Со времени выхода вашего первого альбома на музыкальной сцене многое изменилось. Куда вы, по вашему мнению, вписываетесь в наше время?
– Как ни странно, я никогда никуда не вписывался. В 70-е годы музыка, которую я писал, была несколько романтической, в ней было много чистоты, и, разумеется, она не воспринималась как часть того конкретного времени. А в 80-е годы я писал и пел о том, что происходило с людьми, которых я видел вокруг, или о том, в каком направлении движется страна. А значит, и в этом я шел не в ногу со временем.
Ну, зная отклики на вашу музыку в то время, мне кажется, вы очень хорошо вписались в 80-е годы.
– Ну, мы были популярны, но это не одно и то же. Я пытаюсь делать только одно: писать музыку, которая представляется мне исполненной смысла, в которой таятся сокровенность и страсть. И по-моему, я чувствую, что если то, о чем я пишу, реально и при этом эмоционально, то найдется тот, кто захочет это послушать. Не знаю, большая у меня аудитория сегодня или меньше, чем была прежде. Но меня это никогда не интересовало в первую очередь. У меня как бы сложилась история, которую я рассказываю, и на самом деле я дошел только до ее середины… Мне хочется петь о том, кто я теперь. Когда я был молод, я всегда говорил, что мне не хочется дойти до того, чтобы в сорок пять или пятьдесят лет притворяться, что мне пятнадцать, шестнадцать или двадцать. Мне это было попросту неинтересно. Я – музыкант на всю жизнь, я буду исполнять музыку вечно. Не думаю, что наступит время, когда я не выйду на сцену, играя на гитаре, громко играя, с силой и страстью. Я с нетерпением жду, что, когда мне исполнится шестьдесят или шестьдесят пять, я все еще буду заниматься этим.
Вы сказали, что турне после выхода альбома «Born in the U.S.A.» знаменовало конец одной фазы вашей творческой карьеры. Какое влияние оказал на вашу жизнь грандиозный успех этого альбома и последовавшего турне?
– Я поистине наслаждался успехом альбома «Born in the U.S.A.», но к концу всего этого я просто «выпал в осадок». Я сказал себе: «Тпру, хватит». Когда ты заканчиваешь творить такую икону, со временем она тебя подавляет.
Вы конкретно о чем?
– Ну, например, цельный имидж, который был создан – и который, я уверен, я развиваю, – он на самом деле не я. Это такой мачо, каким я просто никогда не был. Возможно, он содержит немного больше от меня, чем мне кажется, но когда я был ребенком, я был очень ласковым и все тому подобное.
Знаете, занятно то, что ты создаешь, но в конце концов, по-моему, единственное, что можно сделать, это разрушить созданное. Поэтому, когда я написал «Tunnel of Love», я думал, что вновь преподношу себя как сочинителя песен, в роли, весьма далекой от иконы. И в этом было облегчение. И потом я уехал в одно местечко, где этот материал несколько улегся, и часть его появилась здесь, в Лос-Анджелесе; я исполнял музыку с разными людьми и наблюдал, что получается, и жил понемногу в разных местах.
Как вы ощущаете себя здесь по сравнению с Нью-Джерси?
– Лос-Анджелес дает много анонимности. Ты не кажешься большой рыбой в маленьком пруду. Люди обтекают тебя, говорят «Привет», но в основном тебе предоставлена возможность идти своим путем. С другой стороны, в Нью-Джерси я был словно Санта-Клаус на Северном полюсе. (Смеется.)
Как это?
– Гм, как бы это объяснить? Вроде бы становишься плодом воображения многих других людей. Что всегда требует некоторой сортировки. Но еще хуже, когда оказываешься плодом собственного воображения. Именно от этого я по-настоящему освободился за три последних года.
