Далеко на краю галактики прозябает почти оторвавшийся лепесток витка спирали — Аластор, скопление тридцати тысяч видимых звезд, занимающее пространство от двадцати до тридцати световых лет в поперечнике. Скопление окружено безднами пустоты с редкими блестками звезд-отшельниц. Извне Аластор выглядит фейерверком беспорядочно раскинутых звездных неводов с искристыми переплетениями. Сияющие россыпи светил перемежаются пылевыми облаками — поглощенные ими звезды тлеют коричневато-оранжевыми, розовыми и дымчато-янтарными угольками. Невидимые погасшие звезды блуждают среди миллионов бесформенных лун, астероидов и комет, слепленных из железа, шлака и льда — так называемых «старментов».

По скоплению разбросаны три тысячи обитаемых планет, в совокупности дающих пропитание, помимо других существ, примерно пяти триллионам людей. Миры эти разнообразны — непохожи и населяющие их народы. Тем не менее, все они говорят на одном языке и подчиняются престолу коннатига, правящего в Люсце на планете Нуменес.

Шестнадцатым коннатигом династии Айдидов стал Оман Уршт, человек заурядной внешности. Позируя художникам или присутствуя на церемониях, он надевает строгий черный мундир и черную каску, чтобы производить впечатление непреклонного всемогущества — таким он остается в воображении обитателей скопления Аластор. В частной жизни Оман Уршт отличается спокойным, рассудительным характером и предпочитает скорее не вмешиваться в дела местных правительств, нежели добиваться буквального выполнения указов. Часто размышляя о различных аспектах доставшейся ему власти, он прекрасно понимает, что малейшее проявление его воли — жест, слово, символический намек — может повлечь за собой лавину непредсказуемых последствий. Поэтому коннатиг старательно создает образ сухого, немногословного, лишенного эмоций правителя.

С точки зрения не слишком внимательного постороннего наблюдателя Аластор выглядит безмятежно процветающей конфедерацией миров. Коннатигу известна другая сторона картины. Он сознает, что всюду, где человеческие существа стремятся приобрести преимущества, существуют неравенство и неравновесие. Без своевременного высвобождения напряжение в общественной ткани становится чрезмерным и приводит к разрыву. По мнению коннатига, его функция заключается в обнаружении и безопасном устранении угрожающих социальных деформаций. Иногда он внедряет улучшения, порой прибегает к отвлекающей тактике. Когда суровые меры становятся неизбежными, коннатиг пользуется возможностями Покрова, своей космической армады. Оман Уршт морщится, наступая на насекомое — коннатиг без сожаления отдает приказ, обрекающий на смерть миллионы людей. Нередко, руководствуясь тем соображением, что любое действие приводит к противодействию, коннатиг отстраняется, опасаясь осложнять равновесие сил внесением третьей составляющей. «Не уверен — не вмешивайся»: таков один из принципов, наиболее почитаемых единоличным правителем тысяч миров.

Согласно древней традиции, коннатиг странствует инкогнито по планетам Аластора. Время от времени, чтобы восстановить справедливость, он выступает в качестве важного должностного лица. Анонимный благодетель нередко вознаграждает доброту и самопожертвование. Коннатиг живо интересуется укладом жизни своих подданных и внимательно прислушивается к их разговорам. Например...

Старик (обращаясь к ленивому юнцу):«Если бы у каждого было все, что душе угодно, кому пришло бы в голову работать?»

Юнец :«Уж во всяком случае не мне, это как пить дать!»

Старик :«И ты же первый взвоешь, когда погаснет свет и выключат отопление! Само собой ничего не делается. Давай-ка подтянись, не отлынивай! Терпеть не могу лодырей».

Юнец (ворчливо):«Будь я коннатигом, все было бы устроено так, чтобы каждый жил в достатке. Представь себе: никто не потеет, спину не гнет. Захотел смотреть хуссейд — пожалуйста, заходи бесплатно, занимай свободное место! Захотел прокатиться на космической яхте? Да ради бога! Новые наряды каждый день! Служанки подают лучшие деликатесы!»

Старик :«Даже если коннатиг семи пядей во лбу, как он угодит и тебе, и служанкам? Надают тебе служанки затрещин, вот и все деликатесы! Займись наконец делом».

Еще одна беседа...

Молодой человек : «Молю тебя, забудь о поездке в Люсц! Тебя похитят и продадут в гарем коннатига!»

Девушка (игриво): «Неужели? И что тогда?»

Молодой человек : «Подниму мятеж! Стану величайшим старментером всех времен, грозой Аластора! Разобью Покров в беспощадной битве, захвачу Нуменес, свергну коннатига — и ты снова будешь моей!»

Девушка : «Очень признательна... Но разве коннатигу приглянется дурнушка-простушка? Куда там! Он меня даже не заметит. В Люсце к его услугам самые пленительные красавицы Аластора».

Молодой человек : «Да уж, неплохо он устроился, нечего сказать! Хотел бы я в один прекрасный день оказаться на его месте!»

Девушка капризно фыркает и отворачивается.

Молодой человек озадачен. Оман Уршт тихо удаляется.

Люсц, дворец коннатига — в самом деле достопримечательное сооружение на пяти гигантских опорах, возносящееся над морем на три с лишним километра. По нижним прогулочным террасам бродят любопытствующие посетители, слетевшиеся со всех концов Аластора и сопредельных областей — Меркнущих Просторов, Примархии, Эрдического сектора и скопления Рубримар. Здесь попадаются даже гости из Ойкумены и прочих пределов Галактики, присвоенных человеком.

Над публичными террасами находятся правительственные учреждения, церемониальные залы и телекоммуникационный комплекс, а еще выше — знаменитое Кольцо Миров, где каждой обитаемой планете скопления отведен отдельный справочный кабинет. Персональные апартаменты коннатига гнездятся в шпиле, венчающем башню дворца. Шпиль скрывается в облаках, порой пронзая их насквозь и воспаряя в вечно ясное небо. Когда шпиль Люсца радужно сверкает в солнечных лучах, дворец коннатига поражает воображение — сказочное, фантастическое видение! Его нередко называют самым вдохновляющим творением человеческих рук.

 

Глава 1

Кабинет 2262 Кольца Миров посвящен Труллиону, одинокой планете скромной белой звезды, малозаметной в россыпи светил, вьющейся подобно струйке дыма на краю скопления. Труллион — небольшой, преимущественно покрытый водой мир с единственным узким экваториальным континентом, Мерланком. Величественные гряды кучевых облаков дрейфуют из морских далей, разбиваясь о вершины центрального хребта, сотни рек возвращаются к морю по обширным долинам, где зерно и фрукты зреют в таком изобилии, что практически ничего не стоят.

Поселенцы привезли на Труллион бережливость и усердие, ранее способствовавшие выживанию в суровой, не прощающей оплошностей среде. На первых порах история триллей знаменовалась дюжиной войн, накоплением богатств сотнями удачливых семей, возникновением касты наследственных аристократов и постепенным истощением исходного запаса энергии. Трилли-простолюдины стали спрашивать себя: к чему трудиться в поте лица своего, зачем ходить вооруженными до зубов, если с таким же успехом можно беззаботно праздновать, петь и веселиться? Уже в третьем поколении старые порядки начали стираться из памяти. Ныне рядовой трилль трудится лишь постольку, поскольку это требуется, чтобы приготовить закуски к пиршеству, утолить страсть к хуссейду, выручить немного денег и купить пульсор для лодки, кухонную утварь или отрез ткани, достаточный для выкройки парая — свободного платья наподобие длинной рубахи, предпочитаемого на Труллионе как женщинами, так и мужчинами. Время от времени трилли возделывают покрытые буйной растительностью земли, рыбачат в океане, ставят сети на реках, собирают урожай диких фруктов и — когда находит настроение — добывают на горных склонах изумруды и опалы или скребут кауч. Трилль работает примерно один час в день, иногда даже два или три часа, но проводит гораздо больше времени в приятных размышлениях на веранде обветшалого дома. Трилль не доверяет большинству механизмов и устройств, находя их непривлекательными, чрезмерно замысловатыми и (что важнее всего) дорогими, но брезгливо пользуется телефоном ради упорядочения и упрощения общественных связей и воспринимает пульсор своей лодки как нечто само собой разумеющееся.

Как в большинстве буколических сообществ, любой трилль имеет безошибочное представление о своем месте в социальной иерархии. На вершине — аристократия, практически отдельная раса. В самом низу — не менее обособленная каста кочевников-треваньев. На Труллионе недолюбливают все незнакомое, слишком необычное. Трилль преимущественно кроток и незлобив, но, будучи достаточно раздражен настойчивыми провокациями, способен впадать в дикую ярость. Некоторые обычаи триллей — в частности зловещий обряд, справляемый на прутаншире — отличаются почти варварской жестокостью.

Правительство Труллиона рудиментарно, и большинство триллей им почти не интересуется. Мерланк подразделен на двадцать префектур; каждая управляется несколькими учреждениями и небольшой группой должностных лиц, составляющих класс, чуть возвышающийся над рядовыми триллями, но существенно уступающий аристократии. Торговля с другими планетами скопления незначительна, в связи с чем на Труллионе известны только четыре космических порта — Порт-Гау в западной части Мерланка, Порт-Керубиан на северном берегу, Порт-Маэль на южном и Вайяменда на восточном.

В ста шестидесяти километрах к востоку от Порт-Маэля находится ярмарочный город Вельген, знаменитый прекрасным стадионом для хуссейда. За Вельгеном начинаются Низины — удивительной красоты дельта, результат слияния нескольких рек. Бесчисленные плесы, рукава и протоки делят этот край на мириады островов, местами весьма внушительных, подходящих для земледелия, но чаще настолько крошечных, что на них помещаются лишь хижина рыбака да деревце — чтобы лодку привязывать.

Всюду открываются чарующие, переходящие одна в другую дали. Серо-зеленые мены, серебристо-ржавые помандеры, черные джердины выстраиваются торжественной чередой вдоль водных путей, придавая каждому острову неповторимый силуэт. На покосившихся верандах подкрепляются домашним вином из кувшинов праздные селяне. Иногда они собираются, чтобы поиграть на гармониках, небольших пузатых гитарах и клавишных дудках-каллиопах, производящих жизнерадостные трели и глиссандо. Свет в Низинах, бледный и нежный, отливает оттенками слишком быстротечными, почти неуловимыми для глаз. По утрам туманная дымка скрывает расстояния, а пышные закаты, лимонно-зеленые и сиреневые, не слишком ярки и торжественно печальны. По воде снуют челноки и ялики, а поодаль время от времени неспешно проплывают яхта аристократа или паром, совершающий рейсы между Вельгеном и низинными деревнями.

В самой глубине Низин, в нескольких километрах от поселка Зауркаш, на острове Рэйбендери жили Джут Хульден, его жена Маруча и с ними три сына. Их остров занимал около ста акров — считая лесистую треть, заросшую меной, черным деревом, свечным орехом и семприссимой. Рэйбендери огибали Фарванский рукав с запада, Гильвежский рукав с востока и, вдоль северного берега, сонная река Заур. К югу простирался широкий Амбальский плес. На юго-западной оконечности Рэйбендери между двумя огромными древовидными мимозами приютился ветхий дом Хульденов. По столбам веранды карабкались лозы розалий, свисавшие по краю крыши и создававшие прохладную ароматную тень — здесь супруги любили дремать в старых плетеных креслах. С веранды открывался вид на юг — на Амбальский плес и остров Амбаль, площадью не больше трех акров, где росли роскошные помандеры, серебристо-охряные на фоне патетических мен, и три гигантских фанзаниля, склонившие свысока лохматые кроны-помпоны. Сквозь листву проглядывал белый фасад усадьбы, где лорд Амбаль некогда содержал любовниц. Теперь Амбаль принадлежал Джуту Хульдену, но тот не проявлял ни малейшего желания переселяться в усадьбу, опасаясь показаться выскочкой и вызвать насмешки друзей.

В молодости Джут Хульден играл в хуссейд за «Зауркашских змеев». Маручу выбрали шерлью «Вельгенских ведунов». Так они встретились и поженились, в связи с чем родились трое сыновей — старший, Шайра, и близнецы Глиннес и Глэй, а также дочь Шере, украденная мерлингами.

 

Глава 2

Глиннес Хульден появился на свет плача и пинаясь. Внимательный и молчаливый Глэй присоединился к нему через час. С первого дня своей жизни они отличались и внешним видом, и темпераментом, и всеми обстоятельствами существования. Глиннес, подобно Джуту и Шайре, был дружелюбен, доверчив и покладист. Со временем из него вышел парень приятной наружности со светлым взглядом, пыльно-соломенными волосами и широко улыбающимся ртом. Глиннес наслаждался всеми радостями Низин — пирушками, любовными похождениями, звездочтениями, парусными гонками, хуссейдом, ночной охотой на мерлингов и просто бездельем.

Глэй поначалу не мог похвалиться крепким здоровьем. Первые шесть лет он часто капризничал и замыкался в себе. Потом он поправился, вытянулся и быстро перерос Глиннеса. На лице темноволосого Глэя обычно сохранялось выражение проницательной бдительности, взгляд его сосредоточенно останавливался на собеседнике. Глиннес воспринимал идеи и события без особого скептицизма — Глэй угрюмо отстранялся от модных веяний. Глиннес был прирожденным игроком в хуссейд, тогда как Глэй отказывался сделать шаг в направлении стадиона. Джут, человек более или менее беспристрастный, с трудом скрывал расположение к Глиннесу. Маруча, высокая, темноволосая и склонная к романтическим мечтаниям, предпочитала Глэя — ей казалось, что она замечает в нем чувствительность поэта. Маруча пыталась увлечь Глэя музыкой, объясняя, что музыка позволит ему передавать свои чувства другим и делать их понятными. Какое-то время Глэй равнодушно бренчал на гитаре, но к дальнейшим возможностям не проявил никакого интереса.

Глэй оставался тайной для самого себя. Длительные размышления не позволили ему разобраться в своих побуждениях, не помогли ему в этом и братья с родителями. С мальчишеских лет его прозвали «лордом Глэем» за суровую внешность и слегка высокомерные замашки. Случайно или нет, из всех Хульденов только Глэй не возражал против переселения в усадьбу на острове Амбаль. Даже Маруча махнула рукой на эту затею, приятно щекотавшую самолюбие, но легкомысленную.

Глэй полностью доверялся только ментору Акадию, поселившемуся в достопримечательном строении на острове Сарпассанте в нескольких километрах к северу от Рэйбендери. Тощий нескладный чудак с длинными руками, слишком большим носом, редкими кудрями табачного цвета, тусклыми голубыми глазами и постоянно дрожащим, готовым расплыться в ухмылке ртом, Акадий, как и Глэй, был своего рода отщепенцем. В отличие от Глэя, однако, Акадий умел выгодно использовать свои особенности — среди его клиентов числились даже аристократы.

Акадию платили, в частности, за выполнение функций составителя эпиграмм, поэта, каллиграфа, гуру, ценителя изящных манер, профессионального гостя (пригласить Акадия на вечеринку значило показать, что у тебя денег куры не клюют), свата, звездочета, юрисконсульта, хранителя местных традиций и источника скандальных сплетен. В устах Акадия, с его физиономией клоуна, вкрадчивым говорком и умением искусно вставлять обтекаемые намеки, унизительная сплетня становилась тем более ядовитой. Джут недолюбливал Акадия и не хотел иметь с ним ничего общего — к вящему сожалению Маручи, так и не расставшейся с надеждой занять высокое общественное положение. В глубине души Маруча не забывала, что вышла замуж за простолюдина, тогда как шерли иных команд становились супругами лордов!

В свое время Акадий побывал на других планетах. Вечерами, в часы звездочтений, он указывал на звезды и называл знакомые ему миры, описывая роскошь и поразительные привычки далеких племен. Джут Хульден проявлял полное равнодушие к путешествиям — его интерес к чужим мирам ограничивался обсуждением достоинств приезжих мастеров хуссейда и происхождением команды, выигравшей чемпионат Скопления.

Вскоре после того, как Глиннесу исполнилось шестнадцать лет, он видел звездолет старментеров. Корабль обрушился с неба за островом Амбаль, пикируя в сторону Вельгена. По радио передавали ежеминутные сообщения о набеге. Старментеры приземлились на центральной площади, мигом высыпали из корабля и ограбили банки, конторы торговцев самоцветами и склады, где хранился кауч — ценнейший товар труллионского производства. Кроме того, старментеры захватили заложниками несколько важных персон. Молниеносный набег был хорошо организован — награбленное добро и пленники оказались на борту корабля через десять минут. К несчастью для пиратов в ту минуту, когда вельгенская радиостанция передала первый сигнал тревоги, в Порт-Маэле приземлялся крейсер Покрова. Капитану ничего не стоило изменить курс и направиться к Вельгену.

Глиннес выбежал на веранду, чтобы посмотреть на пролетающий крейсер Покрова — величественно-красивый корабль, выкрашенный бежевой, пунцовой и черной эмалью. Как хищная птица, он устремился к Вельгену и скоро исчез из поля зрения. Радиокомментатор почти кричал: «...бандиты поднимаются в воздух, но корабль Покрова уже прибыл! Клянусь девятью торжествами, Покров уже здесь! Старментеры не смеют включить мах — они сгорят от трения в воздухе! Им придется обороняться!»

Диктор не мог сдерживать возбуждение, голос его срывался: «Залп! Крейсер нанес удар, старментеры беспомощны — ура! Пиратский корабль дрогнул и садится на площадь... Нет, нет... о, ужас! Какой ужас! Он упал на рынок, сотни людей раздавлены! Внимание! Катера скорой помощи, все врачи и санитары! Катастрофа в Вельгене! Слышу, как жалобно кричат раненые... В корабле старментеров пробоина, но они отстреливаются... Сверкнул голубой луч. Опять. Пираты не сдаются... Нет, их орудия молчат. Все, им конец — их двигатель сгорел». Помолчав несколько секунд, комментатор снова взволновался: «Что за зрелище! Люди вне себя от гнева, толпа стекается к кораблю грабителей. Старментеров тащат наружу...» Диктор прервался на полуслове и продолжал уже спокойнее: «Вмешались констебли. Толпу заставили потесниться, старментеры арестованы. Что ж, поделом! Бандиты знают, что их ждет, и яростно вырываются. О, их ждет прутаншир. Как они извиваются, лягаются, кусаются! Предпочитают месть толпы пытке на прутаншире... Какая беда! Какое несчастье! Бедный, бедный город Вельген...»

Джут и Шайра прививали черенки к яблоням в дальнем углу сада. Глиннес прибежал и выпалил новости: «...а потом старментеров схватили и увели!»

«Я им не завидую», — не отрываясь от работы, ворчливо отозвался Джут. Для трилля отец Глиннеса был человеком до странности сдержанным и молчаливым. С тех пор, как мерлинги сожрали Шере, эти черты обострились.

Шайра сказал: «Прутаншир, небось, уже подметают. Стоило бы съездить, как ты думаешь?»

Джут крякнул: «Что одна пытка, что другая — тоска, да и только! Разжигают огонь, крутят колеса, тянут канаты. Иные глаз не могут оторвать. А меня хлебом не корми, дай посмотреть хуссейд».

Шайра подмигнул Глиннесу: «Что одна игра, что другая — нападающие кидаются вперед, кто-то бултыхается в воду, с шерли срывают хламиду. Подумаешь! Что одна голая задница, что другая — какая разница?»

«Кому судить, как не тебе?» — заметил Глиннес. Шайра, мнивший себя знаменитым бабником, расхохотался.

В конце концов Шайра так-таки поехал с матерью смотреть на казнь, но, по настоянию Джута, Глиннес и Глэй остались дома.

Шайра и Маруча вернулись паромом поздно вечером. Маруча устала и сразу пошла спать. Шайра, тем временем, присоединился к Джуту, Глиннесу и Глэю на веранде и рассказал обо всем, что видел: «Попались тридцать три пирата. Посадили их в клетки на площади. Все приготовили у них перед глазами. Бывалый народ старментеры, надо признаться, тертые калачи! Так и не понял, какой они породы. Одни вроде эхалиты, другие — сатагоны, а самый долговязый белокожий тип, по слухам, с Блавега. Не повезло им, что и говорить! Сорвали с них одежду, выстроили голышом, выкрасили на позор: голова зеленая, одна нога красная, другая — синяя. Всех охолостили, само собой. О, прутаншир — не для слабонервных! А музыка-то, музыка! Сладостная, как цветочный мед, странная, терпкая. Так и кажется, что смычками прямо по нервам водят... Ну так вот, значит, вскипятили большущий котел с маслом, подвезли передвижной кран. Треваньи — человек восемь — принялись дудеть и пиликать на рожках и фиделях. Как у банды матерых стервецов получается такая слезливая музыка? От нее мороз по коже, все внутри сжимается и во рту чудится привкус крови! Главный констебль Филидиче присутствовал, но казнью руководил старший агент Геренс. Старментеров по одному зацепляли крюками, поднимали и окунали в кипящее масло, а потом растягивали на высоченной дыбе. Не знаю, что страшнее — их вой и рев на фоне скорбной музыки или сама эта музыка сумасшедшая. Люди опускались на колени, кое у кого случились припадки, другие что-то кричали — от ужаса или от радости, не могу сказать. Не пойму, что и думать... Последний бандит отдал концы примерно через два часа».

«Хмф! — подвел итог Джут Хульден. — Во всяком случае, теперь старментеров на Труллион силком не затащишь. И то хорошо».

Глиннес слушал брата испуганно, как завороженный: «Не пойму, зачем такие страшные пытки, что даже старментеров жалко?»

«Затем, что страшные, — ответил Джут. — Что тут понимать?»

Глиннес с усилием сглотнул, хотел сказать несколько вещей одновременно и ничего не сказал.

Джут поинтересовался: «Теперь, когда ты знаешь, чем кончают старментеры — тебе захочется стать космическим пиратом?»

«Никогда!» — с глубоким убеждением объявил Глиннес.

Джут повернулся к Глэю: «А тебе?»

«Я никого не собирался грабить и убивать, так или иначе».

Джут хрипло рассмеялся: «По меньшей мере один из вас отказался от мечты нажиться грабежом».

Глиннес заметил: «Мне не понравилось бы слушать музыку, когда людей пытают».

«А почему нет? — возразил Шайра. — В хуссейде, когда позорят шерль, играют дикую торжественную музыку. Оркестр придает церемонии особый вкус, как щепотка соли — куску мяса».

Глэй решил высказаться: «Акадий считает, что очищение нужно каждому, а кошмар порой приносит очищение».

«Может быть, — отвернулся Джут. — Мне чужие кошмары ни к чему, своего хватает». Все поняли, о чем он говорил. С тех пор, как пропала его малолетняя дочь, Джут охотился на мерлингов как одержимый, почти каждую ночь.

«Ну ладно, старментерами вы, олухи, быть не желаете. Кем же вы станете? — поддразнивал братьев Шайра. — Допуская, что вас не прельщает перспектива остаться прихлебателями в родном гнезде».

«Буду играть в хуссейд! — заявил Глиннес. — Не хочу рыбачить. Соскребать кауч со скал тоже не хочу». Он вспомнил отважный бежево-пунцово-черный крейсер, сбивший корабль старментеров: «А то возьму да поступлю на службу в Покров. У них жизнь, полная приключений».

«Ничего не знаю про Покров, — многозначительно произнес Джут, — а насчет хуссейда могу дать пару полезных советов. Ежедневно бегай по восемь километров, чтобы не выдыхаться на поле. Тренируйся на стадионе — прыгай через купальни, пока не почувствуешь, что не упадешь в воду, даже если станешь играть с завязанными глазами. И дай покой девчонкам, а то скоро во всей префектуре не найдется девственницы для нашей команды».

«В последнем отношении имеет смысл рисковать», — заверил его Глиннес.

Глядя на Глэя, Джут нахмурил черные брови: «Ну, а ты что будешь делать? Останешься дома?»

Глэй пожал плечами: «Будь моя воля, я странствовал бы с одной планеты на другую».

Мохнатые брови Джута поднялись: «На космические путешествия нужны деньги. Где ты их возьмешь?»

«По словам Акадия, деньги можно сделать. Он побывал на двадцати двух планетах, зарабатывая в портах на жизнь и на полеты».

«Хмф. Все может быть. Не бери пример с Акадия, однако. Он ничего не привез из далеких миров, кроме бесполезной эрудиции».

Глэй слегка задумался. «Если это так, — сказал он, — а это должно быть так, потому что ты так говоришь — значит, свойственные Акадию умение ладить с людьми и обширный интеллект были приобретены здесь, на Труллионе, что только говорит в его пользу».

Джут, не относившийся к числу неспособных признавать поражение, хлопнул Глэя по спине: «В тебе он нашел надежного поклонника, это уж точно!»

«Я благодарен Акадию, — отозвался Глэй. — Он многое мне объяснил».

В голове у Шайры вечно копошились похабные мыслишки. Он лукаво пихнул Глэя локтем: «Похоже на то, что ночные похождения умудрили Глиннеса не меньше, чем тебя — нравоучения Акадия».

«Я говорю не о том».

«А о чем еще стоит говорить?»

«Что я тебе стану рассказывать? Ты без конца издеваешься — я устал от насмешек!»

«Никаких насмешек! — пообещал Шайра. — Мы тебя внимательно выслушаем. Давай, выкладывай!»

«Ладно. По сути дела мне все равно, смеются надо мной или нет. Я давно ощущаю пустоту, будто мне чего-то не хватает. Хочу возложить на себя бремя, преодолеть препятствия, одержать победу».

«Красивые слова, — с сомнением поморщился Шайра, — однако...»

«Однако зачем лезть на рожон? Затем, что каждому дана только одна жизнь, одно существование. Я хочу оставить след — где-то, как-то. Мой враг — вселенная, само устройство мироздания. Меня лихорадит от одной мысли об этом! Подумай сам: почему природа вещей препятствует тому, чтобы дела моих рук остались в памяти людской? Почему имя «Глэй Хульден» не должно звучать столь же громко и гордо, как «Паро» или «Слабар Вельш»? Оно прозвучит, оно запомнится! Таков мой долг перед самим собой!»

Джут мрачно заметил: «Тогда учись играть в хуссейд лучше всех — или грабить и убивать лучше всех. И в том, и в другом случае тебе грозит жесткая конкуренция».

«Я переборщил, — признался Глэй. — На самом деле я не стремлюсь к известности или славе, мне не нужно ничье восхищение. Просто хотелось бы сделать все, что в моих силах».

На веранде наступило молчание. В камышах поскрипывали ночные насекомые, под причалом тихо плеснула вода — наверное, мерлинг высунул голову, прислушиваясь к любопытным звукам.

Джут строго сказал: «Похвальные стремления. И все же... Не могу себе представить, во что превратился бы этот мир, если бы каждый добивался своего с такой настойчивостью. Остался бы во всей галактике хоть один спокойный уголок?»

«Трудный вопрос! — заявил Глиннес. — Действительно, никогда раньше я не смотрел на вещи с этой стороны. Глэй, ты меня изумляешь! Таких, как ты, больше нет!»

Глэй скромно хмыкнул: «Не будь так уверен. На каждой планете больше чем достаточно людей, отчаянно пытающихся как-то себя проявить, в чем-то себя показать».

«Оттого-то бедовые головы и подаются в старментеры, — предположил Глиннес. — Домашняя жизнь им опостылела, в хуссейд играть они не умеют или не могут, девушки от них отворачиваются — вот они и злобствуют в черных звездолетах, мстительно предаваясь разрушению того, чего не смогли сделать сами!»

«Приемлемая теория, не хуже любой другой, — кивнул Джут Хульден. — Но, как сегодня обнаружили тридцать три пирата, мстителям тоже мстят».

«Все-таки я чего-то не понимаю, — мотал головой Глиннес. — Коннатиг не может не знать о грабежах и убийствах. Почему он не обрушит на базы старментеров всю мощь Покрова и не истребит их окончательно?»

Шайра покровительственно усмехнулся: «По-твоему, в Покрове сидят без дела? Корабли непрерывно патрулируют населенные системы. Но на каждую обитаемую планету приходится сотня безжизненных миров, не считая лун, астероидов, комет и прочих старментов. Убежищ бесчисленное множество — никакой космический флот не способен их прочесать все до одного».

Глиннес повернулся к Глэю: «Ну вот, пожалуйста! Ступай на службу в Покров и странствуй себе с планеты на планету. Тебе еще и платить за это будут».

«Подумаю», — ответил Глэй.

 

Глава 3

В конечном счете именно Глиннес отправился в Порт-Маэль и завербовался в Покров. Ему еще не было тогда восемнадцати лет. Глэй служить не стал, в хуссейд не играл, да и старментером не сделался. Вскоре после отъезда Глиннеса Глэй тоже покинул родителей. Он бродил по Мерланку, порой зарабатывая несколько озолей, а чаще пробавляясь подножным кормом. Несколько раз он пытался прибегнуть к трюкам, рекомендованным Акадием, надеясь побывать на далеких планетах, но по той или иной причине не преуспел и денег, достаточных для оплаты полета, накопить не смог.

Какое-то время он странствовал с табором треваньев — Глэя развлекало порывистое усердие кочевников, контрастировавшее с типичной для триллей чуть безразличной ленцой.

Восемь лет блужданий привели Глэя обратно на Рэйбендери, где все было как прежде, хотя Шайра бросил играть в хуссейд. Джут еще воевал по ночам с мерлингами, а Маруча еще надеялась получить признание в среде местного благородного сословия, не проявлявшего ни малейшего намерения оправдать ее надежды. По настоянию Маручи Джут именовался теперь «сквайром Хульденом Рэйбендерийским», но переезжать в усадьбу на Амбале отказывался. Несмотря на благородные пропорции, величественные залы и полированную деревянную обшивку внутренних стен, Джуту в этом сооружении не хватало широкой веранды с видом на водные просторы.

Семья Хульденов периодически получала весточки от Глиннеса, хорошо показавшего себя на службе. В тренировочном лагере для новобранцев Глиннес получил рекомендацию и поступил в офицерское училище Покрова, по окончании какового его распределили в тактический корпус 191-й эскадры. Там ему поручили командование десантным катером № 191-539 с экипажем из двадцати человек.

Теперь Глиннес мог надеяться на блестящую карьеру и прекрасное пенсионное обеспечение после выхода в отставку. Он не был, однако, вполне удовлетворен. Глиннес полагал, что жизнь в космическом флоте будет полна романтики и приключений, что он станет рыскать в космическом катере по системам Скопления в поисках очередного логова старментеров, время от времени получая несколько дней отпуска и посещая пару экзотических селений на далекой планете. Увы, он оказался винтиком в безупречно организованной, неукоснительно следующей установленному порядку машине, где не было места благородным порывам и отчаянной отваге. Для того, чтобы как-то развлечься, Глиннес стал играть в хуссейд. Его команда всегда занимала одно из первых мест на флотских соревнованиях и даже выиграла два чемпионата.

Наконец Глиннес подал заявление с просьбой о переводе на патрульный корабль. Ему отказали. Он явился к командиру эскадры. Тот выслушал протесты Глиннеса с дружелюбным безразличием: «Вам отказано по основательной причине».

«По какой именно? — не унимался Глиннес. — Неужели я настолько незаменим, что эскадра без меня развалится?»

«Я бы выразился по-другому: любое нарушение налаженного организационного взаимодействия нежелательно, — командир поправил бумаги на столе и откинулся на спинку кресла. — Между нами: ходят слухи, что мы скоро понюхаем пороха».

«Даже так? И с кем мы будем драться?»

«Могу только догадываться. Вы слышали когда-нибудь о тамаршистах?»

«Слышал — то есть читал. О них недавно была статья в каком-то журнале: культ воинствующих фанатиков на планете... не помню какой. Они «разрушают во имя разрушения» или что-то в этом роде».

«Что ж, вы знаете не меньше моего, — кивнул командир. — Могу только добавить, что их планета называется Рамнотис, и что тамаршисты камня на камне не оставили в целом округе. По-видимому, нас отправят на Рамнотис».

«По меньшей мере теперь я понимаю ваше нежелание менять личный состав, — сказал Глиннес. — Что за планета Рамнотис? Мрачная пустыня?»

«Напротив, цветущий сад». Командир повернулся в кресле, пробежав пальцами по клавишам — большой экран загорелся ослепительно красочным пейзажем. Из-за экрана раздался голос: «Аластор 965, Рамнотис. Физические характеристики...» Диктор перечислил ряд показателей — значения массы, диаметра и гравитационного ускорения, состав атмосферы и климатические характеристики, в то время как на экране появилась карта континентов в проекции Меркатора. Нажав пару клавиш, командир пропустил краткое изложение истории и антропологические данные, выбрав так называемый «неофициальный отчет»: «На Рамнотисе каждая особенность общественного устройства, каждый культурный аспект, каждое учреждение способствуют процветанию и приятному времяпровождению граждан. Первопоселенцы, прибывшие с Трискелиона, поклялись никогда не допускать безобразных излишеств и оскорбительных лишений, заставивших беженцев покинуть родную планету. С этой целью было заключено торжественное соглашение — так называемый «Устав», важнейший документ, вызывающий у рамнотов безусловное почтение и даже преклонение.

Сегодня на Рамнотисе повсеместные болезни цивилизации — розни, разруха, расточительство, строительная лихорадка — практически исчезли из сознания населения. Рамноты добились выдающихся успехов в области управления. Оптимальное стало нормой. Социальные пороки неизвестны, бедность превратилась в устаревшее абстрактное понятие. Каждый гражданин работает десять часов в неделю, посвящая избыток энергии карнавалам и фантасмагориям, привлекающим туристов из дальних миров. Кухня Рамнотиса соперничает с лучшими кулинарными традициями Скопления. Пляжи, леса, озера и горы предоставляют неисчерпаемые возможности для развлечений и спорта на открытом воздухе. Хуссейд пользуется популярностью как зрелищная игра, хотя местные команды никогда не претендовали на высокое место в чемпионате Аластора».

Командир коснулся еще одной клавиши. Диктор продолжал: «В последние годы всеобщее внимание привлек культ последователей некоего Тамарчо — так называемые «тамаршисты». Принципы тамаршистов неясны и, по-видимому, варьируют в зависимости от индивидуальных предпочтений. Тамаршисты предаются бессмысленному разрушению, насилию и осквернению. Они сожгли тысячи акров девственных лесов, загрязняют озера, резервуары и фонтаны трупами, мусором и сырой нефтью. Известны случаи, когда они отравляли поилки в охотничьих заказниках, начиняли ядом приманки для птиц и домашних животных. Тамаршисты забрасывают экскрементами воскуряющие фимиамы карнавальные шествия, мочатся с высоких башен на церемониальные собрания. Они поклоняются уродству, называя себя и себе подобных, соответственно, «уродичами»».

Командир погасил экран: «Вот таким образом. Тамаршисты захватили целый район и отказываются разойтись. Видимо, рамноты обратились к Покрову за помощью. Я еще ничего не знаю наверняка. Согласится ли коннатиг усмирять горстку хулиганов силами космического флота? С таким же успехом нас могут послать на острова Душегубов разгонять проституток».

Эффективность традиционной стратегии Покрова подтверждалась результатами десятков тысяч кампаний: противника запугивали чудовищной космической армадой, намного превосходившей не только его боевые возможности, но и его воображение. Уверенность в неизбежности позорного разгрома подрывает волю к сопротивлению. В большинстве случаев мятеж испарялся без кровопролития. Для усмирения короля Зага Сумасшедшего на Серой планете (Аластор 1740) Покров развернул над Черным Капитолием тысячу дредноутов класса «Тиран», полностью затмивших небо — столица погрузилась в сумерки. Эскадры атомных бомбардировщиков «Ваваранга» и лучевых истребителей «Скорпион» описывали концентрические круги под «Тиранами», а еще ниже, на нескольких уровнях, сновали подобно хищной саранче торпедные катера. На пятый день воздушного парада с небес хлынула двадцатимиллионная армия сверкающих космической броней легионеров, окружившая и разоружившая остолбеневшее ополчение короля Зага, давно забывшее и думать о каком-либо сопротивлении.

Ожидалось, что та же тактика сработает в случае тамаршистов. Четыре флота «Тиранов» и «Палачей» слетелись с четырех сторон и зависли над Серебряными горами, где нашли убежище «уродичи». Разведка донесла с поверхности планеты: тамаршисты на демонстрацию силы не реагируют.

«Тираны» спустились ниже и всю ночь угрожающе шарили с неба сотнями слепящих голубых прожекторных лучей. Наутро тамаршисты покинули стойбища и пропали. По сведениям разведки, они скрылись в лесах.

Над самыми вершинами деревьев парили катера-мониторы — оглушительные громкоговорители приказывали «уродичам» строиться в колонны и маршировать вниз по долине к ближайшему курортному городку. Единственным ответом была разрозненная пальба снайперов-одиночек.

С угрожающей медлительностью «Тираны» начали опускаться к лесу. Катера-мониторы огласили окончательный ультиматум: «Сдавайтесь, или вас уничтожат!» Тамаршисты молчали.

На горный луг сели шестнадцать летающих крепостей класса «Броненосец» — им предстояло закрепиться на высоте и создать безопасный плацдарм для высадки десанта. По «Броненосцам» открыли огонь не только из стрелкового оружия, но и голубыми вспышками-импульсами лучевой батареи музейного возраста. Не желая истреблять жалкую кучку полоумных маньяков, офицеры приказали пилотам «Броненосцев» взлететь и вернуться в воздушный строй.

В гневе и замешательстве генерал, ответственный за операцию Покрова, решил оцепить Серебряные горы, намереваясь взять «уродичей» измором.

Двадцать две сотни десантных катеров (среди них № 191-539 под командованием Глиннеса Хульдена) спустились на поверхность планеты и отрезали тамаршистов, засевших в горных логовах, от остального мира. Там, где это было целесообразно, десантники осторожно продвигались вверх по долинам вслед за летевшими впереди ракетными катерами, выжигавшими снайперские гнезда. Число убитых стрелков-тамаршистов росло, но поплатились жизнью и несколько десантников. Так как действия «уродичей» не грозили крупномасштабной катастрофой и в срочной ликвидации противника не было необходимости, главнокомандующий приказал наземным войскам отступать с участков, где снайперы могли вести прицельный огонь.

Осада продолжалась месяц. Разведка сообщала, что у тамаршистов кончились припасы, что они поедают кору, насекомых, листья — все, что попадется.

Снова вылетели катера-мониторы — громкоговорители требовали, чтобы осажденные сложили оружие и вышли из укрытий. В ответ тамаршисты предприняли ряд безуспешных попыток вырваться из окружения и понесли большие потери.

Главнокомандующий опять выслал катера-мониторы, угрожая затопить лес и горные долины болевым газом, если осажденные не сдадутся в течение шести часов. Установленный срок истек. «Ваваранги» спустились и стали бомбардировать убежища тамаршистов канистрами с болевым газом. Задыхаясь, катаясь по земле и корчась от боли, тамаршисты выбрались из нор. В места сосредоточения «уродичей» градом посыпались десятки тысяч бойцов отрядов специального назначения. После нескольких коротких перестрелок противник был нейтрализован.

Пленных тамаршистов обоего пола набралось меньше двух тысяч. Глиннеса поразило то, что многие «уродичи» оказались едва ли не детьми, и только несколько человек выглядели старше его самого. У изнуренных повстанцев не было ни боеприпасов, ни пищи, ни медикаментов. Они корчили злобные рожи и огрызались на солдат Покрова, как дикие звери — в самом деле, более безобразных подонков трудно было себе представить. Что заставило, однако, молодых людей фанатично защищать заведомо пропащее дело? Зачем они оскверняли и загрязняли, разрушали и портили?

Глиннес пытался расспросить одного из задержанных, но тот притворился, что не понимает общепринятый диалект. Вскоре после этого катеру Глиннеса приказали покинуть планету.

Вернувшись на базу, Глиннес просматривал накопившуюся почту и нашел письмо Шайры, содержавшее трагическую весть. Джут Хульден охотился на мерлингов слишком часто — твари уготовили ему коварную западню. Шайра не успел помочь отцу. Джута утащили под воду с северной оконечности острова.

Новость вызвала у Глиннеса какую-то бесчувственную оторопь. Он никак не мог поверить: в Низинах, на родном острове, где ничто никогда не менялось, все пошло кувырком?

Шайра стал сквайром Рэйбендерийским. Глиннес пытался вообразить происходящее. Наверное, уклад жизни остался прежним — Шайра не любил новшеств. «Скорее всего он женится и заведет детей», — думал Глиннес; рано или поздно этого следовало ожидать. Кто выйдет замуж за тучнеющего, лысеющего Шайру с побагровевшими щеками и бугорчатым носом? Даже в молодости, когда он играл в хуссейд, Шайре не так уж часто удавалось заманить девушку в укромное местечко. Сам он считал себя грубовато-добродушным весельчаком и дамским любезником, но со стороны казался вульгарным, похотливым горлопаном.

Глиннес стал все чаще вспоминать детство — утреннюю дымку над водой, вечерние пирушки, звездочтения. Перед закрытыми глазами всплывали лица старых друзей, их причуды и проказы. Лучше всего помнился лес на Рэйбендери — нависшие над ржавыми помандерами мены, серебристо-зеленые березы, темно-зеленые хвойные орехи. Глиннес хотел оказаться на покосившейся веранде и смотреть остановившимся взором на дрожащее сияние речной ряби, смягчающее контуры дальних берегов... Он понял, что его неудержимо тянет домой.

Через два месяца, отслужив полных десять лет, он подал в отставку и вернулся на Труллион.

 

Глава 4

Глиннес отправил письмо, предупреждавшее о приезде, но когда он сошел с трапа в Порт-Маэле, в префектуре Стравеньи, никто из родных его не встретил. Ему это показалось странным.

Погрузив багаж на паром, он занял сиденье на верхней палубе, чтобы любоваться видами. Как беспечно и празднично смотрелись селяне в темно-пунцовых, синих и охряных параях! Полувоенная отпускная одежда — черная куртка и брюки цвета хаки, заткнутые под отвороты черных армейских башмаков — стесняла и смущала Глиннеса. Он подумал, что ему, вероятно, больше никогда не придется ее носить.

Судно неторопливо причалило к пристани в Вельгене. Глиннес почуял восхитительный аромат — в ларьке неподалеку жарили рыбу. Сойдя на берег, он купил кулек пареных тростниковых стручков и палку копченого угря. Глиннес искал глазами Шайру, Глэя или Маручу, хотя почти не ожидал их здесь увидеть. Среди прочих на набережной выделялась группа инопланетных туристов — три молодых человека в чем-то вроде аккуратных серых комбинезонов, туго стянутых ремнями на талии, и в начищенных до блеска черных ботинках. Их сопровождали три девушки в длинных робах из грубого белого полотна, довольно унылого покроя. Представители обоих полов коротко стригли волосы, что производило скорее приятное впечатление, и носили небольшие медальоны, закрепленные на левом плече. Когда они проходили мимо, Глиннес пригляделся и понял, что они вовсе не туристы, а нелепо переодевшиеся трилли... Студенты схоластической академии? Сектанты? Можно было предположить и то, и другое — серьезно обсуждая какой-то вопрос, незнакомцы держали в руках книги и калькуляторы. Глиннес снова оценил внешность девушек. Теперь ему казалось, что в них было что-то отталкивающее, хотя он не мог сразу определить, что именно. На Труллионе девушки обычно одевались как попало, не слишком беспокоясь по поводу того, что платье могло где-то помяться, за что-нибудь зацепиться или запачкаться. Прическу они украшали цветами. Студентки же в белых робах выглядели не просто опрятными, но положительными чистюлями. Брезгливость — уже не любовь к чистоте, а боязнь внутренней грязи... Глиннес пожал плечами и вернулся на паром.

Скоро они плыли в самой глубине Низин по протокам, отдававшим чуть сладковатой сыростью стоячей воды, временами — отчетливым запахом гниющих камышей, а иногда и резкой вонью, выдававшей присутствие мерлинга. Впереди показался Рипильский плес, а за ним беспорядочная россыпь хижин и сараев на берегу — Зауркаш. Здесь Глиннесу предстояло расстаться с паромом, продолжавшим путь на север к прибрежным селениям острова Большая Взятка.

Опустив чемоданы на причал, Глиннес пару минут неподвижно стоял и смотрел на поселок. Самым выдающимся сооружением в Зауркаше было поле для игры в хуссейд, окруженное рядами старых облупившихся скамей — когда-то здесь играли и тренировались «Зауркашские змеи». Рядом устроилась приятнейшая из трех местных таверн, «Заколдованный линь». Глиннес прошел по причалу к конторе, где десять лет тому назад Майло Харрад сдавал лодки в аренду и за умеренную плату развозил приезжих по домам.

Харрада не было. В теньке прикорнул незнакомый Глиннесу паренек.

«Добрый день, — позвал Глиннес. — Эй, дружище!» Паренек проснулся, взглянув на Глиннеса с укоризной. «Отвезешь меня на Рэйбендери?»

«Непременно, сию минуту». Юнец оглядел приезжего с ног до головы и вскочил: «Глиннес Хульден, если не ошибаюсь?»

«Так точно. А тебя я что-то не припомню».

«Откуда вам меня знать? Я племянник старого Харрада, из Вуляша. Меня кличут теперь Харрадом-младшим — так это прозвище ко мне и пристанет, наверное, до гробовой доски. Помню, вы играли за «Змеев»».

«Было такое дело, много воды утекло. У тебя неплохая память».

«Всех не упомнишь. Но Хульдены часто выходили на поле. Старый Харрад нахваливал Джута. Говорил, Джут — лучший полузащитник из всех, какие были в Зауркаше. Любил хуссейд старый хрыч Майло! Шайра был надежным защитником, спору нет, но прыгал неуверенно. Никогда не видел, чтобы он перескочил купальню на трапеции, спрыгнув точно, куда хотел».

«Можно сказать и так, — Глиннес прищурился, глядя на блестящую рябь пустынного плеса. — Я думал, он меня встретит. Или Глэй. Похоже, у них есть дела поважнее».

Харрад-младший искоса бросил быстрый взгляд на Глиннеса, пожал плечами и подтянул к причалу один из свежевыкрашенных яликов, зеленых с белой полосой. Глиннес опустил чемоданы в лодку, и они отправились на восток по Медуничной протоке.

Харрад-младший прокашлялся: «Вы ожидали, что Шайра вас встретит?»

«Да вот не встретил, получается».

«Так вы ничего не слышали?»

«Что случилось?»

«Шайра пропал».

«Пропал? — Глиннес с недоумением посмотрел вокруг себя. — Где?»

«Никто не знает. Скорее всего, мерлинги неплохо пообедали. В Низинах, когда человек исчезает, без мерлингов дело не обходится».

«Если он не уходит повидаться со старыми друзьями».

«На два месяца? Говорили, Шайра мог обслужить трех нимфоманок за ночь, но продержаться на кауче два месяца — тут вы меня извините!»

Глиннес мрачно кивнул и отвернулся, у него пропало всякое желание болтать. Джут погиб, Шайра исчез — возвращение обещало быть безрадостным. Родные места, все ближе к дому, все отчетливее населенные памятью, лишь обостряли бессильное ощущение потери. С обеих сторон проплывали знакомые берега. Вот остров Джурзи, где тренировались «Джурзийские молнии», его первая команда. Вот остров Кальцеон, где грациозная Лоэль Иссам так и не уступила его пылким заверениям в любви. Впоследствии она стала шерлью «Гаспарских триптонов» и в конце концов, уже после того, как ее опозорили, вышла за лорда Клуаса из Резностолья в северных истоках Низин... Воспоминания переполняли Глиннеса — он удивлялся тому, что когда-то решил покинуть Низины. Десять лет, проведенные на службе, казались смутным сном.

Ялик выплыл на Приморский плес. К югу в полутора километрах виднелся Ближний остров, за ним Средний, чуть шире и выше Ближнего, а еще южнее — Дальний, самый широкий и самый высокий из трех. Три силуэта затуманивались парящей дымкой в различной степени — Дальний остров уже почти сливался с небом над горизонтом.

Лодка скользнула в узкую протоку Афинри, где кроны молчеягодных деревьев образовывали протяженную арку над темной стоячей водой. Здесь отчетливо ощущался запах мерлингов. Харрад и Глиннес оба насторожились, внимательно наблюдая за редкими всплесками воды. По каким-то причинам, известным им одним, мерлинги любили собираться в протоке Афинри — возможно, их привлекали ядовитые для людей ягоды. Кроме того, мерлинги грызли воздушные корни молчеягодников. Прохладная водная гладь почти не возмущалась — даже если мерлинги были в наличии, они таились в норах под берегами.

Лодка вынырнула из полутьмы на солнечный Флехарийский плес. Южнее, на Пяти островах, содержал древнюю усадьбу Таммас, лорд Дженсифер. Высоко вздымаясь над плесом на подводных крыльях, в стороне мчалась небольшая парусная яхта. За рулем сидел лорд Дженсифер собственной персоной — круглолицый здоровяк лет на десять старше Глиннеса, дюжий в плечах и в груди, но, пожалуй, тонконогий. Ловко повернув на другой галс, аристократ заставил яхту описать пенистую дугу и плыть параллельно ялику Харрада, после чего подобрал парус. Потеряв скорость, яхта опустилась днищем в воду.

«А! Никак молодой Глиннес Хульден вернулся со звезд! — кричал Дженсифер. — Добро пожаловать в Низины!»

Глиннес и Харрад оба поднялись на ноги и отдали честь, что подобало делать при встрече на воде с людьми высокого звания.

«Благодарю вас! — отозвался Глиннес. — Рад вернуться, очень рад».

«Конечно, где еще найдешь такие места! И какие у тебя планы насчет старого имения?»

Глиннес был озадачен: «Планы? У меня нет никаких особенных планов... По-вашему, должны быть?»

«На твоем месте я бы призадумался. Ты же у нас теперь сквайр Рэйбендерийский!»

Глиннес прищурился, глядя на сверкающий водный простор в сторону родного острова: «Надо полагать, так оно и есть, если Шайра действительно погиб. Я родился на час раньше Глэя».

«И правильно сделал, позволь тебе заметить! Да, гм... Сам увидишь, что тут говорить». Дженсифер принялся расправлять парус: «Как насчет хуссейда? Будешь играть за новый клуб? Нашей команде пригодился бы Хульден».

«Еще ничего не знаю, лорд Дженсифер. События сбивают с толку, не могу сказать».

«Конечно, конечно, все в свое время», — Дженсифер опустил и натянул парус. Яхта рванулась вперед, вздыбившись на подводных крыльях, и резво понеслась по Флехарийскому плесу.

«Вот забава так забава! — завистливо произнес Харрад-младший. — Эту штуковину ему доставили с планеты Иллюканте межзвездным экспрессом. Представляете, сколько она стоила?»

«Не опрокинулась бы, — с сомнением покачал головой Глиннес. — Рискованное это дело, плавать в одиночку наперегонки с мерлингами!»

«Лорд Дженсифер любит показать, что не боится ни бога, ни черта, — усмехнулся Харрад. — На самом деле, говорят, яхта вполне безопасна. Прежде всего, она не тонет, даже если опрокинется. Он всегда может взобраться на днище и переждать, пока кто-нибудь его не подберет».

Они пересекли Флехарийский плес и свернули в Ильфийскую протоку. По левую сторону тянулся общинный выгон префектуры — большой остров площадью не меньше пятисот акров, отведенный для случайных бродяг, треваньев, вриев и «ушедших повидаться с друзьями» любовников. Ялик уже рассекал носом Амбальский плес — впереди появились до боли знакомые очертания Рэйбендери. Наконец-то он дома! Глиннес сморгнул навернувшуюся на глаза слезу: печальное возвращение, спору нет. Остров Амбаль смотрелся в воду, как тщеславная красавица. Взглянув на старую усадьбу, Глиннес заметил дрожание воздуха над дымовыми трубами. Ему в голову пришла ошеломляющая мысль, объяснявшая кратковременное смущение лорда Дженсифера. Неужели Глэй переехал в усадьбу? С точки зрения лорда такое решение выглядело бы смехотворной претензией — выскочка-простолюдин норовил подражать высшему свету!

Ялик приткнулся к причалу Рэйбендери. Выгрузив чемоданы и заплатив Харраду-младшему, Глиннес сердито смотрел на старый дом. Почему веранда не только покосилась, но и рассохлась? Почему сорняки так буйно разрослись? Само собой, любой трилль только приветствовал приятную привычную изношенность и потертость вещей и построек — в определенных пределах. Убогое состояние дома явно выходило за эти пределы. Пока Глиннес поднимался на веранду, ступени стонали и гнулись под его весом.

Что-то яркое привлекло его внимание на дальнем краю луга, у самого Рэйбендерийского леса. Глиннес прищурился, присмотрелся. Три палатки — красная, черная, темно-оранжевая. Шатры треваньев. Глиннес покачал головой с гневным неодобрением: он вовремя вернулся.

«Эй, кто дома? Есть кто-нибудь?» — позвал Глиннес.

В дверном проеме появилась высокая фигура его матери. Маруча взглянула на сына с изумлением, подбежала на несколько шагов: «Глиннес! Как странно, что ты здесь!»

Глиннес обнял и поцеловал ее, игнорируя подспудный смысл ее приветствия: «Ну да, я вернулся. Мне тоже все кажется странным. Где Глэй?»

«У кого-то из товарищей. Смотри-ка, ты выглядишь просто молодцом! Возмужал, подтянулся!»

«А ты у нас ничуть не изменилась — все такая же красавица».

«Ох, Глиннес, брось, похвалы меня не красят. В душе я дряхлая, как древние холмы, да и выгляжу, наверное, не лучше... Ты, конечно, слышал печальную новость?»

«Шайра? О, да. Меня это подавляет чрезвычайно. Кто-нибудь знает, что произошло?»

«Ничего не известно, — почему-то строго, даже чопорно произнесла Маруча. — Ну садись, Глиннес, сними свои превосходные ботинки, дай отдохнуть ногам. Хочешь яблочного вина?»

«Не откажусь. Перекусить чем-нибудь тоже не мешало бы, я здорово проголодался».

Маруча подала вино, хлеб, мясной холодец, фрукты и морской паштет. Пока Глиннес ел, она сидела и смотрела на него: «Я так рада тебя видеть. Что ты собираешься делать?»

В словах матери Глиннесу почудилась едва уловимая холодность. Что ж, Маруча всегда сторонилась бурных проявлений чувств. Он ответил: «У меня нет никаких планов. Только что услышал о пропаже Шайры от Харрада-младшего. Значит, он так и не женился?»

Маруча неодобрительно поджала губы: «Никак не мог собраться с духом... Само собой, у него были подруги, то одна, то другая».

Снова Глиннесу показалось, что он слышит нечто недосказанное, будто мать пыталась отвлечь внимание от какой-то тайны. Он начинал ощущать внутренние уколы возмущения, но осторожно подавил их. Новую жизнь не следовало начинать с пререканий. Маруча спросила весело, чуть дрожащим тоном: «Где же твоя форма? Я так надеялась увидеть тебя во всей красе, капитаном Покрова!»

«Я вышел в отставку. Решил вернуться домой».

«О!» Явно огорченная Маруча продолжала упавшим голосом: «Мы несомненно рады твоему возвращению, но ты уверен, что оставить карьеру — самое правильное решение?»

«Я уже ее оставил, — несмотря на сознательное решение сдерживаться, Глиннес начинал не на шутку раздражаться. — Здесь я нужен гораздо больше, чем в Покрове. Старый дом разваливается. Почему Глэй ничего с этим не делает?»

«Он был очень занят... ну, своими делами. Теперь он в своем роде довольно важная персона».

«Это не помешало бы ему починить ступени. Они вот-вот сломаются... И еще — я видел дым над Амбальской усадьбой. Глэй там живет?»

«Нет. Мы продали Амбальский остров — одному из знакомых Глэя».

Пораженный Глиннес чуть не подавился: «Вы продали Амбаль? Какого черта...» Он собрался с мыслями: «Шайра продал Амбальский остров?»

«Нет, — холодно ответила Маруча. — Мы с Глэем решили его уступить».

«Но... — Глиннес снова запнулся, тщательно выбирая выражения. — Ни в коем случае я не хотел бы расставаться ни с Амбальским островом, ни с каким-либо другим участком нашей земли».

«Боюсь, продажа уже состоялась. Мы думали, что ты станешь делать карьеру в Покрове и не вернешься. Разумеется, мы учли бы твои пожелания, если бы мы о них знали».

Глиннес вежливо настаивал: «Я со всей определенностью считаю, что нам следует аннулировать договор. Уступать Амбаль было бы исключительно невыгодно».

«Но Глиннес, дорогой мой, мы его уже отдали».

«Достаточно вернуть деньги. Где они?»

«Об этом придется спросить Глэя».

Глиннес вспомнил сардоническое лицо Глэя, каким он его видел десять лет тому назад. Глэй всегда отстранялся от домашних забот. Глэю совершенно не подобало распоряжаться владениями семьи — более того, такое положение дел оскорбляло память о Джуте, любовно ухаживавшем за каждой пядью своей земли.

Глиннес спросил: «Сколько вы получили за Амбаль?»

«Двенадцать тысяч озолей».

Голос Глиннеса сорвался от удивления и гнева: «Вы отдали его даром? Такой красивый остров, с большой усадьбой в превосходном состоянии! Вы с ума сошли!»

Черные глаза Маручи сверкнули: «На твоем месте я не стала бы жаловаться. Тебя здесь не было, когда твоя помощь была нужна, а теперь придираться поздно и ни к чему».

«Придираться, действительно, ни к чему — я намерен расторгнуть договор! Если Шайра мертв, значит, я — сквайр Рэйбендерийский и никто, кроме меня, не имеет права продавать нашу землю».

«Но мы не знаем наверняка, что Шайра умер, — заметила Маруча тоном заботливой матери, уговаривающей несмышленое дитя. — Он мог уйти повидаться со старыми друзьями».

Глиннес вежливо поинтересовался: «Тебе эти друзья известны?»

Маруча презрительно повела плечами: «Нет, конечно. Но ты же помнишь Шайру. Он всегда был шалопаем».

«Прошло два месяца. Шайра заглянул бы домой хотя бы разок, ты его тоже помнишь».

«Нет-нет, мы надеемся, что он жив! На самом деле, по закону он не считается пропавшим без вести, пока не прошло четыре года».

«К тому времени договор уже нельзя будет отменить! Зачем расставаться с чудесным островом, с нашим островом?»

«Нам нужны были деньги. Разве это не достаточная причина?»

«Вам нужны были деньги — на что?»

«Этот вопрос нужно задавать не мне, а Глэю».

«Я так и сделаю. Где он?»

«Не знаю — правда, не знаю. Наверное, скоро вернется».

«Еще одно — с каких пор треваньи ставят палатки у нас на опушке леса?»

Маруча кивнула. Она уже прекратила всякие попытки изображать дружелюбие и гостеприимство: «Пожалуйста, не нужно ни в чем обвинять ни меня, ни Глэя. Шайра разрешил им остаться на острове, они не причиняют вреда».

«До поры до времени. Помнишь, что случилось, когда мы в последний раз пустили треваньев? Пропали все ножи из кухни».

«Дроссеты — совсем другие люди, — возразила Маруча. — По сравнению с остальными треваньями они производят впечатление порядочной семьи. Не сомневаюсь, что они умеют держать свое слово настолько, насколько это им необходимо».

