(1) «Воспою ныне Возлюбленному песнь Возлюбленнаго моего винограду моему».

Кажется, что все песни имеют содержанием особенно радостное состояние дел. Так, песнь в книге Исхода: «Поим Господеви, славно бо прославися» (Исх. 15, 1) — есть песнь победная; Песнь Песней есть брачная песнь, сложенная лицедейственно. А здесь слово содержит в себе угрозу, по праведному суду Божию возвещаемую винограду. Но и самое грозное не может ли быть приличным образом вносимо в песнь, как скоро оно имеет в виду добрый конец? Лицо, возвещающее сию песнь, есть Дух Святый; Он воспевает песнь «возлюбленному винограду»; но и песнь сия есть песнь возлюбленного. Кто же возлюбленный по естеству? Кто, как не Единородный — сия источная Благость, к Которой все стремится и к Которой любовь естественным и неизреченным образом впечатлена в душах всех разумных существ? Итак, поскольку, по слову Господню, все приемлет и возвещает нам Утешитель от Единородного (см.: Ин. 15, 26; 16, 14), то и песнь сию называет Он песнью Возлюбленного, как от Него заимствованную. Одно и то же для винограда, некогда возлюбленного и кающегося, есть песнь, а для пребывающего во грехе делается плачем и горем, как видим и у Иезекииля, что в ту же книгу вписаны «и песнь» (жалость) «и плач и горе» (ср.: Иез. 2, 10). И слово Господне, призывающее к вечной жизни и к наслаждению небесными благами, было песнью, возбуждавшей души к мерным и стройным движениям добродетельной деятельности; а Иоаннова проповедь, обращавшая непокорных к покаянию, была плачем, который производит неизменную печаль во спасение (см.: 2 Кор. 7, 10). Но нашлись иудеи, по ожесточению сердца и снисходительными словами не обращаемые к жизни и строгими не приводимые к раскаянию. Так и настоящая песнь заключает в себе и похвалу древнего их благородства и промышления о них Божия, а вместе и обличение настоящих пороков и угрозу — имеющими постигнуть их бедствиями. Впрочем, первое не возвращает сего непокорного народа в свойственное ему достоинство, а последнее не может его укротить и сделать более целомудренным.

Начинается же песнь похвалами древнего благородства. «Виноград бысть Возлюбленному в розе, на месте тучне». Виноградом Пророк называет народ израильский, ибо сказано: «Виноград из Египта пренесл еси» (Пс. 79, 9). И у Иеремии представленный под тем же образом народ укоряется: «Аз же насадих тя виноград плодоносен, весь истинен; како превратился еси в горесть, виноград чуждий?» (Иер. 2, 21). «В розе, на месте тучне». Пророк говорит о земле, которой владел Израиль и которая дана была отцам их по обетованию Божию. «В розе, на месте тучне». Великая похвала в немногих словах! Рог есть наиболее возвышенная и твердая часть всего тела; он придает голове украшение и вместе служит оборонительным оружием; но он сух и бессочен, почему дети рогатых животных устремляются не к рогу матери, но, никем не научаемые, ищут сосца, места влажного и тучного. Почему пророческое слово, показывая, что страна Иудейская достаточна для того и другого — и для охранения от врагов, и для пропитания жителей, совокупило то и другое: «в розе, на месте тучне», то есть в стране крепкой и питательной. А некоторые при изъяснении сего изречения простираются до смысла более глубокого. Как голова рогатых животных первая показывается при рождении, а последняя достигает полного образования и весьма поздно получает украшение в вырастающих рогах, так и Израиль, первый из всех народов призванный в свойство с Богом (ибо сказано: «быша людие Господни, часть Его, уже наследия Его Израиль» [ср.: Втор. 32, 9]), после всех народов будет удостоен совершенства. Ибо, когда «исполнение языков внидет», тогда «весь Израиль спасется» (Рим. 11, 25, 26).

Есть сказание, сохранившееся в Церкви по неписаной памяти, будто бы Иудея первым обитателем имела Адама, который по изгнании из рая поселен был в сей стране для утешения в своих потерях. Потому она первая приняла и мертвого человека, когда над Адамом исполнилось осуждение. Жившим тогда показалось новым это зрелище — головная кость, на которой распалась плоть, и они, положив череп на том месте, назвали его «лобным» местом (ср.: Мф. 27, 33). Вероятно же, и Ною не был неизвестен гроб началовождя всех человеков, и потому после потопа предан был им этот слух. Почему Господь, изыскав начатки смерти человеческой, приял страдание на так называемом лобном месте, чтобы там же, где тление людей положило начало, началась жизнь Царствия и чтобы смерть как стала сильной во Адаме, так обессилела в смерти Христовой. Потому и «в розе», как в имеющем от врага оборону — Крест Христов, и «в месте тучнем», как в удостоенном после рая первенства во всей подсолнечной.

(2) «И ограждением оградих и окопах, и насадих лозу Сорих,» (избранну, доброплодну) «создах столп посреде его, и предточилие ископах в нем».

Ход речи не вполне следует естественному ходу дел, ибо насаждают прежде окапывания, если только под окопами разуметь подпоры, поддерживающие плод виноградный над землей. Или, может быть, предусмотрительный земледелатель, кроме первого приготовления, и все заранее предустроил, а потом уже приступает к насаждению? Поэтому сперва ограждает, потом окапывает, а потом насаждает виноград. И виноград не какой ни есть, но «Сорих», из чего Симмах сделал «избранный». Посему какое же это ограждение, как не заповеди, которые Бог дал народу до введения в «землю одержания» (ср.: Лев. 25, 24)? Потом дана им от Бога сила одолеть противников и искоренить народы, прежде там обитавшие. Это Пророк назвал окопами, потому что сие делало их высокими и знаменитыми, поднимало вверх плоды, чтобы они не падали и не всякому были доступны. За сим следует насаждение «избранных», потому что они происходят от семени избранников Божиих — Авраама, Исаака и Иакова. А «столп», созданный «посреде», очевидно, есть храм, водруженный среди Иудеи; «предточилие» же — самая Синагога иудейская, потому что точило в собственном смысле есть Церковь Божия, составленная из людей, собранных отовсюду; для нее воспеты Псалмопевцем и песни о «точилех» (Пс. 8 и 80); «предточилие» же есть как предуготовление с помощью закона, так и предварительное поучение в благочестии. И поскольку приводит к единству, оно — точило; а поскольку служит приуготовлением к совершеннейшему, оно — предточилие.

«И ждах, да сотворит гроздие, и сотвори терние».

При насаждении избранного винограда и при столь многом попечении следовало бы, что принесены будут сладкие плоды, ибо от чад Авраамовых требуются и дела Авраамовы (см.: Ин. 8, 39). Но вместо ожидаемых «гроздий сотвори же терние», то есть вместо того чтобы возвеселить и успокоить, готов уязвлять, терзать и окровавлять приближающихся. Ибо кого из пророков не убили они, по сказанному в евангельской притче (см.: Мф. 21, 35)? Думаю же, не за убийства только обвиняются в том, что сотворили терние, но и потому что, перестав быть боголюбивыми, предпочли быть сластолюбцами и житейскими заботами, как тернием, заглушили ум. Как терние не приносит гроздов, так и виноградная лоза — тернов. Посему Господь говорит: «Еда объемлют от терния грозды?» (Мф. 7, 16). Однако же иудеи вместо гроздов приносят терны.

(3) «И ныне, живущии во Иерусалиме и человече Иудин, судите между Мною и виноградом Моим».

Если виноград Господень есть дом Израилев и человек Иудин — возлюбленное новосаждение, то как же на виноград жалуется винограду? Или Писание, по неопровержимости обличений, хочет сделать их судьями себя самих, как и Нафан поступил с Давидом, поставив его судьей собственной несправедливости? Избыток же человеколюбия Бог являет в том, что снисходит в суде до равенства с рабами Своими, и вместе доказательством правды служит то, что подсудимые ничего не могут возразить против очевидной справедливости. «Судите», — говорит, — «между Мною и виноградом Моим» и скажите, чего еще не сделано споспешествующего к его плодородию?

(4) «Что сотворю еще винограду Моему, и не сотворих ему?» — говорит Бог. «Чего еще не сделал Я, что требовалось бы от Меня касательно попечения о нем? Место ли не тучно и не укреплено? Или нет ограждения? Нет окопаний? Или растение не самое благородное? Или нет столпа, нет предточилия, нет чего–либо иного, на что мог бы кто указать?» Но надобно думать, что Писание говорит сие и нам, которые, будучи призваны творить «плоды правды» (ср.: Иак. 3, 18), от богатолюбия впадаем «в напасти и сеть, и в похоти многи несмысленны и вреждающия, яже погружают человеки во всегубителство и погибель» (1 Тим. 6, 9).

«Ждах, да сотворит гроздие, сотвори же терние».

Это тождесловие несколько необходимо, ибо выше передающий песнь сказал: «ждах, да сотворит гроздие»; а здесь обращает слова к тем, пред которыми судится: «судите между Мною и виноградом Моим. Ждах, да сотворит гроздие, сотвори же терние».

(5) «Ныне убо возвещу вам, что Аз сотворю винограду Моему».

Божию человеколюбию свойственно не молча насылать наказания, но предвещать их, угрозами призывая согрешивших к покаянию. Так предвещал Бог ниневитянам чрез Иону. Так и на согрешившего Израиля не наслал истребление молча, но, возбудив раба Своего к молитве за народ, предвозвестил, говоря: «и ныне остави Мя, и потреблю» людей сих (ср.: Исх. 32, 10). Подобное нечто узнаем мы в Евангелии, по поводу притчи о смоковнице. Ибо господин ее говорит возделывателю земли: «се, третие лето, отнелиже прихожду ища плода на смоковнице сей, и не обретаю; посецы ю убо, вскую и землю упражняет?» (Лк. 13, 7). Сказал же сие и в поощрение возделывателю — иметь попечение о смоковнице, и в побуждение бесплодной душе — приносить требуемые от нее плоды. А сказанное нами в большей ясности можно найти у Иеремии. Он говорит: «се, яко брение скудельника, тако вы есте в руку Моею, доме Израилев, глаголет Господь. Наконец возглаголю на язык и на царство, да искореню их и разорю. И аще обратится язык той от лукавств своих, то раскаюся о озлоблениих, яже помыслих сотворити им. И наконец реку на язык и на царство, да возсозижду и насажду я, и аще сотворят лукавая предо Мною, еже не послушати гласа Моего, то раскаюся о благих, яже глаголах сотворити им» (ср.: Иер. 18, 6–10). Так и здесь принимаем сие изречение не за приговор о том, что непременно исполнится, но за угрозу старающегося отвратить от греха. Чем же угрожает?

«Отыму ограждение его, и будет в разграбление; и разорю стену его, и будет в попрание». (6) «И оставлю виноград Мой, и ктому не обрежется, ниже покопается, и взыдет на нем, якоже на лядине, терние, и облаком заповем, еже не одождити на него дождя». (7) «Виноград бо Господа Саваофа, дом Израилев есть, и человек Иудин новый сад возлюбленный. Ждах, да сотворит суд, сотвори же беззаконие, и не правду, но вопль».

Итак, взяв и рассмотрев каждую угрозу порознь и вникнув в смысл ее, исследуем, не касается ли сказанное и нас?

