Глава 1. Донские казаки, Москва и Азов в «Смутное время»

Город Азов и его окрестности на протяжении веков, если не тысячелетий, были северным форпостом Средиземноморского бассейна. По мере того, как в Восточном Средиземноморье менялся хозяин, менялась власть и в Азове, а вместе с властью исподволь менялось и население. В XVII веке, который нас интересует, в Азове правили турки. Население города состояло из мусульман, но были и православные. И конечно же были вездесущие греки и армяне.

Азовские укрепления состояли из трех отдельных цитаделей, каждая из них имела свои собственные ворота, через которые они сообщались друг с другом. Город был каменный (кладка на глине). Охраняли его 11 башен. Со стороны суши укрепления состояли из обыкновенных черных земляных валов. Эта часть города, как и весь внешний обвод, тянущийся на 600 саженей, назывался Топрак-кале. Цитадель, где стояли янычары, жил янычарский ага и возвышалась мечеть, построенная султаном Баязидом, называлась Таш-кале. И цитадель, где находилась резиденция азовского бега (Азак-беги), называлась Орта-кале.

Со стороны Дона стены высились на 10 сажен. Ров вокруг города был «кладен камнем», высотой — 1,5 сажени, шириной — 4 сажени.

Богатое Восточное Средиземноморье всегда торговало, воевало и разбойничало. И в Азове — то же самое. Был это важный торговый центр (в том числе и людьми азовцы приторговывали), стоял в нем сильный турецкий гарнизон. И еще одна особенность — Азов служил пристанищем для многочисленного разбойного сообщества, от которого стонали южные границы Московского государства. Называли этих разбойников на Москве «азовскими казаками» или просто «азовцами».

И еще одно сообщество процветало в XVII веке около Азова выше по Дону. Были это вольные донские казаки. Занимались эти казаки охотой, рыбной ловлей, разбоями и грабежами. Как мухи на мед тянулись они к богатому Азову, к азовским и черноморским торговым морским путям.

Знали, что в Азове и в самом Царьграде делается. Знали, кто куда продан и кто продал. Сообщали московскому царю: «а нам, Государь, сказывают те люди, которые у нас прикормлены для твоего государева дела и для всяких вестей». Прикормлены эти люди были до самого Стамбула, и имели казаки «ежедневные вести из заморья во Азов, а из Азова к нам на Дон».

Как появились вольные донские казаки, вопрос сложный и спорный. Если и жили здесь испокон веков православные, то после монгольской орды и нашествия Тимура остались их на Дону к XVI веку жалкие крохи.

Но с середины XVI века начался сюда очередной наплыв из русских земель. Иван III, а за ним и Иван IV стали русских людей прикреплять.

Мужиков к земле, а дворян — к службе. При Иване IV Грозном и вовсе муторно стало. Искоренял царь боярские роды со всей челядью. И побежали боярские военные дружины от опалы и смертной казни в разные стороны. Многие нанимались на службу в иные земли, а кто и на Дон «сбрел», где очень быстро образовалось военное сообщество.

Мужиков здесь было мало. Редкий мужик от земли уйдет. А если и приходили и пытались пахать, то военное сообщество их сразу убивало. «Нам, — говаривали казаки, — потная работа не в обычай». Давным давно, при римских императорах, известны такие сообщества, в которых сотоварищи считали, что незачем пот проливать, если кровью взять можно.

А поскольку жили на грани выживания, ходили под смертной казнью и под татарскими стрелами, и заступиться некому, на себя да на товарища вся надежда, дисциплина в таких сообществах была железной.

Шли на Дон люди отчаянные, беспредельные, неуживчивые, по большей части те, кого сейчас называют «дезертирами». Распирали их сила и воля, и готовы они были на подвиги великие ради славы бессмертной или на злодейства ужасные, чтоб запомнили навеки. Приходили весельчаки, любители попить-погулять, способные в шутку человека убить, и сами они могли сдохнуть с хохотом просто так, ни за что. Чтоб при внутренней безграничной свободе не разнесли они Главное Войско по бревнышку, держали их старожилые казаки в ежовых рукавицах. Хочешь на Дону в люди выйти, походи в чурах, в младших товарищах.

Приходили на Дон и вовсе пропащие, но такие здесь долго не выживали. Только стянут они по старой памяти чего-нибудь у кого-нибудь из своих, сразу их хватают — «Нет, брат, тут тебе не Москва» — сажают в мешок, подкладывают камней, чтоб не всплыл, и кидают бьющийся, невнятно кричащий куль в воду. Потом с шуточками и прибауточками смотрят, как пузыри булькают — это, значит, бессмертная душа сквозь воду и рогожу на свет божий пробивается…

Начало XVII века было страшным. Семнадцать самозванцев вместе и поочередно расшатывали основы Московского государства, и во всех этих неправдах казаки были если не заводчики, то участники. На Москве тогда казаков развелось великое множество. Всякий, кто работать не хотел, а намеревался на шее у ближнего посидеть, объявлял себя вольным казаком. Собирались такие люди по обычаю в станицы и шли к разным «великим государям», которых расплодилось много на русской земле, и те самозванцы жаловали их службою, земли на кормление давали, а иногда и деньгами жаловали. Многие такие казаки и на Дону никогда не бывали. Боялись таких на Москве хуже нечистого духа. Тот лишь душу забирает, а эти всё заберут.

Настоящие донские казаки тоже в эту кашу иногда совались. Но после похода царевича Димитрия, которого посадили они на Москве царем и который оказался Гришкою-расстригою, войско больше на Дону по городкам сидело. Каждый новый царь им жалование посылал — откупался, чтоб они в эту сумятицу не вмешивались.

7 января 1613 года открылся в Москве Земский Собор. Стали русские люди царя выбирать.

Претендентов было много. Издали требовал признать его законным русским царем молодой польский королевич Владислав, чьи войска только что отогнали от русской столицы. Шведы предлагали герцога Карла Филиппа. Сам спаситель Москвы, князь Пожарский, хотел стать царем и раздал людям, чтоб кричали за него, страшные деньги — 20 тысяч рублей.

Князь Дмитрий Трубецкой, казачий вождь, заранее остановился на дворе Бориса Годунова и устраивал там пиры для казаков, «моля их, чтоб быти ему на России царем и от них бы, казаков, похвален же был». Казаки на тех пирах пили и шумели и втихаря над Трубецким смеялись.

Помимо этих знатных воевод претендовали на русский престол один из Шуйских, князь Иван Голицын, князь Пронский, кабардинец князь Черкасский и другие достойные вельможи.

Еще одна партия была в те дни на Москве при большой силе. Иван Никитич Романов, Борис Салтыков да князь Борис Лыков подговаривали московских простых людей и казаков крикнуть царем юного Михаила Романова, сына «тушинского» патриарха Филарета.

Славен был Филарет среди вольных казаков тем, что пострадал от злодея Годунова, и он же, будучи в святом сане, окормлял все разбойное казачье войско в Тушинском лагере. А ныне то казачье войско сидело на Москве и выбирало царя.

И Трубецкой, и Пожарский, и Черкасский да еще и Мстиславский с Куракиным уперлись против молодого Михаила Романова намертво.

7 февраля объявили на Соборе перерыв на две недели. Ждали, что казаки разъедутся на службу или разбредутся воровать, чтоб без их давления посадить на Москве царем кого надо.

И тогда казаки сказали свое слово.

21 февраля многие вольные казаки осадили дворы Трубецкого и Пожарского, ворвались в Кремль на Земский Собор, и ругали там бояр, что не выбирают царя, чтоб самим властвовать. Бояре им стали говорить — вот восемь достойнейших, среди них будем выбирать. Но казаки закричали, что выбирать не надо, что царь Федор Иоаннович, умирая, «благословил посох свой» Федору Никитичу Романову, но поскольку Федор Никитич от мирской жизни отошел и обретался ныне в ангельском образе да еще и у ляхов в застенках, то выкрикнуть царем надо сына его — Михаила Федоровича.

Хитрейший Иван Никитич Романов стал говорить: «Тот князь, Михаил Федорович, еще млад и не в полном разуме». На что казаки, как и договорились, ответили ему: «Но ты, Иван Никитич, стар, в полном разуме, а ему, государю, ты по плоти дядюшка прирожденный и ты ему крепкий подпор будешь».

В общем — заставили присягнуть Михаилу Романову.

Писали через полтора века историки, что настоял на этом некий «славного Дону атаман», а кто — Бог весть. На Утвержденной грамоте казачьих подписей нет. Добившись своего, многие казаки поразъехались, а многие ушли на войну с литовскими и шведскими людьми к Смоленску, Путивлю и Новгороду, за что обещали им бояре от имени нового царя великое жалование, «смотря по службе».

За границу полетели вести, что царек новый не крепок, что казаки выбрали «этого ребенка», чтобы манипулировать им, а большая часть населения казаков не любит и боится. И в Польше Сапега говорил в сердцах сидевшему в плену Филарету: «Посадили сына твоего на Московское государство одни казаки донцы».

Сам молодой царь из-за «великих грабежей» не хотел ехать в Москву. Еле его уговорили.

На Дон, где обжились в низовых и в верхних городках старожилые казаки, сведения из Москвы приходили отрывочные, поскольку между Доном и Москвой в Рязани и в Воронеже стояли люди Ивашки Заруцкого. С Заруцким была известная Маринка и царевич Иван Дмитриевич, которого новая московская власть называла «воренком». И были слухи, что прячется у Заруцкого сам царь Димитрий.

По Хопру и по Медведице казаки шатались и многие Заруцкому верили. На Низу же никогда и никому не верили и от Заруцкого, не видя от него какой-либо прибыли, держались в стороне. Так же спокойно приняли здесь польских королевских послов и, ничего не обещая, переправили к ногайцам.

К лету на Москве немного поутихло, в конце июня под Воронежем князь Одоевский разбил Заруцкого, тот бежал на Астрахань, и в июле Михаила Федоровича венчали на царство.

Воровство на том не прекратилось. У юного царя и его бояр от обилия бед руки опускались. Помимо обычных разбоев и грабежей, разъедавших страну, окружили Московию с трех сторон враги. В Астрахани — Заруцкий, на севере — шведы, а на западе польский король отобрал Северскую и Смоленскую земли и требовал отдать его сыну Владиславу царство на Москве.

В одиночку выбраться трудно, иногда казалось, что невозможно. Нужны были союзники.

Наиболее подходящим кандидатом в союзники казалась московским властям Турция.

Как и Россия, Турция переживала не лучшие времена и тоже нуждалась в союзниках. С 1603 года, еще до того, как в России началась смута, Турция ввязалась в неудачную войну с Ираном и к 1613 году успела потерять Дагестан, Азербайджан, Восточную Грузию, Северную Армению и часть Курдистана. А это никак не меньше, чем Смоленская и Новгородская земли.

Пока турки дрались с персами в Закавказье, с севера в бок Османской империи, как собаки злые, вцепились запорожские казаки, которые во главе с Сагайдачным разоряли черноморское побережье беспощадными набегами.

Доставали турок и с Дона лихие люди, но здешние ребята все это время больше на московских землях промышляли. Запорожцы же успевали повсюду, и теперь, помирившись с персами, имели турки к запорожцам, подданным польской короны, большие претензии. И это московским людям, конечно же, было на руку.

Казалось бы, сам Бог сводит Россию и Турцию в союз против польского короля. Но меж двумя этими странами лежали Крым, Азов и земля донских казаков.

Донские казаки, которых турки считали подданными русского царя, вместе с запорожцами все время донимали турецкие и крымские берега разбойными набегами, азовцы, говоря современным политическим языком, им «адекватно отвечали». А крымские татары, подданные турецкого султана, с 1607 года, как при втором Лжедимитрии смута вошла в полную силу, на Русь приходили надолго и, как писали очевидцы, «жили без выхода». За десять лет тысяч сто христианских душ увели в неволю. Войск против них не посылалось, отбивались сами жители. Все это очень препятствовало русско-турецкому союзу.

От татар и от азовцев Москва ничего хорошего не ждала. Дай Бог донских казаков уговорить и на свою сторону перетянуть.

Как установилось на Москве новое правление, обратилась Москва к донским казакам.

В июне приехали на Дон из Москвы 45 казаков с тремя атаманами, рассказали, что посадили они на Москве нового царя, учредили там же Казачий приказ, и теперь собирает в нем Матвей Сомов, старый знакомец, еще по Тушинскому лагерю казакам известный, атаманов и казаков на литовских людей и на шведов. Атаманам дает жалованье по 7 рублей, есаулам — по 6, вольным казакам — по 5 и еще кормовые. А Ивашка де Заруцкий — вор, ему польский король обещал Новгород, Псков или Смоленск, царевич при Заруцком не настоящий, а настоящего царя Димитрия видели люди в Персии у шаха.

Прослышав, что на Москве вольным казакам дают службу и жалование, донцы сразу же отправили туда свое посольство — атамана Стародубова с товарищами. Историк Василий Сухоруков пишет, что «атамана Стародубова приняли с честью, на приезде и отпуске дозволили видеть царские очи и угощали царским столом; во все время при дворе и у бояр ласкали и щедро одаривали как атамана, так и всю его станицу».

Вместе с этими возвращающимися казаками прибыли на Дон Соловой Протасьев и дьяк Михайло Данилов с жалованьем.

Историк Соловьев коротко и ясно описал начало этих сношений: «Посланы были грамоты и к донским казакам вместе с царским жалованием, сукнами, селитрою, свинцом, зельем и запасами; духовенство во имя православия увещевало донцов, чтоб немедленно шли в Северскую землю против литовских людей, за что получат благословение от Бога и славу от людей. Донцы приняли с честью московских посланников, извещавших об избрании нового царя, обрадовались царскому имени, в звоны звонили, молебны пели, из наряда стреляли, били батогами нещадно одного из своих, который объявил, что калужский вор жив, обещали служить и прямить Михаилу точно так как его предшественникам, но отказались идти в северскую землю на литовцев».

Протасьев и Данилов, видимо, особо не настаивали. Главное для них было — до Турции добраться. И дальше Соловьев пишет: «Желая мира с турками, правительство требовало от донцов, чтобы они прекратили свои поиски под Азовом; казаки обещали быть в мире с азовцами, до тех пор только, пока русские послы возвратятся из Константинополя, и требовали от царя жалования, денег, сукна, запасов, чтоб было чем им прикрыться и одеться во время мира с Азовом… Царь должен был согласиться и на это условие, обещал и больше, послав на Дон знамя… „И вам бы с тем знаменем, — говорилось в царской грамоте, — против наших недругов стоять, на них ходить и, прося у Бога милости, над ними промышлять, сколько милосердный Бог помощи подаст; и нам, великому государю, поначалу и по своему обещанию службу свою и радение совершали бы, а наше царское слово инако к вам не будет“».

Как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Знамя царское было только на следующий год. Да и о первом приезде царских посланцев на Дон можно рассказать много интересного.

Грамота на Дон от Духовного Московского собора писалась 18 июня, но из-за Ивашкиного Заруцкого воровства до Воронежа посольство добралось уже осенью. Да еще потратили время на то, что по московской скудости жалование для казаков собирали по дороге — в Коломне, в Переславле Рязанском и в самом Воронеже. Помимо захваченного из Москвы сукна, пороха и свинца, набрали по этим городам восемьдесят ведер вина «да сухарей и круп и толокна 180 четьи».

Из Воронежа на низ погребли 22 сентября, а вперед послали атамана Григория Долгова и есаула Василия Панка, про жалование сказать, чтоб встречали. Но атаман с есаулом вернулись и предупредили, что «на Хопре казаки воруют, прямят Маринке и сыну ее».

Мимо Хопра и Медведицы посольский караван греб наспех и с большим бережением, но Бог миловал, пронесло.

Уже ниже Хопра, когда гребли между Пятиизбянским городком и Нижним Курман Яром, некий казак Семейка по кличке Еболда стал говорить, что царь Димитрий жив, а атаман Гаврила Стародубов, соскучившись без настоящего дела, сказал о тех речах Соловому Протасьеву.

За московскими людьми по тем временам замечалась одна особенность — землю недругам раздавали целыми волостями, но за слово, сказанное невпопад, могли убить. И Протасьев вцепился в Еболду как клещами — собрал атаманов и стал Семейку при свидетелях расспрашивать. И Семейка сказал, «что де о дно лично вор жив». «И я, государь, велел атаману Андрею Трухинскому того Семейку дати на поруку, что ему стати на низу к большому войску», — доносил Протасьев.

20 октября караван с жалованием пришел в нижние юрты.

«И атаманы, государь, и казаки, — сообщал Протасьев, — всех нижних юртов нас, холопей твоих, встретили и для твоего царского величества стреляли из наряду и из всего мелкого ружья, и мы, холопи твои, твою царскую грамоту, что с нами послана от тебя, государя, атаманам и казакам, Смаге Степанову с товарищи и всему Войску, чли, и твое государево жалование… отдали все сполна… И атаманы, государь, и казаки и все Войско, видя к себе твою царскую неизреченную милость, с сердечными слезами возрадовалися и обещалися тебе, государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Русии, служити и прямити во всем, как прежним великим государям…».

Показывая Соловому свою верность, рассказали атаманы и казаки, что приезжали к ним от Заруцкого и от Маринки астраханские жильцы Кара и Гришка Стародубец и уговаривали к Заруцкому пристать, но донцы «того Кару да Гришку позорили и с Маринкою, и мало не побили их до смерти».

Обрадованный Соловой Протасьев тотчас выставил перед атаманами и казаками Семейку Еболду и рассказал про Семейкино воровство. «И атаманы, государь, и казаки и все Войско тотчас Семейку про то расспрашивали и, сыскав его воровство, приговорили посадить в воду; и как его поволокли к воде, и прислали ко мне, холопу твоему, Соловку, атаманы, чтобы для твоего царского здоровья того Семейку у Войска от воды отнять и за его воровство бить батоги; и тот, государь, вор бит батоги нещадно».

Затем Соловой просил атаманов и казаков азовцев не задирать, пока посольство из Царьграда не вернется, а воевали б они в ту пору ногаев и крымских татар. И казаки на то согласились.

А насчет Астрахани и Заруцкого казаки сказали, что «только де государь пошлет к Астрахани бояр и воевод и ратных людей, и мы де все пойдем под Астрахань».

Царское посольство 26 октября проехало в Азов и далее в Турцию договариваться о союзе, а на Москве дела тянулись старым порядком.

Под Смоленском и под Новгородом шла война. Тысячи две казаков, шумевших вокруг Москвы, ушли на Новгород. Там, невдалеке от Новгорода, под Вологдой казачьи атаманы даже землю получили. Филат Межаков, Дружина Романов по прозвищу Вострая Баба и Афанасий Коломна настоящими помещиками стали. Под Смоленск ушли казаки, отставшие под Воронежем от Заруцкого и ставшие под царские знамена. Станицы Андрея Гринева, Кручины Внукова и Петра Терского ушли в гарнизон Путивля. Человек с 400 казаков стояли гарнизоном в Новгороде-Северском.

На Дону мало народу оставалось. В низовьях насчитывалось 1888 казаков при 7 атаманах, да выше Раздор станиц 17 было. И царская грамота многим из них не приглянулась. Но были они люди осторожные (неосторожные в это время не на Дону сидели, а на Москве разбойничали) и царю отписку по обычаю отписали, хотя и не могли за этой отпиской скрыть усмешки снисходительной, может даже издевательской.

В отписке этой семь низовых атаманов — «Смашка Степанов, да Епишка Радилов, да Митька Кобанов, да Семенец Уколов, да Дементейко Ерофеев, да Михалко Трупченин, да Иванко Нос» — и казаки и все Войско от низу и до верху кланялись «до лица земли» и били челом о новом жаловании.

Перечислили они кропотливо, что уже получили — 22 пуда селитры, 22 пуда свинцу, 4 пуда серы, 55 ведер вина, 180 четвертей всякого запасу (сухарей, круп и толокна), 11 поставов сукна английского и гамбургского — и заявили, что вообще-то маловато: «и нам, холопем твоим, твоей милости запасу по зерну, да по пульке свинцу, да по вершку сукна».

Заодно пожаловались на данковского воеводу, который нарушил царский указ и на Дон с Протасьевым запасу ни зернышка не прислал.

И вообще — куда 25 ведер вина делись?

Соловой Протасьев из Воронежа на Дон повез 80 ведер, а донцы получили 55.

Мы так полагаем, что Гаврила Стародубов и Андрей Трухинский «раскрутили» все же Солового Протасьева и ежедневно по ведру зеленого вина употребляли. Плыли от Воронежа 28 дней, дня три, пока мимо Хопра и Медведицы неслись, возможно, и воздержались, не злоупотребляли. Вот вам и 25 ведер.

Но донцы таких расчетов не вели, поскольку выпитого вина не вернешь. Писали они о другом.

«Да ты же, государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Руссии, пишешь во своей царской грамоте, чтобы мы тебе, государю, служили польскую службу, на крымской и на ногайской стороне по шляхам разъезжали, и по перевозам лежали да и с азовскими людьми тюшманиться (ссориться) нам не велел и велел мирным быти для своего царского и земского строения…». Тут они, наверняка, усмехались, как люди, услышавшие заведомую глупость.

Главная добыча была у них от Азова и от морских походов. По шляхам разъезжать и с татарами и ногайцами задираться — это по необходимости. Да и татары с ногайцами на низовые юрты особо не лезли, разве что по турецкому приказу. Знали, что с донских казаков много не обломится — своего нет, а чужое, грабленное, уже пропито. И поимеют они в случае удачи с донских низовых казаков, как с того куршивого поросенка — визгу много, а шерсти мало.

Дальше в грамоте казаки и атаманы открыто юродствовали: «И мы, холопи твои государевы, вседушно рады божью волю и твою царскую творити во всем до исхода души своея, и осели есьми ныне по юртишкам для тебя, самодержавного государя, ни под Азов, ни на море уже не бывати, ни на перевозы, ни в походы не ходити. Православный царь государь! Пожалуй нас, холопей своих, своим царским великим жалованием денежным, и сукном, и селитрою, и свинцом, и запасом, чем мы нужны, чтобы мы, холопи твои, служа с травы да с воды, наги и босы, и голодны не были».

И далее, показывая всю глупость царского указа, лишающего их возможности жить по обычаю, пригрозили они, между прочим, что сели по юртам не только на зиму, но и на будущее лето: «а мы, холопи твои царские, сели уже на всю зиму и на лето по своим юртам, а у нас, холопей твоих, то и лучший зипун был по вся дни под Азов да на море ходити, а ныне, государь, и перевозы не наши, коли со Азовом мирными быти: ты, государь, в том волен…». То есть, воля ваша, азовцев задирать не будем и по юртам разойдемся, но имейте в виду — граница открыта.

Впрочем, служба есть служба. Как писал Н. А. Мининков, «при существовавшем на Дону жизненном укладе в XVII в. вынужденный мир с Азовом был для казаков хуже войны, и, поскольку он вызывался интересами правительства, казаки приравнивали его к службе».

И кто-то, обойденный на Москве наградами, вставил в грамоту: «А мы, холопи твои прироженые, много лет ожидали будущих благ, а на кроволитие есьми нигде не дерзнули…».

Что касается похода против поляков, то ответили низовые атаманы и казаки как бы между прочим: «и мы, холопи твои, нынешнее лето пеши и бесконны; а се, государь, зима предлежит, а медлили за твоим царским послом, для твоего государева дела и земского, отправадили его под Азов и отдали честно турского царя людям, по чину и по подобию посольскому».

Вот такую отписку, «любя и верячи», отправили донцы на Москву, и повезли ее 5 ноября атаман Игнат Давыдов сын Бедрищев да с ним казак Назар Могилев.

Против Заруцкого, хотя и обещали, тоже низовые атаманы и казаки не пошли. Приезжали к ним с грамотой дети боярские Тюнин и Морев и елецкий служилый атаман Венюков, звали на Ивашку Заруцкого. Донцы не пошли, но и Заруцкому не помогли. Наоборот, прописали волжским, терским и яицким казакам «о покое и тишине». С. М. Соловьев отмечал, что написали «в очень неопределенных выражениях, вероятно, потому, что казаки имели о покое и тишине неясное понятие». Грамота была составлена явно под запорожским влиянием и призывала к единению всего «рыцарства».

Донцы сообщали о полученном жаловании и писали, «чтобы господь бог гнев свой отвратил и на милосердие преложил, чтоб покой и тишину вы восприяли и в соединении были душами и сердцами своими, и ему, государю, служили и прямили, а бездельникам не потакали; заднее забывайте, на переднее возвращайтесь, ожидайте, государи, будущих благ, а ведаете и сами святого бога писание: тысячи лет, яко день един, а день един, яко тысячи лет. А мы, господа, к вам много писывали прежде о любви, да от вас к нам ни единой строки нет, а мы и атаманов больших у вас не знаем; а вы, господа наши, на нас не дивитесь».

В 1614 году казаки под Новгородом были шведами разбиты и «учали пуще прежнего воровать». Записал очевидец: «Лета 7123-го казаки, вольные люди, в Русской земле многие грады и села пожгли и крестьян жгли и мучили». Насилу их уговорили послужить еще и отдали под начало атаману Михаилу Баловневу.

Одно утешение для власти — Заруцкого с Маринкой и «воренком» из Астрахани выдавили и на Яике в июне схватили.

«Воренка» — мальчонку лет четырех — в Москве безжалостно повесили. От кого его Маринка прижила, неизвестно. Может, от жида Богданки, являвшего себя царем Димитрием, может, от кого из польских рыцарей, а может — от самого Заруцкого. Но конец младенцу был один. Заруцкого же не то на кол посадили, не то четвертовали. Маринка от горя в тюрьме умерла, а может, и ее удавили. Так вот самозванство искореняли.

При всех этих делах власти московские, видимо, радовались, что низовые донские юрты к ворам не пристали. Но удерживать донцов, постоянно подкармливая, средств не было. И играло московское правительство, как говорят теперь, на патриотических чувствах — прислало на Дон с Игнатом Бедрищевым упомянутое знамя.

Знамя, как считал С. Г. Сватиков, было «своего рода инвеститура». Высылая его, предлагал царь Дону оформить отношения вассалитета. Причем, присяги со стороны войска не требовалось, и свобода за войском оставалась невиданная.

Более того, с установлением этих отношений менялся статус всего войска. Раньше Московское государство сносилось с казаками через Разряд, орган, набирающий людей на службу, сносилось с каждым атаманом, который приводил с собой на службу станицу. Теперь, когда вассалом предложили стать всему сообществу, менялась и форма сношений. Правда, официально оформили это чуть позже.

Кроме того, собрали последние деньги и послали на Дон весною дворянина Ивана Лукьяновича Опухтина с жалованием и с ласковыми грамотами, где Войско Донское титуловалось отныне «Великим Войском Донским».

Опухтин приехал 15 июня в юрт Смаги Чертенского и на круге спрашивал атаманов и казаков от имени царя об их казачьем здоровье. И казаки пали все на землю от такой милости и говорили: «Дай, Господи, чтоб государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Русии здоров был и счастен и многолетен на своих великих государствах!». А выслушав царские грамоты, велели попам петь молебны о царском здоровье и стреляли из пушек, пищалей и мелкого ружья. И царское жалование, как рассказывал Опухтин, «взяли с великою радостью».

Потом перед Опухтиным разыграли уже знакомый спектакль.

Рассказывал Опухтин на Москве: «И вынесли де государево знамя, что к ним прислано с атаманом с Игнатом Бедрищевым, и учинили около знамени круг, а под знаменем де лежит человек осужден на смерть». Узнал Иван Опухтин, что два казака в пьяном виде говорили, «что атаманы и казаки за посмех вертятся, а от Ивашки им Заруцкого не избыти, быть под его рукою». И одного болтуна донцы якобы уже повесили, а другого, который лежал перед Иваном Опухтиным под знаменем, собираются убить прямо сейчас. «И многие де казаки ему, Ивану, били челом, чтобы де Иван того молодца для царского величества имени у них отпросил; а он де виноват без хитрости, не умышленьем, сопьяна».

А атаманы Опухтину тихо на ухо говорили, что Соловой Протасьев так же одного виновного у них «отпросил», и что есть тут многие казаки с Волги и с Яика, и надо бы их государскою милостью обнадежить.

Опухтин все понял и стал говорить, что царь их ни в чем не винит и прикрыл все грехи своей природной милостью, а виноватого казака просил пощадить ради царского величества имени. Атаманы и казаки радостно «все завопили», славили царя, и виновного казака не казнили. Атаман же Епиха Радилов сказал помилованному добро напутственное слово: «Пора придти в познанье: сами знаем, сколько крови пролилось в Московском государстве от нашего воровства и смутных слов, что вмещали в простых людей; мы уже по горло ходим в крови христианской; теперь Бог дал нам государя милостивого, и вам бы, собакам, перестать от воровства, а не перестанете, то Бог всех вас побьет, где бы вы ни были».

