Хроники Кадуола (Станция Араминта. Эксе и древняя Земля. Трой)

Вэнс Джек

На окраине созвездия Прядь Мирцеи, в далекой галактической ветви Персеид находится система Пурпурной Розы, состоящая из трех звезд — Лорки, Синга и Сирены. Вокруг Сирены вращается достопримечательная планета Кадуол, с незапамятных времен защищенная от колонизации и эксплуатации уставом открывшего ее, но уже практически не существующего земного Общества натуралистов. Административное управление Кадуола находится на станции Араминта, где молодой человек по имени Глоуэн Клатток пытается определить, какую карьеру он может сделать в иерархическом, связанном множеством ограничений обществе Кадуола.

Кадуол — планета необычайной красоты. Для того, чтобы защитить ее, Общество натуралистов учредило Хартию, ограничивающую количество поселенцев — служащих Заповедника, обеспечивающих соблюдение его законов. Эти законы запрещают строительство других городов, добычу ископаемых и развитие другой промышленности. Только шестеро «агентов», их прямые потомки и их персонал имеют право постоянно проживать на планете: их основная функция заключается в предотвращении переселения на планету других людей, хотя туристам позволяют временно посещать особые заповедные приюты, позволяющие любоваться ландшафтами и любопытными образцами местной фауны.

Джек Вэнс. Хроники Кадуола

Книги I, II, III

Перевод Александра Фета

ХРОНИКИ КАДУОЛА • The Cadwal Chronicles:

СТАНЦИЯ АРАМИНТА • Araminta Station • 1988 © Jack Vance

ЭКСЕ И ДРЕВНЯЯ ЗЕМЛЯ • Ecce and Old Earth • 1991 © Jack Vance

ТРОЙ • Throy • 1992 © Jack Vance

Published by agreement with the author and the author's estate

Language: Russian

Переводчик выражает благодарность Джеку Вэнсу (автору), и многим другим за полезные пояснения, замечания и советы.

Книга I. Станция Араминта

Предварительные замечания для любопытствующих

Ниже приводятся выдержки из «Введения» к многотомному труду стипендиатов института Фиделиуса, «Человеческие миры». Они помогут читателю заполнить возможные пробелы повествования как во времени, так и в пространстве.

...В рамках нашего проекта, осуществляемого уже тридцать лет, мы не ставим своей целью детальное описание или глубокий анализ — правильнее было бы сказать, что мы составляем мозаику из миллионов частей, надеясь, что в конечном счете она сольется в некое подобие единого целого, более осмысленного, нежели его отдельные фрагменты.

...Упорядоченность, логика и соразмерность — превосходные концепции, но утверждать, что нам удалось в какой-либо степени подчинить излагаемый материал строгим правилам классификации, было бы явным преувеличением. Каждый населенный мир — вещь в себе, единственный в своем роде компендиум информации, открывающий взору любознательного космолога практически неисчерпаемые возможности. Несовместимость огромного множества наборов данных приводит к тому, что любые попытки обобщения вносят путаницу, затрудняющую понимание. Остается сделать вывод, что с уверенностью можно утверждать только одно: никакое событие не имело места дважды, каждый случай неповторим.

...Странствуя от одной окраины Ойкумены к другой и отваживаясь время от времени заглядывать в Запределье, мы не находим никаких свидетельств неизбежности или повсеместности приобретения человеческой расой таких качеств, как способность к состраданию, щедрость, терпимость или просвещенность. Ничего подобного.

С другой стороны (и это радует), не наблюдается никаких явных признаков того, что люди в целом становятся хуже.

...Территориальная ограниченность интересов порождается, по-видимому, наивным самомнением, в словесном выражении сводящимся к следующей формулировке: «Я предпочитаю жить в этом, а не каком-либо ином месте, из чего неизбежно следует вывод, что место, в котором я живу, превосходно во всех отношениях».

Тем не менее, люди, впервые улетающие к звездам, почти неизменно выбирают в качестве первого пункта назначения древнюю Землю. По-видимому, в сердце каждого потомка изгнанников и эмигрантов, родившегося в диаспоре, теплится томительное желание вдохнуть земной воздух, попробовать глоток земной воды, размять пальцами сухой комок Земли.

Кроме того, из звездолетов, прибывающих на космодромы Земли, ежедневно выгружают две-три сотни гробов с телами тех, кто в последние минуты жизни пожелал, чтобы их останки вернулись в темную сырую Землю.

...Когда люди прибывают в новый мир, начинается противоборство. Люди пытаются приспособить окружающий мир к своим потребностям, а окружающий мир, в свою очередь, приспосабливает их к себе — хотя и гораздо менее заметными средствами.

Человек вступает в битву с окружающей средой. Иногда люди преодолевают сопротивление планеты. Земная и другая инопланетная флора ввозится и адаптируется к местным химическим и экологическим условиям. Пагубные туземные виды вытесняются, уничтожаются или изолируются, и новый мир постепенно начинает более или менее напоминать древнюю Землю.

В некоторых случаях, однако, планета оказывается сильнее и вынуждает оккупантов приноровляться к себе. Сначала просто потому, что это целесообразно, затем по привычке, превратившейся в обычай, а в конечном счете согласно инстинктивному внутреннему влечению, колонизаторы подчиняются диктату окружающей среды и становятся, по прошествии веков, почти неотличимыми от настоящих аборигенов.

Предисловие

1. СИСТЕМА ПУРПУРНОЙ РОЗЫ В ПРЯДИ МИРЦЕИ

(Выдержка из труда «Человеческие миры» стипендиатов института Фиделиуса.)

На полпути вдоль ветви Персеид капризный вихрь галактической гравитации подхватил десять тысяч звезд и небрежно, как сеятель — пригоршню зерна, рассыпал их мерцающей струйкой с завитком на конце. Этот звездный ручеек — Прядь Мирцеи.

В самом конце завитка, рискуя потеряться в безбрежной пустоте, приютилась система Пурпурной Розы, состоящая из трех солнц — Лорки, Синга и Сирены. Лорка, белый карлик, и Синг, красный гигант, быстро вальсируют вокруг общего центра притяжения, как дородный пожилой ловелас с побагровевшим от натуги лицом и капризная миниатюрная барышня в белом бальном платье. Сирена, желтовато-белое светило, по диаметру и яркости относящееся к самому распространенному классу звезд, занимает орбиту на почтительном расстоянии от флиртующей парочки.

Сирену сопровождают три планеты, в том числе Кадуол, единственный населенный мир этой системы.

Кадуол, больше одиннадцати тысяч километров в диаметре, во многом похож на Землю, и сила притяжения на нем мало отличается от земной. (Перечень физических характеристик и результаты химического анализа атмосферы см. в источнике.)

2. ПЛАНЕТА КАДУОЛ

Первым исследователем Кадуола был разведчик-заявитель Рудель Нейрманн, член-корреспондент земного Общества натуралистов. Экспедиция, снаряженная в связи с получением его отчета, по возвращении на Землю рекомендовала сохранить Кадуол навеки в первозданном виде, предотвратив эксплуатацию этой планеты человеком.

С этой целью Общество формально вступило во владение Кадуолом и утвердило «Устав заповедника» — так называемую Хартию.

Трем континентам Кадуола присвоили наименования «Эксе», «Дьюкас» и «Трой»; каждый из них разительно отличается от двух остальных. Эксе, оседлавший экватор, пышет жаром и зловонием, пульсирует яркими красками и прожорливой энергией. Даже растительность Эксе применяет боевые приемы, выживая в условиях бешеной конкуренции. Три вулкана — два действующих, один потухший — образуют единственные возвышенности над равниной джунглей, болот и топей. Ленивые реки долго петляют по равнине, в конечном счете вливаясь в море. Воздух напоен мириадами отвратительных запахов, кровожадные хищники охотятся друг на друга, издавая торжествующий рев или визг смертельного ужаса — в зависимости от роли, уготованной им судьбой. Исследователи-первопроходцы не решались углубляться в заросли и трясины Эксе, и в дальнейшем их преемники придерживались той же благоразумной тактики.

Дьюкас, в четыре раза больше Эксе, раскинулся в умеренных северных широтах на противоположной стороне планеты. К фауне Дьюкаса, нередко свирепой и внушающей серьезные опасения, относятся несколько полуразумных видов. Местная флора во многих случаях напоминает земную — настолько, что на раннем этапе освоения планеты агрономы смогли развести несколько полезных видов с Земли, таких, как бамбук, кокосовая пальма, виноградная лоза и фруктовые деревья, не опасаясь экологической катастрофы.

Трой, к югу от Дьюкаса, простирается от полярных льдов до умеренных южных широт. Трой отличается драматической топографией. Утесы нависают над пропастями, океанские валы с грохотом бьются о береговые скалы, в лесах бушуют неукротимые ветры.

Океан покрывает всю остальную поверхность Кадуола — бескрайные глубоководные просторы, почти лишенные островов. Исключение составляют редкие, незначительные клочки суши — атолл Лютвен, остров Турбен, Океанский остров у восточного побережья Дьюкаса и цепочка скалистых островков, продолжающая Протокольный мыс далеко на юге.

3. СТАНЦИЯ АРАМИНТА

На восточном берегу Дьюкаса, в анклаве площадью чуть больше двадцати пяти тысяч квадратных километров, Общество натуралистов учредило станцию Араминта — административное управление, призванное обеспечивать соблюдение положений Хартии. Функции управления подразделили между шестью отделами следующим образом.

Отдел A : учетные записи и статистика.

Отдел B : патрулирование, разведка и розыски, в том числе поддержание порядка и охрана.

Отдел C : таксономия, картография, исследования в различных областях естествознания.

Отдел D : бытовое обслуживание постоянного персонала.

Отдел E : финансовый контроль, импорт и экспорт.

Отдел F : обслуживание временно проживающих посетителей.

Первыми начальниками отделов (суперинтендантами) стали Демус Вук, Ширри Клатток, Сол Диффин, Клод Оффо, Марвелл Ведер и Кондит Лаверти. Каждому из них разрешалось нанимать до сорока подчиненных. Каждый предпочитал назначать персонал из числа своих родственников и знакомых молодых специалистов, согласных переселиться на Кадуол и создать семью на новом месте, что способствовало сплоченности и взаимопомощи первопоселенцев, а в конечном счете привело к образованию «фамильных административных кланов» уже на раннем этапе освоения.

Персонал управления проживал в шести общежитиях, отведенных отделам. Как только появились необходимые средства, были построены шесть комфортабельных резиденций, соревнующихся великолепием убранства и вниманием к деталям. Эти многоквартирные дома стали называть «пансионами» Вуков, Клаттоков, Ведеров, Диффинов, Лаверти и Оффо.

Шли века. В каждом из шести отделов продолжалась работа. Продолжались работы и в каждом из шести пансионов. Кланы постоянно занимались расширением, переоборудованием и благоустройством своих жилищ, украшая их резным и полированным деревом, керамическими плитками и панелями местного полудрагоценного камня, а также мебелью, импортированной с Земли, Альфанора и Моссамбея. Каждая из домоправительниц пансионов — супруг начальников отделов — делала все возможное для того, чтобы подведомственная ей резиденция превосходила остальные поистине дворцовой элегантностью и роскошью.

Каждый пансион приобрел индивидуальные черты, присущие не только зданию как таковому, но и его обитателям — благоразумные и основательные Вуки ничем не напоминали легкомысленных и поверхностных Диффинов, а вкрадчивая осторожность представителей клана Оффо контрастировала с дерзкой опрометчивостью Клаттоков. Сходным образом, невозмутимые Ведеры презирали эмоциональные излишества потомков Лаверти.

В Прибрежной усадьбе с видом на реку Льюр, в полутора километрах к югу от пансионов и учреждений управления, поселился Консерватор — главный управляющий всемирного Заповедника и верховный суперинтендант станции Араминта. По уставу Консерватором мог становиться только действительный член Общества натуралистов и уроженец Стромы, небольшого поселка на побережье Троя.

Вскоре после основания Араминты на территории станции устроили гостиницу для приезжих, аэропорт, больницу, школы и даже театр — так называемый «Орфеум». С тем, чтобы обеспечить поступление инопланетной валюты, поселенцы разбили виноградники и научились производить на экспорт благородные вина, а приезжих приглашали останавливаться в любой из дюжины заповедных дач, сооруженных в достопримечательных районах планеты. Дачи обслуживались так, чтобы исключалось какое бы то ни было воздействие на туземную окружающую среду. Обеспеченные туристы совершали круговые экскурсии, проводя по два-три дня в каждом заповедном приюте.

По мере увеличения объема экспорта и количества туристов возникла новая проблема. Каким образом всего лишь двести сорок человек — предусмотренный Хартией штат станции Араминта — могли обслуживать растущий конгломерат учреждений и предприятий? Потребовался компромисс, и многие функции, в том числе управленческие, стали выполняться вспомогательным персоналом — так называемыми «временными наемными работниками» (хотя в действительности эти люди постоянно проживали на Кадуоле).

Со временем — мало-помалу, сначала незаметно, затем очевидно — «наемники» образовали отдельную касту. Человек, родившийся в одном из пансионов, но не получивший статус «постоянного служащего управления» в связи с ограничением численности штатного персонала, становился наемным работником и занимал, таким образом, более низкое общественное положение. Многие «лишние люди» эмигрировали, другие находили возможность занять более или менее подходящую должность в управлении.

По уставу дети, пенсионеры, домашняя прислуга и «наемные работники, временно проживающие на территории управления Заповедника», не входили в число штатного персонала. Воспользовавшись этой лазейкой, к категории «наемных работников» стали относить сельскохозяйственных рабочих, служащих гостиниц и заповедных дач, механиков из аэропорта и, по сути дела, множество обитателей станции, выполнявших самые различные обязанности. Постольку, поскольку «наемники» не получали статус «постоянных служащих», Консерватор смотрел на происходящее сквозь пальцы.

Для наемных специалистов создавались приемлемые условия, но возникла острая нехватка доступных по первому требованию, незлобивых работников, согласных заниматься физическим трудом за небольшую плату. Простейшее решение напрашивалось само собой. Достаточно было воспользоваться услугами населения атолла Лютвен, находившегося в океане, в пятистах километрах к северо-востоку от станции Араминта. Там прозябали йипы — потомки беглой прислуги, нелегальных иммигрантов и прочего сброда.

Таким образом йипы образовали низший уровень социально-экономической иерархии станции Араминта. Они жили в «таборе» — огороженном квартале общежитий около аэропорта. Каждому йипу, допущенному на территорию станции, выдавали разрешение на временное трудоустройство, действительное в течение шести месяцев. Хранители Заповедника вынуждены были терпеть такое сомнительное истолкование положений Хартии, но отказывались идти на дальнейшие уступки: по их словам, любое официальное признание права йипов на постоянное проживание в конечном счете привело бы к заселению йипами всего Дьюкаса, что было совершенно недопустимо.

Со временем плотность населения атолла Лютвен стала непомерно высокой. Консерватор известил об этом штаб-квартиру Общества натуралистов на Земле, призывая к самым решительным мерам, но Общество переживало трудные времена и не смогло оказать никакой помощи.

Островное селение йипов, Йиптон, само по себе привлекало толпы туристов. Паромы, отправлявшиеся от причала станции Араминта, доставляли любителей острых ощущений к причалу йиптонского отеля «Аркадия» — нагромождения крытых пальмовыми листьями флигелей, сооруженных из бамбуковых жердей. На террасе отеля привлекательные островитянки подавали ромовые пунши, джин с сахаром и мускатными орехами, расслабляющие вечерние настойки, разбавленные «пиратские» коктейли с ромом, солодовое пиво и пальмовое вино, замутненное кокосовым молоком. Все эти напитки смешивались из ингредиентов, произведенных винокурнями и пивоварнями непосредственно на островках атолла Лютвен. Другие услуги, самого интимного свойства, охотно предлагались гейшами близлежащего «Кошачьего дворца», чье обходительное умение угождать прихотям изобретательных клиентов заслужило сомнительную популярность на планетах Пряди Мирцеи и в местах более отдаленных — хотя ничто и никогда не делалось бесплатно. В Йиптоне даже стоимость зубочистки, взятой с прилавка после обеда, не забывали включить в счет постояльца.

После того, как Умфо (правитель йипов) находчиво преобразовал местную пенитенциарную систему в калейдоскоп щекочущих нервы платных аттракционов, непрерывный поток туристов многократно увеличился.

4. СТРОМА

Решение другой проблемы, связанной с положениями Хартии, привело к менее двусмысленным последствиям. В первые годы после учреждения станции Араминта члены Общества натуралистов, нередко посещавшие Кадуол, останавливались в Прибрежной усадьбе. В конце концов Консерватор восстал и отказался терпеть бесконечные приезды-отъезды гостей, лишавших его всякой возможности заняться неотложными местными делами. Он предложил создать в пятидесяти километрах к югу от Араминты второй небольшой анклав и построить там снабженные всеми удобствами коттеджи для натуралистов, желающих провести на Кадуоле несколько недель или месяцев. План Консерватора, представленный на рассмотрение ежегодного конклава Общества натуралистов на Земле, не встретил единогласного одобрения. Консервационисты — приверженцы строгого соблюдения принципов охраны природы — жаловались на то, что Хартия теряла всякий смысл, будучи переполнена оговорками, противоречащими ее основным положениям. Их либеральные противники отвечали: «Все это очень хорошо. Но где мы будем жить, посещая Кадуол, чтобы проводить исследования или просто наслаждаться красотами и причудами девственных экосистем — в походных палатках?»

После длительных споров и обсуждений конклав утвердил компромисс, не удовлетворивший никого. Было решено учредить на Кадуоле второй, гораздо меньший анклав — но только с тем условием, что он будет находиться в определенном месте, а именно на крутом, почти отвесном склоне над фьордом Строма, вклинившимся в берега Троя. Выбор участка, смехотворно неподходящего для строительства, свидетельствовал об очевидном стремлении многих влиятельных членов конклава воспрепятствовать осуществлению нового плана.

Вызов, однако, был принят, и на Кадуоле возникла Строма — причудливое скопление опирающихся на уступы скал черных и темно-коричневых домов, узких и высоких, с белыми, голубыми и красными дверными и оконными рамами. Тротуары, соединенные каменными лестницами, разделяли поселок на восемь ярусов. Из окон и со смотровых площадок открывались величественные виды на фьорд.

На Земле Общество натуралистов пало жертвой слабохарактерного руководства и общей неспособности этой организации найти себе полезное применение. Заключительный конклав постановил, что все записи и документы Общества надлежит хранить в Центральном библиотечном архиве, и председатель в последний раз ударил в гонг, оповещая натуралистов о роспуске собрания.

На Кадуоле жители Стромы никак не отметили прекращение существования Общества. С тех пор их доходы ограничивались прибылью от частных инопланетных капиталовложений, но к тому времени такое положение вещей фактически продолжалось уже многие годы. Молодые люди все чаще покидали Строму, чтобы поискать счастья на других планетах. Многих больше никогда не видели; иные добивались успеха и возвращались в родной поселок, привозя с собой целые состояния. Так или иначе, Строма кое-как выживала и со временем достигла даже некоторого благополучия.

5. ГЛОУЭН КЛАТТОК

С тех пор, как Рудель Нейрманн впервые высадился на Кадуоле, прошло примерно девять веков. На станции Араминта лето подходило к концу — скоро, в начале осени, Глоуэну Клаттоку исполнялось шестнадцать лет, в связи с чем ему предстояли формальное исключение из категории «несовершеннолетних» и зачисление в разряд «кандидатов» на постоянную должность в штате управления. По этому случаю Глоуэну должны были сообщить его показатель статуса (ПС), рассчитанный компьютером после обработки массы генеалогических данных.

Показатель статуса редко становился неожиданностью для кого-либо, а тем более для того, кому он присваивался — это число, определявшее будущие возможности продвижения по службе очередного наследника одного из шести кланов, начинали прогнозировать и рассчитывать на пальцах сразу после его появления на свет.

Так как по уставу в каждом из пансионов могли проживать не более сорока «штатных служащих» (двадцать мужчин и двадцать женщин), ПС не больше 20 означал автоматическое зачисление в штат управления. Показатель статуса, равный 21 или 22, давал его обладателю превосходные шансы занять освободившуюся вакансию, а ПС, равный 23 или 24, внушал достаточно основательные надежды на такое стечение обстоятельств. Любой показатель статуса больше 24 считался сомнительным — в таких случаях все зависело от конкретной ситуации, сложившейся в пансионе. ПС больше 26 обескураживал и служил поводом для печальных размышлений о будущем.

Глоуэн занимал незавидное место в генеалогической таблице. Его мать, к тому времени уже покойная, родилась и выросла на другой планете, а отец, Шард Клатток, служащий отдела B, был третьим сыном второго сына. Глоуэн, юноша трезвый и не склонный к самообману, надеялся получить ПС, равный 24, и, таким образом, какую-то возможность со временем стать одним из штатных служащих станции Араминта.

6. ДНИ НЕДЕЛИ

Последнее предварительное замечание касается дней недели. На Кадуоле, так же, как и на большинстве других населенных людьми планет Ойкумены, сохранилась традиционная семидневная неделя. На протяжении столетий, однако, понятия о фонетической благозвучности успели существенно измениться, и архаические земные названия дней недели («понедельник», «вторник» и т. п.) стали казаться нелепыми и труднопроизносимыми, в связи с чем их постепенно заменили местные наименования семи металлов, образовавшие так называемую «звонкую неделю». Сначала их произносили с приставкой «айн», означавшей «день» (например, «айн-орт», то есть «день железа»), но впоследствии приставку стали опускать.

Дни недели на Кадуоле:

орт («железо»)

цейн («цинк»)

инг («свинец»)

глиммет («олово»)

верд («медь»)

мильден («серебро»)

смоллен («золото»)

Глава 1

Глоуэну Клаттоку исполнялось шестнадцать лет, по каковому случаю предстояло скромное торжество: Фратано, управляющий пансионом, должен был выступить с официальным приветствием и, что важнее всего, объявить показатель статуса Глоуэна — число, от которого во многом зависело будущее молодого человека.

Для того, чтобы избежать лишних неудобств и сэкономить средства, церемонию решили совместить по времени с еженедельной «трапезой клана» — присутствие на этом традиционном ужине было обязанностью всех Клаттоков, проживавших в пансионе, причем ни возраст, ни какое-либо недомогание не считались достаточным оправданием для уклонения.

Утро трапезного дня прошло спокойно. Отец Глоуэна, Шард, подарил сыну пару серебряных с бирюзой эполет, какие, если верить журналам мод, красовались на плечах хорошо воспитанных постояльцев самых привилегированных курортных отелей Ойкумены.

Как обычно, Шард и Глоуэн завтракали у себя в квартире. Они жили вдвоем — мать Глоуэна, Марья, погибла, когда ее сыну было три года. У Глоуэна сохранилось смутное воспоминание о заботливом присутствии матери. Он подозревал, что с ее исчезновением связана какая-то тайна, но Шард никогда не говорил на эту тему.

Факты не вызывали сомнений. Шард повстречался с Марьей, когда она прилетела с родителями на станцию Араминта. Шард сопровождал группу туристов — в том числе будущую невесту — в экскурсионной поездке по заповедным приютам, а впоследствии снова повидался с Марьей в Сарсенополисе на Девятой планете системы Аль-Фекки. Там они поженились, и вскоре после этого вернулись на станцию Араминта.

Женитьба Шарда на инопланетянке стала неожиданностью для клана Клаттоков и вызвала яростную суматоху, спровоцированную главным образом некой Спанчеттой, дочерью племянника управляющего пансионом, Фратано. Спанчетта, будучи замужем за уступчивым и безропотным Миллисом, к тому времени уже родила сына, Арлеса. Тем не менее, она давно и упорно, бесстыдно и тщетно пыталась завлечь Шарда в свои объятия.

В те годы Спанчетта была полногрудой, крупной молодой женщиной со жгучими черными глазами, буйным темпераментом и высокой перевязанной копной темных кудрей, вздымавшейся над головой наподобие взъерошенного конуса. Стремясь найти законное обоснование для не находящего выхода бешенства, Спанчетта воспользовалась затруднениями своей сестры Симонетты, которую в доме Клаттоков продолжали именовать детским прозвищем «Смонни».

Подобно Спанчетте, круглолицая Смонни отличалась выпуклостью форм, широкими покатыми плечами и склонностью покрываться испариной в разгоряченном состоянии. В отличие от чернокудрой и черноглазой Спанчетты, однако, на долю Смонни выпали волосы цвета жженого сахара и пронзительно-золотистые карие глаза. Симонетте нередко приходилось выслушивать бесконечно раздражавшие ее шутливые замечания по поводу того, что ей достаточно было бы хорошенько загореть, чтобы сойти за девушку с атолла йипов.

Смонни добивалась своего с ленивой целеустремленностью. Спанчетта предпочитала бурный натиск, громкие слова и деспотические манеры; ее сестра действовала со льстивой, вкрадчивой или капризной настойчивостью, подтачивающей терпение противника подобно струйке воды, нашедшей слабину в плотине и в конечном счете заставляющей рухнуть непреодолимое, казалось бы, препятствие. Праздное времяпровождение не позволило Смонни сдать выпускные экзамены в лицее, и ей отказали в статусе служащей управления. Спанчетта не замедлила объявить виновником происшедшего Шарда, который, по ее словам, «выжил» Смонни из пансиона Клаттоков, чтобы привести в него Марью.

«Это абсурдно и противоречит всякой логике!» — возразил на обвинения Спанчетты не кто иной, как управляющий пансионом Фратано.

«Как то есть абсурдно? Ничего подобного!» — сверкнув очами, провозгласила Спанчетта. Часто дыша и вздымая грудь, она надвинулась на домоправителя, заставив того отступить на шаг: «Бедная Смонни вся извелась из-за этой инопланетянки, у нее не было никакой возможности сосредоточиться!»

«Даже если это так, Шард ни в чем не виноват. Ты сделала то же самое, когда вышла замуж за Миллиса — он тоже не Клатток, а Лаверти, и даже не постоянный служащий, а из наемного персонала, насколько мне известно».

Спанчетте оставалось только брюзжать: «Это совсем другое дело. Миллис — потомок коренных поселенцев, а не какая-то вертихвостка, свалившаяся на голову черт знает откуда!»

Фратано отвернулся: «У меня нет времени заниматься вздорными сплетнями».

Спанчетта язвительно усмехнулась: «Да уж, конечно! Не твою сестру приносят в жертву, а мою! Тебе-то что? У тебя прочное положение. И не нужно мне сказки рассказывать про то, что у тебя, видите ли, нет времени — тебе просто не терпится прикорнуть после обеда. Дудки! Сегодня не будет тебе покоя. Сейчас придет Смонни, и мы еще поговорим!»

Не самый упрямый из людей, Фратано тяжело вздохнул: «Сегодня я не могу разговаривать с Симонеттой. Но я сделаю для нее особое исключение. Ей дадут еще один месяц на подготовку и пересдачу экзаменов. Это все — больше ничего от меня не ждите. Если она снова провалится — вон из пансиона!»

Уступка управляющего нисколько не утешила Смонни. «Как я запомню за месяц все, что они проходили пять лет?» — жалобно причитала она.

«Придется постараться, — отрезала Спанчетта. — Подозреваю, что экзамен будет чепуховым. Фратано, можно сказать, на это намекнул. Тем не менее, тебе не подарят диплом за красивые глаза. Так что начинай заниматься — и не завтра, а сейчас же!»

Попытки Симонетты наскоро усвоить сведения, которыми она пренебрегала многие годы, носили поверхностный характер. К ее ужасу и огорчению, повторный экзамен устроили по всем правилам, а не в качестве предлога для вручения заветного диплома. Ей выставили еще более низкую оценку, чем в первый раз, и теперь у Смонни не осталось никаких шансов: ей предстояло расстаться с пансионом.

Изгнание Смонни из родового гнезда Клаттоков — длительный и тягостный процесс — завершилось во время трапезы клана, когда ей предоставили возможность выступить с прощальной речью. Позабавив присутствующих саркастическими колкостями, Симонетта перешла к разоблачению постыдных тайн и в конце концов закатила истерику, разразившись оскорбительными воплями.

Потеряв терпение, Фратано приказал лакеям вывести ее на улицу. Смонни вскочила на длинный стол и стала бегать по нему, разбрасывая посуду и уворачиваясь от четырех ухмыляющихся лакеев. Ее схватили и выволокли прочь.

Симонетта улетела на планету Соум, где устроилась чистильщицей сардин на консервной фабрике. По словам Спанчетты, уже через несколько недель Смонни уволилась и присоединилась к аскетической религиозной общине. Никаких дальнейших сведений о ее местопребывании не поступало.

В свое время у Марьи родился Глоуэн. Через три года Марья утонула в лагуне. На берегу, неподалеку от места происшествия, околачивались два йипа. Их спросили: почему они не поспешили на помощь тонувшей? «Мы тут не дежурим», — ответил один. «Это не наше дело», — пояснил другой. Оба растерянно выражали полное непонимание ситуации. Обоих немедленно выслали в Йиптон.

Шард Клатток никогда не заводил разговор об этой трагедии, а Глоуэн никогда не задавал напоминавших о ней вопросов. Шард не проявлял ни малейшей склонности к повторной женитьбе — несмотря на то, что многие дамы считали его представительным мужчиной и подходящим кандидатом. Человек худощавый и сильный, хотя и невысокий, Шард коротко стриг жесткие, преждевременно поседевшие волосы. Он говорил мало и тихо, прищуривая небесно-голубые глаза в те редкие моменты, когда смотрел прямо на собеседника.

Утром в день рождения Глоуэна отец и сын едва успели покончить с завтраком, как Шарда вызвали в отдел B по срочному делу. У Глоуэна не было никаких дел — он не спешил вставать из-за стола, пока два лакея-йипа уносили посуду и прибирали в комнатах. Наблюдая за островитянами, Глоуэн пытался представить себе, какие мысли скрывались за загадочно-улыбчивыми масками их лиц. Быстрые взгляды украдкой, искоса — о чем они говорили? Об издевке и презрении? О безобидном любопытстве? Или ни о чем вообще? Глоуэн никак не мог сделать окончательный вывод, а поведение йипов ничего не подсказывало. «Не мешало бы научиться понимать короткие шипящие звуки, которыми йипы обмениваются между собой», — подумал он.

В конце концов Глоуэн поднялся на ноги, вышел из пансиона Клаттоков и, прогуливаясь, спустился к лагуне — веренице полноводных затонов в устье реки Уонн, окаймленных по берегам привозной и туземной растительностью: черным бамбуком, плакучей ивой и тополями, пурпурно-зелеными кромами. В свежем воздухе солнечного утра чувствовался привкус осени — через несколько недель должны были начаться занятия в лицее.

Глоуэн приблизился к принадлежавшей Клаттокам крытой пристани — не уступавшему изяществом причалам других кланов прямоугольному сооружению с арочной крышей из зеленого и синего стекла, опиравшейся на фигурные чугунные опоры.

В те годы Клаттоки — за исключением, пожалуй, Шарда и Глоуэна — не слишком увлекались парусным спортом. Под навесом были пришвартованы пара плоскодонок, широкопалубный шлюп длиной чуть больше восьми метров и пятнадцатиметровый кеч для более продолжительного плавания в открытом море.

Причал стал одним из любимых мест уединения Глоуэна. Здесь его почти наверняка никто не стал бы беспокоить, здесь можно было собраться с мыслями, в чем он особенно нуждался теперь — Глоуэн тяготился участием в коллективных трапезах, а сегодня вдобавок ко всему предстояло празднование его совершеннолетия.

Шард заверил его: церемония будет не более чем формальностью. От Глоуэна не требовалось выставлять себя на посмешище, произнося речь, клятву или что-нибудь в этом роде. «Поужинаешь с родней, вот и все, — успокоительно говорил Шард. — Ты же знаешь — Клаттоки, по большей части, люди скучные и поверхностные. Через несколько минут о тебе забудут, займутся сплетнями и мелочными интригами. А под конец Фратано объявит тебя кандидатом на постоянную должность и назовет показатель твоего статуса. Можно смело предположить, что он равен 24, в худшем случае 25 — что не так уж плохо, если учитывать количество кряхтящих от радикулита и убеленных сединами субъектов вокруг трапезного стола».

«И не нужно ничего говорить?»

«Практически ничего. Если кто-нибудь возьмет на себя труд завязать с тобой разговор, вежливо отвечай. А если нет — ешь молча, и никто не останется в обиде».

Глоуэн присел на скамью — здесь открывался вид на лагуну и можно было любоваться игрой солнечного света и теней на воде. «В конце концов, может быть, все обойдется, — убеждал он себя. — Было бы гораздо лучше, конечно, если бы мне скостили пару баллов. Тогда можно было бы вздохнуть свободно...»

Его размышления прервались — ритмично заскрипели доски. У входа на причал появилась плечистая фигура. Глоуэн поморщился: меньше всего сегодня ему хотелось видеть Арлеса. Курносый круглолицый увалень с пухлыми губами, Арлес был на пару лет старше Глоуэна, на голову выше и килограммов на двадцать тяжелее. Буйные черные кудри отпрыска Спанчетты этим утром сдерживала модная кепка, залихватски повернутая козырьком набок.

Восемнадцатилетний Арлес уже получил завидный показатель статуса, равный 16 — благодаря тому обстоятельству, что Валарт, его дед с материнской стороны, был прямым потомком бывшего домоправителя Дамиана, отца нынешнего управляющего Фратано. Только серьезное преступление или полный провал на экзаменах в лицее могли отравить жизнь счастливчику Арлесу.

Вступив с солнечного берега под прохладную сень навеса, Арлес зажмурился, чтобы привыкнуть к смене освещения. Глоуэн быстро подобрал кусок пемзы, вспрыгнул на шлюп и принялся драить ютовый поручень. Пригнувшись, он надеялся, что Арлес его не заметит.

Арлес медленно прошелся по причалу, засунув руки в карманы и поглядывая по сторонам. В конце концов он увидел Глоуэна, остановился и подошел поближе, явно озадаченный: «Ты чего тут делаешь?»

«Пора шлюп лакировать. А для этого нужно его надраить, сам понимаешь», — сдержанно ответил Глоуэн.

«Понимать-то я все понимаю, — неприязненно обронил Арлес. — Глаза меня еще не обманывают».

«Ну, а тогда не стой без дела — возьми пемзу в ящике и принимайся за работу».

Арлес презрительно фыркнул: «Еще чего! Пусть этим йипы занимаются».

«Почему же они до сих пор этим не занялись?»

Арлес пожал плечами: «Пожалуйся Намуру — он задаст им жару. При чем тут я? У меня есть дела поважнее».

Глоуэн продолжал начищать поручень с серьезной сосредоточенностью, довольно скоро истощившей терпение Арлеса: «Иногда, Глоуэн, ты ведешь себя совершенно непредсказуемо. Тебе не кажется, что ты о чем-то забыл?»

Глоуэн прервался и мечтательно взглянул на сверкающую лагуну: «О чем? Не припомню. Хотя, конечно, если я о чем-то забыл, значит, я об этом не помню. Вполне естественно».

«Вечно у тебя на уме шуточки да прибауточки! Так я и поверил, что ты забыл про свой день рождения! Любой нормальный человек на твоем месте занимался бы домашними приготовлениями — ведь ты не хочешь выглядеть, как оборванец, на праздничном ужине? У тебя хоть белые кроссовки-то есть? Если нет, купи или займи, пока есть время. Не знаю, зачем советую — по доброте душевной, наверное».

Глоуэн покосился на Арлеса, но драить поручень не перестал: «Даже если я босиком приду, никто не заметит».

«Ха! Глубоко заблуждаешься! Никогда не следует недооценивать качество обуви. Девчонки первым делом обращают внимание на ботинки».

«Гм... Действительно, мне это не приходило в голову».

«Вот увидишь — так оно и есть. Соблазнительные пташки-милашки по-своему очень даже сообразительны — с первого взгляда назначают тебе цену! Если у тебя, скажем, сопли текут, ширинка расстегнута или обувь неспортивная, они тут же друг другу нашептывают: «Не связывайся с деревенщиной, только время потеряешь».»

«Ценные рекомендации, — отозвался Глоуэн. — Я их, несомненно, учту».

Арлес нахмурился. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, следовало ли воспринимать замечания Глоуэна как насмешку. В данный момент Глоуэн, по-видимому, проявлял должные внимание и почтительность. Отбросив сомнения, Арлес продолжал еще более покровительственным тоном: «Наверное, не стоило бы об этом упоминать, но я разработал целое руководство, перечень безотказных способов завоевывать благорасположение прекрасного пола... сам понимаешь, что я имею в виду, — Арлес похотливо подмигнул. — Руководство основано на изучении женской психологии и каждый раз, как по волшебству, обеспечивает желаемый результат!»

«Удивительно! И каким же образом?»

«Подробности не подлежат разглашению. На практике, однако, достаточно распознавать сигналы, невольно посылаемые прелестными созданиями, неспособными не подчиняться инстинкту, и реагировать на них согласно рекомендациям, приведенным в руководстве. Только и всего».

«И твое руководство доступно всем желающим?»

«Ни в коем случае! Оно совершенно секретно и распространяется исключительно в избранном кругу «бесстрашных львов». Если экземпляр попадет в руки девчонкам, те сразу догадаются, в чем дело!»

«Они уже прекрасно знают, в чем дело — им твое руководство ни к чему».

Арлес надул щеки: «Многие, конечно, уже разобрались в жизни — в таких случаях мое руководство рекомендует особые, неожиданные стратегии».

Глоуэн распрямился: «Судя по всему, мне придется отрабатывать свои собственные приемы — хотя они вряд ли пригодятся на сегодняшней трапезе клана. Хотя бы потому, что там и девчонок-то никаких не будет».

«Как так? А Фрэмма и Пэлли?»

«Они гораздо старше меня».

«Ну и что? Одна помоложе, другая постарше — не все ли равно? Тебе пора записаться в труппу «Лицедеев». Вот где можно познакомиться с настоящими красотками, глаз не оторвешь! У них в этом году будет танцевать Сесили Ведер — просто конфетка!»

«У меня нет театральных талантов».

«Ничего страшного. Маэстро Флоресте найдет тебе самое лучшее применение. У Керди Вука тоже нет никаких талантов — между нами, ему медведь на ухо наступил. И ничего, играет себе роль живой декорации, так сказать. В «Эволюции богов» и ему, и мне поручили изображать первобытных бестий. В акте «Зарождение пламени» я представляю землю и воду, в меня ударяет молния. Потом я переодеваюсь, и мы с Керди снова выходим на сцену в костюмах мохнатых бестий, стонущих под бременем невежества. Но огонь просвещения крадет Линг Диффин, исполняющий Прометея. А Сесили Ведер танцует «Птицу вдохновения» — из-за нее-то я и настрочил руководство. Даже у оболтуса Керди при виде нее слюнки текут».

Глоуэн вернулся к прилежной зачистке ютового поручня. Сесили Ведер — очаровательное проворное создание — он уже встречал, но познакомиться с ней поближе еще не успел: «И Сесили уже познала волшебную силу твоей методики?»

«До сих пор не представился случай. Недостаток моей системы, надо признаться».

«Существенный недостаток... Что ж, мне тут еще много чего осталось надраить».

Арлес уселся на скамью и принялся наблюдать. Через некоторое время он заметил: «Надо полагать, такая работа помогает тебе успокаивать нервы».

«Почему бы мои нервы нуждались в успокоении? Пока что мне голодать не приходится».

Арлес ухмыльнулся: «Твоя ситуация не улучшится от того, что ты околачиваешься на пристани и возишься со всякой дрянью, согнувшись в три погибели. Твой показатель уже рассчитан, и ты ничего с этим не можешь поделать».

Глоуэн только рассмеялся: «Если бы я мог с этим что-нибудь поделать, то не околачивался бы на пристани, совершенно верно».

Усмешка сползла с физиономии Арлеса: как поколебать невозмутимость этого нахала? Даже мать Арлеса, Спанчетта, считала Глоуэна самым отвратительным недорослем, какого можно было себе представить.

«Возможно, сегодня тебе действительно лучше никому не попадаться на глаза, — с наигранной задумчивостью произнес Арлес. — Наслаждайся тишиной и покоем, пока есть такая возможность — потому что с завтрашнего дня ты станешь кандидатом, и целых пять лет тебе придется зубрить и выслуживаться».

Глоуэн опять покосился на собеседника с беспредельно раздражавшим Арлеса язвительно-каменным выражением: «Ты тоже кандидат. Тебя это очень беспокоит?»

«Я — совсем другое дело! Мой показатель — шестнадцать, мне волноваться не о чем».

«У твоей тетки Смонни тоже был отличный показатель. Как у тебя дела в лицее? Все в порядке?»

Арлес помрачнел: «Разговор не обо мне, в любом случае. Если мне нужно будет исправить оценки, я об этом позабочусь без посторонних напоминаний».

«Будем надеяться».

«Можешь быть уверен. Вернемся к обсуждаемому вопросу — и я не имею в виду мои оценки... Мне известно гораздо больше, чем ты предполагаешь, — Арлес поднял глаза к сине-зеленому стеклянному навесу. — На самом деле — хотя говорить об этом, пожалуй, не следовало бы — мне уже сообщили, в частном порядке, твой показатель статуса. Должен с прискорбием заметить, что он не внушает оптимизма. Предупреждаю только для того, чтобы объявление за ужином не стало для тебя неприятной неожиданностью».

Глоуэн снова покосился на отпрыска Спанчетты: «Мой показатель не известен никому, кроме Фратано, а с тобой он откровенничать не станет».

Арлес многозначительно рассмеялся: «Помяни мое слово! Твой показатель приближается к тридцати. Не назову точную цифру. Двадцать девять тебя устроит? Или даже тридцать один?»

Глоуэн наконец потерял самообладание. «Неправда! — закричал он и спрыгнул на причал. — Кто тебе рассказывает небылицы? Твоя мамаша?»

Арлес внезапно понял, что не вовремя распустил язык. Он нахохлился, чтобы скрыть замешательство: «Как ты смеешь говорить в таком тоне о моей матери?»

«Ни ты, ни твоя мать не должны ничего знать о моем показателе статуса».

«Почему нет? Мы тоже умеем считать, а твое происхождение зарегистрировано. Точнее говоря, не зарегистрировано».

«Любопытная оговорка», — подумал Глоуэн. Вслух он спросил: «Как понимать последнее замечание?»

Арлес снова догадался, что допустил промах: «А никак. Понимай, как хочешь».

«Странно. Можно подумать, что у тебя есть сведения, никому другому не доступные».

«Перед бесстрашными львами открываются любые сокровенные тайны! Ты даже представить себе не можешь, какие скандальные подробности мне известны! Знаешь ли ты, например, какая престарелая особа пыталась затащить Фогеля Лаверти к себе в постель на прошлой неделе, почти насильно?»

«Не имею представления. И Фогель никак не способствовал попыткам затащить себя в постель?»

«Ни в малейшей степени! Он младше меня — о чем ты говоришь? А еще, например, я мог бы сию минуту назвать некую особу помоложе, у которой скоро будет ребенок, а от кого — пока что не установлено».

Глоуэн отвернулся: «Если ты сюда явился, чтобы выяснить этот вопрос, можешь быть уверен — я тут ни при чем».

Согнувшись пополам, Арлес застонал от смеха: «А у тебя, оказывается, есть чувство юмора! Ничего забавнее я сегодня еще не слышал». Отпрыск Спанчетты поднялся на ноги: «Время бежит. Вместо того, чтобы лакировать лодку, тебе следовало бы вернуться в квартиру, почистить ногти и отрепетировать позы перед зеркалом».

Глоуэн взглянул на пухлые белые пальцы Арлеса: «Мои ногти, надо сказать, будут почище твоих».

Арлес нахмурился и засунул руки в карманы: «Не забывай о манерах, с сегодняшнего дня ситуация изменилась! Если я с тобой заговорю за столом, ты должен отвечать «Да, господин Арлес» или «Нет, господин Арлес». Таковы правила хорошего тона. А если у тебя возникнут сомнения по поводу того, как вести себя за столом, бери пример с меня».

«Спасибо, но с ужином я, наверное, как-нибудь справлюсь сам».

«Дело твое», — Арлес развернулся на каблуках и прошествовал по причалу на берег.

Глоуэн смотрел ему вслед, кипя от раздражения. Арлес прошел между двумя героическими статуями, обрамлявшими вход в английский парк Клаттоков и скрылся из виду. Глоуэн размышлял: показатель, равный 29 или 31? Через пять лет кандидатуры он может снизиться до 25, что означало статус «временного наемного работника» и переселение из пансиона Клаттоков в общежитие для наемных работников. Потеряв право занимать постоянную должность на станции, ему предстояло разлучиться с отцом и отказаться от множества приятных и удобных преимуществ.

Глоуэн повернулся к водам лагуны. Со времен основания станции Араминта судьба сыграла такую же мрачную шутку с тысячами лишних потомков «отцов-основателей», но возможность трагедии неудачного происхождения впервые затронула его самого.

Что подумают девушки? Глоуэн придавал значение мнениям прекрасного пола. Например, его интересовала Эрлина Оффо, уже вступившая на долгий и славный путь разбивания сердец. Как отнесется к его провалу Тиция Вук — изящная благоухающая блондинка, хрупкая, как цветок левкоя, но гордая и отстраненная, как все Вуки? Кроме того, утренний разговор живо напомнил ему о веселой Сесили Ведер, в последнее время относившейся к Глоуэну с заметным дружелюбием. Молодой человек с показателем статуса, равным 30, не имел никакого будущего — ни одна красавица не взглянула бы на него дважды!

Покинув причал, Глоуэн уныло побрел вслед за Арлесом наверх, к пансиону Клаттоков — худощавая темноволосая фигура, незначительная на фоне роскошного прибрежного парка, но достойная самого пристального внимания с точки зрения Глоуэна и его отца, Шарда.

Вернувшись в пансион, Глоуэн поднялся в свою квартиру на восточном конце галереи второго этажа. К его величайшему облегчению, отец уже был дома.

Шард сразу подметил смятение, овладевшее сыном: «Ты что-то рано начинаешь нервничать».

«Арлес заявляет, что ему известен показатель моего статуса, и что он равен двадцати девяти или тридцати одному», — ответил Глоуэн.

Шард поднял брови: «Двадцати девяти? Даже тридцати одному? Каким образом? Ты бы оказался в числе наемных работников, еще не поступив на службу!»

«Вот именно».

«На твоем месте я не обращал бы внимания на Арлеса. Он просто хотел тебя расстроить — и, по-моему, ему это удалось».

«Он утверждает, что слышал эти цифры от Спанчетты! И еще он что-то проворчал по поводу того, что мое происхождение не зарегистрировано».

«Даже так? — Шард задумался. — Что он имел в виду?»

«Не знаю. Я ему сказал, что ему не может быть известен мой показатель, а он говорит: почему нет? Говорит, что мое происхождение — точнее говоря, отсутствие происхождения — позволяет рассчитать мой статус любому желающему».

«Хм, — пробормотал Шард. — Кажется, я догадываюсь, в чем дело... Хотел бы я знать...» Помолчав, Шард подошел к окну и заложил руки за спину: «Действительно, вся эта история попахивает происками Спанчетты».

«Она может изменить мой показатель?»

«Любопытный вопрос. Спанчетта работает в отделе A, у нее есть доступ к компьютеру. Но она не посмела бы подделывать записи — за это полагается смертная казнь. Надо полагать, она придумала какой-то законный способ повлиять на результат — если она вообще что-нибудь придумала».

Глоуэн недоуменно покачал головой: «Зачем ей вообще заниматься такими вещами? Какое ей дело до моего статуса?»

«Мы еще не знаем, пытался ли кто-нибудь изменить результаты расчетов. Если такая попытка имела место, ниоткуда не следует, что это дело рук Спанчетты. Но если это проделки Спанчетты, ответ на твой вопрос очень прост: Спанчетта никогда ничего не забывает и не прощает. Я расскажу тебе историю, которую ты, наверное, никогда не слышал.

Давным-давно Спанчетта вознамерилась выйти за меня замуж и успела, по-видимому, тайком договориться с домоправительницей и с кастеляншей Лилианой. Так или иначе, правление стало серьезно рассматривать возможность такого брака, не посоветовавшись со мной. Однажды вечером мы играли в ипенг. Спанчетта тоже решила поиграть — бегала по площадке, кричала, ругалась, распоряжалась, размахивая руками и становясь в позы, объявляла аут, когда шар попадал в сетку, путала серые шары с розовыми и яростно отрицала проигрыш, когда не успевала отбить подачу. Короче говоря, привлекала к себе внимание всеми способами. В связи с чем Вилмор Ведер, оказавшись рядом со мной, заметил: «Держись, Шард! Похоже на то, что твоя женитьба станет настоящим испытанием».

«Какая женитьба? — спрашиваю я. — От кого ты слышал о моей женитьбе?»

«Разве ты не женишься? Все только об этом и говорят!»

«Странно, что никто не удосужился посвятить меня в эту тайну. И кому же посчастливилось стать моей невестой?»

«Спанчетте, кому еще? Если верить Карлотте, день свадьбы уже назначен».

«Не следует верить Карлотте — у нее язык без костей. Я не женюсь на Спанчетте! Ни сегодня, ни завтра, ни в прошлом году, ни после второго пришествия Пулиуса Файстершнапа! Короче — никогда и ни при каких обстоятельствах! Я достаточно ясно выражаюсь?»

«Куда уж яснее! Теперь тебе осталось только одно — убедить в этом Спанчетту, стоящую у тебя за спиной».

Я обернулся — в двух шагах, тяжело дыша, стояла побагровевшая Спанчетта. Все расхохотались, а Спанчетта попыталась заехать мне по голове битой, отчего все просто повалились со смеху.

Таким вот образом. С досады она женила на себе размазню Миллиса, а заодно стала любовницей Намура. Но мне она никогда не простила.

Примерно через год я женился на твоей матери в Сарсенополисе, на Девятке Аль-Фекки. Когда мы вернулись в Араминту, нам стали устраивать всевозможные «случайные» неприятности. Марья их игнорировала, я тоже. Потом родился ты. Спанчетта ненавидит тебя втройне: из-за меня, из-за твоей матери и из-за того, что у Арлеса нет твоих способностей и твоего характера. Вполне может быть, что теперь она нашла возможность каким-то образом выместить свою злобу».

«Невероятно!»

«Вполне вероятно. Спанчетта — странная женщина. Подожди здесь. Пойду, наведу кое-какие справки».

Шард направился прямиком к новому зданию управления, где располагались помещения отдела A. Там, в качестве начальника полиции, он смог провести расследование, не встречая никаких препятствий.

Времени оставалось мало — через два часа, с неизбежной регулярностью вращения Лорки вокруг Синга, начиналась торжественная трапеза клана. Вернувшись в пансион Клаттоков, Шард явился в комфортабельные апартаменты с высокими потолками, занимаемые домоправителем Фратано.

Заходя в приемную, Шард чуть не столкнулся со Спанчеттой, выходившей из внутренней гостиной. Оба остановились, как вкопанные — и для Шарда, и для Спанчетты эта встреча была крайне нежелательным поворотом событий.

«Что ты здесь делаешь?» — резко спросила Спанчетта.

«Тот же вопрос можно было бы задать и тебе, — отозвался Шард. — Как бы то ни было, у меня срочное дело к Фратано, связанное с расследованием в управлении».

«Уже поздно. Фратано переодевается к ужину, — Спанчетта с подозрением смерила Шарда глазами с головы до ног. — И ты собираешься сидеть за трапезным столом в повседневной форме? Впрочем, зачем я спрашиваю? Твое пренебрежение приличиями общеизвестно».

Шард мрачновато рассмеялся: «Ничего не признаю́, ничего не отрицаю! Не беспокойся, однако — когда начнут разносить суп, я буду на месте. А теперь прошу меня извинить — нужно кое-что обсудить с Фратано».

Спанчетта неохотно повернулась, чуть освободив проход: «Фратано занят и не хочет, чтобы его отвлекали. Могу передать ему сообщение».

«Как-нибудь справлюсь без твоей помощи», — Шард протиснулся мимо Спанчетты, задержав дыхание, чтобы не чувствовать исходивший от нее теплый, тяжелый аромат духов и женского плодородия. Входя в частную гостиную Фратано, он тщательно прикрыл за собой дверь перед самым носом увязавшейся за ним Спанчетты.

Фратано, в свободном домашнем халате, полулежал в кресле, возложив длинную бледную ногу на мягкую обивку скамейки — служанка-островитянка массировала ему голень и ступню. Нахмурившись, домоправитель вопросительно взглянул на посетителя: «В чем дело, Шард? Ты выбрал неудачное время для визита».

«Самое удачное — и ты в этом убедишься, как только меня выслушаешь. Попроси служанку удалиться — разговор не для посторонних ушей».

Фратано капризно щелкнул языком: «Неужели это так важно? Пазза не интересуется нашей болтовней».

«Вполне возможно. Но я заметил, что Намур все обо всех знает. Нужны дополнительные разъяснения? Пазза, будьте добры, выйдите и закройте за собой дверь!»

Покосившись на Фратано, служанка встала, одарила Шарда прохладной полуулыбкой, прихватила горшочек с мазью и покинула гостиную.

«Что случилось? — пробурчал Фратано. — Из-за чего потребовалось прервать мой массаж?»

«Сегодня Глоуэну исполняется шестнадцать лет, он становится кандидатом».

Фратано моргнул, на лице его сразу появилось озабоченное выражение: «И что же?»

«Тебе сообщили его показатель статуса?»

«Разумеется, — Фратано прокашлялся. — Что дальше?»

«Тебе его сообщила Спанчетта?»

«Ну и что? Так или иначе, показатели сообщают из отдела A. Как правило, бумаги приносит Льюта. Сегодня их принесла Спанчетта. Показатель от этого не меняется».

«Разве Спанчетта когда-нибудь раньше этим занималась?»

«Нет. А теперь говори напрямик: в чем дело? Не наводи тень на плетень!»

«Думаю, ты прекрасно знаешь, в чем дело. Ты видел показатель Глоуэна?»

«Конечно — почему нет?»

«И каков этот показатель?»

Фратано попытался выпрямиться в кресле: «Этого я не могу сказать! Показатели статуса строго конфиденциальны!»

«Даже если отдел B проводит расследование?»

Фратано наконец удалось подтянуться и сесть прямо: «Почему бы отдел B вмешивался в дела нашего клана? К чему ты клонишь? Я хочу знать всю подноготную!»

«Ведется расследование преступного сговора».

«Не понимаю, о чем ты говоришь!»

«Спанчетта заявляет, что ей известен показатель статуса Глоуэна, и сообщает его Арлесу, который, в свою очередь, похваляется своими познаниями перед Глоуэном. Само по себе серьезное нарушение правил. Если же разглашению конфиденциальной информации способствует домоправитель, поднимается вопрос о преступном сговоре».

«Какая чепуха! — возмущенно воскликнул Фратано. — Я никому ничего не разглашал!»

«Где показатель Глоуэна?»

Фратано указал на лист желтой бумаги, лежащий на столешнице у стены: «Вот он. Официальная компьютерная ведомость».

Шард приподнял бумагу: «Тридцать? Ты видел эту цифру?»

«Разумеется».

«И ты собирался объявить ее во время трапезы?»

Узкое лицо домоправителя вытянулось пуще прежнего: «Честно говоря, у меня тоже возникло впечатление, что показатель завышен...»

Шард презрительно усмехнулся: «Завышен? Каким, по-твоему, должен быть показатель Глоуэна?»

«Что-то вроде двадцати четырех, по-моему... Тем не менее, не мне спорить с компьютером», — Фратано указал на желтый лист бумаги.

Шард ответил зловещей кривой усмешкой, на мгновение обнажившей зубы: «Фратано, я только что вернулся из отдела A. Компьютер функционирует безотказно. Но результаты расчета зависят от входных данных, не так ли?»

«Совершенно верно».

«Сегодня утром, пользуясь своими полномочиями, я проверил входные данные — информацию, на основе которой производятся расчеты. Да будет тебе известно, что кто-то изменил записи! Теперь в регистрационной карточке указано, что Глоуэн — незаконнорожденный внебрачный ребенок».

Домоправитель снова прокашлялся: «По правде говоря, слухи об этом ходили уже давно».

«До меня они не дошли».

«Считается, что твой брак недействителен, так как к моменту бракосочетания Марья уже была замужем, но не позаботилась о том, чтобы оформить развод. Само собой, я не обращаю внимания на сплетни. Тем не менее, если эти сведения достоверны...»

«И сведения эти поступили от Спанчетты? Она — источник так называемых «слухов»?»

«В разговоре со мной она упомянула об этих осложнениях».

«И ты принял ее слова на веру, даже не поставив меня в известность о происходящем?»

«Факты остаются фактами! — проблеял Фратано. — Приземлившись на станции Араминта в качестве туристки, твоя невеста расписалась в учетной книге как «госпожа Марья Кьясальво»!»

Шард кивнул: «Отдел B имеет все основания завести на тебя дело по неопровержимым обвинениям в преступном сговоре и в злостном пренебрежении обязанностями».

Челюсть Фратано опустилась и задрожала, глаза его округлились и увлажнились: «Старина Шард! Ты же меня знаешь! О чем ты говоришь?»

«Почему же, в таком случае, ты принял беспардонную фальшивку из рук Спанчетты, не позаботившись проверить исходную документацию? Признаюсь, я крайне возмущен! Тебе известен мстительный нрав Спанчетты! Почему ты согласился стать послушным инструментом в ее руках? Теперь тебе придется отвечать за последствия!»

Фратано пробормотал: «Спанчетта привела убедительные доводы».

«Убедительные домыслы! Позволь мне изложить факты, о которых ты мог бы узнать в любой момент, если бы удосужился позвонить мне по телефону. Родители Марьи принадлежали к популярной на Девятой планете Аль-Фекки религиозной секте «свидетелей квадриполярного откровения». Детей причащают к этой секте в десятилетнем возрасте посредством ритуального обряда «обручения» со святым-покровителем или святой-покровительницей, в зависимости от пола. Святым-покровителем Марьи был Кьясальво, «самоцвет милосердия». Обряд обручения — религиозная формальность, причем уже во время церемонии святой освобождает причащаемую от светских брачных уз. Это освобождение подтверждено в нашем брачном свидетельстве, которое я мог бы предъявить в любой момент, если бы знал о существовании каких-либо подозрений. Наш брак, несмотря на измышления Спанчетты, не менее действителен, чем твой. Представить себе не могу, как она посмела исказить генеалогические записи!»

«Подумать только! — огорчился Фратано. — В один прекрасный день Спанчетта и ее козни сведут меня в могилу! К счастью, ты успел заметить ошибку».

«Ошибку? Мы имеем дело с умышленной подделкой документов!»

«Зачем же преувеличивать? Спанчетта — чувствительная особа. Когда-то у нее были основания считать... Ну ладно, ладно. Какое безобразие! И что же теперь делать?»

«Мы оба умеем считать. Вот, у тебя на стене, генеалогическое дерево Клаттоков. Несомненно, статус Глоуэна ниже статуса Декстера, но превышает статус Трайна — то есть равен двадцати четырем. Предлагаю тебе официально декларировать эту цифру исполнительным указом — у тебя есть такая привилегия, а в данном случае в этом заключается твой долг».

Фратано внимательно рассмотрел генеалогическую схему, прослеживая линии длинным бледным пальцем: «Есть возможность вычета пары баллов из показателя Трайна — благодаря завидному положению тетки его матери в клане Ведеров».

«У Глоуэна не меньшее преимущество. Эльсабетта, старшая сестра его бабки, происходила из высших слоев клана Вуков. Кроме того, среди его предков — леди Уолтроп, домоправительница Диффинов. Не забывай также о том, что Трайн на восемь лет младше Глоуэна! В его возрасте еще не нужен показатель, равный двадцати четырем».

«Тоже верно, — Фратано осторожно покосился на Шарда. — И больше не будет никаких упоминаний о преступных заговорах? Ты просто не слишком удачно пошутил, не так ли?»

Шард мрачно кивнул: «Пусть будет так».

«Очень хорошо. Здравый смысл подсказывает цифру «24». Допустим, что при условии легитимности твоего брака результат компьютерного расчета также равнялся бы двадцати четырем». Фратано взял желтый лист бумаги, перечеркнул авторучкой цифру «30» и вписал цифру «24».

Собираясь уходить, Шард обернулся и проговорил через плечо: «Рекомендую запереть дверь на замок. Иначе тебе снова придется иметь дело со Спанчеттой».

Поморщившись, Фратано кивнул: «О домашних делах я как-нибудь сам позабочусь. Гантер? Гантер! Где тебя носит нечистая сила?»

В гостиную заглянул лакей: «Вы меня звали?»

«Когда господин Шард удалится, запри наружную дверь на оба засова, никого не принимай и не передавай никаких сообщений. Все понятно?»

«Будет сделано».

Отец и сын стояли, готовые выйти из квартиры — Шард в последний раз проверял, все ли в порядке с праздничным костюмом Глоуэна. Коротким кивком Шард выразил больше удовлетворения, чем словами: «Думаю, никто не найдет, к чему придраться — на этот счет можешь быть спокоен».

«Гмм. Как минимум, Арлес не одобрит мои ботинки».

Шард усмехнулся: «Арлес не в счет! Никто даже не взглянет дважды в твою сторону — если ты не позволишь себе какую-нибудь вопиющую вульгарность».

«Я не намерен позволять себе никаких вульгарностей, — с достоинством откликнулся Глоуэн. — Невоспитанность не сообразуется с моими представлениями о праздновании дня рождения».

«Правильно! Рекомендую ничего не говорить, если к тебе не будут обращаться непосредственно, а если общение неизбежно, ограничиваться банальностями. Этого достаточно, чтобы через несколько минут тебя сочли блестящим собеседником».

«Скорее всего, меня сочтут неотесанным тупицей, — проворчал Глоуэн. — Тем не менее, постараюсь держать язык за зубами».

И снова на лице Шарда появилась кривая недобрая усмешка: «Пошли! Пора в трапезную».

Они спустились по лестнице на первый этаж, пересекли вестибюль и направились в главную галерею: две подтянутые фигуры, напоминавшие одна другую нарочито сдержанными движениями и манерами, за которыми угадывались врожденная ловкость и тщательно контролируемый избыток энергии. Шард был на голову выше сына; его жесткие волосы уже слегка поседели, а кожа, потемневшая от ветра и солнца, приобрела оттенок мореного дуба. Лицо и волосы Глоуэна были светлее, а в груди и в плечах он был поуже отца. У Шарда выработалась привычка язвительно поджимать губы. На лице Глоуэна, опускавшего уголки рта, когда удавалось забыть о заботах, появлялось мечтательное, рассеянное выражение. Девушки нередко заглядывались на Глоуэна — его печально-насмешливая физиономия, намекавшая на безудержный полет фантазии, вызывала у них странные безотчетные ощущения, похожие на приятный испуг.

Отец и сын приблизились к трапезной. Остановившись под входной аркой, они обвели глазами ярко освещенный зал. Почти все проживавшие в пансионе Клаттоки уже расселись вокруг длинного стола на стульях с высокими жесткими спинками. Они сплетничали и смеялись, часто прихлебывая «Баньольд» — легкое шипучее вино из погреба клана Лаверти. Не меньшей популярностью пользовалась более крепкая и сладкая «Розовая индессенция» — произведение ферментологов из клана Вуков. Вдоль стен, у столешниц с бутылками и салфетками, выстроились лакеи-йипы с напудренными до белизны лицами, в роскошных серых с оранжевым ливреях клана Клаттоков и париках из расчесанного серебристого шелка.

Шард указал на противоположный конец стола: «Тебе полагается сидеть справа от сестры твоей бабки, Клотильды. Я сяду справа от тебя. Иди вперед».

Глоуэн одернул сюртук, расправил плечи и вступил в трапезную. Присутствующие притихли — легкомысленные замечания повисли в воздухе, смешки и хихиканье растворились в молчании. Все головы повернулись, чтобы посмотреть на прибывших.

Глядя прямо вперед, Глоуэн промаршировал вокруг стола; за ним следовал Шард. Два лакея отодвинули стулья и снова придвинули их, когда Шард и Глоуэн приготовились сесть. Шумная компания вернулась к прерванным разговорам — все стало, как прежде, Глоуэна игнорировали. Пренебрежение клана показалось ему почти оскорбительным. В конце концов, сегодняшний ужин посвящен празднованию его дня рождения! Глоуэн обвел родственников высокомерным взглядом, но его никто не замечал. «Надо полагать, громкая непристойность или вопиющее пренебрежение правилами привлекли бы их внимание!» — подумал он.

Глоуэн решил не поддаваться соблазну: зачем подвергать себя и отца лишним насмешкам? Кругом сидели его дядья, тетки, двоюродные и троюродные братья и сестры. Присутствовал даже старик, приходившийся ему прапрадедом. Все оделись изысканно и модно, всем общая трапеза доставляла явное удовольствие. На дамах были длинные платья из роскошных тканей, расшитых орнаментами из плетеных перьев, многие сверкали драгоценностями — александритами, изумрудами, рубинами и гранатами, топазами и пурпурными турмалинами из месторождений Дьюкаса, сфанктонитами с погасших звезд и даже кристаллами Мэйдхауза, встречавшимися в единственном месте на единственной планете Ойкумены.

Клаттоки мужского пола рядились в парадные сюртуки и брюки в обтяжку, причем эти предметы одежды, как правило, контрастировали расцветкой; чаще всего попадались сюртуки цвета дубленой кожи и синие брюки, хотя некоторые предпочитали каштановый сюртук и брюки цвета темной хвои или черный сюртук и брюки темно-горчичного оттенка. Молодые щеголи считали обязанностью красоваться модными белоснежными кроссовками, а самые дерзкие нацепляли на левую половину шевелюры серебряную сетку, из которой торчали диковатые серебряные шипы. В числе последних был Арлес, сидевший рядом с матерью — его и Глоуэна разделяли шесть человек.

Бесспорно, Спанчетта излучала напористую, жгучую жизненную силу. Одним из наиболее достопримечательных ее атрибутов была поразительная, едва сдерживаемая булавками копна черных, как вороново крыло, кудрей, клонившаяся и грозившая рассыпаться всякий раз, когда она поворачивала голову. Близко посаженные черные глаза подчеркивали мраморную белизну ее чела и щек. Сегодня на ней было малиновое вечернее платье с глубоким декольте, демонстрировавшим мощную шею и немалую долю того, что выпирало ниже. Спанчетта бросила на Глоуэна единственный взгляд, оценивший мельчайшие детали его наружности, после чего, пренебрежительно хмыкнув, отвернулась и больше не удостаивала его своим вниманием.

Бок о бок со Спанчеттой сидел Миллис, ее послушный и безучастный супруг, отличавшийся главным образом понуро висящими пепельно-соломенными усами. Миллис сосредоточился на решении знакомой трудной задачи: поглотить как можно больше вина, не замочив при этом усы.

Фратано стоял поодаль у особого «почетного» стола, отведенного вышедшим на пенсию Клаттокам, и поддерживал вежливый разговор со своим отцом Дамианом, давно оставившим пост домоправителя — патриарху клана уже перевалило за девяносто. Дамиан и Фратано удивительно походили друг на друга — долговязые, бледные, с высокими лбами, длинными носами, лошадиными зубами и вытянутой нижней челюстью.

За столами почти не осталось свободных мест. В наличии не было только Гарстена и Джалулии, родителей Шарда. Лакеи налили Шарду и Глоуэну по два бокала — «Зеленого зокеля» и «Рамбодии» с виноградников Клаттоков, получивших призы прошлогодней Парильи. Глоуэн тут же осушил бокал «Зокеля», чем вызвал некоторое замешательство и беспокойство Шарда: «Поосторожнее с вином! Еще пара бокалов, и ты уткнешься носом в миску с супом, пуская пузыри!»

«Ничего, я потихоньку». Глоуэн ерзал на стуле, то и дело поправляя новый сюртук, казавшийся тесным и жестким. Новые брюки плотно облегали не только икры, но и все, что находилось выше, вызывая в высшей степени неприятные ощущения. «Что поделаешь! — говорил себе Глоуэн, — Такова цена, которую приходится платить тем, кто хочет модно одеваться и производить впечатление». Он попытался сидеть неподвижно, положив руки на колени. Арлес глядел на него, лукаво наклонив голову, и презрительно ухмылялся. Пусть Фратано объявит, что показатель именинника равен пятидесяти! Глоуэн поклялся себе, что не проявит никаких эмоций, даже глазом не моргнет.

Минута томительно тянулась за минутой. Фратано продолжал точить лясы с Дамианом. Гарстен и Джалулия все не приходили. Глоуэн вздохнул. Когда начнут подавать ужин? Глядя по сторонам, он обнаружил, что его чувства невероятно обострились. Он все замечал, все понимал! Глоуэн принялся изучать лица родственников. Ни одно не казалось знакомым. Чудеса, да и только! Упала некая завеса, и на мгновение обнажились истины, для него не предназначенные... Глоуэн снова вздохнул и поднял глаза к потолку. Любопытное, но бесполезное ощущение. Глупость, по сути дела. Он попробовал еще немного вина. На этот раз Шард не сделал никаких замечаний.

Шум голосов то нарастал, то затихал, иногда прерываясь на секунду полной тишиной — так, будто все присутствующие одновременно решили задуматься о следующих словах. Вечер только начинался — косые лучи Сирены еще струились из высоких окон, отражаясь от далекого потолка и белых стен, играя на скатерти, поблескивая на бокалах и столовых приборах.

Наконец появились Гарстен и Джалулия. Остановившись за спиной Глоуэна, Гарстен прикоснулся к его плечу: «Сегодня у нас большой праздник, а? Помню свой день совершеннолетия — давно это было... До сих пор не могу забыть: тревога, напряжение! Я приходился внуком домоправителю — правда, не по старшей линии... Но все равно боялся, что меня пошлют на другой конец Ойкумены, куда-нибудь в темную ледяную пустыню за полярным кругом... «Бешеный пес», однако, выдал 19, и я остался в пансионе... Поэтому и ты родился здесь. Тебе повезло, а? Как ты считаешь? А то сидел бы сейчас, сгорбившись над миской вареных бобов на далекой холодной планете, среди пиявок, кишащих в непроходимой грязи... И слушал бы дикие вопли аборигенов да блеянье заблудших овец, разрываемых на кусочки ястребами-горгульями...»

«Что ты чушь городишь! — возмутилась Джалулия. — Если б тебя выгнали, мы с тобой никогда бы не встретились, и Глоуэн не родился и не вырос бы — ни здесь, ни на какой-нибудь жуткой планете!»

«А, какая разница! Ну, тогда бы его вообще не было — чем это лучше? Что ж, остается только надеяться, что «бешеный пес» тебя не обидит...»

«Я тоже надеюсь», — откликнулся Глоуэн.

Гарстен и Джалулия заняли свои места. Фратано тоже сел, наконец, во главе общего стола. Увидев полоску бумаги, лежащую на пустом блюде, домоправитель прочел записку и встал, рассеянно переводя глаза с одного лица на другое: «А, Глоуэн, вот ты где! Сегодня тебе торжественно присваивается звание «кандидата». Перед тобой открываются самые разнообразные возможности. Уверен, что прилежание и чувство долга позволят тебе, по меньшей мере, стать человеком достойным и самостоятельным — независимо от того, останешься ли ты жить на станции в качестве служащего Заповедника или добьешься не менее впечатляющих успехов в другом качестве или даже в другом мире!»

Глоуэн слушал, чувствуя, что на него устремлены все взгляды.

Фратано продолжал: «Не намерен утомлять присутствующих высокопарными разглагольствованиями. Глоуэн, если тебе потребуется совет — или если ты решишь, что тебе не помешают наставления человека, накопившего немалый житейский опыт — без колебаний обращайся ко мне, я окажу тебе посильную поддержку. Такова моя обязанность по отношению к любому Клаттоку, проживающему в пансионе, независимо от возраста и положения.

Перейдем, однако, к конкретным вопросам. Не вижу причины испытывать терпение виновника торжества и его ближайших родственников. Передо мной официальный сертификат, удостоверяющий показатель статуса Глоуэна Клаттока, — домоправитель приподнял желтый лист бумаги, демонстрируя готовность предъявить его любому желающему, после чего свысока воззрился на текст с видом профессора, читающего сочинение самонадеянного юнца. — Показатель является результатом беспристрастного и точного расчета, произведенного компьютером на основе генеалогической базы данных. Позвольте провозгласить, что показатель Глоуэна равен... — Фратано снова поднял голову и обвел взглядом ожидающие лица, — ...двадцати четырем!»

Моргнув, лица повернулись к Глоуэну. Со стороны Спанчетты послышался сдавленный возглас, но она тут же заставила себя замолчать. Арлес непонимающе уставился сначала на Глоуэна, потом на свою мать — та сидела, опустив голову над бокалом с вином, и яростно сверлила глазами стол.

Теперь от Глоуэна ожидали краткого ответного выступления. Он поднялся на ноги и вежливо поклонился в сторону Фратано. Голос его чуть дрожал, но этот недостаток не заметил никто, кроме Шарда: «Благодарю вас, достопочтенный домоправитель, за пожелания успехов. Сделаю все возможное, чтобы стать добросовестным служащим управления Консерватора и достойным представителем пансиона Клаттоков».

Фратано спросил: «И где ты собираешься работать? Ты уже выбрал направление?»

«Да, мою кандидатуру приняли в отделе B».

«Выбор, полезный для всех! Сегодня, как никогда, нужны бдительные патрули — если мы не хотим, чтобы йипы заселили Мармионову землю!»

Замечание Фратано вызвало смущенные усмешки на лицах лакеев, но этим их реакция ограничилась.

Глоуэн опустился на стул под жидкие аплодисменты, лакеи стали подавать ужин. Опять все принялись болтать, причем каждый заявлял, что никогда не придавал значения слухам о высоком показателе Глоуэна: надо же придумать такую нелепость! При этом Клаттоки украдкой поглядывали на Спанчетту — та сидела в каменной неподвижности. В какой-то момент, однако, она стряхнула с себя оцепенение и оживилась (пожалуй, даже чересчур), одновременно поддерживая разговор с четырьмя собеседниками.

Поскольку теперь Глоуэна можно было не считать изгоем, сестра его бабки Клотильда, высокая надменная женщина средних лет, снизошла до разговора с внучатым племянником. Больше всего в жизни Клотильда интересовалась ипенгом. Она считала себя знатоком хитроумных тактических приемов, применявшихся в этой игре, и поделилась с Глоуэном некоторыми соображениями.

Не забывая о совете отца, Глоуэн тщательно подавлял в себе любые признаки независимого мышления, благодаря чему впоследствии, беседуя с приятельницами, Клотильда весьма положительно отзывалась о его умственных способностях.

В завершение ужина подали праздничный пудинг с мороженым заварным кремом и фруктами. Собравшиеся подняли бокалы, без особого энтузиазма провозгласив традиционный тост за здоровье именинника, после чего Фратано поднялся на ноги, тем самым подавая знак, что трапеза окончена.

Выходя, некоторые задерживались, чтобы пожелать Глоуэну всего наилучшего. В числе прочих размашистым шагом приблизился Арлес. «Прекрасный показатель! — заявил он. — Справедливая, в сущности, оценка — учитывая все обстоятельства. Как тебе известно, я ожидал услышать другую цифру, но очень рад, что тебе повезло. На твоем месте, однако, я не стал бы успокаиваться преждевременно. Статус, равный двадцати четырем, еще не гарантирует постоянную должность».

«Разумеется».

Шард взял Глоуэна под руку, и они вернулись в квартиру, где Глоуэн тотчас же поспешил в спальню, чтобы сменить парадный костюм на привычную одежду.

Выйдя в гостиную, Глоуэн вопросительно взглянул на отца, хмуро изучавшего пейзаж за окном. Шард обернулся и указал на стул: «Садись. Нужно обсудить несколько важных вещей».

Глоуэн медленно уселся, не совсем понимая, к чем клонится разговор. Шард принес бутылку прохладного легкого вина под наименованием «Киритаво» и налил по половине бокала себе и сыну. Заметив настороженность Глоуэна, Шард улыбнулся: «Все в порядке! Я не собираюсь делиться жуткими семейными тайнами, ждавшими своего часа, пока тебе не исполнится шестнадцать лет. Просто-напросто необходимо принять меры предосторожности — взглянуть на вещи с практической точки зрения и подготовиться к возможным неприятностям».

«Ты имеешь в виду Спанчетту?»

«Совершенно верно. Сегодня ее унизили, выставили на посмешище. Она вне себя от ярости и мечется сейчас, как хищный зверь в тесной клетке».

«Арлес, надо полагать, сбежал в логово «бесстрашных львов» и спрятался под столом», — задумчиво сказал Глоуэн.

«Если у него есть голова на плечах, Арлес никогда не обмолвится о том, что распустил язык и тем самым позволил нам поймать Спанчетту с поличным».

«Спанчетта нарушила закон?»

«В принципе — да. Но если мы предъявим обвинения, она станет утверждать, что нечаянно ошиблась, а доказать обратное очень трудно. В любом случае, для Спанчетты «что было, то прошло». Если меня не обманывает интуиция, она уже измышляет новые способы нам отомстить».

«Она спятила, что ли?»

«Трудно сказать. Так или иначе, держи ухо востро и будь осторожен, но не придавай интригам слишком большое значение. Свет не сошелся клином на Спанчетте, жизнь идет своим чередом. Пора подумать об учебе. Тебе придется выполнять поручения отдела B, и после занятий в лицее свободного времени у тебя почти не останется».

«А когда меня пошлют в патруль?»

«О, до этого еще далеко! Прежде всего тебе нужно получить пилотажное свидетельство и пройти специальную подготовку. Конечно, если возникнет чрезвычайная ситуация, все может быть...»

«Чрезвычайная ситуация? Нашествие йипов?»

«Не вижу, каким образом его можно было бы остановить. Йипы плодятся не по дням, а по часам, в Йиптоне становится все теснее, а деться им некуда».

«Значит, ты действительно считаешь, что назревает катастрофа?»

Шард не спешил с выводами: «Скажем так: если будут приняты правильные решения — и в самое ближайшее время — катастрофу можно предотвратить. Но делать вид, что проблема не существует, уже нельзя. Умфо, повелитель йипов, в последнее время ведет себя странно — будто ему известно нечто, о чем мы не догадываемся».

«Что ему может быть известно? Йипы вообще странно себя ведут — он не притворяется?»

«Все может быть. Не исключено, что Умфо о чем-то договорился с «миротворцами» из Стромы».

«Никогда о них не слышал».

«Есть такая политическая группировка натуралистов, они себя называют «партией мира и справедливости». По существу, нам остается только капитулировать и отдать Заповедник йипам — или поддерживать существующий порядок, принимая все необходимые для этого меры».

«По-моему, о капитуляции не может быть и речи!»

«В отделе B тоже так считают. Рано или поздно йипов придется эвакуировать с атолла и переселить на другую планету. Хартия не оставляет другого выхода, — Шард удрученно покачал головой. — Нелицеприятная действительность заключается в том, однако, что наша позиция не подкреплена достаточными средствами принуждения. Кроме того, мы — не более чем агенты Общества натуралистов, базирующегося в Строме. В конечном счете это проблема натуралистов, они несут ответственность за принятие решений».

«Значит, они должны так решить, вот и все!»

«Увы! Не все так просто. Всегда находятся люди, стремящиеся использовать проблемы в своих интересах. В Строме натуралисты раскололись на две фракции. Одна поддерживает Хартию, другая отвергает любые меры, способные привести к кровопролитию. Нынешний Консерватор сочувствует «миротворцам». Но он выходит на пенсию, а в Прибрежной усадьбе скоро поселится новый управляющий».

«И какой партии сочувствует он?»

«Понятия не имею, — пожал плечами Шард. — Он прибудет из Стромы во время празднования Парильи. Тогда мы и узнаем, что он собой представляет».

«Казалось бы, йипы сами должны были бы настаивать на переселении, — помолчав, заметил Глоуэн. — Йиптон перенаселен, на материк их не пускают — идея напрашивается сама собой».

«Казалось бы! Но йипы желают, чтобы им отдали Мармионову землю».

Глоуэн недоуменно хмыкнул: «Неужели в Строме не понимают, что йипы, если им позволят поселиться в Мармионе, уже через несколько лет заполонят весь Дьюкас?»

«Мне это объяснять не нужно. Попробуй, объясни это самозваным «защитникам мира и справедливости» в Строме».

Долгое лето кончилось. Труппа «Лицедеев», возглавляемая маэстро Флоресте, вернулась из успешного межпланетного турне, и заработанная актерами выручка должна была послужить воплощению заветной мечты Флоресте — сооружению нового Орфеума, величественного святилища исполнительских искусств. А Глоуэн, уже на следующее утро после дня рождения, начал летную подготовку под руководством управляющего аэропортом, уроженца древней Земли по имени Юстес Чилке.

Несколько недель мысли Глоуэна были заняты главным образом тренировочными полетами, летательными аппаратами и незаурядными личностями управлявших ими пилотов — в частности, Юстеса Чилке, память которого служила неисчерпаемым кладезем историй о диковинных народах, населявших далекие миры. Еще сравнительно молодой человек, Чилке успел принять участие в сотнях опасных и забавных авантюр. Он побывал во всех концах Ойкумены, отведал горечь бытия на всех ступеньках экономической лестницы и в конечном счете выработал своего рода практическую философию, которой не замедлил щедро поделиться с учеником: «В бедности нет ничего страшного, потому что на дне нечего терять — остается только карабкаться вверх. Богачи боятся разориться, но хлопотать о деньгах, когда они уже есть, гораздо лучше, чем сколачивать состояние, которого еще нет. Кроме того, если люди думают, что ты богат, они гораздо вежливее с тобой разговаривают — хотя вероятность того, что тебя долбанут по башке, чтобы потребовать выкуп или ограбить, возрастает пропорционально их вежливости».

Во внешности Чилке, с первого взгляда ничем не примечательного человека среднего роста, угадывалось скрытое стремление покрасоваться, боровшееся с привычкой внутренне потешаться над людьми. Обветренное жилистое лицо с крупными, не слишком правильными чертами прирожденного паяца, жесткие сероватые волосы, топорщившиеся ежиком, короткая шея и мощные широкие плечи, заставлявшие его слегка наклоняться вперед при ходьбе — таков был человек, научивший Глоуэна летать.

По словам Чилке, ему выпало родиться и вырасти на ферме посреди Большой Прерии. Он с таким чувством рассказывал о старом добром доме своих родителей и об аккуратных маленьких поселках в необъятной степи, открытой всем ветрам, что Глоуэн не мог не поинтересоваться, собирается ли Чилке когда-нибудь вернуться в родные места.

«Конечно, собираюсь! — заявил Чилке. — Но только после того, как сколочу состояние. Когда я уезжал, меня называли босяком и бросали камни вдогонку. Если уж я вернусь, то с парадного входа — так, чтобы меня встречал духовой оркестр и девушки маршировали, пританцовывая с жезлами и посыпая улицу розовыми лепестками». Чилке призадумался, вспоминая все былое: «По большому счету, если принять во внимание их представления и образ жизни, можно сказать, что соотечественники составили обо мне правильное мнение. Нет-нет, я не вор и не злоумышленник какой-нибудь, но видишь какая штука... я уродился в деда Суэйнера, по материнской линии. В роду Чилке предков моей матушки ни в грош не ставили — Суэйнеры, дескать, городские белоручки, люди пришлые, а следовательно бесполезные. Старого Суэйнера, как и меня, считали босяком и бродягой. Он любил собирать и обменивать всякое барахло: перламутровые побрякушки, чучела животных, старые книги и документы, окаменевшие экскременты динозавров... У деда Суэйнера была целая коллекция искусственных стеклянных глаз, он ими очень гордился. Фермеры над ним издевались — чаще за спиной, а иногда и в лицо. Деда это абсолютно не задевало, тем более что в один прекрасный день он сбыл свой ящик со вставными глазами приезжему знатоку, за бешеные деньги. После этого родня и соседи больше не смеялись, днем и ночью искали, не завалялся ли где-нибудь старый стеклянный глаз...

Чудак Суэйнер был стреляный воробей, спору нет! Ему всегда удавалось нажиться на своем барахле, так или иначе. В конце концов отцовская родня сообразила, что хорошо смеется тот, кто смеется последним, и постыдилась над ним шутки шутить. А я стал его любимчиком. Суэйнер подарил мне на день рождения роскошный «Атлас миров Ойкумены» — огромную тяжеленную книжищу, полметра в высоту, метр в ширину, толщиной в две ладони! В ней были карты всех населенных планет в проекции Меркатора. И каждый раз, когда Суэйнер находил какую-нибудь интересную заметку об одном из миров, он ее наклеивал с задней стороны карты. Когда мне стукнуло шестнадцать, дед Суэйнер взял меня с собой на Тамар, девятую планету Капеллы. Мы летели пакетботом компании «Межзвездный шлюз». Так я впервые побывал в космосе, и с тех пор все в моей жизни пошло кувырком...

Дед Суэйнер числился корреспондентом дюжины профессиональных обществ, в том числе Общества натуралистов. Помню, в детстве он рассказывал мне о планете на конце Пряди Мирцеи, охраняемой натуралистами в качестве заповедника для диких зверей. Кажется, я спросил его тогда: перестанут ли дикие звери кушать натуралистов, в частности деда Суэйнера, в благодарность за то, что их охраняют? Такой я был невинный, простодушный ребенок... И вот я очутился на той самой планете, на станции Араминта. И поверишь ли, так и остался невинным простодушным ребенком».

«А как вы здесь очутились?»

«Странная вышла история, понимаешь... До сих пор в ней толком не разобрался. Два или три удивительных совпадения нуждаются в объяснении — а объяснить их очень трудно».

«Какие именно совпадения? Я тоже в душе бродяга, мне интересно».

Замечание Глоуэна заметно позабавило пилота-инструктора: «История эта началась достаточно обыденно. Я работал гидом экскурсионного автобуса в Семигородье, на планете Джона Престона...» Чилке рассказал о том, как он встретился с пышнотелой бледнолицей дамой в высокой черной шляпе, четыре дня подряд участвовавшей в его утренних автобусных экскурсиях. В конце концов дама завязала с ним разговор, с похвалой отзываясь о его дружелюбных манерах, свидетельствующих о понимании и сочувствии. «Никакого особенного дружелюбия я не проявлял, просто профессия обязывала меня вести себя предупредительно», — скромно пояснил Чилке.

Дама представилась как «мадам Зигони», родом с Розалии, планеты в глубине Призмы Пегаса. Побеседовав несколько минут, она предложила Юстесу Чилке перекусить где-нибудь неподалеку. Чилке не нашел оснований отказаться.

Мадам Зигони выбрала приличный ресторан, где подали превосходный ленч. За едой она попросила Чилке рассказать о его детстве в Большой Прерии и вообще поделиться сведениями о его семье и происхождении. Мало-помалу речь зашла о других вещах, разговор затянулся. Будто движимая внезапным порывом, мадам Зигони призналась Чилке, что уже не раз замечала за собой способность предчувствовать события, и что не придавать значения предупреждениям внутреннего голоса означало бы, с ее стороны, подвергать большому риску себя и свое состояние. «Вы уже, наверное, спрашиваете себя: почему я проявляю к вам такой интерес? — продолжала мадам Зигони. — Все очень просто. У меня есть ранчо, и я хотела бы назначить нового управляющего. Внутренний голос настойчиво подсказывает мне, что вы — именно тот человек, который мне нужен».

«Любопытно! — отозвался на ее откровение Чилке. — С фермерским хозяйством я знаком с пеленок, это точно. Надеюсь, внутренний голос не забыл напомнить вам о необходимости платить хорошее жалованье?»

«Оно будет соответствовать вашему положению, — заверила мадам Зигони. — Ранчо «Тенистая долина», площадью пятьдесят семь тысяч квадратных километров, обслуживается сотнями работников. Как видите, я предлагаю вам ответственную должность. Ваш годовой оклад составит десять тысяч сольдо; кроме того, я беру на себя расходы на переезд и проживание».

«Гм! — нахмурился Чилке. — Вы хотите, чтобы я возложил на себя нешуточное бремя. Надлежащее возмещение должно составлять как минимум двадцать тысяч сольдо в год — что, позвольте вам заметить, меньше половины сольдо в расчете на квадратный километр. Где еще вы наймете управляющего за такие гроши?»

«Жалованье не рассчитывается в зависимости от площади имения! — решительно возразила мадам Зигони. — И не каждый квадратный километр фермы требует постоянного внимания. Десяти тысяч сольдо вполне достаточно. Вы сможете жить в собственном отдельном бунгало, где хватит места для всех ваших вещей. Любому человеку хочется, чтобы на чужбине его окружали привычные вещи, напоминающие о родных местах — как вы считаете?»

«Разумеется».

«Вам у меня понравится, — улыбнулась мадам Зигони. — Я лично об этом позабочусь».

«Хотел бы заранее рассеять всякие сомнения в отношении одного щепетильного вопроса! — серьезно, даже с некоторой горячностью поторопился вставить Чилке. — С моей стороны вы можете не опасаться чрезмерной фамильярности. Ни в коем случае и ни под каким предлогом!»

«Не совсем понимаю, зачем вы подчеркиваете это обстоятельство, — холодно заметила мадам Зигони. — Подобная возможность даже не приходила мне в голову».

«Предусмотрительность никогда не помешает — не хотел бы, чтобы вы зря беспокоились. От меня не следует ожидать ничего, кроме самого достойного поведения и соблюдения всех формальностей. По сути дела, я дал обет безбрачия. И притом давно женат, женат по уши! Кроме того, если хотите знать, я в некотором роде «неполноценен» — начинаю нервничать и готов сбежать при первой возможности, как только дамы проявляют ко мне назойливую благосклонность. Так что можете быть уверены, что с моей стороны вам не грозит никакое нарушение приличий».

Мадам Зигони резко вскинула голову — так, что с нее чуть не слетела высокая черная шляпа. Заметив пристальный взгляд Чилке, она тут же поправила окаймлявшие лицо темно-русые кудри: «У меня на лбу родимое пятно, не обращайте внимания».

«Вот оно что! По-моему, оно больше напоминает татуировку…»

«Неважно, — мадам Зигони тщательно поправила шляпу. — Надо полагать, вы принимаете мое предложение?»

«В том, что касается жалованья, компромисс помог бы устранить все препятствия. Пятнадцать тысяч сольдо?»

«Такая сумма представляется мне чрезмерной, учитывая полное отсутствие у вас опыта работы на руководящей должности».

«Неужели? — поднял брови Чилке. — А что, в данном случае, подсказывает вам внутренний голос?»

«Мой внутренний голос склоняется к тому же мнению».

«В таком случае лучше забыть всю эту затею, — Чилке поднялся на ноги. — Благодарю вас за ленч и за интересный разговор. А теперь, с вашего позволения…»

«Не спешите! — рявкнула мадам Зигони. — Возможно, я пойду навстречу вашим пожеланиям. У вас много пожитков?»

«Ничего, кроме одежды, что на мне, и запасной смены белья, — ответил Чилке. — Предпочитаю путешествовать налегке — на тот случай, если придется срочно уносить ноги».

«Но у вас, насколько я понимаю, осталось имущество, унаследованное от деда? Можно перевезти сувениры на Розалию, чтобы вы чувствовали себя, как дома».

«Нет необходимости, — покачал головой Чилке. — У деда в сарае осталось чучело лося... Не торчать же ему у входа в бунгало!»

«А меня как раз забавляют такие вещи! — весело сказала Зигони. — Давайте съездим в Большую Прерию и сделаем перепись вашего имущества. Или я могла бы заняться этим сама, если вам не интересно».

«Моей родне это не понравится», — упирался Чилке.

«Тем не менее, мы обязаны сделать все возможное для того, чтобы вы могли взять с собой привычные предметы обихода».

«Да нет же, мне все это не нужно».

«Ладно, поживем — увидим».

Через некоторое время Чилке прибыл на Розалию — малонаселенную, еще почти не освоенную небольшую планету в глубине Призмы Пегаса. Единственный космопорт находился на окраине Ветляника, крупнейшего поселка на берегу Большой Грязной реки. Чилке провел ночь в заведении под наименованием «Большой грязный отель», а на следующее утро его отвезли на ранчо «Тенистая долина». Мадам Зигони поселила его в небольшом бунгало под сенью пары голубых перечных деревьев и поручила ему управление сотней наемных работников, подписавших долгосрочный контракт. Все эти работники оказались представителями расы, незнакомой Юстесу Чилке: стройные молодые красавцы со смуглой золотистой кожей, называвшие себя «йипами».

«Йипы постоянно выводили меня из себя и нарушали все мои планы, потому что я никак не мог заставить их работать, — рассказывал Чилке. — Я притворялся добрым, я напускал на себя строгость. Я просил, я угрожал, я убеждал, я запугивал. А они только улыбались. Говорить о работе они были готовы сколько угодно, но у них всегда находилась более или менее несуразная причина, по которой выполнение того или иного задания было невозможным или нежелательным.

Какое-то время мадам Зигони наблюдала за мной и посмеивалась. Наконец она объяснила, как следует обращаться с йипами: «Они чрезвычайно общительны и плохо переносят одиночество. Отведите кого-нибудь из них на место работы и скажите, что он там останется один до тех пор, пока работа не будет закончена. Он взвоет, он захнычет, он станет объяснять, что не справится без посторонней помощи — но чем больше он будет жаловаться, тем быстрее он будет работать, а если задание не будет выполнено так, как требуется, ему придется остаться и переделать все заново. Вот увидите — как только они поймут, чем дело пахнет, сразу начнут шевелиться!»

Не знаю, почему она так долго ждала вместо того, чтобы сказать об этом сразу. Странная вообще особа эта мадам Зигони, мягко говоря. Каждый раз, когда она появлялась, я спрашивал про мой оклад, и она отвечала: «Ах да, я запамятовала. Займусь этим сейчас же!» После чего она исчезала, а я так и оставался без гроша в кармане. В конце концов пришлось устраивать азартные игры с йипами и выуживать из них те скудные средства, какие у них водились. До сих пор стыдно, как вспомню их вытянутые рожи — они страшно не любили проигрывать.

Как-то раз мадам Зигони не было несколько месяцев подряд. Она вернулась в возбужденном, взвинченном состоянии. Я обедал с ней в большой усадьбе; она ни с того ни с сего заявила, что намеревается выйти за меня замуж. Дескать, пришла пора слиться в одно целое, объединить наши мечты и надежды, пользоваться сообща всем, что у нас есть и превратить оставшуюся жизнь в непрерывное супружеское блаженство. Я сидел, как громом пораженный, у меня челюсть отвисла. Я уже упоминал о моем первом впечатлении от мадам Зигони, на экскурсиях в Семигородье. С тех пор она не похорошела — высокая, грудастая, с круглым лицом и пухлыми щеками, с кожей бледной, как лежалый жир.

Я вежливо напомнил ей, что ее замысел не соответствовала моим представлениям о будущем. При этом — из чистого любопытства — я поинтересовался размерами ее состояния, а также спросил, собирается ли она передать все имущество в мое распоряжение сразу после бракосочетания или только завещать его мне на случай своей безвременной кончины.

Само собой, она оскорбилась и свысока заметила, что мне, по существу, нечем пополнить семейную казну. Я с готовностью признал, что у меня ни кола ни двора — если не считать сарая, набитого перламутровыми побрякушками, и сотни облезших чучел. Мадам Зигони не понравился мой тон, но, по ее словам, она готова была удовлетвориться тем малым, что я мог предложить. Я наотрез отказался подвергать ее такой несправедливости. Я напомнил ей, кроме того, о моих специфических затруднениях во взаимоотношениях с прекрасным полом. Не следовало также забывать о том, что я уже числился супругом некой особы из Виннипега, в связи с чем еще одно бракосочетание стало бы не только излишним, но и немыслимым для меня, как для уважающего себя человека. Мадам Зигони разгневалась и уволила меня в тот же момент, даже не заикнувшись об оплате тяжелого управленческого труда.

Я кое-как добрался до Ветляника и зашел в трактир «У Пулины» — на самом конце мола, выступающего на полсотни метров в Большую Грязную реку. Заказал себе кружку легкого пива, сижу и думаю: что же мне делать? И надо же — в том самом трактире мне повстречался Намур, только что доставивший к черту на рога, на какую-то ферму, банду подписавших контракты йипов. По его словам, он таким образом подрабатывал на стороне, вдобавок к его основным занятиям. Я спросил его: каким образом ему удается вербовать йипов? Он ответил, что в этом отношении никогда не сталкивался с какими-либо затруднениями и что, по сути дела, предлагаемый им контракт открывал завидные возможности перед достаточно трудолюбивыми людьми, так как по истечении договорного срока йипы могли занимать свободную землю и становиться самостоятельными фермерами. Я заметил, что, по моему мнению, из йипов выходили никудышные работники. Намур только рассмеялся и сказал, что я не знаю, как с ними следует обращаться. Потом он ушел, чтобы позвонить по телефону, и сообщил мне, вернувшись, что говорил с мадам Зигони, и что она готова восстановить меня в должности на прежних условиях. Намур считал, что мне следовало согласиться, и что я поторопился покинуть ранчо. «Сам женись на мадам Зигони! — сказал я ему. — А когда у вас все будет хорошо, и она наконец успокоится, тогда и поговорим об управлении фермой». «Дудки! — смеется Намур. — Нашел дурака! Впрочем, у меня есть другая идея: почему бы тебе не стать управляющим аэропорта на станции Араминта?» «А что? — говорю я. — Почему бы и нет?» Намур ничего не гарантировал, но знал, что вакансия открыта, и надеялся, что ему удастся меня устроить, если он нажмет на правильные рычаги. «Не забывай, однако, — добавил он, — что прежде всего я деловой человек и ничего не делаю безвозмездно». Я предложил ему вступить во владение перламутровой вазой с двумя ручками или чучелом норки с чучелом мыши в зубах. В конце концов Намур сказал, что все равно поможет мне устроиться на работу, но в том случае, если он как-нибудь окажется на Земле, он хотел бы покопаться в моем барахле и взять что-нибудь на память. Я не возражал — с тем условием, что он не ограничится обещаниями, а действительно что-нибудь для меня сделает. Намур сказал, что я могу не беспокоиться, и что все как-нибудь образуется».

После прибытия Чилке на станцию Араминта Намур представил его чиновникам из отдела D, и те подвергли новоприбывшего допросу с пристрастием. Чилке заявил, что его квалификация более чем достаточна для управления местным аэропортом, и в конечном счете никому не удалось доказать обратное. Юстесу Чилке поручили временно исполнять обязанности управляющего, назначив испытательный срок.

Вскоре стало очевидно, что Чилке, по сути дела, слишком скромно отзывался о своих способностях, и его наняли на постоянную работу.

Чилке сразу же занялся основательной перетряской кадров, увольняя бездельников и нанимая надежных работников, в связи с чем между ним и Намуром пробежала черная кошка. Причиной конфликта стали йипы, входившие в число персонала аэропорта. Йипам поручали уборку взлетного поля, очистку и покраску летательных аппаратов, регистрацию запасных частей, поступавших на склад и выдаваемых механикам, а также некоторые простейшие процедуры регулярного технического обслуживания. Под присмотром Чилке им время от времени позволяли даже заменять и ремонтировать компоненты.

На первых порах у Юстеса Чилке не было помощника, на которого он мог бы положиться в свое отсутствие. Стремясь переложить на чьи-нибудь плечи хотя бы часть своих почти круглосуточных обязанностей, Чилке занялся тщательным обучением четырех подающих надежды йипов. Мало-помалу ему удалось возбудить в них какой-то интерес к работе — казалось бы, дела пошли в гору. Не тут-то было! Как только закончился шестимесячный договорный срок, Намур отправил помощников Чилке обратно в Йиптон и прислал взамен четырех безалаберных новичков.

Чилке яростно протестовал: «Какого дьявола! Что происходит на вашей дурацкой планете? У меня тут не благотворительное училище для любителей выпиливать по металлу! Сейчас же верни моих работников!»

«Этим людям было выдано временное разрешение на трудоустройство, действительное в течение шести месяцев, — холодно возразил Намур. — Таковы правила. Я их не придумывал, но вынужден следить за их выполнением».

«Ты мне сказки не рассказывай! — нахохлился Чилке. — Правила у тебя, что дышло — куда повернешь, туда и вышло. Даже если не упоминать о твоих заработках на стороне. В больнице фельдшеры-йипы получают новые карточки-разрешения каждые шесть месяцев, и никто слова не скажет! Так же дело обстоит с портными, и почти так же — с домашней прислугой. Нет-нет, я не жалуюсь! Все правильно, так и должно быть. Но зачем учить уму-разуму этих придурков, если ты намерен отправлять их обратно в Йиптон? В Йиптоне, насколько мне известно, автолетов нет. А если ты хочешь, чтобы я тренировал механиков для Умфо, занимайся этим сам!»

«Чилке, не болтай без толку!»

Но Чилке насмешливо настаивал: «Если мне не вернут обученных работников, не посылай мне йипов вообще. Сам найду себе помощников».

Намур выпрямился во весь рост. Медленно повернув голову, он смерил Юстеса Чилке ледяным взглядом: «Слушай внимательно — чтобы потом не было недоразумений. Распоряжаюсь тут я, а ты неукоснительно выполняешь мои указания. В противном случае существуют две альтернативы. Первая не чревата никакими прискорбными последствиями: увольняйся и убирайся с Кадуола подобру-поздорову на первом попавшемся звездолете».

Ухмылка на жилистой физиономии Чилке стала еще шире. Приложив ладонь к лицу Намура, он с силой толкнул его, как неодушевленный спортивный снаряд — Намур отлетел, ударившись спиной об стену. Чилке произнес: «Меня нервируют такие разговоры. Если хочешь, чтобы мы остались друзьями, проси прощения, от всей души и с вежливой улыбкой. И, уходя, пожалуйста, не хлопай дверью. В противном случае придется задать тебе трепку».

Намур, из рода Клаттоков, не будучи трусом, тем не менее, был несколько обескуражен. Помолчав, он сказал: «Что ж, попробуй! Посмотрим, кто кого».

Противники относились примерно к одной и той же весовой категории, хотя стройный Намур был на ладонь выше. Зато более плотный, широкий в плечах и в груди Чилке отличался длинными руками и массивными кулаками. Не обращая внимания на йипов и сбежавшихся учеников из лицея, Намур и Чилке подрались на славу. Когда битва закончилась, Чилке стоял, по-прежнему криво ухмыляясь и поддерживая за грудки прислонившегося к стене и готового упасть Намура.

«А теперь, — сказал Чилке, глядя Намуру в глаза, — посмотрим фактам в лицо. Не знаю, зачем ты меня сюда привез. Мое благополучие тебя не интересует ни в малейшей степени, и было бы глупо предполагать, что ты жаждешь заполучить пыльное чучело филина, которое я тебе обещал».

Намур начал было что-то говорить, но передумал и, сморщившись от боли, прикоснулся к ссадине на щеке.

Чилке продолжал: «Каковы бы ни были твои планы, я — здесь, на станции Араминта. Пока я здесь, твои планы осуществляются, и я тебе ничего не должен. Кроме филина, конечно. Занимайся своими делами — и предоставь мне заниматься моими. Вернемся к вопросу о помощниках. Так и быть, я зачислю в штат твоих шестимесячных йипов! Но я не собираюсь их ничему учить, они годятся только для работы типа «поднести-унести». А помощников я выберу сам, исключительно по своему усмотрению».

Намур выпрямился: «К твоему сведению, консерватор больше не разрешает продлевать йипам срок найма. Если тебе это не нравится, можешь вломиться в Прибрежную усадьбу и задать трепку консерватору».

Чилке рассмеялся: «Я человек необузданный, но еще не рехнулся. Придется как-нибудь с этим разобраться».

Намур удалился, не говоря ни слова. С тех пор отношения между ним и Чилке, формально вежливые, нельзя было назвать сердечными. Намур больше не давал указаний Юстесу Чилке, а Чилке больше не роптал по поводу необученных «шестимесячных» йипов. Обратившись в отдел D, Чилке получил разрешение подготовить Поррика ко-Диффина к выполнению обязанностей помощника управляющего аэропортом, а йипов он использовал только в качестве подсобных рабочих.

С наступлением осени обитатели станции Араминта стали подумывать о приближающемся фестивале вин, Парилье, то есть о банкетах, маскарадах, гуляньях и кутежах. В дни Парильи практически любые эксцентричные выходки не только прощались, но даже поощрялись — при этом подразумевалось (хотя это часто было не так), что праздничные костюмы скрывают личности озорников. Все номера в отеле «Араминта» были давно забронированы, в связи с чем для размещения приезжих, продолжавших прибывать и твердо намеренных провести всю праздничную неделю на станции, приходилось принимать экстренные меры. В конечном счете никто не оставался без приюта — по мере необходимости огромные пансионы кланов открывали двери гостевых апартаментов и позволяли временным постояльцам питаться в просторных залах, предназначенных для традиционных трапез и официальных приемов. Никогда еще во время Парильи никто не жаловался на отсутствие гостеприимства.

Глоуэну устроители фестиваля не поручили никакой особой роли. Он не умел играть на музыкальных инструментах, а паясничанье «Лицедеев» маэстро Флоресте его нисколько не привлекало. Занятия в лицее давались ему без труда (несмотря на то, что он продолжал летную подготовку), и первую четверть Глоуэн закончил с отличием. Арлесу вручили «срочное уведомление о неудовлетворительной успеваемости».

Глоуэн применял обезоруживающе простую методику: он выполнял все полученные задания систематически, своевременно и тщательно. Арлес придерживался иной практической философии. Он учился урывками, постоянно опаздывал и ничего не доводил до конца. Тем не менее, Арлес был уверен в том, что хитроумная изворотливость, умение блефовать и отважный натиск позволят ему избежать нудной работы и зубрежки, в то же время получая неплохие оценки.

К получению «срочного уведомления» Арлес отнесся с бешеным раздражением. Недолго думая, он скомкал отвратительную повестку и отбросил ее в сторону: таково было его мнение обо всех педагогах! Зачем его беспокоят мелочными нравоучительными писульками? Чего они пытаются добиться? Содержание уведомления его не устраивает — педантам не хватает широты кругозора! Неужели не понятно, что он не может втиснуть свои выдающиеся, всесторонние таланты в узкие рамки, разграниченные людьми без способностей и воображения? Это же очевидно с первого взгляда! Что ж, ему придется игнорировать — и каким-то образом обойти — все эти назойливые маленькие препятствия, изобретенные завистниками. Так или иначе все образуется, он закончит лицей и станет постоянным служащим управления. Иной результат невозможно было себе представить! Если дела пойдут из рук вон плохо, еще придется, чего доброго, заниматься! Чадолюбивая Спанчетта, скорее всего, могла бы все устроить, обменявшись парой слов с влиятельными людьми... но вовлекать Спанчетту было рискованно. Гораздо лучше по возможности не привлекать к себе внимание.

К концу второго года обучения (в начале лета, перед празднованием шестнадцатилетия Глоуэна) Арлеса не перевели на третий курс. Возникла серьезная ситуация, исправить которую Арлес мог только посредством посещения летней школы и пересдачи экзаменов. К сожалению, у Арлеса были другие планы, связанные с маэстро Флоресте и его «Лицедеями», и менять их он не собирался.

Достопочтенный Сонориус Оффо, директор лицея, вызвал Арлеса к себе в кабинет и не оставил никаких сомнений: если Арлес не выполнит минимальные требования, предъявляемые к учащимся, пока ему не исполнился двадцать один год, его статус служащего управления отменят, и он станет одним из временных наемных работников, причем без права на продвижение — то есть, в отличие от наемных работников, успешно сдавших экзамены в лицее, у него не будет никакой возможности занять постоянную должность.

Пару раз Арлес пытался прервать директора, чтобы выразить свою точку зрения, но Сонориус Оффо заставил его выслушать нравоучение до конца, в связи с чем раздражение и нетерпение Арлеса превысили всякие допустимые пределы.

В конце концов Арлесу удалось ответить: «Я понимаю, что мои оценки оставляют желать лучшего, но — как я уже пытался вам объяснить — я болел во время экзаменов в середине семестра, а потом не успел наверстать упущенное. Однако учителя отказались учитывать это обстоятельство».

«И правильно сделали. Назначение экзаменов состоит в том, чтобы определять уровень успеваемости, а не состояние здоровья, — директор взглянул на табель Арлеса. — Насколько я понимаю, ты хотел бы работать в отделе D».

«Я хочу стать виноградарем-ферментологом», — угрюмо подтвердил Арлес.

«В таком случае рекомендую тебе посещать летнюю школу и догнать своих сверстников. Дальнейшие прогулы приведут к тому, что тебе придется выращивать виноград очень далеко от станции Араминта».

Арлес нахмурился: «Этим летом я уже обещал участвовать в постановках маэстро Флоресте. Вам, наверное, известно, что меня приняли в труппу «Лицедеев»».

«Это не имеет никакого значения. Трудно выразиться яснее, чем я уже это сделал, но попытаюсь еще раз: либо ты будешь учиться и выполнять все задания, либо тебе не выдадут диплом об окончании лицея».

«Но мы отправляемся в турне на Соум и на планету Даунси! — в отчаянии воскликнул Арлес. — Нельзя же упускать такую возможность!»

Сонориус Оффо провел по лбу кончиками пальцев: «Можешь идти. Я свяжусь с твоими родителями и сообщу им о твоих затруднениях».

Арлес вышел из кабинета директора. На следующий день он перехватил официальное уведомление прежде, чем оно попало в руки Спанчетты — вызвавшее у Арлеса самодовольную ухмылку достижение, свидетельствовавшее о прозорливости и ловкости. Если бы Спанчетта прочла уведомление, вполне возможно, что ему пришлось бы провести дома все лето, уткнувшись носом в тошнотворные, бессмысленные учебники! Учить всю эту галиматью — подумать только! Арлес страстно надеялся отправиться в турне этим летом — хотя бы для того, чтобы балбес Керди Вук не оказался в центре внимания девушек. Хотя, конечно, Керди — рослый увалень с озабоченной цветущей физиономией — не составлял опасной конкуренции.

Таким образом Арлесу удалось избавиться от летней школы и улететь в межпланетное турне с «Лицедеями». Он вернулся на станцию Араминта за несколько дней до объявления показателя статуса Глоуэна, когда на пересдачу экзаменов уже не оставалось времени. Явившись в лицей, Арлес узнал, что его оставили на втором курсе.

Как объяснить происшедшее Спанчетте?

Никаких объяснений! Таков выход из положения. Спанчетта, скорее всего, ничего не заметит, а ему тем временем удастся каким-либо образом преодолеть все затруднения.

В последний день четверти лицеистов отпустили по домам раньше обычного, еще в первой половине дня. Глоуэн, Арлес и четверо других молодых людей решили прогуляться к причалу неподалеку от аэропорта, чтобы посмотреть на прибытие парома из Йиптона: должны были привезти новую партию рабочих для сбора урожая на виноградниках.

Компания состояла из Глоуэна, Арлеса, Керди Вука, Ютера Оффо, Кайпера Лаверти и Клойда Диффина. Керди, подобно Арлесу участвовавший в постановках «Лицедеев», был старше других — осторожный рослый юноша, мрачноватый, с выпуклыми голубыми глазами, крупными чертами лица и нежно-белой, почти розоватой кожей. Он говорил мало и выражался резко — по-видимому для того, чтобы скрыть смущение. Девушки, как правило, скучали в его обществе и подмечали в нем склонность к лицемерию. Сесили Ведер, чьи хорошенькое личико и безудержная непосредственность очаровывали всех, кто с ней встречался, в разговоре с подругами назвала Керди Вука «стеснительным чистоплюем». Даже если Керди об этом знал, он не подавал вида — но через неделю, ко всеобщему удивлению, присоединился к шайке «бесстрашных львов». Нужно же было как-то показать, что он не заслуживает столь нелестного приговора!

Кайпер Лаверти, ровесник Глоуэна, во всем был противоположностью Керди — нахальный, болтливый и деятельный, Кайпер ни перед кем не стеснялся и всегда был готов на любую проказу.

Ютер Оффо, внутренне противоречивый юноша немногим младше Керди, старательно занимался в лицее, но в частной жизни демонстрировал мрачновато-иронический темперамент, подбивая приятелей на диковатые, странные, а иногда и просто безрассудные выходки. Его жесткие соломенные волосы, подстриженные ежиком, уже в юности отступали залысинами над высоким лбом, переходившим в длинный римский нос. Ютер тоже числился членом привилегированного кружка «бесстрашных львов».

Клойд Диффин, еще один «бесстрашный лев», лицемерно обращал к миру маску невозмутимости и благоразумия. Сильный, коренастый и темноволосый, с массивным крючковатым носом и квадратным подбородком, Клойд редко высказывал оригинальные идеи, но на него можно было положиться — он во всем подражал своим товарищам.

Шестеро молодых людей прошли по Пляжной дороге к причалу, где уже начинали сходить с парома йипы, привезенные с атолла Лютвен. У выхода на набережную, за калиткой пропускного пункта, стоял Намур, родственник Клаттоков по боковой линии, занимавший по найму должность «координатора трудовых ресурсов» — высокий красивый мужчина с блестящей выбеленной шевелюрой. Намур успел побывать во всех концах Ойкумены; ему не раз улыбалась удача, но он столь же часто спускал целые состояния, пускаясь в рискованные предприятия, большинство из которых он предпочитал не обсуждать. Намур равнодушно, с подчеркнутой прохладцей заявлял, что уже видел все, что, по его мнению, стоило увидеть, и перепробовал все профессии, какие могли его заинтересовать — утверждение, никогда никем не подвергавшееся сомнению. Жизненный опыт наложил на него внушающий почтение, как патина на бронзовом бюсте, отпечаток изысканно цивилизованных манер и сдержанной элегантности. Арлес считал Намура образцом для подражания.

Шестеро лицеистов приблизились к Намуру — тот приветствовал их строгим кивком.

«Сколько их сегодня?» — спросил Арлес.

«Судя по списку, сто сорок человек».

«Гмм! Внушительная партия. И что, всех отправят на виноградники?»

«Некоторые пригодятся на станции — по меньшей мере до окончания Парильи».

Арлес принялся критически изучать йипов, выстроившихся вдоль борта — молодых мужчин и женщин в одинаковых белых набедренных повязках. Йипы терпеливо ждали своей очереди, сохраняя кроткое выражение на миловидных лицах. Юноши, все как один, отличались правильным телосложением, скорее гибким нежели статным — кудрявые, будто присыпанные пудрой на макушках блондины с бронзовой кожей и широко расставленными золотисто-карими глазами, придававшими лицам диковато-оленье выражение. Лица девушек были мягче и круглее, а их волосы, как правило, отливали более темным медно-золотистым оттенком. Природа одарила их изящными конечностями и стройностью — без сомнения, девушек с атолла Лютвен можно было назвать красавицами. Иных ценителей особенно привлекало некое присущее им «неземное», нечеловеческое очарование; другие не замечали в них ничего нечеловеческого.

Калитку открыли. Йипы стали проходить мимо сидящего за столом регистратора, тихо и не слишком разборчиво объявляя свои имена и получая карточки-разрешения. Намур и шестеро молодых людей стояли в стороне, наблюдая за процессом.

«Все на одно лицо! — сообщил Глоуэну Кайпер. — Не могу их различить».

«Может быть, для них и мы все на одно лицо».

«Надеюсь, что нет, — отозвался Кайпер. — Не хотел бы, чтобы даже какой-нибудь йип подумал, что я выгляжу, как Ютер или Арлес...»

Ютер рассмеялся, но Арлес бросил на шутника высокомерный взгляд через плечо: «Я не глухой, Кайпер! Будь поосторожнее с такими замечаниями».

«Кайпер настолько уродлив, что с ним невозможно не согласиться», — возразил Ютер.

«Ах да, я и забыл! — протянул Арлес. — Учитывая это обстоятельство, его можно понять».

Ютер спросил: «Чуете запашок, когда ветер дует в нашу сторону? От йипов всегда так несет — как на Расхожей гати в Йиптоне». В самом деле, от йипов исходил едва заметный и не слишком острый запах, напоминавший о водорослях и каких-то пряностях, но в нем присутствовал и некий чуждый, не поддающийся определению компонент.

«Говорят, они едят какую-то морскую живность, от которой возникает этот запах, — заметил Намур. — Я лично считаю, что от йипов воняет йипами. Зачем усложнять этот вопрос?»

«А мне все равно, — заявил Арлес. — Ого, клянусь радикулитом прародителя Клаттоков! Полюбуйтесь на этих трех милашек! Готов нюхать их с утра до вечера, и ни разу не поморщусь. Намур, можешь зачислить их моей прислугой, сию же минуту!»

Намур безмятежно покосился на недоросля: «Никаких проблем — если ты готов заплатить».

«Сколько?»

«Девушки обходятся дорого, особенно те, что в черных серьгах. Серьги означают, что они связаны уговором с мужчиной. По-нашему: замужем».

«А другие? Девственницы?»

«Откуда я знаю? В любом случае, они тебе не по карману».

«Какая жалость! — простонал Арлес. — Разве нельзя воспользоваться услугами какой-нибудь из них бесплатно?»

«Ты и опомниться не успеешь, как тебе воткнут нож между ребрами. Йипы себе на уме — пусть их послушные лица тебя не обманывают. Прежде всего, они всех нас недолюбливают, а тех, кто заигрывает с их девушками — и подавно. Если за это не платят, конечно. За деньги они сделают все, что угодно, но пытаться их обмануть или обсчитать очень опасно. Несколько лет тому назад турист изнасиловал девушку с атолла, собиравшую виноград. Идиот отказался платить. Два йипа заломили ему руки, а третий загнал ему в глотку деревянную опору для лозы — на всю длину. Некрасивая вышла история».

«И что сделали с йипами?»

«Ничего. Так что плати за свои забавы — или, что лучше всего, оставь их женщин в покое».

Ютер Оффо скептически прищурился: «К тебе это правило, надо полагать, не относится. Всем известно, что Намуру набивают пухом подушки и наполняют ванну горячей водой самые красивые девушки с атолла».

На породистом лице Намура появилась редкая благосклонно-предупреждающая усмешка: «Обо мне не беспокойся. За свою жизнь я научился множеству маленьких хитростей, делающих существование более сносным — как смазка, предотвращающая лишнее трение. Как правило, я предпочитаю не делиться ценной информацией, но в виде исключения могу дать один совет, причем бесплатно: никогда не добивайся своего слишком настойчиво — как аукнется, так и откликнется».

Ютер нахмурился: «Прозорливое наблюдение, в силу своей бесплатности вызывающее волну теплой признательности. Но причем тут девушки йипов?»

«Ни при чем. Или очень даже при чем. Разберешься сам», — Намур отправился по своим делам — ему предстояло распределить прибывших йипов по баракам и разъяснить им их обязанности.

Шестеро приятелей вернулись по Пляжной дороге к лицею. В школьном кафе под открытым небом они обнаружили стайку девиц, лакомившихся фруктовыми соками. Две из них, Тиция Вук и Лекси Лаверти, заслужили репутацию общепризнанных покорительниц сердец, а две другие — Джердис Диффин и Хлоя Оффо, тоже были достаточно привлекательны. Все они, однако, были года на два старше Глоуэна, и поэтому мало его интересовали.

Ютер Оффо, несмотря на свое свободомыслие, мог проявлять, по мере необходимости, самые изысканные любезность и обходительность. Теперь он воскликнул, придав голосу бархатную звучность: «Цветы жизни! Зачем вы скрываетесь в тени, под развесистой кроной гадруна?»

«Цветы жизни? Как бы не так! Обжоры, жадно поглощающие все, до чего дотягиваются их маленькие пухлые щупальца!» — заявил Кайпер.

Тиция с первого взгляда оценила качества приближавшихся молодых людей. Все они были либо слишком молоды, либо недостаточно воспитаны — ими можно было воспользоваться разве что с целью отработки приемов и оборотов речи. Наклонив голову, красавица укоризненно посмотрела на блюдце, стоявшее рядом на столике: «Поглощение чайной ложки мангового шербета трудно назвать обжорством».

«Притворное обжорство еще подозрительнее!»

«Если хотите знать, — промолвила Джердис Диффин, — мы проводим собрание «Культа Медузы» и подготавливаем нашу программу на следующий год».

«Мы собираемся захватить станцию Араминта и поработить всех мужчин», — добавила Хлоя.

«Хлоя, придержи язык! — возмутилась Джердис. — Ты выдаешь слишком много секретов!»

«Всегда можно завести новые секреты, нет ничего проще. У меня каждый день накапливаются десятки секретов».

«Хм! — прокашлялся Арлес. — Надеюсь, вы соблаговолите заметить наше присутствие? Мы тут стоим, как журавли, переминаясь с ноги на ногу. Может быть, вы пригласите нас сесть за стол?»

«Как хотите, — пожала плечами Тиция. — Но за свои шербеты платите сами».

«Разумеется. Вы находитесь в обществе хорошо воспитанных людей — не считая Глоуэна и Кайпера».

Четверо лицеистов постарше пододвинули стулья и кое-как разместились у столика в тесной компании девиц. Глоуэну и Кайперу пришлось присесть в стороне, за другой столик — обстоятельство, к которому они отнеслись с философским терпением.

«Так что же, чем занимаются в последнее время «хорошо воспитанные люди»?» — спросила Лекси Лаверти.

«Просто прогуливаемся и обсуждаем наши капиталовложения», — отозвался Ютер.

Кайпер сообщил — достаточно громко, чтобы его услышали за другим столом: «Арлес провалил все экзамены, так что мы помогали ему наверстать упущенное, изучая антропологию у причала».

«На самом деле мы ходили полюбоваться на космические яхты, — с достоинством опроверг клевету Арлес. — Недавно приземлился новый «Пурпурный принц». Клянусь, я куплю себе такой — не пройдет и десяти лет!»

Кайпер, никогда не подавлявший иронические порывы, снова не выдержал: «А я думал, что ты копишь денежки на девушку с атолла!»

«Ага! — сказала Тиция. — Вот где вы были! Пускали слюни, глазея на женщин из Йиптона, скороспелые развратники-молокососы!»

«Только не Арлес! — возразил Ютер. — Он всего лишь хотел их понюхать».

«Не знаю, можно ли это назвать развратом, — задумчиво произнес Кайпер. — Во всяком случае, у Арлеса необычные обонятельные влечения».

«Вынужден согласиться, — кивнул Ютер. — Тиция, как ты думаешь? Тебя кто-нибудь когда-нибудь хотел понюхать?»

«Вы оба свихнулись — вот что я думаю!»

«Я не дурак и с островитянками не связываюсь, — натянуто произнес Арлес. — Не хочу, чтобы меня душили, хоронили заживо или резали ножами за любую невинную шалость!»

«Если бы Спанчетта застала тебя с островитянкой, тебе досталось бы похлеще, чем от йипов», — обронил Кайпер.

Арлес помрачнел: «Давайте не будем упоминать о моей матери, она не имеет никакого отношения к предмету разговора!»

«А в чем заключается предмет разговора? — впервые открыл рот Керди. — Я забыл — о чем мы говорили?»

«Давайте поговорим о чем-нибудь интересном, захватывающем! — пожаловалась Джердис. — Например, о «Культе Медузы»».

«Давайте, — согласился Клойд. — У вас предусмотрено вспомогательное подразделение для энтузиастов-помощников мужского пола?»

«Еще нет, — покачала головой Джердис. — Всех энтузиастов-помощников мы принесли в жертву Медузе».

«Ха-ха! — воскликнула Лекси Лаверти. — Теперь ты́ выдаешь все наши тайны!»

«Кстати о тайнах, — смешался Арлес. — У меня превосходная мысль. Как вы могли заметить, здесь присутствуют четыре поклонницы Медузы и четыре «бесстрашных льва». Глоуэн и Кайпер не в счет — на самом деле, им давно уже пора домой. Так вот, я предлагаю сплотить наши ряды и отправиться в какое-нибудь тихое место, где можно без помех выпить вина и всласть поболтать о наших старых секретах, а может быть и придумать пару новых».

«Арлесу иногда — достаточно редко — приходят в голову удачные идеи, — сказал Клойд. — Я голосую «за»».

«Я тоже, — смущенно поднял руку Керди. — Во видите, у нас уже два голоса «за», а считая Арлеса, который вряд ли проголосует против своего предложения, целых три. Ютер?»

Ютер поджал губы: «Мне следует воздержаться от голосования до тех пор, пока мы не узнаем, что по этому поводу думают дамы. Допускаю, что у них нет возражений?»

«Молчание означает согласие! — объявил Арлес. — А посему...»

«Вовсе нет! — жестко обронила Лекси. — В данном случае молчание — признак потрясения и возмущения».

«За кого вы нас принимаете? — спросила Джердис. — «Культ медузы» — престижный клуб, закрытый для посторонних».

«Попробуйте попроситься к «Русалкам» или в «Кружок любительниц философии»», — предложила Хлоя.

Тиция поднялась на ноги: «Вы как хотите, а мне пора домой».

«Не знаю, зачем мы тут столько просидели?» — фыркнула Джердис.

Девушки упорхнули. Бесстрашные львы сконфуженно смотрели им вслед. Молчание нарушил Кайпер: «Странно! Достаточно было только упомянуть о бесстрашных львах, как девчонки разбежались наперегонки».

«Арлес сочинил трактат, предназначенный исключительно для бесстрашных львов: «Самоучитель для желающих овладеть эротическими навыками». На первой странице этого руководства следует разместить предупреждение: «Никогда не признавайся в том, что ты — бесстрашный лев! Разглашение принадлежности к этой группе делает недействительными любые гарантии и заверения, содержащиеся в тексте»».

«Хорошо, что я не бесстрашный лев! — злорадно воскликнул Кайпер. — Как насчет тебя, Глоуэн?»

«Я и так доволен жизнью».

«Ни одного из вас бесстрашные львы не пригласят, можете быть уверены», — мрачно буркнул Арлес.

Кайпер вскочил со стула: «Пойдем скорее, Глоуэн, пока Арлес не передумал!»

Глоуэн и Кайпер удалились.

Ютер язвительно заметил: «Следует признать, что наша репутация действительно, скажем так, незавидна».

«И почему, казалось бы? — недоумевал Клойд. — Мы же не какая-нибудь неотесанная деревенщина».

«Не каждый из нас, в любом случае», — обронил Керди.

«Что ты имеешь в виду?» — резко спросил Арлес.

«Твое предложение пойти выпить вина в укромном месте... Боюсь, оно показалось нашим собеседницам нелепым — даже вульгарным».

«Но ты же проголосовал «за»?»

«Я не хотел никого обижать», — целомудренно заявил Керди.

«Мм-да. Что ж, предложение есть предложение. Никто никого не заставлял: они могли согласиться или отказаться. Кто знает, может быть в следующий раз согласятся? Такова теория, на которой основан целый раздел моего руководства, озаглавленный «Бери, что дают — ничего не потеряешь!»»

Керди поднялся на ноги: «У меня полно домашней работы. Пора домой». Он ушел.

«Керди иногда ведет себя так, будто он лучше других, — задумчиво сказал Арлес. — Не назвал бы его типичным бесстрашным львом».

«Может быть, он просто самый воспитанный из нас», — заметил Клойд.

Ютер Оффо вздохнул: «Возможно, ты прав. Если бы не Керди, мы выглядели бы, как шайка развязных горлопанов, знакомых с цивилизацией только понаслышке... Я тоже пойду домой. Нужно подтянуть оценки по математике».

«Похоже, мне придется последовать вашему примеру, — с сомнением произнес Арлес. — Старый хрыч Сонориус наградил меня «срочным уведомлением». Я обязан показать его матери».

«И ты покажешь?» — с любопытством спросил Ютер.

«Держи карман шире!»

Вернувшись домой, однако, Арлес узнал, что его родители так-таки получили из лицея отдельное уведомление.

Как только Арлес появился в пансионе Клаттоков, Спанчетта потребовала, чтобы он объяснил «уведомление о неуспеваемости»: «Насколько я понимаю, ты повторяешь прошлогодний материал — о чем я впервые узнала сегодня! Почему ты не сказал мне об этом перед началом семестра?»

«Сказал — как то есть не сказал? — возмутился Арлес. — Ты еще ответила, что в этом году мне придется постараться, или что-то в этом роде. Я обещал постараться».

«Не помню ничего подобного».

«Значит, твои мысли были заняты чем-то другим».

«И почему же ты продолжаешь получать плохие оценки даже после того, как тебя оставили на второй год? Ты когда-нибудь вообще занимаешься?»

Бросившись в кресло, Арлес пытался найти благовидное оправдание: «Конечно, я мог бы получать оценки получше, но в конечном счете я не виноват! Послушала бы ты этих нудных книжных червей, называющих себя «преподавателями»! Ты представить себе не можешь, в какую смертельную скуку превратились занятия в лицее! Все жалуются, не только я. Но меня сделали козлом отпущения, потому что я их критикую — вот они и пользуются возможностью придраться к моим оценкам!»

Полузакрыв глаза, Спанчетта наблюдала за отпрыском: «Странно. Почему бы придирались именно к тебе?»

«Наверное потому, что у меня пытливый ум — я ничего не принимаю за чистую монету, даже если это необходимо, чтобы заслужить похвалу. Я считаю учителей чванливой шайкой крючкотворов, связанных круговой порукой, и своего мнения не скрываю».

Спанчетта кивнула с решительностью, предвещавшей мало хорошего: «Так-так. Почему же твои сверстники сдают экзамены, а не проваливают? Глоуэну выдали свидетельство об окончании курса с отличием».

«Только не надо мне ставить в пример Глоуэна! Этот подхалим готов пол вылизывать перед учителями, лишь бы заслужить их благосклонность! Все это знают и все его за это презирают. Мы хотим, чтобы у нас были справедливые учителя, не дающие поблажек любимчикам!»

«Что ж, придется этим заняться», — сказала Спанчетта.

Насторожившись, Арлес спросил: «Что ты собираешься сделать?»

«Досконально разберусь в происходящем и добьюсь того, чтобы все встало на свои места, так или иначе».

«Не торопись! — взволновался Арлес. — Лучше передай через меня письмо директору, в котором говорится, что у меня много важных обязанностей, и что не следует загружать меня сверх головы математикой и естествознанием! Если ты пойдешь туда сама, это им не понравится».

Спанчетта резко вскинула голову, отчего огромная копна ее кудрей покачнулась и задрожала, но каким-то чудом сохранила первоначальную форму: «Если я чего-то хочу, я это получаю — независимо от того, нравится это кому-то или нет. Хочешь добиться успеха в жизни? Научись не обращать внимания на комариные укусы».

«Научись то, научись се... — пробурчал Арлес. — У меня и так дела идут неплохо».

«Если ты потеряешь право на должность в управлении из-за плохих оценок, ты запоешь по-другому».

На следующее утро Спанчетта отправилась в лицей и встретила в коридоре выходившего из класса преподавателя математики, Арнольда Флека.

Остановившись, Спанчетта смерила Флека с головы до ног высокомерным взглядом, подметив хилое телосложение, бледность лица и кроткие голубые глаза. Неужели это ничтожество — злопамятное чудовище, подвергающее бесконечным преследованиям многострадального Арлеса?

Флек узнал Спанчетту и сразу понял, зачем она пришла: «Доброе утро, сударыня! Чем могу быть полезен?»

«Увидим! Вы — преподаватель Флек?»

«Совершенно верно».

«Я — Спанчетта Клатток из дома Клаттоков. Насколько я понимаю, мой сын Арлес учится у вас?»

После краткого размышления Флек ответил: «В принципе он должен у меня учиться. Фактически я его вижу довольно редко».

Спанчетта нахмурилась. Она рассчитывала на предупредительное, догадливое сотрудничество без уклончивых неопределенностей, препятствовавших скорейшему решению вопроса. Преподаватель Флек с первого хода играл не по правилам.

«Пожалуйста, выражайтесь недвусмысленно! Вы преподаете Арлесу математику?»

«Да, сударыня».

«Гм. Возникает впечатление, что Арлес столкнулся с трудностями. Он считает, однако, что причина его затруднений заключается в неправильном изложении материала».

Преподаватель Флек улыбнулся — печально и недружелюбно: «Я согласен преподавать согласно любым предпочтениям Арлеса — с тем условием, что он будет заниматься. Никто не может впитывать материал осмотически, не прилагая никаких усилий. Арлесу придется сесть за учебники и решать задачи. Да, это трудно и скучно, но другого способа нет».

Спанчетта покосилась на лицеистов, обступивших ее и Флека и ловивших каждое слово, но не дрогнула. Голос ее угрожающе понизился на пол-октавы: «Арлес считает, что его подвергают преследованиям и критикуют строже и чаще, чем других лицеистов».

Флек кивнул: «Последнее утверждение полностью соответствует действительности. Так как Арлес — единственный из студентов, полностью пренебрегающий занятиями и домашней работой, совершенно естественно, что ему приходится выслушивать критические замечания чаще других».

Спанчетта фыркнула: «Я в полном замешательстве. Совершенно ясно, что в лицее преподавание ведется из рук вон плохо».

«Весьма сожалею! — отозвался Флек. — Вы слегка побледнели. Может быть, вам лучше было бы присесть, пока вы не почувствуете себя лучше?»

«Я чувствую себя прекрасно, но я в ярости! Ваш долг состоит в том, чтобы добросовестно преподавать материал так, чтобы студентам предоставлялись равные возможности его усвоения, принимая во внимание индивидуальные особенности и характер каждого!»

«Вполне справедливое замечание! Я уже чувствовал бы себя виноватым и подавленным, если бы не одно обстоятельство. В случае Арлеса все остальные преподаватели сталкиваются с той же проблемой, что и я — с упорной, непреодолимой ленью, сводящей на нет любые попытки чему-нибудь его научить». Флек обвел глазами собравшихся в коридоре ротозеев: «Вам что, больше нечего делать? Вас этот вопрос не касается!» Снова обратившись к Спанчетте, он продолжил: «Будьте добры, зайдите в классную комнату. Сейчас она пустует, а я хотел бы вам кое-что показать».

Спанчетта последовала за Флеком. Тот подошел к столу и передал ей несколько листов бумаги: «Вот образчик работы Арлеса. Вместо того, чтобы решать задачи, он рисует закорючки и петли, похожие на рогатые рожицы и дохлую рыбу».

Спанчетта глубоко вздохнула: «Попросите Арлеса явиться сюда! Я хотела бы выслушать его в вашем присутствии».

Флек поднял трубку телефона, и через некоторое время в классную комнату проскользнул Арлес. Спанчетта поднесла к его лицу кулак с зажатыми в нем листками: «Почему ты рисуешь рожи и дохлую рыбу вместо того, чтобы решать задачи?»

«При чем тут дохлая рыба? Это мои эскизы! — возмущенно воскликнул Арлес. — Я практикуюсь в рисовании обнаженных человеческих фигур».

«Как бы ты это не называл, почему ты рисуешь вместо того, чтобы решать задачи?»

«У меня мысли двигались не в том направлении».

Флек взглянул на Спанчетту: «Могу ли я помочь вам чем-нибудь еще? Если нет...»

Спанчетта указала Арлесу на дверь: «Возвращайся на занятия!»

Арлес с облегчением удалился.

Спанчетта повернулась к преподавателю математики: «Значение хороших оценок невозможно переоценить. Если Арлес снова провалит экзамены, он потеряет право на постоянную должность в управлении».

Флек пожал плечами: «Ему придется многое наверстать. Чем скорее он этим займется и чем старательнее будет работать, тем больше вероятность того, что он сдаст экзамены».

«Я передам ему ваши слова. Странно! Прошлой ночью мне приснилась наша встреча. И во сне мы разговаривали именно так, как сегодня, слово в слово!»

«Удивительно! — подтвердил Флек. — Всего доброго, сударыня».

Спанчетта не слышала: «А потом мне снилось, что бедняга Арлес снова провалил экзамены, и что из-за этого приключилась целая череда несчастий и катастроф, постигших многих людей, в том числе его преподавателей. Я все это видела как наяву, во всех подробностях. Ужасно, ужасно!»

«Остается надеяться, что у вас нет дара предвидения будущего», — заметил Флек.

«Надеюсь, что нет. Кто знает, однако? Случаются самые странные вещи!»

Преподаватель математики задумался, после чего произнес: «Самая странная вещь из всех случившихся до сих пор — это ваш сон и то, что вы решили мне о нем рассказать. С сегодняшнего дня Арлес исключен из класса математики. Его делом займется лично директор лицея, Сонориус Оффо. Всего хорошего, сударыня! Больше нам говорить не о чем».

На следующий день директор вызвал Спанчетту и Арлеса к себе в кабинет. Когда собеседование закончилось, Спанчетта вышла, дрожа от бешенства. Арлес, подавленный и молчаливый, сгорбленно плелся за ней. Спанчетта узнала, что ей придется нанять за свой счет особого репетитора по математике, и что в конце каждой четверти Арлеса будет экзаменовать Сонориус Оффо собственной персоной.

Наконец Арлес осознал, что, как ни крути, беззаботные времена безделья и мечтательной истомы прошли безвозвратно. Ворча и ругаясь, он заставил себя работать под безразличным надзором репетитора, назначенного директором Сонориусом.

Каждую свободную минуту, час за часом, Арлес зубрил основы алгебры и геометрии, а затем и более сложный материал, пропущенный за прошедшие годы, пока в один прекрасный день не обнаружил, что тригонометрия, интегральное исчисление и топология пространства — удивительное дело! — не столь непостижимы, как ему казалось.

Раздражение Арлеса усугублялось возвращением Сесили Ведер. Одна из исполнительниц главных ролей в постановках «Лицедеев» маэстро Флоресте, Сесили некоторое время отсутствовала, так как уехала в Соумджиану на Соуме, где она встретилась с матерью и младшей сестрой Мирандой (по прозвищу «Ябеда») и вместе с ними отправилась гостить к богатому родственнику Ведеров, пригласившему их в свою виллу на романтически живописном Каллиопийском берегу между Гюйолем и Соррентиной на планете Кассиопея-993:9. Теперь она вернулась на станцию.

Сесили, примерно на год младше Глоуэна, была неотразима — с этим никто не спорил. Природа и счастливое стечение обстоятельств одарили ее всевозможными преимуществами: радостным темпераментом и смышленостью, тонким чувством юмора и склонностью к дружелюбному общению. В довершение ко всему — какая несправедливость! — она отличалась несокрушимым здоровьем, стройностью и пропорциональностью форм, а также насмешливо-курносым лицом очаровательного чертенка с растрепанными каштановыми кудрями.

Единственными соперницами Сесили были две девушки постарше, Тиция и Лекси, но в компании Сесили они казались бледными и строгими. «Тщеславная воображуля! Эксгибиционистка!» — шептали они за спиной у Сесили. Но Сесили Ведер только смеялась, когда ей передавали наветы завистниц.

Учеба в школе давалась Сесили легко. Она поступила в лицей на год раньше сверстниц, в связи с чем ее зачислили на тот же курс, что и Глоуэна. Путешествуя, она брала с собой учебники, а по возвращении на станцию продолжала заниматься наравне с другими.

Благодаря присутствию Сесили в лицее возникло некое новое измерение. Скорее всего, она флиртовала бессознательно, но ей несомненно доставляло удовольствие применять свои недавно обнаружившиеся способности к манипуляции молодыми людьми.

Именно из-за нее Арлес не хотел расставаться с «Лицедеями» и оставлять Сесили на попечение Керди Вука, Банчека Диффина и прочих «болванов» — несмотря на то, что Сесили не проявляла благосклонности ни к одному из конкурентов.

В новом сезоне Парильи репертуар «Лицедеев» решили сократить. Сесили предстояло танцевать на сцене, оркестранты тоже репетировали, но, к облегчению Арлеса, в программу не включили ни «Эволюцию богов», ни «Зарождение пламени» — то есть соперники Арлеса лишались тех же возможностей, что и он.

Со своей стороны, Сесили не чувствовала особой привязанности к театральной труппе. Пара инцидентов, имевших место в Соумджиане, научили ее остерегаться разрушительных сил, которые она могла вызывать к жизни, но не умела контролировать. Сесили решила выйти из состава труппы после окончания Парильи. «Пора навсегда расстаться с детством, — говорила она себе. — Не странно ли? Единственный юноша, чье внимание я на самом деле хотела бы заслужить, меня почти не замечает, а остальные лезут обниматься, как только я им улыбнусь из вежливости!»

Последнюю категорию обожателей, торопящихся вступить в интимные отношения, возглавлял Арлес. Он разработал тактику перехвата, поджидая Сесили каждый раз, когда та выходила перекусить в кафе на перемене, и навязывал ей свое общество за столом. Практически ежедневно Сесили тратила целый час, выслушивая рассуждения Арлеса о себе и его планах на будущее.

«По правде говоря, Сесили, — разглагольствовал как-то Арлес, — я из тех, кто не удовлетворяется ничем повседневным! Мне понятны возможности, доступные людям, занимающим высшую ступень в иерархии мира, и я твердо намерен подняться на эту ступень! Совершенно необходимо добиваться своего без колебаний, без оговорок, без уступок! У каждого только одна жизнь, и я отказываюсь провести ее в проигрыше! Можешь не сомневаться! Я говорю это тебе потому, что хочу, чтобы у тебя не возникло обо мне неправильное представление. И еще хочу сказать тебе одну вещь, совершенно искренне, — тут Арлес пододвинулся поближе и взял ее за руку. — Я тобой очень интересуюсь. В высшей степени! Разве ты не считаешь, что это замечательно?»

«Нет, на самом деле нет, — ответила Сесили, высвобождая руку. — Тебе следовало бы расширить кругозор на тот случай, если у меня будут другие планы».

«Какие планы? Зачем же? Ведь мы с тобой — живые люди».

«Само собой — но я, может быть, отправлюсь путешествовать по Вселенной в одиночку. Или постригусь в монахи-отшельники».

«Ха-ха! О чем ты болтаешь? Женщин не постригают в монахи!»

«Так или иначе, у меня могут быть другие планы».

«Ну почему ты все время шутишь?» — обиделся Арлес.

«Я не шучу, я говорю серьезно... А теперь прошу меня извинить. Наконец появилась Зэнни Диффин, мне нужно с ней поговорить».

На следующий день, несмотря на попытку Сесили спрятаться, закрыв лицо большой папкой, Арлес нашел ее в тени развесистого гадруна и сел рядом за тот же столик. Отогнув папку пухлым белым пальцем, он игриво выглянул из-за нее и оскалил зубы в широкой ухмылке: «Ау! Вот и Арлес! Как себя чувствует юная монахиня-отшельница?»

«Хочу обстричься наголо, вымазать лицо синей краской и приклеить усы, чтобы меня никто не узнал», — сказала Сесили.

«Ха-ха! Замечательно, замечательно! Можно, я буду тебя стричь и красить? Интересно, что скажет маэстро Флоресте — особенно если я раскрашу рожу в красный цвет, и мы вылезем на сцену, взявшись за руки?»

«Флоресте скажет, что это сцена из балета «Кошмар маньяка». Нет, Флоресте никогда ее не увидит. Меня больше не будет в труппе «Лицедеев»».

«Даже так? Что ж, хорошие новости! Я тоже бросил труппу — до тех пор, пока не исправлю оценки. Мы сможем провести вместе все лето».

«Думаю, это не получится. Я буду работать в туристическом приюте у Опаловых родников».

Арлес наклонился к собеседнице. Сегодня он приготовился применить стратегию из своего «Самоучителя для желающих овладеть эротическими навыками»: «Нужно кое-что с тобой обсудить. Хочешь космическую яхту?»

«Что за вопрос? Кто откажется от космической яхты?»

Арлес серьезно продолжал: «Нам нужно заранее сделать выбор — какую именно яхту мы хотим? Например, как тебе нравятся новые «Спанги-вандалы»? Или «Нэйсби» четырнадцатой модели, с салоном на корме? Они редко встречаются и, может быть, не столь роскошно выглядят снаружи, но зато интерьер просто превосходен! Как ты думаешь?»

