Пока полк № 20 идет к месту прохождения службы, припомним, что творилось на Кавказе, когда Бакланова здесь не было.
В 1838 году русские укрепляли Черноморское побережье Кавказа, основали здесь Новороссийск, провели Военно-Грузинскую дорогу из Тифлиса через Кавказский хребет во Владикавказ и соединили этот город с Моздоком линией кордонов.
В 1839-м на Черноморском побережье возвели ряд укреплений, пресекая торговлю горцев с турками, поставку на Кавказ оружия и пороха. На левом фланге осадили Шамиля в ауле Ахульго и после пятого штурма аул взяли. Шамиль с горстью мюридов бежал в Беной, за горные гребни, сплошь покрытые лесом. Генерал Грабе, который тогда командовал, давал за голову Шамиля 100 червонцев, считал, что она большего не стоит.
Однако в 1840 году началось поголовное восстание черкесских и лезгинских племен. Черкесы штурмом взяли на берегу Черного моря пять русских укреплений и перебили более двух тысяч солдат. Шамиль 8 марта спустился с гор и поднял Большую и Малую Чечню и всю Ичкерию, чему немало способствовало управление генерала Пулло, славного своим лихоимством.
Шамиль обосновался в селении Дарго, стоявшем на большой чечено-дагестанской торговой дороге, и отсюда попытался влиять на Нагорный Дагестан, который питался чеченским хлебом. Русские опять пошли в Чечню, стали жечь аулы, вытаптывать посевы, лишать мятежников продовольствия. Шамиль встретил экспедицию генерала Галафеева у речки Валерик, но был разбит и засел в горах. М. Ю. Лермонтов, великий поэт и в то время поручик Тенгинского полка, писал об этом деле А. А. Лопухину: «Нас было всего 2000 пехоты, а их было до шести тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых… вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью».
Но в целом стало ясно, что прошли ермоловские времена, когда 1–2 батальона ходили по Чечне свободно, от пушечного выстрела все местные разбегались, а в Дагестане 4 батальона держали в страхе всю страну.
Отсидевшись в горах, имам пополнил силы, погромил всю Аварию и пытался прорваться в Кабарду. Набеги, набеги… До самого Терека не стало покоя на Линии.
В 1841 году правитель Аварии Хаджи-Мурат перешел на сторону Шамиля и вдвоем они сотрясали Линию. Между Тереком и Сунжей лишь два аула остались мирными — Старый Юрт и Брагуны. Остальные снялись и ушли за Сунжу. Бои весь год шли с переменным успехом.
В 1842 году генерал Фези, швейцарец на русской службе, утихомирил было Дагестан, но по интригам был отозван в Тифлис, и все началось сызнова. Граф Граббе попытался достать Шамиля в его резиденции — ауле Дарго, собрал в Герзель-ауле 12 батальонов, 24 орудия, 3 сотни казаков и с громадным обозом 30 мая двинулся вверх по Аксаю. Но не рассчитал. В Чечне, как всегда бывает, в начале лета пошли дожди, речки вздулись, не перейдешь. Прошел он с великими трудами 20 верст и — всё. Окружили его со всех сторон. Пришлось графу смирить гордость и поворачивать назад. Отступление прикрывал генерал Лабынцев с Кабардинским полком. 4 июня вернулись в Герзель-аул, потеряв 60 офицеров, 1700 солдат и даже 1 орудие. Военный министр Чернышев как раз объезжал Линию, и 18 августа графа Граббе уволили от должности, сохранив, впрочем, за ним звание генерал-адъютанта. После этой неудачной экспедиции к Шамилю стали присоединяться племена ранее замиренные. А Чернышев, наоборот, велел пока в горы не соваться, чем подарил Шамилю почти год передышки. А шамилевские подручные, передохнув, сами полезли…
Зимой на 1843 год горцы в своих набегах доходили до Кизляра и даже до Ставрополя. Командующий Головин ничего не мог поделать, ибо оказался человеком бессильным физически и морально. В молодости попал он в общество мистиков и иллюминатов, и верховная жрица сего общества рекомендовала ему еженедельно пускать себе кровь для умерщвления плоти. От частых кровопусканий Головин ослабел, засыпал на докладах и командовать на Кавказе просто не мог.
