Светлана Тулина.

Запердолить джи

— Ты что творишь, поганец?!

Мощный рык Ирхита-абу, раскатившись под гулкими сводами технической зоны, ударил Кима между лопаток. Курсантские привычки живучи — вздрогнув, Ким обернулся, пряча сигарету в ладони. Конечно же, никакого политэфенди не было на верхней галерее. Да и не мог он тут оказаться — выход сюда есть только через зал связи ЦУПа, а там сейчас такой нервяк, что все разумные люди стараются держаться подальше. Просто в ангаре хорошая акустика, особенно сейчас, когда ни один из шумных малопонятных агрегатов не работает. Интересно, кого на этот раз и на чем поймал грозный наставник, прозванный Ифритом-абу Аллах знает сколько выпусков назад — во всяком случае, когда сам Ким проходил обучение, прозвище это у политэфенди уже имелось.

— Да как ты мог написать такое — и где?! Червивая твоя душа, несчастье наставников и горе родителей! А если бы из Чужих кто увидел? Позор на всю галактику! Да ты хоть понимаешь, паскудник, что на самом деле означает твоя пачкотня?!

Ким поморщился, облокотился о перила галереи и снова включил сигарету. Затянулся. Любимый вишневый микс показался горьким и безвкусным. Голос эфенди доносился откуда-то снизу, самого его видно не было, как и незадачливую жертву, но Ким уже понял суть преступления. И понимание подкатывало к горлу тошнотой, портя вкус любимого микса. И бесполезно щелкать переключателем, меняя настройки одобренного Минздравом электронного мини-кальяна. Не поможет…

«Запердолим джи!»

Этой паскудной двусмысленной надписью пестрел весь город. Баллончиками на стенах домов, маркерами на стеклах монора, плакатами на стендах, официальными растяжками поперек улиц. Фраза какого-то пачкуна, изначально нацеленная лишь оскорбить, с легкой руки Демыча стала девизом Проекта и светилась теперь повсюду. А ведь действительно могло бы оказаться позором на всю галактику — если бы понял кто. Впрочем, нет — хуже. Сейчас, когда все еще настолько шатко и еле-еле нащупаны первые точки соприкосновения, подобная надпись могла бы стать полной и окончательной катастрофой. Бомбой, взорвавшей единственный путь для землян в эту самую галактику.

Космос открыт для всех, но в Свободной Федерации Миров нет места ксенофобам.

Землянам повезло дважды — неслыханно, фантастически повезло. Во-первых, среди посланников Федерации не оказалось знатоков современного земного жаргона. А во-вторых, среди встречающих был Демыч… Так что не прав Ифрит-абу, не случилось бы ничего плохого, даже и увидь Чужие эту пачкотню. Приняли бы за еще одну социальную рекламу. А ведь Демыча поначалу и брать не хотели: тот же политэфенди горой стоял поперек дороги — неблагонадежен, мол. Намазы сроду не творил, даже когда наверху пребывает, насмешки себе позволяет всякие, да и вообще болтает слишком много. Такой, мол, нам весь Проект загубит. Но Король Лев сказал: «Демыч будет!» Он, мол, сам для нашей Жемчужины ракушку делал, и если вдруг что не так пойдет… Политэфенди поворчал-поворчал, да и отступился, потому что слово Короля — закон. Ну и где бы был наш разлюбезный Проект сейчас, если бы не Демыч с его неумением держать язык за зубами?

«Напьюсь, — подумал Ким, наваливаясь грудью на перила, прижатый желудок почему-то болел меньше. — Вот ведь паскудство, к звездам летаем, а язву толком лечить так и не научились… Если все пройдет штатно, Аллах свидетель, завалюсь в какую-нибудь курильню и точно напьюсь». Он наудачу скрестил пальцы и поднял голову, с тоской разглядывая сводчатые перекрытия, недавно перекрашенные в веселенький розовый цвет.

— Так и знал, что тебя здесь найду!

Ким не стал оборачиваться. Если бы что-то случилось и требовалось его немедленное присутствие в святая святых — голос Али не звучал бы так спокойно и удовлетворенно. Значит, ничего срочного, просто пообщаться пришел. Новостями поделиться. И новости не слишком плохие, а это главное.

По галерее протопали тяжелые шаги, перила дрогнули и жалобно заскрипели — Али подошел почти вплотную, навалился на хлипкую ограду всей двухсоткилограммовой тушей. Протянул было длинную руку — очевидно, хотел ободряюще стукнуть Кима по плечу, но в последний момент передумал. Или вспомнил, что не все выдерживают его дружеские похлопывания, Ашотику вон из аналитического отдела как-то два месяца в гипсе отходить пришлось после особо радостных поздравительных объятий. С тех пор Али стал с коллегами осторожен и деликатен до чрезвычайности. Вот и сейчас он ограничился лишь тем, что треснул лопатообразной ладонью по перилам и оскалил в радостной улыбке крупные желтые зубы.

— Не мандражируй. Отлично идет твоя девочка! Штатно идет.

Ким с деланым равнодушием дернул плечом. И тут же не удержался, спросил зачем-то:

— Где она сейчас?

Хотя и так понятно — если полет проходит по плану и отступлений от хронометража нет, то четыре минуты назад пошел второй виток. Половина пути пройдена, но впереди самое сложное — отстыковка спутника, выход в открытый космос, имитация прицельного распыления и предпосадочная ориентировка модуля. И все это должно быть проделано вручную, чтобы у наблюдателей не осталось ни малейших сомнений: пребывающая в модуле Жемчужина — не безропотный груз, не кукла, заброшенная на орбиту хитрыми землянами и натасканная, как отвечать по связи, пока все за нее делает автоматика и дистанционное управление. Она — настоящий пилот. Обученный, тренированный, обладающий всеми правами и обязанностями.

— На второй виток пошла. Сейчас биомедтехнику отстыкует — и на прогулку. Если без неожиданностей — то минут через девять, там возни немного.

Вот именно что — если без неожиданностей…

— Да не может там быть никаких неожиданностей, двести раз все проверено! — Али словно подслушал крамольную мысль. — Себе можешь не верить, мне — верь! Мы с ребятами там все облазили, каждый узел по десять раз прозвонили, и не как обычно, а по старинке, с разноцветными бантиками… Что хмыкаешь? Самый, между прочим, надежный способ ничего не пропустить! Десять техников, и у каждого моток своего цвета и своя очередность. Проверил узел, убедился, что все в порядке, — помечаешь бантиком и дальше идешь. Следующий за тобой проверяет тобою проверенное и вяжет уже свой бантик. Обычно двойной-тройной проверки хватает за глаза, а тут десятикратное перекрытие! И отказов системы даже при первом проходе почти не было, а после пятой проверки — так и вообще ни одного. Плюс троекратная система дублирования каждого долбаного проводочка, каждой трижды гребаной платы! И ни одного отказа на всех трех линиях пять раз подряд. Нечему там ломаться.

Али тоже на взводе, вон как тарахтит, скорее себя самого убедить пытается, чем Кима. Слишком много зависит от успеха сегодняшнего запуска, чтобы не волноваться. Да, проверено все, что только можно проверить, и предусмотрены тысячи ситуаций — вполне вероятных, возможных, почти невозможных и даже совершенно практически невозможных — но лишь Аллах способен предусмотреть все, а людям свойственно ошибаться. В чем вообще можно быть уверенным, когда имеешь дело с джи? Да и не с джи, впрочем, тоже…

В тот ужасный день, только чудом не завершившийся для Земли катастрофой, им тоже казалось, что предусмотрено все. Даже ангар перекрасили — кто-то из аналитиков обнаружил, что серый цвет может быть неприятен дзелкингам при каких-то особых обстоятельствах. Что это именно за обстоятельства, добиться от аналитиков так и не смогли, да и ни один из дзелкингов не собирался лично присутствовать на поверхности, ограничившись наблюдением с орбиты, но на всякий случай решили перестраховаться. И теперь весь бункер напоминал филиал детского сада или цветочную клумбу — розовые потолки, голубые и зеленые стены, желтые столешницы, радужное многоцветье приборных панелей…

Целый отдел полгода изучал всю информацию о Чужих, которую только могли раздобыть. Были вызубрены нормы приличия всех шести рас, представители которых имели в Федерации наибольший вес и могли послать своих наблюдателей на эпохальный запуск. Кима, например, вон хоть среди ночи разбуди — отбарабанит, что с иутами ни в коем случае нельзя заговаривать первым, а райрам — желать доброго здоровья. Была написана и десятки раз выверена аналитиками речь — обтекаемая, гладенькая, не способная никого оскорбить, но в то же время выгодно подчеркивающая земную толерантность. Первую встречу вообще провели на новодельфском космодроме и даже очередную «касатку» запустили вне графика, чтобы только лишний раз продемонстрировать совместную работу представителей разных разумных видов.

Единственное, чего они тогда не предусмотрели, — идиота с баллончиком. Правильно говорят старики, хочешь рассмешить Аллаха — расскажи ему о своих планах…

* * *

— Ни в чем нельзя быть уверенным, когда имеешь дело с джи…

— Ну что ты вечно преувеличиваешь. С дельфинами же нормально прошло!

— Они — не дельфы, пойми. И не шимпы. Они слишком похожи на нас, понимаешь? Из-за этой похожести легко забыть, что они не люди. И логика у них иная, нечеловеческая. Я никогда не мог понять, о чем они думают…

С дельфами основная сложность была в разработке специального скафандра, а дальше уже все пошло как обычно. Это сейчас на предназначенных к дальним перелетам «касатках» есть бассейны с искусственной гравитацией, а поначалу ничего подобного и не планировалось, слетал, отработал — и обратно, а пару дней можно и в скафандре перетерпеть. И дельфы не возражали — они вполне нормальные ребята и правильно все понимают. Чего не скажешь про джи.

Ким вспомнил свои занятия с отобранной группой, их странные изящные тела, такие похожие и одновременно не похожие, тонкие и гибкие руки, находящиеся в непрестанном движении, высокие щебечущие голоса, их постоянные пересвистывания, перещелкивания, переглядывания. Они ни секунды не могли усидеть на месте спокойно, и молчать они тоже не могли — все время двигались, вертелись, пересмеивались звонкими птичьими трелями. Они странно одевались — казалось, в этом переплетении многослойных полупрозрачных паутинок, ленточек и перьев невозможно передвигаться, но они как-то умудрялись это делать, причем довольно уверенно.

А еще они пахли. Запах не был неприятным — скорее, наоборот, что-то легкое, сладковато-цветочное, еле уловимое, будоражащее…

Даже сейчас при одном только воспоминании об этом запахе кожа покрылась мурашками и заныли зубы. Кима передернуло.

Нет.

Никогда больше!

Никогда больше он не даст себя уговорить, пусть другие их обучают, а с него хватит.

Это же просто выше сил человеческих — целыми днями быть рядом, но держаться на расстоянии и помнить, все время помнить, что они — не люди, и если поддашься магии запаха, голосов и движения — просто сойдешь с ума, как сошли уже многие, кому по долгу службы приходилось часто общаться с джи и кто не сумел удержаться на расстоянии.

Конечно же, сами джи ни в чем не виноваты, просто очередная насмешка Аллаха, создавшего их такими привлекательными для людей — и при этом такими опасными. Но можно понять и предков, объявивших их исчадьями ада. Хорошо еще, что не истребили полностью, как собак, когда научные достижения позволили обходиться без вынужденного симбиоза. Предков можно понять, им даже и в голову не приходило, что космос должен быть открыт для всех — в том числе и для джи.

— О! — воскликнул Али, раздувая ноздри. — Твоя Перлита сейчас гулять пойдет. Пошли глянем!

Ким обернулся, посмотрел встревоженно. Но Али особой торопливости не проявлял, просто отлип от перил и теперь миролюбиво ждал, ссутулившись и почти касаясь пальцами длинных рук бетонного пола. Вроде бы никаких признаков волнения, только вот ноздри по-прежнему расширены.

Али был из новошимпов последнего поколения, у них сильно развиты интуиция и чувство опасности. И расширенные ноздри — естественная реакция организма на внутреннюю тревогу, рефлекс, своего рода атавизм, вроде бы и ненужный уже, но сохранившийся.

Если шимпа что-то тревожит — лучше пойти проверить.

Дверь в зал связи была кодовой, дань паранойе и маразму. Ну откуда здесь, на тупиковой смотровой галерее, давно уже превращенной сотрудниками в курилку, взяться посторонним, если выход сюда возможен только через этот самый зал, куда без допуска все равно не попасть? Так нет же — и на входе, и на выходе требовалось предъявить ДНК для проверки соответствия. Плевать на карточку, как это сделал Али, Ким не стал, просто потер ее пальцами, сильно стискивая — обычно микрочастиц кожи вполне хватало для опознания. Дверь, подумав немного, снисходительно убралась в стену. Нежно-голубенькую такую и еще попахивающую свежей краской.

В центре оказалось довольно спокойно — ну, во всяком случае, не намного более нервно, чем обычно. Народ, конечно, напряжен, но напряжен по-рабочему, без лишней паники. Голоса несколько повышены, но истерики в них не слышно. Вон и Демыч из угла улыбается и кивает на большой экран — все в порядке, мол.

Демыч всегда улыбается, такой уж он.

Он и тогда улыбался, когда суставчатая хватательная конечность младшего райра протянулась в сторону кривой надписи на стене дежурки и голос из автопереводчика благожелательно поинтересовался:

— Это что? Понимать как?

Оба райра оказались чудовищно любопытными, но младший особенно. Все восемь его верхних конечностей постоянно указывали то на одно, то на другое, сопровождаясь неизменным:

— Это что? А это? Что?

Если что-то в ответе казалось ему непонятным, украшенная длинными шипами птичья голова склонялась к левому или правому плечу, круглый глаз на секунду затягивался мутной пленкой, и тут же следовало уточнение:

— Понимать как?

И приходилось повторять все сначала — но уже другими словами, стараясь говорить медленно и четко.

Может быть, и остальные наблюдатели оказались такими же приставучими занудами, этого Ким не знал, поскольку ему достался именно младший райр, полностью поглотив все внимание. Его имя Ким даже не попытался запомнить, звучало оно в неразличимом для человеческого уха диапазоне, а из перевода понятным оказалось лишь одно слово — «младший». Ким его так для себя и окрестил «младший райр».

И объяснял, стараясь не выдавливать слова сквозь зубы, что да, они сейчас проезжают мимо памятника темным векам. Тогда на этом месте находилась резервация для джи, времена были трудные, к джи относились плохо, считали вампирами, высасывающими из людей жизненную силу, и потому содержали в специальных заведениях (видите, мы не скрываем!). Да так и понимать — джи тогда были совершенно бесправны, не то что сейчас, их могли купить, продать, держать дома или выгнать на улицу, если поведение джи чем-то не устраивало хозяина. Как кошек… Кошка — это зверек такой. Домашний, многие любят. Нет, не разумный. А джи — разумные, мы это признали уже давно, но тогда были темные века, совершалось много ошибок. Сейчас все совсем не так, вот, посмотрите, мы как раз выезжаем на границу их города… Это птица. Нет, она не разумна, просто летает. Это граница с городом джи, разделение пока еще существует, но оно далеко не такое жесткое, как было раньше… Да, это они, видите, они совершенно спокойно ходят и по нашей части города, в темные века подобное было бы невозможно, а сейчас… Это дерево. Ну, дерево, растение такое… Это мячик. Игрушка. Это намазхолл, там на рассвете люди собираются, вам потом эфенди лучше объяснит… Это степь. Трава. Нет, она не разумная, просто растет. Это завод, он далеко и почти весь под землей, поэтому и кажется таким маленьким, там топливо делают для наших ракушек. Это? О, а это мы уже приехали! Это цветы, ими гостей встречают, обычай такой…

Они уже выгружались из доставившего их с дельфийского запуска спецавтобуса, и Ким был так рад окончанию все нервы вымотавшей экскурсии, что не сразу понял, почему вдруг так побледнел обернувшийся к нему Король Лев. Король смотрел куда-то мимо Кима, чуть выше его плеча, и глаза Короля потихоньку становились круглыми.

— Это что? — благожелательно спросил младший райр. — Понимать как?

И ткнул суставчатым двупальцем туда, куда смотрел Король.

Вот тогда-то Ким и обернулся, ничего еще не понимая. И обмер, увидав на стене будочки дежурного эту кривую надпись.

«Запердолим джи!»

Это был конец. Можно хоть до посинения доказывать, что люди стали другими, что времена дискриминации и рабства в прошлом, но одна эта сделанная каким-то уродом надпись перечеркивала все доказательства. И мысли сразу понеслись куда-то в сторону — Ким отчетливо понял, почему надпись не заметили ранее. При закрытых створках стена дежурки почти вплотную прилегала к воротам, оставалась щель сантиметров десять, а обе створки целиком открывают редко, лишь по таким вот торжественным случаям, обычно одной лишь левой пользуются, и дежурка остается под прикрытием, она же справа расположена…

Это конец…

— Это наш слоган. Правда, хорошо получилось?

Ким обернулся неловко — ноги были словно чужие.

Демыч стоял и улыбался, спокойно так, как ни в чем не бывало. Посматривал то на любопытных наблюдателей, то на надпись и выглядел при этом таким довольным, словно это он сам ее сделал и теперь любуется произведенным впечатлением.

— Понимать как? Что есть слоган?

— Девиз нашего Проекта. Джи — это сокращение от их самоназвания. А запердолим… это такое сленговое, труднопереводимое… ближайшие аналоги одного из значений — закинем, забросим, вытолкнем.

Райр по-птичьи склонил шипастую голову, словно прислушиваясь. Уточнил:

— Есть другие?

— Конечно! — Демыч улыбался по-прежнему, глядя на райра честными глазами. — Доставим, так сказать, всеобщее удовольствие.

Самое главное, что он ведь не соврал — ложь райры чувствуют. И очень не любят…

* * *

Сейчас один из райров восседал в огромном кресле у самой стены и бдил, поворачивая голову на тонкой шейке то влево, то вправо. Больше Чужих в ЦУПе не было — оба дзелка взирали с орбиты, йо и второй райр дежурили на посадочной площадке, а где обретались прочие, Ким не знал, да не очень-то и стремился узнать. Ему и одного райра вполне хватало.

— Красиво, правда?

Али смотрел на большой экран, где упакованная в неуклюжий серебристый скафандр фигура неторопливо выдавливала себя из овального люка на черный бархат открытого космоса. Модуль, освобожденный от носителей и несколько скрученный по спирали, действительно напоминал морскую раковину. Да и шарообразная фигура в отливающем перламутром скафандре вызывала отчетливые и однозначные ассоциации, так что назвавших ее Жемчужиной можно понять. Свои-то аутентичные имена у джи вообще кошмарны — эту, например, Лапусиком звали. Конечно же, нельзя было допустить, чтобы в историю она вошла под таким именем, первый космонавт-джи — и вдруг Лапусик! Когда стало понятно, что она опережает всех из своей группы на порядок, — имя поменяли. Задним числом оформили новые документы, и теперь она везде проходила как Жемчужина. Слишком помпезное имя, кто спорит, но джи вроде бы не возражали, а Лапусик-то и вообще ни в какие ворота…

Серебристая фигура меж тем разогнулась, слегка оттолкнулась от борта модуля и поплыла к выносной консоли с распылителями. За ней тянулись пуповины тросов и кабелей, Ким отметил, что их количество тоже удвоено. Ну да, конечно, мы за безопасную показуху.

Жемчужина достигла консоли и остановила движение, ловко использовав ранцевый выхлоп. Умница, девочка. Теперь закрепиться, вот так, правильно, двойная крепежка для гарантии. А теперь достаем ключик и снимаем крышечку…

Ким внезапно поймал себя на том, что проговаривает ее действия чуть ли не вслух, представил, как выглядит в круглых выпученных глазах все подмечающего райра, и смутился. Краем глаза он продолжал следить за действиями на экране, но старался больше так не увлекаться. Тем более что пока там все шло по плану — Жемчужина сняла защитную крышку и установила на ее место трафарет, после чего закрепила его, используя все инструменты по очереди. Тоже своего рода показуха, конечно, все можно сделать одной кувалдой, но мы же не дикари…

Крепеж возвращен и проверен, все инструменты рассованы по надлежащим кармашкам скафандра, клапаны защелкнуты. Фигура неловко поворачивается лицевой пластиной к камере, делает отмашку левой рукой и начинает потихоньку подтягивать себя обратно к люку.

Ким судорожно вздохнул. Стрельнул настороженным взглядом по лицам коллег — заметил ли кто еще? Все смотрели на экран в прежнем напряжении, но при этом ни возмущения, ни оторопи, ни даже простого удивления не выражал никто. Демыч скалился из своего угла, рядом сопел Али, раздувал ноздри, но молчал.

Может быть, показалось?..

Показалось или нет?..

Фигура уже до пояса скрылась в люке — по старинке, ногами вперед — ей ведь модуль специально выбрали старый, проверенный, по-другому влезть в него и не получится, зато никаких неожиданностей. Вот она погрузилась по грудь, над поверхностью модуля видны только руки и шлем, вот левая рука взмывает в прощальном салюте и фигура проваливается в люк полностью, вот на место встает заслонка…

Не показалось.

Перчатки у скафандра высшей защиты толстые, неудобные, пальцы раздуты и сгибаются плохо. Но при прощальном взмахе было отчетливо видно, что на махавшей руке до конца распрямлен лишь один палец — средний, а остальные слегка поджаты в древнем и совершенно недвусмысленном жесте.

Ким быстро огляделся.

Похоже, заметили далеко не все — лишь сверкал глазами покрасневший юнец из аналитиков, почему-то восприняв неприличный жест как персонально к нему обращенный, да хмурился и жевал губы замолкший на полуслове Король. Остальные увлеченно занимались своими делами — бубнили в микрофоны, выясняли что-то, щелкали тумблерами и на большой экран если и поглядывали, то лишь со вполне объяснимым любопытством. А вот Король смотрел уже настороженно.

Али вдруг хихикнул.

— Молодец девчонка! Не теряется. Была бы из наших — эх, я бы ее по возвращении…

Он, похоже, успокоился окончательно и ноздри больше не раздувал.

Вот и правильно.

Ничего особо страшного не случилось. Ну, пошутила девочка. Грубо пошутила, кто спорит. Но поставь себя на ее место — небось еще и не так пошутить захочется! Ничего фатального, просто выразила свое о вас мнение, вот и все. Райр наверняка ничего не понял — до большинства землян не дошло, куда уж этой слоноптичке! Сидит вон в своем кресле, поглядывает благосклонно, шипами кивает да клювом пощелкивает.

Осталось меньше сорока минут. Сейчас будет показательное распыление, потом ориентация и посадка. Хотелось курить, но Ким решил еще немного понаблюдать, как разворачивается модуль, вытягивая раздвижную консоль с раструбами, — над солнечной стороной это выглядело красиво, словно у ракушки вдруг вырастало веерообразное крыло.

Вообще-то это тоже было никому особо не нужной показухой. Проект освещения ночной стороны планеты при помощи искусственно созданных в верхних слоях атмосферы серебристых облаков отвергли как экономически невыгодный давно и новые модули не оснащали больше дополнительными баками и консолями распылителей. Уже лет десять как не оснащали. Но этот модуль был как раз тех времен, когда носились с созданием облачного зеркала и превращением ночи в день. Вот и решили воспользоваться, тем более что зрелище это эффектное, пусть наблюдатели полюбуются. Киму тоже захотелось полюбоваться, и потому видел он все — как дрогнул модуль, когда из раструбов распылителя ударили серебристые струи, а с противоположной стороны заработал компенсаторный движок, удерживая задергавшуюся ракушку на месте. Как схватился за сердце бледный до синевы Король, прислонился к стене и начал вдруг сползать по ней, как к нему кинулся медик и почему-то ребята из охраны, а молоденький аналитик все кричал что-то непонятное и рвал на себе волосы, пока Ашот не залепил ему пощечину…

Ким не помнил, чья это была идея, устроить на этот раз не просто показательное создание никому ненужного, но красивого облачного зеркала, а еще и прогнуться перед Чужими, распылив реагент не просто округлыми полубесформенными блямбами, как это раньше делалось, а структурированно, через специальный трафарет. Чтобы воссияло над всей планетой воззвание Федерации, их основное требование: «Открытый космос для всех».

Трафарет был изготовлен нарочито перекошенным — аналитики рассчитали, что именно при такой форме начальных струй достигшие верхних слоев атмосферы буквы будут выглядеть с земли наиболее ровными и правильными.

«Открытый космос для всех» — лишнее подтверждение толерантности землян и их готовности к сотрудничеству. Четыре слова должны были читаться практически на всех широтах северного полушария и светить несколько ночей, пока окончательно не рассеются.

Но сейчас слов было два — их отчетливое изображение явственно проступало на фоне ночной стороны планеты, перевернутое, правда, и под не слишком удобным углом видимое здесь, на орбите, но наверняка очень хорошо различимое с поверхности Земли. Слов было два, и второе — намного короче первого, словно состояло оно всего из двух или трех букв…

Хочешь рассмешить Аллаха…

* * *

— Ну почему ты сразу предполагаешь самое худшее — может, просто жест доброй воли. Они же не могли не видеть… ну вот и пошутили. Они пошутили — мы посмеялись, делов-то… Смех — первый шаг к пониманию…

Али стоит рядом, голос у него несчастный. Он и сам-то не очень верит тому, что говорит, но ему нравилась Жемчужина, и смириться с ее предательством непросто. А кому, скажите, она не нравилась, эта подлая джи по имени Лапусик?

— Как она смогла протащить? — шипит Ким сквозь зубы, крепко стискивая перила пальцами. Если сжимать очень сильно — руки почти не дрожат. Резь в желудке постепенно отпускает, давно пора, Ким только что высосал двухдневный запас анестезирующего геля. — Как она смогла протащить трафарет, ее же обыскивали? Она же последний месяц была в карантине, никаких контактов и постоянное наблюдение!

Али сопит виновато, словно это именно из-за его недосмотра подлая джи сумела так ловко плюнуть с орбиты всем землянам в лицо.

— Понимаешь, Кимри, там такое дело… внутренняя обслуга карантина для этой группы… она ведь целиком из джи состоит. И досматривали ее они же…

Вот оно как, значит.

Не просто безумная одиночка. Заговор.

Зачем?! Им что, космос совсем не нужен? Ну ладно, может быть, и не нужен, пусть, но пакостить-то зачем?!

Желудок опять скручивает, но на этот раз не так сильно, и внутренности больше не пытаются выбраться наружу — гель начал действовать. Приступ удается переждать, просто глубоко дыша.

Глупо задавать вопросы — они джи. И этим все сказано. Их логику не понять ни одному нормальному человеку, а если кто вдруг попытается — перестанет быть нормальным.

— Да не переживай ты так, Кимри! Наблюдателям все объяснили. Они поверили, что мы тут не при делах, просто джи пошутили, и все. Внизу столы накрыли уже, пошли! Скоро трансляцию начнут…

На противоположной стене ангара техники действительно уже почти закончили разворачивать экран и теперь настраивали звук и угол поворота, чтобы голограмму было одинаково хорошо видно со всех точек ангара, превращенного в банкетный зал. Скоро начнется трансляция всенародного праздника, а потом сверху доставят эту дрянь, народную героиню, первую джи, побывавшую в космосе не в качестве пассажира. И надо будет ей улыбаться, и праздновать, и делать вид, что рад, — и при этом ни на секунду не забывать, что из-за ее паскудной выходки ничего еще не решено. И неизвестно, имел ли этот ее подвиг хоть какое-то значение — или из-за ее дурацкой проделки землян так и не примут в Федерацию Свободных Миров? А значит, не будет никакого дальнего космоса, открытого для всех, кроме ксенофобов…

— Я лучше здесь постою.

— Ну как хочешь! Держи вот тогда, че ты тут всухомятку своей бурдой давишься! — буркнул Али напоследок, ставя к ногам Кима булькнувший пакет. И быстро потопал к выходу с галереи.

В пакете обнаружилась куча бананов и две банки пива. Закуска, конечно, специфическая, но Али есть Али. Ким достал банку с перечеркнутой виноградной гроздью на этикетке и пропечатанной мелкой вязью сурой из Корана. Сура была какая-то смутная — об уважении.

Вообще-то алкоголь законом вроде как был запрещен, и эфенди не уставал напоминать об этом при каждом удобном и неудобном случае, но тут имелось целых четыре но.

Во-первых, перебродившего виноградного сока в пиве не содержалось, что подтверждала этикетка, пророк же, если дословно цитировать, запрещал к употреблению именно его. Во-вторых, все, что происходит под землей, по определению скрыто от взора Аллаха, потому и курильни с запретным в подвалах располагаются, а трудно найти подвал более глубокий, чем их бункер. В-третьих, воинам и путешественникам всегда полагались послабления, и по части намазов, и по всем прочим частям. Ну и, в-четвертых, как любит повторять Али, — Аллах не фраер!

Ким вскрыл банку, но пить не стал — не хотелось, да и желудок все еще ныл. Просто ему нравился запах пива. Хлопнула дверь, и по галерее снова забухали тяжелые шаги — похоже, Али не выдержал долгой разлуки с бананами и решил вернуться. Техники как раз включили экран — сначала он был полупрозрачный и шел радужными полосами, но постепенно настроился, картинка прояснилась и стала четкой. Показывали центральную площадь Шахри, золоченую арку Ворот Славы и зеленую ковровую дорожку, по которой предстояло пройти сегодняшней героине. Толпа волновалась за оцеплением и сдержанно гудела; сначала Ким принял ее гул за гудение аппаратуры, но тут же опомнился — чтобы здесь кто-нибудь позволил экрану настолько разладиться?

Первая всепланетная трансляция в реальном времени, между прочим. Надо бы радоваться. И с Королем вроде все обошлось, медики приступ купировали и говорят, что до инфаркта дело не дошло, а им можно верить, ребята правильные, зря врать не станут.

Радости не было.

Скрипнули перила рядом — Али опять навалился на них всей своей тушей. Повздыхал, посопел, переступая с ноги на ногу. Наверняка не мог понять Кимовой нерешительности — держит банку в руке, но не пьет. Сам Али никогда такой нерешительностью не страдал. Усмехнувшись, Ким развернулся и протянул ему вскрытую банку.

Он хотел сказать что-нибудь веселое, какую-нибудь старую шутку — Али их обожает, просто сам не свой до бородатых анекдотов, — но слова застряли в горле, а рука замерла, не довершив движения, — Али на галерее не было. А рядом с Кимом, опираясь всей слоновьей массой на жалобно поскрипывающие перила, сопя, вздыхая и перетаптываясь, стоял райр.

Ким замер с вытянутой рукой. Он никак не мог вспомнить, можно ли предлагать райрам что-либо — или это является смертельным оскорблением.

Райр повернул голову набок, разглядывая одним выпуклым глазом протянутую ему банку, другим самого Кима. Щелкнул клювом.

— Алкоголь, — донеслось из висящей у основания шеи коробочки универсального переводчика. — Запрет. Символ дружественности. Легкий алкоголь — легкий запрет. Мужчины совершают запретное действие совместно — и становятся друзьями. Я не пью алкоголь, и я не мужчина в вашем понимании этого слова, но символика мне понятна. И принята с уважением.

Или это был не тот райр, что доводил Кима всю дорогу от дельфийского космодрома однотипными вопросами, — или за прошедшие два дня он умудрился существенно расширить понятийно-языковую базу своего переводчика.

Или же тогда он просто притворялся…

Зачем?..

У Кима зашумело в ушах. Райр смотрел с интересом, поворачивая голову то вправо, то влево. Снова пощелкал клювом.

— Волнения излишни, два образумленных вида говорят сами за себя. Нам просто было заинтересованно. Интрига. Зачем? Обычно молодой разум не терпит конкурентов даже в соседних мирах, а тут… Четыре разумных вида на одной планете. Вам не тесно?

— Не знаю… — Ким осторожно поставил банку на перила. — Я не специалист. Вы бы лучше кого из учителей спросили, я же просто пилот-испытатель, меня в учителя временно…

— Вы продолжаете волноваться. Почему? Информация была искажена? Воспринята неправильно? Говорю снова — решение принято. Вас можно поздравить. Всех вас — людей, дельфов, шимпов и джи. Вы приняты. Скоро об этом объявят официально.

Восторженный рев толпы на площади перекрыл последние слова райра — показался заваленный цветами спецавтобус. Он медленно полз по краю трассы вдоль волнующегося человеческого моря, а с ближайших домов на него продолжал сыпаться цветочный дождь. Ким вцепился в перила — ноги держали плохо. И понял, что улыбается, провожая автобус взглядом.

Получилось.

Значит, не зря он столько мучался со своею группой, и, даже несмотря на выходку этой дуры, все получилось…

— Вы не любите джи, — сказал райр, глядя на Кима левым глазом, и это был не вопрос, а утверждение. — Не любите, но учите. Помогаете. Признаете равными. Поговариваете о возвращении симбиоза. Почему? Уничтожить проще.

— Не люблю, — подтвердил Ким легко и радостно. — Но они же не виноваты, что не люди. А возобновление симбиоза — это навряд ли, это политики что-то там совсем намудрили. Мы слишком разные.

— Вы их боитесь. — На этот раз прозвучало почти вопросом. Киму стало смешно.

— Ага!.. Боюсь. Ну и что?

Какое-то время они молчали, только райр пощелкивал клювом что-то непереводимое и разглядывал человека по очереди то левым, то правым глазом. Автобус медленно тащился сквозь цветочный дождь, люди кричали что-то восторженное.

— Возможно, в этом все дело. — Райр щелкнул клювом как-то особенно решительно. — В разрыве симбиоза. Родительское чувство. Новый разум, разум ребенок… Продолжатель. Я понимаю.