«Я согласилась бы на любую яхту, — сказала Сесили. — Но возникают финансовые затруднения. У меня не хватит духу украсть звездолет. А на то, чтобы его купить, нет денег».

«Как раз об этом не беспокойся! По этой части можешь положиться на меня! Я достану деньги, мы купим яхту и отправимся блуждать по Галактике! Только подумай, как весело мы проведем время!»

Сесили беззаботно махнула рукой: «У моей мамы гораздо больше денег, чем у меня. Почему бы тебе не поговорить с ней? Ты мог бы взять ее с собой, и вы прекрасно провели бы время».

Арлес застыл, недовольно подняв черные брови. Согласно «Самоучителю», девушки не должны были реагировать таким образом. Может быть, у Сесили не все в порядке с головой? Арлес капризно спросил: «Разве тебе не хочется увидеть Стеклянные замки Кланктуса? Каналы древнего Харая? И не забывай о Кзанарре, с его руинами нечеловеческих селений и парящими в облаках летучими городами!»

«В данный момент мне нужно в туалет. А ты сиди и мечтай в свое удовольствие».

«Подожди минутку! Я решил сопровождать тебя во время Парильи! Что ты на это скажешь?»

«Скажу, что тебе придется принять другое решение, потому что у меня другие планы».

«Как так? И кто же будет твоим кавалером?»

«Тра-ля-ля! Большой секрет! Может быть, я даже останусь дома и буду книжки читать».

«Во время Парильи? Ты что, спятила? Сесили, пожалуйста, перестань надо мной смеяться!»

«Арлес, извини, но мне нужно бежать. Если я сделаю лужу прямо тут, в кафе, ничего смешного в этом не будет».

Сесили удалилась — Арлес исподлобья смотрел ей вслед. Он не преминул заметить, что Сесили вовсе не направилась прямиком в женский туалет, а остановилась перекинуться несколькими словами с Глоуэном, сидевшим в одиночестве. Улыбнувшись, Глоуэн поднял глаза и указал на параграф в раскрытой книге, лежавшей на столике. Сесили положила руку ему на плечо и наклонилась над книгой, после чего что-то сказала и скрылась в направлении туалета. Выйдя через несколько минут, она тут же присоединилась к Глоуэну, даже не взглянув вокруг.

Демонстрируя раздражение всем своим видом, Арлес поднялся на ноги и покинул кафетерий.

Подобно многим, в присутствии Сесили Глоуэн был очарован. Ему нравились ее забавно-нахальные жесты, жизнерадостная пружинистая походка, манера оборачиваться и бросать взгляд через плечо с полуулыбкой, обещающей веселые проказы. Но каждый раз, когда Глоуэн хотел с ней заговорить, кто-нибудь перебегал ему дорогу и поглощал все ее внимание. Поэтому он был приятно удивлен, когда Сесили сама к нему подсела.

«Вот, Глоуэн, я вернулась! Хотела задать тебе вопрос».

«Давай, задавай».

«Кто-то передал мне, что, по твоему мнению, я — потрепанная кукла на ниточках».

«Неужели?» — спросил искренне пораженный Глоуэн.

«Это правда?»

Глоуэн покачал головой: «Наверное, меня с кем-то спутали. Такая манера выражаться свойственна скорее Арлесу».

«Так ты не считаешь, что я — потрепанная марионетка?»

«Ни в коем случае! Когда-нибудь, когда в очередь к тебе не будут стоять шесть человек, я попробую сказать, что я действительно о тебе думаю».

«Арлес только что спрашивал меня, не может ли он сопровождать меня на фестивале, — задумчиво произнесла Сесили. — Я ему отказала, потому что моим кавалером будет другой».

«Даже так? И кто же?»

«Еще не знаю. Скорее всего, какой-нибудь воспитанный молодой человек успеет меня попросить до начала Парильи...»

Глоуэн разинул было рот, но прозвучал звонок. Сесили вскочила на ноги и упорхнула. Глоуэн сидел и смотрел ей вслед. Могла ли она намекать на нечто столь неожиданное и чудесное, что даже предположение казалось невероятным?

Арлес пытался провожать Сесили домой как можно чаще, но в этот раз его задержали после уроков, и благодарная судьбе Сесили отправилась домой одна. Ожидавший у выхода Глоуэн едва не прозевал ее, но успел заметить уже вдали и догнал ее бегом.

Сесили обернулась: «Ох, я испугалась — думала, опять Арлес!»

«Нет, это я... С тех пор, как ты упомянула о затруднениях с выбором кавалера, я не переставал об этом размышлять».

«Неужели? Как любезно с твоей стороны! И ты что-нибудь надумал?»

«Да! Я подумал... что, может быть, я мог бы... с твоего разрешения... сопровождать тебя на фестивале».

Сесили вдруг остановилась и улыбнулась, оказавшись лицом к лицу с едва не натолкнувшимся на нее Глоуэном: «Какая неожиданность! И ты это сделаешь не из жалости ко всеми покинутой воображуле?»

«Разумеется, нет. То есть, абсолютно... о чем разговор!»

«И ты не считаешь меня потрепанной куклой на ниточках?»

«Никогда я ничего такого не считал!»

«В таком случае — будь моим кавалером!»

Окрыленный радостью, Глоуэн совершил полный оборот на каблуках и схватил ее за руки: «Знаешь, я почему-то чувствую себя — внутри — очень странно, будто меня наполнили шипящими пузырьками».

«Я тоже. Может быть, нас наполнили одним и тем же?»

«Не знаю».

«Наверное, не совсем одним и тем же... Следует учитывать разницу полов».

«Поверь мне, я об этой разнице не забываю ни на секунду!»

«Считается, что даже если мы делаем одни и те же вещи или хотим одного и того же, то по разным причинам. По меньшей мере так говорит Флоресте. Он говорит, что на этом мир стоит».

«Сесили, ты замечательная!»

«Никакая я не особенно замечательная, — Сесили приблизилась к Глоуэну на полшага и поцеловала его, после чего отпрянула, как в испуге. — Зачем я это сделала! Теперь ты подумаешь про меня невесть что».

«Да нет... ничего я такого не подумаю».

«А я хотела тебя поцеловать давным-давно, и не вытерпела».

Глоуэн попытался обнять ее за талию, но у Сесили случился приступ капризной застенчивости: «Целоваться могу только я, а не ты!»

«Это несправедливо!»

«Наверное, нет... Тогда не задерживайся — нельзя слишком долго не возвращаться из школы...»

Арлес, шагавший по Приречной дороге и глазевший по сторонам, заметил Глоуэна и Сесили, обнимавшихся в тени плакучей ивы. Сперва он выпучил глаза, потом разразился издевательским смехом: «Хо-хо! Прошу прощения за то, что прерываю нежные лобзания! С каких пор стало принято выставлять интимные отношения на всеобщее обозрение? Глоуэн, не ожидал от тебя такого пренебрежения к приличиям!»

Сесили рассмеялась: «Глоуэн был очень добр, и я поцеловала его из благодарности. Может быть, поцелую еще раз. А ты зачем тут торчишь?»

«А почему нет? Может быть, снова увижу что-нибудь интересное».

«В таком случае нам пора, — Сесили взяла Глоуэна под руку. — Пошли, здесь скверно пахнет».

И они с достоинством удалились, оставив Арлеса посреди дороги. Сесили с тревогой заглянула Глоуэну в глаза: «Он тебя не слишком разозлил?»

Глоуэн мрачно покачал головой: «Чувствую себя последним дураком». Заметив, что Сесили напряглась, он торопливо добавил: «Потому что никак не мог решить: что делать? Съездить ему по роже? Стоял, как вкопанный! При том, что Арлеса я не боюсь».

«Ты все сделал правильно, — успокоила его Сесили. — Арлес — дубина стоеросовая! Зачем из-за него потеть и марать себе руки? Тем более, что он тебя гораздо тяжелее и побить его тебе, скорее всего, не удастся».

Глоуэн резко выдохнул: «Может быть. Но если он снова позволит себе что-нибудь в этом роде...»

Сесили взяла его за предплечье и крепко сжала пальцы: «Я не хочу, чтобы из-за меня были какие-нибудь глупые драки. Слышишь? Ты меня проводишь домой?»

«Конечно!»

У ворот парка, откуда начиналась аллея, ведущая к пансиону Ведеров, Сесили задержалась и внимательно осмотрелась: «Нужно соблюдать осторожность. Мама и так уже считает, что я разбитная девчонка». Наклонив голову, она поцеловала Глоуэна. Тот попытался ее обнять, но Сесили рассмеялась и отстранилась: «Мне пора».

«Ты выйдешь вечером, после ужина?» — густым от напряжения голосом спросил Глоуэн.

Сесили отрицательно покачала головой: «Нужно еще рисовать объявление для школы и разучивать мелодии, которые придется играть на фестивале. А потом меня погонят спать... И все-таки... знаешь что? Завтра вечером мама пойдет на собрание комитета, и за мной не будут следить в подзорную трубу. Как раз тогда, когда это, по всей видимости, было бы целесообразно...»

«Значит, завтра вечером! Где?»

«Помнишь сад с белыми розами, с восточной стороны нашего пансиона?»

«Там, где статуи стоят, как на часах?»

Сесили кивнула: «Выйду, если смогу, часа через два после заката — туда, где ступени спускаются с верхней террасы».

«Буду ждать!»

На следующий день, в мильден, занятий в лицее не было. С утра до вечера Глоуэну казалось, что каждая минута тянется бесконечно.

Через час после заката он надел темно-синие брюки и мягкую серую рубашку. Шард заметил приготовления: «Что происходит? Или это секрет?»

Глоуэн ответил небрежным жестом: «Ничего особенного. Договорился о встрече».

«И кто счастливая избранница?»

«Сесили Ведер».

Шард усмехнулся: «Смотри, не попадайся на глаза ее матушке, Фелиции. Она из рода Вуков и слывет отъявленной блюстительницей нравов».

«Придется рисковать».

«Хорошо тебя понимаю. Сесили — очаровательная девушка, спору нет! Давай, валяй — и... если тебе нужен совет...»

«Пожалуй, что нет. Как-нибудь сам разберусь».

«Дело твое».

Глоуэн задержался у двери: «Только никому не говори. Особенно Арлесу!»

«За кого ты меня принимаешь?»

«Да нет, просто... Ты ведь сам предупреждал, что никому и ни в чем нельзя полностью доверять...»

Смеясь, Шард взял сына за плечи и встряхнул: «Так точно! Не попадайся мамаше!»

Нервно ухмыляясь, Глоуэн выскочил из квартиры, сбежал по лестнице и шагнул в ночную тьму. Не чувствуя под собой ног, он летел, как на крыльях, к пансиону Ведеров. Далеко обойдя открытый любопытным взорам газон, он приблизился к саду и пробрался между двумя огромными мраморными вазами, обросшими темным плющом и бледнеющими в звездных лучах. Слева и справа обращенными лицом к лицу рядами высились героические статуи, перемежавшиеся кустами белых роз. Дальше, почти без огней, темнели башни и террасы, эркеры и балконы пансиона Ведеров — лишь несколько редких прямоугольников тускло желтели на фоне роскошной россыпи звезд.

Глоуэн прошел по центральной аллее до ступеней, начинавшихся в дальнем конце. Там он прислушался, но в саду было тихо. Воздух полнился ароматом белых роз — с тех пор, до конца жизни, запах роз напоминал Глоуэну об этой ночи.

В саду никого не было, кроме него и статуй. Он тихо прошел к месту свидания. Сесили еще не появилась. Глоуэн присел на скамью в тени и приготовился ждать.

Шло время. Подняв голову, Глоуэн смотрел на звезды — многие он знал по именам. Вскоре он нашел созвездие Лютни Эндимиона. В центре Лютни, пользуясь мощным телескопом, можно было разглядеть древнее Солнце... Раздался шорох. Тихий голос спросил: «Глоуэн, ты здесь?»

Глоуэн выступил из теней: «Здесь, у скамейки».

Сесили издала короткий нечленораздельный звук и побежала навстречу. Они обнялись — опьяняющий миг! Сверху звезды: сверкающая в черном бархате пустоты Прядь Мирцеи. В саду: благоухающие белые розы и немые статуи, застывшие под лучами звезд.

«Пойдем! — сказала Сесили. — Пойдем в беседку, там можно спрятаться».

Она привела его в круглую, открытую со всех сторон беседку с лозами, спирально вьющимися по столбам. Они уселись на обитую кожей скамью, полукругом огибавшую беседку изнутри. Шли минуты. Сесили встрепенулась, подняла голову: «Ты молчишь».

«Мне приходят в голову... самые странные мысли».

«Какие? Расскажи!»

«Трудно рассказать — это скорее настроения, а не мысли».

«Все равно, попробуй».

Глоуэн заговорил, часто останавливаясь: «Я смотрел на небо и на звезды и вдруг почувствовал… что небо открылось, будто я вижу… нет, не вижу, а слышу и ощущаю одновременно всю Галактику. Ощущаю миллионы и миллиарды людей, расселившихся по звездам. Их жизни, всех этих людей, будто издают тихое журчание или гудение… на самом деле, что-то вроде медленной тихой музыки. На какую-то долю секунды я слышал эту музыку и мне казалось, что я ее понял… А потом музыка пропала, и я просто смотрел на звезды, а ты меня спросила, почему я молчу».

Помолчав, Сесили сказала: «Такие мысли наводят тоску. Предпочитаю думать, что мир начался, когда я родилась, и останется таким, какой он есть — навсегда, никогда не меняясь».

«Невероятный мир!»

«Ну и что? Он меня вполне устраивает и хорошо работает — а как именно, меня не беспокоит». Она выпрямилась и повернулась к Глоуэну: «Не хочу, чтобы ты думал странные мысли, чтобы у тебя в ушах гудела странная музыка. Все это отвлекает тебя от меня, а я гораздо теплее и веселее звезд… Так мне кажется, по крайней мере».

«Не сомневаюсь!»

Едва заметное матово-красное зарево в восточной части небосклона оповестило о восходе Синга и Лорки, двух других светил системы. Пока Сесили и Глоуэн смотрели на небо, сначала над горизонтом всплыл Синг, подобный бледно-оранжевой луне, а за ним вспыхнула Лорка — очень яркая звезда, переливающаяся всеми цветами радуги.

«Мне нельзя долго задерживаться, — сказала Сесили. — Комитет собирается у нас в пансионе — причем сегодня пожаловала твоя родственница Спанчетта. Они с мамой всегда ругаются, а из-за этого собрание кончается раньше обычного».

«Что за комитет?»

«Они составляют программу Парильи. В Орфеуме будет меньше представлений, чем в прошлом году, и теперь приходится уговаривать маэстро Флоресте, а это почти невозможно, потому что Флоресте слышать ни о чем не хочет, кроме своего театра. Мечта его жизни — новый Орфеум прямо напротив лицея, и каждое сольдо, вырученное в межпланетном турне «Лицедеев», пойдет в его строительный фонд».

«Ты ему уже сказала, что уходишь из труппы?»

«Нет, еще нет. А ему все равно. Он этого ожидает. Флоресте приспосабливает пьесы к составу труппы, а не наоборот. Именно поэтому его композиции пользуются успехом. Во время Парильи должны состояться три коротких представления, мне придется участвовать во всех трех. Два музыкальных концерта по вечерам в верд и мильден, и спектакль в смоллен вечером — там я танцую бабочку с четырьмя крыльями. Мне хотелось бы самой сделать себе костюм — из крыльев настоящих бабочек».

«Где ты их достанешь?».

«Все не так уж сложно — если ты мне поможешь. Тебе уже разрешают летать?»

Глоуэн кивнул: «На прошлой неделе Чилке подписал мои права. Теперь я «начинающий пилот первой категории». Мне можно летать на любом из тренировочных «Митриксов»».

«Тогда мы могли бы слетать на луг Мароли и собрать крылья бабочек!»

«Не вижу, почему нет... Если твоя мать разрешит такую экспедицию — чего она, разумеется, не сделает».

«Не разрешит, если предупредить ее заранее. А я ей скажу, когда мы вернемся — если она спросит. Пора уже мне проявлять независимость, в конце концов! Как ты думаешь? Но не слишком — я хотела бы еще побыть маленькой девочкой... Пора возвращаться, мама начнет меня искать. У нее другое представление о независимости».

«Когда ты хочешь лететь? Мне нужно знать заранее — за два-три дня».

«Каникулы в лицее начнутся через неделю после инга. «Клуб Каллиопы» собирается устроить вечеринку с плаванием и пикником на озере, у Голубой горы. Может быть, мы с тобой под шумок слетаем на луг Мароли и устроим свой собственный пикник?»

«Хорошо. Я попрошу Чилке зарезервировать «Митрикс»».

Сесили встрепенулась: «Страшно не хочу уходить — но я должна! Возвращаясь домой, пожалуйста, будь осторожен. Не упади и не разбей себе нос. И смотри, чтобы тебя не унес какой-нибудь громадный филин! Что я буду без тебя делать?»

«Постараюсь».

Чилке сам научил Глоуэна летать, и поэтому без возражений доверил ему «Митрикс», занеся в журнал номер машины, дату и краткую запись: «Кадет: дневной патруль».

Безоблачным утром назначенного дня Глоуэн и Сесили прибыли в аэропорт. Глоуэн захватил пару больших сетчатых корзин и сачки на длинных ручках, а Сесили несла корзину с крышкой, содержавшую припасы для пикника.

Чилке указал на ближайший автолет: «Вот твой «Митрикс». А зачем корзины и сачок?»

Сесили ответила: «Мы ненадолго приземлимся на лугу Мароли, чтобы собрать крылья бабочек. Мне они нужны для танцевального костюма. Я буду изображать в фестивальном спектакле прекрасную бабочку с четырьмя крыльями!»

«Не сомневаюсь, что у тебя это получится», — галантно заметил Чилке.

Сесили предупредила его: «Никому не говорите! Это должен быть сюрприз!»

«Молчу, как могила!»

«А у вас какой будет костюм?» — спросил Глоуэн.

«У меня? Костюм? — удивился Чилке. — Я тут посторонний служащий...»

«Чилке, бросьте притворяться! Вы придете на фестиваль — это всем известно!»

«Ну... может быть. Мне разрешили напялить костюм. Дескать, лицо закрыто маской, никто меня не узна́ет. Наряжусь «шутом-балаболкой» — хотя, чтобы выступать в этой роли, мне и притворяться не нужно... А ты?»

«Черный бес в бархатной шкуре, даже лицо все будет черное».

«Значит, не бесстрашный лев?»

«Ни в коем случае! Львы будут в костюмах львов, — Глоуэн указал локтем на «Митрикс». — Можно лететь?»

«Если он взлетит — у вас на Кадуоле еще те автолеты... Давай-ка проверим, помнишь ли ты перечень предполетной проверки».

Под наблюдением Чилке Глоуэн исполнил ритуал инспекции: «Основной аккумулятор — заряжен! Аварийный — заряжен. Навигационный блок — отметки на нулях. Часы — правильное время. Проводимость цепей — все индикаторы синие. Радио — все индикаторы синие. Рекордер — все индикаторы синие. Сигнальные ракеты — в ящике. Пистолет — в кобуре на двери, обойма вставлена. Аварийный запас воды — полный бак. Аварийный инструмент — в ящике под сиденьем. Двигатели — запуск без сигналов неисправности. Все системы функционируют нормально — индикаторы синие...»

Проверка продолжалась еще некоторое время. К удовлетворению Чилке, Глоуэн ничего не забыл.

«На лугу Мароли помни о двух вещах, — напутствовал его Чилке. — Приземляйся точно на площадку. Если потревожишь «гамак», на вас набросятся жуки и вы проклянете тот день, когда появились на свет! Во-вторых, не заходите в лес. В районе Мароли недавно видели змееголовов. Так что держите ухо востро и не отходите далеко от машины».

«Так точно! Будем стараться!»

Глоуэн и Сесили погрузили в автолет сачки, корзины и припасы, забрались в машину, попрощались с Чилке и, по мановению руки Глоуэна, вознеслись в небо. Включив автопилот, Глоуэн направил воздушный аппарат на юг, выбрав достаточно безопасную высоту — триста метров.

«Митрикс» потихоньку — не слишком быстро — пролетел над плантациями и виноградниками, над рекой Уонн и Большой лагуной, после чего анклав станции Араминта кончился, и началась дикая заповедная территория. Здесь мирная, чуть холмистая саванна поросла ковром синевато-серых трав и бледно-зеленого кустарника, оживленным редкими темно-зелеными пятнами дендронов — иногда одиноких, иногда растущих небольшими группами. Время от времени попадались дымчатые деревья, возносившие на сто метров в воздух голубые облачка хрупкой листвы. К западу холмы постепенно повышались, гряда за грядой, и в конце концов вздымались громадой Мальдунских гор, среди которых даже отсюда можно было различить Порхающий провал — глубокую узкую расщелину, откуда вниз по долине Мароли устремлялись на свидание с морем полчища мигрирующих бабочек.

Пятнадцать, тридцать, пятьдесят километров — внизу показался луг Мароли, похожий на кричащую палитру, залитую сотнями беспорядочно перемешанных красок. Автолет медленно опускался, окруженный мириадами бабочек. Прижавшись глазом к видоискателю, Глоуэн навел перекрестие визира на светло-зеленый диск, обозначавший центр бетонной площадки, устроенной для туристов, прилетавших на омнибусах, и нажал на посадочный переключатель — «Митрикс» плавно приземлился.

Некоторое время влюбленные молча сидели и смотрели на луг. Кроме них, вокруг никого не было, и ощущение постоянного движения создавалось только бесчисленными бабочками. В ста метрах справа стеной начинался лес — угрожающе темная чаща. Такой же лес, еще ближе, темнел слева. Впереди, чуть дальше, луг открывался на песчаный берег океана, к солнечному синему морю.

Открыв дверь, Глоуэн и Сесили спустились на площадку. В небе пестрели крылья миллионов бабочек, слетевшихся со всех концов Дьюкаса. Их непрерывное порхание создавало низкий, пульсирующий, почти неуловимый ухом гул; застоявшийся в ложбине воздух пропитался сладковатым едким запахом насекомых. Стайками и косяками отдельных цветов — алые и голубые, лучисто-зеленые, лимонно-желтые и черные, пурпурные, сиреневые, белые и синие, красно-лиловые — бабочки порхали над лугом, то приближаясь к земле, то взметаясь ввысь, завиваясь спиральными вихрями и описывая круги, пересекаясь с роями другой раскраски и образуя на мерцающие мгновения невозможные, казалось бы, пуантилистические движущиеся смеси чистых оттенков.

Утомленные клубящиеся, кружащие рои оседали мало-помалу, каждый на своем дереве на окраине луга. И тут же сбрасывали крылья, устраивая под деревом что-то вроде непродолжительного цветного снегопада, устилавшего луг наподобие режущей глаз палитры.

Лишившиеся крыльев серые пятисантиметровые гусеницы с роговидными жвалами спускались на шести сильных ножках по стволам и во всю прыть спешили к океанскому прибою.

Глоуэн и Сесили вынули из автолета сачки на длинных ручках и сетчатые корзины. При этом Глоуэн, памятуя о предостережениях Чилке, засунул за пояс пистолет.

Сесили насмешливо подняла брови: «Зачем пистолет? Тут полно опавших крыльев, стрелять по бабочкам нет необходимости».

«Первая заповедь моего отца, — отозвался Глоуэн. — Не отходить ни на шаг от оружия в дикой местности».

«Здесь, по-моему, нет ничего опаснее какой-то липкой жидкой дряни, в которую лучше не наступать... Пойдем! Соберем крылья и улетим поскорее — дышать невозможно! Невероятная вонь, голова кружится!»

«Какие цвета тебе нужны?»

«Синие и зеленые — из-под дерева, видишь? Потом красные и желтые — они вот здесь, и немного черных и пурпурных. Вот и все».

Осторожно выбирая дорогу, они разошлись, чтобы собрать крылья под двумя деревьями. Подхватывая сачками крылья, опадавшие сверху, они высыпали их в корзины — изумрудно-зеленые и синие, гранатово-красные и канареечно-желтые, пурпурные, черные и белые.

Уже возвращаясь к автолету, Сесили задержалась в нерешительности.

«Этого хватит?» — спросил Глоуэн.

«Должно хватить. Я хотела еще немного красно-оранжевых и светло-зеленых, — Сесили указала пальцем на деревья в глубине луга. — До них, пожалуй, далековато. И этот запах! Меня уже тошнит».

«Надеюсь, мы успеем дойти до машины, — неожиданно глухо сказал Глоуэн. — Пойдем, быстрее!»

Проследив направление его взгляда, Сесили увидела напротив, на окраине луга, крупное продолговатое существо, угольно-черное за исключением белой морды, неприятно напоминавшей человеческое лицо. Передвигаясь трусцой на шести лапах, оно прижимало к груди, молитвенным жестом, пару крючковатых клешней. Перед ними был полуразумный мальдунский змееголов, заслуживший свое прозвище благодаря постоянно шевелящимся черным щупальцам-антеннам на темени.

Глоуэн и Сесили пытались как можно незаметнее преодолеть расстояние, отделявшее их от воздушного аппарата, но змееголов сразу угадал их намерение. Он повернул и бросился наперерез, преградив им дорогу.

Хищник остановился метрах в тридцати, чтобы оценить обстановку, после чего издал вопросительно-удивленный вой, переходящий в скрежещущий стон, и принялся подкрадываться к собирателям крыльев на полусогнутых шести лапах, явно приготавливаясь к прыжку.

«Отец, как всегда, оказался прав», — пробормотал сквозь зубы Глоуэн. Вынув из-за пояса тяжелый пистолет, он направил его на змееголова, тут же застывшего на месте. Каким-то образом это существо понимало, что прицеливающийся человек — зверь опаснее его самого. Змееголов снова издал вопросительный вой, повернулся и помчался прыжками к пляжу, где набросился на одного из йутов. Последовали пронзительный кошмарный визг и скорбное всхлипывание. Наступило молчание.

К тому времени Глоуэн и Сесили уже давно добежали до автолета и бросили в него корзины и сачки. Не мешкая, Глоуэн поднял машину в воздух.

«Безопасность! — с сердцем сказал Глоуэн. — До сих пор не понимал, насколько мы привыкли жить в безопасности».

«Со стороны этой зверюги очень любезно, что она нас не скушала», — пролепетала Сесили.

«Благородно и великодушно! Змееголов решил не рисковать — а у меня руки тряслись так, что я вряд ли в него попал бы. Никак не мог нажать на крючок... Я в высшей степени недоволен собой».

«Конечно, попал бы, — успокоительно заверила его Сесили, — и притом в самое чувствительное место. Зверюга это прекрасно понимала. Кроме того, я ее попросила уйти».

«Ты ее... что?»

Сесили беззаботно рассмеялась: «Я передала ей телепатическое сообщение: «Прочь! Беги!» Чувствуя, что моя воля сильнее, зверюга подчинилась».

«Мм-да, — пробормотал Глоуэн. — Может быть, вернемся и снова попробуем?»

«Глоуэн! Нехорошо меня дразнить! Я просто пыталась тебе помочь».

Глоуэн хмурился: «Не знаю, сто́ит ли рассказывать о змееголове на станции... Все начнут причитать, бегать кругами и называть это чрезвычайным происшествием — каковым оно, по сути дела, и является...»

«А мы ничего никому не скажем. Ты проголодался?»

«Я испугался. Другие ощущения решили подождать».

«Вот приятный холм, с чем-то вроде каменной лысины на вершине, — показала пальцем Сесили. — Можно устроить пикник».

В начале второй половины дня Глоуэн и Сесили вернулись на станцию Араминта. Глоуэн посадил автолет в парке за пансионом Ведеров, откуда Сесили понесла домой корзины с крыльями, сачки и все, что осталось от пикника. Тем временем Глоуэн долетел до аэропорта, и «Митрикс» опустился на взлетное поле у ангара.

Чилке вышел навстречу: «Как прошла охота на бабочек?»

«Превосходно! — отозвался Глоуэн. — Сесили набрала кучу разноцветных крылышек».

«Автолет вроде бы в порядке, — заметил Чилке, обходя «Митрикс». — А почему ты такой бледный?»

«Разве я бледный? Не знаю, почему бы я...»

«Ну, скажем так, вид у тебя испуганный».

«Скажем так, я немножко испугался, но не хотел бы об этом распространяться».

«Выкладывай! Здесь тебе бояться нечего!»

Глоуэн стал торопливо докладывать: «Случилось, в общем-то, вот что. Мы уже кончили собирать крылья и собрались вернуться к автолету, как из лесу выбежал большой черный змееголов. Он сразу нас заметил и стал подкрадываться, ближе и ближе. У меня был пистолет, но стрелять не пришлось, потому что как только я прицелился, змееголов побежал к морю и сожрал йута. Сесили говорит, что прогнала змееголова телепатическим приказом. Не знаю, может быть это на самом деле так! Потому что я настолько испугался, что мне даже телепатия в голову не приходила — руки тряслись, пистолет едва не выпал».

«Живое, с чувством изложенное повествование, — одобрил Чилке. — И что же дальше?»

«Дальше... Мы впопыхах улетели подобру-поздорову. Километрах в пятнадцати к северу мы успокоились и приземлились на вершине холма, чтобы перекусить. Я еще злился на себя и решил попрактиковаться в стрельбе, привыкнуть к пистолету. Прицелился в скалу и нажал на крючок. А пистолет только щелкнул. Я заглянул в патронник, а там ничего нет!»

Чилке широко раскрыл рот: «Вот это да! Значит, ты трясущимися руками целился в змееголова из незаряженного пистолета?»

«Причем ни я, ни змееголов не знали, что он незаряженный!»

Некоторое время Чилке фальшиво посвистывал сквозь зубы. В конце концов он произнес: «Если необходимо кого-то в чем-то обвинить, то начинать следует с тебя. Проверка боеприпасов в оружии — обязанность пилота, таковы правила».

Глоуэн повесил голову: «Я знаю».

«Во вторую очередь вина ложится на меня. Я тут стоял и смотрел, как ты проморгал патронник и обойму. Моим единственным оправданием служит то обстоятельство, что позавчера я лично заряжал этот самый пистолет. Надеюсь, мы оба извлечем из сегодняшней истории надлежащий урок. А теперь взглянем упрямым фактам в лицо. Почему пистолет не заряжен? Где этот мошенник Сиско? А, я ему покажу! Вздую мерзавца! Но его еще нужно найти. Слушать, как йипы врут — одно удовольствие. Особенно если они подозревают, что их поймали с поличным».

Чилке заглянул в ангар: «Сиско! Ты где? Спишь, что ли? А, не спишь. Просто решил прилечь. Утомился, бедняга. А отчего ты утомился? Ты ж сегодня не работал. Ничего ты сегодня не делал! Ну ладно, это другой вопрос. Давай выходи, надо поговорить».

Из темного ангара появился Сиско — молодой человек со смугло-золотистой кожей, кудрями примерно того же оттенка, атлетическим телосложением и классически правильными чертами лица. Если бы потребовалось обязательно найти в его внешности какой-нибудь изъян, можно было бы сказать, что его глаза расставлены несколько шире, чем это представлялось необходимым в идеальном варианте. Сиско постоял, переминаясь с ноги на ногу и переводя взгляд то на Глоуэна, то на Чилке, после чего, расплывшись в характерной для йипов ничего не значащей ухмылке, осторожно подошел поближе.

«Сиско! — вкрадчиво обратился к нему Чилке. — Тебе известна разница между обычной трепкой, крепкой взбучкой и безжалостным избиением, запоминающимся на всю жизнь?»

Продолжая улыбаться, Сиско покачал головой: «Ты задаешь загадки. Я ничего не знаю про такие нехорошие вещи. Про них не говорят с друзьями».

«Известна ли тебе разница между понятиями «твое» и «мое»?»

Физиономия Сиско затуманилась: «Для того, чтобы я ответил правильно, ты должен объяснить, что ты считаешь моим и что ты считаешь своим. Или ты опять намекаешь на что-то неприличное в присутствии мальчика?»

Чилке печально покачал головой: «Иногда, Сиско, неожиданности твоего мышления заставляют краснеть даже меня».

«Я этот разговор не начинал».

«Неважно. А теперь я хочу, чтобы ты отвел меня туда, где ты спрятал патроны от пистолета».

«Патроны? От пистолета?» — недоуменно моргая, повторил Сиско.

«Я хочу получить их сейчас — перед тем, как начну тебя бить».

«Ха-ха-ха!»

«Что смешного?»

«Да твои шутки, вроде этой последней, про патроны. Мне смешно!»

«Это не шутки. Глоуэн не смеется. Посмотри на него. Смейся только тогда, когда начнет смеяться он».

«Так точно. Мне стоять здесь и смотреть на мальчика — или вернуться в ангар и работать?»

«Прежде всего: патроны от пистолета из «Митрикса». Где они?»

«О! Патроны от этого пистолета! Почему же ты так и не сказал? Я уже начинал беспокоиться! Эти патроны никуда не годились. Я их отложил, чтобы вставить гораздо лучшие патроны, а потом мне приказали делать тысячу разных вещей. А когда я вернулся, их уже не было. Наверное, кто-то увидел, что они не годятся, и выбросил».

«Глоуэн, ты когда-нибудь слышал что-нибудь подобное? Дай-ка мне веревку, свяжем ему руки-ноги».

«Погодите, погодите! — встревожился Сиско. — Я знаю, что ты любишь шутить с друзьями, но иногда лучше говорить приятные слова, как полагается. Что про меня подумает мальчик? Я очень хороший человек».

«В последний раз: где патроны?»

«А, патроны! Кажется, я видел что-то в этом роде у задней стены ангара. Кто-то очень неаккуратный, а может быть и вор, там их рассыпал».

«Очень неаккуратный вор, это точно. Сегодня Глоуэн целился в змееголова, когда тот собирался на него наброситься. Глоуэн нажал на спусковой крючок, но пистолет не выстрелил, потому что ты украл патроны. К счастью, змееголов испугался и убежал».

«О, какое отважное приключение! — похвалил Сиско. — У тебя, молодой господин, глубокий запас жизненной силы. Разве ты не чувствуешь, друг Чилке? Благородная, благодатная сила! А теперь я уже отдохнул и могу приняться за работу».

«Найдем патроны, потом займемся взбучкой, — сказал Чилке. — Так ты говоришь, у задней стены ангара?»

Сиско поднял дрожащий указательный палец: «Я только что вспомнил! Ни о чем таком не думал, но решил на всякий случай сохранить бесполезные старые патроны и отнес их к себе в комнату. Вы посидите, отдохните! Я сбегаю, принесу».

«Я тоже загляну к тебе в комнату — хотя бегать не стану. Глоуэн?»

«С меня на сегодня хватит. Пойду домой».

«Что ж, дело хозяйское. Когда у тебя будет свободная минута, я покажу, как пользоваться пистолетом. Стрелять можно правильно, а можно и неправильно. Никогда не мешает приготовиться — тот, кто поворачивается спиной к опасности, первый получает пинок под зад».

«Мне такой урок пригодится!» — Глоуэн удалился.

Когда он вернулся в пансион Клаттоков, Шарда в квартире не было. Глоуэн устало бросился на койку и сразу заснул.

Проснувшись, Глоуэн обнаружил, что Сирена уже зашла — на станцию Араминта спустились сумерки. Шард еще не вернулся — обстоятельство само по себе необычное.

Глоуэн сполоснул лицо и руки, причесался и спустился в трапезную подкрепиться. Через пару минут туда же явился Арлес. Заметив Глоуэна, тщетно отвернувшегося в надежде избежать столкновения, Арлес промаршировал через весь зал и плюхнулся на стул рядом с Глоуэном: «Отчего суматоха? Что ты устроил? Все бегают, как угорелые».

«Не знаю, о чем ты говоришь».

Арлес расхохотался: «И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Ты увез Сесили в автолете и приземлился в тихом укромном местечке, где можно было без помех приступить к делу. А потом, говорят, ты посеял пистолет, вернулся и обвинил в пропаже ни в чем не повинного йипа, которому теперь из-за тебя устраивают втык».

Глоуэн с возмущением уставился на Арлеса: «Кто несет такую чепуху?»

«Неважно, кто! И это еще не все!»

«Есть еще чепуха?»

«А как же! Чилке, выдавший тебе пилотское удостоверение, но отказавшийся сделать то же самое для меня, ссылаясь на смехотворные придирки, снова тебе поверил и пристал к бедному йипу. Намур вмешался и поставил Чилке на место. Они поругались, и в конце концов Намур освободил Чилке от должности. Вот так-то! И все из-за тебя, с твоими амурными похождениями!»

«Ты заблуждаешься во всех отношениях, — презрительно отозвался Глоуэн. — Я отвез Сесили на луг Мароли, чтобы собрать крылья бабочек для театрального костюма, а не для того, чтобы «приступить к делу», как ты по-свински выразился».

Арлес опять разразился издевательским смехом: «Ну и дурак, что упустил такую возможность! Я-то видел, как она себя ведет с парнями — потеря невинности ей давно не грозит, поверь мне!»

Глоуэн пожал плечами: «Факты остаются фактами. Я не терял пистолет, а всего лишь обнаружил, что Сиско стащил патроны — и сообщил об этом Чилке».

В трапезной появился Шард. Опустившись на стул напротив Глоуэна, он спросил: «В управлении переполох. А ты что делал все это время?»

«Спал. Арлес говорит, что Намур уволил Юстеса Чилке. Переполох из-за этого?»

Шард удивленно обернулся к Арлесу: «У Намура нет таких полномочий. Он заведует трудоустройством йипов, не более того. Кто тебя снабжает беспардонными кривотолками?»

«Я знаю только то, что слышал от матери! — вызывающе буркнул Арлес. — А она говорит, что Намур заведует всеми наемными работниками на станции».

«Она ошибается. И Намур, и Чилке — наемные служащие отдела D, причем занимают примерно равное положение. Во-вторых, никто никогда не поднимал вопрос об увольнении Чилке. Намур, а не Чилке, несет ответственность за выбор йипов, и к нему, а не к Чилке, могут быть предъявлены претензии. Мы ведем расследование уже несколько часов, и я вернусь в отдел, как только успею что-нибудь перекусить».

«Мне эту историю представили совсем в другом свете, — обиженно проворчал Арлес. — Но вы, конечно, лучше знаете, о чем говорите».

«Скажу тебе еще кое-что, — нахмурился Шард. — У этой истории есть подоплека, незаметная на первый взгляд. Сегодня не буду вдаваться в подробности, но завтра ты поймешь, что я имею в виду».

На следующий день, после полудня, Глоуэн направился в пансион Ведеров, чтобы помочь Сесили сооружать костюм из крыльев бабочек. Приступив к этому занятию, он прежде всего рассказал о событиях, последовавших за их возвращением на «Митриксе».

«Сегодня утром я навестил Чилке, — продолжал Глоуэн. — По его словам, я пропустил самое забавное. Он говорит, что вчерашний скандал напоминал цирковое представление дрессированных зверей — один акробатический трюк следовал за другим. Намур машинально начал с того, что принялся защищать Сиско, не обращая внимания на факты. Когда Чилке сообщил ему о краже, Намур заявил: «Конечно, йипы тащат все, что плохо лежит! Это общеизвестно! А чего ты ожидал? Неусыпная бдительность с учетом этой особенности их нрава входит в обязанности управляющего аэропортом!»

«Не входит! С той минуты, как я занял эту должность, правила изменились!» — возразил Чилке.

Именно из-за этой перепалки распространились слухи, что Намур уволил Чилке, потому что Намур сказал: «В таком случае с этой минуты ты освобожден от обязанностей управляющего аэропортом! Собирай пожитки и убирайся с этой планеты — твои попытки изменить порядок вещей, давно заведенный на станции, ни к чему не приведут!»

Чилке только рассмеялся ему в лицо и сказал: «Обвинение в хищении боеприпасов — нешуточное дело. Если ты думаешь, что я шучу, с этой планеты лучше убраться тебе, а не мне. Возникли серьезные подозрения. Пойдем, произведем обыск в комнате Сиско. Все, что он стащил в аэропорте, должно быть немедленно возвращено. Таковы мои обязанности».

Намур отказался сдвинуться с места. Чилке заявил, что в таком случае ему придется произвести обыск самостоятельно, в присутствии другого свидетеля. Намур, по-видимому, потерял голову. Он пригрозил, что, если Чилке осмелится сделать что-нибудь в этом роде, йипы, по приказу Намура, выставят его за пределы анклава.

Чилке устал от бесполезных споров и позвонил в отдел B из диспансера. Намур тут же остыл и пошел на попятную. Пока они договаривались, Сиско потихоньку пробрался к себе в комнату — видимо, для того, чтобы спрятать награбленное где-нибудь в другом месте. Но Чилке только этого и ждал. Он последовал за йипом в общежитие и обнаружил у того в тайнике самые удивительные вещи: пистолет, большое количество боеприпасов, всевозможные инструменты из мастерской и компоненты автолетов — все, что Сиско стащил в аэропорте.

И тут, откуда ни возьмись, в таборе йипов появилась Спанчетта. Она сразу пристала к Чилке: «Как вы смеете угрожать простодушному неграмотному островитянину? Ваши обвинения безосновательны!» И еще: «Просто возмутительно и недопустимо, что вы берете на себя полномочия правоохранительных органов — причем после того, как вас сместили с должности!»»

Сесили слушала, как завороженная: «И что сказал на это Чилке?»

«Он сказал: «Сударыня, меня не смещали с должности, и я не брал на себя полномочия правоохранительных органов. Я беру на себя возвращение похищенного имущества, принадлежащего аэропорту — весьма дорогостоящего имущества, позвольте заметить».

Спанчетта заявила, что принципы важнее денег, но тут прибыли сотрудники отдела B — мой отец, Уолс Диффин и даже старый Бодвин Вук собственной персоной. Никто не согласился со Спанчеттой — даже Намур».

«И что сделают с вором?»

«Вышлют в Йиптон, не заплатив жалованье. Что еще можно с ним сделать? Но на этом дело не кончится. Теперь все собрались в таборе и обыскивают каждое помещение. О происходящем известили нового консерватора. Мне тоже следовало бы туда пойти, но моего отсутствия никто не заметит, а я предпочитаю проводить время в твоем обществе».

«Как великодушно с твоей стороны! Я ни за что не хотела бы пропустить Парилью из-за происков какого-то Сиско, а без тебя не успею наклеить все эти крылышки».

«По-моему, мы успеем».

«Да, кажется, получается неплохо».

Они уже изготовили четыре рамы из бамбуковых стеблей и натянули на них прозрачную пленку. Теперь они наклеивали крылья бабочек на пленку, предварительно разметив контуры узоров. Сегодня Сесили надела розовые рейтузы и серый свитер, не скрывавшие ее восхитительные формы, отчего Глоуэн находился в возбуждении. В конце концов он оказался рядом, когда она нагнулась над столом. Сесили почувствовала его близость и подняла голову с ожидающей полуулыбкой. Глоуэн страстно обнял ее и поцеловал с настойчивостью, на этот раз встретившей полное сочувствие. Долгое объятие закончилось — они стояли и смотрели друг на друга.

«Не знаю... — хрипло произнес Глоуэн. — То ли Арлес внушил мне эти мысли, то ли они сами приходят в голову. Так или иначе, с ними трудно справиться».

Сесили печально усмехнулась: «Не слишком лестное замечание. Можно подумать, что ты обвиняешь Арлеса в том, что я тебя соблазняю».

«Нет, нет! — торопливо возразил Глоуэн. — Я ничего такого не имел в виду. Просто...»

«Тсс! — приложила палец к губам Сесили. — Не нужно ничего объяснять. Объяснения только мешают. Вместо этого подумай».

«О чем?»

«Ну... например, об Арлесе».

Глоуэн недоумевал: «Пожалуйста, если тебе так хочется. Как долго я должен думать об Арлесе?»

«Одну секунду. Достаточно для того, чтобы понять, что у меня тоже есть чувства — несмотря на то, что Арлес мне никаких мыслей не внушал, — она отступила на шаг. — Нет, мне не следовало так говорить. Мама может заглянуть в любой момент... Так и есть — слышишь? Уже идет. Займись крылышками!»

Приближались быстрые решительные шаги. Дверь распахнулась, и в комнату действительно зашла Фелиция Ведер — миловидная, еще не пожилая женщина значительно крупнее Сесили, отличавшаяся от дочери некой врожденной безапелляционностью, внушавшей уверенность в том, что в любых поступках она руководствовалась неопровержимыми аксиомами, не подлежавшими обсуждению.

На какой-то момент Фелиция задержалась, чтобы оценить взаимное расположение Глоуэна и Сесили. Она заметила напряженность позы Глоуэна, порозовевшее лицо Сесили, ее слегка растрепанные локоны. Приблизившись к столу, Фелиция Ведер обратила внимание на разноцветные крылья бабочек: «Какие красивые! У тебя будет чудесный костюм, особенно когда он засверкает в лучах прожекторов! Мне так кажется, или здесь немножко душно и жарко? Почему вы не откроете окно?»

«Душновато, — признала Сесили. — Глоуэн, почему бы тебе... Нет, ни в коем случае! Поднимется ветер, крылья разлетятся, все узоры перемешаются!»

«И то верно, — согласилась Фелиция. — Что ж, у меня своих дел больше чем достаточно. Смотрите, приклейте все аккуратно, чтобы Флоресте ни к чему не придрался!»

Она ушла, но вскоре из коридора снова послышались шаги — на этот раз частые, торопливые и неровные. Сесили насторожилась: «Ябеда! Мама решила, что за нами нужно присматривать». Покосившись на Глоуэна, она добавила: «Надо полагать, для этого есть основания?»

Глоуэн скорчил гримасу: «Теперь она позаботится о том, чтобы мы никогда не оставались вдвоем».

Сесили рассмеялась: «Ничего у нее не получится... Хотя иногда мне хочется, чтобы все продолжалось так, как есть — день за днем, вечно!»

В комнату вбежала тоненькая девочка лет десяти, такая же курносая, как Сесили, с такими же каштановыми локонами. Сесили обернулась: «Привет, Ябеда! Что ты тут делаешь? Здесь водятся крысы и тараканы и прыгучие пауки».

«Мама говорит, что я должна вам помогать, и что Глоуэн должен сосредоточиться на работе, а не предаваться романтическим фантазиям. Мама как-то странно выражается в последнее время, тебе не кажется?»

«Очень странно. И ведет себя непредсказуемо. Она, конечно, заметила, что у Глоуэна есть поэтическое воображение, и если мы с тобой не будем каждую минуту указывать ему, что делать, он так и будет стоять с разинутым ртом и считать ворон».

«Гм. Ты думаешь, она про это говорила?»

«Разумеется».

«А когда наступит моя очередь давать указания Глоуэну?»

«Иногда, Ябеда, я подозреваю, что ты гораздо умнее, чем хочешь показаться, — строго сказала Сесили. — Ты ни в коем случае не будешь давать Глоуэну никаких указаний. До тех пор, пока он не выполнит все мои указания и не докажет тем самым, что совсем ручной. Теперь иди сюда и займись чем-нибудь полезным».

«А крысы и тараканы — они тут правда есть?»

«Не знаю. Загляни вон туда, в угол за коробками. Если что-нибудь на тебя выпрыгнет... Что ж, мы все будем знать, что туда не стоило соваться».

«Нет уж, я лучше тут постою».

«Ябеда у нас очень храбрая, — заметила Сесили Глоуэну. — Особенно когда дело касается насекомых».

«Я не очень храбрая, — возразила Ябеда. — На самом деле совсем не храбрая, хотя хорошо, конечно, что ты меня хвалишь. А еще в последнее время мне почему-то не хочется, чтобы меня называли «Ябедой». Ты слышишь, Глоуэн?»

«Слышу, слышу. А как же тебя называть?»

«Мирандой — ты же знаешь, как меня зовут! По-моему, девочке гораздо больше подходит имя «Миранда»».

«Вполне возможно, — согласился Глоуэн. — А кому, по-твоему, подходит прозвище «Ябеда»?»

«Кому, кому! Как только говорят «Ябеда», все почему-то думают про меня! Мне надоело».

«И почему бы все так думали, интересно? — задала риторический вопрос Сесили. — Ладно, придется принять во внимание твои пожелания. Тем более, что «Миранда» — красивое имя, подходящее для девочки, умеющей хорошо себя вести, а не для капризной ябеды вроде некоторых небезызвестных маленьких сестричек».

«Вот уж спасибочки!»

Сразу после захода солнца Глоуэн вернулся в пансион Клаттоков — и снова Шарда не было дома. Глоуэн пребывал в нерешительности, ощущая неопределенное чувство вины — будто отсутствие Шарда свидетельствовало о том, что Глоуэн что-то сделал не так или чего-то не сделал. Чем занимается отец так поздно вечером? Дело о краже в аэропорте, надо полагать, давно закрыто... Глоуэн позвонил в контору Намура, но там никого не было. Тогда он позвонил в отдел B, в новое здание управления. Там ему сказали, что Шард, по-видимому, все еще в таборе.

Глоуэн решил больше не мешкать. Закрыв за собой дверь квартиры, он вышел на улицу и направился было в табор, как повстречался с отцом. «Я пошел тебя искать, — торопливо объяснил Глоуэн. — Где ты был так долго?»

«Пришлось задержаться, — сказал Шард. — Подожди меня в трапезной. Я только вымоюсь и сразу спущусь».

Через десять минут Шард присоединился за столом к сыну, грызущему соленые сухари с сыром: «А ты где пропадал весь вечер? Тебя искали».

«Прошу прощения. Помогал Сесили готовить костюм. Я и не знал, что могла потребоваться моя помощь».

«Я так и думал, — пожал плечами Шард. — Что ж, надо полагать, Парилья должна идти своим чередом. Тем временем мы справились без тебя — и, скорее всего, спасли жизнь и тебе, и Сесили. Хотя теперь я начинаю понимать, что ты тоже приложил к этому руку».

«Что такое? Что случилось?»

Шард хранил молчание, пока официант-йип подавал им суп. Потом он произнес: «Трудно поверить в такое стечение обстоятельств! Возникает впечатление, что с наступлением Парильи действительно происходят чудеса».

«Так в чем же дело?»

«Если бы не Парилья, Сесили не пришло бы в голову собирать крылья бабочек, не так ли? И ты не пытался бы изображать из себя героя, расстреливая змееголова из незаряженного пистолета. Чилке не взбесился бы, разъяренный пренебрежением к его полномочиям, и не вломился бы в комнату Сиско, где он нашел тайник боеприпасов. Мы не прибыли бы из отдела B, чтобы произвести обыск в общежитиях, где, переходя из комнаты в комнату, обнаружили не только мешки наворованного добра и целые склады компонентов автолетов, но и форменный арсенал! У каждого из йипов, ночующих в таборе, было оружие — ножи, складные арбалеты, проволочные удавки и двадцать восемь пистолетов, ни больше ни меньше! Весь городок наемных работников оказался вооруженным лагерем. Намур заявляет, что совершенно ошеломлен. Он больше не возмущается и даже признал, что Чилке сделал правильные выводы — хотя и на ошибочных основаниях...»

«Но что все это значит?» — спросил Глоуэн.

«Никто на самом деле не знает. Йипы, как всегда, глупо ухмыляются и чешут в затылках, уставившись в пространство расползающимися глазами. Пистолеты, видите ли, им дарили туристы в благодарность за приятно проведенное время. Так они говорят. То есть туристы, посещавшие Йиптон, пользовались услугами островитянок и расплачивались оружием. Вполне вероятно. Эта практика будет пресечена немедленно: с сегодняшнего дня ввоз любого оружия в Йиптон строго запрещен.

Из йипов не удалось вытянуть никаких сведений о том, что именно они замышляли. Но Парилья начинается на следующей неделе. В орт на пароме должны были привезти новую партию йипов — и с ними, надо полагать, новую партию оружия. Всех занимает один вопрос... Представь себе, что вечером в цейн или в инг, когда повсюду гуляли бы и танцевали подвыпившие, беззаботные ряженые, тысячи вооруженных йипов внезапно заполонили бы станцию Араминта и устроили бы кровавую баню. Потом, захватив автолеты, они полетели бы на юг, в Трой, и ракетным обстрелом смели бы Строму на дно фьорда. И дело в шляпе! На этом для таких, как мы, все кончилось бы — Дьюкас переименовали бы в Йипленд, а Титус Помпо стал бы повелителем всего Кадуола. Однако... — Шард поднял указательный палец. — Сесили решила, что ей нужны крылья бабочек, а Чилке не выносит, когда его пытаются ставить на место. Посему мы будем праздновать Парилью, как обычно, и лишь немногие узна́ют, каким чудом их миновал удар судьбы».

«И что теперь?»

«Окончательное решение будет принято после Парильи. В настоящий момент все йипы, кроме домашней прислуги, содержатся под арестом в таборе. Чилке хочет выслать их на планету Розалию с тем условием, чтобы они оплатили трудом задолженность за перелет. По-видимому, Намур уже устроил там какое-то сельскохозяйственное предприятие».

«Вполне разумный выход из положения».

«Решения такого рода могут принимать только в Строме, а там всегда найдутся желающие вставить палки в колеса. Судя по всему, новая политическая партия, называющая себя «Обществом свободы, мира и братской любви» — точно не помню — не позволяет никому шагу ступить, если от этого пострадают интересы Умфо. Что ж, посмотрим! Кстати, у меня для тебя хорошие новости».

Глоуэн насторожился: «Да? И в чем они заключаются?»

«Тебе поручили выполнять важные официальные обязанности во время фестиваля».

Сердце Глоуэна упало: «Меня заставят охранять табор йипов!»

«Именно так! До чего ты догадлив! Кроме того, тебе предстоит исключительно престижная дипломатическая миссия. Нового консерватора зовут Эгон Тамм. Во время Парильи он будет жить в пансионе Клаттоков — пока бывший консерватор не выехал из Прибрежной усадьбы. Эгон Тамм привезет с собой семью, в том числе двух детей — сына Майло, примерно твоего возраста, и дочь Уэйнесс, помоложе. Очень приятные, воспитанные и сообразительные молодые люди. Тебе поручается взять их под свою опеку и сделать все возможное для того, чтобы они на славу развлеклись на фестивале. Почему выбрали именно тебя? Приготовься к комплименту. Потому что тебя тоже считают приятным, воспитанным и сообразительным молодым человеком».

Глоуэн обмяк на стуле: «Я предпочел бы меньше комплиментов и больше свободного времени».

«О свободном времени придется забыть».

«Это нарушает все мои планы!»

«Настоящий Клатток не только отважен и дерзок, настоящий Клатток находчив и умеет ждать своего часа. По меньшей мере, так любили говорить наши предки».

«Ничего не поделаешь! — раздраженно сказал Глоуэн. — Когда начнется вся эта суета?»

«Как только Таммы прибудут из Стромы. Скорее всего, они достаточно разумные люди, склонные к умеренности. Но не позволяй отпрыскам консерватора напиваться и выставлять себя на посмешище — Эгону Тамму это не понравится, и он составит о тебе самое нелестное мнение».

«Ладно, ладно, — пробормотал Глоуэн. — Предположим, однако, что они — капризные, избалованные шалопаи. Что я с ними буду делать?»

Шард рассмеялся: «Настоящий Клатток остается джентльменом в любых обстоятельствах».

Глава 2

Утром в верд сатир Латуюн вскочил на пилястр у лицея, взмахнул узловатыми темными руками, потоптался на козлиных ногах и сыграл на свирели пронзительный переливчатый пассаж, тем самым знаменуя начало Парильи. Спрыгнув на Приречную дорогу и продолжая наигрывать щебечущий напев, прерываемый хрюкающими низкими нотами, сатир повел за собой праздничную процессию, дрыгая волосатыми ногами, высоко подскакивая и отбивая дробь копытами, как молодой драчливый бычок. За сатиром теснилась толпа ряженых, пританцовывающих и кривляющихся в такт настойчивому ритму свирели. Парадное шествие продолжали две дюжины разукрашенных фургонов, механические чудища, роскошные кареты с дамами в напудренных париках и джентльменами во фраках. Рассевшись на фургонах или маршируя рядом, процессию сопровождали многочисленные музыканты; восемь «бесстрашных львов» в костюмах с гривами из темно-рыжей шерсти выстроились фалангой, вздымая когтистые лапы и с рычанием набрасываясь на неосторожно приближавшихся прелестниц. Стайки радостно возбужденных детей в нарядах Пьеро и Пульчинеллы сновали вокруг, то и дело забегая вперед и разбрасывая пригоршни лепестков под самыми копытами скачущего сатира. Кто же был неутомимый танцор в зловеще смеющейся маске? Личность Латуюна полагалось хранить в глубокой тайне, но козлоногий распутник и человек, его изображавший, настолько очевидно сходились характерами, что, по всеобщему мнению, роль эту брал на себя не кто иной, как галантный повеса Намур.

Так начались долгожданные три дня и три ночи попоек и кутежей, пышных представлений и пиршеств, бесшабашного флирта и амурных похождений. По вечерам в верд и мильден «Лицедеи» маэстро Флоресте обещали исполнять эпизодические фарсы, которые Флоресте именовал «Каламбурами», а после захода солнца в смоллен должна была состояться более продолжительная «Фантасмагория». А потом — кульминация празднества, Большой Маскарад до полуночи, когда навевающая сладостные сожаления торжественная музыка паваны оповещала об окончании Парильи, когда ряженые срывали маски, рыдая от нервного напряжения, переполненные ощущением трагического великолепия жизни, ее чудесного зарождения, ее неисповедимого конца.

Таково было ежегодное празднование Парильи — ее обряды устоялись за тысячу лет и приобрели уже оттенок массовой литургии.

Праздничные планы Глоуэна нарушились двумя не относившимися к Парилье обстоятельствами, одинаково неожиданными и досадными: обнаружением арсенала йипов и прибытием в пансион Клаттоков нового консерватора с семьей.

Первое обстоятельство заставило Глоуэна, зачисленного кадетом отдела B, совершать еженощный трехчасовой обход ограды, окружавшей табор йипов. Считалось, что патрулирование поможет предотвратить всякие попытки вооруженного нападения со стороны йипов — после всех обысков и допросов не было уверенности в том, что у них не осталось других тайников. По мнению Глоуэна, однако, теперь восстание островитян было бы чрезвычайно маловероятным.

Шард целиком и полностью поддержал его точку зрения: «Совершенно верно! В ближайшее время йипы вряд ли решатся захватить станцию; в каждый отдельно взятый день у них нет почти никаких шансов — может быть, один из десяти тысяч. То есть пройдут двадцать или двадцать пять лет, прежде чем всем нам перережут глотки кровожадно ухмыляющиеся йипы!»

«Ну вот, даже ты надо мной смеешься, — ворчал Глоуэн. — И что хуже всего, придется выходить в патруль с Керди Вуком!»

«В чем проблема? У меня было впечатление, что у тебя с Керди неплохие отношения».

«Никаких проблем — только на всей станции нет собеседника зануднее Керди».

На первый взгляд, йипы отреагировали на превращение их табора, по сути дела, в охраняемый концентрационный лагерь, с некоторым любопытством и замешательством, не более того. Но опытный наблюдатель не мог не заметить, что под личиной привычного беспечного дружелюбия скрывалось горькое разочарование.

Не все признавали существование даже малейшей опасности погрома. Намур, холодный и язвительный, во всеуслышание заявил: «Хорошо, что в управлении со мной не считаются. Не хотел бы оказаться на месте тех, кого с позором выгонят за смехотворное малодушие».

Это замечание не прошло мимо ушей Чилке, поинтересовавшегося: «И тебя нисколько не удивляет груда конфискованного оружия под окнами управления?»

«Конечно, удивляет».

«И в кого, по-твоему, они собирались стрелять? В туристов?»

Намур пожал плечами: «Я давно оставил всякие попытки разобраться в побуждениях йипов. Одно не подлежит сомнению: никто из йипов не смог бы организовать даже матч бойцовых лягушек, не свалившись с дерева и не расквасив себе нос».

«Может быть, кто-то помогал им организоваться?»

«Может быть. Но прежде чем переворачивать вверх дном весь распорядок жизни на станции, я хотел бы заручиться вещественными доказательствами такого сговора».

Старшим патрульным назначили Керди Вука — он был старше Глоуэна. Крупный светловолосый молодой человек с грубоватым лицом и круглыми глазами, темно-голубыми, как китайский фарфор, Керди жалел о каждой секунде, потраченной на трехчасовой обход. «Необходимость в чрезвычайных мерах уже отпала... если они вообще требовались, в чем я сомневаюсь! — заявил он отрывистым, не допускающим возражений тоном. — Зачем же мы бродим туда-сюда в темноте?»

«В моем случае все объясняется просто, — ответствовал Глоуэн. — Я брожу туда-сюда, потому что так приказал Бодвин Вук».

Керди недовольно хмыкнул: «Я тоже не напрашивался в патруль. Но даже в осторожности следует знать меру! Да, йипы могли взбунтоваться. Да, двух-трех человек могли пырнуть ножом. Но и только. Говорить о чем-либо еще, на мой взгляд, совершенно излишне».

«Разве опасности бунта и поножовщины недостаточно? О чем еще говорить?».

Керди раздраженно выругался: «Почему все нужно объяснять на пальцах? Йипы никогда раньше ничего подобного не затевали, разве не так?»

«Именно поэтому мы бродим в темноте и болтаем».

«Не понял», — признался Керди.

«Если бы йипы в свое время перерезали наших бабушек, мы бы не родились на свет».

«А, брехня! — Керди сплюнул. — Когда на тебя находит, с тобой невозможно иметь дело».

Глоуэну вспомнились слова Ютера Оффо, заметившего как-то по поводу странностей Керди: «Здесь нет никакой тайны — Керди смолоду состарился, вот и все». На что Арлес отозвался с некоторым недоумением: «С чего ты взял? Керди — ревностный лицедей и пылкий бесстрашный лев!» Ютер пожал плечами: «Может быть, он просто стесняется».

Керди продолжал брюзжать: «И сколько мы будем мерить шагами эту ограду, хотел бы я знать?»

«Судя по тому, что говорит мой отец — по меньшей мере до окончания Парильи».

Керди прикинул в уме: «Значит, в смоллен вечером нам опять в обход. А знаешь ли ты, чем это пахнет? Мы пропустим и «Фантасмагорию», и маскарад!»

У Глоуэна сердце упало — до него внезапно дошло, что Керди совершенно прав, и что ему, Глоуэну, так и не приведется увидеть Сесили на сцене в костюме бабочки.

«Что поделаешь? — уныло пробормотал он. — Остается делать хорошую мину при плохой игре».

Керди крякнул: «Почему-то я никогда не замечал, чтобы начальники делали ночной обход — самые неприятные обязанности всегда поручают кадетам и младшим офицерам».

«Такова природа вещей. Не нужно быть семи пядей по лбу, чтобы это понимать».

«Так-то оно так, только не нравится мне такая природа вещей... Ладно, осталось еще двадцать минут. Скоро можно будет пойти домой и выспаться».

На следующее утро начиналась неделя Парильи. За завтраком Шард сообщил Глоуэну: «Сегодня в дом Клаттоков вселяется новый консерватор. Не забудь хорошенько помыться и причесаться. И научись произносить без запинки: «Как вам будет угодно, госпожа Уэйнесс!» и «Так точно, господин Майло!»».

Глоуэн в ужасе выпучил глаза, но тут же понял, что отец шутит: «Тем не менее, я предпочел бы знать, чего мне следует ожидать. У них есть какие-нибудь особые наклонности, причуды? Придется ли рассуждать об экологии Кадуола? Или наоборот, лучше не затрагивать эту тему? И заставят ли меня танцевать с дочкой консерватора?»

Шард расплылся в улыбке: «Разумеется! Где твоя галантность? А ты предпочел бы танцевать с сыном консерватора?»

«Гм! Не могу ничего сказать, пока не увижу, какая она из себя».

Шард воздел руки к небу: «Перед лицом такой предусмотрительности отступают любые нравоучения!»

После завтрака Глоуэн позвонил в пансион Ведеров и рассказал Сесили о своих разнообразных злоключениях.

Сесили проявила надлежащее сочувствие: «Обходы в обществе Керди? Что может быть скучнее!»

«Увы! Даже когда он в самом дружелюбном расположении духа, от него тошно становится. Но это еще не все. По графику, мы обязаны патрулировать вечером в смоллен — как раз когда начнется представление. И я не увижу тебя с крыльями!»

«Ха! Может быть, это к лучшему. Кто знает? Крылья возьмут и отвалятся на сцене».

«Вдобавок ко всему сегодня из Стромы приезжает консерватор с детьми, и мне поручили кормить, развлекать и ублажать этих детей, пока не кончится Парилья!»

«Ну, это даже забавно!»

«Забавно? Я бы употребил другое выражение. Представь себе пару румяных здоровяков-натуралистов, долговязых и громогласных! От них, наверное, разит рыбой, вощеной кожей и скипидаром».

«Ну что ты! Я видела натуралистов, они совсем не такие».

«Вот увидишь, мне попадется как раз такая парочка».

«В таком случае корми их почаще и побольше, простой и здоровой пищей. И совершай с ними длительные прогулки по пляжу. Но я уверена, что все будет не так плохо, как ты воображаешь. Как их зовут?»

«Майло Тамм и Уэйнесс Тамм».

«А вдруг они — интересные и смышленые собеседники, и тебе понравится в их компании? Все может быть. На твоем месте я на стала бы огорчаться заранее».

«Гмм, — промычал Глоуэн. — Когда речь идет о моих неприятностях, ты проявляешь завидное присутствие духа».

«У меня своих неприятностей хоть отбавляй. Флоресте просто невыносим. Требует, чтобы я делала все сразу, ко всему придирается, меняет программу каждые десять минут. Теперь мне придется играть в составе трио два вечера подряд, а я еще не выучила мелодии. Кроме того, Флоресте только что переставил местами все номера в вечерней программе мильдена — просто по какому-то капризу. Впрочем, это даже хорошо, потому что теперь у меня будет хоть какой-то перерыв. Флоресте решил вставить короткое комическое попурри: шесть нимф дразнят сатира Латуюна. Сатира исполняет, разумеется, Намур».

«Я не знал, что Намур имеет какое-то отношение к «Лицедеям»!»

«На самом деле не имеет. Но ему нравится лапать девушек, то бишь «нимф», а роль сатира допускает всякие дерзости. Честно говоря, Намур ко мне лезет и даже нашептывал на ухо предложения. Я сказала Флоресте, что не могу играть в трио и танцевать нимфу одновременно. Ему пришлось уступить. Так что вместо меня с Намуром будет танцевать Друзилла».

«Друзилла?»

«Друзилла ко-Лаверти. Она постарше нас, работает в гостинице».

«А, эта Друзилла! Какая же из нее танцовщица? Она же... как бы это выразиться... в теле».

«Ну и что? Подумаешь! У всех свои проблемы. Я, например, никак не могу научиться махать четырьмя крыльями в такт музыке. У меня даже появилось какое-то уважение к насекомым — у них это так здорово получается, и без всяких репетиций!»

Вечером Глоуэн снова позвонил Сесили: «Алло, это я!»

«О! Я весь день о тебе беспокоилась. Что происходит?»

Глоуэну показалось, что он угадывает в голосе Сесили усталость и какое-то разочарование. Он ответил: «Ничего особенного. Выполняю обязанности».

«И при этом тон у тебя подозрительно самодовольный».

«А это потому, что мне невероятно повезло! Меня освободили от патрулирования, чтобы я мог уделить все свое просвещенное внимание приему гостей. И ты не догадаешься, кого назначили мне на замену!»

«Намура? Чилке? Флоресте?»

«Если бы! Нет, нет и нет. Счастливый жребий выпал Арлесу. Ты бы послушала, как он взревел, когда узнал приятную новость! Лучше всякого спектакля. Спанчетта тоже не преминула высказаться».

«Могу себе представить! Арлес, наверное, уперся всеми четырьмя ногами?»

«Это не помогло. Сегодня Арлесу и Керди предстоит мотаться в темноте вдоль ограды, развлекая друг друга историями о похождениях бесстрашных львов».

«В костюмах тех же «львов», надо полагать?»

«Еще чего! Что сделают йипы, когда заметят, что по ночам за оградой рыскает пара бесстрашных львов?»

«Бросятся защищать своих женщин?»

«Ха! В любом случае, патрульные обязаны быть в форме служащих отдела B».

«Что ж, тебе и вправду повезло. Ты уже познакомился с гостями?»

«Наши отношения все еще носят несколько официальный характер, хотя я уже перестал их бояться», — с дипломатической осторожностью отвечал Глоуэн.

«Значит, Уэйнесс не трехметрового роста, и от нее не воняет рыбой?»

«Такое описание было бы явным преувеличением. Она нормального роста, и от нее почти не пахнет».

«Значит, она — ослепительная красотка? И по сравнению с ней я буду казаться старой, никому не нужной вешалкой для тряпья?»

«Глупости! Ты — самая привлекательная вешалка для тряпья во всей Галактике!»

«Глоуэн! Следует ли понимать твои слова, как попытку сделать комплимент? Ты выражаешься как-то двусмысленно».

«Несомненно. То есть да, как комплимент. Чем ты занимаешься?»

«Спроси лучше, чем я должна заниматься. В данный момент я должна разучивать мою партию трио. Но расскажи лучше про гостей. Они высокомерны, капризничают?»

«Нет, ничего такого не заметил. Напротив, дружелюбны и хорошо воспитаны».

«Гмм. Натуралисты, с которыми я сталкивалась в заповедных «приютах», все были немножко «с приветом». То есть возникало впечатление, что они думают как-то по-другому».

Глоуэн бросил взгляд через плечо в направлении библиотеки, где Майло и Уэйнесс стояли у стола, перелистывая инопланетные журналы: «Не замечаю в них ничего особенного... хотя я понимаю, о чем ты говоришь».

«А как они выглядят?»

И снова Глоуэну пришлось тщательно выбирать слова: «Их нельзя назвать уродами или неряхами».

«Поразительно! Опиши-ка их поподробнее».

«У них черные волосы, а кожа, наоборот, светлая, даже бледная, с оливковым оттенком. Майло очень хорошо сложен».

«А Уэйнесс? Тоже хорошо сложена?»

«В некотором роде. У нее легкая, тонкая, как бы это выразиться... мальчишеская фигура. Майло немного выше меня. У него, если можно так выразиться, импозантная внешность и аристократические манеры».

«А Уэйнесс? У нее тоже аристократические манеры?»

«В этом отношении они похожи. Оба умеют себя держать».

«А как они одеты?»

«Я не заметил. Одну минутку, дай посмотреть».

«Смотри скорей — меня уже зовут примерять концертное платье!»

«Уэйнесс в серой юбке, черных гольфах ниже колен и черной кофте. У нее на голове серая лента, что-то вроде повязки с двумя кисточками, темно-красной и темно-синей, висящими сзади на уровне шеи. Майло...»

«Забудь про Майло. Не сомневаюсь, что он прилично одет».

«Очень прилично. Они просматривают журналы мод... А теперь они смеются — почему, не имею представления...»

«Прибежала Ябеда — то есть Миранда. Мама требует, чтобы я срочно спустилась. Мне пора».

Глоуэн отвернулся от телефона. Некоторое время он изучал гостей издали, после чего медленно приблизился к библиотечному столу: «По-видимому, вы прекрасно умеете развлекаться без меня. Я теряю уверенность в своей незаменимости».

«Дурацкие фотографии не дают нам соскучиться, — отозвался Майло. — Взгляни на это абсурдное сооружение из тряпок! Неужели кто-то способен так одеваться?»

«К сожалению, под тряпками угадывается особа женского пола, которой, судя по выражению лица, не до шуток».

«Гм. Кстати, на меня произвела большое впечатление прическа вашей тетки Спанчетты».

«Мы все гордимся этой местной достопримечательностью. Увы, помимо журналов мод и шевелюры Спанчетты, в нашем пансионе мало любопытного». Глоуэн подошел к серванту и наполнил бокалы: ««Зеленый зокель», марочное вино дома Клаттоков. Если верить легенде, именно из-за него началась первая Парилья».

Все трое присели на диван. Кроме них, в библиотеке никого не было. Глоуэн сказал: «Сегодня тихо. Все заняты приготовлением костюмов. А вы в чем пойдете на маскарад? Придется подыскать для вас костюмы».

«А костюм надевать обязательно?» — спросила Уэйнесс.

«Наряжаются практически все — с завтрашнего дня и до полночи в смоллен. Не беспокойтесь, в гардеробе «Лицедеев» всегда что-нибудь найдется. Завтра с утра первым делом туда и отправимся».

«Наряды и маски провоцируют поведение, в иных обстоятельствах сдерживаемое, — заметил Майло. — Не спрашивайте, где я это прочитал. Просто приходят в голову всякие... мысли».

«Мне всегда казалось, что люди выбирают костюмы, подобающие той роли, которую они на самом деле хотели бы играть в жизни», — сказала Уэйнесс.

«Нередко такая роль и подспудные желания совпадают, — отозвался Глоуэн. — Поэтому на праздники в Квадратном парке всегда больше демонов и полуголых менад, чем элегантных птиц и скромниц с фруктовыми корзинами».

«А ты кем нарядишься? — шаловливо спросила Уэйнесс. — Элегантной птицей?»

«О нет. Я стану черным демоном, временами невидимым — то есть, когда выключат свет».

«А я напялю холщовый мешок с вырезами для глаз! — заявил Майло. — Что позволит мне избежать всяких попыток доморощенного психоанализа. Или, по крайней мере, заведет их в тупик».

«В костюме Пьеро тебе будет гораздо удобнее, — возразила Уэйнесс. — Кроме того, он не привлекает столько внимания». Она повернулась к Глоуэну: «Майло считает, что только вульгарные люди выставляют себя напоказ».

«Не только. Об этом еще придется подумать, — заметил Майло. — А теперь попрошу меня извинить — кажется, мне пора спать».

«И мне тоже, — сказала Уэйнесс. — Спокойной ночи, Глоуэн».

«Спокойной ночи».

Глоуэн вернулся к себе в квартиру. Шард встретил его оценивающим взглядом: «Никак не скажешь, что ты истощен тяжкими трудами».

«Все не так плохо, как могло быть, — с напускным равнодушием отозвался Глоуэн. — Особенно утешает мысль об Арлесе, марширующем вокруг табора».

«Обстоятельство, внушающее злорадный оптимизм, — согласился Шард. — И что же ты думаешь о своих трехметровых натуралистах?»

«Они... не слишком обременительны».

«Рад слышать!»

«Сначала, конечно, мы друг друга немножко не поняли. Я думал, что они начнут с жаром обсуждать экологию и сравнительные преимущества различных сортов рыбьего жира. Но их эти предметы мало интересуют. В конце концов я откупорил бутылку «Зеленого зокеля», и мы разговорились. Тем не менее, они все еще держатся слегка натянуто».

«Может быть, они просто смущены и чувствуют себя не в своей тарелке — далеко от дома, в непривычной обстановке...»

Глоуэн с сомнением покачал головой: «Отчего бы они смущались? Они хорошо воспитаны и добротно одеты, хотя и неброско. Вполне располагающие к себе молодые люди. Хотя девица, скажем так... достаточно невзрачна».

«Невзрачна? — вскинул брови Шард. — У меня возникло другое впечатление. Ее не назовешь полногрудой валькирией, но у нее умное лицо, приятно посмотреть... Так о чем же вы, в конце концов, разговорились?»

«Я рассказал им про Сиско и про то, как йипы растаскивали оборудование. Это их заинтересовало — гораздо больше, чем я ожидал. Надо полагать, в Строме вопрос о йипах вызывает сильнейшие политические разногласия».

«Надо полагать, — кивнул Шард. — Одна партия отвергает всякую возможность применения силы и заявляет о своей готовности к изменению устава Заповедника. Им противостоят традиционно настроенные натуралисты. Эти особой щепетильностью не отличаются. Они хотят, чтобы йипы перестали размножаться или покинули Кадуол. А консерватору приходится сохранять нейтральность — хотя говорят, что неофициально он сочувствует сторонникам Хартии».

«Его сын сформулировал свои симпатии весьма недвусмысленно — особенно после того, как я изложил гипотезу Чилке».

«Ты что-то знаешь, чего я не знаю, — насторожился Шард. — В чем заключается гипотеза Чилке?»

«Чилке считает, что йипы годами крали компоненты, чтобы собирать из них свои автолеты. Он пришел к такому выводу, сравнивая фактический инвентарь с документацией — хотя при прежнем начальстве записи вели из рук вон плохо, и многое остается неясным».

«Любопытное наблюдение!»

«Майло выразился так: если йипы крали для того, чтобы собирать автолеты, значит, они планировали куда-то лететь. А кражи оружия свидетельствуют о том, что они намеревались в кого-то стрелять».

Шард нервно погладил подбородок: «И все это из-за того, что ты не зарядил пистолет!»

Утром Глоуэн проводил детей консерватора по Приречной дороге, мимо лицея, к складу «Лицедеев», где хранились театральные реквизиты и костюмы. В помещении никого не было — молодые люди втроем бродили вдоль вешалок гардероба, разглядывая и примеряя костюмы. Майло выбрал костюм арлекина из черных и желтых полотняных ромбов, с черной шляпой-треуголкой. Уэйнесс пребывала в нерешительности (ей приглянулись полдюжины нарядов), но в конце концов взяла розовый комбинезон, облегавший предплечья, бедра и талию, с черными помпонами спереди. Непроницаемая маска с раскосыми вырезами для глаз оставляла открытыми только нос, рот и подбородок, а волосы украшал венок из деликатных серебристых спиралей.

Не выказывая ни тени смущения, Майло и Уэйнесс сбросили верхнюю одежду и примерили костюмы.

«Ну вот, с легкой руки Глоуэна мы напялили на себя невесть что, и теперь, окрыленные вседозволенностью анонимности, пустимся во все тяжкие, — сокрушенно произнес Майло. — А ответственность за наши постыдные прегрешения возляжет тяжким бременем на плечи Глоуэна».

«Не возляжет, если вас не поймают, — отозвался Глоуэн. — Будьте осторожны, а если допустите неосторожность, сразу прячьтесь».

«Это приличный костюм, и я намерена вести себя очень прилично, — заметила Уэйнесс, изучая свое отражение в зеркале. — Я выгляжу, как костлявая розовая ящерица».

«Ты больше похожа на розовую призрачную фею — что неудивительно, потому что ты выбрала костюм призрачной феи».

«Мы останемся в этих нарядах, или нужно будет снова переодеваться?»

«Оставайтесь как есть. Я тоже переоденусь, и мы отправимся искать приключений».

В пансионе Клаттоков Глоуэн превратился в черного демона, после чего позвонил Сесили: «Мы уже нарядились и готовы веселиться. Зайти за тобой?»

«Никак не получится. Прибыли родственники из Кассиопеи, и меня заставят водить их по городу до полудня».

«Тогда давай хотя бы пообедаем вместе, в «Старой беседке»».

«Постараюсь придти. А если не отпустят, поужинаем вечером под садовыми фонарями. Как оделись твои приятели?»

«Майло — арлекин, желтый с черным. Уэйнесс — розовая призрачная фея. А ты?»

«Еще не знаю. Миранда решила всех ошеломить в костюме Пьеро. Сегодня я тоже, наверное, надену что-нибудь в этом роде, а дальше посмотрим».

Утро они провели достаточно приятно — по крайней мере с точки зрения Глоуэна. К полудню трое молодых людей нашли свободный столик в «Старой беседке» — напоминающем деревенскую таверну ресторане на открытом воздухе, под большой шатровой беседкой, увитой сиренью и местной джелозарией. Из ажурной сводчатой галереи открывался вид на Квадратный парк, где уже собирались ряженые, праздновавшие Парилью.

Вскоре явилась Сесили — но не в костюме Пьеро, а в виде некоего фантастического существа в разноцветных лохмотьях и бахроме. По словам Сесили, это лоскутное одеяние изображало храмовую танцовщицу культа Калаки с древней Земли.

«Так вот как они выглядели, оказывается!» — прикинулся простаком Майло.

«Историческую подлинность гарантировать невозможно, — поспешила ретироваться Сесили. — А что у нас сегодня на обед?»

«Что ты рекомендуешь?» — поинтересовался Майло.

«Здесь вообще вкусно готовят. Мне особенно нравятся шашлыки под острым соусом, со свежеиспеченным хлебом».

«Их хорошо запивать холодным элем», — прибавил Глоуэн.

«Мне сегодня пить нельзя, — возразила Сесили. — Флоресте снова поменял все расписание. и мне придется выучить две новые программы до полудня в мильден. Все это не так уж трудно, но времени совершенно не остается… Легок на помине! Вот он идет!» Сесили указала на высокого человека с аскетическими чертами лица и пышной копной мягких седых волос, величаво, как аист, переступавшего длинными тощими ногами по аллее Квадратного парка.

«Все признаю́т, что он гений — в том числе сам Флоресте, — продолжала Сесили. — Он мечтает построить великолепный новый Орфеум и собрать в Араминту исполнителей и публику со всех концов Ойкумены. Флоресте мать родную продал бы, чтобы финансировать свой проект».

«А какого рода музыку вы будете исполнять?» — осмелилась спросить Уэйнесс.

«Самую разную. Вечером в верд я играю на флейте и на цингале в трио. Вечером в мильден нужно исполнить несколько пьес на меллокорде. А поздно вечером в смоллен, во время «Фантасмагории», придется дублировать партию флейты в оркестре, пока не начнется мой «Танец бабочки» — и на этом все кончится!»

«Я тоже хотела бы играть на разных инструментах! — воскликнула Уэйнесс. — Но у меня не получается, пальцы не слушаются».

Сесили мрачно рассмеялась: «Если бы твою матушку звали Фелицией Ведер, все твои пальцы стали бы слушаться, как миленькие».

«Неужели? И это все, что требуется?» — не поняла Уэйнесс.

«Ну... не совсем. Музыкальные инструменты подобны языкам — чем лучше ты знаешь один, тем легче научиться другому. Если, конечно, у тебя изначально есть к этому способности. А если, вдобавок, твою матушку зовут Фелицией Ведер, тебя заставляют бесконечно повторять гаммы и упражнения. Хорошо, что в молодости моя матушка не восхищалась укротителями львов или циркачами, разгуливающими по раскаленным углям! Только этих навыков не хватает в моем репертуаре».

«Бегать по раскаленным углям пусть учится Ябеда, — заключил Глоуэн. — Кстати об укрощении львов: смотрите-ка, какая тварь рыскает вокруг да около!»

«Кто это?» — снова не поняла Уэйнесс.

«Бесстрашный лев. В их клубе избранных восемь постоянных членов».

«Надо полагать, это не общество трезвенников», — предположил Майло.

«Ни в коем случае! Судя по тому, как волочится хвост данного конкретного бесстрашного льва, он успел изрядно насосаться. По-моему, это мой дальний родственник, Арлес Клатток».

«Хо-хо! — воскликнула Сесили. — А Рубиновая королева, направляющаяся сюда из парка — его мамаша Спанчетта. Бедняга Арлес! Кажется, она его заметила».

«Хуже того, — сказал Глоуэн. — Не только заметила, но и собирается сделать ему выговор».

Спанчетта вступила под своды шатровой беседки и встала, выпрямившись во весь рост, перед своим отпрыском. Покрытые рыжеватой шерстью плечи ссутулились, грива «бесстрашного льва» опустилась.

Спанчетта сделала резкое замечание; Арлес ответствовал угрюмым ворчанием. Глоуэн уловил сущность разговора и не преминул передать его собеседникам: «Арлес спрашивает: разве это не Парилья, когда каждый цветок цветет, как хочет?»

Спанчетта снова высказалась, после чего повернулась на каблуках и удалилась из «Старой беседки». Арлес сел за стол, и ему подали миску густого рыбного супа.

Вернувшись в Квадратный парк, Спанчетта присела на скамью; вскоре к ней присоединился рогатый козлоногий сатир в маске.

«Латуюн тут как тут, — комментировала Сесили. — На самом деле это Намур. Говорят, у него со Спанчеттой весьма интимные отношения».

«Трудно даже представить себе эту парочку вместе! — отозвался Глоуэн. — Тем не менее, невозможно отрицать очевидное».

К столу приблизилась девочка в свободных белых панталонах, белой блузке и высокой конической белой шляпе. Лицо ее было вымазано белой краской и украшено большим комковатым наставным носом.

«Не могу не заметить прибытие некоей Миранды, в прошлом известной под кличкой «Ябеда», ныне упраздненной. Как водится, она пришла сообщить важные новости».

«А ты откуда знаешь?» — спросила Миранда.

«Глядя на то, как ты шмыгаешь носом, нетрудно догадаться».

«Ты не можешь видеть, как я шмыгаю носом, потому что он спрятан под фальшивым носом!»

«Неужели? Прошу прощения, я обознался».

«Глоуэн! У меня маленький нос, и на нем нет никаких бородавок! Ты это прекрасно знаешь!»

«Теперь припоминаю. Так в чем же заключаются новости?»

«Мама хочет, чтобы Сесили вернулась».

Сесили вздохнула: «Будь моя воля, я наклюкалась бы сейчас не хуже Арлеса, явилась бы домой, волоча ноги, и отвечала бы на все попреки невнятным бурчанием».

«Давай, давай, Сесили! — взвизгнула от восторга Миранда. — И я с тобой наклюкаюсь! Мы вместе наклюкаемся! Не убьет же мама нас обеих сразу?»

«Завидный оптимизм, — пробормотала Сесили. — Похоже на то, что придется идти. Миранда, ты что, решила остаться?»

«А может быть, Глоуэн со мной наклюкается?»

«Не тяни к нему свои цепкие маленькие ручонки! Мой Глоуэн, найди себе другого! — Сесили поднялась на ноги. — Пойдем, безобразница. Где мама, и что ей нужно?»

День пролетел, вечер подошел к концу. На сон грядущий Глоуэн решил позвонить Сесили: «Флоресте не внес никаких новых изменений?»

«Только одно, но очень приятное. Вечером в смоллен мне не придется играть на флейте в Букашечном оркестре. Мои крылья все еще не работают, как полагается. Требуется точная координация движений. Придется тренироваться без конца».

«У бабочек это получается без всякой тренировки».

«Бабочки не стоят на сцене в лучах разноцветных прожекторов, всем на посмеяние».

«Тоже верно».

«Я попросила Флоресте выключить прожекторы, если у меня что-нибудь получится не так. Между прочим, с какой стати ты пытался меня убедить в том, что Уэйнесс Тамм — дурнушка, похожая на мальчика?»

«Разве не так?»

«Разница между твоим описанием и действительностью сразу бросается в глаза».

«По-видимому, я чего-то не заметил».

«Как бы то ни было, я устала, и мне пора спать. Завтра мы не сможем увидеться, но в глиммет, может быть, успеем пообедать в «Старой беседке»».

«Надеюсь! По меньшей мере, во время Маскарада нам ничто не помешает быть вместе?»

«Ничто! Как только я сброшу крылья, встретимся у оркестровой ямы — там, где стоит басовая виола».

Промчались инг и глиммет. Утром в верд сатир Латуюн возглавил движущийся по Приречной дороге парад, знаменующий официальное открытие Парильи.

Начинался повсеместный круговорот ярких красок и веселья: вдоль Приречной дороги выстроились дегустационные киоски, где празднующие могли пробовать знаменитые выдержанные вина станции Араминта, причем покупателям из миров близких и далеких предлагали вино в любых количествах — в бутылях, в бочках и дюжинами бочек. Каждый вечер ряженые пировали за столами, расставленными в Квадратном парке с той стороны, где возвышалась авансцена Старого Орфеума. По вечерам в верд и в мильден Сесили участвовала в сокращенных представлениях «Лицедеев» — в первый вечер она выступала в составе трио, а во второй исполняла на меллокорде аккомпанемент к нескольким попурри мимов-лицедеев.

Поздно вечером в смоллен Парилья достигала кульминации — начинались банкет и «Фантасмагория» Флоресте, за которыми должен был следовать Большой Маскарад, заканчивающийся в полночь торжественным исполнением «Прощальной паваны». Затем, одновременно с ударом гонга, отмечающим полночь, сатир Латуюн должен был спрыгнуть с авансцены, бежать через толпу, забрасываемый виноградом, и скрыться во мраке ночи. Бегством Латуюна заканчивалась Парилья. Снимая маски и напевая старинные песни, сжимающие сердце сладкой грустью, участники карнавала разбредались по домам, и лишь особо сентиментальные личности, напившиеся до слез, оставались встречать рассвет в Квадратном парке.

Планы Глоуэна, надеявшегося провести все это время с Сесили, были полностью нарушены — отчасти Фелицией Ведер, желавшей, чтобы Сесили произвела наилучшее впечатление на инопланетных родственников, и отчасти в связи с обязанностями Глоуэна по отношению к детям консерватора Тамма.

Глоуэн фаталистически смирился с обстоятельствами. На банкете справа от него сидела Уэйнесс, слева — Майло. Арлес, выглядевший достаточно неряшливо несмотря на то, что надел униформу кадета отдела B, сидел за соседним столом рядом со Спанчеттой. Ему предстояло пропустить бо́льшую часть банкета, «Фантасмагорию» и Большой Маскарад в связи с назначением в патруль, и всей своей позой он выражал глубокое отвращение и возмущение. Время от времени он протягивал руку к бутыли, чтобы пополнить свой бокал, но тут же отдергивал ее, предупрежденный безапелляционным жестом Спанчетты, напоминавшим, что трезвость является существенным предварительным условием надлежащего бдительного патрулирования.

Глоуэн, следивший за соседним столом, доверительно сообщил Уэйнесс: «Арлес все время хочет налить себе вина, а Спанчетта не позволяет. Арлес готов взорваться и с каждой минутой ведет себя все более вызывающе. Вполне возможно, что он и Керди пошлют патруль подальше и разопьют бутылку-другую где-нибудь в кустах. О чем мы, несомненно, узнаем, если йипы с яростными воплями заполонят весь парк и начнут резать нам глотки».

Уэйнесс с сомнением покачала головой: «Йипы не отважатся на такой разбой во время Парильи! Это навлекло бы на них всеобщий гнев, даже жмоты разозлятся».

«Жмоты?»

«Сторонники партии жизни, мира и освобождения — ЖМО. Они сами себя так называют. А нас они прозвали «аллигаторами». Но я не хочу сейчас обсуждать политику».

Глоуэн внимательно изучал ее профиль: «Тебе у нас нравится?»

«Конечно! — она искоса взглянула на него, но тут же вернулась к созерцанию тарелки. — Почему бы мне у вас не понравилось?»

«Мне почему-то казалось, что тебе не придется по душе станция Араминта. Или мое общество. В какой-то мере».

Уэйнесс рассмеялась: «О, ты вполне безобиден! А что касается станции... сначала, как только мы сюда приехали, я боялась, что я сама себе покажусь наивной и глупой по сравнению с местными жителями, образованными и умудренными жизнью».

«Но теперь тебе так не кажется?»

«Нет. Спасибо за внимание».

«Не за что».

«Меня всегда беспокоил лицей. В нем очень трудно учиться?»

«Не слишком трудно, если не отстаешь. Хорошим примером может послужить наш герой Арлес. Он намерен стать виноградарем-ферментологом, и два года пытался повысить успеваемость, поглощая бесчисленные галлоны вина. Естественно, на экзаменах он позорно провалился».

«Любопытно! Каким образом это наблюдение относится ко мне?»

«Нет-нет, я просто хотел сказать, что пьянство никоим образом не способствует обучению».

«Гм. Арлесу удалось исправить отметки?»

«В некоторой степени... Кстати, он уже уходит — полюбуйся! Сохраняя безукоризненную выправку, молодой кадет-отличник отправляется в патруль, охранять забор на заднем дворе».

«Бедняга Арлес! Он пропустит «Фантасмагорию»».

«Он уже видел все номера, и даже участвовал в их исполнении. В это трудно поверить, но Арлес — лицедей-энтузиаст. И Керди тоже, между прочим».

«А ты?»

«Никогда не ощущал в себе театральную жилку. Тебе нравится театр?»

«В Строме не бывает никаких карнавалов и представлений».

«Почему же?»

Уэйнесс пожала плечами: «Может быть потому, что местные жители не любят торчать, как пни, и смотреть на то, как другие кривляются».

«Ага. Над этим следует подумать».

Банкет продолжался; тем временем на сцене Орфеума представляли «Фантасмагорию» Флоресте — разномастную антологию из пантомим, легкомысленных комедийных сцен, балетных номеров и чисто зрелищных эффектов, ненавязчиво объединенных переплетением лейтмотивов. Официально спектакль назывался «Очаровательные проделки обывателей Букашечного города» и был посвящен взаимоотношениям различных насекомых, переодетых пасторальными персонажами. Листва и расписные декорации долженствовали изображать селение из нескольких избушек и лавочек, затерянное в глубине дремучего леса, с полуразбитым пьедесталом из серо-зеленого мрамора на заднем плане. «Букашки» сновали туда-сюда, занимаясь повседневными делами — как правило, с юмористическими последствиями. Отряд небольших блестящих жуков отплясал под стрекочущие, скрипящие, жужжащие звуки Букашечного оркестра. На дереве у выхода из-за кулис висела белая куколка; время от времени она раздувалась и подергивалась, движимая таинственными внутренними процессами. Мало-помалу танцоры-букашки собрались вокруг дерева, с почтением и ужасом ожидая чудесного превращения.

Потуги внутри бледной оболочки становились все настойчивее, и оркестр начал аккомпанировать толчкам и судорогам куколки всплесками заунывных гортанных аккордов.

Куколка стала раскрываться — юпитеры сфокусировались на дереве, погрузив остальную сцену в полумрак.

Куколка вскрылась — оркестр тут же смолк. Из разрыва выскочил отвратительный маленький белый бесенок с искаженной, подчеркнутой черными линиями грима физиономией. Радостно щебеча, бесенок принялся носиться по сцене, высоко подпрыгивая и кувыркаясь, тогда как букашки и оркестр изображали ужас и замешательство.

Лучи прожекторов перестали следить за происходящим и направились в ночное небо. Некоторое время на темной сцене было пусто. А затем — ослепительный новый сноп света озарил вершину пьедестала: на ней стояла бабочка-Сесили, вся в мягкой серой ткани, с антеннами, закрученными над головой! Чудесные крылья порхали сами, как живые, точно следуя мягкому внутреннему ритму.

Сесили постепенно поворачивалась на постаменте, непрерывно помахивая крыльями, с лицом, застывшим в трансе сосредоточения. Она опустилась в позу лотоса, полузакрывшись трепещущими, вибрирующими крыльями, чтобы все могли увидеть поразительную игру оттенков — багряно-лиловых и зеленых, насыщенно-красных, огненных темно-желтых. Даже бархатно-черные тона не уступали интенсивностью другим цветам.

Медленно поднявшись на ноги, будто воспаряя на крыльях, Сесили стояла, улыбаясь восторженной полуулыбкой, радуясь сложной легкости движения крыльев. Все глаза следили за ней, как зачарованные — Сесили удалось превратиться в неотразимо привлекательное видение. Глоуэну было трудно дышать, ему казалось, что сердце сжалось в комок.

До сих пор авансцена оставалась неосвещенной. Но вот откуда-то со стороны послышался скрежещущий рев. Лучи соскользнули с пьедестала и высветили белым огнем отряд бесовских тварей, вооруженных нелепо длинными алебардами. Насекомые-селяне отпрянули в замешательстве, но тут же собрались с духом и бешено набросились на врага. Чертенят жалили и пилили пополам, их кромсали жвалами, их душили многоножки, их грызли жуки. Круг света, бледный и расплывчатый, плавал по сцене, как пьяный, выхватывая из темноты мгновенные снимки битвы. Он прикоснулся к пьедесталу: бабочка исчезла.

Оркестр разразился лихорадочным полифоническим проигрышем, после чего наступила тишина. Но круг бледного света продолжал блуждать по темной сцене. То там, то здесь можно было разглядеть насекомых, чем-то деловито занятых. Вооружившись громадными кувалдами, прессами и катками, они принялись сплющивать и раскатывать поверженных чертенят, как тесто, превращая их в жесткие тонкие листы почти абстрактной формы, лишь отдаленно напоминавшей первоначальную.

Оттуда, где стоял пьедестал, донеслись звуки тяжелых ударов. Прожектор осветил происходящее на постаменте: оказывается, насекомые прибивали гвоздями сплющенных порождений ада, воздвигая неуклюжий монумент — грубое, стилизованное, черно-белое изваяние бабочки.

Спустилась непроницаемая воздушная завеса, скрывшая сцену. На авансцену быстрыми шагами вышел Флоресте: «Надеюсь, что усилия «Лицедеев» не пропали даром, и вы приятно провели время. Как вам, наверное, уже известно, наши талантливые исполнители — добровольцы из числа жителей станции Араминта. Они работали, не покладая рук, чтобы сделать возможным сегодняшнее представление.

А теперь я обращусь к публике с призывом — достаточно кратким. Наш театр, Орфеум, служит местом отдыха и развлечений с незапамятных времен. Но он мал и тесен, а его оборудование настолько устарело, что постановка любого спектакля становится трудным и опасным приключением.

Многие из вас знают, что мы планируем построить новый Орфеум. Когда «Лицедеи» выступают на других планетах, вся выручка откладывается в фонд Нового Орфеума, который станет самым совершенным театральным комплексом во всей Ойкумене.

Отбросив всякий стыд, я призываю вас внести свой вклад в наш театральный фонд — с тем, чтобы мечта о Новом Орфеуме могла скорее стать былью. Спасибо за внимание».

Флоресте спрыгнул со сцены и скрылся.

Глоуэн обратился к детям консерватора: «Вот вы и познакомились с одной из постановок Флоресте. Некоторым они нравятся, другим — нет».

«По меньшей мере он умеет привлечь внимание», — заметила Уэйнесс.

Майло ворчал: «Мне бы все это больше понравилось, если бы я знал, о чем это».

«Флоресте, скорее всего, сам не знает. Он импровизирует на каждом шагу: публика довольна, и ладно. Пусть неудачник плачет».

«Несомненно, из происходящего можно было бы сделать некоторые выводы, — размышлял вслух Майло. — Флоресте представил несколько маловразумительных эпизодов, после чего вышел и потребовал денег. И никто даже не рассмеялся».

Оркестранты уже готовились к Большому Маскараду. Глоуэн сказал: «Первый танец, как водится, «Учтивая павана» — ее вот-вот начнут играть, а мне нужно увидеться с Сесили, хотя я не хотел бы оставлять вас одних. Может быть, вы не прочь потанцевать?»

Уэйнесс и Майло переглянулись без особого энтузиазма.

«Пожалуй, мы просто посидим и посмотрим», — ответила Уэйнесс.

«Сесили, наверное, уже переоделась, — продолжал Глоуэн. — Мы условились о встрече в определенном месте. Вы меня, пожалуйста, извините, я пойду ее подожду».

Глоуэн направился к оркестровой яме и расположился таким образом, чтобы ему был виден весь коридор между закулисным пространством и кухнями.

Тем временем со сцены объявляли результаты конкурса вин. Как обычно, большой приз — за общее сочетание высоких качеств продукции и лучшее вино — завоевала винодельня клана Вуков, а вина других пансионов, в том числе «Зеленый зокель» Клаттоков, получили специальные награды по отдельным категориям.

Объявления закончились. Оркестр настраивался, и пары по всему Квадратному парку строились рядами, приготовившись к «Учтивой паване». Так как большой приз присудили клану Вуков, почетное место во главе процессии заняли домоправитель пансиона Вуков, Оускар Вук, и его супруга Игнация.

Глоуэн начинал беспокоиться. Где же Сесили? Если она не поспешит, они не успеют к началу паваны... Может быть, он спутал место встречи? Глоуэн живо вспомнил их последний разговор. Все правильно — прямо перед ним стоял исполнитель партии басовой виолы со своим импозантным инструментом.

Глоуэн заметил Миранду и позвал ее. Та подбежала, задыхаясь от волнения: «Глоуэн, ты меня видел? Я была бесенком номер три — тем самым, которого загрыз Жук Виссельроде!»

«Конечно, я тебя видел. Ты величественно погибла. А где Сесили?»

Миранда обернулась к закулисному коридору: «Я ее не видела. У нас разные гардеробные. Бесятам отвели маленькую каморку, а Сесили переодевается в комнате, которую называют «женской примерочной». Это у разгрузочной площадки, за кухней».

«Ты не сходишь, не посмотришь? Может быть, ты ее найдешь. Скажи ей поторопиться — или мы пропустим павану».

Миранда задержалась только на секунду, чтобы спросить: «А если ей нехорошо, ты все равно хочешь, чтобы она танцевала?»

«Нет, разумеется нет! Просто найди ее. Я буду здесь — на тот случай, если она согласится выйти».

Миранда убежала. Через пять минут она вернулась: «Сесили нет в примерочной. Гардеробщица говорит, что ее там не было. И за кулисами ее нигде нет».

«Может быть, она пошла домой? Где твоя мама?»

«Мама танцует павану с папой. Глоуэн, я боюсь. Куда она пропала?»

«Мы ее найдем. Как оделись твои родители?»

«Мама — морская царица. Видишь, вся в зеленом? А папа — рыцарь ордена Домбразиатов».

Глоуэн направился к танцующим в парке и приблизился к Карлусу и Фелиции Ведер, старательно исполнявшим ритуальные па традиционной паваны.

Обращаясь к Карлусу, Глоуэн сказал: «Господин Ведер, я чрезвычайно сожалею, что вынужден вас побеспокоить. Но мы не можем найти Сесили. Она должна была танцевать павану со мной, но так и не вышла из-за кулис. И за кулисами ее тоже нет».

«Пойдем, посмотрим!»

Поиски не позволили обнаружить никого, кто помнил бы, где была Сесили после выступления на сцене. Не нашли ее и впоследствии, хотя всю территорию станции тщательно прочесали. Сесили исчезла — исчезла бесследно.

Пропажа Сесили Ведер была окружена трагически-романтическим ореолом. Девушка, напряженно стоящая высоко на пьедестале с восторженным лицом, с руками-крыльями, воздетыми в прощальном салюте — девушка-бабочка — стала символом первобытного триумфа красоты. Никто из присутствовавших на представлении не вспоминал ее, не ощущая некую зловеще-сладостную дрожь, пробегавшую по нервам.

Лихорадочные поиски оказались полностью безрезультатными — не было никаких признаков преступления или похищения; Сесили исчезла так, будто ее втянуло внезапным вихрем неизвестной силы в другое измерение. Территорию станции Араминта прочесывали заново, еще внимательнее, еще методичнее — но так же тщетно.

Каждому сразу пришло в голову, что Сесили могли похитить на автолете. Проверка записей в управлении космодрома показала, однако, что в период исчезновения в небе над станцией Араминта не было ни автолетов, ни космических аппаратов.

Значит, наверное, ее увезли на катере или на сухопутной машине? Такое предположение нельзя было опровергнуть с той же степенью уверенности. Но когда проверили расписания и маршруты всех имеющихся в наличии автомобилей, грузовиков, автофургонов и самоходных подвод, оказалось, что все они находились там, где им положено было находиться, и никаких подозрительных рейсов никто не совершал. Что же касается лодок и катеров, любое движение на реке ниже по течению от Орфеума (то есть параллельно Приречной дороге) немедленно бросилось бы в глаза множеству людей, а выше по течению обширные тростниковые заросли не позволяли быстро высадиться на берег. Даже если бы злодеи пробились на катере через тростники или перетащили девушку в лодку, ожидавшую поодаль, остались бы очевидные и однозначные следы такой деятельности. То же можно было сказать о попытке сплавить тело по реке так, чтобы его унесло в море: тело нужно было донести до реки, а вокруг были либо тростники, либо сотни свидетелей.

Таинственные исчезновения такого рода на станции Араминта были редки, но случались и раньше. Как правило, жертвой становилась какая-нибудь девушка из табора йипов, не уступившая обычным попыткам соблазнения — к несчастью для себя. Убийцу, если его личность можно было установить без каких-либо сомнений, незамедлительно вешали — или, по просьбе осужденного, выбрасывали за борт в океане, в ста пятидесяти километрах от берега.

Преступления, совершенные на станции Араминта или в любом другом районе Дьюкаса, расследовались агентами отдела B, по договору являвшегося подразделением МСБР. Должность директора отдела занимал семидесятилетний Бодвин Вук, деятельный жилистый коротышка, большой ревнитель дисциплины и порядка. Лысый, как полированный набалдашник, он сверлил собеседника пронзительным взглядом янтарных глаз, нервно постукивал пальцами по костлявому подбородку и вечно совал в чужие дела длинный пронырливый нос. Его помощниками, в чине капитанов, были Айзель Лаверти, Рун Оффо и Шард Клатток. За спиной подчиненные называли группу четырех старших офицеров отдела «зверинцем», в связи с некоторым сходством их физиономий с изображениями животных в старом земном бестиарии: Шард Клатток чем-то напоминал серого волка, Айзель Лаверти — борова, Рун Оффо — хорька, а директор Бодвин Вук удивительно походил на небольшого плешивого орангутанга.

Делом Сесили Ведер занялся весь «зверинец», а также столько сержантов, рядовых и кадетов, сколько можно было освободить от регулярных обязанностей.

Станцию Араминта и ближайшие районы Заповедника обыскивали досконально. Инспектировали каждое сооружение, изучали каждую пядь земли в пределах населенной и посещаемой территории. Каждый день химик анализировал речную воду, пытаясь обнаружить свидетельства разложения плоти — так же безрезультатно. Сесили Ведер растворилась в небытии, не оставив никаких улик. Даже правдоподобных оснований для каких-либо гипотез было очень мало.

Некоторые предполагали, что Сесили, помешавшись после представления, убежала, никому ничего не сказав, в дикие дебри Заповедника. От этой теории отмахивались как от беспочвенного вымысла — но если безумный побег, утопление в реке и похищение с помощью автолета приходилось исключить, что оставалось? В отделе B сознавали, что общее замешательство должно было придавать уверенность преступнику, кто бы он ни был.

Допросили всех, кто присутствовал на представлении «Фантасмагории» — туристов, закупщиков вина, постоянных жителей, вспомогательный персонал, приезжих гостей, наемных работников, «Лицедеев» и оркестрантов. Каждого просили описать в подробностях, что именно они делали в период исчезновения девушки, и что делали все те, кого они знали. Собранные данные сравнивались с помощью компьютера отдела A, и перекрестное подтверждение показаний позволило разрешить множеству приезжих покинуть станцию Араминта.

Другая группа следователей пыталась восстановить картину перемещений Сесили непосредственно после того, как она спустилась с пьедестала на сцене. Она должна была пройти через закулисное пространство к двери, ведущей в коридор. Здесь она должна была повернуть налево, пройти еще метров семь, выйти на разгрузочную площадку за театром, снова повернуть налево и направиться к пристройке за углом Орфеума, где находилась примерочная (Флоресте часто приводил неудобное расположение примерочных и гримерных помещений в качестве одного из свидетельств необходимости строительства нового театра).

Сесили спустилась с пьедестала с помощью другой участницы представления «Лицедеев», Друзиллы ко-Лаверти, девушки на два-три года старше Сесили. Друзилла и несколько других «Лицедеев» видели, как Сесили вышла из-за кулис в коридор. Об ее дальнейших передвижениях никто не мог ничего сказать. Две гардеробщицы, все время находившиеся в примерочной, утверждали, что там она не появлялась. Сесили исчезла где-то между коридором, ведущим из-за кулис, и примерочной — то есть, по-видимому, на разгрузочной площадке за театром.

Во время представления площадка эта была безлюдна и плохо освещена, а участок для подсобного оборудования за площадкой вообще не освещался. Кухонные работники выходили на разгрузочную площадку через продуктовую кладовую, но на допросах все они заявляли, что были заняты обслуживанием банкета, и на заднем дворе им нечего было делать. В частности, такое заявление сделал Замиан — йип, выполнявший обязанности судомойки.

В связи с тем, что кухня находилась рядом с театральным задним двором, кухонных работников допрашивали с особым пристрастием. Сравнение их свидетельств с помощью компьютера позволило выявить некоторые несоответствия в показаниях Замиана. Его безотлагательно привели на дополнительный допрос в помещения отдела B. Шард Клатток проводил Замиана в кабинет Бодвина Вука и без лишних слов присел на стул в углу.

Бодвин Вук откинулся на высокую спинку своего тяжеловесного кресла и вперил в Замиана угрожающий взор.

Замиан, гибкий и стройный, с правильными чертами лица и коротко остриженными золотисто-каштановыми кудрями, ответил на молчаливый взгляд директора подчеркнуто вежливым полупоклоном: «Достопочтенный господин, чем я могу быть вам полезен?»

Бодвин Вук поднял со стола лист бумаги: «Ты дал показания о своих перемещениях в последний вечер Парильи? Помнишь?»

Йип улыбнулся и кивнул: «Конечно, помню! Замиан был очень рад оказать вам помощь в качестве осведомителя и сказал всю правду. Вы можете доверять каждому его слову. Теперь мне можно идти?»

«С тобой я еще не закончил, — пробурчал Бодвин Вук. — Остается обсудить несколько деталей. Прежде всего, известно ли тебе значение слова «правда»?»

Замиан удивленно поднял брови: «Конечно, сударь, и я охотно разъясню вам смысл этого слова в меру своих возможностей. Но, может быть, вы предпочтете найти точное официальное определение в словаре?»

Бодвин Вук прокашлялся: «По-видимому, так и следует сделать. Я этим займусь несколько позже... Нет-нет, не уходи — нам еще есть о чем поговорить. В своем показании ты заявляешь, что в указанное время, а именно примерно после окончания «Фантасмагории» и перед началом Большого Маскарада, ты не выходил из кухни».

«Разумеется нет, сударь! Мне доверили много важных обязанностей. Как я мог бы их выполнить, и выполнить так, как требуется, если бы я был не в кухне, а где-нибудь еще — например, на пляже или на набережной у реки? Меня удивляет ваш вопрос — кому, как не вам, понимать необходимость прилежного выполнения обязанностей!»

Бодвин Вук поднял со стола целую пачку бумаг: «В этих показаниях утверждается, что ты покидал кухню несколько раз, чтобы спрятать мешки с украденными продуктами. Так ли это?»

Замиан печально покачал головой: «Вы же знаете, сударь, что в кухне царит атмосфера постоянных интриг и сплетен. Люди рассказывают друг о друге всякую всячину. Одного обвиняют в том, что он слишком много потеет; другой, дескать, выпускает газы каждый раз, когда наклоняется, чтобы заглянуть в духовку. Я не обращаю внимания на сплетни. Как правило они не соответствуют действительности».

«Но в данном случае показания соответствуют действительности?»

Замиан возвел глаза к потолку: «Трудно припомнить, сударь».

Бодвин Вук повернулся к Шарду: «Отведите Замиана в очень тихое, очень темное помещение, где он сможет подумать, ни на что не отвлекаясь. Я хотел бы, чтобы он вспомнил все происходившее в мельчайших подробностях».

Замиан умоляюще поднял ладонь — улыбка на его лице слегка задрожала: «Зачем причинять себе такое неудобство? Теперь, когда я собрался с мыслями, я все могу вспомнить!»

«Очень хорошо! Удивительный орган, человеческий мозг. Так что же происходило в тот вечер?»

«Теперь я припоминаю, что заходил в кладовку пару раз, просто чтобы размяться. А потом... нет, трудно сказать».

«Расскажи, расскажи».

Замиан заговорил с величайшей серьезностью: «Вы же понимаете, сударь, что у меня нет возможности точно описывать события, если я не уверен в том, что видел. Я могу кого-нибудь в чем-нибудь несправедливо обвинить, и тогда на моей совести останется тяжкое бремя, если его не облегчит как минимум крупная сумма денег».

«Он хочет знать, сколько мы ему заплатим», — перевел Бодвину Шард.

Бодвин Вук снова откинулся на спинку кресла: «Думаю, нам придется все-таки поместить Замиана в одиночную камеру, чтобы он подумал хорошенько в тишине и в темноте. Это поможет ему обрести уверенность в своей способности видеть факты такими, какие они есть. Таким образом он избавится от лишнего беспокойства, а мы сэкономим деньги, и все будет к лучшему и для него, и для нас».

«Совершенно верно, сударь. Рад, что вы понимаете ситуацию».

«Прежде, чем запереть Замиана в камере, — прибавил Бодвин Вук, — объясните ему, пожалуйста, что пособники преступника несут то же наказание, что и преступник».

«Некрасиво так обращаться с человеком, который изо всех сил старается вам помочь! — с достоинством воскликнул йип. — Я никогда не утаил бы сведения о преступлении. И все же, как мне кажется, мы все понимаем, что небольшой ценный подарок укрепил бы наше сотрудничество и показал бы, что в этом деле все стороны безусловно доверяют одна другой».

«Если мы станем доверять каждому встречному-поперечному, мы никогда не поймаем ни одного преступника, — возразил Бодвин Вук. — Поэтому нам приходится быть жестокими и беспощадными. Говори все, что знаешь, и перестань наводить тень на плетень!»

Замиан обреченно пожал плечами: «Как я уже упомянул, я заходил в кладовку, чтобы передохнуть и поразмышлять. Когда я там был, мне показалось, что я слышал чей-то возглас. Он сразу прервался. Я прислушался. Разговаривали двое, мужчина и женщина. Я подумал: «А! Все хорошо, у них свидание». Но женщина снова повысила голос. Она сказала: «Ты ломаешь мне крылья!»»

«Дальше!»

«Я подошел к двери и выглянул. Вокруг никого не было. Незадолго перед этим прибыл грузовик из винодельни — с вином для банкета. Он подъехал задним ходом к разгрузочной площадке. Кузов с чехлом на раме, с брезентовой завесой. Я решил, что в кузове кто-то был. Но это же не мое дело. Праздник, люди развлекаются».

«Что дальше?»

«Это все. В полночь, когда все сняли маски, старик Найон вернулся и забрал свой грузовик, но к тому времени в нем никого не было».

«Откуда ты знаешь?»

«Он погрузил в кузов пустую бочку».

«Ты мог бы опознать по голосам людей, говоривших в кузове?»

«Я здесь почти никого не знаю».

Шард подошел к Замиану и тихо спросил его на ухо: «А если бы тебе предложили деньги, ты вспомнил бы что-нибудь еще?»

Замиан с отчаянием сжал кулаки: «Как всегда, несправедливость судьбы преследует меня! Когда, наконец, появился невероятный шанс, вместо того, чтобы заглянуть под завесу и записать имена, я сидел и мечтал в кладовке. А мог бы загребать золото лопатой! Увы, теперь я остался ни с чем».

«Прими мои соболезнования, — отозвался Бодвин Вук. — Ты преувеличиваешь, однако, сумму, которую мог бы от нас получить. Трудно сказать, конечно, что бы сделал преступник, если бы ты попытался его шантажировать».

Замиан удалился. Бодвин Вук и Шард сразу же нашли и еще раз прочитали показания Найона ко-Оффо, главного винодела центрального винного завода клана Оффо. Найон утверждал, что он доставил в театр три бочки вина и выгрузил их, а затем, нарядившись в самодельный клоунский костюм, отправился в Квадратный парк, чтобы отужинать с друзьями, посмотреть «Фантасмагорию» и вообще немного погулять и повеселиться, чем он и занимался до полуночи, когда закончился маскарад, и еще примерно полчаса, после чего он вернулся в винодельню на своем грузовике. Он не заметил ничего необычного и не имел никакого представления об ужасном происшествии до следующего утра.

Бодвин Вук отбросил протокол допроса: «Что ж, кажется, мы наконец продвинулись. Несомненно, злоумышленник затащил девушку в кузов и принялся ее насиловать. Что вы думаете по этому поводу?»

«Немногим больше вашего. По-видимому, ему было известно, куда и когда она должна была пойти, и он заранее намеревался ее подстеречь — хотя, конечно, все это невозможно было планировать задолго до начала праздников».

«Я тоже так считаю. Таким образом, следует сосредоточить внимание на грузовике».

«Грузовик необходимо внимательно изучить».

«Вот и займитесь этим».

Всю неделю после Парильи на станции преобладало мрачное, подавленное настроение. Закупщики вина улетели — приобретенным ими товаром были забиты трюмы всех отбывающих звездолетов. Туристы, в том числе гости пансиона Клаттоков, тоже разъехались кто куда — одни направились в заповедные «приюты», другие пересекли на пароме пятьсот километров океанских просторов, чтобы полюбоваться на экзотические достопримечательности Йиптона. Там им предстояло испытать полуварварское гостеприимство отеля «Аркадия», исследовать лабиринты островных базаров, совершать экскурсии на гондолах по полным неожиданностей каналам или взирать с балкона для посетителей на «Томильню». Желающие могли также пользоваться услугами персонала «Кошачьего дворца».

В отделе B расследование исчезновения Сесили Ведер продолжалось непрерывно — важнее него считались только морские патрули вдоль побережья Мармиона.

Наблюдение за табором йипов поручили особым отрядам ополченцев. Керди Вук вернулся на работу в отдел B; от Арлеса, однако, все еще требовалось еженощное патрулирование — к его величайшему неудовлетворению.

Глоуэн, одержимый расследованием, не мог думать ни о чем другом. Он полностью потерял аппетит, и только беспокойная настойчивость Шарда вынуждала его есть.

Как утопающий, хватающийся за соломинку, Глоуэн все еще надеялся, что Сесили жива, что по какой-то неизъяснимой причине она сменила костюм бабочки на другой наряд и, неузнаваемая, спряталась в некоем тайном убежище, из которого она рано или поздно вернется или по меньшей мере сообщит что-нибудь о себе. Но последняя надежда угасла, когда Шард сообщил о новых показаниях Замиана.

Свидетельство Замиана не оставляло почти никаких сомнений в том, что Сесили погибла от рук насильника. От ненависти к неизвестному злодею у Глоуэна все переворачивалось внутри.

Но что стало с ее телом?

На вопрос этот можно было дать множество ответов: тело могло быть затоплено в реке, в устьевой лагуне или в океане, уничтожено химикатами или огнем, превращено в пульпу мацератором или взрывом в замкнутом пространстве, растворено методом ионной диссоциации, унесено воздушным шаром, подхвачено смерчем или цепкими когтями гигантского гамбрила, прилетевшего ночью с Мугримских гор. В каждой такой гипотезе, однако, рано или поздно обнаруживались один или несколько изъянов, и проблема продолжала занимать умы.

Услышав об откровениях Замиана, Глоуэн тут же спросил: «Как насчет грузовика? Кто-нибудь уже обыскал его?»

«Я как раз туда собираюсь, — ответил Шард. — Хочешь ко мне присоединиться?»

«Да. Разумеется».

«Тогда пошли».

Было ветрено и прохладно; после полудня с северо-востока налетали почти ураганные порывы, гнавшие к морю лохмотья рваных туч. Шард и Глоуэн проехали до конца Приречной дороги, повернули за Орфеумом и направились по грунтовой дороге на восток, вглубь материка. Они миновали огороды, затопленные рисовые поля, фруктовые сады и прочие сельскохозяйственные угодья, за которыми начинался район пологих холмов и впадин, отведенный под виноградники. Примерно в километре от периметра станции на гребне невысокой возвышенности расположился центральный винный завод или, как его называли, «совместная винодельня» — группа серовато-коричневых бетонных сооружений, почти сливавшихся с ландшафтом и ничем другим не примечательных.

Здесь под наблюдением главного винодела-ферментолога, Найона ко-Оффо, смешивали вторичную продукцию с виноградников шести кланов, причем Найону удавалось производить добротные вина, пригодные как к употреблению на станции, так и на экспорт.

Там, где кончались сады и начинались виноградники, Шард остановил машину: «Тут мы обнюхали каждую пядь земли, и не один раз, а дважды, на четыреста метров в обе стороны от дороги. Считается, что это расстояние в два раза больше того, которое мог бы пройти человек, несущий тело, чтобы захоронить его и вернуться на дорогу до начала повсеместных поисков. На мой взгляд, оно раза в четыре больше максимально возможного, а не в два».

«Но это меньше, чем полкилометра».

«Полкилометра в темноте, с телом и лопатой или другим инструментом? Не оставляя никаких следов? Маловероятно, практически невозможно».

«Вся эта история невероятна, — бормотал Глоуэн. — Кто на такое способен? Погубить несчастную маленькую Сесили!»

«Увы! Она погибла, когда была счастливой и великолепной, а не маленькой и несчастной, опасно красивой и привлекательной — опасно для себя самой. Кто-то не смог не поддаться искушению и решился сорвать самый сладкий плод Древа Жизни. Подозреваю, что он об этом не жалеет».

«Пожалеет, когда мы его поймаем!»

«Он пожалеет о том, что его поймали, — сказал Шард. — В этом я не сомневаюсь».

«Винодельню, конечно, уже обыскивали?»

«Я сам производил обыск. Ее там нет — ни в каких шкафах, чанах или бункерах, ни в чуланах, ни на крыше, ни под фундаментом. Найон ко-Оффо — сварливый старый бес, не ожидай от него сочувствия или дружеского расположения. Кроме того — просто от неуживчивости — он притворяется глухим».

Машина тронулась с места. Через некоторое время дорога круто повернула, поднялась по пологому склону и закончилась перед винодельней.

Выйдя из машины, отец и сын огляделись по сторонам. Перед ними возвышался фасад винодельни. В полутьме за проемом открытых подъемных ворот виднелись ряды высоких чанов, какое-то оборудование, поблескивающие трубы. Метрах в пятнадцати, под деревом, стоял грузовик Найона.

Шард и Глоуэн подошли к воротам и заглянули внутрь. Найон сидел в кабине автопогрузчика и перемещал бочки с вином в стандартный транспортный контейнер. Приблизившись, посетители остановились и вежливо ждали, уверенные, что старик не преминет их заметить.

Найон покосился на них, но продолжал работать, пока не наступил самый удобный момент для перерыва. Повернувшись на кресле кабины, он оценивающе разглядел прибывших и в конце концов соблаговолил неохотно спуститься: коренастый пожилой человек с покрасневшим от ветра и выпивки лицом, рыжеватыми, но уже седыми волосами и узкими красновато-карими глазами под мохнатыми бровями. Почти не скрывая неприязни, он спросил: «Что еще от меня нужно? Кто-то где-то пропал — а причем тут я?»

«Мы получили новые сведения, — ответил Шард. — Оказывается, преступник воспользовался грузовиком винодельни в ваше отсутствие — возможно, для того, чтобы перевезти тело девушки».

Найон машинально презрительно фыркнул, но тут же сдержался, нахмурился и задумался, после чего медленно пожал плечами и вскинул голову: «По этому поводу ничего не могу сказать. Если так оно и было, это свинство и последняя наглость, заниматься своими грязными делами в моем грузовике!»

Глоуэн начал было говорить, но придержал язык, остановленный предупреждающим взглядом отца. Шард продолжил: «В тот вечер вы привезли в театр три бочки вина?»

«Привез, по особому распоряжению старшего официанта, заведующего винами. К нему и приставайте с расспросами. Если это все, что вы хотели знать, мне пора загружать контейнеры».

Шард игнорировал попытки уклониться от разговора: «Вы подъехали задним ходом к площадке и выгрузили бочки?»

Найон с изумлением уставился на Шарда: «Слушай, приятель, не прикидывайся простаком! А что еще я должен был делать, по-твоему?»

Шард мрачно усмехнулся: «Хорошо. Значит, насколько я понимаю, вы подвели грузовик задним ходом к разгрузочной площадке. Когда вы вернулись — судя по вашим показаниям, после полуночи — грузовик стоял так же, ничего не изменилось?»

Найон моргнул: «А ведь и правда, вот закавыка! Какой-то кретин, чтоб ему пусто было, развернул грузовик и поставил носом к площадке. Если б я его поймал, показал бы, как со мной шутки шутить!»

Шард снова усмехнулся: «Вы не нашли никаких признаков того, кто мог бы проказничать таким образом? Какую-нибудь мелочь, что-нибудь забытое в грузовике?»

«Нет, ничего».

«С тех пор вы пользовались грузовиком?»

«Ну да, пользовался! А как еще? Каждый день нужно доставлять на космодром контейнер с четырьмя бочками. Иногда приходится делать два рейса, если в трюме много места. Это все, что вы хотели знать?»

«Мы хотели бы осмотреть грузовик».

«Смотрите, сколько хотите».

Шард и Глоуэн вышли из винодельни и направились к грузовику. Шард наскоро осмотрел кабину управления — к его разочарованию, чистую и не содержавшую никаких щелей или укромных уголков. «Здесь мы ничего не найдем». — заключил он.

Глоуэн отдернул завесу с задней стороны кузова, осветив порожнее внутреннее пространство. Платформа грузовика была покрыта толстым настилом из эластичного губчатого материала. Над настилом, по всей длине кузова, были проложены две параллельные планки. Промежуток между планками — чуть больше метра — очевидно соответствовал расстоянию между колесами тележки для погрузки-разгрузки бочек.

Шард запрыгнул в кузов и осмотрел его изнутри. Почти сразу он заметил пятна в центре платформы, посередине между продольными планками. Темно-красные пятна могли оказаться следами крови. Не высказывая никаких замечаний, он перешел к переднему краю платформы, опустился на четвереньки и принялся изучать поверхность пядь за пядью. Глоуэн тоже заметил пятна, но ничего не сказал. Для того, чтобы чем-нибудь заняться, он в свою очередь осмотрел кабину водителя, но не нашел ничего примечательного и вернулся к задней стороне кузова как раз тогда, когда Шард извлек нечто, зацепившееся за щепку на внутреннем краю левосторонней планки.

«Что это?» — спросил Глоуэн.

«Волос», — кратко ответил Шард и продолжил поиски.

Бездеятельность тяготила Глоуэна. Он взобрался в кузов и тоже занялся обыском на участке, который Шард еще не осматривал — его заинтересовало нечто вроде щели или шва между эластичной губкой и боковой панелью. Находка не заставила себя ждать и вызвала у него горестное восклицание.

Шард обернулся: «Что ты нашел?»

Глоуэн поднял оранжевый с черной прожилкой лоскуток: «Обрывок крыла бабочки».

Шард осторожно взял яркое вещественное доказательство и поместил его в конверт: «Время и место преступления больше не вызывают сомнений».

«Осталось только узнать, кто преступник».

Отец и сын провели еще полчаса, обыскивая кузов, и Шард обнаружил еще несколько тусклых волосков или нитей, но ничего больше. Спустившись на землю, они изучили свои находки: кусочек крыла и два пучка грубых буроватых волосков. «Не густо, — заметил Шард, — но лучше, чем ничего. Пожалуй, не помешает еще раз перекинуться парой слов с Найоном».

Глоуэн с сомнением взглянул в сторону винодельни: «Возникает впечатление, что ему не хочется нам помогать».

«Все равно, попробуем снова. Улики должны куда-то привести».

Они вернулись к винодельне. Найон, стоявший в проеме ворот, наблюдал за их приближением, не выказывая никаких эмоций. Когда они подошли, он спросил: «Ну что, нашли что-нибудь?»

Шард показал ему улики, добытые в кузове: «Вы что-нибудь узнаёте?»

«Цветной лоскут, надо полагать, остался от костюма танцовщицы. А этот мех — или что это? Нет, сразу не могу ничего сказать».

«Вы не пользуетесь ковром, холщовыми мешками или чем-нибудь в таком роде?»

«Нет, не пользуюсь».

«Хорошо. Мы заглянем еще разок в винодельню, если вы не возражаете».

Найон пожал плечами и уступил дорогу: «Что вы надеетесь найти? Вы уже залезали во все щели, как тараканы, опорожняли чаны и портили мне вино!»

«Верно. Но где-то, каким-то образом, мы что-то пропустили».

«Почему вы так думаете?»

«Следы кончаются здесь. Девушку убили в кузове. Когда вы вернулись к грузовику, он стоял носом к площадке, и тела в нем уже не было. У преступника было мало времени: совершенно очевидно, что он не захоронил тело — мы бы нашли следы на земле. А по этой дороге он не мог уехать дальше винодельни. Что стало с телом?»

«Ума не приложу. Но ищите, ищите — сколько хотите».

Шард и Глоуэн зашли в винодельню; Найон последовал за ними. Над ними возвышались десять чанов — по пять с каждой стороны. Каждый был выкрашен в особый цвет; под каждым была установлена панель управления с экраном, на котором высвечивались данные о приходе и расходе ингредиентов. Во время предыдущего визита Шарда Найон был вынужден выкачать вино из всех чанов — никаких следов Сесили в них не нашли.

Найон заметил явный интерес Шарда к бродильным чанам и ворчливо спросил: «Что, опять? Опять откачивать вино? Я теряю добрый галлон вина каждый раз, когда его перекачиваю».

«Ваши приборы измеряют с точностью до одного галлона?»

«С точностью до десятой доли галлона! Что важно для правильного смешивания. Возьмите хотя бы «Горький мальваз» Диффинов № 4. Если его добавить хотя бы на полгаллона больше, чем нужно, получится совсем другой букет».

«Каким же образом вы смешиваете вино?»

«Ну, попросту говоря, я закачиваю вино в надлежащих пропорциях из разных чанов в смесительный резервуар, получая в общей сложности шестьсот шестьдесят галлонов, то есть двенадцать бочек или три контейнера. Это удобный кратный объем. Потом я перемещаю бочки по аппарели к наливному аппарату. Проверяю полость каждой бочки. Закачиваю в каждую ровно пятьдесят пять галлонов вина. Закрываю бочку крышкой, аппарат герметизирует крышку и пломбирует бочку. Наполненная бочка перемещается в сторону, я заполняю другую — и так далее, до двенадцати бочек. Бочки хранятся рядами у стены, пока я не получаю заказ, после чего я загружаю соответствующее число контейнеров и доставляю их на склад космодрома».

Шард посмотрел на бочки у стены: «У вас остался небольшой запас».

«Почти ничего не осталось! Все распродали во время Парильи».

«И доставили на космодром?»

«Правильно».

«И отправили в космос?»

«Куда же еще?»

«И в одной из отправленных бочек могло быть спрятано тело?»

Найон хотел было ответить, но поперхнулся. Он уставился на смесительный резервуар и что-то бормотал себе под нос. Когда он повернулся к Шарду, его обычно багровое лицо стало пепельно-серым: «Я могу подтвердить почти неопровержимо, что именно это и произошло».

«Гм. Каким образом?»

«Утром в орт я заполнял бочки тем, что оставалось в резервуаре. Когда я закончил, приборы зарегистрировали излишек — почти тринадцать галлонов».

Глоуэн повернулся и быстро вышел из винодельни. Шард и Найон смотрели ему вслед. Найон тяжело вздохнул и снова взглянул на смесительный резервуар: «Тогда я никак не мог понять: откуда взялся излишек? Да еще настолько значительный. Приборы откалиброваны, никаких отклонений больше десятой доли галлона быть не должно. Сколько весила девушка?»

«Глоуэн мог бы нам сказать, но сейчас его лучше не спрашивать. Немного. Полагаю, килограммов сорок шесть, сорок семь».

«Следовательно, она вытеснила бы чуть меньше тринадцати галлонов. Отсюда и озадачивший меня излишек. Все объяснилось».

«Кто умеет наполнять и пломбировать бочки?»

Найон резко взмахнул рукой: «Да кто угодно! Практиканты-ферментологи, каждый, кто работает в винодельнях шести кланов. Каждый, кто когда-нибудь наблюдал за моей работой. Каков мерзавец, однако! Задушил бы его вот этими руками! Испоганил бочку вина! Тошнотворное извращение! Ни в какие ворота не лезет!»

Шард наклонил голову, знаменуя полное согласие: «Преступление вдвойне бесчеловечное, спору нет. Мое отвращение не уступает вашему».

«Так мы его когда-нибудь поймаем?»

«Могу сказать только то, что расследование продвигается. Еще один вопрос, по поводу той бочки. Есть какая-нибудь возможность проследить маршрут ее доставки? Каким ярлыком она обозначена?»

«Она из партии вина «Грациоза». С тех пор, как началась Парилья, я отправил не меньше пятидесяти бочек этого вина, в самые разные пункты назначения. Практически невозможно установить, куда именно улетела испорченная бочка».

«На бочках нет серийных номеров? Каких-нибудь кодов?»

«Нет. Все эти номера и коды отравили бы мне жизнь бесконечной канцелярщиной, а толку от них никакого».

«В данном случае был бы толк».

«Пока я жив, такое больше не повторится! — Найон ударил себя кулаком в грудь. — Я слишком многое позволял, проявил непростительное добродушие! Доверился извращенцам с гнойными нарывами вместо мозгов! Они смотрели на меня, дышали воздухом винодельни — я открыл им все мои секреты, из кожи лез, чтобы им помочь! И что же они со мной сделали? Нет, нет! Больше никогда!»

«Скверная ситуация, — согласился Шард. — Тем не менее, не следует выплескивать младенца вместе с водой, как говорится. Невинные не должны страдать за преступления виновных».

«Посмотрим».

«В заключение должен коснуться еще одного обстоятельства, в связи с которым ваш опыт и ваше понимание могут иметь исключительно большое значение. Я лично не вижу никаких причин для того, чтобы провоцировать взрыв общественного негодования. Рекомендую не упоминать о наших сегодняшних умозаключениях ни в публичных выступлениях, ни в частных беседах. В противном случае никто не станет покупать вино «Грациоза» многие годы — наша винодельня станет мишенью вульгарных насмешек».

Красная физиономия Найона снова посерела: «И все же… рано или поздно кто-нибудь обнаружит тело в бочке! Что может быть хуже?»

«Можно только надеяться, что это произойдет скорее поздно, нежели рано. А когда наступит момент, мы как-нибудь утрясем этот вопрос, чтобы не возник межпланетный скандал. Если же слухи все-таки дойдут до ушей репортеров, свалим вину на разбойников-йипов, обслуживавших склад».

«Да, так будет лучше, — вздохнул Найон. — Ну и ну. Что за беда, из огня да в полымя!»

По приказу директора Бодвина Вука в аудитории нового управления собрали весь персонал отдела B — капитанов, сержантов, младших сержантов, рядовых из числа «временных наемных работников» и кадетов. Точно в назначенное время Бодвин Вук прошествовал в зал, уселся за кафедрой и обратился к подчиненным:

«Сегодня я отчитаюсь о последних результатах расследования дела об исчезновении Сесили Ведер, чтобы положить конец некоторым необоснованным слухам. В связи с тем, что дело еще не закрыто, я не стану отвечать на вопросы — на данный момент достаточно информации, содержащейся в моем заявлении.

Пропажа Сесили Ведер повергла в недоумение все население станции Араминта. Теперь мы получили из определенных источников новые сведения, бросающие свет на происхождение этой тайны. Не вдаваясь в подробности, можно сказать следующее: переодевшись после представления, Сесили получила ложное сообщение о месте свидания. Явившись туда, она встретила человека в костюме Пьеро, сопроводившего ее на пляж под каким-то неизвестным предлогом.

Они направились вдоль берега на юг. Через два часа человек в костюме Пьеро вернулся один. На основании имеющихся показаний можно заключить, что он был сильно взволнован и растерян.

Мы вынуждены придти к тому выводу, что некто — скорее всего, человек, хорошо знакомый Сесили — отвел ее на пляж, убил ее и оттащил ее тело в море, полагаясь на сильное прибрежное течение.

На этом мое заявление кончается. Всем присутствующим надлежит избегать обсуждения этого дела с теми, кто не служит в нашем отделе, чтобы теории, сплетни и злонамеренные измышления не мешали дальнейшему расследованию. Вы можете вкратце изложить сущность моего отчета, но не более того. Я выражаюсь достаточно ясно? Нарушителей этого распоряжения постигнет суровое наказание.

Завтра состоится частичное перераспределение обязанностей персонала. Это все».

Шард и Глоуэн уже уходили, когда их догнал Керди Вук: «Директор желает вас видеть — не спрашивайте, зачем. Я только выполняю поручение».

Отец и сын поднялись на второй этаж и зашли в кабинет Бодвина Вука. Тот приветствовал их взмахом руки: «Садитесь где хотите. Это неофициальное совещание. Керди, завари нам чаю, пожалуйста. После этого ты можешь идти».

Бросив ледяной взгляд на Глоуэна, которого он превосходил по рангу, Керди направился к серванту и занялся приготовлением чая. Закончив, он повернулся и собрался уходить. Заметив напряженность позы родственника, Бодвин Вук сказал ему вслед: «Впрочем, ты можешь остаться и поделиться своими наблюдениями. Нам придется хорошенько пораскинуть мозгами, потребуются все доступные извилины».

Керди коротко кивнул: «Как вам будет угодно».

Бодвин Вук повернулся к Шарду: «Проглотили они мое заявление?»

«Думаю, что да. В любом случае, никто не осмелится вам противоречить».

«Значит, так тому и быть. Вернемся к нашему расследованию. Я вижу, что оно может продвигаться в двух направлениях. Во-первых, имеется материал, найденный в грузовике. Его следует проанализировать, определив его происхождение. Во-вторых, я получил в высшей степени своеобразное послание от нашего друга из табора йипов, Замиана. Я вам его прочту».

Директор подождал, пока Керди разносил чай. Когда Керди уселся, Бодвин Вук прокашлялся и опустил глаза к листу бумаги: «Послание заключается в следующем.

Достопочтенному директору отдела расследований

Уважаемый господин директор!

Надеюсь, Вы успешно выполняете свои обязанности, предотвращая преступления на станции и где бы то ни было. Будьте уверены, я вам всегда помогу.

Пишу Вам, чтобы сообщить, как идут мои дела, а они идут неплохо. Как я уже говорил Вам со всей откровенностью, я сожалею о том, что не смог расследовать все подозрительные поступки тогда, когда они совершались, и не потребовал объяснения их истинной причины. Но не забывайте, пожалуйста! Я обещал Вам, что не перестану думать об этом, и теперь вижу, что мои усилия не пропали даром и что я добился успеха, если не заблуждаюсь и если мы сможем найти какое-то небольшое вознаграждение, чтобы некий свидетель не подвергался большому риску просто за то, что его похлопают по плечу со словами «Спасибо! Ты прекрасный человек!» В конце концов, не забывайте! Успех сто́ит денег! Но он сто́ит любых денег.

Еще одно. Мне не следовало бы это говорить, но я считаю, что должен заявить: имеет смысл поспешить, потому что уважающий себя человек может обратиться за деньгами и в другое место. В некоторых случаях так делать неправильно, но заплатить было бы правильно в любом случае. Это своего рода парадокс, но насколько он справедлив! Так или иначе, было бы предусмотрительно дать мне знать завтра утром, проявив ко мне при этом, по возможности, снисходительную щедрость.

Ваш верный друг и полезный помощник,

Замиан Лемью Габрискис».

Бодвин Вук поднял глаза: «Непосредственность Замиана освежает — мне доставила удовольствие возможность следить за ходом его мыслей. Он прозрачен, как хрусталь, и ни на секунду не теряет из вида заветную цель, но при этом извилист и вкрадчив, как бутылочная змея, крадущая молоко. Совершенно очевидно, что он считает нас такими же завравшимися недотепами». С этими словами Бодвин Вук пробежал глазами по лицам слушателей и отбросил письмо легким щелчком пальцев: «Тем не менее, мы не поэты и не социологи, и не должны забывать о действительности даже перед лицом такого восхитительного уникума. Глоуэн, ты уже давно о чем-то думаешь с угрюмым напряжением. Каково твое мнение?»

«Мои мысли трудно назвать сложившимся мнением, это скорее предположения».

«В данных обстоятельствах это вполне уместно. Изложи свои предположения».

«Прежде всего, Замиан явно осмелел — как если бы узнал и может предложить на продажу нечто определенное и новое. По всей вероятности, «некий свидетель» тоже работал на кухне или в кладовке рядом с разгрузочной площадкой — источник информации, так сказать. По какой-то причине Замиан и «некий свидетель» действовали порознь или почти независимо друг от друга, и «свидетель» обнаружил или запомнил нечто, чего Замиан не заметил или не мог заметить».

«Вполне логично. Замиан теперь выступает в роли посредника и предлагает товар «свидетеля» нам, в то время как «свидетель» пытается шантажировать кого-то на другом конце. Надо полагать, они договорились поделить прибыль. Керди, а ты что думаешь?»

«Прошу прощения! Я не слишком много думал об этом деле. Точнее, у меня не оставалось на это времени в связи порученными мне обязанностями — достаточно нелепыми, должен заметить».

Бодвин Вук ответил на это замечание ласковой улыбкой: «Ты намекаешь на постылое патрулирование табора? Кто знает, однако? Может быть, ты избавил нас от унизительных последствий свирепого мятежа йипов или от чего-нибудь похуже — хотя что может быть хуже? Йипы страшнее стаи бешеных собак, когда забывают о послушании и вежливости. Хотя нет, о вежливости они вряд ли забудут: «Будьте так добры, господин, не дергайтесь и не кричите, вы мешаете мне отрезать вам уши!» Не унывай, Керди! Твое галантное самопожертвование всем нам позволило сохранить уверенность в завтрашнем дне. Труды твои тяжкие не пропали втуне».

«Несомненно, я спал спокойнее, зная, что Керди и Арлес начеку», — вставил Глоуэн.

«Благородные защитники мира и спокойствия! — отозвался Бодвин Вук. — Вернемся, однако, к Замиану и его интригам. Шард, у вас есть какие-нибудь идеи?»

«Полезно было бы развить теорию Глоуэна. Имеются Замиан и «некий свидетель», работавший на кухне или в кладовке. Что пропустил Замиан? Что мог увидеть «свидетель»? Может быть, он видел убийцу, подстерегавшего Сесили. Или, может быть, Замиан известил «свидетеля» о том, что происходило в кузове грузовика. Они заметили, что грузовик уехал, и договорились проследить за его возвращением. Замиан отвлекся, будучи занят другими делами, а «свидетель» продолжал наблюдение и видел, кто вышел из кабины, когда грузовик вернулся».

«Именно так! — заявил Бодвин Вук. — Я тоже допускаю такую последовательность событий. На сегодняшний день Замиан оказался в неудобном положении осведомителя и потерял доверие партнера. Или партнер решил действовать в одиночку, в обход Замиана. Посылая мне письмо, Замиан стремится не упустить свою долю прибыли, откуда бы она не поступила — от нас или от шантажируемого преступника. Но он не учитывает одну деталь: мы тоже можем действовать в одиночку и никому ничего не платить». Бодвин Вук открыл ящик стола и достал папку: «Вот показания кухонного персонала. Подсобную работу выполняли четыре йипа, Замиан и трое других. Двое непрерывно занимались уборкой посуды со столов в парке, их можно исключить. Замиану и Ксаланаву поручили более разнообразные обязанности, в том числе переноску продуктов из кладовой. Следовательно, я объявляю Ксаланава «неким свидетелем» и предлагаю выжать из него все, что можно, и как можно быстрее — скажем, завтра утром. Керди, вы с Глоуэном найдете его и приведете сюда».

«Когда именно?»

«Через пару часов после рассвета».

«Как быть с Замианом?»

«Его мы задержим отдельно. Если нам повезет, у Ксаланава окажется ключ к этой мрачной тайне».

Некоторое время все четверо сидели молча — каждый думал о своем. Наконец, Шард произнес: «Возможно, вы проявляете излишний оптимизм. Вернувшись, преступник запарковал грузовик у другого конца площадки. Ксаланав мог ничего толком не разглядеть из кладовки».

«В таком случае он мог выйти и подобраться поближе, держась в тени, чтобы рассмотреть водителя получше. На его месте я так и сделал бы».

«Кроме того, не забывайте, что водитель почти наверняка был в карнавальном костюме».

«Тоже верно, и об этом костюме мы кое-что знаем. Вторая стрела в нашем колчане, так сказать. В любом случае, завтра мы выудим из Ксаланава все, что ему известно. Как насчет ворса, найденного в кузове — или что это такое?»

«Бурые ворсистые нити — бахрома от ковра или искусственный мех».

