Зимой с 1847 на 1848 год на Левом фланге Фрейтаг очищал и расширял Гойтинскую и Гехинскую просеки. Рубка чеченских лесов зимой становилась для русских традицией.
Для Донского № 20 полка третий год службы подходил к концу. Бакланов отрастил себе громадные бакенбарды. Хотел бороду, но начальство всегда было против бород. Государь Император, проезжая по Линии, любовался джигитовкой линейцев и своего конвоя, а потом, вздохнув, сказал: «Не идет борода к эполетам, и эполеты к бороде не идут». Государь уехал, а произнесенную им фразу местное начальство приняло к исполнению, стало бороды искоренять. Но Бакланов при выбритом подбородке отпустил такие бакенбарды, что по обеим сторонам груди свисали чуть ли не до пояса. Набивалось в них пыли из-за трудностей походной жизни, хоть вытряхивай или об столб выбивай, но вид хозяину придавали картинный.
Одевался он теперь как настоящий кавказец. В любое время года носил черную косматую папаху. На ногах — сафьяновые чувяки. Добыл себе черкеску с настоящего джигита — желтого цвета. Зимой и в походы надевал ее на черный бешмет. А летом по жаре ходил в обычной красной шелковой рубахе с расстегнутым воротом. Как истинный кавказец стал собирать разные кавказские редкости. Приносили ему казаки серебряные знаки, снятые с убитых. Круглый знак «За храбрость сотенному командиру», треугольный с закругленными углами — «За отличную храбрость трехсотенному командиру», овальный знак военного отличия, серебряные бляхи с наградных темляков.
Со временем он переобмундировал и перевооружил весь полк. Форменные чекмени и шашки брали со склада лишь для смотра по случаю приезда большого начальства. Повседневно же баклановцы носили черкески и были вооружены чеченскими шашками и большими лезгинскими кинжалами. Кинжалы Яков Петрович покупал и на свои деньги, а черкески и шашки снимали с убитых. Чтобы одеть и перевооружить 700–800 всадников, надо убить столько же чеченцев. А Бакланов переодел и перевооружил.
Не все сразу гладко шло. Молодежь к этому делу непривычна и покойников боится. Старшие поощряли:
— Что глядишь? Стягивай с него… Твоя ж добыча…
А кровь хорошо холодной водой отмывается.
Бакланов, однако, сохранил у казаков пики. От стариков помнил и сам в Учебном полку и на Чамлыке увидел, какова ей цена в руках настоящего умельца. Сам казакам показывал и терпеливо объяснял:
— Научиться трудно, но если кто владеет — страшное оружие.
Всю зиму Бакланов придумывал, как бы чеченцев запугать. Крови и смерти они мало боятся. Эх, Засс бы придумал!.. Черкесы на него, как на нечистую силу смотрели.
Стал Бакланов местных узденей, которые к русским служить пришли, расспрашивать, про старое житье узнавать — какие тут чудеса были, чего тут люди боятся. Про чудеса ему горские татары с Карачая и с пяти горских обществ поведали, что падала тут с неба хвостатая звезда со страшным грохотом. Раскололась она на две части и выпал из нее мальчик-богатырь. Прибежала волчица и хотела его съесть, но он ее схватил, одолел и стал волчье молоко сосать. И поют с тех пор его потомки, что мы слуги Бога, мы его храбрые дети, а мать наша — волчица. Потом его, этого мальчика, взяли на воспитание Усхуртуковы, и он вырос богатырем. А из обломков звезды кузнец Дебет выковал меч. Вес у меча равен весу зубра, длиною он с горное ущелье, а шириной — шире санного пути. Этому богатырю потом меч отдал.
Думал Бакланов, прикидывал. Меч… Хвостатая звезда… И додумался Бакланов, испросил в полк ракетную батарею.
Всю зиму обучал. А весной случай представился.
6 марта пробралась партия хищников между оконечностями Качкалыкского и Терского хребтов и напала на Акбулак-Юрт и Брагуны. Последний аул лежал на левом берегу Сунжи напротив Щедринской станицы. Чеченцы там мирные, проверенные. Происходили они от крымских татар, сюда лет триста назад переселились. Через свою замиренность от хищников и пострадали.
Ударила с Таш-Кичинской башни сигнальная пушка — тревога. Поднял Бакланов две сотни:
— На обратной дороге перехватим. И эти с собой берите… Проверим…
Подскакивая к Исти-су, увидел — уходят чеченцы, добычу гонят, и линейцы где-то сзади еле заметно маячат.