Глиннес развел руками: «Пререкаться бесполезно. Скажу только одно — насчет Амбаля. Шайра, конечно же, никогда не согласился бы продать остров. Значит, если он жив, вы действовали без его разрешения. Если же он мертв, вы отдали остров без моего разрешения. В связи с чем я настаиваю: договор должен быть аннулирован».

Маруча неприязненно пожала красивыми белыми плечами: «Обращайся с претензиями к Глэю. Мне все это изрядно надоело».

«Кто купил остров Амбаль?»

«Некий Лют Касагейв. Скромный, воспитанный человек. Кажется, с другой планеты — для трилля у него слишком утонченные манеры».

Глиннес закончил трапезу и подтащил к себе чемодан: «Я привез несколько безделушек». Он передал матери коробку — та ничего не сказала, но коробку взяла. «Открой! — посоветовал Глиннес. — Это тебе».

Маруча сорвала этикетку и вынула из упаковки отрез пурпурной ткани с вышивкой из зеленых, серебряных и золотых нитей, изображавшей фантастических птиц. «Какая прелесть! — ахнула она. — Ну что ты, Глиннес! Просто замечательно!»

«Это не все», — сказал Глиннес, вынимая другие коробки. Маруча их открывала, замирая от восторга. В отличие от большинства триллей она обожала роскошные вещи.

«Смотри, это звездные кристаллы, — пояснял Глиннес. — Другого названия у них нет. Их находят уже будто гранеными в пыли погасших звезд. Звездные кристаллы невозможно поцарапать даже алмазом. У них любопытные оптические свойства».

«Ой, какие тяжелые!»

«А вот древняя ваза — никто не знает, сколько ей лет. Говорят, на донышке — эрдическая надпись».

«Восхитительная вещица!»

«Ну, а эту штуку я купил просто потому, что она меня развеселила. Ничего особенного — щелкунчик в виде юртляндского щетинуса. По правде говоря, он валялся в лавке старьевщика».

«Хитроумное устройство! Ты говоришь, им щелкают орехи?»

«Да. Орех кладут между челюстями и нажимают на хвост... Ножи я купил для Глэя и Шайры — они выкованы из протеума. Лезвия — полимерные цепочки молекул металла шириной в один атом. Протеум не ломается, не гнется и не ржавеет. Таким ножом можно рубить сталь, и он не затупится».

«Глэй будет чрезвычайно благодарен, — обронила Маруча несколько почерствевшим тоном. — Шайре тоже будет приятно».

Глиннес скептически хмыкнул, чего Маруча демонстративно не заметила. «Замечательные подарки, это очень хорошо с твоей стороны, — обернувшись к открытой двери, Маруча взглянула на причал под верандой. — А вот и Глэй!»

Глиннес вышел на веранду. Глэй, поднимавшийся по тропе с причала, остановился, хотя ничем не показал, что удивлен, после чего продолжил подъем уже медленнее. Глиннес спустился навстречу по ступеням, и каждый из братьев хлопнул другого по плечу.

Глиннес не преминул заметить, что Глэй был не в традиционном парае, а в серых брюках и черном пиджаке.

«Добро пожаловать! — сказал Глэй. — Я встретил Харрада-младшего, он меня предупредил о твоем приезде».

«Я рад, что вернулся, — заверил его Глиннес. — Вдвоем с матерью тебе, наверное, было скучно. Теперь я здесь — надеюсь, в доме все будет снова по-прежнему».

Глэй ограничился ничего не значащим кивком: «Мм-да. В последнее время наступило затишье. Несомненно, близятся перемены — надеюсь, к лучшему».

Глиннес не был уверен, что правильно понимает брата: «Нам нужно о многом поговорить. Но прежде всего дай на тебя посмотреть. Надо же! Ты повзрослел, выглядишь умудренным и — как бы выразиться поточнее — хладнокровным».

Глэй рассмеялся: «Вспоминая былые дни, я вижу, что слишком долго ломал голову, пытаясь разгадать неразрешимые парадоксы. Все это позади. Я, так сказать, разрубил гордиев узел».

«Каким образом?»

Глэй пренебрежительно махнул рукой: «Это слишком сложные материи, чтобы сейчас ими заниматься... Ты тоже неплохо выглядишь. Служба тебе пошла на пользу. Когда кончается отпуск?»

«Никогда. Я ушел из Покрова, баста! Теперь мне придется, как видно, играть роль сквайра Рэйбендерийского».

«Вот как, — бесцветно произнес Глэй. — Ну да, ты меня на час опередил».

«Заходи! — пригласил Глиннес. — Я привез тебе подарок. И кое-что для Шайры. Ты думаешь, он погиб?»

Глэй мрачно кивнул: «Другого объяснения не вижу».

«Я тоже так думаю. Мама считает, что он «ушел повидаться со старыми друзьями»».

«На два месяца? Нет, надеяться тут не на что».

Братья зашли в дом. Глиннес передал Глэю нож, купленный на выставке достижений технических лабораторий в Бореале на планете Мараньян: «Будь осторожен с лезвием. К нему нельзя прикоснуться, не порезавшись. Этот нож режет стальные прутья и не портится».

Глэй с опаской взял увесистый нож и прищурился, пытаясь разглядеть невидимое лезвие: «Страшная вещь».

«Да, не игрушка. Даже странно. Ну, а второй я возьму себе, раз Шайре он уже не пригодится».

Маруча отозвалась с другого конца комнаты: «Мы не уверены в том, что Шайра погиб».

Ни Глэй, ни Глиннес не ответили. Глэй положил нож на закопченную каминную полку из мореного кебана. Глиннес сел: «Лучше всего сразу объясниться по поводу Амбальского острова».

Глэй прислонился к стене, изучающе глядя на брата мрачными глазами: «Тут не о чем говорить. Так или иначе, я продал остров Люту Касагейву».

«Что было не только большой ошибкой, но и незаконно. Я собираюсь расторгнуть договор».

«Даже так. И как ты это сделаешь?»

«Очень просто. Мы вернем покупателю деньги и попросим его съехать».

«Все очень просто — если у тебя есть двенадцать тысяч озолей».

«У меня их нет — они у тебя».

Глэй медленно покачал головой: «Они у меня были. Их больше нет».

«Куда делись деньги?»

«Я их отдал».

«Кому?»

«Человеку по имени Джуниус Фарфан. Я передал ему деньги, он их взял. Я не могу забрать их обратно».

«Думаю, нам следует поехать и встретиться с господином Фарфаном сию же минуту».

Глэй снова покачал головой: «Не жалей о деньгах. Ты получил свою долю — ты сквайр Рэйбендерийский. Я распорядился моей долей, Амбальским островом — так, как считал нужным».

«Ни о каком дележе нет речи! — взвился Глиннес. — Рэйбендери принадлежит нам обоим. Здесь наш дом, здесь мы родились и выросли».

«Для такой точки зрения, несомненно, есть веские основания, — ответил Глэй. — Я предпочитаю смотреть на вещи по-другому. Как я уже сказал, наступают большие перемены».

Глиннес откинулся на спинку кресла, неспособный найти слова, чтобы выразить возмущение.

«Оставь все как есть, — устало произнес Глэй. — Мне достался Амбаль, тебе — Рэйбендери. В конце концов это только справедливо. Теперь я уеду — можешь радоваться своим владениям, сколько угодно».

Глиннес хотел яростно возразить, но слова застревали в горле. Ему удалось выдавить: «Делай, что хочешь. Надеюсь, ты передумаешь».

Глэй ответил загадочной улыбкой, что, по мнению Глиннеса, означало неспособность найти ответ.

«Еще один момент, — вспомнил Глиннес. — Как насчет треваньев на нашем лугу?»

«Это Дроссеты — я с ними странствовал. Ты возражаешь?»

«Они твои друзья, не мои. Если ты настаиваешь на переезде, почему бы тебе не взять их с собой?»

«Я еще не знаю, куда податься, — сказал Глэй. — Они тебе не нравятся? Пойди и скажи им, чтобы уехали. Ты у нас сквайр, тебе и распоряжаться».

Вмешалась Маруча, сидевшая в кресле поодаль: «Он еще не сквайр, пока неизвестно, что случилось с Шайрой!»

«Шайра умер», — откликнулся Глэй.

«И все равно Глиннес не имеет права возвращаться домой и сразу же создавать трудности. Помяни мое слово, он такой же упрямец, как Шайра, и такой же невежа, как его отец».

Глиннес возразил: «Я не создавал никаких трудностей. Трудности создали вы. Теперь придется где-то доставать двенадцать тысяч озолей, чтобы сохранить Амбаль, и выдворять банду треваньев, пока они не позвали в гости весь табор. Мне еще повезло, что вы не пустили на ветер старый дом прежде, чем я вернулся».

Глэй с каменным лицом налил себе кружку яблочного вина. Всем своим видом он показывал, что скучная перепалка ему надоела... Со стороны луга донесся громкий стонущий треск, завершившийся оглушительным шумом и сотрясением почвы. Глиннес подбежал к концу веранды, чтобы посмотреть, в чем дело. Он обернулся к Глэю: «Полюбуйся — твои приятели срубили старейший из наших барханных орехов!»

«Из твоих барханных орехов», — подчеркнул Глэй, слегка улыбнувшись.

«И ты не потребуешь, чтобы они убрались?»

«Меня они не послушают. Я им обязан за кое-какие услуги».

«У них есть человеческие имена?»

«Гетмана зовут Ванг Дроссет. Его женщина — Тинго. Сыновья — Ашмор и Харвинг. Дочь — Дюиссана. Старуха — Иммифальда».

Нагнувшись к чемодану, Глиннес вынул пистолет и опустил его в карман. Глэй наблюдал за происходящим, сардонически опустив уголки губ, потом что-то пробормотал Маруче на ухо.

Глиннес решительно направился по лугу к опушке леса. Приятно-бледный послеполуденный свет, казалось, делал ближние цвета яснее и ярче, наполняя дали переливчатым сиянием. В груди Глиннеса теснились не находившие выхода чувства: скорбь, сожаление о старом добром времени и, несмотря на попытки подавить ее, жгучая обида на Глэя.

Он приблизился к стоянке треваньев. Шесть пар внимательных глаз следили за каждым его шагом, оценивая каждую деталь его внешности. На площадке перед палатками было не слишком чисто, хотя, с другой стороны, и не слишком грязно — Глиннесу приходилось видеть более нечистоплотных дикарей. Горели два костра. Над одним подросток поворачивал вертел с плотно нанизанными пухлыми цыплятами древесных курочек. Из котла над другим костром несло удушающе едким травяным суслом — Дроссеты варили кочевническое пиво, от частого употребления которого белки их глаз со временем приобретали поразительный золотисто-желтый оттенок. Лицо перемешивавшей варево женщины, огрубевшее от солнца и суровое, сохранило черты лукавой проницательности. Ярко-красные крашеные волосы спускались ей на спину двумя тяжелыми косами. Глиннес прошел чуть дальше, чтобы не дышать зловонными парами.

От поваленного дерева навстречу шел пожилой человек, только что собиравший с ветвей барханные орехи. За ним тяжеловесно переваливались два нескладных молодца. На всех трех были черные штаны, заткнутые в складчатые черные сапоги, бежевые шелковые рубахи навыпуск и цветастые головные повязки: типичный наряд треваньев. Помимо повязки, Ванг Дроссет носил плоскую черную шляпу — из-под нее выбивались буйные кудри цвета жженого сахара. Кожа его напоминала оттенком пережаренное печенье, а глаза блестели желтым огнем, будто подсвеченные изнутри. В целом он производил внушительное впечатление. «С этим шутки плохи», — подумал Глиннес. Вслух он сказал: «Ванг Дроссет? Я — Глиннес Хульден, владелец острова Рэйбендери. Должен попросить вас переехать в другое место».

Ванг Дроссет подал знак сыновьям — те живо принесли пару плетеных кресел. «Садитесь, освежитесь, — пригласил гетман. — Обсудим наш отъезд».

Покачав головой, Глиннес улыбнулся: «Я постою». Если бы он сел и выпил с ними чаю, тем самым он наложил бы на себя обязательство, и треваньи могли бы потребовать чего-нибудь взамен. Взглянув на подростка, занимавшегося вертелом за спиной Ванга, Глиннес сообразил, что это не мальчик, как сначала показалось, а гибкая, хорошо сложенная девушка лет семнадцати-восемнадцати. Гетман отдал односложный приказ через плечо — девушка поднялась на ноги и скрылась в темно-красной палатке. Заходя внутрь, она обернулась и бросила быстрый взгляд на Глиннеса, заметившего приятное, даже красивое лицо с естественно-золотистыми глазами и золотисто-рыжими кудрями, довольно коротко подстриженными, но закрывавшими уши и спускавшимися к шее.

Ванг Дроссет ухмыльнулся, обнажив белоснежные зубы: «По поводу переезда, значит. Помилосердствуйте, позвольте остаться. Мы не помешаем».

«Сомневаюсь. Треваньи — неудобные соседи. Дичь исчезает из леса, пропадают и другие вещи».

«Мы ничего не крали», — тихо сказал гетман.

«Вы только что срубили старое дерево — только для того, чтобы легче было собирать орехи».

«В лесу полно деревьев. Дрова-то нужны? Велика потеря — дерево!»

«Вы так считаете? А знаете ли вы, что именно на это дерево я любил залезать в детстве? Смотрите! На стволе вырезан мой герб. В развилке ветвей я построил воздушный замок и проводил в нем целые ночи, засыпая под звездами. Я помню это дерево, оно мне дорого!»

Ванг Дроссет деликатно поморщился — мужчина, сожалеющий о дереве, вызывал у него отвращение. Сыновья его прыснули, не сдерживая презрение, отвернулись и стали метать ножи в мишень.

Глиннес продолжал: «Дрова? В лесу много валежника и сухостоя. Дрова можно было принести».

«Далеко ходить, спина болит».

Глиннес указал на вертел: «Вы жарите птенцов! Ни у одной из этих птиц не было выводка. Мы охотимся только на трехлеток — но трехлеток-то вы уже всех переловили и съели, двухлеток тоже, видать, истребили, а теперь, когда вы сожрете годовалых курочек, птицы больше не останется. А здесь, на блюде? Земляные груши. Вырвали клубни с корнями, уничтожили будущий урожай! И вы говорите, что никому не мешаете? Вы изнасиловали землю, после вас она и через десять лет не восстановится! Снимайте палатки, грузите свой хлам в фургоны и проваливайте!»

Ванг произнес тише прежнего: «Негоже так говорить, сквайр Хульден».

«А как еще потребовать, чтобы вы перестали разорять землю, вам не принадлежащую? — спросил Глиннес. — Невозможно выразиться вежливее и понятнее. Уезжайте».

Зашипев от досады, Ванг Дроссет порывисто отвернулся и смотрел, подбоченившись, на широкий луг. Ашмор и Харвинг теперь забавлялись поразительным упражнением, какого Глиннес, бывавший в таборах треваньев, еще не видел. Они стояли примерно в двадцати шагах один от другого и по очереди метали ножи друг другу в голову. Тот, к кому летел брошенный нож, каким-то невероятным образом успевал одним движением запустить свое лезвие, поймать подлетающее и тут же отправить его обратно.

«С треваньями полезно дружить, а ссориться вредно», — обращаясь к лугу, вкрадчиво заметил гетман.

Глиннес отозвался: «Вы, наверное, слышали поговорку: «трилль и тревань — два сапога пара, но только к востоку от Занзамара»?»

Ванг пожаловался с притворной почтительностью: «Мы вовсе не такие вредители, как сказывают! С нами и жизнь на острове будет приятнее! Как вы с друзьями изволите повеселиться, мы тут как тут, на скрипках и рожках сыграем, танец с ножами спляшем...» Гетман щелкнул пальцами, и два его сына принялись прыгать и вертеться, описывая ножами сверкающие дуги.

Случайно — в шутку или преднамеренно — в голову Глиннеса с убийственной точностью полетел нож. Ванг Дроссет что-то каркнул, то ли предупреждая, то ли злорадствуя. Глиннес ожидал подвоха, чего-нибудь в этом роде. Он вовремя нагнулся — нож вонзился в мишень за его спиной. Глиннес выхватил пистолет, выплюнувший струю голубой плазмы. Конец вертела испарился, птицы упали на пылающие угли.

Из палатки вихрем выскочила девчонка Дюиссана с широко раскрытыми глазами, гневно сверкавшими, как сполохи плазмы. Схватившись за вертел, она обожгла руку, но тут же подобрала палку и выкатила горящих цыплят из костра на влажную землю, при этом непрерывно ругаясь и осыпая проклятиями виновника: «Подлый ты уруш, спалил-таки обед! Чтоб у тебя борода на языке выросла! Сам небось набил кишки — чтоб тебе, обжоре, брюхо желчным духом вспучило! Давай вали отсюда, пока порчу не напустила, фаншер ходульный! Все мы про вас знаем, не бойся! Спагин проклятый, хуже брата своего похабника дохлого — а таких, как он, курощупов, в аду с огнем не сыщешь...»

Гетман поднял сжатую в кулак руку. Девчонка заткнулась и принялась с ожесточением чистить то, что осталось от цыплят. Ванг Дроссет повернулся к Глиннесу с жестокой усмешкой: «Нехорошо, сквайр, нехорошо! Вас трюки с ножами не забавляют?»

«Предпочитаю другие развлечения», — ответил Глиннес, вынимая нож из протеума. Выдернув финку кочевников из мишени, он отрубил стальное лезвие от рукоятки небрежным движением кисти, как кусок сыра. Дроссеты напряглись, внимательно следя за Глиннесом, но тот вложил диковинное оружие в ножны.

«Общинный выгон — в двух километрах по Ильфийской протоке, — сказал Глиннес. — Ставьте там свои палатки, никто не будет возражать».

«Мы с того выгона только переехали! — рассвирепела Дюиссана. — Спагин Шайра нас сюда позвал, чего тебе еще надо?»

Глиннес не мог найти объяснения щедрости Шайры: «Я думал, вы — приятели Глэя, ведь это с вами он кочевал?»

Гетман снова подал знак. Повернувшись на каблуках, Дюиссана отнесла цыплят к столу.

«Завтра мы уйдем своим путем, — заунывно-зловеще провозгласил Ванг Дроссет. — На нас лежит проклятие забвенны».

Ашмор сплюнул в грязь: «А на нем — проклятье фаншерады. Смотри-ка ты, он слишком хорош для таких, как мы!»

«Тем лучше для нас», — еле слышно откликнулся Харвинг.

Фаншерада? Слово ничего не значило для Глиннеса, но он не собирался просить разъяснений у Дроссетов. Коротко попрощавшись, он направился домой по широкому лугу. Его провожали шесть пар ненавидящих золотистых глаз. Отойдя достаточно далеко, чтобы в него нельзя было попасть ножом, Глиннес почувствовал облегчение.

 

Глава 5

Авнесс: так называют в Низинах светло-бледный предрассветный час, печальный и тихий, когда все цвета мира словно растворяются, и в пейзаже не остается никакой глубины, кроме намека на перспективу в тускнеющих с расстоянием задних планах расплывчатых далей. Утро — авнесс и рассвет — не согласуется с темпераментом триллей, не склонных к меланхолической мечтательности.

Глиннес вернулся в опустевший дом — и Глэй, и Маруча уехали. Его охватила мрачная подавленность. Выйдя на веранду и глядя на палатки Дроссетов, он почти поддался вздорному желанию пригласить их на прощальный ужин. В частности, его интересовала Дюиссана — бесспорно обворожительное создание, несмотря на отвратительный нрав и прочее. Глиннес представил себе Дюиссану в благосклонном расположении духа... Ее присутствие оживило бы любую обстановку... Абсурдная мысль! Одно подозрение побудило бы Ванга Дроссета вырвать заживо сердце соблазнителя.

Глиннес зашел в дом, налил себе немного вина. Открыв кухонный шкаф, он изучил его скудное содержимое. Как удручающе отличалась открывшееся его глазам запустение от щедрого изобилия, царившего в старые добрые времена!

Послышалось шипение рассекаемой килем воды. Шагнув на веранду, Глиннес наблюдал за подплывающей лодкой, ожидая увидеть Маручу. Но в лодке стоял узкоплечий длиннорукий субъект с острыми локтями, в темно-коричневом с синим вельветовом костюме популярного среди аристократов покроя. Редкие пряди каштановых волос свисали почти до плеч, взгляд исподлобья и насмешливо кривящийся рот выдавали, вопреки беззлобной вкрадчивости лица, склонность к бесовским проказам. Глиннес узнал старого знакомого, ментора Джанно Акадия. У разговорчивого и остроумного, временами язвительного и даже не чуждавшегося злословия Акадия всегда были наготове эпиграмма, сплетня или философское изречение, что впечатляло многих, но раздражало покойного Джута Хульдена.

Глиннес спустился к причалу, подхватил брошенный конец и привязал его к швартовной тумбе. Ловко спрыгнув на берег, Акадий бурно приветствовал Глиннеса: «Как только узнал о твоем возвращении, не мог усидеть ни минуты — хотел с тобой повидаться! Как приятно, что ты снова с нами!»

Пока Глиннес вежливо отвечал на комплименты, Акадий энергично кивал с нарочитой сердечностью: «Боюсь, в твое отсутствие произошли перемены — не все они тебе придутся по душе».

«Я не успел еще собраться с мыслями», — осторожно заметил Глиннес. Акадий не обратил внимания — ментор поднял голову, вглядываясь в темные окна: «Твоей драгоценнейшей родительницы, кажется, нет дома?»

«Не знаю, где она. Заходите, выпейте кружку-другую вина».

Акадий жестом выразил благодарное согласие. Пока они шли по причалу, Акадий обернулся в сторону Рэйбендерийского леса, где мерцала оранжевая искра костра Дроссетов: «Треваньи еще здесь, как я вижу».

«Завтра уедут».

Акадий понимающе кивнул: «Очаровательная у них девчушка, но шальная — то есть, обремененная неизбежностью судьбы... Хотел бы я знать, чья судьба в ее легкомысленных руках!»

Глиннес поднял брови — его представление о Дюиссане не вязалось со зловещими предчувствиями, но замечание Акадия вызвало неожиданный резонанс: «Правда, в ней что-то есть».

Акадий опустился в старое плетеное кресло на веранде, Глиннес принес вино, сыр и орехи. Они расположились поудобнее, любуясь тающими оттенками труллионского заката.

«Ты в отпуске?»

«Нет, вышел в отставку. Покров не для меня. Теперь мне предстоит выполнять обязанности сквайра Рэйбендерийского. Если не вернется Шайра — во что уже никто, по-моему, не верит».

«Действительно, пора оставить всякую надежду. Прошло два месяца», — несколько напыщенным тоном изрек Акадий.

«Как вы думаете, что с ним случилось?»

Акадий прихлебнул вина: «Несмотря на мою репутацию, об этом я знаю не больше тебя».

«Честно говоря, не могу разобраться в происходящем, — пожаловался Глиннес. — Зачем Глэй продал Амбаль? Какая-то ерунда — он ничего не объясняет и деньги не отдает. В результате я не могу аннулировать договор. Не ожидал, вернувшись домой, влипнуть в такую паутину. Как по-вашему, в чем тут дело?»

Акадий осторожно поставил кружку на стол: «Ты обращаешься за профессиональным советом? Возможно, в таком случае ты зря истратишь деньги, так как я еще не вижу решения, приемлемого с твоей точки зрения».

Глиннес терпеливо вздохнул — он никогда, в сущности, не понимал, как следовало вести дела с Акадием: «За полезный совет я заплатил бы».

К удовлетворению Глиннеса, ментор поджал губы. Собравшись с мыслями, Акадий сказал: «Гм! Разумеется, я не могу брать деньги за распространение случайных сплетен. Как ты выразился, мои рекомендации должны быть полезны. Иногда разница между искренним стремлением помочь ближнему и профессиональным обслуживанием трудноуловима. Предлагаю выбрать ту или иную основу для дальнейшего обсуждения».

«Раз вы предпочитаете формулировать наши взаимоотношения таким образом, пусть это будет платная консультация», — согласился Глиннес.

«Прекрасно. По какому вопросу ты желаешь проконсультироваться?»

«Я хотел бы получить общую оценку ситуации. Намереваясь взять дела в свои руки, я наталкиваюсь на полную неизвестность. Прежде всего меня интересует вопрос об Амбальском острове — Глэй не имел права его продавать».

«Нет никакой проблемы. Верни деньги и расторгни договор».

«Глэй не отдает полученную сумму, а у меня нет двенадцати тысяч озолей».

«Существенное затруднение, — согласился Акадий. — Шайра, разумеется, отказывался продать остров. Сделка была заключена после его исчезновения».

«Ммм... что вы имеете в виду?»

«Ровным счетом ничего. Предлагаю факты, позволяющие тебе делать любые выводы по своему усмотрению».

«Кто такой Лют Касагейв?»

«Не знаю. На первый взгляд он производит впечатление человека благородного происхождения — предпочитает замкнутый образ жизни и проявляет любительский интерес к местной генеалогии. Во всяком случае, мне он сообщил, что составляет родословную населяющих Низины аристократических семей. Само собой, его подлинные побуждения могут быть далеко не академическими. Возможно, он пытается обосновать претензии на тот или иной титул, дающий определенные права. Если это так, его деятельность может привести к любопытным последствиям... М-да. Что еще мы знаем о таинственном Люте Касагейве? Как тебе, несомненно, известно, Касагейв утверждает, что родился в стране боллов на планете Эллент, Аластор 485. Я в этом сомневаюсь».

«Почему?»

«Ты же знаешь, я человек наблюдательный. Касагейв пригласил меня на завтрак в свою усадьбу. Проведя некоторое время в его компании, я обратился к справочным материалам. Удалось выяснить, что, как ни странно, огромное большинство боллов — левши. Касагейв пишет и держит нож правой рукой. Кроме того, боллы, как правило, глубоко религиозны и верят, что погибшие души обитают в глубинах Черного океана на южном полюсе Эллента, населяя телесную оболочку подводных созданий. На Элленте поглощать пищу морского происхождения значит рисковать одержимостью преступными страстями. Короче говоря, боллы не едят рыбу. Лют Касагейв, однако, на моих глазах преспокойно покончил с супом-пюре из морских пауков, а затем разделил со мной наслаждение вкуснейшей, превосходно приготовленной на рашпере рыбой-уткой. Лют Касагейв — болл?» Джанно Акадий умоляющим жестом приподнял ладони: «Не знаю, не знаю!»

«Но зачем ему скрывать происхождение? Разве что...»

«Вот именно. Тем не менее, в подобных случаях нередко находится вполне обыденное объяснение. Например, Касагейв может оказаться эмансипированным боллом, отбросившим предрассудки соплеменников. Подозревать лишнее — столь же грубая ошибка, как и предполагать невинность».

«Разумеется. Как бы то ни было, я не могу вернуть Касагейву деньги, потому что Глэй отказывается их отдать. Известно ли вам, где находится сумма, полученная за Амбальский остров?»

«Известно, — Акадий покосился на Глиннеса. — Должен заметить, однако, что это информация второй категории — за нее плата взимается по особому тарифу».

«Ничего страшного, — успокоил его Глиннес. — Если счет будет чрезмерным, вы всегда сможете его пересмотреть. Где деньги?»

«Глэй вручил их человеку по имени Джуниус Фарфан, проживающему в Вельгене».

Глиннес хмурился, глядя на Амбальский плес: «Я о нем уже слышал».

«Весьма вероятно. Фарфан — секретарь местных фаншеров».

«Ага! И зачем же Глэй отдал ему деньги? Глэй — тоже фаншер?»

«Даже если Глэй не вступил в их организацию формально, похоже, что дело к этому идет. Его все еще отпугивают их манеры и некоторые другие особенности».

Глиннеса озарило: «Неприглядные костюмы? Короткая стрижка?»

«Всего лишь внешние признаки. Их движение уже вызвало возмущенные отклики, что можно понять. Принципы фаншерады прямо противоречат традиционным представлениям и поэтому рассматриваются как антисоциальные».

«Мне все это ново и незнакомо, — признался Глиннес. — О фаншераде я впервые услышал только сегодня».

Тон Акадия стал предельно нравоучительным: «Наименование секты происходит от древнеглоттийского корня «фан», означавшего оргиастическое торжество. Основополагающий тезис фаншеров, повидимому — не более чем безвкусная азбучная истина: жизнь есть приобретение настолько драгоценное, что каждое мгновение необходимо использовать для извлечения максимальных возможных преимуществ. Кто стал бы спорить, спрашивается? Пытаясь реализовать эту идею, однако, фаншеры провоцируют враждебность. Они считают, что каждый человек обязан ставить перед собой возвышенные цели и достигать их по мере возможности. Даже если фаншер не добивается успеха, он, по меньшей мере, проигрывает с честью и может почерпнуть удовлетворение в стремлении к самовыражению как таковом. Жизнь не проходит даром. Если он побеждает... — Джанно Акадий не удержался от иронического жеста. — Кто побеждает в этой жизни? Смерть! Тем не менее — фаншеры, по сути дела, руководствуются славными идеалами».

Глиннес скептически хмыкнул: «Если каждый из пяти триллионов обитателей Аластора станет делать все возможное для достижения самых честолюбивых целей, никто никому не даст минуты покоя!»

Акадий улыбнулся, кивнул: «Учитывай, однако, что фаншерада — не для всех, не для пяти триллионов. Фаншерада — одинокий вопль отчаяния, потерянность личности в бесконечности бесконечностей. Участвуя в фаншераде, индивидуум отвергает и преодолевает безвестность, утверждая собственное величие». Ментор помолчал, лицо его насмешливо сморщилось: «В скобках можно было бы заметить, что только один человек поистине способен реализовать свои стремления на манер фаншеров — всемогущий коннатиг». Акадий отхлебнул вина.

Солнце зашло. Небо затянули высокие холодно-зеленые перистые облака, на юге и на севере еще расплывались туманные клочки и завитки розового, фиолетового и лимонно-желтого оттенков. Некоторое время двое сидели в полной тишине.

Первым тихо заговорил Акадий: «Вот так — ты получил общее представление о фаншераде. Немногие фаншеры на самом деле разбираются в принципах своего движения. В конце концов, большинство из них — дети, разочарованные ленью, эротическими излишествами, безответственностью, безалаберностью родителей. Они презирают кауч, вино, обжорство на вечеринках — все, что потребляется во имя немедленного удовлетворения и получения ярких впечатлений. Вероятно, главным образом они стремятся создать новое, особое представление о себе. Фаншеры культивируют ношение бесцветных невыразительных нарядов, теоретически обосновывая это тем, что человек должен выделяться индивидуальными поступками и достижениями, а не общепринятыми символами принадлежности к тому или иному сословию».

«Стайка крикливых неоперившихся птенцов! — рычал Глиннес. — Какой смысл бросать вызов всем, кто старше, умнее и опытнее тебя? Где они набрались наглости?»

«Увы! — вздохнул Акадий. — Ничто не ново в этом мире».

Глиннес налил в обе кружки еще вина: «Глупый, бесполезный, бесстыдный вздор! Чего люди хотят от жизни? У нас, триллей, есть все, что нужно человеку — еда, музыка, развлечения. Что в этом злонамеренного? Для чего еще стоит жить? Фаншеры — уродливые горгульи, тявкающие на солнце!»

«На первый взгляд их претензии выглядят нелепо, — признал Акадий. — И все же...» Ментор пожал плечами: «В вызывающей позе фаншера есть определенное величие. Почему не возроптать на судьбу? Найти некий смысл в извечной сутолоке случайностей. Заклеймить стихийный хаос печатью человеческой воли. Возвести сияющий монумент одинокой живой душе в пустыне пяти триллионов покорных серых ничтожеств. Дикая, смелая мечта!»

Глиннес хрюкнул: «Послушайте себя! Вы не собираетесь, случаем, вступить в их славные ряды?»

Акадий покачал головой: «Есть худшие призвания, но фаншерада не для меня, нет. Такие увлечения хороши в молодости. Я слишком стар».

«Интересно, что фаншеры думают о хуссейде?»

«Спорт они считают пошлой выдумкой, пустой тратой времени и сил, отвлекающей от созерцания истинных глубин и тонкостей бытия».

Глиннес ошеломленно качал головой: «Подумать только! А девчонка-треванья обозвала меня фаншером».

«Достопримечательное наблюдение!» — отозвался Акадий.

Глиннес бросил на ментора быстрый подозрительный взгляд, но встретил лишь выражение беззащитной невинности: «Как все это началось? Не помню, чтобы до моего отъезда была какая-нибудь фаншерада».

«Подходящее сырье, так сказать, всегда было под рукой. Насколько я понимаю, достаточно было идеологического толчка. Из искры возгорелось пламя».

«И кто же нынче главный идеолог фаншерады?»

«Джуниус Фарфан. Тот самый, что в Вельгене».

«Мои деньги — у теоретика идиотов?!»

Джанно Акадий прислушался, вскочил: «Кажется, Маруча возвращается». В сопровождении Глиннеса ментор спустился к причалу. Со стороны Ильфийской протоки показался узкий темный силуэт, очерченный расходящимися струями бурлящей воды. Лодка пересекла окраину Амбальского плеса и подплыла к причалу. Пока Глиннес принимал швартов от Глэя и привязывал его к тумбе, Маруча весело вспорхнула на причал. Глиннес с изумлением смотрел на ее наряд — робу из грубого белого полотна, черные башмаки и черную шлемовидную шляпку, прижимавшую волосы к голове и тем самым подчеркивавшую ее сходство с Глэем.

Акадий выступил вперед: «Сожалею, что тебя не застал. Мы с Глиннесом приятно провели время, обсуждая фаншераду».

«Замечательно! — воскликнула Маруча. — Тебе удалось его обратить?»

«Вряд ли, — ментор расплылся в улыбке. — Даже будучи заложено в благодарную почву, зерно не сразу прорастает».

Глэй, стоявший в сторонке, выглядел язвительнее прежнего. Акадий продолжал: «Я кое-что тебе привез. Вот сенсибилизатор, — он протянул Маруче небольшой флакон. — Очень помогает сосредоточиться, способствует ускорению обучения. Не принимай больше одной пилюли, это болезненно обостряет чувствительность». Ментор передал матери Глиннеса стопку книг: «Руководство по математической логике, трактат, посвященный минихронической теории, «Основы космологии». Важные элементы программы».

«Весьма признательна, — с некоторой сухостью ответствовала Маруча. — Ума не приложу, что я могла бы тебе предложить?»

«Порядка пятнадцати озолей было бы более чем достаточно, — чуть поклонился Акадий, — но с этим, разумеется, можно повременить. А теперь мне пора, уже давно стемнело».

Тем не менее ментор подождал, пока Маруча отсчитывала пятнадцать озолей, и даже соблаговолил вяло протянуть руку, чтобы принять деньги. «Спокойной ночи, всего наилучшего!» — Маруча и Глэй зашли в дом. Оставшись наедине с Акадием, Глиннес спросил: «Что вы согласились бы принять в качестве возмещения за консультацию?»

«Ах да, чуть не запамятовал. Если мои замечания оказались сколько-нибудь полезными, я был бы чрезвычайно признателен, получив двадцать озолей».

Глиннес уплатил, думая про себя, что советы Акадия обходились недешево. Ментор отправился восвояси, в прихотливую старую усадьбу на острове Сарпассанте. Ему предстояло плыть по Фарванскому и Вернисскому рукавам реки Заур, а затем через Тетринский плес.

В доме на острове Рэйбендери горели огни. Глиннес медленно поднялся на веранду, где стоял наблюдавший за ним Глэй.

«Я знаю, что ты сделал с деньгами, — сказал Глиннес. — Ты пожертвовал Амбальским островом ради нелепой, тщеславной прихоти».

«Все, что можно было сказать по этому поводу, уже сказано. Утром я уеду. Мать хочет, чтобы я остался, но, судя по всему, мне будет удобнее жить где-нибудь в другом месте».

«Нагадил и сбежал — так, значит, получается?»

Братья обменялись горящими взглядами. Глиннес повернулся и зашел в дом.

Маруча сидела, перелистывая принесенные Акадием учебники. Глиннес открыл было рот, но смолчал, снова вышел на веранду и мрачно опустился в кресло. Вскоре он услышал отголоски приглушенной беседы — но Маруча и Глэй говорили так, чтобы он ничего не понял.

 

Глава 6

Утром Глэй погрузил в лодку тюки с пожитками, и Глиннес отвез его в Зауркаш. По дороге братья не сказали ни слова. Взобравшись на пристань в Зауркаше, Глэй нарушил молчание: «Я останусь в окрестностях — по крайней мере в ближайшее время. Скорее всего, поживу в палатке на выгоне. Если я зачем-то буду нужен, Акадий знает, где меня найти. Постарайся не обижать маму. У нее была несчастная жизнь — что плохого в том, что она решила поиграть в куклы на старости лет?»

«Верни двенадцать тысяч — может быть, тогда я услышу, что ты говоришь, — ответил Глиннес. — А до тех пор слова не имеют значения. Собака лает — ветер носит».

«Дураком ты был, дураком и остался!» — попрощался Глэй и зашагал прочь по пристани. Глиннес проводил его взглядом. Потом, вместо того, чтобы возвращаться на Рэйбендери, он продолжил путь на запад, к Вельгену.

На легко скользящей по спокойным водам лодке Глиннес добрался до Угрюмой заводи меньше, чем через час. Здесь, в устье широкой реки Карбаш, море было в полутора километрах к югу.

Глиннес привязал лодку у бесплатного общественного причала почти в тени стадиона для хуссейда — внушительной постройки на серо-зеленых сваях из стволов мены, скрепленных чугунными скобами. Тут же он заметил огромный плакат кремового цвета с красными и синими строками:

ХУССЕЙД-КЛУБ ФЛЕХАРИЙСКОГО ПЛЕСА

набирает команду для участия в отборочных соревнованиях.

Игроков-кандидатов, имеющих достаточный опыт, просят обращаться к Джералу Эстангу, секретарю, или к почетному попечителю команды Таммасу, лорду Дженсиферу.

Глиннес еще раз прочел объявление, недоумевая: каким образом Дженсифер надеялся найти дюжину талантливых спортсменов, способных состязаться на профессиональном уровне? В ту пору, когда его еще не взяли на службу, в Низинах соперничали больше десятка неплохих команд: «Вельгенские смерчи», «Непобедимые» из Альтрамарского хуссейд-клуба, «Вуляшские галошпаны» с острова Большая Взятка, «Гаспарские неотразимые», «Зауркашские змеи» (не слишком организованная сборная «с миру по нитке» — за нее играли Шайра и Джут Хульден), «Горжеты» из хуссейд-клуба Лорессами и многие другие, самых различных достоинств. В большинстве команд часто менялся состав. Жесткая конкуренция заставляла постоянно искать способных и опытных игроков, всячески их ублажать, заманивать их десятками поощрений и привилегий. Глиннес не видел, почему бы ситуация могла радикально измениться за десять лет.

Отвернувшись от стадиона, Глиннес поймал себя на мысли, в последнее время настойчиво пытавшейся проникнуть в его сознание. Слабая команда теряла деньги и, если не находила финансовой поддержки, разваливалась. Посредственная команда то выигрывала, то терпела поражение в зависимости от мастерства противников, согласившихся помериться с ней силами. Но успешная сборная агрессивных, выносливых профессионалов нередко зарабатывала за год приличные деньги — доля каждого игрока вполне могла составить двадцать тысяч озолей.

Задумавшись, Глиннес вышел на центральную площадь. Вельгенские здания казались ему чуть одряхлевшими, лозы вьющегося калепсиса, затенявшие беседку перед таверной «Одде-Лисс», разрослись и переплелись плотнее. Кроме того — теперь Глиннес не мог их не заметить — на улицах неожиданно часто встречались прохожие в унылых униформах фаншеров и похожих костюмах. Глиннес даже засмеялся от презрения к нелепому поветрию, заразившему горожан подобно гриппу. Посреди площади, как всегда, возвышался прутаншир — квадратная платформа двенадцатиметровой ширины с высоким портальным краном. Рядом была дополнительная платформа поменьше — сцена для музыкантов, аккомпанировавших траурно-карательным обрядам.

За десять лет в Вельгене появилась пара новых построек — в том числе примечательная гостиница «Доблестный св. Гамбринус», возведенная на столбах из стволов мены над садовой пивной, где музыканты-треваньи уже развлекали любителей освежиться пораньше.

Был базарный день. Уличные торговцы расставили по периметру площади тележки-прилавки. Все лавочники без исключения принадлежали к племени вриев, не менее обособленному и своеобразному, чем треваньи. Трилли — вельгенские горожане и низинные селяне — прогуливались мимо базарных рядов, приглядываясь и ощупывая, прицениваясь и торгуясь, время от времени что-нибудь покупая. Сельские жители щеголяли в традиционных нарядах — неизменных параях, украшенных по прихоти, из утилитарных соображений или исходя из навеянных утренним океанским бризом эстетических предпочтений, безделушками и побрякушками, веселыми шарфами, расшитыми узорчатыми жилетами, легкими плаща-минакидками с непонятными иероглифами, четками, ожерельями, звенящими подвесками, головными повязками и кокардами. Горожане одевались не столь причудливо — среди них попадалось немало деловитых фигур в фаншерских костюмах из добротной серой ткани, хорошо сидящих и непременно дополненных начищенными до блеска черными башмаками. У некоторых на головах красовались черные фетровые фески, низко нахлобученные на коротко подстриженные волосы. Костюмами такого покроя не брезговали и представители старшего поколения, причем именно они казались самыми важными и довольными. «Не может быть, — подумал Глиннес, — чтобы все они примкнули к фаншераде!»

В нему подходил тощий длиннорукий субъект в темно-сером. Глиннес глазам своим не поверил, потом пренебрежительно усмехнулся: «И вы туда же? Что за чертовщина!»

Акадий нисколько не смутился: «Почему бы и нет? Что зазорного в том, чтобы одеваться по последней моде? Иногда хочется тряхнуть стариной, притвориться молодым».

«И заодно притвориться фаншером?»

Акадий пожал плечами: «Опять же — почему нет? Пожалуй, они чрезмерно идеализируют себя и слишком придираются к предрассудкам и сластолюбию обывателей, тем не менее...» Ментор беззаботно махнул рукой: «Так получилось!»

Глиннес укоризненно качал головой: «Откуда ни возьмись, появились фаншеры — и с ними вся мудрость мироздания! Появились-то они благодаря своим родителям — но кому нужны жалкие, бестолковые, отжившие предки?»

Акадий смеялся: «Моды приходят и уходят. Они оживляют однообразие существования — что можно только приветствовать». Прежде, чем Глиннес успел возразить, Акадий сменил тему разговора: «Я подозревал, что ты сюда приедешь. Надо полагать, ты ищешь Джуниуса Фарфана — по счастливому стечению обстоятельств я могу не только сказать, но и показать, где он находится. Смотри, за этим варварским пыточным аппаратом, в саду под гостиницей «Доблестный св. Гамбринус», слева в тени, сидит фаншер и что-то пишет в бухгалтерской книге. Это и есть Джуниус Фарфан».

«Мне нужно с ним поговорить — сию минуту».

«Желаю удачи!» — напутствовал его Акадий.

Глиннес пересек площадь, вступив в тенистый сад, где подавали пиво, и приблизился к указанному Акадием столу: «Вы — Джуниус Фарфан?»

Фаншер поднял голову. Глиннес увидел классически правильное, но, пожалуй, бескровное и рассудочное лицо интеллектуала. Серый костюм элегантно сидел на аскетической фигуре, состоявшей, казалось, из одних нервов, жил и костей. Черная фетровая феска скрывала волосы и драматически подчеркивала бледность широкого лба и задумчивость смотрящих слегка исподлобья глаз. Тем не менее, незнакомец был, по-видимому, моложе Глиннеса: «Да, я — Джуниус Фарфан».

«Меня зовут Глиннес Хульден. Глэй Хульден — мой брат. Недавно он передал вам большую сумму денег, порядка двенадцати тысяч озолей».

Фарфан кивнул: «Верно».

«Боюсь, что у меня для вас плохие новости. Глэй получил эти деньги незаконно. Он продал имущество, принадлежащее не ему, а мне. Короче говоря, я вынужден попросить вас вернуть эти деньги».

Фарфан не проявил ни удивления, ни заметного беспокойства. Он указал на стул: «Садитесь. Не желаете ли чего-нибудь выпить?»

Глиннес сел и позволил налить себе кружку эля: «Благодарю вас. Так как же насчет денег?»

Фарфан бесстрастно изучал его: «Разумеется, вы не ожидаете, что я достану из-под стола и передам вам мешок с двенадцатью тысячами озолей».

«Я ожидаю именно чего-то в этом роде. Эти деньги мне необходимы — я обязан не допустить потери родового имущества».

Фарфан улыбнулся, выражая вежливое сожаление: «Ваши ожидания напрасны, так как я не могу вернуть деньги».

Глиннес со стуком опустил кружку на стол: «Почему нет?»

«Мы уже вложили все средства — заказали оборудование для фабрики. Мы собираемся изготовлять на Труллионе товары, в настоящее время импортируемые».

Голос Глиннеса охрип от плохо сдерживаемой ярости: «Вам придется найти другой источник капиталовложений и уплатить мне двенадцать тысяч озолей».

Фарфан медленно кивнул: «Если деньги действительно ваши, я безусловно не стану отрицать, что мы у вас в долгу, и порекомендую выплатить долг с процентами, как только наши предприятия начнут приносить прибыль».

«Когда, по-вашему, это произойдет?»

«Не знаю. Мы надеемся как-нибудь приобрести земельный участок, получив заем или крупное пожертвование. Может быть, нам удастся даже занять спорную или ничейную территорию, — Фарфан повеселел, на его лице неожиданно появился мальчишеский задор. — После этого нужно будет построить завод, обеспечить поставки сырья, освоить требуемые производственные методы, произвести и продать товары, оплатить первые поставки сырья, заказать новые материалы и так далее».

«На все это уйдет достаточно много времени», — подытожил Глиннес.

Джуниус Фарфан нахмурился, глядя куда-то в неизвестность: «Давайте установим определенный срок — скажем, пять лет. Если к тому времени вы не откажетесь от своих претензий, мы сможем обсудить этот вопрос снова — надеюсь, к взаимному удовлетворению. Как частное лицо, я вам сочувствую — вы оказались в очень неудобном положении. Как секретарь организации, отчаянно нуждающейся в капитале, я был чрезвычайно рад воспользоваться вашими деньгами, так как с моей точки зрения наши потребности насущнее ваших». Он закрыл бухгалтерскую книгу и поднялся: «Всего хорошего, сквайр Хульден».

 

Глава 7

Глиннес провожал глазами переходившего площадь Джуниуса Фарфана, пока тот не скрылся за прутанширом. Чего удалось добиться? Как он и ожидал, ничего. Теперь он презирал учтивого секретаря фаншеров не меньше, чем Глэя. Здравый смысл подсказывал, что ему следовало забыть о потерянных деньгах и заняться поисками новых. Глиннес заглянул в кошелек, хотя прекрасно помнил, сколько у него осталось — три банковских билета по тысяче озолей, четыре сотенных банкноты и еще примерно сто озолей мелкими бумажками. Значит, не хватало девяти тысяч. Пенсия младшего офицера после десяти лет службы в Покрове составляла сто озолей в месяц — вполне достаточно для человека в его обстоятельствах. Глиннес покинул сад «Доблестного св. Гамбринуса» и направился в Вельгенский банк на другой стороне площади, где представился директору.

«Буду краток, — сказал Глиннес. — Мне нужны девять тысяч озолей, чтобы расторгнуть договор о продаже Амбальского острова, незаконно заключенный в мое отсутствие моим братом и неким Лютом Касагейвом».

«Лют Касагейв... да, припоминаю».

«Я хотел бы занять девять тысяч. Могу выплачивать эту сумму по сто озолей в месяц, переводя на долговой счет содержание, причитающееся мне как офицеру Покрова в отставке. Таким образом, ваши деньги в полной безопасности, долг будет погашен».

«А если вы умрете — что тогда?»

Глиннес не подумал о такой возможности: «В случае чего в обеспечение долга всегда остается остров Рэйбендери».

«Остров Рэйбендери. Вы его владелец?»

«В настоящее время я — сквайр Рэйбендерийский, — ответил Глиннес с неожиданным предчувствием поражения. — Мой старший брат Шайра исчез два месяца тому назад. Почти наверняка погиб».

«Почти наверняка, согласен. Тем не менее, в нашем деле нельзя рассчитывать на такие понятия, как «почти». Мы с готовностью предоставим заем, когда вы станете юридическим владельцем острова — то есть когда вы докажете, что ваш старший брат скончался».

Глиннес раздраженно вскинул голову: «Как я это докажу? Поймаю мерлинга, слопавшего Шайру, и приволоку в суд? Абсурдное требование!»

«Ваши затруднения более чем очевидны, но в жизни немало абсурдных обстоятельств, и нам нередко приходится с ними сталкиваться. Ваш случай — лишь один из многих, поверьте мне».

Отчаявшись, Глиннес развел руками. Покинув банк, он вернулся к своей лодке, задержавшись только для того, чтобы перечитать объявление о наборе игроков в команду Флехарийского хуссейд-клуба.

Возвращаясь на лодке к Рэйбендери, он производил в уме всевозможные расчеты, но все они завершались одним и тем же выводом: девять тысяч озолей на дороге не валялись. Глиннес прикинул, сколько, в лучшем случае, он успел бы выручить продажей овощей, фруктов и орехов с острова Рэйбендери — около двух тысяч, чуть ли не в пять раз меньше требуемой суммы. Мысли его вернулись к хуссейду.

В хорошей команде игрок мог заработать десять, даже двадцать тысяч в год — если команда выступала достаточно часто и почти не проигрывала. Лорд Дженсифер, судя по всему, намеревался сколотить именно такую сборную. Прекрасно и замечательно, с одной оговоркой — все остальные команды в Низинах и за их пределами тоже делали все возможное и невозможное, чтобы добиться успеха. Закулисные сделки, интриги, несбыточные обещания, разговоры о богатстве и славе — все шло в ход, чтобы привлечь редких талантливых спортсменов.

Агрессивный и сообразительный атлет не всегда отличался ловкостью и прыткостью, а человек ловкий и прыткий мог медленно реагировать или, будучи легче большинства соперников, то и дело оказывался в воде. Кроме того, в каждой позиции требовались особые способности. Свойствами хорошего нападающего были молниеносная маневренность и смелость, достаточные для преодоления препон полузащиты и защиты противника. В полузащитнике ценились быстрота реакции и опыт, но прежде всего умение обращаться с буфом — обитой мягким материалом дубинкой, позволяющей отталкивать противников и сбрасывать их в «купальни» с рядов и нефов. Полузащитники были первой линией обороны, пресекавшей попытки нападающих прорваться по чужой половине поля. Последнюю линию обороны занимали защитники — мощные тяжеловесы, решительно орудовавшие буфами. Так как защитникам редко приходилось прыгать через «купальни», пользуясь подвешенными трапециями, акробатическая ловкость от них не требовалась.

Идеальный игрок в хуссейд сочетал все эти качества: силу, ум, хитрость, проворность, выносливость и безжалостность. Таких было мало. Каким же образом, спрашивается, Дженсифер надеялся набрать команду, способную участвовать в отборочных соревнованиях? Достигнув Флехарийского плеса, Глиннес решил выяснить, в чем тут дело, и повернул на юг к Пяти островам.

Пришвартовавшись рядом с элегантно-обтекаемым прогулочным катером лорда, Глиннес вспрыгнул на причал. Дорожка через парк привела его к усадьбе. Пока он поднимался по ступеням, парадная дверь отодвинулась в сторону. Лакей в сиреневой с серым ливрее смерил незваного гостя неприязненным взглядом. Его мнение об общественном положении Глиннеса выразилось легким формальным поклоном: «Что вам угодно, сударь?»

«Будьте добры, сообщите лорду Дженсиферу, что с ним хочет поговорить Глиннес Хульден».

«Пожалуйста, пройдите внутрь».

Глиннес вступил в высокое шестиугольное фойе с полом, выложенным блестящими плитами серого и белого стельта. Над головой висела люстра, сверкавшая сотнями точечных светильников среди тысяч призматических алмазных подвесок. Деревянная обшивка стен из белой артики обрамляла высокие узкие зеркала, переливавшиеся бесконечными вереницами отражений люстры.

Лакей вернулся и провел Глиннеса в библиотеку, где Таммас, лорд Дженсифер, развалился в каштановой пиджачной паре на софе перед экраном, наблюдая за игрой в хуссейд.

«Глиннес! Присаживайся, — радушно приветствовал гостя аристократ. — Чаю или, может быть, ромового пунша?»

«С удовольствием выпью пунша».

Дженсифер указал на экран: «Финал прошлогоднего чемпионата на стадионе Скопления! Черные с красным — «Гекстарские зуланы» с планеты Сигре. Зеленые — «Фалифоники» из системы Зеленой звезды. Великолепная игра! Смотрел ее четырежды, и каждый раз просто поражаюсь».

«Я видел «Фалифоников» два или три года тому назад, — сказал Глиннес. — Проворные, бывалые ребята, шныряют туда-сюда, как солнечные зайчики».

«С тех пор они не потеряли форму. Не сказать, чтобы крупной породы, а всюду поспевают. Непробиваемой обороны у них нет, так она и не нужна при такой скорости атаки».

Лакей подал ромовый пунш в запотевших серебряных кубках. Какое-то время лорд Дженсифер и Глиннес сидели и любовались игрой — продольными прорывами и поперечными прыжками, обманными движениями и многоходовыми комбинациями, самоубийственными на первый взгляд акробатическими трюками, мгновенными перемещениями целой команды, настолько точно синхронизированными, что они казались случайными совпадениями. Чутко реагируя на выкрики капитанов, игроки перестраивались, как разноцветные фигуры в калейдоскопе, бросались в нападение, отражали контратаки. Постепенно сложная позиционная игра начинала складываться в пользу зеленых «Фалифоников». Слетевшись на трапециях с двух сторон, форварды «Фалифоников» взяли «в коробочку» полузащитника «Зуланов». Черно-красные защитники подтянулись, чтобы закрыть прореху. Заметив слабину справа, крайний нападающий зеленых мигом прошмыгнул к пьедесталу и схватился за золотое кольцо на талии шерли. Наступил перерыв для уплаты выкупа. Дженсифер выключил экран: «Зеленые в конечном счете выиграли — и неплохо выиграли, как ты, наверное, знаешь. По четыре тысячи озолей на брата! Но ты не пришел не для того, чтобы болтать о хуссейде... Ха! Или соскучился по игре?»

«По правде говоря, я хотел поговорить именно о хуссейде. Сегодня заехал в Вельген и видел объявление нового Флехарийского клуба».

Лорд Дженсифер развел руки в стороны — воплощение щедрости: «Я его финансирую. Давным-давно хотел устроить что-нибудь в этом роде и наконец решился. Наша база — вельгенский стадион. Теперь нужно собрать команду. Как насчет тебя? Еще играешь?»

«Я играл за дивизию в Покрове. Мы выиграли пару чемпионатов сектора».

«Смотри-ка! Любопытно. Почему бы тебе не попытать счастья с нами?»

«Можно попробовать, но прежде всего... есть проблема, с которой, может быть, вы могли бы мне помочь».

Дженсифер осторожно моргнул: «Чем смогу, тем помогу. В чем проблема?»

«Как вы, вероятно, знаете, мой брат Глэй продал остров Амбаль без моего ведома. Деньги он не возвращает — по сути дела, деньги пропали».

Дженсифер поднял брови: «Фаншерада?»

«Так точно».

Аристократ покачал головой: «Ай-ай-ай! Какая глупость!»

«Проблема вот в чем. У меня есть три тысячи. Чтобы выкупить остров у Люта Касагейва, нужно еще девять».

Лорд Дженсифер сложил губы трубочкой и пошевелил пальцами: «Если Глэй не имел права продавать, значит, Касагейв не имел права покупать. Получается, что вопрос о деньгах — их проблема, а не твоя. Ты остаешься юридическим владельцем».

«К сожалению, я не могу вступить в права владения вовремя, не доказав, что Шайра погиб, что тоже невозможно. Нужны наличные, другого выхода нет».

«Тупиковая ситуация», — согласился Дженсифер.

«Я предлагаю следующее. Предположим, я стану играть в вашей команде — не могли бы вы выдать мне авансом, в счет будущих выигрышей, девять тысяч озолей?»

Дженсифер откинулся поглубже в кресло: «Рискованное вложение денег!»

«Не слишком рискованное, если соберется хорошая команда. Хотя, честно говоря, не вижу, где вы найдете столько незанятых игроков высокого класса».

«Все в наличии! — Дженсифер выпрямился в кресле, его розовая физиономия зарделась мальчишеским энтузиазмом. — Я знаю, из кого можно сколотить самую сильную команду в Низинах — уже составил список. Вот, послушай». Он прочел по бумажке: «Крайние нападающие: Тайран Лучо и «Зарница» Ларкен. Форварды: Яльден Вирп и «Золотое кольцо» Гонниксен. В полузащите: Нило Басгард и «Дикарь» Вильмер Гафф. Защитники: «Купатель» Мейвельдип, «Страшила» Голуб, Карбо Гильвег и Хольберт Ханигатц». Дженсифер отложил список и торжествующе уставился на Глиннеса: «Ну и как тебе?»

«Меня долго не было, — сказал Глиннес. — Только половина имен звучат знакомо. Я играл с Гонниксеном и Карбо Гильвегом, встречался на поле с Гаффом и, может быть, с парой других. Десять лет тому назад они были ничего — теперь, наверное, стали сильнее. Все уже записались?»

«Ну... еще не официально. Стратегия такова: я говорю с каждым по очереди. Показываю каждому состав команды и спрашиваю, хочет ли он с нами играть. Разве тут можно прогадать? Любой не прочь рано или поздно сорвать большой куш. Никто не откажет. В самом деле, я уже связался с двумя-тремя — они весьма и весьма заинтересованы».

«Куда же вы меня поместите? И как насчет девяти тысяч?»

Дженсифер отвечал осторожно: «На первый вопрос могу сказать только то, что, сам понимаешь, я еще не видел, как ты в последнее время играешь. Откуда мне знать — вдруг ты выдохся, обленился... Ты куда?»

«Благодарю за пунш», — кивнул Глиннес.

«Минутку, минутку! Зачем же так — чуть что и взъерепенился! В конце концов, я просто выражаюсь откровенно. Десять лет тебя никто не видел. Хотя, если ты играл в сборной чемпионов сектора, надо полагать, ты в хорошей форме. Кем тебя записать?»

«Кем угодно, кроме шерли. В сборной 93-й дивизии я был форвардом и полузащитником».

Лорд собственноручно налил Глиннесу еще пунша: «Без сомнения мы что-нибудь придумаем. Но ты должен войти в мое положение. Я набираю лучших игроков. Если ты — один из лучших, значит, сможешь играть за «Горгон». Если нет — что ж, нам нужны запасные. Я руководствуюсь исключительно здравым смыслом, на что тут обижаться?»

«Ну хорошо, так как же насчет девяти тысяч?»

Дженсифер отхлебнул пунша: «Озоли не растут на деревьях. Я нуждаюсь в деньгах не меньше любого другого. Фактически... ладно, не будем вдаваться в детали».

