Визрод расположился на берегах залива Тенистерле — город без кричащих красок, застроенный разностильными особняками с узкими фронтонами неправильной формы. Парадная набережная огибала залив; остальные важнейшие бульвары, окаймленные плотными рядами эбенов, муаров и деодаров, сходились к Траванскому скверу — средоточию тариотского могущества. Лесистая коса Чам полумесяцем отгораживала залив от океана и соединялась с континентальным мысом Суль массивным молом с двумя приливными шлюзами.

Мора уже два часа как взошла, когда «Голубой диск» приземлился на Визродском аэровокзале. Проходя по станционному залу, Джубал запер пару саквояжей в ячейке камеры хранения, после чего вышел на привокзальную площадь. Пассажиров ожидала дюжина наемных экипажей. На козлах, чопорно выпрямившись, восседали извозчики в черных мундирах с большими бронзовыми пуговицами на эполетах — мундиры, стянутые в талии, расходились в плечах и бедрах подобно скрипичной деке.

Джубал подошел к ближайшему кебу. Водитель лениво отдал честь: «Куда прикажете?»

«К особняку Д’Эверов, будьте любезны».

«Даже так? — извозчик задумчиво оценил костюм Джубала. — Как знаете. Залезайте».

Уязвленный Джубал уселся в кабине. В свое время он намеревался одеться по визродской моде — до тех пор приходилось довольствоваться горской одеждой, крепкой, чистой и удобной, хотя и непритязательной.

Экипаж покатился по Сульской дороге к Подъему, откуда в прохладно-прозрачном утреннем воздухе открылся вид на весь Визрод — мириады пересекающихся прямых и углов, образующих серые, черные, бледно-сиреневые и белые формы, оттененные подернутыми дымкой штрихами мелких деталей. Вокруг Траванского сквера теснились правительственные здания, пылавшие отражениями солнца в окнах. На спокойных волнах залива Тенистерле покачивалась дюжина национальных фелук.

Спустившись к Парадной набережной, извозчик поехал вдоль берега на восток мимо портовых гостиниц и таверн. Набережная кончилась — водитель направился вверх по Полукольцу, свернул налево и подъехал вдоль пологой возвышенности Чама к каменной арке ворот с чугунным изображением двуглавого крылатого змея — гербом Д’Эверов.

Внутренняя аллея вилась среди деодаров и родоподов, мимо декоративных насыпей и клумб, заросших пурпурными ромашками, белоснежными колоколосьями, алыми огнелистами. Показался особняк Д’Эверов — высокое строение из серого камня с огромными окнами, застекленными сотнями фасетчатых панелей, и многоскатной крышей, делившей верхнюю часть фронтона на дюжину отдельных мансард с круто торчащими коньками и многогранными эркерами.

Кеб остановился. Джубал вышел и задержался, чтобы рассмотреть здание. Извозчик показал пальцем: «Парадное крыльцо напротив. Хотя вам, конечно, подобает пройти к боковому входу — туда ведет тропинка через кусты, не потеряетесь».

Джубал холодно обернулся: «Ваши замечания возмутительны!»

«Возмущайтесь на здоровье. Заплатите четвертак, и я избавлю вас от своего присутствия».

Когда экипаж удалился, Джубал возобновил изучение дома Д’Эверов — бесспорно, особняк внушал почтение. Игнорируя окольную тропу, Джубал взошел по широким ступеням, пересек веранду и приблизился к узкой, высокой двустворчатой двери, украшенной литыми чугунными розетками, повторявшими мотив крылатого змея. Дверь приоткрылась — ее заслонил швейцар в темно-зеленой ливрее: «Да? Вы с каким поручением?»

«Я хотел бы говорить с Нэем Д’Эвером».

«Их высокоблагородие не принимают случайных посетителей».

Джубал оттеснил лакея и прошел в величественный шестиугольный вестибюль. Судя по всему, Нэй Д’Эвер проводил дни в изысканной обстановке и не мог пожаловаться на недостаток средств. На полу красовался двух- или трехжизненный джанский ковер потрясающей работы, будто светившийся изнутри глубокими, но не кричащими тонами. В соседние помещения вели просторные сводчатые проходы, с внутреннего балкона второго этажа спускалась широкая лестница.

Не замедлил явиться мажордом, вежливо, но холодно спросивший: «Что вам угодно?»

«У меня дело к его превосходительству Нэю Д'Эверу. Потрудитесь объявить, что его хочет видеть достопочтенный Джубал Дро-уд».

«Это невозможно. Не могу ли я передать сообщение?»

«Будьте добры, известите его превосходительство о том, что я привез срочное письмо. Оно может быть вручено только ему лично».

По лестнице спускалась стройная, довольно высокая молодая женщина с высокомерно-безразличным лицом. Джу балу никогда еще не приходилось видеть таких красавиц. Чуть глянцевые светлые волосы с темнеющими промежутками прядей гладкой волной ниспадали к шее и распускались по плечам. На ней были белые брюки в обтяжку, свободная серая блуза и модная воздушная шаль из белого пуха, прикрывавшая плечи. Незнакомка, казалось, не замечала Джубала: «Что такое, Фланиш? Какое-нибудь затруднение?»

«Никакого затруднения, леди Миэльтруда. Этот господин привез сообщение для его превосходительства».

«Так возьми его и положи на стол в библиотеке. И вызови карету».

«Насколько я понимаю, речь идет о срочной депеше, которая может быть передана только лично в руки его превосходительства», — уточнил Фланиш.

Миэльтруда соблаговолила взглянуть на Джубала — глазами, удивительно лишенными всякого выражения: «Его превосходительство заседает в Парларии. Депеша не может подождать?»

Джубал ответил столь же спокойно и холодно: «Об этом может судить только Нэй Д’Эвер».

