КРАТКИЙ ОЧЕРК

возникновения и деятельности Московских совещаний и «Совета общественных деятелей»

Первые дни мартовской революции показали, что принимавшие в ней участие общественные силы преследовали разнородные задачи и цели: так называемые либерально-демократические круги, возглавляемые кадетами, тесно связанными с крупной буржуазией, считали, что со свержением самодержавия революция кончена, они мыслили Россию конституционной монархией или, в худшем случае, республикой со всеми атрибутами буржуазной собственности, войну нужно было вести до победного конца. Социалистические партии, наоборот, стояли на почве углубления и расширения революции, окончания войны и рассматривали мартовские события лишь как первый этап революции.

Временное правительство медленно, но неуклонно, нехотя сдавало свои позиции, не чувствуя под собою реальной почвы. Социалистические партии, объединенные в Советы, через них опирались на массы рабочих и солдат. Либеральная же буржуазия никакого представительного органа не имела; прошли первые месяцы – время иллюзий буржуазии о возможности сговориться с социалистическими группами, треснула после июльских дней первая коалиция, и в разных буржуазных кругах почти одновременно заговорили о необходимости объединения несоциалистических сил страны, считая, что Советы истинными выразителями всего народа не являются. Таким образом, в начале июля заговорила бывшая Дума (частное совещание членов Думы), потом торгово-промышленный съезд в Москве в конце июля. На этом съезде впервые со времени революции раздались голоса о необходимости возвысить голос над Советами.

Между тем непрекращавшийся правительственный кризис вынудил Керенского, метавшегося между кадетами и Советами, инсценировать нечто вроде представительного собрания, где он думал найти опору и примирить оба лагеря (жест Бубликова – Церетели). В августе (12?) в Москве было созвано Государственное совещание.

Покинувшие по мере разочарования в революции Петербург старые политические деятели стали группироваться в Москве, и здесь явилась мысль образовать не новую партию, а надпартийное объединение, долженствовавшее выявить лицо несоциалистической России. Объединение это мыслилось в виде периодических совещаний деятелей самых различных направлений, связанных общностью классовых интересов.

Таким образом, в конце июля (или начале августа) инициативною группою человек в 15–20 были разосланы приглашения прибыть в Москву всевозможным политическим и общественным организациям, университетам, кооперативам, земствам, городским думам. Совещание назначено было на 8 августа; так как оно предшествовало Государственному совещанию, то должно было носить характер генеральной репетиции перед сражением, которое предполагалось дать в Государственном совещании.

Первое Московское совещание общественных деятелей, как оно было названо, собрало до (?) человек, собрался «цвет» торгово-промышленной Москвы, кадеты, члены бывшей Думы во главе с Родзянко, представители некоторых кооперативов, высшей школы, союза инженеров, трудовой интеллигенции, казачества, союза офицеров и Георгиевских кавалеров; явились отдельные представители старого цензового земства. Московская городская дума, избранная по новому закону, от участия в совещании отказалась.

Совещание продолжалось (?)* дня, председателем его был избран бывший председатель Государственной думы Родзянко; были сделаны доклады по военному вопросу (причины разложения армии), экономическому, транспорту и общеполитический доклад Милюкова, который и явился репетицией его речи в Государственном совещании.

Все речи ораторов сводились к тому, что нужно выявить истинное лицо России, оздоровить народную душу, призвать население к увеличению производительности труда, укрепить армию, для чего восстановить полностью власть командного состава, упразднить в армии комитеты или, в лучшем случае, при невозможности, сохранить за ними лишь хозяйственные функции. Экономисты же и промышленники указывали на гибельность финансовой политики (поток и обесценение кредитных билетов) и на разорение промышленности благодаря чрезмерным требованиям рабочих, поглощающих основные капиталы, пресловутому 100 % обложению и т. д.

Резолюции совещания так и остались клочком бумаги; они вызвали пересуды в печати, но никакого значения иметь не могли, так как за ними не было реальной силы, ибо такой силой нельзя признать офицерский союз и идейно сочувствовавших совещанию вождей донского казачества.

В заключение совещание избрало из своей среды «Совет» из (?) человек, которому поручило созвать следующее совещание в Москве в октябре.

Если обратиться к книжке Керенского «Корниловское дело», то видно, с какой озлобленностью он говорит об августовском совещании, члены которого в Москве устроили овацию приехавшему на Государственное совещание бывшему тогда Верховным главнокомандующим Корнилову.

Керенский считал совещание оплотом реакционных элементов страны; после Государственного совещания, однако, он чувствовал себя настолько окрепшим, что мог с ним не считаться.

Деятельность выборного первым совещанием «Совета», по-видимому, ничем особенным не выявилась; он не имел печатного органа и проявил себя лишь в смысле влияния на торгово-промышленные группы Москвы во время переговоров их с Керенским о вступлении их представителей в состав третьего коалиционного временного правительства; влияние совета могло также еще сказаться на посылке делегатов от торгово-промышленников и кадетов в так называемый предпарламент, так как ни совещание, ни «Совет» в предпарламенте непосредственно представительства не имели.

Созванное «Советом» в Москве в середине (начале?) октября второе совещание было уже малолюдное; оно насчитывало всего (?) человек; на нем обсуждались, конечно, те же вопросы, причем главное внимание было обращено на вопрос об армии; выступали генералы Брусилов, Рузский и (?), говорившие о том, что армия погублена и разложена; предлагались те же рецепты ее оздоровления, но возможность применить эти рецепты, как видно было из слов участников совещания, казалась им самим сомнительной. Точно так же, как и в августовском совещании, говорилось о кризисе правительственной власти, о ее неспособности вывести страну из тупика, о гибели промышленников, о разрухе транспорта и т. д. Совещание в заключение подтвердило полномочие избранного им «Совета».

Октябрьская революция заставила многих участников «Совета» бежать из Москвы: уехали Родзянко, Милюков, Маклаков и другие. Деятельность «Совета» на некоторое время прекратилась, но в конце января или начале февраля 1918 года были собраны обломки «Совета» и обнаруженные в Москве участники совещаний для обсуждения создавшегося положения. В этих совещаниях, происходивших в Фуркасовском переулке, в помещении Всероссийского общества стеклозаводчиков, под председательством Д. М. Щепкина принимали участие следующие лица: С. М. Леонтьев, С. Д. Урусов, В. И. Гурко, В. В. Меллер-Закомельский, Н. Н. Кукин, Н. И. Астров, профессор Новгородцев, И. И. Шидловский, Белоруссов, профессора С. А. Котляревский, В. М. Устинов и Н. И. Бердяев, В. С. Муралевич, В. Н. Муравьев, приват-доценты Ильин и Арсеньев, В. Н. Челищев, Б. Д. Плетнев, его брат (офицер), Г. А. Алексеев, присяжный поверенный Захаров, В. И. Стемпковский, Н. Н. Лоскутов, Нарожницкий, И. Б. Мейснер и некоторые другие; левое крыло составляли представитель кооперации Евдокимов и представитель крестьянства, как он себя назвал, Губонин. Первые шаги «Совета» заключались в выявлении своего взгляда на совершившиеся события, и, конечно, участники были солидарны в своей ненависти к вновь возникшей Советской власти. Затем «Совет» приступил к анализу прошедших с 1 марта 1917 года событий и к выводам. Обсуждение этого выявило действительную политическую физиономию его участников, единодушно признавших, что единственною приемлемою формою правления в России может быть наследственная конституционная монархия. Против этого возражали Евдокимов и Губонин. Доклад по вопросу о форме правления делал Белоруссов; обоснование вопроса с философской стороны принадлежало профессору Бердяеву; Белоруссов же состоял докладчиком по резолюции, определявшей взгляд совещания на политический строй России и заключавшей в себе отношение к церкви, аграрному вопросу, экономической политике и армии.

Октябрьская резолюция определила единомыслие совещания лишь по двум вопросам: ненависти к Советской власти и признании конституционной монархии (если не считать Евдокимова и Губонина); при разнокалиберном, в смысле политического прошлого, составе участников совещания полного единства взглядов на прочие стороны государственного и социального устройства не могло быть, а потому упомянутая резолюция принята была в довольно неопределенных выражениях, составивших нечто среднее между старыми программами октябристов и кадетов.

Между тем февральский разгром Донской кампании генерала Алексеева, исключавший тогда всякую возможность в ближайшем будущем ожидать помощи с Юга, обратил мысли совещания к поискам извне. Суждения по этому поводу тогда носили еще чисто академический или принципиальный характер; один только Плетнев (офицер) произнес горячую речь о необходимости перейти от слов к делу и предпринять что-либо, выходящее за пределы разговоров; ему ответили, что сочувствуют его побуждениям, но его речь в данных условиях только и может ограничиться словами. Таким образом, тем не менее возник пресловутый вопрос об ориентациях. Многие участники совещания, еще столь недавно ярые сторонники войны до победного конца, стали говорить о необходимости сближения с Германией (находившейся накануне мира с Советской Россией) и Японией; другие возражали. Последними, однако, была брошена знаменитая фраза Кавура: «Хоть с чертом связаться». Тем не менее ни до чего не договорились. Это совпало с укреплением Советской власти (конец февраля или начало марта), и продолжать столь многолюдные совещания в общественном помещении было признано опасным. С тех пор «Совет общественных деятелей» стал собираться сам по себе на частных квартирах (Леонтьева, Урусова и раза два позднее – Бердяева и Стемпковского), кадеты отдельно: лидером их, после бегства Милюкова, был профессор Новгородцев.

Состав «Совета общественных деятелей» под председательством Д. М. Щепкина определился тогда в следующем составе: Леонтьев, Котляревский, Шидловский, Урусов, Устинов, Муралевич. Лоскутов, Бердяев, несколько позднее Каптерев; не принадлежа к «Совету», на заседания его приходили Мейснер и Гурко.

Не располагая реальными средствами политической деятельности и борьбы, «Совет» обратил свою работу на выяснение отношения своего к различным областям государственной и социальной жизни и к разработке соответствующих записок и положений на случай, если бы он с падением Советской власти получил доступ к действительной политической деятельности. Вместе с тем не прекращалось обсуждение вопроса об ориентациях, причем здесь господствовало уже полное единодушие (германская ориентация). Исключение составлял лишь Шидловский, верный союзникам, почему его посещения делались все более редкими.

Для разработки вопросов, связанных с законодательством и государственным управлением, был приглашен Н. Н. Виноградский; впоследствии Н. Н. Виноградский, не являясь членом СОД и не располагая в нем голосом, присутствовал почти на всех его заседаниях, так как было предположено, что он будет писать историю СОД. С другой стороны, он составлял записки по разным возникавшим в «Совете» вопросам. Судебное устройство разрабатывалось Челищевым и приглашенным им Ив. Ив. Шейманом. Таким образом, были последовательно составлены и заслушаны: положение о восстановлении деятельности судебных учреждений, записки об автономии и федерации, положение о печати, собраниях, союзах, об избирательном праве, о местном управлении и самоуправлении, о восстановлении деятельности министерств, о полиции. Вместе с тем был предпринят пересмотр законодательных актов Временного правительства в области управления для суждения о том, какие из них могли бы быть оставлены в силе. Здесь интересно отметить, что СОД стоял на точке зрения признания законодательства Временного правительства в его целом и предлагал идти путем исключения; правые же настаивали на том, что исходною точкою должно быть принято 1 марта и лишь некоторые законы Временного правительства могут быть восстановлены особым актом новой власти. На переговоры и сношение с другими политическими группами были уполномочены Д. М. Щепкин и С. М. Леонтьев.

Общественно-политическая ситуация контрреволюционных элементов Москвы по тому времени (март – апрель 1918 года) представляется в следующем виде: с одной стороны, социалистические партии со своими старыми партийными организациями и органами печати, с другой – разрозненные и сами по себе немногочисленные кадеты, «Совет общественных деятелей», торгово-промышленная группа «Союз земельных собственников» и крайние правые. Это наводило мысль руководителей этих групп объединиться на почве совместного признания самых элементарных, но необходимых оснований, как говорилось, «возрождения России». Таким образом, весною 1918 года возник «Правый центр», объединивший в себе все пять несоциалистических групп. (Ни точное время образования «Правого центра», ни инициаторов его учреждения автор не знает.)

Председателем «Правого центра» был А. В. Кривошеий; представителями от кадетов – Новгородцев, Н. И. Астров и Котляревский (?), от «Совета общественных деятелей» – Д. М. Щепкин, Леонтьев и Урусов (?), от торгово-промышленной группы… (автору это в точности неизвестно; он предполагает, что были Сергей Арсентьевич Морозов, несомненный лидер этой группы, и из слышанного им упоминания Н. Н. Кукина – что и он); от «Союза земельных собственников» – Гурко, Мейснер (позже, после выхода из «Правого центра» кадетов, был введен от «Союза» еще Ершов, принимавший участие и в нескольких заседаниях «Совета общественных деятелей» до отъезда на Украину в конце лета 1918 года) и от правых – Л. Л. Кисловский; секретарем был Г. А. Алексеев.

Руководящую роль в «Правом центре», очевидно, играли Кривошеий, Гурко и Леонтьев. Образованный из разнородных политических групп, связанных старыми идейными традициями каждая, ПЦ собою, безусловно, сплоченной среды не представлял. Первые недоразумения возникли на почве отношения к вопросам самоуправления – здесь кадеты отстаивали всеобщее избирательное право, прочие же, особенно Гурко, настаивали на цензовом земстве. Но отношения еще более обострились из-за ориентации «Совет общественных деятелей», «Союз земельных собственников» и правые высказывались за германскую ориентацию, промышленники были нейтральны, кадеты оставались верны союзникам. На этой почве произошел в июне 1918 года раскол; кадеты ушли, торгово-промышленная группа распылилась. Выход кадетов был Довольно длительным, вопрос об удержании их в ПЦ рассматривался в СОД, причем наибольшие усилия к их удержанию проявлял Котляревский, бывший в переговорах посредником. Астров был непримирим. Таким образом, ПЦ, ослабленный численно, выявил свою настоящую физиономию и сильно подался вправо.

Работы «Правого центра» велись крайне конспиративно. В СОД докладывались лишь общие вопросы принципиального характера; вся активность была сосредоточена в ПЦ, а СОД представлял принем скорее политическую декорацию. Так, например, СОД никаких сношений с провинцией не имел, ПЦ же был с нею связан, по-видимому, через местные отделения СЗС; отношения эти вел Леонтьев. Равным образом сношения, установленные летом 1918 года с германским посольством, исходили от ПЦ. Наконец, ПЦ имел связь с какой-то военной организацией, сношения с которой велись Гурко. Субсидировался ПЦ торгово-промышленной группой при посредстве С. А. Морозова, причем отпускались, по-видимому, крупные суммы денег.

Останавливаясь на переговорах ПЦ с германским посольством, следует прежде всего отметить, что поручены они были Леонтьеву и Урусову. Переговоры происходили с советником германского посольства бароном Рицлером и касались возможности инамерений немцев вмешаться в русские дела иоккупировать Москву. Рицлер, по-видимому, затягивал переговоры, был уклончив и предлагал помощь, но при обязательной инициативе русских сил; предполагалось будто с наступлением Краснова на юге двинуть немецкие силы с Запада, дабы этим ослабить центр и одновременно произвести в Москве переворот посредством двух латышских полков и военных. «Правый центр» со своей стороны обсуждал роль русской власти, могущей возникнуть при оккупации, то есть взаимоотношения ее с немецким командованием, юрисдикцию последнего и т. д.

Переговоры эти, тянувшиеся долго, характеризуют колебания германской политики со времени заключения Брестского мира до Ноябрьской революции; немцы водили ПЦ за нос, не желая рвать с ним на всякий случай связи, но партия канцлера, стоявшего за вмешательство, брала верх. По крайней мере, после убийства Мирбаха приехавший на две недели посол д-р Гельферих не изъявил ни малейшего желания видеться с политическими деятелями старого порядка и уклонился от свидания с ними, а чуть ли не одновременно немецкая миссия во главе с майором Шубертом, сидевшая в том же Денежном переулке, принимала живое участие в отправке офицеров на Украину для образования так называемой Южной армии.

С отъездом в июле или начале августа Кривошеина на Украину ПЦ прекратил свое существование. К этому же времени относится и прекращение деятельности СЗС, имевшего последнее собрание с участием провинциальных делегатов в середине июля. Видные представители торгово-промышленного класса в течение лета уехали на Украину, и местная торгово-промышленная группа, если не распылилась совсем, то сократилась и перестала давать деньги.

Таким образом, из всех организаций, входивших в состав ПЦ, остались кадеты, СОД и правые. С тех пор в качестве представителя от них для «контакта» постоянно участвовал Л. Л. Кисловский, в «Совет ОД» окончательно перекочевали Стемпковский и Ершов, до его отъезда.

В сентябре на Украину уехали Гурко и Меллер-Закомельский, принимавший также участие, кажется, в СЗС. До отъезда их в конце августа или начале сентября состоялось заседание СОД при участии Гурко и Меллер-Закомельского; на заседаниях присутствовали также С. А. Морозов и Григорий Николаевич Трубецкой – идейный представитель СОД в течение зимы в Новочеркасске, вернувшийся на некоторое время в Россию и затем осенью уехавший опять на юг. Заседание было созвано для заслушания доклада Б. С. Гагарина (советника украинского Министерства иностранных дел) о положении дел на Украине. Присутствовавшие жестоко обрушились на украинофильскую политику Скоропадского и самостийность; Гагарин указывал на необходимость и прибавил, что курс политики Скоропадским значительно меняется.

К этому же времени относится обсуждение СОД вопроса о чехословацком движении и установлении на Востоке власти Уфимской директории Авксентьева. СОД к чехословацкому движению, как несущему за собою возврат к старому Учредительному собранию, отнесся, безусловно, отрицательно. С этим не согласился Шидловский, который после этого ни разу более не показывался.

Между тем кадеты, выходя из состава «Правого центра», почувствовали себя изолированными, так как примкнуть к социалистическим партиям не могли. Тогда они задумали образовать со своей стороны надпартийную организацию для объединения общественных и политических сил, стоящих на союзнической ориентации *.

Докладывая в СОД об образовании НЦ, Леонтьев и Д. М. Щепкин относились к нему сперва скептически; они указывали на то, что это, строго говоря, те же кадеты, так как туда идти больше некому, что наименование «Национального центра» они ему дали, чтобы импонировать Антанте, и что удивляются, как мог туда пойти Д. Н. Шипов; это они объясняли его старостью. Стремление же кадетов заполучить Шилова вполне понятно, так как они надеялись, что благодаря его старому обаянию в общественных кругах Москвы за ним пойдут другие. Председателем НЦ первое время был Шипов, а Котляревский, по словам Леонтьева, должен был организовать такие же работы, какие были в СОД в 1918 году (управление, суд и т. д.). Между тем в деятельности СОД с середины сентября наступило окончательное затишье: собирались редко (раз в 2–3 недели) для обмена мнений о текущих событиях и «информации». В порядке этого обмена взглядами участники заседаний «Совета» делились мнениями и определяли политическое настроение близких им кругов, причем более всего на эту тему говорили Муралевич, Каптерев и Сергиевский (вступивший в «Совет» в январе или феврале), как лица, вращающиеся в наиболее обширном кругу учительского и преподавательского персонала. О каких-либо взаимоотношениях с НЦ не было речи. В одном заседании СОД был даже поднят вопрос, не распуститься ли, спрашивали себя, кого и СОД из себя представляет, но решено было продолжать собираться иногда для обмена мнений.

Когда произошла революция в Германии и немецкая ориентация, составлявшая главную препону для возможности какого-нибудь сговора, потеряла значение, был возбужден вопрос о переговорах с НЦ *.

Переговоры с Шиповым вел Д. М. Щепкин и указывал на крайнюю несговорчивость старика: с одной стороны, Шипов говорил, что не представляет себе, как они, то есть Шипов и Щепкин, не находятся в одном лагере; с другой стороны, письмо его оставил без ответа более месяца, далее, требовал, чтобы СОД просто вошел, влился в НЦ. Шипов указывал, что СОД является, строго говоря, пустым местом; комментируя это, Д. М. Щепкин указывал «Совету», что НЦ собою немногим больше представляет, чем СОД, с тою только разницею, что «Совет» денег не имеет, а в НЦ имеются какие-то остатки денег, полученных от Антанты.

Переговоры эти казались бесконечными, и вся зима вплоть до февраля ** прошла в обмене мнений и информации. К последней, между прочим, относились осведомительные сообщения Д. М. Щепкина и Леонтьева о «контактных» совещаниях, происходивших у Кусковой по инициативе ее и Прокоповича, где участвовали главным образом меньшевики оборонческого типа (Кускова, Прокопович), затем бывшие эсеры и энесы – Семен Маслов, Зельгейм, Беркенгейм, Коробов. Происходил там также обмен мнений, взглядов, то есть создана была политическая говорильня, причем в одном заседании Леонтьев выразился, что они «выздоравливают», даже идут на диктатуру. К тому времени (а это время также совпадает с временем опубликования радио о конференции на Принцевых островах) относится образование новой организации – «Тактического центра»*. В одном из заседаний СОД Леонтьев и Д. М. Щепкин заявили, что НЦ и «Союз возрождения» в конце концов сознают необходимость каким-то образом установить взаимодействие между собою, что возникает мысль создания механического объединения этих трех организаций с сохранением автономности каждой из них, и испросили согласие СОД на соответствующие переговоры. О НЦ в СОД было представление: это был синоним остатков кадетской партии; когда же один из участников спросил, что представляет собою СВ, Леонтьев ответил, что, по его мнению, это почти пустое место, что там имеется несколько человек из бывших народных социалистов.

Переговоры, как всегда в этих случаях, несомненно, затянулись бы надолго, если бы не два обстоятельства: радио о созыве конференции на Принцевых островах поставило перед московскими политическими организациями вопрос о необходимости совместного выступления, дабы выявить Антанте мнение не отдельных партий и групп, а всей «русской общественности». С другой стороны, в следующем заседании СОД, докладывая о ходе переговоров, Леонтьев указал, что на объединении в той или иной форме настаивает «военная группа». На вопрос одного из участников, что это за военная группа, Леонтьев ответил коротко и уклончиво: «Там при НЦ имеется что-то, очевидно, соответствующие переговоры. О НЦ в СОД было представление Антанты».

Затем с проектом образования «Тактического центра» выступил Котляревский, специально для этого приехавший. Проект его, очевидно, уже обсуждался в НЦ и представлял три пункта, трактовавшие о том, что СОД, НЦ и СВ создают такое-то объединение для совместного выявления своего отношения к крупнейшим политическим вопросам, в одинаковом понимании необходимости отказаться от разногласий перед лицом общего врага (то есть Советской власти). Редакция была СОД признана приемлемою.

Здесь необходимо упомянуть об отношении правых к ТЦ. Вхождение их туда представлялось СОД очень желательным с целью усилить правый элемент и ослабить влияние СВ. Переговоры от имени правых вел Леонтьев *; но непримиримость правых, с одной стороны, и выдвинутая ими кандидатура Роговича, признанная представителями НЦ и СВ абсолютно неприемлемою, помешали правым войти в ТЦ. Обстоятельству этому, впрочем, не было придано особого значения благодаря постоянному присутствию «для контакта» в СОД представителя их Л. Л. Кисловского.

Таким образом, ТЦ образовался в следующем составе: от НЦ – Н. Н. Щепкин (он же председатель) и Герасимов, от СОД – Д. М. Щепкин и Леонтьев, от СВ – Мельгунов **. Заместителем Герасимова был С. Е. Трубецкой.

Образование ТЦ поставило СОД по отношению к нему в положение приблизительно одинаковое тому, которое наблюдалось в 1918 году по отношению к ПЦ, с тою только, пожалуй, разницею, что СОД сохранил несколько большую самостоятельность. ТЦ – подобно ПЦ оказался организацией актуальной, СОД оставался политической базою, он давал Леонтьеву и Д. М. Щепкину свое мнение по вопросам общеполитического значения, но активности не имел. За все время совместного существования ТЦ и СОД их сношения определяются четырьмя вопросами: декларацией в ответ на предложение Антанты образовать на Принцевых островах конференцию; запиской о современном состоянии России при Советской власти, которую предполагалось отправить за границу; декларацией, определяющей отношение московских политических групп к системе управления, долженствовавшей применяться Колчаком при наступлении из Сибири в глубь России, и принципиальным заключением по внесенному Леонтьевым вопросу об отношении к вооруженному выступлению в Москве.

Когда возник вопрос о Принцевых островах, СОД прежде всего полагал необходимым послать представителей от всех трех объединений, но краткость времени и затруднительность выезда за границу тут же заставили отказаться от этой мысли. Тогда решено было составить декларацию, «Совет» дал свой текст и обсуждал принесенный Д. М. Щепкиным проект НЦ и СВ. В следующем заседании СОД дал свое согласие на новый согласительный текст, выработанный в ТЦ, не признававший никакого соглашения с Советской властью и призывавший Антанту оказать вооруженную и материальную силу борющимся на окраинах против Советской власти армиям.

Когда выяснилось, что конференция на Принцевых островах не состоится, в СОД возникла мысль информировать заграницу о действительном положении вещей в Советской России. Было предположено составить записку, характеризующую все стороны государственной и общественной жизни страны *. Общую часть о Советской Конституции и власти, а также о дифференциации политических групп после Октябрьской революции написал Н. Н. Виноградский, финансовую и экономическую сторону – С. Д. Урусов, аграрный вопрос и крестьянство – Стемпковский, народное образование – Муралевич. Записка была написана и обсуждалась в марте и первой половине апреля 1919 года. О намерении СОД информировать заграницу таким путем Д. М. Щепкиным и Леонтьевым был поставлен в известность ТЦ, причем НЦ и СВ ввиду начатой СОД уже работы соглашались, чтобы она была им доведена до конца и затем уже подвергалась обсуждению в ТЦ. Позднее Леонтьев докладывал СОД, что записка принята ТЦ с небольшими лишь изменениями.

В конце марта (во всяком случае, до пасхи) состоялось заседание СОД, на которое Леонтьевым были приведены некий Азаревич, приехавший из Сибири, а также приехавший из Сибири офицер и прибывший с юга Хартулари. На этом совещании присутствовал также С. А. Морозов. Это совпадало с первыми успехами Колчака. Приехавшие сделали подробные доклады о положении дел на окраинах; кратким докладам о военном положении они противопоставляли подробные данные, характеризующие общее политическое положение, каковые наиболее интересовали СОД, и отвечали на задаваемые им из этой области вопросы. Сибирские представители определяли положение Колчака чрезвычайно устойчивым как в военном, так и политическом отношениях (благоприятное отношение к нему крестьян и рабочих, овации во время предшествовавшей поездки на фронт). Однако состав правительства Колчака, состоявший в значительной мере из социалистов, и отношение его к органам самоуправления, избранным по законам 1917 года с небольшими отступлениями, вызвали в СОД разочарование; признавалось, что по мере продвижения за Урал органы самоуправления восстанавливать на первое время нельзя.

Представитель Юга дал характеристику общего там положения и указал, что на активность Добровольческой армии рассчитывать нельзя: она может лишь оттягивать советские силы, этим облегчать продвижение Колчака, что она по мере сил и делает. На заданный одним из членов СОД вопрос, когда же можно рассчитывать на продвижение Колчака в глубь России до Москвы, приехавший из Сибири офицер ответил неопределенно и указал, что в апреле – мае предполагается мобилизация еще нескольких возрастов и что, если она пройдет так же благополучно, как предыдущая, они надеются в июне добиться решительных результатов.

Политическая информация, как сказано было, СОД не удовлетворила; он опасался, что Колчак, окруженный социалистами, хотя бы и «выздоровевшими», держит не надлежащий курс, политику, может быть, подходящую для Сибири, но неприемлемую для Европейской России. В этом заседании это, впрочем, не высказывалось, но в следующем заседании вопрос подвергся подробному обсуждению и признано было необходимым послать декларацию о том, как в Москве понимают строй, долженствующий быть установленным на местах немедленно после освобождения их от Советской власти.

Для того же, чтобы декларация эта имела больше веса, Леонтьеву и Д. М. Щепкину поручено было сговориться с другими группами, то есть внести вопрос в ТЦ. Обсуждение проекта декларации в ТЦ затруднилось благодаря непримиримому отношению СВ к тексту СОД в части, касающейся аграрного вопроса, и здесь пришлось уступить с тем, что формулировка сделана была в довольно неопределенных выражениях. По остальным же пунктам, как-то: военной диктатуре до Национального собрания (без упоминания, однако, состава его и порядка собрания) – возражений со стороны СВ не было.

Тут же в СОД было предложено примкнуть правым, но одно упоминание о Национальном собрании и формулировка аграрного вопроса заставили Кисловского тут же наотрез отказаться от этого.

Обсуждение этой декларации относится к апрелю. После этого в СОД наступило затишье, заседания его стали созываться реже. Лишь в мае или в июне в одном заседании Леонтьев заявил, что хочет знать мнение «Совета» по одному вопросу, подлежащему обсуждению в ТЦ, – принципиальное отношение «Совета» к внутреннему перевороту (вооруженному выступлению) в Москве.

Прения были очень короткие, и все присутствующие единогласно признали в принципе несвоевременность такого выступления, даже если оно в самой Москве имело бы успех, ввиду отдаленности Колчака и Деникина и совершенной неизвестности о том, входило ли бы такое действие в их планы и намерения.

В это же приблизительно время Леонтьев поручил Виноградскому вновь обдумать вопрос о первых шагах новой власти в Москве в случае падения Советской власти, отнюдь не считаясь с тем, каким образом эта власть возникла, а имея в виду совершившееся событие. Он предложил предусмотреть опять вопрос о полиции и т. д. Такая записка была составлена; она имела в виду также отношение к обществам, собраниям, профессиональным союзам, домовым комитетам, правительственным учреждениям; однако в СОД она не обсуждалась и была внесена Леонтьевым непосредственно в «Такт, центр».

Летние месяцы затем прошли в затишье. СОД иногда собирался для «обмена мнений» и «информации», которую обыкновенно делали Леонтьев и Кисловский; последние никогда не указывали источников получаемых сведений; самые же сведения подчас носили самый фантастический характер, например указания на появление в Финском заливе эскадры из 120 с чем-то вымпелов, сосредоточение в июне – июле на западной границе 14 германских дивизий под командой Гинденбурга (сообщения Кисловского), пересуды о воображаемых силах Колчака и Деникина, определяемых в различных, достигавших громадной амплитуды цифрах, предположения о причинах отхода Колчака от Самары («крупный стратегический маневр»?), о положении в оккупированных Деникиным местностях, внушавшем СОД большие опасения ввиду непрекращавшихся слухов о неумении организовать управление и промышленность, о неосторожном разрешении аграрного вопроса, наконец, о грабежах, чинимых солдатами и даже офицерами, считавшими себя вершителями судеб и хозяевами положения. Последнее заседание СОД состоялось в конце июня 1919 года, как это по крайней мере известно автору; после ареста Н. Н. Щепкина он больше не собирался.

Н. Виноградский

 

ИСТОРИЯ «СОЮЗА ВОЗРОЖДЕНИЯ РОССИИ»

СПРАВКА С. П. МЕЛЬГУНОВА

 

І

«Союз возрождения России» возник приблизительно в мае 1918 года. Его возникновению предшествовала попытка устроить официальное соглашение всех антисоветских политических партий для выработки единой программы действий. Попытка эта была сделана по инициативе народных социалистов. Первоначально было устроено совещание представителей Центральных Комитетов народных социалистов и социалистов-революционеров. Затем аналогичное же совещание Центральных Комитетов энесов и кадетов. Марксистские группы были оставлены пока в стороне в предположении, что с «Единством» сговориться будет легко, так как точки зрения на политические воззрения были довольно общи у народных социалистов и в «Единстве». С меньшевиками же, как с партией, нам, то есть народным социалистам, казалось, сговориться будет трудно при разности точек зрения в самой их партии. Думалось, что в случае сговора с социал-революционерами легче будет найти общий язык и с меньшевистскими партиями. С меньшевиками были лишь частные совещания.

Но указанные совещания представителей Центральных Комитетов показали невозможность установить ту среднюю линию, которую предположили народные социалисты: между социал-революционерами и кадетами была пропасть в виде старого Учредительного собрания. Идея объединения оказалась бесплодной. Результаты переговоров были опубликованы в 1-м номере московского «Народного слова», кажется от 11 апреля.

Я, Мельгунов, принимал в этих переговорах ближайшее участие, так как полагал, что только объединение демократических сил может вывести Россию из того тупика, куда ее заводила политика Советской власти.

После неудачи политического объединения партий нами решено было попытаться подойти к этому объединению с другого конца. Создать объединение, так сказать, персональное, то есть привлечь к тому или иному временному союзу лиц, соглашающихся встать на объединенную позицию. Так возник «Союз возрождения».

В него вошли лица, принадлежащие к партиям социал-революционеров, народных социалистов и народной свободы. Представителей с.-д. меньшевиков, насколько мне известно, не было в организации, по крайней мере на первых порах.

«Союз возрождения» по идее своей не должен был представлять непосредственно действующей организации, а тем более организации, имеющей какие-либо разветвления. Здесь должна была вырабатываться точка зрения, а затем член «Союза» должен был пытаться эти точки зрения проводить в своих партиях. Насколько мне известно, с.-р., входившие первоначально в «Союз», входили без санкции на это своей партии. Центральный Комитет к.-д. был осведомлен о лицах его партии, вошедших в «Союз»; что же касается нар. соц., то представители были уполномочены Центральным Комитетом, а именно: Чайковский, Мякотин, Пешехонов и Титов.

Организации был придан столь конспиративный характер, что, осведомляя Центральный Комитет о точках зрения, возникающих в «Союзе», и фильтруя их в своей уже среде, представители нар. соц. не сообщали поименно, кто из лиц других партий участвует в «Союзе». Я, Мельгунов, отрицательно относился к этой конспирации, так как полагал, что при тех задачах, которые должен был себе поставить «Союз», получить реальные результаты можно было только при широкой общественной агитации.

Задачи «Союза» были: объединить всех тех, которые не признавали Брестского мира, всех тех, кто отстаивал единство России и стоял на демократической платформе; попытаться создать новый фронт при содействии союзников для борьбы с немцами. Задача «Союза» заключалась в агитации против той немецкой ориентации, которая определенно стала замечаться в некоторых общественных кругах, а равно и против Брестского мира. «Союз» должен был повести агитацию за создание новой государственной власти за пределами территории Советской России, новой армии, куда звать всех не желавших примириться с немецким ярмом, – другим словом, создать широкое национальное движение. Мы все решительно были против назначенного выступления в самой Советской России.

Я участвовал ближайшим образом лишь в продолжавшихся от времени до времени частных совещаниях представителей различных партийных группировок, разделявших платформу «Союза». Здесь участвовали представители всех партий включительно до к.-д. Выяснились основные точки зрения по вопросам организации государственной власти и по вопросу земельному. Но это не были заседания «Союза», который не выходил из рамок весьма узкого круга людей. Это было летом 1918 года.

Для нас, разделявших точку зрения «Союза», ясно было, что немцы скоро станут хозяевами положения в России. И это было бы, если бы не последовал неожиданный разгром военной Германии, а за ним – революция: пример Украины был налицо.

Обсуждая вопрос о создании государственной власти, «Союз» выработал форму создания директории, и делегаты его были посланы в Сибирь, где, казалось, около Сибирской областной думы создается нечто государственное и патриотическое настроение. В Москве, насколько мне известно, был намечен и персональный состав директории. События, бывшие на Востоке в связи с Самарским правительством, Уфимским совещанием и т. д., известны. Осуществление идей создания директории провалилось. Никто из нар. соц. фактически до Сибири и не доходил.

С отъездом делегатов «Союз возрождения», как таковой, в сущности, перестал существовать в Москве. Партия народных социалистов лишилась в сентябре возможности открытого существования; большинство активных ее членов разъехались. Остались только отдельные ее представители, по существу своему мало пригодные для деятельности конспиративной, неизбежной при создавшихся политических условиях.

Что же касается до меня лично, то сентябрь – ноябрь с небольшим перерывом я сидел в тюрьме. При той общественной прострации, которая наблюдалась под влиянием террора, никакой политической работы, в сущности, вести нельзя было, и партия наша, можно сказать, вполне бездействовала. Мы не имели никакой информации от наших товарищей и только весной, по приезде А. Д. Бородулина, узнали, где они и что они думают.

До нас доходили слухи о колчаковском перевороте; при этих условиях мы тщательно избегали определить свою позицию и ждали прежде всего сообщений о фактах.

В целях информации и выявления общих точек зрения мы возобновили до некоторой степени прежнюю работу «Союза возрождения» и стали собираться вновь, пригласив с.-д. «Единства». Ни я, ни Карачевский не были уполномочены кем-либо. Никаких организаций, а тем более военных, мы не создавали. Мы считали вредными всякого рода партизанские выступления, полагая, что время карбонарских заговоров прошло.

Я считаю необходимым усиленно подчеркнуть это.

Были попытки наметить программу возможного в будущем демократического союза, но из этой попытки ничего не вышло. (Те 4 пункта, на которых создавался «Союз возрождения», конечно, были недостаточны, тем более что при новой конъюнктуре отпадала Германия.)

Преимущественно мы занимались обсуждением той записки, которую предполагается подать Бернской делегации,

Через Н. Н. Щепкина мы вошли в сношение с так называемым «Национальным центром», с организацией которого были весьма мало знакомы. Никто из социалистов, конечно, в «Национальный центр» не входил. Мотивами для такого рода сношений были следующие.

Приехавший с юга Бородулин нарисовал нам крайне мрачную картину Добровольческой армии, особенно ее верхов, прозванных там «Звездной палатой». Ясно было из его доклада, что оттуда ждать здоровое государственное начало не приходится. Полученные нами из Одессы газеты давали подробные сообщения о деятельности товарищей на Юге. Попытки их найти путь согласия между «Союзом возрождения» и «Национальным центром», так называемым Государственным объединением и «Земским городским бюро» – вновь не увенчались успехом, наткнувшись на препоны в виде земельного вопроса и организации государственной власти. «Национальный центр» и Государственное объединение стояли на точке зрения необходимости военной диктатуры, с чем наши товарищи не могли согласиться. Обсудить те же вопросы и в Москве мы считали крайне целесообразным. На этой почве и возникли наши сношения с «Национальным центром».

О первом таком совещании, вероятно, и говорит С. А. Котляревский. Наиболее крайних взглядов держался Карачевский, – показывает Котляревский. Да, В. В. Волк-Карачевский высказался решительно против какой-нибудь диктатуры, вспоминая роль Кавеньяка и Мак-Магона во Франции. Мою позицию Котляревский характеризует как более правую. Я считал невозможным высказаться против диктатуры в данный момент, когда мы не знаем, что делается у Колчака. Мотивировал тем, что диктаторов не создают, а они появляются сами. Их не признают, а они заставляют себя признать. Нам придется считаться с фактом. И, если факт будет налицо, наша задача, чтобы та или иная диктатура считалась с общественным мнением. До нас доходили сведения, что в правительстве Колчака находятся социалисты и «кооператоры». При таких условиях осуждения колчаковского переворота необсуждение конкретных условий, по моему мнению, было бы неправильно – мы в то время не знали о тех реакционных течениях, которые возобладали у Колчака.

Я всегда полагал своим долгом считаться с фактом и, учитывая уже совершившееся, определять тактическую позицию. Так и в октябре 1919 года при всем моем крайне враждебном, конечно, отношении к большевистскому перевороту я выступил в меньшевистском «Вперед» с открытым письмом с призывом пойти на тот или иной компромисс. Для меня невозможны никакие соглашения лишь с тем, кто осуществляет террор, и красный, и белый – все равно.

Моя главная цель на указанном совещании была уведомить членов «Национального центра» не высказываться определенно за диктатуру, так как подобное осведомление нового Омского правительства о мнениях некоторых общественных кругов Москвы могло бы только поддерживать авторитет правого течения Омского правительства. Цель моя была достигнута, так как в неофициальной резолюции совещания вопрос о диктатуре был обойден – следовательно, «Национальному центру» пришлось пойти на уступки.

Затем мне казалось, что расходиться в Москве из-за вопросов об образовании государственной власти где-то еще очень далеко от Советской России означало делить шкуру не убитого еще медведя. Неизвестно было, не будет ли правительство Колчака политической авантюрой. Мне казалось более важным обсудить ту социальную платформу, на которой мы можем сойтись, ибо здесь труднее всего было сговориться социалисту с представителями иного, так называемого буржуазного миросозерцания. Между тем без такого соглашения не мыслилось национальное единство. Отход демократии от более правых групп означал бы непременную реакцию в будущем. На юге это произошло.

Мы знали, что у «Национального центра» есть некоторые проекты государственного устройства в будущем. Мне казалось в высшей степени целесообразным обсудить их, дабы на реальных вещах выяснить свои разногласия и попытаться, если возможно, найти будущую позицию. Как показало совещание на Юге, это именно и было самое трудное.

