«Танхинары», победив «Карпаунов», оказали себе медвежью услугу. Поскольку Загмондо Бандольо и его старментеры забрали все средства, которыми они располагали, команда осталась без озола за душой, а из-за того, что команда в последней встрече продемонстрировала истинные свои возможности, Перинда оказался не в состоянии организовать для нее тысячеозоловые или двухтысячеозоловые встречи. А для того, чтобы вызвать на поединок какую-нибудь десятитысячеозоловую команту, у «Танхинар» просто не было обязательной в таких случаях крупной суммы залога.

Через неделю после игры с «Карпаунами» игроки команды собрались на острове Рабендари и Перинда объяснил печальное состояние дел.

– Я нашел только три команды, пожелавшие встретиться с нами, но ни одна из них не хочет рисковать своей шейлой за сумму, меньшую десяти тысяч озолов. И второй вопрос: у нас нет шейлы. Дьюссана, похоже, привлекла к себе внимание некоего лорда, что, естественно, тешит его самолюбие. Теперь ни она, ни Тамми не хотят подвергнуть ее драгоценную кожу риску выставления на всеобщее обозрение.

– Значит, – воскликнул Лючо, – для Дьюссаны любовь к хассэйду никогда не была на первом плане!

– Естественно, нет, – произнес Уорхаунд. – Она ведь треванка. Кто-нибудь из вас видел играющего в хассэйд тревана? Насколько мне известно, она первая шейла – треванка.

– Треване играют в свои собственные игры, – сказал Гилвег.

– Такие, как «Ножи и Глотки», – предположил Глиннес.

– Или «Триллы и Разбойники».

– Или «Мерлинг, мерлинг, кому труп?»

– И «Ну-ка, отыщи запрятанное!»

– Шейлу мы всегда найдем, – сказал Перинда. – Наша главная проблема – деньги.

– Я бы внес свои личные пять тысяч озолов, если бы был уверен в том, что удастся им вернуть, – сказал Глиннес.

– И я каким-нибудь образом наскребу тысчонку, – отозвался Уорхаунд.

– Итого – шесть тысяч, – сказал Перинда. – Я внесу – правильнее будет сказать – сумею одолжить тысячу у отца… Кто еще? Кто еще? Чего там стесняться, несчастные грязедавы, волоките свои богатства.

Двумя неделями позже «Танхинары» сыграли с «Островитянами Южного Океана» на огромном стадионе Океанского Острова. Разыгрывался приз в двадцать пять тысяч озолов, из которых пятнадцать тысяч ставила на кон каждая из команд, а десять тысяч выделила администрация стадиона. Новой шейлой у «Танхинар» была Сэчрисс Симоно, девушка из Фэл-Лэл-Маунтин – прелестная, наивная девушка, которой, однако, недоставало всего лишь такого неуловимого качества, как «сашей». Имелись также определенные сомнения в отношении ее целомудрия, однако никому не захотелось поднять шум из-за этого.

– Пусть каждый из нас проведет с ней одну ночь, – проворчал как-то Уорхаунд, – и получит ответ на этот вопрос ко всеобщему нашему удовлетворению.

Какою бы не была причина, но «Танхинары» играли вяло и совершили массу грубейших ошибок. «Островитяне» одержали легкую победу в трех геймах. Невинная – так во всяком случае считалось – плоть Сэчрисс была представлена во всех подробностях на суд тридцати пяти тысяч зрителей, а в своем кошельке Глиннес теперь обнаружил всего три или четыре сотни озолов. Удручен он был этим до такой степени, что все чувства его притупились, и в таком вот состоянии он вернулся на Рабендари и, плюхнувшись в одно из старинных плетеных кресел, весь вечер глядел с тоской на остров Эмбл. В какой идиотский хаос превратил он свою жизнь! «Танхинары» – разорены, опозорены и вот-вот разбегутся, кто куда. Остров Эмбл – теперь от него еще более далек, чем когда-либо. Дьюссана, девушка, поработившая неожиданно для него самого все его мысли и чувства, обратила свои честолюбивые взоры на аристократию, и Глиннес, такой раньше к ней равнодушный, теперь был вне себя от одной только мысли о том, что Дьюссана может оказаться в постели другого мужчины.

Через два дня после злополучной игры с «Островитянами» Глиннес отправился на пароме в Уэлген поискать покупателя отличных мускатных яблок, выращенных на Рабендари. Договорившись по быстрому о продаже двадцати мешков, он заглянул перекусить в небольшой ресторанчик, половина которого находилась прямо на открытом воздухе, а вторая половина – в беседке, образованной ветвями фульжерии. Взяв себе кувшин пива и хлеба с сыром, он устроился поудобнее и стал глазеть на снующий по своим делам уэлгенский люд… Вот прошла группа правоверных фаншерор – бесцветных парней, сосредоточенных и настороженных, насуплено глядящих куда-то вдаль, будто поглощенных в размышления о материях огромной значимости… А вот и Акади спешит куда-то, низко опустив голову, в фаншерском сюртуке с болтающимися фалдами. Глиннес окликнул его, когда он проходил мимо ресторанчика.

– Акади! Присядьте ко мне и пропустите кружечку пива!