Слегка раздосадованная, Миэльтруда вскинула голову — ее шевелюра заволновалась светлыми и темными переливами: «Тогда лучше поезжайте со мной. Я собираюсь в Парларий и могу устроить аудиенцию».

Джубал отвесил церемонный полупоклон: «Удачная мысль». Подняв глаза, он обнаружил, однако, что слова его были обращены к удалявшейся спине молодой особы. С усилием сохраняя невозмутимость, Джубал последовал за ней на террасу и спустился к небольшой черной самоходной карете, поджидавшей у крыльца. Вступив на подножку, Миэльтруда поднялась в салон. Джубал тоже вошел и сел рядом с ней. Высокомерная блондинка сперва напряглась, но потом обреченно пожала плечами. Джубал понял, что ему предназначалось место на козлах рядом с шофером, и смог изобразить ледяную улыбку. Его амбиции внезапно кристаллизовались, он принял окончательное решение. Да, он сделает блестящую карьеру, преодолеет препятствия, превзойдет соперников силой характера и заставит тех, кто привлекает его внимание — например, изумительное существо, сидевшее с ним в карете — обращать внимание на него!

Самоходный экипаж передвигался по сложному маршруту среди лесистых холмов, мимо мшистых каменных стен и высоких живых изгородей из переливчатых кустов искромета. Ветерок из приоткрытого окна нес запахи влажной растительности — муара, древесной фиалки, гелиотропа — чем-то напоминавшие о древнем благополучии и зажиточном покое. Карета затормозила у высокого старинного особняка. Из открывшихся ворот выбежала девушка с каштановыми волосами. Дверь кареты открылась, подножка опустилась. Уже поднимаясь внутрь, резвая шатенка заметила Джубала и опешила: «Мы, кажется, не одни? Это кто такой?»

Миэльтруда взглянула на Джубала так, будто видела его впервые: «Какой-то курьер. У него депеша для отца». Она обернулась к Джубалу: «Откровенно говоря, вам следовало бы ехать с шофером».

«Вы заблуждаетесь, — отозвался Джубал. — Мне подобает ехать именно здесь».

Девушка с каштановыми волосами забралась в карету: «Ладно, неважно».

Миэльтруда капризно ворчала: «Мы собрались на официальный прием — а он, по-моему, глинт».

«Я высокородный глинт, — сказал Джубал. — Ваше беспокойство безосновательно». Он постучал шоферу: «Поехали!»

Девушки удивленно воззрились на нахала, пожали плечами и больше не обращали на него внимания. Карета катилась вниз по склону к центру города. Подруги болтали о пустяках, упоминая имена и события, Джубалу неизвестные.

Брюнетку звали Сьюной. Она казалась Джубалу чрезвычайно привлекательной и значительно более дружелюбной и легкомысленной, нежели ледяная Миэльтруда. Заколдованный, Джубал изучал лицо Сьюны — лоб, полузакрытый кудрявыми локонами, большие раскосые глаза, широкие скулы, чуть впалые щеки, изящно заостренный подбородок. «Впечатлительного молодого человека, — думал Джубал, — это лицо… эти обворожительно противоречивые мимолетные выражения… могли бы свести с ума». Сьюна не умела игнорировать попутчика-горца так нарочито, как это удавалось Миэльтруде, и время от времени бросала на него быстрый взгляд — видимо, присутствие глинта в экипаже ее не слишком задевало.

Девушки много говорили о некоем Рамусе, знакомом им обеим, и о предстоящем банкете. Миэльтруду это событие мало волновало

— она только смеялась, когда Сьюна укоряла ее. «В конце концов,

— сказала Миэльтруда, — торжество может и не состояться. Об этих вещах невозможно судить заранее».

«Конечно, будет банкет! — заявила Сьюна. — Рамус сам занимался приготовлениями».

«Его могут не призвать. Результат не гарантирован».

Сьюна с беспокойством впилась глазами в лицо подруги: «Ты знаешь, как повернутся события?»

«Отец говорит, что де Кворс и Мнейодес не поручатся».

Джубал чувствовал, что легкомыслие испарилось — Миэльтруда играла со Сьюной в кошки-мышки.

«Остаются Анжелюк и твой отец — а для утверждения кандидатуры нужен только один голос».

«Верно».

«Тогда в чем ты сомневаешься? Твой отец поручится, разве не так?»

«Надо полагать. Иначе почему бы он поставил меня в двусмысленное положение?»

«Значит, все будет в порядке», — уверенно заключила Сьюна.

Миэльтруда отвернулась к окну, скользнув взглядом по Джуба-лу, будто он был спинкой сиденья.

Через некоторое время Сьюна снова тихо заговорила: «Делается столько омерзительных вещей… Тебе это известно лучше, чем мне».

«Мир таков, каким мы его создали».

«В нашем мире тесно и скучно, — вынесла приговор Сьюна. — Он нуждается в перестройке. Рамус часто об этом напоминает».

«Маек далек от совершенства, не спорю».

«Именно поэтому Рамуса должны призвать!»

Карете, подъехавшей к Траванскому скверу, пришлось остановиться — Парларий13 окружила плотная толпа. Водитель наклонился к переговорной прорези: «Стоит ли пытаться ехать дальше, леди Миэльтруда? Нас могут надолго задержать».

Глядя на кишащую людьми улицу, Миэльтруда тихо выругалась: «Придется идти — а то не успеем поговорить с отцом».

Парларий, законодательное собрание в Визроде, состоит из трех палат с различными подведомственными управлениями — Ландмута, представляющего низшие сословия и средний класс, Конвенции кланов и Совета пяти Служителей народа. «Парларием» называют также величественное старинное здание законодательного собрания у Траванского сквера.

