Сведений, проверенных сведений, о боевых действиях Донского казачьего № 20 полка мало. Потто писал, Струсевич писал… Полки, стоявшие на Кавказе, каждый год слали в Войсковой Штаб донесения о своей службы, составленные по особой форме. Эти донесения сводились в особые журналы. Журналы эти в архивах есть, но донесения из полка № 20 в них отсутствуют. Из других полков донесения имеются…

В 1845 году после Даргинской экспедиции на Линии было тихо. 21 августа случилась перестрелка у Куринского во время рубки леса пехотой. За нее двум казакам чины урядников дали — Петру Суворову, Старочеркасской станицы, и Никите Сережникову, Нижнее-Кундрюченской.

24 сентября прибыли первые подкрепления: два урядника — Иван Молодкин, Средне-Новочеркасской станицы, и Петр Березовский, Верхне-Новочеркасской, — и с ними 5 казаков. 7 октября догнали полк еще два казака. Один из них, Зот Черножупов, Митякинской станицы, на одиннадцатый день службы сбежал.

29 сентября при общей тишине на Линии произошла перестрелка во время следования из Куринского к аулу Хошгельды — вот все, что занесено в послужной список самого Бакланова.

Последнее столкновение, видимо, было достаточно серьезным. Сотник Дьяконов за эту стычку был произведен в есаулы, а хорунжий Мельников получил в этом бою смертельное ранение. Дьяконов служил во 2-й сотне, а Мельников — в 5-й. Уже две сотни, да Бакланов со своей 6-й. Выходит, что половина полка в перестрелке участвовала. И потери оказались очень серьезными — погиб урядник Сазон Земляков, Правоторовской станицы, и 13 казаков. Это были самые первые и самые тяжелые боевые потери. Имена казаков — Петр Васильев, Верхнее-Новочеркасской станицы, Иван Домогаров и Федор Елизаров, оба Старочеркасской станицы, Федор Галдин, Михаил Талалаев и Иван Мартехин, все трое Верхне-Кундрюченской станицы, Самсон Чоков, Верхнее-Таранниковой сотни, Андрей Дробяскин, Бессергеневской станицы, Ефим Погорелов, Савва Пономарев и Яков Фильчуков, все трое Митякинской станицы, Финоген Денисов, Богаевской станицы, Андрей Леонов Калитвенской станицы. После от ран умерли еще трое — Пантелей Половинкин, Митякинской станицы, Антон Семенов, Усть-Белокалитвенской, и Петр Голубов, Луганской.

Кроме того, это был первый и последний случай гибели в бою офицера полка № 20 за все время службы полка на Линии.

Мельников Сафон Васильевич, из дворянских детей, Еланской станицы, сын есаула, ровесник Бакланова. Как и Яков Бакланов, участвовал в войне против турок и на том же театре. Заслужил там Знак отличия Военного Ордена — «Георгиевский крест». Участвовал в Польской компании, служил в Грузии… Погиб, оставив 2-х детей.

Как все это произошло, из послужных списков не ясно. Однако из воспоминаний участников Кавказской войны кое-что проясняется…

Мичикский наиб Бата, «заметив, что казаки обыкновенно чересчур увлекаются преследованием, решился наказать их». С партией своих мюридов он пробрался на северо-восточный склон Качкалыковского хребта между Куринским укреплением и Герзель-аулом и разыграл целый спектакль.

6 всадников он пустил во весь опор по дороге от аула Энгель-Юрт в сторону Качкалыковского хребта, а вслед за ними поскакали еще 25. Часовые в Герзель-ауле решили, что мирные чеченцы гонятся за немирными «хищниками», и казачьи сотни, стоявшие в Герзель-ауле, выскочили из укрепления, чтоб отрезать бегущим дорогу, не дать уйти через хребет.

Современники вспоминали, что выскочил из Герзель-аула есаул Пушкарев и с ним 150 казаков, а за ними с ротой Замосцкого полка, ротой линейного № 15 батальона и двумя казачьими орудиями бегом направился майор Ктиторов. «Казаки, видя перед собой неприятеля на усталых лошадях, и увлеченные удалью занеслись черезчур далеко от остальных войск». Первыми скакали сотник Дьяконов и с ним 22 казака. Это понятно. Казаки думали, что скачут ловить шестерых чеченцев. Но когда Дьяконов и его казаки поравнялись с балкой Кошкильды, из нее выскочили прятавшиеся в засаде 400 чеченцев.

Дьяконов, не растерялся, а может, другого выхода не увидел и ударил в пики. Пятерых чеченцев сбили с седел, но в завязавшейся рукопашной схватке потеряли несколько лошадей, были окружены, и, спешившись, засели в кустах и стали отстреливаться.

На помощь Дьяконову бросился со своими казаками хорунжий Мельников, но тоже был окружен и получил смертельное ранение, от которого скончался через несколько часов. В этой рукопашной полегли еще 12 казаков, а 9 получили ранения. Дьяконов увидел, что чеченцы отвлеклись, посадил своих казаков на уцелевших лошадей и ударил навстречу казакам Мельникова. Чеченцы в очередной раз переключились на Дьяконова, и вновь казаки, потеряв двоих раненых, спешились и стали стрелять во все стороны.

От гибели их спасла подоспевшая пехота, а от Куринской прискакал со своей сотней Бакланов (отсюда и в послужном списке его движение от Куринского к Хошгельды).

