Глава 10

9 июля 1999 года. Волга. 05.55.

Ирина отправилась в путь рано утром. Обе лодки были на месте, но она решила воспользоваться своей, резиновой.

Виталий говорил ей о том, что, по словам Андрея, болотники предпочитают гостей на знакомых посудинах. Но, подумала Ирина, с одной стороны, кто знает, когда я вернусь, и оставлять хозяев без лодки на неопределенное время совсем нехорошо. А с другой, в любых переговорах должно быть паритетное начало. Оружия я с собой и в самом деле не взяла. Ларькин у них. Встреча на их территории. Должна же я хоть на чем-то своем настоять. Вот пусть этим что-то и будет резиновая лодка. В конце концов, управляться с ней куда проще, чем с ершиком, с которым, кажется, только Андрей умеет находить общий язык.

Впрочем, насчет оружия она слегка лукавила. Нож у нее с собой все-таки был. Спецназовский, многофункциональный. Который можно было воспринимать вовсе и не как оружие. А как универсальный инструмент, незаменимый в экстремальных условиях. А в том, что условия экстремальные, сомневаться уже не приходилось. Да и, в конце-то концов, не пулемет же она с собой тащит. А приборов и в самом деле никаких. И никакой записывающей аппаратуры, что правда, то правда. В общем, все как положено в конторе — хоть в дипломатии, хоть в борьбе с терроризмом, хоть в чистой разведке. Мы соблюдаем все правила игры и все договоренности, но только в нашем собственном прочтении. И ищем компромиссы. Такие компромиссы, которые позволили бы не проиграть даже в откровенно проигрышной ситуации. Как говорят в английской разведке, разведчик должен быть джентльменом и играть по правилам. Но если правила не позволяют выиграть, он должен эти правила менять по ходу игры.

Она взяла с собой еды на пару дней, спички в непромокаемом пакете, маску и ласты — но без акваланга, — карту с помеченным на ней маячком, компас, веревку и еще всякую мелочь, вроде походной аптечки и репелента. И, укладывая продовольствие и спички, вспомнила Ольгин рассказ про обстоятельства первого знакомства с болотником. Дубль два. Осталось только найти себе горячего косматого мужчину. И удалиться от дел. И родить ему наследника лешачьего престола.

День выдался чудесный, солнечный, с почти безоблачным небом и с не слишком сильным теплым ветерком. Ни тебе холода, ни палящего зноя. Ирина быстро добралась до Сорочьего, потайных троп искать не стала и пошла знакомыми рукавами. Потом течение подхватило ее, и нужно было только вовремя сориентироваться, чтобы не пропустить нужный поворот. Минут двадцать она проплутала в поисках не обозначенного на карте входа во внутреннюю систему проток, пока наконец не сообразила просто-напросто выйти на берег и отследить потайную проточку, так сказать, изнутри. Зато потом все пошло как по маслу. И ближе к полудню она уже вышла к тому самому мысу с невысоким холмиком, а на холме дуб. А на дубе сундук, а в сундуке заяц…

Сундука никакого на дубе, естественно, не было. И вообще никаких следов человеческого присутствия. И у самых корней вызывающе торчали из земли два крепеньких поддубничка, а рядом пыжился их догнать только-только проклюнувшийся третий. Ирина огляделась. Лодка на берегу. Опушка леса метрах в пятнадцати — негустого, не испорченного, как обычные пойменные леса, непролазным подлеском. Видно далеко и во все стороны. На что, однако, полагаться не стоит. Дуб высокий, кряжистый, и сучья лесенкой. Если, не дай Бог, половодье, — есть где повторить Ольгин подвиг. Да, кстати, а что это там такое болтается на ветке, метрах в трех от земли. Так точно. Маячок. Ларькинский радиомаяк, искусно заплетенный в травяную плеть. Каковая, в свою очередь, накрепко привязана к дубовому суку. Странным таким узлом привязана. Сразу и не разберешься, как его вязать.

Вот он, первый привет от высоких договаривающихся сторон. И привязали не ларькинской веревкой, а своей. Прикладные искусства коренных народов мира. Значит, во-первых, Виталика они повязали именно здесь. А во-вторых, по логике вещей, и мне свидание назначили здесь же. Что ж, будем ждать.

* * *

9 июля 1999 года. Волга. 07.38.

Ждать пришлось недолго. Буквально через несколько минут в мире что-то изменилось. Все вроде бы осталось по-прежнему. Солнышко светит. Птички поют. И ветерок в дубовой кроне. И все бы хорошо, да что-то нехорошо.

Ирина огляделась. Художник спрятал в двух картинках пять отличий. Найдите их и напишите нам. Деревья как стояли, так и стоят, разве что цвет у листьев стал какой-то не такой. Светлее, что ли. И вообще цвета вселенной как будто решили слегка поэкспериментировать с оттенками. А так все… Нет, не все. Лодка на месте, и вода на месте. Но вот какая это вода. Та самая, из сна. Прозрачная насквозь. И видно до самого дна. А у самого дна — кто это там стоит? Те самые рыбы, похожие на щук. Стражи границы.

Пардон — Ирина повела плечами — я что, уснула? Она ущипнула себя за руку. Хорошо ущипнула. Аж пробрало. Теперь синяк останется, причем не на день и не на два. Но в одном можно быть уверенной — я не сплю, и при этом наряду с обычной реальностью (вон там, чуть подальше, обычная, ничем не примечательная вода, и цвет у деревьев нормальный) вижу реальность сна. Или — не сна? Или не моего собственного сна, а чью-то наведенную картинку, которую не просто так наводят, и наводят именно мне. Ведь тогда про руку с перепонками я узнала именно из такой же странной реальности. И уснула я тогда внезапно. Хотя — уснула. И было это не так уж далеко отсюда.

Так, попробуем поэкспериментировать. Ирина попыталась представить себе собственное тело. Отдельно от себя, сидящей под дубом. Получалось так себе. Как только более или менее складывалось лицо, тут же расплывалось все остальное. Стоило появиться фигуре — терялось лицо. И вдруг… Вдруг эта самая фигурка начала появляться в воздухе неподалеку словно сама собой, почти безо всякого Ириного участия. Да, похожа. Ирина Рубцова. Только немножко странная. Цвет кожи не тот. Красноватый цвет кожи. И как будто даже подсвечена эта странная красноватая кожа изнутри. И лицо тоже было другое. То же самое, но как будто немного деформированное. Нос куда длиннее, чем в оригинале. Лоб больше. Лицо — шире. И еще масса всяких мелких деталей, вроде взявшегося невесть откуда эпикантуса — монголоидной складки века у внутреннего краешка глаза. Отродясь ничего подобного у меня на лице не было, подумала Ирина. Ладно, хорошо, что хоть такая получилась. Ирина попробовала этой фигуркой подвигать. Поднять руку. Переставить ногу. Повернуть голову. Фигурка слушалась, хотя и неохотно. Было такое впечатление, что управляет ею не одна Ирина, а в паре с кем-то невидимым, который в то самое время, когда Ирине хочется развернуть фигурку вправо, собирался вертеть ее влево. Но этот кто-то старательно корректировал свои действия сообразно с действиями Ирины. И на том спасибо.

Н-да, есть от чего свихнуться. Две реальности, не полностью наложенные друг на друга, сосуществовали, перетекали, прорывались по краям целыми островами. Деревья то и дело меняли цвет. Видимая зона подводного мира становилась то шире, то уже. Ирина видела себя, настоящую, свои руки, ноги — и тут же рядом стояла виртуальная Ирина Рубцова и неловко шевелила пальцами. Ирина встала и пошла навстречу сама себе. И протянула руку. Та, вторая, не отпрянула, не попыталась уйти. Она просто стояла и смотрела. Рука повисла в воздухе, не дотянувшись до своего отражения буквально нескольких сантиметров. Ирина заставила «тень» поднять руку навстречу ее собственной руке. И прикоснуться. В момент прикосновения она ожидала чего угодно — вспышки, подобной электрическому разряду, или, наоборот, полного отсутствия каких бы то ни было ощущений. Воздух он есть воздух. А реальность сна к действительной реальности, по идее, никакого отношения не имеет. Но то, что она ощутила на самом деле, поразило ее до глубины души. Тепло. Просто тепло. Причем тепло живое, как будто вот-вот дотронешься до настоящего живого тела. Но живого тела не было. А вот тепло — тепло почему-то было.

Стражи границы подошли к самому берегу. Они были теперь совсем рядом, едва не упирались острыми мордами в песчаную отмель и все так же безупречно — совсем как в прошлый раз — держали строй. Ирина вынула из ножен нож и протянула его тени. Тень послушно подняла руку и взяла нож, то есть — отражение ножа, потому что сам нож как был, так и остался в руке у Ирины.

— Иди! — приказала Ирина вслух.

Тень стояла и смотрела. Человеческого языка она, судя по всему, не понимала. Тогда Ирина попыталась представить себе, как тень идет к воде, поднимает нож, бросается в атаку. Тень повернулась — и стражи границы тут же отошли на безопасное расстояние. Тень пошла к воде, и Ирина поразилась еще раз, потому что сквозь собственное поле виденья — берег, вода, спина тени — стало понемногу проступать поле виденья этой самой тени. Вода гораздо ближе, и уходящие все глубже и глубже рыбы. Ирина приказала тени обернуться. И увидела одновременно и обернувшуюся тень, и себя саму, глазами тени, стоящую на берегу с ножом в руках. И не только себя, но и огромное обезьяноподобное существо за своей спиной, на опушке леса, метрах в пятнадцати.

Ирина резко обернулась. Так точно. На опушке стоял йети, только какой-то странный, с более светлой, чем запомнила Ирина, кожей, и, самое главное, весь белый, как будто седой. Йети поднял руки и показал ладони Ирине. Что ж, по крайней мере этот жест можно считать общечеловеческим. Не бойся, я не вооружен. Впрочем — кто это я? Белый йети, судя по цвету окружающих его деревьев, явно относился ко второй реальности, не к первой. Ирина почувствовала, что начинает понемногу осваиваться в этой чудовищной многореальностной реальности. Она вызвала из-за собственной спины остановившуюся было в ожидании команды тень и двинула ее перед собой навстречу йети. И заставила тем же самым жестом, что и он, поднять руки ладонями вперед. А перед тем бросить на землю нож. Постояли. Потом белый йети поднял правую руку и указал куда-то в сторону, на другой край опушки. Ирина проводила его жест глазами и поняла, что не ошиблась насчет природы первого своего собеседника. Потому что там, у самой воды, стоял и щурился на яркое солнышко йети «правильный», темнобурый, если иметь в виду шерсть, и с темной, почти что черной кожей на лице, ступнях и на тыльной стороне ладоней.

Ирина, как в детстве, взяла нож за кончик и метнула его в землю. Нож ушел почти по рукоять. Йети тем же самым движением, что и его белая тень, поднял руки. Ирина приказала тени растаять. Тут же растаял и белый йети. Ирина сделала шаг вперед и протянула руку. Йети махнул рукой в сторону леса, как будто отсекая опушку от поляны, и тоже сделал шаг навстречу Ирине. Деревья полностью сменили цвет на нормальный. Реальность сна исчезла.

— Я — Ирина, — Ирина ткнула себя пальцами в грудь. — Я — Ирина. Ирина. — Она осторожно перевела руку в указующее положение и направила ее на болотника. — А ты? Кто ты? Как тебя зовут?

Йети снова поднял руки ладонями вперед. Потом поднес правую ко рту, пошевелил пальцами и резко бросил ладонь вниз, как будто отрезал.

В общем, понятно, подумала Ирина. Разговаривать он либо не умеет, либо не желает. Но…

Дальше она развить эту мысль не успела, поскольку болотник явно не договорил, и приходилось внимательно следить за каждым его жестом. Он провел рукой сверху вниз, примерно вдоль оси собственного тела, а потом сделал от этой оси несколько гребков, обеими руками, в противоположные стороны.

Так, подумала Ирина, деление напополам, это понятно. Причем принципиально важное деление напополам. Но вот — зачем?

Установив таким образом границу, йети покрутил левой рукой над головой и уронил левую руку на землю — слева же. Потом правой рукой указал себе на глаза и тут же уронил ее справа. И буквально в эту же самую секунду слева от него вырос седой йети-призрак.

Ирина кивнула. Способ общения понятен. Похоже, весь их язык строится на передаваемых телепатическим путем мыслеобразах, сочетающих как отдельные «пиктограммы», знаки-символы, обозначающие действия, или признаки, или абстрактные понятия, так и целые «живые картины», в которые можно уложить целые ситуации и сюжеты, не нуждающиеся в абстрактно-логическом комментировании. Агентом же действия как раз и является такая вот «тень». И засылка своей тени в поле виденья другого — это вроде как у нас окликнуть по имени. Что ж, ладно. Начинается работа по специальности. Будем выстраивать словарь и грамматику этого вашего языка. Ирина напряглась и принялась вызывать, в нужной зоне, свою тень. Получалось чуть лучше, чем в прошлый раз, но тоже не слишком. Но тут йети поднял руку, привлек к себе внимание и указал сперва на собственную голову, а потом на Ирину. И моментально с Ириной тенью все пошло как по маслу. Вот только у Ирины она выходила хоть и плохонькая, но по цвету кожи и по чертам лица похожая на оригинал. А стараниями йети в «зоне разговора» возникла все та же, как через кривое зеркало пропущенная краснокожая, длинноносая и монголоидная копия. Ну, что ж, смирилась Ирина. Значит, он такой меня видит. Пока не научусь управляться с этой видеокамерой сама, придется довольствоваться его версией собственной внешности. Кстати, он ведь и себя, выходит, видит совсем не так, как я. А на самом деле мы белые и пушистые. Вот он, собственно, и снежный человек.

* * *

9 июля 1999 года. Волга. 09.21.

За первые полтора часа «разговора» Ирина составила более или менее подходящий для элементарного общения словарик.

Вода была одним из ключевых понятий и могла, по сути, обозначать что угодно: в первую очередь память, причем память как индивидуальную, так и коллективную, общее, так сказать, знание, а также и сам процесс воспоминания, и разговор, и готовность к разговору, и понимание «сказанного», и так далее.

Летящее облако желтых листьев — неявная угроза. Если листья падают в воду, то угроза «вербальная» — если перевести на человеческий язык. Угроза памяти, сознанию, умению мыслить и общаться в привычной, «правильной» манере. Если на берег — то угроза физическая. То направление, из которого летят листья, тоже, естественно, имеет самое непосредственное отношение к смыслу «сказанного». Источник угрозы.

Рука — любая оперативная функция. Помощь, передача, физический контакт.

Масса значений была связана и с фигурой «тени». Если тень вставала на одну ногу — это фактически означало знак вопроса, причем в отличие от большинства «человеческих» языков, где знак вопроса ставится в конце фразы, либо же, как в испанском, одновременно и в начале, и в конце, здесь балансирующая в нерешительности фигурка могла появиться в любой точке, рядом с тем понятием, которое вызывало наибольшее недоумение или наибольший интерес. Впрочем, вопросительная «интонация» задавалась вообще наличием любого неравновесного фантома, вплоть до самых неожиданных, вроде стоящей на голове рыбы. Это, как позже поняла Ирина, во многом зависело от темы разговора и от индивидуальной манеры говорящего.

Приказ или настойчивая просьба выражались резким, похожим на толчок движением рук тени по направлению к тому, кто эту просьбу должен был выполнить, или же по направлению к его собственной тени. Причем в разговоре это движение могло, опять же, существовать и помимо самой фигуры тени — просто резко «толкающая» рука в пустоте, или движения, так или иначе напоминающие толчок рукой: вроде внезапно возникающего на поверхности воды направленного смерчика брызг.

Чувство привязанности, признательности или нежности — поглаживание по голове, со всеми возможными вариациями.

Ирина ничего не записывала. Она старалась как можно быстрее приспособиться к целостному восприятию мелькающих у нее перед глазами картинок, так чтобы даже самые мельчайшие детали — которые, кстати, отнюдь не следовало пропускать «мимо глаз», ибо они выражали порой весьма значимые оттенки смыслов, — сами собой вписывались в общий смысл «фразы». Иногда ее собеседник увлекался, и картинки начинали сменяться с такой быстротой, что у Ирины рябило в глазах. Поначалу она сама привлекала внимание йети резким рубящим движением руки ото лба вниз. Потом постепенно приучилась передоверять этот жест своей тени.

«Говорить» по-настоящему Ирина, конечно же, еще не научилась — для этого нужны были дни и недели упорного труда. Но немалый лингвистический опыт сделал свое дело. И уже через полтора часа она считала вправе писать отныне в анкетах в графе «какими иностранными языками и языками народов СССР владеете»: язык йети, читаю и могу общаться со словарем. Поскольку именно со словарем она в данный момент и общалась. С живым словарем в блестящей темно-бурой шерсти.

Наконец, пришло время более или менее содержательного разговора. Ирина набрала в грудь воздуха и выстроила свою первую в жизни коротенькую фразу на языке йети. Она «приснила» тень Виталия и тут же заставила собственную тень встать на одну ногу.

Ответ последовал незамедлительно. Тень Ларькина уменьшилась до размеров полевой мыши. Белый йети подошел к ней и спрятал ее в руке.

Краснокожая Ирина осталась балансировать на одной ножке.

Вместо ответа йети спродуцировал еще одну тень Ирины, тоже очень маленькую, и тоже спрятал ее в кулак.

Ирина поставила две тени, свою и Виталия, рядом и послала в них со стороны леса большое облако жухлых листьев. И снова закончила фразу знаком вопроса.

Белый йети в ответ поджал даже не одну, а сразу обе ноги и завис, подрагивая, в воздухе. Это могло означать только крайнюю степень неопределенности и неуверенности йети в дальнейшей судьбе обоих.

Ирина наштамповала десятка полтора снежных людей — не белых, а таких, каким она видела своего собеседника, сгруппировала их в кучу и заставила листья лететь с их стороны. Знак вопроса.

Белый йети на переднем плане прихлопнул воздух обеими руками сверху — знак согласия. Но потом рядом с группой медленно седеющих йети появилась другая группа, и состояла она, как поначалу показалось Ирине, из людей. Однако потом, приглядевшись, она поняла, что это не люди. Во-первых, лица были не похожи на человеческие, даже если сделать поправку на восприятие йети. Удлиненные лица с большими, очень светлыми, едва ли не белыми глазами, которые издалека казались вовсе лишенными зрачка. Крупные, заостренные кверху уши. В отличие от человеческой кожи, красной с точки зрения снежного человека, у этих существ кожа казалась скорее зеленоватой. Они носили одежду, но покрой у одежды тоже был незнакомый, как и назначение предметов, которые двое или трое из сотворенных йети фантомов держали в руках.

Ничего себе, ахнула про себя Ирина. Не хватало нам одних йети. Теперь еще и эти. Он же ясно дает мне понять, что существует некая третья — или какая она там по счету — раса. О которой мы до сих пор даже и не догадывались. Но была и еще одна деталь. Из группы окончательно поседевшей йети вылетали теперь по направлению к теням Ирины и Виталия только отдельные листики. Да и те, не долетев, падали в невесть откуда взявшуюся у них под ногами лужицу чистой, отражающей небо воды. А вот основной осенний смерч переместился как раз к этим, к новым участникам переговорного процесса. И уж эти листья по дороге нигде не оседали.

* * *

9 июля 1999 года. Волга. 11.03.

