Грэм стоял около особняка Странтонов в районе Мэйфер, звук собственного прерывистого дыхания гулко отдавался у него в ушах.

Джиллиан оказалась на высоте, помогая при родах. В ее огромных зеленых глазах светилось сострадание, когда он рассказывал ей о рождении Жасмин. А потом она произнесла слова, которых ему не забыть до конца своих дней:

– То, что случилось с Жасмин, действительно ужасно, но ведь сейчас она счастлива. Прошлое нельзя изменить, но зато можно создать себе будущее. Те, кто живет воспоминаниями о прошлых горестях, лишают себя шансов на радость в будущем.

Он не знал, что ответить, и только поблагодарил ее за помощь. Джиллиан смутилась и пробормотала, что ей пора домой.

Ее мудрые слова заставили его задуматься. Какое-то время он даже думал, не было ли ошибкой его решение убить ее отца. Ведь он своими руками лишал себя шансов на счастье в будущем. А вдруг она и в самом деле послана ему самой судьбой, чтобы поднять из руин его разрушенную жизнь?

Грэм стоял в нерешительности перед медным дверным молотком. Двадцать лет он носил эту боль в себе. Изящная трость с серебряным набалдашником казалась ему тяжелее свинца. Его руки дрожали, когда он дотронулся до дверного молотка. Сейчас выйдет лакей и проводит его в логово зверя.

Может, действительно лучше отпустить прошлое, как советует Джиллиан?

Он закрыл глаза и тут же вспомнил, как Странтон с мерзкой улыбочкой произносил слова, которые никак не шли у Грэма из головы. Из-за них он сомневался во всем: «А тебе ведь понравилось. Ты прекрасно знаешь, что понравилось. От себя не спрячешься, красавчик мой».

«Это неправда!» – каждый раз говорил он себе.

А вдруг правда?

Он заставил себя перестать думать об этих роковых словах. Решение принято, осталось лишь совершить задуманное. Но все же руки у него сильно дрожали, когда он стучал в дверь. Маленький мальчик внутри его хотел развернуться и убежать далеко-далеко. Он ведь все еще может вернуться домой, закрыться в своих покоях и перестать выходить на улицу. Тогда ему не придется видеть Странтона. И тот никогда не станет ему тестем.

И он чуть было не ушел. Но тут ему вспомнилось лицо Джиллиан. Он опозорил ее. Теперь жениться на ней было для него вопросом чести. Честь для него все. На протяжении долгих лет, воспитываясь среди бедуинов, он стремился заслужить честь называться воином. Предав Джиллиан, он предаст все, что было для него дорого. Грэм уверенно постучал в дверь.

Открывший ему лакей был облачен в поношенную зеленую с серебром ливрею. Он взял у Грэма шляпу и трость и проводил гостя в гостиную. Герцог уселся в потертое кресло, огляделся и увидел, что шелк, которым были обиты стены, местами отличается по цвету – раньше на этих местах висели картины. Получается, что Странтоны, подобно многим другим лондонским аристократическим семействам, вынуждены распродавать предметы искусства, чтобы свести концы с концами.

Тут его привлекла одна рамка на стене. Грэм взглянул и содрогнулся от ужаса. Он понял, что это, еще до того, как увидел надпись. Папирус под стеклом был древним, как сама пустыня, и грозил рассыпаться в прах, если его взять в руки. Линии, прочерченные растительными чернилами, поблекли, но были еще отчетливо различимы.

Вот она, недостающая половинка карты, которую он отдал Странтону, когда был маленьким.

Грэм сжал руки в кулаки, ему очень хотелось содрать карту со стены. Она его! Его! Страшные воспоминания ожили в нем с новой силой.

Услышав шаги, он вернулся в кресло и заставил себя принять непринужденную позу. Граф с уверенным видом вошел в гостиную, Джиллиан и еще одна женщина, брюнетка, тенью следовали за ним. Его невеста была в отвратительном сером, наглухо застегнутом платье. Ее блестящие золотисто-рыжие волосы были туго стянуты на затылке, она смотрела в пол. Грэм озадаченно ее рассматривал. Где же та уверенная в себе женщина, которая помогала ему принимать роды? Джиллиан ушла в себя, стала такой же незаметной и невыразительной, как сгусток тумана над морем.

Граф сдержанно представил свою жену. Грэм склонился, чтобы поцеловать ее мягкую руку. Графиня улыбнулась натянутой улыбкой.

Они расселись. Грэму становилось все больше и больше не по себе. Он заставил себя поддерживать светскую беседу о погоде, потом задавал вопросы о законопроекте, подготовленном Странтоном. Граф пустился в пространные рассуждения. Его жена и дочь хранили молчание.