Просидел Опухтин на Дону с месяц и больше, все дожидался вестей от Протасьева, не явится ли из Царьграда. 26 июля снарядили его казаки обратно в Москву, с ним же поехал атаман Гриша Долго шея.

Прописали с Опухтиным, что жалование получили. А прислал им царь тысячу рублей, сукно, порох, свинец, селитру, серу, хлебный запас и вино. Дошло все сполна. Но Опухтина якобы подьячие обвесили, и казаки недостающие деньги — 4 рубля и 20 алтын с копейкою — взяли у самого Опухтина.

Еще написали, что, согласно царской грамоте, по шляхам они ездят, а по перевозам на Дону и на Мертвом Донце лежать возможности нет, поскольку с азовцами по царской воле замиренье, а азовцы те перевозы у донцов отбили. Вообще азовцы мириться не собирались и за прошедшую зиму и весну у донцов с тысячу лошадей отогнали, отбили сто коров и самих казаков человек тридцать в Азов силой увели. «А мы, холопи твои государевы, не смеем своего изъяну отомстити для тебя, великого государя».

Что касается посольства в Турции, то казаки имели якобы ежедневные вести, что «здоров Соловой Протасьев в Цареграде, и царь де его вельми любит и жалует, паче всех послов инших государств; а отпуску де ему чают поздно под зиму, с последним караваном, которые суда зимуют в Азове, и турский де чеуш с ним будет».

Москва ждала послов из Турции с великим нетерпением. И Опухтин, отъезжая, видимо, просил донцов сразу же сообщать, если появятся про послов какие новости. Потому что, не успел Опухтин до Москвы добраться, а вослед ему 19 сентября поскакал атаман Карп Иванов со слухом, что отпуск послам будет вскоре при последнем караване.

Тогда же в сентябре официально оформили сношения с донцами по их новому статусу.

Донской историк Василий Сухоруков писал: «В сие же время государь озаботился прочным устроением сношений с Доном: при прежних государях переписка с донскими казаками производилась большею частью по Разряду. В сентябре 1614 года великий князь указал заведовать делами сими Посольскому приказу, который управлял сношениями со всеми иностранными народами».

Меж тем пришло в Москву известие, что Соловой Протасьев и дьяк Михайло Данилов из Стамбула отпущены с великой честью и везут к русскому царю от султана Ахмата посла чеуша Алея. Прописали о том донские казаки 1 октября и послали с отпискою атамана Вострою Иглу и казака Ларю Чернышева, что турецкий караван уже в Кафе. А воеводам по украинным городам донцы прописали, чтоб готовили суда везти послов и чеуша в Москву.

Новости были серьезные, и доставили их Вострая Игла с Ларионом Чернышевым в Москву всего за 8 дней.

Казакам на Дон из Москвы с теми же гонцами послали подробные инструкции, чтоб они это посольство в Азове встретили и в Москву проводили. А из Москвы навстречу посольству направлен был дворянин Иванис Григорьевич Одадуров, который должен был остановиться в Воронеже и ждать вестей, а как послы прибудут в Азов, ехал бы в казачьи юрты их встречать.

Вести послы из Турции везли важнейшие. Великий визирь якобы говорил им: «Султан хочет быть с великим государем в братстве, дружбе и любви, хочет стоять на литовского короля, послал приказ крымскому царю идти на Литву от Белагорода (Акермана) да из Царя-города посылает 10 000 ратных людей с волохами и молдаванами на Литву, а на Черном море у Днепровского устья велел поставить от днепровских черкас два города и казаков с Днепра сбить…». И якобы еще визирь говорил, что под солнцем два великих государя: в христианских странах ваш великий государь, а в мусульманских Ахмет султан, и против них кому устоять?

Но обо всех этих «любительных» речах Москва узнала поздно, поскольку послы в Азов прибыли поздно осенью и вынуждены были в Черкасском городке зазимовать.

В этом сообщении много для нас непонятного и интересного.

Василий Сухоруков пишет: «Они прибыли в Азов в позднюю осень и потому должны были зимовать в казачьих юртах, по невозможности зимним путем пройти в Россию. Живя в Черкасском городке (где ныне Старочеркасск), они были совершенно довольны почестями и угождением казаков».

Еще одна деталь: жившие в Черкасском городке запорожцы подозревали, что посланцы везут с собой большую казну, и некоторые из этих запорожцев сбежали в Сечь, чтобы найти там себе товарищей и ограбить посланцев в дороге.

Обе эти новости были сообщены в Москву из Воронежа Одадуровым и получены на Москве 6 января 1615 года.

Возникает ряд вопросов. Во-первых, если возникла опасность от запорожцев, почему послов оставили зимовать в Черкасском (практически — запорожском) городке? Во-вторых, неужели не было возможности довезти послов санным путем хотя бы до Главного Войска, до Раздор? В-третьих, что значит «невозможность зимним путем пройти в Россию»? Холодно? Нет дороги? Но нам известны случаи зимних набегов татар на русские земли, а кроме того есть самый удобный зимний путь — по руслу замерзших рек.

И еще одна новость — сообщали потом донские казаки: «Донские атаманы Смага Степанов и Епиха Радилов и казаки с азовскими людьми воюются с тех мест, как взяли Соловова Протасьева; а по его отъезд с азовцы не помирились». И Сухоруков подтверждает: «Еще в то время, когда Протасьев с турецким чеушем зимовали в Черкасском городке, они (азовцы) беспрестанно делали на их (казачьи) юрты воровские набеги».

Теперь понятно. Казаки и атаманы запугали послов запорожскими разбойниками, задержали у себя в самом нижнем и самом опасном Черкасском городке и всю зиму прикрывались посольством от набегов азовских разбойников. Турецкому послу оказывались всевозможные почести и постоянно указывалось на недостойное поведение азовского сброда. И так до весны.

А с весны навалились на русскую землю новые беды.

В войске казачьем под Новгородом устроили перебор — кого на службе оставить и деньги платить, а кого в шею гнать и прежним владельцам вернуть. Войско, 30 станиц, тысяч пять, а то и больше, взбунтовалось и пошло на Москву. Шведский король Густав-Адольф, пользуясь этим, осадил Псков.

Да под Брянском объявился известный воин Александр Лисовский, рыцарь герба «Колючий Ёж», и пришлось собирать дворян и слать их с князем Пожарским выбивать оного Лисовского с русской земли. Долго Пожарский за этим всадником гонялся, но заболел и слег в Калуге, а Лисовский, покуролесив по московским землям, невредим ушел в Литву «после своего изумительного в военных летописях круга и надолго памятного в Московском государстве… С тою же чудесною быстротою действовали на отдаленном севере казаки малороссийские: такой войны, говорит летописец, от начала мира не бывало; не понимали русские люди, куда и как пробирались черкасы».

Да под Смоленском казаки соскучились воевать и стали разбегаться, кто на Дон, а кто к тому же Лисовскому. От семитысячного войска осталось две тысячи с половиной.

И под Москвой ребята атамана Баловнева говорили — если государь их не пожалует, то пойдут к Лисовскому в Северскую землю.

Еле-еле московские люди управились. Атамана Баловнева с ближними людьми заманили в июле в Москву якобы за жалованием и там обманом схватили, а войско казачье, оставшееся без главы, посекли и разогнали. Потом, в августе, и Баловнева с тридцатью шестью товарищами повесили.

Боялись казаков, а без них не могли. И потому многих разбежавшихся из-под Москвы казаков опять собрали и службу им дали. Набралось таких счастливцев 3256. Но многие ребята, над кем веревка завиднелась, сволоклись на Дон и рассказали про московскую измену.

Тут уж и Дон зашатался — «Мы тут от азовцев терпим, а они там…». И ударило Войско Донское на азовцев. Разорили казаки азовские предместья, разогнали рыболовов, отогнали стада и, выйдя на море, погромили несколько судов турецких. «Азовцы, — пишет Василий Сухоруков, — взаимено воровали и грабили, сколько удавалось им; и в таких упражнениях прошло лето 1615 года».

Турции тоже не повезло. Дважды за год запорожцы Сагайдачного, прихватив с собой кое-кого из донцов, выходили в Черное море и пожгли турецкие городки прямо вокруг Стамбула, и вроде бы сам султан из окон своего дворца видел дымы пожарищ.

А кроме того обещали запорожцы взять Азов, что перерезало бы главный путь из Москвы в Константинополь.

После всех этих событий русско-турецкий союз становился настоятельной необходимостью.

В августе 1615 года отправилось из Москвы в Константинополь новое посольство — Петр Мансуров и дьяк Самсонов. Ехали они уговаривать султана, чтоб велел крымскому хану идти на Литву. Хотели пугать султана, что король польский беспрестанно ссылается с цесарем, папою, королем шведским и другими государями, «умышляя всякое лихо на Россию и Турцию». Послы также должны были жаловаться на набег азовцев на русские украины.

Чтобы послам пробраться в Турцию через вышедший из уговора Дон, послали московские власти в сентябре атаманам и казакам грамоту с пожалованием беспошлинной торговли по всем украинным городам и с разрешением ездить в русские города в гости к родственникам. Писали также, чтоб помирились донцы с азовцами, и донцы как бы сквозь зубы обещали. Дескать, приедут послы, тогда помиримся и в Азов проводим. С послами же направили из Москвы в низовые юрты жалование.

Посольство, сопровождаемое из Москвы многочисленными донскими атаманами, как обычно, запоздало. Пришли в Воронеж 1 ноября, а река стала 26 октября, и водным путем до низовых юртов было уже не добраться. Турецкий посол Алей, не доезжая ни Азова, ни казачьих юртов, зазимовал на Воронеже. Это, может, его и спасло, а то попал бы на Черном море в лапы Сагайдачному.

Мансуров и Самсонов стали из Воронежа в грамоте донским казакам выговаривать: «Вы с азовцами до сих пор не в миру, вам бы с азовцами сослаться и одно конечно помириться». Да объявили бы в Азове, что посольство едет, чтоб приготовили там для посольства корабль.

Но донцы с азовцами так и не помирились. Осенью набегали азовцы и за малым не отбили у донцов три городка. Да зимой подступали азовские разбойники ночью тайно к лучшему казачьему городку и после жестокого боя бежали с уроном.

Всю осень и всю зиму носились гонцы с Дона в Запорожье и обратно. Узнавали донцы: придут по весне запорожцы Азов брать или не придут? Как бы Москва из-за этого Азова два братских войска не стравила… Запорожцы донцов успокаивали: вы, мол, войны не бойтесь, мы не ради польского короля, мы даже можем царя с королем помирить, заставим короля уйти из Смоленска. Шлите, мол, к нам на Запороги кого из атаманов или казака доброго, вместе будем между царем и королем посредничать. Но при всех этих миролюбивых «инициативах» стояли запорожцы на своем: Азов брать будем. «А говорят де черкасы, что им однолично сее весны приходити к Азову, имати Азова», — сообщали в Москву с окраин…

В первых числах мая 1616 года посольство Мансурова прибыло в нижние юрты и было встречено с честью. Казаки начали переговоры о мире.

Обычно азовцы соглашались и в качестве подарка (или отступного) давали донцам котлы, сети и соль. Теперь же казаки сверх обычая потребовали выдать им троих казаков, сидевших в Азове в плену. Азовцы отказали, заявили, что это ново и не по правилам. Мир не состоялся.

Посольство, торопясь, проехало в Азов, хотя замирения и не было. Ехали, как к волку в пасть, потому что рядом, на Миусе, донцы с запорожцами в складчину собирали ватагу идти за зипунами.

Азовский паша Али-бей говорил Мансурову с досадой: «Добро было бы вам донских казаков с азовцами помирить. Казаки азовцам теперь чинят тесноту и вред большой, стали они нам хуже жидов. А если вы казаков с азовцами не помирите, то мы всем городом отпишем султану, и вам к нему приехать не к чести».

9 июня азовские люди привезли с Мертвого Донца пленников, донского атамана Матвея Лисишникова и более 20 человек казаков.

Атамана страшно пытали, резали ремни из хребта. Другим тоже не слабо доставалось. С пытки казаки сказали, что царь прислал к ним с Мансуровым на Дон жалование, деньги, сукна, хлебные и воинские запасы.

После этих вестей азовцы атамана повесили на том самом корабле, который был приготовлен для посланников.

Посланники объявили паше, что они не поедут на том корабле, на котором был повешен «воровской мужик». Паша, человек государственный, все прекрасно понимая, ответил: «Здесь живут воры же, вольные люди, такие же, что на Дону казаки. Взяли они воровских казаков и повесили на корабле не по моему приказу, а самовольством. А корабль я вам дам другой».

Наконец, 14 июня донские казаки — атаман Смага Чертенекий с товарищами — прислали в Азов троих атаманов — Василия Черного, Гаврилу Стародуба и Василька Волдыря, — которые и заключили перемирие с азовцами. Привели азовских лучших людей к шерти и сами азовцам крест целовали, что не будут воевать, пока царские послы обратно из Царьграда не вернутся. Потом разменялись аманатами. Но и после этого Али-бей, проверяя крепость казачьего слова, посланников царских пять недель в Азове держал и, наконец, отправил их в Константинополь, куда и прибыли они 23 июля.

В Константинополе ждал послов почетный прием. Великий визирь сказал им: «Вы у меня гости добрые, пришли к нам с делом добрым и любительным, и государь наш велел вам честь воздавать свыше всех послов великих государей и ставит себя государя вашего великим и неложным другом и приятелем».

Но и здесь казаки не замедлили помешать делу. Вскоре визирь прислал сказать посланникам, что донские казаки после отбытия послов в Константинополь двенадцать дней приступали к Азову, погромили на Миусе много кораблей и теперь на 70 стругах идут на город Кафу. «И вы, посланники, пришли к государю нашему не для доброго дела, с обманом», — передали посланникам слова визиря.

Посланники запели старую песню, что на Дону живут воры, беглые люди боярские, что, мол, утекая из Московского государства от смертной казни, живут они на Дону, переходя с места на место, разбойничьим обычаем.

На эти речи визирев посланец возразил: «Вы говорите, что на Дону живут воры; а для чего же ваш государь теперь с вами прислал к ним денежное жалование, сукна, серу, свинец и запасы? Визирь вам велел сказать: если донские казаки какое дурно на море или под Кафою учинят, то вам здесь добра не будет, можно вас здесь за вашу неправду казнить смертью. Пишите к казакам, чтоб они от своего воровства отстали».

Посланники отвечали: «Присланы мы для больших общих дел. Когда мы будем у визиря и об общих больших делах переговорим, тогда и о донских казаках договоримся».

Но визирь долго не посылал за царскими посланниками, так как вскоре пришли еще одни вести, что донские казаки приходили на многих стругах, города Трапезунд и Синоп взяли, выжгли, людей многих побили и в плен забрали.

Отрезанные в Константинополе от внешнего мира и от родины посланцы не знали, что действительно после их отплытия из Азова под этим городом началась война. Азовцы погромили передовой донской острожок, набрали пленных и после на городской площади казнили 50 человек.

Такой казачьей неосмотрительности есть объяснение. Обычно донцы проверяли на деле пришедших к ним беглецов и селили меж собой и азовцами. И теперь, видимо, пришлых разместили в передовом городке, и те, развращенные безнаказанными разбоями на великорусских землях, сразу же попали в цепкие лапы азовских вольных людей.

Однако это был повод, и донцы опустошили азовские посады, стали громить турецкие суда в заливе и жечь поморские деревни. Азовский паша немедленно сообщил в Константинополь, свалил всю вину на казаков, что вот мол азовцы вторично мира просили и 1000 золотых давали, а донцы деньги взяли, но мира и поныне нет.

Что касается Синопа и Трапезунда, то пожгли там только посады, и жгли их не одни донцы.

Царские посланники, ничего этого не зная и утомившись ждать, обратились к казначею, зятю визиря, подарили ему сорок соболей, чтоб похлопотал за них перед визирем.

Визирь прислал сказать им, чтоб ни о чем не печалились, и вскоре, действительно, пригласил на беседу.

Начало разговора было неприятным. «Не известить мне государю своему о казачьем воровстве нельзя, но как скоро я ему об этом объявлю, то вам добра не будет, говорю вам прямо, — сказал визирь. — Да государь же наш велит в вашу землю послать татар войною, и государю вашему какая от этого прибыль будет?».

Посланцы царские опять говорили: «На Дону живут воры, которые и Московскому государю много зла наделали, первые к Гришке Отрепьеву и польским людям пристали, а после многих воров назвали государскими детьми. Царское величество с Дону их сослать велит для дружбы к султану». Впрочем, последнее обещание звучало не совсем уверенно.

Со своей стороны посланцы тоже высказали претензии: «То не диво, что воры, беглые люди воруют; но азовские люди — не казаки, живут в городе, а каждый год приходят на государя нашего украйны».

Визирь возразил: «Но ведь крымцы на ваши украйны не ходят».

Посланники отвечали: «Мы говорим не о крымцах. Говорим, чтоб султан унял азовцев».

Визирь замолчал. Видимо, как царь казаков, так и султан азовцев унять был не в силах, а может, и не хотел. Перемолчав, визирь снова к казакам вернулся: «Скажите мне, сколько ратных людей вас провожало до Азова и сколько под вами и под ратными людьми было стругов, и теперь эти ратные люди и струги где? До нас дошел слух, что этих ратных людей и струги вы все оставили у казаков на Дону, и на этих ваших стругах теперь казаки на море воруют, корабли громят и деревни пустошат».

Посланники отвечали, что на Дону ни ратных людей, ни стругов не осталось.

Визирь сказал на это: «Если государь ваш теперь казаков не смирит, то наш государь может и своим войском их смирить, только между государями дружбы не будет, и вам здесь будет задержание. Но полно говорить об этом деле, станем говорить о добрых делах».

Царские посланники к добрым делам перешли без заминки и визирю без обиняков заявили: «Если ты на польского короля войско пошлешь вскоре, все великого государя нашего дела переделаешь и нас отпустишь скоро с добрым делом, то мы тебе бьем челом — семь сороков соболей добрых».

Визирь обрадовался и обещал, что войско пошлет и титул московского государя полностью будет писать.

Посланники его еще порадовали, сказали, что на Москве задержаны персидский и австрийский посланники, потому что цесарь, шах персидский и король польский друг с другом ссылаются.

Но приятные отношения, подкрепленные соболями, были непродолжительны.

Вскоре визирь объявил, что султан посылает войско на Литву, но чтоб посланники поручились, что донские казаки во время этого похода не причинят вреда турецким областям.

Посланники поручиться отказались, поскольку таких полномочий не имели. Пусть, дескать, от султана в Москву посол едет и о казаках договаривается.

Визирь стал пугать, что лучше б посланники поручились, иначе султан на короля войско не пошлет, зато пошлет на казаков. «Наши ратные люди всех казаков побьют, юрты их разорят, и вашему государю то не к чести будет».

Посланники отвечали: «Хотя бы турские люди донских казаков до одного человека побили, то наш великий государь вашему за то не постоит: наш великий государь сам о том помышляет, чтоб казаков на Дону не было и чтоб от их воровства между обоими государями дружбе помешки не было».

Визирь не верил: «Вы называете донских казаков ворами и разбойниками; за что же ваш государь послал им запасы многие? И они с этими запасами по морю ходят беспрестанно и нашему государю многие убытки делают».

Посланники говорили, что запасы шлют на Дон, так как казаки дерутся с ногайцами и отбивают у них русский полон, и заявляли ответные претензии: «На Дону живут воры разбойничьим обычаем, переходят с места на место; а вашего государя азовские люди живут в городе и на нашей украйне разбойничают!». И визирь вынужден был отвечать, что султан велит унять азовских людей.

Вот в таком ключе обычно и шли переговоры.

Чтобы переложить всю вину на тех же поляков, московские послы обычно указывали, что большую часть разбойничающих на море составляют «черкасы» — польские подданные. И это было истинной правдой. Запорожские черкасы были в то время посильнее донцов и выход по Днепру имели прямо в Черное море.

Поляки же, не развязавшись с московскими делами, не хотели преждевременно рвать отношения с турками и со своей стороны твердили визирю и другим нужным людям, что на Черном море разбойничают не запорожские, а донские казаки.

На самом же деле гуляли по Черному морю и те и другие. А что касается распросов визиря, то вызваны они были тем, что пока русское посольство сидело в Константинополе, Сагайдачный с запорожцами и приставшими донцами разбил у Днепровского Лимана турецкую эскадру, прорвался в Черное море и действительно пожег и пограбил многие города на побережье. И это бы ничего и послам на руку, но когда турки послали на «неверных» новый флот и тот флот перекрыл устье Днепра, чтоб перехватить казаков вместе с добычей, гулебщики ушли через Керченский пролив в Азовское море и на Дон. Визирь, видимо, не верил, что морские разбойники могут вытворять такое, не будучи в сговоре с московскими властями, потому и допытывался у русских послов, где царские струги и где царское войско.

Московские власти, узнав о всех этих приключениях, послали на Дон дворянина Еремея Кисленского с наказом, чтоб казаки помирились с азовцами, а к султану из Москвы послали гонцов через Крым с грамотой, что грабят на море запорожцы, а донцы заворовались и царских указов не слушают, потому мол и через Крым ссылаемся.

Турки, не развязавшиеся до конца с Ираном и из-за донского казачьего воровства не уверенные в поведении Москвы, на два фронта воевать не рисковали. Чтоб оправдать риск, говорили, чтоб русский царь отдал им Казань и Астрахань. Русские на такое, конечно же, пойти не могли.

Меж тем с поляками у русского государства все еще шла война. В 1616 году поляки против Москвы большого войска не собрали. «Ждали, — как пишет Соловьев, — нападения на Польшу турок, раздраженных казацкими набегами…».

Турецкий флот, не дождавшись возвращения запорожцев в Днепровском Лимане, действительно поднялся по Днепру и погромил пустую Сечь. Но запорожцев это мало тронуло, они в это время сухим путем возвращались с добычей с Дона, а многие и вовсе остались на Дону в предвкушении новых совместных набегов.

Как бы там ни было, в сентябре польский сейм все же принял решение о новом походе на Москву, чтоб возвратить королевичу Владиславу русский царский престол. И тут, как пишет Соловьев, «встрепенулись казаки, почуяв войну и смуту: донцы прислали к Владиславу атамана Бориса Юмина и есаула Афанасия Гаврилова объявить, что хотят ему правдою служить и прямить. Владислав 26 ноября 1616 года отвечал им, чтоб совершили, как начали». Да из Новгорода Северского к «великому князю Владиславу Жигимонтовичу» отъехали три станицы, среди которых мелькали ребята из шаек Заруцкого. Владислав их всех жаловал, напоминал о стеснении казачьих вольностей при «Михалке Филаретове сыне» и о том, как изменой побили людей Баловнева.

Русские, ожидая нового польского похода, пошли на мир со шведами, отдали им по Столбовскому миру Карелу, Копорье, Орешек, Ям, Иван-город и устье Наровы. Теперь надо было еще заручиться поддержкой Турции. Но турки уперлись из-за казачьих набегов.

Владислав в 1617 году в поход выступил, но двигался медленно. Смоленск поляки все же от русских отстояли. 6 мая русские ушли от города. Рассказывали потом, что «з голоду ели кобылятину и собаки и стали бедны же без службы и без всех животов».

На Дону из-за Владислава началась смута, и атамана Смагу Чертенского, сторонника Москвы, «выбили из круга».

Московские власти при всех этих шатаниях жалование задержали в Воронеже, а на Дон послали проведать воронежских служилых казаков — кто донцов на смуту подбивает, не черкасы ли, не от польского ли короля?

К турецкому же султану послали грамоту, что донцы изменили, и обещали, что, как справятся с польским королем, разберутся и с донцами. «…А как оже, даст бог, с недругом нашим, с польским Жигимонтом королем, мы, великий государь, твоею помочью управимся и с тое стороны нам недруга не будет, и мы, великий государь, на тех воров пошлем рать свою и с Дону их велим сбити, а которые достанутся живы, и тех велим казниги смертию, по их винам кто чего достоин».

Владислав же послал на Дон грамоту и звал «з Дону и со всех рек и речек» к себе на службу, обещая вольность, поместья и денежные оклады. И многие ребята с Дону явились к Владиславу, где разрядный дьяк Василий Янов приводил их к крестному целованию, и кричали, что пойдут на Москву и посекут злых бояр: «Полно-де нас воеводы по городам и в острожках метали!». Но в целом Дон ни Владислава, ни Михаила не поддержал.

Здесь, пользуясь общей сумятицей, бросились на море за зипунами.

Еще до Пасхи вышли в море 700 донских казаков и погромили 7 турецких каторг и зипун добрый взяли. Султан Ахмет выслал на них еще 7 каторг с лучшими пашами и с войском, но казаки и те каторги разбили, одного пашу убили, а другого живым привезли на Дон. Доносили в Москву знающие люди: «И ныне тот паша сидит на Дону у казаков скован и ждет по себе окупу; а для окупу послали казаки в Царьгород того же паши двух человек, а окупу за него да за двух его человек сговорили взяти 30 400 золотых; и паша де о том от себя к жене своей и ко племени с людьми своими писал, а велел за себя окуп привести в Азов к осени».

Взбешенные турки задержали русских послов. Но азовцы вроде бы согласились на мир, видимо, надеялись получить за посредничество при передачи пленного паши. И из Москвы срочно выслали дворянина Несмеяна Чаплина на Дон уговаривать донцов, чтоб отдали пашу без выкупа. Еще должен был Чаплин перед пашой извиниться и валить всю вину на подстрекателей-запорожцев, подданных польского короля.

Уговорил Несмеян Чаплин донских казаков отдать пашу без выкупа или нет — Бог весть. Но вернулся Чаплин на Москву только на следующий год.

У турок же в том году умер султан Ахмед I, и на престол вступил слабоумный брат покойного — Мустафа I, так что за всеми этими изменениями им было не до помощи русскому царю.

Владислав же дошел до Вязьмы и там зазимовал. Всю зиму некоторые казаки ездили от московских людей к Владиславу и обратно, поскольку у Владислава с деньгами тоже было не густо.

На Дону ж жили по прежнему. Доходили слухи из Азова от верных людей, что московские люди проговорились — будет после польской войны московский поход на Дон, сбить казаков с Дону и казнить по их винам. На Дону таким речам не верили. Знали, что туркам московские люди это часто обещали, а как вздумали ногайцы московским людям о том же говорить, мол сведите казаков с Дону, московские люди ногайцам ответили: «Вы ерунды не говорите, отдайте полон и учините шерть на кургане, а если не исправитесь, его царское величество велит на Дон атаманов и казаков еще прибавить».

На другой год, 1618-й, поздно, аж 5 июня Владислав выступил из Вязьмы и подошел к Можайску. Бои пошли затяжные, с обеих сторон люди гибли и страдали от голода. На Москве сразу вспомнили про донцов и послали к ним на Дон дворянина Юрия Богданова с грамотой. В грамоте писалось, что 14 июня от дворянина Чаплина узнал царь о верной службе донцов и наградит их жалованием выше прежнего, но случилось вот такое горе, явился на русские земли недруг и разоритель король Жигимонт, и пусть донские казаки пришлют войско тысяч с пять конных и пеших.

Донцы грамоту 3 сентября получили (жалование с Богдановым задержалось в Воронеже), но с высылкой войска пока медлили.

Отвлекло их одно обстоятельство, с точки зрения донцов гораздо более важное, чем все московские дела. Турки явились под Азовом, привезли с собой московских послов, Мансурова и Самсонова, и, прикрываясь этими послами, стали засыпать Мертвый Донец, а на речке Каланче ставить башкою. Оставался казакам выход в море прямо под стенами Азова.

Строительство турки должны были закончить к зиме, тогда и посольство из Азова на Дон обещали отпустить.

Под Москвой у Можайска бои продолжались. Наемники, что были у Владислава, требовали денег. И в московском войске многие дворяне стали съезжать по домам. Казалось, что война затухает.

И тут Сагайдачный с 20 тысячами запорожских казаков вторгся в Россию с юга на помощь Владиславу. Шел он степью и захватил русское посольство, направлявшееся в Крым, которое везло на 10 тысяч «мягкой казны». А кроме того взял Сагайдачный Ливны, Елец и Данков. Пожарский заболел, «ратные люди остановились и не хотели идти против неприятеля с больным воеводою; казаки воспользовались этим случаем и стали воровать». У них пошла рознь с дворянами, они ушли во Владимирский уезд, вотчину князя Мстиславского, «и оттуда много мест запустошили».

