За ужином Конрад украдкой посматривал на отца, пытаясь угадать, знает ли тот о его беседах с матерью и о духах-защитниках. Что, если кто-то из слуг видел огоньки? Мальчик смертельно боялся Герхарда, вдруг ставшего безмерно чужим ему. Боялся страшного наказания. Что сделает с ним отец? Конрад не связывал смерть брата со своими тайными защитниками, но теперь думал о них с содроганием. Они служили ему, но действовали сами по себе. Был ли он их повелителем или пользовался их силой, не имея власти над ними?.. Он никому не мог рассказать о своём страхе. Неторопливые шаги слуг, разносящих блюда, постукивание столовых приборов, потрескивание оплывающих свечей — все эти звуки реального мира отдалились и утратили отчётливость. Конрад не замечал их. Он ел, не чувствуя вкуса пищи. Отец о чём-то спрашивал его, и он отвечал, слыша себя будто со стороны.

После ужина Герхард, как обычно, поручил его заботам учителя — сухопарого пожилого нормандца по имени Жан Майен. У себя на родине этот человек был фанатичным католиком. Он покинул Францию, крайне обиженный на Людовика XIV за его слишком терпимое отношение к гугенотам. По мнению Майена, их следовало уничтожить всех до единого, не щадя и грудных детей.

В Норденфельде гугенотов не было, поэтому все силы своей суровой души нормандец обратил на то, чтобы воспитать Бертрана и Конрада в страхе Божьем. Он научил мальчиков чтению, письму и счёту. Этим их приобщение к светским наукам ограничилось, зато священное писание они знали почти наизусть.

Туповатому Бертрану учёба давалась тяжело, но Конрад удивлял своего наставника великолепной памятью и любознательностью. Прожив пять лет в Германии и Богемии, Майен говорил по-немецки с безобразным акцентом. Бертран смеялся над ним. Конрад слушал учителя серьёзно, искренне стараясь понять его.

Смерть Бертрана Майен воспринял, как торжество высшей справедливости, и сокрушался лишь о том, что теперь его любимый ученик не сможет посвятить себя служению Богу. Конрад был бы хорошим монахом и, возможно, со временем стал бы настоятелем монастыря…

Не видя житейской пользы в зубрёжке священного писания и пении псалмов, а возможно, опасаясь за здоровье Конрада, Герхард ограничил его ежедневные занятия часом после ужина. На сон грядущий предпочтительнее читать Библию, чем носиться с собакой по гулким залам.

Должность библиотекаря вознаградила Майена за пренебрежение, которое выказывал барон к наукам. Нормандец был очень доволен своим назначением и целыми днями просиживал в библиотеке, как крыса в норе. По вечерам к нему присоединялся его ученик. Конрад охотно взбирался на деревянную лесенку, чтобы снять с верхних полок книги, которые было трудно достать его пожилому учителю. Маленький ангел! Майен глядел на него с умилением.

Однажды, просматривая старинные рукописи и бумаги, Конрад увидел план замка, составленный, судя по дате, в середине XVI века. Спрятав этот любопытный документ в книгу псалмов, мальчик унёс его с собой.

Несколько дней он внимательно изучал выцветший рисунок. За сто лет верхний этаж, где находились господские покои, почти не претерпел изменений, но средний и нижний, очевидно, не раз перестраивались.

Замковая сокровищница, в которой когда-то стояли огромные сундуки, была теперь обычным чуланом. В наказание за разные провинности Конрад провёл в нём немало ночей и хорошо знал свой карцер: каменный пол, стены в извилистых трещинах, высокий свод, теряющийся во мраке, массивную дверь, которую снаружи запирали на висячий замок. В чулане всегда стоял запах пыли и догоревших свечей.

На старинном рисунке сокровищница граничила с шахтой винтовой лестницы, ведущей сквозь нижний этаж в глубины огромного подвала. Это заинтересовало Конрада. Он не помнил, чтобы там была лестница. Увидев её на плане, он заподозрил, что случайно проник в одну из тайн Норденфельда.

