16–17 февраля русские нанесли удар по Малой Чечне, пожгли чеченские хутора по реке Сунже.
Хищники, словно в отместку, 21 февраля у Темиргоя разгромили ставку ногайского пристава, заманили в лес малочисленную погоню и перебили 26 казаков, да из другого отряда 7-х убили. Князь Долгоруков-Аргутинский даже приказ издал, что «никакая отвага, удаль и молодечество не могут искупить потери, которую можно и должно избегнуть».
Тут вернулся Майдель и вступил в командование. Позавидовав на Георгиевские кресты, стал готовить новый набег и Бакланову приказал подготовиться. С Нестеровым детали обсудил. Нестеров, в свою очередь, написал Воронцову, что готовится очередной набег, «а так как войсками в этом набеге командует храбрый Майдель и удалой казак Бакланов, то в успехе его не может быть никакого сомнения».
К тому времени рубка леса в Большой Чечне закончилась. «Чеченский отряд», который просеку рубил, распустили. Войска стали расходиться по своим старым квартирам, и Майдель собрал в Хасавьюрте 5 батальонов и 8 орудия якобы на смотр после возвращения из похода.
Бакланов тоже получил приказ прибыть в ночь на 23 февраля с полком из Куринского в Хасав-Юрт.
Прибыл. Майдель объявил, что этой ночью выступаем, дождемся только гребенских казаков. Набег будет на три аула в Аухе — Сатый-Юрт, Марцык-Юрт и Мустажа-Отар. Аулы стоят смежно между Ярык-су и Яман-су.
Гребенцы запаздывали. Выступили без них, Бакланов пошел в авангарде. Двигались меж двумя речками. Шум воды глушил топот. В 15 верстах от Хасав-Юрта наткнулись на овраг, углубленный выкопанной горцами канавой. Противоположная сторона канавы была поднята, как бруствер, и засажена колючкой — ни кавалерия, ни артиллерия здесь пройти не могли. Но горцы и понадеялись на такую непроходимость, не выставили караула. В ночной темноте казаки быстро заложили канаву фашинами, срыли насыпи. Не зря в сотнях хранился шанцевый инструмент. Через полчаса пластуны и партизанская команда Кабардинского полка двинулись дальше. Главное было впереди.
Тропа две-три версты петляла и поднималась круто в гору, чтобы на высоте нырнуть под знаменитые Гойтемировские ворота. Эти бревенчатые врата, названные по имени давнишнего здешнего наиба, имели железные запоры. Вправо-влево от них были вырыты глубокие канавы с колючим плетнем за ними, канавы спускались в ущелье, заросшее непроходимым лесом. Такие ворота и канавы ни обойти, ни объехать.
У ворот стоял караул. Однако горцы с опозданием обнаружили скрытно поднимавшийся отряд, растерялись, выстрелили, но ружья не стали перезаряжать и убежали. Кабардинцы перемахнули ворота и плетень и рассыпались, прикрывая казаков, а те за четверть часа снесли ворота и освободили проход.
До аулов оставалось еще три версты. Бакланов скомандовал «марш-марш». Может, еще удастся напасть врасплох… Охотники Кабардинского полка ухватились за казачьи стремена, чтобы не отстать. Помчались к аулам.
И здесь встретили казаков высокая ограда, ров и колючка. Вмиг развалили плетень и в проломы ворвались на тесные улицы…
Во всех трех аулах не было никого, жители поспели спрятать скот и скрыться в недоступных ущельях и теснинах. Остались, как писал биограф Бакланова, фанатики и старики. «Однако же мы истребили и предали пламени три весьма значительные аула и захватили в них все, что только было возможно».
Бакланов в официальном донесении описал все это гораздо короче: «Составляя авангард отряда, полк, пройдя в области Аухов — укрепления Гойтемировские ворота, под моею командою послан атаковать лежащий между речками Ярык-су и Яман-су неприятельский аул Марцы-юрт. Атака сия, несмотря на чрезвычайно трудное местоположение, произведена была со всевозможною быстротою, и аул силами отряда взят со всем имуществом жителей».
Обратная дорога в набегах и экспедициях всегда труднее.
Майдель приказал Бакланову быстрее добраться до первой канавы, пройденной в овраге, укрепиться там и ждать весь отряд.
Пока уходили из аулов и спускались от Гойтемировских ворот, чеченцы не успели еще собраться со всей округи, лишь местные на арьергард наседали. А от канавы и до самого Хасав-Юрта начался непрестанный бой.
Бакланов у канавы весь отряд и арьергард пропустил и сам с полком стал арьергардом. Уходил под перекрестным огнем. Слава, с лесистого обрыва, стреляли, справа, снизу от Яман-су, стреляли. Сзади чеченская конница на хвост садилась.
Выбрал момент Бакланов:
— Стой! Кругом!..
Развернули казаки коней, колыхнули пиками. Поняли чеченцы, что ударят сейчас на них в пики по узкой дороге, и деться будет некуда. Стали чеченцы коней заворачивать, тесня и давя друг друга, и умчались, скрылись за поворотом.