Когда Странтон завел речь о брачном контракте, Грэм предложил ему обсудить этот деликатный вопрос наедине в кабинете его сиятельства. Он не хотел, чтобы Джиллиан слышала, как ее отец говорит о ней, словно она партия товара, а не живой человек. Граф даже не взглянул на дочь.

– В этом нет никакой необходимости, ваша светлость. Здесь мы можем говорить без обиняков.

Джиллиан безмолвно наливала чай, а ее отец без намека на деликатность обсуждал условия контракта, будто собирался продавать лошадь. Запрошенная сумма была довольно значительной. Поначалу он хотел даже отказаться, памятуя о шатком финансовом положении своей семьи, но при взгляде на бледную и дрожащую Джиллиан его сердце дрогнуло. Ради нее стоило отдать эту сумму до последнего шиллинга. Он женится на ней и в порошок сотрет ее отца.

Глаза у графа были холодные и жесткие, а у его дочери – живые и сияющие. Впрочем, сейчас этого не было заметно. Джиллиан не поднимала взгляда, а ее чувства, казалось, были скрыты невзрачным серым шелком.

– И как же вы познакомились с моей дочерью, ваша светлость? Джиллиан редко выходит из дома без моего разрешения. Она утверждала, что провела ночь у своей тетки.

Грэм, застигнутый врасплох таким поворотом беседы, взглянул на Джиллиан. Ее руки едва заметно дрожали.

– Я в тот вечер был приглашен на ужин к миссис Хаддингтон. А после мы с Джиллиан вышли прогуляться в сад.

В глазах Странтона сверкнула ярость.

– Моя сестра крайне безответственно отнеслась к своим обязанностям!

Хорошо еще, что, когда он уезжал с бала, сестра графа отозвала Грэма в сторону и рассказала ему всю правду о том, как получилось, что она послала племянницу в бордель. Она умоляла герцога помочь ей защитить Джиллиан от произвола отца.

Опять ложь. Опять обман. Странтон сидел напротив, на его лице читалось явное неодобрение.

«Ты солгал мне. Ты обещал спасти меня. Я должен тебя убить», – думал Грэм. Но было бы слишком просто встать сейчас и сжать руки вокруг его шеи…

– Я воспользовался тем, что миссис Хаддингтон отвлекли домашние заботы, и увел вашу дочь в сад, – солгал Грэм.

Глаза Джиллиан преисполнились благодарности. Граф хмыкнул:

– Я уже не раз говорил своей жене, что моей сестре нельзя доверить дочь.

Леди Странтон вздрогнула, а Джиллиан побледнела. Грэму стало совсем не по себе. Похоже в этом доме темных загадок не меньше, чем в египетской гробнице.

Он пробормотал, что ему пора домой, и стал собираться. Целуя на прощание трепещущую руку Джиллиан, он не сводил с девушки взгляда. А когда пожимал графу руку, в нем вновь проснулись ненависть и жажда убийства. Это было бы так просто…

Выйдя из особняка, Грэм нахмурился. Тут явно что-то нечисто. При взгляде на покрасневшие веки апатичной леди Странтон создается впечатление, что она принимает опиум. Джиллиан слова не проронила, ни разу не засмеялась. От той ниточки доверия, которая возникла между ними, когда они принимали роды, не осталось и следа. Что же этот ублюдок с ней сделал?

Грэм сел в карету и постучал тростью в потолок, чтобы кучер отвез его домой. Дома он тут же прошел в свой кабинет. Его мысли занимал увиденный в доме Странтонов папирус. Карта. Ее обязательно надо получить обратно. Даже если для этого придется ограбить Странтона.

Поздно ночью он подошел к особняку Странтонов, одетый во все черное. Он стоял на улице и смотрел на окна. В одном из окон наверху горела свеча, и он рассмотрел силуэт худенькой женщины, сидящей в кресле у окна. Пламя отсвечивало на золотисто-рыжих косах.

У Грэма перехватило дыхание. На женщине была только тонкая сорочка. Он огляделся по сторонам и быстро пересек газон перед особняком. Он внимательно осмотрел балкон и бросил принесенную с собой веревку, как его научили бедуины. Проверив надежность веревки, он полез вверх.

По-кошачьи бесшумно Грэм перелез через перила балкона. Джиллиан, сидевшая около стеклянной двери, ведущей на балкон, раскрыла от удивления рот, когда он внезапно появился перед ней.