Таким образом, выяснилась возможность некоторого контакта, по крайней мере, временного с «Национальным центром», если не в сфере действия, то в сфере переговоров. Мне представлялось крайне важным, так как те или иные уступки более правых элементов обязывали их, конечно, только до некоторой степени, в будущем (это мы прекрасно понимали – все дело было бы в силе демократии). Такое моральное обязательство связывало более или менее авторитетную группу, которой в случае изменения политических условий предоставлялось играть значительную роль, по всей видимости.

В это время Колчак становился реальной силой. Шло его головокружительное наступление. Происходило как бы признание его «верховным правителем» Антантой и подчинение ему Деникина. Мы хотели по этому вопросу скорее договориться с людьми из «Национального центра». Кажется, было еще одно или два аналогичных совещаний – хорошо не помню. Но, в сущности, мы никаких проектов не обсуждали и даже не стали вырабатывать какой-либо общей декларации.

Представителем «Национального центра» было признано опасным устройство таких больших собраний и было предложено делегировать от каждой группы по два человека, причем было предложено пригласить представителей бывшего «Совета общественных деятелей», державшегося точки зрения государственного объединения на юге. Отсюда и появилась та «шестерка», которая действительно фигурирует в показаниях, как «Тактический центр» – наименование совершенно неправильное.

Предполагалось, что представители групп будут здесь передавать точки зрения своих групп для осведомления и для передачи на обсуждение групп. Никаких решений здесь принимаемо не могло быть, да и фактически не принималось. Все сводилось, в сущности, к информации, так как и в данном случае тезисов социальных, экономических почти не обсуждалось. Я, впрочем, редко бывал, так как с апреля, говоря языком римлян, стал уходить в частную жизнь по причинам:

1) Три раза сидел уже в тюрьме – и мне надо было уезжать из Советской России, если я хотел заниматься политикой, так как был слишком на виду у ЧК. Но уезжать я не хотел, так как слишком органически был связан здесь делами, которые я в течение длительных дней создавал («Голос минувшего», «Задруга», свой архив), не видя себе применения на Юге, где «Звездная палата» решительно брала верх (например, расстрелян мой товарищ С. И. Ладинский), и, наконец, заканчивал большую историческую работу по эпохе Александра I;

2) Совещания «шестерки» были малоцелесообразны, то есть социалистам. Потому я и участвовал в этих беседах, что благодаря старым личным связям со всеми входившими в «шестерку» во мне видели не только социалиста, но и просто известного им Мельгунова. Никакого совместного действия при взаимном недоверии быть не могло;

3) Наблюдалась, в общем, полная апатия – и, в сущности, я не мог представлять собой никакой группы, даже энесовской, тем более что при отсутствии информации совершенно нельзя было выработать линию поведения: неясна была прежде всего позиция Западной Европы, решающая, с моей точки зрения, в окончательном счете. Быстрое уничтожение Колчака показало, что на Востоке не создалось народного движения.

В «шестерке» бывали Щепкин и я. Отнюдь нельзя сказать, что Щепкин был уполномоченный «Союза возрождения». Утверждаю еще раз, что «Союза возрождения» в Москве, как организации, в сущности, не было. Щепкин входил в «Союз» при его организации в 1918 году – он был как бы связью. В то же время Щепкин входил в «Национальный центр» и, как видно было из газет, играл там первенствующую роль. Роль Щепкина в «Национальном центре» была для нас недостаточно известна. Когда до нас дошло сообщение одесских газет, что наши товарищи на Юге протестовали против того, что одни и те же люди входят в разные политические организации и что после этого все к.-д. ушли из «Союза возрождения», мы не считали нужным протестовать против этого, то есть против участия Щепкина, именно потому, что мы здесь не представляли из себя какой-либо правильно сконструированной организации. Иметь через Щепкина сношения с другими группами нам, наоборот, представлялось желательным, так как Щепкин для нас был более своим человеком; между тем Щепкин был человек действительно демократический, готовый на широкие социальные реформы, бывший решительный противник аграрной контрреволюции, и с ним было довольно легко сговориться и найти подчас общий язык.

От Щепкина мы узнали, что при «Национальном центре» существует военная организация, имеющая целью не участвовать в перевороте, но подготовить кадры на случай изменения политических условий. Узнали мы это весной 1919 года. Я заинтересовался этим вопросом в значительной степени после своего апрельского сидения в Особом отделе ВЧК, где вследствие доноса Ткаченко выяснилось многое, прежде мне лично неизвестное, так как я, да и мои товарищи весьма отрицательно относились к существованию каких-либо военных конспиративных организаций как по причинам общего характера, ранее указанным, так и потому, что нам хорошо известно было из всего, что происходило в 1918 году, как эти аморфные организации были пропитаны провокаторскими элементами, как некоторые из них в свое время были связаны с немцами, сами подчас того не зная, как к ним присоединяются крайние элементы, то мы просили Бородулина пойти со Щепкиным познакомиться с сущностью. В этом, полагаю, и выражалось участие Бородулина в «военной комиссии». Едва ли он был там один раз, так как вскоре уехал и никакой информации нам не давал.

Что же касается моего участия в «шестерке», где был сделан доклад о военной организации, то на таком совещании я действительно был и высказывал на нем в еще более решительной и резкой форме, что изложено выше по отношению к военным организациям.

 

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА В. Н. РОЗАНОВА

[78]

I. Политическая платформа меньшевиков правого крыла вырабатывалась в Петрограде в ноябре и декабре прошлого года. Она была напечатана в воронежском меньшевистском журнале, название которого не помню. Основные ее положения следующие.

Происходящие в Западной Европе события не есть социальная революция. В Германии эта революция, прежде всего, политическая (низвержение остатков феодализма – полуабсолютистской власти короля и господства юнкерства), сопровождаемая, конечно, социальной реформой, ввиду огромного значения немецкого пролетариата, даже широкой и имеющей глубоко пойти социальной реформой. Но это – не социалистический переворот.

В обстановке экономического истощения и военного разгрома Германии невозможно организовать социалистическое производство. Германия должна будет вести жестокую борьбу за свое экономическое существование и приспособляться в этой борьбе к условиям мира. В странах же победивших не только не приходится работать на социальную революцию, но, наоборот, нужно ожидать националистической реакции, которая захватит частью и рабочий класс. Во Франции, Англии и Америке, особенно в двух последних, буржуазия, благодаря чудовищному миру, будет иметь возможность сделать пролетариату своих стран значительные экономические уступки и тем успокоить его, а английский и американский пролетариат, согласно своим традициям, несомненно, пойдет этим путем наименьшего сопротивления и наиболее близких выгод. При таких условиях социальная революция невозможна в Германии и невозможна в России.

Социалистическая Россия экономически немыслима в мире капиталистических стран. Кроме того, психологически огромная масса русского населения абсолютно не подготовлена к социализму. Поэтому и господство Коммунистической партии в России так или иначе окажется невозможным; либо она будет ниспровергнута, либо изнутри выродится в господство мелкой буржуазии. Рабочему же классу предстоят величайшие разочарования и поражения, поскольку он держится иллюзиями немедленной социальной революции. В России зреет реакция, которой тем легче справиться со своей задачей, что благодаря отсутствию свободной прессы, собраний и союзов все другие силы, кроме коммунистов, распылены, сведены на нет. Задача социал-демократов – сохранить от революции то, что можно сохранить. Надо раскрыть глаза и признать, что Россия еще долго будет существовать как страна буржуазной частной собственности, особенно мелкобуржуазной крестьянской, что она не будет в состоянии обойтись без иностранного капитала, что экономическая связь с более культурными странами ей сейчас до зарезу необходима, а поскольку там капитализм, а не социализм, связь эта невозможна в иных формах, кроме форм капиталистической торговли, допущения к нам иностранного капитала, может быть, даже новых концессий. При таких условиях рабочий класс может рассчитывать в самом благоприятном случае на социалистическую реформу, но не на социалистическую революцию и классовое господство в стране, где он и раньше составлял меньшинство и где он теперь численно уменьшается. Поэтому необходимо образование новой партии, социалистической по своему идеалу, но в то же время твердо смотрящей и сознательно ограничивающейся в своих практических задачах социальной реформой, по возможности широкой. В аграрном вопросе надо признать, что ничего ныне, кроме мелкой частной собственности, крестьянством принято не будет и никакой другой реформы, кроме передачи всей земли крестьянству в частную собственность, провести не удастся никому – ни коммунистам, ни реакции, если бы последняя докатилась до попыток реставрации прежних аграрных отношений.

II. Очередные тактические задачи должны были бы состоять в том, чтобы, выступив с новой платформой, повести соответственную агитацию в самых широких размерах и создать силу, на которую могла бы новая платформа опираться. Но при отсутствии свобод такая тактическая задача невозможна. Поэтому внутри Советской России мы вынуждены ограничиваться пропагандой в партийных кружках, поддержанием связей с рабочими, сохранением хотя бы небольшой своей организации, включающей в себя только наиболее интеллигентных рабочих, и поддержанием связей с провинцией. Во внесоветской России меньшевики должны прежде всего закрепить возможность легального существования, создать свою прессу, организацию и входить в соглашения с другими партиями, в том числе и буржуазными, на предмет совместного отстаивания политической и гражданской свободы от покушения справа. Вопрос о поддержке или неподдержке того или иного правительства может решаться только на местах, но, во всяком случае, поддержки не может быть оказано, если власть не свяжет себя обязательством созвать Учредительное собрание на основе всеобщего избирательного права. Конкретные вопросы о поддержке или неподдержке правительств Колчака, крымского, деникинского, кубанского в меньшевистских группах Петрограда и Москвы никогда не обсуждались, ибо мы никогда не были достаточно информированы, это – во-первых, а во-вторых, московская и петроградская группы меньшевиков правого крыла никогда не присваивали себе смешной роли Центрального Комитета без местных организаций или без связи с ними.

III. Отношение к походу на Петроград Юденича и финнов, формально этот вопрос в петроградской группе никогда не обсуждался, так как мы о Юдениче имели весьма смутные представления, а о его намерениях и намерениях финнов – только сплетни. В это время (начиная с весны) группа собиралась крайне редко. Разумеется, каждый раз ставился вопрос о Юдениче в порядке «информации», к которому всегда относились, впрочем, иронически. В последнее время все мы были почти уверены в том, что Финляндия не выступит, а без нее Юденич, Родзянко и Балахович представляют собой только вредную авантюру или, может быть, стратегическую доверенность более крупных сил Колчака и Деникина. Занятие Петрограда Юденичем казалось нам маловероятным или возможным только временно. При таких условиях большинство из нас считало, что Петроград – просто погибший город, и всеми силами стремилось уехать из него. Однажды был даже поставлен вопрос об организованном отъезде из Петрограда. Другие, наоборот, находили, что, если Петроград будет занят Юденичем, нужно немедленно выступить со своим органом и попытаться образовать свою открытую организацию и бороться за ее легальное существование. Вопрос об отношении к правительству Юденича, естественно, и не возникал, пока не было такого правительства и не было даже программы предполагаемого правительства. (К распространяемым в Петрограде спискам с прокламацией Родзянко и Балаховича никто из нас, конечно, не относился как к серьезным явлениям программного свойства, а только как к агитационным изданиям, предпринятым по военным соображениям.)

IV. «Тактические задачи, вытекающие из отношений к Юденичу». Из последнего ясно, что в этой связи никаких тактических задач группа меньшевиков в Петрограде не ставила. Кроме разве того, что была выбрана комиссия из двух лиц – меня и еще одного товарища, которой было поручено искать средства и технические возможности (типографии) для издания собственного партийного журнала и общедемократической газеты. По этому поводу я имел разговор с отдельными людьми, но разговоры эти оставил ввиду их явной ненужности. Как я уже указал, поднимался вопрос о том, чтобы уехать из Петрограда всем, потому что осенью все равно все будут стараться уехать, и в таком случае, чтобы не перестать существовать совершенно, нужно сохранить связь – учредить где-нибудь бюро. Был поднят и вопрос о распущении группы. Оба вопроса должны были обсуждаться в воскресенье, 27 июля, а я был арестован в пятницу, 25 июля.

V. Вхождение в «Союз возрождения», а) История этого вхождения. Образование «Союза возрождения» относится ко времени, непосредственно примыкавшему к Брестскому миру. Весною прошлого года, приблизительно после пасхи, в связи с Брестским миром, в Москве происходил ряд междупартийных совещаний в различных группировках. Тогда выяснилось, что некоторая часть цензовой буржуазии склоняется к германской ориентации и к признанию Брестского мира. Соц. – рев., трудовики и меньшевики были резко против этой линии. Выяснилось, что большинство кадетов также против германской ориентации и тогдашнего поведения Милюкова. Тогда и было решено в Москве основать «Союз возрождения» со следующей платформой: 1) непризнание Брестского мира и восстановление России в границах 1914 года, за исключением Польши и Финляндии; 2) возрождение русской государственности путем созыва Учредительного собрания. На этом согласились с.-р., меньшевики-оборонцы, трудовики и часть кадетов. Названные группы и решили образовать «Союз возрождения» как организацию, временно объединяющую участников ее для достижения названной платформы, но без ограничения их автономного существования и полной свободы действий и пропаганды. В Петроград об этих совещаниях было сообщено со значительным опозданием (насколько помню, в июне месяце) и было предложено образовать в Петрограде местную группу «Союза возрождения». На междупартийное совещание, созванное с этой целью, от меньшевиков правого крыла были приглашены я и еще товарищ, но присутствовал только я. Мысль об устройстве такой междупартийной кооперации на указанной выше платформе была принята всеми присутствовавшими сочувственно. Я, участвовавший там не по избранию группы, заявил, что принимаю ее только «ad referendum». Такое же заявление сделали с.-р. Я доложил об этом собрании своей группе, мое поведение было одобрено, и мне же было поручено дальнейшее ведение этого дела со стороны меньшевиков. Но в Москву я мог по личным своим делам выехать только в начале осени. Тогда оказалось, что ядро «Союза возрождения» из Москвы уехало в Самару или на юг и фактически «Союза возрождения» не существовало.

Осень 1918 года и зиму 1918 года «Союз возрождения» существовал в двух различных видах: вне Советской России, например, в Киеве и Одессе он существовал как организация действующая (в Киеве выпускал прокламации, созывал митинги, то же, кажется, и в Одессе). Впрочем, о деятельности «Союза возрождения» за пределами Советской России я имею очень слабые информации: только один раз за всю зиму мы имели из Киева подробные освещения через одного из приезжих товарищей. Наша группа принципиально одобряла участие меньшевиков в «Союзе возрождения» в Киеве, Одессе и Симферополе, но не считала для себя возможным давать какие-либо директивы, ни судить их конкретные шаги. (Поэтому мы также должны были просить принять к сведению и молчаливому одобрению известие, что наши киевские товарищи вышли из этого «Союза» в момент падения Скоропадского, – как и почему, я до сих пор не знаю.)

В Советской же России, то есть в Москве и Петрограде, «Союз возрождения» существовал не как самостоятельная организация, а только как междупартийный контакт на предмет взаимного обмена информациями и выработки, если возможно, общего отношения к важнейшим вопросам текущей жизни. Никогда при «Союзе возрождения», по крайней мере в Петрограде, с тех пор, как я мог знать и наша группа одобрила вхождение в «Союз», при нем не было никакой военной организации, и даже, наоборот, когда в порядке информации стало известно, что имеется (прошлой осенью) военная организация с.-р., было решено никакой военной организации не иметь и никаких технических контактов такого типа не устраивать. (Насколько я знаю, с.-р. военная организация в Петрограде прекратила свое существование совершенно мирно и добровольно.)

Но «Союз возрождения» не мог воспретить входящим в его состав партиям иметь свои военные организации. Что касается нашей группы, то она не имела ни одного знакомого офицера или солдата и менее всего жалела об отсутствии таких знакомств.

Существующая как междупартийное совещание петроградская группа «Союза возрождения» осенью обсуждала вопрос об отношении к самарскому Учредительному собранию, временному правительству Авксентьева – Болдырева и правительству Колчака. Первые два вопроса исчерпались ходом событий; последний же до сих пор никак не дискассирован ввиду недостатка и постоянной изменчивости информации, а также и потому, что практического значения вопрос для нас не имел.

б) Одним из таких же текущих вопросов был вопрос об обращении к союзникам по поводу их приглашения на Принцевы острова. Это было даже единственным актом «Союза возрождения», доведенным до конца.

Обращение это было принято в Москве, причем в прениях, как предпосылка этой совместной ноты (компромиссного характера), было выяснено, что все, подписавшие ее, принимают два требования, которые должны быть представлены на Принцевы острова, именно: внутреннего строя через Учредительное собрание. (Я на этом собрании не был и возможно, что здесь не точен.) Как известно, обращение это совершенно разошлось с мнением заграничных выразителей «Нац. центра» и кадетов, и теперь остается только удивляться, как «Нац. центр» мог иметь два столь противоположных мнения единовременно. Это обстоятельство может указывать только на то, что в ненормальных условиях подполья и «Нац. центр» состоит из различных, вовсе не однородных частей.

в) Политическая платформа объединения с другими группами. О политической платформе «Союза возрождения» я сказал.

Политического объединения с другими группами еще нет. В нашей группе имелось еще только в виду обсудить платформы «Нац. центра» и «Союза освобождения», но мы их еще и не получили. Только имелось в виду подвергнуть совместному обсуждению с «Нац. центром» и «Союзом возрождения» некоторые вопросы, например вопрос коммунальный и продовольственный, на случай, если бы Петроград действительно подвергся оккупации, но никакого сношения с этими организациями еще не было. Совершенно неверно было напечатано недавно в «Петроградской правде», что в «Союз освобождения», издающий в Петрограде какие-то листки, входят меньшевики. В «Союз освобождения» не входят ни меньшевики, ни эсеры, ни трудовики и никакие вообще социалисты. Даже контакта с этой организацией не было.

г) Как следует согласовать, что входящие в состав «Союза возрождения» политические группы способствовали захвату Юденичем Петрограда с нахождением в этом «Союзе» меньшевиков?

Формально это можно согласовать тем, что входящие в состав «Союза возрождения» партии не лишались своей автономии и ничем себя не связывали, кроме обязательства бороться за неделимость России и Учредительное собрание. Фактически же мне о содействии Юденичу ничего не известно. Речь могла бы идти только о к.-д. Но я не думаю, что этот факт имел место. Насколько я имею представление о кадетской организации в Петрограде, она не может ставить себе серьезно такой тактической задачи. Если такие организации существовали или существуют, то это, вероятно, организации политически более правые или беспартийные или специальные военные организации, не имеющие к «Союзу возрождения» никакого отношения. Если такие организации существуют в Финляндии и ведут там соответствующую агитацию, то о существовании их нам ничего не было известно.

О конкретном случае, по поводу которого возникло настоящее дело, должен сказать, что только после своего ареста узнал о компании офицеров, беспартийных, по их словам, с которой как-то (не знаю, в какой степени и насколько случайно или не случайно) был связан Штейнингер. Узнал об этом я только тогда, когда при переводе из Петрограда в Москву очутился в одном купе с двумя другими арестованными, которых раньше никогда не видал я, о которых ничего не слыхал.

VI. Как следует согласовать подготовительную работу входящих в «Союз возрождения» групп с отношением меньшевиков к Юденичу?

Подготовительная работа может быть двоякого рода:

а) Одна подготовительная работа может считаться с оккупацией Петрограда просто, как с возможностью. Так, например, наша группа обсуждала вопрос о том, как в таком случае существовать: нелегально или легально и как выступить: с собственным органом или путем общедемократического органа стараться обеспечить свои интересы? Кооперативы могли обсуждать и, наверное, обсуждали вопрос о том, как им обеспечить свое существование и свои коммерческие функции, снабжение и продовольствие, какие предлагать требования оккупирующей силе по части городского самоуправления и т. д. Такая постановка вопросов и такая подготовительная работа вполне согласуются с отношением меньшевиков к Юденичу как к власти, с которой, может быть, просто придется иметь дело нам с не зависящим от нас фактом.

б) Другого рода – такая подготовительная работа, которая означает содействие великому предприятию. Такая работа могла бы вестись, очевидно, только группами, либо находящимися в прямых технических отношениях с Юденичем, либо, по крайней мере, договаривавшихся с ним относительно будущего режима, программы власти и ее тактике.

О такой подготовительной работе мне и моим партийным товарищам ничего положительно не было известно. Только теоретически и по сообщениям «Правды» (петроградской), мы полагаем и (?), конечно, будут существовать люди соответствующей линии политического спектра и пока вообще существует реальная возможность, что Юденич будет пытаться взять Петроград.

Если бы какая-либо из партий, входящих в состав «Союза возрождения», заявила, что она преследует такого рода организационные и тактические задачи, то, конечно, вопрос о «Союзе возрождения» надлежало бы пересмотреть. Но, повторяю, что в «Союзе возрождения» всеми предполагалось, что никакой связи у «Союза» с такого рода техническими организациями нет и быть не должно и не может.

При этом еще раз позволяю себе заметить, что не следует преувеличивать самой реальности «Союза возрождения». Оь внутри Советской России не есть самостоятельная организация, а только форма контакта совершенно самостоятельных групп, существующих на предмет взаимной политической инфомации и общих выступлений в защиту неделимости России и народного суверенитета через Учредительное собрание. Поскольку отдельные партии, входящие в «Союз возрождения», распыляются или изменяются, и существование «Союза возрождения» может прекратиться. Достаточно, например, чтобы какая-либо партия пересмотрела свои отношения к Учредительному собранию, отказалась от этого обязательства, – «Союз возрождения» тем самым распадется, если только не все партии одновременно и в одинаковом смысле пересмотрят этот вопрос, что, очевидно, маловероятно.

Розанов

 

ВОСПОМИНАНИЯ В. И. ИГНАТЬЕВА*

[83]

[84]

 

В конце марта 1918 года ко мне однажды явился молодой человек, представивший мне рекомендации, оказавшийся Л. А. Каннегисером, и заявил, что он обращается ко мне персонально, а не как к члену ЦК и председателю ПК партии труд-н-сов от имени группы беспартийного, демократически настроенного офицерства с просьбой организовать для них и военный и политический штаб. Группа офицерства, довольно многочисленная, поставила своей задачей бороться с большевиками; имея в каждом районе города свои комендатуры, занята установлением дальнейшей связи с воинскими частями, накапливанием сил. Прежде всего я пригласил на совещание комендантов районов и наиболее видных членов организации, чтобы познакомиться с их политической физиономией и изложить свой взгляд на настоящее и будущее положение вещей. Основным лозунгом был созыв нового Учредительного собрания на основе четыреххвостки. Мою политическую платформу они приняли без оговорок. Тогда я решил сначала организовать для них военный штаб, а политическое руководство временно оставить за собой.

Военные круги я знал плохо. Кому из специалистов поручить составление военного штаба, чтобы не попасть впросак с черносотенным генералом, – вот вопрос, волновавший меня. Для авторитетных указаний я обратился к своему товарищу по ЦК трудовых энесов В. Б. Станкевичу, бывшему верховному комиссару при Ставке, который, конечно, должен был знать генералитет и офицерство и именно с политической точки зрения. В. Б. Станкевич незадолго до этого по собственному желанию вышел из состава ЦК партии в связи со своим поступком, красочно красивым, к сожалению, неоцененным в свое время Советской властью: при наступлении германцев В. Б. Станкевич, вопреки стоявшему тогда твердому партийному курсу – полной непримиримости по отношению к власти, исключающей всякую возможность совместной работы с нею, явился к главкому Крыленко и передал себя в его распоряжение для работы по обороне против наступающего врага. В период моего обращения к нему с просьбой указать идейных генералов сам он был занят литературной работой – «С Россией или Германией»; лично войти в штаб отказался, но указал мне на двух генералов – Болдырева и Суворова, как подходящих для этой цели.

Генерал М. Суворов согласился участвовать в организации, приняв ее политические предпосылки. Генерал Болдырев заявил, что он переезжает в Москву, где с ним ведутся переговоры о работах совместно с демократическими организациями, что он вполне сочувствует организации, будет поддерживать с ней связь и переговорит с генералом Суворовым. В качестве руководителя военной части изъявили желание работать генерал А. И. Верховский и генерал М. Н. Суворов.

К этому времени относится образование в Москве «Союза возрождения России». Очевидно, ведение «борьбы» с большевиками «Комитетом спасения родины и революции» и межфракционным совещанием Учредительного собрания не удовлетворило наиболее активные партийные элементы, и они решили вести дальнейшую кампанию в условиях, при которых слова бы и призывы не расходились с делом, не связывая себя с официальным партийным представительством, но в то же время осведомляя свои центры о ходе работы. Я уже указывал, что нами, то есть и трудовыми энесами, и меньшевиками, и эсерами, была тогда допускаема помощь союзников и силою и материальными средствами. Кроме того, мы считали необходимым в целях единства фронта против Советской власти идти совместно с буржуазной группировкой – кадетами, поскольку они примут наши политические лозунги и основной из них – вся власть новому Учредительному собранию, избранному по четыреххвостке.

Временную власть «Союз возрождения» проектировал строить по принципу коллегиальности и вручить верховные права директории из нескольких лиц; иностранная же помощь мыслилась как временная, без всякого вмешательства в наши внутренние дела. Более подробно и об организации «Союза возрождения», и о том, во что вылились наши идеологические предпосылки и какую роль здесь сыграли отдельные группировки блока, будет сказано дальше. Сейчас же мне только нужно упомянуть о том, что «Союз возрождения» сорганизовался в Москве по персональному принципу из кадет, трудовых энесов, эсеров, меньшевиков и что его основными посылками были: коалиция социалистов с буржуазией до переворота и после, при организации временной власти, признание интервенции, созыв нового Учредительного собрания.

Ознакомившись с этими основными посылками организующегося в Москве «Союза возрождения», я решил руководимую мною беспартийную военную организацию влить в «Союз» и действовать под его знаменем. И генерал Суворов, и А. И. Верховский, и все мои наиболее видные члены организации с этим согласились, и организация стала действовать под флагом «Союза возрождения», о чем был уведомлен генерал Болдырев, руководитель центральной военной организации «Союза» в Москве.

В самом непродолжительном времени двое из комендантов районов заявили мне, что они сталкиваются на местах с сетью другой военной организации, которая, по их сведениям, является военной организацией партии эсеров, что они говорили с некоторыми ее представителями и последние изъявили желание работать на более широкой базе «Союза возрождения». По опыту прежних месяцев я не особенно-то верил в способность эсеров организовать какой бы то ни было вооруженный переворот против власти и поэтому остался весьма недоволен тем, что эсеры вновь призывают массы к активной борьбе, так как в нужный момент у партии не хватит воли привести слова в действие. Кроме того, партийная военная работа эсеров вне коалиции, вне «Союза возрождения» могла создать, да и создавала, уже совершенно ненужную и вредную конкуренцию в работе. Поэтому я согласился повидаться с представителями эсеровской военной организации и предложил официальным ее представителям прийти ко мне для переговоров о совместной работе. Вскоре ко мне явились эти представители – полковник Постников (ныне умерший) и упоминаемый в брошюре Семенова броневик Шкловский. Во время обмена мнений выяснилось, что и Постников, и Шкловский, а по их словам, и громадное большинство членов военной организации эсеров желают работать и бороться за возрождение России под более широким флагом, а не под партийным знаменем, приветствуют образование военной организации «Союза возрождения» и готовы немедленно идти на совместную с ней работу. Я спросил делегатов, являются ли они представителями военной организации эсеров и могут ли принять тут же окончательное решение от имени организации, и получил на это положительный ответ. Тогда, чтобы не терять времени, я предложил Постникову и Шкловскому немедленно же фактически слить наши организации, объединив их по районам и подчинив единому военному штабу, в который пока входили я, генерал Суворов и А. И. Верховский и куда от организации эсеров должен был войти полковник Постников. Организация эсеров оставалась самостоятельной в сфере внутреннего распорядка, расходования средств, но руководство должно быть единое, как в центре, так и в районах. Постников и Шкловский согласились, и мы тут же вновь произвели разбивку районов, назначили в них комендантов, причем в одних районах, как, например, Выборгский, Литейный, Василеостровский, были оставлены коменданты «Союза возрождения», и местные ячейки военной организации эсеров подчинялись им; в других, например Петроградский, Невский, остались коменданты из организации эсеров, и наши были им подчинены. Центральный штаб сформировался из меня, полковника Постникова, генерала Суворова, А. И. Верховского, а через несколько дней в него вошел и член ЦК партии эсеров А. Р. Гоц как второй представитель военной организации эсеров. Как я понял, Гоц не особенно доверял принятой линии поведения; с другой стороны, хотел усилить влияние эсеров в штабе.

На первом же совещании мы выяснили наши общие силы они состояли из броневого дивизиона, который содержался на наш счет, отдельных ячеек в частях, рабочих ячеек, охранного караула при литейно-пушечном заводе, организованного офицерства. Денег было мало, рассчитывали на помощь из союзнических источников, переговоры с которыми вел и «Союз возрождения» в Москве, и должен был повести Петроградский военный штаб.

Дня через четыре после совещания с Постниковым и Шкловским, как я уже упоминал, ко мне зашел А. Р. Гоц, который подробно ознакомился с положением вещей и заявил, что он также входит в военный штаб «Союза возрождения», а еще дня через три состоялось первое заседание военного штаба, на котором присутствовали генерал Суворов, А. И. Верховский, полковник Постников, А. Р. Гоц и я. Здесь мы обменялись взглядами на поставленную задачу борьбы с большевиками, на конструкцию будущей власти, на военное командование, на методы работы, район ее, на необходимые для этого средства. Прежде всего констатировали, что все мы являемся сторонниками соглашения, положенного в основу коалиции («Союза возрождения»). Район нашей деятельности был определен в границах Петроградской, Новгородской, Олонецкой, Вологодской и Архангельской губерний. В качестве будущего главнокомандующего говорили о кандидатуре генерала Лечицкого, выдвинутого Суворовым, но окончательного решения не приняли, поручив Суворову снестись с ним. Денежные средства решили брать от центральной военной организации «Союза возрождения» из Москвы и, кроме того, непосредственно от союзников, поручив генералу Суворову войти в переговоры с ними. Методы работы должны были свестить к накапливанию сил по всей области, к разложению воинских, красногвардейских частей, к добыванию оружия из частей и учреждений. Обязательным условием признавалась помощь союзников вооруженной силой, через высадку десантов, так как расшатанность дисциплины, по мнению военных, не обеспечивала возможности создания надежного военного кадра без иностранной помощи. Генерала Суворова выбрали казначеем, а мне было поручено быть посредником между военным штабом и всеми, с которыми пришлось бы иметь дело, политическими группами и партиями.

Весьма быстро генерал Суворов раздобыл первую сумму, очень небольшую, от генерала Герца из английского источника, которая была разделена между обеими составными частями военной организации «Союза возрождения» – коренной ее частью и военной организацией эсеров, через полковника Постникова.

Затем генерал Суворов вошел в переговоры с представителями французской миссии о денежных средствах. Ему там было сказано, что значительная сумма, в количестве нескольких сотен тысяч, будет на днях передана «Союзу возрождения» в Москве через генерала Болдырева. Действительно, вскоре от него поступило известие о том, что деньги получены и будут нам переданы; затем дополнительное извещение от Моисеенко, что 200 или 100 тысяч рублей (точно не помню) через эсеров посланы из Москвы мне и генералу Суворову. Из них тысяч 30 рублей я получил через незнакомого мне эсера с паролем из Москвы, а дальнейшая сумма не приходила. Деньги были нужны, организация ширилась.

Генерал Суворов пригласил двух генералов, которым дал задание разработать план по части снабжения и путей сообщения будущей армии; я с А. И. Верховским выезжал в некоторые районы для наблюдения за ходом работы. А. Р. Гоц выразил мне неудовольствие по поводу того, что из 30 тысяч слишком мало уделено эсерам, всего 10 тысяч, за которыми ко мне была прислана Коноплева. Я его попросил представить смету, по которой будут покрываться расходы военной организации эсеров. Смета эта была представлена (кажется, через Семенова).

Однако затерявшиеся где-то деньги все не поступали ни ко мне, ни к генералу Суворову. Так как лицо, передавшее мне 30 тысяч от Моисеенко, заявило, что остальная сумма передана через эсеров, то я обратился к А. Р. Гоцу, собиравшемуся поехать в Москву с просьбой выяснить, куда эти деньги делись, и направить их по адресу, на что Гоц и согласился. По поводу этих денег (так как я непрестанно напоминал о них через Постникова и Гоца) ко мне зашел член ЦК эсеров Иванов, который заявил, что деньги, действительно, посланы из Москвы, но почему-то в Петрограде не получены, но по назначению дойдут. Должен, к сожалению, констатировать, что так они к адресатам и не попали.

На эти получки содержались все наши военные районы. Других средств из отечественных источников у нас не было. Слышал только, что у Н. В. Чайковского были еще какие-то источники в Москве, но думаю, что до нас они не дошли, так как нам суммы из Москвы шли через военный штаб – Болдырева и Моисеенко, которые имели средства от союзников (главным образом).

Что касается методов борьбы с большевиками, то они сводились к подготовке вооруженного выступления против Советской власти собственными силами, если окажется возможным, или при посредстве союзнического десанта. Поэтому военный штаб интересовало, с одной стороны, все, что могло служить к накоплению боевых и материальных средств внутри северного плацдарма, и, с другой стороны, все, что могло обеспечить реальную помощь союзников.

Для достижения первой из указанных целей мы прежде всего стремились пополнить свои ряды воинскими частями, для чего в последние, а также в военные учреждения вливали своих соратников (один из таковых, например, впоследствии расстрелянный, капитан Гуровский, занял довольно видное положение в ведомстве Дзевалтовского, так что я в Москву ездил по литерам, даваемы? им).

Затем мы интересовались теми районами Петрограда, которые могли дать нам демократическую боевую силу, – Нарвским, Выборгским и особенно Невско-Заставным, где район Обуховского завода был нам близок по своему настроению. Сюда я неоднократно выезжал, был такжесовместно с А. И. Верховским и Семеновым, причем последний своим ЦК даже не был осведомлен о том, что над партией эсеров стоял военный штаб «Союза возрождения». Говорил я также с Семеновым о военной работе и о денежных средствах и должен по совести сказать, что автор нашумевших разоблачений об эсерах производил на меня впечатление на редкость искреннего, чистого, несколько фанатичного работника. Подобной фигурой являлся и один из моих сотрудников по военной организации, ведавший связью, – Л. А. Каннегисер, будущий убийца Урицкого, только с большей выдержкой и твердостью характера, чем Семенов, но такой же энтузиаст.

В июне месяце прибыла в Петроград и стала у Обуховского завода морская минная дивизия, настроенная не в пользу Советской власти. Мы немедленно завязали с ней связь и ввиду исключительной важности района назначили сюда комендантом упоминаемого в брошюре Семенова штабс-капитана Ганджумова, энергичного работника. Вскоре представилась возможность испробовать наше влияние на обуховских рабочих и матросов минной дивизии: на завод должны были прибыть представители Петроградского губисполкома для агитации по созданию продотрядов; рабочие предупредили меня и провели как рабочего на общее собрание на завод, где были также и матросы минной дивизии. Своей речью я сорвал посылку продотряда, а матросы насильно удалили с собрания представителя губисполкома.

В это время шла усиленная эвакуация из Петрограда снарядов, пушек и другого военного имущества в огромном количестве по Мариинской системе. Имея в виду переговоры с союзниками в Москве и согласие последних на высадку в Архангельске, а также шедший набор офицерства на Мурмане английским генералом Пулем, мы проектировали еще до десанта захватить в свои руки военные грузы, шедшие по системе, создать здесь свою операционную базу. Агенты наши тут были, и сведения о передвижении грузов к нам регулярно поступали. Одновременно мы старались раскинуть сеть своих агентов и ячеек по линии Северной ж. д., что нам и удалось, с целью воспрепятствовать продвижению войск большевиков из Петрограда, если бы район Мариинской системы нами был бы захвачен раньше Петрограда. К тому же времени относится движение крестьян в Новгородской губернии (кажется, около с. Медведь), откуда нами был вызван полковник Г., который был снабжен деньгами, и ему было дано поручение продолжать организацию крестьянских отрядов для борьбы с продотрядами.

В отношении Петрограда мы ждали окончания организационной работы в морском дивизионе, опираясь на который, а также на броневой дивизион и наши районные дружины мы считали возможным устроить переворот.

Вот в общих чертах схема выполнявшейся тогда нами работы. В военном штабе велась информация, ставился вопрос о времени выступления, причем А. Р. Гоц всегда рекомендовал более осторожный удар, удар наверняка при учете всех сил, а генерал Суворов особенно опасался выступления без помощи союзников.

При дальнейшем обсуждении вопроса о будущем главнокомандующем окончательно остановились на генерале Лечицком (для северного района), хотя Гоц и высказывался за большую пригодность для этого поста генерала Суворова. С Лечицким так никто из нас и не виделся, жил он где-то под Лугой, и к нему я с Суворовым так и не удосужились съездить.

Вскоре штаб наш понес потерю – был арестован А. И. Верховский, принимавший, таким образом, в работе штаба участие лишь в первый период его оформления и выявления к жизни.

Иногда на заседания штаба я приглашал комендантов районов, чтобы они имели представление о наших делах.

 

І

Наряду с работой по организации и накоплению сил внутри военной организации «Союза возрождения» в Петрограде шла работа по завязыванию связей с союзническими кругами и по выявлению конкурирующих организаций, с одними из которых мы поддерживали контакт, а в отношении других стремились к их распылению и уничтожению; в то же время шла выработка дальнейшей линии политического поведения, для чего у нас в Петрограде образовался политический центр «Союза возрождения».

Генерал Суворов неоднократно встречался с представителем Французской миссии, но основные переговоры с ними вела центральная организация «Союза возрождения» в Москве.

Я не присутствовал в Москве в момент образования там Центральной организации «Союза возрождения» и поэтому не знаю, кто в нее входил, но знаю, что были и трудовые энесы, и эсеры, и кадеты, причем последние одновременно входили и в так называемый «Правый центр», состоявший из кадетов и группы общественных деятелей во главе с Родзянко; кадеты служили связью между «Союзом возрождения» и «Правым центром». Если «Союз возрождения» только еще оформлялся, то «Правый центр» являлся организацией, уже законченной и свою военную работу ведшей через генералов Алексеева и Корнилова, где Алексеев был председателем совета, а Корнилов главнокомандующим.

И «Правый центр», и «Союз возрождения», и организация Савинкова одновременно вели переговоры с союзными миссиями (главным образом, французской и английской) о денежных субсидиях для борьбы с Советской властью.

Союзники всех их принимали, всем обещали и всем открывали кредит. При этом не обходилось и без некоторых попыток дискредитировать своих конкурентов в глазах союзников. Мне передавали, что «Союз возрождения» решительно возражал против поддержки союзниками сепаратной организационной работы Савинкова, доказывал, что только «Союз» является истинным представителем настроений народа; в отношении «Правого центра» выдвигались обвинения в реакционности его. Н. В. Чайковский и Н. Д. Авксентьев вели эти переговоры с миссиями, вел их также и генерал Болдырев. Союзники (Нуланс) обещали помощь, высадку в Архангельске, занятие Вологды для создания плацдарма, в сфере которого могло бы производиться формирование русских противоболыиевистских сил, давали деньги. В то же время и Савинков получил от Нуланса категорическое заверение о поддержке его союзниками с севера; на основании этих заверений, несомненно, и произошло преждевременное выступление Ярославля, ответственность за жертвы которого в большей своей части падает на тароватого на посулы Нуланса, а затем уже на Савинкова. «Правый центр» ввиду слишком неопределенной, многообещающей и мало осуществляющей политики союзных миссий стал разочаровываться в них, и в его среде наступил раскол на почве отношения к союзникам, выявилась германофильская группа во главе с Кривошеиным и Леонтьевым. Течение это совпало с пребыванием Мирбаха в Москве и Эйхгорна – на Украине и не лишено было практической целесообразности, – даже антантофил Милюков тогда предпочел в борьбе против Советской власти опереться на германские официальные круги.

Вместе с тем «Союз возрождения» вступил в переговоры с Савинковым, стремясь подчинить его сфере своего влияния, но из этого ничего не вышло. Таким образом, в то время в центре, в Москве, шла усиленная обработка союзных миссий со стороны этих трех организаций для получения реальной помощи в борьбе против большевиков.

Я до сих пор достаточно определенно не усваиваю, от имени кого действовали эти отдельные представители дипломатического корпуса, давали обещания поддержки, выдавая субсидии. Так, например, Нуланс давал категорическое заверение о союзническом десанте в Архангельске, о продвижении на Вологду, так что можно было думать, что он действует в контакте с представителями других союзных стран и в согласии со своим правительством. Назначалось даже время высадки. Каково же было изумление Н. В. Чайковского, приехавшего в Архангельск для предварительных переговоров с союзниками, когда командующий английской эскадрой на предложение Н. В. приступить к конкретному выполнению задания – произвести высадку, заявил, что ему ничего о переговорах не известно и он снесется со своим правительством на предмет получения инструкций. Получается картина разнобоя в деятельности союзников за этот период, вызванного, очевидно, колебаниями и неуверенностью в способности социалистических группировок совершить переворот: все симпатии, как мы потом увидим, союзников лежали на стороне кадет и правых группировок, а общая политическая конъюнктура заставляла идти их на подмогу социалистам, которым они не верили.

