Золотые цепочки на черном бархате, ожерелья, монисты постепенно превращались в сливающиеся воедино желтые огни машин, направлявшихся в столицу из загородных коттеджей, дач, садово-огородных участков и застывших в многокилометровых пробках. Навстречу им с черепашьей скоростью ползли вереницы личного автотранспорта жителей Подмосковья. Не спит народ, нет ему покоя!

Подавив очередной зевок, Люся оторвалась от иллюминатора и снова посмотрела на часы. Проклятый чартер опаздывал на три часа, и надежда очутиться сегодня в Счастливом таяла с каждой минутой. Между тем не успела она оказаться в самолете, как ее сразу же захватили мысли о доме, причем, непонятно почему, тревожные. В собственных предчувствиях она давно разуверилась – телепатических талантов у нее не было, и все же…

– Не нервничай, Люсечка, – успокоил Костя, ласково привалившись плечом. – Переночуешь у меня, а завтра я доставлю тебя на дачу в лучшем виде. Тем более я все равно собираюсь к своим старушкам… Кстати, они и тебя ждут. А уж как ждет тебя Филимон Филимоныч!

– Ой, нет, извини. В любой другой день с превеликим удовольствием, но завтра не получится никак. У меня работы накопилась тьма-тьмущая. Ко вторнику во что бы то ни стало нужно вычитать двести страниц верстки, а сегодня, между прочим, уже суббота.

– О чем произведение? – с обреченным вздохом спросил Костя, и она поспешила чмокнуть его в бородатую щеку.

– О любви!.. Но любви исключительно виртуальной, – принялась рассказывать она со смехом, чтобы хоть как-то развеселить Костю, явно обиженного ее отказом познакомиться завтра с его старушками и выдающимся котом. – Рыцарь мальтийского ордена влюбляется в красавицу испанку знатного рода, но поскольку обет безбрачия не позволяет ему предаваться телесным утехам, автор прибегает к всевозможным эротическим снам, грезам, видениям и прочей мистике…

– И такую муру еще надо вычитывать?

– А как же? Обязательно. Но в данном случае, к счастью, не полная мура. Антураж и исторический экскурс довольно любопытные. Дело происходит главным образом на Мальте во время появления там наполеоновских войск, и еще есть флешбэки с иоаннитами, госпитальерами, тамплиерами, инквизицией.

– Не дают покоя лавры Дэна Брауна?

– Типа того.

Самолет чуть подпрыгнул, приземлившись, и вконец измученные пятичасовым ожиданием посадки на чартер и почти четырехчасовым перелетом сонные пассажиры моментально встрепенулись, дружно захлопали. Дескать, спасибо большое, что не угробили. Спустя минуту женские голоса, перекрывая друг друга, уже кричали в мобильники:

– Долетели, скоро будем! А какая у вас в Москве погода?

– Таньк, Таньк… я, я… ага, с Италии… у тебя реально там еще никто не родился?.. А то я это, мадонну тебе с Ватикана на цепочке привезла. Папа их римский освятил… ага, сказали, сам. Сказали, родить сильно помогает… не, реально!

– Иван, ты где меня ждать-то будешь? Ты поближе где встречай, у меня вещей пропасть! Сапогов одних пять пар девчонкам купила и тебе ботинки зимние! Ты на чем, на нашей «ауди» или на казенной?

Костя тоже выудил телефон из кармана джинсов. Протянул молча.

– Спасибо, Костенька, у меня есть свой, – проворковала Люся, уж и не зная, как к нему подлизаться, на какой хромой козе подъехать: кажется, он подумал-подумал и обиделся всерьез. – Не злись, пожалуйста, тебе не идет… Ну хорошо-хорошо, если мое знакомство с Филимонычем для тебя так важно, я готова нанести ему визит. Черт с ней, с версткой, прочту завтра ночью или в понедельник. Только не на целый день, ладно?

Отходчивый, он сразу просветлел лицом и включил мобильник.