Судя по фамилиям офицеров, стояли в Герзель-ауле 2-я и 5-я сотни, ранее расположенные в терских станицах, а при них командиром дивизиона значился Пушкарев, чья 3-я сотня вместе со штабом полка находилась в Старогладкоовской.

Больше таких тяжелых потерь в боях в этом году не было, да их и боев не было. До конца года умерли 9 казаков «от обыкновенных болезней». Список этот открыл Тит Калмыков, Бессергеневской станицы, за ним — Самойло Белоусов, Калитвенской, за ним Яков Маркин, Екатерининской, с ним в один день — урядник Осип Попов, Арчадинской… К концу службы со счету сбились.

Приглядывался Бакланов на новом месте. От чего мрут? От климата? На плоскости зима мягкая, в марте трава появляется, а в апреле уже сохнуть начинает. Степь становится голой и унылой. Летом жара — не приведи, Господи. Сверчки, кузнечики…. Самое благословенное время — осень. С хребта к Таш-Кичу олени стадами выходят, зайцы бегают.

С октября по апрель речки тихие, а с апреля, как снег таять начнет, и все лето — бурные, не перейдешь.

Как и каждый кордонный начальник, расспрашивал про местное население. За спиной на плоскости живут кумыки. Традиционно грызутся с даргинцами. Дальше к морю — Дагестан. Бедность там страшная. Скалы без леса. Землю для посевов на горбу в горы носят. Лошадей имеют одни богачи, коров тоже мало. Чего много, так это коз полудиких. Главный народ там — аварцы. Местные татары называют их «горными кумыками». Аварцы всегда враждовали с лезгинами.

Перед линией за хребтом — чеченцы. Эти воюют со всеми. Те, что в низинах — вроде помягче. Те, что в горах, оторви и выбрось. Привыкли, что поступкам их нет ответа, преступлениям — воздаяния. Так и говорят: свет — наш, кроме нас, кто на свете! Кумыки их называют «мичикиш» — люди, живущие за рекой Мичик, кабардинцы зовут их «шашан» по названию первого аула, сами себя они именуют «нахчой», что значит — «люди, у которых сыра много». В общем, другой мир, предельно замкнутый и враждебный.

Из преданий и наставлений — не один же Бакланов и не первый год сюда попадал — усвоил наш герой — платить им нельзя, еще больше набегать будут, а за убийства казаков — карать десятикратно. Пока что таким образом пробавлялись…

Кто у нас сосед слева? Кто справа? Слева за Кумыкской линией, за Герзель-аулом, начинается Дагестан. В крепости Внезапной — 11-й Кавказский линейный батальон. Еще дальше, в Чир-Юрте, квартиры Нижегородского драгунского полка. Местность там унылая, пустая, выжженная, и в лагерях мертвенно-тихо.

В сторону Чечни в лагерях — дым коромыслом. Чем ближе к неприятелю, тем буйства больше. Ни дать, ни взять — цыганский табор. Но и там войск не густо. В Таш-Кичу — 2 роты, в Амир-Аджи-Юрте — 1 рота, в Червлённой батальон стоит, в Горячеводской батальон и полтора батальона в Грозной. Артиллерии — 10 орудий.

В экспедицию идут — авангард и арьергард по дороге, боковые цепи — по горам. Чеченцы выжидают и навязывают бой там, где наши в меньшинстве. Спасают пехоту дисциплина, боевой опыт и неимоверная выносливость. Своих убитых врагу не оставляют. Коли из господ офицеров кого убьют, тело представят, куда прикажете.

Меж полками соревнование и ревность. Если в другом полку что украдешь, то можно и пулю получить. Подстерегут в засаде… Но есть полки куначатся, дружат меж собой.

Драгунский полк — обученный. Бьют в сомкнутом строю, быстро спешиваются. В чистом поле цепь наездников их удара не выдерживает.

К донским казакам местные солдаты относятся свысока, называют их «российскими войсками», а себя «кавказскими войсками».

Офицеры есть настоящие, которые служат. Это больше русские и немцы. А есть — «штабные крысы», подобострастные, как чиновники, и нахальные, как полковые писаря. Эти — из хохлов, армян и поляков. Офицеры не дерутся. А если кто из России приедет и начинает по старой памяти морды чистить, то в экспедиции и пристрелить могут.

Жизнь человеческая тут и копейки не стоит. Недавно стычка была, донесли, что оставили хищники семь тел. Из Грозной пишут: привезите, хотим поглядеть. А их на самом деле четыре. Так они троих мирных ногайцев похватали, прямо с арбы сняли, головы им поотрубали и семь голов в Грозную представили.

Насчет прекрасного пола — тоже есть. В гарнизонах офицерские жены устраивают балы и праздники и танцуют с ожесточением. Попивают. Мужья, борясь за нравственность, им вина не дают, так они одеколон пробуют. Первейшая из всех — жена одного штабс-капитана, бельфама и львица Темир-Хан-Шуры. Собой хороша и души отличной. Недавно Дагестанского полка майора, чтоб он ей не изменял, из пистолета по …. «Не из пистолета, а пистолетом», — поправляли другие разведчики.