Больного Пожарского сменил князь Волконский и хотел остановить запорожцев на Оке, как обычно останавливали татар. Но 6 сентября, сговорившись, поляки и запорожцы ударили одновременно: поляки от Можайска, а запорожцы (7 тысяч старых казаков и 3 тысячи слуг) полезли через Оку. Волконский с боем отступил к Коломне, и там от него, прихватив с собой служилых татар и астраханских стрельцов, ушли последние казаки.

Москва стала садиться в осаду.

В самом городе было неспокойно. Ратные люди — ярославец Иван Туренев, смоленец Яков Тухачевский и нижегородец Афанасий Жедринекий — «приходяху на бояр з большим шумом и указываху чево сами не знаху».

Войск в столице было мало, да и те сразу же ударили челом о жаловании; еще и комета сверху нависла, так что люди стали впадать в страх.

Казаки, покинувшие войско Волконского стали лагерем в Вязниках. К ним из Москвы приезжали, звали на службу, а они выговаривали себе привилегии, чтоб никого из казаков обратно со службы не выкинули, кем бы он раньше не был, и жалованье себе просили вровень с дворянами, 5 рублей им было мало.

Пока шли переговоры, поляки 2 октября решились на штурм, но были отбиты. 20 октября начались с ними переговоры.

Только съехались московские представители с поляками, из Москвы сообщили, что часть войска взбунтовалась и пошла из города, и вся Боярская дума ходила беглецов уговаривать, чтоб вернулись.

Пока шли переговоры, пополз слух, что царевич Иван Дмитриевич жив, на Москве де удавили другого младенца, а настоящего казаки спрятали и скоро явят его. Польская делегация открыто грозила, что устроит московским людям еще одного самозванца.

Оглядывались московские представители на лагерь в Вязниках. Вот оно, готовое войско для новой смуты. И на Дону зашевелились казаки. Пригласили их на свою голову, а к кому они под Москвой пристанут, одному Богу известно.

Чтобы не потерять последнего, 1 декабря заключили московские люди в селе Деулино с поляками перемирие на четырнадцать с половиной лет, отдали Смоленск, Чернигов и Новгород-Северский.

И тут явились две тысячи донцов во главе с Гаврилой Стародубовым и с отпиской к царю: «Служить тебе готовы: вот передовой отряд, а большое войско собирается». «Но прежде, нежели сей отряд достигнут до Москвы, — пишет Василий Сухоруков, — прекратилась война с Польшею…». Действительно, на казачьей отписке стоит помета, что получена она 6 января 1619 года, через месяц с небольшим после заключения перемирия.

Москва же еще до появления донцов под ее стенами, убоялась, видимо, прихода новых вооруженных людей, и 30 декабря пошла на Дон грамота, чтоб войско оставалось в юртах своих. Мол, дорога ложка к обеду…

Прибывшим же под Москву дали жалование.

После всех этих событий, после потрясений, начавшихся с годуновских времен, притихло Московское государство, лежало, больное и беспомощное, как похмельный богатырь после загула и жестокого мордобоя.

Владислав с войском ушел, оттяпав для Речи Посполитой многие земли, придвинув границу к самой Вязьме. И Сагайдачный ушел. У Калуги пленных распустил (но не всех). Как обычно после таких дел, сокрушался он, что ошибся — не надо бы ему на Москву ходить, христианскую кровь проливать. Ездил даже к иерусалимскому патриарху, просил отпустить грех разлития христианской крови. И другие запорожцы говорили, что ошиблись, нечистый попутал. Один их полк — Ждана Конши — даже на службу у русского царя остался. Бесчисленные наемники отправились в Европу, где как раз началась жестокая и кровопролитная война, названная впоследствии Тридцатилетней, и где ожидали их фортуна и добыча.

В общем, все были благостны и довольны, кроме самих московских людей.

Поглядывая на них, на их прищур запоминающий, стали постепенно разбегаться вольные казаки из многочисленных шаек от греха подальше.

Что это были за люди — «показаченное московское население» — видно из таблицы, составленной А. Л. Станиславским на примере казаков атамана Баловнева. Из 94 захваченных царскими войсками в июле 1615 года оказалось: холопов — 33, крестьян — 24, дворян — 11, посадских людей (горожан) — 9, приборных людей — 8 (5 стрельцов, 2 городовых казака, 1 сторож Хлебного дворца), монастырских слуг — 4, служилых иноземцев — 3, служилых татар — 1, гулящих людей — 1.

Некоторые из них опять в холопы вернулись, но теперь, имея большой опыт войны и разбоя, сами стали при князьях и боярах за подобными себе горемыками надсматривать. Многие пошли служить «по прибору» — полторы тысячи верстанных и две тысячи неверетанных казаков получили скоро поместья и дворы в Московском государстве. А большинство отпетых, кто к мирной жизни приобщиться не мог, продолжали нищенствовать и разбойничать или сволоклись на реки и речки. Очень многие пришли на Дон.

 

Глава 2. Внешняя политика и казачьи набеги

Ясно было, что новая война с Польшей неминуема. Владислав от своих прав на московский престол не отказался, поляки Михаила царем не признали. Граница польская к самой Москве подступала…

Вернулся из Польши, из плена, старец Филарет, царский батюшка, поддержал сына, возглавил русскую православную церковь. Исподволь, невзирая на все перенесенное, стали на поляков войско собирать.

В 1620 году в феврале как раз в субботу на масляной приехали в Москву запорожцы на службу проситься — Петр Одинец с товарищами. Зашли они в город пеши, и в то время стояли в городе стрельцы в чистом платье без пищалей — встречали.

Рассказали запорожцы, что ходили на крымцев, вели бой у Перекопа, а теперь просятся на службу от имени Сагайдачного.

21 апреля послали из Москвы Сагайдачному грамоту, чтоб служил и жалование «легкое» — 300 рублей. В грамоте между прочим прописали: «А на крымские улусы ныне вас не посылаем». Крымский царь Джан-Бек-Гирей на нас якобы не нападает, а мы на него не будем. Царя запорожцы так и не увидели, но московские люди просили их в том «не оскорблятца», так как царь в пост молится, ездит по святым местам.

Посольство это Москве и в радость и не в радость. Иметь против польского короля запорожское войско — чего же лучше. А с другой стороны, вечно за них перед турками и татарами отвечать…

И хитрые поляки в октябре стали пугать Москву — жив малолетний Иван Дмитриевич, и запорожцы его поддерживают…

На Сечи запорожцы вместо Сагайдачного поставили гетманом Бородавку, а тот пока по-старому придерживался польского короля.

Той же осенью турки и шведы начали войну с поляками, ситуация для Москвы сложилась очень благоприятная. Теперь турки и шведы стали русских в союз вовлекать. Но силы у московских людей были еще не те, да и союза прочного с турками и татарами не получалось.

Донцы, вопреки всем запретам, продолжали набеги под Азов, на Крым и на море. Великое Войско Донское увеличилось, и добычи требовалось больше. Турки и татары при первом удобном случае лицемерно жаловались Москве на казачий «беспредел». Московские власти так же лицемерно обещали казаков ловить и казнить смертию.

Зимою на 1621 год азовцы разорили один казачий городок ниже Манычи, взяли припасы и человек 100 в плен в Азов увели.

Донцы послали с Низу людей по всем рекам и речкам, чтоб сходились вольные люди на Дон и с Дона шли на Азов промышлять, взять бы его и разорить, как азовцы донской городок разорили.

Собрались многие люди, и запорожцев подошло человек 400. Но азовцев достать не могли, укрылись те за стенами. Тогда запорожские атаманы Сулима, Шило и Яцкой предложили не торчать под азовскими валами, а идти на море. Собравшиеся на Дону вольные ребята, 1300 человек во главе с атаманом Василием Шалыгиным, примкнули к спаянным дружным запорожцам, и за три дня до Пасхи отправились в набег на Черное море. Большую часть этой экспедиции (да, видимо, и разоренного донского городка) составляли люди новые — и участников много, и потери, как увидим, огромные.

Уйдя «за Черное море», казаки стали приступать «к городу к Ризе и к пашиному двору и тут им учинилась шкота великая, на приступе побили многих людей». Уходя обратно, они попали в шторм, много стругов разбилось и людей утонуло, и тут их «накрыли» 27 турецких каторг. Большинство гулебщиков было перебито, утоплено и взято в плен. Обратно из похода вернулось 300 донцов и всего 30 запорожцев.

Так же неудачен был набег на ногайские Казыевы улусы. Из 400 конных казаков, возвратилось едва 100 человек.

Видимо, «сбредшие» на Дон вольные люди пробовали себя на разных поприщах…

Невзирая на все эти конфликты, из Константинополя в Москву был направлен посол Фома Кантакузин, встречать которого да заодно отвезти казакам жалование на Дон послали дворянина Семена Опухтина.

В ожидании турецкого посла Опухтин видел возвращение с моря казаков после неудачного похода за зипунами, и услышал от вернувшихся, что турки на 15 лет помирились с персами. Тут низовые казаки и многие верховые, ходившие обычно воровать на Волгу и зеленое Хвалынское море, а ныне оказавшиеся в Главном Войске, призадумались, как бы султан, шах да царь вместе не взялись их с Дона свести. Опухтин такого не предполагал, но и успокаивать донцов не стал. А то совсем страх потеряли.

Да при том же Опухтине явились в верхние донские городки из России беглых и разбойников человек 500, но, узнав, что под Азовом и на Черном море в этом году не обломилось, пошли дальше воровать — на Волгу и на Яик.

И еще чуть было измены не случилось. От запорожского атамана Бородавки явились на Дон атаман Соколка и два запорожца. Прислал де польский король Запорожскому Войску грамоту идти на турецкого султана и обещал платить по 30 рублей на человека. Вот запорожцы из лучших чувств и приглашали донцов идти на султана вместе.

От суммы дух захватывало. Но как-то перемоглись донские атаманы и казаки, сказали Соколке, что людей у них мало, тысяч 7, большое войско — на море в походе (тех же турок грабят), до возвращения решить ничего нельзя. В общем, перетерпели, пока Опухтин в Войске сидел и турецкого посла ждал. Но как встретил московский дворянин посла и увез, в первую же ночь человек 200 донцов отправились в Запороги, польстившись на большие деньги.

В августе доставил Опухтин Кантакузина в Москву.

Хлопотали о посылке Фомы Кантакузина в Москву византийский патриарх Кирилл, голландский посланник и некоторые турецкие вельможи. Подобрали специально человека греческой веры, зятя Молдавского правителя, чтоб на Москве было к его словам больше доверия. Привез он царю две грамоты, от султана Османа и от визиря Гуссейна, «что пришло время подпоясаться воинским храбрым поясом, и чтоб царь такого времени не пропускал». А если русские вступят с поляками в войну, то обещали вернуть русским Смоленск. О том же патриарх Кирилл писал Филарету.

Сам Фома Кантакузин Филарету рассказал, что султан двинет на Римского цесаря, чтоб тот полякам не помогал, своих ставленников из Венгрии, Семиградья, Валахии и Молдавии, а сам султан пойдет на поляков, и война будет идти 10 лет.

Филарет против поляков был настроен решительно — «неправды их и московского разорения забыть нам нельзя», — но перемирие подписали на 14 лет, и пообещал он так: «Хотя бы в малом чем польский король мир нарушил, то сын мой для султановой любви пошлет на него рать, и людям ратным велено быть наготове…».

Однако очень уж удачно все складывалось, и собрали на Москве 12 октября Собор, куда пригласили и донских казаков с атаманом. Собор же решил снова воевать с поляками.

Нужен был повод, и через три дня после Собора послали в Польшу гонца Борнякова с грамотой, чтоб паны правильно царский титул писали, иначе мол будем мстить.

Но пока вот так собирались, поляки и запорожцы под Хотином разбили турок и заключили с ними перемирие, а в Ливонии заключили перемирие со шведами.

Московским же людям направили паны ответную грамоту (привез ее Борняков 2 февраля 1622 года), где писали разные нехорошие слова про всех, начиная с матушки царя Ивана Васильевича Грозного.

Оскорбленный великий государь послал людей по городам собирать войско, «но грамоты о выступлении в поход не приходили», — записал С. М. Соловьев.

Куда ж теперь лезть в одиночку! Сильны поляки, задорны. Помнили московские ратные люди атаку польской кавалерии под деревней Клушино. Не дай Бог еще раз такое увидеть! Нет, рано нам с поляками воевать.

На Дону же, прознав про польскую силу, турецкую слабость и московскую нерасторопность, направились вольные люди при первой возможности в море за зипунами. За две недели до Великого дня, в начале апреля, вышли в море больше тысячи казаков, и старых и новопришлых. Да вслед за ними в мае, после Николина дня, двинулась еще одна партия — запорожский атаман Шило, сотни три черкасов и местных ребят с тысячу. Запорожцам поляки по условиям перемирия запретили по Днепру в море выходить, так они на Дон пришли…

Погуляли вольные ребята прямо под стенами Стамбула. Султан в ярости грозился визирю голову за нерадение отрубить. Но это, видимо, была его последняя угроза. В Стамбуле восстали янычары. В начале мая султана Османа убили и посадили на престол его слабоумного дядю Мустафу. Этого несчастного один раз уже свергали, но не убили, оставили, видно, про запас. Визирь все равно не уцелел, убили его вслед за султаном.

Татары, которым турки запрещали нападать на русские земли, теперь почуяли слабинку. Две тысячи их явилось на охрану Азова, но Азов охранять не стали. Наоборот, стравили азовцев с казаками. В начале июня прислали они в Войско сказать, чтоб явились донцы на Окупной яр мир обговорить и пленных обменять. Донцы, человек 30, поехали. Татары их подпустили и всех перебили, после чего, захватив с собой желающих азовцев, отправились на русские земли за полоном.

Все Великое Войско Донское всколыхнулось. Понеслись гонцы в верхние городки, чтоб перехватили татар на Казанской переправе. Сам войсковой атаман Исай Мартемьянов отправился на Мертвый Донец с шестью сотнями ждать татар и азовцев на верхнем перевозе. Тут с моря пришли гулебщики с богатой добычей, те, что первыми в начале апреля уходили, и тоже подключились к вспыхнувшей под Азовом войне.

И посольство Фомы Кантакузина, ведущее сложную антикатолическую интригу, и московские власти, прозевавшие удобный случай поквитаться с поляками, не хотели разрыва отношений России и Турции из-за казачьих зипунов. Летом из Москвы вместе с Кантакузиным поехали в Стамбул царские послы Иван Кондырев и дьяк Тихон Бормасов, прихватившие с собой жалование для казаков.

Ехало посольство на Дон с большой опаской. Охраны с ними, набранной по городам, было человек 800. Еще у Воронежа атаман Епифан Радилов, ехавший с посольством, стал послам высказывать: «Призывали меня в Москве к боярам, и бояре приходили на меня с шумом, меня и Войско все лаяли и позорили; а наше Войско — люди вольные, в неволю не служат, и вы, посланники, на Дон идите к началу, как Войско изволит, так над вами и сделают». Перепуганные послы дали знать в Москву: «Ждем себе задержания многого на Дону».

У Клецкою городка 2 июля узнали послы, что на Низу сидят пришедшие с моря гулебщики, разорившие Трапезонт, и с ними черкас человек 200. Ох, измена! Велено ж было черкас на Дону не принимать… А ниже, у городка Паншина, увидели послы человек 50 волжских казаков с атаманом Богданом Чернушкиным. Щеголяли те в рубашках тавтяных, в кафтанах бархатных и камчатных. А были они до этого на Хвалынском море и громили персидские суда.

Епиха Радилов взял их всех с собой на Низ. Стали посланники ему говорить, чтоб он таких воров к себе не принимал, а Епиха глубокомысленно ответил: «Если их не принимать, то они познают чужую землю».

Посланники засомневались — Войско ли это союзное, царю верное, или вертеп разбойничий? — и стали выше речки Чира в сомнении, плыть или не плыть им в низовые городки.

Войсковой атаман Исай Мартемьянов, узнав про те сомнения, прислал им нарочного с отпиской: приезжайте, на Дону и на Донце от черкас безопасно.

Двинулось посольство дальше и за день пути от Монастырского городка остановилось и послало вперед Епиху Радилова предупредить — едет мол посольство с жалованием и турецкого посла везет, пусть Войско их встречает с почестями по обычаю.

Епиха вернулся и сказал, что встретил десяток знакомых ребят, и те говорили, что Исай Мартемьянов три дня как ушел на море, в Монастырском городке пусто, и встречать послов некому.

Оскорбленные послы послали Епиху в Монастырский городок вторично. Тот вернулся и привез с собой 15 казаков из Монастырского. Те подтвердили — в Монастырском точно пусто, пусть послы не прогневаются, встречать их некому.

12 июля посланники прибыли в полупустой Монастырский городок и расположились двумя станами: вот турецкое посольство, вот — русское.

На другой день все ребята Епихи Радилова и последние казаки из городка проплыли мимо посланников на 5 стругах и отправились на море к Исаю Мартемьянову.

Глядя на это, турецкие посланники стали выговаривать приставам: «Как шли мы из Азова в Москву, и казаков в Войске было много, и встреча нам была великая. А ныне в Войске казаков нет, пошли все на море, и встречи нам никакой не было. И русские послы своих провожатых на море же отпустили…». А русские послы, проклиная в душе казачье воровство, послали толмача сказать Фоме Кантакузину, что это Войско пошло отгромить у татар полон, который те из России ведут.

В тот же день отписали они Исаю Мартемьянову, что пришли в Монастырский городок с жалованием, пусть он сообщит, где стоит, долго ли будет в походе, кому жалование передать и долго ли их, послов, на Дону задержат.

19 июля в Монастырский городок явился с моря казак Тихон Чулков и передал от атамана послам, чтоб ждали и жалование никому пока не передавали. А мы де стоим в морском устье и ждем турецкий караван, чтоб не пропустить его в Азов.

Послы стали говорить, что так нельзя, мы мол в Москву обо всем напишем, у нас уже станица готова. А Тихон Чулков им сказал: «Вы так не делайте. Без ведома Войска ничего не пишите. Вот войсковой есаул стоит. Если вы без нашего ведома отписку пошлете, а он это допустит, то мы его утопим. Пожалейте человека…».

Ждали послы все же недолго. На следующий день пришли с моря казаки, человек 800, и Исай Мартемьянов с ними. Оставили они небольшой караул в устье, а сами явились за жалованием. Сразу же собрали круг и за Кондыревым послали.

Кондырев передал казакам царские грамоты, сказал про жалование и про то, чтоб с азовцами помирились и их, послов русских и турецких, в Азов с честью проводили. А жалование потом бы разделили, но без огласки, чтоб русским послам в Турции из-за жалования никакого задержания не было.

Казаки отвечали, что государеву жалованию они рады, но с азовцами у них сейчас война и, не управившись с азовцами, они помириться не могут. Так что пусть посланники ждут.

Спор был прерван появлением казака, прибывшего с устья, который объявил: показались турецкие корабли.

Исай Мартемьянов поручил принять жалование Тихону Чулкову и Василию Чернову, а сам стал отдавать распоряжения к выходу в море.

Чулков велел казакам выгружать царское жалование их судов на площадь у часовни, а сами суда выволочь на берег. Казаки потащили сукно, хлебные и пушечные запасы, бочонки с вином и деньги.

Посланники велели сказать им, чтоб они запасы устроили где-нибудь в другом месте, а не на площади, чтоб турецкие люди про запасы не знали, да и судов бы казаки к себе не брали. Казаки отвечали, что кроме площади запасы положить негде, а судов они прежде никогда с Дону не отпускали.

На следующий день казаки на 50 стругах, набившись по 30–40 человек, во главе с Исаем Мартемьяновым пошли в море перехватывать турецкий караван. Вместе с ними отправились разбойничать приезжие люди из Белгорода, Курска, Оскола, Путивля, Ливен, Ельца и московские торговые люди, приехавшие на Дон с товарами вместе с послами.

Поход длился пять дней. Казаки сошлись с турецким караваном, захватили корабль и две комяги и 26 июля вернулись в Монастырский городок, привезя с собой три захваченные пушки, «да погромной рухляди, сафьянов, дорогов, киндяков, бязей, луков немало». Шли они мимо стана турецкого посла, стреляли из ружей и показывали из стругов всю награбленную рухлядь.

Выждав, когда поутихнет радость, посланники стали говорить казакам, чтобы те помирились с азовцами. Казаки отвечали: «Если азовцы пришлют к нам, то, может быть, и помиримся, а сами не пошлем, ссылайтесь с ними вы мимо нас».

Посланники отправили в Азов некоего сына боярского объявить о своем приезде. Но азовские люди приходили к нему с великим шумом: «Пусть посланники придут в Азов, мы с ними управимся!».

Но азовские начальники дали знать московским послам, что прежние послы, идя в Царьград, замиряли казаков с азовцами; так не хотят ли казаки помириться и теперь?

Опять стали Кондырев и Бормасов казаков уламывать. Те признались, что ждут с моря ушедших еще в мае товарищей, а пока те не вернутся, мира с Азовом не будет и посланников туда не выпустят. Из дальнейших расспросов выяснилось, что с 1000 казаков еще где-то скитаются по морю, и чтоб выяснить — где, брали недавно донцы в Азове языка, может, быть в Азове больше известно. Сведения были неутешительные: у какой-то жидовской деревни в полдня пути до Стамбула вступили казаки с турками в переговоры, турки якобы за большие деньги полон хотели выкупить, три дня договаривались, потом турки исподтишка напали и всех казаков побили. Но были вести и другие, что половина казаков все же ушла.

Узнав про все это, положили атаманы и казаки ждать возвращения своих с моря до Семенова дня (до 1 сентября).

Однако гулебщики вернулись раньше — 8 августа. Пришло их с атаманом Шило на 25 стругах человек 700, рассказали, что действительно побили у них турки человек 400.

Стали посланники атаманам и казакам говорить: «Ну, теперь-то отпустите нас в Азов?». Атаманы, подумав, сказали: «Отпустим и с азовцами помиримся, но не надолго, а только до тех пор, пока вы до Царьграда не доберетесь».

Делать нечего, поехали царские посланники в Азов и на таких условиях. До речки Каланчи провожала их московская стража и два донских атамана, Радилов и Мартемьянов, с четырьмя сотнями казаков. На Каланче ждали посланников азовцы на 30 стругах. Там их и передали.

И в Азове, и в Кафе, и дальше до самого Царьграда ругали московских посланников жертвы казачьих набегов и турецкие начальники, посланники же открещивались и по обычаю уверяли турок, что если вперед казаки станут ходить на море, то государь ради дружбы с султаном за них стоять не будет.

Кафинский паша Кондыреву на это сказал: «Донских казаков каждый год наши люди побивают многих, а все их не убывает, сколько бы их в один год не побили, на другой год еще больше того с Руси прибудет; если б прибылых людей на Дон с Руси не было, то мы давно бы уже управились с казаками и с Дона их сбили».

До предместий турецкой столицы посланники добрались только 12 октября, по дороге видели они следы разорения и безлюдье — приморские жители попрятались, напуганные казачьим набегом.

В Константинополе посланники застали смуту. Только что здесь был триумф Реджеб-паши, который привел с моря 18 казачьих стругов и 500 пленных казаков и был допущен султану руку целовать. Что это были за люди, «500 пленных казаков»? Видимо, беглые из московских земель, которые увязались за донцами и запорожцами на море. Они, видимо, и тот трехдневный торг устроили вопреки обычаям набегов, а теперь отдались в турецкие руки. Настоящие казаки и черкасы в таком количестве в плен никогда не попадали. А эти привыкли на Москве — повяжут их, а потом опять в войско набирают…

Триумф был опечален известиями, что в Багдаде восстали жители, недовольные сменой султана, и порезали янычар. Константинопольские янычары волновались и хотели идти на Багдад.

Кроме того, янычары явились на посольский двор с жалобою, что казаки погромили их корабль с товарами, и требовали, чтоб посланники заплатили за убытки.

Посланники их не велели пускать, тогда янычары стали ругаться: «Даром мы вам этого не спустим, приходите все с обманом, а не с правдою, казаков на море посылаете, корабли громить велите, здесь в Царьграде невольников крадете; и за это станем у вас резать нос и уши». После чего янычары ворвались в посольские комнаты, искали невольников, но никого не нашли и ушли с бранью.

Посланники пошли жаловаться визирю, но тот сказал: «Теперь мне не до послов, хотят меня переменить».

Новый визирь, Гуссейн, стал вымогать у посланников соболей и ругался, что мало дают. Наконец, отпустил посланников в Москву и велел передать, что султан Мустафа помирился с польским королем и хочет быть в мире с московским царем, а азовцам нападать на московские земли запретит. Если же Польша нарушит договор, и запорожцы выйдут в море хоть одним стругом, то султан начнет с королем войну и даст знать о том царю.

На Москве тоже были встревожены раздорами между казаками и турками и, опасаясь лишиться в борьбе с поляками последнего ненадежного союзника — османов, — направили весной 1623 года на Дон с жалованием князя Белосельского, чтобы тот уговорил казаков заключить с азовцами мир, черкас с Дона гнать и на море не ходить.

Донцы князя встретили с честью, выслушали, жалование приняли (жалование — так себе, кроме хлебного и пушечного запаса денег всего одна тысяча рублей) и с честью же проводили. После чего с тысячу ребят сразу же отправились в море.

В это время как раз возвращались из Константинополя царские послы Кондырев и Бормасов и претерпели из-за казачьих разбоев новые обиды и притеснения. Первый раз их остановили в Кафе — из Азова пришли вести, что донские казаки вышли в море. Посланников задержали, и кафинский народ грозился их убить. Но вести не подтвердились, и посланники отплыли из Кафы. Зато когда они подошли к Керчи (было это 24 июля), туда же явились на 30 стругах донцы, стали против города и взяли какую-то комягу. Керченские люди стащили посланников с корабля, повели в город и с угрозами засадили в башню.

Кондырев послал сказать казакам, чтобы шли обратно на Дон, иначе их, посланников, убьют. Казаки отвечали, что им без добычи назад на Дон не хаживать, и пошли мимо Керчи в Черное море, на Кафу (в Кафе, наверное, досадовали, что рано русских послов отпустили).

Посланников из Керчи выпустили, но переправили на другой берег пролива и велели ехать степью по черкесской стороне.

Тут под городом Темрюком их прихватили местные черкесы с криком, что донские казаки, проходя мимо Темрюка, погромили комяги, взяли в плен сына таманского паши и вернули его за выкуп в 2000 золотых: пусть посланники вернут эти деньги, иначе их убьют.

Турецкий посланник и азовский воевода, сопровождавшие русских посланников, вступились, но черкесы мигом поворотили турок назад в Кафу, а Кондырева и Бормасова оставили в Темрюке и посадили в башню.

Турки дали подарки кому надо и все же уговорили темрюкских людей, чтобы русских послов выпустили.

Поехали дальше степью на Азов и нарвались тут на ногаев. Те захватили в плен брата дьяка Бормасова и кричали, что весной приходили на их улусы донские казаки, побрали жен их и детей, лошадей и животину. Если казаки отдадут полон, то и ногаи пленников отпустят. Насилу азовский воевода и турецкий посланник уговорили их отпустить младшего Бормасова.

Наконец, в самом Азове, только успели посланники расположиться на посольском дворе, новая напасть приключилась. Ворвались азовские люди, одни хотели посланников убить, другие — отрезать им носы и уши и так отпустить на Дон. Оказалось, что донские казаки стоят в донском устье и ждут караван из Кафы, чтоб разграбить.

Посланники написали на Дон, чтоб казаки помирились с азовцами и свели свои струги с устья Дона, иначе их, посланников, убьют в Азове.

Казаки и азовцы долго уговаривались об условиях, наконец, помирились, и посланников выпустили из Азова. На дворе уже стоял сентябрь.

На речке Каланче встретил горемык атаман Исай Мартемьянов с пятью сотнями казаков, одни на стругах, другие — конные. Привезли их в ближайший городок и стали палить из пушек и ружей.

Настрелявшись, казаки сказали послам, что судов у них мало, всего 8, всех посланников, русских и турецких, вверх по Дону на них вывезти невозможно.

Проторговавшись две недели, посланники заняли у тех же казаков денег, наняли еще 10 стругов и в сопровождении Исая Мартемьянова, Епихи Радилова и достаточного числа лучших казаков отправились 6 октября из Монастырского городка в Черкасский…

И еще. По данным Василия Сухорукова, когда азовцы передавали казакам послов, то затеяли ссору и убили у казаков двоих ребят. Казаки смолчали, чтоб показать турецкому послу, кто виновник всех стычек и раздоров.