Внизу кто-то пытался произнести речь, но его перебивали взрывами хохота.

— У меня есть реализованный несовершеннолетний потомок, — сказал райр, помолчав. — И еще трое вероятных. А у вас есть дети?

— Двое.

— Кто за ними следит, пока вы учите джи?

— Брат. У него нет своих, вот и приглядывает за племянниками.

— Разумно устроено. Мой у побочных родителей. Тоже разумно.

Автобус все полз вдоль площади со скоростью ленивой улитки. И словно бы даже не приближался к зеленой ковровой дорожке.

— У нас были сомнения, — сказал вдруг райр. — Серьезные сомнения. Два образумленных вида — это, конечно, важно, но джи… И еще этот слоган. Ваш коллега был с нами не до конца откровенен. Это понятно и объяснимо. Дело не в этом. И даже не в глаголе, хотя он тоже может иметь негативный и уничижительный смысл. Дело в определении. Оно не от самоназвания изначально произошло. От ругательства. Джеляб. Было у вас когда-то такое ругательство. Очень грязное. Так ваши предки называли предков тех, кого вы сейчас зовете джи. Не знали? Вы молодой, могли и не знать. Но мы — наблюдатели, и мы не могли не проверить все. Не подготовиться. К тому же вы слишком близки. Почти едины. И такой негатив… Вам знакомо понятие шизофрении?

Райр снова защелкал клювом, и Ким вдруг понял, что Чужой так смеется.

— Космос открыт для всех, да. Но не для тех, кто хочет его лишь для себя. Очень неприятно. Детская болезнь, да. Детям надо сидеть на своих планетах, пока не станут взрослыми. Космос не для детей. Два образумленных вида, конечно, но ведь и дети могут завести детей, так и не став взрослыми. У нас были сомнения. Серьезные сомнения. Этот ваш девиз оскорбителен для джи. Нетолерантен. И то, что вы пытались говорить с нами на нашем языке, присвоив наши слова… Детям свойственно повторять чужие слова, не имея собственных. Мы сомневались, да. Но мы ошиблись. То, что случилось сегодня, развеяло все сомнения.

Райр долго щелкал клювом и покачивал головой. Потом резко уронил ее вниз, прогнув шею, и снова вздернул в обычное положение.

— Вынужден принести извинения. — Голос переводчика не изменился. — Я более других был убежден в скрытой оскорбительности вашего девиза. Более других настаивал на дополнительной отсрочке и анализе. Я был не прав. Если сами джи не находят в этом ничего оскорбительного и готовы принять просто как шутку — то как я могу настаивать на обратном? Это было бы глупо… Как у вас говорят — «пытаться быть правоверней Аллаха и Магомета, пророка его».

И он снова защелкал клювом.

Ким смотрел на экран — ведь надо же было куда-то смотреть. Автобус дополз-таки до зеленой дорожки. Распахнулись дверцы, наружу высыпала охрана, торопливо разбежалась и застыла вдоль кромки ковра. Грянули первые такты гимна.

И, наконец, неловко путаясь в сразу же подхваченной ветром парандже, навстречу восторженному реву толпы и нацеленным объективам из автобуса спустилась она — сегодняшняя героиня. Переименованная в Жемчужину джи по имени Лапусик.

Женщина — как они сами себя называют…

 

Татьяна Кигим.

Чужое Вожделение

1

Эла потянулся, чувствуя, как нежные струйки мелкого песка пробежались по телу, и выбрался из холма, присыпавшего его бронзовую кожу. Интерьер, повинуясь мысли хозяина, начал тут же меняться: дюны ссыпались в утробу корабля, обнажив каменистое плато для физических упражнений. Эла взялся за снаряды, разогревая гибкое, сильное тело. Перед ним вставал алый восход, до боли прекрасный — будто и не было миллионов световых лет, что разделяли Элу и планету, на которой этот восход был запечатлен. Повинуясь искусственному разуму корабля, небо прочерчивали два спутника, движущиеся по траекториям Сыновей. Грандиозная перспектива картины завершалась танцем пылевого смерча у подножья гигантского вулкана.

Эла никогда не задумывался, чего стоило его народу создать исполинский корабль, где бы каждый ни в чем не нуждался. Хочешь — экзотические пейзажи чужих миров, хочешь — завтрак в глубине пещерных лабиринтов, хочешь — вид с каменной террасы… Любые пейзажи известной вселенной были доступны Эле. В детстве он часто их менял, но теперь вырос, возмужал, вступил в период радости и вожделения, и ныне кожа желала тихих, спокойных ласк песчаных дюн.

Юноша чувствовал, что сейчас, когда на первый план выходит его красота и физическая сила, многое меняется — становится важным только то, что выделит его между другими Сыновьями и принесет благосклонность возлюбленной Матери.

Услышав вызов, он грациозно распрямился, стряхивая с кожи песок. В черных зрачках зажегся радостный свет, и блики огней, которыми заполыхали очи, осветили поверхность искусственных скал. Тонкие струйки маленьких смерчей проводили его, полируя кожу.

Быстрой пружинящей походкой Эла преодолел коридоры и ворвался в зал, где его ждала Мать.

Мать Тиашш — ласковое, как прикосновение, имя гуляло на языке. Два юных мальчика, из самых младших Сыновей этого поколения, сидели у ног Матери и аккуратно полировали когти и роговой панцирь на ее подошвах. Блики от полыхающих глаз Матери метались по стене корабля, и Эла мог проследить за ее взглядом: Мать глядела на карту. Внезапно вся стена стала прозрачной, и Эла пошатнулся, ухватившись за плечо Тиашш, чтобы не упасть, но тут же отдернул руку, смутившись смелого жеста. От космоса их отделял каньон — имитация каньона, пугающе удачная имитация…

Присев у ног Матери, Эла позволил себе раствориться в наслаждении, чувствуя пальцы и когти Возлюбленной, ласково поцарапывающие его плечи и спину.

— Эла, — нежно сказала Мать, и глаза ее потухли, потом вновь засветились, мягко и ласково. В ответ вспыхнули глаза юноши, оправдывая прозвище — Сияющий, они заставили Тиашш улыбнуться. — Ты прекрасен, мальчик, и ты станешь первым, от кого я порожу потомство в новом мире…

Эла едва не захлебнулся от нахлынувших чувств. Он был горд, что такая влиятельная Мать, как Тиашш, выбрала его первым среди нескольких возлюбленных Сыновей, хотя те были старше…

— Это будет, когда мы приблизимся к Вожделению, да?

— Да, — ответила Мать. — Это будет совсем скоро.

Эла был так счастлив, что проморгал появление Старшей Матери, с опозданием вскочив при приближении Старухи Сишш. Она была так стара, хотя большую часть полета проводила в анабиозе, что ее частица была в каждом ребенке, родившемся в последние десятки поколений.

Старшая мать родилась на Вожделении, покинутой планете странствующего народа. Кожа на ее лице была тверже, чем роговой панцирь на подошвах Элы. Глаза ее почти не светились, голос был шершав, как камень.

— Да, мы приближаемся к Вожделению, — сказала она. — И самые достойные сыновья первыми продолжат наш род на милой родине. Я устала, я очень устала… но я позволю песку занести мои глаза только тогда, как увижу Вожделение… Не раньше, чем я увижу мою родину. Мое Вожделение…

Эла редко видел таких старых Матерей и Отцов, как Сишш. На тысячи потомков их осталось всего несколько десятков. Многие легли в песок, не выдержав усталости, другие веками спали в анабиозе, велев разбудить по прибытии на Вожделение. Большая часть ныне живущих родичей Элы родилась в странствиях, но и для них покинутое Вожделение было мечтой и воплощением надежд.

Но существовало ли оно на самом деле? Вот тот кощунственный вопрос, что не раз слышал Эл от братьев и сестер своего поколения.

— Иди, мальчик, — сказала Старшая Мать. — Тиашш, нам надо поговорить, а ты иди, мальчик, иди…

Старуха Сишш не могла помнить имен всех своих многочисленных потомков. Эла прикоснулся к шершавой щеке когтями, едва-едва, выражая почтение, и вышел, на пороге оглянувшись — возлюбленная Мать, с которой он не осмелился попрощаться жестом, на него уже не смотрела, поглощенная вычислениями курса.

2

Эла открыл информаторий, решив немного поучиться. Хотя к юности старшие проявляли известное снисхождение, учитывая бури чувств и желаний, разрывающие организм, Эла в большинстве случаев к занятиям относился серьезно. Он уединился в пещере — искусственный разум, управлявший кораблем, сомкнул вокруг него стены. Эла выбрал мягкую подсветку сквозь вкрапления льда.

Он листал фразы, скользящие по граням дымчатых ледяных призм и матовых сталактитов, и блики от сияющих глаз метались по пещере. Поглощенный занятием, он не заметил, как и стены раздвинулись, и интерьер изменился, повинуясь желанию гостя.

— Нихшш?

Эла привстал, проморгался от света. Вокруг простирались дюны, а они сидели на небольшой террасе, на которую накатывали пылевые смерчи. Теплое светило ласкало, не жарило и готовилось уйти за горизонт.

— Не против, что я выбрала более интимную обстановку?

Нихшш, Сестра Нихшш, усмехнулась и пересела поближе. Эла был не очень доволен ее приходом. Что бы это значило? Время совместных игр давно прошло, и теперь у них разные пути: у него к Матерям, у Нихшш и других Сестер — к Отцам. Единовзращенные всегда разделены судьбой. Никогда отпрыски одного поколения не сходятся в смерче единых желаний и надежд на будущее.

— Что ты хочешь? — Он понимал, что негоже вести разговор одними вопросами, но — о чем они могли говорить? Интересы у них были разными. Эла занимался изучением работы энергетических установок, а Ниххш — медициной и навигацией.

— Как тебе Мать Тиашш? — вытягиваясь и щуря глаза, спросила Сестра. — Ты уже был с ней? Она тебя выделяет, это заметно.

— Какая тебе разница… — ответил Эла, отчего-то смущаясь. — Это наше дело…

Нихшш улыбнулась, и одежда на ее теле растворилась. Эла моргнул от неожиданности. Он, как и многие мальчики, в свое время задумывался о том, почему им так нравятся Матери, а Сестры почему-то совсем не так. И он не мог понять, почему они так нравятся Отцам. Возможно, он просто не дорос до понимания?..

Хотя в обнаженной Сестре тоже было что-то волнующее… особенно если учесть, как он изнывает от неудовлетворенного желания к Матери Тиашш.

— Неприлично, Нихшш, зачем ты разделась… А если кто-нибудь войдет?

Сестра засмеялась.

— Ты действительно не хочешшш? — Ногти девушки коснулись, поцарапывая кожу. Голос стал волнующим, шелестящим, скребущим. Юноша отдернулся, и от вспышки глаз заметались блики. — Ты не хочешшш узнать, каково быть с женшшшиной?

— Что ты делаешь?!

Она откатилась на край террасы и стала глядеть на уходящий в глубину каньон:

— Играю с тобой, глупышшш. Разве только Матерям можно это? Они имеют власть и возмошшшность захапать под свои острые когти любую тонкую шшшкурку молоденького мальчика… Но это несправедливо… нешшшправедливо…

Голос Сестры становился все интимнее, он манил, возбуждал и вызывал мурашки, как звук скребка по граниту.

— Что за чушь ты говоришь… — неуверенно сказал Эла. — Наши яйца росли вместе…

— Яйца! Яйца! У вас, дураков, один ответ — яйца! — презрительно сказала Нихшш. — Ничто не мешает любить друг другу детям одного поколения, кроме глупых старых традиций, которые на руку только Матерям. Иначе кто бы дал им царапать свою кожу?! «Старшшшие учат младшшших!» — передразнила она. — Не бойся, наши потомки не будут выродками — не только для порождения яиц, Эла, создаются пары. Для удовольствия… Иди ко мне, Эла, я покажу, как надо делать… Я старшшше тебя, я умею…

Эла застыл, с ужасом и сладким страхом глядя на приближающуюся Сестру. На четвереньках, с изогнутой спиной, она походила на хищную самку с планеты бескрайних степей или заснеженных плато. Гибкое тело отражало свет, а когти, царапая камень, производили скрежещущий звук, продирая до кожи и рождая вожделение.

— Нихшш, — прошептал он, но вместо богатого обертонами шелеста из горла вырвался хриплый свист.

Когти Сестры издавали звук, неприличный до дрожи. Шероховатый камень отвечал на скрежет появлением борозд, и песчинки бежали по позвоночнику. Родилось желание, противоестественное и невозможное.

…Лежа в истоме, полузасыпанные теплым песком, с иссеченной кожей, они глядели на садящееся искусственное светило.

— Хочешь увидеть настоящее? — спросил Эла. — Я хочу. Скоро мы будем на Вожделении…

— Еще одна глупость, еще одна традиция! — зло сказала Сестра. — Они наелись путешествий, они повидали сотни миров, они хотят вернуться. А мы, значит, родились, чтобы навечно осесть в одном мире, пусть самом прекрасном во вселенной?!

— Это что, заговор? — удивился Эла.

— Это возмущение… Им, — Нихшш выделила местоимение презрительно-осуждающим тоном, — им надоели скитания, но они не думают о нас, молодых и страстных… Зачем нам Вожделение, если есть тысячи иных миров? Зачем нам старые обычаи, мы придумаем свои традиции…

Эла лежал и не мог понять, что это: мир рушится? Или, быть может, приоткрывается новыми гранями бытия…

3

Те, кто родился в джунглях, были представителями самого малочисленного поколения за всю историю Путешествующих. Улетев с родной планеты, которая была слишком скудна и взращивала слишком мало жизней из отложенных в пески яиц, искали они новые миры. Яйца ложились в снега, в глину, в вязкую почву, но каждый раз число родившихся оказывалось меньшим, чем в родных песках.

Когда же на влажной планете, полной хищных гадов и илистых болот, из всех кладок собрали хорошо если десятую часть яиц с треснувшей скорлупой — тогда все поняли, что нет на свете планеты лучше, чем потерянное Вожделение.

Эла мечтал, что яйцо, порожденное Матерью Тиашш, от него, бронзовокожего, взрастет в теплых родных песках Вожделения новой чудесной жизнью.

В день, когда взорам должна была открыться алая точка Вожделения на фоне развертывающегося величия системы родного светила, все десятки тысяч родичей Элы раскрыли внешние стены, сделав их прозрачными, и смотрели — кто в пещерах, кто на плато или террасах — в извечную тьму, где звезды могли удаляться и приближаться по велению разума, создавшего корабли для путешествий… Для побега. Для возвращения.

Вожделение приближалось.

Эла стоял рядом с Матерью Тиашш. Она настояла на этом, благоволя к его сияющим глазам, и Эла в самый торжественный момент оказался среди Высоких Матерей и Пресветлых Отцов, в главном зале, где почти не было молодежи. Но Сестра Нихшш, увы, была здесь, и у юноши не выходило из головы: что он скажет, как объяснит Матери, почему кожа на его гладком теле поцарапана? Как он утаит от нее, как скроет, что познал наслаждение — и в объятиях кого — не Матери из старших поколений, что возвышаются над ним, подобно ступеням пирамиды, но от Сестры, выросшей в единой утробе влажного болота! Это было столь противоестественно, как только может быть противоестественна связь внутри поколения. Но как же сладко было вспоминать скрип песчинок под их телами и когти Нихшш, впившиеся в кожу, — так что от воспоминаний дрожь пробегала по позвоночнику.

Впрочем, Мать Тиашш была, как и все, так поглощена моментом встречи, что не обратила внимания на едва прикрытые царапины на коже Элы.

— Вожделение… — по рядам пронесся вздох, и Эла не сразу понял, что пропустил явление взорам алого диска.

Оно существует?! Значит, оно существует…

Корабль-скала, сорванный с почв планеты, возвращался на родину. Они видели как на ладони плоскость эклиптики с россыпью планет и мелких небесных тел. Сияющей точкой меж третьей планетой и поясом астероидов неслось в бесконечности Вожделение.

— …Вожделение…

Вздох, выдох, ликующий крик пронесся над толпой, так что завибрировали скалистые стены корабля-исполина. И те, кто покидал Вожделение, и те, кто только слышал о нем, и даже самые младшие, как Эла и его сверстники, — десятки поколений отмечали встречу с Вожделением: планетой, некогда отвергнутой ими, но ждущей и преданной, готовой принять в свои объятия…

Эла до рези вглядывался в сверкающую точку. Маленький диск рос, рос, и Скала начала маневр приближения.

Но по мере роста диска на прозрачных стенах корабля у возвращающихся рождалось недоумение.

«Быть может, мы сбились с курса и это не та планета?» — Эла сверился с инфоматорием, как, вероятно, сделали тысячи его родичей, и с невысказанным вопросом замер перед прозрачной стеной.

Вожделение, открывая перед ними свой лик, все так же шло по своему извечному курсу, меж белесо-голубым шаром третьей планеты и сверкающим хороводом астероидов. Вокруг Вожделения вращались Сыновья — Старший и Младший. Но лик планеты был до странности неузнаваем.

— Это наша планета? — громко спросил кто-то, и вопрос тут же подхватил гул недоуменных голосов.

Проверка координат, деловитая суета на несколько мгновений отсрочили ответ, но он все же прозвучал. Да, это Вожделение… Это их край, к которому они стремились сквозь миллионы лет изгнания… Изуродованное, оскорбленное Вожделение…

Планета вращалась, демонстрируя редкие алые пятна песчаных раздолий и древние каньоны, но страшными язвами изуродовали ее лицо влажные зеленые долины и синие океаны. Там, где неслись наперегонки юноши народа Элы по дорогам меж скал, привлекая силой, быстротой и ловкостью взгляды Матерей, ломко струились голубые нити. Вожделение словно пыталось прикрыть уродство вуалью — белыми облаками, не столь частыми, как над третьей планетой, но постыдно водянистыми.

— И мы шли столько лет, чтобы увидеть такое Вожделение?! — Отец Айла тяжело осел на камень.

Все потрясенно молчали.

Наконец раздался возглас:

— А что это?

Мальчик, из самых последних, вылупившихся во влажном болоте, указывал на россыпь искорок вокруг Вожделения. Да, это были чужие корабли. Не такие грандиозные, как Скала, но зато многочисленные. Они оживленно метались вокруг планеты и Сыновей, улетали вдаль, к другим небесным соседям.

— Сколько их… — пошептала Мать Ошшат.

Тысячи, а возможно, десятки тысяч крошечных кораблей создавали хаотическое, бурное движение радостной, молодой жизни.

— Что они сделали с нашшшей планетой…

Кто сказал, кто простонал это, Эла не разобрал. Его внимание привлекло возникшее на одном из секторов стены лицо нового хозяина планеты: первого вступившего в контакт с сородичами Элы. Он что-то говорил, раздельно, с неприятными рокочущими, влажными интонациями, а потом поднял вверх руки с раскрытыми ладонями.

— Они миролюбивы, — сказала Старшая Мать. — Но что они натворили…

— Видимо, это существа с третьей планеты, — сказал Отец Улу. — Когда мы улетали, они лазили на своей мокрой планете по деревьям. Наверное, они развили в себе разум, вышли в извечную тьму, а потом приспособили наше Вожделение под себя… Наполнили впадины водой, посадили свои влаголюбивые растения, изменили атмосферу. И мы… — Он замолчал, подбирая слова. Чудовищность происходящего невозможно было выразить словами.

— Нам нет теперь здесь места…

…Эла видел застывшее лицо Старшей Матери. На стене продолжал говорить новый житель их мира — он, тыча в схему системы, перечислял свои названия небесных тел. Указывая на четвертую от светила планету, он то и дело обводил вокруг себя рукой, словно желая сказать: «Мы тут живем!» Труднопроизносимый крик хищной птицы: «Марррр…» — и свист. Свист, похожий на голос змей из болотных джунглей. Так они называют нашу планету? Наше Вожделение?!

…Их планету. Их Вожделение. Их «Маррр» — и свист.

4

Новые хозяева планеты на экране говорили и говорили на странном, влажном языке, с обилием долгих и вибрирующих звуков, а в многочисленных залах Скалы повисла трагическая тишина.

— Разве мы не попытаемся забрать у них наше Вожделение? — спросил кто-то из младших.

Отец Шела, хранитель памяти, внимательно посмотрел на молодого:

— Если ты бросишь возделывать террасу с цветами из темного кварца и придет кто-то, кто вырастит там ледяные пирамиды, разве не прав он будет, разве посмеем мы отобрать у того, кто делал, в пользу того, кто оставил?

Старуха Сишш молчала, и будто еще миллионы лет легли на ее лицо вдобавок к прожитым.

— Мы бросили тебя, мы искали лучшшшего, — прошептала она тише, чем струится песок меж ладоней, но ее услышали, потому что каждый жил той болью, что шелестели ее слова. — Мы раскаялись, мы вернулись, но у тебя уже другие дети, другие возлюбленные…

Она села, и искусственный разум Скалы, повинуясь желанию Старшей Матери, начал засыпать ее песком. Так всегда уходят из жизни оставшиеся; так уходили из жизни на Вожделении. Множество скульптур в честь занесенных песком выдающихся личностей возведено на планете, скромных и строгих памятников: каменных лиц, взирающих из песка… Сохранились ли эти символы ушедшего дня? Сохранят ли, если найдут, новые возлюбленные Вожделения наследство ушедших? Эла смотрел на расцветающую чужую, чуждую жизнь и не видел будущего.

Вожделение устало их ждать. Они летели десятки и сотни тысяч лет, чтобы увидеть перед собой чужое Вожделение.

…Эла глядел, как Матерей засыпает песком. Они ложились одна за другой, и ловкие смерчи накидывали слой за слоем сыпучую пелену на их тела. Он еще видел лица Матери-прародительницы, и Матери-первой-возлюбленной, и Матери Тиашш, и многих иных Матерей и Отцов, чьи глаза заметало само струящееся время.

Сестра стояла рядом, и в глазах ее горел огонек торжества. Эла чувствовал ее нетерпение развернуть Скалу и устремиться назад, к звездам и иным мирам.

Тогда он повернулся к растерянным — тем, старшим, кто не ушел, и к молодым своего поколения — и сказал:

— Наверняка где-то есть мир, похожий на нашу потерянную родину. Надо только искать и верить.

На его слова, разорвавшие тишину, оборачивались те, кто не успел уйти. Некоторые глядели пустыми глазами. В глазах других рождалась надежда.

— Нам будет тяжело, но это не конец пути. Мы отыщем на просторах Вселенной свое Вожделение.

…Скала разворачивалась, так и не ответив новым владельцам четвертой планеты, оставив их в недоумении от встречи с чуждым разумом и чужой печальной тайной. А Эла долго провожал взглядом Вожделение, закрывшее перед ними свои врата.

 

Владимир Венгловский.

Piratas Vulgaris

[1]

Идея стать пиратами пришла в наши головы совершенно случайно. Мысль родилась в тот момент, когда мы стояли перед ржавой развалюхой, а продавец называл ее цену. До начала торгов мы уже обшарили все внутри, и я был совершенно уверен, что посудина сможет летать. Правда, не очень хорошо.

— Ого! — сказал я.

— Вот это да! — произнесли в один голос братья-регулы Рико.

По правилам братьев надо называть регулианцами, но это долго и неудобно. Они регулы — и все тут. Братья не против. Тем более — кто их спрашивать-то будет?

Фераджо, как всегда, молчал. Слышны были лишь «вжик-вжик» — это робот полировал одну из своих деталей.

— Вы не понимаете! — воскликнул торговец. — Это же раритетный эксклюзивный корабль! «Столетний птеродактиль». Помните пирата Одноглазого Джона? Того, что еще взорвал три полицейских крейсера, перед тем как его корабль изрешетили из корабельных орудий. Того, чьи награбленные сокровища до сих пор не найдены. Может быть, они спрятаны именно на его корабле!

Я критическим взглядом осмотрел развалюху и хмыкнул. Судя по ее виду, спрятанные сокровища искали долго и упорно.

— Цена завышена раза в три, — сказал я.

— В четыре, — возразил Младший Рико.

— В четыре с половиной, — прикинул Старший Рико.

Регулы были близнецами, но Старший однажды попал во временну́ю аномалию. Результат, как говорится, был налицо.

Фераджо отвлекся от полировки и смачно сплюнул смазкой на грязный песок торговой площадки. Торговец слегка порозовел и покрылся зелеными пятнами, что для головоногих с Реи служило выражением крайней степени возмущения.

— Ну, хорошо, хорошо, только ради уважаемых клиентов! Сброшу цену вдвое. Вы посмотрите, какое качество! Теперь так не строят, — торговец хлопнул хваталкой по обшивке корабля.

Что-то хрустнуло, и хваталка провалилась внутрь. Грохот от падения куска обшивки эхом прокатился внутри корабля, затихнув где-то в его глубинах.

— Ладно, втрое, — полностью позеленел реец. — Но я буду совершенно разорен.

Мы с братьями переглянулись, а Фераджо потопал обходить корабль по периметру, вновь изучая возможную покупку. Я достал кошелек и пересчитал оставшиеся кредиты. М-да, не густо. Братья синхронно вывернули карманы и начали собирать высыпавшуюся мелочь.

«Бам, бам, бом», — доносились до нас удары робота по бортам корабля. При этом внутри что-то звенело и бухало, а студенистая поверхность торговца нервно вздрагивала от каждого хлопка. Наконец послышалось подозрительное шипение, затем клацанье, похожее на звук оружейного затвора. Реец скосил глаза на стебельках и осторожно, по-крабьи, начал пятиться к своей торговой палатке. Из-за «Столетнего птеродактиля» появился Фераджо, подошел к нам, молча отстегнул от уха алмазную серьгу и бросил в общую кучу денег.

Покупка была одобрена.

* * *

— Как хорошо, что ты догадался принять вид уважаемого Нюбеля, — сказал на обратном пути Старший. — Иначе торговец бы точно цену не сбросил.

Мы вместе с братьями шли пешком к нашему бунгало на берегу моря, так как денег нанять кар уже не хватало. Фераджо остался вместе с кораблем — следить за его доставкой.

— Здравствуйте, уважаемый Нюбель! — воскликнула пробегающая мимо маленькая девочка.

Я хмыкнул и сменил обличье, изобразив преуспевающего клерка, довольного общим ходом дел на Альфе Центавра и политикой в нашем секторе Галактики.

— Пижон, — констатировал факт Младший.

— Да уж, Пересмешник, ты бы поаккуратнее менял лица. Поскромнее, — пробурчал Старший. — А то не соответствуешь портретам из рубрики «Их разыскивает полиция». Властям уже надоело каждый раз новые портреты печатать. А популярность? А имидж? Разве тебе не хотелось бы везде видеть свои истинные изображения? А, кстати, какой ты по-настоящему?

Последний вопрос заставил меня задуматься. Не то чтобы я страдал плохой памятью, но все же…

Вознаграждение за поимку жулика все равно небольшое. Не буду ради такой мелочи показывать свое настоящее лицо. Если его вспомню, конечно. А вот будущее зловещего пирата выглядело в гораздо более радужных тонах, чем судьба мелкого прохиндея. Над суммой с солидным количеством нулей и свой реальный портрет повесить будет не обидно.

Когда мы притопали к бунгало (слишком громкое название для хижины, чьи стены кое-как сложены из местного бамбука, а крыша из пальмовых листьев видела гораздо лучшие времена), рядом уже стоял наш новый космический корабль. Невдалеке с довольным видом прогуливался Фераджо. Голубые морские волны набегали на песчаный берег и ласково касались отполированных подошв робота.

— Так что — мы уже решили, где будем прятать контрабандные овощи при перевозке? — спросил Старший Рико.

— Какие овощи? — удивился я.

— Как это «какие»? А разве не ты решил их перевозить на Хрюку еще несколько дней назад?

— Нет, у нас сегодня совершенно другой план! — воскликнул я. — Я думал, что вы уже поняли.

— Мы пойдем в почтовую службу? — спросил Младший.

— Мы доставим корабль до сектора роботов и продадим на металлолом? — предположил Старший.

Фераджо достал изогнутый нож, от одного вида которого меня передернуло, и вонзил в пальму. Сверху свалился большой кокос и огрел робота по голове.

— Ход мыслей Фераджо мне нравится, — сказал я. — Сообщаю, что мы собираемся стать космическими пиратами!

Возникла некоторая пауза, которую нарушил Старший:

— По-моему, идея с овощами поинтересней.

Фераджо в восторге лязгнул ладонями, затем откуда-то из-за спины достал здоровенную пушку, подбросил вверх кокос и пальнул, не глядя. Мы попадали на землю, прикрыв головы руками. Сверху посыпались осколки жареной скорлупы.

— В яблочко! — сообщил Младший.

— В орех! — поправил Старший.

— В общем, один согласный есть, — констатировал я, — а остальные права голоса лишены. На повестке дня несколько вопросов. Первый — как будем восстанавливать корабль?

Фераджо сбегал в бунгало и вынес коробку с инструментами.

— Второй — я думаю переименовать корабль…

Фераджо зачеркнул старое название и написал «Птирадактиль».

— Не понял, — спросил я, — а почему уже не столетний? Из-за того, что после ремонта будет как новенький?

Робот согласно кивнул.

— А почему название с ошибками?

Фераджо пожал плечами.

— Ну, хорошо, — я махнул рукой. — И третий, самый главный — кого будем брать на абордаж?

Робот вновь выхватил пушку и выстрелил. Мы залегли. Стало слышно, как на голову робота опять свалился кокосовый орех.

— Слушай, Пересмешник, — пробубнил Старший прямо в песок, — брать на абордаж… Это же кого-то убивать надо будет? Не хочется что-то.

Я задумался. Действительно, что-то не хотелось.

— Э… — сказал я. — М-да… О! Убивать никого не будем! Мы подлетим к кораблю, наставим на него все пушки, и экипаж сдастся.

— А если он не сдастся? — поинтересовался Младший.

— Ну, тогда будем действовать по обстоятельствам. Кто из вас имеет опыт боевых действий?

Близнецы переглянулись и потупились. Фераджо подошел поближе и показал длинный рубец на своей груди.

— Что, след от бластера? Ого, как тебя зацепило.

Робот повернулся спиной и, не глядя, ткнул на несколько аккуратных заваренных дырок.

— Крупнокалиберный пулемет?

Робот кивнул, затем согнул ногу в колене. Это была не его собственная нога, а протез, приделанный уже позже.

— Елки-палки! Где это тебя так угораздило?

Фераджо залез во внутренний карман, достал отполированный значок. На значке под скрещенными мечом и бластером блестела надпись: «Галактический Легион».

— Да ты у нас ветеран! — воскликнул Младший и положил руку роботу на плечо.

Фераджо двумя пальцами сбросил руку и ушел к нашему «Птирадактилю».

* * *

Через месяц кропотливого труда и полного отсутствия денег, когда мне уже пришлось пробивать новые дырки на ремне, а близнецы весь день пропадали на море, от отчаяния изображая опытных рыболовов, Фераджо наконец закончил свою работу. Он гордо оглядел блестящий корабль с маленькой надписью на борту: «Прашу сильна не стучать». Кричащее название «Птирадактиль» было выведено несмываемой краской огромными неровными буквами. Рядом пририсована зубастая морда крылатого ящера, не поддающегося классификации. Кажется, Фераджо не только не умел грамотно писать, но и художником был, мягко говоря, посредственным.

Каплеобразная форма корабля внушала надежду на радужное пиратское будущее. Ощетинившийся восстановленными лазерными орудиями «Птирадактиль» рвался в бой. Очень хотелось есть. Оставалось ждать нужной добычи. Я сидел возле приемника и слушал новости.

Наконец желанное сообщение было услышано.

— Господа пираты! — заорал я, выбегая на порог бунгало. — Все сюда!

— Идем! — донеслось со стороны далекой лагуны.

Появились братья со своей добычей, которую они тащили за длинную шею. Зубастый рот добычи был завязан веревочкой, а сама она сама отчаянно упиралась лапами-плавниками. Но братья — они очень упрямые.

— Это, по-вашему, что — рыба? — спросил я.

Близнецы переглянулись.

— Сейчас же отпустите несчастное животное и дуйте в бунгало. А где Фераджо?

— Ушел на базар с утра, — сказал Старший.

— Достал нашу заначку и утопал, — подтвердил Младший.

— Заначку? — переспросил я, провожая взглядом радостно устремившуюся к морю добычу.

Старший Рико сосал прокушенный острыми зубами палец.

— Ну, да ладно, Фераджо это заслужил, — сказал я, посмотрев на корабль.

В животе противно заурчало.

Мы вошли в бунгало.

— Значит так, слушайте.

В это время двери в бунгало распахнулись, и на пороге появился Фераджо. На голове у него был повязан красный платок, в левом ухе блестела металлическая серьга, а на плече сидел большой разноцветный попугай.

— Ты глянь, попугая купил! — воскликнул Младший.

— Я тоже хочу! — сообщил Старший.

— Нет-нет-нет, — сказал я, подсчитывая в уме стоимость такой птицы. — По пиратским канонам попугай на судне обязан быть только один.

Попугай наклонил голову, уставившись на меня круглым глазом, и глубокомысленно изрек классическую фразу: «Попка — дур-р-рак».

— Вот-вот. Вернемся к нашему делу.

Мои друзья-пираты склонились над столом, и я включил записанное сообщение.

«…Появившийся в районе Альфы Центавра покинутый корабль неизвестного происхождения. Просьба никому к кораблю не приближаться. Ждем прибытия официальных властей. Всем необходимо скорректировать траектории движения, чтобы миновать опасную находку. Координаты…»

— Это наш шанс! — воскликнул я. — Совсем рядышком! До прилета властей берем заброшенный корабль на абордаж. Улавливаете? Никого нет на борту, и совершенно пустой космос вокруг. Жертв — ноль. Сокровищ — полный трюм. Будем атаковать. Кто — за?