Бодвин Вук задумчиво смотрел в потолок: «Насколько я помню, чем-то таким были покрыты козлиные ноги Латуюна. Кроме того, в костюмах из искусственного меха красовались шесть «бесстрашных львов», сорвиголовы станции Араминта, рыскавшие и прыскавшие, рычавшие и рыгавшие, щеголи-оборванцы и пьянчуги, каких мало!»

Керди немедленно выступил в свою защиту: «Прошу меня исключить! Я выпил совсем немного».

Бодвин Вук не обратил внимания: «Еще я видел костюм казахского разбойника в меховых шароварах, покрытого шерстью манга и тантического великана с волосатой грудью».

«Костюм великана держался на раме, установленной на плечах Дальреми Диффина, — заметил Шард. — В таком облачении невозможно поместиться в кабине грузовика».

Бодвин Вук проигнорировал и это возражение: «Несомненно, были и другие, но нет необходимости ими заниматься, пока мы не допросим Ксаланава. Младший сержант Керди и кадет Глоуэн! Вам приказано явиться завтра утром в табор, должным образом, с соблюдением всех правил задержать Ксаланава и препроводить его сюда — не позднее, скажем, двух часов до полудня. Так будет удобнее для всех». Директор отдела B поднялся на ноги: «Уже темнеет, я устал. Утро вечера мудренее».

Глоуэн еще не кончил завтракать, когда к нему явился Керди. «Не ожидал, что ты встанешь так рано, — признался Глоуэн. — Уже иду. Хочешь чаю?»

«Нет, спасибо», — сказал Керди и прибавил скучающим неодобрительным тоном: «Я так и знал, что ты не будешь готов, поэтому и пришел на десять минут раньше».

Глоуэн удивленно приподнял брови: «Но я буду готов меньше, чем через десять минут. По сути дела, я уже готов, осталось только набросить куртку».

Керди смерил его взглядом с головы до ног: «Ты собираешься идти в таком виде? Где твоя униформа?»

«Мы же направляемся в табор! К чему там униформы?»

«Нам дали официальное поручение. Мы представляем отдел расследований», — Керди не преминул надеть безукоризненно выглаженную униформу сержанта отдела B. Глоуэн покосился на Шарда — тот смотрел в окно.

«Ладно, ладно, — проворчал Глоуэн. — Возможно, ты прав. Одну минуту, мы выйдем вовремя».

Одетые как полагается, молодые люди быстрым шагом направились в табор. Керди навел справки в приемной, и консьерж позвонил в квартиру Ксаланава.

Ему никто не ответил. Дальнейшие поиски показали, что Ксаланав отсутствовал не только в квартире, но и во всем таборе.

«Может быть, он с утра в гостинице, — предположил консьерж. — Он там подрабатывает пару раз в неделю».

Позвонив в кухню гостиницы «Араминта», молодые люди узнали, что Ксаланава там не было и не должно было быть. «Он работал вчера в вечернюю смену, до полуночи, — сообщил шеф-повар. — Не ожидаю, что он явится раньше двух часов пополудни».

«Благодарю вас, — ответствовал Керди. — Вы предоставили очень полезные сведения».

«Подожди! — вмешался Глоуэн. — Спроси его, приходил ли кто-нибудь к этому Ксаланаву вчера вечером? Случилось ли что-нибудь необычное?»

Керди нахмурился, но повторил вопросы в трубку. Послышался неуверенный, но отрицательный ответ. Керди позвонил Бодвину Вуку и объяснил, как обстояли дела.

«Найдите Намура, — приказал Бодвин. — Все ему расскажите и попросите найти Ксаланава. Если у него будут какие-нибудь вопросы, он может обращаться ко мне».

Намур навел справки, но не сумел добыть никакой существенной информации. Ксаланав вышел из кухни гостиницы «Араминта» в полночь, и с тех пор его никто не видел — по крайней мере, никто в этом не признавался.

Когда Керди и Глоуэн, следуя указаниям Бодвина Вука, отправились на поиски Замиана, их снова постигла неудача. Замиана, так же, как и Ксаланава, не было на территории станции Араминта, но по другой причине. Рано утром Замиан взошел на борт парома, отправлявшегося в Йиптон. Проверка перечня пассажиров показала, что Ксаланав не воспользовался тем же паромом — по мнению большинства служащих отдела расследований, Ксаланав, по-видимому, подвергся нападению на темных задворках гостиницы, после чего убийца перетащил его тело к причалу гостиницы и сбросил в море.

День прошел, за ним прошла и ночь. Рано утром, еще перед тем, как рассвело, Шард выскользнул из пансиона Клаттоков и отправился по Приречной дороге к берегу океана.

Было прохладно, но безветренно. Не раздавалось ни звука, кроме мягкого скрипящего шороха шагов Шарда, ступавшего по гравийной дорожке. В небе висело нечто вроде морозной дымки — Лорка и Синг, уже склонявшиеся к западному горизонту, плавали в лиловато-розовом ореоле свечения; Шард, проходивший мимо вереницы тополей, высаженных вдоль берега реки, пересекал чередующиеся кляксы бледно-розовых лучей и черных теней.

Повернув налево по прибрежной дороге, через несколько минут Шард оказался на взлетном поле аэродрома. В управлении его ждал боровшийся со сном Чилке.

«С утра я не в своей тарелке, — признался Чилке. — Холодная роса и щебет птиц меня только раздражают. Только горячий завтрак позволяет мне смириться с необходимостью вставать ни свет ни заря».

«По меньшей мере, ты здоров и бодр».

«Неужели? Наверное, так кажется потому, что скоро это наваждение кончится. Я уткнусь носом в подушку, как только твой автолет поднимется в воздух».

Они вышли и приблизились к приготовленному автолету, стоявшему перед ангаром. Чилке стоял и наблюдал, пока Шард занимался обязательной предполетной проверкой.

«Все в порядке, — сказал Шард. — Даже пистолет заряжен».

Чилке уныло усмехнулся: «Топливный элемент может барахлить, шасси может треснуть, кристаллы радио могут сплавиться — но пистолет будет заряжен! Гарантирую. Могу ли я поинтересоваться, как того требуют правила, куда ты направляешься? И почему тайком? Хотя последний вопрос правилами не предусмотрен».

«Поинтересоваться ты, конечно, можешь. Я даже отвечу. Собираюсь провести денек в Йиптоне, позабавиться. Но если спросит кто-нибудь другой — я в патруле».

«Почему бы кто-нибудь еще стал меня спрашивать?»

«Если бы я знал, мне, наверное, не пришлось бы сегодня лететь. Я отправляюсь на острова и вернусь до наступления вечера, если все кончится хорошо — хотя в Йиптоне, само собой, ничто никогда не кончается хорошо».

«Счастливого пути, и передай горячий привет его величеству Умфо!»

Шард поднял машину в воздух и полетел над океаном на северо-восток, где уже начинал расцветать рассвет. Лорка и Синг, оставшиеся за спиной, отбрасывали на волны розовую дорожку, постепенно становившуюся неразличимой в отблесках зари.

Появилась Сирена — голубовато-белая искра на горизонте, потом сверкающий осколок, потом слепящий сегмент; на западе Лорка и Синг скрылись в голубизне, побежденные утренним светом.

Впереди, похожий на гигантские пятна плавучих серовато-бурых водорослей, посреди океана раскинулся атолл Лютвен — полукольцо узких островов, окружавших мелкую лагуну, теперь полностью заросшую сооружениями Йиптона. В морской дымке начинали проявляться детали: похожие на ветвящиеся вены иссиня-черные прожилки каналов, внезапно вспыхивавшие серебром, когда солнечный свет отражался от них под каким-то особым углом.

Внизу на поверхности океана появились рыбацкие лодки — хрупкие посудины из перевязанных пучков бамбука, движимые парусами из волокнистого войлока.

Как в бинокле, наведенном на резкость, стали различимы подробности Йиптона. Шаткие двух-, трех- и четырехэтажные строения поддерживали почти сплошной покров обширных крыш, каждая из тысяч сегментов, каждый сегмент и скос своего особого оттенка бледно-коричневого цвета — пепельно-коричневого, желтовато-бурого, посеревшего красновато-коричневого, грязно-бурого. В проемах, расщелинах и уголках росли плотные рощицы и пучки бамбука. На старательно собранных и ухоженных маленьких клочках земли вдоль периметра островов клонились к морю кокосовые пальмы.

Каналы опутывали Йиптон подобно неразборчивой паутине — то поблескивая под открытым небом, то прячась в туннелях под сооружениями. По каналам лениво двигались лодки, как частицы, несомые жидкостью по сосудам. Другие, жилые лодки стояли на вечном причале по берегам каналов; из их микроскопических жаровен поднимались струйки дыма, кудрявившиеся, расплывавшиеся зигзагами и в конечном счете растворявшиеся в почти неподвижном утреннем воздухе.

На южной окраине Йиптона высился гротескный, безалаберный, но неизменно привлекающий внимание силуэт знаменитого отеля «Аркадия» — сооружение из пяти ярусов, с сотнями качающихся балконов и висячим садом на крыше, где туристы обедали в лучах цветных фонарей, пока юноши и девушки из племени йипов исполняли акробатические развлекательные номера, иногда примитивные, но всегда не поддающиеся пониманию, под жидковатый аккомпанемент флейт и тихих колокольчиков, мягкий и достаточно приятный, несмотря на то, что туристы не могли оценить тонкости туземной музыки.

Рядом с отелем в океан выдавался мол, к которому причаливал паром, совершавший рейсы до станции Араминта. Поодаль устроили минимальных размеров посадочную площадку с покрытием из мергеля — дробленых раковин и свежих кораллов, сцементированных твердеющим на воздухе клейким соком двустворчатых моллюсков, напоминающих мидии. Шард приближался к этой площадке со стороны моря, стараясь не лететь над Йиптоном как таковым, чтобы по возможности избежать испарений притаившегося поблизости от «Кошачьего дворца» Смрадища — пользовавшейся самой дурной славой достопримечательности Йиптона, знаменитого многими другими странными и достойными удивления аспектами существования. По всей Ойкумене, когда в компании знающих людей речь заходила о неприятных запахах и невыносимой вони, кто-нибудь начинал настаивать на том, что одно из первых мест в этой категории занимало йиптонское Смрадище.

Некий ученый муж, резидент Бродячего дворца, опубликовал — по-видимому, в шутку — статью, посвященную Смрадищу, в которой был приведен следующий рецепт смеси, имитирующей знаменитый йиптонский обонятельный шок.

Смрадище: экспериментальная рецептура

Ингредиенты (%)

Человеческие выделения 25%

Дым и жженые кости 8%

Рыба (свежая) 1%

Рыба (гнилая) 8%

Гниющие кораллы (отвратительно пахнут) 20%

Болотная вонь из каналов 15%

Сухие пальмовые ветви, циновки, бамбук 8%

Сложные соединения какодила 13%

Неизвестные (но исключительно вонючие) ингредиенты 2%

Туристов никогда не предупреждали заранее о существовании Смрадища, ибо их непритворные оторопь и замешательство служили неиссякающим источником удовольствия для посвященных. Так или иначе, носы скоро привыкали к местной атмосфере, и Смрадище переставало привлекать внимание.

Шард приземлился и вышел на площадку из мергеля. Лишь немного поморщившись, когда ветерок дунул со стороны Смрадища, он закрыл на замок и опломбировал автолет — несмотря на то, что благодаря указам Титуса Помпо число мелких краж в Йиптоне значительно сократилось.

Шард взошел по широким ступеням на веранду отеля. Пара швейцаров, в коротких белых фартуках спереди и сзади, с разрезами по бокам, расшитых узорами жилетах, белых перчатках и небольших белых тюбетейках, вышли, чтобы взять его багаж. Обнаружив, что он явился с пустыми руками, они остановились в изумлении, но тут же отвесили приветственные поклоны и отступили, вполголоса перекидываясь шуточками по поводу смехотворного чужестранца без багажа и их собственной ошибки.

Шард пересек террасу и вошел в просторное, обширное фойе. отремонтированное и отделанное заново с тех пор, как он здесь был десять лет тому назад. Бамбуковые стены побелили, на полу постелили ковры с зелеными и синими орнаментами; плетеная мебель из мягких белых прутьев была обита тканью бледно-аквамаринового оттенка. Шард был приятно удивлен — он ожидал увидеть темный лакированный бамбук и спартанскую обстановку, не слишком чистую и не слишком удобную.

В этот ранний час лишь несколько постояльцев уже спустились в фойе из своих номеров. Человек десять завтракали на террасе; еще одна группа обсуждала посреди фойе свои планы на предстоящий день, в том числе маршрут экскурсии на гондолах по каналам.

Шард подошел к стойке регистратуры. За ней сидели четверо служащих в отутюженных белых униформах. С левого уха каждого свисала черная жемчужина на серебряной цепочке, означавшая, что они относились к числу личного персонала Умфо. Этих представителей йиптонской элиты называли «умпами». Один из них встал, чтобы обслужить Шарда — человек моложе средних лет, красивый, но очень серьезный. Он спросил: «Уважаемый господин, на какой срок вы желаете почтить нас своим присутствием?»

«Я пробуду здесь недолго. Меня зовут Шард Клатток, я — капитан отдела расследований станции Араминта. Будьте добры, известите Титуса Помпо о том, что я хотел бы кратко обсудить с ним дело официального характера, и как можно скорее. Безотлагательно».

Служащий покосился на троих коллег — те, поднявшие было головы, чтобы убедиться в серьезности намерений новоприбывшего (а возможно и в том, что они не имеют дело с сумасшедшим), вернулись к своей работе, решительно отстранившись от столь из ряда вон выходящей проблемы. Служащий, встретивший Шарда, произнес, осторожно подбирая слова: «Уважаемый господин, я прослежу за тем, чтобы ваше сообщение, адресованное Умфо, было немедленно отправлено».

Шард уловил любопытный нюанс в построении фразы: «Что это значит?»

Улыбнувшись, умп пояснил: «Сообщение будет передано в управление Умфо. Надлежащий персонал доставит вам — скорее всего, уже сегодня — бланк ходатайства, в котором вы сможете беспрепятственно изложить сущность своих потребностей».

«Вы меня не поняли, — сказал Шард. — Я не нуждаюсь в бланках и ходатайствах. Мне нужно поговорить с Титусом Помпо сегодня же. Желательно сию минуту».

Улыбка служащего стала несколько напряженной: «Уважаемый господин, позвольте мне прибегнуть к более откровенным выражениям. Вы не производите впечатление непрактичного мечтателя, поглощенного созерцанием призрака славы, реющего в недостижимой горней выси. И тем не менее вы, по всей видимости, ожидаете, что я ворвусь в спальню Умфо, разбужу его, тряся за плечи, и скажу: «Вставайте, государь, и скорее надевайте штаны! С вами желает поговорить один приезжий господин». Могу заверить вас в том, что вероятность такого развития событий равна нулю».

Шард кивнул: «Вы хорошо умеете излагать свою точку зрения. Могу ли я воспользоваться фирменным бланком вашего отеля?»

«Разумеется. Пожалуйста, вот он».

«Как вас зовут?»

Чувствуя подвох, умп опасливо приподнял брови: «Меня зовут Эвфорбиус Лелианто Джантифер».

Некоторое время Шард строчил на листе бумаги, после чего сказал: «Пожалуйста, проставьте дату и подпись на этом документе, и попросите ваших коллег подписать его в качестве свидетелей и соучастников».

Умп, теперь уже явно озабоченный, прочел составленный Шардом документ, бормоча себе под нос: «Я, Эвфорбиус Лелианто Джантифер, подтверждаю, что утром в день, соответствующий указанной дате, я отказался известить Титуса Помпо о том, что капитан Шард Клатток, представляющий отдел B станции Араминта, прибыл, чтобы обсудить с ним срочное официальное дело. Кроме того, я подтверждаю, что капитан Клатток уведомил меня о невозможности соблюдения формальностей в связи с неотложностью дела и необходимостью его немедленного возвращения на станцию Араминта, а также о том, что к числу ответных дисциплинарных мер, которые будут приняты руководством станции Араминта в связи с моим поступком, будет относиться, в частности, прекращение доставки туристов паромом в Йиптон на неопределенный срок или до тех пор, пока не будет выплачен штраф в размере тысячи сольдо». Умп поднял голову; его нижняя челюсть слегка отвисла.

«Именно так, — кивнул Шард. — Подпишите бумагу, и я пойду. Последний паром прибудет, чтобы забрать приезжих, остановившихся в отеле, после чего сообщение прекратится. Рекомендую вам подписаться, чтобы не отягощать свою вину — хотя это, конечно, не обязательно, так как имеется достаточное количество свидетелей вашего поступка».

Служащий положил документ на стойку, отодвинул его и сумел выдавить ироническую улыбку: «Ну что вы, сударь! Вы же прекрасно понимаете смехотворность такого требования».

«Я позавтракаю на террасе, — ответил Шард. — Закончив, я сразу вернусь на станцию Араминта, если к тому времени не получу от вас недвусмысленный ответ Титуса Помпо».

Порядком удрученный, Эвфорбиус пожал плечами: «Сударь, вы невероятно докучливы. Но я посмотрю, что для вас можно будет сделать».

«Благодарю вас». Шард вышел на террасу, выбрал плетеный столик под бледно-зеленым зонтом и заказал ассорти из пикантных закусок Йиптона. Когда он заканчивал их дегустацию, на террасе появились три офицера-умпа из элитной гвардии Титуса Помпо. Они приблизились к столику Шарда, и старший по рангу сухо, по-военному, поклонился: «Сударь, Умфо желает предоставить вам аудиенцию — сию минуту».

Шард поднялся на ноги: «Проведите меня».

Умпы промаршировали по террасе; Шард следовал в нескольких шагах за ними. Они пересекли фойе отеля и углубились в лабиринт коридоров, поворачивающих под случайными углами переходов и скрипучих бамбуковых лестниц, проходя мимо верениц закрытых дверей и зияющих входов в темные пространства, вверх по шатким бамбуковым ступеням и вниз, поднимаясь под самую крышу, где сквозь щели в пальмовых листьях проглядывали яркие лучи солнца, спускаясь так низко, что слышно было, как плещутся волны лагуны, тихонько ударяясь о бамбуковые опоры. Наконец, открыв бамбуковую дверь, они зашли в помещение, устланное розовым ковром с темно-красными и синими узорами. На ковре стояла мягкая софа, обитая темной лиловато-розовой материей, с парой небольших столиков по бокам, на каждом из которых довольно тускло горела лампа с абажуром.

Шард заходил в комнату осторожно, поглядывая направо и налево — ему не нравилось все, что он видел. С подозрением рассмотрев софу, он повернулся к противоположной стене, сооруженной из тонких бамбуковых стволов, переплетенных наподобие решетки с промежутками шириной сантиметров пять, за которыми скрывалась непроглядная темнота.

Капитан-умп указал на софу: «Садитесь. Не шумите и ничего не трогайте».

Умпы удалились, оставив Шарда в одиночестве. Он продолжал стоять, прислушиваясь. В полной тишине не было ни звука, кроме далекого, едва уловимого городского шума.

Шард снова изучил софу и стену за софой. Отвернувшись, он перешел к боковой стене. За ним явно наблюдали — скорее всего, из-за решетки. Для этого не было никакой разумной причины — обман ради обмана, застарелая привычка любой авторитарной власти подсматривать и подслушивать.

Шард прислонился к стене и приготовился к тому, что его заставят ждать: само собой, пренебрежение местными обычаями не могло остаться без последствий, а любые признаки нетерпения с его стороны только подстегнули бы стремление Умфо ответить унижением на унижение. Шард закрыл глаза и притворился, что дремлет.

Тянулось время — десять минут, пятнадцать; понятная медлительность, в сложившихся обстоятельствах ничего другого ожидать не приходилось.

Через полчаса Шард зевнул, потянулся и начал перебирать в уме имеющиеся перспективы. В данный момент, однако, они ограничивались терпеливым ожиданием с сохранением всего возможного достоинства.

По прошествии примерно сорока минут, когда «рассеянное безразличие с оттенком презрения» стало граничить с «целенаправленным оскорблением», в пространстве за решеткой послышался шорох какого-то движения.

Прозвучал голос: «Шард Клатток, какое у вас дело к Титусу Помпо?»

У Шарда почему-то перехватило дыхание — он ощутил внезапную нервную дрожь, хотя голос был незнаком. «Кто со мной говорит?» — спросил он.

«Можете считать, что с вами говорит Титус Помпо. Почему вы не сядете на диван? Вам удобнее стоять?»

«Спасибо за внимание, но мне не нравится его расцветка».

«Неужели? Что ж, на вкус и цвет товарищей нет».

«Кроме того, возникает впечатление, что софа может неожиданно опрокинуться в любой момент. Предпочитаю не служить мишенью для глупых шуток».

«У вас трудный характер!»

«Тем не менее, вы меня видите, а я вас — нет... Надо полагать, существуют веские причины, по которым вы боитесь показать лицо».

На несколько секунд за решеткой наступило раздраженное молчание, после чего голос произнес: «Вы потребовали аудиенции, вам ее предоставили. Не тратьте время на обсуждение пустяков». Голос пустоватого тембра звучал размеренно и гулко, начальные фонемы слегка резали слух — говорящий пользовался частотным преобразователем, но держал микрофон слишком близко, перегружая фильтры.

«Попытаюсь не отвлекаться от дела, — ответил Шард. — Дело это связано с убийством, недавно совершенным на станции Араминта. Существует свидетель преступления — или доверенное лицо свидетеля; его зовут Замиан Лемью Габрискис. В настоящее время он находится в Йиптоне. Прошу вас найти этого человека и передать его в мое распоряжение».

«Разумеется, это будет сделано без промедления! Но вы должны заплатить за услугу тысячу сольдо».

«За сотрудничество в рамках уголовного расследования вознаграждение не причитается. Таков закон, и вы это знаете не хуже меня — а может быть, и лучше меня».

«Нам известны ваши законы, но здесь, на островах Лютвен, соблюдаются мои законы».

«Не совсем так. Я согласен с тем, что здесь вы располагаете неограниченной личной властью — но только по умолчанию, в отсутствие надлежащим образом сформированного правительства, которое может быть назначено в любое время. Сложившаяся в Йиптоне ситуация допускается в качестве временного компромисса — постольку, поскольку вам удается более или менее успешно поддерживать общественный порядок, хотя нам приходится закрывать глаза на отдельные возмутительные подробности. Другими словами, вам позволяют управлять атоллом потому, что это нам удобно, а не потому, что мы признаём ваши полномочия. Как только вы переступите черту и начнете нарушать общепринятые правовые нормы, этому положению вещей будет положен конец».

«Разговоры делу не помогут, — отозвался голос. — Острова Лютвен фактически независимы, нравится вам это или нет. Давайте смотреть в лицо действительности — и начнем с консерватора. Его притеснения неприемлемы и оскорбительны».

«Я ничего не знаю о каких-либо притеснениях».

«Разве вы не слышали? Отныне консерватор разрешает нам взимать плату исключительно в виде расписок. Туристам больше не позволяют привозить сольдо в Лютвен-Сити — они должны рассчитываться расписками, которые затем обмениваются на товары и продукты в кооперативном магазине станции Араминта».

Шард усмехнулся: «Надо полагать, огнестрельное оружие в магазине не продается».

«Надо полагать. Но ограничения бесполезны. Мы приобретаем столько твердой валюты, сколько нужно».

«Каким образом?»

«Не вижу необходимости посвящать вас в детали наших коммерческих сделок».

Шард пожал плечами: «Как хотите. Я приехал не для того, чтобы обсуждать политику. Мне нужен Замиан».

«И вы его получите. Мы навели подробные справки. С моей точки зрения, он извращенец и негодяй. Он пытался извлечь личную выгоду в ущерб моим интересам».

Шард снова усмехнулся: «Другими словами, он осмелился не договориться с вами заранее о разделе выручки от шантажа».

«Совершенно верно. Он намеревался шантажировать преступника в одиночку, не договорившись со мной. Он заставил вас поверить в то, что шантажист — Ксаланав. На самом деле Ксаланав ничего не знал. Тем не менее, его убили».

«Кто?»

«Для меня это не имеет значения. Мы не занимались расследованием в этом направлении».

Шард не преминул заметить некоторую уклончивость последней фразы: «Не совсем вас пониманию. Вы не занимались расследованием, но что-то знаете?»

«Не вижу необходимости строить догадки. Вполне вероятно, однако, что в данном случае убийца — не кто иной, как Замиан».

«Сомнительная гипотеза. Если Ксаланав действительно ничего не знал о первом убийстве, у Замиана не было бы никаких оснований избавляться от него или бежать со станции. Гораздо вероятнее предположить, что он бежал, опасаясь за свою жизнь. А из этого следует...» — Шард замолчал.

«Продолжайте», — мягко сказал Титус Помпо, и даже электронный преобразователь речевых сигналов не смог полностью устранить в его голосе издевательский оттенок какого-то дикого торжества.

«Так же, как и вы, не вижу необходимости строить догадки, — сухо сказал Шард. — Но я очень хотел бы услышать, как Замиан объясняет свое поведение».

«Приспичило же вам! Получите вы своего Замиана. Выйдите в коридор и спуститесь по лестнице. В первой комнате справа вы найдете Замиана в обществе охранника-умпа. Тот же охранник проводит вас к автолету».

«Не буду больше отнимать у вас время. Благодарю за сотрудничество».

Из-за решетки не донеслось ни звука, но Шарду казалось, что кто-то все еще стоял за ней, наблюдая из темноты.

Охваченный чувством, похожим на боязнь замкнутого пространства, Шард повернулся и быстрыми шагами покинул приемную. Тяжело дыша, он прошел по коридору и спустился по лестнице. Справа оказалась бамбуковая дверь, выкрашенная в грязноватый темно-красный цвет — Шард распахнул ее. Умп, сидевший на скамье у стены, вскочил на ноги: «Вам нужен Замиан?»

Шард не видел в комнате никого, кроме умпа: «Где он?»

«Тут, в яме. Так безопаснее. Он работал на кухне? Не думаю, что теперь он кому-нибудь пригодится, его уже порядком потрепали». Умп подошел к во́роту с веревкой, спускавшейся в отверстие в полу, и стал поворачивать рукоятку во́рота. Шард заглянул в отверстие. В трех метрах под полом бугрились наносы покрытого слизью черного ила, полуразмытого струйками воды из лагуны. Натянутая веревка поддерживала голову человека, барахтавшегося в грязи. Руки его были замотаны липкой лентой за спиной, рот заклеен той же липкой лентой. Он дергался и корчился от укусов плотно окружившей его стайки животных, напоминавших не то крыс, не то маленьких детей с пегой темной кожей и заостренными нечеловеческими мордочками. Они грызли то, что оставалось от его ног, и уже зарывались головами в брюшную полость, оттесняя друг друга с яростной алчностью. Когда умп поднял Замиана над илом на веревке, приклеенной к его волосам, хищные паразиты еще долго не желали оторваться от тела.

Над полом помещения появилась голова Замиана, за ней последовал торс. «Йуты, конечно, над ним уже поработали, — заметил умп. — Не знаю, какой от него толк в таком состоянии».

«Толку мало», — мрачно сказал Шард.

Замиан еще не умер. По глазам его было видно, что он узнал Шарда — он что-то мычал сквозь липкую ленту.

Шард подбежал и оторвал ленту: «Замиан! Ты меня слышишь?»

«Он не может ничего сказать, да и думать, наверное, не может, — прокомментировал умп. — Умфо приказал накачать его нийеном, чтобы он раскололся. Теперь у него в башке ничего не осталось. Нийен — опасная дрянь, хотя и полезная. В любом случае он ваш — забирайте его».

«Одну минуту, — сказал Шард. — Замиан! Это Шард! Отвечай!»

Замиан издавал неразборчивые булькающие звуки.

«Замиан, скажи! Кто был водителем грузовика? Кто убил девушку?»

Лицо Замиана исказилось от напряжения. Он открыл рот и отчетливо, с усилием произнес: «Когда он вернулся, я видел гриву. Но без головы».

«Кто он? Ты знаешь, как его зовут?»

«Так вы его заберете или нет? — спросил охранник. — Я его держать больше не собираюсь».

«Подождите, — отмахнулся Шард. — Замиан, имя! Его имя!»

Умп отпустил рукоятку во́рота. Барабан завертелся, веревка с визгом скользнула в дыру. Замиан исчез.

Шард застонал от досады и плотно зажмурил глаза — ему хотелось убить охранника на месте. Он наклонился над отверстием в полу. Замиан сидел в грязи и молча, в полном отупении смотрел на йутов, поспешно вгрызавшихся в его тело. Замученный и отравленный, он уже отрешился от мира; кроме того, из него явно больше ничего нельзя было вытянуть.

Шард отвернулся и сказал упавшим голосом: «Проводите меня к автолету. Здесь нечего делать».

Тем временем Глоуэн проснулся не раньше обычного, позавтракал в одиночестве и провел утро, прибирая в квартире и повторяя слегка запущенный материал — Парилья кончилась, в лицее снова начинались занятия.

За час до полудня зазвонил телефон. Глоуэн снял трубку: «Алло?».

Прозвучал тонкий голосок: «Глоуэн, это Миранда. Я что-то нашла. Что-то странное. Хочу с тобой поговорить».

«Говори, я слушаю. Что случилось?»

«Глоуэн! Не по телефону!» — последние слова прозвучали приглушенно.

Глоуэн позвал: «Ты где? Что такое?»

«Я просто обернулась. Меня теперь пугают всякие шорохи. И правильно! Это мама, она может подслушивать».

«Хорошо, давай встретимся. Я зайду к вам?»

«Нет, я тебя встречу по дороге, минут через десять».

«Уже выхожу».

Глоуэну пришлось немного подождать, но вскоре он увидел Миранду, бежавшую к парковым воротам из пансиона Ведеров: худенькое глазастое создание с растрепанными каштановыми кудрями, полное сознания собственного значения — по меньшей мере в таком мире, каким она его себе представляла. Глоуэну, стоявшему в тени ворот, показалось, что девочка чем-то подавлена и напугана.

Задыхаясь, Миранда выбежала на дорогу. Глоуэн отошел от столба ворот: «Я здесь!»

Миранда подскочила и обернулась: «Ой! Я тебя не заметила. Я испугалась».

«Прошу прощения, — сказал Глоуэн. — Так что случилось?»

«Пошли, — потянула его за руку Миранда. — Здесь не надо говорить».

«Как хочешь. Скажи мне хотя бы, куда мы идем?»

«В Архив».

В тени деревьев, высаженных вдоль Приречной дороги, они прошли мимо «Старой беседки» и свернули по речной набережной к старинному зданию бывшего управления.

Пока они шли, Миранда начала говорить, сначала почти бессвязно, не поспевая за мыслями: «У меня все время такое чувство, что она вот-вот выйдет из-за угла или сидит где-то рядом на скамейке, просто ее не видно за деревом... А иногда кажется, что я немножко сошла с ума или сразу постарела лет на десять, на двадцать...»

«Интересное наблюдение, спору нет, — пробормотал Глоуэн. — Честно говоря, я тоже чувствую себя древним, как горы на горизонте».

Занятая собой, Миранда его почти не слышала: «Мне все это не нравится, я так его ненавижу, что меня тошнит... Я лежала ночью в кровати и пыталась представить себе, как все это было. Кто бы он ни был, он, наверное, смотрел, как Сесили выступала на сцене, но перед окончанием пошел на задний двор и спрятался в грузовике».

Глоуэн удивился: «Откуда ты знаешь про грузовик? Это же секрет!»

«Я слышала, как мама говорила с папой, когда они думали, что меня нет. В любом случае, я подумала про камеры в Архиве. На фотографиях должно быть видно, как он уходил на задний двор».

«Верно. В отделе B об этом тоже подумали. Капитан Рун Оффо каждый день изучает эти фотографии».

«Я знаю. Он уже несколько раз отбирал у меня кассеты».

«Ага, теперь все понятно! Ты работала в Архиве, помогая отделу расследований проверять фотографии».

Миранда взглянула на него с укором: «Глоуэн, ты надо мной смеешься? А я еще даже не показала тебе, что я нашла!»

«Нет, я не смеюсь. Я хотел бы посмотреть, что такое ты нашла».

Миранда приняла извинение, с достоинством кивнув головой, и они вошли в здание бывшего управления.

В просторном вестибюле звуки их шагов отражались эхом от мраморных дверей и стен, украшенных причудливой вязью литого чугуна с медальонами из зеленого порфира. «Наверное, лучше тебе рассказать, что я искала», — задумчиво произнесла Миранда.

«Кажется, я знаю. Кого-то, кто шел на задний двор Орфеума».

«Кого-то в меховом костюме. Вроде Латуюна или «бесстрашного льва». Хотя было еще несколько таких костюмов».

«Значит, ты знаешь и про искусственный мех».

«А почему мне нельзя это знать?»

«Не вижу особых причин. Особенно в том случае, если тебе удалось что-то найти».

«Пойдем, я тебе покажу!»

Миранда потянула за ручку тяжелой двери, и они оказались в величественной приемной отдела А. Миранда подвела Глоуэна к конторке, заполнила квитанцию и опустила ее в прорезь. Через несколько секунд ей выдали маленькую черную коробку.

Они прошли в смотровой зал. Миранда потушила свет и включила проектор: «Сперва я почти не могла смотреть на Сесили. А теперь я об этом почти не думаю — зачерствела сердцем, или как это называется?» Ее голос слегка сорвался: «Наверное, не совсем. Не беспокойся. Я не буду плакать и кататься по полу в истерике».

Глоуэн погладил ее по голове и взъерошил ей кудри: «По-моему, Ябеда, ты слишком умная для своих лет».

«Ты тоже не дурак, если уж на то пошло. Кроме того, не надо дергать меня за волосы!»

«Прошу прощения. Впредь буду осторожнее».

Миранда слегка кивнула: «Я просмотрела каждую из кассет по двадцать раз. Один и тот же участок снимали под разными углами — можно распознать каждого, кто на нем был. Работники архива еще не закончили, но почти всех, кто появляется на фотографиях, знают по именам. Например...» Нажимая на клавиши со стрелками, Миранда переместила по экрану блестку курсора, остановила ее на одном из лиц и нажала другую клавишу. В нижней части экрана появилась надпись: «ГЛОУЭН КЛАТТОК».

«Конечно, я не тебя искала. Я хотела найти того, кто пробрался на задворки Орфеума. Но кто бы он ни был, он знал, что надо держаться подальше от камер, и я ничего не нашла. А потом я стала увеличивать части фотографий — просто так, чтобы посмотреть, что получится. И чисто случайно обнаружила вот это...»

Бодвин Вук и его капитаны собрались в помещении с высоким потолком на втором этаже нового управления. Поговорив пару минут о повседневных мелочах, директор устроился поглубже в массивном черном кресле, почти утонув в его объятиях: «А теперь отчитывайтесь. Капитан Лаверти?»

Айзель Лаверти сказал: «Я работал с волокнами, найденными в кузове грузовика. Это синтетический материал инопланетного производства — скорее всего, сделано на Соуме. Для сравнения я заготовил образцы всех так называемых «волосатых» костюмов, в том числе ног Латуюна, шкур «бесстрашных львов» и еще нескольких нарядов. Я не смог придти к однозначному заключению. Волокно точно соответствует только меху с ног Латуюна, хотя большое сходство наблюдается и с гривами костюмов «бесстрашных львов». Каковы передвижения этих персонажей в период преступления? Два «бесстрашных льва», Керди Вук и Арлес Клатток, патрулировали табор йипов. Еще шестеро «бесстрашных львов» находились в самых разных местах, но часто в присутствии надежных свидетелей, что позволяет исключить их из числа подозреваемых. Латуюн — или, называя вещи своими именами, Намур — заявляет, что в это время он танцевал павану со Спанчеттой Клатток, после чего гулял вокруг да около, но не покидал Квадратный парк. Спанчетта и другие свидетели подтверждают его показания. Значит, несмотря на сходство волокон, Намура тоже приходится исключить. Таким образом... — Айзель Лаверти беспомощно развел руками. — Что остается? Получается, что анализ волокон практически не помогает расследованию. По словам Намура, он позаимствовал костюм из гардероба «Лицедеев». Флоресте получил инопланетный материал специально для пошива костюмов «первобытных» персонажей. Оставалась пара неиспользованных кусков этой ткани. Не могу сказать, что это обстоятельство существенно запутывает дело, но в любом случае оно его не проясняет».

«Об этом еще следует подумать, — проворчал Бодвин Вук. — Кто следующий? Шард?»

«В Йиптоне я узнал много нового, — ответил Шард. — По сути дела, гораздо больше, чем хотел бы. Но к нашему делу эти сведения имеют мало отношения. Встретиться лицом к лицу с Титусом Помпо я не смог — он одержим идеей сохранения инкогнито, что само по себе подозрительно и заслуживает нашего расследования. Я говорил с ним, то есть в некотором роде слышал его голос».

Бодвин Вук высоко поднял брови: «В некотором роде? Так вы с ним говорили или нет? Пожалуйста, поясните».

«Насколько я понимаю, я слышал воспроизведение его речи. Аналог речи, так сказать. Подозреваю, что он пользовался цифровым частотным преобразователем звуковых сигналов, настроенным таким образом, чтобы отфильтровывались эмоциональные интонации, выравнивался темп произнесения слов и менялись тембр, высота голоса и обертоны. Обработанная таким образом речь не выразительнее голоса сканирующего компьютера, читающего текст со страницы. Тем не менее, прибор не справился со своей функцией. Я убежден, что где-то, когда-то слышал этот голос».

«Мы как-нибудь займемся этим голосом, — сказал Бодвин Вук. — Что дальше?»

Шард рассказал о том, что произошло в Йиптоне: «Кто-то недосмотрел, и Замиан успел выдавить из себя несколько слов. Он отчетливо произнес: «Когда он вернулся, я видел гриву. Но без головы»».

«Ха! — Бодвин Вук ударил кулаком по столу. — Так что мы не можем игнорировать результаты, полученные капитаном Лаверти, не так ли?»

«Верно. Можно заключить также, что Намур не был убийцей — Замиан прекрасно знал Намура и, насколько мне известно, у него не было никаких оснований защищать его от правосудия. Замиан, однако, умирал и был в шоке. Его словам нельзя полностью доверять. Кроме того, как понимать выражение «без головы»? Предполагаю, что убийца снял головную часть своего костюма — хотя бы для того, чтобы ему было легче управлять грузовиком. Можно выдвинуть и другие гипотезы, но с ними, по-моему, лучше подождать».

Бодвин Вук величественно обозрел сидящих вокруг стола: «Капитан Рун Оффо, у вас какие новости? Вы сегодня подозрительно немногословны, и я замечаю в ваших манерах намек на то самое пресловутое высокомерие, из-за которого представителей клана Оффо прозвали «всезнайками»».

«В присутствии Вуков демонстрировать интеллектуальное превосходство, как правило, не представляет труда. А в том, что касается нашего расследования, мне, по-видимому, удалось добиться некоторого успеха и, если так можно выразиться, наступить преступнику на пятки».

«Очень рад это слышать! Так что же говорят нам фотографии? Действительно ли Намур, как он утверждает, «мечтательно вкушал одну каплю наслаждения за другой» в обществе неотразимой Спанчетты — или его отчаянная погоня за наслаждениями скорее носила характер дурного сна? Короче говоря, виновен ли он в убийстве? Не говоря уже о двадцати других преступлениях, в которых он, скорее всего, замешан?»

«В данном случае, по меньшей мере, с Намура приходится снять подозрения, — отозвался Рун Оффо. — Он бесстыдно волочился за Спанчеттой, танцевал с ней и крутил ее во все стороны на скамейках в парке, пренебрегая всякими приличиями. Не все три часа, конечно, но достаточно долго, чтобы его можно было уверенно вычеркнуть из списка. Сходство волокон в данном случае ни о чем не говорит. Столь же докучливой правдивостью отличаются показания остальных подозреваемых. Каждый из них, к сожалению, занимался именно тем, о чем говорил в своих показаниях. За исключением одного. Вчера прилежание в совокупности с удачей позволило мне выявить существенный факт».

(«Удача» объяснялась решением Глоуэна, настоявшего на том, чтобы Миранда сообщила о своей находке Руну Оффо: «Пусть он расскажет об этом Бодвину! У нас будет полезный союзник, и в то же время ты не наживешь себе неизвестных врагов».)

«Как и следовало ожидать, перемещения «бесстрашных львов» в период преступления были гораздо более беспорядочными и непредсказуемыми, чем поведение других участников карнавала. Тем не менее, удалось достаточно подробно восстановить картину в отношении всех восьми безобразников. Арлес Клатток и Керди Вук были в патруле, о чем свидетельствует обходной лист, который они оба подписывали каждые полчаса, возвращаясь после очередного раунда. Проказы других шести «бесстрашных львов» проследить было гораздо труднее, но я с этим справился. Итак: восемь «бесстрашных львов», так же, как и Намур, вычеркнуты из списка. На этом я уже готов был закончить свой анализ, но тут мое внимание было привлечено к не слишком отчетливой фигуре в тенях за «Старой беседкой», почти за пределами поля зрения камеры. Увеличив этот фрагмент и применив алгоритмы улучшения качества изображения, я получил следующий результат». Пользуясь приборами управления видеоаппаратурой Бодвина Вука, Рун Оффо направил на стену яркий прямоугольник: «Перед вами «бесстрашный лев», что само по себе таинственно, так как известно, что в этот момент все «львы» находились в других местах! По мере передвижения этой фигуры становится ясно, что в кустах за «Старой беседкой» притаился не кто иной, как Арлес Клатток, который, по всеобщему убеждению, должен был патрулировать табор йипов. А Сесили Ведер как раз в это время все еще находилась на сцене. Похоже на то, что личность подозреваемого установлена».

«Хо-хо! — воскликнул Бодвин Вук. — Наш прилежный, исполнительный Арлес! Его задерживали, допрашивали?»

«Нет. Думаю, нам следует совместно наметить план дальнейших действий. Дело осложняется тем, что сержанту Керди Вуку, также находившемуся в патруле, придется ответить на очень неприятные вопросы — в частности, объяснить, почему он не отчитался о нарушении Арлесом служебных обязанностей, несмотря на то, что это нарушение очевидным образом имело огромное значение для нашего расследования».

«Гм, — опустил голову Бодвин Вук. — Вопросы эти задать нетрудно — вот ответить на них будет не так просто. Прежде всего, дайте-ка мне посмотреть на обходной лист».

Рун Оффо протянул ему бумагу: «Вы заметите, что в течение трех предыдущих ночей Арлес время от времени проставлял свою подпись, два или три раза каждую ночь, хотя в большинстве случаев подписывался Керди, как старший по рангу. В ночь преступления, однако, после каждого раунда подписывался только Керди».

Бодвин Вук по очереди посмотрел на каждого из присутствующих: «Так что же, господа? Есть какие-нибудь замечания?»

Айзель Лаверти сказал: «Происхождение волокон остается неясным. Убийца носил костюм с искусственным мехом; волокна найдены в кузове грузовика. Но материал костюма Арлеса не соответствует волокнам, найденным в грузовике. Таким образом, его вину невозможно доказать!»

«У него могло быть два костюма, старый и новый, — возразил Бодвин Вук. — Нам больше ничего не остается: необходимо допросить Арлеса, и сегодня же. Керди я займусь попозже».

«Арлеса можно задержать сию минуту, — предложил Шард. — Еще рано, он у себя в квартире. Спанчетта там же».

«У меня много срочных дел, — задумчиво произнес Рун Оффо. — Надеюсь, для ареста Арлеса не требуется присутствие всех четырех капитанов?»

Айзель Лаверти быстро добавил: «У меня на столе огромная куча бумаг. Мне следует заняться ими сегодня же — если вы не хотите, чтобы я героически погиб на посту, погребенный горой отчетов, справок и показаний».

«Хммф, — фыркнул Бодвин Вук. — Я не боюсь Спанчетты!» Он наклонился к микрофону на столе: «Кто сегодня дежурит в управлении? Мне нужен опытный человек, большой, сильный, быстро реагирующий и не отступающий перед лицом разъяренных фурий. Есть у нас такой?»

«Прошу прощения, директор. В управлении никого нет, кроме кадета Глоуэна».

Бодвин покосился на Шарда: «Глоуэн, значит? Ну и хорошо. Скажите ему, чтобы застегнул униформу и явился ко мне в кабинет, немедленно».

Бодвин Вук, Шард и Глоуэн выстроились перед дверью квартиры в пансионе Клаттоков, где проживали Миллис, Спанчетта и Арлес. Бодвин прикоснулся к кнопке звонка, и лакей пропустил их в фойе — восьмиугольное помещение с восьмиугольным, обитым зеленым шелком канапе в центре. В четырех нишах красовались урны из киновари с любовно подобранными букетами стеклянных цветов. Напротив входа, на постаменте из черного халцедона, стояла серебряная курильница, испускавшая волнистую полоску ароматного фимиама.

Бодвин Вук критически оценил обстановку: «На меня неоклассический романтизм производит несколько подавляющее впечатление. Надо полагать, таковы вкусы Миллиса. Говорят, Спанчетта предпочитает простоту и умеренность».

«Надо полагать», — эхом отозвался Шард.

«Жаль, что сегодня Спанчетта не удостоит нас своим вниманием, — громко сказал с непроницаемым лицом Бодвин Вук. — Но такая возможность представится довольно скоро, особенно если Арлеса приговорят к смертной казни».

Спанчетта ворвалась в приемную, все еще в сиреневом утреннем халате из плиссированного шелка с оборками, в розовых тапочках из пушистого ворса. Мятежную массу ее черных кудрей удерживал полупрозрачный кружевной цилиндр, позволявший нескольким непослушным локонам игриво пересыпаться через край. Она переводила взгляд с одного лица на другое: «Кто и зачем устроил переполох? Бодвин Вук, Шард. А это кто? Глоуэн? В униформе? Впечатляющая группа должностных лиц».

Бодвин Вук сухо поклонился: «Боюсь, что лакей ошибся — мы хотели бы видеть Арлеса».

«Арлес отдыхает. В чем проблема?»

«Проблема состоит, главным образом в том, что мы пришли к Арлесу, а нас встречаете вы».

«Что с того? Я его мать».

«Не сомневаюсь. Тот факт, что мы явились в униформах, однако, свидетельствует о том, что мы выполняем официальные обязанности. Обязанности, относящиеся к расследованию убийства Сесили Ведер».

Спанчетта надменно вскинула голову и наполовину опустила тяжелые веки: «Убийство? Неужели необходимо произносить это ужасное слово? Насколько я знаю, состав преступления не доказан. Кроме того мне известно из заслуживающих полного доверия источников, что эта девица просто-напросто сбежала с инопланетным любовником, самым безответственным образом. В любом случае, Арлес не может иметь никакого отношения к этой истории».

«Мы хотели бы убедиться в этом. Пожалуйста, приведите его немедленно, или мне придется попросить сержанта Глоуэна Клаттока прибегнуть к принуждению — если потребуется».

Спанчетта окинула Глоуэна ледяным взором: «Не потребуется. Пойду спрошу, желает ли он вас видеть». Повернувшись на каблуках, она вышла из фойе.

Прошло десять минут. Сквозь стены можно было слышать приглушенные акколады страстного контральто Спанчетты и басистое ворчание Арлеса.

Наконец Арлес приплелся — в коричневом дневном халате и красных кожаных шлепанцах экстравагантного покроя. Несколько секунд он в нерешительности топтался в дверном проеме, пытаясь понять, что происходит, по лицам посетителей, но Спанчетта втолкнула его в фойе.

Бодвин Вук сказал: «Предлагаю перейти в гостиную, где нам удобнее было бы задавать вопросы».

«Заходите», — коротко согласилась Спанчетта и провела их в соседнюю гостиную.

«Вот так будет лучше, — вздохнул Бодвин Вук. — Арлес, ты можешь сесть, если хочешь. Спанчетта, мы больше не нуждаемся в ваших услугах, вы можете идти».

«Одну минуту! — отрезала Спанчетта. — В чем обвиняют Арлеса?»

«В данный момент никакие обвинения не предъявляются. Арлес, если хочешь, ты можешь потребовать присутствия Фратано, другого советника или даже твоей матери. С другой стороны, ты можешь самостоятельно отвечать на вопросы — или даже отказаться отвечать. В последнем случае тебя арестуют, обвинят и будут судить».

«На каких основаниях? — закричала Спанчетта. — Я имею право знать!»

«А, мы что-нибудь придумаем, не сомневайтесь. Арлес, у тебя нет никаких идей на этот счет?»

Арлес облизал пухлые губы, покосился на мать и капризно сказал: «Мне не нужны ничьи советы. И я предпочитаю говорить с вами один».

Спанчетта наконец ушла; Шард плотно закрыл за ней дверь.

«А теперь, — продолжил Бодвин Вук, — отвечай на вопросы ясно, кратко и без утайки. От тебя не требуется признание вины, но ты обязан сообщить о любом преступлении, совершенном любым другим человеком, если он тебе известно. Начнем сначала. Известно ли тебе, кто убил Сесили Ведер?»

«Конечно, нет!»

«Подробно опиши, что ты делал той ночью, когда ее убили».

Арлес прокашлялся: «Что бы я ни делал, это не имеет никакого отношения к Сесили».

«Неужели? Мы знаем, что ты покинул свой пост у табора и переоделся в костюм бесстрашного льва. Видели, как ты вернулся к разгрузочной площадке за театром на грузовике винодельни».

«Это невозможно, — сказал Арлес. — Меня там не было. Вам наврали».

«Где же ты был?»

Арлес посмотрел на закрытую дверь и стал говорить тише: «У меня было свидание с молодой женщиной. Я договорился с ней до того, как меня назначили в патруль, и не хотел нарушать обещание».

«Кто она?»

Арлес снова бросил взгляд на дверь и заговорил еще тише, почти беззвучно: «Мать ее не любит. Если она узнает, мне не поздоровится».

«Как зовут девушку, с которой ты встретился?»

«А вы расскажете моей матери?»

«Вполне возможно. Твой проступок невозможно утаить, и не подлежит сомнению, что тебя накажут».

«Накажут? За что? Маршировать вдоль этого забора ночью просто глупо! Одного человека в патруле вполне достаточно».

«Как бы то ни было, почему Керди не сообщил о твоем прогуле?»

«Он знал, куда я направлялся, знал, что я на свидании и больше нигде. Он понимал, что в таких обстоятельствах донести на меня значило бы сделать большой шум из-за какого-то пустяка. Поэтому он согласился промолчать. Мы же оба — бесстрашные львы, не забывайте!»

«Не забуду. Тебе представится возможность попрактиковаться в рычании, когда тебя будут пороть».

«Пороть?» — повысил голос Арлес.

«Не могу точно предсказать размер и характер наказания. Скорее всего, тебя пожалеют, и ты не получишь по заслугам. Как звали молодую женщину?»

«Она выступала со мной в труппе «Лицедеев». Друзилла ко-Лаверти».

«И где вы проводили время?»

«В темном углу «Старой беседки», откуда было видно «Фантасмагорию». А потом мы просто там сидели и болтали».

«Кто-нибудь вас видел?»

«Конечно. Целая толпа. Но может быть, на нас никто не обращал особого внимания».

Наступило молчание.

«Как насчет костюма? — спросил Глоуэн. — Ты взял его с собой в патруль?»

Арлес только пожал плечами, явно считая, что отвечать на вопросы Глоуэна было бы ниже его достоинства. Но Бодвин Вук мягко напомнил: «Тебе задали вопрос».

«Я оставил свой костюм здесь, в пансионе. Не хотел тратить время зря, залез в гардероб «Лицедеев» и напялил «первобытный» костюм, с головой горгульи. Никто не заметил разницы. Даже бесстрашные львы».

«Так-так. И что дальше?»

«Перед полуночью я сбросил костюм, вернулся к табору и проверил обходной лист — Керди подписывался каждые полчаса. Все было в полном порядке и, по-моему, я никому ничего плохого не сделал».

Бодвин Вук покачал головой с угрожающим неодобрением и произнес резким, гнусавым тоном: «Некрасивая история! Вы пренебрегли своими прямыми обязанностями. Подделали официальный документ, злоупотребили доверием руководства... Ты что-то сказал?»

Арлес, пытавшийся вставить какое-то замечание в свою защиту, передумал и угрюмо пробормотал: «Нет, ничего. Ничего я не сказал».

Бодвин Вук поднял со стола какие-то бумаги и раздраженно бросил их: «Мы еще выясним, чем ты занимался той ночью. Можешь идти».

Глава 3

День за днем проходили недели. Смена времен года неумолима, и даже разноцветные огни, блестящая мишура и звон бубенчиков Парильи не смогли ее остановить — за осенью последовала зима. Исчезновение Сесили Ведер отошло в прошлое — всеобщее возмущение потеряло остроту, хотя все прекрасно знали, что прямо среди них, рядом, жил человек с кошмарной тайной за душой.

Чувства Глоуэна тоже притупились, хотя по ночам он часто лежал, уставившись в темноту и пытаясь увидеть внутренним взором лицо убийцы. Иногда ему казалось, что он стоит на площадке за театром, и преступление совершается перед его глазами. Вот он, грузовик! А там, в кузове — молчаливая темная фигура! А вот идет Сесили — спешит пружинистыми шагами, хотя ей мешают большие разноцветные крылья. Вот она удивленно остановилась на площадке и подошла к грузовику, ничего не опасаясь, потому что ее позвал кто-то, кого она хорошо знала. И Глоуэн напрягался до шума в ушах, пытаясь увидеть лицо душегубца глазами Сесили, подходившей к кузову. Временами он узнавал какое-то сходство с Арлесом, но в большинстве случаев лицо оставалось бледным размытым пятном.

По логике вещей — убеждал себя Глоуэн — насильником и убийцей не мог быть никто, кроме Арлеса. Когда Друзиллу попросили подтвердить рассказ Арлеса о событиях того вечера, она дала весьма и весьма сомнительные показания. Алиби, предоставленное Арлесу этой легкомысленной ветреницей, по мнению Глоуэна равнялось отсутствию алиби или даже свидетельствовало о его отсутствии.

Допрос Друзиллы проводили на приморской террасе гостиницы «Араминта» сразу после того, как Друзилла позавтракала. Свидетельница сидела, подняв ноги на скамью и обхватив руками колени; утренний ветерок трепал ее белесые, почти розоватые волосы, а пышные ягодицы туго натягивали ткань белых бриджей. Вспоминая судьбоносную ночь Большого Маскарада, она не удержалась от лукавой улыбки — на пухлых щеках появились ямочки.

«Хотите знать всю правду? Без шуток? Ну и получайте свою правду! Я напилась до умопомрачения, —Друзилла помотала головой с гордым сожалением, будто удивляясь своему подвигу. — В доску! И нисколечко об этом не жалею. А чего вы хотите? Все, кто вокруг меня вертятся — паршивые кислобздеи, безмозглые дуболомы и вонючие подонки. К тому же я страшно разозлилась на Флорри...» (Она имела в виду Флоресте.) «…а мой жених, когда я пожаловалась, только рассмеялся. Намур, вы же его знаете — красавчик, конечно, бабы за ним бегают толпой, но такое же животное, как все, по сути дела… Совершенно не понимаю, что я в нем нашла? Спанчетте, этой бомбе, сто́ит его пальчиком поманить — он бежит, как миленький! Вы бы знали, как она меня ненавидит! Фуф!» (Последний звук должен был передать чрезвычайную интенсивность злобы, исходившей от Спанчетты.) «В любом случае, я подумала: «Вот я вам всем покажу!» Насосалась в зюзю и прекрасно провела время, кстати! Нисколечко не жалею!»

«Так как насчет Арлеса?»

«Ах да, Арлес там был. Какое-то время, точно не помню… Помню, мы с ним смотрели начало «Фантасмагории» — мы ж все-таки с ним «Лицедеи», как-никак… А вот что потом было? Черт его знает… Помню, он меня хотел оттащить на берег реки, это я хорошо помню. Не пошла я туда, ну его — там лягушки и колючки, и всякая кусачая тварь летает. Ну, а он, как водится, обиделся и ушел. Тут у меня просто голова закружилась, ничего не помню. По-моему, я свалилась и заснула на скамейке. В любом случае, когда я чуть-чуть пришла в себя, было уже далеко за полночь, и все сорвали маски. Арлес вернулся, и я заставила его проводить меня домой, а то меня здорово шатало и тошнило».

Показания Друзиллы погрузили отдел расследований в уныние. Считалось, что Арлес, по-видимому, виновен, но никто не мог предъявить ему обвинения, основанные на убедительных доказательствах, так как преступником с таким же успехом мог быть кто-нибудь другой в еще одном «первобытном» костюме.

Неопределенность усугублялась одним любопытным обстоятельством, которое дорого обошлось сержанту Керди Вуку. Ему приказали отправиться в гардероб «Лицедеев» и конфисковать два «первобытных» костюма. Керди получил это поручение в конце рабочего дня; на следующий день он должен был сдать несколько зачетов, в связи с чем отложил исполнение приказа. К тому времени, когда Керди явился за костюмами, их уже не было, хотя гардеробщик мог поклясться, что видел их еще вчера.

Халатность Керди в этом случае, а также тот факт, что он не отчитался об отлучке Арлеса из патруля, повлекли за собой снижение в звании и строгий выговор от Бодвина Вука.

Керди выдержал головомойку безразлично, с деревянной усмешкой, что дополнительно взбесило директора отдела B. «Что вы можете сказать в свое оправдание, сударь?» — рявкнул Бодвин.

«Я был готов к выговору и, как вы могли заметить, выслушал его с достоинством, — ответил Керди. — Понижение в ранге, однако — чрезмерное наказание, совершенно несправедливое!»

«Неужели? — язвительно спросил Бодвин Вук. — И почему же?»

Керди нахмурился, помолчал, и выразился настолько осторожно, насколько умел: «Иногда, директор, человек вынужден руководствоваться своими принципами».

Это заявление заставило Бодвина Вука резко выпрямиться в кресле. Он поинтересовался угрожающе ласковым тоном: «Ты считаешь, что приказы можно исполнять только в том случае, если они согласуются с твоими личными убеждениями?»

Керди помялся, но выдавил: «Честно говоря, если вы ставите вопрос таким образом, мне ничего не остается, как дать положительный ответ».

«Поразительно. Когда и каким образом у тебя в голове завелась такая несуразная мысль?»

Керди пожал плечами: «Прошлым летом, выступая с «Лицедеями», я много размышлял. Кроме того, у меня была возможность обмениваться мнениями с Флоресте».

Бодвин Вук утонул в глубинах своего кресла. Сложив кончики пальцев, он изучал потолок. «Вот как! — сказал он после довольно длительного молчания. — Что ж, придется пересмотреть твое дело».

«Я надеялся, что вы примете такое решение, директор».

Бодвин Вук не слышал: «Прежде всего, ты — Вук. Представители клана Вуков редко становятся шутами, скоморохами и закулисными повесами. Наши предки не считали балаган подходящим местом работы для серьезного человека. Поэтому мне не доставляет ни малейшего удовольствия то, что я должен тебе сказать».

Грубое круглое лицо Керди слегка вытянулось: «Что это значит?»

Бодвин Вук медленно перевел взор с потолка на стоявшего навытяжку недоросля: «Учитывая откровения, которыми ты со мной поделился, твоя профессиональная карьера может продолжаться либо в труппе «Лицедеев», либо в отделе B. Работа в театре отличается множеством преимуществ. Ты сможешь воплотить на сцене все свои фантазии, дать полную свободу своему темпераменту. Если Флоресте потребует, чтобы во время исполнения популярной песенки ты скорчил похабную гримасу, повернувшись направо, в то же время выпятив зад налево, ты можешь заявить, что это противоречит твоим «принципам». Флоресте, скорее всего, отнесется к такому заявлению с некоторым недоумением, но, будучи воплощением интеллигентности и терпимости, в конечном счете признает твое право выпячивать зад в любом другом направлении. На то он и лицедей. В отделе B предъявляются иные требования. Настолько иные, что разницу трудно выразить словами! Здесь подчиняются только тем «принципам», которые непосредственно следуют из распоряжений вышестоящих должностных лиц. Здесь твоя профессиональная деятельность целиком и полностью определяется не твоими собственными представлениями и не рассуждениями Флоресте, а моими приказами. Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно?»

«Несомненно, но ведь существуют...»

«Не существуют».

«Что, если совесть не позволяет мне выполнить приказ?»

«Если у тебя осталось хоть какое-нибудь сомнение в твоей способности беспрекословно выполнить любой приказ, я сию же минуту приму твое заявление с просьбой об увольнении».

«Вы тоже могли бы подать в отставку!» — буркнул Керди с упрямством, достойным лучшего применения.

Бодвин Вук не удержался от усмешки: «Мог бы. Но кого из нас, по-твоему, выгонят в шею из этого кабинета через пять секунд?»

Керди молчал, его безутешная физиономия порозовела.

«Значит, так! — резко сказал Бодвин. — Выбирай: принципы или отдел расследований?»

«Очевидно, что в моих интересах делать карьеру в отделе B».

«Твои интересы тут ни при чем. Ты не ответил на вопрос».

«Я выбираю отдел B. У меня нет выбора».

«А как насчет «принципов»?»

Выпуклые голубые глаза Керди затуманились от обиды и возмущения: «Полагаю, что мне придется ими поступиться».

«Очень хорошо, — Бодвин Вук показал большим пальцем на дверь. — Это все».

Подходя к двери, Керди обернулся и в последний раз горько пожаловался: «И все равно, разжалование — это несправедливо!»

«Неоригинальная реакция, — заметил Бодвин. — Убирайся, пока я смеюсь, мое чувство юмора не бесконечно!»

Керди убрался.

Зима кончилась, на станции Араминта становилось теплее. Одержимость Глоуэна постепенно таяла под влиянием весны. Он сделал все, что мог, оставалось только ждать — может быть, будущее подскажет какое-то решение. Сесили Ведер стала болезненным скорбным воспоминанием.

Глоуэн сосредоточил всю неистраченную энергию на учебе и, как обычно, добился больших успехов. Арлес, движимый абсолютной необходимостью, сдал несколько зачетов и сумел предотвратить грозившее ему исключение из лицея.

Год прошел своим чередом, за ним другой. Когда Глоуэну исполнилось девятнадцать лет, его показатель статуса равнялся 23, что не придавало особой уверенности — Глоуэна начинали тревожить похожие на прикосновения холодных пальцев опасения, хотя Шард уверял его, что по меньшей мере в ближайшее время для паники не было никаких оснований.

За три года Глоуэн слегка изменился. Ростом он теперь не уступал Шарду, и откуда-то в нем появились не слишком бросающиеся в глаза, но вполне ощутимые решительность и самоуверенность, создававшие впечатление, что он преждевременно повзрослел. Так же, как и Шард, он был худощав и строен, широк в плечах и узок в бедрах. Так же, как и Шард, он двигался с обманчивой легкостью, почти элегантной в своей непринужденности. Лицо его, не такое костлявое, сумрачное и хищное, как у отца, смягчалось прозрачными темно-карими глазами, густыми, хотя и коротко подстриженными черными волосами и широким улыбчивым ртом с задумчиво опущенными уголками. Его не слишком правильные черты были далеки от идеала классической красоты, но романтично настроенные девушки находили их весьма привлекательными. В эту пору Глоуэн уже редко вспоминал о Сесили Ведер — только во время одиноких прогулок за городом или на берегу волнующегося океана он шептал иногда: «Сесили, где ты, Сесили? Ты одна, тебе одиноко?»

Фактические обстоятельства дела, известные персоналу отдела B, мало-помалу стали достоянием гласности, и Арлеса, несмотря на недоказанность его вины, за спиной называли насильником и убийцей. Такое положение вещей приятно щекотало нервы одним и вызывало отвращение у других — Спанчетта же не могла найти слов от унижения и обиды. Только общество «бесстрашных львов» служило Арлесу убежищем — не потому, что его приятели оказались преданными друзьями или проявляли особую терпимость, а скорее потому, что принадлежность Арлеса к их группе придавала ей характер бесшабашной опрометчивости.

Со временем, однако, жители станции привыкли к присутствию подозреваемого в их среде. Арлесу удалось в какой-то мере восстановить свой бывший статус развязного шалопая, и он пускался во все тяжкие с апломбом, почти не уступавшим прежнему, хотя теперь в его манерах появилась вызывающая нотка — всем своим видом он будто говорил: «Ага, вы считаете меня извращенцем и убийцей? Раз так, ожидайте от меня чего угодно — вы сами этого хотели, будь вы прокляты!»

С наступлением лета Арлес отправился с «Лицедеями» в межпланетное турне, выполняя обязанности помощника и посыльного Флоресте. В его отсутствие казалось, что атмосфера на станции Араминта посветлела и прочистилась.

Кончина и выход на пенсию нескольких дальних родственников существенно улучшили показатель статуса Глоуэна, снизившийся до обнадеживающей цифры 21, почти гарантировавшей постоянную должность в управлении. С его души будто камень свалился.

Конец лета ознаменовался еще одним достопримечательным событием: возвращением детей консерватора, Майло и Уэйнесс, из долгого путешествия на Землю. Теперь они жили в Прибрежной усадьбе, и с осени должны были приступить к занятиям в лицее.

Их присутствие служило пищей для разговоров. Согласно устоявшимся на станции Араминта представлениям, натуралисты должны были быть капризными чудаками, предрасположенными к брезгливой строгости нравов. Майло и Уэйнесс, однако, нисколько не соответствовали всеобщим ожиданиям. Оба выделялись опрятностью, образованностью и воспитанностью, оба одевались просто и со вкусом в костюмы земного покроя, оба вели себя без напускной застенчивости, совершенно естественно. У многих такая безупречность вызывала завистливые подозрения, а самозваные законодатели мод обменивались по их поводу снисходительными шутками.

С точки зрения Глоуэна, дети консерватора почти не изменились. Майло, высокий и аскетически красивый, оставался все тем же проницательным и насмешливым наблюдателем, аристократом-интеллектуалом. У него было мало друзей, хотя он вел себя с подчеркнутой вежливостью. Ютер Оффо, самый умный из «бесстрашных львов», нашел в Майло родственную душу, но самого Ютера считали эксцентричным, склонным к нарушению приличий молодым человеком, даже несколько не в своем уме — иначе зачем бы он проводил время в обществе вульгарных «бесстрашных львов»?

Сеиксандр Лаверти, вожак еще одной группы молодых людей, прозванных «невыразимыми занудами», считал Майло «язвительным, несносным и тщеславным снобом», но Майло подобные отзывы лишь доставляли удовольствие. По мнению Оттилии Ведер, активистки кружка любительниц «мистических ароматов», Майло воображал, что ему достаточно поманить любую девушку пальцем, чтобы та бросилась обнимать ему колени. Будучи извещен о такой характеристике, Майло ответил, что по части воображения соревноваться с Оттилией не может.

Другая ценительница «мистических ароматов», Кьюханнис Диффин, находила, что Майло, «как бы это выразиться... слегка задирает нос; то же самое, впрочем, можно сказать и о его сестре — хотя она, несомненно, умеет выглядеть ошеломительно».

По возвращении Уэйнесс с Земли Глоуэн не заметил в ней почти никаких изменений. Она слегка подросла, но фигура ее осталась прежней, почти мальчишеской, а ее глянцевые черные волосы, горящие темные глаза и темные брови все так же поразительно контрастировали с бледной кожей приятного оливкового оттенка. «Почему она казалась мне невзрачной?» — спрашивал себя Глоуэн.

Уэйнесс подвергалась не менее придирчивой критике, чем ее брат. Иллеганс Вук, напоминавшая правильностью форм античную статую и также увлекавшаяся «мистическими ароматами», не замечала у Уэйнесс вообще никакой фигуры. «У мокрой кошки больше округлостей!» — возмущалась Иллеганс. «Невыразимый зануда» Сеиксандр Лаверти, однако, не разделял ее точку зрения: «Все необходимые округлости у нее в наличии и в должных местах, причем они не отвисают и не расползаются, как у некоторых». У «бесстрашных львов» Уэйнесс также вызывала пристальный интерес. Но она не проявляла почти никакой склонности к флирту, в связи с чем «бесстрашные львы» заключили, что девушка страдает сексуальной фригидностью, но никак не могли согласиться по поводу надлежащего метода излечения несчастной от этого недуга.

Начался первый семестр. Майло и Уэйнесс посещали занятия и приспосабливались к новому распорядку жизни. Глоуэн взял на себя функции экскурсовода, разъясняя им, в меру своего понимания, школьные традиции и обычаи. Дети консерватора достаточно равнодушно отнеслись к тому факту, что другие студенты оказали им прохладный прием. Майло признался Глоуэну: «Тебе в Строме было бы гораздо труднее — там студенческие кружки представляют собой, по существу, маленькие тайные общества».

«Тем не менее…» — начал было возражать Глоуэн.

Майло сделал успокоительный жест рукой: «Поверь мне, все это совершенно несущественно. У меня нет ни малейшего желания присоединяться к какой-либо группе, и у моей сестры тоже. Ты зря беспокоишься».

«Как знаешь».

Майло рассмеялся и похлопал Глоуэна по плечу: «Ну-ну, не обижайся! Мне очень приятно, что ты считаешь нужным беспокоиться по моему поводу».

Глоуэн попробовал рассмеяться в ответ: «Даже если бы мы не были друзьями, меня бы раздражала всеобщая неприязнь к приезжим».

Чувства Глоуэна к Уэйнесс были чем-то бо́льшим, нежели дружеская приязнь, и он не знал, как с этим быть. Он все чаще думал о ней — почти против своей воли, потому что решил раз и навсегда положить конец делам сердечным. Его ужасала возможность влюбиться в Уэйнесс — и обнаружить полное отсутствие взаимности. Что тогда?

Беспристрастное дружелюбие Уэйнесс не позволяло догадаться о ее внутренних переживаниях. Глоуэн даже подозревал иногда, что она делала все возможное, чтобы как можно меньше с ним встречаться — а это, в свою очередь, вызывало в нем муки сомнения и замешательства.

В один прекрасный день Глоуэн, сокрушенный противоречивыми желаниями, бросился в кресло, уставился в окно и попытался принять хоть какое-то решение. Если он попытается сблизиться с девушкой, а она вежливо, но недвусмысленно покажет ему на дверь, по всей вероятности его это унизит и огорчит. С другой стороны, если он не предпримет такую попытку и продолжит упрямо заниматься только своими повседневными делами, он ничего не выиграет по умолчанию и, опять-таки, будет чувствовать себя отвратительно — по сути дела, гораздо хуже, потому что в таком случае он, вдобавок, будет стыдиться своей трусости… Кто он, в конце концов? Клатток или тряпка? Набравшись храбрости, Глоуэн позвонил дочери консерватора: «Алло, это Глоуэн!»

«Надо же! И чему я обязана такой честью?»

«Никакого повода для разговора у меня нет, на самом деле. Просто я собираюсь завтра кое-чем заняться и подумал, что тебе это тоже может быть интересно. Вот я и позвонил».

«Очень мило с твоей стороны! Я была бы не прочь немного развлечься. Совсем не прочь! Но что ты задумал, если не секрет? Надеюсь, ничего страшного… хотя я все равно, наверное, соглашусь».

«Завтра будет хорошая погода для плавания под парусом. Мы могли бы позаимствовать шлюп и устроить пикник на Океанском острове».

«Звучит соблазнительно».

«Так ты поедешь?»

«Почему нет?»

Действительно, Глоуэн не смог бы наколдовать погоду, более подходящую для плавания под парусом, даже если бы это от него зависело. Сирена ярко горела в синем утреннем небе, бодрящий прохладный бриз налетал, чуть покалывая кожу, с северо-востока — как раз в требуемом направлении.

Глоуэн и Уэйнесс встретились рано утром у крытой пристани Клаттоков, взобрались на борт шлюпа, подняли паруса и отдали швартовы. Тихо выскользнув на середину реки, лодка подхватила парусами бриз и слегка нырнула носом, после чего развернулась и двинулась вниз по течению — через лагуну к устью и в открытый океан. Глоуэн взял курс на зюйд-тень-ост и закрепил руль; шлюп удалился от берега в бесконечный простор, где не было ничего, кроме пологих, медленных, прозрачно-синих волн, чуть подернутых рябью.

Молодые люди устроились поудобнее на подушках в кокпите.

«Хорошо плыть под парусом! — сказала Уэйнесс. — Всюду покой, безмятежность проникает в душу. Ничего не слышно, кроме ветра, волн и тихого разговора. Обиды и сожаления становятся забытой игрой воображения. Никаких забот. Мысли о повседневных обязанностях убегают быстрее воды, кипящей за кормой».

«Если бы! — отозвался Глоуэн. — Зачем ты мне напомнила!»

«Напомнила о чем? Ты что-нибудь забыл?»

«А, тебе повезло! Девушкам не дают таких поручений!»

«Глоуэн, пожалуйста, перестань говорить загадками. Я не люблю загадки. Что тебя так беспокоит? Может быть, я слишком много болтаю? Но мне тут нравится — всюду волны, всюду ветер!»

«Скорее всего, не следовало бы касаться этой темы, — проворчал Глоуэн. — Хотя — почему нет? Вчера Бодвин Вук взвалил на меня чрезвычайно неприятную обязанность. К сожалению, это приказ».

Уэйнесс нервно усмехнулась: «Надеюсь, я тут ни при чем? Тебе не приказали выбросить меня за борт или высадить на необитаемый остров?»

«Гораздо хуже», — мрачно буркнул Глоуэн.

«Хуже? Что может быть хуже?»

«Суди сама. Бодвин Вук хочет, чтобы я втерся в общество бесстрашных львов».

«Ой, плохо! Но все-таки я останусь в живых... И что ты ему сказал?»

«Спроси лучше, что я должен был ему сказать? Я должен был сказать: «Если вам так приспичило разнюхивать, чем занимаются бесстрашные львы, уважаемый господин директор, вступайте в их клуб сами!» Но у меня язык не повернулся. Не мог найти слов. В конце концов я спросил: «Почему я? Керди уже пользуется их полным доверием!» А Бодвин говорит: «Мне это хорошо известно. Керди, однако, апатичен и рассеян, иногда даже непредсказуем. Нам нужен человек бдительный и сообразительный!» Я снова спросил: «Зачем? И почему именно я?» Но он не стал объяснять: «Ты все узнаешь в свое время». Я ему говорю: «Похоже на то, что вы хотите, чтобы я для вас шпионил». Он отвечает: «Разумеется! А ты что думал?» Я напомнил ему, что Арлес, к счастью, меня ненавидит и ни за что не допустит, чтобы меня сделали бесстрашным львом. Но Бодвин только рассмеялся: «Не волнуйся! Ты станешь бесстрашным львом уже на этой неделе». И теперь скажи мне, с какой стати я должен радоваться?»

«Бедный Глоуэн! Но сегодня пусть развеются все огорчения. До Океанского острова далеко?»

«Не очень. Он скоро появится... Ага! Видишь, серое пятнышко на горизонте? Это и есть Океанский остров».

Шлюп спешил, поднимаясь по лазурным склонам, опускаясь в широкие влажные низины. Начинали проясняться очертания Океанского острова — вершины подводной горы: пологая перевернутая воронка с разбитым набалдашником неправильной формы в середине, чуть больше километра в поперечнике, окаймленная по берегу кокосовыми пальмами. Склоны крутой центральной возвышенности поросли туземным лесом.

Глоуэн бросил якорь в защищенной от ветра бухточке, метрах в тридцати от белого песчаного пляжа. Спрыгнув за борт, он стоял по пояс в воде: «Пошли! Я отнесу тебя на берег».

Уэйнесс это предложение застало врасплох, но в конце концов она устроилась у Глоуэна на спине, волей-неволей заключив его в объятие. Глоуэн подхватил ее под колени и отнес на пляж, после чего вернулся к лодке, чтобы взять корзину с продуктами.

В тени раскидистой кларенсии Глоуэн развел костер, и они поджарили несколько шашлыков. Обмакнув мясо в перечный соус и положив его на хлеб, проголодавшиеся молодые люди быстро расправились с завтраком, запивая бутылкой мягкого белого вина Клаттоков.

Опираясь спинами на ствол дерева, они глядели на изогнутый полумесяцем пляж с шевелящимися на ветру кокосовыми пальмами, на волны, набегающие на песок.

«Здесь нет бесстрашных львов, — вздохнул Глоуэн. — На станции они меня подстерегают. Нелепо возвращаться. Почему не остаться здесь, в полном покое, в мире со всем миром? По-моему, прекрасная идея».

«Не слишком, — с притворной серьезностью сказала Уэйнесс. — Что мы будем есть? У нас ничего не осталось».

«Мы можем питаться дарами природы. Рыбой, съедобными корнями и водорослями, кокосовыми орехами, крысами и крабами. Воплощение мечты миллионов романтических поэтов!»

«Верно, но со временем такая диета может показаться однообразной — каждый день на обед жареная крыса или рыба. По сходным причинам лет через десять-двадцать ты захочешь убежать от меня на край света, особенно если у нас кончится мыло».

«Мыло можно сварить из кокосового масла и золы», — заявил Глоуэн.

«В таком случае остается одно препятствие — моя мама. Она придерживается очень консервативных правил. Побег на Океанский остров — да и на любой другой остров — помешает ее видам на мое замужество».

«Твое замужество? — с изумлением обернулся Глоуэн. — Тебе еще рано выходить замуж!»

«Не надо волноваться, Глоуэн. Все это еще весьма и весьма неопределенно. Мама просто любит все планировать. Некий господин считает, что не прочь на мне жениться — по крайней мере, мама так его поняла. У него большое состояние, он — весьма влиятельная особа в Строме. Мама считает, что мы составили бы замечательную пару несмотря на то, что у него радикально жмотские политические взгляды».

«Хммф. А что ты сама об этом думаешь?»

«Я об этом еще почти не думала».

«А этот жмот... как ты сказала, его зовут?» — как бы между прочим полюбопытствовал Глоуэн.

«Джулиан Бохост. Он был на Земле, когда мы туда прилетели. Нам пришлось довольно часто с ним видеться. Серьезный человек, с очень твердыми убеждениями... По своему мама, конечно, права — Джулиан несомненно предпочел бы, чтобы его невеста не проводила десять-двадцать лет своей первой молодости на Океанском острове, в обществе другого молодого человека».

«Тебе он нравится?»

Уэйнесс снова рассмеялась: «Разве у меня не может быть уже никаких секретов?»

«Прошу прощения. Мне не следовало приставать с вопросами, — Глоуэн поднялся на ноги и, прищурившись, посмотрел на солнце. — В любом случае, сегодня с романтической идиллией придется распрощаться. Теперь бриз дует с востока, что неплохо, но после полудня здесь обычно наступает штиль, и нам лучше было бы вернуться, пока не поздно».

Глоуэн отнес в лодку корзину и все, что в ней осталось. Возвращаясь, он обнаружил, что Уэйнесс собирается зайти в воду и взобраться в лодку самостоятельно. «Подожди, я тебя отнесу!» — прокричал он издали.

Уэйнесс беззаботно махнула рукой: «Ничего страшного, если я немного промочу ноги». Тем не менее, она подождала Глоуэна и не протестовала, когда он ее поднял.

На полпути к лодке Глоуэн остановился. Их лица почти соприкасались. Уэйнесс с напускным ужасом прошептала: «Я слишком тяжелая? Ты решил бросить меня в воду?»

Глоуэн вздохнул: «Нет... не вижу для этого особых причин».

Он отнес ее к шлюпу и сам взобрался на борт. Пока Глоуэн убирал корзину в кокпит и готовился к отплытию, Уэйнесс присела на крышу каюты над палубой, поправляя волосы и наблюдая за ним с загадочным выражением лица. Она вскочила, чтобы помочь ему поднять паруса и вытащить якорь — шлюп отплыл от Океанского острова и поспешил по синему послеполуденному морю правым галсом, не слишком круто к ветру.

На обратном пути молодые люди говорили очень мало, погрузившись в свои мысли — хотя они сидели рядом на левой скамье кокпита.

К тому времени, когда бриз стал ослабевать и солнце начало клониться к западу, шлюп уже заходил в устье реки Уонн. Причалив к крытой пристани и привязав шлюп, Глоуэн отвез спутницу к Прибрежной усадьбе на автофургоне Клаттоков. Сидя в машине, Уэйнесс обернулась к нему, будто желая что-то сказать, но не решаясь. Наконец она произнесла: «По поводу Джулиана Бохоста у папы большие сомнения. Он считает его начинающим демагогом».

«Меня гораздо больше интересует твое собственное мнение», — признался Глоуэн.

Уэйнесс наклонила голову и поджала губы, будто сдерживая улыбку: «Он благороден, он полон высоких идеалов, он атлет! Чего еще может желать девушка на выданье? Кого-то вроде Глоуэна Клаттока? Все может быть!» Нагнувшись, она чмокнула Глоуэна в щеку и выскочила из тормозившей у ворот машины: «Спасибо за прекрасную морскую прогулку!»

«Подожди! — закричал Глоуэн. — Не уходи!»

«Нетушки», — замотала головой Уэйнесс и побежала по парковой дорожке в Прибрежную усадьбу.

Бодвин Вук вызвал Глоуэна к себе в кабинет и жестом пригласил его сесть. Глоуэн устроился на стуле и терпеливо ждал, пока Бодвин поправлял бумаги на столе, поглаживал лысину, устраивался поудобнее в огромном кожаном кресле и разглядывал сидящего молодого человека: «Итак! Передо мной знаменитый забияка и повеса, новый бесстрашный лев!»

«Еще нет, — ответствовал Глоуэн. — Не знаю, что из этого получится».

«Что из чего получится? Как я должен понимать твое заявление?»

«Маловероятно, что меня примут в этот почетный клуб», — пояснил Глоуэн.

«Даже так! Что ж, тебе предстоит убедиться в том, что я прав, а ты ошибаешься. Тебя примут, и без всяких проволочек».

«Даже если допустить, что так оно и будет, директор, я совершенно не понимаю, зачем все это нужно».

Бодвин Вук опустил костлявый подбородок на переплетенные пальцы рук и воззрился на потолок: «Примерно через месяц эта шайка собирается посетить Йиптон — так мне донесли. Под предлогом изучения местных социальных аномалий. Тебе предстоит принять участие в увеселительной поездке. Казалось бы, привлекательная перспектива?»

«Не слишком, директор. Я не общителен, и веселиться в компании не умею».

«Гм. Одиночка и мизантроп — в твои-то годы?»

«Увы, такой уж я уродился».

«Тем не менее, ты отправишься в Йиптон и будешь безобразничать и куролесить наравне с другими бесстрашными львами. Притворство, камуфляж — необходимые навыки шпиона».

«Но зачем вам понадобился шпион? Что вы хотите узнать?»

«Тайное станет явным — в свое время. А до тех пор ты обязан превратиться в образцового бесстрашного льва! Научись участвовать в пирушках и разгульных вылазках. В Йиптоне ты должен ничем не отличаться от остальных развратников и пьяниц, чтобы не скомпрометировать себя и не засветиться».

Глоуэн мрачно кивнул: «Что ж, приказ есть приказ. Разумеется, расходы будут существенными...»

Бодвин Вук подскочил в кресле и с подозрением покосился на Глоуэна, будто заметив в нем нечто неожиданное: «Разумеется. Разве можно найти деньгам лучшее применение? Ты прекрасно проведешь время! Смотри на это с такой точки зрения».

«Не сомневаюсь, что вы распорядитесь выдать мне соответствующую сумму из фондов управления».

Бовин Вук тяжело вздохнул: «Глоуэн, я в тебе ошибся. Ты, оказывается, шельмец, каких мало — несмотря на гримасу задумчивой невинности, из-за которой по тебе, наверное, девчонки с ума сходят. Никогда больше не пытайся взять меня на пушку».

«Директор...»

Бодвин поднялся на ноги: «Довольно! Нет больше никаких сомнений — ты блестяще справишься с ролью бесстрашного льва. Меня не удивит, если ты их перещеголяешь по всем статьям. Это все».

Глоуэн, мучимый сотнями вопросов, не получивших ответа, отправился на утренние занятия в лицее.

В полдень Глоуэн сидел за столиком на террасе, поодаль от выхода, и делал вид, что читает учебник, но на самом деле ждал появления Уэйнесс. Шли минуты, но Уэйнесс не появлялась. Глоуэн начинал беспокоиться. Либо у него разыгралось воображение, либо Уэйнесс намеренно его избегала. Нелогично: почему бы она его избегала? По капризу? Передумала и решила, что ей лучше подходит Джулиан Бохост? Невозможно представить себе, что у нее на уме... Но вот она, с двумя подругами! Глоуэн встал, но Уэйнесс явно его не замечала, хотя присела за столик напротив. Нет, на какую-то секунду она взглянула в его сторону и приветственно пошевелила пальцами поднятой руки — заметила все-таки!

Глоуэн опустился на стул и мрачно сгорбился над учебником, украдкой наблюдая за происходящим сквозь ресницы. Что-то было не так, что-то изменилось. Что именно? Ее прическа? Те же растрепанные черные локоны. Ее лицо? Обворожительное, волшебное! Но такое же, как раньше. Ее наряд? Ага! Вместо черной юбки до колен и жилета, привезенного с Земли, сегодня она надела бледно-голубые брюки местного покроя, свободные под коленями, но собранные гармошкой на икрах, и серовато-бежевую рубашку с короткими рукавами и без воротника — костюм, в который ее скромно-грациозная фигура удивительно хорошо вписывалась.

Глоуэн набрался решительности. Если она не пересядет к нему, он пойдет и сядет рядом с ней... Впрочем, может быть, именно это делать не следовало. Интересно, что в таких обстоятельствах сделал бы его отец? Глоуэн представил себе лицо Шарда, непроницаемо угрюмое и прихотливое одновременно. Шард просто рассмеялся бы, уткнулся бы носом в учебник и предоставил бы Уэйнесс самой распутывать все, что она напутала.

На стул напротив деревянно опустился Керди Вук: «Говорят, ты желаешь вступить в общество бесстрашных львов?»

Глоуэн медленно покачал головой: «Мало ли что говорят».

«Ха! Не рассказывай сказки! Я все знаю, непосредственно от старой обезьяны».

«Это его идея, не моя».

Румяные щеки Керди недоуменно подернулись: «Чего он хочет?»

«Не знаю, спроси у него».

Керди поморщился: «Старикашка выжил из ума, с ним невозможно разговаривать. Чуть что — молчать, приказ обжалованию не подлежит! Когда-нибудь я зайду к нему в кабинет, а он будет висеть на люстре, почесывая зад левой рукой и засовывая в рот банан правой ногой».

Глоуэн усмехнулся, но промолчал.

Керди хмуро смотрел куда-то вдаль: «С ним можно справиться только одним способом. Просто и практично: выполняешь приказы буквально и держишь свое мнение при себе. Когда-нибудь он поймет, сколько потерял, не прислушиваясь к моему мнению, но будет слишком поздно! Так ему и надо».

«Да-да, конечно. Так что я должен сделать для того, чтобы приобщиться к избранному кругу бесстрашных львов?»

«Ничего особенного, — Керди бросил на стол пачку бумаг. — Выучи наизусть «Рычания и вопли», это важно. Потом запомни хорошенько устав — на тот случай, если кому-нибудь придет в голову над тобой поизмываться и устроить «экзекуцию хвостами»».

«Это еще что такое?»

«Что-то вроде упражнения, позволяющего продемонстрировать непревзойденное львиносердечие».

Глоуэн бегло просмотрел бумаги: «Что означает «агролио, агролио, агролио»?»

«Просто одно из формальных «рычаний»».

Глоуэн отбросил пачку листов: «Какая чушь!»

Керди ухмыльнулся во весь рот: «Конечно, чушь! Но на пляже, с бочонком пива, чушь — именно то, что нужно! Не забудь все выучить, и без ошибок».

«Зачем стараться? Арлес меня никогда не утвердит».

«Насчет Арлеса не беспокойся, завтра ему придется торчать в лицее после занятий. Вечерние классы для отстающих. Наизубастейший — это у нас Ютер — созовет чрезвычайное собрание, и мы устроим тебе прослушивание. Все очень просто».

«Арлес разозлится, как черт».

Керди напустил на себя важность: «Понятное дело. Мне это тоже не нравится, но мы получили приказ. Арлесу придется научиться преодолевать маленькие неудобства и неприятности, которыми полна наша жизнь». Поднимаясь на ноги, Керди добавил: «Завтра вечером, в Логове».

Керди отправился по своим делам, а Глоуэн взглянул туда, где сидела Уэйнесс — но она уже покинула террасу.

Весь вечер Глоуэн пытался сосредоточиться на серьезных делах, но в конце концов не выдержал, вскочил из-за стола и позвонил в Прибрежную усадьбу: «Алло, это Глоуэн».

«Как только я услышала звонок, я поняла, что это ты! — дружески, но немного осторожно сказала Уэйнесс. — Неопровержимое доказательство существования телепатии».

«Или беспокойства?»

«В какой-то мере, наверное, и беспокойства, — беззаботно призналась Уэйнесс. — Но, пожалуйста, не надо ко мне придираться».

«Ты занята?»

«Не больше, чем обычно. А что такое?»

«Можно к тебе придти?»

«Сюда? В Прибрежную усадьбу?»

«Само собой — а куда еще?»

Пауза продолжалась целых три секунды; последовал неуверенный ответ: «Я буду рада тебя видеть. Только…»

Глоуэн ждал, но молчание не прерывалось. Наконец он очень сдержанно сказал: «Ладно, я не приду».

Уэйнесс вздохнула: «Не знаю, как тебе объяснить… То есть объяснить-то очень просто, если сказать все как есть. Приходи, если хочешь. Но после того, как ты уйдешь, мне придется выдержать еще один так называемый «серьезный разговор» с мамой».

«Еще один?»

«Когда мы вернулись с Океанского острова, я совершила большую ошибку. Сказала маме, что прекрасно провела день, и что ты мне понравился».

«Она не одобряет наше знакомство?»

«Одобряет или не одобряет, дело не в этом. Она убеждена, что с моей стороны практически нецелесообразно с тобой встречаться — за исключением тех случаев, когда наши встречи неизбежны, в каковых случаях я должна держаться вежливо, но холодно. Мама считает, что какие-либо иные отношения ни к чему хорошему не приведут и удивляется тому, что я недостаточно трезво оцениваю ситуацию и не пришла к тому же выводу сама. Как я могла на это ответить? Пришлось сказать, что я тоже не совсем понимаю, каким образом настолько потеряла голову. После чего мама приступила к логическому анализу последствий. Она задала риторический вопрос: предположим, наши взаимоотношения будут развиваться и мы окажемся настолько глупы, что поженимся — что тогда? Для того, чтобы избавить меня от необходимости слишком много думать, мама ответила на этот вопрос сама. По ее мнению, такое развитие событий закончится трагедией. Где бы мы стали жить? В Строме? Практически исключено. Ты чувствовал бы себя там, как рыба, выброшенная из воды. В пансионе Клаттоков? В этом случае задыхающейся рыбой становлюсь я». Уэйнесс тихо рассмеялась: «Конечно, она всегда права, с ней невозможно спорить. А потом она задает главный вопрос: что я собираюсь делать в жизни? У меня нет ответа на этот вопрос, а у нее есть».

«И все пути ведут к Джулиану», — буркнул Глоуэн.

«Мне объясняют, что у меня появилась возможность, которая может никогда больше не представиться. Я осмеливаюсь заявлять, что еще не хочу беспокоиться о таких вещах. Мама настаивает, напоминая о том, что время бежит быстро и незаметно, и что я не успею опомниться, как стану дряхлой старухой, вечно хватающейся за спину — и где тогда будут все мои возможности? В могиле. Такие разговоры меня подавляют, я от них устаю. Сегодня мне не хочется выслушивать очередное наставление. Поэтому, я думаю, тебе лучше не приходить».

«Означает ли это, что мне лучше не приходить и завтра вечером, и в любое другое время?»

Уэйнесс снова рассмеялась, но в смехе ее угадывалось отчаяние: «Возникает такое впечатление, не правда ли? Придется об этом подумать. Я не слабовольна, но мамины ужасные лекции я больше не вынесу. Тем более, что она, может быть, действительно права».

«Как знаешь».

«Глоуэн! Теперь ты на меня сердишься!»

«Я не знаю, что думать. Помимо всего прочего, мне придется теперь притворяться бесстрашным львом, и я готов задушить Бодвина Вука голыми руками, лишь бы не зубрить идиотские «рычания и вопли»!»

Уэйнесс попыталась говорить тоном трезвого сочувствия, но без особого успеха: «Тебя, наверное, готовят к важной разведывательной операции — когда ты узнаешь все подробности, все представится в ином свете, несмотря на завывания и визги».

«Рычания и вопли!»

«Как бы то ни было, это редкий навык, совершенно неизвестный и недоступный Джулиану Бохосту. Кстати, он собирается посетить Прибрежную усадьбу в ближайшее время. Может быть, тебе полезно будет с ним познакомиться».

«Буду очень рад».

«Спокойной ночи, Глоуэн».

«Спокойной ночи».

В назначенное время Глоуэн явился в «Старую беседку», прошел в так называемое «Логово» — угол ресторана, оккупированный бесстрашными львами — и присел в тени, чуть поодаль от присутствующих.

Присутствовали три члена элитного клуба — Керди Вук, Клойд Диффин и Джардин Лаверти. Через несколько минут к ним присоединились еще трое — Шугарт Ведер, Ютер Оффо и Кайпер Лаверти.

Наизубастейший, Ютер Оффо, обратился к сподвижникам: «Сегодняшнее чрезвычайное собрание созвано в связи с тревожными событиями, безотлагательно требующими нашего внимания. Как вы знаете, в последнее время отношения с йипами носят хронически напряженный характер, и положение вещей, по-видимому, продолжает ухудшаться — оно уже настолько ухудшилось, по сути дела, что власти отменили все экскурсии в Йиптон, в том числе наш «Когтистый прыжок»! К счастью, я могу с удовлетворением сообщить, что сегодня Керди настойчиво вступился за нас в очень влиятельных кругах. Он указал на тот факт, что мы уже полностью приготовились к поездке — короче говоря, в полной мере проявил свою львиную хватку. В результате ему удалось добиться отмены распоряжения. Керди заслужил три хвалебных рыка — давайте-ка, все вместе, и не жалейте глотки! Ура, Керди!»

Бесстрашные львы прилежно издали три хвалебных рыка.

«Прекрасно! Катастрофа предотвращена. Керди, хочешь что-нибудь добавить?»

«В общем-то да. Тарди Диффин решил больше не платить членские взносы, в связи с чем в нашем клубе образовалась вакансия, и я хотел бы выдвинуть кандидатуру длиннохвостого красавца с великолепной гривой, а именно Глоуэна Клаттока! С его помощью наша стая сможет продолжать охоту с былым проворством и научится новым, еще более успешным методам окружения добычи!»

«Прекрасный выбор! — воскликнул Ютер Оффо. — Я поддерживаю кандидатуру! Есть замечания? Возражения? В таком случае я объявляю Глоуэна Клаттока единогласно избранным и полноправным бесстрашным львом. Три хвалебных рыка в честь Глоуэна Клаттока, и погромче!»

Прозвучали достаточно громогласные рыки, и Глоуэн стал «бесстрашным львом».

На следующий день Арлес околачивался у ворот, ведущих с Приречной дороги к террасе лицея. Через некоторое время появился Ютер Оффо, направлявшийся в лицей. Арлес преградил ему дорогу: «Ютер, одну минуту, пожалуйста!»

Ютер остановился: «Одна минута у меня есть, но не больше. Так что постарайся меня не задерживать».

«Я хочу сделать важное заявление, — надулся Арлес. — Оно может занять больше минуты».

«Так или иначе, выкладывай, что тебе нужно? Домашнее задание? Вот оно — тебе придется решать задачи самому, я еще ими не занимался».

Арлес отмахнулся: «Мне только что рассказали о вчерашнем собрании. К моему величайшему изумлению оказывается, что Глоуэна приняли в общество бесстрашных львов».

«Правильно — единогласно и с похвалой. Нашего полку прибыло — разве тебя это не радует?»

«Ни в коем случае, ни в коей мере, никоим образом и ни за какие коврижки! И я скажу тебе, почему: в нем просто-напросто нет львиного нутра. Он у нас большой скромник, только и делает, что подглядывает за всеми из-за угла. Насколько я понимаю, бесстрашные львы — сорвиголовы без страха и упрека, им сам черт не страшен, они всегда и во всем впереди, после нас хоть потоп и пусть неудачник плачет! Не так ли? А при чем тут Глоуэн? Плакса и мямля, жалкий сопляк, если уж говорить начистоту!»

Ютер Оффо сложил губы трубочкой: «Не ожидал такое от тебя услышать! Остальные члены клуба считают, что мы сделали правильный и полезный выбор».

«У вас что, не осталось никакого здравого смысла? Вы из кожи лезете, чтобы принять шпиона из отдела расследований, который будет доносить властям о любой нашей маленькой проказе!»

Ютер иронически рассмеялся: «Да ну, будет тебе! Керди тоже работает в отделе расследований, и что же? Ты никогда этим не возмущался».

Арлес моргнул и задумался: «Ну, Керди играет с «Лицедеями», а это имеет большое значение, поверь мне. Он не какой-нибудь самодовольный хлыщ в униформе, он знает, что правила существуют для того, чтобы их обходили».

«В конечном счете это не имеет значения, — сдержанно ответил Ютер Оффо. — Ведь на самом деле я не собираюсь нарушать законы».

«Я тоже не нарушал никаких законов! Но теперь нам придется осторожно взвешивать все «за» и «против» прежде, чем мы решимся даже на самую безобидную шалость — лишь бы не обидеть чем-нибудь Глоуэна».

Керди Вук, проходивший мимо, остановился и прислушивался к разговору. Теперь он с отвращением заметил: «Арлес, прекрати истерику!»

«Называй это как хочешь! Я не хочу, чтобы Глоуэн делал отметку в записной книжечке каждый раз, когда я захочу высморкаться!»

Ютер изобразил глубокую задумчивость: «Трудная ситуация. Что же нам делать?»

Арлес ударил кулаком по мясистой ладони: «Нет ничего проще! Пересмотрите результаты вчерашних выборов».

Керди усмехнулся: «Совершенно ясно, что Арлесу придется уступить. Ютер, каковы уставные правила?»

«К чертовой матери уставные правила! — прорычал Арлес. — Достаточно сказать сукиному сыну, что вы допустили ошибку, и что он — не бесстрашный лев, и всех делов».

«Невозможно, — сказал Керди. — Его выбрали единогласно».

«Здесь мы не можем это обсуждать, — прибавил Ютер, — Сегодня проведем еще одно чрезвычайное собрание, и Арлес может внести предложение об исключении Глоуэна — если он готов взять на себя такой риск».

«Я ничего не говорил об исключении, — запинаясь, бормотал Арлес. — Я говорил, что его нельзя было принимать!»

«Мы обязаны соблюдать устав, — продолжал Ютер. — Для исключения бесстрашного льва требуются шесть голосов из восьми. Если тому, кто внес предложение об исключении, не удается заручиться таким большинством, исключают его самого. Таково правило. Глоуэн против себя голосовать не станет, это понятно. Керди, как насчет тебя?»

«Я выдвинул его кандидатуру — глупо было бы теперь голосовать за его исключение».

«А я поддержал его кандидатуру, и тоже не хотел бы ставить себя в глупое положение. Арлес, похоже на то, что голосование окажется не в твою пользу. Ты хочешь выйти из состава бесстрашных львов?»

«Нет, — сказал Арлес. — Забудь о чрезвычайном собрании. Я все равно добьюсь своего, но как-нибудь по-другому».

Лекция по социальной антропологии в лицее положила начало знаменательной последовательности событий, каждое из которых определяло характер следующего.

Занятия по этому предмету, обязательному для всех, кто хотел получить свидетельство об окончании лицея, вел профессор Айвон Дэйс — один из наименее предсказуемых представителей знаменитого своей оригинальностью преподавательского состава. Внешний вид профессора вполне соответствовал его репутации: высокий лоб, редкие остатки волос, похожие на пучки свалявшейся пыли, скорбные темные глаза, нос пуговкой, низко посаженный рот и причудливый маленький подбородок с круглой шишечкой.

Поведение профессора Дэйса, однако, часто не оправдывало ожидания, вызванные его обманчиво безобидной внешностью. В начале семестра он не оставил в этом никаких сомнений: «Забудьте все, что вы обо мне слышали. Я не рассматриваю образование как противоборство между всепроникающим светом моего интеллекта и двадцатью двумя образчиками лени и упрямого невежества. Фактическое число таких образчиков может составлять лишь половину вашей популяции — если мне повезло — и, разумеется, варьирует со временем. Вопреки всему, я человек добрый, терпеливый и внимательный к деталям, хотя в том случае, если мне приходится объяснять очевидные вещи чаще, чем два раза, даже я могу впасть в состояние мстительной раздражительности.

В том, что относится к нашему предмету, мы можем только надеяться, что нам удастся получить о нем самое общее представление, хотя время от времени мы будем останавливаться на любопытных подробностях. Рекомендую чтение дополнительных материалов — помимо прочего, оно будет способствовать улучшению ваших отметок. Каждый, кто сможет осилить, в дополнение к заданным отрывкам, десять томов «Жизни» барона Бодиссея, автоматически получит как минимум удовлетворительную оценку. Само собой, я могу с легкостью убедиться в том, действительно ли вы совершили такой подвиг.

Некоторым из вас моя манера преподавания может показаться несколько своенравной. У других может вызывать недоумение мой способ выставлять отметки. Здесь нет никакой тайны. Я оцениваю успеваемость студента отчасти на основе его способности ответить на экзаменационные вопросы, и отчасти на основе моего субъективного, даже подсознательного, если хотите, отношения к нему. Я не испытываю никакой симпатии к мистицизму и глупости; надеюсь, на наших занятиях вы сумеете сдерживать свои позывы к проявлению этих тенденций. Должен признаться, что красивые девушки заставляют меня сталкиваться с особой проблемой — я с трудом преодолеваю свою склонность делать для этих обворожительных созданий все, чего они от меня хотят, и даже больше того. Могу заметить также, что уродливые девушки создают сходное затруднение, так как в этом случае мне приходится контролировать неуместное великодушие, подогреваемое приступами вины и жалости.

Довольно, однако, рассуждать о вещах второстепенных — перейдем к нашему предмету. Вы обнаружите, что он чрезвычайно увлекателен, богат драматическими событиями, юмором и воодушевляющими перспективами. Сегодня ваше задание — прочесть части первую и вторую «Мира богини Геи» Майкла Йитона. Есть вопросы? Да?»

«Если я получу плохую отметку, — поинтересовалась Оттилия Ведер, — у меня будет какая-нибудь возможность узнать, чем она объясняется — тем, что вы мною восхищаетесь, или тем, что вы находите меня пугающе отвратительной?»

«Нет ничего проще. Договоримся встретиться на пляже — не забудь захватить одеяло и бутылку вина получше. Если я не приду, оправдаются твои самые пессимистические подозрения. Приступим, однако, к социальной антропологии...»

Помимо Оттилии Ведер, прекрасный пол в классе представляли Сайнисса и Зэнни Диффин, Тара и Зараида Лаверти, Морнифера и Джердис Вук, Адэйр и Клара Клатток, Вервиция Оффо, Уэйнесс Тамм из Прибрежной усадьбы и несколько других девушек. «Бесстрашных львов» в том же классе было шестеро: Глоуэн и Арлес Клаттоки, Кайпер Лаверти, Керди Вук, Линг Диффин и Шугарт Ведер.

Прошли две недели первого семестра. Как-то раз профессор Дэйс энергично откинулся на спинку кресла: «Сегодня мы слегка отклонимся от обычного распорядка и проведем практическое занятие по антропологии непосредственно на примере нашего класса. Каждый из вас, несомненно, более или менее знаком со всеми остальными. Двое из присутствующих представляют культуры, несколько чуждые населению станции Араминта. Я — один из этих двоих, но я не могу, не потеряв лицо, позволить студентам подвергнуть мою репутацию позорному анализу. Следовательно, мы сосредоточим внимание на любопытной личности, именующей себя «Уэйнесс»; надеюсь, что ее репутация выдержит шквал уничтожающей критики. Заметьте, как она сидит за партой, оценивая неожиданный поворот событий. Ее сдержанность сама по себе весьма примечательна — она не хихикает, глаза ее не бегают из стороны в сторону, она не съежилась от смущения. Ага! По меньшей мере, она смеется! Ей не чужды человеческие слабости! Человек наблюдательный и опытный может различить в ней не бросающиеся в глаза, но характерные признаки воспитания в чуждой культурной среде: например, странный способ держать в руке карандаш».

Кайпер Лаверти, сидевший рядом с Уэйнесс, возразил: «Это не карандаш! Она стащила мою палочку-выручалочку».

«Очень признателен, Кайпер, — сказал профессор Дэйс. — Как всегда, ты заставляешь нас взглянуть на вещи с новой, неожиданной точки зрения. Вернемся к Уэйнесс, однако. Подозреваю, что события ее жизни практически несопоставимы с личным опытом каждого из нас. Более того, она истолковывает эти события по-другому, не так, как это сделали бы мы. Не так ли, Уэйнесс?»

«Надо полагать, профессор, вы правы — на то вы и профессор».

«Гм, да. Совершенно верно. А теперь расскажи нам, чем, по-твоему, отличается жизнь на станции Араминта от жизни в Строме?»

Уэйнесс задумалась на минуту: «Разница, несомненно, есть, но ее трудно объяснить. У нас почти такие же обычаи, мы так же ведем себя за столом и принимаем душ, когда чувствуем, что нам пора помыться. На станции Араминта классовые различия очень важны и четко определены, но здесь нет заметных политических разногласий. В Строме престиж неразрывно связан с политикой и способностью делать политическую карьеру — там это даже важнее умения делать деньги. Но в Строме классовых различий практически нет».

«Интересное наблюдение, — отозвался профессор Дэйс. — И какая система, по-твоему, лучше?»

Уэйнесс поджала губы в некотором замешательстве: «Никогда об этом не думала. Конечно, я всегда считала, что наша система — самая лучшая».

Профессор Дэйс покачал головой: «Не обязательно — хотя сегодня мы не будем подробно останавливаться на этом вопросе. Продолжай, я слушаю».

«Как бы то ни было, политика в Строме имеет очень большое значение. По сути дела, вся наша жизнь — одна непрерывная политическая склока, в которой участвуют все».

«Не могла бы ты вкратце определить вопросы, вызывающие разногласия?»

«У нас две основные партии: партия жизни, мира и освобождения, призывающая безотлагательно провести реформы или, как их называют жмоты, «прогрессивные изменения», и партия традиционных натуралистов, которых жмоты величают «старообрядцами» и «сачками». Натуралисты хотят, чтобы Кадуол оставался Заповедником».

«И каких взглядов ты придерживаешься?» — спросил профессор Дэйс.

Уэйнесс улыбнулась и покачала головой: «Официально консерватор должен сохранять нейтралитет. А я, как-никак, его дочь».

«А где тебе больше нравится жить? Здесь или в Строме?» — спросила Адэйр Клатток.

«Я часто сама задаю себе этот вопрос. Сравнивать очень трудно».

«Но ведь у нас приятнее и легче жить! Разве не так? Какие могут быть сомнения?»

«Ну, скажем так: Трой вообще невозможно назвать «приятным» в каком-либо отношении, так что это слово тут неприменимо. Трой — континент столкновения величественных стихий, не обязательно ужасных или жестоких, но так или иначе не слишком потворствующих человеческим стремлениям. Когда я вспоминаю Трой, у меня возникают два ощущения: душевный подъем, вызванный красотами природы, и трепет. Эти ощущения никогда нас не оставляют, и время от времени нам кажется, что у нас не хватит храбрости и терпения с ними справиться. Зимой мы, по существу, ютимся в коттеджах, цепляющихся за отвесные, обращенные к морю скалы, и стены дрожат под натиском бури, когда гигантские волны разбиваются вдребезги об эти скалы, с оглушительным ревом. Некоторые храбрецы утверждают, что им доставляет удовольствие так называемый «штормовой серфинг» — они выходят в море под парусом, бросая вызов ветру и океану в самую убийственную погоду. По-моему, они испытывают наслаждение, главным образом, когда возвращаются живыми на пристань. Само собой, штормовые лодки — очень крепкие и устойчивые; захватывает дух, когда они взлетают по волнам. Однажды, когда я была еще маленькая, я видела из окна коттеджа, как штормовая лодка ударилась о подводный камень и затонула. У меня это вызвало странное чувство, не поддающееся описанию — но оно и сейчас не прошло.

Иногда мы не сидим в коттеджах, а собираемся в одном из знаменитых старых отелей. В страшную бурю мне больше всего нравится проводить вечер в отеле «Железная устрица» — он построен на скале, торчащей в море. Темно-зеленые волны вздымаются горой и шлепаются об отвесную скалу — белая пена и брызги летят на сотни метров! Ветер ревет, тучи кувыркаются в небе, ливень и град хлещут по крыше — и языки огня в камине успокаивают душу, как волшебная музыка. В такие дни там готовят особый горячий суп и ромовый пунш. А потом наступает дикая черная ночь, и мы дрожим в постелях, слушая грохочущий рев моря и завывание ветра в скалах. Когда мы уезжаем из Стромы и долго живем где-нибудь в другом месте, у нас всегда возникает острое желание вернуться домой, как только мы вспоминаем отель «Железная устрица»».

«Приезжие часто не понимают, почему Общество натуралистов решило построить Строму на берегу Троя — несмотря на то, что было много гораздо более удобных мест. Ты можешь объяснить это обстоятельство?»

«Думаю, что они хотели ограничить численность населения, не называя никакой определенной цифры».

«И какова теперь численность населения в Строме?»

«Примерно шестьсот человек. Когда Общество субсидировало Строму, нас было больше тысячи пятисот человек».

«А теперь Общество больше не занимается делами Заповедника?»

«Насколько мне известно, нет — уже давно».

«Расскажи нам, как проходит обычный день в Строме».

Уэйнесс слегка растерялась: «Разве это кому-нибудь интересно?»

«Ну, подбрось в придачу парочку пикантных историй — всех это сразу же заинтересует, особенно когда до них дойдет, что на экзаменах я буду задавать вопросы, касающиеся твоих замечаний».

«Нужно подумать. С чего начать? Всем известно, что Строма построена на скалах, окружающих фьорд. Мы живем в лучших старых домах — другие снесли, и на их месте развели огороды. На берегу в самой глубине фьорда устроены теплицы — больше сорока гектаров под стеклом.

Практически у каждой семьи есть загородная дача, где принимают друзей и гостей — на приморской скале, у горного озера или на альпийском лугу. Там очень весело, особенно детям. Днем, а иногда и ночью, мы иногда совершаем прогулки в одиночестве — нам нравится одиночество. Андорилы научились к нам не приставать. Бывает, что токтаки устраивают коварные западни, но мы принимаем все меры предосторожности. Однажды я гуляла по альпийскому лугу и набрела на громадного андорила-атамана, сидевшего на камне. Ростом он, наверное, был метра четыре, с кривыми черными рогами на плечах и костным гребнем с пятью навершиями. Я проходила метрах в тридцати, и он за мной внимательно следил. Я знала, что он меня с удовольствием сожрал бы, а он знал, что я это знала. Но он понимал также, что я его не убью, если он на меня не набросится, и поэтому тихо сидел и размышлял о том, что было бы вкуснее — сварить меня или зажарить? Я успела хорошо разглядеть его лицо, что было не слишком приятно, потому что мне казалось, что я могу прочесть все его мысли».

Зараида Лаверти поежилась: «И тебе не было страшно?»

«Я его боялась, конечно. Но у меня был пистолет наготове, и на самом деле мне ничего не угрожало. Если бы я гуляла ночью, я надела бы ремень с датчиком, предупреждающим о западнях. Здесь, на станции Араминта, о таких вещах беспокоиться не приходится».

«Здесь ты тоже гуляешь по ночам? Одна?»

Уэйнесс рассмеялась: «Иногда хожу поплавать, когда море не слишком волнуется — особенно после восхода Лорки и Синга».

Уголком глаза Глоуэн заметил, что Арлес приподнял голову и разглядывал Уэйнесс из-под полуприкрытых век. Уже через секунду Арлес опустил голову и притворился, что делает записи в блокноте. Но вскоре он снова украдкой посмотрел на девушку, изучая ее более внимательно.

Вервиция Оффо, входившая в кружок «пяти избранниц судьбы», относилась к Уэйнесс, как правило, с прохладным пренебрежением. Теперь она заметила: «После захватывающих битв со стихиями, не говоря уже об андорилах, жизнь в Прибрежной усадьбе, наверное, кажется тебе однообразной и слишком цивилизованной? Тебе у нас не скучно?»

На этот вопрос с ленцой отозвался профессор Дэйс: «Позвольте мне высказать мнение, которое Уэйнесс, по доброте душевной, могла бы оставить при себе. Она провела достаточно много времени на Земле, где чрезмерная цивилизованность — не редкость, и я сильно сомневаюсь в том, что Прибрежная усадьба производит на нее такое впечатление. Однообразие? Консерватор часто принимает гостей, приехавших из Стромы и с других планет. Подозреваю, что Уэйнесс находит жизнь в Прибрежной усадьбе достаточно разнообразной и в то же время комфортабельной и спокойной, но ни в коем случае не скучной. С определенной точки зрения станция Араминта может показаться захолустным провинциальным местечком, где все поветрия и моды отстали от земных лет на десять».

Вервиция твердо решила, что ненавидит профессора Дэйса больше, чем кого бы то ни было.

Уэйнесс улыбнулась в ответ на замечания профессора: «В Прибрежной усадьбе действительно мирно и удобно. У меня больше свободного времени, чем в Строме или на Земле, и мне это очень нравится».

«А как насчет любовных похождений? — спросила Оттилия Ведер. — Кто решает в Строме, кого на ком женить?»

«Браки по расчету в Строме очень редки. Но любовные похождения — дело самое обычное».

Профессор Дэйс выпрямился в кресле: «Пора закончить интервью с Уэйнесс, пока вопросы не стали носить слишком интимный характер».

Рано вечером бесстрашные львы собрались в «Старой беседке», чтобы выпить по паре бокалов вина, посплетничать, составить планы и обсудить космические яхты. Почти все принесли с собой учебники, намереваясь немного подготовиться к урокам, но в этом направлении не было сделано ничего существенного.

Беседа коснулась темы, вызывавшей общий интерес: каким образом можно судить об эротических наклонностях девушки, наблюдая за ее манерами, жестами, интонациями и физическими характеристиками? Каждый из бесстрашных львов думал над этим вопросом и внес свой ценный вклад в дискуссию. Некоторые почти фанатически придерживались той точки зрения, что эротический энтузиазм был однозначно пропорционален размерам грудей. Линг Диффин пытался обосновать эту теорию принципом вынужденного психологического возбуждения: «Это подсказывает здравый смысл. Девушка смотрит вниз и не может увидеть свои ступни, заслоненные выдающимся бюстом. Она говорит себе: «Вот так штука! Куда бы я ни пошла, всюду я ношу с собой эти поистине достопримечательные сексуальные символы! Мне, пожалуй, не хватает практического опыта, но потенциально я — непревзойденная и неутомимая любовница! Этому не может быть никакого другого объяснения! Зачем же сопротивляться велениям природы?» Противоположная ситуация возникает, когда девушка смотрит вниз и видит не только ступни, но и лодыжки и пятки. Такое зрелище оказывает подавляющее воздействие на импульсы».

«Поверхностно логичное, но абсурдное построение», — заявил Ютер Оффо.

Кайпер Лаверти сказал: «Девушки — загадочные существа, но внимательное наблюдение позволяет выявить их побуждения. Я знаю все, что мне нужно знать, по тому, как девушка шевелит пальцами, особенно мизинцами».

«Абсолютная чепуха! — воскликнул Керди Вук. — Почему бы девушки занимались такими глупостями и шевелили мизинцами так, а не эдак? Как будто им больше нечего делать!»

Шугарт Ведер несколько тяжеловесно произнес: «По-моему, простых однозначных признаков нет. Необходимо анализировать весь комплекс характеристик».

«Так или иначе, — пожал плечами Арлес, — я могу отличить страстную натуру от ледышки на расстоянии пятидесяти метров, судя по походке».

Ютер Оффо покачал головой: «В данном случае вынужден согласиться с Шугартом. Лично я составил в блокноте схему характеристик и синтезирую информацию на основе нескольких важнейших параметров. Безошибочная система».

Арлес покровительственно ухмыльнулся: «Возьмем конкретный пример. Как ты оцениваешь, на основе своих показателей, скажем, Оттилию Ведер? По шкале от нуля («дохлая рыба») до десяти («наш паровоз вперед летит»)»?

«Насколько я помню, цифры показывают, что Оттилия может уступить правильному человеку в правильном месте в правильное время».

«Чрезвычайно содержательная информация! — съязвил Арлес. — А каковы результаты твоих расчетов, относящихся к Уэйнесс?»

Ютер нахмурился: «В данном случае показатели меня не совсем удовлетворяют. В ней наблюдается множество противоречивых характеристик. Сперва я думал, что она чопорна и жеманна. Но теперь в ней проглядывает какая-то неизъяснимая привлекательность».

«Ничего тут нет неизъяснимого, — вставил Кайпер. — Когда она в обтягивающих брючках, ее хочется скушать заживо».

«Заткнись, Кайпер! — сказал Шугарт. — Ты нарушаешь высоконравственную атмосферу».

«А я думал, ты обращал внимание только на то, как она шевелит пальчиками», — заметил Кайперу Керди.

«Сначала я смотрел на пальчики, — признался Кайпер. — А потом на все остальное».

«Не могли бы вы, бездельники, поболтать о чем-нибудь другом? — проворчал Керди Вук. — Я сюда, кажется, заниматься пришел».

«Я тоже, — вздохнул Арлес и с отвращением взглянул на стопку учебников. — От всей этой школьной казуистики пищи для воображения не больше, чем от обглоданной кости, провалявшейся на солнце два месяца. Ютер, ты у нас математический гений! Реши для меня эти задачки. Их надо сдавать завтра, а я еще даже не начинал».

Ютер с улыбкой покачал головой: «Не будем возвращаться к старому и бесполезному спору. Для того, чтобы сдать экзамены, тебе придется самому научиться решать задачи. Другого выхода нет».

«Полюбуйтесь на нашего Наизубастейшего, старейшего-мудрейшего вожака! — с упреком воскликнул Арлес. — У него не хватает великодушия даже на то, чтобы помочь хромающему собрату, повредившему коготь!»

«Воистину, я — Наизубастейший, рыкающий на всю саванну бесстрашный лев! Если бы я решил сегодня твои задачки, завтра ты бы уставился на следующую страницу учебника, как баран на новые ворота. В конце концов мне пришлось бы делать за тебя все домашние задания до начала экзаменов, которые ты провалил бы — и никому, прежде всего мне, никакой благодарности за это не выразил бы».

«Я думал, тебе помогает репетитор», — прихлебывая вино, заметил Шугарт Ведер.

«Репетитор! — буркнул Арлес. — Разгильдяй он, а не репетитор! Сперва хотел заставить меня делать какие-то бессмысленные элементарные упражнения. Мне от него нужно, чтобы он рассказал, просто и ясно, как решать задачи, а он талдычит: «Всему свое время! Нужно начинать сначала!» В конце концов я ему сказал, чтобы он либо учил меня как полагается, либо нашел кого-нибудь другого, кто сумеет это сделать».

«Сильно сказано! И что же он ответил?»

«Ничего особенного. Он знал, что я попал в самую точку и не дам ему вывернуться, а поэтому только рассмеялся и ушел. Странный субъект».

«Если репетитор не решает за тебя задачи, кто этим занимается в последнее время?»

«Неужели благороднейшая из матерей бесстрашных львов, Спанчетта?» — пробормотал Керди Вук.

Арлес мрачно насупился и захлопнул учебник: «Она помогла мне пару раз советами. Что с того?»

«Взгляни в глаза действительности, Арлес! Спанчетта не сможет сдать за тебя экзамены».

«Вот еще! — буркнул Арлес. — Тоже репетитор нашелся». Он резко отодвинул стул и встал: «Меня это нисколько не беспокоит. Я прекрасно знаю, как справиться с так называемой «действительностью», когда это потребуется!»

Все сидящие вокруг стола с недоумением смотрели на Арлеса. Ютер Оффо холодно сказал: «Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Потрудись выражаться яснее».

«Пожалуйста — если у вас не хватает мозгов, чтобы понять намек, могу разжевать и положить в рот! В этой жизни кто-то выдвигается, а кто-то отстает, иначе не бывает. Я хотел, чтобы бесстрашные львы были впереди всех, но теперь я не знаю — вместо того, чтобы служить подспорьем, вы начинаете становиться балластом. Теперь все понятно?»

«Нет, не все — но я должен заметить, что мне не нравится твой тон».

Арлес ухмыльнулся: «Ах, тон ему мой не нравится, видите ли! Какой он у нас чувствительный пушистый котеночек! Может быть, придется выбрать Наизубастейшего позубастее. Кому-то нужно навести порядок, в конце концов». Арлес собрал свои бумаги и учебники: «Я пошел — есть много дел, которыми здесь лучше не заниматься».

Арлес покинул «Старую беседку», оставив после себя тяжелое молчание. Наконец Шугарт произнес: «Неприятная сцена, надо сказать. Никак не пойму, о чем это он».

«Что бы то ни было, мне все это не нравится, — с беспокойством отозвался Ютер Оффо. — Какие-то угрозы, какие-то намеки...»

«В таком настроении Арлес непредсказуем, — пожал плечами Клойд Диффин. — Он хотел, чтобы бесстрашные львы были впереди всех? Впереди — в чем именно, хотел бы я знать?»

Керди Вук осушил бокал и собрал учебники: «Арлес слишком много болтает».

«Мы становимся балластом? Что это значит? С его стороны очень некрасиво так выражаться».

Керди поднялся на ноги: «Он никак не может смириться с тем, что мы приняли Глоуэна... Кстати, где Глоуэн? Он только что здесь был».

«Он потихоньку смылся, как только Арлес вышел из беседки, — ответил Кайпер. — Еще один чудак».

«Все мы в какой-то мере чудаки, — заметил Керди. — Мне тоже пора».

«И мне! — согласился Ютер. — Будем считать наше собрание — или что это было? — закрытым».

Глоуэн неприметно выбрался из «Старой беседки», вышел на Приречную дорогу, огляделся по сторонам и прислушался... Доносились только отзвуки голосов из ресторана. В Квадратном парке, бледно озаренном звездами, было тихо и пусто. Приречная дорога, кремнисто пестревшая пятнами звездного света и тяжелыми тенями, вела к далекому пляжу. Но нигде не было видно удаляющейся темной фигуры, которая позволила бы определить местонахождение Арлеса — факт, внезапно чреватый тревожным значением.

Где же Арлес? На собрании «львов» он казался раздражительным и рассеянным, будто какая-то мысль не давала ему покоя.

И где же он теперь?

Прежде всего следовало проверить, не вернулся ли Арлес в пансион Клаттоков. Глоуэн пробежался по дороге, повернул в парк, окружавший пансион, и поднялся по ступеням. Распахнув дверь парадного входа, он заглянул в вестибюль. Дежурный швейцар вежливо отдал ему честь: «Добрый вечер!»

«Арлес уже вернулся?»

«Да, минут пять тому назад».

Этот ответ застал Глоуэна врасплох: «И больше не выходил?»

«Нет. Госпожа Спанчетта встретила его, выходя из пансиона, и твердо настояла, чтобы он больше никуда не ходил и сейчас же приступил к выполнению домашнего задания. Господин Арлес поднялся в свои апартаменты без всякого энтузиазма».

«Ммм... любопытно, в высшей степени любопытно», — пробормотал Глоуэн. Наверху, в квартире Шарда и Глоуэна, было темно и тихо — Шард отсутствовал. Охваченный недоумением и острым ощущением неудовлетворенности, Глоуэн бросился в кресло и уставился в пространство.

Новая идея пришла ему в голову. Глоуэн зашел к себе в спальню, открыл окно и выбрался на крышу. Рядом возвышался большой старый дуб, ветви которого неоднократно позволяли Глоуэну в детстве спускаться на землю и отлучаться без ведома отца. Теперь он прокрался по крыше туда, откуда было видно окна спальни Арлеса. Окно Арлеса было открыто, но в спальне свет не горел.

Ступая по старой сырой черепице, Глоуэн вернулся к себе. Требовалась дополнительная проверка. Он позвонил Арлесу. На звонок никто не ответил.

Глоуэн тихо выругался — ему приходилось решать новую проблему. Если он позвонит в Прибрежную усадьбу, необходимые меры предосторожности будут приняты, но такой звонок станет источником всеобщего переполоха, а если тревога окажется ложной, он поставит себя в невыносимо неудобное положение.

Злясь на себя за то, что он беспокоится по поводу таких пустяков, Глоуэн отвернулся от телефона. Теперь важна была каждая минута — Арлес намного опередил его. Глоуэн вышел из квартиры, поспешно спустился по лестнице и покинул пансион. Выскочив из парка на Приречную дорогу, он быстро добежал до Пляжной дороги и по ней припустил в направлении Прибрежной усадьбы. Время от времени он задерживался и вглядывался в полумрак впереди, не желая ненароком обогнать Арлеса — в том случае, если Арлес действительно брел в том же направлении.

Через некоторое время Глоуэн остановился и прислушался. Сегодня океан был спокоен. Розоватое свечение на горизонте свидетельствовало о скором появлении Лорки и Синга. Мягко шелестел прибой, в кронах пальм и деревьев танджи у дороги изредка приглушенно перекликались какие-то ночные птицы. Глоуэн пошел дальше, но теперь он двигался медленнее и осторожнее. Если Арлес тоже направился по этой дороге, чтобы заняться своими темными делишками, он не мог уйти далеко вперед, а натолкнуться на Арлеса в темноте было бы большой неудачей. Глоуэн поморщился — ему следовало захватить с собой оружие.

Бесшумной трусцой Глоуэн бежал вдоль берега… Ага! Он резко остановился. Едва заметной, шагающей вперевалку тенью впереди мог быть только Арлес. Глоуэн почувствовал мрачное удовлетворение: интуиция его не обманула.

Вслед за осознанием реальности, однако, Глоуэна окатила волна холодного страха. У него не было никаких иллюзий по поводу физического превосходства Арлеса — и снова Глоуэн сильно пожалел, что не взял с собой пистолет.

Глоуэн снова двинулся по Пляжной дороге — еще осторожнее, стараясь по возможности держаться в тени и не сокращать расстояние между собой и темной фигурой. В очертаниях этой фигуры было что-то странное — точно ли это Арлес? Глоуэн не мог убедиться в этом наверняка, но приближаться тоже не смел, хотя преследуемый, шагавший часто и тяжело, явно не подозревал, что за ним кто-нибудь крадется.

До рощи деревьев, окружавшей Прибрежную усадьбу, было уже недалеко — за усадьбой мерцала отблесками звездного света речная лагуна… Пройдя еще сотню метров, темная фигура вдруг остановилась, будто оценивая открывшуюся перед ней картину. Глоуэн притаился в густой тени за стволом дерева. Прибрежную усадьбу, стоявшую на мысу, выступавшем в лагуну, можно было легко различить — за окнами брезжил свет.

Крадучись пробираясь в тени, Глоуэн стал приближаться к темной фигуре. Внезапно, будто потревоженный телепатическим импульсом, преследуемый обернулся, глядя на пустынную дорогу. Резкое движение фигуры привело к колыханию ее очертаний — с чувством, похожим на ужас, Глоуэн понял, что человек, направлявшийся ночью к Прибрежной усадьбе, надел свободный плащ и какую-то маску, закрывавшую все лицо. Теперь Глоуэн находился достаточно близко, чтобы распознать контуры тела: перед ним была тайная, кошмарная версия Арлеса, ранее неизвестная — по меньшей мере Глоуэну. И снова он пожалел, что не взял с собой оружие. Пошарив вокруг себя по земле, Глоуэн нашел упавшую ветвь зонтичного дерева. Беззвучно отдирая одну за другой волокнистые спицы, он изготовил нечто вроде длинного гибкого шеста с влажным губчатым вздутием на конце, довольно тяжелым. Отступив подальше в тень, Глоуэн с величайшей осторожностью отломил тяжелый конец шеста — теперь у него в руках была более или менее подходящая дубина длиной чуть меньше метра.

Глоуэн опять подкрался ближе к дороге. Над морем уже взошли Лорка и Синг, озаряя пейзаж бледно-розовым светом. Но куда делся Арлес? Его нигде не было.

Выпрямившись, Глоуэн пытался разглядеть что-нибудь на пляже, простиравшемся на юг. Арлес не мог уйти далеко. Но белесый пустынный пляж казался совершенно безжизненным. Где же, в таком случае, находился Арлес?

Глоуэн медленно двинулся вперед. Может быть, Арлес решил пройти по дорожке к Прибрежной усадьбе. А может быть, он спустился на берег лагуны, где он мог спрятаться в глубокой тени под плачущими ивами и наблюдать за происходящим.

Глоуэн прислушался. Со стороны лагуны доносились всплески, похожие на звуки, которые производили резвящиеся в прибрежных водах ночные животные — псевдовыдры или морские кошки, улепетывавшие и нырявшие поглубже при приближении любой опасности. Вряд ли Арлес пошел в ту сторону — ему не удалось бы не спугнуть боязливых зверьков...

Звуки прекратились — что могло означать очень многое или ничего вообще.

Пригнувшись, Глоуэн поспешил вниз по тропе, ведущей к берегу лагуны. Слева он увидел пристань с лодками на причале; рядом с пристанью спокойная гладь лагуны рябилась розовыми и белыми отблесками — кто-то плавал, создавая круги, расходящиеся по воде. Теперь стало ясно, кто плескался у берега. И Арлес, без всякого сомнения, был где-то рядом.

Шаг за шагом Глоуэн приближался по берегу к пристани с гримасой напряжения на лице — он изо всех сил старался не наступить на какой-нибудь сучок и не выдать свое присутствие каким-либо иным образом.

Его предосторожности, возможно, были излишними. Поглощенный открывшейся перед ним картиной, Арлес потерял всякий интерес к посторонним деталям. Да и почему бы он стал беспокоиться? Преисполненный властью, он был окрылен собственным величием. Он все предусмотрел, ему нечего было опасаться. Он обеспечил себе неопровержимое алиби — швейцар мог подтвердить, что Арлес не покидал пансион Клаттоков. Кто стал бы сомневаться в его словах? В маске и в плаще Арлес прошествовал сюда во мраке, как непознаваемый бог, мистический персонаж легенд, олицетворение стихии. Кроме того, у него были с собой хитроумные средства, ожидавшие применения по мере необходимости — хотя сегодня у него в голове еще не сложился какой-либо определенный план; он говорил себе, что просто «охотится» в ночи. И сегодня охота оказалась весьма удачной! С напряженным вниманием Арлес весь подался вперед, завороженный расплывчатыми очертаниями голой девушки, бледневшими в темной воде.

У пристани плавала Уэйнесс. Над водой оставались только ее лицо и верхняя часть головы — раскинув руки, она удерживалась в одном положении привычными точными движениями ладоней и пальцев. Но вот на поверхности появились ее ноги — она расслабленно лежала на спине, глядя на звезды. Сжимая зубы, Арлес начал тяжело дышать.

Уэйнесс взболтала воду ногами и стала подплывать к пристани, где она оставила халат, сандалии и полотенце. А по берегу к пристани приближался Арлес, следивший за каждым ее движением. Девушка собиралась вылезать из воды — самый удобный момент! Ха! Разве у него был какой-нибудь выбор? Как может сдерживаться человек, подвергнутый столь возбуждающей стимуляции?

Уэйнесс поднялась по лесенке на деревянный настил пристани и некоторое время стояла, глядя на воду, пока с нее стекала струйками вода — а Лорка и Синг придавали ее коже чудесный оттенок розоватого свечения.

Уэйнесс подобрала полотенце, осушила волосы, лицо, предплечья и грудь, слегка прошлась полотенцем по спине и ногам и накинула на плечи халат. Засунув ноги в сандалии, она спустилась с пристани на берег.

Мрачный призрак возник у нее за спиной и попытался накинуть ей на голову мешок. Уэйнесс испуганно вскрикнула, вскинув руки, и стащила с себя мешок, упавший на землю. Повернувшись лицом к обидчику, Уэйнесс увидела перед собой высокую темную фигуру, неузнаваемую в плаще и в черной маске. Колени девушки подогнулись, она отступила, прислонившись спиной к опоре пристани.

Темная фигура шагнула к ней и сказала хриплым шепотом: «Я не хотел тебя пугать, но другого способа нет».

Уэйнесс попыталась сдержать дрожь в голосе: «Другого способа для чего?»

«Разве ты не понимаешь? Конечно, ты понимаешь. Для этого и созданы девушки».

Несмотря на все усилия, голос Уэйнесс дрожал: «Какая ерунда! Арлес, это ты? В этом наряде ты выглядишь ужасно нелепо».

«Неважно, кто я! Неважно, как я выгляжу! — хриплый шепот становился раздраженным. — Все это не имеет значения».

«Не знаю, что ты задумал, но мне это совершенно ни к чему. Между прочим, ты ведешь себя безобразно. Так что спокойной ночи и, пожалуйста, больше не приходи и не пугай меня».

Уэйнесс стала отодвигаться в сторону, но Арлес схватил ее за руку: «Не спеши! Мы еще даже не начали. Давай пойдем вот туда, там мягкая трава, и твоей нежной попке не будет больно».

Уэйнесс отпрянула: «Арлес, ты с ума сошел! Этого нельзя делать, тебя накажут!»

«Все можно, если знаешь, как! — заявил Арлес. — Вот увидишь, тебе так понравится, что ты будешь выходить каждую ночь и звать меня снова и снова».

Уэйнесс молчала. Арлес протянул руку и сорвал с нее халат: «А я был прав, у тебя хорошая фигура». Он усмехнулся: «Хотя и не слишком роскошная». Он прикоснулся к ее груди: «Предпочитаю груди побольше, но твои тоже ничего. Пойдем-ка вон туда — и не вздумай кричать, а то я тебя хорошенько проучу, чтобы не делала глупостей! Проучить тебя?»

«Нет».

Тем не менее, Арлес театрально взмахнул руками, схватил девушку за шею и нажал большими пальцами на чувствительные места под ее подбородком. Уэйнесс оттолкнула его и на мгновение вырвалась. Она уже повернулась, чтобы убежать, но Арлес бросился на нее всем телом и повалил на землю: «Теперь лежи! И не двигайся!» Он расстелил ее халат и перетащил ее на него: «Ну вот, так будет лучше — как ты думаешь?»

«Пожалуйста, пусти меня домой!»

«Неправильно разговариваешь! — голос Арлеса стал наполовину издевательским, наполовину жестоким. — Девушки вроде тебя нарочно привлекают внимание. Потому вы и бегаете голые — знаете, чего хотите!» Он наклонился и стал возбужденно ее гладить. Уэйнесс смотрела в небо, не понимая, как Арлес осмеливается делать с ней что-либо подобное. Одна догадка пришла ей в голову... Но она не могла выразить ее словами.

Арлес сбросил плащ, снял штаны и стал опускаться на девушку. Из теней выступила еще одна темная фигура. Дубина взлетела и со свистом опустилась, раздался глухой влажный звук. Бесчувственный Арлес уткнулся носом в песок.

Глоуэн протянул руку и поднял девушку на ноги: «Теперь все в порядке. Это я, Глоуэн».

«Глоуэн?» Она прижалась к нему и стала плакать. Он пытался ее утешить: «Бедная, бедная Уэйнесс. Все, все, все будет в порядке. Пожалуйста, не плачь».

«Я не могу остановиться. Кажется, он хотел меня убить».

«Не исключено, что этим дело могло кончиться, — Глоуэн подал ей халат. — Надень халат, возвращайся к отцу. Ты можешь сама вернуться домой?»

«Без тебя я никуда не пойду!»

Глоуэн взглянул на подергивающееся под ногами тело. На поясе Арлеса висел нож. Глоуэн разрезал этим ножом плащ Арлеса на полосы, позволившие связать горе-насильнику лодыжки и кисти рук: «Вот молодец! Теперь будь паинькой, полежи тихо несколько минут». Глоуэн обернулся к девушке: «Ты как себя чувствуешь?»

«Вроде бы неплохо».

«Тогда пойдем». Взяв ее за руку, Глоуэн повел ее по дорожке к Прибрежной усадьбе.

Через пять минут Эгон Тамм и Майло спустились к пристани с переносным фонарем. Арлес уже очнулся и пытался освободиться от пут.

Заметив приближение двух человек, Арлес прекратил свои потуги и лежал, жмурясь от яркого света. «Эй, кто вы такие? — проревел он. — Уберите этот паршивый фонарь, он слепит мне глаза! И снимите с меня эти веревки! Черт знает что такое! На меня напали, мне нанесли травму».

«Действительно, безобразие», — заметил Майло.

«Освободи его», — мрачно сказал Эгон Тамм, взял у сына фонарь и ждал, пока Майло выполнял его поручение.

Пошатываясь, Арлес поднялся на ноги: «Возмутительная ситуация! Когда я подошел, чтобы помочь Уэйнесс, кто-то треснул меня по голове. Он где-то здесь, нужно поскорее обыскать весь пляж».

«Я хотел бы обыскать сумку, висящую у тебя на поясе. Подтяни штаны и передай мне сумку».

Арлес начал было протестовать: «Одну минуту! Какое право...»

Эгон Тамм направил фонарь на своего сына: «Возьми у него сумку».

«Да пожалуйста! — проворчал Арлес и протянул сумку. — Берите! В ней всего лишь несколько личных вещей, ничего...» Арлес почему-то не закончил фразу.

«Можешь идти домой, — сказал Эгон Тамм. — Не пытайся покинуть станцию Араминта. Я с тобой разберусь, когда смогу смотреть на вещи беспристрастно».

Арлес повернулся и побрел по ночному пляжу, держась рукой за голову. Эгон Тамм и Майло вернулись в Прибрежную усадьбу. Уэйнесс и Глоуэн сидели на диване и пили горячий чай, поданный Корой Тамм.

Эгон тоже принял чашку чая, после чего угрюмо воззрился на Глоуэна: «Я очень благодарен за твою своевременную помощь. Но меня озадачивает то обстоятельство, что ты оказался под рукой как раз тогда, когда эта помощь понадобилась».

«Другими словами, — ответил Глоуэн, — вы спрашиваете, с какой стати я околачивался вокруг да около, когда ваша дочь купалась нагишом?»

Эгон Тамм недружелюбно улыбнулся: «Можно сказать и так».

«Вы вправе задать такой вопрос. Вы, конечно, помните убийство Сесили Ведер».

«Никогда о нем не забывал».

«Арлес стал главным подозреваемым по этому делу, но ничего определенного не удалось доказать. Когда на занятии в лицее Уэйнесс упомянула, что любит гулять и плавать одна по ночам, Арлес проявил чрезвычайный интерес. Сегодня вечером я продолжал за ним наблюдать. Он поднялся к себе в спальню, тайком вылез из окна и спустился с крыши. Я проследовал за ним по Пляжной дороге и на берег лагуны. Я вмешался бы и раньше, но мне пришлось ждать той минуты, когда я мог безопасно подойти к нему сзади и оглушить его. Мне очень жаль, что эта задержка заставила Уэйнесс пережить лишние мучения. Таково объяснение сегодняшних событий».

Уэйнесс обхватила руку Глоуэна обеими ладонями: «По крайней мере, я Глоуэну очень благодарна!»

«Дорогая моя, я тоже очень благодарен. Но я не понимаю одного: когда Арлес стал вести себя подозрительно, почему нельзя было просто позвонить нам по телефону и предоставить мне заниматься этим делом?»

Глоуэн горько рассмеялся: «Если бы я сказал вам правду, консерватор, вы, как минимум, пришли бы к выводу, что я слишком много о себе думаю и слишком многое себе позволяю».

«Я прихожу к выводу, что ты напускаешь на себя излишнюю таинственность, — отозвался Эгон Тамм. — Кора, дорогая, ты понимаешь, на что он намекает?»

«Ни в малейшей степени! По-моему, ты задал вполне разумный вопрос».

Уэйнесс рассмеялась: «Только не с точки зрения Глоуэна! Хотите знать, почему?»

«Просвети нас! — ответила Кора Тамм. — Почему нельзя ответить прямо?»

«Я тебе скажу, почему. Глоуэн предвидел примерно следующее развитие событий. Предположим, мама ответила бы на его звонок. Запинаясь и путаясь от смущения, Глоуэн попытался бы предупредить маму о том, что, по его мнению, сегодня ночью кто-то собирается на меня напасть. На что мама ответила бы что-нибудь типа: «Да что ты такое говоришь! Не надо преувеличивать!»

Глоуэн продолжал бы настаивать: «Я не преувеличиваю, госпожа Тамм. Убежден, что вашей дочери угрожает опасность».

В полной мере выразив свой скептицизм и надлежащим образом поставив Глоуэна на место, мама предупредила бы меня, наконец, не плавать сегодня ночью, а папа проверил бы, не шатается ли кто-нибудь по пляжу около усадьбы. Разумеется, папа ходил бы по пляжу с фонарем. Арлес заметил бы его издали и вернулся бы восвояси. А папа никого не нашел бы, и тоже вернулся бы восвояси, причем мрачнее тучи, и обвинил бы Глоуэна в том, что тот слишком многое себе позволяет и поднимает ложную тревогу почем зря. После этого всякий раз, когда в так называемом приличном обществе упоминали бы имя Глоуэна, кто-нибудь говорил бы: «Ах да, этот истеричный юноша из пансиона Клаттоков! У него больное воображение». Вот вам и ответ на ваш вопрос, только отвечать на него лучше было мне, а не Глоуэну».

Сурово нахмурившись, Эгон Тамм повернулся к Глоуэну: «Она правильно изложила суть дела?»

«Боюсь, что так, консерватор».

Эгон Тамм расхохотался, лицо его внезапно потеплело: «В таком случае нам придется пересмотреть наши представления! Теперь я понимаю, что ты руководствовался разумными соображениями, и действительно тебе очень благодарен».

«Рад, что вы меня поняли, консерватор. А теперь мне пора домой. Впрочем, осталась одна деталь: надеюсь, мое имя не будет фигурировать в ходе расследования. Это значительно осложнило бы мои взаимоотношения с другими обитателями пансиона Клаттоков».

«Твое имя не будет упомянуто».

Уэйнесс проводила Глоуэна до двери и крепко обняла его: «Я даже не пытаюсь тебя благодарить, у меня слов нет».

«И не нужно никаких слов! Представь себе, как бы я себя чувствовал, если бы с тобой что-нибудь случилось!»

«Я чувствовала бы себя еще хуже». Поддавшись внезапному порыву, она подняла лицо и поцеловала Глоуэна в губы.

«Ты это только из благодарности сделала?» — поинтересовался Глоуэн.

«Не только».

«Давай еще раз поцелуемся, чтобы я понял, чем еще может объясняться такое поведение».

«Мама идет! Она тоже не прочь это узнать. Спокойной ночи, Глоуэн».

Дело шло к полуночи. Когда Арлес вернулся домой, Спанчетта уже его ждала. Внимание Арлеса было рассредоточено, и он еще не успел окончательно решить, на какой версии событий ему следует остановиться, в связи с чем ему пришлось импровизировать — в то время как Спанчетта устремила на его лицо немигающий взор.

Спанчетта не скрывала своего скептицизма: «Имей сострадание, Арлес! Выслушивать ложь оскорбительно; еще более оскорбительно понимать, что тебя принимают за дуру. Ты полностью запутался в своей истории. Насколько я понимаю, ты договорился встретиться с девушкой на пляже, чтобы помочь ей сделать домашнее задание. Кто эта девушка, кстати? Надеюсь, не эта жуткая Друзилла?»