Акади остановился, как вкопанный, будто натолкнувшись на какое-то невидимое препятствие. Сначала он стал всматриваться в сумрак беседки, пытаясь определить местонахождение окликнувшего его, затем глянул через плечо и только после этого поспешно нырнул к стулу рядом с Глиннесом. Когда он нервно и отрывисто заговорил, лицо его изображало страдание.

– По-моему, мне удалось оторваться от них – надеюсь, по меньшей мере, на это.

– Вот как! – Глиннес бросил взгляд в ту сторону, откуда торопливо семенил Акади. – От кого же это вы оторвались?

Акади ответил в типичной для него туманной манере:

– Мне следовало отказаться от этой миссии – она принесла мне одно беспокойство. Пять тысяч озолов! Когда за мной по пятам следуют алчные до денег треване, только и поджидающие того мгновения, когда я потеряю бдительность. Фарс да и только! Ведь они смогут присвоить себе тридцать миллионов озолов вместе с моими жалкими пятью тысячами и оставить меня самым дорогостоящим олухом в памяти всего человечества.

– Иными словами, – сказал Глиннес, – вы собрали выкуп в размере тридцати миллионов озолов?

– Уверяю тебя, – продолжал брюзжать Акади, дергаясь головой, – что никакие это не деньги – то есть те пять тысяч озолов, что составляют мой гонорар, это не капитал, а просто пять тысяч озолов, годящихся разве что на мелкие расходы. Я таскаю тридцать миллионов вот в этом кейсе, – тут он подтолкнул локтем небольшой черный чемоданчик с серебряным замочком, – но для меня лично это не более, чем несколько пачек туалетной бумаги.

– Для вас.

– Вот именно. – Акади снова бросил взгляд через плечо. – Вы себе можете представить, что ждет человека, не доставившего тридцать миллионов озолов Загмондо Бандольо? Разговор может быть вот таким: Бандольо. «Я требую от вас сейчас, Джано Акади, те тридцать миллионов озолов, которые были доверены вам». Акади. «Вы должны быть великодушным и проявить снисходительность, поскольку больше нет у меня этих денег»… Бандольо… Увы. Воображение мое иссякает. Я не в состоянии постичь дальнейшее. Отнесется ли он к этому спокойно? Или впадет в буйство? Или просто пренебрежительно рассмеется?

– Если на вас в самом деле охотятся грабители, – заметил Глиннес, – то присущее вам любопытство дает вам перед ними небольшое, но обнадеживающее преимущество.

Акади воспринял это высказывание, печально потупив взор.

– Если б я только мог с уверенностью установить, кто или что мне угрожает. Если б я знал со всей определенностью, кого или чего избегать… – Он так и оставил предложение неоконченным.

– Вы в самом деле заметили, что что-то вам угрожает? Или просто перенервничали?

– Я очень нервничаю, можешь в этом не сомневаться, но это мое обычное состояние. Я не переношу трудностей, я ужасно боюсь боли, я даже отказываюсь признавать возможность смерти. И все эти беды сейчас, похоже, затаились в непосредственной от меня близости.

– Тридцать миллионов озолов – впечатляющая сумма, – не без зависти произнес Глиннес. – Лично мне хватило бы из них всего лишь двенадцать тысяч.

Акади пододвинул кейс к Глиннесу.

– Вот, бери, сколько тебе требуется и объясни недостачу Бандольо… Но нет. – Резким движением он подтянул кейс снова к себе. – Мне не дано право распоряжаться этими деньгами.

– Меня вот что особенно сильно смущает, – произнес Глиннес. – Поскольку вы испытываете тревогу за судьбу этих денег, то почему бы вам просто не поместить их в банк? Вон там, например, Уэлгенский Банк, всего лишь в двенадцати секундах хода от того места, где мы сидим.

Акади тяжело вздохнул.

– Все далеко не так просто… Мне ведено держать деньги всегда под рукой, чтобы в любой момент передать их посыльному Бандольо.

– И когда же он явится?

Акади закатил глаза к веткам фульжерии.

– Через пять минут? Пять дней? Пять недель? Ох, как хотелось бы мне это знать!

– Такая постановка вопроса кажется не очень-то благоразумной, – сказал Глиннес. – Правда, старментеры придерживаются тех методов, которые находят наиболее полезными для себя. Подумать только! Через год все это будет вами вспоминаться, как очень забавный случай. Чуть ли не анекдот.

– Я в состоянии думать только о самом насущном моменте, – проворчал Акади. – Этот кейс покоится у меня на коленях, как раскаленная докрасна наковальня.

– Кого, в частности, вы опасаетесь?

Даже находясь в состоянии крайней озабоченности, Акади не мог устоять перед искушением лишний раз проанализировать ситуацию с нравоучительным подтекстом.

– Трем категориям людей позарез нужны озолы: фаншерам, которые могли бы на них купить землю, оборудование, информацию и энергию; знати – поправить изрядно пошатнувшееся финансовое положение; и треванам, которые алчны от природы. Только несколько мгновений тому назад я обнаружил двух треван, тихонько ступающих у меня за спиной.

– Это может быть всего лишь случайным совпадением, – заметил Глиннес.

– Лучше держаться от любых людей из трех упомянутых мной категорий. – Акади поднялся из-за стола. – Ты сейчас возвращаешься на Рабендари? Почему бы тебе не отбыть отсюда со мной?