После отъезда послов казаки были склонны поддерживать мир с Азовом. Причин для войны пока не было, на море донцы награбили много и теперь хотели отдохнуть.

Азовцы в декабре, собравшись вместе с татарами и ногайцами, под руководством какого-то турка Асан-бея налетели на Манычский городок. А было их всего человек 620.

Но манычские казаки были настороже, налет отбили, перебили много татар и гнали их, выйдя из Манычского городка, до речки Аксай.

А на следующий год, 1624-й, еще за полторы недели до Пасхи, невзирая на московские запреты, вышли в море 55 стругов с донскими казаками…

Для турок тот год был особенно тяжелым. Еще когда Кондырев и Бормасов перебирались из Азова в низовые казачьи городки, янычары свергли слабоумного султана Мустафу и посадили нового — Мурада. Как часто бывает в таких случаях, война с Персией вспыхнула с новой силой, паша Багдада отложился. И новый крымский хан Магомет-Гирей решил от Турции отложиться и задружить с персидским шахом. Дошло до того, что крымчаки русских и турецких послов побили.

В 1624 году турки стали срочно менять одного крымского хана на другого — старого, которого сами же недавно сместили. В Крыму и вообще на Черном море началась страшная заваруха.

Донцы, пользуясь случаем, во главе с Демьяном Черкашенином погромили город Старый Крым, а затем вместе с запорожцами явились на Босфоре, под стенами Царьграда, и в считанные часы обобрали и пожгли близлежащие деревни.

После всего этого запорожцы и примкнувшие к ним немногие донцы вмешались в начавшуюся в Крыму войну между турками и татарами и вместе с татарами вышибли с полуострова янычар, приплывших сажать на престол старого хана Джанибек-Гирея.

В общем, ситуация для России и для Турции стала очень тревожной. Крым выходил из-под контроля. Одна надежда оставалась — запорожцы, усилившись, могли задраться с поляками и тем свести к нулю все польские усилия на юге.

Дальше — больше. Зимой на Сечи появился некий самозванец — дядя правящего турецкого султана, но греческой веры и имя ему — Александр. Бежал он якобы во младенчестве из Турции с матерью своей Еленой, которая происходила из рода византийских императоров Комнинов, жил во Франции, в Италии, в Польше, в Германии, а теперь, прознав от «лисовчиков» о запорожском низовом рыцарстве, прибыл в Сечь и стал собирать войско отбивать у племянника оттоманский престол.

Потянулись к оному Александру со всех сторон рыцари и искатели приключений. И от Войска Донского приезжали казаки и по рукам били, что помогут Александру сесть в Царьграде султаном или императором.

На Руси после смутных времен всякое самозванство рассматривалось как зло, а когда казаки идут с самозванцем разорять союзное государство, то тут вообще изменой пахнет. Так что забеспокоились на Москве. Жалование на Дон в 1625 году не выслали, а воеводам украинных городов велели казакам свинца и пороха не продавать, да и самих казаков, смотря по обстоятельствам, побивать и вглубь страны не пускать.

Но донцы московское беспокойство презрели и весной вышли в море, чтоб, соединившись с запорожцами, отвоевывать для самозванца турецкий престол.

Вышло их более двух тысяч человек, повел сам Исай Мартемьянов. У Змеиного Острова соединились они с запорожцами и двумя флотилиями двинулись на Трапезунд, где раньше была резиденция предков Александра. Оттуда он собирался Царьград воевать.

Запорожцев было больше и двигались они медленнее. Донцы оторвались и вышли к городу первыми. Чтоб не потерять преимущество внезапности, Исай Мартемьянов приказал высаживаться и брать город.

В жестоком бою казаки взошли на стены Трапезунда. Янычары отошли в верхний город, в цитадель, и сели там намертво.

Четыре дня донцы и подоспевшие запорожцы осаждали городской замок, но безуспешно. Александр не рискнул начинать военные действия с трапезундского плацдарма — и замок был в руках янычар, и население разбегалось и прятало припасы, до смерти напуганное казаками.

Казаки отошли от города в море, стали решать, что делать дальше, но переругались и передрались. В горячке кто-то убил лучшего донского атамана Исая Мартемьянова.

Мстить за атамана донцы не стали — не время и не место. Но откололись от запорожцев и пошли на север, домой. И вовремя. Пока казачьи струги пенили Черное море, азовские люди учинили набег на опустевшие донские городки и пять городков пожгли.

Поставить новые избы и окружить их набитым землей плетнем большого труда не составляло. Но терпеть азовские неправды было невозможно. Четыре с половиной тысячи казаков — те, что вернулись из-под Трапезунда, и те, что оставались дома, — двинулись на Азов и, как сообщала потом посольская станица в Москве, «приступали к городу дважды и башню было наугольную взяли, и на город люди взошли, и в те де поры башня завалилась и им помешала; а атамана их Епиху Радилова ранили, и азовцы их в то время от города отбили. А на завтрее де того дни приступали к башне, что на Каланче, и тое башню взяли и наряд 9 пушек поимали, а людей, которые на той башне сидели, побили, а башню раскопали всю до основания и камень в воду потопили, и иные пушки поимали разбиты, и они тое медь послали по убогим монастырям: на Воронеж, на Шацкой, на Лебедянь и к святым Горам, на колокола, а всее де тое меди послали 117 пуд; а были из тех монастырьков им о том челобитчики, что им взять негде».

Когда же в Москве спросили, для чего они на Азов напали и башню на Коланче разбили, казаки ответили: «А ходили де они к Азову с приступом и на Коланче башню взяли для того, как атаманы и казаки были на море, и в те поры без них азовцы выжгли на Дону пять городков и людей, которые были на кораблях, побили, и им то стало досадно, да и для того, что на Коланче поставили башню и ход у них на море помешали, а ныне они ход на море опростали».

«Опростав ход», 1300 казаков на 27 стругах снова рванули в море, обещав вернуться на Покров. Они вновь объединились с черкасами, которых за это время турки сильно потрепали под Карахарманом, и вместе опять пожгли Трапезунд, Синоп и Самсун. Но тут они нарвались на турецкие войска, вернувшиеся из-под Багдада, и понесли потери — 500 донцов и 800 запорожцев полегли в сражении.

Оставшиеся в живых метнулись через море и погромили многие крымские деревни вокруг Гезлева.

Русские посланники в Крыму Скуратов и Постников доносили в Москву, что казаки, «сложась с черкасы, крымские улусы воюют, и в полон людей емлют, и сего же де лета приходили под Козлев, и многие деревни воевали, и в полон многих людей поимали, а у иных де женок брюха пороли».

Затем посланникам, которые и так сидели в Крыму, как на угольях, пришлось расплачиваться за другой казачий набег. Донцы вкупе с астраханскими татарами пришли под Перекоп и отогнали у крымчаков табун в триста коней. «И за то де велел царь (крымский хан — А. В.) у них, у посланников, лошади поймать все и послать к себе в поход, а их де велел царь и с казною отвесть в жидовский городок в Калу, а там де им быть по указу, а изговоря де, лошади все у них поймал, а взял всех 91 лошадь».

Заперев посланников в Чуфут-кале, взбешенные татары настойчиво требовали, чтобы русский царь запретил казакам набеги или свел казаков с Дону.

И московские власти вдруг татар послушались и донскую легкую станицу атамана Алексея Старова повязали и сослали на Бело-озеро, где отсидели казаки два года.

А явилась станица Алексея Старова рассказать, что ожидают казаки татарского похода из Крыма на Астрахань и на Дон, и пожаловаться, что припасов нет, и жалования в этом году к ним на Дон не прислано.

Странно, что прежнюю посольскую станицу Федора Ханенева, которая все еще сидела в Москве, не тронули, а наоборот — послали на Дон с грамотой, в которой перечислялись казачьи вины. Вот, дескать, как вас при Борисе Годунове прижимали, а мы вас стали миловать, а пользы от вас никакой, против поляков не помогли, зато из-за ваших разбоев может начаться война с Крымом и Турцией. Алексея же Старова задержали, пока объяснительную не напишете, «для чего вы нашего государского повеления не слушаете, на море под турские города войною ходите». Как исправитесь, обещали московские люди, дадим вам жалование, а ныне «нам вам за такие ваши грубости жалованье давать не за что и в юроды ни в которые вас пускать и с запасы ни с какими из городов к вам ездить не велим, и то вам будет от себя, а не от нашего гневу».

Вообще-то брать посольство в заложники — давать повод к войне. И почему московские власти пошли на такой шаг — загадка. Ведь знали прекрасно, что из-за десятка сосланных товарищей Войско Донское морских походов не прекратит. Вот задержка жалования и запрет торговать — куда важнее, но и это не поможет, как и раньше не помогало.

Видимо, дело в личности самого Алексея Старова.

В. Н. Королев в своей книге о морских походах казаков приводит расспросные речи самозванца Александра, когда его после неудавшегося морского похода расспрашивали в Мценске на русской границе. Александр рассказал, что пред походом были в Запорогах триста донских казаков, «и те донские казаки с ним виделися и говорили ему: будет запорожские казаки с ним пойдут на турсково, и они, донские казаки, пойдут с ним все. А атаман в те поры у них был, Алексеем зовут, молодец добр, а чей словет, тово не помнит. И слово свое ему на том дали, и по рукам с ним били».

Заключение договора — и слово дали и по рукам били — о союзе с самозванцем против турок от имени Войска Донского, получающего жалование от Москвы, конечно же, рассматривалось московскими властями, как акт измены. И изменник сам приехал в руки. Правда, Александр говорил все эти речи уже после того, как Алексея Старова с товарищами взяли под стражу. Но у Москвы, видимо, были и другие источники.

А вскоре и сам самозванец явился в Россию и стал просить помощи против Турции — пропустили бы его Доном на Черное море, а он бы взбунтовал против турок Болгарию. Так что вина Алексея Старова сгладилась и голова его уцелела.

Донское же Войско набеги на море продолжало, хотя и пообещало царю, что «на море ходить и судов громить, и турского салтана городов и мест воевать» не станут. В 1626 году вновь ходили донцы и зимовавшие на Дону черкасы на Черное море, но «ничего не добыли, а иных… казаков и черкас турские люди, пришед на каторгах, побили».

И с азовцами вновь сцепились. Доносили астраханские воеводы в Посольский приказ, что «на весне донских казаков и черкас с две тысячи человек ходили под Азов, и к Азову приступали, и около Азова юроды пожгли, и отводные башни разломали, и был у них с азовцы под городом бой, и, бився, пришли назад в свои городки».

А за разбои и грабежи и за нарушение царских заповедей наказали те же донцы своих собратьев из верхних городков.

Верхние городки от низовых во многом отличались. И людей здесь московских больше, и стычки с татарами и ногайцами чаще. Низовцы на ногайцев и крымчаков обычно сами набегали, те ж их старались не трогать, мимо обойти — на Руси и добычи больше и опасности меньше. Проторенные крымские и ногайские дороги за добычей на Русь лежали в стороне от низовых городков, но задевали верхние. Так что с весны казакам в верхних городках забот — успевай поворачиваться: сначала от крымчаков и ногайцев по островам отсидеться, а потом полон, ведомый с России, назад отгромить.

Да и городки верхние — на заведомо московской земле и от русских городов близко. Если что — московские власти за них за первых возьмутся.

Но в море за зипунами и с верхних городков казаки хаживали. Иногда вместе со всем Войском, но часто из-за недовольства низовцами, самовольными щеголями, — вместе с волжскими разбойниками на Каспий.

Теперь, когда отношения с Москвой зависли и непонятно было, чем еще они закончатся, хитрейший Епиха Радилов стал все Войско, и с верховьев и с низовьев, вместе сколачивать. Вызвали с верхних городков ребят, что обычно на Волге воровали, и на Яру в Монастырском урочище на круге по приговору били их ослопьями и грабили. Так же били и грабили всех торговых людей, кто их порохом и свинцом ссуживал и кто у них ясырь покупал. Наказав, предупредили, на Волгу больше не ходите, а то вообще утопим.

На вопросы удивленные, а как же дальше жить, ответили: «С нами ходить будете…».

Вот так: с одной стороны — жест доброй воли, наказали царских ослушников; с другой — все Войско крепче в кулак взяли.

Вскоре пришлось Москве снова снимать с донцов опалу. В 1627 году, в разгар войны между шведами и поляками, послали турки в Москву своего посла, того же Фому Кантакузина с идеей союза Турции, Трансильвании, Швеции и России против Польши. За год до этого шведы московским властям союз против поляков предлагали, но Москва пока воздержалась. Теперь снова приехал Фома Кантакузин.

«Опальные казаки, — пишет Василий Сухоруков, — обрадовались, известясь о прибытии Кантакузина в Азов, встретили и проводили до украины с честью; ждали возвращения его из Москвы и милостивой грамоты и не обманулись в надежде». 11 декабря 1627 года Кантакузин прибыл в Москву.

В Москве посол передал царю письмо от Мурада IV: «вам бы попомнить прежнюю дружбу и любовь и быть с нами в сердечной дружбе и в любви и в послушании, как были предки ваши; о прямой своей сердечной дружбе к нам отпишите и послов своих к нам с грамотой посылайте без урыва, и если вам нужна будет какая помощь, то мы вам станем помогать».

Патриарху Филарету Кантакузин, научившийся говорить по-русски без толмача, объявил, что султан Мурад хочет иметь в лице царя Михаила Федоровича брата, а чтоб патриарх Филарет был им как отец, и тогда никто их братской любви не сможет разорвать.

Цель этой братской любви — война против Польши. Кроме того, Кантакузин предупредил, что в Москве кто-то тайно ссылается с поляками, поскольку содержание прежних русско-турецких переговоров стало им известно, и просил унять донских казаков, чтоб не ходили на турецкие земли. «Филарет Никитич отвечал обычною речью, что на Дону живут воры и государя не слушают».

После окончания протокольных речей Филарет стал расспрашивать посла, как давно царствует новый султан, сколько ему лет, «и какой был веры, так же и паши какой были веры». Каетакузин отвечал, что султан царствует четвертый год, а лет ему семнадцать, «был греческой веры, потому что мать его была за попом, очень смышлена, и султан ее слушается. Визирь Гассан-паша греческой веры был, султан его слушает и жалует, другой визирь, Резен-паша, также греческой веры».

Вот так перед патриархом Филаретом замаячил союз, основанный на скрываемом турками православии, и возможность руками мусульман побить ненавистное католичество.

С Кантакузина взяли запись, что турецкий султан и русский царь будут в дружбе, любви и братстве навеки, что султан поможет ратями своими царю против поляков и не велит крымчакам, ногайцам и азовцам ходить войной на Московское государство.

В 1628 году Кантакузина отправили обратно, с ним ехали русские послы, дворянин Яковлев и дьяк Евдокимов, везли султану грамоту, что казаки на море не ходят и ходить не будут, а заодно и жалование донцам — 2000 рублей, сукна и другие запасы.

Прибыв на Дон, в низовые городки, посольство узнало, что казаки, как и обычно, ушли на море грабить и повел их атаман Иван Каторжный, а с Азовом — размирье.

Послы потребовали, чтоб донцы помирились с Азовом и «свели своих товарищей с моря». Донцы ответили: «Помиримся, турецких судов, сел и деревень громить не станем, если от азовцев задору не будет, если на государевы украйны азовцы перестанут ходить, государевы города разорять, отцов наших, матерей, братью, сестер, жен и детей в полон брать и продавать; если же азовцы задерут, то волен Бог да государь, а мы терпеть не станем, будем за отцов своих, матерей, братью и сестер стоять».

На вопрос же: «А чем, любопытно, ваши ребята на море занимаются?» казаки, не отводя глаз, отвечали: «И в том волен Бог да государь, что наши казаки с нужды и бедности пошли на море зипунов добывать, стругов с 30, до вашего приезда, не зная государева нынешнего указа и жалованья, а нам послать за ними нельзя и сыскать их негде, они в одном месте не стоят».

Действительно, 8 июня, когда русские послы разводили руками перед Фомой Кантакузиным, казаки обрушились на побережье Босфора и многие села и деревни обобрали и пожгли.

Иван Каторжный все же очень скоро вернулся и «объявил, что турки погромили его под Трапезунтом». Может быть, хотел этой вестью турецкому послу приятное сделать. Но Москва впоследствии, больше, чем через год, казакам все равно выговаривала: «…И то все турецкий посол и капычеи и турченя, которые с ними, видели, как вы с моря пришли и полон с собою привезли; и за тем послам нашим и турскому послу на Дону было долгое мешканье».

13 июля послов все же переправили в Азов.

Очень уж обнадеживающие перспективы в русско-турецком союзе открывались. Не стоило омрачать союз из-за казачьих и азовских разбоев, и 20 августа из Азова русские послы и Фома Кантакузин сообщили в Москву, что на Дону послов встретили и проводили до Азова честно. А жалованию де казаки обрадовались и за царское и патриаршье здоровье «молили бога, и пели молебны з звоном, и учинили стрельбу». После чего на Дон из Москвы 2 сентября пошла грамота, что мы вас «похваляем», только впредь на море не ходите и не ссорьте нас с султаном.

Из Азова послы отправились в Константинополь, где тоже были встречены ласково.

Но вскоре пришли в Константинополь вести, что казаки вновь напали на Крым и выжгли два города — Карасу и Минкуп. Действительно, пользуясь крымской междоусобицей, донцы несколько раз нападали на владения турецкого ставленника Джанибек-Гирея, причем один раз удар был особенно болезненным, когда Джанибек-Гирей пошел воевать против своих родственников — Магомет-Гирея и Шан-Гирея, имевших союзный договор с запорожцами.

Кроме того, турки стали собирать войско на Багдад, и, чтобы объяснить срыв совместного похода на Польшу, свалили все на казаков. Визирь сказал русским послам, отпуская их: «Ступайте поздорову, хотя бы вас и не следовало так отпускать за ваших людей, казаков уймите и государю своему известите, чтоб их унял, а не уймет, то доброго дела не будет».

Союз истинных православных и ренегатов против Польши рушился, и русский царь с патриархом пригрозили казакам в грамоте от 2 июля 1629 года опалой и отлучением от церкви.

Потом, 6 октября, сам патриарх подробно расписал казакам их вины, что указ царя и патриарха они «поставили ни во что» и продолжают набеги на турок и дружественных Турции татар, что хотят «своим воровством и лакомством» навести на христиан кровь и разорение и что от их воровства слово, данное царем и патриархом султану и хану, «стало инако и неверно». Филарет заявил казакам, что они — «злодеи, враги креста Христова», и требовал прислать имена воров, которые ходили на море и на крымские улусы (самих воров прислать патриарх требовать не решился), а кроме того требовал вернуть туркам и татарам все, что награбили.

Одно утешало, что схваченные в море турками и в Крыму татарами казаки под пытками честно говорили, что «приходили собою без царского величества повеления».

Стоит ли говорить, что грамоту царя, «черненную» патриархом, донцы проигнорировали?

1630 год был для всей европейской политики очень значимым. Великий политик и злостный интриган кардинал Ришелье стремился втянуть Швецию и Турцию в войну с Австрией, а Россию в войну с Польшей. Мешали русская нерешительность и то, что турки воевали с Ираном. В мае 1630 года Фома Кантакузин и французский представитель Руссель прибыли в Москву.

Фома Кантакузин, прибывший в Москву в третий раз, объявил, что султан уже послал свою рать на днепровских казаков, и просил, чтобы русские тоже выступили на польского короля и направили войско против Персии; «наконец просил унять донских казаков».

Впрочем, Кантакузин сам знал бессмысленность последней просьбы, поскольку сам же объяснял турецким военачальникам, что «царскому величеству на донских казаков ратных людей послать немочно, потому что на Дону места крепкие и лесные, и как на них послать ратных людей, и они разбегутся врознь или пойдут к недругу, и учинить над ними никакова наказанья немочно».

Турецкие военачальники, истинные имперцы, предлагали взять донских казаков на жалование и вообще переселить их на берега Средиземного моря.

Выслушав жалобы Кантакузина и предложения турецких адмиралов, а также учитывая неимоверные ругательства и жестокости против русских посланников со стороны пострадавших от казачьих набегов крымских татар, московские власти решили на донцов надавить. Атамана Наума Васильева, который с 70-ю казаками, сопровождая послов, явился в Москву, схватили, казаков из его станицы перековали, пометали по острогам помирать голодной смертью, а кого и казнили.

В июле Кантакузин отправился обратно. Вместе с ним ехали русский посол Андрей Совин и дьяк Михайло Алфимов.

Совин вез донцам и бывшему на то время атаману Ивану Дмитриеву, как писал Василий Сухоруков, «опальную грамоту, заключавшую в себе и клятву патриаршую, и отлучение всего Войска от православные церкви». А если донцы хотят искупить свои вины, говорилось в грамоте, то чтобы выступали на польского короля вместе с войском турецкого сардара, который давно уже ждал на Узе, чтоб начать наступление на днепровских казаков.

План втянуть донцов в эту войну был обречен изначально.

Войско Донское Москвы не боялось (это даже турки видели), прикрывалось ею как дырявой крышей. Перед турками и даже перед татарами московские дипломаты выставляли донцов разбойниками, заслуживающими смертной казни. Вот такое «крышевание». Из Москвы казакам можно было получить свинец и порох, а по окраинным городам Московского государства — беспошлинно торговать. Это действительно имело вес. Ради этого можно было и поюродствовать — попеть, поплакать от умиления и из ружей пострелять. А вот денежное московское жалование было смехотворно, с трудом набиралось по 25 копеек в год на человека. И теперь Москва хотела послать донцов на запорожцев…

Если разобраться, то Войско Запорожское имело на донцов больше влияния, чем вся Россия. Казачье сообщество на Украине численностью в 4–5 раз превосходило Донское Войско и было достаточно сплочено и боеспособно, чтобы потрясать морскую мощь Оттоманской империи и открыто противостоять ослабленной «рокошами» Польше. В союзе с многочисленными запорожцами донцы могли добыть на море бесконечно больше, чем получить от России (или той же Турции). А в случае открытого противостояния запорожцы имели достаточно сил, чтобы сбить донцов с низовий Дона.

Естественно, донцы держались за союз с Запорожьем и почитали запорожцев за старших братьев. Отказ от возмездия за смерть лучшего донского атамана, убитого запорожцами в 1625 году, уже говорит о многом.

И в 1630 году, когда турки стали собирать войска для удара по Польше и непосредственно по днепровским казакам, запорожцы отреагировали немедленно. Еще 16 марта на Дон явились 500 человек черкас и стали подбивать донцов идти на море за добычей. Епиха Радилов велел атаманам и казакам собираться, и собралось желающих 1000 человек. 5 апреля, видимо, как только донцы встретили из Азова и отправили в Москву турецкого посла Кантакузина, полторы тысячи гулебщиков на 28 стругах вышли в море. Таким образом, запорожцы сразу же противопоставили донцов своим врагам и возможным союзникам Москвы — туркам.

27 августа, когда донские гулебщики были еще в море, в низовые донские городки прибыли из Москвы русские и турецкие послы. 28 августа собрался круг.

Царская грамота, как писал Василий Сухоруков, была принята казаками «с благоговением». Выслушав ее содержание, то есть — отлучение бедолаг-донцов от православной церкви и наложение на них государевой грозной опалы, последние «велели петь благодарственный молебен и звонить в колокола за здравие государя и патриарха, в знак всеподданнической покорности».

Что касается похода на Польшу вместе с турками, то казаки ответили: «Исстари при прежних государях не бывало, чтобы нас, казаков, на службу в чужие земли одних без государевых воевод посылали; кроме московского государя, чужим государям мы, атаманы и казаки, никогда не служивали; а турским людям никто так не грубен, как мы, донские казаки, и у нас с турскими людьми какому быть соединению? Мы им сами грубнее литовских людей. Если государи укажут нам идти на польского короля без турецких пашей с своими государевыми воеводами, то мы на государскую службу идти все готовы».

На упреки посла, зачем казаки ходят в море, донцы нагло ответили: «На море ходят черкасы запорожские, а мы, донские казаки, на море не ходим, пишут на нас, затевая, азовцы по недружбе, а хотя бы мы и ходили на море, то нам прокормиться другим нечем, государского жалованья нам не присылывано давно и теперь не прислано».

Далее начинается самое странное. С. М. Соловьев, основываясь на отписках послов, дает следующую картину: «В провожатых у послов был воевода Иван Карамышев; из Москвы и из Валуек на Дон пришли вести, что этот Карамышев сам напросился на Дон казаков побивать и вешать; по этим вестям казаки бросились с пищалями и рогатинами к воеводе, прибили его до крови, выволокли из струга и повели к себе в круг. Послы вступились в дело, говорили казакам, чтоб они не убивали воеводу, не верили затейным речам, а писали бы об этом в Москву к государям. Казаки отвечали бранью и угрозами. „Нам дело не до вас, — кричали они послам, — ступайте к себе в стан, пока и над вами того же не сделаем“. Карамышева втащили в круг, били саблями, кололи рогатинами, поволокли за ноги к Дону и бросили живого в реку, но послов отпустили спокойно в Азов».

Василий Сухоруков писал, что Карамышев, «может быть, исполняя волю цареву, вероятно, убеждал казаков не противиться велениям монарха», а затем «стал угрожать им казнию, говоря, что он будет их вешать, сажать в воду и бить кнутьями, а имущество и жилища их жечь». Публикаторы текста Сухорукова (Королев В. Н. и Коршиков Н. С.) считают, что сам Карамышев читал казакам и опальную грамоту.

Согласно Сухорукову, казаки якобы стали требовать у Карамышева царскую грамоту или наказ, дающий ему такие полномочия, «но Карамышев в том отказал и отозвался неимением. Меж тем казаки разведали, что он имел сношения с крымцами и ногайцами будто бы для того, дабы с помощью сих непримиримых их врагов показать на опыте то, чем прежде угрожал им (обстоятельство едва ли справедливое)».

Свою версию Сухоруков берет из «объяснительной», которую донцы немного позже послали в Москву.

Н. А. Смирнов считал, что это агенты Фомы Кантакузина «спровоцировали убийство воеводы Карамышева, посланного с 50 стрельцами на Дон сопровождать турецкое посольство», чтобы тем самым поссорить Москву с донскими казаками.

Масла в огонь подливает то, что впоследствии, через несколько лет, русские послы в Турции, обвиняя донских казаков в самовольстве, говорили, что царь действительно посылал воеводу Карамышева наказать казаков за их походы на море.

Попробуем разобраться с помощью обычной логики.

Царское правительство, посылая Карамышева карать донцов за своеволие, дало бы ему войско побольше, чем 50 стрельцов. Сам Карамышев, обычный начальник почетного конвоя при послах, вряд ли был самоубийцей, чтобы грозить виселицами и утоплением на круге всему Войску Донскому. Естественно, мы имеем дело с провокацией.

Вести из Москвы и Валуек, что Карамышев сам напросился карать казаков, и вести, что он имел сношения с крымцами и ногайцами (в чем усомнился Сухоруков), явно провокационные. На сношения с крымцами и ногайцами у Карамышева, если бы он и имел какие-то полномочия, просто не было времени. Суть провокационных вестей одна — Москва послала карателя, который будет уничтожать донцов с помощью крымцев и ногайцев. Угроза с трех сторон — от Москвы, от Крыма и от ногайцев, а с турками донцы и так воюют. Одна сила не названа, на одного союзника можно надеяться — на Войско Запорожское…

18 сентября донцы замирились с азовцами и 22 сентября переправили в Азов царское посольство вместе с Кантакузиным.

Но после отбытия посольств, по свидетельству юртовского астраханского татарина, прибывшего с Дона, съехались казаки с моря и из городков всем войском и шумели на атамана Волокиту Фролова: «Ты-де у нас отпустил послов! Все равно уже мы заворовали; побить было всех, а как они будут назад из Царя-города, то мы их и тогда побьем, все равно наша служба государю не во что, выдает нас в руки недругам нашим, турецким людям; хотя с Москвы пришлют на нас и сто тысяч, то мы не боимся, даром нас не возьмут, с беремся в один городок и помрем все вместе, а если государь сошлется с турским и крымским царями и придут на нас ратные люди со всех сторон, то мы отойдем к черкасам на Запороги, они нас не выдадут». И торговые люди из украинных городов, приезжая на Дон, слышали, как казаки говорили про послов: «Ушли-де они у нас, сюда едучи, но не уйдут, назад едучи, непременно всех их побьем».