«Если вам не хватает денег, как наполнится клубная казна?»

Аристократ беззаботно шевелил пальцами: «Все получится. На первых порах пригодятся любые средства — в том числе твои три тысячи. На общее дело не жалко».

Глиннес не верил своим ушам: «Мои три тысячи? Вы хотите, чтобы я финансировал команду? А потом, надо полагать, возьмете себе призовые деньги, как владелец клуба?»

Улыбаясь, Дженсифер откинулся на спинку кресла: «Почему нет? Каждый вкладывает все, что может — силы, время и деньги, каждый получает долю прибыли. По-другому не бывает. Что тебя возмущает?»

Глиннес поставил кубок на поднос: «Так не делается. Команда играет, клуб содержит казну. Я не уступлю ни одного озоля. Если уж на то пошло, я сам могу набрать команду».

«Не торопись, не торопись! Может быть, нам удастся выработать правила, приемлемые для всех. Честно говоря, с наличными у меня туго. Тебе нужно иметь на руках двенадцать тысяч, пока не прошел год со дня заключения договора. Три тысячи озолей ничего не стоят, пока у тебя нет других девяти».

«Как так — ничего не стоят? Они стоили мне десяти лет службы в Покрове!»

Дженсифер отмахнулся: «Допустим, ты внесешь авансом в казну клуба три тысячи озолей. Первые же три тысячи, заработанные командой, будут тебе возвращены. Ты получишь деньги обратно, а потом...»

«Другие игроки не согласятся на такие условия».

Лорд Дженсифер потянул себя за нижнюю губу: «Ну хорошо, деньги могут быть возвращены из доли владельца клуба — другими словами, из моего кармана».

«Что, если ваш карман опустеет? Что, если мы проиграем мои три тысячи? Что тогда? Я останусь ни с чем!»

«Мы не намерены проигрывать. Нужно сохранять оптимизм».

«Оптимизм внушают деньги, лежащие в кошельке».

Дженсифер глубоко вздохнул: «Как я уже сказал, мое финансовое положение в настоящее время в высшей степени неопределенно... Мы могли бы все устроить по-другому. Предположим, ты внесешь три тысячи в клубную казну. Сперва мы сыграем с парой команд, рискующих пятью тысячами — с этими мы запросто расправимся. В казне будет уже десять тысяч. Тогда мы начнем играть с десятитысячными командами. К тому времени выигрыш уже разделят, и ты получишь свои деньги из доли владельца. Всего-то потребуется выиграть один или два матча. После этого я стану выдавать тебе половину своей доли до тех пор, пока ты не накопишь еще девять тысяч, а потом ты их вернешь из своей доли дальнейших выигрышей».

Глиннес пытался подсчитать в уме: «Ничего не понимаю. Вы меня полностью запутали».

«Все очень просто. Если мы выиграем пять раз по десять тысяч озолей, у тебя наберется двенадцать тысяч».

«Если! А если нет? Я останусь с пустыми руками — и потеряю даже те три тысячи, которые у меня есть».

Дженсифер продемонстрировал бумажку со списком имен: «Такая команда не проиграет, будь уверен!»

«Этой команды еще нет. И казны у вас еще нет. У вас даже шерли нет!»

«Желающих предостаточно, мой дорогой. Кто не захочет быть шерлью «Флехарийских горгон»? Я уже говорил с дюжиной очаровательных созданий».

«Сертифицированных созданий, надеюсь?»

«Мы их заставим провериться, не бойся. Какая чепуха, в конце концов! Как будто голая девственница чем-то отличается от любой другой голой красотки! Кому, кроме ее будущего мужа, придет в голову сомневаться?»

«Команде. Согласен, это предрассудок, но хуссейд — далеко не рассудочная игра».

«За это стоит выпить! — лорд Дженсифер шумно поднялся с кубком в руке. — Плевать мы хотели на рассудок! Кому он нужен? Фаншерам и треваньям!»

Глиннес осушил свой кубок и тоже встал: «Хорошо, что вы упомянули треваньев — мне пора идти. Глэй позволил треваньям поставить палатки на Рэйбендери, они там места живого не оставят».

Дженсифер понимающе кивнул: «Пожалеешь треванья, а он тебя за это только презирает и тащит вдвойне... Ну так что же, как насчет трех тысяч? Ты принял какое-нибудь решение?»

«Придется подумать. Кстати, сколько игроков из вашего списка уже согласились выступать за команду?»

«Ну, скажем... несколько человек».

«Я хотел бы поговорить с каждым и узнать, насколько серьезны их намерения».

Дженсифер нахмурился: «Хмм. Это следовало бы обсудить. Почему бы тебе не остаться и не пообедать со мной? Я сегодня никого не жду, а в одиночку обедать ненавижу».

«Очень любезно с вашей стороны, лорд Дженсифер, но если бы я знал, что меня пригласят обедать в усадьбе аристократа, я оделся бы по-другому».

Дженсифер жестом дал понять, что не придает значения формальностям: «Сегодня не будем церемониться — хотя, если ты настаиваешь, я могу занять тебе вечерний костюм».

«Нет, зачем же? Если вы не возражаете, почему бы я стал настаивать?»

«Превосходно, не будем переодеваться. Хочешь досмотреть финальный матч?»

«Не прочь — прошлогодний чемпионат я еще не видел».

«Замечательно. Ралло! Подай свежий пунш! Этот уже выдохся».

На огромном овальном обеденном столе разложили приборы для двоих. Лорд Дженсифер и Глиннес сидели друг напротив друга, разделенные необъятной белоснежной скатертью. Серебро и хрусталь блестели под яркой, низко висящей люстрой.

«Тебе может показаться странным, — говорил Дженсифер, — что я живу, можно сказать, в роскоши, но испытываю нехватку наличных денег. Все просто объясняется. Я живу на доходы с капиталовложений и в последнее время понес значительный ущерб. Старментеры ограбили пару складов, моя компания еле держится на плаву. Временное положение вещей, разумеется, но в данный момент поступления едва покрывают расходы. Имя «Бела Газзардо» тебе что-нибудь говорит?»

«Где-то слышал. Старментер?»

«Мерзавец! Из-за него мои доходы сократились вдвое. Покров никак не может с ним справиться».

«Рано или поздно его поймают. Выживают только незаметные старментеры. Как только они заслуживают громкую репутацию, им приходит конец».

«Бела Газзардо грабит и убивает уже много лет. Патрули Покрова почему-то всегда оказываются в другом секторе».

«Рано или поздно его поймают».

Обед продолжался — трапеза из дюжины прекрасно приготовленных блюд, каждое в сопровождении пары бутылей хорошего вина. Глиннес подумал, что в помещичьей жизни были свои привлекательные стороны — воображение уже блуждало в будущем. Он станет зарабатывать двадцать или тридцать, а то и сто тысяч озолей, выгонит Люта Касагейва с Амбальского острова, усадьба освободится... Ее придется ремонтировать, обновлять, меблировать — сколько приятных хлопот! Глиннес уже видел себя величаво выходящим в роскошном костюме навстречу толпе благородных господ, рассаживающихся вокруг огромного обеденного стола — такого, как у лорда Дженсифера... Глиннес усмехнулся, подивившись своему тщеславию. Кого бы он пригласил на званый обед? Акадия? Молодого Харрада? Карбо Гильвега? Дроссетов? Кстати, Дюиссана в такой обстановке выглядела бы обворожительно... Глиннес представил себе прибытие родни, и несуразная картина распалась.

Когда Глиннес, наконец, забрался в лодку, давно уже сгустились сумерки. Наступала безоблачная ночь — мириады пылающих звезд, увеличенные линзой атмосферы, теснились в небе, как огни фантастического города. Воодушевленный вином, свежим воздухом, развернутыми лордом Дженсифером блестящими перспективами, и беззвучным фейерверком звездных отражений в черной воде, Глиннес заставил лодку стремительно лететь по Флехарийскому плесу и свернуть в протоку Сельмы. Под торжественными ночными небесами Труллиона все затруднения казались преувеличенными, несущественными. Глэй и фаншерада? Поветрие, каприз, мелочь. Маруча и ее глупые претензии? Пусть забавляется — чем ей еще заниматься? Дженсифер с его хитроумными небылицами? Все может быть — даже надежды лорда могут сбыться. Но подумать только — какая нелепость! Вместо того, чтобы занять девять тысяч озолей, он чуть было не расстался с последними тремя! По мнению Глиннеса, Дженсифер явно испытывал нужду в дополнительных средствах и пытался раздобыть их всеми возможными способами. Несмотря на его дружелюбие и показную откровенность, с аристократом на мели следовало держать ухо востро!

Вверх по узкой протоке Сельмы скользила легкая лодка, мимо зарослей воздушных корней молчеягодника и похожих на шалаши грибниц мягко-белых волокон лантинга, потом по Амбальскому плесу, где легкий ветерок превратил отражения звезд в переливчатый дрожащий ковер. Справа темнел остров Амбаль с купами-метелками фанзанилей, торчащими на фоне звезд подобно потекам пролитых чернил. Наконец, впереди — остров Рэйбендери, родной дом, знакомый причал. В окнах темно. Все уехали? Где Маруча? Наверное, ушла повидаться с друзьями.

Лодка прикоснулась к причалу. Глиннес выбрался на старые стонущие доски, привязал швартов и стал подниматься по тропе.

Скрип кожи, шаркающие шаги. Двигались тени — темные силуэты заслонили звезды. Что-то тяжелое обрушилось на голову, на шею, на плечи — снова и снова, заставляя стучать зубы и сотрясая позвонки частыми глухими ударами. Ноздри сдавило нашатырным смрадом — Глиннес упал на землю. Тяжелые пинки с размаху — по ребрам, по голове — гремели пушечными выстрелами, звенели колокольным звоном, заполняли пространство, весь мир. Глиннес пытался откатиться, свернуться клубком — но потерял способность что-либо ощущать.

Пинки прекратились — Глиннес расслабленно парил в облаке бесчувствия. Откуда-то извне, как посторонний, он наблюдал за тем, как по его телу шарили торопливые руки. Громкий шепот отозвался болью в мозгу: «Нож, не забудь нож!» Еще прикосновения, новая лавина пинков. Глиннесу почудилось, что где-то страшно далеко прозвучал отголосок беззаботного девичьего смеха. Сознание растекалось каплями ртути. Глиннес заснул сном небытия.

Шло время, звездный ковер медленно кружился в ночном небе. Постепенно, мало-помалу со всех сторон начали стекаться ручейки возвращающегося сознания.

Что-то сильное и холодное схватило Глиннеса за щиколотку и потащило к воде, вниз по тропе. Глиннес застонал и вцепился пальцами в сырую землю, но пальцы скользили. Он изо всех сил брыкнул ногой, попал пяткой в что-то упруго-мясистое. Холодная хватка ослабла. Глиннес с болезненным усилием приподнялся на локтях и коленях, пополз вверх по тропе. Мерлинг не отставал и опять схватился за щиколотку. Глиннес яростно лягнул его каблуком. Мерлинг огорченно квакнул.

Глиннес устало перевалился на спину, опираясь локтями на склон. Под пылающим звездным небом Труллиона человек и мерлинг сидели лицом к лицу. Глиннес принялся отползать на ягодицах, отжимаясь руками и после каждого толчка перемещаясь назад сантиметров на тридцать. Мерлинг подскакивал все ближе. Глиннес ударился спиной о ступени, ведущие на веранду. Под ступенями валялись старые колья для ограды, вырезанные из терновника. Глиннес повернулся и уже нащупал ладонью шиповатый кол, но мерлинг вовремя спохватился, рванул его за ноги и снова потащил к воде. Глиннес бился, как рыба, выброшенная на берег, высвободился и опять взобрался к веранде. Мерлинг разразился возмущенным кваканьем, грузно шлепая вдогонку. Вытащив кол из-под ступени, Глиннес ткнул тянувшегося к нему мерлинга острием в брюхо — тот опустился на корточки и попятился. Переползая вверх со ступени на ступень в сидячем положении, Глиннес держал наготове кол — мерлинг больше не решался приблизиться.

Забравшись на четвереньках в дом, Глиннес заставил себя встать и распрямиться. Опираясь на стену, он нашел выключатель — дом озарился светом. В голове стучало, в глазах все расплывалось. Каждый вздох разрывал грудь — по-видимому, несколько ребер были сломаны. Внутренние части бедер болели и кровоточили там, где грабители ожесточенно пинали его, целясь в пах, но плохо попадая в темноте. Укол острее боли пронзил Глиннеса: он схватился за карман — кошелек пропал. Опустив голову, он увидел пустые ножны — чудесного ножа из протеума тоже не было.

Глиннес яростно, часто дышал. Кто это сделал? Он подозревал Дроссетов. Вспомнив звонкий, веселый девичий смех, он утвердился в своем подозрении.

 

Глава 8

К утру Маруча еще не вернулась. Глиннес предполагал, что она провела ночь с любовником. В любом случае, он был рад отсутствию матери — та не преминула бы проанализировать каждый мельчайший аспект его «непутевости», а он не был в настроении выслушивать попреки.

Глиннес лежал на кушетке — у него все болело, он вспотел от ненависти к Дроссетам. Проковыляв в ванную, он изучил в зеркале лиловое от синяков лицо. Порывшись в шкафчике на стене, Глиннес нашел болеутоляющую микстуру, выпил лошадиную дозу и еле добрался до кушетки.

Мгновенно забывшись, он проспал все утро. В полдень позвонил телефон. Шатаясь в полусне, Глиннес прошел в другой конец комнаты и, не показываясь на экране, наклонился к переговорной сетке: «Кто вызывает?»

«Маруча! — послышался отчетливый голос матери. — Глиннес, ты дома?»

«Да, я здесь».

«А почему ты не показываешься? Ты же знаешь, я не люблю говорить, когда не вижу собеседника».

Глиннес пошарил рукой около кнопки включения видеопередачи, но нажимать не стал: «Что-то заело. Теперь ты меня видишь?»

«Нет, ничего не вижу. Ладно, все равно. Глиннес, я приняла решение. Акадий давно хотел, чтобы я разделила с ним холостяцкий дом, и теперь, раз ты вернулся и наверняка скоро приведешь какую-нибудь женщину, я согласилась переехать к Акадию».

Глиннес печально усмехнулся — он представил себе гневный рев Джута Хульдена: «Желаю тебе всего наилучшего, передай поздравления Акадию».

На загоревшемся экране появилось лицо Маручи: «Глиннес! Ты как-то странно говоришь. С тобой все в порядке?»

«Все в порядке — я просто немножко охрип. Когда ты устроишься, я приеду тебя навестить».

«Ну хорошо, Глиннес. Не делай глупостей и, пожалуйста, не будь так суров к Дроссетам. Если они хотят остаться на острове, что в этом плохого?»

«Непременно учту твой совет».

«Будь здоров!» — экран погас.

Глиннес глубоко вздохнул и поморщился — боль отзывалась в ребрах. Сколько их ему переломали? Ощупывая самые болезненные участки, он никак не мог определить масштабы повреждений.

Глиннес вынес на веранду миску с холодной кашей и заставил себя есть. Дроссеты, разумеется, убрались, оставив после себя разбросанный мусор, ворох сухих листьев и убогое отхожее место, сооруженное из древесных и пальмовых ветвей. За одну ночь они заработали три тысячи четыреста озолей, и к тому же имели удовольствие наказать своего гонителя. Сегодня у Дроссетов был праздник.

Подойдя к телефону, Глиннес вызвал Эгона Римбольда, зауркашского лекаря. После того, как Глиннес частично описал свое состояние, тот согласился нанести визит.

Проковыляв на веранду, Глиннес опустился в старое плетеное кресло. С веранды, как всегда, открывался безмятежный вид. Жемчужная дымка затуманивала дали, остров Амбаль казался плывущим в воздухе волшебным кораблем. Мысли Глиннеса блуждали... Маруча, внешне выражая презрение к аристократическим церемониям, стала принцессой хуссейда, рискуя пережить мучительный позор (или торжество?) публичного обнажения в надежде выйти замуж за аристократа. Скрепя сердце она согласилась стать женой Джута Хульдена, сквайра Рэйбендерийского. Возможно, в глубине души ее манила усадьба Амбальского острова, куда Джут ни за что не желал переезжать... Джут умер, Амбаль продали, и теперь Маручу ничто не удерживало на Рэйбендери.

Для того, чтобы сохранить Амбаль, Глиннес должен был вернуть Касагейву двенадцать тысяч озолей и расторгнуть договор или доказать, что Шайра погиб, тем самым подтвердив незаконность сделки своего брата. Двенадцать тысяч — крупная сумма, а от человека, попавшего на ужин к мерлингам, не остается почти никаких следов... Глиннес привстал, чтобы посмотреть вниз на тропу, ведущую к причалу. Вот за тем кустом терновника прятались Дроссеты. Здесь, на тропе, на него напали. Вот следы, оставленные его пальцами, царапавшими землю. В двух шагах чуть плескалась мутная вода Фарванского рукава.

Эгон Римбольд прибыл на узкой черной моторной лодке. «Я думал, ты свое отвоевал, — пошутил врач. — Судя по твоей физиономии, однако, война продолжается».

«Меня избили и ограбили», — сообщил Глиннес.

Римбольд взглянул на луг: «Что-то треваньев больше не видно».

«Они уехали, оставив незабываемое впечатление».

«Что ж, посмотрим, что я смогу для тебя сделать».

Пользуясь эффективными средствами аласторской фармацевтики и заживляющим пластырем, лекарь сумел добиться значительного улучшения — Глиннес почувствовал себя почти здоровым.

Упаковывая медицинские принадлежности, Римбольд спросил: «Полагаю, ты сообщил о нападении в полицию?»

Глиннес моргнул: «Честно говоря, мне это даже не пришло в голову».

«Не стал бы откладывать в долгий ящик. Дроссеты — опасная компания. Причем девчонка не лучше остальных».

«Я ими займусь, девчонкой тоже, — пообещал Глиннес. — Не знаю, когда именно и как, но они от меня не уйдут».

Римбольд жестом порекомендовал умеренность или по меньшей мере осторожность — и уехал.

Глиннес снова изучил отражение в зеркале и с мрачным удовлетворением отметил явное улучшение внешности. Вернувшись на веранду и осторожно усевшись в кресло, он погрузился в размышления, стараясь придумать наилучший способ отомстить Дроссетам. Угрозы могли дать кратковременное удовлетворение, но, учитывая все обстоятельства дела, в конечном счете не приносили никакой пользы.

Глиннес потерял покой. Ковыляя туда-сюда вокруг дома, он неприятно поражался его запущенному состоянию. Даже по представлениям нетребовательных триллей собственность сквайра Рэйбендерийского оставляла желать много лучшего. Глиннес снова разозлился на Глэя и Маручу. Как они могли не испытывать никаких теплых чувств к старому дому? Неважно — он наведет порядок, и Рэйбендери станет таким, каким он его помнил с детства.

Сегодня он был еще слишком слаб, чтобы начать работу. Не зная, чем заняться, Глиннес осторожно спустился в лодку и направил ее по Фарванскому рукаву к реке Заур, а потом, обогнув оконечность Рэйбендери, к острову Гильвег, где в старой доброй усадьбе вели веселую беспорядочную жизнь его старые добрые знакомые, Гильвеги. Оставшуюся часть дня он бездельничал, предаваясь тем самым традиционным увеселениям триллей, которые фаншеры осуждали как проявления бестолковости, неопрятности и распущенности. Глиннес, изрядно навеселе, пел рыбацкие песни под аккомпанемент гармоники и гитары, повесничал с дочерьми Гильвегов и вообще настолько пришелся всем по душе, что Гильвеги пообещали завтра же прибыть на Рэйбендери в полном составе и помочь ему уничтожить следы стойбища треваньев.

Разговор зашел о хуссейде. Глиннес упомянул лорда Дженсифера и «Флехарийских горгон»: «Пока что команда существует только на бумаге. И все-таки — вдруг ему удастся уговорить каждого, кто значится в списке? Случались и не такие вещи. Меня он хочет поставить форвардом, и я не прочь попробовать — хотя бы ради денег».

«Болтовня все это! — поставил диагноз Карбо Гильвег. — В том, что касается хуссейда, Дженсифер шерли от мерлинга не отличит. И откуда у него возьмутся озоли? Он едва сводит концы с концами, это всем известно».

«Как сказать! — возразил Глиннес. — Я с ним обедал и могу поручиться, что он себе мало в чем отказывает».

«Так-то оно так, но содержать хорошую команду — это не лакея за выпивкой гонять. Нужны не только формы и шлемы, но и казна, вызывающая интерес у противника — не меньше пяти тысяч. Сомневаюсь, чтобы из лордовых разговоров что-нибудь вышло. Кто у него капитан?»

Глиннес задумался: «Капитана он, кажется, так и не назвал».

«А от этого все зависит. Если он найдет именитого капитана, к нему игроки стекутся со всех сторон, даже я приду».

«Я тоже не лыком шит. Ничего ему не обещал, только любопытствовал».

«Лучше попытай счастья со старыми добрыми «Зауркашскими танчинарами»!» — посоветовал Ао Гильвег.

«И правда, нам пригодилась бы пара хороших нападающих, — подтвердил Карбо. — Защита у нас не хуже любой другой, но через ров перепрыгнуть умельцев не хватает. Становись танчинаром! Очистим префектуру Джолани до нитки!»

«А в казне-то у вас сколько?»

«Больше тысячи что-то никак не соберем, — признал Карбо. — То выиграем, то продуемся. Честно говоря, неровный у нас состав. Старикан Нероневи не вдохновляет — от державы не отходит, тактика у него азбучная. Я мог бы долго перечислять наши беды, да что толку?»

«Ты меня убедил — пойду играть за «Горгон»! — заявил Глиннес. — Нероневи уже десять лет тому назад еле ноги волочил. Вы бы еще Акадия капитаном выбрали!»

«Никому нет дела, всем все равно, — вздохнул Ао Гильвег. — Нужна встряска».

«Симпатичной шерли у нас уже два года не было, — пожаловался Карбо. — Дженлис Уэйд — глупее дохлого кавута. Когда с нее сорвали хламиду, она даже не поняла, что случилось. Барсилья Клофорет — длинная и тощая, как голодная выпь. На нее, голую, никто и смотреть-то не стал. Ушла с поля бледная от злости, не сказав ни слова».

«Тут у нас водятся симпатичные шерли, — Ао Гильвег указал большим пальцем за плечо, на своих дочерей Роланду и Беринду. — Неувязка только в том, что они норовят развлекаться не хуссейдом, а другими играми. Следовательно, потеряли квалификацию».

Вечер сменился авнессом, авнесс — сумерками, сумерки — темнотой, и Глиннеса уговорили переночевать в гостях.

Утром он вернулся на Рэйбендери и начал расчищать остатки стойбища треваньев. Любопытная деталь заставила его задуматься. Там, где горел костер, в земле осталось отверстие полуметровой глубины, похожее на яму из-под выкопанного столба. Только никакого столба там не могло быть — отверстие находилось точно посередине выжженного кострища. Глиннес не мог найти этому разумного объяснения.

В полдень прибыли Гильвеги, и через два часа на острове не осталось никаких следов пребывания Дроссетов.

Пока мужчины работали, женщины приготовили все, что можно было состряпать из продуктов, хранившихся в доме — о скудной кладовой Маручи они отозвались с пренебрежением. Вообще, Маруча не вызывала у Гильвегов особой симпатии — слишком много о себе думала.

Теперь Гильвеги были посвящены во все подробности постигших Глиннеса невзгод. Все они горячо ему сочувствовали, но советы давали самые противоречивые. Глава семьи, Ао Гильвег, пару раз встречался и говорил с Лютом Касагейвом: «Осторожный, лукавый тип, явно что-то замышляет. На Амбальский остров он переехал не в поисках деревенской тишины, помяните мое слово!»

«Все они одинаковы, хлопотуны инопланетные! — заявила его жена Клара. — Вечно у них уйма всяких дел, вечно беспокоятся, суетятся, все им не нравится, все хотят переделать по-своему. Не умеют жить по-человечески».

«Касагейв чего-то стыдится или рассеян до слепоты, — вставил Карбо. — Проезжаешь мимо на лодке, а он даже голову не повернет».

«Это от того, что он у нас большой аристократ, — фыркнула Клара. — Ему до простых смертных дела нет. Никого не пригласит, кувшин вина ни с кем не разопьет, это уж точно!»

Сестра Клары, Керранца, спросила: «А вышибалу ты его видела? Вот чудище, во сне не приснится! По-моему, он наполовину полгонийский чимпутан или еще какая помесь. Я такого бы на порог не пустила!»

«И то правда! — горячо подтвердила Клара. — Вылитый громила. При том не забывайте: с кем поведешься, от того и наберешься. Лют Касагейв не лучше своего слуги, вот увидите!»

Ао Гильвег с упреком воздел руки: «Полно, будет вам! Расшумелись! Подумайте головой-то, а не другим местом! Нет никаких доказательств того, что эти двое в чем-то замешаны — их даже ни в чем не обвиняют».

«Он мошенник! Хульденов надул и занял Амбаль. Этого тебе мало?»

«Может, его самого надули, откуда ты знаешь? Ни в чем не повинный человек тоже не прочь выгодно вложить деньги».

«Ни в чем не повинный человек вернул бы незаконно присвоенную землю!»

«Несомненно! Вдруг Касагейв так и сделает? — Ао повернулся к Глиннесу. — Ты с ним самим обсуждал этот вопрос? Нет? Я так и думал».

Глиннес с подозрением смотрел в сторону Амбальского острова: «Пожалуй, следовало бы с ним поговорить. В одном сомневаться не приходится: даже ни в чем не повинный человек потребует назад свои двенадцать тысяч озолей, а у меня их нет».

«Он заплатил их Глэю, пусть к нему и обращается, — посоветовал Карбо. — Прежде чем заключать сделку, нужно было убедиться в том, что недвижимость принадлежит продавцу».

«Странно это с его стороны, очень странно... Если он не знал наверняка, что Шайра мертв... а тогда напрашиваются гораздо худшие подозрения».

«Ну, вот еще! — огорчился Ао Гильвег. — Возьми быка за рога, поезжай, поговори с ним. Скажи, чтобы он освободил остров и забрал свои деньги у того, кто их получил — то есть у Глэя».

«Клянусь пятнадцатью дьяволами, ты прав! — провозгласил Глиннес. — Все ясно и понятно — даже придраться не к чему! Завтра же с ним объяснюсь».

«Не забудь про Шайру, — напомнил Карбо Гильвег. — Касагейв может вести себя несдержанно».

«Лучше взять оружие, — согласился Ао Гильвег. — Ничто так не учит хорошим манерам, как направленный на тебя восьмиствольный бластер».

«Где я возьму оружие? — вздохнул Глиннес. — Треваньи обчистили меня, как жукоед коробку с наживкой. Разбойники! Не думаю, однако, что оружие понадобится — надеюсь, Касагейв достаточно цивилизован и поймет мое положение».

От Рэйбендерийского причала остров Амбаль отделяли лишь несколько сот метров спокойной воды — Глиннес пересекал этот плес несчетное число раз. Никогда еще путь не казался ему таким долгим.

На Амбальском берегу никого не было — присутствие Касагейва выдавал только небольшой серый катер. Глиннес пришвартовался и вспрыгнул на причал с резвостью, болезненно отозвавшейся в заживающих ребрах. Как того требовал этикет, он прикоснулся к кнопке звонка прежде, чем подняться по дорожке.

Амбальская усадьба, высокое белое сооружение экстравагантной планировки, во многом походила на усадьбу лорда Дженсифера. Из стен выступали застекленные выступы-фонари, крыша — четыре купола молочно-белого стекла и центральный золоченый шпиль — опиралась на каннелированные пилястры. Трубы не дымились, из дома не доносилось ни звука. Глиннес нажал кнопку дверного звонка.

Прошла минута. За окнами фонаря-вестибюля что-то промелькнуло. Дверь открылась, из нее выглянул Лют Касагейв — субъект значительно старше Глиннеса, тонконогий, сутулый, в свободном сером габардиновом костюме инопланетного покроя. Блеклые серебристые волосы обрамляли продолговатое землистое лицо — длинный костлявый нос, впалые щеки и светло-серые глаза, тусклым блеском напоминавшие кремни. Умное, суровое и настороженное, лицо это не свидетельствовало о способности пожертвовать двенадцать тысяч озолей во имя абстрактной справедливости.

Касагейв никак не приветствовал Глиннеса, но молча уставился на незваного гостя, ожидая разъяснений.

Глиннес начал вежливо: «Боюсь, у меня для вас плохие новости, Лют Касагейв...»

«Обращайтесь ко мне как положено: лорд Амбаль!»

«Лорд Амбаль?» — Глиннес растерялся.

«Предпочитаю представляться именно так».

Глиннес с сомнением покачал головой: «Все это замечательно — пусть ваша кровь голубее любой другой на Труллионе. Но лордом Амбалем вы быть не можете, потому что остров Амбаль вам не принадлежит. В этом и заключаются плохие новости».

«Вы кто такой?»

«Глиннес Хульден, сквайр Рэйбендерийский — Амбаль принадлежит мне. Вы вручили моему брату деньги в обмен на землю, но Глэй не позаботился вам сообщить, что это не его земля. Возникла неприятная ситуация. Само собой, я не собираюсь брать с вас деньги за аренду усадьбы, но, боюсь, вам придется переселиться в другое место».

Брови Касагейва сдвинулись, глаза превратились в щелки: «Вздор! Я прямой потомок лорда Амбаля, пытавшегося незаконно ликвидировать наследственные владения. Первоначальный договор о передаче собственности недействителен — Хульдены никогда не имели прав на этот остров. Скажите спасибо, что получили двенадцать тысяч — я ничего не должен был платить».

«Постойте, как же так! — возмутился Глиннес. — Остров купил мой прадед, сделка зарегистрирована вельгенским архивариусом и расторжению не подлежит!»

«Не могу разделить вашу уверенность, — Касагейв строго приподнял голову. — Глиннес Хульден? Ваше имя мне ничего не говорит. Я приобрел остров у Шайры Хульдена, причем ваш брат, Глэй, выступал в роли посредника».

«Шайра погиб, — стоял на своем Глиннес. — Вы стали жертвой мошенничества. Рекомендую вам потребовать от Глэя возвращения переданной ему суммы».

«Откуда вам известно, что Шайры нет в живых?»

«Он мертв — скорее всего, убит и выброшен в воду на поживу мерлингам».

«Скорее всего? В юридической практике нет места таким понятиям. Остров Амбаль продан. Договор о продаже остается в силе, пока вы не сможете доказать обратное — или пока вы не умрете, в каковом случае вопрос отпадает сам собой».

«Я не собираюсь умирать!» — заявил Глиннес.

«Никто не собирается умирать. Тем не менее, так или иначе это происходит со всеми».

«Как это понимать? Вы мне угрожаете?»

Касагейв ответил сухим смешком: «Находясь на моей земле, вы нарушаете закон. Даю десять секунд на то, чтобы вы удалились без принуждения».

Голос Глиннеса задрожал от ярости: «Условия буду ставить я! Даю вам три дня на выселение — ни минуты больше!»

«Пройдет три дня — и что дальше?» — язвительно поинтересовался Лют Касагейв.

«Увидите! Убирайтесь с Амбаля, чтобы духу вашего здесь не было!»

Касагейв пронзительно засвистел. Послышались поспешные тяжелые шаги — за спиной Глиннеса вырос двухметровый верзила, весивший, наверное, килограммов сто пятьдесят, с кожей цвета мореного дуба и шапкой плотных, как шерсть, черных волос. Касагейв указал большим пальцем на причал: «В лодку или в воду!»

У Глиннеса все болело от недавнего избиения — он не хотел рисковать еще одним. Повернувшись на каблуках, он гневными шагами спустился по дорожке. Лорд Амбаль? Курам на смех! Вот зачем, оказывается, Касагейв занимался генеалогией.

Вернувшись в лодку, Глиннес медленно проплыл вокруг Амбальского острова, любовно приглядываясь к берегам — никогда еще они не были так дороги его сердцу. Касагейв, несомненно, проигнорирует угрозу и через три дня положение не изменится. Что тогда? Глиннес устало опустил голову. Попытка выставить самозванца силой приведет к столкновению с местной полицией — если не удастся доказать, что Шайра мертв.

 

Глава 9

Акадий жил в причудливом старинном особняке на узком мысу под наименованием Роркин Нос, круто спускавшемся ко Млатозвонной заводи в нескольких километрах к северо-западу от Рэйбендери. Роркин Нос — выветрившийся уступ черного базальта, вероятно оставшийся от пробки древнего вулкана — давно зарос жардами, пламенноцветами и карликовыми помандерами, а чуть поодаль темнела купа караульных пальм. Особняк Акадия, обязанный существованием безумствам давно забытого лорда, устремлял в небо пять башен, одна выше другой. Каждая отличалась особым архитектурным стилем: первая с шиферной крышей, другая с черепичной, третья — под куполом зеленого стекла, четвертая с кровлей из листового свинца и пятая — с покрытием из искусственного материала, спандекса. В каждой башне был устроен кабинет, отделкой и меблировкой отвечавший тому или иному настроению Акадия. Ментор ценил и лелеял свои прихоти, находя достоинство в их непоследовательности.

Рано утром, когда клочья тумана еще стелились над водой, Глиннес направил лодку на север по Фарванскому рукаву к реке Заур, потом на запад по полузаросшему ряской Вернисскому рукаву во Млатозвонную заводь. В спокойной воде двоилось дрожащее отражение пятибашенного особняка Акадия.

На порог вышел едва проснувшийся, протирающий глаза ментор, еще не успевший причесать слипшиеся, спутанные пряди волос. Глиннеса он принял, тем не менее, достаточно приветливо: «Ради бога, только не говори о делах до завтрака! Вселенная еще не в фокусе!»

«Сегодня я не нуждаюсь в платных услугах, — заверил его Глиннес, — но хотел бы повидать Маручу».

«В таком случае говори, что хочешь».

Маруча, встававшая на заре, казалась в неуживчивом настроении и встретила Глиннеса не слишком радушно. Она подала Акадию завтрак — фрукты и чай с булочками, после чего налила чаю и Глиннесу.

«А! — воскликнул Акадий. — День начинается, и вновь я вынужден признать, что за пределами домашнего уюта существует безразличный мир». Ментор отхлебнул чаю: «Как твои дела?»

«Не лучше, чем следовало ожидать. Мои неприятности не исчезли по мановению волшебной палочки».

«Иногда, — изрек Акадий, — человек сам создает свои проблемы».

«В моем случае так оно и есть, — не возражал Глиннес. — Пытаясь вернуть украденное и сберечь оставшееся, я провоцирую многочисленных врагов».

Маруча, хлопотавшая в кухне, всем своим видом выражала полное пренебрежение к предмету разговора.

Глиннес продолжал: «Главный виновник происшедшего — конечно же, Глэй. Наделал пакостей и сбежал, опозорив имя Хульденов. Брат называется!»

Маруча не смогла удержать язык: «Его-то не слишком беспокоит, Хульден он или нет. А отношения братьев должны быть обоюдными. Ты ему тоже не помогаешь, позволь тебе заметить».

«Отношения с Глэем дорого обходятся, — отозвался Глиннес. — Он позволяет себе подарки стоимостью в двенадцать тысяч озолей, распоряжаясь чужими деньгами. За долгие годы службы я скопил тридцать четыре сотни озолей, и те у меня отобрали дружки Глэя Дроссеты. Теперь у меня ничего не осталось».

«Ничего не осталось? А Рэйбендери? Это немало».

«По меньшей мере ты признала наконец, что Шайра умер».

Акадий поднял руку: «Ладно, будет вам! Возьми чашку, пойдем в южную дозорную башню. Сюда, вверх по лестнице. Будь осторожен — узкие ступени!»

Они взошли в кабинет самой низкой и широкой башни, с видом на Млатозвонную заводь. Акадий развесил на темных деревянных панелях старинные хоругви, в углу красовалась коллекция причудливых темно-красных каменных горшков. Опустив чайник и чашку на стол из плетеных прутьев, Акадий жестом пригласил Глиннеса передвинуть к столу старое плетеное кресло с веерной спинкой: «Соблазнив Маручу переехать, я не рассчитывал получить в приданое семейные распри».

«Сегодня утром я немного не в себе, — извинился Глиннес. — Дроссеты устроили мне западню в темноте, исколотили так, что места живого не осталось, стащили все мои деньги. Теперь я спать не могу от злости — все внутри бурлит, кипит и переворачивается».

«Более чем оправданное ожесточение. Планируются какие-то контрмеры?»

Глиннес взглянул на ментора с недоумением: «А как еще? Только об этом и думаю. Ничего дельного в голову не приходит, однако. Прикончив пару Дроссетов, я окажусь на прутаншире — а денег не верну. Можно было бы подсыпать снотворного им в пиво и обыскать палатки, пока они дрыхнут — но снотворного у меня нет, а даже если бы и было, ниоткуда не следует, что все они одновременно напьются».

«Обида пьянит, действительность отрезвляет, — кивнул Акадий. — Все не так просто. Но позволю себе высказать предположение. Тебе известны Сианские поля?»

«Никогда там не был, — пожал плечами Глиннес. — Насколько я помню, там треваньи хоронят мертвецов».

«Захоронение — далеко не все. Из Сианской долины прилетает Птица Смерти — умирающий тревань слышит ее песню. Призраки треваньев бродят под сенью гигантских омбрилей, что растут только на Сианских полях. Дело вот в чем. Если бы тебе удалось найти склеп Дроссетов и похитить погребальную урну, Ванг Дроссет поступился бы всем на свете — даже целомудрием своей дочери — чтобы вернуть прах предков».

«Целомудрие его дочери меня не интересует... скажем так, мало интересует. Гораздо больше меня беспокоят пропавшие деньги. Ваша идея заслуживает внимания».

Акадий скромно развел руками: «Рад, что сумел чем-то пригодиться. К сожалению, мой план — такая же несбыточная игра воображения, как все остальное. Трудности непреодолимы. Например, кому, кроме Ванга Дроссета, известно местонахождение фамильного склепа? А если он тебя полюбит настолько, что раскроет священную тайну, залог загробного благополучия, почему бы ему не отдать тебе озоли и дочь впридачу? Допустим, однако, что каким-то образом — пыткой или обманом — тебе удастся вытянуть из Ванга секрет предков, и ты отправишься в Сианские поля. Прах треваньев стерегут Три Ведьмы — как ускользнуть от их недреманного ока? Не говоря уже о призраках».

«Понятия не имею», — признался Глиннес.

Двое посидели в молчании, прихлебывая чай. Минуту спустя Акадий спросил: «Ты познакомился с Лютом Касагейвом?»

«Да. Он отказывается отдать Амбаль».

«Чего и следовало ожидать. В лучшем случае он пальцем не пошевелит, пока ему не вернут двенадцать тысяч».

«Он претендует на звание лорда Амбаля!»

Акадий выпрямился и напрягся, глаза его загорелись. Очевидно, с точки зрения ментора разговор коснулся поистине увлекательного предмета. С сожалением покачав головой, он снова откинулся на спинку кресла: «Маловероятно. Менее чем маловероятно. В любом случае, это не имеет значения. Боюсь, тебе придется смириться с потерей Амбальского острова».

«Не намерен я мириться ни с какими потерями! — страстно заявил Глиннес. — Как в хуссейде, так и здесь — кто не играет, тот не выигрывает! Я не сдамся, я свое возьму!»

Акадий примирительно поднял ладонь: «Успокойся! Я подумаю на досуге — кто знает, что придет в голову? С тебя пятнадцать озолей».

«Пятнадцать озолей? За что? — возмутился Глиннес. — Я ничего от вас не получил, кроме совета успокоиться!»

Ментор возразил учтивым жестом: «Я объяснил, чего не следует делать — а это порой не менее полезно, чем положительная программа действий. Например, если бы ты спросил, можно ли допрыгнуть одним махом отсюда до Вельгена, я избавил бы тебя от лишних упражнений и затрат времени, произнеся одно слово: невозможно! И тем самым оправдал бы гонорар в размере двадцати-тридцати озолей».

Глиннес мрачно улыбнулся: «В данном случае вы не избавили меня ни от каких затрат и не сказали ничего нового. Вам придется рассматривать мое посещение, как светский визит, не более того».

Акадий пожал плечами: «Не суть важно».

Оба спустились в нижний этаж, где отдыхавшая на диване Маруча перелистывала выходивший в Порт-Маэле журнал «Любопытные похождения элиты».

«До свидания, матушка, — попрощался Глиннес. — Спасибо за чай».

Маруча оторвала глаза от увлекательной статьи: «Да-да, всегда рады тебя видеть». Журнал снова поглотил ее внимание.

Пока Глиннес возвращался, пересекая гладь Млатозвонной заводи, он спрашивал себя: почему мать испытывает к нему такую неприязнь? В глубине души он знал ответ. Неприязнь Маручи вызывал скорее не он, а Джут Хульден, то есть то, в чем он походил на отца — склонность выпивать с друзьями, горланить песни на веселых пирушках, открыто волочиться за женщинами и, вообще, вести себя недостаточно изящно и утонченно. Короче говоря, Маруча считала покойного мужа неотесанной деревенщиной. Глиннес, от природы более вежливый и покладистый, слишком напоминал ей, тем не менее, невоспитанного, упрямого Джута. Между ними не могло быть настоящей теплоты. «Ну и пусть! — думал Глиннес. — В конце концов, у меня она тоже не вызывает восхищения...»

Глиннес повернул в Зеурскую протоку, на северо-востоке граничившую с общинным выгоном. По какому-то наитию он сбавил скорость и приблизился к берегу. Когда лодка уткнулась носом в тростники, Глиннес привязал ее к кривому корню казурмы и взобрался на крутой берег, откуда можно было обозревать почти весь остров.

В трехстах метрах, у рощи черных свечных орехов, виднелись три палатки — темно-оранжевая, коричневато-красная и черная — те же, что не так давно портили пейзаж на Рэйбендери. Сгорбившись на скамье, Ванг Дроссет чистил какой-то фрукт — дыню или казальдо. Тинго, в сиреневом головном платке, сидела на корточках у костра, нарезая клубни и бросая их в котел. Сыновей гетмана, Ашмора и Харвинга, поблизости не было, не было заметно и Дюиссаны.

Глиннес наблюдал минут пять. Ванг Дроссет покончил с казальдо и выкинул очистки в огонь. Опустив руки на колени, он обернулся и стал о чем-то говорить с женой, продолжавшей готовить.

Глиннес спрыгнул с берега к своей лодке и помчался домой со всей возможной скоростью.

Через час он вернулся. Кочуя с треваньями, Глэй пользовался их нарядом. Глиннес нашел его старую одежду и напялил ее, не забыв про обязательную головную повязку. На дне лодки Глиннеса лежал стреноженный детеныш кавута с обмотанной мордой. Кроме того, в лодке были три пустые коробки, несколько добротных чугунных котелков и лопата.

Глиннес привязал лодку там же, где раньше вылезал на берег. Забравшись повыше, он рассмотрел стойбище Дроссетов в бинокль.

Над костром побулькивал котел, Тинго куда-то ушла. Ванг Дроссет сидел на скамье, обстругивая кап, срезанный со ствола дако. Глиннес напрягся, подправил резкость: не его ли ножом орудовал Ванг? Куски дерева и стружка отделялись, как масло, без заметных усилий. Кроме того, Ванг время от времени с одобрением поглядывал на нож.

Глиннес притащил из лодки кавута, размотал ему морду и выпустил пастись на выгон, привязав животное к дереву за заднюю ногу не слишком длинной веревкой. Спрятавшись в зарослях молчеягодника, Глиннес прикрыл лицо свободным широким концом темной головной повязки.

Ванг Дроссет резал орнамент на капе. Прервавшись, чтобы потянуться и размяться, он заметил кавута. Несколько секунд гетман сидел без движения, потом встал и внимательно огляделся. Выгон пустовал. Ванг вытер нож об штаны и засунул его в сапог. Тинго высунула голову из палатки. Ванг сказал ей несколько слов. Тинго вышла и с сомнением посмотрела на кавута.

Ванг Дроссет деловито направился к детенышу кавута, часто поглядывая по сторонам. В десяти метрах от животного он остановился, притворившись, что впервые видит такое чудо. Заметив веревку, гетман проследил ее взглядом и убедился, что кавут привязан к стволу казурмы на самом берегу. Подкравшись к дереву и вытягивая шею, он обнаружил внизу лодку и замер, внимательно оценивая ее содержимое: лопату, несколько полезных чугунков, коробки... Интересно, что в коробках? Облизавшись, Ванг с подозрением покосился налево, направо. Странно. Должно быть, дети — оставили лодку и куда-то убежали. Все-таки, почему бы не узнать, что в коробках? Подойти к лодке недолго, никто и не заметит.

Осторожно спускаясь по крутому берегу, Ванг Дроссет даже не обернулся, когда остервеневший от ярости Глиннес спрыгнул ему за спину и оглушил медвежьим ударом с размаха в висок. После второго удара, встреченного в падении, голова гетмана едва удержалась на плечах. Ванг свалился лицом в грязь. Наступив вору на затылок, Глиннес заложил ему руки за спину и крепко связал припасенной для этого веревкой, после чего проделал то же самое с коленями и лодыжками. Воспользовавшись головной повязкой Ванга, уже издававшего хриплые булькающие стоны, он плотно завязал ему глаза и рот.

Глиннес вынул из черного сапога гетмана блестящий нож — свой собственный! Завладев чудесным лезвием, он почувствовал дикую радость. Обыскивая Ванга, Глиннес вспарывал карманы ножом, чтобы не задерживаться. В кошельке гетмана нашлись всего лишь двадцать озолей — Глиннес их присвоил. Искромсав подошвы кожаных сапог треванья, он ничего не нашел и выбросил обрезки в воду.

Итак, глава семьи Дроссетов не носил с собой больших денег. Глиннес разочарованно пнул грабителя в ребра. Поднявшись на выгон, он заметил жену гетмана, спешившую к отхожему месту. Взвалив кавута на плечо, чтобы прикрыть лицо, Глиннес решительно двинулся к палаткам Дроссетов. Пока Тинго справляла нужду, он уже заглянул в темно-красную палатку. Внутри было пусто. Глиннес подошел к оранжевой палатке. Тоже пусто. Глиннес нагнулся и зашел внутрь. Сзади послышался голос Тинго: «Жирный кавутик! Да куда ж ты его живьем тащишь? Спятил на старости лет? Его сперва зарезать надо, у воды!»

Глиннес опустил животное на пол и затаился. Продолжая громко возмущаться нерадивостью супруга, Тинго Дроссет зашла в палатку. Накинув ей на глаза головную повязку, Глиннес повалил ее на землю. Тинго заголосила, проклиная неожиданное сумасбродство мужа — она все еще думала, что имеет дело с Вангом.

«Еще одно слово, — зарычал Глиннес, — и я разрежу тебе глотку от уха до уха! Лежи тихо, а не то...»

«Ванг! Ванг!» — взвыла Тинго, не проявляя ни малейших признаков покорности. Глиннес запихнул ей в рот конец повязки.

Плотная, мускулистая супруга гетмана заставила Глиннеса здорово повозиться. Поединок, однако, закончился победой сильного пола — Тинго беспомощно лежала и мычала, связанная, ослепленная повязкой, с кляпом во рту. Глиннес держался за укушенную руку, у Тинго на виске красовался синяк от полученного в отместку тумака. Глиннес сомневался в том, что гетман доверял жене большие деньги, но случаются и более странные вещи. Поэтому он со всей возможной вежливостью обыскал одежду стонущей, хрюкающей, трясущей головой и ногами пленницы — та явно ожидала, что ее станут насиловать.

Глиннес обыскал черную и оранжевую палатки (в оранжевой Дюиссана прятала в углу горстку побрякушек и сувениров), потом темно-красную палатку. Никаких денег он не нашел, да и не ожидал найти — треваньи обычно закапывали ценности.

Глиннес уселся на скамью Ванга Дроссета. Где бы он закопал деньги, будь он гетманом-треваньем? Деньги следовало хранить где-то поблизости, под рукой, в месте, безошибочно обозначенном ориентиром — столбиком, камнем, деревом, кустом. При этом тайник должен быть постоянно на виду — Ванг вряд ли полностью доверял своим отпрыскам. Глиннес вертел головой, пытаясь увидеть стойбище глазами его обитателей. Прямо перед ним над костром кипел большой котел, рядом стоял грубо сколоченный стол с парой скамеек. В стороне, в нескольких шагах, на земле чернело пятно, когда-то выжженное другим костром. Разводить огонь, казалось бы, удобнее было на старом кострище, а не там, где теперь шипел и плевался котел. «У треваньев странные привычки, — подумал Глиннес. — Например, на Рэйбендери...» Глиннес отчетливо вспомнил следы стойбища на своем острове — в частности, необъяснимую яму посреди погасшего костра.

Глиннес понимающе кивнул. Вот как. Поднявшись на ноги, он подошел к костру. Отодвинув треножник с котлом, он разбросал горящие поленья и угли старой лопатой с обломанным черенком. Спекшаяся земля под кострищем легко подавалась. Сантиметрах в пятнадцати под поверхностью лопата наткнулась на чугунную пластину. Глиннес вырвал пластину — под ней был слой сухой слежавшейся глины, его тоже пришлось расколоть и удалить. Под слоем глины обнажился верх глиняного горшка. Глиннес выкопал горшок — в нем лежала толстая пачка красно-черных банкнот. Глиннес удовлетворенно кивнул и засунул озоли в карман.

Кавут, выбравшийся из палатки, безмятежно щипал траву неподалеку. Глиннес собрал свежий помет кавута в горшок, поместил горшок в яму и по мере возможности восстановил костер в том виде, в каком он его нашел — скоро языки пламени снова облизывали булькающий на треножнике котел. С первого взгляда трудно было заметить какие-либо изменения.

Взвалив на плечо невозмутимого кавута, Глиннес вернулся по выгону туда, где оставил лодку. Ванг Дроссет, по-видимому, давно пытался освободиться от пут, но преуспел только в том, что скатился ниже по откосу, наполовину погрузившись в грязь у кромки воды. Глиннес самодовольно ухмыльнулся — награбленные богатства гетмана лежали у него в кармане. Пинать корчившегося в грязи бандита больше не хотелось. Связав кавуту ноги и положив его на корму, Глиннес оттолкнул лодку от берега и вскочил в нее. Не далее, чем в ста метрах росла раскидистая казурма, вытянувшая над водой корявые ветви. Глиннес подвел лодку через тростники к воздушному корню старого дерева, привязал носовой фалинь и взобрался по корню к стволу, а затем в развилку ветвей. Через просвет в листве отсюда был виден лагерь Дроссетов. В нем было тихо.

Глиннес устроился поудобнее и стал считать деньги. В верхней части пачки он обнаружил три банкноты по тысяче озолей, четыре сотенных бумажки и шесть десяток. Глиннес довольно прищелкнул языком. От первой половины пачки отделилась вторая, свернутая трубкой вокруг продолговатого золотого брелока. Удалив стягивающую резинку, Глиннес насчитал четырнадцать сотенных бумажек — и тут же забыл о деньгах, глядя, как завороженный, на старый брелок. У него мурашки побежали по спине. Глиннес с детства помнил эту вещицу, на ней висели карманные часы его отца. Вот крошечный выдавленный картуш с идеограммами: имя Джута Хульдена. Рядом еще один: Шайра Хульден.

Возможностей было две: Дроссеты ограбили живого Шайру — или Шайру мертвого. Закадычные дружки его братца Глэя! Глиннес сплюнул на землю.

Сидя в развилке ветвей, он дрожал от волнения, ужаса и отвращения. Шайра убит! Как еще Дроссеты могли завладеть его деньгами? Сомнений не оставалось.

Глиннес ждал и наблюдал. Радостная эйфория улетучилась, ужас тоже испарился — он ждал безучастно. Прошло больше часа. Со стороны причала на Ильфийской протоке приближались трое — Ашмор, Харвинг и Дюиссана. Ашмор и Харвинг сразу зашли в оранжевую палатку, но Дюиссана замерла у входа — видимо, услышала сдавленные крики матери. Забежав в темно-красную палатку, она тут же высунула голову и позвала братьев. Дюиссана скрылась в палатке, Ашмор и Харвинг поспешно к ней присоединились. Через пять минут Тинго Дроссет и ее дети стали выходить из палатки, возбужденно обсуждая происшедшее. Тинго, нисколько не укрощенная полученной взбучкой, яростно махнула рукой в ту сторону, где раньше был привязан кавут. Ашмор и Харвинг побежали по выгону и через некоторое время освободили найденного гетмана. Трое вернулись к стойбищу — сыновья оживленно жестикулировали, Ванг Дроссет ковылял босиком, придерживая падающие штаны. Оказавшись у палаток, гетман внимательно осмотрелся, обратив особое внимание на костер. Судя по всему, он не заметил ничего подозрительного.

Ванг зашел в темно-красную палатку. Сыновья стояли и слушали Тинго — та истерически всплескивала руками, то и дело показывая туда, откуда вернулся гетман. Из палатки появился Ванг Дроссет в новых сапогах, штанах и рубахе. Быстро подойдя к Тинго, он влепил ей затрещину — та отскочила, что-то гневно крича. Ванг снова бросился к ней. Тинго подобрала увесистую палку и угрожающе ее подняла. Ванг мрачно отвернулся и направился к костру. Внезапно что-то заметив, он резко пригнулся, разглядывая пепел там, куда Глиннес выкатывал угли. Хриплый рев гетмана разнесся по всему выгону. Резко отодвинув треножник с котлом, Ванг разбросал костер сапогами, пальцами выкопал чугунную пластину и отбросил ее. Вслед за пластиной полетели куски сухой глины. Гетман достал глиняный горшок, заглянул в него. Рядом нетерпеливо переминались с ноги на ногу Ашмор и Харвинг.

Ванг Дроссет поднял голову — горшок выпал у него из рук и разбился. Воздев руки к небу, гетман застыл: величественная статуя отчаяния. Оцепенение сменилось бешенством — Ванг прыгал на черепках разбитого горшка, Ванг пинал горящие поленья, разлетавшиеся искристыми дугами, Ванг грозил облакам жилистыми кулаками и осыпал проклятиями все стороны света.

«Пора возвращаться», — подумал Глиннес. Соскользнув с дерева, он вступил в лодку и направился к острову Рэйбендери. День прошел не бесполезно. Конечно, Дроссеты могли его подозревать, но уверенности у них быть не могло — наверняка они знали только то, что их ограбил человек в одежде треваньев. Таким образом, приходилось подозревать всех треваньев, находившихся в префектуре. Глиннес представил себе семейку Дроссетов, до позднего вечера бурно обсуждающую кандидатуры многочисленных соплеменников.

Глиннес состряпал легкий ужин и перекусил на веранде. Вечерело, полуденный свет становился печальнее — наступал авнесс, грустная пора, когда небо и дали наполнялись дымкой цвета разведенного молока.

Сонливую мечтательность нарушил настойчивый звон телефона. Подойдя к экрану, Глиннес обнаружил физиономию Таммаса, лорда Дженсифера, и нажал кнопку видеопередачи: «Добрый вечер, лорд Дженсифер!»

«Что верно, то верно, вечер добрый, Глиннес Хульден! Хочешь поиграть в хуссейд? Не сию минуту, конечно, а вообще».

Глиннес ответил осторожным вопросом: «Надо понимать, ваши планы осуществились?»

«Да, «Флехарийские горгоны» готовы начать тренировки, все организовано. Ты записан — пока что карандашом — правым форвардом».

«Кто будет левым?»

Лорд опустил глаза к списку: «Многообещающий молодой человек по имени Сават. С ним и с тобой блестящая атака обеспечена!»

«Сават? Никогда о нем не слышал. Кто крайние?»

«Лучо и Хельсинг».

«Хмм. Не знаком ни с тем, ни с другим. Разве это те, кого вы называли раньше?»

«Лучо — да, несомненно. Что касается других... ну, первоначальный список носил предварительный характер, я вносил поправки каждый раз, когда можно было устроить что-нибудь получше. Ты же прекрасно знаешь, Глиннес, что игроки с установившейся репутацией иногда не проявляют достаточной гибкости. Гораздо больше нам подойдут те, кому действительно хочется играть, стать мастерами своего дела. Энтузиазм, заинтересованность, самоотверженность — вот что приносит победу!»

«Понятно. Кто еще записался?»

«Искелатц и Вильмер Гафф — в полузащите. Неплохо звучит, а? Где еще найдешь у нас в префектуре таких полузащитников? В защите Рамос — парень что надо! — и Пайлан, этот тоже хорошо себя показал. Синфоретта и «Бухало» Кандольф не столь подвижны, но стоят как надолбы, их впятером не сдвинешь! Я буду капитаном, а...»

«Как? Как вы сказали? Кто будет капитаном?»

Лорд Дженсифер нахмурился и размеренно повторил: «Я буду капитаном. Вот, в сущности, и вся команда, не считая запасных».

Глиннес немного помолчал, потом спросил: «В каком состоянии казна?»

«Первоначальный фонд — три тысячи озолей, — чопорно ответил аристократ. — Сначала мы пару раз поставим на бочку по полторы тысячи — пока команда не сыгралась, нужно соблюдать осторожность».

«Понятно. Когда и где будут проходить тренировки?»

«На Зауркашском поле, завтра утром. Можно считать, что ты играешь за «Горгон»?»

«Можно считать, что завтра утром я приду и посмотрю, как идут дела. Но позвольте мне выразиться откровенно, лорд Дженсифер. Капитан — важнейший игрок команды, от него все зависит. Нужен бывалый капитан, вашего опыта может оказаться недостаточно».

Дженсифер надменно выпрямился: «Я изучил все тонкости игры — три раза штудировал «Тактику хуссейда» Коленченко, выучил наизусть «Стандартное руководство по хуссейду», познакомился со всеми последними разработками — с принципом противотока, с системой «двойной пирамиды», с возможностями эстафетной лавины...»

«Все это очень хорошо, лорд Дженсифер. Теоретизировать по поводу игры умеют многие, но в конечном счете решающую роль играют рефлексы, и если вы не играли достаточно много и часто...»

Аристократ холодно прервал его: «Делая все возможное, каждый имеет право ожидать того же от остальных. О чем еще говорить? Итак, в четыре часа до полудня!» Экран погас.

Глиннес застонал от досады. Пусть лорд Дженсифер играет капитаном, нападающим, полузащитником, защитником и шерлью впридачу за половину ломаного озоля! Капитан нашелся!

По меньшей мере Глиннес вернул свои сбережения — с процентами за избиение. Почти пять тысяч, неплохие деньги. Их нужно было спрятать в надежном месте.

Глиннес поместил банкноты в плотно закрытый глиняный горшок, похожий на тот, каким пользовались Дроссеты, и зарыл его на заднем дворе.

Через час Амбальский плес пересекла лодка, появившаяся из Ильфийской протоки. В ней сидели Ванг Дроссет и двое его сыновей. Приблизившись к причалу острова Рэйбендери, гетман поднялся во весь рост, изучая прищуренными глазами, острыми, как иглы, каждую деталь в лодке Хульденов. Глиннес давно убрал любые предметы, способные подтвердить подозрения Дроссетов, а лодка сама по себе не отличалась от сотен других. Глиннес сидел на веранде, положив ноги на перила. Проплывая мимо, Ванг и оба отпрыска рассматривали Глиннеса с мрачным сомнением. Глиннес отвечал безразличным взглядом заправского бездельника.

