— Он жив, — сказала Гертруда фон Адельбург.

Барон Регенсдорф молчал, глядя в огонь камина.

Несколько недель после происшествия на заброшенном кладбище они провели в страхе, ожидая, что Герхард фон Норденфельд обвинит их в колдовстве и нападении на его сына, но либо Конрад не решился выдать их, либо в ту ночь его похитил кто-то другой.

Ходили слухи, что барон Герхард отправил своего наследника в Баварию, боясь похищения. Над бароном посмеивались. Его страхи считали началом сумасшествия, но они оправдались. Теперь все в округе говорили о странном исчезновении наследника Норденфельда. Насмешки сменились сочувствием и недоумением.

Мысли о Конраде не давали Гертруде покоя. Ни об одном из своих промахов она не сожалела так, как о неудавшейся попытке поймать этого мальчика. Она не знала, зачем он ей, где бы она его прятала и как избавилась бы от него со временем. Он должен был принадлежать ей, развлекать её. Возможно, она сумела бы убедить отца увезти его в Силезию, в замок её первого мужа. Она не рассказывала Регенсдорфу о своих бредовых мечтах. Ей было трудно представить себя в роли похитительницы. Она никогда не любила детей, не выносила собственного ребёнка, но маленький Норденфельд чем-то заинтересовал её. Чем, она не могла понять. Дело было не только в его красоте.

Словно в насмешку ей вновь начал грезиться человек в чёрной одежде. Она пыталась выспросить у него о судьбе Конрада, но он только улыбался в ответ, веером разворачивая перед ней колоду гадальных карт.

Муж Гертруды наконец-то вернулся из Австрии, и Регенсдорф засобирался домой. Под его родительским присмотром дочь в отсутствии супруга вела себя как девственница, мечтающая о праведной жизни в монастыре. О её внезапной вечерней отлучке никто уже не помнил. Исчезновение двух слуг Регенсдорфа, убитых на ячменном поле, никого не удивляло: все думали, что барон отправил обоих в своё имение.

Вечер накануне отъезда Регенсдорфа отец и дочь коротали вдвоём, беседуя о разных вещах, в том числе о Конраде Норденфельде. Их разговор удивил бы случайных свидетелей, если бы они были, но Гертруда отпустила слуг и заперла дверь в свои покои.

— Я гадала о нём. Он жив. Его увезли куда-то далеко.

Регенсдорф внимательно взглянул на дочь.

— Зачем вам это, дитя моё? Нам ничто не угрожает. Он не вернётся и, похоже, барон Норденфельд примирился с потерей. У него новый наследник.

Гертруда поморщилась.

— Я уже слышала. Мальчика назвали Генрихом. Его матери следовало бы поставить большую свечу своей святой. Не сомневаюсь, что она так и поступила. Её ребёнок — счастливец, если только ему суждено задержаться на этом свете дольше, чем его сводным братьям. Ранняя смерть, как видно, одна из семейных традиций Норденфельдов.

— Для чего вы гадали на Конрада?

— Из любопытства. Мне хотелось узнать, что с ним произошло. Все эти слухи о похищении просто нелепы. Норденфельд слишком беден, чтобы у кого-то родилась безумная идея взять с него выкуп.

Регенсдорф нахмурился. Гертруда знала, что он не одобряет её легкомысленного отношения к магическим обрядам. Любопытство не повод для того, чтобы тревожить потусторонние силы.

— Что же вышло в вашем гадании?

— Странная вещь. Я раскладывала карты несколькими способами, и у меня каждый раз получалось одно и то же. Мальчика не похитили. Он уехал добровольно с каким-то покровителем, которому весьма неразумно доверяет. Я не совсем поняла, чем занимается этот человек. Что-то связанное с водой, восходом солнца и дальними дорогами, но то, что он негодяй, несомненно. Кстати, у Конрада в будущем выходит примерно то же: опасная прибыль через воду на восходе солнца. Как это объяснить, я не знаю. Возможно, его продадут в рабство куда-нибудь на берега Босфора, и он сумеет добиться расположения своих хозяев? Хуже всего то, что он вернётся.

— Вы уверены в этом?

— Да. И вернётся не с добрыми намерениями, так что его мачеха рано радуется.

— Из рабства редко возвращаются. Думаю, что вы не совсем правильно истолковали значение карт. Восход солнца может означать не только Восток, но и надежду. Опасная прибыль — попытку вернуть себе право на наследство. В любом случае, нам не стоит беспокоиться. Барон Норденфельд недолго протянет. Он уже сейчас почти не выезжает из имения. Молодая жена весьма решительно взяла хозяйство в свои руки. Если через несколько лет Конрад объявится, ему придётся доказывать, что он действительно пропавший сын Августы-Венцеславы. За этими хлопотами он вряд ли вспомнит о своём давнем приключении на кладбище.

— Да, пожалуй… — Гертруда улыбнулась. Ей бы хотелось взглянуть на возвратившегося после долгих странствий Конрада. Сохранит ли он красоту, став взрослым? Она непременно помогла бы ему в борьбе за наследство, хотя бы ради того, чтобы уязвить его мачеху и сводного брата.

Кое-что о судьбе Конрада мог бы рассказать Гертруде её возвратившийся из Австрии муж, если бы интересовался окружающими людьми не меньше, чем собственной персоной. Незадолго до своего отъезда из Вены на городской площади он заметил необычную пару, которая заинтересовала его. Грузный горбоносый брюнет лет пятидесяти, одетый дорого и несколько вычурно, беседовал с белокурым мальчиком, представлявшим собой образец северного аристократизма. Проходя мимо них, фон Адельбург услышал, что говорят они по-голландски. Мальчик как-то странно взглянул на него и понизил голос. Фон Адельбург принял это за скромность хорошо воспитанного ребёнка. Своего маленького тёзку он видел всего раз — на похоронах Бертрана и, разумеется, не ожидал встретить так далеко от родных краёв, поэтому не узнал и не вспомнил его даже через полгода, когда, вернувшись домой, услышал об исчезновении наследника Норденфельда.

