Профессиональный военный, немец на русской службе, командовавший русской армией в войне против Наполеона в 1806— 1807 гг., Л.Л. Беннигсен дал краткую, но емкую картину действий казаков на войне: «Казаки предохраняют отряды от внезапных нападений, они доставляют сведения о движении неприятельских войск в отдаленном еще расстоянии, с величайшим искусством захватывают в плен всякий раз, когда ощущается необходимость в пленных, чтобы получить какие-либо сведения; ловко перехватывают неприятельские депеши, нередко весьма важные; утомляют набегами неприятельские войска; изнуряют его кавалерию постоянными тревогами, которые они причиняют, а также тою деятельностью, осмотрительностью, бдительностью и бодрствованием, с которыми неприятельская кавалерия обязана отправлять постоянно свою службу, чтобы не быть захваченными врасплох казаками. Кроме того, они пользуются малейшей оплошностью неприятеля и немедленно заставляют его в том раскаиваться».

Задачи казачьих войск были давно известны и опробованы во всех войнах России и, тем не менее они еще раз были сформулированы Барклаем де Толли в предписании М.И. Платову от 1 июня 1812 г.:

«По начатии военных действий исполнять в точности следующее:

а) беспокоить неприятеля денно и нощно;

б) действовать ему в тыл и во фланги, стараться овладеть его транспортами и истреблять в тылу неприятельском все, что только может споспешествовать его действиям, особливо гошпитали;

с) отнимать у неприятеля все способы к продовольствию и первозке нужных для него потребностей, сжигать и истреблять мосты, суда, магазейны и запасы и увезти или уничтожить всякую упряжь и повозки, жителям же оставлять только нужное для их прокормления.

…Фланги и тыл неприятельские должны быть главнейшими предметами Ваших стремлений. Слабого неприятеля бить, а сильного беспокоить всеми средствами, наблюдая в сем последнем случае, дабы от превосходства сил неприятельских не повергаться неудачам».

Для выполнения возлагаемых задач казаки располагали всем необходимым.

 

Донское казачье оружие (пика, сабля, шашка, лук и стрелы, ружье, пистолет) и техника его применения

Донские казаки, как воинское сообщество, имели особую тягу к оружию. Оружие было предметом гордости и даже поклонения. «На первом плане среди оружия стояла сабля. Ценные сабли были с золотою насечкою, с серебряными, вызолоченными оправами, с бирюзою и другими драгоценными камнями; "черены" — рыбьей кости или яшмовые, черепаховые, у более простых сабель роговые и костяные; ножны хозовые и сафьянные в серебре, золоте, усыпанные "самоцветными каменьями", иногда бархатные расшитые галунами; более простые оправлялись медью часто серебрившейся. Щеголяли казаки и пистолетными ольстрами-чушками (кобурами), отвороты которых по сафьяну или сукну расшивались золотом, серебром или шелками. Клинки шашек, сабель и кинжалов были большей частью турецкие, персидские — булатные. Огнестрельное оружие пистолеты и ружья — работы немецкой, свейской и турецкой, — особенно славились винтовки-"турки". Это оружие тоже бывало богато украшенным в серебре, стволы в золотой насечке, а приклады выложены костью, металлическими гвоздиками и перламутром».

Как видно из приведенного отрывка, относящегося, судя по всему, к XVII—XVIII вв., все имевшееся у казаков оружие было либо трофейное, либо купленное. Сами казаки оружия не производили. В Войске готовились только пики, наиболее примитивное и наиболее массовое у казаков оружие. В 1812 г. при сборе ополчения было принято решение «приказать станичным правителям, найдя пильщиков и столяров или плотников, делать ратавья (древки. — А.Я.), а в кузницах готовить дротики (наконечники пик. — А.Я), каковыми и снабдить каждого, кто не имеет у себя оных с тем, чтобы ни один не мог остаться без оружия, а затем остатки хранить за присмотром станичных правителей», и в городе Новочеркасске «велеть комиссии здешней об устроении города, найдя пильщиков и столяров, делать ратовьи, а полиции готовить в кузницах дротики». Как видим, даже такое простейшее оружие делали не сами казаки, а специально найденные «пильщики, столяры и плотники».

Зато казаки владели (могли драться) практически любым оружием. Так, А.К. Денисов, вызывая П.И. Багратиона на дуэль, предложил ему, «чтобы он удовлетворил меня, и непременно, на каком оружии он хочет, кроме шпаги, которой я не разумею».

Формально к 1812 г. вооружение донского казака состояло из:

пики с древком, выкрашенным в красный цвет, без флюгера (значка) с темляком в виде ремня из красной юфти с кистью на конце;

сабли произвольной формы с темляком из красной юфти с красной кожаной кисточкой на конце;

пистолета в кобуре на поясной портупее;

ружья (разных образцов).

Некоторые казаки (особенно из ополченцев) не имели ружей или пистолетов и были вооружены только саблями и пиками, либо только пиками.

Урядники и офицеры имели на вооружении саблю и пару пистолетов.

Наиболее массовым и широко используемым оружием была пика (которую казаки называли «дротиком»). Даже на стены Измаила казачьи полки полезли пешими с укороченными дротиками.

Как писал Д. Денисов в «Истории конницы», «казаки вначале были вооружены пиками, составлявшими их главное оружие, шашками и пистолетами».

Пикой (дротиком) на войне были вооружены все казаки вплоть до командиров полков. А.К. Денисов описывал, как, будучи полковым командиром, он впервые попал в генеральное сражение: «Весь полк с отменною храбростию лавою ударил в скачущего неприятеля, опрокинул и погнал; я неразлучно был с ними и, в глазах многих, убил дротиком одного турчина… Мне дали дротик, и я поскакал вперед. Турки оправились, погнали нас, а после опять казаки их опрокинули. Счастье переменялось раза три… Я убил еще двух турок, из которых видел одного в сильных конвульсиях, боровшегося со смертью. С сего времени (я) весьма возненавидел дротик и уже никогда не имел его во время сражений».

Пика была своеобразным оружием, и чтобы пользоваться ею, необходим был, по мнению П.И. Багратиона, ряд условий: «Что же касается до пики, то надобно уметь чрезвычайно ловко владеть ею, чтобы она была полезна: в противном случае она только спутает кавалериста. Для наших казаков нет другого оружия, кроме пики, потому что это лучшее оружие в погоне за неприятелем. Но в свалке, как обыкновенно действует кавалерия, сабля или палаш лучше». Полковник Кнорринг, с длинными рыжими усами (Конно-татарского полка, одетого и вооруженного по-улански), доказывал пользу пик для легкой кавалерии. «Ваши татары почти те же казаки, — сказал Багратион. — Но все же для полезного действия пикой надобно быть одетым как можно легче и удобнее, без затяжки и натяжки, одетым, как наши бесцеремонные казаки».

«Русские казаки предпочитали длинную пику, и их оружие могло достигать 4 м».

Длину пики в Лейб-гвардии казачьем полку французы определяли в 14 футов. «Парижский фут» равен 0,325 м. То есть, пики были 4,55 м длины.

Удар пикой наносился в поясницу, если били сзади, или в пах, если били спереди, т.е. туда, где всаднику, сидящему на коне, невозможно увернуться. Денис Давыдов вспоминал одного пленного французского офицера: «Несколько сабельных ран по голове и по рукам не столько его беспокоили, сколько мучила его рана пикою в пах, глубокая и смертельная».

Удар, усиленный скоростью скачущей лошади (причем пика для силы и неотразимости удара зачастую направлялась двумя руками, как это тысячелетия назад делали сарматы и парфяне), при встречном движении пронзал человека насквозь. Фактически пика без значка (флюгера), который мог бы препятствовать проникновению древка в тело, была оружием одного удара.

Практически через век (в 1904 г.) иностранцы, видевшие казаков в бою, отмечали: «Казак пользуется в атаке пикой, грозным оружием, с помощью которого он колет противника; обычно он оставляет пику в жертве и продолжает действовать своей саблей».

Пример владения пикой находим в воспоминаниях казака-участника сражения под Лейпцигом, опубликованные Б.Р. Хрещатицким: «Вырвался я это из фронта и несусь. Генерал также увидел меня и повернул навстречу. Весь он закован в латы, так и сверкает весь медью и сталью, а в руках громадный палашище. Смекнул я, что противник-то мой — не новичок в нашем деле: ведет коня — прямо, в разрез, да так и норовит ударить грудью его в бок моего мерина. Ну а ударь он, так я бы со своим маштаком-то раза три перевернулся бы кубарем. Вижу, так будет не ладно. Надо слукавить… Мерин был у меня добрый, из отцовского дома, голоса моего слушал. Чуть только поравнялся я с французом, метнул коня в сторону, да как крикну: тпру! Он и уперся всеми четырьмя ногами. Отнес я пику в сторону, да как махну ею наотмашь — прямо угодил в генеральское брюхо, так и просадил его насквозь…»

«Противоядие» от удара пикой найти было трудно. Судя по воспоминаниям Марбо, защитой служила скатка, одеваемая через плечо. Вспоминая бой под Вахау, Марбо писал: «Я потерял нескольких человек, и мой первый эскадронный начальник г-н Позак был ранен ударом копья в грудь, потому что не счел нужным защитить ее, как это требовали правила, скаткой из кавалерийского плаща».

Не менее смертоносным оружием в руках казаков была сабля. А.К. Денисов описывает столкновение между татарским воином, муллой, «как видно по одеянию», вооруженным пикой (дротиком), и казачьим офицером Ф.П. Денисовым, дядей рассказчика: «Не оставляя из виду Денисова, мулла заскакал несколько вперед и пустился на него. Тогда Денисов, отпарировав дротик саблею, снизу поднял [ее] несколько выше себя и одним замахом в смерть срубил татарина». То есть описано виртуозное владение саблей, когда парирующий удар превращается в разящий.

Казаки предпочитали трофейные восточные сабли. Как вспоминал А.К. Денисов, «мой клинок был лучшего турецкого железа, весьма крепкий». Но по мере увеличения количества казаков (1,5 тысячи в начале XVII века и 50 тысяч строевых в начале XIX века) трофейных сабель явно не хватало.

М.И. Платов рапортовал М.И. Кутузову 19 декабря 1812 г.: «Поручил я ему, князю Касаткину, таковую покупку произвесть… в Туле — казачьих сабель…».

Судя по отчетности 1814 г., составленной, когда казаки уже возвращались из похода в Европу, в Тептярском полку, в котором тептяри служили «по казачьему обряду», казенные сабли выдавались казакам на период службы — «Воинское оружие в полках в исправности, во 2-м же Тептярском сабли приняты из комиссариата старые».

Саблей действовали, как и пикой, в движении; наносили удар и уходили. Образец можно встретить в воспоминаниях генерала Марбо, когда он описывал бой под Полоцком: «В этот день я потерял убитыми всего восемь или девять человек, около тридцати были ранены, но в числе этих последних был начальник эскадрона Фонтен. Этот замечательный, смелый офицер был в самых опасных местах боя, когда под ним убили лошадь. Ноги г-на Фонтена запутались в стременах. Он пытался освободиться с помощью нескольких егерей, пришедших ему на помощь, как вдруг проклятый казачий офицер, пролетая галопом мимо этой группы, ловко наклонился в седле и нанес Фонтену ужасный удар саблей, выбил ему глаз, задел другой глаз и разрубил нос! Но в тот момент, как этот русский офицер, гордый своим подвигом, уже удалялся, один из наших солдат прицелился в него с шести шагов из пистолета и убил его, отомстив, таким образом, за своего командира!»

Ингересна проблема с шашками, которые в начале XX века считались и до настоящего времени считаются традиционным казачьим оружием.

Шашки в начале XIX века на Дону, естественно, были лишь трофейные. Массовое применение их относится ко второй половине XIX века. Тогда на Дону появляются шашки златоустовские и золингеновские.

Трофейные шашки начала XIX века, как и пики, были оружием одного удара. Отсутствие гарды, прикрывающей вооруженную руку, не позволяло шашкой фехтовать, любой скользящий удар лезвием по лезвию грозил владельцу шашки потерей пальцев. Отсюда предполагалось нанесение одного удара — первого и последнего — по противнику и немедленный выход из боя, так как отбивать удары шашкой было невозможно или, по крайней мере, опасно для ее владельца.

Луки у казаков были, естественно, трофейные, татарские или ногайские. Нет упоминаний, что в 1812 г. казаки пользовались луками. Возможно, луками была вооружена какая-то часть донских калмыков. Но есть сведения, что лично М.И. Платов в 1807 г., во время свидания Наполеона и Александра I в Тильзите, демонстрировал французам стрельбу из лука в цель со скачущей лошади. Кроме того, луки упоминаются как тренировочное оружие у донских подростков в первой четверти XIX в.

Татарские луки веками делались сложносоставными, клееными, сочетавшими в себе детали из дерева, рога, сухожилий. Размер их колебался от 90 сантиметров до 1,4 метра. Носился лук в специальном налучье в ненатянутом виде. Тетива натягивалась непосредственно перед боем. Сила натяжения лука колебалась от 60 до 80 кг.

Стрелы делились на легкие с маленьким острым наконечником для стрельбы на дальние расстояния и на тяжелые с широким плоским наконечником для стрельбы по близкой цели. Длина стрелы определялась тем, чтобы в момент натяжения стрелком тетивы наконечник стрелы оставался на середине лука. Стрелы носились в колчане наконечником вверх, чтобы воин на ощупь мог выбрать стрелу для нужной ему цели.

Для стрельбы лук брали в левую руку за середину или «рукометь» пальцами в обхват. Стрелу ставили поверх пальцев левой руки, ушком упирали в тетиву, удерживая тетиву пальцами правой руки. Натягивали лук, отводя правую руку с ушком стрелы так, что рука с тетивой оказывалась дальше правого уха стрелявшего. Такой выстрел на расстоянии ста метров пронзал человека насквозь. Но зачастую в бою стрельба велась навесная, «по площадям», и тетива натягивалась до плеча или даже до середины груди стрелявшего. Неприятной особенностью было то, что в момент выстрела тетива сильно била по левой руке стрелка (по большому пальцу левой руки), и необходимы были приспособления для защиты кисти.

Описать казачьи ружья и пистолеты довольно трудно, так как они к 1812 г. были самого разного происхождения.

Ружья встречались не часто. По воспоминаниям А.К. Денисова, в 1807 г. в трех казачьих полках, оказавшихся под его командой, насчитывалось всего 150 человек с ружьями. Дальнобойность ружья в начале XIX века составляла около 200 метров, но обычно действительный огонь из них велся на дистанции 70—100 метров.

Пистолеты имели почти все казаки. Поляк Хлаповский, служивший в наполеоновской армии, отмечал, что у казаков «древние пистолеты» (видимо, трофейные, передававшиеся из поколения в поколение). Обычно считалось, что наверняка поразить человека из пистолета можно с 30 шагов, но казаки старались стрелять в упор, чуть ли не приставляя дуло к противнику.

В отличие от регулярной кавалерии, пистолеты казаков носились на поясном ремне, а не на седле.

Судя по отчетности 1814 г., запас боеприпасов в полку был общий — «Боевые патроны в полках имеются, кроме Семфиропольского татарского, в котором за выстрелением в последних делах при Данциге комплекта нет».

 

Донская лошадь

Увидев казаков в Европе, иностранцы отметили: «Лошади их малого роста, но быстрые, выносливые и неприхотливые».

Кавалерист-девица Надежда Дурова, попав на Дон, охарактеризовала донскую лошадь совсем кратко — «тощие скакуны Дона».

Лошади, как и оружие, изначально были у казаков трофейные, местного происхождения, отбитые у татар и ногайцев. У степных жителей к тому времени сложился особый степной тип лошади, которая существовала в суровых условиях табунного содержания и улучшалась естественным отбором. Лошадей, проявивших выносливость в походах или резвость в скачках, использовали в качестве племенного материала.