Они прошли к причалу и на борту белого катера Акади отправились на восток, следуя Внутреннему Проливу. Прошли Кружевные Острова, на большой скорости пересекли Затон Рипил, оставив в стороне Зауркаш, вошли затем в узкий проток Атенри, откуда вырвались на просторы озера Флейриш и здесь увидели щеголеватый черно-пурпурный гоночный глиссер, который на огромной скорости пересекал озеро то в одном направлении, то в другом.

– Кстати, о треванах, – произнес Глиннес. – Обратите внимание на то, кто катается с лордом Генсифером.

– Я заметил ее, – ответил Акади и еще глубже засунул свой черный кейс под сиденье на корме.

Лорд Генсифер круто развернул свой глиссер на полном ходу, взметнув высоко вверх длинный плюмаж из пены, затем, рассекая воздух с характерным свистом, устремился вдогонку за Акади и Глиннесом. Акади, недовольно ворча, остановил катер, через мгновение радом с ним оказался глиссер лорда Генсифера. Дьюссана, на которой было прелестное светло-голубое платье, искоса поглядела на катер Акади и надула губы, однако больше ничем не выразила своего недовольства. Лорд Генсифер же был в самом прекрасном расположении духа.

– И куда же вы держите путь в этот великолепный день с таким сосредоточенным и решительным видом? Побраконьерствовать в утином питомнике лорда Милфреда? Бьюсь об заклад, что это именно так.

Акади ответил как можно более вкрадчиво:

– Боюсь, сегодня у нас настолько серьезные заботы, что мы еще не успели разобраться, каким выдался день.

Лорд Генсифер игриво взмахнул рукой, давая понять, чтоб его шутке не придавали какого-либо особого значения.

– А как далеко вы продвинулись с выкупом?

– Сегодня утром завершил сбор денег, – скупо ответил Акади. Тема эта явно была не из тех, которую ему хотелось бы развивать, однако лорд Генсифер, не проявив должного такта, продолжал дергать за больную струну.

– Вот и передайте мне один или два миллиончика из этих озолов. Бандольо вряд ли почувствует разницу.

– Я с удовольствием отдал бы вам все тридцать миллионов, – сказал Акади, – чтобы вы, а не я, имели дело с Загмондо Бандольо.

– Покорнейше благодарю, – произнес лорд Генсифер, – пусть все остается так, как есть. – Он заглянул внутрь катера Акади. – Эти деньги вы в самом деле сейчас везете с собою? А, они спрятаны в днище, чтобы не бросались в глаза. А вы понимаете, что лодки иногда тонут? Что вы в этом случае скажете Загмондо Неистовому?

– Такая роковая случайность маловероятна, – надтреснутым голосом ответил Акади, не в силах больше сдерживать свое недовольство.

– Что верно, то верно. Но мы заставляем скучать Дьюссану, которую не очень-то занимают подобные вопросы. Она категорически отказывается навестить родовое имение Генсиферов – вы можете себе представить нечто подобное! Я соблазнял ее роскошью и изысканностью – ей все нипочем. Треванка во всех отношениях. Пуглива, как птичка! Вы уверены в том, что никак не сумеете сэкономить хотя бы один миллиончик озолов? Ну а полмиллиончика? Жалкую сотню тысяч?

Акади только улыбнулся, проявляя стальную выдержку, и отрицательно качал головой. Лорд Генсифер широким жестом потянул на себя клапан подачи топлива. Пурпурно-серебристый глиссер рванулся вперед, лихо развернулся, взметнув дугой пену и брызги, и помчался на север, к Муниципальному Острову, самая южная оконечность которого выходила к Озеру Флейриш.

Акади и Глиннес продолжили путь с куда более скромной скоростью. На острове Рабендари Акади решил сделать остановку, чтобы выпить чашку чая и, когда усаживался на краешек стула, внимательно посмотрел сначала в сторону Илфиш, затем обвел взглядом пролив Эмбл и даже не поленился обернуться и долго глядел, ворочая головой сквозь ряд помандеров, закрывавших обзор Фарванского русла, огибавшего Рабендари с северо-запада. Верхушки деревьев непрерывно шевелились, вызывая неприятное ощущение, будто кто-то подкрадывается со стороны реки, и это заставляло Акади нервничать еще пуще прежнего.

Глиннес приволок бутыль выдержанного вина, чтобы развеять страхи Акади, и это так положительно на него подействовало, что эвнесс подкрался как-то незаметно для них обоих. Только тогда Акади вспомнил о том, что не мешало бы ему возвращаться домой.

– Если ты не против, то составь мне компанию. По правде говоря, я все еще немного нервничаю.

Глиннес согласился провести Акади в своем собственном скутере, но Акади вдруг остановился и стал потирать подбородок, никак не решаясь забраться в свой катер.

– Наверное, тебе следовало бы позвонить Марче и сообщить ей, что мы уже тронулись. Спроси у нее также, не заметила ли она чего-нибудь необычного, чего-нибудь такого, что вызвало бы у нее сомнения.

– Пожалуйста.

Глиннес вернулся в дом и позвонил матери. Она и в самом деле облегченно вздохнула, узнав, что Акади уже возвращается. Что-нибудь необычное? Да, в общем-то, ничего существенного. Только, пожалуй, несколько лодок в Клинкхаммерском Заливе. Или, может быть, всего лишь одна, но несколько раз пересекшая залив. Она не очень-то следила за положением дел в заливе.