А Бакланов повернул полк налево, взял значок:
— С Богом за мной! — и погнал коня вниз, в овраг, где пенилась и рассыпала брызги речка Яман-су.
Подхватились за ним казаки, погнали с кручи упирающихся, садящихся на задние ноги коней.
Горцы кинулись сбиваться в кучу, чтоб эту конную атаку встретить. А казаки по команде спешились и тоже тесными толпами на них в пики пошли. Два батальона Кабардинского полка тоже вниз сбежали и оцепили коней, которых казаки сбатовать не успели, да и коноводов не оставили.
В овраге у речки — рукопашная. Кабардинцы сверху не стреляют. Что местные в черкесках, что баклановцы. Различить невозможно. Две-три минуты резались, пока не переломили, верх не взяли.
80 чеченцев на кургане сбоку засели — стреляют. Бакланов выделил 50 казаков сбить их. Казаки под огнем не выдержали и залегли у кургана. Бакланов подскакал, покрыл их «градом отборных слов», кого-то плетью перетянул — «Вперед!» и сам повел.
Сбили…
В рапорте самого Бакланова все выглядит проще и… быстрее. «При отступлении шайки горцев, явившиеся по тревоге с окрестных аулов, производили обычное свое преследование. Чтобы наказать их более, я по соглашению с полковником Майделем, выбрав удобное место, произвел с полком на горцев атаку. Устрашенные этим движением, они бросились бежать. Не отставая гнать их до крайней возможности и поражая бегущих, я, наконец, после упорной рукопашной схватки, опрокинул всю толпу в неприступные овраги реки Ярык-су. Горцы оставили на месте боя более 60 тел, 13 из них взяты казаками, 26 подоспевшею по следам моей атаки стрелковою командою егерского Князя Чернышева полка, а прочие остались в оврагах. При этом взято 20 неприятельских винтовок, 14 пистолетов, 37 шашек и кинжалов и 13 с седлами лошадей.
У меня в двух атаках убито казака 4, ранено обер-офицеров 1, казаков — 6 и 5 казачьих лошадей, которые заменены отбитыми у горцев из оказавшихся к службе годными».
В бою от полка участвовало штаб-офицеров 1, обер-офицеров 16, урядников 28, казаков 473.
В этом набеге хорунжий Стоцкий получил рану пулей в грудь навылет. Что касается убитых казаков, то в полковых документах 3 числятся убитыми: Фёдор Каргин, Вёшенской станицы, Антон Темников и Ефим Еремин, оба Митякинской станицы. Еще трое числятся умершими от ран: Иван Лунченков, Гундоровской станицы, умер 6 марта, Иван Дерезуцков, Митякинской станицы, умер 15 марта и Афанасий Туловеров, Нижнее-Чирской станицы, умер 16 марта.
Бакланов получил за этот набег чин полковника. Приказ, правда, пришлось ждать больше года, до 31 марта 1851. Есаул Дьяконов заработал «Владимира» 4-й степени с бантом.
Неизменно внимательный к деяниям Бакланова и его полка главнокомандующий князь Воронцов докладывал военному министру Чернышеву:
«Нечаянность, смелость, быстрота и предусмотрительность, с какою подполковник Бакланов производит свои набеги в землю враждебных чеченцев, венчаются всегда полным и удивительным успехом.
Так кончился его набег 10 февраля, в котором после удачной засады и атаки на неприятеля горцы оставили на месте 17 тел и множество различного оружия. В набеге 23 февраля подполковник Бакланов опять изумлял всех своими бойкими и смелыми ударами, единодушно исполняемыми казаками вверенного ему полка. Лишь только сделан был пролом в Гойтемировских воротах, как Бакланов вихрем пронесся со своим полком в неприятельские аулы; все уступало ему дорогу, все обращалось в бегство, не будучи в состоянии отразить страшного напора в пики. В несколько минут один из аулов был предан пламени; но лишь собравшиеся горцы стали теснить наш арьергард, как Бакланов, пользуясь удобным моментом, снова ринулся на них, втоптал неприятеля в дно оврага и нанес ему такое поражение, что горцы не колебались искать себе спасения в постыдном бегстве с поля сражения».
Больше двух недель на Кумыкской линии стояла тишина. 12 марта от Амир-Аджи-Юрта донесся орудийный огонь. Поскакал Бакланов — пусто. Никого не нашли.
Вечером Алибей сообщил, что чеченцы хотели угнать скот, но попали под орудийные выстрелы и ушли. Но партия не разошлась, будет набег.
Расспросив его хорошенько, Бакланов в ночь на 14 марта засел сторожить чеченцев в овраге у Умахан-юрта на Гудермесе («прошел Кочкалыковский хребет и при оконечности скрылся в ущелье»). Взял с собой 3 роты пехоты, 4 сотни казаков, 1 горное орудие и ракетную батарею.
