Надо видеть мамино лицо, когда она распахивает дверь каморки и видит нас в одной кровати. Мне приходится признать, что произошедшее – не страшный сон, а реальность. А сама муха выглядит вполне довольной и выспавшейся.

Вылезая из кровати, чудом не наступаю на папин ноутбук. Руки пахнут ветчиной.

Когда выхожу из ванной, муха все еще валяется на моей простыне.

– А ну, брысь! Хорошего понемножку.

Она больше не вздрагивает от моих слов. Совсем расслабилась.

– Хочешь посадить волшебное дерево?

– Да!

– Тогда бегом одеваться!

Мы берем два стаканчика из-под сметаны и спускаемся во двор.

У мухи Агнии острые загорелые колени, на правой – белая царапина. Голубой сарафан волочится по траве, пока она наковыривает в свой стаканчик землю.

– Ай-ай-ай! – вопит и отбегает в сторону. – Жук! Большой.

– Чтобы посадить волшебное дерево, нужно пройти испытание, – философствую я.

Смотрит недоверчиво, с прищуром. На стеклах очков виднеются крошки земли.

– А ты какое испытание пройдешь?

– Вообще-то я пытаюсь с тобой подружиться. А это испытание из испытаний. А если серьезно, семена волшебного дерева я добыла после сложных испытаний. Ты себе даже представить не можешь, каких. А если я тебе расскажу, ты не уснешь от страха никогда.

Переваривает информацию, сложив руки на груди. Подкладываю в ее стаканчик земли.

– А если ты мне не веришь… Я преодолею эту клумбу одним прыжком. А еще могу тебе на голову землю высыпать. Тоже неплохое испытание.

Визжит и убегает домой.

В моей комнате мы устраиваем торжественную посадку деревьев.

– Это вестник радости, – говорю я, протягивая ей персиковую косточку.

Главное, чтобы она не возмутилась, почему я ем персики без нее. Но она молчит и копирует меня. Так же наклоняет голову и придвигает стаканчик.

Высунув язык от усердия, кладет косточку в ямку и присыпает землей.

– Когда появится росток…

Даю процентов десять на то, что он вообще появится…

– Когда появится росток, мы пересадим наши волшебные деревья в большие кадки.

– А потом на улицу?

– Может быть.

– Ой, а что это вы тут делаете? – Мама хлопает в ладоши и сюсюкает, будто общается с умалишенными.

А я, между прочим, в абсолютно трезвом уме и твердой памяти занимаюсь глупостями.

– Мы сажаем листики радости, – сообщает Агния.

– Как здорово! Только не сажаем, а садим. Или как правильно? – Мама задумывается.

– Я не знаю, как правильно, но не листики, а вестники радости.

– Девочки, идите завтракать. А растения свои поставьте на подоконник, только, пожалуйста, не на самое пекло.

Солнце после вчерашней бури как ни в чем не бывало вернулось на свое место. И не стыдно ему совсем, что уходило, оставив нас с грозой и непогодой.

За столом родители не могут на нас налюбоваться, будто мы молодожены.

– А я слышал, как ночью мышка опустошала наш холодильник! С таким наслаждением поедала запасы, я спать не мог от шорохов.

Я смущаюсь, а Агния пугается и поджимает ноги.

Папа торопливо допивает чай. Он опаздывает на работу.

– Хоть и к одиннадцати, все равно умудряюсь опоздать! Уснуть не мог, полночи ворочался.

– Ну прости! Я старалась есть тихо, – каюсь я.

– Не только из-за тебя! Грозы боялся.

– Я тоже ворочалась и боялась, – вторит Агния.

– А еще весь центр закрыли. Дополнительный крюк на маршрутке.

– В связи с чем это? – удивляется мама.

– Праздник не только у нас – дружные дочки. А у всех – День города.

– Точно! То-то мамочки с нарядными детьми гуляют. Шарики, сладкая вата.

– Знаю, – сообщаю я. – Объект приглашал вечером выйти.