Глиннес нашел Акади в самом дальнем конце причала, хмуро поглядывавшего в сторону фарванского русла. Затем Акади сел в свой белый катер и тронулся в путь. Глиннес следовал за ним, не отставая, до самого Клинкхаммерского Залива, в котором все было тихо и спокойно, и в серых предвечерних сумерках ни просматривалось ничего подозрительного. Тем не менее, Глиннес подождал, пока Акади не пришвартуется благополучно к причалу, и только тогда развернулся и взял курс на Рабендари.

Едва он переступил порог дома, как его встретил телефонный звонок. На экране появилось лицо Акади, торжествующее и одновременно крайне печальное.

– Все произошло так, как я предвидел, – сказал Акади. – Они были тут как тут, поджидая меня под навесом для катера. Их было четверо, и я не сомневаюсь, что это – треване, хотя они и были все в масках.

– И что дальше? – нетерпеливо перебил его Глиннес, так как Акади, похоже, намеревался произвести своим рассказом максимально возможный драматический эффект.

– То, что я предвидел. Вот что случилось, – коротко бросил Акади. – Они скрутили мне руки и отобрали черный кейс. Затем уплыли в своих лодках.

– Понятно. И значит, тридцать миллионов – коту под хвост?

– Ха-ха! Ничего подобного. Только закрытый на ключ черный кейс, набитый землей и травой. Кое у кого из Дроссетов очень вытянется лицо, когда они взломают замок. Я намеренно упомянул о Дроссетах, так как узнал специфическую манеру держаться старшего сына, да и Ванга Дроссета нетрудно узнать даже тогда, когда он в маске.

– Вы упомянули – четверо? Акади вымученно улыбнулся.

– Один из негодяев был помельче других. Он стоял в стороне, оставшись на стреме.

– Интересно. И где в таком случае деньги?

– Вот поэтому-то я и позвонил. Я оставил их в ящике для наживки на твоем причале и моя предусмотрительность оказалась совершенно оправданной. Я хочу, чтобы ты сделал вот что. Сходи на причал и удостоверься, что никто не подсматривает. Вынь обернутый фольгой пакет и занеси его внутрь дома, а я заеду за ним завтра.

Глиннес нахмурился, глядя на изображение лица Акади на экране.

– Значит, это я теперь отвечаю за ваши чертовы деньги! Я ничуть не меньше, чем вы, хочу оказаться с перерезанной глоткой. Боюсь, придется взыскать с вас за это внушительный гонорар.

От прежней деловой сосредоточенности на лице Акади и следа не осталось.

– Совершенно нелепая мысль! Ты ничем не рискуешь. Никто не знает, где находятся деньги.

– За тридцать миллионов кто-нибудь возьмет да и догадается. Не забывайте о том, что нас сегодня видели вместе.

Акади рассмеялся, но было отчетливо слышно, как дрожит его голос.

– Ты зря так сильно разволновался. И все же, если это придаст тебе спокойствие, расположись с пистолетом в руке в таком месте, откуда легко вести наблюдение за теми, кто попытается вторгнуться на твой остров. Это, пожалуй, вполне благоразумная мера. Бдительность никак не помешает нам обоим.

У Глиннеса от негодования слова застряли в гортани. Он не успел даже и рта раскрыть, как Акади сделал обнадеживающий жест и выключил изображение.

Глиннес вскочил с места и стал крупными шагами мереть комнату. Затем извлек пистолет, вспомнив о совете Акади, и спустился к причалу. Не заметив ничего подозрительного в речных рукавах, он обошел вокруг дома, а затем совершил еще более широкий обход и прочесал многочисленные кустарники. Пока что, насколько в состоянии он был судить, на острове Рабендари, кроме него самого, никого не было.

Ящик для наживки непреодолимо манил к себе. Глиннес вернулся на причал и отбросил крышку. Действительно – пакет, обернутый фольгой. Глиннес вынул пакет и, преодолев возникшую у него на какое-то мгновение нерешительность, отнес его в дом. Интересно, как все-таки выглядят тридцать миллионов озолов? Не будет большого греха, если он удовлетворит свое любопытство. Развернув фольгу, он обнаружил пухлую пачку сложенных вдвое журналов. Объятый страхом, он какое-то время не мог даже сдвинуться с места, затем бросился было к телефону, но тут же остановился. Если подобный поворот дела был предусмотрен Акади, то не будет конца его шутливым, а временами и невыносимо язвительным разглагольствованиям. Если же, с другой стороны, Акади в неведении относительно подмены, то известие об этом может вызвать у него нервный припадок, и поэтому с ним, пожалуй, лучше подождать до утра.

Глиннес вернул пакету прежний вид и положил на то же самое место в ящике для наживки. Затем заварил чаю покрепче, налил чашку и вышел на веранду, где устроился в кресле и стал задумчиво глядеть на водную гладь. Ночь уже полностью вступила в свои права над Шхерами, небо украсилось звездными россыпями. В конце концов Глиннес пришел к заключению, что Акади сам куда-то переложил деньги, оставив обернутый фольгой пакет в качестве приманки. Типичная для него тонкая шутка…

Услышав журчание воды, Глиннес повернул голову. Мерлинг? Нет – из протока Илфиш медленно и тихо к острову приближалась какая-то лодка. Глиннес спрыгнул с веранды и притаился в тени раскидистой сомбариллы.