Мне кажется, именно это произошло, когда я был молод. У меня была идея разыграть мою жизнь, как кино, создавая сценарий и делая монтаж. И я действительно долго этим занимался. Но можно стать рабом собственного мифа или собственного имиджа, скажу так за неимением более подходящего слова. Довольно вредно, когда другие люди воспринимают тебя как миф, но по-настоящему вредно, когда ты сам себя так воспринимаешь. И я приехал туда, где мы встретились с Патти, и там я решил покончить с этой историей. Она не жизненна.
Именно тогда я понял, что мне нужна перемена и мне нравится Запад. Я люблю географию. Лос-Анджелес – занятный город. Полчаса – и ты уже в горах, где один магазин на сотни миль вокруг. Или в пустыне, где на пятьсот миль вокруг пять городков.
И вот мы с Патти приехали сюда, стали жить одной семьей, появились дети… в общем, я действительно упустил изрядную часть моей жизни. Я мог бы описать это единственным способом: иметь успех в одной сфере – это иллюзия. Все думают, что если ты в чем-то преуспеваешь, то преуспеваешь во многом. А в большинстве случаев все не так. Ты преуспеваешь в чем-то, и это что-то потворствует тому, что ты выключаешь себя из остальной твоей жизни. И со временем я понял, что во многом правильно использовал свою профессию, но в чем-то употреблял ее во зло. И это началось, когда мне было слегка за тридцать, – я твердо знал, что что-то не так.
Это было примерно десять лет назад?
– Да, все началось после турне по раскрутке альбома «The River». Я имел такой успех, о каком даже не мог и мечтать. Мы выступали по всему миру. И я подумал: «Ого, вот оно». И решил: «О’кей, мне нужен дом». И начал присматривать дом.
Два года я вел поиски. Ничего не смог найти. Вероятно, я побывал во всех домах штата Нью-Джерси, причем дважды. И так и не купил дом. Я думал, что просто не смог найти то, что мне нравится. И тут я понял, что дело не в том, что не могу его найти, – я не смог бы его купить. Я могу найти дом, но не могу его купить. Проклятие! Почему?
И я начал размышлять. Почему мне хорошо только в пути? Почему все герои моих песен едут в автомобилях? То есть, когда мне было лет двадцать с небольшим, я вел себя так: «Эй, вещи в чемодане, чехол для гитары, автобус – вот и все, что мне надо, сейчас и навсегда». И свято в это верил. И жил именно так. Долгое время.
В очерке, опубликованном в журнале Rolling Stone в 1978 году, Дейв Марш написал, что вы так преданы музыке, что совершенно невозможно представить вас женатым или имеющим детей или дом…
– Многие говорят то же самое. Но тогда что-то стало тикать. Казалось, что-то не так. Ситуация подавляла. Казалось так: «Это шутка. Я прошел долгий путь, и здесь в конце какая-то мрачная шутка».
Мне не хотелось стать одним из тех ребят, которые сочиняют музыку и рассказывают истории, чтобы влиять на жизни людей, а быть может, в чем-то и на общество, но не в состоянии разобраться в самих себе. Но было очень похоже, что именно это происходило со мной.
По своей природе я склонен к изоляционизму. И дело не в деньгах, не в том, где и как жить. Дело в психологии. Таким же был и мой отец. Чтобы отгородить свой дом, не нужны тонна цементного раствора и стены вокруг него. Мне известны многие, изолировавшие себя упаковками пива и телевизором. Но это во многом и мне свойственно.
Потом появилась музыка, и я ухватился за нее как за средство борьбы с самим собой. Так я мог разговаривать с людьми. Музыка давала мне средство общения, средство, с помощью которого я вписывал себя в социальный контекст, – к чему обычно у меня не было желания.
А музыка выполняла все это, но, в конечном счете, абстрактно. Она выполняла это для парня с гитарой, но парень без гитары оставался прежним.
– Теперь мне ясно, что два самых счастливых дня моей жизни – это день, когда я взял в руки гитару, и день, когда я научился ее откладывать. Кто-то сказал: «Старик, как тебе удалось так долго играть?» Я ответил: «Играть не трудно. Трудно прекратить».
Когда вы научились откладывать гитару?
