Как случилось, что вы наконец-то решили побеседовать? Последние пять лет журналисты, просившие Нила Янга об интервью, слышали в ответ, что ему нечего сказать.
– Я многое могу сказать. Никогда не давал интервью, потому что они всегда доставляли мне беспокойство. Всегда. И никогда не получались как надо. Они мне просто не нравятся. Вообще, чем дольше я не давал интервью, тем чаще о них просили, и тем чаще я говорил, что мне нечего сказать. Но, знаете ли, все меняется. Теперь я чувствую себя очень свободным. Со мной нет моей старушки. Это многое объясняет. Снова живу в Южной Калифорнии и впервые за долгое время чувствую себя более открытым. Я выхожу и со многими общаюсь. Мне кажется, в моей жизни произойдет нечто новое.
Я действительно повернут на новой музыке, которую делаю сейчас, снова с группой Crazy Horse. Сегодня, даже во время этой беседы, в моей голове звучат песни. Я чувствую вдохновение. Думаю, все, что я сочинил, имеет право на жизнь, а иначе я бы никогда не записал своих песен, но я сознаю, что с тремя последними альбомами были определенные сложности. Я знаю, что они принесли мне дурную славу. Так или иначе, мне хотелось бы выплыть из некоего мрака. И доказательством будет мой следующий альбом. Я бы сказал, что альбом «Tonight’s the Night» – это последняя глава пройденного мною мрачного периода.
Почему мрачный период?
– Ох, не знаю. Вероятно, смерть Дэнни одурманила. Это случилось как раз перед турне «Time Fades Away». Предполагалось, что он будет в группе. Мы репетировали вместе с ним, и он просто не мог никуда от этого деться. Он ничего не помнил. Был в отключке. Где-то очень далеко. Мне пришлось сказать ему, чтобы он вернулся в Лос-Анджелес: «Так не пойдет, брат. Ты недостаточно собран». Он только сказал: «Мне некуда больше идти, брат. Как я скажу моим друзьям?» И он ушел. В ту ночь коронер позвонил мне из Лос-Анджелеса и сказал, что Дэнни умер от передозировки. Я был ошеломлен. Жутко потрясен. Я любил Дэнни. Я чувствовал свою вину за то, что случилось. И именно тогда я должен был отправиться в это длительное турне с выступлениями на огромных аренах. Я очень нервничал и… чувствовал себя в опасности.
Почему же вы выпустили концертный альбом?
– Мне казалось, он того стоит. «Time Fades Away» – это трепетный альбом. И именно так я себя чувствовал во время турне. Если бы сесть и прослушать все мои записи, то для него нашлось бы место. Я не говорю, что его следует слушать всякий раз, когда хочется насладиться музыкой, но он важен, когда ты подсел на наркотики. Каждая из моих записей для меня – это как бы автобиография в развитии. Я не могу писать каждый раз одну и ту же книгу. Есть артисты, которые это могут. Они выдают три-четыре альбома ежегодно, и все они звучат чертовски одинаково. Здорово. Какой-нибудь исполнитель пытается пообщаться с людьми и дает им ту музыку, которую, как ему известно, они хотят слышать. Это не по мне. Надо то и дело менять. Рубашки, подружек – все. Предпочитаю то и дело меняться и многих терять по пути. Если такова цена, я заплачу. Мне плевать, слушает меня сотня людей или сто миллионов человек. Какая разница?! Убежден: то, что делается на продажу, и то, что делаю я, – совершенно разные вещи. Если мои пластинки хорошо продаются – это чистая случайность. Просто, когда я хочу и выпускаю альбом вроде «Tonight’s the Night», я ценю свободу.
В том альбоме вы поете так, как будто сильно пьяны.
– Я сказал бы, что это самый «пьяный» из записанных мною альбомов. (Смеется.) Надо бы надеть противогаз, чтобы весь его прослушать. Мы все пили текилу… и, опять же, по-моему, это следует слушать. Если людям нужен достоверный портрет артиста, то им надо слышать, как он поет в разных обстоятельствах. Все фонареют, парень. Все фонареют, рано или поздно. Ты просто притворяешься, если не позволяешь своей музыке стать такой же пьяной, как и ты, когда ты действительно забалдел.