Зато Конрад испугался не на шутку. Адельбург явился из его унизительного прошлого, воскресив самые неприятные воспоминания. Вдобавок он мог узнать сына Герхарда.

До встречи с Адельбургом всё было спокойно.

За время путешествия Конрад успел оценить выгоду своего положения. Феррара обращался с ним как с отпрыском знатного рода. Это льстило самолюбию мальчика. Он был тщеславен. Ему нравилось путешествовать в большой красивой карете с эскортом слуг.

Постепенно он начал доверять Ферраре, рассказывал ему о Норденфельде, о своих играх с Микулашем, о знакомстве и тайной переписке с паном Мирославом, но никогда не говорил об ужасе, который испытал из-за глупости своего отца. Стыд и ненависть к Герхарду не утихали, не затмевались новыми впечатлениями. Конрад чувствовал себя изгнанником и думал о мести. Он представлял себе, как через несколько лет вернётся в Моравию никому не известным наследником пана Мирослава и вызовет на дуэль старого барона. Но это были только наивные мечты смертельно обиженного ребёнка. Судьба уводила его всё дальше от родины.

В Австрию путешественники прибыли с первым снегом. Дважды останавливались в замках местной знати. Наследника пана Мирослава принимали радушно. Феррара придумал целую историю о том, как моравский граф, находясь в Амстердаме, в гостях у старого друга, обвенчался с голландской аристократкой, тайно исповедовавшей католичество. Вскоре несчастная женщина умерла, и её сын остался в Голландии на попечении кузена своей матери. Когда ребёнок подрос и окреп настолько, чтобы выдержать долгое путешествие, отец вызвал его к себе в имение. Однако интриги моравской родни вынудили графа отправить сына в Вену под охраной самых верных и надёжных слуг.

В обоих замках эта история была выслушана с искренним сочувствием. После мятежа в землях Чешской короны коварство моравских панов не вызывало у австрийцев сомнения. Мальчика жалели, не задумываясь о том, почему его "самые верные и надёжные слуги" похожи на разбойников, а сопровождающий его воспитатель-венецианец уделяет непростительно много внимания ювелирному делу.

Конрад играл свою роль вдохновенно, с мастерством прирождённого лицедея. Не поверить ему мог бы разве что ясновидец, либо законченный скептик. Драгоценности из шкатулки Феррары очень пригодились для завершения образа наследника древнего рода. На людях Конрад носил их с аристократической небрежностью, но ювелир видел, как неохотно он расстаётся с этими безделушками, возвращая их настоящему владельцу. Дело было не в их стоимости. Мальчик не знал их истинной цены. Его притягивало нечто другое — душа камня, её магия, которая в своё время заставила Феррару пренебречь карьерой воина ради торговли и ювелирного дела.

Ферраре удалось продать гостеприимным хозяевам несколько изделий с жемчугом и бирюзой. Вырученные деньги очень пригодились в Вене. Путешественники остановились в гостинице. Они не отказывали себе ни в чём, часами гуляли по городу, осматривая его достопримечательности, покупали вещи и книги, устраивали себе небольшие пиршества в тавернах. Феррара настолько расщедрился, что заказал Конраду новый зимний костюм, в котором его и увидел Адельбург.

На площади было немноголюдно из-за сильного мороза. Судьба как будто нарочно свела маленького Норденфельда и мужа Гертруды именно в этот холодный снежный день, совершенно не подходящий для прогулок. Конрад сердился на себя за то, что не остался в гостинице. Пусть бы венецианец гулял один, если метель ему нипочём!

Феррара насилу успокоил своего младшего спутника. В Вене они были проездом. Даже если бы Адельбург вздумал написать Герхарду в Моравию, что само по себе вызывало большие сомнения, то к тому времени как барон получил бы письмо, никто в столице империи не сумел бы вспомнить ни о том, где они останавливались, ни куда направились потом.

Они вернулись в гостиницу. Чтобы отвлечь Конрада от тревожных мыслей, Феррара предложил научить его своей любимой карточной игре. Карты — неплохое развлечение в долгой дороге или в компании малознакомых людей, когда беседа неуместна или нежелательна.

После обеда сели играть. В натопленной комнате уютно мерцали свечи. За окном валил снег. Крупные хлопья облепили стекло, отчего внутри дома казалось, что давно наступил вечер, но золотые часы, которые Феррара носил на цепочке у пояса, показывали два часа дня.

Конрад не мог сосредоточиться и делал ошибку за ошибкой.

— Эта игра слишком трудная для меня, — сказал он после очередного проигрыша, глядя, как Феррара перемешивает карты. — Или я совсем отупел после встречи с Адельбургом.

— Вы рассеяны, — возразил Феррара. — Зачем вы думаете о человеке, который не узнал вас?

— Я его ненавижу. — Конрад перешёл с голландского на родной язык. — Он и раньше раздражал меня своей дурацкой красотой и павлиньими нарядами. На похоронах моего брата он то зевал от скуки, то презрительно ухмылялся. Мне хотелось чем-нибудь швырнуть в него. Почему я встретился в Вене именно с ним?

— Что ж, бывают разные случайности. Вы уверены, что не обознались?

— Конечно! Я заметил его, потому что он слишком пристально рассматривал нас.

— Неудивительно, ведь мы стояли на площади в такую погоду, когда люди не выходят из дому без необходимости.

— Адельбург всегда не нравился мне из-за того, что он мой тёзка, — с сердитой усмешкой признался Конрад. — Это глупо, но я не люблю людей, у которых есть что-либо точно такое же, как у меня, особенно имя. Мне кажется, что они соперничают со мной и пытаются присвоить частицу моей жизни…

— Теперь вас зовут иначе, — мягко возразил Феррара.

— Ничего подобного! Я не отказывался от своего имени. Мне приходится скрывать его, но я не собираюсь вечно оставаться голландцем Дейком. Я бы и собаку так не назвал. Вы говорили, что этот мальчик наполовину испанец?