«Отыму», — говорит, — «ограждение его». Под ограждением можно разуметь законные заповеди или Израиля, как говорит Павел в Послании к Ефесянам: «Той бо есть средостение ограды разоривый, закон заповедий ученьми упразднив» (ср.: Еф. 2, 14–15). Ибо то же самое по–видимому служило и охранением для Израиля, и препятствием к смешению и соединению народов, которые, видя тяжкое иго закона, отказывались принять учение благочестия. Посему «ученьми», то есть высокими умозрениями, «Упразднивый» плотское и низкое соблюдение законной буквы, «Той разори средостение ограды», не без ограждения оставляя народ Свой, но приемля его в единый двор, да «будет едино стадо и един Пастырь» (Ин. 10, 16). А теперь слово угрожает отнять ограду, то есть лишить Израиля всякого охранения. И поскольку закон дан чрез «Ангелов рукою ходатая» (ср.: Гал. 3, 19), то, может быть, подразумевает лишение охранения Ангелов, стерегущих пределы Израиля. А поскольку и каждый из нас имеет святого Ангела, «ополчающегося окрест боящихся Господа» (ср.: Пс. 33, 8), то он может, по изобличении во грехах, сделаться повинным бедствию, изрекаемому в сей угрозе; его перестанет закрывать стена, то есть защита Святых сил, которые, пока пребывают с человеком, соблюдают непреоборимыми охраняемых ими. Всякая же душа, оставшаяся без этой защиты, предоставляется на разграбление врагам, то есть сопротивным деятелям, и на попрание тому, кто хвалится и говорит: «прошед поднебесную, се есмь» (Иов. 1, 7). Подобное нечто говорит о винограде и псалом: «Вскую низложил еси оплот его?» и «Озоб а и вепрь от дубравы » (Пс. 79, 13, 14). Ибо не огражденные словом и Ангельской силой преданы неразумным движениям и, от умножающегося в них зловония греха, делаются способными услаждаться свиным пиром, более и более взмешивают греховную тину и валяются в ней. Подобное нечто говорит и Апостол: «якоже не искусиша имети Бога в разуме, предаде их Бог в страсти безчестия, творити неподобная» (ср.: Рим. 1, 28, 26), то есть отвергающие охранение посредством слова преданы скотским помыслам и злым бесам, внушающим нечистое. Но Израиля постигла сия угроза, когда, за грех против Господа преданные и предоставленные язычникам, стали «в разграбление и попрание» врагам.

Потом сказано: «и разорю стену его, и будет в попрание». Описывая выше Свои благодеяния народу, говорит: «ограждением оградих, и создах столп». А здесь: «отыму ограждение его и разорю стену», вместо столпа, как думаю, именуя стену, потому что и столп — четыре стены, взаимно связанные в углах; почему и там под столпом должно разуметь опоясание винограда высокими стенами, чтобы противники не могли в него входить и доставать его руками. И у нас отнимается «стена», когда своей леностью делаем себя недостойными охранения посредством божественных догматов. Ибо праведнику Бог есть «столп крепости от лица вражия» (Пс. 60, 4), а у грешника, как презренного Богом, отъемлется всякая защита и оплот всякой твердыни.

«И оставлю виноград Мой, и ктому не обрежется, ниже покопается». Из сего ясно видно, что оставление грешных бывает по презрению. Ибо о ком Бог промышляет, тем говорит слово: «не оставлю тебе, ниже презрю тя» (Нав. 1, 5), а кого совершенно отверг, тех оставляет свободно творить «волю плоти и помышлений» (Еф. 2, 3), потому что вразумление будет для них бесполезно. Посему говорит: «оставлю виноград». Что же от этого произойдет с ним? «Ктому», — говорит Пророк, — «не обрежется, ниже покопается». Как обрезывающие виноград поддерживают в нем чрез это силу, так что она выходит бережливо и расчетливо, будучи направляема куда нужно, так и душа, согбенная скорбями, как бы сгнетается и унижается с пользой для нее и приводится к свойственному ей о себе попечению, избирая в делах необходимое и полезное. А душа, оставленная на собственный произвол, как брошенный виноградник без призрения, разрастается в ветви и истощается на ненужное и бесполезное, все явление дел производя только на обольщение народа; ибо кто трудится для тленного, тот подобен винограднику, который воспитывает в себе стволы, листья и вьющиеся лозы, но не дает вина, производящего веселье и достойного царских хранилищ.

Посему оставленный виноград терпит два бедствия: сказано, что он «не обрезывается, ниже окапывается». Объяснено также, что значит — не быть «обрезываему», то есть не быть поражаему ударами несчастий, что устрояется к пользе скорбящих. «Окапывается» же научаемый всякое окружающее его вещество употреблять в свою собственную пользу. Например, не «покопан» богач, подавляющий душу бременем земных вещей. На него не сходит и дождь небесный, потому что не достает до корня, на который наложено много суеты. Но кто научился сокрушительным словом отдалять от себя толпу вещей земных и тленных, отдыхать после тесноты, раскрывать свое внутреннее, исторгать и как бы иссушать покаянием корни «горести», тот «покопан». Все это препятствует разрастаться и терниям, то есть заботы о сей жизни не будут иметь места при исторжении земного. В объяснение слов «не обрежется» должно еще взять и сказанное в Евангелии от Иоанна: «Аз есмь лоза истинная, и Отец Мой делатель есть. Всяку розгу о Мне не творящую плода, измет ю; и всяку творящую плод, отребит ю, да множайший плод принесет» (Ин. 15, 1–2). Посему худый «приставник дому» говорит: «копати не могу» (ср.: Лк. 16, 3), а добрый и благоразумный приставник искусно окапывает, то есть приводит в действие все, что у него есть, и приспособляет к существенной своей жизни, показывая, что как земля, отделенная от корня, делается пищей растения, а лежащая на корне гнетет его и обременяет, так и множество имущества, обременяя собой богатых, давит их души в глубину, отчужденное же обладающими на подаяние нуждающимся, чрез это одно, делается собственностью богатых. Вследствие же того, что виноградник не обрезывается и не окапывается, всходит на нем, «якоже на лядине, терние». О преданных заботам житейским Спаситель наш сказал, что они — земля, которая произращает терние, и хотя принимает в себя плод слова, однако же подавляет его терниями (см.: Лк. 8, 14). Посему в душе невозделанной великое множество забот. Потому и сказано: «взыдет на нем, якоже на лядине, терние». Заметь же, что выше сказано: «ждах, да сотворит гроздие, сотвори же терние», а здесь присовокупил — «и взыдет». Ибо восхождением терний слово выражает какую–то великость зла и обширное его распространение.

Потом, поскольку произведения винограда худы, то отъемлется от него и дождь, потому что пособие дождя употреблял он не на должное. Так, когда и мы данные нам от Бога средства употребляем не на добро, отнимается от нас небесная помощь. Если же виноград — Израиль — остается невозделанным, не только потому, что не приносит Владыке требуемых от него плодов, но и потому, что сперва посылаемых рабов бил, побивал камнями и убивал, впоследствии и на Самого Сына Владыки возложил убийственные руки — все же сии лукавые и неправедные дела названы терниями, как произрастения проклятой земли, то дается заповедь облакам не дождить на виноград, приносящий подобные плоды. Какие же это облака и какой дождь? Попытаемся из естествословия облаков почерпнуть смысл сказанного. Итак, облако есть сгущенный воздух, составившийся из влажного земного испарения, потом поднятый вверх ветрами. Когда получит он от них значительную густоту и от рассеянной в нем влажности сделается достаточно тяжелым, тогда изливает на землю капли. Такова–то природа дождей, имеющих начало свое на земле и чрез воздух опять ниспадающих на землю. Таковы были и пророки, воздвигнутые из общего всем естества, но по чистоте душевной возвышенные силой Духа и точащие капли плодотворных словес в души добрые и плодоносные. Таков был и Моисей, который говорит: «да чается яко дождь вещание мое». И еще: «яко туча на троскот и яко иней на сено» (Втор. 32, 2). Итак, самые силы Небесные приемлют повеление не дождить на виноградник, произрастивший терния и собственными своими терниями увенчавший своего Владыку. Посему ныне, в этой Синагоге, безмолвствует слово Божие, и нет уже ни пророка, ни князя, ни вождя (см.: Дан. 3, 38), но страшная ясность и безоблачность неба, во исполнение над ней древней клятвы: «И будет небо над главою твоею медяно и земля под тобою железна». И еще: «Да даст Господь дождь земли твоей прах, и персть с небесе снидет на тя, дондеже сокрушит тя» (Втор. 28, 23–24). Ибо нет более облаков духовных, нет пророка, потому что твердо соблюдается заповедь Божия. И хотя говорится, что облака дождят, но тем не менее дождящий есть Господь. Ибо Пророк говорит: «никто не дождит, как Ты» (ср.: Иер. 14, 22). И опять от лица Божия говорится: «и надождю на един град, а на другий (един) не надождю; часть едина надождится, и часть, на нюже не надождю, изсохнет» (Ам. 4, 7). По Домостроительству Благаго Бога, участок злых не орошается дождем, чтобы засохли на нем прозябения лукавства. Пророк ясно выразил намерение слова, что виноградом называется Израиль (см.: Ис. 5, 7), и угрожает, что на нем исполнится возвещенное и предсказанное.

«И человек Иудин новый сад возлюбленный». Наименование Иакова разделилось между Израилем и Иудой, сперва при Давиде, когда, по смерти Саула, народ разделился между сыном Сауловым и Давидом, и наконец при Ровоаме, когда отторг десять колен Иеровоам, сын Наватов, который ввел Израиля в грех. Посему народ и ныне имеет двоякое наименование. Из Четвертой же книги Царств оказывается, что Израиль грешил более, почему скорее отведен в плен. И у Иезекииля (см.: Иез. 4, 5–6) за грехи Израиля считаются девяносто три дня (в тексте: сто девяносто), а за грехи Иуды — сорок дней. Посему и здесь виноград, приносящий терние, есть дом Израилев, а «человек Иудин» — не виноград, но «новый сад», не без возделывания оставленный, но «возлюбленный». Кто же сей человек, происшедший от Иуды, цветущий жизнью и поистине возлюбленный, сие нетрудно видеть упражнявшемуся в подобных умозрениях.

«Ждах, да сотворит суд, сотвори же беззаконие, и не правду, но вопль». Поскольку, по слову Соломона, «мысли праведных судбы» (Притч. 12, 5), то требуется, чтобы мы все делали с рассуждением и ничего не делали безрассудно. Ибо за жизнью безрассудной и необдуманной следуют беззакония. И кто не следует здравому учению и не рассуждает по данному правилу закона, что должно делать и чего нет, тот делает беззаконие и бывает не делателем правды, но виновником вопля, мятежа и замешательства. Почему за судами праведными следует безмолвие подсудимых, с твердостью принимающих определения, а за судами неправедными следуют вопль и мятежное волнение негодующих на неправду. О сем вопле и Апостол увещевает, говоря: «Всяк клич» и мятеж «да возмется от вас, со всякою злобою» (ср.: Еф. 4, 31). Но есть и прекрасный вопль, каким взывал Господь, стоя во храме (см.: Ин. 7, 37), каким пользовался и Давид, говоря: «Гласом моим ко Господу воззвах» (Пс. 141, 2). И нимало не удивительно, что одно наименование сопряжено с вещами противоположными и означает то смятенное и взволнованное состояние, то велегласность и возвышенность небесных догматов. Но в настоящем речении вопль сроден с тем воплем, какой исходил из Содома и Гоморры (см.: Быт. 19, 13).

(8) «Горе совокупляющим дом к дому и село к селу приближающим, да ближнему отымут что, еда вселитеся едини на земли». (9) «Услышашася бо во ушесех Господа Саваофа сия: аще бо будут домове мнози, в запустение будут велиции и добрии, и не будут живущии в них;» (10) «идеже бо возорют десять супруг волов, сотворит корчаг един, и сеяй артавас шесть сотворит меры три».