На рассвете показались из тумана конные, 6–7 сотен, впереди ехал предводитель на красивой белой лошади, а перед ним как охотничьи собаки рыскали по кустам, оглядывали каждую канавку 4 разведчика.
Понял Бакланов — не скрыться. Скомандовал в атаку, вылетел из оврага и рассек до седла одного из первых. Шарахнулись чеченские разведчики, выстрелили разом. Ударило Бакланова в левую ногу. Придержал он коня. Пронеслись мимо четыре сотни, завизжали, ударили в пики. Чеченцы скатились в овраг, спешились, стали отстреливаться.
Глянул Бакланов — пуля в бедро попала. Больно, видно, задела кость.
У оврага перестрелка, ждут пехоту. Бакланов сам подскакал, выдвинул артиллерию и ракетную батарею. Картечью в овраг бабахнули, ракеты туда запустили. Выскочили оттуда чеченцы, как ошпаренные. Кинулись за ними казаки в погоню…
Доклад Бакланова звучал так: «На рассвете показались четыре конных чеченца, переезжавшие хребет, и вслед за ними двигалась огромная масса народа, конных и пеших, прямо на мою засаду, почему, не сомневаясь в предположении горцев, я понесся на них с кавалерией в атаку. Из передовых чеченцев я изрубил своеручно одного, товарищами же его сам ранен пулею в левую ногу. Все остальное войско горцев, увидев мое движение, стремглав бросилось в лесистый и неприступный овраг. После канонады из орудий и огня ракет по бегущим горцам я отступил к подошве хребта и при следовании к Куринскому видел высоты хребта, усеянные конными и пешими чеченцами… К вечеру я узнал, что сборище горцев, предупрежденное моим движением, разошлось по домам, и на первый раз предприятие свое оставило».
Снарядов израсходовано 37, ракет 5, патронов 4030.
«Кроме меня раненых и убитых людей и лошадей нет».
А красивую белую лошадь нашли после в овраге. Разнесло ей ракетой череп.
Привезли Бакланова в Куринское. Нога опухла. Бакланов боль плохо переносил, но подумал прежде всего о деле. Вспомнил уроки Засса. Приказал, стискивая зубы после каждого слова:
— Слух пустите, что убили меня…
Прикинули казаки — просто так не поверят, что убили. Похороны надо потешные устраивать, а это грех великий. Решили пустить слух, что лежит Бакланов при смерти.
За Мичиком ликование началось. Собралась огромная партия в 2 тысячи коней, обсуждали, не таясь, куда идти, кого грабить.
25 марта в 2 часа пополудни Бакланов получил известие, что при урочище Горячеводском собрались огромные партии конных и пеших чеченцев. В рапорте Бакланов указал, что он не знал намерений чеченцев, но предполагал их маршрут.
В ночь с 25 на 26 марта Бакланов приказал отряду из 4 сотен и 2 рот выступить и перекрыть дорогу у Исти-су. Замаскировали ракетную батарею и 2 орудия у дороги. Пластуны все дистанции шагами замерили и батарейцам передали, чтоб ни одна картечина мимо не пролетела. Бакланов сидел на бурке у орудий, хотя ему и сидеть трудно было. Бурка на Кавказе — первое дело. И зимой она нужна и летом. По жаре тут много гадов ползает, есть змеи, что на людей бросаются. Но на бурку никакая змея не полезет, потому что бурка делается из бараньей шерсти, а бараны едят и вытаптывают всю эту нечисть. Так что змеи одного запаха бурки не переносят…
Утром повалили по дороге чеченцы толпами. Ехали, как на праздник. Нарвались на ракеты и картечь…
Бакланов докладывал, что увидел на хребте 1500 человек и 1 орудие. «Горцы, вероятно, надеясь на свои силы, зарас же со всей стремительностью и с жесточайшею ружейною пальбою бросились на меня и, сближаясь, обнажили шашки. Остановив горцев сначала ракетным и орудийным огнем, я в свою очередь атаковал их и сбил с передовых позиций, опрокинул в лес».
Чеченцы пытались выставить на лесистой высоте свое орудие, но его быстро подавили сосредоточенным огнем артиллерийского взвода.
При атаке горцев был ранен 1 казак и 5 казачьих лошадей.
Рану свою Бакланов в послужной список не внес.
Меж тем в апреле по всей Линии началась тревога. Шамиль собрал в Шали чеченцев и тавлинцев. 7 апреля стали они строить укрепление поперек дороги, прорубленной русскими к Шали.
Козловский через несколько дней работников этих разогнал и на захваченном укреплении несколько часов продержался, пока сам Шамиль не выгнал его оттуда. Козловский требовал у начальства сил, чтоб занять укрепления и окончательно их разрушить. Иначе чеченцы в землю вгрызутся, и тогда воевать еще и воевать…
Три положенных года пребывания полка № 20 на Линии давно прошли. Лишних два года на кордонах отстояли. Все сроки вышли. День и ночь, как два барана в древнем сказании, белый и черный, бесконечно дрались друг с другом, и то один побеждал, то другой. Схватишь белого за рог, выбросит он тебя, мотнув головой, на сияющий свет. Промахнешься, ухватишь черного, сбросит в нижний мир, в вечную темноту… Надоело рисковать, устали казаки. Домой пора. В 1850 году пришел приказ отпустить два донских полка — № 19 Бирюкова (Бирюкова по такому случаю 5 февраля в полковники произвели) и № 20 Бакланова — с Линии на Дон.