Лодка удалялась по Фарванскому рукаву — Дроссеты о чем-то бормотали, то и дело оглядываясь на Глиннеса. «Эти люди, — думал Глиннес, — убили моего брата».

 

Глава 10

Лорд Дженсифер стоял на скамье в новой каштановой с черным форме и обращался к игрокам: «Сегодня — важнейший день для всех нас и для истории хуссейда в префектуре Джолани! Сегодня мы начинаем формирование самой результативной, находчивой и неутомимой команды, когда-либо выступавшей на стадионах Мерланка. Некоторые из вас уже имеют достаточный опыт и заслужили высокую репутацию, другие еще неизвестны...»

Поглядывая на собравшихся, Глиннес решил, что на одного бывалого спортсмена среди них приходилось порядка восьми любителей.

«...Усердие, дисциплина и боевой керчахан позволят преодолеть все препятствия, повергнут в прах любого противника! Мы обнажим прелести каждой девственницы отсюда до Порт-Хайма! Будем грести деньги лопатой, станем богатыми и знаменитыми, все как один!

Но прежде всего — тяжелый труд, придется попотеть! Я тщательно изучил теорию хуссейда, могу повторить слово в слово рекомендации Коленченко. Неоспоримо одно: чтобы схватить золотое кольцо, нужно быть сильнее противника. Значит, мы должны прыгать дальше всех, останавливать самых прытких нападающих, сбрасывать в купальни упорнейших защитников Джолани, предугадывать ходы хитроумнейших стратегов Труллиона!

За дело! Нападающие отрабатывают диагональные прыжки через ров, отмахиваясь буфами в трех позициях после каждого приземления. Не забывайте о ритме! Главное — синхронизация! Полузащита и защита, начните со стандартных упражнений. Основные приемы должны быть в крови, как рефлексы самозащиты. По сути дела, я хотел бы видеть не пару полузащитников и четверку в защите, а шестерых мощных полузащитников, контролирующих все тыловые позиции и способных в любое время загнать поршень в гильзу! Все за работу! Выкладывайтесь — на всю катушку, как одержимые!»

Так началась тренировка. Лорд Дженсифер бегал туда-сюда, то похваливая, то критикуя подопечных, иногда разражаясь изобретательной бранью и подстегивая игроков пронзительными выкриками «Ки-йик-йик-йик!»

Глиннес оценил качества команды уже через двадцать минут. Левый крайний нападающий Лучо и правый полузащитник Вильмер Гафф, входившие в гипотетический первоначальный список лорда, были превосходными игроками — проворными, уверенными в себе, агрессивными. Левый полузащитник Искелатц также производил впечатление надежного атлета, хотя и находился неизменно в замкнутом, даже озлобленном расположении духа. Искелатц явно недолюбливал необходимость напрягаться и предпочитал сохранять силы для настоящей игры, чем с самого начала приводил лорда Дженсифера в исступление. Левый форвард Сават и правый крайний нападающий Хельсинг — бдительные и активные ребята — не имели достаточного опыта. Отрабатывая толчки буфом, Глиннес то и дело сбрасывал их в воду обманными трюками. Защитники Рамос, Пайлан и Синфоретта Глиннеса не устраивали — Рамос слишком медленно реагировал, Пайлан не умел обращаться с буфом, а Синфоретте следовало бы сбросить килограммов тридцать прежде, чем выходить на поле. Только левый центральный защитник, «Бухало» Кандольф, отличался сочетанием веса, силы, хитрости и ловкости, позволявшим считать его спортсменом.

Прописная истина хуссейда гласит, что плохой нападающий может обойти плохого защитника, тогда как хороший защитник почти всегда останавливает хорошего нападающего. Другими словами, команда выигрывает за счет атаки, но выживает благодаря обороне. Глиннес предвидел, что «Горгонам» лорда Дженсифера предстояли трудные затяжные игры, омраченные частыми прорывами противника через дырявые тылы.

Итак, «Горгоны» в их нынешнем состоянии отличались приличным нападением, надежным центром и слабой защитой. Способности Дженсифера в роли капитана оценить было трудно. Хороший капитан, подобно хорошему полузащитнику, мог играть в любой позиции, хотя встречались капитаны вроде старого Нероневи из «Зауркашских танчинаров», не осмеливавшиеся выходить из заколдованного круга державы.

Глиннес решил подождать с постановкой окончательного диагноза лорду Дженсиферу. Аристократ, в общем достаточно сильный и проворный, был тяжеловат и не слишком ловок в прыжках на трапеции...

Дженсифер испустил очередной вопль: «Ки-йик-йик-йик! Эй, форварды! Живее, чтоб пятки сверкали! Не волочите ноги, как четыре медведя! Глиннес, тресни Савата хорошенько, что ты его гладишь буфом? Если он не умеет блокировать удар, дай ему почувствовать! А вы, в защите? Подберитесь, как дикие звери, бросайтесь на добычу! Помните! Когда противник хватается за кольцо, мы каждый раз теряем деньги... Вот так-то лучше... Отработаем несколько позиционных игр. Сперва — серия центральных прорывов по системе Лантуна...»

Два часа «Горгоны» тренировалась вполне воодушевленно, после чего игроки пошли перекусить в «Заколдованный линь». Собрав отдохнувшую команду, лорд Дженсифер продемонстрировал позиционные комбинации, придуманные им самим — вариации на основе сложной системы перекрестных диагональных перемещений: «Если мы выучим эти последовательности, наши прорывы будут неотразимы — линия обороны противника прогнется в центре, ему придется подтягивать крайних защитников. Наши крайние нападающие тут же бросятся в стороны и проникнут в тыл слева или справа».

«Неплохо задумано, — заметил Лучо, — но не забудьте, что боковые нефы останутся незащищенными — противнику ничего не стоит броситься в контратаку по краю поля, и с нашей стороны его никто не задержит».

Дженсифер слегка нахмурился: «В таком случае полузащитники прикроют фланги — для чего им трапеции? Главное — все делать вовремя».

Команда разыгрывала схемы лорда Дженсифера с ленцой — уже наступило теплое время дня, игроки утомились. Наконец лорд, наполовину выдохшийся, наполовину удрученный, объявил отбой: «Завтра в то же время! Ожидайте настоящей тренировки — сегодня мы разминались. Есть только один способ поддерживать себя в форме — постоянная практика!»

«Горгоны» тренировались три недели с переменным успехом. Одни игроки скучали, другие роптали, огрызаясь на визгливые окрики капитана. По мнению Глиннеса, лорд Дженсифер навязал чересчур сложный и рискованный репертуар игровых комбинаций. Кроме того, без усиления обороны успешная атака становилась невозможной. Полузащитникам приходилось помогать в тылу, в связи с чем форварды оставались без подкрепления. Не побывав ни в одном поединке, команда уже несла потери. Левый полузащитник Искелатц, спортсмен компетентный, но с точки зрения Дженсифера чересчур своевольный, ушел, не сказав ни слова. Ушел и крайний правый нападающий Хельсинг — в нем Глиннес угадывал большие возможности. Их заменили игроки послабее. Лорд выгнал самых медлительных защитников, Пайлана и Синфоретту, поставив на их место немногим более проворных любителей — им, как Глиннес узнал от Карбо Гильвега, не удалось войти в состав «Зауркашских танчинаров».

Развлекая «Горгон» в своей усадьбе, лорд Дженсифер представил им шерль, Зуранию Делькарго из поселка Водоребус, получившего странное наименование благодаря близлежащему лабиринту горячих сернистых источников и гейзеров, извергавшихся с непредсказуемой частотой. Зурания, девушка тонкая и бледная, хотя и привлекательная, была застенчива до немоты. Глядя на нее, Глиннес никак не мог понять: какие побуждения или амбиции заставили ее рисковать публичным посрамлением? Когда к ней обращались, Зурания резко отворачивалась — длинные светлые волосы волной закрывали ей лицо. За весь вечер она сказала от силы три слова. В ней не было ни капли «сашео» — дерзкого вдохновения беззащитной красоты, окрылявшего команду галантным порывом к подвигам, превосходящим все, достигнутое на тренировках.

Лорд Дженсифер воспользовался случаем, чтобы объявить расписание предстоящих игр. Первый матч с «Вуляшскими бакланами» должен был состояться через две недели на зауркашском стадионе.

Через пару дней Зурания пришла посмотреть на тренировку. Утром прошел дождь, с моря порывисто налетал прохладный влажный ветер. Игроки хмурились и ворчали. Дженсифер носился по полю, как огромное бестолковое насекомое, и создавал неразбериху, то придираясь, то рассыпаясь похвалами, время от времени повизгивая «Ки-йик-йик-йик!» — без малейшего эффекта. Прячась от ветра за насосной будкой, Зурания наблюдала за апатичными маневрами с унылым выражением предчувствия беды. В конце концов она сделала робкое движение в сторону лорда Дженсифера. Тот подбежал трусцой через поле: «Да, шерль?»

Зурания капризно выпалила: «Никакая я не шерль! Вообще непонятно, с чего это я вдруг решила, что хочу выставлять себя напоказ. Правда! Никогда, никогда я не смогу стоять на этом... постаменте, чтобы все на меня глазели. Помру на месте, вот и все. Пожалуйста, лорд Дженсифер, не сердитесь, я просто не могу».

Дженсифер устремил взор к низко несущимся хмурым облакам: «Зурания, драгоценнейшая! Конечно, ты останешься с нами! Послезавтра мы играем с «Вуляшскими бакланами»! Ты прославишься, о тебе все будут говорить!»

Зурания беспомощно махнула рукой: «Ничего я не прославлюсь — сорвут с меня одежду, только об этом и будут говорить...»

«Такое случается только с шерлями проигравших команд, — напомнил Дженсифер. — Неужели ты думаешь, что «Бакланы» нас побьют, когда за нас играют Тайран Лучо и Глиннес Хульден? Я тоже не лыком шит! Смотри, как «Бухало» Кандольф держится в защите! Да мы их сдуем с поля, как опилки с верстака! «Бакланы» будут бултыхаться каждую секунду — только брызги полетят!»

Не слишком убежденная Зурания ответила дрожащим вздохом, но спорить больше не стала. Дженсифер наконец понял, что продолжение тренировки не принесет никакой пользы. «Завтра в то же время! — напутствовал он команду. — Поперечным броскам не хватает внезапности, особенно в тылу. Защитники, рыскайте по полю, не топчитесь на месте! Это хуссейд, а не чаепитие с напудренными собачками! Завтра в четыре часа до полудня».

«Вуляшские бакланы» — команда молодая, еще не заслужившая никакой репутации — производила впечатление банды самонадеянных юнцов. Их капитаном был Дензель Воехота, долговязый русый парень с озорными глазами сказочного плута. Шерлью «Бакланы» выбрали полногрудую круглолицую девицу с растрепанной копной темных кудряшек. Маршируя с командой вокруг поля перед началом матча, она демонстрировала непритворный энтузиазм, нахально вскидывая ноги, прыгая и размахивая руками. За ней, едва сдерживая бьющую через край энергию, вприпрыжку бежали «Бакланы». По сравнению с ними «Горгоны» выглядели угнетенновы-сокомерными, а их шерль Зурания — бестелесно-призрачной. Очевидное отчаяние шерли бесило лорда Дженсифера, скрывавшего, однако, свои чувства из опасения полностью деморализовать Зуранию. «Вот молодец, так держать! — восклицал он, будто утешая больное животное. — Все будет хорошо, вот увидишь!» Но ничто не могло поколебать уверенность белокурой шерли в приближении плачевного конца.

Сегодня «Горгоны» впервые надели черно-каштановые формы. Особое впечатление производили шлемы, прессованные из бледно-розового металлоида, с черными нащечными розетками. Над шлемами торчали гребни черных шипов, отверстия для глаз ловко имитировали пугающие огромные зрачки, а под раздвоенными носами зияли окаймленные черным плюшем пасти с болтающимися красными языками. Некоторые игроки считали костюм чересчур экстравагантным, другим мешали длинные красные языки, большинству было все равно. «Бакланы» нарядились в коричневые формы с оранжевыми шлемами, украшенными пучками зеленых перьев. Сравнивая рвущихся в бой «Бакланов» с мускулистыми, но вялыми «Горгонами», Глиннес почувствовал необходимость обсудить тактику с лордом Дженсифером.

«Будьте добры, обратите внимание на «Бакланов». Они как жеребцы-кевали на весеннем пастбище — кровь кипит от избытка сил, в голове белиберда. Я встречался с такими командами. Готовьтесь к жесткой, даже рискованной игре. Их можно заставить захлебнуться самонадеянностью. Для этого защита и полузащита должны быть начеку, притворяясь, что считают ворон, и неожиданно атакуя форвардов с обеих сторон. Наше преимущество в том, что мы массивнее. Если мы им воспользуемся, есть шанс на победу».

Дженсифер недовольно вскинул брови: «Шанс на победу? Еще чего! Да мы их прогоним с поля, как стая собак — цыплячий выводок! С ними вообще не стоило бы играть — разве что для разминки».

«Тем не менее, будьте осторожны. Пусть ошибается противник, а не мы — иначе «Бакланы» своего не упустят».

«А, ерунда! Глиннес, ты просто боишься, что постарел и потерял форму».

«Боюсь — в той мере, в какой я играю за деньги, а не для развлечения. Мне нужен выигрыш, нужны девять тысяч озолей».

«И что ты думаешь, ты один в таком положении? — раздражение аристократа внезапно сменилось откровенной злобой. — Откуда, по-твоему, деньги в казне? Кто купил формы и шлемы? Кто оплачивает расходы? Я все отдал, все до последнего гроша!»

«Прекрасно! — сказал Глиннес. — Деньги нужны вам, деньги нужны мне. Значит, нужно выиграть, а для этого необходимо применять самую выгодную тактику».

«Выиграем, не беспокойся! — Дженсифер снова был олицетворением грубоватого добродушия. — Я не новичок, знаю хуссейд сверху донизу, вдоль и поперек. Хватит ныть — ты боязливее Зурании, честное слово! Видишь, сколько публики собралось? Не меньше десяти тысяч человек! Озолей у нас в кармане только прибавится!»

Глиннес мрачно кивнул: «Если мы не проиграем». Он заметил в ложе нижнего ряда элитного яруса одинокую фигуру Люта Касагейва — с биноклем и камерой, в чем не было ничего необычного. Фанатики хуссейда снимали всю игру, а иные любители — только финальное обнажение шерли под музыкальный аккомпанемент. Существовали примечательные коллекции подобных записей. Глиннес, однако, не ожидал обнаружить в Касагейве интерес к хуссейду. Инопланетянин не производил впечатление человека, склонного к легкомысленным забавам.

Арбитр подошел к микрофону — вступительная музыка стихла, замолчала и толпа зрителей: «Приветствуем любителей спорта из Зауркаша и префектуры Джолани! Сегодня состоится матч «Вуляшских бакланов», галантно защищающих честь Баробы Феличе, и неукротимых «Горгон» Таммаса, лорда Дженсифера, выступающих под покровительством грациозной Зурании Делькарго. Обе команды клянутся доблестно охранять неприкосновенность шерлей, предлагая в залог по полторы тысячи озолей. Да прославятся победители! Проигравшим останется находить утешение в непреклонном стремлении к реваншу и в трагической непорочности шерли. Капитаны, подойдите к арбитру».

Лорд Дженсифер и Дензель Воехота выступили вперед. Жребий — подброшенный судьей жезл — указал в сторону «Горгон», предоставляя им право первого призыва, то есть нападения под руководством капитана, объявляющего команды. Зеленые огни, горящие над полем, означали, что в атаке «Горгоны». Как только зеленые огни гасли и зажигались красные, тон игры начинал задавать капитан «Бакланов».

«Штрафовать буду безжалостно! — предупредил арбитр. — Никаких пинков, никто никого не хватает руками за форму. Ругаться и спорить запрещено. Разрешается блокировать удар буфом и любой частью тела, но задержка буфов руками или ногами не допускается. У меня большой опыт игры, контролеры на трибуне тоже не зевают. Посаженный в штрафную купальню обязан пожать руку тому, кто его вытащил — небрежного жеста или кивка недостаточно. Вопросы есть? Ну что же, господа, по местам! Да вдохновит вас целомудрие шерлей на благородные подвиги! Зеленый свет — «Горгонам», красный — «Бакланам»!»

Игроки заняли позиции. Пока капитаны отводили шерлей к пьедесталам, музыканты-треваньи играли традиционную музыку.

Оркестр закончил вступление, капитаны подошли к державам — наступил наэлектризованный момент перед первой вспышкой огней над полем. Зрители молчали, игроки напряглись. Каждая из шерлей с трепетом, от всего сердца желала презренной нахалке на другом конце поля публичного обнажения и позора.

Удар гонга! Зажглась цепочка зеленых огней. Теперь в течение двадцати секунд капитан «Горгон» мог выкрикивать указания, а «Бакланы» должны были обороняться или нападать молча. Дженсифер выбрал тактику первой фазы «центрального прорыва» — атаку форвардов и крайних нападающих клином по центру, оставлявшую боковые нефы под присмотром полузащитников. Аристократ демонстративно игнорировал советы Глиннеса. Втихомолку выругавшись, Глиннес двинулся вперед и, не встречая сопротивления, перепрыгнул центральный ров. Его примеру последовал левый форвард Сават. Форварды «Бакланов» вместе отбежали в сторону и, перескочив ров, напали на Саркадо, левого полузащитника «Горгон». Глиннес встретился с левым полузащитником «Бакланов» — делая обманные движения и выпады буфами, они не доставали друг друга, но полузащитник чуть подался назад. Инстинкт подсказал Глиннесу вовремя оглянуться — на него ринулся правый полузащитник «Бакланов». Глиннес успел огреть его поперек шеи, когда тот отпустил трапецию, но еще не взялся обеими руками за буф. Полузащитник шлепнулся в воду, взметнув радующий сердце фонтан брызг.

Еще фонтан — защитник «Бакланов» искупал Чуста, крайнего правого нападающего.

Раздался визгливый клич Дженсифера: «Ки-йик-йик-йик! Тринадцать-тридцать! Вперед, Глиннес! Лучо, сзади, сзади! Поберегись! Йик-йик-йик!»

Зеленые огни погасли, зажглись красные. Теперь указания выкрикивал Дензель Воехота, подбежавший с державой к центральному рву. Средние защитники выпрыгнули вперед — Глиннесу пришлось обороняться от двоих. Он не отступил, сильным толчком буфа заставив одного попятиться, зацепиться за ногу второго и упасть на спину. Пока защитники разбирались друг с другом, Глиннес перескочил на правый средний неф, открытый до пьедестала, но крайние защитники уже спохватились — один успел добежать до начала свободного нефа и прикрыть тыл. Тем временем средние защитники перескочили на трапециях за спину Глиннесу. Одного он искупал, Сават столкнул в воду второго. Глиннес и Сават устремились к пьедесталу «Бакланов» — перед ними остались только два противника. Зажглись зеленые огни, Дженсифер отчаянно выкрикивал распоряжения. Гонг! Обернувшись, Глиннес увидел форварда «Бакланов», держащего в руке золотое кольцо на хламиде Зурании. Игра остановилась. Ворча и разводя руками, лорд Дженсифер уплатил выкуп Дензелю Воехоте.

Команды вернулись на свои половины поля. Дженсифер раздраженно оправдывался: «Исполнение, точное исполнение комбинации — вот что важнее всего! Мы запутались, нечаянно прозевали бросок! Ничего, им не поздоровится, мы почти выиграли раунд!»

С языка Глиннеса готова была сорваться общеизвестная поговорка: «за нечаянно бьют отчаянно». Вместо этого он сказал: «Давайте двигаться широким фронтом от позиции к позиции. Не позволяйте им прорываться к защите!» Для того, чтобы добежать до пьедестала Зурании, форварду «Бакланов» потребовалось всего лишь сделать обманное движение и проскользнуть мимо нерасторопного Рамоса.

Лорд Дженсифер игнорировал Глиннеса: «Опять центральный прорыв — на этот раз все сделаем, как следует! Полузащитники следят за боковыми нефами, крайние нападающие прорываются по средним нефам вслед за форвардами. Не позволим молокососам снова нас искупать!»

Игроки разошлись по местам, прозвучал гонг, загорелись зеленые огни — «Горгоны» получили преимущество. «Тринадцать-тридцать, ки-йик! — закричал Дженсифер. — Вперед без пощады, до самого кольца у шерли на пупке!»

Снова форварды «Бакланов» скользнули в стороны, позволив Савату и Глиннесу перескочить центральный ров. На этот раз, однако, оба тут же спрыгнули с трапеций за спиной у Глиннеса и, к его чрезвычайному неудовольствию, заставили обернуться на бегу и потерять равновесие. Он еще мог бы как-то удержаться на ногах, но подоспевший на трапеции полузащитник сбросил его в воду.

Глиннес больше всего ненавидел «купаться» — играть во влажной холодной форме было крайне неприятно. Кроме того, процесс купания наносил болезненный удар по самолюбию. По плечи в бассейне, Глиннес уныло побрел под рядами и нефами к лестнице в тылу «Горгон» и вылез, шумно проливая каскады воды, под самым носом крайнего нападающего «Бакланов», уже почти добравшегося до пьедестала. Разозленный мокрый Глиннес ошеломил нападающего градом ударов буфом и, сделав пару быстрых обманных движений, двинул его плечом в грудь — тот полетел в купальню вверх ногами.

Загорелись зеленые огни. «Сорок пять — двенадцать!» — крикнул Дженсифер. Глиннес застонал — аристократ выбрал самую сложную комбинацию двойных одновременных диагональных перемещений по системе «песочных часов». Выбора не оставалось — приходилось делать все возможное в невозможной ситуации. Форварды сбежались у центрального рва и перепрыгнули его, бросившись в разные стороны вместо того, чтобы перебежать ров по свободному среднему мосту. За ними последовали полузащитники. Глиннес подумал, что единственная слабая надежда на успех заключалась в том, чтобы добежать до шерли «Бакланов», пока изумленные нелепым поведением противника «Бакланы» не схватились за кольцо Зурании. Совершив короткую поперечную перебежку, защитники «Бакланов» уже ждали в оборонительных позах, загородив боковые нефы. Перескочивший ров полузащитник «Горгон» плюхнулся в воду вместе с атаковавшим его полузащитником «Бакланов». Теперь, за секунду до того, как зажглись красные огни, лорд Дженсифер приказал своим защитникам тоже перепрыгнуть центральный ров.

Дензель Воехота стоял в недосягаемом кругу своей державы, самоуверенно ухмыляясь и выкрикивая условные сигналы. Обоих защитников «Горгон» перехватили и искупали. Сознавая неизбежность катастрофы, Глиннес, Сават и крайние нападающие бросились назад, чтобы защитить пьедестал. Глиннес едва успел столкнуть в купальню форварда «Бакланов», уже протянувшего руку к кольцу. Лучо сделал то же самое с другим форвардом, но теперь уже «Бакланы» всей командой осаждали глубокий тыл «Горгон». Из бассейна вылезли мокрые, злые защитники — ярость и преобладание в весе позволили им отогнать «Бакланов».

Зеленые огни. Выкрик Дженсифера: «Сорок пять — двенадцать! На этот раз им не уйти — путь свободен! Давайте, ребята, вперед!»

Возмущенный самомнением капитана, Глиннес вырвался из тыловой потасовки и, вместе с другими форвардами, устремился в нападение по схеме лорда Дженсифера. Легковесные, но подвижные защитники «Бакланов» ринулись назад и не отставали... Ударил гонг. Каким-то чудом (по мнению Глиннеса, скорее ввиду полной беспомощности защиты, нежели благодаря своей ловкости) полузащитник «Бакланов» вскочил на постамент и держался за золотое кольцо на талии Зурании.

Дрожащими пальцами лорд Дженсифер отсчитал очередной выкуп. Совещаясь с игроками, он хрипел срывающимся от раздражения голосом: «Господа, вы не выкладываетесь. Покажите настоящую игру! Что вы, в самом деле? С детьми справиться не можете? Проявите себя, вспомните, на что способны. Опять двойная диагональ — каждый подтянулся, сосредоточился!»

Гонг, зеленые огни, визгливый клич Дженсифера — «Кий-ик!» — и «Горгоны» снова бросились в нападение по системе «песочных часов».

Двойной удар гонга — нарушение правил. Лорд Дженсифер собственноручно изволил схватиться за буф полузащитника «Бакланов» и теперь должен был залезть в штрафную купальню за пьедесталом Зурании. Побагровев от гнева, аристократ молча опустился на подводную скамью. До вызволения лорда капитаном команды временно становился правый центральный нападающий — Глиннес.

Прозвучал гонг — еще горели зеленые огни. Глиннесу не пришлось объявлять комбинацию. Он развел руки, показывая направо и налево — крайние нападающие и форварды широким фронтом приблизились к центральному рву. Зажглись красные огни. «Бакланы», окрыленные победой в двух раундах, притворились, что атакуют слева, но выслали вперед двух форвардов по правому боковому нефу. Их полузащитник одновременно перепрыгнул центральный ров. Полузащитника и одного из нападающих столкнули в воду, другому форварду пришлось отступить. Дензель Воехота отменил атаку до возвращения искупавшихся на поле. Зеленые огни. Дженсифер, сидя в штрафной купальне, настойчивыми жестами призывал вытащить его из воды. Глиннес демонстративно не замечал его. Указав полузащитникам на боковые нефы, он жестом посоветовал защитникам выдвинуться чуть вперед. Красные огни. «Бакланы» сосредоточились слева, но ров перепрыгивать не решились — хитрый Дензель Воехота предпочитал ждать, пока в линии «Горгон» не появится прореха.

Зеленые огни. Глиннес повел «Горгон» вперед, перескочил центральный ров и одновременно подтянул ко рву средних защитников, оказывая повсеместное давление на пронырливых, но не столь массивных противников. Двух крайних нападающих «Горгон» столкнули в воду, но обоих форвардов «Бакланов» тоже вымочили. Пока Дженсифер лихорадочно размахивал руками, требуя вернуть ему командование, «Горгоны» сформировали непрерывный фронт на чужой половине поля. Преимущество в весе и опыт позволили «Горгонам», постепенно продвигавшимся по нефам, полностью окружить «Бакланов», столпившихся всей командой у рва вокруг пьедестала своей шерли. Три «Баклана» полетели в воду один за другим, за ними еще двое, после чего прозвучал гонг. Тайран Лучо вскочил на пьедестал, взявшись за золотое кольцо. Мрачный и недовольный лорд Дженсифер выбрался из штрафной купальни и принял выкуп из рук капитана «Бакланов».

«Горгоны» вернулись на исходные позиции. Дженсифер, разозленный длительным пребыванием в воде, заявил: «Наглая, слишком рискованная тактика! Проиграв два раунда, нельзя продвигать защитников далеко вперед — такова непреложная заповедь Коленченко!»

«Мы взялись за кольцо, — возразил Лучо, самый откровенный игрок в команде, — а это важнее всего».

«Тем не менее, — стальным тоном ответствовал лорд, — мы продолжим игру, применяя надежные, теоретически обоснованные методы. Теперь темп задает противник — ответим ложной контр-атакой № 4».

Лучо не позволял заткнуть себе рот: «Достаточно собраться у центрального рва. Не нужны тут ни ловушки, ни ложные контр-атаки, ни хитроумная тактика — достаточно напасть ватагой, по-деревенски!»

«Это хуссейд, а не кабацкая драка, — поставил точку Дженсифер. — Мы покажем комбинационную игру, от которой у «Бакланов» в глазах потемнеет!»

«Бакланы» ринулись через ров с бесшабашной прытью — Дензель Воехота явно намеревался предотвратить вытеснение широким фронтом, примененное «Горгонами» в предыдущем раунде. Пока «Бакланы» скакали через ров по всей ширине поля, Дензель Воехота установил державу на среднем мосту, откуда его теперь мог прогнать только лорд Дженсифер. Крайний правый нападающий Чуст искупал полузащитника «Бакланов», но не удержался на ногах и сам свалился в воду. Глиннесу пришлось защищать правый боковой неф.

Зеленые огни. «Сорок пять — двенадцать! — заорал Дженсифер. — Ну, на этот раз покажите им класс, ребята!»

«Боюсь, мы покажем им что-то другое, — заметил Глиннес стоявшему рядом Вильмеру Гаффу. — А именно голую Зуранию».

«Он капитан, ему виднее», — усмехнулся Гафф.

«Ладно, будь что будет».

Дензель Воехота, по-видимому, угадал, что Дженсифер упрямо выберет излюбленную комбинацию. Форварды «Бакланов» снова вернулись, чтобы напасть на Глиннеса сзади, и снова его столкнул в воду повисший на трапеции полузащитник. Лучо постигла та же судьба на другом фланге. Изо всех сил рассекая воду, оба спешили к тыловой лестнице — только для того, чтобы услышать, как оркестр треваньев грянул «Оду торжествующей красоте».

«Так нам и надо!» — подвел итог Глиннес.

Когда они вылезли из бассейна, потрясенная Зурания полуобморочно смотрела в небо. Рядом с ней на пьедестале ухмылялся Дензель Воехота, крепко держась за золотое кольцо: «Где деньги? Пятьсот озолей спасут вашу шерль. Всего пятьсот за девичью честь — не так уж много!»

«Я бы заплатил, — заметил Глиннес Вильмеру Гаффу, — но только зачем бросать деньги на ветер? Дженсифер будет гонять меня по чертовым «двойным диагоналям», пока я не захлебнусь».

Музыка вдруг зазвучала громче — от торжественных каденций мурашки бежали по спине, во рту становилось сухо. По толпе зрителей пронесся легкий шум предвкушения восторга. Лицо Зурании застыло, как белая гипсовая маска — угадать ее эмоции было невозможно. Музыка прервалась. Прозвучал низкий, гулкий удар гонга, за ним второй, третий — капитан потянул за кольцо. Легкая хламида упала. Съежившись, на постаменте дрожала голая тощая Зурания.

На противоположном пьедестале Бароба Феличе, вне себя от радости, исполнила импровизированную джигу и спрыгнула на руки «Бакланов», уже уходивших с поля.

Лорд Дженсифер молча принес черный вельветовый плащ, чтобы закрыть наготу Зурании. «Горгоны» тоже удалились.

В раздевалке лорд храбро нарушил молчание: «Ну, ребята, сегодня нам не повезло, что и говорить. «Бакланы» гораздо сильнее, чем предполагалось, мы за ними не угнались. Прошу всех в мою усадьбу. Праздновать победу не придется — но мы попробуем хорошего сокальского вина...»

По возвращении в усадьбу настроение лорда Дженсифера исправилось. Он прохаживался по приемному залу, любезно раскланиваясь то с одним, то с другим из друзей-аристократов, почтивших своим присутствием зауркашский стадион, чтобы полюбоваться на его последнюю причуду. Буфеты ломились от закусок, старинные люстры сверкали, стены украшала великолепная коллекция знамен яхт-победительниц межзвездной регаты «Роллс» — хозяин и гости равнодушно подтрунивали над игрой.

«Никак не ожидал от тебя такой прыти, Таммас! Тебе прямо-таки не терпелось раздеть маленькую попрыгунью на пьедестале «Бакланов»!»

«Ха-ха! Всегда готов спешить на помощь даме, всегда готов!»

«Спору нет, Таммас у нас знаменитый спортсмен. Почему же, скажите мне, почему «Горгоны» схватились за кольцо, только когда он сидел в купальне?»

«Полезно иногда и передохнуть, Джонс, что за вопрос! К чему пыхтеть и надрываться? Гораздо приятнее сидеть в прохладной ванне».

«Крепкая команда, Таммас, далеко пойдет! Ребята делают тебе честь. Не позволяй им распускаться».

«О, нет, дружище, ни в коем случае! За ними нужен глаз да глаз!»

Собственно игроки неловко переминались с ноги на ногу в стороне, односложно отвечая на вопросы гостей лорда Дженсифера и время от времени боязливо присаживаясь на изящные стулья из нефритового дерева, чтобы попробовать невиданные инопланетные вина. Наконец Дженсифер, уже в благосклонном расположении духа, подошел прочитать им нотацию.

«Ну что же? Не буду никого ни в чем упрекать. Несомненно одно: ваша игра оставляет желать много лучшего. Клянусь звездами, — лорд Дженсифер воздел руки к потолку в позе разгневанного Зевса, — мы своего добьемся! Форварды! Отрабатывайте молниеносные броски, не давайте противнику опомниться! Полузащита — решительнее орудуйте буфами, быстрее реагируйте! У вас сегодня, случайно, не разыгрался ревматизм? Нет? А мне так показалось. Защитники! Вы должны стоять устрашающей, непробиваемой стеной, неужели не понятно? Я хочу, чтобы противник, увидев нашу защиту, делал в штаны и хотел вернуться домой к маме. Есть возражения, замечания?»

Глиннес смотрел в окно, задумчиво прихлебывая из бокала бледно-зеленое сокальское вино.

Дженсифер деловито продолжал: «Следующий матч через две недели — с «Танчинарами» на зауркашском стадионе. Уверен, что мы успеем подготовиться и показать им, где раки зимуют. Видел я, как они играют — их одноногая прабабка деревенского кретина костылем расшвыряла бы! Выйдем на поле, прогуляемся к их пьедесталу, и дело с концом. Обчистим их догола, разденем их шерль и смоемся, как старментеры — только нас и видели!»

«Если уж речь зашла о деньгах, — с подчеркнутой медлительностью протянул Кандольф, — сколько осталось у нас в казне после сегодняшнего провала? И кто согласится быть нашей шерлью?»

«В казне две тысячи озолей, — холодно ответил лорд. — А шерлью станет любая из нескольких восхитительных созданий, с нетерпением стремящихся разделить наши успехи».

Лучо сказал: «Нападение у «Танчинаров» вялое, но с такими защитниками, как Гильвег, Эрцинг, Барро и Шейморан, форварды могли бы кататься в инвалидных колясках».

Дженсифер отмахнулся: «Хорошая команда навязывает свою игру. Защитники «Танчинаров» — всего лишь люди из плоти и крови. Мы их заставим пускать пузыри так часто, что они и впрямь поверят, что превратились в танчинаров!»

«Эй, за это стоит выпить! — провозгласил скучавший рядом Чайм, лорд Шадрак. — За здоровье одиннадцати «Танчинаров», пускающих пузыри в бассейне, и их голозадой шерли!»

 

Глава 11

После вечеринки у лорда Дженсифера Глиннес принял приглашение Тайрана Лучо и провел ночь на острове Альтрамар, в нескольких километрах к востоку от Пяти островов. Лучо жил в доме на краю белоснежного пляжа у лагуны, отделенной от Южного океана прерывистой песчаной косой метрах в четырехстах от берега.

Лучо и Глиннес прибыли затемно, в самый разгар звездочтения. На решетках над тлеющими темно-красными углями шипели и румянились крабы, лангусты, морские клубни, пентабрахи, кислая морская капуста и всевозможная океанская мелочь. Открыли несколько бочонков пива, на столе разложили поджаристые караваи из муки грубого помола, фрукты, домашнее варенье. Человек тридцать всех возрастов ели, пили, пели песни, играли на гитарах и клавишных дудках, шумно возились в песке и флиртовали с теми, кого хотели позже заманить подальше в укромный уголок пляжа.

Глиннес скоро почувствовал себя в своей тарелке — исчезла скованность, господствовавшая на приеме у лорда, где даже веселье носило формальный характер. Здесь его окружали те самые трилли, которых так презирали фаншеры — недисциплинированные, легкомысленные, прожорливые, влюбчивые, иногда неопрятные и даже грязные, обычно просто растрепанные и небрежно одетые. Не отставая от взрослых, дети тоже забавлялись эротическими играми. Глиннес заметил несколько парочек, явно находившихся под влиянием кауча. Каждый щеголял нарядом, с его точки зрения самым подходящим и удобным — постороннему сборище триллей могло показаться чем-то вроде пикника-маскарада без масок.

Тайран Лучо, воспитанный в традициях хуссейда, одевался и вел себя относительно сдержанно. Тем не менее, подобно Глиннесу, он с облегчением растянулся на песке с кружкой пива и кульком из листа хлопчатой пальмы, полным жареной на костре морской снеди. Поводом для пиршества служило звездочтение — звезды горели, как огромные бумажные фонари, висящие над самой головой во влажном теплом воздухе. Но сегодня гости больше предпочитали кутить, их не слишком занимали небылицы о дальних мирах.

Тайран Лучо играл в хуссейд не первый год, в том числе в командах, пользовавшихся высокой репутацией. В кругу спортсменов его уважали за опыт и умение молчать на поле. Кроме того, ему почти не было равных в том, что касалось способности прорываться в одиночку к пьедесталу по всей длине поля через кажущуюся непреодолимой оборону — уклоняясь и увертываясь, обходя защитников обманными движениями, перескакивая на трапеции с нефа на неф или даже внезапно возвращаясь на первый неф, почти приземлившись на другом (что иногда заставляло противника, не встретившего сопротивления, терять равновесие с разбега и валиться в воду под хохот публики). Только Лучо и «Дикарь» Вильмер Гафф входили в первоначальный состав «команды-мечты» лорда Дженсифера.

Глиннес устроился на песке рядом с Лучо, чтобы обсудить проигранный матч. «В сущности, — начал Глиннес, — у нас неплохое нападение, если не считать косолапого Чуста, но тылы беспомощны — дырявые, как решето».

«Верно. У Савата все впереди. Только Тамми не дает ему собраться с мыслями — Сават никак не поймет, куда податься, вперед или назад».

Глиннес кивнул: «Даже Саркадо с грехом пополам справляется, хотя в первоклассной команде ему указали бы на дверь».

«Чтобы выигрывать, — сказал Лучо, — нужна надежная защита, но еще важнее настоящий капитан. Тамми своей половины поля от чужой не отличает».

«К сожалению, это его команда».

«Его команда? А наше время? Наши деньги? — возразил Лучо с удивившей Глиннеса горячностью. — И как насчет нашей репутации? Кому охота плюхаться в воду в компании шутов гороховых?»

«Хуже всего то, что среди недотеп-любителей и хороший игрок начинает спотыкаться, волочить ноги и чесать в затылке».

«Я все думаю... Понимаешь, я ушел от «Полданских мстителей», чтобы жить дома. Поначалу казалось, что лорд Дженсифер сколачивает приличную команду. Но если он собирается забавляться с нами, как мальчишка с оловянными солдатиками, ничего не получится».

«И все же — он капитан. Кто займет его место? Ты?»

Лучо покачал головой: «У меня терпения не хватит. Почему бы тебе не попробовать?»

«Предпочитаю играть в нападении. Лучше поговорить с Кандольфом — у него и голова на плечах, и вес подходящий».

«Кандольф подойдет, если не найдется никого... Слушай! Дензель Воехота — вот капитан что надо!»

Глиннес задумался: «Да, он парень сообразительный, ловкий, и буфом по шее получить не боится. Из него получился бы отличный капитан. Но как его переманить?»

«Воехота любит играть. У «Бакланов» нет своего стадиона, тренируются где попало. Воехота не упустит шанс возглавить подкованную, перспективную команду».

Глиннес осушил кружку с пивом: «Если бы Тамми знал, о чем мы толкуем, у него бы выкидыш сделался... А это у нас что за красавица — вон та, в белой блузке? Не могу видеть, как она тоскует в одиночестве, сердце кровью обливается».

«Тайо, двоюродная сестра жены моего брата. Будет очень рада с тобой познакомиться».

«Пойду спрошу ее, не согласится ли она стать нашей шерлью».

«Бьюсь об заклад, что до девяти лет она только об этом и мечтала!»

Матч «Горгон» и «Танчинаров» состоялся после полудня в прекрасную теплую погоду — небо сияло полусферой дымчатого стекла. В Зауркаше «Танчинары» пользовались огромной популярностью, и стадион был переполнен. Исключительно из любопытства Глиннес окинул взглядом ложи элитного яруса — в одной, как и прежде, сидел Лют Касагейв с видеокамерой. «Странно!» — подумал Глиннес.

Соперничающие команды построились для парадного шествия. Во главе «Танчинаров» легкой трусцой бежала Филена Саджо, румяная дочь рыбака из поселка Дальний Бор. К пьедесталу «Горгон» прошествовала Кари Лириант, высокая темноволосая особа — даже классические складки белой хламиды не скрывали ее более чем классическую пышнотелость. Лорд Дженсифер, окруживший тайной процесс назначения шерли, представил ее команде лишь за три дня до начала матча. Кари Лириант даже не пыталась завоевать популярность среди игроков, что само по себе было плохим предзнаменованием. Боевому духу «Горгон», однако, наносил урон не только неудачный выбор шерли. Крайний левый защитник Рамос, раздраженный придирками Дженсифера, покинул команду.

«Игрок из меня, по правде говоря, неважнецкий, — сообщил он аристократу, — но вы-то в хуссейде лыка не вяжете! Расшумелся-раскричался, понимаешь, «ки-йик-йик-йик»! Чем других погонять, на себя бы посмотрел».

«Вон с поля! — рявкнул лорд. — Сам не ушел бы, я бы тебя в любом случае вышвырнул!»

«Да-да, сказки рассказывайте! — оскалился Рамос. — Когда у вас в команде не останется недовольных, швырять-то больше некого будет — разве что вы сами себя напоследок швырнете».

Вопрос о замене Рамоса обсуждался, пока игроки перекусывали после утренней тренировки. Лучо осторожно обратился к лорду Дженсиферу: «Кажется, я знаю, как сделать команду сильнее. Предположим, вы займете место защитника. У вас это неплохо получится — и вес достаточный, и упрямства не занимать. А на должность капитана есть подходящий кандидат».

«Неужели? И кто же сей образец совершенства?» — холодно поинтересовался Дженсифер.

«Дензель Воехота — из «Бакланов», помните?»

Аристократ всем видом дал понять, что едва сдерживает гнев: «Было бы гораздо удобнее и проще найти другого защитника».

Лучо не стал спорить. Новый защитник появился на следующей тренировке — игрок еще менее способный, чем Рамос.

Таким образом, «Горгоны» выходили играть с «Танчинарами» в далеко не радужном настроении.

Разойдясь по своим половинам поля, игроки надели шлемы, тем самым завершив привычно-неожиданное превращение людей в героических демиургов — каждый в какой-то степени проникался характером своей маски. Глиннес впервые видел маски «Танчинаров» — страшные черные морды с серебряными рыбьими глазами и зубами, увенчанные красно-фиолетовыми плюмажами. Как ожидалось, пригнувшиеся в исходных позициях «Танчинары» производили впечатление, главным образом, силой и массой — по выражению Карбо Гильвега, «команда десяти защитников и старого толстяка». «Старый толстяк», капитан Нило Нероневи, никогда не выходил из неприкосновенного круга державы и непременно выбирал игру столь же прямолинейную и бесхитростную, сколь изощренными и путаными были комбинации лорда Дженсифера. Глиннес не ожидал каких-либо трудностей в защите — форварды «Танчинаров» неумело обращались с трапециями, и проворная передняя линия «Горгон» могла избавляться от них по одному. Другое дело — нападение. Будь Глиннес капитаном, он заманивал бы противника ближе к себе то с левого, то с правого фланга, высматривая возможность для молниеносного броска одного из форвардов. Он сомневался, однако, в способности Дженсифера угадать правильную стратегию — и даже в том, сумеет ли аристократ достаточно быстро ориентироваться, чтобы готовить обманные перемещения и западни.

По жребию «Горгоны» получили право первого призыва. Прозвенел гонг, зажглись зеленые огни — игра началась. «Двенадцать-десять, ки-йик!» — закричал лорд Дженсифер, продвигая форвардов и полузащитников ко рву, а защитников — вперед на две позиции. «Тринадцать-восемь!» — атака крайних нападающих и полузащитников по боковым нефам, форварды готовятся перепрыгнуть центральный ров. Все правильно. В следующий момент должна прозвучать команда «Восемь-тринадцать!» — полузащитники прыгают через ров, нападающие совершают обманный бросок влево. Подчиняясь внутренней логике игры, полузащитники перескочили ров. Форварды «Танчинаров» остановились в замешательстве — именно теперь следовало быстро атаковать «Танчинаров» по правому флангу. Но Дженсифер колебался и молчал. Нападающие противника спохватились, полузащитникам пришлось вернуться на свою половину поля, зажглись красные огни.

Минут пятнадцать игра продолжалась с переменным успехом. Двух форвардов «Танчинаров» свалили в воду, но те успели выбраться на поле прежде, чем «Горгоны» воспользовались преимуществом. Дженсифер терял терпение и попробовал новую тактику — наступление широким фронтом, успешно примененное Глиннесом против «Бакланов», но совершенно неприемлемое в матче с тяжеловесами. В результате «Танчинары» искупали всех четверых нападающих и полузащитника «Горгон», а также лично лорда Дженсифера, после чего шагом дошли до беззащитного кольца. Дженсифер уплатил выкуп — тысячу озолей.

Команды перегруппировались. «Есть только один способ выиграть, — сказал Глиннесу Лучо. — Не выпускать Тамми из штрафной купальни».

«Ладно, — отозвался Глиннес. — Значит, валяем дурака. Скажи Савату, я скажу Чусту».

Зеленый свет — лорд Дженсифер принялся объявлять комбинации. За две секунды до смены огней вся передняя линия «Горгон» беспорядочно рассыпалась, игроки разбрелись кто куда. Изумленный Дженсифер осекся, проревел приказ занять оборону, повторил его снова, в третий раз — когда уже горели красные огни. Игру остановили. Лорду, начинавшему догадываться о происходящем, пришлось отправиться на штрафную скамью и сидеть, сгорбившись, по плечи в воде.

Будучи правым центральным нападающим, Глиннес взял командование на себя. Пока горели красные огни, «Танчинары» пытались штурмовать центральный ров. Демонстрируя неожиданно слаженную игру, форварды «Горгон» одновременно повалили центральных нападающих противника в ров. Крайние нападающие «Танчинаров» отступили, зажглись зеленые огни. Глиннес наконец нашел практическое применение своим идеям, выкрикивая последовательности позиций. Некоторое время передняя линия «Горгон» то отступала, то наступала, как линия прибоя, после чего форварды и полузащитники «Горгон» прорвались на чужую половину поля. Полузащитников «Танчинаров» искупали, но их оборона стояла непоколебимым бастионом. Глиннес подозвал своих центральных защитников — по средним нефам наступали восемь человек, защитникам «Танчинаров» пришлось сплотиться. Глиннес перескочил на трапеции им за спину, дружеским толчком буфа заставил Карбо Гильвега плюхнуться в воду и схватил золотое кольцо.

Лорд Дженсифер угрюмо вылез из штрафной купальни, никому не говоря ни слова, и забрал тысячу озолей у Нило Нероневи.

Команды заняли исходные позиции. «Танчинары» сосредоточились на левом фланге, надеясь заманить неосторожного нападающего «Горгон» на свою сторону рва. Глиннес и Лучо переглянулись и поняли друг друга — оба перепрыгнули ров и понеслись вперед по средним нефам со скоростью, ошеломившей противника, собиравшегося перейти в нападение. За форвардами последовали крайние нападающие и полузащитники. В суматохе обманных движений и поперечных скачков на трапециях «Горгоны» оказались в тылу противника и теснили защитников буфами. «Дикарь» Вильмер Гафф, полузащитник, воспользовался неразберихой, проскользнул к пьедесталу и взялся за кольцо.

«Можно выигрывать и так, — подмигнул Лучо Глиннесу. — Пока горят чужие огни и Тамми в рот воды набрал».

Команды перегруппировались, снова зажглись красные огни. Теперь Нило Нероневи применил стратегию, лучше всего отвечавшую опыту и телосложению «Танчинаров» — усердное постепенное наступление широким фронтом по всему полю. Лучо и Чуста свалили в воду, Глиннеса и Савата заставили отступить. «Танчинары» подтянули всех защитников к центральному рву. Вспыхнули зеленые огни. Дженсифер выкрикнул «Двадцать и два!», что имело какой-то смысл, так как предоставляло свободу действий форвардам, бросившимся зигзагами в тыл «Танчинаров». Но защитники «Танчинаров» отступили, и нападающие «Горгон» не смогли прорваться. Карбо Гильвег напал на Глиннеса. Они долго фехтовали буфами, замахиваясь сверху и сбоку, увертываясь и парируя удары. Наклонив голову, Гильвег ринулся вперед. Отскочив в сторону, Глиннес не успел уклониться от буфа — пробегая мимо, Гильвег столкнул его в воду. «Как водичка?» — ухмыльнулся Гильвег, наклонившись над бассейном.

Глиннес промолчал. Прогремел удар гонга. Кто-то из «Танчинаров» схватился за кольцо.

Наступил пятиминутный перерыв. Лорд Дженсифер сурово держался в стороне. Тем не менее, Лучо решил дать ему совет: «Они наверняка станут наступать широким фронтом, как в прошлый раз. Даже распоряжений ждать не будут — двинутся вперед, пока горит зеленый свет. Нужно сразу прорваться по центру, пока они не оказались на нашей половине».

Дженсифер не ответил.

И снова команды заняли позиции. Зажегся зеленый свет. Лорд Дженсифер подозвал своих игроков к центральному рву. «Танчинары» ощетинились плотной зубчатой линией обороны, вызывая «Горгон» на поединок. В этой ситуации проворные форварды «Горгон», пользуясь трапециями, вполне могли искупать нескольких «Танчинаров» — или, с тем же успехом, сами оказаться в воде. Дженсифер отказался от нападения. Загорелись красные огни. «Танчинары» продолжали занимать выжидательную оборонительную позицию. Зеленый свет. Дженсифер все еще удерживал «Горгон» от нападения — не слишком мудрая политика, уже производившая впечатление нерешительности. Глиннес обернулся к нему: «Пора вперед, вернуться мы всегда успеем!»

Дженсифер хранил каменное молчание.

Красный свет. «Танчинары» двинулись в наступление, все одиннадцать человек, покинув пьедестал, как выражались любители хуссейда, «на попечение шерли». Как и прежде, они перепрыгнули ров сплошной цепью, оставив на своей территории только защитников.

Зеленый свет. Лорд Дженсифер объявил обманное перемещение вправо, чтобы напасть спереди и сбоку на «Танчинаров», закрепившихся с левого фланга. Яростная схватка привела к падению в бассейн четырех игроков, по паре из каждой команды. Тем временем «Танчинары» продвинулись далеко вперед по правому боковому нефу и сбросили в воду неопытного нового защитника «Горгон».

Зеленый свет сменился красным. «Танчинары» шаг за шагом пробивались к пьедесталу «Горгон», где их ждала Кари Лириант — ничуть, по-видимому, не встревоженная происходящим.

Зеленый свет. Дженсифер оказался в отчаянной ситуации. Его форварды удерживали центр, но защитники и полузащитники «Танчинаров» тесно окружили их, сгрудившись на средних нефах. Нападая на форварда «Танчинаров», Глиннес краем глаза заметил свободную дорогу до самого пьедестала противника — оставалось обойти обманным движением только одного защитника.

Красный свет. Схватившись за трапецию, Глиннес ускользнул от нападающего «Танчинаров», добежал до рва, перепрыгнул его... Путь был свободен, его никто не задерживал! Карбо Гильвег в отчаянном броске дотянулся до Глиннеса буфом и зацепил его — оба шлепнулись в ров.

Гонг — три удара. «Горгоны» проиграли матч.

Полевой арбитр вызвал лорда Дженсифера и потребовал выкупа, на что получил отказ. Зазвучала возвышенная печальная музыка — золотая, как закат, ритмичная, как биения сердца, сладостная и страстная. Трижды арбитр потребовал выкупа — трижды Дженсифер проигнорировал призыв. Форвард «Танчинаров» потянул за кольцо, хламида упала к ногам Кари Лириант. Голая, невозмутимая Кари повернулась лицом к зрителям. Более того, она усмехалась! Ленивым движением поправив волосы, шерль стояла в самодовольно-расслабленной позе, опираясь на левую ногу и чуть приподняв полусогнутую правую. Время от времени она поводила плечами, оглядываясь то в одну, то в другую сторону. Пораженная необычной манифестацией, толпа зрителей молчала.

Глиннеса поразила нелепая догадка. Он присмотрелся: Кари Лириант беременна? Та же мысль пришла в голову многим — по стадиону пронесся тихий ропот. Лорд Дженсифер поспешно набросил на плечи шерли черный плащ и помог ей, все еще ухмыляющейся, спуститься с пьедестала. Покончив с этой обязанностью, он повернулся к команде: «Банкета сегодня не будет. Мне предстоит выполнить неприятный долг и принять дисциплинарные меры. Тайран Лучо освобожден от участия в дальнейших тренировках. Глиннес Хульден, твое поведение...»

Глиннес прервал его: «Лорд Дженсифер, избавьте меня от нравоучений. Я ухожу из команды, с вами играть невозможно».

Эрвиль Сават, подающий надежды левый крайний нападающий, вышел вперед: «Я тоже ухожу».

«И я!» — отозвался Вильмер Гафф, правый полузащитник, последний из опытных атлетов, составлявших костяк «Горгон». Остальные игроки колебались. Отказавшись от места в команде лорда Дженсифера, они могли не найти другой возможности соревноваться на профессиональном уровне — приходилось держать язык за зубами. Наступило неловкое молчание.

«Так тому и быть! — заявил побагровевший лорд Дженсифер. — Обойдемся без вас. Неисправимые упрямцы, все четверо! Ты, Тайран Лучо, и ты, Глиннес Хульден — вы сговорились и нарочно делали все, чтобы подорвать мой авторитет».

«Не считая того, что мы выиграли для вас пару раундов, — вежливо улыбнулся Лучо. — Так или иначе, желаю удачи вам и «Горгонам». Прощайте!» Лучо снял шлем и передал его Дженсиферу. Глиннес, Эрвиль Сават и Вильмер Гафф сделали то же самое. «Бухало» Кандольф, единственный способный защитник, не видел смысла играть в заведомо пропащей команде. Он молча отдал шлем капитану и ушел с мятежниками.

Выйдя из раздевалки, Глиннес пригласил четырех сообщников: «Сегодня вечером соберемся у меня, устроим победный банкет! Есть что праздновать — мы избавились от дуралея Тамми!»

«Неплохая мысль, в сущности, — поддержал его Лучо. — Я не прочь осушить пару кувшинов, но на Альтрамарском пляже веселее, да и сочувствующие слушательницы найдутся».

«Как хочешь. Признаться, у меня на веранде в последнее время скучновато. Живу один, как перст, не считая пары мерлингов по соседству».

По дороге к причалу пятеро бунтарей встретили Карбо Гильвега с двумя другими защитниками «Танчинаров». Недавние противники были в прекрасном расположении духа: «Неплохо поиграли, «Горгоны», совсем неплохо! Сегодня вам не повезло, мы упорно сопротивлялись».

«Спасибо за утешение, — отозвался Глиннес, — но мы больше не имеем чести называться «Горгонами»».

«Как так? Дженсифер выбросил дурь из головы и признал, что не может руководить командой?»

«Он признал, что не хочет руководить нами, а мы признали, что не нуждаемся в его руководстве. «Горгоны» как таковые еще существуют — надо полагать. Только Тамми придется где-то найти пятерых игроков».

«Удивительное дело! — Карбо Гильвег склонил голову набок. — «Танчинарам» как раз пригодились бы хорошие нападающие... Вы куда собрались?»

«К Тайрану на Альтрамарский пляж, праздновать освобождение».

«Заходите лучше к Гильвегам — устроим настоящий банкет!»

«Победный банкет с проигравшими? Кому захочется смотреть на наши вытянутые рожи?»

«Чепуха, все будут веселиться! Впрочем, я вас приглашаю по особой причине. Прежде всего давайте зайдем в «Заколдованный линь» и опрокинем по кружке пива».

Восемь спортсменов уселись вокруг большого овального стола, служанка принесла и расставила восемь высоких бокалов с пивом.

Нахмурившись, Гильвег рассматривал тающую пену: «Позвольте высказать мысль очевидную и своевременную. «Танчинарам», так же как и лорду Дженсиферу, нужны нападающие — общеизвестный факт, мы этого не скрываем. Наша команда состоит из десяти защитников и старой пивной бочки с державой для украшения».

«Все это прекрасно и замечательно, мысль напрашивается сама собой, — возразил Глиннес. — Очевидно также то, что у ваших форвардов, защитники они или нет, твоя идея вызовет возмущенные протесты».

«А у них нет никакого права возмущаться. «Танчинары» — открытый клуб, а не частная команда. Записаться в клуб может любой, а дальше все зависит от способностей. Кто не подходит, тот вылетает. Подумайте! Впервые за долгие годы несчастные забитые «Зауркашские танчинары» смогут тягаться с настоящими профессионалами!»

«В этом что-то есть, — признал Глиннес и обернулся к приятелям. — Как вы считаете?»

«Я люблю играть в хуссейд, — пожал плечами Вильмер Гафф. — Выигрывать приятнее, чем проигрывать. Хорошая мысль, давайте сколотим приличную команду».

«Давайте! — поднял бокал Тайран Лучо. — Кто знает, вдруг подвернется случай утопить лорда Дженсифера?»

Сават согласился играть за «Танчинаров», Кандольф сомневался: «Я защитник. У вас и так полно защитников».

«Не будь так уверен, — успокоил его Гильвег. — Левый крайний защитник, Педро Шейморан, недавно повредил ногу. Придется делать перестановки. Может освободиться место левого полузащитника — скорости тебе не занимать. Попробуешь?»

«Почему нет? Попытка — не пытка».

Гильвег осушил бокал: «Ну вот и ладно, договорились. Теперь мы все можем праздновать победу «Танчинаров»!»

 

Глава 12

Вернувшись домой на следующее утро, Глиннес обнаружил у причала незнакомую лодку. На веранде никого не было, дом тоже пустовал. Выйдя на задний двор, Глиннес увидел трех человек, шагавших по лугу: Глэя, Акадия и Джуниуса Фарфана. На всех троих были аккуратные темно-серые костюмы — униформа фаншеров. Глэй и Фарфан о чем-то серьезно говорили, Акадий держался чуть поодаль.

Глиннес вышел навстречу. Заметив на лице хозяина презрительное удивление, Акадий ответил полусмущенной улыбкой.

«Никогда бы не подумал, что вы станете связываться со всяким отребьем», — обронил Глиннес.

«Приходится считаться с веяниями времени, — пожал плечами Акадий. — Забавный наряд, меня он развлекает необычайно». Глэй смерил ментора холодным взглядом, Джуниус Фарфан только рассмеялся.

Глиннес жестом пригласил приезжих на веранду: «Присаживайтесь. Не желаете ли выпить вина?»

Фарфан и Акадий взяли по бокалу вина, Глэй молча отказался. Пройдя вслед за Глиннесом в дом, где он провел детство, Глэй обвел помещение глазами незнакомца и вышел на веранду раньше Глиннеса.

«Хочу тебе кое-что предложить, — сказал Глэй. — Тебе нужен Амбальский остров?» Глэй покосился на Джуниуса Фарфана — тот выложил на стол конверт. «Ты его получишь. Вот деньги, достаточные, чтобы выселить Касагейва».