Союзники разменивались на мелочи, обещая, давая мелочь, оттягивая окончательное решение.

В это время я и петроградская группа «Союза возрождения» и понятия не имели о подготовке эсерами движения в Самаре под флагом Комитета членов Учредительного собрания старого состава. Наметившаяся комбинация в Самаре противоречила принципам «Союза возрождения», опиралась на власть старого Учредительного собрания и строила будущую власть на партийной диктатуре партии эсеров, так как с устранением из Учредительного собрания большевиков – одной третьей части всего его состава, конечно, отпадал принцип народоправства в предполагаемом строительстве власти, третья часть голосов избирателей аннулировалась. «Союз возрождения» же стоял на точке зрения временной коллективной диктатуры (директории) из представителей всех группировок, кроме большевиков. Я не могу утверждать, вел ли ЦК партии эсеров также переговоры с союзниками по поводу помощи при образовании самарского выступления Комуча, но так как там было «действо» чисто партийное эсеровское и с чехами вел разговоры Комуч, а чехи без согласия Антанты едва ли бы выступили, то следует, без боязни впасть в ошибку, предполагать, что и тут не обошлось, вернее не могло обойтись, без переговоров с дипломатическими миссиями.

Следовательно, в самом процессе организации борьбы под флагом «Союза возрождения» уже крылись внутренние противоречия, которые, помимо неправильных идеологических предпосылок, привели к краху всего предприятия: союзники одновременно давали заверения справа налево – и Алексееву, и Корнилову, и «Правому центру», и «Союзу возрождения», и Савинкову и эсерам, поддерживая своими обещаниями и денежными субсидиями эти группировки и тем поощряя их разрозненные, изолированные попытки строить организацию переворота и будущей власти, разъединяя, раздробляя те силы, которые могли бы быть брошены на борьбу с большевиками. Это первое противоречие. Второе заключалось в том, что наиболее видная, ответственная и руководящая группировка – партия эсеров одновременно также работала на два фланга – и направо, и налево, принимая участие в «Союзе возрождения» и готовясь к борьбе под его лозунгами и в то же время организуя свое партийное выступление в Самаре, обеспечивающее диктатуру партии, диктатуру части Учредительного собрания под маской народоправства; я думаю, что именно здесь был заложен фундамент того, что именуется политическим двурушничеством и что характеризует всю дальнейшую работу партии эсеров в процессе русской революции.

Я, повторяю, как и все работники «Союза возрождения», искренне думал, что с организацией «Союза возрождения» устранены все недостатки работы «Комитета спасения родины и революции», что объединились, наконец, активные элементы, способные не только к словам, но и к делам, что отпала дирижерская палочка центральных комитетов, что все мы идем к единой цели под признанным нами общим знаменем. Мы не подозревали, что в наших рядах есть двуликие политические Янусы, готовые нас предать и отмежеваться от нас. Если при работе в «Комитете спасения» сказались недостаток воли, стремление и воевать и не воевать, и тем объективно предавалась шедшая за выброшенными лозунгами масса, то в «Союзе возрождения» сказалась воля и кадетов, и эсеров к подготовке сепаратных тайных комплотов, и тем уже и субъективно, и объективно предавались все искренно работающие в «Союзе возрождения» и верящие в политическую честность своих соратников.

Я в Москву приехал в первых числах июня 1918 года, где был приглашен на заседание центральной группы «Союза возрождения». В числе присутствующих были Н. Д. Авксентьев, Аргунов, Н. Н. Щепкин, кажется, Астров, генерал Болдырев, Моисеенко, Л. М. Брамсон. Я сделал информацию о работе в Петрограде, а затем был поставлен вопрос о конструкции будущей временной власти. Н. Н. Щепкин от имени кадет и «Правого центра» настаивал на единоличной диктатуре, причем в качестве кандидата выдвигал генерала Алексеева. Остальные высказывались за коллегиальное устройство верховной власти в виде директории, перед которой отвечает министерство. В качестве компромиссного решения была предложена Щепкиным директория, но председателем ее обязательно – военный генерал, Верховный главнокомандующий. Возражал особенно решительно против этой комбинации Н. Д. Авксентьев; генерал Болдырев склонен был принять эту формулу.

На следующем заседании вопрос был, насколько мне помнится, разрешен в смысле предложения левой части «Союза возрождения», и затем приступили к персональному намечанию кандидатов; кандидатуры Милюкова и генерала Алексеева не прошли, и в состав будущей директории были намечены Н. Д. Авксентьев, Н. В. Чайковский, Аргунов, Кишкин, Астров и генерал Болдырев. Причем хотя состав директории и был определен в числе пяти человек, но было намечено шесть человек, так как ввиду трудности перехода через фронт (Сибирский) не рассчитывали, что всем кандидатам удастся туда пробраться. Сибирь же была намечена как база, в которой должна строиться новая власть. Намеченным членам директории было дано задание проехать туда.

На дальнейших совещаниях ввиду отъезда в Петроград я не присутствовал. В это время, по-видимому, союзники уже обещали в принципе признать директорию за всероссийскую власть.

Некоторое время спустя политический центр «Союза возрождения» образовался и в Петрограде; в совещаниях его участвовали Л. М. Брамсон, я (энесы), А. Р. Гоц (с.-р.), В. Д. Пепеляев (кадет, будущий глава правительства при Колчаке), Потресов, Розанов (с.-д. меньшевики). Этот политический центр активности не проявлял, не чувствовал единства мысли, дела. Собирались, Делились информацией на тему о промахах и ужасах большевиков, о помощи союзников, о настроении рабочих и солдат. Дальше этого почти не шли.

Как раз в это время приехал представитель вологодского отдела «Союза возрождения» с просьбой к нам дать министров для будущего архангельского правительства; разрешением этого вопроса и занялся петроградский политический центр «Союза возрождения», но об этом будет сказано ниже.

 

II

При ведении военной работы в Петрограде, как я уже упоминал, приходилось сталкиваться, вернее, нащупывать различные подпольные организации, ведущие также подготовку переворота. К сожалению, прошедшие четыре года не дают возможности отчетливо припомнить все группировки, с которыми так или иначе пришлось встречаться.

Первая организация, с которой я получил связь (через генерала Суворова), была организацией генерала Геруа, занимавшегося переброской офицерства на Мурман – через Петрозаводск и через Финляндию. Офицеры перебрасывались в распоряжение английского генерала Пуля за счет английского правительства. С генералом Геруа я вел беседу, причем последний уклонялся от ответа на вопросы, касающиеся будущего политического устройства, ради которого он ведет работу, и ставил беседу исключительно в плоскость практическую, деловую: англичане, мол, заинтересованы в переброске возможно большего количества офицеров на север, в Мурман и Архангельск, а поэтому готовы оказать содействие и военному штабу «Союза возрождения», о котором слышали здесь от генерала Суворова, и выдать денежные средства на ведение его работы. Не входя в организационную связь, мы взяли от Геруа небольшую сумму денег (количества не помню – тысяч пятнадцать).

Недели через три один из наших районных комендатов привел ко мне доктора Ковалевского, впоследствии расстрелянного. Оказалось, что он руководит организацией, направляющей офицеров тому же английскому генералу Пулю через Вологду, и имеет своего представителя в Архангельске, работающего под фамилией Томсона, находящегося там в тесном контакте с английской миссией.

Из беседы с Ковалевским я вынес впечатление о том, что организация эта правого устремления и стоит за диктатуру генерала (по-видимому, Алексеева), а пока что является агентом генерала Пуля и набирает главным образом гвардейское офицерство непосредственно в распоряжение генерала Пуля. Поэтому от совместных действий с ней я отказался, но мы решили регулярно информировать друг друга о положении дел, не предпринимать выступлений без предварительного осведомления другой стороны. Были также объединены некоторые конспиративные квартиры под Вологдой.

Я не знаю, являлись ли организации Геруа и Ковалевского вполне самостоятельными или составляли звенья одной цепи.

За обеими этими организациями стояли группировки «Правого центра».

В дальнейшем мы еще встретимся с их агентами в Вологде и Архангельске.

Линия поведения по отношению к ним военным штабом «Союза возрождения» была одобрена. Вскоре же ко мне стали поступать предложения войти в переговоры с организацией, возглавляемой эсером, бывшим верховным комиссаром при Ставке М. М. Филоненко. Много о нем мне говорил его родственник Л. А. Каннегисер и, характеризуя Филоненко как человека исключительной воли и энергии, просил меня согласиться на свидание с ним. Для меня не было сомнения в том, что Л. А. Каннегисер по родственным ли чувствам или по личным отношениям был под влиянием Филоненко, и поэтому, прежде чем решиться на свидание с ним, я хотел от кого-либо другого получить характеристику его организации. Кроме того, личность Филоненко после его двуличного поведения в корниловском заговоре вызывала у меня сомнение (первоначально Филоненко вошел в кабинет Корнилова как министр внутренних дел, а через три дня в Петрограде уже вооружал петроградских рабочих против Корнилова от имени Петроградского Совета – к этому времени крах авантюры Корнилова был уже ясен).

Мне пришлось встретиться с одним из влиятельнейших руководителей Преображенского полка, который в это время был в определенной оппозиции к власти. От него я узнал, что и он, и командный состав полка, и часть солдат состояли в организации Филоненко, подготовляющей выступление против Советской власти; содержится на суммы, данные Филоненко буржуазными финансовыми кругами; тут фигурировала фамилия Карташева. Будущее временное правительство им мыслилось под председательством Филоненко, который должен был соединить в своих руках и портфель военного министра. Последнее условие – роль Филоненко в будущей власти – ставилось как обязательное.

Такая постановка вопроса сводила, по моему мнению, всю работу организации Филоненко к достижению его честолюбивых замыслов, а не общественного блага, поэтому от знакомства с военными спецами, членами его организации, как и от встречи с ним самим, я уклонился. Знакомство наше произошло уже в Архангельске после переворота.

Встречался я еще с представителями двух каких-то военных организаций; одна из них вела работу в районе станций Торошино и Луги, но физиономии не только организаций, но и ее представителей показались мне настолько подозрительными, что я отказался от политических бесед с ними. Здесь было что-то похожее на германский шпионаж. Другая организация, по-видимому, находилась под руководством кадета В. Н. Пепеляева, так как он весьма интересовался впоследствии, чем кончилась моя беседа с ними. Кончилась она ничем, так как мы хотели еще раз встретиться, но не успели вследствие ареста ее представителя полковника П.

Наконец, мне пришлось столкнуться еще с организацией некоего Иванова, бывшего присяжного поверенного, кажется, владельца банкирской конторы. Однажды комендант Невско-Заставного района Ганджумов сообщил мне, что среди матросов минного дивизиона ведется работа какой-то организацией под руководством некоего Иванова. Я не обратил на это серьезного внимания, так как ни одна из известных мне политических группировок работы там не вела и поэтому я считал сведения об «организации» Иванова сплетнями. Однако через несколько дней Ганджумов вновь заявил мне об этой организации и сообщил, что, по его информации, организация эта дала пробный приказ по минной дивизии выставить два миноносца к Литейному мосту (стояла она у Обуховского завода). На другой день я, действительно, увидел два миноносца у Литейного моста. Меня это встревожило; я опасался какого-нибудь преждевременного провокационного выступления и поэтому принял предложение Ганджумова повидаться с Ивановым. На другой день я и А. И. Верховский от имени военного штаба «Союза возрождения» встретились на квартире Ганджумова с Ивановым, причем последний не знал, с кем он персонально имел дело. Иванов заявил, что их организация поддерживается рядом демократических земских, городских организаций.

Из дальнейших расспросов удалось совершенно определенно установить, что ни одна из перечисленных Ивановым организаций за ними не стоит, что существует она на германские деньги, что главковерх их – генерал Юденич, с которым, однако, нам в свидании Иванов отказал под предлогом его отсутствия в Петрограде, чем дал нам повод сомневаться в правдивости своих слов и думать, что он спекулирует именем генерала Юденича. Выяснившаяся физиономия организации, личное неприятное впечатление, произведенное на нас Ивановым, заставили нас решительно отказаться от всяких сношений с его организацией и поручить Ганджумову разъяснить через нашу связь матросам о сущности г. Иванова.

Сравнительно скоро после этого минная дивизия была разоружена.

Впоследствии в Архангельске я столкнулся с одним из руководителей этой дивизии, с которым случайно не успел встретиться в Петрограде, – лейтенантом Л., по духу скорее большевиком, чем правым социалистом, от которого узнал, что в то время в Петрограде матросы и он были введены в заблуждение рассказами Иванова о демократическом антантофильском характере его организации.

Как видит читатель, в описываемое время Петроград кишел всякими организациями, поставившими своей задачей борьбу с большевиками, организациями, в своем большинстве питающимися из одного и того же союзнического кармана и, несмотря на общность непосредственной цели – сломить большевиков, ненавидящих друг друга, не верящих друг другу, готовых при первом устремлении к дальнейшему строительству России, которую каждая организация понимала по-своему, перегрызть друг другу горло, что потом и случилось.

 

III

В июле месяце в политический центр «Союза возрождения» в Петрограде приехал представитель вологодского отделения «Союза возрождения». Он заявил, что в Вологде подготовка к перевороту почти закончена, все готово, ждут только высадки союзнического десанта в Архангельске. Намечена также конструкция временной власти в Северной области, но не хватает только будущих министров, так как на месте у них, кроме Сергея С. Маслова, Дедусенко, Питирима Сорокина, других кандидатов нет, и вологодский отдел просит Петроград дать других членов Северного правительства.

Обсудив этот вопрос, политический центр решил в Архангельске строить правительство временное, окраинное, без титула министров, учитывая постановление «Союза возрождения», о строительстве центральной власти на Урале или в Сибири. Затем было решено послать военного руководителя в Вологду от петроградского военного штаба «Союза возрождения», каковым и был послан в Вологду генерал X. Недели через полторы политический центр просил меня проехать в Вологду переговорить о времени ожидаемой высадки союзников, о первых шагах будущего правительства; вместе с тем я решил произвести смотр военной организации «Союза» в Вологде по поручению военного штаба.

В Вологде я застал генерала X., который информировал меня о степени подготовки военной организации Совозроса к выступлению. Оказалось, что военная организация «Союза возрождения» в Вологде является фактически военной организацией эсеров, так как, кроме эсеров, в ней никто не работал. Средства шли через С. Маслова непосредственно партийным руководителям организации. В средствах не нуждаются, так как имеют местный источник – английскую миссию (в то время иностранные посольства находились в Вологде). Вся организация сводилась к партийной организации эсеров в железнодорожных мастерских, группе офицерства, небольшому складу оружия. Районная организация существует только в Череповце. Надеяться при таком положении вещей на переворот невозможно; следует прежде всего расширить работу за пределы партийной организации. Я собрал совещание эсеров, работников в военной организации, указал на недопустимость замыкания в рамках партии, когда работа ведется от имени и на средства «Союза возрождения», и предложил ряд конкретных мер для расширения работы. За выездом Маслова и Дедусенко в Архангельск военной работой в это время руководил в Вологде эсер А. В. Турба, впоследствии расстрелянный.

Политический центр «Союза возрождения» в Вологде пребывал в нетях, так как военный отдел, руководимый Масловым, почти не ставил его в курс дела, и центр совершенно пребывал в неведении, чего-то ждал, ждал и высадки союзников, и переворота в Вологде, но практической работы не вел. Не застав Маслова и Дедусенко в Вологде, я выехал к ним в Архангельск.

В Архангельске я, к глубочайшему своему удивлению, застал Н. В. Чайковского, который должен был, как намеченный член директории, выехать и пробраться в Сибирь. Оказывается, С. Маслов с друзьями убедили Н. В. переехать в Архангельск и возглавить будущее правительство Северной области. Доводом для убеждения послужило обстоятельство, что Н. В. является членом Учредительного собрания от Вятской губернии, а последняя должна была войти в состав Северной области, и, следовательно, он обязан был быть среди своих избирателей. Конечно, Маслову и компании попросту хотелось иметь во главе правительства человека с крупным общественным именем, чем, конечно, никто из бывших там эсеров похвастаться не мог.

В Архангельске я с Масловым, Дедусенко и эсером, членом Учредительного собрания от Архангельской губернии А. А. Ивановым обсудили текст будущей декларации правительства; решено было его именовать «Верховным управлением Северной области», а членов правительства – не министрами, а управляющими отделами. На вопрос их о кандидатах в члены правительства я сообщил им, что петроградский политический центр «Союза возрождения» кандидатов не назначил, а только называл в беседе лиц, которые могли бы взять ту или иную отрасль управления (так меня упоминали, как лицо, подходящее для управления внутренними делами области).

В Архангельске велись усиленные переговоры с союзниками, которые к тому времени уже перекочевали туда из Вологды. И англичане, и французы обещали «Союзу возрождения» свою поддержку, настаивая на одновременной высадке десанта и перевороте посредством организованных сил отдела «Союза возрождения». Маслов вошел в контакт с организацией, руководимой доктором Ковалевским (в Петрограде), через ее представителя в Архангельске, проживавшего под именем Томсона, – капитана 2-го ранга Чаплина и через полковника Чарковского; и вся подготовительная работа по перевороту шла совместно у обеих организаций. Вооруженную силу составляли: конный дивизион под командой офицера Берга и небольшие крестьянские отряды. В деньгах недостатка не чувствовалось, так как источник их миссии – находился тут же.

Вскоре после возвращения в Петроград приехал в военный штаб руководитель военной организации в Вологде генерал X. и заявил, что он не считает возможным готовить в Вологде выступление до союзнического десанта, без фактического содействия союзников вооруженной силой; что военная организация «Союза возрождения» в Вологде по-прежнему слаба, по-прежнему работают эсеры одни, достаточно изолированно от других общественных группировок; что он ездил в Архангельск, встретился с Томсоном-Чаплиным, фактическим руководителем военной организации, совместно с Масловым подготовлявшим переворот, и что Томсон произвел на него впечатление человека несерьезного, малоопытного в военном деле, с замашками Хлестакова; от дальнейшей работы в Архангельске в контакте с Томсоном генерал X. отказывался.

Я навел справку о Томсоне у доктора Ковалевского, сообщил ему мнение о Томсоне генерала X.; доктор В. П. Ковалевский мне ответил, что Томсон-Чаплин, действительно, несколько легкомыслен и авантюристичен и он его из Архангельска уберет. Сделать, однако, это ему ввиду происшедшего переворота в Архангельске не удалось.

Тогда военный штаб «Союза возрождения» в Петрограде счел необходимым делегировать меня в Вологду для непосредственного руководства военной работой там «Союза возрождения». Одновременно петроградский политический центр «Союза возрождения» просил меня, А. Р. Гоца и В. Н. Пепеляева проехать в Вологду и взять на себя общее руководство всей работой «Союза возрождения» в вологодском плацдарме; мы все трое изъявили согласие. Однако когда я дня через три-четыре выехал в Вологду, то ни Гоца, ни Пепеляева я там не дождался; А. Р. Гоц выехал в Москву, В. Н. Пепеляев – в Сибирь, где сыграл впоследствии реакционную роль в правительстве Колчака, сначала как министр внутренних дел, а потом как председатель совета министров.

Вологодский плацдарм приковывал в это время наше особое внимание, мы придавали ему огромное значение. В Петрограде только что было произведено разоружение минной дивизии, а без нее делать выступление в Петрограде мы не считали возможным. Кроме того, в это же время эсеры тайно от «Союза возрождения» уже направляли организованное офицерство в Самару, где ими был создан партийный политический центр в лице Комуча. Таким образом, наши силы в Петрограде оказались недостаточными. В связи же с нашими планами о захвате Мариинской системы с эвакуировавшимся по ней из Петрограда военным грузом, а также с твердым заявлением союзников о том, что они произведут высадку в Архангельске и самое позднее дней через десять после высадки будут в Вологде, мы решили на Вологде сосредоточить центр нашего внимания, всю нашу работу.

Дня за два до моего отъезда в Вологду ко мне заходил член ЦК партии эсеров Лихач, предлагавший мне посылать офицеров, членов военной организации «Союза возрождения», на юго-восток, в Самару, что таково распоряжение ЦК партии эсеров. Я ему ответил, что решение ЦК эсеров для меня не обязательно, что я ничего не знаю о намерении эсеров в Самаре, но что имею определенные директивы военного штаба «Союза возрождения» сосредоточить силы в Северном районе, о чем осведомлен и член ЦК эсеров Гоц, не возражавший против организации боевого северного плацдарма. Лихач выехал в Архангельск, а через два дня я уехал в Вологду.

В Вологде, как я уже упоминал, военной работой за отъездом Маслова в Архангельск руководил эсер А. В. Турба. С ним и эсером Талицким, заведовавшим связью, мне и пришлось больше всего иметь дело.

Со мной приехали в Вологду несколько офицеров, членов нашей петроградской организации, которым я немедленно дал задания. Целью нашей работы было в течение десяти дней приготовить Вологду к перевороту и сохранить военное имущество на складах от разрушения его отступающей Советской властью. В день моего приезда в Вологду в Архангельске высадился союзный десант и произошел переворот. Образовался фронт по линии железной дороги у станции Обозерской, на Северной Двине, ниже Котласа, и в районе города Вельска. Силы Советской власти, которые она двинула против десанта, были ничтожны; через неделю на всех трех участках фронта было не более трех тысяч человек. Я быстро нашел сотрудников в штабе главкома большевиков Кедрова и все военные сведения и сводки получал регулярно. В самой Вологде находился только один стрелковый латышский полк.

Ожидая союзников согласно их обещанию дней через десять под Вологдой, мы решили принять меры к охране огромнейших военных складов в Котласе, Сухонских складов и, кажется, в гор. Буе; в складах этих хранилось резервное военное имущество всей русской армии и исчислялось в миллионах штук и пудов. В Вологде же, по нашему предположению, восстание должно было произойти, когда союзники и архангельское правительство будут в верстах ста от Вологды. На Сухонские склады были посланы организаторы; череповецкой организации было дано задание мешать продвижению поездов с эшелонами из Петрограда; одновременно принимались меры к недопущению начавшейся интенсивной эвакуации Сухонских складов; был испорчен железнодорожный путь на пути из Вологды на юг и юго-восток.

Первое время работа шла на лад, потребовались новые денежные ресурсы. Денег в кассе вологодского военного штаба «Союза возрождения» уже не было – часть увез их для Архангельска Маслов, вологодская часть была израсходована. А. В. Турба и Талицкий свели меня тогда с проживавшим нелегально в Вологде представителем английской миссии Гелеспи, который выкопал оставленные в условном с миссией месте деньги и передал мне для нужд военной работы. Получал от него я деньги раза три, всего на общую сумму тысяч полутораста, двухсот; на эти средства было куплено оружие, содержались члены организации, бывшие на нелегальном положении. Среди эсеров возникло определенное недовольство тем, что союзная субсидия стала проходить уже не через их руки, а мои, а я выдавал им деньги только для эсеров, работников «Союза возрождения», не давая возможности тратить эти суммы на партийные нужды.

Прошло две недели. В советских газетах мы прочли, что в Архангельске образовалось правительство с Н. В. Чайковским во главе, что военным министром в нем Маслов, но никаких вестей непосредственно от них не получали.

Союзный фронт все оставался на том же расстоянии, продвинувшись лишь до станции Плесецкая. В Вельском направлении, где весь большевистский фронт состоял из 300 человек, правительство архангельское также оставалось на месте. Все это говорило нам, что у наших друзей по ту сторону фронта сил мало и нужно им помочь. Решили выступить в Вологде. К этому времени из Петрограда в Вологду прибыло два полка для переброски на фронт. Ко мне приехал Л. А. Каннегисер и передал связь с командным составом этих полков; оказалось, что командный состав и часть солдат – члены организации «Союза возрождения» и готовы выполнять наши поручения, но ближайшее знакомство с ними убедило меня, что полагаться на активное выступление можно только немногих, остальные останутся «нейтральными». В полках этих велась слишком откровенная противосоветская агитация, и каждую минуту можно было ожидать их разоружения. Штаб Кедрова знал об их ненадежности.

В один из этих полков, отправлявшийся на фронт, мы ввели несколько человек из нашей организации, которые по прибытии на железнодорожный фронт, разложив значительную часть полка, перешли на сторону архангельского правительства; впоследствии я их встретил в Архангельске.

Подготовка к выступлению стала тормозиться вследствие репрессий по отношению к Вологде; массовые аресты, поквартальные обыски и облавы нервировали работников «Союза возрождения», ряды их редели за счет тюрем. Был арестован, а потом расстрелян А. В. Турба. Мне без документов пришлось три недели почти ежедневно менять место ночлега, рискуя ежедневно попасться не только самому, но и подвести под репрессию граждан, принимавших меня ночевать. В таком же положении находилась часть офицерства, документы которых, как и мои, были провалены.

Руководитель организации на Сухонских складах, один эсер, выехав туда для работы, по дороге раздумал и, не предупредив меня, уехал в Тотьму; работа на Сухоне не удалась. Члены штаба Кедрова, работавшие в «Союзе возрождения», жили под страхом ежедневного ареста, как бывшие офицеры. Нужно было решить – или выступать в Вологде, или перекинуть силы по ту сторону фронта.

Тогда я решил сделать последнюю попытку для производства выступления в Вологде – получить из Петрограда в Вологду наши броневики; если бы они прибыли в Вологду, успех выступления был бы обеспечен. В штабе Кедрова удалось провести эту мысль, и Кедров послал в Петроград телеграмму, прося прислать для подкрепления несколько броневиков, но Зиновьев ответил отказом.

После этой неудачи надежды на успешное выступление не оставалось, нужно было своевременно спасти наши силы от окончательного разгрома и вывести их из Вологды. Для разрешения этого вопроса было созвано совещание под Вологдой, на котором присутствовали представители военной организации «Союза возрождения» и английский представитель Гелеспи. Эсеры выразили недовольство тем, что работой руководит беспартийный военный штаб, заявили о своем желании вести работу самостоятельно; также недовольны они были тем, что в случае удачного переворота в Вологде я проектировал сосредоточение местной власти, подчиненной архангельскому правительству, не в руках эсеров.

На совещании я предложил всем членам организации выступить вооруженными в Кадников (где было около 20 человек вооруженной охраны), занять город, взять там небольшие склады оружия, два пулемета, мобилизовать население, перерезать линию железной дороги на Архангельск и тем отрезать от фронта железнодорожный фронт большевиков, который, несомненно, остался бы в очень тяжелом положении, находясь за 500 верст от своей базы, среди болот, будучи от этой базы отрезан. Однако эсеры решили, что они пойдут отдельно от «Союза возрождения». Таким образом, на совещании было решено одно – выступление в Вологде не организовывать, работу в ней «Союза возрождения» ликвидировать и вывести остатки наших сил из Вологды, спасая их от разгрома со стороны Кедрова.

Через два дня назначен нам был выход из Вологды; средства на переход были получены мною от Гелеспи.

В конце концов вышло со мной из Вологды 15 человек офицеров, в том числе члены штаба Кедрова со всеми материалами, касающимися фронтов Советской власти.

Вышли мы в начале сентября, одетые в солдатские шинели, вооруженные винтовками, револьверами, ручными гранатами, с подложным документом на отряд какого-то несуществующего коммунистического полка.

Предстояло пройти пешком не менее пятисот верст, так как нужно было обойти Вельский фронт.

В первую ночь мы прошли вдоль реки до Сухоны, переправились через нее на сопровождавшей нас лодке. Утром мы были уже верст за 70 от Вологды.

Через Кадников мы проехали днем на подводах, были остановлены в городе политкомом, который пожелал нам удачи по ловле белых беглецов.

Я не буду здесь описывать нашего 23-дневного пути. Скажу только, что путь был тяжелый, по болотам; все 23 дня мы были насквозь мокрые, а просыпались при инее; ноги так разболелись, что некоторые не могли идти ни в сапогах, ни в лаптях, ни в обмотках. После перестрелки около села Келорева Горка, где погиб наш товарищ Борис Садоков, мы голодали дней пять. Наконец мы вышли на Шенкурский тракт, а затем добрались до Шенкурска.

Никакие трудности и тяготы нас не в состоянии были остановить – такова была сила веры в то дело, ради которого мы пошли, вера в необходимость борьбы за возрождение России, борьбы против захвативших власть большевиков.

Не думалось, что вскоре придется переживать моральные страдания, еще более тяжелые и утомительные, чем наш путь на Архангельск. Не думал я, что таково будет реальное воплощение нашей веры, наших идей, которые пришлось увидеть в Архангельске…

До сих пор мне пришлось писать о подготовке к новой жизни, о теории борьбы и первых организационных шагах к ее осуществлению. Дальше придется говорить о нашей практике, о том, как мы начали строить эту новую жизнь, когда от оппозиции перешли к власти.

 

IV

В Шенкурске нас поразило краткое сообщение местных газет о том, что в Архангельске только что произошел новый переворот – правительство во главе с Чайковским было арестовано, отправлено в Соловецкий монастырь, но через сутки снова возвращено в Архангельск. Подробностей никаких не было, и в Шенкурске недоумевали, что это могло означать. Впечатление же от этого сообщения было сильное, у всех как-то опустились руки, значительно сбавились настроение и подъем, которые были до этого в городе.

Из Шенкурска мои спутники на пароходе отправились в Архангельск, я же их догнал на лошадях у Северной Двины, где впервые встретился с английскими военными властями. После переговоров с последними нас посадили на пароход, отправляющийся в Архангельск.

Наконец-то мы у цели нашего путешествия – вдали, в сумерках наступающего вечера показались колокольни архангельских церквей, лес мачт и труб стоящих на Двине судов. С нетерпением ждали мы высадки на берег, возможности отдохнуть, поделиться своими новостями из России, узнать положение вещей на Севере. Чувствовали себя почти героями, перенесшими трудные тяготы во имя той цели, которая вот через какие-нибудь четверть часа будет уже достигнута; ждали ласкового привета и сочувствия нашим трудам. Пароход проходил около архангельских складов – Бакарицы, расположенной версты на две выше Архангельска, на противоположном ему берегу Двины. Пароход пристал к Бакарице, и нам совершенно неожиданно англичане предлагают на ней высадиться. Мы отказываемся, говоря, что нам нужно быть в Архангельске. Нас не слушают и требуют немедленной высадки. Подчиняемся, взволнованные, недоумевающие. Я успеваю переговорить по телефону с Архангельском – с Гуковским, сообщаю ему о нашей принужденной остановке на Бакарице, прошу немедленного распоряжения правительства о нашем беспрепятственном пропуске в Архангельск.

Тем временем нас ведут в какие-то бараки, полные одетых в английскую солдатскую форму россиян, как оказывается, бывших офицеров. Мы попали в помещение так называемого славянобританского легиона, о роли которого я через несколько дней узнал довольно подробно. Минут через десять нас принудительно, несмотря на наши протесты, разбили по ротам и взводам легиона, зачислив в него на службу, и сообщили, что теперь мы без разрешения начальства легиона не имеем права выезжать в Архангельск. Тщетно протестую, мне предлагают обратиться к командиру легиона; в ожидании его прихода я знакомлюсь с легионерами. В воздухе слышен стон от политических разговоров, вернее от ругани по адресу правительства Чайковского, по адресу социалистов вообще. Выявляется определенное настроение легионеров построить совместно с англичанами новую, буржуазную, правую власть, расправиться с социалистами, которых они не различают от большевиков.

Славяно-британский легион составился из реакционного офицерства на Мурмане, которое из Петрограда направляли английскому генералу Пулю доктор Ковалевский и генерал Геруа, черпая это офицерство из гвардейских полков. Появление после десанта союзников у власти правительства Чайковского было им не по нутру; чтобы обеспечить себя от воздействия русского правительства и иметь возможность свободно политиканствовать и выявлять свои черносотенные взгляды, они по инициативе полковников Вульфовича и князя Мурузи организовали славянобританский легион, подчиненный английскому командованию, находившийся на английской военной службе, с английским строем, чинами и т. д. Мы оказались в ядре черносотенцев, взятых под свою защиту и на свою службу английским командованием; русскому военному командованию батальон не подчинялся. Особенно много резких выпадов было в речах легионеров по адресу Маслова и командующего войсками полковника Дурова и его помощника генерала Самарина; легионеры заявили, что им русское офицерство не подчинится и с ними работать не будет.

Я продолжал требовать предоставления мне возможности немедленно выехать в Архангельск, и наконец уже к ночи мне удалось с полковником В. и капитаном Г., моими спутниками из Вологды, отправиться в Архангельск. Остальных же моих товарищей так и не отпустили.

Таково было мое первое вхождение в политическую жизнь Северного края – через принудительный, из эпохи негритянских наборов, набор (зачисление в славяно-британский легион), осуществляемый просвещенными англичанами в XX веке в тесном контакте с русскими реакционерами.

Наконец я в Архангельске. Разыскал общую квартиру членов правительства – Н. В. Чайковского, Гуковского, Мартюшина, Маслова и Зубова.

Маслова, Дедусенко и Лихача я уже не застал в Архангельске – они утром дня моего приезда выехали на пароходе в Печору, а оттуда – в Сибирь.

Информировав Н. В. Чайковского о положении в России, о полномочиях, предоставленных ему центральной организацией «Союза возрождения» – право от ее имени вести переговоры с Антантой, рассказав о начале враждебного отношения в России к союзникам в связи с невыполнением ими обещанного продвижения вперед, передав о привезенных с собой военных материалах, я заслушал, со своей стороны, информацию членов правительства, так называемого «Верховного управления Северной области».

Положение оказалось не из блестящих. Переворот в Архангельске (свержение Советской власти) произошел при помощи союзного десанта, городского конного дивизиона в Архангельске под командой штабс-капитана Берга и вооруженными крестьянскими отрядами. Союзнический десант состоял из трех-четырех сот человек в Онеге и Архангельске, то есть в количестве, которое скорее говорило об авантюре, чем о серьезных намерениях. Главнокомандующим союзными войсками был английский генерал Пуль, вокруг которого сорганизовались русские реакционные элементы. Для генерала Пуля явилось полной неожиданностью образование одновременно с переворотом правительства Н. В. Чайковского (трудовой энес) в составе С. С. Маслова (эсер) – военного министра, Я. Т. Дедусенко (эсер), А. А. Иванова (эсер), Лихача (эсер), А. И. Гуковского (эсер), Г. А. Мартюшина (эсер), П. Ю. Зубова (к.-д.) и Старцева (к.-д.).

Пуль, информированный, очевидно, Томсоном-Чаплиным, ожидал не социалистического министерства, а определенно буржуазно-кадетского. Для него, по его выражению, это правительство было точно «ножом по сердцу». Естественно, что генерал Пуль всячески старался в дальнейшем ставить препоны работе правительства, не давал ему заняться формированием воинских частей, был в тесном контакте с правыми группировками. Конный дивизион во главе с Бергом, фактически совершивший переворот в самом Архангельске, также не ожидал появления у власти Н. В. Чайковского.

Берг немедленно после переворота провозгласил себя главнокомандующим и отказался подчиниться правительству Н. В. Чайковского. Правительство же в лице управляющего военным отделом С. С. Маслова назначило командующим войсками капитана 2-го ранга Чаплина (Томсона), а комендантом города Архангельска – полковника Чарковского – членов организации доктора Ковалевского, а не «Союза возрождения», хотя для должности коменданта и находился в Архангельске специально для этого присланный мной по предварительному уговору с Масловым Ганджумов.

Дипломатический корпус в лице Нуланса, Линдлея, маркиза де ля Торрета, Сполайковича и главным образом американского посла Френсиса поддержал первоначально Чайковского. Генерал Пуль (а с ним, очевидно, Нуланс и Линдлей), капитан Берг стояли за правое правительство; с Пулем же находились в связи Чаплин, Марковский и к.-д. Старцев, которые явились посредниками между правыми группировками (Пулем – с одной стороны, и «Союзом возрождения» – с другой), вошли в доверие к последнему, разделили с ним власть, а через месяц совместно с Пулем арестовали Чайковского вместе с его правительством.

Берг и его офицеры (первый – устраненный от захватного главнокомандования) с первого же дня заняли открыто враждебную позицию по отношению к правительству Н. В. Чайковского. Эта милая теплая компания офицерства во главе с Бергом и графом Ребиндером похитила во время переворота ящик с полковыми деньгами на сумму около миллиона рублей (дело было в 1918 году), кутила на эти деньги в гостиницах и на квартире графа Ребиндера и его сожительницы баронессы Медем, а чтобы обезопасить себя от преследования правительства, часть этих офицеров поступила в славяно-британский и французский легионы, которые и отказались их выдать судебным властям, когда возникло дело о присвоении ими указанных полковых денег. У Берга с генералом Пулем была большая дружба; я сам читал приказ генерала Пуля, в котором он Берга производил в полковники и предписывал его именовать графом X. (к сожалению, данную ему графскую фамилию не помню).

Здесь все характерно: и связь английского главнокомандующего с уголовным офицерством, и хлестаковщина генерала Пуля, выразившаяся в производстве Берга в полковники и даровании ему графского титула, и всем этим проявленное полное неуважение к серьезности того дела, которому он призван был содействовать и из которого он строил трагикомический фарс с переодеванием.

Во главе русских элементов, группировавшихся вокруг генерала Пуля, стояли лидер их М. М. Филоненко (бывший эсер, верховный комиссар при Ставке в корниловские дни), к.-д. Старцев (вошедший первоначально в правительство Чайковского, а через несколько дней занявший должность архангельского губернского комиссара), полковники Вульфович и князь Мурузи, капитан 2-го ранга Чаплин и контр-адмирал Иванов. Через Вульфовича с этой группой был связан политиканствующий славяно-британский легион. Группа эта имела свои корни и в союзной контрразведке, руководителем которой был английский полковник Торнхилл, а наиболее активным ее членом – французский представитель в контрразведке граф де Люберсак, известный во Франции роялист. Наряду с контрразведкой действовало «гражданское отделение» главкома генерала Пуля, которое было частью той же контрразведки. Во главе этого отделения находились корнет Половцев и Филоненко, обычно занимавшиеся в помещении союзной контрразведки; оба они числились на английской службе и субсидировались контрразведкой. Филоненко с первого же дня своего появления еще на Мурмане подал генералу Пулю план организации власти на Севере и неуклонно старался проводить этот план в жизнь, всячески втягивая союзников в наши внутренние дела для борьбы с социалистическими элементами.

Такова была стая славных союзных и русских орлов, мечтавших о власти, когда совершенно неожиданно, в силу дипломатических капризов миссий, у власти оказались не они, а левое, эсеровское в большинстве своем правительство Н. В. Чайковского. Нет ничего удивительного, что эта публика руками Старцева и Чаплина, с благословения генерала Пуля, Филоненко, Нуланса и Линдлея арестовала через месяц после переворота правительство и отправила его в Соловецкий монастырь, а к.-д. Старцев объявил себя главноначальствующим по гражданской части, плехановца Постникова – своим помощником, а Чаплин себя – главнокомандующим. Арестовать удалось не всех членов «Верховного управления»: А. А. Иванову и Дедусенко удалось скрыться и быстро организовать отпор черной своре. Ими было выпущено воззвание о том, что переворот и арест правительства совершен для Михаила Романова, который якобы скрывается в Архангельске; рабочие объявили всеобщую забастовку, отряды крестьян пошли к Архангельску на выручку Н. В. Чайковского, и, наконец, не осведомленный заранее о перевороте американский посол Френсис потребовал немедленного возвращения правительства из Соловков в Архангельск, что генерал Пуль и вынужден был исполнить.

Возвратившись, «Верховное управление» пришло к заключению, что в Архангельске фактически осуществлена оккупация англичанами, что правительству здесь делать нечего. К этому же времени относится назначение союзниками французского военного агента полковника Донопа военным губернатором Архангельска. Уволить Донопа союзники соглашались только при одном условии – если «Верховное управление» назначит генерал-губернатора из военных для удобства сношения с английским главнокомандованием. Правительство решило не только назначить генерал-губернатора, но и предоставить ему всю власть на Севере, а самому распустить себя.

Воспользовавшись слухом об образовании в Самаре Комуча, «Верховное управление» в воззвании к населению сообщило, что ввиду образования в Самаре всероссийской власти оно себя распускает, передает всю полноту власти только что им назначенному генерал-губернатору Северной области генерального штаба полковнику Дурову; помощниками его были назначены: по военной части – генерал Самарин (известный по делу генерала Крымова), а по гражданской – определенный черносотенец, бывший товарищ прокурора Петроградской судебной палаты де Боккар, свой человек у графа де Люберсака и К0. И Дурова, и Самарина, и де Боккара члены «Верховного управления» знали меньше месяца, и это не помешало им вверить этим лицам верховную власть в крае. Назначив, таким образом, диктатора в лице полковника Дурова, эсеровское правительство решило, что оно сделало все, что было нужно, ушло от власти, и Маслов, Дедусенко и Лихач в день моего прихода уже выехали на отдых в Сибирь.