Джубал соскочил на мостовую и приготовился галантно помочь девушкам выйти. Миэльтруда и Сьюна взглянули на него, высоко подняв брови, как если бы он встал на руки или проделал какой-нибудь другой цирковой трюк. Покинув карету с другой стороны, подруги направились к Парларию через Траванский сквер. Толпа затрудняла продвижение — девушки юрко лавировали, стараясь быстрее добраться до входа. Джубал, с застывшей на лице полуулыбкой, еле поспевал за ними.

Оказавшись у Парлария, Миэльтруда и Сьюна прошли к боковому входу, обозначенному стилизованными чугунными изображениями приготовившегося к прыжку фера, дохобейского сленджа, грифона, рыбы с четырьмя плавниками и двуглавого крылатого змея (гербами кланов пяти служителей народа — соответственно, Мнейодесов, Имфов, де Кворсов, Анжелюков и Д’Эверов). Два стражника в черных униформах с красновато-лиловыми полосками отдали честь Миэльтруде и Сьюне, но преградили дорогу Джубалу, скрестив церемониальные алебарды.

«Пропустите, — вмешалась Миэльтруда. — Это курьер с депешей, к моему отцу».

Стражники подняли алебарды, Джубал вошел. Девушки вприпрыжку бежали по коридору, и Джубалу ничего не оставалось, как припустить за ними трусцой, что казалось ему унизительным. Они свернули в салон, устланный темно-зеленым плюшевым ковром и освещенный зеленым стеклянным куполом. У длинного белого мраморного стола с закусками и напитками стояли и чинно беседовали человек двенадцать, мужчины и женщины в традиционных парадных одеждах. Поискав глазами среди присутствующих, Миэльтруда обратилась к пожилому человеку, ответившему учтивым жестом и наклоном головы. Миэльтруда подала знак Джубалу: «Где письмо? Я отнесу его отцу — он в фамильной ложе».

«Невозможно, — отрезал Джубал. — Мне неизвестно, насколько вам можно доверять».

Сьюна рассмеялась. Миэльтруда уставилась на нее без всякого выражения, отсутствующим взглядом — Сьюна перестала смеяться. Блондинка сказала Джубалу: «Тогда пойдемте. Может быть, мы его еще застанем».

Она быстро пошла по коридору, задержалась и приказала Джубалу торопиться величественным поворотом головы, на мгновение заставившим ее бледные волосы разлететься подобно юбке кружащейся танцовщицы. Миэльтруда прикоснулась к замку — дверь отодвинулась, и все трое зашли в обшитую деревянными панелями ложу, откуда открывался вид на огромный зал, уже набитый до отказа магнатами Тэйри, их родственниками и друзьями. Разговоры, приглушенные смешки и сдержанные восклицания создавали почти музыкальное журчание, похожее на шум небольшого водопада. В воздухе угадывались запахи цветочных масел из Уэлласа, полированного дерева, тканей и кожаной обивки, испарения тел трех тысяч магнатов и их супруг, их нюхательных порошков, косметических паст, саше, ароматических пастилок.

На подиум, метрах в пятнадцати от ложи, всходил стройный бледный человек в черно-белой мантии. Миэльтруда помахала ему рукой, но он не заметил. Блондинка подозвала Джубала: «Вот его превосходительство. Если у вас неотложное дело исключительной важности, отнесите ему депешу. В противном случае вам придется ждать до окончания церемонии».

Джубал оказался в трудном положении. Вайдро советовал не действовать опрометчиво, использовать любую ситуацию с выгодой для себя. Нэй Д’Эвер был занят и явно неспособен обсуждать будущее Джубала в духе неторопливой сосредоточенности, полезной для достижения оптимальных результатов. Джубал задумчиво отозвался: «Я подожду». Посмотрев вокруг себя и не находя в ложе отдельного кресла, он присел на длинную скамью с фиолетовыми подушками.

Неприятно пораженная Миэльтруда что-то прошептала Сьюне — обе девушки обернулись, глядя на Джубала. Плохо скрываемое веселье подруги раздражало Миэльтруду необычайно. Плотно поджав губы, блондинка раздраженно уселась на противоположном конце скамьи.

Из-под купола раздался мягкий вибрирующий звон. На подиум взошли еще трое. Все четверо сели в кресла за столешницами из черного дерева с чугунными эмблемами — грифоном, фером, рыбой и двуглавым крылатым змеем. Возбужденное бормотание смолкло, в зале наступила почти осязаемая тишина.

К передней балюстраде подиума вышел предвозвестник Парла-рия. Широко воздев руки, он принялся декламировать нараспев: «Магнаты Тэйри, мы понесли потерю! Ушел из жизни один из величайших. Мудрость его долгие годы служила нам путеводной звездой, щедрость его была целебным бальзамом и благословением для нуждающихся. О нем безутешно скорбят все тариоты. Великий соборователь естественносущных обрядов произнесет надгробную хвалу: да вознесется монический спектр усопшего сияющей стезей просвещенного неведения! Преподобный соборователь, мы внемлем».

Великий соборователь появился на балконе над подиумом. В одной руке его была хрустальная держава, символизировавшая космос, в другой — сиренево-белоснежное соцветие лулады, напоминавшее о скоротечности бытия.

Согласно древним предписаниям, ритуал продолжался ровно двадцать три минуты. Соборователь провозглашал еретические постулаты, аудитория отвечала правоверными песнопениями-опровержениями. Наконец голоса первосвященника и паствы воодушевленно слились в восходящем гимне, приветствующем растворение усопшего в Рассеянном Спектре Спектров.

Затем великий соборователь возложил себе на голову черно-белую митру и произнес Семь Слов. Воздев соцветие лулады и державу, жрец отступил в тень за балконом.

