Говорили, что своим, таким необычным прозванием, он всецело обязан был собственному дедушке-греку, которого все, окружающие его, называли обычно Асклеопиосом, а то и еще гораздо проще – Склепиосом. Не исключено, что и сам будущий врач Николай Склифосовский каким-то таинственным образом ощущал свою прочную связь с уже давно и навеки ушедшей античностью…
Впрочем, и без этого вокруг него имелось немало людей, носящих подобные, какие-то слишком заковыристые фамилии.
Будущий врач родился в многодетной семье – он был лишь девятым ребенком, а после него прибавилось еще трое ребятишек. Отец его, к тому же, трудился простым письмоводителем в карантинной службе. Он приносил оттуда весьма непростые известия: тот заболел, затем – тот…
Откровенно говоря, разного рода эпидемии не раз и не два посещали слишком уж отдаленные местности довольно обширной Российской империи.
Родился он на хуторе под несколько для современного русского странноватым названием Карантин. Хутор был расположен близ города Дубоссары, всего в двух километрах от него. Что касается всего города, то он относился тогда к Тираспольскому уезду Херсонской губернии.
А произошло это более или менее знаменательное событие в истории всей русской хирургии – 25 марта (6 апреля) 1836 года.
Очевидно, его отцу не раз и не два приходилось даже отлучаться на свою работу. Вся документация осуществлялась тут же, в его усадьбе.
Что запомнилось малышу Николаю из тех далеких времен, – так это извечный и постоянный шум большой когорты, притом – довольно высоченных дубов. Они росли исключительно щедро на обширном отцовском хуторе, доступном всем буйным ветрам.
Этот шум постоянно сопровождал его, почти всегда и почти что везде. Как только наступала сухая и устойчивая погода – так и возобновлялся он…
А еще ему в память врезался страшный пожар, случившийся в их усадьбе. Притом – в отсутствие отца. Он сам отлучился куда-то. Пусть и на минутку.
Вот тогда мать его, вбежавшая со страшным криком в избу, ухватила его, малыша, дрожа почему-то всем своим телом.
А еще ему показалось, что тотчас же рухнула кровля, охваченная страшным огненным пламенем. И все вокруг покрылось сплошным едким туманом.
Он сразу же потерял сознание…
* * *
И надо же такому случиться, что после всего этого, какая-то страшная, совсем неожиданная болезнь, унесла его нежную мать. А был он, к тому времени, совсем еще крохотным мальчишкой.
Отец же, и без того не знавший, что ему делать после столь неожиданного ухода его страстно любимой супруги, – совсем растерялся. Он и дальше не знал, за что зацепить ему свои руки.
Да помогли хорошим советом какие-то добрые люди. Они и просто принудили его: надо немедленно отдать хотя бы маленьких ребятишек в сиротский приют.
Говорили, так будет лучше…
* * *
С малых лет малыш Склифосовский узнал, что это такое: никому не высказанные, горькие душевные обиды.
Однако постепенно, постепенно, – и все как-то наладилось само по себе.
Знать, добрыми были его какие-то безвестные воспитатели, перед которыми обнаружил он свои недюжинные способности. Особенно запомнилась ему вторая Одесская классическая гимназия, расположенная на тихой Гаванной (впоследствии – Гаванской) улице, куда его отдали учиться. Вернее – просто сказали: ходи, и он стал посещать в ней подряд все занятия.
Одесса оказалась самым настоящим портовым городом, в котором нигде было не спрятаться от присутствия моря. Было оно везде, и всегда – почти что рядом. Даже на знакомой до боли неширокой Гаванной ощущалось его непременное присутствие. А стоило только приблизиться к балке, которая неожиданно вырастала вдруг поперек ее – и вот оно снова.
Да, в Одессе – исключительно все напоминало о близости моря…
А стоило отойти чуть подальше – и вот оно! Сверкающее своим неповторимым блеском, своей несказанной голубизной…
Учеба же…
Она постепенно, постепенно – и стала тоже как-то налаживаться. Короче говоря, к своему выходу из гимназии он оказался среди первых, самых успешных ее учеников. Окончил учебу – даже с серебряной медалью. Как один из самых лучших воспитанников.