Теперь называются жалкими те, которые, вожделевая большего, урезывают имущество ближних, и в полях не довольствуются своими владениями, и в домах не удовлетворяются собственными, но при возделывании земли заходят за межу, пригораживают к себе домы соседей и, стесняемые собственной своей любостяжательностью, не хотят оставаться в собственных своих пределах, пользуются же для непомерного корыстолюбия тем благовидным предлогом, что имения соседей по–видимому смежны и соединены с их имениями. К ним–то слово простерло сильное обличение, говоря: «еда вселитеся едини на земли». Ибо если сосед, возделывающий свой участок земли, должен его лишиться, то очевидно, что, по удалении этого соседа, у тебя опять явится другой, и твое корыстолюбивое сердце внушит тебе мысль сказать и ему то же, представляя благовидные причины, по которым поле ближнего должно сделаться твоим. А когда и этот отойдет от тебя, лишенный своей собственности, и поле третьего соседа сделается частью твоего владения, тогда опять новый сосед, новые заботы: как и его согнать с владеемой им земли и достояние четвертого соседа обратить в свою собственность. Какой же будет предел желанию большего? Ибо любостяжательное сердце уподобляется огню, который дальше и дальше идет по сгораемому веществу и одно разрушает, другое охватывает. Как недостаток горючего вещества тушит пожар, так любостяжательное сердце и несытый глаз одним только останавливаются: тем, чтобы не иметь ни одного соседа на рубеже своих владений. Посему пророческое слово, издалека врачуя страсть, как бы желая усыпить своей песней корыстолюбивую душу, говорит сие: «еда вселитеся едини на земли». Если у тебя есть пожелание к имуществу соседа, а без соседа, конечно, никогда не останешься, то очевидно, что тебе нужно будет простираться до крайних пределов обитаемой нами вселенной.

Если же это невозможно, то при первой мысли останови, человек, свое стремление к злу, удовольствуйся тем, что получил, останься при том, что имеешь, зная, что и великолепные домы, построенные неправедно, остаются без обитателей, и множество полей, присвоенных любостяжательностью, оказывались часто не дающими плодов. Ибо наказание Божие нередко предваряет будущий суд и неправедно приобретенные домы обращает в вещь бесполезную: после многолюдного в них обитания и блистательного обилия делает их не имеющими обитателей. И действительно, часто узнаем, что целые роды исчезли совершенно, и за неимением преемников величественные и гордые здания жилищ сравнились с землей. И все, которые вторжением в пределы ближних расширили пределы собственных владений, оказались совершенно чуждыми Божия благословения за приобретение имущества со слезами обиженных, так что, где работали «десять супруг волов», там едва приобретен «корчаг един», и где посеяно «шесть артавас» (древнеперсидская мера сыпучих тел), едва собрано три меры плодов, то есть самая малая часть семян.

Итак, пророческое изречение, само по себе взятое, заключает в себе много полезного. Но трудолюбивому, чрез возведение смысла к высшему разумению, можно увеличить пользу сего пророчества. Ибо под домом можно разуметь учение и дела каждого, по тесной связи и единству построения понятий в каждом учении. Посему как в доме основание держит на себе прочную постройку, так и в учениях есть некоторые предположения и первые начала, на которые опираясь излагающие учение в строгой последовательности и связи с первыми началами ведут дальнейшую ткань. Потому если кто учение веры, имеющее основанием и началом Господа нашего Иисуса Христа, сопрягает с учениями чуждыми и далекими от богочестия, то всякого такого оплакивает пророческое слово, потому что он делает чего не должно, «совокупляя дом к дому».

А что учения о богочестии называются домом, сему научает нас Сам Спаситель притчей, говоря: «Всяк, иже слышит словеса сия Моя, уподобится мужу мудру, иже созда храмину свою на камени» (ср.: Мф. 7, 24). Но, кажется, и Павел в Первом послании к Коринфянам научает нас, что каждый из верующих во Христа созидает себе дом. Ибо говорит: «Основания инаго никтоже может положити паче лежащаго, еже есть Иисус Христос. Аще ли кто назидает на основании сем злато, сребро, камение честное, дрова, сено, тростие» (1 Кор. 3, 11–12). Поскольку же из построевающих учения одни, мудрствуя о том, что достойно смеха и осмеяния, как бы смех созидают, а другие, будучи умнее, построевают достойное внимания, то Михей, ниспровергая здания достойных осмеяния, говорит: «Иже в Гефе, не величайтеся, и иже в Акариме» (слав.: иенакимляне) «, не сограждайте из дому на посмеяние ваше». И он же опять, укоряя негодных учителей, говорит: «Слышите сия, старейшины дому Иаковля, гнушающиися судом и вся правая развращающии, созидающии Сиона кровьми и Иерусалима неправдами!» (Мих. 1, 10; 3, 9–10). Ибо всякий, кто составляет учения чуждые, созидает Сион, то есть стражбницу свою, «кровьми», и кто составляет «церковь лукавнующих» (Пс. 25, 5), созидает «Иерусалима неправдами».

Итак, ежели два есть рода строительств: одно доброе — на камне и на основании Христа, другое — непрочное, которое и смешно, и причиняет погибель, то пророческое слово справедливо называет жалкими тех, которые добрый дом совокупляют с худым и как бы смешивают несоединимое. Но размысли, не всякий ли человек, чему бы ни стал он учить об истине по предзанятым здравым и истинным понятиям, согласным с понятиями общими, какие всеяны в нас Самим Создателем, имеет добрый дом; а когда, уклоняясь от истины, вводит нечто чуждое Божию учению, заимствованное из языческого заблуждения, тогда как бы совокупляет к прекрасному дому худой дом? И сие сказано на слово о доме.

Поскольку же святый есть не только «Божие здание», но и «Божие тяжание» (ср.: 1 Кор. 3, 9), как говорит блаженный Павел, и самая душа требует основания, как дом, и укоренения, как растение (ибо сказано: «в любви вкоренени и основани» [Еф. 3, 17]), то рассмотрим, что значит приближение села к селу, за которое иные, худо и со вредом себе производя его, подвергаются положенному осуждению. Посему исследуем то, что сказано о земледелии, потому что оно сродно с настоящим предметом. Есть прекрасное насаждение, о котором говорит Соломон: «насадих ми винограды, сотворих ми вертограды и сады и насадих в них древес всякаго плода» (Еккл. 2, 4–5). Но есть и такой «сад, егоже не насади Отец Небесный» (ср.: Мф. 15, 13) и который искореняется, по угрозе Господней. Этот сад имеет в себе виноград от растения Содомского и «розгу от Гоморры», производит «грозд желчи» и «грозд горести» приносит владельцам; «ярость змиев вино их, и ярость аспидов неисцельна» (ср.: Втор. 32, 32–33). Посему, кто владычественное души своей засадил всяким плодоношением духовным и к укорененному в нем от рождения Творцом для явления плодов правды прилагает нечто от лукавого земледелателя, того пророческое слово именует жалким за возбраненное приближение «села к селу». По сей причине угрожает ему бесплодием, потому что не приносит он образцов плода, сообразных с преподанным ему учением. «Идеже бо возорют десять супруг волов, сотворит корчаг един». Речение сие выражает местный обычай в Финикии вспахивать виноградник волами; а вместе пророческое слово указывает на тех, которые держатся той и другой стороны, привязаны к противоположным учениям и связывают их одно с другим. Души таких людей бесплодны.

(11) «Горе востающим заутра и сикер гонящим, ждущим вечера: вино бо сожжет я;» (12) «со гусльми бо и певницами, и тимпаны и свирельми вино пиют, на дела же Господня не взирают и дел руку Его не помышляют».

Сия предложенная часть пророчества заключает в себе изъяснение апостольского изречения, ибо там сказано: «пияницы Царствия Божия не наследят» (ср.: 1 Кор. 6, 10), а здесь: «Горе востающим заутра и сикер гонящим». У евреев в обычае — называть сикером всякий напиток, который может произвести опьянение. Посему Пророк оплакивает тех, которые тотчас с наступлением дня, по слову притчи, «на чаши и сткляницы вдают очи» свои, «назирающе, где пирове бывают» (ср.: Притч. 23, 31, 30), заглядывая в места винопродажи и в корчмы, принимая друг друга на вечеринки и на заботы о подобных вещах истощая все душевное попечение. Они не уделяют себе ни малого времени на размышление о чудесах Божиих, не дают очам досуга воззреть на небо и на красоты его, чтобы по украшению всего этого заключить о «Рододелателе» (ср.: Прем. 13, 5), но, украшая свою вечеринку испещренными коврами и цветными завесами, выказывают излишнюю рачительность и тщательность в устройстве сосудов для питья, придумывая сосуды прохлаждающие, роги, фиалы, стаканы из плюща, чаши и другие подобные по именованию и виду приборы для пьянства, как будто разнообразие сосудов может утаить от них пресыщение, и обмен и передача чаш — составить достаточное промедление во время питья. Потом, начиная пить друг за друга и вступая в состязание, кто больше выпьет, удерживаются ли от каких–нибудь излишеств, к стыду своему? И побежденные и побеждающие — все упиваются. Бывают же при этом какие–то князья вечеринок, главные виночерпии и учредители пира: в беспорядке виден порядок, и в неблагочинном деле — устройство! Упиваются начальствующие, упиваются слуги; все полно смеющихся и пьяных. Жалкое зрелище для очей христианских! Потом, как мирским властям придает могущества важность оруженосцев, так и пьянство, подобно царице, окружая служителями, избытком усердия закрывают позор его. Сверх сего венки и цветы, рассыпаемые во время вечеринок, благовонные масти и курения и тысячи придуманных посторонних увеселений доставляют большое развлечение гибнущим, уготовляя им вечное наказание, равномерное настоящим веселостям. Потом с продолжением пиршества являются свирели, гусли и тимпаны, на которых в действительности оплакиваются погибающие и сладкозвучием которых, по предположению упивающихся, должны возбуждаться в них все душевные удовольствия, как будто одно вино производимым посредством его разгорячением в жалкой душе упивающегося не может пробудить роя пожеланий, а надобно, чтобы у них и все чувства предавались очарованию удовольствия: слух упоевался стройными звуками, обоняние наполнялось благовонными курениями, уста служили входом вину, глаза видели происходящее, или, лучше сказать, превратно видели, потому что упоением похищена верность чувства. Посему–то сказано: «Горе востающим заутра и сикер гонящим, ждущим вечера» и провождающим в этом целые дни, так что у них нет вовсе времени «взирать на дела Господня и помышлять о делах руку Его». Ибо когда им поучаться о Боге? Утром? Но едва встав от сна, «гонят сикер». В средине дня? Но тогда особенно увеличивается и учащается у них пьянство. Вечером? Но они еще пьют, и хотя день уже у них протек, однако же пьянство не прекращается, напротив того, в большей еще мере предаются ему ночью, так как ночь собственно для них пригодна. Посему «горе востающим заутра и сикер гонящим, ждущим вечера».

Потом Пророк показывает причину, по которой могут они долго предаваться пьянству. «Вино бо сожжет я». Вот причина, по которой в них желание пить ненасытимо. Когда, говорит Пророк, выпито большое количество цельного вина, тогда, производя в теле сильное разгорячение, иссушает оно естественную влагу в пьющем. А после сего, как думаю, вино само себе служит поджогой, и наперед выпитое расширяет место для выпиваемого вновь. И как овраги, пока течет в них вода, кажутся полными, а когда влага стечет, остаются сухими, каменистыми и невлажными, так и тела упивающихся, будучи расширены неумеренным употреблением вина, поглощают и естественную влажность. «Ждущим вечера»; по этой причине, говорит Пророк, ждут они вечера. «Вино бо сожжет я». Огонь, заключенный в вине, перейдя в тело, делается воспаляющим веществом для разжженных стрел врага, потому что вино потопляет собой и рассудок, и ум, а похоти и сластолюбие воспламеняет, как масло — огонь. Почему сказанное «вино сожжет я» относим не только к желанию пить, но и вообще к распалению, производимому в теле.