Поблизости можно развлечься в станице Червленной, которую молодые офицеры называют «Андалузией». Даже куплеты сочинили:

Начальники — слава тебе, Господи — воруют умеренно. Бывает, что на свои деньги людям к зиме полушубки покупают. Но полковники, которые опасаются производства в генерал-майоры, не выдают ни положенного провианта, ни вещей, поскольку придется сдавать полки. А жить тогда на что?

В каждой роте есть свои «экономические» деньги, которые называются «канонические», это сэкономленные, украденные и тому подобное. Начальство их надувает, они — начальство.

Вооружены плохо — старые кремневые ружья, из которых нельзя с уверенностью попасть со ста шагов. Про чеченцев трудно сказать, что отличные стрелки, но их винтовки бьют гораздо вернее. У линейцев же винтовки черкесские или чеченские…

Линейцев Бакланов еще с первой своей службы на Правом фланге помнил и отличал. Одно плохо — в Гребенском и Моздокском полках полно староверов, а дальше, в Лабинском полку, рассказывали, кого только нет — и молокане, и духоборы, и субботники… В Червлённой, Щедринской, Старо-Гладковской станицах даже Божьих храмов нет, одни молельные дома. Командир полка Суслов вне строя даже в черной рясе ходит.

Станицы по тысяче душ. Живут тесно. Усадьбы переполнены скотиной. Выгонять ее из-за чеченских набегов опасаются, отсюда — грязь. Тяжелая жизнь, но казаки иной не хотят. Один офицер записал: «Мне случалось видеть, как вздорный слух, пущенный меж казаками об обращении в податное сословие, выводил их из себя. Они в этом случае стояли не за интерес, потому что повинность крестьянина гораздо легче казачьей, а за свою родовую гордость. Казаки необходимы, казаки удовлетворены своим званием и гордятся им».

В Моздоке и в Кизляре есть армяне. И у Шамиля одна жена — дочь моздокского армянина.

Война идет вяло. Это в реляциях чеченцев толпищами или скопищами уничтожают, а если перевести эти реляции с кавказского языка на человеческий, — одни перестрелки, и тел вражеских почти не видно. Подбирают и они своих убитых. Слышали такой разговор: «Ваше Превосходительство, сколько покажете показать потери у неприятеля?» — «Да что их жалеть, покажите столько-то».

На станицы чеченцы выходят мелкими партиями, так скрыться легче, а крупными — по сто, по триста коней — ходят на ногайцев, скотину у них угоняют.

К линейным станицам выходят бедняки — людей воровать. Переправляются через Терек на бурдюках, прячутся в лесах. На одном месте не сидят, бегают по лесу вправо-влево, траву за собой руками поправляют, чтоб следа не осталось. Один кто-нибудь обязательно на дереве наблюдает. Подстерегают одиноких путников, уводят в лес, заставляют с собой бегать, следы скидывают, потом в горы уводят. Там пленников продают или за долги отдают кому-нибудь богатому, а тот уже с русским начальством начинает торговаться.

Пресечь эти хищения невозможно. Один раз заплатили — всё, теперь от них не отвяжешься. Мысль у них одна: дали раз, еще дадут. Надысь накрыли одну шайку, перебили — все оборванные, босые, в тулупах, хотя и лето.

Раньше в Андреевом, у кумыков, было главное место, где пленными торговали. Теперь, как Внезапную построили, торг этот прекратился.

Кровная месть опять же процветает. На Кубани по адату кровник на безоружного не нападет. Эти по всякому нападают… Если у какого чеченца душа закипит, зимой речку может переплыть, чтоб кого-нибудь из кровников зарезать. Был случай, переплыл чеченец реку, подкрался к казачьему костру (те бедолаги спали, горя не ждали), но закоченел, рукоять кинжала стиснуть не мог, стал над тем же костром руки отогревать, хорошо, что один казак во время проснулся… Так что их не поймешь — когда ради воровства, а когда просто ради мщения приползают.

Хвалил Бакланов разведчиков за подробные сведения, положение обдумывал.

В конце 1845 года ушли на Дон, отслужив свой срок на Кавказе и в Закавказье, полки №№ 9, 47, 49, 52 и 54. Теперь полк № 52 понес на Дон поклоны и письма от полка № 20.

Из опытного полка № 52 перевелись в полк № 20 хорунжий Андриян Дубовской, Нижнее-Курмоярской станицы, и два урядника — Григорий Стоцкий, станицы Верхне-Новочеркасской, и Федор Басов, станицы Раздорской (Басов — за чином, у него дядя в полку № 52 был войсковым старшиной). Из отслужившего срок в Грузии полка № 9 перевелся в полк Шрамкова сотник Николай Номикосов, станицы Цымлянской. И трех опытных урядников направили в полк № 20 в конце года: Александра Жданова, Каменской станицы, из полка № 14 с Лабинской линии, Кондрата Антонова, Новогригорьевской станицы, из полка № 3, и Федора Варламова, Качалинской станицы, из полка № 12.

Под занавес, в декабре, прислали в полк № 20 троих штрафованных из батареи № 8 — Фирса Каргина, Вёшенской станицы, Павла Фролова, Кумшацкой станицы, и Игната Голицына, Еланской станицы.

