Они ехали молча, время от времени спешиваясь, чтобы стереть следы своих верблюдов. Грэм заговорил только раз, объясняя, что так он пытается сбить со следа кочевников, если те пустятся за ними в погоню. Только ветер шелестел в тишине, развевая одежды и заставляя каждого из них острее чувствовать свое одиночество. Признавшись ей в любви, там, в шатре, Грэм хранил угрюмое молчание. Временами ей начинало казаться, что он никогда не произносил этих слов.

Они остановились отдохнуть в затерянном в песках оазисе. Там была небольшая рощица финиковых пальм и два источника: в одном вода была холодной и прозрачной, а в другом – бурлящей и горячей. Джиллиан уселась на песок и принялась осматривать окрестности. Повсюду виднелись следы мелкой живности. Неподалеку опустился на землю ворон, кося на нее черным глазом. Черный, как Грэм. У нее защемило сердце, когда ворон, напившись, взмыл в небо. Хорошо ему. Он свободен.

Грэм подстрелил из лука зайца, содрал с него шкурку и выпотрошил. Жир с шипением стекал в огонь, пахло очень вкусно, но Джиллиан совсем не хотелось есть. Она молча готовила ужин на костре. Он сидел напротив нее и ел. Тени плясали на его волевом лице.

После ужина Джиллиан вымыла посуду. Здесь была вода, и она могла позволить себе эту роскошь. Затем девушка взяла мыло и полотенце и пошла к источнику, чтобы помыться. Грэм сверкнул глазами:

– Одной идти опасно. Там змеи.

Повернувшись к нему спиной, она бросила через плечо:

– Я готова рискнуть.

Но он встал и пошел за ней по песку к маленькому источнику. Джиллиан, закусив губу, смотрела на манящую воду. Ей не хотелось раздеваться перед ним.

– Ну же, – сказал Грэм и отвернулся, чтобы не мешать ей раздеваться. Он стоял неподвижно, как стена, широко расставив ноги. Грэму не хотелось нарушать ее уединения.

Она погрузилась в теплую ласковую воду, немного поплавала туда-сюда, взяла мыло и, всхлипывая, стала мыться. Безмолвные рыдания сжимали ей горло. Джиллиан плакала, стараясь заглушить плач плеском воды. Она с остервенением смывала с себя воспоминания и запахи сегодняшнего дня.

Когда она наконец вышла из источника, все ее тело было красным, как после бани. Она быстро вытерлась и оделась. Грэм все так же стоял поодаль, повернувшись к ней спиной.

Интересно, слышал ли он, как она плакала. Впрочем, ей все равно.

Не проронив ни слова, они пошли обратно в шатер. Джиллиан уселась на полосатое одеяло, а Грэм устроился рядом. Она чувствовала себя очень несчастной, не зная, как попросить его об утешении, – ей нужна была помощь, чтобы пережить произошедшее между ними. Ей казалось, что она навсегда теряет его. Может, даже уже потеряла.

– Прости меня, Джилли, за то, что мне пришлось с тобой сделать.

Она молча сидела, плотно обхватив руками колени.

– Это было оскорбительно. Я изнасиловал и унизил тебя.

У нее ком подступил к горлу.

– Полагаю, ты должен был так поступить, чтобы спасти нас обоих. Не вини себя, Грэм, твои действия были оправданными.

Его глаза загорелись мрачным огнем. На его лице была написана ярость и одержимость.

– Нет! Когда человека принуждают к чему-нибудь помимо его воли, этому нет оправдания…

– Но это они меня принудили, а не ты, – начала возражать она, а сама вся сжалась при виде ярости, пылавшей в его глазах.

– Я должен был убить их.

– Они убили бы тебя. Ведь их было гораздо больше. Смерть – это не выход.

– В некоторых случаях – выход.

Она замерла, уловив нотку одержимости в его тоне. Он сидел, уставившись в пустоту.

– Я знаю, что говорю. Со мной однажды случилось нечто подобное.