Особенно налегал он на латинский язык, как бы заранее предчувствуя свою дальнейшую медицинскую стезю в избранной им совершенно трезво науке. Но не забывал при этом напирать и на другие европейские языки, которые только господствовали в тогдашней Западной Европе.
Что же, подобное окончание гимназии позволило ему помечтать даже о Московском университете, куда вознамерился поступать в дальнейшем.
Между тем, высокий гимназический Совет, о котором он, без содрогания во всем своем теле, не смел и подумать даже, принял постановление, которое прямо так и гласило: просить о непременном помещении воспитанника одесского приказа общественного призрения Николая, сына Василия Павловича Склифосовского, принять на казенное содержание в любой университет, хотя бы даже в Московский.
Что же, имперская администрация одесской гимназии проводила довольно неглупую кадровую политику…
Он в последний раз окинул взглядом 2-ю одесскую гимназию, припомнив при этом, что выстроил ее какой-то Демосфен Егорович Мазиров, выпускник Санкт-Петербургской Академии художеств, племянник другого большого художника-мариниста – Ивана Константиновича Айвазовского…
На прощание – он отправился на отцовский хутор, чтобы услышать там прощальные стоны старинных и высоченных дубов…
Знал: когда еще снова придется увидеть их…
При этом, как-то невольно, подумал о покойнице матери… Вот бы с кем поделиться такой нечаянной радостью…
Эх… Да что теперь поделаешь?
Ко всему прочему, уже как-то исподволь чувствовалось, что город Дубоссары, постепенно расширяясь, когда-нибудь поглотит и эту, отцовскую усадьбу… Поглотит, и все! Ничего не попишешь…
Прощаясь с усадьбой, он в последний раз окинул взглядом всю эту местность, не забывая при этом, что, согласно бытующему народному преданию, вся, простиравшаяся перед ним равнина, носила когда-то весьма странное название – «желтые холмы».
Уж не татарские ли это слова?..
* * *
И правда.
Мудрое решение педагогического Совета Второй Одесской гимназии позволило ее воспитаннику на самом деле уехать в далекую Москву. Он уезжал туда, а в душе его все пело. Он так и уехал, преисполненный самыми радужными надеждами на полный успех своих собственных устремлений.
Что же, все надежды его надежды вполне оправдались.
Почти все экзамены, которые значились в довольно внушительном экзаменационном списке, он сдал на «отлично». Кроме того, высокий Ученый Совет уже Московского Императорского университета полностью подтвердил решение гимназического.
А на календаре значился уже 1854 год.
Он, студент Николай Васильевич Склифосовский, целиком подпадал под льготы для привилегированных гимназических выпускников и мог теперь беспрепятственно заниматься на медицинском факультете, получая поддержку от Одесского комитета общественного призрения!..
Это ли не было счастьем?
Что же, с тех пор он всецело попал под влияние выдающегося врача-хирурга Федора Ивановича Иноземцева. Того самого, который отважился когда-то, впервые в русской медицинской практике, сделать самую первую в России операцию под эфирным наркозом!
А произошло все незадолго до его, Николая Склифосовского, поступления в университет. Еще в февральские дни 1847 года…
На университетских лекциях, когда слишком назойливые студенты выспрашивали у Федора Ивановича о его семейной истории, о его дружбе-вражде с Николаем Ивановичем Пироговым, – тот всякий раз при этом как-то обеспокоенно складывал пальцы обеих рук, беспомощно простирал ладони куда-то вверх и что-то бубнил о своем довольно позднем приобщении к медицинской профессии. Не то… Он бы еще и не такое сотворил…
Оказалось, Федора Ивановича с самим Склифосовским роднило какое-то слишком раннее сиротское детство. Ему, уже вполне состоявшемуся врачу-хирургу, Федору Иноземцеву, также крепко запомнились его детские годы, проведенные в деревне Белкино. Там отец его служил управляющим имением графа Бутурлина, Петра Александровича. Ему тоже, оказалось, слишком запомнились такие же, шумливые вечно березы, уходящие куда-то в заоблачную высь…
Да и фамилия его «Иноземцев» – появилась совсем неспроста: его отец, говорили, привезен был графом Бутурлиным откуда-то не то из персидских пределов, не то из гористой Грузии. Он так понравился графу Петру Александровичу, наследнику майората некогда грозного генерал-фельдмаршала Александра Борисовича Бутурлина, что тот поручил ему управлять своим собственным имением, расположенным как раз в селе Белкино, под сенью слишком шумливых берез.