Потом пророческое слово, еще в большем виде обнаруживая неприличие, продолжает: «со гусльми бо и певницами, и тимпаны и свирельми вино пиют» — ибо молодые гуслисты, на беду встретившиеся опьяневшим глазам, играющие на свирелях и певницах, торгующие своей красотой, лики поющих и согласное пение людей порочных, погружая тела в негу и расстраивая души, общим благозвучием возбуждают опьяневших ко всякой срамной и беззаконной забаве. И что же выходит из этого? То, что «на дела Господня не взирают и дел руку Его не помышляют». Но «воззрение» означает постижение предметов, видимых с помощью глаз, а «помышление» значит созерцание невидимого умом. Итак, поскольку «невидимая Божия от создания мира твореньми помышляема видима суть» (ср.: Рим. 1, 20), то не взирающий на дела не возводится и к умственному разумению. Посему что же значит сказанное? То, что пьянство есть начало безбожия, как омрачение разума, которым обыкновенно наипаче познается Бог. «А дела руку» — это ожидаемое воздаяние, оный огонь и наказание во аде, иссохший язык, жаждущий, в облегчение, хотя малой капли, отовсюду окружающий пламень, не позволяющий и дыханию ветра прохладить внутренний жар; вместо играющих на свирелях — стенание; вместо неумеренного пьянства — жажда капли, когда плоть упивающихся будет опаляться в пещи; вместо сладострастных зрелищ — глубокая тьма; вместо неусыпной похоти — неусыпающий червь. Посему погрузившие ум свой в пьянстве не могут помышлять о сих делах рук. И поскольку они не взирают на ожидающее их, то пророческое слово справедливо оплакивает их, как бы уже действительно постигнутых бедствиями.

Да услышат сие те, которые у себя в домах вместо Евангелия берегут гусли и лиры! Пророк взывает к ним, как уже к погибшим, по состраданию любви оплакивая их погибель. «Горе», — говорит он, — «со гусльми, и свирельми, и тимпаны, и певницами вино пиющим». А у тебя испещренная золотом и слоновой костью лира лежит на каком–то возвышенном жертвеннике, подобно какому–нибудь изваянию и кумиру демонов. И еще бедная женщина, вместо того чтобы научиться, как владеть веретеном, по необходимости рабства, научена тобой протягивать руки к лире, для чего ты, может быть, платил за нее деньги, отдавал ее в наученье какой–нибудь другой женщине, которая сперва собственным телом своим служила всякому непотребству, а теперь для молодых дев стала наставницей в подобных делах. За нее в день Суда постигнет тебя сугубое бедствие, потому что и сам ты непотребствуешь и лукавыми наставлениями отвратил от Бога бедную душу. Вот она предстает с лирой, налагает на нее персты, чтобы извлечь звуки; руки ее обнажены, лицо бесстыдно. К ней обращается все собрание пирующих, к ней несутся взоры всех, слух с безмолвием ловит звуки, шум утихает, смех умолкает, не слышно непотребных речей, которыми доселе старались превзойти друг друга, безмолвствуют все в доме, очарованные сладострастной игрой. Но умолкающий там не безмолвствует в церкви Божией, не умолкает оглашаемый словом евангельским. И не удивительно! Ибо враг, который там предписывает молчание, здесь подучает шуметь. Жалкое зрелище для очей целомудренных — женщина не за ткацким станком, но с лирой в руках, не собственным своим мужем знаемая, но видимая посторонними, сделавшаяся общим достоянием, поющая не псалом исповедания, но любодейные песни, не Богу молящаяся, но поспешающая в геенну, не в церковь Божию стремящаяся, но вместе с собой исторгающая из нее других! Волна ей ненавистна, сновать основу и повертывать утком она и не умеет, и не хочет. Проводя время с упившимися, она предается одинаковым с ними занятиям. Подлинно ткут они паутинную ткань, как будто на какую основу, налагая свои руки на натянутые струны, и, часто туда и сюда снуя бряцалом, как ткацким челноком, не дают видеть и конца этой деятельности. Ибо в искусствах, необходимых для жизни, конец перед глазами, например, в столярном искусстве — скамья, в домостроительном — дом, в кораблестроительном — корабль, в ткацком — одежда, в кузнечном — меч. А в искусствах пустых, каковы искусства играть на гуслях или свирели или плясать, вместе с окончанием действия исчезает и самое произведение. И подлинно, по слову апостольскому, «кончина» сим «погибель» (ср.: Флп. 3, 19). О сем распространился я по необходимости, имея в виду тех, которые, по чрезмерной преданности забавам, или постоянно, или во время, по их предположению, веселья, на браках и пиршествах употребляют при ужинах свирели, гусли и певницы, — распространился, чтобы вы, узнав, как слово Божие порицает занятия подобного рода, из страха угрожающих бедствий, по крайней мере впоследствии, худой навык жизни своей переменили на лучшее.

А если смысл пророческих слов исследуем с другой точки зрения, то можно открыть нечто иное, полезное для душ наших. «Горе», — говорит Пророк, — «востающим заутра и сикер гонящим», то есть тем, которые, как скоро тьма неведения рассеяна для них введением богопознания, потому что взошло Солнце правды, из беззаконников и безбожных, каковыми были прежде, переименованные богочестивыми и сопричтенные к Церкви Божией, до того преодолеваются плотскими страстями, что выступают из ума и падают, как омраченные от опьянения. И пророческое слово оплакивает участь подобных людей, то есть и после Божия научения предающихся упоению страстей. Ибо знает упивающихся нередко и без вина Тот, Кто говорит: «Горе» вам, «пиянии без вина» (ср.: Ис. 28, 1). Ибо как вино, принятое внутрь сверх нужды или сверх сил пьющего, обыкновенно омрачает рассудок, так и страсть похотения, или печали, или гнева, овладев рассудком, одержимых ею делает лишенными ума. Посему жалки и троекратно жалки люди, которые не только в начале жизни погружены в упоение, но «ждут вечера», то есть до запада жизни предаются страстям. Как в одном отношении «утром» называется то озарение, какое производится в сердцах знанием Бога, так в другом отношении — и то состояние, когда разум приходит в зрелость и мы начинаем жизнь разумную. В обоих случаях предшествовавшая жизнь есть тьма и ночь или потому, что не пришел еще в совершенство разум и душа погружена в неразумие, или потому, что разумение покрыто глубокой тьмою, по причине отчуждения от Бога. Посему «горе востающим заутра», то есть людям, которые едва отложили неразумие юности и вместо того, чтобы силой разума мужественно поборать страсти, низлагаются ими и гонятся за страстями, как бы за каким упоением. Ибо весьма несчастны те, в которых при начале и конце жизни не прекращается подобное упоение. Между упивающимися — много разностей: одни тотчас с наступлением утра перестали предаваться пьянству, другие прекратили сие по прошествии некоторого времени, а иные надолго продлили свое упоение. Посему прекрасно, тотчас по пробуждении, взыскать жизнь трезвенную и святительскую, чтобы, не пия ни вина, ни сикера, соделаться достойными вступить во Святая. Ибо написано: «И рече Господь ко Аарону, глаголя: вина и сикера не пийте, ты и сынове твои с тобою, егда входите в скинию свидения» (Лев. 10, 8–9). Но поскольку трудно в естестве человеческом преуспеть в непогрешительности, то вторым плаванием называется — вскоре после утра востать от упоения.

У тех же, которые ввыкли в вино и ищут, «где бывают пирове», мысль так занята сими разысканиями, что они не способны взирать на «дела Господня» и помышлять о делах «руку Его». Опьянение их увеличивают еще гусли и певница — это изобретение Иувала, происходящего из рода Каинова. Ибо сказано: «И взя себе Ламех две жены: имя единей Ада и имя вторей Селла. И роди Ада Иовила: сей бяше отец живущих в селениих скотопитателей. И имя брату его Иувал: сей бяше показавый певницу и гусли» (Быт. 4, 19–21). С такими «гусльми» и «мусикиею» знаком был Лаван и с ними хотел он отпустить Иакова. «И аще бы ми поведал еси, отпустил бых тя с веселием и с мусикиею, и тимпаны и гусльми» (Быт. 31, 27). Но Патриарх избежал сего, как препятствия взирать на дела «Господа» и помышлять о «делах руку Его». И у Навуходоносора, во время обновления образа, при звуках «трубы, свирели и гусли, самвики и псалтири и согласия, и всякаго рода мусикийска» падали ниц «людие, племена и языцы» (ср.: Дан. 3, 7). А те, которые еще прежде отказывались пить вино вавилонское и гнушались наслаждаться царской трапезой, пад не поклонились, но презрели всякое человеческое могущество и угасили самую силу огня. Если же грех — не взирать «на дела Господня» и не помышлять о делах «руку Его», то возведем очи разумения нашего, увидим зиждительные законы дел Божиих, «от величества красоты созданий сравнително» с сотворенным «Рододелателя» тварей «познавая» (ср.: Прем. 13, 5). И поскольку «невидимая» Божия «от создания мира твореньми помышляема видима суть» (ср.: Рим. 1, 20), и, может быть, чувственное постижение тварей называется «видением», а мысленное постижение премирного именуется «помышлением», то посему Пророк и говорит: «на дела Господня не взирают», то есть чувственных предметов не рассматривают посредством зрения, «и дел руку Его не помышляют», то есть не доискиваются постигнуть невидимое посредством деятельности ума.

А чтобы более нам уяснилось слово «заутра», именно: что возвращение из тьмы, какая бывает в душах от неразумия ли юности или от незнания Бога, и первое вступление в истину называется утром, собери многие места из Пророков, где употреблены слова πρωια или ορφρος (утро), и из сличения большего числа мест видно будет сказанное. Например: «посылаше заутра» (ορφρω) «пророк» (ср.: Иер. 25, 4). И «заутра» (πρωι) «услыши глас мой;» и «заутра» (πρωι) «предстану Ти, и узриши мя» (ср.: Пс. 5, 4). И «от нощи утренюет» (ορφριζει) «дух мой к Тебе, Боже» (ср.: Ис. 26, 9). И «Боже, Боже мой, к Тебе» (ορφριζω) «утренюю» (Пс. 62, 2). И «воутрия» (εις τας πρωιας) «избивах вся грешныя земли» (ср.: Пс. 100, 8). И «вечер водворится плач, и заутра» (εις το πρωι) «радость» (Пс. 29, 6).

Итак, почему сообразно прочим благодеяниям Божиим, явленным людям, Пророки посылаются «заутра»? Потому что всякое слово, исходящее от Бога, достигает к нам, способным слышать волю Божию, касаясь не тех, которые еще в детском неразумии, но тех, которые имеют уже естественные понятия к различению добра и зла. О них–то говорит пророческое слово, что, как скоро они приникнут и как бы возведут душевные взоры из прежнего неведения в разумение и сердечными очами приимут некоторый свет, тотчас спадает в них Божие слово, определяющее, что должно делать и что досточестно.