– Мам, это я, привет… Не волнуйся, все хорошо, мы уже на земле… да, завтра приедем… не знаю… часов в десять, в одиннадцать… Вот завтра и обсудим. Пока!

Народ тем временем уже стадом ринулся к выходу, к трапу, спеша и толкаясь. Отошел один битком набитый автобус, они с Костей втиснулись во второй и, когда очутились в зале паспортного контроля, там уже гудели длиннющие очереди. Выбраться из аэропорта на волю, в звездную ночь, казалось делом весьма отдаленного будущего.

– Что у нас везде за бардак! – шепотом возмутилась Люся, покрепче прижавшись к Косте, при всем его внешнем хладнокровии телесно всегда горячему, как протопленная печка. Было холодно. – Почему нужно так мучить усталых людей? Некоторые вон с маленькими детьми.

– Не нервничай, скоро рассосется.

Наконец она протянула паспорт тетке-пограничнице в будке за стеклом. Вместо ответного «добрый вечер» та пронзила ее насквозь взглядом кадровой сотрудницы ОГПУ, как будто перед ней не туристка с недельной визой, а узница Лубянки, жена врага народа. То есть жизнь идет, а для этих ничего не меняется: по-прежнему кругом враги. Итальянские тетки в аэропорту тоже не отличались особой приветливостью, но синьо-ры-то, по крайней мере, подозревали российских гражданок в желании окопаться на их прекрасной родине, совратив с этой целью верных итальянских мужей, сыновей и братьев, а тут-то что? Так почему бы, вернув паспорт, не улыбнуться: «С возвращением»?

– Спасибо большое, – вежливо поблагодарила Люся. Не стала выступать – выскажешься сгоряча, так они, чего доброго, занесут тебя в свой гэпэушный компьютер и в следующий раз вообще не выпустят. С них станется.

Пока Костя ждал багаж возле лениво ползущего пустого транспортера, она отошла в сторонку, чтобы сделать два звонка.

– Алло… Ростислав?.. – Редкий случай, зять был трезв как стеклышко. От сердца малость отлегло. – Мы с Нонной Юрьевной только что прилетели. Еще даже не успели получить багаж. Передай, пожалуйста, Нюше, что рейс задержали на три часа, уже поздно, поэтому я переночую у Нонны и приеду на дачу завтра… днем. Не забудешь?.. Тогда все. Спасибо, до свидания.

Нонкино тягучее «да-а-а-а…» в трубке, наоборот, не оставляло сомнений в том, что Заболоцкая нынче сильно подшофе.

– Привет, дорогая, это я. Сообщаю: мы с тобой прилетели. Поняла?

– Какие люди! И куда это ты, друг мой Люська, провалилась? У меня тут для тебя новость – зашибись! Двигай ко мне, прямо сейчас! Информация обалденная, клянусь!

– Нет-нет, что ты!.. А о чем вкратце новость? – без особого любопытства спросила Люся, больше чем уверенная, что Нонкина «зашибенная» новость – всего лишь повод заманить к себе, чтобы потрепаться и хряпнуть вдвоем на сон грядущий. Заметив, что Костя уже отловил чемоданы, она даже не стала слушать, что там орет, через слово повторяя «обалдеешь!», пьяненькая Заболоцкая. – Извини, Нонк, мне пора, созвонимся.