– Так сходи, развейся, дочь. Я побежал, закройте за мной!

– А ничего, что ты в брюках и спальной майке? – Оглядываю его скептически. – Или на праздник сойдет?

– Эх! Не сойдет даже на праздник.

Бежит переодеваться.

Агния жует кашу и улыбается, смешно морща нос. Проглотив очередную порцию, оборачивается и выжидающе глядит на подоконник, – не вытянулись ли еще наши волшебные деревья? Я ловлю ложкой солнечного зайчика, заставляя его скакать по стенам.

Мама запирает дверь за переодевшимся папой и возвращается к нам. Молча и совершенно синхронно мы приникаем к окну. Стоим плечом к плечу (Агния скорее висит на нас), смотрим, как папа выходит из подъезда и торопливо пересекает двор. Оборачивается и машет нам. Мы машем в ответ. Все так уютно и радостно, как в моем безоблачном детстве. Неужели еще может быть так же?

Я чувствую что-то такое, отчего сводит зубы. И та рука, что вчера стучалась в окно киношной девочки, теперь сжимает мое сердце.

И пусть мы теперь живем в малюсенькой квартирке, и папа вынужден искать вечные подработки, а мама – брать больше ночных смен… Пусть даже я буду делить комнату с младшей сестрой… Все это кажется теперь решаемым, неважным.

Потому что я снова хочу жить.

Будто солнце осветило ту часть возможного, которую я не видела в своей темноте.

– Значит, вечером ты идешь гулять с Сашей? – спрашивает мама, убирая посуду.

– Не-а. Не пойду. Думаю, Объект переживет. А нам надо растить волшебное дерево.

Агния кивает. Нет ничего важнее наших вестников радости.

– Но почему? Погода хорошая. Саша – парень надежный. Как только устанешь – доставит домой.

Как в лес, так он – безответственный элемент, а в городе ему можно доверять?! Двойные стандарты!

– Не люблю шум. Суета, толкотня… Да и надеть мне нечего.

– Это как раз не проблема! – радуется мама. – Тетя Маша жаловалась, что Динке выпускное платье не налезает. Купили еще год назад, а Динка потолстела. Пришлось новое выбирать. Я сейчас спущусь, посмотрю, что там за платье.

– Не надо, мам! Мне и платье носить нельзя. Оно наверняка с короткими рукавами, а у меня синяки еще не прошли. И обуви нет. И вообще, когда я гулять ходила?

Но мама уже уносится к соседям.

– А я б погуляла, – говорит Агния. – Когда я вырасту, ты будешь брать меня с собой?

– Хм. Конечно. Я буду старенькая, скрюченная и кто-то должен будет переводить меня через дорогу. На Объекта тут надежды нет, он старше меня. Так что это будешь ты, внученька!

Говорю дребезжащим голосом и тяну к ней трясущиеся руки, и она с визгом отскакивает.

Все-таки еще побаивается!

Мама возвращается с видом феи-крестной, приготовившей сюрприз. В руках у нее синее платье-футляр на лямочках.

К сожалению, оно мне нравится. Эх, как жаль, что без рукавов; оно – сногсшибательное. И цвет насыщенный, густой, и фасон оригинальный…

Видя мое вытянувшееся лицо, мама восклицает:

– Алле-оп!

И вытаскивает из кармана халата две тканевые полосочки. Ленты для волос? Очень кстати…

– Это митенки.

– Кто? Какого Митеньки?

– Агата! Они не принадлежат никакому мальчику. Это такие перчатки без пальцев. Засовывай руку. Видишь, они длинные и тонкие. Жарко не будет, и все проблемы решены. Скорей меряй платье.

Беспрекословно подчиняюсь. Кажется, шмотка поработила мой мозг.

Когда выхожу из каморки, чувствую себя скованно.

Агния кричит:

– Вау!

А мама мечтательно улыбается:

– Ты красавица, Агата.

У платья рюши в районе декольте, и у меня даже будто появляется грудь. Я не выгляжу в нем тощей, изможденной, болезненной. И глаза на синем фоне играют ярче.