От своей кормилицы-чешки Конрад слышал историю о богатом пане, которого ограбил молодой разбойник по имени Иржи. Замок пана окружала мощная стена. Днём и ночью по ней ходила стража. Никто не мог приблизиться незамеченным к этой неприступной цитадели, но Иржи знал о существовании потайного хода, соединявшего замок с внешним миром во время осад. Несколько лет разбойник искал его и однажды набрёл в лесу на полуразрушенную часовню. Там, под гранитной плитой, он увидел каменную лестницу: она уходила под землю. Ночью Иржи с несколькими товарищами пришёл в часовню. Разбойники спустились в подземелье, выломали дверь, защищавшую тайный ход, и пробрались в замок.

С тех пор минуло два века, история обросла сказочными подробностями, но Конрад верил в неё. Выкрав у мажордома ключ, он проник в бывшую сокровищницу и долго осматривал стену, в которой, судя по изображению на плане, находилась потайная дверь. Неровная, в трещинах, стена казалась сплошной. Взрослый человек, скорее всего, решил бы, что дверной проём давным-давно заложили и лестницы больше не существует, но Конрад был твёрдо убеждён, что ему, как когда-то разбойнику Иржи, улыбнётся удача.

В ту ночь он увидел сон, в котором мать привела его в бывшую сокровищницу и заставила изо всех сил надавить на правую сторону стены, расположенной напротив входа. Конрад налёг на стену и вдруг почувствовал, что она отодвигается в пустоту. Ему и в голову не пришло бы, что потайная дверь находится именно в этом месте.

— Помни, — сказала мать, — изнутри она открывается так же, как снаружи.

За дверью виднелась узкая винтовая лестница.

По ней они спустились в удивительный мир. Длинный тёмный коридор с множеством ответвлений, боковых дверей и ниш был освещён бледным потусторонним светом, проникающим неизвестно откуда.

— Там, в конце, есть окно, — пояснила мать. — Оно открыто в другую жизнь.

Утром Конрад принёс ключ от чулана Лендерту и попросил сделать точно такой же. Старик никогда не задавал лишних вопросов. К вечеру мальчик получил копию ключа от бывшей сокровищницы, а настоящий бросил у порога комнаты мажордома.

Осторожный ученик развенчанного бога несколько дней ждал подходящего момента, чтобы проверить, был ли его сон вещим. Ему пришлось посвятить в свою тайну Микулаша. Тот охотно участвовал во всех затеях юного господина и никогда не выдавал его. Конрад, единственный из Норденфельдов, говорил по-чешски, и это очень нравилось Микулашу. Разница в положении и возрасте не мешала их дружбе. Микулаш был ленив, Конрад — самостоятелен и нуждался не столько в слуге, сколько в приятеле.

Для обследования бывшей сокровищницы они выбрали послеобеденное время, когда Герхард, насладившись обильной трапезой, беседовал с капелланом за бутылкой вина.

Отомкнув тяжёлый замок, мальчики оставили его висеть на скобе, чтобы с первого взгляда не было заметно, что чулан не заперт.

Если бы не помощь Микулаша, Конраду едва ли удалось бы открыть потайную дверь. Парень нажал плечом на стену там, где указал ему хозяин. К неописуемой радости обоих, раздался негромкий скрежет. Часть стены в виде небольшого прямоугольника начала поворачиваться, отходя в темноту открывшегося пространства. Посветив в него свечой, они увидели винтовую лестницу.

Конрад подтолкнул трусоватого Микулаша вперёд: "Иди первый. Если меня съест какое-нибудь чудовище, тебе всё равно несдобровать". По выражению лица слуги было видно, что шутка ему не понравилась. Наклонившись, он с опаской вошёл в низенькую дверцу и начал медленно спускаться по лестнице, держа над головой свечу. Конрад последовал за ним.

На рисунке потайной ход оканчивался в подвале. Одолев спуск, мальчики очутились в необыкновенном месте. Так, очевидно, выглядел лабиринт Минотавра. Узкие тёмные ходы разбегались в разные стороны от широкого, прямого коридора. Пыль толстым слоем покрывала пол. Где-то капала вода: редкие удары капель разносились по подземелью, отражаясь от покрытых островками плесени стен.