Тот же смысл имеет и место в псалме: «Заутра услыши глас мой, заутра предстану Ти» (Пс. 5, 4). Пока вокруг души нашей ночь и не восходило солнце, невозможно нам быть услышанным от Бога. Но когда душа, очистившись от незнания Бога, вознесет молитвы, став в светлости разумного и духовного дня, тогда имеет она Бога, слышащего глас ее. Потому Пророк и говорит: «заутра предстану Ти, и узриши мя». Ибо если хочешь востать Богу, то не воставай ни на какое худое дело, но исполни заповеданное Моисею: «Ты же стань в этом месте передо Мною» (ср.: Исх. 33, 21), стань твердо, непоколебимо, неподвижно, востань к Нему верой, чтобы соделаться достойным видеть зрелища истины. «Востану Ти», — говорит Пророк, — «и узриши мя». Пока человек рассматривает красоту, обнаруживающуюся в вещах видимых, называется он естествоиспытателем или естествословом. А когда, простершись далее сего, востанет Самому Богу, зная уже, в какой мере все крайне прекрасно, и от красоты, во всем этом видимой, востекши к истинно прекрасному и достолюбезному, что обыкновенно бывает видимо только душам чистым, тогда, проникнув в нечто высшее естествословия, и иными называемое превышеестественным (μεταφυσυκα), может он сделаться тайнозрителем (εποπτικος). Посему говорит: Когда «востану Ти» и приближусь умом к созерцанию Тебя, тогда, чрез озарение ведения, восприиму тайнозрительную деятельность. С сим согласно сказанное: «Небеса поведают славу Божию» (Пс. 18, 2), не потому что они издают ощутительный для нашего слуха голос, но потому что упражнявшийся в законах миростроения и познавший устройство всего небесного из сего, так как бы оно издавало глас, изучает величие славы Сотворшего. К сему возбуждает нас и Пророк, говоря: «Воззрите на высоту очима вашима и видите, кто показа» (слав.: сотвори) «сия вся?» (Ис. 40, 26), ибо возвышенно умствовать — значит взирать вверх и чрез видимое возводиться к мысли о Сотворшем.

А «от нощи утреневать к Богу» значит нечто подобное следующему. Когда станет проходить ночь, а день приближится, и мы, «яко во дни», начнем ходить «благообразно, отложив дела темная, козлогласования и пиянства, любодеяния и студодеяния» (ср.: Рим. 13, 12–13), тогда можем сказать: «От нощи утренюет дух мой к Тебе, Боже». А что значит сделать в себе утро, Пророк дает разуметь присовокупленными словами. Он говорит: «зане свет повеления Твоя на земли». Ибо свет — те повеления, которыми рассевается тьма неведения, почему и «заповедь Господня светла, просвещающая очи» (Пс. 18, 9).

Сказанное же в сотом псалме: «Воутрия избивах вся грешныя земли» (Пс. 100, 8), как всякому видеть можно, сказано загадочно и прикровенно. Это не значит, что при начале каждого дня осквернял я руки человеческой кровью. Не то говорит пророческое слово. Это, кроме того что гнусно, было бы и неимоверно. Ибо как мог бы он каждое утро избивать своей рукой всех грешных на земле? Невозможно было бы одному превозмочь всех, потому что, как вероятно, согрешивших было много. Если бы преодолел их на войне, то, конечно, избил бы в одно утро всех, а не в каждое утро стал избивать их. Посему что же значит: «Воутрия избивах вся грешныя земли, еже потребити от града Господня вся делающия беззаконие» (Пс. 100, 8)? Выслушаем сказанное с лучшим разумением, чтобы не сказать чего вопреки пророческому слову, что и непозволительно. Град Господень есть совокупность человеческого состава, а «грешныя земли» — не иные кто, но те, о которых говорит Спаситель, что «извнутрь от сердца исходят помышления злая, зависти, убийства, прелюбодеяния, татьбы, лжесвидетелства» и тому подобное (ср.: Мф. 15, 19; Мк. 7, 21). Сих–то грешных земли, происходящих от земной плоти, очищающий себя уничтожает в собственном своем составе при каждой мысли о Боге. Посему в душе бывает «утро» при каждом восхождении спасительного учения; и в сие–то утро должны быть уничтожаемы все помыслы, производящие беззаконие. Ибо если не пресечены в душе первые движения к пороку, то помышления необходимо перейдут в дело. Например, помысл, внушающий прелюбодеяние, есть «грешный земли»; он побуждает «воззрети на жену ко еже вожделети ея» (ср.: Мф. 5, 28). Посему если острым и уничтожающим страсти словом, как бы некоторым мечом, не будет убит он в душе и не будет это совершено «утром», то есть по изведении его наружу, то, после прелюбодеяния в сердце, поведет он человека к большей степени сего греха, вызывая его на грехопадение телом. Думаю, что согласно с сим сказанное у Иеремии: «Проклят творяй дела Господня с небрежением и возбраняяй мечу своему от крове» (ср.: Иер. 48, 10). Кто желает избегнуть тяжести сей клятвы, тот не должен духовному мечу давать покоя «от крове» подобных грешников.

Подобно сему и теперь сказанное о слове «заутра». Горе тому, кто, востав от тьмы и ночи неведения, с первого возраста, как скоро воссиявает в нем разум, едва пробуждается от сна, и уже «гонит сикер»! А побежденные страстями — одни остались в упоении страсти, другие же, очистив ум, взирают на красоту видимого и помышляют о личностях (υποστασεις) и сущностях мира мысленного (των νοητων). Для видимого нужно внимательное рассматривание, потому «взирают», а мысленное требует исследывающего разума, потому сказано «помышляют». Впрочем, сперва надобно взирать на дела Господня, а потом уже переходить к помышлению о них. Таков был говорящий о себе: «Сей бо даде мне о сущих познание неложное, познати составление мира и действие стихий, начало и конец и средину времен, возвратов премены и изменения времен, лет круги и звезд расположения, естество животных и гнев зверей, ветров усилие и помышления человеков, разнство летораслем и силы корений» (Прем. 7, 17–20).

(13) «Убо пленени быша людие мои, за еже не ведети им Господа, и множество бысть мертвых глада ради и жажди водныя».

Исторически можно толковать сие о времени последней осады иудеев, когда одни отведены были в плен, а другие гибли от голода и жажды. Очевидна и причина, по которой они претерпели сие, именно та, что не познали пришедшего к ним Господа. Поэтому увещание, заключающееся в сих словах, может быть применено и к нам. Говорю же сие потому, что «гонящие» пьянство, пьющие вино при запрещенной игре на музыкальных орудиях, занимающие взоры свои неприличными зрелищами, а не хотящие «взирать на дела Господня», как более сластолюбивые, нежели боголюбивые, делаются пленниками и подчиненными сопротивных. Но у них «и множество бысть мертвых глада ради» и по недостатку воды. Ибо «мертвы» бывают «прегрешеньми» (ср.: Еф. 2, 1) не вкушающие подобающей душам пищи, и также мертвы не «воспитанные на воде покойне» (ср.: Пс. 22, 2), даже не старающиеся пить от той воды, о которой говорит Господь самарянке: «иже пиет от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется во веки» (Ин. 4, 14). Ибо слышишь: «множество бысть мертвых» не только «глада», но и «жажды водныя ради», потому что пили ту воду, которую пила и самарянка, ибо сказано: «пияй от воды сея вжаждется паки» (Ин. 4, 13), но не пили «воды текущия в живот вечный» (Ин. 4, 14). А сие побуждает нас искать ведения. Ибо если по причине неведения Господа делаются они пленниками, то нам должно возревновать о даровании ведения.

Но может быть, и истинное омертвение происходит в душах невнимательных не от «глада» хлеба и не от «жажды» этой чувственной воды, но от глада «слышания слова Господня» (Ам. 8, 11). Ибо «не о хлебе единем жив будет человек, но о всяцем глаголе исходящем изо уст Божиих» (Мф. 4, 4). Посему «не убиет гладом Господь души праведныя» (ср.: Притч. 10, 3), и «юнейший бых, ибо состарехся, и не видех праведника оставлена, ниже семене его просяща хлебы» (Пс. 36, 25), и «сынове брачнии, дондеже с ними жених, не могут поститися» (ср.: Мк. 2, 19). А где глад и жажда, там и мертвость. Посему, чтобы не умереть нам от голода, взыщем пренебесного хлеба, и чтобы не истаявать от жажды, взыщем той воды, о которой сказал Господь: «пияй от воды, юже Аз дам ему, не вжаждется во веки».

(14) «И разшири ад душу свою и разверзе уста своя, еже не престати: и снидут славнии и велиции и богатии и губителие их и веселяйся в нем». (15) «И смирится человек, и обезчестится муж, и очи высокоглядающии смирятся».

Представляя нам множество погибающих, Пророк сказал, что ад расширил уста свои. Как говорится о животных, которые от великого голода жадно хватают пищу и расширяют зев, простертый к пище, так, говорит Пророк, и об аде говорится, что он расширит уста свои. Но может быть, слово сие показывает, что обитель ада есть какое–то место в земной внутренности, отвсюду застененное и несветлое, и что в сии подземелья ведет устье, чрез которое нисходят души, осужденные на мучения; и оно–то, по причине множества погибающих, чтобы принять всех, сделалось расширеннее. Ибо ад — не животное и не сила, по баснословию язычников поставленная над умершими. Посему те, которые, «за еже не ведети Господа, пленени быша» и изнурены гладом и жаждой духовной пищи, сходят в ад, вместе со славными, и великими, и богатыми, и губителями. Три угрозы возвещены грешникам: плен, мертвость и схождение в ад. Ибо «пленом» называется ниспадение из предшествовавшей жизни по обольщению врага, который отвлек нас от райского блаженства, «мертвостью» — отчуждение от животворящей заповеди, а «схождением в ад» — отлучение от Бога за преумножение греха и за расположение, противное добру. Как праведник уже воскрешен со Христом и спосажден «на небесных» (ср.: Еф. 1, 20), так неправедный называется уже пленником, и мертвым, и нисшедшим в ад, по причине смертных грехов. Но Пророк перечислил различные сонмища сходящих в ад: во–первых, наименовал «славних», это, может быть, люди, которые, пользуясь некоторой доброй славой, совершенно не имеют в жизни свидетельства, соответствующего кажущейся наружности; потом следуют «велиции», которые какой–то силой и властью преимуществуют пред многими, и «богатии», которые неправедно приобрели великое множество имущества или имеют ненасытимое желание большего; наконец, «губителие» их, которые, подобно тлетворной болезни, распространяющейся чрез сообщение, растлевают приближающихся к ним и справедливо называются губителями или за негодное учение, или за поощрение ко греху. «И веселяйся», сказано, «в нем». Это, может быть, по плоти иудей, веселящийся о земном Иерусалиме и не возводящий взоров к блаженству, какое уготовано святым Божиим. Заметь же, что «в нем» сказано по общему словоупотреблению, как нередко бывает в обычае приписывать и частным домам преимущества живущих в них. Таково и следующее изречение: «Основания его на горах святых» (Пс. 86, 2). Посему и «веселяйся в нем» низойдет в ад.

«И смирится человек», — говорит Пророк, — «и обезчестится муж». Должен терпеть унижение не столько по месту, сколько по произволению. Ибо праведник возвышается небесным мудрствованием, а нечестивый унижается своим сочувствием с дольним. И человек обыкновенный, который превозносится одними общими его природе преимуществами, а между тем не живет сообразно с теми способностями, какие даны ему при первом устроении, — такой человек «смиряется»; а кто сделал уже некоторые успехи и достоин был именоваться мужем, но расслабел и предался страстям, тот «обезчестится». Посему «человек смирится», а «муж обезчестится»; первый — за то, что не сохранил общего, а последний — за то, что, обратившись к худшему, лишился и того блага, какое приобрел себе подвигами. Человек смиряется; «очи бо Господни высоцы, человек же смирен» (Ис. 2, 11); а муж обесчестится, как уничижающий Бога преступлением заповедей, ибо уничижающий Его обесчестится, как слышим говорящим Господа в Первой книге Царств: «прославляющия Мя прославлю, и уничижаяй Мя безчестен будет» (1 Цар. 2, 30). Итак, муж обесчестится собственным своим грехом, потому что грех причиняет бесчестие. Ибо сказано: «востанут, сии в жизнь вечную, а онии во укоризну и в стыдение вечное» (Дан. 12, 2). Честь есть воздаяние отличия, а отличие — награда добродетели; и святым присвояются честь и отличия, а нечестивым — противное, потому что Бог сподобляет чести достойных, так как Сам Он истинно досточестен и охотно воздает честь. Посему обесчещенный не может сообщить чести. А бесчестят каждого позорные страсти, открытые всей твари.

