Я знаю, что вы родом из Чикаго, но мне было бы интересно узнать о вашем социальном происхождении.

– Его трудно описать. Мой отец был коммивояжером лесозаготовительной компании и стал ее вице-президентом примерно за полгода до смерти. Он уже готов был начать делать деньги.

Когда он умер?

– В декабре 1969 года. Мне было семнадцать лет. Я как раз поступил в среднюю школу. Он никогда не делал больших денег, а в семье было девять детей, так что и большие деньги не сделали бы погоды. Я рос в Вилметт, пригороде Чикаго, где люди имели деньги, но мы были не из их числа.

И все работали, чтобы помочь семье?

– Ну, не так чтобы. На самом деле работал отец. Мы платили за наше обучение в средней школе, потому что мы все ходили в католическую школу, кроме двоих моих братьев, которые были неверующими и посещали государственную школу.

Летом мы с братьями зарабатывали тем, что подносили клюшки и мячи во время игры в гольф, а сестры устраивались приходящими нянями.

Насколько вы выделялись на фоне своих братьев?

– Я был пятым по счету и, вероятно, самым удачным ребенком. После меня все пошло под откос. Даже я был как бы лишним, но, думаю, в нашей семье все были лишними. Я имел несчастье повзрослеть, когда мир перевернулся, и я как бы знакомил с переменами моих родителей – с относительным успехом. Я говорил за всю культуру, за всех, от имени Тима Лири и даже от имени «Аэропланов».

Вы были проблемой в школе?

– Я был неуспевающим и сорвиголовой. Помню, я принял участие в тесте National Merit Scholarship, набрал довольно высокий балл и мог бы победить. Но когда я получил результаты, то рядом с моим именем стояла звездочка, а это значило, что я квалифицировался на грант National Merit Scholarship, но не получу его, потому что не был среди первых учеников моего класса. Это были печальные, поистине плохие новости, потому что отцу очень хотелось бы услышать, что кто-то из его детей получил деньги на учебу в колледже.

А как к вам относились в школе?

– В то время мои учителя говорили со мной об одном и том же: «В чем дело, Билл? Что-то тебя беспокоит? Что-то стряслось дома?» Не знаю, просто школа меня не очень интересовала. Учеба была скучной, а я ленивым. Я и сейчас ленивый. И мне было неинтересно получать хорошие оценки. В начальной школе я в основном все время создавал неприятности. Но не очень серьезные. Когда я учился в средней школе, я сталкивался с более изощренными нарушителями спокойствия. Эти ребята были настоящими умниками – имели IQ, равный ста сорока восьми, – и настоящими дураками, первыми, кого вышибли из школы за травку. Они просто летели на другом самолете… То есть в нашей школе было запрещено ходить с длинными волосами, поэтому эти ребята отпустили длинные волосы и не мыли их, так что они казались короче, а вы бы видели их в выходные – вы бы не поверили, какие длинные у них волосы, потому что они их мыли. Они терпели все неприятности, которые доставляли им одноклассники школы из-за того, что у них грязные волосы, а им хоть бы хны. Потому что наступали выходные, и они вели себя совсем не так, как ребята из Вилметт, которые пробовали пить пиво и балдеть. Им было неинтересно принадлежать к коллективу этой подготовительной католической школы. Они были деловыми, крутыми и слушали блюзы.

Так где же вы были?

– В основном я был где-то посередине. Это было хорошо, потому что я мог разглядеть обе стороны. Я ничего не знал ни о делах, ни о блюзах, но и денег на развлечения у меня не было. Не было автомобиля, не было водительских прав до бог знает какого времени. Поэтому я в основном полагался на друзей, они меня возили. Я ездил на автобусе или на попутках. Почти всех остальных парней либо подвозили родители либо у них был собственный автомобиль. Мои родители просто смотрели на меня так: «Твой брат ездит до школы на попутке, и ты будешь ездить так же».

С кем в семье вы были наиболее близки?

– Довольно близок с сестрой Пегги. Она была ближе всех ко мне по возрасту.

Кем она стала?

– Пародией на себя. Нет, она живет в пригороде, и у нее трое детей. Она – активный человек. Она настолько активна, насколько можно себе представить. Она вскакивает с постели и начинает крутиться. У нее много дел. Она всегда была такой. Поэтому, когда у меня в колледже наступила черная полоса, у нее не было времени на меня. В то время хорошие отношения в доме у меня были только с собакой.