«С начала XVIII века, после того как на Дон докатилась волна передвигающихся с востока на запад калмыков, — писал крупный специалист по коневодству А.Ф. Басов, — положение в коневодстве начало резко меняться. Калмыки привели с собой огромное количество лошадей монгольской породы. Такой поток прежде всего увеличил общее количество конского поголовья на Дону и одновременно придал ему определенный тип. Монгольская (калмыцкая) лошадь и послужила тем фундаментом, на основе которого создалась донская лошадь».

Донская лошадь с момента рождения проходила школу закалки в табуне. Все поголовье круглый год, кроме нескольких зимних месяцев, находилось под открытым небом на выпасе. Летом переносило после зной и иссушающие ветры, от которых степь выгорала. А зимой мучилось от голода, если из-за плотной ледяной корки не могло добыть занесенную снегом сухую траву.

Словарь Брокгауза и Ефрона дает следующее описание донской лошади XIX века: «Казачья лошадь характеризуется горбатой головой, тонкой и длинной шеей, прямой и сильной спиной, глубокой подпругой, длинными и сухими ногами и вообще тощим складом тела и небольшим ростом (редко выше 2 арш. II в. — 151 см); масть преимущественно бурая, караковая и рыжая, реже серая или гнедая. Она отличается неутомимостью, выносливостью и неприхотливостью к условиям содержания, остротой зрения и дальнозоркостью, дикостью нрава и быстротой хода (6 вер. в 9 мин и 13 вер. — в 18 мин)».

Казаки считали, что донская лошадь, как и человек, обладает особым характером. Она памятлива, характер у нее твердый, горячий, первое время — недоверчивый. Конь в плечах не широк, в крестецах достаточно просторен, подпруга глубокая, но не круторебрая, живот подобран, спина прямая. Конь должен быть «неутробист».

Бедро и стегно у донского коня длинны и выпрямлены. Копыто твердое. Ноги высокие, прямые, крепкие, сухие. Мах редок, но широк.

Конь обычно спокоен. Пугливые среди донских лошадей — редкость.

В деле эта лошадь гибкая и ловкая, смело идет на любые препятствия. Способна совершать большие переходы.

При хорошем уходе донская лошадь могла служить до 20 лет.

С конца XVIII века на Дону возникают частные конные заводы (Платова, Мартынова, Иловайских и др.), которые улучшают сложившуюся породу, добавляя в нее кровь лучших персидских и карабахских лошадей. Так в течение XIX века сложилась новая донская порода, сохранившая скорость, выносливость и неприхотливость и приобретшая изящество форм. Та донская порода, которую мы знаем сейчас.

Но перед 1812 г. большинство донских коней были «тощими и неприглядными».

В 1810 г. на территории Войска Донского числилось 153 899 лошадей (в том числе у калмыков — 17 800). То есть примерно по три лошади на одного боеспособного казака.

В XVIII—XIX вв. сложилось и особое отношение казаков к своим коням, сохранившееся до XX в.

Уже в XX в. И. Бабель, увидев казаков в 1-й конной армии Буденного, отметил в своем дневнике: «Великолепное товарищество, спаянность, любовь к лошадям, лошадь занимает ½ дня, бесконечные мены и разговоры. Роль и жизнь лошади».

«Я понял, что такое лошадь для казака и кавалериста, — писал И. Бабель. — Спешенные всадники на пыльных горячих дорогах, седла в руках, спят как убитые на чужих подводах, везде гниют лошади, разговоры только о лошадях, обычай мены, азарт, лошади мученики, лошади страдальцы, об них — эпопея, сам проникся этим чувством — каждый переход больно за лошадь».

Любовь к лошади складывалась следующим образом: в 3—4 года дети садились на отцовского коня, водили его в ночное, где постоянно устраивались состязания в ловкости и силе; в 14 лет подростку покупали собственного коня-двухлетка, которого предстояло «наезживать», учить. Конь и казак росли вместе, и порой казалось, что конь знает, о чем думает казак, а тот знает, о чем думает конь.

Эти практически родственные чувства заметил И. Бабель: «Лошадь это все. Имена: Степан, Миша, братишка, старуха. Лошадь — спаситель, это чувствует каждую минуту, однако избить может нечеловечески».

А.К. Денисов вспоминал, что донские казаки «очень хорошо управлялись» со злыми неуками.

При выступлении на службу к лошадям предъявляли определенные требования. Так, для Лейб-гвардии казачьего полка офицеру Чеботареву было поручено купить в Черкасске конское снаряжение и было указано купить «совершенно годных к службе соответственных полку здоровых добротных и хороших статей 100 лошадей начиная с 4-хъ не старее 8-ми лет и не ниже мерою 2 аршина 1 вершок». Как видим, даже для гвардейского полка подбирались лошади не ниже 147 см роста.

Для ополчения 1812 г. нормы были снижены. Дворянское собрание постановило собрать для него лошадей, «каковые лошади должны быть не моложе 4 и не старее 12 лет, притом не увечные и не неуки, а здоровые и способные к верховой езде. Причем позволяется давать и кобыл».

Впрочем, казаки не гнушались лошадьми и других пород. Черкесский конь у командира казачьего полка был отмечен Н. Дуровой.

М.И. Платов рапортовал М.И. Кутузову 19 декабря 1812 г.: «Поручил я ему, князю Касаткину, таковую покупку произвесть из Воронежской губернии и других местностей] легких и способных к казачьей службе лошадей…»

В 1920 г. казаки Буденного охотно пересели на трофейных польских лошадей. Как записал Бабель: «…Бахтурову выбирает лошадь из польских, нынче все ездят на польских, великолепные кони, узкогрудые, высокие, английские, рыжие кони, этого не забыть… О польских лошадях, об эскадронах, скачущих в пыли на высоких, золотистых, узкогрудых польских конях».

Конское убранство тоже было объектом пристального внимания казаков. «Седла для казаков составляли предмет не меньшей заботы, чем оружие, — писал Б.Р. Хрещатицкий, — они были преимущественно восточные: черкесские, турецкие, персидские, татарские, венгерские и иногда польские. Самое седло, арчак, бывало или вовсе без оправы, или "писано по дереву золотом", или крыто ящером, в серебре, с бирюзой или разукрашено — "выложено" серебряными с чернью "штуками" и т.п. Седельные подушки крылись красным, зеленым, гвоздичным бархатом, сафьяном, сукном, шитыми шелками, золотом и серебром. Крылья, тебеньки из того же материала, как и подушки. Потники покрывались сафьяном или бархатом, вышивались по углам, а иногда даже обкладывались немецким кружевом "золото с серебром". Для покрытия седел употреблялись "суконные платы" — чепраки, шитые по углам золотом, серебром, шелками, или сафьянные "помереженные" галунами, или из какой-либо красивой звериной шкуры, напр., барсовой. Узды, пахвы и подперсья-"оправные" серебряные, золоченые "болванчатые". Попоны "красные греческие" или "черкесские, что называются коцы". Конечно, это наиболее богатые, роскошные уборы, — были и простые монгольские арчаки с какой-нибудь войлочной подкидкою, простого сыромятного ремня — на узелках уздечки и т.д. Все дело случая, дело удачи, что кому в добычу досталось».

С введением единой формы одежды изменились и требования к конскому убранству. Конское снаряжение казачьего образца представляло собой — «чепрак и подушка темно-синие с красной обкладкой по краю».

И еще одно обстоятельство отметили иностранцы, отличающее казаков от регулярной кавалерии: «Казаки не имеют шпор, а вместо того нагайку».

 

Боевые порядки (лава)

Навыки кавалерийской службы казаки, видимо, получили в войске Московского государства. Практически все очевидцы-иностранцы находили, что конница московских царей очень сильно напоминает татарскую. Эти навыки были усовершенствованы в постоянных стычках с крымскими татарами и ногайцами, на чьей территории казаки и поселились в XVI в., вклинились между татарами и ногайцами.

Боевые порядки казаков определялись всем их образом жизни и системой воспитания.

На раннем этапе становления казачества, когда на Дону еще не было женщин, любой вступивший в казачье сообщество поступал в один из отрядов — станиц. Станицы в свою очередь делились на односумства, каждое численностью от 10 до 20 человек. Члены односумства большую часть времени проводили вместе и имели общее имущество, хранившееся в одной суме.

Запорожцы, в свою очередь, по такому же принципу делились по «казанам», от общего котла (казана), из которого они питались. Интересно, что котел был символом и у турецких янычар.

Естественно, общие условия жизни и общее имущество служили сплочению бойцов.

В более поздний период сплочению служило то, что в одну сотню попадали люди, знающие друг друга с детства, вместе учившиеся и вместе игравшие в войну. Они также делились на десятки и также называли себя «односумами». Их спайка усиливалась традицией побратимства.

Эту традицию побратимства описал М. Харузин: «…редкий казак не имеет названного брата, с которым он и заключал союз на жизнь и на смерть. Были случаи, что под одним из братьев во время сражения с неприятелем убивали коня: другой его не покидал, брал к себе на коня, а если этого сделать было нельзя, то сам спешивался и разделял вполне участь брата. Когда один из братьев попадал в плен к неприятелю, то другой всевозможные меры изыскивал, чтобы выручить его».

А.К. Денисов, описывая трех казаков своего полка, говорит: «Они были разных станиц и артелей, но во время боя — рады умереть друг за друга, и ежели один из них скачет, — что при экзерцициях врассыпную часто случалось, — на неприятеля или находится в опасности, тогда другие, забывая себя, стремятся к своему товарищу».

И главное в боевом порядке донских казаков была не форма построения — врассыпную стоят казаки или в шеренге, клином или в колонне, — а то, что плечом к плечу стояли разбитые на звенья побратимы, понимающие друг друга с одного взгляда и готовые погибнуть друг за друга. А форму построения они очень быстро составляли любую.

Как вспоминал А.К. Денисов, обычно казаки выстраивались «в одну линию казачью, несколько редко, что и необходимо нужно было, дабы действовать дротиком, а с тем вместе и безопаснее людям». Это построение носило название «лава». Лава представляла собой рассыпной строй с несколько выдвинутыми вперед флангами — «крылышками» — и небольшим резервом позади — «маяком».

Впечатление создавалось, что казаки в россыпи, в беспорядке, но наметанный глаз мог определить звенья по 10—12 человек. Это и были так называемые «односумы», имевшие в походе общее военное имущество (котлы, например), знавшие друг друга с малых лет и без слов понимавшие. Им предстояло после службы возвращаться в одну и ту же станицу, где каждого и за каждого спросят. Между собой они, родственники и друзья, соревновались в лихости и доблести, но знали, кто из них первый рубака, и, если надо, он шеи напролом, уверенный, что односумы ему тыл и бока прикроют. А если увязнут и край подступит, то от резерва — «маяка» — прискачут первые из первых, отцы и дядьки, ветераны службы, вырвут молодых их вражьих рук, собой заслонят.

Даст командир знак, и сомкнутся звенья, пойдут стеной, даст — и рассыплются, облепят или схлынут, рассеются, а надо — слева, справа, наперехват и как угодно звеньями по очереди или вместе налетят. Командир играл ими, как пальцами по клавишам.

Постоянно при перестроении они ломали ряды и сразу же восстанавливали боевой порядок, поскольку в установлении боевого порядка участвовал каждый и каждый учитывал изменение ситуации на поле боя. «Как казаки не знают регулярных правил, то всегда такие обороты делают в смешанном виде — что другим кажется странно и неумело, но для казаков очень хорошо и даже нужно», — отмечал А.К. Денисов.

Важнейшей характеристикой лавы и любого казачьего строя было постоянное движение и постоянные перестроения. Французский капитан Баррэ впервые увидел казаков в сентябре 1813 г. «Как сплоченно они двигались и как быстро они исчезли», — с наслаждением вспоминал он даже спустя годы».

«Маяк», состоявший из десятка самых лучших казаков сотни, был самой статичной частью построения. К нему возвращались казаки после атаки (отсюда и название).

Наиболее подвижными были «крылышки» — лучшие казаки, собранные на флангах построения. Именно они всегда пытались охватить фланги противника или выезжали на поединки, когда противник сам рассыпался и выказывал желание подраться «один на один» — фланкировал.

Фланкеры, «которые по казачьему называются крылышками», — охарактеризовал их А.К. Денисов.

Естественно, самоутвердиться в таком сообществе, как донские казаки, можно было лишь через победы в единоборствах.

Е. Кательников, описывая события XVIII в., свидетельствует, что лучшие единоборцы носили название «царских слуг» и ради этого почетного названия отказывались от всех наград и производств. «Они имели крыльщиков своих из охотников, на сражениях всегда отделялись на крыло и выезжали на перепалки».

Возможно, слова «крылышки» и «крыльщики» являются искаженным восприятием друг друга, и вопрос здесь — что первично?

Рассыпаясь и растягиваясь в лаве, казаки тем самым заставляли противника тоже растягиваться, терять строй. А.К. Денисов вспоминал, что в одном из боев «приказал казакам занимать пространнее поле, дабы неприятеля растянуть», заставить его расстроить ряды.

При необходимости казаки быстро научились заменять лаву сомкнутым строем, необходимым для таранного удара. «В начале войны они не умели делать сомкнутых атак подобно прочим конницам; они атаковали обыкновенно в разомкнутом строю, или лавой, с громким криком, причем каждый намечал себе заранее противника (выделено мной. — А.В.).

Позднее, в течение кампании, они прониклись большей дисциплиной и порядком и научились сомкнутым атакам, которые производились ими очень смело и нередко с успехом против французской регулярной конницы и даже против пехотных каре».

Кстати, проникнув 13 октября 1812 г. в тыл французов, казаки двигались в таких порядках, что сам Наполеон и его свита приняли их за своих: «Так как они были порядочно построены, то мы приняли их за французскую кавалерию», — вспоминал генерал Рапп.

И тем не менее традиционным для казаков считался все-таки рассыпной строй. «Для атак разомкнутым строем нет лучшего примера для подражания, чем действия турок и казаков», — писал известный военный теоретик Жомини.

 

Казаки и разведка

Казаков всегда называли — «глаза и уши армии». Но было бы неверно сводить их функции только к «освещению местности», «подглядыванию и подслушиванию». Разведку казаки организовали и вели на самом высоком уровне.

«Есть четыре способа получения информации об операциях противника, — писал Жомини. — Первый — это хорошо организованная система шпионажа; второй состоит в рекогносцировке, проводимой опытными офицерами и легкими отрядами; третий — в допросе военнопленных; четвертый — в том, чтобы строить гипотезы и версии… Есть также и пятый способ, состоящий в подаче сигналов. Хотя он используется, скорее чтобы указать присутствие противника, чем для того, чтобы прийти к заключению в отношении его планов, он может быть отнесен к той же категории, что и другие способы».

Систематическая разведка, проводимая казаками, включала в себя все указанные военным теоретиком способы.

Сам Платов занимался агентурной разведкой, «организованной системой шпионажа». Вот ряд донесений М.И. Платова по поводу действий одного из его агентов. М.И. Платов П.В. Чичагову 11 (23) декабря 1812 г.: «А для вернейшаго разведания обо всем послан от меня находящийся при мне квартирмистрской части капитан Тарасов до местечка Верболена, коему приказал я послать отто[ль] к стороне Кенигсберга верного человека из евреев, дав ему за труды и обстоятельное разведание назначенные мною золотою монетою денег».

13 (25) декабря М.И. Платов М.И. Кутузову: «Еврей сей доставил достоверное] сведение, что в городе Инстенбурге и селении Таплакене, которое в 7 милях от Кенихсберга, неприятеля нет.

В Кенихсберге же, хотя и есть еще неприятель, но большая часть — раненых и больных, а все прочие войска его тянутся от Кенихсберга к Данцигу и к Даршау.