Когда же отец умер, – его сынишке шел всего лишь двенадцатый год. Его и направили в качестве товарища-помощника к старшему графскому сыну, который, к тому времени, уже оканчивал Харьковский университет. Там ему молодому, но слишком бойкому провинциалу, удалось поступить сначала в уездное училище, которое он с величайшим успехом окончил. Дальше – на его пути выросла гимназия при Харьковском университете. Особо заинтересовался он естественными науками. Благо, случился весьма дельный наставник… Какой-то, отставной, вроде бы даже университетский профессор… Одним словом, с программой гимназии он справился не с меньшим успехом.
После гимназии – для него открывался прямой путь в Харьковский университет. Он и поступил в него, но, по условию, заданному его покровителем-графом, пришлось изучать вовсе не медицину, а иностранные языки… К языкам же он оставался совсем равнодушным. Более того, под всякими предлогами и видами старался «улизнуть» от повседневного их изучения.
Наказание все же настигло его на третьем курсе Харьковского университета. Его исключили, а чтобы зря не пропадали графские деньги, уплаченные уже за учебу, направили его в Льговское уездное училище, преподавать там немецкий язык…
Быстро промелькнули предназначенные для этого занятия годы.
И только в 24 года ему удалось снова поступить в тот же Харьковский университет, но уже – на медицинский факультет, столь желанный ему…
Учеба полностью захватила его. А тут – о как раз понадобилось изучение хирургии. Причем – в далеком от Харькова Дерпте. Отбирали самых лучших учеников, чтобы послать их туда, учиться всем тонкостям хирургии.
Несколько лет провел он в компании с Колей Пироговым, почитай, – в одной комнате даже, в университетском общежитии… Правда, их отношения осложнялись каким-то чисто профессиональным соперничеством.
Нет, все это – пустые «байки», в которых рассказывается об их вечном соперничестве. Ну, было нечто подобное, когда Федор Иванович впервые занял кафедру в Московском университете… Так он, Николай Иванович тогда неожиданно приболел, лежал в страшной горячке в городе Риге… Был и другой подобный случай, когда он, Иноземцев, впервые применил эфирный наркоз, проделав эту довольно несложную операцию, над каким простым «чуваком»… Так и тогда другие дела занимали Николая Ивановича Пирогова…
* * *
Между тем, самому Склифосовскому учеба задалась хорошо. Хотя… На первой же операции по удалению банального аппендикса, которая, как правило, по давней традиции, проходила еще безо всякого там применения наркоза, – ему, первокурснику Николаю Склифосовскому, вдруг сделалось дурно. Однокурсникам пришлось выносить его из помещения операционной… Проделали они это со смехом и разными едкими прибаутками…
Но все остальное, как-то совсем незаметно, при неудержимом течении студенческих лет, промелькнуло для него, для студента Склифосовского все годы его непременной учебы.
Что же касается тех, весьма скромных денег, получаемых из Одессы, то они приходили как-то всегда несвоевременно, с большим, даже огромным опозданием. Короче говоря, даже для того, чтобы проехать к месту своей будущей работы, ему пришлось просить денег из кассы Московского университета. Он и это проделал, пусть и с большим стыдом за свой родной город.
А на календаре стоял уже 1859 год…
Да вот еще одна незадача. Уже после окончания учебы, после выпускных экзаменов, даже после напутственных речей Федора Ивановича Иноземцева, с ним, с Николаем Васильевичем Склифосовским, случился, форменный, вроде конфуз. Следуя к месту работы, которая выпадала ему в слишком знакомом городе Одессе, случилось ему замещать городского врача в родном для него городе Дубоссары временно отсутствующего врача. Хоть и совсем недолго продлилось это замещение, всего лишь один неполный месяц, зато и за этот короткий срок он успел понять всю сложность медицинской профессии, к которой привязывал себя уж навечно…
Ему слишком запали в душу бесконечные приемы городского врача, более или менее четкие диагнозы…
Зато в Одессе, где ему пришлось в течение долгих десяти лет проработать на должности городского врача всей Одессы, – все его способности раскрылись полностью. Ценой слишком тщательного слежения за всеми медицинскими журналами, за разного рода справочниками, короче говоря, – в результате неусыпной работы над собой, над своим усовершенствованием себя как врача, ему удалось добиться определенных успехов. Особое внимание обращал он на брюшину. Разработал также множество операций на ней…
Однако особенно сильно почувствовал это после защиты своей докторской диссертации, которую довелось ему защитить уже в Харьковском университете. Диссертация его называлась «О кровяной околоматочной опухоли».