Что за собака?

– Самая замечательная собака в мире. Кернтерьер, такая маленькая собачка. Мамина. Одна из тех собачек, которые будут вам без конца приносить то, что вы им кинете. И песик просто обожал гулять. Я брал его на прогулки до Эванстона, что в пятнадцати милях от нас. Лапы у него болели, но ему все равно нравилось. Это был сложный период моей жизни. Все уехали из дому. Старший брат служил в авиации, второй старший брат жил в центре города, одна сестра ушла в монастырь, другая куда-то переехала.

В основном мой день начинался в полдень или в час дня. Я просыпался, съедал яичницу из восьми яиц и тост из половины батона, потом выпивал примерно полгаллона молока, а потом слонялся без дела, читал, слушал радио, звонил по телефону. А потом, примерно в половине шестого или в шесть, когда мама вот-вот должна была прийти домой, я смывался. И возвращался в четыре или пять часов утра. Я укладывался спать, а мама кричала на меня: «Ты обязан быть дома к моему возвращению».

Я наведывался в центр города, слоняясь там с моим братом Брайаном Дойл-Мюрреем. Кроме того, у меня были друзья, которые уехали на Северо-Запад. Я ночь напролет гулял по улицам Эванстона. Шел домой пешком или ехал ночью на подземке. Зимой было так холодно, что я буквально бросался на машины, чтобы заставить водителей меня подвезти. А они так пугались и были так рады, что я без пушки, что подбрасывали меня до дома.

Когда вы впервые почувствовали, что вам хочется быть актером?

– Еще в школе я играл в спектакле «Восстание Кейна». Я играл Кифера, аморального парня, который на всех стучал. Роль была небольшая. Замечательно при этом было только то, что можно было несколько часов не присутствовать на уроках, а это все равно что трехдневный отпуск в армии, потому что уроки были ужасны.

Потом поставили другой спектакль «Музыкант». Меня прослушали как кандидата на роль музыканта, потому что я пел. Прослушали вместе с двумя другими парнями, но роль досталась кому-то еще. Потом нас троих прослушали, нужны были исполнители в квартет парней из парикмахерской, и мы получили эти роли. Однажды после школы я проходил мимо школьного театра, а там были девочки, и я вошел. Это была мужская школа, понимаешь, и поэтому девочки… хотелось просто раздеться. При этом девочки были симпатичные и почти без одежды, потому что это был танцевальный просмотр. Какая-то женщина обернулась и спросила: «Ну, кто на просмотр?» Я просто подпрыгнул и сказал: «Я танцор». И услышал: «Давай». И я поднялся на сцену. Мне хотелось просто встать сзади этих девушек, и как можно ближе. Я немного потанцевал, попросту кривляясь. Женщина сказала: «О’кей, ты, ты, ты и ты» – и указала на меня, и меня взяли. Поэтому я сказал моим друзьям: «Эй, я не буду участвовать в квартете – я теперь танцор». А они: «Что? Как?» И я ответил: «Не знаю, мужики, не знаю. Это просто мой инстинкт».

Это оказалось хорошим шагом, потому что танцоры репетировали вечерами. Они репетировали в половине восьмого, поскольку учительница танцев была настоящей учительницей танцев и могла репетировать с нами от половины восьмого до десяти вечера. И стало быть, я приходил домой, обедал и говорил: «Мама, мне пора». И уходил из дому, а это было даже лучше, чем уходить из школы. Я уходил на три часа, и оказалось, что танцоры были именно теми людьми, о которых я вам рассказывал, – неудачники в той школе. Они были немного с придурью, и вкусы у них были разные. Невероятно приятное для нас время. Иногда учительница говорила: «Мне надо уйти пораньше», а мы: «Ой, как плохо, значит, мы лишний часок будем пить джин из бутылок из-под колы и танцевать с этими девчонками, чертовски плохо». И я возвращался домой навеселе от джина с кока-колой, и мама спрашивала: «Ну, и как?», а я отвечал: «Ух, я ушиб ногу». Она думала, что я Барышников или что-то в этом роде, так я этим увлекался. Самое потрясающее время моего пребывания в школе – это работа над этим спектаклем, поэтому я попался на удочку шоу-бизнеса.

Каков был ваш следующий шаг?