«Друзилла не жуткая и в школу не ходит, — пробормотал Арлес. — Теперь она рекламирует спектакли «Лицедеев»».

«Так кто же сегодняшняя девушка?»

Арлес помнил, что самые удачливые лжецы говорят правду в той мере, в какой это возможно: «Если тебе так хочется знать, это Уэйнесс Тамм из Прибрежной усадьбы. По правде сказать, она довольно распутная особа — хотя, конечно, тщательно выбирает партнеров».

«Ммм, — промычала Спанчетта. — Настолько тщательно, что огрела тебя дубиной по голове и поставила тебе чудовищный фонарь под глазом, когда ты к ней начал приставать?»

«Конечно, нет! Когда я пришел на пляж, там была пара пьяных туристов — они к ней лезли и не пускали ее домой. Я на них набросился и хорошенько их проучил, но при этом мне самому влетело несколько раз. Думаю, мне не следует ходить в школу до тех пор, пока не пройдет синяк. У меня все лицо опухло».

«Об этом не может быть и речи! — отрезала Спанчетта. — Ты больше не можешь пропускать занятия».

«Но я выгляжу, как чучело огородное! Все будут приставать с вопросами — что я им отвечу?»

Спанчетта пожала плечами: «Очевидно, что ты никому не собираешься говорить правду. Поэтому тебе ничего не мешает сказать, что ты вывалился из кровати. Или что ты играл с бабушкой в ладушки».

Таким образом, на следующее утро Арлес волей-неволей приплелся в лицей где, как он и опасался, его внешность привлекла всеобщее внимание. Когда его спрашивали, что случилось, он следовал совету матери и отвечал, что свалился с кровати.

Уэйнесс и Майло тоже пришли в школу, как обычно, но полностью игнорировали Арлеса. После занятия по социальной антропологии Арлес подождал Уэйнесс в коридоре. Она молча прошла мимо, но Арлес позвал ее: «Уэйнесс, я хочу тебе что-то сказать».

«Говори, но побыстрее».

«Ты же не приняла меня всерьез вчера вечером?»

Уэйнесс плотно сжала губы и отвернулась. В конце концов она тихо сказала: «На твоем месте я постыдилась бы даже затрагивать эту тему».

«Я стыжусь, в своем роде. Кажется, я слишком сильно возбудился, так сказать, — Арлес попытался изобразить кривую ухмылку. — Ты же знаешь, как это бывает».

«Я думаю, что ты хотел меня убить».

«Ничего подобного! — махнул рукой Арлес. — Зачем ты придумываешь какие-то ужасы?»

«Ужасы, это уж точно, — поежилась Уэйнесс. — Я больше не хочу об этом говорить».

«Один вопрос! Вчера вечером кто-то огрел меня по голове. Кто?»

«Зачем тебе знать?»

«Ха! Неужели не понятно? Это было подло в высшей степени! Полюбуйся, какой у меня смехотворный синяк!»

«С жалобами можешь обращаться к моему отцу. Он скоро тебя вызовет».

«У меня нет никаких дел к твоему отцу, — буркнул Арлес. — С моей точки зрения, чем меньше мы будем вспоминать об этой истории, тем лучше».

Уэйнесс только пожала плечами и отвернулась.

Через два дня, во время полуденного перерыва, когда Арлес выходил из школьного кафетерия, ему преградили путь четыре натуралиста в военной форме. Арлес побледнел, переводя взгляд с одного на другого: «Что вам нужно?»

«Вас зовут Арлес Клатток?»

«И что же?»

«Пройдемте».

Арлес отступил на шаг: «Одну минуту. Куда? И зачем?»

«Мы направимся в Прибрежную усадьбу, где с вами поступят по закону».

Арлес отступил еще на шаг и попытался привлечь на свою сторону окружающих, громко возмутившись: «Здесь станция Араминта! Ваши законы у нас недействительны».

«Законы Общества натуралистов действительны на всей территории Кадуола. Не отнимайте у нас время».

Протестующего и вырывающегося Арлеса поместили в автофургон и отвезли в Прибрежную усадьбу. Когда Спанчетте сообщили о происходящем, она прежде всего позвонила домоправителю Фратано, а затем Бодвину Вуку — но ей ответили, что обоих представителей местной власти уже вызвали в Прибрежную усадьбу.

Фратано и Бодвин Вук вернулись через несколько часов после полудня. Оба ответили на звонки Спанчетты и заверили ее в том, что Арлес легко отделался — он замышлял преступление, наказуемое смертной казнью, но его вовремя остановили.

Вечером того же дня Арлес вернулся на станцию Араминта — его высадили в Квадратном парке. Бледный и подавленный, он распространял запах антисептических мазей. По иронии судьбы, как раз в тот момент, когда Арлеса вытолкнули из автофургона, мимо проходила группа бесстрашных львов.

Клойд Диффин крикнул ему: «Где ты был, и что с тобой сделали?»

«Ну и ну, тебе здорово прищемили хвост!» — критически заметил Кайпер.

«И все из-за того, что ты надавал по морде паре пьяных туристов? — проблеял, давясь от смеха, Шугарт Ведер. — Вот незадача!»

«Все немного сложнее, чем вы себе представляете, — пробормотал Арлес. — Сейчас я не хочу об этом говорить... В любом случае, я уверен, что меня просто запугивают. Никто не осмелился бы со мной такое сделать».

«Ты мелешь какой-то бред, — сказал Ютер Оффо. — Постарайся собраться с мыслями и объясни нам толком, что произошло».

«Нет-нет, ничего. Это недоразумение. Этого просто не может быть».

«От тебя разит больницей, — поморщился Керди Вук. — Тебя от чего-то лечили? Ты, ненароком, не спутал врачей с пьяными туристами, и не попытался их отдубасить?»

«Я пойду домой, — помотал головой Арлес. — Поговорим позже».

Глава 4

Будучи вызван Бодвином Вуком, Глоуэн явился в контору внешнего представительства отдела B; ему указали на дверь в конце короткого коридора. Престарелый секретарь встретил его в приемной и, получив ответы на пару вопросов, позволил пройти в личный кабинет Бодвина Вука, неправильной формы помещение с высоким потолком из потемневших деревянных брусьев и достигавшей уровня плеч обшивкой стен из квадратных кусков зеленоватого сукна, окруженных темными фасонными планками. Напротив входа, под самым потолком, из полумрака угрожающе смотрели головы нескольких диких животных; другую стену украшали десятки старых фотографий.

Бодвин Вук отошел от окна и вернулся в кресло. Пригласив Глоуэна присесть на стул, он откинулся на спинку, заложив руки за лысую голову и устремил на Глоуэна пытливый взор полузакрытых желтоватых глаз: «Так что же, сержант Клатток? Что ты мне можешь сказать?»

Глоуэн решил, что такой странный вопрос требует тщательно продуманного ответа: «У меня еще недостаточно информации для подготовки отчета, директор».

«Неужели? Насколько мне известно, ты втерся в доверие бесстрашных львов».

«Так точно. Я внимательно наблюдал за ними и прислушивался к разговорам. Они постоянно болтают о пустяках, не заслуживающих упоминания. По сути дела, мне не удалось узнать ничего существенного».

«Никаких грязных сплетен? Никаких клеветнических измышлений? Я не брезгую никакими сведениями».

«Ничего, что могло бы послужить основанием для отчета, директор».

«Я расспрашиваю тебя не из праздного любопытства, — продолжал Бодвин Вук. — Я всегда надеюсь перехватить какую-нибудь неосторожную фразу — пусть даже одно нечаянно вырвавшееся слово, способное помочь раскрытию удивительной тайны. Мне неизвестно, что́ это за фраза, что́ это за слово — но я немедленно распозна́ю их, когда они дойдут до моих ушей. Я хочу, чтобы ты научился улавливать такие слова и фразы — и передавал их мне».

«Мне придется удвоить мою бдительность, директор».

«Хорошо. По поводу Арлеса: что именно произошло той ночью?»

Глоуэн с удивлением посмотрел на начальника: «Разве консерватор не обсуждал с вами это дело?»

Желтые глаза Бодвина Вука вспыхнули, но Глоуэн уже понял свою ошибку и с преувеличенным страхом втянул голову в плечи — по-видимому, достаточно глубоко, чтобы позабавить директора. Тот ответил достаточно вежливо: «Консерватор изложил официальную версию событий. Так как в этом замешана его дочь, я не настаивал на подробностях. Каковы же были эти подробности?»

«Все это началось на занятии в лицее, — ответил Глоуэн. — Уэйнесс рассказывала, что любит иногда гулять и даже плавать по ночам в одиночку. Арлес это услышал и явно заинтересовался. Той же ночью он напялил плащ и маску и в таком виде отправился по Пляжной дороге к Прибрежной усадьбе. Там он увидел Уэйнесс, плавающую около пристани, и напал на нее. По-видимому, у него это вошло в привычку. Как бы то ни было, некто, желающий остаться неизвестным, проследовал за ним до Прибрежной усадьбы и остановил Арлеса, когда тот уже напугал девушку до обморока, но еще не успел заняться чем-нибудь похуже».

«И каким образом сей анонимный персонаж осуществил такой подвиг?»

«Треснул Арлеса дубиной по башке».

«А-га! И Арлес до сих пор не может понять, кто же с такой бестактностью помешал его, несомненно, галантным ухаживаниям?»

«Скорее всего, он подозревает Майло, что меня вполне устраивает».

Бодвин Вук кивнул: «По всей видимости — таково мнение консерватора — Арлес не намеревался убивать девушку, по меньшей мере первоначально. Он оделся так, чтобы его нельзя было узнать, захватил с собой мешок, чтобы накинуть его на голову жертвы, и даже запасся пакетом с салфеткой, пропитанной хлороформом. По словам консерватора, содержимое его поясной сумки спасло ему жизнь».

«Все возможно. Но после того, как Уэйнесс его узнала, Арлес, рассыпаясь в извинениях и подробно объясняя причины, по которым не может этого не сделать, все равно придушил бы ее, удовлетворив свою похоть. Не забывайте, что Сесили Ведер мертва».

«Не спеши с выводами! В данном случае вина Арлеса неопровержимо доказана. В случае Сесили Ведер он — всего лишь главный подозреваемый».

«Виновность в одном преступлении подтверждает обоснованность обвинений в другом, сходном преступлении».

«Не могу с этим спорить».

«Что теперь будет с Арлесом? — спросил Глоуэн. — Отдел расследований занимает какую-нибудь определенную позицию по этому вопросу?»

«Дело закрыто, — сказал Бодвин Вук. — По мнению консерватора, он достаточно наказан, и любые дополнительные меры были бы вторичным привлечением к ответственности за то же преступление».

«Неужели его нельзя даже изгнать из пансиона Клаттоков?»

«На основании каких обвинений? Кто их предъявит? И, что самое существенное в данном случае, кто захочет иметь дело со Спанчеттой?»

«Тем временем он нагло разгуливает по станции так, как будто ничего не произошло, — с отвращением заметил Глоуэн. — Смотреть противно!»

«Научись сдерживать свои эмоции. Это необходимо в нашей профессии. На какое время бесстрашные львы запланировали свою вылазку в Йиптон?»

«На зимние каникулы. Но я с ними не поеду».

Бодвин Вук строго погрозил ему пальцем: «В этом ты глубоко заблуждаешься! Именно с этой целью ты вступил в общество бесстрашных львов». Бодвин порылся в ящике стола, вынул сложенный пополам лист бумаги, раскрыл его и положил на стол: «Вот план Йиптона — самый подробный из всех имеющихся в нашем распоряжении. Вот причал, рядом с ним — отель «Аркадия». Синими двойными линиями обозначены каналы. Как ты можешь заметить, они соединяются с океаном в проливах между кольцевыми островами. Розовой штриховкой обозначен район Кальоро, то есть «Котел». Все эти проходы и каналы как-то называются, но показания каждого йипа расходятся с показаниями каждого другого».

«Далее... — Бодвин Вук постучал пальцем по карте. — Здесь у них «Кошачий дворец». А этот серый участок, неподалеку от пристани, находится непосредственно за отелем. Никаких особых причин для того, чтобы он был рядом с отелем, я не вижу, но для нас это удобно. Йипы отвечают на вопросы, относящиеся к этому участку, с чрезвычайной уклончивостью, и мы хотели бы знать, что там делается. От бесстрашного льва ожидается недисциплинированное, непредсказуемое поведение — надеюсь, это обстоятельство обеспечит тебе несколько бо́льшую свободу действий по сравнению с обычными туристами. Может быть, в результате тебе удастся что-то узнать. Это нелегкое задание — на самом деле, очень опасное задание, но кто-то должен этим заняться. Как ты на это смотришь?»

«Сделаю все, что могу».

«Ничего другого я не ожидал. Само собой, об этом задании никто ничего не должен знать — кроме твоего отца».

«Понятно».

Семестр продолжался. Арлес, угрюмый и молчаливый, присутствовал на занятиях и снова сумел предотвратить почти неизбежное исключение из лицея.

Уэйнесс и Майло занимались своими делами, не замечая Арлеса. Некоторое время за спиной Уэйнесс шептались, провожая ее любопытствующими взглядами — этому немало способствовали вдохновенные враки Арлеса, объяснявшего происхождение черного фонаря под глазом. Но карточный домик сплетен рухнул ввиду отсутствия правдоподобных оснований.

По отношению к Глоуэну Уэйнесс продолжала применять несколько уклончивую тактику. Сколько он ни пытался, он не мог объяснить себе ее отстраненность. Однажды, когда Майло не пришел на занятия, Глоуэн провожал ее домой после школы. Некоторое время ей удавалось держать его на расстоянии вытянутой руки легкомысленными замечаниями и разговорами о домашнем задании, но в конце концов Глоуэн потерял терпение. Взяв ее за руку, он на ходу ловко повернул ее к себе лицом. Едва сдерживая смех, Уэйнесс воскликнула: «Глоуэн, что ты делаешь! Мне пришлось переплести ноги и подпрыгнуть, как в балете, чтобы не кувыркнуться! Ты хочешь, чтобы я нос расквасила?»

«Мне кажется, я знаю, почему ты так странно себя ведешь».

Уэйнесс напустила на себя беззаботность: «Пожалуйста, Глоуэн, не надо на меня злиться. В последнее время мне трудно оставаться самой собой».

«Неужели? По тебе не скажешь! На первый взгляд, ты остаешься самой собой без малейшего усилия».

Уэйнесс улыбнулась: «Мне в этом помогают. Мама готовит меня к жизни, полной достоинства и благопристойности. А ты хочешь, чтобы я, подобно легендарным прародителям Клаттоков, была готова ко всему, с равнодушной отвагой презирая позорные сплетни и всеобщее порицание!»

«Да, хочу! Такое отношение к жизни придает чудесное ощущение внутренней свободы».

«Но есть еще одна личность, оказывающая на меня еще большее влияние. Эта личность побуждает меня двигаться в ином направлении, и я не могу пренебрегать ее рекомендациями».

«Даже так? И кто эта премудрая личность?»

«Мой внутренний голос».

Переварив неожиданное заявление, Глоуэн спросил: «И что же тебе советует внутренний голос?»

Уэйнесс отвернулась. Некоторое время они молча шагали на юг по Пляжной дороге.

«Дело касается одной вещи, о которой я никогда не упоминала. Да и сейчас не хотела бы об этом говорить».

«Почему нет? Это какой-то секрет?»

«Когда мы с Майло в последний раз были на Земле, я кое-что узнала, и теперь мне не дает покоя желание узнать все до конца. Как только мы закончим школу, я собираюсь вернуться на Землю. Вместе с Майло, если он не против».

Свет Сирены внезапно показался Глоуэну не столь ярким и не столь радостным: «И ты никогда не посвятишь меня в эту тайну?»

«Об этом я еще не думала».

«Но этой тайны достаточно, чтобы прекратить со мной всякие отношения?»

Уэйнесс весело рассмеялась: «В твоих выводах нет никакой логики! Я ничего такого не говорила! В любом случае, причина не в этом. По сути дела, нет никакой причины, кроме того, что я себя знаю — и поэтому боюсь».

«Боишься — чего?»

«В Строме любовные связи носят очень целомудренный характер, — уклонилась от прямого ответа Уэйнесс. — Просто посидеть с кем-нибудь в углу, пить чай и закусывать печеньем считается рискованной затеей».

Глоуэн уныло хмыкнул: «Мы еще даже не на этой стадии».

«Не надо спешить. Ухаживание должно тянуться бесконечно и становится весьма обременительным — особенно если мама все время подсматривает и подслушивает».

«Что происходит на следующей стадии?»

«Именно следующей стадии я и опасаюсь. Не хочу начинать ничего, что меня отвлечет... от более важных вещей».

«Ты имеешь в виду поездку на Землю?»

Уэйнесс кивнула: «Наверное, мне не нужно было заводить об этом разговор, но рано или поздно мне пришлось бы тебе сказать, потому что молчать было бы несправедливо. У тебя должна быть возможность махнуть на меня рукой и больше обо мне не думать, если тебе так хочется».

«И поэтому ты меня избегаешь?»

Уэйнесс снова ответила уклончиво: «Я решила больше от тебя не прятаться».

«Рад слышать!»

Они подошли к дорожке, ведущей через рощу к Прибрежной усадьбе. Уэйнесс вела себя неуверенно. Она порывалась пойти то в одну, то в другую сторону, пока Глоуэн не привлек ее к себе и не поцеловал — сначала коротко, потом подольше.

«Значит, все-таки, «да»?» — спросил он.

«Да? Ты о чем?»

«О наших так называемых «взаимоотношениях»».

Уэйнесс пожала одним плечом, зажмурилась, скорчила гримасу, наклонила голову, пошевелила носом и помахала пальцами в воздухе.

«Что с тобой?» — поинтересовался изумленный Глоуэн.

«Очень сложный способ не говорить «нет»», — Уэйнесс собралась идти домой.

«Подожди! — воскликнул Глоуэн. — У меня еще нет ясного представления...»

«Ясность — как раз то, чего я стараюсь избежать, — Уэйнесс подошла поближе и поцеловала его. — Хорошо, что ты меня проводил. Ты очень великодушный и благородный молодой человек, даже привлекательный, несмотря на некоторую свирепость физиономии. Можно сказать, что ты мне нравишься».

Глоуэн пытался ее удержать, но Уэйнесс ускакала вприпрыжку по дорожке, ведущей к дому. Почти скрывшись за деревьями, она обернулась, махнула рукой и исчезла.

По вечерам в верд, каждую неделю, бесстрашные львы собирались в углу «Старой беседки», чтобы поговорить о делах, выпить вина и посплетничать о новостях и модах. Во время этих встреч возникало странное настроение, вызванное тем допущением, что любой из бесстрашных львов был по определению благороден и во всех отношениях превосходил рядовых представителей рода человеческого. Золотые сны витали над столом, предлагались и анализировались величественные планы, каждая из вечных истин изучалась по очереди — и время от времени корректировалась.

Каждый из бесстрашных львов занимал за столом особое отведенное ему место.

В дальнем конце, спиной к сводчатой галерее, сидел Арлес; Керди занимал место справа от него, а Ютер Оффо — слева. Напротив Арлеса за столом сидел Джардин Лаверти, а остальные рассаживались по обеим сторонам от него и посередине. В тот вечер Глоуэн немного опоздал. Когда он опустился на свой стул между Клойдом Диффином и Джардином Лаверти, на столе уже стояли несколько пустых бутылей из-под вина, и языки порядком развязались. Джардин Лаверти, дипломатичный, статный и одетый с иголочки, излагал свой тезис: «Заплесневелые старые законы совершенно не отвечают нашим потребностям. Тем не менее, они существуют, и ежедневно нас унижают и лишают возможностей из-за какого-нибудь отжившего свой век предрассудка».

В данном случае Джардин говорил о запрете на добычу драгоценных камней, неизменно вызывавшем среди бесстрашных львов волну возмущения и сожаления, так как закладка пробных шурфов в минеральных отложениях Волшебных гор могла бы всех их сделать миллионерами за пару месяцев.

Кайпер Лаверти, уже изрядно набравшийся, диковато заорал: «Поставить вопрос на голосование! Кто «за»? Кто «против»?»

Кайпера считали нахалом, склонным к бессмысленным выходкам, и никто не обратил на него внимания. Кайпер ничего другого и не ожидал, а посему затянул припев старинной песни:

«Отцу слишком много не лейте:

Хмельной, он буянит и врет!»

Шугарт Ведер, придерживавшийся консервативных взглядов, заявил: «Несомненно, устаревшие правила следует привести в соответствие с новыми концепциями, но для этого пришлось бы переписать Хартию, а это возможно только посредством созыва Вселенского конклава Общества натуралистов».

«Куда там! — взревел Арлес. — Держи карман шире! Прошло столько веков, что они закоснели и превратились в какой-то извращенный подвид людей, вроде йипов. Не хотят они никаких изменений! Дай им рыбу и пучок водорослей, они сварят себе уху и никогда ничего другого не попросят».

Керди нахмурился: «Не будем преувеличивать. Мы все — маленькие шестеренки механизма, рычаги управления которым — в руках натуралистов. Хотим мы этого или нет, нам приходится следить за собой».

Арлес осушил одним глотком все, что осталось у него в кружке: «А мне это не нравится!»

«Что ж, тебе придется с этим смириться — или уехать. Такова нелицеприятная действительность».

Арлес хрипло рассмеялся: «Ты — Вук, и думаешь, как Вук. Я — Клатток, у меня другие представления».

Шугарт Ведер нетерпеливо вмешался: «Может мне кто-нибудь сказать, где именно хранится Хартия? В Прибрежной усадьбе ее нет, в Строме тоже. Если кому-то захочется проверить положения устава, куда он должен обращаться?»

«Ха-ха! — воскликнул Кайпер. — Это все одна гигантская шутка! Нет никакой Хартии и никогда не было! Мы все пляшем, как угорелые, под музыку призраков!»

Джардин приподнял элегантные брови: «Кайпер, будь так добр! Перестань пороть чепуху или плати за вино».

«И то, и другое было бы еще лучше», — заметил Ютер.

«Совершенно верно, — отозвался Керди. — Но давайте подведем итог этим глупостям, раз и навсегда. Очевидно, что Хартия хранится в архиве Общества натуралистов на Земле. А если какой-то невежда еще не знает ее текст наизусть, пусть возьмет копию — их предостаточно».

«Но проблема-то не в этом! — возразил Джардин Лаверти. — Разве назначение Хартии заключалось в том, чтобы обречь население станции Араминта на вечную нищету? Трудно поверить в такую недальновидную скупость!»

«Как всегда, ты ошибаешься, — сказал Ютер Оффо. — Натуралисты составили Хартию исключительно с целью создания Заповедника».

«И ничего, кроме Заповедника», — прибавил Керди.

Арлес проворчал: «Все они давно в могиле, им-то ничего уже не нужно. А мы обязаны отдуваться за их ошибки».

Керди разразился презрительным каркающим смехом: «Ошибки? Ерунда! Они хотели, чтобы на станции Араминта жили работящие служащие, а не миллионеры».

«Мозги у них набекрень, у натуралистов, — вздохнул Джардин. — И у отцов-основателей, и у нынешних».

«Чопорные старые ханжи, крючкотворы в черных трико в обтяжку! — заявил Кайпер. — Кому какое дело, чего они хотели? Я знаю, чего я хочу, и это важнее всего!»

«Браво, Кайпер! — воскликнул Клойд. — На этот раз ты попал в самую точку».

Шугарт похотливо ухмыльнулся: «Ему придется подождать, пока его не пустят в «Кошачий дворец». Вот тогда он сможет делать все, что захочет!»

«Все, за что он сможет заплатить, — поправил Ютер Оффо. — Векселя там не принимают».

Клойд Диффин лукаво предложил: «Так как Арлес едет с нами, мы могли бы потребовать групповую скидку».

Опустив голову, Арлес нахмурил густые брови: «Довольно болтовни! Все это не имеет никакого отношения к действительности, вы это прекрасно знаете!»

С напускным весельем Шугарт Ведер предложил: «Ну что же вы, цари зверей, грозным рыком приводящие в трепет ночную саванну! Сосредоточимся на наших целях! Вчера я видел рекламу новой «Черной Андромеды» — у меня просто слюнки потекли!»

«Да ну тебя! В ней слишком тесно! — закричал Кайпер. — Я бы купил «Пентар-конкистадор» с утопленными дюзами. Обтекаемый корпус, одно загляденье!»

Джардин презрительно хрюкнул: «У тебя нет никакого вкуса. Разве «Пентар» может сравниться с «Данкредом» двадцатой модели? Вот настоящий шик! Кусается, конечно, но для чего еще деньги?»

«Нет ничего важнее денег, — сказал Клойд. — Деньги — эликсир жизни».

«Как приятно думать о деньгах! — вздохнул Ютер. — Золото звенит в ушах сладкими обертонами: утонченная поэзия, спелые экзотические фрукты и ароматический массаж под руками красавиц!»

«Ароматический массаж? — переспросил Кайпер. — Это еще что такое? Я уже не маленький, мне полагается знать такие вещи».

«Заплати, наслаждайся и не задавай вопросов, — наставительно отозвался Ютер. — Мой самый лучший тебе совет».

«Деньги всегда были и остаются нашей основной проблемой, — рассуждал Шугарт. — Хотя принцип обогащения предельно прост, если подумать».

«Если бы да кабы во рту росли грибы», — съязвил Кайпер.

«Проще простого! — возразил Шугарт. — Прежде всего, находишь богача. Потом выясняешь, что́ этот богач ценит больше денег. Находишь то, что ему нужно, и продаешь. И всех делов».

«В таком случае, почему ты еще не разбогател?» — поинтересовался Кайпер.

«На сегодня с тебя достаточно практических советов, — важно произнес Шугарт. — Рекомендую тебе расслабиться, выпить еще вина и помечтать об ароматическом массаже под руками красавиц, пока более серьезные люди обсуждают свои дела».

«А вот и Намур! — воскликнул Джардин. — Он-то в этих вещах разбирается... Эй, Намур! Хотите поразвлечься? Опрокиньте кружку-другую в обществе бесстрашных львов!»

Намур обернулся и внимательно оценил сидящих за столом. В этот вечер его серебристая прическа была украшена справа небольшой ажурной брошью из чугунной вязи и блестящих черных неограненных камней, с одним гранатом посередине, горящим, как яростная темно-красная звезда. По-видимому, модная побрякушка была подарком какой-то поклонницы. Намур лениво приблизился к столу: «Совершаются усердные возлияния, насколько я понимаю?»

Клойд зажмурился, потом широко открыл глаза: «Так оно и есть, как еще? Мы тут ломаем головы над одной штукой. Садитесь, берите стул! Джардин, налей Намуру полную кружку старого доброго «Сансери»! Пейте, Намур, пейте!»

«Благодарю вас», — Намур уселся. Куртка из черной саржи и черная рубашка с высоким воротником удивительно шли к его орлиному профилю. Намур попробовал вино, высоко поднял брови и с удивлением заглянул в кружку: «Это «Сансери», по-вашему? Старое доброе «Сансери»? Чем они вас тут поят? Официант, будьте добры! Как называется эта темная жидкость? Мне говорят — «Сансери», но в это трудно поверить».

«Это вино из так называемой «запасной бочки для бесстрашных львов»».

«Понятно. Налейте мне что-нибудь из бочки не столь сомнительного происхождения. Немного «Делассо» клана Лаверти,например, в эту погоду не помешает».

Ютер Оффо мрачно опустил взор в свою кружку: «Зато оно дешевое».

«Забудь про вино! — махнул рукой Шугарт. — Наша проблема в том, что мы хотим купить космическую яхту».

«Распространенное желание, — заметил Намур. — Я сам прицениваюсь».

«Правда? И какую вы выбрали?»

«О! Еще не знаю. Может быть, «Мерлин» или «Интерстар мажестик»».

«А как вы за нее заплатите?» — самым невинным тоном спросил Кайпер.

Намур рассмеялся и покачал головой: «Вы слишком много хотите знать!»

Шугарт обратился к другим бесстрашным львам: «Может быть, нам следует принять Намура в наш синдикат? Это способствовало бы скорейшему достижению наших целей».

Арлес покосился на Намура: «А вы как думаете?»

Намур задумчиво поджал губы: «Весьма уважаемый мною философ как-то сказал: «Тот, кто движется к цели в одиночку, достигает ее в два раза быстрее, чем вдвоем, в три раза быстрее, чем втроем, и в четыре раза быстрее, чем вчетвером»».

«Ха-ха! — воскликнул Ютер Оффо. — И как зовут этого мудреца-мизантропа?»

«Ронсель де Руст, автор «Гальцидина». Тем не менее, я прислушиваюсь ко всему, что могло бы пойти мне на пользу, если речь идет о чем-то определенном. Тратить время на пустую болтовню я отказываюсь».

«Разумеется, — отозвался Шугарт. — Мы подходим к решению вопроса со всей серьезностью и намерены преодолеть все препятствия!»

«Что именно вы имеете в виду?»

«Ну... У нас возникло несколько идей — например, устроить большой новый туристический курорт на Восходной отмели. Нам недостает начального капитала, но если бы вы гарантировали дешевую рабочую силу, мы смогли бы финансировать проект, получив заем в банке на недостающую сумму. Мы устроили бы все по первому классу — и казино, и ресторан с космополитическим меню, и, само собой, эскорт для развлечения гостей, то есть девушек из Йиптона».

«Как вы думаете? — нетерпеливо спросил Клойд. — Что-нибудь можно для этого сделать?»

«Консерватор наложит запрет».

Джардин ударил кулаком по столу: «Мы столкнулись с финансовыми затруднениями — налицо прекрасная возможность их преодоления! Неужели он не увидит положение дел с нашей точки зрения?»

Намур отхлебнул вина: «Что, если нет? Вы намерены оказать на него давление? Каким образом?»

«Может быть, его удастся как-нибудь убедить. В конце концов, какое дело натуралистам до нашего частного предприятия?»

«Как они смогут наc остановить, если мы проявим решительность? — более энергично возразил Клойд. — Не станут же они применять силу».

«Гмм, — Намур задумался. — Они не слишком многочисленны, причем половина из них — социальные идеалисты из партии ЖМО».

Ютер Оффо, уже порядком опьяневший, махнул рукой: «Все равно они говорят, что им принадлежит вся планета, и размахивают Хартией в доказательство».

«Так или иначе, они утверждают, что Хартия дает им право собственности», — осторожно заметил Намур.

Шугарт тоже грохнул кулаком по столу: «Черт бы их побрал — и жмотов, и сачков в черных трико! Бесстрашные львы настаивают на восстановлении справедливости!»

Раскрасневшийся Кайпер заорал: «Три громких рыка во славу Шугарта и его манифеста справедливости!»

«Заткнись, Кайпер! — сказал Керди. — Ты слишком шумишь. Намур, вы что-то хотели сказать?»

Кайпер не мог утихомириться: «Я — бесстрашный лев, отважный и свободный! Но мне нужны деньги! Сокровищ алчно жажду я!»

«Ради всего святого, Кайпер! У Намура большой опыт в таких делах. Ты не даешь ему говорить».

«Ой, да подумаешь! Пусть говорит, сколько влезет».

«Могу сказать только одно, — произнес, дождавшись паузы, Намур. — Возможно, вы действуете не в том направлении. Изменения на Кадуоле неизбежны — это ясно всем и каждому. Деньги и власть получит тот, кто сможет оседлать волну изменений и контролировать их, а не тот, кто сожалеет о былых временах, охваченный ностальгией».

На грубом лице Керди появились признаки напряжения и замешательства: «Я не совсем вас понимаю. Надеюсь, вы...»

Намур беззаботно отмахнулся: «Я не предлагаю ничего определенного! Я лишь указываю на тот неоспоримый факт, что лучше выиграть, действуя решительно и даже применяя силу, если это необходимо, чем все потерять, мучаясь угрызениями совести и отступая на два шага после каждого шага вперед».

Арлес разволновался: «А как еще человечество распространилось по всей Ойкумене и дальше, в немыслимые просторы Галактики? Играя в крестословицу за чаем и почесывая котят за ушами? Жизненное пространство приходится завоевывать!»

«В одном вы можете быть уверены, — сказал Намур. — В ближайшее время наступят перемены. Мы не можем бесконечно удерживать йипов от поселения на Мармионовой равнине, и в свое время дело этим не ограничится. В конце концов, кто-то выживет, а кто-то — нет. Я намереваюсь выжить».

«Бесстрашные львы тоже намерены выжить!» — воскликнул Клойд.

«Разумное намерение», — благодушно отозвался Намур.

Джардин шлепнул ладонью по столу: «Намур, вполне возможно, что вы — самый умный человек на станции Араминта. Несмотря на то, что вы из рода Клаттоков».

«Очень лестное мнение, — Намур встал из-за стола. — Что ж, я пойду потихоньку, а вы, господа львы, рычите на здоровье. Желаю всем приятно провести время».

На следующее утро, за завтраком, Шард обратил внимание на необычную задумчивость сына: «Ты сегодня немногословен. Как прошло собрание?»

Глоуэн собрался с мыслями, расползавшимися во все стороны: «Как обычно. Хвастливый треп и несбыточные прожекты в количествах, опасных для здоровья. Можешь себе представить».

«Другими словами, повеселился от души», — усмехнулся Шард.

«Точнее было бы сказать: от их попоек с души воротит. Возникает впечатление, что они не понимают, где кончается веселье и где начинается истерика. Иногда я ушам своим не верю».

Шард откинулся на спинку стула: «Отчеты Керди, получаемые директором, описывают происходящее с несколько иной точки зрения».

«Не сомневаюсь. Керди, пожалуй, еще хуже всех остальных. Он наслаждается каждой минутой».

«Керди повзрослел физически гораздо раньше, чем психически. Это расхождение вызывает у него серьезные затруднения, — возразил Шард. — То, что тебе кажется невыносимыми глупостями, для него — просто нервная разрядка, возможность хотя бы на время притвориться кем-то другим, войти в роль».

Глоуэн с сомнением хмыкнул: «Твоя теория применима в отношении Керди и, пожалуй, Арлеса, который тоже якшается с «Лицедеями». Но как объяснить поведение Намура, серьезно выслушивающего даже дурацкие выкрики Кайпера? Он это делает из вежливости? Или тоже входит в роль? А может быть, у него что-то другое на уме? Никак не могу его понять».

«Не ты один. Намур готов играть любую роль, которая, по его мнению, полезна для него в данный момент. Иногда он это делает просто для того, чтобы попрактиковаться. Мы могли бы обсуждать Намура целый день, и еще на завтра осталось бы, о чем поговорить».

Глоуэн встал и подошел к окну. «Не могу сказать, что мне нравится подсматривать и подслушивать, — проворчал он. — Я готов от стыда провалиться, изображая из себя задирающего хвост бесстрашного льва и рыча в унисон с семью пьяными идиотами».

«Это задание не может длиться вечно. Должен заметить, что ты уже заслужил одобрение Бодвина Вука и, если афера с бесстрашными львами кончится удачно, можно будет считать, что ты получил постоянную должность в отделе расследований — независимо от показателя статуса».

«Еще один повод для расстройства! — вздохнул Глоуэн. — Осталось всего два года до окончания моей субсидии».

«Ты слишком много беспокоишься! Как-нибудь все обойдется, даже если мне придется выйти на пенсию раньше времени. В худшем случае ты можешь жениться на ком-нибудь из пансиона».

«Этого я не могу обещать. Даже Намуру такое решение проблемы никогда не казалось приемлемым».

«Намур мог бы найти в пансионе дюжину невест, готовых за него выскочить в любой момент. Но его женитьбе препятствует Спанчетта. Говорят, она не дала ему жениться на своей сестре, Смонни».

«Трудно представить себе такую пару! Даже если я когда-нибудь женюсь, что сомнительно, я не стану жениться по расчету».

«В любом случае, тебе еще рано думать о таких неприятностях».

«Я и не спешу, как видишь».

Через некоторое время Шард ушел по своим делам. Глоуэн продолжал стоять у окна, глядя в парк.

Погода обещала быть безупречной — Сирена ярко горела в безоблачном небе, сады Клаттоков цвели в безмятежной красе. Подавленность Глоуэна начала постепенно отступать.

Ему в голову пришла приятная мысль. Он подошел к телефону и позвонил в Прибрежную усадьбу.

К счастью, на звонок ответила Уэйнесс. Увидев на экране лицо Глоуэна, она тоже включила видеосвязь. Голос ее звучал сердечно, но слегка чопорно: «Доброе утро, Глоуэн!»

«Ты выражаешься слишком сдержанно. Прекрасное утро!»

Уэйнесс молитвенно сложила ладони: «Как хорошо с твоей стороны, что ты потрудился меня об этом известить!»

«Я позвонил бы еще раньше, — скромно ответствовал Глоуэн, — но хотел предварительно удостовериться в том, что мое сообщение будет достаточно обосновано».

«Спасибо, Глоуэн! Ты проявил похвальную предусмотрительность. Если бы ты позвонил до рассвета, и мы все вылезли бы из постелей только для того, чтобы увидеть за окном сплошную завесу дождя, возникла бы ситуация, которую иначе, как «конфузией», не назовешь».

«Так точно! — Глоуэн заметил, что Уэйнесс надела темно-зеленую блузку с белыми манжетами и белым шелковым воротником. — А почему ты разоделась в пух и прах? Куда-нибудь собираешься?»

Уэйнесс с улыбкой покачала головой: «Все объясняется исключительно тщеславием, свойственным натуралистам. Мы просто не можем позволить кому-нибудь подумать, что нас можно застать в дезабилье, позвонив на рассвете».

«Лукавые отговорки! Во-первых, уже давно не рассвет. Во-вторых, ты явно куда-то собралась».

«На самом деле к нам приехали гости из Стромы, и мне строго-настрого приказано вести себя самым лучшим образом. Кроме того, мне приказали приодеться, чтобы я не выглядела, как исхудалая бродяжка, ночевавшая под кустом».

«Если ты не переоденешься в лохмотья и не будешь показывать гостям язык, тебе разрешат отлучиться на пару часов, чтобы проехаться со мной под парусом?»

«Сегодня? Несмотря на то, что в числе наших гостей не кто иной, как влиятельный молодой философ Джулиан Бохост?»

«Значит, не разрешат».

«Ни в коем случае! Если бы я удрала с тобой на лодке, оставив Джулиана торчать на берегу, по возвращении меня встретили бы очень холодно, а Джулиан стал бы оскорбленно задирать нос».

«Но остался бы при этом философом?»

«Пожалуй, мы незаслуженно высмеиваем беднягу Джулиана. Он довольно приятный молодой человек, хотя у него есть привычка выступать с импровизированными политическими речами по поводу и без повода».

«Гмм. Я хотел бы когда-нибудь познакомиться с этим сказочным вундеркиндом».

«Нет ничего проще. Джулиан охотно знакомится с новыми людьми и даже дружелюбен, если собеседник его не раздражает, — Уэйнесс помолчала, о чем-то размышляя. — А что помешало бы тебе зайти к нам сегодня, если ты не занят и не возражаешь?»

«Почему бы и нет, действительно?»

«Отважен и прям, как истинный Клатток! Почему бы и нет? Но ты должен придти с официальным визитом. Иначе мама вежливо попросит тебя придти в другое время — чтобы Джулиану никто не мешал меня обрабатывать».

«С официальным визитом?»

«Таков обычай в Строме. Официальный визит считается чем-то вроде комплимента принимающей хозяйке дома».

«И для этого не требуется приглашение?»

«Нет, для официального визита не требуется. И лучше всего то, что мама будет обязана тебя принять, — Уэйнесс бросила быстрый взгляд через плечо. — Но ты должен соблюдать надлежащий этикет».

«Разумеется, а как же? Даже в пансионе Клаттоков не принято окунать подбородок в суп».

Уэйнесс нетерпеливо махнула рукой: «Слушай внимательно! Ты должен надеть какой-то головной убор — даже если это просто кепка с козырьком от солнца».

«Понятно. Продолжай».

«Захвати красивый букет цветов и явись к парадному входу Прибрежной усадьбы».

«И что потом?»

«Не перебивай! Важна каждая деталь. Нажми кнопку звонка и встань как можно ближе к двери. Скорее всего, дверь откроет мама. В тот же момент ты должен переступить порог, протянуть ей букет цветов и сказать: «Госпожа Кора! Да принесут эти цветы благополучие вашему дому, вместе с наилучшими пожеланиями моих домочадцев!» Произнеси эту фразу, слово в слово. Этикет требует, чтобы мама приняла букет и церемонно тебя поблагодарила. Неважно, как именно она ответит, даже если она скажет: «Спасибо, Глоуэн, но сегодня мы все кашляем и сморкаемся». Притворись, что ты ничего такого не слышал. Сделай шаг вперед и отдай ей свою кепку. После этого она обязана будет сказать: «Мы чрезвычайно рады! На какой срок вы соблаговолите почтить своим присутствием наше скромное жилище?» Отвечай: «Лишь на сегодняшний день!» Вот и все. Если ритуал будет правильно соблюден, ты станешь желанным гостем наравне с Джулианом».

«А что, если дверь откроет кто-нибудь другой?»

«Тогда переступи порог, но не заходи — просто поставь ногу так, чтобы дверь нельзя было закрыть, и скажи: «Я принес церемониальный дар для госпожи Коры Тамм». После этого, когда появится мама, передай ей букет и произнеси заклинание. Ты все запомнил?»

«Боюсь, это не для меня. Я сваляю дурака — или буду чувствовать себя последним дураком».

«Джулиан Бохост выполняет этот ритуал с апломбом, вызывающим у мамы спазмы восхищения».

«Я уже забыл, что такое смущение, и потерял всякий стыд! — заявил Глоуэн. — Приду, как только найду букет и кепку».

«Мне предстоит интересный день», — задумчиво сказала Уэйнесс.

Глоуэн переоделся в костюм, который считал подходящим для такой оказии, надел набекрень мягкий берет и вышел из квартиры. У садовника пансиона он получил букет красивых розовых нарциссов-жонкилей, после чего поспешно направился по Пляжной дороге к Прибрежной усадьбе.

Остановившись перед массивной дверью парадного входа, он обнаружил, что сердце его бьется быстрее обычного. «Неужели я такой трус? — спрашивал он себя. — Не съест же меня госпожа Кора! На самом деле мне нечего бояться».

Он поправил пиджак, придал букету надлежащую пышность, подошел ближе к двери и нажал кнопку звонка.

Одна за другой тянулись секунды. Дверь открылась — перед ним стояла Кора Тамм собственной персоной, величественная в длинном темно-синем платье, украшенном розовато-красными нашивками. Она взглянула на Глоуэна с некоторым удивлением, превратившимся в испуганное изумление, когда Глоуэн переступил порог и всучил ей букет со словами: «Госпожа Кора! Да принесут эти цветы благополучие вашему дому, вместе с наилучшими пожеланиями моих домочадцев!»

Кора Тамм справилась с приступом немоты: «Это очень красивые цветы, Глоуэн, и я рада видеть, что ты знаком с древними обрядами, даже если не совсем понимаешь их значение и последствия». Запинающейся скороговоркой она прибавила: «Боюсь, что Майло и Уэйнесс сегодня заняты. Но ты скоро увидишься с ними в школе. Я скажу им, что ты заходил».

Глоуэн мрачно сделал еще один шаг вперед, заставив Кору Тамм отшатнуться и отступить. Сорвав с головы берет, Глоуэн втолкнул его под неподвижные пальцы хозяйки дома, державшие букет.

«Даже так, Глоуэн! Это большая неожиданность... но мы чрезвычайно рады! И на какой срок вы... то есть ты... соблаговолишь почтить своим присутствием наше скромное жилище?»

«Лишь на сегодняшний день — к величайшему сожалению».

Кора Тамм закрыла входную дверь с прилежанием, призванным сдерживать раздражение.

Глоуэн воспользовался возможностью привыкнуть к прохладной полутьме вестибюля. Стены покрывала потемневшая от времени деревянная обшивка, на полу лежал тяжелый ковер с причудливыми сочетаниями черных, красновато-черных, мшисто-зеленых и сине-зеленых узоров, подчеркнутых темно-оранжевыми, белыми и красными контурами. У противоположной стены поблескивали застекленные шкафы, полные экспонатов и редкостей, собранных из поколения в поколение и привезенных с неведомых планет.

Кора Тамм постояла в нерешительности у двери, делая губами такие движения, будто она жевала невидимую нитку, после чего с преувеличенной четкостью произнесла: «Само собой, Глоуэн, мы всегда рады тебя видеть, но...»

Глоуэн поклонился: «Не сто́ит об этом говорить, госпожа Тамм. Я очень рад, что вы меня приняли».

В вестибюль зашла Уэйнесс: «Мама, кто это?» Она сняла темно-зеленую блузку; теперь на ней было светло-бежевое длинное платье без рукавов, почти сливавшееся с кожей. В сумерках вестибюля ее глаза казались большими и яркими: «Глоуэн! Как хорошо, что ты зашел!»

Кора Тамм сказала: «Глоуэн представился в качестве гостя, несмотря на неудобства, которые ему могут причинить другие посетители».

Уэйнесс подошла поближе: «Не волнуйся по поводу Глоуэна; он умеет приспосабливаться и постоять за себя. Кроме того, Майло поможет мне чем-нибудь его занять».

«Дело именно в этом, — возразила Кора. — И тебе, и Майло следует находиться в обществе Джулиана. Боюсь, что Глоуэн может оказаться не совсем в своей тарелке, если можно так выразиться».

«Чепуха, мама! Глоуэн прекрасно впишется в обстановку. А если нет, Майло может отправиться с Джулианом на прогулку, а мы с Глоуэном будем развлекать друг друга».

«Если возникнет такая необходимость, меня это вполне устроит, — великодушно поддержал ее Глоуэн. — Не нужно обо мне беспокоиться».

Кора Тамм слегка поклонилась: «Я оставлю вас вдвоем. Уэйнесс, дорогая, я понимаю, что тебе хочется поболтать со школьным товарищем, но не забывай, что Джулиана нельзя оставлять в незаслуженном одиночестве». Она повернулась к Глоуэну: «Джулиан — один из самых уважаемых молодых мыслителей Стромы. Творческая натура, чрезвычайно прогрессивный человек! Уверена, что он тебе очень понравится — тем более, что он и Уэйнесс серьезно подумывают о планах на будущее».

«Превосходные новости! — заверил ее Глоуэн. — Не забуду его поздравить».

Уэйнесс рассмеялась: «Это было бы в высшей степени преждевременно. Джулиан может возомнить, что я имею на него виды, а я не хотела бы вводить его в заблуждение. Кроме того, единственный «серьезный план на будущее», который я когда-либо с ним обсуждала, заключается в намерении поехать на каникулах в приют «Под Бредовой горой», чтобы принять участие в экскурсии».

Кора Тамм произнесла ледяным тоном: «Право, Уэйнесс, ты слишком легкомысленна! Глоуэн может сделать нелестные для тебя выводы по поводу твоего характера». Кивнув Глоуэну, она удалилась из вестибюля, оставив за собой тяжелое молчание.

Глоуэн повернулся к Уэйнесс и наклонился, чтобы поцеловать ее, но та отпрянула: «Глоуэн! Ты что, с ума сошел! Мама может вернуться в любой момент. И тогда уже дело не обойдется одними упреками в легкомыслии! Пойдем в гостиную — там гораздо веселее!» Она провела его по коридору в просторную светлую гостиную. Из окон открывался вид на мирные воды лагуны. Три зеленых ковра лежали на отбеленном деревянном полу; у стен стояли диваны и кресла с зеленой и синей обивкой.

Уэйнесс подвела Глоуэна к дивану. Он уселся с одного конца, а Уэйнесс устроилась на другом. Глоуэн искоса наблюдал за ней, сомневаясь в том, что он когда-нибудь поймет, что делается у нее в голове. Он спросил: «Где же твои гости?»

Уэйнесс наклонила голову и прислушалась: «Джулиан и Майло изучают в библиотеке карты района Бредовой горы. Сунджи присела на стол, выгодно демонстрируя бедро, и надеется, что кто-нибудь заметит ее интеллект. Два смотрителя Заповедника поджаривают папу на медленном огне. Это ежегодный ритуал, который консерватор обязан терпеливо выносить. Смотритель Алджин Боллиндер — отец Сунджи; смотрительница Клайти Вержанс — тетка Джулиана. Этруна Боллиндер, мать Сунджи, сплетничает с мамой в малой гостиной на втором этаже. Они по очереди рассказывают ужасные истории о пороках и безумствах их дочерей — одна говорит доверительным полушепотом, а другая испуганно поддакивает и разводит руками. Эта процедура пойдет им обеим на пользу, она вроде промывки желудка. Три-четыре дня мама будет вести себя хорошо. И наконец, на диване в большой гостиной, скромно сложив руки на коленях и соблюдая прочие приличия, расположился навязавшийся без приглашения Глоуэн Клатток из пансиона Клаттоков».

«Хорошо, что меня еще не выгнали в шею. Но я не совсем понимаю, честно говоря, зачем я сюда пришел».

«Разве у всего должна быть причина, как у товара в магазине — ценник?» — с некоторым раздражением спросила Уэйнесс.

«В таком случае мне остается только мучиться сомнениями по поводу страшной тайны, потребовавшей моего присутствия».

Уэйнесс посмотрела куда-то вдаль и тихо процитировала строки старинной поэмы: «Не старайся выпытать у моря, моря темного: что суждено вдали? Скажут волны, что в пучине горя сгинут все твои надежды-корабли... Так пел безумный поэт Наварт».

Слова повисли в воздухе. В конце концов Глоуэн нарушил молчание: «Расскажи мне что-нибудь о ваших гостях».

«О, это разномастная, разнокалиберная публика. Джулиан и смотрительница Вержанс — фанатичные жмоты. Смотритель Боллиндер — столь же убежденный хартист. Этруна Боллиндер плевать хотела на политику, но для нее очень важно, чтобы все были друг с другом предельно вежливы. Сунджи, в обществе Джулиана, величает себя «неогуманисткой», а это означает все, что ей приспичит в данный момент. Вот и все, пожалуй».

«Будет любопытно с ними познакомиться, особенно с Джулианом. Твоя мать уверена, что мы станем закадычными друзьями».

Уэйнесс усмехнулась: «Мир маминой мечты населен очаровательными людьми, пунктуально соблюдающими правила хорошего тона. Мне предстоит выйти замуж и наплодить двух послушных ангелочков, а также сиять от гордости каждый раз, когда Джулиан будет провозглашать очередной манифест. Майло суждено сеять доброе и вечное. Он станет олицетворением опрятности, честности, прямоты и добродетели — никогда не будет грубо обращаться с йипами, а о том, чтобы в них стрелять, даже речи не может быть. Консервационизм — благородный идеал, хотя мама страшно боится всяких рычащих и вонючих тварей. По ее представлению, их следует держать за оградой».

«И как на все эти мнения смотрит твой отец?»

«О, папа мастерски владеет навыками ни к чему не обязывающего благоразумия! Например, он может сказать: «Это интересная точка зрения, моя дорогая. Надо будет проверить, насколько она соответствует уставу». И больше не будет возвращаться к этому вопросу, — Уэйнесс подняла голову и прислушалась. — Гости возвращаются из библиотеки».

Лениво покачивая бедрами, в гостиную зашла высокая молодая женщина. На ней были брюки сливового цвета в обтяжку и черный жилет; небольшое бледное лицо обрамляли прямые черные волосы. Искристые черные глаза, высокие дуги бровей и широкий насмешливый рот придавали ей выражение шаловливой всезнайки, раскрывшей множество экстравагантных тайн. За ней бодрыми размашистыми шагами следовал высокий худощавый молодой человек, продолжавший говорить с Майло через плечо — очевидно, Джулиан Бохост. Долговязый, с большими голубыми глазами и красивым прямым носом, он казался слегка развинченным, несдержанным в движениях. Его свежее светлое лицо окружал ореол темно-русых кудрей; голос, высокий и звучный, сразу заполнил всю гостиную: «...если учитывать характеристики ландшафта, все становится еще загадочнее. Ага! А это у нас кто?»

Майло, завершавший процессию, тоже удивленно остановился при виде Глоуэна: «Так-так! Сегодня наш дом переполнен знаменитостями! Должен ли я представить их друг другу?»

«Будь добр, возьми на себя такое бремя, — отозвалась Уэйнесс. — Но не увлекайся: твои многословные панегирики часто напоминают некрологи».

«Постараюсь сдерживаться, — пообещал Майло. — Перед нами имеется существо женского пола в лиловых штанах, по имени Сунджи Боллиндер. Рядом с ней — не столь привлекательный, но не менее влиятельный персонаж, Джулиан Бохост. У них еще нет уголовных судимостей, и оба считаются украшениями светского общества Стромы. А здесь мы обнаруживаем выдающегося Глоуэна Клаттока из пансиона Клаттоков, уже занимающего ответственную должность в отделе расследований».

«Рад с вами познакомиться», — произнес Глоуэн.

«Очень приятно!» — отозвался Джулиан.

Сунджи искоса разглядывала Глоуэна: «Отдел расследований? Захватывающе интересная работа! Насколько я понимаю, вы патрулируете побережье и охраняете Заповедник?»

«Можно сказать и так, — ответил Глоуэн. — Хотя на самом деле у нас много других функций».

«С моей стороны было бы недопустимой дерзостью попросить вас показать страшный пистолет?»

Глоуэн вежливо улыбнулся: «Вам нечего опасаться. Мы носим оружие только в патруле».

«Какая жалость! А я всегда хотела узнать, правда ли, что охранники делают на пистолетах зарубки, отмечая число убитых йипов?»

И снова Глоуэн улыбнулся: «Пришлось бы сделать столько зарубок, что от пистолета ничего не осталось бы! Убивать йипов — моя специальность, но точно помнить, сколько именно я отправил на тот свет, было бы затруднительно. Когда я взрываю и пускаю ко дну судно, набитое йипами, я могу лишь приблизительно оценить потери противника. В любом случае, такая статистика ничему не помогает, так как в последнее время на месте каждого убитого йипа сразу возникают двое или трое. Забава потеряла остроту новизны».

«А ты не мог бы взять Сунджи в патруль и дать ей самой пострелять в йипов?» — спросил Майло.

«Не вижу, почему нет, — Глоуэн повернулся к Сунджи. — Но прошу учесть, что я не могу гарантировать удачную охоту. Иногда дни и даже недели проходят без единого выстрела».

Джулиан посмотрел на Сунджи: «Как ты думаешь? У тебя есть шанс, если ты готова этим заняться».

Сунджи пересекла гостиную и бросилась в кресло: «Не понимаю вашего пристрастия к безвкусным шуточкам».

Майло доверительно наклонился к Глоуэну: «Наверное, мне следовало заметить, что Сунджи поддерживает программу неогуманистов, а они — идеологический авангард жмотов».

«Не жмотов, а Жэ-Эм-О!»

«В политическом словаре натуралистов много особых терминов и выражений, — объяснил Глоуэну Майло. — ЖМО — партия жизни, мира и освобождения. Джулиан — пламенный проповедник ее принципов».

«Кто может спорить с принципами жизни, мира и освобождения?» — спросил Глоуэн.

«По всеобщему убеждению, наименование — единственная приемлемая часть программы жмотов», — отозвался Майло.

Джулиан пропустил это замечание мимо ушей: «Вопреки всем доводам разума, противники судьбоносного движения ЖМО не только существуют, но и множатся, как сорняки».

«Надо полагать, оппозиционное движение называется СВП: партия смерти, войны и порабощения?» — съязвил Глоуэн.

Джулиан понял его буквально: «Они проницательны и коварны! Никогда они не обнажают свою истинную сущность столь откровенно. Нет, они называют себя «хартистами» и претендуют на нравственное превосходство, размахивая у нас перед носом невразумительными древними текстами!»

«Тексты эти составляют устав Общества натуралистов, так называемую «Хартию», — вставил Майло. — Почему бы тебе не прочесть ее когда-нибудь, Джулиан?»

Джулиан Бохост изящно махнул рукой: «Гораздо легче критиковать с позиции полного невежества».

«Меня шокирует такое отношение к уставу, — признался Глоуэн. — У нас на станции Хартию считают основополагающим законом Вселенной. Любой, кто думает по-другому — йиптонский шпион, сумасшедший или дьявол собственной персоной».

«Джулиан, ты кто — шпион, сумасшедший или дьявол?» — спросила Уэйнесс.

Джулиан задумался: «Меня называли назойливым выскочкой, неоперившимся юнцом и пустомелей, а сегодня обвинили в пристрастии к безвкусным шуточкам, но я не йиптонский шпион, не сумасшедший и ни в коем случае не дьявол! В общем и в целом я просто искренний и серьезный молодой человек и не слишком отличаюсь, например, от таких, как Майло».

«Подождите-ка! — воскликнул Майло. — Следует ли воспринимать это как комплимент?»

«Другого истолкования не может быть, — заверила его Уэйнесс. — Джулиан находит в себе только самые бескорыстные и благородные устремления — или, по меньшей мере, самые модные».

«Некоторое сходство невозможно отрицать, — неохотно признал Майло. — Мы оба носим ботинки носками вперед. Оба умеем пользоваться ножом и вилкой так, чтобы не отрезать себе пальцы. Но разница также налицо. Я усидчив и методичен, в то время как Джулиан разбрасывается блестящими идеями, как бродячий пес, выскребающий блох. Откуда они у него заводятся, ума не приложу».

«Я мог бы предложить правдоподобное, если и не слишком возвышенное объяснение, — отозвался Джулиан. — В нежном возрасте я слишком много читал, благодаря чему преждевременно поглотил идеи пятисот мудрецов. Пытаясь усвоить огромный клубок мохнатых постулатов, я обливался по́том, сотрясаемый спазмами интеллектуального несварения, и...»

Уэйнесс предупреждающе подняла ладонь: «Должна заметить, что скоро будут подавать обед и, если ты намерен продолжить свою метафору описанием подробностей последовавшего словесного поноса, некоторые из нас могут потерять аппетит. Бедняжка Сунджи уже выглядит так, будто чем-то отравилась».

Джулиан поклонился: «Признаю́ справедливость твоего замечания. Воспользуемся более умеренными выражениями. Короче говоря, когда идея, блестящая или не очень, приходит мне в голову, я никогда не могу с уверенностью установить ее источник. Действительно ли это моя идея — или просто отрыжка чего-то усвоенного раньше? Поэтому я часто не решаюсь выдвигать ту или иную замечательную концепцию в качестве своей собственной — вдруг кто-нибудь, чьи знания и эрудиция обширнее моих, вспомнит ее происхождение и станет высмеивать меня, как плагиатора?»

«Интересная идея!» — заявил Майло.

Глоуэн кивнул: «Мне тоже так показалось на прошлой неделе, когда я обнаружил ее в первоисточнике».

«Как? — не понял Джулиан. — Что это значит?»

«По счастливой случайности могу подтвердить справедливость твоего тезиса, хотя категорически отказываюсь заявлять о превосходстве своей эрудиции».

«Ты не мог бы выражаться определеннее?» — нетерпеливо спросил Майло.

«Несколько дней тому назад у меня был повод просмотреть краткое изложение философских взглядов Ронселя де Руста, включенное в карманный справочник Бьярнстры под наименованием «Основные концепции пятисот знаменитых мыслителей с аннотациями». В предисловии Бьярнстра упоминает о трудностях, сходных с теми, о которых говорил Джулиан, описывая их в почти таких же или точно таких же терминах. Совпадение, разумеется, но весьма любопытное».

«Вот он, томик Бьярнстры, у нас на полке!» — показал пальцем Майло.

Развалившись в кресле, как огромная тряпичная кукла, Сунджи громко расхохоталась: «Мне тоже не помешает раздобыть экземпляр этой полезной книжицы!»

«С этим не должно быть никаких проблем, — отозвалась Уэйнесс. — Возникает впечатление, что она есть у всех и каждого».

«Остается одна загадка, — сказал Майло. — По какой причине Глоуэн интересовался Ронселем де Рустом?»

«Все очень просто. Намур заявил, что очень уважает де Руста, и я из чистого любопытства нашел конспект работ де Руста в сборнике Бьярнстры. Здесь нет никакой загадки — кроме, пожалуй, того, что именно заинтересовало Намура в философии де Руста».

«И кто же сей высокоученый Намур?» — спросил Джулиан.

«Координатор наемной рабочей силы, используемой на станции; у него самого статус временного наемного работника, хотя он из рода Клаттоков».

По всему дому разнеслись тихие мелодичные звуки. Уэйнесс вскочила: «Обед готов! Пожалуйста, соблюдайте приличия и следите за манерами».

Обед подавали на веранде с видом на лагуну, под четырьмя тенистыми маркизадами. Гостей рассаживала Кора Тамм: «Эгон, ты займешь свое обычное место, конечно. А затем — как бы это сделать? Сунджи — сюда, за ней Майло, Клайти — если она не возражает — и Глоуэн. С этой стороны, справа от отца — Уэйнесс. Рядом с ней Джулиан — уверена, что им будет о чем поговорить! За ним Этруна. Алджин, садитесь здесь, рядом со мной. А теперь, в интересах мира и гармонии, не запретить ли нам обсуждение политики во время обеда?»

«Во имя человеколюбия я голосую против, — заявил Майло. — Если будет введено такое правило, Джулиану придется отрезать себе язык».

«Майло, будь так добр, сдерживай наклонность к ироническим преувеличениям! — возмутилась Кора Тамм. — Джулиан может не понять, что ты не хотел его обидеть».

«Ты совершенно права! Джулиан, что бы я про тебя не говорил, не вздумай обижаться».

«Мне это и в голову не придет, — лениво отозвался Джулиан. — Я собираюсь тихонько сидеть и самым безобидным образом наслаждаться видом и кулинарией».

«Хорошо сказано, Джулиан! — одобрила его тетка, Клайти Вержанс, еще не пожилая и достаточно хорошо, даже атлетически сложенная женщина с пронзительными стальными глазами и строгим выражением лица, не вязавшимся с художественно растрепанной копной каштановых кудрей. — Здесь действительно очень приятно. Лесной воздух освежает».

Стали подавать обед: сначала бледно-коричневатый суп из даров моря, собранных на берегу, и салат из огородной зелени. На второе каждому принесли по небольшой жареной птице на рашпиле и глиняный горшочек с еще кипящим ассорти из бобов, колбасок, трав и черных сморчков. Десертом послужила охлажденная сладкая дыня.

Покончив с первой бутылью вина, компания оживилась: пристойный негромкий смех, звон посуды и обрывки фраз проносились с одного конца стола на другой, временами смешиваясь в неразборчивый гул, то и дело прерываемый звучными разглагольствованиями Джулиана — иногда остроумными, иногда поучительными, но неизменно свидетельствовавшими об изысканном вкусе и безупречной образованности. Глоуэн, однако, будучи стиснут с обеих сторон хозяйкой дома и смотрительницей Клайти Вержанс, редко находил интересовавшие их темы для обсуждения и бо́льшую часть времени молчал.

Гости расправились с дыней и сидели, потягивая зеленый чай. Кора Тамм упомянула о предложенном Джулианом посещении приюта «Под Бредовой горой»: «Помогли ли вам наши карты?»

«О, несомненно! Но я воздержусь от окончательных выводов, пока не увижу происходящее собственными глазами».

Смотритель Боллиндер встрепенулся: «Разве меня не должны были предварительно известить о ваших намерениях?»

«Не обязательно, — отозвалась смотрительница Вержанс. — Я всегда считала, что ситуация под Бредовой горой нуждается в каком-то вмешательстве. Необходимо, чтобы Джулиан изучил условия на месте, прежде чем я представлю рекомендации».

«Рекомендации — по какому вопросу?» — смотритель Боллиндер, огромный, как бык, с горящими черными глазами, густой черной шевелюрой и выдающейся нижней челюстью, поросшей жесткой черной бородкой, с подозрением уставился на коллегу.

Клайти Вержанс ответила холодно и наставительно, будто обращаясь к непослушному ребенку: «Приют «Под Бредовой горой» пользуется большой популярностью среди туристов; планируется строительство нового флигеля. Я сомневаюсь в желательности такого увеличения числа спальных мест. Туристы приезжают туда, чтобы поглазеть на массовое кровопролитие в долине. Так как мы предоставляем им кров и пищу, мы тем самым потакаем самым отвратительным человеческим инстинктам — и берем за это деньги».

«К сожалению, это верно, — кивнул Алджин Боллиндер. — Тем не менее, кровавые спектакли будут продолжаться так или иначе, берем мы за них деньги или нет, а если мы откажемся принимать туристов, они потратят свои сбережения где-нибудь в другом месте».

«Разумеется! — сказала Клайти Вержанс. — Но, возможно, нам следовало бы положить конец этим ужасным столкновениям раз и навсегда, что было бы самым конструктивным и гуманным решением проблемы».

Лицо смотрителя Боллиндера окаменело: «От ваших умозаключений за версту разит жмотской идеологией».

Клайти Вержанс презрительно усмехнулась: «Ну и что? Кто-то же должен осуществлять нравственный контроль в дикой средневековой популяции? Отсутствие вмешательства сверху приводит к самым печальным последствиям».

Боллиндер поднял глаза к небу, раздул щеки и заявил: «Наслаждайтесь своими нравственными принципами, сколько вам будет угодно! Холите их и лелейте! Восхищайтесь ими, вешайте их на шею! Но не навязывайте их Заповеднику!»

«Полно, полно, Алджин! Сколько напыщенности, сколько самомнения! Попробуйте хотя бы раз в жизни слегка расширить свой кругозор вместо того, чтобы задирать нос и блеять заученные фразы. Нравственные принципы бесполезны, если они не применяются на практике. По всему Кадуолу бросается в глаза вопиющая необходимость развития новых моральных представлений, и ситуация под Бредовой горой — лишь характерный пример».

«Как всегда, вы ставите вопрос вверх ногами. Битвы в долине под Бредовой горой продолжаются миллионы лет — очевидно, что они служат некой фундаментальной экологической цели, даже если ее точное определение еще не сформулировано. Мы не имеем права вмешиваться — таково одно из основных ограничений, предусмотренных Хартией».

Смотрительница Вержанс хрюкнула: «Я уже не в том возрасте, когда меня можно было прижучить, хлопнув по носу пожелтевшей старой бумажкой!»

«Наконец мы слышим голос прогрессивного реализма, звучащий громко, открыто и ясно! — объявил Джулиан. — Время настало! Я тоже чувствовал мокрую, холодную, мертвую хватку былого на моих плечах и сбросил ее! Вперед, ЖМО!»

Майло захлопал в ладоши: «Браво, Джулиан! У тебя неподражаемый стиль! Ты не пробовал сделать политическую карьеру?»

«Майло! — с томным изумлением обернулась к нему Сунджи. — Разве можно быть таким идиотом? Джулиан давно делает политическую карьеру».

«И прекрасно умеет защищать интересы своей партии! — воскликнула Кора Тамм. — Уэйнесс, разве ты так не считаешь?»

«Язык у него хорошо подвешен, спору нет. Глоуэн, я заметила, что ты морщился и корчил рожи, когда говорила смотрительница Вержанс. Ты хотел таким образом поддержать ее точку зрения?»

Все взоры обратились к Глоуэну. Тот помолчал, покосился на сидящую рядом Клайти Вержанс и ответил: «Хозяйка дома предпочитает, чтобы мы избегали разговоров на политические темы, в связи с чем я оставлю свое мнение при себе».

Кора Тамм улыбнулась и похлопала Глоуэна по плечу: «Похвальная внимательность! Если бы только Майло мог последовать твоему примеру!»

«Именно поэтому мне чрезвычайно любопытно было бы узнать точку зрения Глоуэна! — возразил Майло. — Его кроткое самоотречение означает, что он поддерживает жмотов. Так тебя следует понимать, Глоуэн? Да или нет?»

«Как-нибудь в другой раз», — уклонился Глоуэн.

Смотрительница Вержанс спросила его: «Насколько я понимаю, ты работаешь в отделе B?»

«Так точно».

«И в чем примерно заключаются твои обязанности?»

«Прежде всего, я все еще прохожу практическую подготовку. Кроме того, я выполняю различные поручения директора — занимаюсь мелочами, не заслуживающими внимания старшего офицерского состава. И, разумеется, я регулярно патрулирую все районы Дьюкаса на автолете».

«Веселее всего, конечно, патрулировать побережье Мармиона», — как бы между прочим заметил Джулиан.

Глоуэн покачал головой: «Джулиан одержим каким-то заблуждением. Вопреки его фантазиям, наши патрули служат достижению важных практических целей. Можно сказать, что мы охраняем территорию Заповедника и проверяем состояние каждой провинции, совершая облеты несколько раз в год».

Смотрительница Клайти пожала плечами: «Не могу представить себе, что вы там пытаетесь найти».

«Мы предоставляем данные ученым. Мы снабжаем, а иногда и спасаем, их экспедиции. Мы ведем наблюдения и сообщаем о самых различных событиях — стихийных бедствиях, аномальных миграциях животных и нетрадиционных переселениях племен. Иногда мы обнаруживаем проникнувших в Заповедник нарушителей, инопланетных или из числа местных жителей. Их мы задерживаем, как правило, без применения оружия. На самом деле, когда мы вылетаем в патруль, мы никогда не знаем, что нас ждет. Например, мы можем найти крабодава, застрявшего в болоте. В таком случае нам предстоит большое количество тяжелой и грязной работы — настоящее испытание профессиональных навыков».

«А что вы в таком случае делаете?» — спросила Уэйнесс.

«Приземляемся, закрепляем петли и тросы в нужных местах, вытаскиваем чудище из болота и улепетываем подобру-поздорову — благодарности от крабодава не дождешься».

«И ты справляешься с этим один?»

«Для того, чтобы патрулировать вдвоем, не хватает персонала. Но каждый делает все, что может и, как правило, преодолевает препятствия — хотя бы для того, чтобы доказать, что не лыком шит. В отделе B нас готовят в любым возможным ситуациям».

«И ты считаешь, что можешь справиться с любой ситуацией?» — поинтересовалась Сунджи.

«Как я уже сказал, я еще учусь, — усмехнулся Глоуэн. — Со временем надеюсь не уступать в квалификации моему отцу».

«Что происходит, когда вы обнаруживаете нарушителей?» — снова как бы между прочим спросил Джулиан.

«Большинство из них — одиночки-старатели, проникающие в Заповедник в поисках драгоценных камней».

«Я думал, такие люди опасны и хорошо умеют обращаться с оружием».

«Некоторые умеют, но у нас свои методы. Датчики предупреждают о проникновении незарегистрированной техники. Прежде всего мы находим и выводим из строя транспортные средства нарушителей, чтобы предотвратить их побег. Затем, пользуясь громкоговорителем, мы предупреждаем их об опасности применения силы и приказываем им сдаваться. Как правило, этого достаточно».

«И что потом?»

«Если они сдаются без сопротивления, их заставляют отрабатывать примерно три года на строительстве дороги к Протокольному мысу. Если они отстреливаются и сопротивляются, их убивают на месте».

Сунджи изобразила преувеличенную дрожь ужаса: «Персонал отдела расследований скор на руку, как я вижу. Вы не предоставляете задержанным никакой возможности защищать себя в суде или нанять адвоката, никакого права на апелляцию?»

«Наши правила общеизвестны. Традиционные юридические процессы перечисляются и автоматически опровергаются с помощью одной краткой формулировки. Это нечто вроде предварительно оплачиваемого счета за гостиницу без права на возврат внесенной суммы. У нас нет ни времени, ни средств для соблюдения дорогостоящих формальностей. Если нарушители находят наши порядки неприемлемыми, они могут совершать свои преступления на какой-нибудь другой планете».

В голосе Сунджи прозвучал металлический оттенок: «И тебе приходилось собственноручно убивать кого-либо из нарушителей — зная, что они могут не знать о ваших так называемых правилах?»

На лице Глоуэна появилась презрительно-напряженная усмешка: «Когда бандиты делают все возможное для того, чтобы нас убить, мы забываем о сострадании. Мысль о том, что они могут не знать о правилах, даже не приходит нам в голову».

«Раз уж мы обсуждаем эту тему, позволь задать еще один вопрос, — холодно произнесла Клайти Вержанс. — Что вы делаете с йипами, которых задерживаете на Побережье? Их вы тоже убиваете без зазрения совести?»

Глоуэн снова усмехнулся: «Не могу точно ответить на ваш вопрос, потому что йипы почти всегда сдаются без сопротивления».

«Но какая судьба их ожидает?»

«С годами правила изменились. Сперва их просто татуировали с целью идентификации и отсылали обратно на острова Лютвен. Такая гуманная политика не приводила ни к каким результатам, в связи с чем некоторое время нарушителей-йипов посылали на Протокольный мыс, на дорожные работы, но скоро в строительном городке не осталось свободных мест. Теперь мы применяем новый метод, и он, судя по всему, чрезвычайно эффективен!»

«В чем же заключается этот новый метод?»

«Йипы больше не отбывают срок на Протокольном мысу. Вместо этого мы высылаем их на другую планету — в Соумджиану или на планету Мултона. Там они обязаны отбыть срок, занимаясь подходящим полезным трудом — как правило, один или два года. Таким образом они возмещают расходы, связанные с их перевозкой. По окончании срока йип-нарушитель может продолжать работать на новом месте или заниматься чем угодно, но возвращение на Кадуол ему запрещено. По сути дела, он становится эмигрантом из Йиптона в другой мир, в чем и состоит наша цель. В конечном счете довольны все, кроме, пожалуй, Умфо, предпочитающего, чтобы йипы работали только на него».

Эгон Тамм обвел взглядом всех сидящих за столом: «Есть еще какие-нибудь вопросы? Или мы обсудили функции отдела B достаточно подробно?»

Клайти Вержанс мрачно проворчала: «Я узнала больше, чем хотела».

Кора Тамм посмотрела на небо: «По-моему, начинается послеполуденный бриз, и здесь скоро будет трудно разговаривать. Не пройти ли нам внутрь?»

Все присутствующие вернулись в парадную гостиную. Хозяйка дома призвала к вниманию: «Пожалуйста, располагайтесь поудобнее и будьте как дома. Мы с Этруной пойдем посмотрим на мои отпечатки листьев. Они просто изумительны и, как говорится в руководстве, «кажутся исполненными деликатной сущностью растительных структур». Клайти, вас это не заинтересует? Сунджи?»

Сунджи с улыбкой покачала головой. Смотрительница Вержанс промолвила: «Благодарю вас, Кора, но я сегодня не в растительном настроении».

«Как вам будет угодно. Майло, ты мог бы показать Сунджи и Глоуэну потайной грот с бассейном, который ты вчера нашел».

«Тогда он не будет потайным! — возразил Майло. — Если им так хочется, пусть ищут его сами. Тем временем, я покажу Джулиану нашу новую энциклопедию боевого оружия».

«Во имя милосердной Геи! — воскликнула Клайти Вержанс. — Это еще зачем?»

Майло пожал плечами: «Иногда удобнее убить оппонента, нежели спорить с ним, особенно если не хватает времени на более важные дела».

Кора Тамм поджала губы: «Майло, твой юмор граничит с нелепостью. Окружающие могут подумать, что у тебя нет никакого вкуса».

Майло поклонился: «Признаю́ справедливость критики и беру назад каждое слово! Пойдем, Джулиан, я покажу тебе грот с бассейном».

«Не сразу после обеда, — простонал Джулиан. — Я обессилен обильной трапезой».

«Что ж, развлекайтесь каждый по-своему, — великодушно снизошла Кора Тамм. — Этруна: пойдем, взглянем на отпечатки?»

Две дамы удалились. Остальные рассредоточились по гостиной. Глоуэн решил, что наступил удобный момент откланяться, но Уэйнесс каким-то образом почувствовала его намерение и едва заметным движением пальцев, в сочетании с многозначительным взглядом, показала, что не хочет, чтобы он уходил.

Глоуэн уселся, как раньше, в конце дивана. Клайти Вержанс прошлась вдоль гостиной туда и обратно, после чего заняла кресло напротив Джулиана.

Майло и Уэйнесс хлопотали у буфета и вскоре предложили гостям рюмки коньяка со сладким ликером и печенье, похожее на плотные темные палочки. Протянув рюмку Глоуэну, Уэйнесс сказала: «Так мы проводим долгие зимние вечера в Строме. Опусти в коньяк кончик твердого печенья и откуси размягченную часть. Сначала этот процесс покажется бессмысленным, но уже через минуту ты обнаружишь, что не можешь остановиться».

Смотрительница Вержанс отказалась от предложенного подноса: «Мне не хватает терпения бесконечно грызть одно и то же».

«Тогда просто выпейте коньяку, если не возражаете», — вежливо предложил Майло.

«Спасибо, но я немного расстроилась, и от коньяка у меня только голова закружится».

Вежливость Майло удесятерилась: «Может быть, вы хотели бы прилечь и отдохнуть на какое-то время?»

«Ни в коем случае! — рявкнула Клайти Вержанс. — У меня испортилось настроение, а не пищеварение. Если уж говорить без обиняков, меня шокировало и удивило то, что я слышала за столом».

Смотритель Боллиндер холодно улыбнулся: «Если меня не обманывает опыт, наблюдаются все признаки приближения бури — нам всем придется узнать причину возмущения Клайти Вержанс и, скорее всего, разделить ее огорчение».

«Не понимаю, почему вас это нисколько не возмущает! — заявила смотрительница. — Вы слышали, как этот господин, патрульный офицер отдела B, описывал свои обязанности без тени смущения. Как это называется? Это же полный нравственный вакуум! В молодом человеке это просто поразительно».

Глоуэн попробовал было вставить слово в свою защиту, но его голос потонул в излияниях Вержанс, неуклонно развивавшей свой тезис: «И что же нам поведали об отделе расследований? Налицо полное безразличие к человеческому достоинству и пренебрежение к основным правам! Делаются страшные дела — холодно и бесстрастно. Мы обнаруживаем в нашей среде полицейское учреждение, с неприкрытой наглостью утверждающее свою автономию, которой консерватор, судя по всему, не смеет противиться. Совершенно очевидно, что он сквозь пальцы смотрит на свои обязанности, пока агенты отдела B рыщут по всему континенту, захватывая, убивая и депортируя людей! Кто знает, чем еще они занимаются? Другими словами, я просто в ужасе!»

Смотритель Боллиндер обернулся к Эгону Тамму: «Как вам это нравится, консерватор? Как вы ответите на такие оскорбительные, по сути дела, обвинения?»

Эгон Тамм угрюмо покачал головой: «Смотрительница Вержанс не стесняется в выражениях! Если бы ее обвинения были справедливы, вся моя жизнь и вся моя работа не стоили бы ни гроша и заслуживали бы сурового порицания. К счастью, ее обвинения — несусветный вздор! Смотрительница Вержанс — достопочтенная представительница избирателей, но она выборочно останавливает внимание только на тех деталях, которые соответствуют ее предубеждениям. Вопреки ее опасениям, я внимательно наблюдаю за работой отдела B и нахожу, что персонал этого отдела строго придерживается законов Заповедника, определяемых Хартией. Таково положение дел — и точка».

Джулиан Бохост встрепенулся: «Но в конечном счете не все так просто. Законы, о которых вы говорите, явно устарели и далеко не совершенны».

«Ты говоришь о Хартии?» — поинтересовался смотритель Боллиндер.

Джулиан улыбнулся: «Пожалуйста, давайте обойдемся без грубостей, без лишних эмоций, без истерики. Хартия — не божественное откровение, если уж на то пошло. Она была согласована как средство контроля определенных условий, а эти условия изменились, в то время как Хартия остается неизменной — заплесневевший мегалит, монумент давно минувших дней, бросающий мрачную тень на все наше существование!»

Клайти Вержанс усмехнулась: «Метафоры Джулиана, возможно, слегка преувеличены, но в сущности он совершенно прав. Хартия, в ее нынешнем виде, отжила свой век и, как минимум, должна быть пересмотрена и приведена в соответствие с современными представлениями».

И снова Глоуэн попытался вставить слово, и снова идеи смотрительницы Вержанс безостановочно прокладывали себе дорогу, как снежная лавина: «Мы должны достигнуть взаимопонимания с йипами— такова наша самая насущная проблема. Мы не вправе продолжать бессовестную эксплуатацию этих беззащитных и послушных людей. Мы не можем их убивать, мы не можем лишать их возможности вернуться на родину. Не вижу никакого вреда в том, чтобы разрешить им поселиться на побережье Мармиона. Диким животным останется достаточно свободного места».

Майло не верил своим ушам: «Уважаемая госпожа Вержанс! Разве вы забыли? Общество натуралистов получило право собственности с тем условием, что Кадуол останется Заповедником навечно, причем человеческие поселения в местах, не предусмотренных Хартией, категорически запрещены. Вы не можете требовать нарушения заведенного порядка вещей».

«А вот и нет! Как смотрительница Заповедника и как член партии жизни, мира и освобождения, могу и буду! Любое другое решение проблемы неизбежно приведет к войне и кровопролитию».

Она продолжала бы разглагольствовать, но ее решительно прервала Уэйнесс: «Глоуэн, тебе разве нечего сказать? Что ты думаешь по этому поводу?»

Глоуэн с подозрением покосился на нее — Уэйнесс улыбалась во весь рот. Глоуэна словно окатило холодной волной — неужели она заставила его придти только для того, чтобы он развлекал публику? Он натянуто проворчал: «Я, в каком-то смысле, здесь посторонний. В моем положении было бы самонадеянно участвовать в вашей дискуссии».

Эгон Тамм перевел взгляд с Глоуэна на свою дочь и снова на Глоуэна: «Я, по меньшей мере, не считаю тебя посторонним и хотел бы узнать твое мнение».

«Не стесняйся, Глоуэн! — поддержал консерватора Алджин Боллиндер. — Мы уже выслушали самые нескромные и беспочвенные рассуждения. Пора предоставить слово тебе».

«Если ты боишься, что тебя вытолкает в шею разгневанная толпа, — вкрадчиво сказала Сунджи, — ты мог бы попрощаться уже сейчас и тем самым предотвратить позорное изгнание».

Глоуэн проигнорировал ее провокацию: «У меня вызывает недоумение явное противоречие, которое все присутствующие, по-видимому, не замечают или не желают замечать. Или, может быть, мне неизвестно некое неписаное правило или особое предварительное условие, воспринимаемое всеми, как само собой разумеющееся».

«Продолжай, Глоуэн! — потребовал Майло. — Твои опасения и оговорки не слишком интересны, но мы хотели бы знать, о каком противоречии ты говоришь. Открой нам великую тайну!»

«Я просто пытался тактично подойти к обсуждению довольно щекотливого вопроса», — с достоинством возразил Глоуэн.

«К дьяволу тактичность, переходи к делу! Ты ждешь, чтобы тебе вручили приглашение на золоченом пергаменте?»

«Мы готовы к самому худшему! — заявил Эгон Тамм. — Попросил бы только не подвергать сомнению целомудрие моей супруги, отсутствующей и поэтому неспособной вступиться за свою честь».

«Я могу ее позвать, — вставила Уэйнесс, — если Глоуэн намерен предъявить ей позорные обвинения».

«Зачем это все? — отмахнулся Глоуэн. — Мои замечания касаются госпожи Вержанс. Я не могу пройти мимо того факта, что процесс ее избрания на должность смотрительницы осуществлялся в строгом соответствии с Хартией. Кроме того, все ее обязанности, в том числе обязанность безоговорочно защищать Заповедник от любых врагов и нарушителей, точно определяются Хартией. Если госпожа Вержанс тем или иным образом отказывается от соблюдения Хартии, преуменьшает ее значение, стремится к отмене Хартии или поддерживает запрещенное поселение людей на территории Заповедника, она тем самым, в ту же минуту, снимает с себя полномочия смотрительницы Заповедника. Она не может одновременно пользоваться преимуществами Хартии и поносить ее. Либо она признаёт и соблюдает всю Хартию в целом и каждое из ее положений, либо она должна быть немедленно лишена звания смотрительницы Заповедника. Если я ее правильно понял, она уже сделала выбор и является смотрительницей не в большей степени, чем я или кто-либо другой».

Наступило молчание. Челюсть Джулиана Бохоста слегка отвисла. Улыбка Уэйнесс сползла с ее лица. Эгон Тамм задумчиво помешивал коньяк палочкой печенья. Смотритель Боллиндер уставился на Глоуэна, нахмурив черные брови. Сунджи хрипло прошептала: «Беги, пока тебя не разорвали на кусочки!»

Глоуэн спросил: «Я зашел слишком далеко? Мне казалось, что этот вопрос нуждается в разъяснении. Если я нарушил приличия, прошу прощения».

Клайти Вержанс сухо ответила: «Твои замечания достаточно вежливы. Тем не менее, ты выпалил мне в лицо то, что никто другой не осмеливался сказать раньше, даже на достаточном расстоянии. Чем заслужил мое уважение».

Джулиан сказал, тщательно выбирая слова: «Как ты уже предположил, этот вопрос связан с осложнениями и тонкостями, понимания которых от тебя, как от человека постороннего в политике, невозможно ожидать. Парадокс, вызвавший твой интерес, существует. Тем не менее, госпожа Вержанс была избрана надлежащим образом на должность смотрительницы Заповедника и продолжает оставаться в этой должности с полным правом, несмотря на ее прогрессивные взгляды».

Клайти Вержанс глубоко вздохнула и обратилась к Глоуэну: «Ты усомнился в моем праве занимать должность смотрительницы. Но мое право обосновывается не Хартией, а голосами избирателей. Что ты можешь на это сказать?»

Эгон Тамм вмешался: «Позвольте мне ответить на этот вопрос. Планета Кадуол является Заповедником, управление которым осуществляет консерватор с помощью служащих станции Араминта. Это общественное устройство не имеет ничего общего с классической демократией. Полномочия правительства основаны на первоначальной Хартии, дарованной Обществом натуралистов. Законным образом избранные смотрители Заповедника получают власть от консерватора и могут пользоваться ею только в интересах Заповедника, в том смысле, в каком эти интересы определяются Хартией. Таково мое понимание ситуации. Другими словами, Хартия не может быть отменена голосами нескольких недовольных избирателей».

«Вы называете сто тысяч йипов «несколькими недовольными избирателями»?» — резко спросила Клайти Вержанс.

«Йипы — не избиратели, а серьезная проблема, окончательное решение которой в данный момент еще не найдено».

Глоуэн поднялся на ноги: «Думаю, что мне пора откланяться. Было очень приятно познакомиться с гостями из Стромы». Обратившись к консерватору, он прибавил: «Пожалуйста, передайте мою благодарность вашей супруге». Заметив, что Уэйнесс собирается встать, он остановил ее движением руки: «Я сам найду дорогу к выходу, не нужно беспокоиться».

Тем не менее, Уэйнесс последовала за ним в вестибюль. Глоуэн сказал: «Спасибо за приглашение. Я прекрасно провел время с твоими друзьями и очень сожалею, что вызвал некоторый переполох».

Глоуэн поклонился, повернулся и вышел. Поднимаясь к дороге, он чувствовал на спине давление провожавшего его взгляда, но Уэйнесс не позвала его, и он не обернулся.

Сирена опустилась за холмы — на станции Араминта смеркалось, звезды уже поблескивали по всему небу. Сидя у открытого окна, Глоуэн мог видеть, почти прямо над головой, созвездие странной правильной формы, именуемое «Пентаграммой», а дальше к югу — вьющуюся до горизонта россыпь Большого Угря.

События прошедшего дня погружались в память; Глоуэн чувствовал себя подавленным и опустошенным. Все было кончено, ничего уже не могло иметь никакого значения. Вероятно, такое своевременное выяснение отношений было даже к лучшему — и все же, насколько лучше было бы, если бы он не явился сегодня в Прибрежную усадьбу! А может быть, даже если бы он вообще туда не ходил...

Мрачные размышления тщетны. То, что произошло сегодня — или нечто в этом же роде — было неизбежно с самого начала. Уэйнесс это прекрасно понимала. Более или менее тактично она старалась предупредить его об этом, но Глоуэн, упрямый и гордый, как истинный Клатток, не прислушался к ней.

И все же события этого дня были окутаны какой-то тайной. Почему Уэйнесс объяснила ему, как вломиться без приглашения в дом консерватора, принимавшего важных гостей, если предвидела, что он рано или поздно окажется в самом неудобном положении? Он мог никогда не узнать ответ на этот вопрос, а со временем и вопрос, как таковой, перестанет его интересовать...

Мелодично зазвонил телефон. С экрана на него смотрело лицо, которое он ожидал увидеть в последнюю очередь: «Глоуэн? Чем ты занимаешься?»

«Ничем особенным. А ты?»

«Я решила, что с меня хватит светского общества. Теперь считается, что у меня мигрень и я лежу в постели».

«Прими мои соболезнования».

«Нет у меня никакой мигрени! Я просто хотела побыть одна».

«В таком случае можешь не принимать мои соболезнования».

«Я заверну их в кружевной платочек и сохраню на черный день. Почему ты удрал от меня, как от прокаженной?»

Этот вопрос застал Глоуэна врасплох. Запинаясь, он ответил: «Мне показалось, что настало самое удачное время смыться подобру-поздорову».

Уэйнесс покачала головой: «Не верю. Ты ушел, потому что ты на меня разозлился. А почему? У меня такое ощущение, будто я вечно смотрю в непроглядный мрак. Я устала от загадок».

Глоуэн пытался найти ответ, позволявший ему сохранить хоть какое-то достоинство. Он пробормотал: «Я больше разозлился на себя, чем на кого-нибудь другого».

«И все равно я не понимаю. Почему надо было злиться на себя, на меня или на кого-нибудь другого?»

«Потому что я сделал то, чего не хотел делать! Я намеревался вести себя дипломатично, с безупречной вежливостью, очаровать присутствующих своим тактом и избежать каких-либо столкновений. А вместо этого я выпалил все, что думаю, вызвал бурю возмущения и подтвердил худшие опасения твоей матушки».

«Ну что ты! Все обошлось не так уж плохо. На самом деле, даже очень неплохо. Ты мог бы вести себя гораздо хуже».

«Разумеется — если бы я постарался, я мог бы свалять и не такого дурака! Я мог бы насосаться коньяку и расквасить Джулиану нос, обозвать супругу смотрителя Боллиндера старой трещоткой, а на пути к выходу помочиться в горшок с любимым фикусом твоей матушки».

«И каждый решил бы, что такова традиционная манера Клаттоков хорошо проводить время в гостях. Главный вопрос остается нерешенным, и ты даже не попытался на него ответить: почему ты на меня злишься? Или почему ты на меня злился, если ты больше не злишься? Скажи мне, что я сделала не так, чтобы это больше не повторялось».

«Я не хочу об этом говорить. Мы оба понимаем, что теперь это не имеет ни малейшего значения».

«Как так? Почему?»

«Ты дала мне ясно понять, насколько невозможны между нами какие-либо близкие отношения. Я пытался этому не верить, но теперь вижу, что ты была права».

«И ты предпочитаешь не иметь со мной никаких отношений?»

«Зачем формулировать это таким образом? Сегодня мои предпочтения не учитывались ни в малейшей степени. Почему теперь их вдруг изучают под микроскопом?»

Уэйнесс рассмеялась: «Я забыла тебе сообщить — непростительная рассеянность! — что я подвергла переоценке возникшее положение вещей».

У Глоуэна чуть не вырвалась язвительная усмешка, но он мудро подавил ее: «И когда мы узнаем результаты этой переоценки?»

«Некоторые из них уже известны».

«Давай встретимся на пляже, и ты мне все расскажешь».

«Не посмею, — Уэйнесс бросила взгляд через плечо. — Как раз когда я буду вылезать в окно, мама и Клайти Вержанс соберутся проверить, сплю ли я сном младенца».

«Мечты несбыточны, действительность несоразмерна воображению!»

«А теперь признавайся: что я такое сделала, из-за чего ты взбесился?»

«Просто-напросто я не совсем понимаю, зачем ты вообще пригласила меня сегодня в усадьбу».

«Пуф! — оказавшись в затруднении, Уэйнесс надула щеки и выпустила воздух. — А тебе не приходило в голову, что я хотела похвастаться тобой перед Джулианом и Сунджи?»

«В самом деле?»

«А что в этом странного? Но тебя бесит что-то еще».

«Ну... пожалуй. Никак не могу понять, зачем делать такую тайну из чего-то, что ты узнала на Земле».

«Все очень просто. Я не уверена в том, что ты никому не расскажешь».

Теперь щеки надул Глоуэн: «Не очень хорошо с твоей стороны так говорить!»

«Ты спросил — я ответила».

«Не ожидал столь... откровенного ответа».

«Откровенность тут ни при чем. Дело скорее в практических соображениях. Подумай сам. Предположим, ты поклялся бы хранить тайну, призывая в свидетели все, что для тебя свято и дорого, и я рассказала бы тебе о том, что узнала, и о том, что собираюсь сделать. Через некоторое время, поразмышляв хорошенько, ты пришел бы к выводу, что твой долг состоит в том, чтобы нарушить клятву и уведомить твоего отца. Исходя из тех же высоких соображений, твой отец проинформировал бы Бодвина Вука — а после этого кто знает, до чьих ушей дошла бы моя тайна? А если бы она дошла до некоторых длинных ушей, поверь мне, это привело бы к очень серьезным последствиям. Но если я никому ничего не говорю, мне не о чем беспокоиться. Надеюсь, теперь ты все понимаешь и не будешь на меня злиться хотя бы по этой причине».

Глоуэн задумался, после чего сказал: «Насколько я понимаю, ты занялась — или собираешься заняться — очень важным делом».

«Именно так».

«Уверена ли ты в том, что сможешь справиться в одиночку?»

«Я ни в чем не уверена, кроме того, что я должна сделать все, что требуется, не привлекая внимания. Для меня это очень трудная задача. Мне нужна помощь, мне потребуется помощь — но только на моих условиях. Помощь со стороны Майло — наилучший компромисс. Он со мной поедет, и я тому чрезвычайно рада. Ну что, теперь я все объяснила?»

«Я понимаю все, что ты мне сказала, но... Предположим, тебя и Майло убьют — что тогда? Что станет с твоей информацией?»

«Я уже все приготовила на этот случай».

«Мне кажется, тебе следует посоветоваться с твоим отцом».

Уэйнесс покачала головой: «Он скажет, что я слишком молода и неопытна для того, чтобы пускаться в такое предприятие, и не позволит мне покинуть Прибрежную усадьбу».

«И ты не сомневаешься в том, что он оказался бы неправ?»

«Нет, не сомневаюсь. Я считаю, что делаю именно то, что нужно... В любом случае, такова ситуация, и я надеюсь, что теперь ты чувствуешь себя лучше».

«Я ничего не чувствую, а это несколько лучше, чем чувствовать себя плохо».

«Спокойной ночи, Глоуэн».

На следующее утро Уэйнесс снова позвонила Глоуэну: «Просто хотела поставить тебя в известность о последних событиях. Сегодня во время завтрака смотритель Боллиндер и Клайти Вержанс страшно поскандалили. В результате Клайти и ее племянничек Джулиан возвращаются в Строму раньше времени».

«Даже так! А как быть с изучением условий под Бредовой горой? Джулиан забыл о своих планах?»

«О Бредовой горе никто не упоминал. Либо о ней забудут, либо эти планы придется отложить».

В ответ на вопрос Бодвина Вука Глоуэн заявил: «Приказ втереться в доверие бесстрашных львов мне не по нутру, директор. Я чувствую себя шпионом и доносчиком».

«А как еще ты себя должен чувствовать? — не проявил сострадания Бодвин. — Ты шпион и доносчик. Такова твоя функция. Агент отдела расследований всегда называет вещи своими именами. Забудь о терминологии и делай то, что от тебя требуется».

«Тем временем мне приходится проводить время в обществе бесстрашных львов. С каждым разом они становятся все противнее».

«И Керди тоже?»

«Керди непоследователен. Он умеет быть забавным, когда на него находит ироническое настроение. Но после кружки-другой вина из «запасной бочки для бесстрашных львов» он становится таким же безмозглым крикуном, как Клойд и Кайпер. Еще хуже!»

«Странно! Вуки, как правило, безмозглостью не отличаются. Позволь мне дать тебе один совет: не следует недооценивать Керди. Внимательно прислушивайся к его словам! Иногда он демонстрирует проницательность, достойную Макиавелли. Например, так же, как и тебе, ему было неудобно являться ко мне с еженедельными отчетами о крамольных разговорах и преступных заговорах. В связи с чем он порекомендовал, чтобы я поручил выполнение этой обязанности тебе. Подвоха следует ожидать от кого угодно и когда угодно».

Глоуэн мрачно усмехнулся: «Я хорошо запомню ваш совет».

Бодвин Вук откинулся на спинку кресла: «Керди этого не понимает, но кружок бесстрашных львов — своего рода камуфляж. Я интересуюсь одним человеком, по-видимому, довольно тесно связанным с Титусом Помпо, хотя он не рекламирует этот факт. Я говорю о Намуре».

Глоуэн ничего не ответил. Бодвин Вук продолжил: «Намур хитер и ловок — настолько хитер и ловок, что мы его подозреваем, хотя у нас нет для этого никаких конкретных оснований. Внимательно следи за Намуром, запоминай каждое его слово — но не будь навязчив. Когда бесстрашные львы соберутся в следующий раз?»

«После полудня в мильден они поедут в пещеру Сарментера, чтобы устроить пикник с жареными мидиями. Намура там не будет. Я тоже надеюсь пропустить это мероприятие».

«Зачем же? Там, наверное, будет весело».

Глоуэн покачал головой: «Все, кроме меня, напьются. Начнутся бесконечные тайные ритуалы бесстрашных львов — прыжки, рычания и вопли с наложением штрафов за ошибки. Придется учить наизусть — и петь с энтузиазмом — новые песни, сочиненные Кайпером и Арлесом. Кайпера и Джардина вырвет. Арлес будет вести себя, как Арлес. Керди будет всех поучать, а Ютер будет выводить его из себя насмешками и глупым хихиканьем. Мало привлекательного».

«Девушек с ними не бывает?»

«Какая девушка согласится куда-либо отправиться с бесстрашными львами?»

«И тем не менее, ты должен присутствовать. Будь наблюдателен и формулируй гипотезы».

«Как вам будет угодно, директор».

«Еще одна деталь. Сегодня я беседовал с консерватором. Он упомянул о твоем недавнем визите в Прибрежную усадьбу».

«Да, боюсь, что не сумел держать язык за зубами».

«Эгон Тамм по-другому смотрит на вещи. По его словам, когда тебя попросили выразить свое мнение, ты его изложил ясно и энергично, но без нарушения каких-либо приличий. Он считает, что твои слова точно соответствовали ситуации, и что он сам не смог бы выразиться лучше. Короче говоря, ты заслужил его одобрение». Бодвин Вук взмахнул рукой: «На этом пока все».

Глоуэн встал, церемонно поклонился и вышел из кабинета.

После полудня в мильден три автофургона, передвигавшихся на север по прибрежной дороге под управлением Керди, Ютера и Глоуэна, доставили всех бесстрашных львов, за исключением Джардина Лаверти, к пещере Сарментера. Джардин должен был прибыть чуть позже с бочонком вина, который он намеревался добыть незаконным образом из склада клана Лаверти.

Джардин, однако, опаздывал. Остальные собрали сучьев для костра и отправились на пляж, чтобы нарыть в песке похожих на мидий моллюсков, водившихся только в районе песчаной косы Сарментера.

Мидий было достаточно, костер уже разгорелся. Наконец прибыл Джардин, в самом безутешном настроении.

Он рассказал невеселую историю. Вместо обещанного бочонка марочного «Ермолино» он привез лишь несколько бутылей обычного столового вина «Тиссоп». «Я попал в западню! — горько жаловался Джардин. — Старый Вольмер поджидал меня и поймал с поличным. Ему кто-то сообщил заранее, другого объяснения нет! Теперь у меня будут одни неприятности. Домоправитель пансиона в бешенстве, я не знаю, что со мной сделают. Когда меня, наконец, отпустили, я захватил немного «Тиссопа» в «Старой беседке», но его записали на наш счет, придется платить».

«Неудача, крах, полный провал! — заявил Шугарт. — Вольмер не намекнул, случайно, кто его предупредил?»

«Только не Вольмер! Из него слово клещами не вытащишь!»

«Но кто-то же ему донес? Кто?» — задумчивый взгляд Арлеса на секунду остановился на Глоуэне.

«Завтра мы что-нибудь придумаем, — сказал Ютер Оффо. — А сейчас у нас есть мидии и несколько бутылей вина. Будем рады тому, что есть».

«Тебе легко говорить! — не успокаивался Джардин. — Еще не знаю, в чем меня обвинят. Одним выговором дело не обойдется. Хорошо, что меня не посадили в карцер».

«Чертовски неприятная ситуация, ничего не скажешь», — посочувствовал Клойд Диффин.

Джардин уныло кивнул: «Задушил бы подлеца, который меня продал! Я бы заставил его петь, как по нотам, будьте уверены!»

Арлес назидательно произнес: «Не хотел бы ни на кого показывать пальцем, но с логикой трудно спорить, и факты — упрямая вещь. Следует ли напоминать о том, что Глоуэн — общеизвестный подхалим из отдела B?»

«Чепуха! — отрезал Керди. — Я тоже работаю в отделе B. Но я не смешиваю официальные обязанности с частной жизнью, и Глоуэн, без сомнения, придерживается того же принципа».

«Красивые слова! — пожал плечами Арлес. — Позвольте напомнить, что я с самого начала не рекомендовал его принимать. А теперь пеняйте на себя».

«Глоуэн не стал бы доносить из-за бочонка вина! — встревожился Джардин. — По крайней мере, я так не думаю».

«Спроси его», — посоветовал Арлес.

Джардин обернулся к Глоуэну: «Ведь не стал бы? Точнее говоря, ты донес или нет?»

«Отвечать на такие вопросы — ниже моего достоинства, — сказал Глоуэн. — Можешь думать, что хочешь».

«Ну уж нет! — закричал Арлес. — Этого недостаточно! Нам нужен ответ без всяких уверток, и чтобы все его запомнили! Потому что я знаю наверняка — ты доносишь Бодвину Вуку обо всем, что здесь говорится и делается».

Глоуэн холодно пожал плечами и отвернулся. Арлес схватил его за плечо и повернул к себе: «Отвечай-ка, не скромничай! Мы хотим знать, шпион ты или нет!»

«Я работаю в отделе расследований, — сказал Глоуэн. — Поэтому, хочу я этого или нет, я не могу обсуждать здесь отчеты, которые представляю своим руководителям».

«Я тебя не об этом спрашивал! Отвечай на вопрос!» — Арлес потряс Глоуэна за плечо.

Глоуэн оттолкнул руку Арлеса: «Не приставай, Арлес! Это уже не смешно».

Керди подошел поближе: «Будет вам! Перестаньте ссориться, вы испортите нам весь день».

«Подумаешь! — воскликнул Джардин Лаверти. — Весь день и так испорчен!»

«И виноват в этом Глоуэн! — страстно заявил Арлес. — Отвечай, Глоуэн! Доносишь ты на нас или нет? Скажи нам честно! Или считай, что ты исключен из клуба бесстрашных львов».

«Исключен? Я плакать не буду. Мне ваши попойки и болтовня надоели хуже горькой редьки».

«Очень рад это слышать, но ответа ты так и не дал», — Арлес снова протянул руку, чтобы схватить Глоуэна за плечо; Глоуэн отбросил его руку. Арлес ткнул кулаком другой руки Глоуэну в лицо, но Глоуэн увернулся, и кулак едва задел его. Глоуэн ответил быстрым ударом в солнечное сплетение, после чего с такой силой врезал Арлесу под подбородок, что разбил себе костяшки пальцев. Арлес хрюкнул от ярости и, пошатнувшись, бросился вперед, размахивая кулаками как попало. Глоуэн отступил. Кайпер, сидевший рядом на корточках, ловко подставил ему ногу; Глоуэн споткнулся и упал. Арлес подскочил к нему и пнул с размаху в ребра. Он собирался сделать это еще раз, но тут подоспел Керди, оттолкнувший его в сторону.

«Ну-ка, хватит! — строго приказал Керди. — Даже честно драться не можете! Кайпер, с твоей стороны это просто подло».

«Ничего не подло, если он — стукач!»

«Правильно! — задыхаясь, выдавил Арлес. — Этот ухмыляющийся подонок ничего лучшего не заслуживает! Лизоблюд! Дайте-ка мне еще дать ему пинка — да так, чтобы надолго запомнил!»

«Ни в коем случае! — Керди подошел вплотную к Арлесу. — Отойди, или я сам тебе накостыляю! Глоуэн не может иметь никакого отношения ко всей проклятой истории с вином. Кроме меня и Джардина, никто про этот бочонок не знал до нашего отъезда».

«Он, наверное, слышал, как вы говорили».

Ощущая острую боль в боку, Глоуэн поднялся на ноги. Арлес стоял, ухмыляясь, метрах в трех от него. Молча отвернувшись, Глоуэн побрел, прихрамывая, на пляж, где он оставил автофургон из пансиона Клаттоков. Забравшись в кабину, он вернулся по прибрежной дороге на станцию Араминта.

Из пансиона Клаттоков он позвонил Бодвину Вуку: «Я больше не бесстрашный лев».

«О? Почему же?»

«Джардин Лаверти пытался стащить бочонок вина; его поймали. Арлес обвинил меня в том, что я кого-то предупредил о краже. После некоторой перепалки и потасовки меня исключили. Считаю, что получить пинок в ребра — небольшая плата за такое удовольствие».

«Черти полосатые! — обиделся директор отдела B. — Расстроили все мои планы».

Глоуэн предусмотрительно придержал язык. Бодвин Вук думал, посвистывая сквозь зубы: «Насколько я понимаю, ты не намерен проситься к ним назад?»

«Совершенно верно, директор».

Бодвин Вук слегка шлепнул ладонью по столу: «И все равно ты поедешь в Йиптон, в компании бесстрашных львов. Керди тебя пригласит. В конечном счете все может получиться».

«Как вам будет угодно, директор».

Два парома обеспечивали сообщение между станцией Араминта и Йиптоном — старая «Сфарагма», теперь перевозившая грузы и, время от времени, наемных работников-йипов, и новый «Фараз», катамаран с удобными местами для ста пятидесяти пассажиров. «Фараз» бороздил синие волны океана со скоростью от шестидесяти до девяноста километров в час, в зависимости от погоды, совершая рейс до Йиптона за шесть-восемь часов, оставаясь на причале всю ночь и отбывая в обратный путь на следующий день. Таким образом, каждую неделю паром совершал три рейса туда и обратно.

За несколько дней до начала зимних каникул Джардин Лаверти боязливо приблизился к Глоуэну: «По поводу того бочонка вина — я должен извиниться. Оказывается, Вольмер просто работал сверхурочно в выходной день. Тебя совершенно несправедливо обвинили, и мне это чрезвычайно неприятно. Я понимаю, что одних слов недостаточно, но в данный момент ничего больше сделать не могу».

«Воспоминания об этой истории не доставляют мне удовольствия», — холодно сказал Глоуэн.

«Разумеется, нет! Очень жаль, что тебе пришлось уйти и все так получилось». Джардин поколебался, после чего предложил еще более смущенно: «Если хочешь, тебя могут снова принять — хотя Арлес, конечно, будет протестовать».

«Нет уж, спасибо, — отказался Глоуэн. — С бесстрашными львами я покончил. Тем не менее, на следующей неделе я еду в Йиптон и, если нет никаких возражений, мог бы провести время в вашей компании».

«Уверен, что все будут рады тебя видеть! — Джардин немного подумал. — Сегодня вечером у нас собрание. Я все объясню им про Вольмера, а потом упомяну, что ты примкнешь к нашей компании в Йиптоне».

Семестр кончился, начались каникулы. Рано утром в мильден бесстрашные львы, Глоуэн и примерно восемьдесят туристов прибыли на морской вокзал, поменяли сольдо на векселя в бюро валютного контроля и взошли на борт «Фараза».

Бесстрашных львов было восемь человек: Ютер Оффо, Джардин и Кайпер Лаверти, Шугарт Ведер, Арлес Клатток, Клойд Диффин, Керди Вук и новый член клуба избранных, Донси Диффин. Все, кроме Арлеса, дружески приветствовали Глоуэна, наперебой объясняя, что они никогда не верили в предъявленные ему обвинения. «Мы поставили себя в глупое положение, если честно признаться», — заявил Ютер Оффо.

Арлес сперва ограничился каким-то нечленораздельным звуком. По случаю поездки он надел красивый новый черный плащ с расшитым серебром блестящим поясом. Через некоторое время, с ненавистью покосившись на Глоуэна, Арлес решил-таки высказаться: «Все равно он шпион из отдела расследований и едет в Йиптон только потому, что ему поручили какие-нибудь грязные делишки. Помяните мое слово!»

Розовое лицо Керди сморщилось от раздражения. Он выступил вперед и объявил: «Мы хотели отдохнуть и повеселиться — давайте же отдыхать и веселиться!» Сегодня Керди нарядился в костюм фермера-скотовода с планеты Соум: рубаху из светло-коричневой саржи, синие с белыми полосками штаны до колен и широкополую шляпу цвета хаки, позаимствованную у лесничего.

«Пусть не забывает, что его здесь только терпят», — пробормотал Арлес.

Глоуэн рассмеялся и отвернулся.

На борту «Фараза» каждому из пассажиров выдали брошюру, озаглавленную «Информация для посетителей островов Лютвен». Ожидая отплытия, Глоуэн облокотился на поручень и прочитал ее:

«Посетитель островов Лютвен — или, как их часто называют, «Йиптона» — получит большое удовольствие и откроет для себя поистине поразительное разнообразие возможностей для развлечения, если будет придерживаться общепринятых представлений о вежливости и строго соблюдать правила, действующие в Йиптоне.

ПОМНИТЕ! Йиптон — не экзотическое подразделение станции Араминта, а практически независимое поселение, не менее чуждое станции в культурном отношении, чем далекая планета. Общество йипов уникально в Ойкумене.

НЕ ПЫТАЙТЕСЬ понять характер социальных взаимоотношений между йипами и не ожидайте от йипов понимания взаимоотношений, общепринятых в межпланетном сообществе — это приведет лишь к возникновению дополнительных трудностей. Хорошо запомните приведенные ниже правила и соблюдайте их.

ВНИМАНИЕ! Йипы не испытывают никакого уважения к тому, что в рамках вашей культуры может называться «правами человека». Испытывая постоянный недостаток ресурсов, йипы привыкли к распорядку жизни, исключающему практически нецелесообразные юридические процессы, требующие больших затрат времени и средств. С их точки зрения проблему легче устранить, чем заниматься ее решением: побуждение Александра Великого разрубить Гордиев узел показалось бы йипу естественным, а мысль о возможности развязать такой узел просто не пришла бы йипу в голову. Для того, чтобы обеспечить свою безопасность, будьте предусмотрительны и, прежде всего, НЕ НАРУШАЙТЕ ОСНОВНЫЕ ПРАВИЛА!

НИЧТО НЕ БЕСПЛАТНО в Йиптоне, кроме воздуха, которым вы дышите. С вас возьмут плату за пользование туалетом в отеле. Если вы спросите йипа, как пройти в то или иное место, заплатите за информацию пять грошей. Йипы не хватают туристов за одежду, требуя подачек, и не отличаются особой алчностью — но они практичны, внимательны к мелочам и по-своему щепетильны. За все взимается плата: пользуясь любым предметом и любой услугой, вы обязаны платить.

НИКОГДА НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ОБСЧИТЫВАТЬ ЙИПОВ , даже в шутку. Вас могут сурово наказать. ПЛАТИТЕ! Понимание этого простого принципа позволило множеству туристов преодолеть множество трудностей. Если вы считаете, что йип берет с вас слишком много или пользуется вашей неосведомленностью, отомстите ему следующим образом: рано или поздно какому-нибудь йипу что-нибудь потребуется на вашей планете; воспользуйтесь этим случаем и возьмите с него втридорога. Таков классический метод взаимного межкультурного расчета, известный испокон веков.

ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ЙИПОВ О СЕКСУАЛЬНОЙ НРАВСТВЕННОСТИ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ ВАШИХ . Это наблюдение верно в любом случае, независимо от ваших личных предпочтений и от того, насколько они своеобразны. Совокупление считается повседневным занятием, лишенным какого-либо эмоционального балласта. То, что с вашей точки зрения может показаться сексуальной холодностью, на самом деле — просто безразличие или даже скука. Так же, как любые другие услуги, сексуальные услуги расцениваются по установленному прейскуранту. Следует заметить, что такие прейскуранты сами по себе ценятся в качестве забавных сувениров: вам предложат приобрести экземпляр за три сольдо . Цена может показаться астрономической, но старый хитрец Титус Помпо берет столько, сколько согласны платить покупатели.

Вопрос: Опасен ли Йиптон для туристов?

Ответ: Совершенно безопасен, если туристы соблюдают правила.

Вопрос : Каковы основные правила — кроме тех, которые уже упоминались выше?

Ответ:

ПРАВИЛО. Не бродите куда глаза глядят. Вы почти наверняка потеряетесь. В худшем случае вас больше никто никогда не увидит (хотя такие случаи чрезвычайно редки). Придерживайтесь проходов и каналов, отмеченных на содержащейся в приложении карте. Лучше всего нанять проводника.

ПРАВИЛО. Не принимайте никакие товары или услуги, не договорившись предварительно о цене. Повторяем: ничто не бесплатно! Прежде всего узнавайте цену.

ПРАВИЛО . Не пытайтесь завязывать дружеские отношения с йипами мужского или женского пола. Они относятся ко всем приезжим с врожденным отвращением, не подчеркиваемым, но и не скрываемым. Пусть вежливость йипов вас не обманывает: это всего лишь условность, позволяющая осуществлять деловые операции. Вы можете отвечать на их любезность такой же любезностью, хотя это не обязательно, так как характер словесного обращения для йипов практически безразличен. Жаловаться на что-либо в Йиптоне — пустая трата времени и нервов. Если вас действительно что-либо раздражает, напишите Великому Умфо.

ПРАВИЛО. Никогда, ни в коем случае, ни в каких обстоятельствах не спускайтесь на дно Кальоро (так называемого «Котла»)! У вас отберут все имущество, в том числе разденут до нитки. Если вы станете сопротивляться, вам могут нанести травму.

ПРАВИЛО . Употребляйте вино, пунш, пиво и прочие подобные напитки только в отеле. По многим причинам рекомендуется также употреблять в пищу только те блюда, которые подаются в отеле.

ПРАВИЛО . Никогда не препятствуйте йипам, что бы они не делали. Йипы живут согласно своим собственным обычаям, и эти обычаи их, по-видимому, вполне устраивают.

ПРАВИЛО . Никогда не прикасайтесь к йипам, не обнимайте, не поглаживайте и не похлопывайте их без очевидной причины или для того, чтобы продемонстрировать свое расположение. Йипы резко возражают против такого контакта. Превыше всего, не бейте йипов — никто не защитит вас от их ответной реакции. Это правило в равной степени применимо к мужчинам и женщинам; йипы не имеют представления о галантности и не проявляют особого внимания к прекрасному полу. Скорее наоборот.

ПРАВИЛО . Если вы собираетесь посетить заведение, называемое «Кошачьим дворцом», наймите проводника из числа служащих отеля и заплатите ему, чтобы не попасть впросак — хотя опытный завсегдатай ничем не рискует и в одиночку.

ДРУГИМИ СЛОВАМИ: будьте осторожны! Не действуйте опрометчиво и не пускайтесь в рискованные предприятия, полагаясь только на себя.

Вопрос: Есть ли у йипов чувство юмора?

Ответ: Нет. Даже если есть, оно не имеет ничего общего с вашим.

Вопрос. Относятся ли йипы к подвиду homo sapiens terrestrialis?

Ответ: В настоящее время этот вопрос вызывает множество разногласий. По-видимому, йипов нельзя назвать стопроцентными представителями рода человеческого, заселившего ту часть Галактики, которую принято называть Ойкуменой. Вполне вероятно, что йипы — новый и более высокоразвитый подвид человека.

СМРАДИЩЕ. Какое-либо описание Йиптона невозможно без упоминания знаменитого Смрадища. Первое знакомство с этим феноменом, несомненно, поразит и ужаснет вас. Постепенно его воздействие смягчается. Воздействие это пропитывает всю одежду и практически не поддается устранению моющими средствами, но со временем превращается в едва заметный, почти приятный мускусный запашок. Рассматривайте этот аромат как еще один сувенир из Йиптона. В отличие от большинства других, он не сто́ит ни гроша.

Надеемся, что наши краткие замечания помогут вам в полной мере насладиться достопримечательности атолла Лютвен!»

Когда Глоуэн оторвался от брошюры, «Фараз» уже отчаливал. Глоуэн заметил, что бесстрашные львы собрались за столом в главном салоне. Перед ними стояли бутыли с вином, и Кайпер уже проявлял признаки необузданного веселья. Керди, ненавидевший океан и бледневший при мысли о любом водном пространстве глубже человеческого роста, сидел в углу, откуда нельзя было видеть открытое море.

Глоуэн не отходил от поручня, глядя на удалявшиеся знакомые очертания станции Араминта. Острые, как ножи, кили «Фараза» разрезали волны в северо-восточном направлении, оставляя за собой узкие борозды на поверхности прозрачного темно-синего моря.

Глоуэн перешел в смотровой бар на носу и присел, размышляя о своем задании. Бесстрашные львы не согласовали никакого определенного расписания экскурсии, но чаще всего они говорили, что проведут в Йиптоне три дня, хотя сомневались, смогут ли они истощить ресурсы «Кошачьего дворца» меньше, чем за пять дней. По мнению большинства, трех дней должно было хватить для того, чтобы испытать все, на что они надеялись. Тем не менее, Глоуэну следовало преследовать свои цели ненавязчиво и осторожно, а также убедить Керди в необходимости придерживаться такого же образа действий.

Как будто прочитав его мысли, Керди хлопнулся на соседнее сиденье — но спиной к иллюминаторам, чтобы ему не приходилось видеть море: «Вот ты где! А я боялся, что ты свалился за борт». Керди скорчил гримасу и отважился взглянуть через плечо: «Кошмарная мысль!»

«Нет, я все еще на борту».

«Тебе следовало бы пьянствовать в салоне, — сказал Керди наставительным тоном, которым он все чаще обращался к Глоуэну. — Неудивительно, что ты не пользуешься популярностью. Ты ведешь себя так, будто остальные недостойны твоего общества».

Время от времени Глоуэн подозревал, что на самом деле Керди его весьма и весьма недолюбливает. Безразлично пожав плечами, он ответил: «Я держусь обособленно, потому что предпочитаю избегать оскорблений со стороны Арлеса».

«Тем не менее, от нас ожидается дипломатичное поведение».

«Какая разница, как я себя веду — дипломатично или нет?»

«Заблуждаешься! — заявил Керди. — Предполагается, что бесстрашные львы должны нас маскировать».

«Здесь гораздо спокойнее. Кайпер уже напился, а это значит, что начнутся рычания и вопли».

Керди с сожалением покачал головой: «Он хотел провозгласить тост с троекратным рыком за здравие гурий «Кошачьего дворца», но стюард приказал ему вести себя тихо, и с тех пор Кайпер не в своем амплуа».

«Пожалуй, ты прав, — собрался встать Глоуэн, — и мне следует к ним присоединиться из тактических соображений».

«Одну минуту, — остановил его Керди. — Мы должны кое-что обсудить». Он нахмурился, после чего возвел круглые голубые глаза к потолку: «Вчера я советовался с директором по поводу задания. Он подчеркнул, что мы обязаны согласовывать свои действия».

Глоуэн глубоко вздохнул. Иногда Керди становился просто невыносимым. Как от него избавиться — или по меньшей мере держать его на расстоянии?

«Мне самому дали достаточно определенные указания...» — начал Глоуэн.

«Прежние указания отменены! — прервал его Керди и устремил на Глоуэна ярко-голубой взор. — Было решено, что я превосхожу тебя по рангу и опыту. То есть командовать буду я».

Глоуэн просидел без движения целых десять секунд: «Меня не поставили в известность об этом обстоятельстве».

«Считай, что я тебя известил! — рявкнул Керди. — Этого достаточно. Ты что, мне не веришь? Чем скорее мы выясним отношения, тем лучше».

«Верить-то я тебе верю, — сказал Глоуэн, — но...»

«Но что?»

«Странно, что Бодвин Вук забыл упомянуть о таком изменении, когда говорил со мной лично».

«Он упомянул об этом при разговоре со мной, что тебе еще нужно? Если тебе это не нравится, можешь пожаловаться, когда мы вернемся. Честно говоря, Глоуэн, с профессиональной точки зрения именно эта черта характера меня не устраивает. Ты слишком много думаешь. Предположим, например, что на тротуаре лежит куча дерьма, и тебе приказали ее убрать. Ты стал бы принюхиваться и морщить нос, размышляя о том, каким инструментом тебе лучше воспользоваться — лопатой или совком. Тем временем по тротуару идет пожилая подслеповатая женщина — и наступает в кучу дерьма. Я не хочу показаться слишком требовательным, но именно такого типа пробросов нам следует остерегаться, а поэтому руководить операцией должен человек решительный. Я указал на это Бодвину Вуку, и он выразил свое полное согласие. Так что — таким вот образом. Возможно, я в какой-то степени наступаю тебе на мозоль и мог бы выражаться тактичнее, но в опасной ситуации — а нам дали опасное задание — мы не можем позволить себе никаких недосмотров».

«Понятно. Каковы были, в точности, полученные тобой инструкции?»

Керди ответил с преувеличенной сдержанностью: «Мне было сказано, что вся необходимая нам информация находится в твоем распоряжении. Ты можешь представить отчет — сейчас как раз удобное для этого время».

«Ты запомнил карту Йиптона?»

«Какую карту?»

«Вот эту».

Керди взял двумя пальцами сложенную карту и брезгливо развернул ее. От отвращения у него отвисла челюсть: «Какая чудовищная неразбериха! Я этим займусь через некоторое время».

«Карту приказано уничтожить перед высадкой в Йиптоне. Видишь участок, выделенный серым?»

«Ну и что?»

«Этот район нам приказано разведать».

«Тут какие-то еще закорючки».

«Это причал, а здесь — отель».

Керди рассмотрел карту повнимательнее: «Похоже на то, что серый район — рядом с отелем, по другую сторону от причала».

«Верно».

«И что именно мы должны найти?»

«Надо полагать, догадаемся, когда найдем».

«Гмм. Такое планирование операции нельзя назвать хорошо организованным».

«Насколько я понимаю, нам поручено сделать все возможное, но при этом не слишком рисковать».

«Я тоже так оцениваю ситуацию. Не вижу особых тактических проблем. Эта дорога проходит вдоль строения, выделенного серым цветом. Если мы по ней прогуляемся, мы наверняка обнаружим какие-нибудь улики».

«Вероятно».

«Если я так считаю, это более чем вероятно! Пойдем, нас уже, наверное, хватились».

«А карта?»

«Я ее припрячу. У тебя нет для меня больше никаких документов?»

«Нет».

Вскоре после полудня появились первые рыбацкие лодки — легковесные сооружения, фактически не более чем плоты из бамбуковых шестов, перевязанных таким образом, чтобы придать им форму челнов; попадались суда и покрупнее, с корпусами из многослойных клееных бамбуковых полос. В то же время на северо-восточном горизонте появилась расплывчатая неровность, с временем превратившаяся во что-то вроде плавучего нароста, а затем в беспорядочную мешанину шатких сооружений среди пучков бамбука и кокосовых пальм. К этому времени порывы ветра донесли до парома первые намеки на ароматы Смрадища, и пассажиры «Фараза» стали насмешливо переглядываться.

Паром приблизился к атоллу — выступающим из моря серповидным остаткам кольцевого края кратера бывшего вулкана, окружающим мелководную лагуну.

Теперь можно было разглядеть во всех деталях обращенную к океану сторону города йипов: тщедушные двух-, трех-, четырех- и пятиэтажные строения на кажущихся хрупкими бамбуковых опорах, опирающиеся одно на другое, с портиками и балконами, выступающими в самых неожиданных направлениях. Преобладали приглушенные цвета: черные, ржаво-охряные и серовато-зеленые тона старого бамбука — и сотни оттенков коричневого. Морской бриз пригнал новую волну вони из Смрадища, и пассажиры снова нервно развеселились.

Паром-катамаран замедлился и рывками, покачиваясь, опустился в воду, после чего медленно проплыл за волнорез из перевязанных бамбуковых шестов, по инерции пересек гавань и тихо приткнулся к причалу. Теперь Смрадище, не смягчаемое порывами свежего ветра, ударило в ноздри со всей силой.

На отборном участке драгоценной суши, прямо перед причалом, беспорядочно возвышались пять ярусов отеля «Аркадия», с которых открывался вид на гавань, мол и бескрайний океан. Наземный ярус окружала терраса со столиками под розовыми и бледно-зелеными зонтами. Постояльцы отеля обедали, наблюдая за происходящим в гавани, и явно уже не замечали Смрадища, что придавало некоторую надежду новоприбывшим. Возникало впечатление, что туристы на террасе прекрасно проводили время и ни о чем не беспокоились. Если можно было верить открывшейся перед глазами картине, необходимость соблюдения правил, о которой столь навязчиво напоминала брошюра, нисколько не ужасала приезжих и даже не вызывала у них никакой тревоги. Возможно, как заметил долговязый господин в панаме, эти беззаботные постояльцы ничего не боялись, потому что платили, платили и платили на каждом шагу и каждую минуту.

В гавани сновали лодки, выплывавшие в море и возвращавшиеся в город по каналам; некоторые просто дрейфовали, пока их команды чистили рыбу и моллюсков или чинили снасти. Вдоль берега рос бамбук — подобно вспышкам зелени, вырывавшимся на двадцать метров вверх, а кокосовые пальмы, укоренившиеся на миниатюрных клочках земли, склонялись над каналами. На подвесных балконных грядках росли овощи и травы для приправ; с жардиньерок свисали пряди голубых листьев и темно-розовые гроздья ягодичника.

Пассажиры «Фараза» спустились по трапу на скрипучий бамбуковый настил причала и стали проходить через турникет ворот, охраняемый двумя умпами.

Один из умпов стоял, с пристальным вниманием разглядывая лица новоприбывших; другой взимал с каждого пассажира по три сольдо — сбор за обслуживание причала. Оба, с ничего не выражающими лицами, игнорировали ворчание и жалобы.

Бесстрашные львы платили сбор с мелодраматическим презрением, следуя своим представлениям об аристократических манерах. Глоуэн решил им не подражать. Затем вся компания молодых людей поднялась по широким ступеням в отель.

У конторки регистратуры вперед выступил Арлес: «Мы — бесстрашные львы! Для нас зарезервированы восемь номеров».

«Совершенно верно. Комфортабельные номера в одном и том же блоке, на четвертом этаже. Как долго вы намерены оставаться у нас в гостях?»

«Мы еще точно не решили. Посмотрим, как пойдут дела».

Глоуэн приблизился к конторке: «Я присоединился к этой группе, но не резервировал номер заранее. У вас найдется что-нибудь для меня?»

«Разумеется. Мы можем предложить удобный номер в том же блоке, если это вас устроит».

«Меня это вполне устраивает».

Поднявшись на четвертый этаж, Глоуэн нашел свой номер в конце коридора: довольно приятную каморку с окном без стекла, прямо под которым находился канал, а за ним начиналась пустынная неразбериха крыш. Пол покрывали циновки, а стены были сплетены в несколько слоев из расщепленного бамбука. В сетчатой корзине из черных прутьев, подвешенной под потолком, горел сферический светильник. Кроме того, в каморке помещались постель на мягком матраце, свернутая в рулон у стены, небольшой стол, стул и вешалка для одежды. Ванная и туалет были в другом конце коридора, где сидела старуха, взимавшая плату в соответствии с прейскурантом.

Глоуэн прочел висящее на стене объявление — в нем перечислялись доступные туристу услуги и развлечения, с указанием цен. Было тепло и влажно; Глоуэн надел рубашку и брюки полегче и спустился в вестибюль. В этом просторном помещении стены и потолок были сделаны из вездесущего бамбука, покрытого медово-коричневым лаком. На противоположной входу стене висели десятки причудливых масок, вырезанных из цельных кусков черного дерева «джохо» — непреодолимый соблазн для туристов, желавших купить сувениры. Пол украшали бросающиеся в глаза, неожиданной расцветки ковры с причудливыми узорами, создававшие во всем помещении атмосферу забавной живости. Несколько открытых дверей позволяли выйти на террасу, где неторопливо обедали постояльцы.

Глоуэн присел на плетеную софу у боковой стены вестибюля, волей-неволей впечатленный интерьером и общим настроением отеля «Аркадия». В креслах, расставленных по всему вестибюлю, расположились группы туристов: приехавшие раньше потчевали новоприбывших описаниями достопримечательных переживаний, ожидавших в переплетениях переходов и каналов Йиптона. Дюжина босых официантов в белых юбках с вырезами на бедрах бесшумно суетились, разнося ромовый пунш, коктейли «линг-ланг» с кокосовым молоком, веселящий сок (смешанный из засекреченных ингредиентов) и зеленый эликсир («бодрящий и полезный напиток, открывающий умственные шлюзы и способствующий жизнерадостным развлечениям»).

По лестнице спустилась группа бесстрашных львов — Арлес, Клойд, Донси и Кайпер. Арлес заметил Глоуэна краем глаза, но демонстративно отвернулся и отвел друзей к столу в другом конце помещения.

Глоуэн достал информационную брошюру, полученную на пароме, и открыл карту в ее приложении. Интересовавший Бодвина Вука район или квартал, к северу и к востоку от отеля, была обозначена надписью «Промышленный и складской комплекс, закрытый для туристов».

Откинувшись на спинку софы, Глоуэн раздумывал над тем, каким образом можно было бы справиться с измышлениями и капризами Керди, явно преувеличивавшего полномочия, полученные им от Бодвина Вука.

Рассмотрев все возможности, которые приходили ему в голову, Глоуэн решил, что в конечном счете наименее привлекательный из вариантов, а именно буквальное выполнение распоряжений Керди, был, скорее всего, самым целесообразным с практической точки зрения. Приходилось поступиться достоинством, подавляя раздражение и множество других эмоций, и приспособиться к новой роли подчиненного.

Как раз когда Глоуэн пытался проглотить эту горькую пилюлю, по лестнице снизошел Керди собственной персоной. Оглядевшись по сторонам, он прогулялся по вестибюлю и сел рядом с Глоуэном: «Идешь на экскурсию?»

Глоуэн недоуменно посмотрел на него: «Какую экскурсию?»

«Йипы называют это «ознакомительной экскурсией» — за нее берут четыре сольдо. В цену входят услуги проводника и перевозка по каналам. Мы вернемся к ужину, а потом — айда в «Кошачий дворец»!»

«Меня не приглашали на экскурсию, — сказал Глоуэн, — и развлечения в «Кошачьем дворце» я тоже, пожалуй, пропущу».

Керди изумленно раскрыл глаза: «Но почему?»

Глоуэн вздохнул — Керди снова становился невыносимым: «Все это не так уж важно. Девушки йипов апатичны, а я не люблю оказываться в глупом положении. Кроме того, я брезглив и стал бы беспокоиться о том, сколько людей пользовались теми же услугами до меня, и какие это были люди».

«Бред сивой кобылы! — презрительно заявил Керди. — У меня большой опыт в этих делах, и я никогда не оказываюсь в глупом положении. А йипочкам это нравится — иначе они не работали бы в «Кошачьем дворце», а выращивали бы морскую капусту. Если ты только намекнешь, что чем-то недоволен, они удвоят усилия и сделают все как надо. По сути дела они готовы все повторить с начала до конца, лишь бы на них не пожаловались — нерадивых секут».

«Очень ценная информация, я ее обязательно учту, — отозвался Глоуэн. — Совершенно очевидно, что ты знаешь, как обращаться с женщинами. Но меня этот процесс все равно не привлекает».

Керди сделал строгое лицо: «В нашей профессии нельзя руководствоваться опасениями и причудами — твоя разборчивость заходит слишком далеко. Я хочу, чтобы ты не выделялся на фоне бесстрашных львов, чем бы они не занимались — в противном случае мы начнем вызывать подозрения, что недопустимо».

Нахмурившись, Глоуэн наблюдал за происходящим в вестибюле. Ютер и Шугарт только что спустились и присоединились к остальным. Арлес стоял, поставив ногу на журнальный столик — его черный плащ производил драматический эффект. Он заметил внимание Глоуэна и отвернулся.

«Кое-кто из бесстрашных львов предпочел бы не находиться в моем обществе», — заметил Глоуэн.

Керди усмехнулся: «Жаль, что ты так легко уязвим! Не хнычь, однако, в кабинете Бодвина Вука — он только над тобой посмеется».

Глоуэн ответил без раздражения: «Ты не понял мое замечание».

«Как бы то ни было. Я официально приглашаю тебя принять участие в экскурсии, и это приглашение обсуждению не подлежит. А посещение «Кошачьего дворца» лучше было бы отложить на завтра, но я оказался в меньшинстве. Клойд, Донси, Кайпер, Джардин — все они готовы на стену лезть».

Странная мысль всплыла из глубин памяти Глоуэна: «Арлес, конечно же, тоже роет землю копытом?»

«Нет, сегодня Арлес не в настроении, — сказал Керди. — Вчера вечером мы изрядно выпили, и у него, наверное, еще не кончилось похмелье». Керди встал: «Пойдем, нас уже ждут. Дай мне четыре сольдо — столько сто́ит экскурсия».

Глоуэн передал сослуживцу деньги, и они подошли к бесстрашным львам, собравшимся в полном составе. Со стороны они производили впечатление неоправданно самодовольной и развязной группы молодых людей, громогласно обменивавшихся плоскими шутками. Керди спросил: «Кто собирает деньги на экскурсию?»

«Я! — откликнулся Шугарт. — Надеюсь, ты не боишься, что я с ними удеру?»

«Придется не упускать тебя из виду. Вот еще четыре сольдо — за Глоуэна».

Шугарт взял деньги и с сомнением покосился на Арлеса — тот прохаживался вдоль стены, разглядывая выставку экзотических резных масок. «Полагаю, что нет никакой причины ему отказывать», — пожал плечами Шугарт.

«Никакой!» — подтвердил Керди.

Возвращаясь к компании, Арлес обнаружил присутствие Глоуэна и остановился, как вкопанный. Обратившись к Шугарту, он заявил: «Наша затея — только для избранных членов общества. Я думал, это ясно всем и каждому!»

«Глоуэн — бывший бесстрашный лев, а это что-то значит, — примирительно проворчал Шугарт. — Он уплатил четыре сольдо. Почему бы ему не пойти с нами?»

«Он что, намеков не понимает? Нетрудно понять, что с ним никто не хочет иметь дело!»

Глоуэн игнорировал происходящее. Керди резко осадил Арлеса: «Я его пригласил! Он мой гость, и я был бы очень благодарен, если бы ты сделал мне такое одолжение и соблюдал хотя бы самые основные приличия!»

Арлес не нашелся, что сказать, и отвернулся. Тем временем в вестибюль зашел их проводник — молодой человек, лишь на три-четыре года старше Керди и Шугарта, с лукавыми живыми чертами сатира, превосходно сложенной фигурой и аккуратно подстриженными бронзовыми кудрями. На нем были короткий белый килт и бледно-голубой жилет, наполовину обнажавший плечи. Он вежливо улыбался и говорил разборчиво и заботливо, будто обращался к группе детей-дошкольников: «Я ваш проводник. Меня зовут Файдер Кампазарус Уискиль. Мы прекрасно проведем время, но прошу не отставать от группы и никуда не отлучаться! Это очень важно — держитесь все вместе! Если вы забредете куда-нибудь в одиночку, у вас могут быть неприятности. Это всем понятно? Держитесь все вместе, и вы будете в безопасности». Файдер смерил Арлеса взглядом с головы до ног: «Уважаемый господин, вам будет неудобно в этом плаще, и он может запачкаться. Отдайте его коридорному — он отнесет его в ваш номер».

Арлес неохотно последовал этому совету.

Файдер продолжил наставления: «Это ознакомительная экскурсия. Мы проедемся по каналам в лодке, посетим Кальоро и базар, а также другие места, упомянутые в брошюре. По дороге вам будут предложены различные варианты. Все мы, конечно, посмотреть не успеем, но вы можете принять участие в дополнительной экскурсии завтра. Кто ведущий в вашей группе?»

Арлес прокашлялся, но Керди сказал: «По-видимому, Шугарт — в его распоряжении все наши деньги. Выходи-ка вперед, Шугарт! Покажи львиную хватку!»

«Ладно, ладно! — повел плечами тяжеловесный Шугарт. — Так и быть, возьму на себя бразды правления необузданной стаей. Файдер, вы упомянули о вариантах — не следует ли обсудить их сразу?»

«Их разъяснят по пути, так как мы уже отстаем от расписания на пару минут. Пойдемте — будьте добры, следуйте за мной! Мы начнем с плавания на лодке по каналу Хибелы».

Компания спустилась по рампе в подвальный этаж отеля, где параллельно узкому каналу был устроен причал. Здесь они нашли похожую на увеличенное каноэ лодку с высокими носом и кормой; в лодке сидели четыре гребца. Бесстрашные львы забрались в каноэ и расселись на обитых мягким материалом поперечных планках. Файдер встал на корме у руля.

Как только все нашли свои места, лодка отчалила и выскользнула из-под отеля в залитый солнечными лучами канал.

Вскоре бесстрашные львы обнаружили, что находятся под террасой отеля и пересекают гавань. Почти сразу же лодка свернула в канал Хибелы.

Примерно полчаса лодка крутилась по извилинам и поворотам канала, заполненного темной маслянистой водой. Справа и слева опирались одно на другое покосившиеся четырех- и пятиэтажные бамбуковые строения. Создавалось общее впечатление микроскопически сложной мозаики оконных проемов, балконов, подвешенных на тряпочках, зелени, ниспадающей наподобие водопадов из кирпично-красных горшков, приглядывающихся к туристам лиц и жаровен, испускающих струйки дыма. Через неравномерные промежутки встречались пучки бамбука, находившего возможность пустить корни на маленьких клочках земли. Смрадище напоминало о себе постоянно.

Теперь каноэ двигалось не слишком быстро, и гребцы не утруждали себя, очевидно наслаждаясь экскурсией не меньше приезжих. Глоуэн обратился к Керди: «Видишь лодку с красной тряпкой, свисающей с кормы? Мы ее уже видели как минимум два раза. Мерзавцы смеются над нами — возят по кругу».

«Клянусь козой Балтазара! Кажется, ты прав!»

Керди с возмущением обернулся к Файдеру: «В какие игры вы играете? Вы провезли нас по кругу столько раз, что голова закружилась! Вам что, нечего показать?»

Джардин тоже заметил надувательство: «Вы нас принимаете за младенцев? Уже который раз мы дрейфуем туда-сюда через всю эту жару и вонь!»

Файдер ответил с улыбчивой откровенностью: «Виды канала примерно одинаковы на всем его протяжении. Мы всего лишь упрощаем свою задачу».

«Это не соответствует описанию экскурсии! — воскликнул Шугарт. — В брошюре говорится о «колоритных задворках», о возможностях «подглядеть секреты Йиптона» и полюбоваться на «обнаженных девушек, купающихся в каналах»».

«Правильно! — закричал Клойд. — Где голые девушки? Я никого не видел, кроме старух, жующих рыбьи головы».

Не проявляя ни малейшего смущения, Файдер выступил с лишенной каких-либо эмоций речью, явно повторяя то, что говорил уже много раз: «Всему есть свои причины. Наше предельно практичное общество подразделяется на множество уровней и групп, взаимоотношения которых мы понимаем, но даже не пытаемся объяснять посторонним. Мы никогда не затрачиваем лишних усилий — все предусмотрено, все запланировано. Выбранная вами экскурсия № 111 стимулирует мыслительную деятельность, предоставляя возможность изучить устоявшуюся жизнь зрелых, опытных индивидуумов. Она наглядно демонстрирует победу принципов долготерпения и самоотвержения, важность которых в современном мире трудно переоценить. Идеологическое значение нашей экскурсии поистине вдохновляет! Если вас интересуют другие стадии развития жизни в нашем городе, экскурсия № 109 позволяет посетить ясли, где вы можете не торопясь полюбоваться на младенцев Йиптона. Экскурсия № 154 дает возможность познакомиться с методами очистки рыбы от внутренностей и чешуи, а также с утилизацией отходов рыбного хозяйства. Экскурсия № 105 знакомит туристов с бытом обитателей инфекционного барака, после чего наши гости могут причалить к плоту смерти и любоваться закатом, слушая традиционные песни, многие из которых считаются своего рода шедеврами; за небольшую плату вы можете даже заказать исполнение песни, вызывающей у вас особый интерес. Кроме того, если таково ваше желание, вы можете посетить девичник безотлагательно, заплатив всего лишь пять сольдо за всю группу».

Шугарт в изумлении уставился на проводника. Помолчав, он строго произнес: «Нарисованная вами перспектива напоминает предложение подвергнуться мучительно долгому, садистически методичному ограблению. Поймите, Файдер, что размер ваших чаевых обратно пропорционален размеру всех дополнительных сборов. При этом, насколько я помню, в описании нашей экскурсии конкретно упоминалось посещение квартала, населенного девушками».

«Вы говорите о стандартной экскурсии № 112. Это стандартная экскурсия № 111».

«И что же? Стоимость этих экскурсий одинакова. Экскурсия № 111, согласно брошюре, устраивается для тех, чьи религиозные убеждения — позвольте мне процитировать этот параграф слово в слово — «запрещает им смотреть на голых женщин и других представительниц женского пола». Мы не столь щепетильны. Вы сделали слишком поспешные выводы».

«Я не делал никаких выводов. Регистратор в отеле, по-видимому, вас неправильно понял. Одна экскурсия не может заменять другую, частично или полностью. Вы должны обратиться к регистратору с просьбой о возмещении расходов».

Шугарт презрительно фыркнул: «Вы нас действительно за дураков принимаете? С самого начала мы заказали экскурсию № 112. Не занимайтесь мелким надувательством».

Файдер протянул ему лист бумаги: «Как это возможно? Вы можете заметить, что экскурсия № 112 была заказана для восьми человек, тогда как в нашей лодке девять пассажиров».

«Ты что, издеваешься?» — взревел Арлес. собираясь вскочить со скамьи.

Керди раздраженно удержал его: «Арлес, будь добр, держи себя в руках! Ты бросаешься на людей, как бешеный пес».

Шугарт обратился к проводнику: «Позвольте мне взглянуть на текст брошюры».

«Не могу ее вам передать, уважаемый господин. Это мой единственный экземпляр».

«Тогда держите ее так, чтобы я мог хорошо видеть текст».

Файдер неохотно выполнил это требование. Шугарт прочел вслух: ««Экскурсии 111, 112 и 113 сходны. Экскурсия 111 — для тех, кого может оскорблять нагота. Экскурсия 112 включает ознакомление с женским кварталом. Экскурсия 113, несколько более продолжительная, не включает ознакомление с женским кварталом, но предусматривает посещение санитарно-гигиенических ротонд. Плата за любую из этих экскурсий, с участием не более чем восьми человек, составляет 32 сольдо. По желанию ведущего группы число участников экскурсии может быть увеличено; за каждого дополнительного участника взимаются 4 сольдо. Ожидаются чаевые в размере 10 процентов». Именно так! Мы заплатили тридцать шесть сольдо, и вот квитанция, это подтверждающая!»

Файдер сказал без всякого выражения: «Вы должны были показать мне квитанцию в первую очередь — это позволило предотвратить недоразумение. В любом случае, по моему мнению, лодка перегружена, что не соответствует условиям экскурсии № 112».

Шугарт произнес, четко выговаривая слова: «Перестаньте притворяться и мошенничать! Начинайте экскурсию № 112 или немедленно отвезите нас назад в отель, где мы устроим разнос регистратору и потребуем полного возмещения расходов!»