Это случилось в 1863 году. А сама диссертация называлась несколько по-другому, с большим научным шармом, с применением даже специфических терминов науки: haematoma, или даже haematocele.
Естественно, он успел за это время жениться. Однако жена его Лиза, Елизавета Григорьевна… умерла, заразившись брюшным тифом. После нее осталось трое детей: Ольга, Константин, который, впоследствии слишком рано умер, будучи еще в студенческом возрасте, и сын Николай…
Сам Николай Васильевич едва-едва вынес такую тяжелую, личную утрату…
* * *
В 1866 году он отправляется совершенствовать свой опыт в разных заграничных клиниках.
Первым на его пути стал знаменитый на ту пору Рудольф Людвиг Карл Вирхов – патологоанатом, гистолог, основатель так называемой клеточной теории, постоянно твердивший в своих публичных лекциях, что omnis cellula e cellula (все живое [происходит] из клетки).
Кроме того – Вирхов почитал себя в какой-то степени археологом, даже – палеонтологом… То есть, по одним лишь костям считал для себя возможным воссоздать внешний вид любого живого организма.
Дальше был Бернгард Рудольф Конрад фон Лангенбек, выдающийся германский хирург, содержащий свою собственную клинику. Были на его пути и профессор клинической хирургии, доктор медицины, французский хирург Август Нелатон, и анатомический институт господина Кламарта в Париже.
Склифосовский завершил путешествие знакомством с шотландским хирургом Джеймсом Янгом Сипмсоном. Николай Васильевич посетил его клинику, чтобы ознакомиться там с весьма удачной акушерской практикой при Эдинбургском университете.
* * *
По возвращении из-за границы, – Николай Васильевич, разумеется, с разрешения русского правительства, поучаствовал даже в австро-прусской войне. Как пишет всезнающий Михаил Семенович Шойфет в своей книге «100 великих врачей», Николай Васильевич Склифосовский усиленно «работал в перевязочных пунктах и лазаретах». Он даже сражался под населенным пунктом Садовой, за что и был награжден железным крестом. Вероятно, от имени австрийского правительства, на стороне которого и принимал участие в этой, довольно непростой войне.
Впрочем, военные действия вскоре прекратились. Он стал следить за тем, насколько военная мощь уже объединенной прусской военной машины, которую возглавлял канцлер Отто Эдуард Леопольд фон Бисмарк, оказалась несравненно более сильной, чем противостоящая ей австрийская. Развязанная Бисмарком война, которую, точнее, следовало бы назвать еще и итальянской, поскольку речь шла, в основном, об освобождении части Италии из-под влияния Австрии, закончилась полнейшим поражением последней. Вдобавок, во главе австрийской армии стояли не совсем надлежащие ей командиры…
Зато для самого Склифосовского теперь наступала слишком благоприятная полоса.
* * *
Между тем фамилия врача Николая Склифосовского, как самобытного специалиста во всех областях медицинских знаний, становилась все более и более известной во всем медицинском мире.
Первым свидетельством этого является этого, является то, что по рекомендации самого Николая Ивановича Пирогова, который, будучи отставленным от все медицинских дел, совсем лишь недавно еще, в 1858–1861 годах, довольствовался лишь слишком «непыльной» должностью попечителя Киевского учебного округа, – он, Николай Васильевич, получил приглашение занять кафедру хирургии в Киевском университете Святого Владимира.
Сам же Пирогов, давно уже, еще в 1859 году, приобрел для себя небольшое имение Вишня у наследников доктора медицины Александра Александровича Грикулевского, и теперь, постепенно, всячески благоустраивал его. Разбивал там сад, увлажнял землю…
Здесь надо же сразу заметить, что Николай Иванович сразу же угадал в докторе Склифосовском своего настоящего преемника, которому он сможет передать все знания, накопленные им в продолжение всей своей жизни в области хирургии.