И чеченцы Бакланова увидели и, бросая добычу, ударились вскачь мимо него к вожделенному Качкалыкскому лесу. Надеялись проскочить.
Бакланов с казаками поскакал наперехват, а батарея — сначала параллельно, а потом выскочила на бугор, станки — на землю. Как раз достанет… И взвились со свистом и клекотом огненные стрелы, врезались в кучу всадников, искры рассыпали. Кто-то взвыл не своим голосом и покатился, охваченный пламенем. Остальные шарахнулись в разные стороны, так же закричали и ну — коней плетьми пороть. Понеслись так, что конских ног не различишь — одно мелькание.
— Даджал!.. Даджал!..
Рассыпались кустам, по оврагам, ранняя мартовская темнота их паническое бегство прикрыла. За бой этот на следующий день Бакланов двух казаков к чину урядника представил — Карпа Шевцова, Ольгинской станицы, и Афанасия Апанасова, Задонско-Кагальницкой.
Подобрали казаки брошенный чеченцами значок. Оказалось — из Брагунов, у местных мирных хищники отобрали. Привезли Бакланову:
— Глянь, Яков Петрович, какой значок отбили. Чисто добрый. И у наиба ихнего недавно значок отбили. Тот вообще из шелка, золотом шитый. Один ты черт-те под каким ездишь…
Бакланов усмехнулся:
— Меня и под таким угадают.
Дежурный ординарец возил за ним на пике кисти от старого офицерского шарфа. По ним Бакланова в бою узнавали. Значком этим, самодельным, он и команды подавал.
Пожали казаки плечами:
— Твое дело. Мы хотели, как лучше.
Низовцы — народ тщеславный, щеголеватый, сбродный. Есть из шляхты, есть с Кавказа выкресты. Попозже, когда фотография появилась, они, возвращаясь со службы, себе на портретах штаб-офицерские и даже генеральские эполеты пририсовывали.
Среди чеченцев же после этого боя распространились слухи, что Бакланов связан с самим дьяволом. Такие чудеса творит…
Но, как говорится, глаза боятся, а руки делают. 24 марта у Горячеводской снова стычка с чеченцами. В апреле передышка, а 12 мая три наиба со своими мюридами окружили полусотню полка № 39 у речки Нефтянки. Хорунжий Погожев и урядник Назаров спешили людей, сбились в кучу и отстреливались, пока подмога не подоспела. Из 40 человек почти половину потеряли — 14 раненых, 3 контуженных. И 13 мая опять казаки скакали, скот похищенный отбивали.
Лазутчики сообщали свежие новости. Шамиль в Ичкерии, в селе Балгит, собрал наибов, грозился, что уйдет и всех бросит. Наибы просили его, чтоб остался, и сына его, Кази Мухаммеда, объявили преемником. Быть ему имамом после Шамиля…
В апреле 1848 года командование на Левом фланге поменялось. Фрейтага забрали генерал-квартирмейстером в действующую армию, мадьяр усмирять. На его место прислали генерала Нестерова Петра Петровича.
И на Кумыкской плоскости командование поменяли. В отсутствие Барятинского командовал генерального штаба полковник Верёвкин.
Нестеров всю Кумыкскую линию объехал. В Куринском задержался. Смотрел Донской № 20 полк, хвалил: «Редкий полк! Прекрасный полк!». И — туда же, вслед за казаками к баклановскому значку прицепился.
Заночевал он в Куринском. Проснулся рано, в 6-м часу. Выглянул в окошко — возвращаются казаки из ночного разъезда, весь Качкалыкский лес по темкам излазили. Впереди — Бакланов. Папаха на глаза надвинута, желтая черкеска. За ним казачок едет, с пики какое-то тряпье с махрами свисает.
Нестеров не вытерпел, высунулся:
— Яков Петрович! Что это у него на пике?
Бакланов оглянулся:
— Это мой значок, — и дальше поехал.
Нестеров перемолчал, но потом из Грозной написал Бакланову письмо в дружелюбнейших выражениях и прислал издавна хранимый трофейный турецкий значок — на камышовом куртинском дротике кусок тяжелой шитой золотом материи.
Бакланов его чувствительнейше благодарил, значок велел казакам хранить как зеницу ока, но в бои с собой не брал, старым пользовался.