Однако начальство отпускать безотказный развоевавшийся полк не хотело. А если уж полк оставить на Кавказе нельзя, пусть хотя бы один Бакланов останется.
После жестоких боев в прошлом году в Дагестане, как считали историки Кавказской войны, «опыт привел, наконец, к убеждению, что покорить Дагестан нельзя, не покорив предварительно Чечни…». Весной Воронцов приехал на левый фланг, поднялся на Качкалыковский хребет и осмотрел театр военных действий, на котором в 1850 году предполагал главные события. Раньше лес по всей Чечне сплошным ковром расстилался. Ни пройти, ни проехать. Теперь оставался нетронутым Маюртуповский орешник, да Шалинский лес напротив Воздвиженского укрепления зеленел. Надо бы и их вырубить, лишить чеченцев укрытия.
Но предполагалось на этот год прибытие на Кавказ Наследника Цесаревича, а это — хлопоты непредсказуемые, на решительные военные действия ни людей, ни времени нет. Решил Воронцов у Воздвиженского рубку леса начать уже в конце года, как зима начнется, а летом прорубить просеку от Куринского через хребет к Мичику. Так что центр военной активности на это лето перемещался с легкой руки главнокомандующего к Куринскому. Ну как тут без Бакланова обойтись?..
Бакланов за все годы на Кавказе с начальством не конфликтовал. Отметили командиры, старые кавказцы, что не заискивает он, но повинуется, что ни прикажешь, все выполнит. Начальству не указывает, с советами не лезет. И любимая поговорка у него: «Не судите, да не судимы будете». Громких реляций опять же не сочиняет. Образование его недостаточно, но начитан, скромен и от природы деликатен.
Говоря по совести, собирался Бакланов с полком на Дон уходить. Оба сына его, Николай и Семен, невзирая на разницу в возрасте, одновременно записались в Учебный полк (с 1 мая 1850 года), и надо было ему по обычаю детей на службу собрать, наставить и проводить. Но не позволили неотложные дела.
Воронцов обратился к наказному атаману Донского казачьего войска М. Г. Хомутову с просьбой задержать Бакланова на Кавказе. Хомутов, первый донской наказной атаман иногороднего происхождения, обратился, в свою очередь, в Военное министерство: «Имея в виду засвидетельствование начальства Отдельного Кавказского корпуса, — писал Хомутов военному министру, — что подполковник Бакланов во время службы своей на Кавказе отличался примерным мужеством и храбростию против горцев, и ходатайство того же начальства об оставлении его для дальнейшей службы на Кавказе в теперешнем расположении № 20-го полка, где он, ознакомившись с местностию, может приносить большую пользу, прошу ваше сиятельство о назначении подполковника Бакланова командиром того полка, который будет командирован на смену 20-го».
Отвечал Хомутову управляющий Департаментом военных поселений: «Донские полки должны служить на полевой службе три года, и в наряде чинов должна соблюдаться строгая очередь. 20-й полк по случаю военных обстоятельств оставался на службе долее определенного срока, а потому, имея в виду новые, утвержденные его величеством правила, по которым полковым командирам, прослужившим на Кавказе три года, не дозволяется оставаться на вторичный срок, военный министр и на оставление подполковника Бакланова согласия изъявить не изволил и самое ходатайство об этом приказал оставить без последствия».
Тогда Воронцов прямо адресовался к военному министру. «В сем году, — писал он 14 апреля 1850 г., - предстоит смена Донскому № 20 полку, расположенному на передовой Кумыкской линии. Полком этим командует храбрый подполковник Бакланов. Мне не нужно распространяться насчет достоинств этого штаб-офицера, насчет удальства, возбужденного им в казаках командуемого им полка, и насчет пользы служения его на передовой линии. Все это известно вашей светлости из журналов военных происшествий на левом фланге, из которых редкий не содержит в себе описания какого-либо удалого и успешного предприятия этого отличного штаб-офицера. Скажу только, что подполковник Бакланов сделался грозою его непокорных соседей, приобрел общее уважение не только между русскими, но и между туземцами, и что по всем сим причинам продолжение службы его на занимаемом месте обещает явную и большую пользу. Имея это в виду, я обращался к наказному атаману Войска Донского с просьбою об оставлении Бакланова в здешнем краю еще на один термин с назначением его командиром полка, который будет прислан па смену № 20-го. На это наказный атаман уведомил меня, что ваша светлость, имея в виду высочайшее повеление, чтобы полковым командирам, прослужившим на Кавказе три года, не дозволялось оставаться на дальнейшие сроки, — не изволили изъявить согласие на оставление на Кавказе и подполковника Бакланова.