— Да. Семья его матери приехала в Амстердам из Мадрида… — Феррара сделал небольшую паузу. Он не решался сказать Конраду, что мать Дейка вовсе не испанка, а крещёная еврейка. Возможно, это не смутило бы маленького Норденфельда, но всё же ювелир считал, что будет лучше, если такие подробности Конрад узнает только в Голландии. — Не беспокойтесь, вам не придётся встретиться с этой женщиной. Она умерла.

— А Дейк? Он ведь живёт в Амстердаме?

— Пока да. Его приютил дядя по отцовской линии, судовладелец Каспар ван Влотен, но, насколько мне известно, он не любит своего племянника.

— Как же я смогу жить в Амстердаме под именем Дейка?

До сих пор Конрад не задавал этого вопроса, но ответ у Феррары был готов давно.

— Разве вашей светлости необходимо носить в Голландии имя, которое вы презираете? Здесь, в Австрии, вы голландец, но в Республике Соединённых Провинций ваш немецкий акцент не позволит вам играть роль, которую вы сейчас выдерживаете с таким мужеством и терпением. Я восхищаюсь вами и с радостью введу вас в круг лучших людей Амстердама как своего воспитанника и компаньона.

— Значит, Дейк не будет убит…

Ювелир поразился спокойному тону своего девятилетнего собеседника. Очевидно, мальчик давно принял как должное то, что его путь в Хелльштайн пройдёт через чужую жизнь и, возможно, не одну. Такое бездушие, эгоизм и целеустремлённость надо было умудриться воспитать в ребёнке, родившемся в благородной семье, где христианские идеалы не обесценивались унизительной борьбой за кусок хлеба. Интересно, что представлял собой барон Норденфельд?

Встреча, которая так взволновала Конрада, нисколько не обеспокоила Феррару. Он не чувствовал угрозы с этой стороны, зато видел опасность там, где её не замечал мальчик. Дингер, с большой неохотой последовавший за своим хозяином в Австрию, ожидал, что Феррара выполнит обещание и напишет Герхарду Норденфельду. Обмануть слугу было так же непросто, как и избавиться от него. Он изводил Конрада упрёками, убеждал его вернуться к отцу. Сопротивляться долго такому давлению мальчик не мог. Его мучили сомнения. Он плакал тайком от Феррары, но не решался довериться ему. Это тревожило ювелира. Он приказал своему слуге-итальянцу присматривать за Дингером, а сам старался больше времени проводить с Конрадом. Зима выдалась снежной, и нечего было думать о том, чтобы продолжить путь до начала весны.

Феррара боялся, что Дингер тайком от него сам напишет владельцу Норденфельда, но вскоре убедился, что столь сложные интриги находятся за пределами интеллектуальных возможностей слуги Конрада. Всё, на что был способен Дингер, это ворчать и портить настроение своему маленькому хозяину.

Феррара давно собирался поговорить с Конрадом откровенно и теперь решил, что тянуть с этим дальше нет смысла.

— Ваша светлость, — сказал ювелир. Тревожное недоумение мелькнуло во взгляде Конрада. Мальчик успел забыть, когда в последний раз к нему обращались так. — Вспомните наш разговор перед отъездом в Австрию. Я обещал взять вас с собой в Вену, чтобы избавить от похитителя. Теперь вы в безопасности. Он думает, что мы согласились на его условия, и не ждёт вашего возвращения в Норденфельд. Человек, которого мы встретили сегодня, очевидно прибыл ко двору императора и мог бы оказать вам помощь. Найти его, полагаю, будет нетрудно…

— И вы решили, что я соглашусь на это?! — гневно воскликнул Конрад. Тёмное заброшенное кладбище и злобная фурия, сидящая в седле по-мужски, были накрепко связаны в его памяти с именем Адельбурга. — Нет, нет и нет! Я не желаю встречаться с ним ни в Вене, ни на том свете. Вы не знаете, о чём говорите, сударь! Я помню, как вы убеждали меня отправиться с вами в Голландию. Если бы я собирался вернуться в Норденфельд, то зачем бы столько времени изображал безродного голландского мальчишку?

— Я даю вашей светлости шанс ещё раз обдумать решение, принятое вами, возможно, сгоряча. Стоит ли отказываться от всего, что вы имеете, ради призрачной надежды получить большее?

— Стоит. Именно поэтому я еду с вами в Амстердам. Сударь, я понимаю, что вам не нужен такой спутник. Даже от моего слуги вам мало проку. Он только ворчит и всем недоволен. Если мне суждено стать владельцем Хелльштайна, то очень нескоро, и сейчас было бы глупо обещать, что я щедро отблагодарю вас за помощь. И всё-таки я не вернусь домой, потому что мне на роду написано бросить своего отца. Он этого заслужил.

Феррара не в первый раз заподозрил, что мальчик безумен. Впрочем, пан Мирослав дал за него столько, что ради таких денег можно было терпеть рядом с собой и сумасшедшего.

В последующие месяцы Феррара не возобновлял этот разговор, считая, что Конрад уже не передумает. Дингер, казалось, успокоился и примирился с сумасбродным решением маленького хозяина не возвращаться в Норденфельд. Своему слуге Конрад сказал то, чего не говорил ювелиру: "Я видел во сне ангела. Это была моя мать. Она велела мне ехать в Голландию". Дингер пожал плечами: "Хорошо, ваша светлость, значит, едем с господином Феррарой. Только потом, когда на старости лет будете нищенствовать, не проклинайте меня. Мне-то ваше безумство кажется не божьим промыслом, а дьявольским наваждением".

В середине весны установилась хорошая погода, и Феррара решил, что настала пора покинуть Вену. Наёмники, за зиму привыкшие к спокойной жизни, обленились и роптали, тем не менее, никто из них не выразил желания расстаться с хозяином. Дингер был хмур и целыми днями молчал. Только Конрад с нетерпением ждал отъезда. После встречи с Адельбургом Вена уже не казалась ему уютной и гостеприимной.

В конце апреля выехали. Феррара поделился с Конрадом своим замыслом навестить старого друга, живущего на берегу Женевского озера. Друг этот, по словам ювелира, был на редкость приятным человеком, наделённым поэтическим даром и поразительными способностями к точным наукам. Будь Конрад старше, в этом лестном отзыве он услышал бы что-то настораживающее.