А пока что сам Николай Васильевич Склифосовский, не без какого-то невольного страха вступил под своды недавно возведенного, кроваво-красного цвета здания, к которому приложил свои старания академик архитектуры Викентий Иванович Беретти, питомец Санкт-Петербургской академии художеств.
Николай Васильевич приступил к чтению лекций своим слишком внимательным студентам, однако внимание его было всецело поглощено газетными сообщениями о том, что совсем лишь недавно разгоревшийся аппетит объединенного германского государства не потерпит дальше подобного положения вещей: между Францией и Германией определенно назревает война.
Лихие предчувствия не обманули Николая Васильевича.
Вскоре стало известно ему из газет, что самый влиятельный представитель французского правительства, даже неоднократный его председатель при короле Наполеоне Бурбоне, – Луи Адольф Тьер понапрасну искал помощи в Санкт-Петербурге.
Русский царь Александр II никак не был заинтересован во вмешательстве России в очередную войну между Германией и Францией.
А война все-таки вспыхнула.
При разгаре ее Николаю Васильевичу очень хотелось попасть поначалу на территорию Франции, однако немцы не пропустили его через свои земли. Пришлось поступать так, как это было удобно им. То есть, следовать за немецкими войсковыми обозами…
А порядки эти у немцев были, к тому же, довольно жесткими. Склифосовский заметил, как широко используются в этой войне русские санитарные палатки и экипажи.
Повсеместно чувствовалось, что Франция к войне абсолютно не готова. Разговоры о хваленой французской кавалерии, о своевременном развертывании ее резервов, о быстрой мобилизации, о том, что Франции стоило только разбудить свои южные окраины, – оказались абсолютно пустыми речами.
Особенно сильное впечатление произвела на французов осада Седана, капитуляция почти всей французской армии во главе с самим королем, который так самонадеянно принял на себя роль высокую роль главнокомандующего. Когда же немецко-прусские войска подошли вплотную к Парижу, – на защиту его поднялось население всей французской столицы. Вскоре образовалась так называемая Парижская коммуна, командуя которой особенно проявил себя генерал восставших – Ярослав Домбровский…
Однако Парижская коммуна просуществовала с 18 марта до 28 мая 1871 года… А затем во главе французского правительства снова оказался Адольф Тьер. Он и потопил борцов Коммуны в лужах крови…
Все это не помешало французам избрать его, Адольфа Тьера, своим временным президентом… Однако все это осуществилось уже тогда, когда Николай Васильевич снова возвратился на родину, в город Киев.
* * *
А на родине его ожидало новое назначение: приглашение в Санкт-Петербургскую медико-хирургическую академию, на кафедру хирургической патологии. Что ж, вся жизнь его снова стала подчиняться старой, извечной субординации.
Он жил в Петербурге сначала на Стремянной улице, потом ему выделили квартиру на Моховой. Труды его публиковались в некоторых журнальных статьях, скажем – «Удаление зоба», «Резекция двух челюстей», и в книгах, например, в «Кратком руководстве по хирургии», ставшем одним из первых в русской практике, написанной непосредственно русским врачом. Короче говоря, он становится весьма популярным профессором-хирургом.
Да и в личной жизни известного профессора произошли значительные перемены. Начнем с того, что первая жена Николая Васильевича, которую унес тиф, скончалась всего в возрасте 24 лет. Нам остается только напомнить читателю, что после нее остались сиротами трое детей.
Вторая его жена, Софья Александровна, сначала работала гувернанткой в доме Склифосовского. Как оказалось, сама она была лауреатом довольно громкого и значительного международного конкурса, который проводился когда-то под эгидой знаменитой Венской консерватории. Кроме того, она была дочерью довольно зажиточных полтавских помещиков, дальних родственников знаменитых когда-то графов Кочубеев. Владела там довольно значительным земельным наделом…
Самому врачу понравилось даже, прежде всего, – ему бросилось в глаза то, что она очень внимательно относится к его внезапно осиротевшим детям. Постепенно, постепенно и возникшее поначалу робкое чувство к ней переросло в большую настоящую любовь.