1846-й год тоже тихо начинался. Дальше к западу, в Малой Чечне, войска Фрейтага с декабря рубили просеку через Гойтинский лес. Лес тянулся на семь верст, а посреди его в болотистых берегах протекала речка Гойта. Первый раз там просеку прорубили еще при Ермолове, но с того времени она заросла неимоверно густым кустарником. Просека соединила реку Гойту с Урус-Мортаном.

С 18 по 29 января отряды Фрейтага и Нестерова вместе валили Гехинский лес, прорубали дорогу от речки Гехинки к Валерику. Сам Гехинский лес — семиверстная глухая трущоба, через которую извивалась своими бесчисленными поворотами узкая арбяная дорога. На половине пути открывалась прогалина шириной в сто сажень и упиралась в крутой овраг не шире сорока шагов, за оврагом в трех верстах протекала по луговине, окруженной густым бором речка Валерик. Там Хаджи-Яхья с чеченцами сопротивлялся. Стрельба шла каждый день.

А на Кумыкской линии первые три недели — тишина. Только 23 января ауховский наиб Гойтемир, имевший лазутчиков во всех кумыкских аулах, напал на жителей Эндери, которые ездили за дровами, увел 30 пар волов в запряжках, одного убил, четырех ранил и четырех увел в горы в плен.

Потом 29 января 800 чеченцев подкатили к Герзель-аулу орудие и стали обстреливать. Комендант крепости майор Ктиторов выставил 7 своих орудий и после 25-го выстрела заставил чеченскую пушку замолчать. Тут с боковых валов часовые увидели, что большая партия конных под шумок мимо крепости хочет на плоскость пройти. Подняли тревогу, две сотни казаков полка № 20, стоявшие в Герзель-ауле, выскочили на перехват. Но чеченцы не стали рисковать и вернулись за хребет.

В тот же день на Яман-су партия наиба Баты угнала скот из кумыкского аула Баташ-Юрт. Но кумыки, если их разозлить, народ отчаянный, они нагнали чеченцев на переправе через Аксай, бросились в шашки и скот вернули. А потом сами кумыки на чеченцев в набеги пошли. Ойсунгурцы, у которых 28 января чеченцы стадо ополовинили, 3 февраля спустились к Мичику и у самого Баты 300 баранов угнали и пастуха с собой увели. Жители Эндери из Дылыма тоже стадо угнали.

19 февраля кумыки из аула Хамамат-Юрт возвращались ночью из Таш-Кичу к себе в аул и увидели в стороне костер, там шайка в 30 хищников у огня грелась. Кумыки, не долго думая, напали, шайку разогнали, одного чеченца убили, двоих ранили и взяли в плен, захватили 5 лошадей и два ружья.

После этих событий на Кумыкской линии до апреля установилось затишье. Чеченские пикеты выходили на Качкалыковский хребет, но наблюдали больше не за русскими, а за кумыками, куда и когда они стада выгоняют. Сам наиб Бата на хребет выезжал, да Гойтемир коршуном нависал над богатым селением Эндери.

11 марта объявили по Войску о первых производствах. Чин сотника получили полковой адъютант Одноглазков и баклановский земляк хорунжий Фетисов. В хорунжие произвели из урядников Кондрата Антонова, Новогригорьевской станицы. Чуть позже, 25 апреля произвели в хорунжие Николая Померанцева, имевшего университетское образование. В остальном же — обыденность. Один казак прибыл дослуживать по переводу из полка Буюрова № 48, уходившего с Кавказа на Дон. Своих четверо умерло…

В начале 1846 года подполковник Шрамков уехал на Дон, и по личному приказанию Воронцова Донской казачий № 20 полк принял Бакланов. «Майором принял 20-й полк», — вспоминал потом Яков Петрович. Чин войскового старшины действительно приравнивался тогда к чину майора. Потто пишет, что Бакланов был назначен командиром полка в начале 1846 года «на законном основании» Однако формально в этой должности, судя по формулярному списку, он был утвержден только 10 февраля 1849 г. Да и полк, даже вернувшись со службы в 1850 году, значился в списках как «полк Шрамкова».

Что касается Шрамкова, то он вскоре умер. Приказ № 20 по Войску от 23 июля 1849 года исключал из списков умерших чиновников, и среди них значился «состоявший при Донском казачьем № 20 полку подполковник Дмитрий Шрамков 4 июня с. г.». В полковой книге отмечено, что он умер 15 июня 1849 года.

Работы новая должность предоставила Бакланову более чем достаточно.

Вошел Бакланов в круг полковых командиров, стал непосредственно общаться с командующим войсками на Кумыкской плоскости, с командующим войсками на всем Левом фланге. По-новому стал Бакланов к окружению приглядываться. Про соседей и командиров узнавать. Низовцы — народ любопытный, прирожденные разведчики. Сразу же Бакланову представили самые достоверные факты, узнанные в соседних полках, на соседних кордонах.

С командиром Левого фланга повезло. Генерал Фрейтаг, бывший командир Куринского егерского полка, — немец. Но, говаривали, «немец, каких русских мало». Храбр, в бою расторопен, но по службе ленив и беззаботен. Представляется в шутку: «Турецкого генерального штаба». Так же в шутку признается, что портер и шампанское прославили его больше, чем победы. Линия — излюбленный край для искателей приключений, отличий и наград. Слетаются к Фрейтагу молодые гвардейские офицеры из Петербурга, а он их представляет к наградам по делу и без дела. Они же его в Петербурге возносят до небес, легенды о нем рассказывают. Впрочем, на Кавказе Фрейтаг давно, опытен, бывший командир Куринского егерского полка.