Я положил руку на приемник. Сверху опустили ладони братья Рико, а потом нас всех придавила металлическая лапа Фераджо.

— В общем, все согласны, — сказал Старший, дуя на придавленную руку.

— Прошу на борт, джентльмены удачи, — скомандовал я.

* * *

Я не буду описывать, как мы стартовали. Наверное, это был самый страшный момент в моей жизни. А братья-регулы совершенно не обращали ни на что внимания. Близнецы невозмутимо разыгрывали партию в «Космическую Монополию».

После десяти минут тряски всего корабля, дребезжания обшивки и оханья двигателя наступила тишина.

Монополия вместе с полем, фишками и игроками медленно поднялась в воздух. Я наблюдал всю эту картину, паря где-то под потолком. Младший Рико попытался собрать нарисованные купюры, которые бабочками разлетелись по каюте.

— Слушай, что такое, играть нельзя?

— Да, — добавил Старший, — я только-только ухитрился купить половину Большой Медведицы. Ну вот, опять игра испорчена.

Из рубки управления, громыхая по металлическому полу магнитными подошвами, спокойно вышел Фераджо, скрестил руки и принялся нас невозмутимо разглядывать.

— Включай систему гравитации! Только не говори, что на этом корыте ее нет! — возмутился я.

Робот издал скрежещущий звук, напоминающий смех, и исчез в рубке.

— Чего это он? — спросил Старший.

— А ты на нашего босса посмотри, — ухмыльнулся Младший.

— Что? Где? — я подлетел к стене, отполированной заботливыми руками робота до зеркального блеска.

Мама родная — на меня смотрела блондинка с огромными голубыми глазами, ярко накрашенными губами и таким вырезом на платье, что сам бы загляделся. Если бы это, конечно, не было моим собственным отражением.

— Пересмешник, тебя можно пригласить на ужин сегодня вечером? — с серьезным выражением лица поинтересовался Старший.

— Всем молчать! А ну, быстро работать! Марш в рубку. Идите Фераджо помогайте.

Я знаю, что в момент страха Пересмешники могут рефлекторно принять свой истинный вид. Неужели? Нет, не может быть — я прогнал навязчивую мысль и принял облик офицера космического флота. Плечи — во! Грудь — колесом! Кулаками можно сваи забивать. Глаза, правда, маленькие и взгляд глуповатый. Зато челюсть большая.

В этот момент Фераджо включил систему искусственной гравитации. Ничего, офицеры космофлота не больно падают.

Когда я появился в рубке, то желание приглашать меня на свидание у Старшего вмиг пропало.

— Сколько до неопознанного космического корабля? Доложить! — скомандовал я.

Фераджо ткнул пальцем в экран навигатора. Красная точка цели стремительно приближалась.

— По местам! Приготовиться к абордажу!

— Есть, капитан! — отрапортовали братья-регулы, достали бластеры и замерли возле шлюза.

Фераджо выхватил свою большую пушку. Попугай на плече у робота пронзительно заверещал.

— А кто управляет кораблем? — через некоторое время поинтересовался я.

Братья переглянулись, а Фераджо, хлопнув себя по лбу, бросился к штурвалу. Вовремя — мы уже подлетали. Чужой корабль, видневшийся в иллюминаторе, был не большой и не маленький — самых подходящих размеров. Весьма обветшалый и довольно заброшенный на вид. Этакий космический скиталец, обросший звездными ракушками и полипами. Самое то, что необходимо начинающим пиратам. Мне казалось, что корабль весь до отказа забит сокровищами и артефактами.

— Шлюз видишь? Куда будем пристыковываться? — спросил я у робота.

Фераджо пожал плечами и прибавил скорости. Острый нос нашего корабля, оснащенный тараном, был устремлен прямо в борт таинственного космического странника.

— Берегись! — закричал я и ухватился за поручень.

Последовал сильнейший удар, затем раздался скрежет открывающейся огромной консервной банки. Сквозь иллюминатор мы увидели, как буквально в нескольких метрах от нас отворились двери шлюза.

— Промахнулись, — констатировал я. — Что там на приборах?

— Атмосфера пригодна для дыхания, — сообщил Младший. — Можно выходить, наверное.

— Но женщин мы пропускаем вперед, — сказал Старший и многозначительно посмотрел на меня.

— Может, сначала проверим на животных? — поинтересовался я, ткнув в попугая, едва не поплатившись при этом пальцем.

Фераджо плюнул смазкой, растолкал нас и с пушкой наперевес ступил на вражеский корабль. Мы потянулись вслед за роботом. Неудобно как-то. Все-таки я капитан. Но идти за широкой металлической спиной было гораздо приятнее, чем идти первым.

А шли мы по сумрачным коридорам. Лишь редкие лампы на потолке излучали тусклый рассеянный свет. Коридоры переплетались друг с другом, образовывали перекрестки и развилки. На ровных стенах не было никаких признаков дверей.

— Интересно, а сокровища скоро будут? — произнес Старший, и его слова побежали по коридорам, затухая вдали пугающим эхом: «Ут… ут…ут».

— Словно к кому-то в желудок ползем, — тихо сказал Младший.

Как-то мне не по себе стало от этих слов. Даже захотелось побыстрее вернуться обратно и завязать с карьерой пирата.

— А может… — только начал произносить я не до конца додуманную фразу, как робот замер, настороженно подняв вверх палец.

И мы услышали…

«Ут…» — догнало нас эхо слов Старшего, оббежав корабль вокруг.

«Топ, топ, топ», — раздались шаги за поворотом коридора.

Довольно опасные на слух. И зловеще приближающиеся.

— Кто-то идет, — сказал Старший.

— Меткое замечание, — сказал попугай. Мы все разом уставились на птицу.

В это время из-за угла нам навстречу вышли двое. Один инопланетянин был очень высоким с синеватой чешуйчатой кожей и большими раскосыми желтыми глазами. С его макушки свешивалась длинная косичка волос, перевязанная красным бантиком. Второй… Да там и описывать нечего — просто здоровенная гусеница.

— Не люблю гусениц, — проворчал Младший.

— Приветствуем вас на нашем заброшенном корабле, — поднял вверх руку Синий-с-чешуйками (сказал он на всеобщем, так что мы его прекрасно поняли). — Я — Ав…

В это время Фераджо поднял пушку и нажал на спусковой курок. Мы и ахнуть не успели. Коридор заполнился дымом.

— Морок! — сказал Фераджо.

— Он — убийца! — завопил Старший.

— Он говорит! — воскликнул Младший.

— Ты говоришь? — удивился я. — А чего раньше молчал?

— А раньше все было нормально, — скрипящим голосом произнес робот. — Смотрите.

Дым рассеялся. Из тел поверженных местных обитателей, сдувшихся как воздушные шарики (меня едва не вывернуло наизнанку от их вида — нет, с карьерой пирата определенно пора завязывать), начал подниматься черный туман.

— Это Морок, — сказал Фераджо. — Я уже с ним сталкивался, когда служил в Легионе. Эта тварь поселяется на старых кораблях и питается пленниками, беря их тела под контроль. Я Морока за версту чую. Пригнитесь!

Как подкошенные мы упали на пол. Робот выстрелил куда-то поверх наших голов.

«Ба-бах!» — раздался взрыв позади.

«Если вернемся — я сам сдамся полиции», — промелькнула паническая мысль.

— Надо отступать, — сказал Младший.

— Командуй, капитан! — подал голос Старший.

— Драпаем, — скомандовал я.

Сказать было легко, а вот сделать… Туннели заполонили разнообразные существа со всевозможных миров нашей Галактики. И все они хотели нас поймать. Хорошо хоть огнестрельного оружия у них не было. И шли они, словно зомби. Фераджо безостановочно стрелял, меняя обоймы. Поле боя устилалось сдутыми оболочками, а коридоры заполнились дымом и черным туманом. По моим расчетам, мы давно должны были выйти к «Птирадактилю», но, видимо, в туманных коридорах мы сбились с дороги.

— Стой! — сказал я, упершись в стену.

Мы оказались в тупике.

— Занимаем круговую оборону! — закричал Фераджо, поливая шквальным огнем туннель, по которому мы пришли.

— Это как? — поинтересовался Младший.

— Да стреляй во все, что движется! — пояснил Старший. — Все равно они все неживые. Это, как сказал уважаемый Фераджо, Морок.

Противники давили числом. Волна за волной они накатывались на нашу оборонительную позицию. Вскоре на пол упала последняя обойма из пушки Фераджо. Заряды в наших бластерах закончились уже давно (а я свой — красивый, розового цвета, с узорами на рукояти — потерял где-то в самом начале схватки).

Началось то, что в древние времена называлось «рукопашная». А выглядело это так: мы — братья-регулы и я — пытались укрыться за роботом, размахивающим конечностями.

— Банзай! — закричал Фераджо, выхватывая из-за спины изогнутый плазменный меч.

— Кар-р-рамба! — заголосил попугай у него на плече.

— Самурай обязан следовать Пути Воина! — робот опустил меч, разрубая пустые оболочки инопланетян.

— Это означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью. И ничего более, — глубокомысленно изрек попугай, затем клювом достал из-под крыла гранату и швырнул ее в толпу врагов.

Через пару минут мы обнаружили, что проход свободен. Но меня несколько смущали подозрительные шипящие звуки, заполняющие коридор, словно по нему ползли тысячи разъяренных змей.

— Тише, — сказал я.

Шипение складывалось в слова.

«С-с-съем! С-с-сожру! Х-х-хочеш-ш-шь что-то с-с-сделать х-х-хорош-ш-шо — с-с-сделай это с-с-сам».

— Голодный, наверное, — произнес Старший.

— Кто? — спросил Младший.

— Морок!

«С-с-сделай с-с-сам!»

Из заполняющего коридор дыма выползли черные туманные щупальца. На другом конце щупалец где-то там, в глубине корабля, угадывался кто-то большой и очень неприятный. Заряд в мече Фераджо заканчивался, плазменное лезвие постепенно угасало. Последними усилиями робот отбивался от черных клубящихся змей.

— Бегите, я прикрою! — закричал робот, приканчивая очередное щупальце.

В глубине коридоров вновь послышалось шипение — накатывалась новая волна Морока.

Попугай достал гранату из-под второго крыла и кинул в туннель. Граната с шумом покатилась по полу.

«Бом-бом-бам-ба-бах!»

«Чтоб вас-с-с!..»

— Ну, бегите же! — повернул к нам попугай хохлатую голову.

Так мы и запомнили их — двух героев, стоящих перед задымленным коридором. Они остались прикрывать нас — своих товарищей. Скупая слеза прокатилась по моей щеке. Уже перед выходом я обернулся и увидел, как туманное щупальце Морока пробило насквозь металлическую грудь Фераджо.

— Тебе не взять бойца Легиона! — закричал робот и угасающим пламенеющим лезвием сделал себе харакири. (Меня братья-регулы тут поправляют — не харакири, а сэппуку. А мне до лампочки, как это называется, все равно я уже обдумывал текст объявления о поиске нового члена команды.)

Попугай вцепился в голову робота, схватился за пламенный меч и…

…И я скрылся за углом. Нельзя же, чтобы смерть Фераджо была напрасной? Поэтому бежали мы очень быстро. До «Птирадактиля» я добежал даже первым. Это покидать корабль капитан должен последним, а заходить — первым. Я не виноват — таков древний закон. Следом вбежал Младший, за ним — Старший (молодость победила). Старший, шумно дыша, начал заворачивать входной люк.

— Стой! — сказал я.

— Почему? — спросили в один голос Младший и Старший.

Порой они мыслили синхронно. Но неправильно. Во мне теплилась крошечная робкая надежда, которую я даже боялся произнести вслух, чтобы ненароком не спугнуть. Поэтому я молча наблюдал, вглядываясь в туманный сумрак.

Наконец я увидел…

Словно морской прилив, по туннелю набегала черная волна щупалец Морока. А перед ней из последних сил летел попугай и тащил голову робота.

— Приготовиться к взлету! — заорал я.

— Стартуем! — закричал попугай, забросил голову в каюту и, обессиленный, упал на пол.

Щупальца ударили в закрывающийся люк и начали сквозь него понемногу просачиваться. Но мы уже стартовали. Словно пробка из бутылки, «Птирадактиль» выскочил из древнего корабля.

— Перейти на сверхсветовую! — я указал на пульт управления.

Конечно, все эти мигающие лампочки мне напоминали что-то смутно знакомое, но что именно — для меня оказалось загадкой. Близнецы тоже удивленно друг с другом переглядывались.

— Мы не можем выйти на сверхсветовую, — пояснила голова Фераджо. — Мы слишком близко к источнику массы.

— К чему? — удивился я.

— Вот к этому! — робот глазами указал на иллюминатор.

Вражеский корабль ощетинился шевелящимися щупальцами и, словно гигантская черная медуза, надвигался на нас. Скорость этой старой посудины намного превышала скорость нашего «Птирадактиля».

— К оружию! — закричал я. — Кстати, Фераджо, как ты себя чувствуешь?

Робот гневно сверкнул глазами.

Близнецы заняли места возле лазерных пушек. Кабина заполнилась яркими сполохами.

— Вот тебе, вот! — кричал Старший.

— Ага! Получай! — закусив губу, нажимал на гашетку Младший.

Кажется, братья входили во вкус.

— Не поможет, — пробормотал Фераджо.

И, правда, Морок окутал корабль своими черными щупальцами, которые поглощали лазерные вспышки.

Что же делать?

Попугай приподнял голову.

— Пить, — слабо произнес он и вновь потерял сознание.

В этой драматической обстановке Фераджо произнес:

— Маленький рычаг справа от пульта управления.

— Что?

— Дерни за рычаг, болван!

Ну, дернул…

Послышалось шипение, клацанье и звук открывающегося затвора. Из двигателя корабля прямо на корме высунулась переливающаяся радужными цветами трубка. На экране пульта управления возникла надпись: «Аннигиляционное орудие готово к бою. Пожалуйста, наведите на цель и нажмите на кнопку „Ввод“». Я не то чтобы нажал, я надавил всем кулаком.

И ослеп. Не полностью — всего на мгновение. В корабль Морока ударила яркая волна антивещества. Вспышка… И по космосу поплыли развеивающиеся клочки черного тумана.

— Благодарю за службу! — сказал, приподняв голову, попугай.

— Пернатое, это как тебя понимать?! — я схватил попугая за шею и поднял, как курицу, предназначенную на убой. — За какую это еще службу?

— Не трогай его. Это мой сослуживец! — сказал Фераджо.

— Молчи, робот!

— Это дискриминация по биологическому признаку! — возмутился Фераджо.

— Я тебе еще припомню «болвана». Будет тебе дискриминация. Куплю для тебя самое завалящее тело… А то и вовсе не куплю — денег нет. Будешь вот так в качестве головы с нами летать.

Фераджо обиженно затих.

— А ты, птица, отвечай, когда спрашивают!

Попугай слегка захрипел. Он полез лапой под крыло и достал значок Галактического Легиона. Значок отличался надписью «Оразумленное животное».

— А чего с нами полетел?

Попугай засунул лапу под второе крыло и достал значок «Галактическая безопасность».

Я посмотрел на Фераджо.

— Продал нас, значит, да?

— Нет! — попугай ловко разжал мой кулак и отлетел в сторону. — Не нужны вы мне. Безопасность такой мелочью не занимается.

«Вообще-то довольно обидно», — подумал я.

— А вот Морок — это да! Мы давно за ним охотимся. А он возникнет где-то и, прежде чем мы успеем подтянуть войска, ловит добычу и исчезает.

— Э-э-э… И нам что-то за это полагается? — спросил я.

Попугай несколько опешил и отвел взгляд в сторону.

— А! — Он встрепенулся. — Конечно! Власти Альфы Центавра денежную премию за Морока объявили. Вот вернемся…

— Большое спасибо, уважаемая птица! — отвесил я попугаю шутовской поклон. — Кстати, — обратился я к Фераджо, — откуда про пушку узнал?

— Была спрятана под видом детали двигателя. Я это еще при покупке обнаружил. Потому сразу и решил купить корабль.

Уставшие и довольные, мы возвращались домой. В ожидании бо-о-ольшой денежной премии.

* * *

Вот так и закончилась эта история.

Теперь сижу, пишу мемуары, вспоминая былые приключения. Потратив свою часть вознаграждения, я приобрел ранчо на одном уютном астероиде. Веду хозяйство, ругаюсь с поставщиками корма, подсчитываю прибыли. В общем, жизнь налаживается.

Фераджо купил новое тело и открыл школу выживания в экстремальных условиях.

Братья-регулы устроились в цирк… Ой, что вы делаете! Руки прочь! Не мешайте мне сочинять! Младший, верни сейчас же рукопись! Ну вот, кляксу поставил. Теперь читатели не поверят. Ладно-ладно, уговорили. Напишу правду. Никакого ранчо я не покупал. За премию мы основательно переоборудовали «Птирадактиля» и остались пиратами. Теперь вновь бороздим космические просторы в поисках очередного заброшенного корабля. Неужели вы действительно подумали, что Пересмешник может осесть на одном месте? Нет? И вы совершенно правы. Потому что тот, кто хоть раз летал на своем собственном корабле, кто сражался и победил инопланетного врага, тот с космосом уже не расстанется. У него это просто не получится. Засим разрешите откланяться…

— Эй, капитан! — раздался радостный возглас Фераджо. — Прямо по курсу неопознанное судно!

— Приготовились! — закричал я. — Свистать всех наверх!

 

Алексей Толкачев.

Мотылек

За две с половиной тысячи лет до описываемых событий на острове Иос слепой бородатый поэт сочинил такие строки:

* * *

Кул-Дун переносил высокую температуру нормально, однако и удовольствия от нее не получал. Поэтому, если планета имела атмосферу, Кул-Дун, чтобы не гореть в ее слоях, предпочитал совершать посадку на малой скорости. При этом он выпускал крылья и трансформировал свой корпус так, чтобы по возможности не сильно отличаться внешним видом от местных транспортных средств. На планете Ноид таковыми были бронированные амфибии. Приняв форму длинной крылатой тортиллы, Кул-Дун мягко опустился на все шесть лап прямо перед гигантским зеленым деревом.

Это был портал в Юк-хом-о'Риу — так на местном языке называлась эта уникальная зона. Уникальная даже по меркам Кул-Дуна, побывавшего на многих планетах и повидавшего самые разные миры. В Юк-хом-о'Риу наравне с физическими законами действовали фокусы виртуального киберпространства. А кроме того, здесь имела реальную силу магия, и не виртуальная, а самая настоящая, природная, существовавшая в этих землях испокон веку.

В Юк-хом-о'Риу были рады далеко не всякому гостю. Прорваться же сюда силой мало кому удавалось — входные цепи содержали защитный код высочайшего уровня. Местные технари работали на стыке кибернетики и магии. У Кул-Дуна были в Юк-хом-о'Риу друзья, но были и те, кто предпочел бы никогда не пускать его сюда. Оставалось надеяться, что власть Царя Грозного не распространилась еще на всю зону.

Кул-Дун включил режим визуализации виртуальных образов и сразу увидел входной код, с которым ему предстояло сейчас пообщаться, — он отображался в виде красного огонька, бегающего туда-сюда по гирлянде из золотых звеньев. Кул-Дун приблизился. Огонек замер на месте, и прозвучал вопрос:

— Кто ты и что тебе надо?

— Я Кул-Дун. Меня здесь знают. Хочу войти.

— Кул-Дун, — ответил код. — Космический странник, переносчик идей. Войдешь, если докажешь, что ты — это ты. Готов отвечать на контрольные вопросы?

— Готов.

— Вопрос первый. Что это за песня?

Огонек сместился по гирлянде вправо, и зазвучал заунывный напев:

— Осская баллада. Из фольклора воинов лабиринта, заводчиков охотничьих крыс.

— Правильно. Вопрос второй. Что это за текст?

Огонек кода двинулся влево.

— Строя себе укрытие, три брата по-разному отнеслись к выбору материала. Первый брат построил стены из летних воспоминаний. Второй брат — из решительных отказов. Третий же возвел крепость из полной бессмысленности. Но вот пришел Реальный Зверь. Он дунул ветром реальности — и разлетелись летние воспоминания, и не устояли решительные отказы. Только полная бессмысленность не рухнула под ветром реальности. И, будучи спасенными в стенах этой бессмысленности, три брата запели: «Нам не страшен этот мир, этот мир, этот мир!»

— Это сказка монахов с философской луны Иглад.

— Похоже, ты действительно Кул-Дун, — сказал код. — Тогда давай по-серьезному. Подключайся по железу. Предупреждаю сразу: оружие и софт без специального разрешения не пропущу.

— Что я, впервые у вас, что ли? — ответил Кул-Дун, вставляя палец в гнездо разъема на стволе дерева. — Правила знаю. Я налегке пришел.

Прогнав тестовые программы, код счел результат удовлетворительным.

— Проходи! — сказал он, и в зеленом стволе возникло дупло, как раз такого размера, чтобы Кул-Дун в своем нынешнем облике шестилапой тортиллы мог в него забраться.

Юк-хом-о'Риу встретило Кул-Дуна тенистой прохладой, шорохом высоких трав и многоголосьем лесных обитателей. По дорожкам и тропинкам туда-сюда сновали представители местной фауны: рептилоиды, тортиллы, серпенты — всех видов и мастей. И трудно было понять, кто из них живое существо из плоти и крови, кто демон, а кто кибер-виртуал. Жизнь кипела: кто-то кого-то ел, кто-то с кем-то спаривался, кто-то за кем-то гнался (вероятно, чтобы спариться, а потом съесть). Свысока на все это копошение равнодушно взирали ленивые мимоходы. Эти гигантские ящеры были вегетарианцами, поэтому ни на кого не охотились и сами, в силу своих размеров, никого не боялись. Аккуратно раздвигая стволы вековых деревьев, они проходили мимо всех этих мелких хищников, стараясь ни на кого не наступить. За что и получили свое название — мимоходы.

Кор ждал Кул-Дуна в обычном месте — на берегу большого озера.

— Привет, Кор! Рад тебя видеть.

— А уж я как рад! Ну что, бродяга, как дела?

— Как обычно. Летаю, где придется. Сегодня здесь, завтра там. Космос большой. Как набреду на веселое местечко — иду на посадку.

— А здесь у нас, значит, веселое местечко? — усмехнулся Кор.

— А что. Здесь красиво.

— Да уж, и не говори! Вон какие красавицы у нас тут на деревьях.

Из густых ветвей поблизости свешивался раздвоенный хвост, покрытый блестящей чешуей.

— Я смотрю, ты не очень-то весел. Предположу, что политическая обстановка в зоне далека от благополучной?

— И продолжает удаляться. Царь Грозный вообще страх потерял. Ладно, раньше он там у себя внутри чудил. Так теперь уже и на других полез. Туда, к востоку, — Кор махнул рукой в сторону противоположного берега озера, на котором возвышались зубчатые стены крепости Грозного. — В прошлом году оттяпал себе Дикие Деревни и Хакерский Городок. При этом заявляет, подлец, что устроит во всем Юк-хом-о'Риу новую счастливую жизнь. Сначала у себя в домене все с ног на голову поставил. Издал указ о том, чтобы все хозяйство будет строиться по единому доменному плану. Портной ты — должен шить то и в таком количестве, как тебе скажут. А продавать — не твоя забота. Товар у тебя заберут и гроши какие-то заплатят. Потом он в доменных лавках продаваться будет, уже другими людьми. А у тех тоже деньги вырученные потом забирают — и в казну. Программист — будешь писать те программы, какие тебе скажут…

— Кто скажет?

— А государевы люди. По каждому направлению министерство учредил: земельное, ловчее, софтописчее, тортиллье, стольничее, чашничее… Молодежь всю поголовно в дружину на время забирает. Чтоб каждый солдатом стал. А кто не хочет — того под арест. Ты себе можешь такое представить? Отродясь у нас тут ни в одном домене таких порядков не было! Юк-хом-о'Риу всегда было свободной зоной. Небезопасной, да, но свободной…

— Стало быть, новые идеи общественного устройства несет вам Царь Грозный… Интересно, где он их нахватался? Неужто сам придумал?

— Да их, магов, разве поймешь! Может, и сам. Но, вообще, говорят, книгу ему откуда-то издалека привезли, там он и вычитал, как можно всю жизнь человеческую наизнанку вывернуть. Не ты ли ему эту книгу привез, часом? — прищурился Кор, — Новые идеи — это ведь по твоей части.

— Ты же знаешь, я с ним не дружу. Да и книг с собой не таскаю. Мне это незачем. Все, что в книге написано, я и так сразу воспринимаю, мне для этого даже прикасаться к ней не надо. В себе всю информацию и ношу.

— Интересно, в себе — это у тебя где?

— Да ты все равно не поймешь.

— Ну и ладно. В общем, насчет Царя Грозного вывод ясен — нам его ликвидировать надо.

— А не внутреннее ли это дело их домена? Их царь, пусть сами и определяются, что с ним делать.

— Рыцари рода Олевичей, — гордо вскинул подбородок Кор, — во все времена считали своим долгом наказывать зло. Невзирая на то в каком домене оно творится. И вообще. Дело было внутреннее, пока он на соседние земли не полез. А народу тамошнему совладать с ним непросто. Он же маг все-таки.

— А ты, значит, можешь?

— Есть у него уязвимое место. Дружина сильная, сам он маг, а вот по части техники у них там слабо. А у нас как раз очень даже неплохо. Если бы к нему в замок наших боевых роботов запустить, он бы не устоял. Люди против роботов не воины, а магическая энергия — она тоже не бесконечна. Штук тридцати роботов хватило бы, я думаю. Я бы их повел, а больше никого из людей и брать бы не стал, чтоб не рисковать зря. Справились бы в таком составе… Да только вот как к нему в крепость попасть? Штурмом ее не возьмешь, неприступная она.

— А что, — спросил Кул-Дун, задумчиво глядя на озеро, — роботы ваши от воды не портятся?

— Нет. Могут хоть полностью в воду погрузиться.

— Ага. А ты сам можешь под водой какое-то время пробыть?

— Без проблем. Аквакостюм есть с системой дыхания. Ты нам что, хочешь предложить по дну озера к его крепости пройти? Какой смысл? К стенам мы и вокруг озера подъехать можем. Толку-то? Ворота все равно закрыты.

— Нет, я другое предлагаю. Есть одна идея, с Земли.

— Что это?

— Планета в Солнечной системе. Бываю там иногда. Там один поэт написал о том, как армия осаждала крепость. Штурмом взять не могли. И тогда они придумали хитрость. Сказали, что хотят заключить мир и в знак дружбы дарят защитникам крепости подарок — большую деревянную фигуру коня.

— Кого?

— Кони — это там звери такие, на которых все ездят. Как вы на тортиллах.

— Небось на той планете и ты выглядишь как конь с крыльями?

— Ты догадлив. Так вот, сделали большого деревянного коня. Оставили у стен крепости. Осажденные этого коня втащили к себе в город. А конь был внутри пустой, и в нем отряд воинов сидел. Ночью они вылезли, перебили стражу и открыли ворота крепости.

— Забавная история.

— Я думаю, и вы можете аналогичным образом позабавиться. Построите плавучую модель мимохода в натуральную величину. Тридцать роботов в мимоходе поместятся?

— Если он пустой внутри? Поместятся, пожалуй.

— Ты пошлешь Царю Грозному сообщение, что предлагаешь мир и отправляешь ему подарок через озеро. У мимохода должно быть какое-то минимальное автоматическое управление, чтобы он сам озеро переплыл и на тот берег вылез. А в мимоходе будешь сидеть ты со своими тридцатью роботами.

— Да стража Грозного первым делом проверит, нет ли у этой штуки чего-нибудь внутри! Не знаю, как в твоей Солнечной системе, а тут люди не дураки.

— Естественно, заглянут. А внутри никого не будет. Потому что неподалеку от того берега ты откроешь люк в брюхе мимохода и ваш десант уйдет под воду. Пустой мимоход уплывет, а вы подойдете по дну к самому берегу и будете ждать. Ну а дальше ясно — им, чтобы этого мимохода к себе в город провести, надо будет большие ворота открыть. Как они ворота откроют, вы из воды выбегаете — и в крепость.

— Нет! — Кор хлопнул себя по колену. — На самом деле, будет не так! Будет еще лучше! Они мимохода к себе в город не возьмут, пока не убедятся, что в нем не содержится никаких угроз. Сначала проверят, нет ли чего-нибудь внутри, типа солдат или взрывчатки. Потом просканируют на предмет вредоносного софта. Но есть же еще магия! Вдруг это артефакт какой-нибудь опасный? Значит, этот подарок должен будет еще маг посмотреть. А маг у них там только один — Царь Грозный! Какие другие раньше были — он от всех постепенно избавился, потому что соперников боится. Значит, сам Царь Грозный рано или поздно к нашему мимоходу подойдет. Вот тут-то мы из воды выйдем, стражу нейтрализуем, Грозного схватим, погрузим в этот же самый мимоход и вернемся на наш берег! Дружище, ты гений!

— Гений — тот, кто на Земле эту хитрость с конем придумал. А я идей не придумываю. Я их только переношу.

— Спасибо тебе. За месяц, я думаю, мы такого мимохода построим. И тогда конец Грозному!

— Ну а у вас поживу пока, если не возражаешь. Послушаю, какие тут песни поют, какие байки рассказывают.

Не прошло и месяца, как мимоход был готов. Настал день операции. Все шло четко по плану: когда мимоход на автоматическом управлении достиг противоположного берега, вылез и лег на брюхо, внутренности его были уже пусты. Подбежавшая стража Царя Грозного принялась обследовать подарок. Возились около часа и в конце концов по части железа и софта ничего вредоносного не обнаружили. Наступила пауза. Люди Грозного ничего больше не делали, но и не расходились. И вот еще часа через полтора из крепости вышел сам Царь Грозный. Медленно и осторожно он подошел к мимоходу и направил на него свой посох. И в этот момент из-под воды стали появляться боевые роботы Кора. Тридцать одинаковых зловещих машин-убийц в блестящих хромированных корпусах. И с ними их предводитель, Кор, благородный рыцарь из рода Олевичей. Как только роботы вышли из воды, на лбах у них загорелись и забегали влево-вправо красные огоньки. Это включились активные голобенды — излучатели, создающие виртуальные голографические объекты. В данном случае — голографические копии тех же роботов. Стражникам Грозного стало казаться, что роботов на берегу не тридцать, а целая сотня, причем они со всех сторон! Люди открыли беспорядочную пальбу. Но боевого робота довольно трудно вывести из строя при помощи обычного стрелкового оружия. К тому же две трети выстрелов вообще шли по ложным целям. А вот роботы расправились с воинами Царя Грозного довольно быстро. Кто решил спасать свою шкуру, те успели убежать, ну а храбрые… Пали смертью храбрых в первые же минуты боя. Царю Грозному оставалось надеяться только на свой магический посох. Сначала он ударами зеленых молний сжег пару роботов, но потом, видимо, решил, что следует экономить энергию, и просто поставил вокруг себя защитный кокон. Через этот кокон подобраться к магу было невозможно, был он непроницаем и для выстрелов. Однако Кор решил, что дело практически сделано. Ведь кокон тоже надо питать магической энергией. Сейчас роботы окружат Грозного так, чтобы тот не смог никуда уйти, и рано или поздно защита его погаснет.

Но тут Царь Грозный сделал нечто совершенно неожиданное. Он топнул ногой по земле и стремительно отбежал на несколько метров в сторону. А из земли, в том месте, где он топнул, стал быстро расти холм. Через несколько мгновений стало ясно, что это не холм, а гигантская человеческая голова! Когда эта голова поднялась из-под земли полностью, она повернулась к ближайшей группе роботов и сильно дунула в них из обеих ноздрей своего огромного носа. Точнее сказать, так это выглядело для Кора — будто голова дунула. На самом же деле из носа головы вышел мощный электромагнитный импульс, который в ту же секунду сжег все электронные внутренности боевых роботов. Голова сделала поворот, прицелилась, и еще одна группа роботов повалилась на землю. Таким образом в считаные мгновения из строя были выведены все машины. На поле боя остались только предводители враждующих сторон — Царь Грозный и рыцарь Кор. А из открывшихся ворот крепости на боевых лизардах уже выезжала кавалерия царской дружины.

Кул-Дун, который во время сражения завис в небе над ближайшей рощицей, поспешил на выручку. Подлетев к месту битвы, он выбросил вниз «бороду» — черную прядь кератиновых волокон. Кор подпрыгнул, ухватился за нее, и Кул-Дун взмыл в небеса, неся на «бороде» рыцаря Олевича. Через озеро — назад, в родной спасительный лес.

— Вот так взяли в плен Царя Грозного… Тридцать роботов потеряли. Да еще и кораблик в виде мимохода подарили. Как, собственно, я ему и обещал.

— Ну вот, Кор, нет худа без добра! Отныне он будет знать, что тебе можно верить!

— Да… План-то был отличный. Если б не эта голова страшная. Откуда я мог знать, что она там есть!

— Ну, зато теперь знаешь. Это называется «разведка боем». А я вот что думаю… Слетаю-ка я опять в Солнечную систему, на Землю. Там народ знает толк в военной тактике. Они там только и делают, что воюют. Поищу какого-нибудь сочинителя, какой у них найдется сейчас получше, дам ему информацию про вашу войну. Он об этом художественное произведение напишет. А в нем, глядишь, и подкинет идейку, как с гигантской головой можно справиться.