Утро выдалось изумительное. На языке всю дорогу вертелась песенка «Листья желтые над городом кружатся…» и разные поэтические строчки, длинные и короткие. Костя подхватывал знакомое, из школьной программы, вроде «в багрец и золото одетые леса», или покачивал в такт головой. – «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора…» Ой, а дальше я забыла! Стыд, позор! Ведь это одно из моих самых любимых стихотворений Тютчева. Памяти нет совсем! – кокетливо засмеялась Люся, заранее зная, каким будет ответ. И не ошиблась.– Жаловаться на память тебе еще рановато. – Костя оторвал взгляд от узкого шоссе, петляющего по желто-зеленому лесу, наполненному утренним туманом и холодным солнцем, и, левой рукой придерживая руль, правой обнял и ласково потрепал по плечу. – Ты сегодня очень-очень хорошенькая и очень-очень молодая!– Осторожно, впереди машина! – перепугалась она, заметив вылетевший из-за поворота черный джип. Не джип – танк! – Вообще давай-ка, Котик-братик, помедленнее. Кругом красота сумасшедшая, а мы с тобой мчимся, ничего не замечая. Смотри, какая роскошь!За высоковольтной линией, широкой просекой разделявшей лес, показалась золотая березовая роща, застывшая в прозрачно-голубом, хрустальном воздухе.– Ура, вспомнила!.. «Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора. Весь день стоит как бы хрустальный и лучезарны вечера » ! – Что я говорил! – обрадовался Костя так, как будто сам вспомнил недостающую строчку, и снова подарил взгляд, исполненный нежности и восхищения. Подбадривал перед предстоящей встречей.Подбадривал он напрасно. Вовсе она не волновалась. Потому что выглядела сегодня супер-пупер. Утром, взглянув в зеркало, даже удивилась: надо же, какая куколка! Стоило на неделю отрешиться от житейских забот, отдохнуть, слегка загореть, почувствовать себя желанной, обласканной, и вот уже лицо приобрело наивно-ангельское, по-детски глуповатое выражение, а глаза заголубели, заблестели, как у молодушки. Соответственно возрасту в зеркале она сегодня и оделась: джинсы, белый свитер и сверху дутая серебристая безрукавка, – предусмотрительно уложенные в чемодан в расчете на прохладную погоду. Не какое-нибудь там вязаное, бесформенное тряпье, лишь бы согреться, а очень даже стильные вещички. Но без выпендрежа, дабы не травмировать двух учительниц на пенсии. Как ни крути, визит к ним следовало расценивать как смотрины.За горизонт она предпочитала не заглядывать – неблагодарное это занятие, постоянно одергивала себя: не строй далеко идущих планов, сегодня хорошо, и ладушки, – но произвести благоприятное впечатление на Костиных мать и тетку посчитала своим долгом. Ради Кости. За утренней яичницей он очень смешно изображал, как старушки, которые страшно переживают из-за его неустроенной жизни, всячески пытаются организовать ему большое личное счастье. Каждый раз, когда он приезжает, они начинают расхваливать то засидевшуюся в девках племянницу каких-то Корвин-Павловских: «Вера, безусловно, не писаная красавица и не очень молода, зато она замечательно готовит! Пальчики оближешь!» – то «совсем чуть-чуть хроменькую, но удивительно добрую, интеллигентную женщину», соцработника из собеса.