Ознакомившись с положением вещей, я, как член «Союза возрождения», решительно запротестовал против установления в области единоличной диктатуры и потребовал совещания бывших членов «Верховного управления». Совещание это состоялось в составе Н. В. Чайковского, А. И. Гуковского, Г. А. Мартюшина, А. А. Иванова и П. Ю. Зубова. На совещании я им предложил вопрос, от имени кого они образовали власть в Архангельске, и получил ответ: от имени «Союза возрождения», внеся лишь один корректив в структуру правительства – все члены его, по их мысли, должны были носить на себе печать всеобщего избирательного права: быть или членами Учредительного собрания, или гласными земства или города (все члены «Верховного управления» были членами Учредительного собрания, за исключеньем П. Ю. Зубова – товарища городского головы в Вологде). Тогда я указал им, что «Союз возрождения» организовался на определенной политической платформе, исключавшей диктатуру, вследствие чего они не имели права устанавливать диктатуру в лице генерал-губернатора и должны пересмотреть этот вопрос. Хотя Гуковский и возразил мне, что о праве их здесь не может подниматься вопрос, так как «Верховное управление» суверенно в своих действиях и не связано директивами «Союза возрождения», но тем не менее оставшиеся члены «Верховного управления» решили у власти остаться и генерал-губернатора включить в состав правительства, поручив ему заведование военными, внутренними делами, путями сообщения, почтой и телеграфом (должность управляющего внутренними делами ввиду этой комбинации была упразднена).

На следующий день состоялось совместное совещание «Верховного управления» с полковником Дуровым, генералом Самариным и де Боккаром. Все трое не выразили особенного удовольствия от перспективы работать совместно с правительством и под его руководством; Дуров решительно отстаивал свои правомочия. У всех нас осталось от этого совещания одно ощущение – нужно ждать нового ареста правительства. Для предупреждения этой возможности А. И. Гуковский предложил назначить меня архангельским губернским комиссаром, дабы у меня находилась в непосредственном ведении милиция военная и гражданская, с помощью которой я смог бы предотвратить попытку нового переворота; я согласился и в эту же ночь получил назначение губернским комиссаром.

На другой день «Верховное управление» решило вновь уйти в отставку, передав верховную власть Н. В. Чайковскому и А. И. Гуковскому для организации нового состава правительства с включением в его состав большого представительства торгово-промышленных буржуазных слоев населения. Усиленно настаивали на этом все послы, включая и Френсиса. Чайковский смог вдвоем поработать с Гуковским только несколько часов, так как последний был, действительно, невероятно придирчив к мелочам и был большой буквоед. Гуковский тоже ушел в отставку, поручив одному Н. В. Чайковскому строить новую власть, но верховные функции были завещаны персонально Чайковскому, как будущему представителю нового правительства. В самую сложную и тяжелую минуту, когда нужно было дать твердый отпор домогательствам союзников, эсеры, члены «Верховного управления», сочли за благо удалиться от дел, взвалив всю формальную ответственность за дальнейшие шаги на одного Н. В. Чайковского. Можно не согласиться с его дальнейшими шагами, критиковать его, даже ругать – это дело взглядов, но, во всяком случае, можно одно сказать: старик один не бежал с поля сражения, не предал в руки иностранцев и военщины массы, над которыми бы иначе пронесся жесточайший шквал террора и репрессий. Эсеры позорно бежали, не дав боя.

В эти же дни меня пригласили в союзную контрразведку для выполнения формальности – дать свои показания, как вновь прибывшего с той стороны фронта. В своих показаниях там я красной нитью провел мысль о поднимающемся возмущении союзниками за невыполнение ими своих обязательств со стороны тех, кто до сих пор шел в России с ними и кто теперь уже склонялся в сторону Германии.

Кажется, в тот же вечер меня просил сделать доклад о положении в России некий беспартийный клуб. Прибыв туда, я застал довольно значительную группу военных во главе с контр-адмиралом Ивановым, председательствовавшим на этом собрании. Тут же я впервые лично встретился и познакомился с М. М. Филоненко. После моей информации взял слово Филоненко и, со своей стороны, информировал меня о положении в Северной области, причем особенно сильно досталось Чайковскому, Маслову, Лихачу и полковнику Дурову. Как потом я узнал, клуб этот был клубом «Национального союза» в Архангельске, о котором речь будет идти дальше.

Н. В. Чайковского чуть ли не ежечасно торопили в миссиях с составлением нового кабинета. После переговоров с торгово-промышленными кругами он наконец составил его в следующем составе: Н. В. Чайковский – председатель, иностранные дела и земледелие; П. Ю, Зубов (к.-д.) – народное просвещение и секретарство; полковник Дуров (беспартийный) – генерал-губернатор, внутренние и военные дела, пути сообщения, почта и телеграф; С. Н. Городецкий (к.-д.) – юстиция; князь И. А. Куракин (беспартийный) – финансы и Н. В. Мефодиев (к.-д.) – торговля и промышленность и вопросы труда (но без организации специального отдела труда). Нелегко далось Чайковскому это формирование, много бессонных ночей провел он до этого… Городецкий и Мефодиев были ставленниками торгово-промышленного класса. Я же вступил в должность архангельского губернского комиссара.

Прежде чем говорить о правительственной деятельности, я хочу остановиться на характеристике существовавших в Архангельске общественных организаций и группировок и на их работе.

Идейным руководителем правых, несоциалистических группировок являлся так называемый «Национальный союз». Лидером его был М. М. Филоненко, а наиболее влиятельными членами – к.-д. С. Н. Городецкий, к.-д. Старцев, Е. П. Семенов, плехановец Постников, корнет Половцев, полковники князь Мурузи и Вульфович, контр-адмирал Иванов. Тайными вдохновителями его были генерал Пуль, Нуланс, Линдлей, полковник Торнхилл и граф де Люберсак. Но нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и всем было хорошо известно, что Филоненко и Половцев служат в контрразведке союзников, что Филоненко, сверх того, субсидируется Нулансом и что газета «Отечество», издаваемая при ближайшем участии Филоненко и Е. П. Семенова – бывшего редактора «Вечернего времени» в Петрограде, субсидируется союзной контрразведкой, а сотрудники ее и редакция получают союзные пайки.

За этой группой «Национального союза» шли славяно-британский легион, о котором я уже упоминал, и все воинствующее правое офицерство.

Группу же «Национального союза» поддерживали и биржевой комитет, и торгово-промышленный союз; последний в особенности любил пополитиканствовать во главе со своим председателем Перешневым. Местные к.-д. – Старцев, Городецкий, Мефодиев, Берсенев – целиком примыкали к «Национальному союзу». Я называю их кадетами только потому, что они сами себя так именовали, да, сверх того, Старцев и Мефодиев были членами Государственной думы и состояли во фракции к.-д. По существу же это была публика без всяких общественных традиций, безо всякой, даже чисто условной демократической идеологии старых цензовых, земских и городских деятелей. Это были попросту обыватели, испугавшиеся русской революции, для которых царизм мерещился раем по сравнению с перспективой основных социальных реформ. Видную роль среди них играли и «мартовские» кадеты, вроде Городецкого, председателя местного окружного суда.

Социалистические партии – с.-д. меньшевики, эсеры, трудовые энесы – работали в Архангельске слабо. Наибольшей по своему удельному весу была партия эсеров, в руках которой было земство. Лидером местных эсеров являлся А. А. Иванов, член Учредительного собрания, молодой, довольно энергичный, но умудрявшийся все время как-то сидеть между двух стульев; он же состоял фактическим редактором газеты «Возрождение Севера», органа социалистической мысли, обслуживающей социалистов-народников и марксистов.

Крайний левый фланг составлял Совет профессиональных союзов первоначально во главе с Наволочным, а затем с Бечиным; состав совета оставался до марта 1919 года почти тот же, какой был при большевиках.

К моменту моего прихода в Архангельск борьба между правым флангом и левым кипела вокруг выборов в Архангельскую городскую думу. С обеих сторон действовали блоки, выставившие по списку. Правый блок объединил кадетов, домовладельцев, торгово-промышленный класс, местное духовенство, которое во главе с настоятелем собора Лелюхиным изрядно политиканствовало. Во главе правого списка стоял Филоненко. Слева блокировались социалисты-меньшевики, эсеры и Совет профессиональных союзов (говорить здесь о большевиках не приходится, так как, конечно, не только легально, но и нелегально им работать было весьма трудно, с ними велась борьба). Во главе второго списка стоял А. А. Иванов. Борьба кончилась победой социалистического блока, но победой не крупной – большинством в думе пяти-шести голосов.

«Национальный союз» проявлял себя организацией клубных заседаний, а также докладами на военные темы для военных; была ясна тенденция его привлечь к себе возможно большее количество офицерства. Орган его – газета «Отечество» вела довольно правильную осаду левой части правительства, к которой она причисляла и кадета П. Ю. Зубова, в этот период своей деятельности оставшегося верным началам «Союза возрождения».

Меньшевики ничем себя не проявляли. Эсеры имели связи с крестьянством, пользовались влиянием на партизан-крестьян, старались проводить своих кандидатов в волостные земские управы. Совет профессиональных союзов политическую борьбу вел подпольно, а открыто неустанно выступал с требованиями организации самостоятельного, независимого от отдела торговли и промышленности отдела труда, выполнения предпринимателями коллективного договора, который всячески старались обойти предприятия.

Крестьяне строили земскую работу, а наиболее активные из них составляли ряды партизанских отрядов, бывших опорой некоторых серьезных участков фронта. Руководило партизанами демократическое офицерство, бывшее в загоне у штаба, главным образом жители Шенкурского уезда.

Не найдя организованной левой общественности, я решил объединить ее в «Союз возрождения». Собрал совещание сочувствующих, сделав предварительно доклад о «Союзе возрождения» в зале городской думы. Совещание окончилось образованием «Северного областного отдела «Союза возрождения», в исполнительный орган которого вошли: я как председатель его, П. Ю. Зубов (к.-д.) и И. В. Багриновский (беспартийный) как товарищи председателя и членами – А. А. Иванов (с.-р.), Мацкевич (с.-р.), Новиков (т-н-с), Капустин (т-н-с), Дацкевич (с.-р.), М. М. Федоров (с.-р.), Старокадомский (с.-д. меньшевик), Маймистов (с.-д.), Порецкая (группа «Единство»), Кубачин (беспартийный кооператор). Почетным председателем был Н. В. Чайковский.

Вскоре «Союз возрождения» открыл свои отделения по уездам. Работа «Союза возрождения» протекала в организации публичных докладов, заседаний, из которых следует отметить два (о них более подробно речь будет дальше): по случаю перемирия с Германией и по случаю образования Юго-славянекого государства.

Мероприятия, которые «Союз возрождения» считал необходимым провести, подробно в нем обсуждались, а затем давались соответствующие директивы Н. В. Чайковскому и П. Ю. Зубову для проведения их в правительстве. Согласно решению «Союза возрождения», я вошел в состав правительства в декабре 1918 года, и впредь до своего выхода в отставку обо всех предполагаемых мною мерах я предварительно сообщал в «Союз возрождения» и после одобрения эти меры проводил.

Союз был организацией, которая должна была дать политическую линию правительственной политики и создать опору для левой части правительства. Впоследствии «Союз возрождения» значительно отошел от тех кругов, выразителем которых он должен был быть. Основной причиной этого была близкая его связь с членами правительства (и ошибки последнего также обращались и на «Союз») и отсутствие твердости в проведении намеченной линии поведения; в частности, эсеры хотя и принимали участие в решениях «Союза возрождения», но в то же время играли в оппозицию к его представителям в правительстве. Так, например, когда

«Союзом» мне было предложено назначить по ведомству внутренних дел социалистические элементы и я предоставил в этом вопросе «Союзу» полную свободу – давать мне деловых кандидатов с обещанием их немедленного назначения, то мне назвали всего двух кандидатов: Сосунова, которого я взял к себе помощником губернского комиссара, и рабочего Серикова, которому я дал назначение в Холмогорский уезд; других кандидатов у эсеров не нашлось. Здесь сказалась старая закваска: не то воевать, не то не воевать; критику наводить мы будем, в частных организациях вас поддерживать будем, но идти на реальную правительственную работу в этой же области – лучше уклониться, оглядеться, отсидеться.

Такая же картина получилась, когда я вздумал при отделе внутренних дел организовать агитационный подотдел. А. А. Иванов мне заявил, что отдел необходимо предоставить в ведение социалистического лагеря (это было уже в 1919 году), я ответил согласием и предложил ему и тем, кого он найдет нужным привлечь к этой работе, полную свободу в организации этого подотдела. Однако после нескольких дней колебаний он отказался от этого; я вынужден был пригласить в качестве спеца человека правых устремлений – Семенова; и частным образом Иванов и ряд других его единомышленников в подотдел ходили и вели работу. Нечего и говорить, как пагубно для нас отразилась эта боязнь открытых действий. В данном случае эсеры равнялись по меньшевикам, меньшевики – по совету профсоюзов, но только равнялись – не больше, так как фактически только болтали да работали в земстве, притом работали слабо.

Военщина продолжала политиканствовать, заявляя, что она с полковником Дуровым работать не будет; мотивом для этого служило получение Дуровым визы в Лондоне у Литвинова, в то время как русское офицерство в Лондоне приняло решение такой визы не делать. Кроме того, Дуров оказался действительно колеблющимся в вопросах, которые требовали энергичного, быстрого действия. Так, при первых беспорядках в Архангельском стрелковом полку он не предпринял нужных мер к прекращению беспорядков. Это подорвало его кредит и в более демократических слоях офицерства. Самарина правое офицерство за генерала не признавало, так как производство он получил не при царе, а при Керенском. Будировал офицерство Филоненко. Я решил повидаться с наиболее видными из руководителей офицерства и выяснить, что у них своего в этом походе против правительства и Дурова и что от «лукавого», то есть от Филоненко и К0, играющих порывистым офицерством в своих личных политических видах.

По моей просьбе (я тогда был губернским комиссаром) ко мне зашли полковник Вульфович, капитаны 1-го ранга Медведев и Шевелев. Из беседы с ними я вынес впечатление, что они далеко не совсем солидарны с «Национальным союзом» и при некотором воздействии со стороны Чайковского, а также при условии создания при Дурове военного совета из старших военных чинов смогут начать работу по организации армии без дальнейшего политиканства. Я предложил им сойтись для разговора с Чайковским; они согласились, Чайковский – также. Филоненко, не приглашенный мною на совещание мое с этими тремя офицерами, буквально ворвался ко мне в кабинет для того, чтобы помешать соглашению. Однако свидание этих лиц с Чайковским состоялось, последний сделал им внушение и в значительной мере устранил возможность в дальнейшем каких-либо эксцессов со стороны военной группировки.

Вскоре после выборов в городскую думу ко мне явился Филоненко для политической беседы, в которой он указал на необходимость считаться с ним, как с лидером правого крыла городской думы, и что пора Н. В. Чайковскому вместо второстепенных персонажей (Мефодиева, Городецкого) пригласить в состав кабинета его, лидера этих группировок, и просил меня устроить ему свидание с Н. В. Я отказался, а когда в частной беседе сообщил об этом Чайковскому, он также отклонил просьбу Филоненко о свидании.

Я невольно останавливаюсь больше, чем хотел бы, на фигуре Филоненко, но он у нас на Севере был лидером правых группировок, опорой и надеждой Нуланса и генерала Пуля и союзной контрразведки, и поэтому не упомянуть о нем нельзя. Это совершенно беспринципный человек, но несомненно талантливый, энергичный. Он не брезговал никакими средствами для достижения карьерных своих целей. Видя, что союзники поддерживают правых, он быстро из эсеров стал не то правым кадетом, не то октябристом; видя злобствующее против большевиков бывшее гвардейское офицерство, он в целях поднятия своего престижа среди них распространил версию о своем совместно с Корниловым выступлении, об участии своем в убийстве Урицкого совместно со своим родственником Л. А. Каннегисером. Я не знаю, чего здесь больше было – истины или бахвальства.

Месяца через два Филоненко, поняв тщету своих стремлений войти в правительство или по крайней мере попасть в архангельские городские головы, собравшись в один день, исчез из Архангельска, увезя с собой, во всяком случае, нечто реальное в виде отпущенных французских субсидий.

После его отъезда деятельность «Национального союза» основательно замерла, выявившись только в травле левого крыла правительства через газету «Русский Север».

Вскоре я задумал создать более широкую, объединенную общественную группировку для проведения в жизнь конкретной задачи – поддержания крестьян-партизан, взять их содержание на общественный счет. Этим я думал вовлечь все общественные круги в активную борьбу с большевиками и снабдить всем необходимым партизан, которые устали в борьбе, были плохо одеты, так как союзное командование систематически отказывало нам в отпуске для партизан обмундирования и пайка.

Я, как губернский комиссар, пригласил к себе на совещание представителей Совета профессиональных союзов, с.-д. меньшевиков, эсеров, трудовых энесов, кадетов, «Союза возрождения», «Национального союза», губернского земства, городской думы, «Северного союза кооперативов», «Торгово-промышленного союза», биржевого комитета и редакций всех газет и предложил им создать объединяющий их всех орган для конкретной цели – поддержки крестьян-партизан. Первоначально пошли разговоры о невозможности вести работу совместно тем или иным лицам, но в конце концов совещание со мной согласилось и постановило образовать из представителей указанных группировок объединенный комитет общественных организаций, председателем которого тут же по моему предложению был выбран представитель «Союза возрождения» И. В. Багриновский.

Комитет сконструировался, начал работу. Я проектировал в случае успешного хода его работы создать из него нечто вроде предпарламента. Сам выступал на его заседаниях, информируя о внутренней политике, выступали там Н. В. Чайковский, генерал Марушевский. Но из этого моего начинания ничего не вышло. Правда, объединенный комитет остался существовать еще и после моего отъезда, но фактически он мало сделал – собрал очень незначительную сумму для партизан; отдельные группы, входившие в его состав, постепенно стали переставать посещать его, все реже появлялись на его заседаниях представители совета профсоюзов, меньшевики, эсеры, принимая в последовательном порядке решения не участвовать в объединенном комитете, и всецело предоставляли его в руки правых группировок, хотя, повторяю, задача у комитета была только одна – помощь крестьянам-партизанам.

В вопросе о помощи партизанам ярко сказалась помощь в борьбе против большевиков, в частности, двух организаций – биржевого комитета и «Союза кооперативов». Как к наиболее денежным организациям я уже как управляющий внутренними делами области обратился к каждой из них в отдельности с просьбой организовать свои собрания для заслушивания моего сообщения. Перед обеими организациями я поставил вопрос весьма конкретно: «Вы обязаны дать денег на помощь крестьянам-партизанам, так как во имя многих из наших интересов идет сейчас борьба с большевиками. Решайте же, сколько вы можете дать на это дело?» Биржевой комитет обещал произвести сбор между своими членами и, кажется, собрал около двухсот тысяч рублей, а «Союз кооперативов» после моего отъезда с его собрания долго дебатировал вопрос, открыто выступить в интересах партизан отказался, ссылаясь на свою «аполитичность», но денежные сборы все же решил организовать. Особенно рьяно там выступал против помощи партизанам один из организаторов Капустин, который за эту речь был исключен из членов «Союза возрождения».

Еще раз мне пришлось столкнуться с нашими Миниными XX века в Архангельске по вопросу об устройстве русских кантин для солдат на фронте взамен закрываемых английских. Кантины – это маленькие солдатские лавочки на фронте, которые за гроши продавали солдатам папиросы, табак, сласти, всякую мелочь. Англичане закрывали свои (в предвидении эвакуации области) и предлагали русским военным властям за валютный миллионный фонд необходимые для кантин товары. У правительства денег было мало. Тогда я решил возложить на банки и крупных торговцев повинность собрать этот миллион. Переговорил с главнокомандующим генералом Миллером, согласившимся со мной. Я созвал представителей банков и «Торгово-промышленного союза», пригласил на это совещание и генерала Миллера. На мое предложение разверстать этот миллион пошли разговоры, что принудительно разверстывать – это недопустимый большевистский прием, этого они сделать не могут, нужно добровольное соглашение на внесение денег, но что денег ни у банков, ни у «Союза» сейчас нет и едва ли возможно будет собрать этот миллион. Даже генерал Миллер сильно одернул этих господ, сказавши им, что ему стыдно за их отношение к армии, к солдатам. После вторичного заседания началась очень слабая подписка на кантинный фонд.

Таковы картинки активной помощи общественных капиталистических группировок в борьбе с большевиками на севере.

Общественное мнение в эту эпоху выражала и городская дума, где первоначально городским головой был Гуковский, но затем его ушли и выбрали в головы Багриновского. Дума все время делилась на два лагеря, целого ничего из себя не представляла. В работе ее требовалась правительственная субсидия; плох был ее продовольственный отдел, над деятельностью которого я назначил правительственную ревизию.

Губернское земское собрание было созвано, кажется, в марте – апреле 1919 года; большинство прошло эсеров. Онежское земство просило меня выставить свою кандидатуру в губернские гласные, я согласился и был избран в губернское земское собрание, что в то время начавшейся моей борьбы с Миллером и Зубовым для меня было крайне важно как наглядный факт общественной поддержки моей политической линии поведения.

Губернское земское собрание носило деловой характер, хотя и чувствовалась оппозиция правительству. Председателем собрания был А. А. Иванов, а председателем губернской земской управы был выбран эсер Скоморохов.

Рабочий класс и совет профсоюзов все больше отходил от меня и от правительства, хотя беседы я с ними имел часто. Нерешительность правительства в проведени отдела труда особенно оттолкнула от него рабочих.

Совет профсоюзов просил у меня разрешения на устройство в годовщину Февральской революции митинга. Я разрешил, и на этом митинге Бечин и ряд других ораторов определенно призывали рабочих встать на сторону Советской власти. Те же призывы и теми же ораторами были произведены и на заседании городской думы по случаю дня революции. Был произведен обыск в совете профсоюзов, найдены спрятанные винтовки; по городу раскинуты были прокламации большевиков. И на совет посыпались репрессии, за следствие по этому делу взялась военная власть.

Таковы вкратце были те общественные организованные силы, с которыми пришлось иметь дело в Архангельске во время борьбы с большевиками. Что же касается отдельных граждан, то красною нитью проходило нежелание имущих классов подчиняться каким бы то ни было ограничениям, нести какие бы то ни было жертвы во имя предпринятой борьбы; если бы взять мои постановления за нарушение обязательных постановлений по квартирному вопросу (уплотнению), по увертыванию (от) несения службы в охранной дружине и т. п., то составился бы солидный проскрипционный список готовых отдать все «животы» свои для блага родины, как они тогда его понимали.

Правые общественные группировки, почуяв силу в союзниках, в политиканствующем правом офицерстве, решили, что их дело и так уже сделано, что им ничем жертвовать в борьбе против большевиков не придется (союзники и военщина обеспечили им существование их социального господства) и что крестьяне и рабочие подставят свои головы и спины за них в борьбе, – отсюда преждевременное открытие своих карт правыми кругами, обнаглевшими от безопасности в союзническом бесте, отсюда цинический отказ от минимальных даже имущественных жертв на то дело, о великом значении которого они и их газеты трубили на весь мир. А левые общественные группировки при первом же столкновении с союзниками сдали свои позиции, а в дальнейшей борьбе с правыми течениями также без боя отступили, имея полную возможность или захватить в свои руки влияние на власть, или, раз они решили отойти от борьбы с большевиками, протянуть им руку. Но ни того, ни другого господствующая по своему влиянию в то время в массах партия эсеров на Севере не сделала, а предпочитала глядеть сложа руки, как переваривала в своем желудке буржуазия демократических и социалистических работников. Взялась же за дело, за борьбу тогда, когда она уже не имела смысла, когда вся власть была уже в руках генерала Миллера и его штаба.

Игнатьев

 

ИСТОРИЯ «НАЦИОНАЛЬНОГО ЦЕНТРА»

Когда произошла Октябрьская революция, в различных общественных группах, враждебных большевизму, господствовала уверенность, что вновь установленный порядок не будет долговечным. С одной стороны, на значительной части русской территории власть находилась в руках групп и лиц, которые, можно было рассчитывать, вступят рано или поздно в активную борьбу с Советской властью, утвердившейся в центре России. Сюда относились Белоруссия, Украина и особенно области на юго-востоке России, населенные казаками.

Уже в конце 1917 года и в начале 1918 года там, на Дону и на Кубани, зарождается военная организация, которая впоследствии развивается в Добровольческую армию. Уже в это время многие военные, а отчасти и гражданские лица из Петербурга, Москвы и других мест, где установилась Советская власть, направлялись туда – на Дон и на Кубань к генералу Алексееву, который стоял в центре указанной военной организации, возглавляя и организовывая ее. Последняя, правда, была очень незначительна: она представляла из себя скорее штаб, чем хотя бы и маленькую армию; в ней сравнительно было много офицеров, особенно штабных, но весьма мало солдат. С такими силами нельзя было, конечно, и думать о походе в Центральную Россию. Да и само казачество даже в опоях его, весьма враждебных большевизму, решительно не сочувствовало подобным замыслам. Оно желало сохранить создавшийся порядок у себя только, а не вмешиваться в дела Москвы и Петербурга.

Так смотрел на дело или должен был в таком духе, во всяком случае, высказываться Каледин, которому пришлось даже вести из-за этого известную борьбу с Алексеевым и особенно с Корниловым, нетерпеливо ждавшим возможности похода на Москву. Впрочем, и в тех кругах, из которых пополнялся состав указанной военной организации и которые снабжали ее деньгами, господствовал взгляд, что она важна как зародыш, находящийся на территории вне пределов досягаемости Советской власти: нужно ее беречь и развивать.

Лишь немногие верили, что новая армия уже в ближайшие месяцы втянет казаческую массу и придет освобождать Москву и Петербург. Большинство считало, что и политически сейчас было бы достаточно образование так называемого «Юго-восточного союза», объединяющего казаческие земли, и что нужно там создать прочную административную организацию, для чего и призывались в Новочеркасск и Екатеринодар люди, которые могли быть полезны своим опытом и своими знаниями. Надеялись на поддержку, особенно финансовую, которую встретит «Юго-восточный союз» у Антанты после того, как большевистская власть начала переговоры о мире с Германией; надеялись на соглашение этого союза с Украиной, которая хотя объявила свою самостийность, но в то же время еще не отказывалась принципиально стать частью общерусской федерации.

Эти расчеты не оправдались. Союзники отнеслись к предприятиям на юго-востоке равнодушно, даже недоверчиво; американцы – прямо отрицательно. А главное, сама масса казаков совершенно не поддерживала планов Алексеева и Корнилова, отчасти опасаясь осложнений из-за них, отчасти была прямо враждебна, усматривая в них замыслы монархической и социальной реставрации.

А затем началось наступление Красной Армии на юго-восток, взяты Новочеркасск и Ростов, и остатки военной организации должны были убраться в Кубанские степи и Кавказские предгорья – и в вышеуказанных общественных и политических кругах наступило глубокое разочарование в этих расчетах на казаков и добровольческие силы. Если в декабре 1917 года и январе 1918 года много народа ехало на юго-восток, то с февраля начинается обратная тяга на север.

С другой стороны, казалось, что сама международная обстановка исключает возможность длительного существования Советской власти в России. Отношения ее с союзниками были порваны и аннулированием иностранных займов, что поражало особенно Францию, и особенно сепаратными переговорами о мире с Германией, что затрагивало всю коалицию. Но и Германия не могла не относиться к установленному в России политическому исоциальному порядку крайне враждебно. Особенно это сказалось в начале февраля 1918 года, когда после долгих и безуспешных переговоров о мире началось германское наступление на восток, провозглашенное как своего рода крестовый поход против русской анархии. Ясно было вообще, что Россия должна сделаться ареной ожесточенной международной борьбы. И вот, естественно было думать, что для судьбы большевизма в России решающее значение будет иметь эта самая борьба. Понятно, что политические круги, которые ставили своей единственной целью уничтожение какой бы то ни было ценой Советской власти, стремились к тому, чтобы использовать наличное международное положение. Одни склонны были обратиться с этой целью за помощью к союзникам, другие – к немцам.

Здесь надо сделать оговорку. Далеко не все партии и группы, боровшиеся с Советской властью, стояли за активное вмешательство иностранцев в русские дела. Многие были решительно против такого вмешательства, но и среди них росло убеждение, что так или иначе русский вопрос становится международным и что нужно сэтим сообразовать свою тактику. Противниками большевизма в это время оказывались группы, которые в прошлом ничего не имели общего между собою, да и сейчас совершенно расходились в своих положительных стремлениях. С другой стороны, все эти новые отношения, между ними возникшие, решительно не укладывались в старые партийные рамки. Эти рамки нужно было поддерживать в период выборов в Учредительное собрание, где самый избирательныйзакон предполагал партийные списки. Но уже в период выборов было немало случаев крушения партийной дисциплины, соглашений между партийными противниками и борьбы в среде партийных единомышленников. Особенно это имело место у эсеров. Крушение Учредительного собрания еще укрепляло мысль, что партии себя изжили: в новых условиях нужно искать и новых объединений.

Наиболее важным таким объединением явился «Союз общественных деятелей», с которым косвенно связано и возникновение НЦ. СОД возник еще при Временном правительстве – в июле – августе1917 года. Он был задуман как представительство различного рода профессиональных организаций и интересов, объединенных стремлением довести войну в единении с союзниками До победного конца, противодействовать социалистическим течениям в области хозяйственной жизни и восстановить крепкий и упорядоченный административный строй, в разрушении которого обвиняли Временное правительство. В то же время «Союз» Должен был отстаивать реформы в области рабочей и аграрной, а в сфере политической – отмежеваться от крайне правых кругов, отстаивая верховенство Учредительного собрания. В общем его программа была близка к программе, которой держались тогда кадеты и, в частности, их представители во Временном правительстве. И на первом съезде «Союза», в августе, к.-д. играли большую роль, особенно Милюков.

Большое впечатление производило участие на съезде и речь Алексеева. Вообще, здесь создавалась почва для сближения между к.-д. и различными общественными группами, а особенно между к.-д. и известной частью командного состава, возглавляемой Алексеевым. Съезд, несомненно, подготовил объединение правой половины Государственного совещания, собранного Керенским в середине августа 1917 года. На съезде выбран был комитет, куда входили, между прочим, Родзянко, Милюков, Алексеев, Третьяков и другие; многие были кооптированы позднее (Леонтьев, Щепкин).

Вообще комитет мало себя проявлял, отказался от выставления самостоятельных кандидатур в Учредительное собрание и главным образом подготовлял 2-й съезд в октябре. Съезд был довольно многочисленен, особенно много было военных, которые давали ему тон. Действия Временного правительства, особенно Керенского, подвергались здесь жестокой критике: его обвиняли в разложении армии, капитуляции перед всякими анархическими движениями, даже в выступлении Корнилова. Главная надежда возлагалась на выборы в Учредительное собрание. Наиболее враждебно было отношение не к большевикам, а к с.-р., особенно к Чернову. Он являлся как бы символом государственного разрушения России.

С другой стороны, на съезде выражалась необходимость объединить все так называемые государственно мыслящие элементы, начиная от монархистов-конституционалистов и кончая умеренными социалистами (энесы, «Единство»), Всего ярче было выступление военных – Брусилова, Рузского, Зайончковского. С большим вниманием выслушивали Леонтьева. Много было кадетов. Впрочем, большая часть присутствовавших представляла из себя скорее зрителей и слушателей, случайно попавших на съезд, чем его активных участников.

Октябрьская революция, по-видимому, на некоторое время приостановила деятельность «Союза». Некоторые его видные члены вообще покинули Советскую Россию (Родзянко, Милюков, Алексеев), другие просто выжидали событий. Но с начала 1918 года эта деятельность опять стала расширяться. Нельзя было созывать съездов, но можно было увеличить состав комитета, собирать при нем совещания и т. д. Комитет вошел в более тесные и правильные сношения с ЦК кадетов (эту связь особенно поддерживал Новгородцев) и с московской торгово-промышленной средой (через Третьякова, Геляшкина, Червен-Водали), с земледельческими кругами («Союзом земельных собственников» – Гурко), с кооператорами. Приглашались на совещания и публицисты (Белоруссов) и представители академического мира (Арсеньев, Ильин, Котляревский, Устинов). Далее на совещаниях появлялись Кривошеин, Кистяковский, Е. Н. Трубецкой и многие другие. Организационная часть лежала на Д. Щепкине и Леонтьеве. Главной задачей своей «Союз» ставил тогда осведомление и выработку общественного мнения по вопросам внутренней и особенно внешней политики. Последней в первые месяцы 1918 года был посвящен ряд заседаний.

В это время вопросы внешней политики связаны были прежде всего с Брест-Литовским миром. Основы мира были известны еще в то время, когда Троцкий вел переговоры с представителями Германии и Австро-Венгрии. Когда после февральского немецкого наступления эти переговоры возобновились, условия мира оказались еще более тяжелыми (достаточно указать на предъявленное в последнюю минуту требование об уступке Турции Батума и Карса), и все-таки Советская власть заключила мир. Узаконялось отделение Украины, которая должна была попасть под австро-германский протекторат; Россия отрезывалась от Балтийского моря под предлогом самоопределения народностей, которое, в свою очередь, казалось, лишь прикрывает виды германского империализма; наконец, экономические условия для России были гораздо хуже, чем те, которые устанавливал русско-германский торговый договор 1904 года.

В рядах самой Коммунистической партии в этом вопросе далеко не были единодушны; многие считали, что подобного мира заключать нельзя, а нужно было вести войну. Эти разногласия имели место и в ВЦИК. Левые эсеры тоже решительно протестовали. Нечего говорить, у партий более или менее ей враждебных условия мира, когда они выяснились еще до его формального заключения, вызвали самую резкую критику. Вся несоветская печать была здесь единодушна. Устраивали заседания ученых обществ, например, в конце января в университете было устроено совместное заседание ряда обществ с докладами Кафенгауза и Котляревского о предполагаемых мирных условиях и с резолюцией осуждения этих условий. Различные организации стали вырабатывать меморандумы и докладные записки на ту же тему, рассчитывая их передать представителям иностранных держав. Такие меморандумы вырабатывали ЦК кадетов, объединение левых групп, стоявших на оборонческой точке зрения, «Союз торгово-промышленников», «Союз земельных собственников» и т. д. Признавалось, что агитация в этом смысле полезна уже тем, что она может произвести некоторое впечатление в Германии и отразится на окончательных условиях мира, а с другой стороны, покажет бывшим союзникам России, что русское общество не разделяет здесь действий своего правительства. Многие были искренне убеждены, что это правительство связано какими-то тайными обязательствами по отношению к Германии, которая всячески помогала подготовке Октябрьской революции в России. По Москве ходил текст тайных условий, заключенных будто бы Советской властью с германским правительством и направленных на всяческие политические и экономические угнетения Польши. Другие просто видели в агитации против мира политическое оружие против Советской власти.

Среди других организаций обсуждал этот вопрос и готовил меморандум также СОД; впрочем, меморандум не был составлен. Между тем Брест-Литовский мир стал свершившимся фактом. Спрашивалось, как к нему отнестись? В то время в правых кругах распространена была мысль, что нужно использовать самих немцев, которые в силу договора стали почти хозяевами России. Нужно добиться их вмешательства в целях ниспровержения Советской власти. СОД не стал на такую точку зрения, и некоторые видные его представители (Новгородцев, Гурко) решительно против нее протестовали. Но считалось все же желательным вступить в общение с представителями Германии, особенно когда стал известен предстоящий приезд Мирбаха в Москву. Можно было дать им правильное осведомление о русских делах и исправить односторонность осведомления официального, а также воздействовать на немцев в смысле будущего пересмотра Брест-Литовского мира. Во всяком случае, весной 1918 года СОД не считал, что немцы должны быть игнорированы и бойкотированы русской общественностью; по крайней мере, так думало большинство. Но уже здесь начинался резкий антагонизм между сторонниками двух ориентации. Большинство членов «Союза» с Леонтьевым во главе полагало, что на отношение к прежним союзникам следует смотреть совершенно трезво и реалистически. Обязательства России перед ними кончились, да она и не могла бы их выполнить фактически. Сближение ее с Германией неизбежно. Наконец, и сами союзники своими непомерными требованиями к России были не без вины в создавшейся разрухе.

Но эти взгляды встретили энергичные, часто негодующие возражения, прежде всего среди кадетов. Огромное большинство их считало, что и после Брест-Литовского мира, который заключен самовольно людьми, не имевшими полномочий, союзные обязательства остаются; Россия должна их выполнить. Всякие со стороны русского общества шаги в сторону Германии крайне вредны. Несмотря на весь авторитет Милюкова у кадетов, когда он высказался в пользу немецкой ориентации, от него отступились. В особенности непримирима была кадетская масса, собирающаяся на конференциях. Она была воспитана с начала войны на взгляде, что благо России лишь в полном единении с союзниками; и теперь при всех изменившихся обстоятельствах она оставалась при нем. Так же в этом смысле были настроены и оборонческие левые группы (энесы, «Единство», правые меньшевики, эсеры). Для них Германия представляла прежде всего символ империализма и абсолютизма. Союзническая ориентация отстаивалась здесь во имя свободы и демократии. Торгово-промышленная среда разделялась не только идеологически, но и в смысле оценки своих интересов. Были сторонники сближения с Германией, были и решительные противники его (Коган, Чемберс), последние особенно подчеркивали важную, незаменимую роль для России американского капитала. Говорили, что так настроен и крупный финансовый и банковый деятель Второе. Наконец, разделена была и военная среда, поскольку она хотела идти против Советской власти. Идти с кем – с немцами или союзниками? По-видимому, в Москве летом 1918 года были военные организации того и другого направления. Преобладало союзническое.

Представители заинтересованных государств тоже не оставались здесь безучастными. После Брест-Литовского мира они, особенно в ближайшее время, возлагали надежду на то, что сама Советская власть принуждена будет порвать с немцами, и даже сочувствовали с этой стороны укреплению Красной Армии (больше всего американцы), отчасти обращались и к русским антибольшевистским группам, преимущественно левым. Французы, по-видимому, всего более рассчитывали на эсеров, эти расчеты связывались с именем Савинкова. Большое влияние в смысле роста союзнической ориентации оказало выступление чехословаков, которое было неожиданно и имело сразу довольно крупные успехи.

И вот, уже в апреле – мае 1918 года определяется программа союзнической ориентации. Война должна продолжаться до разгрома Германии. Раз Россия пока вышла из войны и Восточный фронт обнажен, нужно, чтобы он был восстановлен. Это могут сделать только японцы, и они должны двинуться через Сибирь. Известно было, что союзники разрабатывают план такого японского движения, хотя американцы его опасаются.

Немцы, с другой стороны, поддерживали возлагавшиеся на них в правых кругах надежды своим участием в перевороте Скоропадского. Но вскоре начались разочарования, и Мирбах и, особенно, Рицлер обливали правых парламентеров холодной водой, решительно отрицали возможность немецкого вмешательства в русские дела. Разговоры с представителями русского общества носили характер простого осведомления. Да они и не были склонны верить в искренность пробудившихся немецких симпатий. Более они были заинтересованы промышленниками, но и тут разговоры не давали ничего положительного. В самой Германии и правительство, и рейхстаг были решительно настроены против вмешательства, и опыт Украины только укрепил это настроение.

О взглядах немецкого посольства в 1918 году всего лучше можно было судить по отзывам Рицлера (который имел большое влияние на Мирбаха), хотя бы по его разговору в мае 1918 года при встрече в частном доме с профессором Котляревским. Котляревский знал отца Рицлера, знаменитого баварского историка, когда работал над своей диссертацией в Мюнхене, был у него в доме; поэтому встреча являлась более непринужденной. Сначала говорили об академических делах (Рицлер сам также историк и написал работу по экономической истории Греции), а затем, естественно, перешли и к политике.

Рицлер, конечно, был весьма осторожен в выражениях, но все же довольно откровенен. Он говорил, что надежды некоторых русских кругов на германское вмешательство совершенно иллюзорны. Советская власть как-никак заключила с Германией мир; новое правительство не будет ли весьма скоро втянуто в войну? Протестуя против агитации большевизма в Германии, немецкое правительство не может себе позволить агитации в России; оно будет сохранять полный нейтралитет. К тому же Советское правительство и не дало никакого повода для вмешательства.

Далее Рицлер признал, что, по его взгляд), правые круги России вообще совершенно бессильны и к тому же германское правительство вовсе не сочувствует им, как не сочувствовало и царскому строю, разрушенному революцией. Русская монархия лишь компрометировала монархические начала. Напрасно в России думают, что Германия поддерживала реакцию в России; ей гораздо более содействовали миллиарды французских займов. Кадеты все заражены ненавистью к Германии, находятся под полным влиянием англичан и, даже если бы Германия хотела низвергнуть Советскую власть, работать на передачу власти в их руки значило бы работать на англичан. Что касается левых, то с.-р. тоже враждебны к Германии, а это единственная серьезная сила, кроме большевиков.