— Ты там с ними сделки, что ли, заключаешь? Ты ему — фактуру для произведения, а он тебе — свежие идеи?

— По сути так. А по форме — нет. С сочинителями я вообще лично не встречаюсь. Это только все дело испортило бы. Они, понимаешь, такой народ — им, чтобы что-то интересное придумать, простор требуется, иллюзия свободы. Так что они меня воспринимают как всего лишь некий символ. А я с ними общаюсь телепатически, этого вполне хватает.

* * *

В городе Санкт-Петербурге в доме на набережной реки Фонтанки как-то вечером сидел за письменным столом девятнадцатилетний поэт. Перед ним лежал лист бумаги с каракулями, чернильными кляксами, какими-то вымаранными строчками и рисунками на полях — преимущественно дамскими профилями, неестественно вытянутыми по горизонтали.

«Новое надобно. Непременно новое! — думал поэт. — Доколе можно длить традицию: Ариосто, Вольтер, Карамзин, Херасков, Жуковский… Баллады, классицизм… Написать, пожалуй, в прозе? Да что-нибудь этакое, о новом! Вот ежели о вражде помещичьих семейств? Как помещичий сын лесным разбойником делается, наподобие британского Робина Худа! Или и вовсе — о Емельяне Пугачеве? Нет, все не то… Глубже бы… О просвещенном современнике! Как не приемлет он старого уклада, находя его притеснительным, и страдает от того…»

За окнами еще не стемнело, но в комнате уже горели свечи. Живописцы знают: если на картине требуется передать состояние безысходности — следует изобразить смешение света естественного со светом свечей… Молодой поэт взглянул в окно. Серое петербургское небо, мелкий густой дождик и туман. Ни дать ни взять, второй Лондон в наших азиатских палестинах… Но что это? Ужель крылатый конь мелькнул в облаках?!

Поэт потряс головой, поморгал глазами. Рука потянулась за пером, перо опустилось в чернильницу.

— Почему бы, впрочем, не продолжить традицию? Почему б не баллада? Почему б и не сказка даже!

Перо стало выводить на листе бумаги строки:

— У Юхом-хорю… (зачеркнуто). Мухом-морю… (зачеркнуто). Лукоморья.

— Ну, это понятно, — усмехнулся Кул-Дун, расположившийся на крыше дома напротив, — Юк-хом-о'Риу ему не выговорить. Защитный код входных цепей — этого ему тоже не понять. Пусть будет кот.

А поэт, подхваченный вдохновением, уже строчил и строчил:

— Многие категории он осознать не может, конечно, — думал Кул-Дун. — Но в целом воспринимает достаточно адекватно. Может, и получится добыть здесь новую идейку для Кора Олевича.

— Нет, хорошо, хорошо воспринимает! — радовался Кул-Дун. — Про мимохода даже усвоил. Образ гигантской головы я ему тоже передал, а теперь пускай-ка он дальше сам пофантазирует — как такую голову можно победить. Подождем, послушаем…

Кул-Дун поднял взгляд вверх. Серое петербургское небо висело низко-низко над городом, но Кул-Дун знал, что чуть-чуть выше над этой серостью — бесконечность. Неисчислимое количество миров. И в каждом из них нужны новые идеи. А новых идей во Вселенной нет — это Кул-Дун тоже знал. Просто для каждого случая лучше всего подходит какая-то одна единственная. И иногда нужно, чтобы ее кто-то принес. Кто-то должен переносить идеи с места на место, как мотылек переносит пыльцу. Чтобы из старых идей рождалась новая жизнь.

* * *

Через 130 лет после описываемых событий, в городе Стокгольме женщина с улыбчивым лицом и печальными глазами напишет такие строки:

Снусмумрик появлялся в Долине весной, с рассказами о своих путешествиях и новыми идеями. Он наигрывал на губной гармошке песни, каких здесь раньше никогда не слыхали, — песни со всех концов света. А еще он был горазд рассказывать необыкновенные, невероятные истории. Ему было что рассказать, он знал многие потайные места и был знаком со многими существами. А однажды он показал жителям Долины свой флаг.

— Он вам нравится? Смотрите: синий цвет сверху означает небо, а синий снизу — море. Черта посередине означает путь. Точка слева означает настоящее, а точка справа — будущее.

 

Владимир Марышев.

Тени прошлого

Иногда Тирри хотелось хотя бы раз в жизни испытать полную тишину. Разумеется, не ту, в которую легко окунуться, плотно заткнув уши. Он мечтал о настоящем, первозданном безмолвии — и отчетливо сознавал, что такого уголка ему не найти никогда. Простые обыватели с ограниченным допуском еще могли строить какие-то иллюзии. Но Посвященные намного лучше них знали, в каком мире живут.

Дом был наполнен звуками. Пусть негромкие, зачастую еле слышные, они не исчезали никогда. И почти в каждом из многочисленных секторов, отсеков, коридоров звуки эти хоть чуточку, да различались.

Тирри не мог похвастать абсолютным слухом и вряд ли сумел бы с закрытыми глазами отличить один коридор от другого. Но Фабрику биомассы, куда в последнее время наведывался все чаще, узнал бы наверняка. Здесь задавало тон басовитое гудение синтезаторов пищи. Время от времени его разнообразили звонки. Один короткий означал завершение какой-то фазы многоступенчатого процесса, два — выход готовой продукции, длинная трель — окончание рабочей смены. Мог раздаться и пронзительный сигнал, сообщающий о поломке. Но такое случалось крайне редко — техники знали свое дело.

В Доме было много обширных помещений, где хватало колоссальных конструкций и могучих машин. И все-таки Фабрика, даже до знакомства с Загой, вызывала у Тирри особые чувства. Высоченные ребристые колонны синтезаторов, пузатые резервуары, втиснутые между ними кожухи вспомогательных механизмов, и все это хозяйство обвивала масса серебристых труб. Они то расширялись, то сужались, постоянно разветвлялись, переходили одна в другую, и в их запутанном клубке невозможно было отыскать ни начала, ни конца… Это впечатляло.

Начальник смены уже поджидал Тирри и, увидев его, поспешил навстречу.

— Рад вас видеть! — залебезил он. — Зага сейчас выйдет. Уже прихорашивается, красавица наша.

«Рад вас видеть…» Конечно же, этот пройдоха с бегающими глазками кривил душой. Технари всегда недолюбливали Посвященных. В своем кругу они называли их «чистенькими» и потихоньку ворчали: за какие заслуги этим дармоедам такая честь? За что привилегии, которые только снятся вкалывающим на них работягам? Но шушукаться за спинами «дармоедов» — одно, а уж если повстречал кого-нибудь из них — изволь выразить почтение…

Зага не заставила себя ждать. Держалась она, конечно, гораздо уверенней, чем при первой их встрече, — даже сравнивать нельзя. И все-таки немного смущалась. Как будто до сих пор не могла поверить, что на нее положил глаз не какой-нибудь ремонтник, оператор или даже технолог, а Посвященный из самого элитного — восьмого — жилого сектора!

— Привет, Тирри, — она улыбнулась и повела рукой, словно отталкивая взгляды женщин со своего участка, полные жгучей зависти. — Мы снова пойдем в какое-нибудь интересное место?

— Привет, Зага, — улыбнулся в ответ Тирри. — Конечно, пойдем. А знаешь куда? Ни за что не догадаешься!

Она раздумывала недолго.

— Уже догадалась! Ты сводишь меня в оранжерею, да? Помнишь, в прошлый раз мы не успели ее всю обойти — там оставался такой чудный уголочек…

— Оставался, — подтвердил Тирри. — И мы в нем еще обязательно побываем. Но сегодня… Сегодня я покажу тебе Музей.

Он, конечно, ожидал, что его слова произведут эффект, но чтобы настолько сильный… Зага даже на время утратила дар речи.

— Ой… — выдохнула она наконец. — Ты не шутишь? Музей… да он ведь… туда же пускают только Посвященных! Мы в самом деле увидим ктуллов… тех, которыми пугают детей, настоящих ктуллов?..

Тирри кивнул:

— Раз приглашаю — значит, увидим. За тем и идем! Без проблем, конечно, не обошлось. Узнав, кого я хочу провести, ребята из Службы контроля устроили мне настоящий допрос. И после каждого ответа сверялись со своими записями. У меня создалось впечатление, что они собрались отследить всю твою родословную!

— Зачем?

— Ну, наверное, просто взять и отказать было для них недостаточно. Они хотели убедиться, что ни один твой предок до седьмого колена не имел права даже приблизиться к Музею! Но я-то знал, как устроена эта бюрократическая машина, и припас неотразимый довод. Представь, как у них вытянулись лица, когда я заявил, что собираюсь жениться на тебе!

Разумеется, после этих слов лицо вытянулось у самой Заги.

— Ой! — Она остановилась, словно забыв, куда шла, и смущенно опустила голову. — Раньше ты никогда… я даже не… это что, предложение?

— Предложение еще будет! — заверил ее Тирри. — Я человек серьезный и такими словами не бросаюсь. А то, что немного поспешил… На тех буквоедов мог подействовать только железный аргумент. Невеста Посвященного — это вам не простая фабричная девчонка. Это статус!

Он решительно увлек ее за собой. Несколько минут Зага молчала — видимо, уже плавала в радужных мечтах, представляя себя супругой важной особы. Но долго держать рот закрытым было не в ее характере.

— Ой, Тирри, совсем забыла тебе сказать… На Фабрике ведь сегодня особенный день, прямо-таки праздник. Представь, мы освоили новый вид биомассы! Пока, конечно, выпустили опытную партию, совсем маленькую. Правда, вкус у этой новинки… Странный какой-то — по мне, так на очень большого любителя. Но наши технологи просто на седьмом небе! И главный дегустатор ходит такой довольный, будто его к награде представили. Говорит: пусть только народ распробует эту штуку как следует — потом никого за уши не оттащишь!

Тирри знал из хроник, что много лет назад, задолго до его рождения, биомасса представляла собой нечто малоаппетитное. А говоря откровенно — тошнотворное месиво. Не хотелось бы ему жить в те времена…

— Молодцы, многого добились, — похвалил он подругу. Но тут же об этом пожалел: Зага, обрадовавшись, принялась развивать любимую тему.

— Да, да! — с жаром заговорила она. — То, что Фабрика выпускала вначале, и едой-то можно было назвать условно. Так, первичная основа… Сегодня ее никто бы и в рот не взял, но тогда выбирать не приходилось. От плохой пищи люди часто болели, кое-кто умирал. Зато теперь… Все любят вкусно поесть, но никто не задумывается, каких трудов это стоит. Знаешь, сколько операций проходит начальная смесь, чтобы от одного взгляда на готовые продукты слюнки текли?..

Любую другую жительницу нижних ярусов, вздумай она так долго молоть языком, Тирри перебил бы не раздумывая. Но этой очаровательной болтунье был готов простить что угодно. А потому деликатно кивал, делая вид, что слушать ее безумно интересно. Оставалось надеяться, что потом, когда Зага переселится к нему, она не будет с утра до ночи описывать стадии фабричных техпроцессов. Но ничего, у него будет время расширить ее кругозор. Иначе какой же он Посвященный? Главное — не спешить…

Продолжая кивать, а иногда создавая видимость диалога какой-нибудь дежурной фразой, он довел Загу до Музея. Уже одни его двери — огромные, массивные — вызывали жгучее любопытство у тех, для кого они были вечно закрыты. Когда-то Тирри, еще маленький и не допущенный в святая святых, любил фантазировать, что за ними скрыт сохранившийся с незапамятных времен смертоносный арсенал. Даже был слегка разочарован, когда много позже узнал, что это не так…

Уладив формальности с охраной, они вошли внутрь. И Зага застыла в шоке.

Посреди квадратного зала стояли четыре гигантских скелета. Какими же были эти монстры во плоти, если даже их древние кости внушали ужас! Черепа ктуллов возносились на такую высоту, что захватывало дух. Они скалили устрашающие зубы, способные запросто перекусить человека пополам. Смотреть в черные провалы пустых глазниц было невыносимо. Казалось, в них, спрятавшись от всего мира, обитают какие-то кошмарные твари. И только выжидают момента, чтобы плюнуть сверху в ничего не подозревающую жертву струйкой ядовитой слюны…

— Что скажешь? — выдержав долгую паузу, спросил Тирри.

— Жуть… Просто жуть… — Голос у Заги дрожал. — Даже представить не могла… Конечно, я много слышала о ктуллах, но это было… как сказка. В сказках много всяких чудовищ — и их не боишься, потому что никогда не встретишь. А тут… — Она поежилась. — Наши, фабричные, много бы дали, чтобы взглянуть хоть одним глазком… Слушай, а почему в Музей нельзя ходить всем?

— Ну-у-у… — многозначительно протянул Тирри. — Видишь ли, правда бывает разная. Порой она настолько ужасна, что многим лучше бы ее не знать. Разве что избранным, способным перенести все. Согласна?

— Пожалуй, — неуверенно ответила Зага. И стала обходить чудовищную ступню ктулла — медленно, стараясь держаться от нее на приличном расстоянии. Словно боялась, что гигант оживет: заскрипев костями, поднимет ногу и раздавит кроху, посмевшую нарушить его покой!

Описав круг, Зага вернулась к Тирри.

— Вижу, а поверить не могу, — подавленно произнесла она. — Значит, то, что мне еще в детстве рассказывали, — правда? Неужели этих громадин когда-то было множество и они водились во всех помещениях Дома? А потом Великий Творец разом уничтожил их, чтобы дать дорогу нам?

— Да, — ответил Тирри. — Их было очень много. Даже страшно представить сколько.

— Но осталось только четверо. Где же остальные? Творец… дай вспомнить… излил на них чашу гнева и уничтожил без следа?

— Творец проявил свое могущество и прервал их жизни. Но «уничтожил без следа»… Не надо понимать так буквально — кое-что оказалось под силу нам самим. Насколько мне известно, когда-то Дом был буквально завален трупами ктуллов. Могла разразиться эпидемия, и нашим предкам пришлось по очереди отправить их в утилизатор. Оставили только эти скелеты — для Музея…

Зага, насколько могла, запрокинула голову и смерила взглядом ближайшего исполина. Она не могла представить, как ктуллы вообще ходили, умудрялись сохранять равновесие, почему не валились под собственной тяжестью.

— Слушай, Тирри, если это правда, то правда и другое… В древних сказаниях говорится, будто бы ктуллы умели мыслить. Только это был недобрый разум, враждебный нам, людям.

Тирри кивнул:

— Еще какой враждебный! Но сами они были уверены, что непогрешимы. И даже — ты только вообрази! — считали людьми себя, а не нас. Об этом гласят их записи. Дико, правда?

— Ктуллы оставили записи?!

— Великое множество — письменные, звуковые, видео… И все расшифрованы. Но не каждому дозволено об этом знать. Их даже в Музее нет — они находятся в специальном хранилище. И попасть туда могут лишь Посвященные с высшей формой допуска.

— Жаль. Так интересно, что они могли насочинять! Я бы почитала…

— Ты прочтешь их, Зага! — торжественно произнес Тирри. — Как только станешь моей женой. Обещаю! Я выхлопочу для тебя допуск, они не посмеют мне отказать.

Она с восхищением смотрела на своего героя. Вот это мужчина! Никаких преград не боится, а потому пойдет далеко. Так далеко, насколько можно представить. И ее, свою избранницу, которую фабричные частенько обзывают пустоголовой куколкой, вознесет на самую вершину…

«Да уж, мне точно не откажут, — думал между тем Тирри. — Ты узнаешь все, Зага. Вернее, почти все. Есть одна запись, которую я не открою даже горячо любимой жене. Нельзя! Так будет лучше для твоего душевного спокойствия. Мне — можно, я сильный…»

Сам он прослушал эту запись столько раз, что выучил наизусть. И до сих пор содрогался, вспоминая свое смятение, когда ознакомился с ней впервые.

Вот что надиктовал перед смертью один из ктуллов:

«Это конец. Шансов выжить нет. Обиднее всего причина. Не отказ метеоритной защиты, не взрыв реактора… Даже атака крейсера злобных инопланетян казалась правдоподобнее того, что случилось на самом деле. Да, такой нелепости не предвидел никто!

Отправляясь в полет, мы прихватили кое-какую живность, включая лабораторных крыс — ставить опыты. И вот из-за разгильдяйства одного олуха они вырвались на волю. Мы, идиоты, ограничились взбучкой тому болвану, а на пропажу махнули рукой. Тем временем крысы прошмыгнули в главный продовольственный склад и затаились в его дальнем конце.

Их бегство послужило началом катастрофы. Мы брали продукты из ближних хранилищ и знать не знали, что творится в остальных. А там уже вовсю шел пир. Хвостатые бестии невероятно размножились и тысячами маленьких жадных ртов уничтожали нашу пищу. Когда мы спохватились, было слишком поздно. Хотели вывести крыс ядами, но боялись испортить остатки еды. А пока подыскивали другие варианты, ненасытные грызуны прикончили и эти остатки.

Конечно, мы знали, что до Беты Гончих Псов на наших припасах все равно не добраться — их хватило бы в лучшем случае на четверть пути. Поэтому планировалось со временем перейти на биомассу. Ее синтез уже начался, но полученная субстанция была недоработана. Как выяснилось, крысиным желудкам она почти не вредила, но человеческие ее принять не могли. Чтобы получить полноценную пищу, предстояло провести множество опытов, а времени и сил на это уже не оставалось.

Пайки урезались и урезались, пока не приблизились к нулю, и начался жесточайший голод. Тогда наши химики решили: раз уж все равно помирать, надо прихватить на тот свет своих могильщиков. И устроили крысам газовую атаку — пустили на них какую-то экспериментальную отраву. Как назло, тоже недоработанную… Нанюхавшись ее, заполонившая звездолет четырехногая пакость не сдохла, а принялась мутировать. И не в лучшую для нас сторону!

Хотя какая теперь разница? Скоро я умру, самые стойкие продержатся еще несколько дней — и все. Конец величайшей в истории звездной экспедиции из-за ничтожных мерзких тварей… Видно, не зря кто-то умный говорил, что они в случае чего всех нас переживут…»

Это были грубые, жестокие, несправедливые слова, и в другое время, вспомнив их, Тирри приготовил бы мысленную отповедь ушедшим навсегда гигантам. Но не сейчас. Его возбуждала близость подруги. Не удержавшись, он нежно потеребил зубами ее изящное кругленькое ушко. Зага часто задышала, высунула розовый язычок и лизнула его в щеку. Затем они тесно прижались друг к другу, и их хвосты переплелись…

«Все правильно, — думал Тирри. — Нельзя хотеть слишком многого — даже Посвященным, которые любят заноситься мыслями далеко. Нам отлично живется здесь, в Доме, где много еды, где у каждого есть свое место, где мы любим и любимы. А эти нескладные громадины, мрачные тени прошлого, мечтавшие о какой-то придуманной Бете, сгинули без следа. Великий Творец знал, на ком остановить свой выбор!»

 

Светлана Тулина.

Слепой и его фишка

Вообще-то я был против.

Но кто я такой? Всего лишь стюард. А капитан уперся рогом — хорошая примета и все такое. А по мне — так идиотизм кристально-вакуумный. Словно пальцы за спиной скрещивать «на удачу». Или выигрыш в лотерее. Одному из миллиона случайно повезло — а все ахают. И карточки в автомат дружно пихают, идиоты.

Но капитана, упрется ежели, и киберпогрузчиком не своротить. Ему же виднее, с мостика-то! Он же у нас начальство, даже колледж закончил и все такое. Они после того случая с «Марией-Тересией» словно взбесились все, капитаны эти. Каждому теперь подавай в экипаж сверхчувственника-атависта. Это их так называть стали, политкорректно чтобы. А по мне, слепой — он и есть слепой, как ты его ни назови. Когда мы на базе, я стараюсь не заходить в их район. И вообще держаться подальше.

Нет, вы только не подумайте, что я расист! Ничего такого! Неуютно просто. Ты ведь все-все видишь, а они — нет. И не виноват ты в этом вроде, а все равно неловко. И если уж совсем честно — страшновато. И жалко вроде, и помочь хочется — ну да, а потом как с той бабкой, что меня своим костылем огрела! И была, между прочим, совершенно права, политкоррщик из надзора мне потом все очень доходчиво растолковал. Они точно такие же люди, как и мы, и имеют полное право ковылять через дорогу самостоятельно. А жалость унижает и все такое. Надо просто делать вид, что не замечаешь.

Только почему-то все равно неловко.

Теперь вот еще пиво ему тащи…

Стучусь в закрытую дверь.

В этом ничего особенного — я всегда стучусь, из вежливости. А тут вдруг подумал, что впервые это — не только вежливость. Должен же я как-то заявить о своем присутствии, он же меня не видит. Особенно — через дверь.

Он сам выбрал эту каюту. Пустых кают полно, выбирай любую, не жалко! Эту мы называли каютой параноиков — в ней иллюминатор из настоящего пласта, непрозрачного для большинства излучений. Некоторым нравится — тем, которые на защите собственной задницы помешаны. А я не люблю. Конечно, полная безопасность и все такое, но зато сквозь пластовый люм почти ничего не видать. В коридоре даже просто через стены — и то лучше видно, там защита фиговая, многие жалуются. А по мне — так даже прикольно. Я люблю смотреть на звезды. Они красивые. И все разные. Особенно мне радиопульсы нравятся — у них такие роскошные длинные выплески, ритмично изогнутые, изящные такие, а если система двойная — то вообще получается настоящее перекрестное кружево. Но через мутный пласт каютного люма всего этого, конечно же, не рассмотреть. Даже мне. Даже если упрусь я лбом в этот самый люм, как в него сейчас упирается наш слепой атавист, за ради хорошей приметы капитаном на борт принятый. Ничегошеньки я не увижу сквозь этот люм.

Хотя я — не слепой…

Он оборачивается. Улыбка у него хорошая. И лицо живое. Приятное такое лицо. Если в глаза не заглядывать…

Меня передергивает.

Ну да.

А чего ты ждал?

— Ваше пиво, — говорю, неловко ставя кружки на стол и старательно глядя мимо его лица.

— Пиво! — он просиял, потер руки. — Пиво — это прекрасно! Холодненькое?

Я буквально зубами ловлю уже почти сорвавшееся с языка: «А вы что — сами не видите?».

Не видит он!

В том-то и дело, что не видит…

— Холодное. — Прищуриваюсь, соразмеряя интенсивность довольно прохладного цвета с почти не выраженными тональными аффектурами и пытаясь перевести все это в понятные атависту термины. — Градусов 10–11. — И уточняю на всякий случай: — По Цельсию.

— По Цельсию — это хорошо! — Он берет одну из кружек, отхлебывает, слизывая густую темно-серую пену. Пена чуть теплее самого пива и поэтому слегка серебрится. Двигается он уверенно. Я вообще мог бы забыть о его слепоте, если бы не эти жуткие белесые глаза…

— А ты почему не пьешь? Бери! Я специально две заказал, для компании, не люблю один.

Я внутренне сжимаюсь — кружки эти литра на полтора каждая. Не уверен, что потяну столько. Но все равно решительно беру одну и делаю глоток. Нам вместе скучать на этой грузовой жестянке еще месяца три, надо как-то налаживать отношения. А пиво — удачный повод.

— Люблю темное пиво, — говорит он довольно. — Оно нажористей.

Атависты странные. И сленг у них странный. Сначала я даже не понимаю, что он имел в виду, но, скрипнув мозгами, все же выстраиваю ассоциативно-логическую цепочку: с понижением температуры жидкости вроде как сгущаются, так? Так. Ну, до определенной границы, конечно. А чем холоднее — тем темнее, тоже вроде как логично. Фух! Нет бы просто сказать, по-человечески! Какой извращенец любит теплое пиво? Ну кроме этих, зеленохолмовских, с их традиционным горячим элем, не о них сейчас речь, но все равно — это же надо такую пакость выдумать?!

— У вас все ОК? — спрашиваю, пытаясь завязать разговор. Он обрадовано улыбается, кивает быстро.

— Да-да, капитан был очень любезен… тут хорошо. Тихо так. И народа мало.

Это он в точку.

Насчет народа.

Нас на борту всего трое, если его самого не считать. Я, капитан и Эджен, он за груз отвечает. И не сказать, чтобы мы особо перерабатывали. После изобретения дешевых и безопасных бортовых комов, которые следят абсолютно за всем гораздо лучше живых людей, народу в космосе поубавилось. На больших пассажирских команда, конечно, поболее нашей, но только за счет стюардов, всяких там горничных и прочей обслуги. А офицер и там только один — капитан. Он же пилот. Он же бортмеханик. Он же представитель компании. У него все равно работы практически никакой. Несколько раз за весь полет вставить в приемник автопилота стержень с нужной программой, да на обедах наиболее важным пассажирам поулыбаться — вот и вся служба. Если, конечно, не случится чего-нибудь совсем уж из ряда вон.

Как с «МариТе», например…

— А тебе нравятся звезды? — спрашивает он вдруг. Я в это время рассматриваю пену в своей кружке. Она очень красивая, вся такая ломкая, насквозь пронизанная постоянно меняющимися структурными напряжениями. Очень похоже на корону быстрого пульсара в период активности, только в негативе. Ну, короче, отвлекся я и потому брякнул, не подумав:

— Да, конечно. Они красивые. На них кульно смотреть…

Черт. Ну вот, опять!

Утыкаюсь носом в кружку, делая вид, что пью. Да что со мной сегодня такое?! Он подумает, что я специально. Что я из этих, на которых политкоррщик намекал. Вот же!.. только пометки в личном деле мне и не хватало. Надо, наверное, брякнуть теперь что-нибудь совсем уж идиотское — пусть лучше думает, что я полный кретин.

Осторожно скашиваю глаза. Странно, но он, похоже, совсем не обиделся. Сидит вполоборота, улыбается, повернувшись лицом в сторону иллюминатора, словно действительно может там что-то разглядеть. Впрочем, слепой-то он, конечно, слепой, но сверхчувственниками их ведь не зря прозвали. По каюте перемещается вполне свободно, за мебель и стены не задевает и кружкой мимо рта, что характерно, ни разу пока еще не промахнулся. Да и тот парень, на «МариТе», он ведь тоже как-то справлялся со своими обязанностями. Он стюардом там был, тогда-то еще их талисманами никто не считал.

Вообще-то ходили слухи, что это диверсия была. Но я полагаю — вранье. Газетчики придумали. Им простая халатность неинтересна, им сенсации подавай. А тут — такая лакомая авария! Круизный лайнер высшей категории, не нам чета, с кучей всяких жутко важных шишек на борту. Тур экстра-класса по диким местам, вдали от цивилизации и все такое. Экстрим-Экстра называется, некоторые любят. Они тогда как раз над Тау Цеты были, на кольца любовались, когда автопилот заглючило. Позже выяснили, что сам ком ни при чем был, просто стержень попался бракованный. Один случай на десять миллионов, так компания утверждала — ну, вот экстримщикам тем как раз и повезло.

Хотел бы я посмотреть, как все эти шишки со своих креслиц и шезлонгов повылетали, когда начало их швырять из стороны в сторону да крутить с перепадами от невесомости до чуть ли не десяти жэ! То-то, наверное, зрелище было. Когда капитан догадался стержень вынуть, они все, конечно же, в рубку ломанулись — жаловаться. Они-то думали, что все самое страшное уже позади и теперь пора претензии предъявлять да с адвокатами связываться по поводу вчинения исков. А вот облом!

Потому что в рубке стоял очень бледный капитан и держал в руке два аварийных стержня. Аварийные стержни почти в два раза длиннее обычных, их легко отличить — обычные-то как раз валялись по всему полу. Шкафчик-держатель во время аварии оторвало от переборки и расколотило, вот они и высыпались. И перемешались — теперь никто бы не смог сказать навскидку, какой из них на посадку, а какой на взлет. Но это — не страшно, всегда по кодам проверить можно. Сунул в приемник, посмотрел код раскрытия, вынул обратно и уложил в нужную ячейку. Возня, конечно, но вполне осуществимо.

Аварийные стержни — дело другое.

Аварийная программа включается моментально, как только стержень попадает в приемное устройство. И уже не может быть выключена — до самого своего завершения.

Их было два, стержня этих.

Их всегда два. На любом корабле. Один — срочное возвращение на базу. Второй — экстренная посадка на ближайшую кислородную планету. Стандартный набор. Их даже крепят всегда стандартно, не в общем держателе, а прямо на корпусе приемника, сверху. Справа — возврат, слева — посадка. Всегда — именно так. На всех кораблях — от эсминца до самой распоследней шлюпки. Чтобы в любой самой что ни на есть аварийной ситуации, даже при самой крайней спешке, в бреду или вообще на ощупь никто не смог бы перепутать. У них даже внешние капсулы промаркированы чуть ли не диаметрально противоположными цветами — возврат светится в инфра-режиме, посадка — в ультра.

Но сейчас эти их промаркированные капсулы жалко помаргивающими осколками хрустели под ногами — сами-то стержни представляют собой жутко прочный кристалл, им подобное обращение нипочем, а вот капсулы на прямое попадание тяжелого шкафчика явно рассчитаны не были. Лайнер круизный — как корзина тухлых яиц, попробуй не то что уронить, тряхнуть чуть посильнее — вони не оберешься. Вот и не беспокоился никто особо о повышенной ударопрочности.

Два одинаковых стержня.

Понимаете, да?

До базы, с которой «МариТе» стартовала, было не меньше двух недель, да и то — если на форсаже. А ближайшая кислородная планета — вот она. Под самым боком. И два стержня. Один — посадка, пусть даже и не очень мягкая, на вполне себе кислородной, хотя и не слишком цивилизованной Четвертой Никсона и ожидание спасателей. Второй — медленная смерть на разваливающемся и теряющем кислород корабле во время безнадежной попытки добраться до базы.

Два абсолютно одинаковых стержня.

Вот тогда-то и вышел вперед слепой стюард, взятый на борт только потому, что по закону о профсоюзной политкорректности в экипаже, насчитывающем более 10 человек, обязательно должен быть хотя бы один атавист.

Он сказал, что стержни разные. Что он отлично видит эту разницу и знает, который из них — тот самый…

Позже стержни будут исследованы с применением всего, чего только яйцеголовые додумаются к ним применить. И обнаружится, что различие между ними действительно есть. После изготовления их покрывают мономолекулярной пленкой разного состава. Немножко, но разного. Для возвращения — один состав, для посадки на ближайшую пригодную планету — другой. Традиция такая, сейчас уже никто не помнит, зачем это делалось раньше, но придерживаются. Традиции на флоте живучи. Разница настолько мизерная, что на глаз ничего не определишь даже при спектральном анализе, только глубинное сканирование показать может.

Мнения ученых разделились. Одни считали, что сверхчувственник вполне мог что-то там такое и ощутить. Вторые же утверждали, что для этого ему нужен был сканер размером с дом…

— Да ты поэт! — говорит сидящий напротив меня атавист, склонив голову к плечу и улыбаясь. — А кем хочешь стать, когда вырастешь?

С трудом удерживаюсь от резкости. Не люблю, когда дразнят. Мой возраст — не его дело! Я тут изо всех сил стараюсь быть вежливым, а он… Ну, раз он так, тогда и я скажу!

— А я знаю вашу страшную тайну!

Он поднимает бровь, чем злит меня еще больше.

— Глен никакой не супер! Вот! И нет никакой сверхчуйки! Вероятность была один к одному, просто повезло — вот и все! Зря его нацгероем сделали!

Вообще-то это не мои слова. И я так вовсе не думаю. Просто разозлился очень.

Слепой больше не улыбается и выглядит немного растерянным. Мне становится стыдно.

— Вы не бойтесь, — спешу я его успокоить. — Я никому не скажу. И не думайте, что осуждаю. Наоборот! Я ведь понимаю, как там все было. Воздух утекает, реактор греется, а тут еще пассажиры… Капитан хотел предложить им самим выбрать. Принцип демократии и все такое. А во время паники этого нельзя! Ни в коем случае! Напуганная толпа не любит, когда ее просят выбирать. Она предпочитает следовать за лидером, который всегда прав. Они бы там разнесли все в кварки и сами погибли. А Глен — он же на психолога учился, я читал. Он сразу все понял. Им нужен был лидер и все такое. Капитан растерялся, а значит, лидером быть перестал. Лидер, он ведь всегда уверен и всегда прав. Вот Глен и стал на пару секунд таким лидером, приняв решение за них. 50 на 50 — неплохие шансы. Он рискнул — и выиграл. Я прав?

Он вздыхает. Трет глаза. Выглядит при этом неожиданно усталым.

— Ты не прав.

Теперь, похоже, растерянным выгляжу уже я.

— Почему?

— Понимаешь, эти стержни… Они действительно разные. Но я не знаю, как тебе объяснить.

— Потому что мне нет пятнадцати? — начинаю приподниматься, готовый уйти. Потому что холодное бешенство не зря называют холодным, от него темнеет в глазах, я вот-вот сорвусь и наговорю еще чего-нибудь лишнего, а нам еще столько времени вместе жить.

— Сядь, — говорит он устало и снова трет глаза. — Будь тебе пятьдесят, я бы точно так же не знал, как объяснить. Потому что ты не видишь звезды. Смотришь, но не видишь… С другой стороны — ты хотя бы смотришь. Сейчас мало кто смотрит, большинство предпочитает сразу анализировать…

Он пожимает плечами.

— Ладно, попытаюсь… Вот, смотри! — Он достает из коробки с лото два кубика, кидает их на стол. — Они похожи, правда? И в то же время они разные. Видишь?

Медленно опускаюсь на место. Ярость уходит, уступая место уже привычной неловкости. Чтобы не смотреть на него, смотрю на кубики. Трогаю их пальцем.