Джиллиан промолчала, боясь, что стоит ей сказать хоть слово, и он опять замкнется в себе. Грэм посмотрел ей прямо в глаза:

– В пустыне от самого себя не спрячешься. Я очень не хотел тебе рассказывать об этом. Пришло время тебе узнать, что со мной случилось, когда мне было шесть лет. После гибели родителей меня воспитывала вовсе не милая английская пара – меня захватил в плен один из убийц моих родителей, затащил в свой черный шатер и изнасиловал.

Грэм чувствовал себя опустошенным и одиноким. Господи Иисусе, вот до чего дошло! Она увидит весь мрак, царящий в его душе, и сама решит, остаться ей или уходить. Он почти физически ощущал, как мрак окружает его сплошной стеной, холодной, словно могильный камень. Он бесстрастно рассказывал историю своего детства, избегая смотреть ей в глаза. Вместо этого он смотрел ей под ноги.

Он рассказал ей все с того самого момента, когда в испуге заметил, как к их каравану во весь опор несутся воинственные кочевники, как его мать спрятала Кеннета в корзину и как его родители отчаянно пытались найти укрытие для него. О том, как солнце сверкало на обнаженных клинках, когда аль-хаджиды убивали всех без жалости и без разбору, как он сжался, когда над ним занесли ятаган. Он рассказал о вспыхнувших глазах воина, схватившего его за руку.

Из-под одежды Джиллиан были видны лишь пальцы ног, розовые после мытья. Грэм не сводил с них глаз, рассказывая о грязных овечьих шкурах, в которые его тыкали лицом, о том, как взявший его в плен кочевник Хусам каждую ночь издевался над ним, и о Фейзале, который протянул ему руку помощи и помог выбраться из мрака.

– Фейзал видел, как меня брали в плен, и пожалел меня, – рассказывал Грэм. И тут он набрался смелости и взглянул Джиллиан в лицо. Он не знал, что увидит там: жалость или отвращение.

Не то и не другое. Она сидела, крепко сжав кулачки.

Грэм рассказал ей, что Фейзал долгое время жил в Каире среди неверных и говорил по-английски. Рискуя жизнью, он давал Грэму сладкие финики, если мальчик сидел голодным. Фейзал научил сообразительного Грэма всему, чему учил своих собственных сыновей: охотиться на диких зайцев, разбираться в верблюжьих следах, читать по-английски и по-арабски, разыскивать воду и выживать в пустыне, питаясь финиками и верблюжьим молоком. Он ей рассказал даже про аль-Гамру, про свою призрачную надежду на спасение и про то, какую цену ему пришлось заплатить за свою доверчивость.

Правда, он не сказал Джиллиан, что аль-Гамра – это ее отец, он не хотел наносить ей такой страшный удар.

Грэм рассказал ей, что, когда ему исполнилось девять, он надоел Хусаму. Его мучитель увез его на многие мили от их поселения в самое сердце пустыни и оставил умирать под палящим солнцем. Тут Джиллиан резко втянула воздух. Взглянув, Грэм заметил в ее глазах слезы.

Он опять уставился в землю. Еще один взгляд на нее и он сам расплачется. Грэм отринул чувства, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Его оставили в пустыне умирать, но он вернулся через три дня. Идти он уже не мог и полз на четвереньках, но он выжил. Фейзал выступил вперед и сказал шейху, что Грэм смог преодолеть пустыню и этим заслужил право на жизнь. Шейх нехотя даровал Грэму право жить у Фейзала, но поклялся при этом, что Грэм никогда не станет воином. Но Фейзал все равно обучал его. Другие просто не обращали на него внимания и сторонились. Чтобы заслужить их уважение, Грэм стал грабителем. Он участвовал в битвах и набегах, но всегда действовал в одиночку. В конце концов его прозвали Гепардом, одиноким охотником.