Смею думать, что из этого правила не может не быть допущено исключения, когда требует этого истинная польза службы, как это видно в настоящем случае. Смею думать, что государь император, соизволя сознать справедливость моего заключения, всемилостивейше простит меня за смелость ходатайствовать о допущении исключения из правила, его величеством поведенного».
В дополнение к официальной, форменной бумаге Воронцов с тем же курьером отправил Чернышеву личное письмо: «…Я настоятельно прошу Вас, князь, оставить здесь и в этой самой должности храброго нашего Бакланова. Я дам ему новый полк, который придет в эти места. Передайте, дорогой князь, государю, что я умоляю его оставить нам Бакланова. Этот человек также, как Слепцов, дорог нам за свою замечательную храбрость, за свой сведущий ум, за военные способности, за знание мест, где он служит, и за страх, который он внушил неприятелю. В одном из последних собраний Шамиль упрекал своих наибов за тот страх, который им внушает Бакланов. Казаки, служившие с ним в эти пять лет, сделались достойными своего начальника, и наверное можно сказать, что новый полк, который он примет в командование, скоро будет такой же храбрый и будет так же отличаться, как и теперешний. Уже шестой день, как атаман Хрещатинский (правильно — Хрещатицкий — А. В.) получил от него рапорт, который я Вам посылаю как любопытный документ насчет одного дела, о котором мы еще не получили ничего официального. Бакланов сделал счастливый и смелый набег (14.III. 1850 при Гудермесе), и один из целого отряда был ранен; это уже в третий или четвертый раз. Ради Бога, дорогой князь, не лишайте нас этого нужного и полезного человека».
Настойчивость командующего Кавказским корпусом возымела-таки действие. «Ходатайство Вашего сиятельства, — писал ему Чернышев от 6-го мая, — я имел счастие повергать на высочайшее благоусмотрение государя императора, и его величество, находя, что хотя и установлено правило не дозволять командирам донских казачьих полков оставаться на Кавказе на лишние сроки, но во внимание особому ходатайству Вашему, всемилостивейше разрешить соизволил: назначить подполковника Бакланова командиром того Донского казачьего полка, который должен быть выслан в сем году с Дона, на смену полка № 20, - о чем немедленно объявлено и наказному атаману Донского войска».
В частном же письме, ответном на частное письмо Воронцова, военный министр добавлял, «что государь, отдавая полную справедливость заслугам Бакланова как превосходного штаб-офицера, позволил оставить его на Кавказе не в пример другим и как исключение из общего правила».
Готовился полк № 20, как теперь говорят, «к дембелю». Затосковали казаки, даже чаще умирать стали. За начало 1850 года 10 человек умерло от «обыкновенных болезней». Завершили сей печальный список Иван Куркин, станицы Митякинской, умерший 24 мая, и Александр Ефремцов, станицы Цымлянской, умерший 2 июня.
Были еще стычки, в летописи полка не отмеченные, погиб в них один казак — Фома Страчков, станицы Нижне-Чирской, 7 июня 1850 года. И еще один, Яков Фоменков, станицы Ольгинской, умер от ран 20 июня.
Скудно казаков все эти пять лет чинами баловали. За первую половину 1850 года дали чин урядника лишь одному Афиногену Попову станицы Старочеркасской (приказ № 12 от 5 мая). Зато прямо перед уходим на Дон приказом № 16 от 4 июня произвели в урядники сразу 20 казаков: Митякинской станицы Николая Лаврухина, Калитвенской Андриана Болдырева, Мечетинской Степана Ремчукова, Луганской Андрея Полякова, Ольгинской Петра Мирошникова, Раздорской Петра Князева, Мелеховской Степана Гончарова, Митякинской Савву Черенкова, Верхне-Новочеркасской Гаврилу Стоцкого, Мелеховской Андрея Кузнецова, Багаевской Абросима Иштокина, Усть-Белокалитвенской Семена Безуглова и Дмитрия Васильева, Средне-Новочеркасской Тимофея Щекотурина, Усть-Быстрянской Ивана Дукмасова, Трехостровянской Макара Жоголева, Мелеховской Ивана Гончарова, Екатерининской Фатея Никитина, Задонско-Кагальницкой Карнея Скопина, Нижне-Новочеркасской Алексея Разорителева.