Явился Алибей и озадачил сообщением — франки взбунтовались и прогнали своего короля. Кто такие франки, Алибей не знал. Но Шамиль и наибы очень этим событием интересуются.
Послал Бакланов в Грозную спросить. В Грозной подтвердили. Рассказали даже, что пришел Государь на какой-то бал и сказал: «Седлайте коней, господа! Во Франции опять революция».
Молодежь обрадовалась: «Может, в Европу пошлют!..». Кто постарше, поопытнее, бурчали: «Нас уж точно не пошлют. Еще за других служить оставят». Опасались начальники, думали, что как при Наполеоне начнется, опять Линию оголят. Но как-то пронесло. Пострадали, как обычно, казаки. Из-за новой европейской смуты стали войска собирать на западных границах, и всех, кого готовили на смену на Кавказ, отправили туда же. Остались отслужившие свой срок полки без смены.
Из всего полка № 20 в Европу попал один человек — хорунжий Померанцев, бывший студент. 19 мая отбыл он из полка, а с 1 июля 1848 года уже воссиял в полку Костина № 1. В баклановский полк он больше не вернулся, хотя на службе остался и дослужился до чина войскового старшины.
Летом Воронцов готовился вести войска Дагестанского отряда на Гергебиль. Еще один отряд собрали на правом берегу Аргуна, назвали Чеченским. Готовили театр военных действий против Большой Чечни. Мост через Терек у Николаевской станицы навели — подкрепления подводить.
Шамиль занервничал, ждал, откуда ударят, и сам обдумывал, где ударить, опередить.
Тут Нестеров собрал на совет командиров войск, стоявших на кумыкской плоскости:
— Давайте ему с третьей стороны удар нанесем, по Ичкерии. Пусть покрутится…
Операцию поручил подготовить Верёвкину. Верёвкин считался офицером умным, талантливым, но эксцентриком и оригиналом. Ходил все время в одном и том же старом сюртуке.
Решил Верёвкин разорить Ахмет-Талы. Аул большой, лежит в ущелье над рекой Аксай, от укрепления Герзель-аул всего 18 верст, как раз за ночь можно подобраться. Известно, что находят там приют разные абреки.
Верёвкин всю операцию продумал, местных расспросил. Состояли при нем майор Инал Гебеков и некий кумык Султан-Мурат, отец которого недавно из Ахмат-Талов пришел с повинной, с ними Верёвкин и советовался.
Решил он взять батальон Тенгинского полка из Куринского укрепления, 3 роты Навагинского полка из Кара-Су, батальон Кабардинского полка из Хасав-Юрта, еще несколько рот и взводов из других укреплений.
По команде отобранные для набега части в сумерках двинулись к Герзель-аулу. Собрались 3 батальона пехоты, 4 полевых орудия, 5 сотен Донского полка № 20 (привел их Бакланов из Куринского и Хасав-Юрта, а 1 сотня уже в Герзель-ауле стояла) и 1 сотня полка № 40 из Кара-Су да дивизион нижегородских драгун — 6-й и 7-й эскадроны майора Эттингера. В полной темноте прибыл с конвоем сам Верёвкин. Ровно в полночь выступили из Герзель-аула и пошли вверх по Аксаю.
Одновременно колонна подполковника Домбровского вышла из Хасав-Юрта и двинулась вверх по речке Яман-су с приказом на рассвете открыть канонаду и отвлечь чеченцев от Аксая.
По левому берегу Аксая дорога удобная, широкая. По ней Граббе в Ичкерию ходил, по ней же Воронцов из Даргинской экспедиции возвращался. Но дорогу эту чеченцы стерегут, глаз не смыкают.
Есть ответвление, переходит на правый берег Аксая. Раньше и здесь дорога была. И Вельяминов, и Граббе по ней хаживали. Но чеченцы ее перерыли во многих местах, и заросла она кустами до непроходимости. Именно эту дорогу Веревкин и выбрал, понадеявшись, что ее охранять не будут.
Чеченец-проводник, оплаченный-переплаченный, повел. Сам Бакланов для верности поехал с ним рядом. С Баклановым — 50 охотников-пластунов и есаул Пушкарев. Их задача — без звука заставы чеченские снять, если встретятся. За пластунами — драгуны, за драгунами — остальные казаки, а дальше уже пехота и артиллерия.
