Тина, вы прожили долгую жизнь. Должно быть, вы чувствуете удовлетворение оттого, что смогли собраться с силами за последние десять лет после разрыва с Айком.

– В данный момент у меня нет долгов. Теперь у меня есть дом. Мне всегда хотелось иметь дом, но у меня его не было, потому что мои родители разошлись. Я твердо решила иметь эту основу. Поэтому я купила дом для мамы, и теперь мы все туда ездим – мои сыновья, моя сестра, ее дочь. Я теперь проживаю то, чего была лишена в детстве. У дочерей директора школы были дома, а теперь и у меня есть дом. Я осуществила свою мечту.

Я сделала себя сама. Мне всегда хотелось самосовершенствоваться, потому что я была необразованной. Но я мечтала об учебе. Образцом для меня всегда была Жаклин Кеннеди Онассис. Ну, вы ведь ведете разговор об изысканном, да? (Смеется.) Я отличалась изысканным вкусом. Поэтому, что касается жизненных образцов, я равнялась на жен президентов. Конечно, речь идет о деревенской девчонке, которая много лет назад стояла среди полей, мечтая о том, чтобы стать именно такой. Но если бы я стала такой, могла бы я петь с такой экспрессией, как вы думаете? Я пою так эмоционально, потому что чувствую боль в сердце. Никто из всех поколений моей семьи не восходил к таким фигурам. Не знаю, почему я отношу себя к ним. Такой мне хотелось бы быть.

Изначально ваша семья была издольщиками. Вы чувствуете свою принадлежность к среднему классу?

– Мы были зажиточными фермерами – не могу дать более точного объяснения. Мне казалось, что мы живем хорошо. У нас с сестрой была своя комната. Каждый сезон у меня появлялась новая одежда, и я всегда была чистой и опрятной, особенно по сравнению с окружающими. Мы никогда не голодали. Конечно, мы видели разницу между нашей семьей и, скажем, дочерьми школьных учителей – это были образованные люди. Мои родители, по сути, были необразованными, но обладали житейским здравым смыслом и правильно говорили. Мы не принадлежали к низам. Вообще, мои родители служили при церкви; отец был дьяконом.

И отец, и мать бросили вас в разные периоды вашего детства. Они что, вступили в брак не по любви?

– Мать и отец не любили друг друга и всегда ссорились.

Ваша мама ушла, когда вам было десять лет. Вы догадывались, что она собирается уйти?

– Нет, но, когда она ушла, я поняла, что она ушла. Она уходила и раньше, но тогда она всегда забирала нас, потому что уходила к своей маме. Приезжал папа и уговаривал ее вернуться. Но на этот раз он знал, что она ушла навсегда. Он знал, что все кончено. Я думала, что она приедет за мной, но она так и не приехала. У нее не было денег, чтобы забрать нас с сестрой, потому что она уезжала в Сент-Луис, где ей пришлось жить одной среди чужих.

Сколько лет вам было, когда ушел отец?

– Тринадцать. Но с отцом у меня не было такой близости, поэтому все было прекрасно. Мне было без разницы. Я немного его боялась. Он не был дружен со мной. Он был дружен со всеми, кроме меня.

Мои родители не были моими, а я не была их дочерью, и когда они ушли, мне в самом деле казалось, что их не было никогда.

Хотя вы говорите, что жили в окружении белых людей, вы посещали школы для чернокожих. Не вспомните ли, когда вы ощутили на себе расовую неприязнь?

– Нет. Я помню только, как впервые мне захотелось быть белой. Была такая маленькая красивая девочка по имени Пудин. У нее была короткая стрижка, и она носила балетную юбочку и туфли. Я училась в четвертом классе и была девчонкой-сорванцом. Вдруг появляется такая золотая маленькая фея, порхающая повсюду, такая хорошенькая, и я подумала: «Вот какой мне хотелось бы быть». Насколько я помню, тогда впервые я подумала о расе. Конечно, когда мы ездили в город, то во многие места должны были попадать с заднего входа, но на самом деле ходить куда-то с зад него входа не хотелось, потому что было ощущение, что тебя там не ждут.

Обидно относиться к меньшинству. На меня смотрели свысока, потому что я черная. И это навсегда. Это как проклятие. Конечно, мы уходим от этого. Теперь нас терпят, но такое отношение все еще присутствует – оно в памяти, потому что на тебе клеймо. Хотелось бы, чтобы мы, черные, имели возможность стать такими же необыкновенными, какими были до тех пор, пока не попали в рабство. Это желание возвращается – обрести гордость и не ощущать себя людьми второго сорта.