Вокруг царила мертвая тишина. Поверхность воды была гладкой, как стекло. Прищурившись, Глиннес при свете звезд различил что-то вроде ялика с одиноким гребцом. Вернувшийся за своими озолами Акади? Нет. Сердце Глиннеса непонятно почему учащенно забилось. Он уже чуть не вышел было из тени, но затем замер и затаился снова.

Лодка подошла к причалу. Находившаяся в ней Дьюссана вступила на берег и закрепила швартов к кнехту. Затем осторожно поднялась по залитой звездным светом дорожке к самой веранде и остановилась. -Глиннес! Глиннес!

Голос ее звучал приглушенно и таинственно, как далекий крик ночной птицы.

Глиннес ждал. Какое-то время Дьюссана стояла в нерешительности, низко опустив плечи. Затем поднялась на веранду и заглянула внутрь погруженного в темноту дома.

– Глиннес!

Глиннес медленно вышел вперед.

– Я здесь.

Дьюссана, не шевелясь, ждала, пока он пересечет веранду.

– Вы ожидали, что я приду?

– Нет, – ответил Глиннес. – Никак не ожидал.

– А вы знаете, почему я пришла?

Глиннес медленно покачал головой.

– Нет. Но напуган вашим приходом. Дьюссана тихо рассмеялась.

– А почему вы должны были испугаться меня?

– Потому что один раз вы уже бросили меня на съедение мерлингам.

– Вы боитесь смерти? – Дьюссана сделала шаг навстречу Глиннесу. – А что в ней такого, чтобы бояться? Я вот не боюсь. Черная птица на своих бесшумных крыльях уносит наши души в Долину Ксиан и там мы мирно и безмятежно странствуем.

– От тех, кого сожрали мерлинги, ничего не остается в этом мире. Кстати, где ваш отец и братья? Подкрадываются сюда из лесу?

– Нет, они заскрежетали бы зубами, если б узнали, что я здесь.

– Обойдемте вместе со мною вокруг дома, – сказал Глиннес.

Дьюссана молча согласилась. И как ни напрягал свои органы чувств Глиннес, он никого другого не обнаружил на своем острове Рабендари. Здесь были только он и Дьюссана.

– Прислушайтесь, – сказала Дьюссана. – Слышите пение древесных лягушек?

– Слышу. В лесу никого нет.

– В таком случае вы мне верите?

– Вы сказали мне только то, что вашего отца и братьев здесь нет. Этому я верю, так как нигде их не обнаруживаю.

– Давайте пройдем в дом.

Войдя в дом, Глиннес включил свет. Дьюссана сбросила накидку. На ней были только сандалии и легкое платье. Оружия у нее не было.

– Сегодня, – сказала она, – я каталась с лордом Генсифером и увидела вас. И решила, что сегодня ночью приду сюда.

– Почему? – спросил Глиннес все еще несколько удивленно, кажется, начиная кое-что понимать. Дьюссана положила ладони ему на плечи.

– Вы помните, как я смеялась над вами? На маленьком острове?

– Еще как помню.

– Вы были тогда слишком уязвимы. Я страстно желала какой-нибудь грубости с вашей стороны. Я хотела, чтобы вы смеялись над моими словами, чтобы взяли и прижали меня к себе. Я в то мгновенье сразу же растаяла бы.

– Вы очень хорошо скрывали свои чувства, – сказал Глиннес. – Насколько мне помнится, вы назвали меня «достойным презрения обжорой и развратником». Я не сомневался в том, что вы ненавидите меня.

Тень печали легла на лицо Дьюссаны.

– Я никогда не ненавидела вас – никогда. Но вы должны понять, насколько я одинока и капризна, и что любовь очень медленно созревает во мне. – Она слегка откинула назад голову. – Посмотри на меня сейчас. Как ты думаешь, я – красива?

– Еще как! Я никогда не думал иначе.

– Тогда прижми меня покрепче и поцелуй.

Глиннес повернул голову и прислушался. Из рабендарского леса продолжало доноситься ни на секунду не прекращавшееся тихое поквакивание древесных лягушек. Затем он глянул в упор на лицо, оказавшееся теперь совсем близко к его лицу. Оно выражало множество самых необычных чувств, таких, которые не до конца были ему понятны и поэтому все еще вызывали у него беспокойство. Такого взгляда, как у Дьюссаны, ему еще никогда не доводилось видеть у какой-либо другой девушки. Он тяжело вздохнул. До чего же трудно любить ту, которой так сильно не доверяешь! Но куда еще труднее отказаться от этой любви! Он наклонил голову и поцеловал Дьюссану. Поцеловал так, как никого еще не целовал прежде. От нее исходило благоухание ароматных растений с некоторой примесью запаха лимона и едва заметной – пряного табака. Сердце его учащенно забилось, он теперь понимал, что нет для него уже дороги назад, что никогда уже не сможет разлюбить ее. Если она и пришла к нему только для того, чтобы сделать его своим рабом, она своего добилась. Он чувствовал, что сколько бы он с этого мгновенья и ни был с ней вместе, ему всегда будет этого мало. А Дьюссане? С шеи она сняла ладанку в виде сердечка. Глиннес узнал в ней коч для влюбленных друг в друга. Нервно дрожащими пальцами Дьюссана переломила сердечко и протянула половинку его Глиннесу.