Проводник устало пожал плечами: «Каждый хочет купить на грош пятаков. Придется пойти навстречу вашим требованиям, чтобы продемонстрировать добрую волю. Пусть будет по-вашему. Заплатите чаевые, и гребцы сразу налягут на весла».

«Ни в коем случае, никоим образом, ни в каком виде и ни за какие коврижки! Если вы не хотите вечно ждать потерянных чаевых, немедленно начните нас обслуживать, как следует!»

«Со служащими управления из Араминты всегда трудно иметь дело! Денег у вас много, а понимания никакого. Раз вы так настаиваете, пусть это будет экскурсия № 112». Файдер обратился к гребцам: «Вам повезло! Они хотят срезать путь и проплыть мимо спальных корпусов, а не через купальные ротонды».

«Купальные ротонды? — воскликнул Джардин. — В брошюре говорилось о «санитарно-гигиенических ротондах»!».

«Теперь уже все равно, — заявил Файдер. — Вы сделали свой выбор».

Бесстрашные львы угрюмо молчали. Лодка промчалась по нескольким каналам через плотно застроенные районы, а затем мимо длинной полосы земли, не менее плотно засаженной бамбуком и сальпичетой. Возникало впечатление, что за растениями ухаживало примерно столько же людей, сколько было растений. Когда эта полоса кончилась, канал резко повернул к морю между двумя рядами высоких сооружений. Над водой теснились семь ярусов балконов, с которых дверцы из плетеных пальмовых листьев вели в темные комнатушки. Бесстрашным львам, пытливо разглядывавшим балконы, время от времени удавалось заметить девушку, выходившую на балкон, чтобы развесить на веревке одежду или полить растения в горшках, но таких признаков жизни было немного — жилища казались почти безлюдными.

Кайпер был разочарован в высшей степени. Он с недоумением обернулся к проводнику: «Все это невероятно скучно. Куда делись девушки?»

«Многие купаются в ротондах, — ответил Файдер. — Другие работают в лагуне, обслуживая лотки для выращивания мидий и грядки морской капусты. Здесь, однако, они живут. Ночная смена спит. В полночь они уйдут, чтобы заняться своими обязанностями, а спать на тех же койках будет дневная смена. Таким образом каждое жилое помещение используется с максимальной отдачей. Рано или поздно мы переселимся на континент, где места будет довольно для всех — такова наша судьба, и мы с нетерпением ждем ее свершения. Так или иначе, вы уже видели спальные корпуса. Некоторым, в том числе мне, больше нравится смотреть на девушек, когда они купаются».

«Да, Файдер, — пробормотал Шугарт, — ты у нас большой умница, спору нет, и не видать тебе чаевых, как своих ушей».

«Прошу прощения? — спросил Файдер. — Вы что-то сказали?»

«Неважно. Продолжайте экскурсию».

«Продолжаю. Мы высадимся на следующем причале».

Лодка подплыла вплотную к причалу, и бесстрашные львы стали вылезать. Ничем не привязанная лодка раскачивалась, и Файдер помогал каждому пассажиру по очереди. Когда на причал вылезал Шугарт, Файдер чем-то отвлекся и отвернулся; в тот же момент лодка сильно покачнулась, и Шугарт с шумом и брызгами свалился в канал.

Файдер и бесстрашные львы помогли Шугарту выбраться на причал. «Нужно соблюдать осторожность», — попенял ему проводник.

«Впредь буду осторожнее, — буркнул Шугарт. — Я кое-что сказал слишком громко».

«Мы все учимся на наших ошибках. Ничего, одежда скоро высохнет. Мы не можем позволить себе тратить время на сожаления. Следуйте за мной. Держитесь вместе и не теряйтесь — за поиски отсутствующего участника экскурсии взимается значительная сумма».

Бесстрашные львы прошагали по подмостям, взошли по ступеням и протиснулись через узкий вход в коридор, который метров через десять привел их на балкон, откуда открывался вид на сумрачное, неразборчиво бормочущее пространство — настолько большое, что о существовании противоположной стены можно было только догадываться. Скупое освещение обеспечивалось дюжиной полузаросших сорняками отверстий в крыше. По мере того, как их глаза привыкали к полутьме, бесстрашные львы различили внизу огромное множество йипов. Одни что-то обсуждали, собравшись небольшими группами, другие сгорбились на корточках вокруг микроскопических глиняных жаровен, следя за приготовлением нанизанных на щепки кусочков рыбы. Образовав кружки, некоторые сидели, скрестив ноги, и сосредоточенно играли в карты, в кости и во что-то еще. Кое-кто занимался стрижкой волос и ногтей, иные извлекали тихие хрипловатые звуки из бамбуковых флейт — по-видимому, исключительно для собственного развлечения, так как их никто не слушал. Многие стояли в одиночку, погруженные в свои мысли, или растянулись на полу, глядя в пространство. Тысячи звуков смешивались в однообразный негромкий гул без определенного источника.

Глоуэн украдкой наблюдал за лицами бесстрашных львов. Каждому, разумеется, было свойственно свое характерное выражение. Кайперу не терпелось обменяться со спутниками безмозглыми шуточками, но он не осмеливался. Арлес напустил на себя показное безразличие, а Керди казался несколько потрясенным и задумчивым. Шугарт, еще не высохший после вынужденного купания, явно находил участь толпившихся внизу йипов достойной сожаления. Впоследствии, описывая Кальоро своим друзьям, он возмущался: «Копошащаяся каша из миллиардов бледных червей! Кошмар горячечного больного! Клоака человечества!»

Ютер Оффо, предпочитавший менее колоритные определения, позднее отзывался о «Котле» как о «психическом супе».

Файдер обратился к экскурсантам, невыразительно повторяя заученные фразы: «Сюда мужчины приходят отдыхать, думать свои думы и думать думы других. У женщин, разумеется, тоже есть подобные сооружения».

«Сколько тут людей?» — спросил проводника Донси.

«Трудно сказать. Кто-то приходит, кто-то уходит. Видите группу туристов на балконе вдоль другой стены? Они развлекаются, бросая вниз монеты, что вызывает давку и переполох. Иногда, если туристы не скупятся, ловцы монет наносят друг другу серьезные травмы».

«А за бросание монет плата взимается?» — с подозрением спросил Джардин.

«Нет — в данном случае мы решили сделать исключение. Повеселитесь, если хотите. В том окошке, неподалеку, можно разменять сольдо на мелочь».

«У меня не осталось монет! — возбужденно сказал Кайпер. — Кто-нибудь займет несколько грошей?»

«Где твое достоинство, Кайпер? — сурово осадил его Керди. — Выбрасывать деньги таким образом глупо и безответственно!» Обратившись к Файдеру, он прибавил: «Не все мы такие простаки, как вы воображаете».

Проводник улыбнулся и покачал головой: «Мне приходится иметь дело с самыми разными людьми, и я их не сравниваю».

Клойд Диффин спросил: «Вы сказали, что у женщин есть отдельный «котел». Его можно посетить?»

«Предлагаются упомянутые в брошюре экскурсии 128, 129 и 130. Они сходны, за исключением некоторых деталей».

«А где мужчины и женщины встречаются? Как они женятся, образуют семьи?»

«Наша общественная структура сложна, — ответствовал Файдер. — В рамках экскурсии № 112 не могу привести даже ее самое приблизительное описание. Заплатив за инструктаж, вы получите разъяснения любой степени подробности. Если вы желаете пройти курс обучения, пожалуйста, обратитесь сегодня вечером к секретарю, заведующему экскурсиями».

Неугомонный Кайпер заорал: «Сегодня вечером Клойд проведет самостоятельные исследования! Он намерен глубоко проанализировать первоисточник сведений, вызывающих у него неутолимое стремление к познанию!»

Клойда эта шутка не позабавила: «Придержи-ка язык за зубами, Кайпер!»

Арлес указал на другую часть Кальоро, где группа туристов, судя по всему, пристально разглядывала потолок: «Что там происходит?»

Файдер бросил взгляд в том направлении: «Они заплатили за зрелище. Вы не должны смотреть — таково правило. Если вы желаете быть зрителями, вы должны уплатить то, что у нас называется «побочным сбором»».

«Чушь собачья! — заявил Арлес. — Я заплатил за ознакомление с Кальоро. Если ваше «зрелище» мешает мне наслаждаться видом, я могу потребовать частичного возмещения внесенной платы!»

Проводник энергично помотал головой: «Если зрелище вам мешает, просто повернитесь спиной и не смотрите».

«Файдер, будьте по меньшей мере благоразумны, — вмешался Керди. — Мы заплатили за осмотр Кальоро, включающий, насколько я помню из брошюры, «все колоритные эпизоды и замысловатые инциденты, которыми знаменито это полное неожиданностей помещение». Все зрелища, имеющие место во время нашего посещения, по определению включены в цену посещения».

«Вы правильно процитировали брошюру, — отозвался Файдер. — Обратите особое внимание на синтаксис формулировки, а именно на использование множественного числа. Кальоро знаменит не каким-либо конкретным зрелищем, в том числе не тем зрелищем, которое готовится в настоящий момент. Поэтому за наблюдение за каждым конкретным зрелищем взимается побочный сбор».

«В таком случае мы продолжим наблюдение за Кальоро в целом и в общем, полностью нами оплаченное, игнорируя при этом каждое конкретное зрелище. Господа бесстрашные львы, вы слышите? Любуйтесь на Кальоро, сколько вам будет угодно, но если в поле вашего зрения окажется то или иное конкретное зрелище, не замечайте его. Не проявляйте особых признаков интереса и ни в коем случае не подтверждайте, что вам известно о существовании такого зрелища — иначе нам придется подвергаться занудному вымогательству со стороны Файдера. Смотрите на все, что хотите! Но не признавайте, что замечаете какое-либо зрелище, если нам выпадет случай его увидеть!»

На это Файдеру нечего было сказать. Тем временем по мосткам, подвешенным высоко под самой крышей, на площадку диаметром метра три вышли, волоча ноги, два старика. На них были только рубахи до колен — на одном белая, на другом черная. Старик в белой рубахе проявлял признаки неуверенности и боязливо посматривал, высоко поднимая брови и открывая рот, на далекий пол «Котла». Он повернулся и хотел было пройти по мосткам обратно, но путь ему преградила высокая закрытая калитка. Старик в черной рубахе проковылял вперед и схватил противника — они сцепились и стали бороться, дергаясь из стороны в сторону, до тех пор, пока старик в белом не оступился и не свалился на площадку головой вперед, после чего противник схватил его за ноги и потащил, извивающегося и скребущего ногтями по площадке, к ничем не огражденному краю. Старик в белом перевалился через край и со сдавленным криком полетел вниз, кувыркаясь в воздухе и размахивая руками и ногами. Он упал на острые бамбуковые колья, установленные кольцом в несколько рядов под площадкой — его тело было разорвано и проткнуто одновременно в нескольких местах. Йипы, толпившиеся и занимавшиеся своими делами на полу Кальоро, не обратили на происходящее почти никакого внимания. Старик в черной рубахе, оставшийся сверху на площадке, устало побрел по мосткам и скрылся в тенях под крышей.

Керди обернулся к бесстрашным львам: «Я не заметил никакого необычного зрелища. Кто-нибудь что-нибудь видел?»

«Нет-нет, ни в коем случае!»

«Ничего, кроме десяти тысяч йипов, занятых своими махинациями»

Ютер Оффо обратился к проводнику: «Я только что обнаружил круглую площадку, высоко подвешенную под крышей. Учитывая, что я не желаю платить дополнительно за образовательную лекцию, не могли бы вы пояснить ее назначение?»

На физиономии Файдера появилась тень иронической улыбки: «Ее используют с целью организации некоторых зрелищ, за которые туристы согласны платить. Когда возраст уроженца наших островов начинает приближаться к среднестатистической продолжительности жизни, он может, по своему усмотрению, получать бесплатную добавку к своему рациону. Но для этого он обязан вступить в единоборство на площадке с другим претендентом на такую добавку и бороться до тех пор, пока один из них не упадет на предусмотренные бамбуковые колья. Эта процедура полезна во всех отношениях. Пожилые нетрудоспособные люди имеют возможность лучше питаться и не только покрывают расходы, связанные с их кончиной, но и вносят свой вклад в общественную казну».

«Любопытно! И преимуществами этого общественного механизма могут пользоваться как мужчины, так и женщины?»

«Разумеется!»

«Циничная эксплуатация стариков», — процедил сквозь зубы Ютер Оффо.

«Ни в коем случае! — возмутился Файдер. — Возражения не приносят мне никакого дохода, но я должен указать на тот факт, что в связи с ограничениями, наложенными на нас извне, мы вынуждены использовать все доступные возможности для выживания».

«Гм. Такое зрелище может быть организовано с участием детей, а не только стариков?»

«Вполне вероятно. Секретарь, заведующий экскурсиями, сможет назвать вам соответствующую цену».

«Возникает впечатление, что в Йиптоне за деньги может организовать все, что угодно».

Файдер развел руками: «Разве это не так в любом другом месте? Должен объявить, что наше время в Кальоро истекло. Вы видели достаточно?»

Шугарт посмотрел на спутников: «Мы готовы продолжить экскурсию. Что дальше?»

«Мы пройдем через «Галерею древних гладиаторов». Несколько минут тому назад, если бы вы обратили внимание, вы могли бы заметить пару этих отважных бойцов, боровшихся на площадке под крышей. Так как вы их не заметили, я не могу требовать с вас плату за их труды».

«Взимается ли дополнительная плата за посещение галереи?»

Проводник сделал успокаивающий жест: «Она по пути к базару. Следуйте за мной».

Файдер провел группу в длинный коридор, освещенный окнами с одной стороны; с другой стороны вереницей темнели проемы маленьких каморок. В каждой каморке на грязной засаленной подушке сидел, скрестив ноги, старик-йип. Некоторые обитатели каморок убивали время, занимаясь изготовлением простых поделок — одни вышивали, другие плели кружева, третьи изготавливали из пальмовых волокон маленькие фигурки игрушечных животных. Иные просто сидели, равнодушно уставившись в пространство.

Продвигаясь по галерее, бесстрашные львы догнали группу туристов, платившую за зрелище в Кальоро. Их было примерно двадцать человек; по мнению Глоуэна, они представляли секту ладдакеев с планеты Гауд (Фоделиус IV) — об этом свидетельствовали их коренастое телосложение, свежая белизна кожи, круглые лица и характерные широкополые шляпы с вьющимися сзади черными лентами. Судя по всему, ведущий их группы пытался договориться с проводником об организации еще одного зрелища под наименованием «Двоепузырие», но проводник, по его мнению, заломил чрезмерную цену. Другие экскурсанты из той же группы собрались у каморки, разговаривая с сидевшим в ней стариком. Бесстрашные львы задержались, чтобы послушать.

Старика что-то спросили; он громко ответил: «А что мне еще делать? Я больше не могу работать. Что я должен — сидеть в темноте, пока не умру с голода?»

«Вы, по-видимому, смирились с тем, что умрете такой смертью!»

«Мне все равно, я умру так или иначе. И я вполне заслуживаю такого конца. Я ничего не достиг, ничего не открыл, ничего не изобрел. Космос не изменился ни на йоту благодаря моему существованию. Скоро я исчезну, и никто этого не заметит».

«Удивительно пессимистическая философия! — заметил один из ладдакеев. — Разве вы не сделали ничего, чем могли бы гордиться?»

«Всю мою жизнь я лущил морскую траву. Один стебель мало отличается от других. Тем не менее, когда-то давным-давно на меня что-то нашло, и я вы́резал из дерева рыбу, точно изобразив все до последней подробности, даже чешую. Многие хвалили мою резьбу».

«И где же эта рыба теперь?»

«Упала в канал и уплыла с отливом. Недавно я начал выреза́ть еще одну рыбу — вон она валяется. Но у меня уже нет былого усердия, я так и не закончил».

«И теперь вы готовы умереть».

«Никто никогда, на самом деле, не готов умирать».

Другой ладдакей протиснулся вперед из задних рядов: «Правду говоря, мне стыдно, что мы занимаемся этими вещами. Вместо того, чтобы платить за смерть этого пожилого человека, давайте соберем деньги и поможем ему выжить. Разве это не человечно? Разве это не соответствует принципам нашей веры?»

Экскурсанты забормотали, обсуждая это предложение; одни соглашались, другие сомневались. Очень приземистый полный человек пожаловался: «Все это прекрасно и замечательно, но мы уже заплатили за зрелище — теперь эти деньги нам не вернут!»

Другой отозвался: «Кроме того, здесь тысячи стариков, оказавшихся в том же положении! Если мы спасем этого старикана и его недоделанную деревянную рыбу, его место займет другой. Что же, нам придется спасать другого? Тем более, что тот, наверное, умеет выреза́ть из дерева птиц? Это бесконечный процесс!»

Ведущий группы заявил: «Как вам известно, я — человек сердобольный и щедрый, старейшина Церкви. Но я вынужден выступить в защиту практического здравого смысла. Насколько я понимаю, заказанное зрелище не возбуждает извращенный интерес к судорогам агонии или чему-нибудь в этом роде, а демонстрирует здоровый катарсис, безбоязненный вызов смерти. Предложение брата Янкупа делает ему честь, но я предложил бы ему, по возвращении домой, проявить такое же великодушие по отношению к соседям, позволив им выпасать коз на своем лугу».

Речь старейшины вызвала облегченный смех. Ведущий повернулся к Файдеру: «Не желает ли ваша группа присоединиться к нам и полюбоваться на «Двоепузырие»? В таком случае стоимость спектакля, в расчете на каждого, окажется более приемлемой».

«Какова, в точности, эта стоимость?» — поинтересовался Арлес.

Файдер что-то подсчитал в уме: «Пять сольдо с человека. Таков установленный тариф». Раздались многочисленные возгласы протеста, но проводник поднял руку, выставив ладонь вперед: «Уменьшение тарифа, пропорциональное численности зрителей, не предусмотрено. На все есть твердая цена».

Издевательски рассмеявшись, Арлес произнес: «После такого финансового шока мне поистине потребуется катарсис. Я приму участие, черт с ними с деньгами!»

«Я тоже, — вызвался Клойд. — Как насчет тебя, Донси?»

«Не хочу ничего пропустить. Так и быть».

«И я с вами!» — заявил Кайпер.

«Отвратительно! — пробормотал Ютер Оффо. — Не хочу иметь ничего общего с этим зрелищем».

«Согласен», — кивнул Глоуэн.

Шугарт тоже отказался платить за представление; Джардин, после длительных колебаний, согласился «исключительно из любопытства», как он выразился. Керди сомневался дольше всех — на его легко краснеющем лице появлялось то одно, то другое выражение. Наконец, чувствуя пристальный взгляд Глоуэна, он проворчал с некоторым разочарованием: «Нет, это не для меня».

Пока Файдер собирал с участников зрелища по пять сольдо, Глоуэн заметил в каморке старика незаконченную фигурку рыбы. Он указал на нее: «Можно посмотреть?»

Старик молча передал ему поделку — кусок дерева сантиметров двадцать длиной. Голова и примерно половина покрытого чешуей тела рыбы были переданы с вниманием и точностью, необычными для столь неоднородного материала. Движимый внезапным порывом, Глоуэн спросил: «Вы ее мне не продадите?»

«Она ничего не сто́ит — даже не закончена. Когда я умру, ее все равно выбросят. Забирай ее бесплатно».

«Спасибо! — краем глаза Глоуэн заметил наблюдательный взгляд Файдера, ничего не упускавшего. — Как говорят, в Йиптоне ничто не бесплатно. Пожалуйста, примите эту монету в качестве платы за резьбу».

«Как хочешь, давай свою монету».

Глоуэн заплатил и получил деревянную полурыбину. Файдер отвернулся.

Ведущий группы ладдакеев провозгласил: «Зрелище начинается! Поднимайся, старик! Тебе придется дуть и качать изо всех сил, если ты хочешь дожить до ужина!»

Керди, Ютер, Шугарт и Глоуэн, в компании Файдера, остались ждать в галерее. Остальные прошли в помещение, где находилось странное сооружение — пара установленных рядом и соединенных трубами стеклянных цилиндров диаметром чуть больше метра и высотой больше двух метров. На дно каждого из цилиндров опустили на веревках по «древнему гладиатору», после чего цилиндры закрыли сверху крышками на зажимах.

Из труб на дно каждого из цилиндров начала литься сильная струя воды; уровень воды постепенно повышался. Нажимая на рычаг насоса, один старик мог перекачивать воду из своего цилиндра в цилиндр противника. Сперва оба дряхлых «гладиатора» казались безучастными, но когда вода поднялась до уровня пояса, то один, то другой стали пробовать, работает ли насос, и вскоре уже качали вовсю. Старик в левом цилиндре работал отчаянно и меньше выдыхался — в конце концов он смог поднять уровень воды в правом цилиндре выше головы своего противника, того самого пессимиста, который выреза́л деревянных рыб. Тот почти сразу же прекратил попытки откачать воду, предпринял несколько тщедушных попыток разбить крепкий цилиндр ударами локтей и пинками, после чего утонул — и зрелище кончилось.

Бесстрашные львы, наблюдавшие за этим соревнованием, вернулись в галерею. Керди спросил: «Ну, как?»

«Если это катарсис, с меня хватит катарсисов», — упавшим голосом отозвался Джардин.

Файдер энергично распорядился: «Пойдемте, пойдемте! Время не ждет. На базар! Между прочим, на все установлены твердые цены — не пытайтесь торговаться. Пожалуйста, держитесь вместе, там легко потеряться».

Передвигаясь по многочисленным подмостям, галереям, проходам и мостам, бесстрашные львы успевали только заметить работавших повсюду йипов — те лущили морскую траву, очищали и отбивали моллюсков, обрабатывали бамбук, плели циновки и панели из пальмовых листьев. Наконец экскурсанты прибыли на базар — огромное помещение с низким потолком, вмещавшее бесчисленное количество маленьких ларьков, в которых йипы обоих полов и всех возрастов изготовляли и предлагали в продажу предметы из дерева, металла, раковин и стекла, гончарные изделия, а также вязаные из волокон сумки и сетки. В других ларьках продавались ковры, ткани, куклы и сотни всевозможных карикатурных поделок.

Бесстрашные львы не испытывали никакого желания тратить деньги на безделушки. Хорошо чувствуя их настроение, Файдер объявил: «А теперь мы посетим «Музыкальный зал», где вы сможете беспрепятственно награждать исполнителей, не внося дополнительную плату».

В «Музыкальном зале» пожилые мужчины и женщины сидели в отдельных игрушечных бамбуковых домиках, играли на различных инструментах и пели меланхолические песни. Перед каждым исполнителем стоял небольшой бамбуковый горшочек, содержавший несколько монет — посетители должны были верить, что эти монеты были брошены их предшественниками, сумевшими оценить прелести туземных мелодий. Шугарт Ведер разменял сольдо, получив несколько мелких монет, и распределил эти монеты по горшочкам, не обращая никакого внимания на качество исполнения. Керди спросил одного из музыкантов: «На что вы тратите заработанные деньги?»

«Тратить почти нечего. Налог составляет больше половины, остальное уходит на кашу. Я не пробовал рыбу уже пять лет».

«Жаль!»

«Да, жаль. Скоро меня переведут в «Галерею гладиаторов». Там уже будет не до музыки».

«Пойдемте, пойдемте! — заторопился Файдер. — Время истекло — если вы не желаете платить за продление экскурсии».

«Нет, такого желания мы не испытываем».

Когда экскурсанты вернулись в отель, Файдер сказал: «А теперь перейдем к вопросу о чаевых. Десять процентов считаются проявлением скаредности и отсутствия благородства».

«А чем считается отсутствие чаевых? — спросил Шугарт. — Чего вы ожидаете после того, как отказались отвести нас в купальни и сбросили меня в канал?»

«Отсутствие чаевых считается неосторожностью, после которой приходится внимательно проверять все, что вы едите и пьете».

«Убедительный довод. Очень хорошо — вы получите десять процентов, после чего можете думать о нас все, что хотите. Честно говоря, ваше мнение обо мне беспокоит меня не больше, чем мое мнение беспокоит вас».

Файдер не позаботился прокомментировать эту тираду. Чаевые были уплачены — Файдер принял их, холодно кивнув: «Вы планируете посетить «Кошачий дворец»?»

«Да, попозже вечером».

«Вам потребуется проводник».

«Почему же? Маршрут четко обозначен на карте».

«Позвольте мне предупредить вас: здесь полно разбойников! Они накидываются на туриста из боковых проходов, сбивают его с ног и в тот же момент удирают со всеми его деньгами. А турист, получивший пару крепких пинков по голове, приходит в себя через полминуты и не может понять, что произошло. Грабители не осмеливаются нападать на туристов, сопровождаемых гидом. Я взимаю чисто символическую плату, но в моем присутствии вы можете быть уверены, что не лишитесь достоинства, посещая «Кошачий дворец»».

«Какова же ваша символическая плата?»

«Девять человек — девять сольдо».

«Я посоветуюсь со спутниками за ужином».

Сирена опускалась к горизонту, и бесстрашные львы, собравшиеся на террасе, устроились за столом с видом на гавань — непосредственно над «Фаразом», стоявшим у причала.

Некоторое время они освежались ромовым пуншем и коктейлями «линг-ланг», поздравляя себя с романтической атмосферой наступавшего вечера.

«Само собой, нам придется не упоминать о Смрадище, когда мы будем рассказывать о местных удовольствиях», — капризно произнес Донси Диффин.

«Подумаешь, Смрадище! — храбро заявил Кайпер. — Я уже о нем почти забыл. Ну воняет, ну и пусть себе воняет».

«Говори за себя, — проворчал Ютер. — У меня эта вонь уже в печенках».

«Да ты просто все время о ней думаешь! — воскликнул Кайпер. — Если у человека в голове много всякой дряни, он чутко реагирует на дурные запахи. Мой ум благороден и чист, мне вонь не страшна».

«У Кайпера можно многому поучиться, — задумчиво сказал Шугарт. — Когда я свалился в грязный канал, он посоветовал мне не обращать внимание на промокшую одежду и наслаждаться экскурсией наравне с остальными».

«Насколько я помню, Файдер тоже придерживался такого мнения», — усмехнулся Джардин.

«Хорошо, что он не догадался взять с меня за купание! — прорычал Шугарт. — Первостатейный мошенник, успевает обо всем подумать! Теперь он хочет содрать с нас девять сольдо только за то, что проводит нас в «Кошачий дворец». Он утверждает, что это единственный способ избежать нападения грабителей — надо полагать, под предводительством самого Файдера».

Ютер, обычно спокойный и обходительный, покраснел от гнева: «Это вымогательство чистой воды! Я пожалуюсь на него умпам!»

Оскалившись, как лисица, Кайпер заметил: «Вот они стоят, голубчики — пойди пожалуйся, если не шутишь».

Ютер вскочил и быстро направился к двум представителям элитной гвардии, наблюдавшим за туристами на почтительном расстоянии. Те вежливо выслушали его и, судя по всему, ответили с полным сочувствием. Ютер развернулся на каблуках и вернулся к столу.

«Ну, что?» — спросил Кайпер.

«Они хотели знать, сколько запросил Файдер. По их мнению, девять сольдо — не слишком много. Когда я спросил, почему они не задержат грабителей, они объяснили, что, как только они начинают патрулировать проходы и коридоры, разбойники улетучиваются, и умпам приходится ходить туда-сюда совершенно безрезультатно. Я упомянул о брошюре в голубой обложке — в ней утверждается, что опытные посетители могут посещать «Кошачий дворец» в полной безопасности. Умпы говорят, что брошюра слегка устарела, и что такие «опытные посетители» всегда подмазывают секретаря, заведующего экскурсиями, пятью или десятью сольдо, что каким-то образом предотвращает ограбления».

«Пусть подавятся! — заключил Джардин. — Девять сольдо нас не разорят. Забудьте о неприятностях, давайте ужинать».

Сирена зашла за горизонт, и только несколько продолговатых туч еще горели алыми пятнами над самым океаном. Босые, голые до пояса юноши вынесли к столам высокие торшеры, и бесстрашные львы приступили к ужину при свете цветных абажуров, пока над Йиптоном сгущались сумерки.

Блюда, внешне привлекательные, не отличались особыми кулинарными достоинствами и относились скорее к стандартной межпланетной, нежели местной кухне; возникало впечатление, что намерение поваров заключалось не в том, чтобы доставить удовольствие гурманам, а в том, чтобы не вызвать ни у кого явного неудовольствия. Порции тщательно отмерялись, причем отмерялись достаточно скупо. Бесстрашных львов ужин не слишком порадовал, но они не нашли, к чему придраться. Сначала им подали бледный бульон неизвестного происхождения, затем обжаренных моллюсков под шубой из взбитого теста и с гарниром из зелени, почек сальпичеты и морской капусты, после чего последовали плов с пареными угрями и, наконец, десерт — кокосовая меренга в сгущенных кокосовых сливках, с чаем и сливовым вином.

Клойд отодвинулся от стола: «Я поглотил рационы нескольких «древних гладиаторов»!»

«Могу сказать то же самое, — отозвался Джардин. — Теперь я готов драться с Файдером и его разбойниками».

Ютер разглядывал панораму вечерней гавани: «Давайте будем справедливы. Если не обращать внимания на Смрадище, Йиптон — удивительное, странное, местами очаровательное место, необычное во всех своих аспектах. Я чувствую себя так, как будто оказался в пяти тысячах световых лет от Араминты — но хорошего помаленьку. Завтра же я собираюсь вернуться домой, и, скорее всего, никогда не приеду сюда опять!»

«Что? — вскричал Кайпер. — Я не верю своим ушам! Мы даже в «Кошачьем дворце» еще не побывали!»

«Не сомневаюсь, что одного раза будет вполне достаточно», — чопорно произнес Ютер.

«Ба! — надменно промычал Кайпер. — И ты надеешься стать знатоком ароматического массажа, клюнув зернышко и сразу упорхнув, как пугливая птичка? Посмотри на Клойда, или хотя бы на Арлеса. Разве они поступятся своим долгом и схалтурят? Нет, никогда! Хорошего не помаленьку, а под завязку — таков их боевой клич!»

«Они могут рваться в бой, сколько влезет, заказывать экскурсии с сотой до двухсотой включительно и проводить всю жизнь в подвалах «Кошачьего дворца», где фригидные йипочки будут стирать им носочки. Для меня все это слишком».

Шугарт, как обычно, проявлял благоразумие: «Я почти готов с тобой согласиться — но только почти. Давай посмотрим, какое настроение у нас будет завтра утром».

«Если уж говорить начистоту, — нарушил молчание Арлес, — я тоже наполовину готов отправиться восвояси. Больше того — на две трети. Их хваленое Смрадище меня просто душит».

Клойд с изумлением покачал головой: «Похоже на то, что празднеству приходит преждевременный конец. Донси, а ты как настроен?»

«Я согласен с Шугартом. Посмотрим, как мы себя будем чувствовать с утра. Боюсь, однако, что с меня хватит экзотики — если ее будет еще больше, я сбегу».

«Керди, как ты думаешь?»

Керди с сомнением покосился на Глоуэна: «Мы могли бы, пожалуй, прекрасно отдохнуть пару дней, не пускаясь ни в какие особые предприятия, а просто проводя время на террасе».

«Давайте пока отложим этот разговор, — предложил Джардин. — Утро вечера мудренее».

«Ладно! — заявил Кайпер. — А сегодня вечером — опустошительный набег на «Кошачий дворец»!»

Керди поставил на стол чашку с чаем и выпрямился на стуле: ««Кошачий дворец» — не для меня. Слишком много впечатлений за один день. Сегодня на меня не рассчитывайте».

Шугарт посмотрел на него с неподдельным удивлением: «Я видел в Йиптоне много чудес, но это уже просто сенсация!»

«Причем дополнительная плата не взимается», — мрачно усмехнувшись, прибавил Керди.

«Но почему, Керди, почему? Объясни мне!»

«Никакой тайны — просто у меня нет настроения».

Кайпер обиделся: «А я думал, мы только ради этого сюда и приехали!»

«Может быть, завтра».

«А вдруг завтра уже придется уезжать?»

«Тогда с утра. Послушай! Я устал, хочу собраться с мыслями».

«Прекрасно тебя понимаю, — задумчиво произнес Арлес. — Я тоже останусь в отеле».

Шугарт подскочил, как ужаленный: «Не могу поверить! Что происходит? Вы только послушайте этих целомудренных святош! И это рыскающие и прыскающие, рычащие и вопящие, испытанные в схватках и покрытые шрамами легендарные бесстрашные львы?»

Арлес невесело рассмеялся: «Я слегка не в своей тарелке. Пусть это не мешает никому другому».

Шугарт развел руками: «Как хотите! Мне больше нечего сказать».

Джардин изобразил деловитость: «Я тут поспрашивал в вестибюле, почитал объявления. Похоже на то, что они пытаются брать по десять сольдо с человека, но пяти на самом деле достаточно. Не беспокойтесь о дополнительных услугах — это все лишнее, бантик на коробочке, так сказать. Чаевые тоже давать не обязательно — все деньги в любом случае утекают в казну Титуса Помпо, а он и пальцем не пошевелит, чтобы их заработать».

Молодые люди перешли в вестибюль. Керди отвел Глоуэна в сторону: «Похоже, поездка срывается».

«Похоже на то», — согласился Глоуэн.

«Если они все уедут, прощай конспирация! — Керди говорил напряженным отрывистым голосом, как если бы подозревал Глоуэна в поползновениях к нарушению субординации. — И мы останемся у всех на виду: два агента отдела расследований. А это значит, что нам придется поторопиться и сделать все, что можно, сегодня же вечером».

«Полагаю, что так».

Керди осмотрелся по сторонам: «При этом в данный момент я не вижу, каким образом мы могли бы действовать, не слишком рискуя».

Глоуэн скептически разглядывал носки своих ботинок. Что Керди пытался ему сказать, не говоря ничего определенного? Глоуэн решительно заявил: «Окончательное решение придется принимать после предварительной разведки».

Керди прокашлялся: «Мы не можем действовать опрометчиво, и ни в коем случае не должны поступаться своей безопасностью. Ты согласен?»

«Более или менее. Но...»

«Никаких «но»! У меня такой план: пока вы все прохлаждаетесь в «Кошачьем дворце», я попробую разведать все, что можно, не слишком привлекая к себе внимание. Потом, когда ты вернешься, мы займемся делом вместе, если это будет практически целесообразно».

Глоуэн молчал.

«Так что же?» — настаивал Керди.

«Я не хочу ходить в «Кошачий дворец»».

«Сходи все равно! — рявкнул Керди. — Никто не должен подозревать, что мы как-то связаны помимо принадлежности к компании бесстрашных львов. В принципе, нам не следовало бы даже заводить этот разговор. Поболтай о чем-нибудь с остальными».

Через несколько минут в вестибюле появился Файдер: «Все готовы?»

«Двое не в настроении, — ответил Шугарт. — Нас будет семеро».

«Вам придется заплатить девять сольдо в любом случае, так как мы уже договорились о цене, и мне пришлось отказаться от другого поручения для того, чтобы вернуться к вам».

«Семь человек — семь сольдо, включая чаевые. Больше вы от нас не получите. Не хотите — уходите».

Файдер раздраженно встряхнул бронзовыми кудрями: «Вы, служащие управления в Араминте — извращенные и черствые люди! Если ваша эрекция отличается теми же качествами, несчастным девушкам во «Дворце» придется несладко! Что ж, я вынужден уступить вашей алчности. Давайте семь сольдо».

«Ха-ха-ха, — медленно выговорил Шугарт. — Мы вам заплатим по возвращении. Можно идти?»

«Да, пойдемте».

«Бесстрашные львы на охоте! — заорал Кайпер. — Трепещите, йипочки!»

«Кайпер, пожалуйста, заткнись! — взмолился Джардин. — Не следует рекламировать свои мелкие прегрешения. В таких делах полезна скрытность — такова вековая традиция».

«Именно так! — подтвердил Ютер. — Если уж тебе приспичило провозглашать лозунги, называй нас членами теософского общества или активистами движения «За добрачное воздержание»».

Арлес внезапно встрепенулся: «Я, кажется, что-то не то съел, но все-таки пойду — за компанию».

«Вы обязаны уплатить сольдо», — напомнил Файдер.

«Да-да, само собой! Пойдемте».

«Тогда следуйте за мной! Держитесь вместе!»

Файдер повел молодых людей по темным запутанным проходам Йиптона, и в конце концов они оказались под аркой портика, выложенной плиткой лавандового оттенка. Синяя надпись на плитке гласила:

«Дворец счастливых утех»

Файдер пригласил бесстрашных львов пройти под аркой в приемную, обставленную скамьями с мягкими подушками.

«Я подожду вас здесь, — сказал проводник. — Порядки здесь простые. Купите в кассе билет за десять сольдо. В цену билета входят дополнительные развлечения, в целом составляющие программу «кругосветного путешествия»».

«Никаких дополнительных развлечений! — отрезал Ютер. — Достаточно билетов по пять сольдо».

«В таком случае вы заплатите за программу «Туристический класс». Тем, кого интересует более разнообразное времяпровождение, предлагается широкий выбор выставок, пантомим, фарсов и попурри, различной стоимости. Кассир предоставит вам подробную информацию».

«Это интересно! — заявил Арлес. — Как раз то, что нужно, чтобы взбодриться. Может быть, к утру я снова почувствую себя по-прежнему».

Бесстрашные львы встали в очередь у кассы, приобрели билеты и прошли через завесу из стеклянных бус в длинный просторный коридор. По сторонам коридора через равные промежутки открывались двери; в дверях стояли девушки, разглядывавшие проходящих мимо. Все они были молоды и отличались привлекательным телосложением; на всех были простые белые платья до колен.

Глоуэн выбрал одну из девушек и зашел в ее комнату. Она закрыла дверь, взяла билет и выскользнула из своего платья. Она молча стояла, ожидая, пока Глоуэн расстегивал рубашку. Глоуэн задержался, взглянул девушке в лицо и отвернулся. Поморщившись, он вздохнул и снова застегнул рубашку.

Девушка с беспокойством спросила: «Что случилось? Я вас чем-нибудь обидела?»

«Нет, все в порядке, — ответил Глоуэн. — Похоже на то, что меня не слишком привлекает «ароматический массаж»».

Девушка пожала плечами и снова натянула платье. «Я могу подать чай с печеньем за дополнительную плату. Один сольдо».

«Хорошо, — согласился Глоуэн. — Если ты тоже выпьешь чаю с печеньем».

Не говоря ни слова, девушка принесла чайник и поднос с мелкой выпечкой. Она налила одну чашку. Глоуэн сказал: «Пожалуйста, налей и себе».

«Как вам будет угодно», — она налила вторую чашку чая и продолжала сидеть, глядя на Глоуэна без всякого интереса. В конце концов, чтобы прервать молчание, Глоуэн спросил: «Как тебя зовут?»

«Суджулора Ерисвана Алейзия. Мое имя принес северный ветер».

«А меня зовут Глоуэн. Я из пансиона Клаттоков».

«Странное имя».

«Я к нему привык. Тебе интересно, откуда я? Рассказать тебе что-нибудь?»

«Не знаю. Я не любопытна. События сбываются и проходят».

«То есть, я для тебя — просто событие?»

«Да, именно так».

«Здесь работают все йиптонские девушки? Или только самые пригожие?»

«Почти все — какое-то время».

«Тебе нравится эта работа?»

«Это легкая работа. Некоторые мужчины мне не нравятся, и становится лучше, когда они уходят».

«У тебя есть любовник?»

«Не понимаю».

«Молодой человек, который тебя любит, и которого ты любишь».

«Нет, ничего такого. Зачем вы говорите такие странные вещи?»

«Ты хотела бы путешествовать?»

«Никогда об этом не думала. Но почему-то все задают мне этот вопрос».

«Прошу прощения — наверное, тебе со мной скучно».

Это замечание девушка проигнорировала: «Вам пора идти — или вносить дополнительную плату. Вы можете оставить чаевые на столе».

«Думаю, мы обойдемся без чаевых — все деньги все равно отбирает Умфо».

«Как вам будет угодно».

Глоуэн вернулся в приемную. Через некоторое время появились, один за другим, бесстрашные львы. Кайпер вернулся последним — только он оказался львом, достаточно бесстрашным, чтобы отправиться в «кругосветное путешествие».

Файдер поинтересовался, не желают ли молодые люди заказать специальное шествие с бенгальскими огнями и конфетти. Получив отрицательный ответ от Шугарта, он отвел группу обратно в отель. «Потребуются ли мои услуги завтра?» — спросил он.

«Скорее всего, нет, — сказал Шугарт. — Благодаря вам сегодняшний день мне надолго запомнится».

«Рад это слышать, — отозвался Файдер. — Ваша похвала заставляет забыть о долгих часах низкооплачиваемого долготерпения». Он поклонился и скрылся в ночи.

Шугарт обратился к другим бесстрашным львам: «Что теперь? Еще совсем не поздно!»

«Думаю, мне не помешает еще раз попробовать их превосходный ромовый пунш», — отозвался Кайпер.

«Впервые слышу, чтобы Кайпер предложил что-то дельное! — заявил Клойд. — А пока мы выпиваем, он нам расскажет, какие виды ему больше всего запомнились во время «кругосветного путешествия»».

Тем временем Глоуэн нашел Керди, сидевшего в дальнем углу вестибюля и листавшего старый журнал. Глоуэн опустился на соседнее сиденье.

Керди отбросил журнал: «Хорошо повеселился?»

«В соответствии с ожиданиями».

«Я что-то не замечаю особого энтузиазма».

«Обстановка не располагала к энтузиазму. Девушки достаточно вежливы — точнее говоря, «прилежны» — и, тем не менее, в конечном счете я просто выпил чаю».

«Ты всегда был брезглив».

Не в первый раз Глоуэну пришло в голову, что Керди его недолюбливает: «Брезгливость тут ни при чем».

«От нее плохо пахло?»

Глоуэн покачал головой: «То, что я скажу, может показаться странным... Помнишь старика, который дал мне резную рыбу?»

«Да, конечно».

«Я зашел с девушкой в ее комнату. Она разделась и ждала. Я посмотрел ей в лицо — у нее такое же выражение, как у того старика. Я не смог к ней притронуться».

«Это уж как-то слишком... капризно. Тебе не кажется?»

«Я выпил неплохого чаю. Она сказала, как ее зовут — уже не помню, как. Время быстро пролетело».

«Дороговатый чаек!» — буркнул Керди. Он отвернулся и подобрал брошенный журнал.

Глоуэн спросил: «А у тебя как дела?»

Керди сосредоточился: «Неплохо. Нет, на самом деле нельзя сказать, что я в чем-то преуспел. Нужно будет крепко подумать — если мы вообще собираемся что-нибудь предпринять».

«Что случилось?»

«Я пошел на разведку. Интересующий нас квартал — прямо за отелем, достаточно, казалось бы, пройти по набережной и свернуть за угол. Я спустился к причалу и прогулялся по дорожке под отелем к волнолому — как любой другой турист, решивший взглянуть, что делается в окрестностях.

Когда ты доходишь до угла отеля, всю набережную пересекает плотный частокол из бамбука, шириной метров пятьдесят. В этой стене из бамбука только одна дверь. Она выглядела надежно запертой — тем не менее, я попробовал ее открыть, чтобы проверить. Дверь закрыта на замок. Я прошел до восточного конца бамбуковой стены — она доходит до самой воды. Я схватился за крайний шест, наклонился и заглянул за частокол — чуть шею не сломал. За оградой еще один причал. Когда я обернулся, в трех шагах от меня стоял умп — большого роста, в белой кепке. Он спрашивает: «Что вы тут делаете?»

Я говорю: «Ничего особенного. Гуляю, смотрю по сторонам».

Он улыбнулся — так, будто ему насильно рот растянули — и говорит: «Вы пробовали открыть дверь в ограде. Зачем?»

Я отвечаю: «Просто любопытно. Длинная стена, в ней одна дверь. Хотелось посмотреть, что с другой стороны. Мне говорили, что здесь работают стеклодувы».

Он ухмыляется: «Нет, за оградой товарные склады. Вы все еще хотите заглянуть внутрь?»

Я решил притвориться идиотом и напустил на себя детскую невинность: «А вы думаете, там есть что-нибудь интересное?»

Тут его ухмылка стала похожа на волчий оскал, и он спрашивает: «Это зависит от того, что именно вас интересует».

Я ему говорю: «Моя специальность — антропология. Меня поражает способность йипов создать многообразную среду обитания посреди океана! В частности, особое любопытство вызывают навыки местных стеклодувов и гончаров».

«В таком случае здесь для вас нет ничего интересного, — говорит он. — Туристы развлекаются в других местах».

Так что я вернулся в отель».

«Он спросил, как тебя зовут?»

«Об этом речь не заходила».

Глоуэн задумался: «Странно, что он не спросил, как тебя зовут».

«Может быть, это необычно, но в данный момент наша главная проблема в том, что я не могу найти никакого безопасного способа проникнуть на закрытый участок. Нам придется отступить».

«Ты полностью исключаешь возможность проникновения по крыше?»

«Разумеется! Крыша выложена пальмовыми листьями. По ней шагу не сделаешь — провалишься».

«Не провалишься, если наступать только на стропила и коньковые балки. Мне видно крышу из окна моего номера, но прямо под ним — канал. Что под твоим окном?»

«Тоже неудобно. До крыши метров пять. По приставной лестнице можно было бы спуститься, но где ее возьмешь?»

«Можно спуститься по веревке».

«Веревки у нас тоже нет».

«Что-нибудь придумаем».

Керди поморщился: «Я не собираюсь лезть на эту крышу! У от одной мысли об этом голова кружится!»

«Давай пойдем, посмотрим что к чему, — предложил Глоуэн. — Если есть такая возможность, я попробую. Мы для этого сюда приехали, нужно использовать любой шанс».

«Ну ладно, — неохотно согласился Керди. — Только условимся, что я на эту крышу не полезу».

Остальные бесстрашные львы расселись вокруг стола у наружного ограждения террасы и распивали ромовый пунш при свете Лорки, Синга и вереницы покачивающихся на ветру светильников. Их голоса то и дело звучали с неприличной громкостью — должны же были другие туристы заметить, какая бравая компания почтила Йиптон своим присутствием!

Керди и Глоуэн тихонько поднялись по лестнице на четвертый этаж. Глоуэн поинтересовался: «Ты знаешь, где номер Арлеса?»

«Вторая дверь слева, прямо по коридору. Почему ты спрашиваешь?»

«Давай сначала выглянем из твоего окна».

В номере Керди было темно — огонек в маленьком полуприкрытом ночнике едва теплился. Подойдя к окну, два разведчика разглядели крышу: нагромождение стропил, уступов, коньков и уложенных внахлест связок пальмовых листьев, черных и розоватых в зловещем свете Лорки и Синга.

Керди показал рукой: «Вот он, секретный квартал — примерно в этом направлении. Но, как ты видишь, никакого способа туда пробраться нет. Так и придется сказать Бодвину Вуку — чтобы наши отчеты ни в чем не расходились».

«Но я с тобой не согласен. Я считаю, что следует попытаться».

«Как ты спустишься на крышу? Здесь не меньше пяти метров».

«Насколько я помню, Арлес приехал в Йиптон в прекрасном плаще из прочного материала».

«Верно. Слишком плотный и роскошный плащ для тропического климата, на мой взгляд».

«Похищение плаща из номера Арлеса вызовет у него возмущение, но никого в Йиптоне не удивит. Впредь Арлес научится одеваться скромнее и приглядывать за своими вещами».

Керди сухо усмехнулся: «Арлес мог бы даже пожертвовать свой плащ на хорошее дело, если бы мы ему объяснили, в чем состоит это дело».

«Может быть — но в таком случае мы рисковали бы получить отказ. А если мы не будем ему ничего говорить, то он, по меньшей мере, не станет нам отказывать, что меня вполне устраивает».

«Но дверь его номера заперта!»

Глоуэн внимательно рассмотрел устройство двери номера Керди: «Обрати внимание: косяк сделан из расщепленного бамбука, он даже не жесткий. У тебя, кажется, был большой складной нож?»

Керди без слов передал ему нож. Глоуэн подошел к двери номера Арлеса. Пока Керди сторожил, Глоуэн вставил тяжелое лезвие ножа между дверью и рамой. Он слегка нажал — рама и дверь разошлись достаточно для того, чтобы защелка замка высвободилась. Глоуэн зашел в номер, взял плащ, вышел в коридор и тщательно закрыл дверь. Оба молодых человека поспешно вернулись в номер Керди.

Глоуэн отпорол от плаща расшитый серебром пояс — Керди свернул его в плотный моток и отложил в сторону. Глоуэн разре́зал плащ на длинные полосы, а Керди связал их вместе. Получилась веревка длиной больше шести метров. Глоуэн привязал один конец к оконной раме, а другой опустил на крышу под окном.

«А теперь, пока я не успел испугаться...»

«Испугаться? — прохрипел Керди. — Это самоубийство! Только Клатток на такое способен».

«Одна последняя предосторожность. Я могу там заблудиться. Возьми ночник и держи его в окне. Если услышишь, как я свистну, поводи светильником по кругу».

«Понятно. Будь осторожен — да ты и сам это понимаешь».

Глоуэн задержался только для того, чтобы найти на крыше какие-нибудь ориентиры справа и слева, после чего спустился по самодельной веревке. Боязливо прикоснувшись подошвами к плетеной кровле, он перестал поддерживать свой вес руками только после того, как почувствовал под листьями твердое основание.

Теперь нужно было нащупать под плетеными панелями стропило и после этого наступать только на него. По стропилу можно было подняться к коньку крыши, а по коньку пробраться туда, где открывался вид на интересовавший Бовина Вука участок — простейший возможный маршрут.

Глоуэн нашел подходящее стропило. Передвигаясь как можно мягче, чтобы кровля не хрустела и не скрипела (внизу кто-нибудь мог услышать), Глоуэн поднимался по наклонной крыше. Время от времени он оборачивался через плечо, ориентируясь на свет ночника. Добравшись до пересечения скатов, Глоуэн почувствовал, что стропило стало шире, и полез быстрее, по-обезьяньи перебирая руками и ногами.

Наконец он поднялся до конька крыши и уселся на него верхом, глядя назад, на чернеющую массу отеля — ералаш теней под звездным небом. Оставалось еще немного. Пару минут он переводил дух, окруженный ландшафтом невероятных черных и розоватых изломанных форм.

Времени не было. Глоуэн стал пробираться по коньку, как огромная крыса. Страх его временно улетучился — он даже чувствовал нечто вроде опьяняющего возбуждения.

Наконец он остановился и, разглядывая головоломную топологию крыши, решил, что забрался достаточно далеко. Под ним теперь должен был находиться секретный участок. Что случится, если его поймают? Глоуэн отказывался даже представить себе последствия такого провала.

Он обнаружил стропило и соскользнул по нему на несколько метров, после чего вынул нож и принялся проделывать отверстие в кровле.

Нож проскочил в пустоту. Глоуэн расширил отверстие и прижался к нему глазом. Под ним, на полу, освещенный дюжиной светильников, стоял автолет среднего размера. Вдоль стены помещения тянулся верстак, оснащенный самым разнообразным оборудованием для обработки материалов. Рабочие и техники — больше десяти человек — не торопясь занимались отделкой и сборкой деталей. Глоуэну показалось, что не все они были йипами, но в этом не было полной уверенности.

Для того, чтобы рассмотреть ангар под другим углом, он чуть-чуть переместился и почувствовал, что кровля с треском продавилась под его весом — он мог упасть в любой момент. В отчаянии он уперся коленом в кровлю, пытаясь вернуться в устойчивое положение на стропиле. Колено продавило кровлю — на какую-то долю секунды Глоуэн увидел лица техников, с удивлением смотревших вверх. Сразу же после этого ему удалось выдернуть ногу и восстановить равновесие на стропиле.

Шипя от бешенства и страха, Глоуэн вскарабкался до конька и пополз по нему обратно. Задерживаться нельзя было — умпов следовало ожидать уже через несколько минут, и от мысли о том, что они с ним сделают, когда поймают на крыше, у Глоуэна мурашки пробегали по коже.

Оказавшись примерно напротив четвертого этажа отеля, Глоуэн увидел ночник, горящий в окне. Уже не пытаясь двигаться бесшумно, он соскользнул по пересечению скатов на стропило и прижался к стене отеля.

Где же веревка? Глоуэн вертел головой, вглядываясь в тени. Веревки не было видно — кроме того, глядя вверх, он не видел ночника.

По-видимому, в спешке и замешательстве он не спустился по пересечению скатов до того места, где ему следовало перейти на стропило. Наверное, веревка висела ниже, и теперь нужно было искать ее на ощупь в темноте.

Глоуэн спустился по скату крыши вдоль стены на три метра, на шесть метров, на десять метров. Веревки не было. Он повернулся, чтобы вернуться наверх, но ему показалось, что он слышит тихие беспокойные голоса, доносящиеся с какого-то другого участка крыши — идти назад было поздно. Оставалось только надеяться, что Керди тоже услышал голоса и успел потушить ночник.

Прямо перед ним крыша кончалась углом отеля. Глоуэн пробрался к углу и заглянул вниз — внизу был узкий канал, тянувшийся вдоль задней стены. В нескольких метрах дальше, у причала отеля, кто-то пришвартовал небольшую баржу — судя по всему, средство удаления накопившегося за день мусора.

Сборщика мусора поблизости не было — он явно чем-то занимался в отеле. Куча мусора на носу баржи была прикрыта циновкой. В этом месте ширина канала составляла примерно четыре метра. Глоуэн пробежал по краю крыши и встал прямо напротив мусорной баржи. Убедившись в прочности опоры под ступнями, Глоуэн раскачался и прыгнул. Ему показалось, что он летит по воздуху слишком долго, но траектория оказалась правильной — он перепрыгнул канал и шлепнулся на циновку. Как он и рассчитывал, мусор и движение носа баржи в воде смягчили удар. Скатившись по циновке, он перескочил на причал и дико оглядывался по сторонам.

Приближались тяжелые шаги.

Глоуэн прижался к стене отеля у заднего входа. На причал вышел мусорщик с огромным мешком мусора на спине. «Как только он сбросит свою ношу на баржу и повернется, он меня увидит», — подумал Глоуэн.

Глоуэн бесшумно подбежал к мусорщику сзади, схватил его за мешок на спине и за плечо и, толкая вперед, заставил пройти два шага к краю причала и плюхнуться в канал. Не теряя ни секунды, Глоуэн вернулся к заднему входу и заглянул внутрь. Там была небольшая кладовая; Глоуэн проскользнул в нее и притаился в тени.

Привлеченные шумом воды и проклятиями мусорщика, на причал выбежали дежурный повар и два поваренка. Глоуэн выскочил из кладовой в кухню, пробежал по короткому служебному коридору, сразу замедлил шаг, как можно спокойнее пересек вестибюль и вышел на террасу.

Некоторое время он стоял и дрожал, пытаясь взять себя в руки. Бесстрашные львы сидели и пьянствовали, как прежде. Глоуэн тихонько примостился между Шугартом и Донси. Оба его даже не заметили, поглощенные рассказом Арлеса, описывавшего чудеса выставки в «Кошачьем дворце».

Глоуэн подтолкнул Шугарта локтем: «Извини, мне нужно в туалет. Когда подойдет официант, закажи мне еще пунша».

«Нет проблем».

Глоуэн снова пересек вестибюль, взбежал по лестнице и постучался в дверь номера Керди: «Это Глоуэн! Открой!»

Дверь слегка приоткрылась — выглянул Керди: «Вот ты где! Я ужасно беспокоился! Когда я увидел йипов на крыше, пришлось притушить фонарь и втянуть веревку».

«Вот почему я не мог найти веревку! — сказал Глоуэн. — Что ж, наверное, это даже к лучшему».

«Я тебя пытался разглядеть, но тут ничего не видно, — объяснял Керди. — Я был уверен, что ты найдешь какой-нибудь другой способ вернуться в отель».

«Поговорим об этом позже, сейчас нет времени. Где веревка?»

«Здесь, я ее смотал».

«Хорошо. Иди вниз и выпивай с бесстрашными львами. Я избавлюсь от веревки».

Керди ушел. Глоуэн засунул моток под мышку и последовал за Керди. Из вестибюля он вышел на причал. Стоя в тени, Глоуэн вложил в моток кусок разбитой бетонной плиты и сбросил улику в гавань, где она немедленно затонула. Вернувшись на террасу, Глоуэн присоединился к бесстрашным львам — Керди уже сидел за столом.

Прошло пять минут. В вестибюль вошли два умпа. Не торопясь, они огляделись по сторонам, вышли на террасу и приблизились к бесстрашным львам. Один из них тихо проговорил: «Добрый вечер, господа».

«Добрый вечер! — ответил Шугарт. — Надеюсь, с нас не возьмут еще какой-нибудь сбор или налог за обслуживание? Уверяю вас, нас обчистили до нитки».

«Несомненно. Чем вы тут занимались?»

Шугарт удивленно воззрился на умпа: «Перед вами бокалы — одни пустые, другие еще наполовину полны! Ромовый пунш — прекрасный напиток! Не нужно быть детективом, чтобы сделать очевидный вывод: бесстрашные львы снова устроили шикарную попойку!»

«А как насчет ночной охоты и прочих проделок бесстрашных львов?»

«Уважаемый, мы уже достаточно порезвились в «Кошачьем дворце», и на сегодня с нас проделок хватит!»

«Достаточно связное показание. Кто был вашим проводником?»

«Некий Файдер».

«Желаю приятно провести вечер».

Умпы удалились. Ютер смотрел им вслед: «Какого черта им нужно, и что это за вопросы насчет проделок? Кайпер, ты опять набедокурил? Ты что, забыл, что находишься в Йиптоне? Титус Помпо не поощряет безобразия».

«Что ты ко мне привязался? Я ничего не сделал!»

Бесстрашные львы посидели еще часок, после чего разошлись по номерам. Почти сразу же после этого из каморки Арлеса послышался громкий басистый рев.

Бесстрашные львы и несколько других туристов выглянули в коридор. Арлес вырвался из номера — круглое лицо его исказилось и побагровело от ярости: «Мой плащ стащили!»

«Арлес, успокойся! — сказал Джардин. — Ты можешь внятно объяснить? Кто стащил твой плащ?»

«Воры! Йиптонские грабители! Его нет — нет моего плаща!»

«Ты уверен? Под постелью ты смотрел?»

«Конечно, смотрел! Даже под постелью его нет! Нигде нет!»

«Это серьезный случай, — сказал один из незнакомых туристов. — Утром вы должны подать жалобу. А сейчас всем пора спать».

«Утром будет слишком поздно!» — страстно заявил Арлес.

«Уже глубокая ночь, — возразил турист. — Сколько бы вы не кричали, это не поможет вам найти свой плащ».

«Хороший совет, — поддержал туриста Шугарт. — Мы все этим займемся завтра утром».

Керди сказал: «Переполохом делу не поможешь. Ну, стащили плащ — зачем поднимать такой крик?»

«Рад, что вы разумно смотрите на вещи, — кивнул турист. — Спокойной ночи, господа. Надеюсь, больше не будет истерических воплей».

Арлес грязно выругался сквозь сжатые зубы: «Это просто возмутительно! Я теперь боюсь раздеться — кто-нибудь утащит мои штаны и ботинки».

Ютер недовольно заметил: «Тогда ложись в постель, не раздеваясь. Я устал, хочу спать».

«Тебе хорошо говорить! — обиделся Арлес. — У тебя никто ничего не украл».

«Тем лучше я высплюсь. Спокойной ночи».

Арлес вернулся к себе в номер, и остальные последовали его примеру.

С утра Глоуэн первым делом нашел Керди и сказал ему: ««Фараз» отчаливает за два часа до полудня. Нам нужно быть на борту как можно раньше — на пароме они ничего не смогут с нами сделать. Было бы лучше всего, если бы бесстрашные львы уехали в то же время».

«Правильно! — одобрил Керди. — Я с ними поговорю».

Керди обошел номера своих компаньонов и обнаружил, что почти все они были настроены покинуть Йиптон. Протестовали только Кайпер и Клойд, но без особой настойчивости; в конце концов они решили вернуться на «Фаразе» вместе с другими.

Бесстрашные львы позавтракали, рассчитались с отелем и спустились на причал.

У турникета стояли четыре умпа — суровые мускулистые фигуры с черными губами и бритыми наголо черепами. Они выглядели так, будто не были заняты ничем особенным, но Глоуэн заметил, как внимательно они рассматривали каждого пассажира, платившего выездной сбор. Керди прошептал Глоуэну: «Крайний слева! Он видел, как я заглядывал за стену. Они меня ищут, я нутром чую!»

«Не обращай внимания. Насколько они знают, ты не сделал ничего более подозрительного».

«Надеюсь».

Глоуэн заплатил выездной сбор, беспрепятственно прошел через турникет и с огромным облегчением поднялся по трапу на палубу «Фараза», куда умпам уже не разрешалось заходить.

Когда Керди стал платить сбор, крайний левый умп подал знак другим, и все четверо выступили вперед: «Как вас зовут?»

«Керди Вук. Почему вы спрашиваете?»

«Мы вынуждены попросить вас проследовать за нами».

«Зачем? Я собираюсь вернуться домой на пароме, и не хочу задерживаться из-за пустяков».

«Дело может не ограничиться пустяками. Было допущено серьезное нарушение правил, и мы обязаны найти нарушителя».

Керди переводил взгляд с одного татуированного лица на другое: «Совершенно ничего не понимаю! О каком нарушении вы говорите?»

«Некий Арлес Клатток пожаловался, что у него украли плащ. Мы обнаружили в вашем номере моток расшитой серебром материи; Арлес Клатток подтвердил, что это пояс от похищенного плаща. Тщательные поиски в вашем номере позволили обнаружить обрывки нитей, по мнению Арлеса Клаттока идентичные ткани похищенного плаща. Мы обязаны вас задержать, чтобы выяснить обстоятельства этого дела».

Глоуэн повернулся к Арлесу: «Скажи им, что ты проиграл плащ, побившись с Керди об заклад, но забыл об этом спьяну! Сейчас же! Иначе его арестуют!»

«Если они украл мой лучший плащ и разорвал его на кусочки, так ему и надо!» — прорычал Арлес.

«Он пошутил! — сказал Ютер Оффо. — Мы разберемся с этим позже. Но сейчас ты должен им сказать, что вышла ошибка».

«Вы все меня ненавидите! — закричал Арлес. — А теперь, понимаете ли, когда меня обокрали, когда меня обидели, я должен быть добреньким Арлесом, великодушненьким Арлесом!»

«Керди — бесстрашный лев! Это ничего для тебя не значит?»

Арлес неохотно подошел поближе к умпам и сказал: «Я вспомнил — я сам отдал Керди этот плащ. Он его не крал. Я не предъявляю никаких обвинений».

«Очень хорошо. Если вы не возражаете, пожалуйста, пройдите снова через турникет — на этот раз никакие сборы взиматься не будут. Мы вернемся в управление и официально закроем дело. Вы идете?»

«Как долго это будет продолжаться?» — с сомнением спросил Арлес.

«Если все окажется в порядке, совсем недолго».

«Почему вы не можете положиться на мое слово здесь и сейчас? Это было бы гораздо удобнее».

«Так дела не делаются. Вам придется пройти в управление».

Арлес отступил на пару шагов к парому: «Нет уж, я вернусь на палубу. Я вам сказал, что это была ошибка, и все тут!» Он поднялся по трапу и зашел в салон.

Умпы обратились к Керди: «Будьте добры, пройдите с нами. Есть несколько вопросов, все еще нуждающихся в разъяснении».

Поддерживаемый под локти двумя умпами, Керди опустил голову и побрел по причалу в Йиптон. Несколько раз он оборачивался и с тоской смотрел на «Фараз».

Глава 5

Глоуэн быстро поднялся в рубку «Фараза» и установил радиосвязь с отделом B станции Араминта: «Говорит Глоуэн Клатток. Соедините меня с директором — по срочному делу».

Через несколько секунд из динамика прозвучал хрипловатый голос: «Бодвин Вук слушает».

Глоуэн осторожно выбирал слова — почти наверняка переговоры прослушивались: «Возникла смехотворная ситуация, которая может стать серьезной. Керди задержали. Умпы утверждают, что он украл плащ Арлеса».

«Плащ? Что в этом серьезного? Что на самом деле происходит?»

«Вероятно, кто-то из бесстрашных львов пошутил над Арлесом, а вину возложили на Керди. Не понимаю, какими соображениями руководствуются йипы — если они не подозревают, что Керди виноват в чем-то другом, гораздо более важном. Вы, конечно, понимаете, что он ни в чем не может быть виноват — так же, как и я. Возмутительная история».

«В самом деле! — голос Бодвина стал предельно гнусавым. — Я немедленно свяжусь с Титусом Помпо. Не отходи далеко от рубки — на тот случай, если потребуется твоя помощь».

«Вы хотите задержать паро́м?»

«Это невозможно. Паром должен ходить по расписанию — иначе пассажиры опоздают на звездолет. Я разберусь с Титусом Помпо».

Через полчаса «Фараз» отчалил из Йиптона. Директор отдела B больше не выходил на связь.

Вернувшись на станцию Араминта после полудня, Глоуэн сразу направился в отдел B; его пригласили пройти в кабинет директора.

Бодвин Вук указал на стул. Глоуэн ожидающе взглянул на начальника: «Есть какие-нибудь новости насчет Керди?»

«Нет. Не могу пробиться к Титусу Помпо. Никто не желает ни о чем говорить. Что произошло в Йиптоне?»

Глоуэн изложил последовательность событий настолько кратко, насколько это было возможно. Бодвин Вук выслушал его без удивления: «Именно этого я и ожидал. Ты не успел определить тип автолета?»

«Судя по всему, это «Пегас-D», похожий на наш, но с некоторыми изменениями».

Бодвин Вук хмыкнул: «Он похож на наш, потому что он наш — собран из украденных компонентов. Продолжай».

«Как раз когда я его разглядывал, мое колено провалилось сквозь кровлю. Я сумел незаметно вернуться в отель и поднялся в номер. Керди уже смотал веревку. Я отнес ее вниз и сбросил в воду с причала — похоже было на то, что дело в шляпе, хотя Арлес поднял большой шум по поводу пропавшего плаща.

Наутро бесстрашные львы почувствовали, что с них хватит Йиптона, и готовы были вернуться домой. Мы с Керди тоже были не прочь убраться подобру-поздорову. Но когда мы сошли к парому, нас ждали четыре умпа. Меня пропустили вместе со всеми, но Керди задержали у трапа и увели».

Бодвин Вук недоуменно наклонился вперед: «Почему Керди? Почему они сосредоточили внимание именно на нем?»

Глоуэн нахмурился, после чего сказал, стараясь не проявлять никаких эмоций: «Керди приказал мне отправиться в «Кошачий дворец», чтобы он мог заняться разведкой. Я не хотел идти, но он настоял. Когда я вернулся...»

«Подожди-ка, подожди! Ничего не понимаю! Как то есть «он приказал тебе идти в «Кошачий дворец»?» Что значит «настоял»?»

«Именно так, настоял. Как только паром отчалил по пути в Йиптон, Керди взял на себя командование операцией. Он заявил, что вы назначили его старшим — с учетом опыта и выслуги лет».

Бодвин Вук резко откинулся назад: «Это неправда! Таких указаний не было».

«Я подозревал, что он врет, но Керди очень обидчив, и я не хотел с ним спорить. Я решил сделать все возможное в сложившейся ситуации вместо того, чтобы тратить время и силы на конфронтацию. В конечном счете оказалось, что я принял ошибочное решение».

«Возможно, не такое уж ошибочное, — сухо заметил Бодвин Вук. — Титус Помпо станет задавать вопросы. Керди, несомненно, расскажет все как есть — и правильно сделает, потому что ты уже передал мне необходимую информацию. Уверен, что ему удастся избежать крупных неприятностей, если он сделает все, что от него потребуют. Ничего существенного он на самом деле не знает. Но трудно сказать, что произойдет после этого.

Мы не совсем понимаем намерения Титуса Помпо. Если он в ярости и намерен отомстить во что бы то ни стало, он может устроить какую-нибудь отвратительную экзекуцию с целью устрашения. Но гораздо вероятнее, что он будет тянуть время и попробует торговаться. Нам, однако, лучше всего действовать быстро и уверенно. Я уже все подготовил. Операция начнется завтра, рано утром. Тем временем, иди домой и отдохни. Возвращайся утром — мне могут понадобиться дополнительные сведения».

Глоуэн вышел из кабинета и устало поплелся в пансион Клаттоков. Шарда в квартире не было; он не вернулся допоздна.

Утром Глоуэн и его отец проснулись очень рано, наскоро позавтракали и явились в отдел B. Бодвин Вук уже совещался с капитанами Айзелем Лаверти и Руном Оффо. Из Йиптона еще не поступило никаких новостей. Глоуэну указали на софу в полутемном углу помещения. Он плохо спал всю ночь, и теперь его веки невольно опускались. Помотав головой, он заставил себя проснуться и прислушаться к беседе.

Говорил Айзель Лаверти — плотный, сильный, седой, с короткой стрижкой, темными зеленовато-серыми глазами и репутацией человека, настойчивого до безжалостности: «Поднимется переполох. Нас обвинят в непропорциональной реакции, особенно если среди йипов будут потери».

«Пусть обвиняют, — отозвался Бодвин Вук. — Перевес на стороне того, кто берет на себя инициативу. Сначала мы сделаем свое дело — а потом можно и поспорить, если потребуется. Сейчас важнее всего продемонстрировать, что мы твердо намерены обеспечить соблюдение законов. В противном случае мы полностью потеряем доверие управления. А тогда с Заповедником можно будет распрощаться. Шард, как продвигаются приготовления?»

«Все готово. Если мы не докажем, что способны обороняться, мы заслужим свою участь».

«Тогда приступим как можно скорее. Вполне возможно, что мы уже опоздали».

Шард поднялся на ноги и удалился, взглянув в сторону Глоуэна и слегка приподняв руку перед тем, как выйти.

Бодвин Вук прикоснулся к кнопке и проговорил в микрофон: «Немедленно приведите ко мне Намура ко-Клаттока. Никаких отговорок, никаких задержек».

Рун Оффо спросил: «Зачем вам Намур?»

Бодвин Вук шлепнул по ручкам кресла: «Намур — отчаянный головорез в лучших... точнее, в худших традициях Клаттоков! Я могу ему доверять только в том случае, если он будет у меня перед глазами. А здесь, в моем кабинете, он будет у меня перед глазами».

Прозвучал сигнал; из динамика послышался голос: «Вызов из Йиптона. С вами желает говорить Титус Помпо».

«Давно пора! Бодвин Вук слушает».

После многозначительной пятисекундной паузы прозвучал гулкий бас: «Я — Титус Помпо! Говорите!»

Бодвин Вук включил видеосвязь: «На моем экране ничего нет. Вы меня видите? Говорит Бодвин Вук, директор отдела B. Покажитесь, я хотел бы видеть, с кем разговариваю».

«Моя внешность известна только мне. Вам придется удовлетворять свое любопытство другими способами. Почему вы мне звонили?»

«Можете прятаться, сколько хотите — это ваше дело. Но когда вы накладываете руки на моего племянника, это уже мое дело. Я хотел бы поговорить с ним сию минуту и убедиться в том, что он цел и невредим».

«Ваш племянник, судя по всему, совершил кражу со взломом. Он задержан и будет находиться под арестом, пока мы не разберемся в его нарушениях».

«Он — сержант отдела B и не допускал никаких нарушений».

«Почему же он украл плащ Арлеса Клаттока?»

«Керди подробно отчитается передо мной лично. Если он заслужил выговор, ему будет объявлен выговор согласно действующим правилам нашего отдела. Ни в каких обстоятельствах вы не имеете права препятствовать агенту отдела B и, следовательно, МСБР. Подведите его к микрофону, чтобы я мог его слышать».

«Его поведение было подозрительно; в частности, он подозревается в шпионаже. Мы проведем наше собственное расследование и поступим с ним по заслугам».

«Титус Помпо, я предупреждаю вас — и это последнее предупреждение. Вы слишком много на себя берете и ставите себя в опасное положение. Весь Кадуол находится в юрисдикции отдела B. Мы уполномочены инспектировать, исключительно по своему усмотрению, каждую пядь нашей планеты».

Титус Помпо отозвался мелодичным смехом, странным для такого низкого голоса. Тем не менее, в его смехе можно было уловить едва заметную натянутость: «Вы не следите за событиями. Острова Лютвен фактически независимы и не подчиняются ни вам, ни условиям Хартии натуралистов. В этом отношении мы пользуемся поддержкой. Прогрессивная партия в Строме признаёт справедливость наших притязаний. Смиритесь со свершившимся и необратимым фактом».

Бодвин Вук тоже рассмеялся — коротким резким смешком: «Посмотрим, посмотрим! А теперь, Помпо, Умфо — или как вас там! — подведите Керди к микрофону. В противном случае он будет считаться погибшим, и вы понесете суровое наказание».

«И вы не боитесь последствий?» — вкрадчиво поинтересовался Титус Помпо.

«Спрашиваю в последний раз! Намерены ли вы предоставить Керди Вуку возможность говорить со мной сию минуту?»

Голос диктатора островитян помрачнел: «В качестве особой уступки отделу B и управлению станции Араминта мы вернем его через месяц, когда он отбудет свой срок».

«Я немедленно посылаю автолет в Йиптон. В течение одного часа мы приземлимся на посадочной площадке у отеля. К тому времени Керди Вук должен быть уже там».

Бодвин Вук выключил телефон.

Прошло пять минут. Из динамика послышался голос Шарда: «Мы готовы».

«Хорошо! Я уведомил Титуса Помпо о том, что вы подберете Керди Вука на посадочной площадке. Как только он будет на борту, продолжайте действовать по плану».

«Вас понял. Мы вылетаем».

Уже через несколько секунд в кабинет зашел Намур, явно недоумевавший по поводу столь срочного вызова. Он вежливо кивнул Бодвину Вуку и отделался более холодными кивками в сторону Айзеля Лаверти и Руна Оффо. Глоуэна он заметил, но поздороваться с ним не соблаговолил и обратился к директору: «Случилась какая-нибудь катастрофа? Все сидят мрачнее тучи и молчат, будто воды в рот набрали. Что происходит?»

Бодвин Вук по-дружески протянул к нему руки: «Вы неправильно истолковываете наше настроение! Глоуэн развлекал нас рассказами о «Кошачьем дворце», и мы завистливо молчим, потрясенные великолепием и разнообразием его впечатлений. Рад, что вы смогли уделить нам драгоценное время. Мне всегда доставляет удовольствие встретить человека уверенного в себе, не знающего страха и сомнений, честного и надежного».

«Благодарю вас, — пробормотал Намур. — Я тоже рад оказаться здесь, в святая святых добродетели и самых высоких принципов».

«Мы делаем все, что можем, — скромно признал Бодвин Вук. — Редко, однако, о нас отзываются с похвалой. Возникает впечатление, что наши достоинства способны оценить только преступники».

«Надеюсь, не только — я высоко ценю ваши достижения».

«Всякое бывает, — Бовин Вук вежливо указал на стул. — Присаживайтесь. Айзель и Рун, к сожалению, не смогут составить нам компанию — сегодня им предстоит выполнять немаловажные обязанности!»

«Неужели? — Намур с любопытством проводил взглядом уходящих капитанов. — Могу ли я спросить, что происходит, или вы предпочитаете, чтобы я изображал полное равнодушие?»

«Здесь нет никакой тайны. Умфо позволил себе новые вольности. Он задержал моего племянника Керди на основании совершенно голословных обвинений — невероятная наглость, на которую уже невозможно смотреть сквозь пальцы».

Намур поджал губы: «Возникает впечатление, что затея бесстрашных львов, в целом, провалилась. Я обменялся парой слов с Арлесом; он считает, что Керди стащил его плащ и разорвал его на кусочки. Такой поступок никак не согласуется с принципами бесстрашных львов, и Арлес в полном замешательстве».

«Действительно, это было бы более чем странно со стороны Керди — как-никак, он все-таки Вук. Уверен, что Керди сможет все объяснить к нашему удовлетворению. Между прочим, он и Глоуэн выполняли в Йиптоне поручение отдела B. Похищение плаща — лишь удобный повод для ареста».

«Ага! Вот, оказывается, чем вызван переполох! И вы хотели бы, чтобы я использовал свое скромное влияние и попробовал утрясти этот неприятный инцидент?»

«Ни в коем случае! Сегодня Титус Помпо, как бы между прочим, провозгласил свою независимость — смехотворная дерзость, которую мы намерены подавить в зародыше. Видите ли, я уже отправил в Йиптон вооруженный отряд с тем, чтобы Керди был немедленно возвращен на станцию. Кроме того, будет проведена инспекция атолла в соответствии с действующим регламентом. Все это, несомненно, вызовет у Титуса Помпо припадок бешенства, граничащий с помешательством, и характер наших взаимоотношений с йипами существенно изменится. Я решил обсудить с вами эти новые взаимоотношения, пока мы ждем новостей из Йиптона».

Намур задумчиво погладил подбородок: «Я к вашим услугам. Но прежде, чем выдвигать какие-либо определенные предложения, сегодня вечером я хотел бы пораскинуть мозгами. А поэтому прошу меня извинить...» — Намур приготовился встать. Бодвин Вук остановил его, укоризненно пригрозив пальцем: «Раскидывайте мозгами, сколько вам будет угодно, но прежде всего позвольте мне порекомендовать несколько тем для размышления. Вам не помешало бы делать заметки».

«Да-да, — пробормотал Намур, — я вас слушаю». Он взял со стола лист чистой бумаги и вынул авторучку.

Бодвин Вук откинулся на спинку кресла, сложил руки на маленьком округлом животе и возвел глаза к потолку: «Наша цель заключается в том, чтобы избавить Кадуол от йипов. Острова Лютвен станут туристическим центром, базой, откуда они смогут отправляться на экскурсии в различные районы Заповедника. Осуществление этого плана должно занять не более десяти лет».

Намур высоко поднял брови: «Вы не шутите?»

«Вы употребили правильное выражение в правильном контексте, — отозвался Бодвин Вук. — Я человек серьезный, и шутить не люблю. Я предлагаю серьезное решение серьезнейшей, жизненно важной проблемы! Наши предки жили в мире золотой мечты, где преобладало беззаботное легкомыслие. Они видели, что на горизонте сгущаются тучи, но поворачивались к ним спиной, ожидая, что такие люди, как вы и я — и Глоуэн, заснувший на софе — исправят положение. Десять лет — вполне разумный срок. Не так ли, Глоуэн?»

«Что? Так точно, директор! Десять лет».

«Похоже на то, что весь распорядок моей жизни должен измениться», — скорбно заметил Намур.

«Увы, это неизбежно! — столь же скорбно ответил Бодвин Вук. — И этим перемены не ограничатся. Нам известно, например, что вас обслуживают семь или восемь девушек из Йиптона».

«Только шесть», — сказал Намур.

«Пусть шесть. Их функции, разумеется, необходимы и разнообразны, но в настоящее время следует ускорить процесс приобретения нашей независимости от услуг островитян, и вы должны показывать всем пример. Вы записываете?»

«Да, разумеется. Ускорить процесс приобретения независимости от услуг островитян. Показывать пример».

«Тем не менее — обозначьте это как пункт второй — могут допускаться особые исключения в отношении домашней челяди из Йиптона, доказавшей свою надежность многолетней беспорочной службой. В большинстве случаев, однако, йипы будут постепенно заменяться наемными работниками иного происхождения, как на станции, так и в приютах Заповедника. Подготовьте график с указанием численности заменяемого персонала и сроков такой замены, а также список тех йипов, которых вы рекомендуете не высылать — назовем их «йипами особой категории»».

«Будет сделано. График и список. Похоже на то, что в ближайшее время я буду очень занят. Видите ли...»

«Это еще не все! Пишите. Пункт третий: следует нанять новых сельскохозяйственных работников с планет, где укоренились давние сельскохозяйственные традиции, и новых техников с планет, отличающихся высоким уровнем развития технологии. Смотрите не перепутайте — я не хочу, чтобы высокооплачиваемые техники лущили горох, а лущители гороха программировали компьютеры».

Намур деловито записывал: «Весьма предусмотрительно».

«Я улавливаю в ваших словах определенную иронию, — сказал Бодвин Вук. — Лучше вежливо предупредить вас сейчас, чем устраивать вам разнос потом, когда вы снова всех нас подведете, как в случае с расхищением компонентов и боеприпасов. Йипы нагло обдирали нас, как липку, а вы делали вид, что считаете ворон, и бесстыдно прохлаждались с восемью йипочками!»

Намур печально улыбнулся: «Вы коснулись щекотливого вопроса. Йипы дьявольски коварны и злоупотребили моим доверием».

«Пункт четвертый! — провозгласил Бодвин Вук. — Подготовьте список районов ближайших планет, в которых ощущается острый дефицит рабочей силы, и прежде всего тех, население которых готово организовать перевозки и предложить другую помощь. Насколько мне известно, вы хорошо знакомы с процессом космической транспортировки и трудоустройства йипов».

Намур вынужденно кивнул: «По меньшей мере мой опыт позволяет мне в полной мере оценить сложность поставленных передо мной задач».

«Трудности и сложности неизбежны при переселении целого народа! — возразил директор отдела B. — К счастью, ни вам, ни мне переселяться не придется».

«Нет нужды вам напоминать, что Умфо планирует переселение совсем другого рода — а именно в Мармион».

«От этих планов придется отказаться. Такова сущность урока, который ему сегодня преподадут».

Намур пожал плечами: «Боюсь, что вы только ожесточите его».

Бодвин Вук прищурился, воззрившись на Намура не сулящими ничего доброго желтыми глазами: «Опасаться следовало бы скорее того, что он ожесточит меня! Я закрою его гавань кордоном, и в Йиптоне больше не будет рыбы. Я вырублю весь его бамбук, и дождь будет литься ему на голову через дыры в прохудившейся крыше. По ночам ему придется бродить на ощупь, потому что мы прекратим подачу энергии. Йипы с облегчением покинут его загнивший голодный город. И каждого йипа, всходящего по трапу звездолета, мы будем спрашивать: «Ты — Умфо, повелитель йипов?» И если никто не признается, значит, Титус Помпо будет последним, кто покинет Йиптон».

«Вполне возможно, что так оно и будет, — вздохнул Намур. — Надо полагать, в качестве первой меры вы собираетесь полностью прекратить доставку туристов в Йиптон?»

«А вот и нет! Напротив, мы набьем Йиптон туристами до отказа — толпами туристов, армиями туристов! Отель «Аркадия» просядет под тяжестью туристов, а йипы будут бегать, высунув языки, с целыми штабелями подносов на головах, чтобы прокормить ораву, стучащую ложками по столам! Туристы будут платить векселями, а йипы смогут обменивать векселя только на презервативы, брошюры с текстом Хартии и билеты в один конец до инопланетных пунктов назначения!»

Намур откровенно веселился: «Бодвин Вук, я вам аплодирую! Печально, тем не менее, что йипы, которых никто не спрашивал, когда составлялась Хартия, пострадают больше всех от ее применения».

«Еще печальнее тот факт, что они притязают на чужую собственность — но такова извращенная человеческая природа. Или я ошибаюсь, и природу йипов не следует называть человеческой? — Бодвин Вук взглянул на часы. — Мне представили вызывающий серьезные опасения отчет. Пользуясь похищенными у нас компонентами, йипы собрали как минимум один автолет модели D и оснастили его орудиями, которые можно рассматривать только как средства нападения. Если мы найдем этот автолет, мы его конфискуем или уничтожим».

«Любопытные новости! — воскликнул Намур. — Благодаря вам у меня теперь достаточно пищи для размышлений». Он решительно встал: «А теперь мне пора — у нас обоих много дел».

«Не спешите. Я нарочно отвел время для нашего совещания, и было бы несправедливо лишать вас возможности воспользоваться всем этим временем, до последней секунды. Сядьте! Перейдем к другому вопросу, — Бодвин Вук разложил на столе подробную карту. — Как вы видите, это карта Йиптона. Вот отель «Аркадия», вот посадочная площадка». Директор отдела B постучал по карте длинным белым указательным пальцем: «Здесь, по-видимому, находится Кальоро, а здесь и здесь — женские спальные корпуса». Бодвин Вук бросил быстрый взгляд на Намура: «Где находится дворец Умфо? Пожалуйста, покажите».

Намур покачал головой: «Мне это неизвестно так же, как и вам».

«Вас никогда не приглашали в его персональные апартаменты?»

«Мы заключаем сделки — в тех редких случаях, когда это требуется — в помещении недалеко от вестибюля отеля. Я говорю с Умфо через бамбуковую решетку. Не могу сказать, можно ли назвать это помещение частью его персональных апартаментов. Подозреваю, что он нередко наблюдает за происходящим в вестибюле отеля с какой-нибудь потайной галереи. Почему вас это интересует?»

«Я мог бы назвать дюжину причин, — беззаботно ответил Бодвин Вук. — Прежде всего — из чистого любопытства». Директор снова взглянул на часы: «Теперь новостей можно ожидать каждую минуту».

Минуты тянулись одна за другой, и Бодвин Вук обсуждал с Намуром то одно, то другое. Наконец из динамика донесся голос: «Говорит Шард Клатток. Мы подобрали Керди. Он жив, но его здорово отделали».

«Отделали?!» — голос Бодвина Вука прозвенел, как колокол.

«Он в шоке. Его глаза открыты и он, по-видимому, в сознании, но не узнает меня и не отвечает на вопросы. Он весь покрыт небольшими рваными ранами. Умпы, передавшие его нам, утверждают, что вчера после полудня Керди вырвался из места заключения и пытался убежать. Они говорят, что он спрыгнул в канал и спрятался между опорами в месте, кишащем йутами. По словам умпов, когда они нашли Керди, он лежал в грязи, и его грызли йуты. Такая вот история».

«Вы им верите?»

«В какой-то степени. Они смотрят на Керди с почтительным ужасом и не понимают, каким образом он умудрился выжить. Но о том, что они с ним делали до побега, можно только догадываться».

«Насколько серьезно его состояние? Он выживет?»

«Состояние у него тяжелое. Он безразличен к боли».

«Что ж, приступайте к осуществлению нашего плана».

«Он уже выполняется полным ходом. До сих пор мы не заметили никакой реакции».

«Держите меня в курсе».

Бодвин Вук резко повернулся в кресле, глядя в окно. Намур молчал — и теперь уходить явно не собирался.

Прошло еще десять минут. Снова из динамика послышался голос Шарда: «Мы возвращаемся».

«Что вы сделали?» — резко спросил Бодвин.

«В то время, как два аппарата продолжали кружить в полное боевой готовности, третий и четвертый спустились и сорвали крышу абордажными крюками, обнажив пол помещения. На полу автолета не было — не было и никаких следов металлообрабатывающего оборудования. Короче говоря, уничтожать было нечего. Но мы сразу заметили, что пол выстлан свежим бамбуком — под ним что-то скрывалось. Взломав этот пол, мы нашли автолет и станки. Установив фугасную бомбу с часовым механизмом, мы поднялись в воздух. Автолет, оборудование и окружающие сооружения уничтожены. Теперь мы летим домой».

«Отлично! — сказал Бодвин Вук. — На данный момент вы сделали все возможное».

Официально об операции по уничтожению сборочного цеха Титуса Помпо объявили, как о срочном вылете с целью перевозки внезапно заболевшего Керди Вука в госпиталь станции Араминта. Слухи, конечно, распространились — кто-то из отдела B не сумел держать рот на замке или, что гораздо вероятнее, о событиях этого дня проговорился Намур. Тем не менее, масштабы налета и его предполагаемых последствий для планов и амбиций Умфо не предавались гласности.

Керди оставался в госпитале две недели, пока заживали его раны — от каждой остался маленький уродливый шрам; затем его перевели в лазарет. Он продолжал оставаться в состоянии глубокой апатии — явно понимая происходящее вокруг, он ел самостоятельно и подчинялся указаниям врачей, но не замечал посетителей и ничего не говорил. Время от времени он проявлял признаки внутреннего напряжения — его большое розовое лицо сморщивалось, как у младенца, у него из глаз текли слезы, и он издавал высокие хныкающие звуки, но никаких слов не выговаривал. Такие припадки, однако, стали повторяться все реже, и со временем Керди стал больше интересоваться окружающими вещами, наблюдая за персоналом и разглядывая иллюстрации в журналах — но при этом продолжал хранить молчание и игнорировать посетителей.

Кончился учебный год. Совершив подвиги самоотверженного прилежания под руководством репетиторов, Арлес сдал экзамены и получил свидетельство об окончании лицея. Глоуэн, а также Уэйнесс, Майло и несколько других студентов, получили дипломы с отличием.

Каждый год устраивался банкет, на который приглашали мудрецов, проживающих в настоящее время в Бродячем дворце, а также выпускников лицея, консерватора с семьей, директоров отделов с их заместителями, шестерых домоправителей пансионов, преподавателей лицея и пятерых почетных гостей, избранных советом преподавателей лицея.

Банкет был самым дорогостоящим и грандиозным мероприятием года, требовавшим от служащих управления мужского пола прибытия в парадных униформах, а от дам — применения самых умопомрачительных изобретений их личных портных и парикмахеров. Те, кого не пригласили, утешались взаимными заверениями в том, что вся эта официальная мишура была невообразимо скучной и безобразно разорительной потерей времени, и что у них, людей занятых, скорее всего не было бы возможности почтить своим присутствием этот банкет даже в том случае, если бы их пригласили. Тем не менее, неизменно наблюдалась яростная конкуренция между желающими стать одним из пяти «почетных гостей».

Когда началась заключительная часть банкета, Глоуэн улучил минуту в перерыве между торжественными речами и нашел Уэйнесс. Они сбежали на балкон, сели рядышком и смотрели свысока на собравшихся внизу знаменитостей и представителей власти.

По случаю банкета Уэйнесс надела длинную юбку из черных, зеленых и винно-красных полос, узкую в талии и расширяющуюся колоколом, черный жилет из какого-то матового материала и черную головную повязку. Глоуэн не переставал изумленно поглядывать на нее, быстро отводя глаза и снова притягиваемый, как магнитом, в связи с чем его подруга заметно нервничала. Наконец Уэйнесс не выдержала и сказала: «Глоуэн, перестань сейчас же! Я тут сижу и места не нахожу, будто у меня пуговицы неправильно застегнуты или огромный клоп ползает в волосах».

«Я никогда еще не замечал, чтобы ты была… так элегантно одета».

«О! И это все? Ты одобряешь?»

«Несомненно. Хотя ты кажешься странной и незнакомой».

«Подумаешь, я всегда была странной! — беззаботно ответила Уэйнесс. — А что касается некоторых близких знакомств, я не могу себе ничего позволять под маминым бдительным оком».

Глоуэн печально улыбнулся, и Уэйнесс с любопытством покосилась на него: «Ты почему такой мрачный?»

«Ты прекрасно знаешь, почему».

«Сегодня вечером я не хочу об этом думать».

«А я не могу об этом не думать. Ведь ты можешь никогда не вернуться».

«Конечно, я вернусь! А если нет…»

«Если нет?»

«Тогда ты приедешь и меня найдешь».

«Это легко сказать. Как я тебя найду — среди тысяч миров, среди миллиардов и триллионов людей?»

«Такое количество людей само по себе внушает надежду. Если ты меня не найдешь, ты обязательно найдешь кого-нибудь не хуже меня или даже лучше — ведь такое возможно?»

«Во всей Ойкумене нет никого с таким же милым болтливым ртом, с таким же маленьким вздорным подбородком, с таким же завитком волос на лбу, с таким же ароматом».

«Надеюсь, я по крайней мере пахну достаточно приятно?»

«Восхитительно. Ты всегда напоминаешь мне ветер на горных лугах».

«Это просто мыло, которым я моюсь. Глоуэн, перестань сентиментальничать только потому, что я уезжаю. А то я тоже расчувствуюсь и начну реветь».

«Слушаюсь и повинуюсь. Поцелуй меня».

«На нас все смотрят! Нет уж, пожалуйста».

«Сейчас никто не смотрит».

«Глоуэн перестань! Хватит. Меня слишком легко совратить… Видишь? Ну что я тебе говорила! Мама грозит мне пальцем».

«Не думаю, что она заметила. Она уже отвернулась».

«Может быть, — Уэйнесс показала куда-то пальцем. — А вот и Арлес, скромненько сидит в углу».

«Да, удивительное дело. Спанчетта в ярости, ей не удалось получить специальное приглашение. А мой отец здесь, что ее бесит еще больше».

«А кто эта девушка с Арлесом? По-моему, я ее раньше не видела. Похоже, что они давно друг друга знают».

Глоуэн взглянул на спутницу Арлеса — кричаще одетую молодую женщину с роскошными формами и волосами невозможного оранжево-розового оттенка: «Друзилла ко-Лаверти, из труппы «Лицедеев» Флоресте. Если верить слухам, она в столь же близких отношениях с Намуром. Впрочем, это не мое дело».

«И не мое. Хотя это странно».

«Что странно?»

«Неважно. Я тебе говорила, что Джулиан Бохост снова приехал из Стромы? Он все еще хочет на мне жениться, а также изучать массовые убийства под Бредовой горой — хотя согласен с тем, что можно изучить убийства в первую очередь, а жениться на мне потом».

«Жаль, что его не пригласили на банкет. Вот была бы речь!»

«Между прочим, он был уверен, что его пригласят, и даже приготовил текст выступления — но папа сказал ему, что билетов больше нет. Как поживает Керди Вук?»

«Не знаю. Врач говорит, что, если бы он хотел поправиться, то давно уже поправился бы. Но Керди не желает говорить, хотя читает журналы, смотрит телевизор и громко стучит по миске ложкой, когда ему не нравится еда. Врач считает, что мозг — не только мозг Керди, а мозг любого человека — представляет собой нечто вроде комитета или совещания. Умственный комитет Керди еще не доверяет полностью его сознательному представлению о себе, и поэтому отключил речевые функции. По словам врача, он начнет говорить снова, это лишь вопрос времени».

«Бедный Керди!»

Глоуэн вспомнил события судьбоносного вечера в Йиптоне: «В общем и в целом я согласен — бедный Керди, нечего сказать».

Уэйнесс взглянула на него с любопытством: «Ты, кажется, слегка иронизируешь».

«Вероятно. Я никогда не рассказывал тебе в подробностях, что произошло той ночью».

«А ты мне когда-нибудь расскажешь? Про «Кошачий дворец» и все остальное?»

«Про «Кошачий дворец» я могу рассказать тебе прямо сейчас, в трех предложениях — если тебе интересно».

«Конечно, интересно».

«Я не хотел туда идти, но подчинился распоряжениям Керди, настаивавшего на том, чтобы я ничем не выделялся среди рыкающих бесстрашных львов, готовых на все. Во дворце я выпил с девушкой чаю и задал ей несколько ничего не значащих вопросов. А она смотрела на меня, как дохлая рыба — без всякого выражения. Вот и все».

Уэйнесс взяла его за руку: «Давай больше не будем говорить об этих вещах. Вот идет Майло. Он какой-то подозрительно веселый. Что-то произошло».

Майло уселся: «У меня есть новости! Глоуэн, наверное, уже знает, что у нас снова гостит Джулиан Бохост. Так вот, он собирается поехать в приют под Бредовой горой и в одиночку, силой убеждения, заставить банджей жить в мире и любви».

«Он получит по башке боевым топором, больше ничего».

«Джулиан надеется избежать насилия. Но если банджи не вступят в партию жмотов и не прислушаются к голосу разума, он надеется изучать их на безопасном расстоянии и представить отчет».

«Полагаю, что против этого нечего возразить — особенно если он сам платит за свои развлечения».

Майло с изумлением уставился на Глоуэна: «Ты что, смеешься? Джулиан — политик, он ни за что не платит».

«У него и денег-то своих нет, его родители еще живы», — вставила Уэйнесс.

«Будучи представителем смотрительницы Вержанс, он считает, что ему, как должностному лицу, не подобает пользоваться общественным транспортом — и потребовал, чтобы управление предоставило ему личный автолет с пилотом. Папа глубоко вздохнул и уступил. Глоуэн, если не возражаешь, этим пилотом можешь быть ты».

«Если Уэйнесс поедет и ты поедешь — тогда не возражаю. А если нет, то нет».

«Мы поедем — помогать высокоученым исследованиям. Так что договорились».

«Не думаю, что мое присутствие очень обрадует господина Бохоста».

«Не все коту масленица! — сказала Уэйнесс. — Рано или поздно Джулиану придется считаться с действительностью. Не сомневаюсь, что это путешествие нам надолго запомнится».

Пассажиры из Прибрежной усадьбы опаздывали. Глоуэн и Чилке проводили предполетный осмотр с особой тщательностью.

«С Джулианом ничего не должно случиться, — предупредил Глоуэн. — Он у нас важный политический деятель, что-то вроде начинающего Умфо из Троя».

«Политикой заниматься удобно, — заметил Чилке. — Особенно если ты ничего другого не умеешь. Что он из себя представляет, этот Джулиан?»

«Судите сами — он уже здесь».

У автолета остановился открытый экипаж. Первым из него выпрыгнул Джулиан Бохост — полный энергии и щеголеватый, в широкополой белой шляпе и легком костюме из синего в белую полоску полотна. За ним последовали Майло и Уэйнесс. Они сложили походные сумки в багажник автолета.

Джулиан обратился к Чилке: «Вы готовы? Где наш автолет?»

«Непосредственно у вас за спиной — блестящая черная машина с желтой полосой», — ответил Чилке.

Джулиан посмотрел на автолет с таким видом, будто не верил своим глазам, и снова обернулся к Чилке: «Это ни в коем случае не подойдет. Разве у вас нет ничего поудобнее, поприличнее?»

Чилке погладил подбородок: «Сразу ничего не приходит в голову... Если вы не против подождать несколько дней, в приют отправится воздушный автобус — в нем гораздо просторнее, и по пути вы сможете поболтать с туристами».

«Мне поручены официальные изыскания, — надулся Джулиан. — Я нуждаюсь в удобствах и ожидаю, что меня доставят в пункт назначения по первому требованию».

Чилке явно веселился: «Подумайте своей головой. Перед вами готовый к вылету автолет. Это удобно. Он доставит вас в пункт назначения по первому требованию. Сколько вы платите за перевозку?»

«Разумеется, я ничего не плачу!»

«В таком случае, пользуясь автолетом, вы получаете гораздо больше, чем тратите. Садитесь».

Джулиан понял, что высокомерие не производит на находчивого Чилке никакого впечатления, и смягчил тон: «Видимо, придется довольствоваться тем, что есть». Заметив Глоуэна, он воскликнул: «Ага! Кого я вижу? Прилежный молодой агент отдела расследований решил проводить нас в далекий путь?»

«Не совсем так».

«Ты здесь выполняешь какие-то обязанности? Охраняешь автолет? Арестовываешь отлынивающих йипов?»

«Отлынивающих йипов? — встрепенулся Чилке. — Вы имеете в виду того субъекта, что околачивается у ангара? Это мой помощник. Согласен, его следовало бы арестовать, но у Глоуэна сегодня нет времени — он ваш пилот».

Джулиан оцепенел, удивленный и недовольный. С сомнением глядя на Глоуэна, он спросил: «У тебя достаточно опыта?»

«По поводу опыта могу сказать только одно, — пожал плечами Глоуэн. — Моя сумка лежит в багажнике автолета, а твои чемоданы уезжают в машине».

Джулиан сорвал шляпу и принялся ею размахивать: «Эй, водитель! Вернитесь!» С гневом повернувшись к Глоуэну, он потребовал: «Что ты стоишь? Сделай что-нибудь!»

Глоуэн снова пожал плечами: «Боюсь, тебе придется самому бежать за своим багажом».

Чилке засунул в рот два пальца и издал оглушительный свист. Экипаж остановился. Заметив жестикуляцию Чилке, водитель вернулся к автолету. С каменным лицом Джулиан перенес свои чемоданы в багажник автолета, после чего снова обратился к Глоуэну: «Мне требуется опытный пилот со стажем. Ты уверен, что твоей квалификации достаточно?»

Глоуэн передал ему небольшую пачку документов: «Вот мои удостоверения и лицензии».

Джулиан скептически просмотрел бумаги: «Гм. Трудно что-либо сказать. Ну что ж, мы летим в приют под Бредовой горой или нет?»

«Полет будет продолжаться примерно четыре часа. Это не скоростной летательный аппарат, но он вполне подходит для экскурсий такого рода».

Джулиан Бохост больше не возражал. Он забрался в салон автолета, где уже сидели Майло и Уэйнесс. Глоуэн задержался, чтобы обменяться парой слов с Чилке: «Ваш приговор?»

«Задирает нос».

«Это очевидно. Ну ладно, мы поехали». Глоуэн забрался в кресло пилота, окруженное приборами управления. Прикоснувшись к нескольким кнопкам, он слегка передвинул рычаг подъемника — автолет взмыл в воздух. Глоуэн включил программу автопилота, и аппарат стал набирать скорость, удаляясь в юго-западном направлении.

Под ними раскинулись пологие холмы предгорий Мальдуна. Холмы и виноградники анклава Араминты сменились первой нетронутой заповедной территорией — приятными зелеными лугами среди пролесков темно-синей алломброзы. Вскоре они уже летели над извилинами тянувшейся с севера реки Тван-Тиволь, впадавшей в Промозглую топь, источник двух других рек, Уонна и Льюра. Здесь, в обширной болотистой низине, преобладали пруды и старицы, темно-зеленые травяные и мшистые трясины, лиловатые по краям и перемежающиеся зарослями кустарника-бальвуна, высокими светлыми пучками дьюкасского остролиста и редкими мрачноватыми остовами скелетных деревьев.

Сирена сияла в безоблачном глубоко-синем небе. «Если кому-нибудь это интересно, — нарушил молчание Глоуэн, — на всем пути нас ожидает хорошая погода. Кроме того, если верить метеорологам, под Бредовой горой тоже солнечный день, и не заметно никаких признаков банджей».

Джулиан попробовал пошутить: «В таком случае кровопролитие не состоится, и туристам, несомненно, возместят расходы».

«Не думаю», — вежливо ответил Глоуэн.

«Поэтому это место и называется Бредовой горой», — прибавил Майло.

«А почему оно, действительно, так называется?» — поинтересовалась Уэйнесс.

«Наименование, несомненно, объясняется тем, что в этом районе регулярно происходят битвы банджей, — наставительно произнес Джулиан Бохост. — Полная бесполезность — бредовое безумие, если хотите — этих кровопролитий давно вызывает возмущение, по меньшей мере среди активистов ЖМО. Если мой план целесообразен и будет осуществлен, Бредовую гору можно будет переименовать в Мирную гору или Полюбовную гору, что-нибудь в этом роде».

«А если план окажется неосуществимым, что тогда?» — спросила Уэйнесс.

«Тогда гору торжественно переименуют в пик Бредового Идеализма Джулиана Бохоста», — отозвался Майло.

Джулиан печально покачал головой: «Вы все шутки шутите. Но в конце концов вы увидите, что отшутиться от прогресса невозможно — ЖМО возьмет верх!»

«Давайте хотя бы с утра не говорить о политике! — взмолилась Уэйнесс. — Глоуэн, по долгу службы ты обязан все знать. Почему Бредовую гору так называют?»

«Служба тут ни при чем, но я, кажется, знаю, в чем дело, — сказал Глоуэн. — На старых картах та же возвышенность называется «горой Стефана Тоза». Но около двухсот лет тому назад влиятельный турист-натуралист, пораженный открывшимся зрелищем, стал именовать ее Бредовой горой, и название прижилось».

«А чем был так поражен этот турист?»

«Я покажу, когда мы прилетим».

«Это скандал, о котором стыдно говорить? — спросила Уэйнесс. — Или приятная неожиданность?»

«А может быть, и то и другое?» — прибавил Майло.

«Ты мгновенно придумываешь логические конструкции, превосходящие всякое понимание, — заметила брату Уэйнесс. — Я не могу даже представить себе ситуацию, удовлетворяющую обоим условиям».

«Поживем — увидим. Глоуэн явно готовит нам сюрприз».

«Не сомневаюсь. Глоуэн любит говорить загадочными недоговорками. Джулиан, ты так не считаешь?»

«Я думаю о совсем других вещах, моя дорогая».

Уэйнесс повернулась к Глоуэну: «Расскажи нам о битвах. Ты их видел?»

«Пару раз. Находясь в Бредовом приюте, их трудно не заметить».

«Что там происходит? Они такие страшные, как представляет себе Джулиан?»

«Битвы банджей — захватывающие зрелища, хотя в некоторых отношениях отталкивающие».

Джулиан иронически хмыкнул: «Хотел бы я знать, в каких отношениях их нельзя назвать отталкивающими!»

«Впечатление отвратительной жестокости, возникающее у наблюдателей — ошибочное антропоцентрическое истолкование. Банджи, судя по всему, смотрят на вещи по другому».

«В это трудно поверить».

«Если бы они не хотели драться, то не дрались бы. Это проще простого».

Джулиан вынул из кармана рекламную брошюру: «Послушайте, что говорится в статье «Под Бредовой горой»:

«Битвы банджей — в высшей степени драматические и колоритные события; к счастью, теперь туристам предоставляется возможность их увидеть.

Предупреждаем щепетильных! Эти массовые кровопролития потрясают бешеной, чудовищной жестокостью. Долина наполняется криками и воплями, трубные победные возгласы смешиваются с мучительными стонами побежденных. Не знающие усталости и страха бойцы соревнуются в мастерском владении грозными инструментами смерти. Они рубят и бьют наотмашь, крушат черепа и протыкают торакальные пластины — никто никого не щадит, никто не просит пощады.

У человека, наблюдающего за побоищем банджей, остается неизгладимое воспоминание, богатое доисторической символикой. Происходящее пробуждает к жизни древние эмоциональные архетипы, которым нет названия на языке современного обитателя Ойкумены. Качество этого зрелища не вызывает сомнений, цветовая гамма неповторима: зловещие пятна багровой крови на траве, мерцание черной брони и шлемов, едко-голубые и ядовито-зеленые тона нагрудных пластин.

Вся атмосфера под Бредовой горой насыщена ощущением величественной и трагической силы судьбы...» и так далее в том же духе».

«Очень живо написано! — заметил Глоуэн. — Не сравнить с сухим текстом официального путеводителя, где о битвах едва упоминается».

«Тем не менее, это фактически достоверное описание?»

«Не совсем. Воплей и стонов не так уж много, банджи скорее хрюкают, булькают и издают звуки, похожие на громкую отрыжку. Самки и детеныши проходят рядом и совершенно не интересуются побоищем, причем их никто никогда не трогает. Тем не менее, невозможно отрицать, что самцы увлекаются и нередко рубят на куски побежденных противников».

«Прошу простить мой нездоровый интерес, — вмешалась Уэйнесс, — но не мог бы ты доходчиво объяснить, что именно там происходит, и по какой причине?»

«На первый взгляд битвы банджей совершенно бессмысленны, и их легко можно было бы избежать. Банджи мигрируют с севера на юг и с запада на восток. И обратно. Их маршруты пересекаются под Бредовой горой, там, где построен заповедный приют. Первый признак приближения орды — низкий прерывистый гомон, похожий на отдаленную перекличку стаи гусей. Потом орда появляется на горизонте. Через несколько минут по трассе пробегает первый штурмовой отряд — сотня элитных бойцов, вооруженных десятиметровыми пиками, топорами и двухметровыми шипами. Они занимают перекресток и охраняют его, пока их орда пробегает мимо. Если в это же время приближается другая орда, она не ждет, пока пройдет первая, что, казалось бы, диктуется простейшей логикой, а возмущается тем, что ей преградили путь, и нападает.

Бойцы опускают пики наперевес и бросаются вперед, пытаясь пробить дорогу своему племени. Битва заканчивается, когда та или иная орда полностью преодолевает перекресток. Пройти его последними — великое унижение, и побежденная орда разражается громким обиженным воем.

Примерно в это время туристы бегом спускаются в долину за сувенирами, надеясь найти неповрежденный шлем. Они роются среди трупов и тащат все, что попадется, а иногда даже спорят и дерутся из-за находок. Бывает и так, что лежавший неподвижно бандж еще жив и убивает мародера на месте.

Руководство не обходит вниманием смерть туристов. Фотографии погибших вывешиваются в галерее приюта в назидание другим. Там висят сотни таких фотографий приезжих со всевозможных планет, и эта галерея тоже превратилась в своего рода аттракцион».

«Все это отвратительно», — заключил Джулиан.

«Мне самому все это не нравится, — возразил Глоуэн, — но банджи не перестанут драться, и туристы не перестанут приезжать; приют «Под Бредовой горой» популярен, как никогда».

«Циничный подход», — отозвался Джулиан.

«Не столько циничный, сколько практичный. Теоретизировать легче всего».

«Не понимаю и не хочу понимать, что ты имеешь в виду», — сухо сказал Джулиан.

«Если бы тебе предоставили полную свободу действий, каков был бы твой план предотвращения побоищ?» — спросил Майло.

«Первое, что приходит в голову — система ограждений, препятствующих передвижению одной орды до тех пор, пока не пройдет другая. Но ограду легко разрушить или обойти. В настоящий момент я рассматриваю возможность строительства наклонных насыпей — пандусов — с переходом над перекрестком по мосту. Это позволило бы обеим ордам передвигаться одновременно, не вступая в конфликт».

«Подумай, о чем ты говоришь, Джулиан! Тебе никто никогда не позволит осуществить подобный проект. Ты рассуждаешь таким образом, как будто Хартия не существует».

«Хартия отжила свой век — так же, как и Общество натуралистов. Не вижу необходимости скрывать, что партия ЖМО изучает все имеющиеся возможности».

«Изучайте возможности, сколько угодно. Планируйте строительство насыпей и переходов в свое удовольствие — хотя называть такое бессмысленное времяпровождение «официальными изысканиями», конечно, смешно. Это жмотские делишки и делишки Джулиана Бохоста; совершенно непонятно, почему за них должно платить управление Заповедника. Не вам обвинять других в «циничном подходе» — полюбуйтесь на себя!»

Джулиан медленно повернул голову и внимательно посмотрел на Майло из-под полуприкрытых век — на какое-то мгновение завеса наигранного взаимопонимания порвалась.

Майло продолжал с необычной резкостью: «Мы знаем, чего ты хочешь. Прежде всего ты хочешь создать прецедент жмотского вмешательства в заповедную среду. Заручившись таким прецедентом, вам проще будет предложить йипам заявить претензии на землю. В конечном счете жмоты намерены присвоить огромные поместья и отгрохать себе роскошные усадьбы в лучших районах Дьюкаса. А дикие животные пусть пасутся за оградой! Уверяю тебя, Джулиан, ничего у тебя не получится. Не принимай нас за дураков».

Джулиан безразлично пожал плечами: «Ты бросаешься словами, как неотесанная деревенщина. Посоветовал бы тебе успокоиться. Мне поручили проинспектировать район. Я представлю свои рекомендации. Их могут принять или не принять во внимание. Больше тут не о чем говорить». Он демонстративно отвернулся от Майло и обратился к Глоуэну: «А что постояльцы делают в приюте «Под Бредовой горой», когда банджи не дерутся?»

«Отдыхают, бездельничают, заказывают крепкие коктейли «Сан-сью» и вечерние ликеры, обсуждают пейзажи с другими туристами. Постояльцы со спортивными наклонностями устраивают восхождения на Бредовую гору. Подъем не слишком крут, тропа достаточно безопасна. По пути встречаются интересные вещи. Ценители сувениров ищут яйца молниеносцев в руслах горных ручьев и копаются в остатках побоищ у перекрестка — разумеется, когда банджей нет поблизости. Настоящие любители приключений отправляются верхом на бантерах к становищу банджей у Рябистого озера — опять же, когда банджей нет поблизости. Некоторые счастливчики находят колдовские камни».

«Что такое колдовской камень? — спросила Уэйнесс. — И что такое бантер?»

«Самки банджей полируют кусочки нефрита, ляпис-лазури, малахита и прочих цветных камней, изготовляя бусины и пластинки с закругленными краями. Сидя в шалашах, они надевают их себе на шею, как ожерелья. Примерно в шестнадцатилетнем возрасте, когда они превращаются в самцов, они выбрасывают эти украшения в кусты или в озеро. Поэтому, если внимательно поискать в зарослях или зайти по пояс в озеро, иногда можно найти колдовской камень».

«Звучит заманчиво, — сказал Джулиан. — Может быть, я попробую. Так что же такое бантер?»

«Очень неприятное животное, на котором можно ездить верхом, если правильно его подготовить. Бантера нужно сперва накормить и успокоить, чтобы у него было благодушное настроение; с раздраженным бантером лучше не связываться».

Джулиан с сомнением почесал в затылке: «И как же их успокаивают?»

«Это довольно сложный процесс, которым занимаются йипы, обслуживающие стойла».

«Ха-ха! Значит, и тут всю грязную работу делают йипы!»

«Несколько йипов еще работают в приюте — их до сих пор не удалось заменить».

«И почему же?»

«Честно говоря, больше никто не желает выполнять их обязанности».

Джулиан презрительно рассмеялся: «Господа разъезжают на бантерах, а йипы чистят стойла!»

«Ха-ха! — невесело откликнулся Майло. — Господа платят за верховые прогулки. Йипы получают неплохие деньги. Господа возвращаются из отпуска и идут на работу. А йипы отдают все деньги Титусу Помпо. Кстати, мы за эту поездку платим из своего кармана. Единственный барин среди нас — это ты».

«Я — представитель смотрительницы Вержанс, мне полагаются должностные привилегии».

Уэйнесс решила сменить тему разговора. «Смотрите, какие длинные, белые, костлявые твари! — воскликнула она, указывая на проплывающую внизу степь. — Их, наверное, тысячи и тысячи!»

Глоуэн выглянул из окна кабины: «Это прыгуны-единороги. Они направляются к болотам Зюсамилья, там они выращивают молодняк». Глоуэн нажал на пару кнопок — летательный аппарат нырнул, отчего у пассажиров душа ушла в пятки, но полет выровнялся метрах в ста пятидесяти над поверхностью степи. Единороги деловито семенили несколькими далеко растянувшимися шеренгами, то расходящимися, то сходящимися — степь ощетинилась тысячами спиральных двухметровых рогов.

«У единорогов нет глаз, — сказал Глоуэн. — Никто не знает, как они видят — и видят ли они вообще. Тем не менее, два раза в год они пускаются в дальний путь, от Большого Красного обрыва до Зюсамильи и обратно, причем находят дорогу безошибочно. Подходить к стаду нельзя — почуяв приближение человека, один из самцов отходит в сторону, разбегается и бодает человека рогом, после чего спешит снова занять свое место в шеренге».

Едва взглянув на простирающуюся до горизонта колонну белых животных, Джулиан демонстративно занялся чтением рекламной брошюры.

Уэйнесс спросила: «А почему они бегут не прямо, а какими-то волнами, то вправо, то влево? Им просто все равно, как бежать?»

«Совсем не все равно, — ответил Глоуэн. — Видишь эти маленькие холмики? Единороги обходят их на почтительном расстоянии, даже если им приходится круто поворачивать. Почему? Потому что каждый такой холмик — гнездо свирепеек. Свирепеек не видно, они маскируются под цвет выкопанной земли. Они не любят отбегать от гнезда — сидят и ждут, пока какая-нибудь неосторожная тварь не подойдет достаточно близко, чтобы ее можно было сразу окружить».

Майло, рассматривавший пейзаж в бинокль, заметил: «У реки, в высокой голубой траве — какие-то на редкость отвратительные зверюги. Их трудно увидеть, они по цвету почти не отличаются от травы».

«Это варанозавры, — объяснил Глоуэн. — Их цвет меняется почти мгновенно в зависимости от фона. Они всегда встречаются группами по девять особей — никто не знает, почему».

«Наверное, считать умеют только до девяти», — предположил Майло.

«Все может быть. Хищники, как правило, ими брезгуют, потому что у варанозавров шкура толщиной десять сантиметров, ее почти невозможно разорвать».

«А что происходит вон там, под вамолой с пузатым стволом?» — поинтересовался Майло.

Глоуэн взял у него бинокль: «А! Это самец бардиканта, причем на редкость крупный. Может быть, он заболел и сдох — а может быть, просто валяется. Попрыгунчики его нашли, но еще не решили, что с ним делать. Они совещаются. Пытаются заставить детеныша залезть на бардиканта, посмотреть, что будет. Детеныш, естественно, отскочил подальше. Я бы на его месте тоже так сделал. Вот один осмелился, залез! Ага! Бардикант живо проткнул его хвостом и отправил в глотку. Остальные попрыгунчики разбежались кто куда».

«Прошу прощения, — вмешался Джулиан. — Все это чрезвычайно занимательно и свидетельствует о том, что ты прошел хорошую подготовку — по меньшей мере в области идентификации местной фауны. Но я хотел бы как можно скорее прибыть в приют «Под Бредовой горой» и заняться организацией изысканий».

«Как тебе будет угодно», — отозвался Глоуэн.

Они летели над горами и лесами, над озерами и полноводными реками — один за другим открывались величественные виды. К полудню Глоуэну пришлось подняться повыше — под ними раскинулось обширное нагорье, усеянное мелкими озерами. Далеко на западе тянулся с севера на юг горный хребет, увенчанный несколькими десятками заснеженных вершин.

Глоуэн указал вниз, на струйки дыма, поднимавшиеся с лесной поляны: «Стойбище банджей! Огонь они разводят, кстати, не для того, чтобы готовить пищу или греться, а только с целью вываривания клея для изготовления шлемов и брони».

«Сколько еще осталось до Бредовой горы?»

«Вот она впереди — старая сопка с выщербленной вершиной. Мы летим над Равниной Стонов. А там, справа — Рябистое озеро».

Уже через пять минут автолет приземлился на посадочную площадку у здания заповедного приюта. Четверо молодых людей вышли из машины и поднялись по нескольким ступеням на террасу перед входом в приют.

В вестибюле с высокими сводами и каменным полом, устланным красными, белыми и черными коврами, всюду были расставлены и вывешены изделия банджей — боевые топоры, образовывавшие декоративный полумесяц над камином, дюжина причудливо элегантных шлемов на застекленном стенде. Под выставочной стеклянной панелью на конторке регистратора красовались большие тяжелые бусины, сантиметров пять-семь в диаметре, и столь же крупные пластинки из полированных камней — малахита, киновари, нефрита, молочно-белого опала. Регистратор заметил, что Уэйнесс ими заинтересовалась: «Это колдовские камни банджей. Только не спрашивайте меня, как ими пользоваться — я не знаю».

«Они продаются?»

«Бусины из киновари предлагаются за сто сольдо каждая, из нефрита — по пятьсот; пластинка из молочного опала — большая редкость, за нее просят тысячу сольдо».

Джулиану, Уэйнесс, Майло и Глоуэну сообщили номера их комнат. Сразу после этого были сделаны фотографии каждого из прибывших.

Регистратор пояснил причину этой процедуры: «Прошу заметить коридор, ведущий в обеденный зал. Он служит также галереей, где вывешены фотографии наших постояльцев, убитых банджами. В том случае, если вас постигнет эта незавидная участь, мы предпочли бы использовать фотографии, сделанные до вашей безвременной кончины, а не после нее, что вполне понятно, так как обслуживать гостей, полностью потерявших аппетит, не в наших интересах».

«Какая чепуха! — заявил Джулиан. — Так мы идем обедать или нет?»

«Дайте мне хотя бы лицо сполоснуть!» — взмолилась Уэйнесс.

Через некоторое время все четверо встретились на террасе и подошли к балюстраде, откуда открывался вид на Равнину Стонов. «И где же знаменитое поле битвы?» — спросил Майло.

«Внизу, почти прямо под нами, — ответил Глоуэн. — Видишь параллельные пологие насыпи или валы, тянущиеся по всей равнине? Это мусор, выброшенный ордами банджей, проходившими здесь тысячи — может быть, сотни тысяч лет. Между этими валами — миграционные трассы. Одна пролегает с востока на запад, другая — с севера на юг. Трассы пересекаются под приютом. Когда орды встречаются, они не раскланиваются и не здороваются, а колотят друг друга боевыми топорами».

«Действительно непонятно, зачем это им нужно...» — пробормотала Уэйнесс.

«Абсурдные, отвратительные зрелища, которым следует положить конец раз и навсегда!» — заявил Джулиан.

«Конечно, пандусы с переходом по мосту позволили бы решить проблему, — заметил Майло. — Обрати внимание, однако, на ширину этих трасс».

«Они не меньше ста метров в поперечнике», — отозвался Глоуэн.

Нахмурившись, Джулиан разглядывал пересечение трасс.

«Ты не знал, что их дороги такие широкие?» — осторожно спросила Уэйнесс.

Джулиан позволил себе короткое отрицательное движение головой: «Тебе хорошо известно, что я здесь впервые. Пойдем, пообедаем».

Молодые люди уселись вокруг стола, и им подали обед.

«Джулиану могли бы оказаться полезными некоторые предварительные расчеты, — нарушил молчание Майло. — Потребуется мост, по ширине соответствующий трассе. Длина пролета моста тоже должна составлять не менее ста метров, а высота... Какой высоты переход ты запланировал, Джулиан».

«О чем ты говоришь? Я еще не занимался такими деталями».

«Хорошо. Для того, чтобы банджи могли пройти под мостом, не опуская пики, он должен находиться на высоте не менее двенадцати метров. Даже если пандусы Джулиана будут достаточно крутыми — допустим, с наклоном в шесть градусов — длина каждой насыпи составит больше двадцати метров. Джулиан, сколько кубометров грунта придется затратить на эти насыпи?»

«Мои планы еще далеки от каких-либо инженерных разработок. Возможно, что переход по мосту — не оптимальный вариант. Я сюда приехал для того, чтобы определить, существует ли практически целесообразное решение».

Уэйнесс произнесла примирительным тоном: «Майло просто придирается, не слушай его. Занимайся своими изысканиями, думай и планируй, сколько хочешь. Мы не будем тебе мешать. Глоуэн, что бы ты порекомендовал нам делать сегодня после обеда?»

«Мы могли бы подняться на Бредовую гору. По пути встречаются любопытные руины — каменная платформа и, по-видимому, основание древней башни. Археологи считают, что ее построило вымершее племя банджей. Кроме того, ты сможешь полюбоваться на синестрелов. Они притворяются цветами, чтобы ловить насекомых. Турист, пытающийся сорвать такой цветок, наживает крупные неприятности. Сначала синестрел плюется и визжит, а потом сбрасывает лепестки, выпрямляет закрученный спиралью хвост и жалит обидчика».

«Какой ужас! Что-нибудь еще?»

«Ну, скорее всего, нам удастся увидеть каменные орхидеи с хрустальными цветами, а также ползучий арбутус — он перемещается с места на место, закапывая свои семена. Выше в горах живут фаринксы. Они охотятся самым изобретательным образом. Один прячется в кустах, а другой ложится на спину и испускает запах гниющей падали, рано или поздно привлекающий птицу-мусорщика. Спрятавшийся фаринкс выскакивает из кустов, и оба обедают птицей».

«Ты все еще не рассказал нам, почему эту гору называют Бредовой».

«Причина очень проста. Как-то раз один старый чудак прибежал с горы, размахивая руками и крича: «Гора с ума сошла! Бред, кошмар, наваждение!» По-видимому, он отправился вверх, чтобы посмотреть на развалины древней башни. По пути он сорвал синестрела — тот наплевал ему в бороду, ужалил его в руку и с визгом удрал. Старикан присел перевести дух на ползучий арбутус — тот из-под него вывернулся, и любитель археологии свалился с камня. Потом он набрел на полудохлого фаринкса, которого собирался поклевать большой жирный петух-корбаль. Испытывая сострадание к несчастному животному, старик отогнал птицу, после чего взбешенный фаринкс и его приятель из кустов покусали доброго самаритянина за ноги. Прихрамывая, чудак добрел-таки до руин, где обнаружил труппу немых поэтов, исполнявших интерпретационные пантомимы — и этого он уже не выдержал, у него крыша поехала. Он побежал вниз по тропе с дикими криками, и с тех пор гору Стефана Тоза стали называть Бредовой горой».

Подняв одну бровь, Майло спросил у сестры: «Ты ему веришь?»

«А что еще мне остается? Но я хотела бы увидеть эти чудеса своими глазами».

«Я наелся и готов идти в любое время», — бодро сказал Майло.

«Я тоже готова, пойдем», — Уэйнесс повернулась к Бохосту: «Мы скоро вернемся — к ужину поспеем, в любом случае».

«Одну минуту! — возразил Джулиан. — Глоуэна отрядили моим помощником, и мне могут потребоваться его услуги».

Глоуэн замер в полном изумлении: «Это еще что такое? Я не ослышался?»

«Твой слух в полном порядке, — подтвердил Майло. — Джулиан желает, чтобы кто-нибудь вместо него бегал взад и вперед с рулеткой, выполняя его ценные указания».

Глоуэн покачал головой: «Я — пилот. Если меня попросят, я могу называть животных и описывать их повадки. Я могу даже попытаться спасти Джулиана, если он сделает какую-нибудь глупость. Но этим круг моих обязанностей ограничивается».

Джулиан резко отвернулся и сделал каменное лицо. Подойдя к балюстраде, он некоторое время молча разглядывал равнину, после чего обратился к своим спутникам: «На данный момент я видел все, что здесь можно увидеть».

«Вот и хорошо, пойдем все вместе!» — сказала Уэйнесс.

«Пожалуй, так будет лучше всего, — согласился Джулиан. — Позвольте мне переодеться во что-нибудь подходящее. Я скоро вернусь».

Так прошла вторая половина дня. Когда все четверо спустились с горы, уже вечерело. Молодые люди решили посидеть на террасе, выпить по коктейлю и посмотреть на то, как Сирена заходит за далекие горы.

Уэйнесс показала рукой на равнину: «Что так ярко блестит? Наверное, Рябистое озеро?»

«Оно самое, — ответил Глоуэн. — Когда Сирена опускается к самому хребту, в озере горит ее отражение. У озера ничего особенного нет, кроме стойбища банджей. Если не искать колдовские камни, то стойбище само по себе нелюбопытно — следы костров и шалашей, больше ничего».

«И камни все еще можно найти?»

«Да, время от времени их находят — когда стойбище пустует, разумеется. В присутствии банджей туда наведываться не рекомендуется».

«Чтобы туда добраться, нужно ехать на бантерах?»

«Можно и пешком сходить, но далековато».

«А почему нельзя туда слетать?» — спросил Джулиан.

«Искушение велико, но правила не позволяют — это было бы нарушением прав других постояльцев».

Джулиан неодобрительно покачал головой: «Что ж, не суть важно. В брошюре говорится, что бантеры — раздражительные твари, но вполне безопасны, если на них надевают надлежащую сбрую. Противоречивое утверждение. Непонятно — на бантерах можно ездить верхом или нет?»

«По сути дела, у бантеров отвратительный нрав, и они с удовольствием всех нас поубивали бы, если бы им предоставили такую возможность. Перед тем, как сесть верхом на бантера, необходимо убедиться, что укротитель накормил и успокоил его».

«Кроме того, насколько я понимаю, наездник должен одеться в соответствии с представлениями бантера о том, каким должен быть приличествующий случаю костюм».

«Костюм наездника имеет большое практическое значение. Бантер усмиряется весьма любопытным образом. Укротитель-йип кормит бантера досыта, после чего раздражает его палочными ударами и тычками, приводя животное в бешенство. Когда укротитель убеждается в том, что довел бантера до полного исступления, он подбрасывает ему в стойло большую набитую соломой куклу в черной шляпе, черных бриджах и белом кителе с широким красным поясом — то есть в костюме наездника. Бантер яростно набрасывается на куклу и задает ей трепку — лягает, кусает, подбрасывает в воздух и так далее, пока, по его мнению, кукла не будет лишена всякой способности сопротивляться, после чего, повинуясь инстинкту, бантер закидывает куклу себе на спину, чтобы съесть ее потом — про запас, так как в данный момент он сыт.

После такого припадка ярости бантер становится сравнительно послушным. Йипы надевают шоры ему на глаза, а наездник заменяет куклу в седле, поднимает шоры и спокойно едет, куда хочет. Тем не менее, перед тем, как спускаться на землю, наездник должен обязательно опустить шоры — иначе эта тварь думает, что ее жертва пытается сбежать, и снова задает ей убийственную трепку. Поэтому, если вы едете на бантере, не забывайте: никогда не спешивайтесь, не опустив предварительно шоры!»

«По-моему, все понятно, — заключил Майло. — Если я хочу найти колдовской камень и продать его за тысячу сольдо, я должен отправиться на бантере к Рябистому озеру и искать, пока камень не найдется».

«В принципе так оно и есть».

«И каковы мои шансы на возвращение целым и невредимым?»

«Никакого особенного риска нет — если, во-первых, бантер будет предварительно выведен из себя и получит достаточную разрядку, во-вторых, ты не забудешь опустить шоры перед тем, как спешиться, в-третьих, банджи не придут и не обнаружат, что ты бродишь вокруг да около их стойбища и, в-четвертых, на тебя не нападут какие-нибудь другие дикие животные, вроде тьюрипидов или горных свирепеек».

«А как находят камни, выброшенные в озеро?»

«Ты можешь зайти в воду и нащупывать камни в иле ступнями и пальцами ног. Механическое оборудование применять не разрешается — это уже считается «эксплуатацией Заповедника». По сути дела поиски колдовских камней граничат с нарушением Хартии, но в этом случае власти допускают некоторое послабление и относят камни к категории «сувениров», а не «полудрагоценных минералов»».

«Я не прочь попробовать!» — заявил Майло.

«Я тоже! — вызвалась Уэйнесс. — Хотя, признаться, мне страшновато. Что, если бантер по пути проголодается и решит немного закусить?»

«Тогда тебе придется прострелить ему башку. Каждому наезднику выдается пистолет».

«Жаль, что я такая трусиха! — серьезно сказала Уэйнесс. — Но я постараюсь обращаться с бантером как можно лучше и, может быть, он ответит любезностью на любезность».

«На месте бантера я тоже вел бы себя исключительно любезно, — так же серьезно сказал Глоуэн. — Я бы от всех ускакал в заоблачную горную долину и там играл бы с тобой, как с любимой куклой, пуская пузыри от удовольствия».

Джулиан нахмурился мрачнее тучи — последнее замечание явно показалось ему неприличным и самонадеянным. Прищурив глаза, он смерил Глоуэна взглядом с головы до ног: «Несбыточные мечты! Погоняя своего бантера, я догнал бы вас через две минуты». Он говорил с натянутой улыбочкой, хотя в голосе его не было никаких признаков веселья: «И попытка похищения закончилась бы очень печально».

Слегка опешив, Глоуэн удрученно пробормотал: «Даже если бы я не был бантером, я не отказался бы от возможности ее похитить».

Джулиан обратился к Уэйнесс: «Пожалуйста, не обращай внимания на моего чрезмерно галантного подчиненного — несмотря на то, что в сложившихся обстоятельствах его комплименты могут показаться неуместной фамильярностью».

«В каких таких обстоятельствах?» — не понял Глоуэн.

«Я мог бы не отвечать на твой вопрос, так как это явно не твое дело, но да будет тебе известно, что между мной и Уэйнесс давно достигнуто определенное взаимопонимание».

Уэйнесс напряженно рассмеялась: «Все течет, все изменяется, Джулиан! Сегодня обстоятельства уже совсем не те, какими они были когда-то. А у Глоуэна, несмотря на его непреклонную практичность, душа поэта, и ты должен относиться с терпимостью к полету его воображения».

«В конце концов, я — Клатток, — нашелся Глоуэн. — А Клаттоки знамениты романтическими излишествами».

«Могу подтвердить это заявление историческим примером, — попытался разрядить атмосферу Майло. — Вспомните легендарного Рейнольда Клаттока. Рискуя жизнью, он спас прекрасную деву, занесенную метелью на арктических просторах Касквы. Невзирая на снежную бурю и жестокий мороз, он принес ее на аванпост, развел огонь, чтобы согреть ее, растер ее руки и ноги, чтобы восстановить кровообращение, напоил ее горячим супом и накормил гренками с маслом. Она съела столько, сколько смогла, после чего, расслабившись в кресле, не смогла сдержать громкую отрыжку — тем самым оскорбив Рейнольда Клаттока в лучших чувствах настолько, что он снова выгнал ее на мороз».

«Майло! Историческая достоверность этой легенды сомнительна», — с трудом сдерживая смех, сказала Уэйнесс.

«Надо полагать, прекрасная дева сказала или сделала что-то еще, — предположил Глоуэн. — По меньшей мере, я не стал бы превращать ее в ледышку за такой незначительный проступок».

«Как ты думаешь, чем она могла заслужить такое наказание?» — с живым интересом спросил Майло.

«Трудно сказать. Может быть, она устроила Рейнольду сцену потому, что он пережарил гренки».

«Совершенно очевидно, что ты — достойныйпродолжатель благородных традиций предков. Дамы и господа! Следите за своими манерами в обществе истинного Клаттока!»

«Постараюсь соблюдать осторожность, — пообещала Уэйнесс. — В любом случае я не хотела бы показаться Глоуэну вульгарной».

Глоуэн поднялся на ноги: «Пожалуй, мне пора пойти и распорядиться, чтобы завтра бантеры были готовы к поездке. Джулиан, ты собираешься изучать поле битвы или тоже попытаешь счастья в Рябистом озере?»

В Джулиане боролись противоречивые желания. Он глухо сказал: «Здесь пока что больше нечего делать. Я поеду на озеро».

Глоуэн и Майло направились к стойлам. Пока они шли по террасе, Джулиан провожал их взглядом, укоризненно покачивая головой. Затем, повернувшись к Уэйнесс, он произнес: «Какими бы романтическими фантазиями он ни руководствовался, я нахожу поведение этого Клаттока совершенно неприемлемым. Он на тебя глазеет самым неприличным образом. По-видимому, он забыл, что ты — из касты натуралистов, а следовательно занимаешь положение, недосягаемое для служащих управления, что бы они о себе ни воображали. Тебе давно следовало бы поставить его на место, и в самых недвусмысленных выражениях».

«Джулиан, что я слышу? Насколько я помню, жмоты выступают за бесклассовое общество, в котором все шагают в ногу, взявшись за руки, к рассвету новой эры!»

«В какой-то мере это верно. Но только в какой-то мере. В личной жизни мне приходиться проводить четкие границы, и я рассматриваю такое разграничение как свою прерогативу. Я представляю высший уровень развития ойкуменической расы и отказываюсь терпеть или допускать в свое общество кого-либо, кто не удовлетворяет самым высоким стандартам — очень рад, что ты относишься к этой высшей категории».

«Я тоже очень высокого мнения о себе, — сказала Уэйнесс. — И не желаю иметь дела с субъектами низшего пошиба, в том числе с глупцами и лицемерами».

«Именно так! — воскликнул Джулиан. — Хорошо, что ты разделяешь мою точку зрения».

«Между нами имеется определенное расхождение, — возразила Уэйнесс. — Мы не относим одних и тех же людей к одним и тем же категориям».

Джулиан нахмурился: «Что ж... пусть так. В конце концов, у каждого из нас свой круг знакомств и связей».

«Разумеется».

Джулиан спросил тщательно выдержанным тоном: «Ты все еще собираешься лететь на Землю?»

«Да. Я хотела бы заняться исследованиями, которые здесь невозможны».

«Исследованиями — чего именно? Как только об этом заходит речь, ты начинаешь выражаться туманно».

«По существу, я хотела бы проследить происхождение одного фольклорного источника».

«И Майло поедет с тобой?»

«Вероятно».

В тоне Джулиана появилась заметная резкость: «А как же я?»

«Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду — хотя, кажется, догадываюсь».

«Я думал, что между нами установилось взаимопонимание. Я не хотел бы бесконечно ждать окончательного ответа».

Уэйнесс не смогла сдержать смешок: «Пресловутое «взаимопонимание» установилось между тобой и моей матерью, я тут ни при чем! Твои надежды практически неосуществимы. Хотя бы потому, что я не испытываю ни малейшей симпатии к твоим политическим взглядам».

«Раньше ты так не говорила. Кто-то на тебя повлиял. Майло?»

«Я редко обсуждаю политику со своим братом».

«Значит, Глоуэн Клатток? Он еще наивнее твоего брата».

Уэйнесс потеряла терпение: «А представить себе, что я способна думать сама, ты не можешь? В любом случае, тебе не следовало бы недооценивать Глоуэна — он немногословен и непритязателен, но очень умен. Кроме того, он хорошо умеет делать все, за что берется, что мне очень в нем нравится».

«Ты защищаешь его с пристрастием».

«Пожалуйста, Джулиан, забудь обо мне, — устало сказала Уэйнесс. — Сейчас у меня самой много проблем, и я не хотела бы заниматься твоими. Если хочешь, это окончательный ответ».

Джулиан холодно пожал плечами и откинулся на спинку стула. Они сидели молча, глядя на сияние Сирены, гаснувшее за горами.

Вернулись Глоуэн и Майло. «Бантеры будут снаряжены, накормлены и укрощены сразу после завтрака», — сообщил Глоуэн.

«Надеюсь, с утра они будут подружелюбнее, чем сейчас, — заметил Майло. — Надо сказать, Глоуэн не преувеличивал — зловреднейшие твари. Не завидую йипам, которым приходится за ними ухаживать».

«А они достаточно хорошо с ними справляются?» — спросила Уэйнесс.

«Надо полагать, — отозвался Глоуэн. — Эти укротители работают с бантерами уже много лет — как минимум с тех пор, как я побывал здесь в последний раз».

Джулиан хотел вставить какое-то замечание, видимо по поводу йипов, но Уэйнесс опередила его: «Солнце уже зашло, пора переодеваться к ужину».

Молодые люди разошлись по своим номерам. Глоуэн выкупался и надел костюм, подходящий для ужина в частной компании, собравшейся отдохнуть на лоне природы — темно-зеленые брюки с черными и красными кантами, белую рубашку и аккуратный темно-серый пиджак. Вернувшись на террасу, он нашел Майло, облокотившегося на балюстраду. Сумерки сгущались над Равниной Стонов — расстояния становились неопределенными, и в небе догорало холодно-оранжевое тление заката.

«Я прислушиваюсь к ночным звукам, — сказал Майло. — Уже доносились несколько разных воющих голосов, чей-то грубый басистый рев или рык, а также похожие на детский плач жалобные всхлипы».

«Мне тоже нравится слушать ночь в безопасности, за балюстрадой».

«Да, не хотел бы я сейчас разгуливать по равнине. Ты слышал? Кто это?»

«Не знаю. Печальный крик!»

Появилась Уэйнесс в белой юбке и бледно-бежевом жилете, идеально подходившем к оттенку ее кожи: «Чем вы тут занимаетесь?»

«Внимаем таинственному зову ночи, — откликнулся Глоуэн. — Иди сюда, помоги нам разобраться».

«Например! — поднял палец Майло. — Слышишь?»

«Слышу. Не удивительно, что это место назвали Равниной Стонов, — Уэйнесс оценивающе пригляделась к другим постояльцам приюта, уже занявшим половину мест за столами на террасе. — А мы будем ужинать снаружи?»

«А где тебе больше нравится?»

«Сегодня приятная погода. Давайте сядем снаружи».

Они сидели за столом втроем; шло время — десять минут, двадцать минут — а Джулиана все не было. Майло начинал беспокоиться и в конце концов обернулся в сторону вестибюля: «Он что, заснул? Пойду ему позвоню — иначе нам придется тут ждать, пока он не проснется».

Майло пошел наводить справки. Вернувшись, он сообщил: «Странно! Джулиана нет ни в номере, ни в вестибюле, ни в библиотеке. Где еще он может быть?»

«Как насчет галереи? Может быть, он рассматривает фотографии?»

«Там его тоже нет».

«Надеюсь, он не пошел прогуляться ночью по равнине — в таком случае он гораздо храбрее меня», — сказала Уэйнесс.

«А вот и он!» — воскликнул Майло.

«Джулиан, где ты был?» — поинтересовалась Уэйнесс.

«То там, то здесь!» — беззаботно ответил Джулиан; на нем был белый костюм с синей и красной геральдической нашивкой на воротнике и красным поясом.

«Я везде тебя искал, — проворчал Майло. — Где ты прятался?»

«Беспокоиться не о чем, все в порядке», — уклонился Джулиан.

«Это какой-то секрет?» — спросила Уэйнесс.

«Нет, конечно нет, — сухо ответил Джулиан. — Если тебе так хочется знать, я спустился к стойлам. Хотел сам посмотреть, как там обстоят дела».

«Так поздно там ничего особенного не увидишь, — заметил Глоуэн. — Бантеров уже заперли в стойлах».

«Я немного поговорил с йипами. Мне было любопытно узнать, что они думают о своей работе».

«Так они тебе и сказали, что они думают!»

«У нас состоялась очень приятная беседа, — с достоинством возразил Джулиан. — Узнав, что я представляю ЖМО, они стали откровеннее. Главного укротителя бантеров зовут Орредук Манилоу Роденарт — или что-то в этом роде. Он быстро соображает и на удивление жизнерадостен. То же самое можно сказать обо всей бригаде. Никто не жалуется, никто не протестует. Поразительное самообладание!»

«Им хорошо платят, — сказал Глоуэн. — Хотя подозреваю, что все деньги достаются Умфо».

«Но они, конечно, не жалуются и не протестуют — попробовали бы они только!» — вставил Майло.

Джулиан проигнорировал оба замечания: «Так же, как и я, они надеются на то, что рано или поздно для них наступят более благополучные времена. Я искренне верю в то, что возможно какое-то решение проблемы, устраивающее все стороны — но для этого от всех сторон потребуется проявление доброй воли. Партия ЖМО готова сделать первый шаг в этом направлении. Уверен, что нам удастся изменить эту планету ко всеобщему удовлетворению».

«Под блестящим руководством жмотов? Не следует ли нам приготовиться к назначению Джулиана Бохоста на должность Великого Умфо всего Кадуола?»

Джулиан не обращал внимания на колкости Майло: «К сожалению, Орредук почти ничего не знает о партии жизни, мира и освобождения. Я объяснил ему наши цели и упомянул о своей роли в этой организации — он был очень впечатлен. Мне было очень приятно с ним познакомиться».

Уэйнесс явно соскучилась и обрадовалась возможности чем-то отвлечься. Она протянула руку, указывая в сумрачное небо, где еще не появились звезды: «А это еще что такое?»

Глоуэн взглянул в том же направлении: «Ночной пузырник — они водятся только вокруг Бредовой горы. Судя по всему, он решил пристроиться на кардамоновом дереве».

«Он выглядит, как огромная черная пушинка. У него вообще нет крыльев?»

«Он состоит главным образом из большого рта, надувного желудка и черных перьев. Желудок наполняется газом легче воздуха. Вибрация волокон в перьях позволяет ему лавировать в воздухе. Теперь он сядет на ветку и будет ловить пролетающих мимо насекомых».

Ночной пузырник деликатно опустился на одну из верхних ветвей кардамонового дерева. Уэйнесс снова показала на него рукой: «Смотри, у него глаза мерцают, как маленькие красные огоньки! Какое странное существо!»

«Пузырники стали вымирать, и биологи долго не могли понять, почему. А потом кто-то обнаружил, что в свободное от работы время йипы залезают на деревья, находят гнезда пузырников и убивают их, а перья продают туристам. Директор отдела B сразу издал постановление на основе статьи одиннадцатой Хартии, запрещающей намеренное уничтожение туземных видов с целью извлечения прибыли. Согласно новому постановлению, убийство ночного пузырника карается смертью. Браконьерство прекратилось, как по волшебству».