Прусские войска собираются якобы над Вислою в крепости Грауденд, а прочие неприятельские войска, по слухам, собираются будто в разных крепостях близ Вислы, хотя невелики, однако ж для войска достаточны. В Гумбинене, местечках Сталыпине, Пильколене и городах: Инстенбурге и Элбинге имеются магазейны, состоящие в приготовленном провианте и фураже под присмотром тамошних обывателей, которые как в Гумбинене, так и в местечке Пильколене принимали партии наши с уважением и желанием».

М.И. Платов М.И. Кутузову 21 декабря 1812 г. (2 января 1813 г.): «Известный Вашей светлости еврей, посланный по дороге к Митаве для разведывания о неприятельском корпусе Магдональда, на возвратном пути в Вильну явился ко мне и известил меня, что граф Витгенштейн 17-го числа сего месяца переправлялся Неман в Ербурге, а Магдональд будто бы вытеснял из Тильзита наш отряд, перешел там Неман 16-го сего месяца и поспешает к Кенигсбергу».

Зная в настоящее время истинное положение на театре военных действий, мы можем утверждать, что в целом информация, представленная высокооплачиваемым агентом, вполне достоверна.

Агентурной разведкой занимались командиры казачьих полков. Это видно из рапорта командира казачьего полка генерал-майора Иловайского 4-го М.И. Платову от 16 (28) мая 1812 г.: «Находящийся в заграничном городе Тикочине подпрефект Бельфруа на сих днях получил от маршала Дау повеление: всю коммуникацию города с нами прекратить. Почему теперь рогатка со стороны их замкнута, и ключ хранится расположенного там уланского полка у полковника Домбровского. Кроме сего, достоверно известно мне, что помянутый маршал Дау находится в Варшаве, 5 польские, кроме французских, под командою его состоящие дивизии придвинулись к границе и расположились от оной не далее 4 и 5 миль, 1-я, Домбровского, в высоком Мазовецком, 2-я, Зайончика, в Замброве, 3-я, Коношей, в Острове, 4-я, Рожнецкого, в Снядове, 5-я, Каменского, в двух от пограничного Пяткова Двора милях и в Ломже 2 кавалерийских полка. При Сельцах же между Бреста и Дрогичина находится армия вице-короля Италийского Евгения, из 80 т[ысяч] италианцев, баварцев и саксонцев состоящая. Они предполагают сделать атаку на россиян и тем предупредить всему нашему действию; а тем из их армии, кои доставят пленных, давать в награду за офицера по 3, а за рядового по 1 червонцу. Вашему высокопревосходительству я честь имею о сем почтеннейшее донесть».

Более того, как видно из рапорта полкового командира Селиванова 2-го от 4 (16) июня 1812 г., агентурной разведкой занимались казаки до урядников включительно: «Полка, [мне] вверенного, полковой урядник Крюков известил, что узнал он чрез нарочито посланного им новоместного (из местечка Новое Место. — А.В.) еврея в Тильзит, вчерашнего числа возвратившегося, который очевидно видел приехавшего в Тильзит французского генерала, с коим французов 150 человек и наслышаны, что будут чрез 4 дня в Тильжу французской армии 18 тысяч».

Собранная казаками (от урядников до полковников) информация передавалась М.И. Платову, а тот уже передавал ее командованию армии.

«Пол<учено> 9 июня 1812 г.

Милостивый государь князь Петр Иванович.

Что на прошедших днях было известно, то самое и доношу, ниже следующие вести или слухи: болшими частьми войско не-приятелей тянитца чрез Пруссию к Немону: примечателно к стороне Тилзыта докозателно, и потому, что и первоя Заподная армия наша принела вся движением в ту же сторону, а сверх того, по верному известию, князь Иезеф Понетовский и своим корпусом прибыл и к Острелинке толко третей день тому назат, какое ж и с ним число войска — неизвестно! Утверждают также, что фествалской король Иероним на правом их фланге и с доволным числом войска, примерно против Бреста Литовская в протчем вашему сиятелству буть может болше и верней известно: сего вечера получено писмо от подполковника Мелникова, состоящего на посту в Сураоке; со оного копию вашему сиятелству достовляю и пребывая найвсегда и непременно, и с моим истеннейшим почтением и таковою ж преданностию вашего сиятелства милостивого государя покорнейши слуга

8 июня 1812 год

Матфей Платоф» {146} .

Естественно, проводился опрос пленных и перебежчиков. Но не все их рассказы брались на веру. Наряду с разведкой работала и контрразведка. Вот рапорт командира бригады Васильчикова М.И. Платову от 9 (21) июня 1812 г.: «Вместе с сим я осмеливаюсь донести, что дезертир, явившийся из-за границы третьего или вчерашнего дня в Сураж и назвавший себя австрийским дезертиром, по полученным мною сведениям, не есть подлинно таков, но что он в самом деле есть посланный из польских войск».

Сведения, собранные у пленных, перебежчиков и местных жителей, и данные полевой разведки тщательно анализировались.

Это видно из рапорта М.И. Платова Барклаю де Толли 3 (15) октября 1813г.: «Сегодня, в 4 ½ часа по полудни, с № 36-м донес я Вашему высокопревосходительству, что Наполеон в прошлую ночь находился в селении Коновице, точно там. За отправлением же сего донесения моего действительно дознано мною от вышедших сегодня из Лейбцига жителей, что прошлую ночь неприятель поспешно стянулся по дороге от стороны Дюбина и Ейленбурга и, прошед чрез город Лейбциг, вышел из онаго в Гриммския ворота, куда вышел и обоз самого Наполеона. А потому и полагательно, что большая часть неприятельской армии находится теперь на Гриммской дороге близ деревень Штетериц и Пробштгейды. Ибо и пред корпусами армии кронпринца шведского, вблизи Лейбцига находящимися, неприятеля в большом числе не открывается, что доказательно и потому, что от корпуса генерал-адъютанта графа Сенприента посылаются разъезды до самого Лейбцига, о чем получил оттоль сего вечера уведомление».

Казаки не только собирали информацию, но вели и дезинформацию противника. Вот краткая выдержка из предписания П.И. Багратиона М.И. Платову от 27 июня (9 июля) 1812 г.: «…Отберите молодцов и пошлите туда, пусть распустят слухи, что мы наступаем».

В 1812 г. казачья разведка и разведка русской армии в целом столкнулись с достойным противником.

В войне против России французами к агентурной разведке широко привлекались поляки, работавшие непосредственно на Францию и на Герцогство Варшавское. «С первых же дней кампании 1812 г. военно-оперативную разведку Великой армии возглавил дивизионный генерал польской и французской служб М. Сокольницкий… Штат его сотрудников и адъютантов комплектовался исключительно из польских офицеров… Он же руководил агентурной разведкой».

Разведку вело каждое отдельное соединение, каждый корпус. «…Командиры корпусов прикладывали массу стараний и практиковали всевозможные способы и средства для получения разведывательных сведений. Они систематически организовывали силами авангардов и специально выделенных офицеров опрос местных жителей, допросы дезертиров и пленных, отправляли добровольных шпионов в районы, занятые русскими войсками. Для эффективной разведработы к корпусам прикомандировывались польские офицеры-переводчики. Специальные разведотряды, продвигавшиеся впереди наступавших французских частей, посылались для сбора информации… Наполеон составил командирам таких отрядов отдельную инструкцию для ведения кавалерийской разведки».

Взгляды Наполеона на различные способы добывания сведений приводит Д. Денисон. Он считает, что эти взгляды «так поучительны, что должны быть известны в полной подробности каждому кавалерийскому офицеру. Их можно, между прочим, найти в одном письме к брату Иосифу, королю испанскому. «Мы не имеем никаких сведений о противнике; это объясняют тем, что таковых нельзя было добыть, как будто это было что-нибудь чрезвычайное, никогда ни в одной армии не имевшее место, как будто шпионы являются сами собой. Вы должны поступать в Испании так, как поступают в других местах. Высылайте разъезды. Прикажите задерживать алькадов, настоятелей монастырей, почтмейстеров и прежде всего письма. Запирайте этих людей, пока они не заговорят; спрашивайте их два раза в день; держите их как заложников. Заставляйте их посылать людей, которых должно обязать во что бы то ни стало доставлять сведения. Если принять решительные, а в случае необходимости и насильственные меры, то всегда можно добыть известия. Все почты должны быть заняты; письма задержаны».

В начале войны основным поставщиком информации для французского командования была многочисленная кавалерия маршала И. Мюрата. «Быстрое наступление больших масс конницы давало возможность перехватывать русскую корреспонденцию (при взятии административных центров в первую очередь стремились захватить почту, чтобы получить полезную информацию), брать пленных и дезертиров, опрашивать местных жителей, проводить рекогносцировки, при этом скрывая дислокацию частей Великой армии».

Командир французского конно-егерского полка Марбо писал в воспоминаниях: «Легкая кавалерия, будучи глазами армий, обычно следует в авангарде и на флангах». Кроме того, он вспоминал, что французы добыли очень редкую и подробную карту России. «По одному экземпляру карты император приказал отправить всем генералам и командирам полков легкой кавалерии».

Изначально французы понимали, что главным врагом французской кавалерийской разведки будут казаки.

При ведении разведки французским кавалеристам «рекомендовалось, ввиду опасности нападения казаков, на пересеченной местности посылать не менее 50 всадников, а на равнинах выводить до 1500 человек».

Способность французской кавалерии получать информацию слабела по мере продвижения наполеоновских войск на восток. Это было связано с большими потерями и падежом конского состава. «В Москве слабые кавалерийские части могли использоваться лишь в качестве охраны и уже не годились для поисковых целей».

«Хотя потери, понесенные нами людьми и лошадьми, были огромны, но их можно было пополнить, тогда как потери французской армии были непоправимы; особенно пагубна для Наполеона, как это показали последствия, была дезорганизация его кавалерии. Бородинская битва довершила то, что Мюрату не удалось испортить, гоняя кавалерию на смотры по большим дорогам», — писал генерал В.И. Левенштерн.

Ситуация резко изменилась. «Всякий военный человек, сведущий в своем деле, увидит ясно, что неприятельская армия, облепленная, так сказать, отрядами Дорохова, Сеславина, Фигнера и князя Кудашева, не могла сделать шагу потаенно, хотя спасение оной зависело от тайного ее движения мимо левого фланга нашей армии и от внезапного появления ее в Малоярославце».

Под самой Москвой казаки разведали направление движения французской армии (Наполеон хотел прорываться на юго-запад, в богатые, плодородные области), и русские войска успели перехватить французов у Малоярославца. Первым к этому городу прискакал Платов с пятнадцатью донскими полками.

Французы, наоборот, утратили способность вести разведку. «Во время отступления из России французская кавалерия постепенно прекратила свое существование. Покидавшая Смоленск армия Наполеона насчитывала около 36 тыс. человек, из них не более 500 всадников. Штабы Великой армии, за исключением нескольких периодов (вследствие подхода кавалерийских частей с флангов), утратили возможность оперативно получать информацию о русской армии».

Война разведок, как и вся кампания в целом, была выиграна русскими и, в частности, казаками.

 

Тактика степной маневренной войны

Чтобы выиграть бой, мало было побед в поединках, когда каждый выбирал себе противника и, перехватив пику двумя руками, «напускался» на него во весь опор; мало построиться «несколько редко, что и необходимо нужно было, дабы действовать дротиком». Требовалась особая тактика.

Тактика конного боя казаков напоминает «скифскую войну», это изматывание противника, а затем добивание его, когда он истощит свои силы. Сравнивая послужные списки «коренных» казаков и поляков, записавшихся в казаки в конце XVIII — начале XIX в. (донские атаманы очень ценили поляков, как кавалеристов, и приглашали их на службу), видно, что поляки чаще ввязываются в рукопашный бой и получают раны холодным оружием, казаки же действуют по принципу одного удара — первого и сразу смертельного — и немедленно уходят.

Тактику казаки переняли у соседних степных народов, и учителя нередко преподавали им новые уроки. А.К. Денисов вспоминал, как в Крыму «отборная толпа татар ханской гвардии» атаковала три донских полка, «сильным ударом опрокинула казаков и сильно преследовала». Но в войнах против европейских армий казаки со своей степной тактикой были непобедимы.

Прежде всего, надо отметить, что лобовые массовые кавалерийские столкновения происходили довольно редко. Обычно две массы останавливались друг перед другом, и тут большую роль играла сила духа, храбрость — иногда так и разъезжались, а иногда какая-то из сторон все же бросалась вперед и опрокидывала противника. Вот описание боя казаков с поляками 26 мая 1794 г.: «В это время вся неприятельская кавалерия гордо и отважно двинулась на нашу кавалерию и казаков… Все наши полки двинулись и полетели в атаку; неприятель то же сделал; слетелись, остановились на дистанции такой, что лишь саблями не могли рубиться, но наши скоро ободрились, крикнули, пустились вперед, неприятель был опрокинут…»

А вот эпизод из войны 1812 г., воспоминания А.Н. Муравьева: «Под Гридневым 22-го августа удалось мне в первый раз быть действующим лицом с саблею в руках, ибо я во всю войну не имел ни пистолетов и никакого другого оружия, кроме одной сабли, которою я ловко владел, действующим липом, говорю, в отражении кавалерийской атаки, которую французы произвели на нас. В этой атаке оба фронта, расскакавшись один против другого, встретились, и, доскакав на пистолетный выстрел, оба начали перестреливаться, после чего мы сделали напор, и французы обратили к нам тыл и ускакали, мы же с полверсты преследовали их… Большею частию все кавалерийские атаки представляют этот вид и исход; редко случается, чтоб оба фронта врубались друг в друга».

Любому кавалерийскому столкновению, любому бою предшествовала тяжелая и кропотливая работа казаков по охране русской армии и по разведке.

Своеобразным и весьма практичным в боевой практике был выработанный самими казаками способ содержания ими аванпостов или передовых сторожевых постов, отличавшийся от способа содержания аванпостов регулярной кавалерией.

Регулярная кавалерия выставляла парные посты, которые вытягивались цепью и перекрывали охраняемое пространство.

«Аванпостная цепь у казаков состояла из тройных постов (т.е. из 6 казаков каждый), называвшихся «бекетами». На каждом бекете два казака стояли часовыми, а 4 отдыхали. Отдыхавшие сменяли часовых по очереди сами. В версте сзади бекетов располагались две или три заставы, каждая от 8 до 15 чел. Вся остальная часть сотни становилась в версте или несколько более за линией застав, преимущественно на главной дороге, и составляла резерв бекетов и застав. Из резерва, а частью и из застав, высылались по всем направлениям партии (разъезды). Казачий способ несения аванпостной службы имел то преимущество по сравнению с регулярной кавалерией, что требовал меньшее число людей для охраны одного и того же пространства: одна сотня легко могла занять своими бекетами линию в 5 верст по фронту, полагая около 800—1000 шагов между бекетами, для чего регулярной кавалерии требовалось 2,5 эскадрона. При этом казаки и их лошади пользовались большим отдыхом в самой аванпостной цепи и несравненно менее утомлялись — не нужны были высылка смены бекетов из застав и следование смененных бекетов на заставу, таким образом, избегалась напрасная езда на протяжении версты через каждые два часа».

Охраняя армию, казаки могли прикрыть ее отступление, сделать его незаметным для противника.

Раненый русский офицер А.С. Норов, попавший во французский госпиталь, вспоминал рассказ французского офицера: «Он мне даже довольно подробно рассказал, как Мюрат в продолжение трех дней, думая следить нашу армию, давно уже имел перед собою только несколько сотен казаков, которые на ночь разводили бивуачные огни на далекое пространство, якобы принадлежавшее большой армии; что в одно прекрасное утро самые эти казаки перед ним исчезли, — и он остался один перед пустым полем. «La piste de l'ennemi est perdue!» — сказал Наполеон во всеуслышание. (След неприятеля потерян)».