Государь сменил генерала Головина, назначил Нейдгардта, генерала образованного, умного, честного и благородного, но мелочного педанта, и приказал ему экспедиций в 1843 году не проводить, копить силы. Назначение Нейдгардта всех удивило, поскольку он не имел никакой военной репутации и никогда не управлял самостоятельно Гражданской частью. А кроме того, оказался он человеком болезненным, в высшей степени раздражительным и нетерпеливым. Сама природа кавказская была ему неприятна. Нейдгардт не смог удержаться от экспедиций — достали его наездники, — полез в горы, но потерпел неудачи. В добавок, в конце августа Шамиль собрал 10 тысяч чеченцев, ичкеринцев, ауховцев, салатавцев и лезгин и стал снова бунтовать Дагестан, поднимать его на ханов. Он «разорял ханство, жег селения, уничтожал поля и сады, аварцев, способных носить оружие, убивал, не давая пощады, а женщин и детей уводил в плен, осудив их на вечное рабство у преданных ему чеченцев». Не довольствуясь разорением сел и уничтожением кукурузных посевов, он приказал вырубить фруктовые деревья и раскидать стенки, поддерживающие плодоносную землю, после чего горные потоки окончательно довершили разрушение, начатое людскими руками.
30 сентября явился он под Эндери (Андреев аул), но командир Кабардинского егерского полка Козловский приказал вынести на валы всех больных и раненых и раздать всем ружья, а со здоровыми сам Шамиля атаковал. Шамиль отошел, но 30 октября, через месяц, взял Гергебиль и отрезал южный Дагестан от северного. Весь Восточный Кавказ загорелся. Русские в Дагестане еле сумели объединить силы, чтоб не пропасть поодиночке. На туземную конную милицию не рассчитывали, водили ее за собой, чтоб она преждевременно не бежала к Шамилю.
В 1844 году на Кавказ подошли подкрепления, тысяч сорок. С 1831 года с обеих сторон Кавказа русские развернули к этому времени еще 47 линейных батальонов. С ними вместе русские войска достигли здесь 150 тысяч. Но и с такими силами ничего сделать не смогли. Торопились наказать, а торопливость плохой помощник. Авторитет Шамиля оставался как никогда высок. К нему перешел местный владетельный князь Даниэль Елусийский, числившийся генерал-майором в Гродненском гусарском полку. Сменил свой генеральский ментик на чалму, а гусарство на шариат.
Решил Государь покончить с Шамилем одним ударом — идти в Андию и занять резиденцию Шамиля — аул Дарго. «1) Разбить, буде можно, скопища Шамиля. 2) Проникнуть в центр его владычества. 3) В нем утвердиться». Для исполнения такого плана понадобился решительный и опытный начальник. В декабре государь снял Нейдгардта и назначил командующим Отдельным Кавказским корпусом и наместником на Кавказе генерал-адъютанта Воронцова, героя Бородинского сражения.
В Дарго русские уже побывали. В 1832 году генерал Вельяминов этот аул занимал и разорил. Торнау, участник той экспедиции, вспоминал: «Помню я даргинскую кукурузу ростом выше человека на коне; много сабель поломали на ней наши татары, с ожесточением уничтожавшие все чеченское из мщения за поругание убитых товарищей.
Без выстрела мы разорили Дарго и вернулись в Белготой».
Но тогда о Шамиле и слыхом не слыхивали, и аул среди других ничем не выделялся. Теперь же другое дело — ставка Шамиля.
Надеялись, между прочим, на разногласия внутри неприятельских толпищ. Слабый здоровьем, но обладающий отменным слогом Головин писал Воронцову еще зимой: «Одна надежда, что горские племена, доведенные до крайности, ожидают только случая, чтобы свергнуть железное иго мюридов, над ними тяготеющее… но сами они освободиться из-под власти Шамилевой партии не в состоянии».