Замечаю только сейчас – я больше не бледная лабораторная крыса, за эту неделю лицо неплохо загорело, а белые, вечно спрятанные руки скрыты перчатками со смешным названием.

– Бегу мыть голову!

Когда открываю дверь ванной, слышу:

– Хочу быть, как наша Агата.

После душа этот образец для подражания, то есть я, похож на перезрелый одуванчик. Местами волосенки прилипли к голове, на макушке топорщатся дыбом.

Мама колдует феном над моей прической. Одуванчик становится равномерным и приемлемым. Ультрамодный такой одуванчик.

Краситься я тоже не умею. Мне это не нужно было. Мысли о том, в каком виде меня из реанимации повезут в морг, особо не пугали. Какая разница, будут ли замазаны круги под глазами?

Зато мама умеет. Красит меня, а потом обезьянку Агнию. Совсем чуть-чуть. Чтобы отстала.

В зеркале новая я выгляжу веселой, немного отвязной. И мне это нравится. И, надеюсь, не только мне.

Вызванный Объект приезжает быстро и смотрит с недоверием. Сейчас пощупает и попросит вернуть настоящую Агату.

– Меня не подменили, – уверяю его. – Я все та же занудная и хмурая особа. Только с накрашенными глазами. Ясно?

– И в платье… Ты. В платье. Кто бы мог подумать?!

Обувь мне тоже выделила мама. Черные босоножки на небольшом каблуке.

Она дает Объекту последние указания по моей транспортировке – велит доставить домой, как только устану, или не позже часа ночи.

Агния чешет подбородок и размышляет вслух:

– Чего-то не хватает…

Возвращается из комнаты с розовой баночкой в руках и прыскает на меня. Сначала я думаю, что это перцовый баллончик или средство от насекомых, и прячу лицо. Когда облако рассеивается, принюхиваюсь. Это ее детские духи. И не так уж они противно пахнут, просто очень сладко. Иду знакомиться с пчелами.

Только в День города узнаешь, сколько веселых ярких людей живет вокруг. Подростки, семейные пары с детьми, пожилые, влюбленные повсюду. Они машут шариками, пританцовывают под звучащую повсюду музыку и закусывают шашлыки сахарной ватой.

Чувствую себя в толпе не в своей тарелке. Объект крепко держит меня за руку, чтобы не потерялась.

– Хочешь сок? Вату? Хот-дог?

Вокруг аттракционы, палатки с игрушками и едой, беспроигрышные лотереи. И Объекту хочется успеть везде.

Мы стреляем в тире и промахиваемся, пытаемся достать игрушку из автомата и тоже впустую. В лотерею выигрываем зубную щетку, а во второй заход – носовой платок. Покупаем втридорога синего зайца.

Объект рвется попрыгать на батуте, но там большая очередь из детей, которые ростом ему по колено, и ему надоедает ждать.

Падаем в освободившиеся пластиковые стулья и с наслаждением вытягиваем ноги.

– Хочешь потанцевать?

Сашка дергается на стуле, и я волнуюсь, как бы пластик не треснул.

– Там же вроде дискотека восьмидесятых…

– Ну и что? – возмущается он. – Музыка как музыка, я на ней рос!

Я не хочу танцевать под музыку его молодости. И не под какую другую.

– А вот и ты, дружище! – раздается над ухом.

– Да не один, с невестой.

Друзья Объекта. Я их никогда не встречала. Три парня и четыре девушки. Они называют свои имена и острят по нашему поводу. Саша смущается.

Эти люди не из «Армаса». Они говорят на другом языке. Но, как бы там ни было, я рада, что у Саньки есть друзья.

Встаю, чтобы размяться. Оглядываю разномастный народ. Неужели здесь отплясывают те же люди, что в будни с хмурыми лицами бредут на работу? Или их подменили, нагнали массовку к празднику? Или просто людям нужен для радости официально выделенный день…

Каре-зеленые вселенные врываются в поле моего зрения внезапно, и я вздрагиваю.