– Сравнительно недавно. Я замкнулся в какой-то во многом лихорадочной одержимости, которая давала мне энергию и огонь, потому что эта одержимость коренилась в чистом страхе, в отсутствии любви к себе и ненависти к себе. Я выходил на сцену, и мне было трудно остановиться. Вот почему мои шоу так затягивались. Они были такими длинными не потому, что я задумывал или планировал их такими. Я не мог остановиться, пока не ощущал, что полностью выложился, перегорел.
Странно, ведь шоу или музыкальные вечера, которые давали положительный заряд другим, в чем-то были вредны для меня. В общем, для меня это был наркотик. И тогда я начал постепенно от него отвыкать.
Долгое время я мог не обращать на него внимания. В девятнадцать лет я в грузовике колесил по стране, и потом, когда мне было двадцать пять, я ездил в турне с группой – и это было как раз по мне. Вот почему мне все так удавалось. Но потом я вошел в тот возраст, когда почувствовал нехватку реальной жизни – или же начал понимать, что можно жить и по-другому. Вот так, почти сюрприз. Сначала тебе кажется, что ты живешь этой жизнью. У тебя много разных подружек, а потом: «Ой, извини, мне пора». Забавно, но отчасти так было и в моей семье, и у нас бывало так: «Привет, я пришел сказать, что хотел бы остаться, но мне пора». Точно про меня.
Что именно поставило вас перед фактом, что вы что-то упускаете или у вас проблема?
– Отсутствие счастья. И другие моменты, например, отношения с людьми. Они всегда заканчивались плохо; я никогда не знал, как поддерживать отношения с женщинами. Точно так же меня озадачивало – как можно иметь столько денег и не тратить их? До 80-х годов у меня, правда, совсем не было денег. Когда мы отправились в турне The River, у меня было, по-моему, порядка двадцати «кусков». На самом деле у меня впервые появились деньги в банке где-то в 1983 году. Но я не мог их тратить. Не мог развлекаться. Поэтому многое стало казаться нелогичным. Я понял, что веду себя несколько неадекватно. Я чувствовал, что это плохо. Вне контекста турне и вне контекста моей работы я ощущал потерянность.
Вы когда-нибудь обращались к психотерапевту или за подобной помощью?
– О, да. То есть я совершенно сник. На какое-то время совершенно выпал. И случилось то, что все мои рок-ответы испарились. Я понял, что моя главная идея – а в ранней юности такой идеей было отношение к музыке с поистине религиозной истовостью – до поры до времени была неплоха. Но настал момент, когда она обернулась против себя. И ты вступил на ту темную тропу, где начинается искажение даже самого лучшего. Я достиг того момента, когда почувствовал, что моя жизнь искажена. Я люблю мою музыку, и мне хотелось принимать ее такой, какой она была. Мне не хотелось, чтобы она заполнила всю мою жизнь. Потому что это ложь. Неправда. Музыка – не вся жизнь. И не может ею быть – никогда.
И я понял, что моя настоящая жизнь еще впереди. Вся любовь, надежда, печаль и грусть – все еще впереди, и все мне еще предстоит. И я мог бы не обратить на настоящую жизнь внимания и уклониться от нее или мог пойти ей навстречу. Но даже пойти навстречу части жизни – значит пойти навстречу всей жизни. Вот почему люди от нее отказываются. И принимают наркотики или что иное. Вот почему люди отказываются: пусть я откажусь от счастья, но мне не придется испытать и горя.
И вот я решил продолжить работу в этом направлении. Настойчиво работать. Так вы начинаете открываться самим себе. Конечно, я оказался не тем человеком, каким себя представлял. Это случилось примерно в то время, когда появился альбом «Born in the U.S.A.» И я купил большой дом в Нью-Джерси, который вполне мне подходил. В месте, мимо которого я все время проезжал. Такой большой дом, и я сказал: «Эй, это дом богача». И подумал, что это по-настоящему круто, потому что он стоит в том городе, где на меня все плевали, когда я был мальчишкой.
В Рамсоне?