По поводу окончания службы на Кавказе полком № 19 выходил особый пункт приказа по Войску, где полк хвалили…
* * *
Полк действительно был лихой. В нем только из одной Вёшенской станицы было 7 штрафованных, причем первым в этом списке (Ломакин, Боков, Бирюлин, Паненков, Кривоносов, Авчинников, Собольков) стоял Захар Ломакин, умудрившийся украсть лошадь у цыгана. Цыган сидел в шатре и курил трубку, а у шатра были привязаны его лошади. Ломакин со своей лошадью в поводу подошел, привязал лошадь, заглянул в шатер, прикурил, вышел, отвязал свою и одну из цыганских лошадей, взял за повод и вместе со своей шагом увел…
И стоял полк № 19 на бойком месте: 1-я сотня в станице Сунженской, 2-я — в Троицкой (здесь же штаб полка) и держала пост Эльдерхановский, 3-я — в Магомет-юрте и в укреплении Ачхой, 4-я — в укреплении Назрань, 5-я — в Ассиновской и 6-я сотня в Михайловской. Два офицера полка, есаул Саринов и сотник Ткачев, погибли в набегах в 1848 году, хорунжий Цырлаков ранение получил… В 1850-м, под занавес, ходили в набег с известным всей Линии Слепцовым. Тот же Слепцов обвинял командира полка № 19 Бирюкова и войскового старшину Ежова в недостатке предприимчивости (не сумели они поймать знаменитого Хаджи-Мурата, который у них под носом бесчинствовал)… Но самое странное, что в годовых отчетах, присланных командиром полка в Войско, оказывалось, что полк не участвовал ни в одном походе, ни в одном бою, ни в одной командировке. «Не было… Не было… Не было…». Или чеченцы одного вида полковника Бирюкова и его казаков ужасались (баклановского вида они, однако ж, не ужасались), или Бирюков просто не докладывал, не тревожил и не огорчал начальство. А люди, умеющие «тихо жить», всегда вызывали уважение. М. И. Кутузов со сладкой грустью вспоминал, как «тихо живал» в Выборге и Вильне. Вспомним А. С. Пушкина:
Видимо, полковник Бирюков умудрялся «тихо жить» даже на Сунженской линии.
* * *
Полк № 20 отправили с Линии без особых похвал.
Весной 1850 года на Кавказ с Дона готовились на смену отслужившим полки № 17, № 26, № 29, № 6, № 30, № 15 и № 16. Начальство смотрело эти полки и нашло, что лучшие — из 4-го военного округа, с Хопра и Медведицы. Затем шли полки из 1-го округа и из 3-го. Полки № 15 и 16, сформированные на Среднем Дону во 2-м военном округе, нашли самыми слабыми. Бакланову достался полк — серединка на половинку — из 3-го военного округа, № 17.
18 мая 1850 г. Донской казачий № 17 полк в составе 5 офицеров и 820 нижних чинов под командой войскового старшины Киреева, выступил в поход.
Списки полка составлялись и утверждались 27 апреля 1850 года. Командующий полком войсковой старшина Семен Киреев, Екатерининской станицы, как явствует из полковой книги, «явился в полк на окружной сборный пункт».
С есаулами полка ситуация сложилась очень интересная. Иван Банников, судя по полковой книге, «не явился к полку на пограничный пункт», но ниже вписано «(прибыл в полк)». Остальные три есаула — Иван Балабин Семикаракорской станицы, Василий Поляков Средне-Новочеркасской станицы и Василий Захаров Манычской станицы — значились «по переводу из полка № 20».
Сотников в полку по списку числилось трое. Из них Андриян Дубовсков Нижнее-Курмоярской станицы и Петр Березовский города Новочеркасска тоже переводились из полка № 20, и один — Руф Попов Еланской станицы — «остался в Усть-Медведицком лазарете на лечении».
Хорунжих в полку набралось семеро. Четверо — Ларион Семилетов Богоявленской станицы, Василий Захаров Николаевской станицы, Василий Рышкин Верхнее-Каргальской станицы и Павел Мельников Богоявленской станицы — честно «явились к полку на пограничном пункте», а трое — Василий Кушнарев, Григорий Стоцкий и Александр Марков, все новочеркасские — переводились из старого полка № 20.
Хорунжий Василий Захаров — тезка есаула, только отчество у него другое — Андреевич. Чин хорунжего получил после 17 лет службы, причем служил лейб-гвардии в Атаманском полку. По всему выходило, что офицер исправный и дисциплинированный.
Таким образом, «старых» офицеров в полку оказалось больше, чем «новых».
Урядников все же вдвое больше было «новых». Но и они прибывали в полк не все сразу.
Илью Сидорова Михайловской станицы после отправления с пограничного пункта перевели в полк № 26. Анисим Луковсков Орловской станицы, Осип Текутов Иловлинской станицы, Лактион Реинтов Нагавской станицы, Матвей Бочаров Трехостровянской станицы и Василий Писарев Иловлинской станицы явились к полку вовремя. Григорий и Иван Зубовы Митякинской станицы не явились на пограничный пункт, но «прибыли в полк после». Федор Тюрин Мариинской станицы не явился вовсе и был исключен из полка.
Михаил Марков Раздорской станицы и Михаил Концов перевелись из полка № 34. Тимофей Иванков Каменской станицы, Филипп Власов той же станицы и Петр Гуляев Еланской станицы явились в полк вовремя. Яков Денисов Аксайской станицы опоздал, но имел разрешение присоединиться к полку в карантине, а Иван Мазанкин Гундоровской станицы и Петр Гребенников Гниловской станицы опоздали без разрешения.