Глиннес потянулся за конвертом, Глэй его отодвинул: «Не все сразу. Как только ты выкупишь Амбаль, можешь там поселиться — как хочешь. Но Рэйбендери будет предоставлен в мое распоряжение».

Глиннес оторопел от изумления: «Теперь тебе понадобился Рэйбендери? Почему мы не можем жить, как братья, и вместе обрабатывать нашу землю?»

Глэй покачал головой: «Если ты не изменишь свои привычки, между нами никогда не будет согласия. Не будем терять время. Забирай Амбаль и отдай мне Рэйбендери».

«Никогда в жизни не слышал более вздорного предложения, — сказал Глиннес, — принимая во внимание, что оба острова принадлежат мне».

Глэй снова покачал головой: «Если Шайра жив, это не так».

«Шайра мертв». Оставив гостей на веранде, Глиннес вышел на задний двор, выкопал горшок, вынул из него старый золотой брелок и принес на веранду: «Помнишь эту вещицу? Я нашел ее у твоих дружков Дроссетов. Они ограбили Шайру, убили его, выбросили на поживу мерлингам!»

Глэй покосился на брелок, отвел глаза: «Они это признали?»

«Нет».

«Ты можешь доказать, что нашел это у Дроссетов?»

«Ты сомневаешься в моих словах?»

«Одних слов недостаточно», — сухо обронил Глэй.

Медленно повернувшись, Глиннес уставился Глэю в лицо, потом так же медленно поднялся на ноги. Глэй задержал дыхание и окаменел. Акадий поспешно вмешался: «Конечно, твоего слова вполне достаточно, Глиннес. Сядь, успокойся!»

«Пусть Глэй извинится и убирается вон!»

Акадий огорчился: «Глэй имел в виду только то, что одних слов недостаточно в юридическом смысле, что они не служат доказательством в суде. Правильно, Глэй?»

«Да, да! — Глэй всем видом показывал, что ему смертельно скучно. — Мне твоего слова достаточно — другие могут потребовать более веских доказательств. Суть предложения от этого не меняется».

«С чего бы тебя вдруг потянуло домой, на Рэйбендери? — поинтересовался Глиннес. — Собрался устроить бал-маскарад под музыку треваньев?»

«Не суди о других по себе. На Рэйбендери мы хотим основать общину фаншеров, коллегию динамических разработок».

«Даже так! — с деланным уважением подивился Глиннес. — Разработок! Динамических! С какой стати?»

Джуниус Фарфан тихо пояснил: «Мы стремимся к выдающимся академическим достижениям».

Глиннес насмешливо смотрел вдаль, на Амбальский плес: «Признаюсь, я в замешательстве. Люди освоили скопление Аластор много тысяч лет тому назад. Население Галактики исчисляется триллионами. С незапамятных времен то на одной планете, то на другой появлялись великие первооткрыватели и провидцы, ставившие и решавшие труднейшие задачи во всех отраслях и сферах, на всех поприщах и нивах однообразного в своем бесконечном разнообразии феерического карнавала, именуемого человеческим бытием. Все поддающееся представлению сделано, все цели достигнуты — и не единожды, а тысячи раз, снова и снова! Общепризнано, что мы живем в золотую пору заката человеческой расы. Поведайте же мне, непосвященному, какую новую, волнующую область знаний, неизвестную среди тридцати тысяч населенных миров, срочно необходимо разрабатывать именно здесь, на моем лугу моего острова Рэйбендери?»

Глэй нетерпеливо отвернулся, как если бы стыдился непроходимой глупости брата. Джуниус Фарфан, однако, вежливо ответил: «Эти концепции нам хорошо знакомы. Можно с легкостью показать, однако, что объем возможных знаний, а следовательно и достижений, безграничен. Всегда существует переход от известного к неизвестности. В такой ситуации перед любой группой людей, малочисленной или многочисленной, открывается бесконечное число возможностей. Мы не претендуем и даже не надеемся распространить область человеческих знаний за существующие пределы. Создание коллегии — лишь подготовительный шаг. Прежде, чем начинать исследования в новых областях, необходимо четко определить то, что уже изучено, и наметить перспективные направления грядущих свершений. Постановка и решение этой предварительной задачи сами по себе потребуют невероятного труда. Всей моей жизни хватит лишь на то, чтобы стать предтечей будущих перемен. Но и этого достаточно — я не проживу свою жизнь бесцельно и бессмысленно. Присоединяйтесь к фаншераде, Глиннес Хульден, разделите бремя бессмертной мечты!»

«Ради чего? Чтобы маршировать в серой униформе и забыть про хуссейд и звездочтения? Ни за что! Мне все равно, добьюсь ли я чего-нибудь в своей жизни или нет. А ваша коллегия, если вы ее устроите у меня на лугу, испортит пейзаж. Смотрите, как играет свет на воде, как меняются оттенки древесной листвы! Достаточно взглянуть вокруг открытыми глазами — и все разговоры о «свершениях» и «смысле жизни» становятся тщеславной суетой, напыщенной болтовней несмышленых детей».

Джуниус Фарфан беззвучно смеялся: «Можете обвинять нас сколько угодно в тщеславии, высокомерии, самовлюбленности, элитарности — называйте это, как хотите. Никто не утверждает обратного. Жан Дюбле не утверждал, что занимается умерщвлением плоти, когда писал «Розу в зубах урода»».

«Другими словами, — осторожно вставил Акадий, — фаншеры искусно направляют в предположительно полезное русло порочность, изначально присущую человеческой природе».

«Абстрактным рассуждениям свойственна развлекательная ценность, — заметил Джуниус Фарфан, — но мы должны сосредоточиться на динамических, а не статических процессах. Принимаете ли вы предложение Глэя?»

«Какое предложение? Превратить остров Рэйбендери в бедлам, в заповедник для идиотов? Конечно, нет! У вас в душе не осталось ничего человеческого? Взгляните на этот луг, на этот лес! Свершений и стремлений во Вселенной избыток, а красоты и покоя остро недостает. Устраивайте свою коллегию где-нибудь в горах, на лавовых полях или за Сыпучими холмами, только не здесь».

Джуниус Фарфан поднялся на ноги: «Тогда позвольте пожелать вам всего наилучшего». Пока секретарь поднимал со стола деньги, Глиннес попытался перехватить конверт, но Глэй мертвой хваткой вцепился ему в кисть. Тем временем Фарфан безмятежно засунул конверт за пазуху.

По-волчьи оскалившись, Глэй отпустил руку брата. Мышцы Глиннеса напряглись, он наклонился вперед. Джуниус Фарфан смотрел на происходящее спокойно, с понимающим ожиданием. Глиннес расслабился — самоуверенность Фарфана вызывала у него смутные подозрения.

Акадий сказал: «Я останусь с Глиннесом, как-нибудь попозже он отвезет меня домой».

«Воля ваша». В сопровождении молчаливого Глэя Фарфан спустился к лодке. Окинув напоследок широкий Рэйбендерийский луг оценивающими взглядами, они уехали.

«Во всей этой истории есть какая-то невероятная наглость, — сжимая зубы, бормотал Глиннес. — За кого меня принимают? Почему они так уверены, что меня можно безнаказанно стричь раз за разом, как безмозглую скотину?»

«Они убеждены в справедливости своих стремлений, — пожал плечами Акадий. — Возможно, излишняя самоуверенность производит впечатление наглости... Согласен, согласен, эти качества иногда практически неотличимы. И все же ни Глэя, ни Джуниуса Фарфана нельзя назвать наглецами. Глэй держится несколько отстраненно, но в глубине души, в конце концов, он искренний, отзывчивый парень».

Глиннесу стоило большого труда подавить вспышку раздражения: «Искренний отзывчивый парень, обобравший меня, а потом предлагающий обменять то, что оставил, на то, что уже украл? Вам следовало бы пересмотреть подход к оценке человеческих характеров».

Акадий жестом дал понять, что вопрос не заслуживает дальнейшего обсуждения: «Вчера я ходил на стадион смотреть хуссейд — и неплохо развлекся, надо сказать, хотя позиционная игра выглядела не слишком аккуратно. В хуссейде ярко проявляется взаимодействие индивидуальных характеров, ни один матч не походит на другой. Можно было бы даже поверить в то, что маски бессознательно воспринимаются как нечто необходимое для предотвращения чрезмерного влияния личных взаимоотношений игроков на исход состязания».

«В хуссейде все может быть. Я, например, терпеть не могу характер лорда Дженсифера, в связи с чем решил играть за «Танчинаров»».

Акадий понимающе кивнул: «Сегодня утром мне привелось встретиться с лордом Дженсифером — и где, представь себе? В кафе гостиницы «Мирная долина» в Вуляше. Он упомянул за чашкой чая, что выгнал нескольких игроков за неповиновение».

«Неповиновение? — Глиннес хрюкнул. — Точнее выражаясь, за неприкрытое отвращение. Что ему понадобилось в Вуляше? Прошу заметить, что задаю вопрос неформально, в ходе частной беседы, и платить за ответ не намерен».

Акадий отвечал с достоинством: «Лорд Дженсифер обсуждал хуссейд с игроками местной команды, «Вуляшских бакланов». Насколько я понимаю, ему удалось заручиться согласием трех или четырех войти в состав «Горгон»».

«Неужели? Отважный лорд не сдается?»

«Напротив, кипит энергией и полон решимости. Он утверждает, что терпел поражение только по вине ленивых и нерадивых вредителей, и что достоинства противника тут ни при чем».

Глиннес презрительно рассмеялся: «Каждый раз, когда Дженсифер сидел в штрафной купальне, мы ухитрялись выиграть раунд. Как только он начинал командовать, нас били по всему полю».

«Чем старый Нероневи лучше Дженсифера? Он тоже не прославился в качестве вдохновенного стратега».

«Совершенно верно. Надеюсь, мы сможем найти кого-нибудь получше, — Глиннес на минуту задумался. — Как вы смотрите на то, чтобы снова проехаться в Вуляш?»

Акадий не возражал: «Мне сегодня все равно нечего делать».

Дензель Воехота жил в хижине на воздушных корнях между двумя огромными стволами мирсилий, в верховьях Мирной долины. Ему никто еще не сообщал о визите лорда Дженсифера в Вуляш, но он воспринял новость без удивления и без сожаления: ««Бакланы» в любом случае долго не продержались бы — удивительно, что им вообще удалось сыграть несколько матчей». Воехота подошел к телефону и несколько минут говорил с кем-то, чье лицо Глиннес видеть не мог, после чего вернулся на крыльцо: «Все нападающие и один полузащитник уже играют за «Горгон». Можете быть уверены, что «Бакланам» в этом сезоне летать больше не придется».

«Тебя может заинтересовать тот факт, что «Танчинарам» пригодился бы агрессивно мыслящий капитан, — сказал Глиннес. — Нероневи давно пора на покой, а быстротой соображения он не отличался и в молодости. В новом составе, да еще с лукавым и прытким капитаном, «Танчинары» могли бы выиграть кучу денег».

Дензель Воехота потянул себя за подбородок: «Насколько я помню, «Танчинары» — открытый клуб?»

«Открытый всем ветрам, как океан!»

«В твоей идее определенно что-то есть. Определенно».

 

Глава 13

Превращение «Танчинаров» из команды «десяти защитников и старого толстяка» в команду слаженную, уравновешенную и блещущую многосторонними талантами не обошлось без обид и угроз. Уязвленный Нило Нероневи наотрез отказался признавать превосходство навыков Дензеля Воехоты. Когда такое превосходство было практически продемонстрировано, он шумно удалился с поля в сопровождении смещенных нападающих и шерли, своей племянницы. Уже через час в беседке «Заколдованного линя» Нероневи и его группа объявили себя ядром новой команды, отныне именуемой «Зауркашскими рыбоглушителями». Более того, Нероневи дерзнул вызвать на поединок «Горгон» проходившего мимо лорда Дженсифера. Тот согласился рассмотреть предложение.

Между тем «Танчинары», внезапно осознавшие свои возможности, тщательно тренировались, отрабатывая броски и выпады, позиционные перемещения и основной репертуар игровых комбинаций. Их первыми противниками должны были стать «Флибустьеры» из Гальгейда в Восточных Низинах. «Флибустьеры» выставляли на бочку не больше полутора тысяч озолей, что примерно соответствовало незавидному состоянию казны самих «Танчинаров». Нерешенным оставался вопрос о выборе шерли. Перинда, администратор и казначей клуба, представил нескольких неприглядных кандидаток, единодушно отвергнутых командой.

«По классу мы не уступаем чемпионам всепланетных соревнований, да и тем можем показать, где раки зимуют, — заявил администратору Дензель Воехота. — Так что найдите нам первоклассную шерль. Кусок старой наживки для мерлингов на пьедестале нас не устраивает».

«Есть у меня девчонка на примете, — почесал лысину Перинда. — Первый класс, ничего не скажешь — «сашео», красота, энтузиазм, все на месте. Только вот... смущают два незначительных обстоятельства».

«В самом деле? Она получает пособие как мать-героиня?»

«Нет-нет, с девственностью должно быть все в порядке. В конце концов она из семьи треваньев, что само по себе — одно из смущающих обстоятельств».

«Ага! — сказал Глиннес. — Каковы же ее другие изъяны?»

«Ну, она ведет себя... скажем, чересчур эмоционально. Язык без костей. Но в общем и в целом — весьма воодушевляющая особа, идеальная шерль, можно сказать».

«Ага! И как ее зовут? Случайно, не Дюиссана Дроссет?»

«Совершенно верно. Есть возражения?»

Глиннес поджал губы, пытаясь точно определить свое отношение к Дюиссане. Яркая индивидуальность и «сашео» были в наличии — без сомнения. Дюиссана могла стимулировать — положительно или отрицательно — любую команду. «У меня возражений нет», — сказал Глиннес.

Если Дюиссана сколько-нибудь смутилась, обнаружив Глиннеса среди игроков, то ничем этого не показала. Она пришла на тренировку одна, что для девушки-треваньи было выдающейся демонстрацией независимости. Сильный южный ветер заставлял ее длинный темно-коричневый плащ плотно прижиматься к телу, облегая грациозную фигуру — она казалась очень привлекательной и почти невинной. Дюиссана на удивление мало говорила, но следила за маневрами «Танчинаров» с явным пониманием тонкостей игры, что придавало атлетам дополнительную энергию.

Дюиссана согласилась зайти с игроками в беседку «Заколдованного линя», где команда обычно подкреплялась после тренировок. Перинда казался слегка растерянным и, формально представляя Дюиссану игрокам, подчеркнуто назвал ее «одной из кандидаток».

Сават выкрикнул: «Эй! По мне, так она шерль что надо! Хватит с нас кандидаток!»

Перинда прокашлялся: «Да-да, разумеется. Остается лишь пара моментов, нуждающихся в уточнении. В конце концов, мы всегда выбирали шерль после подробного обсуждения».

«Что тут обсуждать?» — защитник Эрцинг был голоден и недоволен. Обернувшись к Дюиссане, он задал традиционный вопрос: «Готова ли ты служить нам верой и правдой, нашей шерлью под солнцем и под дождем, в счастье и в горе?»

Золотистый взгляд Дюиссаны, блуждавший по лицам игроков, казалось, слегка задержался на Глиннесе. Но она ответила: «Готова».

«Ну, и чего мы ждем? — спросил Эрцинг. — Провозгласим ее, и всех делов!»

«Подождите, один момент! — лысина Перинды чуть покраснела. — Как я уже сказал, осталось уточнить пару вопросов, вероятно не столь существенных, но...»

«Каких таких вопросов? — торопился Эрцинг. — Выкладывайте!»

Розовый от смущения администратор надул щеки: «Мы могли бы обсудить их позже...»

Демонстрируя неожиданную способность говорить грамотно, Дюиссана поинтересовалась: «О каких несущественных моментах идет речь? Обсуждайте их сейчас, при всех. Может быть, я что-то смогу объяснить, если нужно. В чем дело?»

Несмотря на понукания, Перинда колебался. Наступило молчание.

«Если меня в чем-то обвиняют, я хотела бы знать, в чем именно», — сказала Дюиссана. И снова Глиннесу показалось, что она намеренно встретилась с ним глазами.

«Обвиняют — слишком сильное выражение, — с трудом выдавил администратор. — Ходят слухи, делаются намеки, касающиеся... хм... ну, скажем, твоей девственности. Несмотря на то, что ты из табора треваньев... имеются сомнения».

Глаза Дюиссаны полыхнули огнем: «Кто смеет говорить обо мне такие вещи? Это гнусно! Трусливо! Ничего — я знаю, кто на меня клевещет. Никогда ему не прощу, никогда!»

«Постой, постой! — протестовал Перинда. — Все это не более, чем сплетни — не могу сказать, кто их распространяет. Нужно удостовериться...»

«Ждите меня здесь! — приказала собравшимся Дюиссана. — Не уходите, пока не вернусь. Меня оболгали, унизили — по меньшей мере дайте мне возможность оправдаться!» Дюиссана в ярости выпорхнула из беседки, чуть не столкнувшись с заходившими промочить горло лордом Дженсифером и его старым приятелем, лордом Аландриксом.

«Звездные взрывы и коллапсы! — воскликнул Дженсифер. — Это еще кто такая? И на кого она так разозлилась?»

Администратор поспешил извиниться: «Кандидатка в шерли «Танчинаров», милорд».

Дженсифер с удовольствием расхохотался: «Она приняла самое мудрое решение в своей жизни, избежав печальной участи! Наисоблазнительнейшая пташка, честно говоря. Не прочь был бы сорвать с нее хламиду».

«Такая возможность почти наверняка не представится», — холодно заметил Глиннес.

«Смотри, какая самонадеянность! Наступают перемены, однако. «Горгоны» — не те, что прежде!»

«Если ваша казна выдержит столь рискованное предприятие, может быть, нам удастся организовать встречу?»

«Даже так? Сколько вы готовы выложить на бочку?»

«Три тысячи, пять, десять тысяч — сколько хотите».

«Вздор! «Танчинары» и двух тысяч не наскребут, забудь о десяти!»

«Сколько бы вы ни поставили, деньги найдутся».

Лорд Дженсифер задумчиво кивнул: «Из этого что-нибудь может получиться. Десять тысяч, говоришь?»

«Почему нет?» — Глиннес обвел взглядом беседку. Все присутствовавшие «Танчинары» прекрасно знали, что в казне команды было от силы три тысячи озолей, но беспокойство выдавал только Перинда.

«Хорошо! — деловито ответил лорд Дженсифер. — «Горгоны» принимают вызов. В свое время будут сделаны необходимые приготовления». Он повернулся, чтобы уйти — как раз в тот момент, когда в беседку промаршировала разгневанная Дюиссана Дроссет. Ее золотистые кудри слегка растрепались, глаза горели торжеством и яростью. Бросив на Глиннеса ненавидящий взгляд, она ткнула бумагой в грудь Перинды: «Вот! Пришлось вынести неудобство, что-бы заткнуть рты мстительным сплетникам! Читайте! Довольны?»

Администратор внимательно изучил документ: «Насколько я понимаю, передо мной врачебная справка, удостоверяющая целомудрие поименованной Дюиссаны Дроссет и скрепленная подписью доктора Ниамета. Что ж, этот неприятный вопрос можно снять с повестки дня».

«Не спешите! — вмешался Глиннес. — Каким днем датирована справка?»

«Что за мерзавец, подумать только! — взорвалась Дюиссана. — Я сегодня справку получила, только что!»

Перинда кивнул и сухо добавил: «Доктор Ниамет не указал время с точностью до минуты, но настаивать на повторном обследовании в присутствии представителей команды было бы, на мой взгляд, излишне».

Лорд Дженсифер подошел ближе: «Очаровательное создание! Драгоценнейшая, к чему связываться с деревенщиной? «Горгоны» — галантная, благовоспитанная команда, у нас тебе будет гораздо лучше!»

«Благовоспитанность не помогает выигрывать в хуссейд, — заметил начинавший злиться Перинда. — Если тебе не терпится щеголять голышом после первого матча, ступай к «Горгонам», в этом они не подведут».

Дюиссана бросила на лорда оценивающий взгляд и с некоторым сожалением покачала головой: «Мне разрешено выступать только с «Танчинарами». Вам придется просить не меня, а моего отца».

Дженсифер возвел очи к устланному пальмовыми листьями своду беседки, будто призывая некое божество засвидетельствовать предъявляемые к нему непомерные требования, после чего низко поклонился: «Всего наилучшего!» Отдав честь «Танчинарам», аристократ наконец покинул таверну.

Перинда воззрился на Глиннеса: «Шутки шутками, а где мы возьмем десять тысяч озолей?»

«А где их возьмет лорд Дженсифер? Еще недавно он пытался занять деньги у меня. Кто знает, что будет через пару месяцев? Подождите, десять тысяч нам покажутся карманной мелочью».

«Кто знает, действительно, кто знает? — пробормотал администратор и вздохнул. — Вернемся, однако, к Дюиссане Дроссет. Будет она нашей шерлью или нет?»

Никто не возразил — точнее, встречаясь глазами с пылающим взором Дюиссаны, никто не осмелился ничего сказать. Тем дело и кончилось.

Матч с «Гальгейдскими флибустьерами» «Танчинары» выиграли с почти неприличной легкостью. Зауркашские спортсмены сами удивились эффективности своей тактики. Либо их команда была в шесть раз сильнее, чем ожидалось, либо «Флибустьеры» были самой хилой командой в префектуре Джолани. Три раза «Танчинары» прорывались по всей длине поля, проворно и решительно перемещаясь из позиции в позицию — так, что каждому «Флибустьеру» все время казалось, что он имеет дело с двумя противниками, а к золотому кольцу их несчастной шерли то и дело тянулись руки соперничавших друг с другом «Танчинаров». Тем временем Дюиссана стояла на пьедестале бесстрастно и холодно, даже сурово, в белой хламиде, подчеркивавшей ее хрупкое очарование. К сожалению публики разгромленные в пух и прах «Флибустьеры» уплатили три выкупа, чтобы спасти честь своей шерли, и как можно быстрее сбежали с поля.

После матча «Танчинары» собрались в таверне «Заколдованный линь». Дюиссана держалась в стороне от веселой компании. Через некоторое время Глиннес, обернувшись, оказался лицом к лицу с угрожающе нахмурившимся Вангом Дроссетом. Не сказав ни слова, гетман поспешил увести дочь от греха подальше.

Через неделю «Танчинары» отправились на пароме вверх по Бичеве-реке в Эрх на острове Малая Взятка, чтобы помериться силами с «Боевиками Эрха» — с тем же результатом. Лучо назначили крайним левым нападающим — в этом качестве ему легче было играть в тандеме с Глиннесом. Сават с не меньшим успехом выполнял роль правого крайнего нападающего. Тем не менее, в построении «Танчинаров» были относительно слабые места, которыми более опытный противник непременно воспользовался бы. Левый форвард Гайован относился к игре довольно безразлично и, будучи невелик ростом, слишком уступал защитникам в весе. Роло, левый полузащитник, частенько считал ворон.

Играя против «Боевиков», Глиннес обнаружил в одной из средних лож лорда Дженсифера. Глиннес не мог не заметить также, что аристократ то и дело поглядывал на Дюиссану, хотя в этом отношении он не отличался оригинальностью, так как шерль «Танчинаров» излучала почти непреодолимое очарование. Белая хламида позволяла забыть сомнительное происхождение девчонки из табора треваньев — она казалась обворожительной прелестницей из высшего света, томной и беспечной, влекущей и недоступной, податливой и дерзкой, осторожной и ветреной, трагически печальной и торжественно-радостной. Глиннесу тоже казалось, что он видит в Дюиссане все эти достоинства — хотя при каждом взгляде на нее ему чудился отголосок девичьего смеха в пронзенной звездами тьме.

Следующий матч, с «Хансардскими драконами», выявил уязвимость левого крыла «Танчинаров» — «Драконы» дважды проникали глубоко в тыл зауркашской команды по левым нефам. В каждом случае их останавливали защитники, после чего следовали прорывы к шерли «Драконов» по правому флангу. В конце концов «Танчинары» последовательно выиграли три затяжных раунда, а следовательно и весь матч. Снова в одной из средних лож сидел лорд Дженсифер в компании незнакомых Глиннесу личностей, и опять он появился после игры в «Заколдованном лине», где подтвердил, что принимает вызов «Танчинаров». По предложению Дженсифера, каждая сторона выставляла по десять тысяч озолей, а игра должна была состояться через четыре недели.

Одолеваемый сомнениями Перинда неохотно согласился провести матч на таких условиях. Как только Дженсифер удалился, среди «Танчинаров» началось бурное обсуждение возможных злокозненных планов обнищавшего аристократа. Как выразился Гильвег, «даже Тамми не мог надеяться на выигрыш с цыплячьим выводком под крылышком».

«Он спит и видит, как бы прорваться по левому флангу, — буркнул Эрцинг. — Сегодня мы едва отбились».

«Тамми не рискнул бы десятью тысячами, полагаясь на теоретические соображения, — возразил Глиннес. — Подозреваю, что нас ждет пренеприятнейший сюрприз. Например, по такому случаю он может нанять целую команду профессионалов — «Вертрисских карпунов» или «Скорпионов Порт-Ангела» — и нарядить их в форму «Горгон»».

«Что-то в этом роде, — опустил голову Лучо. — Купить чужую победу и заплатить за нее нашими деньгами — это в его стиле. Проказа на потеху гостям».

«Ха, за десять тысяч не откажется приехать и сборная планеты!»

«Такая команда раскроит нас слева, как дыню, только семечки посыплются», — мрачно предсказал Эрцинг, украдкой поглядывая в угол беседки, где сидели, прислушиваясь к разговорам, удрученные Гайован и Роло. Для них происходившее означало только одно — согласно неумолимой логике конкуренции, «двухтысячным» игрокам не было места в «десятитысячной» команде.

Через два дня к «Танчинарам» присоединились два новых игрока. Один, Яльден Вирп, входил в первоначальный список «команды-мечты» лорда Дженсифера. Другой, Дион Сладин, раньше играл за малоизвестную команду горцев с Дальней Гряды, но заслужил уважение Дензеля Воехоты, давно взявшего его на примету. Теперь уязвимый левый фланг «Танчинаров» не только укрепился, но и превратился в источник постоянной угрозы противнику.

 

Глава 14

Гайована и Роло уговорили остаться в клубе запасными и тренерами, причем в матче с «Постригунскими авангардистами», за две недели до назначенной лордом Дженсифером схватки с «Горгонами», оба играли на прежних позициях. «Авангардисты», пользовавшиеся высокой репутацией, успели проиграть один трудный, ожесточенный раунд, прежде чем обнаружили слабину на левом фланге. Последовали частые пробные броски, а порой и прорывы противника по левому краю, причем раза три «Авангардисты» добирались почти до пьедестала, но подвижные и массивные защитники «Танчинаров» успевали сбрасывать их в воду. Почти десять минут «Танчинарам» пришлось непрерывно обороняться в тылу, оставив всякие попытки нападения. Тем временем лорд Дженсифер наблюдал из ложи, обмениваясь замечаниями с приятелями.

В конце концов «Танчинары» выиграли, как обычно, три раунда подряд, хотя победа далась им непросто. При этом за кольцо Дюиссаны еще ни разу не взялась ничья рука.

Теперь в казне «Танчинаров» скопилось гораздо больше десяти тысяч озолей. Игроки начинали поговаривать о богатстве и славе. Перед ними открывалось несколько возможностей. Они могли рассматривать себя как «двухтысячную» команду и проводить периодические встречи на местных стадионах. В качестве «пятитысячного» клуба они могли соперничать с первоклассными противниками со всех концов Мерланка, не слишком рискуя и рассчитывая на умеренный доход. Наконец, они могли посягнуть на высший уровень и заключать сделки о проведении матчей с «десятитысячными» командами, сулившие золотой дождь озолей и способные придать атлетам невыразимое свойство победителей, «истовен». Если «истовен» команды проявлялся достаточно ярко и часто, она серьезно претендовала на звание чемпионов планеты и даже участвовала в межпланетных встречах настолько, насколько позволяла казна.

День решающей схватки с «Горгонами» начался с грозы. Сиреневые молнии перескакивали из тучи в тучу, временами разряжаясь в холмы, отчего кроны самых высоких мен, мечущиеся тенями за стеной ливня, на мгновение озарялись дрожащим сиянием электрического озноба. К полудню тучи отползли на север и еще долго что-то ворчали над горами.

«Танчинары» вышли на поле первыми — громкоговорители оповестили об их появлении ревущую приливами и отливами шума шестнадцатитысячную толпу: «Неутомимые, непреклонные «Танчинары» из зауркашского хуссейд-клуба, в знакомых черно-синих с серебром формах, клянутся вечно защищать недосягаемую честь своей драгоценной, внушающей возвышенный восторг шерли, Дюиссаны! Их капитан — Дензель Воехота; форварды — Тайран Лучо и Глиннес Хульден; крайние нападающие — Яльден Вирп и Эрвиль Сават; полузащитники...» Глашатай перечислил «Танчинаров», после чего снова повысил голос: «А теперь в замечательной каштаново-черной форме на поле выходят возрожденные, полные решимости драться до победного конца «Горгоны» под командованием Таммаса, лорда Дженсифера, взявшего на попечение источник невыразимого очарования, шерль Арельмиру! Форварды «Горгон»...»

Как и предполагал Глиннес, Дженсифер вывел на поле команду, не имевшую ничего общего с «Горгонами», ранее потерпевшими поражение от «Танчинаров». Новые «Горгоны» двигались уверенно и целенаправленно — этим атлетам вкус победы был давно знаком. Глиннес узнал только одного игрока местного происхождения — капитана, лорда Дженсифера. Его план был очевиден с первого взгляда: Тамми надеялся быстро и безболезненно выиграть десять тысяч озолей. Устав хуссейда, достаточно расплывчатый, многое оставлял на волю случая. Исход игры нередко зависел от не слишком безобидных трюков, запугивание и обман противника допускались как нечто само собой разумеющееся. Таким образом, нечистоплотная затея лорда Дженсифера не наносила особого ущерба его репутации, хотя победа «заместителей» не принесла бы его клубу никакой славы. Так или иначе, в ходе предстоящего матча следовало ожидать искусно замаскированных неразрешенных приемов.

Из оркестровой ямы грянуло вступление — традиционная пьеса «Чудеса грации и отваги». Капитаны сопроводили шерлей до пьедесталов. Шерль «Горгон» Арельмира, статная темноволосая девушка, не излучала теплоты, внушающей игрокам способность превзойти себя. Глиннес не преминул заметить также, что лорд Дженсифер старался не выделяться и вообще вел себя сдержанно. Когда аристократ понял, что на левом фланге «Танчинаров» будут играть новый полузащитник и новый крайний нападающий, у него несколько вытянулась физиономия, но он тут же усмехнулся и пожал плечами.

Противники заняли исходные позиции. Горны, барабаны и флейты грянули торжественно-слезоточивый гимн: «Шерли трепещут в надежде на славу».

Капитаны встретились с полевым арбитром на мосту через центральный ров. Дензель Воехота воспользовался случаем заметить: «Лорд Дженсифер, в вашей сборной много новых лиц. Все они, надо полагать, живут неподалеку от Флехарийского плеса?»

«Мы — граждане Аластора и соотечественники, все пять триллионов! — строго указал ему аристократ. — В вашей команде тоже не все родом из Зауркаша».

«Если не из Зауркаша, то из нашей префектуры».

Судья подбросил жезл — зеленый свет получили «Горгоны», игра началась. Дженсифер объявил комбинацию, «Горгоны» двинулись вперед — подтянутые, бдительные, уверенные в себе. «Танчинары» сразу почувствовали, что имеют дело с бывалыми соперниками.

Притворившись, что готовятся к броску по правому флангу «Танчинаров», «Горгоны» жестокой лавиной обрушились на левое крыло. Поджарые мускулистые каштаново-черные фигуры в безумно оскалившихся масках с презрительно болтающимися красными языками столкнулись лоб в лоб с серебристо-черными фигурами, бешено фехтующими буфами. Опытное левое крыло «Танчинаров» чуть отступило, а потом быстро окружило группу «Горгон», прижимая ее к центральному рву. Зажглись красные огни. Воехота пытался защелкнуть капкан и сбросить в воду пару «Горгон», продвинувшихся дальше других, но полузащитники «Горгон» уже подтянулись и открыли своим нападающим путь к отступлению. Позиции смещались, частичные фронты наступали и отступали — игроки поочередно мерялись силами то с одним, то с другим. Примерно через десять минут изнурительного боя с переменным успехом лорд Дженсифер увлекся и неосторожно отошел от державы. Глиннес тут же перепрыгнул ров, огрел его буфом по шее и сбросил в бассейн.

Поднявшись по лестнице в тылу «Горгон», злой и мокрый аристократ стал выкрикивать яростные команды — чего и добивался Глиннес. «Горгоны» чуть растерялись, сбитые с толку слишком частой сменой комбинаций. «Танчинары» с классической простотой прорвались клином по центру — в прыжке с полуоборотом прыткий Эрвиль Сават первый вскочил на пьедестал и взялся за кольцо Арельмиры. Породистая шерль обмякла от огорчения — она явно не ожидала вторжения деревенщины в святая святых.

Дженсифер с каменным лицом отсчитал пять тысяч озолей, после чего полевой арбитр объявил пятиминутный перерыв.

«Танчинары» совещались. «Тамми горит голубым пламенем! — веселился Лучо. — Вся его затея полетела кувырком».

«Надо бы его еще раз искупать», — предложил Воехота.

«Непременно! Команда у них опасная, вот только капитан — наш человек в доску!»

«Ну, ну! Не переусердствуйте! — предупредил Глиннес. — Они быстро смекнут, в чем дело. Купайте Тамми сколько угодно, но между делом, в потасовке».

Игра возобновилась. Разгневанный лорд Дженсифер установил державу у самого моста через центральный ров. «Горгоны», по-видимому, разделяли его чувства и отчаянно пытались прорваться по всем направлениям, летая на трапециях с нефа на неф и начиная бежать еще в воздухе. Когда загорелись красные огни, Воехота бросил в нападение левое крыло, на чужой половине поля внезапно повернувшее вправо. Почуяв неладное, Дженсифер уже спешил под прикрытие державы, но тщетно — его перехватили и опрокинули в воду вверх ногами. На какое-то мгновение перед форвардами «Танчинаров» открылась свободная дорога. Подгоняемые прыгающим от нетерпения Воехотой, они помчались зигзагами в тыл противника. Когда на лестнице показалась багровая с выпученными глазами голова лорда Дженсифера, настало время платить второй выкуп — его десяти тысяч как не бывало.

«Горгоны» медленно сошлись кружком и совещались. Воехота окликнул судью: «Как их команда называется, на самом деле?»

«Вы не знаете? Это «Стилеты» с планеты Руфус, дают показательное турне. Сегодня вы их здорово осадили. Они побили «Скорпионов» из Порт-Ангела и «Язычников» из Йонусского клуба — играя со своим капитаном, разумеется».

Лучо был настроен великодушно: «Надеюсь, у них останется приятное воспоминание о бодрящей зауркашской бане. Действительно, почему Тамми один прохлаждается в бассейне? За что ему такая честь? Пусть вместе плавают, наперегонки!»

«Правильно! Вернутся на Руфус свежие, умытые!»

Красный свет. Перескочив ров, «Танчинары» столкнулись с чисто оборонительной тактикой, в хуссейде носившей название «неприступного редута». Тем не менее, у «Танчинаров» за спиной уже была победа в двух раундах — их защитники могли позволить себе передвигаться свободнее, чем раньше. Подбежав к центральному рву, они вчетвером перескочили его, дерзко пренебрегая способностью «Горгон» организовать контратаку, что в хуссейде расценивалось, как неприкрытое оскорбление. Последовал внезапный взрыв яростной активности — судья не успевал следить за путаницей рук и ног, «Горгоны» и «Танчинары» один за другим сыпались в бассейн. Поперек всего поля, «стенка на стенку», каштаново-черные фигуры сцепились буфами с сине-черными, отливающими серебром. Кровожадно разинутые пасти мотались из стороны в сторону, блестя металлическими клыками. Фигуры теряли равновесие, размахивали руками и падали, поднимая фонтаны брызг. Хриплые выкрики капитанов почти терялись в шуме возбужденной толпы, треваньи подливали масла в огонь, ожесточенно пиликая и дудя. Арельмира то ломала руки, то прижимала их к груди. Ее надменная отчужденность испарилась — по-видимому, она плакала и кричала, но голос ее тонул в оглушительном гвалте. Пригнувшись, как бодливые бычки, защитники «Танчинаров» разорвали упругую цепь «Горгон». Дензель Воехота, бросив державу на произвол судьбы, вихрем пронесся сквозь образовавшийся пролом и очутился на пьедестале с кольцом в руке.

Развеваясь, белая хламида отлетела в сторону — нагая Арельмира стояла на пьедестале, пока страстная струнная музыка праздновала поражение «Горгон» и трагическое унижение шерли. Лорд Дженсифер принес Арельмире плащ и увел ее с поля — за ним, понурив головы, ушли его игроки-наемники. Оркестр заиграл традиционную заключительную пьесу, «Ослепительный фейерверк победы». Торжествующие «Танчинары» пронесли Дюиссану на руках к пьедесталу «Горгон». Заразившись всеобщим восторгом, Дюиссана радостно кричала и прыгала на пьедестале, высоко размахивая руками. Смеясь и плача, она бросилась целовать «Танчинаров», но скоро столкнулась с Глиннесом, отшатнулась и убежала с поля.

Через некоторое время «Танчинары» стали собираться в «Заколдованном лине», сопровождаемые напутствиями и поздравлениями болельщиков.

«Никогда не видел такой решительной игры, такого напора, такой техники!»

«Подождите, «Танчинары» прославят Зауркаш! Подумать только!»

«Что теперь Дженсифер будет делать со своими «Горгонами»?»

«Как что? Придется раскошелиться на всю катушку и нанять «Избранных» с планеты Солейль-Амут или «Фалифоников» с Зеленой звезды».

«А я все равно поставлю на «Танчинаров»!»

«Танчинары! — кричал администратор Перинда, размахивая какой-то бумажкой. — Только что звонили, через две недели пятнадцатитысячная игра — если мы согласны!»

«Конечно, согласны! С кем?»

«С «Вертрисскими карпунами»».

В беседке стало тихо: «Карпуны» входили в пятерку лучших команд Труллиона.

Перинда продолжал: «Про нас они ничего не знают — только то, что мы выиграли несколько матчей. Думаю, рассчитывают поживиться пятнадцатью тысячами, не особенно напрягаясь».

«Жадность до добра не доведет».

«Их — нет, а нас — да! Я тоже жадный».

Перинда поднял руку: «Играть придется в Вельгене. В дополнение к казне «Карпунов» — если мы выиграем, конечно — нам причитается пятая часть сбора. В сумме получится почти сорок тысяч озолей — по три тысячи на брата».

«Неплохо за пробежку перед обедом!»

«Не спеши, с «Карпунами» так просто не расправишься».

«Да за три тысячи я их один, голыми руками утоплю!»

«Внимание! — предупредил Перинда. — «Карпуны» — профессиональный клуб, любителей у них нет. Они выиграли двадцать восемь матчей подряд, и за все это время к их шерли никто не прикоснулся. «Танчинаров» никто не знает — мы сами не знаем, что можем и чего не можем. Сегодня мы играли с превосходной командой, сбитой с толку отсутствием привычного капитана. «Карпуны» не хуже, а то и лучше, и выйдут на поле в полном составе. Мы вполне можем потерять деньги. Так что же, рискнем? Кто против?»

«О чем тут говорить! За три тысячи на брата мы из настоящих карпунов отбивную сделаем!»

 

Глава 15

Вельгенский стадион, крупнейший в префектуре Джолани, трещал по швам — свободных мест не осталось. Четыре крытые элитные секции заполнили аристократы из префектур Джолани, Минч, Стравеньи и Гулькин Нос. На потертых скамьях открытого амфитеатра теснились больше тридцати тысяч простолюдинов. Многие болельщики приехали из Вертриса, что почти в пятистах километрах к западу — эти украсили секцию амфитеатра оранжевыми и зелеными лентами, цветами «Карпунов». В небе над их головами развевались двадцать восемь оранжево-зеленых хоругвей, знаменовавших двадцать восемь непрерывных побед вертрисской команды.

Целый час оркестр исполнял мелодии, знаменитые в истории хуссейда — победные пеаны дюжины легендарных команд, традиционные скорбные и ликующие гимны, «Походный марш мираксийских боевиков» — от него холодела кровь и все сжималось внутри, «Страсти по шерли Гральцее», надолго западавшие в память и преследовавшие слушателей сладостно-печальными гармониями. Наконец, за пять минут до начала матча, сыграли «Славу забытым героям».

«Танчинары» вышли на поле и построились у восточного пьедестала, сдвинув вверх, как забрала, серебристые маски. Немного погодя у западного пьедестала показались «Карпуны» в темно-зеленых приталенных безрукавках и трико в темно-зеленую и оранжевую полоску. Подобно «Танчинарам», они открыли лица, сдвинув маски на затылки. Разделенные обширным полем игроки мрачно поглядывали друг на друга. Капитан «Карпунов» Джехан Ауд, ветеран тысячи матчей, слыл тактическим гением — ни одна подробность не ускользала от его внимания, в самой лихорадочной неразберихе ударов и падений он умел инстинктивно угадать наилучший выход из положения. Молодой Дензель Воехота молниеносно находил оригинальные решения. Умудренный опытом Ауд внушал «Карпунам» уверенность. Воехота горел желанием испробовать многочисленные «домашние заготовки». Оба не сомневались в себе. «Карпуны» давно сыгрались и понимали друг друга без слов, что давало несомненное преимущество. «Танчинары» могли противопоставить им нерастраченный заряд жизненных сил и наступательного порыва. В хуссейде оба качества ценились одинаково высоко. «Карпуны» знали, что победят. «Танчинары» знали, что «Карпуны» проиграют.

Команды-соперники ждали, пока оркестр играл «Тресильдаму» — традиционную приветственную увертюру.

Капитаны вывели шерлей, оркестр грянул «Чудеса грации и отваги». Шерлью «Карпунов» было сказочное создание по имени Фарера — светлоокая блондинка, ослепительно излучавшая «сашео». Как только она взошла на пьедестал, произошло таинственное превращение — Фарера превзошла себя, воплощая прообраз девы-покровительницы. Златокудрая Дюиссана тоже преобразилась в хрупкое, томительное олицетворение неукротимости духа, проникнутое галантным безрассудством и неповторимым «сашео», не уступающим чарам Фареры.

Игроки опустили маски и заняли позиции на поле — поблескивающие серебром «Танчинары» против безжалостных «Карпунов».

Право первого призыва получили «Карпуны». Музыка замедлилась — голос каждого инструмента, преодолев дюжину модуляций, влился в дрожащий золотом заключительный аккорд. Наступила мертвая тишина: сорок тысяч зрителей затаили дыхание.

Зеленые огни! «Карпуны» бросились вперед, накатившись знаменитой «приливной волной», чтобы смести «Танчинаров» и сразу подавить разрозненные очаги сопротивления. Форварды перескочили ров, за ними полузащитники и — без промедления — массивные защитники, яростно ищущие схватки.

«Танчинары» приготовились к лобовой атаке. Не позволяя теснить себя, они подтянули к центральному рву всех защитников. Команды столкнулись и смешались подобно двум охваченным паникой табунам. Последовавший рукопашный бой не дал заметного преимущества ни одной стороне. Через несколько минут Глиннес вырвался на пустынную вражескую половину поля и вскочил на пьедестал. Глядя шерли «Карпунов» прямо в лицо, он схватил толстый золотой браслет у нее на талии. Фарера побледнела от волнения и замешательства — еще никогда противник не прикасался к ее кольцу.

Ударили в гонг. Джехан Ауд хмуро передал Воехоте восемь банкнот — восемь тысяч озолей. Объявили перерыв. В первом раунде искупались пятеро «Танчинаров» и пятеро «Карпунов» — поровну.

Воехота торжествовал: «У них прекрасная команда, нечего сказать! Но защитников наших им не сдвинуть, и нападающие у нас быстрее. Только в полузащите перевес на их стороне, да и то незначительный».

«Что они теперь придумают?» — спросил Гильвег.

«Что-нибудь в том же роде, — пожал плечами Воехота. — На этот раз, чтобы не давать воли нашим форвардам и продавить оборону, им придется действовать методичнее».

Игра возобновилась. Теперь Ауд не рисковал, позволяя подопечным слегка отступать после ложных вылазок вперед — «Карпуны» ждали возможности заманить в ловушку и искупать кого-нибудь из нападающих противника. Хитрый Воехота видел их насквозь и нарочно сдерживал «Танчинаров», пока Джехан Ауд не потерял терпение. «Карпуны» попытались внезапно прорваться по центру — расступившись, форварды «Танчинаров» оставили их на попечение защитников и перепрыгнули ров. Лучо первый добежал до пьедестала и схватился за кольцо Фареры.

Получив выкуп — семь тысяч озолей — Воехота предупредил команду: «Не успокаивайтесь! Загнанные в угол «Карпуны» опаснее всего. Они выиграли двадцать восемь матчей подряд не по счастливой случайности. Готовьтесь к очередной «приливной волне»!»

Капитан оказался прав. «Карпуны» штурмовали цитадель «Танчинаров» в полном составе. Глиннеса столкнули в бассейн, вслед за ним «нырнули» Сладин и Вильмер Гафф. Взобравшись по лестнице, Глиннес отправил в купальню крайнего нападающего «Карпунов», очутившегося в трех метрах от шерли, но не успел опомниться, как сам полетел в воду — опять. Второй раз он уже не спешил вылезать — прозвучал гонг.

Впервые Дюиссана почувствовала тепло чужой руки на золотом кольце. Взбешенный Воехота вернул Ауду восемь тысяч.

Глиннес никогда еще не участвовал в столь изнурительном матче — невероятно выносливые «Карпуны» носились по всему полю, перепрыгивая из ряда в ряд и перелетая на трапециях с одного нефа на другой так, будто игра только началась. Невдомек было Глиннесу, что «Карпунам» перебежки нападающих противника казались непредсказуемым мельканием сверхъестественно неуловимых, скользящих по воздуху серебристо-черных теней, а защитники «Танчинаров» — перегородившими все пути, неумолимо возвышающимися над полем изваяниями Судьбы.

Стадион шумел, как море, в такт приливам и отливам затянувшейся битвы, но мало-помалу, раунд за раундом «Танчинары» теснили неприятеля — верткие, как ртуть, беспощадно молотящие буфами фигуры Глиннеса и Лучо все чаще сновали в тылу «Карпунов». Игроки не слышали рева толпы — для них весь мир ограничился напряженной, преувеличенно яркой действительностью поля, перекрещивающихся рядов и нефов, слепящих солнечных бликов в беспокойной воде бассейна. Солнце ненадолго спряталось за редким облачком — в то же мгновение Глиннес увидел, как слегка разошлась стена оранжево-зеленых силуэтов, освобождая зигзагообразный путь к пьедесталу. Западня? Собравшись с последними силами, он заставил непослушные ноги устремиться вперед, уклонился от буфа одного защитника, перескочил на соседний неф за спину другого, яростно от кого-то оборонявшегося, и снова бросился вперед. Люди в оранжево-зеленых формах что-то хрипло кричали, маски «Карпунов», еще недавно выглядевшие всепонимающе-суровыми, теперь, казалось, исказились от боли. Глиннес Хульден стоял на пьедестале, взявшись за блестящий металл на талии Фареры — ему предстояло потянуть за кольцо и обнажить голубоглазую деву на глазах у сорока тысяч восторженных болельщиков. Музыка вознеслась к небесам, величественная и трагическая — рука Глиннеса дернулась, замерла в нерешительности... он не смел опозорить создание изумительной красоты...

На стадион снова легла прохладная тень, теперь уже надолго — к полю спускались три черных звездолета. Музыка резко оборвалась. Из громкоговорителя над трибунами раздался жалобный крик: «Старментеры! Спа...» Микрофон зарегистрировал неразборчивую перепалку и шум ожесточенной возни, после чего прозвучал другой голос, сухой и грубый: «Всем оставаться на местах! Соблюдайте полное спокойствие».

Глиннес схватил Фареру за локоть, заставил ее спрыгнуть с пьедестала и потащил к лестнице, спускавшейся в бассейн. Белокурая шерль в ужасе упиралась: «Что ты делаешь?»

«Пытаюсь тебя спасти, — отозвался Глиннес. — Девушки, приглянувшиеся старментерам, не возвращаются домой».

Голос красавицы дрожал: «А там, внизу — безопасно?»

«Не думаю. Выберемся по водостоку в отстойник. Спеши — это на другом конце бассейна!»

По плечи в шумно плещущей воде, они со всей возможной прытью пробрались под рядами и нефами к центральному рву и дальше, под другую половину поля. Что это? С противоположной лестницы спускалась Дюиссана с окаменевшим, белым от страха лицом. Глиннес позвал ее: «Сюда, сюда! Через отстойник — там, может быть, забыли поставить охрану».

В углу бассейна излишек воды переливался в короткий узкий желоб. Глиннес подтянулся, протиснулся в желоб ногами вперед и спрыгнул на закраину мелкого отстойника, заполненного вонючей черной грязью. За ним в отверстии появилась Дюиссана, плотно завернувшаяся в мокрую белую хламиду. Глиннес помог ей спуститься, но она поскользнулась на краю и шлепнулась задом в грязь. Глиннес не удержался от ухмылки.

«Ты это нарочно!» — чуть не плача, пожаловалась Дюиссана.

«Неправда!»

«Нарочно!»

«Думай, что хочешь, мне все равно».

По желобу спускалась Фарера — Глиннес поймал ее и удержал на краю отстойника. Дюиссана с трудом выкарабкалась из грязи. Глиннес и обе шерли с сомнением поглядывали на извилистую протоку, огибавшую отстойник и терявшуюся в нависших зарослях молчеягодника и пискливой ивы. Вода казалась темной и глубокой, в воздухе чуть попахивало мерлингами. Перспектива плыть или даже брести по пояс в этой канаве представлялась немыслимой. С противоположной стороны протоки был привязан маленький неказистый челнок — видимо, собственность пары мальчишек-безбилетников, прокравшихся по желобу на стадион.

Глиннес вброд перебрался к челноку, наполовину залитому водой и опасно кренившемуся под его весом. Вычерпав литров тридцать воды, он решил, что медлить больше нельзя было, и, оттолкнув лодку от глинистого берега, причалил туда, где ждали девушки. Дюиссана вступила в челнок, за ней Фарера — лодка опустилась в воду до самого планшира. Глиннес передал Дюиссане черпак. Нахмурившись, та принялась выплескивать воду за борт. Осторожно орудуя веслом, Глиннес направил челнок на середину протоки. Сзади, со стадиона, гремел голос, многократно усиленный громкоговорителем: «Зрители, занимающие места в секциях A, B, C и D, направляются к выходам с южной стороны. Многие свободно покинут стадион — мы задерживаем только лиц, перечисленных в проскрипции. Не задерживайтесь, не паникуйте и не возражайте. Каждый, кто попытается сопротивляться, будет убит без предупреждения».

«Невероятно!» — думал Глиннес. Умопомрачительная лавина событий: возбуждение, яркие цвета, страсти, музыка, победа — и что теперь? Страх, бегство с двумя шерлями! Дюиссана его ненавидела. Другая шерль, Фарера, тайком косилась на него великолепными очами цвета морской лазури. Дюиссана скоро передала черпак Фарере и, брезгливо надувшись, пыталась очистить хламиду от налипшей грязи. «Как они непохожи!» — удивился про себя Глиннес. Удрученная Фарера мирилась с обстоятельствами, несмотря ни на что — более того, несомненно предпочитала побег через вонючий отстойник позору публичного обнажения. Дюиссану же возмущала необходимость терпеть какие-либо неудобства, причем она явно возлагала ответственность за свои невзгоды лично на Глиннеса.

За очередной излучиной не далее, чем в ста метрах ниже по течению открылись серебристая гладь Вельгенского пролива и за ней — просторы Южного океана. Глиннес приободрился, стал энергичнее работать веслом — они ускользнули от старментеров. Дерзкий набег, грандиозный замысел! Бандиты точно рассчитали, где и когда соберутся все богачи префектуры. Этих они возьмут в заложники, чтобы требовать выкуп, а в девушках найдут утешение инстинктам. Заложники вернутся, разоренные и сломленные — девушки не вернутся никогда. В кассе стадиона старментеры найдут не меньше ста тысяч озолей, не считая денег, привезенных командами. Вероятно, планировалось также ограбление вельгенских банков.

Виляя по прибрежной глинистой топи, испещренной лунками лопнувших газовых пузырей, протока становилась все шире. К востоку в море выдавалась Вельгенская коса — дальше начиналась городская гавань. На западе пустынный берег терялся в послеполуденной дымке. Под открытым небом Глиннес чувствовал себя беззащитным, но рассудок убеждал его в беспочвенности опасений — у старментеров не было времени гоняться за нищими беглецами, даже если бы они соизволили заметить утлый челнок.

Фарера старательно черпала воду, обильно сочившуюся через щели. Глиннес боялся, что челнок долго не продержится. Вязнуть в пузырящейся черной трясине никому не хотелось. Глиннес решил плыть к ближайшему островку, не больше пятидесяти метров в поперечнике, торчавшему лесистым бугорком над гладью пролива.

Покачиваясь на океанской зыби, челнок быстро набирал воду. Фарера лихорадочно вычерпывала, Дюиссана помогала ей руками — беглецы едва успели добраться до островка, стоя в тонущей лодке. С неимоверным облегчением Глиннес вытащил челнок на лоскуток песчаного пляжа. Распрямившись, он увидел над стадионом корабли старментеров. Пролетев над головой и поднимаясь по южному небосклону, три звездолета исчезли вместе с драгоценным грузом.

Фарера судорожно вздохнула и взглянула на Глиннеса: «Если бы не ты, меня бы увезли».

«Меня тоже! Только мне некого благодарить, кроме себя», — резко отозвалась Дюиссана.

«Ага! — догадался Глиннес. — Она бесится, потому что ей никто не бросился помогать».

Дюиссана выпрыгнула из челнока на песок: «И что мы тут будем делать?»

«Кто-нибудь рано или поздно проплывет мимо. Придется ждать».

«Ждать, ждать! Сидеть и дрожать на мокром, холодном клочке земли? Лучше вычерпать воду из лодки и плыть обратно к берегу!»

«Челнок течет, как решето, а прибрежные воды кишат мерлингами. Придется ждать — что остается? Гм... Может быть, удастся как-то законопатить щели».

Дюиссана отошла и села на брошенный отливом кусок дерева. С запада под облаками промчались корабли Покрова. Один опустился в Вельгене, другие продолжали кружить над городом.

«Поздно, слишком поздно!» — пробормотал Глиннес. Он вычерпал из челнока всю воду и начал плотно забивать щели мхом, собирая его под деревьями.

Фарера подошла, посмотрела на его старания и сказала: «Ты меня пожалел».

Глиннес поднял голову.

«Ты мог сразу дернуть за кольцо, но не решался. Не хотел меня позорить».

Глиннес кивнул и снова нагнулся над лодкой.

«Может быть, поэтому твоя шерль на тебя злится».

Глиннес покосился на Дюиссану, хмуро созерцавшую топкие берега: «У нее редко бывает хорошее настроение».

Белокурая Фарера задумчиво произнесла: «Стоять на пьедестале — странное занятие. Вживаешься в роль, возникают самые необычные... претензии. Сегодня мы проиграли, но старментеры избавили меня от позора. Возможно, твоя шерль чувствует себя обманутой».

«Ей повезло, что она здесь, а не в трюме пиратского звездолета».

«По-моему, она тебя любит, и поэтому ревнует».

Глиннес изумленно уставился на Фареру: «Любит — меня?» Он снова украдкой взглянул на Дюиссану: «Совершенно исключено! Она терпеть меня не может — свидетельств тому более чем достаточно».

«Как знаешь. Я в таких вещах не разбираюсь».

Закончив работу, Глиннес устало выпрямился, неодобрительно рассматривая челнок: «Не доверяю я этому мху — тем более, что наступает авнесс. С берега подует ветер».

«Мы высохли, тут не холодно. Хотя мои родители, наверное, страшно беспокоятся. И еще... я проголодалась».

«Поесть мы что-нибудь найдем, — заверил ее Глиннес. — Даже неплохо поужинаем, хотя, конечно, не хватает огня. Смотри — паннан!»

Глиннес забрался на дерево и сбросил Фарере гроздь плодов. Вернувшись на пляж, они обнаружили, что Дюиссана исчезла — вместе с лодкой. Предательница гребла уже в пятидесяти метрах от острова к устью протоки, позволившей им бежать со стадиона. Глиннес язвительно расхохотался: «Она меня так обожает и ревнует, что нарочно оставила нас вдвоем на острове!»

Лицо Фареры густо порозовело: «Все может быть».

Они наблюдали за маневрами челнока. Дюиссане приходилось бороться со встречным береговым бризом. Она перестала грести и стала вычерпывать воду — по-видимому, мох не позволил полностью устранить течь. Снова взявшись за весло, Дюиссана покачнулась и, схватившись обеими руками за борт, выронила весло в море. Крепчавший бриз относил неуправляемую лодку все дальше от берега — к востоку от пляжа, где стояли и смотрели Глиннес и Фарера. Дюиссана их игнорировала.

Глиннес и синеокая шерль «Карпунов» взошли на небольшой холм посреди островка, чтобы не упустить из вида удаляющийся челнок — теперь Дюиссану могло унести в открытое море. Силуэт лодки с одиноко сидящей фигурой постепенно уменьшался и потерялся в россыпи других лесистых отмелей.

Вернувшись с Фарерой на маленький пляж, Глиннес заметил: «Если бы мы сумели как-нибудь развести огонь, здесь можно было бы неплохо устроиться — даже на пару дней... Неохота жевать сырую морскую живность».

«Мне тоже», — поморщилась Фарера.

Глиннес нашел пару сухих палок и попробовал добыть огонь дикарским способом верчения, но не преуспел. С досадой выбросив палки, он вздохнул: «Ночи здесь теплые, но костер не помешал бы».

Фарера глядела то в одну, то в другую сторону, стараясь не встречаться с ним глазами: «Думаешь, мы здесь останемся надолго?»

«Пока мимо не проплывет чья-нибудь лодка — как повезет. Может быть, полчаса, а то и целую неделю».

Запинаясь, Фарера спросила: «И тебе, наверное, захочется со мной... переспать?»

Несколько секунд Глиннес изучал ее лицо, потом протянул руку и прикоснулся к золотистому локону: «Ты неописуемо красива. Стать твоим первым любовником было бы просто замечательно».

Фарера отвернулась: «Мы одни... Сегодня моя команда проиграла, шерлью мне больше не быть. И все же...» Помолчав, она медленно приподняла руку и тихо, без выражения сказала: «Смотри, кто-то плывет».

Глиннес колебался. Фарера ждала, ни одним движением не выказывая нетерпения. Скрепя сердце, Глиннес буркнул: «Что-то нужно делать с этой дурой Дюиссаной и ее дырявым челноком!» Подойдя к воде, он стал громко кричать и размахивать руками. Моторная лодка, управляемая одиноким рыбаком, изменила курс, и через несколько минут Глиннес и Фарера взошли на борт. Возвращаясь с моря, рыбак не заметил никакого челнока — возможно, Дюиссане удалось выбраться на один из островов.