Предвозвестник Парлария вернулся на подиум и продолжил декламацию: «И вновь я говорю о клане Имфов! Еще не увяли лепестки лулады на могиле, еще не развязались узлы скорби. Но вопреки удару судьбы Имфы не отказываются от беззаветного служения стране. Снова они жертвуют лучшим, благороднейшим из своих сынов! Кто сегодняшний кандидат? Человек, способный внести весомый вклад, достойный представитель касты. Он сознательно выбирает жребий служителя — одинокое бремя неблагодарного труда, бесконечные часы сомнений и поиска, молитв и творческих озарений. Нет, он не отступит, не дрогнет! Я говорю, конечно, о Рамусе Имфе. Ныне он предстанет перед здравствующими трибунами, чтобы поведать о своих стремлениях и надеждах. Долг служителей — оценить достоинства кандидата, его мужество, рвение и прозорливость».

Предвозвестник сделал паузу, шагнул вперед, торжественно поднял указательный палец: «Поистине, непогрешимы лишь туманные вихри Невыразимой Сути! Следовательно, чтобы занять вакантное место пятого служителя, Рамусу Имфу достаточно единоличного призвания. Если же мнения всех четырех здравствующих трибунов сойдутся в том, что сегодняшняя кандидатура омрачена каким-либо изъяном, пусть даже несущественным, бремя сие возложат на другого, более достойного отпрыска Имфов. Служители погружены в глубокое раздумье. Уже сейчас они взвешивают «за» и «против». Уже сейчас они спрашивают себя: «Достоин ли Рамус Имф стать пятым служителем народа?» Или они вынуждены будут с сожалением настаивать на выдвижении еще более безупречной кандидатуры? Предстань перед Советом служителей, Рамус Имф! Назовись, поясни свои принципы и побуждения, выслушай решения трибунов!»

Из центрального прохода под ложами вышли три человека — один чуть впереди и двое, в ритуальных одеждах, справа и слева от него. Они шествовали медленной церемониальной поступью так, как это делалось с незапамятных времен — за коротким шагом одной ноги следовал длинный шаг другой. Приблизившись к возвышению, сопровождающие застыли в позах почтения и трепета.

Первый, Рамус Имф, решительно поднялся на подиум. Повернувшись к притихшей аудитории, он молчал примерно минуту, неподвижно глядя вдаль — впечатляющая фигура, высокая, непреклонная, величественно красивая. Безукоризненный наряд его соответствовал скорее моде, нежели традиции. Темно-желтые панталоны без единой морщинки погружались в черные сапоги, отороченные серебряной филигранью. На отвороте сливово-красного камзола красовалась чугунная фигурка дохобейского сленджа Имфов — других кульбрасов он не носил. Фалды туго обтягивающего плечи, но широко открытого на груди черного сюртука свободно развевались. Высокий черный дафф15 подчеркивал благородство и без того величавой персоны. Черные кудри, выбивавшиеся из-под полей даффа, обрамляли обширный лоб, ноздри горбатого носа гордо раздувались, широко расставленные черные глаза блестели, как стеклянные, уголки полных чувственных губ опустились.

Рамус стоял не далее, чем в пятнадцати метрах от Джубала, изучавшего внешность кандидата с величайшим вниманием: невероятное стечение обстоятельств!

В зале никто не бормотал и не шаркал ногами, никто даже на кашлял. Джубал, сидевший на краю подушки, напряженно наклонился вперед. Миэльтруда и Сьюна тоже застыли, завороженно глядя на Рамуса, но лица их отражали разные эмоции. Служители народа неподвижно сидели за столешницами, как каменные статуи — глаза их смотрели в пространство, их чувства невозможно было угадать.

Рамус Имф повернулся лицом к Совету. Два поручителя, сопровождавшие кандидата, выпрямились и произнесли в унисон: «Мы из клана Имфов, высшей касты. Перед вами Рамус Имф, наш Дафф: высокая шляпа в форме усеченного конуса от пятнадцати сантиметров до полуметра или даже шестидесяти сантиметров в высоту. Женщины, носящие этот головной убор, нередко оживляют его цветами, прикрепленными к тулье, каскадом сушеных перьев морского павлина или изощренными сооружениями из разноцветных лент. Мужской дафф, как правило, не нуждается в украшениях — только иногда на нем поблескивает едва заметный серебряный кульбрас.

первоизбранник, лучший из лучших. Мы ходатайствуем о его призвании на службу народу».

«Ходатайство учтено, — отозвался Нэй Д'Эвер, отныне старший из служителей. — Рамус Имф, нас известили о вашем присутствии».

Поручители провозгласили, снова в унисон: «Кандидат изложит свои принципы. Внемлите и судите!» Одновременно развернувшись на каблуках, они промаршировали к левому и правому углам подиума.

Нэй Д’Эвер, стройный пожилой человек с ухоженной серебристой шевелюрой, серебристо-серыми глазами и тонкими, иронически кривящимися губами, произнес: «Мы благодарны клану Имфов за жертвы, принесенные во имя общего блага — сперва трагически погиб один из нас, Рохад, теперь родовитый Рамус спешит восполнить потерю. Да будет известно, что стать членом Совета пятерых непросто! Рассмотрение кандидатуры — не пустая формальность. Судьба Тэйри в наших руках, мы обязаны принимать правильные решения. Поэтому я предлагаю кандидату изложить свои взгляды так, чтобы мы могли подвергнуть их всесторонней оценке».

«Глубокоуважаемые служители! — заговорил Рамус Имф. — С нетерпением жду возможности приложить все мои способности к решению проблем, стоящих перед страной. Игнорировать эти проблемы больше невозможно — они требуют безотлагательного внимания. Я готов полностью посвятить себя их устранению! Благополучию Тэйри угрожает катастрофа!»

Младший служитель, Амбиш де Кворс — крупный мужчина с тяжелой челюстью и выдающимся животом — не замедлил прервать его: «Мы служим народу. Кроме того, мы представляем интересы благородных семей Визрода, то есть имеем дело с реальностью, а не с педантичными абстракциями. Мы давно знаем друг друга, каждому из нас хорошо известно, чем занимались в прошлом другие, чью сторону они занимали, когда возникали конфликты, и чего им удалось добиться. Некоторые предлагают дерзкие, беспрецедентные методы изменения существующих условий — я бы назвал их даже опрометчивыми и безответственными. Каково ваше мнение по этому вопросу?»