Урядники Степан Буравлев Константиновской станицы, Данила Табунщиков Ольгинской станицы, Семен Болдырев Нижнее-Новочеркасской станицы, Яков Шапошников Верхнее-Новочеркасской станицы, Яков Осипов Старочеркасской станицы, Афанасий Апанасов Задоно-Кагальницкой станицы и Никита Михайлушкин Пятиизбянской станицы остались из состава старого полка № 20.
Лекарский ученик Иван Аршинов, как и многие, на пограничный пункт не явился, но в полк позже все же прибыл.
26 июня полк был в Куринском укреплении. В эти же дни Бакланов прощался с 20-м полком. Полк в последний раз в полном сборе выстроился на площади Куринского укрепления. «Меня поразил вид казаков, этих железных богатырей, плакавших от правого до левого фланга, как малые дети, — рассказывал Яков Петрович. — Сердце мое сжалось, я отвернулся в сторону, махнул рукою — и молча выехал из ворот укрепления». Он довел казаков до поста у Кара-су; оттуда на Дон полк повел есаул Дьяконов. Когда прощался в последний раз, по лицу его текли слезы.
С Дьяконовым ушли есаулы Пушкарев, Рубцов и Платонов, сотники Одноглазков, Фетисов и Птахин, хорунжие Антонов, Суворов, Князев, Михаил Марков и Басов.
Дьяконов благополучно довел полк до роспускного пункта, где казаков и отпустили по домам 12 августа. Позже, 2 марта 1851 года, получил он чин войскового старшины за то, что неисчислимые стада скота у чеченцев угнал с берегов Гудермеса, и старшинство — с 31 марта 1849 года. На Кавказе он больше не бывал. Очередной срок служил в Польше в полку № 35.
Уже после возвращения и роспуска полка еще 15 казаков получили чин урядника. В приказе № 21 от 30 августа значились они как «из полка № 20 при Войске»: Мелеховской станицы Матвей Кутырев, Калитвенской Осип Сударкин, Семикаракорской Илья Подонцов, Еланской Павел Фролов (этот в полк вообще штрафованным уходил), Митякинской Филат Кривошеев, той же станицы Василий Темников, Мечетинской Яков Гарькавов, Семикаракорской Николай Фалеев, Егорлыкской Афанасий Можаров, Каменской Емельян Косоротов, той же станицы Иван Болдырев, Семикаракорской Александр Дахнов, Николаевской Степан Храмов, Золотовской Дмитрий Степанов, Семикаракорской Дмитрий Колыхалин.
Запоздало приказом № 24 от 28 сентября 1850 года получили ордена офицеры «бывшего № 20 полка» сотник Иван Фетисов «Святой Анны» 3-й степени с бантом и хорунжий Стоцкий «Святой Анны» 4-й степени с надписью «За храбрость» за перестрелки в октябре и ноябре 1849 года. Впрочем, Стоцкий остался в полку № 17.
Тем же приказом за бои 1848 года были награждены «Георгиевскими крестами» отпущенные домой урядник Кепинской станицы Василий Овсов и казак Мелеховской станицы Андрей Кузнецов.
Награды сыпались на расформированный полк еще и в 1851 году. 11 ноября 1851 года были награждены орденами «Святого Владимира» 4-й степени войсковой старшина Дьяконов и есаул Андрей Рубцов. 6 декабря 1851 года получил офицерский чин Евграф Щекатурин.
Отстояв лишних два года на Линии, полк № 20 возвращался домой далеко не в полном комплекте. Убитыми потеряли 1 офицера, 3 урядников и 32 казаков. Умерли от ран 1 урядник и 22 казака. Трое сбежали к горцам. Двоих отправили в арестантские роты. Одного расстреляли. Умершими — «насильственно», «скоропостижно», от холеры и от «обыконвенных болезней» — потеряли 3 офицера, 5 урядников и 74 казака…
* * *
Сравним эти цифры с данными других полков, возвращавшихся в это время со службы, и увидим непривычно большое количество убитых и умерших от ран (и это понятно) и довольно ограниченные потери умершими, хотя эти потери и превышают боевые.
Так, в 1851 году вернулся из Бессарабии полк № 43, успевший повоевать с мадьярами, и потери у него были следующие: убитых — 5 казаков, умерших от ран — 2 казака и 1 урядник, бежавших из полка — 4 казака, умерших «от обыкновенных болезней», от холеры и «скоропостижно» — 2 офицера, 2 урядника и 97 казаков.
А полк Хрещатицкого № 37, вернувшийся из Грузии («Грузией» тогда называли все Закавказье меж двумя морями), с иранской границы, потерял умершими 2 есаула, 2 сотника, 4 урядника и 132 казака, причем лишь 2 казака умерли от ран, полученных в перестрелках с «хищниками» и контрабандистами. Еще 3 офицера, 3 урядника и 26 казаков остались в разных госпиталях. Убитых в полку не числилось.
