Близ слез, близ вереска, близ чаек стояла церковь, и ее — ее бывало посещали, но бури делали свое: сползались дюны все теснее, порос песком прибрежный храм — рассталась церковь с бурным небом: Бог стал доступен лишь пескам.

Обкатанный веками — почти что невесом — я — говорящий камень, который знает все. Но всуе бормотанье, уж лучше б был я нем: заветнейшие тайны как раз известны всем.

Гудят в клавесине древесные соки деревьев красивых, деревьев высоких, дерев поднебесных, деревьев подземных — о, плавные песни их листьев последних.

Безбрежна надежда кораблекрушенья — она безутешна, ослеп ее взор: и хоть до причала так близко, но жертве — но жертве отчаянья нужен простор.

Миг солнечного вечера зимой во мгле домов. Поддерживают вечность столпы его дымов. И все полно значения, и ничего не жаль, и дерева начертаны на небе, как скрижаль.

Весною тают ангелы. Как лихорадка, сух, и вязок, словно тайна — тополиный пух ползет, клубится, носится — пролаза, вертопрах — он раздувает ноздри, он весь — ресниц размах.

Берег побелел, иссох. Высохли крушений доски. Глыбы волн, упав в песок, стали — вот: водою плоской. По змеиному шипя, отползает вал, и что же? — остается чешуя — бури сброшенная кожа.

Тяжел июльский пух и прах метельный тяжек — сердцебиений двух не связан унисон. Но тяжесть хороша, невыносима даже — свинец карандаша, как осень невесом.

Зима не имеет названья. И смерть не имеет названья. Любовь не имеет названья. Далёко ушел я из слов — они лишь предзнаменованья иль отблески зыбкого знанья — добро не имеет названья, неназванным царствует зло.

О, дум моих развалины, а не единый храм — туда-сюда, как маятник, прикованный к часам. Мне гирь привычно бремя: пусть притяженья гнет невидимое время от вечности спасет.

Что грезится слепцу всем зрячим не постичь. Слепых очей слезу не путай с влагой зрячей — из тьмы она течет… Хотя и ты почти не ведаешь, о чем так непроглядно плачешь.

Музыка, больше знай — всем мудрецам назло: ты первозданный рай, где нам не повезло — каждый тогдашний зверь набожен был и тих — ты говоришь теперь чистой гортанью их.

Первый осенний снег. Оседают дома. И что ни шаг — то след. И что ни свет — то тьма. И что ни жизнь — то смерть. Он еще сам не свой — первый осенний снег смешан с живой листвой.

Один, как перст, на склоне дней, один, как песнь, что лишь о ней, один, как день — всяк день один незнамо где среди годин.