– Да. Когда мне было лет шестнадцать-семнадцать, моя группа из Фрихолда выступала в клубе на берегу моря. И мы вызвали поистине враждебную реакцию. Думаю, из-за нашего внешнего вида – на нас были жилеты из ткани, имитирующей змеиную кожу, и у всех – длинные волосы. На фотографии, снятой, когда я работал в группе Castiles, я выгляжу именно так. И помнится, когда я выходил на сцену, эти ребята буквально на нее плевали. Но тогда такие вещи еще не вошли в моду и их еще не воспринимали нормально. Конечно, решение было странное, но я купил этот дом и сначала даже испытывал удовольствие, но потом началось турне «Born in the U.S.A.», и я снова отправился в путь.
Именно тогда вы встретили Джулианну [194]Филлипс; первая жена Спрингстина.
?
– Да, мы встретились где-то в дороге. И поженились. И это было круто. Я совершенно не знал, что значит быть мужем. Она была потрясающая женщина, но я не знал, что делать.
Была ли женитьба частью ваших стараний навести мосты, вступить в нынешнюю часть вашей жизни?
– Да, да. Я, правда, в чем-то нуждался и сделал попытку. Любой, прошедший через развод, может рассказать вам, что это такое. Это трудно, тяжело и больно для всех. Но я из этого вышел благополучно.
Потом мы встретились с Патти во время турне «Tunnel of Love», и я снова начал искать свой обходной путь. Но когда мы сбились с дороги в 1988 году, то для меня сразу же начался плохой год. Я вернулся домой, и толку от меня не было никакого.
Некоторые ваши фанаты думают примерно так же: переехав в Лос-Анджелес и купив дом за 14 миллионов долларов, вы их покинули, предали.
– Я выполнил свои обещания. Не перегорел. Не растратил себя. Не умер. Не отказался от моих музыкальных ценностей. Эй, я по уши в работе над всем этим. И почти вся моя музыка остается позитивной, свободной, живой, воодушевляющей. И, сочиняя ее, я заработал много денег и купил большой дом. И я его люблю. Люблю. Это здорово. Это прекрасно, поистине прекрасно. И в каком-то отношении это мой первый настоящий дом. Там фотографии моей семьи. И там место, где я сочиняю музыку, и место для детей – как во сне.
Я все еще люблю Нью-Джерси. Мы все время туда возвращаемся. Я присматриваю там какую-нибудь ферму. Мне хотелось бы, чтобы у моих детей и это было. Но я перебрался сюда и чувствую, что я парень, который родился в США, сбросил бандану, понимаешь?
За прошедшие два-три года я справился со многим и за это вознагражден. Я очень, очень счастлив; таким счастливым я еще никогда не был. И это не какое-то одномерное понятие счастья. В него входят и смерть, и горе, и смертность. Пусть все идет, как идет, и будь что будет.
Что самое классное в вашем отцовстве?
– Обязательства. Обязательства. Обязательства. Тебе страшно так сильно любить, тебе страшно настолько влюбиться. Потому что тебя охватывает страх, особенно в том мире, где мы живем. Но потом ты понимаешь: «О, понятно, чтобы любить так сильно, так сильно, как я люблю Патти и моих детей, надо уметь принимать этот мир страха, мир сомнений и будущего и жить в нем. И надо все отдать сегодня и не отбирать». А такова была моя особенность… моя особенность держать дистанцию, чтобы, потеряв что-либо, не слишком расстраиваться. Можно пойти на это, но это ничего не даст.
Странно, но ночь, когда родился мой сынишка, была необыкновенной. Я выступал для сотен тысяч людей и чувствовал душевный подъем. Но когда ребенок появился на свет, я ощутил такую любовь, как никогда раньше. И минута, когда я испытал это, была потрясающей. В моей голове звучали слова: «Ого, понимаю. Пришла эта любовь, и она всегда будет с тобой? Со всеми, каждый день?» И я знал, почему от этого бегут – потому что это пугает. Но это и окно в иной мир. И это мир, в котором я хочу жить уже сейчас.