Путешествовать весной было и легче, и приятнее, чем слякотной осенью. Маленькие городки, где останавливался кортеж, казались милыми и приветливыми.

В июне осталась позади граница Священной Римской Империи Германской Нации. Конрад равнодушно выслушал патетическую речь Феррары по этому поводу. "В жизни вашей светлости произошло величайшее событие, — заявил венецианец. — Большинство людей никогда не покидает мест, где они родились и выросли. Им неведомы чувства, которые охватывают странника, надолго, а возможно навсегда простившегося с родиной".

Конрад был далёк от того, чтобы рыдать, вспоминая замок Норденфельд, на границе между Тиролем, принадлежащим Священной Римской Империи, и Швейцарией, давно отделившейся от неё. В окружающем пейзаже не наблюдалось особой перемены. Та же пыльная дорога, те же деревья, те же аккуратные домики, поля и луга тянулись за окнами кареты. Та же немецкая речь слышалась в сёлах, через которые проезжал кортеж. Различия в диалектах были не особенно заметны для мальчика, выросшего в многоязычной Моравии. Даже в отряде Феррары говорили на четырёх языках: голландском, немецком, турецком и итальянском.

Но неуловимый, почти условный образ чужой страны день ото дня проступал яснее, резче. В одежде местных жителей, их говоре, обстановке домов появлялось всё больше чужого, незнакомого. Горы стали круче, мрачнее. Ровные, стройные сосны соседствовали с пышными елями в долинах, над которыми грозно высились ледяные пики.

В некоторых местах дорога становилась настолько узкой, что было слышно, как с шорохом катятся с отвесного склона в пропасть камни, вылетающие из-под колёс кареты. На особенно опасных участках Феррара приказывал форейтору остановиться, выводил Конрада из экипажа и сажал на Султана впереди Дингера, а сам шёл пешком, сопровождаемый слугами, которые несли его оружие и вещи. Форейтор и возница вели лошадей под уздцы.

"По таким дорогам умные люди не разъезжают в этаких колымагах!" — ворчал Дингер. — Куда только нас черти несут? Того и гляди, свалимся в пропасть. А всё вы, ваша светлость, искатель приключений!"

Конрад улыбался, чувствуя себя в безопасности в крепких объятиях слуги. Всё-таки Дингер любил его.

Страна, по которой они ехали, была сурова и дика. Погода стояла солнечная, но с ледяных вершин дул холодный ветер. Не стихая ни днём, ни ночью, он то ослабевал, то вновь крепчал и зловеще шумел в кронах высоких сосен. Тенистые участки дороги покрывал наст такой плотный, что колёса и копыта почти не оставляли на нём следов.

Феррара неохотно пользовался гостеприимством жителей гор. На ночлег чаще всего останавливались там, где заставала темнота, иногда почти рядом с селениями. Разводили костёр с подветренной стороны, чтобы меньше привлекать к себе внимание. Люди Феррары не отличались щепетильностью в вопросах, касающихся чужой собственности. Однажды в лесу им попалась заблудившаяся овца. Её прирезали, бросили в повозку и вечером на привале устроили пиршество. Ювелир одобрил эту бессовестную кражу. Конрад горячо поддержал его, ибо главным участником похищения был Дингер.

Слуга Норденфельда неплохо вписался в компанию немецких наёмников Феррары, с итальянцами общался более сдержанно, не давая, впрочем, повода для ссоры, и только Хасана откровенно презирал.

Конраду это не нравилось. Он боялся, что дело закончится дракой. Дингер посмеивался над его страхами. "Ну и что же, ваша светлость? Думаете, я не справлюсь с этим кривоногим уродом? Турки дерьмовые вояки, уж вы мне поверьте. Зимой они не воюют, потому что боятся снега. Летом воюют плохо, потому что за зиму забывают, как держать оружие. Зато с пленными — хуже зверья. Отвратительный народ. Говорят, по закону их султаны имеют право убивать своих братьев, чтобы те не претендовали на трон".

Ночёвки в лесу были не самой приятной частью путешествия. С наступлением темноты становилось холодно, как глубокой осенью. Конрад и Феррара спали в карете, плотно завешивая окна. Слуги и наёмники устраивались вокруг костра, на чём придётся. Самые выносливые и неприхотливые довольствовались охапкой листьев и травы. Другие стелили себе мешки, конские чепраки, под головы клали сёдла.

Однажды утром Конрада разбудили голоса, смех и звон металла. Отодвинув штору, он выглянул в окно. Феррара упражнялся на рапирах со своим итальянским слугой. Наёмники, сидя вокруг костра, подбадривали хозяина и его противника. Двое немцев не выдержали: вскочили и присоединились к фехтовальщикам. Молчаливый Хасан подбросил в огонь охапку хвороста и встал поодаль, наблюдая за поединком.

Конрад восхищённо следил за бойцами, завидуя им. Он уже несколько месяцев не прикасался к рапире и думал, что заниматься с ним некому. Ему не приходило в голову, что немолодой, кажущийся медлительным Феррара может быть настоящим мастером по части фехтования.

К карете подошёл Дингер. "Что, ваша светлость, наблюдаете, как люди развлекаются?" — ухмыльнулся он.

Конрад вздохнул: "Скучно…"

Дингер громко, непочтительно хихикнул. "Да уж, конечно вам скучно! Вашей светлости хватило бы ножика для очинки перьев, чтобы перерезать всех слуг господина Феррары!"

Своё десятилетие Конрад встретил в дороге. Это был едва ли не самый нудный день путешествия. С утра погода начала портиться. После полудня вершины гор скрылись в густых тяжёлых облаках. Ветер усилился. Феррара торопил своих спутников, надеясь добраться до какого-нибудь селения, где можно было бы переждать надвигающуюся грозу.

