Прохладно сидеть без движения в редком тальнике, насквозь продуваемом северным свежаком. И нудно. Степан Хмарин проронил Пьянникову досадливо:

— Околеть можно.

— Командир велел терпеливо высматривать все, — сказал Пьянников.

— Чего с такой дали высмотришь? До Ургуя, прикинь, расстояние в ружейный выстрел.

Прошло больше часа, как разведчики заняли этот неуютный наблюдательный пункт на берегу ручья. За это время они только и успели заметить, что у поселковой развилки торчит одинокий сторожевой казак, что с тракта в поселок проскакало четверо верховых и лишь двое обратно.

— Давай, Макар, так порешим, — предложил Хмарин Пьянникову, — ты тут покуда оставайся, за конями и трактом присматривай, а я вон к тем кустам боярки выдвинусь.

Ломая тонкий лед заберегов, Степан прохлюпал через ручей и вскоре скрылся в зарослях боярышника.

Хмарин добрался почти до самой развилки. Теперь он мог хорошо рассмотреть и казака-сторожевого, и ехавшего на дрогах со стороны Махтолы пожилого крепыша в черной папахе и офицерской шинели с погонами рядового.

Возле сторожевого дроги остановились, семеновцы закурили. Запах крепкого самосада дотянул до разведчика. «Эх, хотя б на одну цигарку!» — сладко вздохнул Степан.

Крепыш в черной папахе кинул казаку вожжи, направился в боярышник, на ходу расстегивая шинель. Степан усмехнулся: «Приперло, видно, дядю». И тут же в уме мелькнуло: «Ведь прямо на меня чешет».

Энергично раздвигая колючие ветки, крепыш в самом деле держал точно на Хмарина. В нескольких саженях от него он хотел уже присесть, но, оглянувшись назад — слишком близко дорога, — продолжал продвигаться дальше.

Шесть, пять… три шага осталось до черной папахи. В сознании Хмарина боролись два решения — уходить или брать? Брать — риск большой, но и от соблазна пленить «черную папаху» Степану было трудно удержаться. Брать, надо брать.

Наган — на боевой взвод. «Ну давай, давай еще ближе, дядя».

Кусты раздвинулись, и глаза столкнулись. В дядиных — дикий страх при виде зловещего зрачка-дула, направленного ему в лоб, в Степановых — холодная непреклонность пойти на любую крайность.

— Т-ш-ш-ш… Ш-шлепну, — угрожающе прошипел Хмарин.

Чуть наклонившись вперед, он свободной левой рукой потянулся к карабину семеновца; у того закатились глаза, физиономия исказилась, он издал глухой вопль:

— Уби-и-ии…

В тот же миг хмаринская пятерня вместо карабина намертво сомкнула перекошенный рот белогвардейца, а правый кулак с зажатым в нем наганом со всего размаху опустился на черную папаху. «Дядя» без стона рухнул на землю.

Степан бросил взгляд на развилку — все тихо: казак спокойно сторожил дроги. Опасаясь, как бы крепыш не заорал снова, он заткнул рукавицей рот его, затем связал ему руки. Теперь поскорее к Макару Пьянникову.

Сняв с белогвардейца карабин и забросив себе за спину, Степан подлег под семеновца, взвалил на плечи. Полусогнувшись, он торопливо двинулся протоптанным путем к ручью. «Потерпи, дядя, немного. Не дай тебе бог оклематься раньше времени, — говорил тихо своей ноше Степан. — А то ведь не довезем тебя целым в отряд. Тимофей Егорыч сердиться будет».

Белогвардеец оказался непомерно тяжелым. Какой ни здоровяк Хмарин, но без отдыха дотащить его до ручья не смог. До воды рукой подать, она журчала уже где-то совсем рядом, а мочи нет больше, ноги подкашиваются. Еще шаг — и Степан свалится.

Пошатываясь, он осторожно опустил крепыша в жухлую траву и сам повалился рядом. С развилки донесся ослабленный расстоянием голос:

— Ты скоро там?

Видно, сторожевому казаку надоело ждать своего сослуживца.

Белогвардеец, кажется, еще не пришел в себя. Хмарин послушал сердце: стучит. «Молодец, дядя, — мысленно похвалил он семеновца, плотнее заталкивая рукавицу ему в рот. — Дай переведу дух маленько, и двинем дальше».

— Путин!.. Ты живой? — уже с тревогой слышалось с развилки.

Хмарин с трудом поднял свою ношу и теперь уже напролом двинулся по боярышнику на журчание воды. Острые колючки раздирали, рвали в кровь кожу рук, лица. Степан не чувствовал боли. У него сейчас одна была боль — тяжесть. Выдержать бы, дойти с пленным до ручья, там Макар увидит — поможет.