– Ну, в колледже я записался в класс театрального мастерства, потому что думал, что там сладкая жизнь, и в нем было много девушек. Я знал, что могу играть так же, как эти девушки, которых я видел в кафетерии. И я подумал: если ты мужчина и поступишь на курс, где в основном женщины, то не сможешь получить более низкую оценку, чем твоя соученица. А все эти девушки получали хорошие оценки, потому что учитель слыл у них настоящим артистом – знаете, «О да, я – артист». Но когда урок заканчивался, он оставался один. И если ты не смотрел на него с насмешкой, когда он таращился на какую-нибудь девицу, то получал хорошую оценку. Но я прозанимался там всего один семестр. Так-то вот.

Значит, вы не подражали никакой звезде.

– Значит, нет. И на самом деле так случилось, что мой брат Брайан начал выступать, а я пошел на него посмотреть. Брайан старше меня на пять лет. После средней школы – когда я еще учился в начальной школе – он пропал. Некоторое время учился в Калифорнии, а потом бросил и стал стрелочником на железной дороге. Однажды он утопил в бухте Сан-Франциско два автомобиля, но мне кажется, все железнодорожники совершают нечто подобное. Он совершал много несуразностей.

Когда умер отец, Брайан вернулся, якобы для того, чтобы помочь семье. Он нашел хорошую работу, и если бы не бросил ее, то в конце концов сильно разбогател бы. Но через полгода он бросил эту работу и устроился в актерскую студию Second City. Он начал с того, что подрабатывал там, а потом стал работать полный рабочий день. Мама была вне себя от радости. Не могла в это поверить.

Брайан жил в Старом городе, где жили все хиппи, и я стал туда наведываться. Именно там я познакомился с Гарольдом Реймисом, Джоном Белуши, Джо Флаэрти и Делом Клоузом, который руководил шоу, и Берни Салинсом, который руководил студией Second City. Они думали, что я нарушитель спокойствия – хиппи по выходным, знаешь ли, который каждый вечер возвращается к своей обычной жизни.

У меня были хорошие друзья на Северо-Западе, и я притащил их туда, и мы все прокрадывались в шоу, чтобы посмотреть бесплатно. А когда ты уже посмотрел шоу сто раз, то кому же придет в голову, что ты будешь платить.

Вы с Брайаном были главными юмористами в семье?

– Нет, все были прикольными. Все были смешные.

И отец был смешным?

– Он был действительно смешным, но рассмешить его было нелегко. И он, черт побери, ни за что бы не засмеялся, если бы не было по-настоящему смешно.

Отец моего отца был настоящий дурак. Он и умер сумасшедшим. Он прожил до девяноста лет. Он был из тех ребят, что носят клоунские галстуки-бабочки. Но его действительно надо было достать, чтобы он нацепил этот галстук. Он делал это только по самым нелепым случаям, случаям с особым поводом.

Он был очень хороший человек, мой дед. У него в кармане всегда была лакрица, банка пива Budweiser и пачка сигарет Camel. Зубы у него были вставные. В нашей семье всегда был маленький ребенок, и дед всегда говорил: «Иди сюда, малыш». А потом вынимал свои зубы, как привидение в «Охотниках за привидениями», и до смерти пугал ребенка. Мама ужасно злилась на него: «Дед! Разве так можно?» Он ничего не говорил – просто потягивал свое пиво.

А у мамы как обстояли дела с чувством юмора?

– Ну, я никогда не думал, что она смешная, но теперь я понимаю, что она как бы не владеет собой, с чудинкой. Просто я никогда этого не замечал. Я как бы принимал все это всерьез, знаете ли, и делал вид, что все нормально. Теперь я понимаю, что за ней занятно наблюдать так же, как занятно наблюдать за детенышем панды в зоопарке. Я даже стал записывать ее телефонные звонки, когда работал в программе Saturday Night Live. Никогда не думал, что кто-то может вести себя так, и понял, что слушал это всю свою жизнь. То есть можно слышать работу ее ума. Я все время урываю у нее материал.

Можно какой-нибудь пример?