Он стоит в метре от меня.

Подходит близко-близко.

От него волнующе пахнет туалетной водой, а от меня несет детскими духами…

Нас толкают, и я случайно задеваю рукой его полосатый джемпер. Мягкий, шелковистый.

– Ты обалденно выглядишь.

Голос бархатный, вязкий. Думаю, это баритон.

– Ты тоже неплохо.

– Я приглашаю тебя на свидание.

В этот раз при слове «свидание» я не бросаюсь наутек. Хотя так и подмывает.

– Вон туда. В глубине парка есть поваленное дерево.

– Очень романтично.

– Я нашел его с помощью компаса; думал, ты оценишь! Буду ждать тебя там, как только прогремит салют. И до самого утра. Готов узнать любую, даже самую ужасную правду.

– Я не приду.

– Я буду ждать.

Он уходит, и это лучшее, что он может сделать. Мне больше не хочется веселиться. Музыка кажется слишком громкой. И платье дурацкое, слишком вычурное. Не в моем стиле. Возомнила себя королевой красоты.

Я хочу туда, где чувствую себя, как рыба в воде. Туда, где мое море.

– Мне нужно побыть одной.

Объект смотрит непонимающе. Для него визит Вадима остался незамеченным.

– Пойду в «Армас», можно?

– Я провожу.

– Не надо. Вокруг много людей. И они дружелюбны. Я не пропаду.

– Как только захочешь домой…

– Позвоню. Сразу позвоню.

Телефон я не взяла, его просто некуда положить. Но он есть в «Армасе».

Бреду по улицам, погруженная в себя. Еще жарко, но чувствуется приближение вечера.

Интересно, он правда будет ждать?

Зачем ему эта встреча? Чтобы расставить все точки? Узнать правду и понять, что между нами пропасть…

Он совсем меня не знает. Встретил девочку, которая заинтриговала и пропала на полгода, увлекся.

Но я не совсем обычная, зачем ему эти проблемы в 16 лет. Моя жизнь – это узкий больничный коридор. Из палаты на обследования. Один звонок доктора Гриба – и я снова себе не принадлежу. Я пациент. Это мой главный социальный статус. Не будет же он три раза в неделю носить мне йогурты. Глупо.

Я не приду сегодня. Пусть сидит хоть сутки. Зато поймет, какая я равнодушная, необязательная особа.

Крыша моего «Армаса» мелькает в промежутке между домов.

Я жутко натерла ноги и ползу как древняя старушка.

– Девушка! Давайте знакомиться, – кричит подвыпивший парень с противоположной стороны улицы.

Ускоряю шаг.

– Ты похожа на Хайди Клум!

Хм, неплохо, хоть и неправда. Очень даже! Или это в том смысле, что ей уже лет сорок?

Мне вдруг становится весело. Ну не было у меня парня и не надо!

Перебегаю дорогу и снимаю туфли. Асфальт горячий, мелкие камешки впиваются в пятки. Зато крыльцо «Армаса» отрезвляюще ледяное. Ойкаю и забегаю внутрь.

Глаза привыкают к полумраку в помещении. Прорисовывается фигура Ольги в обрамлении компьютера и принтера. Она сидит, опустив голову, а плечи подозрительно вздрагивают.

Я обмираю от нехорошего предчувствия и несусь к ней. Что случилось? Почему она плачет?

– Оля? Оля! Что стряслось?

Она поднимает голову и виновато улыбается. На ресницах дрожат две слезинки.

– У моей дочки близнецы родились. Я теперь бабушка, Агата.

Я оседаю на стул рядом с ней и перевариваю информацию.

– Так это же… здорово! Круто!

– Это не передать, как круто. Беременность была тяжелая, и вот все позади. Будешь сок?

Плеснув в стакан оранжевую жидкость, она мечтательно смотрит на потолок.

– Эх, Агата! Я ведь ее два года не видела. Вот замуж она вышла, уехала в другой город, и все. У меня потеряшки, у нее семья. Близняшки! Это так здорово.