На Кумыкской плоскости командует войсками полковник Козловский, поляк из Могилевской губернии. В бою храбр и хладнокровен, но ни умом, ни образованием не отличается, к тому же любит кутить. Солдаты считают, что он от пуль заговоренный, потому что под пулями на белом коне туда-сюда разъезжает. Тайный католик. По праздникам ходит в православную церковь и крестится правильно — справа налево, а потом под шинелью перекрещивается по католически — слева направо. Говорит, что закончил Моздокский университет. Проверяли, нет в Моздоке университета. А Козловский как получил офицерские эполеты (еще до Ермолова), так и просидел безвылазно 17 лет в укреплении Казы-Юрт, в линейном батальоне. Закоренелый человек…

Формально всеми войсками командует генерал Лабынцев, начальник 19-й пехотной дивизии. Но войск у него под рукой нет, все по Линии разбросаны, а сам Лабынцев сидит в Георгиевске и ругает всех прохвостами. Генерал этот умен, грамотен, опытен и храбр, но скуп и неуживчив. Славен тем, что при Паскевиче первым в Карс ворвался во главе егерской роты.

В Даргинской экспедиции Лабынцев и Козловский, как говорят, вынесли на своих плечах остатки отряда, и теперь им, ясное дело, не сдобровать. Воронцов им этого не простит.

И про главнокомандующего Воронцова низовцы многое прознали. Прозвище у него — «аглицкая душа». Ездит на гнедой лошади, сам весь в черном, а фуражка белая. Возят за ним три значка — голубой и красный с белыми крестами и белый с черным крестом. Спокоен, внешне никогда не меняется, улыбается и всё. После Даргинской экспедиции принялся искоренять торговлю оружием и порохом, а то многие наши чиновники и торговцы чеченцам порох поставляют. Воронцов таких ловит и вешает беспощадно. Законов не знает и знать в таком случае не хочет. В Тифлисе у своей квартиры поставил железный ящик для доносов. Любит поучать, хотя ему тут, на Кавказе, самому учиться и учиться.

Выслушал все это Бакланов и вздохнул:

— Ладно, послужим…

Полк раскидан по укреплениям и постам от Сунжи до Сулака, самый западный пост — Таш-Кичикский — в 12 верстах от станицы Шелкозаводской, стоит там солдатская слободка на левом берегу Аксая. От Таш-Кичу на 30 верст тянется ровное место до крепости Внезапной, пересекают его речки Яман-су и Ярык-су. Вся эта долина — самое опасное место, ибо еженедельно подвергается набегам из лесов и с гор.

Две сотни в Герзель-ауле теснятся, перекрывают реку Аксай при выходе ее с гор на плоскость. Укрепление там небольшое, на две-три роты. Штаб полка — в Куринском.

На кордонах активность наплывами. То тихо-благо, а то хищники как с цепи срываются, по 3–4 тревоги за неделю. Чеченцы громят кумыкские аулы и прорываются к Тереку, свободно доходят до Амир-Аджи-Юрта. В станицах тогда начинается тревога. Конный резерв скачет, на площади собирается. Мужчины выскакивают на станичный вал. Женщины — туда же, только сначала детей за церковную каменную ограду заводят. Эта ограда у них вроде цитадели. Если дело ночью, то гомон на всю станицу — клики казаков и голоса казачек, которые не упускают случая вмешаться, языком всегда, а иногда и ружьем. Бабы и девки тут боевые. В Наурской станице даже «бабий день» отмечают в память о том, как станичные женщины сами, без мужей, от кабардинского набега отбились.

Для Бакланова, как для кордонного начальника, каждый день — новости. То отогнали коней и быков, то подстрелили казака на пикете, зарезали старика на пчельнике или захватили ребятишек, без спросу убежавших в виноградники.

Донцов на Кавказе и за Кавказом, если считать с прибывшим № 20, единовременно стояло 19 полков. В Беломечетской — полк Баталкина № 1 из низовцев, в Лабинской — № 16, там же, на Лабинской линии, в укреплении Новодонском — полк Ягодина № 14 и рядом в станице Вознесенской — № 27; в селении Отказном на Кубани — полк № 26, в Ессентуках полк № 29 из хоперцев, на Военно-Грузинской дороге в станице Александровской полк Хохлачева № 11 (сам Хохлачев из Гугнинской станицы, земляк), в укреплении Константиновском Владикавказского округа — полк № 19, в урочище Чебуретчай полк № 53 с Верхнего Дона, в Кизляре — полк № 13, в Темир-Хан-Шуре — № 28…

* * *

Автор просит прощения у любознательного читателя, но не может не сделать небольшого отступления.

В полку № 28, в забытой Богом знойной Темир-Хан-Шуре, служили его предки и предки его ближайших родственников, казаки Вёшенской станицы Андрей Егорович Ломакин, Сидор Казмич Зубков, Тимофей Тереньевич Борщев, Лев Казмич Афонин. Первый ушел на службу в 40-летнем возрасте, остальные трое в 23 года. Помимо Темир-Хан-Шуры побывали казаки в Закаталах, в Белокане, в Кара-Агаче, в Лезгинском отряде.