Разговор продлился еще примерно часа полтора. Поговорить, конечно, было о чем. Время от времени на Ирину накатывало ощущение нереальности происходящего. В центре России, в неполных ста километрах от крупного промышленного города сидят на бережочке два гуманоида и общаются неким странным способом, и от одного только способа их общения у любого среднестатистического гражданина может запросто съехать крыша. Потому что для того, чтобы говорить, нужно как бы спать наполовину. Но наполовину бодрствовать. То есть чтобы левый твой глаз не ведал, что творится перед правым. И наоборот. Вот так, наверное, и заболевают шизофренией, подумала часу на третьем Ирина. От постоянного присутствия двух совмещенных, но при этом взаимоисключающих картинок реальности. И лучшими переводчиками с йетиного на человеческий станут, вероятнее всего, именно клинические шизофреники. Им привычней. Однако — усмехнулась она — у меня вроде бы тоже неплохо получается. «Говорить» постепенно становилось все проще и проще. Была одна проблема — как-либо лукавить, а тем более лгать, на этом языке было крайне трудно. Может быть, пока. Может быть, без тренировки. Как ни старайся укрыть то, чего не хочешь показывать, а в «картинку» все равно пробьется. Хотя бы краешком. Хотя бы намеком. Поэтому они и не любят обмана и обманщиков — поняла Ирина. Люди для них, должно быть, подобны сумасшедшим, которые постоянно разговаривают сами с собой. То есть даже не разговаривают по-человечески, а бормочут обрывки смутных фраз, сквозь которые при этом проскальзывает смысл каждого действия, которое они еще только намереваются совершить. Что же удивительного в том, что мы их практически не встречаем. Если за километр готовы предупредить их о своем приходе — даже если не брать в расчет их хулиганского обыкновения брать эту неоформленную массу «речи» под контроль и «отводить глаза» ничего не подозревающему человеку. Но если человек думает одно, а пытается представить свои действия в совершенно ином свете — так в мире йети это же просто-напросто лишено всякого смысла. Это все равно что, намереваясь обыграть противника в карты, причем не честно обыграть, а по-шулерски, всякий раз предварительно объяснять ему тот способ, которым ты сейчас передернешь колоду. Параллельно с «разговором» Ирина придумывала для себя название самому способу подобного общения и ничего не нашла лучше всплывшего ни с того ни с сего древнегреческого слова «астомос», или «астом», если убрать лишнее в русифицированном варианте шипящее окончание. Исходный смысл, собственно, — без рта, без посредства органа речи. Два же основных, наиболее употребительных смысла другие. Если применительно к лошади, то упрямый, трудно управляемый. Если применительно к металлу, то хрупкий, требующий осторожного обращения. И то, и другое, и третье подходило идеально. Итак — пусть будет астом.

Примерно тогда же выяснилось, что начатками членораздельной речи йети все-таки владеют. Причем инициатива исходила на сей раз от самого болотника. Прервав на время разговор на астоме и «погасив» слева от себя поле сна, йети поднес руку ко рту, а потом, тут же, к уху. И сказал странным, похожим на горловой собачий лай голосом:

— Ом.

Потом еще раз, ткнув себя собранными в щепоть пальцами в грудь:

— Ом.

Тут же, взмахнув левой рукой, он спродуцировал рядом с собой группу не-людей и, ткнув в них то же щепотью, пошевелил у рта пальцами.

Ирина тут же попыталась представить себе гомонящую толпу, состоящую из таких же вот не-людей.

Йети согласно прихлопнул воздух руками.

Итак, судя по всему, звуковые имена у йети все-таки были, но пользовались ими по преимуществу не они сами, а представители этой, третьей расы, владевшей нормальной, членораздельной, не телепатической речью. И теперь, на третий час разговора Ирина знала уже достаточно и заслужила при этом достаточную степень доверия, чтобы узнать звуковое имя «хозяина дома».

Ирина сложила пальцы, как и болотник, щепотью и ткнула ими в его сторону.

— Ом, — сказала она, и йети еще раз воспроизвел жест согласия. Ирина указала на себя. — Ирина.

— Иуима, — повторил он, проглотив букву «р».

— Да, Ирина, — Ирина сначала кивнула, а потом перевела знак согласия на астом.

Первой темой был, конечно, Виталий. Ом дал понять, что Виталий находится где-то здесь, неподалеку и, насколько поняла Ирина, под водой. Хотя, учитывая свойственную астому многозначность высказывания, это могло означать и нечто совсем другое. То, что Виталий в данный момент пребывает, например, в бессознательном состоянии. Выпускать его йети не собираются, поскольку он им зачем-то нужен. Зачем — этого Ирина с ее ограниченным пока словарным запасом понять так и не смогла, как ни старался Ом ей этого объяснить. Впрочем, нельзя сказать, чтобы старался он чрезмерно.

Вопрос о дальнейшей судьбе Виталия находится не в компетенции Ома. И даже не вполне в компетенции местной колонии йети. Насколько, опять же, поняла Ирина, в ближайшее время должна прибыть делегация от этих, третьей расы существ, и тогда они вместе с йети будут решать, что делать с Виталием после того, как надобность в нем отпадет. И, кстати, что делать с Ириной. Поскольку она теперь тоже является частью общей ситуации, и отпускать ее отсюда никто пока не собирается.

В каких отношениях между собой находятся йети и эта третья раса, Ирина понять так и не смогла. С одной стороны, контакты между ними и йети были, похоже, постоянными и прочными. И если по важным вопросам — а Ом откровенно дал понять, что вопрос о дальнейшей судьбе Ирины и Виталия является для йети вопросом очень важным, — решения принимаются на базе компетентной межрасовой комиссии, это о чем-то да говорит. С другой стороны, безоблачными, судя по всему, эти отношения назвать было никак нельзя. Как только речь заходила о йети и о бледно-зеленых незнакомцах, Ом начинал так тараторить на астоме и показывать картинки с таким огромным количеством дополнительных деталей, каждая из которых, естественно, обладала дополнительным смыслом и восприниматься должна была при этом не сама по себе, а только вкупе со всеми остальными (так что даже знание «словарного» значения каждой из них не помогало делу, а Ирина знала их далеко не все), что Ирина просто терялась и останавливала Ома. Ей был ясен только самый общий смысл сказанного, да и то она не была уверена, что всякий раз понимает Ома правильно.

Когда прибывает делегация светло-зеленых? Через два дня. Они едут издалека? Они живут по-другому. Ответ совсем не ясный, но общий смысл именно таков. До той поры можно будет Ирине встретиться с Виталием? Нет, нельзя. А вернуться в деревню ей можно? Нет, нельзя. А что будет, если она попытается это сделать? Ее остановят. И Ом очень не хочет, чтобы Ирина пыталась уйти. Это будет опасно. Для кого — для Ирины или для Виталия? Для Ирины. Это был не шантаж. Держать ее на крючке, взяв в заложники значимого для нее человека, они не собирались. И, скорее всего, даже представления не имели о самой возможности подобного способа вести дела с «оппонентом». Опасность будет угрожать только самой Ирине.

Так, с этой темой можно было покончить. Поживем — увидим. Теперь — темы более общие.

Давно ли йети здесь живут? Всегда здесь жили. Раньше, чем здесь поселились люди, или позже? Чем эти люди (картинка до странности искаженной деревни Сеславино) — раньше. До них были другие люди. Чем те (картинка небольшого хутора с водяной мельницей) — тоже раньше. Но люди здесь были всегда. Совсем другие люди (смутная картинка с самыми общими видовыми признаками человеческой расы). Йети тоже были всегда. А эти, светло-зеленые? Эти никогда здесь не жили. Они живут по-другому. Они вообще живут не на земле? Живут на земле. Только не здесь и по-другому. А где-нибудь поблизости они живут на земле? Да, живут, но далеко (очень живая картинка равнинной местности с густым хвойным лесом и двумя покатыми холмами, увиденная как бы с высоты птичьего полета и очень издалека). А сам Ом там был? Нет, не был. Ом живет здесь. Если светло-зеленым нужно, они сами приходят к йети. А если нужно йети? Тогда они просят светло-зеленых прийти. И те всегда приходят? Те всегда приходят. Эта тема тоже очень быстро была исчерпана, потому что, как и в прошлый раз, с каждой следующей «фразой» картинки становились все сложнее и сложнее.

Ом бывает в деревне? Да, бывает. Ом знает Андрея? Андрей — сын Ома. Что ж, приятно познакомиться. А другие дети у Ома есть? Есть (картинка двух маленьких йети — один совсем маленький, другой — подросток). А другие «совместные» дети — у других здешних йети есть? Нет. Здесь нет. Раньше были. И в других местах — есть сейчас. Но здесь нет. Андрей говорит на астоме? Да, говорит, но не очень хорошо. Ему трудно. Всем «совместным» детям всегда трудно говорить на астоме. А Ольга? Ольга не говорит. Она пытается, но у нее получается хуже, чем у Ирины. Ирина умная. Она быстро учится. Очень быстро научилась говорить. Скоро будет говорить совсем хорошо. Другие люди так не могут. Только отдельные слова. И все время сами себе мешают. Очень много мусора, очень трудно понять. Но Ольга понимает, когда с ней говорит Ом. Когда Ом помогает ей говорить, она тоже может сказать, что ей нужно. А раньше Ом не пытался говорить с Ириной? Да, пытался. На озере? На озере. Он попробовал говорить, и у него получилось. И у Ирины получилось. Она увидела стражей границы — это уже много. Люди обычно не видят. А потом она сама пошла через границу, и стражи ее пропустили. Ирина может очень хорошо научиться говорить на астоме. Почти как йети. Почти как светло-зеленые. А светло-зеленые тоже говорят на астоме? Конечно, говорят. Иначе им с йети трудно было бы понимать друг друга. Потому что йети не могут говорить на языке светло-зеленых. Светло-зеленые говорят ртами, как люди. Но и на астоме они тоже говорят. Это у них тоже, как у йети, родной язык. Поэтому они с йети всегда очень хорошо понимают друг друга.

А Виталий? Он сможет говорить на астоме? Нет, у него не получается. С ним пробовали несколько раз. Еще в лесу, когда он ходил по лесу с Андреем. На рыбалке пробовали. Специально послали ему большую рыбу. Люди возбуждаются, когда ловят большую рыбу. А когда они возбуждаются, проще посмотреть, смогут они говорить или нет. Большие рыбы похожи на стражей границы (это, насколько Ирина поняла, было что-то вроде шутки). В последний раз с ним пробовали говорить вчера. Но он не пытается отвечать. Он видит то, что ему показывают, но говорить не пытается. Очень мутно, и много мусора. Поэтому нужен не только Виталий. Поэтому нужна еще и Ирина. Ирина сможет объяснить Виталию, чего от него хотят йети. Когда научится совсем хорошо говорить на астоме.

А где Ирина будет жить, пока не выучит язык? Она будет жить дома. Где это — дома? Под водой. На самом деле под водой или Ирину просто усыпят, чтобы она ничего не видела? (Этот вопрос, который даже для себя самой Ирина не смогла сформулировать более или менее понятно, пришлось повторять трижды, меняя по ходу дела саму «фразу» — в самом деле, как передать абстрактные понятия вроде «без сознания» на языке, в котором сам принцип образования подобных категорий в корне отличен от человеческого?) Нет, нет, никто не собирается бить Ирину по голове. И давать ей такие травы, чтобы она уснула надолго, ей тоже никто не собирается. Это на самом деле такой дом, в который проще всего зайти из-под воды. Но можно зайти и с земли, если Ирина не хочет купаться. Там Ирина будет жить и учиться говорить на астоме. Потом приедут светло-зеленые, и тогда решим, что делать дальше.

А где он — этот дом? Ты на нем сидишь. Он прямо здесь, в этом холмике, под дубом. Там много места внутри. Это нечто вроде бобровой хатки? Да, да, похоже на бобровую хатку. Только в земле. И гораздо больше. А почему люди не находят домов йети? Потому что люди не видят. Йети делают постоянный астом (накладывают чары? — как еще перевести?), и люди видят совсем другое место, чем то, которое существует на самом деле. На самом деле большой холм с домом внутри, а люди видят камыш и коряги, много коряг. И коряги неприятные, людям хочется побыстрее уехать. И очень много комаров. Люди не любят комаров. А йети любят комаров? Комары не кусают йети. Можно делать астом, и комары не будут кусать Ирину. Ом научит Ирину, как делать такой астом. Ирина поймет. Ирина умная. Ирина быстро учится.

 

Глава 11

11 июля 1999 года. Волга.

Два дня пролетели — быстрее не бывает. Изменить ситуацию было невозможно, условия были заданы жестко и заранее, так что оставалось только использовать эти условия по максимуму. Режим содержания был вольный. Из «дома» Ирина выбиралась, едва проснувшись, через довольно узкий вертикальный лаз, выходивший в сердцевину пустотелого дуба, стоявшего на вершине холмика. В дубе было огромное дупло, которое человеческий глаз просто-напросто не воспринимал благодаря наведенным на «постоянном астоме» чарам. Нужно было просто подойти к дубу с тыльной, выходившей к небольшому, но довольно глубокому заливчику у самого берега, стороны и, не обращая внимания на якобы сплошную поверхность узловатой, покрытой растрескавшейся корой древесины, шагнуть внутрь и немного в сторону, чтобы не оступиться, а попасть ногой прямо на нужную «ступеньку». Ступеньками и перилами служили удивительно «правильно» растущие дубовые корни, крепкие и упругие, которым даже немалый вес Ома явно был нипочем.

Внизу — несколько довольно обширных помещений, где и пол, и стены, и потолок были из плотно утрамбованной глины, перемешанной с какой-то жестковолокнистой травой. Каркасом служили также дубовые корни. Ом объяснил, что каждое такое жилище «выращивается» десятками, если не сотнями лет, и делают это впрок, для детей и внуков. Каждый дуб имеет свой возрастной предел (здешние йети предпочитали именно дубы — за прочность, надежность и довольно быстро растущую разветвленную корневую систему), и к тому времени, как дуб окончательно состарится и рухнет, нужно непременно подготовить себе новый, а лучше — не один и не два. Во-первых, про запас. Бывает, что в дуб ударяет молния. Случаются и другие непредвиденные ситуации. Запасная «квартира» никогда не помешает. Во-вторых, йети, народ в общем-то оседлый, предпочитали время от времени менять обстановку, и надоевший интерьер (который в каждом «дубе» был, естественно, свой), и пейзаж снаружи.

Толстый слой глинисто-травяной смеси выполнял целый ряд полезных «домашних» функций. Не давал осыпаться и оседать почве. Не пропускал корни других, ненужных растений (как и по какой такой причине он это делал, Ирина не очень поняла). Выполнял роль теплоизолирующей прослойки — зимой, судя по всему, в домах у йети было не слишком холодно, хотя информация о «зимней спячке» подтвердилась (йети не то чтобы беспробудно спали всю зиму напролет, но могли не выходить из дому целые недели, если не месяцы, пребывая в «замедленном», близком к анабиотическому состоянии), и особая жара была, конечно, ни к чему. И еще этот слой адсорбировал влагу, в достаточной степени, чтобы в доме было приятно дышать. Иначе обычная островная сырость сильно мешала бы жить. Тем более что главным входом-выходом в каждое такое жилище служил не дубовый «дымоход», а выходившая метра на полтора ниже обычного уровня воды нора, сплошь заплетенная по стенам крепкими дубовыми корнями. Йети были великолепными пловцами и ныряльщиками, могли оставаться под водой чуть ли не на десяток минут, и вообще чувствовали там себя не менее уютно, чем на суше.

Вся мебель — подстилки из той же волокнистой травы и большие плетеные из ивняка короба, служившие в основном для хранения провизии.

Огня йети не любили и прекрасно обходились в хозяйстве без него. Основной пищей служили различные коренья, грибы, побеги, листья и травы, которые готовились сотней разных способов — начиная от более или менее привычных, вроде заквашивания, и кончая весьма экзотическими, про которые Ом только и сказал Ирине, что людям обычно бывает неприятно есть такую пищу, когда они узнают о том, как она готовится. Рыбу ели в довольно больших количествах, как и раков, и моллюсков, и прочую водяную живность, вяленую, маринованную, сырую — и все это приправлялось травами. Мясо в обычном рационе использовалось не часто. Специально йети не охотились и убивали — а вернее добивали — обычно только покалеченных или по иным каким-либо причинам нежизнеспособных животных: то есть крупных животных, вроде лосей или кабанов.

Главным «неживым» продуктом была соль, за которой йети выбирались в очень порой далекие и долгие экспедиции. Собственно, большинство случайных встреч человека с йети происходило именно во время таких вот «вылазок». Ходить за солью было делом нелегким и небезопасным. Дело в том, что йети по преимуществу были невероятно тесно — с человеческой точки зрения — связаны с тем местом, в котором жили. И любая сколь-нибудь долгая разлука с домом изрядно подрывала их жизненные силы. Йети, ушедший за солью, возвращался обыкновенно изможденным и больным и приходил в себя потом едва ли не месяц. Иногда он заболевал во время своего похода настолько серьезно, что утрачивал контроль над окружающей реальностью и забывал «отводить глаза», а, следовательно, давал людям возможность себя увидеть. Но соли он приносил, как правило, целый короб, которого его «семье» хватало примерно на год. Кроме того, такие вот походы за солью выполняли в структуре «семьи» какую-то важную ритуальную роль, закрепленную исключительно за мужчинами.

Семья представляла собой довольно запутанный с человеческой точки зрения конгломерат, основанный как на чисто родственных, так и на еще каких-то не очень понятных связях, и состоявший обыкновенно из нескольких десятков мужчин, женщин и детей, причем все дети считались как бы общими, но различались по «степени родства». По сей причине и Андрей был «общим» ребенком в семье Ома, хотя Ольгу официально в семью не приняли. Для таких как она «побочных жен» существовала специальная категория, обозначаемая на астоме особой картинкой: отдельно стоящее дерево, густо оплетенное плющом или каким-нибудь иным вьющимся растением. К немалому удивлению, Ирина поняла, что, во-первых, под эту категорию далеко не всегда подпадают только человеческие женщины, а, во-вторых, что случаются не только «побочные жены», но и «побочные мужья».

Местная популяция йети состояла примерно из двух десятков таких семей, причем некоторые из них жили довольно далеко вверх и вниз по берегу Волги. Две, судя по картинкам, показанным Ирине Омом, и вовсе обитали на Сазанке, то есть в местности хоть и диковатой и местами труднодоступной и малопроходимой, но со всех сторон — кроме волжского берега, конечно, — окруженной городскими кварталами и промышленными зонами. На правом берегу, в районе между Березниками и устьем Терешки, тоже были две или три колонии. И еще одна — севернее Маркса, в районе Орловской Воложки. Но главной базой здешних йети были все-таки родные для Ома места. Социальная структура этого — племени? — также представлялась Ирине довольно расплывчатой. Однако йети всегда были в курсе того, что происходило как у их непосредственных соседей, так и довольно далеко. Пару раз в разговорах между Ириной и Омом мелькали какие-то горные местности с откровенно субтропической растительностью в долинах. Тамошние йети, судя по виду, были несколько иной породы, и образ жизни у них был иной, но это не мешало им каким-то непонятным Ирине способом поддерживать со здешними сородичами довольно тесные добрососедские отношения.

Светло-зеленые тоже появлялись на фоне самых разных пейзажей — хотя в основном равнинных. Иногда это был лес, иногда берег моря, иногда холмистые равнины. И о каждой такой общине у Ома было свое мнение, свои устоявшиеся представления-предрассудки. Светло-зеленые и йети часто появлялись на картинках вместе. И в тех случаях, когда они появлялись вместе, больше всего это было похоже на заседание какого-то координационного межрасового совета.