После переезда в Санкт-Петербург Николай Васильевич, как-то сразу же сделал предложением Софье Александровне – стать его женой. Она с радостью согласилась…
И теперь в доме Склифосовских воцарился совершенно иной порядок. Софья Александровна осчастливила мужа еще четырьмя своими детьми. Она исключительно умно и дельно поддерживала самые лучшие традиции семьи, как и в семействах самых благородных, интеллигентных людей. В доме у них теперь нередко бывали композитор Петр Ильич Чайковский, художник Василий Васильевич Верещагин.
Особенно запомнились всем домашним приходы композитора Чайковского. Узнав, что хозяйка этого дома – дочь полтавских помещиков, великий композитор не мог угомониться никак:
– Расскажите, в самом ли деле у вас там живут одни балагуры? Признаться, я и сам – настоящий хохол… Ведь дед у меня был просто Чайкой, он был подлинным, как говорится, «хохлом»… А песню о чайке, которая свила гнездо при «битой дороге»… Говорят, ее сочинил сам украинский гетман Мазепа…
И он начинал даже насвистывать песню о чайке, которую угораздило свить гнездо при самой дороге. Отсюда и все ее беды…
Иное дело – приход художника Верещагина.
Этот сразу начинал со своих приключений во время учебы в Париже. Впрочем, где он только не побывал…
Из его уст так и сыпались названия разных стран…
Потом они знакомили семейство Склифосовских со всеми направлениями в современной музыке, а также и живописи.
Оживленные разговоры эти поддерживал также широко известный юрист Анатолий Федорович Кони. Слыл он не только юристом, законоведом, а еще, вдобавок, и замечательным литератором. Довольно часто ему приходилось вспоминать о своих встречах с выдающимися русскими писателями.
Среди его рассказов особым вниманием пользовалась фигура Ивана Сергеевича Тургенева. С ним он довольно много встречался в Париже.
А еще он любил вспоминать о своей незабываемой нянюшке, простой донской казачке под фамилией Ногайцева. От одной этой фамилии так и веяло уже чем-то давно позабытым, чем-то исключительно древним.
А еще он любил вспоминать о своем слуге, который его очень любил, хотя и был необыкновенным силачом…
Под влиянием всех этих встреч с Петром Ильичем Чайковским Николай Васильевич послал свою дочь Ольгу на занятия к виртуозному пианисту Николаю Григорьевичу Рубинштейну, однако, он нисколько не забывал и о своих профессиональных интересах.
Он почти ежедневно встречался с профессором Сергеем Петровичем Боткиным, до глубокой ночи мог засиживаться с профессором химии, одновременно и композитором – Александром Порфирьевичем Бородиным, встречался также с поэтом Алексеем Константиновичем Толстым…
Одним словом, – он был всецело погружен в гущу общественной и культурной жизни столицы.
И все же ему пришлось неожиданно прервать умиротворенную столичную жизнь: в 1876 году он опять уезжает на войну в Черногорию – уже как консультант по хирургии от имени организации Красного креста.
Командировка продлилась совсем недолго.
Дело в том, что в апреле 1877 года Россия объявила очередную войну Турецкой империи. В этот раз война велась за освобождение балканских христианских государств. Николай Васильевич Склифосовский, как врач, теперь был призван в ряды русской армии.
Война продлилась очень недолго. Силы государств оказались слишком неравными. Дело в том, что Россия выставила против Оттоманской империи очень мощную армию. Помогали ей в этом деле также Румыния, Болгария и другие балканские государства. Даже отдельный польский легион пришел на помощь России.
Короче говоря, все народы были заинтересованы в освобождении балканских народов из-под турецкого ига…
Россия, к тому же, сумела воспользоваться явной пассивностью турецкого командования. Ей удалось захватить почти всю акваторию Дуная, даже форсировать его, овладеть заснеженным Шипкинским перевалом, почти полностью уничтожить турецкую армию, даже открыть прямой путь на столицу Турции – на тогдашний Константинополь…
Состоявшийся летом 1788 года Берлинский конгресс полностью закрепил успехи России в этой, такой неудачной для Турции, войне. По условиям Берлинского трактата к России отошли значительные земельные территории, а Болгария, наконец, получила окончательную свободу.