Так что провокация на Дону готовилась масштабная. Но, видимо, из-за противодействия разных группировок, (а они, несомненно, существовали среди визовых казаков и помимо запорожского «лобби»), донцы ограничились ни в чем не повинным Карамышевым, который в худшем случае был просто несдержан на язык.

Видимо, тогда же и на том же круге, 6 октября 1630 года, была написана донцами и отправлена в Москву повинная отписка, которая, между прочим, содержала не только покаянные нотки, но и нравоучительные.

Написали казаки, что они от божьей милости не отступники и царю «не изменники и не лакомцы», а служат с травы да с воды, то есть — бескорыстно. А истинную православную христианскую веру, в которой предки их и сами они породились и выросли, они помнят и крепко держат и вперед за нее против любого недруга хотят стоять «крепко и неподвижно». И за царя умирают, «вся любимая света сего отставя и телеса свои презрев». Именно будучи православными христианами, по религиозным так сказать соображениям, отказываются они теперь идти на помощь туркам, «потому что наша истинная православная христианская вера турчанам неприятна» и давно они хотят ее попрать и разорить.

Далее казаки стали приводить доводы мало понятные приземленным московским людям. «А другая статья, мы тебе, государю, послужим с турскими людьми над Литвою хотя и поисканье учиним, а слава будет турского Мурат салтана и турских людей, а не твоя, государева, и не нас, холопей твоих, служба прославится; за то нам, холопьям твоим, к турским людям мимо твоего царского величества на службу не хаживать».

Вот так, твердо и уверенно, заговорили они о своей казачьей славе, поставив ее наравне со славой царя.

Но дальше опять стали врать и выкручиваться, поскольку перешли к объяснениям, за что убили Карамышева. Свалили на бедного, что он хотел их бить и разорять и для этого связывался с крымцами и ногайцами. Спрашивали, дескать, они у Карамышева, а есть ли у него царский наказ или грамота, чтоб казаков карать. Если б была такая грамота, то они б сами свои головы на дровосеку положили. Но у Карамышева такой грамоты не было, и казаки, видя его, Карамышева, «над собою злоухищренье, от горести душ своих, за великую его неправду, того Ивана Карамышева обезглавили». В общем, убили за измену и превышение власти. Ложь заведомая…

Но потом, когда речь зашла о будущих взаимоотношениях Москвы и Дона, голос казачий опять окреп. «… И будет мы тебе, государю, и всей земле не надобны, и мы тебе, государю, не супротивники: Дон реку от низу и до верху и реки запольные все тебе, государю, до самых украинных городов крымским и ногайским людям распространим, все очистим, с Дону с реки и со всех запольных рек все, холопи твои, сойдем по твоему государеву указу».

Написав эту повинную отписку, в которой претензий и нравоучений было больше, чем раскаяния, собрали казаки двух ребят, Дениса Парфенова и Кирея Степанова, — «Езжайте, пострадайте за общество». И поехали они как на плаху.

Но когда эта отписка дошла до Москвы, напряженность между Доном и Москвой, абсолютно недопустимая в условиях совместной войны России и Турции против Польши, утратила свою остроту. Война опять не состоялась. Отвлекли турок персидские дела.

Когда русские посланники достигли Константинополя, польский посол успел заключить мир с турками. Визирь сказал русским послам: «Теперь у нас недруги не одни польские люди, со всех сторон у нас недругов умножилось, и нам теперь не до поляков, управиться нам с ними за их неправды не время». И султан русскому царю в грамоте в очень учтивых выражениях то же самое ответил.

Предупредительные меры запорожцев в целом пропали даром. Да и для Войска низового Запорожского многое в 1630 году поменялось. От морских просторов обратило Войско свои взоры на северо-запад, на Польшу.

И надолго. 4 апреля некий Тарас Федорович с запорожцами ударил на поляков, на Корсунь. Началась череда войн между черкасами и ляхами, измотавшая за полвека оба народа.

Для донцов любое изменение в Войске Запорожском имело важное значение. То, что запорожцы направили все свои силы на поляков, ослабило казачество на Черном море. Одни донцы не имели достаточно людей и стругов, чтобы воспроизводить прежние набеги во всем их размахе.

И значение Азова в жизни Войска Донского изменилось. Раньше донцы, не отвлекаясь, перемахивали азовские преграды и вместе с запорожцами рассекали по морским волнам. Азовские стены после смутного времени они пытались развалить лишь дважды, с досады, отвечая ударом на удар, причем осада Азова в 1625 году, закончившаяся взятием башни на Каланче, длилась всего три дня. Теперь, хотя и не сразу, ослабев на Черном море, донцы должны были качественно поменять свои взаимоотношения с Азовом.

Но не все сразу делается, не все сразу меняется. Пока что русские послы в Константинополе, на чьих глазах утопили Карамышева, очень боялись возвращаться домой через земли донских казаков.

В 1631 году под Азовом было тихо. Донцы как бы отодвинулись, не мешали азовским разбойникам, а те времени зря не теряли, за два года пригнали вместе с крымчаками с русских окраин тысяч 8 пленных. Под Ливнами в августе 1632 года у Савинской дубравы тысяч двадцать татар побили и в плен угнали 700 ливенцев — городовых казаков и детей боярских. Перекрыли те татарам дорогу на московские земли в дубраве между реками Тимом и Кшенью и полдня держались, но не устояли.

К крымчакам присоединились осмелевшие татары Казыева улуса и тоже пригнали полон. Молодых продавали за чашу проса, а старым и обессилевшим просто головы секли.

Сами донцы вместе с запорожцами ходили разбойничать на Волгу и Каспийское море. А 200 лихих ребят вместе с запорожцами высадились в Крыму, ограбили деревни, самого хана выгнали из Бахчисарая и только после этого ушли с добычей в Запороги.

Вообще в это время запорожское присутствие и запорожское влияние на Дону особенно заметны. Царицынский воевода князь Волконский сообщал, что среди донцов постоянно возникают слухи, что из Москвы готовится карательный поход на Дон, и донцы тогда угрожают, что на помощь к ним придут 10 тысяч запорожцев и говорят: «А у нас де, у донских казаков, с запорожскими черкасы приговор учинен таков: как приходу откуды чаять каковых воинских людей многих на Дон или в Запороги, и запороским черкасам на Дону нам, казакам, помогать, а нам, донским казакам, помогать запороским черкасам, а Дону де нам так без крови не покидывать». Не много и не мало, а перед нами открытый военный союз.

И о походах на море другие источники говорили, что вышли все же в 1631 году полторы тысячи донских казаков в набег на Черное море. Обратно их турки не пустили, и они ушли в Запорожье. 500 человек явились потом на Дон и везли с собой «полон девок и ребят татарчонков». Говорили, что взяли у Синопа, а атаманом был донской казак Павлин. 1000 донцов осталась в Запорожье. На Украине в это время победители-поляки записывали казаков в реестр, а заодно потребовали, чтоб запорожцы на Черное море не ходили и пожгли все свои струги. «И струги де, государь, у них пожгли все, а донских де стругов запорожские черкасы жечь не дали», — докладывали в Москву нужные люди.

Из-за казачьих набегов на Крым русские послы из Константинополя возвращались опять с шумом и большими скандалами.

Москва, не имея ни сил, ни времени, чтобы разобраться с донскими казаками, молчала. Новые угрозы без подкрепления их конкретными делами были бы только в ущерб делу. Помимо казаков выслали из Валуек напрямую через степь к Азову отряд князя Барятинского, чтоб забрать послов.

Однако неутомимые и непреклонные православные греки вновь и вновь сколачивали разваливающийся союз. И Фома Кантакузин в 4-й раз поехал в Москву.

В апреле 1632 года умер польский король Сигизмунд. В Польше наступило междуцарствие, смуты, собрался избирательный сейм.

Русские медлили, выбирали, кого поставить во главе 30-тысячного войска идти отбивать Смоленск. Наконец, в августе тронулись на Дорогобуж, взяли его в октябре, взяли еще многие города и затем осадили сам Смоленск.

Еще и война открыто не начиналась, как стали поступать на Москву вести, что крымские татары готовят на русские земли большой поход. Русские забеспокоились, направили в Турцию очередное посольство. Турки обещали, что крымчаки пойдут на Польшу, ни никак не на Россию.

Московские люди туркам тоже особо не верили. Подстраховываясь, пришлось донских казаков прощать. Князя Ивана Дашкова направили с крестоцеловальной записью на Дон, чтоб признали атаманы и казаки свое своевольство и сами на Крым не ходили, чтоб целовали крест, что не хотят другого царя и обязаны воевать со всеми лишь по царскому приказу. Атаманы и казаки крест целовали и некоторые с Дашковым ушли на службу в Москву.

После этого атамана Наума Васильева с товарищами извлекли из заточенья и направили на Дон с грамотой и с жалованием. А многих, что были ранее в опале и сидели по острогам, подвели под патриаршье благословение, приобщив тем самым вновь к православной церкви, показали им царские очи и вместе с ребятами князя Дашкова, пришедшими с Дона, направили на службу опять же под Смоленск.

В конце февраля столкнулись казаки с татарами на крымской стороне, на речке Быстрой, взяли языка, и подтвердил тот, что на святой неделе или чуть раньше надо ждать татарского набега на русские украинные земли. Казак Елизар Змеев прискакал в Воронеж, привез эти вести. И русские послы вместе с тем же Кантакузином, сунувшиеся напрямую из Валуек к Азову, напоролись в степи на крымчаков и ногайцев, два дня отбивались и опять вернулись в Валуйки. Пришлось им добираться до Азова опробованной дорогой через низовые донские городки с новым жалованием. В апреле уже 1633 года отвезли их казаки под Азов, а летом прибыли они в Константинополь и потребовали — «Смените крымского хана Джанибек-Гирея».

Визирь отвечал, что Джанибек-Гирею дан наказ идти на польских и литовских людей, а если пойдет он на московские земли, то турки его сменят.

Сами турки готовились воевать спустя рукава. Муртаза-паша, командующий войсками, был против этой войны.

А в апреле, пока русские послы были в дороге, подкрепленные польским золотом татары — царевич с 17 мурзами — хлынули на русские земли.

По крымской стороне Дона было у татар в русские земли и на Москву три пути: Муравский, Изюмский и Кальмиусский. Все они вдоль речек и меж лесов.

Муравский шлях шел от верховий реки Самары, огибал притоки Донца, вклинивался между Курском, Рыльском, Путивлем и Белгородом и у истоков Северского Донца, Пела и Донецкой Сеймицы у Думчего кургана делился на три дороги. Одна сворачивала на восток, к Изюмскому шляху, вторая (Бакаев шлях) — на Рыльск, третья (Пахнуцкий шлях), обходя Курск с севера, — на Брянск.

Изюмский шлях тянулся с верховий Самары до Донца, там у Изюмского кургана, западнее Оскола, была переправа через Донец, а от Донца — далее на север.

Кальмиусский шлях перемахивал через Донец у Айдара и далее шел на север между Осколом и Айдаром.

Русские пытались эти шляхи оседлать, перекрыть путь татарам на север, строили городки, остроги, сторожи специальные, то есть — наблюдательные посты. Особые станицы постоянно выезжали из городов в степь, а иногда и жгли эту степь, чтоб татарам кормить коней нечем было. Вроде бы оберегались. Дворянская московская конница дальше Оки против татар не выходила, и татары через Оку не лезли, не доходили до нее.

Но в смутное время захирела вся эта служба. Там и до Смуты народу много не было. Приборные ратные люди малочисленны, много — из сосланных, бывало, что и смертников туда ссылали в городовые казаки. Когда Смута началась, поучаствовали в ней здешние людишки с большой душой, много движений отсюда началось, с южных рубежей Московского государства. А когда улеглось, поуспокоилось, оказалось, что в Воронежском уезде всего 20 тысяч душ.

С 1618 года пытались восстанавливать старую пограничную систему, но Владислав и Сагайдачный помешали. Потом в 1623 году опять стали вокруг городов сторожи ставить, но скорее, чтоб сами украинные города от татарских набегов уберечь. В Белгороде числилось 40 станиц, в Осколе — 20 станиц, 13 сторож, вокруг Воронежа — 18 сторож, вокруг Валуек — 10 сторож, из них две дальних, и 2 станицы. Но ни одного нового города на юге не поставили.

В апреле 1633 года прошли татары меж сторож, смели станицы, пограбили Рязанский, Каширский, Коломенский, Зарайский уезды и в июле полезли через Оку к самой Москве. Многие дворяне и дети боярские отъехали в разгар осады от Смоленска поместья свои защищать. Татары боя не выдерживали, не для войны сюда пришли, но чтобы отогнать их, все равно сила нужна немалая.

А в августе под Смоленск явился новый избранный польский король Владислав и сам осадил ослабленное русское войско в его лагере…

Донские казаки во всех этих злоключениях особо не участвовали. Была у них от царя грамота, писанная еще в апреле, чтоб помогли они ратным людям из Казани и Астрахани против Казыева улуса, чтоб шли на соединение с князьями Василием Турениным и Петром Волконским и чтоб Казыев улус с оными князьями до конца разорили и искоренили.

Донцы дело в долгий ящик не откладывали. Отправив русских и турецких послов в Азов и поделив присланное с ними жалование (1000 рублей и 10 поставов сукна — кот наплакал), они немедленно 2 мая размирились с азовцами и сразу же напали на казыевцев, кочующих по речке Ее. Более 700 татар взяли в плен и среди них человек 30 родни татарской знати. Потом напали на татар, кочующих между Донцом и Каланчой. И здесь была добыча — 200 пленных и 2000 коров.

Теперь надо было совместно с русскими воеводами идти разорять казыевские улусы на реке Куме. Сослались с русскими воинскими людьми, но в Астрахани их уже не застали. И известие получили, что Туренина уже нет, а командует князь Петр Волконский.

Вновь послали гонцов к Волконскому, уже на реку Куму, на урочище Каракуголь, что идем на Можарское городище к нему на соединение и будем вскоре. 30 июля гонцы о том Волконского известили. Волконский послал на Дон сына боярского Иваниса Колоднича и написал с ним, чтоб шли на Можарское городище, не мешкая.

Волконский прождал донцов на Можарском городище до 16 августа, не дождался и вместе с войском и верными ногайцами ударил на казыевские улусы. Налет был удачный, улусы разорили, взяли много татар в полон, а русский полон отбили.

Ногайцы отличились, но убоялись недругов своих, Гинбаевых, Урмаметовых и Урусовых детей и Каная князя с братьями и племянниками, и стал их мурза Кейкуват Янмамет Янмаметов уходить с полоном к Астрахани раньше русских и другой дорогой — на Маныч. Тут его донские казаки с атаманом Иваном Каторжным и встретили на Челбашских вершинах.

Было донских казаков три сотни, да союзных татар сотни две, и выступили они, оказывается с Дона 15 августа.

Донцы этого Кейкувата Янмаметова растрепали по косточкам, отбили татарский полон в полторы тысячи и уже отбитый русский полон, который ногайцы, видимо, хотели в Астрахани отпустить, да еще у самих ногайцев тысячи две лошадей отгромили и другого скота много. Потом собрали круг и решили идти обратно на Дон. А Кейкуват Янмаметов кинулся писать челобитную царю и жаловаться. И князь Волконский царю написал и подтвердил, что были от донцов гонцы, приехал де 27 августа уже известный Иванис Колоднич и сказал, что донцы близко — в двух днях пути, а 29 августа приехал казак Якушка Назаров и сказал, что Кейкувата Янмаметова погромили, «и после де того погрому был… круг, и, договорясь, пошли назад на Дон».

Донцы же, вернувшись на Дон, написали царю свою грамоту, что встретили они 21 августа, не доходя князя Волконского казыевских татар, и перечислили 8 встреченных якобы мурз по именам, и донцы де их разбили, мурзы сами ушли, а жен их и детей донцы захватили. А захваченные якобы сказали, что шли они к Азову и там хотели переправляться.

Выходит, что били донцы степняков дважды — 21 августа побили казыевцев, а 27–28 августа погромили союзных ногайцев. Но о втором бое донцы не написали, а Волконский и Кейкуват, наоборот, расписали второй бой, но не сообщили о первом.

В Москве же решили, что бой был один — донцы погромили союзных ногайцев, то есть по своему обыкновению «наделали делов».

Но Москве опять было не до донцов. Патриарх Филарет умер. Под Смоленском зимой русские войска капитулировали и отступили бесславно. С поляками начались переговоры о мире. Так что донским казакам за ногайский погром из Москвы только попеняли: «И вы, атаманы и казаки, то учинили негораздо, сами на нашу службу, на наших непослушников притти не порадели и приходом своим замешкали; а которые люди нам служили…. и вы тех нагайского Кейкуват Янмамет мурзу с братьею и с племянники, и улусных его людей нагайеких татар, которые были с ним, многих побили и живых поимали;… а к нам писали есте ложно, будто вы, нам служа, погромили Казыев улус…». Но наказывать казаков силы не было, и устало дописали на Москве: «И вам было, атаманам и казакам, видя к себе нашу государскую милость и жалованье, надобно нам, великому государю, служити и о своей службе писати к нам правдою». А пока просили исправиться и вернуть ногайцам отбитых у них людей и скотину, а русский освобожденный полон прислать в русские украинные города или в Москву.

В 1634 году русские вели с поляками переговоры на речке Поляновке. Обнаглевшие поляки требовали, чтобы царя Михаила свергли и посадили на престол кого-нибудь из родственников Владислава, или пусть русские дают Владиславу отступного 100 тысяч рублей ежегодно за московский престол. Предлагали вообще объединить два государства — Россию и Речь Посполитую. Русские упирались, как могли. Наконец, 4 июня подписали с поляками мир, так ничего и не отвоевав. Потом еще год торговались, чтоб вернули поляки те грамоты, где русские Владислава в смутные времена царем признавали, а поляки говорили, что никак их найти не могут. И выкупали еще тело царя Василия Шуйского, в Польше умершего и похороненного.

Турки были очень недовольны, что русские с поляками помирились, но новые московские послы, дворянин Коробьин и дьяк Матвеев, сказали, что все это из-за крымского хана Джанибек-Гирея, из-за его набегов на русские земли.

Донские казаки в 1634 году под Азовом вели себя тихо, поскольку на радость туркам ходили с яицкими казаками на Каспий. Воевали они под Дербентом, «Бакою» и разорили много деревень в Гилянской земле. «Издобылись гораздо» и продавали многие персидские товары дешевой ценой. А также ходили донцы в тот год в степь на ногайские улусы.

Зато явились под Азов нежданно-негаданно черкасы. Появились они на 30 стругах после Успенья пресвятой Богородицы, с пушками. Стояли черкасы под Азовом 4 дня и пытались штурмовать, но были отбиты. К черкасам пристали человек 100 донских казаков, но из-под Азова назад в городки не вернулись, а ушли вместе с черкасами, поскольку в Войске была на то время заповедь — с азовцами не воевать, с ними, провожая послов, заключили мир.

Азовцы же во всем обвинили донцов — с их де согласия черкасы приходили, а были бы донцы не согласны, предупредили бы Азов. Подозрения были логичны, поскольку черкасы уходили на стругах (или чайках) от Азова вверх по Дону и от Раздор свернули в Донец. На следующий день после их ухода. 11 августа, полторы тысячи азовских разбойников, пользуясь тем, что донцы были в ногайской степи, напали на три городка — Нижний, Черкасский и Манычский, отогнали табуны, две тысячи голов, и порубили человек 30.

Донцы, вернувшись из похода, пошли под Азов, погромили кочевавших неподалеку казыевских татар, но самому Азову ничего не сделали.

Столкновения эти под Азовом не остались без последствий. 2 ноября, когда русские послы Коробьин и Матвеев уже собирались садиться на корабль, визирь дал им знать, что донцы и черкасы приступали к Азову, били по городу из пушек, во многих местах город попортили и едва не взяли. Послы велели ответить визирю: «Не в первый раз донские казаки без государева ведома, а азовцы без султанова ведома меж собою ссорятся и мирятся». С тем и отбыли.

Но турки это дело так оставить не могли. Если бы на Азов в очередной раз налетели донские казаки, неверные подданные союзного Турции русского царя, то причин для беспокойства не было бы. Но осаждать Азов явились запорожцы, войско гораздо более многочисленное, за которым стоял враждебный Турции польский король. И кафинский паша получил приказ усилить азовский гарнизон…

Вообще с 1634 года, после Поляновского мира, обстановка на Юге сильно изменилась. Заключив мир с поляками, русские на ближайшее время не были заинтересованы в союзе с Турцией, гораздо больше их пугали крымские татары, проникшие в разгар войны с Польшей чуть ли не под стены Москвы.

Турция же начала очередную компанию против Ирана и требовала, чтобы крымские татары активно в ней участвовали. Татары не хотели. Чтоб достичь иранских владений, им надо было пройти или обойти Кавказ, а здесь они могли потерять больше, чем приобрести. Турки настаивали и исподволь готовили смену крымского хана.

Почувствовавшие свой вес татары подговаривали ногайцев изменить России и перейти кочевать на крымскую сторону Дона, здесь, на своей территории, они бы быстро прибрали ногайцев к рукам.

Соответственно строилась и политика Москвы. С татарами заигрывали, извинялись за казачьи набеги и даже обещали совместный поход против донских казаков, но не сейчас. А казакам писали, чтоб ногайцев на крымскую сторону Дона не пускали и били их, если России изменят.

Донцов уговаривать не надо. Проследили они, когда ногайцы Большого Ногая, подошли к Дону переправляться, и ночью 26 сентября, подойдя по воде на стругах, напали на их лагерь. Полторы тысячи посекли и 1305 человек в плен пригнали.

Зима, студеная и с глубоким снегом, вообще стала гибельной для ногайцев. В степи со стадами, женами и детьми от донцов не укрыться и не уйти. На Рождество, 25 декабря, напали донские казаки на них у урочища Чубур, тысячи две побили, человек 800 на Дон пригнали, из них человек полтораста взрослых мужчин.

Хотели ногайцы в Крым по льду перейти с Ачаковской косы, но и здесь их донцы настигли и 25 февраля устроили еще одну резню.

Азовские люди вышли с пушками из города спасать остатки ногайцев и встретили донцов на реке Кагальнике, когда те возвращались и полон гнали. День сражались. Но отбились донцы без потерь и в городки вернулись.

В 1635 году жизнь на Дону пошла по накатанной колее, и первыми почувствовали это русские послы, возвращавшиеся из Турции.

В Крыму, где русские послы зазимовали, пришлось им много испытать и выстрадать, поскольку весной 1635 года донцы вместе с запорожцами опять вышли в Черное море.

Впоследствии в грамоте, отправленной в Москву 4 мая, донцы давали свою версию событий. Они де ожидали нападения из Азова и решили отрезать возможные подкрепления, с этой целью выслали в Керченский пролив струги с наказом ждать там шесть недель и не пропускать турецкие корабли к Азову, а потом вернуться на Дон.

Кроме того, они жаловались, что 20 апреля ночью азовцы по наущению турок напали на Казачий остров (территория, как считает Сухоруков, омываемая Доном и Аксаем) и отогнали 500 лошадей. Потом они напали на остров во второй раз 24 апреля, но казаки их уже ждали, человек 100 убили, а 31 взяли в плен, но все равно убили — тех, кого захватывали на Острове, в живых не оставляли для отстрастки.

Из других источников известно, что казаки сами вышли в море 20 апреля, и вышло их 34 струга донцов и запорожцев, а командовали ими Алексей Лом и черкас Сулима. На море к ним присоединились еще 30 стругов запорожцев, да еще 20 стругов были на подходе.

Сойдясь в море, донцы и запорожцы решили идти на Керчь и промышлять под этим городом, а на обратной дороге осадить и взять Азов. И срок осады Азова назначили — на Петров день. И в самом Войске уже начали готовить лестницы — лезть на азовские стены.

Угроза, видимо, показалась азовцам достаточно реальной, и многие жители Азова с женами и детьми стали в том же 1635 году уходить из города и селиться среди казаков.

Морской поход 1635 года стал одним из последних крупных походов, когда объединенные силы донцов и запорожцев достигли Босфора. Впрочем, до Босфора дошли немногие, видимо, разведка. Большая по времени часть предприятия ушла на двухдневную неудачную осаду Керчи, разграбление побережья между Керчью и Кафой, погром Карасу-Базара и Гонио. Потом появились турецкие галеры, и казаки быстро ушли восвояси.

Азов так и не осадили. Запорожцы после похода отправились на Днепр и там Сулима неожиданно взял польскую крепость Кодак, считавшуюся неприступной.

Полторы тысячи немцев — гарнизон Кодака — были внезапно потревожены, 300 черкас подскакали под стены города и сказали, что за ними гонятся татары. Их впустили. Они напали изнутри на ворота и стены, а снаружи подоспела подмога. Одни говорили, что у Сулимы было 800 человек, другие — 3000. Как бы ни было, но город они взяли, чем возобновили поутихший конфликт с польскими властями.

Весь 1636 год донцы вершили ногайские дела — не давали ногайцам переправиться через Дон и уйти в крымское подданство, а кто переправлялся, тех догоняли и на взморье добивали.

В итоге ногайцы разругались между собой — одни хотели идти на крымскую сторону Дона, другие отчаялись и желали вернуться под Астрахань в русское подданство. Ссора переросла в междоусобицу.

В сентябре Малый Ногай обратился за помощью к донцам против Большого Ногая. Пришлось идти и бить Большой Ногай. Большой Ногай все понял и, заключив мир, решил идти под Астрахань.

Тут встрепенулись крымчаки и явились возвращать ногайцев под свою власть. Пришлось отбивать и крымчаков. Но ногайцы, получив крымскую поддержку, передумали, бросили своих заложников-аманатов, двух подростков 12 и 15 лет, переправились через Дон и 14 ноября вместе с крымчаками ушли в Причерноморскую степь.

Эти в достаточной мере удачные бои и походы лишний раз убедили донских казаков в собственной силе и значимости.

Тогда же пришло новое важное известие из России. Русские стали строить новую мощную засечную черту — отгораживаться от Степи, а вместе с тем и от Дона.

У города Козлова 6 месяцев рыли и насыпали земляной вал и строили два городка, перекрывали Ногайскую дорогу. Между реками Воронеж и Цна стали строить новый город. Осенью дворянин Сухотин и подьячий Юрьев приехали на разведку и высматривали, где перекрыть Муравский, Изюмский и Кальмиусский шляхи, где валы поперек дороги насыпать, где стены дубовые ставить, где засеки в лесах сделать. Все рассмотрели и расписали. Повезли этот план Боярской Думе на утверждение.

Донцы выезжали и смотрели на новые укрепления: трехсаженные дубья пятивершковой толщины вкопаны в землю на сажень, бойницы в два ряда, башни шестиугольные или квадратные, на подходах надолбы в две и три кобылины. Сделано на совесть.

И с турками русские связи ослабили. В 1636 году специального посольства в Константинополь не посылали. Толмач Буколов отвез султану от царя грамоты, где говорилось: «Вы, брат наш, на нас не сердитесь за мир с Польшею: мы его заключили поневоле, потому что от вас помощь позамешкалась, и от крымского царя была война большая». В общем смысле этого писания слышится торопливая скороговорка: «Извини, брат, так получилось». Кроме того, как обычно, царь открещивался от казаков и обещал за них не заступаться и просил унять азовцев.

Когда Буколов отбывал из Константинополя, с ним вместе отправился Фома Кантакузин, как пишет Соловьев, «для торговли, но под видом посланника». Поездка эта стала для него последней.

Сама формулировка «для торговли, но под видом посланника» кажется странной. Под дипломатическим прикрытием обычно ездят для выполнения несколько других деликатных поручений. И действительно. «Приехавши на Дон, Фома послал сказать казакам, будто султан прислал к ним жалованье, 4 кафтана; казаки отвечали: „Прежде к великому государю посыланы были от султана послы и посланники часто, но ничего к нам, казакам, от султана не привозили; ясно, что он, Фома, затевает это сам собою и кафтаны дает нам от себя; у Донского войска государевым жалованием всего много, и эти его подарки нам не нужны“. Но кафтаны были привлекательны, и казаки, помедлив немного, взяли их у Кантакузина».

Кантакузин прибыл из Азова на Дон по одним данным в январе, по другим — за две недели до масленицы, то есть в феврале 1637 года якобы по дороге в Москву и, отправив в Москву сообщение, ждал, пока за ним, как за послом, не прибудет пристав. В Россию он ехал в пятый раз, прекрасно знал, что раньше мая или начала лета пристав не прибудет. Почему не зазимовал среди своих, в Азове? Почему остался среди казаков?