В этом идея альбома?
– Нет. Нет. Это последнее, что он несет. «Tonight’s the Night» – это как послание сверхдозы. Оно все о жизни, дурмане и смерти. Когда мы исполняли эту музыку, мы все думали о Дэнни Уиттене и Брюсе Берри, о двоих из нашего коллектива, умерших от передозировки героина. Впервые после смерти Дэнни группа Crazy Horse собралась для записи альбома «Tonight’s the Night». Мы решили собраться с силами и заполнить образовавшуюся брешь. Брюс Берри, тоже погибший от передозировки, долгое время работал в группе Crosby, Stills, Nash & Young. Его брат Кен руководит Studio Instrument Rentals, где мы записывали альбом. Поэтому у нас было много виброфонов. В музыку, которую мы исполняли, мы вложили душу. Смешно, но я помню все это как бы в черно-белых тонах. Мы отправились в S.I.R. около пяти часов вечера и начали пить текилу и играть в пул. Около полуночи занялись музицированием. И мы ночь напролет играли в манере Брюса и Дэнни. Я не героинщик, и даже не буду пробовать наркотик любопытства ради… но тогда мы все изрядно забалдели, прямо там, и оказались на той грани, когда чувствуешь себя открытым нараспашку всему на свете. Было жутко. Вероятно, я чувствую этот альбом больше, чем что-либо иное в моем исполнении.
Почему вы выпустили «Tonight’s the Night» только сейчас, через два года после его записи?
– Я его так и не закончил. Записал только девять песен и все отложил, а вместо того занялся записью «On the Beach». Понадобилось вмешательство Эллиота, чтобы закончить «Tonight’s the Night». Видишь ли, некоторое время назад кое-кто собирался сделать шоу на Бродвее из истории о Брюсе Берри. Был уже и сценарий готов. Все вместе мы делали запись, и в процессе прослушивания старых треков Эллиот обнаружил три ранних песни: «Lookout Joe», «Borrowed Tune» и «Come on Baby Let’s Go Downtown», живой трек с того концерта, когда я играл в «Филлмор Ист» с Crazy Horse. Дэнни там даже запевает. Эллиот добавил эти песни к девяти оригинальным и расставил их так, чтобы они образовали связный рассказ. Но я все еще не планировал выпускать пластинку. Я уже закончил новый альбом «Homegrown». Готово все, даже обложка. (Смеется.) Да, но его никогда не услышат.
О’кей. А почему?
– Я все вам расскажу. Я собрал тусовку для прослушивания «Homegrown» – человек десять. Мы все не в себе были. Все слушали альбом, и случайно «Tonight’s the Night» оказался на той же бобине. Мы и его послушали, смеха ради. Оказалось, «Homegrown» не идет с ним ни в какое сравнение.
Поэтому вы выпустили «Tonight’s the Night». Так получилось?
– Не потому, что «Homegrown» не слишком удался. Многие сказали бы, вероятно, что он лучше. Я знаю, что при записи «Tonight’s the Night» все пели фальшиво, это была самая фальшивая вещь, какую я когда-либо слышал. Я не мог скрыть эту фальшь. Но, слушая эти два альбома друг за другом на вечеринке, я стал различать слабые места в «Homegrown». Я выбрал альбом «Tonight’s the Night», потому что он отличается силой исполнения и глубиной чувства. Возможно, тема немного угнетающая, но в целом в нем больше подъема, чем в Homegrown. Выпуск альбома «Tonight’s the Night» – это почти эксперимент.
Вы родились не в музыкальной семье…
– Ну, мой отец немного играл на гавайской гитаре. (Смеется.) Так уж случилось. Я это чувствовал. Беспрестанно об этом думал. Вдруг мне захотелось иметь гитару, а гавайская гитара уже была. Я начал выступать в клубах Виннипега, на танцах в средних школах. Играл в свое удовольствие.
С группой?
– О да, всегда с группой. Играть соло попробовал лет в девятнадцать. В восемнадцать или девятнадцать.
В это время вы писали?