Казаки вели постоянное «освещение местности». Вот фраза из воспоминаний Надежды Дуровой: «… несколько человек казаков, рыская, по обыкновению, по всем местам, заехали и в пустую деревню посмотреть, нет ли чего или кого…».

«Освещая местность», они умели смотреть и слушать. Известно их умение по стуку колес определить количество движущейся неприятельской артиллерии.

Казаки постоянно анализировали ситуацию и не теряли бдительности. Русским офицерам, воспитанным на принципе «стоять и умирать», эта бдительность казалась чрезмерной. «…Никто более казаков не рассуждает об опасности, и едва ли кто видит ее с большим ужасом…», — писал А.П. Ермолов.

Казачьи отряды постоянно меняли место своего расположения, что сразу же отметил Наполеон (см. выше). Денис Давыдов, командовавший партизанским отрядом из казаков, писал: «Надобно один раз навсегда знать, что лучшая позиция для партии есть непрестанное движение оной, причиняющее неизвестность о месте, где она находится, и неусыпная осторожность часовых и разъездных, ее охраняющих; что партию отрезать нет возможности, — и держаться русской пословицы: убить да уйти — вот сущность тактической обязанности партизана. Мой противник этого не ведал, и потому мне легко было с ним управиться».

Казакам было присуще постоянное маневрирование, непонятное непосвященному человеку. «…Действия казачьи, военные, не могут представить красивого виду», — писал А.К. Денисов. «Я распорядился, чтобы в марше сгустить ряды, дабы не можно было видеть количества казаков, а когда поскачут в атаку, врассыпную, чтоб занимали обширнее поле, отчего и показалось весьма более казаков в действии…» И при постоянном маневрировании существовала четкая согласованность действий между командирами отрядов. Каждое движение предварялось договоренностью, «что делать, ежели один из нас встретится с неприятелем и сразится, и что, в таком случае, должно предпринимать другому». Действия отрядов координировались взмахами бунчуков. «Вторично войсковой атаман мне приказал — наблюдать движение его бунчука, и тогда, когда увижу его в движении, то по направлению оного спешил бы с полками на неприятеля».

При передвижении шел постоянный учет условий местности, «потому что в тесных местах чем больше войск, тем опаснее, и что там храбрость немногих больше может сделать хорошего».

Главное условие для нападения на противника — внезапность. А.К. Денисов, попав в Италию, беспокоился, что местность, селения и города «сделают препятствие нечаянным скрытым казачьим подъездам, без которых действие казаков не было бы страшно неприятелю».

И когда внезапность бывала достигнута, происходило стремительное нападение. В атаке казаки кричали «ги! ги!», — «как у донских сие в употреблении» (впрочем, А.К. Денисов часто упоминает, как казаки в бою кричали обычное «ура»). Внезапное нападение с криком «ги! ги!» породило новое слово — «гикнуть», «гикнули». «Казаки из засады гикнули…», — вспоминал С.Г. Волконский; «…человек тридцать гикнуло прямо на карету».

Внезапное нападение из засады мелкими казачьими отрядами на отсталых французов, на их фуражиров практиковалось и отрабатывалось каждый день. Французы, вступив в Москву, жаловались: «Начальники неприятельской армии поддерживали наших начальников в надежде на мир, уверяя, что прелиминарные пункты будут на днях подписаны. А между тем тучи казаков облегали места, на коих расположены были войска наши, и ежедневно похищали у нас великое число фуражиров».

«К изнурению фуражиров соединялось поражение, наносимое им казаками, подъезжавшими даже к заставам Москвы»

Известно повеление Наполеона маршалу Бертье 22 августа (3 сентября) 1812 г.: «Наконец вы заметите герцогу Эльхингенскому (маршалу Нею), что он ежедневно более теряет людей в фуражировании, нежели в сражении».

При достижении внезапности казаки атаковали неприятеля с неожиданной для него стороны целыми полками. Так, в августе 1794 года полки Карпова и Серебрякова «получили повеление переправиться через Вислу прямо на неприятельские батареи. Казаки сняли с себя мундиры, седла с лошадей и с одними дротиками в руках, с военными кликами, вылетели из лесу и ринулись в Вислу. Поляки так оробели от сего, что оставили все пункты и бежали».

Казаки старались не ввязываться в бой, если противник ждал нападения. Служивший у французов поляк Хлаповский, описывая бои у Смоленска летом 1812 г., заметил: «Казаки никогда не атакуют даже 1 эскадрон, если он в порядке, в строю».

Служивший у русских поляк Бискупский подтверждал: «…из-за горизонта далеко сотни две казаков увидели только верх одной бермицы (польской меховой гренадерской шапки. — А.В.) и довольно, чух! — и исчезли из глаз; где ядра летают, там их не ищи, где случай добычи, тут и своих ограбили и, как хищные птицы, улетели; а между тем этот народ драгоценность для регулярной армии».

Они избегали атаки на нерасстроенную пехоту. Так, А.К. Денисов получил приказ П.И. Багратиона атаковать с двумя полками французов. «Видя неприятельскую пехоту, твердо против меня стоящую, я понимал, что одна злоба выдумала такое повеление и что в исполнении оного не может быть хорошего, а только потеря казаков и стыд — что нас опрокинут…».

И в 1920 году И. Бабель описал неудачную атаку казаков на окопы: «…наши идут, возвращаются, коноводы ведут раненых, не любят казаки в лоб…»

Еще Зейдлиц, лучший кавалерийский генерал Фридриха II, требовал сперва расстроить врага, а потом уже бить его. И казаки шли на самые разные уловки, чтобы расстроить противника или выманить его на поединок. Так, поляки на французской службе вспоминали, как казачий офицер подъезжал на 100 шагов к строю шеволежеров гвардии (лучшей французской кавалерии) и предлагал с ним сразиться, затем слез с лошади и предлагал его поймать.

Естественно, казаки сами старались создать все условия для внезапного нападения. Кавалерийский бой скоротечен. Но чтобы на одну минуту добиться тактического превосходства — ударить плотной массой с фланга или тыла на растянутую или расстроенную движением конницу противника, казаки широко использовали систему засад.

Засада предполагала знание слабых сторон противника, прекрасное знание местности, тщательную подготовку и точное исполнение. Примером служит засада, устроенная известным казачьим военачальником Ф.П. Денисовым против турецкого военачальника Черкес-паши во время Русско-турецкой войны 1768—1774 гг.

Ф.П. Денисов, «уже зная, что Черкес-паша вспыльчивого нрава, …с двумя или тремя донскими полками пошел скрытно к турецким войскам, где командовал Черкес-паша; через легкие команды осмотрел близь их лагеря места и, найдя одну довольно глубокую лощину, в одну ночь скрылся с отборными казаками, распорядя наперед так, чтоб некоторые офицеры с лучшими казаками по утру рано, в которое время всегда турецкие чиновники пьют щербет, атаковали бы передовые пикеты, а полки, что оставались на назначенном месте, стояли, дабы в случае нужды могли ему сикурсировать (подать помощь. — А.В.). Офицеры, назначенные атаковать, исполнили свою обязанность весьма хорошо, и когда подоспевшие из лагеря турки атаковали наших взаимно, тогда казаки начали — с намерением и по распоряжению — уходить, оставляя Денисова в лощине, бывшей в стороне; который, дождав, что турки его минули, несколько быстро в бок ударил, опрокинул и взял в плен до десяти их чиновников…»

Ныне широко известен такой прием, как вентерь. Он описан М.И. Платовым в рапорте Багратиону от 26 июня 1812 г.: «Я теперь нахожусь по сию сторону м[естечка] Мира близ оного, а в Мире — с полком полковник Сысоев 3-й.

Впереди Мира по дороге к Кореличам поставлена в ста человеках застава, как для наблюдения за неприятелем, так и для заманки его оттоль ближе к Миру; а по сторонам направо и налево в скрытных местах сделаны засады каждая по сту отборных казаков, называемая вентерь. Для того, что ежели открывающие от неприятеля будут стремиться по дороге, тогда застава отступает с намерением с торопливостью и проводит неприятеля сквозь засады, которые тогда делают на него удар, и застава оборачивается ему же в лицо. Полк Сысоева 3-го от местечка Мира стремительно подкрепляет. Ежели удастся сим способом заманить неприятеля, тогда будет не один язык в руках наших».

Иногда засада организовывалась быстро и прямо в ходе боя (импровизировалась). А.К. Денисов, командир донского полка, вспоминал, что во время боя с поляками 25 мая 1794 г. «увидел, что мои партии, соединено с пикетными, сильно преследуемы неприятелем, а потому приказал храброму войсковому старшине Грузинову взять охотников и скрыться в стороне, в лесок, и ежели неприятельские передовые несколько его проскачут, чтоб храбро в них ударил; сам же я поскакал к тем, которых гнали, и направил их отступать к приготовленной засаде. Неприятель, видя малое число наших, без обороны уходящих, гнался без всякой осторожности. Майор Грузинов, вылетев из лесу, ударил с большою отважностью в бок; бегущие спереди опрокинули неприятеля; при этом многих убили, до 20-ти человек взяли в плен и вскачь отступили перед их армией».

Отступление, заманивание, удары из засад могли чередоваться с коротким прямым таранным ударом на расслабившегося, не ожидающего атаки противника. А.К. Денисов пишет, что тот же день, когда польская армия остановилась лагерем, отряд польской кавалерии в 300—400 сабель выдвинулся вперед на полторы версты. «Я решился взять из Орлова полка сто человек, да из Янова полка человек 50, с капитаном Красновым, очень храбрым. А как полки были вместе и готовы, то в момент сия команда составилась… Майор Иловайский поставил оную лавою, отдал нужный офицерам пред казаками приказ, взял в руки дротик и… пошел прямо на неприятеля шагом, а сам на удалом коне впереди. Неприятельская застава, видя сие, начала устраиваться и обнажила палаши. Иловайский, подошед на ружейный выстрел, пустился рысью и ударил с такою храбростию, что в минуту опрокинул всех и, прогнав несколько верст, ретировался и гнал перед собой человек 50 пленных, да убитыми осталось на месте, по крайней мере, столько же».

В случае решительного удара казаки бросались вперед под развернутым полковым знаменем. А.К. Денисов описывает, как во время атаки на польскую кавалерию знаменосец казак Быкадоров «полетел вперед и от всех казаков отдалился саженей на 15, несся в середину неприятеля», далее Быкадоров прорвался сквозь польский строй и оказался в тылу у поляков, куда за ним устремились остальные казаки.

В случае нападения сильнейшего противника, казаки практиковали отступление врассыпную. Денис Давыдов описывал, как он «испытал рассыпное отступление, столь необходимое для партии, составленной из одних казаков, в случае нападения на нее превосходного неприятеля. Оно состояло, во-первых, чтобы по первому сигналу вся партия рассыпалась по полю, во-вторых, чтобы по второму сигналу каждый казак скакал сам из вида неприятеля, и в-третьих, чтобы каждой из них, проехав по своевольному направлению несколько верст, пробирался к предварительно назначенному в десяти, а иногда и в двадцати верстах от поля сражения сборному месту».

При отступлении врассыпную одна сотня, как правило, отвлекала на себя неприятеля, «продолжала перестреливаться и отступать…, дабы заманить неприятеля на другую сторону той, куда партия предприняла свое направление».

Наполеон так и не понял этого приема: «Я нашел превосходство русской армии только в том, что касается регулярной кавалерии: казаков же легко рассеять», — считал он.

В случае необходимости казаки широко применяли спешивание «Конница неприятельская подступила к правому флангу атаковать мой полк, — вспоминал А.К. Денисов, — но болото ей препятствовало произвесть то; орудия наши, поставленные против неприятеля, сильно оную разили, а спешившиеся казачьи стрелки также оную били».

Спешивание применялось при наступлении через лес. «Так как казаки совсем не могут действовать в лесу» (видимо, конные казаки. — А.В.), то часть казаков («казачьих стрелков») спешивалась «сбить неприятеля и очистить дорогу».

Спешивание произошло, например, в Альпах. «…В горах Швейцарии спешенные казаки могли быть даже полезнее, чем на конях».

30 января 1813 г. «…200 человек напали на казачий пикет, в лесу близ Модлина стоявший, но казаки спешились, опрокинули неприятеля и убили 5 чел. без малейшей с своей стороны потери».

Известен комбинированный бой в 1807 г. в Восточной Пруссии, когда надо было взять французские шанцы. 150 спешенных казаков подползли и открыли огонь из ружей, затем 60 «храбрейших» ударили на шанцы через речку с дротиками.

«В заключение, — писал Д. Денисон, — приведем выдержку из письма к Нолану прусского гвардейского уланского ротмистра фон Ганцауге: "Большую часть последней кампании против французов я был прикомандирован к донским казакам. В это время они были очень мало знакомы с употреблением огнестрельного оружия. Но во время движения по Западной Европе они оценили все выгоды, им доставляемые, особенно при действиях на пересеченной местности, и понемногу вооружились французскими ружьями. При этом на удобной для того местности они стали спешиваться и вести бой в рассыпном строю. Я видел, как они таким путем побеждали превосходную в силах конницу и даже пехоту, если они нападали на них в одиночку. В этих случаях пехота опасалась оставшейся верхом части казаков, которые прикрывали коноводов и держались по возможности ближе от спешенных людей, постоянно готовых сесть на коней и броситься на противника, если он отступал или был выбит из своего закрытия.

Этому образу действий исключительно я приписываю успехи казаков во время кампании на Эльбе и на Рейне и то превосходство, которое они в малой войне и аванпостной службе постоянно имели над неприятельской конницей"».

Сами казаки стремились к взаимодействию с другими родами войск, чтобы использовать их сильные стороны.

Денис Давыдов вспоминал, как он впервые попал с казаками в передовую цепь и увидел среди противостоящей французской цепи одного офицера. «Мне очень захотелось отхватить его от линии и взять в плен. Я стал уговаривать на то казаков; но они только что не смеялись над рыцарем, который упал к ним как с неба с таким безрассудным предложением. Никто из них не хотел ехать за мною…»

Но прошло немного времени, и Денис Давыдов снова «спросил урядника: "А что, брат, если б ударить?" — "Для чего ж нет, ваше благородие", — отвечал он и, указывая на фланкеров, которые вертелись у нас под носом, прибавил: "Их здесь немного; с ними можно справиться; давеча мы были далеко от пехоты, а теперь близко: есть кому поддержать". — "Ну, подбивая же на удар своих казаков, — сказал я ему, — а я примусь подбивать гусар и улан" (их было рассыпано взвода два в казачьей цепи). Нам удалось. Цепь вся гикнула и дружно бросилась в сечу; мы перемешались с неприятельскими фланкерами. Сабельные удары посыпались, пули засвистали, и пошла потеха….

Сеча продолжалась недолго.

Французские фланкеры, смятые нашими, пошли на уход…»

Денис Давыдов вспоминал, как в Финляндии в 1808 г. казаки заманили и «навели» шведских драгун на русскую регулярную кавалерию, а затем бросились преследовать и добивать: «В это время шведские драгуны Ниландского полка, съехав с берега, показались на льду против нашей конницы и двинулись на малую часть казаков, впереди ее рассыпанных. Казацкие фланкеры начали отъезжать и заманивать расстроенную уже от единого движения вперед неприятельскую конницу. Увидя это, Кульнев и я, оставя пехоту, поскакали к нашей коннице, но она, не дождавшись нас, ударила, смяла и опрокинула ниландских драгун. Мы только что успели насладиться действием казацких пик и погонею казаков за неприятелем по гладкой и снежной пустыне Ботнического залива.

Картина оригинальная и прелестная! Много драгун было поколото, много взято в плен».