Ом сопровождал Ирину практически постоянно, и главной целью подобного эскорта был, как поняла Ирина, не контроль и надзор, а чисто практический расчет — ожидались гости, и к моменту их прибытия Ирина должна была довольно сносно говорить на астоме. Самая большая проблема заключалась в умении в любой момент самостоятельно создавать «параллельную реальность». К концу второго дня Ом принципиально прекратил помогать в этом Ирине и, как щенка в воду, бросил ее на произвол судьбы — принимая участие в разговоре только в том случае, если Ирина готова была, так сказать, предоставить ему площадку. По ходу дела Ирина приобрела ряд дополнительных навыков, от которых сама она была в полном восторге. Так, самой лучшей тренировкой на умение постоянно поддерживать «параллельную реальность» или (у Ирины начал понемногу вырабатываться своего рода профессиональный жаргон) «держать постоянный астом», оказалось «антикомариное заклятие». Для начала Ом долго бился над тем, чтоб у Ирины получилось замкнуть вокруг себя практически незаметную, цвета сильно разбавленного молока, сферу, которая непременно должна была рождаться из воды, «вытекающей» понемногу вверх, пока не сомкнётся у нее над головой. У Ирины постоянно что-то получалось не так: то вода текла слишком толстым слоем, то не появлялось нужного оттенка, то, фонтаном взметнувшись вверх, вода отказывалась отрываться от своего основания и утекала обратно, чуть только Ирина заставляла «базовую» воду уйти. Ом, однако, оказался на удивление терпеливым учителем, и к середине второго дня у Ирины стало получаться не только правильно строить эту сферу, но и постоянно носить ее с собой, время от времени забывая о ее существовании, но не забывая при этом ее поддерживать. Ощущения были божественные. Во-первых, когда ближе к вечеру налетели, как обычно, тучи комаров, Ирина практически в чем мать родила сидела на самом берегу, бултыхая ногами в теплой воде, и ни единая тварь даже не обратила на нее внимания. Да и само наличие вокруг комариных туч Ирина ощутила только тогда, когда, заговорившись с Омом о чем-то чрезвычайно для нее интересном, она буквально на несколько секунд «сняла периметр». Тут же весь окружающий воздух — такой ласковый, такой мягкий — загудел тысячеголосым хором (никуда не денешься — июнь!), и Ирине спешно пришлось восстанавливать статус кво, пока не сожрали, кровопийцы, к чертовой матери. Но как только сфера снова сомкнулась над ее головой, комары, потолкавшись бестолково в воздухе, постепенно растворились в медленно густеющих сумерках. Во-вторых, отталкиваясь от этой сферы, гораздо легче было «выстраивать астом», не напрягаться каждый раз заново, старательно погружая себя в некое пограничное между сном и явью состояние, а просто расширять готовое — и все дела. Ом уверил Ирину, что пройдет буквально несколько дней, и она даже во сне перестанет забывать «держать периметр». Йети умеют это от рождения. Люди — но только очень немногие люди — могут научиться.

Виталий был где-то поблизости, Ом этого не скрывал и уверял, что пока никакой опасности для него нет. Но видеться им до поры до времени запрещено было категорически. На чем был основан этот запрет, Ом сказать не то не захотел, не то просто не смог перевести сложный смысл на имеющиеся пока в распоряжении Ирины лексический и грамматический багаж астома. Что ж, раз таковы условия игры, значит, надо играть по правилам. По крайней мере до поры до времени.

* * *

R.

Ирина прожила у Лесника до осени. Из университета ее, естественно, отчислили — за непосещаемость и за несданную сессию. Из общаги, соответственно, тоже выписали. Кое-какие вещи, правда, удалось собрать — отчасти по знакомым, которые «сберегли у себя», отчасти у комендантши, которая на всякий случай хранила шмотки безвременно выбывших жильцов в кладовке возле вахты.

Лесник недаром был Лесник. Первые две недели он постоянно отпаивал ее какими-то травами, и Ирина на удивление быстро пришла в норму — и по весу (она похудела килограммов на пятнадцать, хотя и до того была отнюдь не из пышек), и по общефизическому состоянию. Если и возникла у нее за полгода наркотическая или алкогольная зависимость, то Лесниковы травы сделали свое дело четко и быстро. И Лесникова психотерапия. Потому что за пару летних месяцев он умудрился влюбить в себя Ирину полностью и беззаветно. И вернуть ей смысл жизни. Влюбить не так, как влюбляются девочки в более старших мужчин, в поисках надежности, уверенности, крепкого плеча и в расчете на долгую и совместную жизнь. Лесник, к удивлению Ирины и даже к некоторой с ее стороны обиде, не предпринимал никаких попыток воспользоваться своим правом спасителя и воссоздателя из праха. Он был просто — старший товарищ. Который мог и хотел очень многому ее научить. И она ему за это была благодарна, и с готовностью взялась за учебу. Уверенность в себе и в жизни он ей вернул не душеспасительными беседами. Бесед он вообще не вел. Он просто был, был рядом, но постоянно занимался какими-то своими делами, в которые Ирину не посвящал, но особо от нее и не прятался, и даже давал время от времени понять, что и для нее, для Ирины, найдется в этих его делах — очень осмысленных и важных — свое, только ей уготованное место.

И вот эта перспектива — перспектива осмысленности и нужности — сделала то, чего не сделала бы, наверное, никакая психотерапия. Ирине захотелось жить. Мало того, буквально через месяц она вдруг поймала себя на том, что смотрит на свой предшествующий жизненный опыт совсем другими глазами — глазами взрослого человека, для которого все эти подростковые проблемы именно и есть — подростковые проблемы. Задержалась девочка в детстве. Заигралась в дочки-матери. И устроила себе из простенькой бытовой ситуации конец света. Сама устроила. Олег, конечно, сволочь, но все свои проблемы она себе нагородила сама. Вот ее и повело. Тяга, так сказать, к самоуничтожению. Обычный выход слабых. Обычный подростковый страх перед ответственностью. За себя, за свою жизнь, за свои поступки. Страх перед выбором. Лучше вообще никакого выбора. Лучше вообще ничего. Сложить конечности на брюшке и тихо пойти ко дну.

Теперь ей отчего-то не хотелось быть слабой. Теперь ей хотелось быть сильной. И если не все самой решать за себя, то по крайней мере самой выбирать, кому она доверит принимать решения. Потому что она теперь знала, кому это может доверить. Леснику.

Она несколько раз пыталась задавать ему вопросы. Он не то чтобы отказывался ей отвечать. Он отвечал, и иногда даже очень подробно. По поводу того, чем он в жизни занимается. Работает. Всеми частями тела. Хотя предпочитает — головой. В чем заключается его работа? В том, чтоб отделять зерна от плевел. Зерна — в землю, будет урожай. Плевела — тоже в землю, и осиновый кол в спину. То, как он дрался тогда, ночью — это тоже его работа? Да, это тоже. Хотя предпочтение отдается голове. Это что, какой-то спецназ? В данном случае именно так. Спецвас. Специально для вас, гражданка Рубцова. А если серьезно? А если серьезно — тебе этого знать покуда незачем. Всему свое время. Подрастешь, перестанешь в соплях путаться, будешь сама на что-то годна, вот тогда будешь задавать вопросы об именах и целях. Ясно? Ясно. Что ничего не ясно. Но даже и в этом отсутствии ясности было что-то правильное и, главное — многообещающее. Здесь был смысл.

Лесник не был богат, но не был и беден. Все, что ему было нужно, появлялось как бы само собой, почти из ниоткуда. Раз в день приходила женщина, лет пятидесяти, очень приветливая и молчаливая. Она убиралась в квартире и готовила еду. Очень быстро и чисто убиралась, и очень вкусную готовила еду. Продукты Лесник время от времени запасал сам. Денег у него было много — Ирина сама видела. Но покупались всегда вещи только необходимые, если считать необходимой возможность позволить себе время от времени какую-нибудь маленькую роскошь. Ирине нужна была одежда — старая почти вся была либо негодной, либо потерялась — Лесник отправился с ней по магазинам, одел и обул с ног до головы, очень удобно и стильно, и выбросил, не моргнув глазом, совершенно астрономическую с точки зрения Ирины сумму. А когда она, краснея и бледнея, пообещала ему, что вернет все до копейки, как только начнет сама зарабатывать, он посмотрел на нее как-то странно и молча пожал плечами.

Постепенно, как только у них начались тренировки, выяснилось, что он действительно имеет отношение к каким-то спецслужбам, но отношение несколько, на взгляд Ирины, странное. На службу он не ходил. То есть время от времени он пропадал куда-то — на два часа, на двадцать часов, на двое суток. И, вернувшись, неизменно ложился спать. А потом вставал как ни в чем не бывало и продолжал заниматься с Ириной. Потому что занятия у них теперь шли постоянно и по совершенно потогонной системе. И даже перед тем как в очередной раз исчезнуть, он оставлял ей четкие и детальные указания: как, что и когда делать.

Он учил ее владеть собственным телом. Рукопашный бой, разные виды оружия — это все потом. Первое и главное — это владение собственным телом. Оружие — лишь продолжение тела, которое иногда может сделать больше, чем само тело. Но тогда, когда не можешь без него обойтись. Или когда тебе с ним по какой-то причине удобней. А сбивать человека с ног вовсе не обязательно, если он тебе мешает. Победить его можно, ни разу не тронув его даже пальцем. Хотя умение сбить противника с ног всегда должно быть при себе, потому что чем разнообразнее твои тактики, тем проще достигается цель.

К сентябрю Ирина понемногу начала становиться другим человеком. Собранным, уверенным в себе, знающим, чего он хочет. И в данный момент, и на более далекую перспективу. В сентябре же она опять отправилась в университет. Поначалу она собиралась было и эту страницу своей биографии перевернуть и забыть о ее существовании, но когда она сказала об этом Леснику, он только удивленно поднял на нее глаза. Главное — еще раз, для особо непонятливых — это голова. И ежедневная гимнастика для духа и мозга куда важней ежедневной гимнастики для мышц. «Кроме того, — и Лесник сделал многозначительную паузу, — мне нужен специалист по структурному анализу текстов. Любых текстов. На всех европейских языках. И, по возможности, не только европейских. Так что иди, девочка, иди и учись».

Ирина сдала экзамены за прошлую сессию. И сдала их очень хорошо. Лесник давал ей упражнения не только на гибкость суставов и на силу удара — но и на гибкость мышления, и на силу памяти. И те дисциплины, которые раньше давались ей, почти круглой отличнице, не то чтоб безо всякого труда, теперь щелкались как орешки.

В тот вечер, когда она пришла домой с радостным известием: все осталось позади, ее зачислили обратно, и даже назначили стипендию (как так вышло, она не поняла, но подозревала, что у Лесника были свои каналы воздействия на внутриуниверситетскую ситуацию) — в тот вечер Лесник позволил себе очередную небольшую роскошь. Было шампанское, настоящее шампанское из Шампани, был легкий ужин, были фрукты, и все это настолько не вязалось с привычным образом Лесника, что Ирина даже не удивилась, когда вечер закончился-таки в постели. И, в конце концов, бывают вещи, которые случаются как будто сами собой. Эта ночь осталась в ее памяти как некая отдельная реальность, как сон, не имеющий никакого — или почти никакого отношения к ее дальнейшей жизни. Или как обряд инициации. Ее приняли. Она стала — своя. И жизнь от этого не стала проще. Наоборот, она стала сложнее.

Работать приходилось теперь по восемнадцать — девятнадцать часов в сутки. Два последних курса университета Ирина поражала преподавателей неуемной тягой к знаниям и невероятными способностями во всем, что касалось систематизации и приведения к какой-то своей, самостоятельно выстроенной логике любых, даже самых далеких, казалось бы, друг от друга блоков информации. Помимо основного английского и обязательного второго французского она взялась щелкать один за другим сперва практически все германские — немецкий, датский, шведский, норвежский, голландский; потом перешла на романские — испанский, итальянский, румынский, португальский. Затем настала очередь славянских языков, под конец она взялась было и за арабский, но далеко уйти не успела — нужно было защищать диплом.

Не всеми языками она владела в совершенстве; в большинстве случаев в этом не было необходимости. По большому счету, свободно после университета она говорила только по-английски, по-немецки, по-французски и по-испански. На остальных читала. Времени на разговорную практику все равно не хватило бы. Но для того, чтобы работать с текстами, этого было вполне достаточно. Диплом между тем она защищала по структурной лингвистике — выбрав в качестве объекта исследования, для того чтобы хоть как-то увязать тему с основной специальностью, структурные изменения в негритянском варианте американского английского — в первой половине XX века, на материале криминального арго негритянских банд. Тема была несколько своеобразная, и на защите возникло несколько довольно забавных моментов, потому что та часть профессуры, которая разбиралась в структурной лингвистике, по большей части не тянула по негритянской фене — даже те, кто довольно сносно говорил на литературном английском. А для специалистов с романо-германского отделения структурно-лингвистический научный жаргон был едва ли понятней самого крутого гарлемского «базара». Однако диплом она получила с отличием — и тут же укатила на полтора года в Карелию, в тамошние тренировочные лагеря, где ей пришлось забыть на время о структурной, да и вообще обо всякой лингвистике, но зато познакомиться с Лесником в новом качестве — как с инструктором по технике выживания.

«Заброс» в Англию, к тамошним коллегам, Ирина восприняла как должный этап в системной многопрофильной подготовке. Она постепенно становилась универсальным специалистом по борьбе с терроризмом — по крайней мере в проекте. Лесник «вел» ее все это время, ни на неделю не выпуская из-под контроля. Да и у нее самой не было никакого желания из-под контроля выходить. Время от времени он давал ей разовые поручения: здесь же, в Москве, или где подальше. И она неизменно их выполняла, не спрашивая, зачем и кому это нужно. Так сказал Лесник. Другой мотивации не требовалось.

Однажды Лесник взял ее с собой на операцию — это было после карельского лагеря, но еще до Англии. Они долго летели куда-то на самолете. Они — это Лесник, еще трое незнакомых ей мужиков примерно того же, что и Лесник, возраста. Разве что один был чуть помоложе. Один — азиат. Не то казах, не то кореец. Потом был маленький аэродром, где они пересели на вертолет. На вертолете летели тоже не один час. Высадились в горах, в непроглядном тумане, который потом, когда они спустились чуть ниже, оказался низкой облачностью. Впрочем, внизу видимость была немногим лучше. В цели операции ее никто не посвящал. Между собой мужики практически не разговаривали. Лесник был старший. В горах перестали разговаривать вообще, только время от времени обменивались короткими сериями знаков. Некоторые из этих знаков были Ирине понятны — Лесник научил. Другие она видела в первый раз. Но речь явно шла о какой-то деревне и о человеке, которого оттуда надо вытащить.

Шли они тоже довольно долго, не час и не два. Потом устроили привал. Без еды. Из чего Ирина заключила, что будет бой. А то обстоятельство, что ничего нет хуже раны в живот после сытного обеда, она уже усвоила как отче наш. После привала шли еще около получаса. Потом Лесник дал сигнал остановиться и подозвал к себе Ирину.

— Останешься здесь, — шепотом, на ухо сказал он ей. — С рацией и с прочим тяглом. Автоматом пользуйся только в крайнем случае. Гранатами — тем более. На пистолет наверни глушитель и держи наготове. Если появится кто-то, кроме нас, — стреляй без предупреждения. Сразу. В голову, они могут быть в бронежилетах. Если появятся люди, которых ты не знаешь, и среди них будет один из нас, руби изо всех стволов и о тишине уже не беспокойся. А потом уходи на ту сторону горы. Там есть лесок. У леса ручей и поляна. Через три часа там будет вертолет. Никого не жди. Ясно?

— Ясно, — ответила Ирина, достала «стечкина» и принялась накручивать глушитель. Мужики тут же растворились в тумане — бесшумно, как призраки.

Минут через сорок в той стороне, откуда они пришли, стукнул камушек. Ирина легла за валун и изготовилась к стрельбе. Из тумана выплыл человек в камуфляже. Ирина выстрелила. Человек упал, успев что-то крикнуть назад, через плечо. По-арабски. Из-за спины у него тут же ударила автоматная очередь. Стрелявший, очевидно, не видел Ирины, так же, как она его, и очередь прошла боком, над тропинкой. У Ирины, однако, было преимущество. Она, прежде чем нырнуть обратно за камень, успела заметить вспышку выстрела. И метнула гранату, с таким расчетом, чтобы та упала чуть выше тропинки, а скатилась как раз к тому времени, как сработает детонатор. Раздался взрыв, посыпались камни, и звякнул о гранит упавший автомат. Ирина выстрелила еще два раза на звук, подхватила автомат и, прижимаясь к валунам, стелясь по осыпи, пошла назад. Первому она попала точно в середину лба. Второй лежал шагах в пятнадцати. Осколки попали ему в голову, шею и плечи — сзади и сверху. Одна из пистолетных пуль тоже его достала, в левый бок. Ирина сделала контрольный выстрел и вернулась на место. Достала из багажа сигнальную мину, вернулась к убитым, прошла еще метров на пятьдесят подальше, установила мину и снова вернулась к «багажу».

Через двадцать две минуты показались свои. Четверо, и с ними пятый. У пятого силы были, похоже, совсем на исходе, потому что казах и молодой практически волокли его на себе. У шедшего впереди здоровенного амбала камуфляж на левом плече был мокрым от крови, и через лоб на скулу, минуя глаз, шел глубокий кровоточащий шрам. Лесник шел последним, метрах в двадцати. Прикрывал отход.

В вертолете разлили по кожаным стаканчикам водку, открыли три банки консервов. «Пятый» отключился. Выпили. Поели. Ирина предложила раненому перебинтовать лицо и плечо.

— Да ладно, — улыбнулся тот. — Плечо я заткнул, кровь больше не идет. А это — это так засохнет. Хорошо, что глаз не задел, сука. Кинжал туповат. Точить надо, кинжалы-то. А ты, кстати, чего расшумелась? Тебе же велено было тихо сидеть — а?

— Второй из автомата стрелять начал.

— Ну, и ты его сразу гранатой. Перекричала, нечего сказать.

— Ладно, Клим, не ворчи, — подал голос Лесник. — Девочка в первый раз. Научится еще.

* * *

11 июля 1999 года. Волга. 07.22.

Гости прибыли, как и было обещано, через два дня, рано утром. Выбравшись в очередной раз из дуба, Ирина застала на поляне Ома, но не одного, как обычно, а в сопровождении двух других йети, мужчины и женщины. Оба были чуть пониже Ома ростом, но это чуть пониже в обоих случаях колебалось где-то в районе двух метров, плюс-минус таракан. После положенных довольно церемонных приветствий — как ни странно, вполне человеческих по форме поклонов, с одной только разницей, кланяться нужно было одновременно и в реальности, и в астоме, причем по-разному, — Ирине проговорили на астоме сакраментальное «следуйте за нами», они все вчетвером пошли через лес куда-то на запад. Ирина почувствовала себя пигмеем, которого три гориллы взяли с поличным на краже бананов с их любимого дерева и ведут теперь на суд какого-то своего горилльего синедриона. По дороге Ом представил Ирине спутников — Маа и Иуа. Речевой аппарат йети, судя по всему, с большим трудом воспроизводил согласные звуки. Собственно, они им были и не особо нужны, поскольку астом предоставлял такие возможности для «кодировки» информации, которые даже и не снились ни одному из существующих ныне человеческих языков. И факт этот Ирина для себя отметила.

Примерно через полчаса хода их глазам предстала небольшая, овальной формы поляна, окруженная со всех сторон старым, «коренным» дубняком. В центре поляны стоял невысокий, но кряжистый старый дуб со сломанной вершиной, в котором Ирина безошибочно угадала вход в очередную «йетярню». Но публика, живописно рассевшаяся в тени дуба, заинтересовала Ирину в куда большей степени. Ибо состояла она не только из йети — этих, если считать сюда Ома, Иуа и Маа, было шестеро. Но кроме них на поляне сидели еще и те, кого на протяжении двух с половиной дней Ирина для себя называла «светло-зелеными» — трое мужчин и две женщины. Вот только светло-зелеными они, как и следовало ожидать, были только в весьма отличном от человеческого цветовом восприятии Ома и его соплеменников. Кожа у них была совершенно иного цвета, вернее, даже не одного цвета, а сразу двух, потому что гости принадлежали к двум различным расам — у двоих мужчин и у женщины лица были серовато-сизые, как у покойников после инсульта. У оставшейся парочки цвет кожи был куда более человеческий, смуглый, коричневато-желтый, вот разве что какого-то необычно яркого для человека оттенка.