Вообще же Рицлер думал, что для России возможно правительство лишь весьма левое. На вопрос Котляревского о Брест-Литовском мире Рицлер отвечал довольно уклончиво, однако признал, что создание самостийной Украины отвечает более требованиям Австрии, чем Германии. Во всяком случае, можно думать, что при окончательной ликвидации войны Брест-Литовский договор будет пересмотрен в духе, отвечающем длительным добрососедским отношениям Германии и России. Пока же нужно укреплять экономические и культурные связи, особенно последние. Поэтому Рицлер желал познакомиться с московским академическим миром. На экономическое сближение он смотрел с сомнением, говоря, что здесь все уже захвачено американцами. Борьба против немецкого засилья целиком пошла им на пользу – Рицлер в конце еще раз указывал, что и рейхстаг совершенно против вмешательства в русские дела, и общественное мнение, особенно Южной Германии – Центральной Баварии, откуда он сам (как и Мирбах); о вмешательстве могут думать лишь восточно-прусские аграрии, но их влияние в Германии чрезвычайно уменьшилось

Заявления несколько иного характера, приписываемые представителям немецкого командного состава, ни к чему не приводили. Ясно было, что, помимо прочего, Германия, устремивши все свои усилия на Западный фронт, где решалась судьба войны, в ближайшее, по крайней мере, время, не захочет предпринять ничего в России. Ее не подняло даже убийство Мирбаха, когда, по-видимому, Рицлер оказал известное влияние на то, чтобы это событие не привело к конфликту. Число сторонников германской ориентации, понимаемой в смысле вмешательства, уменьшилось С. другой стороны, многие, нападавшие на Советское правительство за Брест-Литовский мир, теперь признавали, что оно было право. Это был единственный выход.

Столкновение двух ориентации и послужило поводом зарождения НЦ. Еще в марте – апреле 1918 года организовано было объединение ЦК кадетов, СОД и торогово-промышленных кругов. Каждая группа посылала по нескольку человек (по 3–4) в «Центр»*.

В конце концов совещания, собираемые СОД, были именно только совещаниями, торгово-промышленные группы Москвы были организованы лишь профессионально; в ЦК кадетов многие отсутствовали; «Центр» же получил известное политическое значение действующей группы, поддерживаемой и кадетами, и торгово-промышленниками. Среди его членов называли Д. Щепкина, Леонтьева, Кривошеина, Новгородцева, Астрова, Третьякова и т. д. Впрочем, состав его менялся. Но здесь с самого начала и возник конфликт из-за ориентации. Большинство, особенно Кривошеий и Леонтьев, решительно восставало против идей нового Восточного фронта, который образуют японцы, и вообще против обязанностей всегда и во всем идти с союзниками. Но на этом настаивали кадеты; особенным сторонником подобной тактики, не опасавшимся даже японской интервенции, оказался Астров. Он получил поддержку ЦК кадетов, и, когда «Центр» все же не согласился с ним, Астров и другие кадеты (Степанов) подали заявление об уходе. Они указали, что всякое сближение с Германией, всякие действия, которые могут иметь видимость такого сближения, кажутся им гибельными. Во имя победы союзников нужно было бы примириться и с тем, что война продолжится год и больше.

Трудно сказать, какого рода были сношения у «Правого центра» с немецкими представителями. Это были сношения отдельных лиц, в него входящих.

Кривошеий, который сам считал эти сношения желательными, лично в них не входил и говорил, что немцы считают его даже своим противником. По-видимому, эти сношения усилились после того, как из «Центра» ушли кадеты и часть промышленников и состав «Центра» стал однороднее. Одновременно велись сношения и на Украине, где это было, конечно, технически легче. Но и там представители германского правительства были решительно против вмешательства. Однако они не возражали против вербовки в Киеве и других местах русских отрядов, которые предназначались для борьбы с Советской властью. Вообще же летом 1918 года многие сторонники немецкой ориентации в смысле активной помощи со стороны немцев уезжали на Украину.

В мае – июле 1918 года и образовался НЦ. Первоначально он составился из группы лиц, которые считали недопустимым какое бы то ни было сближение с немцами и сочувствовали более или менее образованию Восточного фронта; хотя в этом пункте не было прямого согласия. Инициаторами НЦ, по-видимому, были кадеты Астров, Степанов и Щепкин; они, впрочем, не хотели придавать новой ориентации одностороннего партийного характера. Они не считали возможным сделать из нее нечто подобное тому, что задумано было СОД, – представительство профессиональных групп и интересов. Новому кружку придан был личный характер.

В его ядро вошли Шипов и Федоров. Шипов уже давно не занимался политической и общественной деятельностью. Теперь, кроме личных дел, он занят был обработкой и печатанием своих мемуаров. Его политические взгляды были довольно своеобразны. С одной стороны, у него оставалось глубокое нерасположение ко всякой политической борьбе. На нем можно было видеть даже большое влияние Л. Толстого, оно сказалось и на его книге. Все свои надежды он возлагал на нравственное перерождение русского общества, что, очевидно, исключало стремление к внешним насильственным воздействиям. В вопросах социальных он шел далеко, много дальше кадетов, считая, например, крайне пагубной частную собственность на землю. Но в то же время он был фанатическим сторонником союзнической ориентации. В его глазах союзники являлись носителями некоего религиозно-нравственного идеала, а данная война превращалась в своего рода священную войну против насилия и империализма. Он преклонялся перед Вильсоном, в котором видел глашатая всеобщего мира. Поэтому, по его взгляду, война должна быть доведена до конца, то есть до разгрома германского империализма и милитаризма. Милитаризма и империализма негерманского он как бы не опасался. Шипов был важен для инициаторов НЦ как человек, пользующийся крупным нравственным авторитетом. Его очень уважали даже люди, политически с ним весьма не согласные. Он сразу стал как бы председателем и руководителем кружка. Его влияние в течение всего 1918 года было очень сильно. Что касается Федорова, то он имел большие связи с торгово-промышленным миром (он был в 1906 году министром торговли и стоял теперь во главе общественных продовольственных организаций; он также всецело разделял крайнюю союзническую ориентацию, был непримиримым врагом Германии и Австрии, ожидая разложения последней на национальные государства).

К ним примкнули летом 1918 года Червен-Водали и Карташев, видный к.-д. и церковный деятель. Примкнул Герасимов, бывший товарищ министра народного просвещения при Временном правительстве, очень уважаемый Шиповым, человек самостоятельный и упорный. Он также пользовался большим влиянием среди участников НЦ, беспартийный индивидуалист по настроению, государственник по убеждению, с большим бюрократическим опытом, не чуждый некоторых националистических предубеждений. Вошел, по-видимому, довольно случайно, профессор биологии Кольцов, по взглядам левее к.-д., но более интересующийся вопросами культуры материальной и духовной, чем чистой политикой, прежде всего научный и академический деятель. Он предоставлял совещаниям НЦ как свою квартиру, так и возможность собираться в Научном институте (где вообще происходили собрания разных научных обществ и кружков).

Кружок НЦ едва ли вначале задавался определенными действиями. В особенности Шипов ставил его задачей пропаганду и противодействие германофильским течениям, в частности «Центру»*. Надо сказать, что отношения между НЦ и «Центром» сразу стали почти враждебными, причем нападающей стороной оказался НЦ. Имелось в виду также войти в сношение с представителями союзников в смысле осведомления их о положении русских дел. Как раз в это время занятие англичанами Архангельска и поддержка французами чехословаков показали, что эти дела деятельно их интересуют. Главное же, предполагалось, что работа НЦ будет не в Москве, а на Юге, противодействуя там германскому влиянию. Оно господствовало на Украине; Краснов примкнул к нему на Дону. Оставалась лишь Добровольческая армия и ее база – Кубань, но и там положение колебалось, тем более что сами союзники показывали слабый интерес к Добровольческой армии.

Для установления связи с ней и для упрочения союзнической ориентации и участия в организационной работе летом 1918 года Астров и Степанов уехали на Кубань. Предполагался осенью отъезд Федорова и Червен-Водали. План Федорова был несколько иной. Он считал, что режим Скоропадского на Украине обречен благодаря его реакционности и зависимости от немцев, которые неминуемо будут разбиты, и тогда им придется очистить Украину. Федоров думал, что важным этапом по пути оздоровления России будет создание на Украине правительства, не держащегося за самостийность, признающего принципиально единство России, а главное, свободного от всяких связей с немцами и пользующегося доверием и поддержкой союзников. Для этого нужна была подготовительная работа в Киеве и вообще на юге. Он хотел привлечь из Москвы разных лиц, чтобы они вместе поехали на эту работу, раскрывая перед ними перспективы возможного участия в новом правительстве. Так, Котляревскому он указывал на возможность там стать товарищем министра иностранных дел и секретарем правительства. Но желающих не нашлось, кроме Челищева, который, впрочем, был более связан с СОД, чем с НЦ, и который действительно в октябре уехал на Кубань, где и стал местным министром юстиции. Вообще же предполагалось, что центр тяжести будет на юге. По-видимому, в этот первоначальный период были уже некоторые сношения с московскими военными группами; впрочем, как и впоследствии, они велись совсем отдельно от совещания

НЦ и происходили через Астрова и Шилова. Речь могла тогда идти лишь о привлечении отдельных офицеров, которые хотели бы уехать на юг. Таковых летом 1918 года в Москве оказалось довольно много в связи с разочарованиями в возможности и готовности немцев прийти в Москву, а также со слухами о предстоящей регистрации и т. д. Средств для этого больших не требовалось, и они могли быть получены от представителей союзников или даже от русских групп, разочаровавшихся в немецкой ориентации, хотя бы торгово-промышленных. Основание НЦ, несомненно, подорвало вообще положение «Центра»; из него ушли вслед за кадетами и часть торговопромышленников. Кривошеий, влияние которого в «Центре» было очень большое, уехал на юг. К осени 1918 года «Центр» замирает, что, в свою очередь, дает некоторый толчок СОД, руководимому опять Леонтьевым и Д. Щепкиным.

Одновременно с НЦ возник «Союз возрождения». С начала 1918 года в партиях и группах левее кадетов растет стремление к возможному широкому объединению на почве борьбы с немцами, большевизмом и монархизмом. Предполагалось даже восстановить тот «Союз освобождения», который сыграл известную роль в подготовке революции 1905 года. Большинство считало неудобным объединяться с кадетами и предпочитало наличность двух параллельных организаций – более правой и более левой, которые, однако, в ряде вопросов могут идти рука об руку. Необходимость подобного объединения особенно отстаивали Мельгунов и вообще народные социалисты, считавшие, что их партия может стать его ядром. Кроме Мельгунова, участие в образовании «Союза» приняли особенно Титов и Волк-Карачевский, деятельным членом его стал Кондратьев. Из к.-д. мысль о «Союзе возрождения» особенно поддерживал Щепкин, который сам стал его членом. В «Союз» кадеты могли входить не как к.-д., а персонально. Первоначально НЦ и СВ действовали часто сообща и имели совместные задания. И члены СВ считали необходимым развить деятельность на юге, куда летом 1918 года уехал видный энес и сотрудник Пешехонова по Временному правительству Титов. Цели СВ ставил себе, в общем, те же, что НЦ, но имел в виду проведение их в несколько иной общественной среде. Он нашел сочувствие не только в энесах и в «Единстве», но и в меньшевиках и в эсерах. Позже, осенью 1918 года, эта связь НЦ и СВ ослабла и совместные совещания заменились участием отдельных лиц (Щепкин) и здесь, и там.

Отъезд Федорова и Червен-Водали несколько изменил характер совещаний НЦ. На них стали разбираться больше вопросы общей программы и отдельных преобразований. Для участия в этих работах Федоров и Шипов привлекли профессора Котляревского, который считался специалистом по вопросам внешней политики, международного права, а также окраинным и национальным. Еще раньше привлечен был Муравьев, который имел дипломатический стаж и хорошо был знаком с вопросами внешней политики; причем в это время – осенью 1918 года – он почти не посещал совещаний НЦ за отъездом в деревню. Привлекались лица и на отдельные заседания. Когда обсуждались вопросы промышленные и рабочие, участвовали Морозов и Четвериков, авторитетные представители московского промышленного мира. Когда разбирались вопросы вероисповедные и брачные, присутствовал видный старообрядческий деятель Онуфриев. По продовольственному вопросу выступал Салазкин, кажется, бывший раньше уполномоченным по продовольствию. Позже, осенью, на заседаниях стал бывать Огородников.

Мысль Федорова заключалась в том, что НЦ в Москве должен не столько вырабатывать уже готовые законопроекты, сколько составлять конкретные мнения по вопросам государственного строительства и политики; на Юге же нужно готовиться к практическому разрешению этих вопросов сначала в местном, затем, быть может, в общерусском масштабе. Разработка, однако, шла неравномерно. Так, остались почти не затронутыми вопросы управления и самоуправления, которым Федоров придавал особое значение, полагая, что в ближайшее время придется проводить реформы управления и самоуправления и в казачьих областях, и на Украине. Очень мало касались аграрного вопроса. Федоров увез проект, вышедший из кадетских кругов, но переработал его на Юге. Более детальное обсуждение аграрного вопроса вскрыло бы, вероятно, большие разногласия среди самого НЦ. Шипов был вообще противником частной собственности на землю, сторонником национализации земли и горячо отстаивал общину, почти в духе народнической литературы, в разгар борьбы с марксистами. Весьма опасался он своекорыстных и классовых притязаний землевладельцев, требования с их стороны преувеличенного выкупа; сам он находил, что выкуп должен быть самым умеренным и что землевладельцы должны принести жертвы умиротворению России, тем более что раньше государственная власть так часто отстаивала их интересы в ущерб интересам масс. Щепкин, который особенно дорожил отсутствием разногласий между НЦ и СВ, вообще старался по возможности снять с обсуждения аграрный вопрос, который всего легче может вызвать такие разногласия, и говорил, что южане должны его сами разработать в связи с местными условиями; у них для этого найдутся и теоретики, и практики. Единодушно признавалось лишь, что без серьезной аграрной реформы невозможно вообще ничего сделать на Юге, в частности на Украине. Федоров полагал, что именно эта реформа, произведенная правительством, которое станет у власти после Скоропадского, должна показать крестьянскому населению различие между старой, классовой и новой, демократической властью.

Гораздо больше НЦ занимался вопросом рабочих. На этом настаивали и Федоров, и Червен-Водали, который, по словам Федорова, предполагался к роли товарища министра промышленности и торговли в Южнорусском правительстве. Червен-Водали, хотя и был выдвинут торгово-промышленными кругами, довольно сильно расходился с мнениями, обычно распространенными в этих кругах. Он доказывал необходимость многое сохранить из приобретений революций, прежде всего в смысле рабочего контроля. Его поддерживал и Федоров, который очень осуждал поведение промышленников на Украине (особенно так называемого «Протофиса»). Если невозможно осуществление социалистического строя, то невозможен после пережитой войны, революции и промышленный индивидуализм, хотя бы скрашенный скромными реформами в пользу рабочего класса.

Нужно сделать рабочего участником того предприятия, в котором он работал; самый рабочий контроль, если он не становится вмешательством в технику производства, только полезен. Принципиально с этим соглашались и Морозов и, особенно, Четвериков. Но практически они считали предположения Червен-Водали неосуществимыми. Сильнее они возражали против его проекта примирительных камер и третейского суда, указывая, что промышленник не обеспечивается здесь от несправедливого на него давления, что такая постановка поощряет, а не улаживает конфликты. Вместе с тем они утверждали, что московские промышленники тоже не одобряют образа действий промышленников на Украине, особенно в их стремлении понизить заработную плату. Шипов отстаивал новозеландскую систему обязательного третейского суда с устранением как стачек, так и локаутов. Обсуждение этих вопросов было довольно подробное и содержательное.

По продовольственному вопросу довольно поверхностную записку представил Салазкин, который еще раньше Федорова уехал на юг. Он предлагал нечто среднее между свободной торговлей и монополией. Федоров хотя бы на ближайшее время отстаивал монополию государства в смысле заготовки хлеба, но при участии кооперативов и частных предпринимателей, сохранении хлебных карточек, но рядом – допущение свободной розничничной продажи; правительство же, обладая хлебными запасами, всегда может предупреждать вздутие цен при этой продаже, продавая хлеб дешевле. К определенным выводам не пришли.

Федоров также хотел рассмотреть вопрос о восстановлении транспорта, но не нашлось специалистов, и предполагалось им заняться в Киеве. По поводу вопроса о транспорте Котляревский был у Еремеева, которого он знал как преподавателя Коммерческого института, не предлагая ему выступать на совещании НЦ и даже не говоря об этом совещании, а просто спрашивал его мнение, особенно по вопросам железнодорожного строительства, различных линий, которые нужны в первую очередь, о возможности их строить средствами казны или же о неизбежности обращения к частной инициативе. Он спрашивал также о сравнительных результатах казенного и частного хозяйства на железных дорогах.

Котляревский был у Еремеева один раз и после к нему не обращался, тем более что вопрос о железнодорожном строительстве вновь не поднимался; он был затронут лишь в докладе Кафенгауза об основах экономической программы. Котляревский представил соображения о железнодорожном строительстве, кладя в основу план, выработанный в 1916 году совещанием Борисова: нужно планомерное развитие сети, особенно в трех видах: 1) обеспечение промышленных центров топливом и сырьем; 2) обеспечение экспорта, особенно морского, в частности черноморского и 3) создание пионерных линий. Он предлагал соответствующий план для Южной России в связи с оборудованием водных путей (прежде всего днепровских порогов).

Целый ряд законопроектов, касающихся гражданского права и процессов и притом совсем готовых даже в редакционном смысле, увез Челищев. Некоторые он предложил НЦ для обсуждения. Обсуждался лишь законопроект о гражданском браке и разводе, весьма технический и представляющий переделку ряда статей из бывшего нашего 10-го тома Свода законов. Онуфриев не возражал лично, с точки зрения старообрядческих кругов, выражая сомнение, насколько в России своевременно введение гражданского брака и особенно облегчение развода, но совещание с ним не согласилось; решительно ему возражал Герасимов. Высказывалось, что декрет о браке и разводе уже установил эти институты, и они должны сохраниться, даже если и эта власть уступит место другой. Законопроект об аренде не рассматривался совсем отчасти потому, что совещание сомневалось, насколько нужно поддерживать аренду вообще и может ли оставаться у владельца земля, на которой он не ведет своего хозяйства. Против этого многие возражали, указывая на сдачу в аренду земель крестьянам, которые в данное время сами не могут ее обрабатывать, но к определенному заключению не пришли.

Карташев представил почти законченный законопроект относительно положения православной церкви и других церквей и исповеданий. Он тоже имел в виду особенно Украину, предполагая, что украинская церковь составляет автономную часть общерусской, но он[Законопроект.] мог быть распространен и на другие части России. Основой должны явиться автономия в государстве всех церквей и исповеданий, их равноправие и надзор государства лишь за тем, чтобы эти религиозные организации и общения не нарушали закон. Карташев заявил себя противником отделения церкви от государства в России, по крайней мере в настоящее время, но считал необходимым всяческую охрану свободы совести; впрочем, в этом отношении мало что оставалось прибавить к законодательству Временного правительства. Декрет Советской власти об отделении церкви от государства, по Карташеву, страдает прежде всего отсутствием всяких переходных и подготовительных мероприятий; он несправедливо отказывается признать за церковными обществами права юридических лиц и препятствует им получать средства, приносимые добровольно, в частности же воспрещает всякие субсидии со стороны местных органов. В пример иного отношения он приводил французский закон об отделении, широкий и терпимый, и ссылался на статью Советской Конституции о свободе совести. Более всего собрание интересовалось вопросом, нужно ли отстоять все же отделение церкви от государства, хотя бы проведенное иначе, чем по декрету, и как будто склонилось скорее в пользу отделения.

Котляревский представил записку по национальному вопросу и законопроект о языке, также имеющий в виду украинские отношения. По мысли докладчика, если нельзя идти так далеко, как это делает ноябрьский декрет о правах народов на самоопределение вплоть до отделения от России, то нужно дать возможность и широкий путь в пределах государственного единства для удовлетворения национальных стремлений, широко допустить местные языки в местные государственные и общественные учреждения, широко поставить их преподавание в школах.

Для Украины можно было бы признать государственными и украинский, и русский язык, с субсидиарным употреблением и польского, и еврейского. Нужно создать закон о национально-персональной автономии, особенно важный для национальностей, которые не живут на определенной отдельной территории (евреи), причем образцом мог бы служить изданный в начале 1918 года закон о положении великороссов на Украине. Все это было принято совещанием, хотя отдельные его члены несколько опасались искусственного развития национализма среди мелких народностей и вообще сомневались, не преувеличивает ли докладчик значение национального вопроса в России. И впоследствии совещание не раз высказывалось в том смысле, что нужна здесь большая осторожность, дабы не колебать единства России. Эти оговорки делал и Щепкин.

Герасимов дал план реорганизации народного образования на началах самой широкой децентрализации, план, составленный в довольно демократическом духе. Кольцов дополнил его докладом об организации научных и научно-технических работ в государстве и о поддержке их со стороны государственной власти.

По иностранной политике сделал сообщение Котляревский; оно вызвало большие споры. Докладчик находил, что окончательное поражение и разгром Германии не в интересах России, как и полный развал Австрии. Нужно, чтобы Англия и Франция имели в Европе свои противовесы. Политика России в Азии не может не сталкиватья с английской, поскольку Россия будет искать сближений с самими азиатскими народами; опыт англо-русского соглашения о Персии это подтверждает. Нужно укрепить связи с Америкой и Скандинавскими странами. Против этого особенно возражал Федоров, а также Щепкин и Шипов. Они решительно отстаивали незыблемость, прочность союза России, Франции и Англии. Чем больше будет разбита Германская империя, тем для России лучше; и после этого поражения Россия, Франция и Англия должны следить за тем, чтобы в Германии не возобновился милитаризм. Обе спорящие стороны не предвидели, что Германия так близка к революции, хотя и считали в будущем ее вероятной. Более сочувствия встретил докладчик в предложениях касательно способов мирного разрешения международных конфликтов и роли здесь России. Котляревский делал также сообщение о Финляндии и Польше, но бегло, так как материалов в Москве не оказалось. По вопросу об экономической связи России и Польши предполагалось созвать особое совещание с участием экономистов и поляков, но оно не состоялось. Мысль докладчика о независимости Финляндии, которая совершенно не нарушает интересов России, если будет дополнена торговой и военной конвенцией (разумеется, что оборонительной), встретила серьезные возражения, особенно со стороны Герасимова. По отношению к Польше Котляревский предлагал при наличности таможенной черты особые взаимные преимущества по ввозу и вывозу. Но и здесь высказывались сомнения, не будут ли такие льготы более в интересах Польши, чем России. Вообще в совещаниях НЦ не раз высказывались известные опасения, что бывшие наши окраины, терпевшие угнетение, сами весьма поддаются соблазну использовать трудное положение русского центра. Нужно бдительно охранять интерес этого центра. Рассмотрение этих вопросов было главным предметом совещаний НЦ в последние месяцы 1918 и в начале 1919 года. С другой стороны, естественно, там стремились получить осведомление о том, что происходит на Юге, что делают уехавшие. Но это осведомление было поставлено чрезвычайно плохо. Приходили письма с огромными опозданиями, большей частью из Киева, посылаемые с оказией, гораздо реже – с Кубани. Киевские письма содержали все больше общие фразы. Были письма, как будто написанные кем-нибудь из уехавших, но неясно было, кем, ибо подписывались псевдонимами, которые не всегда могли разобрать ни Щепкин, ни Шипов. Астров и Степанов совершенно молчали, к особенному неудовольствию Шипова. В известиях были большие противоречия, особенно по поводу совещания в Яссах, где должны были встретиться представители различных организаций и представители союзников. На него возлагались большие ожидания. По одним известиям выходило, что там достигнуто полное соглашение союзников с политическими группами, по другим – даны самые уклончивые и неопределенные ответы и как будто бы союзники совсем не пришли к решению, как они будут действовать в русском вопросе. Неясно было, говорили ли там французы лишь за себя или за союзников вообще. Сами политические русские группы то представлялись сплоченными и соглашавшимися на некоторых положениях, то разномысленными и даже враждующими. И вообще нельзя было себе уяснить, что делают уехавшие. Еще гораздо меньше было известий с Востока; иногда они приходили даже как-то через Юг, как весьма важные известия об Уфимском совещании, где выбрана была общерусская директория и в то же время возвещалось возобновление в начале 1919 года Учредительного собрания. Также запоздалые известия получал и СВ. В общем, письма с Украины приходили обычно с опозданием в 3–4 недели, с Кубани – много больше. Некоторые сведения о Добровольческой армии, о положении Деникина, который заступил место умершего Алексеева, об отношениях его с Кубанской Радой, более конкретные и живые, стали приходить лишь в 1919 году.

Надо думать, что и сведения из Москвы шли также медленно. Были ли здесь виноваты уехавшие, не сумевшие наладить связь, как думал Шипов, или просто условия передвижения, сказать трудно. Во всяком случае, быстро обнаружилось, что поддержка какой-либо правильной связи между Москвой и Югом невозможна. В общем, более содержательны, чем письма, были номера южных газет, случайно к нам сюда попадавшие. Поражали в них фантастические сведения о положении в Центральной России, крайне тенденциозные и изображавшие ее сплошным кладбищем. Особенно фантастичны были цифры эпидемических заболеваний и смертей в Москве; очевидно, на Юге так же мало знали о положении в Центре России, как и обратно. Так как уехавшие южане просили более точных сведений об экономическом положении центра, совещание решило послать им номера «Экономической жизни» от 1 января 1919 года, где имелся беспристрастный и в то же время весьма содержательный отчет о состоянии различных отраслей народного хозяйства Советской России, посланы были также отчеты о съезде губсовнархозов.

Очевидно, при такой разобщенности НЦ из Москвы не мог оказывать влияние на тактику уехавших. Известие, например, о выборах на Уфимском совещании Астрова в состав директории возбудило большой интерес и обсуждалось в совещании НЦ. Одни (особенно Герасимов) думали, что он не должен входить в директорию, где большинство будет эсеров и примыкающих, при обязательстве явно неосуществимом созвать в ближайшие месяцы Учредительное собрание, которое, впрочем, если бы даже оказалось возможным, могло бы принести лишь вред. Другие (Кольцов) находили, что все же Астрову следует принять избрание. Выражалось желание сообщить Астрову мнение совещания, но, очевидно, если бы даже оно сложилось более определенно, то прошло бы столько времени, пока оно достигло бы Астрова, что практического значения оно бы уже не могло иметь.

Вероятно, эта оторванность сообщала совещаниям НЦ некоторый академизм, на который отдельные члены (Шипов) даже жаловались. Поневоле даже надо было сосредоточиваться на выработке некоторых общих и принципиальных положений, которые не могут устареть за несколько недель.

Насколько известно, то же самое было и в СВ, хотя последний гораздо меньше интересовался программными вопросами и особенно дорожил информацией. Чувствовался уже тогда и большой недостаток осведомления о том, что происходит в самой Советской России, как в смысле хозяйственного положения (здесь главным источником оставалась «Экономическая жизнь»), так и психологического состояния разных слоев населения. Много раз шел разговор, каково настроение у московских рабочих, но ясно было, что никакой связи с этой средой у НЦ, а по-видимому, и у СВ не имелось.

Военная сторона по-прежнему была совершенно отделена. Совещание ее не знало и не касалось, кроме Щепкина и Шипова, в руках которого была, по-видимому, денежная часть. Как после выяснилось, к ней имел отношение и Огородников. Последний на совещании появлялся сравнительно редко – он был арестован, затем уезжал из Москвы. Производил впечатление человека искреннего и очень убежденного, но совсем не представляющего сложности проблем, встающих перед Россией в ее новых условиях, всего значения пережитой революции. Очень в нем чувствовался правоверный кадет. То обстоятельство, что он оказался связанным с военными кругами, очевидно, было случайным, ибо ничего военного в Огородникове не было, никакого знания военных вопросов, как и военной среды, в нем не чувствовалось.

Приблизительно с конца января 1919 года деятельность совещания НЦ несколько меняется. Прежде всего в смысле личного состава. Председательствует на совещании обычно не Шипов, а Щепкин. Шипова деятельность совещания все менее удовлетворяла, и наконец он перестал их вообще посещать, кроме редких случаев, например на пасхе 1919 года, когда приехавший с юга (Хартулари) делал подробное сообщение. Шипов желал, чтобы московское совещание обслуживало уехавших, но это оказалось невозможным уже из-за длительности и затруднительности всяких с ними сношений. С другой стороны, его прямо возмущало молчание уехавших. Точно они даже и не особенно интересуются оставшимися в Москве. Самые совещания казались ему достаточно академическими и бесплодными. Далее, его все более пугали тревожные признаки, что в местах, где в военном смысле господствует Добровольческая армия, политически начинает устанавливаться реакция. Он ожидал большего от Астрова в смысле влияния на политический курс там, и он с самого начала опасался, что этот курс пойдет слишком вправо. В разговорах с членами совещания Шипов больше ссылался на свое здоровье, но не скрывал и своих разочарований. Не чувствовалось у него и особого согласия со Щепкиным, с которым он во многом составлял прямую психологическую противоположность.

Руководителем НЦ стал Щепкин. Внешним образом это, впрочем, не проявлялось. Он производил впечатление человека прежде всего коллегиального, чрезвычайно терпимого, с большим интересом выслушивающего всякие мнения. Но постепенно он все более проводил определенную программу, которая сама не была программа совещания и им не обсуждалась. Он действовал и как представитель НЦ, и как видный член ЦК кадетов, вел переписку с Югом, а на совещаниях НЦ его главной задачей было сохранить возможное единство. Для него как будто было даже не столь важно, что думают и решают окружающие лица, сколько то, чтобы они думали и решили приблизительно одинаково в результате обмена мнений. Отсюда – необходимость постоянных компромиссов, которые его не смущали.

В совещание входят новые лица. Входит профессор Фельдштейн, теоретик-государственник и историк, научный исследователь, но с живым интересом к политическим проблемам. Как делопроизводитель комиссии 1917 года по выборам в Учредительное собрание, он собрал богатый материал, который мог быть полезен и для совещания. Кроме того, он много занимался историей Французской революции. Несколько застенчивый, со склонностью наблюдать события, а не принимать в них участие, он на совещаниях выступал мало, но подготовлял материал, нужный для разных программных вопросов и т. д. Вошел С. Е. Трубецкой, человек большого политического темперамента, с сильным, но несколько доктринерским и малоподвижным умом, мужественный и прямой. В совещании он представлял скорее правый оттенок, часто примыкал к Герасимову. Умом он вполне признал силу в настоящее время демократических начал, но не всегда ее чувствовал и не всегда оценивал размеры совершившегося в России политического и социального сдвига. На отдельных совещаниях очень редко (не больше двух раз) появлялся кадет Хрущев чисто в качестве зрителя. Человек практического склада и дела, он, по-видимому, не вынес впечатления, что здесь есть что-то серьезное: совещания ему показались совсем академическими.

Между тем содержание этих совещаний все же меняется. Прежде всего с конца января начинают поступать более точные сведения о положении на Юге. Оказывается, что там, собственно, ничего не сделано. Союзники, прежде всего французы, в сфере влияния коих как бы считается Юг, весьма равнодушны к задачам, которые ставят себе НЦ и СВ.

В Добровольческой армии и вокруг нее они влиянием не пользуются. Деникин среди окружающих его генералов и лиц, обслуживающих гражданские управления, кажется самым левым. Астров и Федоров, планы коего относительно Украины потерпели полную неудачу, являются своего рода политическими экспертами, мнения которых ни для кого не обязательны. И наконец, попытки объединить общественные группы, действующие на Юге, приводят лишь к вящим раздорам. Там вели переговоры четыре организации: «Государственное объединение» (из членов Думы и совета, близкое по направлению к СОД), НЦ, СВ и «Земско-городское объединение» (несколько левее СВ, с сильным влиянием с.-р., большую роль в нем играл Руднев). Дело кончилось разрывом. «Земско-городское объединение» повело агитацию против Добровольческой армии. С другой стороны, южные кадеты отмежевывались от всяких социалистических партий и даже постановили о выходе из СВ. Если бы союзники и хотели помогать более осязательно, они не знали бы, к кому обратиться: кто представляет подлинную русскую общественность, подлинную русскую демократию?

В это самое время русский вопрос вошел в новую международную стадию. Сделано было предложение держав о конференции на Принцевых островах. Предложение это сразу разделило русские круги, разделило и совещание НЦ. Одни отнеслись к нему безусловно отрицательно (Герасимов), другие – весьма положительно (Котляревский). В глазах первых это было признание со стороны Европы большевистского режима, в глазах вторых – здесь открывалась возможность прекращения гражданской войны и мирного, хотя бы и постепенного, разрешения русского кризиса. Ясно казалось одно: будет ли принято решение ехать на Принцевы острова или нет, необходимо установить здесь единство образа мыслей и действий; еще необходимее это, если конференция состоится, иначе все эти местные правительства, политические и национальные организации, участие коих предполагалось, явят лишь картину полного разброда. Особенно Щепкин призывал совещание искать единение с другими организациями, прежде всего с СВ, а затем и с СОД. С последним пока не было никаких связей, на нем тяготело обвинение в германофильстве, и даже неизвестно было, в чем выражалась его деятельность. Теперь Щепкин вступил в переговоры с Д. Щепкиным и Леонтьевым и нашел их вполне расположенными к совместному обсуждению. Надо сказать, что в СОД эти два лица как-то заслоняли остальных членов, может быть, этим даже предупреждалось оглашение его состава. По направлению СОД был правее НЦ, относился определенно отрицательно ко всему, что связывалось с Учредительным собранием, и отстаивал в управлении начало единоличной твердой власти. Но и Д. Щепкин, и Леонтьев подчеркивали, что «Совету» чужды какие бы то ни было реставрационные тенденции. Щепкин считал, что с СОД вполне возможно общение и соглашение, так как ни Д. Щепкин, ни Леонтьев не стоят за возвращение к старому, за восстановление в скрытой хотя бы форме абсолютизма и т. п. Идти же далее направо он считал невозможным: например, на сближение с кругами, в качестве представителя коих он называл Кисловского. О нем отзывался и лично неодобрительно. Он в то же время считал, что правые круги в Москве сами по себе не имеют никакой силы, но что они имеют известное влияние в военной среде, и не раз высказывал предположение, что если вообще верить в возможность военных выступлений в Москве, чему лично он, по его словам, не верит, то более всего со стороны этих правых элементов.

Таким образом, во всех организациях начинается обсуждение положений, которые могли бы стать общими. Началось и в совещании НЦ. Выдвигались здесь единство России, диктаториальный характер власти в переходный период и будущее в той или другой форме волеизъявление народа, которое и определит политические судьбы России. Разногласия были большие. Котляревский, например, находил, что требование единства России сейчас есть требование гражданской войны; кроме того, нужно знать, какое это будет единство. В общем, однако, совещание склонилось к этим положениям. Что касается до вопросов социальных, то Щепкин был решительно против их включения: как достичь здесь согласия между СВ и СОД? Когда выражались сомнения, особенно Герасимовым, так ли уже нужно подобное согласие, которое все же останется словесным, Щепкин с большим жаром доказывал его необходимость. В конце концов собрано было совместное совещание членов СОД, НЦ и СВ. На совместном совещании присутствовали от СОД – Д. Щепкин и Леонтьев, от НЦ – Щепкин, Герасимов, Кольцов, Трубецкой, Котляревский и Фельдштейн, от СВ – Мельгунов, Волк-Карачевский, Кондратьев, Филатьев и Цедербаум. И здесь разногласий оказалось еще более; было все-таки признано, что можно сойтись на указанных трех пунктах, но лишь в самой общей форме. Никаких резолюций принято не было. Ясно было, что единогласие может быть достигнуто лишь употреблением очень абстрактных формул, в которые можно вкладывать весьма различное содержание. Единство России, – но его можно понимать в духе и централизма, и широкого федерализма.

Диктаториальный характер власти, – но она может быть и единоличной, и коллективной; в известном смысле сюда мог подойти даже советский строй. Национальное собрание – термин, употребленный, по-видимому, впервые в прокламации Колчака по принятии им диктатуры, – не есть ли оно все то же Учредительное собрание, только с другим именем; затем, можно его избрать по самым различным способам – от представительства восстановленных сословных групп до самого широкого всеобщего избирательного права. Все это вполне обнаружилось на совместном совещании, и опыт его не обещал, чтобы при дальнейших таких совещаниях можно было столковаться лучше.

Тогда и возникла мысль о «Тактическом центре». Нужно предоставить соглашение немногим лицам, наиболее авторитетным представителям каждой организации. Пускай это не будет формальная делегация, а просто собрание людей, через которых идет взаимное осведомление и соглашение. Большего первоначально от «Тактического центра» и не ожидалось. От НЦ в него вошли Щепкин * и Герасимов, в качестве заместителя – Трубецкой, от СОД – Д. Щепкин и Леонтьев, от СВ – Щепкин и Мельгунов. Таким образом, Щепкин представлял как бы две организации. Действительно, в «Тактическом центре» скоро была принята формула соглашения, все же довольно абстрактная и содержащая три указанных положения. Молва приписывала участие в ее выработке Алексинскому, который, действительно, уехав из Советской России, сообщил в интервью с местным журналистом об этом участии и заключенном соглашении. Само собой разумеется, принятые формулы особых практических последствий не имели, тем более что и давший повод (к соглашению. – Ред.) вопрос о конференции на Принцевых островах был снят с очереди. Советская власть согласилась послать представителей, но ее противники отказались это сделать. То же самое случилось и с примирительным американским предложением. Здесь предполагалось остановить гражданскую войну в России, каждому правительству остаться пока в его наличных географических пределах, общую амнистию, взаимные экономические сношения и, наконец, снять блокаду и открыть сношение России с остальным миром. Опять согласие исходило от Советской власти, а противодействие – от ее противников. Россия вновь была обречена на гражданскую войну. Значение «Тактического центра» лежало в другом. Он представлял из себя гораздо более приспособленный орган, уже в силу своей малочисленности, к принятию практических решений и действию. Пускай он был образован лишь для осведомления и соглашения, силою вещей он превращался в решающий центр. В сущности, он представлял большое сходство с «Центром» 1918 года, куда входили представители к.-д., СОД и торгово-промышленных групп. Постепенно он принял и характер несколько более конспиративный, чем отдельные организации, в нем представленные. Отчетов и сообщений о его деятельности на заседаниях НЦ не делалось. Вообще он быстро превращался в орган, как независимый от входящих в него организаций, с которыми имели дело и приезжавшие с Юга. Наконец, впоследствии он вошел и в военную часть, связанную с НЦ, если не непосредственно, то через военную комиссию. Тем не менее и здесь, несомненно, личные влияния были не равновелики. Руководящая роль, по-видимому, принадлежала Н. Щепкину и Леонтьеву. Щепкин не только представлял две организации, но что гораздо важнее, он был несравненный мастер сглаживать различия и приводить их к единству. Кроме того, за ним стоял очень большой политический вес в глазах и НЦ, и СВ. Леонтьев считался человеком исключительно сильной воли и ясного практического ума и импонировал даже более левым членам СВ, которые существенно расходились с ним в программных вопросах. В самой манере его говорить было нечто властное и в то же время совершенно определенное. Леонтьев при своей кажущейся относительной правизне относился к большевизму как к государственной силе с уважением, но его возмущал полубольшевизм эсеров и меньшевиков. Прочие члены «Тактического центра» лишь дополняли этих двух главных действующих лиц.

В этот период на совещаниях НЦ продолжают разбираться и программные вопросы. По предложению Щепкина Котляревский сделал сообщение об основах федеративного строя в России, где указывал на его исторические основы и на современные условия. Он предложил схему географического разделения территории России по областям, изложил различие в их положении относительно центральной власти и культурно-экономических и этнографических областных делений, функции государственной власти, остающиеся за центром, и организацию самих областей. Сообщение вызвало много возражений, особенно со стороны Герасимова и Трубецкого, отчасти и других, которые находили, что в настоящее время неблагоразумно идти далее расширенного местного самоуправления, что нужно думать о единстве, а не о расчленении. Докладчик указывал, что федерализм именно необходим во имя единства, которому угрожает прямо отторжение части областей, и что федерализм вполне совместим с единством в том, в чем это единство сейчас государственно необходимо. Совещание предложило докладчику далее разработать вопрос, но он не обсуждался.

Вообще же здесь сказывались известные практические разномыслия.