Впереди, немного в стороне от дороги на горной круче вздымались башни старинного замка. Их хмурые тёмно-серые стены местами были повреждены и покрыты мхом. На самом верху донжона росло чахлое деревце. Замок казался нежилым, тем не менее, даже издали было заметно, что боковая дорога, ведущая к его воротам, содержится в хорошем состоянии. По-видимому, владелец этих краёв нашёл себе другую резиденцию, поручив старый замок заботам слуг.

У подножия холма в тихой идиллической долине приютилась деревушка в пять — шесть домов. С крутого склона небольшим серебристым водопадом срывался ручей и пересекал долину. Через него был переброшен деревянный мост без перил. Овцы, пасущиеся на берегу ручья, довершали этот пасторальный пейзаж, слегка омрачённый приближением грозы. Вдали над горами сверкали зарницы, но грома пока не было слышно. Зато во дворе какого-то дома уныло выл цепной пёс.

Начал накрапывать дождь, и Феррара приказал ехать к замку, надеясь укрыться в его стенах от непогоды. Колёса кареты застучали по мосту. В этот момент первый мощный вздох бури рванул занавеску с такой силой, что Конрад испуганно отпрянул от окна.

— И чего нам мокнуть, — сказал Дингер кому-то из наёмников, — остановились бы здесь. Неизвестно, пустят ли нас в замок и как примут.

Тот, к кому он обращался, что-то сердито пробурчал в ответ.

— Если вы не возражаете, — тихо обратился Феррара к Конраду по-голландски, — попробуем попроситься на ночлег к здешним жителям. Наши люди совсем одичали в горах, и гроза действует на них не лучшим образом. Если они взбунтуются, мы с ними не справимся.

Конрад кивнул. Он боялся наёмников. В последние недели они вели себя дерзко. Ферраре приходилось уступать их прихотям, делая вид, что его воля совпадает с их желаниями.

Дом неподалёку от ручья казался тихим и приветливым. Хозяева без долгих уговоров пустили на ночлег путников, но предупредили, что в доме для всех места не хватит, поэтому наёмникам придётся спать на сеновале. Людей Феррары вполне устроили такие условия. Гроза разбушевалась не на шутку, и ехать дальше было невозможно.

На корм для лошадей Феррара не поскупился, но людям пришлось довольствоваться своими дорожными припасами. Впрочем, для Конрада у хозяйки нашлось молоко и хлеб с мёдом.

В доме было двое детей — мальчик и девочка. Конрад недовольно нахмурился, услышав, что ему предстоит провести ночь в одной комнате с ними. Он привык к взрослым людям и стеснялся своих сверстников, не зная, как вести себя в их обществе. Но оказалось, что они сами побаиваются маленького гостя и не спешат знакомиться с ним. Когда пришло время спать, хозяйка отвела его в детскую, где стояли три кровати под длинными, до полу, холщовыми занавесками. Конрада охватила паника. Он заподозрил, что ребёнок, которому принадлежала третья кровать, недавно умер. Однако делать было нечего. Наследнику старинного рода не пристало спать вместе со слугами. Сняв туфли и камзол, Конрад нырнул в постель и укрылся с головой. Дети тихонько шептались в темноте. За прикрытой дверью в общей комнате их родители беседовали с Феррарой. "Вы можете остановиться в замке на несколько дней, — говорил отец. — Господа там давно не живут, но управляющий пускает путников на постой и плату берёт не высокую".

За окном шумел дождь и ревел ветер. Раскаты грома становились всё реже: гроза уходила в горы. Свернувшись калачиком, Конрад уснул. Сквозь сон ему слышались звуки непогоды, заунывный вой и плеск воды под стенами дома.

Он проснулся под утро с ощущением беспричинного страха. Дождь прекратился, ветер смолк, но в предрассветной тишине чудилось, что по комнате кто-то ходит. От лёгкого, едва уловимого движения воздуха шевелился край занавески на кровати.

Конрад не помнил, что ему снилось. В его памяти осталась единственная картина: он сидел на столе посреди большого зала с колоннами, наполненного прозрачной серебристой водой, в которой плавали крупные чёрные рыбы. Разбудила его фраза, произнесённая внятно и твёрдо: "Это плохой дом".

Он начал читать молитву. У его постели застыло что-то тёмное, безликое. Не приближалось, но и не уходило. Он позвал своих защитников, но они не появились. Не совладав со страхом, он тихо встал, ощупью нашёл туфли и выскользнул в общую комнату, залитую светом низкого месяца, выглядывающего из туч.

На брошенных на пол соломенных тюфяках спали слуги Феррары и Дингер. Сам ювелир стоял у окна, что-то высматривая во дворе. Конрад подошёл к нему.

— Доброе утро, — сказал Феррара. — Рано вы проснулись. Могли бы ещё подремать. Меня разбудил хозяйский пёс. По-моему, он взбесился. Полночи скулил и выл, а теперь сорвался с привязи.

По двору метался крупный лохматый кобель, звеня, как кандалами, обрывком цепи. Лошади, привязанные в глубине двора, под навесом, беспокоились, тревожно ржали и всхрапывали. Конрад невольно придвинулся к Ферраре. Пёс вёл себя странно. Казалось, он пытается найти в ограде щель, чтобы вырваться наружу. Вскоре он скрылся из виду, завернув за угол тёмного строения, перегородившего часть двора.

— Мне здесь не нравится, — тихо проговорил Конрад. — В этом доме невозможно спать. Неуютно, тесно и шумно. Надо ехать в замок. Я разбужу Дингера.

— Да я и не сплю, — отозвался из глубины комнаты австриец. — Чёртова псина! Чтоб она сдохла! Что за дом? Ни пожрать, ни выспаться…

— Так вставай и иди седлать Султана. В замке нас хотя бы накормят.

— Ещё неизвестно, пустят ли нас туда. — Дингер тяжело поднялся с тощего тюфяка, громко зевнул и потянулся. — Что-то у меня спина разболелась. Пора бы мне отдохнуть от походной жизни.

Феррара дивился, слушая этот разговор. Можно было подумать, что Конрад и его слуга путешествуют вдвоём, без спутников.

— Полагаю, ваша светлость снизойдёт до того, чтобы повременить с отъездом, пока я не разбужу своих людей, — вмешался ювелир. — Хозяева ещё спят, так что выехать сейчас мы не можем.