Обогнув длинную косу, рыбак причалил к вельгенской пристани. Глиннес и Фарера взяли такси, попросив отвезти их к стадиону. По дороге водитель не переставал возбужденно комментировать набег старментеров: «Неслыханное дело! Увезли три сотни богачей, влиятельнейших людей со всей округи! И сотню девушек впридачу — этим не позавидуешь, за них никто выкупа требовать не будет. Спасатели, как всегда, опоздали — Покров, что с него возьмешь? А бандиты точно знали, кто им нужен, остальных отпустили. Все рассчитали до секунды — раз-два и готово! Получат выкуп — разживутся на славу!»

На стадионе Глиннес немногословно попрощался с шерлью Фарерой, пробежал в раздевалку, снял форму «Танчинаров» и надел повседневный костюм.

Таксист подбросил его обратно к пристани, где Глиннес нанял небольшой быстроходный катер. Миновав косу, он свернул в Вельгенский пролив. Безжизненный свет авнесса окрасил море, небо, островки и берег в бледные тающие цвета, которым нет названия на человеческом языке. В полной, сверхъестественной тишине шипение и плеск рассекаемой килем воды казались почти оскорбительным вторжением.

Глиннес проплыл мимо островка, служившего убежищем ему и двум шерлям, и направился дальше в море, к небольшому архипелагу, куда унесло челнок Дюиссаны. Покружив у первого торчащего из воды бугра, поросшего кустарником, он не обнаружил никаких следов челнока или строптивой дочери гетмана. На следующих трех отмелях тоже никого не оказалось. Осталось проверить еще три маленьких клочка суши — за ними простиралось пустынное безмятежное море. На втором из них Глиннес заметил панически размахивающую руками грациозную особу в белой хламиде.

Узнав человека за рулем катера, Дюиссана сразу перестала прыгать и махать руками. Глиннес спрыгнул на берег, рывками вытащил моторную лодку на песок и привязал швартов к корявому корню, после чего огляделся по сторонам. Далекая низкая береговая линия смутно темнела в нерешительном, почти сумеречном свете. Поверхность моря медленно и тускло переливалась, будто сдерживаемая пленкой маслянистого шелка. Глиннес повернулся к хранившей неприязненное молчание Дюиссане: «Здесь очень тихо. Даже мерлинги, наверное, так далеко не заплывают».

Дюиссана смотрела на катер: «Если ты явился, чтобы меня забрать, я готова ехать».

«Спешить-то некуда, — заверил ее Глиннес. — Времени хоть отбавляй. Я привез хлеб, вареное мясо и вино. Можно испечь паннаны и кворлей — если повезет, найдем пару курсетов. Устроим пикник — скоро взойдут вечерние звезды».

Капризно поджав губы, Дюиссана смотрела на берег. Глиннес подошел к ней на расстояние протянутой руки — ближе, чем когда-либо. Девушка недружелюбно повернулась к нему, ее золотисто-серые глаза бегали — Глиннесу казалось, что он угадывает в них торопливую смену противоречивых влечений. Наклонившись, он обнял ее за плечи и поцеловал в холодные неотзывчивые губы. Дюиссана с силой отпихнула его кулаками и внезапно обрела дар речи: «Все вы, трилли, кобели одной породы! От всех каучем разит, в голове ничего, кроме похоти! Что тебе не можется? Никакого уважения ни к себе, ни к другим!»

Глиннес рассмеялся: «Есть хочешь?»

«Нет. Меня пригласили на ужин. Если мы не уедем сейчас же, я опоздаю».

«Неужели? Ты стащила челнок, чтобы не опоздать на вечеринку?»

«Ничего я не тащила. В любом случае челнок не твой, ты сам его украл. Кто виноват, что ты глаз не мог оторвать от этой холеной стервы, как ее там? Удивительно, что ты с ней до утра не провалялся».

«Она боялась, что ты обидишься».

Брови Дюиссаны высоко взметнулись: «Почему я вообще должна замечать, что ты делаешь и с кем якшаешься? Ее заботливость оскорбительна!»

«Ерунда все это, — подвел итог Глиннес. — Пойду поищу паннаны, а ты собери пока сухой плавник, костер разведем».

Дюиссана открыла рот, чтобы возмутиться, но решила, по-видимому, что неповиновение ничему не поможет. Сделав пару шагов, она соизволила подобрать несколько сухих веток и высокомерно кинула их на песок, при этом поглядывая на катер. Но Глиннес почти целиком вытащил моторную лодку из воды — у Дюиссаны не хватило бы сил столкнуть ее обратно. Кроме того, коварный Глиннес забрал ключ от замка зажигания.

Глиннес принес две грозди паннанов, развел огонь, выкопал из песка четырех кворлей покрупнее, почистил их, промыл в море и положил на угли вместе с паннанами. Захватив хлеб и мясо из лодки, он расстелил на песке небольшую скатерть. Дюиссана наблюдала издали.

Глиннес откупорил бутыль вина и предложил Дюиссане выпить.

«Я предпочитаю не пить вина».

«Может быть, ты что-нибудь все-таки съешь?»

Дюиссана прикоснулась к губам кончиком языка: «А что ты собираешься делать после еды?»

«Будем отдыхать на песке и глядеть на звезды, потом... кто знает, что потом?»

«О! Ты просто мерзавец, вот что! Знать тебя не хочу! Неряха и обжора, как все трилли».

«Бывают трилли и похуже меня. Устраивайся. Поедим, полюбуемся на закат».

«Я хочу есть и буду есть! — заявила Дюиссана. — А потом мне нужно домой. Ты знаешь, как треваньи относятся к неразборчивым интимным связям. Кроме того, не забывай, что я — шерль «Танчинаров» и девственница!»

Глиннес жестом дал понять, что приведенные доводы не слишком убедительны: «В жизни нередко наступают перемены».

Дюиссана застыла в бессильной ярости: «Так ты намерен осквернить шерль своей команды? Каков негодяй, подумать только! А сам делал вид, что беспокоится по поводу моего целомудрия, распространял грязные сплетни!»

«Никаких сплетен я не распространял! — в свою очередь возмутился Глиннес. — Я никому даже всю правду еще не рассказал — о том, как ты и твоя семейка ограбили меня и оставили на съедение мерлингам, о том, как ты весело смеялась, когда меня избили до полусмерти!»

Дюиссана слегка смутилась, но тихо отрезала: «Ты получил по заслугам».

«О нет, с твоим папашей и с твоими братцами я еще не рассчитался! Что касается тебя... я еще не решил, что с тобой делать. Ешь, выпей вина, подкрепись».

«У меня пропала всякая охота есть. Это несправедливо, унизительно! Никто не позволил бы с собой так обращаться».

Глиннес промолчал и приступил к трапезе.

Минуту спустя Дюиссана к нему присоединилась: «Не забывай, что если ты добьешься своего, то оскорбишь не только меня, но и всех «Танчинаров» — и запятнаешь себя на всю жизнь. А потом тебе придется иметь дело с моей семьей, и ты дорого поплатишься! Тебя будут преследовать изо дня в день, как загнанного зверя, ты нигде не найдешь покоя. Кроме того, я буду всегда глубоко тебя презирать. И ради чего все это? Чтобы облегчиться, справить нужду? Только не говори мне, пожалуйста, о «любви» — ты все это задумал, чтобы отомстить. Бесчестная, трусливая месть! Ты ведешь себя так, будто я — животное или бесчувственная вещь. Пожалуйста, можешь мною воспользоваться, как отхожим местом, можешь меня убить и выбросить, но помни, что твои отвратительные привычки не заслуживают ничего, кроме бесконечного отвращения. Помни, что...»

«Женщина! — взревел наконец Глиннес. — Имей сострадание, заткнись! Ты испортила мне весь день, и вечер тоже. Ешь молча, а когда наешься, мы вернемся в Вельген». Сдвинув брови, он сгорбился на корточках у костра и принялся уплетать все, что было под рукой — печеные паннаны, кворлей и мясо с хлебом, обильно запивая вином из двух бутылей. Дюиссана искоса следила за ним. У нее на лице появилось странное выражение — то ли презрительная, то ли самодовольная улыбочка.

Насытившись, Глиннес откинулся спиной на мшистую кочку и некоторое время размышлял, глядя на закат. Море отражало небесное великолепие цветов с прямодушием гениального художника, лишь изредка нарушавшимся темной морщиной зыбкой пологой волны.

Дюиссана сидела, обхватив руками колени, и не говорила ни слова.

Глиннес раздраженно поднялся на ноги и столкнул катер на воду, после чего жестом позвал Дюиссану: «Поехали!» Девушка залезла в лодку. Катер быстро пересек пролив, обогнул косу и приблизился к вельгенской пристани.

У причала покачивалась большая белая яхта, принадлежавшая, насколько было известно Глиннесу, лорду Дженсиферу. На борту происходило что-то необычное — все иллюминаторы ярко горели.

У Глиннеса яхта вызвала тревожное недоумение. Неужели лорд Дженсифер принимал гостей сегодня, после набега старментеров? Странно. Разумеется, он никогда не понимал и не надеялся понять аристократов. Дюиссана же, к его изумлению, поспешила к яхте, как только выпрыгнула из катера. Вспорхнув по трапу, она исчезла в салоне. Глиннес узнал послышавшийся из открытой двери голос Дженсифера: «Дюиссана, драгоценнейшая, что тебя...» Окончание фразы пропало — дверь закрылась.

Глиннес пожал плечами и вернул катер в бюро проката. Когда он возвращался по набережной, лорд Дженсифер позвал его с яхты: «Глиннес! Зайди к нам на минутку, сделай одолжение!»

Глиннес безразлично поднялся по трапу. Дженсифер хлопнул его по спине и провел в салон, где расположилась дюжина гостей в модных нарядах — аристократы из числа приятелей хозяина — а также Акадий, Маруча и Дюиссана, теперь накинувшая поверх белой хламиды красный плащ, позаимствованный у одной из присутствовавших дам.

«А вот и наш герой! — объявил Дженсифер. — Его хладнокровие спасло двух восхитительных шерлей от печальной участи, ожидавшей их в руках старментеров. В нашей великой скорби мы, по меньшей мере, можем быть благодарны за такое благодеяние».

Глиннес ошеломленно озирался посреди салона. Ему казалось, что он видит возмутительно нелепый сон: Акадий, лорд Дженсифер, Маруча, Дюиссана и он собственной персоной — курьезный спектакль!

«Я почти ничего не знаю о последних событиях, — сказал Глиннес. — Кроме того, что старментеры захватили стадион».

«Большинство пребывает в таком же неведении», — отозвался Акадий. Сегодня словоохотливый ментор тщательно выбирал выражения, казался необычно подавленным и отстраненным: «Старментеры заранее составили поименный список заложников. Захвачены триста человек — не больше и не меньше, все люди видные и влиятельные — а также примерно двести девушек. За каждого из трехсот заложников требуют выкуп — как минимум сто тысяч озолей. Никто не упоминал о выкупе девушек, но мы сделаем все, чтобы их вызволить».

«Значит, с бандитами уже связались?»

«Само собой. Они тщательно подготовились — им хорошо известны финансовые возможности каждого заложника».

Лорд Дженсифер не упустил случая отозваться о себе и своих друзьях с шутливым пренебрежением: «Таким образом, репутация тех, кто не удостоился внимания пиратов, существенно пострадала. Мы воспринимаем свою удачу, как оскорбление».

Акадий продолжал: «Исходя из неких соображений, по-видимому, достаточно обоснованных, меня назначили сборщиком выкупа, за каковую услугу я должен получить вознаграждение — не слишком большое, уверяю тебя, порядка пяти тысяч озолей, причем работа предстоит немалая».

Глиннес слушал и не верил своим ушам: «Значит, в общей сложности сумма выкупа составит... триста раз по сто тысяч...»

«Тридцать миллионов озолей, совершенно верно. Неплохая выручка за один день, как по-твоему?»

«Шанс угодить на прутаншир тоже не следует сбрасывать со счетов».

Акадий сделал кислую мину: «Варварский пережиток. Какие преимущества дают пытки? Старментеры все равно возвращаются».

«Поучительное зрелище, полезное для народа! — возразил Дженсифер. — Подумайте о плененных девушках — в их числе могла оказаться моя бесподобная Дюиссана!» Аристократ обнял Дюиссану за плечи и добродушно-отечески прижал ее к себе: «Никакое возмездие за такое преступление на выглядит чересчур жестоким. Не в моих глазах, по крайней мере».

Часто моргая и приоткрыв рот, Глиннес переводил взгляд с Дженсифера на Дюиссану и обратно — Дюиссана с трудом скрывала веселье, будто ей и лорду было известно что-то забавное, о чем остальные еще не догадывались. Что случилось? Весь мир сошел с ума? Или он все еще видит абсурдный, нездоровый сон?

Акадий иронически поднял брови: «Грехи старментеров невозможно отрицать. Будем надеяться, что их мучительная смерть послужит достаточным искуплением».

Один из приятелей лорда Дженсифера поинтересовался: «Кстати, кто из старментеров несет ответственность за набег?»

«Они не скрывают имени главаря, даже щеголяют им. Мы удостоились чести привлечь внимание самого Сагмондо Бандолио — «Неумолимого Сагмондо». По части неумолимости он определенно не уступает коллегам».

Глиннесу это имя было знакомо — в Покрове давно и безуспешно пытались выследить Сагмондо, знаменитого полным безразличием к жертвам и никогда не отвечавшего на просьбы о снисхождении.

«Плохо дело!» — сказал он.

«Ходят слухи, что он пиратствует для развлечения, — добавил Акадий. — Говорят также, что в свободное от разбоя время он ведет добропорядочное существование, пользуясь дюжиной поддельных биографий на разных планетах Скопления, и что награбленных богатств ему хватило бы на тысячу жизней».

Собравшиеся помолчали, невольно задумавшись: зло иногда принимает масштабы, вызывающие почтение.

Глиннес очнулся: «Где-то в нашей префектуре засел осведомитель пиратов, тесно связанный с аристократами, досконально разбирающийся в финансовом положении каждого».

«Логичный вывод», — согласился Акадий.

«Кто же он? — покачал головой лорд Дженсифер. — Кто?»

Любой из присутствующих мог бы предложить ту или иную гипотезу, но все промолчали.

 

Глава 16

Разгромив «Карпунов», «Танчинары» оказали себе плохую услугу. Так как их казну захватили Сагмондо Бандолио и его головорезы, команда осталась без средств. При этом ввиду их несомненного успеха казначею Перинде не удавалось договориться о проведении матчей с «тысячными» или «двухтысячными» клубами. А на то, чтобы бросить вызов спортсменам «десятитысячного» класса, денег не было.

Через неделю после матча с «Карпунами» «Танчинары» собрались на острове Рэйбендери, и Перинда разъяснил печальное положение вещей: «С нами согласились играть только три команды, причем ни одна не рискнет честью шерли меньше, чем за десять тысяч озолей. Еще проблема: у нас теперь нет шерли. Дюиссана, видите ли, привлекла внимание некоего лорда — в чем и состояла, естественно, цель ее участия в играх. Теперь ни она, ни Тамми не желают и слышать о возможности публичного обнажения ее драгоценной шкуры».

«Туда ей и дорога! — заявил Лучо. — Дюиссане всегда было плевать на хуссейд».

«Само собой, — отозвался Воехота. — Она из табора. Ты когда-нибудь видел, чтобы треваньи играли в хуссейд? Удивительно, что она вызвалась с нами выступать. Исключительный случай».

«У треваньев свои игры», — заметил Гильвег.

«Например: «Кто кому перережет глотку?»», — подхватил Глиннес.

«Или: «Кто скорей обчистит трилля?»»

«Или: «Мерлинг, мерлинг, чей труп сегодня на ужин?»»

«А еще: «Что плохо лежало, то пропало»!»

Перинда усмехнулся: «Шерль мы всегда сумеем найти. Но где найдешь деньги?»

Глиннес нехотя выдавил: «Если бы я был уверен, что деньги не пропадут, я бы внес в казну тысяч пять».

Воехота почесал в затылке: «Я наскребу тысячу, так или иначе».

«Это уже шесть тысяч, — кивнул Перинда. — Я тоже вложу тысячу — точнее, займу у отца... Кто еще? Желающих пустить деньги на ветер больше нет? Давайте, раскошеливайтесь, чемпионы-голодранцы, не держитесь за карманы, все равно дырявые!»

Еще через две недели «Танчинары» встретились с «Океанскими канчедами» на огромном стадионе Океанского острова. Победителям причитались двадцать пять тысяч озолей — пятнадцать тысяч от проигравшей команды и десять тысяч от устроителей матча, продававших билеты. Новой шерлью «Танчинаров» стала Сахарисса Симоне, девушка из горного поселка Фал-Лал, приятная, наивная и хорошенькая, хотя не вполне одаренная невыразимым «сашео». Кроме того, многие сомневались в ее девственности, но никто не хотел поднимать этот вопрос. «Давайте все с ней переспим по очереди, и поставим точку ко всеобщему удовлетворению», — ворчал Воехота.

По той или иной причине «Танчинары» играли вяло и несобранно, допустив ряд непростительных оплошностей. «Канчеды» победили в трех раундах подряд. Тридцать пять тысяч зрителей имели возможность созерцать во всех деталях обнаженное — и вероятно целомудренное — тело Сахариссы. В итоге сумма сбережений Глиннеса сократилась до трех с чем-то тысяч озолей. Ошеломленный и подавленный, он вернулся на Рэйбендери, бросился в старое плетеное кресло на веранде и провел вечер, уставившись на отражение острова Амбаля в мутно-зеркальной воде плеса. До чего он докатился — хаос и разорение! Обнищавшие «Танчинары» унижены и вот-вот разбредутся кто куда. О том, чтобы выкупить Амбаль, и думать не приходилось. Дюиссана, вызывавшая в нем любопытство и странное возбуждение, тешила честолюбие, вращаясь в аристократических кругах. Глиннес, ранее не испытывавший к ней слишком теплых чувств, теперь готов был взорваться от одной мысли о Дюиссане в объятиях другого мужчины.

Через два дня после фиаско на Океанском острове Глиннес прибыл в Вельген на пароме, чтобы найти покупателя двадцати мешкам превосходных рэйбендерийских мускатных яблок, и скоро заключил сделку. До отправления парома в обратный рейс оставалось больше часа, и Глиннес зашел перекусить в небольшой ресторан, помещавшийся наполовину во внутреннем помещении и наполовину в тени беседки, увитой фульгериями. Запивая бутерброд с сыром кружкой пива, он обозревал вельгенских горожан, спешивших по делам... Вот прошла стайка фаншеров-ортодоксов — серьезные, бдительные молодые люди с почти военной выправкой, сурово устремившие взоры вдаль, чтобы показать, как они поглощены величественными идеями и знамениями грядущего... А вот идет ментор Акадий — спешит, наклонив голову против ветра, придерживая руками развевающиеся полы фаншерского серого пиджака... Подождав, пока ментор не подошел ближе, Глиннес позвал его: «Акадий! Присядьте, отдохните, опрокиньте кружку пива!»

Акадий остановился — так, будто наткнулся на невидимое препятствие. Вглядываясь в тень, чтобы понять, кто его зовет, ментор пару раз обернулся через плечо и поспешно скользнул в кресло рядом с Глиннесом. Лицо его подергивалось нервной гримасой, голос звучал резко и напряженно: «Кажется, отвязались — надеюсь, что так».

«Кто? — Глиннес посмотрел вдоль улицы туда, откуда появился Акадий. — Кто от вас отвязался?»

На прямой вопрос ментор всегда отвечал уклончиво: «Нужно было отказаться от поручения — сколько беспокойств, сколько волнений! Пять тысяч озолей, подумаешь! Обезумевшие от жадности треваньи наступают мне на пятки и ждут малейшей неосторожности. Курам на смех! Пусть заберут свои тридцать миллионов и мои несчастные пять тысяч впридачу, пусть изготовят на эти деньги самую дорогую во Вселенной затычку себе в задницу, чтоб благодарное человечество восхищенно любовалось и прищелкивало языками!»

«Другими словами, вы собрали выкуп — тридцать миллионов озолей», — догадался Глиннес.

Акадий досадливо кивнул: «Уверяю тебя, это не настоящие деньги — то есть, из них я могу потратить только пять тысяч, мои комиссионные. Остальное — пачки разрисованной бумаги». Ментор раздраженно ткнул кулаком небольшой черный портфель с серебристой застежкой: «Тридцать миллионов. Бесполезная макулатура!»

«Бесполезная — для вас».

«Разумеется, — Акадий снова оглянулся. — К сожалению, абстрактная символика доступна не всем — точнее выражаясь, в процессе мышления разные люди используют разные символы. То, что в моем представлении олицетворяет дым и огонь, страх и боль, у некоторых вызывает совсем иные ассоциации, среди которых преобладают дворцы, космические яхты, ароматные фимиамы и запретные наслаждения».

«Короче говоря, вы боитесь, что деньги у вас украдут?»

Подвижный ум Акадия не позволял останавливаться на подтверждении очевидных выводов: «Сознаешь ли ты масштабы злоключений, уготованных человеку, присвоившему, растратившему или не сумевшему сохранить — что в данном случае равноценно — тридцать миллионов, принадлежащие Сагмондо Бандолио? Дальнейшее нетрудно предсказать. Бандолио: «Джанно Акадий, будьте добры предъявить доверенные вам тридцать миллионов озолей». Акадий: «Взывая к вашей доблести и уповая на ваше долготерпение, вынужден сообщить, что упомянутой вами суммы у меня нет». Бандолио... увы! Воображение отказывает. Возможности превосходят любые разумные представления! Последует ли холодный приказ? Приступ ярости? Презрительный смех?»

«Если вас в самом деле ограбят, — заметил Глиннес, — по меньшей мере вы сможете удовлетворить любопытство».

Акадий признал справедливость иронии лишь мимолетным укоризненным взглядом: «Если бы я знал наверняка, кого и чего следует опасаться, кого избегать, чего не делать...» Ментор не закончил.

«Вам что-нибудь фактически грозит? Или просто нервы шалят?»

«Нервы-то шалят, спору нет, но таково мое повседневное состояние. Я ненавижу неудобства, я в ужасе от одной мысли о боли, я отказываюсь признать даже отдаленную перспективу смерти. А теперь все эти обстоятельства нависли надо мной подобно глыбе, готовой обвалиться в любой момент».

«Тридцать миллионов — впечатляющая сумма, — не без сожаления произнес Глиннес. — Все мои проблемы могли бы решить жалкие двадцать тысяч озолей».

Акадий протянул Глиннесу портфель: «Пожалуйста! Возьми сколько тебе нужно и сам объясняй недостачу Бандолио... Нет, что это я?» Ментор снова прижал драгоценный саквояж: «У меня нет такой возможности».

«Я чего-то не понимаю, — признался Глиннес. — Если большие деньги не дают вам покоя, почему бы просто не положить их в банк? Вот, например, в двадцати шагах от нас — Вельгенский банк».

Акадий вздохнул: «Если бы все было так просто... Мне поручено хранить деньги наготове и передать их посыльному Бандолио из рук в руки по первому требованию. Таковы инструкции».

«Когда же явится посыльный?»

Акадий устремил взор к побегам фульгерии, вьющимся под куполом беседки: «Через пять минут? Через пять дней? Через пять недель? Хотел бы я знать!»

«Надежность такого метода передачи наличных сомнительна, — заметил Глиннес. — Старментерам, однако, виднее, какая система расчетов отвечает их интересам. Не нужно так волноваться. Подумайте лучше о том, сколько забавных историй о своих перипетиях вы сможете рассказать, когда все это кончится!»

«Не могу думать ни о чем, кроме сиюминутной угрозы, — жаловался Акадий. — Такое чувство, будто у меня на коленях не портфель, а раскаленная наковальня».

«Скажите прямо — чего вы боитесь?»

Даже в самом взвинченном состоянии Акадий неспособен был удержаться от аналитических поучений: «Озолей страстно жаждут три соперничающие категории людей: фаншеры, стремящиеся приобрести землю, оборудование, информацию и энергию, представители благородного сословия, нуждающиеся в обновлении катастрофически иссякающих источников доходов, и треваньи, алчные от природы. Только что я обнаружил, что за мной украдкой увязались двое треваньев».

«Само по себе это еще ни о чем не говорит», — возразил Глиннес.

«У страха глаза велики, конечно, но в моем положении простительно подозревать всех и каждого, — ментор поднялся на ноги. — Ты возвращаешься на Рэйбендери? Почему бы тебе не составить мне компанию?»

Они прошли к причалу, и белая моторная лодка Акадия понеслась на восток по Внутренней заводи. Проскользнув между Шелковыми островами, они промчались по Рипильскому плесу мимо Зауркаша и выплыли на Флехарийский плес, где описывал крутые виражи, вздымая каскады брызг, черно-лиловый спортивный катер.

«Кстати о треваньях, — заметил Глиннес. — Узнаете особу, развлекающуюся с лордом Дженсифером?»

«А как же!» — Акадий предусмотрительно припрятал черный портфель под сиденьем на корме.

С рычанием повертевшись волчком, чтобы создать высокую круговую волну, катер взлетел на ней, как на трамплине, с шумом шлепнулся в воду, устремившись наперерез лодке Акадия, и скоро поравнялся с ней. Втихомолку выругавшись, Акадий выключил пульсор — лодка проплыла еще немного по инерции и выжидающе остановилась. Катер Дженсифера тоже замедлился и оказался борт о борт с лодкой. Скучающая, насупившаяся Дюиссана в очаровательно-воздушном светло-голубом платье безразлично покосилась на встречных, но никак их не приветствовала. Аристократ, напротив, был в самом жизнерадостном настроении: «Куда вы спешите, сломя голову, в такой прекрасный день — и почему смотрите исподлобья, будто вас поймали на месте преступления? Никак собрались пострелять уток в заказнике лорда Милфреда?» (Дженсифер шаловливо намекал на общеизвестную в Низинах бесконечную тяжбу, уже вошедшую в поговорку.) «Ни дать ни взять пара грабителей!»

Акадий отвечал самым обходительным тоном: «Боюсь, что, несмотря на прекрасную погоду, у нас более серьезные намерения».

Дженсифер беззаботно махнул рукой, будто удивляясь, как можно придавать значение его болтовне: «Как продвигаются дела со сбором выкупа?»

«Последний взнос получен сегодня утром», — натянуто ответил ментор, явно не желавший продолжать разговор на неприятную тему. Но бестактный Дженсифер не унимался: «Подайте нищему лорду пару миллионов, что вам стоит? Бандолио даже не поморщится».

«С удовольствием отдам все тридцать, — чуть поклонился Акадий, — если вы возьмете на себя сведение счетов со старментерами».

«Нет уж, благодарю покорно! — Дженсифер заглянул в лодку Акадия. — Так вы действительно возите деньги с собой? Ага, вот они! Подумать только, валяются под скамейкой, как ранец нерадивого школьника! Вам известно, что лодки иногда тонут? Что вы скажете неумолимому Сагмондо, если деньги пропадут?»

Голос Акадия дрогнул от раздражения: «Маловероятный поворот событий».

«Несомненно, несомненно. Вот видите, Дюиссана скучает, ее не интересуют несметные богатства. Представьте себе, она отказывается посетить мою усадьбу! Сколько я не пытаюсь соблазнить ее роскошью, изяществом обстановки — ни в какую. Треванья с головы до ног. Дичится, как пугливая птичка! Так у вас не найдется лишний миллион озолей? Полмиллиона? Паршивые сто тысяч?»

Вооружившись терпением, Акадий улыбался и отрицательно качал головой. Попрощавшись взмахом руки, лорд Дженсифер потянул на себя рукоятку дросселя — сверкающий серебристыми обводами лиловый катер рванулся вперед, описал пенистую дугу и умчался к общинному выгону префектуры, почти заслонявшему мысом северную протоку Флехарийского плеса.

Акадий и Глиннес продолжили путь тихим ходом. Согласившись зайти на чашку чая, ментор причалил к острову Рэйбендери, но никак не мог успокоиться и все время ерзал в кресле на веранде, то всматриваясь в глубину Ильфийской протоки, то тревожно обозревая Амбальский плес, то пытаясь разглядеть, что происходит за вереницей помандеров у поворота в Фарванский рукав. Покачивая высокими листьями-полотнищами, помандеры нервировали Акадия — ему чудилось, что кто-то пробирается в зарослях.

Глиннес принес бутыль старого доброго вина, чтобы как-то успокоить паникующего ментора — и преуспел настолько, что Акадий стал собираться домой, когда солнечный день уже сменился бледным авнессом.

Уходя, ментор обернулся: «Ты не откажешься меня проводить? Честно говоря, мне все еще не по себе».

Глиннес согласился эскортировать Акадия, следуя за ним в своей лодке, но ментор продолжал стоять, поглаживая подбородок с показной нерешительностью: «Может быть, лучше было бы позвонить Маруче и сказать, что мы возвращаемся. Ты мог бы спросить ее также, не заметила ли она сегодня что-нибудь необычное — любое нарушение порядка вещей может послужить предупреждением».

«Как хотите», — Глиннес зашел внутрь, чтобы позвонить матери. Действительно, Маруча была рада узнать, что Акадий возвращается домой целый и невредимый. Необычные обстоятельства? Нет, она не замечала ничего подозрительного. Пожалуй, вокруг усадьбы сегодня было больше лодок, чем обычно — или одна и та же лодка то и дело проплывала мимо. Маруча не обращала особого внимания.

Когда Глиннес спустился с веранды, Акадий сидел на конце причала и неприязненно поглядывал на заросли в устье Фарванского рукава. Ментор отправился домой в белой моторной лодке. Глиннес, не отставая, конвоировал его до самой Млатозвонной заводи — ясной, спокойной и пустынной в приглушенных розовато-лиловых лучах заката. Как только Акадий безопасно пришвартовался, Глиннес развернул свою лодку и вернулся на Рэйбендери.

Уже с причала он услышал колокольчик телефона. Звонил Акадий, его лицо светилось мрачным торжеством: «Я так и знал! Их было четверо — ждали за навесом, где начинается причал. Явно треваньи, масками этого не скроешь». Акадий затягивал повествование, чтобы добиться драматического эффекта.

«Скажите прямо: что случилось?» — с нетерпением спросил Глиннес.

«Чего следовало ожидать, то и случилось, — обиженно отрезал Акадий. — Повалив меня на землю, грабители схватили портфель и скрылись на лодках».

«Так. Значит, тридцать миллионов — мерлингу под хвост».

«Ха-ха! Ничего подобного! Похищен черный портфель, набитый грязной травой. Сломав замок, Дроссеты будут весьма разочарованы, уверяю тебя. Именно Дроссеты — я опознал старшего сына, он бегает вперевалку. Да и гетмана трудно не узнать».

«Их было четверо — я не ослышался?»

Акадий трагически улыбнулся: «Личность в маске, караулившая поодаль, отличалась хрупкостью телосложения».

«Понятно. Где же деньги?»

«В том-то и дело. Деньги в коробке для наживки у тебя на причале. Да, да, я их туда положил! Чувствовал, что готовится западня. Как видишь, мои опасения оправдались. Прежде всего спустись на причал и убедись, что за тобой никто не следит. Возьми из коробки завернутый в фольгу пакет и отнеси домой, а я завтра за ним заеду».

Разглядывая физиономию ментора, Глиннес разозлился: «Что же получается? Теперь я несу ответственность за ваши проклятые деньги? Я не хочу, чтобы мне перерезали глотку — не больше вашего. Боюсь, вам придется мне заплатить. Охрана денег — профессиональная услуга».

Акадий немедленно забыл о подозрениях и тревогах: «Какая чепуха! Тебе ничто не угрожает! Никто даже не догадывается, где спрятаны деньги...»

«Надежда добыть большие деньги необычайно способствует развитию сообразительности. Не забывайте также, что нас сегодня видели вместе».

Акадий неуверенно рассмеялся: «Ты перевозбужден и преувеличиваешь. Тем не менее, если тебе так спокойнее, возьми пистолет и устройся там, где удобно сторожить деньги. Разумная предосторожность. Бдительность не помешает нам обоим».

Пока Глиннес запинался, не находя слов, чтобы выразить возмущение, Акадий попрощался ободряющим жестом и выключил экран.

Глиннес вскочил на ноги и быстро прошелся по комнате взад и вперед. Потом, согласно рекомендации Акадия, он взял пистолет и спустился на причал. Кругом блестели спокойные воды. Обойдя дом, он внимательно осмотрел окрестности и даже заглянул за кусты терновника. Насколько он мог судить, кроме него, на острове Рэйбендери никого не было.

Содержимое коробки для наживки вызывало у него непреодолимое любопытство. Глиннес вернулся на причал и открыл крышку коробки. Действительно, внутри лежал пакет, завернутый в металлическую фольгу. Глиннес вынул пакет и, поколебавшись пару секунд, отнес его домой. Как выглядят тридцать миллионов озолей? Почему не удовлетворить безобидную любознательность? Развернув пакет, Глиннес обнаружил толстую пачку старых журналов. Некоторое время он стоял, как громом пораженный, потом бросился к телефону, но сразу передумал. Если Акадий знал о подлоге, Глиннесу пришлось бы выслушивать сухие, непереносимо язвительные замечания. С другой стороны, если Акадий не подозревал о подмене денег, ужасная весть его просто убила бы. Выяснение происшедшего можно было отложить до утра.

Глиннес завернул журналы в фольгу и положил пакет обратно в коробку для наживки, после чего заварил чаю, налил себе чашку, вынес ее на веранду и присел в старое кресло, глядя на широкий плес и задумчиво прихлебывая чай. Скоро на Низины спустилась ночь — небо горело, плотно усеянное яркими звездами. Глиннес решил, что Акадий сам подменил деньги макулатурой, оставив ее в коробке для наживки... в качестве наживки. Типичный для изощренного ментора трюк, основанный на игре слов и философской символике...

Встревоженный плеском воды, Глиннес повернул голову. Мерлинг? Нет — со стороны Ильфийской протоки медленно и тихо подплывала лодка. Быстро перепрыгнув через перила веранды, Глиннес затаился в глубокой тени у ствола сомбарильи.

Ветра не было — вода отражала звезды, как полированный лунный камень. Прищурившись, Глиннес пытался что-нибудь разглядеть. Скоро ему удалось различить силуэт ничем не примечательного челнока с одинокой тонкой фигурой. Акадий возвращался за озолями? Нет — Глиннес почувствовал странный укол в груди. Он хотел было выйти из тени, но сдержался и отступил назад.

Лодка бесшумно причалила, фигура накинула петлю швартова на тумбу. Озаренная звездным светом, она тихо поднялась по тропе и остановилась у веранды. «Глиннес, Глиннес!» — позвала она приглушенно и таинственно, как ночная птица.

Глиннес ждал. Дюиссана постояла в нерешительности, опустив плечи, потом прошла по веранде и заглянула внутрь, в темную комнату: «Глиннес!»

Глиннес медленно вышел из тени: «Я здесь». Дюиссана шла навстречу: «Ты ожидал меня увидеть?»

«По правде говоря, нет», — признался Глиннес.

«Знаешь, почему я пришла?»

Глиннес медленно покачал головой: «Нет, но я боюсь».

Дюиссана беззвучно рассмеялась: «Чего ты боишься?»

«Однажды ты уже оставила меня на съедение мерлингам».

«Ты смерти боишься? — Дюиссана приблизилась на шаг. — Зачем? Я ничего не боюсь. На мягких крыльях ночи большая черная птица уносит наши призраки в Сианскую долину, и там мы вечно странствуем в покое».

«От тех, кого сожрали мерлинги, даже призраков не остается. Кстати, где твой отец и твои братья? Подкрадываются к дому из лесу?»

«Нет. Если б они знали, что я здесь, мне бы не поздоровилось».

Глиннес потребовал: «Пойдем посмотрим, что делается за домом».

Дюиссана не возражала. Выйдя с девушкой на луг, Глиннес убедился — настолько, насколько позволяли зрение и слух — в том, что других незваных гостей на острове не было.

«Слушай! — сказала Дюиссана. — Древесные сверчки...»

Глиннес слегка кивнул: «Слышу. В лесу никого нет».

«Значит, ты мне веришь?»

«В чем? Ты сказала, что на острове нет твоих братьев и отца — больше ничего. В это я верю, потому что сам их не вижу».

«Пойдем внутрь».

Заходя в дом, Глиннес включил свет. Дюиссана сбросила накидку. На ней были только сандалии и легкое полупрозрачное платье. Ей негде было спрятать оружие.

«Сегодня я каталась на катере с лордом Дженсифером, — сказала она, — увидела тебя и решила сюда придти».

«Почему?» — спросил Глиннес, не слишком озадаченный, но и не слишком убежденный в справедливости своих догадок.

Дюиссана положила руки ему на плечи: «Помнишь островок, где я так на тебя злилась?»

«Прекрасно помню».

«Ты слишком чувствительный. Я хотела, чтобы ты был смелее, ждала, чтобы ты посмеялся надо мной и крепко меня обнял! Я бы сразу растаяла».

«Надо сказать, ты неплохо притворялась. Насколько я помню, ты обозвала меня «мерзавцем», «неряхой» и «обжорой». Трудно было сомневаться в том, что ты меня ненавидишь».

«У меня никогда не было к тебе никакой ненависти, никогда! Ты же знаешь — я своевольная, нелюдимая, долго чураюсь... Смотри! — она подняла к нему лицо. — Разве я тебе не нравлюсь?»

«Нравишься, конечно, и всегда нравилась».

«Тогда обними меня, поцелуй меня».

Глиннес отвернулся, прислушался. Шелестящая перекличка древесных сверчков в Рэйбендерийском лесу не прекращалась. Он снова взглянул на близкое, тянущееся к нему лицо — лицо, переливающееся необычными страстями, не поддающимися определению и потому внушавшими тревогу. Никогда еще, ни у кого он не видел такого взгляда. Глиннес вздохнул: трудно любить девушку, полностью недостойную доверия. Но не любить ее было просто невозможно!

Наклонив голову, он поцеловал Дюиссану — и ощутил головокружительное опьянение, непохожее ни на один прежний поцелуй. От Дюиссаны исходил аромат душистых трав, лимонного цвета и, едва заметно, дыма походного костра. Сердце Глиннеса бешено билось. Он знал уже, что пути назад нет и не будет. Если Дюиссана пришла, чтобы околдовать его, она преуспела — он не может без нее жить, ему всегда будет ее не хватать.

Но что делала Дюиссана? Откуда-то из-под воротника она достала таблетку в форме сердечка. Глиннес узнал кауч — зелье любовников. Дрожащими пальцами Дюиссана разломила таблетку пополам и отдала половину Глиннесу. «Никогда не пробовала кауч, — тихо сообщила она. — Никогда не хотела никого любить. Налей бокал вина».

Глиннес вынул из стенного шкафа бутыль зеленого вина и налил полный бокал. Выйдя на веранду, он посмотрел вниз, на воду. В сонной зеркальной глади плеса дрожали еле различимые круги, расходившиеся от нырнувшего где-то мерлинга.

«Что ты ожидал увидеть?» — тихо спросила Дюиссана.

«Полдюжины Дроссетов, — отозвался Глиннес, — с огненными глазами и ножами в зубах».

«Глиннес, — серьезно сказала Дюиссана. — Клянусь: никто, кроме тебя, не знает, что я здесь. Неужели ты не понимаешь, как треваньи относятся к потере девственности? Меня не пощадили бы — и тебя тоже».

Глиннес вернулся в комнату с бокалом вина. Дюиссана приоткрыла рот: «Как это делают любовники?»

Глиннес положил кауч на кончик ее языка — Дюиссана проглотила таблетку вместе с вином: «Теперь ты».

Глиннес тоже приоткрыл рот, и Дюиссана положила ему на язык половину таблетки в форме сердечка. «Может быть, это кауч, — подумал Глиннес. — А может быть, она подменила его снотворным или ядом». Придерживая таблетку зубами, он отпил вина из бокала и, разжав зубы, выронил таблетку в оставшееся вино, после чего поставил бокал в настенный шкафчик и вернулся к Дюиссане. Та выскользнула из полупрозрачного одеяния и стояла перед ним, грациозная и нагая — никогда еще Глиннесу не приходилось созерцать столь восхитительное зрелище. Он поверил наконец, что отец и братья Дюиссаны не окружают дом, крадучись перебегая из тени в тень. Подойдя к девушке, он снова поцеловал ее — та расстегнула ему рубашку. Освободившись от одежды, он поднял ее, перенес на кровать и уже склонился над ней, но Дюиссана поднялась на колени и прижала его голову к своей груди. Он слышал, как часто и тяжело билось ее сердце, и уже не сомневался в искренности ее чувств. Дюиссана прошептала: «Я была жестока, но все это прошло. С этих пор я буду жить только для того, чтобы тебе было лучше, чтобы ты стал счастливейшим из людей — ты никогда не пожалеешь».

«Ты собираешься жить со мной здесь, на Рэйбендери?» — озадаченно и осторожно спросил Глиннес.

«Отец меня убьет, — вздохнула Дюиссана. — Ты не можешь представить себе, как он тебя ненавидит... Убежим на далекую планету и будем жить, как аристократы. Можно купить космическую яхту и странствовать среди звезд, мерцающих, как цветные блестки праздничной пудры».

Глиннес смеялся: «Прекрасные мечты. Где мы возьмем деньги?»

«Никаких проблем — тридцати миллионов хватит на все».

Глиннес печально покачал головой: «Уверен, что Акадий будет возражать».

«Как Акадий нас остановит? Сегодня вечером отец и братья его ограбили — и нашли в портфеле мусор. Но сегодня днем, в лодке, деньги у него были, а он заезжал только к тебе, больше никуда. Он оставил здесь деньги, разве не так?» — Дюиссана искала глазами в глазах Глиннеса.

Глиннес улыбнулся: «Верно, Акадий оставил пакет у меня в коробке для наживки». Он больше не мог ждать и побудил Дюиссану лечь на кровать.

Они еще лежали, обнявшись — Дюиссана восторженно смотрела вверх, Глиннесу в глаза: «Ты увезешь меня с Труллиона, далеко-далеко? Я так хочу быть богатой!»

Глиннес поцеловал ее в нос. «Тсс! — прошептал он. — Будь довольна тем, что у нас есть, здесь и сейчас...»

Она не соглашалась: «Обещай мне, обещай, что сделаешь так, как я хочу».

«Не могу, — сказал Глиннес. — Остров Рэйбендери — все, что у меня есть».

Дюиссана встревожилась: «А пакет в коробке для наживки?»

«Тоже мусор. Акадий всех одурачил. Или ктото подменил деньги еще до того, как он выехал из Вельгена».

Дюиссана напряглась: «Что это значит? В коробке нет денег?»

«Насколько мне известно, там старые журналы, не стоящие ломаного озоля».

Дюиссана застонала. Стон поднимался, становился громче, превратился в скорбное завывание — Дюиссана даром потеряла драгоценную девственность. Вырвавшись из объятий Глиннеса, она выбежала из комнаты и вихрем спустилась на причал. Открыв коробку для наживки, Дюиссана вынула пакет и лихорадочно разорвала фольгу. При виде макулатуры она издала вопль, полный мучительной тоски. Глиннес стоял в дверном проеме и смотрел — огорченный, печальный, даже мрачный, но вовсе не удивленный. Дюиссана любила его — как умела.

Позабыв о наготе, девушка пробежала по причалу и хотела спрыгнуть в лодку, но поторопилась, не удержалась на ногах и с криком плюхнулась в воду. Голос ее сразу превратился в неразборчивое бульканье.

Глиннес выбежал на причал и спустился в лодку. Бледные очертания девушки угадывались совсем рядом — дальше, чем он доставал рукой, перегнувшись через борт. В звездном свете он видел искаженное ужасом лицо — Дюиссана не умела плавать. В трех метрах за ней появился маслянисто-черный гребень головы мерлинга с отливающими серебром глазами-блюдцами. Глиннес хрипло, отчаянно закричал, изо всех сил протягивая руку Дюиссане. Чуть высунувшись из воды, мерлинг подплыл поближе и схватил Дюиссану за щиколотку. Глиннес прыгнул на мерлинга, ударив кулаком куда-то между серебристыми глазами и повредив костяшки пальцев. Мерлинг слегка опешил. Дюиссана вцепилась в Глиннеса железной хваткой утопающей и, пытаясь взобраться наверх, обхватила ему шею ногами. Глиннес наглотался воды, оторвал от себя девушку, вдохнул наконец воздуха, толкнул ее к лодке — и почувствовал, как его тянет за лодыжку холодный хватательный плавник. Глиннес переживал кошмар, с детства преследовавший каждого на Труллионе — его тащили под воду, еще живого, чтобы слопать под окнами родного дома. Глиннес лягался, как сумасшедший, пару раз угодив пяткой мерлингу в пасть, перевернулся на спину, снова на живот — и вырвался. Дюиссана обнимала сваю под причалом, задыхаясь от бесшумного истерического плача. Барахтаясь, Глиннес добрался до лесенки на конце причала, перебежал по причалу в лодку и вытащил Дюиссану, перевалив ее через борт. Обессиленные, они лежали в лодке, часто дыша и разинув рты, как две выброшенные на берег рыбы.

Что-то стукнулось о днище лодки — мерлинг был раздосадован. Глиннес вспомнил, что голодные мерлинги нередко переворачивали лодки со спящими людьми. Пошатываясь, он выбрался на причал, втащил за собой дрожащую горе-соблазнительницу и повел ее к дому по озаренной звездами тропе.

Дюиссана стояла посреди комнаты, безмолвная и несчастная, пока Глиннес наливал два стаканчика оланчийского рома. Погруженная в невеселые мысли, девушка безразлично пригубила ром. Глиннес вытер ее насухо полотенцем, сам тоже вытерся, и отвел ее к кровати. Дюиссана начала плакать. Глиннес гладил ее по голове, целовал ей щеки и лоб. В конце концов она согрелась и расслабилась. Кауч еще пьянил ее, мысль о темной неподвижной воде пугала — она становилась отзывчивее, и любовники снова обнялись.

Рано утром Дюиссана вскочила с постели и, не говоря ни слова, быстро надела тонкое платье и сандалии. Глиннес наблюдал за происходящим бесстрастно и вяло, будто глядя в перевернутый бинокль. Когда Дюиссана подобрала накидку и бросила ее на плечи, Глиннес приподнялся на вытянутых руках: «Ты куда?»

Дюиссана мельком покосилась на него — выражение ее лица удержало Глиннеса от дальнейших расспросов. Поднявшись с кровати, он обернул вокруг пояса парай. Дюиссана уже вышла. Глиннес спустился за ней по тропе на причал, пытаясь придумать слова, звучащие не слишком неискренне и в то же время не слишком раздражительно.

Дюиссана вступила в лодку, бросила ничего не значащий взгляд через плечо и уехала. Глиннес стоял, провожая глазами удаляющуюся лодку — ум его, смутно разгоряченный, пытался найти выход из тупика. Что заставляло Дюиссану вести себя нарочито бесчувственно? Она сама пришла к нему — он ничего не обещал и не предлагал... Глиннес понял свою ошибку. Следовало смотреть на вещи с точки зрения треваньев. Он унизил Дюиссану, нанес ей невыносимое оскорбление. Он принял дар неизмеримой ценности и ничего не дал взамен — не говоря уже о надежде разбогатеть, побудившей девушку приехать в первую очередь. Черствый, бессердечный, малодушный, он посмеялся над ней, оставил ее с носом.

Вообразив происходящее глазами треваньев, Глиннес вынужден был сделать и другие, более угрожающие выводы. Он был не просто Глиннесом Хульденом, похотливым обжорой-триллем — он олицетворял мрачную силу судьбы, враждебный дух космоса, с которым героически боролись треваньи. Беззаботно-забывчивые трилли легко мирились с невзгодами — то, чего не хватало сегодня, могло появиться завтра. Тем временем о невзгодах проще было не вспоминать, жизнь сама по себе была источником удовольствия. Для треваньев каждое событие было знамением, требовавшим всестороннего изучения — чтобы не становиться бессильной жертвой обстоятельств, нужно было предвидеть их влияние и последствия. Мир треваньев, как мозаика, состоял из множества сопряженных, но четко разграниченных элементов. Каждое преимущество, любая удача воспринимались как личные победы, служили поводом для торжества и похвальбы, тогда как любой проигрыш и каждая неудача, самая ничтожная, рассматривались как поражения, глубоко уязвлявшие самолюбие. Таким образом, Дюиссана потерпела психологическую катастрофу в результате его, Глиннеса, действий и бездействия — несмотря на то, что, согласно понятиям триллей, он всего лишь принял безвозмездно предложенный дар.

С тяжелым сердцем Глиннес повернулся, собираясь подняться на веранду, и чуть не запнулся о пресловутую коробку для наживки. Смутное подозрение заставило его нагнуться, открыть коробку и заглянуть внутрь. Все, как прежде — в коробке лежала завернутая в фольгу пачка макулатуры. Глиннес вынул старые журналы, покопался в прелой мякине и опилках — пальцы нащупали пакет в толстой прозрачной оболочке. Расчистив опилки, Глиннес увидел черно-розовые сертификаты Аласторского банка. Изобретательный Акадий рассчитывал, что, обнаружив подмену, никто не стал бы искать деньги в том же месте. Глиннес подумал минуту-другую, взял завернутый в фольгу пакет и выбросил журналы в мусорный ящик, после чего, обернув деньги фольгой, положил их обратно в коробку, но не под опилками, а сверху. Едва закончив приготовления, он услышал шипение воды, выталкиваемой пульсором.

Из Фарванского рукава выруливала белая моторная лодка с двумя пассажирами — Акадием и Глэем. Лодка подплыла к причалу, Глиннес принял швартов и накинул петлю на тумбу.

Акадий и Глэй поднялись на причал. «Доброе утро!» — шутливо-многозначительным тоном произнес ментор. Критически осмотрев Глиннеса с головы до ног, он заметил: «Ты какой-то бледный».

«Плохо спал, — пожаловался Глиннес. — Все о деньгах беспокоился».

«С ними все в порядке, я надеюсь?» — с деланной бодростью поинтересовался Акадий.

«Дюиссана Дроссет заглянула в коробку, — Глиннес лукаво почесал в затылке, — но почему-то оставила пакет».

«Дюиссана! Откуда она знала, где искать?»

«Она спросила, где деньги. Я сказал, что вы оставили пакет в коробке на причале. Дюиссана утверждает, что в ней пачка старых журналов — и больше ничего».

Акадий рассмеялся: «Неплохо придумано, а? Я спрятал деньги там, где никому и в голову не придет их искать». Ментор подошел к коробке, вынул завернутый в фольгу пакет, бросил его на причал и засунул руку в опилки. Его лицо застыло: «Деньги пропали!»

«Подумать только! — удивился Глиннес. — Трудно поверить: Дюиссана Дроссет, оказывается, воровка!»

Акадий его почти не слышал. Голосом, срывающимся от страха, он кричал: «Говори — где деньги? Бандолио не знает жалости, меня разорвут на куски... Где деньги?! Дюиссана их забрала? Куда?»

Глиннес решил, что шутка зашла слишком далеко, и пнул сверток, блестевший фольгой на причале: «А это что?»

Акадий бросился к пакету, разорвал фольгу и обернулся к Глиннесу — раздраженно, но с благодарностью: «И не стыдно тебе? Я и так уже, как на иголках!»

Глиннес ухмыльнулся: «Ну, а теперь что вы сделаете с деньгами?»

«Не знаю. Жду дальнейших указаний».

Глиннес повернулся к брату: «Ты все еще фаншерствуешь, как я вижу?»

«Естественно».

«Как насчет вашей штаб-квартиры или центрального института — как его там?»

«Мы заняли ничейную территорию в верховьях Карбаша — дальше от побережья, чем хотелось бы, но не слишком далеко».

«Верховья Карбаша? Где-то там, кажется, Сианская долина?»

«Рядом».

«Странное место вы себе выбрали!» — заметил Глиннес.

«Странное — почему же? — отозвался Глэй. — Земля ничего не стоит и никем не занята».

«Никем — кроме Птицы Смерти и бесчисленных призраков треваньев».

«Мы их не потревожим, они нас тоже. Иллюзиям придется уступить дорогу реальности. Земля пустует, мы найдем ей полезное применение».

«Если земля вам досталась даром, может быть, ты соблаговолишь вернуть двенадцать тысяч озолей?»

«Забудь о двенадцати тысячах. Вопрос не заслуживает дальнейшего обсуждения».

Акадий уже спускался в лодку: «Скорее! Вернемся на Роркин Нос, пока не появились еще какие-нибудь грабители».

 

Глава 17

Глиннес следил за белой лодкой, пока та не скрылась за излучиной, потом посмотрел на небо. Над горами, обагренные солнцем, нависли тяжелые тучи. Амбальский плес навевал какую-то усталую тяжесть. Угольным эскизом на фоне серовато-лилового пролива темнел остров Амбаль. Глиннес поднялся на веранду и опустился в старое плетеное кресло. Прошедшая ночь, насыщенная событиями, теперь казалась бессвязным, бесплотным сновидением. Во всяком случае, Глиннес вспоминал о ней без удовольствия. Побуждения лукавой Дюиссаны были не вполне лживыми. Если бы он насмеялся над ней, она бы уехала разгневанная, но не пристыженная. В пепельном дневном свете все выглядело по-другому, все приобретало иной смысл!

Раздраженный неприятным ходом мыслей, Глиннес вскочил на ноги. Нужно было работать. Предстояло многое сделать. Собрать мускатные яблоки. Сходить в лес, набрать перечной травы и высушить ее. Перекопать огородные грядки. Отремонтировать сарай, грозивший обрушиться каждую минуту. Перспектива тяжелого труда навеяла непреодолимую дремоту — Глиннес забрался в постель и уснул.

Примерно в полдень его разбудил легкий стук дождевых капель по крыше. Набросив халат, Глиннес лежал и думал. Где-то в глубине памяти таилось что-то зловещее, не дававшее покоя, требовавшее немедленного действия. Тренировка на стадионе? Лют Касагейв? Акадий? Глэй? Дюиссана? Как насчет Дюиссаны? Она пришла и ушла — больше ей никогда не придется украшать волосы желтым цветком. Впрочем, скорее всего, придется — чтобы скрыть позорный факт от внимания отца. С другой стороны, она может в ярости выпалить Вангу Дроссету всю подноготную, с нее станется. Но скорее всего Дюиссана предложит родителям искаженную версию ночных приключений. Вероятность такого развития событий, уже тревожившая Глиннеса подсознательно, начинала приобретать откровенно зловещий характер. Он встал с кровати и подошел к двери. Серебристая моросящая пелена скрывала большую часть Амбальского плеса, но поблизости не было ни одной лодки. Кочевники-треваньи считали дождь плохим предзнаменованием — даже жажда мщения не заставила бы их пуститься в опасное предприятие под дождем.

Порывшись в кладовке, Глиннес нашел в горшке холодные остатки рагу из вареных червилей и закусил ими без всякого аппетита. Дождь внезапно кончился — Амбальский плес развиднелся в солнечных лучах. Глиннес вышел на веранду: весь мир, свежий и мокрый, блестел обновленными красками, вода блестела под светлым чистым небом. Настроение заметно улучшилось.

Нужно было работать. Опустившись в плетеное кресло, Глиннес продолжал, однако, размышлять. Из Ильфийской протоки на Амбальский плес выплывала лодка. Глиннес испуганно напрягся, вскочил. Но это был всего лишь арендованный ялик Харрада-младшего. Управлявший яликом молодой человек в костюме, напоминавшем форменную одежду, явно заблудился. Подрулив к причалу Рэйбендери, он встал, взобравшись на сиденье: «Эй, привет! В вашем лабиринте мерлинг ногу сломит. Я ищу Млатозвонную заводь, у острова Сарпассанте».

«Вы значительно южнее. Кто вам нужен?»

Молодой человек прочитал по бумажке: «Некий Джанно Акадий».

«Поверните по Фарванскому рукаву — вот сюда — до широкой реки Заур, по реке поднимитесь до второй протоки слева, а она уже доведет до самой Млатозвонной заводи. Усадьба Акадия, с пятью башнями, торчит на крутом мысу».

«Спасибо, как-нибудь разберусь. Вы, случайно, не Глиннес Хульден из «Танчинаров»?»

«Он самый».

«Видел, как вы играли против «Боевиков». Им с «Танчинарами», конечно, тягаться не под силу».

«У них молодая, самонадеянная команда — но они могут неплохо сыграть, если постараются».

«Я тоже так думаю. Ну, ладно — удачи «Танчинарам» и еще раз спасибо!»

Лодка двинулась к Фарванскому рукаву и скрылась за серебристо-ржавыми помандерами. Оставшись в одиночестве, Глиннес продолжал думать о «Танчинарах». Они не тренировались с тех пор, как проиграли «Канчедам», у них не было денег, не было шерли... Мысли Глиннеса вернулись к Дюиссане, навсегда потерявшей возможность красоваться на пьедестале среди многотысячной толпы, а от Дюиссаны — к Вангу Дроссету. Посвящен ли неистовый гетман в тайны прошедшей ночи? Обширный Амбальский плес все еще пустовал. Глиннес зашел в комнату и позвонил Акадию.

Экран засветился — на лице ментора было необычно сварливое выражение, капризный голос стал положительно едким: «Звонят, звонят, без конца звонят! Телефон — сомнительное изобретение. Я ожидаю высокопоставленного посетителя и прошу меня не беспокоить!»

«Даже так? — поднял брови Глиннес. — Не ожидаете ли вы, случайно, молодого человека в голубой форме и кепке, смахивающего на посыльного?»

«Разумеется, нет! — отрезал Акадий и тут же спохватился. — А почему ты спрашиваешь?»

«Несколько минут тому назад именно такой молодой человек спрашивал дорогу к вашей усадьбе».

«Хорошо, буду знать. Это все?»

«Я думал, что, может быть, мне стоило бы заехать к вам попозже и занять тысяч двадцать».

«Ха! Откуда я возьму двадцать тысяч?»

«Мы оба прекрасно знаем, где их можно взять».

Акадий кисло усмехнулся: «Обращайся к кому-нибудь другому. Сегодня я не склонен к самоубийству». Экран погас.

Глиннес поразмышлял еще минуту, но не нашел дальнейших оправданий безделью. Притащив в сад дюжину больших корзин, он принялся собирать мускатные яблоки, работая с удвоенной энергией раздраженного трилля, вынужденного заниматься неприятным делом без особой необходимости. Дважды, забравшись на яблоню, он слышал, как звонит телефон, и дважды проигнорировал его — в результате Глиннес ничего не узнал о судьбоносных событиях дня. Наполнив корзины, он отвез их на тачке в сарай, после чего вернулся в сад, чтобы закончить сбор.

Послеполуденный свет тускнел — наступил авнесс, пора безрадостного бдения, в свою очередь сменившаяся бронзовыми, серовато-розовыми и красновато-лиловыми тонами вечера. Глиннес упрямо работал. С гор подул холодный ветер — Глиннес, в потной рубашке, начинал зябнуть. «Не собирается ли дождь? — думал он, срывая яблоки. — Нет, в небе проглядывают звезды. Сегодня дождя больше не будет». Погрузив последнюю корзину на тачку, он взялся за ручки, чтобы отвезти ее к сараю — и замер.