В остальном показанные Омом картинки довольно точно соответствовали «человеческой» действительности, то есть тому, как увидела их Ирина своими, человеческими глазами. Узкие удлиненные лица и головы. Крупные продолговатые, заостренные на верхних кончиках уши, плотно прилегающие к голове. Довольно близко посаженные глаза, что, впрочем, лиц отнюдь не портило. Лица были интересные, была в них некая притягательность, некая интрига. Одним словом — внешность стильная. Одеты пришельцы были в свободные балахоны довольно странного покроя. Если говорить о цветовых пристрастиях, то преобладали две основные гаммы — зеленая и красная. И Ирина поймала себя на том, что осталась довольна собственным костюмом — защитными брюками и курткой и светло-оранжевой маечкой под расстегнутой ветровкой. Своя, так сказать, девчонка. Вот только рылом не вышла, цвет кожи явно не самый модный в нынешнем сезоне среди всяческой лесной нечисти.

Ом сделал шаг вперед и затараторил на астоме что-то невероятно быстрое, а потому совершенно невразумительное для Ирины. Потом обернулся к ней и показал ей краснокожую Ирину, делающую шаг вперед. Один шаг. Ирина сделала шаг вперед и церемонно раскланялась, по всем правилам, и сама, и на астоме. Пришельцы удивленно подняли брови, двое смуглолицых переглянулись между собой — они явно не ожидали от нее такой прыти.

Йети и гости сидели кругом. В центре круга был уже довольно густо замешанный астом, и рядом с каждым участником переговоров стояла в ожидании приказа его тень. Тени гостей, заметила Ирина, были того же светло-зеленого цвета — разве что у серолицых цвет был чуть погуще. Значит, восприятие цвета у них и у йети одинаковое. Любопытно.

Тень смуглолицего мужчины сделала шаг вперед и подняла руку. Ирина приготовилась к восприятию быстро сменяющих друг друга реплик на астоме — и пропустила удар. Потому что смуглолицый заговорил одновременно на астоме, причем на довольно сложном и почти непонятном для Ирины, и на звуковом языке. Причем — как.

— We didn't expect you to be able to understand our common means of communication, — начал смуглолицый на довольно чистом английском языке. Собственно, на абсолютно чистом, если не считать того, что говорил он на диалекте, и акцент у него был выраженный, ирландский. — That's why I'm here. I'm an interpretor. Ach-lshke, if you please. Sorry but we haven't got anybody quite able to translate from your own language. But as far as we understood from what our friends had told us about you, you've been recently to some other country that looked to us quite like Old Merry Britain and that they'd seen it in your memory you speaking to the local people and understanding each other well. Did we guess right?

Мы не ожидали, что вы понимаете наш язык. Поэтому я, переводчик, сюда и приехал. Ахх-Ишке, к вашим услугам («х» в первой части имени было долгое и гортанное). Жаль, но у нас нет никого, кто смог бы прилично переводить с вашего собственного языка. Но насколько мы поняли — из того, что рассказали нам о вас наши здешние друзья, недавно вы побывали в какой-то другой стране, которая показалась нам похожей на добрую старую Британию, и, покопавшись в вашей памяти, они смогли отследить, как вы разговариваете с тамошними жителями и неплохо друг друга понимаете. Мы угадали?

Не хватало еще, чтобы и йети бойко залопотали по-английски. Тогда можно — если получится, конечно, слать в центр донесения об англо-американской шпионской сети в самом центре России. Причем кадровый состав у этой сети весьма своеобразный.

— Yes, you did, — коротко ответила Ирина.

Да, угадали.

Дальше разговор пошел по-английски, сбиваясь иногда на фантасмагорические «дебаты» на астоме, когда собравшиеся гости и хозяева не совсем точно понимали смысл той или иной сказанной Ириной фразы, или на бурную перепалку на певучем, тоже языке — если гости хотели что-то побыстрее объяснить друг другу. Йети язык гостей, очевидно, понимали плохо или совсем не понимали — и по сей причине астом был все-таки главным средством общения.

Началось все с более или менее официального представления. Двоих сопровождавших ее вместе с Омом йети Ирина уже знала. Других — оба мужчины — звали Ооаа и Ииым. Из сопутствующих именам картинок на астоме Ирина поняла, что Маа и Иуа — из семьи Ома. Ииым и Ооаа представляли еще два клана — или даже по несколько кланов каждый, поскольку Ииым был явно не здешний. В смысле не с Сеславинских островов.

Прежде чем представить Ирине своих, Ахх-Ишке представил расу в целом.

— С йети вы уже более или менее знакомы. Для обозначения рас я буду, если позволите, пользоваться не нашими словами, а теми, которые более привычны и вам, и англичанам. Итак, наши друзья йети известны вам уже и как народ, и по именам — каждый сидящий здесь в собрании — в отдельности. Теперь несколько слов о нас. Есть старое английское слово — фэйри, которым жители британских островов обозначают нас уже не одну сотню лет. Лично я не вижу в нем ничего плохого или унизительного для моего народа. Правда, с этим понятием у англичан связаны порой самые нелепые фантазии, но что поделаешь, мы сами отчасти в этом виноваты — ибо та завеса тайны, которой мы от века старались себя окружить, отнюдь не способствует ясности и полноте картины. О йети, кстати, тоже у вас рассказывают множество всяких небылиц.

Язык переводчика помимо выраженного ирландского акцента отличался еще и некоторой старомодной вычурностью. Было похоже, что, несмотря на то, что языком он владеет в совершенстве, знание это скорее носит «книжный» характер, и общаться с живыми носителями языка ему приходится не часто.

Н-да, насчет живых носителей языка — это я здорово пошутила, подумала про себя Ирина, стараясь, чтобы мысли ее текли по строго грамматическому языковому руслу, не облекаясь ни в какие образы. Она уже давно заметила, что чисто словесное, абстрактно-понятийное мышление йети, привыкших только к астому, не читается вовсе и воспринимается именно как мусор, засоряющий и без того не слишком хорошо устроенные людские головы. Оставалось надеяться, что и фэйри, подобно йети, мысли могут читать только «астоматически». Иначе — зачем бы им понадобился собственный звуковой язык?

— Меня, как вы уже знаете, — продолжал между тем переводчик, — зовут Ахх-Ишке. Вот этого сурового господина, — он указал рукой на сидящего справа от него серолицего немолодого фэйри, обладавшего, судя по габитусу, более чем изрядной физической силой и, судя по тому, как относились к нему йети и прочие фэйри, немалым авторитетом, — зовут Донн. Откуда каждый из нас прибыл, вам знать незачем. Во-первых, наши названия все равно вам ничего не скажут. А во-вторых, переводить их на язык человеческой географии совсем не в наших интересах. Ибо, как вы уже, наверное, поняли, мы никогда не были сторонниками тесного общения с вашей расой.

Тень Донна вышла вперед и выполнила в астоме церемонный поклон. Сам Донн привстал и поклонился сперва всем собравшимся, а потом непосредственно Ирине. Ни йети, ни фэйри, ни их тени никак на это не отреагировали, так что и Ирина осталась стоять как стояла.

— Его сосед, — Ахх-Ишке перевел взгляд на худого и жилистого старика рядом с Донном (хотя с чего это Ирина взяла, что привычные для человека признаки старости «работают» также и у фэйри?), — зовется у нас Балором.

Тень Балора поклонилась. Сам он, однако, даже и не попытался встать с места и ограничился легким кивком.

— Женщину моего племени зовут Ленань.

Смуглая, совсем молоденькая, как показалось Ирине, женщина-фэйри с миндалевидными ярко-серыми глазами раскланялась по всем правилам.

— Женщину племени Донна и Балора зовут Морригу.

Серолицая красавица с точеными чертами лица и темно-красными зрачками не отрываясь смотрела на Ирину. И той от ее взгляда стало как-то не по себе. Н-да, самая, пожалуй, неприятная личность во всей этой компании. И даже не потому, что она даже тень свою не удосужилась как следует нагнуть в мою сторону, что, с точки зрения местных обычаев, явный вызов, граничащий с откровенным хамством. Балор, вон, тоже не слишком напрягся. Но Балору я по крайней мере интересна. Эта же меня просто ненавидит, и все. Волну этой ненависти Ирина ощутила физически, всей кожей — как будто зимней водой из проруби плеснули, пополам с ледяными иголочками.

— Я рада встрече с каждым из собравшихся здесь йети и фэйри, и со всем уважаемым советом в целом, — ответила Ирина и некоторое время раздумывала, этично ли отправлять свою тень гладить их всех по головкам. Нет, пожалуй, не стоит. Надо быть проще. И она сотворила у собственных ног большое и спокойное озеро и пустила от него ручейки в направлении каждого из сидящих в круге. Она рисковала — подобной формы вежливости они с Омом не проходили. Но лингвистическое чутье подсказывало ей, что ничего противоречащего принятой системе правил в этом нет.

Гости снова переглянулись. Потом все тени, до единой, нагнулись, зачерпнули каждая из своего ручейка по пригоршне воды и плеснули себе на голову и на грудь.

— Вы удивляете нас, — тут же перевел возникшее следом астоматическое стаккато Ахх-Ишке. — Уважаемый Ом, конечно, сказал нам, что вы начали изучать наш язык…

— Названия для него в человеческих языках нет, и я называю его для себя астом, — подняв руку в знак желания вставить фразу и поклонившись, сказала Ирина.

— Что вы начали изучать астом, — невозмутимо продолжил Ахх-Ишке. — Но за два дня невозможно многому научиться. А вы демонстрируете знание старинных форм вежливости, которым наши собственные дети научаются далеко не с самого рождения.

— Я рада, что смогла приятно удивить вас, — в тон ему ответила Ирина. — Смею надеяться, что и дальше мы будем удивлять друг друга исключительно ко взаимному удовольствию.

Пытаться самостоятельно переводить это на астом она, однако, не стала. Главное — уметь вовремя остановиться. Если тебе повезло один раз, где гарантия, что в следующий раз ты все не испортишь? Ахх-Ишке — переводчик, вот пусть он и переводит.

— Собравшиеся здесь представители наших народов хотят, чтобы вы рассказали о себе, — сказал между тем Ахх-Ишке. — Рассказывайте как можно подробнее. Все, что угодно. Все, что с вами случилось за всю вашу жизнь. Все имеет значение. Мы хотим знать, с кем имеем дело. Можете рассказывать только на языке. Но будет лучше, если вы хотя бы отдельные эпизоды станете вспоминать и показывать нам. Мы, конечно, многого не поймем, но это будет очень интересно всем собравшимся. Если мы совсем перестанем понимать происходящее, я буду задавать вам вопросы. Вы умная женщина и понимаете, что в ваших собственных интересах — как и в интересах вашего товарища, с которым у нас еще будет возможность пообщаться…

— Он почти не говорит по-английски, — перебила АххИшке Ирина.

— Если бы он хорошо говорил по-английски, нам не нужны были бы вы. И — хотя я и рад знакомству с вами — скорее всего так было бы куда безопаснее для вас, — глядя прямо на Ирину, сказал Ахх-Ишке и, вероятнее всего против воли, просто в силу привычки переводить все сказанное на астом пустил в Ирину могучий вихрь осенних листьев. Листья удивительно быстро пропали. Но Ирина успела заметить, что большая их часть, как и предупреждал Ом, летела отнюдь не от йети.

* * *

11 июля 1999 года. Волга. 12.16.

Автобиографию Ирина Рубцова в английском переводе и с картинками излагала примерно до полудня. Допрос шел по всем правилам — начиная от проверки «на вшивость» с точки зрения соответствия одних деталей изложенной легенды другим и кончая подробнейшим анализом целей и обстоятельств прибытия в Сеславино. Причем если по биографии вопросы задавали в основном фэйри, более, судя по всему, подкованные во всем, что касалось способов существования современного городского человечества, то местный материал отрабатывали, естественно, йети. Непосредственный повод — информацию о сбитом грузовиком соплеменнике — они подтвердили целиком и полностью. Действительно, не так давно один мужчина из соседнего с семейством Ома клана вернулся из похода в степь за солью сильно израненным и описал обстоятельства, при которых получил увечья, весьма сходным образом. Он был очень измотан дальней дорогой, почувствовал близость дома и потерял бдительность. Благополучно миновав шоссе, он, привычный к тому, что вонючие гигантские механизмы, передвигающиеся по этой каменной тропе и днем и ночью на совершенно безумной с точки зрения йети скорости, практически никогда с нее не сворачивают, особенно ночью, фактически заснул на ходу, а когда очнулся, было уже слишком поздно. Ослепленный светом фар, он едва успел увернуться от прямого столкновения, но бокового удара избежать все-таки не сумел. И потерял на какое-то время сознание. А когда очнулся и сумел отвести глаза водителю, понял, что его все-таки видели.

Йети интересовали скорее сами по себе Ирина и Виталий. Их виденье ситуации. Их — хотя в данном случае речь скорее шла об одной Ирине — представления о том, в каких отношениях находились, находятся и могут в дальнейшем находиться конкретные представители человеческой расы с конкретными представителями расы йети. Фэйри мыслили более масштабно. Их в первую очередь интересовала та организация, которая стояла за Ириной и Виталием и по заданию которой они, собственно, сюда и приехали. И степень вовлеченности их обоих в эту организацию. И мера ответственности и отчетности. И было совершенно ясно, что дальнейшая судьба их обоих во многом зависит от того, что она тут сейчас наговорит.

Ирина, как могла, пыталась, не соврав, сделать так, чтобы высокая комиссия составила об их отношениях с ФСБ, с командой ГРАС и лично с майором Борисовым как можно более идиллическое впечатление. Как ни странно, выходило это у нее довольно легко. Очень помогло, во-первых, то обстоятельство, что в ГРАСе она работала недолго и о реальной сфере деятельности команды получила только самое общее представление. Так что здесь со степенью вовлеченности все было в порядке. Во-вторых, на помощь — впрочем, как всегда — пришел Лесник. Объяснить отношения с некой общностью людей тем, что один из этой группы когда-то спас тебе жизнь, было не слишком сложно на любом языке. И здесь Ирина вполне сознательно строила рассказ так, чтобы параллели с историей Ольга — Ом были как можно очевидней. Картинка ночного боя на строительной площадке стояла у нее перед глазами так живо, как будто это все случилось с ней только вчера. Она постаралась убрать — или по крайней мере заретушировать, чтобы не слишком бросались в глаза, — некоторые ненужные подробности, вроде причин того состояния, в котором она сама в тот вечер находилась. Слишком долго пришлось бы объяснять, да и все равно бы не поняли. Кстати, на пару заданных по ходу дела вопросов она именно так и ответила, и это, как ни странно, было принято как должное. Йети больше всего заинтересовали методы рукопашного боя в исполнении действительно не отличающегося излишней — внешней — физической силой Лесника. Ирина пообещала, если у нее будет, конечно, такая возможность, научить всех желающих паре наиболее эффектных приемов. Фэйри пытались вникнуть скорее в социальный аспект происшедшего. Они что, эти не совсем взрослые, просто хотели иметь с тобой любовь все по очереди и в одном и том же месте? Да, хотели, а потом хотели меня убить. А ты не хотела иметь с ними любовь? Нет, не хотела. И умирать, соответственно, тоже. (Ложь, как показалось Ирине, сошла ей с рук достаточно гладко. Хотя бы потому, что она теперешняя уже и в самом деле считала желание себя тогдашней покончить жизнь самоубийством, да еще и таким идиотским способом, просто-напросто непростительной подростковой дурью.) А как ты поняла, что они хотят тебя убить? По каким признакам в человеке можно это понять, если не умеешь видеть его астом?

А этот человек — Лесник — как он понял, что ты не хочешь иметь с ними любовь? А если бы они тебя убили, кто бы их за это наказал — твои родственники или кто-то другой? А если бы Лесник убил кого-нибудь из не совсем взрослых — его бы наказали? И так далее. Особый интерес и у тех, и у других вызвала почему-то ранняя смерть Ириных родителей: сами ее обстоятельства и то, что она росла после этого фактически сама по себе, и в жизни тоже пробивалась сама. Допрос, похоже, мог бы продолжаться бесконечно, поскольку разъяснять приходилось порой самые неожиданные вещи — вроде того, например, что такое структурная лингвистика, — но к полудню обилие информации стало потихоньку утомлять почтеннейшую публику. К тому же непривычные к дневной жаре сумеречные йети не слишком комфортно чувствовали себя на солнцепеке, пусть даже скрашенном довольно густой тенью старого раскидистого дуба — да и фэйри вроде бы яркий полуденный свет тоже был не слишком по вкусу. К тому же под конец в «междусобойчиках» фэйри начали проскальзывать нетерпеливые нотки. Они приехали сюда явно не только с чисто культурологическими целями. Была какая-то проблема, и они хотели побыстрее перейти к ее решению.

Как только солнце покинуло зенит, Ирине дали понять, что экзамен окончен. По крайней мере, первый экзамен. И что в ее дальнейшем присутствии на поляне нет никакой необходимости. Но что встреча у них между тем не последняя и что к делу они, собственно, пока не перешли. Ирина встала и откланялась. Ом выставил вперед свою белоснежную копию, поставил ее на одну ножку и показал свой дуб и берег маленького заливчика.

Ирина прихлопнула воздух руками и сказала — по-русски:

— Конечно, найду. Какой вопрос.

* * *

11 июля 1999 года. Волга. 19.49.

Совещался весь этот большой вампум почти до самого вечера. Ирина успела искупаться, позагорать, побродить по лесу, подремать в тенечке — кстати, у нее впервые получилось и во сне «держать периметр», так что обычные неприятности, связанные с желанием поспать в лесу на берегу реки, когда едва ли не поминутно приходится просыпаться, чтобы отогнать муху или сбросить муравья, ее нимало не тревожили. Ближе к вечеру появился Ом в сопровождении Ахх-Ишке. Они явно хотели продолжить разговор, но только в иной, более интимной атмосфере.

Последовал положенный обмен поклонами. Сели на берегу. Ом принес из дуба немного вяленой рыбы, мучнистой массы, состоявшей из сушеных и перетертых с травами и ягодами корней камыша и — в кожаной, вроде бурдюка, сумке — один из популярных у йети напитков, которые Ирина разделила для себя на две категории по принципу сладко — не сладко: меды и пиво. И те, и другие претерпевали по ходу приготовления многочисленные метаморфозы, и тех, и других было, наверное, по десятку всяческих разновидностей (со строгими правилами, как, когда и по какому случаю положено пить именно тот, а не иной), но особенно противных Ирина пока не встречала, а попадались очень даже ничего. Про один из них Ом — кажется, позавчера — пытался рассказать Ирине в подробностях. Но помимо простых и понятных дикого пчелиного меда и корней рогоза он перечислил такое количество незнакомых ей трав, и они появлялись в таком количестве разнообразных видов, что Ирина запуталась окончательно буквально через пять минут. И с тех пор — как и с местной едой — предпочитала не задавать вопросов, из чего и как приготовлено то, что она сейчас ест или пьет.

Ахх-Ишке, глотнув из плетеного туеска и передав туесок дальше по кругу, перешел сразу к делу.

— Вы, наверное, уже поняли, что нас в первую очередь интересовали не вы, а ваш напарник. Теперь я могу объяснить вам причину, по которой он нас интересует. Он — медик. Дело в том, что недавно мы столкнулись с очень неприятной и совершенно неожиданной ситуацией. Обычно человеческие болезни — я имею в виду те болезни, которые у вас принято называть заразными, эпидемическими — ни к йети, ни к фэйри не передаются. У нас есть свои болезни, которые, в свою очередь, не передаются вам. И свои методы лечения, совсем не похожие на ваши. Но недавно выяснилось, что одна из разновидностей заболевания, именуемого у вас «гриппом», способна поражать оба наши народа. Причем последствия оказываются куда более тяжелыми, чем для людей. Я знаю, что люди тоже время от времени умирают от гриппа. Но редко. Я знаю также, что когда-то давно, когда эта болезнь только-только появилась, она была действительно страшной болезнью — и для человека тоже. Но потом вы придумали новый тип лекарственных препаратов — антибиотики. И сделали грипп болезнью, может быть, не слишком приятной, но в большинстве случаев практически безопасной. Мы живем несколько иначе, чем вы. У нас в принципе нет того, что вы называете промышленностью. Мы не умеем производить чисто химические вещества чисто химическими способами. Давным-давно, когда вы занимались алхимией, у нашей и у вашей науки еще были какие-то точки соприкосновения. Но из той же алхимии вы взяли именно то, что нам показалось совершенно ненужным и бессмысленным с точки зрения нашей цивилизации. Наши дороги тогда разошлись — как в принципе и во всех других случаях. Но сейчас нам могут понадобиться ваши знания и ваши лекарства. И нужен человек, который смог бы квалифицированно разобраться в том, какое действие ваши лекарства будут оказывать на наши организмы, не будет ли вреда больше, чем пользы, и как нужно пользоваться вашим врачебным опытом применительно к нашим условиям. Поэтому нам потребовался ваш друг.