Под ногами затрещал лед. «Пьянников, где ты?..» А с развилки: «Путин! Отзовись…» Сапоги скользят на голышах. «Макар, помоги же». А вдогонку: «Пу-утин!..»

Наконец-то появился из тальника Пьянников. «Скорее, Макар, скорее». Хмарин из последних сил поднимался на берег.

А с развилки — бах! бах!..

* * *

Захваченного Степаном Хмариным крепыша-белогвардейца допрашивал Субботов. Тулагин молча сидел в стороне.

— Фамилия? Откуда родом? С какого времени в Ургуйском гарнизоне? — задавал вопросы Софрон.

— Фамилия моя Путин, господин начальник, — с готовностью ответил крепыш. — Казак Ундинской станицы, мобилизован из запасных второй очереди. В Ургуе служу два с половиной месяца.

— И кем же ты значишься при службе? — подозрительно оглядел Субботов офицерскую шинель пленного.

— Вестовым хорунжего Филигонова.

— Подтверждаю, товарищ командир, — кивнул Тулагину Глинов, присутствовавший при допросе. — Все как есть. Не брешет. Помню, Филигонов надо мной измывался, так вот он, Путин, неотлучно был при хорунжем. Но бить не бил. Можно сказать, даже соболезновал. Перед тем как Филигонов отправил меня на порку, Путин даже хлеба мне дал, штоб, значит, подкрепился я.

Пленный Путин смекнул, что командир партизан не тот, кто его допрашивает, а другой, который молча сидит на валуне. Стараясь привлечь к себе внимание Тулагина, он кашлянул, добавил, обращаясь уже не к Субботову, а к Тимофею:

— Если пожелает господин красный командир, все расскажу без утайки.

Тулагин взглянул на пленника рассеянно: погруженный в какие-то свои мысли, он, казалось, не интересовался словами белогвардейца.

Вопросы по-прежнему задавал Субботов.

— Численность гарнизона? — отрывисто спросил он пленного.

— Шестьдесят человек вместе с хорунжим. И дружинников около двадцати. Но счас в Ургуе почти никого нету. Есаул Кормилов увел ночью казаков вдогон партизанам. Остались постовые наряды.

— Где пулеметы расположены?

— Один на въезде в поселок, другой — возле брода и третий — на переправе.

— Куда ездил спозаранку?

— В Махтолу. Отвез по приказу хорунжего к войсковому старшине Редкозубову купеческую дочь Любовь Матвеевну Шукшееву с новорожденным и Церенову…

Услышав о Любушке с сыном и Насте-сестрице, Тимофей встрепенулся. С лица слетела задумчивая сосредоточенность, он вскочил с валуна:

— Любовь Матвеевну? К войсковому старшине Редкозубову? — обжег пленника его вспыхнувший взгляд.

— Так точно, Любовь Матвеевну, — заморгал глазами Путин. — К войсковому старшине Редкозубову. — Ему было не понять, почему упоминание о Любови Матвеевне Шукшеевой вызвало такую резкую перемену в партизанском командире, но соображение сработало, что он должен больше рассказать о купеческой дочке: — Хорунжий Филигонов со своим дядюшкой есаулом Корниловым оказались близкими соприятелями с богатым могзонским купцом Шукшеевым. Вот и велели мне отвезти женщин к войсковому старшине. Притом передали просьбу: мол, пущай до Читы их возьмет, а там в Могзон переправит. Войсковой старшина поначалу не дюже хорошо отнесся к ним, а как узнал, что Любовь Матвеевна купеческая дочь, изменил отношение. Хозяину Ерохову велел комнату какую получше выделить.

Теперь Тулагин непонимающе смотрел на пленного белогвардейца: что за чепуху несет он. Ему хотелось вскричать: «Любушка не купеческая дочь, не Шукшеева!» Но он сдержался. Путин ведь говорил то, что знал от хорунжего и есаула. Значит, Филигонов и Кормилов всерьез принимают Любушку за дочь Шукшеева. Видимо, она сама назвалась Шукшеевой. И неспроста. Возможно, благодаря этому она и спасла себя и сына?

Тимофея пронзила страшная мысль: «А если дознаются семеновцы, кто на самом деле Любушка?»

* * *

Голова шла кругом. Люди ждали от Тулагина решения, а он все еще не мог принять его.