А в Вёшенской станице центр и «края» с давних пор и до настоящего времени (старики знают) носят названия «Пекин», «Шуры» и «Кавказ»…

* * *

За горами, в Ленкорани, в Шемахе, в Сальянах охранял границу полк № 33. Там же рядом, под Эриванью — полк № 12, а в Александрополе — полк № 5. В Грузинско-Имеретинской губернии — полки № 21 и 31. Там же в урочище Азан-Цхаро — полк Жирова № 8. В Кутаиси — полк № 48. Походный атаман Хрещатицкий сидит в Тифлисе.

И донцы до недавнего времени на Кавказе не блистали — в особенности, сравнительно с линейцами, которые были здешними уроженцами. С Дона полки приходили наполовину составленные из молодых казаков первого года службы. Жаловались, что приходят казаки на плохих лошадях, скверно вооруженные и еще хуже обученные — редко кто может стрелять на карьере. Горцы презрительно звали донскую конницу «камышом» за длинные пики, столь же мало опасные для них, как обычный речной тростник. Дух упал. Подчинили казаков Департаменту военных поселений, стали шпицрутенами пороть. И командиры полков были соответственные — жаловались в станицах возвращавшиеся со службы казаки, что командир их кроме сургуча ничего не нюхал, а ему сразу — сотню, а то и полк. Брали их зачастую из гражданской части Войсковой канцелярии, они же «брались за полки только в чаянье негласных выгод».

Был случай, дали донской команде приказ — в атаку, а командир не ведет — у него в отряде все семейные, нельзя их вести на убой…

Пожалел. А они ему после службы на распускном пункте с экипажа колеса поснимали.

Докладывали Бакланову разведчики:

— Не ценят нас, не уважают. Нам говорили, что по-татарски здесь в горах казак — последний человек. Вроде байгушей. У карачаевцев так пастухов-одиночек называют.

И все же уроки службы не проходили впустую. За сражение при Гилли 3 июня 1844 года, в котором отряд генерала Пассека искрошил горцев, Донской № 38 полк получил в награду Георгиевские знамена. Да и ушедший недавно на Дон полк № 52 на Кавказе отличался неплохо. За бой под Внезапной 23 апреля 1844 года четыре казака получили «Георгиевские кресты», есаул Стехин заслужил чин войскового старшины, а есаул Семилетов — Высочайшее благоволение. Есаул того же полка Краснянский за бой 12 апреля 1845 года при Ума-Хан-Юрте был награжден орденом «Святой Анны» 3 степени.

Но донцы обучались воевать, когда подходило время возвращаться домой, и уносили с собою всю свою дорого нажитую опытность, уступая место новой партии «камыша».

К тому же, на Кавказе донские полки действовали далеко не в полном составе. «Каждый адъютант, и вообще штабной офицер, — пишет историк Кавказской войны, — каждый прикомандированный гвардеец, даже полицейский пристав, провиантский и интендантский чиновник, мало того, каждый туземец армянин — служил ли он переводчиком или был простым маркитантом, — непременно выпрашивал и получал казаков, которые и назначались к ним под видом драбантов, вестовых и конвойных.

Остальные казаки разбрасывались прямо по отдельным постам и укреплениям, где попадали под начальство чужих офицеров, мало интересовавшихся их нуждами. Таким образом, на глазах у всех исчезала и падала боевая казацкая сила; сотни, превращавшиеся во взводы, теряли свою самостоятельность, а вместе с нею утрачивали всякую энергию полковые и сотенные начальники; казаки же, предоставленные самим себе, гибли в одиночных боях под ударами горцев, десятками шли в лазареты или исчезали в госпиталях, где часто пропадали бесследно, так что полки возвращались на Дон иногда в двух- и много-много в трехсотенном составе».

Взять полк № 26. За 1846 год отчитался командир полка подполковник Кумсков: стоит полк в укреплении Воздвиженском, в полку 17 георгиевских кавалеров. Побег из полка за год — 1. Смертность: от обыкновенных причин — 6, от ран — 3, «самопроизвольно» — 20, убито — 16. Общая убыль за все время 94 казака, 2 младших урядника. А полк на Линии стоял с декабря 1843 по 20 октября 1847.

По линейным казачьим станицам донские полки стояли более-менее компактно, и на Лабинской линии их в кулаке держали, в полках на лицо по 650–700 всадников. А те, что служили поближе к начальству, раздергивались. В полку № 28 в Темир-Хан-Шуре по списку казаков 558, на лицо 344. В полку № 31 в Грузии казаков по списку 602, на лицо 205, в командировках 381. Полк № 19 не успел прийти под Владикавказ, как сразу в командировки растянули 365 человек, на лицо в полку остался 441.

Донец — степняк, горные теснины и леса место для него непривычное, климат чужой. Противостояли же донцу местные жители, вооруженные прекрасным оружием, приспособленным для боя именно в этих условиях, воинственные, отважные, и дело свое правым считали.

Победить в этой войне можно было, только воюя не хуже горцев. И Бакланов с присущей ему решительностью взялся казаков учить. Поначалу тяжело было — непонятно за что браться.

Сотни стоят вразброс, а по тревоге выходят в половинном составе.