Когда ваши родители ушли, вы начали работать на белую семью, семью Хендерсонов, вы присматривали за детьми и выполняли работу по дому, так?

– Да. Наконец меня стали учить. Я сидела с ними, а хозяйка учила меня хорошим манерам. Она была молодая, но у меня было ощущение, как будто она – моя мать. И в доме Хендерсонов я увидела любовь. Они были очень любящими. Супругами, которые по-настоящему любили друг друга. Это была совершенная семья: дом, ребенок, автомобиль. И они никогда не ссорились. Миссис Хендерсон была для меня образцом. Я переняла все ее манеры.

Но иногда меня ставили на место. Однажды – а тогда было очень жарко – я повела ребенка на прогулку. Я остановилась, постучала и попросила стакан воды у открывшей дверь женщины. Она захлопнула передо мной дверь. Я вспомнила: «Не забывай. Ты не можешь просто остановиться у любой двери и попросить воды». Но в доме Хендерсонов я никогда не чувствовала никакой дискриминации.

Вас оставили и отец, и мать. Удивительно, что это не лишило вас иллюзий, не оставило горечи в душе.

– Я не могла этого допустить. Никогда не была таким человеком. Я создала свой мир. Искала то, чего мне хотелось, и когда находила, выстраивала себя по-иному. Когда я пошла в школу, я не смотрела на обездоленных, я смотрела на достойных людей – с манерами и образованием. Я вела себя достойно и тогда, когда жила с Айком. Я никогда не употребляла наркотики, не выпивала, никогда не опускалась до его уровня. Никто, даже сейчас, не может заставить меня опуститься до того, чего я не хочу. Я всегда живу с высоко поднятой головой. Я не могла одеваться, как дочери директора школы, но могла быть чистой и опрятной. Однажды, когда я расшалилась в школе, меня вызвал директор. Он сказал: «Ты меня удивляешь. Ты не такая, как все. Ты должна исправиться». Я не знала, что он имеет в виду, но почувствовала, что это комплимент. Я была счастлива, что он увидел некое отличие.

Вы были хорошей ученицей?

– Нет… Мне было неинтересно в школе. Уверена, что существовал какой-то психологический фактор по части моей домашней жизни. Не подозревая этого, я боялась и стеснялась, и именно поэтому мне не удавалось успевать в школе так, как мне хотелось бы. Но меня всегда поощряли, потому что у меня были хорошие манеры, я была личностью и старалась. Я выполняла домашние задания, хотя почти всегда неправильно. Я бралась за трудные предметы вроде французского языка – за все, что могло сделать меня лучше. Но все, что я делала, было подчинено здравому смыслу. (Смеется.) Я всегда волновалась, что меня не переведут в следующий класс, но чувствовала, что надо окончить школу, потому что это уважалось.

Это достойно восхищения, поскольку вы, должно быть, знали, что если вас исключат, то никто этим не обеспокоится.

– Кроме меня. Только я одна видела мои табели. Я знала разницу между девочками, которые получали «5» и «4», и мною. Это оскорбляло. Я получила как-то раз «5» по театру и физкультуре – это было чудесно! Я также окончила среднюю школу ради Хендерсонов. Думала перебраться в город. Уже нашла дом, но потом уехала в Сент-Луис и стала жить вместе с мамой.

Чем она тогда занималась?

– Она была поденщицей – уборщицей. Она приехала на похороны своей матери, и я решила уехать с ней. Мы с мамой не ладили, но я поехала, потому что так могла уехать с Юга.

Когда я приехала в Сент-Луис, то старалась держаться подальше от нашего дома, потому что мы то и дело ссорились. Я стала вспыльчивой. Кроме того, мама заботилась обо мне, а мне это не нравилось, потому что я привыкла сама о себе заботиться.

Ведь именно в Сент-Луисе, еще посещая среднюю школу, вы встретили Айка Тернера?

– Да. Мы с моей старшей сестрой Эллин стали посещать клубы. Она была барменшей, и одной из лучших. Моя сестра была настоящей красавицей. Я была тощая, длинноногая и совсем не привлекательная. Чтобы привлечь чернокожих, надо быть… выглядеть более сексуальной. У Эллин была большая грудь, черная-черная кожа и мои черты лица, но более мелкие. Она была стильная. Всегда носила туфли на «шпильках» и черные чулки со швом. У нее были мягкие волосы, а у меня волосы пышные и жесткие. Эллин была по-настоящему сексуальной.

Вы помните, когда впервые заметили Айка?