Снимая с себя пиджак, он в два прыжка оказался рядом с ней. Он уже забыл, что пришел сюда украсть папирус. Сейчас для него важна была только она.

– Почему ты сидишь раздетая у окна? – прошептал он.

Она отпрянула. Ее мраморно-белые руки были покрыты гусиной кожей. Он аккуратно укутал ее плечи своим пиджаком и повторил свой вопрос спокойным, размеренным голосом, которым обычно разговаривал с пугливыми животными. Наконец она подняла на него свои сияющие глаза.

– Отец меня наказал. Мне выдают одежду, только если я куда-нибудь иду с ним или еду на верховую прогулку под присмотром конюшего. Он говорит, это потому, что я… – она всхлипнула, – потому что я… шлюха.

У него внутри все перевернулось.

– Уже второй час ночи, хабиба, – сказал он с нежностью, – тебе надо поспать.

Ее потухшие глаза загорелись любопытством.

– А что такое «хабиба»?

Ласковое обращение. Но он ничего не ответил, а просто взял ее замерзшую ладошку своей теплой рукой и стал растирать ее кожу, чтобы согреть.

– Почему ты сидишь у открытого окна? – спросил он.

– Отец говорит, что шлюха должна всем себя показывать, – сказала она бесцветным голосом.

Грэм с трудом сдержал ругательство и внимательно посмотрел на свою будущую жену. Та сидела неестественно прямо и была похожа на китайскую куклу Жасмин.

Он вошел в ее спальню и подставил изящный стул под дверь, чтобы никто не смог войти, потом вернулся к Джиллиан и склонился над ней. Ей надо было выговориться, и он очень хотел помочь. Единственное, что он мог сделать, – это жениться на ней и увезти ее из этого ужасного дома как можно скорее.

Джиллиан почувствовала, как вокруг нее рушится мир. Ее до костей пробрал озноб, ведь он стал свидетелем ее позора. Сквозь пелену еле сдерживаемых слез она видела, как герцог решительно встал и закрыл балконную дверь. Зачем он сюда пришел? Она опустила голову, готовая умереть от унижения.

– Ложись в постель и согрейся, – говорил он тихо и успокаивающе.

Она повиновалась, как безмозглая кукла, отогревая свои дрожащие заледеневшие руки в его руках. Герцог аккуратно усадил ее на краешек постели, которую горничная уже подготовила ко сну. Она хотела побыстрее спрятаться под одеяло, но он вдруг снял ботинки и стал расстегивать жилет, что вывело ее из ступора. Потом дело дошло и до рубашки. При виде его мощного обнаженного торса, покрытого жесткими черными волосками, она почувствовала тепло внизу живота. Господи, но не собирается же он…

– Ч-что вы делаете?

– Поскольку тебе запретили носить одежду, я решил тоже раздеться, а то несправедливо получается. Расслабься. – В его глазах цвета ночи мерцали озорные искорки.

Она смотрела в изумлении на его рельефные бицепсы и завитки черных волосков у него на груди, чувствуя, как внутри нарастает возбуждение. Он сел и нежно взял ее руки в свои.

– Не волнуйся, – успокаивал он, – я не собираюсь заниматься с тобой любовью. Не сейчас. Только после свадьбы.

Желание улетучилось. Теперь ей было стыдно, она чувствовала себя неудовлетворенной. Джиллиан отвела глаза. Да, правильно говорил отец: она стала шлюхой. Она готова была броситься в объятия мужчины, не задумываясь о священных узах брака. В ее ушах звучали слова отца:

«Сексуальное наслаждение предназначено только для брачного ложа, Джиллиан, только там зачинают наследников. Ты выполнишь свой долг и подаришь герцогу сына, но до того – будь я проклят, если позволю твоей греховной похотливости еще раз меня опозорить. Ты меня поняла?»

Он смотрел на нее с холодным отвращением.

Она опозорена.

– Хабиба, не прогоняй меня, ты так замерзла, – шептал ей Грэм.

Она заставила себя спросить:

– Что ты здесь делаешь, Грэм? Сейчас несколько неподходящее время для светского визита. Боюсь, для чая уже слишком поздно.

Он не улыбнулся на шутку.

– Я хочу обокрасть твоего отца.

Джиллиан посмотрела на него с большим удивлением:

– И что же ты хочешь украсть?

– Тебя. Джиллиан, давай убежим прямо сейчас. Мы поженимся в Гретна-Грин. Если он так с тобой обращается, то тебе нельзя здесь оставаться ни дня.