Естественно, во всех этих событиях, особенно при контратаках, посылаемых неутомимым Сулейманом-пашой, турецким главнокомандующим, Николай Васильевич Склифосовский всегда оставался на своем врачебном посту. У него была удивительная способность, невзирая ни на что, беспрерывно оперировать. Как правило, при всех этих операциях ему всегда ассистировала его жена, Софья Александровна, которая получила тогдашнее, совершенно нехитрое медсестринское образование.
Она одна помнила и никогда не забывала, что для поднятия духа ему достаточно было лишь глоток простого, но крепкого вина. Причем – ему хватало всего лишь несколько глотков его. Она и старалась подкрепить его силы в промежутках между сложнейшими операциями.
Особенно трудно приходилось хирургу во время форсирования дунайского русла, а также во время непрерывных артиллерийских обстрелов, само собой разумеющееся, – с турецкой стороны.
При этом надо заметить, что он побывал в самых трудных местах: под Плевной, на уже упоминаемом нами Шипкинском перевале. Одна из его поездок, предпринятая ради сложнейшей операции в Форте Святого Николая, чуть ли не стоила ему самой жизни.
Подытоживая результаты этой кровопролитной войны, достаточно только сказать, что через его лазареты, а еще лучше высказаться – через его руки, прошло свыше десятка тысяч раненых в бою солдат.
Нельзя обойти молчанием и тот факт, что художник Верещагин также последовал вслед за ним. Кому из нас не известны его патриотические картины, такие, как триумф генерала Скобелева, героическая оборона шипкинского перевала?
* * *
Зато, возвратившись после удачного военного похода назад в Санкт-Петербург, он сразу же перешел на кафедру хирургической академической клиники. Правда, уже в 1880 году его избирают на кафедру факультетской хирургии клиники Московского университета. Затем, в Москве же, его довольно легко избирают деканом всего медицинского факультета Московского университета. Короче говоря, в Москве он провел целых 14 лет, и это был наиболее продуктивный период его научно-педагогической деятельности.
За это время он стал одним из организаторов и председателем первого всемирного съезда хирургов, на который, в качестве почетного гостя, был приглашен и Рудольф Вирхов. Приглашенный профессор, по воспоминаниям современников, не успевал удивляться всему тому, что происходит в Российской империи, а Склифосовский не успевал ему отвечать…
Не забудем также повторить, что в этот же период – он становится одним из председателей и даже организаторов съезда русских хирургов…
За это же время он становится одним из самых авторитетных русских хирургов. Достаточно сказать, что не было ни одного, более или менее значительного оперативного вмешательства, к которому он не приложил бы своих рук…
* * *
Однако чуть позже, в 1893–1900 годах, Николай Васильевич снова возвращается в Санкт-Петербург. Теперь он назначается директором Клинического Еленинского института усовершенствования врачей. Впоследствии эта должность оказалась ему не по силам (сказались волнения, пережитые на русско-турецкой войне), нелепая смерть горячо любимого им сына… В результате – он окончательно отказывается от заведования столь хлопотной клиникой. Становится лишь заведующим одного из хирургических отделений этого славного института.
По всей вероятности, тогда-то как раз он и переехал на Моховую улицу, поселился в доме, принадлежавшем именно этому институту. Сам Еленинский Институт был основан еще Эдуардом Эдуардовичем Эйхвальдом, который и стал его первым директором.
А вообще-то Еленинский институт, в просторечии даже «Еленка», был создан благодаря неусыпным стараниям принцессы Фредерики-Шарлотты-Марии, которая сызмальства обучалась в Париже, вместе с внучками великого мудреца Вольтера. В юном возрасте она перебралась в Россию, чтобы стать там женой юного Михаила Павловича, младшего сына императора Павла I. В силу чего она и стала впоследствии Романовой.
Вообще-то, на счету у Великой княгини Елены было много прекрасных дел. Это – и создание Крестовоздвиженской общины сестер милосердия, которые, без малейшего промедления отправились прямо на фронт, под осажденный Севастополь, о чем нами уже говорилось в рассказе о Пирогове, и учреждение бесплатной Елизаветинской больницы, основание Мариинского приюта для огромного большинства детей, – и многое другое.