– Мальчишки?

– Да!

– Так езжайте к ним. Должны же малыши с бабушкой познакомиться. Мы тут и без вас справимся.

– …

– Не сомневайтесь!

– Уверена?

– Безусловно. Ольга, мы добровольцы. И сейчас вы нужны в другом месте.

Думает пару секунд и развивает бурную деятельность. Звонит Суворову и сменщице, которая обещает прибыть через пару часов. Заказывает билет на вокзале.

– Представляешь, как удачно, на ночной поезд последний билет остался!

– Это хороший знак. Вы не волнуйтесь, я пока здесь посижу. Заявки принимать умею, что делать – знаю. Спокойно идите домой, собирайте вещи.

– Я останусь. Основное у меня с собой.

– А подарки детям? Это же такие меркантильные создания, даже в младенчестве!

Вспоминаю синего зайца, купленного Санькой. Где же мы его оставили?

– Сейчас на улице полно детской ерунды.

– Это ты хорошо придумала, Агата. Тогда я пойду? – спрашивает, неуверенно привставая.

– Давайте. Удачи.

– А ты чего босиком?

– Ноги натерла. Первый раз на каблуках.

– Возьми ключ, во второй кладовке валялись старые тапки. Холодно ведь по полу босыми ногами.

– Хорошо, спасибо.

Чмокает меня в щечки и, пританцовывая, идет по коридору.

Роюсь в кладовке, оставив дверь распахнутой, – вдруг звонок не услышу. Синие тапочки с дыркой на носке нахожу с трудом. К платью подходят!

Прикольно, я здесь совсем одна. На стоянке – три машины, но где их владельцы, непонятно. Наверное, отплясывают на празднике.

Просматриваю информацию, занесенную в компьютер. Два экипажа задействованы в поисках давнего потеряшки.

Открываю программу и осуществляю эсэмэс-рассылку: «Ольга стала бабушкой близнецов!»

Пусть армасовцы для разнообразия получат не информацию о новом поиске, а хорошую новость.

Минут тридцать мучаю «паука», потом открываю «сапера». Царапаю в «paint’e» кривые иероглифы.

Мир за окном становится серым и вскоре черным.

Бездумно блуждая по Интернету, натыкаюсь то на картины современных художников, то на кулинарные рецепты. Меня не интересует ни то ни другое. Только в животе начинает бурчать. Все громче, громче… Пугаюсь, хватаюсь за живот и понимаю, что это гремит праздничный салют.

Интересно, он и правда сидит сейчас там, на поваленном дереве, ждет меня, репетирует романтическую речь? Ага, зажигает свечи, раскладывает приборы на траве – создает атмосферу.

Решаю восполнить причитающуюся себе дозу романтики и нахожу на одном из сайтов слезливую мелодраму.

Когда глаза начинают слипаться, обращаю внимание на время – двадцать минут первого. Скоро позвоню Объекту. Дождемся сменщицы вместе и домой. Кстати, почему ее так долго нет? Нахожу ее номер в Ольгиных списках и набираю номер. С ней я почти не знакома.

– Здравствуйте, Марта Юрьевна. Вас беспокоит Агата из «Армаса».

– Детка, скоро буду! У мужа машина сломалась, чиним. Такси тоже вызвать не удается.

– Не торопитесь.

– Как там, без происшествий?

– Все спокойно.

Как только я говорю это и опускаю трубку, дверь открывается. Входит мужчина. У меня начинает пульсировать в висках. Сюда просто так не приходят, тем более ночью. У него кто-то пропал, и я обязана помочь. Пальцы мои мелко дрожат. А если я что-то сделаю не так?

Я справлюсь. Я знаю все, что нужно. Я видела это много раз.

Глубоко вдыхаю, и голова начинает кружиться.

Мужчина торопливо идет по коридору ко мне. Тяжелый стук каблуков отбивает секунды жизни его потеряшки.

Наши глаза встречаются. Единственный человек, на которого он сейчас надеется, – я.