На сегодняшний день Тимофей имел вполне определенное представление об обстановке в округе. По докладу Ухватеева получалось, что белые крепко оседлали Большой тракт. Как сообщили вернувшиеся из разведки Катанаев с Козлитиным, и Махтола тоже забита семеновцами. Пока лишь Ургуй, по данным Хмарина, Пьянникова и показаниям пленного Путина, оставался слабым звеном в цепи кольца, в котором находились партизаны. Но оттого, что Тимофей ясно представлял, в каком положении сейчас находился его отряд, было не легче.

А тут все время жена с сыном перед глазами — они каждую минуту подвергаются ужасной опасности.

Софрон Субботов терпеливо ждал, когда Тулагин поделится с ним своими думами. Тимофей чувствовал это, и его еще более угнетало сознание того, что ничего толкового он не может предложить другу.

— Надо собрать отряд на совет, — наконец сказал он Субботову.

Вскоре партизаны подтянулись, плотно обступили больший валун посреди расщелины, который стал своеобразной трибуной для выступления Тулагина. Тимофей взобрался на него, начал с хрипотцой:

— Тут вот какое дело… Хочу, товарищи бойцы-партизаны, обсудить с вами, как и куда нам дальше.

— Ясно, как и куда! — выкрикнул кто-то бойко. — Беляков громить.

— На Ургуй, Махтолу или Таежную — айда!

— Вона какое у нас пополнение. Кого хошь расколошматим!

— Расколошмати-и-им!.. — в один звук слилось множество голосов.

— Пополнение-то у нас большое, — снова, но уже без хрипотцы заговорил Тулагин. — Только с ним нам далеко не разогнаться. Люди ослабли в плену.

— Ожили ужо! — бодро отозвался один из пополнения.

Тулагин продолжил:

— С одеждой, с едой плохо. Оружия нет…

— Добудем в бою!

— Контрибуцию возьмем…

Люди перебивали друг друга, сыпали каждый свое.

— Дайте Тимофею Егоровичу слово сказать, — перекричал горланивших Пляскин.

— Правильно. Пущай Егорыч свою стратегию закончит, — поддержал Макар Пьянников.

Софрон Субботов поднял руку:

— Тиха-а-а! Слушай командира.

— Тут одному стратегию плановать трудно, — морщил лоб Тимофей. — Тут всем крепко мозговать требуется. Семеновцы, поди, всюду сторожат нас.

— Как же быть?

— Про то и решать будем. Выбирать нам особенно не из чего: или затаиться где-нибудь и ждать, пока белые успокоятся, или…

— Затаимся — с голода и холода загнемся.

— Отсиживаться не подходит.

— Не желаем зазря пропадать.

Тулагина заглушили выкрики.

Нет, не то он сказал людям. Большинство хотело, чтобы Тимофей предложил им пусть опасное, но стоящее, боевое дело.

Слово взял Хмарин:

— Народ за то, чтоб на Ургуй ударить, товарищ командир. Ежели всем гамузом навалимся — прорвемся. А там подкрепимся и обмундировкой, и оружием.

— Против пулеметов кулаками не навоюешь, — раздалось возражение.

— Пошто кулаками? — вышел из толпы сухоплечий мужчина лет сорока — сорока пяти с медной бородой. — Мы вот заводские, нас тут четверо с одного рудника: покажитесь миру, Ероха, Арсений и Кузьма… Сам я, извиняемся, Артамоном Зарубовым кличусь… Так вот, мы тут артелью промеж собой сговор такой поимели — с рогатинами на проселках попромышляем и добудем, что нам надобно: ружья, извиняемся, одежонку какую, провиант.

— Возьмите и нас с собой, — присоединились к заводским двое рослых казаков: один — пухлощекий, с кровоподтеками на скулах, другой — прихрамывающий на обвязанную грязным лоскутом ногу.

— Артель наша не гордая, можем взять, — сказал меднобородый. — Как, робя? — взглянул он на Ероху, Арсения и Кузьму.

— Нам че…

— Веселее будет.

— Возьмем.

Зарубов поклонился толпе:

— Так вы, извиняемся, покуда тут помитингуйте, а мы на вольницу подадимся. Живы будем, сойдемся потом.

— Братцы, куда ж они? — засуетился Пляскин. — Тимофей Егорович, как же это? С голыми руками на дорогу?.. Хоть шашку мою прихватите.

— Вот за это спасибо, — взял у Пляскина шашку Зарубов.

Тулагин не стал задерживать заводских.

— Вольным воля, — сказал он. — В партизаны насильно не загоняют.

Заводские и присоединившиеся к ним двое казаков гуськом двинулись вдоль ручья. Десятки глаз провожали их до тех пор, пока они не скрылись из виду.

Наступил гнетущий, критический момент. Тимофей ощутил его всем существом своим. Именно сейчас, немедленно, он должен выложить народу свое решение. Иначе будет поздно — люди потеряют в него веру.