— Но почему именно он? Он ведь не специалист-фармацевт и не эпидемиолог. Термины понятны?

— Да, понятны.

— Он, конечно, человек весьма обширных познаний, но можно было бы подыскать специалиста в конкретной интересующей вас области…

— Да, можно было бы. Но есть еще ряд условий, с которыми приходится считаться. Вы сами вторглись на нашу территорию. Есть несколько — как бы это выразиться на вашем языке? — ну, скажем так, законов или запретов (эти слова ближе всего подходят по смыслу к нашим понятиям), которые мы никогда не нарушаем применительно к вашим соплеменникам. По крайней мере, стараемся не нарушать. Вы — разведчики, пойманные на чужой земле при попытке собрать информацию, которую мы не хотели бы передавать в чужие руки. В том числе и в ваши. Вы для нас — как у вас это называется — военнопленные.

— Но у нас военнопленных не убивают. А нам, насколько я поняла, может грозить смерть.

— У вас не убивают военнопленных? — Ахх-Ишке пристально посмотрел на Ирину, и та поняла, что по крайней мере выражение издевки во взгляде выглядит очень похоже, независимо от расы.

— Но я не вижу логики. С какой стати мы будем вам помогать, если в награду за это получим смерть?

— Во-первых, никто не говорит непременно о смерти. Есть другие варианты, и совет пока не пришел к какому-либо определенному выводу. Во-вторых, эту болезнь подарила нам именно ваша раса. Мы знаем о вас куда больше, чем вы о нас. Поэтому, если мы решим вдруг силой взять то, что пытаемся сейчас получить из ваших рук, вам это обойдется гораздо дороже, чем нам. Вы — на виду. Мы — в тени. Мы всегда знали о вас и наблюдали за вами. Вы всегда подозревали, что мы где-то рядом, но никогда не могли поймать нас за руку. Мы древнее вас, мы дольше живем на этой земле и лучше знаем ее законы. С нами не стоит ссориться. И — если думать не только о своих интересах, но и об интересах своей расы — можно пожертвовать парой жизней для того, чтобы избежать множества ненужных жертв и с нашей, и с вашей стороны. К тому же есть еще соображения, которые у вас называются множеством слов с этим латинским корнем — гуманус. Гуманистические, гуманитарные. Умирают наши дети. От болезни, от которой в вашем мире умирать не принято. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Вполне. Но пусть тогда игра будет честной.

Ирина знала, что по-английски обаяние словосочетания fair play фактически неотразимо.

— Что вы имеете в виду?

— Нас двое. Один вам нужен как медик, чтобы избавить вас от эпидемии, которая, насколько я понимаю, способна если не уничтожить вашу расу, то по крайней мере принести ей такой вред, от которого она еще очень не скоро оправится. Ставка высокая, не правда ли? Другой — то есть я — ключ к первому, гарантия того, что он, во-первых, поймет, чего вы от него хотите, а, во-вторых, станет делать именно то, что вам нужно. Вы знаете, чего хотите от нас обоих. Но в таком случае мы тоже имеем право на то, чтобы принять участие в выработке условий совместной игры, и на то, чтобы наши интересы при этом учитывались.

— Согласен, — прихлопнул воздух ладонями АххИшке, — вы говорите открыто, и в том, что вы говорите, есть свет.

Странная все-таки у них грамматика, даже по-английски, подумала Ирина. Впрочем, понять, откуда эта грамматика идет, не составляло никакого труда. Ахх-Ишке параллельно переводил разговор на астом для Ома, и уж там и открытость, и свет были представлены так, что нагляднее некуда.

— Можно начинать формулировать наши условия? — спросила Ирина.

— Да, мы готовы вас слушать.

— Первое условие — полная свобода и для меня, и для Виталия. Я имею в виду хотя бы здесь, на острове. Я до сих пор не видела его. Ом уверяет, что он жив и здоров, и йети, насколько я понимаю, лгать не умеют — в отличие от нас и (Ирина рискнула, понимая, что очень рискует) от вас. (Ахх-Ишке быстро поднял на нее глаза и коснулся пальцами воздуха, сверху вниз. Ому он этого пассажа переводить почему-то не стал.) Так что не верить ему у меня оснований нет. Но Виталий — самостоятельный человек, и не мое дело принимать за него решения. Все решения мы будем принимать только вместе с ним. И на свободе.

— Что ж, первое ваше условие вполне законно и вполне выполнимо. Мы, естественно, не собирались постоянно держать вашего друга в том состоянии, в котором он пребывает сейчас. Нет-нет, не беспокойтесь, это всего лишь сон. Крепкий здоровый сон, который никак не повредит его здоровью. К тому же это ваше условие, считайте, уже выполнено. Вашего друга разбудили. И сделали это так, чтобы в нем не было ни страха, ни ненависти к нам. Но поймите нас правильно. Вы, как заверили нас наши друзья йети, открытая книга (есть, кажется, такое выражение?). Вы доступны для общения. Мы тогда еще не знали, что вы — такой талантливый лингвист — это так называется, да? Это, конечно, делает нашу задачу много проще. Хотя, с другой стороны, вы слишком хорошо и слишком быстро учитесь. Вы уже столько всего про нас знаете, чего человеку бы знать вовсе не следовало… Но вам действительно интересно то, что вы здесь видите. И вы не способны намеренно причинить нам зло. А вот ваш друг — он книга закрытая. И мы не хотели ничего ему предлагать, ни о чем его просить и ничего объяснять, пока не договоримся с вами.

— Примерно так я и предполагала. Что ж, значит, у нас с вами масса точек соприкосновения. Мне нравится иметь с вами дело, Ахх-Ишке. Хотя, сдается мне, не с каждым из ваших соплеменников мне разговаривать было бы так же легко и приятно, как с вами.

Ахх-Ишке снова слегка коснулся воздуха руками.

— Вот видите? Вы явно знаете слишком много.

— И хочу знать еще больше. Это — мое второе условие. Я хочу знать, кто вы такие. И вы, и, — она повернулась к Ому, — вы тоже. Откуда вы взялись. Как вы умудряетесь жить на одной с нами планете, не толкаясь с нами локтями, и никак — ну то есть совершенно никак себя не проявляя. Как…

— То есть вы хотите знать все?

— Всего вы все равно не скажете. Я хочу знать столько, сколько смогу понять. И научиться всему, чему смогу научиться. Вне зависимости оттого, что со мной будет через месяц.

— Мне нравится, как вы говорите, — сказал Ахх-Ишке, и его удлиненные к вискам серые глаза превратились в две узкие хитрые щелочки. — И сами вы мне с каждым разом нравитесь все больше и больше.

Белый призрак Ома двинулся было вперед. Но Ом остановил его, протянул руку и сам погладил Ирину по голове.

 

Глава 12

Время неизвестно. Место неизвестно.

Виталий проснулся как будто от толчка. Но глаз открывать не стал. Ни к чему это. Сквозь закрытые веки он чувствовал присутствие света. И еще кого-то или чего-то, что находилось здесь же, неподалеку, и вело себя очень тихо, и, вероятнее всего, наблюдало сейчас за ним. Так что выдавать себя никакого смысла нет. Тем более, пока не совсем проснулся. Вот проснусь окончательно, тогда…

Виталий по привычке «прозвонил» мышцы. Вроде бы все в порядке. То есть по-прежнему. Никто за время долгого и глубокого сна ничего у нас не отъел. На том спасибо. И даже есть не хочется. Хотя такое ощущение, что проспал двое суток. Ладно. Тело в порядке, голова в порядке, надо начинать рекогносцировку в интерьере. А в том, что это именно интерьер, Виталий не сомневался. И, похоже, тот же самый. По крайней мере, тишина звучит очень похоже.

Виталий осторожно, на долю миллиметра приоткрыл глаза. Потом еще на долю миллиметра. И еще. Пока не образовалась, наконец, узенькая, практически незаметная при не слишком ярком освещении постороннему глазу щель, в которую, однако, кое-что можно было рассмотреть. Особенно если очень постараться. Невысокий глинобитный потолок, подсвеченный откуда-то сбоку ровным тусклым светом какого-то странного, призрачного оттенка. Углы теряются в тенях. Так, включаем голову. В прошлый раз помещение было, вероятнее всего, то же самое. Или очень похожее.

Виталию послышалось, что где-то совсем рядом плеснула вода. И тут же у него перед глазами встал берег незнакомого черного ночного озера с лунным пролеском по воде. Волна подбежала к самым его ногам — он стоял у кромки воды, — и ему показалось, что неподалеку от берега движутся крупные быстрые тела, не то рыбы, не то какие-то незнакомые подводные твари. Самое забавное, что при этом он совершенно отчетливо продолжал видеть тускло освещенный глинобитный потолок.

Не то не совсем проснулся, не то меня эти чертовы обезьяны чем-то обкололи-обкурили-опоили. И одна из них сидит сейчас в углу за моей головой, и справа (Виталий мобилизовал все возможные резервы слуха и, как ему показалось, уловил исходящее с той стороны еле слышное дыхание). А свет? И свет оттуда же. Принесла обезьяна фонарик, положила его на пол, подперла камушком и направила в потолок. В мою сторону. А сама сидит за ним в темноте и наблюдает за мной. И ждет, когда я проснусь. Чтобы снова меня обкурить-обколоть-опоить. В прошлый раз, когда выныривал, появились какие-то глюки. И сейчас начинается то же самое. Надо с этом кончать. Я за контакты с братьями нашими меньшими, но только на равных. Это — как минимум. А посему надо отсюда выбираться, а потом вдвоем с Иринкой, с приборами ночного виденья и с обездвиживающими зарядами возвращаться обратно. И еще надо поймать, наконец, ту чертову обезьяну, которую мне сейчас нужно для начала просто вырубить. И сделать это как можно быстрее и тише, чтобы не сбежались остальные чертовы обезьяны.

Виталий еще раз проверил боеготовность мышц, смерил расстояние до потолка — и прыгнул, легко, в два приема, оттолкнувшись от пола одновременно правой рукой и ногой, а потом, уже в полете, изменил направление прыжка, скорректировав его левой рукой о невысокий потолок, и откатился вперед и влево. Так, чтобы уйти от потенциального удара в том случае, если обезьяна сидит не с пустыми руками и как раз вознамерилась чем-нибудь в него кинуть.

На лету он окинул взглядом фактически все помещение. Слух его не подвел. Никакого фонарика, конечно, не было. Было что-то вроде плетеной корзинки с высокой задней стенкой, набитой до краев светящимися гнилушками. По крайней мере, Виталию показалось, что это именно гнилушки, хотя светят они невероятно ярко. И в углу, за гнилушками, действительно кто-то был. И этот кто-то метнулся было в противоположную от Виталия сторону, но ведь Виталий — умница, он именно на это и рассчитывал. И, едва успев приземлиться, уже вложил все силы в следующий прыжок — направленный, мощный, рассчитанный на то, чтобы сбить с ног кого угодно, хоть человека, хоть обезьяну, хоть носорога.

Прыжок своей цели достиг. Левая, пущенная для разведки вперед рука Виталия зацепила что-то живое и мягкое, а потом он всей массой своего шестипудового тела, пущенного с силой вылетающей из аппарата торпеды, действительно сшиб это живое и мягкое существо с ног, ударился вместе с ним о стену и придавил его к полу. Легкость, с которой противник был сбит, Виталия удивила сразу, при первом же соприкосновении. Невидимый противник отлетел легко, просто пушинкой, что совсем не вязалось с тем образом йети, который выстроил для себя Виталий. Да и когда они оба оказались на полу, живой массы под собственным телом он ощутил всего ничего. Тринадцатилетний подросток — это похоже, но уж никак не стапятидесятикилограммовая горилла.

Виталий осторожно перевернулся и подтянул поближе корзинку с гнилушками. Гнилушки, кстати, действительно оказались гнилушками, только светили они и впрямь невероятно ярко.

В углу, у самой стенки, лежала девушка. Очень красивая и очень молодая. Одетая в какой-то невероятный балахон. И девушка эта была в совершеннейшей отключке.

— Ни хрена себе, порезвился, — вслух произнес Виталий и осекся.

Об осторожности забывать все-таки не следовало. Хотя, после таких бизоньих скачек с финальным избиением младенцев, если кто и был в соседнем помещении, наверняка бы уже нарисовался. Но девочку вынесло намертво. Даже пискнуть, бедняжка, не успела. Вот дурочка. Хоть бы сказала что-нибудь. Предупредила. Хотя — какое там — сказала. Разве ж я ей дал на это время. Вот, блин, бывает же такое. Схватили злые обезьяны невинное дитя. Бросили его в темную кутузку. Ни дать ни взять чеченские бандиты. Только косматые.

Слава Богу, хоть свет поставили. Уважили. Я-то поначалу в темноте валялся. Смотрит девочка, лежит на полу мужик в камуфляже. Здоровенный такой мужик. И тоже в отключке. Ну, думает девочка, есть все-таки Бог на свете. Проснется дядя, он меня отсюда вытащит. Дядя добрый. По лицу видать. Умное такое лицо. И доброе. И в камуфляже дядя, значит, наш. И только-только девочка приготовилась вознести благодарственную молитву, как дядя ожил. И, слава Богу, вовремя остановился. Почувствовал, что под рукой что-то не то, и постарался самортизировать удар. А то убил бы. Наверняка бы убил.

Виталий внимательно осмотрел потерпевшую. Вроде бы ничего ей не сломал. Крепкая оказалась девочка. Лет ей, конечно, не тринадцать. Но никак не больше двадцати. И какой-то странной она национальности. Смуглая, и цвет кожи какой-то необычный; при таком свете, конечно, разобрать трудно, но что необычный — это уж точно. Удлиненное лицо. Черты точеные, как тонкая резьба по кости. По благородной, древней, желтовато-кремовой слоновой кости. Маленькая, красивая грудь — и под балахоном, судя по всему, ничего кроме кожи нет. Красивая линия ключиц и шеи. Телосложения она скорее хрупкого, длинная талия, слегка укороченные, но стройные и сильные ноги. Длинное бедро, а вот голень покороче, чем у европейцев. Но череп не азиатский. Выраженный долихиоцефал. Даже слишком долихиоцефал. Я таких правильных длинных черепов, пожалуй, в жизни не встречал. Наглядное пособие для музея этнографии и этнологии. Вот, оказывается, какие бывают казусы. И лицевой угол какой-то странный. В каких же это палестинах, интересно, мамаши такое рожают. Либо какая-то невероятная даже для Нижнего Поволжья помесь всех кровей, от норвежской до малайской, либо…

Девушка пошевелилась. Виталий приподнял ей голову. Веки у нее дрогнули, на секунду мелькнули узкие серпики глазных белков. Виталий положил ее голову к себе на колени и стал осторожно массировать ей виски. Череп действительно очень странный. Губы у девушки приоткрылись, и она еле слышно, на полустоне произнесла какое-то слово.

— Что-что? — наклонился к ней Виталий. Услышав его голос; она открыла глаза, огромные светло-серые глаза необычной миндалевидной формы. Взгляд зафиксировался на его лице — и тут же зрачки поползли вширь.

— Не бойтесь, — сказал Виталий, перейдя от массажа висков к легким поглаживаниям по голове. — Все хорошо. Все будет хорошо. Простите меня, пожалуйста, я не разглядел вас в темноте, и мне показалось, что вы — одна из них.

Девушка снова приоткрыла рот и произнесла несколько слогов.

— Простите, я вас не расслышал, — замотал головой Виталий.

Она повторила. И он расслышал. Язык был не русский. И не мордовский. И не татарский. И вообще какой-то не такой. Странный был язык. Этого еще не хватало. Йети — международные террористы, занимающиеся киндэппингом в мировом масштабе. А перед нами, уважаемые дамы и господа, дочка непальского миллионера, похищенная боевиками экстремистской организации «Йети Йего Тибет» и тайно переправленная к местным соплеменникам. В обмен на возвращение пленницы террористы требуют предоставления самостоятельности высокогорной части Гималаев и создания на Джомолунгме широкой обезьяньей автономии под гордым названием «Вольный Йеть».

— У вас ничего не болит? — спросил Виталий.

Она покачала головой и чуть улыбнулась.

Он попытался поднять ее на ноги. Лучший способ проверить. Встать она, слава Богу, встала, не хватаясь ни за ноги, ни за спину, ни за прочие части тела. Но шок от удара, похоже, еще давал о себе знать, и стояла она на ногах нетвердо. Виталий подобрал с пола плетенную из какой-то травы циновку, свернул ее вдвое и усадил девушку к стене.

Она села, прикрыла на минуту глаза и тут же снова их открыла, уставившись прямо на Виталия. У того где-то на отдаленной периферии сознания всплеснул было уже знакомый образ, знакомое наваждение — темная ночная вода, волна к ногам, — но он усилием воли отогнал его прочь. Этого еще не хватало. Больше он себя выключить не позволит. По крайней мере, постарается им этого не позволить.

Виталий ткнул себя большим пальцем в грудь.

— Виталий.

— Ви-али, — повторила девушка. Потом приподняла руку, сложила пальцы щепотью и указала на себя.

— Ленань.

— Ленань, — повторил Ларькин, хотя звуки у него, конечно, выходили совсем непохожие на те, что произносились этими пухловатыми полудетскими губками.

Девушка снова подняла руку и хлопнула ей о воздух, как будто ударила сверху мячик.

— А-ам. Ленань.

Потом перевела щепоть от себя к Ларькину.

— Ленань ххэ Ви-али.

— Да. Ленань и Виталий.

— Да, — сказала вдруг девушка. — Да. А-ам. И. Ххэ. И.

Она указала щепотью на собственную руку.

— Хлли-э?

— Рука.

— Рру-хха.

— Рука.

— Руу-хха.

— Хлли-э?

— Голова.

— Гллауа.

— Да, голова.

— Да, глла-уа. Ахллим руу-хха. Руу-хха Ленань. И руухха Ви-али.

— Да ты какая у меня способная, — умилился Ларькин. — Только знаешь, что? Как бы нам отсюда выбраться. Уйти отсюда, понимаешь? — Он пробежал пальцами правой руки по ладони левой. — Идти, понимаешь? Уходить.

— Ид-йи? Ухх-ади?

Она повторила его маленькое представление, а потом резко развела ладони в стороны.

— Что значит? Нельзя? Никак? — Виталий еще раз пробежался пальцами по руке, а потом как будто обрубил бегущего человечка ребром ладони.

— Нельйа. Ниххахх.

Она поднялась на ноги и пошла в дальний угол комнаты. Потом обернулась и поманила к себе Виталия.

— Ид-йи. Ид-йи аль-Ленань.

Виталий подошел. Она указывала рукой на довольно-таки широкий лаз в скрытой за изгибом стены нише. В глубине лаза, примерно метрах в полутора от пола, плескалась вода.

— Вода, — сказал Ларькин и сделал вид, что пьет.

— Вада, — неожиданно чисто ответила Ленань. — Эххамма ид-йи. Вада. Ухх-ади ниххахх.

— Н-да-с, — вздохнул Виталий. — Влипли крепко. Но должны же они нас кормить-поить, правда? А вот с тем, кто придет нас кормит и поить, мы как раз этот вопрос и обсудим.

Ленань смотрела на него, высоко подняв тонкие, абсолютно правильной — некрутым полумесяцем — формы брови.