Старшие начальники по опыту прошлых походов не ждали от этой экспедиции ничего хорошего. Пройдет она, как градовая туча, полосой, наделает шуму и разоренья и умчится, не оставив прочных следов. Но Воронцов решил исполнить Высочайшую волю и стал готовиться к походу на Дарго.
Надеясь на предстоящие представления к чинам и орденам, прибыли к Воронцову из гвардии полковник Бенкендорф, Строганов, сын Паскевича, князь Барятинский, Сколков, Вольф, принц Александр Гессенский со свитой. Но Воронцов уже был окружен старыми одесскими клевретами. Вместе с ним из Одессы явились князь Гагарин, граф Галатерси, барон Николаи, князь Васильчиков, князь Андроников, а также Нечаев, Давыдов, Маслов, Лисаневич и кое-кто из крымской татарской знати. А кроме того к свите главнокомандующего присоединились бывшие ранее при Нейгардте Глебов, князь Козловский, князь Трубецкой, полковник Дружинин, генерального штаба капитан Верёвкин, барон Минквиц, князь Лобанов, 60-летний генерал Викторов, начальник жандармского управления Кавказского округа, и генерал Фок (его кавказцы тоже относили к числу дилетантов). Это не считая многочисленных обер-офицеров, состоявших адъютантами и ординарцами при перечисленных особах, и несчитанное количество нижних чинов, взятых в драбанты, денщики и тому подобное. Собравшееся воинство вместе с огромным обозом получило у кавказских офицеров название «армия Ксеркса».
Все это общество славно погуляло перед походом в станице Червлённой, пока не получило 28 мая приказ собраться в крепости Внезапной.
Главная квартира все это время обреталась в Таш-Кичу, пользовалось гостеприимством князя Умциева, местного владетеля, служащего в Петербурге. В самом укреплении, обнесенном земляным валом, в то время стояло всего два здания — дом воинского начальника и казарма.
Части выделенные для экспедиции делились на Чеченский отряд генерала Лидерса, командира 5-го пехотного корпуса (13 батальонов, кроме милиции, 13 сотен, 28 орудий), и Дагестанский отряд генерала Бебутова (10 батальонов, 3 сотни, 18 орудий). Но общее командование взял в свои руки Воронцов, а начальником штаба при нем стал театрально храбрый генерал Гурко.
29 мая войска Чеченского отряда вступили во Внезапную, где квартировал Кабардинский полк полковника Козловского, имели там дневку и после молебна рано утром 31 мая 1845 года под командованием графа Воронцова выступили в поход.
Повел Воронцов батальон Литовского полка, два батальона Замосцкого, два — Навагинского, три — Куринского и один — Кабардинского, две роты сапер, роту Кавказского стрелкового батальона, две дружины пешей милиции (всего 1000 милиционеров), две сотни Кавказского линейного полка, сотню — Кубанского, сотню — Ставропольского, две — Моздокского. И местной дворянской конницы у него хватало — 5 сотен грузинской милиции, сотня кабардинской и сотня дигорской. Артиллерии набрали с бору по сосенке, с трех бригад, из 5 батарей — двух лёгких, двух горных и Донской № 1, всего 28 орудий. Тысяча вьючных лошадей понесла на себе тяжести. Как писал один из участников похода, офицер Куринского полка Николай Горчаков, отряд двигался «медленно, но весело» вдоль зеленой цепи гор.
Зрелище воистину было величественное. Над Воронцовым везли бело-красный значок, и окружали его конвойные курды в национальной одежде с длинными пиками. Над Лидерсом развевался значок красно-черный, над Гурко — просто красный, а над Пассеком — красный с черным крестом. Роты шли полнокровные, по 200 штыков. На лицах солдат молодые офицеры видели «смесь добродушия с самоуверенностью, спокойствия с сознанием собственного достоинства».
В разгар этого похода Донской казачий Шрамкова № 20 полк и прибыл на Линию, на ее левый фланг, что произошло, согласно документам, 10 июня 1845 года.