Офицеры не знают уставов, ни полевой службы, ни аванпостной. Денег дурных у молодежи много, с июня 1846 года жалование на треть добавили. От скуки пошаливать стали. Как спать ложиться, в офицерских флигелях стрельба начинается. Думали, что это по пьяному делу — упаси Бог! — дуэли, кои в военное время запрещены. Оказалось — ко сну отходят, свечи гасят.

— Василий, задуй свечу.

— Я уже лег. Сам задуй.

— Я тоже лег. Задуй, тебе говорят.

— Не, не хочу.

— Я сотник, а ты хорунжий. Задуй свечу.

— На меня, может, завтра приказ придет, я тоже сотником буду.

— Хорунжий Кушнарев, я, как старший офицер сотни, приказываю вам задуть свечу!

— Ладно уж…

Потянулся, снял со стены в изголовьях пистолет — ба-бах! Задул…

Другие офицеры прослышали об этом случае и тоже стали перед сном таким манером свет тушить. Один раз чуть пожару не наделали — не по язычку пламени, а по самой свече попали, покатилась она, разбрызгивая искры… Другой раз чуть квартирную хозяйку до смерти не убили.

Для начала Бакланов отобрал казаков своего полка у всех, при ком они состояли в денщиках. И в дальнейшем уже мало кому удавалось заполучить у него хоть одного человека. «Казак воин, а не денщик! Казак должен держать в руках повод коня, шашку, пику, а не сапожную щетку и самоварную трубу».

Скандалы пошли с теми, у кого он денщиков и драбантов отбирал. Ничего, отругался или отмолчался. Хорошо, что начальник Левого фланга Бакланова во всем поддерживал.

Полковые командиры имели с полка десятки тысяч. Бакланов же с полка не тянул. Наоборот, свое жалование тратил на полк и на хлебосольство. Но при всем хлебосольстве с сотенными командирами застольной компании не водил, держал дистанцию.

Работающих вполсилы не терпел. От подчиненных ждал такой же заинтересованности и такой же отдачи, как и от себя. Делал все быстро. С разносами не тянул, но и награждал быстро.

Теперь все в полку чувствовали за собой постоянный неослабный командирский надзор. Бакланов наново обучал людей строю, а офицеров экзаменовал в знании уставов, особенно полевой и аванпостной служб. Экзамены эти проводил ненавязчиво, по вечерам за чаем и вином. Рядовым казакам постоянно устраивал проверку лошадей и оружия.

Используя отточенные в Учебном полку навыки, взялся за джигитовку, за стрельбу в цель на всем скаку. Особо учил владеть холодным оружием, доводил владение им до виртуозности. Ибо мастерское владение пикой и шашкой, кроме своего прямого назначения, имеет еще и воспитательное значение, дает уверенность в силах, в своем физическом превосходстве, развивает веру в свое оружие, ловкость, молодечество, находчивость, удаль. Казаку хочется решить всякое столкновение ударом холодного оружия.

Чистку коней сам проверял. Своих, донских, и отбитых, горских, долго рассматривал, приказывал по кругу гонять. Казакам вдалбливал:

— Коня своего люби. Мало, что он денег стоит. Конь — друг, конь тебе жизнь спасает.

Вроде бы с упреждением, специально для набегов подобрал себе Бакланов белого коня, чтоб свои его в темноте сразу же различали. Всегда так было. Когда в ночь казаки в набег шли, первого пускали на белой лошади и на спину белый башлык ему закидывали, чтоб самим в темноте не отстать, не потеряться. Коня такого нашел Яков Петрович в Люблинском полку еще в 1845 году. Конь крупный и в холке непривычно высокий. Когда покупал, весь полк приценивался и советы давал. Смотрели с любопытством. На Низу нет таких высоких коней, и масть белая редко встречается. Решили, что с верховий откуда-то лошадь, так и назвали «Верховской». И Бакланов не спорил.

В иррегулярной кавалерии командира полка во многом сам себе начальник. Помня службу в Учебном полку, Бакланов пошел на нарушение штатного расписания, сформировал особую, учебную 7-ю сотню, держал при себе в Куринском, постоянно муштровал и сделал лучшей в полку № 20. Из нее брал он инструкторов для других сотен, а в бою 7-я либо возглавляла атаку, либо ждала в резерве минуту для завершающего удара.

Наконец, в каждой сотне один взвод, оснащенный шанцевым инструментом, натаскивался по саперному делу. Сам купил инструменты.

Командирам сотен и офицерам объяснял: «О храбрости казака не надо заботиться, потому что донскому казаку нельзя не быть храбрым; но надо чтобы этот казак смыслил что-нибудь и больше храбрости». А казакам говорил:

— Вы, ребята, ничего не бойтесь. Если что — читайте «Живые помощи».

Псалом такой был: «Живый в помощи Вышнего, в крове Бога небесного водворится». Сам Бакланов в детстве учил его наизусть, нараспев сливая слова и не вдумываясь в смысл. Главными считал получавшиеся два первых слова — «живые» и «помощь».

Помимо строевой подготовки и джигитовки, постоянно объяснял казакам, в головы вдалбливал:

— Чтоб с тобой не случилось, нельзя покидать ряды. Если совсем плохо будет, станичники помогут. Легко раненые остаются в строю. Если потерял лошадь, бейся пешком, пока не отобьешь у неприятеля. Покажи врагам, что думка твоя не о жизни, а о славе и чести донского казака. Запомните, честь дороже жизни. Кто забудет — голову оторву.