— Есть, — сказал Виталий и изобразил процесс потребления пищи. Тут поневоле клоуном станешь. — И пить, — и он опять опрокинул в себя невидимый стакан.

Глаза Ленань лукаво блеснули. Она отошла чуть дальше вглубь комнаты и сказала что-то на своем странном языке, полном гласных и певучих полугласных, звуков вроде гортанного долгого хх или сильного шипящего звука, похожего одновременно на ш и на щ. Потом было несколько неуловимых пассов руками, и вдруг посреди комнаты материализовался невысокий столик со стоящей на нем плетеной и кожаной посудой. И то, что лежало в посуде, даже с виду было вполне съедобно.

— Цирк собачий, — произнес Виталий, подходя к столу. — Вы, девушка, не от Дэвида ли, часом, Копперфильда?

Он потрогал столик. Настоящий. Еда пахла. И пахла вкусно. И он вдруг почувствовал, что страшно голоден. И что готов съесть сейчас хоть обезьяну, живьем, если обезьяна сейчас сюда ввалится.

— Йэсс, — сказала Ленань, указывая рукой на столик. — И пийй, — она подняла с пола невесть откуда взявшийся там бурдюк и налила оттуда некой желтоватой, слегка тягучей жидкости в плетеный туесок. Виталий, немного замешкавшись, протянул руку.

Ленань, судя по всему, поняла его колебания правильно. Прыснув со смеху и обнажив два ряда белых, ровных и мелких как жемчужинки зубов, она отпила из туеска первая, не сводя при этом глаз с Виталия. Он улыбнулся в ответ, взял у нее из рук туесок и тоже хлебнул. Что-то вроде ставленого меда. На каких-то травах. С такими напитками, кстати, нужно и впрямь быть осторожным. Не заметишь, как ноги слушаться перестанут. Впрочем, это смотря сколько выпить. И главное — с кем.

Виталию такое заточение начинало все больше и больше нравиться. Ленань уже села — по-монгольски скрестив ноги и запахнув коленки балахончиком — к столу и что-то жевала. Виталий сделал еще один глоток и сел рядом.

* * *

12 июля 1999 года. Волга. 09.09.

На следующее утро Ирина, Ахх-Ишке и Ом снова сидели на берегу небольшого залива, и Ахх-Ишке выполнял данное вчера обещание — рассказывал о йети и фэйри.

— Мы с вами — от одного корня. Но только разошлись наши ветви в разные стороны очень давно. Наша вода показывает («наша память, наши предания гласят» — автоматически перевела для себя Ирина; в английском не было многих понятий, имеющихся и на астоме, и на языке фэйри, и Ахх-Ишке часто пользовался калькой, буквальным переводом с фэйри на английский, то ли стараясь точнее передать смысл, то ли просто не давая себе труда подыскать более или менее адекватную замену), что разница между нашими и вашими предками была когда-то очень небольшой. И заключалась она в первую очередь в способах добывания пищи. Наши предки остались в лесах и у воды и питались, как и раньше, в основном растительной пищей. Ваши вышли на равнины, в луга и степи, где паслись тогда огромные стада крупных животных, и стали охотниками. Но от этого не слишком значительного поначалу расхождения произошли в дальнейшем весьма существенные перемены.

Наши предки остались жить так, как и жили, как и сейчас живут йети — небольшими семьями, жестко привязанными к той территории, которая дает им укрытие и пищу. Ваши стали образовывать более крупные племена — ведь так легче было охотиться. Мужчины и женщины стали заниматься у вас совершенно разной работой. Мужчины — охотой и войной (потому что нужно было оборонять от других племен свои охотничьи угодья, а по возможности захватывать чужие). Женщины — выращиванием съедобных растений, заботой о детях и о доме. Вы становились все более и более агрессивными, но какое-то время это нас не слишком задевало: мы не были охотниками, и наши интересы нигде не перекрещивались. Но потом настали куда более трудные времена, и тут наши дороги разошлись окончательно. Не знаю точно, что сыграло главную роль — уменьшение количества доступной дичи или какие-то внутренние изменения в племенах ваших предков, — но на определенной стадии, у вас она называется неандертальской, ваши предки стали каннибалами. Они ели и себе подобных, что уже было с нашей точки зрения совершенно недопустимо, но еще страшнее для наших предков было то обстоятельство, что теперь в качестве законной добычи ваши предки воспринимали и наших предков тоже. Это означало войну, причем войну на выживание. А воевать вы всегда умели лучше, чем мы. И шансов у наших предков — в исторической перспективе — не было никаких.

И тогда мы нашли асимметричный вариант. Уже тогда начали складываться довольно серьезные различия не только в образе жизни и в культуре наших народов. Мы стали очень отличаться друг от друга внешне. И мы пользовались совершенно различными способами общения. Ваши предки разрабатывали звуковой язык, вернее — звуковые языки, поскольку даже внутри одного племени зачастую мужчины говорили между собой на одном языке, женщины — на другом, а при совместном общении использовался третий. Вы всегда были помешаны на утаивании друг от друга всяческих секретов — мистерии, тайные общества, замкнутые секты и так далее. Наши же предки общались на каком-то древнем варианте астома, рассчитанном на всеобщее понимание и доступном для всех. И мы просто развили ряд умений, связанных с астоматическими техниками. Скажем, умение оставаться незаметным для человека, не владеющего подобными навыками. Говоря по-вашему, мы научились отводить глаза. И проблема была решена. Мы видели вас постоянно, но, поскольку делить нам с вами было нечего, мы просто наблюдали и делали выводы. Вы же перестали нас видеть. Или — почти перестали, потому что в те времена среди людей было довольно много особей, способных быстро научиться астому и даже овладеть некоторыми близкими техниками, которые у вас сейчас называются магией.

С такими мы обычно либо договаривались, либо просто убивали тех, кто пытался обмануть нас или как-то иначе причинить нам вред. Договариваться с нами таким людям было очень выгодно. Представляете, какие преимущества приобретали они по сравнению с прочими своими соплеменниками? Они становились колдунами, шаманами, волхвами — или как еще у вас это называется? Взамен мы обычно требовали не слишком много. Чтобы те места, которые мы считаем своими, стали запретными для людей. Чтобы нас никто не тревожил. Вот так у вас и возникали священные рощи и горы, священные реки, водопады или долины. Отец передавал умения сыну — и какое-то, довольно долгое время нам удавалось поддерживать статус кво именно таким нехитрым способом. Многие из этих людей действительно становились нашими друзьями, и мы принимали их как принимали своих. Другие использовали свои умения для того, чтобы добиться беспрекословного подчинения своих же сородичей, и вели себя так, что мы не могли смотреть на них как на друзей. Но до тех пор, пока они выполняли условия обычных соглашений, мы им не препятствовали поступать так, как они находили нужным. Мы не вмешивались в ваши внутренние дела. Тех же, кто пытался подчинить и нас, мы просто убивали. Сами понимаете, без этого мы не сохранились бы как раса. Кое-где в нынешнем мире такой порядок поддерживается до сих пор. Но таких мест, к сожалению, становится все меньше и меньше.

Потом опять пришло время перемен. Вы стали развиваться очень быстро. Наш язык позволил нам разрабатывать техники, недоступные вашему пониманию. Или, по крайней мере, недоступные пониманию большинства людей. Но и ваш язык, как выяснилось, имел свои преимущества. Поскольку способствовал развитию абстрактного мышления, совершенно недоступного большинству наших предков. А абстрактное мышление — это наука, это техника, это религия. И наступила такая эпоха, когда мы поняли, что если и дальше так пойдет, через какое-то время вы уйдете слишком далеко, и тогда никакие договоры с шаманами нам уже не помогут.

Вот тогда между двумя группами наших предков возник серьезный раскол. Одни настаивали на том, чтобы взять от вас всу ваши преимущества, не теряя при этом собственных, и построить такой мир, который развивался бы параллельно с вашим, не стоя у него на дороге, но и не позволяя слишком далеко вырваться вперед. Другие считали, что как только мы начнем у вас учиться, мы сами станем такими же, как вы. К тому времени вы в большинстве своем перестали есть себе подобных. Но убивать друг друга вы не перестали, более того, с каждым веком вы все больше и больше совершенствовались в этом умении. Так что в словах, а, вернее, в тех образах, что показывали нам ревнители старины, была своя логика. И очень убедительная логика. Но в результате дело кончилось тем, что наша раса раскололась. Первые после долгих тысячелетий эволюции стали фэйри. Вторые как были, так и остались йети. Между нами долгое время существовала взаимная неприязнь, никогда, правда, не приводившая к открытым конфликтам и к убийству. Но вот запрет на смешанные браки существует и теперь. Причем запрет неофициальный. Просто ни одному фэйри никогда и в голову не придет завести совместных детей с женщиной-йети. И наоборот.

— Но, насколько я понимаю, на людей этот ваш запрет распространяется не всегда, — сказала Ирина. — Или вообще не распространяется.

— С людьми все гораздо сложнее, — ответил Ахх-Ишке, бросив взгляд в сторону Ома. На астоматической периферии тут же возникли тени Андрея и Ольги, и никто не поспешил от них избавиться. — Я не знаю, каким было бы совместное потомство фэйри и йети. Никто никогда не проверял. Но с вами у нас куда более запутанные отношения, и не так уж и редко случается такое, что у человеческой женщины рождается ребенок от фэйри или от йети. И — несколько реже, но и такое бывает — у женщины из фэйри или (много реже) из йети рождается ребенок человека. И тут мы давно уже установили ряд закономерностей. Дело в том, что после сотен тысяч лет такого «параллельного» развития мы с вами давно уже стали не просто разными расами, но, пользуясь термином вашей науки под названием биология (хотя нам очень трудно понять многое из того, чем она занимается), разными видами. Генетически близкими видами. Но разными. И поэтому в подобных случаях происходят одни и те же генетические сбои. Ну, знаете, вроде как в принятой в некоторых ваших странах практике скрещивания лошадей с ослами. Когда получается мул. Не конь и не осел, да к тому же еще и лишенный возможности иметь собственное потомство.

— А что же получается у людей с фэйри и йети? — спросила Ирина. — Судя по тому, что получилось у Ома и Ольги…

— Совершенно верно. Если человеческая женщина рожает ребенка от йети, получается то, что у вас называется синдромом Дауна. Очень характерная внешность, причем всегда одна и та же. И очень характерные личностные особенности. Причем, опять же, всегда одни и те же. Впрочем, далеко не всякий даун рождается от йети. Синдром Дауна — это нечто вроде генетического «следа» йети в генокоде вашей расы. Но время от времени этот «след» возобновляется и поныне. В случае в фэйри — другой генетический след. От нас у ваших женщин чаще всего рождаются лиллипуты. Впрочем, и здесь то же самое. Отнюдь на каждый лиллипут…

— Чаще всего? А что, бывают исключения?

— Конечно, бывают. Иногда рождаются люди, по всем внешним признакам абсолютно подпадающие под синдром Дауна. Вплоть до линий на ладони. Вы, очевидно, знаете, что у даунов на ладони одна-единственная линия. Ваши хироманты голову себе сломали над этой загадкой. Так ничего и не придумали. Просто не знали, где искать. Ну, так вот. Рождается такой человек, но совершенно — с вашей точки зрения — нормальный. Я имею в виду то, что у вас называется нормой психического развития. Но чаще всего такие люди наделены некоторыми талантами, и эти таланты весьма недвусмысленно указывают на то, что без йети тут дело не обошлось. А что же до нашего потомства… Вы никогда не обращали внимания, что статистически невероятное количество ваших так называемых великих людей роста были весьма небольшого. Так вот — многие из них в действительности были полукровками. Сыновьями человеческих женщин и мужчин-фэйри.

— Вам это достоверно известно?

— Вполне. И не думайте, что это расовое чванство. Ведь, по сути дела, в противоположных случаях — если мужчина ваш, а женщина наша, происходит то же самое. Та же карликовость у большинства рожденных от «смешанных браков», и те же невероятные дарования у меньшинства. Только соотношения большинства и меньшинства у нас чуть выгоднее. Поэтому, кстати, у женщин-фэйри сложилась устойчивая легенда о том, что лучшего ребенка, чем от человеческого мужчины, не бывает. Что в свое время порождало известные казусы. Бывали настолько массовые вспышки желания иметь детей от ваших мужчин, что потомки смешанных браков составляли потом население целых общин, предпочитая общаться не с высокорослыми чистокровными фэйри, а с себе подобными. У вас их называют цвергами, альвами, кобольдами — или гномами. А многие из «удачных» сыновей, как ни странно, уходили потом обратно к людям. И становились персонажами мифов и эпических поэм. Фергус был полукровкой, и Кухулин, и Ахилл. И ваш богатырь Вольга. И Калевипоэг. И Сигурд. И многие другие. Кстати, к людям они уходили по одной простой причине. У большинства из них невероятно высокая одаренность сочеталась со столь же невероятной агрессивностью и со склонностью проявлять себя в первую очередь в боевых искусствах, а потом уже во всех остальных сферах деятельности. Оттого поэтов среди полукровок можно перечесть буквально по пальцам — вроде ирландского Ушиина, более известного в Европе как Оссиан. Зато гениальных убийц — бойцов и полководцев — хоть отбавляй.

Ом разразился бурной тирадой на астоме, в которой Ирина мало что поняла. Но Ахх-Ишке понял. Он вздохнул и добавил:

— Да, конечно, в этом наш друг Ом прав. Те наши предки, которые не захотели ни в чем подражать людям и от которых произошли нынешние йети, подобных чад не производят. И все эти герои-полукровки… По большому счету мы должны не гордиться ими, а стыдиться их. Стыдиться того, что при сплавлении человеческой крови с кровью фэйри часто получается гениальная машина для убийства. Хотя… Хотя, если разобраться, жизнь диктует нам свои условия, и эти условия далеко не всегда способствуют мирным трудам и радостям.

Ом снова заговорил на астоме, и Ирина с удивлением увидела каких-то странных существ, явно не похожих ни на йети, ни на фэйри.

— Наш друг Ом снова прав. Вам пока ни к чему знать о наших общих бедах. Довольно будет и того, что вы уже догадались о существующих разногласиях между фэйри и йети. Нет-нет, вы не угадали (Ирина автоматически представила себе серолицых и смуглолицых фэйри по разные стороны от условного центра). Мы разделились не по расовому принципу. Скорее это вопрос дальнейших отношений с вами. Вашей собственной судьбы, кстати, это касается в немалой степени, потому что вчерашний совет разошелся во мнении. Никто не хочет вас убивать. Но уважаемый Балор и уважаемая Морригу, представляющие весьма влиятельные общины, придерживаются одной позиции, и весьма жесткой. А уважаемые Донн, Ленань, ваш покорный слуга и все, как один, местные йети — другой, куда более мягкой.

— А когда и кем будет принято окончательное решение?

— Когда? Это будет зависеть от того, как пойдет работа по выработке методов лечения гриппа. Кем? Нами, кем же еще. Балор, Донн и Морригу ушли сегодня ночью. Из фэйри здесь останемся только мы с Ленань.

— И, учитывая, что вы занимаетесь мной, Ленань, должно быть, занимается сейчас Виталием? — Ирина ни с того ни с сего ощутила вдруг легкий укол ревности.

— Вы совершенно правы. Это нечто вроде реабилитации. Он должен привыкнуть к здешним условиям. Ему нужен — как это у вас называется — буфер?

— Я сама могла бы сыграть роль этого буфера, — проворчала Ирина. — Вы обещали, что мы будем вместе. И что все решения тоже будут приниматься совместно с нами.

— Так оно и будет. Потерпите немного. Мы сами заинтересованы в том, чтобы работа началась как можно скорее. Так что в ближайшем будущем вы сможете встретиться со своим другом. Может быть, даже сегодня.

— Спасибо, успокоили.

— Ничего не поделаешь. Вы — военнопленные.

— И к тому же военнопленные, задающие слишком много вопросов. Так?

— Так.

— Тогда очередной вопрос. С цивилизацией йети мне в первом приближении все ясно. Чего не могу сказать о вас. У вас, судя по всему, куда более развитая инфраструктура. Да и численность населения, должно быть, много выше, чем у йети. Как вам удается не сталкиваться с нами и не попадаться нам на глаза? Одним отводом глаз тут не обойдешься. При таком обилии всяческой контрольной и разведывательной аппаратуры, которое есть на нынешней планете под названием Земля, вас просто не могли бы не отследить. Что вы на это скажете?

— Скажу, что ваши приборы по большей части регистрируют только ту же самую реальность, которая доступна вашему собственному восприятию. А реальность — не одна. Реальностей много. Вам пока трудновато будет это понять, да и в человеческих языках просто не существует терминов достаточно адекватных, чтобы я смог точно описать реальное положение вещей. Но попробую хотя бы намекнуть. Вам знакомо такое понятие, как параллельные измерения?

— Что-то читала в детстве. В какой-то малонаучной фантастике.

— Так вот, уважаемая Ирина, это не фантастика. Это реальность. Просто другая реальность. Не похожая на вашу. Это и было в свое время тем выходом, который предложили предки фэйри. Владение астомом и близкими к нему магическими техниками еще в незапамятные времена открыло нам двери на совсем другую Землю, похожую на Землю людей, но не везде и не во всем с ней совпадающую. И потому сейчас под каким-нибудь небольшим человеческим городком в другом измерении вполне может находиться поселение фэйри. Между этими измерениями есть, так сказать, двери, слабые места, в которых переход туда и обратно не сопряжен с обычными в подобных случаях сложностями и колоссальными затратами энергии. И иногда бывает так, что вы сами по незнанию врываетесь в наш мир, а потом не можете выйти обратно. Иногда мы успеваем вам в этом помочь, блюдя, естественно, прежде всего собственную безопасность. Иногда не успеваем. И тогда у вас бесследно пропадают целые корабли или самолеты.

— И что же с ними происходит?

— Ничего особенного. Люди остаются у нас. Некоторые так и не могут адаптироваться к нашему миру и постепенно погибают. Зато у других все складывается куда более удачно. Вот у вас, Ирина, случись с вами что-либо подобное, наверняка все было бы очень даже хорошо.

— И вам всего хорошего.

— Спасибо за пожелание. Но то, о чем я говорю, имеет самое непосредственное отношение к нынешней ситуации. Балор и Морригу горой стоят за то, чтобы переправить вас в наш мир, невзирая на ваше согласие или несогласие. И оставить там навсегда. Ради нашей общей безопасности. Согласитесь, в этом есть своя логика. Йети же такой подход не может нравиться по определению. Они слишком прочно привязаны к собственным местам обитания, и представить себе, что людей насильно могут увезти в другой мир, они просто не в состоянии. Мы же с Ленань и Донном придерживаемся промежуточной позиции. Хотя, в общем и в целом, она ближе к позиции йети.

— Спасибо за откровенность, — сказала Ирина.

Перспектива, что и говорить, вырисовывалась не слишком радостная. Какой бы замечательный параллельный мир эти самые фэйри себе ни построили. Ничего себе, сходила девочка на первое задание. На задание, которое поначалу воспринималось как путевка на курорт. Вот только билет на этот курорт им с Виталием светит в один конец. И придется загорать там до конца дней. И плодить на свет Божий Кухулинов и Александров Македонских. И радоваться жизни.

 

Глава 13

13 июля 1999 года. Волга. 11.16.

Встретились Ирина и Виталий только через два дня. Им дали возможность побродить одним по острову, и даже не слишком активно «пасли». Ларькин вообще никакого хвоста не заметил, а вот Ирине уже полученные и усвоенные навыки помогли наткнуться на пару смысловых полей на самой периферии доступной для астоматического контроля зоны. Ирина, из чистого хулиганства, поставила перед каждым полем по фигурке йети и по фигурке фэйри. И обе — на одной ноге. Поля исчезли и больше не возобновлялись.

— Ну, как тебе в плену у сарацинов? — спросил, щурясь на солнышко, Виталий. — За каким, спрашивается, лешим ты сюда за мной полезла? Не могла сначала связаться с Центром? Вызвала бы подмогу — и наших, и еще кого-нибудь для хорошей компании. И освободили бы заложника.