В 1813 г. генерал А.И. Чернышев, командовавший казачьим отрядом, писал в рапорте М.И. Кутузову: «Как ни хороши казаки, они действуют с гораздо большей уверенностью, если видят за собой поддержку регулярной кавалерии».

Широко применялось взаимодействие казаков со своей донской артиллерией. Артиллерия прикрывала отход казаков с захваченными трофеями под Малоярославцем: «Преследование за ними продолжалось до реки, которую они перешли вброд вместе с отбитыми ими пушками, и огонь из двенадцати орудий донской конной артиллерии, открытый Платовым с правого берега Лужи, разом остановил стремление неприятельской кавалерии. Она отступила без преследования».

Предписывая Платову задержать неприятеля, П.И. Багратион отмечал: «Кавалерия их Вас помять также не может, поля открыты, и Вы имеете пространство и много артиллерии конной».

Командование сводило вместе регулярные и иррегулярные части, чтоб казаки в сражении могли опереться на регулярную конницу и на пехоту. Так, отряд М.И. Платова в 1807 г. состоял из 10 казачьих полков, Павлоградского гусарского, 1-го егерского полков и 12 орудий конной артиллерии.

Распространенным приемом был для казаков набег в тыл противника. Примером может служить бой 13 октября 1812 г. у Городни, когда казаки чуть не взяли в плен Наполеона.

Напомним, что французы вышли из Москвы и двинулись в обход русской армии, стоявшей у Тарутино, чтоб вступить в южные губернии России. Но русские войска вовремя узнали об этом движении и преградили французам дорогу у Малоярославца, развернув фронт вдоль реки Лужа. Казаки Платова прикрыли левый фланг своей армии.

Судя по воспоминаниям П.П. Коновницына, жизнь Наполеона подвергалась опасности дважды. Первый раз это случилось 12 октября, как только французы вступили в Малоярославец: «Неприятель, переправя пехоту через брод, занял уже часть города, и по сю сторону леса с оврагами и луга, покрытые местами кустами; армию всю нашу, поспешающую в сильных колоннах; в голове вдали все казаки с Платовым на марше; шествие войск вдоль по берегу речки, противной стороны берега заняты неприятелем, где в одной деревушке находился и сам Бонапарт, дабы своими глазами удостовериться, что вся наша тут идет армия. Тут по рассказам известно, что Тульского казачьего полка (полк сей милиционный, из мужиков) несколько человек переехали вброд малую там речку, вскакали в деревню, стоящую при самом берегу. Один из молодых, 18-летний казак, бросился на одного француза в сером сертуке, но то был сам Наполеон. Конвой его, скрывшись за избою, хватает его и берет в плен. Обстоятельство сие делается нам известным по случаю, что молодой сей казак или мужичок нашел средство уйти, сам рассказывал, а захваченные пленные согласно о сем подтвердили».

Эпизод этот остался практически незамеченным, а вот события следующего дня запомнились многим.

М.И.Платов рапортовал М.И. Кутузову 12 октября 1812 г.: «Генер[ал] Дохторов, заняв с рассветом часть Малого Яросла[вца], теперь действует стрелками против держащегося еще там неприятеля. На сей стороне неприятельской кавалерии нет. Я сейчас отправил г[енерал] -м[айора] Иловайского 3-го с 6 полками кружными путями к Городнеселению, отстоящему в равной дистанции на большой дороге от Боровска и от Ярославца, с тем, что, как уповательно, неприятель, действуя теперь здесь, может тянуться и притягивать к себе часть войск, артиллерии или транспортов, то ему, Иловайскому, сильно подействовать на оных и на тыл неприятельский.

С другой стороны, посылаю я большую часть полков для наблюдения неприятеля по дороге к Медыни и левее от сей дороги как для действия на неприятеля, могущего идти частями, так и для истребления его фуражиров и стеснения совершенно круга его продовольствия».

«В ночь с 12 на 13 Октября Платов отрядил 3 сильные партии на левый берег Лужи. Выступив из лагеря, партии шли на одной высоте, находясь между собой в расстоянии версты. Часу в 4-м пополуночи переправились они через Лужу, двинулись с величайшей тишиной к столбовой дороге и остановились, увидя за ней бивачные огни неприятелей. Стали всматриваться и приметили тянувшееся по дороге войско, пешее и конное, имевшее между собой частые промежутки. Эго была артиллерия, следовавшая к Малоярославцу. Начальники казачьих партий съехались и, переговоря, положили ударить на орудие. Сперва пошли шагом, потом рысью, наконец с обычными криками высыпали донцы на дорогу, прямо на артиллерию, которая, завидя их, своротила в сторону, стараясь спастись по полям, но была настигнута, причем схвачено более 50 орудий. Пока одни из казаков поворачивали пушки, в намерении увезти их, другие кинулись на обозы, а иные понеслись далее за дорогу и наскакали прямо на 3 кавалерийских взвода, стоявшие неподвижно на месте. Посреди них находился Наполеон. При заре, только что занимавшейся, нельзя было приметить его. Казаки не атаковали регулярной кавалерии и продолжали в рассыпную колоть, забирая что попадалось. Наполеон очутился тут следующим образом. В 5-м часу поутру поехал он из Городни в Малоярославец, в сопровождении только 3 взводов, ибо остальной конвой не успел еще отправиться за ними. Дорогой у одного из его генералов, Паца, упал эполет. Он сошел с лошади поднять его и, наклонясь к земле, услышал справа конский топот и ржание лошадей. Едва успел он доложить о том Наполеону, как вся окрестность наводнилась казаками. Наполеон обнажил шпагу, принял влево, на поле, и остановился с 3 конвойными взводами и находившимися при нем чиновниками. Суматоха подле дороги продолжалась, и тщетны были усилия и крики казачьих начальников, старавшихся собрать войска, ибо оно нашло в обозах бочонки с золотом. Между тем появились из Городни конвойные драгуны и конные гренадеры. Вместе с свитой Наполеона атаковали они Донцов и принудили их отступить. Наши благополучно переправились через Лужу, увезя с собой богатую добычу деньгами и 11 орудий, заблаговременно, при начале нападения, отправленных в лагерь Платова».

Это событие создало впечатление, что даже французская гвардия бессильна перед казачьими набегами. «Император чуть было не был взят в плен посреди своей гвардии! Сто раз уже говорилось, что гвардия сражается хорошо, но охраняет плохо. Действительно, ночью казаки находились в 300 шагах от батальона гренадеров!

Безопасность императора действительно представляет большую и сложную проблему для эскорта. Он садится на лошадь днем и ночью, без предупреждения и внезапно. Если дежурный взвод всегда взнуздан, то служебные эскадроны взнуздываются только тогда, когда император просит подать ему лошадей. Таким образом, он уезжает в сопровождении только трех-четырех человек, а остальные догоняют его рысью или галопом. Именно этим утром дежурные эскадроны не сменялись в течение трех дней, поэтому и люди, и лошади сильно устали. В этот вечер все были и вовсе изнурены». «25 октября (н.с.) утром он (Наполеон) выехал, чтобы осмотреть место бывшего накануне сражения, и двигался среди своей армии, считая себя в полной безопасности, как вдруг раздался крик солдат: «Это Плато! Их 10 000!». Наполеон сначала не поверил и попал поэтому в величайшую опасность; его адъютант, генерал Рапп, был сброшен с лошади, и только необычайное мужество его конвоя и прибытие гвардейских конных гренадер и драгун спасло Наполеона от плена», — описывал это событие Д. Денисон.

Впоследствии историограф французской гвардии А. Лашук воспроизвел эту стычку в деталях, подчеркивая героизм кавалеристов императорского конвоя. «В действительности императора тогда сопровождали не только конные егеря конвойного взвода, но и такой же взвод из 1-го эскадрона польских шеволежеров-улан гвардии под командой лейтенанта Иоахима Хемпеля, а возможно, еще и третий взвод, выделенный из полка гвардейских драгун (по утверждению Г. Гурго, бывшего в 1812 г. первым офицером для поручений императора).

Первым на помощь личному эскорту и свите Наполеона подоспел дежурный эскадрон 1-го полка польских шеволежеров-улан (1-й эскадрон) под командой начальника эскадрона барона Я.Л.И. Козетульского. В схватке с казаками Козетульский был ранен и сброшен с коня ударом пики. Вместо него начальство над эскадроном принял капитан Станислав Хемпель».

А. Лашук в описании упоминает гвардейских конных гренадер, драгун, красных (голландских) улан. Фактически по тревоге на помощь Наполеону прибыла почти вся его гвардейская кавалерия. «Подошли конные гренадеры в строю, и казаки скрылись в лесу, — пишет А. Лашук, но внезапно следует добавление: — Казаки вернулись в большом количестве и охватили с трех сторон красных улан, те потеряли более 100 человек. Поляки — около 20».

Таким образом, получается, что лучшая кавалерия Франции не смогла прогнать казаков. Они вернулись на место происшествия, привлеченные, видимо, яркой расцветкой формы голландских улан. И красные уланы (2-й уланский полк гвардии), судя по всему, не смогли соответствовать красоте своих мундиров и много от казаков претерпели.

«Это дело имело весьма важное влияние на исход кампании. Оно подействовало угнетающим образом на дух Наполеона, убедило его в превосходстве легкой конницы противника и в слабости его собственной как раз в ту минуту, когда многое зависело от смелости и решительности его действий», — писал Д. Денисон.

Самое интересное, что казаки еще долго не знали, что в их руки мог попасть сам Наполеон. М.И. Платов в октябре 1812 г. рапортовал Александру I о подходе ополчения и доложил о первом бое ополченцев: «13-го числа сего месяца, находясь они со мною по повелению генерала-фельдмаршала князя Голенищева-Кутузова в тылу неприятеля, и, быв побуждаемы ревностнейшим и верноподданническим рвением на защиту августейшего престола и Отечества от нашествия врага, оказали услугу: первый отряд под командою генерал-майора Алексея Иловайского у Малоярославца, разбив неприятеля с жестоким поражением, отбил у него 11 пушек». И позже, когда французов уже выгнали из пределов России; М.И. Платов, рапортуя М.И. Кутузову 19 февраля 1813 г., напомнил лишь о захваченных 11 орудиях: «13 октября прошлого, 1812 года, на другой день после знаменитой победы, одержанной Вашею светлостию под Малоярославцем, я напал на тыл неприятельской армии, шедшей на подкрепление войск, сражавшихся под Малоярославцем, и по жестоком сопротивлении отбил 11 пушек.

При сем случае отличились: генерал-майор Иловайский 3-й и полковник Кайсаров, который при сильном нападении французской кавалерии, желавшей возвратить отнятые орудия, мужественно удержал сие стремление с егерями 20-го полка, и орудия остались у нас».

Примером исключительно удачного длительного набега в тыл противника может служить рейд отряда полковника Чернышева из армии адмирала Чичагова, направленный против поляков и союзных Наполеону австрийцев.

«…Чичагов послал Чернышева с отрядом для истребления неприятельских запасов в Варшавском Герцогстве и угрожения Варшавы… — говорится в сочинении А.И. Михайловского-Данилевского. — Посланный в Варшавское Герцогство отряд флигель-адъютанта Чернышева состоял из 1 казачьего полка (полк Власова 2-го. — А.В.), 3 эскадронов улан и 4 конных орудий. 3 октября пришел Чернышев из Бреста в Бялу, где в замке Радзивилла, поднявшего оружие против России, заклепал и потопил 15 пушек, а с имения взял денежную дань. Из Бялы направился он к Мендержицу и Седлицу, наперерез шедшим к Венгрову для соединения с князем Шварценбергом 2000 австрийцам, которые, найдя дорогу в Венгров занятой разъездами Чернышева, обратились к Модлину. Услышав о появлении наших войск в тылу своем и не зная числа их, князь Шварценберг переправился у Дрогочина на левый берег Буга. Чернышев оставил против австрийской армии наблюдательный пост и обратился к Люблину, а для устрашения Варшавы послал разъезды через Сточек и Гарволин к Висле. В Седлице, Мендержице, Лукове и Коцке уничтожил Чернышев неприятельские запасы, отправя что можно было из них в Брест. При сожжении магазинов в Лукове произошел в городе пожар. Русские бросились помогать, а Чернышев велел оценить убытки погоревших и раздал им деньги. Таким образом, адъютант императора Александра исторгал из огня имущества поляков, в то самое время, когда братья, родные, отцы тех же самых поляков с остервенением терзали внутренность России и ногами попирали ее святыню. Черту сию должно сохранить в потомстве: она живописует век Александра. "При появлении Чернышева в Герцогстве смятение в Варшаве было чрезвычайное, — пишет Французский Посол, там находившийся, — все готовились к отъезду". Комендант принял меры к защите города, запер заставы и силой отбирал лошадей у жителей, стараясь наскоро составить конный отряд. Он издавал печатные объявления, именовал отряд Чернышева татарами и призывал к общему вооружению. "Поляки! — говорил он. — Великий Наполеон смотрит на вас с Московских колоколен". Риторическая фигура безграмотного коменданта о Наполеоне, стоявшем на обгорелых колокольнях, не принесла пользы. Поляки уже перестали доверять своим мнимым покровителям, не давали лошадей для ополчения, и, едва только отворены были заставы, все лучшее общество удалилось из Варшавы и более не возвращалось туда. Известясь через нарочных об опасности, угрожавшей Варшаве, князь Шварценберг, перешедший в Дрогочине на левый берег Буга, потянулся на Венгров и Седлиц к Бяле. В то же время выступил из Замостья гарнизон против Чернышева, которому нельзя было долее оставаться в Герцогстве, потому что Чичагов прислал ему повеление идти назад в Брест. Он обратился на Влодаву, перешел 7 октября через Буг, привел с собой 200 пленных, забранных в 8-дневном поиске, во время коего прошел до 500 верст, сжег несколько магазинов, ускользнул от войск, посланных за ним в погоню из Замостья, Тарногуры и Модлина, встревожил Варшаву и все Герцогство и был поводом, что князь Шварценберг оставил позицию при Дрогочине и пошел назад для обороны Варшавы».

Сам А.И. Чернышев 7 (19) октября 1812 г., когда французы еще были в Москве, сообщал с территории Польши, что, имея отряд в 3 казачьих полка, 3 эскадрона легкой конницы и 4 орудия конной артиллерии, состоящий из 1800 конных, был направлен «для вторжения в герцогство Варшавское… В семеро суток перешел я более 500 верст, занял 2 губернских города — Сельце и Вигров, около 20 подпрефектур и местечки… действия моего отряда, который показался неприятелю вчетверо сильнее, нанесли трепет и ужас в Варшаве, от которой в продолжении экспедиции я был только в 6, а от Люблина в 3 милях».

Вернувшись из этого рейда, Чернышев собрал новый отряд и вскоре провел еще один рейд по французским тылам с 27 октября по 5 ноября из 3-й западной армии в корпус Витгенштейна, действующий на петербургском направлении. Во время этого рейда казаки отбили у французов пленного генерала Винцингероде, который впоследствии возглавил авангард Главной русской армии.

Успех объясняли тем, что Чернышев «имел под своею командою казачий полк Пантелеева, недавно пришедший с Дона и потому довольно сильный» (на самом деле полк выступил с Дона в 1810 году).

Во время боя лицом к лицу погибших обычно бывает немного. Трудно убить человека, который сопротивляется и сам хочет убить тебя. Настоящее «смертоубийство» начинается, когда один из противников не выдержал напряжения боя и побежал, показал спину.

Вспомним А.С. Пушкина:

Преследование и уничтожение бегущего противника требует особых навыков.

«Если преследуемый неприятель рассыпается, то следует стараться догнать передних, отставшие не уйдут. Догнав голову, можно считать хвост своей добычею. Во все время преследования следует неприятеля колоть, рубить и стрелять и только тогда начинать забирать пленных, когда преследование будет считаться оконченным», — рекомендовал Фридрих Великий. И немецкая кавалерия, помня заветы своего полководца, вела преследование «до последнего вздоха человека и коня».