Теперь я навсегда запомню это бледное лицо, сжатые в неровную ниточку губы, напряженно прижатые к бокам руки. Как Суворов навсегда запомнил первый свой поиск, как помнят другие поисковики.

Слышу шум машины. Наверняка один из экипажей вернулся. Вместе будет полегче.

– У меня потерялся сын.

– Мы его обязательно найдем.

– Он ушел на праздник. Я не сомневаюсь в его благоразумии и самостоятельности. Просто… он перестал отвечать на звонки.

Лицо мужчины с волевым подбородком делается детским, беспомощным и встревоженным.

– Я ему звоню, звоню… Никогда такого не было…

– Мы его обязательно найдем, – повторяю я. – Очень хорошо, что вы быстро обратились. Давайте сформулируем информацию о нем.

Язык не поворачивается сказать ему страшное, из кино про преступников, слово «ориентировка».

– Вы взяли фотографию?

Он ищет во внутреннем кармане пиджака фото и одновременно диктует:

– Бельков Вадим Сергеевич, шестнадцать лет.

Я смотрю на фотографию и боюсь верить своим глазам.

Шепчу непослушными губами:

– Сейчас все решу.

И бегу к выходу. Навстречу попадаются наши поисковики, но я даже не могу разглядеть, кто конкретно.

Сейчас все прояснится. Он ведь просто сидит и ждет меня на поваленном дереве. Только почему не берет трубку?

Бегу в тапочках по темным улицам и болезненно ощущаю стопами каждый камень, любую неровность. Поначалу жарко, но постепенно влажный воздух остужает мой пыл.

Наконец попадаю в район, где работают фонари. Как же далеко еще. Надо успеть.

Людей по-прежнему много. Они возвращаются домой или продолжают праздновать. У них веселые пьяные лица и громкие голоса.

Успеть. Хватаюсь за угол дома и перевожу дыхание. Холод окутывает плечи.

Может, у него телефон разрядился? Или потерялся в толчее. Так постоянно бывает.

Добегаю до того места, где встретила Вадима. До парка рукой подать. Там зловеще черное небо и исполинские деревья до туч. Совсем нет фонарей. Я же поисковик, почему так плохо экипирована на задание?!

Совсем нет мостовой, только старый разломанный асфальт. Больно наступать.

Прислушиваюсь. Тишина. Только ветер иногда шевелит ветки деревьев. Пахнет жухлой старой травой и мокрой землей. Там, за спиной, как будто лето, а здесь вечная поздняя осень.

Вижу поваленное дерево – ориентир для нашей встречи.

Вадима нет. Что и следовало ожидать. Где теперь его искать?

…Он лежит навзничь точно за трухлявым стволом. Недавно чистый джемпер набрал на себя листву, словно ежик.

Правый глаз подбит, под носом засохшие струйки крови. Губы разбиты тоже.

Падаю на колени рядом с ним и трясу за плечо.

– Вадим, Вадим! Очнись!

– Ты все-таки пришла.

Он приоткрывает один глаз, воспаленные губы расплываются в улыбке.

– Ты жив!

– И даже почти цел.

Я не могу унять дрожь. Шепчу одеревеневшими губами:

– Так бывает, я знаю, человек может лежать часами, и никто к нему не подойдет. А ты еще в самую глушь забрался.

– Это не глушь, это интимная обстановка, – улыбается он.

Закрывает глаза и надолго замолкает.

– Вадим… Вадим.

– Они меня били… Но я был, как зверь, ты же знаешь.

– Да, помню. Десять дней качалки, и ты король спортзала.

– Месяц, – поправляет он.

Меня трясет еще больше от холода и отпускающего напряжения. Слезы непроизвольно текут по щекам. Он мало похож на симпатягу, встретившегося мне седьмого января. Нос явно сломан и больше никогда не будет таким же прямым.

– Мне уже гораздо лучше. Телефон отобрали, представляешь?! И даже ботинки сняли, гады.

Я наклоняюсь и целую его в губы. На лице остается кровь.