— За лешим я сюда полезла за тем же самым, что и ты, — парировала Ирина. — А кипеж поднимать — с чем? С информацией, что капитан Ларькин уехал в лес вчера утром и к ночи не вернулся? Поскольку попал в плен к представителям параллельной цивилизации?

— Кстати, о параллельной цивилизации, — оглянувшись через плечо, сказал Виталий. — У меня тут в моем зиндане оказалась одна на редкость симпатичная барышня. Про которую я сперва подумал, что она тоже попалась — вроде меня — к братьям нашим большим, в их немытые косматые лапы. А сегодня утром оказалось…

— Что зовут ее Ленань и что она с йети прекрасно находит общий язык.

— Да ты, я гляжу, тоже времени даром не теряла. Кстати, а где у меня гарантии, что и ты не из той же шайки? Проникла в ряды с целью выкрасть и передать вражеской агентуре ценного кадра. А?

— Ладно, Виталик. Не пори чушь. Ситуация действительно весьма серьезная. И нам нужно очень постараться, чтобы выбраться отсюда целыми и невредимыми. Причем постараться одновременно и так, чтобы наши гостеприимные хозяева остались нами довольны, и так, чтобы они не настолько к нам привязались, что одна только мысль о разлуке с нами заставила их биться в конвульсиях. Что расы две и что они заодно, в этом ты, насколько я поняла, уже разобрался?

— Да уж, разобрался, — как-то странно глядя в сторону, проговорил Виталий.

— Что-то не нравится мне выражение капитанских глаз. Вы что, капитан Ларькин, в Джеймса Бонда по ночам играли? Запятнали честь мундира с вражеской шпионкой?

— Отставить обсуждать начальство. Старший группы пока еще я. И действую сообразно сложившейся ситуации. А ситуация такая, что мы, похоже, в полной жопе. Ты, кстати, не в курсе, как это они меня умудрились выключить, что я даже ничего не почувствовал?

— В курсе. И если еще чуть-чуть на местных базах потренируюсь, смогу включать и выключать старшего группы сама — по мере надобности. Или отсутствия надобности в таких начальниках, которые… — Ирина остановилась на полуслове и повисла у Ларькина на шее. — Виталька, хороший ты мой. Я, правда, до самого конца не верила, что они тебя выпустят. Они действительно многое могут. Мы с тобой по незнанию такое осиное гнездо разворошили. И наше счастье, что мы оба им нужны. И можем с ними торговаться.

Она даже носом хлюпнула. Ларькин минуты полторы осторожно подержал ее в объятиях, потом погладил по голове и, приговаривая, «ну, будет, будет, все живы, все здоровы», вышел из клинча.

— Что зачем-то нужны — это я понял. Зачем?

— Ты — как врач. Я — как единственный человек, через которого они могут с тобой договориться. Чтобы ты понял их, а они — тебя. Хотя, насколько я поняла, они попробовали подобрать к тебе и другой ключик.

Ирина взяла себя в руки и снова обрела деловой и не без стервозной — фирменной ГРАСовской — нотки тон.

— Попробовали. Но в качестве ключика это не сработало. Кстати, есть у меня такое ощущение, что сработать это может как раз в противоположную сторону. Не на них, а на нас.

— Экое у тебя, капитан, самомнение.

— А ты при случае проверь на практике.

— Подумаю. Когда отсюда выберемся.

— Вот-вот. Подумай. А пока выкладывай, что тебе удалось за это время узнать. Сдается мне, что толмача мы в ГРАС взяли все-таки не зря.

На объяснение ситуации и попытки обучить Виталия началам психотехники у Ирины ушло почти полдня. Информацию он усвоил — основную ее часть — за первые полчаса. Быстро, системно, жестко. И сразу начал задавать такие вопросы, которые Ирине даже и в голову не приходили. Вроде вопроса о причинах биологической несовместимости фэйри и йети. Почему это между каждой конкретной расой и людьми браки возможны, а вот между самими расами — нет? Исключительно в силу традиции? Ой, вряд ли. Надо с этим разобраться.

Но вот астом шел со скрипом. То есть поначалу не шел вообще. И Ирина уже почти разочаровалась в своих способностях самостоятельно создавать параллельную реальность и вводить в нее другого человека (а тренировалась она в этом едва ли не двое суток и, как ей казалось, достигла потрясающих успехов), как вдруг задела какую-то незначительную на первый взгляд мелочь, какое-то детское воспоминание, оказавшееся общим, и — как камушек с горы — пошло, покатилось, все быстрее и быстрее, набирая вес и силу. У Виталия оказалась очень мощная психологическая защита, пробиться через которую, особенно при его собственном нежелании пускать посторонних к себе в душу, было крайне трудно. Даже йети. Даже фэйри. А вот Ирине… Ну, что ж, — скромно порадовалась она за себя (хотя, по правде говоря, головка-то закружилась и захватило дух — почти как при полете) — толмач он и есть толмач.

Но головокружению от успехов длиться пришлось недолго. То есть прорыв произошел, и развивать успех, ковать железо пока оно горячо можно было до самой ночи. И — хотелось. Но вмешались хозяева. Ирина издалека почувствовала приближение нескольких сильных полей, которые, в отличие от предыдущих, нисколько не пытались скрываться. Она предупредила Виталия, чтобы занял оборону (ей не хотелось посвящать хозяев в то, что он тоже теперь в состоянии понимать астом — по крайней мере пока не хотелось), и они принялись болтать о каких-то мелочах: о причудах майора Борисова и о том, каким засранцем может быть Илюша, если на него накатит. Через несколько минут между деревьями показались Ахх-Ишке и Ом, но теперь их сопровождала Ленань.

Подошли, раскланялись, сели. Тема разговора была очевидна. Ирина и Виталий сразу пришли к общему мнению, что выполнить просьбу фэйри надо, и выполнить ее как можно быстрее и качественней. Так что в этом проблем не было. Проблема была в другом — как это сделать. Ни медикаментов, ни аппаратуры, ни оборудования у йети в лесу, естественно, не было. Найти все это можно было в городе, причем, естественно, лучше в Саратове, чем в Марксе. А дальше начиналась масса всяческих «но».

Разговор шел, как обычно, по-английски, с параллельным переводом: Ахх-Ишке на астом и на фэйри, Ирина — на русский. Выглядело все это очень забавно донельзя, особенно если видеть не только внешний, но и астоматический план, единственный, доступный сразу всем сторонам — и фэйри, и Ому, и Ирине.

— Приняли ли вы какое-то решение? — спросил АххИшке.

— Да, решение принято.

— Какое решение вы приняли?

— Мы согласны вам помочь. И мы с радостью сделаем все зависящее от нас, чтобы здоровью ваших рас ничто не угрожало.

— Спасибо вам за готовность к сотрудничеству. Когда мы можем приступить к разработке методов лечения?

— Видите ли, возникают некоторые проблемы чисто технического характера. Нам будут нужны лекарства и кое-какое медицинское оборудование. Достать и то, и другое можно будет только в Саратове. И это будет стоить денег.

— Мы предвидели такой поворот в нашем разговоре. И мы прекрасно понимаем, что это продиктовано именно интересами общего дела, а не желанием вырваться из-под нашего контроля, хотя бы на какой-то срок. У нас есть решение этой проблемы.

— Какое, если не секрет?

— Виталий должен ехать в Саратов. Но не один. С ним поедет один из нас. Вернее, одна из нас. С ним поедет Ленань. Мы понимаем, что рискуем, отпуская Виталия в город, и что рискуем еще больше, отпуская с ним Ленань. Но мы хотим играть честно. Вы, Ирина, останетесь у нас фактически на положении заложника. Ленань в человеческом городе будет в том же самом положении. Единственное, о чем мы хотим попросить Виталия — не разглашать ни того, кто она такая, ни того, зачем он будет закупать все необходимые ему лекарства. И — не связываться с вашим Центром. Это называется Центр, не правда ли?

— Да, именно так это и называется. Виталий, мы можем дать нашим хозяевам такие гарантии? — спросила Ирина.

Ларькин внимательно оглядел Ома, Ахх-Ишке и Ленань, всех по очереди. Ленань — особенно пристально.

— Да, я думаю, можем. Но остается вопрос с деньгами. Бесплатных лекарств у нас не бывает. А то, что мне придется покупать, потянет на весьма изрядные суммы. У меня таких денег нет. Эпидемия, насколько я понимаю, может оказаться довольно масштабной.

Ирина перевела все это на английский.

Ахх-Ишке улыбнулся и, сунув руку вглубь складок своего балахона, вынул довольно увесистый кожаный кисет.

— Я уже сказал вам, что мы предвидели возможность некоторых специфических обстоятельств нашего с вами сотрудничества. Здесь хватит денег на то, чтобы купить лекарства. И, я думаю, даже еще останется. Если, конечно, перевести это собственно в деньги.

И он высыпал на ладонь из кисета несколько довольно крупных бриллиантов.

Ирину поразила даже не красота камней. Ее поразила реакция на их появление со стороны Ленань и Ома. Ленань отшатнулась, глаза у нее сузились, и Ирина мигом поняла, что не только Морригу может быть весьма опасным противником. Метаморфозы, происшедшие с Омом, были еще разительней. До сих пор Ирина видела цивилизованных йети — спокойных, ровных, кротких. Теперь же рядом с ней высилась могучая боевая машина, налившаяся мускулами и готовая к удару. Но самое удивительное происходило в астоме. Там возникло вдруг такое мощное поле ненависти, что Ирину почти физически отбросило назад. И где-то на периферии зашевелились опять все те же самые существа — не фэйри, не йети и не люди…

Поле быстро погасло, однако и Ом, и Ленань, и Ахх-Ишке поняли, что Ирина не могла не заметить произведенного камушками эффекта. Эффекта отчасти рассчитанного — иначе Ахх-Ишке вряд ли стал бы вынимать камни столь неожиданно для своих на глазах у Ирины и Виталия. Значит, это запланированный вброс информации.

— Так точно, Ирина, вы правы. Я не случайно дал вам понять, что эти камни, мягко говоря, не вызывают у моих соплеменников и у йети добрых и радостных чувств. Почему и отчего — не тема сегодняшнего разговора. Может быть, мы и сочтем нужным посвятить вас в это — но много позже. Сейчас я просто хочу, чтобы вы поняли. Эти камушки достаются нам не так уж просто. Мы не пользуемся ими ни в качестве мерила ценности, ни в качестве предметов роскоши. Чаще всего они бывают нужны нам для всяческого рода сделок с людьми — ибо мы отдаем себе отчет, какую ценность они представляют в вашем мире. Весь этот кисет переходит в полное ваше распоряжение. Возвращать ничего не нужно. Все камни, которые не потребуется переводить в деньги, которые превысят сумму, необходимую на покупку лекарств, останутся у вас. Это будет платой с нашей стороны за причиненные вам неудобства — если, конечно, будет принято решение о том, чтобы отпустить вас восвояси. Я, кстати, отдаю себе отчет и в том, что могут возникнуть определенные трудности и с тем, чтобы продать эти камни. И что это может оказаться не только сложно, но и опасно. Здесь, как ни странно, может помочь Ленань. Она хороший манипулятор. То есть умеет не только видеть то, что думают разные люди, и предугадывать их поступки, но и диктовать им свою волю.

— Но она не похожа на гражданку Российской Федерации, — сказала Ирина. — На нее будут обращать внимание. На одежду, на внешность. К тому же она еще и не говорит по-русски…

— Она немного говорит по-русски, — отозвался вдруг Виталий. На то, чтобы понять последнюю фразу, его познаний в английском хватило с лихвой. — А переодеться можно будет у Ольги. Я думаю, пару летних платьев взаймы она нам одолжит безо всяких проблем.

— Да, йаа неммого гооврю п'русски, — сказала Ленань, глядя Ирине прямо в глаза.

* * *

17 июля 1999 года. Сеславино. 09.34.

В простеньком летнем платьице, купленном когда-то Ольгой в подлесненском сельпо, Ленань выглядела просто потрясающе. В сочетании с необычными, словно на древней египетской маске, чертами лица, смугло-золотистой кожей, не похожей оттенком ни на один знакомый «человеческий» цвет, и с ярко-серыми глазами, простенький покрой цветастого отечественного ситчика смотрелся слегка нарочитой изысканностью a-la-paysane стильной и богатой иностранки — не то окончившей Сорбонну дочери перуанского кокаинового короля, не то наследницы бутанского престола, у которой начались каникулы после защиты магистерской диссертации в оксфордском Тринити-колледж.

Ольга, давно уже успевшая схоронить и Виталия, и Ирину, встретила их с веселой недоверчивостью:

— А Ириша-то как за неделю изменилась — просто не узнать.

Но вопросов она задавать не стала, платье дала с радостью, и даже не одно, тем более, по ее словам, ей они уже тесноваты, да и ходить в них все равно некуда.

В «уазиках» Ленань, похоже, никогда в жизни не ездила и вообще передвижения с подобной скоростью себе не представляла. Она вцепилась во внутреннюю ручку двери обеими руками и даже тихонько взвизгивала на поворотах и обгонах, которые не лишенный чисто мальчишеского желания повыпендриваться перед девушкой Виталий умудрялся выполнять даже на этом чуде техники.

— А что, — спросил Виталий, оторвавшись на секунду от дороги и оценив состояние подопытной, — у вас на такой скорости не ездят?

— У наас на йеййат, у наас — кахх это — пахх, и тыы уййе там.

— Телепортация, что ли? Перемещение в пространстве?

— Да, перемешшен'ййе. Только нее ошш'нь далеко. И нее ссегда моййно. Ппециаль'ны место. Пахх — и тыы во другоом ппециаль'ны место. Самм тоййе моййно. Но только соссеем н'далеко. Б'ллиййко.

— Надо же, — присвистнул Виталий. Я ее тут удивляю скоростью в девяносто километров в час. А у них там вон чем народ занимается. — Надо будет у тебя научиться на досуге. Телепортации на небольшие расстояния. И показывать коллегам на досуге фокусы.

— У теб'йаа не полушшит'йаа. Ты даййе на ассоме говорийт нее умейешш'. А это ойшшен' ойшшен' ррудно. Фэйри догго ушш'асса, и некоторы не могут даййе фэйри наушш'исса.

— Да нет, я шучу, шучу, конечно. Ладно, держись крепче. Сейчас на взлет пойдем.

Наблюдая за дорогой, косясь краем глаза на свою обворожительную и яркую как тропическая птица спутницу, Виталий параллельно напряженнейшим образом размышлял над тем, что ему делать дальше. О способностях Ленань к быстрому и внятному «считыванию» мелькающих по ходу мысли картинок он помнил, а потому, по совету Ирины, старался думать исключительно «на звуковой дорожке», готовыми фразами, безо всякого видеоряда. Доверие доверием, но есть такие вещи, которые лучше держать про себя. Скажем, в Москву все равно нужно дать знать. Чтобы не беспокоились. То есть чтобы не беспокоились слишком — до приезда сюда. А то, по незнанию, наворотят черт знает чего. А у них и так сейчас забот полон рот. Вариант с захватом Ленань в заложники и с дальнейшей торговлей с лесной братией они, по взаимному согласию с Ириной, даже и не рассматривали. Джентльменские договоренности нужно по возможности выполнять, и выполнять честно. Но могут быть и маленькие исключения. Вы имеете право на один телефонный звонок.

С местными коллегами связываться не стоило однозначно. Они себя уже проявили. Только дай им шанс сесть себе на хвост — потом не оберешься неприятностей. Своих-то пускать в это дело ни к чему, а тем более этих. Конечно, через них получить необходимые деньги было бы куда проще. Но за помощь они, что вполне логично, потребуют расплатиться информацией. А это уже в наши планы не входит. Плюс ко всему — спутница у капитана Ларькина, конечно, не самая удобная. Если учесть изначальный повышенный интерес здешних товарищей к их с Ириной миссии, то ситуация складывается и вовсе забавная. Уехали на две недели в Тютюевку, ловить снежного человека. А через неделю капитан Ларькин возвращается. Без лейтенанта Рубцовой. Но зато с шикарной барышней явно не среднерусских кровей и почти не говорящей по-русски. А в кармане у капитана Ларькина бриллиантов на миллион долларов. Каковые бриллианты он очень хочет продать, а на вырученные деньги понакупить всяческих медицинских прибамбасов и отбыть обратно в Тютюевку. Продолжать ловить снежных людей. Нет, с местными коллегами связываться совсем не стоит. Но продать в чужом городе дорогие камушки можно только через черный рынок. А где черный рынок, там всегда немалые сложности. Ксива, конечно, у меня с собой, и ствол тоже. Да и с остальными необходимыми навыками тоже все в порядке. Но…

— Ленань, — повернулся он к своей спутнице.

— Да, Ви-али, — она подняла на него глаза, и ее вцепившиеся в ручку дверцы пальчики чуть ослабили хватку.

— Скажи, ты можешь увидеть в чужой голове, ну, скажем, цифры? Нам нужно будет продать эти камни. А люди, с которыми нам скорее всего придется иметь дело, доверия у меня заранее не вызывают.

— Это трунно. Ошш'ень силь'но ттарасс'а. Мало рремени, потом утта'йошш — нишш'йево нее винно.

Что ж, уже хорошо. Уже хорошо. Потому что не каждый день капитану ФСБ приходится продавать на черном рынке такие крупные камушки.

— Так вот, Ленань, ты должна мне помочь. Ирина кое-чему научила меня — я имею в виду астом.

Брови у Ленань удивленно поползли вверх.

Виталий, не отрываясь от дороги, соорудил посреди бегущей навстречу серой полосы небольшое уютное озеро и пустил от него в сторону Ленань веселый быстрый ручеек.

* * *

17 июля 1999 года. Саратов.

Перед самым въездом в Энгельс Виталий поменял на «уазике» номера. Если местные коллеги дали патрульно-постовой службе наводку, пусть гаишники не беспокоятся. Хвост ему совершенно не нужен.

Проблему с камушками нужно было улаживать быстро и тихо. Способ улаживания проблемы сомнений не вызывал. Доехав до первого — уже в Саратове — частного ювелирного магазина, Виталий припарковался, вышел вместе с Ленань из машины и в последний раз кратко ее проинструктировал.

В магазине были две девочки за прилавком и охранник в камуфляже и с кобурой на поясе. Виталий подошел к барышням.

— Прошу прощения, — начал он.

Ближайшая барышня со скучающим видом, едва озаботившись наклеить на лицо дежурную улыбку, оторвалась от кроссворда. Однако при первом же взгляде на Ленань в глазах у нее блеснула искорка интереса. Прикидывает, сколько стоило это платье где-нибудь в Лондоне или в Нью-Йорке, подумал Виталий. И как бы ей самой обзавестись чем-нибудь похожим, хотя бы за двадцатую часть исходной суммы. Столь же незамысловатым и безупречно элегантным. Открыть ей, что ли, секрет фирмы? Ивантеевская швейная фабрика. Но вслух он сказал:

— Прошу прощения. Мне хотелось бы оценить одну вещь.

— Какую вещь?

— Хорошую и очень дорогую. Я могу поговорить с вашим оценщиком?

— Почему бы и нет, — пожала плечами барышня, продолжая мерить взглядом Ленань, — пройдите вон туда, налево.

Обернувшись, чтобы кивнуть своей спутнице, Виталий обратил внимание, что и охранник тоже не отрывает от Ленань глаз. Правда, его явно интересовало как раз не платье, а то, что это платье оставляло открытым. И то, что под платьем только угадывалось. И еще он обратил внимание, что место это Ленань откровенно неприятно.

Оценщик оказался пожилым, лет шестидесяти, евреем в мятом клетчатом костюме и без галстука. Он обильно потел, и рубашка на нем была расстегнута до середины волосатой груди.

— Ну, что у вас, молодые люди?

— У нас камушки, — сказал Виталий, доставая из кармана кисет.

— Что за камушки?