В русской армии для преследования противника всегда использовались именно казаки.

Роль казаков в сражении при Треббии четко указал в приказе А.В. Суворов: «…Казаки будут стоять за австрийскою кавалериею и в атаке бросаются во фланг неприятелю. Когда же оный будет сбит, то преследуют его беспрестанно, и всех истребляют».

Польские конные егеря, вспоминая 1812 г. и бои с казаками, отмечали: "при малейшем обращении (нашем) в тыл казаки мгновенно "садились нам на шею"».

При преследовании казаки старались нагнать бегущего противника на его же части, чтоб окончательно смешать его ряды. Так, в бою с поляками 26 мая 1794 г. «неприятель был опрокинут и вогнан в середину бегущей уже польской пехоты». И при занятии Бергами в 1799 году полковник Греков опрокинул французскую кавалерию на французскую пехоту, проходившую по улицам города, в результате чего смешался весь французский отряд и «скорей скороходов пробежал через город».

Преследовать противника предполагалось до полного его истребления или «до темной ночи».

Но одно дело — преследовать сбитого в рукопашном бою равного тебе по силам противника, другое — преследовать отступающую вражескую армию.

Настоящая работа для казаков появилась, когда наполеоновская армия после сражения под Малоярославцем начала отступление, не выдержала и побежала.

Генерал Раевский писал жене: «Я был в очень жарком деле 12 сего месяца под Малым Ярославцем, и мы все вполне здоровы. Теперь я думаю, что мы больше не будем сражаться, и что дело будет кончено одними казаками».

М.И. Кутузов 18 октября 1812 г. писал М.И. Платову: «Я надеюсь, что сей отступный марш неприятелю сделается пагубным и что Вы наиболее тому способствовать можете».

Тогда же, 18 октября, М.И. Платов доносил: «Неприятель, опасаясь внезапного нападения, днем беспрерывно находится в ружье и стоит в боевом порядке, а ночью, зажигая все на пути встречающиеся ему селения, ретируется при свете сем без всяких роздыхов».

Вот рапорт М.И. Платова от 20 октября 1812 г.: «Неприятель преследуем столь живо, что я после вчерашнего рапорта теперь только могу донести, что он бежит так, как никогда никакая армия ретироваться не могла. Он бросает на дороге все свои тяжести, больных, раненых, и никакое перо историка не в состоянии изобразить картины ужаса, который оставляет он на большой дороге. По истине сказать, что нету 10 шагов, где бы не лежал умирающий, мертвый или лошадь… Я теперь накормил войска, сажаю егерей на казачьих лошадей и буду теснить его во всю ночь».

Слова Платова подтверждает дневник французского гвардейского офицера: «2 ноября (н.с.) …казаки по своему обыкновению ежедневно по несколько раз бросаются на "ура!"».

3 ноября. Казаки захватывают экипажи и отставших; они беспрестанно кидаются на «ура».

После освобождения Вязьмы М.И. Кутузов рекомендовал М.И. Платову в лучших традициях Фридриха Великого нападать на головы колонн отступающих французов. 23 октября 1812 г. он писал: «Вследствие чего Ваше высокопревосходительство старайтесь выиграть марш над неприятелем так, чтобы главными Вашими силами по удобности делать на отступающие головы его колонн нападения во время марша и беспрестанные ночные тревоги…

Таковой род преследования приведет неприятеля в крайнее положение, лишит его большой части артиллерии и обозов».

Судя по воспоминаниям современников, Платов предписание Кутузова выполнил своеобразно.

Мелкие партизанские отряды действительно рванулись наперегонки с бегущими французами. Преследование они вели беспрерывно.

«От самой Вязьмы образ нашей жизни совершенно изменился, — вспоминал Денис Давыдов. — Мы вставали в полночь. В два часа пополуночи обедали так плотно, как горожане обедают в два часа пополудни, и в три часа выступали в поход.

Партия шла всегда совокупно, имея авангард, арьергард и еще один отряд со стороны большой дороги, но все сил отделения весьма близко от самой партии. Я ехал между обоими полками иногда верхом, иногда в пошевнях, которые служили мне ночью вместо квартиры и кровати.

Когда не было неприятеля, то за полчаса до сумерков оба полка спешивались и от того приходили на ночлег с выгулявшимися лошадьми, коих немедленно становили к корму. По приведении в устройство всей военной предосторожности мы немедленно ложились спать и во втором часу садились снова за трапезу, на конь и пускались в погоню».

Но сам Платов с основными силами казаков не торопился обходить и отрезать французов.

Как вспоминал С.Г. Волконский: «Вслед за французами показался и Платов со своими полчищами, и весь наш отряд поступил в его команду. Платов, знавший меня, приказал мне, чтобы мой отряд шел с его полчищами. Он сам ехал в санях и посадил меня на облучок оных, и так он и все войско прибыли к Смоленску, в который входили все соединенные корпуса французской армии. Вытеснить французов из Смоленска было ему не по силам, но он бы лучше сделал не останавливаться в виду Смоленска, а опередить отступление французов и, при большой силе его отряда, затруднить их отступление по дороге к Дубровне. Но Платов стал бивуаком под Смоленском, тревожа только французов не спереди их, а с тыла.

Тут я при нем пробыл целую ночь и был свидетелем того, что грустно мне передавать о нем. Не отнимая заслуг его в эту войну, я должен сказать, что он многое упустил по невоздержанности своей. Став на бивуаке, он приказал себе подать горчишной, т.е. водки, настоянной на горчице, и, выпив порядочную чапарочку, огруз и заснул. Отрезвившись немного, он велел себе подать другую, опять отрезвившись, велел подать третью, но уже такого размера, что свалился, как сноп, и до утра проспал; и поэтому уже пропустил время к распоряжению, дал время французам беспрепятственно продолжать свое отступление и, вступив в Смоленск, захватил только отсталых; а между тем занятие Смоленска по реляциям представлено как значительный его подвиг».

Объяснение такому поведению М.И. Платова следует искать не в «горчишной», а в распоряжении, сделанном им в схожей ситуации П.С. Кайсарову 12 октября 1813 г.: «Чтобы воспользоваться расстройством его и нападать на отделяющиеся части его, тревожить и доводить до дальнейшего расстройства, нахожу я надобным, чтобы Ваше превосходительство с отрядом войск следовали вперед к Готте и далее по Вашему усмотрению, куда найдете удобнее для преследования неприятеля, ибо вообще всеми войсками моими не так удобно действовать на оного соединено, а лучше частыми, чтобы разрывать его и беспокоить: денно видеть, а в ночное время малою частию не дать им спать, и полагаю, что от сей нашей налеглевости больше он расстроится и побежит, тогда в будущие дни сделается слабее, надеюсь, что мы больше его можем вредить».

Второй проблемой для Платова стало обилие пленных и необходимость выделять войска для их конвоирования.

23 октября М.И. Платов рапортовал М.И. Кутузову: «Неприятеля побито множество, пленных же не собираем, а все раненые и захваченные во оной остаются по дороге с предоставлением участи их жителям.

А я иду за ними с малым уже числом за раскомандированием от меня донских полков по повелениям и за взятием у меня всех егерей, кроме 300 человек 20-го егерского полка».

24 октября М.И. Платов снова доложил М.И. Кутузову, что «пленные частью собраны, а большею частию, чтобы не занимать ся ими и не отвлекать для конвоя их людей, отданы жителям».

Но 27 октября, судя по такому же рапорту, ситуация изменилась: «Для доставления пленных и пушек в Дорогобуж оставил я полк войскового старшины Галицина, и впредь к препровождению пленных будут определяемы от меня казачьи команды, хотя это и сопряжено с развлечением от полков казаков, …ибо мужики убивают пленных нещадно. Но в продовольствии пленных по неимению и в полках хлеба будет неминуемое затруднение».

А 13 ноября Платов уже жаловался Кутузову: «Пленные наводят мне великое затруднение, которым за быстрыми моими движениями счету свесть не могу, ибо армия французская, не имея верного продовольствия, части ее отлучаются в сторону для пропитания. И так сими днями случается, что мы ночуем в деревнях друг подле друга».

19 ноября 1812 г. новая проблема: «Из числа пленных приказываю я здоровых собирать, а слабые и раненые оставляются по дороге, при селениях; но и из здоровых немало шатаются по сторонам дороги, которых за скоростию преследования моего по следам неприятеля не успеваю я собирать… не изволите ли приказать забирать таковых шатающихся войскам, за мною следующим».

И в-третьих, опираясь на свой огромный боевой опыт, Платов видел, что французская армия и так гибнет, и изо всех сил «не давал в трату» казаков, которые попали наравне с французами в тяжелейшую ситуацию — с боями шли зимой, по морозу, по разоренной, опустошенной местности. «…Смело могу утвердить, что одному только Донскому войску можно перенесть и исполнить то, а никому другому, не имевши чрез полуторамесячное преследование неприятеля денно и ночно ни одного дня раздыха, и не получая продовольствия, которое находить надобно было самим», — рапортовал М.И. Платов.

После боев под Красным (3—7 ноября 1812 г.) и до Березины (14—17 ноября 1812 г.) преследование остатков Великой армии велось одними казаками, то же самое — после сражения при Березине.

«Кутузов предоставил казакам преследовать армию с тыла. Сам же с главными силами двигался в стороне от большой дороги…». «Каждый вышедший из рядов солдат, если он не попадал в руки казаков, был уже не в состоянии нагнать свою часть», — писал военный теоретик Жомини.

«К столь многочисленным бедствиям (зловещие подробности, которые вовлекут меня в повторения, почти неизбежные в рассказе и простительные для солдата) следует присоединить еще сонмы казаков и вооруженных крестьян, которые окружают нас. Дерзость их доходит до того, что они пробиваются сквозь наши ряды, похищая ломовых лошадей и фургоны, которые они считают богато нагруженными. У наших солдат нет силы противиться этим похищениям. Тех, кто удаляется с дороги с целью грабежа, убивают крестьяне. Есть и такие, которые покидают ряды нарочно для того, чтобы быть убитыми или захваченными в плен казаками; но даже казакам их больше не нужно, и последние если не убивают их, то довольствуются тем, что грабят их, раздевая донага», — вспоминали французы.

После переправы через Березину ситуация во французской армии еще более ухудшилась. «Каждый привал, каждый ночлег ее — был ужасным полем проигранной битвы; тысячи погибали в величайших мучениях. Воины, пережившие, может быть. Аустерлиц, Эйлау и Бородино, доставались нам теперь очень дешево. Каждый казак брал их десятками в плен и приводил их в каком-то бесчувственном состоянии. Они ничего не знали, не помнили, не понимали. Дороги были усеяны их трупами, — во всякой хижине валялись они без призрения», — вспоминал участник войны P.M. Зотов.

19 февраля 1813 г. М.И. Платов в рапорте М.И. Кутузову подвел итог преследования: «В продолжение сей кампании взято нами 547 пушек, знамен и эстандартов более 30 и более 70 тысяч пленных, в том числе и более 10 генералов разных классов и более 4 тысяч офицеров.

…И неприятель, утвердительно доношу, не более как в тысяче человеках, кроме корпуса Магдональда, без одного орудия, изгнан тем самым путем, которым пришел.

Мы исполнили по верноподданническому долгу нашему присягу и священную обязанность».

М.И. Кутузов в письме М.И. Платову 17 января 1813 г. по достоинству оценил дела казаков: «Почтение мое к войску Донскому и благодарность к подвигам их в течение кампании 1812 г., которые были главнейшею причиною к истреблению неприятеля, лишенного вскорости всей кавалерии и артиллерийских лошадей, следовательно и орудий, неусыпными трудами и храбростью Донского войска. Сия благодарность пребудет в сердце моем, донеже угодно будет Богу призвать меня к себе. Сие чувствование завещаю я и потомству моему…

Наполеон в 29-м бюллетене своем, написанном из Молодечно, говорит сими словами: "Лишен будучи всей кавалерии и потеряв всех артиллерийских лошадей, не мог уже я отважиться без конницы и артиллерии ни на какое сражение"».

Действительно, в своем поражении 1812 г. Наполеон чаще всего винил казаков. Как считал французский министр Коленкур: «Все свои затруднения он приписывал исключительно помехам со стороны казаков».

«"…Мы не имели кавалерии, которая разведывала бы о неприятеле и сохраняла бы связь между нашими колоннами. Такие неудобства вместе с чрезвычайною, внезапно наступившею стужею, сделали положение наше невыносимым. Русские, видя по дорогам следы злополучия, угнетавшего французскую армию, старались воспользоваться этим и окружали со всех сторон наши колонны казаками, которые, подобно аравитянам в пустыне, отхватывали обозы. Эта негодная конница сделалась грозною в тех обстоятельствах, в какие мы были поставлены"… Так изливал свой бессильный гнев против "аравитян" и "негодной конницы" недавний властелин Европы…».

Военные историки считали, что поход Наполеона на Россию из-за наличия в ней казаков был обречен с самого начала. «Как только выказалось превосходство казаков в малой войне, фуражировкам был положен конец, и скоро, под влиянием голода и лишений, во французской армии ослабла дисциплина и упал дух. Эти обстоятельства более холода способствовали уничтожению ее…

Если армия бросается зря в середину скифской конницы, не имея возможности получать из своей страны продовольствие и фураж, го она неминуемо погибнет… Уже одно то огромное количество повозок, которое должна иметь европейская армия, вторгающаяся в азиатскую страну, губит ее, потому что увеличивает ее балласт и ускоряет минуту, когда армия, окруженная неприятельскими всадниками, должна погибнуть он недостатка продовольствия. Поэтому поход Наполеона против России был неправилен в самом своем основании по той самой причине, по которой все попытки цивилизованных народов вторгнуться в пустыни Востока оканчивались неудачами».

 

Донские казаки на марше

«Способность их к быстрым движениям допускала совершение усиленных маршей с чрезвычайной легкостью в короткое время, и в этом отношении никто в Европе не мог с ними соперничать», — писали о казаках военные историки.

Скорость и направление их передвижения мало зависели от условий местности. Перед нами предписание М.И. Платова генерал-майору Кутейникову 2-му от 24 июня 1812 г.: «Следование извольте иметь форсированными маршами денно и нощно, несмотря на изнурение лошадей, и самыми прямейшими дорогами, так как Вы, не имея никаких тягостей, можете везде пробираться и малыми стежками».

При выступлении в поход в первую очередь учитывалась скрытность передвижения. Вот рапорт командира донского полка полковника Сысоева начальнику штаба 2-й армии генералу графу Сен-При от 5 августа 1812 г.: «Получив приказание г<осподи>на Главнокомандующего армиею, я с двумя казачьими полками к назначенному пункту сделал было движение и, отойдя несколько, заметил уповательно нарочитое за мною неприятельское наблюдение. Я, дабы скрасть от него свой путь, тож умышленно поворотил налево и остановился на прежнем месте с тем, чтобы предпринять марш с сими полками ныне вечером и наградить некоторую потерю времени скорым маршем ночью, о чем Вашему сиятельству честь имею донести».

Форсированный марш казаков того же Сысоева описан Денисом Давыдовым: «Нужно заметить, что казацкий полковник Сысоев выступил хотя несколькими часами позже из Яловки, но прибыл, по крайней мере, одним часом прежде меня в Зельву. Сему причина та, что я, хотя уже сделал тогда семь кампаний, но отдельно нигде не командовал и не знал [как] водить кавалерию. Сей полковник в форсированных маршах следовал всегда до 30 или 35 верст. Тогда он останавливался кормить лошадей часа 3 или 4 и следовал снова на 30 или 35 верст. Если же на маршу и останавливался, то бывало на минуту для облегчения лошадей от естественной нужды.