– Фейзал как-то сказал мне, что в пустыне не может быть никаких тайн. Пустыня раскрывает в человеке его истинную суть. И пусть я много выстрадал, но никто не сможет отнять у меня душу. А еще он сказал, что если я когда-нибудь потеряю себя, то надо прийти в пустыню, чтобы вновь обрести.

И тут Джиллиан заговорила. Ее голос был нежным, как шелк, и нес ему утешение:

– А сейчас ты нашел себя?

Он немного подумал, уставившись в песок, и сказал:

– Я и сам не знаю.

Джиллиан сидела, обхватив себя руками. Грэм пошел прогуляться и успокоиться, по крайней мере по его словам. Она не рискнула выразить свое сочувствие или хотя бы показать его. Инстинкт подсказывал Джиллиан, что ему не нужна ее жалость.

Услышанный рассказ наполнил ее ужасом. Маленький мальчик, который перенес столько страданий. Теперь понятно, почему в его темных глазах то и дело мелькает боль. Она не знала, сколько разочарований, сколько мук он перенес, не знала, что ей делать, чем помочь ему. Но она точно знала, что любит его.

Издалека донесся плеск воды. Джиллиан встала, пошла к источнику и притаилась за пальмой.

Ее муж стоял по пояс в теплом источнике и с ожесточением мылся. Его красивое лицо было искажено страданием. Точно так же Джиллиан сама отмывалась несколько часов назад. У нее сжалось сердце: «Я люблю тебя, – думала она. – Позволишь ли ты мне любить тебя, Грэм? Сможешь ли?»

Она повернулась и тенью скользнула обратно в палатку.

Еще нескоро Грэм почувствовал, что достаточно успокоился и можно возвращаться в лагерь. Джиллиан не сказала ни слова и только следила за ним беспокойным взглядом. Он уселся на одеяло. Его била нервная дрожь.

Когда Джиллиан заговорила, голос у нее был вполне обычный:

– А другие воины просто не обращали на тебя внимания или…

Грэм глубоко вздохнул:

– На меня смотрели как на изгоя, как на девчонку. Мне приходилось драться за право называться воином.

– И как же ты заслужил это право?

– Я убил своего мучителя в поединке. Потом я отрезал ему яйца и преподнес их в качестве трофея шейху. – Грэм судорожно втянул воздух, ожидая увидеть в ее глазах осуждение или отвращение. Но ничего подобного.

– И что он сказал?

Он с облегчением перевел дух, но все же оставался напряжен.

– Он рассмеялся. Фарик любил жестокие развлечения. Он приказал посвятить меня в воины.

Грэма отвели в Святилище, где мальчики превращались в мужчин, заставили его принести клятву верности и провели обряд обрезания. Было очень больно. Ему предложили болеутоляющий напиток, но он отказался. Он с радостью приветствовал боль.

Потом он капля за каплей завоевывал уважение к себе. Ему постоянно приходилось доказывать свои боевые качества на деле: он убивал больше других, рисковал больше остальных. Он научился контролировать свои чувства. В конце концов дочь Фейзала вышла замуж за мужчину из племени хамсинов, Грэм последовал за ней и стал хамсином, воином ветра.

– Мне отчаянно хотелось, чтобы ко мне относились как к мужчине, – прошептал он, вспоминая те времена, когда ему приходилось бороться за право называться воином.

– И скольких ты убил в бою?

Он попытался увидеть себя ее глазами: жестокий дикарь.

– Несколько сотен. Я не считал.

– А скольких ты любил?

Вопрос застал Грэма врасплох, он отпрянул. Джиллиан сидела спокойно, даже не моргала.

– Не знаю.

– Но меньше, чем ты убил.

– Да, – согласился он.

– Это от того, что ты не позволял себе любить. Потеряв тех, кого ты любил, ты боялся полюбить вновь. Ты и теперь боишься. Потому что не хочешь новой боли.

У него сжалось сердце при воспоминаниях о том, как кровь текла на песок, подобно воде, о предсмертных криках его родителей, о запахе грязных овечьих шкур, о пристальных взглядах и насмешках…

Ему протянули руку помощи. Он не любил людей, которые его вырастили и воспитали. Или все-таки любил?