Еще вопрос: как четыре кафтана поделить? Ободрать шитье и разделить между всем Войском или оставить кафтаны целыми и носить по очереди?

Скорее всего, перед нами попытка Кантакузина подкупить какую-то часть верхушки донского казачества.

Попытка своевременная. Москва капитулировала под Смоленском, прогибается перед крымчаками, спешно строит на юге укрепленную линию, отгораживается от Степи. Войско Донское, особенно низовые городки, остается без присмотра. Самое время перекупить верхушку и возглавить его.

Но Войско Донское уже пережило период, когда его можно было «перекупить». У Войска были другие планы.

 

Глава 3. Казаки захватывают Азов

Сама жизнь ставила перед донскими казаками необходимость выбора. Бесконечно разбойничать невозможно. Сообщество разрастается, становится предельно опасным. Потенциальные жертвы начинают обходить эту опасную зону десятой дорогой. На что же тогда существовать? Как правило, выбрать можно три пути: расширить ареал обитания, регулировать и регулярно сокращать количество членов сообщества, поменять «специализацию». Последнее самое трудное и реже всего встречается. Но мало ли мы знаем структур, которые из криминальных превратились в «охранные» и существуют на вполне легальные доходы? По такому пути, как мы видели, пошли многие русские «вольные казаки» после окончания Смутного времени; в реестр, объявленный польским королем, записалась значительная часть днепровских казаков, причем особенно охотно записывалась верхушка.

Есть еще один путь — криминальную зону превратить в офшорную. А дальше — чем черт не шутит. Мы же знаем, кто и как образовал на семи холмах Вечный Город. А чем донские казаки хуже?

Еще в 1635 году они, как писал Василий Сухоруков, единодушно заговорили: «Если бы государь повелел нам взять Азов, то бы не лилась кровь христианская, православные не изнемогали бы у бусурман в рабстве и нетрудно бы тогда было покорить самый Крым и ногай; хотя бы не более двух тысяч человек прибавил к нам из украинных городов только для виду, мы Азов город давно бы взяли».

Освободить православных христиан от бусурманского рабства — цель святая.

Сами казаки совершенно спокойно занимались работорговлей. Но если хочешь славы, приходится делать добрые дела. Положение обязывает.

Впрочем, слава славой, но в основе решения захватить Азов лежало желание получить базу для создания независимого государства наподобие пиратских республик, существовавших тогда по всему миру. Сколько можно жить на жалование? Пора свое дело открывать…

И толмач Буколов, бывший в то время на Дону, слышал, как казаки, отправляясь на осаду Азова, говорили: «Если к нам будет государская милость, позволит в Азов приходить к нам с Руси на житье охочим и вольным всяким людям и запасы всякие к нам привозить, то они Азов не покинут, а станут в нем жить».

Как видим, захват Азова казаками стал близкой к исполнению мечтой. Когда было принято четкое и ясное решение «промышлять Азов», источники умалчивают. По Соловьеву выходит, что казаки решились на это в конце 1636 года, но у них было мало припасов, и они направили в Москву самого Ивана Каторжного с грамотой. В грамоте говорилось, что в 1636 году казаки жалования не получили, «и мы помираем голодною смертью, наги, босы и голодны, а взять, кроме твоей государской милости, негде. Многие орды на нас похваляются, хотят под наши казачьи городки войною приходить и наши нижние казачьи городки разорить, а у нас свинцу, ядер и зелья нет».

Станица Каторжного — 37 человек — отбыла с Дона 21 ноября и прибыла в Москву 20 декабря 1636 года. С собою привели четырех ногайцев, пойманных по дороге. В Москве рассказали, что по дороге дважды отбивались от татар, на Деркуле и на Айдаре, а в последний раз, 28 ноября, напали на них сто ногайцев, но донцы де их разбили и четверых в плен взяли.

На Москве ногайцев пытали и огнем стращали, выспрашивали, не пойдут ли татары весной на Русь. Ногайцы говорили, что они люди маленькие, ничего не знают, что было их 34 человека и в степи занимались они звероловством, а донцы на них напали и их четверых захватили. Что касается большой политики, то вообще-то им было известно, что у турок война с персами, и турки хотят, чтобы крымские татары приняли в этой войне участие, но крымский хан у султана «в непослушанье», и пойдет ли он на Персию, ногайцы сомневались. Конечно, не за тем крымчаки ногайцев на правый берег Дона переманивали, чтобы потом самим через весь Кавказ на Персию идти. Зато ногайцы знали, что крымские татары собираются на белгородских татар Кантимира, которые «не послушны и дани не дают». В декабре же должны были ногайцы войти в Крым…

Пока Каторжный был в Москве, от азовского «князя» туда же прибыл с грамотой некий азовец Магмет. В грамоте писалось, что султан Мурад послал к царю с грамотами Фому Кантакузина, и тот уже давно находится в Азове.

26 февраля 1637 года Каторжного отпустили из Москвы, дав ему «кормов» на два месяца и грамоту, что как только тронется лед, за Кантакузиным будет выслан приставом дворянин Степан Чириков, который привезет казакам жалование за то, чтобы казаки с азовцами помирились, приняли из Азова Кантакузина и передали Чирикову.

Не успел Каторжный далеко отъехать, как в Москву, преодолевая великие заносы, прибыла 8 марта станица Тимофея Яковлева с сообщением, что донцы приняли Кантакузина из Азова.

Яковлев, как и Каторжный, был отослан обратно на Дон, где уже во всю шли приготовления к нападению на Азов.

Иван Родионов в своем «Тихом Доне» подтверждает: «Еще с зимы 1637 года все нижние и верхние донские городки были оповещены войсковыми старейшинами, чтобы все казаки совсем готовые к походу, в полном вооружении и снаряжении по весне явились в главное войско для решения важнейшего и неотложного дела. Даже тех казаков, которые были от войска в запрещении и винах, войско в виду такого важного дела простило, обязав непременно прибыть на круг.

Несмотря на то, что цель собрания чрезвычайного войскового круга не была объявлена, все до единого донцы знали, зачем их вызывали в главное войско, и все ехали с твердым решением, воевать ненавистный Азов и, во что бы то ни стало, добыть его».

Обстоятельства благоприятствовали донцам. Турки увязли в Иране. Крымский хан Инает-Гирей переманил к себе орды Малого и Большого Ногая, усилился и перестал подчиняться Турции. Более того, в апреле он захватил Кафу и убил кафинского пашу и других турецких чиновников. Турки послали на него аккерманского владетеля Кантемира с его Белгородской ордой. Инает-Гирей велел ногайцам перекочевать в Крым, а сам с крымчаками пошел на Кантемира. Вместе с ним в ведома короля отправились пять тысяч черкас, «из грошей», и 600 реестровых.

И еще одна «головная боль» появилась у татар. 25 марта 1637 года две тысячи московских стрельцов стольника Бутурлина прибыли под Оскол, и 15 апреля стали строить острог, преграждая Изюмский шлях, один из традиционных путей в русские земли. За две недели острог был готов и получил название «Яблонов». 9 апреля началось строительство Усередского городца, перекрывающего Кальмиусский шлях. Для крымчаков, промышлявших захватом полона и работорговлей, это строительство было неприятней и страшней казачьей активности под Азовом.

Весной 1637 года «операция» по захвату Азова началась. «В самом начале весны 1637 года собралось Донское Войско на Монастырском Яру, — пишет Василий Сухоруков. — Те же старейшины, предложив войсковому кругу подвиг доблести и славы, требовали общего мнения и услышали единодушный приговор: „идти посечь бусурман, взять город и утвердить в нем православную веру“». По мнению Н. А. Мининкова, круг состоялся 9 апреля. Руководить походом был избран войсковой атаман Михаил Татаринов.

После принятия решения в часовне Монастырского городка пели молебны и клялись во взаимной верности.

На непосредственную организацию ушло еще недели полторы. Как раз начиналась Страстная Неделя, потом после Пасхи надо было разговеться. Но времени зря не теряли. Была послана разведка под Азов за языками.

Пока готовились, подошло подкрепление из Запорожья. 4000 запорожцев шли как раз через земли Войска Донского наниматься на службу к персидскому шаху. После переговоров с донцами 1000 запорожцев осталась на Дону, чтобы участвовать в поиске под Азов.

По другой версии, 1000 конных запорожцев явились на Дон, изначально готовые принять участие в очередном морском походе.

В целом собралось союзное войско в 4400 бойцов.

19 и 20 апреля первые отряды казаков выступили к Азову. 21 апреля, в среду после Пасхи, туда двинулось все войско. Естественно, большая часть донцов «разговлялась» перед походом дня три. И запорожцы, наверное, по обычаю перед опасным походом пропили все с себя, а на это тоже нужно время. В отписке царю казаки сообщали, что «пошли под Азов апреля в 21 день конные и судами, все без выбору».

Подойдя к Азову, казаки разделились на четыре отряда и обложили город со всех сторон. Особый пятый отряд на судах перекрыл устье Дона, лишив Азов поддержки с моря.

Осаждающие, как пишет Василий Сухоруков, «повели вокруг всего города большие рвы, поделали плетеные туры, насыпали их землею и, защищаясь рвами, подкатили так близко, что могли уже метать каменья на неприятелей… более трех недель продолжались эти работы и взаимная перестрелка, бесполезная для одной и невредная для другой стороны». И еще Сухоруков отмечает, что «все сие казалось смешным для гордых магометан».

Судя по этому беглому и короткому описанию, казаки, не встречая никакого сопротивления, прорыли траншеи, позволяющие без потерь подводить прямо к стенам города штурмовые отряды, причем траншеи подвели к стенам на бросок камня и укрепили турами. Фактически они действовали по всем правилам европейского осадного искусства. И странно, что это казалось смешным туркам, сидевшим на азовских стенах. И командовавший обороной Калаш-паша выступает перед нами в неприглядном виде. Видимо, осажденных успокаивало отсутствие у казаков осадных орудий. Как писал тот же Сухоруков, «четыре небольших фальконета составляли всю их артиллерию». В. С. Сидоров, ссылаясь на казачьи отписки в Москву, пишет в своей «Донской казачьей энциклопедии», что у них было 94 орудия, но малого калибра.

В разгар осадных работ прибыла в низовые городки станица Тимофея Яковлева, посланная из Москвы «наспех», опережая Каторжного и дворянина Чирикова, которые везли царское жалование.

Тимофей Яковлев прибыл «на Яр мая в 1 день» и привез царскую грамоту. В грамоте помимо обычного наказа не воевать с Азовом и не ходить на Черное море писалось, что царь указал послать на Дон для приема турецкого посла Фомы Кантакузина дворянина Стефана Чирикова рекою Доном в стругах как только вскроется лед, Чириков должен был в качестве пристава сопровождать Кантакузина до Москвы, а заодно привезти казакам жалование. Тимофей же Яковлев должен был предупредить казаков, чтобы Кантакузина до приезда Чирикова с Дона в Москву не отпускали.

Естественно, среди войсковой верхушки встал вопрос о турецком после.

Осада Азова была начата против царской воли, и казаки думали отговориться, как обычно, что азовцы напали первыми (примерно так они впоследствии и сделали). Но Кантакузин, живший все это время в Монастырском городке, был живой свидетель того, как все происходило на самом деле. Кроме того, его переговоры в Москве могли вызвать совместные московско-турецкие меры против осады Азова и сорвать все предприятие. Так что с прибытием Тимофея Яковлева отношение к Кантакузину сразу изменилось.

Соловьев сообщает, что неделю спустя после выступления войска на Азов, тоже где-то около 1 мая, казаки поймали двух людей Кантакузина в стружку на протоке Аксае и пришли к Кантакузину с выговором, что он людей посылает «самовольством, без их казачья ведома, а войско стоит под Азовом, и они думают, что он, Фома, людей своих посылал в Азов. Кантакузин отвечал, что он людей своих посылал рыбу ловить, но рыболовных сетей у людей его казаки не нашли и дали знать об этом под Азов в Войско».

Через три недели после начала осады Азова Кантакузин проявил себя как настоящий шпион. Казаки писали потом в отписке о всех его шпионских злоумышлениях. «…И видя он, турецкий посол Тома Кантакузин, что мы, холопи твои, стоим, осадя Азов, прочь не идем, и тот турецкий посол Тома Кантакузин написал грамоты к турскому и крымскому царю для ратных людей на выручку к Азову, а к азовским людям в Азов от себя отписку писал; а послал, государю, свое было отписку от себя в азов с греком, и мы, государь, того грека поймали и на пытке пытали; и тот, государь, с пытки говорил нам, холопем твоим, что послал де меня с тою отпискою турский посол к азовским людям, а велел де прокрасться ночью в город, а то де со мною и наказал, чтобы азовские люди в Крым для ратных людей послали своих людей украдкою вскоре и грамоты б азовские люди от себя к царю писали, чтобы из Крыму, и из Темрюка, и с Томани ратных людей на выручку к Азову прислали».

Как видим, турецкий посол в своей отписке (если таковая была) рекомендовал азовцам те меры, которые и без подсказки должен был принять любой здравомыслящий начальник азовского гарнизона — послать людей за помощью. Но отписка была перехвачена.

Что касается грамот «к турскому и крымскому царю для ратных людей на выручку Азову», то если бы Кантакузин и нашел средство их передать по назначению, то ответной реакции — пока доставят «царям» и пока «цари» пошлют войско — ждать пришлось бы очень долго.

И еще одна деталь. Наличие разветвленной разведывательной сети, которая конечно же была у донцов, предполагает наличие такой же сильной контрразведывательной структуры. Во время военных действий против турок посла враждебной страны должны были сторожить так, что о посылке каких-либо грамот и отписок и думать не приходилось. По крайней мере — о посылке их с людьми из состава самого посольства.

Возможно, Кантакузин успел завербовать и послать с грамотами кого-нибудь из донских казаков, не зря же кафтаны привозил. Но это была палка о двух концах, ибо в случае осложнений завербованные первыми были заинтересованы в убийстве посла, чтобы замести следы. Впрочем, об изменниках среди донцов нам ничего не известно. Донцы не любили выносить сор из войсковой избы.

Как ни крути, а живой турецкий посол Кантакузин в Москве в данное время был гораздо опаснее для казаков, чем Кантакузин в роли шпиона в Монастырском городке. И в Москве умные люди, видимо, о многом догадывались и послали «наспех» Тимофея Яковлева с наказом передать Кантакузина из рук в руки Чирикову и одного с Дона в Москву не отпускать. Мало ли что по дороге может случиться.

28 мая, за две недели до Петрова поста, прибыли в низовые городки Каторжный и Чириков с жалованием (Н. А. Мининков, ссылаясь на «Воинские повести Древней Руси», пишет, что Каторжный прибыл 28 апреля). Каторжный оставил Чирикова, а сам уехал под Азов.

Сухоруков считает, что казаки взяли у Чирикова жалование: «Чириков отдал казакам жалованье, царские грамоты и требовал посла; но он содержался у казаков как изменник, и они решительно отказались выдать его. Обеспеченные всеми необходимыми запасами, они пировали пред шатрами своими и производили сильную пальбу по городу; азовцы дивились этой перемене, но не переставали смеяться над усилиями казаков. Осада продолжалась без особых важных последствий».

Однако, как явствует из отписки, посланной казаками в Москву, жалование, в том числе ядра, «зелье», серу и селитру, они приняли уже после взятия Азова.

А. Н. Мининков и В. С. Сидоров считают, что казаки все же заранее взяли у Чирикова порох, так как «исхарчили» свой за месяц осады. Возможно, Каторжный и отвез эту часть жалования сразу под Азов.

Где-то до приезда Каторжного казаки пытались штурмовать Азов, но были отбиты с потерями. Погибших отвезли в Монастырский городок и похоронили у часовни. Некий «ахриян» (т. е. ренегат) Асанка из окружения Кантакузина пошутил, что казаков из-под Азова возят каюками, а скоро будут возить бударами. И эту шутку казаки Кантакузину и его окружению потом припомнили.

Однако после прибытия Каторжного, который привез порох, казаки решили брать Азов иным способом — вести подкоп под стену и взорвать ее.

И еще одно событие произошло в ходе осады. Вскоре после прибытия Каторжного, как пишет Сухоруков, со стороны Кагальника пришли вести от разъездов, что на помощь Азову идет многочисленное (тысячи четыре) войско, якобы собранное в Керчи, Темрюке и Тамани «по известиям турецкого посла», и состоит оно из турок и темрюцких черкесов.

Вызывает сомнения, что войско было большим. В Крыму шла война. Турецкий гарнизон в Керчи, если не находился в осаде, то, наверное, ждал нападения татар со стороны Кафы, а таманские и темрюцкие черкесы, служившие не столько туркам, сколько татарам на основе вассальной зависимости, вряд ли в такой ситуации (татаро-турецкое противостояние) собрали быстро большое войско, чтобы на стороне турок идти под Азов.

Навстречу туркам и черкесам из-под Азова «с величайшей скрытностью» выступил отборный казачий отряд, встретил врага на речке Кагальнике в «полдня пути» от Азова и в жестоком, упорном бою разбил и рассеял. Ни один турок или черкес до Азова не добрался.

Казаки тоже потеряли многих и, как считает Сухоруков, решили после этого боя убить турецкого посла. «…Победители, возвратясь в лагерь, в общем кругу приговорили убить Кантакузина и всех людей, с ним бывших, и исполнили ужасный приговор свой, противный правам народным».

В отписке в Москву, доставленной 30 июля, казаки писали, что убили Кантакузина за попытку послать гонца в Азов. «…Мы, холопи твои, стоим под Азовом, голодною смертию помираем, а их, азовских людей, доставаем, а он, государь, посол греков к азовским людям с вестьми посылает, и мы, государь, холопи твои, его, посла, за то с его людьми порубили, и в тех винах наших ты, государь, волен над нами».

Москва, как обычно, в ответной грамоте дала краткое содержание казачьего послания, как она его поняла. Вытекало ли это из самого текста казачьей отписки или дополнительные сведения почерпнули московские дьяки, расспрашивая гонцов, но поняли на Москве убийство Кантакузина так: «…Приговорили всем Войском турского посла со всеми людьми побить до смерти с сердца, что многое Войско Донское побито по его, Фоминому, письму, что он писал в Азов и в иные места. И сам де он в том винился, и те де люди все были с ним в одной думе, потому их всех и побили».

С. М. Соловьев дает другую версию обвинений, предъявленных Кантакузину. Якобы в Петрово Заговенье вечером Каторжный возвратился из-под Азова и в понедельник первой недели Петрова поста прислал сказать Кантакузину, что казаки его отпускают к государю и хотят отдать дворянину Стефану Чирикову: так пусть он идет на струги со всеми своими людьми. Фома вышел из куреня, но к нему навстречу вышел другой посол и сказал, что «атаманы приказали звать его в круг, хотят с ним проститься. Фома вошел в круг, казаки стояли все вооруженные; выступили два атамана и начали говорить Фоме: „И прежде ходил ты к великому государю от турского султана, накупаясь обманом, в послах много раз, делал между великими государями неправдою, на ссору, и в том великому государю многие убытки и ссору великую учинил, а нас, донских казаков, хвалился разорить и с Дону свесть. И теперь, накупаясь, хочешь то же делать; да ты же писал к государю из Азова на атамана Ивана Каторжного, чтоб его повесить в Москве. И за такое воровство донские атаманы и казаки и все войск о приговорили казнить тебя смертью“». Как видим, Кантакузина обвинили в том, что ссорил между собой русского царя и турецкого султана (!) и постоянно интриговал против казаков.

Кантакузина убили. Вместе с ним были убиты все его люди, в том числе греческие монахи. Кроме того, хотели убить толмача Буколова, возвращавшегося вместе с миссией Кантакузина из Константинополя, куда он возил грамоту турецкому султану. Но Буколов спрятался в часовне и потом все же добрался до Москвы, где и дал соответствующие показания.

«После сего, — пишет Сухоруков, — решительно приступили к осаде».

Пути назад с убийством Кантакузина были отрезаны. Подошла помощь — от Астрахани прибыл отряд союзных татар. Но главная ставка делалась с прибытием пороха на инженерное искусство.

Некий «немец» или, по версии многих исследователей, мадьяр — Иван Арадов (город Арад находится на румыно-венгерской границе) знал инженерное дело и в течение четырех недель готовил подкоп под стену города в районе Таш-кале, чтобы взорвать ее порохом.

Турки продолжали насмехаться и пророчествовали со стен, что сколько камней в азовской городской стене, столько и голов казачьих ляжет под ней, что сделают вокруг Азова другую стену — из костей казачьих.

Наконец, на 18 июня был назначен штурм. Казаки прощались друг с другом, постились и молились.

Турки, заметив тишину, а затем движение в казачьем лагере, думали, что казаки собираются снять осаду.

В 4 утра бочки с порохом в подкопе были взорваны. Часть стены Таш-кале обрушилась и засыпала ров. Атаман Михаил Татаринов с запорожцами бросился в пролом, донцы со всех сторон полезли по лестницам на стены.

Удар был нанесен в самое сердце обороняющихся — в Таш-кале жил янычарский ага и стояла мечеть.

Внутри города и на его стенах началась жестокая рукопашная схватка. Описывали потом очевидцы — «и в том дыму… бысть сеча великая», хватали де друг друга за руки и ножами резались, и самопальная стрельба шла до вечера. А казаки в том бою показали мужество, какое было лишь у воинов «Александра царя Макидонского». К вечеру город был взят. Население было вырезано за исключением православных греков. Часть гарнизона пыталась пробиться из города, вышла за стены и стала отступать в сторону Кагальника, это была единственная дорога к спасению — укрыться ночью в степи. Казаки преследовали их десять верст и смогли разорвать боевые порядки янычар, рассеять и порубить их.

Еще часть янычар укрепилась в башнях. По версии Сухорукова, они сопротивлялись три дня. Сидоров считает, что в одной из башен они защищались три недели и были отпущены, сдавшись на капитуляцию.

В пользу этой версии говорит то, что донцы «пригласили» Чирикова передать им жалованье в Азове только 11 июля, через три недели после штурма города.

В Москву казаки отписали: «…А как Азов взяли, и мы, государь, приказали твоему государеву дворянину быти в Азов с твоим государевым жалованьем». Чириков в Азове передал донцам 2000 рублей денег, 300 четвертей сухарей. 50 четвертей толокна, 50 четвертей круп, 16 бочек вина, 40 поставов сукна, 4000 пушечных ядер. «Зелье», селитра и сера были переданы без счета, поскольку казаки взяли их раньше. Но есть сведения, что привез Чириков 100 пудов пороха, 50 пудов селитры и 100 пудов свинца.

Ход был блестящий! Турецкий посол убит, турецкий город взят, и русский дворянин выплатил казакам царское жалование в стенах взятого турецкого города. Отныне общие меры русского царя и турецкого султана против казаков были проблематичны.

Сами казаки потеряли 1100 человек. Человек 300 потеряли запорожцы. На конец 1637 года было их в Азове 700 человек от прежней тысячи.

Трофеев было много, известно, что добычу разделили на 4400 паев, но к 15 июля, отпуская Чирикова, казаки еще не успели всего подсчитать и обещали написать о том позже. С Чириковым же отправили 150 человек отбитого русского полона, что должно было подтвердить казачью версию: «А взяли есте Азов для избавы пленных множества християнского народа, потому что азовцы на наши украйны ходили беспрестанно».

Опережая Чирикова, поскакала в Москву станица Потапа Петрова с отпиской о всех азовских происшествиях и об убийстве Кантакузина.

Как и в случае с Карамышевым, опасаясь царского гнева за убийство турецкого посла и самовольное взятие Азова, донцы послали в Москву кого не жалко, всего 5 человек. И те налегке доскакали до Москвы за две недели, 30 июля уже были там.

Вообще-то об осаде Азова в Москву сообщали с границы воеводы. 25 июня, когда уже поздно было, послал такую грамоту валуйский воевода Андрей Лазарев, а ему 12 июня сообщил об этом приплывший в Валуйки рекой Осколом черный старец из Святых Гор.

Все равно в Москве были ошарашены и казачьей дерзостью, и неожиданным успехом (московские люди Смоленск не взяли, а донцы Азов взяли), и убийством посла. В связи со всеми этими событиями обстановка на юге менялась, и куда дальше повернет, предсказать было невозможно. «…А атаманов и казаков добрых к нам не прислали, — писали впоследствии из Москвы, — кого подлинно спросить, как тому вперед быти; а прислали есте одного атамана Потапа Петрова, а с ним четырех казаков, молодых людей».

Поэтому Потапа Петрова с четырьмя «молодыми» в Москве задержали и стали ждать, когда от Войска Донского придет подробный отчет о всех казачьих прегрешениях.

Вместо подробного отчета из Азова пришла короткая отписка от 3 сентября, переданная с белгородцем Иваном Рязанцевым. Донцы сообщали, что крымцы и татары Большого Ногая двинулись на русские земли и что Войско Донское, ныне перешедшее в Азов, собрало пешие и конные отряды, переправило их на крымскую сторону Дона и послало по татарским следам промышлять над степняками (потом русский посланец на Дон Михнев, вернувшись, «сдаст» казаков, что осенью они на татар не ходили, «крепили в те поры в Азове осаду», но остальные сведения были верны).

Действительно, турки «усмирили» татар, выманили Инает-Гирея в Стамбул, где и удавили, так же поступили и с его врагом Кантемиром. Новый хан Багадыр-Гирей на персов все равно не пошел, а напал на русскую засечную черту, которая стала татарам как бельмо на глазу.

Первые татарские отряды подходили к черте еще в июне, когда осада Азова была в самом разгаре. И это показывает, что свободная дорога в русские земли была пока для татар важнее турецкого города.

Второй раз тысячи татар подошли к Осколу и Яблонову острогу 16 сентября. Окружили и перебили 200 стрельцов, которые ездили из Яблонова в Оскол за хлебом, но от острога были отбиты. После этого татары спешились — дело невиданное — и полезли брать Яблонов острог в пешем строю (очень уж засечная черта им мешала), но снова их русские отбили.

При таких обстоятельствах Москве конфликтовать с донцами было не разумно, и станицу Потапа Петрова из Москвы 20 сентября на Дон отпустили с грамотой. В грамоте этой донцам написали весьма язвительно: «А как были у нас, великого государя, на Москве донские атаманы Иван Каторжный да Тимофей Яковлев с товарищи, и того вашего умышления, что вам под Азовом промышляти без нашего царского повеления и турского посла со всеми людьми побити до смерти, ничего не сказывали». То есть Азов взять и посла убить замыслили вы давно, еще до отправления посольства, а нам ничего не сказали.

«… А отпущены на Дон, пожаловав нашим царским жалованием, чтоб турского посла с Дону отпустили к нам без задержания и с азовцы бы были в миру…». То есть жалование вам дали, чтоб вы турецкого посла не убивали, а, наоборот, к нам отпустили, и чтоб Азов вы не брали, а жили с азовцами мирно. А вы что наделали?

Далее донцам выговаривали как маленьким неразумным детям: «…И вы то, атаманы и казаки, учинили не делом, что турского посла со всеми людьми побили самовольством, а того нигде не ведется, чтобы послов побивать; хотя где и война меж государи бывает, а послы и в те поры свое дело делают, для чего присланы, и их не побивают».

Дальше в грамоте писалось, чтоб донцы прислали новую станицу из «лучших людей», а не из «молодых», с подробным донесением, чего они там в Азове натворили, «и мы, великий государь, велим у них речей их выслушать, как о том вперед быти, и к вам их отпустим, не издержав, и указ наш с ними пришлем». Кроме того донцам наказывали и впредь сообщать о всех татарских и ногайских помыслах и склонять ногайцев перекочевать обратно на ногайскую сторону Дона к Астрахани в московское подданство, а так же требовали прислать в Москву все бумаги убитого Кантакузина. В заключение обещали жалование, «смотря по вашей службе и радению».

Одновременно верные себе московские власти написали султану грамоту, что «казаки взяли Азов воровством, дворянина царского Чирикова держали у себя в великой крепости, никуда не пускали и хотели так же убить». Писалась традиционная формула, что «донские казаки издавна воры, беглые холопы и царского приказания ни в чем не слушают, а рати послать на них нельзя, потому что живут в дальних местах». «И вам бы, брату нашему, на нас досады и нелюбья не держать за то, что казаки посланника вашего убили и Азов взяли: это они сделали без нашего повеления, самовольством, и мы за таких воров никак не стоим, и ссоры за них никакой не хотим, хотя их, воров, всех в один час велите побить; мы с вашим султановым величеством в крепкой братской дружбе и любви быть хотим».

Грамоту эту отправили с Мануилом Петровым, православным греком, присланным из Азова Фомой Кантакузиным еще до всех кровавых событий.