Опасаясь заблудиться, мальчики не решились углубиться в недра лабиринта.

Они испытали безумный, панический ужас, когда, вернувшись назад, обнаружили, что потайная дверь встала на прежнее место. Найти её ощупью было невозможно, а в их распоряжении оставались всего две, уже наполовину оплывшие, свечи.

— Она открывается так же, как снаружи, — сказал Конрад, вспомнив слова матери.

Вдвоём они нажали на стену, и дверь неожиданно легко открылась, приведённая в движение каким-то затейливым механизмом, позволявшим ей отодвигаться то в одну, то в другую сторону.

Второе путешествие в подземелье замка они предприняли через неделю, взяв с собой Лизи. Микулаш заранее припас несколько толстых свечей и кусочки угля.

Делая пометки на стенах, чтобы без труда найти дорогу назад, они прошли центральным коридором к полусгнившей деревянной двери. Лизи затявкала, уперлась в неё передними лапами. Дверь приоткрылась с пронзительным скрипом, собачка проскользнула в образовавшуюся щель. Сдавленно пискнула крыса, Лизи плотоядно зарычала.

Открыв дверь, Конрад увидел ступени, ведущие вниз, в затхлую темноту. Края их были обиты и стёрты, очевидно, в былые времена в подземелье нередко спускались.

Отбросив мёртвую крысу, Лизи кинулась вперёд. Мальчики двинулись следом. Длинный извилистый коридор тянулся под всем зданием замка. Серые стены, каменная крошка, хрустящая под ногами, запах сырости, призрачное эхо, разносящееся по лабиринту, холодные вздохи просачивающегося откуда-то ветра… Микулаш, хотя и был в два раза старше своего господина, вздрагивал от каждого непонятного звука и старался держаться рядом с ним.

Присутствие Лизи ободряло мальчиков. Собачка трусила впереди, обнюхивая стены. Временами она приостанавливалась, насторожив острые уши, взлаивала и снова устремлялась вперёд.

Коридор поворачивал то вправо, то влево. По обеим сторонам его располагались в строгой симметрии глубокие ниши. В некоторых из них виднелись двери. Одну из них Конрад попытался открыть за большое позеленевшее от времени кольцо, но она не поддалась, хотя не была заперта.

Впереди забрезжил свет. Лизи с радостным лаем бросилась туда. Свет становился ярче. Мальчики ускорили шаги и вышли в большое пустынное помещение с единственным зарешеченным оконцем, расположенным на высоте человеческого роста.

Конрад влез на плечи Микулаша и ухватился за ржавую решётку. Снаружи окошко находилось почти вровень с землёй. Перед ним кудрявились пышные кусты. Сквозь их переплетённые ветви виднелось голубое небо. Пошатнувшись, Конрад сильно потянул на себя прутья, и один из них сломался, разбрызгав ржавую пыль.

— Решётка совсем сгнила. Мы можем выломать её, — сказал Микулаш.

— Не стоит, — возразил его благоразумный господин. — Если нас услышат, нам придётся рассказать, как мы вошли сюда.

Мальчики ещё несколько раз спускались в подземелье и обследовали его. В глубоких нишах стояли ветхие сундуки, видимо, перенесённые из сокровищницы. Они были пусты. Вокруг валялись куски сгнивших верёвок и крысиные кости.

Окошко в конце подземного коридора всё больше привлекало Конрада. Для чего оно было сделано? Он упорно искал его снаружи и, наконец, нашёл. Осторожно выломав часть прутьев решётки, он привязал к обломкам длинную верёвку и впервые спустился в подземелье без слуги, но оказавшись один в сырой темноте, не отважился отойти далеко. В подземелье ощущалась смерть. Конрад выбрался наверх, оставив верёвку висеть на решётке. Он был уверен, что больше никогда не отважится войти в лабиринт без Микулаша, но вскоре мать заставила его сделать это.