Он заботился о своей семье. Он готов был умереть, защищая их, особенно маленького сына Кеннета. Но любовь ли это?

– Время не ждет. Давай собираться. – Грэм встал и повернулся к ней спиной, складывая вещи в дорожную сумку. Она обняла его сзади и прижалась. Он напрягся.

– Я хочу тебя, Грэм. Я не требую от тебя клятв, что твое сердце будет безраздельно принадлежать мне. Давай займемся любовью как муж с женой. Я не требую от тебя ничего больше. Ты мне очень нужен.

Тело среагировало помимо воли. В нем бушевали сильные чувства. Он не имел права любить ее. Нельзя было перекладывать на ее хрупкие плечи весь груз того мрака, который царил в его душе. От этих мыслей возбуждение сразу пропало.

– Скоро ночь, надо выспаться перед дорогой, – сказал он резко. – Иди ложись.

Сам же вышел из шатра проверить верблюдов. Он боялся обернуться и увидеть на ее глазах слезы.

Джиллиан не плакала. Она молча собрала и упаковала посуду. Она не обиделась на него за отказ. Но ей было невыносимо больно видеть страдание в его глазах.

«Грэм, милый, – думала она. – Каждый раз в постели с тобой я чувствую твою страсть, твое желание. Я знаю, что ты мужчина до мозга костей, мой любимый мужчина. Но как мне тебя в этом убедить?»

Она не умела укрощать демонов, живущих в душе. Даже своих собственных. Сможет ли она хоть когда-нибудь достучаться до него?

Той ночью Грэму приснился кошмар. Он проснулся со сдавленным криком. Джиллиан тоже вскочила, дрожа от испуга. Он отвернулся, когда она попыталась его обнять.

Наутро он молча, с тревогой во взгляде, смотрел, как она готовит завтрак. Джиллиан была в отчаянии. Закусив губу, она налила ему его любимый крепкий арабский кофе в крошечную чашечку без ручки. Он не стал его пить. И есть не стал, а она лишь надкусила треугольную лепешку. Она встала и отряхнула руки.

– Если мы хотим добраться до пещеры к ночи, нам надо поторопиться.

Он не пошевелился. Джиллиан ужаснул его вид – Грэм сидел с подтянутыми к груди коленями, с безжизненным остановившимся взглядом.

Решив оставить его одного, она пошла кормить верблюдов. Потрепала Соломона по шее, наблюдая, как он ест сушеные финики. Когда она вернулась в шатер, Грэм сидел, все так же уставившись в песок.

– Мы едем? – спросила она, но ответа не получила.

Остаток дня она изучала карту, на которой была отмечена гробница с сокровищами. Ее охватило отчаяние. Что бы она ни говорила мужу, тот молчал. Он сидел, уставившись в землю, как безмолвная синяя статуя.

Она не знала, что делать. Неужели он думал, что она осуждает его за то, что произошло? Джиллиан присела рядом с мужем и взяла его руки в свои.

– Поговори со мной. Пожалуйста, не молчи.

Грэм уткнулся лицом в колени.

– Тебе ведь это не нужно, Джиллиан. Не нужно. Уходи.

– Неужели это настолько ужасно, что заставляет тебя с криками просыпаться по ночам? Я же твоя жена, Грэм. Доверься мне. Пожалуйста.

Он повернул голову и с удивлением заглянул ей в глаза:

– Ты хочешь знать, что мне приснилось?

– Да.

– Мне приснился тот день. Я опять слышал смех аль-Гамры.

Она с болью и ужасом смотрела, как на его лбу выступают капельки пота.

– Когда все кончилось, он рассмеялся, Джиллиан. Он сказал, чтобы я прекратил этот притворный плач. И что… и что в глубине души мне самому понравилось.

– Не надо себя винить, Грэм. Ты был в отчаянии и готов был пойти на все.

Он посмотрел ей в глаза. Во взгляде была сплошная мука.