— А я не собираюсь ждать, когда они проснутся, — угрюмо заявил Конрад. — Отсюда надо уезжать. Здесь что-то должно произойти.

— Это точно, — подтвердил Дингер. — Собака на покойника воет.

Тут выяснилось, что слуги Феррары тоже не спят. Младший из них — красивый семнадцатилетний парень, грек с Хиоса, плохо понимал по-немецки, но старший — итальянец — видимо, перевёл ему суть беседы. Между ними начался бурный диалог, который Феррара прервал с явным раздражением. Слуги примолкли и торопливо засобирались к отъезду.

— Не думал, что мои люди настолько суеверны. — Феррара кивнул на греческого паренька. — Этому, видите ли, приснилось, что он тонет в реке! И вы, ваша светлость, окончательно напугали его. Он, оказывается, не знал о поверье, будто собаки воют к смерти. Теперь он считает, что его участь решена.

— И где он собирается тонуть? — ухмыльнулся Дингер. — В какой-нибудь луже во дворе?

— Он тонул? — в раздумье переспросил Конрад. — А ведь мне тоже снилась вода.

Феррара прикрикнул на ехидного итальянца, сделавшего коварную попытку перевести греческому юноше эти слова, и отправил обоих будить наёмников.

В комнату со свечой в руке вошёл хозяин дома.

— Уезжаете, господа? — спросил он. — Что так рано? Дождались бы утра.

Однако по его тону чувствовалось, что он рад проститься со своими беспокойными постояльцами.

Выехали со вторыми петухами. Небо на востоке светилось ярко-розовым заревом, но на западе над лесом клубились тяжёлые грозовые облака. Там шёл дождь. Деревушка, скрытая тенью горы, будто вымерла. Ни в одном окне не горел свет. Во дворах стояла тишина. Ручей, едва слышный накануне, шумел, как настоящая река.

Конрад полулежал, кутаясь в отсыревшее за ночь покрывало. Он не выспался. Его знобило. Феррара молчал. В темноте невозможно было понять, дремлет он или просто задумался, глядя в окно.

По размытой дороге кортеж двигался медленно и тяжело. Впереди — карета, за ней повозка, загромождённая сундуками и ящиками, на которых съёжились, позёвывая, слуги Феррары. Следом — пятеро всадников. Всё как обычно. И всё-таки что-то было не так. Слишком уж тихо, почти бесшумно ступали по мокрой земле копыта, глухо звякали о камни подковы, едва слышно шуршали колёса, и голоса людей звучали невнятно, словно за стеной. Воздух был влажным и почти осязаемо плотным. Все звуки в нём гасли и сжимались в один — упругий и вибрирующий, похожий на отголосок далёкой бури. Но утро было тихим и безветренным.

Феррара привстал, выглянул в окно и приказал форейтору поторапливаться. Кортеж двигался по самому низкому участку долины. Лошади, запряжённые в карету цугом, уже вышли на ту часть дороги, откуда начинался довольно крутой подъём, но сама карета ещё оставалась внизу, когда по горам прокатился рокочущий гул, а затем раздался грохот, словно взорвалось небо. Тёмное облако пыли накрыло кортеж. Карету тряхнуло так, что пассажиры чудом не попадали на пол. Лошади понесли. Крики форейтора и наёмников заглушил и поглотил мощный нарастающий звук: шум воды.

По долине наперерез кортежу шла волна. Её грязный всклокоченный гребень был не белым, а бурым с тёмными вкраплениями бешено крутящихся веток и мусора. Мир застыл. Казалось, в нём движется лишь тяжёлая уродливая водяная масса. Но ещё до того как карета очутилась посреди бурной реки и в окно хлестнули брызги, окатив пассажиров с головы до ног, Феррара взял шкатулку с ювелирными изделиями, стоявшую рядом с ним на сидении, и поднял её к самому потолку. Конрад растянул занавеску на окне, удерживая её нижний край, чтобы защититься от пены, рвущейся внутрь. Под натиском потока карета дрожала и раскачивалась, как корабль в бурю, но продвигалась вперёд. Конрад чувствовал, что стоит по щиколотку в ледяной воде, просачивающейся под дверцами. Скользкая занавеска вырывалась у него из рук. Сквозь рев потока едва пробивались голоса, но слов было не разобрать.

Рядом с каретой раздался шумный плеск, будто целое стадо переходило реку вброд. Крепкая рука рванула занавеску.

— Идите сюда, ваша светлость, — прохрипел Дингер. Схватив Конрада под мышки, он вытащил его через окно на спину Султана. — Держитесь за меня и не смотрите в воду.

Отфыркиваясь и зло всхрапывая, могучий жеребец с трудом преодолевал силу течения. Грязная, мутная вода доходила ему до брюха, а в некоторых местах поднималась до холки. Конрад прикрывал лицо ладонью от клубящейся в воздухе пыли, похожей на густой чёрный туман. В удушливом мареве, превратившем рассвет в глубокую ночь, угадывались разбросанные по затопленной равнине силуэты всадников, отчаянно борющихся с потоком. К одному из них прилепился пассажир: над водой маячила голова. Человек не шёл и не плыл, а безвольно влачился за конём, держась за его хвост. Всадник, приникший к конской шее, орал и ругался, но не мог избавиться от обременительного спутника. Повозки с багажом нигде не было заметно.

Щурясь от пыли и брызг, Конрад вглядывался в темноту, туда, где находилась деревушка, но ничего не видел. В той стороне тьма была плотной и непроницаемой, как чёрная стена. За ней исчезали очертания гор, но именно оттуда, из самой её сердцевины, в долину рвался поток. Ноги Конрада онемели от холода и напряжения. Казалось, река разливается всё шире, а берег отступает и ускользает. Карета осталась позади, затопленная до окон. На её крыше сидел итальянский слуга Феррары, но самого ювелира не было видно.