Левый фланг — Сунжа и Качкалыковский хребет. К югу от Сунжи и Кумыкской плоскости чеченские земли: на восток до реки Якташ, на юг до Андийского хребта. За хребтом — лезгины. Между Сунжей и Аргуном — Малая Чечня, к востоку от Аргуна — Большая Чечня. 1-я на равнине, 2-я в горах. Везде вековые леса. Среди них на полянах — многолюдные аулы. Но многие чеченцы живут в отдельных хуторах, рассеянных по непроходимым трущобам. Эти трущобы и составляют надежнейшую оборону их жилищ.
Вся Чечня прорезана множеством рек и потоков, текущих с гор, с юга на север. Река Сунжа обтекает Чечню с запада и с севера, отделяет ее от земли ингушей и от Малой Кабарды. А уже в Сунжу с правой стороны впадают другие речки — Фортанга, Нетхой, Гехи, Гойта, Аргун, Джалка, Хулхулау. На карте похожи они все вместе на расческу с загнутой ручкой.
Чеченцы между Сунжей и Тереком и кумыки между Тереком и Качкалыкским хребтом — мирные. Но кумыки действительно мирные, а в чеченскую замиренность мало кто верит. Укрепления — Грозная и Герзель-аул — нависают над мирными аулами. У укреплений леса вырублены.
Северная часть Чечни — ровная, проходят по ней арбяные дороги, по которым могут двигаться обозы и артиллерия, а южная часть — гористая, для движения войск неудобная.
Бакланов с полком прибыл на Кумыкскую линию, составную часть Левого фланга.
Кумыкская линия от Умахан-Юрта на Сунже тянется через Куринское, Герзель-аул, Внезапную до старого Чир-юрта на Сулаке. Там уже начинаются владения шамхала Тарковского. Прикрывают линию Кабардинский егерский полк, 12-й Кавказский линейный батальон и два донских полка — Сычева № 52 и только что прибывший Шрамкова № 20. Оба Донских полка — низовые. Ясно, что съехались низовцы старослуживые и вновь прибывшие, и полк № 20 передал казакам полка № 52 поклоны от родных с берегов родного Дона.
У А. С. Пушкина есть прекрасная сцена в «Путешествии в Арзрум»: «Обе толпы съехались и обнялись на конях, при свисте пуль, в облаках дыма и пыли. Обменявшись известиями, они расстались и догнали нас с новыми прощальными выстрелами. „Какие новости? — спросил я у прискакавшего ко мне урядника: — „все ли в доме благополучно?“ — Слава богу, — отвечал он, — старики мои живы, жена здорова. — „А давно ты с ними расстался?“ — Да, вот уже три года, хоть по положению надлежало служить только год. — „А скажи, — прервал его молодой армейский офицер, — не родила ли у тебя жена во время отсутствия?“ — Ребята говорят, что нет, — отвечал веселый урядник. — „А не б…а ли без тебя?“ — Помаленьку, слышно, давала. — „Что же, побьешь ты ее за это?“ — А зачем ее бить? Разве я безгрешен? — „Справедливо; а у тебя, брат, — спросил я другого казака, — так ли честна хозяйка, как у урядника?“ — Моя родила, — отвечал он, стараясь скрыть свою досаду. — „А кого бог дал?“ — Сына. — „Что ж, брат, побьешь ее?“ — Да посмотрю: коли на зиму сена припасла, так и прощу, — коли нет, так побью… Это заставило меня размышлять о простоте казачьих нравов. „Каких лет у вас женятся?“ — Да лет 15-ти. — „Не слишком ли рано? Муж не сладит с женой“. — Свекор, если добр, так поможет“».
Штаб полка № 52 стоял в станице Старогладковской. И штаб полка № 20 разместился там же, оставив в станице 1-ю и 3-ю сотни. 2-ю сотню поставили в станице Курдюковской, 5-ю — в Новогладковской. Дивизион из двух сотен — 4-й и 6-й — под командованием Бакланова выдвинули в передовое укрепление Куринское (бывший Ойсунгур). Таким образом, полк прикрыл значительную часть Кумыкской линии.