В то утро, когда он, по её требованию, должен был вызвать духов-защитников, Микулаш помог ему открыть выход на винтовую лестницу, клятвенно пообещав, что даже под пыткой не выдаст их общую тайну. Конрад остался в подземелье. Вероятно, ему следовало провести ритуал именно там, но он не смог преодолеть страх перед могильной темнотой лабиринта. Пробежав извилистым коридором к оконцу, он вылез наружу.

Ему повезло. Никто не услышал и не заметил его. Оглядевшись, он сообразил, что находится в дальней части парка, где любил играть, прячась от слуг. Примерно в десяти шагах от него высилась каменная ограда. Она казалась неприступной, но он знал, что это не так…

С того дня мальчики больше не бывали в подземелье. В жизни Конрада произошли серьёзные перемены. События чередовались с оглушающей быстротой: колдовской обряд, жестокое наказание, смерть брата, похороны. Конрад стал наследником, и Микулаш начал побаиваться своего юного господина, с которым прежде был дружен…

…Терпкий запах свежесорванной травы заставил Конрада недовольно поморщиться. Полынь…

Большой пучок, переплетённый красной лентой, висел над входом в библиотеку.

Жан Майен открыл двустворчатые двери и пропустил ученика вперёд. Входя в просторный зал, Конрад споткнулся, словно о невидимую преграду, и ухватился за позолоченную дверную ручку, едва не сломав ноготь.

В высоких двухъярусных канделябрах по углам библиотеки горело не менее тридцати свечей. Оранжевые блики трепетали на фарфоровых статуэтках, драгоценных вазах, резных подлокотниках кресел, золочёных рамах портретов. Сжав в кулаке охваченный жгучей болью палец, Конрад на миг увидел, как всё это огненное великолепие слилось в сплошную стену бушующего пламени. Он тряхнул головой, прогоняя наваждение.

— Что с вами, ваша светлость? — заботливо спросил Майен.

Конрад промолчал. Перед ним на противоположной от входа стене висел портрет его знаменитого предка. Рыцарь Отто фон Шернхабен, прославленный борец с ересью, неприветливо взирал на своего правнука.

Конрад шагнул через порог и остановился, с ужасом глядя себе под ноги.

По всему полу была разбросана трава. Её терпкий запах сливался с запахами книг, дерева и оплывающих свечей.

— Что это?!

— Так приказал ваш отец, — шепнул Майен, наклонившись к ученику.

— Должно быть, ему приснился дурной сон! — В бессильной ярости Конрад едва сдержал слёзы. — Позовите слуг, пусть уберут траву!

— Боюсь, что его светлость будет разгневан…

Конрад с ненавистью глянул на учителя. Он понимал, что ведёт себя странно, но не мог совладать с собой. Запах полыни сводил его с ума.

— Я не буду заниматься с вами здесь, — медленно, изменившимся голосом проговорил он, чувствуя, как его щёки наливаются жаром. — Я не златокудрый пастушок, радующийся благоуханию скошенного луга. Уберите траву!

Сухощавый Майен стал будто ниже ростом. Его морщинистое лицо, похожее на крысиную мордочку, покрылось испариной. Он наклонился и принялся собирать с пола привядшие стебли.

Конрад стоял у порога, спрятав руки за спину, неподвижный, как его высокородные предки на портретах. Он был в смятении. Его душой владела дикая, неукротимая сила, готовая и способная уничтожить всё, что ему угрожало; его гнев питал её, но действовала она сама по себе. И сейчас она столкнулась с иной, враждебной силой, впервые проявившейся так грубо, откровенно…

Несколько стеблей выпало из неловких рук Майена. Он молча поднял их, пошатнулся и рассыпал вновь.

В этот момент его ученику почудилось, будто рыцарь Отто на портрете шевельнулся и наклонил голову, словно любопытствуя, что там делает этот глупец Майен. Конрад оцепенел. Жгучий холод хлынул в его вены. На его глазах огромный портрет вдруг сорвался с гвоздя, скользнул вдоль стены, зацепившись за край шкафа, и углом массивной рамы ударил Майена по голове…

…Конрад пил вино, держа обеими руками старинный серебряный кубок, из которого, возможно, пил когда-то его благочестивый предок рыцарь Отто. В камине горел огонь, но мальчика бил озноб.