«Карается смертью? — с негодованием переспросил Джулиан. — Охота на птиц? Вы не находите, что такая суровость чрезмерна?»

«Не вижу в ней ничего чрезмерного, — отозвался Глоуэн. — Если закон не нарушается, никому не грозит никакая опасность. Все предельно просто и понятно».

«Мне, например, это очень даже понятно! — воскликнул Майло. — Но Джулиану придется объяснить. Если я спрыгну с высокой скалы, то разобьюсь насмерть. Если я убью ночного пузырника, меня повесят. Оба поступка совершаются по собственному усмотрению человека, их совершающего. Оба поступка самоубийственны. Каждому предоставляется возможность сделать свой выбор».

«Я не боюсь законов, — целомудренно произнесла Уэйнесс. — Но опять же, у меня нет ни малейшего желания убивать пузырников и продавать их перья».

Язвительно усмехнувшись, Джулиан ответил: «Разумеется, тебе не о чем беспокоиться, так как по отношению к тебе этот закон никто никогда не применит. Повесят только какого-нибудь несчастного йипа».

«Что ты на это скажешь? — полюбопытствовал Майло, повернувшись к сестре. — Джулиан прав? Папа не приговорит тебя к повешению за браконьерство?»

«Наверное, нет, — согласилась Уэйнесс. — Но меня бы заперли в спальне и оставили без обеда».

У стола появился официант. Он разложил красную с белыми и черными клетками скатерть, принес канделябры и зажег свечи. Вскоре начали подавать ужин.

Каждый их четверых молодых людей погрузился в свои мысли, говорили они мало. Пламя свеч подрагивало под едва уловимым ветерком, а с равнины доносились жалобные, заунывные и угрожающие звуки.

Покончив с ужином, они еще долго сидели за столом, попивая зеленый чай. Джулиан казался необычно задумчивым и немногословным. Наконец он глубоко вздохнул, будто очнувшись от забытья: «Иногда я просто не знаю, что делать. Вот мы сидим, четыре человека с общими, казалось бы, нравственными представлениями — и, тем не менее, не можем сойтись во мнениях по поводу самых фундаментальных проблем».

Майло согласился: «Удивительное дело! Какие-то шестеренки в наших мозгах крутятся совсем по-разному».

Джулиан сделал величественный жест рукой, объемлющий тысячи световых лет и бесчисленные звезды: «Я мог бы предложить решение всех наших проблем. Общие нравственные принципы будут соблюдены, и каждый разумный человек сможет приспособиться к необходимым изменениям без озлобления».

«Слушайте, слушайте! — воскликнул Майло. — Мы все ждали этого плана долгие годы. Я одобряю нравственность. Уэйнесс, по-моему, тоже достаточно нравственна — по крайней мере, никаких скандальных историй еще не было. Глоуэн — из рода Клаттоков, но это не обязательно означает его безнравственность. Так что вещай — мы слушаем!»

«Мой план, в общем и в целом, очень прост. Там, за Каретой Цирцеи — Запределье. Тысячи еще не открытых миров, многие по красоте не уступают Кадуолу. Предлагаю возродить и оживить Общество натуралистов и разослать в Запределье искателей, чтобы они открыли одну из таких планет и основали на ней новый Заповедник, в то время как Кадуол вынужден уступить неизбежной действительности!»

«И это весь план?» — спросил Майло.

«Вкратце».

«А причем тут нравственность? — с недоумением поинтересовался Глоуэн. — Вполне может быть, что несовместимость основных представлений, о которой ты упомянул, начинается именно здесь. Мы не согласовали значение термина «нравственность»».

Майло серьезно произнес: «Не вдаваясь в излишние подробности, «нравственность» в данном случае можно определить как «космос, пространство-время и Заповедник, организованные в соответствии с предпочтениями Джулиана Бохоста»».

«Майло, сколько можно паясничать? — возмутился Джулиан. — Неужели необходимо всегда и над всеми смеяться? Нравственность не имеет никакого отношения ко мне лично. Нравственность — это система координации удовлетворения потребностей и обеспечения, посредством демократического процесса, соблюдения прав всех людей, а не только капризов привилегированного меньшинства».

«На словах это звучит прекрасно, — возразил Глоуэн. — Но слова эти неприложимы к особой ситуации, возникшей на Кадуоле, где численность вороватых проходимцев, которых по закону вообще здесь не должно было быть изначально, намного превышает численность людей, честно зарабатывающих себе на жизнь на станции Араминта. Если вы дадите каждому проходимцу право голоса, каждому честному человеку придется уехать или умереть».

Джулиан рассмеялся: «Я могу пояснить свою точку зрения обобщением. В самом широком смысле нравственность предусматривает, аксиоматически и прежде всего, равенство всех представителей цивилизованной человеческой расы, то есть равенство привилегий, равенство перед законом и равноправие в процессе принятия коллективных решений — короче говоря, поистине универсальную, вселенскую демократию. Такая демократия и есть поистине универсальная нравственность».

И снова Майло запротестовал: «О чем ты говоришь, Джулиан? Спустись с облаков! Это не нравственность, а жмотский эгалитаризм, уравниловка в самой гипертрофированной форме! Какой смысл бесконечно повторять расплывчатые банальности, когда ты прекрасно знаешь, что они, как минимум, практически неприменимы?»

«Демократия практически неприменима? Ты это имеешь в виду?»

«Насколько я помню, барон Бодиссей изрек нечто по этому поводу», — вмешался Глоуэн.

«Даже так? Он «за» демократию или «против»?»

«Ни то ни другое. Барон напоминает, что демократия может функционировать лишь в относительно однородном по составу обществе эквивалентных индивидуумов. Он предлагает рассмотреть избирательный район, населенный преданными демократическим принципам гражданами, из которых двести — волки, а девятьсот — белки. В таком районе, после утверждения постановлений о зонировании и проведения законов об общественном здравоохранении, волки обязаны жить на деревьях и грызть орехи».

«Какая чепуха! — воскликнул Джулиан. — Барон Бодиссей — человек, движимый первобытными инстинктами».

«Что касается меня, то первобытные инстинкты неудержимо влекут меня в постель, — зевая, произнес Майло. — Сегодняшний день был полон событий и позволил нам свершить два великих подвига. Во-первых, мы осчастливили банджей проектом циклопического перехода имени Джулиана Бохоста. Во-вторых, мы раз и навсегда определили значение нравственности. Завтрашний день может оказаться не менее плодотворным. Спокойной ночи!»

Майло удалился. Некоторое время Уэйнесс, Глоуэн и Джулиан сидели молча. Глоуэн надеялся, что Джулиан тоже отправится спать. Джулиан, однако, не проявлял никаких признаков такого намерения, и Глоуэн внезапно осознал, что Джулиан твердо вознамерился ждать до тех пор, пока не отправится спать он, Глоуэн. Глоуэн сразу же встал — самолюбие Клаттока не позволяло участвовать в столь низкопробном соревновании. Пожелав Уэйнесс и Джулиану спокойной ночи, он поднялся к себе в номер.

Уэйнесс встрепенулась: «Думаю, мне тоже пора спать».

«Еще не поздно! — тихо, укоризненно сказал Джулиан. — Посиди со мной еще немного. Я очень хочу с тобой поговорить».

Уэйнесс, уже приподнявшаяся, неохотно опустилась на стул: «О чем ты хочешь говорить?»

«Никак не могу поверить в то, что сказала сегодня перед ужином. Ты пошутила, правда?»

Уэйнесс решительно поднялась на ноги: «Боюсь, ты ошибаешься. Наши судьбы расходятся. А теперь я хочу выспаться. И, пожалуйста, не сиди тут всю ночь, предаваясь мрачным размышлениям».

Уэйнесс долго не могла заснуть — слишком возбужденная, она прислушивалась к звукам, прилетавшим в ее окно с ночной равнины. В конце концов сон победил брожение ума.

С утра все четверо нарядились в костюмы наездников, выданные администрацией приюта. Позавтракав, они спустились к стойлам. Глоуэн взял с собой металлический чемоданчик с пистолетами — в кобуре у седла каждого наездника, в качестве меры предосторожности, должен был находиться заряженный пистолет.

Перед стойлами их уже ожидали четыре бантера с шорами, надетыми на оптические стебли. На каждом животном была сбруя для верховой езды, с седлом, закрепленным зажимами в углублении спинного хребта. Разноцветные седла — синее, серое, оранжевое и зеленое — позволяли отличать одного бантера от другого.

Уэйнесс поглядывала на бантеров, с сомнением опустив уголки губ. Она ожидала увидеть неприветливых, неуклюжих, вонючих зверей, но эти четыре монстра превосходили потуги самого живого воображения.

Уэйнесс попыталась приободриться, говоря самой себе: «Это просто-напросто овеществленное представление о том, как я чувствовала бы себя, если бы меня заставляли возить туристов на спине».

Любопытство заставило ее перебороть страх, и она подошла ближе, чтобы рассмотреть бантеров получше. Размеры этих тварей сами по себе внушали опасения. Двухметровой высоты, на шести ногах с широкими копытами и зазубренным острым краем спинного хребта, бантер достигал четырех метров в длину, не считая хвоста — жесткой плетки из костистых узелков длиной больше двух метров. Спереди спинной хребет заканчивался головой — точнее, черепом из оголенных костных сегментов — с болтающимся снизу коротким хоботом неприятного бледно-голубого оттенка. Сверху, окруженные пучками черной шерсти, торчали оптические стебли; в данный момент их закрыли шорами — кожаными колпачками, пристегнутыми к сбруе. От морщинистой шкуры бантеров, свисавшей складками и покрытой печеночно-красными, серыми и темно-лиловыми пятнами, исходил неприятный запах, напоминавший о старом заплесневелом колодце. Седла были закреплены непосредственно перед буграми в основаниях хвостов. Пара соединенных со сбруей цепей ограничивала перемещение головы и хобота, а шест, привязанный к хвосту, защищал наездника от этого крепкого и цепкого органа, которым бантер мог бы отстегать свою ношу и стащить ее с седла.

Уэйнесс тихо спросила Глоуэна: «Ты уверен, что мы действительно хотим ехать на этих кошмарных тварях?»

«Если хочешь, оставайся в приюте, — посоветовал Глоуэн. — У Рябистого озера на самом деле нет ничего особенно интересного, и делать там тоже нечего — если не заниматься поисками колдовских камней».

«Меня всегда считали такой же безрассудной, как Майло. Если он поедет, я тоже поеду. Тем не менее, я предпочла бы не такое жуткое средство передвижения».

«Туристов, как правило, бантеры вполне устраивают, — сказал Глоуэн. — Они готовы отправиться к Рябистому озеру хоть верхом на черте лысом, лишь бы похвастаться дома впечатляющими фотографиями».

«Остался один вопрос — по-моему, немаловажный, — подняла указательный палец Уэйнесс. — После того, как я заберусь на это чудище, и оно побежит, как я буду им управлять?»

«Это проще простого! — заверил ее Глоуэн. — Перед каждым седлом закреплена панель управления. На ней три рычажка, соединенных кабелями с электрическими контактами, передающими бантеру сигналы. Чтобы поехать вперед, переведи левый рычажок вперед и верни его в среднее положение. Чтобы поехать быстрее, снова переведи левый рычажок вперед — столько раз, сколько тебе покажется необходимым. Как правило, одного движения достаточно — бантеры любят бегать и не упрямятся. Чтобы замедлиться, переведи тот же рычажок к себе и верни его в среднее положение. Чтобы остановиться, переведи левый рычажок к себе и оставь в этом положении. Чтобы остановиться сразу, переведи левый рычажок к себе и опусти шоры. Чтобы повернуть налево, переведи средний рычажок налево. Чтобы повернуть направо, переведи средний рычажок направо. Третий, правый рычажок, управляет шорами. Когда шоры поднимаются, загорается предупреждающий световой индикатор. Никогда не спешивайся, не опустив предварительно шоры! Для этого переведи правый рычажок вперед — шоры опустятся и световой индикатор погаснет. Когда шоры опускаются, бантер цепенеет и не двигается, его даже не нужно привязывать. Справа от панели — небольшое отделение с аварийной рацией. Надеюсь, нам радиосвязь не понадобится. Наконец, не рекомендуется ходить перед самым носом бантера — хотя хобот привязан, бантер может как-нибудь изловчиться и тебя оплевать».

«Действительно, проще некуда, — с сомнением сказала Уэйнесс. — Рычажок вперед, рычажок назад, рычажок налево, рычажок направо — и не позволяй себя оплевывать! Надо полагать, под хвостом тоже лучше не ходить. Джулиан, ты понял инструкции?»

«Я все очень хорошо понимаю».

«Первое впечатление часто обманчиво, — заметил Майло. — Тем не менее, эти зверюги не выглядят сытыми и мирными. Например, тварь, которую предложили Джулиану, все время топчется на месте и пускает из носа пузыри». Майло указал на бантера с оранжевым седлом: «Он явно капризничает, вам не кажется?»

Орредук, главный укротитель, успокоительно улыбнулся: «Им не терпится пробежаться. Все они наелись досыта, и каждый уже растрепал свою куклу. Они доставят вас к Рябистому озеру без малейших неудобств».

Джулиан быстро прошел вперед, мимо бантера с оранжевым седлом, и остановился у животного с зеленым седлом: «Поехали! Этот зверь мне больше по душе — я буду звать его «Альберсом», и мы поскачем на славу! Все и опомниться не успеют, как я молниеносно промчусь по равнине подобно древнему рыцарю без страха и упрека! Орредук, помоги-ка мне забраться на Альберса».

«Один момент!» — сказал Глоуэн. Открыв металлический чемоданчик, он разместил пистолеты в кобурах у седел, рядом с панелями управления. После этого он проинспектировал каждого бантера, осматривая седла и зажимы седел, проверяя приборы управления и кабели управления, шоры, рации, жесткость креплений шестов на хвостах и надежность цепей, удерживающих хоботы. В конце концов он сказал: «Кажется, все в порядке».

Орредук вышел вперед: «Теперь вы готовы? Вот подходящий бантер для дамы — ей будет удобнее в синем седле. Это добротный скакун, прокатит с ветерком! У него, что называется, мягкий ход. Позвольте помочь вам забраться в седло».

«Я милая маленькая Уэйнесс, ни в чем не виноватая, — прошептала девушка. — За что со мной такое делают?» С величайшей осторожностью она взобралась на огромного зверя: «Пока что ничего не случилось».

Орредук повернулся к Майло: «А вот прекрасный бантер для вас! Серое седло приносит удачу. Помочь вам подняться?»

«Я как-нибудь справлюсь, спасибо».

«Превосходно! Молодец!» Повернувшись к Джулиану, йип сказал: «Раз вам так нравится ваш Альберс, поезжайте на нем». В последнюю очередь он обратился к Глоуэну: «А вам достался бантер с оранжевым седлом. Он вас не подведет. Он немного волнуется, но пена под хоботом всего лишь означает, что он рад возможности порезвиться. Не беспокойтесь».

Йипы скрылись во внутреннем помещении. Глоуэн посмотрел на своих спутников: «Все готовы? Тогда поднимите шоры. Теперь переведите левый рычажок вперед и верните его в среднее положение».

Бантеры двинулись вперед — сначала шагом, потом валким галопом. Перед ними простиралась Равнина Стонов — пустошь в серовато-коричневых тонах. По левую руку, вдали, тянулись Мандалайские горы, растворявшиеся в дымке на севере и на юге.

Бантеры бежали легко и резво. Особенно резвилось животное, доставшееся Глоуэну, то и дело мотавшее головой и взбрыкивавшее. Глоуэну приходилось постоянно сдерживать его, передвигая рычажки. В целом возникало впечатление, что бантеры скакали с необычным энтузиазмом. Глоуэн решил, что на протяжении последних нескольких месяцев они, по-видимому, слишком много времени проводили в стойлах.

Через час они уже подъезжали к Рябистому озеру — растянувшемуся полумесяцем тускловатому водному пространству с плоскими берегами, километров восемь в длину и чуть больше трех километров в ширину. По краям озера преобладала топкая грязь, покрытая, а местами даже утрамбованная бесчисленными следами животных, приходивших к водопою. Кое-где по берегам торчали редкие мрачноватые дымчатые и скелетные деревца; на мелководье росли горчично-желтые тростники с черными метелками. По какому-то капризу природы метрах в пятидесяти от озера рос одинокий высокий дендрон. Вытоптанная площадка под дендроном посерела от пепла бесчисленных костров — это и было стойбище банджей.

Глоуэн и его спутники остановились у площадки под дендроном. «Ну вот и стойбище! — сказал Глоуэн. — Как видите, банджи где-то бродят по своим делам. Колдовские камни находят в зарослях шиповника, чуть подальше от озера, или на дне озера, недалеко от берега. Не спешивайтесь, не опустив шоры!»

Уэйнесс неприязненно смотрела на озеро: «Честно говоря, я предпочитаю не бродить по щиколотку в грязи».

«В таком случае поищи в кустах, но остерегайся шипов. Возьми палку в каждую руку и раздвигай палками ветки. В озере, может быть, не так приятно бродить, но вымыть ноги проще, чем заклеивать пластырем царапины».

«Я, пожалуй, просто посижу и посмотрю».

«Будьте добры, все проверьте свои шоры. Правый рычажок должен быть переведен вперед, и колпачки должны быть плотно надеты на глазные стебли. Майло?»

«Шоры опущены».

«Джулиан?»

«Опущены, опущены — велика наука!»

«Уэйнесс?»

«Опущены».

«У меня тоже».

Без лишних слов Джулиан спрыгнул на землю; Майло последовал его примеру. Глоуэн оставался в седле, озадаченный поведением своего бантера, никак не желавшего успокоиться.

Джулиан прошел перед мордой своего бантера, Альберса. В тот же момент Альберс издал ужасный визг и, рванувшись вперед, ударил Джулиана передними копытами. Глоуэн схватил пистолет; в тот же момент его собственный бантер издал настолько пронзительный вопль, что у Глоуэна буквально заложило уши. Высоко вскинув задние ноги, бантер сбросил Глоуэна на землю. Пуская большие пузыри пены из хобота, бантер ринулся вперед и яростно набросился на Майло, свалив его с ног и с глухим стуком танцуя на нем шестью копытами. Нагнувшись, животное схватило Майло хоботом за шею и одним быстрым движением головы и передней части туловища подбросило его высоко в воздух.

Оглушенный падением, Глоуэн приподнялся на локте и выстрелил в Альберса — тому снесло голову взрывом. Бантер Глоуэна, отвернувшись от Майло, снова вздыбился, стоя на задних ногах, мотая головой и визжа. Глядя сверху вниз на Глоуэна, животное размахивало в воздухе остальными четырьмя ногами, явно исполняя некий торжествующий танец ненависти. Привстав на колено и холодея от страха, Глоуэн выстрелил три раза подряд. Взрывные пули разворотили туловище бантера и оторвали ему голову — пару секунд торс еще стоял на задних ногах, после чего тяжело рухнул.

Всхлипывая и вскрикивая, Уэйнесс хотела спрыгнуть с седла, чтобы подбежать к Майло. Глоуэн закричал: «Не двигайся! Оставайся в седле! Ему уже не поможешь».

Он осторожно приблизился к оставшимся двум бантерам, на которых приехали Майло и Уэйнесс. Шоры надлежащим образом закрывали их глазные стебли; они страстно дрожали, но не могли двигаться, пока ничего не видели.

Глоуэн приказал Уэйнесс: «Держи пистолет наготове, но не слезай!»

Джулиан, с побелевшим лицом, лежал и тихо стонал; его длинные ноги были повернуты под каким-то странным углом. Заметив приближение Глоуэна, он поднял голову и прокричал: «Ты все это подстроил! Все это из-за тебя!»

«Постарайся не двигаться, — ответил Глоуэн. — Я вызову скорую помощь». Глоуэн отошел и нагнулся над телом Майло — тот был очевидно мертв. Спотыкаясь, Глоуэн подбежал к бантеру Уэйнесс, вынул аварийную рацию и вызвал приют.

Во время первых поспешных переговоров с Бодвином Вуком Глоуэн успел сообщить только самые существенные факты. Бодвин сразу отправил в приют «Под Бредовой горой» Айзеля Лаверти с группой следователей, после чего позвонил Глоуэну и потребовал более подробного отчета.

«У меня десятки подозрений, — говорил Глоуэн, — но я ни в чем не уверен. Особенно сомнительно поведение Джулиана. Вчера вечером он околачивался в стойлах и болтал с йипами-укротителями о политике. По словам самого Джулиана, во время этого разговора он восхвалял свои доблести и доблести жмотов как защитников угнетенных йипов. Не сомневаюсь, что о нас он говорил как о бесстыдных хартистах и аристократах, готовых при первой возможности тиранить несчастных островитян и сговорившихся выслать всех йипов в туманность Андромеды. Но я не вижу, каким образом он мог бы организовать нападение бантеров — особенно если учитывать тот факт, что он первый спешился и первый подвергся нападению!»

«Может быть, что-то нарушило его планы. Но какими мотивами он мог руководствоваться?»

«За мотивами далеко ходить не нужно. И я, и Майло вызывали у него отвращение и ненависть. К утру сегодняшнего дня он, по-видимому, включил и Уэйнесс в число своих смертельных врагов — вчера вечером она порвала с ним отношения, которые он называл «взаимопониманием». Джулиан был в самом озлобленном настроении, это ясно. Но на то, чтобы заранее планировать убийство, по-моему, он не способен. Тем не менее, ничего бы не случилось, если бы Джулиан не распропагандировал йипов. Своей революционной риторикой он запустил механизм заговора».

«Таким образом, ты не намерен предъявлять Джулиану обвинения?»

«Я никак не могу прийти к определенному выводу. Нелепо было бы предположить, что Джулиан вступил в сговор с Орредуком. С другой стороны, когда мы спустились в стойла, Джулиан демонстративно выбрал бантера с зеленым седлом, которого он тут же нарек «Альберсом». Меня его поведение уже тогда озадачило. Как бы то ни было, Альберс не оправдал его доверия и отделал Джулиана совершенно безжалостно.

Возможно, замысел Джулиана состоял в том, чтобы спешиться и тем самым подать сигнал к нападению, а затем снова вскочить в седло и ускакать, пока всех нас калечили бы взбесившиеся твари. Перед тем, как слезть с седла, Джулиан отъехал на некоторое расстояние и поставил Альберса поодаль от остальных животных. Но если он заранее сговорился с йипами, значит, Орредук его надул. Почему? Сомневаюсь, что Орредук объяснит нам свои побуждения. Может быть, лукавый йип стремился устранить свидетеля, чтобы его никто ни в чем не мог обвинить, если бы замысел не удался. Скорее всего, однако, он просто плевать хотел на жмотов и правозащитников и рад был возможности укокошить одним махом четырех хозяйских ублюдков — в том числе того, у которого язык без костей и белая шляпа. Должен отметить, что Джулиан, еще будучи в шоке, обвинил меня в том, что я подстроил нападение — странный ход мыслей, если эта идея не приходила ему в голову раньше».

«Любопытно, но бездоказательно, — заключил Бодвин Вук. — Ты что-то хотел сказать по поводу шор».

«Шоры — доказательство, неопровержимое и окончательное, того, что Орредук задумал и осуществил преднамеренное убийство. Шоры были подрезаны таким образом, чтобы они раскрылись при движении. Сегодня утром они были тщательно закреплены вокруг глазных стеблей и выглядели, как обычные опущенные шоры. Но после того, как их подняли, а потом снова опустили, разрезы разошлись, и бантеры увидели всех, кто спешился — Джулиана, Майло и меня. Если бы мы все спешились одновременно, и если бы разрезы разошлись на шорах всех бантеров, из нас в живых не остался бы никто. Бантеры убежали бы в горы, и расследование ни к чему бы не привело — все это назвали бы «несчастным случаем».

Но разрезы на двух парах шор — тех, что на бантерах Майло и Уэйнесс — не разошлись сразу. Я застрелил двух других бантеров, и трое из нас остались живы. Майло погиб.

Кроме того, я уверен, что все было продумано до мелочей. Я уверен, что бантеров не готовили надлежащим образом к поездке — то есть помощники Орредука тоже замешаны. Я думаю, что бантеров нарочно раздразнили, но не давали им кукол, после чего их усмирили подрезанными шорами, оседлали и вывели к нам в состоянии едва сдерживаемого бешенства».

«Я включил в группу следователей двух биологов. Они сделают окончательное заключение. Где сейчас находится этот Орредук?»

«В кабинете управляющего, молчит и смотрит в пол. После того, как я вам позвонил, я спустился к стойлам и сказал Орредуку, что произошел несчастный случай. Я привел его с собой к управляющему, чтобы он и его помощники не успели сговориться и придумать какую-нибудь историю — хотя они, наверное, все равно что-то уже придумали. Я спросил Орредука, есть ли у него пистолет. Он сказал, что нет. Но я его обыскал и нашел пистолет. Когда я спросил его, почему он мне наврал, он сказал, что это не его пистолет, а пистолет, принадлежащий администрации приюта, и что у него самого пистолета нет и не было. Теперь за ним присматривает управляющий».

«Может быть, Орредук нам расскажет, какую роль Джулиан играл во всем этом деле. А если нет, сговор с Джулианом будет невозможно доказать. Так-так. Я говорил с консерватором и его женой. Их дочь уже звонила из приюта. Как она держится?»

«Она тихо сидит, ничего не делает. По-моему, ей кажется, что у нее дурной сон, и она хочет проснуться».

«Следователи должны скоро прибыть. С ними прилетит машина скорой помощи — забрать Джулиана и тело погибшего. Надо полагать, девушка тоже желает вернуться как можно скорее. Командовать будет капитан Лаверти — окажи ему посильную помощь. После этого ты тоже можешь вернуться».

Глоуэн подошел к двери номера Уэйнесс и постучал: «Это Глоуэн».

«Заходи».

Уэйнесс сидела на диване и смотрела в окно. Глоуэн сел рядом с ней, обнял ее за плечи и крепко прижал к себе. Наконец Уэйнесс расплакалась. Через некоторое время Глоуэн сказал: «Это не был несчастный случай. Орредук подрезал кожу на шорах так, чтобы они раскрылись. Он надеялся, что бантеры убьют нас всех».

«Почему? Зачем? Я не понимаю!»

«Его допросят. Может быть, он объяснит. Джулиан мог сказать ему вчера вечером, что мы приехали сюда, чтобы лишить Орредука и его помощников работы. Без всякого сомнения Джулиан указал ему на нас как на хартистов, ждущих первой возможности выжить йипов с планеты».

Уэйнесс спрятала лицо у него на груди: «Это ужасное место!»

«Здесь больше не будет никаких йипов и никаких бантеров», — пообещал Глоуэн.

Уэйнесс выпрямилась и пригладила волосы: «Глупо тратить время на тщетные сожаления, и все-таки…» Она снова расплакалась: «Как мы будем жить? Без Майло все будет по-другому! Если бы я была уверена в том, что Джулиан подговорил их... я бы… Я не знаю, что бы я сделала!»

Глоуэн ничего не сказал. Уэйнесс спросила: «Что сделают с Орредуком?»

«Думаю, что с ним расправятся быстро и по заслугам».

«А Джулиан? Что будет с ним?»

«Даже если он виновен, что маловероятно, доказать его вину практически невозможно».

«Надеюсь, что я больше никогда его не увижу!»

Прибыли автолеты со станции Араминта. Посовещавшись с капитаном Айзелем Лаверти, Глоуэн вылетел с биологами к Рябистому озеру, где они проанализировали кровь убитых бантеров. Заключение было единогласным: «Нет никакого сомнения в том, что они были вне себя от бешенства. Содержание ариактина в их крови в десятки раз превышает норму».

Глоуэн и биологи вернулись в приют. Джулиана и тело Майло уже увезли на станцию Араминта; Уэйнесс тоже решила вернуться в кабине пилота.

Пока Айзель Лаверти допрашивал помощников укротителя бантеров, Орредук, уже начинавший проявлять признаки беспокойства, оставался в кабинете управляющего. Показания подчиненных Орредука расходились. Все они настаивали на том, что бантеров надлежащим образом раздразнили до бешенства.

«И что потом? Кто из вас подбрасывал им кукол?»

Здесь истории укротителей теряли всякий смысл. Каждый из них отрицал участие в процедуре терзания кукол, заявляя, что именно в это время он был занят выполнением других поручений.

«Очень странно! — сказал Айзель Лаверти последнему, третьему из помощников Орредука. — Все вы дразнили четырех бантеров, а потом все вы ушли, и никто из вас не знает, кто подбрасывал кукол в стойла».

«Но это должно было быть сделано! Это обязательная часть подготовки! Мы всегда очень внимательно относимся к своим обязанностям».

«Мы не нашли использованных кукол в мусорном контейнере. Он пуст».

«Это просто удивительно! Кому могли понадобиться рваные куклы?»

«Не могу себе представить», — мрачно сказал Айзель Лаверти и отправился допрашивать Орредука. Усевшись за столом управляющего, Айзель подал знак одному из сержантов. Тот принес разрезанные шоры и встал на часах у двери.

Айзель Лаверти аккуратно поставил шоры на столе таким образом, чтобы разрезанные края одного кожаного колпачка сходились внахлест, а края другого колпачка — широко расходились.

Орредук молчал и наблюдал за действиями капитана, как завороженный.

Откинувшись на спинку кресла, Айзель Лаверти остановил на Орредуке бесстрастный немигающий взгляд. В конце концов, изобразив дрожащую полуулыбку, йип-укротитель спросил: «Почему вы смотрите на меня так долго неподвижными глазами? Разве это принято, смотреть так долго на другого человека и ничего не говорить? Другой человек начинает спрашивать себя: почему на него так смотрят?»

Айзель Лаверти ответил: «Я жду. Говори все, что можешь сказать».

«Но послушайте! Мне не платят за то, что я болтаю или рассказываю что-нибудь другим людям. Управляющий разозлится, если я не буду прилежно работать. Это важно — особенно, если постояльцы хотят проехаться».

«Управляющий приказал тебе отвечать на мои вопросы. В данный момент все твои обязанности сводятся только к этому. Что ты думаешь об этих шорах?»

«Ага, друг мой! Посмотрите вот сюда — и сюда! Шоры разорвались! Таково мое мнение! Их нужно починить, и починить хорошо. Я отнесу их в мастерскую кожевника».

«Шутки в сторону, Орредук. Ты — убийца. Ты будешь отвечать на мои вопросы или нет?»

Лицо Орредука вытянулось: «Спрашивайте, что хотите. Ваш ум затвердел, как камень, и я уже чувствую, что мне грозит жестокое наказание».

«Кто подговорил тебя все это устроить?»

Орредук покачал головой и, улыбаясь, посмотрел в пространство: «Я не понимаю, о чем вы спрашиваете».

«Ты говорил вчера вечером с Джулианом Бохостом. О чем вы говорили?»

«Трудно все запомнить. Меня пугают ваши угрозы. Если бы вы были добрым человеком, вы бы сказали: «А, Орредук, ты хороший парень. Была допущена ошибка — ты об этом знал?» И я бы ответил: «Конечно, нет! Очень жаль». А вы тогда сказали бы: «Пожалуйста, будь осторожнее в следующий раз, когда молодые люди соберутся проехаться к озеру!» И я ответил бы: «Обязательно! Теперь я все помню, потому что мой ум свободен от страха, и мне снова хорошо»».

Айзель Лаверти обратился к сержанту: «Твой пистолет заряжен? Возможно, скоро нам придется застрелить этого Орредука».

«Заряжен, капитан!»

Айзель Лаверти повернулся к йипу: «Что тебе говорил Джулиан?»

Орредук раздраженно нахмурился: «Он много чего говорил. Мне-то что? Слова, слова…»

«Почему ты решил убить этих четырех молодых людей?»

«А почему солнце светит? Почему ветер дует? Я ничего не признаю́. На островах Лютвен живут сотни тысяч людей. В Строме несколько сот господ, в Араминте еще несколько сот. Если каждый островитянин, которого еще не выгнали из Дьюкаса, убьет четырех господских ублюдков, скоро их не останется!»

«Именно так. Очень разумное и связное рассуждение, — Айзель Лаверти мрачно улыбнулся. — Мы надеялись упразднить должности вроде твоей постепенно, заменяя одного йипа за другим. Похоже на то, что такая политика ошибочна. В связи с тем, что ты сделал, каждого йипа, оставшегося в Дьюкасе, вышлют — причем скорее всего не в Йиптон, а на другую планету».

«Меня вы тоже можете выслать на другую планету! — нашелся Орредук. — Результат-то один и тот же».

«Джулиан предлагал тебе устроить так называемый «несчастный случай»?»

Орредук печально улыбнулся: «Что, если я скажу вам всю правду? Что тогда?»

«Ты умрешь. Скажи правду, и твоим помощникам сохранят жизнь».

«Тогда убейте меня! Пусть неуверенность и подозрения изводят вас, как чесотка, до конца ваших дней!»

Айзель Лаверти подал знак сержанту: «Надень на него наручники. Отведи его к автолету и закрой его на замок в зарешеченном отделении для арестантов. Сделай то же самое с остальными. Будь осторожен — они могут быть вооружены».

Сразу после возвращения на станцию Араминта Глоуэн явился в отдел B на совещание с Бодвином Вуком. Он узнал, что Джулиана Бохоста госпитализировали в тяжелом состоянии, с переломом таза и множественными переломами ног.

«Он едва выжил, — сказал Бодвин Вук. — Если идея заговора принадлежала ему, товарищи-йипы здорово его подвели».

Глоуэн покачал головой: «Несмотря ни на что, не могу поверить, чтобы Джулиан решился на убийство».

«Я тоже придерживаюсь такого мнения. Ситуация двусмысленна, но мы не будем продолжать расследование в этом направлении».

«Скорее всего, он наговорил много всякой чепухи выше облака ходячего и, наверное, подбивал йипов к непослушанию, но никаких свидетельств преступного сговора я не вижу».

«Такой вывод можно сделать из показаний помощников укротителя, хотя они слишком расплывчаты — ничего определенного они не говорят».

«Что с ними сделали?»

«Орредук расстрелян. Его помощников отвезли на Протокольный мыс, где они будут пробивать дорогу через скалы к озеру Сумасшедшей Кати и Полуторакилометровым водопадам».

«Они легко отделались!»

Бодвин Вук молитвенно сложил ладони и возвел глаза к потолку: «Их вину трудно измерить. Они знали, что происходило, и ничего не сделали для того, чтобы предотвратить убийство. По нашим меркам, они виноваты не меньше Орредука. Но йипы смотрят на жизнь по-другому. Даже теперь они не понимают, за что их наказывают. Орредук отдавал приказы, а они их только выполняли — за что им такая горькая судьба?»

«Увы, у меня к ним нет никакого сочувствия. Они знали, что у нас другие порядки, знали, что их нужно соблюдать. Закон есть закон. Йипы нарушили закон — пусть теперь потеют на Протокольном мысу».

Вернувшись в пансион Клаттоков, Глоуэн вызвал Уэйнесс по телефону. Она выглядела больной и отвечала уныло и неохотно.

На следующее утро, однако, она сама позвонила Глоуэну: «Ты занят?»

«Нет, не очень».

«Я хочу с тобой поговорить — не по телефону. Мы не могли бы где-нибудь встретиться?»

«Могли бы, конечно. Заехать за тобой в Прибрежную усадьбу?»

«Если хочешь. Я подожду у входа».

Глоуэн позаимствовал автофургон Клаттоков и направился на юг по Пляжной дороге. С моря налетали сильные порывы ветра — пальмы, отделявшие пляж от дороги, сгибались и раскачивались, громко шелестя растрепанными листьями. Прибой ревел, откатываясь от берега шипящими напластованиями пены. Уэйнесс ждала на обочине напротив Прибрежной усадьбы — полы ее темно-зеленого плаща хлопали на ветру.

Вскочив в машину, Уэйнесс села рядом с Глоуэном. Они проехали еще километра полтора на юг и остановились на площадке над небольшим обрывом, где можно было видеть бьющиеся об скалы волны.

Глоуэн осторожно спросил: «Как себя чувствуют твои родители?»

«Достаточно хорошо. У нас гостит мамина сестра».

«А у тебя какие планы? Ты все еще собираешься лететь на Землю?»

«Об этом я и хотела поговорить». Некоторое время Уэйнесс молча смотрела на бушующее море: «Я тебе почти ничего не рассказывала о том, что хочу там сделать».

«Вообще ничего».

«Только Майло знал о моих планах, потому что хотел со мной поехать. Теперь его больше нет. И мне пришло в голову, что если меня, так же как Майло, кто-нибудь убьет, или если я внезапно заболею и умру — или сойду с ума — никто не будет знать то, что я знаю. По меньшей мере, я не думаю, что это известно кому-нибудь другому. Надеюсь, что нет».

«Почему ты не хочешь рассказать своему отцу?»

Уэйнесс печально улыбнулась: «Он был бы в высшей степени удивлен и обеспокоен. Он ни в коем случае не позволил бы мне лететь на Землю. Он стал бы настаивать на том, что я слишком молода и неопытна, и не могу брать на себя такую ответственность».

«Возможно, он был бы прав».

«Я так не думаю. Но я должна кому-то рассказать — на тот случай, если со мной что-нибудь произойдет».

«Похоже на то, что ты собираешься поделиться со мной важной и опасной информацией».

«Суди сам».

«Так что же? Ты посвятишь меня в свою тайну?»

«Да. Но ты должен пообещать, что никому ничего не скажешь, если меня не убьют или тебе не будет угрожать смертельная опасность — или что-нибудь в этом роде».

«Мне все это не нравится. Но я обещаю и никому ничего говорить не буду».

«Спасибо, Глоуэн. Во-первых, ты должен понимать, что я ни в чем не уверена на сто процентов, и, вполне возможно, отправляюсь в погоню за призраком. Но я считаю, что должна узнать правду».

«Очень хорошо. Продолжай».

«В прошлый раз, когда мы были на Земле, я была еще девочкой, школьницей. Я жила у дальнего родственника моего отца в месте под названием Тиренс — это недалеко от Шиллави. Родственника этого зовут Пири Тамм. У него огромный старый дом с большими гулкими комнатами и коридорами. С ним живут его жена и дочери; все его дочери старше меня. Пири Тамм — сложный человек. Он увлекается дюжиной разных искусств и ремесел, причем некоторые его навыки совершенно непостижимы для непосвященных. Он один из немногих оставшихся членов Общества натуралистов на Земле — и, по сути дела, во всей Ойкумене — потому что его интересует эволюционная биология. У него множество очень интересных друзей — и Майло, и я наслаждались каждой минутой их разговоров.

Однажды к дядюшке Пири пришел старик по имени Кельвин Килдьюк. Нам сказали, что этот старик — секретарь, причем, скорее всего, последний секретарь Общества натуралистов, существование которого подходит к концу, потому что в нем теперь состоят только Кельвин Килдьюк, Пири Тамм, несколько антикваров и два-три дилетанта. Когда-то Общество было богатым и влиятельным, но те времена прошли — главным образом благодаря казнокрадству человека по имени Фронс Нисфит, занимавшего должность секретаря шестьдесят лет тому назад. Нисфит снял деньги со всех счетов Общества, продал все активы натуралистов и сбежал. У Общества остался ничтожный доход от капиталовложений, которые Нисфит не смог или не успел прикарманить — этого дохода хватает только на конверты с гербом Общества, для официальной корреспонденции, и на ежегодный регистрационный взнос. И, конечно же, Обществу все еще принадлежит планета Кадуол, благодаря первоначальному «Бессрочному договору о передаче права собственности», ссылкой включенного в текст первоначальной Хартии.

Бедняга Кельвин Килдьюк умер во сне через две недели после своего визита и, ввиду отсутствия других кандидатов, Пири Тамм занял должность секретаря почти не существующего Общества натуралистов».

«Один момент, — прервал ее Глоуэн. — А разве натуралисты из Стромы — не члены того же общества?»

«На самом деле нет. Жителей Стромы по традиции называют «натуралистами», но фактически членом Общества натуралистов может быть только человек, регулярно выплачивающий взносы и выполняющий требования, предъявляемые уставом к членам Общества — чего в Строме никто не делает уже много веков. Так или иначе, Пири Тамм стал секретарем, в связи с чем счел своим долгом посетить банк в Шиллави и произвести инвентаризационную опись имущества Общества. По существу, покойный Кельвин Килдьюк должен был это сделать раньше, но пренебрег этой обязанностью.

Короче говоря, когда дядюшка Пири заглянул в сейф, где хранились бумаги Общества, он нашел большое количество старых записей и несколько пустяковых облигаций, все еще приносивших какой-то доход. Но в сейфе не было Хартии — и, что хуже всего, «Бессрочного договора» тоже не было.

Пири Тамм был озадачен. Не подумав, он выпалил в моем присутствии, что пропажа договора чревата невероятно серьезными последствиями. Дело в том, что «Бессрочный договор» передает право собственности владельцу оригинального экземпляра договора; для подтверждения передачи права собственности другой стороне достаточно предъявить расписку о продаже договора и нотариально зарегистрировать нового владельца.

Другими словами, тот, в чьих руках находятся оригинальные экземпляры Хартии и приложения к ней, то есть «Бессрочного договора», становится законным владельцем всего Кадуола — Эксе, Дьюкаса и Троя!

Дядюшка Пири решил, что древние документы — Хартия и «Бессрочный договор» — оказались в числе антикварных редкостей, проданных налево Фронсом Нисфитом. Я предложила проверить, не зарегистрировался ли кто-нибудь в качестве нового владельца Хартии. К тому времени дядюшка Пири уже понял, что обнаружил существование весьма щекотливой ситуации, и не знал, что ему предпринять. Он решил сделать вид, что ничего не произошло, надеясь, что ситуация как-нибудь утрясется сама собой. При этом он явно сожалел, что сообщил мне о пропаже документов, и заставил меня пообещать, что я никому о ней не расскажу — по меньшей мере до тех пор, пока он не сумеет каким-нибудь образом решить этот вопрос.

Я не знаю, сделал ли он что-нибудь — подозреваю, что ничего не сделал. Хотя он все-таки проверил нотариальные списки и установил, что никакой новый владелец Хартии и договора еще не регистрировался.

Было еще несколько улик, с помощью которых дядюшка Пири пытался определить местонахождение документов, но он занимался этим спустя рукава и практически безуспешно. Теперь он стар, болен и не хочет ворошить былое — а когда он умрет, пропажу Хартии обнаружит новый секретарь, кем бы он ни был. Если вообще будет какой-нибудь новый секретарь.

Ну вот, примерно, и все. Я собиралась полететь на Землю с Майло и попробовать найти Хартию, пока не случилось что-нибудь ужасное. Теперь ты знаешь все, что я знаю — и очень хорошо, потому что, если со мной что-нибудь случится, правду не будет знать никто, кроме старого Пири Тамма, а на него полагаться невозможно».

«Теперь я знаю, — задумчиво произнес Глоуэн. — С чего ты начнешь, когда прибудешь на Землю?»

«Прежде всего я снова поселюсь у дядюшки Пири. А потом я вступлю в Общество натуралистов и стану его секретарем. Таким образом никакой новый секретарь не сможет узнать, что Хартия пропала. Пири Тамм, скорее всего, согласится уступить мне эту должность. Не могу представить себе никого, кто хотел бы ее занять».

Несколько минут Глоуэн размышлял над тем, что ему пришлось услышать: «Не знаю, что тебе сказать. У меня такое чувство, что я где-то от кого-то слышал о чем-то, что может иметь отношение ко всей этой истории, но что это было? Ума не приложу. Если бы я мог, я полетел бы на Землю вместе с тобой».

«Если бы ты мог, я обязательно поехала бы с тобой, — с сожалением сказала Уэйнесс. — Но что поделаешь. Я полечу на Землю и узнаю все, что смогу. Может быть, есть какой-нибудь способ преодолеть это препятствие».

«Если такой способ есть, надеюсь, он достаточно прост и безопасен».

«Почему бы мне угрожала опасность?»

«Кто-нибудь другой может искать те же документы».

«Мне это никогда не приходило в голову, — Уэйнесс нахмурилась. — И кто бы это мог быть?»

«Не знаю. И ты не знаешь. Именно поэтому тебе может угрожать опасность».

«Я буду осторожна».

«А теперь...» — Глоуэн обнял и поцеловал ее. Через некоторое время Уэйнесс отстранилась: «Мне пора домой. Мама и папа не знают, куда я пропала».

«Я еще подумаю над твоей историей. Я что-то знаю, о чем я тебе должен сказать. Но не могу вспомнить, что — хоть убей!»

«Ты вспомнишь — как всегда, в самый неожиданный момент, — она поцеловала его в щеку. — А теперь отвези меня назад в Прибрежную усадьбу, пока папа не поднял на ноги всю станцию».

Глава 6

Уэйнесс улетела с космодрома станции Араминта на звездолете «Фаэрлит — Зимний Цветок» компании «Персейские трассы». Он должен был доставить ее, после нескольких посадок вдоль Пряди Мирцеи, на Четвертую планету звезды Андромеда-6011 — пересадочный мир, откуда ей предстояло проделать оставшийся путь до Земли на туристическом крейсере фирмы «Глиссмар: агентство путешествий и приключений».

Отъезд Уэйнесс оставил в жизни Глоуэна тоскливую пустоту. Теперь все казалось ему скучным, глупым и лишним. Зачем он позволил ей одной бесстрашно отправиться в немыслимую даль — на расстояние, превосходящее всякие человеческие представления? Он часто задавал себе этот вопрос и каждый раз отвечал на него одинаково, с горькой усмешкой: у него не оставалось никакого выбора. Уэйнесс приняла решение самостоятельно, исходя из всего, что ей было известно, и руководствуясь самыми разумными соображениями. Глоуэн пытался убедить себя, хотя и не слишком настойчиво, что в этом логическом умозаключении не было никакого изъяна.

В некоторых отношениях Уэйнесс можно было уподобить стихийной силе, неспособной подчиниться человеку — иногда теплая и благожелательная (а на протяжении последних нескольких недель даже обезоруживающе ласковая), она умела вдруг становиться таинственной и загадочной.

Глоуэн подолгу размышлял о природе неповторимой личности по имени Уэйнесс Тамм. Если бы благодаря какому-то экстраординарному стечению обстоятельств он оказался наделенным божественными способностями, и ему поручили бы приятную процедуру проектирования новой Уэйнесс, в пропорциональном соотношении ее качеств он мог бы — совсем немножко, чуть-чуть! — уменьшить влияние прямолинейной, упрямой целеустремленности и непокорной, своенравной независимости, не настолько, чтобы нарушить тонкий баланс сочетания других характеристик, но лишь в той степени, в какой этого было бы достаточно, чтобы сделать ее... И тут Глоуэн останавливался в нерешительности, будучи неспособен найти точное определение. Податливой? Предсказуемой? Склонной к подчинению? Нет, все эти эпитеты никуда не годились. Вполне могло быть, что божественное провидение, создавшее оригинальный экземпляр Уэйнесс, справилось со своей задачей с таким непревзойденным мастерством, что какое-либо усовершенствование было в принципе невозможно.

Для того, чтобы чем-то заняться, Глоуэн навязал себе самому несколько новых курсов обучения, завершение которых позволило бы ему сдать экзамен МСБР первого уровня. Не провалив этот экзамен, а также демонстрируя надлежащие навыки владения оружием, практического обращения с техникой, контроля чрезвычайных ситуаций и рукопашной схватки, он мог бы получить удостоверение рядового агента МСБР, а с ним и нешуточные полномочия и статус представителя МСБР во всем необъятном пространстве Ойкумены. Несколько других офицеров отдела B уже получили такой статус, а Шарду присвоили завидное звание агента МСБР второго уровня, благодаря чему весь отдел B мог пользоваться поддержкой МСБР в качестве подразделения МСБР.

Керди Вук также объявил, что будет готовиться к экзамену МСБР, но не проявлял особой охоты к посещению занятий. Он практически полностью оправился от шока, вызванного тяжким испытанием в Йиптоне, но все еще проявлял тенденцию к рассеянности и внезапным странностям или вспышкам нетерпения. По всеобщему мнению, эти причуды должны были со временем исчезнуть. Керди все еще отказывался — или не мог — обсуждать то, что произошло с ним в Йиптоне. Почти сразу же после выписки из лазарета он отказался от участия в собраниях бесстрашных львов, и с тех пор не желал иметь ничего общего ни с кем из этой группы.

Поначалу Глоуэн пытался завязывать с Керди разговоры, надеясь пробудить в нем более положительное и жизнерадостное настроение. Но достаточно скоро он убедился в том, что эти усилия подобны попыткам подобрать каплю ртути. В большинстве случаев Керди выслушивал его в недовольном молчании, с затуманенным взором и странной улыбочкой, в которой Глоуэн угадывал намек на враждебность и презрение. При этом Керди не высказывал никаких замечаний — если бы Глоуэн не продолжал говорить, им обоим пришлось бы сидеть в мертвой тишине. На вопросы Керди либо вообще не отвечал, либо отвечал многословными тирадами, никак не соотносившимися с сущностью вопроса.

Керди никогда не отличался развитым чувством юмора; теперь же он встречал любую попытку пошутить полным непониманием. Каждый раз, когда Глоуэн обращал его внимание на что-нибудь забавное или прибавлял фразу просто так, для красного словца, Керди отвечал взглядом настолько холодным и мрачным, что слова застревали у Глоуэна в горле.

Однажды Глоуэн заметил, что Керди повернул в сторону только для того, чтобы не идти ему навстречу, и с тех пор прекратил всякие попытки сближения.

Глоуэн обсудил странности Керди с Шардом: «Происходит что-то почти смехотворное. Керди знает, что, если я сдам экзамен МСБР, то буду опережать его в отделе уже на два ранга. Со стороны Керди единственный способ не допустить такой разрыв заключается в том, чтобы сдать тот же экзамен. Но это означает, что ему придется не только много заниматься, но и рисковать провалом — а в случае Керди провал более чем вероятен, потому что в математике он не силен, да и практических навыков у него особенных нет».

«Его не допустят даже по психометрическим показателям».

«В том-то и дело! Не могу себе представить, как он собирается решать эту проблему. Ему остается только молиться о том, чтобы я провалил экзамен с таким позором, что меня выгонят из отдела расследований и я пойду на курсы виноделия вместе с Арлесом».

«Бедняга Керди. Ему пришлось нелегко».

«Согласен: бедняга Керди. Но от этого работать с ним не легче».

Из Плавучего города на Четвертой планете Андромеды-6011 пришло письмо от Уэйнесс. Она его отправила, когда ждала прибытия следующего туристического крейсера фирмы «Глиссмар». «Мне уже ужасно хочется домой, — писала Уэйнесс, — и тебя ужасно не хватает. Просто удивительно, как привыкаешь любить кого-то, доверять кому-то и полагаться на кого-то настолько, что почти забываешь об этом — до тех пор, пока не остаешься без этого кого-то. Теперь я помню». Закончила она таким образом: «Я напишу опять из Тиренса и сообщу последние новости о ситуации. Надеюсь, что случится чудо, и новости будут хорошие, но надеяться-то почти не на что? И каким-то странным образом я жду не дождусь возможности вгрызться в проблему своими зубами — хотя бы для того, чтобы забыть всякие ужасные несчастья».

Прошло лето. Глоуэну исполнилось уже двадцать лет — через год наставал «день самоубийства», как его называли некоторые шутники. Глоуэн не знал, на что надеяться, но и отчаиваться тоже не было повода. Показатель его статуса все еще равнялся 22 — могло быть хуже, но могло быть и лучше.

В следующий смоллен Арлес привел Друзиллу ко-Лаверти, в качестве своей гостьи, на официальный ужин в пансионе Клаттоков — к очевидному удивлению и неодобрению Спанчетты.

Арлес притворился, что не замечает реакцию матери. Друзилла была в самом развеселом настроении и тоже полностью игнорировала Спанчетту, что заставило последнюю еще заметнее помрачнеть.

Во время ужина Арлес вел себя с императорским достоинством и говорил мало, причем только с Друзиллой и только конфиденциальным полушепотом. Он очень тщательно оделся — в черный китель, красновато-коричневые брюки и белую рубашку с широким голубым поясом. Наряд Друзиллы был не столь консервативным и даже чрезмерно экстравагантным. Ее длинное вечернее платье с низким декольте было сшито из перемежающихся полос черного, розового и оранжевого сатина. Ее розовато-белобрысые локоны увенчивались черным тюрбаном с высоким черным султаном из перьев, а уши заострялись сверху черными театральными накладками из костюма лесного эльфа. Бравурным противоречием цветов ее внешность превосходила даже ярко-лиловое с красным одеяние Спанчетты, в связи с чем Спанчетта, в тех редких случаях, когда она снисходила до того, чтобы взглянуть на подругу своего сына, всем своим видом выражала глубочайшее отвращение.

Друзилла, однако, не проявляла ни тени смущения. Она громко, весело и часто смеялась, иногда без какой-либо понятной окружающим причины. Она делилась своими мнениями со всеми, кто беседовал за столом, подшучивая и поддразнивая, очаровывая новых знакомых многозначительными кивками и улыбками, надуванием губ и подмигиванием.

Шард, исподтишка наблюдавший за происходящим, заметил Глоуэну: «Признаюсь, я в замешательстве! Разве она не из числа особо приближенных подружек Намура?»

«По-моему, с Намуром она порвала. Точнее, он с ней порвал. А может быть, это всего лишь сезонное увлечение — Друзилла все еще сопровождает «Лицедеев» в поездках».

«Она уже давно не девочка. Флоресте предпочитает грациозных юных созданий».

«Друзилла больше не выступает. Она помогает Флоресте организовывать поездки и обслуживать труппу».

«Арлес выглядит как кот, только что поймавший большую жирную мышь. А это приводит меня в еще большее замешательство. Можно было бы подумать, что Арлесу теперь не до прекрасного пола».

«Меня это тоже удивляет. Но дело выглядит так, что, возможно, была допущена какая-то оплошность. Нет никакого сомнения к тому, что Друзилла относится к числу представительниц так называемого «прекрасного пола»».

«Относится, — Шард отвернулся от Арлеса и его подруги. — Рад, что это не мое дело».

«Что это с Арлесом? По-моему, он собирается произнести речь!»

Арлес поднялся на ноги и некоторое время стоял, улыбаясь и обозревая сидящих за столом — по-видимому, он ожидал, что все почтительно замолчат. Не дождавшись тишины, Арлес постучал по своему бокалу ножом: «Прошу внимания! Будьте добры! Я желаю сделать объявление! Все вы, наверное, заметили — вы не могли не заметить! — что рядом со мной сидит роскошное, сногсшибательное создание, многим из вас известное как достопочтенная и выдающаяся Друзилла ко-Лаверти. Ее таланты уступают только ее очарованию, и уже несколько лет она помогает Флоресте и его «Лицедеям» воплощать в жизнь свои чудеса. Но все меняется! Снизойдя к моим мольбам, Друзилла согласилась окончательно присоединиться к славному роду Клаттоков. Надеюсь, я достаточно ясно выражаюсь?»

Арлес ожидающе обвел взглядом длинный стол — послышались жидкие вежливые аплодисменты.

«Могу посвятить присутствующих в еще более важную тайну! Сегодня мы подписали контракт, и наш союз заверен регистратором. Дело сделано!»

Арлес поклонился, внимая поздравлениям собравшихся. Друзилла высоко подняла руку, кокетливо наклонив голову, и пошевелила в воздухе пальчиками.

Шард пробормотал так, чтобы его слышал только Глоуэн: «Взгляни на Спанчетту. Она никак не может решить, устроить ей сердечный приступ или нет».

Арлес продолжал выступление: «Само собой разумеется, я не меньше вас поражен своей невероятной удачей! Мы без промедления отправимся в романтическое путешествие — в далекие края, в миры, полные легенд и загадочных тайн! Но мы вернемся, я обещаю! Во всей Ойкумене нет ничего лучше станции Араминта!»

Арлес уселся и несколько минут энергично отвечал на тосты и поздравления.

«В миры легенд и загадочных тайн, — задумчиво повторил Шард. — Откуда у них деньги? На такое путешествие Спанчетта Арлесу ничего не даст».

«Может быть, Друзилла разбогатела?»

«На подачках Флоресте не разбогатеешь. Все заработки «Лицедеев» отправляются прямиком в фонд нового Орфеума. Друзилле повезло, что Флоресте оплачивает ее поездки и предоставляет ей кров и пищу. Не думаю, что у нее остается что-нибудь, кроме карманной мелочи».

«Кто ее знает? Вдруг она чем-нибудь приторговывает?»

«Будем надеяться, что Арлес сможет оказывать ей практическую помощь в этом начинании».

На следующий день Арлес и Друзилла вылетели в космос на борту роскошного туристического звездолета «Лира Мирцеи» компании «Персейские трассы».

Вечером того же дня Шард поведал Глоуэну: «Тайное стало явным. Я перекинулся парой слов с Флоресте, и проблема внезапного богатства Арлеса исчезла. Нет у него никакого богатства, и у Друзиллы тоже. Как же они отправились «в миры, полные легенд»? Очень просто. Друзилла совершает регулярный рейс, организуя турне для «Лицедеев» — она этим занимается ежегодно. В качестве клиента, совершающего частые полеты в сопровождении труппы, Флоресте получает от транспортной компании существенную скидку. И Арлес, и Друзилла имеют право на приобретение билетов со скидкой, причем за Друзиллу платит театр. Таким образом, они понесут минимальные расходы. А что касается «миров легенд и загадочных тайн», то ими станут планеты, уже не впервые принимающие «Лицедеев» — Соум, Натрис, Лилиандер и Тассадеро. Все они скучноваты, на мой взгляд».

«Не могу себе представить, где они собираются жить после возвращения, — отозвался Глоуэн. — Надо полагать, Спанчетта не примет их с распростертыми объятиями».

«Вряд ли».

Глоуэн подошел к окну: «Я бы не прочь попутешествовать. Предпочтительно в сторону Земли».

«Подожди до следующего дня рождения».

Глоуэн угрюмо кивнул: «Ну да, когда меня зачислят в категорию «вспомогательного персонала», меня уже никто удерживать не станет — особенно если я пообещаю никогда не возвращаться».

«Не горюй прежде времени. Тебя еще не выгнали. В любом случае я как-нибудь сумею позаботиться о том, чтобы старый хрыч Дорни упился наконец до смерти. Дескант — еще один кандидат. Но его неоднократные попытки умереть до сих пор не увенчались успехом».

«О чем тут беспокоиться? — недовольно проворчал Глоуэн. — Ну, выгонят меня из пансиона. Ну и что? Так тому и быть. А раз я не могу путешествовать, подобно Арлесу, по мирам легенд и вечных тайн, и даже на Землю слетать не могу, то возьму-ка я шлюп, пока есть такая возможность, и схожу под парусом — скажем, к острову Турбен. Не хочешь проехаться? Можно было бы славно устроиться на пляже, на пару дней».

«Нет, спасибо. Остров Турбен — не для меня. Перед тем, как выходить в море, хорошенько запасись питьевой водой — на Турбене ты не найдешь ни капли. И не вздумай плавать в лагуне!»

«Наверное, мне это пойдет на пользу, — сказал Глоуэн. — Здесь я давно места себе не нахожу».

Глоуэн затащил на борт запас провизии, залил баки питьевой водой, перезарядил аккумуляторы и без всяких церемоний отдал швартовы — шлюп отчалил от пристани Клаттоков.

Пользуясь двигателем, он проплыл вниз по течению к устью реки Уонн и, преодолев первые океанские валы, высокие и шумные на мелководье, вышел в открытое море. Отдалившись на полкилометра от берега, он поднял паруса и направился левым галсом на восток— этот курс в конечном счете привел бы его к вечно клубящемуся испарениями западному берегу Эксе.

Включив автопилот, Глоуэн уселся на корме, глядя на бурлящую кильватерную струю, на бескрайнее синее небо, на широкие пологие волны.

Берега Араминты превратились в лиловато-серый прочерк на горизонте и скоро исчезли. Ветер сменил направление — Глоуэну пришлось направить шлюп на северо-восток, настолько круто к ветру, насколько возможно.

Тянулись часы, и вокруг не было ничего, кроме ленивого синего океана, неба и, время от времени, парящей в просторах одинокой морской птицы.

Ближе к вечеру ветер начал слабеть; с заходом солнца наступил мертвый штиль. Глоуэн спустил паруса — лодка слегка покачивалась, поднимаясь и опускаясь на еще не совсем успокоившейся глади. Глоуэн спустился в каюту, приготовил себе миску рагу, поднялся с ней в кокпит и поужинал, закусывая хлебной коркой и прихлебывая из бутыли терпкий кларет Клаттоков, пока закатные цвета не растворились в сумраке неба.

На западном горизонте погасло последнее тусклое свечение; загорелись звезды. Глоуэн устроился поудобнее на скамье и принялся изучать созвездия. Кружевной лоскуток Пряди Мирцеи искрился над самым морем — на его фоне ярко выделялись Лорка и Синг. В зените мерцало сложное сочетание звезд, известное под наименованием «Персея с головой Медузы»; в нем выделялись два пламенно-красных светила, Каирре и Аквин, считавшиеся «глазами Медузы». В южной части неба Глоуэн нашел кружок из пяти белых звезд — так называемый «Наутилус». В центре кружка должна была быть желтая звезда десятой величины, слишком слабая, чтобы ее можно было заметить невооруженным взглядом: древнее Солнце. Где-то там неслась в пустоте на огромном крейсере «Глиссмара» маленькая Уэйнесс. Какой величины она показалась бы на таком расстоянии? Меньше атома? Внезапно заинтересованный этой задачей, Глоуэн спустился в каюту и занялся расчетами. Уэйнесс, стоящая на расстоянии ста световых лет, имела бы такую же угловую величину, что и нейтрон на расстоянии трехсот восьмидесяти метров.

«Таким вот образом, — с удовлетворением сказал Глоуэн. — Теперь я знаю».

Он вернулся в кокпит, посмотрел на небо, проверил, все ли надежно закреплено, и отправился спать, оставив шлюп на волю волн.

С утра проснулся попутный южный бриз. Глоуэн поставил паруса, и шлюп резво заскользил по рябистой глади на северо-восток.

В полдень на следующий день Глоуэн нашел в бинокль остров Турбен — неравномерное кольцо песка и вулканического туфа диаметром три километра, поросшее редкими серо-зелеными кустами терновника, среди которых было несколько искривленных ветром тимьяновых деревьев и пять долговязых, почти лишенных листвы дендронов-семафоров. В центре острова возвышалась полурассыпавшаяся базальтовая вулканическая пробка. Остров был окружен коралловым рифом, образовывавшим лагуну двухсотметровой ширины. В двух местах, с северной и с южной стороны острова, риф разрывался, что позволяло шлюпу зайти в лагуну. Спустив паруса, Глоуэн включил двигатель и направил шлюп через южный проход в рифе, против сильного отливного течения. Метрах в пятидесяти от берега он бросил якорь в воду настолько прозрачную, что она казалась увеличительным стеклом, выделяющим подробности дна — кривые пушистые бочонки кораллов, розовые морские цветы, темных бронированных моллюсков. Черт-рыба в сопровождении фалориалов подплыла, чтобы обследовать лодку, якорь и якорную цепь, после чего спокойно приготовилась ждать поодаль: рано или поздно кто-нибудь должен был выбросить мусор, окунуться в хрустальную воду или, в конце концов, просто свалиться за борт спьяну.

Пользуясь стрелой, Глоуэн поднял ялик из люльки и опустил его за борт. С величайшей осторожностью он шагнул в ялик, удерживая в руке бухту каната, один конец которого он уже привязал к голове форштевня. Запустив импеллер ялика, он направился к берегу, разматывая канат.

Ялик уткнулся носом в песок. Глоуэн спрыгнул на берег и вытащил ялик подальше — так, чтобы его не доставал прибой. Привязав канат к сучковатому основанию ствола терновника, Глоуэн тем самым дополнительно застраховал шлюп от внезапного шквала.

Теперь он мог позволить себе расслабиться и ничего не делать. Здесь не было никаких поручений, никакой службы, здесь от него никто ничего не требовал — поэтому он сюда и приплыл.

Глоуэн огляделся по сторонам. За его спиной были кусты терновника, несколько тимьяновых деревьев, редкая поросль ложных бальзамников, пара искривленных черных висельных дубков и бугор крошащегося базальта посреди острова. Перед ним — лагуна, казавшаяся невинной и безмятежной, со шлюпом на якоре. Справа и слева — одинаковые полосы белого песка с неровной серо-зеленой каймой терновника, плотно окружавшего тимьяновые деревья с длинными тонкими листьями, серебристыми снизу и алыми сверху. Легкий бриз рябил поверхность лагуны, заставляя кроны тимьяновых деревьев мерцать сполохами серебра и пламени.

Глоуэн сел на песок. Он слушал.

Тишина — кроме шелеста воды, чуть набегавшей на песок.

Глоуэн лег на спину и задремал, пригретый солнечным светом.

Шло время. Сухопутный краб ущипнул Глоуэна за щиколотку. Глоуэн встрепенулся, пинком отбросил краба и сел. Краб панически скрылся в песчаной норке.

Глоуэн поднялся на ноги. Шлюп мирно покачивался на якоре. Сирена переместилась по небу — больше ничто не изменилось. На острове Турбен действительно нечем было заняться, кроме как спать, смотреть на море или, если возникнет приступ энергии, ходить по пляжу то в одну, то в другую сторону.

Глоуэн посмотрел направо, потом налево. Не заметив никакой разницы между пейзажами в обоих направлениях, он отправился на север. Сухопутные крабы разбегались врассыпную при его приближении, но главным образом собирались на песке у самого края воды, где они поворачивались клешнями к берегу и ждали, пока он пройдет. Ярко-синие ящерицы вскакивали на задние лапы и неуклюже улепетывали, разбрасывая песок, под прикрытие терновника, где они смелели и принимались раздраженно трещать, вызывающе вскидывая головы.

Берег изгибался на восток — Глоуэн приближался к северной оконечности острова, где тоже был промежуток между рифами, похожий на естественный канал с южной стороны, позволявший лодкам заходить в лагуну и выходить в море. Пораженный и встревоженный, Глоуэн остановился, как вкопанный.

С тех пор, как он здесь побывал в последний раз, многое изменилось. В лагуну выступал примитивный причал. У начала причала кто-то соорудил нечто вроде защищавшего от солнца и дождя павильона из связок пальмовых листьев и бамбука, в стиле йипов.

Несколько минут Глоуэн стоял без движения, изучая открывшуюся перед ним картину. На песке не было свежих следов — по-видимому, сооружение пустовало.

Слегка успокоившись, но все еще напряженный и бдительный, Глоуэн приблизился к павильону. Обрывки буроватой пальмовой кровли шелестели на ветру; внутри было сухо, пыльно и пусто. Тем не менее, Глоуэн пожалел, что не взял с собой пистолет — в таких ситуациях массивная твердость кобуры на бедре придавала драгоценную уверенность.

Отвернувшись от павильона, Глоуэн с недоумением смотрел на причал. Каково могло быть назначение этой постройки? Может быть, рыбаки-йипы, заплывая слишком далеко, устраивали здесь привал? Глоуэн заметил прикрепленное к причалу, в десяти-двенадцати метрах от берега, странное приспособление: во́рот с навесной стрелой. Устройство это, напоминавшее виселицу, было очевидно предназначено для подъема грузов из лодки на причал — или для погрузки чего-то с причала в лодку.

Глоуэн прошелся до конца причала, прогибавшегося и потрескивавшего под его весом. За проходом между рифами открывался бескрайний пустынный океан. Справа и слева — спокойная лагуна. На берегу — полоса пляжа, огибавшая остров. Внизу — на первый взгляд примерно трехметровые бамбуковые сваи, забитые в дно. Песок пестрел расплывающимися тенями и дрожащим светом, отражавшимся от ряби на поверхности. Глоуэн пристально смотрел вниз, в воду — по спине его пробежали мурашки. Он сделал ужасное открытие; сперва он даже не мог поверить своим глазам.

Нет, ошибки не было: на дне, там, где кончался причал, были разбросаны в нелепом беспорядке человеческие кости. Одни уже почти занесло песком, на других зеленела темная бородка водорослей. Многие кости, однако, лежали обнаженно, не прикрытые ничем, кроме вечно суетящихся теней.

Глоуэн заставил себя рассмотреть кости повнимательнее. Оценить число погребенных здесь людей было трудно. Увеличительные свойства воды искажали пропорции; тем не менее, кости казались небольшими, даже изящными.

Глоуэну показалось, что за ним кто-то наблюдает. Он резко обернулся и пригляделся к берегу. Все было, как раньше — никаких признаков жизни, хотя, конечно, из зарослей терновника за ним могли следить десятки незаметных глаз.

Глоуэн решил, что у него просто пошаливают нервы.

Вернувшись на пляж, он постоял, в размышлении глядя то на причал, то на ворот со стрелой, то на павильон. Новая мысль пришла ему в голову: что, если кто-то видел, как он становился на якорь, а после того, как он ушел с южного пляжа, перебрался на ялике к шлюпу и уплыл? Сердце Глоуэна тяжело застучало — он вовсе не хотел оказаться брошенным на острове Турбен, где нечего было есть, кроме сухопутных крабов, вызывавших несварение желудка, и нечего было пить, кроме морской воды!

Глоуэн стал возвращаться трусцой по пляжу, часто оглядываясь.

Шлюп безмятежно стоял на якоре, никем не тронутый. Состояние, близкое к панике, сразу прошло. Он был один на острове. Тем не менее, былого спокойствия он уже не ощущал — пляж острова Турбен больше нельзя было рассматривать как сонное, располагающее к безделью место, где можно было проваляться на песке несколько дней.

Приближался вечер. Бриз полностью сошел на нет — и океан, и лагуна стали одинаково ровными и глянцевыми. Глоуэн решил вернуться, воспользовавшись утренним бризом. А пока что он спустил ялик в воду и вернулся на шлюп.

Сирена зашла; мрак спустился на остров Турбен. Глоуэн приготовил и съел свой ужин, после чего просидел два часа в кокпите, прислушиваясь к едва уловимым непонятным звукам, доносившимся с берега. В небе пылали созвездия, но сегодня Глоуэн их почти не видел — ум его был занят гораздо более неприятными размышлениями.

Наконец Глоуэн спустился в каюту. Лежа на койке с открытыми глазами, он смотрел в темноту, неспособный контролировать предположения, теснившиеся у него в голове. В конце концов он забылся беспокойным полусном, но то и дело вскакивал, когда ему казалось, что кто-то тихонько причалил к шлюпу и поднимается на борт.

Ночь тянулась безжалостно долго. Лорка и Синг показались из-за острова и поднимались к зениту. Наконец Глоуэн глубоко заснул — настолько глубоко, что наступление дня его не разбудило. Он проснулся, раздраженный, с покрасневшими глазами, когда Сирена уже три часа как сияла в небе.

В кокпите Глоуэн напился горячего чаю и съел миску каши. С севера налетал бриз, достаточно крепкий для возвращения домой — Глоуэну стоило только поднять якорь. Над темно-синим морем возвышались гигантские ярко-белые наковальни кучевых облаков, толпившихся над южным горизонтом. Мир казался безобидным и чистым, а обстоятельства, обнаруженные на северной оконечности острова, представлялись настолько несовместимыми с солнечным синим и белым простором, что Глоуэн почти сомневался в их реальности.

Глоуэн решил еще раз наскоро проверить причал и павильон перед отбытием: вдруг ему удастся найти что-нибудь пропущенное вчера? Спустившись в ялик и включив оба импеллера на полную мощность, он понесся, почти планируя, по огибавшей остров лагуне, преследуемый мечущимися под водой серебристыми стайками фалориалов.

Впереди показался северный проход между рифами. Павильон и причал не изменились со вчерашнего дня. Выехав с разгона на песок, Глоуэн соскочил на пляж с носовым фалинем в руке и привязал ялик к одной из бамбуковых свай.

Некоторое время Глоуэн стоял, оценивая окружающую обстановку. Как и прежде, картина была безмолвной и безлюдной. Глоуэн прошел к концу причала. Утренний бриз рябил воду, и сегодня дно было труднее разглядеть, но кости были разбросаны по дну так же, как вчера.

Вернувшись на берег, Глоуэн еще раз осмотрел павильон. Внутренняя часть павильона, за открытым тенистым передним портиком, состояла из восьми небольших отделений с толстыми циновками вместо пола. Кроме отхожего места за павильоном, здесь не было никаких удобств или приспособлений, не было даже следов кухонной утвари или приготовления пищи.

Глоуэн решил, что запомнил все, что можно было запомнить, и убедился в том, что его первое посещение не было галлюцинацией. Вернувшись к ялику, он отвязал его и отчалил. Уже посреди лагуны, довольно далеко от причала, он обернулся и увидел за проходом в рифах, километрах в трех от острова, два треугольных паруса, полоскавшихся на ветру.

Примерно определив курс этого судна, Глоуэн понял, что оно направляется к северному каналу.

Глоуэн вернулся по лагуне, со всей возможной скоростью, к своему шлюпу. В сложившейся ситуации, безоружный, он не мог рисковать, вступая в конфронтацию — напротив, он должен был приготовиться бежать в любую минуту. Открытое море сулило безопасность. Катамаран догнал бы его, идя по ветру или галсом, но в штиль или против ветра двигатель позволял шлюпу легко уйти от парусного катамарана.

Взобравшись на борт шлюпа, Глоуэн повесил на плечо бинокль и залез по оснастке к топу мачты. Наведя бинокль на приближающееся судно, он убедился в том, что перед ним двадцатиметровый двухмачтовый катамаран, гораздо крупнее обычной рыбацкой лодки. Кроме того, он убедился — к своему облегчению — в том, что катамаран явно направлялся к северному проходу между рифами. Обнаружение Глоуэну почти не грозило: на фоне терновника и голых дендронов-семафоров тонкая серая мачта шлюпа почти маскировалась.

Глоуэн следил за катамараном, пока тот не исчез за береговой линией острова, после чего спустился на палубу и стоял в нерешительности, глядя на лагуну. Благоразумие требовало, чтобы он немедленно покинул остров Турбен. С другой стороны, если бы он осторожно пробрался по пляжу, держась в тени зарослей терновника, он мог бы узнать, кто прибыл на катамаране. Если бы его заметили, он мог поспешно вернуться на шлюп и сразу отдать якорь. Что же делать? Благоразумно удалиться или отправиться в разведку? Будь у него пистолет, за ответом далеко ходить не пришлось бы. Но у него не было никакого оружия, кроме ножа в камбузе, в связи с чем размышление заняло целых десять секунд. «Я — Клатток! — сказал себе Глоуэн. — Кровь предков, их репутация и традиции — все обязывает меня к действию».

Не теряя больше времени, он засунул за пояс кухонный нож с острым пятнадцатисантиметровым лезвием, причалил к берегу на ялике и побежал по берегу, держась поближе к нависающим кустам терновника.

По пути он внимательно смотрел вперед — на тот случай, если кто-нибудь из команды катамарана решил бы прогуляться по пляжу. Но он никого не увидел, что освободило его от необходимости выбирать один из более или менее неприятных вариантов.

Над кустами показались мачты катамарана; еще метров двести, и ему уже были видны и причал, и судно. Глоуэн взобрался на песчаный склон, протиснувшись между кустами там, где в их плотном ряду образовалась брешь, и продолжил путь под прикрытием терновника, с внутренней стороны подступавших к пляжу зарослей. Вскоре, опустившись на четвереньки, он осторожно приблизился к павильону, остановившись метрах в пятидесяти. Здесь, прижавшись к земле, он стал наблюдать за происходящим в бинокль.

Четверо золотисто-загорелых йипов сновали между судном и павильоном. Они уже принесли на берег подушки, ковры и плетеные кресла, а теперь устанавливали длинный стол. На них были только короткие белые юбочки с вырезами на бедрах, причем они казались очень молодыми, хотя их головы и лица закрывали черные вязаные шлемы с вырезами для глаз.

Шестеро других мужчин, значительно старше, сидели в плетеных креслах. На них были свободные светло-серые балахоны и, так же как на йипах, черные вязаные шлемы, не позволявшие их опознать даже вблизи. Они сидели молча, собранно и сдержанно — влиятельные, привыкшие к повиновению окружающих люди, судя по их позам, по посадке головы. Они не общались; каждый почти демонстративно держался особняком. Глоуэн не мог определить, откуда они родом. Но он мог с уверенностью сказать, что никто из них не был йипом, натуралистом из Троя или служащим управления Заповедника на станции Араминта. Последних Глоуэн знал наперечет и полностью исключал.

Все свидетельствовало о напряженном ожидании. Шестеро в серых балахонах сидели, неподвижно выпрямившись; их черные маски-капюшоны создавали атмосферу зловещей нереальности. Теперь Глоуэн почти не опасался, что его обнаружат — четверо йипов и шестеро мужчин в черных колпаках были всецело поглощены своими делами. Глоуэн смотрел на них, как завороженный, отказываясь делать какие-либо предположения.

Ситуация осложнилась новым загадочным обстоятельством. С катамарана на причал вышла высокая коренастая женщина, широкоплечая, с большими толстыми руками и ногами, полностью отличавшаяся походкой и осанкой и от йипов, и от мужчин в балахонах. На ней была черная маска без капюшона, закрывавшая нос и глаза, но оставлявшая открытыми массивные широкие скулы и выступающий квадратный подбородок. Кожа на ее лице и обнаженных руках была влажно-белой, а над широким низким лбом торчали ежиком русые волосы. Женщину в ней выдавали только пара отвислых грудей и широкий таз, облаченный в свободные шорты.

Женщина прошла к началу причала и посмотрела по сторонам. Она сказала пару слов двум йипам — те побежали к катамарану и вернулись с деревянными ящиками. Установив ящики на столе, они откинули их крышки, вынули несколько бутылей вина и бокалы, разлили вино в бокалы и подали их шестерым сидящим мужчинам. Другие два йипа наломали ветвей в зарослях терновника и развели огонь.

Женщина вернулась по причалу к катамарану. Она вспрыгнула на борт и скрылась в кабине. Через несколько секунд из кабины, в сопровождении той же женщины, появились шесть девушек-островитянок. Девушки неуверенно прошли по причалу к берегу, с сомнением посматривая кругом и то и дело оборачиваясь — за ними по пятам непреклонно двигалась отталкивающая фигура в черной маске. На девушек маски не надели. Грациозные, с тонкими чертами, светло-медовыми волосами и большими фиолетово-голубыми, как топазы, глазами, они были в расцвете молодости. Теперь Глоуэн знал, чьи кости были разбросаны на дне лагуны, и начинал догадываться о том, что затевалось на затерянном в океане необитаемом острове.

Шестеро мужчин в черных колпаках сидели и смотрели, молча и неподвижно. Шесть девушек продолжали переминаться с ноги на ногу и крутить головами с выражением туповатой невинности на лицах, но мало-помалу начинали беспокоиться. Подчинившись строгому приказу женщины в маске, они расселись на песке.

Глоуэн уже не сомневался в характере происходящего. Оцепенев, он смотрел во все глаза, и события на пляже развивались с отработанной многократным повторением отлаженностью.

Через некоторое время Глоуэн почувствовал, что скоро не выдержит и чем-нибудь выдаст свое присутствие. Его тошнило. Подавленный, полный болезненного отвращения, он отполз назад и вернулся к ялику прежним путем. Отвязав фалинь от ствола терновника, он причалил к шлюпу.

Сирена уже скрывалась за горизонтом. Глоуэн сидел, размышляя над тем, что увидел, и пытаясь понять, что было бы лучше всего сделать в его положении. Если бы у него было оружие, найти решение проблемы было бы гораздо проще.

Солнце зашло; сумерки спустились на остров Турбен, становилось темно. Взявшись за рукоятку лебедки, Глоуэн поднял якорь и, включив двигатель, малым ходом направился по лагуне на север, ориентируясь по бледнеющей под звездным светом полосе песка. За бортом призрачно металась из стороны в сторону стая флуоресцирующих фалориалов — каждый в отдельности походил на отрезок толстой серебряной проволоки длиной сантиметров десять и переливался снизу ярким свечением, смутно отражавшимся на близком дне.

Впереди, на берегу, появилось мерцание костра. Глоуэн осторожно спустил якорь, перебирая цепь руками, чтобы она не гремела. Рассматривая пляж в бинокль, он убедился в том, что какая-то полусонная деятельность еще продолжалась. Подождав еще час, Глоуэн спустился в ялик и, включив один импеллер на четверть полной мощности, потихоньку, с едва уловимым плеском за кормой, направился к причалу, держась как можно дальше от берега. Под водой вокруг ялика сновало постоянно изменяющее очертания зеленовато-желтое светящееся облако — десятки тысяч фалориалов.

Костер на берегу догорал. Глоуэн стал приближаться к причалу. Метр за метром он медленно двигался по темной глади лагуны и в конце концов причалил к катамарану. Корпуса ялика и катамарана соприкоснулись почти беззвучно. Держась рукой за планшир катамарана, Глоуэн прислушался: ни звука. Надежно привязав ялик к ванте, он взобрался на борт катамарана, принимая все возможные меры предосторожности, чтобы не производить никакого шума. Оказавшись на палубе, он замер: все еще ни звука. Подкравшись к кормовому швартову, он разрезал его ножом и сбросил в воду. Пригибаясь, он пробрался по палубе к носовому швартову и сделал с ним то же самое. Промежуточных шпрингов не было — теперь ничто не удерживало катамаран у причала. Опьяняющая радость комком подкатила к горлу Глоуэна; пригнувшись, он побежал обратно к своему ялику.

Глухой стук, скрип: появилась высокая тень. У правого борта, обращенного к причалу, на палубе стояла грузная широкоплечая фигура. Каким-то чутьем женщина угадала — что-то было не в порядке. При свете звезд она увидела Глоуэна и заметила расширяющийся проем между катамараном и причалом. Со сдавленным криком ярости она одним прыжком вскочила на крышу кабины и бросилась сверху на Глоуэна, широко расставив руки и скрючив пальцы, как когти. Глоуэн попытался отскочить назад, но запутался в вантах, и женщина на него навалилась. Издав нечленораздельный торжествующий возглас, она сдавила ему горло обеими руками.

Ноги Глоуэна подкосились — прижатый лицом к потному животу, он задыхался. «Нет, не может быть! — дико подумал он. — Это не моя судьба!» Резко выпрямив колени, он ударил хозяйку катамарана головой в нижнюю челюсть. Та хрюкнула — ее хватка ослабла. Стараясь ударить ее в лицо, Глоуэн проехался кулаком по маске; маска сдвинулась и закрыла женщине глаза. Она сорвала ее, удерживая шею Глоуэна только одной рукой. В ту же секунду Глоуэн погрузил кухонный нож — по рукоятку — ей в живот. Женщина хрипло вскрикнула от боли и схватилась за ручку ножа. Упираясь одной ногой в низкую крышу кабины, Глоуэн напрягся изо всех сил и, резко выдохнув, толкнул женщину обеими руками в грудь. Пытаясь удержаться на ногах, она натолкнулась щиколоткой на фальшборт и перевалилась через него — спиной в воду. Тяжело дыша, покрасневший и растрепанный, Глоуэн смотрел вниз. Лицо женщины озарилось свечением фалориалов — казалось, у нее мгновенно выросла борода извивающейся серебряной проволоки. На какое-то мгновение Глоуэн взглянул прямо в глаза, смотревшие на него через толщу прозрачной воды и все еще не верившие в столь ужасный конец. Глоуэн увидел на ее широком лбу странную черную метку, какой-то символ: нечто вроде двузубой вилки с короткой рукояткой, причем концы зубьев загибались навстречу друг другу.

Яд фалориалов парализовал женщину — серебряная бахрома теперь росла на всех частях ее тела. Пузырь воздуха вырвался из ее легких; она медленно опустилась на дно.

Глоуэн обернулся к берегу. Звуки борьбы на палубе, замаскированные плеском воды среди свай причала, никого не потревожили.

У Глоуэна дрожали руки, слегка кружилась голова. С преувеличенной осторожностью он спустился в свой ялик. Закрепив один конец каната петлей под головой форштевня катамарана, он привязал другой конец к кольцу за кормой ялика. Включив импеллер, он медленно отбуксировал катамаран по лагуне на юг, туда, где он оставил шлюп.

Привязав буксирный канат к одной из швартовных уток на шлюпе, Глоуэн затащил ялик в люльку на борту и, с катамараном за кормой, направил шлюп к другой стороне острова.

На берегу, у павильона, кто-то наконец заметил отсутствие катамарана. До ушей Глоуэна донеслись далекие тревожные крики — он улыбнулся.

Бдительно следя за поблескивающей по правую руку пеной океанского прибоя, накатывающегося на риф, Глоуэн постепенно продвигался в южном направлении. Там, где линия бледно-белой пены прервалась, Глоуэн нашел проход между рифами. Проскользнув по каналу, он оказался на вольном просторе океана. «Никогда! — говорил он себе. — Никогда я больше не вернусь на проклятый остров Турбен!»

Еще два часа он буксировал катамаран на моторном ходу, после чего поднял паруса, и ветер понес обе лодки на юг.

Глоуэн никак не мог избавиться от ощущения, что к нему пристал потный запах женщины, схватившей его на палубе катамарана. Он разделся догола и хорошенько вымылся. В свежей рубашке и чистых шортах он подкрепился хлебом с сыром и выпил полбутыли вина. После этого он почувствовал себя очень странно, поднялся на палубу и просидел целый час в кокпите.

В конце концов он встрепенулся, взял рифы, проверил буксирный канат, закрепил все снасти, спустился в каюту и сразу заснул.

Утром Глоуэн перебрался на борт катамарана, но не нашел ничего, что позволило бы установить личность женщины, погибшей в лагуне, или шести мужчин в черных колпаках.

Глоуэн перенес с катамарана на шлюп комплект навигационных приборов — не было никакого сомнения, что они были похищены где-то на станции Араминта.

Глоуэн поджег катамаран, отвязал буксирный канат и вернулся на шлюп. Свежий бриз нес его на юго-запад. Вдали, над водой, высоко поднимались языки пламени, то и дело прятавшиеся в клубах черного дыма. Расстояние увеличивалось, и через некоторое время огня уже не было видно — только полоска темного дыма растянулась почти параллельно горизонту.

Проведя день и еще одну ночь в трудном плавании под изменчивым ветром, Глоуэн оказался в виду континентального берега. Через час после того, как Сирена поднялась к зениту, он уже пересек полосу прибоя между отмелями и зашел в устье реки Уонн. Еще через час он сидел в кабинете директора отдела B и отчитывался о своих приключениях перед «зверинцем» — высшим руководством — в полном составе: его внимательно слушали сухопарый серый волк Шард, боров Айзель Лаверти, вкрадчивый безжалостный хорек Рун Оффо и почти утонувший в глубине огромного кожаного кресла маленький лысый орангутанг, Бодвин Вук.

Глоуэн закончил свой рассказ: «Я оставил их на острове в самом безрадостном настроении — четырех йипов и шестерых приезжих неизвестного происхождения. Надо полагать, они зарегистрировались в отеле, и таким образом можно установить их личность».

«Невероятно, поразительно! — выпрямился Бодвин Вук. — И, разумеется, совершенно недопустимо». Глядя в потолок, он продолжил самым гнусавым назидательным тоном: «Возникают несколько вопросов. Кто организовал эти развлечения? Не обязательно лично Титус Помпо, хотя он, конечно, соучаствовал и способствовал. Как долго это продолжается? Судя по костям, оргии на острове устраивались и раньше, как минимум два раза. Шестеро в балахонах и черных колпаках — кто они? Откуда они? Кто им это предложил, и каким образом? Кто была женщина с татуировкой на лбу? Не сомневаюсь, что мы сможем довольно скоро ответить на некоторые вопросы, но я не успокоюсь, пока этот кошмарный скандал не будет раскопан до самого основания! Наконец, какой должна быть наша первая реакция?» Бодвин Вук снова утонул в кресле: «Что вы думаете, господа?»

После непродолжительного молчания первым ответил Рун Оффо: «В Йиптоне скоро хватятся катамарана. Скорее всего, Титус Помпо пожелает узнать причину пропажи. Он может отрядить еще одно судно или даже рискнуть своим другим автолетом — если таковой существует. Следует воспользоваться возможностями, возникающими в связи с таким поворотом событий. Хотя должен признаться, что шанс захватить второй автолет у нас небольшой».

«Так что вы, в сущности, предлагаете?»

«Думаю, нам следует немедленно вылететь и забрать с острова горе-робинзонов. Кроме того, на Турбене следует устроить засаду — замаскировать два или три хорошо вооруженных автолета. Если Титус Помпо решится использовать свой гипотетический второй автолет, мы заставим его приземлиться, уничтожим его или, может быть, сопроводим его сюда, на станцию. А если появится судно, мы затопим его и арестуем йипов».

Бодвин Вук переводил взгляд с одного лица на другое: «Не могу придумать ничего лучше. Если нет возражений, перейдем к делу немедленно».

Под управлением Шарда большой туристический авиатранспортер управления направился к острову Турбен; Шарда сопровождали четыре агента отдела расследований. Приближаясь к острову, Шард сбавил скорость и снизился до трехсот метров над поверхностью океана, после чего медленно пролетел над лагуной и завис над причалом и павильоном. Два автолета и другой транспортер с трехдневным запасом провизии и питьевой воды уже приземлились на центральном бугре острова, откуда можно было прочесывать радаром воздух и море.

Радар Шарда показывал, что ни в воздухе, ни в море никого больше не было. Рассмотрев в бинокль участок берега около павильона, он сразу обнаружил четырех йипов, безутешно сидевших на корточках у причала. Шестерых гостей, однако, нигде не было видно.

Шард быстро приземлился на пляже у самого павильона и спрыгнул на песок одновременно с тремя другими агентами. Йипы едва повернули головы. Шард подал им знак: «Пройдите в транспортер!»

Они с усилием поднялись на ноги. Один хрипло прошептал: «Дайте воды!»

«Пусть напьются», — сказал Шард своим подчиненным.

Из павильона один за другим, волоча ноги, появились шестеро мужчин, изможденных и дико озирающихся. Они выбросили черные вязаные шлемы — люди чуть старше среднего возраста, ничем не выделяющейся внешности, явно из высших слоев общества. Пошатываясь, они направились к Шарду, хриплыми голосами требуя воды.

«Поднимитесь на борт транспортера, и вам дадут воды», — сказал им Шард.

Шестеро туристов забрались в пассажирский салон транспортера и жадно припали губами к канистрам с водой. Шард сел в пилотское кресло. Транспортер воспарил над островом и полетел назад, на станцию Араминта.

Прошло минут пятнадцать. Спасенные робинзоны напились вдоволь, и теперь с напряженным интересом оценивали ситуацию. Один из них громко обратился к спине Шарда: «Эй, пилот! Куда вы нас везете?»

«На станцию Араминта».

«Это хорошо. Я, может быть, еще поспею на свой звездолет».

«Боюсь, что не поспеете, — отозвался Шард. — Вы задержаны по обвинению в тяжких преступлениях. Можете забыть о возвращении домой».

«Что? Вы шутите! После всего, что нам пришлось перенести? Мы едва выжили!»

«У вас нет никаких оснований для такого незаконного ареста! — заявил другой турист. — Я — известный юриспрудент и пользуюсь высокой репутацией. Уверяю вас, никакого состава преступления в данном случае нет. Лично я намерен требовать возмещения большей части расходов и, возможно, штрафных убытков».

«Возмещения — кем? Станцией Араминта?»

«Концерном «Огмо», кем еще? Удобства не соответствовали описанию в рекламной брошюре».

Третий турист поддержал своих спутников: «Совершенно верно. Я возмущен до крайности, и отказываюсь подвергаться каким-либо притеснениям!»

«Вы тоже юриспрудент?» — поинтересовался Шард.

«Боюсь, что не могу претендовать на такое отличие, хотя на меня работают несколько специалистов в области правоведения. Мне принадлежат контрольные пакеты акций в нескольких финансовых учреждениях, в том числе в крупном банке. Я не привык к отсутствию дисциплины и дурному обращению».

Четвертый участник оргии, до сих пор молчавший, страстно вмешался в разговор: «Лишениям, которым меня подвергли, нет извинения! Мои права нарушены, и управление станции Араминта понесет всю ответственность!»

«Не вижу логики в ваших претензиях», — заметил Шард.

«Все очень просто. Меня ввели в заблуждение, предложив прием со всеми удобствами и приятное времяпровождение на вашей планете. А что я получил на самом деле? Я чуть не умер от жажды, я чуть не умер от страха за свою жизнь, а об удобствах и речи нет! Кто-то за это дорого заплатит!»

Шард не смог не рассмеяться: «Кто-то дорого заплатит, спору нет. Вы, в частности».

«Я — псаломщик третьего сонма в Бодгар-Кадеше! — провозгласил пятый турист. — Ваши инсинуации возмутительны! Наш долг — в том, чтобы сеять Истину, но мы не можем быть образцами праведности во всех низменных аспектах повседневной жизни. Я безоговорочно возражаю против ваших лукавых намеков и настаиваю на уважении, приличествующем моему сану!»

«Разумеется», — отозвался Шард.

На станции Араминта робинзонов, несмотря на громогласные протесты, заперли в выполнявшем функцию следственного изолятора старом каменном складе, а затем стали приводить, одного за другим, на допрос в кабинет Бодвина Вука. На дознании присутствовали также Шард, консерватор Эгон Тамм и, в качестве свидетеля, Глоуэн.

Первыми допросили четырех йипов — их тоже по очереди приводили в кабинет директора. Все они по существу дали одни и те же показания. Все они были кадетами-умпами, специально отобранными с целью оказания услуг при организации оргий на острове Турбен. Последний пикник был третьим по счету; мероприятия эти начались примерно месяц тому назад. Погибшую в лагуне женщину они знали только по прозвищу «Сибилла». Она участвовала в устроении второго пикника, но не первого. Все четыре йипа не любили Сибиллу и боялись ее: она не позволяла уклоняться от выполнения каких-либо требований и не терпела медлительной томной небрежности, свойственной островитянам. Скорая на руку Сибилла безжалостно добивалась быстроты и точности выполнения указаний — каждый из четырех йипов мог поведать полную жалоб и гримас историю о полученных тычках и затрещинах.

Последним давал показания йип по имени Саффин Дольдерман Нивельс — по меньшей мере он утверждал, что так его звали. Саффин отвечал на вопросы, как будто участвуя в приятной дружеской беседе: «Очень рад слышать, что Сибилла скончалась. Она всем действовала на нервы, из-за нее пикники не получались такими веселыми, какими их можно было бы устроить».

«И даже девушки не веселились», — посочувствовал Шард.

«Ну что вы! От них никто и не ожидал, что они будут веселиться, — слегка удивился Саффин. — И все же я уверен, что теперь, когда Сибилла под водой, а не на пляже, в общем и в целом пикники будут удаваться на славу. Более того, будет поучительно пройтись по причалу и посмотреть на ее кости».

Бовин Вук невесело улыбнулся: «Саффин, ты живешь в странном и чудесном мире».

Саффин вежливо кивнул: «Мне тоже так кажется. Конечно, никакого другого мира я не знаю, а жаль. Я не так уж прост, и приправляю рыбу не только соусом, жгучим, как дыхание дракона, но и сладкой подливкой из хурмы!»

«Пикники устраивали каждые две недели, — сказал Эгон Тамм. — Такое же расписание ожидалось и в дальнейшем?»

«Не могу знать, господин хороший. Меня же никто ни о чем не извещал», — Саффин переводил ясный карий взор с одного лица на другое, не переставая рассеянно улыбаться. Как бы ненароком он поднялся на ноги: «А теперь, господа, если вопросов больше нет, мне и моим товарищам нужно заняться своими делами. Было очень приятно с вами поговорить, но долг зовет, как труба! Горе тому, кто не внимает зову своего долга!»

Бодвин Вук усмехнулся: «Видный социолог Порлок утверждает, что у йипов полностью отсутствует чувство юмора. Ему следовало бы подарить протокол твоего допроса. Ты — убийца, хуже убийцы. И ты никуда не пойдешь, кроме тюрьмы».

Лицо Саффина вытянулось, плечи уныло опустились: «Уважаемый господин, я боялся, что вы можете посмотреть на вещи таким образом! Но вы глубоко заблуждаетесь! Нам самим не нравилось выполнять поручения, о которых вы думаете, но что мы могли поделать? От подающего надежды кадета требуется беспрекословное подчинение!»

Бодвин Вук понимающе кивнул: «У тебя не было другого выбора, тебя вынудили совершать эти жуткие преступления?»

«Никакого выбора! Могу поклясться!»

«Но ведь ты мог отказаться от карьеры умпа», — предположил Шард.

Саффин покачал головой: «Из этого ничего хорошего не вышло бы».

«А вот в этом ты ошибаешься! — воскликнул Бодвин Вук. — Если бы ты отказался от карьеры умпа, твоя судьба сложилась бы гораздо удачнее. По сути дела, это было бы самое мудрое решение во всей твоей жизни».

«По всей справедливости, вам следовало бы учитывать наши нужды, — угрюмо отозвался Саффин. — Если богатые хозяйчики приезжают и клацают белоснежными зубами, почему мы должны отказываться от их денег?»

Бодвин Вук проигнорировал вопрос: «Кто получал деньги богатых хозяйчиков — Сибилла?»

«Нет-нет, Сибилла ничего не получала! И я ничего не получал! За тяжелую, прилежную работу — ни гроша!»

«Сибилла говорила с хозяйчиками? Она не рассказывала им про свою татуировку на лбу? Может быть, она тебе что-нибудь про нее рассказывала?»

Саффин презрительно щелкнул пальцами: «Мне Сибилла только приказывала — сделай то, сделай се, бегай, как угорелый! На второй пикник она пригласила своих друзей, и с ними она говорила, но только по поводу их поведения».

«Что именно она говорила?»

«Они во многих отношениях очень странные люди и не хотели даже прикасаться к девушкам, но Сибилла им пригрозила и настояла на том, чтобы они совокуплялись, так что они старались изо всех сил, потому что боялись, что она выполнит свое обещание...»

«В чем заключалась угроза?» — прервал поток слов Бодвин Вук.

«Сибилла сказала: либо вы будете совокупляться с девушками, либо со мной, это уж как вам будет угодно! И они все поспешно занялись девушками».

«Вполне разумное решение! — одобрил Бодвин Вук. — На их месте я, несомненно, сделал бы то же самое. А в каких еще отношениях эти люди показались тебе странными?»

В фактическом обосновании общих впечатлений Саффин не нуждался: «Ну, странные! Не такие, как, например, вы или я. Но Сибилле было все равно. Как я теперь припоминаю, они говорили о еще одном пикнике, для четырех господ и четырех дам. Что Сибилла хотела с ними устроить? Не могу сказать».

«Наверное, она рассчитывала на твои выдающиеся способности в сфере обслуживания дам».

Саффин моргнул: «Это не входит в мои обязанности».

«Что ж, мы никогда не узнаем, каковы были их намерения, а гадать бесполезно. Что еще ты можешь нам рассказать?»

«Больше ничего! Вы знаете все, что я знаю. Теперь вы убедились в моей невиновности? Я могу идти?»

Бодвин Вук раздраженно прокашлялся: «Ты что, не понимаешь, какие мерзкие преступления ты помогал совершать? Не чувствуешь никакой вины? Никакого стыда?»

«Господин хороший, вы мудрый пожилой человек, но даже вы не можете постичь каждый мельчайший и тончайший аспект мироздания!» — очень серьезно ответил Саффин.

«Согласен! И что же?»

«Вероятно, существуют некие едва уловимые детали, известные мне, но выходящие за пределы вашего обширного опыта».

«И снова согласен! Не сомневаюсь, что иные захватывающие подробности твоей работы с девушками превосходят самые дерзкие потуги моего воображения!»

«Если вы так хорошо меня понимаете, то, конечно же, не сочтете неуважением искреннее изложение правил, которых и вы, и я, и все остальные обязаны придерживаться в своих поступках для того, чтобы наша жизнь не стала бесцельной тратой времени и сил?»

«Говори! — воскликнул Бодвин Вук. — Я всегда готов учиться».

«Живи сейчас! Таков раскрепощающий принцип! Действительность существует лишь в данный момент. «Прошлое», «минувшее», «былое» — призрачные умственные построения, ничего больше. Что было, то прошло! Исчезло! Превратилось в абстракцию, кануло в пучину небытия! Так называемых «фактических событий» с таким же успехом могло и не быть — в этом и заключается наивысший уровень осмысления реальности, облегчающий существование каждому, кто способен смотреть на вещи с этой точки зрения! Воистину говорю я вам, господин хороший, и мог бы повторить не один, а тысячу раз! Не поддавайтесь дурным привычкам! Зачем сожалеть? Зачем вспоминать? Зачем с тоской представлять себе воображаемые «славные деньки»? Все это признаки наступления старческого маразма! Жизнь следует принимать такой, какая она есть; отголоски свершившегося, неразборчивым эхом блуждающие в темном подземелье нашей памяти, не могут служить человеку надежной опорой! Живи сейчас! Все остальное бесцельно и ничтожно. На практике это означает, что я хотел бы как можно скорее покинуть это безотрадное помещение, напоминающее о бесчисленных поколениях хозяйчиков, и снова радоваться свежему воздуху и солнечному свету!»

«Так оно и будет! — провозгласил Бодвин Вук. — Твое красноречие задело лучшие струны моей души. Ты заслужил отсрочку смертной казни — если ни у кого нет возражений». Бодвин обратился к коллегам: «Устами Саффина гласит сама истина! Вместо того, чтобы сегодня же повесить этих мошенников на дереве или спустить их в каменный мешок без окон и дверей до скончания их паршивых дней, я рекомендую обеспечить им более приятное и гораздо более полезное будущее. В первую очередь они отправятся на остров Турбен и, радуясь солнечному свету и свежему воздуху, полностью уничтожат павильон и причал, восстановив первозданную девственность заповедной природы. А затем они отправятся на Протокольный мыс, где бескрайние просторы и буйные ветры под стать мятежному духу Саффина! Радость пожизненного созидательного труда станет для него дополнительным подарком судьбы — чем-то вроде сладкой подливки из хурмы, скрашивающей жгучее, как дыхание дракона, осознание каждого мимолетного мгновения действительности!»

«Я тоже впечатлен философией Саффина, — отозвался Эгон Тамм. — Ваша программа оптимальна, и Саффин, несомненно, с этим согласится».

«Итак! — заключил Бодвин Вук. — Саффин, тебе отчаянно повезло. Но в данный момент действительности тебе придется вернуться в тюрьму».

Протестующего Саффина увели. Бодвин снова утонул в кресле: «Трудно выносить обвинительный приговор человеку с невинным взглядом и бесхитростной улыбкой несмышленого младенца... Тем не менее, Саффин не позволил бы себе по отношению к нам никакой сентиментальности. Что же нам удалось узнать?»

«Он сообщил несколько интересных деталей, — заметил Шард. — К сожалению, они ведут скорее к дополнительным вопросам, нежели к ответам».

«Меня озадачивает эта Сибилла, — сказал Эгон Тамм. — Если бы мне поручили устраивать подобные пикники, я нанял бы в качестве гида очаровательную и любезную особу, но никак не Сибиллу».

«Непостижимое обстоятельство, — кивнул Бодвин Вук. — Продолжим, однако, наши забавы. Шард, насколько я понимаю, вы уже перекинулись парой слов с основными обвиняемыми?»

«Я не успел добыть никакой существенной информации. Все они — уже не молодые люди, родовитые и обеспеченные. Напускают на себя важность и кичатся своим положением. Все возмущены арестом, а некоторые угрожают возмездием. Они оскорблены в лучших чувствах и считают, что их надули».

Бодвин Вук глубоко вздохнул: «Надо полагать, нам придется выслушивать их жалобы и претензии. Будем надеяться, что из них можно выудить какие-то полезные сведения».

Шестерых уроженцев Соумджианы, участвовавших в оргиях на острове Турбен, одного за другим приводили в кабинет директора и допрашивали. Подобно йипам, они давали сходные показания. Они узнали об «экскурсии» из брошюр, опубликованных концерном «Огмо» и распространяемых туристическими агентствами на их планетах. Все они обосновывали свое участие в «экскурсии» исключительно любопытством, несмотря на то, что «экскурсия» обошлась каждому в тысячу сольдо, не считая стоимости полета до станции Араминта. Никто из них никогда не встречался с представителями концерна «Огмо» до прибытия в Йиптон, где руководство «экскурсией» взяла на себя Сибилла. Все шестеро не преминули снова напомнить о своем статусе не стесняющихся в средствах людей, занимающих высокое общественное положение. Никто из них не считал себя сексуальным извращенцем — по их мнению, они ничем не отличались от большинства других людей и приехали на Кадуол просто, чтобы «немного поразвлечься» и «подсластить горькую пилюлю прощания с молодостью». Один из них даже возмутился: «Как вы смеете называть меня сексуальным извращенцем? Вы что, с ума сошли?»

Каждый из шестерых пытался скрыть свое настоящее имя и пользовался псевдонимом, чтобы избежать скандала или распространения порочащих слухов. «Не вижу никакого смысла в том, чтобы трубить об этом на всю Галактику, только и всего! — заявил один из них, назвавшийся владельцем животноводческих ферм. — Здоровью моей супруги это определенно не пойдет на пользу».

«Ей не обязательно об этом знать, — согласился Бодвин Вук, — если вы не предпочитаете пригласить ее на казнь. Для нас неважно, под каким именем мы вас повесим, фальшивым или настоящим».

«Что? Что вы сказали? Вы шутите!»

«Я не расположен к легкомыслию. Разве я смеюсь?»

«Нет».

«На сегодня с вами все, можете идти».

Владелец ферм удалился неуверенным шагом, оборачиваясь в надежде заметить в поведении следователей что-нибудь внушающее уверенность, но никаких признаков благожелательности не уловил.

Другой подопечный Сибиллы, величавший себя «Ирлингом Альвари, финансистом и банкиром», разразился еще более многословными протестами и обещал засудить всех и каждого, если его требования не будут выполнены немедленно.

«Как вы сможете подать на нас в суд, если вас не будет в живых?» — поинтересовался Бодвин Вук.

«То есть как не будет в живых? О чем вы говорите?»

«За исключением особых случаев, когда принимаются во внимание смягчающие обстоятельство, убийство карается смертной казнью».

«Какая чепуха!» — презрительно воскликнул Ирлинг Альвари.

«Чепуха, говорите? — взревел Бодвин Вук. — Взгляните в окно! Видите раскидистый шардаш? Еще солнце не зайдет, как вы будете там болтаться на суку, а мы будем тут стоять и на вас любоваться!»

«Я хотел бы проконсультироваться с моим адвокатом», — холодно произнес Ирлинг Альвари.

«А я отказываю вам в удовлетворении этого требования! Адвокат только запутает простой и понятный процесс. Впрочем, если вам так угодно, мы можем повесить и адвоката — по обвинению в сговоре с целью создания препятствий для правосудия».

«Если вы шутите, я нахожу ваше чувство юмора нелепым. Я очень занятый человек, и потеря времени, связанная с неправомочным задержанием, причиняет мне большие неудобства».

Продолжающего негодовать Ирлинга Альвари отвели в помещение склада, служившее временным местом заключения.

Раздосадованный Бодвин Вук схватился за голову: «Не вижу ни малейшего смысла в том, чтобы сусальничать с этими подонками! Но в делах такого рода последнее слово, конечно, за консерватором».

«Приговор может быть только один, — сказал Эгон Тамм. — Шестерых участников пикника — казнить. Затем установить личность организаторов оргий, найти их, где бы они ни были, задержать и тоже казнить».

«У меня возражений не будет», — проворчал Бодвин Вук. Он заметил легкое движение Шарда: «Вы думаете, я неправ? Или у вас есть другая идея?»

«Позвольте мне сопоставить несколько фактов, — ответил Шард. — Во-первых, все мы знаем, что рано или поздно йипы попытаются устроить массовую высадку на берег Мармиона. Если это им удастся, существованию Заповедника придет конец. В настоящее время нет уверенности в том, что мы сможем их остановить — наше оборудование устарело, а недостаток средств не позволяет приобрести новое. Давайте задумаемся на минуту. В нашей кутузке сидят шесть богатых мерзавцев. Да, они преступники. Но если мы их убьем, мы ничего не получим, кроме шести трупов. С другой стороны, если каждый из них заплатит крупный штраф — например, миллион сольдо — у нас будет шесть миллионов сольдо. Этой суммы достаточно для того, чтобы купить два боевых автолета и установить орудия на высоте над Мармионским заливом».

«Избавлять их от петли несправедливо и неблагородно!» — насупился Бодвин.

«Зато очень практично, — возразил Эгон Тамм. — Кроме того, мне не придется консультироваться с проклятыми жмотами. Другим способом шесть миллионов сольдо вы не получите — по крайней мере из Троя».

«Ну ладно, на том и порешим, — уступил Бодвин Вук. — Предлагаю содрать с них еще по тысяче сольдо, чтобы финансировать расследование деятельности концерна «Огмо»». Он наклонился к микрофону: «Приведите шестерых заключенных, всех вместе».

Шесть инопланетных туристов, все еще в серых балахонах, служивших им единственным одеянием на острове Турбен, зашли в кабинет директора, злые и настороженные. Им приказали встать в одну линию вдоль стены. Подчинившись внезапному капризу, Бодвин Вук вызвал судебного исполнителя и сказал ему: «Перед вами выстроились шестеро убийц-садистов. Сфотографируйте каждого из них, чтобы их рожи остались у нас в архиве, и зарегистрируйте их имена». Обратившись к арестантам, он продолжил: «Не забудьте сообщить судебному исполнителю ваши настоящие имена; если вы попытаетесь нас обмануть, мы скоро это обнаружим, и вам будет только хуже».

«Но послушайте! — хрипло возмутился человек, называвший себя Ирлингом Альвари. — Кому какое дело, под какими именами мы путешествуем?»

Бодвин Вук проигнорировал вопрос: «Ваши преступления отвратительны и бесчеловечны. Возможно, по-своему вы испытываете какой-то стыд, но о сожалении в вашем случае говорить не приходится. Поэтому я не стану читать вам лекции о нравственности — вы все равно меня не поймете и только соскучитесь. Гораздо интереснее для вас будет узнать, что мы вынесли приговор и определили размеры вашего наказания. Молчать! Без разговоров! Слушайте внимательно! Каждый из вас заслуживает мгновенной расправы, как вредное насекомое. Лично я предпочел бы видеть, как вы пляшете вшестером в петлях под тенистым шардашем, в такт аккордам струнного квартета. Не исключено, что я так-таки позволю себе это удовольствие.

Однако! Несмотря на отвращение, вызываемое самим фактом вашего существования, в настоящее время мы нуждаемся в деньгах больше, чем в трупах. Короче говоря, вы можете избежать смерти, заплатив один миллион и тысячу сольдо — каждый».

Несколько секунд все шестеро стояли молча — их представления менялись по мере того, как они оценивали все последствия новой катастрофы. Один за другим они стали бормотать себе под нос, а затем выражать негодование в полный голос. «Миллион сольдо? С таким же успехом вы могли бы попросить луны Гейдиона!» «Если я уплачу миллион, я разорен, я нищий!» «Даже если я продам все, что у меня есть, то вряд ли наскребу миллион!»

Один арестант в ужасе воскликнул: «Я заплатил бы, но не могу собрать такую сумму сразу!» Другой поддержал его: «Я тоже! Не можете же вы ожидать, что мы носим такие деньги в кармане! Неужели нельзя сократить штраф — ну, скажем, до девяти-десяти тысяч?»

«Ага! — поднял указательный палец Бодвин Вук. — Вы думаете, я с вами торговаться буду? Платите столько, сколько требует приговор, и ни гроша меньше!»

Обращаясь скорее к своим коллегам, а не к преступникам, Шард негромко заметил: «Обратите внимание — Ирлинг Альвари, банкир и финансист, молчит и смотрит в сторону. Надо полагать, для него выплата штрафа не представляет никакой проблемы. По-моему, он мог бы без труда занять необходимые суммы каждому из своих спутников и перевести на наш счет шесть миллионов и шесть тысяч сольдо. По возвращении в Соумджиану его банк мог бы оформить эти задолженности в качестве займов, обеспеченных имуществом должников».

«Бесполезные рассуждения! — заявил Ирлинг Альвари. — С какой стати я должен заниматься сбором выкупа для вашей банды?»

«Напротив! — возразил Бодвин Вук. — Блестящая, благородная идея! Она значительно упрощает дело».

«С вашей точки зрения — возможно. Но я банкир, а не альтруист».

«Мы никогда не предполагали, что банкир может оказаться альтруистом! — развел руками Бодвин Вук. — Это противоречило бы законам природы!»

«Мне эти люди совершенно незнакомы. Они не могут доказать свою кредитоспособность. Кто и каким образом гарантирует мне погашение задолженностей?»

«Сядьте за стол и оформите долговые обязательства. У вас это не займет много времени. Подозреваю, что возможность получения процентов даже вызовет у вас профессиональный интерес».

«Это противоречит всем правилам, чрезвычайно неудобно и создает неоправданный коммерческий риск! — продолжал упираться Альвари. — Предоставление займов на скорую руку чревато тысячами осложнений».

«Никаких осложнений! — просиял Бодвин Вук. — Выпишите обеспеченный резервами вашего банка чек на шесть миллионов и шесть тысяч сольдо, и мы получим эти деньги по обычным каналам. Как только эту сумму переведут на счет управления, перед вами откроются двери тюрьмы».

«Как называется ваш банк?» — спросил Шард.

«Я — владелец Мирцейского банка».

«Солидное учреждение! — одобрил Бодвин Вук. — В более благоприятных обстоятельствах мы были бы рады заручиться вашим содействием в качестве делового партнера. Прежде чем вы покинете Кадуол, я был бы не прочь проконсультироваться с вами по поводу моих капиталовложений».

Глоуэн стоял у конторки регистратуры гостиницы «Араминта», ненавязчиво изучая собравшихся в вестибюле. Целая толпа туристов только что прибыла на пассажирском звездолете «Субсветовой гипердинамик» компании «Персейские трассы» — возможно ли, что среди этих с первого взгляда вежливых и добропорядочных людей были владельцы билетов, предоставлявших право на участие в экскурсии «Верх блаженства» на острове Турбен?

Глоуэн переводил взгляд то на одних, то на других — не все, кого он искал, должны были быть мужского пола. По словам Саффина, Сибилла намеревалась развлекать группу из четырех мужчин и четырех женщин. Подозревать можно было каждого, кто направлялся в Йиптон.

Подмножество туристов, желавших посетить Йиптон, было нетрудно локализовать. Всех, кто садился на йиптонский паро́м, уже обыскивали с тем, чтобы не допустить контрабанду оружия и твердой валюты; обыск позволял задержать тех, у кого на руках были билеты на экскурсию «Верх блаженства».

И что с ними делать после этого? Глоуэн отвернулся — к счастью, ему не приходилось принимать такие решения.

Он прошел в кабинет заведующего гостиницей и внимательно просмотрел список постояльцев, отмечая в записной книжке имена, по его мнению заслуживавшие внимания.

Процедура заняла часа два. Закончив, Глоуэн покинул гостиницу и направился в «Старую беседку». Там он должен был встретиться с отцом, занимавшимся сходным расследованием на космическом вокзале.

Проходя мимо взлетного поля и ангаров, Глоуэн услышал за спиной знакомый голос Чилке: «Ты куда?»

«В «Старую беседку»».

«Если не возражаешь, я с тобой пройдусь немного».

«Никаких возражений».

Они прошли остаток Пляжной дороги и свернули на Приречную. «Хотел с тобой посоветоваться, — нарушил молчание Чилке. — Мне кое-что не дает покоя».

«Заранее заявляю, что ни в чем не виноват и ничего такого не делал!»

«Виноват в данном случае скорее я, а не кто-нибудь другой. Видишь ли, твой отец проронил пару слов о безобразиях на острове Турбен. В частности, он упомянул о грузной особе с отвратительным характером, по имени Сибилла».

«Очень хорошо ее помню».

«По словам Шарда — а он пересказывал сведения, полученные от тебя — у Сибиллы на лбу была черная татуировка: вилка с двумя рогами, загнутыми навстречу».

«Примерно так она и выглядела. Я успел взглянуть только один раз, но этот знак или символ западает в память».

«В высшей степени странно! — сказал Чилке. — Совершенно не могу понять, что происходит».

«Что ты имеешь в виду?»

Немного помолчав, Чилке ответил: «Кажется, я тебе рассказывал несколько лет тому назад, как и почему я оказался на станции Араминта».

«Рассказывал — хотя, признаться, я не припоминаю все подробности. Тебя сюда устроил Намур, не так ли? После того, как ты работал на ферме, где хозяйка хотела тебя на себе женить».

«Примерно так. Помнишь, что я тебе говорил про хозяйку этой фермы?»

«Нет, ничего определенного. Кажется, ты описывал ее как высокую и дородную женщину, от которой хотелось держаться подальше».

«Нечто в этом роде. Кроме того, у нее была очень белая кожа и черная татуировка на лбу — вилка с двумя зубьями, загнутыми навстречу».

«И ты подозреваешь, что хозяйкой фермы была Сибилла?»

«Сибиллу я не видел, так что этого я не могу сказать. Одно совершенно очевидно — Намур, будучи знакомцем хозяйки фермы, устроил меня здесь, на станции Араминта, не случайно. Но зачем? Какое отношение я, Юстес Чилке, имею к их темным делишкам? Если я прямо спрошу об этом Намура, он только рассмеется мне в лицо».

«Думаю, что ты прав. Если бы мы знали все, о чем знает, но не говорит Намур, в нашем уголке Галактики стало бы гораздо меньше тайн».

Чилке рассмеялся: «Намур — просто чудо. Но меня очень интересует, как выглядела госпожа Сибилла — помимо татуировки и впечатляющих размеров».

«В основных чертах представить ее себе несложно. У нее были мужские плечи, мощные толстые бедра и выступающий живот — в основном мускулистый, почти никакого жира. Но полногрудой ее назвать нельзя —груди ее выглядели, как две обвисшие кожные складки, и совершенно не мешали ей двигаться. Квадратный, тяжелый подбородок, плоские, даже впалые щеки, длинный, низко посаженный нос, судя по всему когда-то кем-то сломанный в кулачной драке. Белая, как мел, но потная кожа, губы серые, плотно сжатые. Волосы? Русые, цвета темноватого песка, и жесткие, как подстриженная сухая трава. В целом и в общем она была довольно-таки уродлива, и пахло от нее тошнотворно».

«Не слишком похоже на мадам Зигони, если не считать татуировку и обширную задницу. У Зигони лицо круглое, пухлощекое, а грудь, скажем так, выдающаяся. Не говоря уже о рыжевато-черных кудрях».

«Волосы можно завить, покрасить, спрятать под париком».

«Не думаю, что Зигони красила волосы. Судя по всему, Сибилла — другая женщина. Попробуй узнать, что означает такая татуировка на лбу. Какая-то женская секта?»

«Обязательно этим займусь. Мы свяжемся с информационным бюро МСБР. Наш отдел — подразделение МСБР, как тебе известно».

«Так что ты у нас теперь по всем статьям — агент МСБР. На планетах Ойкумены с МСБР не шутят. В Запределье — другое дело. Ну ладно, я узнал все, что хотел узнать, меня ждет куча дел».

Когда Глоуэн зашел в «Старую беседку», Шарда еще не было. Усевшись за столом подальше от других посетителей, в пестрой тени листвы, Глоуэн заказал фляжку «Мягко-зеленого эликсира» Диффинов с закуской из соленой рыбы и приготовился ждать.

Шло время. Глоуэн заказал еще одну фляжку вина и, наклонившись над бокалом, наклонял его то к себе, то от себя, наблюдая за вуалью золотистого света, дрожащей и вращающейся в бледно-зеленой жидкости.

Свет загородила внушительная фигура в желтовато-коричневом атласном платье. Глоуэн медленно поднял глаза, прекрасно зная, что именно он увидит — черный жилет, вышитый лиловыми птицами на зеленых лозах, мощную белую шею, крупное лицо с черными глазами, блестящими, как огненные опалы, и, в довершение всему, монументальную кипу темных кудрей, самым таинственным образом сохранявшую приблизительно цилиндрическую форму, хотя в последнее время Спанчетта позволяла нескольким непокорным локонам спускаться, слегка прикрывая уши.

Спанчетта взирала на Глоуэна с напускной игривостью, лишь частично скрывавшей неприязнь и неодобрение. Глоуэн застыл, как птица, загипнотизированная змеей.

«Вот как, оказывается, агенты отдела расследований проводят рабочее время? — пропела Спанчетта. — Теперь я вижу, что неправильно выбрала профессию. Мне тоже нравится ничего не делать».

«Вы ошибаетесь, — вежливо ответил Глоуэн. — Я здесь нахожусь по приказу своего начальства. На первый взгляд может возникнуть впечатление, что я ничего не делаю, но это не так, уверяю вас».

Спанчетта коротко кивнула: «Раз тебе сейчас нечего делать, может быть, ты не откажешься предоставить мне кое-какие сведения».

«Постараюсь сделать все, что в моих силах. Не желаете ли присесть?»

Спанчетта устроилась на стуле напротив: «Объясни мне, пожалуйста, почему в отделе B все ходят с таким таинственным видом? Что-то происходит, это все знают, но никто не дает себе труда ответить на простейшие вопросы. Отчего переполох, почему все в рот воды набрали?»

Глоуэн с улыбкой покачал головой: «Вы требуете от меня невозможного. Боюсь, что я тоже не могу дать вам удовлетворительный ответ».

«Конечно, можешь! Разве ты не слышал мой вопрос? Или у тебя язык отнялся?»

«Допустим, — сказал Глоуэн, — что существует некая тайна. Допустим также, что по той или иной причине эту тайну мне доверили. В таком случае мне не разрешили бы открывать эту тайну любому, кто задает вопросы, встретив меня на улице. Все это чисто гипотетическое построение, разумеется. Если вы желаете утолить свое любопытство, почему бы вам не обратиться непосредственно к Бодвину Вуку?»

Спанчетта презрительно хмыкнула: «Ты сегодня многословен, а это на тебя не похоже. Сидишь, понимаешь ли, в ресторане, и притворяешься, что работаешь. Сколько ты уже выпил?»

«Не так уж много. Заказать вам фляжку?»

«Нет, спасибо! Мне скоро нужно возвращаться на работу, и если я ввалюсь в отдел А, приплясывая, распевая песни и шатаясь из стороны в сторону, мое руководство, в отличие от руководства отдела B, не посмотрит на это сквозь пальцы».

Пытаясь сменить тему разговора и не находя ничего лучшего, Глоуэн спросил: «Как идут дела у Арлеса? Вы от него слышали что-нибудь? Или он тоже занимается чем-нибудь «секретным»?»

Прежде чем Спанчетта успела выпалить ответ, к столу приблизился Шард. Усевшись, он вопросительно взглянул на Спанчетту: «Ты только пришла или уже уходишь? Выпьешь с нами пару бокалов?»

Спанчетта колебалась. В конце концов она снисходительно, с величественным достоинством, приняла предложение: «Я пыталась что-нибудь узнать по поводу перешептываний и перемигиваний, начинающихся каждый раз, как только встречаются двое или трое служащих отдела B. Глоуэн придумал очень ловкий способ уклоняться от вопросов: он предлагает всевозможные гипотезы и загадки, после чего, пока я ломаю голову над смыслом сказанного, поспешно меняет тему разговора. Может быть, ты окажешься откровеннее».

«Может быть. Невозможно отрицать, что в последнее время мы очень заняты — события в Строме не радуют, и Титус Помпо надоедает нам больше, чем когда-либо. Наше терпение скоро истощится».

«Как раз перед тем, как ты пришел, Спанчетта собиралась сообщить последние новости об Арлесе», — с преувеличенной вежливостью сказал Глоуэн.

«Это не совсем так, — шмыгнула носом Спанчетта. — Нет у меня никаких новостей».

«Что ж, Арлес, надо полагать, целиком погрузился в заботы и удовольствия медового месяца», — отозвался Шард. Он наполнил бокал Спанчетты: «Я все еще удивляюсь тому, что ты одобрила его женитьбу на наемной работнице, да еще из рода Лаверти!»

«Я не одобряла их брак! — напряженным певучим тоном ответила Спанчетта. — Меня поражает, что Арлес решился на такой шаг, не посоветовавшись со мной. Надо полагать, он подозревал, что Друзилла, с ее сомнительным происхождением и не менее сомнительной биографией, не заслужит мою похвалу».

«Что с воза упало, то пропало», — заметил Шард.

«Именно так! — Спанчетта залпом выпила содержимое бокала и со стуком поставила его на стол. — В любом случае, тебе не пристало придираться — не кто иной как ты, если мне не изменяет память, вскружил голову бедняжке Смонни, довел ее до истерики и пальцем не пошевелил, чтобы вступиться за нее, когда ее выгнали!»

«Трагический случай, — согласился Шард. — Тем не менее, подозреваю, что она сумела привести свои дела в порядок. Симонетта всегда умела добиться своего. Странно, что ты так и не получила от нее никакой весточки».

«Ты неправ. Симонетта — чувствительная и отзывчивая натура; трудно представить себе более привлекательное существо».

«Хулиганка и авантюристка! Как сейчас помню — Спанни и Смонни, две сестрицы-озорницы!»

Спанчетта не сочла нужным отвечать. Покрутив в руке пустой бокал, она встала: «К сожалению, я не работаю в отделе B, в связи с чем мне приходится работать. А все мои вопросы, естественно, остались без ответа».

Спанчетта гордо удалилась из «Старой беседки». Шард вынул записную книжку: «Я немного опоздал — нужно было зайти на морской вокзал. Так или иначе, мне удалось составить полезный список. В нем только имена, но их можно сверить с именами в списке пассажиров из космопорта, а также со списком из гостиницы, и определить, откуда кто прибыл».

«Когда я был в гостинице, мне кое-что пришло в голову. Сегодня утром доставили новую партию туристов. Среди них могут быть владельцы билетов на экскурсию «Верх блаженства»».

«Могут, — кивнул Шард. — Я напомню об этом Бодвину — вероятно, он не захочет упустить такую возможность. А теперь давай-ка сравним наши списки...»

Выйдя из «Старой беседки», Глоуэн прямиком направился в помещения отдела B. Там ему преградила путь Хильда, строгая тощая секретарша. Она не доверяла всем Клаттокам, потому что считала их склонными к «насмехательству» и находила их манеры «деспотическими». К Глоуэну она относилась с особой подозрительностью, так как в нем с типичными характеристиками Клаттоков сочеталась находчивая, почти зловещая вежливость, которая могла свидетельствовать только о самых непростительных намерениях. В этом не могло быть никаких сомнений! Глоуэн был прирожденным интриганом — как еще ему удалось бы так быстро подняться во мнении директора и продвинуться по службе? Поэтому в ответ на требование Глоуэна немедленно допустить его в кабинет Бодвина Вука Хильда заявила, что директор не желает, чтобы его беспокоили, и отдал соответствующие распоряжения — что в каком-то смысле соответствовало действительности.

После того, как Глоуэн проторчал в приемной не меньше часа, Бодвин Вук выглянул из «святая святых» и заметил подчиненного, зевающего на стуле.

Бодвин Вук негодующе выпрямился: «Глоуэн! Ты почему тут ошиваешься? Тебе что, нечем заняться?»

«Я тут ошиваюсь, директор, исключительно по той причине, что ваша секретарша указала мне на стул и заставляет ждать».

Бодвин Вук холодно уставился на Хильду: «Что за глупости? Вы прекрасно знаете, что Глоуэна следует пропускать ко мне сразу, как только он появится!»

«Вы распорядились, чтобы вас не беспокоили по пустякам».

«Даже так? Впредь позаботьтесь истолковывать мои распоряжения, не забывая о здравом смысле. Из-за вас все теряют время! Заходи, Глоуэн».

Директор промаршировал к своему огромному черному креслу и хлопнулся в него: «Что тебе удалось узнать?»

Глоуэн разложил на столе три листа бумаги: «Мой отец и я проверили записи в космопорте, в гостинице и на морском вокзале. Вот имена туристов, которые могли участвовать в трех экскурсиях».

Бодвин Вук просмотрел списки: «Все участники первой экскурсии — с планеты Натрис: достопочтенные Матор Борф и Лонас Медлин из Гальциона, и с ними Н.-С. Гунтиль, Н.-С. Фоум, Н.-С. Нобиле, Н.-С. Кольдах, Н.-С. Рольп и Н.-С. Булер из Ланкланда. Что такое «Н.-С.»? Надо полагать, сокращение? Не может же быть, чтобы их всех звали одинаково? Какой-то натрицианский титул?»

«Не знаю, директор».

Бодвин Вук отложил первый список: «Вторая группа — шесть человек с планеты Тассадеро. Тассадеро, насколько я помню — в системе звезды Зонка, названной в честь пирата Зеба Зонка, печально знаменитого по всей Пряди… Гмм. Не вижу в списке никакой Сибиллы».

«Мы думаем, что «С. Девелла с Поганого Мыса» — это, скорее всего, она и есть».

«Остальные — мужчины, и все из округа Лютвайлер. Что означает это слово в скобках: «зубениты»?»

«Я заглянул в справочник, посвященный Тассадеро. Космодром у них в Фексельбурге — «современном прогрессивном городе», как говорится в справочнике. Округ Лютвайлер — в Восточной степи, населен приверженцами секты зубенитов».

Бодвин Вук просмотрел третий список: «А вот и наши знакомцы с Соума, томящиеся на складе. М-да. Как и следовало ожидать...» Бодвин Вук отодвинул бумаги и откинулся в глубину кресла: «Кое-что нам уже известно. Позволь мне пояснить ход моих мыслей. Проведение экскурсий зависит от трех важнейших сторон: Титуса Помпо, клиентов как таковых и организатора, скрывающегося под вывеской концерна «Огмо». Организатор — единственная неизвестная сторона в этом деле, но мы не можем оставить его без внимания. Вполне возможно, что он — самый опасный негодяй во всей этой истории; вполне возможно, что мы его хорошо знаем, и он вертится у нас под самым носом. В настоящее время не буду высказывать какие-либо предположения или называть какие-либо имена, даже в порядке изложения гипотезы. Достаточно сказать, что негодяй сей должен быть выслежен, опознан и задержан! Что ты на это скажешь?»

«Ничего, директор. Я согласен».

«Рад слышать, — Бодвин Вук возвел глаза к потолку. — Разреши мне указать на тот плачевный факт, что для проведения расследования необходим следователь. В связи с существованием такой необходимости было упомянуто твое имя. Тебе придется отправиться на планеты Натрис, Тассадеро и Соум с тем, чтобы произвести розыски. Тебя интересует такая возможность?»

«Интересует, директор».

«Организатор экскурсий — для простоты будем называть его «Огмо» — не мог не оставить никаких следов. Он имел дело с туристическими агентствами и опубликовал рекламную брошюру. Деньги, уплаченные туристическим агентствам, каким-то образом передавались Огмо. Кто-то должен был как-то регистрировать все эти операции, и того, кто сумеет их надлежащим образом проследить, они должны привести к Огмо. Я достаточно ясно выражаюсь?»

«Достаточно ясно, директор».

«Прекрасно! Помимо этих общих наблюдений, однако, я не могу предложить никаких конкретных инструкций. Тебе и твоему коллеге придется проявить изобретательность, которой вы несомненно отличаетесь, и наметить направления дальнейших изысканий самостоятельно. Есть какие-нибудь вопросы?»

«Есть, директор. По меньшей мере один вопрос. Если я не ослышался, вы упомянули о «коллеге». У меня уже был весьма неприятный опыт сотрудничества с «коллегой», а именно с Керди, и я не хотел бы повторять эту ошибку. В общем и в целом я убежден в том, что смог бы лучше справиться с заданием в одиночку».

Бодвин Вук нахмурился и прокашлялся: «Боюсь, что в данном случае мы вынуждены, к сожалению, поступиться твоими личными предпочтениями. По нескольким различным причинам, ни одной из которых я не могу пренебрегать, будет гораздо лучше, если тебя будет сопровождать напарник».

Глоуэн пытался подобрать слова, формулируя и отвергая ряд замечаний, в то время как Бодвин Вук наблюдал за ним с пугающей невозмутимостью филина. Наконец Глоуэн спросил: «И кого же вы имеете в виду?»

«В сотрудничестве с напарником нет ничего страшного, — с отеческим добродушием произнес Бодвин Вук. — Возможно, твой предыдущий опыт работы с Керди был не слишком удачным, но все мы учимся на ошибках. Не подлежит сомнению, что теперь командовать будешь ты, но я уверен, что тебе не помешают дополнительные глаза и руки; кроме того, Вуки отличаются умственными способностями, что может оказаться очень полезным. И, как я уже упоминал, существуют другие немаловажные причины, по которым такая организация расследования более чем желательна».

«То есть, мне снова придется нянчиться с Керди?»

«Выполнение ответственной работы необходимо для его полного выздоровления. Он должен спуститься с заоблачных высот и сосредоточить внимание на действительности». Бодвин Вук проговорил в микрофон: «Позовите Керди!»

Керди зашел в кабинет. Как только он увидел Глоуэна, глаза его будто округлились и остекленели.

«А вот и ты! Ну что ж, теперь вы снова вместе, старые друзья! — самым неискренним тоном провозгласил Бодвин Вук. — После давешней суматохи в Йиптоне Керди был немного не в себе, но теперь он в полном порядке и готов к славным свершениям! Больше всего ему необходимы стимуляция и прилежная работа, позволяющая применять недюжинные врожденные способности, присущие каждому истинному Вуку. Предстоящее расследование — как раз то, что ему советуют врачи, возможность, которой не следует пренебрегать! Особенно учитывая тот факт, что вы уже занимались совместными изысканиями раньше».

Керди улыбнулся — медленно и криво: «Занимались».

Глоуэн встревожился: «Именно по этой причине Керди может чувствовать себя неудобно в качестве моего подчиненного. Гораздо лучше было бы...»

«Чепуха! — прервал его Бодвин Вук. — Вы уже давно друг друга знаете, со всеми вашими прихотями и причудами — сработаетесь, как миленькие».

Керди важно кивнул: «Вы предоставляете нам редкую возможность отличиться».

«Таким образом, все решено». Бодвин Вук наклонился к микрофону: «Хильда, будьте добры!»

Хильда зашла в кабинет. Бодвин Вук сказал: «Приготовьте межпланетные удостоверения для Глоуэна и Керди. По такому случаю в удостоверении Керди тоже укажите, что он сержант».

«Одну минуту! — воскликнул Глоуэн. — Если мне придется иметь дело с инопланетной полицией, мне потребуется звание, внушающее какое-то уважение — хотя бы на время этого расследования. Как минимум ранг капитана, если не выше».

«Разумное соображение! Хильда, выдайте Глоуэну капитанское удостоверение».

Хильда хмыкнула и негодующе покосилась на Глоуэна: «А что же, Керди так и останется сержантом? Ему тоже придется иметь дело с инопланетной полицией!»

Бодвин Вук великодушно развел руками: «Совершенно справедливо! В рамках этого задания я временно назначаю обоих капитанами отдела B! Таких молодых капитанов у нас еще не было».

Хильда еще не закончила: «У Глоуэна нет еще даже статуса служащего управления — и, судя по всему, никогда не будет. Вам не кажется, что это слишком шикарно — делать его капитаном?»

«Ни в коей мере, — нахмурился Бодвин. — Ни закон, ни здравый смысл не запрещают вспомогательному персоналу занимать какие бы то ни было должности, если они того заслуживают».

И снова Хильда хмыкнула: «Как говорят на станции, скромность — лучшее лекарство от трех болезней: самонадеянности, заносчивости и наследственности Клаттоков».

«Ага! — воскликнул Бодвин Вук. — Скромные перлы народной мудрости зачастую оказываются драгоценными самородками истины... Глоуэн, ты что-то сказал?»

«Я вспомнил еще один самородок народной мудрости. Но его лучше не повторять».

Керди произнес, как автомат: «Он сказал: непокрытая корова молока не дает».

Бодвин Вук почесал подбородок: «Оригинально. Но совершенно неуместно. Хильда, вы уходите?»

«Мне нужно работать».

«Позвоните на космодром и узнайте, отправляется ли в ближайшее время какой-нибудь звездолет, заходящий в Соумджиану на Соуме».

«Можете не звонить, — вмешался Глоуэн. — Завтра в полдень туда отправляется «Луч Стрельца»».

«Замечательно. Капитан Клатток и капитан Вук, немедленно отправляйтесь в бюро путешествий и получите билеты за счет управления, после чего соберитесь в дорогу. Настоятельно советую каждому из вас ограничиться одним небольшим чемоданом. Завтра утром вы получите здесь удостоверения, деньги на путевые расходы и окончательные инструкции».

Закрыв за собой дверь кабинета, Керди и Глоуэн молча спустились по лестнице. На первом этаже Глоуэн сказал: «Давай-ка где-нибудь присядем на минутку — скажем, во внутреннем дворе».

«Зачем?»

«Мне нужно кое о чем с тобой поговорить».

Керди отвернулся, но последовал за Глоуэном к скамье у фонтана в центре круглого внутреннего дворика. Глоуэн сел и жестом пригласил Керди сделать то же самое.

«Я постою, — напряженно отказался Керди. — Что тебе от меня нужно?»

Глоуэн произнес, стараясь сдерживать любые эмоции: «Необходимо решить проблемы, мешающие нам работать вместе — здесь и сейчас. Откладывать больше нельзя».

Керди издал резкий короткий смешок: «Я никуда не тороплюсь. Можно и подождать — до тех пор, пока не настанет время».

«Время настало».

«Неужели? — Керди усмехнулся. — Ты будешь заказывать музыку, а я должен танцевать — так, что ли?»

«Я обязан сделать все возможное для того, чтобы операция не провалилась. Если отношения между нами не изменятся, она провалится».

«С этим трудно спорить. И в чем же, по-твоему, состоит проблема?»

«В твоей враждебности. Она ничем не обоснована».

Керди недоуменно нахмурился: «Ты говоришь какие-то глупости. Прежде всего это моя враждебность, а не твоя. Как ты можешь знать, обоснована она или нет?»

«В Йиптоне тебе пришлось перенести настоящий шок. Мне удалось этого избежать, и по этой причине ты меня ненавидишь. Правильно?»

«В некоторой степени».

«Ты навлек на себя это несчастье своими собственными ошибками и непредусмотрительностью. Возлагать вину на меня нерационально. Подсознательно ты не хочешь признать, что сам виноват в том, что произошло, и пытаешься свалить вину на меня. Ты обязан взять себя в руки и посмотреть в лицо действительности».

Керди снова рассмеялся: «Тоже мне, учитель прописных истин нашелся! Я буду руководствоваться теми умственными процессами, которые нахожу самыми удобными».

Глоуэн внимательно рассматривал лицо Керди. Его крупные, грубые черты, некогда нежные, мягкие и розовые, как у младенца, теперь казались вырезанными из хряща. Глоуэн с трудом заставил себя продолжить: «Зачем полагаться на подсознательные побуждения? Почему не воспользоваться старым добрым сознанием? Оно тебе еще пригодится».

«А, что ты понимаешь! Мое сознание расползлось, от него остались маленькие шевелящиеся отрывочки, они мечутся вслепую в моей голове, как летучие мыши в темном подвале. Они мне надоедают, их нужно остановить, для этого нужна новая воля, новое сознание, способное взять все эти отрывки и...» Тут Керди сделал большим и указательным пальцем такой жест, будто раздавил маленькое насекомое: «И все. А поэтому...» Керди замолчал.

«Поэтому — что?»

«Ничего».

«Дать тебе совет?»

«Давай, валяй! Мне его все равно придется выслушать, хочу я этого или нет! Учиться, учиться и учиться! — Керди понимающе ухмыльнулся. — Научи меня, Глоуэн! Посмотрим, как ты поможешь моему продвижению по службе».

«Во-первых, зачем так настойчиво и торопливо отказываться от сознательного мышления? Может быть, все эти обрывки снова соединятся в одно целое. А во-вторых...»

«Я знаю, что во-вторых! Оставайся дома, Керди. Отдохни, наслаждайся жизнью, почитай что-нибудь развлекательное. Не мешай Глоуэну спокойно делать карьеру».

«Называй это как хочешь, но факты остаются фактами. Мы не можем сотрудничать, если каждый раз, когда я повернусь к тебе спиной, ты будешь заносить топор над моим затылком. В таких условиях невозможно работать».

Керди задумчиво пожевал губами: «Только с твоей точки зрения».

«Но ты никак не хочешь понять самое главное! У тебя нет никакой причины так себя вести!»

Глядя на фонтан, Керди произнес тоном человека, которому бесконечно надоел скучный разговор: «О, причина-то у меня есть! И не одна причина! Много причин! И ты их никогда не узнаешь! Может быть, их вообще нельзя выразить словами. Может быть, это нерациональные причины. Ну и что? Так или иначе, я их чувствую — значит, они существуют».

«Если ты понимаешь, что эти причины нерациональны, значит, ты можешь о них забыть — хотя бы на время?»

«Если потребуется».

«Разве ты не согласен, что сейчас это требуется?»

«Над этим сто́ит подумать... Куда ты?»

«В кабинет Бодвина Вука».

«Я пойду с тобой».

Хильда молча пропустила двух молодых людей в кабинет директора. Бодвин Вук раздраженно поднял голову: «Что еще?»

«Ситуация невозможна, — сказал Глоуэн. — Керди не в своем уме! Он даже не обещал, что меня не убьет».

«Конечно, не обещал! — взревел Бодвин Вук. — А я тебе когда-нибудь обещал, что я тебя не убью? Хильда тебе что-нибудь такое обещала? Кто-нибудь еще? Да у тебя просто истерика!»

Глоуэн изо всех сил старался говорить спокойно: «Позвольте мне сформулировать это по-другому. Напарники не могут работать вместе, если они друг другу не доверяют. Керди не в своем уме, и я не вижу, каким образом я мог бы с ним работать».

Бодвин Вук повернулся к Керди: «Положим этому конец раз и навсегда! Ты в своем уме или нет?»

«Я считаю, что я в своем уме».

«Ты можешь сотрудничать с Глоуэном?»

«Следовало бы скорее спросить: может ли Глоуэн сотрудничать со мной?»

Глоуэн хотел было вмешаться, но Бодвин Вук замахал руками: «Глоуэн, ты можешь идти! Я поговорю с Керди и объясню ему, что к чему. Никаких разговоров! Приходи завтра утром».

Глоуэн возмущенно вышел из кабинета, в два шага пересек приемную и спустился по лестнице. Оказавшись во внутреннем дворе, он принялся ходить взад и вперед, придумывая то один отчаянный план, то другой. В конце концов, тихо выругавшись, он отправился в бюро путешествий и получил билет на звездолет «Луч Стрельца» до Соумджианы.

Вечером он не распространялся о своих проблемах, а Шард не задавал вопросов.

С утра Глоуэн, подходя к флигелю отдела B, встретил Керди в новой с иголочки парадной униформе с ярко-красными капитанскими нашивками. Керди смерил Глоуэна неодобрительным взглядом с головы до ног: «Почему ты не в форме?»

«Потому что я решил ее не надевать, а также потому, что это не соответствовало бы характеру задания».

«Ну уж это буду решать я, а не ты!» — Керди развернулся и быстро зашагал ко входу в отдел B. Глоуэн не спеша последовал за ним.

В приемной директора Глоуэн предстал перед Хильдой, и та положила перед ним папку, содержащую его документы. Глоуэн просмотрел документы — судя по всему, никаких упущений не было: «А теперь — где мои деньги?»

Руками, дрожащими от возмущения, Хильда передала ему пакет: «Пересчитай. Здесь тысяча сольдо. Это большие деньги. Будь с ними осторожен — ничего больше тебе не полагается».