Дверь сарая была приоткрыта. Почти закрыта. Странно. Он нарочно оставил ее открытой настежь. Глиннес опустил тачку и отступил под яблоню, чтобы подумать. Неожиданность не застала его врасплох — сегодня он был особенно предусмотрителен и положил в карман пистолет. Краем глаза Глиннес следил за сараем. Один прятался внутри, другой за сараем, третий за углом дома — так, по крайней мере, предполагал Глиннес. Никто не стал бы бросать в него нож, пока он находился в саду, под прикрытием деревьев. Так или иначе, его вряд ли хотели убить сразу. Сначала он, с переломанными ногами и руками, должен был выслушать лавину оскорблений, потом его следовало пытать ножами и огнем, чтобы он ни в коем случае не избежал полной расплаты за преступление. Глиннес нервно облизнулся, в животе у него появилось ощущение сосущей пустоты... Что делать? Сколько можно было стоять в сумерках и притворяться, что он любуется яблонями?

Глиннес не спеша направился к дому и обошел его со стороны, противоположной сараю, после чего быстро схватил один из кольев, лежавших под лестницей, и сразу вернулся к углу дома. Послышались частые шаги, торопливое бормотание. Тяжело переваливаясь, из-за угла выбежала темная фигура. Глиннес, державший кол наготове, с силой опустил его — бежавший инстинктивно прикрылся рукой, и удар пришелся по кисти. Харвинг вскрикнул от боли. Пока Глиннес снова поднимал кол, Харвинг изловчился зажать кол под мышкой. Каждый тянул кол на себя, оба раскачивались, едва удерживаясь на ногах. Глиннеса схватил кто-то еще — массивный потный человек, рычащий от ярости — Ванг Дроссет. Глиннес отскочил, выпустив кол, и выстрелил из пистолета. В гетмана он не попал, но зато попал в Харвинга, застонавшего и согнувшегося пополам. Откуда-то появилась третья темная фигура, с разбега вцепившаяся в Глиннеса. Пока Глиннес отбивался от Ашмора, Ванг Дроссет, пританцовывая, норовил подобраться вплотную, не переставая гортанно рычать. Глиннес снова выстрелил, но не мог прицелиться и опалил землю под ногами гетмана. Ванг неуклюже отпрыгнул. Пинаясь и с силой наступая противнику на ступни, Глиннес оторвался наконец от Ашмора, но гетман успел нанести ему оглушительный удар в висок. У Глиннеса все поплыло в глазах — торопясь, он пнул ближайшего нападавшего в пах. Ашмор согнулся и прислонился к стене дома. Лежавший на земле Харвинг судорожно дернулся — в воздухе сверкнуло лезвие. Глиннес почувствовал резкую боль в плече и выстрелил еще раз. Харвинг перевернулся и обмяк.

«Закуска для мерлингов! — хрипел Глиннес. — Кто следующий? Ты, Ванг Дроссет? Или ты? Стойте, где стоите! Не шевелитесь, или я каждому дыру прожгу в кишках!»

Гетман замер, Ашмор медленно разогнулся, не отходя от стены. «Ступайте! — приказал Глиннес. — На причал!» Ванг Дроссет колебался. Глиннес подобрал кол и безжалостно огрел его по голове: «Я научу вас хорошим манерам, господа убийцы! Зачастили в гости? Угощу вас как следует! Пожалеете сегодня, что родились на белый свет, треваньи вшивые... Давайте, давайте! На причал!» Глиннес обрабатывал колом загривки разбойников: «Попробуйте сбежать, сделайте одолжение! В темноте я могу и промахнуться, как по-вашему?»

Отупевшие от сознания провала и погоняемые, как скот, Ашмор и Ванг спустились на причал. Глиннес приказал им лечь и колотил их, пока те не легли. Потом он колотил их, пока они не показались ему достаточно оглушенными. Потом он связал их валявшимися в лодке обрывками каната.

«Вот так, голубчики! Как мы себя чувствуем? Кто из вас убил моего брата Шайру? Ты, старая скотина? Или ты, балда стоеросовая? Не хотите отвечать? Что ж, бить я вас больше не буду. Вы меня оставили на съедение мерлингам, помните? Сделаю с вами то же самое — только прослежу, чтобы на этот раз мерлинги получили свое. Ванг Дроссет, ты меня слышишь? Отвечай!»

«Слышу, слышу!»

«Так слушай же. Ты убил моего брата Шайру?»

«Что с того? Сам напросился, бабник проклятый! Подсовывал кауч моей дочери. Я вправе был его зарезать. И тебя вправе прикончить, сволочь ты похабная!»

«Шайра давал Дюиссане кауч?»

«Давал, трефлевый хахарь — чтоб всем вам, триллям, повылазило!»

«Ты зарезал моего брата. Чего ты после этого заслуживаешь?»

Ванг Дроссет помолчал, потом выпалил: «Режь меня на куски, топи меня в нужнике — ничего ты с меня не возьмешь, ничего не добьешься!»

«Предлагаю сделку, — невозмутимо сказал Глиннес. — Подпиши признание в убийстве Шайры...»

«Не знаю я вашей грамоты и знать не хочу!»

«Тогда подтверди в присутствии свидетелей, что убил Шайру...»

«Ага! И прямой дорожкой на прутаншир?»

«Объясняй убийство как хочешь, мне все равно. Можешь сказать, что Шайра напал на тебя с дубиной, изнасиловал твою дочь, назвал твою жену трефлевой старой коровой — говори, что угодно. Заверишь признание по всем правилам — катись на все четыре стороны. Но поклянись призраком своего отца оставить меня в покое! Иначе я сброшу тебя и твоего сынка-головореза в грязь — сию минуту — и посижу-подожду, пока вас мерлинги не слопают».

Ванг Дроссет застонал и напрягся, пытаясь освободиться. Сын его бешено сипел: «Клянись сколько влезет, мне без разницы! Я ему кишки повыпущу, из-под земли достану гада!»

«Молчи! — устало рявкнул гетман, не сумев разорвать путы. — Мы опозорились. Чтобы жить, придется пресмыкаться». С трудом повернув голову к Глиннесу, он спросил: «Еще раз — чего тебе надо?»

Глиннес повторил условия сделки.

«И ты не подашь на меня в суд? Говорю тебе: потный слизняк, похабник плешивый... братец твой — подсунул Дюиссане кауч, чуть не улегся с ней на лугу! Зачем, по-твоему, он нас позвал?»

«Я не подам в суд».

Ашмор выразил недоверие презрительным смешком: «А холостить нас будешь? Носы отрежешь? Члены-то хоть оставишь?»

«Нужны мне ваши вонючие члены! — возмутился Глиннес. — За кого вы меня принимаете?»

Ванг Дроссет отозвался рыдающим, яростным стоном: «А за кого тебя принимать? Что ты сделал с моей дочерью? Скормил ей кауч! Ей цены не было — и что теперь? И как ты мне отплатил за потерю? Убил моего сына и еще угрожаешь...»

«Дочь твоя пришла ко мне по своей воле, я ни о чем ее не просил. Сама принесла кауч, сама меня соблазнила».

Гетман разразился бессвязными ругательствами, Ашмор откликнулся угрозами и страшными проклятиями. Наконец Ванг устал ругаться и приказал сыну закрыть рот. Глиннесу он буркнул: «Я согласен».

Глиннес развязал Ашмора: «Забери труп брата и проваливай».

«Ступай!» — скорбно простонал гетман.

Глиннес подтащил лодку параллельно причалу и перекатил в нее гетмана, как мешок овощей, после чего вернулся домой и позвонил Акадию, но не сумел связаться — ментор отключил телефон. Вернувшись в лодку, Глиннес со всей возможной скоростью помчался вдоль Фарванского рукава, вздымая за кормой расходящиеся пенистые струи.

«Куда везешь?» — прохрипел Ванг Дроссет.

«К ментору Акадию».

Ванг снова застонал, но больше ничего не сказал.

Лодка ткнулась носом в пристань под экстравагантной усадьбой Акадия. Глиннес разрезал путы на ногах гетмана и вытащил его за шиворот на причал. Спотыкаясь и волоча ноги, тот пошел впереди, поднимаясь ко входу. На башнях усадьбы зажглись ослепительные прожекторы — Глиннес отвернулся и зажмурился. Из громкоговорителя послышался резкий голос Акадия: «Кто идет? Назовитесь».

«Глиннес Хульден и Ванг Дроссет. Дайте пройти!» — прокричал Глиннес.

«Закадычные приятели — чудеса в решете! — голос ментора звучал, однако, не удивленно, а раздраженно и презрительно. — Разве я не просил сегодня меня не беспокоить?»

«Срочно требуются ваши профессиональные услуги!»

«Тогда проходите».

Когда они поднялись к дому, входная дверь распахнулась, и наружу вырвался поток света. Глиннес протолкнул гетмана перед собой и зашел внутрь.

Появился Акадий: «В чем состоит срочное дело?»

«Ванг Дроссет решил пояснить обстоятельства гибели Шайры», — ответил Глиннес.

«Понятно, — кивнул ментор. — У меня гость. Надеюсь, составление бумаг не займет много времени».

«Дело чрезвычайной важности! — настаивал Глиннес. — Необходимо соблюсти все формальности».

Акадий не ответил, но жестом пригласил их в кабинет. Глиннес разрезал путы, связывавшие руки гетмана за спиной, и протолкнул его вперед.

В кабинете ментора царил сумрачный покой. Тихим розовато-оранжевым пламенем в камине горел сухой плавник. Перед камином стояли два глубоких кожаных кресла — из одного поднялся человек, поздоровавшийся с новоприбывшими вежливым наклоном головы. Глиннесу приходилось внимательно следить за гетманом, в связи с чем он мог уделить незнакомцу только несколько мимолетных взглядов. Гость Акадия производил впечатление человека среднего роста без бросающихся в глаза особенностей, в костюме ничем не примечательного покроя.

Акадий, по-видимому, припомнил события предыдущего дня, и к нему вернулось какое-то представление об учтивости. Он обратился к своему гостю: «Разрешите представить вам Глиннеса Хульдена, моего давнего соседа, и... — Акадий заставил себя сделать подобающий жест — ...Ванга Дроссета, представителя расы чужеземцев-кочевников, известной под наименованием «треваньев». Глиннес и Ванг Дроссет, рад случаю познакомить вас с человеком широчайшего интеллекта и недюжинной эрудиции, почтившим своей любознательностью наш глухой уголок Скопления. К вашим услугам — Риль Шерматц. Судя по нефритовому фермуару, он происходит с планеты Бальмат. Не так ли?»

«Завидная наблюдательность, — ответил Шерматц. — В самом деле, я хорошо знаком с обычаями Бальмата. Но в остальном вы мне льстите — я не более чем странствующий журналист. Ни в коем случае не хотел бы мешать выполнению обязанностей ментора. Если дело носит конфиденциальный характер, я предпочел бы удалиться».

«Не вижу причин, по которым ваше присутствие было бы неудобно, — стараясь не уступать приезжему в вежливости, ответил Глиннес. — Пожалуйста, не беспокойтесь». Повернувшись к Акадию, он объявил: «Будучи извещен о том, что вы являетесь полномочным ментором, небезызвестный Ванг Дроссет желает предоставить и заверить в вашем присутствии сведения, разъясняющие состояние прав собственности на острова Амбаль и Рэйбендери». Глиннес кивнул гетману: «Говорите».

Ванг Дроссет прокашлялся: «Шайра Хульден, подлый похабник, приставал к моей дочери. Подсунул ей кауч и пытался изнасиловать. Я его застал за этим занятием и, защищая свою собственность, ненароком отправил к праотцам. То есть убил, если вам так приспичило. Вот и все, чего еще надо?» Последние слова, сопровождавшиеся тихим рычанием, были адресованы Глиннесу.

Глиннес спросил у Акадия: «Служат ли его показания неопровержимым доказательством смерти Шайры?»

Ментор обратился к гетману: «Клянетесь ли вы призраком своего отца, что сказали правду и ничего, кроме правды?»

«Да, — буркнул Ванг Дроссет. — Учтите, я защищался!»

«Прекрасно, — кивнул Акадий. — Добровольное признание выслушано уполномоченным ментором в присутствии двух свидетелей. Следовательно, признание имеет юридическую силу».

«В таком случае будьте добры позвонить Люту Касагейву и прикажите ему освободить мою землю!»

Акадий погладил подбородок: «Ты собираешься вернуть ему деньги?»

«Деньги он должен востребовать с того, кому он их уплатил — с Глэя Хульдена».

Ментор пожал плечами: «Разумеется, я вынужден рассматривать такое посредничество как профессиональную услугу, предоставляемую за соответствующую плату».

«Я ничего другого и не ожидал».

Акадий подошел к телефону. Ванг Дроссет топнул сапогом: «Со мной вы свои делишки закончили? Сегодня в таборе будет великий траур — и все из-за Хульденов!»

«Себе скажи спасибо! — огрызнулся Глиннес. — Сколько раз вы пытались меня убить? Хочешь, чтобы я все рассказал? Забыл, как вы меня ограбили и оставили в грязи на съедение мерлингам?»

Мрачно опустив голову, Ванг Дроссет прошествовал к выходу, но у самой двери обернулся и выпалил: «Как бы то ни было, все по справедливости! Ты нас опозорил, ты и твои соплеменнички — обжоры и похабники, все как один! Только и знаете, как под юбку залезть! Как бы нажраться да в кустах покувыркаться! Ничего другого у вас в мыслях не бывает! А ты, Глиннес Хульден, лучше мне не попадайся — другой раз тебе не повезет!» Гетман вышел и хлопнул дверью.

Лицо Акадия брезгливо вытянулось: «Смотри, он еще возьмет и смоется в твоей лодке. Опять лишние расходы».

Стоя в дверном проеме, Глиннес провожал глазами грузную фигуру гетмана, вперевалку поднимавшуюся по тропе, огибавшей усадьбу: «Сегодня он ничего красть не будет, ему не до того. Вернется кружным путем по Верлетскому мосту. Так как насчет Люта Касагейва?»

«Касагейв не отвечает, — пожал плечами Акадий. — Тебе придется отложить торжество».

«Тогда придется отложить и оплату ваших услуг, — Глиннес вернулся в кабинет. — Посыльный нашел к вам дорогу?»

«О, да! — Акадию не терпелось вернуться к более приятному разговору. — Признаться, у меня камень с души свалился. Рад, что дело закончилось ко всеобщему удовлетворению».

«В таком случае вы не откажетесь предложить мне чашку чаю? Или ваши дела — не для посторонних ушей?»

«Выпей чаю, если тебе так хочется, — нелюбезно отозвался Акадий. — Наша беседа носит самый общий характер. В частности, Риль Шерматц интересуется фаншерадой. Его поражает то, каким образом на планете изобилия и благоденствия, подобной Труллиону, могла возникнуть секта, предъявляющая к себе и к другим столь суровые требования».

«По всей видимости, Джуниус Фарфан выполняет функцию катализатора, — заметил Шерматц. — Или можно предложить более удачную аналогию. Представьте себе перенасыщенный раствор. С первого взгляда жидкость кажется неподвижной и прозрачной, но одного микроскопического кристалла достаточно, чтобы вызвать бурное выпадение осадка».

«Поразительная ясность мышления! — заявил Акадий. — Позвольте налить вам капельку чего-нибудь покрепче».

«Почему нет? — Шерматц вытянул ноги поближе к огню. — У вас тут очень удобно».

«Да, да, будьте как дома!» — ментор оживленно отправился за бутылкой.

Глиннес спросил Шерматца: «Надеюсь, вы не скучаете на Труллионе?»

«Нет, что вы! Каждая планета Скопления отличается неповторимой атмосферой, а наблюдательный путешественник быстро учится распознавать и ценить индивидуальные особенности. Труллион, например, навевает ощущение покоя и мягкости — настроение, возникающее при созерцании звезд, отраженных тихими водами. Свет не бывает слишком резким, пейзажи — как на суше, так и на море — волшебные, чарующие».

«Именно мягкость бросается в глаза прежде всего, — согласился вернувшийся Акадий. — Порой, однако, возникают сомнения в ее реальности. Например, в глубине мирных вод кишат мерлинги — существа с самыми отвратительными повадками, а за приветливыми взорами триллей нередко скрываются самые каверзные, а то и чудовищные замыслы».

«Ну, ну! — обиделся Глиннес. — Вы преувеличиваете».

«Нисколько! Кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы толпа триллей на стадионе требовала пощадить несчастную шерль и уберечь ее от позора? Никогда! Девушка обречена, ее наготу выставляют напоказ под музыку, возбуждающую... что? Этой страсти нет названия — от нее то кипит, то холодеет кровь».

«Вот еще! — пожал плечами Глиннес. — В хуссейд играют везде».

Акадий игнорировал его: «А прутаншир? Непостижимо! Зеваки млеют от восторга, сладострастно упиваясь страданиями какого-нибудь забулдыги, спьяну угробившего жену, а посему обязанного демонстрировать во всех деталях процесс самой мучительной смерти, доступной воображению!»

«Прутаншир, возможно, играет и полезную роль, — возразил Шерматц. — Трудно судить обо всех аспектах влияния таких зрелищ».

«Только не с точки зрения несчастного, висящего на дыбе, — стоял на своем Акадий. — Что может быть горше и страшнее, чем умирать, глядя в тысячи лиц и зная, что спазмы твоих мучений вызывают спазмы наслаждения в толпе?»

«Публичная казнь не способствует ни уединению, ни утешению осужденного, — печально улыбнулся Шерматц. — Тем не менее, население Труллиона, по-видимому, рассматривает прутаншир как необходимое учреждение. Такова воля народа».

«Прутаншир — язва, позорящая Труллион и все скопление Аластор! — холодно произнес Акадий. — Коннатиг должен запретить варварские пытки».

Шерматц погладил безукоризненно выбритый подбородок: «В том, что вы говорите, есть определенный смысл. Тем не менее, коннатиг старается, по возможности, не нарушать местные традиции».

«Палка о двух концах! Мы полагаемся на его способность принимать мудрые решения. Фаншеров можно любить или не любить, но они, по меньшей мере, презирают прутаншир и, будь их воля, запретили бы его. Хотя бы поэтому я предпочел бы видеть в фаншерах новую влиятельную силу, способную оказывать давление на правительство».

«Не сомневаюсь, что они заодно запретят и хуссейд», — заметил Глиннес.

«Вовсе нет! — набычился Акадий. — Фаншеры безразличны к спорту. Хуссейд для них — бессмысленное времяпровождение, не более того».

«Ханжи, брезгливо отвергающие радости жизни!» — напирал Глиннес.

«По сравнению с их трефлевыми родителями кто угодно покажется блюстителем нравственности!» — не сдавался ментор.

«Вы, несомненно, правы, — примирительно вмешался Шерматц. — Не забывайте, однако, что экстремистские концепции нередко провоцируют противодействие».

«Именно это и произошло на Труллионе! — торжествовал Акадий. — Я уже обращал ваше внимание на тот факт, что идиллическая атмосфера обманчива».

Кабинет озарился сполохом мертвенного света, более продолжительным, чем отблеск зарницы — тени успели переместиться. Озабоченно хмыкнув, Акадий подскочил к окну, за ним поднялся и Глиннес. Они увидели огромную прогулочную яхту, медленно бороздившую Млатозвонную заводь. Луч мощного прожектора, установленного на мачте, шарил по берегу и время от времени скользил по окнам усадьбы.

Акадий произнес почтительно-удивленно: «По-моему, это «Скопея» — яхта лорда Рианли. Что он делает в Млатозвонной заводи, хотел бы я знать?»

От яхты отделилась шлюпка, направившаяся к причалу Акадия. В то же время яхта громогласно прогудела троекратный вызов, заставив дрожать бокалы на столешнице ментора. Что-то бормоча себе под нос, Акадий выбежал из дома.

Риль Шерматц прохаживался по кабинету, разглядывая сувениры, антикварные безделушки и редкости, беспорядочно расставленные Акадием на камине, на книжных полках и столах. В отдельном застекленном шкафу хранилась коллекция небольших портретных бюстов, изображавших замечательных людей, тем или иным образом сыгравших выдающуюся роль в истории скопления Аластор — филологов, ученых, военачальников, мыслителей, поэтов, музыкантов. Нижнюю полку ментор отвел внушительному собранию скульптурных портретов знаменитых преступников, злодеев и разрушителей.

«Любопытно! — заметил Риль Шерматц. — Несмотря на разнообразие и древность многочисленных цивилизаций, предшествовавших нашей, история Аластора богата преданиями и свершениями».

Глиннес указал на один из бюстов: «А вот и Акадий собственной персоной! Он ставит себя на одну доску с бессмертными».

Шерматц усмехнулся: «Хозяин коллекции вправе выбирать экспонаты по своему усмотрению».

Снова подойдя к окну, Глиннес увидел, что шлюпка уже возвращалась к яхте. Через несколько секунд вернулся Акадий — лицо его приобрело пепельно-серый оттенок, волосы налипли на вспотевший лоб.

«Что с вами? — подивился Глиннес. — Вы побледнели, словно призрак».

«Лорд Рианли! — выдавил ментор. — Отец заложника, лорда Эрзан-Рианли. Требует вернуть сто тысяч озолей».

Глиннес ничего не понимал: «Он что, решил сгноить сына у пиратов на каторге?»

Акадий подошел к нише, где стоял отключенный телефон, и включил аппарат. Повернувшись к Шерматцу и Глиннесу, он сказал: «Убежище Бандолио обнаружено и уничтожено Покровом. Сагмондо Бандолио арестован. Все его люди, оставшиеся в живых, уже за решеткой. Захвачены все его звездолеты. Заложники, увезенные старментерами из Вельгена — и многие другие — освобождены».

«Превосходные вести! — Глиннес недоумевал. — Что вас так убивает?»

«Сегодня, во второй половине дня, я отдал деньги посыльному. Тридцать миллионов озолей как в воду канули».

 

Глава 18

Глиннес подвел дрожащего Акадия к креслу: «Сядьте, выпейте вина». Бросив быстрый взгляд на Риля Шерматца, погруженного в созерцание пламени, догоравшего в камине, Глиннес спросил: «Каким образом вы передали деньги?»

«Отдал посыльному — ты сам его ко мне направил. Посыльный предъявил условный знак. Я вручил ему пакет, он ушел. Вот и все».

«Вы знаете посыльного?»

«Никогда его раньше не видел», — к Акадию возвращалась обычная сообразительность. Он уставился на Глиннеса: «А ты почему спрашиваешь?»

«Как почему? Пропали тридцать миллионов!»

«О том, что старментеры арестованы, все знали уже в полдень! Каждый, кому не лень, пытался мне позвонить. А ты ничего не слышал?»

«Я работал в саду, и к телефону даже не подходил».

«Деньги принадлежат тем, кто уплатил выкуп», — строго сказал Акадий.

«Бесспорно. Но тот, кто найдет тридцать миллионов, имеет право на существенное вознаграждение, не так ли?»

«И ты туда же, — проворчал ментор. — Ни стыда, ни совести!»

Задребезжал телефон. Акадий испуганно вздрогнул и бросился к экрану, натыкаясь на мебель. Через минуту он вернулся: «Лорд Гигакс тоже требует, чтобы ему вернули сто тысяч. Я объяснил, что деньги уже переданы — он мне не верит. Гигакс настаивает, употребил даже прямо-таки оскорбительные выражения».

Из ниши в стене опять раздался хриплый звон. Глиннес поднялся на ноги: «Вам предстоит хлопотный вечер».

«Ты уходишь?» — жалобно спросил Акадий.

«Да. На вашем месте я снова выключил бы телефон». Глиннес поклонился Рилю Шерматцу: «Очень рад был с вами познакомиться».

Поспешно спустившись к причалу, Глиннес спрыгнул в лодку и помчался по воде — через Млатозвонную заводь, под Верлетским мостом, по Медуничной протоке. Впереди показалась дюжина тусклых огней — Зауркаш. Выключив пульсор у пристани, Глиннес пришвартовал лодку и выскочил на берег. Городок спал — только рядом, в таверне «Заколдованный линь», еще слышались приглушенные голоса, раздавались взрывы смеха. Глиннес прошел по набережной к пункту проката лодок. Бледно освещенные фонарем, у причала дремали ялики. Заглянув в дверь конторы, Глиннес никого не нашел, хотя лампа на столе Харрада-младшего еще горела. Один из выпивох, сидевших в беседке таверны, поднялся на ноги и побрел к причалу — не кто иной, как Харрад-младший: «Да, милостивый государь, чем могу служить? Если нужно отремонтировать лодку, придется подождать до завтра... А, сквайр Хульден! Простите, я вас не узнал, уже темно».

«Ничего, ничего, — отозвался Глиннес. — Сегодня я видел в одном из твоих яликов молодого человека, неплохо играющего в хуссейд — хотел бы его найти. Не помнишь, как его зовут?»

«Сегодня? Часа в два пополудни, или, может быть, чуть раньше?»

«Да-да, примерно в это время».

«У меня все записано. Он играет в хуссейд, говорите? Мне так не показалось. Никогда не знаешь, однако, кто на что способен. У «Танчинаров» есть какой-нибудь матч на примете?»

«Скоро вернемся в строй. Как только наберем десять тысяч. Команды послабее не хотят с нами играть».

«Понятное дело! Посмотрим, кто тут побывал... Вот, скорее всего, это он, — Харрад-младший взглянул на следующую страницу журнала, вернулся к предыдущей. — Шилль Содерганг, насколько понимаю — ну и почерк! Адреса не оставил».

«Никакого? Ты не знаешь, где его найти?»

«В следующий раз постараюсь быть аккуратнее, — извинился Харрад-младший. — Я еще не потерял ни одной лодки — кроме той, что утопил Закс. Старый дурак придумал гнать сивуху из молчеягодного сока, взял флягу с собой на рыбалку и ослеп».

«Содерганг о чем-нибудь говорил? Спрашивал что-нибудь?»

«Да нет, спросил только, как проехать к усадьбе Джанно Акадия».

«Надо полагать, он вернулся — и куда-то поехал дальше?»

«Вернулся — сидел и ждал парома в Порт-Маэль. Целый час».

«У него был с собой черный портфель?»

«Точно! Был портфель».

«К нему кто-нибудь подходил, разговаривал?»

«Кажется, нет. Сегодня и пассажиров-то других в ту сторону не было. А этот все больше носом клевал — не выспался, наверное».

«Ну ладно, все это не так уж важно, — сказал Глиннес. — Рано или поздно я его где-нибудь встречу».

И снова Глиннес мчался сломя голову по темным протокам мимо молчаливых рощ, чернильно-черных на фоне серебристого фейерверка звезд. К полуночи он прибыл в Вельген и остановился в портовой гостинице, а рано утром сел на паром, следовавший в восточном направлении.

Порт-Маэль, крупнейший населенный пункт и столица префектуры Джолани, именовался «портом» не потому, что этот город, как и многие другие, раскинулся на берегу Южного океана, а потому, что рядом находился космодром, круглосуточно принимавший и отправлявший грузовые и пассажирские корабли. Кроме того, Порт-Маэль был, вероятно, древнейшим человеческим поселением на Труллионе. Первые здания города, прочные и солидные, строили в соответствии с забытыми стандартами из глазурованного желтовато-коричневого кирпича и практически вечных бревен черного сальпуна, а их крыши блестели синей стеклянной черепицей. Центральная площадь Порт-Маэля, окаймленная почтенными особняками и вымощенная «елочкой» из горной роговой обманки и вездесущего кирпича цвета подгоревшего пирога, считалась одной из самых живописных на континенте. Посреди площади высился прутаншир с огромным стеклянным котлом, позволявшим экстатически млеющей толпе созерцать не только опускающегося в кипящее масло преступника, но и восхищенные лица зевак напротив. Неподалеку от площади шумел беспорядочный рынок, за рынком начиналась неразбериха разномастных, преимущественно ветхих и недолговечных жилищ, а еще дальше сверкала стеклянная, с черными прожилками чугуна, громада космического вокзала. Обширный космодром простирался на восток до Дженглинских топей, где, как поговаривали местные жители, мерлинги выползали из тростников и, лежа в грязи, часами смотрели, как зачарованные, на взлетающие и приземляющиеся звездолеты.

В Порт-Маэле Глиннес провел три утомительных дня в поисках Шилля Содерганга. Стюард парома, совершавшего рейсы между Низинами и Порт-Маэлем, смутно помнил пассажира, походившего на Содерганга, но больше ничего не мог сказать — он даже не заметил, где Содерганг сошел на берег. В адресной книге Порт-Маэля не нашлось ни одного Содерганга. Городской полиции это имя тоже было неизвестно.

Глиннес посетил космодром. Пассажирский лайнер компании «Андруюкка» вылетел из Порт-Маэля на следующее утро после посещения Низин Содергангом, но в списке пассажиров Содерганг не значился.

На третий день, после полудня, Глиннес вернулся в Вельген, а затем, уже на своей лодке, в Зауркаш. Там его встретил Харрад-младший, кипевший сенсационными новостями — Глиннесу пришлось отложить расспросы и выслушать сплетни молодого Харрада, сами по себе не лишенные интереса. Получалось, что практически под самым носом юного владельца бюро проката было совершено дерзкое, неслыханное преступление. Джанно Акадий, издавна вызывавший у Харрада-младшего неприязненные подозрения, оказался хладнокровным мошенником, не упустившим случай схватить быка за рога и экспроприировавшим в свою пользу тридцать миллионов озолей.

Глиннес невольно расхохотался: «Какая чепуха!»

«Чепуха? — приглядевшись, Харрад-младший убедился, что Глиннес не шутит. — Все аристократы придерживаются этого мнения — по-вашему, все они ошибаются? Кто поверит, что Акадий случайно выключил телефон именно в тот день, когда сообщили об аресте Бандолио?»

Глиннес презрительно хрюкнул: «Я тоже весь день не подходил к телефону. Значит, и я, по-твоему, мошенник?»

Харрад-младший пожал плечами: «Кто-то поживился тридцатью миллионами. Кто? Неопровержимых доказательств нет, но Акадия уличают его собственные поступки».

«Вот еще! Что он опять натворил?»

«Вступил в организацию фаншеров, вот что! Причем ни для кого не секрет, что приняли его именно из-за денег».

Глиннес схватился за голову: «Акадий — фаншер? Не может быть! Он слишком умен, чтобы танцевать под дудку самовлюбленных придурков!»

Молодой Харрад стоял на своем: «Почему же тогда он сбежал под покровом ночи и прячется в долине Изумрудных Призраков? Не забывайте также, что Акадий давно носит фаншерский костюм и во всем им подражает».

«Акадий просто старый чудак. Ему казалось, что это модно».

Харрад-младший только хмыкнул: «Теперь он может себе позволить все, что угодно, это уж как пить дать. Признаться, завидую его наглости. Но когда на карту поставлены тридцать миллионов, небылицы о выключенном телефоне выглядят уж очень прозрачно».

«Что еще он может сказать, если это правда? Я своими глазами видел его выключенный телефон».

«Как знаете. Рано или поздно все выяснится. Так вы нашли того игрока в хуссейд — Джоркома, Джаркома, как его там?»

«Джаркома? — Глиннес вытаращил глаза. — Ты имеешь в виду Содерганга?»

Молодой Харрад смущенно ухмыльнулся: «Содерганг — не он, а рыбак со Стрежневого плеса. Я перепутал страницы, запись не там, где положено».

Глиннесу стоило больших усилий не повысить голос: «Так его зовут Джарком? Или Джорком?»

«Сейчас проверим, — Харрад-младший принес регистрационный журнал. — Вот Содерганг, а вот здесь... Джарком? Кажется, Джарком — он сам расписался».

«Похоже, что Джарком, — Глиннес прищурился. — Или Джаркони?»

«Джаркони! Точно! Он так и представился! В какой позиции он играет?»

«В какой позиции? А! Полузащитник. Мне нужно его найти. Даже не знаю, где он живет». Глиннес взглянул на часы, висевшие за спиной Харрада: если сейчас же отправиться в Вельген и гнать всю дорогу, может быть, он успеет на паром, возвращающийся в Порт-Маэль. Глиннес крякнул, с раздражением хлопнул себя по бедру, вскочил в лодку и снова помчался в Вельген.

В Порт-Маэле Глиннес выяснил, что имя «Джаркони» пользуется не большей известностью, чем «Содерганг». Изнывая от скуки, уставший Глиннес зашел в беседку перед отелем «Отрада странника» и заказал бутыль вина. Кто-то оставил на столике газету — Глиннес поднял ее и просмотрел передовицы. Его внимание скоро привлекла следующая заметка.

«ЗЛОПОЛУЧНОЕ НАПАДЕНИЕ НА ФАНШЕРОВ

Вчера в Порт-Маэль поступили сообщения о неправомочных действиях банды треваньев по отношению к лагерю фаншеров в долине Изумрудных Призраков — или, как ее называют треваньи, в Сианской долине. Мотивы треваньев сомнительны. Известно, что они возмущены присутствием фаншеров в священной долине, где захоронены их предки. Не следует забывать, однако, что ментор Джанно Акадий, многие годы проживавший в районе Зауркаша, объявил себя приверженцем учения фаншеров и теперь находится в их лагере. Неподтвержденные слухи связывают имя Акадия с пропажей тридцати миллионов озолей — Акадий утверждает, что выплатил сумму, собранную в качестве выкупа, старментеру Сагмондо Бандолио, в то время как арестованный Бандолио отрицает получение выкупа. Возможно, гетман табора треваньев, некий Ванг Дроссет, подозревает Акадия в хищении тридцати миллионов и организовал набег на палаточный городок фаншеров в долине Изумрудных Призраков, чтобы найти и присвоить эти деньги. Фактически произошло следующее: ночью в палатку Акадия проникли семь треваньев, но ментор успел отчаянно позвать на помощь. Ночевавшие поблизости фаншеры бросились его защищать. В результате двое треваньев убиты, еще несколько ранены. Те, кому удалось бежать, нашли убежище среди соплеменников, устроивших неподалеку великий табор и справлявших священные обряды. Само собой, треваньям не удалось прибрать к рукам тридцать миллионов — деньги, несомненно, надежно припрятаны. Фаншеры вне себя от возмущения, считая, что действия треваньев спровоцированы гонителями их учения.

«Мы дрались, как карпуны! — заявил представитель фаншеров. — Мы ни на кого не нападаем, но бесстрашно защищаем свои права. Будущее — за фаншерадой! Мы призываем молодежь Мерланка и всех, кому опостылел трефлевый, отживший образ жизни: вступайте в наши ряды! Будьте нашей опорой, крепите наше единство!»

Главный констебль Филидиче признает, что возникшая ситуация вызывает озабоченность — он приказал начать расследование, подчеркнув, что любые дальнейшие попытки нарушения общественного спокойствия будут строго пресекаться».

Глиннес швырнул газету на стол. Бессильно опустившись в кресло, он залпом выпил вино, оставшееся в бокале. Знакомый, дорогой его сердцу мир разлетался на куски. Фаншеры и фаншерада! Лют Касагейв — лорд Амбаль! Джорком, Джарком, Джаркони, Содерганг! Отвратительные люди, отвратительные времена!

Покончив с вином, он вышел на причал ждать парома — обратно в Вельген.

 

Глава 19

После городской суеты остров Рэйбендери казался неестественно безлюдным, притихшим. Через час после возвращения Глиннеса зазвенел телефон — на экране появилось лицо Маручи.

«Я думал, ты уехала с фаншерами», — Глиннес напрасно пытался придать голосу шутливый оттенок.

«Нет-нет, только не я! — Маруча изрядно нервничала. — Джанно уехал, чтобы переждать, пока не уляжется суматоха. Ты не представляешь себе, какие угрозы, какие обвинения, какие унижения нам пришлось вытерпеть! Нам не давали передышки, и Джанно решил, что лучше всего никому не попадаться на глаза».

«Так он не записался в фаншеры?»

«Нет, что ты! Сын мой, ты всегда все воспринимаешь буквально! Неужели ты не понимаешь, что человек может интересоваться идеей, не становясь ее фанатичным приверженцем?»

Глиннес признал приписываемые ему недостатки: «Как долго Акадий намерен оставаться в Сианской долине?»

«Я считаю, что он должен вернуться тотчас же. Там невозможно вести нормальное существование! Кроме того, его жизнь в опасности — самым буквальным образом. Ночью треваньи пытались его зарезать — ты слышал?»

«Слышал, что у него хотели отнять большие деньги».

Маруча повысила голос: «Тебе не пристало так говорить даже в шутку. Бедный Джанно! Чего только ему не пришлось перенести! А он всегда так хорошо к тебе относился!»

«Я против него ничего не имею».

«Но теперь ты должен что-то для него сделать. Я хочу, чтобы ты привез его из этой ужасной долины».

«Это еще зачем? Какой смысл мне туда ехать? Если он хочет вернуться домой, что ему мешает?»

«Ты неправ! Ты не представляешь себе, в каком он состоянии. Он всего боится, ни на что не может решиться! Никогда его таким не видела».

«Может быть, он просто хочет отдохнуть — побыть в отпуске, так сказать».

«О каком отпуске может идти речь? Всем известно, что треваньи замышляют кровавую расправу».

«Гм. Не думаю, чтобы до этого дошло».

«Очень хорошо. Если ты не поможешь, мне придется ехать самой».

«Ехать куда? Зачем?»

«Поеду в лагерь фаншеров и потребую, чтобы Джанно немедленно возвращался!»

«Черт знает что! Ну ладно. Что, если он откажется меня слушаться?»

«Сделай все, что можешь».

Глиннес долетел аэробусом до Циркании, горного городка, где пришлось нанять ветхий экраноплан — другого средства добраться до Сианской долины не было. Арендный договор предусматривал использование услуг водителя — болтливого седого бородача в синем тюрбане. Бородач правил драндулетом так, будто погонял нерадивое животное. Вместо того, чтобы плавно скользить на воздушной подушке, дряхлый аппарат временами скреб юбкой по земле, после чего внезапно подскакивал метров на десять в воздух и спускался по крутой дуге, предоставляя Глиннесу захватывающую дух, но кратковременную возможность обозревать окрестности. Через несколько минут Глиннес обратил внимание на два лучевых ружья, пристегнутых к свободному переднему сиденью. Его заинтересовало их назначение.

«Нынче в наших краях приходится держать ухо востро, — сокрушенно пояснил водитель. — Дожили, что называется!»

Глиннесу окружающий пейзаж казался не тревожнее мирных перспектив острова Рэйбендери. Редкими купами росли горные помандеры — облачка рыжевато-розового тумана, насаженные на серебристые пальцеобразные стволы. Вдоль хребта выстроились сине-зеленые полосы фиалов. Когда аппарат поднимался выше, открывались широкие безлюдные равнины, разделенные пологими грядами бледнеющих к горизонту холмов.

«Не вижу признаков опасности», — поделился впечатлением Глиннес.

«Если вы не фаншер, вас скорее всего не тронут, — признал бородач. — Но бродить в одиночку не советую: табор треваньев всего в двух-трех километрах отсюда, а они налетают на чужаков, как осы из потревоженного гнезда. Кроме того, треваньи пьют ракх, действующий на нервы и не способствующий дружелюбию».

Долина начинала сужаться, с обеих сторон поднимались крутые горные склоны. По ровно-зеленым лугам в средней части долины блуждала спокойная река, густо окаймленная сомбарильями, помандерами и деодарами.

Глиннес спросил: «Это уже долина Изумрудных Призраков?»

«Можно сказать и так. Здесь, в рощах, хоронят безродных треваньев — тех, у кого нет фамильных склепов. Собственно священная долина дальше, за лагерем фаншеров. Его уже видно. Предприимчивые люди, спору нет — только вот... что они предпринимают? Сами-то они знают?»

Экраноплан приземлился в лагере, охваченном суматошным возбуждением. По берегу реки несколькими рядами теснились сотни палаток, на лугу строились какие-то сооружения из пенобетона.

Найти Акадия оказалось очень просто. Ментор сидел за столом в тени раскидистого глипта и что-то деловито строчил в толстых тетрадях. Глиннеса он приветствовал без удивления и не особенно радушно.

«Мне поручено привести вас в чувство, — сообщил Глиннес. — Маруча желает, чтобы вы вернулись на Роркин Нос».

«Вернусь, когда это будет целесообразно, — напряженно-размеренным тоном ответствовал Акадий. — В последнее время лагерная жизнь действует на меня успокаивающе... Хотя должен заметить, что здесь мои познания и опыт не пользуются большим спросом. Я ожидал, что ко мне будут приходить за мудрым советом и целительным напутствием. Вместо этого мне поручили делать какие-то пустяковые расчеты». Ментор пренебрежительно указал ладонью на стол: «Мое содержание, видите ли, связано с расходами, а посему я должен выполнять кропотливую работу, никого другого не привлекающую». Акадий неприязненно покосился на ближайшую группу палаток: «Каждый бредит грандиозными проектами. Директив и провозглашений больше, чем туалетной бумаги».

«А я-то думал, что тридцати миллионов с лихвой хватит на содержание одного философа с самыми скромными потребностями», — обронил Глиннес.

Акадий обратил к нему взор, полный усталой укоризны: «Неужели ты не понимаешь, что проклятая история с выкупом уничтожила мою карьеру? Моя честность, моя репутация поставлены под сомнение, я никогда больше не смогу выполнять обязанности ментора».

«Вы достаточно обеспечены и без тридцати миллионов, — пожал плечами Глиннес. — Что мне сказать матери?»

«Скажи ей, что я скучаю и перенапрягаюсь, но что здесь, по меньшей мере, не приходится выслушивать беспочвенные обвинения. Ты, вероятно, хотел бы повидать Глэя?»

«Нет. Зачем эти бетонные сооружения?»

«Предпочитаю ничего не знать — так будет лучше для всех», — с каменным лицом заявил ментор.

«Призраки вам не попадались?»

«Представь себе, ни одного еще не видел, хотя, с другой стороны, не искал с ними встречи. Могилы треваньев — на другом берегу, а святилище Птицы Смерти — в полутора километрах выше по течению, за рощей деодаров. Я бегло осмотрел окрестности и просто очарован. Вдохновляющие, возвышающие места, невозможно отрицать — треваньи их недостойны».

«Как кормят у фаншеров?» — догадался спросить Глиннес.

Акадий скорчил кислую мину: «Вознамерившись разгадать сокровенные тайны мироздания, они не умеют даже гренки поджарить как следует. Каждый день одно и то же: каша-размазня и салат из перезрелой зелени. Бутылку вина днем с огнем не сыщешь...» Оседлав любимого конька, ментор говорил несколько минут. Упомянув о беззаветной преданности фаншеров предельно наивным идеалам, Акадий уделил особое внимание их аскетическим привычкам, осудив самоограничение как проявление неосознанной жестокости. Вспомнив о тридцати миллионах, он вспыхнул от гнева, захлопнув тетради трясущимися руками, но в то же время проявил достойную жалости тягу к состраданию и пониманию: «Ты же сам видел посыльного, ты ему объяснил, как ко мне проехать! Разве это не свидетельство моей невиновности?»

«Никто еще не просил меня давать показания. А ваш знакомый, Риль Шерматц? Где он был, когда вы передавали деньги?»

«Оставался внутри и, наверное, не видел, как я вручил портфель. В высшей степени странный тип, этот Шерматц! В нем есть что-то неуловимое, изворотливое, как ртуть».

Глиннес собрался уходить: «Пойдемте. Здесь вы ничего не добьетесь. Если хотите держаться в тени, остановитесь у меня на Рэйбендери, поживите недельку-другую».

Акадий потянул себя за подбородок: «Если уж на то пошло, почему нет?» Открыв тетрадь, он презрительно перелистал ее: «Что фаншеры понимают во вкусе, в интуиции, в изысканных манерах? Заставили меня подводить балансы!» Ментор встал: «Покинем сие неприглядное стойбище. Фаншерада потеряла всякую привлекательность. Невозможно объять необъятное. Сколько бы глупцов не собралось вместе, ума у них не прибавится».

«Вот и хорошо, пойдемте, — кивнул Глиннес. — Вам что-нибудь нужно взять с собой? Например, тридцать миллионов?»

«Шутка хороша один раз! — возмутился Акадий. — Нет, мне нечего с собой взять — зато я оставлю кое-что на память». Ментор капризно заполнил итоговую графу тетради сложными уравнениями, понятными только знатокам высшей математики, накинул на плечи плащ и гордо заявил: «Я готов!»

Экраноплан спустился по долине Изумрудных Призраков и, когда уже наступал авнесс, прибыл в Цирканию. Акадий и Глиннес остановились переночевать на сельском постоялом дворе.

В полночь Глиннес проснулся, разбуженный возбужденными голосами. Несколько минут слышались торопливые шаги и какая-то возня. Выглянув в окно, он увидел только безлюдную улицу, залитую звездным светом. «Напились и безобразничают», — подумал Глиннес и забрался в постель.

Наутро они узнали, чем объяснялся ночной переполох. Справляя священные обряды, к наступлению темноты треваньи разгорячились чрезвычайно. Они ходили босиком по горящим углям, скакали и кувыркались, исполняя традиционные «страстные танцы», их «гротески» (юродивые провидцы) вдыхали дым тлеющих корней байчи, изрыгая предсказания судьбы великой расы треваньев. Бойцы отвечали безумными воплями и улюлюканьем. В какой-то момент воинственное возбуждение потребовало немедленного выхода — треваньи понеслись упругими прыжками через озаренные звездами холмы и напали на лагерь фаншеров.

Нельзя сказать, что фаншеры не были готовы к такому повороту событий. Они применили лучевые ружья с безжалостной эффективностью — скачущие треваньи превращались на бегу в изумленные статуи, окруженные нимбами голубых искр. Взбешенные бойцы, ожидавшие застать палаточный городок врасплох, опешили. Первая, самая воодушевленная волна атакующих бесславно рассыпалась по долине судорожно корчащимися телами. Скоро ни о какой битве не могло быть и речи — бегство оставшихся в живых треваньев дикостью и быстротой не уступало атаке. Фаншеры наблюдали за повальным отступлением противника в мрачном молчании. Они победили, но они же и проиграли. Фаншераде не суждено было возродиться — запятнавшись кровью, учение утратило критическое преимущество непорочности. На рассвете брезгливым сектантам предстояло заняться погребением обожженных трупов.

Акадий и Глиннес беспрепятственно вернулись на Рэйбендери, но халатное отношение Глиннеса к домашнему хозяйству бесконечно раздражало ментора, и еще не наступил вечер, как он решил вернуться в усадьбу на мысу Роркин Нос.

Глиннес позвонил Маруче. Настроение его матери успело измениться — теперь перспектива возвращения Акадия ее тревожила и огорчала: «Здесь такая суматоха, и все из-за какой-то чепухи. У меня голова идет кругом! Лорд Дженсифер требует, чтобы Джанно тотчас же с ним связался. Он звонил несколько раз и не проявляет ни малейшего сочувствия к нашему положению».

У Акадия, до сих пор как-то сдерживавшего накопившуюся обиду, настойчивость Дженсифера вызвала взрыв негодования: «А! Его сиятельство изволит требовать, чтобы я тотчас же с ним связался! Не смею ни в чем отказать его сиятельству. Он у меня попляшет! Ты помнишь его номер?»

Глиннес набрал номер усадьбы Дженсифера. Лицо аристократа не замедлило появиться на экране. «Насколько я понимаю, вы хотели поговорить с Джанно Акадием», — сказал Глиннес.

«Совершенно верно! — кивнул Дженсифер. — Где он?»

Акадий подошел к аппарату: «Я здесь — и почему бы мне здесь не быть? Насколько я помню, ни у меня к вам, ни у вас ко мне не было никаких срочных дел. Тем не менее, вы непрестанно названиваете и не даете покоя моей жене!»

«Не горячитесь, любезнейший! — приподнял голову лорд Дженсифер, выпятив нижнюю губу. — Вопрос о тридцати миллионах озолей требует срочного обсуждения».

«С какой стати я должен обсуждать его с вами, даже если он требует обсуждения? — возмутился ментор. — Вам-то нечего терять — вы не заложник и не платили выкуп».

«Я — секретарь Совета лордов, и уполномочен произвести расследование».

«В любом случае мне не нравится ваш тон, — пожал плечами Акадий. — Я изложил свою позицию ясно и понятно, мне больше нечего добавить. Обсуждение закончено».

Лорд Дженсифер немного помолчал, после чего суховато произнес: «Боюсь, что у вас нет выбора».

«Я вас не понимаю, — ледяным тоном отозвался ментор. — Что вы имеете в виду?»

«Все очень просто. Объявлено, что Сагмондо Бандолио будет выдан Покровом главному констеблю Филидиче в Вельгене. Несомненно, старментера заставят назвать сообщников».

«Ну и что? Пусть называет, сколько хочет. При чем тут я?»

Дженсифер чуть наклонил голову к плечу: «Кто-то предоставлял Бандолио информацию — кто-то, знакомый со всеми конфиденциальными подробностями наследственных и финансовых взаимоотношений местной аристократии. Информатор разделит судьбу Бандолио».

«Заслуженно!»

«Мне остается сказать одно: если вы припомните какие-либо обстоятельства, полезные для следствия — даже самые, на первый взгляд, незначительные — обращайтесь ко мне в любое время дня и ночи. За исключением, разумеется, свадебной ночи, — аристократ позволил себе благосклонно усмехнуться. — Через неделю мне предстоит выполнить счастливую обязанность и стать супругом новой леди Дженсифер».

Последнее замечание пробудило в менторе профессиональное любопытство: «Кто удостоится чести назваться «леди Дженсифер»?»

Полузакрыв глаза, лорд придал физиономии выражение блаженного сосредоточения: «О, моя невеста — особа несравненной красоты, олицетворение грации и добродетели. Я недостоин такого дара судьбы. Речь идет о бывшей шерли «Танчинаров», Дюиссане Дроссет. Ее отца убили в недавней битве, и она обратилась ко мне за утешением».

Акадий сухо подвел итог: «Таким образом, сегодняшний день принес нам по меньшей мере одну приятную неожиданность».

Экран потемнел — от физиономии лорда Дженсифера осталось только размытое послесвечение.

Тем временем в Сианской долине воцарилось обманчивое спокойствие. Легендарные луга блистали великолепием, как никогда. Наступили исключительно погожие дни — прозрачный воздух, подобно хрустальной линзе, усиливал и подчеркивал тончайшие оттенки цветов. Звуки, тоже необычно отчетливые, казались, однако, робкими и приглушенными — возможно, возле священных рощ люди невольно понижали голос и старались не шуметь. По ночам редкие огни горели неярким усталым светом, а тихие обрывки бесед таяли без отголосков в темноте. Благодаря набегу треваньев стало явным то, что многие подозревали ранее — а именно, что фаншерам предстояло столкнуться с упорным сопротивлением самых различных слоев населения. Чтобы победить, им нужно было набраться решимости, закалиться духом и телом — теперь или никогда! Несколько приверженцев секты внезапно покинули палаточный городок — их больше не видели.

Ярость разгоралась в великом таборе треваньев, как подспудно тлеющий пожар, в любую минуту готовый вспыхнуть бушующим пламенем. Если кто-то и призывал к умеренности, его голос тонул в оглушительном шуме барабанов, рогов и нарвунов — гнусавых бронзовых змеевиков с широкими раструбами. По ночам бойцы прыгали через костры и резали себя ножами, чтобы добыть кровь для обрядов. Прибывали кланы со всех концов Мерланка, даже из Окунивы и с Дальневосточных берегов, многие везли с собой лучевое оружие. Ежеминутно откупоривали бочонки ракха — жгучей сивухи, побуждавшей воинов приносить страшные клятвы под грохот барабанов и пронзительное гудение нарвунов и рожков.

На третий день после ночного набега, рано утром, в великом таборе появился наряд полиции, сопровождавший главного констебля Филидиче. Тот посоветовал треваньям вести себя разумно и объявил, что уполномочен применять любые средства, необходимые для поддержания порядка.

В толпе треваньев раздались протестующие крики: фаншеры осквернили святую землю, где блуждают призраки предков!

Филидиче повысил голос: «Ваше негодование понятно и обоснованно. Я намерен предъявить фаншерам соответствующие возражения. Тем не менее, каковы бы ни были результаты переговоров, вы обязаны сохранять спокойствие. Дальнейшее насилие недопустимо. Могу ли я на вас рассчитывать?»

Треваньи молчали.

Главный констебль повторил требование и снова не получил никаких гарантий. «Судите сами, — сказал Филидиче. — Если вы откажетесь прислушаться к голосу разума, соблюдение законов будет обеспечено в принудительном порядке. Я вас предупредил!»

Вернувшись к аэротранспортеру, Филидиче и его эскорт уже через пять минут приземлились за холмом, в долине Изумрудных Призраков.

Навстречу главному констеблю вышел Джуниус Фарфан. Предтеча интеллектуальной революции исхудал пуще прежнего — костюм висел на нем глубокими складками, лицо хищно заострилось. Молча выслушав начальника полиции, Фарфан холодно ответил: «Мы трудились несколько месяцев, никому не причиняя неудобств. Мы уважаем неприкосновенность гробниц. Треваньи могут беспрепятственно посещать Сианскую долину. Требования треваньев противоречат здравому смыслу — мы относимся к ним с пониманием, но отказываемся покинуть нашу землю».

Главный констебль Филидиче, полный бледный человек с водянисто-голубыми глазами, был олицетворением сдержанности, приличествовавшей его должности, но перед лицом самоубийственного упрямства обеих сторон даже его терпение начинало истощаться. «Будь по-вашему! — сказал он. — Я предупредил треваньев о недопустимости насилия, о том же предупреждаю и вас».

Джуниус Фарфан скромно опустил голову: «Мы не нападали и не собираемся нападать на треваньев. Но мы готовы защищаться».

Филидиче позволил себе саркастически улыбнуться: «За холмом — разъяренная толпа матерых головорезов. Если мы им позволим, они с радостью изрубят вас на куски, всех до единого. Я настоятельно рекомендую найти другое решение земельного вопроса. Что побудило вас, в первую очередь, устроить штаб-квартиру именно здесь?»

«Эта земля никому не принадлежит, мы ее заняли по праву первопоселенцев. Вы можете предложить другую территорию взамен?»

«Конечно, нет. Более того, я вообще не вижу причины устраивать лагерь и начинать строительство целого комплекса сооружений. Почему бы вам просто-напросто не разойтись по домам? Таким образом проблема отпадет сама собой».

Джуниус Фарфан улыбнулся: «Ваша идеологическая предвзятость очевидна».

«В уважении полезных традиций, сложившихся веками, нет никакой предвзятости. Оно диктуется здравым смыслом».

Фарфан только пожал плечами, не пытаясь опровергать неопровержимое. Полиция начала патрулировать холмы, разделявшие великий табор и лагерь фаншеров.

Прошел день. С наступлением авнесса разразилась гроза. Не меньше часа сиреневые огненные зигзаги впивались в темные склоны холмов. Фаншеры вышли из палаток, чтобы полюбоваться редким зрелищем. Треваньи содрогались — в их представлении гроза была дурным предзнаменованием: Урманк, Убийца Убийц, стоял подбоченившись на облаках, без разбора сплевывая, как шелуху от семечек, души треваньев и триллей. Напившись ракхом, однако, бойцы собрались с духом, вооружились, побратались на прощание и в полночь разошлись, чтобы осуществить свой замысел — напасть в сумерках перед рассветом. Треваньи крадучись рассыпались по рощам деодаров и по холмам, далеко обходя полицейские патрули, вооруженные приборами ночного видения.

Несмотря на все ухищрения, им не удалось избежать засады, уготованной фаншерами. Предрассветная тишина огласилась проклятиями и воплями. В темных ложбинах сверкали вспышки лучевых ружей, на гребнях холмов силуэты схватившихся насмерть фигур плясали, как нелепый театр теней на фоне бледнеющего неба. Треваньи шипели, изрыгая страшные угрозы, и гортанно стонали от боли — фаншеры сражались, сохраняя гробовое молчание. Прозвучали полицейские горны. Размахивая черно-серым правительственным флагом, блюстители порядка двинулись к месту сражения. Треваньи, осознавшие наконец, что их противники не боятся ни боли, ни смерти, дрогнули. Фаншеры преследовали их с неутомимостью демонов судьбы.

Заливались горны, громкоговорители приказывали дерущимся немедленно бросить оружие. С полицией обошлись бесцеремонно — констеблей разогнали прикладами и пинками, черно-серый флаг разорвали и втоптали в грязь. Начальник патруля вызвал Цирканию. Главный констебль Филидиче, разбуженный ни свет ни заря и уже крепко недолюбливавший фаншераду, приказал ополчению — роте вооруженных триллей-добровольцев из окрестных деревень — выступить и навести порядок.

Когда ополчение прибыло в долину Изумрудных Призраков, уже давно взошло солнце. Местные жители презирали треваньев, но привыкли к ним и воспринимали их существование как должное. Фанатики-фаншеры представляли для них загадку, выходившую за пределы повседневного опыта и, следовательно, враждебную. Оправившись от панического страха, треваньи бросились вслед за теснившими фаншеров ополченцами — последними, подпрыгивая на ходу, с холмов бежали музыканты треваньев, визгливо дувшие в рожки и наполнявшие долину диким радостным гиканьем.

Фаншеры отступили под прикрытие рощи деодаров. Навстречу ополчению вышли только Джуниус Фарфан и несколько его ассистентов. Проповедники коллективного индивидуализма уже не надеялись на победу — всесильное правительство выступило на стороне врага. Капитан ополченцев вышел вперед и приказал фаншерам освободить долину.

«На каком основании?» — спросил Фарфан.

«Ваше присутствие провоцирует беспорядки».

«Наше присутствие законно».

«При всем при том оно создает трения, ранее не существовавшие. Законность — практическое, а не абстрактное понятие, законностью нельзя злоупотреблять. Находясь в долине Изумрудных Призраков, вы злоупотребляете правами в ущерб другим. Я вынужден настаивать на выполнении приказа».

Джуниус Фарфан посовещался с товарищами. Плача навзрыд — погибла его мечта — он повернулся, чтобы обратиться к фаншерам, ждавшим указаний в тени деодаров. Увидев спину ненавистного идеолога святотатцев, кто-то из одурманенных ракхом треваньев не удержался — брошенный нож вонзился Фарфану под затылок. Из рощи деодаров прозвучал нестройный стонущий хор удивления невероятной подлостью мира. Широко раскрыв глаза от ужаса, фаншеры бросились на треваньев, на ополченцев — на все, что попадалось под руку. Ополченцы, не желая умирать из-за чужой склоки, побросали оружие и задали стрекача. Сцепившись мертвой хваткой, треваньи и фаншеры катались по земле, горячечно уничтожая друг друга.

В конце концов, подчиняясь некоему таинственному инстинкту взаимопонимания, оставшиеся в живых расползлись и разошлись. Треваньи вернулись за холмы, в причитающий табор. Фаншеры, побродив по опустевшему палаточному городку, двинулись гуськом вниз по долине. Фаншераде пришел конец. История свершилась.

Много месяцев спустя всемогущий коннатиг, беседуя с одним из министров, вспомнил о битве в долине Изумрудных Призраков: «Я был поблизости, меня ставили в известность. Трагическое стечение обстоятельств».

«Не было возможности предотвратить или остановить столкновение?»