Миэльтруда вздохнула и пренебрежительно повела рукой, будто отмахнувшись от назойливой мухи: «Амбиш, несносный тиран! Вечно прет напролом, как валун, сползающий по леднику!»

Сьюна с горячностью отозвалась: «Линаика рассказывала о его привычках — представить себе невозможно! Каждый день придерживается одного и того же расписания с точностью до секунды. И навязывает свой невыносимый режим Линаике — чтобы во всем, видите ли, был порядок!»

«Сомневаюсь, что он поддержит Рамуса», — с сухой издевкой обронила Миэльтруда.

«Пренеприятнейший субъект! — вынесла приговор Сьюна. — Все равно, какая разница? Твой отец проголосует «за», и дело в шляпе».

«Если отец всерьез задумал сыграть свадьбу, почему бы он стал вставлять Рамусу палки в колеса?»

Рот Сьюны странно покривился, щека дернулась: «Послушаем, что он скажет».

«Грядущее загадочно, — говорил Рамус Имф. — Дорога в будущее усеяна препятствиями, а забывать о препятствиях часто опаснее, чем их преодолевать. Как избежать опасностей? Необходимо применять наилучшие известные средства. Разрешите мне пояснить свою точку зрения следующим образом: если некто пытается справиться с задачей «А» и убеждается в том, что метод «Б» не позволяет найти решение, становится ясно, что следует испробовать метод «В», а если и он окажется бесполезен, требуется найти другое средство, еще более радикальное».

«Что, если применение средств «В», «Г» и «Д», даже если оно позволит решить задачу «А», приведет к возникновению новых проблем, более многочисленных и трудноразрешимых, чем первоначальная?» — спросил Амбиш де Кворс.

«Наш долг состоит в том, чтобы учесть все возможные последствия и рассчитать приемлемый уровень риска», — не смутился Рамус.

«Позволю себе выразиться откровенно, — поднял голову Амбиш. — Вам не удалось заслужить репутацию человека терпеливого. Государственный деятель не должен безотчетно поддаваться влечению к нетрадиционным концепциям только потому, что они отличаются новизной. По моему мнению, задача первостепенной важности состоит в обеспечении соблюдения традиций. Предположим, новым членом Совета пятерых станет реформатор, поддерживающий поспешные и радикальные преобразования. В руках такого человека сосредоточится огромная власть. Будучи моложе остальных служителей, он может их пережить и воспользоваться правом единогласно поддерживать новые кандидатуры с тем, чтобы принципиально изменить политику Совета и предпочитаемую его членами систему ценностей. В связи с этим я хотел бы, чтобы вакантное место занял человек старше вас, уже продемонстрировавший благоразумие и сдержанность. Я не могу призвать вас на службу, хотя и не испытываю к вам никакой личной неприязни».

Рамус Имф принужденно поклонился. Усмехнувшись, Миэльтруда заметила: «Характер у Рамуса взрывоопасный, это правда. Амбиш не придумывает воображаемые жупелы».

У Сьюны от волнения перехватило дыхание: «Теперь, как никогда, ему нужно сохранять спокойствие. Рамус, Рамус, не подведи самого себя!»

Рамус Имф был олицетворением спокойствия: «Сожалею о том, что вы не смогли распознать во мне предусмотрительность, которой вы придаете такое значение. Разумеется, я не согласен с вашей оценкой».

«Ха! — сказала Миэльтруда. — Претендуя на предусмотрительность, он не добьется утверждения. Кто ему поверит?»

Почти привставшая Сьюна опустилась на скамью и слегка опустила голову: «Рамус иногда увлекается и не считается с фактами».

Отвернувшись от де Кворса, Рамус Имф обратился к трем другим служителям: «Я надеялся на единодушное призвание. Увы, мои надежды не оправдались. Факт остается фактом — мы живем в странные времена. Общеизвестно, что перемены не за горами. Тягостное напряжение чувствуется в воздухе и подавляет наш дух — подавляет тем сильнее, чем решительнее мы игнорируем признаки приближения грозы. Я предлагаю подвергнуть этот вопрос открытому обсуждению и досконально в нем разобраться. Почему нас отпугивает перспектива гласности? Уверен, что опытные, здравомыслящие, благородные люди способны взять на себя такую ответственность. Я готов приложить все свои знания и навыки, каковы бы они ни были, — тут Рамус жестом дал понять, что не придает себе слишком большого значения, — во имя всеобщего благоденствия».

«Неправильный подход, — пробормотала Миэльтруда. — Он и впрямь бестактен и опрометчив, Амбиш его видел насквозь».

«Напыщенный старый тюфяк! Но подожди, другие не так упрямы».

Джубал почувствовал настоятельную необходимость высказаться: «Рамус Имф никогда не станет служителем народа, могу вас заверить!»

Девушки резко обернулись к нему — одновременно взметнулись темно-каштановые кудри и бледно-шелковые локоны. Сьюна не сдержалась и презрительно хмыкнула. Миэльтруда улыбнулась с холодностью каменного изваяния и, беспечно махнув рукой, вернулась к созерцанию подиума: «Мнейодес никогда не призовет Им-фа. В их клане не забывают старых обид».