Осведомление за этот месяц было несколько полнее. Особенно подробный доклад был сделан приехавшим с юга Хартулари. Борьба групп и партий продолжалась. Французская оккупация Одессы оставила глубокое разочарование сторонников интервенции, так как Одесса под властью этой оккупации представляла зрелище полной анархии; самый же французский гарнизон всецело оказался под влиянием большевистской пропаганды, что отчасти объясняло и внезапный уход французов. Поэтому в белогвардейских кругах было большое разочарование в французах, но тем более рассчитывали на англичан. Добровольческая армия в это время была в положении, которое решительно не позволяло от нее ожидать быстрых движений. Ей очень повредили действия ее частей в Крыму, где произошли грабежи и бесчинства. Много Хартулари говорил об экономическом положении Юга, железных дорог, угольных копей и т. п. Кроме сообщений с Юга, рассказывалось и о том, что происходило в Москве и вокруг нее. Обычно Щепкин делал эти сообщения относительно роста зеленой армии, дезертирства, волнений на фабриках и заводах и т. п.

Сведения были случайные и отрывочные, показывающие, как ненадежны источники. Чрезвычайно преувеличенное значение было придано самим Щепкиным (по-видимому, на основании данных СВ) забастовке на Александровской ж. д. Крайняя и очевидная неудовлетворительность всей этой информации заставляла поставить вопрос: нельзя ли ее улучшить и пополнить? Но все это оказывалось неосуществимым. Щепкин же передавал и слухи с фронта, впрочем, и сам предостерегая против того, чтобы им слишком верить. Он сообщал, например, о сожжении Колчаком Волжской флотилии, зимовавшей в затоне, о взятии Астрахани, которое не подтвердилось. Вообще военные известия довольно обывательского типа исходили почти исключительно от него; источников он не указывал. Очевидно, однако, у него уже в этот период был ряд сношений с военными кругами, совсем не известных НЦ. На это, между прочим, жаловался Шипов. Он находил, что Щепкин вообще не сообщает многих известий, которые он имеет относительно военных дел, что он единолично принимает приезжающих с юга и т. п. Другие члены совещания видели здесь некоторую мнительность со стороны Шилова, который в мае окончательно перестал бывать на совещаниях НЦ и совсем от него вообще отошел.

Последние месяцы жизни НЦ – с конца апреля до конца августа – опять отличались своими особенностями. Заседания ввиду летнего времени стали менее полными. Отдельные члены часто отсутствовали. С другой стороны, в них деятельное участие стал принимать Муравьев. Несомненно, он вносил в совещания эти нечто новое. Он не раз ставил вопрос о пересмотре всей деятельности совещаний. Не исходит ли она из ложных предпосылок? В самом большевизме происходит глубокая перемена. Создается Красная Армия, которая постепенно превращается в подлинную русскую армию. Муравьев чрезвычайно предостерегал против ее недооценки. Он и в других отношениях указывал на рост государственности в Советской России. Большевизм осуществляет дело объединения русской земли. С другой стороны, Муравьев очень сомневался в материальных и моральных силах Юга с их эмигрантской психологией. Эти мнения вызывали споры, но к ним более или менее присоединялись Котляревский, Фельдштейн и Кольцов. Щепкин очень внимательно к ним прислушивался, возражал, но не раз говорил, что, быть может, Муравьев и его сторонники правы. Но практического заключения из этого все же не делалось, как и сам Муравьев не предлагал таких заключений; он как бы призывал лишь к размышлению и проверке. Далее, в совещаниях участвовали экономисты-профессора Кафенгауз и Букшпан. Собственно, это были неформальные совещания, и Букшпан и Кафенгауз приглашались не в НЦ, а просто для обсуждения вопросов, связанных с экономической программой. В разработке ее, производимой Кафенгаузом и Букшпаном, вероятно, принимали участие и другие экономисты, к которым они обращались.

Можно было бы думать, что в эти месяцы, когда деникинское наступление шло успешнее, чем это предполагалось по известиям с юга о Добровольческой армии, можно было бы думать, что для совещания НЦ станут на первую очередь вопросы тактические. Но они сосредоточивались в «Тактическом центре»; совещание же могло обсуждать лишь общее направление тактики. Прежде всего оно по-прежнему не допускало мысли о каком-либо вооруженном выступлении в Москве и вообще в Советской России. С особой энергией и категоричностью об этой недопустимости говорил Герасимов, полагая, что оно привело бы лишь к бесплодному кровопролитию. Речь может идти лишь о том, не произойдет ли такое выступление стихийно. Но в это не верили ни Герасимов, ни Щепкин. Вообще, из слов Щепкина получалось такое впечатление, что в Москве не имеется военного материала для подобных выступлений. Щепкин как-то сказал, что, если бы большевики покинули Москву, а другая армия ее бы не заняла, он сомневается, возможно ли было бы в городе поддержать элементарный порядок.

Далее вообще совещание не останавливалось на вопросе, что будет, если Москва окажется в руках Деникина. Трудно сказать, кто из членов верил в эту возможность, кто нет. Скорее господствовало чувство, что здесь все неожиданно и неучитываемо. И вопрос о новой власти, новом правительстве никогда серьезно не ставился. Как-то раз Щепкин в шутливой форме его поставил. Названо было имя Леонтьева как подходящего человека для устройства управления и организации продовольствия. Назван был далее Герасимов, который заявил, что ни в какое правительство не пойдет. Он даже сделал поход и против Леонтьева, и против себя: по его словам, лица, прикосновенные к Временному правительству, должны были бы пожизненно лишиться права участия в какой бы то ни было власти. Щепкин, между прочим, говорил, что его личной мечтою было бы вернуться к муниципальной деятельности, к городскому хозяйству. Все это говорилось за чаем, совсем не в серьезном тоне, и сам Щепкин обратил разговор в шутку. Во всяком случае, никаких правительственных списков (как говорят, обращались по Петербургу, когда ему угрожал Юденич) ни в НЦ, ни в смежных организациях не ходило. Да и совсем не чувствовалось желание попасть во власть, если бы таковая и образовалась. Может быть, здесь сказывалось и инстинктивное чувство ее неизбежной непрочности.

С другой стороны, как раз академическая дятельность совещания в это время оживилась. По предложению Герасимова было решеноуяснить самые принципы возможной экономической программы. Имели в виду не конкретные законопроекты или отдельные мероприятия – вопрос ставился иначе. Какое направление народнохозяйственной политики может быть противопоставляемо политике коммунистической, в каком направлении эта последняя должна быть изменяема? Совещание признавало единодушно, что в сфере экономической все наши партии оказались несостоятельными, а между тем все развитие русской жизни в ближайшее время должно исходить под знаком экономики.

Кафенгауз дал характеристику экономической политике, руководимой принципом, важность которого для России сейчас не может быть преувеличена, принципом подъема производительных сил. Ему всецело должен подчиниться и вопрос, в каких пределах может признаваться частная собственность на землю и на орудия производства, и вопрос о социальных реформах. Он отсюда заключал, например, что нужно мириться с растущей дороговизной: законодатель должен поддерживать не потребителя, а производителя или, точнее, производство. Иностранный ввоз должен быть весь направлен на техническое оборудование русского народного хозяйства, а не на доставку предметов потребления, хотя бы и весьма нужных. С этой точки зрения Кафенгауз рассматривал и сельское хозяйство, и горное дело, и обрабатывающую промышленность, и транспорт, и торговлю. Необходимы большие жертвы от всех слоев населения, от всего наличного поколения, чтобы выйти из тяжкой хозяйственной разрухи, которая в конце концов сводится к катастрофическому падению производительности и производства: подъем их – первое условие социального и культурного прогресса. Возражая против социалистических мероприятий, которые не имеют в данное время необходимых народнохозяйственных предпосылок, докладчик предостерегал против того, чтобы отсюда делались выводы в пользу классовых интересов землевладельческих и торгово-промышленных.

Букшпан дал характеристику современного хозяйственного строя и в особенности подробно и объективно изложил устройство и деятельность Высшего Совета Народного Хозяйства с его столь многочисленными разветвлениями, его различных главков и центров. Далее он остановился на государственном регулировании хозяйственной жизни, которое становится неизбежным в силу самого факта мировой войны, а также связанных с нею глубоких социальных сдвигов; на пути такого регулирования стоят и европейские страны, и даже Америка. Задача лишь в том, чтобы при этом не угасить личной энергии и инициативы. Подробно он останавливался на политике внешней торговли, которая сейчас так важна для России: она также требует коренного государственного регулирования ввоза и вывоза, разрешительно-запретительной системы, которая позже сочетается с рядом частных краткосрочных соглашений между заинтересованными государствами. Для России в ближайшее время внешний оборот может быть лишь товарообменом, и Букшпан указывал на его основы: нужно, чтобы, вывозя необходимое сырье, Россия не получала взамен вещей, без которых в хозяйственном смысле можно обойтись; разрешение на вывоз этого сырья должно быть выдаваемо лишь под условием обратного ввоза эквивалентно необходимых, а не просто полезны> предметов. Для вывоза сейчас первенствующее значение имеет лес, и Букшпан, подобно Кафенгаузу, видел основную задачу в подъеме производительных сил.

Все эти сообщения живо обсуждались и вызвали большой интерес. Щепкин говорил, что экономическая политика есть все же часть общей политики, и здесь часто нельзя проводить начало исключительной хозяйственной целесообразности; нужно считаться и с взаимоотношением классовых сил, и с психологией момента. Так, аграрный вопрос в России стал более политическим, чем экономическим, и это отразилось на всех программных его решениях. Признана была желательной дальнейшая разработка экономической программы и в то же время – на этом настаивал Букшпан, поддержанный особенно Муравьевым и Котляревским, – действительное, объективное уяснение экономического положения Советской России и экономической политики Советской власти; эта политика сама не представляет чего-либо неподвижного и существенно меняется, например, в области земледелия; она также все более и более признает необходимость подъема производительных сил. При обсуждении докладов выдвинут был ряд и других вопросов, которые подлежат разработке, например о формах и характере иностранных концессий в России, полезных и даже необходимых, но представляющих свои политические и экономические опасности.

Естественно, большое место на заседаниях занимала информация, но она не становилась полнее, скорее напротив: она сосредоточивалась теперь в «Тактическом центре». За эти месяцы уже на совещании не появлялись приехавшие с юга лица, письма тоже были редки и скудны. Военные сообщения, которые делал Щепкин, мало прибавляли к материалу, даваемому «Известиями ВЦИК». Из них, между прочим, нельзя было даже представить, какими в конце концов силами располагает Добровольческая армия и как велика Красная Армия. Щепкин иногда говорил, что такая-то (по номеру или по командующему лицу) армия находится там-то, но не говорил, что она из себя представляет в смысле численности. Точно так же оставалось весьма неясным, насколько Красная Армия была хорошо вооружена. Здесь замечались прямые противоречия, которые могли объясняться или противоречиями источников, коими пользовался Щепкин, или неосведомленностью тех, кто ему говорил. Иногда выходило, что Красная Армия совсем не вооружена и что через несколько недель ей не из чего будет стрелять; иногда – что у нее избыток всякого, особенно артиллерийского, снабжения, что и в смысле винтовок и патронов она снабжена удовлетворительно. Весьма противоречивы были данные и о психологическом состоянии обеих сторон. Несомненно, лица, осведомлявшие Щепкина, в общем, склонны были преуменьшать материальные и моральные силы Красной Армии, что сознавал, по-видимому, и Щепкин, который вообще менее производил впечатление человека легковерного.

Скудны были известия и о политическом положении Юга. Совещание не знало даже точно состава правительства, которое окружало Деникина, ни организации его. Было известно, что Деникин назначил министром юстиции Винавера, и можно было видеть в этом акте его желание отклонить от Добровольческой армии обвинение в антисемитизме. Впоследствии само известие опровергалось. Неясно также было, в качестве кого находится там Астров: в качестве министра внутренних дел (он, по-видимому, был им, но очень короткое время), министром без портфеля или просто политическим советником? Однако даже отрывочные сведения показывали, что политически и НЦ, и кадеты бессильны на Юге и что власть находится в гораздо более правых руках. Начинает упоминаться даже такое одиозное имя старого порядка, как Стишинский, правда, не в составе правительства, но все же оказывалось возможным какое-то влияние, возможен самый слух о лице, которое в 1906 году оказалось слишком правым для Столыпина. Несомненно, уже очень большим политическим влиянием располагал Лукомский, он впоследствии был и во главе правительства; по общему отзыву он стоял значительно правее Деникина. Но всего показательнее были назначения в занятых Добровольческой армией областях. Там появлялись старые губернаторы и т. п. Замечательно, что известия обычно подчеркивали, что Деникин не солидарен с этими правыми течениями, которые все более вокруг него берут верх, что он даже с ними борется, но безуспешно. Получалось впечатление, что общественные элементы, представленные в Добровольческой армии наиболее сильно, завоевывая области, вовсе не хотели передавать власть в руки тех, кто в их глазах, подобно кадетам, все же не свободны были от известной левизны, как и от вины в содействии революции. Власть переходила к кадровому офицерству, и оно приносило всю горечь пережитых обид и социальной деградации. Сказывалось это и в известиях об аграрных отношениях, хотя и здесь как будто Деникин понимал последствие, которое будет иметь отнятие земли у крестьян. Сообщалось о бесчинствах и насилиях, особенно над еврейским населением, хотя, по-видимому, Добровольческая армия не доходила до эксцессов, которые над евреями совершали петлюровцы, и командный состав Добровольческой армии с такими эксцессами боролся. Вместе с тем обычно передавалось о большом падении цен на хлеб и вообще на съестные припасы, о появлении этих последних в большом количестве на рынке в результате занятия данного города Добровольческой армией (Харьков, Белгород).

Информация о настроениях в Советской России – она по-прежнему касалась настроения рабочих и крестьян. Указывалось на недовольство их Советской властью, но и в то же время совещания не показывали противоположных симпатий. Котляревский, бывший в июле в деревне (в Московской губернии), указывал, что недовольство у крестьян чувствуется главным образом наборами и мерами против дезертирства, отчасти и советскими хозяйствами, но что ему не приходилось слышать пожеланий прихода Деникина; если бы пришлось выбирать, он думает, что большое большинство в деревне этих местностей стояло бы за Советскую власть. То же приблизительно сообщалось и относительно рабочих: в конце концов и их недовольство Советской властью не принципиальное, а практическое, вызванное прежде всего продовольственными трудностями. Нельзя придавать серьезного значения тому, что большевистские ораторы на митингах, на отдельных фабриках и заводах встречали несочувствие и осуждение аудитории. По-видимому, уменьшалось и дезертирство, против которого, правда, явно Советская власть выступила с мерами суровыми и даже беспощадными.

Очень чувствовался недостаток информации относительно иностранных дел. В каком отношении находятся европейские государства к гражданской войне, раздирающей Россию, какое участие склонны они в ней принять? Муравьев особенно указывал, что «Известия ВЦИК» дают в общем верную, хотя, конечно, одностороннюю картину. Нужно только более вчитываться в отдельные сообщения, их сопоставлять, вообще применять известный критический метод, что он и делал.

По-видимому, на Юге продолжалось охлаждение к французам и тяготение к англичанам, которые поддерживали денежными средствами и снабжением всякого рода Деникина. Разочарование во французах у военных пробуждало немецкие симпатии, которые, однако, не встречали никакого отклика в высшем командном составе; вероятно, там опасались поссориться с англичанами. Общее же впечатление было такое, что в русском вопросе державы ни к чему определенному до сих нор не пришли. Непонятно было, почему они признали «верховным правителем» Колчака (даже Америка, которая так долго в этом вопросе колебалась), когда он уже стал терпеть решительные поражения. Всего определеннее все-таки казалось отношение правительства Ллойд Джорджа. По Москве ходил перевод его парламентской речи, где он говорил об активной интервенции в русские дела. Неизвестно было, насколько это перевод, а не апокриф, так как английского текста никто не видел. Но вообще и здесь, по Москве, ходили фантастические слухи, и они достигали совещания НЦ. Их также обычно передавал Щепкин, оговаривая сомнения в их достоверности.

Однако и он был склонен поверить слуху о начале враждебных действий со стороны Германии против Советской России на основании неопубликованного в России параграфа Версальского договора, по которому на Германию возлагается обязанность восстановить порядок в России. Понимая хотя бы несколько отношения между Германией и Антантой в это время, нельзя было не видеть здесь явной выдумки. Кроме того, полный текст Версальского договора был напечатан в номере «Тайме», который находился в читальне Народного комиссариата иностранных дел, и там можно было воочию убедиться, чго никакого подобного параграфа не имеется. Далее Щепкин указывал на ту тревогу, которую вызывают в Англии планы Советской власти в Азии, широкая пропаганда советского строя, которая там ведется из России на местных языках, политика Советской власти в Персии и особенно в Афганистане, приемы представителей народов Индии и Китая. Об этом он говорил довольно подробно, как бы придавая большое значение. Впоследствии выяснилось, что у Щепкина летом 1919 года были сношения с представителем английского правительства в России (Полем Дюксом), и, быть может, здесь отразились указания этого представителя. Но возможно и то, что Щепкин здесь просто делал вывод из данных, которые печатались в «Известиях». Могло, действительно, казаться, что страх перед русско-большевистским влиянием на Востоке вообще заставит их более энергично действовать в русском вопросе. Были также данные, что в иностранных кругах, расположенных так или иначе помогать в борьбе с большевиками в России, существует большое опасение реакции, которую принесет победа Деникина. В совещании «Центра» читалось опубликованное в «Правде» письмо князя Львова, председателя Русского комитета в Париже, к Деникину, где Львов, предостерегая его против реакционеров, советовал привлечь в правительство социалистов и т. д.; иначе друзья Добровольческой армии за границей могут оказаться совсем бессильными. Ответ Деникина, также напечатанный в «Правде», был весьма сух. Быть может, он в это время больше интересовался поддержкой Англии, чем Франции, где эти опасения перед грядущей русской реакцией были особенно сильны, как и в Америке, которая вообще держалась иного взгляда на внутреннее положение в России, чем Англия и Франция. Каких-либо известий о деятельности Русского комитета в Париже и подобных ему русских эмигрантских организаций не было. Лишь из «Известий ВЦИК» можно было узнать, что Струве входит в парижский комитет в качестве представителя НЦ. Кто его назначил, было неизвестно. Вероятно, южане, о чем, впрочем, они не извещали.

В этой связи вставал другой вопрос, на который обращал особое внимание Муравьев. По-видимому, восстановление единства России в смысле возвращения ее к довоенным границам не входило в виды союзников. Независимость Польши стала совершившимся фактом, но кроме нее, державы признали независимость Финляндии и склонны были признать независимость Прибалтийских государств и Закавказья, даже брали под свою защиту самостийность Украины и поощряли виды Румынии на Бессарабию. Ни Франция, ни Англия вовсе не заинтересованы в особом усилении России, когда Германия для них уже неопасна. Муравьев говорил, что с этим русское общество обязано бороться совершенно независимо от своих отношений к большевизму и Советской власти. Совершенно недопустимо, чтобы успехи во внутренней борьбе покупались ценою расчленения России. При таком ходе дел сама Советская власть обращается в хранительницу нашего государственного единства, и тогда ее должны поддерживать и те, кто в очень многом другом против нее. Эти мысли поддерживал и Котляревский. Он только указывал, что различные части России находятся тут в различном положении. Независимость Финляндии есть тоже совершившийся факт. Его признала и Европа, и Советская власть. Независимость Прибалтики не может быть прочной. Ни Эстония, ни даже Латвия, ни, особенно, Литва не могут сделаться действительными независимыми государствами. Они соединятся или с Германией, или с Польшей, или с Россией, что для них всего естественнее, в особенности при проведении в государственную жизнь России федеративных начал.

Гораздо опаснее отторжение Закавказья и виды англичан на Туркестан. Одна потеря Баку наносит непоправимый удар русскому народному хозяйству. Вообще, наши политические и экономические интересы ориентированы сейчас больше на Юг и на Восток, чем на Запад. И с этим надо считаться и в оценке этого значения, которое представляют для России различные ее бывшие окраины. Поэтому было бы так важно вернуть к единству с Россией Грузию и Азербайджан, что опять-таки требует политики признания широких прав за всеми народностями России при сохранении ее государственного единства. По поводу Польши Котляревский сообщил свой разговор с Венцковским, польским уполномоченным, у которого он был по делам Великого Северного пути. Из этого разговора выходило, что в Польше есть довольно сильное течение в пользу расширения ее границ к востоку за счет не только Литвы, но и белорусских областей – стремление к границам по Западной Двине и Березине, и даже по Днепру. И это стремление находит поддержку во Франции: французы не прочь были бы дать полякам границы 1772 года. Поэтому они сочувствуют движению польской эмиграции на восток. Сам Венцковский вовсе не солидаризировался с этим течением, говоря о своих симпатиях к России; относился с большим уважением к Чичерину, но указанные выводы из его слов можно было сделать. Котляревский доказывал ему, что подобная политика неминуемо толкает Россию на сближение с Германией. И Герасимов, и Муравьев, и Трубецкой, и Кольцов говорили, что такие планы французской политики должны встретить самое резкое осуждение в России. Масса белорусского населения тяготеет к России, а не к Польше. Муравьев и Кольцов особенно указывали, что в борьбе с Польшей сама Советская власть будет осуществлять общенациональные начала.

Все эти известия показывали, насколько запутан с международной стороны русский вопрос. Власть, насажденная в России поддержкой Антанты, несомненно, будет находиться под ее влиянием и в полной от нее зависимости. С другой стороны, и Деникин, и Колчак эту поддержку получали если не в смысле человеческого материала, то деньгами, вооружением всякого рода, снабжением и т. д. Гражданская война неразрывно сплеталась с борьбой международной. Тут создавалась тяжкая проблема для всякого, кто ради устранения большевистской власти не шел с легким сердцем на иностранное вмешательство. Для совещания, по крайней мере, его большого большинства, становилось все яснее, что возрождение России может быть лишь результатом внутреннего развития, а не внешнего воздействия. У всех был в памяти опыт Скоропадского. С другой стороны, совещание теперь уже было свободно от идеализации Антанты, особенно после Версальского мира. О сближении с Германией говорили и Муравьев, и Котляревский, и Трубецкой. Никакой предвзятой враждебности к Германии, которая так сильна была в НЦ при его основании, не было. Все это, конечно, являлось лишь мнением отдельного кружка, ибо в это время всякая связь с НЦ на Юге прекратилась. Неизвестно было, как он организован, из кого состоит, в каких отношениях находится с к.-д. (по-видимому, ранее эти отношения были весьма близки), с СВ и другими организациями. По отдельным, правда, весьма запоздалым сведениям можно было заключить, однако, что у отдельных его членов, особенно у Федорова, несмотря на эти разочарования, принесенные французами, сохранилась старая вера в Антанту. Уход французов из Одессы, действия в Крыму, нежелание помочь беженцам из русской буржуазии – все это казалось ему мимолетным недоразумением: более же всего он опасался, что подобные недоразумения пробудят на Юге германофильские настроения.

По-прежнему для него Германия представлялась исконным врагом. Конечно, здесь нужно было принять во внимание и другое: южане, стоящие более или менее близко около Добровольческой армии и видящие оказываемую ей англичанами помощь, могли опасаться, что всякие немецкие симпатии могут совершенно изменить готовность англичан.

Этот период закончился арестом Щепкина, который произошел 28–29 августа. В сущности говоря, здесь оканчивается история московских совещаний НЦ даже внешним образом; правильных совещаний после этого не было, некоторые члены совсем их не посещали, и, по-видимому, не было даже для них содержания. Некоторое время продолжал действовать «Тактический центр», но военные организации были разгромлены, положение в Москве чрезвычайно обострилось после расстрела Щепкина и взрыва в Леонтьевском переулке. Впрочем, «Тактический центр» же давно совершенно отделился от совещаний НЦ и вел обособленное от них, как, вероятно, и от СОД и СВ, существование. Но для НЦ арест Щепкина имел и огромное внутреннее значение.

Данные, опубликованные в связи с арестом Щепкина, и позднейшее разоблачение показали всю широту его военных связей. Это были его личные связи. Можно сказать категорически, что совещание НЦ, как таковое, никакого отношения к военному заговору не имело. Эти военные связи были ему неизвестны, как неизвестно и участие целого ряда лиц, арестованных вместе со Щепкиным и оказывавших ему техническое содействие, – Алферова, Волкова, братьев Астровых и т. д. Относительно Алферова члены совещания, знавшие его ближе, были уверены в его совершенной непричастности (до такой степени он казался вообще далеким от всякой политики), и долгое время они оставались под впечатлением, что здесь имела место какая-то роковая судебная ошибка. Создавалось впечатление, что НЦ – мощная организация, опирающаяся на значительные военные силы и снабжаемая большими средствами, которых эти силы требовали. В действительности фирма НЦ была связана с совершенно различными организациями, которые друг друга не знали, да и по самому духу были достаточно далеки друг от друга. Но их связывала личность Щепкина. Несомненно, он был выдающийся организатор. Даже на совещаниях НЦ можно было наблюдать, как он умел приводить к единству взгляды и положения достаточно противоположные. Он был не только руководителем НЦ, он, в сущности говоря, и составлял его ядро. Можно, конечно, сказать, что отдельные члены совещания НЦ, как Шипов, и отчасти Герасимов, вошедший в «Тактический центр», более других могли считаться входящими в такое ядро. Но все же значение Щепкина оставалось совершенно преобладающим даже и при наличности «Тактического центра», где был такой сильный, авторитетный человек, как Леонтьев. Вероятно, Щепкин во многом давал тон и «Союзу возрождения», будучи неизмеримо крупнее Мельгунова, и, быть может, этим объясняется, что в Москве НЦ и СВ, довольно разнородные по составу, как-то не сталкивались наподобие того, что происходило на Юге.

Лишь благодаря Щепкину НЦ мог совмещать такие разнообразные формы деятельности – от почти чистого академизма до военного заговора. Это было бы невозможным, если бы во главе его остался Шипов с его принципиальностью, непоколебимыми убеждениями, которые принимали облик религиозной веры, с малой способностью при всей его личной терпимости представлять себе чуждые ему точки зрения и чуждую психологию. Понятно, что НЦ его не удовлетворил, не удовлетворял и образ действий Щепкина. Понятен и психологически, с другой стороны, и этот последний образ действий. У Щепкина был свой личный план разрешения русского кризиса, который он вовсе не считал нужным подвергать коллективным обсуждениям. Будучи вообще большим скептиком, он не ожидал многого от таких обсуждений, и в смысле консервативном он не хотел этого делать – не раз он высказывался, что русские вообще плохие конспираторы и не умеют молчать. Замечательно, что вместе с этим собственные совещания НЦ он вовсе не стремился обставлять какой-либо конспиративностью, охотно шел на присутствие лиц, могущих в качестве специалистов известного вопроса принять участие в прениях, и т. п. Беря на себя осуществление своего плана с наиболее опасной стороны, в смысле сношения с военной средой и ее организацией, он заранее брал на себя и все возможные последствия. Часто выражалось удивление, что Щепкин был до такой степени неосторожным, как это обнаружилось при его аресте. Ужели он не предвидел его возможность? Думается, что неосторожность была своего рода фатализмом, который он себе позволял, полагая, что, никого не посвящая в свои действия, он никого и не подведет. Могли тут сказаться и личные обстоятельства. Осенью 1918 года он потерял жену. Эта смерть, по рассказам лиц, близко его знающих, очень его потрясла, и он не раз говорил, что и по своему возрасту и по самочувствию жизнью он не дорожит. Правда, на людях он был бодр, спокоен, даже весел, но все это могло быть внешностью. Он всегда хорошо владел собою, и знавшие близко его люди говорили, что он умеет принимать на себя различные роли – способность, которую он получил как бы по наследству от своего предка знаменитого актера Щепкина.

С другой стороны, можно себе представить, какое впечатление произвели на участников совещания, и в особенности на тех, кто не входил в «Тактический центр», данные, обнаружившиеся в связи с арестом и гибелью Щепкина. Они увидали, около какой пропасти они стояли. Действовал здесь, конечно, и простой инстинкт самосохранения, но действовало и сознание, что работа НЦ пошла по совсем иному пути, чем это им представлялось, а между тем хотя бы моральная ответственность остается, и это одно приостанавливало всякую дальнейшую работу. Если бы они видели смысл НЦ в том, чтобы каким угодно путем устранилась Советская власть в Центральной России, то казалось, именно теперь перед НЦ открывались широкие перспективы. В короткое время Добровольческая армия заняла Киев, Курск, Воронеж, Орел, дошла в пределы Тульской губернии, которая смежна с Московской. На севере войска Юденича подходили к Петербургу. Но эти успехи не дали никакого толчка совещанию и не подействовали на его членов. А вслед за этим с конца октября начинается полный неуспех белых и на юге, и на севере и быстрое продвижение Красной Армии и здесь, и там, и в глубь Сибири. Уже в конце 1919 года исход гражданской войны определился. Победила Советская Россия. Среди тех кругов, которые всего ожидали от прихода Деникина в Москву, уже наступило полное разочарование. Они готовы всячески были бранить Деникина за его неспособность, за то, что он, не взвесив своих сил, бросился в авантюру. В то же время они жадно прислушивались к известиям с Западного фронта и к слухам о предстоящем наступлении польских войск – не придет ли избавление отсюда?

Гражданской войне виден был конец, крах, но перед Россией, особенно Центральной, особенно перед русским городом, вставали другие бедствия: голод, холод, полное расстройство транспорта, паралич промышленной жизни. С востока приходили ужасающие вести о распространении сыпного тифа. Приходилось уже бороться не с политическими или классовыми противниками, а с самой природой. Быть может, самые эти стихийные бедствия смягчали старую вражду. Чувствовалось, что спасти может лишь общая, самая напряженная работа, спасать приходилось уже физическую жизнь – свою и своих близких.

Наконец, и внешнее положение России изменилось. В январе 1920 года было опубликовано решение держав снять блокаду. Решение, правда, обставленное рядом оговорок о признании Советской власти, об ограниченных формах и размерах товарообмена. Но все же здесь пробивалась брешь в блокаде, которая являлась одним из основных условий бедственного состояния России. То, что могло быть достигнуто еще в начале 1919 года, когда встал вопрос о Принцевых островах, то начало осуществляться после года гражданской войны и всяческого разрушения.

Совещания НЦ в то время не было. Но прежние его сочлены встречались и обменивались мыслями. У большинства из них уже раньше сложилось убеждение, что русская интеллигенция вообще должна встать в совершенно лояльное отношение с Советской властью и вложиться в действительную созидательную работу. Военные успехи Деникина при установившейся политической обстановке не могли разрешить русского кризиса и только бы до бесконечности затянули бы гражданскую войну. Впрочем, эти успехи скоро кончились. Наступление же поляков есть прежде всего наступление на Россию и должно быть всеми русскими гражданами встречено как таковое. Чувство долга перед Россией с ее тяжкими бедствиями должно превозмочь всякие антипатии к большевизму. Впрочем, большевизм сам эволюционирует в направлении государственности, и эта эволюция пойдет тем быстрее и прочнее, чем скорее кончится гражданская война, прекратятся разговоры, прекратятся всякие виды сознательного и бессознательного саботажа. В настоящее время в России плодотворно можно работать лишь при известном лояльном отношении к Советской власти. Нейтралитет здесь неосуществим. Эта власть слишком связана со всеми сторонами не только государственной, но и народной жизни. Самый опыт работы в советских учреждениях некоторых членов бывшего совещания НЦ мог их убедить, что здесь есть достаточно широкое поле для применения своих сил. А общение с коммунистами важно не только для целей работы: здесь могут устраниться много недоразумений, и обе стороны лучше поймут и узнают друг друга.

К подобным взглядам пришли Муравьев, Котляревский, Фельдштейн и Кольцов. Одни раньше, другие позже. Практически это особенно проявилось в связи с вступлением Муравьева в Комиссариат иностранных дел, куда он был приглашен Чичериным и Караханом. Среди его знакомых некоторые находили этот шаг своего рода капитуляцией, признанием солидарности с внешней политикой Советской власти. По этому поводу члены бывшего совещания – Герасимов, Трубецкой, Муравьев, Котляревский, Кольцов и Фельдштейн – решили обменяться мнениями. Тут обнаружились значительные разногласия. Муравьев энергично отстаивал принципиальную правильность своего шага (ибо внешняя политика Советской власти есть в настоящее время русская внешняя политика) и вместе с тем необходимость вообще стать на новый путь не только для отдельных лиц, которые это и сделали, а вообще для кругов, из которых вышел НЦ. Его поддерживали Кольцов, Котляревский и Фельдштейн. Весьма возможно, что при дальнейших разговорах с ними в известных пределах согласились бы и возражавшие, особенно Трубецкой, который признавал серьезность доводов и за последнее время сам не чужд был больших сомнений в этом вопросе. Но разговор остался незаконченным потому, что разные случайности задержали новую встречу, а затем все эти лица в феврале были арестованы. Конечно, эти разговоры тоже не были формальными совещаниями НЦ. Последних тогда вообще не происходило. Правда, не было формального закрытия, но оно представлялось и неосуществимым (в каких, собственно, формах оно могло произойти?), да и ненужным. Оставалось несколько лиц, которые принимали раньше участие в этих совещаниях и которые уже в силу этого факта представляли друг для друга и при разногласиях известный интерес. Впрочем, у большинства и не было существенных разногласий.

НЦ возник в период, когда Советская власть считалась временной и переходной уже в силу международного положения России между воюющими странами. Он возник в связи с борьбой немецкой и союзнической ориентации. Он не имел определенно классового отпечатка и даже впоследствии не получил определенного политического облика; в этом смысле он отличался от СОД и от СВ. Это, быть может, привлекало к нему людей, которые не хотели себя связывать уже определенными решениями политических вопросов, для них самих спорных; это, с другой стороны, неизбежно сообщало ему некоторый академический характер. Действия же, которые связаны с именем НЦ, в сущности, были лишь действиями отдельных его членов, прежде всего Щепкина.

Со времени возникновения НЦ прошло меньше 2-х лет, но условия совсем изменились. От старых ориентации почти не осталось следа. Советская власть оказалась гораздо прочнее, чем можно было думать летом 1918 года. При самых тяжелых условиях она создала настоящую армию, и эта армия победила в гражданской войне. И как ни тяжело экономическое положение России, работа над его улучшением идет, создается трудами и слагается сознанием необходимости общих усилий. Самый советский строй оправдал себя уже своей длительностью, и в то же время в рамках его возможна и неизбежна эволюция, которая уже совершается. Советская Конституция сама по себе не есть нечто раз навсегда законченное, как склонны были представлять конституции в эпоху Великой французской революции их авторы. Лучшим же симптомом изменений является декрет об отмене смертной казни.

При таких условиях НЦ уже принадлежит истории. Путь, по которому пошли общественные круги России, создавшие его, пройден до конца. Он принес лишь жертвы и разочарования. Но, быть может, такой предметный урок, хотя и купленный слишком дорогой ценой, оказался необходимым. Во всяком случае, мерилом жизнеспособности указанных общественных кругов является то, насколько они воспримут этот урок и сумеют стать на новый путь общенародного творческого труда, чуждого политиканства, классовых расчетов и затаенных вожделений мести. Можно еще отрясти прах от России, можно эмигрировать из нее. Но для тех, кто не может и не хочет этого сделать, другого пути нет.

24 марта 1920 года С. Котляревский

 

ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ «НАЦИОНАЛЬНОГО ЦЕНТРА»*

[120]

 

I

(Показания В. В. Ступина)

Я вошел в организацию Добровольческой армии Московского района через Ивана Николаевича Тихомирова, проживающего: Новослободская, 11, кв. 9, в октябре или декабре 1918 года. В то время в организации состоял Сергей Иванович Талыпин. С Талыпиным мы начали работать, ему досталась организационная работа по набору кадрового состава части (первоначально полка) и изучение районов Москвы – Пресненского, СущевскоМарьинского и Бутырского.

Мне же лично ставилось задачей привлекать других руководителей, которым можно было поручить набор таких же кадровых составов. Долгое время я не мог найти подходящих и желающих взять на себя такую роль лиц. Только весной 1919 года я уговорился с Миллером, который согласился взять на себя роль такового лица, и ему был дан район Лефортово для изучения его и поручен был набор кадрового состава. Все дело организации было основано на том, чтобы не делать преждевременных изолированных выступлений, а решено было их прежде всего согласовать с общим настроением населения и возможностью в случае успеха в Москве возможно скорее соединиться с приближающимися к Москве частями Добровольческой армии Колчака или Деникина в зависимости от того, кто будет ближе к Москве.

План восстания следующий.

В. В. Ступин

Начало выступления – одновременно в двух секторах: Лефортовском и Пресненском – Сущевско-Марьинском. Так как все выступление базировалось на присоединении масс, то по пополнении кадрового состава части сектора эта часть должна была немедленно наступать по направлению к центру Москвы – Кремлю, а своими флангами секторы должны были стремиться соединиться, с тем чтобы по кольцу «Б» (трамвайное кольцо «Б») во время наступления выставить заставы, которые выделяются из состава выступающих частей. Кольцо «Б» этими заставами должно было быть приведено в оборонительное состояние. Приведение в оборонительное состояние кольца «Б» вызывалось необходимостью дать отпор наступающим частям в случае неудачи в дальнейшем их продвижении. Приведение же в оборонительное положение кольца «Б» явилось бы боевой блокадой центра Москвы.

Каждый начальник сектора в захваченных районах города действует согласно приказу № 1 командующего Добровольческой армией Московского района.

Оперативная сторона предоставлялась исключительно начальнику сектора.

К моменту разработки оперативного плана каждый из начальников секторов должен был посвятить меня во все детали, то есть со всеми средствами, необходимыми для выполнения боевой задачи.

Что же касается организации, могу показать, что из членов организации мне известны Алферов, Талыпин, Миллер и Иван Николаевич Тихомиров.

Возможно, что членов организации было больше, но мне известны только эти лица.

 

II

ПРИКАЗЫ И ВОЗЗВАНИЯ ВОЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

ПРИКАЗ № 1

КОМАНДУЮЩЕГО ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИЕЙ МОСКОВСКОГО РАЙОНА

Частям Добровольческой армии и населению приказывается принять к исполнению нижеследующее:

1) Все, борющиеся с оружием в руках или каким-либо другим способом против отрядов, застав или дозоров Добровольческой армии, подлежат немедленному расстрелу; не сдавшихся в начале столкновения или после соответствующего предупреждения в плен не брать.

2) Все, вооруженные винтовками, револьверами, ручными гранатами, шашками, кинжалами или финскими ножами, добровольно сдавшиеся без оказания предварительного сопротивления отряду, заставе или дозору Добровольческой армии, могут быть уверены в своей личной безопасности. По распоряжению начальника отряда, заставы или дозора эти лица по отнятии оружия и патронов отправляются при охране в пункт, назначенный в каждом районе, для проверки документов задерживаемых и сдачи оружия. Красноармейцев и слушателей командных курсов, сдавшихся в начале столкновения или после предупреждения и затем вызвавшихся добровольно принять участие в борьбе с коммунистами, по принятии их согласно указаниям п. 4 считать добровольцами.

3) Все без исключения лица, имеющие при себе на квартире пулеметы, винтовки, револьверы, патроны к ним, взрывчатые вещества, ручные гранаты, шашки и кинжалы, обязаны сдать все перечисленное оружие и патроны немедленно по занятии частями Добровольческой армии района их проживания, для чего надлежит у ближайшего отряда или дозора Добровольческой армии справиться о местонахождении пункта сдачи оружия.

4) Всем, желающим оказать содействие Добровольческой армии активным участием в борьбе или каким-либо другим способом, предлагается в ближайшем отряде или дозоре справиться о местонахождении военного начальника района, к коему и надлежит обратиться за указаниями. Вооруженным огнестрельным оружием добровольцам предлагается обращаться с просьбой о принятии их непосредственно в ближайший отряд или дозор. Отрядам или заставам иметь специально назначенных лиц для опроса являющихся добровольцев и решения о принятии их в отряд или направлении к военному начальнику района. Добровольцы принимаются по их желанию – или только на время борьбы в г. Москве и ее окрестностях, или на определенный срок. Семьи всех добровольцев (жена и родители – пожизненно, сестры, братья и дети – до совершеннолетия), погибших в борьбе или утративших не менее 70 % трудоспособности, обеспечиваются: служащих и рабочих – 100 % зарабатываемого разряда тарифной ставки, неслужащих – по определению особого органа, применительно к служащим. Добровольцам, утратившим трудоспособность менее 70 %, устанавливается пожизненная пенсия по тем же правилам оклада в 70 % разряда тарифной ставки. По смерти добровольца семья его на указанных выше основаниях пользуется пенсией в 50 % от следуемой добровольцу. Жалованье, кроме полного содержания, обеспечивается в месяц: рядовому добровольцу – 500 рублей, бывшим старшим унтер-офицерам или подпрапорщикам – 800 рублей. За семьями добровольца сохраняется право получения содержания по ныне занимаемому добровольцем месту его службы.

5) По занятии Добровольческой армией все, проживающие в нем, без исключения, – офицеры, военные чиновники, врачи, юнкера из 6-го и 7-го классов – обязаны явиться немедленно к военному начальнику района для получения соответственных назначений. Неявившиеся подлежат преданию военно-полевому суду.