Я же, напротив, тогда делал на 15 или 20 верстах привалы по часу и по два без корму, а на 30 или 35 верстах с кормом. Вот почему он у меня всегда выигрывал в сутки часов несколько».

Передвижения казаков не замедлялись «излишними» обозами. «У партизанов и казаков нет других повозок, кроме тех, кои они отхватывают у неприятеля, да и этими повозками они не иначе пользуются, как для дальних предприятий, а не в набегах, прдолжающихся несколько часов. Обыкновенные их обозы состоят в вьючных лошадях, кои в совокупности называются кошами», — вспоминал Денис Давыдов.

В походе казаки постоянно заботились о лошадях: «Партия моя, быв тридцать часов беспрерывно в походе и действии, требовала отдохновения… Для облегчения лошадей я прибегнул к способу, замеченному мною на аванпостах генерала Юрковско-го еще в 1807 году. Исключив четыре казака для двух пикетов и двадцать — для резерва (который хотя должен был находиться при партии, но всегда был в готовности действовать при первом выстреле пикетов), остальных девяносто шесть человек я разделил надвое и приказал в обеих частях расседлывать по две лошади на один час для промытая и присыпки ссадин и также для облегчения. Чрез час сии лошади вновь седлались, а новые расседлывались; таким образом в двадцать четыре часа освежалось девяносто шесть лошадей. В тот же день, по просьбе резерва, я позволил и оному расседлывать по одной лошади на один час».

Для отдыха в походе казакам требовались минимальные условия. Вот отрывок из воспоминаний Надежды Дуровой: «Я увидела группу казаков, разведших огонь и варивших себе ужин. Сошед с лошади, я подошла к ним: — Здравствуйте, братцы! Вы, верно, будете здесь ночевать? — Будем, — отвечали они. — А лошадей как, пустите на траву?

Они посмотрели на меня с удивлением: — Да куда ж больше! конечно, на траву. — И они далеко не уйдут от вас? — А на что вам это знать? — спросил меня один старый казак, смотря в глаза мне пристально. — Я хотел бы пустить с вашими лошадьми свою пастись на траву, только боюсь, чтоб она не отошла далеко. — Ну, посматривайте за нею, привяжите ее на аркан да обмотайте его около руки, так лошадь и не уйдет, не разбудя вас; мы своих пускаем на арканах.

Сказавши это, старый казак пригласил меня есть с ними их кашу. После этого они спутали своих лошадей и, привязав их на арканы, обмотали концами их каждый свою руку и легли спать».

В зависимости от обстоятельств переходы делались обычные или «усиленные». Так, 26 июля 1812 г. М.И. Платов предписал выслать в армию подкрепления: «Переходы делать им сряду 3 дня от 30 до 35 верст в сутки, а на четвертый день иметь расстах». Но после Бородинского сражения требования ужесточились: «открытое повеление» Платова требовало выступать на Москву «форсированно без раздыхов, делая переходы по шестидесяти верст в сутки, разве случится дурная погода, то не менее 50 верст».

Если казаки двигались по своей, а не по занятой врагом территории, на марше предполагалось тщательно следить за лошадьми и проводить занятия с молодыми казаками. При движении на «Москву форсированно без растахов, делая переходы в сутки по шестидесяти верст», командиры должны были наблюдать, «чтобы лошади не были доведены не только до какого-либо малейшего изнурения, а состояли бы в совершенной сытости и справности к делу противу неприятеля. И в таком случае людей весть в каждый день перехода сколь можно более пеши, снабдевая лошадей пастбищными местами и водопоями благовременною посылкою офицер для получения оных от стороны земского начальства. Всемерно заботиться, чтобы казаки во время похода приучаемы были правилам казачьей службы, то есть чтобы ловко сидели на лошадях, умели бы ими и дротиками управлять с быстротою, свойственною казакам, так чтобы все чины доведены были до такой степени совершенства, дабы при первом действии с неприятелем могли быть такими казаками, которые много уже лет находились на походной службе и сражались многократно с неприятелем».

При свойственной казакам выносливости большие переходы на них не сказывались. Так, полк Попова 13-го прибыл с Дона в партизанский отряд Дениса Давыдова. «Сей полк, невзирая на усиленные переходы от самого Дона, представился мне в отличнейшем положении и усилил партию мою пятью сотнями доброконных казаков», — вспоминал Давыдов.

 

Полководческое искусство донских генералов

Современники отметили, что донские офицеры не имели такого образования, как штабные офицеры, но превосходили обычных офицеров памятью, глазомером, способностью ориентироваться на местности. Так, в Вероне в 1799 г. Суворов приказал Денисову идти с казачьими полками впереди в авангарде и, по распоряжению австрийского генерал-квартирмейстера, маркиза Шателера, начать кампанию. Последний посоветовал запастись для каждого офицера планами и верными часами, необходимыми для действий в такой стране, как Италия.

Сначала Денисов встревожился, «что буду! делать офицеры, не имеющие понятия о планах и не умеющие обращаться с ними, да и часы, по бедности наших офицеров, не могут многие купить. Почему отвечал его превосходительству, Шателеру, что того нельзя сделать, а по усмотрении вначале придумаем о способах».

С первых же верст все устроилось само собой. Если начальники отряженных казачьих команд не могли передать старшему командованию названия местности, то указывали на то или другое место по строениям и отличающим их фигурам и краскам. Шателер имел возможность удостоверяться в верности показаний казаков, и когда они указывали на особенности здания, то итальянцы, бывшие при Шателере, тотчас же узнавали местность и называли ее, «тогда и казаки припоминали, что так и жители говорили, а посему и уверялись, что точно то селение, где французов видели; да и по карте показания казаков о расстоянии и направлении согласны были». По получении и сверке всех донесений начальников казачьих команд генерал Шателер сказал, «что ежели бы он не был самовидцом, то никогда бы тому не поверил, и прибавил мне, чтобы я действовал по своему усмотрению, а сам он возвратился к фельдмаршалу Суворову».

Но это было проявление обычного опыта, наработанного непрерывными походами и войнами в самых разных местах и в самых разных уголках бескрайней империи. И современники единодушно отдавали казакам должное в превосходстве за счет опыта. Но вот в стратегических способностям они казачьим военачальникам почему-то отказывали.

В предыдущих войнах с французами, турками, поляками и шведами выделилась весьма достойная плеяда донских военачальников. А.В. Суворов во время боев с поляками и в Итальянском походе весьма отличал А.К. Денисова. Уже тогда выделился М.И. Платов, возглавлявший казачьи полки в Персидском походе Валериана Зубова. В 1806—1807 гг. во время войны с французами в Восточной Пруссии и Польше ярко заблистала звезда того же А.К. Денисова и началась европейская слава М.И. Платова. Затем была изнурительная, но не менее богатая сражениями и подвигами война с турками. И там отличились те же Платов и Денисов, а еще многие Иловайские и Грековы. Лейб-казаки со своими командирами, Орловым-Денисовым и Ефремовым, прекрасно показали себя в Финляндии.

Но все это трактовалось, как обычная тактическая выучка и хорошее руководство на уровне сотенных командиров. И через век, в годы Гражданской войны, белые офицеры-«добровольцы», боровшиеся за влияние на рядовое казачество, пытались распространить мнение, «что казачьи низы способны и доблестны, а верхи бездарны и невежественны». Даже верховный вождь «добровольцев» М.В. Алексеев говорил, что у казаков «некоторые сотенные командиры были на своих местах, но выше — сплошные неудачники», В унисон с Алексеевым звучат слова донского офицера И. Плахова: «У нас были хорошие командиры полков (часто из прапорщиков) и очень часто плохие генералы…»

Зато о донских генералах, поступивших служить не в Донскую армию, а в Добровольческую, белые отзывались в превосходных тонах: «…выдающийся кавалерийский начальник, кавалер ордена Св. Георгия 4-й и 3-й степени, генерал Савельев», «блестящий кавалерийский начальник, прекрасно разбиравшийся в обстановке, храбрый и решительный…» — о том же Савельеве. Справедливость требует сказать, что Виктор Захарович Савельев был действительно выдающимся военачальником, заслужившим за время Мировой войны Георгиевское оружие и два ордена Святого Георгия. Заслужил он их на посту начальника штаба 1-й Донской дивизии, а затем командира уланского полка.

Попробуем разобраться самостоятельно.

Принципы ведения войны формулировались многими теоретиками и во все времена. Признанным авторитетом в области военного искусства в первой половине XIX века стал генерал Жомини — швейцарец на французской службе, перешедший в 1813 г. на сторону союзников, врагов Наполеона.

Этой фразой поэт-партизан Денис Давыдов выразил свое сожаление, что молодые офицеры ударились в военную теорию, но не знают реальной военной жизни.

Что же рекомендовал Жомини, какие военные принципы? 

«Основополагающий принцип войны

Этот раздел призван показать, что все военные операции охватываются одним основополагающим принципом и этому принципу необходимо следовать во всех операциях. Он включает в себя следующие постулаты:

1) бросать силы армии, применяя стратегические маневры, на решающие пункты театра войны и, максимально возможно, против неприятельских коммуникаций, не подвергая при этом риску собственные коммуникации;

2) совершать маневр так, чтобы главные силы вступали в бой лишь с частями неприятельской армии;

3) на поле боя бросать основную массу сил на решающий пункт или на тот участок расположения противника, на котором важно прорваться в первую очередь;

4) расположить силы таким образом, чтобы эти массы не только были брошены на решающие пункты, но чтобы они и вводились в бой в подходящий момент и энергично».

Сами постулаты, как мы видим, предполагают равенство в качестве вооружения и касаются лишь принципов построения и маневрирования с целью добиться превосходства над противником в нужный момент в нужном месте и отрезать его от баз снабжения.

Но принцип «иметь больше войск в нужное время в нужном месте» казаками используется постоянно и как нечто само собой разумеющееся. Вот ситуация в июле 1812 г. под Могилевом — полковник Сысоев громит польский конно-егерский полк: «По прибытии же сегодня генерал-майора Сиверса с 2 драгунскими и 2 казачьими полками Сысоев подвинулся вперед и, открывши неприятеля, из одного конно-егерского полка состоящего, в 5 верстах от Могилева, обошед его со всех сторон, атаковав, разбил, получив в плен полковника — одного, обер-офицеров — 8 и более 200 рядовых. Спасшихся преследуя до Могилева, встретил 4 батальона пехоты с 6 орудиями и возвратился в соединение к Сиверсу» (поляки признавали, что их 1-й конно-егерский полк потерял половину личного состава — 10 офицеров и 240 нижних чинов).

Рапорт самого Сысоева: «Генерала от инфантерии и кавалера князя Багратиона имел я приказание со вверенными мне от него в командование 5 казачьими полками взойти на Могилевскую большую дорогу. Неприятель, пред сим занявший сей город, выслал до несколько эскадронов своей кавалерии с намерением атаковать меня. Лишь только он сближился с таким покушением ко мне к селению Новоселке, то я, предупредя его в том, сам сделал на него удар и по сильном противоборстве разбил все сии эскадроны и погонею до Могилева чрез 15 верст истребил их до остатка. Вместе с ними убит и командовавший ими генерал, в плен взят полковник — 1,8 офицеров и более 200 рядовых, в том числе было несколько настоящей Наполеоновой гвардии».

Донское командование очень хорошо умело само создать «превосходство в силах». На второй день боя под Миром, когда поляки не поддались на «вентерь», Платов разыграл иной сценарий. Удерживая главные силы противника, он перебросил свежий отряд (бригаду Кутейникова) с другого участка фронта, рассчитал время и место удара переброшенного отряда во фланг связанного боем противника. Так в 1808 г. французы разгромили испанцев под Туделой, так в 1815 г. Веллингтон и Блюхер разбили Наполеона при Ватерлоо.

Поляки были смяты и опрокинуты. Как доносил М.И. Платов П.И. Багратиону 28 июня 1812 г., «сильное сражение продолжалось часа 4, грудь на грудь, так что я приказал придвинуть гусар, драгун и егерей.

Генерал-майор Кутейников подоспел с бригадою его и ударил с правого фланга моего на неприятеля так, что из 6 полков неприятельских едва ли останется 1 душа или, быть может, несколько спасется».

Но бывали случаи, когда добиться численного превосходства было невозможно. Что ж, и тогда казачьи военачальники «выжимали» из ситуации максимум возможного. Рейд казачьего корпуса Платова в Бородинском сражении — пример того, как с малыми силами можно решать глобальные задачи. По диспозиции полки Платова стояли за 1-й армией. В 6 утра, как только началось сражение, они получили приказ переправиться через речку Колочу, искать и поражать неприятеля. В 7 часов 32 сотни отряда выступили, перешли Колочу и за лесом стали скрытно. Неприятеля непосредственно перед казаками не оказалось. Разведка, переходившая речку еще ночью, донесла, что левый фланг французов прикрыт незначительными силами кавалерии, а пехота левого фланга сосредоточена против русского центра у деревни Бородино. Оказалось, что два русских корпуса стоят практически против пустого места, а французы сосредоточили свои войска против русского центра и левого фланга.

Платов послал известить о том Кутузова и предложил произвести диверсию против французов, если в помощь ему пришлют регулярные войска и артиллерию.

Когда платовский посланец, Эрнст Гессен-Филипп-Стальский, обратился к любимцу Кутузова генерал-квартирмейстеру Толю, ситуация на поле боя была крайне тяжелой. Три часа прошло с начала сражения, а левый фланг русских был уже отброшен, Багратион ранен, и за малым не прорван центр русской позиции. Расстроенные войска приводились в порядок. Пробитые французской атакой бреши в обороне закрывались резервами и полками с правого фланга. Толь предложил Кутузову послать на поддержку Платова гвардейскую кавалерию Уварова, чтобы отвлечь французов от левого фланга русской армии.

В начале 11-го корпус Уварова тронулся, но двигался медленно. Платовские казаки сбили противостоящую им баварскую конную бригаду, отогнали ее к речке Войне, до плотины, прикрытой пехотой. Место, где Уваров с корпусом мог бы развернуться, было расчищено, а сам Платов с казаками взял правее и через лес вышли еще дальше во фланг французам. Здесь они сбили еще одну баварскую бригаду и подоспевшую ей на помощь итальянскую кавалерию.

Наполеон приостановил общую атаку на русскую армию. Появление казаков на фланге встревожило его. Платов же, как на зло, не показывался из леса, скрывал свои силы, и французы долго не могли определить, насколько реальна опасность, угрожающая их флангу. На всякий случай послали туда пехоту и часть гвардейской кавалерии.

Конечно же, 32 донские сотни не могли нанести значительного урона 135-тысячной французской армии. Платов, опытный военачальник, прекрасно это понимал. Он лишь грозил и тем самым отвлекал французов. Если бы он вывел из леса и развернул все свои наличные силы, Наполеон просто перестал бы тревожиться, двинул на казаков любую из своих дивизий (этого оказалось бы вполне достаточно) и снова взялся бы за русский левый фланг… В общем, Платов сделал, что мог, выиграл время и дал русской армии передышку, возможность подвести резервы и закрепиться на новых позициях.

Д.Н. Болговский, дежурный штаб-офицер 6-го корпуса, вспоминал: «Этот маневр Платова решил участь русской армии, потому что Наполеон, извещенный о происходившем на его крайнем левом фланге, приведенный в сильное раздражение этой помехой, направил на его поддержку возможно поспешнее колонну в двадцать три тысячи человек—диверсия, которая лишила его на остальную часть дня средств воспользоваться успехами, одержанными его правым крылом… Таковы факты, которые многим неизвестны. Они доказывают, что если бы Платов действовал соответственно предписанным ему приказаниям, что если бы он считал своей обязанностью только строгое повиновение своему начальству, поражение нашей армии было бы весьма вероятным; потому что, пока он со всеми своими пиками оставался в дефиле, он угрожал; но если бы он атаковал неприятеля силами, которые не имели никакого значения в регулярном бою, очарование исчезло бы, и двадцать три тысячи человек, отделенных от победоносного неприятельского крыла, несомненно довершили бы разгром нашей армии».