Майрус Мнейодес, дряхлый тощий старик, был третьим среди служителей по старшинству, определявшемуся сроком пребывания в должности. Он говорил с трудом, сиплым голосом: «Идея реформы приходила в голову многим — следовательно, мы должны рассматривать перемены как неизбежность и смириться с неизбежностью. Такова, в сущности, ваша позиция. Чепуха, совершеннейшая чепуха! Людьми часто овладевают страсти, зависть, жажда власти — значит ли это, что мы должны потворствовать их порывам, утверждая поправки, узаконивающие распущенность? Законы продиктованы мудростью веков, нам не пристало их менять. Вместо того, чтобы гнуться, как тростник, под ветром перемен, мы обязаны проявить твердость и нейтрализовать влияния, побуждающие нас двигаться в опасном направлении».

Рамус Имф выслушал старика с доброжелательным терпением: «Замечания убеленного сединами служителя убедительны, даже если они не соответствуют действительности. Упомянутые мною перемены — не каприз и не мода, а их причины — не плод воображения. Ситуация более чем серьезна. Вспомните о перенаселении. Пахотные земли истощены, монотонные радости сельской жизни приелись, скука и безысходность развращают народ. Перемены неизбежны — кто знает, куда они приведут, если мы сегодня же не начнем их контролировать? Контроль! Этим словом все сказано. Мы должны обуздать стихийный процесс, оседлать его, направить его энергию в полезное русло».

Землистое морщинистое лицо Мнейодеса темнело по мере того, как Рамус излагал свои доводы, и в конце концов приобрело оттенок влажной глины: «Наш долг — обуздать перемены, спору нет! Необходимо подавить невоздержанную плодовитость низших сословий. Новизна сама по себе — не благо. Напротив, чаще всего радикальные перемены приводят к катастрофам. Вы убеждаете нас сойти с проторенного пути и спешить в неизвестность по бездорожью. Зачем? Ваши цели непонятны — подозреваю, что за бескорыстным энтузиазмом скрывается другой, хитроумный и не столь идеалистический план. Я не призову вас на службу!»

Сьюна наклонилась к подруге: «Циничный старый хрыч! Почему бы ему не признать во всеуслышание, что любому Мнейодесу приятно унижение любого Имфа?»

Миэльтруда пожала плечами: «Ничьи слова нельзя принимать за чистую монету, в том числе слова самого Рамуса».

«И твои тоже?» — пробормотала Сьюна.

«Иногда я сама не знаю».

Рамус Имф отвесил Мнейодесу подчеркнуто вежливый поклон: «Сожалею, что не убедил благородного Майруса в своем благонравии. Полагаю, однако, что источник недоразумения кроется в моем происхождении, а не в моем мировоззрении».

Старый Мнейодес не соблаговолил ответить.

Повернувшись к Сьюне, Миэльтруда тихо сказала: «От Мнейодеса и де Кворса отец ничего другого и не ожидал. Но даже он не знает, как проголосует Анжелюк».

«Что, если Анжелюк подведет?»

«Трудно сказать. Отец со мной не откровенничает».

«Кто его знает лучше тебя?»

«Гадать бесполезно. Иногда он дает мне поручения — я их выполняю, но выяснять его подспудные мотивы даже не пытаюсь».

Рамус Имф снова обратился к служителям: «Я не случайно употребил слово «недоразумение». В конце концов, говоря о реформе, я не имею в виду вредные новшества. Изощрения и тонкости — проклятие нашей древней цивилизации. Если должны произойти перемены, я хотел бы возвращения к простоте, к догматическому благонравию».

Миэльтруда качала головой со смешанным чувством восхищения и порицания: «Что я слышу? Самый изощренный из интриганов рассуждает о простоте и благонравии!»

«Бедняга Рамус переволновался и хватается за каждую соломинку. Смотри, как злорадствует гнусный Амбиш!»

«Забудь об Амбише, он уже высказался. Что скажет Анжелюк? Вот в чем вопрос!»

Ньюптрас Анжелюк, высокий блондин с блуждающими глазами, будто неспособными сосредоточиться на собеседнике или каком-то определенном предмете, прислушивался к предшествовавшему обмену мнениями с отчужденной улыбкой полного замешательства. Анжелюк говорил с особым вниманием к дикции, подчеркивая волнообразно меняющуюся высоту тона и выделяя отдельные слова: «Третье заключение, само собой, играет решающую роль. Тем не менее, несмотря на ясность и недвусмысленность моих представлений, с ними не согласуются ни утверждение, ни отвержение кандидатуры… Хм. Необходимо проникнуть в самую сущность вопроса, проникнуть глубоко и непредвзято… Склоняюсь к тому мнению, что мы, в качестве уполномоченных блюстителей преуспеяния нашего благословенного края, должны объединять в себе все, пусть даже противоречивые человеческие достоинства. Каждый из нас обязан, если можно так выразиться, одновременно играть на дюжине инструментов в величественном оркестре, исполняющем симфонию современной жизни… Таким образом, будучи готовы ко всевозможным превратностям судьбы и проявляя гибкость представлений о настоящем и будущем, мы хорошо вооружены, как доблестные бойцы, способные в любое время отразить любого врага… Хм. Я аплодирую Рамусу Имфу, восхищен его стилем! Поистине клан Имфов выдвинул лучшего из лучших! Тем не менее…» Наступила задумчивая пауза.

Миэльтруда почти беззвучно, презрительно смеялась, Сьюна безутешно сгорбилась на скамье.

«Он откажет», — пообещала Миэльтруда.

«Не приду к нему на бал-маскарад!» — заявила Сьюна.

«…Я спрашиваю себя: не будет ли столь ответственный пост скорее препятствием, нежели преимуществом для столь динамичной личности? Вот где безусловно требуется тщательно взвесить все обстоятельства и методично, последовательно распознать, уточнить и проанализировать все относящиеся к делу факторы. Рамус Имф, само собой, стремится посвятить жизнь процветанию Тэйри. Возможно, он сумеет наилучшим образом служить стране в той области, где его разнообразные и выдающиеся способности смогут проявиться в полной мере — не здесь, в водовороте обобщенных, расплывчатых понятий, но, допустим, на не менее важном посту морского знаменателя…16 Спешу добавить, что я не рассматриваю отрицательно деликатность воспитания и утонченность мышления как таковые, напротив — разве не эти качества создают самый непреодолимый барьер между благородным сословием и выскочками, спешащими напролом, руководствуясь исключительно самомнением? Рамус Имф заслуживает самых несдержанных комплиментов, я желаю ему всего наилучшего и не сомневаюсь, что его ждет блестящая карьера. С некоторым колебанием, однако, на этот раз я воздержусь от утверждения его кандидатуры».