Хотя Костя ничуть не раздражался из-за предлагаемых ему кандидатур не первой свежести, напротив, похихикивал, рассказывая о происках старушек, за него стало как-то даже обидно. С чего это старушенции взяли, что он не в состоянии найти себе достойную пару? Или на них так подействовала его эпопея с Викторией? Вот бабушки меж собой и решили, что у Костеньки а) имеется какой-нибудь тайный мужской изъян и б) что он совершеннейший бесхарактерный тюфяк. С изъяном у учительниц ошибочка вышла, зря они вздыхали да охали, ворочаясь в бессоннице с боку на бок. Что же касается характера, то на любой характер всегда может найтись еще более сильный.Березки в светлой роще лишь издали выглядели по-картинному статичными: ветер резвился в их кронах, и они теряли листья. Листья кружились над шоссе, налипали на лобовое стекло. Костя включил дворники.– Романтично, но небезопасно. Дорога здесь петляет и сырая от росы.– Пока мы с тобой отсутствовали, в Москве наверняка были сильные заморозки. Иначе листья не облетали бы так стремительно… Вот приеду, а там все мои цветочки померзли, – с грустным вздохом посетовала Люся, вспомнив, каким роскошно красно-желто-лиловым был еще недавно каширинский сад. – Мне всегда больно видеть умирающие цветы. Помню, в детстве выйду утром из дома, увижу, что бархотки в палисаднике почернели, а настурции будто стеклянные, и плачу до самой школы. Не люблю я ни осень, ни зиму. Тем более за городом. Холодно, скучно и никуда особенно не выберешься. Электрички сплошь и рядом отменяют, а на машине, сам знаешь, можно намертво застрять в пробке.– Не могу сказать, что я люблю осень, но один приятный момент в ней все-таки есть. Конец дачного сезона, – пошутил Костя, намекая на то, как ему надоело дважды в неделю мотаться на дачу, чтобы измерить давление своим старушкам, сосчитать пульс и, убедившись, что все показатели более или менее в норме, попить чайку, почесать коту за ушками и отправиться в обратный путь. – Раньше я долетал до дачи минут за сорок, – уже серьезно добавил он, – а теперь расстояние в тридцать пять километров превратилось по времени в сто тридцать пять. А дальше будет только хуже. Видимо, придется мне ездить на электричке. Удовольствие, конечно, ниже среднего. Антисанитария, криминального вида личности, пейзаж за окном первобытно-советский, но, по крайней мере, есть шанс не опоздать на работу… А тебе, Люсечка, по-моему, надо поскорее перебираться в Москву, – положив руку ей на колено, многозначительно подмигнул он. – Что-то ты загрустила на фоне увядающей природы.– Боюсь, скоро не получится, – ответила Люся, как всегда в подобных случаях уклончиво.Костя вопросительно вскинул брови, но она сделала вид, что не считала смысл его вопроса, увлеченная красотами осени. По правде сказать, остерегалась она посвящать Костю в современные детали своей биографии. Одно дело прошлое, тогда она была молодая, глупая, вроде она и в то же время не она, и совсем другое дело – настоящее. Слишком много в ее настоящем было, может, и не постыдного, но неправильного, а Костенька – человек правильный, с устоями, с принципами. Поэтому до поры до времени лучше было помалкивать и про дочь-актрису с ее сериальной популярностью, и про крепко зашибающего мелкого воришку и бездельника зятя, и про все остальные, увы, часто несимпатичные подробности жизни обитателей каширинской дачи. Но прежде всего, конечно, не хотелось обнаруживать свою собственную невыигрышную роль в этом спектакле. Незачем ему знать, что его «Люсечка» на самом-то деле – обремененная кучей проблем и мрачных мыслей, замотанная тетка со шваброй. Пусть продолжает думать, что она свободная женщина, никогда не унывающая восторженная оптимистка.– Какой клен фантастический! Ну обрати же внимание, Котик-братик!