Постоянные учения, постоянная гонка, постоянные стрельбы. На шорох учил стрелять…

— Ты что думаешь? Он тебе покажется? Не-ет, брат, ты его должен издали угадать, по шороху…

Все это, однако, было для Бакланова подготовкой к настоящему учению, которым он признавал только бой. На Линии после Даргинской экспедиции держалось затишье, и Бакланов со своими казаками рыскал в поисках противника, благо леса он не боялся, с детства к нему привык. В разъездах, в разведках обучал:

— Если ты верхом, то в лесу не заблудишься. Мы ж коней не зря в Куринском овсом кормим. Кони все запоминают. Если видишь, что заблудился, брось поводья, лошадь сама вернется туда, где ее овсом кормили. Так что об этом не думай. Ты главное лес изучай. Все заметь, ничего не моги проглядеть, а тебя чтоб никто не видел.

Разведка… Глаза и уши… Обучая казаков, Бакланов никогда не забывал об агентурной разведке.

Много чеченцев к русским выходит. Бегут с гор те, кто украл у своих, адат нарушил, кровники. Просто любопытные приходят. Есть из кого вербовать. На свой аул они, конечно, не поведут, а на чужой, на соседский…

Начальник штаба Кавказского корпуса Филипсон самонадеянно писал, что лазутчиков русские имели во всех сословиях — от князя до пастуха. Кордонным начальникам безотчетно выдавались экстраординарные суммы на агентуру. Щедрая плата лазутчикам «производила разрушительное действие на нравственность этого дикого народа и могла бы окончательно его развратить, если бы значительная часть этой суммы самовольно не отклонялась от своего назначения».

Бакланов же, как мы знаем, казенных денег никогда не присваивал, и экстраординарных сумм для подкупа лазутчиков ему вполне хватало.

У Бакланова таких агентов было двое. Первый — Ибрагим, из конвоя Шамиля, жил в ауле Ведено, сам он появлялся редко и передавал информацию через верных людей.

Второго баклановского агента звали Али-Бей, он был родом из Большой Чечни, из мичиковского аула Гурдали-Юрт.

Почему они работали на Бакланова? Из-за денег. Они так же продолжали ненавидеть русских, и, передав сведения, некоторые из них на другой день выезжали на перестрелки, тщательно целились и метко стреляли. Возможно, были у них какие-то счеты со своими наибами, возможно, были претензии к самому Шамилю…

Такая агентура стоила не дешево, но здесь окупали себя любые траты. Информация, сообщаемая агентами Бакланову, бывала бесценна и спасла немало казачьих жизней.

Конечно же, лазутчики рисковали. Чеченцы изменников или их родственников пытали. В Автурах брата изменника положили под доски и уселись на них. Так сидели, пока он не умер. Прямо как монголы на русских князьях после сражения на Калке.

В Герменчуке отцу лазутчика выкололи глаза…

Ничего не могло остановить человеческую алчность. Рисковали дети гор ради червонцев и глупо рисковали. Деньги, заработанные за предательство, или тратились на покупку оружия у армян, или шли на покупку украшений на это оружие, или просто зарывались в землю до лучших времен, чтоб соседи, которые все видят и все знают, не заподозрили в связях с русскими.

Бакланов агентов подробнейше расспрашивал. Говорили обычно на кумыкском наречии, считавшемся на Кавказе языком международного общения.

— А Шамиль сам какой?

Шамиля донские казаки видели близко еще в 1837 году, когда в конвое генерала Клюки-фон-Клюгенау ездили к нему на переговоры, и описали всем своим Шамиля подробно. Но Бакланов не уставал о нем расспрашивать, а лазутчики охотно отвечали:

— Э, Шамиль!.. Шамиль с шести лет Коран читал. В цель с первого выстрела попадает. Аварцы его мать просили: «Пойди с нашими стариками. Пусть разрешит сдаваться, а то мы все погибнем». Она пошла. Он говорит: «Кто просит?». Она говорит: «Я тебя прошу». Он говорит: «Кто такое дело просит, тому надо сто плетей бить». Били ее пять раз. Он говорит: «Больше не надо ее бить. Это мая мать. Я сам лягу». И его били 95 плетей…

— А воюет зачем?

— Нельзя по-другому. Шамиль говорит: «Рай есть под тенью шашки, убитый в войне против неверных есть живой и будет он жить в раю, а кто будет бежать — тот есть ничтожный человек, и будущая его жизнь есть ад».

— Довольны ваши Шамилем?

— Нет, не довольны.

— Что так?

— Мурзадеков содержат, мюридов содержат. Весь Дагестан кормят. У кумыков и на Тереке я за рубль пять саб муки продам, а наибы за рубль 12 саб муки забирают. Тавлинцев по аулам поставили, кормить их заставляют. Э-э… Пусть в набег идут, сами себя кормят…

— Отложились бы…

— Куда?

— Замирились бы…

Лица лазутчиков каменели. Ненависть к русским перевешивала недовольство Шамилем. Отвечали по-тюркски:

— Сормагъан — сиз, айтмагъан — биз (Вы не спрашивали, мы не говорили).

— А где сейчас Шамиль?

— В Ведено. Скоро в Шали будет.

— На нас пойдет?

— Нет… Не думаю…

— Ты узнай, куда он собирается идти.