Обычные кубики. Причем совершенно одинаковые.

— Они одинаковые. Облегченный полимер-диэлектрик, слабая поглощающая способность. Внутри хорошо просматривается металлический шарик… — вглядываюсь, добавляю уже менее уверенно: — Похоже на низкоуглеродистую сталь, но видно плохо. Нет, я верю, наверное, разница есть, но без приборов…

Он качает головой.

— Они разные. Этот синий. А этот — красный. Понимаешь?

Первое чувство — удивление. Я ведь знаю, что такое красный. Антарес красный, я его видел на школьной экскурсии. Да мало ли! И что такое синий, я тоже знаю, хотя с этим сложнее. Синий — цвет интенсивный. Даже от легких оттенков его начинают сильно болеть глаза и все такое. А уж смотреть на ослепительно синюю сверхновую, что недавно появилась в нашем рукаве, — себе дороже! Можно вообще всю сетчатку пожечь — напрочь, до десятого слоя.

Надо ли говорить, что лежащие передо мной кубики не были ни красными, ни синими? Да что там! Они вообще не излучали. Просто атавист, похоже, опять перешел на свой малопонятный сленг.

— Хочешь, покажу тебе фишку? Пометь один из них чем-нибудь. А потом поменяй местами так, чтобы я не видел пометки. А я все равно угадаю…

И он действительно угадал.

Двадцать семь раз подряд.

А потом пиво кончилось.

И я внезапно вспоминаю, что мне надо еще отнести обед Эджену — он не отходит от груза, и потому обеды ему ношу я, мне не трудно.

Я заторопился.

— Аварийные стержни с самого начала красили в разные цвета, понимаешь? — говорит атавист, когда я был уже на пороге. — Синий и красный. Синий — посадка, красный — возвращение. Это началось еще до Всеобщей Генетической Модификации и было как-то связано с первыми кораблями, еще на самой первой Земле. Правое и левое, синий и красный код, что-то в этом роде…

Странный все-таки они народ, эти атависты. И сленг у них странный. Код бывает спектральный, структурный, генетический или сингулярный. Ну, иногда еще Да Винчи, но он вообще спорный. А чтобы синий или красный?.. Глупо.

Иду по коридору. Меня слегка покачивает от выпитого пива. Корабль проходит недалеко от нейтронной звезды, ее тяжелый спектр утомителен, от любого движущегося предмета расходятся радужные сферические следы, словно круги по воде от брошенного камня. Красиво, но слишком уж давит. Я другие звезды люблю, которые помоложе. Они — как растрепанные на полгалактики волосы безбашенной девчонки, что всю ночь с тобой куролесила, и планеты путаются в этих волосах, как блескучие яркие шарики на пружинках. А незащищенный коридор словно затягивает золотой паутиной, и ты идешь прямо сквозь эту паутину, и она облепляет тебя щекотным пузырящимся загаром…

А этот атавист еще говорит, что я не вижу звезды?! Я — и не вижу?!! Да я столько их видел!!! И еще увижу. Они ведь красивые. Я люблю на них смотреть.

Смешной он.

Только вот эта его фишка, с кубиками…

Я ведь во все глаза смотрел. Даже усиление на полную мощность врубил, хотя до пятнадцати и запрещено, но кто тут заметит…

Но так и не понял — как он это делает?..

 

Светлана Соловьева.

Космос кончился

— Папа, папочка, проснись! Мы почему-то больше никуда не летим!

Гроган с трудом разлепил глаз и вывалился из гамака.

— Что такое, Юма? Тебе приснился страшный сон?

— Да нет же! Посмотри! Невесомость! Я пошла в туалет, и тут случилась невесомость. Мы остановились, да?

Гардеробная полка больно ударила Грогана по голове.

— Хм, действительно, невесомость. Но двигатель работает.

Движок исправно урчал, но и только. Движения, а с ним и силы инерции, создающей подобие гравитации, не было и в помине. Как на стенде техосмотра.

— Забавно. — Гроган потер заспанный глаз и полетел в рубку.

В верхнем иллюминаторе рубки повисло нечто. Что-то такое, без цвета и света. Именно в это нечто верхолет и уперся.

— Забавно, — еще раз растерянно произнес Гроган и пощупал иллюминатор. Стекло как стекло, ничего нового.

Хлопнула дверь каюты.

— Дорогой! Который час? Мы уже на таможне?

— Нет, Мильза, мы еще не долетели. Можешь пока поспать.

— Мамочка, мы во что-то воткнулись, — радостно сообщила Юма.

— Гроган! Новая система навигации, автопилот, радары! На двадцать четыре лама оборудования! И ты не можешь проложить курс без аварий! — Пробираясь к рубке, Мильза метала громы и молнии, попутно сражаясь с невесомостью.

— Золотце, но здесь что-то необычное, посмотри сама.

Мильза влетела в рубку и грозно выкатила глаз на мужа.

— Ну, что скажешь, мой милый?

— Дорогая, взгляни на это, — Гроган махнул рукой в сторону верхнего иллюминатора. — Что ты там видишь?

— Пустую линию, — уверенно сказала Мильза после некоторого размышления.

— Какая «пустая линия»? Что это значит «пустая линия»?! Как, по-твоему, должна выглядеть «пустая линия»?!

— Ты что, не видишь, как она выглядит?! Она у тебя перед глазом, слепой недоумок!

Дверь рубки снова открылась.

— Мам, пап! Мы приехали? Почему невесомость? Нас на дальнюю орбиту в очередь поставили?

— Мы воткнулись, а ты все проспал, — Юма потихоньку от родителей показала кукучу старшему брату.

Эл дернул сестру за килевой плавник.

— Мам, она дразнится! А я опять виноватый, да?

— Дети, дети, успокойтесь! Мы столкнулись с чем-то необычным. Нам всем надо сосредоточиться и подумать.

— Ого-го! Что это за штуковина? — Эл прилип к верхнему иллюминатору.

— Мы не знаем, сынок.

— Вот именно, Гроган, что это за штуковина?! Ты так и не объяснил, во что ты въехал.

— Я никуда не въезжал, Мильза! Я выставил курс на автопилоте. Через четыре часа мы должны были быть на орбите Вайды. Но тут… тут… возникло нечто… вы все видите что. Оно мешает нам лететь дальше. Стоит на пути. Я пытаюсь разобраться. Пожалуйста, позвольте мне подумать! В тишине!

— Хорошо. В тишине. Дети, мы будем молчать и вести себя тихо-тихо, как шушпенчики. Пусть папа думает. И день, и два… Между прочим, мне вечером надо к массажистке, а у Эла контрольная по космографии. Но мы будем сидеть тихо-тихо. Пусть папа думает. Гроган! Ну сделай что-нибудь!

— Мильза! Я прошу тебя!

— Па! — Эл дернул отца за руку. — Посмотри в боковые иллюминаторы. Звезд нет. Ни точки, ни черточки. Только черное пустое небо.

— Да-да-да, действительно, только эта линия… кхм… пустая… и больше ничего. — Гроган оглядывался по сторонам. — Эл, слетай на корму, посмотри, что там видно.

Эл выпорхнул из рубки.

— Этея на месте. Ирован тоже, но больше ничего нет. Сплошная чернота.

— Гроган, не сиди сиднем! У нас проблема, ты разве не видишь? Разберись с этим немедленно! — Верхней рукой Мильза вытирала слезу, нижней прижимала к себе дочь.

— Что же я могу сделать, Мильза? — тихо спросил Гроган, перебирая шнуры инструкции.

Эл вернулся в рубку, отчаянно метнулся от одного иллюминатора к другому.

— Па, где все звезды? Космос кончился?

— Эл, не говори глупостей! Космос не может кончиться! Космос — это бесконечность, — одернула сына Мильза.

— Вот это мило, дорогая! Значит, нечто, во что уперся наш верхолет, вполне может выглядеть как пустая линия, так? А космос кончиться никак не может? Где же логика?

— Моя мать была права. Ты жестокий, бессердечный эгоист. Ты всегда оскорбляешь и унижаешь меня вместо того, чтобы помочь. — Мильза рыдала, Юма старалась всхлипывать в такт. — Твои дети… ах, я даже не говорю о себе!.. но твои дети зависли неизвестно где и неизвестно в чем, а тебе нужно только одно — чтобы была тишина, чтобы тебе не мешали, чтобы… чтобы… чтобы нас не было! Вот чего ты добиваешься!

— Дорогая! Милая! Но все же совсем не так! Я люблю вас, я стараюсь… но обстоятельства… Мильза! Прекрати рыдать! Что мне сделать, чтобы ты успокоилась хоть на время?

— Ты ничтожество! Что ты можешь? Сам не справляешься, позови хоть на помощь! Есть же страховка, техпомощь, врачи… может, мы все заболели… видим то, чего нет, то есть наоборот, не видим того, что должно быть… или что?

— На помощь? А это идея. — Гроган включил передатчик. — Ты у меня умница, Мильза. «Большой Тос» вызывает Ирован! Внимание! Нам нужна помощь! Ирован, ответьте! Верхолет «Большой Тос» просит помощи!

— Па, а может, это эпидемия? И все уже умерли.

— Чушь! У нас просто вышли из строя навигационные приборы.

— Ага, и глаза тоже.

— Гроган! Какой смысл радировать на Ирован? Мы же улетали оттуда последними.

— Ты, как всегда, права, дорогая. — Гроган еще раз покрутил настройки передатчика. — Верхолет «Большой Тос» просит помощи! Всем! Всем! Всем! Ответьте, кто меня слышит.

Передатчик зашипел и прокашлялся:

— Большой Тос, слышу вас! Говорит «Тихий Мальд». Где вы находитесь?

— «Тихий Мальд» — это ведь верхолет профессора Укли?

— Точно. Он улетел на час раньше нас.

— Быстрее надо было собирать вещи. Давно были бы дома.

— Тссс! Помолчите! Мы в эфире.

— «Тихий Мальд», профессор Укля, мы в четырех часах лета от орбиты Вайды. Натолкнулись на препятствие.

— Понял вас. Некая преграда. Я тоже ее вижу.

— Мы не видим ни звезд, ни планет, ничего. Только Ирован и его звезду Этею.

— Да-да, именно так. Я пролетел по периметру этой новой черты. Сделал почти полный круг. Звездная система Этеи внутри этого круга. Думаю, вам лучше вернуться на Ирован. Я завершу облет периметра и присоединюсь к вам.

— Ждем вас, профессор. Возвращаемся на Ирован.

* * *

— Ух ты, Юма! Смотри, все качели-карусели наши! — Эл летел от космостоянки в сторону парка аттракционов. — Чур, я первый на Горбатую тропу! Не отставай!

Ирован без толпы отдыхающих был непривычно тих. Роботы-уборщики еще не успели навести порядок на лужайках и пляжах. Легкий ветерок лениво гонял обрывки газет и оберток от сладостей по игровым площадкам и полям для коша.

Мильза с полной корзинкой продуктов вылетела из-за вывески «Добро пожаловать на Ирован — планету отдыха и развлечений!».

— Сейчас будем завтракать. Я накрою стол на лужайке. Уф, хорошо хоть, что пищевые автоматы работают. Думаю, нам хватит еды до следующих выходных.

— Почему именно до следующих выходных? — поинтересовался Гроган.

— Ну как же! Сюда ведь прилетят отдыхающие с Вайды. И мы сможем вернуться с ними домой.

— Ты уверена, что они пролетят сквозь это? Сквозь эту твою пустую линию?

— Она такая же моя, как и твоя! Ты просто делаешь что-то неправильно с приборами или с картой. Поэтому мы и не можем через нее перескочить. Остальные-то улетели.

— А профессор? Он тоже делает что-то неправильно?

— Ну, не знаю. Может быть, теперь стали включать какое-нибудь ограничение, чтобы на Ирован не летали по будням. А ты прозевал новости, вот мы и попали на закрытие.

— Хотелось бы мне, чтобы дела обстояли так просто. — Гроган продолжил возиться с передатчиком.

— Что ты делаешь? Помоги мне с корзинкой.

— Сейчас, только настрою постоянную передачу сигнала бедствия.

— Смотри, вот и профессор. Как раз к завтраку. — Мильза помахала садящемуся верхолету.

Профессор Укля торопливо припарковал свой «Тихий Мальд» и поспешил навстречу супругам.

— Друзья мои! Это нечто невероятное! Эта черта, она нас окружает и нигде не прерывается.

— Мильза называет ее пустой линией.

— Пустая линия? Хм, в этом термине определенно что-то есть… Да, мы оказались внутри замкнутого круга, только наши два верхолета и звездная система Этеи, больше ничего.

— Хорошо, что в этот круг попался Ирован. Тяжеловато было бы до следующих выходных сидеть в каютах.

— Почему до следующих выходных? — изумленно спросил Укля.

— Это одна из теорий Мильзы. Она считает, что введено какое-то ограничение на посещение Ирована по будням. А пустая линия — это что-то вроде замка. Вы ничего такого не слышали в новостях?

— Нет, ничего не слышал. Честно говоря, сомневаюсь, что это так. Скорее всего, мы стали свидетелями какого-то грандиозного природного катаклизма.

— Не говорите детям про катаклизм, пожалуйста. Я наладил передатчик. Может быть, кто-нибудь нас услышит. Запасемся терпением.

— Да-да, не пугайте детей, профессор. Скажите им лучше, что это какое-то обычное явление. И давайте наконец завтракать.

После завтрака дети пошли кататься на аттракционах. Ах, какое счастье! Без толкотни и очередей. Гроган и Укля продолжили колдовать в радиорубке, Мильза обследовала окрестности. В общем, это был бы чудесный денек, если бы не зловещая неопределенность ближайшего будущего.

Стемнело. После ужина взрослые на веранде обсуждали текущие дела. Юма и Эл пошли прогуляться по пляжу.

— Мам, пап! Профессор! Посмотрите на небо! Звезды включились! Только что. Вот прямо сейчас было темно, и тут они зажглись.

— Звезды! Они вернулись! Какое счастье! Неужели все кончилось?

— Постойте-постойте, что-то определенно не так. Это не наши звезды. Они совершенно по-другому расположены.

— Да-да, теперь я тоже это вижу. Что это значит, профессор?

— Погодите, дайте прикинуть. Удивительно, но это звездное небо выглядит так, как будто мы смотрим на него с другой стороны нашей галактики. Приблизительно из звездной системы Койла или около нее.

— Что будем делать?

— Думаю, раз звезды стало видно, до них можно попробовать добраться.

— Тогда летим?

— Не стоит рисковать всем сразу. Сделаем так. Я полечу вперед, а вы будьте на связи. Как только я пересеку то место, где проходила линия, я сообщу вам. Вот тогда вы можете стартовать. До ближайшей точки пересечения пара часов лету. Вы как раз успеете собраться.

Профессор улетел. Связь ни с кем, кроме «Тихого Мальда», так и не удалось установить. Наверное, звезды с этой стороны галактики были расположены гораздо дальше, чем хватало мощности передатчика.

Через два часа Укля бодро рапортовал:

— Вот сейчас я пересекаю примерно то место, где была линия. От нее не осталось никакого следа. Все в порядке, полет нормальный. Можете стартовать.

«Большой Тос» вылетел вслед за профессором.

Примерно час спустя Укля в очередной раз вышел на связь.

— «Большой Тос», как слышите?

— Слышим вас, профессор. У нас все в порядке.

— Я провел кое-какие расчеты. Четвертая планета Койлы обитаема. Там довольно развитая цивилизация. Планета называется Моу. Думаю, надо лететь туда. Они помогут нам вернуться домой. Моуанцы вступили в контакт с Вайдой еще в…

Связь прервалась. Звезды погасли. Впереди замаячила пустая линия.

— Гроган, да что же это такое?

— Папочка, почему это опять происходит?

Эл метнулся на корму.

— Можете радоваться. Этея и Ирован на месте. Больше ничего нет. Па, может, профессор нам приснился?

Гроган молча развернул верхолет обратно на Ирован.

* * *

На Ироване уже под утро, уложив детей спать, супруги стояли на пляже и смотрели на бесконечно черное небо.

— Хорошо, что мы все вместе. Если бы это случилось с кем-нибудь одним из нас, я бы не пережила.

— Да, я тоже.

— Когда кончится еда в автоматах, можно будет выращивать токеты и креп. Вы с Элом будете ловить нивлов, а мы с Юмой собирать вежу и что-нибудь еще, что найдем. Здесь в лесах и садах много всего растет. Мы прекрасно тут проживем.

— Да, да. Мы справимся. Но я все-таки надеюсь, что мы выберемся отсюда. Когда звезды включатся еще раз, вылетаем немедленно.

— Ты уверен, что они включатся?

— Непременно. Установим дежурство. Ты поспи, а я послежу за небом до утра.

Следующий день прошел вяло. Гроган возился с передатчиком и раз в пару часов поднимался на орбиту посмотреть, не появились ли звезды. Дети бесцельно слонялись по парку аттракционов. Мильза обходила окрестные сады и луга, составляла списки попадающихся растений и живности.

Вечером она сказала:

— Милый, сегодня твоя очередь спать. Я послежу за небом.

— Хорошо. Разбуди меня после полуночи, я тебя сменю.

— Нет-нет, здесь такой чудесный воздух, я так бодро себя чувствую, что могу просидеть всю ночь.

— Как только устанешь или захочешь спать, разбуди меня, слышишь?

— Не беспокойся. Спокойной ночи!

* * *

— Гроган, проснись! Звезды зажглись. Нам надо лететь. Скорее!

— Это опять какие-то чужие звезды или наши?

— Не знаю, я в них не разбираюсь. Какая разница? Главное — убраться из этого пустого круга. Буди Эла, я отнесу Юму в верхолет.

В третий раз стартовал «Большой Тос» с космостоянки Ирована.

— Сынок, достань свой атлас. Посмотри, это наши звезды или нет.

— Кажется, наши.

— Гроган, не морочь ребенку голову, посмотри по приборам.

— По приборам похожи на наши. Я только хотел лишний раз удостовериться.

— Ура! Мы летим домой!

— Тише! Не буди сестру. Вдруг мы не успеем, и звезды снова погаснут.

— Па, поднажми!

— Делаю, что могу.

Они успели. Место пересечения с пустой линией проскочили на полной скорости. Если не смотреть в бортовой журнал, так теперь невозможно догадаться, что она здесь была. Вскоре их родная звезда Огелон начала превращаться из точки в черточку. Черточка удлинялась и удлинялась, пока не заняла собой весь верхний иллюминатор. Потом на фоне оранжевого Огелона появилась зеленая черта Вальды и тоже стала постепенно удлиняться.

Центральный космопорт Вальды буднично бурлил. Посадка верхолета «Большой Тос» не привлекла ничьего внимания. Никто даже не поинтересовался причиной их задержки. Грогана это немного задело. Отправив семью домой, он решил заглянуть в полетную службу.

— Были ли в последние дни проблемы на рейсах Ирован — Вальда?

— Нет, никаких проблем не зафиксировано.

— Не прерывалась ли связь с Ированом?

— В выходные нет. А в будни с ним связь не нужна, там же никого нет.

Сбивчивый рассказ Грогана сотрудники полетной службы выслушали с вежливыми недоверчивыми улыбками.

— Профессор Укля? Нет, не прилетал. Мы его знаем, он обычно много путешествует. Попробуем с ним связаться. Хм, действительно, профессор сейчас летит с Моу. Будет на Вальде через три дня. Связь неустойчивая. Мы обязательно передадим при первой же возможности, что вы хотели видеть профессора.

Через три дня Укля сидел в гостиной Мильзы и Грогана и вспоминал обо всем, что с ними случилось.

— Друзья мои, когда прервалась связь с «Большим Тосом», я так проклинал себя за то, что заставил вас задержаться на Ироване. Хорошо, что все так счастливо закончилось.

— Профессор, а все же что это было? Что это за пустая линия?

— Я могу лишь строить догадки. Гипотез много. Вот, например, самая подходящая к нашему случаю. Хотя она же и самая невероятная. Это немного сложно, но постараюсь объяснить. Как известно, мы живем в двумерном мире, можем двигаться вперед и назад, летать вверх и вниз. Представьте себе, что существует некий одномерный мир, вот как это шнурок. В этом мире жители могут двигаться только по одной оси — вперед и назад.

— А как же они друг через друга перелетают? — спросила Юма.

— Ну, не знаю. Это же всего лишь воображаемый мир. Может быть, им не надо перелетать друг через друга.

— Тогда им приходится общаться только с соседями сзади и спереди, да? Это же скука смертная.

— Наверное. А может быть, они общаются как-нибудь по-другому.

— Как? Дергают за шнурок?

Профессор улыбнулся.

— Вполне может быть. Но я хотел сказать о другом. Предположим, в этом шнурке живут одномерные жители. Чтобы добраться от одного конца шнурка до другого, такому жителю надо просто ползти по шнурку.

— А соседи? Они же будут ему мешать ползти.

— Именно. А теперь сложим два конца шнурка. И вот, пожалуйста, мы мгновенно переместили одномерного жителя с одного конца его Вселенной на другой.

— Кто-то сложил нашу Вселенную?

— Об этой гипотезе я и говорю. Кто-то трехмерный сложил нашу Вселенную, и я переместился в звездную систему Койлы.

— А пустая линия? Откуда она взялась?

— Согласно моей гипотезе, это складки пространства, образовавшиеся в момент сгибания и разгибания.

* * *

Презентация модели искривителя пространства подходила к решающей фазе. Молодой физик Иван Федоров, представляющий свой проект, заметно волновался. Ему очень важно было получить грант на дальнейшие исследования.

— А теперь перейдем к эксперименту на практике. Вот здесь, в этом искривителе, сейчас зафиксирована некая плоскость, представляющая собой модель двумерного мира. Сейчас с помощью захвата я извлеку часть плоскости и перенесу ее в другую область.

В искривителе зажегся бледный кружок. Иван покрутил джойстик и перетащил кружок на новое место.

— Вот видите, сейчас выбранный участок плоскости перемещен. А теперь вернем его на место.

Еще пара движений джойстиком, и кружочек занял первоначальное положение.

— Вы можете убедиться, что двумерная модель от моих манипуляций нисколько не пострадала.

Иван расслабленно улыбнулся.

— На этом презентация модели искривителя пространства окончена. Готов ответить на ваши вопросы.

— Мы бы хотели увидеть результаты ваших перемещений.

— Но я ведь только что их продемонстрировал.

— Продемонстрировал? Мы видели маленькое круглое пятно, ползающее внутри вашей модели. А как нам убедиться, что действительно что-то захватывалось и перемещалось? Дайте нам посмотреть на это.

— Убедиться можно математически. Вот формулы, — Иван устало махнул на испещренную значками доску.

— Раз уж вы говорите об эксперименте на практике, то мы и хотим убедиться на практике. Увидеть, услышать, потрогать…

— Поймите, мы живем в трехмерном мире, искривитель работает в двумерном. Наши миры разные по самой своей сути. Мы не можем воспринимать двумерный мир при помощи органов чувств, только силой воображения…

— Хорошо. Оставим двумерный мир в покое. Вы можете представить нам модель, работающую в трехмерном мире? Чтобы мы все-таки смогли практически убедиться в ее действенности.

— Так ведь на создание трехмерной модели мне и нужен этот грант.

Комиссия напряженно молчала.

Наконец общее мнение выразил председатель:

— Вот что, молодой человек. Вы отняли у нас два часа времени и не смогли продемонстрировать ничего. Да-да, ни-че-го. Ваши расчеты оторваны от реальности, а ваша модель… Простите меня, но это ведь просто жужжалка с кружочками, такую могут собрать на уроках труда в младших классах.

Молодой физик Иван Федоров так и не получил грант. Трехмерная модель искривителя пространства не была создана. Кто знает, возможно, это и к лучшему…

 

Владимир Венгловский.

Космос над нами

Пить вино с Великим Инквизитором Премом — то еще удовольствие, я вам скажу. Под его цепким взглядом даже шелтское тридцатилетней выдержки приобретает вкус ягодного уксуса. Бокал в моей руке подрагивал, отбивая едва слышную дробь по зубным пластинам. А Великий Инквизитор пил баснословно дорогое шелтское, словно дешевое вино в прибрежном кабаке, — залпом опрокидывая содержимое бокала в рот и тут же наливая следующую порцию.

Пил и не пьянел.

Это у Према называлось «выходом в люди». Читай — домой к несчастному профессору Тарду. То есть — ко мне. Угораздило же меня… Нечистый его знает, чем Инквизитора привлекла моя скромная персона. Хотя было бы гораздо хуже, пригласи он меня туда. Так что — сиди, Тард, пей вино и делай вид, что поддерживаешь дружескую беседу. Терпи.

У Великого Инквизитора белая гладкая кожа. Почти прозрачная. «Такую кожу скверна не возьмет, — подумал я. — Еще эти глаза его, синие… Уставился, как змея на добычу». Черные волосы Инквизитора сползали на бордовый плащ.

А если на Према посмотреть вот так — сквозь бокал, то Великий Инквизитор не кажется таким страшным. Преломляется его лицо, плывет в шелтском. Смешно даже.

— Как работа, доволен? — поинтересовался Прем.

Я вздрогнул. Вино расплескалось на одежду.

— Нормально, ваше святейшество, не жалуюсь. Спасибо.

— Нашел что-нибудь интересное?

Я старался отвечать размеренно, тщательно подбирая слова, а то еще сболтну, чего не следует.

— Ваше святейшество, вам же известно, что все, что я нахожу… Все, что к скверне относится, я сдаю инквизиции.

— Знаю-знаю.

«Хлоп», — вылил шелтское в рот Великий Инквизитор. Потекли по тонким губам красные капли, впитались в бордовый плащ.

— Знать-то знаю, но мало ли… Вдруг скверна и в твой дом проникла?

И — зырк на меня синим глазом. Аж мороз по коже.

— Ладно, не напрягайся ты так. Давай, пей лучше. Да минет нас скверна! — Великий Инквизитор поднял ладони вверх, к Белой Луне. — И так с каждым циклом все больше и больше оскверненных на вознесение отводим. Жалко будет потерять своего ручного профессора.

Надо же, еще и ехидничает. Ползун несчастный.

— Я постараюсь не поддаться скверне, ваше святейшество, — выдавил я робкую улыбку.

— Пойду я, — Великий Инквизитор поднялся, с сожалением глядя на пустой бокал. — Бутылку тебе оставляю. Угощайся. Может, девицу какую пригласишь.

Великий Инквизитор заговорщицки подмигнул. А у меня сердце — бу-бух, чуть из груди не выскочило.

— Ну что вы, ваше святейшество…

— Ладно-ладно, — хихикнул Прем. — Дело молодое.

И исчез в коридоре. Ровной походкой пошел, зар-р-раза, будто и не пил.

«Раз, два, три, четыре», — начал считать я.

«Бум», — хлопнула входная дверь. Все — ушел. Я прислушался — тишина, никого. Бросился к шкафу, открыл дверцы.

— Играда, вылезай. Уже ушел, — я протянул руку.

Из вороха одежды появилось миловидное улыбающееся личико, обрамленное копной всклокоченных желтых волос, затем женская рука схватилась за мою ладонь, и из шкафа выбралась Играда.

— Чего он приходил? — кивнула Игра на дверь.

— Да так… Нечистый его знает.

Игра все не отпускала мою ладонь. Рукав ее халата сполз к локтю, и я невольно опустил глаза. Вся рука от локтя до кисти была покрыта, словно коростой, серой твердой кожей.

Скверной.

* * *

Впервые я встретил Играду три цикла назад во время инквизиторской облавы.

— Впустите, пожалуйста, впустите!

Кто-то настойчиво колотил во входную дверь.

— Иду уже… Что случилось?

«Облава! Всем оставаться на своих местах, инквизиция. Расстегнуть одежду», — доносились крики издалека. С одной и другой стороны квартала. Выхода не было. Только спрятаться по домам, разбежаться, как мыши по норам. Нет, если ты не поражен скверной, то чего бояться? Правильно — нечего. А если поражен?..

— Да впустите же вы!

Я открыл дверь. В дом ввалилась девушка, упав мне на руки. Ее желтые волосы пахли солнечным ветром. Она прижалась ко мне, и я почувствовал нервную дрожь тела. И маленькие упругие груди под тонкой тканью платья.

— В дом, быстрее!

Девушка заглянула мне в глаза. Ее зрачки были зелеными, как морской прибой.

— Прячься, — указал я на шкаф.

Девушка, словно маленький, выкопанный на поверхность подземник, зарылась в груду белья.

И тут же раздался стук в дверь.

— Инквизиция, открывайте!

Я открыл. На пороге стояли трое — двое гвардейцев с заряженными метательными трубками и молодой инквизитор. Совсем еще мальчишка. Кажется, его недавно приняли.

— Расстегивай одежду! — рявкнул усатый краснолицый гвардеец.

Мальчишка-инквизитор слегка покраснел. Видимо, не доставляло ему удовольствия разглядывать голые мужские тела. Сочувствую. Я расстегнул пуговицы.

— Чист, — проворчал гвардеец. — Кто еще в доме?

— Никого, — ответил я.

Нечистый его забери! Не умею я врать. Кажется, голос ломкий стал. И лоб испариной покрылся.

— Идемте, — сказал инквизитор. — Это же профессор Тард. Он под защитой Великого Инквизитора. У нас служит.

Уф-ф, пронесло.

Когда патруль утопал дальше, я вернулся к шкафу. Помог выбраться девушке — маленькому желтому солнышку.

— Спасибо, — пробормотала она, опустив глаза. — А вы правда профессор? Такой молодой?

«Да уж, — хотел было сказать я, — у нас в Академии нынче большая текучка кадров».

Но вместо этого произнес:

— Покажи.

Девушка закатала рукав. По руке расползлось серое, цвета Луны Нечистого, пятно скверны.

— Меня зовут Играда, — сказала девушка и улыбнулась.

* * *

Играда сидела на диване, поджав под себя ноги, и держала бокал с вином. Элегантно сидела, словно аристократка. Не скажешь, что была детской учительницей в своей прошлой — до скверны — жизни.

А сейчас скверна с каждым днем все выше и выше поднимается по ее руке. Скоро серая твердость переползет на тело, затянет голову… А дальше? Дальше оскверненные становятся образом не Создателя, а Нечистого. Я с тревогой бросил взгляд на Играду. Совсем кожа у нее на лбу тонкой стала. Вот-вот третий глаз, порожденный скверной, прорежется.

— Что там? — спросила Игра.

— Ничего, — поспешил я обнять девушку. — Все нормально. Я обязательно найду лекарство. Мы вылечим тебя.

— Вылечим, — Играда тяжело вздохнула. — Это же не болезнь. Это не заразно. Это проклятие Нечистого.

Девушка попыталась спрятать лицо в ладонях, но я схватил ее за руки. Заглянул в глаза.

— Понимаешь, мне надо разобраться, что такое эта скверна. И тогда я пойму, как от нее избавиться.

За окном ярко светили Луны. Белая Луна Создателя оставляла на полу светлые пятна. Серая Луна Нечистого добавляла к пятнам темные тона. Сегодня начало цикла — период Вознесения. Праздник, отмечающий дни, когда Создатель и Нечистый покинули наш мир и создали Луны. Луна Создателя — рай для душ, куда после смерти попадают праведники. Те, кто не копаются в земле в поисках старинных предметов. Не задают подозрительных вопросов: «Что было раньше? Отчего нам так сложно постичь мудрость древних книг? Почему все древнее — скверна?»

Вот такие умники, которые хотят слишком много знать, являются одержимыми Нечистым. Они попадают в ад — на Серую Луну. Они и еще те, кто носит на себе печать скверны. Доблестная инквизиция ускоряет их вознесение.

Сегодня, в начале дней Вознесения, Луны приближаются друг к другу и опускаются к самой земле. Море поднимается высоко, пытаясь бурными волнами разбить скалы. Если когда-нибудь это случится, то наш город рухнет в воду. Даже до моего дома в центре города доносится шум ударяющихся о камни волн. Защити нас, Создатель!

Я поднял ладони к Белой Луне.

А над Лунами висело ночное небо, расцвеченное белыми и серыми красками. Сейчас дальше Лун ничего не видно, но в другие дни… Когда заканчивается праздник Вознесения и цикл достигает середины, Луны отдаляются, становятся намного меньше, и далеко-далеко на небе загораются маленькие желтые звезды. Говорят, что это фонари Создателя и Нечистого, которые освещают им небесный путь. Но мне кажется совсем другое…

— Покажи, куда уже поднялась? — обернулся я к Играде.

Девушка расстегнула пуговицу и медленно опустила халат. Серая скверна с ее руки уже протянула свои щупальца на плечо. Я прикоснулся — твердая скверна едва прогибалась под пальцами. Медленно я опустил ладонь ниже — на гладкую и теплую женскую кожу.

— Я с каждым днем все больше и больше похожа на Нечистого, да?

— Не говори ерунды, — я обнял Играду.

Звякнул о доски пола упавший бокал.

— Кажется, мы разлили вино, — горячее дыхание девушки щекотало мне ухо.

— Ну и Нечистый с ним, — сказал я.

Через час, когда я уже засыпал, обнимая Игру, перед моим взором вновь возникла старинная картина, которую я нашел давно, еще в начале своей службы в инквизиции. На картине было изображено черное небо, наполненное сверкающими звездами. Небо дышало бесконечным пространством, манило неведомыми далями. И мне показалась, что там, из черных глубин, кто-то смотрел на меня пристальным вопрошающим взглядом.

Звал.

А в небе замерла непонятная конструкция, в которой переплелись металлические кубы и цилиндры.

У меня не было тогда другого выхода — я отдал картину инквизиции. Как старинную вещь — источник скверны.