К северо-востоку от Линии — прикрываемая Кумыкская плоскость, «жалкая, ощипанная, оголенная и неприглядная», как охарактеризовал ее современник, и колючий кустарник придает ей унылый вид. «Ничего нет в ней, что могло бы оставить в душе неизгладимое впечатление». Раньше здесь зеленели леса, теперь жалкие остатки их жмутся к предгорьям Ауха и Салатавии. Над плоскостью возвышается Качкалыковский хребет, «косматый и растрепанный». Всего два леса — Карагачинский и Брагунский — как-то оживляют картину. Речки Яман-су, Ярык-су и Аксай, с шумом срывающиеся с гор, по плоскости текут медленно, расплываются в болота или всасываются в песок.
Кумыкские аулы жмутся к восточной части плоскости, а в западной, по хребту — «три уединенные крепости без садов, без огородов, без всяких признаков жизни вокруг себя». Они и составляют Кумыкскую линию.
За Кумыкской линией лежит Большая Чечня: на юг до аула Ведено в верховьях речки Хулхулау, вправо до реки Аргуна, влево до Качкалыковского кряжа.
Само укрепление Куринское — на восточном склоне хребта. Укрепление новое, построено в 1841 году. Валы, ворота, бревенчатый мост через ров. Место вокруг чистое, местные чеченцы ушли в горы, оставили свои селения. Западная сторона хребта образует угол с цепью Черных гор, там, в Черных горах, берет начало речка Мичик и протекает у подножья Кочкалыковского хребта.
За Качкалыкским хребтом на речке Мичик в лесах — чеченское Мичиковское наибство. Над рекой тянутся аулы Музлыгами, Гурдали-Юрт, Денги-Юрт, Энгли-Юрт. Утром доносятся до русских крик петухов и лай собак из этих аулов. Хребет официально входит в русскую территорию. Граница чеченской земли считается по реке Мичик. Но чеченцы на это не смотрят, селятся по обоим берегам и чуть ли не за воротами Куринского ставят свои поселки и вышки. Докуда лес доходит, там их владения.
Дальше на юг и на запад по берегам горных речек Аксай, Яман-су, Ярык-су, Акташ-Чай и Якшам живут ауховцы и ичкеринцы. Как писал биограф Бакланова, это население «самое бедное, но хищное, воинственное и потому самое враждебное для нас на Кавказе».
Чеченцы — враг серьезный. Торнау, провоевавший на Кавказе немало, дал им такую характеристику: «На левом фланге Кавказской Линии самые злые противники наши были чеченцы, занимавшие глубину лесов, покрывающих пространство, лежащее между снеговым хребтом, Сунжею и Акташ-су. Враждебные столкновения с ними начались со времени первого поселения казаков на берегу Терека…
С тех пор вражда чеченцев к русским возрастала с каждым годом, принимая все более и более характер непримиримой, истребительной войны. Когда между лезгинами распространилось учение, из которого возник мюридизм, и дагестанские нагорные общества признали над собой духовную власть Кази-Мегмета, тогда и чеченцы не замедлили присоединиться к имаму, проповедовавшему „газават“, священную войну против русских, их коренных врагов… Мы были осуждены вести в Чечне самую трудную лесную войну. Как противники чеченцы заслуживали полное уважение, и никакому войску не было позволено пренебрегать ими посреди их лесов и гор.
Хорошие стрелки, злобно храбрые, сметливые в военном деле подобно другим кавказским горцам они ловко умели пользоваться для своей обороны местными выгодами, подмечать каждую ошибку нашу и с неимоверной скоростью давать ей гибельный для нас оборот».
Пленных солдат продавали в рабство. В плен к ним лучше не попадать. Пленные — «лаи» — содержались хуже скотов. А если узнают, что у тебя или родни деньги есть, бить будут, пока выкуп не дашь. Считали, что русские слабы словом и сердцем, из сострадания соберут нужную сумму и согласятся заплатить. О деньгах речь не встанет, в России их много.