– Я еще никогда не пробовала коч, – призналась Дьюссана. – Никогда прежде мне не хотелось кого-то любить. Налей нам бокал вина.

Глиннес вынул из буфета бутылку зеленого вина и наполнил бокал до краев. Затем вышел на веранду и бросил взгляд на воду. Поверхность реки была спокойной, как бы спящей, лишь кое-где изредка по ней пробегали круги, вызванные поднявшимися подышать мерлингами.

– Что ты там ожидал увидеть? – тихо спросила Дьюссана.

– Полдюжины Дроссетов, – ответил Глиннес, – с пылающими злобой глазами и кинжалами в зубах.

– Глиннес, – искренне воскликнула Дьюссана, – клянусь, что никто не знает, что я здесь, кроме меня и тебя. И разве тебе не известно, как высоко ценят мои соплеменники целомудрие? Ко мне они милосердия проявят ничуть не больше, чем к тебе.

Глиннес поднес бокал с вином к губам Дьюссаны. Она приоткрыла рот.

– Как это делают влюбленные?

Глиннес поместил полсердечка на кончик ее языка. Она запила коч вином.

– А теперь ты.

Глиннес открыл рот. Девушка положила ему на язык свою половину сердечка. А может быть, это не коч, подумалось Глиннесу. Может быть, она подменила его снотворным или ядом? Поместив полсердечка между зубами и губой, он взял бокал, выпил вина, а затем резко повернул голову, чтобы сбросить подозрительный коч в вино. Поставив бокал на буфет, он снова повернулся лицом к Дьюссане. Она уже успела сбросить с себя платье, и теперь стояла перед ним во всем всеоружии своей наготы – более восхитительного зрелища еще никогда не являлось взору Глиннеса. И только теперь он уже окончательно понял, что не подкрадываются исподтишка к нему из темноты мужчины-Дроссеты. Он подошел к Дьюссане и поцеловал ее. Она начала расстегивать пуговицы на его рубашке. Он быстро освободился от одежды, перенес ее на диван и хотел было уже лечь рядом с нею, но она привстала на колени и прижала его голову к груди. Он слышал, как стучит ее сердце – теперь у него не оставалось даже малейших сомнений в искренности ее чувств.

– Я была жестокой, – прошептала Дьюссана, – но теперь это все в прошлом. С этого вечера я живу только для того, чтобы вызывать восторг у тебя, сделать тебя счастливейшим из людей. Ты никогда не раскаешься в этом.

– Ты собираешься жить со мной здесь, на Рабендари? – несколько смущенно спросил у нее Глиннес.

– Отец, не мешкая, убьет меня за это, – тяжело вздохнув, ответила Дьюссана. – Ты даже представить себе не можешь его ненависть… Нам придется улететь отсюда на какую-нибудь далекую планету, но зато жить там мы будем, как аристократы. Может быть, мы даже купим космическую яхту и станем странствовать среди звезд.

Глиннес рассмеялся.

– Все это прекрасно, но для этого потребуется много денег.

– Об этом можно не беспокоиться – мы воспользуемся тридцатью миллионами озолов. Глиннес резко мотнул головой.

– Я уверен, Акади будет категорически против этого.

– А разве он сможет нам помешать? Отец и братья ограбили его сегодня. В его кейсе оказались никчемные бумажки. Но ведь сегодня деньги были в его катере, – а он по пути домой останавливался только здесь. Он оставил деньги где-то здесь, разве не так?

С этими словами Дьюссана в упор поглядела на Глиннеса.

Глиннес улыбнулся.

– Акади, не стану скрывать, оставил какой-то пакет в моем ящике для наживки.

Теперь он уже не в состоянии был больше ждать и повалил ее на диван.

Они лежали, обнимая друг друга. Пожирая Глиннеса восторженным взором, Дьюссана шептала:

– Ты увезешь меня с Тралльона, увезешь далеко-далеко. Мне так хочется жить в богатстве. Глиннес поцеловал ее в нос.

– Шш! – прошептал он. – Будь счастлива, довольствуясь тем, что есть у нас сейчас, здесь… Дьюссана, однако, не унималась.

– Скажи мне, скажи мне, что ты сделаешь все, о чем бы я не просила.

– Не могу. Все, что я могу дать тебе – это себя и Рабендари.

В голосе Дьюссаны появились тревожные нотки.

– А пакет в ящике для наживки?

– Там тоже всяческий хлам. Акади одурачил нас всех. Или кто-то ловко надул его еще до того, как он оставил Уэлген.

Дьюссана вся напряглась.

– Ты имеешь в виду, что здесь нет денег?

– Насколько мне известно – ни озола.

Дьюссана застонала, и все более нараставший по высоте звук, исторгаемый ее гортанью, превратился в горестный вопль по утраченной невинности. Она вырвалась из объятий Глиннеса и через всю темную комнату и веранду стрелой понеслась к причалу. Открыв ящик для наживки, она вытащила обернутый фольгой пакет и вскрыла его. При виде старых журналов она взвыла от отчаяния. Глиннес наблюдал за нею с веранды, искренне ей сочувствуя, разделяя с ней печаль и уныние, но, вместе с тем, испытывая и немалое смущение. Дьюссана в самом деле горячо его любила, настолько горячо, как ей это было дано природой. Тем не менее, совершенно забыв о том, что на ней абсолютно ничего нет, она побежала, потеряв голову, по причалу и, будто слепая, прыгнула в свою лодку, однако не удержалась на ногах и с громким криком опрокинулась в воду. Послышался всплеск, крик перешел в судорожное бульканье.