Ночь с 23 на 24 июня — Ивановская, папоротник расцветает, вся нечисть объявляется. Тут и сочинения писателя Гоголя можно не читать, всяк и так про это знает. Шли в темноту, в бесовскую ночь с внутренним трепетом.
Пушки везли до первого оврага, а там поснимали с передков и потянули на лямках. На руках сносили и выносили. И все — бесшумно.
Слева завиднелись, мигнули огнями два хутора. Миновали их безмолвно, крадучись.
Стало светать. Первые встречные стали попадаться на заросшей дороге. Шли они спозаранку поля свои обрабатывать. Так и не дошли…
Бакланов предупредил:
— Упустим хоть одного — тревога на всю Ичкерию.
Пластуны, издали шаги и шорох заслышав, встречных в кустах поджидали и бросались мощно и беззвучно, как тигры. Вот где лезгинские кинжалы пригодились. «Все они были истребляемы по невозможности захватить их в плен», — писал Потто.
Уже при свете вышли к аулу. По свисту, давшему всей колонне знать, что пришли, пластуны и конница остановились, пропуская пехоту, которая разделилась на два рукава и стала охватывать аул со всех сторон.
Чеченцы каким-то чудом эти полчаса ничего не видели и не слышали.
Второй свист, и конница рванулась с места в сторону аула…
Потто описал это событие («истребление» или «разорение») со слов самого Бакланова. Описал очень живо:
«В одну минуту толстые, тяжелые ворота, сорванные с петель, грохнулись наземь, и казаки рассылались по саклям. Горцы, захваченные врасплох, думали спасаться бегством; но, убедившись, что все пути к отступлению отняты, вернулись назад, засели в дома и оборонялись с отчаянным мужеством. Те сакли, которые не были заняты сразу, приходилось брать уже приступом. Чтобы выиграть время и уменьшить потерю, решились прибегнуть к помощи огня, и, действительно, пожар, быстро охватив деревянные здания, скоро заставил чеченцев покинуть их неприступные жилища. Тогда борьба охватила собою все пункты аула. Треск разрушающихся зданий, вопль не успевших выскочить из пламени, отчаянные крики женщин и детей, сновавших в безумном ужасе посреди этих мрачных, обрызганных грязью и кровью теней, — все это составляло такую картину, о которой Яков Петрович никогда не мог вспоминать без содрогания. „Обе стороны, — говорит он, — работали холодным оружием, так как выстрелы в этой толпе поражали бы без разбора и своих, и чужих. Отчаяние придавало горцам неестественную силу. Слабейшие числом, они не раз отбрасывали наших солдат и ставили их в весьма опасное положение. Но к нам подходили подкрепления, и под напором свежих штыков ложились в лоск отважные ахмет-талинцы“.
Яков Петрович сам носился из улицы в улицу, одушевляя солдат везде, где это было нужно, и останавливая кровопролитие там, где оно было бесполезно. Много горянок и несчастных детей было спасено им лично, так как солдаты, отуманенные боем, уже не разбирали больше ни пола, ни возраста… Только немногие малодушные трусы да ветхие старики, которые не смогли зарядить винтовки, отдались в руки победителей, остальное население предпочло погибнуть со славою.
Через полчаса, много через час — все было кончено; но долго еще в различных сторонах аула раздавались одиночные выстрелы, как последние замирающие звуки отгремевшего сражения. Солдаты и казаки с радостными криками рассыпались по пепелищу и забирали все, что уцелело от пламени. Скоро все пленники и пленницы, с остатками их жалкого скарба, собраны были в одну толпу и, окруженные тенгинским баталионом, отправлены на левый берег…»
Перед нами банальная резня, ничем не отличающаяся от резни где-нибудь в древнем мире, или в средних веках. Сильнейший, напав врасплох, уничтожает слабейшего. Жесток мир…
Отступали уже по левому берегу, по широкой дороге, по довольно открытой местности. Но и здесь пришлось преодолеть 5–6 оврагов, которые тормозили продвижение всей колонны. Чеченцы, сбежавшиеся со всей Ичкерии, преследовали горячо. Но от Ауховского наиба помощь не подоспела, да и местные некоторые, пропустив русских мимо своего аула или хутора, дальше не шли.