Рамус опустил голову — казалось, он внимательно изучает ковер. Наконец он встрепенулся, но прежде, чем он успел что-нибудь сказать, прозвучал удар гонга, и предвозвестник воззвал к публике: «Настало время перерыва! Кандидат желает отдохнуть в приемной, а четыре служителя продолжат нелегкие размышления».

Повернувшись на каблуках, Рамус Имф направился в приемную в компании помрачневших поручителей.

Амбиш де Кворс и Майрус Мнейодес отошли в сторону и тихо разговаривали. Ньюптрас Анжелюк отправился засвидетельствовать почтение группе магнатов в ложе слева от подиума. Нэй Д’Эвер остался в кресле.

Миэльтруда усмехнулась: «Деликатный Ньюптрас ловко увернулся. Теперь все шишки повалятся на уважаемого папочку».

«Терпеть не могу Анжелюка! Как поступит твой отец?»

«Призовет Рамуса — как еще? Зачем ему выставлять меня на посмешище?»

«Ну, уж над тобой-то никто смеяться не станет».

«Не знаю, не знаю…»

Морской знаменатель: чиновник, контролирующий деятельность океанских националистов и, в случаях нарушения правил, определяющий меры наказания и следящий за их применением.

Джубал снова высказался: «Рамус Имф недостоин занимать высокие должности. Во-первых, он расфуфыренный бахвал. Во-вторых, он негодяй, каких мало!»

Сьюна чуть не подавилась от смеха: «Подумать только, поразительная проницательность! К счастью, именно благодаря этим качествам Рамус неотразим!»

Миэльтруда мрачно улыбнулась: «Я о вас забыла. Подождите минутку, я вызову Нэя Д'Эвера, и вы отдадите ему депешу».

Джубал нахмурился: «Не спешите. Депеша может подождать, пока…» Но Миэльтруда уже звала отца. Тот поднялся и подошел к ложе — изящный человек с невозмутимо благородной осанкой, серебристой проседью и яркими водянисто-серыми глазами. Чуть прикоснувшись пальцами к плечу Миэльтруды и руке Сьюны, он оценивающе взглянул на Джубала: «Наслаждаетесь зрелищем провала Имфов?»

«Вовсе нет! — воскликнула Сьюна. — Бедный Рамус! Вы его не покинете, правда?»

По лицу Д'Эвера скользнула мимолетная улыбка: «На меня оказывают давление. Ожидалось, что Ньюптрас поддержит его. Вместо этого он решил умилостивить Мнейодесов, он чего-то хочет от Майруса. Что ж, в конце концов все это не так уж важно».

«Неважно для всех, кроме Рамуса, — заметила Миэльтруда. — Впрочем, если ты настаиваешь на своем плане, для меня это тоже имеет значение».

«Посмотрим, посмотрим! — беспечно обронил Д'Эвер. — Все меняется так быстро, что за событиями трудно уследить, не говоря уже об их понимании. Что касается Рамуса, призвание на службу помогло бы, так сказать, держать его от греха подальше. А это что за субъект?»

«Курьер. Ворвался к нам в приемную со срочным письмом или сообщением, так я и решила взять его с собой».

Нэй Д'Эвер рассматривал Джубала с легким удивлением: «Я не ждал никаких курьеров. Где сообщение?»

Джубал нехотя привстал: «Может быть, после окончания церемонии…»

«Сообщение, будьте добры!»

Джубал передал бежевый конверт.

Брезгливо вскинув брови, Нэй Д'Эвер сломал печать, развернул письмо и стал читать вслух: «Тем, кого это касается: податель сего, мой племянник, нуждается в устройстве на работу…»

Д'Эвер больше не читал. Подняв глаза, он угрожающе остановил их на лице Джубала: «Что вас сюда привело?»

«Мой дядя сказал вручить это лично вам».

Сьюна зажала рот рукой, чтобы не расхохотаться на весь зал, но отчаянные меры не помогали — сдавленные приступы смеха прорывались сквозь сердоликовые полукольца, украшавшие тонкие пальчики. Миэльтруда опалила Джубала лаконично сверкнувшим взором, потом осуждающе покосилась на Сьюну, наконец справившуюся с припадком веселья. Снова наклонившись к отцу, Миэльтруда произнесла: «Он глинт».

Продолжая в упор смотреть на Джубала, Нэй Д'Эвер отозвался нарочито небрежно: «Глинт вы или нет, вам должно быть известно, что прошения такого рода не приносят, как визитную карточку на званый ужин». Он вернул Джубалу письмо и конверт: «Подайте заявление в Бюро общественного трудоустройства при управлении Парлария, и вам посоветуют, к кому и когда можно будет обратиться».

Джубал сумел неловко поклониться: «Мне поручили передать письмо вам и никому другому, что я и сделал. По-видимому, произошла ошибка — письмо будет уничтожено. Существует, однако, другой вопрос, в отличие от моих личных интересов безотлагательно требующий вашего внимания. О поддержке кандидатуры Рамуса Имфа не может быть речи».

«Неужели?» — спросил Д'Эвер голосом, лишенным всякого выражения.

Миэльтруда скучала невыразимо: «Папа, прогони его. Нам нужно обсудить праздничные приготовления».

«Всего два слова наедине, — упорствовал Джубал, отходя от девушек в угол между стеной ложи и балюстрадой, отгораживавшей ее от зала. — Будьте добры, подойдите сюда».