Глоуэн пересчитал деньги и засунул их, вместе с удостоверением и прочими бумагами, во внутренний карман пиджака. Хильда наблюдала за ним с презрительной усмешкой: «Если ты будешь носить деньги в этом кармане, у тебя их сразу украдут. Попроси швею пришить потайные карманы с внутренней стороны брюк и носи деньги только в этих карманах».

«У меня есть такие карманы, но я решил не пользоваться ими сразу, — вежливо ответил Глоуэн. — Мне показалось, что вы обидитесь, если я сниму штаны в вашем присутствии».

«Пш! — задрала нос Хильда. — Какое мне дело, в штанах ты или без штанов?» Она указала большим пальцем на дверь кабинета: «Можешь зайти — директор тебя ждет».

Глоуэн открыл дверь — Бодвин Вук стоял у окна.

«Глоуэн Клатток явился, директор», — тихо произнес Глоуэн.

Бовин Вук повернулся и медленно подошел к столу. Усевшись, он наконец соизволил заметить присутствие Глоуэна: «Ты готов?»

Глоуэн с подозрением взглянул на начальника: может быть, ему показалось? Или Бодвин Вук действительно чего-то стеснялся?

«Нет, директор, я не готов, — твердо сказал Глоуэн. — Могу лишь повторить, что Керди неспособен к выполнению ответственных заданий, требующих конспирации и быстрого понимания сложных ситуаций. Я только что его встретил. Он надел парадную форму, чтобы вся Ойкумена знала: Керди Вук работает в отделе расследований! Что еще хуже, он отчитал меня за то, что я не в форме».

«Да-да! Бедняга Керди, пожалуй, немного невнимателен. Я полагаюсь на твой несокрушимый здравый смысл — ты сможешь найти какое-то равновесие. Тебе выдали документы? А деньги? И адаптационные таблетки?»

«Я купил комплект в аптеке».

«Выброси пилюли под названием «Эритрист» — они совершенно бесполезны, особенно против соумской чесотки. На космодроме в Соуме тебе дадут лекарство получше, когда будешь проходить турникет. Таким образом, можно считать, что ты готов».

Глоуэн начинал отчаиваться: «Нет, директор, в таких условиях я не могу работать с Керди».

«Ну полно, полно, Глоуэн! Нужно же смотреть на вещи в перспективе. Ты не только поможешь Керди, но и сам накопишь полезный опыт, приобретешь новые навыки».

«Каково, в таком случае, мое задание? Расследовать дело о оргиях на острове Турбен или заниматься лечением умственного расстройства Керди?»

В голосе Бодвина Вука появилась резкая нотка: «Глоуэн, перестань! Твои бесконечные опасения начинают действовать мне на нервы! Как, по-твоему, я должен отвечать на такой вопрос?»

«Очень сожалею о том, что мне приходится действовать вам на нервы, директор, но у меня нет другого выхода. Керди выдали деньги на путевые расходы?»

«Да, существенную сумму».

«Сколько именно?»

«Две тысячи сольдо, если тебе обязательно нужно знать. Это большие деньги, но могут потребоваться взятки».

«Мне выдали только тысячу».

«Этого должно быть достаточно».

«Вы не оставили сомнений в том, что командовать буду я?»

«Ну... скажем так, это более или менее подразумевается».

Глоуэн глубоко вздохнул: «Будьте добры, вручите мне письменный приказ с точным описанием моих полномочий. В частности, укажите, что Керди обязан в точности выполнять все мои распоряжения».

Бодвин Вук беззаботно махнул рукой: «В данном случае необходимо исходить из практических соображений. В вопросе о распределении полномочий я допустил некоторую неопределенность. Ты же понимаешь, что я хочу всеми возможными средствами развить и укрепить в Керди доверие к себе. С этой целью мне, кажется, даже пришлось намекнуть, что он может взять на себя руководство операцией».

Глоуэн бросил документы и деньги на стол: «В таком случае мое присутствие только помешает достижению вашей цели. Усилия Керди, направленные на то, чтобы отправить меня на тот свет, и мои усилия, направленные на то, чтобы избежать смерти, неизбежно приведут к конфликту, который сорвет операцию. С огромным облегчением я безоговорочно отказываюсь от участия в расследовании».

Глаза Бодвина Вука загорелись от гнева: «Развыступался, как лицедей какой-нибудь! Не забывай, что в этом водевиле роли распределяю только я!»

«Значит, мне придется выступать на другой сцене. Всего хорошего!» — Глоуэн поклонился и в ярости направился к двери. Бодвин Вук обиженно позвал его: «Вернись! Ты что, шуток не понимаешь? Я думал, только у Хильды нет чувства юмора. Получишь ты свой письменный приказ».

«Этого совершенно недостаточно. Вы должны недвусмысленно разъяснить Керди мои полномочия и лишить его капитанского звания».

«Но я не могу это сделать! Я уже утвердил назначение».

«Скажите, что вы ошиблись. Кроме того, две тысячи сольдо должны быть переданы мне. Керди получит сто сольдо на карманные расходы. Далее — прикажите ему немедленно переодеться в костюм, не привлекающий внимания».

«Все это невозможно! Звездолет отправляется через час!»

«Время еще есть. Если потребуется, звездолет можно задержать. В любом случае, я не взойду на борт звездолета, если меня не освободят от обязанностей психотерапевта. Мне было бы в тысячу раз легче провести расследование в одиночку».

Бодвин Вук покачал головой: «До чего своенравный, упрямый юнец! Если бы из нахальства можно было делать кирпичи, а из неподчинения начальству — цементный раствор, ты бы уже выстроил себе дворец!»

«Не притворяйтесь, директор! Вы никогда не уступили бы, если бы я не был прав!»

Бодвин Вук рассмеялся: «Никогда не занимайся психоанализом побуждений начальства — нет более тяжкого преступления! Хильда! Где Керди?»

«В приемной».

«Пусть зайдет».

Керди зашел в кабинет. Бодвин Вук встал: «Вместо того, чтобы решить проблему, я пытался делать вид, что она не существует. Я ошибся, и теперь должен исправить свою ошибку. Вы оба мне нравитесь. Но командовать операцией может только один человек, и в данном случае этот человек — Глоуэн. Керди, ты будешь подчиняться всем законным распоряжениям Глоуэна. Кроме того, я должен — надеюсь, временно — понизить тебя в ранге; ты останешься сержантом. Ты должен снять парадную форму — это тайное расследование, а не официальный прием. Если у тебя есть какие-нибудь претензии к Глоуэну, откажись от них сию минуту — или откажись от участия в операции. Твой ответ?»

Керди пожал плечами: «Как вам будет угодно».

«Допускаю, что таким образом ты выразил согласие. Передай мне деньги, которые ты получил от Хильды сегодня утром».

Керди побледнел и не двигался, только глаза его бегали, как у заводной куклы. Его правая рука медленно поднялась — он достал пакет из-за пазухи и положил его на стол.

Бодвин Вук сказал: «Не рассматривай это как поражение или неудачу — перед тобой открыты все возможности. Как ты на это смотришь?»

«Я выслушал ваши распоряжения».

«У тебя нет претензий к Глоуэну? Ты будешь оказывать ему содействие?»

«Я буду с ним сотрудничать на благо станции Араминта. То, как я к нему отношусь — мое личное дело».

Глоуэн пожал плечами: «Более неудачный выбор партнеров трудно себе представить, но по причинам, от меня не зависящим, нам так или иначе придется работать вместе. Объяснимся начистоту. Ты выздоравливаешь, но все еще страдаешь психическими нарушениями, о которых ты мне вчера рассказывал. Будут ли эти нарушения препятствовать безусловному сотрудничеству с твоей стороны?»

Керди молчал. Бодвин Вук и Глоуэн — и Хильда, стоявшая у двери — ожидающе смотрели на него, готовые услышать уклончивый ответ или какие-нибудь встречные требования. Настала минута, когда Керди могли окончательно отстранить от участия в расследовании.

Бесцветным голосом Керди произнес: «Нет. Мы будем сотрудничать».

«Тогда переоденься в повседневный костюм и сразу отправляйся на космодром, — сухо сказал Глоуэн. — Встретимся на борту звездолета».

Керди удалился. Глоуэн подождал секунд десять, после чего шагнул к столу и взял пакет с деньгами: «Мы сделаем все, что можем». Он тоже ушел.

Бодвин Вук вздохнул: «Клатток-то он Клатток, но и добротной крови Вуков в нем немало. Помню, как он пешком под стол ходил — а каков вымахал, заносчивый нахал! Он меня иногда просто восхищает. Быстро соображает, умеет за себя постоять. Но в нем есть что-то свежее и наивное, отчего ему хочется все простить. Если бы у меня был такой сын!»

Хильда тихо всхлипнула: «Мне уже давно пора забыть о фантазиях. Но иногда я ловлю себя на том, что замечталась. Если бы в молодости мне повстречался такой вот Глоуэн, вся моя жизнь могла бы пойти по-другому».

Глава 7

Поднимаясь по трапу в огромный «Луч Стрельца», Глоуэн чувствовал приятное возбуждение: никогда еще он не был на другой планете! Керди, с другой стороны, далеко и много летал с «Лицедеями» Флоресте, и знал наперечет все населенные миры Пряди Мирцеи. Планеты, которые им предстояло посетить — Натрис, Соум и Тассадеро — не сулили Керди ничего нового; он заходил в звездолет, угрюмо опустив плечи. Несколько раз он задерживал шаг и оборачивался — ему явно приходило в голову, что еще не поздно отказаться от участия во всей этой затее.

Стюард провел двух молодых людей в их каюты. Опустив чемодан в отделение под койкой и повесив плащ на крючок, Глоуэн сразу отправился в прогулочную галерею, откуда открывался вид на смотровую площадку космодрома. Там стояли его отец и Бодвин Вук, провожавшие их в путь с последними наставлениями. Бодвин Вук особо подчеркнул несколько обстоятельств: «Забудь, что ты Клатток, и не задирай нос! Это деликатное поручение, требующее деликатного обращения. Высокомерие и сарказм не вызовут у инопланетной полиции никакого желания оказывать тебе эффективную помощь. У них не было твоих преимуществ — старайся щадить их самолюбие. Соблюдай все местные законы независимо от того, понимаешь ты их или нет! Отдел B получил статус подразделения МСБР, но местная полиция часто пренебрегает такими деталями».

К замечаниям директора Шард прибавил практический совет: «На Тассадеро принято носить только местную одежду. У космического вокзала тебя окружит толпа уличных торговцев, настойчиво предлагающих тряпье, наваленное на тележки. Не обращай внимания на их посулы, оскорбления и насмешки — подожди, пока не прибудешь в Фексельбург, а там зайди в магазин, торгующий по объявленным ценам. Иначе тебя надуют. Дух космического грабителя Зеба Зонка еще жив на Тассадеро — и проявляется в самых различных формах».

Бодвин Вук дополнительно предупредил: «Где бы ты ни был, избегай политики! На Натрисе, где ты побываешь в первую очередь, борьба политических фракций особенно безжалостна. Вряд ли тебя в нее вовлекут, но держи ухо востро и не высказывай никаких мнений!»

«Надеюсь, что ничего не забуду, — пообещал Глоуэн. — На Натрисе: никакой политики. На Тассадеро: одевайся по-местному и не позволяй себя надуть. А чего следует опасаться на Соуме?»

«Женитьбы, — сказал Шард. — Перед тем, как переспать с девушкой, настаивай на том, чтобы она подписала недвусмысленный отказ от намерения вступить в брак. Бланки таких отказов продаются в киосках и кондитерских».

«Давай-ка, поднимайся на борт! — забеспокоился Бодвин Вук.— Пока ты тут стоишь и внимаешь полезным наставлениям, звездолет улетит без тебя».

Стоя у большого иллюминатора прогулочной галереи, Глоуэн помахал рукой Шарду и Бодвину Вуку, но те его не заметили. У Глоуэна перехватило дыхание от внезапного ощущения одиночества, но он твердо решил не поддаваться никаким паническим предчувствиям и опасениям.

Торопливой трусцой из здания космического вокзала выбежали несколько опаздывающих пассажиров; поднимаясь по трапу, они облегченно замедлили шаг. Наступила напряженная тишина ожидания. Прозвучал громкий мелодичный сигнал. Глоуэн почувствовал, как вздрогнул пол под ногами — закрылись люки. Возник неприятный подвывающий звук, доносящийся одновременно со всех сторон; он быстро повышался, превращаясь в свист, и скоро исчез за пределами слышимости. Без какого-либо ускорения космический корабль поднялся над поверхностью Кадуола и устремился в небо.

Глоуэн прошелся по прогулочной галерее. Керди не появлялся. Глоуэн вернулся к созерцанию вида, открывшегося в иллюминаторах. Керди пришлось пережить кошмар наяву, и он заслуживал любого сострадания, какое можно было выразить общепринятыми и практически целесообразными средствами.

Кадуол превратился в шар, ярко озаренный лимонно-белым сиянием Сирены. Далеко на юге зеленовато-черным клином выступал Трой. Глоуэн пытался найти тот фьорд, где ютилась Строма, но безуспешно. Тоскливая мысль пришла ему в голову: что, если он больше никогда не увидит Уэйнесс? А если увидит — что она ему скажет?

Ссутулившись, по галерее волочил ноги Керди. Глоуэн понял, что он собирается молча пройти мимо — и, несмотря на недавний приступ симпатии, почувствовал некоторое раздражение. «Керди! — позвал он. — Я здесь, Глоуэн! Посмотри сюда!»

Керди задержался, поразмышлял пару секунд и встал рядом с Глоуэном перед иллюминатором.

«Позволь мне предложить силлогизм, — произнес Глоуэн. — Мир существует. Я — часть этого мира. Следовательно, я существую».

Керди задумался: «Не уверен в том, что логика этого построения безукоризненна. Исходное условие следовало бы сформулировать следующим образом: «Мир состоит из существующих частей». Или: «Каждая часть мира существует». А затем: «Одна из частей этого мира — я». В последнем случае остается нерешенным вопрос о том, обязательно ли совокупность существующих частей образует мир как одно реальное целое».

«Над этим сто́ит подумать, — согласился Глоуэн. — Тем временем, и ты, и я находимся на борту звездолета. Мы не можем избегать друг друга — по меньшей мере не все время. Таковы факты».

Керди пожал плечами, глядя куда-то в сторону.

Глоуэн спросил самым вежливым тоном: «Тебе нравится смотреть на Кадуол из космоса? Или тебе уже неинтересно?»

Керди мельком взглянул в иллюминатор — так, будто только что заметил уменьшающуюся планету: «Как тебе известно, я все это уже видел. Картина почти не меняется. Иногда Лорка и Синг висят в черном небе, как пара хищных птиц, высматривающих падаль. Иногда их нет. Флоресте не нравится их видеть — он говорит, что Лорка и Синг сулят неудачу. У него десятки таких суеверий и необъяснимых фантазий, но игнорировать их рискованно».

«Сколько времени ты провел с «Лицедеями»?» — спросил Глоуэн.

«Семь лет. Начинал еще в третьем классе — одним из первых «жуков-перевертышей»».

«Межпланетные турне, путешествия и приключения! Наверное, это было увлекательно».

Керди хмыкнул: «Флоресте заставлял нас тяжело работать. Столько было репетиций и закулисной суеты, что частенько мы даже не знали, где находимся. Хотя в большинстве случаев мы ездили по одному и тому же маршруту: Натрис и Соум, иногда Протань, Тассадеро, Новая Голгофа или даже Синяя планета Милдреда. Но дальше мы не летали — возвращались вдоль Пряди Мирцеи на Древний Лумас и пару раз приземлялись на планете Каффина. Вот и все».

«Почему вы не летали дальше?»

«Мы выступали только там, куда Флоресте мог достать дешевые билеты. Он скупой старый черт, бережет денежки — не для себя, разумеется, а ради нового Орфеума».

«И какая из этих планет тебе больше всего понравилась?»

Керди отвечал монотонно, будто бубнил заученный урок: «Кормили нас лучше всего на Соуме. На Натрисе скучно, у них все такие высоконравственные, понимаешь, особенно в Ланкланде — там и еда самая паршивая. Подают вегетарианские котлеты из чего-то вроде измельченной крапивы и кислый черный суп из ящериц. А на сладкое только маленькие козявки вроде изюма, только это не изюм, а сушеные насекомые. Флоресте тоже не любил давать представления в Ланкланде, и туда мы ездили только в том случае, если не было ангажементов в Пуансиане, Гальционе или Летнем Городе. Там, где живут наукологи-санартисты, запрещены карнавальные представления с участием обоих полов — женщины могут выступать только перед мужчинами, а мужчины только перед женщинами, но Флоресте игнорировал это правило. И его не трогали, потому что у нас выступали в основном дети, да и представления, особенно для санартистской публики, носили самый невинный характер».

«Наукологи-санартисты? Вот что означает сокращение «Н.-С.» перед фамилиями!» — догадался Глоуэн.

«Ну да, у них мужики все величают себя «Н.-С. такой-то». Это что-то вроде почетного звания, без него фамилию произносить неприлично».

«У женщин тоже есть почетное звание?»

«А как иначе? Само собой. Только у них приставка «С.», а не «Н.-С.» — «С. такая», «С. сякая»».

«И что означает просто «С.»?»

Керди пожал плечами: «Флоресте как-то сказал, что это от слова «сосуд», но он, скорее всего, пошутил — его никогда не поймешь. Санартистки носят длинные черные платья и смешные черные шляпы. Флоресте говорит, что их заставляют ходить в черном, потому что женщины от природы легкомысленны. Никогда в жизни не видел более безутешных и жалких созданий, чем эти санартистки. Каждое утро на рассвете каждая из них обязана окунаться с головой в холодную воду».

«На их месте я тоже выглядел бы жалким и безутешным», — заметил Глоуэн.

Керди рассеянно кивнул: «Нам рассказывали самые странные истории про наукологов-санартистов».

«Самая странная из всех историй заключается в том, что шестеро наукологов-санартистов ездили на остров Турбен, вместе с достопочтенными Матором Борфом и Лонасом Медлином».

«Последние двое — патруны, то есть аристократы. Как правило, они терпеть не могут наукологов-санартистов, но на острове Турбен, надо полагать, все кошки серы. О чем это я? Это не наше дело, в конце концов».

Глоуэн с удивлением посмотрел на напарника: «Конечно, это наше дело — если это поможет нам установить личность Огмо».

«Неужели ты не понимаешь, что все это — потеря времени и сил? Это всего лишь один из знаменитых приступов бурной деятельности Бодвина Вука. Старый бабуин боится, что его перестанут замечать, если он не будет время от времени устраивать переполох. Пикникам на острове Турбен положен конец — что еще ему нужно?»

«Он хочет задержать ответственных негодяев-организаторов, чтобы они больше этим не занимались. Очень удачная мысль, на мой взгляд».

«Но не на мой взгляд, — возразил Керди. — Ну, избавится он от одного негодяя, а его место сразу займут два других. Все это расследование «Огмо» — бред сивой кобылы, клубок высосанных из пальца гипотез и сумасбродных амбиций. И кто, в конечном счете, должен трудиться в поте лица своего, копаться в грязи, гоняться за призраками по ночам и терпеть всевозможные неудобства? Бодвин Вук? Держи карман шире! Парочка молокососов-подхалимов, Глоуэн Клатток и Керди Вук».

«Такова наша участь в этой жизни», — скорбно отозвался Глоуэн.

«А! — махнул рукой Керди. — К чему стараться? То же самое делается в Йиптоне, если кто-то согласен раскошелиться».

«Подозреваю, что ты прав», — ответил Глоуэн. Из динамиков галереи послышался тихий голос, объявивший о начале обеда. «В любом случае, нам дали задание, и я предпочитаю выполнить его наилучшим образом. Как насчет тебя?»

Керди ограничился каменным взглядом, и Глоуэн не стал переспрашивать.

Они отправились в обеденный зал на корме и уселись за стол. На выдвижном экране появился прейскурант. Керди взглянул на него и отвернулся.

И снова Глоуэн поднял брови — Керди не переставал его удивлять: «Что ты будешь есть?»

«Мне все равно. Закажи мне то же, что и себе».

Глоуэн не хотел нести ответственность за выбор блюд для Керди: «Будет лучше, если ты закажешь сам. Не хотел бы выслушивать твои претензии в том случае, если тебя не устроит мой выбор».

«Что-нибудь с тушеным мясом и хлеб, с меня хватит».

«Это несложно — например, здесь предлагают рагу».

«Как бы это ни называлось».

Глоуэн ввел заказ. Когда подали рагу, Керди его попробовал, но ему не понравилось: «Я хотел просто тушеного мяса. А они полили его каким-то непонятным внегалактическим соусом. Почему ты не заказал тушеное мясо, как я тебя просил?»

«Впредь сам будешь заказывать все, что тебе заблагорассудится. Почему я обязан это делать за тебя?»

Керди пожал плечами, но ничего не сказал. Глоуэн украдкой наблюдал за ним, и в конце концов осторожно спросил: «Как поживают клочки и обрывки твоего сознания? Начинают соединяться?»

«Не думаю».

«Плохо. Бодвин Вук надеется, что эта поездка, перемена мест и новые впечатления, помогут тебе привести себя в порядок. Что ты об этом думаешь?»

«Он ошибается. Но приказы приходится выполнять, а приказы отдает он».

«Можно рассматривать ситуацию и с такой точки зрения», — согласился Глоуэн.

Керди продолжал тоном занятого человека, которому докучают по пустякам: «Учитывая все обстоятельства вместе взятые, я предпочел бы остаться дома. Ничего не знаю и знать не хочу про этого Огмо. Может быть, его нужно найти, а может быть и нет. Мне насильно навязали твое общество. Каждый раз, когда ты начинаешь говорить, у меня кулаки сжимаются — будь моя воля, я бы тебе все зубы повыбивал. Это было бы приятно и правильно, но я человек осторожный и сдерживаюсь, потому что без тебя я останусь один среди всех этих незнакомых людей и странных звуков. Я останусь один. Один во всей Вселенной, хватаясь за воздух во мраке».

Глоуэн попытался выдавить улыбку: «Твои предпосылки неверны, но результат твоего анализа приемлем. Если бы ты попытался выбить мне зубы, я не только отдубасил бы тебя как следует, но и не захотел бы иметь с тобой дело. Так что продолжай сдерживаться». Помолчав, Глоуэн добавил: «Тем более, что приказы отдаю я, а их приходится выполнять».

Керди сложил губы трубочкой: «Верно! С этим невозможно спорить».

По мере того, как полет продолжался, Керди становился все более беспомощным, а Глоуэна все больше раздражала нелепость происходящего. Больше всего Керди любил говорить о старых добрых временах, когда и он, и Глоуэн еще были детьми. В мельчайших подробностях он обсуждал давно забытые Глоуэном происшествия, истолковывая их как предзнаменования своих дальнейших неудач и связанных с ними претензий. Глоуэн находил его выводы ошибочными и притянутыми за уши.

После нескольких таких разговоров Глоуэн стал намеренно отвлекать внимание Керди от событий давнего прошлого и переходить к обсуждению более актуальных вопросов. Однажды утром, когда они сидели за завтраком, Керди наконец стал рассказывать о том, что с ним случилось в Йиптоне: «Я сам себе удивляюсь. Они думали, что я — послушный болван, тряпичная кукла, мямля с птичьим дерьмом вместо мозгов».

Керди задумчиво помолчал и озадачил сидящих за соседним столом туристов обращенной в пространство горькой иронической усмешкой, которую те приняли на свой счет:

«Так что они засунули мне в глотку первую дозу этой дряни, и даже позаботились предупредить меня о ее действии. «А теперь попробуй немножко нийена», — скрипит маленький толстенький йип, жабочка такая прыгучая. Наверное, сам Титус Помпо, кто его знает? «Нийен позволит тебе узреть истину лицом к лицу, как в зеркале, познать сущность бытия одновременно изнутри и с высоты птичьего полета, — квакает жаба. — Как мне рассказывали — я сам, конечно, не пробовал — это прелюбопытнейшее зрелище!»

И тут-то они узнали, из чего я сделан! Одному я пинком сломал челюсть. Другому проломил голову кулаком — так, что у него глаза закатились, как у ваньки-встаньки. Я повернулся к Титусу Помпо — думаю, что это был он. Но жаба прыгнула и спряталась за столом. Я перевернул на него стол и стал прыгать на перевернутом столе, чтобы раздавить жабу. Этого мне показалось мало, так что я отбросил стол, чтобы оторвать сукиному сыну руки-ноги, но тут ворвались еще несколько умпов, и я бросился из окна в канал.

Они не могли меня найти, потому что я затаился, по горло в илистой грязи, между сваями. Там я и сидел, и никто не посмел туда заглядывать». Керди усмехнулся; у него из горла донесся низкий булькающий звук, от которого у Глоуэна все внутри перевернулось: «Там я был свободен — один в царстве йутов! А, вот было времечко! Никакими словами не опишешь! Вокруг — вонь и грязь. Йуты устроили там себе целый город. Сверху Йиптон, а снизу — Йут-тон. Хе-хе. И как с ними быть, с йутами? Взывать к милосердию, увещевать их, проповедовать им? Какое значение имеют нравственность и логика под сваями Йиптона? Как бы не так! Я стал страшнее йутов, я наводил на них такой ужас, что они разбегались врассыпную. Я ловил и жрал их детенышей, я отбирал у них пойманную рыбу, и ее тоже жрал. В том-то и дело! Здесь-то и зарыта собака! Никто этого не знает, это мое великое открытие! Большая рыба, которую ловят йуты, ест мелкую рыбешку, так называемых «глоталок». Глоталки ядовиты, из них-то йипы и добывают нийен. Ну, а рыба, которая их ест, вырабатывает противоядие. Йуты называют это противоядие «глеммой». Да-да, у них свой язык, они только и делают, что болтают без умолку!

Как только я стал питаться рыбой, на меня стала действовать глемма. Постепенно безумие стало проходить, я начинал понимать, где нахожусь. А йуты расхрабрились и уже ко мне подобрались. Они боятся вида собственных кишок, так что я выпотрошил нескольких и разложил вокруг себя внутренности. Но все равно они не давали мне покоя. Поэтому я решил пробраться ночью вдоль канала, украсть лодку и плыть к Мармиону. Так я и сделал, но меня поймали и снова привели к Титусу Помпо — если это был он, конечно.

На этот раз они приняли все меры предосторожности и связали меня так, что я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. «А теперь мы посмотрим! — говорит Титус Помпо. — Скушай еще ложечку-другую нийена, вот молодец!»

Накормили они меня этой дрянью, но она не подействовала. Я притворился сумасшедшим, и меня решили вернуть на станцию Араминта. Так я вернулся. А потом — мои представления изменились. Я поставил перед собой новые цели». Керди вдруг замолчал.

«Какие новые цели?» — поинтересовался Глоуэн.

Керди хитро покосился на собеседника: «Никому нельзя верить! Этому меня жизнь хорошо научила. Из всех реальностей одна не подлежит сомнению — чистая, как родниковая вода, единственная в своем роде истина. Я — это я! Все остальное — вонь, грязь и мрак, кишащий паразитами».

На это Глоуэн не смог ответить сразу. В конце концов он сказал: «Если твои цели достойны уважения, почему ты не хочешь о них говорить?»

«Неважно. Сейчас не имеет смысла об этом думать. В один прекрасный день тебе придется познакомиться с моей концепцией во всех ее деталях».

«Боюсь, что в дальнейшем у меня не будет времени заниматься твоими концепциями», — неприязненно заметил Глоуэн.

Керди остановил на нем взгляд небесно-голубых глаз, некогда казавшихся невинными и кроткими, а теперь холодных и мутных: «Я бы на твоем месте не говорил с такой уверенностью. Все течет, все изменяется. Даже в себе я замечаю изменения. С некоторых пор я тверд и непроницаем. Я вижу вещи глубже и яснее, чем когда-либо. Я обнаруживаю обман под личиной каждого притворства. Я вижу людей такими, какие они есть — коварными хищными животными, напялившими расфуфыренное тряпье. Раньше подобные мысли прятались в моем подсознании, щадившем меня, не позволявшем им проникать в поверхностные разделы мозга. Но теперь подсознание заменило отказавшие разделы мозга, и ясность восприятия ничем не ограничивается. Все ясно, все понятно! Даже ты, Глоуэн! Сколько ни притворяйся, ты ничего не можешь утаить!»

Глоуэн сухо рассмеялся: «Если ты считаешь, что я тебя в чем-то обманываю, предлагаю тебе вернуться на станцию Араминта первым звездолетом, отбывающим из Пуансианы. Справлюсь без твоей помощи. Я достаточно непритворно выражаюсь, или ты нуждаешься в дополнительных разъяснениях?»

«Нет необходимости продолжать этот разговор».

«Так что же ты сделаешь? Вернешься на Кадуол?»

«Я рассмотрю такую возможность».

«Луч Стрельца» вынырнул из гиперпространства, обогнул голубую звезду Блэйз — «Голубоглазого Дьявола» — и стал опускаться на Натрис. Глядя из прогулочной галереи, Глоуэн наблюдал за приближением этого сравнительно небольшого мира, наполовину озаренного голубым сиянием Блэйза, наполовину прячущегося в полумраке. Маленькие полярные шапки горели ослепительно-белыми пятнами; другие аспекты топографии Натриса казались размытыми плотной атмосферой и постоянной дымкой высоких перистых облаков из ледяных кристаллов, отражавших бо́льшую часть опасного излучения Блэйза.

В центральном салоне «Луча Стрельца» стюарды установили большой глобус, изображавший Натрис. Изучая этот глобус, Глоуэн обнаружил, что северное и южное полушария Натриса были примерно симметричны. Узкое экваториальное море, Мирлинг, опоясывало глобус, окаймленное обширными прибрежными равнинами. Далее, на север и на юг, поверхность суши постепенно повышалась и горбилась, превращаясь сначала в нагорье, где преобладал умеренный климат, а затем в крутые горы, за которыми простиралась тундра, переходящая в полярные льды. В северном полушарии полосу нагорья над прибрежной равниной называли Ланкландом, а в южном соответствующие широты именовали Дикими краями. В связи с историческими причинами, Натрис был сравнительно малонаселен. Несколько небольших городов образовались по берегам Мирлинга — в крупнейшем из них, Пуансиане, находился космодром. Почти напротив, на южном берегу Мирлинга, расположился другой город, Гальцион.

Первые постоянные поселенцы появились на Натрисе еще тогда, когда Прядь Мирцеи была Запредельем — то есть выходила за рамки общепризнанного пространства населенной человеком части Млечного пути, Ойкумены. Поселенцами стали решившие удалиться на покой пираты и работорговцы, всевозможные изгнанники и беглецы, объявленные вне закона, а также послужившие здоровой закваской преступники помельче. Всех их объединяло желание пользоваться своими деньгами, награбленными или добытыми иным образом, в мире и спокойствии, не опасаясь преследований со стороны МСБР. С этой целью они построили в поместьях на побережье Мирлинга удобные просторные усадьбы, архитектура которых гармонично сочеталась с ландшафтом и климатом. Обширные приземистые купола из легкого пенобетона создавали большие прохладные, сумрачные пространства, радовавшие глаз приглушенными цветами. Вокруг усадеб непойманные воры и душегубы устроили затененные бассейны и чудесные сады, где изумительная туземная флора сосуществовала с не менее достопримечательными импортированными растениями. Здесь росли пальмы всех разновидностей, желтые зонтичные деревья, черные небоколы, сальматики с плакучими ветвями и сине-зелеными сердцевидными листьями, медовые лаймы с темно-зелеными кронами, вечно цветущие и приносящие изысканные плоды, жасмин, хинано, кагалея, рамифолия на десяти высоких кривых ложных стволах, сливочный мозговик с узловатыми булавами на концах ветвей, радужная трава вдоль садовых дорожек — с розовыми, голубыми, зелеными и фиолетовыми стеблями, серебристый папоротник и черный папоротник, вскрикивающие при взаимном прикосновении, решетчатые дендроны с сотнями свисающих карминовых цветочных гонгов, гибриды роз и глициний, надувные лозы и пламецветы с Кадуола, красные, черные и белые полосатые кактусы-уродцы, бочкообразные, с растрепанными спутанными копнами тычинок.

Окруженные роскошью, головорезы, гробокопатели, охотники за рабами и мерзавцы всех мастей стали «патрунами» Натриса. Они прилежно подражали нравам и манерам добропорядочных обеспеченных граждан тех планет, куда не могли вернуться, прививая своим детям понятия чести, долга и добродетели. В то же время они всеми возможными средствами пытались держаться подальше от товарищей по ремеслу, то и дело навещавших остепенившихся сообщников, чтобы потребовать денег, вспомнить о старых добрых временах или даже попросить совета по поводу того, как лучше всего совершить то или иное отвратительное преступление. Для того, чтобы избежать подобных эпизодов, патруны культивировали аристократическую недоступность и воспитывали в своих детях замкнутость и отчужденность, предотвращавшие случайные связи и встречи. Прошли века, и патруны действительно стали аристократами натрицианского общества, а их происхождение теперь служило предметом шутливых пересудов или даже своего рода иронической гордости.

Когда Прядь Мирцеи вошла в состав Ойкумены, на Натрис переселилась волна новых иммигрантов, вовсе не приветствовавшихся патрунами. Самыми многочисленными из них были наукологи-санартисты, секта философов-натуропатов, заселившая нагорья Ланкланда. Они прибывали со всех концов Ойкумены непрерывным потоком, что в конце концов заставило патрунов закрыть космодром в Пуансиане, чтобы предотвратить дальнейшую иммиграцию. Наукологи проигнорировали запрет и открыли свой собственный космодром на обширном горном лугу. Приток переселенцев продолжался, и патруны ничего не могли с этим сделать. Наконец число новоприбывших стало резко уменьшаться, и через несколько лет процесс прекратился; по-видимому, все наукологи-санартисты Ойкумены — больше миллиона человек — уже прибыли на Натрис. Они обрабатывали небольшие земельные участки, выплавляли металл и рубили лес в достаточных для удовлетворения их нужд количествах, и в целом держались обособленно, не пытаясь пропагандировать свои убеждения, с их точки зрения представлявшие собой самоочевидную истину, не требующую разъяснения.

В этом допущении они, по-видимому, не ошибаются, так как их философия, «санарт», обезоруживающе проста. По их представлению, человек Ойкумены — естественное существо, состоящее из естественных веществ. Его здоровье и благополучие, физиологические и психические, зависят от согласования его жизненных процессов с процессами окружающей среды или, как их предпочитают называть санартисты, «неторопливыми и благостными гармониями природы». В этих нескольких словах сосредоточена сущность Идеи, на основе которой наукологи-санартисты формулируют дальнейшие, более или менее сложные выводы и следствия. Им доставляют радость стихийные явления: громы и молнии, течение воды, теплота солнечного света, плодородие почвы, смена времен года. Естественные удовольствия и естественные пищевые продукты приветствуются и считаются достойными внимания. Синтетические пищевые продукты, развлечения с помощью искусственного оборудования, неестественные привычки и абстрактные эстетические понятия считаются вредными; их избегают, а в некоторых случаях искореняют. Преданность, сила духа, настойчивость и самоограничение считаются положительными качествами, способствующими торжеству Истины и основополагающей Идеи. Невоздержанность и склонность к излишествам, в том числе чрезмерная терпимость, обжорство, расточительность, острый интерес к чувственным наслаждениям и привычка к роскоши сурово порицаются.

Основополагающая Идея никогда не навязывается и не нуждается в защите. Это концепция стихийной гармонии, постижимой и достижимой человеком в масштабе человеческой жизни и человеческих способностей. Больше всего наукологи-санартисты презирают мистицизм. Они питают отвращение к жрецам и религиям, по мнению наукологов настолько лишенным здравого смысла и оглупляющим человека, что поддержку любой религии они считают деятельностью, граничащей с преступным неблагоразумием.

Почти с таким же суровым неодобрением они относятся к гедонизму и ленивой роскоши патрунов — паразитов, живущих за счет капиталовложений. Как правило, при виде свойственных патрунам излишеств науколог-санартист неприязненно пожимает плечами и отворачивается, иногда с мрачной усмешкой. Пусть патруны предаются своей низости, если это им так нравится! Одно обстоятельство, однако, всегда беспокоило наукологов: легкомысленные развлечения и веселые кутежи патрунов соблазняли впечатлительных молодых людей, по той или иной причине оказывавшихся в городах. Насмотревшись дурных примеров, они возвращались в Ланкланд с головами, полными сумасбродного вздора, никак не согласовавшегося с Идеей. Некоторые из них «портились» и пытались воплотить в жизни свои новые представления. Когда их укоряли или наставляли на путь истинный, иные «испортившиеся» юнцы вели себя вызывающе и покидали Ланкланд безвозвратно. Со временем ситуация не улучшалась — напротив, новые поветрия все чаще заражали молодежь Ланкланда, подобно зловредному заразному вирусу.

Каждые три года делегаты многочисленных районов Ланкланда собирались на съезде Всемирного Синода. На нескольких последних съездах в адрес патрунов произносились гневные речи— их называли источником многих бед. Самые нетерпеливые настаивали на безотлагательных действиях, призванных избавить Натрис от этих «дегенератов, распространяющих порок, как гниющие язвы».

Предложения сторонников решительных мер ставились на голосование и неизменно проваливались, но поддерживавшее их меньшинство неуклонно росло. Во всем Ланкланде установилась тревожная, напряженная атмосфера.

Помимо наукологов-санартистов на Натрисе обосновались и другие, самые разные люди, которые привезли с собой новые навыки, новые таланты, новые предприятия. Разбогатев, такие «выскочки», к негодованию наукологов, пытались подражать образу жизни патрунов — но чем больше усилий они прилагали в этом направлении, тем выше и прочнее становилась стена упорного пренебрежения, отделявшая их от патрунов. В конечном счете им так или иначе приходилось довольствоваться статусом граждан второго сорта.

«Луч Стрельца» приземлился на космодроме Пуансианы. Глоуэн и Керди спустились по трапу непосредственно в открытый самоходный транспортер под навесом, промчавший их по взлетному полю, залитому ослепительным полуденным сиянием Блэйза, к космическому вокзалу. В туристическом справочном бюро им рекомендовали отель «Ролинда».

«Это самый фешенебельный курортный комплекс, — заверил их консультант туристического бюро, благородной внешности молодой человек, модно причесанный, в свободном, тщательно выглаженном белом костюме, подражавшем повседневной одежде патрунов. — «Ролинда» — обустроенный по последнему слову техники отель, где придерживаются высочайших космополитических стандартов».

Керди печально усмехнулся какому-то воспоминанию: «Флоресте размещал «Лицедеев» в пансионе «Панорама Мирлинга»».

«Гораздо более низкопробное заведение — совершенно определенно и по всем статьям! — заявил консультант. — В нем придают особое значение достижению приемлемых результатов с затратой минимальных усилий. Там останавливаются наукологи-санартисты, когда возникает необходимость переночевать в городе. Сами понимаете, какие там условия!»

«В пансионе «Панорама Мирлинга» условия были действительно так себе, — вспоминал Керди. — И тем не менее, чудесное было время! Мне еще предстояло столько узнать, столько пережить...» Он замолчал, подавленный грузом своих мыслей.

«Таким образом, — кивнул консультант, — я не могу со спокойной совестью рекомендовать «Панораму Мирлинга». Разборчивые постояльцы со связями неизменно останавливаются в «Ролинде». Там недешево, это правда, но что с того? Если человек не может расстаться с парой грошей, не испытывая горькие сожаления, ему не следовало покидать родные края и оскорблять своей скупостью работников туристической индустрии. Вы не находите?»

«Полностью разделяю ваше мнение, — улыбнулся Глоуэн. — Я — Клатток, а Керди — Вук! Мы привыкли только к самому лучшему и едим по утрам гренки с маслом и джемом».

«Надо же!»

«Именно так! Как мы доедем до «Ролинды»? Придется идти по жаре?»

«Нет, зачем же? Из отеля к вашим услугам пришлют роскошный экипаж с охлаждением салона и баром, содержащим множество сортов эля и пива».

«В качестве бесплатной услуги для постояльцев?»

Консультант поднял брови: «О чем вы говорите!»

«Значит, за это взимается плата».

«Существенная сумма, уверяю вас. Туда же ходит омнибус. Им пользуются чрезмерно бережливые и неимущие, а также наукологи-санартисты и лица без определенных занятий. Он дешев, в нем удобно, и он быстро доставит вас в место назначения, но других преимуществ у него нет. Если вы, так же как и я, от природы склонны к капризному безразличию, попробуйте воспользоваться омнибусом — просто ради шутки. Он останавливается прямо перед выходом из космического вокзала».

«Омнибус нам вполне подойдет. Еще один вопрос: где находятся важнейшие туристические агентства?»

«Без всяких колебаний могу назвать, как наиболее престижные, агентство «Флодорик» и «Экскурсии Бусайреса». Вы найдете их представительства в Пассаже отеля «Ролинда» — это очень удобно».

«И местные туристы, отправляющиеся на другие планеты, главным образом пользуются услугами этих агентств?»

«Совершенно верно».

Глоуэн и Керди зашли в омнибус и доехали до отеля «Ролинда» — сложного сочетания четырех взаимно пересекающихся на различных уровнях приплюснутых, почти плоских куполов, окружавших световой колодец диаметром метров восемьдесят. Под световым колодцем был устроен сад, защищенный от пылающих лучей Блэйза высокой оболочкой серого стекла. Справа и слева от куполов возвышались стройные многоэтажные башни из серого стекла, где находились номера постояльцев.

Омнибус остановился у входа отеля, под навесом из серого стекла. Выходя, Глоуэн и Керди сразу почувствовали, что их обдувают струи охлажденного воздуха. Они прошли через завесу мельчайших душистых брызг в сумрачное пространство таких размеров, что оно не поддавалось оценке с первого взгляда. Белый потолок, низкий у окаймляющих пространство стен, постепенно поднимался до высоты десяти метров в центре. С одной стороны вдоль стены тянулась конторка регистратуры; в другой стороны начинался не отделенный от помещения обеденный зал, а за ним зеленел внутренний сад, напоминавший джунгли.

Глоуэн и Керди подошли к регистратору и получили ключи от номеров на девятнадцатом этаже северной башни. Обстановка в номерах оказалась удобной, хотя и не отличалась каким-либо особым стилем или характером; последнее обстоятельство, впрочем, становилось незаметным благодаря виду, открывавшемуся через стены из серого стекла.

Глоуэн стоял и смотрел на пейзаж, отличавшийся от всего, что он видел раньше. Сотни низких белых куполов были неравномерно, даже, казалось бы, случайно разбросаны по поверхности настолько, насколько хватало глаз, и каждый окружали буйные заросли темной листвы. На юге в обе стороны простиралось безмятежное море Мирлинг — шелковая голубая поверхность, открытая яростному сиянию Блэйза. Глоуэну эта панорама показалась любопытной и необычной, хотя и слегка мрачноватой, слепящей и перенасыщенной голубыми и белыми тонами.

Глоуэн оторвался от созерцания чужого мира. Он помылся в ванной из цельного серовато-голубого стекла, каким-то таинственным образом равномерно светившегося — сначала его окатила волна ароматизированной пены, за которой последовали струи душистой воды. Вернувшись в спальню, он нашел приготовленный для него на постели свободный белый костюм в стиле, предпочитаемом жителями Пуансианы. Глоуэн оделся, вышел в коридор и постучал в дверь номера Керди.

Немедленного ответа не последовало. Глоуэн уже собирался уйти, когда дверь распахнулась. Выглянул Керди — его русые волосы были взъерошены, покрасневшее крупное лицо недовольно морщилось: «В чем дело?» Заметив белый костюм Глоуэна, он с подозрением уставился на него: «Ты куда собрался?»

«В вестибюль, чтобы задать несколько вопросов. Когда будешь готов, присоединяйся ко мне, пообедаем вместе».

Керди капризно выпучил губы: «Надо было предупредить меня, что ты собираешься в ресторан. Я хотел поесть в номере».

«Ешь, где хочешь. Спускайся, когда будешь готов. Если сразу меня не найдешь, сядь и подожди — скорее всего, мне не придется выходить из отеля».

«А, ладно, черт с тобой! Тогда подожди меня. Дай мне минут пятнадцать. Где ты взял этот костюм?»

«Мне его принесли, пока я мылся. Но ждать я не буду — мне пора работать. Повторяю: если ты меня сразу не найдешь, посиди, посмотри на проходящих мимо девушек».

«Почему ты всегда все усложняешь? — прорычал Керди. — Почему нельзя делать вещи по-человечески? Научись в конце концов принимать во внимание меня и мои пожелания!»

«Чепуха! — ответил Глоуэн. — Это ты не ведешь себя по-человечески. Мы сюда приехали по серьезному делу».

Горло Керди вдруг начало пульсировать и будто распухло. Он произнес голосом, почти срывающимся от напряжения: «Ты меня совершенно не уважаешь. Тебе нет никакого дела до моих мнений и чувств. Ты презрительно щуришь глаза. Ты не обращаешь внимания на мои слова — так, будто я ничего не говорил — или отделываешься болтливыми отговорками. Ты издеваешься надо мной, над моими важнейшими открытиями. Со мной шутки плохи, как я уже продемонстрировал в нескольких случаях. Смотри, как бы и тебе не пришлось получить от меня урок!»

Глоуэн просто не знал, что ответить — в нем закипала злость. Керди — сумасшедшего или нет — следовало поставить на место. Но уже через секунду Глоуэн передумал. Гнев и раздражение только развлекут Керди и продлят его нынешнее состояние.

«Ты ведешь себя неприемлемо, — холодно сказал Глоуэн. — Совершенно очевидно, что сотрудничать мы не можем. Для нас обоих будет лучше, если ты вернешься на Кадуол. Я продолжу расследование без тебя».

Рот Керди расплылся в кривой улыбке: «Ага, капитан Клатток! Ты этого хотел с самого начала!»

«Можешь думать, что хочешь. Бодвин Вук попросил меня взять тебя с собой — только поэтому ты здесь, потому что он все еще надеется, что ты поправишься».

«И ты возлагаешь на меня вину за мои трудности? И выгоняешь меня? Очень благородно!»

«Неправда. Я обещал Бодвину тебя терпеть и выполню обещание, но только в том случае, если ты сейчас же начнешь вести себя нормально. Это означает, что больше не будет приступов ненависти и мании величия. Я сыт по горло твоими капризами».

Керди стоял с широко раскрытыми глазами, кулаки его сжимались и разжимались. Глоуэн внимательно следил за ним, готовый ко всему: «Возьми себя в руки и решай!»

Керди тянул время. «Все это легче сказать, чем сделать», — проворчал он.

«Подозреваю, что тебе это не так уж трудно. Для Вука приличное поведение — вторая натура. Ты знаешь, что от тебя требуется. Почему бы не взять и не начать вести себя нормально?»

«Повторяю: это легче сказать, чем сделать!»

«Легко это тебе или нелегко, мне все равно. Либо веди себя нормально, либо возвращайся домой».

«Я делаю все, что могу».

«Это означает, что ты делаешь только то, что хочешь, а этого недостаточно. Выбирай: нормальное поведение или первый звездолет до Кадуола».

Керди со стуком захлопнул дверь. Глоуэн повернулся и спустился в вестибюль. Керди разозлился, но — уверял себя Глоуэн — разозлился, как нормальный человек. Через несколько минут он остынет и сможет оценить обстановку заново. Глоуэн представил себе, как Керди стоит перед серой стеклянной стеной, сморщившись от напряжения. Может быть, обрывки его разрушенного сознания соединятся перед лицом необходимости и возьмут верх над подсознанием. А может быть, лукавое подсознание научится подражать нормальному поведению и попробует водить Глоуэна за нос. «Почему бы Бодвину Вуку самому не заниматься решением этой проблемы?» — с досадой подумал Глоуэн.

У конторки регистратора Глоуэн поинтересовался местонахождением туристических агентств «Флодорик» и «Экскурсии Бусайреса». Служащий указал на широкий переход, огибавший центральный сад, с вереницей рекламных вывесок: «Вы найдете представительства обоих агентств в Пассаже. Оба пользуются высокой репутацией и часто обслуживают клиентов с важными связями, в том числе, разумеется, патрунов. Агентством «Флодорик» у нас заведует Сирра Кербз, а «Экскурсиями Бусайрес» не менее успешно руководит Сирра Федар».

В первую очередь Глоуэн посетил агентство «Флодорик». Он представился Сирре Кербзу, и тот поспешно провел его во внутренний кабинет, чтобы какого-нибудь «клиента с важными связями» не отпугнуло присутствие следователя.

Дородный господин лет тридцати пяти, безукоризненно одетый, причесанный, надушенный, побритый и обутый, Сирра Кербз оказал Глоуэну официально вежливый, хотя и слегка чопорный прием: «Естественно, я хотел бы поинтересоваться причиной вашего визита».

«Я ее охотно объясню, но прежде всего разрешите задать вам один вопрос: приходилось ли вам иметь дело с концерном «Огмо»?»

«С концерном «Огмо»? Что-то не припомню. Но зачем же полагаться на память?»

Сирра Кербз прикоснулся к нескольким клавишам своего компьютера, но не нашел никаких записей, относившихся к фирме с названием «Огмо»: «Увы, ничем не могу вам помочь».

«А как насчет экскурсий на Кадуол под наименованием «Верх блаженства»?»

Сирра Кербз насмешливо покачал головой: «Тот же результат».

«Благодарю вас», — Глоуэн откланялся.

Сирра Федар из агентства «Экскурсии Бусайреса» предоставил не больше сведений, чем Сирра Кербз. Глоуэн вернулся в вестибюль, где обнаружил сидящего в уголке Керди, аккуратно одетого и, судя по всему, вполне владеющего собой.

Когда Глоуэн подошел, Керди вскочил: «Где ты был?» Голос его, немного напряженный, не выражал никаких особых эмоций. Вопрос? Такой вопрос мог в равной степени объясняться как болезненным самолюбием, так и вполне приемлемым любопытством. Глоуэн решил повременить с критическими замечаниями.

«Я заглянул в два туристических агентства. Ни одно из них не заключало сделок с концерном «Огмо» и не заказывало экскурсии «Верх блаженства». Судя по всему, оба заведующих отвечали без утайки».

«И что же нам делать?»

«Это мы сможем обсудить за обедом».

Ресторан под куполом из серого стекла, рядом с садом-джунглями, занимал участок не меньше семидесяти метров в диаметре. Тысячи разновидностей растительности, верхнего и нижнего ярусов, демонстрировали листья всевозможных форм, рисунков и оттенков. В центре «джунглей» возвышалась на двадцать метров полузаросшая скала черного базальта. Из расщелины у самой вершины скалы вырывалась струя воды, с приятным шумом ниспадавшая по уступам и разлетавшаяся в воздухе прохладными брызгами. Дорожки, отходящие от ресторана, углублялись в «джунгли» и вели к столикам, спрятанным за листвой.

Глоуэн и Керди сели за стол у самой окраины «джунглей» и отменно пообедали. Просматривая цены в меню, Керди покачал головой, снова предаваясь меланхолическим воспоминаниям: «Флоресте кормил бы всех «Лицедеев» целую неделю на те деньги, которые мы здесь потратим. Но тогда мы не подозревали о существовании такой разницы — или нам просто было все равно. Бесшабашная была компания! Мы весело проводили время, вечно устраивали всякие забавы и проделки... Не знаю, смог бы я теперь вернуться к такой жизни. В ней есть свои привлекательные стороны, конечно. Столько было красивых девушек, они были так близко — и совершенно недоступны, Флоресте об этом всегда заботился. Он не давал никаких поблажек; даже влюбленным парочкам приходилось ждать до конца поездки. Вернувшись домой, они, разумеется, могли делать что угодно — если к тому времени уже не было поздно. В целом и в общем, славные были времена!»

«Что было, то прошло, — сказал Глоуэн. — Давай обсудим нынешнюю ситуацию. Совершенно очевидно, что...»

«Я хорошенько об этом подумал, — прервал его Керди. — Я понимаю твою точку зрения. Для того, чтобы расследование продолжалось, наши взаимоотношения не должны мешать нашей работе — это очевидно. Необязательно, чтобы ты мне нравился, или чтобы я тебе нравился. Совершенно необходимо, однако, согласовать систему, позволяющую нам сотрудничать».

«Совершенно верно, — кивнул Глоуэн. — Мы будем применять общепринятую традиционную систему: я командую, ты мне помогаешь. В этой системе нет места припадкам и капризам. Я не желаю больше выслушивать эмоциональные возгласы и угрозы, они мешают мне работать. Таким вот образом. Старая добрая дисциплина — или никакой, то есть я занимаюсь своими делами, а ты возвращаешься на Кадуол».

«Понимаю. Согласен».

Глоуэн вспомнил свои опасения по поводу лукавого подсознания, имитирующего нормальное поведение. Тоном, не выражающим ничего, кроме желания поддержать разговор, он спросил: «Сейчас ты похож на того Керди, которого я знал в старые добрые времена. Тебе удалось собрать воедино обрывки сознания, если можно так выразиться? Или твое подсознание адаптировалось к действительности?»

Керди презрительно усмехнулся: «Действительность? Весьма расплывчатое понятие, даже забавное — с точки зрения одного из моих сознаний. Честно говоря, у меня было что-то вроде прозрения. Все это время моя гипотеза заключалась в том, что до событий в Йиптоне я руководствовался в своем поведении тем, что можно назвать «сознанием А», а после Йиптона — «сознанием Б». Сегодня я понял, что это не совсем так. На самом деле «сознание Б» преобладало уже давно, а «сознание А» служило посредником между «сознанием Б» и тем, что ты называешь «действительностью». Думаю, что так обстоит дело в уме каждого — у тебя, у меня, у Бодвина Вука, у Арлеса, у Намура, у всех. Сознание Б — осажденная крепость, а сознание А — толмач, выбегающий к воротам, чтобы передавать сообщения и, время от времени, приносить в крепость новости из окружающего мира».

«Не могу об этом судить, — пожал плечами Глоуэн. — Вполне возможно, что ты прав. В данный момент мне нужно твое безусловное сотрудничество — без угроз, без обиженного молчания, без капризных жалоб. Можешь ли ты взять себя в руки?»

«Конечно! — холодно ответил Керди. — Я могу все, что захочу».

«И ты это сделаешь?»

Лицо Керди напряглось — признак, встревоживший Глоуэна.

«Сделаю все, что могу», — буркнул Керди.

«Прошу прощения, — возразил Глоуэн, — но, как я уже упоминал, этого недостаточно. Я хочу, чтобы ты окончательно ответил «да» или «нет», без отговорок и не оставляя себе никаких путей отступления».

«В таком случае — да», — Керди снова говорил, как безжизненный автомат. Глоуэн тяжело вздохнул. Что еще можно было сделать? Оставалось только надеяться на скорейшее завершение расследования и возвращение на станцию Араминта.

Обед закончился в молчании. Глоуэн встал из-за стола: «Я должен задать еще несколько вопросов в туристических агентствах. Ты можешь пойти со мной или подождать в вестибюле — как хочешь».

«Я пойду с тобой».

Они направились по Пассажу к агентству «Флодорик». Сирра Кербз сидел за компьютером; как только он заметил двух посетителей, лицо его вытянулось. Он встал и принужденно поклонился: «Чем могу служить?»

«Прошу прощения за то, что злоупотребляю вашим терпением. Это мой коллега, сержант Керди Вук. Мы хотели бы задать еще несколько вопросов».

«Постараюсь на них ответить — в пределах ограничений, установленных законом. У меня нет права разглашать некоторые сведения».

«Не беспокойтесь. Все, что вы сообщите, будет храниться в строжайшей тайне».

«Спрашивайте».

«Вам знаком достопочтенный Матор Борф?»

«Разумеется. Патрун Борф — один из наших влиятельнейших клиентов».

«А достопочтенный Лонас Медлин?»

«Я его знаю. Он, пожалуй, несколько уступает высокородностью семье Борфов».

«Насколько мне известно, и господин Борф, и господин Медлин недавно совершили межпланетное путешествие. Надо полагать, организацией этой поездки занимались вы?»

«Сударь, обсуждение личных дел наших клиентов выходит за рамки моих полномочий».

«Боюсь, что в какой-то степени вам придется поступиться формальными ограничениями, — возразил Глоуэн. — Это официальное полицейское расследование. Мы выполняем свой долг, и в интересах вашей фирмы было бы оказывать нам всяческое содействие. Кроме того, любая предоставленная вами информация будет рассматриваться как конфиденциальная».

«Гм. Каким образом моя непредусмотрительная болтливость может послужить интересам моей фирмы?»

«Нет необходимости упоминать о возможностях принуждения, которыми располагает МСБР. Тем не менее, совершенно очевидно, что агентство «Флодорик» окажется на мели, если транспортные компании откажутся принимать проданные вами билеты».

«Гм. Не могли бы вы показать ваши удостоверения?»

«Пожалуйста, — Глоуэн вынул документы, и Керди последовал его примеру. — Прошу заметить, что наш отдел является подразделением МСБР».

Сирра Кербз пожал плечами и вернул документы: «На Натрисе не испытывают особого почтения к МСБР — что, несомненно, пережиток мировоззрения первопоселенцев. На нашей планете нет даже постоянного представительства МСБР. Не суть важно. Так или иначе, я могу ответить на любые разумные вопросы».

«Благодарю вас. По-видимому, именно вы продали билеты достопочтенным Борфу и Медлину?»

«Это не такой уж секрет. Несколько месяцев тому назад патруны Борф и Медлин совершили поездку на Кадуол, воспользовавшись звездолетом «Заколдованный меч Аль-Фекки» компании «Персейские трассы»».

Глоуэн кивнул: «Это соответствует нашим записям. А как насчет шести наукологов-санартистов? Их зовут...»

Сирра Кербз приподнял ладонь: «Я знаю, о ком вы говорите. Меня удивило, что они решили участвовать в экскурсии столь... легкомысленного характера. Как вы знаете, эти сектанты часто придерживаются очень строгих правил».

«Они тоже приобрели билеты у вас?»

«Не у меня лично. Я продал шесть билетов, выписанных на их имена, барышне, назвавшейся их представительницей».

«Эта барышня сообщила вам свое имя?»

«Она не позаботилась это сделать. Насколько я могу судить, она с другой планеты, и никаких влиятельных связей у нее нет. Совершенно определенно не санартистка».

«Она останавливалась здесь, в отеле?»

«Думаю, что нет. Она хотела получить билеты сразу, чтобы ей не пришлось снова за ними заезжать».

«Таким образом, вы не заметили ничего, что позволило бы установить ее личность?»

«Ничего. Она уплатила наличными, и я забыл обо всем этом деле. Хотя меня немного позабавило то обстоятельство, что наукологи и патруны вместе летят на одну и ту же планету. Они же никогда друг с другом даже не разговаривают!»

«Действительно, любопытное обстоятельство», — заметил Глоуэн.

«В нашем деле приходится наблюдать и не такое. Но в моей профессии не пристало слишком часто задумываться о том, кто куда едет, с кем и зачем. Вы же понимаете».

«Прекрасно вас понимаю».

«Не могу больше ничего сообщить. Если вам потребуется дальнейшая информация, рекомендую обратиться к самим пассажирам».

«Очень удачная мысль! — отозвался Глоуэн. — Почему это не пришло мне в голову? Где бы я мог встретиться с патруном Борфом и патруном Медлином?»

Сирра Кербз слегка поморщился: «Я имел в виду наукологов. Патруны не могут предоставить вам никакой важной информации — они платили только за свои билеты».

«В нашем расследовании пригодятся любые сведения, — возразил Глоуэн. — Мы зададим несколько безобидных вопросов патруну Борфу и, может быть, сможем закрыть дело ко всеобщему удовлетворению».

Сирра Кербз прокашлялся, посмотрел по сторонам, заложил руки за спину и доверительно наклонился к Глоуэну: «Признаюсь, меня разбирает любопытство. В чем именно заключается так называемое «дело»?»

«По существу, мы занимаемся расследованием запутанной махинации шантажистов, действовавших через посредников. Вполне возможно, что патруны могли бы подвергнуться необоснованным обвинениям, если бы не наше решительное вмешательство».

«Понятно. Патрунов, однако, трудно шантажировать — труднее, чем кого бы то ни было. Они сами устанавливают свои законы; именно по этой причине на Натрисе нет представительства МСБР. И нарушителей своих законов патруны карают по своему усмотрению, не прибегая к посторонней помощи и за закрытыми дверями. Так как о наукологах-санартистах можно сказать то же самое, вы можете себе представить, что нередко возникают трения и даже вспышки враждебности».

«Где мы могли бы найти патруна Борфа и патруна Медлина?»

«Патрун Матор Борф, само собой, предпочитает проводить время в историческом поместье Борфов в Гальционе, на другом берегу Мирлинга. Патрун Лонас Медлин, насколько мне известно, — его ближайший помощник и деловой компаньон. Он тоже проводит бо́льшую часть времени в поместье Борфов».

«И каким образом мы могли бы навестить поместье Борфов?»

«Это достаточно просто. Долетите аэробусом до Гальциона, а там поезжайте на такси вдоль побережья Мирлинга — километров сорок пять или пятьдесят. Аэробус отправляется каждые полчаса. Если вам не придется ждать, поездка займет полтора часа в один конец — никак не больше двух часов. Но сегодня, наверное, уже поздновато туда ехать».

«Я тоже так считаю, — согласился Глоуэн. — А теперь — последняя просьба. Мы хотели бы, чтобы патрун Борф был у себя, когда мы приедем. Если его предупредят о нашем визите, он может уклониться от встречи — например, притворившись, что уехал. Вы, случайно, не собираетесь ему позвонить, считая, что таким образом оказали бы ему услугу?»

Сирра Кербз мрачновато усмехнулся: «Я предпочел бы, чтобы это дело никоим образом не касалось меня лично».

«Очень благоразумно с вашей стороны».

«Напоследок осмелюсь дать вам совет. Вам потребуется шляпа, защищающая от лучей Блэйза. Кроме того, у нас принято носить головные уборы на улице. У себя в номере вы найдете несколько шляп на выбор. Широкополая белая шляпа с низкой тульей — самая удобная в дневных поездках».

«Еще раз благодарю вас за информацию и за полезный совет».

Весь остаток вечера Глоуэн и Керди бездельничали. Они бродили по магазинам Пассажа, глазели на девушек, купавшихся в плавательном бассейне отеля, листали журналы в читальне и даже просидели не меньше часа за коктейлями в баре-салуне. Наконец, они поднялись в свои номера, чтобы переодеться к ужину: в отеле «Ролинда» это правило строго соблюдалось.

Очевидно, служащий отеля уже просмотрел его багаж и не нашел ничего подходящего — Глоуэн нашел в спальне приличествующий случаю костюм: брюки из блестящей черной нитяной ткани, напоминающей шелк, темно-шафрановый жилет, багровый фрак с черными оторочками, короткий спереди, но заканчивающийся «ласточкиным хвостом» сзади, и черная головная повязка шириной сантиметров пять, с парой модных безделушек из тонкой серебряной проволоки, дрожащей над волосами подобно антеннам насекомого.

Переодевшись, Глоуэн постоял в нерешительности несколько секунд, после чего быстро вышел из номера и спустился в вестибюль. Расположившись в кресле там, откуда можно было наблюдать за постоянно привлекавшими его внимание постояльцами, слетевшимися со всех концов Ойкумены, он приготовился терпеливо ждать.

Керди появился только через двадцать минут. В вечернем костюме он выглядел неуклюже и стесненно, как будто ему жало сразу в нескольких местах. Он поджал губы и молчал — по-видимому, его раздражал тот факт, что Глоуэн не проконсультировался с ним по поводу места встречи.

Глоуэн тоже ничего не сказал. Он поднялся на ноги, и два напарника пересекли огромное пространство вестибюля в направлении садового ресторана.

На этот раз их усадили за окруженным густой листвой столиком, к которому нужно было идти по кривой дорожке, углубившись в «джунгли» метров на десять. Стена растительности создавала обманчивое, но убедительное и очень приятное ощущение обособленности. Пространство вокруг столика было пронизано сине-зеленым свечением, по-видимому исходившим от листвы как таковой. Глоуэн предположил, что в воду для поливки растений и в удобрения добавляли флуоресцирующее вещество, начинавшее светиться под воздействием невидимого излучения из какого-то источника, установленного под куполом.

Глоуэн и Керди сидели в креслах с веерообразными спинками из плетеного ротанга, на подушках, вышитых сложными коричневыми, черными и белыми узорами в стиле, популярном еще тысячи лет тому назад на Востоке Древней Земли. Ротанг поскрипывал и потрескивал при каждом движении. Стол покрывала скатерть с черным, коричневым и белым орнаментом, а столовые приборы были вырезаны из дерева. Над головой висели красные орхидеи, а неподалеку мягко светилось соцветие пяти белых лобелий теплого оттенка слоновой кости. Едва слышная музыка, в так называемом «старом цыганском» стиле, иногда становилась чуть громче, а потом почти исчезала — так, будто ветер доносил ее откуда-то издалека, где продолжалось буйное веселье.

Керди был впечатлен рестораном и его аксессуарами: «Здесь поработал кто-то мозговитый! Удалось создать романтичную, эффектную обстановку! Все это, конечно, мишура, декорации и подделка, но, тем не менее, неплохо придумано».

«Мне тоже так кажется, — отозвался Глоуэн, пытаясь понять, о чем мог бы свидетельствовать этот новый «отрывок» личности Керди. — Это подлинная подделка, а не имитация».

«Совершенно верно! — громко, торжественно заявил Керди. — Самоотверженный труд человека преобразует хаос в неповторимую вещь в себе! Это достижение можно было бы назвать даже произведением искусства, так как оно отвечает всем критическим условиям. Налицо искусственное сочетание природных элементов, превосходящее природу в эстетическом отношении, то есть произведение искусства по определению. Ты так не считаешь?»

«Не вижу причин для возражений, — сказал Глоуэн; в данный момент Керди напоминал напыщенного, философствующего Керди пятилетней давности. — Хотя мне приходилось слышать и другие определения. По таким поводам у каждого, по-видимому, есть в запасе пара определений».

«В самом деле? И какое определение ты предпочитаешь?»

«Не могу сразу припомнить ничего подходящего. Барон Бодиссей считает «искусство» синонимом «погони за дешевыми эффектами» — хотя, возможно, я цитирую его в отрыве от контекста. Скорее всего, он поддержал бы твой вывод о том, что ресторан может быть произведением искусства. На самом деле, не вижу, почему бы это было не так».

Керди потерял интерес к этой теме. Он покачал головой с уже знакомым выражением, свидетельствовавшим о наплыве тоскливых воспоминаний: «Когда я выступал с «Лицедеями», я не имел представления о существовании таких ресторанов. Флоресте о них, конечно, знал, но держал нас во тьме неведения».

«Ха! — подумал Глоуэн. — Аналитическая фаза Керди сменилась автобиографической».

«Иногда мы даже не понимали, на какой мы планете, — продолжал Керди. — В гостиницах всегда как-то странно пахло, каким-то неопределенным дезинфицирующим средством, и в них было либо слишком жарко, либо слишком холодно. Кормили нас всегда плохо — хотя здесь, на Натрисе, мы иногда выступали на вечеринках в усадьбах патрунов, и там подавали чудесные деликатесы. А! Славные были пирушки!» Керди улыбнулся какому-то воспоминанию: «А в дешевых гостиницах, вроде «Панорамы Мирлинга», все было совсем по-другому. Нам подавали поджаренную кашу с вареными овощами, пареных морских собак с творогом или потроха с маринованной тыквой. По меньшей мере, такая кухня не способствовала обжорству — даже Арлес не объедался, хотя тратил всю карманную мелочь на сладости. И все же, мы весело проводили время». Керди задумчиво взглянул на Глоуэна: «Ты никогда не хотел выступать с «Лицедеями». Хотел бы я знать, почему».

«У меня нет к этому никаких способностей».

«У меня тоже нет, а у Арлеса и подавно! Флоресте поручал нам роли первобытных дикарей, великанов-людоедов и демонов, испепеляющих бутафорию громами и молниями — никаких особых способностей для этого не нужно. Да, славное было времечко! Наверное, у «Лицедеев» и сейчас все по-прежнему. Новые лица, новые голоса, но все те же проказы, такие же смешливые девчонки, — лицо Керди стало отстраненным и мягким. — Конечно, теперь я не смог бы выступать ни в какой роли».

Керди увлекся и безостановочно бубнил о давно прошедших днях, пока Глоуэн не соскучился и не попытался сменить тему разговора: «Завтра нам предстоит сделать важное дело».

«Надеюсь, мы узнаем побольше, чем сегодня».

«Кое-что мы узнали и сегодня. В спектакле «Верх блаженства» появился новый персонаж».

«Даже так? Кто именно?»

«Инопланетная барышня, купившая шесть билетов на Кадуол для наукологов».

«Барышню лучше называть «актрисой» или, на худой конец, «действующим лицом». Слово «персонаж» — мужского рода».

«Хотел бы я знать, кто она такая! Ее пол не вызывает сомнений. Может быть, патрун Матор Борф прольет какой-нибудь свет на эту тайну».

Керди с сомнением хмыкнул: «Патрун Матор Борф не соблаговолит даже сообщить, который час — помяни мое слово. Патруны презирают МСБР, у них свои законы».

«Посмотрим», — сказал Глоуэн.

С утра Глоуэн оделся как можно тщательнее, в свой собственный костюм, а не в местную одежду, приготовленную служащим отеля.

Постучался Керди; Глоуэн впустил его. Керди оделся по-местному и смотрел на Глоуэна в замешательстве: «Ты всегда все делаешь наоборот! Не мог бы ты объяснить, какая муха тебя укусила?»

«Ты имеешь в виду мой костюм? Уверяю тебя, я так оделся не для того, чтобы тебе насолить».

«А зачем?»

«Видишь ли, патруны очень низкого мнения о местных горожанах. Матор Борф отнесется к нам внимательнее, если мы заявимся к нему в инопланетной одежде».

Керди моргнул и задумался: «Знаешь что? Кажется, ты прав. Подожди пару минут, я переоденусь».

«Хорошо, — сказал Глоуэн. — Две минуты я подожду. Но поспеши».

Сразу после завтрака Глоуэн и Керди отправились на омнибусе в аэропорт. Там они зашли в аэробус, и тот стремительно доставил их в Гальцион — полет над Мирлингом занял меньше получаса.

Приближался полдень. Небо затянуло молочно-белой дымкой; казалось, что Блэйз, как огромная голубая жемчужина, отливает радужными разводами — светло-лиловыми, розовыми, бледно-зелеными.

Выйдя из здания аэропорта в Гальционе, молодые люди нашли целую вереницу ожидающих пассажиров автоматических такси, управляемых встроенными компьютерными системами.

Рядом были вывешены инструкции:

«1. Выберите машину. Сядьте в машину.

2. Механизм управления запросит пункт назначения. Ответьте следующим образом: «Место проживания такого-то лица» или «Управление такого-то предприятия». Как правило, этого достаточно.

3. Будет объявлена стоимость проезда. Опустите монеты в соответствующие прорези. Оплачивайте время ожидания предварительно. В случае переплаты машина вернет сдачу.

4. Вы можете давать следующие указания: «Быстрее!», «Медленнее!», «Стоп!», «Новый пункт назначения: адрес». В других указаниях нет необходимости. Машина следует по предварительно рассчитанному оптимальному маршруту с оптимальной скоростью. Просьба не портить оборудование».

«Выглядит достаточно просто», — заметил Глоуэн. Он выбрал низко посаженную машину с двумя сиденьями, защищенными от лучей Блэйза колпаком темно-серого стекла. Керди, однако, нахмурился при виде машины и отступил на шаг: «Это неосторожно».

Глоуэн с удивлением обернулся: «Почему?»

«Этим автомобилям нельзя доверять. Ими управляют мозги, извлеченные из трупов. Причем не самые свежие мозги. Когда я выступал с «Лицедеями», нам это сообщили из источника, заслуживающего полного доверия».

Глоуэн рассмеялся — он не верил своим ушам: «Кто тебе такое сказал?»

«Сейчас точно не помню. Может быть, Арлес — его не проведешь. Ничего смешного, уверяю тебя!»

«Арлес, наверное, пошутил. Этими машинами управляют обычные компьютеры».

«Тебе это точно известно?»

«Точно!»

Тем не менее, Керди не подходил к машине. Глоуэн начинал терять терпение: «Что еще тебя беспокоит?»

«Прежде всего, в этой машине слишком тесно. Сиденья узкие, маленькие. Считаю, что нам следует нанять настоящее такси с водителем, понимающим, что ему говорят. Автомат не учитывает человеческих пожеланий и руководствуется только своими расчетами — возьмет и свернет с обрыва в море, если ему это покажется «оптимальным» вариантом».

«Меня это нисколько не беспокоит, — ответил Глоуэн. — Если машина начнет барахлить, достаточно сказать «Стоп!», и она остановится. Вот такси с четырьмя сиденьями — по два сиденья на каждого. Залезай или жди меня здесь — как тебе угодно».

Бормоча себе под нос, Керди брезгливо сел в машину с четырьмя сиденьями: «Абсурдная система! Все абсурдно. Во всей Ойкумене все делается задом наперед, и ты тоже все перевертываешь вверх ногами, с твоими извращенными мыслишками и хищной усмешкой, как у чучела акулы».

Глоуэн, считавший, что он улыбается достаточно дружелюбно и благодушно, перестал улыбаться и залез в машину. Из громкоговорителя на передней панели послышался голос: «Добро пожаловать, дамы и господа!»

«Видишь! — воскликнул Керди тоном несправедливо обвиняемой жертвы, доказавшей свою правоту. — Эта штука даже не знает, что с нами нет никаких дам!»

Голос произнес: «В машине два человека? Ожидаются другие пассажиры?»

«Нет», — ответил Глоуэн.

«Куда вы желаете ехать?»

«В усадьбу Матора Борфа, примерно сорок пять километров на восток по прибрежной дороге».

«Точное расстояние — 47 километров 765 метров, — поведала машина. — Стоимость поездки в один конец — три сольдо. Стоимость поездки туда и обратно — пять сольдо. Пожалуйста, уплатите заранее первую или вторую сумму. Стоимость времени ожидания — один сольдо в час. Вы можете внести любую дополнительную плату. В конце поездки неистраченная часть внесенной суммы будет возвращена».

«Скажи ей, чтобы ехала осторожно», — проворчал Керди.

Машина спросила: «Вы готовы начать поездку? Если да, скажите «Готовы!»».

«Готовы».

Машина выскользнула на дорогу и сделала несколько поворотов.

«Она так и не поняла указаний! — возмутился Керди. — Мы уже заблудились!»

«Не думаю, — отозвался Глоуэн. — Она выезжает на прибрежное шоссе по оптимальному маршруту».

Уже через несколько секунд такси выехало на широкую магистраль, параллельную побережью Мирлинга, и сразу набрала высокую скорость, в связи с чем Керди испугался и стал протестовать.

Глоуэн не обращал внимания на жалобы напарника, и через некоторое время Керди успокоился, хотя его все еще не устраивали некоторые аспекты предстоящей операции: «Патрун Борф не знает, что мы к нему едем. Невежливо заваливаться к незнакомым людям, не условившись о визите заблаговременно».

«Мы — агенты отдела расследований; нам не обязательно соблюдать все правила хорошего тона».

«Тем не менее, следовало предупредить Матора Борфа заранее — в конце концов, он патрун. Если он не хочет нас видеть, мы бы об этом узнали, не выходя из отеля, и не тратили бы время зря».

«Я хочу с ним поговорить независимо от его предпочтений. Мы прилетели на Натрис именно с этой целью».

«Он может принять нас очень сухо — даже грубо».

«Клаттока и Вука? Сомневаюсь».

«Он ничего не знает о нашем происхождении».

«Если потребуется, ты можешь поставить его в известность о нашем высоком происхождении, но вежливо, чтобы этот потомок казнокрадов не обиделся».

«Вот еще! — проворчал Керди. — Тебе бы все шутки шутить».

«Возникает впечатление, что поездка действительно идет тебе на пользу — по меньшей мере ты стал реагировать на мои шутки так же, как раньше».

Керди промолчал. Они мчались по шоссе в шелестящей тишине, мимо буйной тропической зелени, перемежавшейся ухоженными рощами и садами. Преобладали, однако, частые светлые стволы стометровых деревьев, расступавшиеся вокруг гигантских тенистых дендронов с зонтичными каштановыми кронами, возвышавшимися над окружающим морем листвы еще метров на шестьдесят. В прорывах между деревьями иногда поблескивал Мирлинг, сиренево-голубой под плывущим в ослепительном тумане Блэйзом. Время от времени ответвления дороги спускались в направлении моря, к той или иной усадьбе патруна, окруженной высокой стеной.

Наконец такси свернуло на одну из таких боковых дорог и остановилось под портьерой: «Мы прибыли в указанный пункт назначения. Желаете ли вы вернуться сразу?»

«Нет. Нас нужно подождать».

«Время ожидания оплачивается заранее. Тариф — один сольдо в час. Неистраченная часть суммы будет возвращена».

Глоуэн опустил в прорезь пять сольдо.

«Такси будет ждать ваших указаний в течение пяти часов. Пожалуйста, произнесите пароль, который позволит вам вернуться на этой машине».

«Спанчетта», — сказал Глоуэн.

«Машина зарезервирована на пять часов пассажиром, пользующимся паролем «Спанчетта»», — четко произнес автомат.

Керди недовольно покосился на Глоуэна: «Почему именно Спанчетта?»

«Просто первое имя, которое пришло мне в голову».

Керди с сомнением хмыкнул: «Надеюсь, этот драндулет не заставит нас удостоверять личность».

«Все будет в порядке. А теперь слушай внимательно. Ты обязан выполнять следующие инструкции. Не вмешивайся в разговор, пока я не задам тебе тот или иной вопрос. Если я что-нибудь совру, не поправляй меня, потому что я могу врать с определенной целью. Не проявляй ни враждебности, ни дружелюбия. Держись отстраненно, с прохладцей, даже если нас начнут осыпать оскорблениями. Если будут присутствовать дамы, не любезничай с ними. В общем, веди себя, как подобает чистокровному Вуку!»

«Твои наставления унизительны», — пробормотал Керди.

«Обижайся, сколько угодно, но выполняй их неукоснительно. Это все, что мне от тебя нужно».

«Не знаю, я уже запутался. Веди себя, как настоящий Вук, никого не осыпай оскорблениями, любезничай с дамами...»

«Еще раз, — терпеливо сказал Глоуэн и повторил инструкции. — Все понятно?»

«Разумеется! — заявил Керди. — В конце концов, я сержант отдела B, а это кое-что значит».

«Прекрасно», — Глоуэн подошел к двери в стене и нажал кнопку звонка. Послышался голос: «Пожалуйста, назовитесь и сообщите, по какому делу вы явились».

«Вас беспокоят Глоуэн Клатток и Керди Вук из отдела расследований станции Араминта на планете Кадуол. Мы хотели бы посоветоваться с достопочтенным Матором Борфом по важному вопросу».

«Вас ожидают?»

«Нет».

«Один момент. Я сообщу о вашем прибытии».

Прошло три минуты. Керди встревожился: «Очевидно, что...»

Дверь сдвинулись в сторону. В проеме стоял высокий темнокожий человек, мускулистый, безукоризненно атлетического телосложения, с белоснежными волосами и бледно-серыми глазами. Он внимательно и бесстрастно взирал на незваных гостей: «Вы с планеты Кадуол?»

«Так точно».

«Что вам здесь нужно?»

«Вы — достопочтенный Матор Борф?»

«Я — Лонас Медлин».

«Главным образом, наше дело касается патруна Борфа».

«Вы представляете коммерческое предприятие, рекламируете какие-либо товары или услуги, проповедуете какое-либо вероисповедание?»

«Нет, ничего подобного».

«Пожалуйста, проходите».

Патрун Медлин повел их по дорожке, выложенной белой плиткой из ракушечника. Глоуэн и Керди пересекли рощу цветущих деревьев, обогнули пруд, перешли ручей по низкому выгнутому мостику и приблизились к многоярусной группе широких приплюснутых куполов. Дверь скользнула в сторону — Лонас Медлин пригласил их войти в округлое фойе, вежливым жестом попросил их подождать и исчез под аркой какого-то прохода. Глоуэн и Керди стояли, пораженные роскошью фойе. По окружности помещения в нишах стояли двенадцать мраморных нимф; на гладком алебастровом полу не было никаких узоров. Под куполом на длинной серебряной нити висела хрустальная сфера больше полуметра в диаметре, гипнотически прозрачная.

Лонас Медлин вернулся: «Вы можете войти». Он провел молодых людей в обширное пространство, размеры и форма которого не поддавались быстрой интуитивной оценке. В дальнем конце помещения высокие стеклянные окна-двери выходили на террасу с плавательным бассейном, затененным высоким плоским навесом серого стекла. Проникая сквозь это стекло, лучи Блэйза рассеивались центральным аквамариновым диском, ниспадая концентрическими цветными кругами — карминовыми, коричневато-зелеными, пурпурными, темно-синими, едкими голубыми, коричневато-оранжевыми, светло-розовыми. В бассейне плескались несколько человек, детей и взрослых; многие другие сидели группами в тени под большими зонтами.

Лонас Медлин вышел на террасу и что-то сказал Матору Борфу — еще не пожилому, хорошо сложенному высокому человеку с коротко подстриженными серовато-русыми волосами и правильными чертами лица. Тот сразу вскочил на ноги и прошел в огромную гостиную. Остановившись метрах в четырех от Глоуэна и Керди, они не спеша разглядел каждого из них. Он производил на Глоуэна впечатление уверенного в себе, ни в чем не стесняющегося и даже потакающего своим прихотям потомственного богача без каких-либо явных или показных нездоровых причуд. По сути дела, достопочтенный Матор Борф ничем особенным не выделялся, кроме породистости, живости и умения заявить без слов о своем высоком общественном положении.

Со своей стороны, достопочтенный Матор Борф не скрывал некоторого удивления, вызванного внешностью и манерами посетителей: «Вы со станции Араминта на Кадуоле? Что привело вас сюда из такой глуши, чуть ли не из Запределья?»

«Я уже упомянул господину Медлину, что мы представляем местный отдел расследований, — ответил Глоуэн. — Я — капитан Глоуэн Клатток, мой сотрудник — сержант Керди Вук. Вот наши удостоверения».

Матор Борф показал вежливым жестом, что не желает проверять документы. Происходящее все еще удивляло и даже забавляло его: «Судя по всему, вы — искренний молодой человек и говорите правду. Не совсем понятно, однако, чего вы хотите от меня».

«Если никто не воспользовался вашими именами без разрешения, вы и господин Медлин недавно посетили станцию Араминта. Мы хотели бы навести справки о некоторых обстоятельствах этого визита. Не могли бы мы сесть — или вы предпочитаете разговаривать стоя?»

«Тысяча извинений! Моя забывчивость достойна всяческого порицания! Садитесь, будьте добры!» — достопочтенный Борф указал на диван. Глоуэн и Керди уселись, но Матор Борф продолжал медленно расхаживать перед ними: три шага вперед, три шага назад. Наконец он остановился: «Мое посещение станции Араминта, вы говорите. Вы совершенно уверены, что ничего не напутали?»

«Можете не сомневаться в нашем профессионализме. По сути дела, мы представляем также МСБР. Вы пользовались вымышленным именем в гостинице «Араминта», но это разрешенная и даже разумная мера предосторожности, ни в коей мере не являющаяся причиной нашего расследования».

«Чрезвычайно любопытно! — заявил Матор Борф. — Совершенно ничего не понимаю».

«Разрешите заметить, что от вас и не ожидается полное понимание ситуации, — отозвался Глоуэн. — Оно ожидается от нас. Надеюсь, вы не откажетесь как можно подробнее обсудить с нами это дело».

Достопочтенный Матор Борф бросился в низкое, мягкое, глубокое кресло, откинулся на спинку и вытянул ноги. Он обернулся туда, где молча стоял, заложив руки за спину, достопочтенный Лонас Медлин: «Лонас, будьте добры, принесите нашим гостям чего-нибудь прохладительного — например, этот превосходный пунш, как он называется? «Янтарная изморозь»? Я тоже не откажусь».

Лонас Медлин кивнул и удалился. Матор Борф снова обратился к молодым людям: «А теперь, не могли бы вы объяснить мне, какую именно информацию вы хотели бы получить?»

«Примерно два месяца тому назад вы посетили Йиптон, а оттуда совершили экскурсию на остров Турбен. Там вы приняли участие в деятельности, запрещенной как законами Кадуола, так и законами всей Ойкумены».

Закинув голову назад, достопочтенный Борф рассмеялся — мелодичным звонким смехом, лишенным всякого юмора: «Вы пришли меня арестовать?»

Глоуэн покачал головой: «Мы не так наивны, патрун Борф. Тем не менее, я не вижу ничего смешного. Совершены преступления, даже называть которые мне не хотелось бы».

«Да-да. Многим здоровым процессам зачастую присваивают отвратительные наименования...» — Матор Борф подождал, пока Лонас Медлин раздавал присутствующим бокалы с охлажденным пуншем, после чего спросил таким тоном, будто продолжал светскую беседу: «Скажите мне вот что — вы обсуждали это дело с другими участниками экскурсии?»

«Правила требуют, чтобы я задавал вопросы в определенном порядке, — вежливо ответил Глоуэн. — Тем не менее, позволю себе спросить: какое это имеет значение?»

В самообладании достопочтенного Борфа наконец появилась трещинка: «Огромное значение! Если вы желаете получить информацию, я вам ее предоставлю — но с тем условием, что вы не станете связываться с другими участниками экскурсии. По меньшей мере в ближайшее время».

«Было бы лучше всего, если бы вы беспристрастно изложили факты. Начните с того, каким образом вам стало известно об организации экскурсии».

Матор Борф глубоко вздохнул: «Мне было бы гораздо легче с вами говорить, если бы я знал, в чем заключается ваша цель. У меня возникает впечатление — поправьте меня, если я ошибаюсь, — что в том случае, если бы вы просто-напросто хотели наказать участников экскурсии, вы предъявили бы официальные обвинения и поручили бы дальнейшее ведение дела штатным сотрудникам МСБР. Не похоже, что вы пытаетесь заниматься вымогательством или шантажом — это в любом случае было бы пустой тратой времени. Что же тогда? Чего вы хотите?»

«Давайте не будем искать великие тайны там, где их нет, — ответил Глоуэн. — Естественно, мы возмущены происшедшим. Мы хотели бы наказать всех, кто замешан в этой истории, в особенности лиц, находящихся в нашей юрисдикции. Откровенно говоря, вы не производите впечатление человека, который хотел бы, чтобы его имя упоминали в связи с таким отвратительным скандалом».

«Вы совершенно правы. Меня беспокоят гораздо более насущные проблемы, — достопочтенный Борф помолчал, постукивая пальцами по гладко выбритому подбородку. — Трудно решить, как лучше всего подойти к этому щекотливому вопросу». Он выпрямился в кресле и наклонился вперед: «Как вам известно — впрочем, вполне возможно, что это вам неизвестно — на Натрисе мы ведем подспудную, но отчаянную войну с врагом, в двадцать раз превосходящим нас численностью. Если дело дойдет до насилия, наши убытки будут астрономическими. Не будет преувеличением сказать, что от исхода этого конфликта зависит наше выживание, и мы готовы пользоваться любым оружием, находящимся в нашем распоряжении».

«А! — сказал Глоуэн. — Я начинаю понимать. Вы говорите о наукологах-санартистах».

«Я говорю об одной из их фракций, так называемых «идеационистах». Это фанатики, объявляющие суровость нравов добродетелью. В прошлом они нападали на нас как на философском и риторическом, так и на финансовом фронте, что нас мало беспокоило. С недавних пор банды безымянных налетчиков спускаются с гор, из Диких краев, и нападают на нас по ночам — убийства и грабежи не прекращаются.

Таково наше затруднение. Наш враг руководствуется «Идеей», по сути своей вполне благородной. Ее преимущества очевидны. Существует ли сила, более непреодолимая и жестокая, чем излишек добродетели? Как бороться с добродетелью? Противопоставляя ей порочность? Разве порочность чем-нибудь лучше добродетели? Сомнительное предположение. По меньшей мере перед приверженцами порока открываются более разнообразные перспективы. Лично я не защищаю ни ту, ни другую крайность. Я просто-напросто хочу жить так, как мне хочется, в мире и спокойствии, ни в чем себе не отказывая. И тем не менее, я захвачен, здесь и сейчас, водоворотом чуждых мне санартистских страстей. Они хотят, чтобы я сдался и принес себя в жертву Идее. Я сопротивляюсь; мне приходится терпеть неудобства и неприятности, обороняться и беспокоиться. Безмятежное наслаждение существованием отравлено, волей-неволей я вынужден испытывать ненависть.

Итак, что же мне делать? Я сидел в этом кресле и думал — так же, как я сижу теперь. Я стимулировал мыслительные процессы пуншем «Янтарная изморозь» — так же, как я делаю сейчас...» Матор Борф прихлебнул из бокала: «Кстати, почему вы не пьете?»

«Нам не полагается употреблять спиртное при исполнении обязанностей, — объяснил Глоуэн. — Кроме того, это неблагоразумно. В лучшем случае выпивка придает официальному наведению справок ложный характер запанибратства. В худшем случае напиток может содержать наркотик или яд. И это вовсе не параноидальная одержимость — мне было бы очень любопытно пронаблюдать за тем, что произойдет с вами или с достопочтенным Лонасом Медлином после того, как вы выпьете пунш из наших бокалов».

Матор Борф рассмеялся: «Так или иначе, мы размышляли о том, как нам справиться с наукологами-санартистами. Мы не хотим их уничтожить. Нас вполне устроило бы, если бы они умерили свой пыл и позволили бы нам беспрепятственно вести свое бестолковое, ленивое, неблагородное, но приятное во всех отношениях существование.

С этой целью мы разработали план, позволяющий деморализовать противника и привести его в замешательство. Если приверженцы добродетели готовы прибегать к насилию, почему бы им не познакомиться, лицом к лицу, с пагубным влиянием легкомыслия и нечестивым искушением распущенности? Мы надеемся достигнуть этой цели, демонстрируя лицемерие и тайные пороки самых пламенных идеационистов.

Теперь вы, наверное, уже представляете себе, в чем заключался наш план. Мы выбрали шестерых самых ревностных наукологов. Я позаботился о том, чтобы они получили билеты до Кадуола и уведомления о том, что консерватор Заповедника желает обсудить слияние движений идеационистов и консервационистов — не согласятся ли шестеро выдающихся наукологов посетить Кадуол за счет управления Заповедника и принять участие в конференции?

Разумеется, польщенные наукологи приняли приглашение — а остальное вам известно».

«И на острове Турбен наукологи вели себя так, как вы надеялись?»

«Превзошли все наши ожидания! Мы хорошенько приправили их вино возбуждающими средствами, снимающими внутренние запреты. И все их ошеломительные подвиги тщательно снимались замаскированной аппаратурой.

Теперь шестеро наукологов вернулись в Ланкланд. Они в полном замешательстве. Они знали, что произошло нечто непристойное и не помнили никакой «конференции», но им объяснили их состояние опьянением, вызванным сильнодействующими винами Кадуола. На обратном пути они только и говорили, что об опасностях, связанных с брожением виноградного сока, и каждый требовал от остальных извинений и оправданий. А видеозапись, сделанная на острове Турбен, будет показана на следующей неделе, во время Всемирного Синода. Уверен, что она произведет потрясающее впечатление».

«Делегаты могут догадаться, в чем дело».

«Большинство предпочтет поверить в скандал. Даже в памяти скептиков надолго останутся яркие образы беспутных и развратных аскетов. Один такой фильм лучше тысячи проповедей».

«Это правда!» — басом заявил Керди.

«Патрунам позволят показывать такие записи на заседании Синода?» — спросил Глоуэн.

Достопочтенный Матор Борф улыбнулся какой-то невысказанной мысли: «Достаточно упомянуть о том, что сделано все необходимое. Запись станет всеобщим достоянием, это неизбежно. По существу, мы уже не можем остановить этот процесс». Борф снова откинулся в глубину кресла: «Ну вот, теперь вы все знаете».

«Еще не все. Каким образом, от кого вы узнали об экскурсиях на остров Турбен в первую очередь?»

Матор Борф задумчиво нахмурился: «Трудно сказать. Кто-то что-то сказал на вечеринке, уже не помню».

«Не вижу, каким образом это возможно. Ваша экскурсия была первой, за ней последовали две другие».

«Неужели? Значит, я ошибаюсь. Но теперь уже все равно — что было, то прошло».

«Не совсем. Организаторы экскурсий еще не пойманы».

«Боюсь, что в этом я не могу вам ничем помочь».

«Но вы не можете не помнить, кто организовал вашу поездку?»

«Я купил билеты в агентстве. После этого я говорил с очень представительной молодой женщиной, и она со мной обо всем договорилась. Еще позже мне позвонил какой-то господин, чтобы сообщить о доставке приглашений и билетов наукологам. Он же сообщил о том, что наукологи приняли приглашения».

«Как его звали? Как он выглядел?»

«Понятия не имею — я его никогда не видел».

Глоуэн поднялся на ноги; Керди сделал то же самое, несколько медленнее. Глоуэн сказал: «Пока что это все, что нам нужно. Возможно, нам больше не придется вас беспокоить, но такие решения, конечно, принимает наш руководитель».

«Вашему руководителю известно, что вы меня навестили?»

«Разумеется».

«И где остановился ваш руководитель, если не секрет?»

«Он остался на станции Араминта».

«О! И каковы же теперь ваши планы?»

«Как я уже упоминал, наша главная задача — установить личность владельцев концерна «Огмо». По-видимому, вы не намерены нам помочь в этом отношении, в связи с чем нам придется продолжить расследование в другом месте».

Достопочтенный Матор Борф слегка дернул себя за подбородок: «Неужели? И где именно?»

«Предоставление такой информации не входит в мои полномочия».

«Подозреваю, что вы собираетесь расспросить идеационистов о том, кто был человек, передавший им билеты».

«Несомненно. А почему нет — если это позволит установить его личность?»

«По нескольким причинам, — сказал Матор Борф отеческим наставительным тоном. — Прежде всего, я не хочу, чтобы его личность была установлена — это было бы для меня в высшей степени неудобно и поставило бы меня в смешное положение. Во-вторых, я не могу доверять вашей способности держать язык за зубами — Синод начинается уже на днях». Борф поднялся на ноги и обернулся к своему компаньону: «Как ты думаешь, Лонас? Разве не так? Мы не можем позволить себе такую оплошность, не правда ли?»

«Ни в коем случае».

Снова обратившись к Глоуэну и Керди, Матор Борф произнес: «Господа, с самого начала я опасался, что дело может обернуться таким образом. Разумеется, я надеялся этого избежать и рассматривал различные возможности, взвешивая все «за» и «против», пока мы тут сидели и беседовали. Тщетные надежды! В каждом случае мне приходилось сталкиваться с упрямыми, беспощадными фактами. А ты как думаешь, Лонас?»

«Факты — упрямая вещь».

«Займись этим, потихоньку и поскорее, чтобы не беспокоить наших гостей. Друзья мои, через несколько мгновений вы будете блуждать в надзвездном мире. Если бы только вы могли вернуться и поведать нам о чистых радостях вечности! Увы! Не сомневаюсь, однако, что вас ожидают райские кущи...» — пока Матор Борф говорил, тихо и ласково, Лонас Медлин сделал два размашистых шага вперед.

Из груди Керди вырвался хриплый выкрик — сдавленный звук первобытного бешенства. Достопочтенный Матор Борф оцепенел от неожиданности; тяжелый кулак Керди ударил его с ничем не сдерживаемой прямотой и скоростью дубины. Лицо Матора Борфа странно перекосилось, глаза закатились. Из его руки выпало что-то металлическое — небольшой пистолет. Глоуэн тут же подобрал его. Тем временем Керди уже повернулся навстречу Медлину, слегка опешившему. Лонас Медлин был сантиметров на тридцать выше Керди Вука и килограммов на пятьдесят тяжелее. Керди схватил Медлина за жесткие белые волосы, рванул его большую голову в сторону и ударил ребром ладони по шее. Медлин тяжело упал спиной в кресло и принялся бешено сучить ногами, а Керди, постанывая и поскуливая, пытался вскочить на противника и растоптать его. Медлину удалось цепко обхватить Керди ногами; Керди молотил по строгому, красивому, будто вырезанному из темного дерева лицу, но Медлин уже повалил Керди на пол, набросился на него и стал душить. Глоуэн подошел и выстрелил Медлину в затылок.

Тяжело дыша, Керди поднялся на ноги. Глоуэн обернулся в сторону далекой террасы — никто из гостей еще не заметил происходившего в полутемной гостиной.

Керди пригляделся к Матору Борфу. «Он мертв! — с удивлением сказал Керди. — Я проломил ему голову. У меня рука болит».

«Скорее! — отозвался Глоуэн. — Оттащим их куда-нибудь — в боковую комнату».

Для того, чтобы переместить Лонаса Медлина, каждому из них пришлось взяться за лодыжку покойного и здорово поднапрячься. Глоуэн расправил скомканный ковер и поднял опрокинувшееся кресло: «Пошли!»

Они выбежали из усадьбы, в считанные секунды оказались у двери в стене и забрались в спокойно ожидавшее их такси. Автомат безмятежно напомнил: «Если вы зарезервировали эту машину, пожалуйста, произнесите пароль».

Керди с тревогой взглянул на Глоуэна: «Ты помнишь пароль? Я забыл. Он был какой-то странный».

На какое-то ужасное мгновение Глоуэну тоже показалось, что он забыл пароль. «Спанчетта!» — выкрикнул он.

Машина отвезла их обратно в аэропорт Гальциона, где им пришлось ждать двадцать бесконечных тревожных минут, пока аэробус не вылетел в Пуансиану.

Пока они летели над Мирлингом, Глоуэн перебирал в уме все, что произошло. Ни он, ни Керди не привлекали внимания посторонних по пути к поместью Борфа — не было никаких причин связывать двух молодых людей, прилетевших с Кадуола, со смертью двух патрунов. В самом деле, патруны прежде всего подумают, что это дело рук очередной банды террористов-наукологов. И все же, вчера Глоуэн называл кому-то имена Матора Борфа и Лонаса Медлина. Кому? Заведующему туристическим агентством «Флодорик». Как только весть о гибели Матора Борфа достигнет внимательных ушей Сирры Кербза, тот несомненно протянет руку к телефону и позвонит в полицию. «Я хотел бы сообщить о событии, которое может иметь отношение к делу об убийстве патруна Борфа», — скажет Сирра Кербз. Так начнется оживленный разговор, и не пройдет и часа, как натрисская полиция задержит Глоуэна Клаттока и Керди Вука, уроженцев станции Араминта с планеты Кадуол. На Натрисе законы и методы их применения определялись патрунами. Ссылки на сотрудничество с МСБР презрительно игнорировались.

Еще одна мысль усугубила опасения Глоуэна. Полиция вполне могла добыть информацию из компьютера такси. Таким образом патруны узнали бы, что два подозреваемых, скорее всего, вылетели в Пуансиану. Полиция уже могла их ждать в аэропорте Пуансианы!

Аэробус приземлился; два молодых человека беспрепятственно прошли в воздушный вокзал. Глоуэн не замечал никаких признаков прибытия или оживления полиции.

По-видимому, Керди размышлял в том же направлении. Он прикоснулся к Глоуэну локтем и показал пальцем: «Смотри».

Глоуэн повернулся. Над взлетным полем близлежащего космодрома возвышался знакомый силуэт «Луча Стрельца», покинутого ими только вчера.

«Да, — сказал Глоуэн. — Твои инстинкты и моя логика приводят к одному и тому же выводу».

«А вот и переход в космический вокзал», — отозвался Керди.

Без дальнейших разговоров они перешли на движущуюся полосу, которая доставила их в космический вокзал. Там они приблизились к окошку билетной кассы. Глоуэн спросил: «Когда отправляется «Луч Стрельца»?»

«Примерно через час».

«И куда он летит?»

«Первая остановка — в Соумджиане, на планете Соум».

«Это нам подойдет. Еще есть свободные каюты?»

«Конечно — и первого, и второго класса».

«Два билета второго класса, пожалуйста».

«Очень хорошо. С вас триста сольдо. Кроме того, мне потребуются ваши удостоверения личности».

Глоуэн уплатил требуемую сумму. Показав кассиру удостоверения, они получили билеты.

Когда они отошли от кассы, Керди недовольно проворчал: «А багаж-то остался в отеле!»

«Ты хочешь его забрать? — спросил Глоуэн. — Время еще есть, и тела, может быть, еще не нашли».

«Как насчет тебя?»

«Я предпочитаю поскорее зайти в звездолет».

Керди нервно помотал головой: «Я тоже. В звездолет».

«Пойдем. И все же...» — Глоуэн остановился.

«Что такое?»

«Еще есть время позвонить по телефону».

«Ну и что? Кому ты собираешься звонить?»

«Кому-нибудь из идеационистов. Н.-С. Фоуму, например. Я хотел бы знать, кто передал ему билет».

Керди хмыкнул: «Так он тебе и скажет по телефону! Он начнет задавать сотни вопросов, а в конце концов испугается и бросит трубку».

«Кроме того, можно было бы предупредить санартистов о заговоре — в конце концов, с ними сыграли очень нехорошую шутку».

«Никак не пойму, что к чему во всей этой истории, — признался Керди. — В общем и в целом, однако, нам не следовало бы ввязываться в войну санартистов с патрунами, не наше это дело».

Глоуэн вздохнул: «Должен с тобой согласиться. На самом деле, чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь в том, что ты прав».

«Ну, а тогда пойдем в звездолет».

Несмотря на эффектное мерцание их волнистой гирлянды на фоне черной пустоты, по отдельности звезды Пряди Мирцеи не отличались выдающимися размерами или яркостью. Вергас, розовато-белое светило Соума, не был исключением.

«Луч Стрельца» отклонился в сторону Вергаса от прямого курса вдоль Пряди, догнал Соум в плоскости орбиты, замедлился до угловой скорости суточного вращения и приземлился в космопорте Соумджианы. Груз и пассажиры, в том числе Глоуэн и Керди, покинули звездолет, после чего «Луч Стрельца» сразу продолжил путь к пересадочному терминалу на Четвертой планете Андромеды-6011.

На космическом вокзале Глоуэн навел справки о возможных рейсах на планету Тассадеро в одинокой, почти изолированной системе звезды Зонка, далеко отбившейся от Пряди Мирцеи. Ему сообщили, что такие рейсы совершали небольшие космические пакетботы «Камульке», отправлявшийся через четыре дня, и «Керснейд», вылетавший по расписанию через месяц с небольшим. Ни та, ни другая дата Глоуэна не устраивала в том случае, если потребовалось бы лететь на Тассадеро — разве что расследование на Соуме удалось бы завершить меньше, чем за четыре дня. Такая возможность теоретически существовала, в связи с чем Глоуэн решил зарезервировать каюты на звездолете «Камульке» — к неудовольствию Керди, поспешившему его выразить: «Какого дьявола ты настаиваешь на лихорадочной спешке? Тебя никогда не интересует мнение других? Я бы, например, работал не торопясь и радовался новым возможностям! В Соумджиане такие колбаски — пальчики оближешь!»

Глоуэн вежливо отказал Керди в удовлетворении его запроса: «Вполне может быть, что в этом деле нужна расторопность. Время не ждет, виновные могут ускользнуть. А в таком случае Бодвин Вук не станет смотреть сквозь пальцы на то, как мы бьем баклуши и жуем колбаски за счет отдела расследований».

«Подумаешь! — проворчал Керди. — Если Бодвину Вуку угодно, чтобы я для него старался, пусть научится ждать!»

Глоуэн рассмеялся: «Ты же не рассчитываешь, что я приму это замечание всерьез!»

Керди только крякнул и продолжал стоять неподалеку от кассы, наблюдая краем глаза за тем, как Глоуэн заказывал места.

Пока кассир возился с оформлением билетов, Керди обиженно спросил: «Что, если мы не успеем за четыре дня?»

«Тогда и подумаем, что делать дальше».

«Но предположим, что так оно и будет».

«Все зависит от обстоятельств».

«Ну да, конечно».

По местному времени еще не наступил полдень. Воспользовавшись вагоном подвесной монорельсовой дороги, Глоуэн и Керди поехали в центр Соумджианы мимо многочисленных промышленных предприятий и небольших мастерских. Все здания были построены из пеностекла, окрашенного в светло-голубой, водянисто-зеленый, светло-розовый, а изредка в бледный лимонно-желтый цвет. Справа и слева, сколько видел глаз, на плоской равнине простирался город, перечеркнутый уходящими вдаль рядами тонкоствольных черных деревьев, высаженных вдоль важнейших бульваров.

В геологическом отношении Соум — очень старая планета. Здесь эрозия давно превратила все горы в не более чем бугорчатые холмы, а бесчисленные небольшие реки извилисто блуждают по равнинам, рано или поздно впадая в семь морей, неохотно и редко бушующих лишь в самую худшую погоду.

Соумиане, подобно их планете, отличаются мягким и ровным характером. Социологи, придерживающиеся теории «обстоятельственного детерминизма», считают, что психические особенности соумиан сформировались под воздействием безмятежной окружающей среды. Другие социологи, не разделяющие эту точку зрения, называют гипотезу обстоятельственного детерминизма «мистической ересью» и «отъявленным бредом». Они напоминают, что по мере того, как проходили века, на Соуме оседали представители сотен различных рас, и каждой волне иммигрантов приходилось адаптироваться к обычаям других, уже привыкших друг к другу поселенцев, в связи с чем местные жители постепенно научились искусству компромисса и терпимости, каковые качества теперь неотделимы от характера типичного соумианина. Женщины и мужчины не только пользуются равными правами, но и предпочитают одеваться почти одинаково: на Соуме сексуальность лишена таинственности и романтического очарования. Преступления сексуального характера, а также убийства из ревности здесь почти неизвестны, а истории о любовных интригах и амурных приключениях служат пищей для завистливых пересудов, но выходят за рамки практического опыта — за исключением тех случаев, когда скучающий соумианин может позволить себе услуги, подобные предлагаемым в брошюрах концерна «Огмо», рекламирующих экскурсии «Верх блаженства».

Оказавшись в центре столицы, Глоуэн и Керди остановились в «Приюте путешественников», гостинице, окна которой выходили на Октакль — огромную восьмиугольную площадь, средоточие деловой жизни города.

Керди явно беспокоился и был не в себе. Глоуэн терпеливо и подробно объяснил свои планы: «У нас есть список туристических агентств, в которые обращались соумиане, участвовавшие в оргии на острове Турбен. Мы навестим эти агентства и попробуем установить, кто был посредником между ними и концерном «Огмо». Может быть, удастся узнать адрес, номер банковского счета или даже имя и фамилию этого человека».

«Может быть».

«Если мы не будем зря тратить время, ничто не помешает нам уложиться в четыре дня — допуская, конечно, что нам вообще потребуется лететь на Тассадеро. Надеюсь, что не придется».

Керди все еще не соглашался с таким расписанием: «Четырех дней может не хватить. Из всех мест, где выступали «Лицедеи», здесь нам нравилось больше всего. Особенно всем нравились колбаски — их уличные торговцы жарят на маленьких решетках. Их продают по всему городу, в том числе здесь, на Октакле. У одного торговца просто отменные колбаски, слюнки текут! Мне не терпится его найти. Флоресте никогда не позволял нам покупать больше двух на каждого — скряга и бесчувственный сухарь! Двух колбасок хватает только на то, чтобы раззадорить аппетит. Я решительно намерен найти торговца, который жарит самые лучшие колбаски. А это может занять больше четырех дней. И что с того? Наконец у меня будет вдоволь чудесных колбасок!»

Глоуэн открыл было рот, чтобы возразить, но закрыл его. О чем тут было говорить? Он попробовал снова начать с самого начала: «Керди, ты меня слышишь?»

«Конечно, я тебя слышу».

«Мы здесь не для того, чтобы искать колбаски — даже если они сделаны из нектара и амброзии и подаются под соусом из эликсира богов. Если ты отправишься на поиски колбасок, тебе придется заниматься этим без меня».

Глаза Керди сверкнули голубым блеском: «Это неразумно! Нам нужно держаться вместе!»

«Вполне разумно. Ты будешь искать чудесные колбаски, а я буду искать концерн «Огмо». И каждый найдет то, чего хочет».

«Чепуха. Четырех дней все равно недостаточно».

«Тебе или мне?»

«Мне. Я предпочитаю заниматься этим не спеша. Не хочу бегать от одного гриля к другому, запихивая колбаски в рот обеими руками».

«Очень хорошо — оставайся здесь столько, сколько тебе угодно».

«Это как? А ты что будешь делать?»

«Я вернусь на Кадуол, как только закончу розыски».

Большое розовое лицо Керди сморщилось от огорчения: «Нехорошо так поступать».

Вопреки лучшим намерениям, Глоуэн разозлился: «Ха! Как ты мне надоел со своими колбасками! Тебя невозможно принимать всерьез. Ты что, не помнишь, зачем мы сюда приехали?»

Керди мрачно усмехнулся: «Я все прекрасно помню. Но меня это больше не интересует. Какая разница? Все это в прошлом. Я живу не в прошлом, а здесь и сейчас!»

«С тобой невозможно спорить, на тебя даже злиться невозможно! — сказал Глоуэн. — Пойдем, пообедаем. Ешь столько колбасок, сколько влезет. Твое пристрастие — не самый страшный из пороков. Если уж на то пошло, я тоже люблю жареные колбаски».

В нескольких местах вокруг Октакля стояли прилавки с раскаленными решетками, наполнявшие воздух аппетитными запахами. Керди настоял на приобретении и дегустации двух колбасок у каждого из четырех различных грилей. И каждый раз он говорил: «Неплохо, но не совсем то, что я ищу». Или: «Немножко переперчено, ты не находишь?» А также: «У этих колбасок приятный, характерный аромат, но все-таки в них чего-то не хватает. Давай попробуем у того гриля, за углом — может быть, там как раз то, что нужно».

Каждый раз, купив колбаски, Керди поглощал их с неторопливой методичностью, откусывая маленькие кусочки и тщательно их пережевывая. Глоуэн наблюдал за ним с насмешливым раздражением. Керди явно намеревался сорвать планы Глоуэна, затратив на колбаски столько времени, что Глоуэну пришлось бы продлить их пребывание на Соуме. Но за то время, пока Керди ел колбаски, Глоуэн успел найти на карте города те туристические агентства, которые ему следовало посетить. Большинство из них находились непосредственно на Октакле или рядом с ним. Когда Керди направился к пятому грилю, Глоуэн показал на одно из агентств — до него было несколько шагов: «Обеденный перерыв кончился. Я иду туда. Ешь колбаски или возвращайся в гостиницу — как хочешь».

Керди разгневался: «Я еще не кончил обедать!»

«Ничего не могу поделать. Пора работать».

Керди оторвался от созерцания торговцев колбасками и последовал за Глоуэном в туристическое агентство.

Так прошла вторая половина дня. Так прошел весь второй день. Так прошло утро третьего дня. Керди тратил как можно больше времени, а Глоуэн находил мрачное и — он это хорошо понимал — не объясняющееся разумными соображениями удовольствие в том, чтобы расстраивать вредительские планы Керди. За это время Глоуэн успел навестить все агентства, перечисленные в его списке. В каждом случае результаты были сходными. Служащие каждого из агентств вспоминали представительную молодую женщину в инопланетном наряде. Ее самой запоминающейся характеристикой, с точки зрения соумиан, была неприкрытая, даже показная женственность, о которой сотрудники мужского пола говорили с ухмылками и прибаутками, а сотрудницы — с презрительным фырканьем. О ней говорили, как о пышнотелой барышне среднего роста, причем ее волосы описывали как черные, каштановые, темно-рыжие, ярко-рыжие, русые и серебристо-белые. Судя по всему, она красилась в зависимости от настроения или цвета своего платья. Кроме того, о ней отзывались с применением следующих эпитетов: «экзотическая инопланетная самка», «Шлемиль женского пола» (по мнению Глоуэна, значение этого выражения нуждалось в разъяснении, но он затруднился спросить), «высокомерная сука», «ничего, кроме претензий: грудь, задница и напомаженные ресницы», «настырная дамочка» и «без роду без племени, но с замашками — сами понимаете». Один агент туристического бюро воскликнул: «Скрытная особа! Я спросил ее, как ее зовут, а она говорит, что ее имя начинается с той же буквы, что и название концерна «Огмо». Как это понимать? Судите сами!» Другой сообщил: «Меня не проведешь! Я ее, негодницу, сразу насквозь увидел. Проныра, каких мало!» Третья поделилась наблюдением: «Ведет себя, как плохая актриса — преувеличенно, фальшиво, наигранно». Четвертый вспомнил целый разговор: «Я спросил: «Где будут устраиваться экскурсии «Верх блаженства»?» Она отвечает: «На Кадуоле». Тогда я спросил: «Неужели на Кадуоле все девушки такие красивые?» Она только улыбнулась и сказала, что на ее вкус Кадуол слишком старомоден».

В каждом из агентств Глоуэн задавал вопрос об организации финансовых расчетов: «Когда вы продали билеты на экскурсию «Верх блаженства», вы получили деньги. Что произошло с этими деньгами? Их забрала инопланетная барышня?»

В каждом агентстве отвечали одно и то же: «Мы перевели деньги на счет концерна «Огмо» в Мирцейском банке. Таковы были полученные указания, и мы их выполнили».

«И вы больше не встречались с этой инопланетной особой?»

«Нет».

«И вам неизвестно, где может находиться представительство концерна «Огмо»?»

«Нет».

Глоуэн не мог не почувствовать некоторое разочарование. Самые многообещающие нити расследования никуда не вели. Он ничего не узнал, кроме того, что приехала и уехала молодая женщина, не оставившая никаких улик, позволявших установить ее личность — несмотря на то, что у Глоуэна уже было некоторое представление о ее характере и даже о ее внешности.

Керди, как обычно, закусывал колбасками, делал все возможное для того, чтобы растянуть обеденный перерыв и, потерпев неудачу в этом начинании, разразился обычными жалобами и протестами. Глоуэн не обращал на него внимания и направился в находившееся по другую сторону Октакля управление Мирцейского банка — того самого, который, по стечению обстоятельств, контролировал Ирлинг Альвари, все еще томившийся в заключении на старом складе станции Араминта. Керди плелся в двух шагах сзади.

В банке Глоуэну пришлось много спорить и угрожать, размахивая своим удостоверением, постепенно поднимаясь с одного иерархического уровня на другой, пока, наконец, его не допустили к должностному лицу, полномочия которого позволяли предоставить требуемую информацию. Тем временем Керди околачивался в вестибюле, внимательно следя за каждым движением Глоуэна — по-видимому, какое-то из его «сознаний» подозревало, что Глоуэн собирается сбежать и бросить его.

Высокопоставленный работник банка выслушал Глоуэна и покачал головой: «Не могу вам помочь. Концерн «Огмо» открыл у нас анонимный счет. Положить деньги на такой счет может кто угодно — после чего, с нашей точки зрения, эти деньги просто исчезают. Снимать деньги с такого счета может только человек, вводящий секретный идентификационный код. Анонимный счет не позволяет получить какую-либо информацию о вкладчиках или о владельце счета. Эта информация просто не существует».

«И вы не могли бы найти этот счет, даже если бы захотели?»

«Кибернетический гений мог бы обнаружить счет концерна «Огмо», начислив на него ту или иную сумму и проследив все операции, выполняемые компьютерными системами. Такой специалист мог бы даже расшифровать идентификационный код владельца — впрочем, в этом я не уверен. Но личность владельца он все равно установить не смог бы».

«Что, если бы вам приказали найти этот счет, не скупясь на расходы — например, если бы такое распоряжение поступило от Ирлинга Альвари?»

Банковский служащий бросил на Глоуэна любопытствующий и оценивающий взгляд: «Вы называете это имя с беспечностью старого знакомого».

«Почему нет? В настоящее время Ирлинг Альвари пользуется нашим гостеприимством на станции Араминта. Мне сто́ит только намекнуть, и он уволит вас сегодня же».

«Даже так, — служащий поправил бумаги на столе. — Вы пользуетесь завидным влиянием. Интересно. А вы не могли бы попросить его назначить меня исполнительным директором и увеличить мой оклад в десять раз?»

«Могу — и попрошу, если вы предоставите мне необходимую информацию».

Служащий с сожалением покачал головой: «Я не в силах это сделать. И дело даже не в правилах. Владелец счета пользуется секретным кодом, но больше ничего о себе не сообщает. В банковских записях нет его имени или адреса».

Раздраженный и молчаливый, Глоуэн покинул банк в сопровождении не отстававшего ни на шаг Керди. Они вернулись в «Приют путешественников».

В вестибюле гостиницы Глоуэн бросился в кресло. Таинственно усмехаясь, Керди стоял и смотрел на него сверху: «И что теперь?»

«Хотел бы я знать!»

«Разве ты не хочешь продолжать розыски?»

«Какие розыски? У кого и что я буду искать?»

Керди безразлично пожал плечами: «Можно много чего найти. Соум — большая планета».

«Дай мне подумать».

«Думай, сколько влезет», — Керди пошел взглянуть на доску объявлений. Почти сразу же он издал возглас радостного удивления и, громко топая, бегом вернулся к Глоуэну: «Мы должны остаться на Соуме! Теперь уже совершенно невозможно уезжать!»

«Почему?»

«Посмотри туда!»

Не испытывая почти никакого интереса, Глоуэн подошел к доске объявлений и нашел небольшую, напечатанную веселыми цветными буквами афишу:

«Знаменитый импресарио,

маэстро Флоресте,

и его талантливая труппа,

«Беспризорники Мирцеи»,

— снова в Соумджиане!

Рекомендуется заказывать

билеты заблаговременно».

«Они приедут через месяц или даже позже, — заметил Глоуэн. — А мы улетаем завтра».

«Завтра? — вскричал, как ужаленный, Керди. — Я не хочу уезжать завтра!»

«Оставайся, — сказал Глоуэн. — Только больше не приставай ко мне со своим дурацким нытьем».

Керди уставился на Глоуэна — все мышцы на его лице напряглись: «Я посоветовал бы тебе следить за выражениями! Ты не с ребенком разговариваешь!»

Глоуэн вздохнул: «Прошу прощения. Я не хотел тебя обидеть».

Керди с достоинством кивнул: «Позволь мне кое-что предложить».

«Если это не касается колбасок или «Лицедеев», я тебя выслушаю».

«Совершенно очевидно, что наше расследование — полная чепуха. Я подозревал это с самого начала. Считаю, что нам следует провести здесь, на Соуме, еще пару недель, занимаясь своими делами, а потому вернуться на Кадуол на первом подходящем космическом корабле».

«Поступай, как считаешь нужным, — ответил Глоуэн. — Мой долг заключается в том, чтобы сделать все возможное и закончить это расследование. А это означает, что завтра я лечу на Тассадеро».

Керди поджал губы и посмотрел в сторону: «Выполнение долга похвально, когда оно необходимо. Но это глупый, бесполезный долг».

«Не тебе об этом судить».

«Конечно, мне! А кому еще? Кому я должен доверять в этом мире? Тебе? Бодвину Вуку? Арлесу? Все вы очень уважаемые люди, но я — это я! Если я считаю, что так называемый «долг» бесполезен, я не обязан его выполнять. Это унизительно — маршировать по приказу без всякой цели. Мое достоинство не позволяет мне валять дурака. Так оно всегда было и так оно всегда будет!»

«Очень хорошо, — сухо сказал Глоуэн. — Принимай какие угодно решения, но больше мне не мешай. Завтра я улетаю на звездолете «Камульке». Поезжай со мной или оставайся, дело твое».

Звезда Зонка, белый карлик незначительной яркости, незаметно притаился в одиноком провале пустоты поодаль от Пряди Мирцеи, согревая единственную, близко кружащуюся вокруг него планету Тассадеро.

Три расы населяют Тассадеро: зубениты округа Лютвайлер, числом примерно сто тысяч, не столь многочисленные кочевники, блуждающие по Великим степям и Дальним окраинам, и три миллиона обитателей округа Фексель, где находится город Фексельбург. Каждый из этих трех народов отличается неповторимой индивидуальностью, в связи с чем в «Указателе планет» содержится необычно энергичное примечание:

«Народы Тассадеро несовместимы социально и психологически, а может быть и в генетическом отношении. Каждая раса считает другие две физически отталкивающими, и они скрещиваются не чаще, чем можно было бы ожидать от такого же числа колибри, палтусов и верблюдов.

Фексели мало отличаются от самой распространенной ойкуменической разновидности людей — типичному туристу они покажутся наименее необычными из трех рас. Пожалуй, они излишне культивируют чрезмерно усложненный образ жизни; по мнению некоторых наблюдателей, их постоянное стремление к новизне и увлечение модными поветриями носит надоедливый характер.

С точки зрения фекселей, зубениты — религиозные фанатики сомнительного происхождения с омерзительными привычками, а кочевников фексели просто игнорируют, как деградировавших дикарей. В свою очередь, кочевники насмехаются над «пижонами и хлыщами, интеллектуалами и расфуфыренными попугаями» округа Фексель. Кочевники притязают на происхождение от космических пиратов, некогда совершавших набеги со своей базы на Тассадеро. Королем пиратов был Зеб Зонк, легендарную могилу которого, полную сокровищ, еще никто не нашел. Ежегодно тысячи «зонкеров» прибывают с других планет и проводят недели и месяцы, рыская по Великим степям и Дальним окраинам в поисках неуловимой гробницы. Следует отметить, что зонкеры привозят на Тассадеро другое сокровище — большое количество твердой валюты.

Тассадеро не может предложить никаких особенных развлечений туристу, уставшему и соскучившемуся после бесплодных поисков несметных богатств Зеба Зонка. Он может полюбоваться на так называемые «реки пурпурной слизи» или заняться зимним спортом на горе Эсперанс, знаменитой ошеломительными тридцатикилометровыми лыжными спусками».

Глоуэн, сидевший в салоне пакетбота «Камульке», отложил «Указатель планет». Керди стоял у иллюминатора, угрюмо глядя на сверкающую в черном пространстве Прядь Мирцеи.

Последняя попытка Глоуэна завязать разговор вызвала со стороны Керди лишь безразличные односложные ответы; Глоуэн решил не интересоваться мнением Керди о Фексельбурге и взял в руки официальное издание туристического информационного бюро округа Фексель — добротный том под наименованием «Тассадеро: справочник туриста». В одной из статей содержалось полное преувеличенных подробностей описание сокровищ пирата Зонка. В примечании к статье содержалось следующее сообщение для потенциальных гробокопателей: «Местные власти гарантируют также, что любой, кто найдет этот драгоценный клад, сможет реализовать его полную стоимость; с него не будут взиматься какие-либо налоги, сборы, вычеты или особые пошлины».

Керди отвернулся от иллюминатора. «Послушай, что тут пишут!» — сказал Глоуэн и прочитал вслух примечание для кладоискателей. Пока он читал, Керди снова повернулся к иллюминатору. «Что ты думаешь?» — спросил Глоуэн.

«Как это великодушно и щедро со стороны властей! Только они все равно тебя надуют», — отозвался Керди, не поворачивая головы.

«Кроме того, здесь говорится следующее: «Предупреждаем: не покупайте карты у тех, кто утверждает, что им известно точное местонахождение сокровища! Просто невероятно, сколько таких карт покупают туристы! Если вам предложат карту с указанием места захоронения Зеба Зонка, спросите у продавца: почему вместо того, чтобы поехать в указанное на карте место и завладеть несметными богатствами, он продает эту карту за гроши? Продавец будет готов к такому вопросу, но, каким бы правдоподобным вам ни показался его ответ, не покупайте карту! Это без всякого сомнения фальшивка!»».

«Ха! — воскликнул Керди. — Арлес купил такую карту у старика, который утверждал, что умирает, что у него нет детей, и что он хочет передать сокровище на благо такому талантливому и добропорядочному молодому человеку, как Арлес. Арлес развесил уши, но Флоресте не разрешил ему поехать в Северную степь и забрать сокровище».

«По-моему, это в какой-то мере несправедливо. Разбогатев, Арлес мог бы полезно потратить деньги. Например, купить космическую яхту для бесстрашных львов».

«Таково и было его намерение — по крайней мере так он заявлял».

Глоуэн вернулся к чтению «Справочника туриста». Он узнал, что «реки пурпурной слизи» на самом деле были колониями пурпурных медуз, ползущих по степи сплошными лентами четыреста метров в длину и тридцать метров в ширину. Согласно «Справочнику туриста», «реки слизи» представляли собой зрелище, возбуждавшее интерес даже в самых пресыщенных наблюдателях: «Эти чудесные явления замечательны таинственностью своего существования! Они очаровывают нас своей зловещей красотой! Но опять же, необходимо предупреждение! Не все их аспекты великолепны. От этих гигантских беспозвоночных исходит очень едкий запах. Брезгливым наблюдателям рекомендуется изучать ползучих медуз с наветренной стороны».

Перелистывая справочник, Глоуэн нашел статью под заголовком «Зеб Зонк в песнях и легендах», содержавшую, в частности, хронологический перечень подвигов пирата и расчеты стоимости его сказочных сокровищ. Автор статьи продолжал следующим образом:

«До сих пор мы занимались тем, что можно назвать приблизительным изложением известных фактов, достоверность которых подтверждается по меньшей мере одним независимым источником. Можно ли считать достоверными другие сведения, ставшие достоянием устной традиции? Судите сами. Ниже приводятся несколько кратких отрывков из древних сказаний о пирате Зонке. Например, в летописях упоминается его любимый тост:

«Да здравствует Зонк, непревзойденный, величайший и всемогущий самодержец, повелитель сфер жизни и смерти, бытия и небытия, времени и безвременья, пространства и гиперпространства, всего известного и неизвестного, миров существующих, воображаемых и невообразимых, Вселенной и всего, что есть и может быть за ее пределами! Слава Зонку! Быть посему. Пейте!»

Подписываясь, Зеб Зонк выражался несколько скромнее, причем почерк его отличался причудливой изысканностью: «ЗОНК — первый и последний сверхчеловек».

Из безымянного, но самого древнего из имеющихся письменных источников до нас дошло следующее ритуальное обращение:

«ЗОНК: олицетворение Феба, квинтэссенция сонма мелодических прелестей, [тот, кто] вкушает «уискебо» [?], [от кого исходят] семнадцать знамений любви».

Будучи сопоставлена со столь героическими перспективами, истина блекнет и уступает, без оправданий и сожалений, гораздо более любезным нашему сердцу легендарным представлениям».

Отойдя от иллюминатора, Керди опустился в кресло, вытянул ноги, закинул голову назад и уставился в потолок салона. Глоуэн отложил книгу: «Какого ты мнения о Тассадеро?»

Керди ответил скучающим монотонным говорком: «Фексельбург — так себе, но ничего. В деревенских районах уныло и скучно. «Реки слизи» ужасно воняют. В городах фексели посыпают все блюда какими-то странными приправами и гарнир делают из каких-то невиданных овощей — по-моему, их самих от них воротит, но они, понимаешь ли, обязаны это есть, потому что это модно. Никогда не знаешь, чего ожидать, и не понимаешь, что тебе подают». Керди мрачно усмехнулся: «Фермеры едят неплохо, но Флоресте все испортил. Тогда-то мы и нанюхались пурпурной слизи».

«Чем опять провинился Флоресте?»

«Фермер пригласил нас к себе на ранчо и кормил прекрасно, от пуза. Его жена и дети хотели, чтобы мы показали несколько номеров, и мы нисколько не возражали, но Флоресте, жадный старый хрыч, потребовал, чтобы фермер платил за представление. Тот расхохотался и отправил нас назад в Фексельбург. Все тогда страшно обиделись на Флоресте. Я был готов уйти из труппы и забыть про театр». Керди печально усмехнулся: «А теперь мне хочется к ним вернуться. Какая была жизнь — никаких забот, никаких опасений! Каждый знал, что от него требовалось. Иногда, у Флоресте за спиной, можно было пробраться к девчонкам и слегка с ними пошалить. А некоторые из них были просто красавицы, упасть можно! Славное было времечко!»

«Вы когда-нибудь выступали в округе Лютвайлер?» — спросил Глоуэн.

«Лютвайлер? — Керди нахмурился. — Это зубениты, что ли? Мы от них держались подальше. Зубениты не одобряют легкомысленное времяпровождение — если оно не бесплатное».

«Странно! — заметил Глоуэн. — Зачем религиозным фанатикам потребовался пикник на острове Турбен?»

Керди, и так уже не испытывавший особого интереса к разговору, впал в состояние полной рассеянности и снова занялся созерцанием потолка. Глоуэн с облегчением подумал о том, что его «воспитательное расследование» подходит к концу.

Звездолет «Камульке» приземлился на космодроме Фексельбурга точно по расписанию. Спустившись по трапу, Глоуэн и Керди быстро покончили с таможенными формальностями, так как у них не было багажа — таможенники щеголяли в необычно элегантной форме, синей с красными полосами и нашивками.

Работник иммиграционной службы проверил документы молодых людей, критически поглядывая на их костюмы. Он спросил, всем своим видом выражая вежливое удивление: «Вы — офицеры полиции на Кадуоле?»

«Так точно, — ответил Глоуэн. — Кроме того, мы представляем МСБР».

Чиновник не был впечатлен: «Для нас это почти ничего не значит. В Фексельбурге МСБР не пользуется особой популярностью».

«Почему же?»

«Скажем так, у нас разные приоритеты. Межпланетная полиция придает слишком большое значение букве закона и не умеет приспосабливаться к обстоятельствам. В практическом отношении она просто бесполезна».

«Это удивительно! МСБР, как правило, пользуется высокой репутацией».

«Только не в Фексельбурге! Суперадьютант, арбитр-шмарбитр, дубль-командир или как его там, Патрик Плок, в общем — солдафон, каких мало! В наших краях нужно быть готовым ко всему; в конце концов, Тассадеро, по большей части — дикие степи. Умение приспосабливаться — прежде всего, и к чертовой матери все постановления! А если трижды суперадмиралу Плоку и его подхалимам это не нравится, пусть они лопнут! У нас в Фексельбурге знают, что почем».

«Логичный взгляд на вещи. Я хотел бы познакомиться с господином Плоком, чьи попытки навести дисциплину встречаются с таким яростным сопротивлением».

Чиновник неприязненно покосился на костюм Глоуэна: «Если вы заявитесь к нему в таком виде, вас даже в приемную не пустят, да еще обзовут шутами гороховыми!»

«Ага! — воскликнул Глоуэн. — Я начинаю понимать ваше неодобрение. У нас просто нет другой одежды. Наш багаж потерян, и мы еще не успели его заменить».

«Чем скорее вы это сделаете, тем лучше! Рекомендую обратиться за помощью в фешенебельный магазин мужской одежды. Где вы остановитесь?»

«Мы еще не выбрали гостиницу».

«Позвольте порекомендовать отель «Ламбервуаль», самой высокой репутации и безукоризненного стиля. Фексельбург — сверхсовременный город во всех отношениях, у нас вы не найдете ничего отставшего от времени, ничего утратившего свежесть новизны!»

«Очень приятно это слышать».

«Помните: самое важное — прежде всего! Даже не пытайтесь завалиться в «Ламбервуаль», не одевшись как следует. Прямо напротив отеля — салон «Нуво кри», они вам подберут что-нибудь приличное».

«И как удобнее всего туда доехать?»

«Когда выйдете из вокзала, садитесь в трамвай. Вскоре вы проедете мимо героической статуи Зеба Зонка, убивающего Дерди Панджеон. Сойдите на следующей остановке — справа будет отель «Ламбервуаль», а слева — салон «Нуво кри». Все понятно?»

«Все понятно! Благодарю вас за полезнейшие рекомендации».

Выйдя из космического вокзала, молодые люди сели в сверкающий стеклом и черным металлом трамвай, резво помчавшийся к центру Фексельбурга. По местному времени еще было утро — звезда Зонка, очень большой бледный диск, постепенно поднималась к зениту. Справа и слева раскинулись пригороды Фексельбурга: вереницы небольших бунгало, построенных в залихватском вычурном стиле; каждое жилище могло похвалиться тем или иным невиданным ранее и бросающимся в глаза декоративным элементом, отличавшим его от соседних построек. Вдоль бульваров ровными черными рядами выстроились фруки — тридцатиметровые местные деревья.

Трамвай свернул на главную магистраль, ведущую к средоточию столицы; частные экипажи проносились по обеим сторонам центральной рельсовой дороги. Длинные, приземистые, неестественно обтекаемые машины явно проектировались скорее напоказ, нежели с учетом соображений полезности — каждая была покрыта яркими эмалевыми красками в кричащих сочетаниях, причем на многих развевался укрепленный на штоке вымпел с эмблемой автомобильного клуба владельца экипажа. В каждой машине, над панелью управления, находилась клавиатура, позволявшая водителям наигрывать, не останавливаясь, те или иные мелодии или сочетания звуков — что они и делали, нередко очень громко, вынуждая других водителей и редких пешеходов выслушивать эти музыкальные формулировки мимолетных настроений.

«По меньшей мере, — подумал Глоуэн, — город Фексельбург полон лихорадочной энергии!»

Керди все еще был недоволен и ехал молча, опустив уголки губ — так, будто проглотил что-то горькое. Глоуэн затруднялся определить причину его недовольства. Возможно, Керди все еще возмущался тем, что ему пришлось покинуть Соумджиану, не попробовав жареные колбаски всех торговцев. А может быть, ему просто не нравился Тассадеро.

Трамвай проехал мимо величественной статуи, изображавшей Зеба Зонка, казнящего свою неверную любовницу. Глоуэн и Керди сошли на следующей остановке. В этом месте бульвар расширялся, становясь небольшой площадью. Напротив находился отель «Ламбервуаль», подобно большинству других предприятий и заведений Фексельбурга заявлявший о своем существовании большим светящимся панно с бегущими и вспыхивающими разными цветами буквами. Керди указал на эту вывеску с таким возбуждением, будто он сделал важное открытие: «Смотри! «Ламбервуаль»! А Флоресте всегда селил нас в гостинице «Флиндерс», где кочевники останавливаются».

«Наверное, Флоресте считает, что он сам и «Лицедеи» — нечто вроде кочевников».

«Нашел время шутки шутить!» — строго заметил Керди.

«Прими мои глубочайшие извинения».

Глоуэн и Керди пересекли бульвар, перебегая с места на место, чтобы увернуться от машин — местные водители мчались, не обращая никакого внимания на пешеходов, причем каждый играл одной рукой что-то жизнерадостное на клавиатуре панели управления.

Неподалеку, на той же площади, огромная яркая видеопанель рекламировала магазин мужской одежды «Нуво кри». Панель изображала человека в старомодном черном фраке, открывавшего дверь и заходившего внутрь. Тот же человек сразу выходил, одетый в модный новый костюм. Он заходил снова и снова выходил, уже в другом облачении. Несчастный субъект в черном фраке вечно открывал одну и ту же дверь и вечно выскакивал из нее в новом наряде.

Керди остановился, как вкопанный: «Куда ты пошел? Отель на другой стороне!»

Глоуэн внимательно посмотрел ему в глаза: «Ты не помнишь, что нам сказал служащий на космическом вокзале?»

Керди нахмурился. Судя по всему, он надеялся сразу пойти в отель «Ламбервуаль», принять горячую ванну и вздремнуть на пару часов: «С одеждой можно подождать».

Глоуэн проигнорировал эти слова и направился к магазину «Нуво кри»; Керди продолжал стоять и безутешно смотреть на отель «Ламбервуаль». Внезапно он заметил отсутствие Глоуэна. Возмущенно вскрикнув, Керди побежал вдогонку: «Ты мог бы что-нибудь сказать, прежде чем потихоньку затеряться в толпе, как карманный вор!»

«Прошу прощения, — сказал Глоуэн. — Ты меня не расслышал».

Керди только крякнул. Они зашли в магазин. Навстречу поспешил продавец — молодой человек не старше Керди; заметив, во что одеты посетители, он ошеломленно остановился, после чего спросил подчеркнуто вежливым тоном: «Чем я могу вам помочь, господа?»

«Мы хотели бы приобрести пару костюмов, — ответил Глоуэн. — Ничего слишком изысканного — мы скоро уедем».

«Уверен, что у нас вы найдете что-нибудь подходящее, — слегка поклонился продавец. — Какое категорическое измерение вы предпочитаете занимать?»

Глоуэн в замешательстве покачал головой: «Мне неизвестен смысл этого выражения».

«Другими словами, он спрашивает, кто мы такие — богатые бездельники или голь перекатная?» — грубо пояснил Керди.

Продавец сделал изящный жест рукой: «Насколько я понимаю, вы прилетели с другой планеты».

«Совершенно верно».

«В таком случае — какое положение вы занимаете в обществе? Это важно понимать для того, чтобы ваша внешность соответствовала вашим социальным устремлениям. Такова одна из аксиом швейной промышленности».

«Разве это не очевидно? — надменно поднял брови Глоуэн. — Я — Клатток, а мой коллега — Вук! Этим все сказано. Какие могут быть еще вопросы?»

«Надо полагать, этого достаточно, — опешил продавец. — Вы выразились более чем определенно. Тогда перейдем к выбору гардероба. Высокородным наследникам подобает одеваться соответствующим образом, ничем не поступаясь и не пытаясь сэкономить на том, что имеет первостепенное значение. Посмотрим, посмотрим... Как минимум — и я подчеркиваю, как минимум! — каждому из вас потребуется пара утренних костюмов, а лучше всего три: для встреч с близкими друзьями, для деловых встреч и для церемониальных приемов. Далее — подходящий костюм для официального обеда. Спортивная одежда для оздоровительного отдыха после обеда; в ней удобно водить автомобиль, хотя в вашем положении предпочтительно надевать по меньшей мере свободный сюртук с эмблемой вашего клуба и прочими регалиями. Вот подходящий костюм для послеобеденных бесед с очаровательными прелестницами — наша знаменитая бледно-серая тройка «неотразимый бандит»! Вечерние деловые костюмы двух категорий и, конечно же, костюмы для официальных и семейных ужинов. Все комплекты включают полный набор аксессуаров, в том числе головные уборы — как минимум две дюжины».

Глоуэн вопросительно поднял руку: «И все это — для приезжих, останавливающихся на одну неделю?»

«Гардероб фирмы «Нуво кри» заслужит похвалы на любой планете Ойкумены — как минимум до конца сезона, диктующего совершенно определенный стиль».

«Пора посмотреть в лицо трезвой действительности, — возразил Глоуэн. — Подберите каждому из нас подходящие для всех случаев жизни костюмы, в которых нас пропустят в «Ламбервуаль», а также, может быть, легкую одежду более спортивного типа. Больше нам ничего не нужно».

Не скрывая возмущения и отчаяния, продавец воззвал к лучшим чувствам клиентов: «Господа, я выполню любые ваши пожелания, но не спешите принимать окончательное решение! Взгляните хотя бы на меня. Я отношусь с должным уважением к своему телу и проявляю по отношению к нему щедрость, которой оно заслуживает. Я моюсь дождевой водой и мылом с грушевой эссенцией, после чего опрыскиваюсь лосьоном «Кулмура» и наващиваю волосы калистеном. Затем я надеваю свежайшее белье и выбираю одежду, точно соответствующую оказии. Я забочусь о своем теле, и оно отвечает мне взаимностью!»

«Похвальная и приятная взаимность, — одобрил Глоуэн. — Тем не менее, мое тело не столь требовательно, а телу Керди просто все равно. Дайте нам ту одежду, которую я попросил, не слишком дорогую, и мы, в том числе наши тела, будем вполне счастливы».

Продавец презрительно фыркнул: «Я понимаю наконец ваши предпочтения. Что ж, я сделал все что мог для того, чтобы вас переубедить».

Нарядившись в новые костюмы, Глоуэн и Керди уверенно направились ко входу в отель «Ламбервуаль» и не встретили никакого сопротивления со стороны швейцара или чопорных регистраторов за конторкой посреди фойе, где им вручили ключи от номеров на верхнем этаже центральной башни, с окнами, выходящими на площадь. Пока они поднимались в лифте, Керди объявил о своем намерении сначала принять ванну, а затем лечь в постель.

«Что? — воскликнул Глоуэн. — Еще даже не полдень!»

«Я устал. Отдых пойдет на пользу нам обоим».

«Может быть, он пойдет на пользу тебе. Но не мне».

Керди издал высокий тихий стон раздражения, доходящего до крайности: «И что же ты предлагаешь?»

«Делай, что хочешь. Я спущусь в ресторан и пообедаю».

«А я должен сидеть в номере и голодать?»

«Во сне ты не заметишь, что пропустил обед».

«Еще как замечу, во сне или наяву! Вот, понимаете ли! Вечно ты настаиваешь на своем. А мои намерения вообще ничего не значат?»

Глоуэн рассмеялся — устало и печально: «Ты прекрасно знаешь ответ на этот вопрос. Нас сюда послали, чтобы мы проводили расследование, а не спали. Кроме того, ты, наверное, так же голоден, как я».

«Предупреждаю: еда у них дурацкая, — проворчал Керди. — Нас заставят жрать червей с перьями под соусом из гангари, а вместо соли и перца будут имбирь и мускатная эссенция. Они во все кладут имбирь, такая уж у них мода на Тассадеро».

«Нам придется соблюдать осторожность».

Помывшись, молодые люди спустились в ресторан. Всевозможные брошюры, карточки и объявления на стенах настойчиво предлагали им популярные новые блюда, но в конце концов Глоуэн заказал обед, пользуясь разделом меню под заголовком «Традиционная и диетическая кухня для престарелых и больных», в котором перечислялись более или менее понятные и соответствующие его вкусам кулинарные произведения.

Поглощая обед, Керди снова предложил вернуться в номера и некоторое время передохнуть, никуда не торопясь. Глоуэн снова рекомендовал ему делать все, что ему заблагорассудится: «У меня, однако, другие планы».

«Тебе не терпится продолжать свое бесцельное расследование?»

«Я не считаю его бесцельным».

«Что ты надеешься узнать? Туристические агентства все поют по одним и тем же нотам. «Чем могу служить? — Ничем не могу помочь». У них на все один ответ!»

«Даже этот ответ невозможно получить, ничего не спрашивая».

«С меня хватит туристических агентств, — брюзжал Керди. — Мошенники! Продают тебе бублик и берут еще столько же за дырку от бублика».

«В любом случае, мы можем расспросить зубенитов, участвовавших в оргии на острове Турбен. Нам известны их имена».

«Это тоже ничего не даст. Почему бы они стали тебе обо всем рассказывать?»

«Может быть, расскажут, если мы вежливо попросим».

«Хо-хо! Держи карман шире! Ты не знаешь, о чем говоришь! На этой планете — так же, как и на любой другой, впрочем — люди готовы пошевелить пальцем только для того, чтобы доставить неприятность другим». Керди помотал головой в безнадежном отчаянии: «Почему все так устроено? Никак не могу понять. Почему я вообще живу на этом свете?»

«По меньшей мере, на последний вопрос ответить несложно, — успокоительно заметил Глоуэн. — Ты живешь потому, что еще не умер».

Керди с подозрением покосился на напарника: «Наверное, ты даже не подозреваешь, насколько глубокий смысл имеет это высказывание. По сути дела, я не могу представить себе никакого другого тезиса, служащего более убедительным аргументом в пользу бессмертия».

«Возможно, — отозвался Глоуэн. — Лично я вполне могу представить себе другой тезис. Не исключено, например, что я останусь в живых после того, как ты умрешь. Это каким-то образом влияет на аргументацию в пользу бессмертия?»

«Ты даже не понимаешь, о чем я говорю, — отмахнулся Керди. — Как бы то ни было, одно не подлежит сомнению: зубениты ничего тебе не скажут, если будут опасаться какого-нибудь подвоха. Кстати, если уж мы заговорили о подвохе — ты заметил двух типов, сидящих за столом слева?»