6) Лица, упомянутые в п. 5, будут признаны добровольцами только в том случае, если они примкнули к движению до закрытия за Добровольческой армией их района и содействовали этому закрытию. Добровольцы-офицеры получают право на полное восстановление их прежнего служебного положения в армии. Добровольцы-юнкера и кадеты получают право на производство в офицеры без особого испытания. Добровольцы из слушателей всех командных курсов получают право также на производство в офицеры без особого испытания. Вообще же все добровольцы, принявшие участие в активной борьбе, получают право в будущем навсегда быть освобожденными от воинской повинности.

7) По занятии какого-либо района Добровольческой армией все находящиеся в этом районе правительственные или общественные учреждения, склады всякого рода имущества и продовольствия и организации обязаны не позднее как через 6 (шесть) часов зарегистрироваться со сведениями о деньгах, ценностях и имуществе, находящихся в регистрируемом помещении, у военного начальника района, под ответственностью председателя домового комитета или, если такового не имеется, то под ответственностью старшего из служащих, живущего при учреждении или складе, или кассиров и бухгалтеров учреждений.

8) Все части Добровольческой армии должны стремиться к скорейшему восстановлению порядка в занимаемых ими районах

9) Все ныне существующие государственные, казенные и общественные учреждения обязаны продолжать свою работу, и служащие обязаны являться на занятия. Если начальник не назначен, то в должность вступает старший по должности.

1. ВОЗЗВАНИЕ

Коммунисты! Прежде всего Добровольческая армия обращается к вам.

Довольно лжи! Вы в своих газетах и на митингах не перестаете самым бесстыдным образом обманывать народ, говоря, что за вами стоит большинство, что вас поддерживают рабочие и крестьяне. Между тем в действительности вы прежде всего гнетете тех же крестьян, отбирая у них продовольствие и скот, мобилизуя их на братоубийственную войну и расстреливая их, если они отказываются от призыва.

В России нет места, где не было бы недовольных вами, чему неопровержимым доказательством служат восстания с участием всех слоев населения, вспыхивающие во всех углах России.

Большинство из вас попали в коммунисты благодаря обману и обещаниям, которые не оправдались. Вы теперь сами сознаете, что так существовать государство больше не может.

Добровольческая армия гарантирует вам жизнь, если вы не окажете сопротивления и добровольно сдадитесь ее частям.

Красноармейцы и матросы! Вас насильно мобилизовали для того, чтобы вы усмиряли и расстреливали бы своих же отцов и братьев.

Вас беспрестанно обманывают, говоря и внушая вам, что Советская власть сильна; вы сами на себе чувствуете положение Советской власти – вы голодны, ибо вас нечем кормить; вы раздеты, так как вас не во что ни обуть, ни одеть; вас заставляют драться против вашего желания да еще и дают мало патронов, так как патронов далеко нет столько, сколько нужно; лошадей нет, а которые есть, те дохнут с голоду; обоза нет, и вы принуждены отбирать у своих же подводы; железные дороги настолько плохо работают, что продовольствие и другие запасы подвозятся с величайшим трудом и с каждым днем и даже часом все меньше и меньше. На что надеются коммунисты, опираясь на вас? Им не на что больше надеяться. Все, что они теперь могут, – это, пользуясь вами, как орудием, защищаясь вашей кровью и бросая вас насильно на фронт, возможно дольше продержаться у власти только для своих личных и партийных интересов. Красноармейцы и матросы! Вы сразу можете от этого освободиться и вернуться домой к мирному труду. Присоединяйтесь к Добровольческой армии с лозунгами: «Долой кровавых коммунистов!», «Долой гражданскую войну!»

Командный состав и слушатели командных курсов! Добровольческая армия обращается к вам потому, что одни из вас уже теперь ответственны перед своей Родиной за действия Красной Армии, а другие – слушатели курсов – готовятся к этому. Добровольческая армия предупреждает вас, что в настоящую минуту, когда дело идет о том, чтобы вырвать Родину из рук людей, вконец разоряющих ее и предающих ее этим всему миру, вы должны помнить, что ваше сопротивление Добровольческой армии будет беспощадно наказано, как измена перед Родиной и предательство ее в грязные нерусские руки теперешней власти. Примкните к Добровольческой армии, и тогда вы получите право наравне со всеми работать на защиту родной Великой России, которую многие из нас не перестали любить беззаветно, несмотря на весь обман и ложь коммунистической агитации. Долой Интернационал, губящий Великую Россию из-за выгод, мести и потехи кого угодно, только не искренне любящих Родину и русских.

Рабочие и железнодорожники! Всем известно, что вам постоянно твердят, что нынешняя власть – это ваша власть. Почему же коммунистам приходится усмирять рабочих, почему большинство из вас недовольны создавшимся положением и вы все трепещете перед маленькими кучками людей – коммунистическими ячейками, и повинуетесь им, созданным помимо желания большинства из вас? Вы, давно работающие в промышленности, прекрасно понимаете, что для развития ее нужны свободный труд и порядок. Возможно ли это теперь, когда, несмотря на большие получаемые деньги, вы не можете спокойно заняться своей работой, а должны сами обеспечить себя всем, иначе вам грозит голод и холод. Коммунисты закрыли много фабрик и заводов не только из-за отсутствия сырья и топлива, но закрытие каждой фабрики и завода, где настроение рабочих для них ненадежно, им дает материал для фронта в виде оставшихся безработных. Многие из вас прекрасно знают, что промышленность гибнет, гибель промышленности – ваша гибель, и вместе с гибелью промышленности должна неминуемо окончательно разориться и погибнуть страна, и ваша прямая, святая обязанность, как русских, – не дать погибнуть русской промышленности, а с тем и своей стране. Добровольческая армия, борясь за возрождение страны при условии свободы труда и наличия разумного порядка, призывает вас примкнуть к ней. Арестуйте те малочисленные кучки людей – коммунистические ячейки, под гнетом которых вы находитесь! Железнодорожники и трамвайные служащие, прекратите движение на время борьбы и не перевозите по железным дорогам воинские части коммунистов!

Телеграфисты! Не передавайте распоряжений коммунистов! Рабочие водопровода! Добровольческая армия просит вас не прекращать работу, чтобы этим не оставить население без воды!

Подмосковные крестьяне! Вы частью уже примкнули к рядам Добровольческой армии. Ваше поголовное недовольство коммунистами известно. Идите в Москву! Поступайте в ряды Добровольческой армии! Организуйте в районе деревень заставы для задержки всех автомобилей, скрывающихся с коммунистами из Москвы! Арестуйте своих коммунистов! Сообщайте об отрядах, двигающихся к Москве! Заставьте живущих у вас красноармейцев примкнуть к рядам Добровольческой армии!

Обыватели и все служащие! Вы наиболее обездоленные и наиболее терпящие голод и нужду, вы вертитесь в своей нужде как белка в колесе – городским пайком не прожить, ибо ничего не дают, жалованья не хватает, так как все безумно дорожает, и вам предстоит голодная и холодная зима, для вас давно понятно, что всякая жизнь в стране замирает, и страна гибнет в пожаре гражданской войны. Будьте мужественны, идите в ряды Добровольческой армии! Арестуйте известных вам коммунистов! Прекратите работу во всех учреждениях на время острого периода борьбы! Рвите в своих районах телеграфные и телефонные провода!

Милиция! Ваша обязанность – поддержание порядка – ставит вас вне борьбы. Если вы не будете оказывать сопротивления, то личный состав, за исключением коммунистов и сочувствующих им, будет оставлен на службе.

Боритесь все под своими лозунгами за одну общую мысль – избавление своей страны от чуждого нам, русским, интернационального засилья.

Добровольческая армия борется за лозунги:

«Да здравствует Единая Великая Россия!»

«Да здравствует Народное собрание на основе всеобщего избирательного права!»

«За поруганную Православную Церковь!»

«Долой братоубийственную гражданскую войну!»

«За свободный труд каждого по своему почину!»

«За свободу и неприкосновенность личности!»

«За свободу передвижения по стране!»

«За неприкосновенность частной собственности и жилища и обеспечение пользования результатами своего труда!»

«За справедливое решение земельного вопроса в пользу трудящихся над землей!»

«За обеспечение рабочих от эксплуатации их труда капиталом и государством!»

«За свободу торговли!»

«Только развитие мелкого кредита, кооперативов и самостоятельных мелких хозяйств поможет стране!»

«За широкое развитие частной инициативы в промышленности!»

«За немедленный возврат мобилизованных домой к мирному труду!»

«Долой кровавую, голодную, лживую и чуждую для нас, русских, власть коммунистов!»

2. ВОЗЗВАНИЕ

Настало время, когда всему населению стало ясно, что благодаря коммунистам Россия как государство перестала существовать, что страна обнищала до последней степени и продолжает разоряться гражданской войной и внутренней политикой коммунистов.

Коммунисты, овладевши властью силой, созданной ими путем обмана народа, много обещавшие, но ничего не давшие, разоряли все время, как разоряют и теперь, страну только ради своих партийных и личных интересов, мобилизуют население только для своей защиты – защиты интересов своей партии и расстреливают тех, кто не хочет ради этой узкой и низкой цели проливать свою кровь и кровь своих же братьев – русских.

Как бешеная собака ни с кем не может ужиться и кусает всех, встречающихся ей на пути, так и коммунисты никому не дают сказать слова правды и разоряют и расстреливают несогласных с ними. Вот почему они выбросили лозунг: «Да здравствует гражданская война».

Коммунисты прекрасно знают, что существовать у власти они могут только при полном подавлении свободы слова, при полном уничтожении свободы личности, так как если бы они хоть раз по справедливости провели бы выборы по всеобщему избирательному праву, то им бы у власти не бывать. Порукою этому тысячи расстрелянных и остатки сотен деревень, сожженных и разоренных коммунистами. Так только коммунисты удерживают свою власть и говорят, что «это власть рабоче-крестьянская». Такой обман только и возможен при тех приемах управления, какие применяют коммунисты, и при той бессовестной, наглой лжи, которую они всюду говорят и пишут. Коммунисты, сами не имея ни в чем недостатка и устроившись в тылу, зная давно, что громадное большинство населения городов и деревень не за них, проводят обманом и силою на выборах своих людей и, не будучи в состоянии избавить население от голода и холода, заставляют еще сражаться за их личные и партийные интересы под флагом демагогических и лживых лозунгов. На такое насилие может быть ответом только сила. Добровольческая армия Московского района призывает всех покончить с этим обманом и сбросить чуждую для нас и не подходящую нашим укладам и обычаям интернациональную власть коммунистов.

Боритесь все под своими лозунгами за одну общую мысль – избавиться от темного кошмара насилия, который душит нашу страну!

Добровольческая армия борется за лозунги:

«Да здравствует Единая Великая Россия!»

«Да здравствует Народное собрание на основе всеобщего избирательного права!»

«За поруганную Православную Церковь!»

«Долой братоубийственную гражданскую войну!»

«За свободный труд каждого по своему почину!»

«За свободу передвижения по стране!»

«За неприкосновенность частной собственности и жилища и обеспечение свободного пользования результатами своего труда!»

«За справедливое решение земельного вопроса в пользу трудящихся над землей!»

«За обеспечение рабочих от эксплуатации их труда капиталом и государством!»

«За свободу торговли!»

«Только развитие мелкого кредита, кооперативов и самостоятельных хозяйств поможет стране!»

«За широкое развитие частной инициативы в промышленности!»

«За немедленный возврат мобилизованных домой к мирному труду!»

«Долой кровавую, голодную, лживую и чуждую для нас, русских, власть коммунистов!»

 

III

[121]

При вступлении мне было объяснено, что организация не преследует самостоятельных боевых целей, а имеет задачей: 1) сплочение имеющегося в Москве офицерства и оказание материальной поддержки наиболее нуждающимся из него; 2) в случае анархии в Москве, могущей быть по той или другой причине, использовать сплоченную группу офицерства как кадр лиц, могущих организовать охрану порядка. Из перечисленных заданий видно, что работа вся пока сводилась к набору личного состава.

Я лично в это время познакомился со Стоговым, при котором я и должен был исполнять роль начальника штаба. Связью с ним мне служил Владимир Львович Вартенбург.

Больше я в это время сведений об организации не имел.

По существу дела, вплоть до марта никакой работы мне выполнять не приходилось, да и по данным о личном составе той части организации, которой я ведал, видна была малочисленность группы (не более 60–70 человек), причем эта малочисленность имела тенденцию скорее еще уменьшаться, чем увеличиваться.

В марте в связи с наступлением Колчака мне было Стоговым предложено представить мои соображения о мерах, которые надо было бы принять, дабы увеличить интенсивность работы организации не только в исполнении указанных выше задач, но и предвидеть возможность активного выступления, причем последнее считалось возможным лишь как вхождение в начатое другими (рабочими или другой организацией) восстание.

Кроме того, мне было пояснено, что мы должны стремиться создать дивизию (то есть кадр ее) и что параллельно нам существует такой же, как и мы, зародыш другой дивизии.

Мои соображения сошлись с соображениями Стогова и свелись к принятию следующих мер: 1) в личный состав организации набирать только лиц, способных быть ударниками; 2) ударники обязаны были среди известных им лиц, не говоря им ничего об организации, наметить: а) сочувствующих, то есть лиц, которых по тем или другим причинам осведомлять преждевременно, но которые подходящи для набора их в последний момент и привлечения к активной работе, б) пассивных, то есть лиц, негодных для активной работы, но порядочных и годных для привлечения их к будущей организационной работе после одержанного успеха; 3) Ивану Николаевичу Тихомирову поручалось ведать изучением Москвы с целью определить местонахождение правительственных, гражданских и военных учреждений, а также воинских частей, 4) принять меры к быстрому оповещению и сбору членов организации в случае необходимости. Четвертый пункт на практике оказался совершенно неосуществимым благодаря необходимости соблюдать конспирацию.

Главный недостаток был в том, что не было оружия, а потому и боеспособность организации была, по существу, равна нулю. Средств и способов для приобретения оружия не было.

Особого плана тогда не вырабатывалось, так как было признано, что организация может лишь к чему-нибудь примкнуть.

В это же время организации было сообщено, что она считается частью Добровольческой армии, это обстоятельство в дальнейшем имело большое значение при наборе личного состава.

В понедельник на страстной неделе был арестован Стогов. Я остался один, приходилось решать вопрос о судьбе организации. Как раз за несколько дней до ареста Стогов мне сообщил, что он держит связь с членом политического центра, при котором

мы состоим, – Н. Н. Щепкиным, и собирался меня познакомить, но не успел.

Я и Иван Николаевич решили, несмотря на то, что не имели общих со Щепкиным знакомых, постараться каждый в отдельности связаться с ним. Мне это не удалось, Ив. Ник. связь установил. Выяснилось, что одновременно установил связь со Щепкиным начальник кадра второй дивизии С. А. Кузнецов, который и взял на себя поддержание связи со Щепкиным. Иван Николаевич, продолжая работать со мной, поступил в распоряжение С. А. Кузнецова для помощи ему в смысле связи со Щепкиным, мое же знакомство с последним не состоялось за ненадобностью.

В дальнейшем работа, по существу, шла в том направлении. Через Ивана Николаевича было выяснено, что весь кадр второй дивизии насчитывает около 20 человек.

Когда был арестован Кузнецов, то мною было решено присоединить кадр второй дивизии к первой, а с начальником этой группы, Савицким, держал связь Иван Николаевич. В скорое время Савицкий был передан Иваном Николаевичем Миллеру.

После ареста С. А. Кузнецова я остался совершенно один. Я связался со Щепкиным для выяснения положения. Щепкин дал мне ответ через несколько дней. Ответ был таков: 1) не предрешая вопроса о главе организации, мне предлагается вести дело дальше; 2) взять в свое ведение также разведку; 3) иметь постоянно связь со Щепкиным, с которым разъяснять все возникающие вопросы.

Первый и третий пункты я принял, от второго категорически отказался, мотивируя это тем, что боевое дело организации ни в коем случае нельзя смешивать с разведкой. В сношениях со Щепкиным мне продолжал помогать Иван Николаевич, взяв в свои руки денежную сторону дела.

Согласившись на руководство подготовительной работой организации, я предложил Щепкину вновь обдумать и конкретизировать цель существования организации.

Поводом к этому послужили тогдашние события в Петрограде. Вполне являлось вероятным, что в Москве будут сделаны аналогичные петроградским повальные обыски. И естественно, что при такой обстановке стоит рисковать вскрытием организации лишь в том случае, если организация преследует самостоятельную серьезную цель. При наличии же только указанных выше пассивных задач риск вскрытия организации не может быть оправдан. На основании сказанного спрашивалось: признается ли желательным, чтобы организация готовилась бы к максимуму, то есть к самостоятельному выступлению. Если последнее не признается желательным, то предполагалось организацию распустить. Вместе с тем указывалось, что население Москвы и ее гарнизон настолько запуганы и инертны, что к самостоятельным выступлениям совершенно не подготовлены и не способны. Но настроение все-таки таково, что при энергичной, бьющей на психологию вспышке присоединение масс вполне вероятно. Ответом послужило указание готовиться к максимуму, то есть к самостоятельному выступлению. Таким образом, организация вступила в новую фазу своего существования.

Положение дела организации после июня.

Для выполнения поставленной организации задачи мною был выработан план, к осуществлению которого и надлежало подготовляться.

Сущность плана изложена в первом показании. К изложенному могу добавить, что одновременно с выступлением предполагалось некоторые железные дороги, ведущие к Москве, подорвать не более 2-х переходов, дабы затруднить подачу в Москву подкреплений. Недостаток взрывчатых веществ, по-видимому, принудил бы это сделать даже кустарным способом – механической порчей. Организация этого дела, порученная Миллеру, налаживалась плохо.

В указанных двух боевых секторах главнейшей задачей ставилось захватить броневики. Разработка этого вопроса была поручена Звереву совместно с Талыпиным в Бутырском районе и с Миллером в Лефортовском районе.

Для руководства быстрой организацией стрельбы из орудий, захваченных на Ходынке, предназначалось Е. А. Флейшеру, личный состав для которого должен был набираться из оказавшихся под рукой артиллеристов во время захвата орудий. Д. Я. Алферов вступил в организацию в июле. Его квартира служила местом встреч. Кроме того, он иногда служил для связи.

Начальники секторов мною указаны в первом показании.

Кроме перечисленных лиц, мне другие лица неизвестны, чтобы я мог их указать.

В середине июля выяснилось, что на работу организации денег нет. Работа организационная продолжалась.

В августе Щепкин было мне сообщил, что получился неожиданный прилив денег, привезенных неким Василием Васильевичем.

С получением этих денег явилась возможность развить работу. Миллеру было поручено подготовить типографию и по возможности изыскивать способ по покупке оружия. Как то, так и другое увенчалось успехом, но подробностей этих дел я не знаю.

Арест Щепкина прервал всякую связь с источником денег и с самим политическим центром.

В таком положении застал как раз организацию разгром.

В августе и сентябре дважды приказывалось в особенности тщательно перебрать состав ударных групп, чтобы освободиться от дутых цифр. Последнее в этом отношении предупреждение еще не вполне было проведено в жизнь. Можно предполагать, что в обоих секторах было бы в каждом ударников и сочувствующих примерно от 150 до 200 человек.

27 сентября 1919 года Ступин

 

IV

В начале пояснения схемы организации необходимо дать дополнительные сведения о ее развитии.

Я уже показал, что примерно в марте мне было сообщено Стоговым о желательности из бывшей под его начальством группы образовать дивизию, причем говорилось, что существует еще зародыш второй дивизии. Вся организация, таким образом, якобы представляла корпус.

Территория Москвы была поделена между дивизиями так, что восточная ее половина (исключая Замоскворечье) должна была изучаться второй дивизией, а первой дивизии дан был район – все Замоскворечье и западная половина. Точное направление разграничительной линии не помню.

Район каждой дивизии был распределен между полками дивизии. В первой дивизии (Стогов) это было сделано так: Толыпину дан район Пресни, Бутырки и Сущевско-Марьинский; Филипьеву – Хамовники и Дорогомилово; Найденову – Замоскворечье. У первых двух границей в сторону центра должно было служить трамвайное кольцо «Б».

Такой порядок сохраняется примерно до середины июня. Фактически он ничего реального не дал, главным образом потому, что, по существу, расплывчатая задача «изучения района» при инертности исполнителей была для них непонятна. Очевидно, требовалось ставить вполне определенные задачи, например: «определить месторасположение такого-то караульного батальона» и т. д.

Когда фактически после ареста С. А. Кузнецова во главе организации остался я один и вместе с тем определилось новое задание для организации – «готовиться к самостоятельному выступлению», я, естественно, должен был отказаться от бывших громких названий: «корпуса», «дивизии» – и перейти к более простой схеме.

Кроме того, я пришел к убеждению, что прежде всего необходимо задаться каким-либо планом, а в нем – возможным минимумом и готовиться прежде всего к последнему, а затем, при нарастании сил, развивать в пределах того же плана.

Время для подготовки еще было, т. к. самое выступление ставилось в зависимость от общей обстановки и настроения масс.

Сущность плана мною уже была изложена. Считалось необходимым начать одновременно в двух, по возможности диаметрально расположенных, районах. Таковыми районами были Лефортовский и Бутырский, потому что в них были расположены броневики, которыми и надлежало прежде всего овладеть. По овладении броневиками в обоих районах должны были ударные группы поднять стоявшие вблизи войсковые части и затем в зависимости от притока пополнений образовать атакующие колонны, которые немедленно и направить в атаку в направлении на центр Москвы (район Кремля).

Необходимо подчеркнуть, что план действий был еще в периоде подготовки, поэтому точно порядок выступления еще не был установлен, а направления атаки на центр еще совсем не обсуждались.

В частности, по районам пункты выступлений пока наметились следующие: у Миллера – в районе Николаевского вокзала, если группа 35-го полка будет достаточно сильна, в Лефортове и в Новогирееве (Высшая стрелковая школа), из Новогиреева восставшие должны были идти к Москве для захвата Рогожско-Симоновского участка; у Талыпина пока получился лишь один пункт – гараж формирования, где стояли броневики; Филипьеву было передано, чтобы он изучал Пресненский район и Александровский вокзал, но пункт выступления еще не был указан. *** должен был обдумать захват артиллерии на Ходынке.

В дополнение к этим указаниям было передано: 1) как в момент выступления, так и атаки каждая ударная группа или атакующая колонна должна сама позаботиться о разведке и охранении; 2) иметь в виду, что кольцо трамвая «Б» следует считать как линию, на которой каждая атакующая колонна по проходе ее должна оставить части, а последние на соответствующем участке кольца «Б» должны образовать оборонительную линию как опору Для атакующих на случай неудачи в центре; 3) в зависимости от числа захваченных пулеметов и грузовиков надлежало в помощь броневикам вооружить грузовики пулеметами; 4) в инженерном отношении должны были быть Миллером сформированы партии Аля порчи железных дорог не ближе 2-х переходов; эти же партии Должны портить телеграф; саперы должны были составить соображения по обороне трамвайного кольца «Б»; по автомобильной части следовало обдумать: какие легче захватить гаражи; по железнодорожной части надлежало подготовиться к тому, чтобы по захвате какого-либо вокзала можно было легко сформировать поезд для высылки его вперед с соответствующей воинской силой для прикрытия Москвы от попытки оказать помощь извне.

Из изложенного в плане видно, что для подготовки к нему прежний порядок распределения организации по Москве не подходил. Самое большое, что можно было от прежнего порядка сохранить, – это название полка, но и это было бы неправильно, а потому я и стал называть бывшие полки ударными группами. Эти ударные группы, по мере выяснения обстановки, каждая должна была получить вполне конкретную задачу и к ней готовиться. Для объединения же и руководства этими ударными группами были назначены начальники районов – Миллер и Талыпин. Название дивизии здесь не подходит потому, что в дивизии всегда должно быть определенное число единиц, а в районах может быть произвольное число ударных групп в зависимости от намеченных пунктов выступления.

Лица, известные мне точно по организации, указаны на схеме. То же относительно связей с частями – показаны те, которых существование было твердо установлено.

Управление организацией было безусловно несовершенно. Оно, в сущности, воплощалось во мне одном. Произошло это потому, что еще попытки Стогова показали о невозможности пополнить штаб соответствующими лицами, главным образом благодаря несообразным претензиям тех, кому это предлагалось. Я в этом отношении попыток не делал.

О главе организации мне известно, что для этого предназначался Стогов. Других же имен я никаких не знаю.

О связях с подмосковными окрестностями могу показать, что попытки связаться с зелеными не имели успеха, так как: 1) зеленые, как явление временное, исчезли; 2) не с кем было связываться. О каких-либо теперь устанавливаемых связях твердо не знаю. Миллер говорил, что он намечает что-то в этом отношении.

Относительно теперешнего военного командования армией ничего фактического показать не могу. Могу лишь изложить один мой разговор со Щепкиным. Щепкин мне сказал, что некоторые лица ищут якобы связи в целях в нужный момент оказать услуги. Я ответил, что, поскольку слыхал у стоящих у власти, доверяться этому не следует, ибо ничего серьезного сделано быть не может и что такие намеки являются скорее просто кивком, который делается на всякий случай. Никаких имен при этом разговоре не называлось.

Считаю необходимым вновь категорически отвергнуть показание Миллера, что штабом ему была передана таблица с численностью войск. Помимо того, что совершенно нелогично было бы из штаба передавать такую таблицу лицу, которое ведало только районом, я еще укажу, что и таблица сама по себе никакого смысла не имеет, а является какими-то теоретическими измышлениями, ни на чем не основанными.

В штабе никаких связей с частями на фронте и провинцией не было.

Я позволю себе привести пояснение двух выражений: 1) связь с частью и 2) ячейка в части. Надеюсь, что это пояснение поможет разобраться.

Под «связью с частью» следует понимать тот случай, когда сама часть дает ударную группу не менее 30–40 человек. Эти ударные группы должны быть способны к самостоятельному выступлению и первым ее шагом, конечно, будет подъем своей же части или, по крайней мере, овладение по возможности всем оружием.

«Ячейка же в части» всегда малочисленна и даже может состоять из одного человека. Ячейка к самостоятельному выступлению не способна, всегда входит в состав какой-либо основной ударной группы организации.

В оперативном отношении это различие имеет также громадное значение. Дело в том, что ударную группу части в 40 и больше человек для выступления никуда не передвинешь, ибо это было бы слишком заметно. Такая ударная группа для первоначальных действий привлечена к месторасположению своей части. Ячейка же в составе основной ударной группы может действовать и не в местонахождении своей части.

Благодаря приведенному пояснению становится ясным, что если служащий или несколько служащих части или учреждения персонально и входили в организацию, то это еще не значит, что сама часть или учреждение примыкало к организации как определенная сила.

 

V

На предложенные мне вопросы могу пояснить нижеследующее:

1) По поводу связи с «зелеными» я уже показал, что к моменту ареста такая связь результата не дала. За последние дни мне было передано, что у Лейе начинается связь в районе северных железных дорог, что там есть какой-то владелец хутора, который может организовать около себя группу лиц. Я приказал, чтобы это было проверено посылкою туда надежного человека. Была ли фамилия этого хуторянина Овчинников, я твердо не помню.

Посылка лиц через Лейе для установления связи с зелеными в районе Рязанской жел. дор. результата не дала, так как оказалось, что не с кем связываться.

2) По поводу расходов организации могу показать, что таковые слагались из двух статей: одна – это выдача пособий, производившаяся каждые две недели, и другая – это расходы на организационную работу.

Первая сумма, требовавшаяся каждые две недели, была очень различна и только в августе достигла до 78–80 тысяч в полумесяц.

Отпуск же на вторую статью фактически начался только в августе, причем на покупку оружия и устройство типографии Миллеру было дано около 300 тысяч и Найденову в последние дни 15 тысяч.

Я только знаю, что Василий Васильевич привез миллион. О каком-либо другом способе переправки в Москву денег я не слыхал.

Для ясности считаю необходимым пояснить, почему именно выдавались пособия нуждающимся членам организации. Объявление организации частью Добровольческой армии и выдача пособий были двумя осязательными фактами, доказывавшими серьезность всего дела. Необходимость придать вескость всему делу была крайне важна, так как это способствовало набору личного состава. Выдача пособий, конечно, базировалась на добросовестности лиц, их требовавших. Мне достоверно известно, что лица, зарабатывавшие службой достаточное содержание, никаких пособий не получали.

3) Все сношения с Деникиным велись через Н. Н. Щепкина, ко мне лично никто не приезжал и явок для посылаемых на меня не было.

Никаких приказаний от Деникина организация не получала. Да и при существовавшем способе связи такие приказания были бы нецелесообразны, ибо получались бы всегда несвоевременно.

Организация работала самостоятельно.

4) По поводу указаний политического центра необходимо сказать, что такие указания вырабатывались после соответствующего освещения вопроса со стороны военной организации.

Но вместе с тем необходимо подчеркнуть, что военная организация не имела права решать самостоятельно каких-либо основных вопросов.

Все переговоры велись через Н. Н. Щепкина.

5) Относительно таблицы с численностью войск, найденной у Миллера, я никаких объяснений по ее содержанию дать не могу.

Замеченная мною подпись на оборотной стороне этой таблицы «Константин Константинович» напоминает мне следующее: при одной из встреч Миллеру было сказано, что вопросы по технической части, могущие возникнуть в его районе, должны обдумываться Константином Константиновичем. Миллер вынул из кармана какую-то бумажку и на ней записал это имя и отчество. Есть полное вероятие предполагать, что эта бумажка и была названной таблицей. Почерка, коим написана таблица, не знаю.

Константин Константинович ведал исключительно техническими вопросами, и в круг его обязанностей ни в коем случае не входило поддержание связи с частями на фронте и в провинции, да такой связи и вовсе не было.

Предположение, что вторая графа таблицы есть данные о числе сочувствующих на фронте, полученные на основании донесений, по-моему, совершенно невероятно, так как для этой статистики пришлось бы иметь особое бюро и массу агентов, что, конечно, на практике неосуществимо.

Считаю необходимым пояснить, что Миллер в организацию вступил не персонально, а как лицо, объединяющее уже целую группу лиц. Произошло как бы слияние двух групп. Если это принять во внимание, то станет ясным, что целый ряд вопросов может и не быть известным.

6) Я предполагал послать связь к Мамонтову. Людей для этого должен был дать Лейе, но посылка не состоялась, ибо в ней миновала надобность, так как Мамонтов в это время повернул на юг, в район станции Касторная.

Лиц, приехавших от Мамонтова в Москву, я не видал и связи с ними не имел.

7) Относительно Федорова могу показать, что Владимир Данилович Жуков мне передавал о желании Федорова, чтобы во время выступления к нему явилось бы несколько вооруженных лиц, которые заставили бы его работать. В подготовительной же работе Федоров, по-видимому, не отказывался участвовать.

Ступин

 

VI

Н. Н. Щепкин предлагал мне ведать разведкой, полагаю, что это значило бы, что мне придется принять целый ряд лиц, уже имеющихся у него. Я не считал это возможным, так как смешивать Дело организации с разведкой было нельзя.

Желая найти себе помощника, я попросил Ульянина – заведующего курсантами Академии Генерального штаба зайти со мной на совещание к Талыпину. Познакомившись с положением Дела, Ульянин, однако, определенного согласия не дал, уехал на занятия с курсантами на Ходынку, и связь с ним фактически прервалась, и для организации он никакой работы не выполнял. Ульянина знаю с детства.

Предложение подорвать железные дороги в районе Пенза – Рузаевка возникло в связи с перебросками войск с Восточного фронта на Южный. Задача подрыва была дана заведующему инженерной частью – Владимиру Даниловичу Жукову, который поручил Миллеру набрать личный состав партии.

Возможно, что о технической выполнимости этой задачи Жуков советовался с Федоровым. Жуков служил в управлении жел. – дор. войск. Посылка партии не состоялась ввиду явно выраженного нежелания ее ехать. Константин Константинович является преемником Жукова по организации.

Константину Константиновичу ставилась задача: разведка телефонной сети Москвы, цель – выяснить, каким образом остановить работу Центральной телефонной станции и изолировать в смысле телефонного сообщения Кремль и оперативный штаб отрядов особого назначения (Б. Чернышевский пер., 22); (кроме задач, изложенных выше, – телеграф, радиостанция, саперная часть и железнодорожная).

О телефонах. Предложил нападение на Центральную телефонную станцию.

Ударной группы для этой цели намечено не было.

Об изолировании Кремля и штаба особого назначения говорил, что разведка произведена.

О Сучковых слышал как о людях непорядочных, с которыми нужно быть осторожными.

Лейе ставилась задача – только занятие (Николаевского и Северного) вокзалов и способствование атакующим вокзалы частям.

Связь с авиацией я считал поставленной хуже всего. Слышал, что имеется в виду человек, могущий быть пилотом.

О заводе «Амо». Признавалось необходимым его захватить, однако штаб сведений о связи с заводом не имел.

С Ланкевичем добивалось знакомства какое-то лицо, приехавшее из района Могилева (Гомеля), которое хотело обязательно связаться с московской организацией, предлагая услуги [от] якобы имеющейся в Могилеве организации. Но я от этой связи отказался, так как считал поддержание связи со столь отдаленной организацией нецелесообразным.

Относительно связи организации с Тихвиныммне ничего не было известно.

1 октября 1919 года Ступин

 

VII

Из вопросов, предложенных мне в предыдущих допросах, я вывел заключение:

1. Меня считают главой организации, возможно, и лицом, создавшим ее.

По этому вопросу я считаю необходимым пояснить, что в организацию я вступил тогда, когда она уже имела высшее управление, в виде управления корпуса. Я же вступил как обыкновенный рядовой член.

В дальнейшем ряд арестов высшего управления привел в июле сего года положение организации к тому, что я на правах преемственности, как старший, оказался в роли руководителя.

Так как вопрос о главе организации оставался все время открытым, то и руководство всем делом продолжало оставаться за мной.

2. Меня считают принадлежащим к кадетской партии или, во всяком случае, лицом, поддерживающим исключительно кадетскую программу.

Ордер на арест В. В Ступина

Такое заключение, по-видимому, выведено из того, что спроектированные приказ и приказание командующего Добровольческой армией носят в политической своей части отпечаток взглядов кадетской партии.

По этому поводу я могу показать, что проекты приказа и приказания, а также лозунгов, помещенных в конце воззвания, были первоначально набросаны мною.

Этот набросок затем обсуждался мною совместно со Щепкиным, который и ввел свои поправки, главным образом в политическую часть приказания и лозунги.

Только после этого обсуждения была окончательно выработана редакция приказа, приказания и лозунгов.

Таким образом, при участии в этом деле Щепкина неизбежно и должен был получиться отпечаток взглядов кадетской партии.

Кроме этих двух вопросов, считаю необходимым вновь подчеркнуть, что военная организация объединялась не какой-либо политической программой, а, как воинская часть, только сознанием, что она является частью Добровольческой армии.

О том, что военная организация состояла при определенном политическом центре, было известно только ограниченному числу лиц высшего управления. То же и относительно указаний, получаемых от центра, а также относительно того, что связь с Добровольческой армией поддерживалась центром, а не самой военной организацией.

8 октября 1919 года Ступин

 

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА Н. Н. ЩЕПКИНА

[126]

На предложенное мне требование дать исторический и политический очерк «Союза возрождения», «Национального центра» и «Союза освобождения» должен объяснить, что как простой практический общественный деятель я не в состоянии дать то, что, может быть, от меня ожидается. К тому же обстановка, в которой приходится писать и думать, настолько необычна и унизительна для моего человеческого достоинства, что я не в состоянии предаваться спокойному историческому и политическому исследованию.

После Октябрьской революции коммерческие дела, бывшие у меня на руках, вынудили меня поехать в Киев, где я и задержался на все время вооруженных столкновений между Украиной и Советской Россией. После занятия Киева советскими войсками и незадолго до занятия Украины немцами я смог выбраться в Москву, куда и прибыл примерно в половине февраля.

Жизнь политических партий к этому времени еще не замирала, и руководители их еще не пришли к выводу, что разрушительный процесс, которому подверглась Россия под влиянием длительной войны, революции и катастрофически разрушительной деятельности советских властей всяких рангов, вплоть до Советов в самых глухих местах, не может быть остановлен и исправлен силами одной или даже союзом партий.

Я застал в Москве момент, когда думы всех лучших русских людей были сосредоточены на мучительной мысли об унизительном ударе, нанесенном России Советской властью с германским правительством заключением так называемого мира в Бресте, отдававшего страну фактически на разграбление немцев и ничуть в то же время не освобождавшего Россию от войны. В то же время в некоторых политических партиях горячо обсуждался вопрос о предположительном соглашении с Германией на предмет уничтожения в России всего, что связано с Советской властью и партией большевиков (впоследствии коммунистов).

Вопрос этот был умело подсунут агентами графа Мирбаха различным группам через лиц, мечтавших почти исключительно о возврате хотя бы в некоторой степени того, что было до революции, и думавших лишь о своих эгоистических интересах. Несмотря на то, что Украина стала именно на эту точку зрения и, как потом выяснилось, нашла в этом поддержку на Юге России, даже среди некоторых обычно демократически настроенных деятелей, Москва и Средняя Россия в этом отношении остались тверды на своей позиции ведения борьбы с Германией до конца в согласии с союзниками, оказывая для этого хотя бы пассивное сопротивление.

И угнетение и разрушение России, производимые диктатурой партии большевиков, представлялись для Средней России меньшим и притом более или менее временным злом, чем то, что обещало соглашение с Германией. На такое соглашение были склонны идти только лица и группы, примыкавшие к самым правым течениям, и соглашение не состоялось, так как германское правительство, исследовав почву, признало, что, опираясь на группы антидемократические, нельзя завоевать мирно коренную Россию.

Эта борьба мнений по поводу Брестского мира и возможного соглашения с германским правительством содействовала высокому подъему национального чувства даже в тех группах, которые были ранее совершенно равнодушны к национальному вопросу, особенно это сказывалось среди отдельных представителей ЦК партии эсеров (правых), для которых вопросы о национальном достоинстве России впервые стали практическими. Таковы были условия, побудившие искать сил и приемов для борьбы со всеми, кто унижал это национальное достоинство, и толкования для объединения этого людьми, одинаково мыслящими по этому вопросу.

Было и другое обстоятельство, побудившее искать объединений уже не партийных, а каких-то новых, стоящих по задачам своим под партиями. К этому времени политика партии коммунистов, захватившей всю власть в стране и диктовавшей свою волю всему населению под предлогами, что эту власть поддерживают рабочие и трудовое крестьянство, выяснилась вполне.

Прежде всего в этот период, несмотря на внешне видные нелады между Советским правительством и Германией, внутренне согласие и соглашение их были достаточно полны, и, как выяснит в будущем история, Советская власть являлась фактической союзницей Германии в борьбе с державами Согласия, а у себя внутри шла навстречу желаниям и указаниям, шедшим из дома, занятым графом Мирбахом.

Эти обстоятельства приводили к выводу, что в вопросе о борьбе с Германией не представляется возможным отделить Советскую власть от Германии. Затем беспримерное бесправие и гнет, которому подвергалось население всей страны, жестокости и эксцессы, применяемые по самым незначительным случаям, отобрание имущества под видом реквизиций и конфискаций, иногда ничем не отличавшихся от налетов и грабежей, воцарившееся в стране полное отсутствие гарантий не только неприкосновенности личности, но даже возможности сколько-нибудь спокойной жизни и хотя бы некоторой уверенности, что у тебя не будут отняты плоды трудов твоих, наконец, экономическая политика, направленная под лозунгом национализации, социализации и муниципализации всего производства и торговли, а в действительности приводившая к полному разрушению экономического быта и повергавшая страну в голод, холод и обнищание, – все эти явления давали ясную картину, что после года-двух такой внутренней политики Россия превратится в редко населенную пустыню, раздираемую внутренними кровавыми распрями взаимной ненависти, распадется и сделается по частям добычей более сильных соседей.

Все это ставило перед людьми, не отвыкшими любить свою Родину, вопрос: не является ли власть Коммунистической партии сама по себе злом, с которым необходимо бороться ради сохранения России, как единой нации, и ради ее возрождения? Можно было бы колебаться относительно этого, если бы эта власть давала что-либо созидательное, ценное стране, но обещания ее – мир, хлеб и свобода – остались словами, висящими в воздухе. Вместо этого, играя на низменных инстинктах масс, коммунистическая власть порвала тот тонкий, почти незаметный налет культуры и духа общественности, имеющийся у людей, и открыла выход для эгоистических стремлений человека; рядом с гражданской войной, голодом и бесправием, развились беспримерно хищничество и стремление к легкой наживе и использованию чужой нужды. Это стремление к наживе и возможность осуществления ее, а также захватывание всего чужого под предлогом уравнивания первые месяцы людям из масс рабочих, крестьянства казались осуществлением заветной мечты о равенстве имущественном, но скоро угар классовой ненависти стал ослабевать, а люди прозревшие стали убеждаться, что они стали в положение тех, за счет которых нажились, и подверглись, в свою очередь, ограблению, а главное – при той разрухе и бесправии, которые их окружали, были не в состоянии использовать нажитое и жить спокойно.