Нэй Д'Эвер взвесил ситуацию и решил, что пара шагов ничему не повредит. Он приблизился к Джубалу. Девушки наблюдали — Миэльтруда с презрительным отвращением, Сьюна с откровенным изумлением. Наклонившись к собеседнику, Джубал что-то тихо сказал. Нэй Д'Эвер заметно напрягся, лицо его застыло.

«Что такое? Что он говорит? — еле слышно беспокоилась Сьюна. — Колдует над твоим отцом, как строхан! Смотри, у глинта глаза горят!»

«Редкостный наглец».

Из-под купола прозвучал вибрирующий сигнал гонга. Нэй Д'Эвер еще давал Джубалу какие-то указания и даже, судя по всему, был раздосадован необходимостью закончить разговор. Не обращая внимания на энергичные жесты дочери, он вернулся на подиум и занял свое место.

Подруги сидели выпрямившись, неподвижно глядя перед собой. Раньше девушки просто не замечали Джубала — теперь его игнорировали его так, будто он издавал тошнотворный запах.

Когда предвозвестник закончил ритуальные восклицания, Рамус Имф снова выступил вперед. Предвозвестник обратился к нему: «Три служителя, благосклонно воздержавшись, не возложили на плечи кандидата тяжелое, возможно непосильное бремя. Окончательный выбор сделает четвертый и старший — Нэй Д’Эвер. Ему, как никому другому, известны преимущества претендента, слово остается за ним. Теперь кандидат может обратиться к старшему служителю с любыми приличествующими случаю замечаниями».

Не забыв отвесить поклон публике, Рамус Имф повернулся к Нэю Д’Эверу. Ничто не омрачало его непринужденную самоуверенность: «Нет необходимости подробно останавливаться на атрибутах совершенного служителя народа. Некоторые из наших трибунов уже олицетворяют те или иные добродетели — предусмотрительность Амбиша непоколебима, Майрус знаменит бережливостью и умеренностью, Ньюптрас столь же известен чувствительностью и разборчивостью. Но только в Нэе ДЗвере все эти элементы совмещаются и получают полное воплощение. Если меня призовут, я надеюсь успешно подражать методам этого благородного руководителя, чтобы его вдохновенное, с моей точки зрения, служение обществу нашло достойного продолжателя. Способен ли я стать его учеником и преемником? Нэю ДЗверу, почтившему меня личным расположением, это известно. Уверен, что справедливость его решения будет соответствовать безупречности его репутации. Больше я ничего не ожидаю и не заслуживаю». Закончив, Рамус высоко поднял голову и стоял в ожидании.

Нэй ДЗвер ответил негромко, напряженным, но ясным голосом: «Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств мне вряд ли удастся приблизиться к той степени совершенства, какую мне приписывает Рамус Имф. Он сам отличается бесспорным благородством происхождения и выдающимися достоинствами — мы не можем позволить себе не найти его талантам плодотворное применение. Длительное, нелегкое размышление побуждает меня заключить, что Рамус Имф сможет лучше всего послужить нам и народу в новой, особой должности чрезвычайного советника — в должности, требующей приложения всех его разносторонних дарований. Если бы я призвал Рамуса Имфа на службу народу, тем самым я ограничил бы сферу его деятельности, лишив его практических возможностей исполнительной власти. Я этого не сделаю.

Рамус Имф гораздо полезнее для нас в качестве доверенного консультанта, с его помощью мы сможем видеть и слышать то, что ускользает от нашего утомленного внимания. Говоря от имени всех служителей народа, я выражаю Рамусу Имфу огромную благодарность за то, что он почтил нас своим присутствием».

Челюсть Рамуса отвисла. Некоторое время после того, как Д’Эвер кончил говорить, он не двигался, потом отвесил требуемый церемониальный поклон, повернулся на каблуках и быстро сошел с возвышения — полы его черного сюртука яростно взметнулись. Предвозвестник обратился к залу с прощальным словом. Великий соборователь благословил присутствующих с балкона.

Миэльтруда и Сьюна обмякли, пораженные происшедшим. Озарив Джубала гневным взглядом, Сьюна пробормотала: «Что такое он сказал твоему отцу?»

Блондинка язвительно предложила: «Почему бы тебе не спросить его самого?»

Поколебавшись, Сьюна все же повернулась к Джубалу: «Ну ладно. Что вы наговорили Нэю Д'Эверу?»

«Объяснил, какого мнения о Рамусе Имфе я придерживаюсь и почему. Господин Д'Эвер предпочел последовать моему совету, — вежливо ответил Джубал. — Покорнейше прошу прощения, дела вынуждают меня удалиться».

Девушки мрачно проводили его глазами. Вскоре к ним присоединился Д’Эвер. Оглядевшись по сторонам, он не нашел Джубала в ложе и поинтересовался: «Куда делся глинт?»

«Ушел. Разве он уже не наделал достаточно вреда? По меньшей мере, из-за него не состоится банкет».

«Он не просил ничего передать? Почему его не задержали? Неважно, завтра его найдут. А теперь, дорогие мои, позвольте строго предупредить вас обеих! — Нэй Д’Эвер поочередно остановил на каждой из насупившихся подруг пристальный взор блестящих серебристых глаз. — Не обсуждайте сегодняшние дела ни с кем, особенно с теми из ваших друзей, кто был так или иначе заинтересован в исходе голосования».

Сьюна огорченно опустила уголки губ — она казалась подавленной, уничтоженной. Миэльтруда отделалась ледяным пожатием плеч и отвернулась: «Я в замешательстве. Не понимаю того, что видела и слышала. А когда я чего-то не понимаю, меня не тянет об этом рассуждать».

«В таком случае, — кивнул Нэй Д’Эвер, — в дополнительных наставлениях нет нужды».