– Я начал с инструментов. Слова появились много позже. Моим идолом в то время был Хэнк Б. Марвин, гитарист группы The Shadows, с которой выступал Клифф Ричард. В то время он был героем всех гитаристов в Виннипеге. И Рэнди Бахман, он тоже там постоянно играл. У него был отличный саунд. Он тогда играл под уже записанные на магнитофон партии.
Когда вы начали петь?
– Помнится, я пел вещи The Beatles… Первой песней, исполненной мною перед публикой, была «It Won’t Be Long», а потом – «Money (That’s What I Want)». Я пел в кафетерии средней школы Кальвина. Мой «звездный час».
Вы знали тогда Джони Митчелл?
– Мне было восемнадцать лет, когда я узнал Джони. Познакомился с ней в одном кафе. Она была красавица. Таково было мое первое впечатление. Такая хрупкая, с осиной талией. И такие красивые скулы. Всегда одевалась в платья из легких шелков. Помню, мне казалось, что если сильно подуть, то, вероятно, она взлетит. Впрочем, она довольно хорошо играла на акустической гитаре. Какой же у нее невероятный талант. Она гораздо живее меня описывает свои чувства. Я использую… по-моему, я набрасываю больше флера на то, о чем я говорю. Я написал несколько песен, сравнимых с песнями Джони. Такие, как «Pardon My Heart», «Home Fires», «Love Art Blues»… почти все из «Homegrown». Ни одну из них не выпустил. И вероятно, никогда не выпущу. Думаю, мне не хватило бы духу их выпустить…
Что бы вы сказали о группе Buffalo Springfield в целом?
– Это было здорово. По-настоящему хорошие дни. Замечательные люди. Все в той группе были чертовски гениальны, что касается исполнения. Это была замечательная группа, парень. Другой Buffalo Springfield не будет. Никогда. Все теперь идут разными путями, просто не знаю. Если бы все собрались в одном и том же месте в одно и то же время со всеми усилителями и прочим оборудованием, мне бы это понравилось. Но уверен, что мне было бы чертовски неприятно собирать их вместе. Мне бы хотелось снова сыграть с этой группой, просто чтобы посмотреть, сохранился ли кураж.
Хотел бы задать вам вопрос о нескольких мифах относительно группы Buffalo Springfield. Что можно сказать об истории со старым катафалком?
– Все верно. Мы с Брюсом Палмером колесили по Лос-Анджелесу в моем катафалке. Мне нравился катафалк. Шестеро человек могли разместиться спереди и сзади, и никто не мог заглянуть внутрь – загораживали занавески. А подъемник… открывалась боковая дверца, и он выдвигался прямо на тротуар. Что может быть круче? Так удобно выходить из машины и выгружать аппаратуру! Во всяком случае, мы с Брюсом Палмером побывали в Калифорнии. Земля обетованная. Мы направлялись в Сан-Франциско. Стивен Стиллз и Ричи Ферэй, которые вместе в городе формировали группу, тоже оказались поблизости. Стивен встречался со мной раньше и запомнил, что у меня есть катафалк. Как только он увидел катафалк, то сразу понял, что это я приехал в Калифорнию. И нам показалось вполне логичным образовать группу. Через четыре-пять дней мы взяли в качестве ударника Дьюи Мартина – это была моя идея. Стивен вообще-то в то время ратовал за Билли Манди. Он сказал: «Да, да, да. Дьюи хорош, но, Господи Иисусе… он же чертовски много болтает». Впрочем, я оказался прав. Дьюи был чертовски хорош.
Почему вы оставили группу?
– Просто не смог руководить ею до конца. Сдали нервы. Я вовсе не планировал сольную карьеру – все из-за нервов. Все стало развиваться чертовски быстро, не могу передать. Я сходил с ума, знаете, то вместе со всеми, то отдельно, то опять вместе. У меня возникло чувство, что я не должен ни перед кем отчитываться и никому повиноваться. Мне требовалось больше пространства. У меня в голове засела большая проблема. Поэтому я ушел, потом вернулся, потому что группа звучала так хорошо. Вечная проблема. Я просто не был достаточно зрелым, чтобы с ней справиться. Я был очень молод.
Как вы жили после группы Buffalo Springfield?