Широкие массы стали отходить от сочувствия коммунистической власти и становиться на сторону водворения в стране примитивного порядка, прекращения гражданской войны и опыта водворения в стране коммунизма. Этот процесс стал быстро развиваться и задерживался лишь некоторым опасением крестьянства, что захваченная ими земля будет отобрана. Мероприятия власти, захваченной Коммунистической партией, с каждым месяцем усиливали этот процесс, озлобляя население против этой власти. Таким образом, интересы народных масс уже не расходились с воззрением на власть Коммунистической партии, как на зло, подлежащее устранению ради спасения России, ее политического и экономического возрождения. Современное отношение крестьянства и значительной части рабочих к этой власти лучше всего подтверждает сказанное.

Таковы условия, при которых возникла мысль о создании «Союза возрождения». Не знаю, откуда пошла инициатива, но, насколько я мог выяснить, она шла из социалистических групп. Была ли при этом у кого-либо из инициаторов мысль о захвате власти какой-либо из партий, не знаю, да и не думаю. Последующее показало, что среди правых эсеров была действительно такая группа (учредиловцы), но эта группа не заключала в себе инициаторов «Союза возрождения». Что касается до «Партии народной свободы», к которой я принадлежу со дня ее возникновения, то у нее не только не было такой мысли, но она даже ни в целом, ни в лице высшего исполнительного органа ЦК не знала о создании этого «Союза». «Союз» был создан персонально, а не путем партийного представительства.

Руководители всех партий начали уже сознавать, что гибель или спасение России – вопрос не партийной программы, а вопрос, стоящий выше всех программ и партий. По условиям времени «Союз» этот не мог действовать иначе, как конспиративно, а «Партия народной свободы», как партия исключительно парламентская и приспособленная только для открытой деятельности, никогда не только не принимала участия в конспиративных организациях, но даже осуждала такого рода деятельность для партии в целом и для ее партийных органов. Отдельные члены партии, принимавшие участие в каких-либо конспиративных действиях, были вольны в своих действиях и не докладывали о них партии. Если впоследствии открывалось, что они своими действиями существенно нарушили программу или принесли вред партии, то суждение о них передавалось ЦК и съезду. Лично я примкнул к «Союзу» прежде всего как свободолюбец по всей моей природе, ненавидящий угнетения, откуда бы они ни происходили. Мой дед, знаменитый актер М. С. Щепкин, был крепостным и преемственно завещал нам идею борьбы со всяким крепостничеством, какими бы красивыми лозунгами оно ни прикрывалось.

Основными положениями практической платформы «Союза возрождения» были: доведение Россией борьбы с Германией до конца в союзе с державами Согласия, полное уничтожение власти партии большевиков (позднее партии коммунистов) и замена ее временно верховной директориальной властью из трех лиц, обязанной тотчас после окончания войны с Германией и освобождения страны от власти партии большевиков произвести на основах всеобщего избирательного права выборы в Учредительное собрание, которое и должно будет решить вопросы о форме правления в России, об основах государственного сожительства с отдельными областями, обладающими национальными особенностями, земельный и рабочий вопросы.

Упоминалось ли еще что-либо, не припомню. Время возникновения СВ относится к концу февраля или марта 1918 года.

Приблизительно в то же самое время большая коалиционная группа, в состав которой входит много лиц, стоявших за союз с Германией, распалась именно на разногласии по этому вопросу, и на месте этой группы и возникла та группа, которую стали называть «Национальным центром». С представителями этих групп я почти не имел сношений до заключения первого периода деятельности, примерно до мая 1918 года. Я не могу поэтому сказать, чем в то время эти группы резко отличались от «Союза возрождения» по своим платформам. Различие это не было настолько существенно, чтобы препятствовать вхождению одновременно в «Союз возрождения» и в «Национальный центр». По-видимому, различие было прежде всего в отношении к социализму. В «Национальный центр» социалисты не входили, а затем различия сводились к оттенкам в отношении к Учредительному собранию, полноты проведения идеи всеобщности в избирательном законе, к форме будущего землевладения и т. п. Главные вопросы, интересовавшие обе группы, – это возрождение политическое и экономическое России и как вывод отсюда – борьба с Германией, устранение в стране власти коммунистов и замена ее народной властью, созданной Учредительным собранием, – разрешались ими одинаково. Первоначально «Нац. центр» мыслил временно власть, переходную до Учредительного собрания, в форме единоличной военной диктатуры, но затем в интересах объединения пошел на компромисс и принял как переходную форму директорию из трех лиц без подчинения остаткам Учредительного собрания, избранного при Временном правительстве. Местом пребывания директории «Союзом» и «Центром» была избрана Сибирь, так как предполагалось в то время, что именно из этой коренной русской области может пойти возрождение России на демократических основах, ибо здесь, в Сибири, всякое правительство должно будет прежде всего опираться на крестьянские массы. Пока велись между этими группами переговоры, в Москве произведен был полный разгром организаций «Партии народной свободы». Партия эта вела себя в отношении Советской власти до щепетильности лояльно. Тем не менее в мае в помещение ЦК и областного комитета партии (партийного) клуба явилась вооруженная стража с представителем ВЧК вечером и задержала в помещении клуба (это был очередной клубный вечер) что-то свыше 80 человек, в том числе много университетской молодежи обоего пола и несколько человек видных работников партии. Партийное помещение было занято, литература, имущество, деньги и даже припасы фактически уничтожены и расхищены. Деятельность партии до этого ограничивалась легальными видами агитации и стала невозможной тем более, что началось преследование по городу некоторых более видных членов партии. Из числа арестованных в мае 1918 года некоторые лица пробыли в заключении до мая 1919 года. Почти год! Партийным деятелям было сообщено из достоверного источника, что намек на необходимость разгрома партии сделан был из немецкого посольства, что объяснялось отместкой за отказ более демократических групп под влиянием «Партии народной свободы» от союза с Германией. В провинции при всяком случае местных волнений всегда гибло несколько местных деятелей «Партии народной свободы». Несмотря на такое нелояльное отношение со стороны власти к «Партии народной свободы», она осталась по-прежнему лояльной. Было условлено прекратить всякую деятельность партии, кроме благотворительности, что и выполнено. Деятельность партии за рубежом текла самостоятельно. Эти обстоятельства, показавшие, что деятельносгь политических партий, даже таких, как «Народная свобода», невозможна в Советской России, побудили «Союз возрождения» и «Нац. центр» перенести свою деятельность за рубеж Советской России. Часть членов уехала на север, часть – в Сибирь, а часть – на юг. В Москве решено было оставить лишь агентства для сношений. Все участники «Союза возрождения» и «Нац. центра» этого периода выбыли из Москвы и благополучно прибыли в намеченные ими места.

О политической группе, именовавшей себя «Союзом освобождения», за этот период я ничего не знаю.

Дальнейшая деятельность «Союза возрождения» и «Национального центра» развивалась без всякой связи с Москвой. Предполагалось, что Москва политически мертва. Об этой деятельности мне известно только по случайным и отрывочным сведениям, доходившим из советских газет и от случайных приезжих. В общем представляется, что «Союз возрождения» и «Национальный центр» в Киеве слились в тесный блок, объединив с собой «Союз земств и городов» и так называемое «Государственное объединенное совещание», согласив эти разнородные группы на общей платформе. Все эти группы при Скоропадском должны были уйти в подполье, а после падения Скоропадского – уйти совсем из Киева. После взятия Одессы коммунистами деятельность «Союза возрождения» на юге, по-видимому, прекратилась, а «Национальный центр» занялся разработкой местных реформ для местностей, занимаемых Добровольческой армией. Отдельные лица «Центра» вошли в состав совещания при Деникине, но до последнего времени «Центр» не имел особого влияния на дела.

Группа, уехавшая на север, сумела организовать там совещание в Уфе, которое избрало директорию из пяти лиц и связало эту директорию обязательством ответственности перед старым Учредительным собранием, то есть фактически перед частью партии правых эсеров с Черновым во главе, чем коренным образом нарушило московское соглашение. Это нарушение оттолкнуло от директории местные собрания и организации «Союза возрождения» и «Национального центра», что, вероятно, и послужило причиной замены директории единоличным управлением. После этого значительная часть эсеров Средней России заняла другую позицию, тогда как сибирские эсеры присоединились к решению «Союза возрождения».

Московские агентуры «Союза возрождения» и «Нац. центра» до получения сведения о замене директории единоличным правительством, а главное, до окончания войны Германии с державами Согласия, ограничивались сами незначительной деятельностью, так как главные центры их были за рубежом и до изменения политических условий не являлось надобности в каких-либо новых шагах. Распространение идей «Союза» и «Центра» шло как-то само собой постоянно так, что в печати иногда совершенно неожиданно сообщалось об обнаружении то там, то здесь по провинции организаций с такими же целями и с аналогичными наименованиями, хотя и не имевшими никакой связи с Москвой. После заключения мира и падения Уфимской директории приходилось определить свое отношение к этим событиям и последствиям. К этому времени совершенно выяснилось, что об изменении внутренней политики руководителей партии коммунистов не может быть и мысли, что они по-прежнему в ожидании поддержки путем всемирной революции продолжают и даже усиливают свой образ действия, ведущий Россию к окончательному экономическому и политическому падению и разложению, утверждая на словах, что их цель – объединение России. Положение, в которое приведены города, промышленность и крестьянство, прогрессировало в худшую сторону настолько, что люди, помышляющие о возрождении России, становились в тупик. Ввиду этого московские отделения «Союза» и «Центра» признали, что цель, намеченная при их создании, еще не достигнута и должна быть осуществлена властью, возникшей в России, а кроме этой власти переходного времени, уже не представляли первой возможности, тем более что остановить исторический процесс ее организации едва ли кто в силе, почему являлось необходимостью признать исторически сложившуюся власть (если она будет способна выполнить намеченные задачи, то есть заменить власть партии коммунистов народной властью, созданной Учредительным собранием, избранным на основах всеобщего избирательного права), прежде всего установить примитивный порядок и гарантию личной и имущественной неприкосновенности и возродить Россию политически и экономически. Причем устанавливалось, что возрождение это мыслимо только на основах широкой частной инициативы и восстановления частной собственности и предполагалось, что до Учредительного собрания будут проведены законы, обеспечивающие рабочим профессиональным организациям свободу, а им самим – достойное человека существование, и предприняты меры для перехода земель сельскохозяйственного пользования в руки трудящихся за определенное вознаграждение. Учредительное собрание должно было явиться завершением этой предварительной работы правительства промежуточного периода, после того как будет внесено известное примирение между гражданскими классами взамен ненависти и гражданской войны.

Эта платформа была принята и группами более правыми, примыкающими к взглядам так называемого «Государственного совещания Юга России». Дальнейшая деятельность членов «Союза» и «Центра» была направлена к созданию общественного мнения в пользу такой платформы и к побуждению отдельных социалистов по разным отраслям экономии, финансов, промышленности и торговли, к разработке в кругу специалистов практических программ для скорейшего упорядочения всех этих отраслей и для выработки мероприятий для переходного периода. Агитационные задачи облегчились тем, что к этому времени громадное количество большинства всех классов населения уже разделяло взгляды, изложенные в приведенной платформе, так что главные подготовительные меры для встречи власти, о которой говорится в платформе, как бы уже приняты и притом без всякой агитации со стороны «Союза» и «Центра», только одними действиями и распоряжениями советских властей, доведением населения страны до отчаяния.

Теперь всюду даже у рабочих и крестьян словно отошли на второй план все вопросы, недавно еще столь тревожные и больные. Все это стало бледным перед реальной опасностью гибели, если продолжится существующий порядок. Как будто сглаживаются партийные перегородки, и перед нацией ставятся задачи надпартийные, требующие решения общими усилиями. Россия разделяется на два политических и экономических лагеря – таков исторический процесс, в ходе которого приняли живейшее участие «Союз» и «Центр», сыгравшие роль кристаллизатора, кинутого в жидкость, готовую кристаллизоваться. В одном лагере провозглашают свободу, равенство, братство и ведут к нескончаемой гражданской войне, разжиганию классовой ненависти и гибели, в другом – не дают невыполнимых обещаний, не требуют невозможного, но стремятся создать условия для сносного и культурного существования путем внесения примирения между классами и политического и экономического возрождения нации, потрясаемой сложным катаклизмом.

3/IX 1919 года

В дополнение к данным мною объяснениям об истории возникновения и политического значения «Союза возрождения» и «Нац. центра» добавляю: в самом начале возникновения «Союз» делал попытки распространить свою деятельность по провинции, но за трудностью сношений и отсутствием людей от этого пришлось отказаться и ограничиться отправкой всех членов за рубеж Сов. России для работы там, как я упомянул ранее. Так возникли самостоятельные ячейки в Киеве, на севере, на юге и в Сибири.

Мне известно, как уже объяснял раньше, как возникали ячейки «Союза возрождения» и аналогичные им по задачам в отдельных городах, но без связи с Москвой, а самостоятельно. «Нац. центр» даже не задавался целью организации провинциальных оТ делений. В самом начале его деятельности в Петрограде образовался петроградский «Нац. центр», инициаторы которого в своей главной массе переехали в Сибирь ко времени Учредительного собрания, а в Петрограде осталась ячейка.

Как были организованы провинциальные ячейки обеих организаций, мне мало известно, так как до осени 1918 года я стоял довольно далеко от этих организаций, а к осени 1918 года всякая связь с провинцией сделалась настолько затруднительной, что фактически можно было считать, что живыми остались только московская и петроградская ячейки (или, как я называл ранее, агентства). Между этими двумя ячейками сношение было, они представляли собой обмен информационными сведениями, так как предпринимать внутри Советской России что-либо для проведения в жизнь целей обеих организаций не было возможности: все ограничивалось незаметным вначале распространением платформы в самых разнообразных кругах, причем дело это шло как бы лавиной, распространяясь в верхи, и в низы, и во всех политических партиях и деловых группировках; настолько повсюду сознавалась необходимость в осуществлении того, что намечено было платформой.

Кроме коммунистов, левых эсеров, значительнойчасти правых эсеров, меньшевиков-интернационалистов и бундовцев, вес остальное население города и деревни постепенно усваивало платформу и становилось в ряды «Союза» и «Центра», даже не подозревая иногда о существовании этих организаций. Эти политические надпартийные штабы были бродилом, брошенным в благоприятную и созревшую среду.

В первом периоде деятельности внутренняя организация этих штабов была обычная: были председатель, деловое бюро и пленум. С отъездом за рубеж всех участников (весною 1918 года), повторяю, в Москве осталась малочисленная по составу ячейка (агентство) почти исключительно для взаимоотношения с зарубежными организациями. Правильных собраний пленума уже не происходило, не было надобности в президиуме и секретариате; от времени до времени немногочисленные члены ячейки виделись друг с другом, обменивались информационными данными, а если имелись запросы из-за рубежа (что было чрезвычайно редко), то условливались относительно содержания ответов. Иногда, тоже чрезвычайно редко, решалась отправка гонца с информациями. Фактически деловую часть часто принимал на себя один из сотоварищей, причем лица эти менялись.

Внутренняя организация петроградской ячейки мне неизвестна. Именно на основании моего знания внутренней организации ячеек (их малочисленности – личного состава, по свойствам отдельных лиц, входящих в них) я имею полное основание подтвердить, что я сказал на допросе, что с моим арестом фактически всякая деятельность ячеек обеих организаций прекратится, так как, кроме меня, все остальные оставшиеся ограничивали свою деятельность совещаниями и распространением идей об объединении на общей платформе. Найти лицо для замены меня в такие моменты, когда производятся аресты, едва ли будет возможно. Этим заканчиваю записку о политических штабах. Повторяю, что о петроградской организации «С оюза освобождения» ничего не знаю.

Н. И. Щепкин

 

ТАКТИЧЕСКИЙ ЦЕНТР

[129]

О состоявшемся в Москве весной 1919 года тактическом соглашении между «Национальным центром», «Союзом возрождения» и «Советом московских совещаний общественных деятелей» и об образовании этими группами так называемого «Тактического центра». Характеристика «Тактического центра» с момента его возникновения и до прекращения его существования в сентябре 1919 года.

Настоящая справка имеет своей целью охарактеризовать лишь один из этапов в непрерывной цепи событий, последовавших после Февральской революции 1917 года, в общем процессе формирования новых условий политической жизни, возникновения новых политических группировок среди крушения старых рамок государственной жизни и прежних социальных отношений. Ограничивая свое изложение поставленной мне целью, я тем не менее, чтобы подойти к возникновению соглашения между НЦ, СВ и СМСОД, не могу не сказать несколько слов о том, что предшествовало этому соглашению.

Мысль о необходимости перегруппировки ранее существовавших политических партий и об образовании новых приняла уже более или менее реальную форму во время существования так называемого предпарламента, созванного правительством Керенского осенью 1917 года. Уже в составе этого учреждения были группы, настаивавшие на образовании широкого демократического блока так называемых государственно мыслящих элементов, который мог бы, с одной стороны, служить опорой власти в ее мероприятиях по защите страны во время еще продолжавшейся войны и по борьбе со все возраставшей общей экономической разрухой, с другой – явиться организующей силой при предстоявших тогда выборах в Учредительное собрание. Созывавшиеся в Москве два совещания (в августе и сентябре) многих общественных деятелей, беспартийных или принадлежащих ранее к разным партиям, сыграли известную роль в подготовке общественного мнения к необходимости этой широкой кооперации общественных сил, ставящих себе целью возрождение России и восстановление ее национального могущества. Увлечение руководивших в то время судьбами России партий крайними политическими и социальными лозунгами и стремление к интернационализации испытываемого страной революционного потрясения не могли не служить поводом к попытке противопоставить этому явлению программы действительно осуществимых широких государственных мероприятий, которые бы восстановили национальное могущество России, собрав воедино ее распадавшиеся части, и примирили бы все обострявшуюся классовую борьбу.

Кооператоры, представители «Совета московских совещаний», группа деятелей земских и городских органов самоуправления, представители части к.-д. партии, торгово-промышленная группа, представители науки – вот те элементы в составе предпарламента, которые составляли ядро предполагавшегося объединения. Октябрьская революция прервала только что начавшееся сближение. Этим кончился, я бы сказал, первый этап в интересующем нас процессе концентрации общественных сил.

Последовавшие затем провал Учредительного собрания, упразднение выбранных на основе всеобщего избирательного права органов местного самоуправления, фактический выход России из войны, продвижение неприятельских войск далеко в глубь страны, наконец, заключение Брестского мира и ратификация его съездом Советов, разрыв вследствие этого дипломатических сношений с бывшими союзниками России – все эти события не могли не поставить на очередь в самой острой форме вопрос о пересмотре идеологии: надо было сделать выводы из совершившегося и определить позиции.

Полная раздробленность уже упомянутых мною выше общественных элементов, а также проявившаяся крайняя партийная нетерпимость, своего рода сектантство политических групп делали попытки по объединению общественных сил совершенно лишенными результата. Между тем стране угрожала перспектива продолжения войны держав Согласия с Германией уже на территории России, блокада ее, вовлечение в эту борьбу находившихся в России чехословацких частей, а также формирование для той же цели – продолжения войны с Германией – русских добровольческих армий с образованием нового Восточного фронта, отрезавшего центр России от хлебородных губерний, от источников нефти, залежей угля, мест добычи металла, лишающего страну такой важной, питающей артерии, как Волга.

Вот в этот момент вокруг вопроса о необходимости добиться как от Антанты, так и от Германии (при условии согласия ее на известный пересмотр условий Брестского мира) признания полного нейтралитета России вновь оживает стремление общественных сил к объединению ради спасения страны от неисчислимых бедствий, неизбежных в случае осуществления этого Восточного фронта, и вообще от продолжения войны.

«Совет московских совещаний» первый поднял свой голос против этого плана держав Согласия и сделал со своей стороны все, чтобы в протесте против него объединились возможно более широкие круги. Предполагавшееся обращение с особым меморандумом как к Антанте, так и к Германии, завязавшиеся после долгих предварительных обсуждений в разных группах сношения с представителями германского посольства в Москве, начавшиеся по инициативе Германии и имевшие целью выяснить, согласна ли будет Германия на пересмотр продиктованных ею в Бресте условий мира, если Россия, выйдя из сферы влияния Англии, гарантирует ей полный нейтралитет в продолжавшейся на Западе борьбе, – все эти шаги могли бы рассчитывать на успех лишь при широкой и прочной их поддержке объединившимися общественными и деловыми группами. Такое объединение постепенно и выковывалось, и те же, мною упоминавшиеся, группы составляли его ядро.

Однако под влиянием взаимной недоверчивости, при стремлении и «верность союзникам» сохранить, и войти в соглашение с Германией, а главным образом из соображений, что якобы выход России из войны и ее нейтралитет, то есть известное как бы признание Брестского мира, укрепит Советскую власть, а образование Восточного фронта якобы приведет к ее падению, при самой оживленной агитации в этом смысле представителей держав Согласия, не скупившихся и на обещания, и на помощь необходимыми средствами, налаживавшееся объединение общественных сил развалилось, не давши положительных результатов. Так в первую половину лета 1918 года закончился второй этап занимающего наше внимание процесса.

В вышеизложенных политических событиях я принимал участие, как член «Совета московских совещаний», избранный в соетав его осенью 1917 года; в последовавших затем политических комбинациях, вплоть до весны 1919 года, я никакого участия уже не принимал. Между тем за этот период образовались и «Нац. центр», и «Союз возрождения» – организации, которые и взяли на себя задачу служить политической базой при осуществлении вышеупомянутого плана борьбы с Германией.

Стал образовываться Восточный фронт, осуществляться блокада центра России. Принятые решения, сулившие «Центру» самые ужасные лишения, вызвали тем самым перенесение политической работы из Москвы на окраины, куда и стали уезжать главные руководители указанных мной организаций, а затем начался и массовый отлив из Москвы общественных сил. Какие задачи ставили себе в это время в Москве «Нац. центр» и «Союз возрождения», я не знаю, так как не имел повода входить в какой-либо контакт с этими группами. Этот третий этап в развитии интересующего нас процесса главным образом и определил программу и тактику «Нац. центра» и «Союза возрождения». Из газет известно, что официальные представители этих организаций принимали участие в образовании заволжской директории, политического совещания при верховном командовании Добровольческой армии на Юге, в разнообразных совещаниях с союзниками в Крыму, Одессе и Яссах. К этому же периоду относится и декларация «Национального центра», о факте существования каковой я узнал позднее уже в «Тактическом центре», но самый текст которой так и остался мне неизвестным.

Новая попытка к расширению общественного фронта была сделана в связи с появлением в «Известиях ВЦИК» радио о конференции на Принцевых островах. К «Совету московских совещаний» обратились представители «Нац. центра» с предложением присоединиться к заявлению, адресуемому державами Согласия по поводу этого радио. Я совершенно не помню содержания этого документа; помню только, что нам сообщалось о тех больших затруднениях, с которыми текст заявления был установлен «Нац. центром» по соглашению с «Союзом возрождения», и что «Совету московских совещаний» остается лишь или дать, или не давать своей подписи. «Совет московских совещаний», не принимавший никакого участия в обсуждении текста, решительно отказался присоединиться к этому заявлению. Имело ли место в конце концов что-либо по поводу этого радио, я не знаю. Позднее, приблизительно в марте или апреле 1919 года, «Совету московских совещаний» было доложено Дм. Митр. Щепкиным о новом обращении к нему Ник. Ник. Щепкина с предложением обсудить вопрос о желательности сделать попытку достигнуть некоторого, более общего тактического соглашения между «Нац. Центром», «Союзом возрождения» и «Советом московских совещаний», что, с одной стороны, вызывается, как говорил Ник. Ник. Щепкин, настояниями военной организации, связанной с «Нац. центром», с другой – событиями в Сибири, где образовавшееся Всероссийское правительство Вологодского передало власть «верховного правителя» государства адмиралу Колчаку, причем сообщалось, что эта политическая конъюнктура поддерживается там группами, аналогичными тем, которые в Москве объединяются НЦ, СВ и CMC, а что на Юге такого соглашения еще не достигнуто, наблюдается значительный разброд политических течений, почему и желательно выяснить, каковы настроения в среде московских группировок. Вот, собственно, с этого момента и начинается четвертый этап в развитии политических группировок, приведший к образованию в Москве в апреле 1919 года так называемого «Тактического центра».

CMC по поводу состоявшегося к нему обращения уполномочил Дм. Митр. Щепкина и меня принять участие в совместном с представителями НЦ и СВ обсуждении той платформы, на которой могло бы состояться соглашение, подчеркнув, что, высказываясь вообще за желательность соглашения, «Совет» действует вне всякой связи с настояниями каких-либо военных организаций, а исключительно преследует общегосударственные интересы, так как считает, что лишь при возможно более широком объединении всех государственно мыслящих элементов страны возможно ее возрождение, каковое объединение всегда и было основной задачей «Совета».

На состоявшихся затем совещаниях членов НЦ, СВ и CMC, из которых я был лишь на одном, выяснилось, что соглашение, по-видимому, невозможно, так как сознание его необходимости еще недостаточно созрело. Все признавали необходимость соглашения, все указывали, что недопустима разноголосица по основным вопросам текущего исторического момента, но когда обсуждение касалось пути, который надлежит избрать для восстановления государственного единства России и возрождения ее из переживаемой общей разрухи, то каждая из представленных на совещании групп, считая свои мнения единственно правильными и не допуская возможности других путей, не желала идти на какие-либо взаимные уступки. Если представители СВ не говорили об Учредительном собрании прежнего состава, то ими указывалось на необходимость Учредительного собрания как лозунга, которому все остальные должны быть подчинены. Немедленное восстановление органов местного самоуправления для осуществления ими всей полноты власти на местах противопоставлялось ими предлагаемой другими «Совету московских совещаний» системе назначения нужных органов власти; директория как организация власти до момента созыва Учредительного собрания выяснилась более приемлемой, чем создавшаяся в Сибири конъюнктура с «верховным правителем» во главе. Представители НЦ, высказываясь за единоличную, диктаториального характера власть и за созыв ею Национального собрания, возражали против Учредительного собрания; и в том и в другом их мнения совпадали с мнениями представителей CMC, но, с другой стороны, они не могли согласиться с выдвигавшейся представителями CMC необходимостью декларирования этой диктаторской власти и проведения ею целого ряда общегосударственных мероприятий, которые имели бы целью восстановление в стране элементарных условий порядка и установление социального мира путем разрешения неотложных социальных вопросов; земельного, взаимоотношений труда и капитала и других. И, как я уже сказал, первые попытки найти общий язык для формулировки тактической платформы окончились неудачно.

Однако обсуждение поднятых вопросов продолжалось, но подробности мне неизвестны, так как в имевших место переговорах принимал участие от CMC Дм. Митр. Щепкин.

Наконец все-таки выяснилась возможность соглашения всех трех вышеназванных групп на следующей самой общей платформе: восстановление государственного единства России; Национальное собрание, долженствующее разрешить вопрос о форме правления; единоличная, диктаториального характера военная власть, как необходимая переходная форма власти, восстанавливающая в стране элементарные условия порядка и разрешающая на основе признаваемого права личной собственности ряд неотложных мероприятий общегосударственного характера.

CMC нашел возможным на основе вышеизложенной платформы войти в тактическое соглашение и избрал в состав имевшего образоваться «Центра» Дм. Митр. Щепкина и меня. При образовании «Центра» на предварительных совещаниях было решено, что вступающие в тактическое соглашение группы сохраняют свою полную самостоятельность и организационную обособленность. Таким образом, в апреле 1919 года сформировался так называемый «Тактический центр» в составе шести лиц, избранных НЦ, СВ и CMC: Ник. Ник. Щепкин, С. П. Мельгунов, О. П. Герасимов, кн. С. Е. Трубецкой, Д. М. Щепкин и С. М. Леонтьев.

Переходя, далее, к характеристике «Тактического центра», я полагаю, что лучше всего сделать это, указав те вопросы, которые при моем участии обсуждались им. Но прежде чем сделать это, отмечу лишь несколько общих, характеризующих «Тактический центр», обстоятельств.

Во-первых, «Тактический центр» за все время существования никаких денежных средств не имел в своем распоряжении. Каждая из вошедших в соглашение организаций, сохраняя свою самостоятельность, сохраняла и полную обособленность касс и право по собственному исключительно усмотрению расходовать имевшиеся у нее средства. Ввиду этого обстоятельства «Тактический центр» никаких финансовых вопросов не обсуждал и распределением денежных средств не занимался. Во-вторых, будучи совершенно почти лишен информации о том, что делается за рубежом РСФСР, «Тактический центр» не мог координировать свои решения с теми, которые принимались аналогичными ему организациями, находящимися за этим рубежом, почему работа его шла самостоятельно, на основании учета тех политических течений и настроений, которые были представлены в Москве. Иными словами, «Тактический центр» не может рассматриваться ни как орган, руководящий директивами, получаемыми извне, ни как «Центр», со своей стороны руководящий зарубежными выступлениями родственных ему групп. Наконец, созданный исключительно в целях тактического согласования мнений московских политических групп, орган этот не играл какой-либо распорядительно-исполнительной роли, вопросы такого рода, если они и были, то каждая организация их обсуждала и решала совершенно самостоятельно у себя. С другой стороны, некоторые вопросы, возникавшие в «Центре», до принятия по ним решения откладывались для предварительного обсуждения каждой организацией.

За сделанными замечаниями общего характера перечислю те вопросы, которые были предметом обсуждения «Тактического центра» на тех же заседаниях – пяти или шести, на которых я принимал участие. Заседания эти созывались нерегулярно, созывал их Ник. Ник. Щепкин в зависимости от того, когда у него имелись вопросы, подлежащие совместному обсуждению.

Как я уже сказал выше, в основу состоявшегося соглашения была положена программа, формулированная чрезвычайно кратко и в самых общих чертах; «Тактический центр» и был занят главным образом установлением деталей этой платформы, ее развитием. Необходимо было прежде всего договориться о согласном понимании взаимоотношений лица, облеченного диктаториального характера властью, и правительства. После продолжительного обсуждения было решено, что до того времени, когда Национальное собрание определит форму правления и установится соответствующий государственный порядок, нет нужды в создании какого-либо временного правительства. Вся полнота власти в переходный период должна быть сосредоточена в руках одного лица, который по своему усмотрению, руководствуясь исключительно деловыми соображениями, а не указаниями каких-либо партий или групп, назначает и увольняет министерство, которое по его одобрению и осуществляет нужные государственные мероприятия. Так был разрешен вопрос о центральной власти. Далее обсуждался вопрос: тактически правильно ли и целесообразно ли назначение выборов в органы местного самоуправления в период еще продолжающихся военных действий и не следовало ли бы впредь до установления нормального общегосударственного порядка прибегнуть к назначению всех необходимых органов гражданского управления. Вопрос был решен положительно в смысле назначаемости. В связи с только что указанным вопросом «Тактический центр» обменялся мнениями о возможности восстановления в правах каких бы то ни было ранее избранных органов местного самоуправления, как существовавших до революции, так и избранных при Временном правительстве. По этому поводу совершенно единодушно было решено, что нигде, ни при каких условиях подобное восстановление не может иметь место, как за истечением полномочий избранных в свое время лиц, так и за совершенно изменившимися условиями сравнительно с тем временем, когда происходили выборы.

Второй ряд вопросов, обсуждавшихся «Тактическим центром», касался Национального собрания. Было установлено, что правитель государства созывает Национальное собрание в наискорейший срок, но в условиях, когда вся страна действительно может принять участие в выборах, когда нет места уже для междоусобной гражданской войны и враждовавшие классы общества все совместно могут заняться мирным государственным строительством. Далее было установлено, что в задачу центральной власти вовсе не входит довести лишь страну до Национального собрания, а рядом проводимых ею общегосударственных мероприятий создать указанные выше условия, при которых Национальное собрание вообще возможно, и передать власть лишь тому государственному установлению, которое явится результатом определения Национальным собранием формы правления. При этом было решено, что Национальное собрание никаких других вопросов, кроме вопросов о форме правления и о взаимоотношениях национальностей в связи с общим строем государства, решать не должно.

Третий ряд вопросов касался тех оснований, на которых должны покоиться мероприятия диктаториального периода власти для разрешения разных экономических задач. «Тактический центр», исходя из основной платформы соглашения, признал, что должен быть декларирован и проводим в этих мероприятиях принцип личной собственности. Далее было решено, что центральная власть в переходный период не должна уклоняться от разрешения земельного вопроса и вопроса о взаимоотношениях труда и капитала, так как только соответствующее общенародному и государственному интересу разрешение этих вопросов сможет вернуть страну в условия, когда мирное сотрудничество всех классов станет возможным. Не касаясь абсолютно никаких деталей, «Тактический центр» установил, что мероприятия переходного периода отнюдь не должны носить характера мести за прошлое и вообще являться полной, без разбора ломкой порядка, установившегося в Центральной России при Советской власти. Ни о немедленной денационализации промышленности, ни об открытии банков, ни об отмене продовольственной системы до восстановления условий, когда частный аппарат сможет заменить государственный, ни о возврате всех земель помещикам речи быть не может. Подобные мероприятия могли бы, по мнению «Тактического центра», лишь усилить общую разруху, а не служить к укреплению власти. Предполагалось необходимым овладение уже существующим аппаратом власти и использование его в полной мере. «Тактический центр», как я уже сказал, деталей совершенно не касался, но достигнутое, вышеизложенное мною, полное согласование мнений по основным принципам должно было вылиться в более конкретную форму при предполагавшемся обсуждении общего проекта главных пунктов программы; проект этот должен был быть внесен на обсуждение представителями «Национального центра», но сделать это не удалось за прекращением существования «Тактического центра» после происшедших в августе – сентябре арестов.

Четвертый ряд вопросов, обсуждавшихся «Центром», касался состоящей при «Национальном центре» военной организации. При мне три раза на заседаниях «Центра» принимали участие представители этой организации: один раз генерал Стогов, затем генерал Кузнецов и, наконец, полковник Ступин. Оставляя за собой решение наиболее важных вопросов, могущих возникнуть в связи с существованием военной организации, «Тактический центр» образовал комиссию из трех лиц: Н. Н. Щепкина, С. Е. Трубецкого и меня, назвав ее военной. Перечисленные лица вошли в состав комиссии по уполномочию от каждой организации, объединенных тактическим соглашением.

Комиссия эта была создана, конечно, не для руководства действиями военных в их специальном деле; в круг вопросов, ею обсуждавшихся, не входили и вопросы организационные или оперативные; наконец, это не была комиссия и по управлению делами военной организации. Организация эта существовала и действовала до образования «Тактического центра», и ее уже сложившаяся структура не была предметом нашего суждения. Затем, не имея в своем распоряжении каких-либо денежных средств, ни «Тактический центр», ни состоявшая при нем комиссия, естественно, не имели повода касаться внутренней жизни военной организации и распоряжения средствами. Далее, не имея в своем составе военных, «Тактический центр» и его комиссия и по принципиальным соображениям не касались существа каких-либо оперативных предположений организаций, считая, что это всецело и исключительно лежит на ответственности лица, стоящего во главе организации.

Целью образования комиссии было: во-первых, по возможности наиболее точное и полное осведомление представителей всех трех политических групп с общим военным положением. Информация и в «Центре», и в комиссии всегда занимала первое и больше место. Во-вторых, образуя комиссию, «Тактический центр» стремился приблизить состоявшееся тактическое соглашение к ранее существовавшей при «Национальном центре» военной организации, дабы не могло создаться впечатление, что без ведома группам пришлось бы нести ответственность, не будучи даже в курсе дела. Наконец, третьей чертой, характеризующей отношение «Тактического центра» к военной организации, была та наша – членов комиссии трех – роль политических консультантов, которые должны были помогать военным разбираться в происходящих событиях и предотвращать их от роковых решений. Ориентироваться же в политических вопросах и в настроениях как населения, так и политических групп для военных, по-видимому, было очень трудно.

Считая, что в задачу мою не входит в данной справке подробно излагать вопросы, возникавшие в военной комиссии, я укажу лишь, как смотрел «Тактический центр» на военную организацию, какое место отводилось ей в общем ходе событий. Организация эта не имела самостоятельного значения; и по своему незначительному численному составу, и по всей структуре она не ставила себе задачи вооруженного восстания в Москве с целью захвата власти. Она могла бы сослужить службу лишь при условии, если бы какая-нибудь регулярная армия, разбив Красную Армию, подошла к Москве и здесь под влиянием этого факта началось бы какое-нибудь массовое движение населения, красноармейских частей, рабочих. Только при подобной общей конъюнктуре, как это категорически установил в своем докладе «Центру» генерал Стогов, возможно было бы ее использование, как хотя и небольшой, но организованной силы среди уже наступившего хаоса. Этот взгляд на военную организацию и был руководящим для военной комиссии и остался неизменным до момента ликвидации и «Тактического центра», и его комиссий, и самой военной организации. Вот почему, когда в связи с продвижением к Орлу Южной армии генерала Деникина появились упорные слухи о возможном военном выступлении в Москве и «Совет московских совещаний», а затем и «Тактический центр» вполне единодушно и весьма категорически высказались в том смысле, что если указанные слухи имеют какое-нибудь основание, то все три политические группы, объединяемые «Центром», снимают с себя всякую ответственность за последствия подобного выступления, считая недопустимым делать Москву ареной вооруженной борьбы при полном отсутствии всех тех условий, которые в свое время были указаны генералом Стоговым.

Чтобы закончить эту часть моей характеристики «Тактического центра», должен упомянуть, что ни у «Центра», ни у военной организации, как это выяснено было в комиссии, не было до последнего момента их существования постоянной сколько-нибудь регулярной связи ни с адмиралом Колчаком, ни с генералами Деникиным и Юденичем, не было и осведомленности о планах этих руководителей военными действиями на рубеже РСФСР, не говоря уже о том, что совершенно отсутствовали, насколько мне это удалось установить, какие-либо конкретные директивы, переданные ими в Москву для исполнения.

Наконец, отмечу еще, что связь с военной организацией поддерживал исключительно Н. Н. Щепкин, который и был всегдашним докладчиком по всем вопросам, вносимым на обсуждение как в комиссию, так и в «Центр». Какого-либо распределения обязанностей между членами комиссии трех не существовало, так как это и не вызывалось самим характером связи «Тактического центра» с военной организацией. После ареста генералов Стогова и Кузнецова военная организация, как это доложил нам Н. Н. Щепкин, никем достаточно авторитетным не возглавлялась, а незадолго до массовых арестов среди военных в среде членов комиссии трех в связи с обнаружившимся неуспехом наступления генерала Деникина возник вопрос о ликвидации военной организаиии, но обсудить его не пришлось, так как организация была ликвидирована уже в ином порядке, а «Тактический центр» распался.

Чтобы закончить характеристику «I актического центра», мне остается указать еще два вопроса, обсуждавшиеся им. Когда в «Известиях ВЦИК» появились сведения об образовании в Париже «Русского комитета» под председательством кн. Г. Е. Львова и была опубликована депеша этого комитета командованию Южной армии, в каковой депеше заметно было стремление руководить из Парижа действиями, происходящими в России, то «Тактический центр», как помнится, по инициативе CMC признал, что московские объединенные тактическим соглашением политические группы не считают себя ни в какой мере связанными с вышеупомянутым комитетом и снимают с себя всякую ответственность за выступления далеких от России эмигрантских кружков, подчеркнув при этом отсутствие за границей уполномоченных представителей, могущих быть выразителями мнений «Тактического центра».

Наконец, касаясь своей структуры, «Тактический центр» несколько раз возвращался к вопросу о желательности расширения вправо состоявшегося соглашения. Было признано тактически целесообразным сделать шаги для выяснения возможности привлечь в состав «Центра» представителей правых политических течений, что принципиально было решено в положительном смысле. Однако довести это решение до практического осуществления «Тактическому центру» неудалось за невозможностью установить правильное сношение с достаточно организованным объединением этих течений русской политической мысли.

Исчерпав весь имеющийся в моем распоряжении материал, могущий характеризовать «Тактический центр», в заключение должен сказать, что перечисленные мною вопросы обсуждались «Тактическим центром» в самой общей форме и сами по себе носили отвлеченный характер. Но это и естественно: образовавшийся после значительных разногласий и затруднений, объединяя в своем составе представителей недавно лишь резко расходившихся политических течений, «Тактический центр» за очень короткое время своего существования и не мог перейти к обсуждению каких-либо иных вопросов или деталей. Независимо от сего, мне представляется, что это и не входило в задачу при решении образовать «Тактический центр». Важно было, чтобы его работой достигалось известное единение и единомыслие по принципиальным вопросам, что само по себе давало некоторое основание предполагать, что если бы общим ходом событий московские политические группы были призваны на арену практической работы, то в их среде не было бы разногласий хотя бы по основным вопросам государственного строительства.

Образовавшись в апреле 1919 года, «Тактический центр» закончил свое существование в сентябре того же года.

Этим завершился четвертый этап в развитии того процесса объединения наших общественных сил, посильную попытку охарактеризовать который ставила себе настоящая справка.

30 марта 1920 года Сергей Леонтьев