– Да, клен хорош. И погода, кстати, отличная. Пожалуй, я не буду сегодня забирать своих дачниц в Москву.– Не поморозишь бабушек? Ночью уже минус.– Это ночью. Нет, пусть еще хоть недельку попасутся на воле. Вернутся к себе на Ордынку, и тогда на улицу их уже не вытащить. Только до «Перекрестка» – и сразу галопом домой. Опять начнутся посиделки с бывшими однокурсниками, ученицами и соседками, детективы, мемуары, сериалы. В общем, времени, чтобы выйти на улицу, нет совершенно ! – передразнил Костя кого-то из старушек, со смехом замотал головой и переключился на своего любимого Филимошку, которого шесть лет назад крошечным котенком подобрал на улице. – А разбойника заберу. Очень соскучился без его пушистой шкурки. Хватит ему сражаться с воронами… Кровавая охота на ворон, регулярно ворующих «Вискас» из кошачьей миски, заинтересовала Люсю гораздо меньше, чем рассказ о бабушках, которые, оказывается, обретаются на Ордынке вдвоем. До сих пор она была не вполне уверена, что Костина мать, после смерти мужа перебравшаяся к одинокой младшей сестре на Ордынку с тоски и в надежде, что незадачливый сын наконец-то устроит свою личную жизнь, так там и осталась. Теперь ситуация прояснилась. Стало быть, свиданиям у Кости на Новослободской ничто не угрожало и можно было не спешить с ремонтом в Ростокине, о чем она уже начинала нервно подумывать. За обустройством всех Лялькиных бесконечных интерьеров, садов и бельведеров до ремонта и меблировки собственной квартиры руки так и не дошли. Еремевнина кровать как стояла, так и стоит. Интересно, как бы отнесся Костя к перспективе провести ночь на этом скрипучем рыдване с драным кружевным подзором?– И над чем это ты посмеиваешься? – коснулся он плечом. – А?– Да так… Знаешь, есть такие вещи, от которых просто невозможно избавиться. Сначала думаешь, что они с тобой ненадолго, завтра-послезавтра выброшу, но все время что-то мешает, и вот настает момент, когда ты вдруг понимаешь, что твоя жизнь без этого старья будет уже неполной… Ха-ха-ха!– Признаться, я не уловил глубокого философского смысла, скрытого в твоих словах, но мне нравится, что ты сегодня такая веселая!Притормозив, он пропустил встречную машину и круто повернул налево, на шоссе, через заросшее высоченным бурьяном бывшее, надо думать, колхозное поле.– Кость, а вот скажи мне, пожалуйста, почему раньше все поля были распаханы и засеяны, а в магазинах – шаром покати. Что ж получается, усилия миллионов колхозников и совхозников, в сущности, были никому не нужны? Обидно как-то за тружеников полей!– Значительно обиднее будет, если когда-нибудь придется заново поднимать всю эту целину. Причем вручную. Поскольку колхозная сельхозтехника давно сгнила… Что ты, Люсечка, так испуганно на меня смотришь? Упадет цена на нефть, и все. Возьмем с тобой лопаты и будем пахать. Картошку сажать… Нет, я серьезно. Если по какой-либо причине резко упадут цены на энергоресурсы, как, скажем, в восемьдесят шестом году, то, выражаясь современным языком, мало не покажется. Собственно говоря, низкая цена на нефть сыграла не последнюю роль в падении советского режима. Она же сгубила и демократов… – Подкованный по всем вопросам, он начал сыпать цифрами, баррелями и долларами.В каком направлении они ехали, Люся уже и прикидывать устала. Все вокруг – поле, лес, постройки и помойки – казалось незнакомым. В Счастливый – с Лялькой или на такси – она всегда ездила по другому шоссе, с противоположной стороны от железной дороги.