Бой все же разгорелся не на шутку. В авангарде шел подполковник Ктиторов со сводным батальоном. Правой цепью командовал полковник Преображенский, левой — майор Кемпферт, цепи состояли из рот Навагинского полка. В арьергард стал Майдель с 5 ротами «кабардинцев». Отступали перекатами. Конница — 2 эскадрона и 6 сотен — прикрывала, пока пушки не перетащат через овраг, пока пехота цепь по краю оврага не рассыплет, потом на рысях уходила, наводила чеченцев на огонь пехотной цепи, перемахивала через овраг и вновь разворачивалась, пропуская через свои ряды отбегающую пехоту. Так дрались 8 часов, пока не дошли до Герзель-аула.
«Как был велик урон в пехоте, Яков Петрович не помнил, но у него в полку выбыло только 11 человек и до 30 лошадей ранеными. О потере неприятеля нечего и говорить: она была огромна…». Судя по документам полка № 20, умер от ран 24 июня лишь один казак, Авраам Дьячкин, Нижне-Кундрюченской станицы. Остальные, видимо, отделались легкими ранениями.
У русских общая потеря — более 170 человек (12 убитых, 115 раненых, 45 контуженных). Драгуны легко отделались — 3 убитых, 17 раненых. Из офицеров ранение получил лишь один, из Навагинского полка.
Позже, 4 декабря 1848 г., за отличие в набеге на аул Ахмет-Талы, Бакланов «высочайшим» приказом был произведен в подполковники со старшинством с 24 июня 1848 года (приказ по Войску за № 3 объявил об этом лишь 12 января 1849 г.). Эттингеру, отличавшемуся в свои 35 лет сплошной сединой, дали «Владимира» 4-й степени. Другие участники этого дела тоже получили награды: сотники Поляков и Захаров производились в есаулы, хорунжий Березовский — в сотники, урядники Григорий Стоцкий, Петр Суворов и Михаил Князев — в хорунжие; есаул Абакумов из полка № 40 получил чин войскового старшины. Все — со старшинством с 24 июня 1848 года. Есаул Пушкарев заслужил орден «Святой Анны» 3-й степени с бантом, хорунжий Фетисов — «Святой Анны» 4-й степени с надписью «За храбрость». Всё это «за отличие, мужество и храбрость, оказанные ими в деле против горцев 24 июня того же года при истреблении аула Ахмет-Талы».
Урядники полка № 20 Василий Андреев, Карп Шевцов и приказный Иван Соловьев и урядник полка № 4 Степан Воробьев получили Знаки отличия Военного ордена. Приказы о наградах вышли 25 и 26 ноября 1848 года.
Тогда же и тем же приказом были сняты штрафы с казаков Игната Голицына, Павла Фролова и Фирса Каргина, которые некогда украли у военного поселянина селения Сверликова Романа Бебки разных вещей на 21 рубль 80 копеек, за что были пороты нещадно шпицрутенами и сосланы из родной № 8 батареи в полк к Бакланову. Теперь становились они перед Богом и людьми чисты, вину свою искупили.
Еще позже, 6 сентября 1849 года, получили за ахмет-талинское дело «Георгиевские кресты» урядник Игнат Сидельников Казанской станицы, казаки Петр Гутков Аксайской станицы, Осип Сударкин Калитвенской станицы и Григорий Шкрылев Маноцкой станицы.
Хорошо отличиться на глазах высшего начальства! Наполеон прямо на поле боя производит отличившихся солдат в офицеры: «Помните, в ранце каждого солдата может быть маршальский жезл!..». Командующий армией в заснеженных полях под Сталинградом раздает уцелевшим бойцам разбитой и раздавленной немецкими танками батареи ордена «Боевого Красного Знамени» и взволнованно говорит: «Все, что могу… Все, что могу лично…».
Сколько подвигов и сколько злодейств совершено на Кавказе… Кто их видел?.. Да если и видели… Пока донесут по начальству, пока расщедрится оное начальство… А бой и завтра, и послезавтра…
Буквально через день после истребления аула Ахмет-Талы, 26 июня, напали горцы на батальон Тенгинского полка, рубивший лес на дрова у аула Наим-Берды.
Бакланов, как обычно, выскочил с тремя сотнями на помощь и тут впервые нарвался на пулю. Погнались они за чеченцами, те уходили, отстреливаясь. Под одним казаком раненая лошадь понесла и занесла бедолагу к чеченцам. Еще двое под пулями повалились. И тут самому Бакланову пуля по левому плечу ударила. Переложил он поводья из занемевшей левой руки в правую, поскакал дальше. Отогнав чеченцев, увидели, что весь левый рукав его желтой черкески залит кровью.
