Сам сынка одного лишь нажил. И того потерявши совсем, за короткую молодость нашу поднимает гранитную чашу бессердечный старик Одиссей.

Отдайте море всем ветрам на слом! Судьба волос твоих еще коснется. Младенческой душе еще не снится, как тесен мир между добром и злом. Ударь, гребец, по глубине веслом! И знаешь ли, хитрец голубоокий — в Элладе даже зло творили боги, чтоб люди говорили: поделом.

Эллада. Первое виденье. Скалы отвесное паденье, и зелень вод насквозь видна. Над нею — ржавый корпус судна, потопленного немцами до дна. Эгейский ветерок. Далеких гор рисунки. И страхом детства грудь моя полна.

Гляди того потонем — ему и горя нет. Нам всею слепотою циклоп глядит вослед. Не нимфы, не наяды, а видит нас, застыв, Медузиного взгляда холодный объектив.

Из-за тебя мы погубили град. Ты — Немезиды дочь, но, впрочем, кто не сын ей? Нет, ты была дика, как виноград, и как вино — прозрачна и невинна: вина прозрачный ток размеряй, тих, покуда не достигнет уст людских.

Пусть звучанье будет хоть легким, словно твой уход, легким, словно твой укор, пусть дерев античный хор нам, как водится, подскажет крон слетающую тяжесть — легкость сучьев, листьев, спор.

Бороды твоей монисто и чело склонились низко, и скитаний дальний вид тяжко веками прикрыт. Волны пляшут, приседая. Цену славы и молвы знает грудь твоя седая, знает пепел головы.

Бесплотно время, говорят. Но звезды только в нем горят. Надеюсь я, что плотью лет наполнил пустовавший след, мелодий сих речитатив в косматый мрамор воплотив.