Военная организация у чеченцев, как и во всем имамате, изначально была примитивной — обычное народное ополчение. Когда русские шли в экспедиции, каждое семейство по приказу наиба выставляло одного вооруженного, пешего или конного, и снабжало его провиантом. Когда становилось туго, поднимались все, могущие носить оружие.
Полностью вооруженный воин имел винтовку, пистолет, шашку и кинжал. Но полностью вооруженных наблюдалось немного. Генерал Пассек писал: «У редкого горца есть шашка и пистолет и у немногих хорошее ружье и кинжал… у чеченцев же, напротив, редкий без шашки и пистолета, у многих отличное оружие, да сверх того у чеченцев… много конных, между тем, как в горах почти все пешие».
Лошадьми в Нагорном Дагестане и в лесистой Чечне всегда нехватка. Шамиль же хотел иметь многочисленную конницу для ведения маневренной войны, чтоб появляться, где его не ждут. Перед каждым набегом осматривал каждую лошадь. Если какая-то лошадь имаму не приглянется, всадника с собой не берут. В 1841 году приказал он всем лезгинам, способным носить оружие, завести лошадей. Кто не имел на то денег, должен был продать часть земли или имущества, а в противном случае сажался в яму. Народ стал роптать, и имам смилостивился, конницу стал набирать из узденей и аульской верхушки. Но в ополчении его все же конница пехоту численно превосходила, примерно как семь к пяти.
Наиб Хаджи-Юсуф, чеченец, возглавлявший Гехи, раньше служивший в египетской армии, хотел создать в Чечне и Дагестане войско наподобие турецкого.
Пехоту назвали «мешшат», а конницу — «феварис». «Феварис» — слово арабское, множественное от «фарис» — всадник. Помните у Лермонтова?..
Собравшихся на сражение или в набег делили на тысячи, которые назывались «альф», на сотни — «миа» и на десятки — «ашара». Для удобства командования ввели разделение каждой тысячи и сотни на две части. Пятьсот всадников назывались «хамса-миа», а пятьдесят — «хамсин».
Но дисциплина сильным местом этой армии не стала, наоборот, подавляла чеченцев. «Чеченцы, — писал очевидец и участник, — с большой сметливостью и искусством вредили нам, если они действовали врассыпную и по собственному побуждению и увлечению. Действуя в массах и под предводительством своих наибов, а тем более Шамиля… в чеченцах не только не видно было искусства, ловкости и энтузиазма, но они становились трусами».
Свои аулы защищали ополченцы с большой храбростью, но когда Шамиль собирал их в дальний поход, шли неохотно. «Лучше просидеть год в яме, чем пробыть месяц в походе», — говорили.
Имелись и постоянные отряды, которые ополченцами не пополнялись. Отряды состояли из воинов, набираемых по одному из десяти семейств и называемых «муртазеки». Слово это происходит от глагола «зарабатывать свое пропитание» и значит примерно — «солдат, получающий свой паек», в противоположность бойцу ополчения, который питался за свой счет, тем, что захватил из дому. В походе и в бою муртазеки составляли отборную конницу и действовали отдельно. Командовали ими «мазуны». В перерывах между походами муртазеки следили за народом, как тайная полиция, исполняет ли правила шириата. Пассек писал, что «муртазигатами называются избраннейшие из мюридов, самые ревностные фанатики. Муртазигаты содержатся за счет деревень и составляют постоянных служителей Шамиля, обрекших жизнь свою в жертву для утверждения шариата… Чтобы не было лицеприятия, то муртазигаты одного общества помещаются в аулы другого и при том они, по большей части, люди бедные и незначительные». Эти зачатки постоянной армии чаще имели распространение в нагорном Дагестане. Тот же Пассек отмечал: «… хотя в Чечне существуют муртазигаты и мюриды, но число их не так велико, как в горах, и по врожденной храбрости чеченцев едва ли существует разница между фанатиками и простыми людьми».