– Неужели ты не понимаешь, Джиллиан? А что, если… что, если я позволил ему сотворить со мной это не потому, что надеялся сбежать, а потому, что… – Он отвернулся и еле слышно добавил: – Ч-что, если он был прав? Если мне действительно понравилось? Если вся моя жизнь была сплошным обманом?

Она не знала, что ответить. Грэм казался далеким и недостижимым, как звезды над головой. Джиллиан до ужаса боялась потерять его, но не меньший страх внушал ей его рассказ. Ей хотелось убежать на край света и заткнуть уши, лишь бы не слышать. Этот груз был слишком тяжел для нее.

Но он доверил ей свою самую страшную тайну. Он доверился ей. Как же она могла теперь его бросить?

Нет, Джиллиан не знала, что сказать. Но она твердо знала, что ей надо добраться до самого потаенного уголка его души. Она вздохнула и обхватила его лицо ладонями. Его обсидианово-черные глаза ничего не выражали, будто и не глаза вовсе, а галька, которую они видели, проезжая уэды.

Джиллиан поцеловала его, но Грэм остался безучастным. Ей казалось, будто она целует безжизненный холодный камень. Джиллиан прижалась к нему всем телом в отчаянной попытке хоть как-то расшевелить его. Она запустила пальцы в его покрытые пылью черные кудри, выбивавшиеся из-под тюрбана, и пыталась вдохнуть в мужа жизнь, взывала к нему всем телом, молила вернуться к жизни. Вернуться к ней.

И вот он стал потихоньку оттаивать, едва уловимыми движениями губ отвечая на ее поцелуи и прижимая ее к себе все крепче и крепче. В конце концов он так сильно ее сжал, что она едва могла дышать, но Джиллиан и не думала противиться его объятиям, готовая слиться с ним воедино. А тем временем ее руки блуждали по его телу, прошлись по плоскому животу и смело скользнули ниже.

Тут он разомкнул объятия и отвернулся:

– Я… я не могу.

Джиллиан больно было смотреть на его искаженное страданием лицо. Она собрала в кулак все свое мужество, чтобы сказать то, что должна была сказать.

– У хамсинов считается, что пустыня обнажает душу человека. Здесь негде укрыться. – И, набрав в грудь побольше воздуха, выпалила: – Здесь нет места тайнам и лжи. Вот и скажи мне: твою страсть возбуждает этот человек из твоего прошлого?

Он уставился на нее, не веря собственным ушам. Крутя в руках нож и пытаясь прорваться сквозь его страх, она развила свою мысль:

– Это его ты хочешь вместо меня?

Его черные глаза полыхнули бешеным гневом, лицо исказил звериный оскал. Он чуть не задохнулся от ярости, и мгновение спустя его пальцы железной хваткой сомкнулись на ее горле. Ей стало трудно дышать. Она не смела двинуться, не смела отвести глаз. Сейчас он мог одним движением сломать ей шею.

– Правду не убьешь. Ответь, – прохрипела она.

В повисшей тишине она слышала только шорох пересыпаемого ветром песка и пульсацию крови в своих жилах.

Грэм чуть ослабил хватку. Не отпустил совсем, но дышать стало легче. Потом он нерешительно провел указательным пальцем по ее шее и дрожащему подбородку. Левой рукой погладил ее по лицу.

Эти прикосновения напомнили об их первой ночи, когда их тела слились в порыве страсти и он познал радость обладания женщиной. Его рот раскрылся от благоговейного удивления. Он понял. Теперь он знал ответ. И она знала. Слезы прочертили две дорожки на ее покрытых пылью щеках.

Грэм отпустил ее. Джиллиан с наслаждением вздохнула. В его широко раскрытых от ужаса глазах стояли слезы.

– Я ведь чуть не убил тебя.

– Но ведь не убил. И никогда не убьешь. – И она поцеловала руку, которая чуть не задушила ее.