Коннатиг пожал плечами: «Разумеется, я мог бы вызвать Покров. Но предыдущая попытка принуждения в сходной ситуации — помните бунт тамаршистов на Рамнотисе? — не дала результатов. Больное общество подобно человеку, страдающему несварением желудка. Облегчение наступает, когда система прочищается».

«И все же — сколько людей заплатили жизнью за катарсис?»

Коннатиг сделал жест, одновременно выражавший сожаление и демонстрировавший неизбежность: «Меня радует веселье в пивной, на постоялом дворе, в портовой таверне. Я странствую по мирам Аластора и всюду нахожу людей, с моей точки зрения достойных восхищения — проницательных, утонченных, искусных. Люблю таких людей. Пять триллионов человек, и каждый — мир в себе, уникальный, незаменимый... Иногда я встречаю людей, достойных ненависти. Смотрю им в лица и вижу коварство, жестокость, разложение. А потом думаю: они тоже — полезные компоненты всеобщего механизма, они служат образцами, в сравнении с которыми добродетель измеряет самое себя. Жизнь без контраста — как пища без соли... Будучи коннатигом, однако, я обязан мыслить в терминах долгосрочной политики. Тогда я представляю себе некоего суммарного, обобщенного человека с лицом, составленным из пяти триллионов лиц. К этому абстрактному человеку я не испытываю никаких чувств. Так я смотрел на вещи, когда назревала и началась битва в долине Изумрудных Призраков. Фаншерада была обречена изначально — трудно вообразить себе человека более неприспособленного к действительности, чем Джуниус Фарфан! Конечно, некоторые его последователи выжили, но фаншеров как таковых больше нет и не будет. Одни переселятся в другие миры. Иные — немногие — станут старментерами. Самые упрямые до конца своих дней не изменят принципам фаншерады, и с ними умрет их дело. Но каждый, кто участвовал в движении, будет помнить великую мечту, будет знать, что он не такой, как бесчисленные толпы, никогда не стремившиеся к славе и потому неспособные познать всю глубину трагедии, имя которой — жизнь человека».

 

Глава 20

На Рэйбендери вернулся Глэй — в грязной и рваной одежде, с перевязанной рукой. «Где-то надо жить, — мрачно сообщил он. — Здесь не хуже, чем где-нибудь еще».

«Ничем не хуже, — согласился Глиннес. — Ты, конечно, не позаботился привезти деньги».

«Деньги? Какие деньги?»

«Двенадцать тысяч озолей».

«Нет».

«Очень жаль. Касагейв уже присвоил титул лорда Амбаля».

Глэя не интересовали мелочи жизни. Опустошенному, весь мир казался ему серым и плоским: «Допустим, он действительно лорд Амбаль — это дает ему право на владение островом?»

«По всей видимости, он так считает».

Звонок заставил Глиннеса подойти к телефону. С экрана смотрело лицо Акадия: «А, Глиннес! Хорошо, что ты дома. Мне нужна твоя помощь. Ты не мог бы заехать на Роркин Нос как можно скорее?»

«Мог бы, если мне заплатят по установленному тарифу».

Акадий нетерпеливо махнул рукой: «Мне не до шуток. Ты можешь приехать или нет?»

«Так и быть. В чем дело?»

«Объясню, когда прибудешь».

Акадий встретил Глиннеса у входа и почти бегом провел его в кабинет: «Разреши представить тебе двух должностных лиц, явившихся из полицейского управления префектуры. Их ввели в заблуждение: они считают, что я — усталый, нервный человек! — нарушил закон. Справа от тебя — глубокоуважаемый главный констебль Бенко Филидиче, слева — инспектор Люциан Доул, следователь, тюремщик и распорядитель прутаншира. Господа, перед вами мой друг и сосед, Глиннес Хульден — как вы, наверное, помните, доблестный правый центральный нападающий «Танчинаров»».

Трое обменялись приветствиями, после чего Филидиче и Доул вежливо обсудили достижения Глиннеса в хуссейде. Плешивый Филидиче — дородный, даже грузный чиновник с печальным бледным лицом и холодными голубыми глазами — был в костюме из толстого сукна цвета дубленой кожи, с черными галунами. Доул, поджарый сыщик, длиннорукий и длинноногий, с длинными костлявыми пальцами и костлявой же, чрезмерно выразительной физиономией, не уступал бледностью начальнику, но щеголял копной матово-черных волос. Доул вел себя нарочито вежливо и деликатно, будто постоянно боялся кого-нибудь чем-нибудь обидеть.

Акадий обратился к Глиннесу самым нравоучительным тоном: «Будучи опытными и беспристрастными муниципальными служащими, эти господа утверждают, что я вступил в заговор со старментером Сагмондо Бандолио. Они считают, что собранная мною сумма выкупа продолжает оставаться в моих руках. Мне остается только усомниться в собственной невиновности. Не мог бы ты развеять мои сомнения?»

«По-моему, за деньги вы готовы делать все, что угодно, только не рисковать», — поделился мнением Глиннес.

«Это не совсем то, что я имел в виду. Ты объяснил посыльному, как ко мне проехать? А вечером, когда ты познакомился у меня с Рилем Шерматцем, ты видел, что мой телефон был выключен?»

«Так оно и было», — кивнул Глиннес.

Главный констебль Филидиче мягко произнес: «Уверяю вас, Джанно Акадий — мы пришли к вам главным образом потому, что нам больше некуда идти. Деньги были у вас в руках, а потом исчезли. Бандолио не получил выкуп. Его показания подтверждены энцефалографическим детектором лжи. Более того, он ведет себя на удивление откровенно и дружелюбно».

Глиннес спросил: «Как, по словам Бандолио, было организовано все это предприятие?»

«Самым любопытным образом! Бандолио установил связь с фанатически осторожным человеком — выражаясь вашими словами, с человеком, «за деньги готовым делать все, что угодно, только не рисковать». Этот человек задумал и организовал проект. Бандолио получил от него сообщение по каналам, известным одним старментерам. То есть, скорее всего, сообщник-организатор — назовем его «господином Икс» — сам является старментером или пользуется услугами помощника-старментера».

«Общеизвестно, что я не старментер!» — заявил Акадий.

Филидиче многозначительно кивнул: «Тем не менее, можно допустить исключительно в качестве гипотетического возражения, что среди ваших многочисленных знакомых может оказаться старментер или бывший старментер».

Акадий не совсем понимал, к чему клонит главный констебль: «Предположим, все возможно».

Филидиче продолжал: «Получив сообщение, Бандолио договорился о встрече с «господином Икс». Условия встречи были тщательно оговорены — каждый из них не доверял другому. Они встретились неподалеку от Вельгена, в темноте. При этом на «господине Икс» была маска игрока в хуссейд. План организатора отличался предельной простотой. Он гарантировал, что во время игры в хуссейд богатейшие люди префектуры займут места в одной и той же секции стадиона. Это нетрудно было устроить, разослав богачам почетные приглашения с бесплатными билетами. «Господин Икс» должен был получить два миллиона озолей, Бандолио причиталось все остальное...

Бандолио решил, что план осуществим, и согласился. Дальнейшие события известны. Бандолио послал доверенного помощника, некоего Лемпеля, получить деньги от сборщика выкупа — то есть от вас, господин Акадий».

Ментор недоуменно хмурился: «Посыльный — это и был Лемпель?»

«Нет. Лемпель прибыл на космический вокзал Порт-Маэля через неделю после набега. Он не уехал — его отравили. По всей вероятности, отравитель — «господин Икс». Лемпель умер во сне, в гостинице «Приют путешественника» в Вельгене, за день до того, как стало известно об аресте Бандолио».

«То есть за день до того, как я отдал деньги», — вмешался Акадий.

Филидиче только улыбнулся: «Лемпель не успел забрать выкуп, в этом нет никаких сомнений. Таким образом, вам известны все факты. Деньги были у вас. Лемпель их не получил. Где деньги?»

«По всей вероятности перед тем, как его отравили, Лемпель поручил перевозку денег посыльному. Следовательно, деньги у посыльного».

«Но кто он, таинственный посыльный? Некоторые лорды считают, что вы его просто выдумали».

Акадий ответил отчетливо, выбирая слова: «Я вынужден сделать официальное заявление. Я отдал деньги посыльному в соответствии с полученными инструкциями. При этом присутствовал некий Риль Шерматц, то есть существует непосредственный свидетель передачи денег».

Доул впервые принял участие в обсуждении: «Шерматц своими глазами видел, как деньги переходили из рук в руки?»

«Вполне вероятно, что он видел, как посыльный получил от меня черный портфель».

Доул поиграл в воздухе длинными пальцами: «Подозрительный человек мог бы спросить: откуда следует, что деньги были в черном портфеле?»

Акадий холодно возразил: «Разумный человек мог бы понять, что я не осмелился бы присвоить ни озоля из денег, причитавшихся Сагмондо Бандолио. Украсть у старментера тридцать миллионов равносильно самоубийству».

«Но к тому времени Бандолио был уже арестован».

«Я ничего об этом не знал. Можете проверить — спросите Риля Шерматца».

«А, загадочный Риль Шерматц! Кто он?»

«Странствующий журналист».

«В самом деле! И где же он?»

«Я видел его два дня тому назад. Он сказал, что скоро покинет Труллион. Может быть, уже улетел. Куда? Не знаю».

«При этом он — единственный свидетель, способный подтвердить факт передачи денег».

«Никоим образом. Посыльный заблудился и спрашивал, как ко мне проехать — спрашивал Глиннеса Хульдена».

«Верно», — поддержал Акадия Глиннес.

«К сожалению, Джанно Акадий дал слишком обобщенное описание «посыльного», ничем не помогающее расследованию», — Доул иронически подчеркнул слово «посыльного».

«Что еще я могу сказать? — развел руками Акадий. — Это был молодой человек среднего роста, ничем не примечательной наружности. У него не было особых примет».

Филидиче повернулся к Глиннесу: «На вас посыльный произвел такое же впечатление?»

«Точно такое же».

«И он никак не назвался, когда с вами говорил?»

Глиннес попытался восстановить в памяти мимолетную встречу, затерявшуюся среди бурных событий последних недель: «Посыльный спросил, как проехать к усадьбе Акадия... и все». Последние слова Глиннес произнес торопливо, будто оборвав себя на полуслове. Подозрительный Доул сразу это заметил и подался вперед: «Больше ничего?»

Глиннес помотал головой и решительно ответил: «Ничего!»

Доул отступил на полшага. Наступило кратковременное молчание. Наконец главный констебль Филидиче многозначительно произнес: «Жаль, что никто из упомянутых лиц не может подтвердить ваши показания».

Негодование Акадия вырвалось наружу: «Не вижу никакой нужды в их подтверждении! Я отказываюсь признать, что могут существовать какие-либо сомнения в правдивости моего изложения событий!»

«Если бы не пропали тридцать миллионов озолей, никто бы и не подумал сомневаться в ваших словах», — отозвался Филидиче.

«Я в таком же неведении, как и вы! — настаивал Акадий. — Надеюсь, расследование будет плодотворным и просветит всех нас».

Главный констебль удрученно вздохнул: «Мы хватаемся за соломинку, как утопающие. Но деньги кто-то взял, они где-то есть!»

«У меня их нет, уверяю вас», — поклонился Акадий.

Глиннес не мог устоять на месте и направился к выходной двери: «Господа, желаю вам всего наилучшего. Меня ждут неотложные дела».

Констебль и следователь вежливо попрощались. Акадий проводил Глиннеса укоризненным взором.

Глиннес поспешно вернулся к лодке и направился на восток по Вернисскому рукаву. Потом вместо того, чтобы повернуть к себе на юг, он поспешил на север по Сарпентскому каналу и пересек плес Слияния, где воды Бичевы-реки смешивались с медлительным потоком Заура. Здесь Глиннес двинулся вверх по течению Бичевы. Лавируя по бесчисленным излучинам, каждые сто метров он вслух проклинал свою непроходимую тупость. Там, где Карбаш впадает в Бичеву-реку, находился Эрх — сонный поселок, почти невидимый в тени огромных свечных орехов. Когда-то «Танчинары» нанесли здесь поражение «Боевикам».

Привязав лодку к тумбе на причале, Глиннес поздоровался с толстяком, сидевшим на завалинке у полуразвалившейся винной лавки: «Я ищу человека по имени Джаркони — или Джарком. Вы не знаете, где его найти?»

«Джаркони? Кого из них — отца? Сына? Или торговца кавутами?»

«Молодого человека. На службе он носит голубую форму».

«Ага, это будет Ремо, он подрабатывает стюардом на порт-маэльском пароме. Вы его застанете, он вернулся ночью с вечерней смены. Поднимитесь по дорожке — вот туда — и загляните под большой хрустовник».

Тропа привела Глиннеса к огромному кусту, почти поглотившему хижину, сбитую из кольев и крытую связками сушеных листьев. Потянув за шнурок маленького колокольчика, Глиннес заметил выглядывающую в окно сонную физиономию: «Кто там? Что вам нужно?»

«Почиваете после трудов праведных, как я вижу, — сказал Глиннес. — Вы меня не помните?»

«Помню, как же! Глиннес Хульден. Ну и дела! Одну секунду».

Завернувшись в парай, Джаркони распахнул скрипучую дверь и пригласил Глиннеса в беседку, вырубленную в толще хрустовника: «Присаживайтесь, сделайте одолжение. Не откажетесь от кружки прохладного вина?»

«Превосходная мысль!» — откликнулся Глиннес.

Ремо Джаркони принес каменный кувшин и пару кружек: «Какая невероятная прихоть судьбы привела вас ко мне?»

«Весьма любопытное обстоятельство, — ответил Глиннес. — Вы, конечно, помните, что мы встретились, когда вы искали усадьбу Джанно Акадия?»

«Конечно. Я выполнял поручение одного господина из Порт-Маэля. Что-нибудь случилось? Какие-нибудь неприятности?»

«Насколько я понимаю, вы должны были доставить пакет, портфель или что-то в этом роде?»

«Да-да. Еще вина?»

«С великим удовольствием. И что, вы доставили портфель?»

«Согласно указаниям. Адресат, надо полагать, остался доволен, потому что больше я его не видел».

«Если не секрет, какие именно указания вы получили?»

«Не вижу тут никакого секрета. Адресат поручил привезти портфель в Порт-Маэль и положить его в ячейку номер 42 камеры хранения на космическом вокзале. Я взял у него ключ от ячейки и сделал все, как он сказал. Заработал двадцать озолей практически ни за что».

«Вы хорошо помните этого господина?»

Прищурившись, Джаркони поднял голову к переплетениям ветвей хрустовника: «Не очень. Инопланетянин, по-моему — невысокий, коренастый. Говорил и двигался отрывисто, даже бесцеремонно. Лысый, как яйцо, с роскошной изумрудной серьгой в ухе — поразительной красоты камень! А теперь настала ваша очередь меня просветить. К чему все эти вопросы?»

«Все очень просто, — не смутился Глиннес. — Адресат — влиятельный издатель с планеты Гетрин, находившийся в Порт-Маэле пролетом. Джанно Акадий торопился отправить ему трактат и забыл внести несколько важных исправлений».

«Так-так. И что теперь?»

«Ничего не поделаешь. Придется огорчить Акадия — его работа уже на Гетрине». Глиннес поднялся со скамьи: «Спасибо за вино — мне нужно вернуться в Зауркаш... О, исключительно из праздного любопытства — вы вернули издателю ключ после того, как сдали портфель в камеру хранения?»

«Нет, мне было сказано оставить ключ у заведующего багажным отделением. Я так и сделал».

Со всей возможной скоростью Глиннес несся на запад по узкому Нефритовому каналу — за кормой расходились и набегали на берега пенистые волны. Поливая шипящими брызгами густые поросли джердинов на мысу, он круто повернул вниз по реке Барабас и поспешил к океану на юго-запад, замедлившись только в гавани Порт-Маэля. Молниеносно накинув на тумбу несколько витков швартова, он почти пробежал полтора километра до космического вокзала — высокого сооружения из обрамленного ажурным чугунным каркасом стекла с зеленоватым и фиолетовым отливом древности. Космодром за вокзалом был необычно пуст — не было ни звездолетов, ни местного воздушного транспорта.

Оказавшись в здании вокзала, Глиннес не сразу привык к полусвету, из-за которого окружающее напоминало подводный пейзаж. На скамьях сидели пассажиры, ожидавшие прибытия маршрутных аэробусов. Возле отгороженного помещения для выдачи багажа за низким прилавком сидел служащий. Рядом в несколько рядов выстроились ячейки платной камеры хранения.

Прогуливаясь по залу ожидания, Глиннес подошел поближе к камере хранения, чтобы разобраться в ее устройстве. В открытых дверцах свободных ячеек торчали вставленные в замки магнитные ключи. Дверца ячейки номер 42 была закрыта. Покосившись на склонившегося за прилавком служащего, Глиннес тихонько дернул за ручку — дверца не шелохнулась.

Дверцы, изготовленные из прочного листового металла, были плотно пригнаны, а стенки ячеек так же плотно прилегали одна к другой. Глиннес опустился на ближайшую скамью.

Требовалось оценить несколько вариантов. Камерой хранения пользовались немногие. В секции насчитывалось пятьдесят ячеек, из них только четыре были закрыты. Следовало ли рассчитывать на то, что в ячейке номер 42 все еще лежал черный портфель? По мнению Глиннеса, для этого были все основания. Лысый коренастый субъект, нанявший Джаркони, очевидно был не кто иной, как Лемпель. Лемпель умер в гостинице, во сне, то есть прежде, чем успел забрать портфель из камеры хранения... Скорее всего.

Как открыть ячейку номер 42? Вот в чем вопрос.

Глиннес следил за заведующим багажным отделением — мелковатым чиновником с редкими, седеющими рыжими волосами и длинным шмыгающим носом. Всем своим видом заведующий выражал неутомимое усердие и непробиваемое упрямство. Обращаться к этому олицетворению крючкотворства за помощью или искать у него сочувствия было немыслимо.

Глиннес поразмышлял еще пять минут, потом поднялся на ноги и снова приблизился к секции ячеек. Бросив монету в прорезь ячейки номер 30, он закрыл дверцу и вынул ключ.

Подойдя к служащему, он положил ключ на прилавок. Чиновник привстал: «Чем могу служить?»

«Будьте добры, придержите ключ до моего возвращения, — сказал Глиннес. — Не хотел бы носить его с собой по городу».

Служащий взял магнитный ключ: «Когда вы намерены вернуться? Некоторые оставляют ключи, а потом их не дождешься».

«Я пробуду в Порт-Маэле не больше двух дней». Глиннес продвинул по прилавку монету: «Большое спасибо».

«Спасибо вам!» — чиновник открыл ящик и бросил ключ в одно из небольших отделений.

Глиннес отошел подальше и уселся на скамью в зале ожидания, откуда он мог наблюдать за заведующим.

Прошел час. На космодром опустился аэробус, следовавший до мыса Флори. Прибывшие пассажиры выходили в зал, уезжавшие вставали и шли к аэробусу. У помещения для выдачи багажа выстроилась очередь. Заведующий вышел из-за прилавка и развил бурную деятельность, проверяя билеты и следя за тем, чтобы никто не получил чужой багаж. Глиннес не спускал с него глаз. Следовало ожидать, что, непрерывно бегая туда-сюда и проверяя наклейки на чемоданах, чиновник рано или поздно ощутит потребность посетить туалет. Не тут-то было! Когда ушел последний пассажир, заведующий налил большую кружку холодного чая, залпом выпил ее и снова наполнил. Посидев несколько минут с кружкой в руке, он вернулся к выполнению своих обязанностей за прилавком. Глиннесу оставалось только набраться терпения.

Мало-помалу Глиннес впал в состояние сонного отупения. Люди входили и выходили, вставали и садились — Глиннес пытался развлечься, определяя по внешности род занятий и любимые пороки пассажиров, но скоро соскучился. Торговые агенты и служащие коммерческих компаний, дедушки и бабушки, съездившие повидать внуков, правительственные чиновники, их секретарши... Какое ему дело до всех этих людей? А заведующий багажным отделением — он когда-нибудь соберется, наконец, справить нужду? Чиновник продолжал невозмутимо прихлебывать чай. В каком бездонном органе накапливалась вся эта жидкость? Подумав о мочевом пузыре, Глиннес сам начал поглядывать в сторону туалета. Но он не смел удалиться ни на минуту — багажный цербер мог выбрать тот же момент, а тогда многочасовое бдение пошло бы насмарку... Глиннес поерзал на скамье и твердо решил протерпеть дольше проклятого служащего. Стойкость не подводила его на поле для игры в хуссейд — и теперь, в соревновании с заведующим багажным отделением, стойкость станет решающим фактором!

Люди приходили и уходили — человек в шляпе с нелепой желтой кокардой, старуха, оставившая удушающий шлейф мускусного запаха, пара молодых людей, дефилирующих в костюмах фаншеров и оглядывающихся по сторонам, чтобы проверить, замечают ли их провокацию... Глиннес положил ногу на ногу, потом передумал и сел, как раньше. Заведующий багажным отделением сгорбился на табурете и заполнял ведомость. Испытывая, по-видимому, неутолимую жажду, он снова налил и выпил кружку чая. Глиннес поднялся на ноги и стал прогуливаться взад и вперед. Теперь чиновник стоял, облокотившись на прилавок и глядя в пространство за стеклянной стеной. Он шмыгнул носом, закусил нижнюю губу, повернулся, протянул руку... «Нет! — подумал Глиннес. — Не может быть! Это чудовищно! Ни одно человеческое существо не способно вместить в себя столько воды!» Но заведующий не стал наливать чай. Приподняв крышку чайника, он заглянул внутрь и опустил крышку, после чего погладил подбородок. На лице его появилось задумчивое выражение. Глиннес прислонился спиной к стене, напряженно переступая с ноги на ногу.

Заведующий принял решение. Он вышел из-за прилавка и направился к мужскому туалету.

С тихим стоном облегчения и тревоги Глиннес двинулся вперед. Никто даже не повернул головы. Быстро пройдя за прилавок, он присел и открыл ящик. Два ключа. Схватив оба, Глиннес закрыл ящик и вернулся в зал ожидания. Насколько он мог судить, никто не обратил внимания на его странный маневр.

Не задерживаясь, Глиннес подошел к ячейке номер 42. На одном ключе была бурая наклейка с черной цифрой «30». На другом красовалась цифра «42». Глиннес открыл ячейку, вынул черный портфель и сразу закрыл дверцу. Успеет ли он сбросить ключи в ящик? По мнению Глиннеса, времени не оставалось. Он вышел из здания космического вокзала в город, притихший под дымчатым небом авнесса, и направился к гавани. По пути он задержался за старой полуразрушенной стеной и облегчился.

Лодка ждала его там, где он ее оставил. Глиннес отдал швартов и поплыл на восток.

Удерживая руль коленом, он попытался открыть портфель, но замок застежки не поддавался нажиму пальцев. Надавив на защелку хвостовиком гвоздодера, ему удалось преодолеть сопротивление. Открыв портфель, Глиннес прикоснулся к лежавшим внутри пачкам сертификатов Аласторского банка. У него в руках: тридцать миллионов озолей.

 

Глава 21

За полчаса до полуночи Глиннес медленно подплыл к причалу острова Рэйбендери. В доме было темно — Глэй куда-то уехал. Положив портфель на стол, Глиннес некоторое время задумчиво смотрел на него, потом вынул три сертификата по десять тысяч озолей и закопал их в пустом горшке под верандой. Вернувшись в дом, он несколько раз пытался позвонить Акадию, но на экране появлялись расходящиеся красные круги, означавшие, что телефон ментора не принимал вызовы — то есть был постоянно занят или сломался. Глиннес посидел на кушетке — он устал, но не испытывал ни малейшего желания лечь. Еще раз безрезультатно набрав номер Акадия, он взял черный портфель, спустился в лодку и отправился на север.

Издали усадьба Акадия казалась спящей. Но ментор всегда ложился очень поздно. Тут что-то было не так...

Подплывая к пристани, Глиннес заметил неподвижно стоящую молчаливую фигуру. Круто развернув лодку, он остановил ее на безопасном расстоянии. Фигура не шелохнулась. Глиннес позвал: «Кто там, на причале?»

Незнакомец ответил не сразу и почти невнятно — Глиннес расслышал его только потому, что в Млатозвонной заводи стояла гробовая тишина: «Констебль префектуры на посту».

«Джанно Акадий дома?»

Снова пауза и тихий ответ: «Его нет».

«Где он?»

Пауза, приглушенный безразличный голос: «В Вельгене».

Глиннес включил пульсор на полную мощность и помчался, с шипением рассекая воду, обратно через Млатозвонную заводь, вниз по течению Заура и к острову Рэйбендери по Фарванскому рукаву. У него в окнах тоже было темно — Глэй еще не вернулся. Глиннес пришвартовал лодку, взял портфель, поднялся на веранду, зашел в комнату и позвонил Гильвегам. На вызов ответила Варелла, одна из младших дочерей Ао. Дома были только дети — все остальные пошли «повидаться с друзьями», занимались звездочтением, где-то выпивали или поехали в Вельген смотреть на казни. Девочка не могла ничего точно сказать.

Глиннес погасил экран, спрятал портфель в толще тростниковой кровли и, бросившись на постель, почти мгновенно уснул.

Наступило безоблачное, хрустально-прозрачное утро. Теплый бриз морщил мелкой рябью Амбальский плес, небо поражало редкостной лавандовой глубиной.

Глиннес торопливо позавтракал тем, что попалось под руку на кухне, и попробовал позвонить Акадию. Телефон ментора молчал. Через несколько минут под верандой остановилась лодка — Глэй выпрыгнул на причал. Глиннес вышел навстречу. Поднимавшийся по тропе Глэй сразу остановился и внимательно рассмотрел Глиннеса с головы до ног: «В чем причина торжества?»

«Мы можем выкупить Амбаль у Касагейва, хоть сейчас. Я достал деньги».

Глэй взглянул на остров Амбаль, красовавшийся в свежих утренних лучах за сверкающим плесом: «Как знаешь. Я бы на твоем месте сперва позвонил ему».

«Зачем?»

«Чтобы предупредить».

«Я не обязан ни о чем его предупреждать», — заявил Глиннес. Тем не менее, он подошел к телефону. На экране возникло лицо Люта Касагейва, спросившее стальным тоном: «Что вам угодно?»

«Я могу отдать двенадцать тысяч озолей, — ответил Глиннес, — и хотел бы немедленно аннулировать договор о продаже. Если вас это не затруднит, я приеду сию минуту и привезу деньги».

«Аннулировать договор может только законный владелец».

«Каковым я и являюсь».

«Владелец — Шайра Хульден. Допускаю, что он вправе расторгнуть сделку, если таково его желание».

«Сегодня вы получите заверенное письменное показание, подтверждающее кончину моего брата».

«Неужели? Заверенное — кем?»

«Джанно Акадием, уполномоченным выполнять обязанности ментора в нашей префектуре и выслушавшим признание убийцы в присутствии двух свидетелей».

«Ах, даже так!» — усмехнулся Касагейв и выключил экран.

Глиннес с недоумением повернулся к Глэю: «Честно говоря, не ожидал такой реакции. Похоже на то, что перспектива выселения его нисколько не беспокоит».

Глэй пожал плечами: «А что ему беспокоиться? Акадий в тюрьме. Если Совет лордов окажет достаточное давление, его ждет прутаншир. Любые показания, заверенные Акадием, недействительны».

Глиннес обратил лицо к небу, возмущенно поднимая руки, и воскликнул: «Что за напасть? Никого никогда неудача не преследовала с таким постоянством!»

Глэй молча отвернулся и пошел спать.

Глубоко задумавшись, Глиннес мерил шагами веранду. Прошло несколько минут. Глиннес неразборчиво выругался, раздраженными шагами спустился к лодке и направился на запад.

Через час он прибыл в Вельген и с большим трудом нашел свободное место у причала — сегодня в город съехалось необычайное множество любопытствующих. На площади полным ходом шли приготовления к казни. Горожане и селяне толпились у прилавков и пивных, то и дело поглядывая на прутаншир, где рабочие налаживали зубчатую передачу громоздкого механизма, назначение которого Глиннес не мог себе уяснить. Он остановился, чтобы расспросить старика, опиравшегося на посох: «Что это там, на прутаншире?»

«А, Филидиче опять дурака валяет! — долгожитель сплюнул на мостовую. — Его хлебом не корми, подавай всякие новшества! Если бы они еще работали как следует — так нет же! Шестьдесят два пирата ждут казни, а вчера за весь день успели перемолоть только одного. Обещают сегодня все отремонтировать. Мудрят, пыль в глаза пускают. Сколько живу на этом свете, всегда обходились дыбой да котлом, и все были счастливы».

В полицейском управлении Глиннесу сказали, что главного констебля Филидиче нет и в ближайшее время не будет. Глиннес попросил свидания с Джанно Акадием, но ему отказали — сегодня посетителей в тюрьму не пускали.

Вернувшись на площадь, Глиннес сел за столик в тенистой садовой пивной под гостиницей «Доблестный св. Гамбринус» — там, где когда-то (как ему казалось, давным-давно) они беседовали с Джуниусом Фарфаном. Заказав стаканчик тминной водки, он залпом проглотил огненную жидкость. Все силы судьбы будто сговорились помешать осуществлению его планов! Он держал в руках доказательство смерти старшего брата — но потерял деньги. Теперь он приобрел деньги — и не мог доказать, что Шайра умер. Свидетель, заверивший признание убийцы, сидел в тюрьме. Убийца, Ванг Дроссет, погиб в кровавой стычке с фаншерами.

Что теперь? Что делать? Тридцать миллионов озолей! Глупая шутка. Передать деньги главному констеблю Филидиче? Мерлинги найдут им лучшее применение! Глиннес подозвал официанта и заказал еще тминной водки, после чего обратил ненавидящий взгляд на прутаншир, видневшийся в проеме живой изгороди. Для того, чтобы спасти Акадия, приходилось пожертвовать деньгами — несмотря на то, что ментору предъявили смехотворные, липовые обвинения...

Прутаншир загородила тень — прохожий задержался, заглядывая в пивную. Сидя лицом к солнцу, Глиннес видел только силуэт среднего роста, но что-то в подчеркнуто скромной, вежливой позе прохожего заставило его внимательно присмотреться. Ощутив внезапный прилив энергии, Глиннес приветственно поднял руку. Прохожий это заметил и зашел в пивную. Глиннес уже спешил навстречу: «Риль Шерматц, если не ошибаюсь? Я — Глиннес Хульден, приятель ментора Акадия».

«Да, конечно! Я вас хорошо помню, — поклонился Шерматц. — Как поживает Акадий?»

Официант принес тминную водку, и Глиннес жестом пригласил Шерматца взять стаканчик: «Когда вы услышите, что я скажу, вам может потребоваться глоток чего-нибудь покрепче... Вы не знаете, что произошло?»

«Только что вернулся из Морильи. О каком происшествии вы говорите?»

Возбужденный удачным стечением обстоятельств и водкой, Глиннес описывал ситуацию в несколько утрированных тонах: «Акадия бросили в темницу. Ему вменяют в вину крупную кражу, и лорды, судя по всему, добьются вынесения приговора — а тогда Акадия пропустят через зубчатые колеса мясорубки, сооружаемой на прутаншире».

«Очень жаль! — показав, что пьет за здоровье собеседника, Риль Шерматц поднес стаканчик к губам. — Акадию следовало довольствоваться сутяжничеством и крючкотворством — преступнику, чтобы добиться успеха, необходима хладнокровная решительность».

«Вы не понимаете! — запальчиво возразил Глиннес. — Обвинение совершенно беспочвенно».

«Вы уверены?» — усомнился Шерматц.

«Если потребуется, невиновность Акадия можно доказать самым убедительным образом. Дело не в этом. Меня поражает, что Филидиче — по-видимому, руководствуясь исключительно смутными подозрениями — посадил Акадия в тюрьму, тогда как настоящий преступник гуляет на свободе».

«Любопытная точка зрения. Вы можете назвать виновного?»

Глиннес покачал головой: «Хотел бы я знать... Есть человек, вызывающий у меня глубочайшие подозрения, но доказательств нет».

«И почему вы все это мне рассказываете?»

«Вы видели, как Акадий передавал деньги посыльному. Выслушав ваши показания, его отпустят».

«Я видел, что он передал черный портфель. В портфеле могло быть что угодно».

Глиннес сосредоточенно выбирал слова: «Вас удивляет моя уверенность в невиновности Акадия. Она объясняется очень просто. Я знаю наверняка, что Акадий передал выкуп посыльному. Бандолио арестовали. Агента старментеров, Лемпеля, отравили. Деньги никто не востребовал. С моей точки зрения аристократы, готовые предать смерти невинного человека только для того, чтобы сохранить лицо, заслуживают возвращения выкупа не больше, чем его заслуживал получить Бандолио. Я не хочу помогать ни той, ни другой стороне».

Шерматц медленно, понимающе кивнул: «Считайте, что я вам подмигнул. Если Акадий невиновен, кто был осведомителем Бандолио?»

«Невероятным образом, Бандолио сам этого не знает. Я мог бы разобраться, что к чему, но мне не позволяют увидеться даже с Акадием, не говоря уже о Бандолио».

«Разрешение на встречу с заключенным можно получить у главного констебля, — Шерматц встал из-за стола. — Достаточно к нему обратиться».

«Не торопитесь, — обреченно махнул рукой Глиннес. — Филидиче никого не принимает».

«Думаю, нам удастся к нему проникнуть. Видите ли, я действительно путешественник, но по совместительству занимаю должность старшего инспектора Покрова. Пойдемте, наведем справки, не откладывая дело в долгий ящик. Где можно найти этого Филидиче?»

«В полицейском управлении, — тихо сказал Глиннес. — Только прошу вас, воздержитесь от замечаний по поводу плачевного состояния этого учреждения. Каково бы оно ни было, в Вельгене оно олицетворяет величие закона триллей».

Глиннес и Риль Шерматц провели в вестибюле несколько минут — главный констебль не замедлил явиться, недовольный и озабоченный: «Что такое? Я, кажется, ясно дал понять, что меня нет и не будет!» Филидиче заметил Шерматца: «Кто вы и что вам угодно?»

Шерматц выложил на конторку матовую металлическую пластинку: «Мое удостоверение. Будьте добры, уделите внимание перечню моих полномочий».

Филидиче мрачно изучил пластинку: «Разумеется, я к вашим услугам».

«Я позволил себе потревожить вас в связи с делом старментера Бандолио, — сказал Шерматц. — Его допросили?»

«В той мере, в какой это требовалось. Для исчерпывающего анализа деталей нет достаточных причин».

«Личность его местного сообщника уже установлена?»

Филидиче коротко кивнул: «Старментеров информировал некий Джанно Акадий. Мы его задержали».

«Таким образом, вы уверены в виновности Акадия?»

«Все имеющиеся свидетельства указывают на то, что он вступил в сговор со старментерами, а затем присвоил выкуп».

«Он признался?»

«Нет».

«Его проверяли на детекторе лжи?»

«У нас в Вельгене нет такого оборудования».

«Я хотел бы дополнительно допросить Бандолио и Акадия. В первую очередь Акадия, если это вас не затруднит».

Филидиче повернулся к дежурному констеблю и дал соответствующие указания. Шерматца и Глиннеса он пригласил: «Прошу вас, проходите в мой кабинет».

Уже через пять минут жалобно протестующего Акадия втолкнули в кабинет главного констебля. Увидев Глиннеса и Шерматца, ментор сразу замолчал.

Шерматц вежливо поздоровался: «Доброе утро, Джанно Акадий! Рад снова с вами увидеться».

«Никак не могу назвать это утро добрым! Вы не поверите! Меня засунули в камеру, как преступника! Я думал, меня уже тащат на прутаншир! Неслыханно, уму непостижимо!»

«Надеюсь, мы сможем решить эту проблему ко всеобщему удовлетворению, — Шерматц повернулся к Филидиче. — Каковы, в точности, обвинения, предъявляемые Акадию?»

«Он обвиняется в сговоре с Сагмондо Бандолио и в присвоении тридцати миллионов озолей, ему не принадлежащих».

«Оба обвинения ложны! — закричал Акадий. — Меня приносят в жертву, чтобы выслужиться перед аристократами. Это заговор!»

«Мы непременно докопаемся до истины, — успокоил его Шерматц. — Не могли бы мы выслушать теперь старментера Бандолио?»

Филидиче сказал несколько слов констеблю, и скоро в кабинет вошел Сагмондо Бандолио собственной персоной — высокий, чернобородый, с гладко выбритой тонзурой, прозрачными светло-голубыми глазами и безмятежным, даже добродушным выражением лица. Этот человек командовал пятью наводившими ужас звездолетами и четырьмя сотнями пиратов, на его совести были десятки тысяч трагедий, разыгравшихся по причинам, известным ему одному.

Шерматц знаком попросил его подойти: «Сагмондо Бандолио, разрешите спросить из чистого любопытства — вы сожалеете о прожитой вами жизни?»

Бандолио вежливо улыбнулся: «Последние две недели достойны сожаления — спору нет. В том, что касается моего существования до ареста, однозначное суждение высказать трудно. В любом случае, я не смог бы определить отношение к себе в точных и доступных для вас терминах. Самокопание — одна из бесполезнейших функций интеллекта».

«Мы ведем расследование набега на Вельген. Не могли бы вы точнее удостоверить личность вашего местного сообщника?»

Бандолио ущипнул себя за бороду: «Насколько мне известно, я вообще не удостоверял его личность».

Вмешался главный констебль: «У нас есть энцефалограмма. Он не утаил никаких сведений».

«Каким же образом он получал информацию?»

«Инициатива поступила с Труллиона. Бандолио получил анонимное предложение по тайным каналам связи, используемым старментерами. Он послал на Труллион доверенного агента по имени Лемпель, чтобы тот оценил целесообразность предложения. Лемпель представил оптимистический отчет, и Бандолио лично прилетел на Труллион. На пляже неподалеку от Вельгена он встретился с триллем, организовавшим набег. Встреча состоялась в полночь. На трилле была маска игрока в хуссейд, он нарочно говорил измененным тоном — Бандолио считает, что не смог бы опознать его по голосу. Они заключили сделку, и Бандолио больше никогда не видел этого человека. Руководителем проекта был назначен Лемпель. Лемпель мертв. Бандолио говорит, что больше ничего не знает. Результаты проверки детектором лжи, произведенной Покровом, подтверждают его показания».

Шерматц повернулся к Бандолио: «Таковы, в сущности, все известные вам факты?»

«Да, за исключением одного обстоятельства. Я подозревал, что мой «местный сообщник», как вы его называете, подговорит Лемпеля донести на меня в Покров — с тем, чтобы они могли разделить сумму выкупа между собой. Когда обнаружилось, что Покров извещен, жизнь Лемпеля подошла к неожиданному концу».

«Таким образом, у вас нет никаких причин скрывать личность сообщника?»

«Напротив. Я с великим удовольствием посмотрел бы, как он танцует под музыку прутаншира».

«Перед вами стоит Джанно Акадий. Вы его знаете?»

«Нет».

«Возможно ли, что Акадий был вашим сообщником?»

«Нет. Человек, встретивший меня на пляже, был выше меня или, по меньшей мере, одного роста со мной».

Шерматц обернулся к Филидиче: «Вот видите! Прискорбная ошибка чуть не привела невинного человека на прутаншир».

На бледном лице главного констебля проступили капли пота: «Уверяю вас, на меня оказывали безжалостное давление! Совет лордов обвинял меня в нерасторопности. Секретарь совета, лорд Дженсифер, был уполномочен требовать моего смещения в случае, если расследование закончится безрезультатно. Я не мог найти деньги, и поэтому...» Филидиче замялся и вытер пот со лба.

«И поэтому, чтобы умилостивить аристократов, вы бросили в тюрьму Джанно Акадия?»

«Мне такое решение казалось самым естественным».

Глиннес спросил у Бандолио: «Вы встретились с сообщником ночью, при свете звезд?»

«Так точно!» — старментер явно забавлялся.

«Как он был одет?»

«В трилльский парай и трилльский плащ с широкими наплечниками, эполетами или как они там называются — одним триллям известно. Он стоял на берегу в маске для игры в хуссейд, силуэтом напоминая огромную черную птицу».

«На каком расстоянии от него вы стояли?»

«Примерно в двух метрах».

«Какая на нем была маска?»

Бандолио рассмеялся: «Почему бы я разбирался в местных масках? Сверху торчали рога, ощерились клыки, из пасти вывалился язык. Там, на песке у моря, мне даже пришла в голову шальная мысль: что, если я действительно говорю с чудовищем?»

«Каким голосом он говорил?»

«Громким хриплым шепотом. Боялся себя выдать».

«Жесты, походка, выправка?»

«Ничего не знаю. Он не двигался».

«Его лодка?»

«Обычный моторный ялик».

«Когда именно состоялась встреча?»

«В ночь с четвертого на пятый день месяца лиссума».

Глиннес ненадолго задумался: «Все остальные сообщения вы получали от Лемпеля?»

«Так точно».

«И никогда больше не встречались с человеком в маске для игры в хуссейд?»

«Никогда».

«В чем именно заключались его функции?»

«Он гарантировал, что триста богатейших людей префектуры будут сидеть в одной и той же секции стадиона — в секции D — и выполнил обещание».

Филидиче вмешался: «Пригласительные билеты покупались и рассылались анонимно. Нет никакой возможности установить, кто это делал».

Риль Шерматц бросил на главного констебля долгий задумчивый взгляд, заставивший Филидиче неловко отвести глаза. Шерматц сказал: «Меня очень смущает то, что вы арестовали Джанно Акадия при полном отсутствии веских улик».

Филидиче ответил с достоинством: «Была получена конфиденциальная информация из источника безупречной репутации. Обстоятельства требовали безотлагательных действий. Для предотвращения публичных беспорядков я вынужден был принять решительные меры».

«Конфиденциальная информация, вы сказали?»

«Да... именно так».

«И кто же был вашим безупречным информатором?»

Филидиче поколебался, но в конце концов устало махнул рукой: «Секретарь Совета лордов убедил меня в том, что Акадию известно местонахождение пропавших денег. Секретарь порекомендовал посадить Акадия в тюрьму и угрожать ему прутанширом до тех пор, пока он не отдаст выкуп».

«Секретарь Совета лордов... Таммас, лорд Дженсифер?»

«Он самый».

«Неблагодарная скотина! — прошипел Акадий. — Я ему покажу!»

«Было бы любопытно узнать, какими мотивами руководствовался лорд Дженсифер, настаивая на аресте Акадия, — сказал Шерматц. — Предлагаю навестить его».

Филидиче поднял руку: «Сегодня самый неудобный день для посещения лорда Дженсифера. Все аристократы префектуры собрались у него в усадьбе — он справляет свадьбу».

«Неудобства лорда Дженсифера, беспокоят меня не больше, чем мои неудобства беспокоили его! — заявил Акадий. — Необходимо припереть его к стене сейчас же, пока он не сбежал в свадебное путешествие».

«Полностью согласен с Акадием, — сказал Глиннес. — Тем более, что мы сможем выяснить личность истинного виновника набега и задержать его».

Риль Шерматц недоуменно обернулся к Глиннесу: «Редко приходится слышать прогнозы, высказанные с такой убежденностью».

«Я могу ошибаться, — признал Глиннес. — Поэтому было бы полезно взять с собой Бандолио».

Заметив, что ситуация полностью выходит из-под его контроля, Филидиче решил показать Глиннесу, чье мнение имеет больший вес: «Не вижу в этой затее никакого смысла. Во-первых, Бандолио исключительно хитер и ловок — нельзя допустить, чтобы он избежал прутаншира. Во-вторых, Бандолио сам заявил, что не может опознать сообщника, потому что тот позаботился надеть маску. В-третьих, у меня вызывает сомнения — мягко говоря — вероятность обнаружить организатора набега среди гостей лорда Дженсифера. Заявившись на свадебный бал, мы сваляем дурака. Над нами будут смеяться без конца».

Шерматц возразил: «Выполнение долга не может унизить добросовестного служащего. Рекомендую продолжать расследование, невзирая на соображения второстепенного характера».

Филидиче вынужден был уныло согласиться: «Что ж, поедем к лорду Дженсиферу. Констебль, наденьте на заключенного Сагмондо Бандолио наручники и кандалы. Закройте наручники на два замка, наденьте ему на шею петлю проволочного троса и не выпускайте трос из рук».

Черно-серый правительственный катер приближался по Флехарийскому плесу к Пяти островам. У причала скопились полсотни яхт и катеров, а главная аллея, ведущая к усадьбе, была украшена гирляндами шелковых лент — алых, желтых и розовых. По садовым дорожкам прогуливались дамы и господа в допотопных костюмах, извлекавшихся из аристократических гардеробов только перед торжественными приемами — обычным людям не позволяли даже мельком взглянуть на них.

Прибывшие на правительственном катере поднимались по аллее, остро ощущая свою неуместность. Главному констеблю приходилось особенно тяжело — он побагровел от плохо сдерживаемой ярости и смущения. Риль Шерматц выглядел достаточно невозмутимо, а Сагмондо Бандолио положительно упивался ситуацией — гордо выпрямившись, старментер переводил озорной взгляд пронзительно-голубых глаз с одного удивленного лица на другое. Старый дворецкий заметил незваных гостей и с ужасом поспешил к ним. Филидиче вполголоса объяснил происходящее — дворецкий обмяк от растерянности и досады: «Это ни в какие ворота не лезет! Вы не смеете нарушать церемонию — бракосочетание вот-вот состоится. Совершенно исключено!»

Главный констебль начинал терять самообладание: «Молчать! Мы представляем закон и прибыли по неотложному делу. Подите прочь... нет, постойте! У нас могут быть для вас поручения». Филидиче подавленно обратился к Шерматцу: «Что прикажете?»

Шерматц, в свою очередь, повернулся к Глиннесу: «Что вы рекомендуете?»

«Одну минуту», — сказал Глиннес. Он рыскал глазами по саду, заполненному двумя сотнями гостей. Никогда еще он не видел такого великолепия нарядов — лорды вышагивали в бархатных плащах с вышитыми золотом геральдическими знаками, леди плыли в перетянутых поясами длинных вечерних платьях, отороченных бисером из черного коралла, кристаллизованной чешуей мерлингов или прямоугольными блестками турмалинов. Береты и тиары не уступали в роскоши плащам и платьям. Глиннес не узнавал ни одного лица. Где-то здесь обязательно должен был быть Лют Касагейв — или, как он сам себя называл, лорд Амбаль. Наконец Глиннес увидел знакомое лицо — Дюиссану в простом белом платье и белой полупрозрачной шляпе без полей. Почувствовав пристальный взгляд, она обернулась и узнала его. Глиннес ощутил нечто не имеющее названия — онемение расставания с чем-то драгоценным, уходящим вдаль, потерянным навсегда. Рядом с Дюиссаной стоял лорд Дженсифер. Заметив Филидиче, констеблей и Бандолио в наручниках, он высоко поднял брови, потом нахмурился.

Кто-то неподалеку быстро повернулся к Глиннесу спиной и начал уходить. Движение привлекло внимание Глиннеса — он бросился вслед за уходящим, схватил его за локоть, повернул к себе: «Лют Касагейв!»

На него смотрело бледное, строгое лицо самозванца: «Я — лорд Амбаль. Как вы смеете ко мне прикасаться?»

«Будьте добры, следуйте за мной, — предложил Глиннес. — Есть важное дело».

«И не подумаю!»

«Тогда стойте, где стоите», — настойчивым жестом Глиннес подозвал прибывшую с ним делегацию. Касагейв снова попробовал уйти, но Глиннес оттащил его назад. Теперь лицо «лорда Амбаля» побелело и стало угрожающим: «Что вам от меня нужно?»

«Смотрите! — сказал Глиннес. — Вот Риль Шерматц, старший инспектор Покрова. Вот Джанно Акадий, бывший уполномоченный ментор префектуры Джолани. Оба засвидетельствовали признание Ванга Дроссета в убийстве моего брата, Шайры Хульдена. Я — сквайр Рэйбендерийский, и требую, чтобы вы немедленно убрались с острова Амбаль!»

Лют Касагейв ничего не ответил. Филидиче капризно поинтересовался: «И для этого вы нас сюда привели? Из-за мелочной тяжбы с лордом Амбалем?»

Главного констебля прервал хохот Сагмондо Бандолио: «Лорд Амбаль, как же! В старые добрые времена, дружище, мы тебя звали по-другому! Забыл? Напомнить?»

Касагейв порывался уйти, но его остановил вежливый голос Шерматца: «Один момент, не спешите. Мы ведем официальное расследование, и вопрос об удостоверении вашей личности приобретает большое значение».

«Я — лорд Амбаль. Этого достаточно».

Риль Шерматц перевел мягкий взор на Бандолио: «Вы знали этого человека под другим именем?»

«Под другими именем? Под многими именами — некоторые из них крупно мне досадили. Он сделал то, что я должен был сделать десять лет тому назад — ушел от дел. Господа, перед вами Алонзо Диррих, с лихвой заслуживший клички «Ледяной Дьявол» и «Диррих-антрополог» — он коллекционирует черепа врагов. Когда-то он командовал четырьмя звездолетами — бывалый и удачливый старментер, такого поискать надо!»

«Кто бы вы ни были, вы обознались», — Касагейв поклонился и снова повернулся, чтобы уйти.

«Подождите-ка! — теперь его остановил главный констебль Филидиче. — Возможно, мы на пороге открытия. В таком случае Джанно Акадий заслуживает моих глубочайших извинений. Лорд Амбаль, вы отрицаете обвинение Бандолио?»

«Мне нечего отрицать. Этот господин обознался».

Сагмондо Бандолио, в кандалах и наручниках, чуть не упал от смеха: «Посмотрите на ладонь его левой руки. Найдете шрам, он получил его от меня на память».

Филидиче продолжал: «Вы отрицаете, что вас зовут Алонзо Диррих, что вы организовали захват трехсот аристократов, проживающих в нашей префектуре, и что в дальнейшем вы убили некоего Лемпеля?»

Губы Касагейва презрительно искривились: «Конечно, отрицаю. Что вы можете доказать?»

Филидиче повернулся к Глиннесу: «У вас есть доказательства?»

«Один момент!» — Шерматц был озадачен. Он обратился к Бандолио: «На пляже в окрестностях Вельгена вы встречались с этим человеком?»

«Чтобы Алонзо Диррих просил меня осуществлять его планы? Никогда! Кто угодно — только не Диррих!»

Филидиче с сомнением смотрел на Глиннеса: «Значит, вы так-таки ошиблись».

«Не спешите! — поднял руку Глиннес. — Я никогда не обвинял Касагейва или Дирриха — как его там! — в организации набега. Мне нужно было решить совсем другой вопрос».

Касагейв уже шагал прочь. Риль Шерматц шевельнул кистью руки — Филидиче повернулся к двум констеблям: «Задержать! Не дайте ему уйти!» Констебли побежали вдогонку. Касагейв обернулся — обнаружив погоню, он с неожиданной прытью бросился к причалу, вскочил в катер и, поднимая фонтаны брызг, понесся по Флехарийскому плесу.

Взбешенный нерасторопностью констеблей, Филидиче заорал: «За ним, ротозеи — не упустите! Если нужно, вызовите подкрепление с воздуха. Задержать во что бы то ни стало!»

Рядом с Филидиче стоял лорд Дженсифер, оскорбленный и разгневанный: «Почему вы создаете переполох? Разве вы не видите, что мы справляем торжество?»

Главный констебль Филидиче призвал на помощь всю свою выдержку: «Мы глубоко огорчены и просим извинить наше вторжение. Были основания подозревать, что лорд Амбаль — сообщник Сагмондо Бандолио. Судя по всему, это не так».

Лицо Дженсифера побагровело — он взглянул на Акадия, потом снова на Филидиче: «Конечно, не так! Разве мы не обсуждали этот вопрос во всех подробностях? Мы знаем, кто сообщник Бандолио!»

«Неужели? — спросил Акадий голосом, напоминавшим звук пилы, наткнувшейся на гвоздь. — И кто же он, этот сообщник?»

«Ментор-предатель! Ловкач, собравший тридцать миллионов на выкуп заложников и припрятавший деньги! — возмущенно провозгласил лорд Дженсифер. — И зовут его: Джанно Акадий!»

Риль Шерматц отозвался тоном ласковым, как прикосновение шелка: «Сагмондо Бандолио оспаривает вашу гипотезу. По его мнению, Акадий невиновен».

Дженсифер воздел руки к звездам: «Прекрасно, замечательно! Акадий невиновен. Кому какое дело? Вся эта история набила мне оскомину. Будьте добры, удалитесь. Вы находитесь на моей земле без приглашения и мешаете отправлению торжественного обряда».

«Еще раз прошу извинить, — поклонился главный констебль. — Уверяю вас, я действовал по принуждению. Господа, пойдемте, нам...»

«Подождите, — отмахнулся от него Глиннес. — Мы еще не коснулись самой сути дела. Сагмондо Бандолио не может положительно опознать человека, встреченного им на пляже, но он может безошибочно опознать маску, закрывавшую лицо собеседника. Лорд Дженсифер, не будете ли вы так любезны принести одну из масок «Флехарийских горгон»?»

Дженсифер надменно выпрямился: «С какой стати я буду выполнять унизительные поручения, как мальчишка на побегушках? Вы что, издеваетесь? Немедленно покиньте мой остров!»

Игнорируя Дженсифера, Глиннес обратился к Филидиче: «Когда Бандолио упомянул рога и болтающийся язык маски, я сразу подумал о «Флехарийских горгонах». Встреча состоялась ночью с четвертого на пятый день месяца лиссума, когда «Горгонам» еще не выдали новые формы. Только лорд Дженсифер мог воспользоваться шлемом игрока из команды «Горгон». Следовательно, сообщник старментеров — лорд Дженсифер!»

«Что вы... что такое?» — пролепетал главный констебль, с изумлением выпучив глаза.

«Ага!» — сообразил умный Акадий и глупо бросился на Дженсифера. Глиннес поймал ментора за пояс и поставил обратно.

«Что за выдумки? Бессмысленная клевета!» — взревел Дженсифер. Лицо его, прежде сплошь багровое, внезапно покрылось белыми пятнами: «Глиннес, ты с ума сошел!»

«Голословная чушь! — решительно согласился Филидиче. — Не хочу больше этого слышать».

«Поспешишь — людей насмешишь, уважаемый главный констебль, — едва заметно улыбаясь, вмешался Риль Шерматц. — Гипотеза Глиннеса Хульдена заслуживает проверки. С моей точки зрения, она позволяет точно определить виновного, исключив любых других подозреваемых и получив неопровержимое доказательство вины».

Филидиче обиженно промычал: «Лорд Дженсифер — в высшей степени влиятельный человек, секретарь Совета...»

«Что и позволило ему заставить вас арестовать Акадия», — напомнил Глиннес.

Дженсифер яростно погрозил Глиннесу пальцем, но не мог найти слов.

Филидиче обратился к Дженсиферу ворчливо-умоляющим тоном: «Опровергните обвинение! Может быть, кто-нибудь стащил маску без вашего ведома?»

Дженсифер энергично кивал: «Само собой! Кто-то — надо полагать, Акадий — стащил маску «Горгоны» из моей кладовки».

«В таком случае одной маски должно не хватать, — упорствовал Глиннес. — Пойдемте, подсчитаем маски».

Лорд Дженсифер размахнулся, чтобы оглушить Глиннеса ударом в висок, но Глиннес успел пригнуться — кулак не встретил сопротивления. Шерматц постучал пальцем по плечу оцепеневшего Филидиче: «Арестуйте этого господина и посадите его в тюрьму. Оснований для ареста достаточно, остальное будет выяснено с помощью детектора лжи».

«Никогда! — задыхаясь, выдавил Дженсифер. — Никогда нога моя не ступит на прутаншир!» Подобно Касагейву, он повернулся и побежал к причалу. Гости застыли с испуганным интересом — им еще не приходилось бывать на такой свадьбе.

«Схватить!» — коротко приказал Шерматц. Главный констебль лично бросился в погоню. Он уже грохотал башмаками по причалу, когда Дженсифер спрыгнул в спортивный катер. Позабыв о всякой осторожности, Филидиче прыгнул вслед за ним. Дженсифер попытался остановить констебля ударом кулака, но грузный Филидиче, навалившись плечом с разбега, заставил аристократа отшатнуться. Перевалившись спиной через борт, Дженсифер шлепнулся в воду.

Дженсифер заплыл под причал. Филидиче присел на корточки и звал его: «Лорд Дженсифер! Зачем создавать лишние трудности? Вылезайте! У вас нет другого выхода!»

Из-под причала раздался хриплый возглас, закончившийся лихорадочным плеском и молчанием. Филидиче медленно выпрямился, завороженно глядя в воду и побледнев, как мертвец. Неуклюже выбравшись на причал, он вернулся к Шерматцу, Глиннесу и Акадию: «Дело закрыто. Местонахождение тридцати миллионов озолей по-прежнему неизвестно. Теперь мы их, наверное, никогда не найдем».

Шерматц покосился на Глиннеса — Глиннес закусил губу и нахмурился.

«Что ж... Так или иначе, разница несущественна, — вслух закончил невысказанную мысль Риль Шерматц. — Где же наш пленник Бандолио? Неужели мерзавец воспользовался суматохой?»

«Похоже на то, — безутешно кивнул Филидиче. — Сбежал! Сплошные неудачи. Проклятый день!»

«Благословенный день! — бодро откликнулся Акадий. — Никогда в жизни не чувствовал себя лучше».

Глиннес развел руками: «Касагейв больше не вернется на Амбаль. По-моему, день сегодня просто прекрасный».

Филидиче растирал ладонью лоб: «Невероятно. Не могу поверить. Лорд Дженсифер — хранитель моральных устоев, олицетворение благородства и прямоты!»

«Лорд Дженсифер крупно просчитался, — заметил Глиннес. — Лемпеля прикончили в самый неподходящий момент, когда посыльный уже отправился за деньгами, а Лемпель еще не успел их получить. Дженсифер, наверное, действительно считал, что Акадий по беспринципности не уступает ему самому».

«Увы, каждый судит о других по себе, — вздохнул ментор. — А тридцать миллионов озолей — кто знает, где они? Скорее всего, где-то на далекой планете посыльный поднимает тост, благословляя свою невероятную удачу».

«Наверняка так оно и есть, — главный констебль Филидиче беспокойно озирался. — Рано или поздно кому-то — по-видимому, мне — придется объяснять гостям, что тут произошло».

«Прошу меня извинить, — нетерпеливо откланялся Глиннес. — Осталось одно срочное дело». Он поспешил туда, где раньше видел Дюиссану. Там ее не было. Глиннес поискал по всему саду — Дюиссана как под землю провалилась. Спряталась в усадьбе? «Вряд ли», — подумал Глиннес. Какое значение теперь имела усадьба Дженсифера?

Тропа, огибавшая усадьбу, вела на пляж, обращенный к открытому океану. Спускаясь к берегу, Глиннес заметил Дюиссану. Она стояла на песке и смотрела за горизонт — туда, где бескрайнее море сливалось с бескрайним небом.

Глиннес тихо подошел. Дюиссана оглянулась — так, будто видела его впервые. Опустив голову, она медленно побрела на восток по самой кромке прибоя. Глиннес двинулся за ней. Озаренные дымчатым, почти вечерним светом, они вместе уходили вдаль.