Герхард тихо подошёл и положил ладонь ему на плечо. Конрад поднял глаза. Такое же отрешённое выражение было на его лице, когда полчаса назад он явился к отцу и рассказал о том, что произошло в библиотеке. Его руки были испачканы кровью: он пытался повернуть на бок упавшего ничком учителя. Заметив кровь на своих ладонях, Конрад словно очнулся. Он схватил со стола недопитый кубок и вылил вино себе на руки. Оно было густым и тёмно-красным. От отвращения мальчика вырвало. Дрожа, словно в лихорадке, он забрался с ногами в кресло. Герхард приказал растопить камин.

Смерть Майена взволновала владельца замка значительно меньше, чем падение портрета знаменитого предка — дурное предзнаменование! — и болезненное состояние Конрада. Занимаясь сыном, Герхард забыл, что в библиотеке лежит мёртвое тело. Вспомнив, наконец, о Майене, он распорядился перенести погибшего библиотекаря в каморку на нижнем этаже, где обычно дожидались погребения умершие слуги.

Отослав врача, от которого было мало проку, барон Норденфельд налил сыну вина и чуть ли не силой заставил его пить. Судорожно глотая обжигающее горло питьё, Конрад смотрел, как мечутся огненные языки над чёрными поленьями. За его спиной стояла смерть. Он ощущал её так, словно она была существом во плоти. Если бы не присутствие отца, он бы не выдержал и убежал из комнаты.

Герхард взял из рук сына пустой кубок, поставил на стол.

От вина и безмерной усталости у Конрада закружилась голова. Он хотел встать — и не смог. Отец на руках отнёс его в спальню, позвал Микулаша. Слуга помог Конраду раздеться и уложил его в постель.

Мальчик уснул почти мгновенно. Герхард приказал Микулашу остаться возле него до утра и направился в библиотеку. К тому времени там уже был наведён порядок: пол тщательно вымыт, трава аккуратно разложена вдоль стен.

Портрет благочестивого Отто в треснувшей раме стоял прислонённый к книжному шкафу. Знаменитый предок сумрачно взглянул на Герхарда.

Внезапная догадка заставила владельца замка вздрогнуть. Полынь! Всё дело в её волшебной силе. Конрад признался, что велел учителю убрать неприятно пахнущую траву. Майен подчинился и, едва прикоснулся к ней, был убит упавшим со стены портретом. Мог ли истинный католик умереть такой нелепой смертью?

Герхард набожно перекрестился. Да будет свято для потомков имя хранителя рода Норденфельдов! Великий праведник спас Конрада от тайного врага, погубившего Бертрана.

Так Жан Майен, ревностный католик и непримиримый противник всяческой ереси, был заподозрен в колдовстве и похоронен с соответствующими предосторожностями. Ему прокололи сердце. Во время погребения капеллан читал молитвы на изгнание дьявола. Ритуал провели в строжайшей тайне, чтобы избежать лишних разговоров. Лендерт, на долю которого выпала неприятная обязанность пробить сердце покойного, после похорон напился до бесчувствия.

Ни о чём не догадываясь, Конрад горько оплакивал своего учителя. Сутки он провёл в постели. Он не спал и ничего не ел: его тошнило от вида и запаха пищи. Герхард встревожился не на шутку. Подобное состояние было одним из признаков одержимости. Дух Майена не желал покидать своего ученика.

Герхард заставил сына исповедаться. Капеллан добросовестно передал барону всё, что Конрад говорил на исповеди. О происшедшем в библиотеке мальчик почти слово в слово повторил то, что уже рассказал отцу.

Беспокойство Герхарда улеглось, но вскоре мажордом принёс ему лист бумаги, исписанный безупречно красивым почерком. Это были стихи Конрада об ангеле, прилетающем к нему во сне. Герхард оторопело всматривался в ровные строчки. Он не подозревал, что его восьмилетний сын обладает поэтическим даром, великолепным почерком и видит во сне ангелов. Ничего плохого в этом, конечно, не было, но барон не любил сюрпризов, в особенности, когда дело касалось его единственного наследника.