– Он показался мне ужасно уродливым. Вокруг него была такая реклама – ведь он работал с самой крутой группой. Когда я впервые увидела его, то, помнится, подумала, что таких тощих не видела никогда. Он был одет с иголочки, чистый и словно точеный – фигура, прическа. Его волосы были уложены. Мне не нравились уложенные волосы, поэтому и прическа его не нравилась. Но когда он выходил, его появление было потрясающим… хотя я понимала, что я всего лишь школьница, которая смотрит на мужчину. Я привыкла к мальчикам в джинсах и рубашках с короткими рукавами. Но если бы мальчики могли так играть. Все просто начинало ходить ходуном. Мне хотелось попасть туда и тааааак петь. На это ушел целый год.

Однажды подошел ударник и укрепил передо мной микрофон, и я запела. Ну, когда Айк услышал меня, он бросился ко мне и сказал: «Боже, я не знал, что ты поешь!» Группа вернулась, а я продолжала петь, и все столпились вокруг посмотреть, кто поет. Все искренне радовались за меня, потому что знали, что я – младшая сестра Эллин и что мне хотелось петь. Я стала звездой. Айк пошел и купил мне все наряды. У меня были меха и кольца и (показывает на локти) перчатки досюда. Я водила «кадиллак» и продолжала учиться в школе. Я стала встречаться с одним парнем из группы по имени Рэймонд. Сначала мы не занимались никакими глупостями, я была сама невинность.

Но вы все же забеременели. Вам не пришло в голову сделать аборт?

– Я понятия не имела об абортах, и мне хотелось ребенка. Когда мама обо всем узнала, я ушла к Рэймонду. Мне было стыдно и страшно, потому что я думала, что мама не будет мне помогать. Но она помогала. Рэймонд сломал ногу, когда я все еще жила с ним, и ему пришлось уехать к своей семье, поэтому мама сказала, что я могу вернуться домой. И я хозяйничала в ее доме, на мне была уборка, стирка и готовка для всей семьи.

Как вы думали ухаживать за ребенком?

– Ну, я обратилась в городскую больницу для матерей-одиночек – она была бесплатная. Мама и сестра некоторое время поддерживали меня, поэтому первое время обо мне заботились. Но я не думала садиться им на шею; я рассчитывала получить работу, что и сделала – в больнице. Я нашла няню для ребенка, и правильно сделала. В то время я не была в шоу-бизнесе. Я думала посещать школу, чтобы стать практикующей няней, потому что клубная жизнь все еще была ненадежной. Потом от Айка ушла певица, и он спросил, не буду ли я петь.

Говоря профессиональным языком, где был поворотный пункт?

– Айк записывал демо, а я пела. Он не порывался продать мой голос, он пытался продать материал как продюсер. В звукозаписывающей компании спросили: «Почему бы не записать с девичьим голосом?» В итоге я официально стала профессиональным исполнителем. Мне было двадцать лет, а ребенку года два. Айк сказал: «Теперь придется придумать имя». С этого момента начались «Айк и Тина». Он хотел, чтобы это было его имя, потому что он всегда был продюсером, но люди только делали с ним записи и уходили.

Когда вы вступили в связь с Айком?

– Он порвал отношения с матерью своих двух детей, которых продолжала воспитывать я. Девушки у него не было. Один из музыкантов сказал, что Айк собирается прийти ко мне и заняться сексом. Я не могла запереть дверь; поэтому спала с Айком, думая, что он будет мне защитой. Дудки! (Смеется.) Это случилось, но я подумала: «Ладно, один разок». (Смеется.) Я правда не знала, что делать, потому что он меня даже не волновал, хотя (смеется) было хорошо. Физически мне было приятно, но я его не любила, и поэтому мне это не нравилось. Но я не знала, как поступить, потому что не хотела потерять работу. Я знала, что он мне не подходит. Он был мужчиной, который занимался серьезными делами – ходил в клубы и вел деловые разговоры. Я же продолжала ходить в кино и играть в баскетбол. У меня был ребенок, но я все еще ходила в компании школьных друзей.

Кем был Айк Тернер, которого вы знали?