Перевязали рану платком, повезли раненого героя в Куринское.
Оказалось вдруг, что не только чеченцы, но и свои молодые казаки всерьез верили, что Бакланов знается с нечистой силой. Ранение полкового командира их потрясло — как это могло ранить заколдованного Бакланова. Казаки постарше с таинственным видом отвечали: «Не поладил с самим!..», но тут же успокаивали: «Это ему нисколько и не больно, потому что сила дана ему от Бога страшенная».
Лечить Бакланова, не доверяя русским лекарям («Им бы только руки-ноги резать»), вызвали целителя, «хакима», из Таш-Кичи. Целитель оглядел рану, покачал головой: «Яман», но лечить взялся, обещал с помощью Аллаха поправить дело.
Пуля скользнула по плечу, раздробила ключицу и засела где-то в груди над ребрами. Осколки кости, засевшие в ране, кололи в живое мясо, как раскаленные иглы. Нитки, обрывки грязной черкески и нижней рубашки, попавшие в тело, вызвали нагноение.
Хаким обложил рану компрессами из холодного рассола, помазал какою-то душистой мазью и, когда воспаление стало исчезать, начал чистить. Обмотал тонкий прутик сырцовым шелком, запустил внутрь раны, повернул туда-сюда, мельчайшие осколки кости зацепились за сырец, он их и вытащил на свет божий. Вместо корпии, запускаемой в рану при помощи зонда, использовал он фитиль, вырезанный из бараньего курдюка, который входил в рану без малейшей боли. Три дня лечил он Бакланова привычными простыми средствами, медом и свежим коровьим маслом. На четвертый день побледневший и осунувшийся Бакланов появился и стал требовать с казаков и офицеров службу.
Из казаков же, раненых вместе с Баклановым, один, Семен Калдашов, Мелеховской станицы, умер 3 августа.
В июле в русских войсках праздновали победу. 6-го числа в Дагестане взяли Гергебиль. Отличились среди прочих войск Донские полки № 18, № 22, № 28 и № 29.
В это же время Бакланов получил назначение на должность начальника подвижного резерва в Куринском укреплении, сменил полковника Майделя.
Остаток лета и осень прошли в обычных стычках.
Наткнулись на какого-то чеченца, который ехал с женой на арбе, запряженной волами. Арбу захватили. «Чеченец, выстреливший из винтовки, ранил казака и, разумеется, был убит», — пишет Потто. Чеченку забрали в Куринское…
29 июля перестрелка с чеченцами во время рубки леса…
В августе приехал на Левый фланг Воронцов, Дали по этому поводу четырем казакам чины урядников с 6 августа 1848 года — Козьме Гурьянову с Белой Калитвы, Якову Шапошникову, станицы Средне-Новочеркасской, Даниле Табунщикову с Ольгинской станицы и Пимону Монетову с Мелеховской.
Воронцов остановился в Воздвиженском. Решил, что между Воздвиженской и Ачхоем надо еще одно укрепление поставить. 3 и 4 августа заложили укрепление Урус-Мортан (рядом с одноименным аулом) и занимались фуражировкой — отбирали у чеченцев сено, а чеченцы это сено не давали и жгли. Но драгуны сопротивлявшихся конной атакой в Гойтинский лес загнали.
Многие чеченцы после этих событий замирились. Маза, дядя наиба Дубы, к русским перешел. А 4 августа «выбежал» к русским наиб Атабай, коренной житель Урус-Мортана. Говорил, что Шамиль наибам-чеченцам не доверяет и поставил над ними наибов-дагестанцев. А он, Атабай, на это обиделся и потому ушел к русским. Всего же замирилось три тысячи семейств.
Шамиль встревожился и подвел к Малой Чечне войско. Но наши, не смущаясь количеством врагов, 14 августа сходили всем Чеченским отрядом в экспедицию.
Повторно поднять Малую Чечню Шамилю не удалось. Отвлекли его события в Дагестане, и в сентябре ушел он на реку Самур, где у аула Ахты был разбит князем Долгоруким-Аргутинским.
На Кумыкской плоскости было потише.