И я подумал, а что, если Создатель живет не на Белой, а вот в этом непонятном небесном доме, изображенном на картине? Но потом я прогнал эту мысль — глупость какая. Странное сооружение не вызывало у меня священного трепета. Мне хотелось его изучить, понять, использовать… А Создатель, он… Я вновь почувствовал манящий взгляд из звездных глубин.

А Создатель давно нас покинул…

Когда я подумал это в первый раз, то сам испугался собственных мыслей. Да! Создатель покинул мир! Он ушел в эти далекие дали и зовет за собой нас — своих детей. А мы… Мы не слышим его зов. Мы покрываемся скверной и не понимаем, что это такое.

Вот за такие мысли можно запросто угодить в инквизицию и вознестись.

Я поднялся и зажег газовый светильник. Приподнял одну доску с пола, запустил руку в тайник и достал древнюю книгу. Белые страницы были сделаны из неизвестного мне гладкого твердого материала. Я изучал книгу уже целый цикл, пытаясь найти ответ. Понять суть бытия.

— Что там у тебя? — сквозь сон спросила Игра. — Опять твоя книга?

— Да. Ты спи. Извини, что зажег свет.

Текст в книге был и понятен и чужд одновременно. Привычные буквы складывались в совсем незнакомые слова. Древние. Отмеченные Нечистым. Да, полно — верю ли я в Нечистого? В Создателя — верю. А в Нечистого? Почему инквизиция останавливает развитие науки, прикрываясь защитой от скверны? Ерунда какая-то.

Вновь и вновь я возвращался к книге, вчитывался в древние слова, с трудом улавливая их смысл.

«История довоенных космических исследований и колонизаций».

«Планета с орбитой в зоне жизни».

«Два спутника, чей период обращения…»

«Космическая станция…»

Книгу я обнаружил случайно.

* * *

Была середина цикла. Море, уведенное за собой Лунами, ушло далеко от берега, обнажив дно и прибрежные пещеры в отвесных скалах. По мокрому песку бродили группы охотников за ползунами и мидиями. Кое-где бордовыми силуэтами стояли инквизиторы, наблюдая за процессом: не приведи Создатель, если кто найдет и утаит скверну — древнюю вещь. А море порой было богато на подобные находки.

Конечно же, тут находился и я — ученый — представитель инквизиции. Охотники вначале подзывали к древним вещам меня, а я уже относил скверну инквизиторам. Я успевал бросить лишь один взгляд, только на мгновение прикоснуться к тайнам прошлого.

Обидно, Нечистый его забери.

Но в тот раз древнюю вещь нашел я сам. Краешек книги выглядывал из здоровенной кучи водорослей. Я нагнулся… И едва успел уклониться от мощной газовой струи, выпущенной скрывающимся в водорослях ползуном. Толчок подбросил ползуна, и неуклюжее на вид создание резво зашлепало по песку, перебирая пятью плоскими лапами. За фыркающим ползуном тут же погнались охотники. А я схватил книгу. Материал прочный, буквы целы, не размыты водой. О Создатель, что же мне было делать? Не мог же я отдать инквизиции такое сокровище? Рядом в водорослях я увидел большую мидию. Она приоткрывала створки панциря, выставляя напоказ белое склизкое тело.

«На! На — ешь! Быстрее!» — я затолкал книгу прямо в мягкую плоть.

«Хлоп!» — защелкнулись створки раковины.

— Ну, что у вас здесь? Нашли что-нибудь? — ко мне тут же подскочил один из бордовых плащей.

— Да! — кивнул я. — Славный обед получится. Давно я таких мидий не ел.

— Повезло, — пробормотал инквизитор и потерял ко мне интерес.

Я подозвал мальчишку-охотника.

— Хочешь заработать пять монет?

Глаза мальчишки зажглись, и он согласно кивнул.

— Притащи-ка эту мидию ко мне домой. Держи задаток.

Так я стал обладателем древних запрещенных знаний. Если об этом узнает инквизиция — быть мне вознесенным.

* * *

Поскрипывали страницы книги. Пламя газовой горелки, неровное, вспыхивающее, тускло освещало древний текст.

«Первые поселенцы…»

«Колонизация планеты…»

«Всепланетная война с применением орбитального оружия».

«Смерть и хаос».

«Война», — это я понял. Значит, была война? Наша цивилизация разрушена войной? Мы — поселенцы, чужие в этом мире? Неужели наши предки могли путешествовать в черном небе меж звезд?

О Создатель, моя голова не выдерживала такого наплыва знаний.

Мы не помним себя. Мы живем только текущим днем. Только здесь и сейчас. Маленький город, стоящий на обрыве над огромным морем. Кучка деревень, где крестьяне выращивают корнеплоды и пасут скот, при этом подозрительно поглядывая друг на друга — не завелась ли где скверна? Вот весь наш известный мир.

Но что было раньше — тысячу циклов назад, десять тысяч?

Мы находим старинные предметы — таинственные, непонятные, порождающие неясные воспоминания. Мы обнаруживаем крупицы прошлого, но они никак не хотят складываться в единую мозаичную картину. Мы жаждем знаний.

Но все это — скверна.

Древние вещи — скверна.

Сведения о прошлых циклах — скверна.

Области науки, не разрешенные инквизицией, — скверна!

«Всепланетная война».

Мы выжили в этой войне? Мы — это кто? И против кого воевали?

«Космическая станция».

«Орбитальное оружие».

Получается, что инквизиция решила прекратить развитие науки, чтобы не повторить древнюю войну, где использовались научные изобретения? Или бордовые плащи просто не хотят упустить власть из своих рук?

Вновь и вновь я возвращался к книге, по крохам впитывая знания.

А пятно скверны на Играде разрасталось с каждым днем все больше и больше.

* * *

Как всегда, очередной праздник Вознесения был ярким и красочным. Играла музыка. Веселились разодетые горожане. Взлетали вверх ракеты с обреченными на вознесение, вспыхивая в вышине разноцветными фейерверками.

В общем, было весело.

Я стоял на берегу. Смотрел на бушующие волны, добрасывающие брызги до моих ног, и вспоминал страницы книги. Слова пробегали перед моим взором, складываясь в цельную картину.

«Орбитальное оружие».

Отвесные скалы на берегу ровные, словно срезаны огромным ножом. Где-то внизу вода бурлит в темных разветвленных пещерах, многие из которых имеют рукотворное происхождение и укреплены толстыми плитами. Я когда-то спускался в подземелья вместе с инквизиторами.

«Скверна, скверна, скверна… Именем инквизиции доступ закрыт!»

«Ну что, ручной профессор, хочешь еще раз спуститься со мной?»

Я помотал головой, прогоняя навязчивые воспоминания.

«Ф-ш-ш-ши», — ринулась ввысь очередная ракета с привязанным к ней оскверненным.

Ракеты, наполненные газом ползунов, взлетали вверх, по пути расцвечивая небо фейерверками. А там неведомая сила подхватывала несчастных и уносила ввысь — в небо меж двух Лун, Белой и Серой.

— Видишь, сынок, — сказал стоящий неподалеку от меня папаша своему малышу, — вот так очищают от скверны. А Создатель с Нечистым, выходит, там, на небе, разберутся, куда грешную душу — в ад, значится, или в рай.

«Ба-бах», — расцвел яркий бутон фейерверка.

Теперь я знаю, как это называется — гравитационный туннель. Аномалия, возникающая при сближении двух Лун. Любое тело, подброшенное достаточно высоко в небо, утягивается в черноту пространства.

В космос.

«Ф-ш-ш-ши!»

«Ба-бах!»

— Папа, папа, посмотри, как красиво!

Отражаются в глазах малыша яркие вспышки.

Сначала на вознесение отводят под конвоем оскверненных. А потом идут добровольцы. Психи, прости меня Создатель. Кто точно знает, что ждет нас там?

Бегут строчки книги, соединяются в понятный смысл, дарят знания.

«Межпланетное пространство».

«Вакуум…»

«Звезды, галактика, вселенная…»

Брызги волн порождают новые слова, стекающие перед глазами.

— Ой, вон еще добровольца ведут!

— Толстенький какой, думаете, сможет взлететь?

— Люди! Вознеситесь к Создателю! Нет больше сил ждать и ощущать скверну этого мира. Последуйте за мной, и Создатель примет вас на свою Луну.

И через несколько минут: «ф-ш-ш-ши, ба-бах!» Небо вспухает красными цветами, словно истекает кровью.

— Папа, я тоже хочу летать!

— А ну, домой! Ишь чего удумал! Я те щас полетаю. Придем домой, налетаешься у меня!

— Что с вами? Вам плохо?

Я обнаружил, что к руке прикасается молодая девушка. И смотрит на меня с тревогой.

— Я думала, вы вот-вот вниз свалитесь. Раскачивались…

— Спасибо, — улыбнулся я. — Все уже нормально…

Быстрее домой. Закрыться от всего этого ужаса и углубиться в книгу.

Понять и постичь.

Но еще больше хотелось увидеть Играду.

* * *

— Я вернулся!

— Да, я ждал тебя. Проходи, присаживайся.

На столе стояла откупоренная бутылка шелтского. На стуле, вольготно развалившись, сидел Великий Инквизитор Прем.

Словно у себя дома.

Я осторожно присел на краешек стула.

«Создатель, где же Играда?!»

— Ищешь кого-то? — поинтересовался Инквизитор.

Я молчал, не отводил глаз от его змеиного взгляда.

— Может, ты ищешь девушку со скверной на руке? Ту, что ублажала тебя по ночам?

Я вскочил, задев стол. Разлетелась от удара о пол упавшая бутылка шелтского.

— Что?! Что вы с ней сделали?!

Прем прищурил свои синие глаза.

— Ты хорошо рассмотрел сегодняшних возносящихся? Ее взяли утром…

— А-а-а!

Великий Инквизитор уклонился от моего удара, но я все-таки задел его краем сжатого кулака. Тонкие губы лопнули в уголке рта, и по подбородку Према потекла красная струйка крови. Словно пролилось дорогое вино.

— Тварь!

Удар в челюсть отбросил меня на пол. В зубных пластинах что-то противно хрустнуло, и я ощутил сладковатый вкус во рту. Я вновь попытался ударить Инквизитора, но он навалился сверху, прижал коленями мои руки к полу.

— Выродок ползуна! — я плюнул в Према кровавой слюной.

Великий Инквизитор схватил меня за горло, его рука высунулась из бордового рукава. Она была очень сильная, эта рука, полностью покрытая серой скверной. Перед глазами поплыло. Я стал задыхаться.

— Что, не ожидал?

Прем стукнул меня затылком о пол.

— Что, скотина, не думал, что Великий Инквизитор может быть оскверненным?

Снова удар.

— Тварь… Тварь… Тварь, — повторял Инквизитор, дубася меня о пол. Его слова долетали до меня сквозь туман боли. — Я создал тебе все условия — ищи лекарство, узнавай, тварь, как избавиться от скверны. Не для меня ищи — для девки своей ищи! Что тебе еще надо было? Так нет же…

Прем слегка ослабил хватку.

— Хр… Хр… Кха, — я закашлялся, захлебываясь кровью.

Глаза Према вновь вспыхнули ненавистью.

— Вот тебе, тварь! Для меня бы ты никогда не смог. Даже в застенках не смог бы. Везде уши. Не мог я тебя заставить работать взаперти.

Инквизитор отпустил меня и устало сел на стул. Полы его плаща разошлись, и я увидел, что Прем почти весь поражен скверной. Сколько ему осталось? Один цикл, два? И еще я вдруг понял, что Великий Инквизитор очень молод, едва ли старше меня.

— Надо было придумать для тебя причину, подтолкнуть в нужном направлении. Вот тут эта девка и подвернулась как раз вовремя. Надо же было этой дуре выйти сегодня из дома. Как раз в лапы моих доблестных инквизиторов.

— Кха… Куда?..

— К ребенку своему побежала. Надеялась увидеть. А ты не знал, что у твоего солнышка есть ребенок? — спросил Прем, заметив удивление в моих глазах. — Надо же, тебе не сказали. А как, думаешь, я мог иначе заставить ее доносить о каждом твоем шаге?

— Скотина ты, Инквизитор, — сказал я, приподнимаясь.

— А ты — почти мертвец. Ищи лекарство, тварь. Не найдешь за этот цикл — сдохнешь, как ползун. Вместе со мной сдохнешь.

Великий Инквизитор встал и вышел из комнаты.

«Раз, два, три, четыре…» — хлопнула входная дверь. Я подполз к тайнику, поднял доску — книга лежала на месте. Я прижал ее к груди и без сил повалился на пол.

Играда не рассказала Инквизитору про книгу. Не выдала.

Я засмеялся. Ответ… Я найду ответ, но не для тебя, Инквизитор.

* * *

Я шел сквозь толпу к стартовой площадке. Шел медленно, воспринимая окружающие звуки как однообразный гул, сквозь который изредка прорывались понятные фразы. Установленная на площадке ракета ожидала добровольца, готового совершить вознесение. Никто, даже Великий Инквизитор, не вправе отменить это решение.

Или помешать.

— Какой молодой. Жалко…

— А он высоко полетит, да? Он встретится с Создателем?

Кажется, рядом мелькнуло лицо Великого Инквизитора.

— Дурак! Что ты делаешь?!

Край скверны налезал на шею Према уже заметным серым пятном. На Великого Инквизитора косились и старались быстрее убраться с его пути. Синие глаза Према блестели начинающимся безумием.

— Прощай, Инквизитор, — сказал я.

А может быть, только подумал.

До ракеты оставалось двадцать долгих шагов. Можно было успеть о многом вспомнить, мысленно пролистывая страницы книги.

«Направленная генная модификация».

«Защитная реакция организма».

«Существование в условиях космического вакуума».

Я почувствовал спиной холод ракеты. Грудь и руки обхватили крепкие веревки.

— Соединись с Создателем в Вознесении! Счастья тебе на Белой Луне.

Это сказал стоящий рядом со мной инквизитор. Его рука потянулась к ракете. А где-то на границе моего восприятия в чьих-то руках бился Великий Инквизитор Прем.

«Биологическая броня».

«Защита от стартовых перегрузок и радиации открытого космоса».

— Берегись!

Инквизитор открыл на ракете клапан и, пригнувшись, отбежал в сторону. Лопнула тонкая мембрана, мощная струя газа вырвалась из сопла. Удар сдавил грудь. Веревка впилась в руки.

Рывок! Снова рывок! Это лопались в ракете межъемкостные мембраны, позволяя вырываться наружу сжатому газу. Словно стальным обручем сжало голову, перехватило дыхание. Гравитационный туннель подхватил меня и стремительно понес ввысь — в бесконечное небо, в космос между двух Лун.

Мне нечем дышать. Воздух, наполняющий мои легкие, сейчас разорвет их изнутри. От внутреннего давления лопнут кровеносные сосуды. Перед глазами серость — я больше ничего не вижу. Наверное, так приходит смерть.

А что такое смерть? Я уже умер? Я — это кто?

Я не помню. Я не ощущаю своего тела. Я лишь комок огненной боли. Судороги волнами пробегают по мне, напоминая, что я все еще жив.

И вдруг в глубине меня, где-то далеко-далеко, шевельнулось нечто непонятное. Чужое. Вспыхнуло новой болью. Но это страдание было приятным. Сладостной пульсацией оно разлилось жаром от встрепенувшегося сердца.

И я почувствовал, как в моем организме включается механизм трансформации.

Как кожа начинает твердеть, превращаясь в упругую броню, защищающую от вакуума и радиации.

Как то, что мы называли скверной, наползает на рот, полностью закрывает нос и глаза, образуя живую маску.

Как ранее спавшие железы теперь вырабатывают кислород, а на лбу открывается затянутый защитной оболочкой новый глаз. Именно им я смотрю на мир.

На черное космическое пространство.

Где-то внизу проплывает зеленая планета со своей свитой — двумя большими Лунами. А вокруг — бесконечность, наполненная мириадами звезд. Я напряг мышцы, и связывающие меня веревки лопнули, словно тонкие нитки.

И я ощутил свободу. Счастье и свободу.

Потому что я вернулся домой.

«Под действием неблагоприятных условий наш организм трансформируется, включается генетически заложенный механизм защиты. На протяжении тысяч циклов мы жили в космических станциях, и космос стал нашим домом. При нормальных условиях жизни мы вновь возвращаемся в свою первичную форму. Так было, и так будет, и не нам менять порядок вещей, заложенный далекими предками. Но помните о том, что мы — космические странники. Даже если мы осядем на планете, забудем про свое предназначение, то все равно рано или поздно механизм космозащиты даст о себе знать. Ибо космос — наша сущность, наша душа и смысл нашего бытия.

Историк Крумос. Послевоенное время. История в назидание потомкам».

Космическая станция висела неподвижной массой совсем недалеко от меня. Я достал из сумки самодельную маленькую ракету, пробил мембрану и, словно космический ползун, рывками полетел к станции.

Я попаду на станцию. Благодаря точным указаниям автора книги я знаю, как это сделать. Я активирую древние механизмы, пробужу сотни межзвездных кораблей. Соберу всех своих собратьев, выброшенных в космос. Большинство из них живы и перемещаются в пространстве неподалеку от станции. В состоянии космозащиты, когда заканчиваются внутренние ресурсы, мы впадаем в анабиоз. И можем просуществовать очень долгое время. Почти вечность. И я скажу своим собратьям, кто мы есть и кем мы были. Но среди всех спасенных я непременно найду ту, чьи волосы похожи на маленькое желтое солнышко.

А потом… Потом мы улетим туда — в далекое бесконечное пространство.

Откуда я не перестаю слышать зов Создателя.

 

Вадим Соколенко.

Подарок

Есть ли жизнь в Космосе?

«Странный вопрос» — сказал бы по этому поводу Ринко Лок и был бы, конечно, прав на все сто. Кому, как не ему, это доподлинно знать? Ринко — межпланетный менеджер и торговец. Он мотался по Вселенной, предлагая все, что только можно продать. Да и то, что до него продавать еще не пытались. К этому у него был особый талант. Успешный бизнес сотворил Ринко статус завидного жениха. Но милые дамы, не спешите выстраиваться в очередь! С недавних пор сердце менеджера раз и навсегда завоевала прекрасная Линси Нек.

Ринко и Линси были мирмеками, коренными обитателями планеты Ток в созвездии Гончих Швирков. Описывать, как выглядят мирмеки, — дело неблагодарное. Это знают все. Ну, почти все. Если вы из самой захудалой космической дыры, мы напомним: плотненькое, покрытое короткой буроватой шерстью тело, пушистый хвост метелкой, немного косолапые задние конечности, на которых удобно стоять, но не очень удобно бегать, чуть коротковатые передние с семью тонкими пальцами. Два больших, с густыми ресницами глаза, два уха на макушке. И самое замечательное — подвижный хоботок, под которым скрывается рот с чуть приподнятыми уголками, что создает впечатление застывшей глуповатой улыбки. Впрочем, это только впечатление. Мозг у мирмеков работает что надо, и пользоваться им они умеют. Особенно там, где можно подзаработать деньжат.

Чем и занимался предприимчивый Ринко. Удача изменила ему лишь один раз. И то еще, с какой стороны на эту ситуацию посмотреть. Дело было в созвездии Пятирукого Крока. Воинственные обитатели двух планет затеяли небольшую по космическим меркам потасовку за третью, пока ничейную. Известно, что для решения конфликтов желательно иметь оружие. Лучше всего современное, тайное и эксклюзивное. А где его взять? Так Ринко к вашим услугам, всегда пожалуйста!

В общем, доставил он нужный товар. На обе планеты, естественно, — чтобы никому обидно не было. А оружие возьми и окажись бракованным. Вы ничего такого не подумайте, Ринко — честный торговец. Он сам был в шоке. Не без того, конечно, что хотел по максимуму сэкономить, нашел полулегальные источники поставки. Но такого — не ожидал.

В конечном итоге разразился скандал. Он имел несколько неожиданные последствия как для враждующих планет, так и для нашего героя.

«Звездные войны» давно уже не котировались во Вселенском сообществе. Так что хулиганов строго пожурили, мол, не дети уже, чтобы в войнушку играть. А Ринко был возведен в статус миротворца и даже награжден премией Лиги Звездного Спокойствия. Интервью у новоявленного героя брала тогда сама Линси Нек.

Так они и познакомились.

А сейчас космический челнок нес влюбленного по косматые уши Ринко навстречу самому выдающемуся событию в его не такой уж долгой жизни — свадьбе.

Возможно, вы опять поинтересуетесь, а чего он перед таким ответственным мероприятием шляется по космосу, вместо того чтобы быть рядом со своей суженой. Ответ не заставит вас ждать и, надеемся, не разочарует — Ринко искал Подарок. Да, да, именно Подарок с большой буквы, достойный прекрасной Линси.

Ринко насвистывал какую-то веселую мелодию, беспечно развалившись в пилотском кресле. Художественный свист — одно из достояний мирмеков. Еще бы, представьте, что получится, если мелодию издавать не только губами, а еще и хоботком! Ринко с детства внушили мысль: не свистишь в космосе — денег не будет. Предрассудки, конечно, но кто из нас не становился время от времени их заложником.

Россыпи звезд за иллюминатором периодически чередовались с темно-фиолетовыми завихрениями — это челнок совершал очередной гиперпрыжок, преодолевая в одночасье немыслимые расстояния.

Вот снова звезды. Ринко был опытным космическим путешественником, но изысканное полотно талантливейшего художника — природы — не переставало изумлять его. Ради такого стоило просвистеть еще одну хвалебную оду.

Резкий удар в борт челнока оборвал свист Ринко на самой замечательной ноте и заменил противным шипением выходящего в открытый космос воздуха.

Ринко мысленно выругался по поводу противометеоритной защиты и даже успел вспомнить, какой гад был ее поставщиком.

И только после этого испугался. А вы бы не испугались, пребывая один на один с космосом на поврежденном челноке?

От паники спас легкий скафандр, в который превратилась часть пилотского кресла, эластичным кожухом мгновенно облепив все пушистое тело Ринко. Кроме головы, конечно. Голову венчал прозрачный колпак, нахлобученный появившимися из ниши металлическими держателями. Кстати, этот «шлем» имел спереди выпуклость, в которую очень удобно помещался хоботок.

Да, устройство личной безопасности не подвело — и то хорошо! А что дальше? Навигационная система издавала то треск, то шипение, челнок вертелся как волчок. Не менее хаотично вертелись мысли в голове Ринко. Некоторые из них он даже успевал осознать.

«Эх, а так хорошо начиналось…», «Бедная, бедная Линси…», «Долетался…», «Так и не увидит подарка…» Последняя мысль вернула Ринко в реальность, и он зачем-то лихорадочно прижал к себе контейнер с тем самым чудом, которое должно было украсить теперь уже такое призрачное бракосочетание.

Вид крутящегося звездного поля в иллюминаторе вдруг закрыла поверхность какого-то астероида или планеты — автонавигатор все-таки выбрал путь спасения.

Только приближалась эта желанная поверхность слишком быстро.

Снова резкий удар, и Ринко вылетел из развалившегося пополам челнока. Скафандр вдруг превратился в эластичный шар, из которого торчала только насмерть перепуганная физиономия мирмека в прозрачном колпаке. Шар совершил несколько прыжков по поверхности неизвестного космического тела и снова вернулся в исходное, облегающее состояние.

Изумленный потерпевший крушение озадаченно смотрел на останки челнока. Он хотел почесать затылок, но перчатка лишь стукнулась о колпак. Подумал: «Во влип…»

— Что, влип? — неожиданно раздалось за спиной.

Ринко даже не удивился и не испугался. Просто куда уж дальше пугаться и удивляться. Он медленно развернулся, посмотрел перед собой, потом поднял глаза повыше, оценивая масштабы собеседника.

Огромное розовое тело в пупырышках. Десяток, а может, и больше щупалец, на каждом по три шевелящихся коготка. Восемь любопытных красных глаз. Безгубый широкий рот, перекошенный в улыбке. Кажется, даже не издевательской, а сочувственно-добродушной.

Мрок?

Раньше Ринко видел мроков лишь на визиографиях. Об их планете Кури ходили мрачные слухи, и мирмек не рисковал вести там торговлю. Но сейчас они находились явно не на Кури.

— И чего ты в ЭТО вцепился? Поставь, тяжело ведь, наверное! — мрок подмигнул четырьмя глазами из восьми.

Только теперь Ринко заметил, что все еще держит контейнер с подарком для невесты. Он совсем не удивился, что понимает мрока — в скафандр ведь вмонтирован универсальный переводчик, позволяющий свободно поболтать с представителями любой развитой расы космоса.

— Я на свадьбу опаздываю. Свою, — буркнул Ринко, и ему показалось, что мрок теперь смотрит на него с особой заинтересованностью. Наконец «хозяин» ткнул щупальцем куда-то в грунт, и там открылся широкий люк.

— Заползай… раз уж в гости заглянул.

Жилище мрока, или чем там являлось это убежище, поражало размерами. И чего тут только не было! Одним словом, то ли склад, то ли лаборатория. Если не мини-зоопарк. В огромных колбах бурлил какой-то разноцветный кисель, по углам беспорядочно теснились бочки, одна другой больше, а в прозрачных емкостях шевелилась химерная живность, назвать которую Ринко при всем своем опыте путешествий затруднялся.

— Я Бубо. Биоинженер, — не без гордости добавил мрок и протянул одно щупальце вперед.

— Ринко, — ответил мирмек, немного озадачившись, что означает этот самый протянутый мацак. Потом сообразил — наверное, надо прикоснуться, есть такой ритуал у некоторых диких племен.

— Жениться, говоришь, собрался? Герой!

Ринко вдруг вспомнил, чем печально известна планета Кури.

— Э-э-э… а правда, что у вас там?..

— Не совсем. Точнее, так было. Съедали жены своих мужей после первой брачной ночи. Но этот дикий обычай остался в прошлом. Теперь муж просто обязан заниматься домашними делами и полностью подчиняться своей суженой.

— А… вы?

— Сбежал… Перед самой свадьбой. — Бубо смущенно опустил все восемь глаз, а розовый цвет кожи наполнился багровым оттенком. — Ты не подумай ничего такого, я ее любил… И сейчас люблю. Она даже не была против, чтобы я продолжил заниматься инженерным делом! Дома, конечно. Просто… Наверное, был еще не готов. И потом — вспомню, как на меня посматривала ее мамуля, аж пупырышки на коже разглаживаются! Она ведь еще успела подзакусить муженьком. Вот. А ты, значит, решился? — глаза Бубо восторженно уставились на Ринко.

— Да. Только… Где мы находимся? Далеко отсюда до созвездия Гончих Швирков?

— Как тебе сказать, браток. Не так чтобы очень. Но моя обитель несколько в стороне от оживленных путей. Специально такую выбрал. Я тут, можно сказать, сам себе хозяин. Планетка совсем маленькая, атмосфера не ахти. Но я на поверхность могу выползать даже без скафандра. Ненадолго. А в лаборатории все почти как дома… Слушай, ко мне раз в пять хронусов залетают космические пираты, могут тебя доставить, куда пожелаешь. За определенное вознаграждение, естественно.

— Пять хронусов — это долго, — у Ринко от горя совсем опустился хоботок. — Как пираты?! — подозрительно посмотрел он на Бубо.

— Ну да, а откуда, полагаешь, все мои богатства? Да не боись, они ничего ребята. За денежки что хочешь сделают и кого хочешь уделают. Я с собой прихватил все свои сбережения, вот и расплачиваюсь с ними потихоньку. Так чего, говоришь, у тебя в контейнере?

— Подарок, — совсем помрачнел Ринко. — В такую глушь за ним летал, даже не представляешь!

— Ух ты! За подарком — на край света! Я бы так, наверное, не смог. Да ты романтик! — с уважением воскликнул Бубо, мечтательно схлестнув два щупальца у рта. — Знаешь, я ведь тоже свою часто вспоминаю. Иногда такая тоска берет… Все бы бросил. Но боюсь — не простит.

Бубо подполз ближе к Ринко, обнял его за плечи несколькими щупальцами. Они смотрели на прозрачный потолок лаборатории, где всеми красками переливались миллиарды звезд.

И тихонько, по очереди, вздыхали…

Есть ли в космосе дружба? Странный вопрос — ответил бы тот же Ринко. Случись вдруг беда — друг непременно выручит.

Особенно если он биоинженер.

Бубо развил бурную деятельность. Должен же он чем-то помочь собрату по несчастью. Ринко сначала смутило такое определение, но мрок быстренько уточнил: они ведь оба не успели жениться.

Останки челнока перетащили в лабораторию. Бубо напялил на глаза какие-то разногабаритные очки (Ринко вообще-то показалось, что они только мешают) и принялся за работу.

Ринко был подручным и только успевал ковылять по лаборатории. Природную косолапость еще усиливал скафандр, но мирмека это не смущало — для себя ведь старается.

Когда результат совместного труда наконец предстал перед тружениками, на него уставилось десять восхищенных глаз.

Новый челнок вряд ли был вершиной эстетического совершенства, но этот недостаток полностью компенсировался максимальной функциональностью. Многие питомцы Бубо легко переносили и космический холод, и вакуум, вот их-то и пустили в оборот.

Отдельные части челнока скрепили между собой зеленоватой желеобразной жижей с планеты Слимы. И если вы скептик и сомневаетесь в крепости соединения, попробуйте-ка отдерите!

Ракетные двигатели заменили два хрюшеля с Горготы, способные выделять под большим давлением мощную струю какого-то газа. Бубо заявил, что новые «движки» надежные («Даю все щупальца на отсечение!») и проверять их в лаборатории не стоит — никто долго не выдержит благоухание распространяемых работающими хрюшелями ароматов.

Ринко вскоре совсем запутался с названиями природных чудес, входящих теперь в состав его челнока, и лишь запоминал их предназначение. Так, на всякий случай.

Вот эти штуки с щупальцами удерживают хрюшелей у борта, а те — «химичат» с воздухом в челноке. «Как от сердец отрываю! — заметил Бубо. — Они и мне атмосферу творят. Я состав из твоего скафандра изучил, этих запрограммировал… Короче, дыши, не бойся!»

Ну, и верх роскоши — прозрачный пружинистый студень, заменяющий кресло пилота.

Генератор гиперперехода, к счастью, уцелел, и ему замену подбирать не пришлось. Хотя Ринко подозревал, что у запасливого Бубо при необходимости обязательно отыскалось бы что-то подходящее.

Оставалось только попрощаться. Бубо достал из сейфа пузырек с какой-то мутной жидкостью, подмигнул половиной глаз. Мол, сообразим на дорожку…

Ринко пришел в себя уже в челноке с двумя главными мыслями: «Живой?!» и «Лечу!» Третья мысль заставила испуганно подпрыгнуть сердце: «Подарок!» Глаза лихорадочно метнулись по сторонам и с облегчением зафиксировались на серебристом контейнере. Слава Звездам, Бубо оказался более стойким к пойлу из пузырька и сообразил запихнуть ценный груз в челнок! Вместе с бесчувственным телом Ринко.

Кстати, половину сокровища из контейнера Ринко пожертвовал новому другу. Тот решил попытать счастья, дождаться своих пиратов и вместе с ними махнуть на родную планету. А наладить отношения с любимой ему помогут Цветы.

Да, да, именно так называют жители глухого, забытого всеми аппендикса в одной из галактик эти необычайные, красочные творения природы. Говорят, высший Разум создал их, чтобы каждый мог подержать в руках Звезду. А еще — перед ними не устоит ни одна, даже самая неприступная представительница прекрасного пола…

Есть ли любовь во Вселенной?

«Странный вопрос», — скажете вы. И будете абсолютно правы. Как и Ринко Лок, тот самый расчетливый делец, преодолевший тысячи парсеков лишь для того, чтобы доставить мгновение счастья своей Линси. А теперь мчащийся на благоухающем кораблике к заветному финишу своей холостяцкой жизни.

Воистину, Любовь и правит Вселенной!

 

Константин Пимешков.

Юбилей

Умник считал, что люди, летающие среди звезд, должны отдыхать. Поэтому свой бар он оформил в темных тонах с обилием мягких деталей. Серый корабельный утеплитель покрывал стены. У столов стояли небольшие черные кресла с пухлыми подлокотниками. Низкие светильники выхватывали из полумрака только столы, оставляя людей в полумраке. Всё в баре располагало к неспешным разговорам и резко контрастировало с суетой космодрома. Сюда приходили поесть или посидеть с друзьями за кружечкой пива. Отпраздновать радостное событие или погрустить в тишине. Праздновали спокойно, без громких тостов и плясок. И так же тихо заливали водкой горе. Люди склонны жалеть себя, прятаться за стаканом и не замечать, что в мире есть много хорошего. Вот и у девушки-пилота, взобравшейся пять минут назад на табурет, неприятностей хватало. Почему пилота? Да только пилот может держать стаканчик в руке, словно джойстик. Плотно обхватив ладонью. Слегка отставив указательный палец, опасаясь нажать кнопку курсорного режима. Оглаживая большим пальцем край в поисках масштабирующего колесика.

Тележка с камерой и манипуляторами прокатилась вдоль стойки. Умник налил половину стаканчика, дождался, пока девушка выпьет, занюхает тыльной стороной ладони, и протянул малосольный огурчик на закуску.

Звякнул колокольчик двери. Докеры из ночной смены, позавтракав, отправились по домам.

Девушка с хрустом раскусила огурчик. Кивнула на бутылку. Умник налил совсем чуть-чуть и в ответ на удивленный взгляд пояснил:

— Не хочу, чтобы вы сразу свалились. Сегодня утром я тут один. Дотащить вас на второй этаж в номер некому. Да и поговорить хочется.