Я вытираю ее, размазываю вместе со слезами и понимаю, – ее слишком много. На траву и мне в ладошку кровь капает, сочится из носа. Теперь уже моя кровь.

– Что с тобой, Агата? – спрашивает Вадим и садится.

– Я не знаю, – произношу я.

Не могу скрыть паники.

Вот оно. Началось. Слезы катятся безо всяких усилий.

Я представляла это совсем по-другому. Не так жалко…

Страшно. Мне совсем не больно, просто дико страшно. Оглушительно, тошнотворно страшно. И я перестаю понимать происходящее. Мир вертится вокруг и исчезает. Остается только шум в моей голове и ощущение, что она сейчас взорвется.

В следующий раз, когда открываю глаза, вижу перед собой лицо Суворова. Смотрит пристально и строго.

– Выговор тебе! – говорит он и хватает меня на руки. – Почему я захожу в штаб и застаю стойку пустой? Телефоны звонят, факсы идут. Выговор. Сам дойдешь, боец? – кидает он Вадиму.

Тот кивает и ковыляет за нами. Я слышу его шаркающие шаги. Опускаю голову и чувствую лбом щетинистую суворовскую щеку.

– Суворов, я люблю тебя, – говорю я. В голове и в горле свербит. Перед глазами носятся, как оглашенные, рыжие мушки.

– А его? – удивляется Суворов.

– Его тоже. Только ему об этом знать не обязательно, – шепчу и снова проваливаюсь в небытие.

* * *

Как я оказалась в отряде?

Тот день я запомнила навсегда.

Мне было десять лет, и я гуляла на улице. Тогда мне впервые стало плохо, и я потеряла все ориентиры.

Очнулась ночью на какой-то лавочке и, как сейчас, увидела его глаза.

Меня уже искали родители и полиция. А Суворов просто ехал домой и знать не знал о поисковых работах.

Тогда все это еще казалось неприятным приключением.

Он не прошел мимо и не просто отвез меня в больницу, а пошел дальше. Тот день можно считать точкой отсчета для становления поискового отряда «Армас». Набирались люди, появилось помещение.

А я была для Суворова тем самым первым поиском, с которого все и началось.

* * *

В больнице к нам бросаются папа и мама. Вадим попадает в объятия отца.

В этом весь Суворов – успевает предусмотреть тысячу мелочей, обзвонить родственников, сообщить главное.

Последним я вижу лицо доктора Гриба.

* * *

Я лежу в палате, и голова моя абсолютно пуста.

Спускаю ноги с кровати и шлепаю по полу.

Синее платье с меня сняли, а в больничной одежде я даже пьяному не покажусь Хайди Клум.

За дверью шум, и я приоткрываю ее.

На диванчике в начале коридора сидят родители и Вадим с папой. Суворов и Объект на ногах. Все в белых халатах, как консилиум измученных врачей.

У Вадима вид гораздо лучше, чем был в парке. По крайней мере, кровь смыта и голова перебинтована.

По коридору шагает доктор Гриб, и все лица обращаются к нему.

– Пришли результаты анализов, – говорит он и разворачивает бумагу. – У Агаты Армас больных клеток не обнаружено.

Все молчат и переглядываются.

– А что это был за приступ? – шепчет мама, не в силах осознать сказанное.

– Переутомление, – разводит руками Гриб. – Забегалась наша Агата. Девочка ослаблена.

– То есть скоро вы отправите ее домой? – спрашивает Вадим.

– Мне тут здоровые не нужны. Тем более такие строптивые.

– С синдромом бегунка, – первым улыбается Суворов.

Все глядят на него и тоже начинают улыбаться.

– Это победа! – кричит Объект.

– Как здорово, – говорит папа Вадима. – А еще Баффи трех щенков принесла.

– Давайте нам всех трех, – хохочет мама и сжимает папину руку.

Они обнимаются все, сжавшись в тесный кружок, и безостановочно галдят.

Я сползаю по дверному косяку на пол и плачу. От счастья.