– Он был сыном проповедника и белошвейки. Школа ему не нравилась, поэтому он был необразованным. Думаю, он даже не окончил начальной школы. У него был комплекс по части того, как он говорил. Многие его драки объясняются тем, что у него не было уверенности в манерах, и тем, что он не получил образования. Поэтому в Айке сидела злость. А наркотики ее усугубляли. Я всегда знала, что Айк талантлив и что он великий музыкант. Впрочем, он не был великим сочинителем песен, потому что все его песни были о боли или женщинах – такова была его жизненная дилемма. Я терпеть не могла его песни. Знала, что он пишет о других женщинах. Психологически можно постараться и заставить себя думать, что тебе нравится песня, когда ты ее поешь. Когда Айк чувствовал, что мое исполнение плохо, то ругал меня за то, что я не включаюсь в работу. Он говорил, что не может делать хитовых пластинок, потому что я не включаюсь в работу. Во всем была виновата я. В этом проявлялся весь его подавляемый гнев.

У Айка было много других женщин?

– Всегда, он никогда не прекращал с ними встречаться. Мне это не нравилось, но я была в ловушке. Мы записали хитовую песню, и я стала звездой, и он в меня просто вцепился, потому что боялся потерять. Успех и страх были неразделимы. Когда я наконец решилась сказать ему, что не хочу продолжать… именно тогда он схватил колодку для растягивания обуви.

И впервые поднял на вас руку?

– Да. Я сказала: «Я не могу ездить с тобой, не могу петь эти песни». И он сказал: «Ну, мы тебя рассчитаем», и я сказала: «Ладно». Это был обман. Мы начали ездить, и я связалась с ним.

Я на это не рассчитывала, потому что он сказал, что будет мне платить, а когда он не стал платить, я боялась заикнуться о деньгах, потому что жила с ним. Я связалась с ним, еще не зная, как поступить.

С этого и начались, конечно, шестнадцать лет вашего битья. Вы были избиваемой женой, которую держали в страхе.

– Я находилась в безвыходном положении, но дело зашло слишком далеко. Я была в ловушке, потому что действительно заботилась об Айке. Если бы я ушла от него, что бы он стал делать? Вернулся бы в Сент-Луис? Мне не хотелось, чтобы он опустился. Он так ужасно обращался со мной, а я продолжала чувствовать ответственность за него. Все это время я решала духовную проблему. И я боялась уйти. Я знала, что мне негде спрятаться, потому что он знал, где живут мои близкие. Моя мама вообще жила в доме Айка в Сент-Луисе. Моя сестра жила в квартире, фактически снимаемой Айком.

Трудно объяснить. Этот человек избивал меня – у меня всегда был синяк под глазом или еще где, а он повсюду встречался с женщинами и не давал мне денег, – и все же я не уходила. Мне было его жаль.

Айк не раз поступал с вами ужасно, но самое необъяснимое то, что он избивал вас, а потом занимался с вами сексом.

– Он действовал так, как если бы это было нормой в наших отношениях. Но то, что было настоящей пыткой, так это вешалки. Мне так неловко оттого, что люди знают, через что я прошла. Я не хотела уродливой жизни и сама загнала себя в нее. Я никогда не переставала молиться… это было моим орудием. Психологически я защищалась, вот почему я не употребляла наркотиков и не пила. Я должна была держать себя в руках, поэтому я все время, духовно, искала ответа.

А вы когда-нибудь действительно пытались его бросить?

– Да, несколько раз, но он всегда ловил меня. И это меня пугало. Я знала, что если меня поймают, то мне достанется вешалкой. Когда он впервые схватился за вешалку, я сбежала. Я заняла деньги у знакомых – они всегда мне помогали, потому что знали, что происходит, – и села на автобус. Я заснула, а когда проснулась, то увидела перед собой его лицо. «Выходи, твою мать», – сказал Айк. Он чертовски меня напугал. Айк доехал до места моего назначения раньше меня.

В то время у него была пушка. Он все время заставлял меня чувствовать, что в любой момент может приставить пистолет к моей голове. Во всяком случае, мы вернулись в отель и он продолжил развлекаться с пушкой. Он знал, что делает. Там лежала вешалка, и вдруг он схватил ее и начал размахивать ею. Я не могла поверить в происходящее. Он так с ней управлялся, что я подумала: он, наверно, наловчился с ней на ком-нибудь еще.

В конце концов все стало так плохо, что вы пытались покончить с собой, приняв сверхдозу валиума.

– Потому что не видела выхода. Приходится думать, шевелить мозгами, и когда я начала петь, именно тогда и начала шевелить мозгами. Начала думать: «Я не собираюсь убивать себя, это не для меня. Этот человек не понимает, что я ему помогаю, что я стараюсь быть хорошей и доброй». Именно тогда я обратилась за помощью к своей духовной стороне. И помощь я получила.

Когда вы ушли от него в июле 1976 года, вы ведь ушли без денег?

