывался бессилен, потому что и сам умирал без нее. Мучился от собственной бесхарактерности и утешался только тем, что Куркин – такой же тюфяк и валенок.Сейчас сыну Виктории пятнадцать лет. Костя так и не знает, его это сын или Куркина.При всей своей терпимости к чужим грехам, как говорится, не суди, да не судим будешь, дальше Люся уже еле сдерживала негодование: по доброте душевной Костя принялся еще и оправдывать бывшую возлюбленную. Мол, Виктория – натура необычная, с повышенной чувственностью, она действительно любила их обоих, его и Куркина, невероятно страдала и мучилась от такого раздвоения. В общем, сама себе была не рада.Очень даже рада, с ехидством подумала Люся. Хорошо устроилась баба: надоел один, пошла к другому. А что там мужики переживают – ей по барабану. Обломала их через колено и устроила себе жизнь-праздник. Кстати, устраивая праздники возвращения не только себе, но и мужу с любовником, она тем самым постоянно подогревала их страсть и ревность. Поэтому-то любовь и длилась так долго. Своих соображений Люся, естественно, не озвучила. Костю и без того было очень жаль.Для собственного сына (что вполне возможно, фифти-фифти) он был всего лишь дядей Костей, однокурсником мамы. Каждая встреча с маленьким Тимкой становилась для него мукой: он ловил себя на том, что невольно следит за мальчиком в надежде найти подтверждение своего отцовства – в чертах лица, в манере говорить, в жестах – либо, наоборот, убедиться, что Тимка не зря носит фамилию Куркин, и наконец-то вздохнуть свободно. Но черноглазый Тимка был копией матери. Дико везучая, Виктория и тут сумела обвести мужиков вокруг пальца.Может, конечно, столь резвая дамочка и сама не знала, кто отец ее ребенка, но какой же надо быть безответственной идиоткой, чтобы, собравшись родить в тридцать пять лет – не в двадцать и не в двадцать два! – не подумать о том, на что она обрекает и себя, и «отцов», но прежде всего ни в чем не повинного ребенка. Ведь шила в мешке не утаишь. В один прекрасный день правда о «любви втроем» может выплыть наружу, и повзрослевший мальчишка, выросший во лжи, возненавидит их всех – мать, Куркина, Костю – и сам на всю жизнь останется моральным инвалидом…Хотя Костя уже давно, лет восемь, не видел Тимку, мысли о «сыне» не отпускали его, изводили постоянно. Вполне естественный вопрос: «А почему бы тебе не сделать экспертизу ДНК?» – Люся бедняге не задала. Во-первых, посчитав бестактным, а во-вторых, подумав, что пойти на подобный шаг тайком, в обход Виктории мягкий и порядочный Костенька не способен, а та, щучка зубастая, ни за что не согласится на экспертизу. На фиг ей это надо? Тайной отцовства докторица рассчитывает удерживать Костю на коротком поводке до самой смерти. Натуре с повышенной чувственностью оказалось мало его исковерканной жизни, ей по-прежнему требуется подпитка из его страданий. А как же! Иначе ведь обзеваешься от скуки. Особенно теперь, когда прыть уже не та.И откуда только берутся такие бабы-сволочи? А их еще и любят, уважают, оправдывают!

Занятая мыслями об этой проклятой Виктории – сдалась она ей! – Люся и не заметила, что ушла уже довольно далеко. Впереди был первый из впадающих в море каналов, прорытых здесь сто лет назад, чтобы осушить болотистую низменную приморскую равнину и построить фешенебельный курорт. Вокруг ленивого потока пресной воды громоздились привезенные издалека большие желтые валуны и острые обломки скал, придававшие однообразному пейзажу более экзотичный, суровый вид, в особенности тогда, когда стихия, как сейчас, начинала разгуливаться. Волны накатывали все быстрее и с шумом разбивались о каменную преграду. Брызги, подхваченные ветром, долетали до мостика. Внизу, под ногами, буйно пузырилась морская пена.