3 сентября у аула Хош-Гельды настигли партию, которая угнала скот с плоскости у солдат князя Барятинского, и скот этот отобрали. Потом отбились от засады, которую чеченцы вскоре устроили в Хошгельдинском ущелье на две сотни баклановцев, которые шли к Герзель-аулу.
Потом, 30 сентября, сам князь Барятинский в отместку ходил из Хасав-Юрта с нижегородскими драгунами в набег на покинутый аул Хош-Гельды и без боя (чем очень гордился) привел 150 голов скота, взятого на каком-то пастбище.
Осенью был расстрелян убегавший к чеченцам казак Двойнов. Выходил по этому поводу особый приказ на двух страницах, что Мариинской станицы казак Андрей Двойнов, служивший в полку № 20, бежал из полка к горским народам «без всяких побудительных причин», но через три месяца (на самом деле через полгода) поймали его «в наших пределах с оружием в руках, при чем вновь хотел скрыться, но неуспел в том». Возвратился же он, как выявило следствие, не для того, чтобы сдаться властям, но «с каким-либо злым умыслом». Судили бедолагу, конфирмация командующего корпусом последовала 30 сентября 1848 года, и расстреляли его «при собрании войск, расположенных в укреплении Внезапном», 7 ноября.
Есть сомнение, что судили с ним вместе и Зота Черножупова, но значится тот в бегах вторично с 6 ноября 1848 года. Бежал за день до расстрела.
А пойманного вместе с ним Никиту Кубина еще 19 мая заслали по суду в арестантские роты. И на пару с Кубиным туда же загремел казак Задонско-Кагальницкой станицы Никита Лыгин. За что — непонятно.
Зима приближалась. Прошло время настоящих набегов. Зелень сошла, листья опали. В лесу спрятаться трудно. Чеченцы по саклям сидят — в чувяках по снегу много не побегаешь. Русские стали готовиться к массированному натиску. Решили закончить просеки к востоку от Воздвиженского в Малой Чечне. Всю пехоту с Кумыкской плоскости туда же затребовали.
Но Верёвкин, пока пехота не ушла в Малую Чечню, решил разорить и запугать близлежащие ауховские аулы, чтоб они остаток зимы боялись на Кумыкскую плоскость нос высунуть.
Наиб ауховский, Идрис-мулла, кумык из селения Эндреевского, как сообщали лазутчики, был человек легкомысленный, неосторожный. В 1843 году бежал он к Шамилю по религиозным соображениям, но злые языки поговаривали, что все дело в женщине, которую Идрис-мулла неудачно пытался похитить у ее мужа, местного офицера милиции.
После ахмет-талинского погрома Идрис-мулла велел своим подданным отодвинуть ауховские аулы подальше в горы и леса, в теснину между реками Яман-су и Аксаем. Образовались там, чуть ли не соприкасаясь друг с другом, аулы Махмут-Юрт, Берик-Катара, Перки-Хантам, всего дворов 400.
Веревкин выбрал для нападения Махмут-Юрт. Если собрать войска скрытно между Хасав-Юртом и Герзель-аулом, то до Махмут-Юрта по прямой всего 10–12 верст, но идти придется лесом, без дорог, да по пути еще лежат десять мелких аулов, всего дворов на 500. Рискованное предприятие…
И все же Верёвкин отдал приказ. Собрались в полночь 18 декабря у речки Яман-су 14 рот, 8 сотен казаков (полк Бакланова и 2 сотни полка № 40) и 4 орудийных расчета (по данным Струсевича, 8 расчетов). Пустил Бакланов пластунов первыми бездорожно, сам с проводником двинулся следом, за проводником — два казака с винтовками, чтоб в случае чего всадить ему пулю между плеч, а за ними уже весь отряд.
Прошли версты три-четыре (без ясной дороги в темноте просчитать трудно), услышали впереди заячий крик. Попал косой на зуб какому-то хищнику… Прислушался Бакланов. Второй раз заяц заверещал… Спешился Бакланов. Надо глянуть, о чем это его пластуны предупреждают. Пошли вдвоем с казаком Скопиным.
Слева у берега Яман-су на поляне возле костра сидел чеченский караул. Винтовки на коленях, стреноженные лошади по поляне в отблесках костра привидениями бродят.
Крадучись вернулся Бакланов, дал знак принять как можно правее, и отряд стал пробираться по лесистому гребню, потом по ущелью, пока опять не вышел на ровное место.