– Нормально. Мне надо было на некоторое время выбраться и просто отдохнуть. Я отправился в каньон Топанга, чтобы оклематься. Купил большой дом с видом на каньон. Со временем забросил этот дом, потому что уже не выносил всех людей, которые все шли и шли. Да, это было чертовски удобное место… 1969 год, примерно тогда я стал жить с моей первой женой Сьюзан. Красивая женщина.
Ваш первый сольный альбом был песней любви для Сьюзан?
– Нет. Очень немногие мои альбомы – посвященные кому-то песни любви. Музыка так велика, парень, просто безмерна. Пока что я отдаю свою жизнь музыке. И всякий раз, когда я даю ей ускользнуть куда-нибудь, это чувствуется. Музыка длится… много дольше, чем отношения. Мой первый альбом во многом был как все первые альбомы. Мне хотелось доказать самому себе, что я способен сочинять. И я доказал это благодаря чуду современной техники. Мой первый альбом был как густо населенный город. Впрочем, он остается одним из моих любимых. «Everybody Knows This Is Nowhere», вероятно, моя лучшая песня. Все, что я когда-либо сочинил с группой Crazy Horse, невероятно. Просто там было чувство, пусть даже больше ничего не было.
Тогда почему вы при соединились к Crosby, Stills & Nash? Вы ведь уже постоянно работали с Crazy Horse.
– Стивен. Я люблю играть с другими ребятами, но играть со Стивеном – это что-то. Дэвид – отличный ритм-гитарист, а Грэм поет так здорово… черт, мне не надо никому говорить, что это феноменальные ребята. Знаю, это было бы смешно. Мне не следовало себя выпячивать, мог бы и в сторонке постоять. Не надо было все время быть на виду. Они были отличной группой, и мне было легко. Я все еще мог работать с Crazy Horse. С Crosby, Stills & Nash я был в основном просто инструменталистом, который пел пару песен. Было легко. И музыка была отличная. Команда Crosby, Stills, Nash & Young, по-моему, всегда значила нечто большее для всех, кроме нас. Ко мне всегда обращаются как к Нилу Янгу из Crosby, Stills, Nash & Young, да? Это не основное мое занятие. Это то, чем я занимаюсь время от времени. Я постоянно работаю в своем направлении. А теперь, когда Crazy Horse снова сформировалась, я ушел в себя даже еще больше.
Насколько вы обязаны своим сольным успехом группе Crosby, Stills, Nash & Young?
– Конечно, группа CSNY принесла мне известность. Они меня прославили. Но, без ложной скромности, «After the Gold Rush», своего рода поворотный пункт, был сильным альбомом. Я правда так думаю. Там было все. Нарисованная в нем картина впечатляла. «After the Gold Rush» отразил дух каньона Топанга. Казалось, я понял, что чего-то достиг. Я присоединился к группе Crosby, Still & Nash и продолжал много работать с Crazy Horse… Все время играл. Отлично проводил время. Сразу после того альбома я ушел из дому. Это был хороший аккорд.
Как вы справились с вашей первой вспышкой настоящей звездной болезни после этого?
– Первое, что я сделал, провел турне по небольшим залам. Только я и гитара. Мне очень это нравилось. Фактически один на один с публикой. Уже позднее, после «Harvest», я спрятался. Попытался ото всех уйти. Я думал, что запись («Harvest») была хорошей, но знал и то, что нечто умирает. Я стал очень замкнутым. Мне не хотелось появляться на людях.
Почему? Вы испытывали депрессию? Нервничали?
– Думаю, я был вполне счастлив. Несмотря ни на что, у меня была моя старушка, и я переехал на ранчо. Много хлопот доставляла мне моя спина. В течение двух лет между «After the Gold Rush» и «Harvest» я то и дело лежал в больницах. У меня одна половина спины особенно слабая, все мышцы одрябли. Позвоночные диски расшатались. Я не мог держать гитару. Вот почему все сольное турне я провел сидя. Я не слишком хорошо мог двигаться, поэтому долго лежал на ранчо и просто отрубал все контакты, знаете ли. Носил корсет. Приезжал Кросби проведать меня; мы гуляли, и мне требовалось сорок пять минут, чтобы добраться до студии, что всего в 400 ярдах от дома. Я мог быть на ногах всего четыре часа в день. Почти весь «Harvest» записал в корсете. Неспроста получился такой нежный альбом. Я физически не мог играть на электрогитаре. Песни «Are You Ready for the Country», «Alabama» и «Words» были записаны уже после операции. Врачи поговаривали об инвалидной коляске и прочем, так как мне удалили несколько дисков. Но почти все два года я провел лежа на спине. Уйма времени, чтобы подумать о том, что со мной произошло.