* * *
И все же в Баклановском полку потери кажутся неизмеримо велики.
Богаевской станицы уходило в полк 13, вернулось — 10.
Манычской станицы уходило 18, вернулось — 10.
Семикаракорской уходило 21, вернулось — 17.
Раздорской уходило 22, вернулось — 15.
Мелеховской уходило 18, вернулось — 9.
Бессергеневской уходило 16, вернулось — 8.
Верхне-Новочеркасской уходило 9, вернулось — 5.
Средне-Новочеркасской уходило 18, вернулось — 11.
Нижне-Новочеркасской уходило 14, вернулось — 10.
Старочеркасской уходило 27, вернулось — 19.
Татарской уходило 2, вернулся 1.
Грушевской уходило 10, вернулось 10.
Кривянской уходило 4, вернулось — 2.
Аксайской уходило 17, вернулось — 9.
Сретенской уходило 2, вернулся — 1.
Александровской уходило 7, вернулось — 5.
Гниловской уходило 13, вернулось — 12.
Елисаветинской уходило 11, вернулось — 6.
Луганской уходило 70, вернулось — 44.
Митякинской уходило 64, вернулось — 43.
Гундоровской уходило 50, вернулось — 31.
Каменской уходило 65, вернулось — 47.
Калитвенской уходило 50, вернулось — 41.
Усть-Белокалитвенской уходило 38, вернулось — 24.
Екатерининской уходило 23, вернулось — 17.
Усть-Быстрянской уходило 16, вернулось — 8.
Верхне-Кундрюченской уходило 16, вернулось — 7.
Нижне-Кундрюченской уходило 23, вернулось — 14.
Махинской уходило 19, вернулось в новую Ольгинскую станицу — 6.
Задонско-Кагальницкой уходило 24, вернулось — 19.
Мечетинской уходило 19, вернулось — 12.
Егорлыкской уходило 25, вернулось — 16.
Калмыков уходило 21, вернулось — 8.
Романовской уходил 1, никто не вернулся.
Мариинской уходило 3, вернулось — 3.
Николаевской уходил 1, вернулись — 2.
В последнем случае никакого чуда нет. Мы помним, что дважды пополнялся полк казаками других округов, и сейчас они вместе с полком пришли на Дон.
Кочетовской — 1.
Константиновской — 1.
Золотовской — 1.
Богоявленской — 2.
Кумшацкой — 2.
Терновской — 2.
Верхне-Курмоярской — 3.
Нижне-Курмоярской — 1.
Филипповской — 1.
Потемкинской — 1.
Есауловской — 5.
Кобылянской — 3.
Верхнее-Чирской — 4.
Нижне-Чирской — 6.
Голубинской — 2.
Трехостровянской — 2.
Качалинской — 2.
Иловлинской — 2.
Пятиизбянской — 2.
Еланской — 1.
Скуришенской — 7.
Кепинской — 2.
Арчадинской — 3.
Етеревской — 6.
С Медведицы Раздорской — 3.
Орловской — 3.
Заполянской — 2.
Малодельской — 5.
Березовской — 7.
Филоновской — 1.
Кумылженской — 2.
Алексеевской — 1.
Яминской — 1.
Тишанской — 1.
Весь Дон, снизу доверху, со всеми своими притоками, приобщился к славе Баклановского полка…
14 урядников вышли в рядах полка в офицеры, 59 казаков получили чин урядника.
Вернулись с полком 12 обер-офицеров, 49 урядников, 593 казака, писарь (урядник Иван Дудников, Аксайской станицы) и лекарский ученик (все тот же Востругин).
Один урядник, Михаил Дорошев, и 8 казаков остались где-то по госпиталям, куда попали уже в июне-июле 1850 года. Один урядник и один казак сидели в Хасав-Юрте под судом. Один урядник, Петр Мирошников, и 7 казаков числились в отпуске. Трое остались дослуживать, были переведены в полк № 39.
В рядах вернувшегося полка значится и некий Петр Бакланов. Написано напротив его фамилии: «Непричислен не к какой станице» и рядом карандашом число «15». Видимо, родственник, племянник двоюродный или троюродный. А к станице не причислен, поскольку «перебор» еще по молодости лет («15») не прошел. И когда в полк к дядюшке явился — не понятно.
Многие офицеры и урядники, как мы знаем, и даже два казака — Гаврила Стоцкий, станицы Верхне-Новочеркасской, и Афиноген Попов, станицы Старочеркасской, — перевелись из 20-го полка в 17-й (перевод, судя по спискам, состоялся 28 июня 1850 года). Позже, сдав в качестве полкового адъютанта полк № 20, объявился у Бакланова сотник Одноглазков, а за ним и урядник Скопин. С этими помощниками работа над 17-м полком у Бакланова пошла куда скорее. «В 20-й полк я положил всю свою душу, — говорил он. — Это было мое чадо, мое создание. 17-й же полк был созданием как моим, так и моих старых боевых сослуживцев».