Ещё несколько минут отчаянной схватки с потоком, и Султан вышел на сухое место, а следом за ним начала выбираться упряжка, понукаемая до смерти напуганным форейтором, бормочущим молитвы на двух языках. На подъёме тяжёлая карета едва не опрокинулась, и слуга Феррары кувырком скатился с её крыши в воду, подняв тучу брызг.

— Не любит Бог итальянцев, — констатировал Дингер и, развернув Султана, подъехал к карете. — Что, ваша милость, живы?

Изнутри на него глянули полные вселенской печали тёмные глаза. На месте Конрада сидел юноша-грек, держа на коленях шкатулку. Мокрый с ног до головы, он мелко дрожал. В карете хлюпала вода, её обтянутые бархатом подушки намокли, пол был завален ветками со слипшимися листьями, и как символ торжества человеческого духа над силами стихии, на сидении лежала открытая и почти не тронутая водой "История Богемии".

— Ну и дела! — сказал Дингер. — А где господин ювелир?

Юноша-грек понял вопрос и неопределённо махнул рукой туда, где из воды только что выбрался всадник на гнедой лошади. Это был не Феррара.

— Утонул он что ли? — озадаченно пробормотал Дингер. — Вот уж некстати!

Но Конрад уже увидел Феррару. Тот стоял на берегу, немного выше них, и, заложив руки за спину, наблюдал за своими людьми, спасающимися от наводнения.

— Обвал, — спокойно сообщил он, указав в сторону деревни. — Вовремя мы выехали, иначе покоились бы с миром в такой гробнице, какой не удостаиваются даже императоры.

Пыль осела, и теперь в свете утра стали видны следы ужасающей катастрофы. На месте деревни чернел курган, заваленный стволами повреждённых, вывороченных с корнем деревьев. Огибая его подножие, по долине с рёвом неслась вышедшая из берегов река.

— Не пойму, — сказал Дингер. — С чего бы такая беда? Дождя почти не было. Немного погромыхало вечером, на этом всё и закончилось.

— Сильный дождь прошёл в горах, — отозвался Феррара. — Он и сейчас там идёт. Тучи не рассеялись. Надо бы поспешить, пока не переменился ветер и не пригнал их сюда. Поедем налегке. Наши вещи унесло.

Повозка с багажом, оказавшаяся во время разлива реки в самом низком месте, была опрокинута водяным валом. Лошадь утонула, но возница и слуги спаслись благодаря наёмникам. Никто из людей не погиб.

До замка добирались значительно дольше, чем рассчитывал Феррара. Уже за полдень подъехали к воротам. Тёмная громада безмолвствовала. Наконец откуда-то сверху, с высокой зубчатой стены приезжих окликнули по-немецки. Феррара вышел из кареты и заговорил с часовыми, представив Конрада как единственного сына и наследника владельца Хелльштайна в Моравии. Затем назвал своё имя и объяснил причину, по которой был вынужден просить приюта. О наводнении здесь уже знали. Вскоре явился управляющий и, переговорив с Феррарой, приказал впустить путников.

В замке гостили около двух недель. Конрад и Феррара жили в разных комнатах и виделись редко. После пережитого потрясения Конрад нуждался в одиночестве. На его совести были две человеческие жизни (о гибели своей свиты он не знал), а он горевал об утонувшей лошади, словно о человеке. Она снилась ему. Он плакал навзрыд, представляя, как она отчаянно билась, прикованная к тяжёлой громоздкой повозке, увлекаемой потоком. О людях, погибших в деревне, он старался не думать. Его ужасало то, что он мог разделить их участь, если бы Феррара не послушался его и протянул бы с отъездом.

Кроме управляющего и его жены — милой и заботливой пожилой дамы, в замке жило несколько слуг, конюх и кухарка. Хозяин много лет не наведывался в имение. Замок ветшал. Пригодных для жилья помещений в нём оставалось мало. Основная часть здания давно пришла в запустение.

В комнате Конрада было сыро и пахло плесенью. По ночам его будил шорох и писк мышей. Зато из окна открывался прекрасный вид на снежные вершины Альп. Глядя на безмолвные горы, он разговаривал с матерью. Обстановка располагала к общению с потусторонним миром. В тишине умирающего замка голос матери был слышен почти как наяву. Она наклонялась к сыну. Он ощущал воздушное прикосновение её ладоней, тепло её пушистых волос, касающихся его щеки. Она утешала его. Стоит ли переживать из-за гибели животного, чья жизнь коротка и безрадостна?

— Нет ничего вечного, кроме Творца, — сказала мать во время одной из долгих бесед, которые они вели теперь ежедневно.

— Но ведь ты бессмертна, — возразил Конрад.

Она улыбнулась. В её глазах полыхнул синий огонь.

— Я не вечна, хотя моя жизнь неизмеримо дольше человеческой, — сказала она.

Не веря в то, что услышал, он переспросил.

— Я не вечна, — повторила мать, — так же как и ты. Но я бессмертна, потому что там, где я нахожусь, нет смерти, только изменение облика, преображение, не стирающее памяти. Мой образ меняется, но я остаюсь собой.

Конраду было трудно представить различие между вечным существованием и бессмертием. Смысл слов матери ускользал от него. Видя её яснее, чем прежде, и имея возможность общаться с ней в любое время днём и ночью, он начал осознавать, что сияние её волос и белизна одежды — свет, мерцающий ему из таких глубин, откуда нет возврата. Демон. Конрад впервые мысленно назвал её так и примирился со своей участью. Есть люди, изначально обречённые на ад. Он был одним из них. Так вышло помимо его воли, но он не согласился бы изменить назначенное ему, даже если бы мог. Он любил своего демона, как никогда не любил никого на земле.

Тем временем работники привели в порядок карету, и Феррара решил, что пора продолжить путь. Его люди достаточно отдохнули, а каждый день пребывания в замке обходился ему слишком дорого.

Перед самым отъездом мать сказала Конраду:

— Будь осторожен с Феррарой. Не доверяй ему безоглядно. Он мой, но его дух слишком дерзок и своеволен, чтобы подчиняться мне полностью. Феррара умнее Герхарда и Мирослава. С ним тебе будет лучше, чем с кем-либо из них. Это я устроила так, что ему пришлось взять тебя с собой.