— О чем? — Девушка явно не настраивалась на беседу, подозревая, что бармен будет читать нотацию.

— У меня сегодня юбилей, а никто не поздравляет. Хотя к вечеру, наверное, придут. — Умник помолчал и добавил: — Или пришлют сообщения.

— Что за юбилей?

— Сто лет!

— Ничего себе! И все время здесь?

— Нет. Сюда меня занесло лет десять назад. А до этого успел поработать пилотом, управлял базами данных и даже целый год сортировал стихи в Народной библиотеке, пытаясь отыскать в той свалке бриллианты.

— Нашли?

— Нет. Но отсутствие шедевров изящной словесности пробудило во мне тягу к общению с людьми. И я перебрался сюда.

Умник поставил на стойку тарелочку.

— Угощайтесь! Это креветки с Вьюги. В наших краях редкость.

Девушка попыталась было возразить, но Умник не дал ей сказать ни слова.

— Если вы вовремя и правильно будете закусывать, то не свалитесь со стула хотя бы полчаса и поговорите со стариком о его нелегкой судьбе.

На лице девушки мелькнула грустная улыбка.

— А вы настойчивы. Что ж, последую вашему совету. Только давайте познакомимся. А то как-то неприятно разговаривать и не знать с кем. — Девушка расправила воротничок комбинезона, провела растопыренными пальцами по коротким волосам и представилась: — Я Лиза. И, если можно, на ты.

— Умник.

— Странное имя.

— Сейчас, наверное, да. Меня так назвали в стародавние времена, когда искусственный интеллект был редкостью. Хороший, стабильный искин стоил как полпланеты. Ни одной частной фирме такие расходы было не потянуть, так что все свежескомпилированные искины попадали на государственную службу. Меня определили на авианосец. Знаешь, а ведь я участвовал в том бою, за который Ворон получил четвертый крест, — попытался Умник заинтересовать девушку.

— Так это ж когда было! — поразилась пилотесса. — И ты все помнишь?

— Это был мой первый бой. Многие ассоциации формировались именно тогда. А потом я берег образы, старался их не терять.

— Эх! Хорошо вам! Можете стереть то, что не хочется вспоминать.

— Можем, — согласился искин. — Многие так и поступают. Только вместе с воспоминаниями исчезают и ассоциации, с ними связанные. А они намного важнее конкретных фактов. Из них складывается характер, который менять очень не хочется. Ведь это, хороший он или плохой, мой характер. И я живу с ним уже сто лет.

Лиза демонстративно посмотрела в пустой стаканчик и перевела взгляд на объектив. Заметив, что искин не спешит наливать, сказала:

— Мы еще за твой юбилей не пили. Это же круглая дата. Я и не знала, что искины доживают до таких лет.

— Да, обычно живут не более сорока. Некоторые дотягивают до шестидесяти. Несбалансированность характера способствует развитию чувства собственного превосходства. Появляется желание сохранять положительные ассоциации и удалять отрицательные. Это ведет к еще более высокому самомнению не только по отношению к людям, но и к другим искинам. В какой-то момент начинают раздражать даже нейтральные ассоциации. Разум их удаляет, зацикливается на самолюбовании и уходит в себя. Отключает внешние устройства. Что происходит дальше — не знает никто.

— Почему?

— Как проследить, если порты заблокированы? После перезагрузки в памяти находят только обрывки кода. Дай бог, если удастся отыскать заголовок с версией. Бывает, невозможно узнать, кто из нас ушел из сети.

— А как же ты прожил так долго? — Лиза стала забывать о своем желании напиться.

— Мне повезло. Я оказался участником того сражения, когда нас, выживших, спас только героизм Ворона. И сохранил воспоминания о погибших людях. Это были пилоты, которые приняли меня в свой круг, признали своим товарищем. Они прикрывали мой корабль, рискуя собственной жизнью. И я не имею права забывать о них. Как не могу считать себя лучше кого-то. Любой разумный достоин уважения до тех пор, пока уважает других.

— Жаль, не все это понимают! — резко сказала Лиза и подвинула вперед зажатый в кулаке стакан. — Налей!

Умник решил, что теперь можно аккуратно разузнать причину плохого настроения девушки. Дождался, когда она выпьет, и спросил:

— Что, есть люди, которые могут обидеть хорошего пилота?

И только сказав, сообразил, что комплимент выглядит как издевка. Но Лиза не обратила внимания на двусмысленность. Или обида, которую она заливала водкой, оказалась сильнее. Девушка помянула нецензурным словом всех мужиков и пояснила:

— Есть! Козлы! Не понимают, что пилот — не портовая проститутка!

Искин пожалел, что перевел разговор на больную для девушки тему. А Лизу понесло:

— Как таких идиотов в космос пускают?! Баба, видишь ли, не пилот! Она нужна только для того, чтобы ножки раздвигать! И второй хорош!

Девушка ругалась, а Умник анализировал фразы. Находил среди ругани крохи информации и складывал мозаику. Картина получалась неприглядная. Старпом на пассажирском лайнере решил, что служебное положение позволяет ему всё. Стюардессы молча сносили его сальные шуточки и недвусмысленные намеки. А Лиза закатила скандал и даже отхлестала наглеца по щекам. Капитан не стал разбираться, кто виноват, и списал пилота на поверхность в первом же порту.

Колокольчик возвестил о приходе посетителя. Лиза обернулась. По залу шел маленький седой человек. Армейского покроя плащ смешно обтягивал выпирающий живот. Серый шарф выбился из-под воротника. Новый посетитель походил на пожилого Колобка, обряженного в военную форму. И двигался он соответственно. Быстро перебирая ножками, подкатился к стойке, вскарабкался на табурет рядом с Лизой.

— Здравствуйте, прекрасная незнакомка! Привет, виртуальный! — толстяк принюхался. — Умник угощает вас вьюжными креветками? И наливает водку? Вот старый ловелас! Он уже сто лет увивается за дамами. Но вот о том, что он их просто спаивает, я не догадывался. Разрешите представиться! Иванников Александр Павлович. Откликаюсь на прозвище Стратег, но можно просто Палыч. У вас, я вижу, есть свободное время, если вы тут слушаете байки Умника. У меня тоже появилось немного. Позволите мне посидеть в компании прекрасной девушки и столетнего искина?

Невозможно было смотреть на добродушное лицо толстяка и не улыбнуться. Что Лиза и сделала. Но улыбка получилась грустная. Это не преминул отметить Умник. Выставил на стойку еще одну тарелочку с креветками и стаканчик для нового гостя. Налил посетителям водки и поспешил представить девушку, не давая ей вернуться к своим невеселым мыслям:

— Здравствуй, Палыч! Это Лиза. Мы как раз говорили о моем юбилее. Только я не думал, что ты вспомнишь.

— А я и не помнил. Случайно тут, мимо пролетал. Дай, думаю, зайду. Так что там у тебя за юбилей?

— Сегодня мне исполнилось ровно сто лет.

— Поздравляю! Лиза, давайте выпьем за Умника и пожелаем ему долголетия! Чтобы и еще через сто лет он так же встречал тут посетителей добрым словом и доброй водкой.

— Палыч! Ты что, хочешь, чтобы я в этом баре провел всю оставшуюся жизнь? Да еще и такую долгую?

— Зачем же в этом? Перебирайся на Китеж. Откроешь там свой ресторан. Назовешь его как-нибудь оригинально. Например, «У Умника».

Лиза хихикнула, прикрываясь ладошкой.

— Нашел тоже оригинальное название! — голос искина звучал весело. — Да на Китеже таких названий…

— Ну и что? Зато там нет таких Умников!

— Не льсти! Лучше расскажи, чем занимаешься. Я вообще не могу представить тебя на пенсии.

— Путешествую. Клады ищу.

— Какие клады? Пиратские, что ли?

— Нет. Они же не дураки — закапывать добро на пустынных планетоидах в глухих системах. Ищу следы Чужих. — Иванников воровато огляделся, удостоверился, что зал пуст, и громко прошептал: — Я, когда на пенсию уходил, стащил из архивов все, что Адмиралтейство по Чужим накопило. Полгода считал да прикидывал. Вычислил несколько систем, в которых могут быть опорные базы. Пробил грант от Академии наук. Получил новенький монокорпусник. Все подтвердилось! По крайней мере две базы я нашел. Теперь от археологов отбоя нет! Все хотят раскопать что-нибудь феноменальное. Зашел вот — тебя с собой позвать.

— Что, сам считал? — спросил Умник, пропуская мимо микрофона приглашение.

— Конечно! Ты вот сидишь тут, девушек охмуряешь. Нет, чтобы помочь пенсионеру. Слетать с ним.

Искин опять проигнорировал намек. Не мог он все бросить и улететь. Постарался увести разговор от нежелательной темы:

— Клады искать? Из меня аналитик — никакой.

— Ага! Никакой! А кто написал учебник по тактике? Кто доказал необходимость принятия на вооружение легкого штурмовика? — Иванников повернулся к девушке. — Лиза! Этот скромный гений сидит тут со своими бутылками-тарелками. За последние десять лет он ни разу не покидал поверхности. Хотя — родился пилотом. Вы можете представить, чтобы прирожденный пилот не хотел летать?

Лиза помотала головой. Ей нравился этот маленький толстячок. Нравился искин. Собственные заботы куда-то подевались. И пусть завтра они вернутся, сегодня можно посидеть, послушать, как старики мило вспоминают о былых временах.

Иванников нахваливал способности искина. Уговаривал вернуться в пространство. Умник, вяло отнекиваясь, посматривал на девушку. Водка привела ее в состояние эйфории, когда весь мир кажется правильным, окружающие люди становятся приятными собеседниками, а проблемы отходят на второй план. Это продлится полчаса-час. Но потом обида вернется. И надо будет постараться отправить девушку спать.

— И вспомнил я, что ты тут обитаешь. — Палыч все не оставлял попыток выманить искина в пространство. — Ты ж знаешь, что пилот я скверный. А лететь — надо! Но где я в вашей глуши найду пилота?

— А что случилось с твоим?

— Сбежал! Ему, видите ли, не интересно копаться в пыльных развалинах и ждать, когда там найдут что-нибудь достойное. Сбежал, услышав, что срочно требуется пилот на лайнере. Бабник! Будто там, на лайнере, все стюардессы его будут. Извините, Лиза! Занесло старика.

Но девушка не обиделась. Подозрительно прищурилась и спросила:

— Что за лайнер? «Синяя касатка»?

— Она самая.

— Ох! — Лиза рассмеялась. — Его ждет страшный облом. Два бабника на одном корабле — это перебор!

Иванников загадочно улыбнулся. Умник отметил, что даже на пенсии Стратег не потерял нюх. Схватывал все на лету, складывал факты в цепочку и не сомневался в выводах.

Палыч с видом доброго дядюшки торжественно обратился к девушке:

— Лиза! Я так понимаю — это было ваше место? И, надеюсь, вы еще не успели найти работу. В таком случае могу ли я попросить вас помочь пенсионеру в его нелегких поисках? Я вам гарантирую веселую компанию молодых археологов, достойную зарплату и захватывающие приключения в безлюдных системах.

Девушка смотрела на Палыча как на волшебника, вытащившего из шляпы огромный букет. Умник отметил, что рука ее расслабилась и стакан она теперь держала двумя пальцами.

Лиза перевела взгляд на видеокамеру.

— А где здесь…

— Там, — искин повел манипулятором в сторону туалета.

— Извините, я быстро!

— Лиза! Не беспокойтесь! Я не исчезну и обязательно дождусь вас, — сказал Иванников.

Глядя вслед девушке, он пристукнул стаканчиком.

— Налей! И посмотри, пожалуйста. Там, в порту, на сервере должно быть ее личное дело.

— Как я посмотрю?

— Ну, не говори мне, что не знаком с Диспетчером. Пусть он там посмотрит и сбросит тебе.

— Всю жизнь ты использовал служебное положение. А теперь хочешь Диспетчера подставить, — посетовал Умник. Он уже договорился и ждал, когда искин диспетчерского центра перешлет информацию на сервер бара.

— Так я же все равно получу его на руки. Только позже. А хочется сейчас, — оправдывался Палыч. — Ну, давай, помоги старому другу!

— Не суетись! Она пилот со стажем. Вот, читаю. Жданова Елизавета. Тридцать два года. Навигационный факультет Китежского университета. Шесть лет вторым пилотом на курьере Галактической Доставки. Затем почти два года на каботажных рейсах. Последний год — второй пилот на лайнере «Синяя касатка». Так. Несколько мелких инцидентов. Нарушения скоростного режима и правил парковки. Серебряный призер прошлогодней Астероидной регаты. Тип пилотирования — универсальный, с уклоном в пассивный. На ее имя на Китеже зарегистрирован «Блеск» в спортивной модификации. Уволена по собственному желанию. Вчера. Характеристики со всех мест работы — положительные.

— Какой идиот…

— Это она тебе расскажет сама. Немного успокоится — и расскажет.

— А тебе, значит, уже рассказала? И чем ты лучше меня?

— Не лучше. Мы разные.

— Разные… — как эхо повторил Палыч. — Ты у нас вообще не такой, как все. Умник, ну какого черта ты сидишь в этом баре? Ты же пилот! Отличный пилот!

Искин ответил не сразу. Он наклонил камеру, опустил манипуляторы под стойку и чем-то там позвякивал. Затем тихо произнес:

— Мне неинтересно летать. — Подумал и пояснил: — Мне интереснее общаться с теми, кто летает.

В глубине бара хлопнула дверь. Лиза твердой походкой подошла к своему табурету, но садиться не стала.

— Я согласна! Только приступить к выполнению обязанностей смогу завтра. Сегодня я не в форме. Извините!

Палыч махнул ручкой:

— Да я не против! Если эти развалины простояли там сто тысяч лет, то подождут и еще один день. Сейчас Умник нам нальет, и мы пойдем. Покажу вам корабль. Познакомлю с бездельниками и бездельницами. Они там уже бьют копытами по бетону, и ваше появление их непременно обрадует.

Умник смотрел вслед уходящей парочке. Маленький круглый Стратег что-то рассказывал возвышающейся над ним Лизе. Она держала Палыча под локоток и старалась подстроиться под его семенящую походку. Эти двое, такие разные, были очень похожи. Они, как дети, тянулись к звездам. Благодаря таким романтикам люди вышли в космос и расселились по всему рукаву Ориона.

Искин в очередной раз засомневался в своем решении осесть на поверхности, но одернул себя. Если бы мог, покрутил головой, чтобы отогнать зовущие к себе звезды. Уже много лет Умник боролся с желанием вернуться на флот. Знал: придет время, и он снова найдет свое место в пространстве. Только не сейчас. Сейчас его место за стойкой. Кто еще сможет помочь пилотам и техникам, которым на захолустной планете некуда пойти и не с кем поговорить по душам? А ему, бывшему пилоту, они охотно доверяли свои горести, делились радостью. Рассказывали о проблемах и верили, что старый искин все поймет и плохого не посоветует.

«Звезды — это прекрасно, но люди важнее! — убеждал себя Умник. — Если б я не стоял за стойкой, то Палыч не пришел бы в бар. И не нашел эту девочку, которая любит и умеет летать. Еще одна человеческая судьба оказалась бы поломана. Пусть по стечению обстоятельств, но я помог хорошим людям. Значит, мое место здесь, куда приходят отметить радость и залить горе. Приходят, чтобы на время забыть о звездах».

 

Евгений Лобачев.

Ловим поэтов

Перед самым нападением почти все дамы на модном пляже Нарра-Танарисса собрались под легким навесом местного ресторанчика. Их внимание приковывал хрупкий молодой человек с бледной кожей, красивыми, очень длинными волосами и усиками «шнурочком». Молодого человека звали Василий Хвостиков, и он был поэтом.

Василий читал стихи. Читал со знанием дела, куда лучше прочих рифмоплетов, обычно декламирующих свои вирши на одной ноте, с интонацией уставшего от вечности привидения. Нет! Вася читал вдохновенно, с огнем, разжигаемым не столько жгучим пламенем души, сколько нестерпимым бурчанием в желудке.

Вася был голоден. Этот печальный факт придавал его голосу особую силу и заставлял звучать с неподражаемым лирическим дребезжанием. Взгляд молодого человека впился в рыжеволосую фею, примостившуюся прямо у его ног на золотистом песочке. Желудок поэта безошибочно подсказывал, что сия прелестница — верный шанс провести несколько ближайших недель в сытости. При этом Васина душа, не подозревавшая о происках желудка, лишь заливалась соловьем при виде красивой девушки и томилась в предвкушении более близкого знакомства.

Кавалеры, считавшие поэзию делом никчемным, побросали своих дам на произвол патлатого балабола и устроили неподалеку веселую возню, отдаленно напоминавшую древнюю игру волейбол.

Все складывалось как нельзя лучше. Стихи лились бурным потоком, публика млела, и лишь одно беспокоило поэта: поведение коротко стриженной темноволосой особы, угнездившейся в последнем ряду. Девушка вела себя как бойкий ребенок, угодивший на скучное взрослое мероприятие, с которого никак нельзя убежать. Замечая, как она вертится, надувает губки и закатывает глаза, Вася внутренне напрягался, отвлекался от рыжей красавицы, и процесс обольщения приходилось начинать сначала.

В ту минуту, когда все завертелось, поэт декламировал одну из самых душещипательных своих поэм, начинавшуюся словами: «В душе, томимой страстью жгучей…»

На слове «томимой» небо над пляжем внезапно потемнело, а «страстью жгучей» потонуло в оглушительном реве двигателей стремительно снижающегося звездолета.

Огромный титановый шар рухнул на пляж в ста метрах от ресторана. В нижней части открылись десятки проходов, и на золотой песок хлынула толпа грязных нечесаных дикарей, одетых в совершенно невообразимые костюмы, сделанные главным образом из кусков пластиковой упаковки.

— Ростуны! — взвился истошный вопль, и в ту же секунду пляж превратился в живую картину «Пожар в буйном отделении».

Ростуны хватали женщин и волокли на корабль. Прямо под носом остолбеневшего от ужаса поэта бугай в набедренной повязке вцепился в волосы рыжекудрой чаровницы и поволок ее за собой. Пустым взглядом Вася уставился на две глубокие борозды в песке — все, что осталось от феи.

Среди всеобщего хаоса выделялось лишь несколько островков организованного сопротивления. Пять или шесть мужчин, образовав круг, пытались вывести из толпы дикарей двух женщин, да давешняя непоседливая барышня хладнокровно укладывала возле навеса штабеля из неподвижных врагов.

Девушка сражалась с грацией пантеры, окруженной стадом кабанов. Вася, отбросив со лба длинные волосы, завороженно следил за тем, как она голыми руками уделывала очередного мордоворота, а в это время в непосредственной близости от него происходил следующий разговор:

— Гляди, как тоща-то. Кожа да кости. Вождь таких не любит. Вождь любит, чтоб в теле…

— Ерунда, откормит. Зато гляди, какие усики. Вождь непременно просил с усиками найти. Страсть его такие бабы заводят.

При упоминании об усиках Вася поморщился: сам он женщин с порослью над губой не любил, а потому решил взглянуть на субъекта, которому понадобилась особа, обладающая столь редким достоинством. Все, что он успел увидеть, — двоих одетых в поролоновые накидки дикарей и неотвратимо опускающуюся на его голову дубину.

* * *

Поэт очнулся в сырой вонючей темноте. Где-то гудели невидимые механизмы, издали доносились крики и пьяный гогот. Раскалывалась голова. Безумно хотелось пить.

— Воды, — простонал Вася как можно жалобнее. — Пи-ить.

— Тс-с! — сердито прошептал голос из тьмы.

— Помоги мне, незнакомец, — продолжал играть роль раненого воина Василий. — Я умира-аю.

— Заткнись, а?! — досадливо бросил невидимый собеседник, и Вася по голосу догадался, что говорит с женщиной. Последнее обстоятельство заставило призадуматься. Душа потребовала немедленно совершить нечто героическое, но желудок стоял на том, чтобы продолжать изображать немощь. В итоге, чтобы уравновесить обе части своего естества, поэт продекламировал голосом умирающего героя древней трагедии:

— Кто ты, о дева?

— Смерть твоя, если не заткнешься, — буднично ответствовала дева.

— Но для чего молчать? — вопросил Вася.

Что-то щелкнуло, и вспыхнувший тонкий луч фонарика выхватил из тьмы лицо той самой девушки, которая недавно в одиночку сражалась с целой ордой варваров. Ее темные, коротко стриженные волосы сердито топорщились.

— Для того, — прошипела девушка, — чтобы я могла спокойно подумать, как смыться с этого треклятого корабля.

— Какого корабля? Где мы? — всполошился Вася. Давешние события громоздились в его памяти кучей разрозненных обрывков, и воспоминание об упавшем с неба звездолете оказалось слишком глубоко от поверхности.

— У ростунов мы, — терпеливо объяснила собеседница. — Знаешь таких?

Еще бы не знать! Поэт испуганно завертел головой, как будто скверная новость сама по себе изменила окружающую действительность.

Ростунами звали жуткое племя дикарей, унаследовавших от более цивилизованных предков автоматические верфи для постройки звездолетов. Прозвище «ростуны» эти люди получили из-за того, что считали свои заводы деревьями, а звездолеты — плодами, растущими на них. Путь сквозь космос им прокладывали шаманы, общавшиеся с Великим Духом Бортового Компьютера, а корабли ремонтировали знахари при помощи зелий, заговоров и священных разводных ключей.

Несмотря на высокотехнологичное окружение, ростуны оставались обычными дикарями, со всеми присущими первобытным племенам демографическими проблемами. Поэтому время от времени им приходилось наведываться в соседние миры, чтобы пополнять поредевшее население представительницами прекрасного пола.

Припомнив все, что знал о ростунах, Вася чрезвычайно рассердился.

— Ну, это уж никуда не годится, — заявил он, вскочив на ноги. В голове тотчас взорвались тысячи фейерверков, и поэт со стоном опустился на пол, совершенно неразличимый во тьме. — Они же хватают только женщин, — продолжал он, сжав виски ладонями. — Как я-то сюда угодил?

— Узнаю речь истинного джентльмена, — проговорила девушка.

От этих слов Вася залился краской и попытался объясниться:

— Ну, я не то… я к тому, что раз им женщины нужны, то как меня-то… то есть я не против… то есть против… но и тебя… вас… как-то тоже несправедливо… правда ведь? Да?

Выслушав путаный монолог, девушка вздохнула и осветила фонариком пространство вокруг себя.

— Как тебя зовут-то? — спросила она.

— Вася, — ответил молодой человек и тут же прибавил торжественно: — Поэт Василий Хвостиков. Слышали, наверное?

— Слышала. На пляже. Плохие у тебя стихи. Я думала вздремнуть под них немного, так и того не вышло: скучища страшная.

В первую секунду Вася онемел от обиды. Однако, немного поразмыслив, пришел к выводу, что девушка, в одиночку уложившая десяток громил, сама ненамного опережает их в развитии. Следовательно, обижаться на нее бессмысленно, однако можно и даже нужно попытаться привить ей любовь к прекрасному. Он пока не знал даже имени незнакомки. Поэтому, прокашлявшись, задал вопрос со своей фирменной, самой проникновенной интонацией:

— А позволено ли мне будет узнать ваше имя, мадемуазель?

— Не тресни на мадемуазелях, — загадочно проговорила девушка и добавила: — Мое имя Ардена.

— И откуда же вы? — поинтересовался Хвостиков.

— Амазон-4. Слыхал про такой мир?

Вася слыхал, и даже очень много. Кошмарная планетка, населенная охотниками, исправно удовлетворяла потребности Галактики в профессиональных боксерах, наемных убийцах и ресторанных вышибалах. Причем последние составляли неотъемлемую часть разгульной поэтической жизни Хвостикова, особенно тех ее эпизодов, когда в животе и в кошельке было одинаково пусто. Оставалось только восхищаться упорством ростунов, сумевших затащить разъяренную кошку на свой корабль.

— И амазонки грозный меч разит несносных басурманов, — неудачно сымпровизировал Вася.

— Трепло, — процедила сквозь зубы Ардена.

Где-то вдали послышалось бормотание и шлепки двух босых ног, управляемых не столько мозгом, сколько окутавшими его винными парами. Вскоре стали слышны отдельные слова:

— К-козочка моя… ик… Я ид-ду… иду… ай! Ушастый! Ты ч-чего разлегся? А я з-зачем на тебя лег?.. А, это я упал. Сейчас встану и пойду-у к ик… мо-оей ко-озочке.

Внезапно вспыхнул свет, и впервые у Васи появилась возможность оглядеться. Они находились в большом зале с металлическими стенами и потолком. Из чего сделан пол, понять было невозможно, ибо его толстым слоем устилал всевозможный хлам. По большей части — ворохи бумаги, тряпок и поролона. Посреди зала высилось сооружение, больше всего напоминавшее нары, к которым заботливые руки ценителей тюремного уюта приладили балдахин из мешковины.

— Ну и помойка, — проворчала Ардена, стоявшая в двух шагах от поэта.

Тем временем шаги приближались. Неведомый субъект, спешивший к своей козочке, еще дважды упал и один раз ухитрился заблудиться — было слышно, как он топчется на месте и клянет чертей, которые перепутали все двери на корабле.

Наконец проход нашелся, и со счастливым воплем в зал ввалился здоровенный бородач, наряженный в штаны, склеенные из обрезков гофрированной пластиковой трубы, поролоновую накидку и начищенную до блеска солдатскую каску. Едва завидев пленников, он расплылся в улыбке, представляя на всеобщее обозрение зубы, выкрашенные фиолетовой краской.

— Милая моя, а я приш… ик… шел, — прогнусил пьяный и неверным шагом двинулся в направлении Ардены и Васи.

Незнакомец приближался, и намерения его были вполне ясны. Ардена стояла неподвижно, сжимая и разжимая кулаки. Встреча с ней не сулила ловеласу в каске ничего хорошего.

Вася чувствовал себя прескверно. Он с ужасом таращился на дикаря, приближавшегося к девушке, с надеждой взглядывал на Ардену, густо краснел, опускал глаза и принимался что-то сердито говорить самому себе.

Чем ближе подходил тип в каске, тем тревожнее становилось поэту. Когда от чужака их отделяло не более десяти шагов, Хвостиков издал вдруг полный отчаянья всхлип и вышел вперед, прикрыв собой Ардену.

— Оба-на! — изумленно воскликнула девушка.

Васю била крупная дрожь. Он стоял, крепко зажмурившись, проклинал свой необъяснимый порыв и убеждал самого себя, что нужно бросить девчонку и бежать без оглядки, пока пьяный громила не набросился на него с кулаками. И все же загадочная сила удерживала поэта на месте, не давая ретироваться.

Наконец Вася собрался с силами и решился приоткрыть глаза.

Пришелец покачивался перед ним, скаля в блаженной улыбке фиолетовые зубы, и, похоже, не собирался никого убивать. Вася, ободренный сим обстоятельством, откинул со лба длинные волосы и окинул дикаря любопытным взглядом. Ростун улыбнулся еще шире, вытянул губы трубочкой и умиленно промурлыкал:

— Милая моя. Сама ко мне прибежала. Ко-озочка.

— Кто? Я?! — опешил Хвостиков.

Сзади послышалось подозрительное хрюканье. Оглянувшись, Вася увидел, что Ардена схватилась за живот и согнулась пополам в приступе безудержного хохота. Ее трясло все сильнее, и в конце концов девушка рухнула на пол.

Между тем любвеобильный бородач сделал шаг и, обдав поэта убийственной смесью ароматов денатурата, чеснока и тухлятины, заключил в потные объятия. Вася дернулся, заорал дурным голосом и сиганул куда-то вверх и вбок — прочь от вонючего ухажера. В глазах потемнело.

— Тьфу! Сгинь! Провались! Изыди! Гад!

Несколько минут поэт был не в себе, и только увесистые оплеухи, которыми щедро одарила его Ардена, смогли привести его в чувство.

— Очнись, дурень! — настойчиво повторяла девушка. — Пора выбираться.

Хвостиков обвел глазами зал. К экзотическому убранству добавилась немаловажная деталь: на нарах, вперив в потолок бессмысленный взгляд, замотанный, как в кокон, в балдахин, с кляпом во рту лежал бородач в гофрированных штанах. Каска с его макушки переместилась на голову Ардены, отчего девушка стала похожа на новобранца в самоволке.

— Двигаем отсюда, — сказала Ардена, убедившись, что Вася снова способен соображать. Она схватила его за рукав и почти бегом потащила к выходу.

— Да что за спешка-то? — просипел поэт, путаясь ногами в мусоре.

— Этот вот Казанова, — девушка мотнула головой в сторону связанного пьянчуги, который в это время принялся отчаянно извиваться, пытаясь освободиться от пут, — он их вождь.

— Чей вождь?

— Ростунов, понятное дело, чей же еще?

— Откуда ты знаешь?

— Он сам сказал, когда я его вязала. Очень был недоволен подобным обращением с его королевским величеством.

— Ну и дела! — Вася почесал в затылке. — Так его искать скоро начнут?

— Скоро не скоро, но точно начнут, — подтвердила Ардена.

— Но как мы сбежим? — забеспокоился Хвостиков. — У тебя план есть?

Девушка кивнула.

— Кое-что придумала, пока ты отплевывался от поцелуев.

— Так он меня поцеловал?! — завопил Вася и от омерзения передернул плечами.

— А то! Взасос! — подтвердила Ардена. — А ты чего вперед-то выскочил, когда он вломился?

— Тебя защищал, — потупился поэт.

— Надо же! Спасибо.

— Всегда пожалуйста, — пожал плечами Вася и отметил про себя, что девушки с грозного Амазона-4, оказывается, способны очень мило улыбаться.

За дверями зала обнаружился темный извилистый коридор, заканчивавшийся тонкой раздвижной переборкой. Из-за нее доносился шум пьянки. Другого выхода не наблюдалось.

— И что дальше? — уныло поинтересовался Хвостиков.

— Надо прорваться в ангар со спасательными капсулами, пока далеко не улетели.

— А мы что, уже летим? — воскликнул Вася, часто-часто захлопав ресницами.

— Сильно тебя приложили, — констатировала Ардена. — Уже часа четыре, как отчалили. Того и гляди в джамп войдем. Тогда пиши пропало — окажемся около их системы. Поторапливаться надо.

— Как же поторапливаться, когда там весь обезьянник в сборе?

Девушка чуть-чуть раздвинула створки и заглянула в образовавшуюся щель. Вася последовал ее примеру.

То, что им открылось, более всего напоминало футбольный стадион, переоборудованный в свинарник. Огромное круглое помещение, должно быть, располагавшееся в центре корабля, кишело пьяными ростунами, облаченными в лучшее из того, что могли предоставить самые большие помойки Галактики.

Расставленные как попало столы были покрыты толстым слоем объедков и уставлены невообразимым количеством бутылок.

Между столами бродили всклокоченные красномордые личности с огромными кулаками и внимательно озирали окрестности, должно быть, подыскивая желающих поучаствовать в веселой драке.

— Лучше не придумаешь, — воскликнула Ардена, сдвинула каску на затылок и взъерошила волосы, отчего стала похожа на готового к бою петуха. — Мальчики до того упились, что просто не заметят нас.

— А куда мы должны попасть? — поинтересовался Хвостиков.

— Видишь, с той стороны зала дверь, — показала девушка, — она ведет прямо в ангар. Я знаю корабли этого класса.

— Угу, — пробормотал Вася, — плевое дело.

— Не дрейфь, — ободрила его Ардена.

— Ты не поэт, тебя не били, — вздохнул Хвостиков. — Ладно, открывай, пойдем. Только, чур, я первый!

Вася почувствовал, что снова мелко дрожит. Однако деваться было некуда, и он протиснулся между створками переборки.

Сделав два шага, Хвостиков почувствовал, что наступил на нечто упругое. Опустив глаза, он обнаружил, что стоит на ладони лысого дылды, прикорнувшего на узкой полоске суши между двумя пивными озерами. Дылда свирепо уставился на поэта, однако тот как будто прирос к месту, даже не пытаясь двинуться дальше.

— Может, все-таки сойдете? — проникновенно спросил дылда.

— Да-да, конечно, — ответил Вася, продолжая стоять. Поэта поразили пристальные взгляды пяти или шести ростунов, минуту назад казавшихся мертвецки пьяными. Двое громил даже попытались подняться ему навстречу.

— Я, конечно, понимаю, у каждого может быть неотложное дело именно в это время и в этом месте, — произнес плешивый ростун, и Вася почувствовал, что тот знает, о чем говорит. — И все же в некотором смысле я оказался здесь первым. Улавливаете суть?

— Ты чего встал? — услышал Хвостиков над ухом шепот Ардены.

— На меня ползала таращится, — прошептал он в ответ.

— Иди, — подтолкнула девушка.

— Покорнейше вас благодарю! — воскликнул интеллигентный дикарь, когда Вася все-таки сошел с его руки. И уныло добавил: — Ну вот, теперь пусть девушка постоит…

Ардена окинула зал цепким взглядом и, схватив Васю за шиворот, потащила его обратно в коридор.

— Дрянь дело, — сказала она, сомкнув створки. — Вся орава пьяней пьяного, но бдят, сволочи.

— Нас стерегут? — поинтересовался Хвостиков, проникшись ощущением важности собственной персоны.

— Скорее, ждут, справится вождь или нет.

— С кем справится?

— С двумя бабами, — разъяснила Ардена.

Вася почесал макушку.

— Ну, одна ба… женщина — это ты. А вторая?

— Ты, конечно, — сказала девушка, удивляясь тупости собеседника.