Глиннес опрометью бросился на причал и прыгнул в лодку девушки. Ее тело белой бесформенной массой барахталось в двух метрах от него, вне пределов его досягаемости. В свете звезд он увидел ее искаженное ужасом лицо – она не умела плавать. В трех метрах от нее появился черный маслянистый свод головы мерлинга, его глаза-диски отливали серебром. Глиннес издал хриплый отчаянный крик и бросился Дьюссане на помощь. Мерлинг подплыл к Дьюссане поближе и схватил ее за лодыжку. Глиннес набросился на него и умудрился нанести сокрушительный удар кулаком между глаз, чем несколько ошарашил мерлинга и сильно повредил себе костяшки пальцев. Дьюссана вцепилась в Глиннеса неистовой хваткой утопающей и обвила его шею ногами. Наглотавшись воды, он все же высвободился от мертвой хватки девушки и, вынырнув на поверхность, стал подталкивать ее к лодке. Перепончатая лапа мерлинга поймала его лодыжку – вот и ему выпало наяву испытать тот кошмар, который всю жизнь преследует каждого из обитателей Тралльона. Что могло быть страшнее опасности угодить еще живым на обеденный стол мерлингов? Глиннес лягался, как одержимый. И только тогда, когда ему посчастливилось ударить пяткой в мягкий зоб твари, он дернулся всем телом и высвободился. Пока он боролся с мерлингом, Дьюссана, не переставая хныкать, цеплялась за дощатый настил причала. Глиннес подплыл к лодке с кормы, вскарабкался внутрь, затем подтянул к борту Дьюссану и, собрав последние силы, перебросил ее через борт. После этого они оба в полном изнеможении долго еще лежали на дне лодки, тяжело дыша, как запутавшиеся в сетях рыбы.

Что-то с глухим стуком ударилось о днище лодки – это был лишившийся верной добычи мерлинг. Разыгравшийся аппетит мог заставить его попытаться наклонить лодку и забраться в нее. Глиннес, пошатываясь из стороны в сторону, поднялся на причал, таща за собой Дьюссану, а затем повел ее по залитой звездным светом дорожке к дому.

Она стояла прямо посреди комнаты, жалкая и несчастная, и с отрешенным выражением лица ждала, пока Глиннес наливал два бокала крепкого рома. Она выпила предложенный Глиннесом ром с полнейшим безразличием, погруженная целиком в свои собственные безотрадные мысли. Глиннес вытер ее насухо полотенцем, затем вытерся сам, после чего взял девушку на руки и отнес на диван, где она начала плакать. Он нежно ласкал ее и целовал щеки и лоб. Постепенно она оттаяла, стала держаться более свободно. Сказалось действие коча в ее крови, и хотя мысли о темной стоячей воде все еще будоражили ее разум, она оживилась, стала отвечать на ласки Глиннеса, и они снова крепко обнялись.

Ранним утром Дьюссана поднялась с дивана и в полном молчании одела платье и сандалии. Глиннес смотрел на это совершенно равнодушным, усталым взглядом, как будто через телескоп. Когда она набросила на плечи накидку, он приподнялся на локтях.

– Куда ты собираешься?

Дьюссана только на какой-то миг искоса глянула на него, но даже этого мимолетного взгляда оказалось достаточно, чтобы слова застряли у Глиннеса в горле. Поднявшись с дивана, он завернулся в парай и последовал за Дьюссаной, которая, не оборачиваясь, сбежала по ступенькам с веранды и стала быстро спускаться к причалу. Как он ни старался, но все, что приходило ему в голову, скажи он об этом Дьюссане, показалось бы ей пустыми словами или вздорными жалобами.

Дьюссана взяла в руки весла, посмотрела на Глиннеса с откровенным безразличием и отчалила. Глиннес долго еще стоял на причале, глядя ей вслед, все мысли его, как бы он ни изощрялся, сводились лишь к одному – почему она так поступила? Она сама пришла к нему. Он ни о чем ее не просил, ничего не обещал… Но в конце концов, он таки сумел разглядеть свою ошибку. Нужно было, отметил он про себя, рассматривать ситуацию с точки зрения психологии треван. Он уязвил ее своеобразную гордость треванки. Взял у нее нечто совершенно бесценное, но ничего не предложил взамен, даже если оставить в стороне то, что она так надеялась получить. Он оказался черствым, ограниченным, бесчувственным. Он обманул ее ожидания, и теперь всю свою жизнь она будет раскаиваться в том, какую непростительную глупость она совершила.