– Сразу не соображу. То есть я заимствую столько, что иногда Брайан смеется и говорит: «Мама». Если бы я начал уделять внимание моей маме, когда мне было двенадцать лет, а не пытался бы улизнуть из дому и не общаться с ней, я бы не только смог немного лучше обращаться с ней, но мог бы составить гораздо более полное представление о женщинах и вообще о людях. Мне кажется, мною владел страх перед неизвестным. Теперь она стала мамой в шоу-бизнесе. Она сходит с ума. Помню, как она однажды выбралась в Голливуд, и мы повезли ее в клуб Polo Lounge. Брайан позвал Дуга Кенни и сказал: «Покажи моей маме Polo Lounge». И вот этот парень с внешностью мексиканского генерала идет сквозь толпу, зычно выкрикивая: «Люсиль Мюррей, Люсиль Мюррей», и все посетители Polo Lounge оглядываются на Люсиль Мюррей, а она как будто ждет бурных аплодисментов всей толпы. И вдруг с ней что-то произошло. Она заговорила, как журнал Photoplay 1959 года, об Эдди Фишере и Лиз Тейлор, о Ричарде Бертоне и всех прочих. Недель шесть или семь она просто чудила. Она подзывала меня и говорила нечто вроде: «Ну, теперь им надо прийти за тобой». То есть мы привезли ее в наш темный мирок, а теперь она фигура шоу-бизнеса. Это было безумие. Такой была моя мама, женщина, некогда спросившая меня: «Разве ты не был бы счастлив, если бы создал театр общины?», вдруг она стала вести мои дела.

А когда она сказала о театре общины?

– В самом начале, после Second City. Вообще-то, она могла сказать это и Брайану. Она ничего не понимала в актерском мастерстве, хотя Брайан получил хорошие рецензии в Чикаго и действительно здорово играл. А может быть, это было в тот период, когда он уехал в Голливуд и пробовал себя на разных работах и снова голодал. Она сказала: «Это не работа. Не попробовать ли тебе играть в театре общины?» Ей хотелось, чтобы он занялся чем-то, что может обеспечить заработок. «Прекрасно, у тебя все зашибись, а у меня дома восьмилетний ребенок, и его надо кормить». То есть просто удивительно, как ей удалось поставить на ноги всю семью. Удивительно и то, как сделал это отец на свои деньги.

Когда вы впервые работали с Белуши?

– Возможно, раза два я импровизировал с ним в труппе Second City. Но стал работать с ним, только когда приехал в Нью-Йорк. Это случилось в шоу National Lampoon. Джон был одним из продюсеров. Он вытащил всех этих людей в Нью-Йорк – Флаэрти, и Гарольда, и Брайана – и устроил их на радио. У него жило много людей. Потом он организовал шоу National Lampoon, и мы отправились в турне: Филадельфия, Онтарио, Торонто, Лонг-Айленд. 1975 год. Впоследствии мы открыли филиал Бродвея в местечке Нью-Палладиум. По дороге мы жили с Белуши в одной комнате. В то время мы пили много пива Rolling Rock.

То есть вы не употребляли кокаин ночи напролет?

– Нет, нет, нет. На кокаин у нас денег не было. Да и кокаин в то время не пользовался спросом.

А легкие наркотики?

– Ох, курили травку. В то время мы в основном выпивали. Почти на всех выступлениях мы получали бесплатное спиртное, ну и пили. Мы все еще были голодающими актерами, так что нам приходилось цепляться за любые чаевые. Мы пили шампанское с апельсиновым соком в Нью-Палладиуме. Сок там был особенный. И это мировой напиток, чтобы продолжать работу, потому что в нем есть сахаристая мякоть и он приятный и холодный. А кондиционеры в том месте неважнецкие, и мы просто обливались потом. После трех представлений в субботу вечером приходилось буквально отжимать рубашку и класть ее в пластиковую сумку.

В представлении все были хороши: Белуши, Гильда Рэднер, мой брат Брайан, Гарольд Реймис, Джо Флаэрти, а потом и Ричард Белзер. Однажды что-то случилось, и я опоздал, поэтому стал смотреть представление. И это было самое смешное представление, какое я когда-либо видел. Они были самыми смешными людьми в мире. Я хохотал. А ведь я уже участвовал в этом шоу три с половиной месяца.

Как вы ушли из шоу «Lampoon» в шоу «Saturday Night Live»?