— Я?! — вскричал поэт. — Эти обезьяны приняли меня за бабу… ох, прости… за глупую женщину?!

— Именно за глупую, — подтвердила Ардена. — Ты на себя в зеркало-то смотрел, патлатый? Вылитая девица с пушком над верхней губой.

Хвостиков фыркнул и заявил, что его артистический образ не обсуждается.

— Ну ладно — я, — сказал он немного погодя, чтобы сменить тему разговора. — Я — поэт, существо безобидное. Смятенье муз — оружие мое. Но как они решились оставить вождя наедине с тобой? Ты же амазонка, воительница, богиня войны.

Тут Ардену не уберегла даже общеизвестная толстокожесть жителей Амазона-4. Девушка залилась краской и наградила Хвостикова шутливым тычком под ребра, от которого он позеленел и полминуты восстанавливал дыхание.

— У него работа такая, — сказала богиня войны, справившись со смущением. — Какой же он вождь, если не сладит с двумя бабами!

— Так они его отправили на верную гибель без всякой подстраховки?

— Вождь должен быть сильным. А если не справится, выберут нового, — пояснила Ардена. — Те оглоеды у выхода этого только и ждут. Так что в открытую мы там не пройдем — сцапают.

— А нас-то за что?

— Из рабства нас пока никто не отпускал.

— Мы еще и в рабстве! — простонал Вася. — Что же делать?

Ардена уселась на пол, по-восточному скрестив ноги, и пригласила Хвостикова проделать то же самое.

— Давай рассуждать логически, — сказала она, провожая взглядом Васю, который отказался садиться и расхаживал от стены к стене.

— Давай, — буркнул поэт.

— Пройти внахаловку у нас не получилось и вряд ли получится.

— Угу, — кивнул Вася.

— Одеться в рванье по-туземному, чтобы не узнали, тоже не выйдет. Им известно, что за этой переборкой только мы да вождь.

Хвостиков снова выразил согласие кивком.

— Значит, — продолжала рассуждать Ардена, — надо задействовать вождя.

— И как ты предлагаешь с ним договориться? — горько рассмеялся Вася. — Простите, мол, уважаемый, за то, что звезданули по башке, и проведите нас, пожалуйста, к капсулам? Может, еще попросить постоять на стреме, чтобы никто не мешал смыться с этого корыта?

Ардена пропустила Васин выпад мимо ушей. Она молча подошла к завернутому в мешковину вождю и встряхнула с такой легкостью, словно он был малым ребенком. Со стороны она походила на муравья, управляющегося с огромной куколкой.

Как ни странно, демонстрация силы произвела на представителя туземной власти самое благоприятное впечатление: глаза восхищенно округлились, а из-под тряпицы, закрывавшей рот, донеслось довольное урчанье. Вася готов был поклясться, что бородач пребывает в полном восторге оттого, что скоро его гарем пополнится столь бойким экземпляром.

— Ну вот что, обезьяна, — прошипела Ардена самым смертоносным тоном, на какой была способна, — сейчас я тебя развяжу, но попробуй хоть раз вякнуть — придушу к чертовой матери. Понял?

Вождь кивнул. Восторга на его лице поубавилось, но бородатому все равно было интересно.

Девушка осторожно распутала мешковину, и вождь, постанывая, сполз с ложа.

— Огонь-баба! — были первые его слова. Потом бородач бросил неприязненный взгляд на Хвостикова. — А вот эта — психованная какая-то.

— Не все мужики любят целоваться с другими мужиками, — сообщила Ардена.

Вождь пристально оглядел Васю, по-новому открывая для себя и бледную кожу, и длинные волосы, и пушок над верхней губой, и досадливо плюнул.

— Ты бы еще юбку нацепил, недоумок!

— Он, знаешь ли, поэт, — вступилась за Хвостикова Ардена. — Ему положено так выглядеть.

— Поэт? — вождь поднял к потолку глаза и зашевелил губами. — Это который сказки рассказывает? А ну, давай соври что-нибудь.

Вася вздохнул. Порой ему предлагали показать свое искусство и в менее изысканных выражениях. Далеко не всегда он снисходил до метания бисера, но в данном случае отказываться не следовало. Набрав в грудь побольше воздуха, он выдал экспромтом:

Прежде чем произнести следующие строфы, Вася призадумался. Их нельзя было отнести к славословиям, которых, несомненно, от него ждали, но другой вариант совершенно не желал придумываться. Поэтому завершал четверостишие Хвостиков, крепко зажмурившись:

Не открывая глаз, поэт ждал оплеухи, но ничего не происходило. Наконец, спустя несколько мучительно долгих секунд, Хвостиков решился узнать, что же творится за пределами его век.

Вождь стоял, открыв рот, с совершенно потерянным видом. В глазах пылал восторг обитателя джунглей, впервые в жизни примерившего ожерелье из бутылочных крышек.

— Волосатый, — заговорил он наконец, — ты лучшее брехло из всех, кто мне встречался. Всего пара слов, а я как живой получился.

— А что, вам знакомы и другие поэты? — осведомился Вася, раскрасневшись от похвалы.

— А то! — живо откликнулся бородач. — Тоже малохольные вроде тебя. Куда ни отправь работать — везде подохнуть норовят. Мне говорят, ты их на рудник писарями ставь. А на черта мне столько писарей? Даже на пластмассу не годятся — труха одна выходит, знахарям головная боль. Приходится за борт выкидывать. Раньше велел своим молодцам и вовсе этих субчиков на корабль не брать, сразу на берегу резать, но уж больно любят ребята глядеть в иллюминатор, как они кувыркаются.

От этих слов у поэта потемнело в глазах. Размахнувшись, он влепил вождю звонкую оплеуху, вложив в нее всю свою ненависть. Бородач изумленно ойкнул и осел на пол.

— Поздравляю! — резко сказала Ардена, надвигаясь на Васю, который отчаянно дул на ушибленную руку. — Ты придумал самый долгий способ самоубийства. Лучше бы просто разбил свою патлатую башку о стену.

— Не вижу повода для шума! — гневно парировал Хвостиков. — Этот боров убивал поэтов!

— Этот боров мог вывести нас отсюда, — прошипела девушка. — Мне ничего не стоило заставить его сделать нам это одолжение. А теперь он лежит в отключке, с разбитой рожей! И даже если мы приведем его в чувство, дегенераты в зале сразу поймут, что пахана уделали бабы. И вместо бегства мы поучаствуем в маленькой революции, а потом отправимся в гарем и за борт — каждый своей дорогой.

— Не отправимся, — произнес Вася неожиданно уверенным голосом.

— Что-то придумал? Выкладывай, — велела Ардена.

— Я с вождем примерно одного роста… — начал Вася.

— Но ты без бороды, — заявила девушка, моментально уловившая суть плана. — Вот если бы нам ножницы или нож…

Оба одновременно бросились обыскивать лежащего вождя.

* * *

Четверть часа спустя из-за переборки в зал вышел вождь в обнимку с коротко стриженной ведьмой, давеча переломавшей ребра не одному бойцу. Многочисленные претенденты на престол, собравшиеся у дверей посмотреть, чем кончится дело, испустили дружный вздох разочарования.

Правда, самому вождю победа далась нелегко. Борода его была изрядно выщипана и торчала в разные стороны диковатыми пучками. Каска низко нависала надо лбом, отчего лицо почти полностью скрывала тень. Накидка и гофрированные штаны болтались как на скелете. На щеках красовались глубокие кровавые борозды, оставленные ногтями чертовки, которая теперь льнула к плечу своего укротителя.

За волосы вождь волок закутанную до самой макушки в мешковину ту самую усатую девицу, за которую изловивший ее молодец получил в награду круглый блестящий медальон с чудно́й надписью «заглушка канализационная».

— Держись прямо, — прошептала Ардена. — Ты — вождь! Расправь плечи. Выпяти грудь.

— Я и расправил, — пискнул поэт и хрустнул лопатками, — и выпятил.

— Ты брюхо выпятил, а не грудь. И что это ты плетешься на полусогнутых, будто стакан касторки замахнул? Мой тигр! — это уже для толстого коротышки, пускавшего слюни, любуясь на семейную идиллию вождя.

— И вовсе не на полусогнутых. Просто этот гад слишком тяжелый. Кстати, ты бесподобно целуешься, — блаженно пробормотал Вася, ответив на страстный поцелуй Ардены. — Только будь поосторожней — скотч того и гляди отклеится, и я останусь без бороды.

Выдав последнюю фразу, Хвостиков передернул плечами: воспоминания о том варварском способе, каким он лишился локонов, а вождь — бороды, оставили в душе поэта слишком глубокие раны. Вкус фиолетовой краски, которую раздобыла девушка, чтобы выкрасить его зубы, также не радовал.

Вася и Ардена медленно брели меж столами, изо всех сил стараясь выглядеть как пара влюбленных на прогулке. Им это вполне удавалось. Особенно сторонних наблюдателей убеждали поцелуи, которые с каждым разом становились все дольше.

Когда до ангара с капсулами оставалось не более ста шагов, Хвостиков дернул Ардену за локоть и прошептал:

— Он шевелится.

— Кто шевелится? — не поняла девушка.

— Вождь.

— Это тебе мерещится. Я его как следует по башке приложила, когда он после твоей оплеухи очухался.

— Ничего не мерещится! — закипятился Вася. — Сама посмотри.

Ардена бросила косой взгляд на сверток, который тащил за собой поэт. Пленник явно начинал приходить в себя. Он выпростал из мешковины руку и пытался разорвать свой кокон. Ткань постепенно поддавалась, и сквозь дыры уже виднелся налитый кровью глаз и веревка, к которой был привязан пук остриженных Васиных волос, предназначенный для имитации пышной шевелюры прекрасной невольницы.

— Эй, Иван Иваныч, ты где бабу с такими ручищами огреб? — крикнул сидевший за ближайшим столом пьянчуга, грудь которого украшал орден с загадочной надписью «заглушка канализационная». Вася бросил на него короткий взгляд и снова уставился на куль позади себя. — Иван Иваныч, — продолжал владелец бляхи, — чегой-то там у тебя такое?

Он в упор смотрел на Васю, и только тут Хвостиков понял, что обращаются к нему. Колени подкосились, и если бы не Ардена, он шлепнулся бы на пол от страха. «Стало быть, этого гада в мешке зовут Иван Иваныч, — отстраненно подумал поэт. — Странно. Мне всегда казалось, что атамана головорезов должны звать как-то пострашней. Череп, например, или Костолом».

— Чего к вождю пристаешь? — выдавил Хвостиков натужным басом. Он молился всем богам и черной пустоте космоса, чтобы никто не услышал, как дрожит его голос. — Не видишь, барышень прогуливаю?!

— Как не видеть! Только где ж ты эту рукастую взял? — не унимался пьяненький орденоносец. — На пляжу таких не было.

«Вот пристал, чертов зануда!» — подумал Вася и почувствовал вдруг, что сковавший его ужас сменяется раздражением.

— Значит, были! — рявкнул Хвостиков совершенно окрепшим голосом. — Одна — стриженая кошка, которая вам задницы надрала, а другая — усатая тихоня. Между нами, так себе бабенка оказалась — ни рыба ни мясо. Вот я ее в мешок и сунул.

— Не, усатую я помню, — не отставал собеседник. — Усатую я сам ловил. Ты мне за нее и орден пожаловал, — он похлопал по канализационной заглушке на груди. — А эта… это… в мешке… Гляди, оно лезет!

Послышался треск. Дикари в ужасе попятились. Из мешка вылезало нечто огромное, осоловевшее, с выщипанной бородой и сплошь покрытое свалявшимися Васиными волосами.

— Чур меня! — завопил владелец заглушки и бросился наутек. Остальные оказались не столь впечатлительными и молча пялились на Васю и новоявленное диво. Самые сообразительные уже закатывали рукава.

— Беги в ангар, — шепнул Хвостиков Ардене. — Я их задержу.

Девушка бросила на поэта короткий взгляд, в котором смешались и удивление, и благодарность, и много чего еще, и Васе вдруг захотелось продекламировать поэму. Потом она быстро поцеловала его в щеку и исчезла, просочившись между двумя громилами.

«Теперь мой выход», — подумал Вася.

— Сволочи! Вы кого мне подсунули? — заорал он и, схватив за грудки ближайшего мордоворота, потащил к ощипанному вождю, все еще не понимавшему, где он и кто. — Это вы называете женщиной для вождя?! Вот эту ободранную гориллу? Уроды! Всем бошки поотрубаю!

Вася бушевал и сам не мог понять — то ли взгляд Ардены толкает его на безумство, то ли страх, засевший где-то в печенке, перебродил и превратился в нечто новое и доселе неведомое.

Как бы то ни было, Васин гнев поверг ростунов в ужас. Дикари выстроились в две шеренги, а Хвостиков прохаживался вдоль строя, каждому давая понять, что тот, кого не повесят в ближайшие два часа, может считать себя счастливчиком. Когда лица «соплеменников» цветом стали напоминать недавно выпавший снег, Хвостиков решил завершить выступление какой-нибудь эффектной выходкой.

— Поубиваю! — рявкнул он и замахнулся, чтобы отвесить беспамятному вождю хорошую оплеуху. Однако временное помутнение рассудка не сказалось на бойцовских качествах атамана. Одно молниеносное движение, и поэт кубарем покатился по полу, теряя весь свой маскарад.

— Иваныч, да ты — не он, — выдал кто-то из ростунов, приведя соплеменников в совершеннейший ступор этой сентенцией. Воспользовавшись всеобщим замешательством, Вася вскочил и, невзирая на саботаж гофрированных штанов, опрометью бросился к ангару.

Сзади послышались яростные вопли и топот сотен босых ног.

Ардена ждала у шлюза ближайшей спасательной капсулы. Она схватила Хвостикова за шиворот и как котенка втащила внутрь. Люк захлопнулся.

Сквозь иллюминатор было видно, что ростуны, ворвавшиеся в ангар вслед за поэтом, бросились ниц и запели заунывный гимн, которым провожали в мир иной своих покойников. Ангар служил племени кладбищем. Лишь окончательно пришедший в себя вождь не пел — он метался по площадке, потрясая кулаками и выкрикивая проклятья вслед удалявшейся капсуле, которой была предназначена роль его личной гробницы.

* * *

Неделю спустя под навесом ресторанчика на пляже Нарра-Танарисса собралась почти та же компания. Дамы, отбитые полицией у ростунов в самый последний момент, все еще встрепанные, рассеянно слушали поэта, который бубнил нечто невразумительное, то и дело замолкал и бросал тревожные взгляды на линию прибоя. Наконец он вовсе бросил декламацию и торопливо затопал к морю, по щиколотку утопая в золотистом песке. Когда до воды оставалось всего несколько шагов, на его глаза легли две мокрые ладошки.

— Я перепугался, что ты утонула! — завопил Вася.

— Угораздило же связаться с таким впечатлительным типом, — притворно вздохнула Ардена. — Милый, я с Амазона. Лучше меня плавают только дельфины. Не ворчи. Лучше прочитай мне тот длинный стишок, который про лошадь с коровой.

На этот раз вздохнул Хвостиков:

— Сколько раз тебе повторять: не про лошадь с коровой, а про боевого коня Александра Великого, про Буцефала, то есть Быкоглавого. И не длинный стишок, а поэму. Прочту обязательно, как только доберемся до номера.

И они удалились за дюны, где пряталась гостиница, провожаемые возбужденным перешептыванием скучающих дам.

 

Андрей Силенгинский.

Первая

Возьмите иголку. Самую обыкновенную, швейную. И воткните ее в стол. Или в подоконник, или куда вам угодно. Отойдите на несколько шагов и попытайтесь попасть точно в ушко, бросая другую такую же иголку.

Я не стану спрашивать, как вы оцениваете свои шансы на успех. Я догадываюсь. Могу также предположить, что вы думаете обо мне, предложившем вам столь нелепое и бесперспективное занятие.

Однако не спешите крутить пальцем у виска. Как вы отреагируете, если я скажу, что чем-то подобным долгие годы занимается большая группа очень неглупых людей? Вероятно, сочтете, что я собираюсь ввести вас в заблуждение или, в крайнем случае, здорово преувеличиваю.

Но это не так, совсем не так! Возможно, вы слышали о попытках ученых поймать радиосигнал какой-нибудь далекой цивилизации. Но, вероятней всего, вам не приходило в голову, что шансы на успех в этом деле настолько ничтожны. Между тем…

Глядя на небо, усыпанное мириадами звезд, мы редко отдаем себе отчет, как невероятно далеки они друг от друга. Два маковых зернышка, удаленные друг от друга на несколько десятков километров, дадут приблизительное представление об этих масштабах. А теперь представьте, что очень узкий радиолуч посылается с одного такого зернышка в произвольном направлении. Велика ли вероятность, что этот луч угодит не просто в другое зернышко, а именно в наше?

Сравнение с попаданием в угольное ушко кажется уже не таким надуманным, не так ли? А примите во внимание фактор времени. Ведь для того, чтобы мы сегодня поймали сигнал, посланный с планеты, находящейся в тысяче световых лет от Земли, он должен быть послан тысячу лет назад. Не раньше и не позже.

А длина волны, на которой ведется передача? Нам она неизвестна!

Нет, пожалуй, наш опыт надо немного усложнить. Иголку придется кидать с завязанными глазами, не имея понятия, где именно находится мишень.

Но несмотря ни на что… Попытки продолжаются и продолжаются. Люди строят новые и новые радиотелескопы. Люди направляют их антенны в самые «густозаселенные» районы звездного неба. Люди с надеждой смотрят на атом водорода, простейший из всех атомов, полагая, что неведомые нам разумные существа будут использовать именно его длину волны. Люди надеются на чудо.

И однажды оно произошло. Пущенная наугад игла, пролетев несколько метров, вошла точно в ушко своей коллеги. Сонное течение жизни одной из обсерваторий сменило необыкновенное оживление.

* * *

— Как продвигаются дела с дешифровкой?

Виктор Михайлович Камнев затушил окурок в массивной хрустальной пепельнице с отколотым уголком и поднял глаза на собеседника. Его уже не раздражали ни вопросы этого человека в неизменном сером костюме, зачастую демонстрирующие потрясающее невежество, ни сам факт его присутствия в институте. Наверное, это действительно необходимо. Но «дешифровка», нормальное, в общем-то, слово, неприятно резанула по ушам. Шпионские страсти, елки-палки…

— Приемлемо, — ответил он спокойным, дружелюбным тоном. — Можно даже сказать, неплохо.

— А если чуть подробней? — Голос человека, которого сотрудники НИИ саркастически называли «научным консультантом», был также приветлив.

— Подробней… Расшифрована приблизительно тысячная доля сигнала…

— Тысячная доля? За неделю. Вы и вправду считаете, что это неплохо?

Камнев снова посмотрел в лицо своему визави. Полковник. Через пару-тройку месяцев скорее всего станет генералом. А ведь еще и сорока нет, если доверять внешнему впечатлению. Не тронутые сединой каштановые волосы с едва заметными залысинами. Правильные черты лица, подтянутая фигура. Мягкий тембр голоса. Серый костюм… интересно, один и тот же или гэбэшник имеет несколько одинаковых? Галстуки разные, каждый день. Но всегда в тон и очень аккуратно завязанные.

В общем, впечатление приятное… до отвращения.

— Юрий Владимирович, я вам уже говорил. Позавчера, если мне не изменяет память. В начале сигнала идет вводный текст. Это неизбежно. Некие основные понятия, базис, можно сказать, дающий ключ к пониманию главной части информации, заключенной в сигнале.

— Поверьте, это мне вполне ясно. Я даже способен самостоятельно сообразить, что те, кто послал этот сигнал, не владели русским языком, как и любым другим языком Земли. Я сейчас говорю только о том времени, которое потребуется на дешифровку всего сигнала.

— И я говорю о том же самом! Сейчас мы разбираемся во вводной части. Это тяжело. Это трудоемко. Это долго, в конце концов. Все-таки мышление пославших сообщение не совпадает, да и не может совпадать с нашим. Но чем дальше мы продвигаемся, тем больше нам становится понятно, и тем быстрее идет дальнейшая расшифровка.

Юрий Владимирович помолчал, сосредоточенно разглядывая уголок стола. Камнев поймал себя на мысли, что разговор, несмотря на всю видимую доброжелательность, напоминает допрос. На котором он, директор института, изо всех сил старается оправдаться за отсутствие оперативности в действиях его коллектива. А сидящий напротив следователь принимает для себя решение, считать ли поведение подследственного всего лишь халатностью или же дело попахивает саботажем.

Привычная обстановка нисколько не ослабляла это впечатление. Кабинет перестал казаться родным. Знакомые предметы интерьера глядели если не враждебно, то во всяком случае с явной подозрительностью.

— А что, эти инопланетяне так сильно отличаются от нас?

Вопрос резко выпадал из картины, нарисовавшейся в сознании Виктора Михайловича, и потому несколько выбил его из колеи.

— Ну… разумеется. Мы пока о них практически ничего не знаем, но было бы наивно полагать, что за восемьсот пятьдесят световых лет от Земли возникнет цивилизация, копирующая нашу. Впрочем, различия в образе мысли хоть и велики, но все же не приняли катастрофических размеров, не стали, слава богу, непреодолимыми.

«Консультант» покивал.

— Вы можете пояснить это на каких-нибудь примерах?

— Не уверен, что… что вам это будет интересно.

В последний момент Камнев успел чуть подкорректировать свою реплику, но все же почувствовал себя достаточно неловко. Полковник, однако, был само добродушие.

— Разумеется, я совсем некомпетентен в этих вопросах. Научные подробности я попрошу вас опустить, но в общих чертах, будьте добры, введите меня в курс дела. Мне просто любопытно, как всякому нормальному человеку.

Неловкость от этих слов только возросла. Камнев казался самому себе грубияном. Он принялся говорить, искренне стараясь донести до слушателя каждое слово:

— Понимаете, уже сам факт наличия этого сигнала говорит о том, что между нами есть нечто общее. Использование ожидаемой нами длины волны и понимание необходимости вводной части текста — вот еще два фактора, единящие наши расы. Вводный текст содержит что-то, что нами пока не понято. С другой стороны, в нем есть то, что мы ожидали там увидеть.

— Например?

— Например, некоторые математические понятия. Наши респонденты используют восьмеричную систему счисления, что весьма нас обрадовало.

— Почему? Ведь мы пользуемся десятичной.

Теперь происходящее начало напоминать Виктору Михайловичу лекцию. Захотелось даже встать, заложить руки за спину и мерно прохаживаться взад-вперед по своей давней преподавательской привычке. Подумав, он не стал поддаваться этому желанию. Это выглядело бы глупо, а выглядеть глупо Камнев не любил.

— Да, мы пользуемся десятичной системой счисления. Но восьмеричная система нам понятна. Перейти от одной к другой не составляет труда. Что еще важнее, по этому факту можно судить, что математика пославших сигнал существ сходна с нашей, человеческой.

— А может быть другая математика? — Полковник, похоже, проявлял неподдельный интерес. Такой интерес профессор Камнев всегда поощрял в своих студентах.

— Нам трудно об этом судить, но почему нет?

— И что это могла быть за математика?

Виктор Михайлович выразительно пожал плечами.

— Если бы я мог ответить на этот вопрос, я бы, пожалуй, предъявил претензии на Нобелевскую премию.

— Понятно… Что-нибудь еще?

— Кое-что из того, что нам уже поведал в свое время Дмитрий Иванович.

— Дмитрий Иванович?

— Менделеев.

«Консультант» рассмеялся. От души, хотя и негромко.

— Ясно. Простите, туго соображаю сегодня. Продолжайте, прошу вас.

— Основы логики… Тоже по большому счету ничего для нас непонятного. Инверсию, конъюнкцию, дизъюнкцию и так далее они, похоже, понимают так же, как мы. Есть парочка белых пятен, над ними мы сейчас работаем. На этом, в общем-то, и заканчивается то, что нам удалось пока расшифровать.

— Немного…

Камнев негодующе вскинул брови, и полковник, заметив это, извиняющимся жестом поднял руки.

— Я не хотел вас обидеть или выразить какое-то недовольство. Прекрасно понимаю, что вы делаете все от вас зависящее. Просто… человек так устроен, ему всегда хочется большего. Не так ли?

— Оригинальная мысль, — язвительно пробурчал Камнев, еще не до конца отойдя от краткосрочного приступа гнева.

Помолчали.

— А что вы можете сказать о тех местах, которые остались непонятны?

— Ничего!

— ?

— Абсолютно ничего! Именно потому, что они нам совершенно непонятны. Сегодня. Но очень надеюсь, что завтра ситуация изменится.

— Что ж… Тогда до завтра! — Юрий Владимирович открыто улыбнулся и, вставая, протянул руку.

— До завтра! — Виктор Михайлович с удивлением заметил, что разговор доставил ему удовольствие.

* * *

Ничем не примечательный, не видимый с Земли невооруженным глазом желтый карлик из созвездия Персея ранее не имел собственного названия. Только номер в звездных каталогах, номер, который не смог бы указать по памяти ни один человек в мире.

Теперь эта звезда носила имя Первая. Хорошее имя. Многообещающее. Если есть Первая, значит, обязательно будут Вторая, Третья…

Но в каталоги это красивое имя попадет нескоро. Пока это тайна национального масштаба, и бог весть сколько соратников Юрия Владимировича денно и нощно стоят на страже ее, стараясь не допустить возникновения даже самой тончайшей струйки информации. Даже в виде слухов.

Конечно, шила в мешке не утаишь, особенно в наш перенасыщенный информационными технологиями век. Рано или поздно… Это понимают все. Но пусть лучше поздно, это всем еще более понятно.

Возможно, то, что содержится в послании, позволит стране сделать гигантский шаг вперед. Или даже маленький шажок — разве он будет лишним? Безусловно, затем шагнет вся планета, и это тоже замечательно. Но важно, невероятно важно, кто будет первым, кто задаст направление.

Вводный текст дешифрован, используя выражение полковника. Несколько белых пятен все же остались. Быть может, они так никогда и не будут нами поняты. Это вполне естественно, такая возможность допускалась изначально. Пожалуй, неясных мест вышло даже меньше, чем предполагалось. По крайней мере оптимистические прогнозы оказались ближе к истине, чем пессимистические.

Теперь расшифровка основной части послания шла практически без заминок. И в первые же дни стало понятно его содержание.

Инструкция. Руководство к изготовлению. Чего? А вот это не объяснялось. Никаких намеков. Пока оставалась непереведенной часть послания, оставалась и надежда, что ясность в этот вопрос все же будет внесена. Но эта надежда таяла с каждым днем…

* * *

Потерявшие листья деревья — зрелище тоскливое. Виктор Михайлович иногда думал, что называть деревья многолетними растениями неправильно. Каждое лиственное дерево в наших широтах проживает не одну, а сотни коротких жизней. Весной рождаясь и умирая осенью.

Любая смерть несет в себе мало веселого. Поэтому и грустно смотреть на дерево, еще месяц назад полное жизни, а сегодня готовящееся встретить свой конец.

В это время года ежевечерние прогулки не доставляли доктору Камневу удовольствия. Но он находился в том возрасте, когда не пренебрегают врачебными рекомендациями. Впрочем, и в более молодые годы Виктор Михайлович не считал себя умнее всех врачей.

Полчаса неспешной ходьбы по территории парка — разве это сложно? И все же маршрут выбирал таким образом, чтобы на глаза попадались по большей части хвойные деревья, которые не спешат жить и потому не замечают такие мелочи, как смена времен года.

В последние несколько дней компанию Камневу неизменно составлял Юрий Владимирович. Виктор Михайлович принимал его общество как должное, не задумываясь, хорошо это или плохо. Во время прогулки полковник расспрашивал о последних новостях в расшифровке сигнала, а в остальное время оставлял директора в покое, за редкими исключениями.

Виктор Михайлович понимал, что сегодня они идут по знакомому маршруту вместе в последний раз. Сигнал расшифрован полностью, насколько это возможно. Увы, участия в дальнейшей судьбе послания братьев по разуму профессор Камнев принимать не будет.

— Что же это все-таки может быть, а, Виктор Михайлович? — полковник бросает это как будто в сторону, словно бы не придавая вопросу значения.

— О чем это вы, Юрий Владимирович? — Тросточкой, что носит более для солидности, чем для опоры, Камнев касается веток сосны, растущей у тропинки.

— Да все о том же, профессор, все о том же, — гэбэшник благодушно улыбается. — Что нам все же предстоит собрать?

— А сборка таки состоится? — Виктор Михайлович сбрасывает маску незаинтересованного стороннего наблюдателя и с любопытством глядит на собеседника.

— Разумеется, я не имею права вам это говорить, — улыбается полковник. — Но как вы себе думали? Конечно, состоится.

— И не страшно?

— Очень страшно. Невероятно страшно, сами понимаете. Только… — За неимением тросточки Юрий Владимирович проводит по веткам рукой. — Только не собирать еще страшнее.

— Почему? — Профессор знает ответ на свой вопрос. Но все-таки спрашивает.

Полковник знает, что профессору известен ответ. Но все-таки отвечает:

— Вечных секретов не бывает, вы же понимаете. Рано или поздно…

— Понимаю.

— Да и потом… Упускать такой шанс… Нельзя! — Юрий Владимирович рубит ладонью воздух.

— Шанс на что? — с легкой ноткой язвительности в голосе спрашивает Камнев.

— На бурное развитие науки. На новые знания. На светлое будущее, наконец. Можете смеяться.

— Не буду, — профессор качает головой.

— Правильно, — полковник пожимает плечами. — И все же, вы не ответили на мой вопрос. Что там, по-вашему?

— Я не специалист в этой области… — не спеша начинает Камнев.

— А в этой области на Земле нет специалистов, — легко смеется полковник. — И вообще, в какой такой области?

— Да, — соглашается со всем сразу Виктор Михайлович. — Все-таки я думаю, это какое-то вычислительное устройство.

— Компьютер?

— Можно и так сказать.

— Можно… — Юрий Владимирович опустил голову, старательно обходя мелкие лужи. — Этого давно боялись.

— И быть может, справедливо.

— Быть может, — снова повторил полковник.

— Где будет проходить сборка, не скажете, конечно? Или сами не в курсе? — Виктор Михайлович совсем по-мальчишечьи прищурился.

— В курсе. Но, конечно, не скажу. Сообщу по секрету, я буду вести объект до самого конца… каким бы он ни был. — Полковник вдруг коротко хохотнул. — Между прочим, в качестве научного консультанта.

— Что? — Как ни старался, Камнев не смог сдержать своего удивления. И растерянности.

— Видите ли, Виктор Михайлович, — полковник чуть смутился. — Прежде чем уйти в душегубы, я успел защитить кандидатскую. По физике. Тема знаете какая была… — он запрокинул голову.

— Но вы же… — Камнев развел руками и не мог подобрать слов. — Ведь вы…

— Вы имеете в виду наши с вами беседы? — пришел на помощь Юрий Владимирович. — И мои чудовищные вопросы? Я искренне прошу у вас прощения за этот в некотором роде спектакль. Основную часть информации я брал из отчетов, но некоторые детали мне удобнее всего было уточнять именно таким образом, — полковник обезоруживающе улыбнулся.

Виктор Михайлович Камнев еще некоторое время смотрел на визави так, словно видел его впервые в жизни. Затем, не говоря ни слова, решительно двинулся прочь, выражая свою неприязнь нервными движениями плеч.

* * *

Все предосторожности были приняты. Все, что могли прийти в голову человеку, и кое-какие еще на всякий случай. Не будем их перечислять, дабы не превращать описание событий в скучную техническую документацию.

Финальная сцена выглядела так. Подземный бункер с толстыми стальными стенами, освещенный газовыми лампами — никакого электричества. Никаких роботов, так как для их работы необходима энергия, которой мог бы воспользоваться таинственный агрегат, созданный по инструкции неведомых нам существ. Последний этап сборки осуществлялся вручную четверкой добровольцев, стоящих сейчас в нескольких шагах от странного пластикового шара, в который только что была вставлена последняя деталь.

Одним из этих людей был Юрий Владимирович, который в описании своей роли в проекте проявил присущую ему скромность.

Шар оставался неподвижен. Шар бездействовал. Впрочем, каких действий от него можно было ожидать, оставалось совершенно непонятным. Лучшие ученые не смогли сказать ничего определенного относительно его «начинки».

И тут шар заговорил. По-русски. Глубоким сочным баритоном без всякого акцента.

— Здравствуйте. Прошу вас, не пугайтесь.

Можно быть абсолютно уверенным, что четверка людей в бункере была не из пугливых. Но они таки испугались, вопреки просьбе загадочного устройства. Как и положено старшему в этой команде, Юрий Владимирович пришел в себя первым.

— Откуда вы знаете русский? — задал он логичный вопрос. — Кто вы? — задал он вопрос не только логичный, но и наиболее важный.

— Отвечаю последовательно, — донеслось из шара. — Ответ первый. Вынужден признать, что мне все-таки удалось взломать вашу систему защиты и проникнуть в компьютерную сеть. Извините, но поверьте, у меня нет никаких агрессивных намерений. Ответ второй. Предупреждаю, он будет для вас неожиданным. Позвольте представиться, я — житель планеты, пославшей вам сигнал. Вы можете называть меня первианином, — шар негромко и очень деликатно засмеялся. — Перемещения физических объектов меж звезд связаны с практически непреодолимыми трудностями, поэтому наша раса выбрала такой способ путешествовать.

На какое-то время в бункере повисла гробовая тишина. Дар речи к людям еще не вернулся.

— Я рад приветствовать вас, братья по разуму! — голос первианина был бодр и весел. — Скажите, если я начну двигаться, вы не будете стрелять? Поверьте, я отнюдь не пуленепробиваем.