– У меня не было ничего. Я даже не знала, как заработать деньги. На меня работала одна девушка, которая раньше работала на Айка, – она знала, как заработать деньги. Я ничего об этом не знала. Айк не думал, что я смогу найти дом, а я знала. Он отправил детей и деньги на мой первый взнос за аренду, потому что думал, что я вернусь, когда деньги кончатся. Первую ночь мы спали на полу. Я взяла мебель напрокат. У меня было несколько талонов фирмы BlueChip, которые я получила на детей, на них я купила посуду. Потом сестра помогла мне с продуктами. Мы пользовались и талонами на продукты – да, талонами на продукты. Я участвовала в «Hollywood Squares» и в нескольких других телевизионных шоу.

Когда вы в последний раз видели Айка?

– Я не видела его с момента развода. Это было в суде.

Где он теперь?

– Где-то в Калифорнии. Он продолжает слать телеграммы, требуя денег.

Каково ваше отношение к мужчинам сегодня? Ваш опыт с Айком вас не озлобил?

– Очень трудно сказать, что я думаю о парнях. Я не зациклена на мужчинах. И я жду, что наступит время, когда у меня сложатся прекрасные отношения, но я не настолько глупа, чтобы бросаться на каждого Тома, Дика и Гарри просто потому, что сейчас в моей жизни нет мужчины. Не все мужчины насильники. Не все мужчины дерутся. Все дело в том, чтобы найти свою половину.

У вас вид утонченной женщины. Вы считаете себя красавицей?

– Я ни с какой стороны не красавица. Вот эфиопские женщины, те красавицы: у них правильные черты лица, красивые носы и волосы. И скандинавские женщины красивые. Мне нравится, что они блондинки. Они как бы светятся, такие белые. Мне не нравятся крупные фигуры, но я знаю, как одеться. У меня красивые ноги, и я знаю, какие туфли надеть, чтобы мои ноги выглядели красиво. Я знаю, что делать, чтобы хорошо выглядеть, но я не красивая женщина. Я из той категории, у которых «все в порядке».

Вы понимаете, что многие мужчины, возможно, отвернулись бы или испугались бы той Тины Тернер, которая выступает на сцене, – такой сексуальной, зажигающей, одетой в кожу женщины в сетчатых чулках и мини-юбке.

– Это смешно, потому что все, что я делаю для моего выступления, на самом деле вполне практично. Я стала носить сетчатые чулки, потому что другие чулки ползут. Я не задумываюсь над тем, понравятся ли они парням. Я не чувствую, что одеваюсь для мужчин. Короткие платья работают для меня на сцене, потому что у меня непропорционально короткое туловище и потому что я много танцую и поэтому потею. Ноги у меня красивые, но вы видите их потому, что у меня короткое тело. Вовсе не потому, что я выставляю их напоказ, потому что создаю им рекламу. Я никогда не преподношу себя мужчинам. Всегда работаю для женщин, потому что если девушки на твоей стороне, то найдутся и парни. Черные женщины очень ревнивы. А мне не хотелось не нравиться им на сцене, поэтому много лет назад я стала работать на них. Я знала, что у меня сексуальный имидж, и не хотела, чтобы парни думали, что я выступаю для них, поэтому смотрела на женщин – так я меньше стеснялась. Любая женщина знает, что я развлекаюсь, а не пытаюсь завлечь парня. Я на сцене, чтобы выступать. Кожа появилась потому, что я искала материал, на котором не виден пот. Я на сцене обливаюсь потом, и если бы на мне были обычные джинсы, то это стало бы заметно. Грязь не видна на коже, и это удобно в поездках. Она не мнется и прочная. Когда я надевала кожу, то думала, что людям не придет в голову, что мне жарко или тесно в одежде.

Также вы никогда не увидите, что я чем-то недовольна на сцене – я улыбаюсь. Мои песни о жизни моих слушателей. Я пою о том, что связано с ними. А там есть и грубые люди. Мир не совершенен. Все это есть в моем исполнении; я с этим играю. Вот почему я предпочитаю играть, а не петь, потому что, когда ты играешь, тебе простительно исполнять разные роли. Когда ты играешь каждый вечер одну и ту же роль, то люди думают, что ты такая и есть. Они не думают, что ты играешь.

Это отпечаток того, чему я отдала себя в моей карьере. И я это приняла. Я больше не ненавижу себя. Я раньше ненавидела свою работу, ненавидела тот сексуальный имидж, ненавидела свой вид на сцене, ненавидела большую грубую фигуру. На сцене я все время играю. Как только я перестаю петь эти песни, я снова Тина.