Соблазнительное предложение. Очень соблазнительное. С одной стороны, ей нравился Грэм, с ним ей было хорошо, но, с другой стороны, она хотела стать независимой высокообразованной женщиной. Если она уступит и пойдет с ним, то ее мечта никогда не исполнится. Если потерпеть еще немного, а потом сесть на пароход до Америки, то она обретет свободу. Ради этого она готова была даже пойти в порт обнаженной.

– Пожалуйста, уходи. Слуги все узнают и расскажут отцу.

– Нет, – сказал Грэм, прижимая палец к ее губам, – я не уйду, пока ты не выпустишь свою боль наружу. Ты, как фарфоровая статуэтка, хабиба, держишь все в себе. А если держать все в себе, то рано или поздно ты не выдержишь и разобьешься. Не позволяй ему раздавить тебя. Выпусти свою боль наружу, пока он не слышит.

Она зажмурилась и покачала головой. Он обнял ее и поцеловал в висок, шепча нежные слова. И тут она не выдержала: предательская слезинка скатилась по ее щеке. Плотину прорвало. Она слабо пыталась сопротивляться его объятиям. Он гладил ее по голове, не собираясь отпускать.

Долго сдерживаемые слезы градом катились по ее щекам, она судорожно всхлипывала. Рыдая, Джиллиан закрыла лицо руками и раскачивалась взад и вперед, – годами копившаяся боль вырвалась наружу. Грэм не выпускал ее из объятий, поглаживая по голове.

– Молодец, выпусти это наружу. Все хорошо.

Истерика скоро закончилась. Джиллиан чувствовала себя совершенно опустошенной, когда герцог вытирал ей глаза и нос уголком простыни. Он видел самое худшее. Грэм молча смотрел на нее.

– Ты злишься? – спросил он.

Господи, еще и как! Ей хотелось бить, крушить, кричать от ярости, но годами выработанная привычка подавлять свои эмоции взяла свое. Она только судорожно всхлипывала.

– Я хочу ударить что-нибудь, – произнесла она.

Герцог взял одну из подушек и протянул ей:

– Давай, поколоти ее. Надо выпускать гнев наружу. Она с ужасом смотрела на подушку, у нее даже живот свело.

– Не могу. Это совсем нелепо.

– Черт с ней, с нелепостью. Давай, бей, – приказал он. – Бей, пока эти чувства не выйдут из тебя.

Джиллиан молча подчинилась. Она взяла подушку и с силой швырнула ее на кровать и стала бить по ней.

– Сильнее!

Она схватила подушку и снова бросила ее на кровать. Старая ткань подушки не выдержала, перья летели во все стороны. Через минуту Грэм был весь в перьях. Джиллиан в изумлении смотрела на него. Грэм шумно выдохнул, с его губ слетело перышко. Он криво улыбнулся:

– Пожалуй, ты права. Выглядит абсурдно.

Она буквально рухнула от смеха.

– Ну что, легче стало?

Она кивнула, с удивлением осознав, что он прав. Но ей все равно было неловко перед ним. Он видел ее унижение, ее истерику…

– Зачем ты это сделал? – прошептала она.

– Потому что я сам бывал в ситуации, когда надо выпустить наружу все; что накопилось внутри.

Они легли на кровать, в его объятиях ей было спокойно и уютно. И тут она почувствовала его нарастающее возбуждение и невольно сжалась.

Грэм печально улыбнулся:

– А-а, ты из-за этого… Не волнуйся. Это нормальная для мужчины реакция. Обещаю, что не буду проявлять свое… э-э-э… чувство, пока мы не поженимся.

Он притянул ее ближе к себе. Она положила голову ему на грудь, жесткие волоски покалывали щеку.

– Какой приятный запах, – сказала она. – Чем это ты так пахнешь?

Он провел рукой по ее волосам.

– Сандаловое мыло. Я привык им мыться, когда жил среди арабов.

Вдыхая сладковатый запах, Джиллиан понемногу успокаивалась.

– Грэм, тебе надо уходить. Отец… нельзя допустить, чтобы он тебя здесь поймал, – сонно бормотала она.

Он приложил палец к ее губам:

– Т-ш-ш, спи. Все хорошо.

– Но, Грэм…

Он только крепче ее обнял.

– Пять минут. Еще пять минут, и я уйду, – пообещал он. Дыхание Джиллиан стало ровным и глубоким.

И почему ему с ней так хорошо и спокойно, будто груз с плеч сваливается? Он даже может спать, и никаких кошмаров. Никаких снов. Полное спокойствие.

«Просто закрой глаза на пять минут», – твердил он себе.

Он закрыл глаза и провалился в сон.