Потом еще два раза на такие же чеченские пикеты выходили и опять круги нарезали.
Дорога четче обозначилась. Значит, аул близко. Вдруг — глубокий ров через дорогу. Слава Богу, что не охранялся. Перешли. До аула пять верст оставалось. Догнала Бакланова с его пластунами партизанская команда поручика Богдашевича из Кабардинского полка.
Под утро луна взошла. Из ущелий туман стал подниматься, предвестник рассвета. Описали потом биографы Бакланова лунное сияние, спящий аул…
Вспомнилось Бакланову, что по-татарски ясная луна звучит — «сатан ай».
И далее — «огненное море пожара освещало картины ночного побоища»…
Процитируем дальше биографов. Язык их образен, и факты приводятся достоверные: «Скоро выбитые из сакель горцы вынуждены были обратиться в бегство, но казаки отрезали им все сообщения с окрестными аулами и заставили столпиться на берегу Яман-Су в том месте, где не было переправы. Здесь большинство их погибло под ударами казачьих пик; те же, которые решились броситься в стремнину бешеной речки, или убивались об острые, выдававшиеся из пенистых волн камни, или, охваченные этими волнами, быстро уносились течением и пропадали бесследно.
Так погибло все население одного из самых богатых и крепких аулов. В плен взято было только семь человек…» Взяли еще известного абрека Кирыма Кабартыева.
Разорив дотла Махмут-Юрт, спалив часть Беик-Катары и захватив с собой все, что нашли в Перки-Хантаме, двинулись на рассвете обратно.
Пошли по ущелью. Бакланов с конницей прошел первый и стал за возвышенностью, пропуская мимо себя отряд и дожидаясь арьергарда. Уцелевшие чеченцы пытались уходящий отряд обогнать и в теснинах зажать, нападали на боковые цепи.
Верёвкин приказал Бакланову арьергарда не ждать, обогнать всю пехоту и занять ров, которым в пяти верстах от аула дорога перекопана. «Как бы не встретили нас там…».
Поскакал Бакланов вперед. Только ко рву, как с другой стороны из леса толпа конницы выезжает и тоже — ко рву. Сам Идрис-мулла своих мюридов привел.
Пустили казаки и чеченцы коней во весь мах навстречу друг другу. Кто быстрей до рва доскачет?..
Опередили баклановцы. Не зря коней чистили, холили и выкармливали. Влетели с разгону в ров, спешились и — на край рва с ружьями, как на бруствер. Налетавших чеченцев частым огнем встретили.
Отбивались, как могли. Тут Верёвкин подоспел. Развернули 4 орудия, очистили дорогу…
Впрочем, это было только начало арьергардного дела. В тяжелом бою пехотные потеряли человек 130. У казаков же 1 убитый (Филимон Морозов, Раздорской станицы) и 13 раненых, среди них есаул Дьяконов — пулей в левую руку. Двое из раненых умерли: Семен Кужелев, Бессергеневской станицы, умер 19 декабря и Степан Гуреев, Усть-Белокалитвенской станицы, умер 23-го.
Бакланов за участие в этом тяжелейшем и жесточайшем набеге был пожалован Золотым оружием с надписью «За храбрость» (впрочем, по наградным документам выходит, что получил он ее за другие подвиги). Десять казаков получили «Георгиевские кресты»: Николаевской станицы Иван Губачев, Средне-Новочеркасской Иван Молодилин, Верхне-Новочеркасской Григорий Стоцкий, Нижне-Новочеркасской Семен Болдырев, Семикаракорской Илья Подонцов, Каменской Павел Федорцов, Задонско-Кагальницкой Михаил Обиднов, Старочеркасской Николай Желябин, Калитвенской Леон Ветров, Нижне-Курмоярской Федор Киреев. Еще два «Георгия» дали в полк № 39 и два в полк № 40.
Иван Балабин был произведен в есаулы, а урядники Михаил Марков и Александр Марков — в хорунжие. Все со старшинством с 19 декабря 1848 года (Приказ № 32 от 25 декабря 1849 г.).
Удачный год. Официально полк потерял за год всего 1 убитого и 4 умерших от ран. И от «обыкновенных болезней» за весь год умерло 8 человек, из них 2 урядника, Матвей Моисеев и Григорий Резвяков. Похоже, что все слабые, тщедушные отсеялись, остались дослуживать сильные, закаленные.