– Ну, в то время как мы играли на сцене, начался кастинг для Saturday Night Live с Говардом Козеллом и для собственно Saturday Night Live. Организаторы обеих программ приходили посмотреть наше шоу. Мы все прошли просмотр для Лорна Майклза в Saturday Night Live. Программа все не выходила, и мы с Брайаном и Белуши собирались начать работу в Saturday Night Live с Говардом Козеллом, потому что, казалось, Майклз и не думает нас нанимать. Потом Белуши стал работать в собственно Saturday Night Live, а Брайан, Крис Гест и я – в Saturday Night Live с Говардом Козеллом. Все остальные были заняты в другом шоу. И значит, мы были на ТВ, и они тоже. Но они делали шоу, а мы выходили с китайскими акробатами, со слонами и всем таким прочим, и нас могли снимать раз в две недели. А потом это шоу отменили, и мы получили работу в документальном фильме, который снимался на ТВ о супербоуле. Снимал фильм Майкл Шэмберг, и ему были нужны смешные люди для смешных ситуаций.

Потом Шэмберг поинтересовался, не хотел бы я поработать с ним еще над парочкой документальных фильмов, и тогда я отправился на девять месяцев в Калифорнию. В это время Saturday Night Live продолжал крутиться, а Чеви ушел из шоу, и им понадобился кто-нибудь новенький, и они обратились ко мне. Я работал с Гильдой и Белуши в шоу Lampoon; я познакомился с Дэнни, когда мы были в труппе Second City. Поэтому они решили, что мне знакомы стили. «Мы работали с ним. Он подойдет».

Ну и как вам в качестве новенького?

– Ну, было нелегко. Почти полгода мне пришлось быть на вторых ролях. Они устроили мне своего рода недельный тест – столько на меня взвалили, что я просто обалдел, до того мне это понравилось. Я просто хохотал. Они поставили меня в три шоу. В три шоу – чтобы проверить, справлюсь ли я. После первого шоу Лорн сказал: «Ну, мне кажется, ты отправишься в Нью-Йорк». Мне было приятно, но потом, в следующие полгода, я был не у дел. Они нагрузили меня в первую неделю, а потом я понял, какой на самом деле был конкурс.

Нелегко было потому, что шоу делали писатели, а они не знали меня, и писали для тех, кого знали. Если ты разок отлично справишься с какой-то сценой, то в другой раз писатели будут для тебя писать. Если ты проявишь остроумие в чьем-либо скетче, ты попадешь в историю.

Я слышал, вам пришлось согласиться на «Охотников за привидениями», чтобы получить поддержку для съемок фильма «Острие бритвы». Так и получилось?

– Случилось так, что мы с Джоном Байрумом поставили «Острие бритвы» на экспериментальной сцене в Columbia – нам выделили небольшие деньги для работы над сценарием, но никто не спешил им заняться, а хотели сначала посмотреть, как пойдет переработка. Потом Дэн Эйкройд позвонил мне по поводу замысла «Охотников за привидениями», и я сказал: «Да, это здорово». Они прислали страниц семьдесят пять, и в течение часа мы заключили сделку. У них был продюсер, у них был режиссер, у них было все. Но еще не было конкретной студии; просто проект, витающий в воздухе. Потом неожиданно все студии узнали об этом, и все захотели снимать. И вот Дэн сказал: «Ну, пожалуй, мы на это пойдем». Я сказал: «Ну, знаешь, я бы попробовал поступить по-другому. Я постараюсь убедить эту студию дать делу ход». И он сказал: «Ну, скажи им, что они получат „Охотников за привидениями“, если снимут „Острие бритвы“». Итак, в следующие сорок пять минут у нас был продюсер и режиссер фильма «Острие бритвы». Мы поехали и сняли его в то же лето. Columbia стала проявлять нетерпение по части «Охотников за привидениями». Все время, пока мы находились в Ладахе, мы получали послания, обычно трехдневной давности, в которых говорилось: «Билл закончил? Двадцать пятого он должен быть на съемках „Охотников за привидениями“». Я сделал ошибку, позвонив в Америку из Агры, из того белого здания – знаешь, из Тадж-Махала. Рядом с ним была телефонная будка. Они сказали: «Возвращайся немедленно». Я хотел дней десять отдохнуть. Так устал, что даже четыре или пять дней не покидал гостиничный номер в Дели. Практически ничего не делал, только спал. Потом я узнал, что они собираются к концу недели закончить съемки черновой версии фильма «Острие бритвы», поэтому решил лететь в Лондон и посмотреть ее. Прилетел, посмотрел. На другой день я сел на «Конкорд», полетел в Нью-Йорк и прямо из аэропорта отправился на съемочную площадку на углу Мэдисон и Шестьдесят второй улицы. Кажется, я весил около ста семидесяти одного фунта. Похудел на тридцать пять фунтов. Поэтому сразу набросился на еду. (Смеется.) Ассистент продюсера спросил: «Чашечку кофе?» И я ответил: «Да, и парочку пончиков».