– Да, какая-то часть меня готова была тебя растерзать, потому что я боялся ответа. Я слишком быстро сдался. Он решил, что мне понравилось, потому что я не сопротивлялся, – сказал он отрывисто.

– Тебе не могло это понравиться. Ты делал то, что должен был делать. – Она все не могла отдышаться и потирала горло.

– Я должен был драться с ним. А я не дрался. Я попытался кричать только тогда, когда он заткнул мне рот. И кричал я потому, что понял, что на этот раз виноват в моем унижении будет не язычник-араб. Надо мной надругался англичанин, соотечественник, человек одной со мной культуры. И я смирился с тем, что произошло.

Она обхватила его лицо руками. Слезы застилали ей глаза, так что она его почти не видела.

– Но это не значит, что ты воспринимал это как должное или что тебе понравилось. Отец всегда был жесток со мной, другого обращения я не знала. Но мне никогда, никогда это не нравилось.

– Я так устал, Джилли, – прошептал он. – Ты представить себе не можешь, как я устал.

– Тогда ложись спать, – она нежно его поцеловала. Он улегся рядом с ней, свернувшись в клубочек и положив голову ей на колени, как маленький ребенок. Джиллиан сдерживала слезы и гладила его по голове дрожащей рукой.

Солнце палило немилосердно. В шатре стало жарко и душно. Джиллиан долго сидела на полосатом одеяле, не слыша ничего вокруг, кроме ровного дыхания мужа.

Но через какое-то время и ее сморил сон. Она понятия не имела, сколько времени проспала. Сквозь неплотно прикрытое полотнище входа было видно, что наступила ночь, и в призрачном свете звезд и луны песок вокруг их шатра приобрел сероватый оттенок. Что же ее разбудило?

Джиллиан скосила глаза и поняла, что во сне их с Грэмом тела переплелись. Он закинул на нее ногу, а рукой обнимал за плечи. Он не спал и не мигая смотрел на нее.

Муж прижал ее к себе еще крепче, ища губами ее губы. По ее жилам словно разлился жидкий огонь, и она обхватила его руками, отвечая на поцелуй.

Его руки блуждали по ее телу, рывком задрали куфтан и попытались стянуть с нее холщовые брюки.

– Снимай.

Она разделась. Он сорвал с себя темно-синий плащ, расстегнул брюки и перевернул ее на спину, сгорая от нетерпения. Джиллиан не была готова к такому напору и в первый момент вскрикнула от боли. Умерив свой пыл, он начал целовать ее, терпеливо дожидаясь, пока она не начнет извиваться в приступе желания.

Его движения были жесткими, быстрыми, он готов был буквально разорвать ее плоть, и, наконец, она приняла его в себя, обволакивая своим теплом. Он навалился на нее всем весом, прижимая запястья к одеялу, но Джиллиан, закусив губу, терпела, понимая, что ему надо выпустить всю накопившуюся за столько лет ярость. Она раскрывалась ему навстречу, чуть приподнимая бедра при каждом его движении.

В тот момент им было не до нежности. Это было грубое, примитивное совокупление. Грэм был подобен пустынному ветру хамсину, которому нет смысла сопротивляться. Он властно брал то, что принадлежит ему по праву. Зачеркивал прошлое и начинал жизнь с чистого листа.

И она сдалась под его чувственным натиском, вся напряглась и вскрикнула, вцепившись в его напряженную спину. Его наслаждение было не менее острым: он внезапно застыл и испустил стон, в котором было что-то звериное. Грэм дышал хрипло и прерывисто. Затем он обрушился сверху, вдавливая ее в ложе и уткнувшись лицом в нежную ложбинку на ее плече.

Джиллиан долго лежала, почти не дыша. Ей не хотелось его тревожить. Наконец он пошевелился и приподнялся на локте. Его глаза сияли.

– Я люблю тебя, Джилли, – прошептал он. – Мне кажется, я всегда тебя любил.

Она поняла, что он победил в поединке со своими внутренними демонами и что с этого момента воспоминания навсегда прекратят его преследовать.