Пристанционный поселок с вытоптанным, захламленным на задворках лесом совсем не походил на зажиточный Счастливый, где довоенные дачи советских творческих работников уступили место коттеджам их талантливых внуков и навороченным особнякам мордатых отпрысков никому не известных фамилий. Уже лет десять, как «счастливчики» распростились с грядками, вырубили старые груши, сливы и яблони, служившие когда-то единственным источником витаминов для детей творческой интеллигенции, и ныне за высокими заборами зеленели английские газоны, обсаженные голландскими тюльпанами, японскими, напоминающими маки пионами, немецкими плетистыми розами, шариками подстриженных туй. Одним словом – Европа. За железной дорогой была Азия. Ну, если и не Азия – хотя с учетом стремительно меняющегося этнического состава жителей Подмосковья все к тому идет, – то Россия пятидесятилетней давности, это точно. Неискоренимые российские избушки с маленькими чердачными оконцами, дома с толстыми двойными рамами, в большинстве своем нескладные из-за вытянувших крышу вбок пристроек, вскопанные под зиму огороды, россыпи гниющих яблок под деревьями с посеревшей за лето побелкой – все это живо напомнило Люсе страну ее детства. В такую страну она, пожалуй, не хотела бы вернуться, даже если бы произошло чудо и она вновь превратилась в маленькую девочку.Возле колонки, от которой тащили ведра две узкоглазые тетки некоренной национальности, Костя свернул в переулок и остановился около большого одноэтажного дома. Левая часть была аккуратно темно-зеленой, правая – голубой, облупленной. В огороде у любителей небесной лазури сохли на веревке простыни и несколько пар рабочих мужских штанов. Значит, нам налево, рассудила Люся.За невысоким забором из свежевыкрашенного штакетника – не иначе как Костя летом подновил, – за густыми кустами спиреи, боярышника и черноплодки виднелся большой, заросший, старый сад. Серебристая от заморозка трава, скользкая доска через канаву, склонившаяся под тяжестью кистей, предвестников суровой зимы, оранжево-красная рябина у калитки снова перенесли в детство, но это дежавю было из разряда поэтических.– Вот здесь мы и обретаемся. – Костя переложил сумку с арбузом из одной руки в другую, толкнул скрипучую калитку и отступил, пропуская Люсю вперед.Пожилые хозяйки, одна повыше, построже, другая покруглее, повеселее, розовощекая, обе в одинаковых вязаных шапочках на пышных седых волосах и в куцых дачных пальтишках, топтались на незастекленной терраске, заставленной ведрами, кастрюлями и мисками с осенними яблоками. На нижней ступеньке крыльца в позе сфинкса лежал кот – пушистый сибирский красавец тигрового окраса, с огромными зелеными глазищами. Симпатичная компания!– Здравствуйте… доброе утро, – первой поздоровалась Люся, пробравшись по узкой дорожке между сырыми колючими кустами к дому, и приветливо улыбнулась. – Меня зовут Людмила Сергеевна.Настороженные учительницы и кот мгновенно ожили, разом ринулись навстречу долгожданным гостям. Взаимные любезности, пожатия рук и тысяча слов в минуту:– Здравствуйте, здравствуйте… Олимпиада Кирилловна (это, безусловно, была Костина мать, учительница математики)… А я Маргарита Кирилловна (а это – младшая, улыбчивый славист Маргоша)… Костенька, заходите скорее в дом, холодно, мы вас ждем с завтраком… Раздевайтесь, Людмила Сергеевна… Вот здесь можно вымыть руки… Маргоша, включи, дорогая, чайник, он уже, наверное, простыл, и достань, пожалуйста, из холодильника творог, сметану и масло… Присаживайтесь, Людмила Сергеевна.– Можно просто Люся, – снова улыбнулась она разлюбезной Олимпиаде Кирилловне, посчитав, что по имени и отчеству та назвала ее уже достаточно, чтобы составить о ней впечатление как о приличной женщине, а не какой-то там хабалке. И присаживаться не стала – вызвалась помочь. Забрала у Олимпиады из рук графинчик с пунцовой домашней наливкой и поставила посередине сервированного к завтраку стола под розовой льняной скатертью, предназначенной, вне всяких сомнений, исключительно для торжественных случаев.Сына с возможной невесткой встречали во всеоружии: тут тебе и разогретый в духовке пирог с капустой, и шарлотка с яблоками, и три вида варенья, и рыночный творожок со сметаной, и ветчинка.– Ух, ты, здорово! А у меня холодильник пуст, как душа ревизиониста! – объявил, припомнив старую шутку, Костя, в предвкушении завтрака потер руки и, оглянувшись на мать, воровато подцепил с тарелки кусок колбасы. – Мам, Маргош, давайте садиться! Боюсь, Люсечка сейчас умрет с голоду…– Перестань, – рассердилась Люся и хлопнула его по руке, уже нацелившейся на пирог.– Ах, садитесь скорее, садитесь! – испуганно воскликнула Маргоша, которая приняла слова племянника за чистую монету. Водрузив на стол электрический чайник, она присела по правую от Люси руку и обернулась к ней еще более румяным от хлопот по хозяйству пухленьким лицом: – Люсенька, вам чай или кофе?