Но все, что произошло, в соответствии с мировоззрением треван, имело еще и более глубинный, более мрачный смысл. Он был не просто Глиннесом Халденом, не просто развратником-триллом – он представлял из себя темную сторону Рока, частицу той враждебной Вселенской Души, с которой треване ощущали себя в извечном героическом противостоянии. Для триллов жизнь течет с бессмысленной легкостью – то, чего не было здесь сегодня, обязательно появится завтра. Временной промежуток между «сегодня» и «завтра» не рассматривался, как нечто существенное. Жизнь сама по себе была удовольствием. Для тревана все было совершенно иначе, каждое событие было чудом, исполненным глубокого внутреннего значения и подлежащим всестороннему рассмотрению и тщательной проверке в отношении всех возможных последствии как в близкой, так и в самой далекой перспективе. Треван слагает свою вселенную из отдельных крупиц. Любое полученное преимущество или счастливая случайность являются крупной личной победой, которую необходимо отпраздновать и достойным образом воспеть. Любая беда или неудача, пусть даже самая незначительная, является серьезным поражением и оскорблением чувства собственного достоинства. Дьюссана, следовательно, испытывала подлинную душевную катастрофу, притом при самом тесном ее пособничестве, даже несмотря на то, что с точки зрения рядового трилла, он принял у нее только то, что было ему предложено без каких-либо предварительных условий.

С тяжелым камнем на душе Глиннес повернулся к дому. Взгляд его остановился на ящике для наживки. Весьма любопытная мысль пришла ему в голову. Он поднял крышку и заглянул внутрь. Вот тот злополучный пакет, обернутый фольгой и наполненный макулатурой. Он вынул пакет из ящика и стал шарить пальцами в толстом слое соломы и опилок, которым было покрыто дно ящика. Пальцы его нащупали какой-то предмет, который оказался туго набитым полиэтиленовым кульком. Сквозь прозрачный материал кулька четко просматривались розовые и черные купюры Аласторского Банка. Действительно, очень уж хитрый трюк проделал Акади, чтобы надежно припрятать деньги. Глиннес задумался на мгновенье, затем взял обернутый фольгой пакет и вышвырнул из него старые журналы. Обернув фольгой деньги, он положил этот новый пакет в ящик для наживки. Он едва управился с этой подменой как услышал шум движка какой-то приблежающейся к Рабендари лодки.

Фарванское русло пересекал белый катер Акади с двумя пассажирами на борту – Акади и Глэем. Катер причалил к пристани. Глиннес поймал швартов и набросил петлю на тумбу кнехта.

На настил причала выпрыгнули Акади и Глэй.

– Доброе утро, – произнес Акади, с трудом скрывая владевшее им веселое настроение, затем прощупал Глиннеса своим характерным испытующим взглядом. – Ты что-то бледен.

– Плохо выспался, – ответил Глиннес. – Все беспокоился о ваших деньгах.

– Они, надеюсь, в безопасности? – весело спросил Акади.

– В ящик для наживки заглядывала Дьюссана Дроссет, – чистосердечно признался Глиннес. – Почему-то она так и оставила в нем пакет.

– Дьюссана! Откуда она узнала, где спрятан пакет?

– Спросила у меня о его местонахождении. Я сказал, что вы оставили пакет в ящике для наживки. Она же утверждает, что в нем были только какие-то старые журналы.

Акади рассмеялся.

– Моя небольшая шутка. Вот теперь я окончательно убедился в том, насколько хитро я спрятал деньги. – Акади подошел к ящику для наживки, извлек из него обернутый фольгой пакет, отшвырнул его в сторону и запустил пальцы в солому. Лицо его стало белым, как снег. – Деньги исчезли!

– Быть того не может! – воскликнул Глиннес. – Никак в голове не укладывается, что Дьюссана Дроссет может оказаться воровкой.

Акади, скорее всего, этих слов даже и не услышал. С дрожью в голосе он взмолился, обращаясь к Глиннесу:

– Скажи мне, где деньги? Бандольо нянчиться не станет. Он пошлет сюда своих людей, и они растерзают меня… Где, скажи, умоляю, где? Деньги забрала Дьюссана, да?

Глиннес больше уже не мог изводить Акади. Подтолкнув ногой обернутый фольгой пакет, он произнес:

– А это что?

Акади схватил пакет и разорвал фольгу. Затем посмотрел на Глиннеса с укоризной и благодарностью одновременно.

– Как это низко – так долго мучить, водя за нос! Глиннес ухмыльнулся.

– И что теперь вы станете делать с этими деньгами?

– Как и раньше – ждать инструкции. Глиннес повернулся к Глэю.

– А ты что скажешь? Все еще, кажется, в фаншерах?

– Естественно.

– А как там ваша штаб-квартира или центральная лаборатория, запамятовал, как вы это называете? – но ты знаешь, что я имею в виду.

– Мы застолбили довольно крупный участок свободной земли не слишком далеко отсюда, в самом начале долины Кароаш.

– В самом начале? А это случайно не Долина Ксиан?

– Долина Ксиан почти рядом.

– Странный выбор, – заметил Глиннес.

– А что тут странного? – возмутился Глэй. – Земля там свободная, никем не занятая.

– Если не считать треванской птицы смерти и неисчислимого множества душ упокоившихся с миром треван.

– Мы не будем нарушать их покой, а уж они и подавно не станут нарушать наш, в этом я нисколько не сомневаюсь. Мы, можно сказать, будем делить эту землю с ними на паритетных началах.

– А где же тогда мои двенадцать тысяч озолов, если земельный участок обошелся вам совсем дешево?

– Забудь об этих двенадцати тысячах озолов. Мы уже достаточно полно обсудили этот вопрос.

Тем временем Акади уже спрыгнул в свой катер.

– Уходим! Надо вернуться ко мне до того, как на реке появятся грабители.