Уничтожив Бертрана, Майен, очевидно, пытался овладеть разумом и волей Конрада. Первым порывом Герхарда было немедленно допросить сына, но врач убедил барона подождать. Новое потрясение причинило бы серьёзный вред здоровью мальчика.

Герхард потребовал к себе самых близких Конраду слуг: Лендерта и Микулаша. Старый голландец был настолько пьян, что никакими способами не удалось привести его в чувство. Бледный, испуганный Микулаш один предстал перед бароном. Зелёные глаза, острые черты и светлые, с рыжинкой, волосы парня насторожили Герхарда. Юный слуга Конрада по всем приметам имел склонность к чародейству. К тому же он был славянином, моравом, а значит, возможно, тайным еретиком.

После короткого допроса в присутствии капеллана, Герхард почти убедился в том, что Микулаш находился в сговоре с Майеном. На вопрос барона, не замечал ли он чего-нибудь подозрительного в поведении учителя, парень простодушно ответил, что однажды видел, как тот уронил на пол Библию.

Так как ничего больше Микулашу не удалось вспомнить, Герхард приказал высечь его и не прекращать экзекуции до тех пор, пока его память не прояснится.

После первого же удара плетью Микулаш стал очень болтливым. Плача навзрыд, он признался, что однажды ночью, в полнолуние, незадолго до смерти Бертрана, видел, как Конрад выходил из своей комнаты на балкон и долго стоял там, затем вернулся в комнату и до рассвета читал книгу, которую вечером дал ему Майен.

Ещё несколько ударов — и Герхард узнал о своём младшем сыне то, о чём давно перешёптывались слуги. За пределами замка у Конрада был друг, "человек, живущий в Праге". Иногда Лизи странным образом исчезала, а затем возвращалась к своему хозяину, и в ошейнике у неё была спрятана записка. Конрад писал ответ и, вложив его в ошейник собачки, отпускал её всегда в одном и том же месте — в дальнем конце парка.

Это было уже более чем серьёзно. Герхард приказал запереть Микулаша и приставить к нему сторожей, которые должны были внимательно следить за парнем и немедленно докладывать обо всём, что показалось бы им подозрительным в его поведении.

Капеллан посоветовал барону тщательно осмотреть покои Конрада. Вероятно, там был спрятан наговорённый предмет, с помощью которого Майен или кто-то другой наводил чары на обитателей замка…

…Складной нож Лендерта был сделан на заказ и открывался наподобие веера: тонкое лезвие вынималось из узкой металлической рукояти, украшенной серебряной насечкой.

Конрад закрыл и быстро сунул нож под подушку. В комнату вошёл статный, аккуратно одетый мужчина в завитом чёрном парике. Это был домашний врач Норденфельдов. Он принёс микстуру в кубке, сделанном в виде цветка лилии. Присев на стул возле постели, врач приветливо улыбнулся.

— Вы должны выпить это, ваша светлость.

От приторно-сладкого напитка пахло мёдом, ванилью и летними цветами. Конрад с удовольствием выпил его. По телу разлилась приятная истома, захотелось спать. Конрад прикрыл усталые, опухшие от слёз глаза. Он проплакал всю ночь, тоскуя о Майене…

На лицо ему упала тень: врач тихо встал и опустил полог кровати. Погружаясь в дремоту, мальчик не услышал его удаляющихся шагов.

Но внезапно туман, навеянный сонным питьём, рассекла яркая вспышка. Тихий, ясный, насмешливо-ласковый голос произнёс рядом с постелью:

— Завтра Микулаша вздёрнут на дыбу.

Вздрогнув, словно кто-то рванул его за плечи, Конрад очнулся. Он был один в комнате, сердце его бешено колотилось, тело покрылось потом. Ему и прежде доводилось на зыбкой грани между сном и бодрствованием слышать непонятные звуки и голоса, но никогда они не были такими беспощадно-чёткими.

Полежав неподвижно, он немного успокоился. Действие снотворного возобновилось. Он начал засыпать. И вновь тот же голос прозвучал уже не рядом, а внутри него, в его мозгу, отдавшись в сердце призрачным эхом:

— Спрячь нож.