«И очи», сказано, «высокоглядающии смирятся». Кто, вознесшись мыслью своей в высоту, узрел Показавшего все сие, тот имеет «высокоглядающии очи», потому что возводит мысль свою выше всего телесного. Но если он после сего, по ложному мнению и по сильному пристрастию к вещественному, стал не способен уже к великим созерцаниям, всецело же предался телесному наслаждению, то справедливо говорится, что он смиряется.

(16) «И вознесется Господь Саваоф в суде».

То есть чрез праведное воздаяние за сказанное выше Господь Бог возносится в суде, так что к славе Божией относится, между прочим, и суд над нечестивыми, производимый Судией по достоинству дел. Посему и в суде усматривается высота разума и силы Господней. Как рассматривающие премудрость в устроении небесных тел, из положения, движения и взаимного между собой отношения звезд, уразумевают величие Божия разума, так что могут сказать: «разума Его несть числа» (Пс. 146, 5), так всматривающиеся в законы суда не менее удивятся премудрости и разуму в суде и тому, что каждому, даже за самое малейшее, воздастся по достоинству. Итак, может быть, каждым добрым делом возносим мы Бога, возносится Он и нашим целомудрием, возносится и нашей справедливостью. А поскольку во всем этом успеваем при Божием содействии, когда Бог, подняв нас, становит прямо, поддерживая и подкрепляя Своим содействием, тогда говорим: «Вознесу Тя, Господи, яко подъял мя еси» (Пс. 29, 2). Но возношения Божии многочисленны: есть возношение познанием и разумом и есть возношение изображением величий Его и созерцанием судов Его. Посему о праведнике сказано, что «возношения Божия в гортани его» (ср.: Пс. 149, 6). Потом, поскольку правильностью созерцания установляется постоянство деятельности, присовокуплено: «и мечи обоюду остры в руках их», то есть учения, которыми отсекаются и искореняются душевные страсти. Также, поскольку Господь Саваоф значит Господь воинств, то воинства, которые служат Ему во время суда, вознесут и прославят Его тогда за праведный и непогрешительный суд. Подобным сему образом заключаю, что и во время Господня суда с человеками (ибо «Сам Господь приидет на суд» с народом [ср.: Ис. 3, 14]) «вознесется Господь един» (Ис. 2, 11), потому что никто не оправдится пред Ним. Ибо кто, исследовав все благодеяния Создавшего нас и различные домостроительства, касающиеся вообще всего человеческого рода, возможет воздать чем–нибудь равным и достойным за то, что дошло и до него из Господня дара? Посему святые недоумевают, говоря: «Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?» (Пс. 115, 3).

«И Бог Святый прославится в правде».

За вознесением в суде следует прославление Святаго в правде. Те же, которые созерцали Его возносящимся в судах, постигают и славу правды Его.

(17) «И упасутся расхищеннии яко юнцы, и пустыни плененных агнцы поядят».

Народ, отведенный в плен, «за еже не ведети Господа» и за то, что согрешил пред Богом, предавшись пьянству, будет пастись наподобие стада волов. Сии же отведенные в плен и расхищены во время своего пленения. Очевидно же, что, когда бываем побеждены во брани сопротивными силами, тогда, плененные ими, и расхищаемся, как добыча после победы. А расхищенные принимаем уже в пищу себе не что–либо свойственное существам разумным, но, увлекаемые неразумными движениями куда случилось, должны проводить жизнь сию, подобно «юнцам» в пустыне. Посему не сказал «подобно юницам», но подобно «юнцам», потому что юницы ходят стадами, а юнцы, по раздражительности будучи неприязненны друг к другу, пасутся отдельно один от другого. Поскольку же после пленения, как вероятно, многое пришло в запустение, потому что жители уведены врагами, то Пророк говорит: «и пустыни плененных агнцы поядят». Ибо из истории известно, что заключенными содержались в Вавилонии те, которые после Навуходоносорова нашествия выведены из Иудеи. Итак, Пророк говорит, что в стране, принадлежащей плененным и удержанным в плену, от великого опустошения, по необходимому следствию войны, обратившейся в пастбище, будут пастись агнцы, потому что нет в ней никаких остатков прежнего населения и, по безлюдию, растет густая и мягкая трава.

Но может быть, слово сие и пророчественно дает разуметь, что поскольку преступившие Божии заповеди изринуты из древнего своего жилища, где пребывали они вместе со святыми, то мы, по Домостроительству Божию, падением их приведенные ко спасению и наименованные агнцами как новорожденные в вере, пасемся на местах, принадлежавших плененным, как бы сочной травой, наслаждаясь духовной и словесной пищей Божиих словес. И Господь новорожденных в вере назвал агнцами, говоря Петру: «Симоне вар Иона, любиши ли Мя? Паси агнцы Моя» (ср.: Ин. 21, 15).

(18) «Горе привлачающим грехи яко ужем долгим, и яко ига юнична ременем беззакония своя», (19) «глаголющим: скоро да приближатся, яже сотворит, да видим, и да приидет совет Святаго Израилева, да разумеем».

Греша, готовим мы себе узы и «ужа» (веревки), которыми связываемся, потому что, по мере множества или важности грехов, соплетаем для душ своих узы или большие, или меньшие, от которых, по слову Иеремии, стали мы «узниками» (ср.: Плач. 3, 34). Посему, кем обладает плотское мудрование, те обложены земными узами и, по праведному определению Судии, связанные ими по рукам и по ногам, осуждены и ввергаются «во тму кромешнюю» (ср.: Мф. 22, 13). Они связаны по рукам, то есть в деятельности, и по ногам, то есть в путях своих. Ибо, действительно, каждый опутывается цепями собственных своих грехов, так что каждый из членов, действовавших при совершении грехов, в наказание за сие связывается особенными узами. Посему Пророк говорит: «Горе привлачающим грехи яко ужем долгим», то есть тем, которые к первому падению присоединяют второе, третье и так далее, нечестия, неправды и распутства. Но впадшим в грехи, вместо того чтобы приумножать их и присовокуплять одно зло к другому, надлежало по первом опутывании себя злом загладить грехи свои. Хотя природе человеческой невозможно не грешить, а потому «несть человек праведен на земли, иже сотворит благое и не согрешит» (Еккл. 7, 21), однако же возможно, согрешив по опрометчивости или по увлечению от злокозненного, тотчас измениться, покаяться и не собирать зла к злу. И как те, которые вьют веревки, когда одна из свиваемых вервей подходит к концу, берут другую, ею удлиняя и увеличивая прежнюю, так и погружающиеся во глубину зол, прежде нежели кончат первый грех, начинают второй и к этому опять присоединяют новый. И таким образом целая жизнь, проходя у них во грехах, уподобляется какой–то длинной, непрестанно свиваемой веревке, в которой прошедшее связано и непрестанно наступающее вновь смыкается в нечто подобное предшествовавшему. Посему Пророк говорит: «Горе привлачающим грехи яко ужем долгим». Уясним себе сказанное примером. Положим, что кто–нибудь склонен к греху невоздержания. Смотри, сколькими посредствующими действиями привлекает он к себе грех распутства. Во–первых, дает он такой вид своему телу, так обстригает волосы, так и такую именно, а не какая случилась, надевает одежду, приготовленную с особенной изысканностью, и во всем от пояса до обуви показывает излишнюю заботливость о своем украшении. Потом добывает денег, чтобы купить на них красоту любимой им женщины. После сего придумывает, где бы найти посредниц для сношения с ней, сочиняет заранее искусительные речи, предуготовляет для себя предлоги к встречам, пиры, попойки, продолжительные собеседования. Чрез столько–то посредствующих действий приводит он к себе грех блуда. Таков «привлачающий грех яко ужем долгим». И вообще сказать, всякий грех против ближнего, не случайно сделанный, но совершенный намеренно, с помощью происков, после продолжительных приготовлений, есть «долгое уже», которым люди притягивают к себе грехи, далеко от них бывшие. Так сии «ужа», сколько ни долги, не рвутся, потому что согрешающие сильны во грехах, крепко и часто опутывают себя грехами.

Посему Пророк говорит: «и яко ига юнична ременем». Подпруги у самых крепких волов, с большим усилием влекущих тяжести, нелегко перерываются. Но пророческое слово усилило понятие о крепости, сказав, что ремень взят от ига «юницы», то есть самого крепкого животного, не приводимого в изнеможение ни трудами, ни временем. Посему горе тем, которые, чтобы согрешить, делают к сему продолжительные приготовления, и притом с усилием и крепостью.

Но и соделавшемуся узником греха возможно последовать за Христом, Который говорит «сущим во узах: "изыдите", и сущим во тме: "открыйтеся"» (Ис. 49, 9). Вышедшие же из–под стражи чрез покаяние узники и обратившие взор от тьмы к истинному свету последуют за Христом, исповедуя Его и оставаясь связаны по рукам путами, пока чрез доброе изменение не сделаются достойными, чтобы Сам Он разрешил их от уз, почитаемых дотоле неизбежными.

А сии «привлачающии грехи» и презирающие Божий суд часто словом своим требуют ускорения угроз, как бы нимало не уверяемые ими, и говорят: «скоро да приближатся, яже сотворит, да видим, и да приидет совет Святаго Израилева». Но это — «долгое уже», привлачающее грех издалека, ибо очевидно, что они говорят сие, не веруя в будущий век и презирая угрозы. Боящийся же судилища Христова и приводящий себе на память грехи юности не дерзнет презрительно требовать ускорения суда; а напротив того, просит себе более продолжительного срока, чтобы в течение большего времени иметь возможность очистить душу свою от греховной скверны. Примером неразумного поспешения в будущее служат Ахитофел и Иуда, которые, почитая более тягостным настоящее, а не грядущее, и укор от людей, а не наказание в геенне, предпочли естественной смерти смерть удавления (см.: 2 Цар. 17, 23; Мф. 27, 5). А если бы веровали они в грядущий век, то не удавились бы и, сколько ни горестна была бы их жизнь, остались бы привязанными к здешнему миру, признавая будущее более страшным, нежели настоящее. Таков был Иов, который говорил: «Аще бы возможно было, сам бых себе убил, или молил бых иного, дабы ми то сотворил» (Иов. 30, 24). Ибо в сих словах как показал он нестерпимость удара, так и сохранил опасение умыслить зло против себя самого. Ибо на тех, которые насильственно лишают себя жизни, лежит осуждение в самоубийстве. Когда и у Павла находим, что некоторые говорят: «сотворим злая, да приидут благая» (Рим. 3, 8), почитаем это намерение «ужем», наводящим великий грех. Говорят же, что такая мысль составилась у иудеев от великого развращения, и они рассуждали: «Поскольку все ожидают, что за множество грехов последует гибель, то сотворим злая и исполним крайнюю меру нечестия, чтобы наступила перемена настоящего, и все пришло в лучшее состояние».

(20) «Горе глаголющим лукавое доброе, и доброе лукавое, полагающим тму свет, и свет тму, полагающим горькое сладкое, и сладкое горькое».