Виталий развязал шнурок и выудил наугад один из бриллиантов, попутно соорудивши слева от себя астом и дав Ленань в астоме знак. Бриллиант он вынул самый крупный из тех, что попали в щепоть.

Оценщик вставил в глаз стеклышко и принялся поворачивать камушек то так, то эдак. В астоме плеснули хвостами и зависли над поверхностью две крупные серебристые рыбы. Виталий послал свою тень взять их. Астом исчез. Ленань с усталым видом опустилась в стоящее у стены кресло.

— А позвольте вас спросить, молодые люди, — оценщик поднял на Виталия глаза. — Откуда у вас такая вещь?

— От бабушки досталась. В наследство.

Виталий все еще никак не мог прийти в себя. Ленань просигнализировала ему — двести. Двести тысяч долларов. Даже если им удастся выручить за него половину этой суммы, на один этот камень можно будет скупить все аптеки города Саратова.

— Хорошая у вас была бабушка, — оценщик снова склонился над камушком.

— Большевики в свое время не нашли. А бриллианты — семейные. Старые бриллианты.

— Да, огранка не новая. И не российская. У нас так не умеют. Но это и не «Де Бирс», и не Амстердам. Вы, часом, не знаете, откуда у вашей бабушки…

— Давайте ближе к делу, — перебил его Виталий.

— Давайте, давайте, — тут же согласился оценщик. — Я могу предложить вам за этот камень, ну, скажем, тридцать тысяч.

— Мало, — сказал Виталий.

— Подумайте, подумайте, молодой человек. Это же тридцать тысяч. Это же тысяча двести долларов. И никакого налога…

— Так вы о рублях говорите? — проговорил Виталий. — Лена, пойдем отсюда. В этой шмуклевальне малахит от мельхиора не отличают.

— Погодите, погодите, молодой человек. Я беру свои слова обратно. Я готов дать настоящую цену.

Виталий обернулся и поднял бровь.

— Я дам вам восемь тысяч долларов. Нет, восемь пятьсот. Но выше я пойти не могу. Вы поймите, если сделку пропускать через официальные бумаги…

— Слушайте, папаша, — в голосе у Виталия послышались вкрадчивые интонации причерноморского налетчика. — Ваш бизнес липовый. Если вы не знаете настоящую цену вещи, вы сидите не на своем месте. Если вы знаете настоящую цену вещи, но пытаетесь втереть мне очки, я могу обидеться, поскольку вы делаете это очень настойчиво. А если я обижусь, то валет со ржавым шпалером вам никак не поможет. Папаша, я знаю настоящую цену этой вещи. И не только ей. У меня таких есть и кроме этой. Этой настоящая цена будет двести тысяч зелеными.

Оценщик ошарашенно вскинул на него глаза.

— Но вы же понимаете…

— Я все понимаю. И еще я очень спешу. А потому могу из чистой любезности, пока вы мне окончательно не разонравились, продать ее вам — или через вас, если у вас нет таких бабок, — ну, скажем, за сотню. Но не ниже. Вы это усвоили, папаша?

— Да, вы правы, вы, конечно же, правы, — засуетился оценщик. — И в цене, и в том, что у меня таких денег нет. Ни при себе, ни вообще. Но если вы согласитесь немного подождать, я могу свести вас с очень богатыми и порядочными людьми. У них хватит денег и на этот камушек, и на другие тоже. Мне нужны два дня…

— Я же сказал вам, папаша, что очень тороплюсь. И при ваших пусть даже пяти процентах навара — это если я отдам его за сто пять, я думаю, есть смысл суетиться.

— Понял, понял. Тогда — тогда сегодня, я могу созвониться с ними сегодня. Я могу созвониться с ними прямо сейчас. Погодите немного. Посидите здесь. Я на пять минут. Буквально на пять минут.

Не было его минут двенадцать.

Он влетел потный, шумный, улыбающийся.

— Все договорено, — с порога сообщил он, — если хотите, можно ехать прямо сейчас. Нас будут ждать через полтора часа. Тут недалеко. По дороге заедем куда-нибудь, перекусим. Плачу я. Вы — мои гости. И еще раз — извините великодушно за нелепую сцену, которую я перед вами тут разыграл. В наши дни не отличишь порядочного человека от какого-нибудь… — Он запнулся. — Вы, конечно, на машине?

— На машине, — коротко ответил Виталий.

— Тогда едем, я просто умираю с голода. И запомните, плачу я. Кстати, Феликс Матвеевич. А вас, простите, как?..

— Большаков, — сказал Виталий. — Илья Большаков.

И поймал на себе удивленный взгляд Ленань.

Но ее удивление было — ничто — по сравнению с тем удивлением, которое испытал уважаемый Феликс Матвеевич, которого у дверей магазина поджидал не джип и не «мерс», а обшарпанный и запыленный «уазик».

— Ну что, едем? — выглянул с водительского сидения Виталий. — Только вам, извините, придется в кузове. Не сажать же девушку на ящики.

* * *

17 июля 1999 года. Саратов. 13.48.

За столиком в «Барракуде» Феликс Матвеевич с удивлением наблюдал за Ленань — та почти ничего не ела, и только десерт из взбитых сливок с фруктами, орехами и шоколадом явно пришелся ей по вкусу. Но сама ее манера сидеть за столиком, держать ложку и смотреть на окружающих была настолько откровенно чужеродной, что оценщик волей-неволей постоянно останавливался взглядом на ней — потом быстро стрелял глазами в сторону Виталия и моментально переключался на собственную тарелку. А уж когда она открыла рот и заговорила…

После «Барракуды» поехали куда-то далеко, на самый край города — в небольшой поселок, почти сплошь состоявший из частью недостроенных «крутых» особняков с башенками, эркерами, колоннадами, террасами и прочим набором архитектурных излишеств. Оценщик указал на массивный дом из красного кирпича, стоявший на краю поселка — за высокой чугунной решеткой на могучих обложенных мраморной плиткой столбах. Во дворе стояли машины. Новенькая «Нива», элегантный «вольво» и, как положено, могучий джип, высотой с ленинский броневик, а габаритами раза в три пообъемистей. На этом фоне старенький «уазик» выглядел почти вызывающе. Ленань посмотрела на Виталия и пустила на него густую волну желтых листьев.

— Ага, — сказал Виталий. — Понимаю.

Что ж тут непонятного. Даже и без Ленань все было бы ясно. Вряд ли хозяин один ездит на всех трех машинах. Вполне вероятно, что к нему просто съехались гости. Летом, в самую жару, в середине дня. Ну да, как же, на камушки полюбоваться.

Ворота открыл симпатичный молодой человек — стриженный под ноль, совсем без лба, зато с такими могучими надбровными дугами, что Ом по сравнению с ним был — наследный принц. Наверняка большой ценитель драгоценных камней и вообще всего прекрасного. Можно было, конечно, сразу разворачиваться и уезжать. Но, с одной стороны, уже нарисовались, а с другой — где гарантия, что следующий оценщик не притащит их сюда же. Виталий незаметно снял табельный «Макаров» с предохранителя. Так, на всякий случай. Шум поднимать, да и вообще привлекать к себе внимание им совершенно ни к чему. Да и с таким, как Ленань, рентгеном бояться вроде нечего. Но — береженого Бог бережет.

Виталий оглянулся на Ленань и включил астом. Людей в доме было шестеро — не считая мордоворота-привратника. Они вооружены? Да, вооружены. Все? Нет, не все. Привратник не вооружен. И еще двое, в доме.

— Ладно, пошли, — сказал Виталий и, нагнувшись к уху оценщика, шепнул: — Глядите, папаша. Как бы вам без дивидендов не остаться. Не сердите меня, папаша. Ой, не сердите.

Оценщик явно нервничал, но постарался скроить самую благостную мину, на которую только был способен, и быстро-быстро пошел вперед.

За парадной дверью был холл. В холле было пусто, но повели их прямо, а слева в холл выходила еще одна дверь, и Ленань показала, что за ней стоят двое. И что они вооружены.

Длинным сумеречным коридором оценщик довел их до массивной резной двери — вполне антикварной, кстати, двери, до смешного не вязавшейся с дорогой безвкусицей, которая буквально бросалась в глаза на каждом шагу. Интересно, откуда они ее сняли. За дверью была большая гостиная, а в ней, небрежно развалившись в креслах, сидели двое: пожилой восточного вида красавец, с благородной сединой на висках и в безупречном легком костюме, и вертлявый мальчик в очках, в футболке и потертых джинсах. У мальчика внешность была вполне среднерусская.

Ленань просигналила, что именно эти двое и не вооружены. То есть стреляющего оружия у них нет. Хотя у молодого есть при себе какой-то странный нож, и он все время о нем, о ноже, думает. Но в комнате их не двое. Третий стоит за оконной шторой. Как в дурном боевике, усмехнулся про себя Виталий. Меньше, ребята, нужно телевизор смотреть. Еще один вооруженный человек стоял за задней дверью. Обложили по всем правилам. Тут даже и с «макаровым» будет непросто. Что ж, нужно брать инициативу в свои руки. Не сразу. Но достаточно оперативно.

Пожилой кавказец встал с кресла и жестом пригласил гостей садиться.

— Меня зовут Виссарион, — представился он. — Для друзей я просто Бесо. А это, — он обернулся к вертлявому мальчику, который даже и не подумал оторвать свою тощую задницу от кресла, — это Алексей. Мой друг и компаньон. Присаживайтесь. Отдохните с дороги. Вы ведь издалека?

— Издалека, — ответил Виталий. — Но, может быть, мы сразу перейдем к делу? Я очень спешу.

— Не обижайте мой дом, — развел руками Бесо. — Выпейте с нами. Посидим, поговорим. А потом уже и к делу. Феликс сказал, что люди вы серьезные. Может быть, наш разговор понравится и вам, и нам. И выйдет так, что сегодня мы с вами увидимся не в последний раз. Нам нужны серьезные люди. Так, знаете, надоело возиться со всякой шпаной.

По-русски он говорил очень чисто. И только на междометиях, на ударных слогах проскальзывал легкий грузинский акцент. На среднем пальце правой руки Виталий заметил перстень-наколку. Аккуратный ромб, поделен на четыре части, две закрашены, две чистые. И в середине — свастика. Все ясно. Центровой. Вероятнее всего, вор в законе. Дом скорее всего его. И братва — тоже его. А кто этот мальчик, который так беззастенчиво пялится на Ленань? На шестерку явно не похож. Да и на зама по оргвопросам.

— Спасибо за приглашение, — Виталий провел Ленань к креслу, но сам садиться не стал, а вместо этого, придвигая Ленань кресло, незаметно сместился поближе к окну и к шторе. — Наши имена…

— Да-да, Феликс мне сообщил, — Бесо плеснул коньяку в три крохотные серебряные рюмочки, сплошь покрытые густым чеканеным узором. Над четвертой рюмкой он задержал горлышко бутылки и вопросительно посмотрел на Ленань.

— Может быть, дама предпочитает вино? Настоящее грузинское вино. Не ту отраву, которую продают сейчас в магазинах.

— Еще раз спасибо. Дама не пьет. Да и я обычно не пью, пока не могу быть уверенным в собственной безопасности — и в безопасности дамы.

— Вы хотите обидеть мой дом? — В голосе Бесо звякнула неподдельная обида.

— А вы хотите сказать, что кроме нас тут никого нет, и что оружия здесь тоже нет?

— Молодой человек, я пригласил вас к себе в дом, надеясь, что вы серьезный деловой партнер…

— Ну тогда извини, земляк, — перебил его Виталий и от души навесил ногой, с разворота, туда, где должен был располагаться подбородок нарисованного в астоме громилы. И, похоже, не промахнулся. За занавеской что-то хрустнуло, и бандит сполз по стенке, уронив с глухим стуком никелированный «магнум».

Вертлявый мальчик в кресле дернулся было к заднему карману, но Бесо жестом руки остановил его, поставил бутылку на стол и выпрямился.

— А ты действительно парень серьезный, — сказал он совершенно иным тоном.

— Ага, — кивнул Виталий. Он нагнулся и аккуратно подняв «магнум», сунул его к себе за пояс. — Трофей. Если позволишь. Имею полное право. Поскольку лишь из уважения к хозяину дома не завалил двоих придурков, которые так смрадно сопели из-за двери в твоем сраном холле, что меня чуть не вырвало. Оценщик твой постарался. Накормил от души. И страшная охота была поразмяться. Но не стал. И, опять же, из чистого уважения не стану валить сейчас того козла, который торчит у тебя за дверью. Вон за той. А ты, мальчик, — обернулся он к вертлявому, — с перышком поосторожней. А то обрежешься ненароком. И перевязать не успеем. И глазки-то спрячь, спрячь. Пригодятся еще, глазки-то.

— Ты гони, да не загоняйся, — в первый раз подал голос юркий мальчик. — Ты нас не знаешь, мы тебя не знаем. Все законно. Ты вон тоже стволом запасся. На всякий случай. Ну, и мы на всякий случай. Ладно, погорячились и будет. Покажи товар.

— Покажи деньги.

— Сомневаться в наших деньгах?

— Сомневаться в нашем товаре? Оценщик камень видел. Цена — двести штук. Отдаю за сто пять. Торг неуместен.

Мальчик перевел взгляд на Феликса, который, как только запахло жареным, предпочел схорониться в дальнем углу комнаты — не то чтобы спрятался, но встал за отодвинутое почти что к самой стене кресло. Феликс кивнул. Похоже что, как ни странно, главным покупателем здесь — если и не вообще главным — был этот бойкий юноша.

— Бесо, пусть ребята принесут деньги, — мальчик с усталым видом откинулся в кресле.

Бесо подошел к столику и явно напоказ, нажал вделанную с нижней стороны столешницы кнопку, два раза. Виталий отошел к стене и расслабил мышцы.

Ведущая в коридор антикварная дверь бесшумно отворилась, и в гостиную вошел невысокий, но крепко сбитый мужик лет сорока. В руках он нес спортивную сумку. Поставив сумку на стол, он почтительно отошел в сторону и встал, сложив на животе руки. Мальчик расстегнул сумку и принялся выкладывать на стол пачки стодолларовых купюр. Отсчитав десять, он поднял голову и вопросительно посмотрел на Виталия.

— Тасуй, тасуй, — сказал Виталий.

— Неохота пачку рвать. У тебя еще есть камни. Много камней. Мы возьмем все.

— Я продаю один камень. За сто пять штук. Когда мне снова понадобятся бабки, я найду людей и продам еще. Дошли еще пять штук, и мы в расчете.

— Ты не понял, — все так же спокойно, глядя прямо в глаза Виталию, продолжил молодой человек. — Мы хотим взять все.

На Виталия плеснуло потоком желтых листьев. С двух сторон — от стоящего сложив на животе руки быка и сзади, из-за пришторенного окна.

— Слушай, мальчик, — как бы случайно убирая спину из возможного сектора обстрела за стену, сказал Виталий, — ты начинаешь действовать мне на нервы. Уважаемый Бесо, — обратился он к грузину, — как вы, такой уважаемый человек, можете работать с беспредельщиками? Если этот гнилой базар будет продолжаться и дальше, мы прекращаем торги. Мне перестает нравиться этот город. В нем порядочный человек не может спокойно продать принадлежащую ему вещь и быть уверенным, что его не собираются подстрелить в спину через окно.

Бесо и Алексей переглянулись.

— Будьте добры, — продолжил Виталий, — позовите сюда всех своих людей, и пусть они сложат оружие на пол. И без фокусов. А то, боюсь, некоторым из вас сегодня крупно не повезет.

То, что произошло дальше, длилось не более нескольких секунд, но Виталий, как обычно в серьезной драке, видел каждый жест, каждое мельчайшее движение растянутым во времени почти до бесконечности. Сначала из-за окна хлынул густой поток листьев, Ленань повернула голову, и с той стороны стекла раздался душераздирающий крик. Виталий успел увидеть в астоме, как стоящий на стремянке человек, уронив винтовку, хватается за глаза — такое впечатление, что ему в лицо плеснули кислотой. И тут же, упреждая попытку стоявшего наготове бандита выхватить сзади из-за пояса пистолет, Виталий колесом катнулся в сторону и подшиб дернувшуюся было за ним руку с пола ногой. Пистолет был с глушителем, пуля с тупым щелчком влетела в потолок — хорошо, что навесной, а то бы срикошетила. Виталий, вырубив стрелка, уже нянчил в руке «магнум» и держал на мушке открывающуюся заднюю дверь, и как только она отворилась окончательно, послал пулю ровнехонько между глаз еще одному быку, уже державшему перед собой на вытянутых руках пистолет, но не успевшему сориентироваться в переполненной движением комнате. Вторую пулю поймал Бесо, метнувшийся было к креслу, где скорее всего тоже был ствол. Третью — дернувшийся не вовремя и совершенно зря Феликс Матвеевич. Оставался мальчик, и Виталий уже повел стволом в его сторону, но то, что он увидел, заставило его удивленно опустить пистолет и напомнить себе, что человек с отвисшей челюстью выглядит до странного нелепо.

Алексей, очевидно, пытался схватить Ленань — закрыться ею как щитом, приставить ей нож к горлу, чего проще. По крайней мере левая его рука сжимала запястье девушки, а в правой был тот самый «хитрый» нож — выкидной, полированный, с длинным волнистым лезвием вроде малайского криса. Но то, что он делал, объяснить какой бы то ни было внешней логикой было абсолютно невозможно. Потому что он, не выпуская из левой запястья Ленань и удивленно, ошарашенно, потерянно глядя ей прямо в глаза, аккуратнейшим образом вскрывал себе правой рукой горло. Этим самым своим хитрым ножом. А Ленань сидела и смотрела на него, такая же спокойная и сосредоточенная, как пять и как десять минут назад. Потом осторожно высвободила руку и встала. Мальчик дернулся, как будто его отпустили с привязи, и тут же, хрипя и заливаясь кровью, упал на пол.

— Надо быстро уходить отсюда, — сказал Виталий.

Он аккуратно вытер рукоятку и спусковой крючок «магнума» носовым платком и положил пистолет на пол. Орудие убийства налицо. И, как всегда, безо всяких опознавательных знаков.

Обернувшись, он увидел, что Ленань вешает на плечо спортивную сумку с долларами.

— Ты что? Зачем ты это взяла? Положи на место.

— А равве мы не зза день'ами рри'йеххали? — устремив на него ясные серые глаза, ответила Ленань.

Вот тебе и невинная овечка. Вот тебе и священная история параллельной расы, которая рассорилась с мерзкими людьми оттого, что те имеют нездоровую наклонность к убийству. У нее это получилось ничуть не хуже, чем у профессионального киллера. С той разницей, что киллеры по большей части не обладают такой силой внушения. Ну и что теперь? Объяснять ей, что эти деньги наверняка грязные? Она вряд ли поймет, что такое грязные деньги. Хотя — кто ее знает? В любом случае деньги есть, камушки целы, нехорошие ребята наказаны и можно ехать продолжать успешно начатую гуманитарную миссию.

— Н-да, — произнес Виталий, — с тобой бы банки грабить. Цены бы тебе не было. Послушай, там еще один — на воротах.

— Он ппит, — спокойно и просто сказала Ленань. — А потом ссе ййабудет. Соссем ссе.

— И даже наши лица?

— Да.

— А эти — они все мертвые.

— Неет, не ссе. Он ййивой, — она указала на лежащего за шторой бандита. — И он, — на Феликса.

— И еще тот, что снаружи, — подытожил Виталий. — И они, что, тоже все забудут, когда придут в себя?

— Да, ссе ййабудет.

Виталий подхватил у нее сумку и пошел по коридору к входной двери. Оставалось только надеяться, что в соседних недостроенных коробках никого не было и никто не заметит их «уазик». И не запомнит. Впрочем, номера все равно липовые. А у них с Ириной алиби. В случае чего, все йети подтвердят, что в это самое время они дружной и веселой компанией пили за межрасовое взаимопонимание у Ома под дубом. А после первого же допроса следователь забудет, что по нечаянности сжег все свидетельские показания в мусорном бачке. И что он с утра вел какое-то дело. Да и вообще, что он следователь.