И он сорвал с головы шапку, крикнул так, что не узнал собственного голоса:

— Товарищи! Красные бойцы! — Дальше он заговорил быстро, горячо, точно боялся не успеть высказаться до конца. — Я вижу ваш боевой порыв. Вы готовы насмерть биться с бандитами Семенова, с врагами Советской власти. Вы хотите громить контру. На Ургуй желаете идти, Я согласен, ударим на Ургуй. По данным разведки и показаниям пленного, в Ургуе белых мало, они не устоят против нас.

— Даешь Ургуй! — колыхнулась толпа.

Пошел снег. Время было предвечернее. Тулагин предложил распределить людей по взводам, выбрать командиров. Первым взводным единодушно избрали Софрона Субботова, вторым — Степана Хмарина, третьим — Кондрата Проскурина. Иван Ухватеев снова возглавил разведку отряда. Тимофей хотел, чтобы и его переизбрали, но все запротестовали. Поскольку основным костяком новой сотни был прежний отряд, то а сотником безвыборно должен остаться Тулагин.

* * *

Разношерстная масса людей — на лошадях, пешие, одни — в теплых тулупах, мохнатых дохах, другие — в легких телогрейках, обтрепанных шинелях и вообще в какой-то бесформенной рвани — вывалила из расщелины на просторную опушку леса. Сгустившийся снегопад еще ярче распестрил ее.

Тулагин, Субботов, Ухватеев, Глинов, Пьянников и Катанаев стояли чуть в стороне и наблюдали за движением партизан.

— Задумалась мне одна хитрость, — доверительно говорил Тимофей. — Вот только удалась бы! Я велел Пляскину отвести нашего пленника, вестового Филигонова, подальше от табора, вроде как на расстрел, и там отпустить на все четыре стороны — как бы жалко ему казака стало. Пусть этот Путин расскажет семеновцам о нашем плане нападения на Ургуй.

— Да ты што, Тимоха?! — яростно крутнул ус Субботов. — Ну, так ну!

Тулагин загадочно повторил в ответ:

— Задумалась хитрость…

— Какая хитрость? — Ухватеев в недоумении уставился на Тимофея.

Голос Тулагина стал еще глуше:

— Нельзя нам на Ургуй идти. Это капкан. Кормилов не дурак, он полусотню увел по нашим следам еще ночью, однако в поселок не вернулся. Вначале, как я понимаю, есаул погнался за нами сгоряча, но потом сообразил, что нам деться некуда и кинемся мы туда, где дыра обнаружится. А дырой такой как раз Ургуй оказался.

Ухватеев, Глинов, Пьянников и Катанаев удивленно смотрели на Тулагина. Глинов раскрыл рот:

— Зачем же, командир, ты согласился с предложением Хмарина на Ургуй ударить?

— И приказ дал выступать, — прибавил Катанаев.

Тимофей пояснил:

— В том и хитрость. По всем военным правилам… И приказ дал, и выступили вот, но пойдем совсем не на Ургуй.

Субботов довольно разгладил усы:

— Ишь ты!

— А куда ж, если не на Ургуй? — изумился Ухватеев. — Неужто на…

— Тут такая задумка, — перебил Ухватеева Тимофей. — Сотню надо разделить на две группы. Одну посадим на лошадей, оружием снабдим и вдоль тракта в сторону Ургуя отправим. Тарарам там надо хороший устроить, как на станции под Серебровской, помните? А вторую незаметно вывести по-над Ононом к Махтоле. Махтолинский гарнизон не иначе на подмогу Ургую будет брошен. Нам это на руку. Мы бы спокойно — в село, без шума по мосту через речку, а дальше — поминай как звали.

— Верно, Егорыч, — зажегся идеей Тулагина Пьянников.

— Боевая конная группа должна к заходу солнца завтрашнего дня быть возле Махтолы. Чтоб засветло разведку навести. А вторая, пешая, потемну к селу подберется. Встреча у излучины Онона под яром. — Тулагин примолк, вопросительно посмотрел на Субботова и закончил: — Конную группу возглавит…

Софрон не дал досказать:

— Веди ты ее, Тимоха. Ребят возьми понадежнее. Ухватеева, Макара вот Пьянникова, Глинова…

Тулагин молча, одними глазами, поблагодарил друга…

Спустя некоторое время от сотни отделились двадцать два всадника, взяв направление к Большому тракту. Провожая Тимофея, Софрон Субботов стиснул его, по-мужски грубовато бросил:

— Не жалей контру. — Затем добавил с чуть заметным волнением: — И это… Ты в самое пекло-то особенно не кидайся, поберегайся маленько.