Муртазеков Шамиль одел в желтые черкески и велел обвязать папахи зелеными чалмами. Начальники их носили черные черкески. Те, кто дал клятву умереть за Шамиля, носили на чалме зеленую прямоугольную нашивку.
Наибы имели свои дружины. В поход Шамиль приказывал им выходить, имея тысячу всадников. Дружинники назывались «мюридами». За свою службу при наибе мюрид получал все, в чем нуждался, даже оружие и одежду. Мюрид служил своему наибу, а потом уже имаму. Эти ходили в набеги за добычей. Так во все времена и у всех народов действовали феодалы.
Сталкиваясь с этим войском, отражая его набеги, русские генералы оценивали противника правильно: муртазеки «упорны и храбры до исступления, мюриды менее опасны, а поголовное ополчение вовсе не опасно».
В 1843 году Шамиль организовал свою артиллерию. Первоначально артиллеристы состояли из беглых русских солдат, потом стали к ним добавлять и местных.
Сам Шамиль имел телохранителей — 120 мюридов, 12 онбаши (десятников) и начальника стражи. Мюриды набирались из 300 семей, живущих в аулах Чиркей и Гимры, которые обязались содержать при Шамиле постоянно 200 стражников. А в 1845 году сообщали, что охраняют его 400 мюридов и 300 беглых русских солдат.
Чеченцам Шамиль особо не доверял, считал их «народом скверным, разбойниками, которые только тогда сделают что-нибудь доброе, когда увидят, что над их головами висит шашка, уже срубившая несколько голов». Впоследствии рассказывал он пленившим его русским: «Бил я и шатоевцев, и андийцев, и талбутинцев, и ичкерийцев; но я бил их не за преданность русским — вы знаете, что тогда они ее не выказывали, а за их скверную натуру, склонную к грабительству и разбоям… И вы будете их бить за ту же склонность…».
Первый месяц по прибытию на Кумыкскую линию полк № 20 просто обживался. Сохранился отчет командира полка о событиях, произошедших в полку за июнь 1845 года. Почерк у командира полка — мелкий-мелкий и … дрожащий. Докладывал подполковник Шрамков о месте расположения полка, о том, что «весь полк состоит под командою начальника Левого фланга кавказской линии генерал-майора Фрейтага». Провиант казаки получают из Амир-Аджи-Юртовского провиантского магазина. Лошади — на подножном корму. Мундиры казаки «строют от себя». Имеют они ружей «своих» — 804, пистолетов — 198, шашек — 804, пик — 710. Обоза при полку нет. Обозных лошадей, ящиков для казны и для аптеки при сформировании выдано не было.
По дороге и за первые три недели на Линии полк потерял 9 человек больными.
13 мая в госпитале при Средне-Егорлыкском карантине, на границе области остались Доста Давашкин с переломом правой руки и Васька Всабинов, страдающий «помешательством ума».
31 мая в Александровском госпитале остался Якуш Шарапов, у которого началась лихорадка.
8 июня в Моздокском военном госпитале оставили Григория Акатнова, страдающего «чахлостью». А 13 июня, по прибытии к месту службы, отправили в госпиталь в Червлённой станице сразу пятерых — Конона Клеменова и Дмитрия Лазарева, страдающих лихорадкою, Алексея Зотова, подцепившего венерическую болезнь, Тита Калмыкова, болеющего «ломотою», и Михаила Исаева, страдающего «всем корпусом».
Два офицера отстали от полка и числились в отпуске с мая по разрешению войскового начальства — есаул Турчанинов по 1 сентября 1845 года и хорунжий Балабин по август. Зато к полку прикомандировали сотника Ивана Попова «впредь до удобного случая к отправлению его в полк № 19, командированный на реку Сунжу».
Больше ни о каких событиях ни в полку, ни на Линии Шрамков не донес. Здесь было затишье. Чеченцы отвлеклись. Все их внимание было приковано к действиям генерала Воронцова.