Вы обращались к аналитику?
– То есть обращался ли я к психиатру? Нет. (Смеется.) Впрочем, они все по-настоящему мною интересуются. Всегда задают мне много вопросов, если я оказываюсь рядом.
О чем они спрашивают?
– Ну, у меня бывали припадки. Обычно мне задавали много вопросов о том, как я себя чувствую, всякое такое. Я рассказывал им обо всех мыслях и об образах, которые меня посещали, если, понимаете, у меня кружилась голова или я падал. Впрочем, это не так уж важно.
У вас и сейчас случаются припадки?
– Да. Лучше бы их не было. Мне казалось, я с ними справился.
Это физическое или психическое?..
– Не знаю. Об эпилепсии никто ничего толком не знает. Это просто часть меня, часть моей головы, часть того, что в ней происходит. Иногда что-то в моем мозгу ее провоцирует. Иногда припадки случаются, когда я действительно забалдеваю, – испытывать припадки типично для тех, кто принимает психоделические препараты. Попадаешь в совсем иной мир. Твое тело корчится, и ты закусываешь себе язык и бьешься головой о землю, а твой разум при этом – где-то в другом месте. Но жутко не то, что ты оказываешься в таком состоянии, – жутко осознавать, что ты вполне комфортно чувствуешь себя в этом… вакууме. И твое возвращение в реальность становится для тебя шоком. Ты абсолютно дезориентирован. Очень нелегко взять себя в руки. Когда последний раз это случилось, понадобилось полтора часа, чтобы просто пройтись по ранчо с двумя моими друзьями, чтобы прийти в себя.
А на сцене такое случалось?
– Нет. Никогда. Я чувствовал пару раз, что это может произойти, и всегда уходил со сцены. Я был слишком забалдевшим или что-то в этом роде. Это просто давление извне, понимаете? Вот почему я не люблю скопления людей.
Почему вы покинули ранчо?
– Просто оно находилось слишком далеко. Слишком много разъездов за последние года два. Причем вовсе не в связи с музыкой. Просто вокруг было слишком много чуваков, которые, в общем-то, меня не знали. Вольно или невольно, но они паразитировали на мне. Они жили за мой счет, пользовались моими деньгами для покупок, моим телефоном для разговоров. Обычные кровососы. Когда до меня это дошло, я почувствовал себя оскорбленным. Мне не хотелось верить, что меня использовали. Мне не нравилось быть хозяином, и мне не нравится говорить: «Пошли к черту!» Вот почему у меня теперь разные дома. Когда вокруг меня собираются люди, я теперь просто сбегаю. То есть мое ранчо теперь прекраснее и обширнее, чем всегда. Оно и без меня стоит. Я просто больше не нуждаюсь в нем как в единственном месте, где бы я чувствовал себя в безопасности. Я стал сильнее.
Вы придумали название для нового альбома?
– Думаю назвать его «My Old Neighbourhood». Или «Ride My Llama». Странно, но все эти мои песни о Перу, ацтеках и инках… Материал поездок… У нас есть песня «Marlon Brando», «John Erlichman», «Pocahontas and Me». Я много играю на электрогитаре, и это мне нравится больше всего. Две гитары, бас и ударные. И это действительно отрывает от земли. Чертовски невероятно. Я поспорил с Эллиотом, что альбом выйдет до конца сентября. После этого мы, вероятно, отправимся в осеннее турне по стадионам вместимостью три тысячи зрителей. Я снова с Crazy Horse. Ничто не может сделать меня более счастливым. Вкупе с холостяцкой жизнью… Я чувствую себя великолепно. Впервые, насколько я себя помню, я порвал отношения, решительно не желая строить новые. Я так счастлив тому, что вышел на простор. Как будто наступила весна. (Смеется.) Я продам тебе две бутылки этого за доллар пятьдесят центов.