Но «совершенному», у которого «чувствия обучена долгим учением» (ср.: Евр. 5, 14), надобно быть в состоянии отличать свойство доброго от лукавого, и изведанному торжнику должно «добрая держать, от всякаго же вида злаго огребатися» (ср.: 1 Сол. 5, 21–22). А у кого повреждена рассуждающая сила души, тому свойственно давать превратные свидетельства о достоинстве каждой вещи. И кажется, в природе человеческой есть сильная какая–то наклонность в действительном состоянии вещей предполагать противное. И о если бы такая нестройность простиралась на одних тех, которые чужды Писаниям! Они говорят, что о каждом предмете возможны равносильные и противные между собой суждения, и всякую очевидность, сколько могут, приводят в сомнение, говоря, что серебро черно по причине принимаемой им ржавчины и солнце черно, потому что очерняет тела, с которыми долгое время бывает в сношении. Из подобных сему случаев выводят они учение о нерешительности заключений, именно же, что чувства ведут к ложным заключениям и представляют предметы не такими, каковы они в природе. Но глаза, обманутые живописью, на шее голубя представляют тебе то те, то другие цвета, поскольку от наклонений животного и от различных отношений к нему луча изменяется зрение. А поэтому, основываясь на том, что представляет глаз, они не могут ни согласиться, что теперь день, ни признаться, что теперь ночь. Вследствие же сего впадают в безбожие, не соглашаясь ни на то, что всем управляет Божий Промысл, ни на то, что все движется случайно. Увидишь, что многие из уверовавших в писания закона и Пророков, с упорством, по одной вероятности, оспаривают во всем очевидность, чтобы ослабить и поколебать истину догматов. Некоторые хотя исповедуют себя верующими во Христа Иисуса, однако же показывают на деле, что они не «утверждени в томже разумении и в тойже мысли» (1 Кор. 1, 10), но разделены на самые противоречащие толки. Другие то же делают частью по невежеству, а частью из любоначалия и тщеславия, желая показать многим, что они мудры и превосходят других познаниями. От сего–то все наполнено любопрителями и преподавателями противоречащих учений; каждый упорно стоит на своем мнении — с напряженным усилием опровергнуть и обличить мнение другого. О, если бы хвалящиеся, что соблюли апостольское учение и по преемству прияли от Апостолов евангельскую проповедь, согласием в учениях доказывали, что они части одной Христовой Церкви!

Такое смятение простирается не только на познание, но и на дела, так что «суть путие мнящиися прави быти мужу, обаче последняя их зрят во дно адово» (Притч. 16, 25) и «есть праведный погибаяй во своей правде, и есть нечестивый пребываяй во своей злобе» (Еккл. 7, 16). Ибо ежели есть что неудобопостижимое, то к сему роду принадлежит и истинная праведность. Почему и Соломон сопричисляет как равночестное к одному разряду: «И уразумети притчи и темное слово, речения же премудрых и гадания; и уразумети правду истинную и суд исправляти» (ср.: Притч. 1, 6, 3). Посему многие по опрометчивости произносят суждения разноречивые, потому что прежде, нежели составлено понятие на достаточном и прилежно исследованном основании, с безрассудной поспешностью дают свое согласие на всякое мнение. Обыкновенно же думают, что естественная сила диалектики всего более может доставить это, то есть научить, как подробно разбирать свойства предметов, распознать однородное и различить противоположное. Посему–то сознававший себя сведущим божественную диалектику сказал: «да усладится» Тебе «беседа моя» (ср.: Пс. 103, 34). Диалектика же любопрителей, которые берутся за предметы с охотой поспорить, не только неприятна, но еще огорчает.

Но из трех сочетаний: света и тьмы, доброго и лукавого, горького и сладкого — все ли они составляют одно в подлежащем или различны между собой по роду? Что до простого смысла, то ясно, что «лукавым» означается испорченность нравов, а «прекрасное» (καλον), как определяют, есть благо, достойное похвалы. Опять, «тма» есть воздух, лишенный света, а «свет» — сущность, рассевающая тьму. И еще: «сладкое» есть мягкость влаги или сока, услаждающая чувство вкуса; а «горькое» есть то, что при вкушении жестко действует на вкус. Итак, по простому разумению, вещи сии весьма много различествуют между собой. И кто же до того безумен, чтобы среди глубокой ночи стал называть тьму светом и, когда у него глаза ничего не различают во тьме, представлять, что он озарен светом? Кто, чувствуя неприятность при вкушении горького, станет утверждать, что ощущает приятность сладости? Кому, имея глаза, трудно распознать чувственную красоту? Она, взаимной соразмерностью частей и наружной доброцветностью, сама собой и естественно привлекает к себе всякого встречающегося, между тем как безобразное само собой производит в зрителях отвращение.

Но кажется, что речь здесь идет не о познаваемом чувственно. А поскольку «заповедь Господня светла, просвещающая очи» (Пс. 18, 9) и слово Божие — «светилник ногама» праведника (ср.: Пс. 118, 105), то не живущий добродетельно, но погрязший в плотских страстях будет такой человек, который жизнь во грехе возлюбил, как некоторый свет, а жизни по заповеди Господней отвращается, как тьмы. И кто словес Божиих, которые «сладки гортани» праведного «паче меда» для духовного его вкуса (ср.: Пс. 118, 103), отвращается по трудности заповедываемого, охотнее же избирает легкость удовольствия, тот называет горькое сладким и сладкое горьким. Таким же образом надобно рассуждать и о прекрасном, что истинно прекрасное есть соразмерность в душе, доблестно настроенной. Ибо добродетель есть какая–то середина и соразмерность; а излишек и недостаток, в ту или другую сторону выступающий из пределов добродетели, есть уже неумеренность и безобразие. Так, мужество есть середина, излишек его — дерзость, а недостаток его — робость. Следовательно, красота души есть соразмерность в добродетели, а безобразие — нарушение меры вследствие порока. Посему пророческое слово называет жалкими тех, которые избирают порок, как нечто доброе, и избегают добродетели, как лукавства.

Но надобно вникнуть в причину, по которой о добром сказано «глаголющим», а о свете и о сладком не «глаголющим», но «полагающим». Ибо сказано: «Горе глаголющим лукавое доброе», и «горе полагающим тму свет», и «горе полагающим сладкое горькое». Не то ли, может быть, пророческое слово показывает, что при первом начальном избрании образа жизни погрешаем только разумом, а вступив в деятельность и после опытного изведания не оставляя худого, полагаем для себя как бы пределы действий, дела порочные делая неподвижной гранью? Ибо кто от невоздержности и сластолюбия не обращается к целомудрию, тот «полагает» для себя «горькое сладкое». И кто убегает жизни евангельской, избирает же жизнь скотоподобную и неразумную, тот «полагает» для себя «свет тму». А кто защищает таких людей и бесстыдно говорит о делах непристойных, тот есть «глаголющий доброе лукавое», по слову Апостола, охуждающего тех, которые «не точию творят» сие, «но и соизволяют творящим» (ср.: Рим. 1, 32). Полагает также «свет тму» и тот, кто «поставляет» светильник «под спудом» или покрывает его сосудом и не поставляет «на свещнице» (ср.: Мф. 5, 15). Итак, слова «глаголать доброе лукавое» употреблены относительно к учению, а слова «полагать свет тму» — относительно к навыку в делах.

(21) «Горе, иже мудри в себе самих и пред собою разумни».

Сие же касается тех, которые не только погрешают в делах, но и удерживаются в неверии и неведении о Господе нашем Иисусе Христе. Ибо кто не верует в «Свет истинный» (ср.: Ин. 1, 9), а делает себя сыном диавола (см.: 1 Ин. 3, 10), тот глаголет «свет тму, и тму свет». Господь есть как свет (см.: Ин. 8, 12), так и сладость для разумно вкушающих Его, и доставляет им сладостное и исполненное великого веселья наслаждение. Посему вкусивший Его и опытно изведавший сладчайшее и приятнейшее наслаждение говорит: «Вкусите и видите, яко благ Господь» (Пс. 33, 9). Итак, не верующий в Господа Иисуса глаголет «сладкое горькое». А кто не верует в Господа, тот неблизок к природе истинной Красоты и не пускается в умозрение о Ней. Ибо не в стройности членов и не в благообразной доброцветности, чрез что–либо приятное для телесного чувства, но единой мыслью, до преизбытка очищенной, и только в Божием естестве познается собственно прекрасное, согласно с псалмом, в котором сказано: «красотою Твоею и добротою Твоею» (Пс. 44, 5). Посему кто оком своим не приемлет молниеносных блистаний Божией красоты, тот глаголет «доброе лукавое»; а тем самым, что отрицает сие, очевидным образом соглашается на противное. Ибо если Господь есть свет, то противник, очевидно, тьма. Если природа истины сладостна, то ложь, очевидно, горька. Итак, самым отречением от Бога дается согласие на противоположное. Поскольку нет «причастия правды» к неправде, «общения свету ко тме, согласия Христова с велиаром» (ср.: 2 Кор. 6, 14–15), то надобно отделять это одно от другого. Поэтому нужно великое и тщательное внимание, чтобы нам не впасть в обман и преобразившегося в Ангела светла не почесть светом (см.: 2 Кор. 11, 14), чтобы, увеселяясь горечью греха, сластолюбивой жизни не приписать качества сладости, чтобы, поработивши душу телесной красоте, не заключить, что в ней природа красоты.

Посему «горе, иже мудри в себе самих и пред собою разумни». Это можно сказать о людях, которые о себе думают, что они мудры и разумны, не будучи таковыми. Но можно сказать и о тех, которые действительно имеют дар разумения и ведения, но не сообщают его другим, ибо «премудрость сокровена и сокровище не явлено, кая польза есть во обоих?» (Сир. 20, 30). Таковые «пред собою разумни», а не пред другими, как и скрывший талант в себе (см.: Мф. 25, 25). Но неразумен и пред Богом, кто не употребил ведения во славу Божию.

А есть, кажется, и третье значение сих слов: мудрые и разумные те, которые созданы от Бога таковыми и сознают в себе дар Его, но не в Боге полагают причину своей смышлености и вменяют ее в заслугу себе самим; они «в самих себе мудри и пред собою разумни». Им–то кстати будет сказать: «Что же имаши, егоже неси приял? Аще же и приял еси, что хвалишися яко не приемь?» (1 Кор. 4, 7). И следующее: «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии» (Пс. 126, 1). Итак, смышленостью (σινεσις) называется быстрота души, скоро приводящей в единство представления о предметах, и она обыкновенно образуется по мере совершенства посеянных в нашем разуме семен. Или смышленость есть проницательность ума, с быстротой открывающая свойственное и приличное каждому предмету. А ведение есть состояние, само в себе твердое и не изменяемое разумом. Ведущий же есть тот, кто постигает необходимость умозрений, ведущих к блаженству, поскольку уже постоянно и твердо содержит их в себе. И мудростью называют ведение вещей Божественных и человеческих и их причин. А поскольку Христос есть истинная Премудрость (см.: 1 Кор. 1, 24), то усовершившегося чрез общение со Христом, поскольку Христос есть Премудрость, именуем мудрым. А смышленый познается по зрелости всеянных в нас семен разумения, и ведущий познается по тому, что постигает умозрения, необходимые для блаженства, содержа уже их в себе постоянно и непоколебимо. В книге же Исхода находим Божий ответ о строителях скинии: «и наполню их Духом Божиим смышления и ведения» (ср.: Исх. 31, 3). Посему горе тому, кто не Богу приписывает причину смышлености и ведения. И никто да не присвояет себе таких дарований, да не называет себя смышленым, ни ведущим, ни мудрым. Поскольку мудрость есть ведение Божественных и человеческих вещей, то причину сего да восписует Святому Духу. Ибо «изыдет жезл из корене Иессеова, и цвет от корене его взыдет; и почиет на нем Дух Божий, дух премудрости и разума» и т. д. (Ис. 11, 1–2).