Вскоре Уваров после безуспешных атак ушел за Колочу, а вслед за ним ушел и Платов.

В сражении под Романово летом 1812 г. Платов продемонстрировал способность драться на любой позиции и в любых боевых порядках.

«Надеясь, что после этого урока поляки оставят его в покое, он на ночлеге заботился, как обыкновенно, о выгоде лошадей и людей и расположился около речки, не переходя на другой берег, а переправив одну только пехоту. Утром 28-го аванпосты, расположенные в 5 верстах, дали ему знать, что неприятельская кавалерия сильно на них наступает. То была польская дивизия генерала Рожнецкого, составлявшего авангард Вестфальского короля. Генерал Платов высмотрел неприятеля и приказал отыскивать броды. Речка была глинистая, лошади вязли и бродов не отыскано. Для переправы оставался деревенский мостик. Платов сказал: "Не топиться же нам, ребята", и решился драться. Сам засел в кусты по одной стороне дороги. Иловайского спрятал на другой, а перед неприятелем оставил только два полка. Шесть полков уланов на них бросились и занеслись по обыкновению слишком далеко до самого моста. Платов ударил во фланги; дело завялюсь, и сначала не знали, чем оно кончится».

По воспоминаниям Д.В. Давыдова, «передовые польские полки были опрокинуты и много потерпели. Но новые их силы подошли и наши принужденными нашли отступить за реку в неожиданном порядке, ибо если б неприятель более усилил натиск свой, то, конечно, большая часть казацких полков погибла в болотистой реке, окружающей Романово».

Отступление проходило под прикрытием конной артиллерии, установленной на «своей» стороне реки.

М.И. Платов зарекомендовал себя прекрасным арьергардным начальником. 19 февраля 1813 г. в письме он напомнил М.И. Кутузову: «Я не распространяю здесь дела, бывшие в июне и июле месяцах и до половины августа прошлого 1812 г.. где я прикрывал ретираду обеих армий и дрался с неприятелем ежедневно, спасая все, как и остающихся за слабостию солдат, подвозя их на казачьих лошадях и не дав взять неприятелю ни одной повозки, о чем тогда же известно было обоим предводителям армий; но труды, подъятые нами, были неисчислимы».

Сам Наполеон в своих высказываниях был более краток, чем Жомини, и афористичен: «Военное искусство состоит в размещении войск таким образом, чтоб они были одновременно повсюду». Но именно французы весь 1812 год жаловались, что «казаки вездесущи», «казаки повсюду».

Еще один наполеоновский «максимум»: «На войне нужны простые и точные решения».

Но для принятия простого и точного решения нужна большая аналитическая работа. И М.И. Платов постоянно анализировал действия противника и старался предугадать его последующие шаги. Вот отрывок из рапорта М.И. Платова П.И. Багратиону от 1 июля 1812 г.: «Неприятель, чтобы сильно стремился в бой, сего не видать, а по всему приметно, что заводит остановку и имеет какой-нибудь особый план свой».

Особое внимание исследователей всегда привлекало чудесное спасение остатков наполеоновской армии на Березине. Подошедшая с Дуная армия адмирала Чичагова перекрыла французам дорогу и заняла на ней ключевой пункт — город Борисов. С севера, с петербургского направления, двигался корпус Витгенштейна. С востока на французов наседал Платов. Основные силы Кутузова находились верстах в ста юго-восточнее места, где должна была произойти развязка.

М.И. Платов заранее, 12 ноября, связался с Витгенштейном и высказал в письме уверенность, что французы будут прорываться через Березину на Вилейку, севернее Борисова. «У нас слухи есть будто бы Минск Чичаговым занят, а с сим словом меня извещают, будто бы часть его корпуса разбила корпус Домбровского даже у Борисова. О Вашем же сиятельстве сказывают мне, будто бы аванпосты Ваши будут ночевать у Бобра. Не знаю, какую посему дорогу может взять Наполеон как не на Вилейку? Я с моими войсками на походе к Крупкам, около которого буду ночевать. Главная же армия наша шестой день назад была в Романове».

Практически за два дня до того, как французы, обманув Чичагова, начали переправу, Платов правильно указал направление и место их переправы.

О том же и тогда же он писал Кутузову: «По всему кажется, неприятель от Борисова должен поворотить на Вилейку».

Командование и «партнеры» не вняли платовским «прогнозам», и 15 ноября, когда Наполеон уже вырвался из ловушки, Платов иронично написал Витгенштейну: «Распоряжения Ваши на поражение неприятеля полезны и похвальны».

А М.И. Кутузов, судя по переписке, и вовсе «проморгал» переправу Наполеона через Березину. 18 ноября, когда Наполеон был уже далеко, Кутузов, отставший с основными силами армии, спрашивал у Платова: «Получил я, кроме Вашего рапорта от 16-го числа, и рапорт от адмирала, и по сю пору еще в неизвестности; по рапорту Павла Васильевича, казалось бы, что неприятель еще нигде Березы не переправился, а по Вашему думать можно, что уже он реку перешел; и мне весьма бы нужно было о сем ведать».

Ситуация повторилась во время «Битвы народов» под Лейпцигом.

5 октября 1813 г., в день затишья, М.И. Платову исход сражения уже был ясен. Он беспокоился, что Наполеон, потерпев поражение, сможет уйти из Лейпцига в сторону Эрфурта, и просил направить его с казаками перекрыть это направление.

5 октября М.И. Платов рапортовал М.Б. Барклаю де Толли: «По случаю сближения всех наших армий к одному пункту, и стеснения оными противной армии от Галле, Дрездена и Борны, когда не предлежит неприятелю вероятно свободнейшего ходу иначе, как на Эрфуртскую дорогу, то не будет ли согласно с мнением Ваше го высокопревосходительства, дабы я с войсками моими двинулся как в преграждение его пути, так и для действия противу резервов неприятельских, которые бы ему могли от Эрфурта сюда подходить. Впрочем, генеральный план действий всех армий укажет, может быть, мне чрез Ваше высокопревосходительство те пункты, на которые мне будет нужнее действовать, о чем и буду я иметь честь ожидать разрешения Вашего высокопревосходительства чрез сего посланного».

Но командование Платову не вняло.

М.Б. Барклай де Толли М.И. Платову 5 октября:

«Господину генералу от кавалерии графу Платову

На представление Вашего сиятельства под № 39 спешу отозваться, что Вы с вверенными Вам войсками должны впредь до повеления оставаться на занимаемом Вами пункте и действовать на неприятеля как можно решительней, а особенно когда прибудет на сей же пункт генерал Беннигсен».

6 октября М.И. Платов вместе с генералом Беннигсеном атаковал Лейпциг с юго-востока, а 7-го разбитый Наполеон ушел из города именно тем путем, на который указывал Платов.

 

Рациональное и нерациональное использование казаков русским командованием

В русской армии зачастую бывали случаи, когда казачьих военачальников ставили в подчинение младших по званию «русских» командиров. Казаки это, естественно, переживали. А.К. Денисов, попав под начало П.И. Багратиона, «молча переносил, как всегдашнюю участь казаков. Притом же я обнадеживался, что военные дела представят мне случай заслугами найти право старшинства».

Но дело здесь было не в нарушении принципа старшинства, а в том, что «русские» военачальники иногда просто не умели правильно использовать казаков. Как вспоминал А.К. Денисов, «…не имея твердых и утвержденных государями и военного коллегиею правил, …войсковые и полковые начальники… делали каждый свои предложения и заключения,…многие не знали даже и того — для чего принято иметь всегда впереди полков полковые знамена, а также, что одни называли казачьи сотни — эскадронами, другие — ротами; одни строили полки — во фронт, другие — в линию, казаки же, приученные строиться лавою, не понимали значения фронта или линии, не знали, что считать лучшим, сожалели и смущались, что не по древнему обычаю ими управляют…».

Бывало, что казаков просто губили, заставляя стоять под ядрами, нести бессмысленные потери без нанесения хотя бы ответного ущерба противнику. А.К. Денисов вспоминал одни эпизод: «Полк мой стал… во фланге, несколько уступя назад, и частью был прикрыт малым возвышением. К нам швыряли поминутно ядра, от которых казаки мои не могли стоять спокойно и часто просили, чтоб их весть в атаку..».

Ведущие военные теоретики прекрасно понимали сильные и слабые стороны казачества. «Опыт показывает, что атаки отрядов нерегулярной конницы могут привести к разгрому лучшей кавалерии частичными наскоками, — писал Жомини, — но он также демонстрирует, что в обычных сражениях на нерегулярную конницу нельзя положиться в том, от чего может зависеть судьба войны. Такие атаки являются ценными дополнениями к атаке кавалерии в строю, но сами по себе они не приведут к решающим результатам».

Денис Давыдов критиковал неправильное использование корпуса МИ. Платова в 1807 г.: «До марта месяца он находился в авангарде главной армии. От 1 (13) марта до 24 мая (5 июня) он составлял при Пассенгейме связь главной армии с корпусом, действовавшим на Нареве, а потом, до Тильзита, он не выходил из состава боевой линии той же главной армии; Какая произошла из этого польза? Никакая или весьма скудная! Казацкое войско било, было бито, нападало, отступало и, наконец, отступило до Тильзита вместе с прочими войсками армии… Но боже мой! Какое представлялось ему поле для развития его природной удали!

Если бы впоследствии, вместо того чтобы… заниматься около трех месяцев пустыми перестрелками с новоизбранными польскими войсками, параллельно против них стоявшими,… казаки наши, разделясь на партии, предприняли бы поиски… на сообщение главной французской армии…

Тогда только они принесли бы истинную пользу общему делу. Действуя в совершенном смысле партизанской войны, в земле, с нами союзной и против конницы усталой и неспособной, при самой свежести своей, к отражению партизанских натисков — неожиданных, пролетных, — они неминуемо посеяли бы разрушение и ужас в тылу французской армии..»,

В 1812 г. сами французы отметили, что русское командование казаков очень часто использует неправильно.

По воспоминаниям генерала Марбо, одного из лучших французских кавалеристов, во время сражения под Полоцком русское командование поставило казаков удерживать позицию, и они вынуждены были, стоя на месте, встретить конную атаку французов. Нарушен был главный принцип — казаки должны быть в постоянном движении. «Мой полк стоял против казаков русской гвардии, которых можно было узнать по красному цвету их курток, а также по их прекрасным лошадям, — вспоминал Марбо. — Как только, двигаясь галопом, мы оказались на достаточном расстоянии от противника, генерал Кастекс скомандовал атаку, и вся бригада двинулась на русских. В первый же момент 24-й (конно-егерский. — А.В.) полк пробил линию драгун. Мой полк испытал со стороны гвардейских казаков большее сопротивление. Казаки были отборными, сильными людьми. Они были вооружены пиками длиной 14 футов и держали их твердой рукой. У меня было несколько убитых и много раненых, но в конце концов мои храбрые кавалеристы прорвали вражескую линию, ощетинившуюся пиками. Удача была на нашей стороне, потому что длинные пики вредны в кавалерийском сражении, когда те, кто держит эти пики, оказываются в некотором беспорядке и их теснит противник, вооруженный саблями. Противник легко может воспользоваться своими саблями, а уланам и казакам весьма трудно применить свои пики. Поэтому казакам пришлось обратиться в бегство».

Вину за неудачу лейб-казаков Марбо без колебаний возлагает на их командование: «Кавалерийские сражения гораздо менее гибельны для людей, чем сражения кавалерии против пехоты. Впрочем, русские кавалеристы обычно неловки во владении холодным оружием, а их командиры, мало сведущие в тактике, не умеют посылать своих кавалеристов в атаку в нужный момент, так что, хотя мой полк и сражался в Полоцком сражении с казаками русской гвардии, известными как самые лучшие кавалеристы русской армии, он не понес значительных потерь».

Казаки и их начальники видели, что их используют неправильно. Прикрывая отступление русской армии, они — конница — должны были драться в лесной местности. Вот рапорт М.И. Платова М.Б. Барклаю де Толли от 10 августа 1812 г.: «Неприятель в кавалерии и пехоте стремительно на меня наступает и находится уже от переправы через Днепр версты 4.

Я в рассуждении лесных мест, хотя и отступаю, но занимаю его перестрелкою и удерживаю, но действовать сильно кавалериею в лесах не могу, а выбрано место при плотине, и по обеим сторонам лес. Тут полагаю его позадержать несколько, пока он орудиями своими может заставить отступить; но при всем том буду стараться, чтобы его до вечера не допустить сблизиться к армии».

Казаков, дерущихся в арьергарде, заставили подбирать слабых и отсталых пехотинцев. М.И. Платов рапортовал М.И. Барклаю де Толли 10 августа 1812 г.: «Всех таковых слабых оставленных полками приказано от меня полкам подвозить на казачьих лошадях, от чего довольно казаков, будучи заняты сим употреблением, идут пеши и отвлекаются от употребления по службе и даже от действия противу неприятеля». В итоге Платов просил найти другие средства для сбора отсталых.

М.И. Платов считал, что при рациональном использовании для ведения войны хватило бы и половины поставленных в строй казачьих полков. 15 декабря 1812 г. он писал графу Н.А. Саблукову: «При армиях, по моему мнению, довольно бы было и 32 или по крайней мере 35 полков, ежели будут уметь употреблять их…»

Но «русские» командиры русских войск, находившие «повиновение начальству — сей необходимый, сей единственный склей всей армии, — доведенным в нашей армии до совершенства», и гордые этим, хотели от казаков слепого повиновения и заранее (априори) были недовольны их действиями. Рейд Платова в ходе Бородинского сражения, который, по мнению ряда участников, спас русскую армию от поражения, вызвал ряд нареканий и даже обвинений со стороны высшего командования.

«Во время всех сих происшествий, князь Кутузов отрядил 1-й кавалерийской корпус к Москве реке для нападения на левой фланг неприятеля с помощью казаков генерала Платова, если б сие нападение исполнилось с большею твердостию, не ограничиваясь одним утомлением неприятеля, то последствие оного было бы блистательно», — сетовал Барклай де Толли.

«В продолжение сего 1-й кавалерийский корпус генерал-адъютанта Уварова и полки войска Донского под личным начальством Платова с правого нашего фланга сделали атаку, которая хотя и ничего не имела решительного, но замечено было движение в прилежащих к сему пункту неприятельских войсках, а в других местах жестокость огня уменьшилась, из чего заключить можно, что полезно было левое крыло их угрожать нападением, что по крайней мере служило бы развлечением их сил; но как случается обыкновенно, что казаки в генеральных сражениях никакой не приносят пользы, то и в сем случае, встретивши некоторое препятствие, возвратились», — вспоминал А.П. Ермолов.

Декабрист А.Н. Муравьев объяснял «вялые» действия казаков их неприязнью к Барклаю де Толли: «Казаки вообще очень вяло действовали в этот день, тогда как могли бы произвесть важную диверсию на левом неприятельском фланге; но это, может быть, произошло оттого, что Платов временно причислен был к армии Барклая, к которому все питали ненависть, в особенности же казаки, потому что они более нас еще ненавидели немцев».

В целом мы видим, что казаки были действительно уникальным боевым механизмом, который тем не менее требовал умелого и грамотного руководства.

Великий вклад, внесенный казаками в победу над неприятелем в 1812 году, был оценен высшим руководством и всеми участниками событий несколько позднее. Между тем вслед за Отечественной войной 1812 года последовала освободительная кампания в Европе, в которой казакам предстояли не меньшие подвиги и не меньшее напряжение.