Первые несколько недель я работал из-под палки. Примерно так: «Где Билл?» – «Ой, он спит». Потом за мной трижды присылали; ко мне стучались и говорили: «Ты там действительно нужен». Я выползал, что-то там делал и снова шел спать. И все время думал: «Десять дней назад я был там и работал с важными ламами в гомпе, а здесь я изгоняю привидений из аптек и рисую слизь на своем теле». Почти месяц потребовался, чтобы врубиться. Я думал: «Какого черта я здесь снимаюсь?» Вот ты бы посмотрел на съемочную площадку в Ладахе, там тридцать пять монахов глазели на меня, просто глазели. И было ясно, что у них есть для этого основания. Я все время об этом помнил. Помнил, что я человек, смертный человек, и поэтому мне лучше не тратить здесь время. Поэтому, когда я оказался в Нью-Йорке, я сидел, глядя на другую сторону улицы, а мне из окна махал весь штат «Дайана Росс Продакшнз», а потом они пришли взять автограф. Это был первый рабочий день. Вдруг мир совершенно преобразился. Но спустя какое-то время стало приятно работать над фильмом, и я снова включился в ритм Голливуда, столь отличный от ритма Ладаха. Занятно быть с Дэном и Гарольдом Реймисом. Опытные актеры, просто фантастика. К тому же они так понимают обстановку: сейчас ты просто парень, а потом тридцать секунд или полторы минуты ты – кинозвезда, а потом снова парень. А потом ты снова кинозвезда. Они видят разницу, и видят веселые моменты вокруг, когда ты якобы кинозвезда.

Вообще-то у вас было время обдумать вашу роль в «Охотниках за привидениями». Вы же не попали с «Конкорда» прямо на съемочную площадку?

– Нисколько. Я просто играл. Гарольд и Дэн написали сценарий. Если чего-то не хватало, они говорили: «Ну, допишем». Мы просто снимали. Когда я на днях увидел фильм, я понял, что в нем больше импровизации, чем мне казалось. Особенно в смысле игры актеров.

Я никогда не снимался в фильмах с хорошими сценариями. И мне кажется, сейчас почти все киноактеры меняют слова своих ролей. Раньше я так не думал. Потом я работал для Дастина Хоффмана. Дастин долго менял свою роль. В ходе каждого эпизода он играл по-иному. Он снял пять разных фильмов. Даже если он не менял слова, то менял смысл. Не знаю, как они сняли этот фильм. Думаю, только так и следует работать. По-моему, невозможно играть одинаково во время каждой съемки. Это физически невозможно, так что же волноваться? Если ты не делаешь того, что происходит в данный момент, это не реально. Тогда ты скатываешься назад.

Вы пресытились комедиями?

– Думаю, что все комедии, которые мы снимаем, становятся лучше. И пусть даже они не совершенны и, может быть, кажутся глупыми, мы каждый раз учимся тому, как их снимать. Никто же не ожидает от плотников, что они овладеют мастерством, изготовив шесть стульев, а мы сняли всего шесть фильмов. Надо снять их много, а это требует времени, просто так много трудностей, потому что деньги такие большие. За неделю снимается так много фильмов. То есть в былые времена я бы снял уже тридцать пять фильмов и поработал бы со многими людьми и многому бы научился. А так я работаю с шестью режиссерами, семью режиссерами, восемью режиссерами, что-то вроде того. Знаете, это ерунда по сравнению с тем, что делали старики. И мне хотелось бы поработать со многими актерами, хотя именно режиссеры чему-то нас учат и операторы. Эти ребята знают. Это как чистое знание, никакого притворства. Они или знают, или не знают. Никакой лжи.

Вы надеетесь сыграть в будущем более серьезные роли? Зависит ли это от успеха фильма «Острие бритвы»?

– Ну, в какой-то мере это зависит от успеха или провала фильма «Острие бритвы», потому что если режиссеры посмотрят его и скажут: «Этот парень вроде бы умеет играть», то я получу предложение от серьезных режиссеров. А пока я в телефонной книге на букву «К» – «Комедия».