(22) «Горе крепким вашим, вино пиющим, и вельможам растворяющим сикер».

И священникам, входящим во Святая, закон запрещает употреблять вино и сикер; и так называемым назореям, как сказано в книге Числ, запрещается сие следующим образом: «рече Господь к Моисею, глаголя: глаголи сыном Израилевым и речеши к ним: муж или жена, иже обещается зело обетом, еже очиститися чистотою Господу, да воздержится от вина и сикера» (Числ. 6, 1–3); и в Притчах Соломон говорит: «сильнии гневливи суть, вина да не пиют, да напившеся не забудут мудрости» (Притч. 31, 4–5). Ибо служителям Божия слова и обязанным иметь попечение о людях прилично всеми мерами воздерживаться от того, что производит омрачение во владычественном души. Если много выпито вина, оно, как мучитель, ворвавшийся в крепость, с высоты ее производит в душе неумолкающие мятежи, не отказывая себе ни в каком беззаконном требовании, но прежде всего поработив самый рассудок, смешивает и приводит в расстройство весь порядок, установившийся вследствие обучения, голос делает шумным, возбуждает непристойный смех, опрометчивый гнев, необузданные вожделения, неистовую и бешеную страсть ко всякому беззаконному удовольствию. Посему да не «пиют вина сильнии» и те, кому вверено какое–нибудь начальство и устроение дел народных, те, которые по цветущему возрасту в полной телесной силе, ибо такие люди, по природе будучи раздражительны к гневу, как скоро приимут в пособие воспламенение вина, при таком щедром умножении горючего вещества, как бы какой–то пламень раскидывают далеко вокруг себя. Поскольку же «малый достоин есть милости, сильнии же сильне истязани будут» (Прем. 6, 6), то горе крепким от действия на них вина и сикера, ибо «емуже предаша множайше, множайше истяжут от него» (Лк. 12, 48).

Итак, если тебе поручены домостроительство Таинств, слово мудрости, сила ведения, а у тебя душа потоплена вином, то не справедливо ли сетовать о тебе Пророку, что, имея духовную крепость, делаешь ее немощной чрез неумеренное употребление вина? И о том, кто одержим какой бы то ни было душевной страстью и приведен как бы в опьянение исступлением своей страсти, говорится, что он пьет вино и растворяет сикер, что в переводе, как известно, значит «опьянение», ибо одинаковое расстройство происходит в душе и от печали, и от страха, и от удовольствия, и от похоти, как скоро рассудок одержим страстью. Посему мы, сильные, которым вручена власть над народом, хотя не много одержимы страстью, и по–видимому умеряя ее рассудком, обуздываем законом и сдерживаем, однако же состоим не вне числа оплакиваемых Пророком, по причине их опьянения, ибо славолюбие и любоначалие — страшное опьянение. А также страшное опьянение — зависть, лицемерие и злословие ближнего. Упившаяся ими душа забывает мудрость. Ибо ничто не приводит в такую слитность умозрений, мудрости, как эта страсть и всякий грех. Но почему же и обладающий мудростью гневлив? Потому что Писание не бесстрастного называет мудрым, но рассуждает только об умеряющем свои страсти, как в другом месте говорит: «Безумный абие исповесть гнев» (Притч. 12, 16), «премудрый же скрывает по части» (Притч. 29, 11). Посему о том, кто обуздывает страсть рассудком, говорит, что он бережливо выказывает гнев, почему сказано: «Гневайтеся, и не согрешайте» (Пс. 4, 5). А Господь, давая совершеннейшие заповеди, повелевает не только умерять, но и совершенно отсекать сию страсть (см.: Мф. 5, 22).

Горе (23) «оправдающим нечестива даров ради, и еже есть праведное праведнаго вземлющим от него».

Изречение сие ясно; оно осуждает тех, которые, заседая в судилищах, из любви к мамоне извращают справедливость суда и позволяют подкупать себя дарами и нечестивого объявляют правым, а праведного осуждают в неправде. Ибо рассудок, ослепляемый сребролюбием, — такие весы, которые всей тяжестью клонят стрелку вниз. Будем же тщательно наблюдать за собой, чтобы не оправдать когда–нибудь нам нечестивого человека или учения, увлекаясь в согласие с ними собственной выгодой, и не впасть в число оплакиваемых Пророком.

(24) «Сего ради якоже сгорит трость от углия огненнаго и сожжется от пламене разгоревшагося, корень их яко персть» (пух) «будет, и цвет их яко прах взыдет: не восхотеша бо закона Господа Саваофа, но слово Святаго Израилева раздражиша».

Слово сие угрожает, что корни грешников утончатся, обратятся в персть, и цвет их, «яко прах взыдет». В связи со сказанным у Пророка выше будем понимать и приведенные теперь слова. Ибо выше рассуждал он об употребляющих вино неумеренно и осудил принимающих дары в судах; теперь же говорит, что корни их сгорят, как трость от углия огненного. А трость есть растение, утверждающееся на слабом корне, по внешней наружности гладкое, внутри пустое, неравномерное в росте, перехваченное многими коленами, потому что растительная сила слаба и растение сие не может идти вверх ровно, но имеет по временам нужду в отдохновении, отчего при остановке растительности образуется колено; ибо, как скоро поднимается несколько вверх, опять останавливается и, таким образом, долговременным замедлением роста образует колено. Потом опять, употребив колено как бы вместо опоры или основания, сила снова проявляется и, таким образом, с непрестанными отдохновениями, образует растение. Таковы же люди, приобретшие известность делами мира сего: они утверждены на гнилом основании, пусты по внутреннему человеку, проводят жизнь в непостоянстве дел мира сего. Посему как трость сгорит от углия огненного, так, по слову Пророка, сожгутся корни их от пламени разгоревшегося. А уголь есть оземленившийся огонь, который по прошествии пламени остается в грубейшем веществе. И поскольку живущие страстно имеют собственный огонь страстей, как и богач имел внутри себя причину, которая палила его жаждой, то Пророк пьющим вино угрожает, что они, как кипящие вином, сгорят и истребятся. Поскольку же они ради даров нарушают и справедливость, то говорит, что корень их «сожжется от пламене разгоревшагося», под корнем, очевидно, разумея сребролюбие, о котором и Апостол дал такой суд: «корень всем злым сребролюбие есть» (1 Тим. 6, 10). Но от такого корня естественным образом какой взойдет цвет, как не подобный праху, по природе непостоянному и рассевающемуся в воздухе? Или, может быть, как пыль, препятствуя дыханию, угрожает опасностью нашей жизни, так и цветы сребролюбия: любостяжательность, неправды, ложь, клеветы и все другие отпрыски сего дурного корня — разрушительны для нашей жизни и препятствуют чистоте духа. Но весьма осторожно сказал Пророк: не плод их, а «цвет их», потому что прозябения греха несовершенны, уничтожаясь в самом прозябении и первом цвете, ибо «видех нечестиваго превозносящася, и мимо идох, и се, не бе» (Пс. 36, 35, 36). Праведник, «яко древо насажденое при исходищих вод» (Пс. 1, 3), непрестанно орошается потоком жизни, а корень грешника сгорит, «и цвет яко прах взыдет».

«Не восхотеша бо закона Господа Саваофа, но слово Святаго Израилева раздражиша».

Под законом и словом Пророк разумеет различные именования Господа. Посему и говорит о слове, как о чем–то одушевленном: «слово Господне раздражиша», ибо Живый Закон и Слово Божие — Единородный Сын, Имже «вся быша» (ср.: Ин. 1, 3).

(25) «И возъярися гневом Господь Саваоф на люди Своя, и наложи руку Свою на них, и порази их, и раздражишася горы, и быша трупи их яко гной посреде пути. И во всех сих не отвратися ярость Его, но еще рука Его высока».

Грех сильных и вельмож проложил путь гневу, воздвигаемому Господом на народ. Посему прежде сказано: «Горе крепким вашим и вельможам», а потом: «И возъярися гневом Господь на люди Своя», очевидно, за то, что и они по примеру начальствующих пребывали во грехах и соделались достойными потерпеть от ярости и гнева Господня. Ярость есть воскипение крови около сердца и называется так по причине какого–то надмения, происходящего около сердца от испарения соков; а гнев есть желание воздать за огорчение огорчением. Посему в ярости движение страсти быстро; а гнев показывает более постоянное и продолжительное наполнение скорбью. Благочестиво — полагать, что ярость и гнев приписываются Богу не в собственном смысле, но берутся в переносном значении. В Боге нет ни страсти, ни чего–либо привходящего к самой Его сущности. Но то или другое действие на нас называется яростью, и может быть, усильное вразумление именуется гневом, а обличение, которым производится смятение в наших мыслях, называется яростью, потому что Бог приводит в смятение яростью, не удостаивая и словом тех, на которых изливает ярость, по сказанному: «яростию Своею смятет я» (Пс. 2, 5). Но вразумляемые и во гневе удостаиваются наставления, по сказанному: «Тогда возглаголет к ним гневом Своим» (Пс. 2, 5). Ибо обличаемый во грехах еще не вразумляется; а вразумленный обнаруживает уже некоторую близость к познанию. Посему ежели гнев вразумляет и ярость обличает, то гнев полезнее ярости. Посему и Иеремия молит: «Накажи нас, Господи, обаче в суде, а не в ярости» (Иер. 10, 24), он не сказал: «А не во гневе». Но вразумление судом снисходительнее вразумления яростью и гневом, ибо вразумленный судом, будучи просвещен словом, воспользуется судами Божиими и ничего не будет делать без рассуждения, но станет все совершать по здравом рассуждении, так что и самые помыслы его рассудительны, по сказанному: «Мысли праведных судбы» (Притч. 12, 5).

Впрочем, говорится, что во время суда, когда Бог положит руку Свою на люди, раздражатся горы. Сим Писание показывает, что вся тварь принимает участие в отмщении грешникам. Ибо как во время египетских казней все объявило египтянам брань: воздух, земля, вода, так и теперь, когда Господь наложит руку Свою на люди, чтобы поразить, и горы раздражатся.

А «трупи» людей будут попираемы, «яко гной», по причине своей негодности лежащий «посреде пути». Представь, что пребывающие во грехах продолжают заниматься делами сей жизни и попираются сопротивными силами: по нераскаянности их сердца слово Господне говорит, что «не отвратися ярость», но что еще остается рука высокой, то есть поднятой для отмщения; а рукой называет карающую силу, согласно с Иовом: «рука бо Господня коснувшаяся ми есть» (Иов. 19, 21). И в той же книге диавол говорит о руке во время наказания: «обаче посли руку Твою и коснися костем его» (Иов. 2, 5).

(26) «Воздвигнет убо знамение во языцех сущих далече» и близ «и позвиждет им от конец земли, и се, скоро легце грядут».

В буквальном смысле слово сие, по–видимому, пророчествует о римском войске, во время последней осады приступившем к Иерусалиму. Ибо при этом случае воинские списки наполнены были людьми и из дальних, и из близких народов, из Сирии и Аравии, и другие народы, жившие близ Иудеи, набираемы были в римское войско. Итак, воздвигнуто «знамение во языцех», то есть знамение явившегося Креста. И язычники призваны к вере, и Иерусалим предан разрушению. Они идут так скоро и легко, такое имеют усердие к войне, что забывают о пище, не ожидают подвоза запасов, не нуждаются в отдохновении, не снимают с себя воинской одежды (см.: Ис. 5, 27). Они «яко тверд камень вменишася», и колесницы их — «яко буря» (ср.: Ис. 5, 28). Они подобны львам крепостью и «львичищам» стремительностью; крик их «яко шум моря волнующася». Тогда обложенный войском народ не увидит ничего иного, кроме «жестокой тмы» на земле (ср.: Ис. 5, 29–30).