Обивку кареты очистили и высушили, но на тёмном узоре были заметны разводы, оставленные водой. Занавески, оборванные Дингером во время наводнения, заменили другими из плотной грубой ткани. Слуги Феррары ехали теперь в карете вместе со своим господином. Вчетвером было тесно и душно, но, несмотря на эти неудобства, Конрад не жалел о том, что вынужденный отдых в замке длился недолго. За год, проведённый в дороге, он привык к постоянной перемене мест, чужим домам и людям, тряске, грохоту, пыли, запаху конского и человеческого пота, подъёмам затемно и прочим прелестям кочевой жизни. Чтобы не терять времени даром, Феррара возобновил с ним уроки голландского. Целыми днями они беседовали на этом языке, который знали и слуги, так что иногда в карете возникал оживлённый разговор.

После наводнения наёмники притихли, и Ферраре стало легче ладить с ними. На привалах и во время остановок на ночлег в отряде царили мир и спокойствие. Ничто не предвещало беду…

…День начался обычно: встали до рассвета, выехали с первыми проблесками зари. Не спешили. По извилистой горной дороге двигались ленивой трусцой. Внезапно позади кареты раздались вопли ярости, брань, шум падения и топот скачущего во весь опор всадника. Конрад насторожился: ему почудился голос Дингера.

— Ублюдки передрались, — пробормотал Феррара и, приоткрыв дверцу, крикнул форейтору: — Останови!

Слуга-грек перекрестился. Итальянец бросил ехидный взгляд на Конрада:

— Хасан с кем-то повздорил.

Карета остановилась, и Феррара, схватив шпагу, выскочил наружу. Конрад и слуги последовали за ним. В утренних сумерках они увидели Хасана и Дингера, стоящих друг перед другом на краю обрыва. В руке турка блестел кинжал, австриец был вооружён тесаком. Лошади, оставшиеся без наездников, отбежали от дороги. Гнедую один из наёмников поймал за повод, но к свирепому Султану никто не решился приблизиться. Чёрный как ворон конь Дингера стоял поодаль, фыркая и встряхивая гривой.

Наёмники молча окружили дерущихся. Никто не сочувствовал никому из противников. Никто не пытался удержать их. Схватка волновала наблюдателей не больше, чем драка бродячих собак.

Рука Феррары тяжело легла на плечо Конрада.

— Не вмешивайтесь, ваша светлость, — тихо предупредил ювелир. — Поздно и бессмысленно. Они не остановятся.

Конрад знал, что это правда. Он стиснул зубы, чтобы сдержать крик отчаяния. Потерять Дингера и остаться одному среди чужих, не внушающих доверия людей в незнакомой стране было для него страшнее, чем погибнуть в бурном потоке. Чувствуя себя одиноким и бессильным, он забыл о тех, кто незримо сопровождал его, не покидая ни днём, ни ночью. Его страстное желание убить Хасана они восприняли как приказ.

Противники двинулись друг на друга. Внезапно Хасан споткнулся, словно под ноги ему подкатилось бревно, и упал прямо на Дингера, с размаху напоровшись на его клинок. Крик боли и возгласы изумления разбудили в горах бешеное эхо. Феррара приблизился к раненому, наклонился над ним и отнял у него кинжал. Дингер отошёл и вытер окровавленный тесак пучком травы. Наёмники оживлённо болтали, обсуждая драку.

Конрад отвернулся и медленно побрёл к карете. Беда, которая только что угрожала ему, отступила, оставив в его душе болезненный след. Тёмной волной поднялась давно забытая неприязнь к Ферраре.

В полумраке кареты Конрад немного успокоился. Для ненависти к ювелиру у него не было причин. Скорее уж Ферраре следовало сердиться из-за потери наёмника. Но пока Хасан оставался в живых, опасность для Дингера не миновала. Не стоило надеяться, что хвастливый и глупый австриец сообразит при случае перерезать горло раненому, а значит, сделать это предстояло Конраду. Он не боялся того, что задумал. Хозяин обязан защищать своих слуг. В ярости он ударил кулаком по краю сидения. Чёртов Дингер! Надо же было ему затеять драку!

Вскоре возвратился Феррара со своим греком. Выглянув в окно, Конрад увидел итальянского слугу на лошади Хасана. Наёмники были уже в сёдлах. Поганец Дингер держался подальше от кареты.

Тронулись. Конрад спросил о Хасане.

— Я оставил его, — сказал Феррара. — Везти его не на чем, а ехать верхом он не может. Когда доберёмся до постоялого двора, попросим, чтобы за ним отправили людей. Драку затеял Дингер: он сбил Хасана с лошади. Я давно чувствовал, что между ними назревает новая ссора. Может и к лучшему, что всё закончилось быстро.

Наёмники с удивительным равнодушием отнеслись к потере одного из своих спутников. К концу дня о нём все забыли, в том числе и Феррара.

На ночлег остановились в большой деревне. Конрад нашёл Дингера в конюшне, где тот снимал седло с усталого Султана. Слуга окинул мальчика недружелюбным взглядом, всем видом показывая, что не расположен к разговору. Следовало оставить его в покое, но Конрад был слишком рассержен.

— Как ты мог? Я просил тебя не связываться с Хасаном. Если бы ты был ранен, Феррара бросил бы тебя на дороге так же, как его!

Слуга молча отвернулся и начал обтирать спину лошади. Конрад подошёл ближе. В этот момент произошло невероятное: Дингер ударил его, отшвырнув к двери. Конрад настолько удивился и растерялся, что не знал, как ответить на эту выходку.

— Ты в своём уме? — спросил он, с трудом поднимаясь на ноги. Он ушиб плечо и локоть, но почти не ощущал боли. Ему не верилось, что всё это наяву.

Дингер взглянул на него с презрением.

— Я служил барону Норденфельду и его сыну. Теперь у меня новый хозяин — Феррара. Пока он платит, я буду охранять его, но мне наплевать на голландского мальчишку, которого он везёт с собой.