Сам султан царю не ответил, а пришла с тем же греком грамота от каймакана Мусы-паши, чиновника, исполняющего обязанности великого визиря во время его отсутствия. Грамота, как писал Сухоруков, была «весьма незначащая и даже без упреков». Тем самым турки демонстрировали презрение к слабому и неверному соседу. На этом до 1640 года сношения с Турцией прекратились.

Станица Потапа Петрова добиралась до низовых городков два месяца. Все это время с Дона вестей не было. Прибыл, правда, 18 ноября Григорий Шатров с 36 казаками, но направляли его атаманы и казаки с Дона 15 недель назад с отбитым в Азове русским полоном в Воронеж. Ничего нового он не знал, а в Москву приехал жалование просить.

Между тем ситуация оставалась тревожной. Багадыр-Гирей, отступая от русских пределов, прислал послов сказать, что набег был по указу султана за то, что донские казаки Азов взяли, а весной будет новый набег сильнее прежнего.

В Москве заволновались. 26 ноября снарядили дворянина Трофима Михнева и отправили его на Дон за вестями. Михнев добирался с большими приключениями, взял в Воронеже проводника и охрану, но на Донце у речки Каменной все равно нарвался на татар, которые, как писал Михнев, «учали нас, холопей твоих, гонять». От татар еле ушли, бросив трех лошадей с вьюками.

Но еще до прибытия Михнева на Дон из Азова в Москву 3 декабря была послана представительная делегация с подробным описанием всех азовских событий.

 

Глава 4. Казаки в Азове

Взятие Азова и перенос туда столицы не принесли сразу ожидаемых результатов. Город был разрушен, разграблен. Зная, что туркам и татарам в настоящее время не до Азова, донцы расслабились. Побывавший в Азове астраханский татарин рассказывал, что казаки там «живут просто и оплошливо и пьют безпрестани, и караулов де у них по городу и отъезжих застав на которую сторону нет».

После взятия Азова донцы сразу же остались без союзника, так как в сентябре на Украине началось очередное восстание против поляков, и силы запорожцев были отвлечены. Но прежде, чем сразиться с поляками, вольные черкасы под водительством Павлюка захватили и казнили реестровых атаманов и гетмана Кононовича, чем внесли смуту и раскол среди части днепровского казачества.

Сама организация новой жизни в захваченном городе была для казаков, привыкших больше воевать и грабить, делом непривычным. Приходили, правда, осенью в Азов два турецких корабля, выкупили полон (как видим, казаки не всех турок и татар перебили), привезли разный товар и овощи. Казаки турок «отпустили совсем вцеле. И вперед де они для торгу с товары приезжать к ним в Азов хотели».

Так что город в какой-то мере на время сохранил функции торговли людьми. Но, естественно, турки не могли продавать в рабство и покупать с этой целью единоверцев, а казаки вряд ли предполагали торговлю православными. Видимо, в будущем Азову отводилась роль не центра работорговли, а центра по выкупу и обмену пленных.

Ближе к зиме стало хуже. На Филиппов пост взбунтовался атаман запорожцев Матьяш — «хотел было он владеть и жить особно». Но донцы убили его дубьем и кинули тело в Дон. Выделять в Азове особый запорожский квартал они не желали и о перспективах высказывались ясно: «А будет де они вперед похотят владеть собою, и им де Войском молчать не будут, и с ними управятся».

Кроме прочего, донцы заявили, что вынуждены были кормить отбитых русских пленных, которых в Азове якобы отбили две тысячи. Хотя по другим данным донцы отбили в Азове всего 713 пленных, из которых 563 оказались донскими казаками, а остальных — «русских людей» — отправили в русские земли еще с первым посольством.

Как бы там ни было, непривычные к жизни в чужом голодном и разрушенном городе, казаки стали расходиться из Азова по своим городкам и по речкам. И в отписке в Москву донцы писали: «А се, государь, у нас люди самовольные терпеть в городе голоду и всякие нужи не хотят, идут розна по своим юртам и по речкам».

Некоторые (и такие немногие находились) вообще к татарам перебежали и там рассказали, что «у казаков де межи себя была брань за то, что иные де Азов хотят держать, а иные не хотят; посылали де ко государю дважды, и нам де на Москве отказывают, что до Азова дела нет, и казаки де говорят: и нам де каменья те не надобе, стены де нас не накормят, и суда де у них изготовлены, будто хотят покинуть».

Между тем бегущие с Тамани и из Керчи русские пленные предупреждали, что весной надо ждать прихода под Азов турецкого войска. Да донцы и сами понимали, что турки с потерей Азова смириться не могут и при первой возможности попытаются его отобрать.

Видимо, из-за этого у донской верхушки возникли сомнения, смогут ли казаки отстоять весной Азов своими силами, а также мысли — не передать ли город русскому царю?

Насколько искренним было это желание, сказать трудно. Но в отписке от 3 декабря от имени атамана Михаила Татаринова и всего Войска донцы постарались придать взятию Азова характер войны за веру и заявляли довольно патетически, что пошли под Азов «с великой скорби, помня свое крещение и святые божьи церкви», поскольку азовцы, «злохищренные волки», постоянно разоряли на Руси церкви и угоняли полон, а самих казаков ловили в юртах, на речках и в камышах и уводили в рабство. Поэтому донцы де и решили взять Азов «и в нем утвердити по прежнему нашу христианскую веру».

В отписке опять обвиняли Кантакузина в шпионаже, писали в качестве доказательства, что людей, посланных им в Азов с письмами, поймали ниже Азова, поскольку они плыли Доном ночью на колодах и их снесло прямо в казачьи таборы. Еще больше досталось толмачу «Асанке», которого обвинили в колдовстве. Он якобы «сверху по Дону на низ в наши таборы нарядные чары деючи пущал». Между прочим напоминали Москве, что в Крыму русского посла Ивана Бегичева убили вообще ни за что. А Кантакузина на Дону — за дело.

Написали, что весной ждут турецкого нашествия, а город оборонять нечем, порох кончился, припасов нет. Стену, разрушенную подкопом и взрывом, заделали, а другие места чинить средств нет.

И самое главное — если город Азов русскому царю «годен», то пусть царь пришлет о том указ.

Отписку эту привез 3 января в Москву атаман Антип Устинов.

Предложение написать «указ» о «годности» Азова для русского царя, наверняка, вызвало в Москве раздумья. Очень уж расплывчатой была формулировка. Ясно, что донцы предлагали Москве взять ответственность за взятие Азова на себя. А что взамен? Как реализуется «годность» Азова для самой России? Сомнение вызывало, пустят ли донцы в Азов русский гарнизон? Не находя ответа в отписках, московские люди постоянно намекали, чтоб прислали из Азова донцы «лучших людей», с кем можно обсудить, что же дальше делать с Азовом.

11 февраля явился с Дона сын боярский Михнев, возивший грамоту. Михнев рассказал, что в Азове казаков вместе с запорожцами будет пять тысяч, имеют они 300 пушек, но пороха и запасов мало, хлеба почти нет, кормятся больше рыбой, и если из Москвы не пришлют жалования и пороха, то в случае осады «в Азове пробыть им не уметь».

Но донцы, по словам Михнева, были настроены решительно, надеялись на запорожцев и говорили, что Азов не сдадут, «хоти де им всем до одного человека помереть». И еще говорили атаманы и казаки Михневу — если город Азов государю годен, пусть государь шлет ратных людей и жалование.

Слова Михнева о присылке в Азов ратных людей дело вроде бы проясняли, но это были слова. В отписках донских этого не было. Где «лучшие люди», с кем обговорить все эти вопросы?

Михнев насчет «лучших людей» объяснил: «А то де у них и лутшие люди, ково они, выбрав Войском, пошлют ко государю; а лутчих де людей у них на Дону нет, все они меж себя ровны».

Выходило, что «лучший» на Дону — Антип Устинов. Обратились опять к нему. Но Устинов заявил, что у него от Войска «словесного никаково приказу нет».

Пришлось ограничиться посылкой на Дон жалования и грамоты. Выслали двести пудов пороха и сто пятьдесят пудов свинца. В грамоте наказывали присматривать за татарами и идти на их улусы, если те покусятся на русские украинные земли.

28 марта обе станицы, Устинова и Шатрова, отпустили с жалованием на Дон.

В такой непонятной обстановке, когда ближайший союзник по милости донцов мог стать злейшим врагом, стали проведывать московские люди возможность другого союза — с Польшей против татар. В феврале 1638 года послали к королю посольство Проестева и Леонтьева. Поляки отказали — у них с турками и татарами был мир (хотя и носились слухи, что 50 мурз татарских готовятся с запорожцами идти на поляков).

Такое же посольство послали из Москвы в Крым, и послы, Извольский и Зверев, рассказывали татарам, что Москва к азовским делам непричастна. Хан Багадыр-Гирей к азовским делам был равнодушен, требовал только, чтоб русские засечную линию не строили, а что уже построили, чтоб сломали.

К этому времени ситуация на Дону заметно изменилась. Отбывшая с Дона 9 марта и прибывшая в Москву 4 апреля делегация во главе с самим Михаилом Татариновым о поддержке Азова русскими войсками уже не говорила.

Зато бросился в глаза московским дьякам наплыв на Дон запорожцев.

В связи с поражением восстания на Украине запорожцы уходили на восток, кое-кто селился на русских землях по границе, многие шли прямо в Азов, который стал теперь для них идеальным убежищем.

На вопрос московских дьяков, сколько запорожцев теперь на Дону, Михаил Татаринов ответил, что столько же, сколько и донцов — десять тысяч.

Вряд ли за зиму на Дон могло явиться столько черкас, хотя по другим источникам видно, что запорожцы в это время небольшими группами, по 50–100 человек, прибывают в Азов и нижние донские городки почти ежедневно, что 2000 черкас пошли на Дон в великий пост на первой неделе. В марте в Белгород воеводе Петру Дмитриевичу Пожарскому из Москвы, из Разрядного приказа, писали, что если будут запорожцы проситься на Дон или в Азов, то говорить им, что указа на то нет, «только ты на себя то перенимаешь, на Дон их отпустив, потому что они люди вольные». А бумаг им с собой никаких не давать. Еще один источник говорит, что запорожцев весной 1638 года на Дону прибавилось на 2500 человек. А что касается названной Татариновым цифры в 10 000, то это, видимо, было то количество, что ожидали донцы или обещали запорожцы.

Михаил Татаринов подтвердил, что весной ожидают прихода под Азов турок и татар, что в Азове пушек много, а стрелять нечем — пороху нет. И хлеба не было, а «голоду, государь, наша братия терпеть не хотят в Азове».

Естественно, Войску Донскому выделили дополнительно и хлеб и порох. А Михаила Татаринова, бравшего Азов и писавшего ранее, что Азов царю «годен», который, конечно же, был «лучшим» человеком, стали расспрашивать, что донцы собираются делать в случае осады.

Татаринов был уверен, что Азова казаки не сдадут: «А города де Азова им не отдовывать и не покидывать, хотя все они до одного человека помрут, а города Азова не покинут, потому что де они все взяли город Азов кровью, своими головами. И ныне де им всем атаманам и казакам хоть и головами своими же вершить, а Азова не покинуть».

На намеки насчет русского гарнизона в Азове Татаринов ответил, сославшись на волю Войска: «А в помощь де себе о воеводе и о ратных людях с ним, атаманом, и с казаками, от Войска государю бити челом не наказано, и чего де с ними не приказано, и они де того и делать не смеют». Снова просил хлеба, просил пропускать на Дон русских людей с товарами и просил книги для церкви Иоанна Предтечи в Азове.

С тем его и отпустили 22 апреля, снабдив книгами, «чтоб в храмах без пенья не было», и грамотой с наказом промышлять против татар, если они на русские земли полезут.

Весной жизнь на Дону вообще наладилась. Приезжали с запасом торговые люди из Воронежа, из Астрахани, с Терека. Из Кафы турки приезжали. Но с ними торговались у города, за крепостные стены их не пустили. С низовых городков казаки стали опять перебираться в Азов. Весь Нижний туда перебрался, и атаман Денис Парфеньев в Москве говорил, что «на Дону де живут ныне казаки во всех городках, опричь Нижнего городка».

Вышел из Крыма московский человек Сафон Бобырев (разменял его и других пленных кафинский паша в Азове на своего брата) и рассказал, что в Азов сошлись казаки с Яика, с Терека «и со всех речек», и черкасы тоже. Хлеб дешев, мех сухарей — 20 алтын. «Зелейные казны видел он в Азове башня полна наставлена бочек». Соседи казаков боятся. Из Темрюка, Тамани и Керчи жены и дети жителей вывезены в степи и горы.

Как и в настоящую столицу прибыл в Азов с Терека «кизилбашский тезик», увидели персы в донских казаках союзника против турок более надежного и действенного, чем московский царь. А шах персидский выслал в Азов казакам жалованье, но караван с жалованьем «погромили горские черкасы».

В мае вести в Москву с Дона поступали противоречивые. Донцы продолжали пугать Москву турецким и татарским нашествием. Ногайцы якобы им сообщали, что крымчаки вот-вот пойдут на Азов, а ногайцы — на Русь. И из Воронежа была получена отписка от воеводы Мирона Вельяминова. Сообщили ему посланные на Дон служилые люди, что крымский хан от турок помощи не получил, что турки воюют с персами, а вот донцы «сами де готовятца все, хотят идти и приступать под Темрюк; и суды все на воде стоят совсем готовы», ждут только прибытия с жалованием и порохом атаманов Устинова и Шатрова, и намерения у них серьезные, так что темрюкские татары хотят из города уходить. И выходило по этой отписке, что не боятся донцы и прибывшие запорожцы турецкого нашествия, а сами готовят новый удар, хотят взять Темрюк и тем самым еще больше укрепиться на берегах Азовского моря.

Отписка эта была получена 29 мая. А 10 июня прибыла в Москву с Дона станица атамана Дениса Парфенова и опять стала московских людей пугать. Якобы 19 апреля приходил под Азов посол от крымского хана Коземрат Улан ага, с ним два ногайских мурзы и татар человек 400, и требовал через присланных в Азов двух толмачей, чтобы казаки сдали крымскому хану Азов. Донцы посла приглашали самого приехать, но тот не приехал. И донцы ему ответили, что Азова не отдадут — «не дадим с городовой стены и камня снять». Вот когда будут казачьи головы валяться, наполнив азовские рвы, как сейчас бусурманские головы валяются, тогда, может и будет Азов татарским. И особо казаки указали, что взяли Азов без царского повеления, что «одни мы, казаки, своими головами взяли Азов город, одни мы ныне в городе и живем».

Татарам это было все едино, и предназначалась, скорее всего, эта фраза для Москвы.

А кроме того сообщали с Дона, что 1 мая был на Молошных водах бой с ногайцами, что все войско татарское в сборе, что турецкий султан хочет сместить хана за то, что тот не сумел захватить Азов, и теперь по 300–400 всадников выступили татары на русские украины, а они, казаки, немедленно вышли на 74 стругах в море, чтоб напасть на крымские берега.

То есть, Войско Донское, объясняло свой выход в море ответной мерой на татарский поход на Русь, за что им, собственно, и обещали платить жалование.

Устинов и Шатров с жалованием и порохом прибыли в Азов 2 мая. 9 мая объединенная казачья флотилия вышла в море.

И тут донские казаки чуть было не поверили в собственную дезинформацию. Вышедшие в море на 75 стругах войско — тысяч пять — то ли думало промышлять под Кафой, то ли брать Темрюк, но на татарском берегу прибежали к ним бегом «земляне русские», два мужика, прожившие в Крыму в неволе лет по двадцать. Беглецы сообщили «морскому войску», что крымский царь с крымчаками, а царевич — с ногайцами, пойдут степью на Азов с крымской стороны, черкесы должны выступить от Темрюка, а сам паша идет с каторгами морем. И все — на Азов.

В «морском войске» этим слухам не поверили, «пошли доведываться сами своими головами и сошлися с каторгами близко Керчи в лимане». Насчитали 60 каторг (по другим данным 44) и шли якобы те каторги на Азов, но в бой с ними казаки не вступили, погода помешала. Буря разметала оба флота. 4 каторги (по другим данным — 6) вообще были разбиты. Но и донцы, рассеянные непогодой, стали спешно пригребать к Азову, где и подняли тревогу.

Пушки расставили на стенах, хлеб, рыбу и мясо припрятали, чтоб хватило год в осаде отсиживаться. Пустили степью по ногайской стороне человек 300 казаков на разведку, да по крымской — человек 300 донских татар. А в верхние городки послали верных казаков, Алексея Дронова и Семена Толстова с грамотой, чтоб помощь слали.

В грамоте той писали, что Азов «всему великому Войску Донскому Бог поручил», и надо теперь казачьей славы не потерять и казачество сохранить, ибо «все земли нашему казачьему житью завидовали». И чтоб ехали все защищать Азов, а кто не поедет, тому грозили отлучением, такому «в Войску и суда не будет». И чтоб ехали все «пенные и непенные» — правые и виноватые, — и с «пенных» вина за оборону Азова будет снята — «а пеня им отдана». А кто останется по общему приговору городки охранять, чтоб собирались с четырех-пяти городков в один городок и жили «с великим бережением», потому что ожидаются на верхние городки десять тысяч татар. А всех пришлых и торговых с бударами и запасами гнать вниз к Азову.

Словесно же говорили, что хочет Войско успеть, перехватить турок и татар по дороге, не дать им Азов осадить.

Михаил Татаринов узнал обо всех этих страстях, когда подплывал с дополнительным жалованием к Усть-Медведицкому городку. Узнал и погреб «наспех» днем и ночью.

В мае же в Войске выбрали нового атамана, вместо склонившегося в мыслях к Москве Михаила Татаринова поставили Тимофея Яковлева.

К этому времени и тревоги рассеялись. Посланные за языками дополнительные отряды привели пленных, а одного взяли прямо у Тернового городка, и пленные те говорили, что каторги турецкие идут не под Азов, а «на заставу», выход в Черное море перекрыть и казаков туда не пускать. Да приезжали крымские татары выкупать своих пленных и проговорились, что с весны заставляют их воевать с «кизилбашами», главное их войско в дальнем походе, и потому сами они в Крыму боятся донских казаков.

И узнав все это, решило Войско Донское ударить на турецкие каторги…

Отряд теперь выставили поменьше. Запорожцы собрались и ушли воевать с поляками, поскольку в апреле на Украине вспыхнуло новое восстание. Вместе с ними ушли 500 донских казаков во главе с каким-то Муркой из Путивля. Остались донцы без черкасской подмоги, но это их не остановило.

15 июля ушли в море 2000 донцов на 40 стругах топить турецкий флот. Ушли и пропали. Пришел потом один обломавшийся струг, и поведали вернувшиеся казаки, что у Тамани встретили они турецкие каторги и напали на них. Бой был жестокий, к ночи, не решив окончательно дела, ушли турки в открытое море, а казаки по-над берегом в сторону Азова. Но утром вновь устремились флотилии друг на друга, ударили турецкие пушки, поднялся великий дым, и тут у свидетелей, что вернулись, струг обломался, и пошли они к Азову, не разглядев за дымом, чем все сражение закончилось.

Больше вестей с моря не было. Но турки или татары подбросили новую дезинформацию.

Астраханский воевода князь Волконский службу нес ревностно, разъезды за языками высылал далеко в степь. И вот пришли астраханские воинские люди аж под Азов, неподалеку на ногайской стороне вместе с донскими казаками подстерегли каких-то татар и взяли с бою 17 человек.

Взятые татары рассказали, что крымский хан переправился с войском из Крыма на Тамань и идет теперь ногайской стороною на Азов, а царевич идет туда же крымской стороной Дона. Должны де они быть под Азовом 25 июля, и будут город осаждать — «а хотят де они к Азову приходить валом засыпать землю». Даже тактику будущей осады рассказали татары — будут якобы вал насыпать. Был такой прием: насыпать вал выше крепостной стены и с него артиллерией разнести лежащий как на ладони город.

В подтверждение этих слов 22 июля на Донце столкнулись казаки с крымскими татарами, и подтвердили те, что это авангард крымского царевича.

23 июля спешно отправился из Азова в Москву с отпиской атаман Осип Лосев (прибыл 9 августа).

И из Воронежа воевода Вельяминов в подтверждение прислал копию казачьей грамоты, посланной из Азова в верхние городки. Писали в грамоте низовцы к верховцам, что каторг турецких под Азовом не будет, но идут татары на Азов со всех сторон, улусы их уже на Миусе кочуют, а потому «станем брат за брата, чтобы нам славы своей казачьей не потерять».

Долго в Москве ждали, чем кончится эта вторая за год донская мобилизация всех сил под Азов, ждали еще вестей, чем закончилось морское сражение у берегов Тамани, но, так и не дождавшись, отпустили Осипа Лосева 11 сентября обратно на Дон.

Набегов в 1638 году на русские украины со стороны татар не было. Азов, война турок с персами и засечная линия не давали крымчакам развернуться. Но обострились отношения с поляками.

В августе разбитые поляками черкасы стали приходить на московские земли чуть ли не тысячами.

От короля пришла в Москву грамота, что запорожские черкасы, разгромленные королевскими войсками, тысяч с 20 и больше, из разных городов и мест пошли на московские земли и сели по слободам в степях — под Ливнами, Мценском, Воронежем, Рыльском, Курском и Путивлем и под иными старыми городами царского величества. «До королевского величества дошел слух, что самые большие изменники и заводчики того множества, Яцко Остреница да Андрюшка Гуня, в Азове со многими старшинами засели и живут». Царь их якобы жаловал и на службу посылал, «а надобно было бы, чтоб по суду божию и по указу королевского величества и колы-то те уже подгнили, на которых бы они посажены были».

В общем, поляки требовали выдачи запорожцев, царь не выдавал. Да и не смог бы.

Между тем на далеком от Москвы Азовском море вершились важные события, повлиявшие на весь ход нашей эпопеи.

Вышедшая 15 июля в море казачья флотилия по разным данным насчитывала от 25 до 40 стругов, а казаков в тех стругах было, если верить разным очевидцам, от 1500 до 2000. Астраханский сын боярский Суслов, побывавший в Азове, сообщил со слов казаков, что ушли на море 1703 человека. Оставили мы их на второй день морского боя у берегов Тамани, когда пороховой дым скрыл все сражение от глаз уходивших в Азов очевидцев. Прямо — конец первой серии.

Чем закончилось сражение, источники точно не говорили. Но после сражения события развивались для донцов трагически.

В Азове казаки считали, что морская буря загнала их собратьев после боя в Адахунский лиман. В Крыму же переводчики рассказали русским послам более пространную историю. Говорили, что казаки хотели взять город Тамань, «а было казаков 30 стругов, а людей было 1600 человек». Дальше еще интереснее: «и подметил де их на море каторжный Пияла князь, и, подметя, послал весть к царю; и царь по той вести пришел к морю на берег к тому месту, где часть казаков на море и каторжный де князь с казаками на море бился, и загнал их в морскую заливу на остров, и к ним приступал…».

То есть, перед нами уже другое сражение, и казаков меньше. Видимо, отбили они тогда в морском бою турок в море и решили осадить Тамань. Но турки далеко не ушли и следили за казаками.

Чтобы послать весть крымскому хану, оказавшемуся, кстати, на таманском берегу Керченского пролива, и дождаться его, тоже нужно время. А хан действительно, как мы помним со слов языков, взятых астраханцами, переправился через Керченский пролив, чтобы идти ногайской стороной на Азов. Но турки, оказывается, отозвали его на Тамань. И когда крымский хан подошел к берегу, на море, как видно из источника, была лишь часть казаков, остальные, выходит, были на берегу. Возможно, приступили к осаде Тамани.

Ну а когда татары подошли, турки ударили и загнали казачью флотилию в залив, казаки, видимо, закрепились на каком-то острове в этом заливе, и турки стали к ним «приступать», «и куды из заливы проход в море, и то место каторжный князь загородил каторгами».

По казачьей версии перед сражением и турки, и подошедшие татары вели с казаками переговоры. Турки даже устроили торг и мену и продавали казакам табак, а татары предлагали совместный поход на персов. Видимо, и те и другие затягивали время и отвлекали казачье внимание, пока не договорились между собой и не нанесли совместный удар.

Загнав казаков в залив, турки перегородили выход в море каторгами, но этого им показалось мало, и они стали засыпать выход из залива кучами камней. Крымцы со своей стороны перегородили устье Кубани «чегенем».

«…И казаки де, дождався ночи, струги свои на себе переволокли в море и не угодали под Азов уйти, прошиблись промеж Керчи и Табани и зашли в другом месте в морскую заливу, в Духоню», т. е. Адахунский залив, лиман Кызылташ. Как видим, казаки, перетащив струги через полосу земли, бросились не в сторону Азова, а пошли к югу, фактически вышли в Черное море и здесь решили укрыться в заливе.

Но новое пристанище тоже оказалось ловушкой. На входе в этот залив стоял город «Казылдаш» с турецким гарнизоном. Видимо, казаки влетели в залив ночью, а утром разглядели, куда попали. Первыми «потеряли сердце» малочисленные оставшиеся запорожцы. «…А около того города были запорожские черкасы и, видя, что им дется негде, убояся, учали переметываться к царю и к туркам».

Оставшиеся донцы решили пробиваться сухим путем или рассеяться. «…И казаки де, дождався ночи, оружье все пометали в воду, а сами пошли врознь на берег, и иные де ушли к Азову, а иных поймали по лесам и по камышу черкасы и татаровья; и говорят де татаровья, побито де турок и татар, и черкас добре много, давно де такого побою на татар не бывало».

В Азов первыми пришли всего 30 человек, и потом приходили по одному и по двое. По турецким данным, казаков погибло 750 человек, и 250 человек турки захватили в плен. У турок погибло 400 человек и много было переранено. Сколько погибло от «побою» татар, неизвестно.

Потеря тысячи казаков (а это были далеко не худшие воины) ослабила Войско. Закономерным итогом стала первая осада Азова во второй половине 1638 года.

Об этой осаде известно очень мало. Б. В. Лунин и Н. А. Мининков о ней вообще не упоминают. Пишет об этой осаде В. С. Сидоров в своей «Донской казачьей энциклопедии».

В «Донских делах» есть грамота, которую отправили из Москвы на Дон 2 января 1639 года. Из этой грамоты, можно понять, что в Москву приехал сам Тимофей Яковлев. В грамоте были слова: «Писали есте к нам с Дону казаки с атаманом с Тимофеем Яковлевым с товарыщи, что вы нам служите, а в приход Крымского царя и царевича и турских людей в осаде сидели и всякую нужу и голод терпели и что было нашего жалования, денег и хлебных запасов, то все у вас в осаду изошло». То есть, была осада, и казаки, отсидевшись, остались без припасов.

Далее в грамоте обещалось прислать жалованье с Тимофеем Яковлевым, но позже (обычно ждали разлива рек), а пока Тимофей Яковлев оставался в Москве, а 6 казаков должны были доставить эту грамоту с наказом и впредь следить за татарами и промышлять, если те пойдут на русские земли.

И после, примерно через год, в челобитной о жаловании, писанной 21 ноября 1639 года, писали казаки, что 146-м году, то есть до сентября 1638 года, приходили под Азов турки, крымский царь с царевичами, с ногайскими мурзами «и з горскими чергизы», стояли под городом 12 недель, но казаки отсиделись в осаде.

Однако о каких либо сражениях или штурмах не упоминается, видимо, турок было мало, а сами татары против азовских стен были бессильны.

В 1639 году особых важных событий не было. Но к ним готовились. Известно было, что турки в декабре 1638 года взяли Багдад, и теперь персы должны были пойти с султаном на мировую, а у султана появилась, как теперь говорят, реальная возможность по-настоящему разобраться с донскими казаками.

Действительно, как писал Эвлия Челеби, «когда Мурад-хан IV отбил у персов благоустроенный, как рай, Багдад и с победой возвратился к Порогу Благоденствия, кяфиры сильно обеспокоились. Со всех сторон (к султану) стали прибывать послы. Чтобы установить мир, они подносили ему обильные дары и делали богатые подношения». Казаки конечно же забеспокоились.

Весной выкупленные татарами из Азова пленные сообщали, что казаки из Азова «полон весь и всякие запасы вывезли на Дон, а сами в городе остались легким обычаем».

Но у турок появилась еще одна нерешенная проблема. Тот же Челеби писал: «Никто не прибыл только от мальтийских рыцарей. Для похода на них была снаряжена тысяча судов и построены два десантных корабля с тремя сотнями пушек». Подготовка такого флота требует времени, и турки, видимо, решили сосредоточить все усилия на мальтийском направлении, а на Черном и Азовском морях пока обороняться.