Однако Эдуард Эдуардович Эйхвальд, исполняющий должность первого директора Еленинского института усовершенствования врачей, неожиданно для всех его окружающих, вдруг скончался. Какое-то время директорскую должность исполнял Михаил Иванович Афанасьев, да и он уже явно почувствовал, что не может нести на своих плечах такую ответственную должность без ущерба для лечения своих больных.
Что ж, Николаю Васильевичу вдруг показалось, что он, уже поднаторевший в области хирургии в Москве, в состоянии справиться и с этой, нелегкой для него поначалу обязанностью. Он долго перебирал в памяти все неудачи своих предшественников, как и все их исключительно важные достижения.
Достаточно сказать, что число слушателей при нем в Клиническом хирургическом институте – порой доходило даже до нескольких тысяч.
То есть, со своими нелегкими обязанностями своими он явно справлялся…
* * *
Под конец жизни Николаю Васильевичу Склифосовскому захотелось отдохнуть от всех дел. А тут еще подвернулся удобный случай. Оказалось, жена его, Софья Александровна, обладает бесспорным правом на владение громадным участком плодородных земель в Полтавской губернии! Количество этих земель доходило до огромной цифры – до 600 десятин.
Короче говоря, Склифосовский, получив полную отставку в 1902 году, и перебрался в имение «Отрада», неподалеку от деревни Яковцы, на Полтавщине.
Надо при этом заметить, что с землей Полтавщины у него были давние связи. Еще в начале семидесятых годов он проделал какую-то очень существенную операцию в губернской Полтавской больнице, возвращаясь после защиты своей диссертации из города Харькова.
* * *
Для Николая Васильевича теперь наступила новая, весьма благодатная пора. Он живо вспомнил, что еще в Санкт-Петербурге для него специально проделывали в Неве прорубь, где он мог бы купаться. Действительно, как вспоминают все окружающие его в то время, он никогда не болел. И это, несмотря на то, что он претерпел много различных переживаний, связанных со смертью его первой жены, со смертью многих его детей…
Его имение располагалось на высокой горе.
Каждый день он велел закладывать беговые дрожки, и, отправляясь на Ворсклу, плавал там до полного изнеможения.
А пловец из него был отличный…
Затем, возвратясь с купания, он принимал заболевших своих посетителей. Для этого у него был оборудована специальная, для подобного рода больных, лечебница. Посетителей было исключительно много. Причем, по свидетельству многих его современников, он никому не говорил «ты», а как-то вежливо обращался ко всем на «вы». Он внимательно и терпеливо всех их выслушивал, назначал им лечение.
Уже само понимание, что они лечатся у такого замечательного врача, носящего к тому же генеральское звание, действовало на всех его больных безотказно.
Однако счастье его (если это в самом деле позволительно назвать счастьем) продлилось весьма недолго. После нескольких апоплексических ударов великого хирурга не стало.
Это случилось 30 ноября 1904 года, в час ночи.
Знаменательно, что как раз в те дни в Москве начал свою работу уже V съезд российских хирургов. И вот как откликнулся съезд по поводу смерти своего основателя: «Сошел в могилу, несомненно, один из самых выдающихся хирургов нашего отечества, имя которого мы привыкли ставить тотчас после имени великого Пирогова».
Что же, это, в самом деле, было именно так.
Он являлся одним из инициаторов того, чтобы русские хирурги объединились в одну, действительно, какую-то мощную организацию. Сам он выступал на первом их съезде с весьма основательным докладом. Кроме того, он был организатором и основателем всемирного съезда хирургов, начало проникновенной речи на котором даже вынесли в качестве эпиграфа перед этим очерком.
Теперь имя замечательного русского хирурга носит Институт скорой медицинской помощи в городе Москве.
Однако на этой, весьма счастливой ноте, мы не можем закончить наше повествование.
* * *
Самое страшное в семействе доктора Склифосовского наступило уже после того, как установилась советская власть.
Большевики не пощадили больную жену Николая Васильевича, как не пощадили и его не совсем здоровую дочь. Особенно дерзко вел себя некто Бибиков, или Бибик, известный среди своих подчиненных как матерый садист и убийца. Ему достаточно было только услышать зловещее слово «генерал»…
Не помогли и ссылки на большевистского вождя – Владимира Ленина, который издал специальную охранную грамоту для всей семьи профессора Склифосовского…
Они зверски убили всех, кого только застали в его опустевшей усадьбе…