Конрад сел, отбросив покрывало. Никогда ещё он не испытывал такого мучительного, отчаянного страха. Он находился во власти неведомого существа. Оно обитало в нём. Оно не давало ему уснуть, говорило с ним, и он не мог заставить его умолкнуть. Он силился позвать на помощь мать, но незримый голос перебивал его мысленную мольбу:

— Спрячь нож!

— Зачем? Куда? — вслух прошептал Конрад.

— Спрячь нож!

Словно в забытьи, повинуясь чьей-то могущественной воле, мальчик послушно вынул нож из-под подушки, огляделся, теребя шёлковый шнур, продетый в кольцо на рукояти. В спальне не было потайных мест, куда можно было бы надёжно спрятать даже такой небольшой предмет, но голос торопил…

В затуманенное сознание Конрада проникла странная мысль…

Запрокинув голову, он медленно опустил нож себе в горло и сделал сильный глоток. Стальной холод царапнул пищевод. Конрад равнодушно подумал о том, сможет ли вытянуть нож обратно за кончик шнура, оставшийся у него в руке…Вероятно да, но не сейчас…Сейчас ему хотелось поскорее уснуть. Он спрятал шнур под язык и осторожно лёг на спину…

Он проснулся с ощущением, будто с ним произошло что-то гадкое. Во рту у него было сухо. Сделав движение языком, он с испугом и отвращением ощутил шнур, тянущийся в горло, и вспомнил о ноже. Пресвятая дева! Конрад перекрестился и начал медленно вытаскивать нож. Ему показалось, что эта варварская процедура длилась не меньше часа. Наконец с мучительным рвотным позывом он выплюнул нож в ладонь и несколько минут сидел обессиленный, справляясь с тошнотой.

Он недоумевал: что на него нашло? Неужели нельзя было спрятать нож иначе? Глупость, просто глупость.

Горло у него саднило, горечь и сухость во рту становились невыносимыми. Он позвал слугу и внезапно вспомнил голос, сказавший: "Завтра Микулаша вздёрнут на дыбу".

Конрад встал с постели и босиком подбежал к приоткрытой двери. В маленькой смежной комнате, где всегда ночевал Микулаш, сидел толстый лысоватый человек. Это был Фриц, добрый, преданный слуга Бертрана. После смерти обожаемого хозяина Фриц словно осиротел. Даже отец не тосковал о Бертране так отчаянно, как он.

Где Микулаш? Конрад отступил от двери и вдруг увидел на широком рукаве своей ночной рубашки пятнышки крови. Под локтем у него багровела длинная, уже почти затянувшаяся царапина. Вероятно, он оцарапал себя ногтями во время сна. Он хотел окликнуть Фрица, чтобы тот принёс ему одежду, но взглянул на стол и забыл о своём намерении.

В комнате произошла какая-то неуловимая перемена. Ничто не исчезло, все предметы остались на своих местах, но в их привычном расположении появился едва ощутимый дух хаоса и суеты, всегда сопровождающий перестановку мебели, большие уборки и… поиски пропавших вещей.

На красной узорчатой скатерти тёмным прямоугольником выделялась Библия. Между её потрёпанными страницами виднелся листок бумаги. Конрад вынул его. Это было одно из его последних стихотворений. Никому, кроме Майена, он не показывал своих стихов, написанных не о людях и не для людей. Майен считал его едва ли не святым. Мальчик, которому являются ангелы, рождён для жизни чистой и праведной.

С медленно поднимающейся тревогой Конрад провёл пальцем по кожаному переплёту. Книга лежала не так, как он оставил её накануне. Не так стоял стул возле стола, тяжёлые занавесы на окне были широко раздвинуты, балконная дверь приоткрыта, на подоконнике возвышалось нелепое украшение — ваза со стеблями полыни.

Конрад прошёлся по комнате. Пока он спал, к нему кто-то входил, кто-то принёс полынь, открывал его Библию. Никто не осмелился бы сделать это без ведома барона, значит, отец видел стихотворение…

Но что из того? Разве писать стихи об ангелах — грех?