Весной две небольшие казачьи флотилии — 12 и 32 струга — выходили к берегам Анатолии, но знаменитый Пияле-паша без труда загнал их обратно в Азовское море.

Летом, видимо, донесла казачья «агентурная» разведка, разбросанная по всему Черноморью, что в 1639 году турки на Азов не пойдут. Казаки осмелели и заговорили, что живали де они, атаманы и казаки, «в плетяных городках, и тогда их взяти и из городков выгнати было не уметь, а ныне де взяли они Азов и в Азове укрепились, и турским де ратным людям ничего над ними будет не иметь, только де лишь ратных людей потеряют».

На русской границе тоже было тихо, но в степи летом татары все равно спокойно жить не давали. 12 июля ездили с Яблонова в Азов с грамотами служилые люди, сын боярский Анофрий Кожухов и корочанский полковой казак Данила Болдырь. Уже за Донцом у речки Кундрючьей чуть не схватили их татары, еле ушли. В челобитной потом честно указали, что пострадали. У одного татары отбили седло, епанчу и кафтан, у другого — епанчу, котел и шапку. Видно, сели ребята пообедать, а потом пришлось удирать на неоседланной лошади, бросив одежду и котел.

Да и осенью казаки, оберегаясь татар, писали, что через степь «поехать малыми людьми невозможно».

А вот ногайцы, подумав, стали от крымчаков переходить под высокую руку русского царя. 4 августа подошли к Азову с крымской стороны два ногайских мурзы, стали спрашивать, где им дальше жить, а 28 сентября прикочевали к Азову ногайцев тысяч тридцать. Казаков в Азове было в то время мало, они забеспокоились, как бы эти гости каких дел не натворили. Но ногайцы вели себя смирно, некоторые мурзы вообще в Азов жить приехали. Стали казаки собирать по всему Нижнему Дону струги, перевозить орду через Дон на ногайскую сторону, чтоб согласно царской воле шла она под Астрахань. А тех мурз, что в Азове жили, должны были казаки как послов кормить за свой счет, собирали меж собой им деньги на мясо и вино и, «збирая себя», оскудели. Немало, видно, ногайские мурзы в Азове мяса поели и вина попили, даром что мусульмане.

Наконец, переправилась орда и стала по речку Кагальнику. Однако долго стоять тут ногайцам не пришлось — казаки, опасаясь татарского прихода со стороны Тамани, выжгли всю степь до Кумы, ни лошадям, ни коровам корму не стало. Пришлось ногайцам дальше уходить, к Астрахани.

Но ногайские дела не дали казакам отвлечься от важнейших — турецких.

1 августа пришел к Азову турецкий корабль, но оказалось, что это попавшие в плен в прошлом году казаки отбили у турок каторгу, на которой приковали их гребцами. Выбрали они время, около Тамани порезали спящими торговых людей — владельцев корабля, перебили охрану и, подняв паруса, явились в Азов вместе со всем товаром, который хозяева хотели было переправить из Тамани в Темрюк. Всего так из турецкого рабства вышли 140 человек, были среди них русские, были греки, были местные «арапы», отданные на галеры за пьянство, но были и 60 казаков, попавших в плен в Адахунском лимане.

Снарядили казаки новые экспедиции с целью взять языка, выведать турецкие планы. Флотилия, вышедшая к крымским берегам была удачной. Меж Керчью и Темрюком отбили донцы 123 человека русских пленных. А ходившая под Царьград вернулась поздно, уже в октябре, из 9 стругов в бурю потеряли два, а языков так и не взяли.

Но и без этих языков стало на Дону известно, что на 1640-й год готовят турки большой поход на Азов.

Как оно было на самом деле, вопрос спорный. Вряд ли турки были готовы на два похода в разных направлениях, поскольку еще не завершили подготовку к десанту на Мальту. Вполне возможно, что большую роль сыграла специально распространяемая дезинформация, на что турки были большие мастера.

Тем не менее, 7 октября отправил Наум Васильев от имени атаманов и казаков с Дона в Москву отписку с атаманом Сидором Елфимовым (прибыл 3 ноября). Сообщалось в той отписке о приходе под Азов ногайцев (и 17 ногайцев направили вместе с Елфимовым в Москву), но главное — об ожидаемом весной турецком походе. Жаловались казаки, что стены Азова местами обвалились, и башни стоят непокрыты, а крыть нечем, средств нет, и своей войсковой казны нет тоже, «да и самим, государь, нам к осадному делу, или не к осадному, тоже есть и носить нечего: всем скудны». И Сидор Елфимов в расспросных речах подтвердил, что с припасами скудно — осьмина ржаной муки стоит 2 рубля.

Вслед за Сидором Елфимовым 16 декабря явился в Москву сам Иван Каторжный с Нефедом Осиповым с подтверждением, что турки помирились с персами и точно ожидаются весною под Азов. Привез он челобитные о жаловании, а в челобитных было прописано: «А теперь, государь, около твоей государевой отчины Азова города в ином месте стены обвалялись, а башни все непокрыты, а обломы, государь, и в башнях мосты все обломились: пройти по городу человеку нельзя, все обломалось». А у казаков де и средств не стало, последнее раздали ногайцам, и мастеров — горододельцев и каменщиков — в Азове нет. Что касается прошлого жалования, что получили они с Тимофеем Яковлевым, то ушло оно на ремонт азовских стен после недавней осады — «и мы, холопы твои, то твое царское жалование издержали на городовую поделку, а иное городовое дело осталось в недоделке: по городу обломы и по башням деревянные мосты погнили и обвалялись, и в приступное, государь, время на башнях боевого ружья поставить нельзя и не на чем».

Видно, прижало донских казаков, что объявили они город Азов царской «отчиной». И мирная жизнь у них в Азове никак не могла наладиться. В чем-то даже хуже стало. Раньше, когда в Азове турки сидели и местные азовские обыватели, брали у них донцы в обмен на мир рыболовные сети и котлы, а теперь, когда стал Азов казачьим, и большая часть населения разбежалась, нить на рыболовные снасти стали в Москве просить…

Подтверждая отписки и речи донских атаманов и казаков, прислал из Воронежа вести воевода Вельяминов.

Ездили де его люди, человек 20, в Азов, прожили там четыре недели и за это время многое проведали. Дня за три до Святого Николая пробрался в Азов бурным осенним морем из Керчи комягою некий Тохтамыш и рассказал, что турки делают большие и малые суда, четыре «борчи», каторги и разные мелкие, чтобы весною идти под Азов. А турецкий султан «бусурманил невольников с каторг», русских людей, литовских и греков, «и хочет де их взять с собою ж под Азов». Еще султан запретил торговать хлебом в Керчи, Кафе и Тамани, чтоб тот хлеб был для войска, которое под Азов собирается.

Проведав все это, поскакали воронежские служилые люди зимним путем к своему воеводе, но выше Чира у речки Черной напротив казачьего городка Вёшки перехватили их человек двести татар. Потеряли воронежцы 20 лошадей и об один конь отошли к крепкому месту, где и засели на три дня. Два дня приступали к ним татары пеши, прикрываясь щитами, на третий, потеряв человек десять убитыми, ушли.

Московские власти под впечатлением услышанного дали казакам 6 тысяч деньгами и остального всего, что просили, и отпустили обе станицы — 62 человека — 18 марта из Москвы на Дон. Дали много. Когда добрались донцы до Воронежа и 30 апреля уже Доном решили грести на Низ, то понадобилось под обе станицы и под царское жалование 17 стругов.

Зимой все же в Азове стало полегче. Вести пришли обнадеживающие. 4 января прибыло в Азов посольство от персидского шаха «Сафея Сафеевича», человек 40 во главе с Маратканом Шах Мамедовым. С трудом перебралось это посольство через русские заставы на Тереке, а дальше черкесский мурза Муцал дал персам проводников, двух узденей, Еналука и Бута, которые и привели посольство к Азову. Посольство привезло донцам грамоту, в которой шах благодарил донцов и просил прислать в Персию послов от Войска Донского, жалование обещал. А если надо на помощь в Азов войско прислать, то обещали персы тысяч десять, а то и двадцать ратных людей.

Подумали казаки, прикинули. Посольство к шаху послать можно. Но пропустят ли это посольство через Терек русские воеводы без особой царской на то грамоты — вот в чем вопрос. Потому и решили обо всем известить Москву и перса одного туда же отправить. Пусть русские почешутся. Азов ведь можно не только русскому царю, но и персидскому шаху пообещать. Лишь бы помощь от турок дали.

Но и в 1640 году турки под Азовом не появились. В начале года Мурад IV умер, причем, как писал Челеби, умер, когда был подготовлен поход на Мальту. Азовский поход, видимо, был для Мурада более дальней перспективой.

Донцам о смерти султана сообщили выходившие из Крыма беглые пленные. Еще сообщили, что крымского Нурадина Сафей-Гирея не стало, и теперь когда и на кого у турок и татар «подъем будет» никто не знал.

С этими успокоительными вестями и с персом Миралеем Махмарзаговым прибыла 8 мая в Москву станица атамана Григория Митрофанова Бородина.

На Москве всех выслушали и отпустили 3 июня, пообещав милостиво: «А мы, великий государь, вас пожалуем, смотря по вашей службе».

Со смертью султана Мурада турки об Азове не позабыли.

Преемник Мурада, султан Ибрагим, человек слабый, вверил правление верховному визирю Магмеду-паше. Соседи Турции приободрились. «На этот раз все кяфиры подняли головы, подобно семиглавому дракону, — писал Челеби, — и начали простирать свою власть на области османские. Прежде всего русы, именуемые московитами, стали грабить и разорять области Крыма и Азова». Своевольные янычары, от которых не могла укрыться слабость нового султана, тоже сразу же начали мятежи. Челеби отмечал, что «после кончины султана Мурада начались мятежи в войсках, и они возымели полную власть над великим везиром. А тот был преисполнен желания начать поход в любом направлении, придерживаясь мнения, что „военный поход обламывает нос рабу“».

Мы знаем, что после смерти Мурада IV особо крупных набегов казаков на турецкое побережье не было. Видимо, турецкие власти, измотанные внутренними неладами, просто перешли от наступательной политики к оборонительной и решили не высаживаться на Мальту, а прежде обезопасить Черноморское побережье и восстановить границу на севере.

Магмед-паша отложил поход на Азов на год, но взялся за дело серьезно. Стал налаживать отношения со всеми соседями, чтоб в неподходящий момент с тыла не ударили. Отправились турецкие представители в Вену, в Венецию, к полякам, к персам, в Московское государство.

Московские люди, как и водится, отставали. Вели с польским посланником переговоры о союзе против Турции, но решительных шагов не было. Продолжали ездить к татарам, возили в Крым упоминки, хотя крымчаки русских посланников оскорбляли и царя самодержцем до самого 1644 года не называли.

20 мая прибыл в Азов Иван Каторжный с жалованием, привез 6 тысяч рублей. Казаки эти деньги между собой делить не стали, а направили на укрепление Азова. Вокруг всех трех городов поделали обламы. Обновляли стену вокруг старого города, которая была сложена на глине без извести и под дождем размокала и разваливалась. В самых сомнительным местах, где бывали потоки во время дождя, делали у стены террасы («тарасы»), насыпали хрящом шириной сажени три от стены. И были в стенах и башнях «бои нижние, средние и верхние учинены».

Потратив все жалование на военные нужды, остались донцы голы, босы и голодны. Самое время было поднажиться по обычаю — выйти в море, потрясти турецкие корабли, города и приморские села. Собрались добрые молодцы, повел их Гуня Черкашенин.

Как там было в действительности, понять трудно.

Писали потом донцы, что вышли в море 37 «больших морских» стругов. А воевода воронежский сообщал азовские вести, что ходили с Гунькой Черкашениным 23 струга. Как бы там ни было, но в Черное море казакам выйти не удалось. Встретили их турецкие каторги. Донцы писали, что каторг было 80 больших беломорских (то есть со Средиземного моря) «да мелкого суду сто боевых». Воронежский воевода писал, что каторг было 40. С этими каторгами донцы бились три недели, захватили и потопили 5 каторг, но и с каторг пушечным огнем казачьи струги пробили и прибили к берегу, и многие донцы возвращались домой берегом, а, придя в голодный Азов без добычи, стали попросту разбредаться.

Расхождение в том, что воронежский воевода прислал свою отписку 19 июня, и события эти, как получается, могли случиться в конце мая. А атаман Демьян Гаврилов рассказывал, что в поход на море ходили через неделю после Ильина дня, то есть в конце июля. Тот же Гаврилов подтвердил, что стругов было 37, а про каторги наговорил, что их было 400 и 150 малых судов (впрочем, в Москве могли и неправильно записать). Десять каторг якобы казаки потопили, но турки из пушек разбили 30 казачьих стругов и столько же казаков побили и переранили, «а опричь стругов никаких убытков не учинилось». Казаки пешими пришли в Азов, а на уцелевших судах привезли 6 малых пушек, которые брали с собой в поход.

Как бы там ни было, одно сражение было или два, но в итоге все равно было поражение.

Повторное поражение в морском бою примерно на том же месте, что и Адахунекое, насторожило донцов. Опять стали они собирать в Азов людей из верхних городков, а кто из Азова уходил — возвращать. Кто ж знает, не явится ль победоносная турецкая флотилия под азовские стены, как два года назад.

13 июля послали донцы 500 конных крымской стороной на разведку. Те столкнулись с татарами, убили двух мурз, но вернулись благополучно. Языки говорили, что татарская орда в сборе стоит у Перекопа. Куда она пойдет, были сомнения. Но известно стало и то, что татары Перекоп укрепляют, боятся русского похода (с чего бы это?).

Время шло, люди из Азова расходились, турки же и татары пока не показывались. 26 августа послали казаки в море 25 стругов к крымским берегам, а 3 сентября еще одну конную партию степью к Перекопу.

Не дожидаясь их возвращения, написали Наум Васильев и казаки 10 сентября отписку в Москву и отослали с Дементием Гавриловым. Писалось в той отписке, что взяли казаки город Азов в вотчину сыну царскому Алексею Михайловичу, а удержать город некем и нечем. Жалования хлебного в этот год прислано не было, и люди расходятся с голоду. Потому били челом казаки городом Азовом со всеми городовыми постройками и всеми пушками, которых было 296. Напоминали, что служат «не с вотчин, ни с поместий, с воды да с травы», что много они городов брали, да сами не владели, все царю вотчин прибавляли. В общем, если город не возьмешь и жалования не пришлешь, все разбредутся и Азов оставят, «люд у нас самовольный, где кто куда пошел, того не уймешь». Если же примешь город Азов, то нам «поволь по прежним нашим юртам жити, тебе, праведному государю, служити». Так что думай, государь, и делай так, чтоб тебе «поношения и укоризны не было от иноверных поганых языков».

29 сентября Дементий Гаврилов привез эту отписку в Москву и рассказал дополнительно о последних событиях. Турки де помирились с персами на год и хотели после морского боя идти каторгами на Азов, но узнали, что он укреплен и не пошли, остались оберегать Темрюк, Керчь и Тамань. Крымский хан тоже насчет Азова сомневается и туркам сообщил, что в случае войны он не «городоимец», а станет в поле. Ногайцы же стали ненадежны, и потому персидские послы ехать назад из Азова боятся, а собираются добираться кружным путем через Астрахань.

Судя по тону отписки, донцы буквально навязывали Азов, «кланялись» этим городом русскому царю да еще царевича Алексея Михайловича сюда приплели, а иначе обещали бросить и разойтись. И потому, вчитавшись, послал царь боярина Федора Ивановича Шереметева еще раз Дементия Гаврилова расспросить.

Дементий Гаврилов опять стал тень на плетень наводить. Заявил, что «писал негораздо» войсковой дьяк Федор Иванов, бывший человек князя Никиты Ивановича Одоевского, с него, дескать, и спрос. Для кого город брали и готовы ли передать — Гаврилов умолчал, но уверил, что из города донцы не уйдут. Вы де только жалование пришлите, а до весны мы рыбою прокормимся.

Из дальнейших слов его вытекало, что держать Азов казакам не особо выгодно. Выход в Черное море блокирован, а из России товар дорог и везут мало. Было летом всего две будары с запасом от князя Алексея Ивановича Воротынского из Лебедяни. Воеводы по дорогам берут взятки, и чтоб иметь хоть какой-то доход, торговые люди, добравшись до Азова, цены задирают. А по такой цене в Азове никто товар не берет, не на что — добычи нет. «А была де им добыча, как Азов был за турскими людьми, и рыбные снасти привозили в Азов из турских городов, а из русских де городов снастей рыбных не привозят, и рыбы им ловить нечем, потому им стало и нужно».

На вопрос, сколько в Азове народу, Дементий Гаврилов ответил, что в Азове «у них прямого ведома и письма людям не живет, приходят и отходят повольно, а по смете де ныне в Азове всяких людей тысяч с пять, а коль де бывает у них на весну приход прибыльным людям, и у них де в те поры бывает всяких людей и до десяти тысяч и больше».

Да и крепость, выходило, не особо новая и крепкая. Стены «портятся часто, потому что многие места сделаны камень с землею. А которые места и башни делали фрянчики издавна, и те де места крепки».

Разузнав все это, стали на Москве заранее хлебное жалование для Азова готовить — пять тысяч четей муки, сухарей, крупы и толокна.

31 октября 7 казаков из станицы Дементия Гаврилова были посланы на Дон объявить, что весной по первой воде будет хлебное жалование непременно. И грамота была послана, но об Азове и его будущей судьбе не было в той грамоте ни слова. Самого слова «Азов» в ней не было.

Всю зиму, несмотря на снега и метели, под Азовом было неспокойно. 3 января 300 казаков и присягнувшего на верность Азамата мурзу Мансурова послали к Перекопу на разведку.

Не успели те уйти, как явился с другой стороны от Тамани крымский хан. Ходил он с войском в 14 тысяч на черкесского князя Авджидумука в Дужаны, но из-за погоды — «зима была вельми тяжкая, снеги и метели были великие» — не дошел и свернул вдоль морского берега к Азову, 6 января обрушился как снег на голову, многих казаков взял на рыбной ловле. Пять дней донцы с татарами бились, отбили их и даже пленных взяли.

Ушли татары на Тамань, а из-под Перекопа пришла донская разведка (многие пеши и переранены) и сообщила, что сошлись донцы в степи с запорожцами и вместе ходили к Перекопу, где и нарвались на 12 татарских мурз. Но Бог дал — отсиделись три дня и три ночи в осаде, отбились. Азамат же мурза раненый был увезен запорожцами.

1 марта явились в Азов три человека от крымского хана с предложением разменять пленных. Но это был только повод. Посланцы хана предложили казакам отдать Азов крымскому хану за деньги.

Казаки хану ответили и сделали так, чтобы ответ их стал известен Москве: «Взяли мы город своим казачьим умышлением, а не его, праведного государя, повелением, взяли своими головами и своей кровью, а головы свои складывали и кровь проливали за истинную свою православную христианскую веру и за дом святого славного пророка и Предтечу Крестителя Христова Иоанна, а на твое тленно и гибнущее злато и серебро не прельщаемся: будет вам, крымскому и турецкому царям, Азов город надобен, и вы его так же доставайте, как и мы, своими головами и своей кровью».

19 марта пробрался в Азов служилый человек Кожухов с царской грамотой, чтоб служили верно и постоянно вести сообщали. Особо московских людей интересовало, как и когда турок и татар ждут, об Азове ж опять в той грамоте ни слова не было.

Казаки поняли московский интерес правильно. Еще при Кожухове собрали в Азове круг, решили за Азов «стоять крепко» и разослали от имени круга по всем городкам грамоту, чтоб ехали казаки со всех городков и речек в Азов в осаду садиться. Всем по первой полой воде быть в Азов, как лед вскроется. Последний срок — Светлое Христово Воскресенье. А кто не придет, того грабить и в воду сажать.

Пораспрашивал Кожухов и узнал, что в Азове сейчас казаков всего с тысячу, да татар и болдырей-полукровок — человек 500. Да за городом в дворах живут чуры — молодые новопришлые казаки, татары и болдыри, тоже человек с 500. А вообще на Дону в городках «живут по прежнему для добычи» тысяч семь или восемь. Пушек много, но «ручного зелья» мало. Об этом казаки больше всего «скорбели». С хлебом, как обычно, скудно, да и с рыбой то же самое, зимой протоки до песка промерзали.

Но казаки турок не боялись и из Азова уходить не собирались. Если из азовских стен перед турецким нашествием уйти, то в прежних шалашах и делать нечего — там их турки за милую душу достанут. Друг друга подбадривали и утешали, что главное до Троицы продержаться, а после и вода спадет, и травы не будет — долго турки и татары вокруг Азова не продержатся.

А самые боевые говаривали, что если турки под Азов не придут, то мы сами летом на Темрюк пойдем брать его на царевича Алексея Михайловича.

Тогда же при Кожухове приезжали из Темрюка татары, выкупали полон. Казаки старых баб и мужиков татарских за выкуп отпускали, но молодых татар ни одного не выпустили. Выпусти его, а он завтра явится под азовские стены — стрелы метать.

24 марта Кожухову вручили отписку, чтоб на Москве царю передал. На наказ выведывать и сообщать, когда и куда пойдут турки и татары, в этой отписке ответили, что такого «не умеем отписать», так как «они пред собою о воинском деле вестников никаких не посылают, ходят на православное христианство аки злохищренные волки под беззлобивых агнец». Но утешили, что рады их бить «за их неистовство и злую их гордость». Писали в отписке, что надеяться казакам не на кого, кроме как на Спаса, Богородицу, Иоанна Предтечу и на вас, великих государей. «А град Азов, — упрямо повторили, — взят божьей милостью вам государям в вотчину». И напомнили: пришлите ж, наконец, жалование, и мы его на головах своих до места понесем.

Почесались в Москве со всеми этими азовскими делами. Но на всякий случай отправили в Турцию посольство — князя Лыкова и дьяка Буколова, и те опять долдонили, что Азов взят казаками без царского ведома, а царское величество уже приказало казакам Азов оставить, лишь бы войско турецкое под Азов и к русским украинам не подходило.

Меж тем 7 апреля из Москвы отпустили казачью станицу с жалованием, дали им 8 тысяч рублей и две грамоты, а хлеб должны были еще с осени заготовить в Воронеже. В грамотах писалось, чтоб казаки проведывали замыслы татар и турок и обо всем подробно сообщали: «и только почаете к себе приходу воинских турских и крымских людей, и как вам себя оберегать и над ними промышлять, про то б нам про все было ведомо». Об Азове же — чей это город, и будет ли от Москвы для него помощь — опять ничего не говорилось.

Только донская станица отъехала, пришли из Крыма вести от посланника Алексея Чубарова и дьяка Ивана Байбакова, что татары вышли из Крыма специально, чтоб перехватить на Дону хлебное жалование. И поскакали в Воронеж гонцы к новому воеводе Андрею Солнцеву-Засекину, чтоб хлебное жалование задержал в Воронеже, а если донская станица опасается татар, то и денежное жалование пусть пока в Воронеже полежит.

Действительно, в апреле вышли татары к землям Войска Донского. 7 апреля пошла донская разведка на Крым, взяли донцы языка, и подтвердил он, что всю зиму в Крыму собирали запасы, и надо ждать большого похода.

11 апреля, за две недели до Великого Дня, ушли казаки — человек 600 с атаманом Тимофеем Яковлевым — к крымским берегам на 12 стругах. 1 мая вернулись невредимы 7 стругов, остальные 5 с черкашенином Миской Тараном ушли в Черное море. Рассказали вернувшиеся донцы, что на Пасху был у них с татарами на крымском берегу большой бой, татары даже пушки выкатывали, взяли казаки в бою пленных, и те тоже говорили, что поход весной будет.

Дождавшиеся товарищи ответили, что поход уже начался — вышли татары к речке Тузлов выше Азова прямо к Черкасскому городку. В Азове и в Черкасском городке как раз на них собирались.

2 мая ударились донцы с татарами на Тузлове, отбили их в степь. Пленных привели — 10 татар. Атаман Наум Васильев, расспросив пленных, тем же часом послал в Москву отписку, что на речке Тузлов появились татары, тысячи две, да 1700 идут на верхние городки за языками. В той же записке упрямо подтвердил — Азов взят казаками царевичу Алексею Михайловичу в вотчину.

И в тот же день, 2 мая, отправились донцы из Воронежа с денежным жалованием, а хлебное жалование — собранные три тысячи четей — воевода Солнцев-Засекин, опасаясь татар, задержал. Донцов же воевода отправил малыми судами с большим бережением, дал в провожатые 30 воронежских казаков и в Азов весть послал, чтоб встречали.

С хлебным жалованием, конечно, нехорошо вышло. В Азове было скудно. Зимой бедные кобылятину ели. По первой воде пригнали торговцы 10 будар, но дорого все было — осьмина ржаной муки в 30 алтын и в рубль вытягивала, так что многие до сих пор одной рыбой питались.

Новые языки, взятые казаками, показали, что в марте еще приезжал из Турции в Крым чауш и передал, что придут в Кафу и пойдут на Азов турецкие каторги, а ждать их в Кафу на Николу вешнего. Помимо того обещал, что придет под Азов турецкая конница, а татары де ему ответили, что конницы и своей, татарской, хватит. А теперь вышла орда из Крыма, впереди идут два азовских «утеклеца» — Касай-ага и Ишекай-ага Досмаметовы с 1500 всадников, а с ними крымчаки — Адиль-мурза и Клыч-мурза. Хан им всем строго-настрого велел идти под Азов за языками, а не достанут — идти вверх по Дону, а там не достанут — идти на русские украинные города за языком, но без языка назад не возвращаться. Отойдя от Крыма на десять дней пути, всадники разделились, Касай-ага взял с собой 500 самых резвых и пошел под Азов, а остальные наездники меж себя решили, что пройдут они вверх по Дону и к русским украинным городам, под новый Козлов город, но кони у них, как и обычно весной, худы, и, перейдя Донец, станут они коней кормить, а пока разъехались в степи «для зверя».

И русские служилые люди из Валуек усмотрели, что 6 мая перешли татары Донец у Деркула и движутся на Кальмиусский шлях.

Да с Манычского городка ходила в степь разведка и тоже языка взяла. Татарин тот рассказал, что полторы тысячи крымчаков действительно посланы на Дон за языками, да 4000 готовы на Азов, а остальные хотят на русские украинные города.

Донцы из Азова 8 мая еще одну отписку в Москву послали, чтоб ждали татар под новый Козлов город. Повез ее только что выкупленный из турецкого плена за 500 рублей атаман Денис Григорьев.

А кроме того были в отписке вести, что из Черкасского и из Манычского городка казаки отказались в Азов идти, в осаду садиться: «Мы де за камень не хотим умереть, мы де умрем за свои щепки».

Отправилась станица Дениса Григорьева ногайской стороной до Хопра, а там на Тамбов, да вместе с Григорьевым отправились казаки встречать денежное жалование — конные до Чира, а судами — до городка Есаулова.

Как видим, в мае Азов татарская угроза миновала. Может быть, повезло. Людей тогда в Азове было мало, с тысячу или две — не больше. Валуйские служилые люди тайно проведывали среди казаков, отчего ж так с людьми. Им объясняли, что будет запас — и люди придут. Чего ж сейчас в Азове сидеть, харчи проедать! По тому, как оборачивались дела, ждали турецкого похода на Азов уже не весной, а летом. Передайте де там, на Валуйках, что надо нам служилых людей, пороху и свинцу. Валуйские разведчики отмалчивались, от них это не зависело.

И с Воронежа спускались по Дону разведчики до главного верхнего городка — Медведицкого, привезли отписку, что «холопи твои государевы, донские казаки верхних городков, городка Медведицы атаман Еремко Петров и все Донское Войско челом бьют», а из Азова про турок вестей нет.

В самом Азове разведка все же сработала, и с 7 июня казаки стали собираться в Азов и садиться в осаду. Жгли в отдаленных местах траву и камыш, чтоб видимость была и чтоб турецким и татарским лошадям под Азовом есть было нечего. Под Азовом же траву косили — готовили запас для своей живности, с какой в осаде сидеть. Но еще две с половиной недели под городом было тихо, только беглые пленники выходили из степи с вестями, что готовятся турки и татары. 11 июня в последний раз вывез троих таких из Азова в Воронеж беломестный атаман Герасим Веневитинов.

13 июня поскакали из Валуек в Азов с царской грамотой Севастьян Князев и Степан Пригаринов, но в Азов пробраться уже не смогли.