Глоуэн взглянул в указанном направлении: «Теперь заметил».

«Подозреваю, что это полицейские детективы, и они за нами следят. Я этого не люблю. Мне от этого не по себе».

«У тебя, наверное, совесть не чиста», — отозвался Глоуэн.

Розовое лицо Керди покраснело ярче обычного. Широко раскрыв глаза, голубые, как фарфор, он секунд пять неподвижно смотрел Глоуэну в лицо, после чего повернулся на стуле и раздраженно уставился в пространство.

«Я пошутил, — объяснил Глоуэн. — Но ты даже не рассмеялся».

«Не смешно!» — Керди продолжал мрачно рассматривать ресторанный зал.

«Почему меня заставляют иметь дело с человеком, который меня так не любит?» — подумал про себя Глоуэн. Вздохнув, он сказал: «Чем скорее мы вернемся домой, тем лучше».

Керди не ответил. Глоуэн снова взглянул на двух субъектов за столиком слева. Субъекты могли быть или не быть полицейскими детективами. Они заняли место поодаль от главного прохода, у стены, и тихо переговаривались. Обоим было лет тридцать пять или сорок; коренастые, темноволосые, с землистыми лицами, тяжелыми нижними челюстями и проницательно бегающими глазами, они походили друг на друга, как братья. На них были костюмы, которые продавец из магазина «Нуво кри» назвал бы «полуофициальной деловой одеждой на все случаи жизни, на категорическом уровне представителей среднего класса, работающих в сфере обслуживания».

«Пожалуй, ты прав, — задумчиво сказал Глоуэн. — Они выглядят, как полицейские в штатском. В любом случае, какое нам дело?»

«Но они за нами следят!»

«Пусть следят. Нам нечего скрывать».

«Фексельбургская полиция почти истерически подозрительна. Если ты не турист, разбрасывающийся деньгами, они тебя сразу подозревают. Флоресте обращался с ними очень осторожно. Может быть, следовало бы заручиться их поддержкой».

«Вероятно, ты прав».

Когда молодые люди выходили из ресторана, два субъекта встали, прошли вслед за ними в фойе отеля и приблизились. Один из двоих спросил: «Капитан Клатток? Сержант Вук?»

«Совершенно верно».

«Инспекторы Барч и Танаквиль из фексельбургской полиции. Не могли бы мы задать вам пару вопросов?»

«Разумеется, в любое время».

«Сейчас было бы удобнее всего. Давайте присядем там, где не так шумно».

Все четверо расположились в креслах вокруг круглого столика в тихом углу фойе.

«Надеюсь, мы не нарушили никаких местных законов? — спросил Глоуэн. — Продавец настойчиво уверял нас, что эти костюмы достаточно приличны для постояльцев отеля «Ламбервуаль»».

«Достаточно, — кивнул Барч. — По сути дела, мы беспокоим вас исключительно из любопытства. Что полиция Кадуола делает на Тассадеро? Мы не можем найти простого объяснения вашему визиту. Может быть, вы поделитесь с нами вашими намерениями?»

«Мы как раз собирались это сделать, — ответил Глоуэн. — Однако, как вы должны были заметить, мы только что прибыли и не видели никаких причин торопиться».

«Нет никаких причин торопиться! — заверил его инспектор Барч. — Танаквиль и я, мы просто оказались поблизости и решили воспользоваться этой встречей, чтобы навести справки. Насколько я понимаю, вы прибыли по официальному делу?»

Глоуэн кивнул: «Наше расследование может оказаться простым или сложным — в зависимости от обстоятельств. Надеюсь, мы сможем рассчитывать на ваше сотрудничество, если возникнет такая необходимость?»

«Разумеется, мы окажем всяческое содействие — в той мере, в какой сочтем это возможным. Но каков конкретный характер вашего расследования?»

«Мы проводим расследование деятельности организаторов преступных развлечений на одном из наших океанских островов. Эти развлечения предлагались туристам с различных планет Пряди Мирцеи, в том числе с Тассадеро. Поэтому мы сюда и прилетели».

«Потрясающе! Никогда не знаешь, какие головоломные махинации могут возникнуть в воображении преступников! Не так ли, Танаквиль?»

«Определенно! Извращенный, непостижимый ход мыслей!»

Барч снова повернулся к Глоуэну: «И кто были прибывшие с Тассадеро участники этого развратного мероприятия?»

«В этом отношении я должен попросить вас соблюдать строжайшую тайну. Наша основная цель заключается в том, чтобы установить личность организатора экскурсий, в связи с чем мы должны подходить к участникам экскурсий с осторожностью — по меньшей мере до тех пор, пока не узнаем все, что знают они».

«Это понятно. Думаю, что мы можем безусловно гарантировать вам соблюдение строжайшей тайны. Не так ли, Танаквиль?»

«Я придерживаюсь той же точки зрения».

«В таком случае мне незачем что-либо от вас скрывать, — пожал плечами Глоуэн. — Нам известно, что зубениты из округа Лютвайлер побывали на нашем острове Турбен, где они совершили ряд преступлений, заслуживающих высшей меры наказания».

Барч недоверчиво рассмеялся: «Зубениты? Вот это и вправду удивительно! Вы уверены в надежности ваших сведений?»

«Совершенно уверен».

«Невероятно! Зубениты не склонны к эротическим излишествам — мягко говоря! Танаквиль, ты когда-нибудь слышал что-нибудь подобное?»

«Я просто шокирован! Чего еще от них теперь ожидать?»

Инспектор Барч снизошел до пояснения: «Мы довольно хорошо знакомы с зубенитами, приезжающими из округа Лютвайлер, чтобы сбывать свои товары. Это флегматичный народ, вялый до оцепенения. Таково, по крайней мере, общее впечатление. Поэтому, должен признаться, мы в замешательстве».

«Тем не менее, зубениты участвовали в экскурсии. Их могли принудить к этому или подействовать на них каким-то наркотиком. Именно поэтому я надеюсь, что они помогут нам найти то, что мы ищем».

«А именно?»

«Кто продал им билеты? Кто передал им купленные билеты? Кто взял у них деньги? Кто-то из организаторов этих экскурсий — так называемого концерна «Огмо» — живет на Кадуоле. Кто этот человек? Может быть, их несколько? Короче говоря, мы хотели бы знать, что происходило — в подробностях».

«Достаточно прямолинейный подход. Как ты думаешь, Танаквиль?»

«Прямолинейный, да… Следует учитывать, однако, одно обстоятельство. Сомневаюсь, что зубениты охотно предоставят информацию — хотя бы потому, что просто поленятся шевелить языком».

«Не стал бы ожидать от них охотного сотрудничества, — поддержал коллегу Барч. — Каковы, в таком случае, ваши возможности? К сожалению, их очень мало. Вы не можете угрожать зубенитам преследованием по закону — в округе Лютвайлер таких законов нет».

«А ваши полномочия на них не распространяются? Как раз в этом отношении ваше содействие было бы трудно переоценить».

Оба инспектора расхохотались: «В округе Лютвайлер? Или в округе Вармуз? А может быть, на Дальних окраинах?» Барч ткнул большим пальцем в сторону соседнего столика: «Видите старушку в смешной зеленой шляпе?»

«Вижу».

«У нее столько же полномочий в округе Лютвайлер, сколько у меня. То есть никаких. Мы поддерживаем порядок в округе Фексель, но не за его пределами. У нас нет ни средств, ни персонала на то, чтобы контролировать всю планету — да и желания такого нет».

Танаквиль поднял указательный палец: «За одним исключением! Туристы прибывают в Фексельбург, чтобы заниматься поисками сокровищ. Мы считаем себя ответственными за их безопасность. Если кочевники нападают на караван туристов, мы караем кочевников беспощадно. Но это не входит в функции полиции. Кроме того, в последнее время такие случаи очень редки».

«Именно так, — подтвердил Барч. — Доход от туризма для нас очень важен, и кочевникам приходится усваивать эту истину с молоком матери».

«Как насчет зубенитов? Должен же у них быть какой-то закон!»

Барч с улыбкой покачал головой: «Они прозябают под игом Поганого мыса, и всеми полномочиями власти наделена Мономантическая семинария. Вдали от Поганого мыса и в степях единственный закон — прихоть того, кто тебя поймает. Такое вот у нас житье-бытье на Тассадеро».

«Но в чрезвычайных ситуациях, надо полагать, МСБР может навести порядок, — возразил Глоуэн. — В конце концов, законы Ойкумены действительны по всей Ойкумене, в том числе в округе Лютвайлер. Кстати, по совместительству мы агенты МСБР».

Барч пожал плечами: «В Фексельбурге невозможно предсказать, как поведет себя МСБР. С командором Плоком иногда трудно иметь дело. У него, скажем так, свои представления».

«Доходит до того, что некоторые — не стану называть их поименно — считают Плока человеком самонадеянным и бесцеремонным», — вмешался Танаквиль.

«Очень сожалею, — отозвался Глоуэн. — Тем не менее, так как мы в какой-то степени представляем МСБР, то обязаны хотя бы из вежливости нанести ему визит — хотя, естественно, будем учитывать ваши замечания».

«Есть еще один, довольно деликатный вопрос, по которому мне нужно посоветоваться, — задумчиво сказал инспектор Барч. — Прошу меня извинить, я позвоню начальству. Это займет одну минуту».

Барч направился к одному из телефонов, стоявших на кольцевой конторке регистратуры.

Керди спросил Танаквиля: «Какая такая деликатность заставляет его звонить начальству?»

Инспектор Танаквиль погладил внушительный подбородок: «Когда им надоедают, зубениты могут устраивать неприятности. У затворников Мономантической семинарии вообще, по-моему, мозги набекрень. Мы изо всех сил стараемся их не беспокоить, чтобы они из вредности не вымещали раздражение на туристах».

«Каким образом проявляется такое раздражение?» — поинтересовался Глоуэн.

«Различными способами — главным образом, в виде мелких неудобств. Десятки туристических караванов ищут гробницу Зонка в округе Лютвайлер или проезжают через него по пути к Дальним окраинам. Зубенитам достаточно, например, перегородить дорогу шлагбаумом и взимать плату за проезд — или требовать от каждого туриста, чтобы тот совершил восхождение на Поганый мыс и получил у настоятельницы семинарии справку о благонадежности, а на следующий день снова карабкался туда же, чтобы на справке поставили печать, и при этом брать по двадцать сольдо с головы за оформление документов. Или, что еще хуже, заставят туристов учить наизусть «Мономантический синтораксис». Всегда существуют десятки возможностей для создания препятствий. А если они их создадут, караваны больше не смогут ездить по дороге мимо Поганого мыса, что нанесет существенный ущерб туристической индустрии».

Инспектор Барч вернулся: «Начальство согласно с тем, что мы обязаны оказывать всяческое содействие. Комиссар надеется, что вы будете сообщать нам о своих планах и поставите нас в известность о результатах расследования. Рекомендуется, однако, соблюдать все возможные меры предосторожности при общении с зубенитами. Мономантическая семинария — философский центр зубенитов и, по сути дела, их правительство, если этот термин вообще применим в данном случае. В той мере, в какой это касается нас, мы не хотим вмешиваться в ваше расследование. Мы стараемся по возможности не вступать ни в какое взаимодействие с зубенитами, и тому много основательных причин».

«Таким образом, если зубениты откажутся отвечать на наши вопросы, я не могу угрожать им возмездием со стороны фексельбургской полиции?»

«Это было бы нецелесообразно, непредусмотрительно, бесполезно и даже глупо».

«Трудно выразиться с большей определенностью».

Барч и Танаквиль поднялись на ноги. «Очень рад с вами познакомиться. Желаю вам удачи в розысках», — сказал Барч.

«Примите мои наилучшие пожелания», — прибавил Танаквиль.

Полицейские инспекторы удалились. Глоуэн смотрел им вслед, пока они выходили из отеля, после чего повернулся к Керди: «Они ясно дали нам понять, что не хотят, чтобы мы связывались с зубенитами, но не могут нас остановить, в связи с чем «готовы сотрудничать». Последнее означает, что они хотят знать, чем мы будем заниматься, во всех деталях».

«Мне они показались более или менее порядочными людьми», — отозвался Керди.

«Мне тоже», — Глоуэн встал.

«Ты куда?» — с подозрением спросил Керди.

«В регистратуру».

«Зачем? Что-нибудь не так? Мы только что приехали — и ты уже собрался жаловаться?»

«Я ни на что не жалуюсь. Я хочу узнать, где находится представительство МСБР».

Керди простонал и грязно выругался, на что Глоуэн не обратил внимания. Через минуту он уже вернулся: «Отделение МСБР — в пяти минутах ходьбы отсюда, прямо на площади. Я не прочь познакомиться с этой «самонадеянной и бесцеремонной» организацией».

«Что тебе на месте не сидится? — возмутился Керди. — Не можешь успокоиться даже на час-другой. Как раз пора вздремнуть — мы сегодня достаточно набегались».

«Я не устал».

«Мне совершенно необходимо немного отдохнуть — я поднимусь в номер!» — с безапелляционной решительностью сказал Керди.

«Счастливых снов!» — помахал ему рукой Глоуэн.

Керди протопал в глубину фойе, но остановился, не доходя до лифта, и раздраженно бросился в стоящее рядом кресло. Как только Глоуэн собрался выйти из отеля, Керди вскочил и последовал за ним. Он догнал Глоуэна еще у главного входа. «Ага! — сказал Глоуэн. — Я вижу, тебе не спится».

«Нечто в этом роде», — буркнул Керди.

Они обогнули площадь. Керди считал, что Фексельбург существенно проигрывает в сравнении с Соумджианой: «Видишь? Ни справа, ни слева — нигде ни одного гриля с жареными колбасками!»

«Надо полагать, колбаски не в моде. Не сезон».

«Надо полагать. Брр! Безобразный город! Мне никогда не нравилось на Тассадеро. Взять хотя бы эту грязную тарелку в небе — разве это солнце? Это недоразумение, а не солнце! — Керди презрительно прищурился, наклонившись назад и критически разглядывая звезду Зонка. — У них в облаках какая-то плесень. Заразная, наверное. И вообще, нездоровый свет».

«Свет как свет, все видно. Хотя, конечно, у нас в погожий день повеселее».

«Много ты понимаешь. Мне известно из самого достоверного источника, что в излучении звезды Зонка есть особая частотная модуляция, которой больше нигде нет. От нее гниют зубы и на ногтях появляется какой-то странный налет».

«Кто тебе такое сказал?»

«Флоресте это узнал от астрофизика, который много лет занимался здесь исследованиями».

«В туристическом справочнике таких данных нет. Там говорится: «Звезда Зонка плывет по небу, как огромная жемчужина, подернутая радужной дымкой и переливающаяся сотнями тончайших оттенков, в связи с чем далекие перспективы на Тассадеро славятся особым очарованием...» — и так далее, что-то в этом роде».

«Бред собачий! Они соврут и не почешутся, а туристы уши развесили и рты разинули!»

Глоуэн не стал возражать. Они уже подходили к представительству МСБР. Открыв входную дверь, они оказались в просторном помещении с четырьмя длинными столами и рядами тяжеловесных сидений вдоль стен — добротных, но не отличающихся характерным стилем. В помещении никого не было, кроме молодой женщины, работавшей за столом. Высокая, стройная, с коротко подстриженными пепельно-белыми волосами, она производила впечатление компетентной и занятой особы. На ней была стандартная униформа, ничем, кроме покроя, не отличавшаяся от мужской: темно-синий пиджак с красными нашивками, темно-синие брюки и черные сапоги с короткими голенищами. Две белые звезды на погонах свидетельствовали о ее ранге. Она бросила два быстрых взгляда на Глоуэна и Керди и четко произнесла довольно приятным голосом, хотя и лишенным всякого желания понравиться: «Добрый день! Вы по какому-нибудь делу?»

«Наше дело не срочное, — ответил Глоуэн. — Я — капитан Клатток, мой коллега — сержант Вук. По совместительству мы представляем МСБР на станции Араминта, на планете Кадуол. По прибытии на Тассадеро мы решили, что нам следует поставить вас в известность о нашем присутствии».

«Правильное решение! Я проведу вас к командору Плоку — он, несомненно, захочет вас видеть. Будьте добры, следуйте за мной. Мы тут обходимся без особых формальностей».

Она подвела молодых людей к двери, ведущей в боковое помещение, и просунула голову внутрь: «Посетители с другой планеты, командор — капитан Клатток и сержант Вук с Кадуола».

Командор Плок вскочил на ноги — высокий широкоплечий человек, узкий в бедрах, с коротко подстриженными черными волосами, очень светлыми карими глазами и костлявым, жилистым, морщинистым лицом. «Странно!» — подумал Глоуэн: Плок не производил впечатления солдафона, требующего рабского подчинения каждой букве закона.

Командор Плок указал на стулья: «Садитесь, пожалуйста. Вы — капитан Клатток, а это сержант Вук, если не ошибаюсь?»

«Так точно».

«Вы впервые на Тассадеро?»

«Я — впервые, — ответил Глоуэн. — Керди здесь бывал и раньше, в составе труппы «Лицедеев» маэстро Флоресте».

«И каковы ваши первые впечатления?»

«Фексельбург — весьма оживленный, даже несколько суматошный город. Здесь уделяют огромное внимание манере одеваться, и все водители экипажей мастерски владеют навыками игры одной рукой на клавишных инструментах. Местная полиция, судя по всему, следит за происходящим с неусыпной бдительностью. Как только мы прибыли в отель, нам засвидетельствовали почтение инспекторы Барч и Танаквиль».

«Почти оскорбительное пренебрежение! — заметил командор Плок. — В следующий раз, приезжая в Фексельбург, назовитесь как-нибудь позаковыристее: «Чрезвычайный и полномочный искоренитель врагов рода человеческого Клатток» или «Верховный предводитель армии, флота и воздушных сил станции Араминта Вук», в таком роде. Тогда они пришлют кого-нибудь повыше рангом узнать, что вы тут делаете. Полагаю, вы приехали не для того, чтобы искать гробницу Зонка?»

«Я буду рад изложить сущность нашего дела, если у вас есть время».

«Раз у Барча и Танаквиля время нашлось, у меня оно тоже найдется. Говорите».

Глоуэн объяснил, какие обстоятельства привели его и Керди на Тассадеро. Так же, как инспекторы Барч и Танаквиль, командор Плок выразил недоумение: «Почему зубениты? Такие фокусы можно было бы ожидать скорее от фекселей. Объявите о модном, страшно дорогом и совершенно неизвестном доселе способе совокупляться, и они перегрызут друг другу глотки, лишь бы достать билеты за любые деньги».

«Инспекторы Барч и Танаквиль тоже выразили сомнение в наклонности зубенитов к безудержному разврату. Они говорили с нами вполне дружелюбно и обещали оказывать всяческое содействие. Но мне не показалось, что они на самом деле стремятся нам в чем-нибудь помочь. Насколько я понимаю, они не хотят, чтобы мы беспокоили обитателей округа Лютвайлер — по их словам, это опасно, потому что там нет никаких законов».

«Законы Ойкумены действительны во всей Ойкумене! — заявил Плок. — Барчу и Танаквилю это известно не хуже, чем мне».

«Я позволил себе примерно такое же замечание, но они не обратили на него особого внимания».

«Это правда, что в округе Лютвайлер нет местных законов. Представления зубенитов о правосудии примитивны, им даже не приходит в голову, что могут существовать какие-нибудь учреждения, кроме семинарии. В округе Лютвайлер я пользуюсь титулом «исполнительного арбитра», потому что там мне приходится одновременно, не сходя с места, выполнять функции полицейского, судьи, прокурора, адвоката и судебного пристава».

«Какие преступления совершаются в степях?» — спросил Керди.

«Всевозможные. Каждые несколько лет какой-нибудь кочевник становится бандитом и устраивает безобразия: поджигает фермерские дома, убивает туристов, пинает собак, выбрасывает младенцев в реки пурпурной слизи — ну, то есть, развлекается вовсю. Местная полиция звонит в МСБР и просит навести порядок. А это означает, что мне приходится проводить одинокие дни и морозные ночи в бескрайней степи, разыскивая костер мерзавца с помощью инфракрасного датчика. Когда я нахожу бандита, я несколько минут беседую с ним на разные темы, после чего зачитываю краткий приговор и приканчиваю его на месте. Так вот делаются дела в степных округах, в том числе в Лютвайлере».

«По словам инспектора Барча, фексельбургская полиция охраняет туристов — по мере необходимости».

«Так оно и есть. Правда, фексели хотели, чтобы мы взяли на себя и эту обязанность, но мы ответили, что караваны снаряжают они, и туристов посылают на Дальние окраины тоже они, а поэтому охрана туристов — их дело, а не наше. Если бы нам пришлось заниматься охраной туристов, мы не пускали бы их никуда за пределы Фексельбурга — за исключением тех, кто может позволить себе наемный вооруженный эскорт».

«Межпланетная служба безопасности и расследований непопулярна в фексельбургской полиции».

Командор Плок закинул голову назад и расхохотался: «Нам ставят палки в колеса, это уж точно! Высшие полицейские чины Фексельбурга себя не обижают. Примерно год тому назад некий Риз Ангкер организовал «группу гражданского контроля», чтобы расследовать казнокрадство в полиции. В одну прекрасную ночь он исчез, и больше его никто не видел. Группа гражданского контроля поняла намек и сама себя распустила. Мы предложили расследовать пропажу без вести, но фексельбургская полиция отказалась от нашей помощи. Мы настаивали. Тогда они приказали нам закрыть представительство МСБР за ненадобностью. Мы согласились и приготовились выехать. Оставалось только решить вопрос о малозначительной юридической детали: в отсутствие местного отделения МСБР выполнение нашей основной функции, а именно охрана космических торговых путей, становилось практически невозможным. По этой причине звездолеты больше не могли бы приземляться в космопорте Фексельбурга, и его тоже можно было закрыть на следующий день после нашего отъезда. Мы им все это объяснили, пока собирали пожитки. А! Что тут началось! Сплошное удовольствие! Нас заверили, что была допущена ошибка, что мы совершенно необходимы и что все нас просто обожают. Фексели продали нам это здание за полцены — хотя раньше нам приходилось платить астрономические суммы за аренду тех же помещений. Нас полностью освободили от налогообложения. Так что таким вот образом — все закончилось ко всеобщему удовлетворению».

«А расследование вы не продолжали?»

«Как же, продолжали. Мы потребовали отставки верховного комиссара полиции и двух комиссаров, его помощников, ответственных за исчезновение Риза Ангкера. И они ушли в отставку! Во мгновение ока! То есть соблаговолили отказаться от роскошных титулов — и продолжали командовать, как прежде. Однажды некто — не будем называть имен — отвез этих трех господ на автолете в округ Вармуз и оставил их в Безводной степи. Это с другой стороны планеты. Каждому выдали носовой платок, небольшой флакон с жидкостью для полоскания рта и смену чистого белья. После этого их отпустили на все четыре стороны. Не сомневаюсь, что они уже приспособились к новому, интересному образу жизни. Вы спросите: можно ли считать, что теперь в фексельбургской полиции нет коррупции и злоупотреблений? Не думаю. Они все еще обделывают свои делишки по-своему, но тайком, тихой сапой — знают, что за ними присматривают».

«Что ж, похоже на то, что нам придется рискнуть и отправиться в округ Лютвайлер, — сказал Глоуэн. — Как это лучше всего сделать?»

«Если вы наймете машину, водитель будет мчаться, как угорелый, и всю дорогу наяривать пошлые песенки на синтезаторе. Три раза в день туда и обратно ходит автобус. Если вы поедете с утра и закончите расспросы к вечеру — подозреваю, что ничего из ваших расспросов не выйдет, — вы сможете вернуться в тот же день. Конечная станция — прямо напротив, у входа в бюро путешествий «ИБО». Полезно купить билеты уже сегодня, в этих автобусах часто заняты все места».

Глоуэн и Керди встали. «Еще одно напутствие, и самое важное, — сказал Плок. — Межпланетная служба безопасности и расследований, в отличие от фексельбургской полиции, готова оказывать помощь в любой точке планеты — особенно если речь идет о нашем собственном персонале. Я посоветовал бы вам заранее договориться о надежной системе связи и предупреждения, чтобы один из вас всегда находился поблизости от телефона. Если возникнет необходимость, известите нас по телефону, и мы сделаем все, что сможем, чтобы вызволить вас из беды».

«В округе Лютвайлер есть телефоны?»

«Гмм, — задумался командор Плок. — Не так уж много. В магазине на развилке у Фликена — это на полпути — и на Поганом мысу. Между этими пунктами телефонов нет».

«Мы что-нибудь придумаем, — заверил его Глоуэн. — Спасибо за совет!»

Глоуэн и Керди продолжили обход площади в поисках бюро путешествий «ИБО», но никак не могли его найти. Наконец они решили спросить прохожего. Тот недоуменно посмотрел на них и ткнул большим пальцем через плечо: «Вы прямо перед ним стоите!»

«О! Простите наше невежество!» — извинился Глоуэн. Обернувшись, он увидел вывеску, рекламировавшую услуги туристического бюро «Искусства и балет Ойкумены».

Керди смотрел в спину удаляющемуся прохожему: «Этот тип оскорбительно с нами обошелся. Его следует проучить. Пойду-ка я, дам ему хорошего пинка!»

«Не сегодня, — поспешно сказал Глоуэн. — У нас нет времени».

«Это не займет много времени».

«Он уже про нас забыл и не поймет, за что его пнули. Пойдем, зайдем в это «ИБО», что ли».

Молодые люди прошли через двустворчатые двери, изумительно изготовленные из концентрических колец лилового и черного стекла, с центральной разнолучевой звездой из алых и сине-зеленых осколков. Ноги Глоуэна и Керди по щиколотку утонули в черном ковре, застилавшем пол обширного зала ожидания. На стенах висели яркие афиши и объявления. Прямо перед входом находилась конторка со стеклянной перегородкой; над окошком в перегородке висела табличка: «Билеты на автобус».

Сбоку, за той же стеклянной перегородкой, висел плакат, изображавший большой блестящий автобус, остановившийся на дороге посреди радующего глаз буколического пейзажа. Автобус на плакате казался почти пустым; из открытого окна высунулась пара смеющихся туристов, беседовавших с двумя очаровательными глазастыми детишками, стоявшими на обочине. Маленькая девочка предлагала туристке букет полевых цветов, в то время как мальчуган с возбуждением указывал пальцем вдаль, на реку пурпурной слизи. Надпись на плакате гласила:

«Автобус — лучшее средство передвижения на Тассадеро!

Быстро! Выгодно! Удобно! Безопасно! Интересно!

Покупайте билеты здесь».

Окошко кассы было закрыто. Глоуэн подошел к конторке. За конторкой сидела барышня, стучавшая по клавиатуре компьютера и не обращавшая внимания ни на кого вокруг. Глоуэн как можно вежливее спросил: «Вы не могли бы продать мне билет на автобус, пожалуйста?»

Барышня обернулась к Глоуэну и смерила его взглядом с головы до ног — точнее, не его, а его костюм: «Билеты в окошке продаются — вы что, не видите?»

«Окошко закрыто».

«Знаю, я сама его закрыла».

«И вы сама его откроете?»

«Да».

«Когда?»

«Через одиннадцать минут».

«И тогда вы продадите мне билет?»

«Постараюсь изо всех сил».

«Тогда я подожду».

«Как вам угодно».

Глоуэн принялся бродить вдоль стены, увешанной плакатами, рекламировавшими различные туристические услуги. Большинство плакатов были так или иначе посвящены Зебу Зонку, эпизодам его ошеломительной карьеры и его потерянному сокровищу.

Один из плакатов гласил:

«ПОСЕТИТЕ НЕЗАБЫВАЕМЫЙ ТАССАДЕРО!»

На нем был изображен Зеб Зонк, театрально обезглавливающий противника инкрустированным рубинами ятаганом из голубого металла; на заднем плане волоокие девы с благоговением и восторгом заглядывали в сундуки, полные драгоценных камней.

В нижней части плаката золотыми буквами поменьше было написано:

«Кто найдет сокровище? Неужели ты?»

На другом плакате Зонк, окруженный гурьбой восхищенных волооких дев, выражавших позами раболепную покорность, величественно поглаживал по голове отборную во всех отношениях голубоглазую блондинку. Надпись гласила:

«Зеб Зонк заслуженно наслаждается своим богатством.

Кто насладится им теперь?

Приезжайте на Тассадеро и попытайте счастья!»

На третьем плакате турист открывал заросшую паутиной дверь в подземелье, заваленное горой светящихся самоцветов. Над дверью подземелья было написано:

«Замурованный клад Зеба Зонка —

только для твоих глаз!»

Среди брошюр, разбросанных на столе, Глоуэн заметил книжечку с переплетом из темно-лилового вельвета; на обложке золотым росчерком пера была изображена обнаженная девушка, почти уходящая, но призывно обернувшаяся через плечо. Книжечка была озаглавлена тремя словами:

«ВЕРХ БЛАЖЕНСТВА ДОСТИЖИМ»

«Что я вижу! — удовлетворенно пробормотал Глоуэн. — Интересно, интересно...» Он протянул руку, чтобы взять брошюру, но в этот момент Керди издал страстный, удивленный, радостный вопль: «Иди сюда! Смотри, смотри!»

Глоуэн засунул брошюру за пазуху и присоединился к Керди, возбужденно стучавшему пальцем по плакату на стене: «Они приехали, они в городе! «Лицедеи»! Нужно сейчас же их найти! Смотри! Вот их фотографии! Вот Арлес, а здесь Глостор и Мэлори, и Фавлисса, и Маллин, и Дорре! Все тут, я всех знаю! А вот и сам Флоресте! Старый добрый Флоресте!»

«То есть жадный старый хрыч Флоресте? В последний раз ты его, кажется, так называл?»

«Неважно! Невероятное совпадение! Как раз, когда все уже, казалось бы, пошло прахом, такое чудо!»

Глоуэн рассмотрел плакат — помимо краткого описания некоторых программ и фотографий Флоресте и «Лицедеев», на нем указывалось расписание выступлений на несколько следующих недель: «Посмотри на даты. Они еще не приехали. Здесь они будут только послезавтра. Сегодня они выступают в городе Дайамонте».

«Тогда нужно ехать в Дайамонте! Больше ничего не нужно! Представь себе, как они удивятся, нас увидев! Какую пирушку мы им всем закатим!»

«Керди, подойди сюда, пожалуйста, — Глоуэн отвел сразу нахмурившегося Керди подальше от плаката. — Слушай внимательно, очень внимательно — чтобы мне не пришлось повторять. Мы не поедем к «Лицедеям» ни в Дайамонте, ни куда-либо в другое место. Завтра я еду на Поганый мыс, чтобы узнать что-нибудь про Сибиллу — на космодроме Араминты она указала Поганый мыс как место своего жительства. Это может оказаться рискованным предприятием, если другие послушницы семинарии напоминают характером Сибиллу. Поэтому я хочу, чтобы ты оставался в отеле, в своем номере или в фойе. Я не ожидаю больших неприятностей, но если я не вернусь завтра вечером, ты должен связаться с командором Плоком из МСБР и сообщить об этом. Это достаточно понятно?»

Керди с тоской смотрел на плакат: «Понятно-то понятно, только...»

«Никаких «только». Если все будет хорошо, мы вылетим домой послезавтра, на борту «Камульке». Когда «Лицедеи» вернутся на станцию Араминта, ты сможешь видеться с ними каждый день. Но не теперь. Это не подлежит обсуждению. Пойдем, мне нужно купить билет. Кроме того, я хотел задать несколько вопросов заведующему».

Окошко кассы уже открылось. Глоуэн приобрел билет «туда и обратно» до Поганого мыса, после чего спросил барышню в окошке: «Как зовут заведующего?»

«Арно Рорп. Он в конторе — видите дверь в стене?»

Глоуэн подошел к конторе. Дверь была открыта, и Глоуэн зашел внутрь. За столом сидел тощий обходительный господин средних лет, с гладкой, безукоризненно причесанной искусственно-седой шевелюрой и еще более безукоризненно подстриженными усами. Глоуэн представился, продемонстрировал брошюру «Верх блаженства» и спросил, каким образом она попала в бюро путешествий «Искусства и балет Ойкумены».

Глядя на брошюру, Арно Рорп слегка покривился: «Честно говоря, мы обычно не распространяем материалы такого типа. Но — увы! — меня уговорили. По сути дела, этот рисунок немногим смелее, чем многие наши плакаты, иллюстрирующие похождения Зонка».

«Сколько таких брошюр вы получили?»

«Три дюжины. Большинство уже разобрали — люди любопытны, знаете ли. Но желающих принять участие в этих экскурсиях оказалось немного, причем все они, надо сказать, самого неожиданного происхождения».

«Зубениты?»

«Именно так. Откуда вы знаете? Ах да, экскурсии проводятся на Кадуоле».

«Больше не проводятся, — поправил Глоуэн. — Кто первоначально предложил вам рекламировать эти экскурсии?»

«Как же, очень хорошо помню. Привлекающая внимание молодая особа, инопланетной выделки не высшего сорта — если вы меня правильно понимаете».

«Она сообщила, как ее зовут?»

«Она представляла концерн «Огмо»; никакими другими сведениями она не поделилась».

«К вам приходил кто-нибудь еще из концерна «Огмо» или по поручению этого концерна? Мужчина, например?»

«Нет, никого не было».

«Взгляните вместе со мной на один из плакатов в вашем зале ожидания, если вас не затруднит», — Глоуэн провел Арно Рорпа к плакату, рекламировавшему выступления Флоресте и его «Лицедеев».

«Ах да, — кивнул Рорп, заложив руки за спину. — «Лицедеи». У них очень милые спектакли, очень милые».

«Посмотрите на эти фотографии внимательно, — попросил Глоуэн. — Ни одно из этих лиц вам не знакомо?»

«Да-да! — обрадовался Рорп. — Как странно! Вот эта молодая особа принесла мне брошюры». Пригнувшись к плакату, он близоруко прищурился: «Друзилла. Вот как, оказывается, ее зовут!»

Глоуэн снял плакат со стены: «Я хочу, чтобы вы подписались на ее фотографии. А здесь, где есть пустое место, напишите: «Моя подпись обозначает лицо, распространявшее брошюры «Верх блаженства». И подпишитесь снова».

«Гм. И что меня ожидает, если я это сделаю? Вызовы в суд, гневные письма, телесные наказания, каторжный труд?»

«Ничего подобного. Но если вы откажетесь сотрудничать с полицией, вас действительно ждут крупные неприятности».

Арно Рорп покривился: «Ну зачем же так говорить». Он подписался на плакате и сделал требуемую надпись.

«Скорее всего, вы об этом деле больше никогда не услышите, — успокоил заведующего Глоуэн. — Тем временем, однако, никому ничего не говорите о моих розысках — особенно этой молодой особе, если она снова появится».

«Как вам будет угодно».

Глоуэн и Керди направились на другую сторону площади, в отель. Огромный неяркий диск звезды Зонка уже наполовину пожелтел, спускаясь к западному горизонту. «Свет этой звезды действительно отличается каким-то любопытным качеством», — подумал Глоуэн. Бледный и мягкий, свет этот в то же время казался способным огибать углы и затекать в трещины. Кроме того, под этим светом яркие цвета чуть бледнели, но он выделял темные оттенки — темно-бордовые, темно-коричневые, темно-зеленые и иссиня-черные, а тени становились чернее черного.

Керди не проявлял ни малейшей склонности к разговору; покосившись на него, Глоуэн заметил, что лицо напарника напряглось и стало жестким, будто рубленым.

«У концерна «Огмо» наконец появилось имя», — сообщил Глоуэн.

Керди невыразительно хмыкнул.

«Не могу сказать, что я удивлен, — продолжал Глоуэн. — У меня давно было чувство, что события развиваются в этом направлении».

«Разумеется, — безразлично сказал Керди. — Я думал, ты знал с самого начала».

«Неужели?»

Керди пожал плечами: «Вся эта история уже быльем поросла. Зачем ее ворошить?»

«Так дела не делаются, — отрезал Глоуэн. — Кроме того, теперь есть еще одна причина, по которой я не хочу, чтобы ты выпивал и сплетничал с «Лицедеями». Они не должны ничего знать о нашем расследовании».

«Не вижу никакой разницы».

«Керди, ты не глуп. Подумай немножко! Если Друзилла узнает, что мы можем связать ее с цепью тяжких преступлений, она просто исчезнет, а с ней исчезнет целая нить, ведущая к ее сообщникам. Не забывай, что она вышла замуж за Арлеса!»

Керди презрительно хрюкнул: «Арлеса ты тоже обвиняешь?»

«С обвинениями придется подождать до тех пор, пока мы не вернемся на станцию Араминта».

Сделав несколько шагов, Керди не слишком уверенно предложил: «Мы могли бы повидаться с «Лицедеями» и при этом держать язык за зубами».

Глоуэн вздохнул: «Если ты думаешь, что я неправильно веду расследование, представь отчет Бодвину Вуку. А до тех пор ты обязан выполнять мои распоряжения, и мои распоряжения предельно ясны. Если ты не выполнишь приказ, я немедленно уволю тебя из отдела B».

«У тебя нет таких полномочий».

«Ты хочешь проверить и убедиться в их существовании? Ты не настолько помешался, чтобы не понимать, что такое приказ».

«Я не люблю приказы».

«Что поделаешь!»

«Нет, правда. Я всегда делал, что хотел, по приказу или без приказа».

Ко входу в отель они подходили молча. В фойе «Ламбервуаля» Глоуэн дружелюбно предложил: «Давай заглянем в бар и попробуем, хорош ли местный эль».

«Это приказ?» — саркастически спросил Керди.

«Нет, зачем же! Кроме того, я хотел бы послушать, что ты думаешь о новом повороте нашего расследования».

«Ну, пошли! — агрессивно согласился Керди. — От болтовни все равно ничего не изменится».

В баре отеля они уселись в глубокие кожаные кресла перед камином. Им подали достаточно высококачественный эль в высоких стеклянных кубках.

«Так что же? — продолжил разговор Глоуэн. — Кто виноват, и кто невиновен? Ты уже сделал какие-нибудь выводы?»

«Прежде всего, я не понимаю, что тебе нужно на Поганом мысу. Ты уже знаешь, кто распространял брошюры».

«Все это прекрасно и замечательно, — покачал головой Глоуэн. — Но у меня такое чувство, что мы видим только верхушку айсберга. Взять, хотя бы, ту же татуировку на лбу Сибиллы».

«Подумаешь, татуировка! Я слышал о дамочках с сигнальными огнями левого и правого бортов, татуированных на ягодицах».

«Это другое дело. Но женщины с одинаковым символом на лбу... Здесь какая-то тайна».

«Она не одна такая была, что ли?»

«Не одна. Другая женщина с такой же татуировкой на лбу занималась странными интригами с Чилке. Что-то происходит, но ни я, ни Чилке не понимаем, что именно. Во всем этом может быть замешан Намур, и я хотел бы узнать, почему, каким образом, когда и где».

«Бред, — пробормотал Керди. — На Поганом мысу ничего не знают про Намура».

«Скорее всего нет. Но могу даже предположить, что им известно — но хотел бы это выяснить. И завтра у меня будет редкая возможность это сделать».

«Мы могли бы гораздо лучше потратить время», — ворчал Керди.

«Как?»

«Навестив «Лицедеев» в Дайамонте, как еще?»

Глоуэн напряженно произнес: «Я уже повторял три раза и три раза отдал недвусмысленные распоряжения: я не хочу, чтобы ты встречался с «Лицедеями». Я объяснил, почему. Неужели ты не помнишь?»

«Я помню твои слова, но они меня нисколько не убедили».

«В таком случае, зачем я буду объяснять что-либо в четвертый раз? Хорошо! В четвертый и в последний раз я отдаю следующие ясные, определенные и однозначные распоряжения: не разговаривай с «Лицедеями»! Не приближайся к ним! Не обращайся к «Лицедеям», не слушай, что они говорят, не смотри на них, не подавай им знаки, не передавай им сообщения. То же относится к любым представителям «Лицедеев», обслуживающему персоналу труппы, помощникам и помощницам Флоресте. Не посещай представления «Лицедеев». Короче говоря, не имей никакого дела с «Лицедеями»! Я ничего не забыл? Если забыл, считай забытое частью распоряжений. Я не могу выразиться понятнее. Мы договорились?»

«А? Да-да. С удовольствием выпил бы еще этого превосходного эля!»

«Завтра, — продолжал Глоуэн, — рано утром, я поеду на Поганый мыс. Ты должен сидеть в фойе или в своем номере, но регистратор должен знать, где ты находишься, чтобы тебя можно было вызвать. Если я не вернусь завтра вечером, свяжись с МСБР. Ты меня слышишь?»

Керди улыбнулся. Глоуэну его улыбка, самоуверенная и всезнающая, показалась странной.

«Я слышал все, что ты сказал, — ответил Керди. — Я понял все, что ты сказал, на всех уровнях своего сознания».

«В таком случае я не буду больше ничего повторять. А теперь я пойду в книжный магазин и куплю что-нибудь о зубенитах, чтобы заранее подготовиться. Ты можешь пойти со мной, ждать здесь или вернуться в номер и спать».

«Я пойду с тобой», — сказал Керди.

Глава 8

Глоуэн подошел к туристическому бюро «Искусства и балет Ойкумены» раньше времени, но отправлявшийся по восточному маршруту автобус уже стоял у входа и, судя по всему, был набит пассажирами до отказа — из всех окон выглядывали бледные пучеглазые лица. Глоуэн почувствовал, как в нем вскипает раздражение. Этот автобус и его пассажиры ничем не напоминали изображение на рекламном плакате. Глоуэн поздравил себя с заблаговременной покупкой билета, хотя сомневался, что в автобусе еще осталось свободное место.

«Что поделаешь!» — сказал он самому себе и взошел по лесенке открытой передней двери автобуса. Несколько секунд он стоял на передней площадке, обозревая ряды перегруженных тюками, ящиками и корзинами пассажиров в одинаковых фланелевых балахонах.

Водитель не привык к такой неуверенности. Протянув руку, он громко сказал: «Ваш билет, пожалуйста! Таково правило — если вы хотите ехать, нужно предъявить билет. Если вы не хотите ехать, пожалуйста, выйдите».

«Я хочу ехать! — отозвался Глоуэн. — Кроме того, я зарезервировал место первого класса. Вот мой билет — будьте добры, покажите мне мое место».

Водитель мельком взглянул на билет: «Все правильно».

«Где находятся места первого класса?»

«Все места — первого класса. Вы зарезервировали право садиться на любое свободное место».

«Ничего не понимаю! На билете указан номер моего места. На нем уже кто-то сидит».

Водитель недоуменно уставился на нарушителя спокойствия: «У нас все пользуются одними и теми же привилегиями! В бескрайних степях нет места элитизму!»

«Очень хорошо, — не стал спорить Глоуэн. — Но у меня в руках билет, гарантирующий какое-то место. Где я должен сесть?»

Водитель посмотрел в салон через плечо: «С первого взгляда не скажешь. Попробуйте на задней скамье».

Глоуэн пробрался, спотыкаясь о тюки, к задней площадке автобуса и втиснулся в щель между двумя коренастыми зубенитами. Зубениты устроились очень удобно, разложив корзины на скамье, и сопротивлялись вторжению Глоуэна, широко расставив ноги и вжимаясь в спинку скамьи грузными расплывчатыми торсами. Чем больше они сопротивлялись, однако, тем яростнее вертелся и втискивался Глоуэн, вызвавший своими усилиями скорбное бормотание зубенитов. Наконец, чрезвычайно неохотно, зубениты переместили пару корзин на решетчатую полку над головой, предназначенную для такого багажа. Оценив ситуацию, Глоуэн решил забыть о всяком такте и растолкал плечами зубенитов, продвинувшись на всю глубину скамьи. Зубениты застонали, как от боли. Один воскликнул: «Пощади, драгоценный брат! Сжалься над нашими бренными натуральными костями!»

Глоуэн строго произнес тоном, не допускающим возражений: «Почему это тюк лежит рядом с вами на сиденье? Положите его на полку, и у всех будет больше места».

«Во имя чего брать на себя труд? Ехать нам надобно лишь до Фликена... Полно, однако! Поелику ты вынуждаешь, иначе как смирением ответствовать не смею...»

«Вы должны были с самого начала положить тюк на полку».

«Ах, драгоценный брат! Не таково предначертание».

Глоуэн не видел необходимости в дальнейшем обсуждении этого вопроса. Он рассматривал пассажиров, поголовье которых примерно поровну делилось на мужчин и женщин, хотя различить тех и других иногда было трудновато. Все были одеты примерно одинаково: в балахоны с капюшонами, шаровары, заправленные в длинные черные чулки, и длинные черные туфли с острыми носками. В автобусе зубениты откинули назад капюшоны, обнажив коротко стриженые жесткие черные волосы. У них были крупные, круглые, белые как мел лица с большими влажными глазами и длинными носами, уплощенными на конце. Глоуэн не находил никакой загадки в отсутствии скрещивания между зубенитами и представителями других рас, населяющих Тассадеро.

Водитель решил, что ждать дальнейших пассажиров бессмысленно. Он завел двигатель и поехал по дороге, соединявшей Фексельбург с Восточными степями.

Очень скоро пейзаж стал однообразным и скучным. За неимением ничего лучшего, Глоуэн продолжал наблюдать за спутниками, пытаясь угадать, какие мысли бродили у них в головах, по бессознательным жестам и позам. В этом начинании он не преуспел — зубениты сидели, неподвижно уставившись в пространство, и даже не смотрели в окна. «Надо полагать, — подумал Глоуэн, — все они размышляют о тонкостях высокоученых дисциплин «Мономантического синтораксиса»».

Скорее всего, однако, ни о чем они не размышляли. Судя по всем внешним признакам, автобус наполняли не старшие и даже не младшие адепты, а просто бедные фермеры, не испытывавшие никакого интереса к философии.

Вечером предыдущего дня Глоуэн просмотрел «Азбуку синтораксиса» и теперь решил проверить свои теоретические выводы на практике. Он обратился к соседу-зубениту справа: «Уважаемый, я замечаю некоторую кажущуюся неопределенность во взаимной конфигурации натуральных доктрин. На мой взгляд, тессерактическим сопряжениям надлежит предшествовать доктрине трезиса и анатрезиса. Вы сформировали какое-либо мнение по этому вопросу?»

«Драгоценный брат, не сподоблюсь беседовать с тобой сегодня, поелику не разумею, о чем глаголешь».

«Спасибо, вы ответили на мой вопрос».

Глоуэн обратил внимание на ландшафт — казавшуюся бесконечной плоскую равнину, позволявшую как-то оценить расстояния только благодаря одиноким, очень редко растущим фрукам. Далеко на севере в дымке растворялась гряда низких холмов. Если верить легендам, где-то там была гробница Зеба Зонка. Интересно, занимались ли по выходным дням инспекторы Барч и Танаквиль лихорадочными поисками знаменитого клада? Наверное, нет.

В свое время автобус прибыл на развилку у Фликена — селения уже в глубине округа Лютвайлер, состоявшего из нескольких желтовато-серых мазанок, мастерской автомеханика и «Универсального магазина Килумса», предлагавшего, согласно надписи на вывеске, «все необходимое для кладоискателей», а также «пищу и ночлег».

Автобус стоял у входа в магазин, пока из него один за другим выходили пассажиры — в том числе грузный зубенит, сидевший рядом с Глоуэном. Стаскивая свой тюк с полки, сосед обратил к Глоуэну полный укоризны взор, говоривший без слов: «Теперь-то ты понимаешь, наконец, сколько мучений ты мне причинил?»

Глоуэн ответил сухим, полным достоинства прощальным кивком, но никаких проявлений ответной вежливости не последовало.

Автобус продолжил путь на восток и, по мере того, как звезда Зонка достигла зенита, углубился в возделанный район огородов и засеянных зерновыми полей. Впереди уже возвышалась огромная черная громада Поганого мыса, и через несколько минут автобус въехал в городок, притулившийся в тени гигантской скалы. Выглядывая из окна, Глоуэн сумел разглядеть семинарию — массивное каменное сооружение на уступе, примерно на полпути к вершине утеса.

Автобус остановился на центральной площади городка, рядом с ветхим, похожим на сарай дощатым зданием автовокзала. Выйдя из автобуса, Глоуэн снова принялся разглядывать Мыс, по его предположению представлявший собой древнюю вулканическую пробку. Без всякого сомнения, это был самый любопытный объект из всего, что ему удалось увидеть за весь день. Узкая дорога многочисленными зигзагами поднималась по крутому склону и заканчивалась у семинарии. Первое впечатление Глоуэна подтвердилось: семинария, тяжеловесное трехэтажное каменное строение, нависла над городком подобно крепости. Невозможно было себе представить, чтобы в таком месте легкомысленные развлечения и буйные пирушки мешали постижению «Мономантического синтораксиса».

Глоуэн зашел в автовокзал — большое пустое помещение с конторкой у противоположной входу стены. Когда-то стены были выкрашены желто-зеленой краской, и кто-то — по-видимому, владелец или начальник станции — считал эту краску неприятной для глаз, в связи с чем практически вся поверхность стен была облеплена плакатами и объявлениями, своими яркими цветами и сюжетами выражавшими нечто вроде личного протеста против угрюмой подавленности Поганого мыса.

Водитель автобуса принес и бросил на конторку мешок с газетами, журналами и прочими периодическими изданиями — видимо, автовокзал служил также местным почтовым отделением. Начальник станции стоял и просматривал газеты: человек среднего роста и средних лет, с длинным исхудалым лицом, седеющими темно-рыжими волосами и яркими карими глазами. Его самой характерной отличительной чертой были роскошные, похожие на щетку темно-рыжие усы, подобно плакатам и объявлениям бросавшие вызов унылому окружению. Начальник станции носил красную кепку и синий пиджак с латунными пуговицами, придававший его внешности официальный характер, но Глоуэн сомневался, что этот человек стал бы носить форменную одежду, если бы она его не забавляла. Зубенитом он совершенно очевидно не был.

Глоуэн подошел к конторке. Начальник станции соизволил быстро взглянуть на него и вернулся к чтению газеты: «Да? Что я могу для вас сделать?»

«Я хотел бы точно узнать, когда отправляется автобус до Фексельбурга».

«Полуденный уже ушел. Вечерний уезжает примерно через пять часов, перед закатом. Вам нужен билет?»

«Обратный билет у меня есть, но я хотел бы удостовериться в том, что мне будет предоставлено зарезервированное место».

«В этом не может быть никаких сомнений! Место зарезервировано, и вы имеете полное право его занять, но ни я, ни водитель не расположены разъяснять этот факт зубенитам. У них едва хватает мозгов на то, чтобы зайти внутрь, когда идет дождь, но в автобусе они занимают все свободные места с ловкостью и прыткостью голодных крыс. Может быть, у них мозги не в голове, а в каком-то другом месте?»

«Я здесь новичок и чужак. Так же как места в автобусе, мне приходится пока что держать при себе свои мнения».

«Не беспокойтесь насчет места в автобусе. На ночной рейс никогда не раскупают все билеты».

Глоуэн вынул список зубенитов, участвовавших во второй экскурсии на остров Турбен: «Вы не знакомы с этими именами?»

Начальник станции прочел список вслух, время от времени поджимая губы, как человек, пробующий терпкий чай: «Лясильск. Штрубен. Мьютис. Кутах. Робидель. Блозвиг. Все они семинаристы. Из тех, что называют себя «старшими ординатами». Если вы приехали за сокровищем Зонка, ищите в другом месте. К семинарии лучше не подходите — вам дадут от ворот поворот. Если не хуже».

«Я не кладоискатель, — возразил Глоуэн. — Я хотел бы поговорить с этими людьми — или хотя бы с некоторыми из них. Как это лучше всего сделать?»

«Сюда они не спустятся, это я вам могу гарантировать».

«Короче говоря, мне нужно подняться к семинарии».

«Но! — тут начальник станции поднял указательный палец, чтобы подчеркнуть свое замечание. — Если вы намерены посплетничать с ними час-другой, поинтересоваться состоянием их здоровья и как бы невзначай осведомиться о местонахождении гробницы Зонка, рекомендую сесть на стул у меня на станции и не шевелиться до тех пор, пока вы не сядете в вечерний автобус, каковой автобус доставит вас, безопасно и благополучно, обратно в Фексельбург».

Глоуэн подошел к окну и с сомнением взглянул на семинарию: «Вас послушаешь — жутко становится. Кто они там, шайка людоедов?»

«Они философы. Им надоели туристы. Тысячи раз они объясняли тысячам приезжих, что, будь сокровище Зонка где-нибудь поблизости, они бы его уже давно нашли. Теперь они просто отказываются открывать дверь. А если кто-нибудь стучится больше трех раз, они опрокидывают на него — или на нее — ведро помоев».

«Это должно отпугивать даже самых вежливых посетителей».

«Не всегда. Однажды пара туристов увернулась от струи помоев и постучалась четвертый раз. Когда дверь открылась, туристы сказали, что они — студенты-архитекторы, желающие познакомиться с устройством семинарии. «Замечательно! — ответила ордина. — Но прежде всего вы должны познакомиться, хотя бы поверхностно, с устройством нашей жизни, диктующим архитектурные особенности семинарии». «Прекрасно! — обрадовались туристы. — Мы всегда рады учиться». После чего их пропустили в семинарию, переодели в серые рясы и учили синторактическим элементариям в течение года. В конце концов им позволили осмотреть семинарию. Но к тому времени они хотели только одного — чтобы их выпустили. Они спустились с Мыса бегом, крича и размахивая руками, и сразу купили билеты до Фексельбурга. Я спросил их, не желают ли они приобрести обратные билеты. «Нет, — сказали туристы, — обратно мы не приедем»».

«По-видимому, семинаристы очень серьезно относятся к своей философии», — заметил Глоуэн.

«Какие-то туристы забрались на скалу с обратной, отвесной стороны, и стали спускаться по веревке к семинарии, надеясь найти пещеру или какой-нибудь проход. Эти так и не вернулись — говорят, они сорвались всей связкой и упали в мусорную яму семинарии. Были и другие — я туристов не считаю».

«Разве фексельбургская полиция не охраняет туристов?»

«Охраняет. Но туристов предупреждают не приближаться к Поганому мысу».

«Меня не волнуют Зонк и его сокровище. Мне нужны сведения, относящиеся совсем к другому делу. Но я не хотел бы, чтобы меня поливали помоями или чтобы мне давали от ворот поворот. В семинарии есть телефон?»

«Есть. Я могу связаться с ними и узнать, согласятся ли они вас принять. Как вас зовут?»

«Я — капитан Глоуэн Клатток со станции Араминта на Кадуоле».

«И по какому делу вы приехали?»

«Это я предпочел бы объяснить в личной беседе».

Начальник станции взял телефон, отвернулся, набрал номер и тихо произнес несколько слов, подождал, потом снова что-то сказал. Обернувшись к Глоуэну, он пожал плечами: «Ваши предпочтения их не интересуют. Они желают знать, по какому делу вы их беспокоите».

«Мне нужна информация о концерне «Огмо»».

Начальник станции повторил сказанное в микрофон, после чего обратился к Глоуэну: «Они не понимают, о чем вы говорите».

«Недавно шесть человек, поименованных в списке, который я вам показал, посетили планету Кадуол. Я хочу узнать, кто предоставил им билеты. И это все, что я хочу знать».

Начальник станции передал эти сведения, прислушался, положил телефон на конторку и медленно повернулся к Глоуэну: «Я в высшей степени удивлен!»

«Почему же?»

«Они согласились с вами говорить».

«Что в этом такого удивительного?»

«Семинаристы почти никогда не общаются с внешним миром, а если общаются, то только с теми, кого они хорошо знают. Поднимитесь по дороге и постучитесь в дверь. Когда вас встретят, попросите провести вас к ордине Заа. Будьте очень осторожны, мой друг! Вы имеете дело с весьма необычными людьми».

«Я задам свои вопросы как можно вежливее. Если на них не ответят, я уйду. У меня нет другого выбора».

«Разумный взгляд на вещи».

Начальник станции проводил Глоуэна до выхода и даже вышел вместе с ним наружу. Они молча постояли, вместе наблюдая за группой переходивших площадь зубенитов, сгорбившихся в балахонах с капюшонами.

«Как вы отличаете женщин от мужчин?» — спросил Глоуэн.

«Туристы тоже любят задавать этот вопрос! Я на него всегда отвечаю так: а зачем их отличать?»

«Вы не подружились ни с кем из повелительниц местных сердец?»

Начальник станции издал необычный звук, похожий на шум внезапно спустившей шины: «Пшшо! Более тщетное времяпровождение трудно вообразить. С их точки зрения я — нечто вроде козла». Он указал на другую сторону площади: «Дорога вверх начинается там».

Глоуэн перешел площадь, вжимая голову в плечи, чтобы защититься от холодного северного ветра. Там, где начиналась дорога на скалу, был установлен большой знак:

«МОНОМАНТИЧЕСКАЯ СЕМИНАРИЯ

Внимание! Вход запрещен!»

Глоуэн прошел мимо знака — сразу же начался крутой подъем. Дорога крутила туда-сюда: сто метров налево, сто метров направо. На каждом следующем повороте открывался все более широкий вид на степи округа Лютвайлер.

Семинария начинала заслонять небо. За последним крутым поворотом дорога продолжалась уже под фасадом семинарии. Глоуэн остановился, чтобы перевести дух, там, где три каменные ступени вели на небольшое крыльцо перед тяжелой деревянной дверью. Озаренная бледным светом звезды Зонка, открывающаяся отсюда панорама существенно отличалась от привычных пейзажей Кадуола — перспективой, сочетаниями цветов и светотени, а больше всего настроением. Городок внизу был наростом сгрудившихся вокруг площади коричневато-красных, красновато-коричневых и темно-охряных построек с черными крышами. За ними начинались возделанные земли с ветрозащитными насаждениями фруков и чародейских деревьев, а за ними — степи, постепенно таявшие в смутной дымке.

Глоуэн повернулся лицом к семинарии. Расправив плечи и одернув пиджак, он рассмотрел фасад здания. Высокие узкие окна казались темными и пустыми — никто не давал себе труда выглянуть и полюбоваться на степные просторы. «Трудно представить себе более безрадостное место для философских занятий», — подумал Глоуэн. Единственным преимуществом, по-видимому, служило отсутствие развлечений и легкомысленных пустяков, мешающих сосредоточиться. Глоуэн поднялся на крыльцо, поднял бронзовый дверной молоток и отпустил его.

Прошло несколько секунд. Дверь открылась — выглянул дюжий круглолицый увалень, ростом повыше Глоуэна. На нем была серо-коричневая ряса с капюшоном, закрывавшим все, кроме лица. Набычившись, увалень изучил Глоуэна с головы до ног: «Зачем, по-твоему, знак стоит? Ты что, читать не умеешь?»

«Я умею читать и видел знак».

«Тем хуже! Мы нарушителей не жалуем!»

Глоуэн отвечал нарочито сдержанно: «Я — капитан Глоуэн Клатток. Мне передали по телефону, что я должен постучаться и попросить провести меня к ордине Заа».

«Даже так! И что тебе тут нужно?»

«Я уже все объяснил по телефону».

«Объясни снова. Я не впускаю каждого пижона, разнюхивающего, где бы добыть сокровище».

Глоуэн с достоинством выпрямился: «Я не привык к такому обращению. Как вас зовут?»

«В данный момент это не имеет значения».

Глоуэн вынул список и зачитал шесть имен: «Вы упомянуты в этом списке?»

«Я — Мьютис, если тебе так нужно знать».

«Значит, вы участвовали в экскурсии на остров Турбен?»

«Ну и что?»

«Кто предоставил вам билеты?»

Мьютис поднял мясистую ладонь: «С вопросами обращайся к ордине. Посмотрим, что она тебе ответит».

«Я требовал провести меня к ней в первую очередь».

Мьютис пропустил это замечание мимо ушей: «Стой, где стоишь». Дверь захлопнулась у Глоуэна перед носом.

Глоуэн повернулся, спустился по ступеням и вышел на дорогу, после чего принялся ходить взад и вперед. Через некоторое время он остановился. «Не веди себя, как ребенок!» — сказал он сам себе. Даже замечать манеры Мьютиса было ниже его достоинства. Глоуэн вернулся на крыльцо, но встал спиной к двери, глядя на степи.

Услышав, как открывается дверь, он обернулся. Но снисходительно-насмешливое выражение лица, приготовленное им для Мьютиса, не пригодилось. За дверью стояло существо гораздо меньшего роста, гораздо стройнее Мьютиса. Мужчина или женщина? Глоуэн решил, что перед ним женщина. Возраст? Ряса и капюшон не позволяли точно сказать. Но, судя по лицу, ей было не больше тридцати пяти, может быть сорока лет. Даже закутанная в белую рясу, она казалась тощей; капюшон позволял увидеть только горящие черные глаза, короткий тонкий нос, кожу, почти такую же белую, как капюшон, и бесцветные, сурово поджатые губы. Ее расовое происхождение явно не имело ничего общего с зубенитами, которых Глоуэн наблюдал в автобусе. Стоя неподвижно в дверном проеме, она внимательно разглядывала Глоуэна с головы до ног — пожалуй, внимательнее, чем это допускалось правилами хорошего тона. Наконец она заговорила, низким грудным голосом: «Я — ордина Заа. Что тебе от меня нужно?»

Глоуэн очень вежливо ответил: «Я — капитан Глоуэн Клатток со станции Араминта на Кадуоле. Консерватор поручил мне навести кое-какие справки в вашей семинарии. Поэтому я и приехал».

Выражение лица ордины не изменилось; не было и никаких признаков того, что она собиралась впустить посетителя внутрь: «Могу только повторить свой вопрос».

Глоуэн по-военному слегка поклонился, чтобы показать свое понимание необходимости дальнейших разъяснений: «Я — офицер полиции станции Араминта, и по совместительству представляю МСБР. Предъявить мое удостоверение?»

«Не нужно. Так или иначе, это не имеет значения».

«Я сообщаю вам об этом только для того, чтобы вы не приняли меня за праздного посетителя. Мое расследование касается недавней экскурсии на остров Турбен, в которой участвовали шесть человек из вашей семинарии, — Глоуэн прочел шесть имен из списка. — Сами по себе меня эти люди не интересуют. Меня интересует, кто именно организовал это мероприятие».

Заа молча стояла в дверном проеме. Глоуэн сообразил, что не задал никакого вопроса. Холодный неподвижный взгляд ордины заставлял его нервничать. «Осторожно! — подумал он. — Не проявляй нетерпение, держи себя в руках!» Он спросил прежним, формально вежливым тоном: «Вы можете назвать имя организатора экскурсии?»

«Да».

«Как звали этого организатора?»

«Она мертва. Не знаю, пользуются ли мертвые именами».

«Как ее звали при жизни?»

«Ордина Сибилла».

«Известно ли вам, от кого Сибилла узнала об этих экскурсиях?»

«Да. И не затрудняйся задавать следующий вопрос — не вижу причины разглашать эту информацию».

«Каковы причины вашей скрытности?»

«Они непросты; для того, чтобы их понять, тебе потребовался бы некоторый предварительный опыт».

Глоуэн задумчиво кивнул и сказал самым сердечным тоном: «Если бы вы согласились выйти, мы могли бы присесть на ступенях, что позволило бы вам не стоять слишком долго. После этого вы могли бы вкратце разъяснить мне, в чем заключается такой «опыт» — в той мере, в какой это необходимо, чтобы я понял ваши побуждения».

Ордина Заа ответила ровным, невыразительным голосом: «Посоветовала бы тебе впредь воздерживаться от дерзостей и следить за собой. В тебе заметны тщеславие и агрессивность. Ты произвел плохое впечатление».

«Очень сожалею, — слегка опешил Глоуэн. — У меня не было такого намерения».

«Не вижу причины сидеть на ступенях и повторять сказанное дважды. Советую внимательно подумать о моих словах. Если ты хочешь получить дополнительные сведения, можешь войти в семинарию, но ты это сделаешь по своему собственному желанию, а не по приглашению. Это понятно?»

Глоуэн нахмурился: «Не совсем».

«На мой взгляд, я выразилась достаточно ясно», — возразила Заа.

Глоуэн колебался. Как тон, так и содержание предупреждения ордины намекали на некую неприятность, ответственность за которую он должен был взять на себя. Он открыл было рот, чтобы снова попросить разъяснений, но дверной проем уже опустел — Заа ушла.

Глоуэн не решался переступить порог. Но что могло с ним случиться? Он был офицером полиции. Если его задержат или станут принуждать к чему-нибудь, Керди известит командора Плока. Глубоко вздохнув, Глоуэн зашел в вестибюль с высоким потолком, каменными стенами и каменным полом. Вокруг никого не было.

Глоуэн немного подождал, но к нему никто не вышел. Слева короткий сводчатый проход вел в другое помещение с высоким потолком — нечто вроде небольшого конференц-зала, вымощенного квадратной плиткой из черного камня. Дальняя стена прерывалась тремя высокими узкими окнами — бледные наклонные лучи звезды Зонка озаряли длинный дощатый стол, прилежно выскобленный за многие годы настолько, что прожилки твердого дерева выступали заметным рельефом. Стол окружали тяжелые деревянные стулья; вдоль стен тянулись скамьи. В самом конце зала, в тенях, стояла Заа.

Заа указала на скамью: «Садись, отдохни. Не теряй времени. Скажи все, что хочешь сказать».

Глоуэн вежливо пригласил ее сесть: «Вы ко мне не присоединитесь?»

Заа ответила непонимающим взглядом: «В чем?»

«Я не хотел бы сидеть, пока вы стоите».

«Это галантно, но я предпочитаю стоять», — она снова указала на скамью жестом, показавшимся Глоуэну чересчур повелительным.

Глоуэн с достоинством поклонился и присел на край скамьи. Надеясь каким-то образом завязать более оживленный разговор, он заметил: «Достопримечательное здание! Ему, наверное, уже много веков?»

«Много. Зачем, на самом деле, ты сюда явился?»

Глоуэн терпеливо повторил причины своего визита: «Как вы можете видеть, все не так уж сложно. Устроитель экскурсий — преступник, он должен предстать перед судом».

Заа улыбнулась: «Тебе не приходит в голову, что наши представления о правосудии могут расходиться?»

«Не в этом случае. Если бы я подробно описал то, что происходило на острове, вам стало бы нехорошо».

«Я не так чувствительна, как может показаться».

Глоуэн пожал плечами: «Правосудие правосудием, но в ваших интересах было бы ответить на мои вопросы без утайки».

«Не вижу логики в этом высказывании».

«В настоящее время наше расследование ограничивается деятельностью концерна «Огмо». Если нам придется прибегнуть к помощи МСБР, расследование распространится и на семинарию, так как Сибилла участвовала в оргиях на острове, а это чревато скандалом и, несомненно, причинит вам много неудобств, потому что слушания будут проводиться в Фексельбурге».

«Что дальше? Я хотела бы выслушать весь перечень угроз и устрашений».

Глоуэн рассмеялся: «Это не угрозы — лишь вполне предсказуемые последствия. Впрочем, если это вас так интересует, шесть старших ординатов могут быть обвинены в соучастии. И они вполне этого заслуживают. Но в данный момент арест семинаристов выходит за рамки моих полномочий».

Заа, по-видимому, забавлялась происходящим: «Я хотела бы убедиться в том, что я тебя правильно понимаю. Если я не отвечу на твои вопросы, МСБР займется расследованием, причинит мне неудобства и предъявит обвинения шести старшим ординатам. Такова сущность твоего заявления?»

Глоуэн снова принужденно рассмеялся: «Вы перефразировали мои слова с самыми неправильными намерениями. Я всего лишь указал на возможные последствия, которых вы могли бы избежать, если захотели бы».

Заа медленно приблизилась: «Тебе известно, что ты находишься в округе Лютвайлер?»

«Разумеется».

«Местные законы охраняют семинарию. Они предоставляют нам право бесцеремонно обращаться с незваными гостями, преступниками и вредителями. Враги семинарии навлекают на себя серьезный риск».

«Я — офицер полиции, и всего лишь выполняю свои обязанности. Чего мне опасаться?» — с подчеркнутой уверенностью возразил Глоуэн.

«Прежде всего, обычных наказаний, уготовленных для шантажистов».

«Это еще что? — Глоуэн резко выпрямился от удивления. — Откуда вы это взяли?»

Заа снова оценивающе разглядела его с головы до ног, и Глоуэн снова подумал, что она забавляется: «Сегодня меня предупредили о том, что ты приедешь, и о требованиях, которые ты предъявишь».

У Глоуэна челюсть отвисла: «Какая нелепость! Кто вас мог предупредить?»

«Имена не имеют значения».

«Для меня они имеют значение — тем более, что вы вводите меня в заблуждение».

Заа медленно, ласково покачала головой: «Зачем притворяться? Ты выдал себя своими собственными словами».

«О чем вы?»

«Неужели ты настолько наивен, что надеешься меня провести? Неужели ты думаешь, что я поддамся на твои искусные уловки и ухмылки?»

«Мадам, вы меня совершенно неправильно понимаете! Я ни в чем вас не обманываю, ни в малейшей степени! Уверяю вас от всей души. Если вы усмотрели в моем поведении какое-то притворство, вы ошибаетесь».

«Будь так добр, говоря со мной, применяй обращение «ордина»», — ледяным тоном отозвалась Заа.

С острым сожалением Глоуэн понял, что позволил себе бестактную вспышку эмоций: «В любом случае, я не притворяюсь и никого не шантажирую».

«Очевидная неправда. С продуманным заранее злым умыслом ты угрожал мне расследованием МСБР. С очевидным удовлетворением ты перечислял ожидающие меня страдания и унижения, обещая нанести ущерб старшим ординатам».

«Остановитесь! — воскликнул Глоуэн. — Чем дольше вы говорите, тем более тяжкими становятся мои воображаемые прегрешения. Вспомните о фактах! Совершены преступления. Кто-то должен найти виновных. Я не предъявлял вам никаких требований. Если вы не желаете отвечать на мои вопросы, я пожелаю вам всего наилучшего и откланяюсь».

Заа, по-видимому, приняла какое-то решение: «Да! Мы заключим договор! На следующих условиях: я предоставлю, во всех подробностях, требуемую информацию, а ты предоставишь мне взамен некоторые услуги».

Глоуэн поднялся на ноги: «Какие услуги? Где, когда, почему, каким образом?»

«У нас будет возможность обсудить детали после того, как мы согласимся в принципе. Если у тебя нет возражений, я могу посоветоваться с другими ординами».

«Совершенно бессмысленно с кем-либо советоваться, так как прежде всего я должен знать, чего именно вы от меня хотите».

«Я не могу даже обсуждать этот вопрос, пока не заручусь согласием большинства», — каменным тоном отозвалась Заа.

«Вы можете это сделать сразу? У меня нет времени, через пару часов мне уже нужно уезжать».

«Я постараюсь не задерживаться — если ты согласишься принять мое предложение в самых общих чертах. Мне нужен безоговорочный ответ».

Глоуэн покачал головой: «Все это слишком неожиданно. Я не могу брать на себя столь неопределенные обязательства».

«Решай: ты хочешь получить информацию, за которой пришел, или нет?» — холодно настаивала Заа.

«Я хочу получить информацию, это не подлежит сомнению. Но о каких услугах вы говорите? Сколько времени потребуется для их предоставления? Придется ли мне куда-нибудь ездить? Если да, то куда? Если вы желаете, чтобы я причинил кому-нибудь ущерб, угрожал кому-нибудь или чем-нибудь рисковал, я безусловно отказываюсь. Короче говоря, я настаиваю на том, чтобы мне подробно разъяснили, в чем заключаются такие услуги, прежде чем я соглашусь их предоставить».

Заа казалась более или менее удовлетворенной: «Быть посему! Ты очень предусмотрителен, что заслуживает похвалы. Я уступаю твоим пожеланиям, и договор будет заключен на твоих условиях».

Заа повернулась и сделала призывный жест рукой. Из темного перехода выступил Мьютис. Заа сухо отдала какой-то приказ — Глоуэн не понял, что она сказала. Мьютис повернулся и исчез в сумраке перехода.

Глоуэну не понравился этот эпизод: «Зачем вы это сделали?»

«Ты настаивал — с полным основанием — на том, чтобы тебе подробно объяснили, что от тебя требуется. В этом отношении совершенно необходимый первый шаг заключается в понимании нашего ордена и его основных заповедей, которые ты найдешь не только исключительно интересными, но и полезными, придающими силы. Я послала за наставницей, которая обучит тебя самым элементарным принципам».

Глоуэн заставил себя говорить тихо и мягко: «Ордина Заа, при всем моем уважении я считаю, что ваша программа нецелесообразна, непрактичная и не соответствует моим пожеланиям. По сути дела, вчера вечером я просмотрел пособие для начинающих по мономантике и разобрался в некоторых ваших идеях — на данный момент для меня этого вполне достаточно».

Заа кивнула и улыбнулась: «Мне известна эта книга. Она служит, скажем так, лишь введением во введение, и никоим образом не соответствует нашей цели».

Глоуэн ответил решительно: «Ордина Заа, у меня нет ни времени, ни возможности изучать вашу философию. Предоставьте мне информацию, после чего объясните, чего вы от меня хотите. Если ваши пожелания практически целесообразны, я их выполню. Но какие-либо лекции или иные затраты моего времени совершенно исключены. Я должен вернуться сегодня вечером в Фексельбург — в противном случае мой коллега решит, что со мной что-то случилось, и известит МСБР».

«Неужели? В таком случае нам позвонят по телефону, и ты сможешь объяснить твоему коллеге, что с тобой ничего не случилось».

«Я надеюсь, что достаточно ясно выразился», — пожал плечами Глоуэн.

Заа проигнорировала его слова: «Обучение имеет большое значение. Без него твое понимание не может быть полным, и таково условие нашего договора».

В помещение вошли Мьютис и еще две фигуры в рясах с капюшонами — одна того же дюжего телосложения, что и Мьютис, а другая — значительно меньше и тоньше, юноша или девушка.

Заа обратилась к этим трем: «Перед вами Глоуэн. Некоторое время он будет проходить курс обучения. Лайла, ты познакомишь его с «Элементариями» и, пожалуй, с первым «Компендиумом»». Ордина повернулась к Глоуэну: «Лайла — превосходная наставница, внимательная и терпеливая. Мьютис и Фьюно — старшие ординаты, а также старосты семинарии. Они опытны и прилежны, ты должен выполнять все их указания».

«Повторяю последний раз! — в гневе закричал Глоуэн. — Мне не нужны ваши лекции по мономантике и какие-либо другие лекции. Так как вы явно не собираетесь сообщить мне сведения, за которыми я приехал, я удаляюсь».

«Не робей! — сказала Заа. — Если ты будешь прилежно заниматься, мы будем знать, что не зря взяли на себя такое бремя. Теперь тебя приготовят к занятиям».

Мьютис и Фьюно подошли ближе. «Пойдем! — сказал Мьютис. — Мы проведем тебя в келью».

Глоуэн взглянул ордине в лицо и снова уловил оттенок веселья. Заа явно наслаждалась его унижением. Он серьезно спросил: «Вы действительно намерены удерживать меня против воли?»

Заа снова скрыла свои чувства: «Это вполне обоснованное решение. Условия нашего договора недвусмысленны».

Глоуэн направился к переходу в вестибюль: «Я ухожу. Советую не пытаться мне воспрепятствовать».

Мьютис и Фьюно спокойно преградили ему путь — Глоуэн оттолкнул их и прошел в вестибюль. Мьютис и Фьюно не спеша следовали за ним. Глоуэн приблизился к закрытой выходной двери, но на ней не было ни засова, ни ручки. Он толкнул дверь плечом, после чего попытался потянуть ее на себя, но дверь не открывалась.

Мьютис и Фьюно медленно надвигались. Глоуэн встал спиной к двери и приготовился защищаться любой ценой.

Лайла вмешалась: «Не сопротивляйся. Тебя покалечат и заставят смириться, причиняя боль. Не давай им такую возможность!»

«Как отсюда выйти?»

«Это невозможно. Делай, что тебе говорят. Следуй за мной. Уверяю тебя, так будет лучше».

Глоуэн оценил фигуры старост. С одним из них он, может быть, и справился бы, но не с двумя. Зачем ввязываться в драку? Если он не вернется вовремя, Керди свяжется с командором Плоком, и МСБР примет необходимые меры.

«Пойдем, — позвала Лайла. — Тогда тебя не тронут».

«Счастливчик Глоуэн!» — издевательски произнес Мьютис.

«Это возмутительно! — процедил сквозь зубы Глоуэн. — У меня важные дела! Что вы себе позволяете?»

«Дела подождут! — заявил Фьюно неожиданно высоким и резким для столь грузного и мускулистого существа голосом. — Ты слышал приказ ордины. Давай-ка, подсуетись, пока мы не потеряли терпение!»

«Иди!» — угрожающе, нараспев сказал Мьютис, чуть наклонившись вперед; его дряблые розовые губы сжимались и разжимались, как пульсирующий полип.

Глоуэн устало обошел двух нахалов. Лайла взяла его за руку и повела по сумрачному коридору.

Молчаливый и озлобленный, Глоуэн поднялся вслед за Лайлой по влажным каменным ступеням на второй этаж, где они снова пошли по коридору. Покачивание бедер его проводницы не оставляло никаких сомнений в ее принадлежности к женскому полу. За спиной, не отставая, шлепал Мьютис.

Лайла остановилась у начала второй лестницы и остановилась. Мьютис прошел вперед и каким-то образом включил тусклые лампы, осветившие лестницу. Лайла сказала Глоуэну: «Теперь мы поднимемся по этим ступеням, но будь осторожен, они очень опасны — особенно когда не горит свет».

«Пусть сам научится, — с сухой усмешкой заметил Мьютис. — Пара синяков ему не повредит».

Глоуэн колебался. На него ожидающе и бесстрастно смотрели белые круглые лица Мьютиса и Фьюно. Глоуэн напрягся, готовый неожиданно броситься на них и каким-нибудь образом сбежать. Но разумные соображения взяли верх. Мьютиса и Фьюно не так просто было застать врасплох и, в любом случае, Керди должен был позвонить в МСБР еще до наступления ночи.

Лайла снова позвала: «Пойдем, Глоуэн».

Глоуэн резко повернулся спиной к старостам и стал угрюмо подниматься по лестнице, отставая от Лайлы на две ступени. «Странная лестница для столь массивного сооружения!» — подумал он. Крутая, неровная лестница без поручней дважды круто поворачивала под неожиданными углами. Лайла предупредила, что лестница опасна, особенно в темноте. Надо полагать, так оно и было.

Лайло завела его в третий длинный, сумрачный коридор, а оттуда — в помещение, уставленное ящиками и стеллажами. «Это простая, но важная предварительная процедура. Ты должен очиститься и облачиться в подобающие одежды, чтобы все было по правилам. Теперь сними и выброси свои чужеродные покровы, их нельзя носить в семинарии. Они тебе больше не пригодятся».

«Пригодятся, и еще как! — процедил Глоуэн, сжимая зубы. — Это какое-то безумие! Вы что, все спятили? Я не желаю здесь находиться и не собираюсь здесь оставаться!»

«По этому поводу, Глоуэн, я не могу ничего сказать. Я выполняю указания ордины, только и всего. Ты увидишь, что проще всего ее слушаться и не спорить».

«Но я не желаю подчиняться вашей ордине!»

«Может быть и так, но правила семинарии непреложны. И кто знает? Может быть, ты откроешь для себя превосходство синтораксиса, и твое отношение изменится. Подумай об этом!»

«Маловероятно. Все, что я до сих пор у вас видел, вызывает отвращение».

«А теперь, — холодно сказала Лайла, — если стесняешься, можешь воспользоваться ширмой».

Глоуэн зашел за ширму, снял верхнюю одежду и вышел. Его ожидал Мьютис.

Мьютис указал на табурет: «Сядь!»

«Зачем?»

«Чтобы я мог удалить с твоей головы вонючий рассадник вшей. Мы цивилизованные люди, поддерживаем чистоту».

«Никаких стрижек! — отказался Глоуэн. — Я не хочу выглядеть, как последний дурак, когда отсюда выйду».

«Сядь». Мьютис и Фьюно схватили его за руки и заставили опуститься на табурет. «А теперь сиди тихо! — приказал Мьютис. — Без всяких яких, или посадим тебя в совиное гнездо, там из тебя за одну ночь всю дурь выморозит!»

«Слушайся его, — бесцветным голосом посоветовала Лайла. — Так будет лучше».

Обещая себе отомстить мерзавцам десятками различных способов, Глоуэн сидел как каменный, пока Мьютис грубо, но эффективно, брил его наголо.

«А теперь снимай трусы, или что это у тебя — и марш в душевую!» — гаркнул Мьютис.

Глоуэна заставили мыться едкой «обеззараживающей» жидкостью и стоять под холодным душем; наконец ему позволили выбрать в ящике и надеть стандартную семинаристскую рясу.

Мьютис ушел по своим делам. Лайла сказала: «Теперь я проведу тебя в келью, чтобы ты поразмышлял на досуге».

«Одну минуту!» — Глоуэн свернул рулоном свою старую одежду и засунул ее под мышку. Лайла наблюдала за ним, но промолчала: «Пойдем».

Она повела его по коридору, по пути мягко наставляя Глоуэна на путь истинный: «Некоторое время тебе следует воздержаться от посещения городка и не бродить по степи. Откажись от таких намерений — они строго порицаются».

«Надеюсь, я не проведу здесь столько времени, что мне захочется бродить по степи».

Лайла торопливо ответила: «В таком случае тебе не придется спускаться по лестнице — она чрезвычайно опасна!»

«Ты уже не в первый раз меня о ней предупреждаешь», — заметил Глоуэн.

«Ты очень внимателен! Не забывай мое предупреждение! Помни: прилежному послушнику легче живется, чем тому, кто беспокоится и отлынивает. Ты ведь не лентяй и не озорник, правда?»

«Я — Клатток из рода Клаттоков! Такого ответа достаточно?»

Лайла покосилась на него: «Что такое Клатток?»

«Скоро узнаешь. Надеюсь, достаточно скоро».

Лайла немного помолчала, после чего тоскливо спросила: «Ты путешествовал по Ойкумене, бывал в далеких мирах?»

«Не в таких далеких, как хотелось бы. По сути дела, я побывал только на нескольких планетах Пряди Мирцеи».

«Путешествовать, наверное, интересно! — вздохнула Лайла. — Ясли в Штроке — все, что я помню, и то смутно. А потом меня отдали в семинарию». Она остановилась перед дверью: «Вот твоя келья». Она открыла дверь и ждала. Глоуэн упрямо не желал заходить. Лайла сказала: «Поверь мне, сопротивление не поможет. Мьютис только этого и ждет, он обожает наказывать».

Глоуэн вздохнул и зашел внутрь. Лайла пообещала: «Мы еще поговорим. Я рада, что ордина выбрала меня твоей наставницей; обычно она поручает такие вещи Байанту или Хайласу. Тем временем, для того, чтобы тебе никто не мешал — и ради твоей безопасности — я закрою дверь».

«Безопасности? Чего я должен опасаться?»

Лайла ответила неопределенным жестом: «Иногда, закончив занятия, послушники хотят посплетничать с другими, когда им полагается размышлять на досуге. Закрывая дверь на замок, я не позволю никому тебя беспокоить».

Дверь захлопнулась. Глоуэн осмотрел келью, кипя от злости, отравленной пониманием того, что его провели на мякине, оставили в дураках, буквально раздели и объегорили! Места было достаточно — метров шесть от входной двери до окна в противоположной стене, метра четыре от одной боковой стены до другой. Холодный каменный пол покрывала циновка из плетеной соломы; стены были побелены сероватой известковой краской. У дальней стены под высоким окном стояли деревянные стол и стул. Слева находилась грубо сколоченная койка, справа — высокий платяной шкаф и комод. За дверью в правой стене оказался аскетический тесный туалет.

Глоуэн бросил скомканную одежду на койку и опустился на стул.

В келье было прохладно, а Глоуэн все еще ежился после ледяного душа. У него начали постукивать зубы, что привело его в еще большее раздражение. Глоуэн встал, размялся, походил туда-сюда, сделал несколько приседаний и прыжков. Стало теплее.

Глоуэн изучил окно. Центральный металлический столбик разделял оконный проем на две половины, слишком узкие для того, чтобы в одну из них можно было пролезть. Каждый из сегментов стекла открывался по отдельности, что позволяло проветривать келью по мере надобности; теперь оба узких сегмента плотно прижимались к столбику.

Взобравшись на стол, Глоуэн выглянул из окна. Перед ним открывался вид на степь и на восточную окраину городка — несколько обветшалых хижин. Звезду Зонка не было видно, но, судя по тусклому свету и длинным черным теням, до заката оставалось недолго. Автобус, наверное, уже уехал в Фексельбург — увы, без него.

Приподнявшись на цыпочки, Глоуэн посмотрел прямо вниз. Отвесная стена продолжалась метров тридцать, после чего начинался скалистый склон. Глоуэн открыл одну из половин окна и проверил надежность центрального столбика. Он надавил на столбик плечом, потянул его на себя — столбик даже не задрожал. Из окна дул холодный ветер; Глоуэн закрыл его. Что сказал Мьютис? Что-то насчет «совиного гнезда»? Глоуэн задрожал от одной мысли о необходимости провести ночь на таком ветру. Спрыгнув со стола, он снова опустился на стул. Допуская, что Керди выполнит инструкции неукоснительно и безотлагательно, Глоуэн мог ожидать, что его вызволят уже сегодня вечером — хотя, наверное, лучше было рассчитывать на утро.

Вытянув ноги, Глоуэн попытался посмотреть на вещи уравновешенно, со стороны. Такое приключение он, конечно, никогда не забудет. Он даже язвительно усмехнулся. Наглость ордины Заа и ее пособников выходила за рамки общераспространенных представлений о логике и реальности. Они применяли методы психического контроля: прежде всего подрывалась уверенность жертвы в том, что жертва считала нормальным порядком вещей; затем этот порядок вещей подменялся отлаженным годами семинаристского безумия альтернативным порядком. Сознательно или нет, Заа руководствовалась именно такой тактикой. «Мне будет чем гордиться, когда я закончу это расследование!» — подумал Глоуэн.

Ему пришла в голову еще одна мысль. Если ордине можно было верить — почему нет? — ее кто-то предупредил по телефону о его приезде. Кому было известно о его планах? Керди, инспекторам Барчу и Танаквилю, командору Плоку. Почему бы любой из этих людей решил его предать? Великая тайна!

Глоуэн погладил подбородок, пытаясь подстегнуть свой ум. Заа обошлась с ним, офицером полиции, так, как если бы не опасалась никаких последствий. Очевидно, она не боялась фексельбургской полиции. Юрисдикция фексельбургской полиции не распространялась на округ Лютвайлер — или, точнее говоря, фексели не желали вмешиваться в дела семинарии.

Глоуэн внезапно осознал, что попал в ловушку, не подвергаясь никакому явному насилию. Его заставили подчиниться в основном намеками и угрозами, только один раз схватили за руки — и вот, теперь он сидел, запертый в келье и обритый наголо. Глоуэн выпрямился на стуле, дрожа от стыда.

Глоуэн сжал зубы. «Что сделано, то сделано! Меня хорошенько проучили, и этот я урок не забуду», — сказал он себе.

Но один нерешенный вопрос был важнее всех остальных, вместе взятых: почему?

Глоуэн заметил, что в келье становится темно. Забравшись на стул, он выглянул в окно. Ночь спускалась на степи округа Лютвайлер. Наклонным туманным росчерком в небе уже виднелась Прядь Мирцеи. Глоуэн снова сел. Он не заметил в келье никаких выключателей или осветительных приборов. Оставалось только ждать.

Прошло минут десять. В коридоре послышались какие-то звуки — дверь открылась, и в проеме появился тонкий силуэт Лайлы.

Глоуэн холодно произнес: «У вас нет ни света, ни отопления?»

«Свет у нас, конечно, есть», — Лайла прикоснулась к неприметной кнопке у двери, и на потолке зажглись флуоресцирующие полосы. Глоуэн увидел, что «наставница» принесла полдюжины книг. Она подошла и положила книги на стол, все еще двигаясь рассеянно, по привычке. Глоуэн молча наблюдал за тем, как она аккуратно раскладывала книги вдоль края стола. Почувствовав, что-то необычное, Лайла обернулась и внимательно посмотрела Глоуэну в лицо: «Это учебники, они тебе потребуются. Как ты знаешь, я буду твоей наставницей, по меньшей мере какое-то время. Конечно, важнейшую работу тебе придется выполнять самому — только таким образом возможно настоящее постижение. Тексты сложные, но, если прилежно заниматься, они становятся понятнее».

«Меня совершенно не интересует мономантика», — глухо сказал Глоуэн.

Лайла серьезно возразила: «Любопытство в тебе проснется, когда ты откроешь для себя преимущества прилежания. Ну что же! Пора начинать, а то подумают, что мы лентяи».

Лайла выбрала одну из книг и с кошачьей деликатностью устроилась на койке: «Это «Перечень элементариев». Их необходимо выучить наизусть, даже если их значение не сразу становится ясным. Я их тебе прочту, и ты должен слушать очень внимательно, чтобы усвоить их силу и звучание, хотя, конечно, сегодня ты их еще не поймешь. Элементарий первый: «Двойственность — причина износа и трения; ей надлежит слиться в Единстве». Элементарий второй...» Глоуэн слушал ее с полузакрытыми глазами, пытаясь представить себе, какие злоключения привели ее в семинарию на Поганом мысу. Лайла казалась вполне искренним, доброжелательным существом, и по природе своей испытывала к окружающим, пожалуй, больше теплоты и симпатии, чем это требовалось в ее положении. Она бросила на него быстрый взгляд: «Ты слушаешь?»

«Конечно! У тебя очень успокоительный голос — самое приятное из всего, что я встретил в этой кошмарной семинарии».

Лайла отвернулась. «Ты не должен мыслить в таких терминах», — строго сказала она. Но Глоуэн заметил, что на самом деле она не сердится. Лайла продолжала: «Ты прослушал «Перечень», который мы будем повторять ежедневно до тех пор, пока ты не запомнишь его дословно. Теперь перейдем к общему обзору наших занятий. Здесь, напечатанные зеленым шрифтом — «Заповеди, побочные указания и производные». В том же томе, но красным шрифтом и вверх ногами — «Полезные разграничения». Они имеют огромное значение, но сперва тебе лучше заняться «Фактами и началами», они позволяют заложить осмысленную основу для дальнейшего. И, конечно же, нельзя забывать о «Первичных концепциях»». Она передала Глоуэну книгу: «Это прежде всего».

Глоуэн пролистал несколько страниц: «Довольно сложный текст... Я бы сказал, выходящий не только за рамки моих интересов, но и превосходящий мои возможности».

«Интерес придет! Синтораксис, по существу — последовательность аксиом, каждая из которых является следствием так называемой «фундаментальной правды». Грубо говоря, правда объединяет все сущее. Фундаментальная правда — средоточие силы интеллектуального воздействия, известной под наименованием «штурре». Полное овладение этой силой труднодостижимо, но возможно. Ничто не должно замутнять ясность нашего видения. Здесь, на Поганом мысу округа Лютвайлер, созданы оптимальные условия. Здесь ничто не препятствует нашему развитию. В семинарии ничто не отвлекает, здесь нет ни особых неудобств, ни особых радостей...»

«Только холодно у вас тут».

Лайла пропустила это замечание мимо ушей: «...Мы не позволяем ничему мешать нашему сосредоточению — особенно глупому потворству склонности к преходящим развлечениям. Боль можно игнорировать; удовольствие гораздо коварнее».

«Удовольствие гораздо приятнее боли, ты не находишь?»

Лайла поджала губы: «Это непоследовательная, не заслуживающая внимания идея».

«Для Мьютиса и ордины Заа — возможно. Но не для меня. Я сожалею об упущенных удовольствиях, но знать ничего не хочу о боли, которую мне не пришлось испытать».

Лайла строго произнесла: «Ты должен отказаться от привычки болтать пустяки! Такие рассуждения расслабляют и нарушают логический ход мыслей. Как гласит один из элементариев, случайные импульсы эволюции привели к возникновению аномалий, которые мы пытаемся исправить. Наша цель — навести порядок в хаосе. А третий элементарий? Помнишь? «В Единстве — чистота! В энергии — направление! Двойственность — столкновение, беспорядок и застой!»

Почти забавляясь, Глоуэн разглядывал тонкие черты Лайлы — так же, как у ордины Заа, у нее было правильное, изящное лицо с большими темными глазами. Лайла спросила: «Ты хорошо усвоил эти концепции?»

«Безошибочно!»

«Двойственность относится к логическому единству, как смерть к жизни. Этот вопрос анализируется в главе «Противоположности и соответствия» — в общих чертах, конечно, но для начинающего этого достаточно».

«Что ты называешь «двойственностью»?»

«Это должно быть ясно даже тебе! Двойственность — источник Великой Схизмы, отделившей нас от полимантиков. В любом случае, среди них преобладали философы мужского пола, что, опять же, приводило к образованию противоположностей. В рамках «прогрессивной формулы», которой мы придерживаемся, половые противоположности игнорируются или избегаются».

«А что ты сама думаешь по этому поводу?»

«А почему я должна что-то думать? Мономантический символ логики не нуждается в поправках».

«Но что ты чувствуешь? Вам же не запрещены личные ощущения?»

Лайла снова поджала губы: «Мне никогда не приходило в голову анализировать этот вопрос. Интроспекция непродуктивна».

«Понятно».

Лайла украдкой покосилась на Глоуэна: «А ты что думаешь?»

«Мне нравится Двойственность».

Лайла неодобрительно покачала головой, хотя казалось, что она вот-вот рассмеется: «Так я и подозревала. Ты должен принять Единство». Она снова бросила на него быстрый взгляд: «Почему ты на меня так смотришь?»

«Я пытаюсь представить себе, кем ты себя представляешь. Девушкой? Неким бесполым воплощением Единства? Существом неизвестного рода? Кем?»

Лайла задумчиво смотрела в пространство: «Считается, что такие концепции обсуждать не подобает. Иррациональность эволюции навязывает нам дуализм. Мы отвергаем дуализм — в этом суть и сила нашей философии!»

«Ты не ответила на мой вопрос».

Лайла опустила глаза к раскрытым страницам «Перечня»: «А ты как меня представляешь?»

«По всем статьям ты, несомненно, девушка».

Лайла кивнула — медленно, неохотно: «Физиологически я — женского пола, это так».

«Если бы ты отрастила волосы подлиннее, ты выглядела бы даже привлекательно».

«Какие странные вещи ты говоришь! Это означало бы сознательную двойственность!»

Движимый в равной степени озорством, злорадным желанием насолить семинарии и бесшабашной галантностью истинного Клаттока, Глоуэн сел на койку рядом с Лайлой. Та испуганно на него воззрилась: «Зачем ты это сделал?»

«Чтобы мы могли вместе заняться изучением Двойственности и понять, зачем она нужна. Это гораздо интереснее мономантики».

Лайла пересела на стул: «Это самое необычное предложение из всего, что я когда-либо слышала!»

«Разве тебе не интересно?»

«Конечно, нет. Мы обязаны безраздельно сосредоточивать внимание на установленном порядке проведения занятий». Прозвучал похожий на удар колокола сигнал. «Пора ужинать, — сказала Лайла. — Мы пойдем вместе».

В трапезной Глоуэну и Лайле выдали по куску хлеба, а также вареные бобы и пареные овощи из больших чугунных котлов. Они сели на скамью за длинным столом. За тем же столом уже сгорбились над мисками примерно тридцать семинаристов. Глоуэн спросил Лайлу: «У тебя есть среди них близкий друг?»

«Мы любим друг друга и все человечество глубокой, страстной любовью. Ты должен испытывать такие же чувства».

«Мне было бы трудно любить Мьютиса».

«Время от времени Мьютис проявляет склонность к деспотическому обращению».

«Но ты все равно его любишь?»

Задержавшись на секунду, Лайла ответила: «Все мы обязаны относиться друг к другу с одинаковой вселенской любовью».

«Зачем тратить любовь на таких, как Мьютис?»

«Ш-ш! Тихо! Ты слишком много и громко говоришь. В трапезной должна быть тишина, таково правило. Многие из нас уделяют время трапезы размышлению, внутреннему разъяснению какого-либо очевидного парадокса. Никто не хочет, чтобы ему мешали».

«Прошу прощения».

Лайла взглянула на миску Глоуэна: «Почему ты не ешь?»

«Это отвратительная еда. Бобы уже испортились, а овощи подгорели».

«Если ты не будешь есть, ты проголодаешься».

«Лучше голодать, чем болеть».

«Тогда пойдем — незачем тут бездельничать».

Вернувшись с Глоуэном в келью, Лайла чопорно уселась на стул, а Глоуэну ничего не осталось, как присесть на койку. Лайла сказала: «Теперь мы обсудим «Начала»».

«Давай-ка обсудим нечто гораздо более любопытное, — предложил Глоуэн. — Каких услуг от меня ожидает ордина Заа?»

Лайла нервно отмахнулась: «Мне не подобает высказывать мнения».

«Кто предупредил ее по телефону о моем приезде?»

«Не знаю. Теперь, насчет книг. Я оставлю их в твоем распоряжении. Так как это ценные экземпляры, мне приказано получить от тебя расписку». Лайла встала и протянула Глоуэну лист бумаги: «Ты должен проставить здесь свою подпись и разборчиво написать свое имя».

Глоуэн отвел в сторону руку, протягивающую лист: «Забери книги. Мне они не нужны».

«Но они совершенно необходимы для твоих занятий!»

«Пора положить конец всей этой несуразной белиберде, Лайла. И лучше сделать это как можно раньше. Я работаю в полиции в чине капитана — капитан Глоуэн Клатток, понимаешь? Я веду расследование. Когда я наведу необходимые справки, я собираюсь отсюда уйти или сбежать — как получится».

Нахмурившись, Лайла стояла и смотрела на лист бумаги: «И все же, ты должен расписаться — таковы указания ордины Заа».

«Прочти мне, что там написано».

Неуверенным голосом Лайла прочла текст документа: «Я, Глоуэн, подтверждаю получение шести книг с перечисленными ниже наименованиями». Лайла огласила список книг: «Я обязуюсь пользоваться ими осторожно и аккуратно в той мере, в какой это требуется в процессе моего обучения. Я обязуюсь уплатить Мономантическому институту сумму, обычно взимаемую за пользование такими материалами, а также возместить стоимость моего пропитания и все остальные расходы, связанные с моим проживанием в семинарии во время обучения».

«Дай мне авторучку», — потребовал Глоуэн. В нижней, незаполненной части листа он написал: «Я, Глоуэн Клатток из пансиона Клаттоков станции Араминта на планете Кадуол, капитан полиции и, по совместительству, агент МСБР, ничего платить не буду. Я нахожусь здесь в качестве офицера полиции, проводящего расследование, и покину семинарию тогда, когда сочту нужным. С любыми претензиями, относящимися к возмещению расходов, обращайтесь в отделение МСБР в Фексельбурге».

Глоуэн вернул документ Лайле: «Забери книги. Я не намерен ими пользоваться».

Лайла собрала книги и подошла к двери. Глоуэн вскочил и последовал за ней: «Не вздумай закрывать дверь на замок. Так как философией я не занимаюсь, опасность отвлечься от размышлений мне не грозит».

Лайла медленно вышла в коридор, остановилась и обернулась с явным беспокойством. Помолчав, она наконец сказала: «Будет лучше, если я закрою дверь на замок».

«Мне это не нравится. Я чувствую себя, как в тюрьме».

«Это делается для твоей же безопасности, для твоего спокойствия».

«Я беру риск на себя».

Лайла отвернулась и удалилась по коридору. Глоуэн следил за ней, пока она не исчезла, спускаясь по пресловутой «небезопасной» лестнице. Ему хотелось последовать за «наставницей» и спуститься, но он решил не напрашиваться на конфронтацию. Пусть командор Плок разбирается с этим бредовым народцем.

С другой стороны, не мешало принять меры предосторожности. Глоуэн убедился в том, что в коридоре никого нет, и пробежал в кладовку с душевой, где его обрил Мьютис. Там он взял с полки шесть чистых простынь и, вернувшись к двери, снова проверил, пуст ли коридор. В коридоре никого не было. Вернувшись к себе в келью как можно быстрее, Глоуэн пододвинул стул к платяному шкафу, забрался на стул и спрятал простыни сверху на шкафу — так, чтобы их не было видно. Подумав пару секунд, он спрятал там же рулон своей старой одежды.

Прошло полчаса. Мьютис открыл дверь и заглянул в келью: «Следуй за мной».

«Где тебя учили манерам? — холодно спросил Глоуэн. — Нужно хотя бы стучать, прежде чем открываешь дверь».

Мьютис уставился на него с полным непониманием и сделал призывный жест мясистой рукой: «Пошли».

«Куда?»

Мьютис нахмурился и шагнул вперед: «Я что, тебе повторять должен? Сказано было — пошли!»

Глоуэн медленно поднялся на ноги. Мьютис был явно не в духе. «Быстро! — прорычал Мьютис. — Не заставляй меня ждать. До сих пор тебе везло».

Глоуэн вышел из кельи на негнущихся ногах. Мьютис дышал ему в затылок. «Тебе же сказали — быстро!» — староста толкнул Глоуэна ладонью в затылок. Глоуэн изо всех сил двинул его локтем в шею. Обернувшись, он увидел исказившееся, сморщенное лицо, на котором рот превратился в маленький розовый кружок. Мьютис рванулся вперед. Глоуэн попытался встретить его ударом в голову и отскочить, но опоздал — Мьютис уцепился за него и повалил на пол. Глоуэн быстро откатился и пнул старосту в ухо. Вскочив на ноги, Глоуэн тяжело дышал и пытался сообразить, что делать дальше. Но к тому времени коридор уже наполнился суматохой — всюду бегали фигуры в капюшонах и развевающихся серых рясах. Чьи-то руки схватили Глоуэна сзади и натянули ему на голову капюшон — так, чтобы он ничего не видел. Он слышал, как Мьютис что-то яростно бормотал; зашелестели рясы — Мьютис рвался к обидчику, но его не пускали.

Подхватив Глоуэна под локти, многочисленные руки наполовину провели, наполовину пронесли его вниз по лестнице — Глоуэн насчитал два пролета ступеней. Снова наступило замешательство — какие-то возгласы, какие-то вопросы. Наконец, Мьютис мрачно приказал: «В старое место его! Таковы указания».

Глоуэн расслышал неуверенное, почти нечленораздельное бормотание, перешептывание, тихие возгласы. Он попытался сбросить державшие его руки, чтобы поднять капюшон и увидеть, что происходит, но безуспешно.

Заговорил Мьютис: «Теперь я сам им займусь. Он смирился — мне больше не нужна помощь».

«Он ловок и силен, — возразил кто-то у самого уха Глоуэна. — Мы тоже пойдем — не должно быть никакого насилия».

«А, что с ним нянчиться!» — Мьютис разочарованно крякнул.

Глоуэна повели по коридору, пахнувшему сырым камнем, нашатырем и чем-то ароматическим, похожим на раздавленные свежие грибы. Он услышал скрип, что-то звякнуло. Глоуэна толкнули вперед.

Руки отпустили его — он был свободен. Снова Глоуэн услышал скрип и звякающий звук, потом стук захлопнувшейся двери. Наступила тишина.

Глоуэн поднял капюшон и ничего не увидел. Он стоял в полной темноте.

Через несколько секунд Глоуэн шагнул в ту сторону, где захлопнулась дверь, и нащупал стену. Отражения звуков или какое-то особое чувство подсказали ему, что он находится в большом помещении — в подземелье, судя по запаху мокрого камня. Где-то тихо журчала вода.

Глоуэн стоял в неподвижности минут пять, пытаясь собраться с духом — с тем, что от него осталось. «По-видимому, я допустил ряд ошибок, — говорил он себе. — Отвратительная ситуация стала еще хуже».

Стена под его пальцами — неровная, влажная, пахнущая плесенью — была высечена в естественной каменной породе. Скорее всего, подземелье находилось в самой глубине Поганого мыса.

Глоуэн начал осторожно изучать окружающее пространство, проверяя ногой поверхность пола прежде, чем переместить свой вес — на каждом шагу он боялся встретить провал. Чего еще можно было ожидать от мономантических семинаристов? Когда приедет командор Плок, ордина Заа скажет тоном, полным оскорбленной невинности: «Сумасшедший капитан Клатток? Мы не смогли его удержать! Он решил обыскать пещеру и свалился в пропасть! Кто в этом виноват?»

Но Глоуэн не нашел никакого провала. Пол казался ровным. Глоуэн сделал на ощупь десять шагов влево от двери и вернулся, после чего прошел десять шагов вправо. Кривизна стены — допуская, что помещение было круглым — свидетельствовала о диаметре примерно в двадцать метров. Значит, длина окружности должна была составлять около шестидесяти метров. Глоуэн снова вернулся к двери и приготовился ждать. Рано или поздно кто-нибудь должен был придти и позаботиться о нем. А вдруг никто не придет — никогда? Глоуэн подумал, что такова, наверное, была судьба многих пропавших туристов, слишком настойчиво искавших гробницу Зонка. Невеселая мысль! Он крепко пнул Мьютиса по уху, но одно это обстоятельство не позволяло ему спокойно умереть.

Прошло полчаса. Глоуэн устал стоять, прислонившись к стене, и уселся на полу. Глаза его смыкались и, несмотря на то, что он сидел на твердом холодном камне, он задремал.

Глоуэн проснулся. Прошло время — как минимум несколько часов. Ему было холодно и неудобно, ноги затекли. Во рту накопился неприятный сухой налет. Глоуэн прислушался. Не было ни звука — только где-то тихо журчала вода, где-то справа. Глоуэн заставил себя встать и нащупал дверь. Внезапная мысль поразила его: что, если дверь не заперта? Может быть, они решили сыграть с инопланетным полицейским мрачную шутку — бросить его в подземелье без воды и пищи, но за дверью, которую никто никогда не закрывал!

Глоуэн проверил, открывается ли дверь. Увы, она была глухо заперта. Ощупывая доски и дверную раму, он не смог найти ни засова, ни петель, ни тяговой цепи — ничего. Глоуэн отошел и изо всех сил ударил в дверь плечом. Дверь не шелохнулась. Глоуэн разочарованно крякнул.

Прошел час — а может быть, два? Глоуэн не мог сказать определенно. В любом случае, ожидание становилось исключительно тягостным, и на всем протяжении оставшейся ночи нельзя было надеяться ни на что лучшее — почти наверняка его тут решили продержать до утра, пока все остальные спали в теплых постелях.

Глоуэн печально вздохнул и заставил себя сосредоточиться. Ярость в данный момент ничему не помогла бы.

Ему очень хотелось пить, в горле пересохло. Не отдаляясь от стены, Глоуэн пополз на четвереньках вправо и примерно через шесть-семь метров наткнулся на промоину с ручейком холодной воды. Набрав воду в сложенные ладони, он попробовал ее. Перенасыщенная минералами вода казалась почти непригодной для питья. Глоуэн проглотил, однако, несколько пригоршней — достаточно, чтобы утолить жажду — после чего, поднявшись на ноги и придерживаясь рукой за стену, вернулся к двери.

Прошло неизвестное количество времени. Глоуэн сидел у двери, ни о чем не думая.

Где-то сверху, на стене, раздался какой-то звук. Глоуэн поднял голову. Звук повторился — скрип двери, поворачивающейся на старых петлях. К звуку присоединилась полоска света, позволившая различить нечто вроде балкона в шести метрах над полом подземелья.

На балкон вышла фигура, закутанная в белое, с переносным фонарем в руке. Глоуэн сидел без движения — игра света и теней смущала его восприятие. Его почти не интересовало, кто пришел или что пришло взглянуть на узника в темнице.

Фигура в белом закрепила фонарь в нише, после чего быстрым движением откинула капюшон. В желтом свете фонаря Глоуэн увидел длинное лицо с деликатными чертами и большими темными глазами под небольшой копной медно-рыжих кудрей. Волосы обрамляли лицо подобно бронзовой каске, почти закрывая уши, надвигаясь на лоб и спускаясь сзади вдоль шеи короткими завитыми локонами. С тупым удивлением Глоуэн осознал, что перед ним ордина Заа. Ее ряса была тоньше и мягче, чем та, которую она носила раньше, и даже придавала ей какую-то грацию движений.

Заа смотрела на Глоуэна сверху с неизъяснимым выражением. Она проговорила легким, почти веселым тоном: «Ты сделал все возможное для того, чтобы оказаться в самом неудобном положении».

Глоуэн сдержанно ответил: «Я все сделал правильно. Вы незаконно меня задержали, а теперь подвергаете лишениям по причинам, превосходящим мое понимание».

Заа покачала головой: «В условиях, существующих здесь и сейчас, мои действия полностью обоснованы. Такова реальность. Твои представления основаны на наивных абстрактных гипотезах — их бесполезность уже доказана».

«Зачем с вами спорить? — спросил Глоуэн. — Вы еще подумаете, что я жалуюсь».

Заа с улыбкой наклонилась, опираясь на перила балкона: «У тебя, по-видимому, необычно невозмутимый характер».

Глоуэн чувствовал, что она играет с ним, как кошка с мышкой, и ничего не ответил.

Заа продолжала дразнить его: «Что придает тебе спокойствие? Стоицизм? Или какое-то более сложное мировоззрение, предписывающее твердость и терпение?»

«Не могу сказать — не привык заниматься самоанализом. Может быть, я просто онемел от холода».

«Жаль. Староста Мьютис не умеет быстро прощать обиды — это, конечно, недостаток. Но ты его так ударил, что у него до сих пор в ушах звенит. Не будем, однако, ворошить прошлое, гораздо лучше смотреть в будущее. Что ты на это скажешь?»

«Я скажу вот что: ответьте на мои вопросы, и я покину ваш сумасшедший дом в ту же секунду, чтобы никогда не возвращаться и даже не вспоминать о нем. Для вас так было бы лучше всего».

Заа улыбнулась: «Только с твоей точки зрения».

«С вашей тоже. Применяя насилие по отношению к офицеру полиции, вы напрашиваетесь на крупные неприятности».

«Ты забыл, что мы в округе Лютвайлер. Здесь у тебя нет никаких прав и полномочий».

«МСБР придерживается другого мнения».

«Не руководствуйся фантазиями, — посоветовала Заа. — Ты находишься в семинарии. Я контролирую семинарию: такова истина. Тебе придется подчиниться моим требованиям, а не мне твоим. Если тебе это непонятно, очевидно, ты нуждаешься в мозговой терапии».

«Ни в какой терапии я не нуждаюсь. Мне все понятно».

«Я не совсем в этом уверена, выслушав свидетельства Мьютиса и Лайлы. В одном случае ты позволил себе эротические приставания...»

«Ничего подобного я себе не позволял!»

«...А в другом случае ты проявил жестокость, причинив боль Мьютису — у него распухло ухо, он не перестает жаловаться».

«Абсурдные обвинения!»

Заа пожала плечами: «Суть дела совершенно ясна. Мьютис считает, что ты неспособен к послушанию. Лайлу твое поведение привело в замешательство, и она не может понять, где и каким образом допустила ошибку».

Глоуэну удалось рассмеяться: «Факты таковы: находясь у меня за спиной, Мьютис без предупреждения ударил меня в затылок, и мне пришлось защищаться. Он намеренно спровоцировал драку — думаю, по вашему приказу. В том, что касается Лайлы, я, возможно, позволил себе некоторую галантность — просто от скуки и для того, чтобы добавить хотя бы искорку оживления к ее угнетенному существованию. Мое поведение никак нельзя назвать похотливым. Одержимость сексуальностью на самом деле свойственна Лайле, а не мне».

Заа снова безразлично пожала плечами: «Может быть и так, почему нет? Ты сильный, уверенный в себе молодой человек — впечатлительной девушке ты можешь показаться привлекательным». Заа обвела взглядом подземелье: «В пещере нет никаких удобств, но зато твое содержание обойдется нам дешево. Так как ты отказался платить за проживание, никаких претензий не должно быть. Довольствуйся пещерой».

«Вы хотели воспользоваться документом, подтверждающим мое согласие оплатить расходы, в качестве доказательства того, что я нахожусь здесь по своей воле. Но это не так. Я — узник, а не послушник».

«Разве ты забыл про наш договор?»

«Договор? — Глоуэн ответил непонимающим взглядом. — Ваши условия были неопределенны до бессмысленности. Никакого договора нет и не было. Между тюремщиком и узником не может быть договоров».

Заа рассмеялась — щебечущим легким смехом, похожим на перезвон стеклянных колокольчиков под дуновением ветерка: «В округе Лютвайлер такие договоры действительны и неопровержимы — особенно в том, что касается обязанностей задержанного».

Глоуэн промолчал. Заа настаивала: «Ты помнишь наше соглашение?»

«Вы предложили предоставить информацию в обмен на некие неопределенные услуги, и я не мог согласиться на такие условия. Никакого соглашения не было. После этого вы попытались насильно учить меня мономантическому синтораксису, притворяясь, что таким образом выполняете ваши обязательства, предусмотренные воображаемым договором. Все это очень забавно, но вы, наверное, догадываетесь, что я не принимаю всерьез ни вас, ни ваш пресловутый договор?»

«Непростительная ошибка! Договор нельзя не принимать всерьез».

«В таком случае, предлагаю следующее, — сказал Глоуэн. — Выпустите меня из этой ямы, предоставьте мне требуемую информацию, а затем объясните, чего вы от меня хотите. Если вы попросите возможного, если выполнение вашей просьбы не будет связано с совершением преступления или безнравственного поступка, с нанесением травм или ущерба, если в нем не будет ничего позорного, если оно не займет слишком много времени и не обойдется слишком дорого, я попытаюсь вам помочь».

Заа задумалась: «Обезоруживающе простой план».

«Рад, что он вам пришелся по душе».

«А! Радоваться еще рано — я сомневаюсь в твоей искренности».

Глоуэн попытался понять, что она имеет в виду: «Я достаточно искренне сформулировал свое обещание».

«Гм, может быть. Но в этом необходимо убедиться. Боюсь, что мои сомнения подтвердятся. Подожди минуту — мы продолжим обсуждение этого вопроса».

Заа ушла с балкона и закрыла дверь. Уже через несколько секунд открылась нижняя дверь — Заа вошла в подземелье. Дверь захлопнулась.

«Говорить лицом к лицу гораздо удобнее».

«Пожалуй».

Белая ряса ордины была почти прозрачной — бесполое существо, встретившее Глоуэна у входа в семинарию, преобразилось. В желтом свете фонаря аскетическая резкость ее лица казалась утонченностью, шлем бронзовых кудрей придавал ей пикантность, темные глаза мягко горели. Хотя их разделяли несколько шагов, Глоуэн уловил тонкий аромат духов.

Заа обвела подземелье рассеянным взглядом: «Ты уже успел здесь освоиться?»

«Освоиться с чем? С непроглядной тьмой? Я — Клатток, но я еще в своем уме».

«Посмотри, где ты находишься. Пещера окружена скалой. Ты в самой глубине Поганого мыса».

«Безотрадное местечко, нечего сказать».

«Видишь пьедестал у стены? В тюке на пьедестале подстилка и покрывало. Можешь устроить себе постель».

«Сколько вы берете за постой?»

«Нисколько. Ты можешь спать бесплатно там, где Зеб Зонк лежал в саркофаге из белого нефрита, под тяжелыми завесами из лунных камней и жемчуга».

«Любопытный приют для неимущих гостей».

«Почему ты так думаешь?»

«Общая атмосфера колоритна, но мрачновата. Удобства, я бы сказал, минимальны».

Заа еще раз посмотрела по сторонам: «Аскетическая обстановка, не спорю. Более комфортабельные кельи, однако, обходятся дороже».

Глоуэн потерял интерес к ласковым садистическим шуткам: «Фексели знают, что вы нашли гробницу?»

Заа лениво повернулась и потянулась, разведя руки в стороны, бросила взгляд на Глоуэна через плечо. Глоуэн глядел на нее в полном изумлении.

«Конечно, — сказала Заа. — По какой другой причине они стали бы потворствовать всем нашим прихотям? Так повелось уже давно. Тысячи туристов тратят огромные деньги, слоняясь по степям и надеясь найти сокровище. Мы держим язык за зубами, и фексели нам не досаждают».

Глоуэн задумчиво рассматривал пьедестал. Странно: почему она с такой легкостью выдала ему столь драгоценный секрет? Она даже не попросила его хранить его в тайне. Как она может быть уверена в том, что он не устроит сенсацию, когда покинет Поганый мыс? По-видимому, она полностью доверяла его добропорядочности. Невероятно! Другие мысли, конечно, тоже приходили Глоуэну в голову, но он отказывался делать столь катастрофические выводы.

«И где же сказочное сокровище?» — спросил он.

«Саркофаг был разбит. Кости Зонка никто так и не нашел. Никаких сокровищ не было». Заа повернулась и медленно пересекла подземелье. Она остановилась и обернулась: «Ты идешь?»

Глоуэн последовал за ней, будто во сне. Должно было произойти что-то важное, но что и для чего? Он не мог догадаться — ум отчаянно уворачивался от догадок, не желая остановиться на понимании очевидного.

Заа задержалась у промоины в полу, где журчал ручеек, и обернулась: «Ты заметил родник?»

«Да. Надеюсь, это не сток канализации из семинарии — я осмелился попробовать воду».

Заа серьезно кивнула: «Вода жестковата, но пригодна для питья. Смотри, ручей стекает в трещину. У нас были другие постояльцы, с еще более тяжелыми психическими нарушениями; они надеялись избежать терапии и вылезти через это отверстие. Не рекомендую это делать. Проход постепенно сужается, и предприимчивый беглец не может вернуться. Даже если ему удается протиснуться в самом узком месте, он падает в глубокую темную яму, наполненную водой. Барахтаясь в холодной воде, он скоро тонет, и его ткани быстро минерализуются. Говорят, что один ловкий и худощавый кладоискатель проник туда с фонарем, разматывая за собой веревку. Ничего ценного он не нашел, но, посветив фонарем в бассейн, увидел на дне несколько белых фигур, застывших в различных позах. Некоторые из этих окаменелостей относятся еще ко временам Зеба Зонка; может быть, там, на дне холодного колодца, в беспросветном мраке лежит сам великий пират. Мы не даем себе труда проверить».

Глоуэн глухо произнес: «Сам этот бассейн мог бы стать аттракционом для туристов».

«Несомненно! Но мы не хотим иметь никакого дела с туристами! Суматоха, шум, мусор — наше терпение истощится очень скоро. Ни гробница, ни бассейн никогда не изменятся. Подумай только! Через миллион лет, когда людей уже не будет, другие разумные существа могут случайно найти этот колодец. Представь себе их удивление, когда они заглянут на дно!»

Глоуэн повернулся спиной к трещине: «Любопытная мысль».

«Не правда ли? Здесь, в усыпальнице, чувствуется течение времени. В полной тишине мне часто кажется, что я слышу бормотание голосов из далекого будущего, удивленных находкой в толще скалы». Заа отмела эту мысль небрежным движением пальцев: «Но нас это не должно беспокоить. Мы живем здесь и сейчас. Мы существуем! Мы сознаем свое существование! Мы его предопределяем! Мы правим мирами своего воображения, летящими через Вселенную подобно гигантским грохочущим колесницам!»

Немного помолчав, Глоуэн осторожно заметил: «Я удивлен тем, что вы доверили мне столь ценные сведения — особенно то, что касается Зонка и его гробницы».

«Почему нет? Ты же приехал сюда, чтобы получить информацию! Разве не так?»

«Верно. И все же...»

Заа отошла к пьедесталу. Присев на краю, она обернулась к Глоуэну: «И все же?»

«Нет, ничего».

«Садись, или мне придется стоять. Я не могу говорить, повернув голову назад, как сова».

Глоуэн осторожно присел на почтительном расстоянии, уголком глаза наблюдая за ординой. В тусклом свете далекого фонаря ее черты расплывались, придавая лицу причудливое очарование «не от мира сего».

Заа тихо сказала: «Как я упомянула, Лайла убеждена, что ты полон неумеренных, переливающихся через край эротических инстинктов, что от тебя буквально разит похотью».

«Надежды или опасения Лайлы — что бы это ни было — преувеличивают действительность раз в пятьдесят, — отозвался Глоуэн. — Ей вредно так возбуждаться, она становится жертвой своих фантазий. С другой стороны, если она не видит вокруг себя никаких мужчин, кроме отвратительных тварей вроде Мьютиса и Фьюно, я могу понять ее вожделения».

«Фьюно, между прочим, женщина».

«Что? Вы шутите!»

«Ни в малейшей степени».

«Ха! Удивительно, что несчастной Лайле вообще удается не сойти с ума».

«Ты находишь Лайлу сексуально привлекательной?»

Глядя в полумрак подземелья, Глоуэн нахмурился. Ситуация явно становилась чреватой щекотливыми возможностями. Ни в коем случае нельзя забывать о времени! Плок, наверное, уже получил сообщение и безотлагательно займется его вызволением из семинарии.

Тем временем, Заа казалась расслабленной и общительной — может быть, она соблаговолит предоставить ему требуемые сведения. Если он будет вести себя очень любезно, вполне вероятно, что она поддастся на лесть и развяжет язык. Глоуэн поморщился. Спору нет, теперь Заа казалась не столь карикатурным, почти человеческим существом — тем не менее, в ней оставалось что-то зловещее, что-то от скользкой белой рептилии. Двуногая ящерица, подземная саламандра-альбинос с бронзовыми кудряшками! Глоуэн снова поморщился. Нужно было гнать эти мысли — если Заа заподозрит, о чем он думает, она станет не только холодной, но и мстительной.

Весь этот ворох мыслей промчался в голове Глоуэна за какие-нибудь две секунды. О чем бишь она спросила? Находит ли он Лайлу сексуально привлекательной?

Глоуэн сказал: «Я отвечу совершенно откровенно. Как вам известно, мужчины возбуждаются не так, как женщины».

«Никогда не давала себя труда изучать этот вопрос».

«Так оно и есть. В случае Лайлы, серая ряса полностью лишает ее фигуры, а фигура у нее неважнецкая, прямо скажем. Бритая наголо голова не внушает никаких нежных чувств, и я видел трупы с более здоровым цветом кожи. Есть и положительные факторы, конечно: у нее правильные черты лица и красивые глаза. Она грациозна, в ее манерах заметно остаточное тоскливое изящество. Насколько я помню, мое внимание ее не особенно встревожило — напротив, она оживилась».

«По-видимому, новые ощущения беспокоили ее, вызывая одновременно чувство вины и замешательство, причину которых она видит в тебе — хотя, как я теперь понимаю, ее впечатления преувеличены. Так что же получается — ты находишь ее непригожей?»

«Непригожей, натянутой, неподатливой — называйте это, как хотите. Если бы ей позволили отрастить волосы, хорошо одели и дали порезвиться на солнышке, она могла бы показаться более или менее привлекательной».

«Любопытно! Значит, ты считаешь, что она непривлекательна?»

Глоуэн осторожно выбирал слова, стараясь ничем не задеть повелительницу помешанных философов: «Звездолетчики встречают женщин всех мастей. Они говорят, что ночью все кошки серы».

Заа задумчиво кивнула: «Лайла, конечно же, совершенно невинна. До сих пор она вела строгую мономантическую жизнь, ни в чем не отклонявшуюся от принципа единства. По некоторым причинам мы интересовались ее инстинктивной реакцией на близость привлекательного молодого человека, вроде тебя».

«Поэтому вы и назначили ее моей наставницей?»

«Отчасти поэтому».

«Неужели у нее раньше не было никакой возможности общаться с мужчинами?»

Заа печально рассмеялась: «Мне придется объяснить. Мономантики ставят своей целью полное Единство. Полимантики принимают Двойственность, но среди них преобладают особи мужского пола. Мономантики восстали под предводительством героических женщин, настоявших на равноправии полов и стремившихся к созданию расы, в которой сексуальность была бы не связана генетически с принуждением. В биологических лабораториях Штрока испытывались многие варианты, но результатам всегда чего-нибудь недоставало. Сперва зубенитов округа Лютвайлер считали великим достижением, окончательным успехом, так как они — как минимум некоторые из них — способны к самооплодотворению. В этом отношении Двойственность была побеждена; нам удалось усовершенствовать мономантические принципы и во многих других направлениях. Согласно нашему учению, «мужчина» и «женщина» — архаичные, по существу случайные термины. Мьютис — мужчина, Фьюно — женщина. Но они, скорее всего, даже не осознают свои половые различия, не выполняющие никаких функций. Мьютис — импотент, Фьюно бесплодна. Так обстоит дело с зубенитами. Способность их популяции к долгосрочному выживанию весьма сомнительна».

Глоуэн предусмотрительно не высказывал никаких мнений.

«Тем не менее, наши усилия успешны хотя бы в теоретическом отношении. Двойственность дискредитирована, ей нанесен сокрушительный удар, ее больше невозможно рассматривать как вдохновляющий философский принцип. Ты согласен?»

«Мне не подобает ни соглашаться с вами, ни отрицать то, что я еще не вполне понимаю».

«Отныне Единство — всеобщий закон! Мужчины и женщины равноправны во всех отношениях. Женщины освобождены от древнего проклятия деторождения. В свою очередь, мужчины больше не страдают от гормональных напряжений, приводивших к пустой растрате энергии и побуждавших их к нерациональному ухаживанию. Что ты об этом думаешь?»

«Любопытная точка зрения, — осторожно заметил Глоуэн. — Мои гормональные побуждения не причиняют мне никаких неудобств, и я не испытываю ни малейшего желания достигнуть Единства».

Заа улыбнулась: «Да будет тебе известно, что предложена новая теория. У нее много влиятельных сторонников, и я в их числе. Зубениты не вполне удовлетворяют нашим требованиям — по той или иной причине они не желают совокупляться и их популяция не возобновляется. Молодняк привозят из Штрока; без лабораторного импорта зубениты вымрут уже через пятьдесят лет».

«Лайла не выглядит, как типичная зубенитка — и вы, между прочим, тоже».

«У Лайлы интересная биография. Для того, чтобы продвинуть наши исследования в Штроке, мы привезли туда блестящего молодого генетика с Альфанора. Он не хотел ехать, но ему пришлось. От скуки он начал заниматься тайными экспериментами. По-видимому, в случае Лайлы он использовал высококачественную контрольную яйцеклетку и свою собственную сперму. Он вырастил эмбрион из зиготы в специальной колбе, не применяя секвестраторы или ингибиторы гормонов, но добавляя особые питательные вещества. Тем временем, возмущенный принуждением и неспособный отказывать себе в развлечениях, этот вундеркинд занялся вредительством при выполнении основных обязанностей. Он произвел на свет тысячу одноглазых одноногих созданий с синими пятнами по всему телу и гигантскими половыми органами — ему это, видите ли, показалось смешным. В другом чане он загубил три дюжины первосортных яйцеклеток, оплодотворив их спермой енота, забравшегося в лабораторию. Никто не заметил этой шутки, пока у младенцев не начали расти хвосты, после чего вредителя-генетика наказали с пристрастием.

Лайлу почти что постигла участь патологических выродков, но кто-то заметил, что она развивается нормально, и ей позволили жить. Но каким образом был достигнут столь впечатляющий результат, мы так и не узнали, потому что генетика уже не было в живых».

«Исключительно интересная история!» — заметил Глоуэн.

«В настоящее время Лайла напоминает женщину эпохи Двойственности. Мы не желаем ее смущать, и не делились с ней этой информацией. Похоже на то, однако, что эта новость до нее каким-то образом дошла».

«Все это очень замечательно, — прервал ордину Глоуэн, — но меня прежде всего интересует моя собственная судьба. Как долго вы собираетесь держать меня в этой дыре?»

«Вижу, что должна высказаться откровенно, — живо ответила Заа. — Как ты уже знаешь, мы приложили чрезмерные усилия, искореняя Двойственность. Мы можем производить зубенитов сколько угодно, но у них много негативных характеристик. Необходимы изменения. Следует ли внести поправки в мономантический синтораксис и рискнуть новой сексуальностью? Теория реформаторов, о которой я упомянула, допускает такую возможность с учетом естественных свойств протоплазмы. Из Штрока поступают самые неутешительные вести. Зиготы гибнут раньше, чем их успевают производить, растет тщедушный молодняк, частота аномальных нарушений достигла недопустимого уровня.

Судя по всему, для того, чтобы выжить, мы вынуждены вернуться к примитивным методам. Но каким образом? Наши мужчины подобны Мьютису и непригодны для выполнения этой задачи, наши женщины подобны Фьюно — одна мысль о совокуплении вызывает у них судороги.

Тем не менее, не все потеряно! Индивидуальные характеристики расходятся. У некоторых женщин еще бывают менструации, они могут зачать. С мужчинами дело обстоит гораздо хуже — бесполезное поголовье, вялое и тупое».

Глоуэн начинал нервничать: «Никогда нельзя знать наверняка! Может быть, они вас еще не подведут — оденьте девушек в красивые платья, позвольте им отращивать волосы и гулять на свежем воздухе, чтобы они хотя бы немного загорели. Вместо философии, учите их танцами песням, устраивайте веселые пирушки, не жалейте доброго вина! Вот увидите, парни не подкачают».

Заа с отвращением фыркнула: «Все это мы уже слышали. Был тут один так называемый специалист, заявлявший, что он досконально разбирается в человеческих эмоциях. Он заключил, что наши проблемы носят исключительно психический характер, и что нам необходим — как он выразился? — «курс сексуальной терапии». Мы проверили его теории на практике, в связи с чем нам пришлось терпеть всевозможные неудобства и понести разорительные расходы! И что же? В конечном счете оказалось, что жадность этого специалиста значительно превосходила его результативность».

Глоуэн притворился, что спрашивает из праздного любопытства: «Возникает впечатление, что вы говорите об экскурсии на остров Турбен».

«Разумеется. Разве одного такого эксперимента недостаточно?»

«И этот алчный ученый муж ничего для вас не сделал? У него были какие-нибудь рекомендации или хотя бы диплом, подтверждающий профессиональный опыт?»

«Результаты в лучшем случае можно назвать неопределенными. Он настойчиво рекомендовал продолжать выполнение программы, и ордина Сибилла должна была сообщить свои наблюдения и выводы, но она пропала без вести».

«Кто был этот специалист, как его звали?»

«Не помню. Организацией эксперимента занимались другие. Флоресте: так его звали. Он дирижирует труппой клоунов и шарлатанов. Лжец, готовый на все ради денег!»

Глоуэн глубоко вздохнул. Он узнал то, что хотел узнать, но Заа делилась сведениями подозрительно охотно и легко. Какими обязательствами она намеревалась его связать? Впрочем, это не имело значения — Плок должен был прибыть с минуту на минуту.

Как бы между прочим, Заа заметила: «Кстати, этот Флоресте и предупредил меня о твоем прибытии. Он не хочет, чтобы ты возвращался на Кадуол. По его словам, это нарушит его планы».

«Каким образом он узнал о моих передвижениях?» — в замешательстве спросил Глоуэн.

«Здесь нет никакой тайны. Твой сотрудник оставался в Фексельбурге, не правда ли?»

«Правда — Керди Вук».

«По-видимому, Керди Вук позвонил Флоресте, как только ты уехал на автобусе, и попросил, чтобы его снова приняли в труппу. Флоресте согласился, и теперь этот Керди его сопровождает. Каковы бы ни были твои надежды, связанные с Керди, забудь о них».

Глоуэн сидел, как оглушенный.

Заа продолжала: «А теперь перейдем к условиям реальности — я говорю об условиях так называемого договора. Вскоре после того, как ты приехал, ты произвел на меня положительное впечатление. Ты здоров, умен и неплохо выглядишь; с половыми функциями у тебя очевидно все в порядке. Я решила, что тебе следует попытаться оплодотворить тех наших женщин, у которых еще не прекратился процесс овуляции, и породить таким образом новое поколение — назовем его поколением «неомономантиков». Я нарочно свела тебя с Лайлой, будучи почти уверена в том, что возникнет требуемая ситуация. Но ты, по-видимому исключительно из озорства, напугал ее и привел в состояние, близкое к истерике. Конечно, еще не все потеряно — она настолько же заинтересована открывающимися возможностями, насколько испугана. Я распоряжусь, чтобы ей позволили отрастить волосы и немного загореть на солнце. Насчет других поступят сходные указания».

«На все это уйдут месяцы!» — в ужасе воскликнул Глоуэн.

«Разумеется. Теперь тебе следует представлять себе вещи именно в таком масштабе — возможно, потребуется гораздо больше времени, чем ты думаешь. Тем временем, ты можешь поэкспериментировать со мной. Я не бесплодна, не подвергалась генетическим модификациям и не боюсь. Напротив, меня это интересует».

Глоуэн напряженно спросил: «Это входит в условия так называемого договора?»

«Совершенно верно».

Глоуэн потерял способность мыслить логически. Одно было ясно: чтобы сбежать, нужно было как-то выбраться из усыпальницы Зонка. Покосившись на ордину, он заметил: «В этом подземелье условия так называемой реальности не способствуют достижению вашей цели».

«Здесь ничем не хуже, чем в любой келье семинарии».

«На твердой каменной тумбе?»

«А подстилка зачем?»

«И на том спасибо!»

Глоуэн разложил подстилку. Обернувшись, он увидел, что Заа сбросила рясу. В бледном желтом свете фонаря ее силуэт не был лишен привлекательности. Заа подошла вплотную и расстегнула рясу Глоуэна. Несмотря на необычность ситуации, Глоуэн почувствовал возбуждение. Они упали на подстилку. Теперь падающий сверху свет фонаря выявлял больше деталей. Глоуэн горячечно пытался убедить себя: «Я не вижу ни белой кожи, ни голубых вен, не острых коленей, ни острых зубов. Я не замечаю нелепость ситуации. Я не замечаю призраков, глазеющих пустыми глазницами...»

«Ах, Глоуэн! — выдохнула Заа. — Подозреваю, что Двойственность никогда меня не покидала. Я — ордина, но я — женщина!» Она закинула голову, и медно-красный парик откатился в сторону, обнажив ее узкий белый череп и черную татуировку на лбу.

Глоуэн издал сдавленный крик и вырвался: «Я не могу! Посмотрите на меня! Посмотрите на себя!»

Ордина молча надела парик и завернулась в рясу. Она стояла и смотрела на Глоуэна с непонятной кривой усмешкой. Наконец она сказала: «Похоже на то, что мне придется отрастить волосы и заняться гимнастикой под солнцем».

«Что будет со мной?»

Заа пожала плечами: «Делай, что хочешь. Изучай мономантику. Делай физические упражнения. Любуйся на колодец с окаменевшими утопленниками. Я предоставила всю информацию, без утайки! И пока я не буду удовлетворена твоими услугами — пока не остынет моя примитивная женская ярость — ты не покинешь Поганый Мыс!»

Заа быстро подошла к двери и постучала три раза. Дверь распахнулась — она вышла. Дверь захлопнулась.

Глоуэн сидел на краю пьедестала, вытянув широко расставленные ноги и глядя в пустоту. «Еще никогда, — думал он, — я не опускался так низко». Тем не менее, существовала возможность дальнейшего ухудшения ситуации.

Шло время — сколько времени? Больше часа, меньше суток. Кто-то что-то сказал на балконе, опустил на веревке корзину и ушел, не убирая горящий фонарь.

Не торопясь и не испытывая особого интереса, Глоуэн подошел посмотреть, что было в корзине. Ему соблаговолили подать обед: две кастрюльки с бобовым супом и рагу, кусок хлеба, кружку чая и три фрукта, напоминавших инжир. По-видимому, морить голодом его не собирались.

Глоуэн почувствовал, что очень хочет есть. В трапезной он только пару раз откусил от куска хлеба — сколько времени прошло с тех пор? Больше суток, меньше недели.

Глоуэн расправился со всей провизией и положил посуду в корзину. Теперь он почувствовал некоторый прилив сил и осмотрелся в тускло освещенной усыпальнице. Вода стекала в округлую расщелину чуть меньше метра в диаметре. Можно было заметить, что мокрый лаз довольно круто спускается. Наклонившись к трещине, можно было расслышать далекое непрерывное бульканье воды, падавшей в воду. Нервно передернув плечами, Глоуэн отвернулся. Может быть, когда-нибудь ему захочется опуститься на дно темного холодного колодца — но это время еще не настало.

Глоуэн вернулся к пьедесталу и сел на краю. Что теперь? «Что-нибудь должно случиться», — утешал он себя. Не может же человек просто-напросто жить днями и неделями и годами, заточенный в пещере! Увы, неумолимые законы природы свидетельствовали об обратном.

Тянулось время. Ничего не происходило — только в какой-то момент, очень нескоро, корзину с пустой посудой подняли, спустив другую корзину.

Глоуэн снова поел, устроился на подстилке, натянул на себя покрывало и заснул.

Измерение времени — дней и недель — становилось возможным благодаря тому, что одним суткам, по-видимому, соответствовали две корзины. После появления каждой второй корзины Глоуэн выцарапывал метку на плоском камне. На одиннадцатый день на балконе появился Мьютис. Он сбросил вниз чистую рясу и чистую простыню, после чего ворчливо спросил: «Мне приказано узнать, нужно ли тебе что-нибудь?»

«Да. Бритва и мыло. Бумага и письменный прибор».

Все, что Глоуэн попросил, оказалось в следующей корзине.

Прошло тридцать дней, сорок, пятьдесят. На пятьдесят второй день, если Глоуэн не ошибался в расчетах, должен был наступить его день рождения. Становился ли он теперь Глоуэном Клаттоком, полноправным служащим управления станции Араминта? Или ему предстояло быть Глоуэном ко-Клаттоком, наемным работником и кандидатом на выселение без какого-либо статуса?

Что происходило на станции Араминта? К этому времени кто-нибудь должен был начать наводить справки, пытаясь узнать, куда делся капитан Глоуэн Клатток. Что Керди скажет Бодвину Вуку? Правду? Маловероятно. Тем не менее, в любом случае Шард никогда не оставит поиски. Передвижения Глоуэна было нетрудно проследить, но что с того? Даже если Шард приедет в семинарию, даже если Заа пригласит его зайти и произвести обыск, к этому моменту еще одно тело будет лежать в беспросветном мраке на дне колодца, только и всего.

Тем временем Глоуэн пытался поддерживать физическую и психическую готовность к побегу. Бо́льшую часть дня он проводил, занимаясь гимнастикой и легкой атлетикой — бесконечно бегал по кругу, прыгал, пиная стену и соревнуясь с самим собой в точности и высоте ударов, ходил на руках, отрабатывал сальто-мортале. Привычка к упражнениям превратилась в одержимость, в занятие, заменявшее мышление. Каждый день все бо́льшую часть времени с того момента, когда он просыпался, до того момента, когда он засыпал, Глоуэн посвящал безжалостной самотренировке.

Прошло шестьдесят дней. Глоуэну становилось все труднее вспоминать мир за пределами пещеры. Вся известная реальность ограничивалась окружностью усыпальницы Зонка. Счастливчик Глоуэн Клатток! Тысячи туристов приезжали на Тассадеро в надежде найти чертову дыру в скале, знакомую ему до боли, до каждой трещинки между камнями! И в какой-то момент ослепительного озарения ему наконец стало ясно, что Заа с такой щедростью поделилась с ним всем, что знала, не потому, что доверяла ему, а потому, что, когда он предоставит все требуемые «договорные услуги», его молчание будет гарантировано самым определенным и бесповоротным образом. Заметив невзначай, что он находится в гробнице Зонка, ордина тем самым дала ему понять, что его ждет неминуемая смерть.

На шестидесятый день открылась нижняя дверь. В проеме стояла Фьюно: «Пошли».

Глоуэн поспешно собрал свои бумаги и последовал за старостой. Как и прежде, Фьюно провела его вверх по двум пролетам лестницы и коридору в келью, которую он занимал раньше. Ничего не говоря, староста вышла и закрыла дверь. Глоуэн сразу взобрался на стул: спрятанный им на шкафу рулон одежды и запасных простыней никто не тронул.

За дверью послышались какие-то шорохи. Глоуэн успел соскочил со стула как раз в тот момент, когда Мьютис распахнул дверь: «Пошли! Ты должен вымыться».

Глоуэн отстоял несколько минут под струей дезинфицирующей жидкости и последовавшим ледяным душем. Мьютис игнорировал отросшие волосы Глоуэна: «Оденься, как подобает, и ступай в келью».

Глоуэн молча подчинился. Когда он вернулся в келью, дверь снова закрыли — надо полагать, на замок. На столе его ожидал привычный ужин. Глоуэн поел на всякий случай, без аппетита. Через некоторое время Мьютис забрал посуду.

Дело шло к вечеру. Сиреневая дымка заката погасла — в небе проявилась мерцающая вьющаяся нить Пряди Мирцеи.

Прошло полчаса. Глоуэн продолжал сидеть за столом, перебирая принесенные с собой бумаги. Дверь открылась — неподвижно глядя перед собой, в келью неохотно вошла Лайла. Глоуэн с любопытством рассмотрел ее. На ней были белые брюки, серовато-бежевая блуза и сандалии. Вся ее внешность полностью переменилась — она почти не напоминала бледного большеглазого заморыша, которого Глоуэн встретил два месяца тому назад. Растрепанные каштановые локоны, слегка вьющиеся, обрамляли лицо, теперь казавшееся тонким и хрупким, а не исхудалым и болезненным. Судя по всему, Лайла проводила какое-то время на открытом воздухе — кожа ее приобрела смуглый оттенок загара. Ничто не позволяло судить, однако, о ее настроении.

Лайло медленно приблизилась. Глоуэн встал. Лайла остановилась и спросила: «Почему ты на меня уставился?»

«От удивления. Ты кажешься другим человеком».

Лайла кивнула: «Я чувствую себя другим человеком — человеком, с которым я еще не знакома».

«Тебя радует такая перемена?»

«Не знаю. Ты думаешь, я должна радоваться?»

«Конечно. Теперь ты выглядишь нормально — почти нормально. В любом городе никто не обратил бы на тебя внимания — то есть обратил бы, но только для того, чтобы полюбоваться».

Лайла пожала плечами: «Мне приказали измениться. Я боялась, что буду выглядеть нелепо, безвкусно, вульгарно».

«Твои опасения были напрасны».

«Ты знаешь, зачем я здесь?»

«Догадываюсь».

«Я смущаюсь».

Глоуэн не сдержал короткий смешок: «Смущение — роскошь, которую я теперь не могу себе позволить. Я забыл, что такое смущение».

Лайла встревожилась: «Не нужно об этом думать. Мы обязаны делать то, что от нас требуется. Поэтому я пришла».

Глоуэн взял ее за руки: «Надо полагать, Мьютис подглядывает».

«Нет. Стены сплошные, каменные. Здесь подглядеть невозможно».

«Рад слышать. Хотя бы этого развлечения я им не доставлю. Что ж, приступим, раз нет другого выхода».

Глоуэн подвел ее к койке. Лайла уперлась: «Мне кажется, я боюсь».

«Бояться нечего. Расслабься, вот и все».

Лайла последовала совету Глоуэна, и процесс закончился без непредвиденных событий. Глоуэн спросил: «А теперь какого ты мнения о Двойственности?»

Лайла прижалась к нему как можно теснее: «Не знаю, как объяснить. Мне, наверное, приходят в голову неправильные мысли».

«Какие?»

«Я не хочу делить тебя с другими».

«С другими? Сколько их, других?»

«Примерно дюжина. Если сегодня все получилось правильно, завтра к тебе придет Заа».

«Ты должна перед ней отчитаться?»

«Само собой. Она ждет меня в управлении».

«И ты снова ей скажешь, что я сексуальный маньяк?»

Лайла недоумевала: «Я ничего такого ей не говорила».

«Ты не возмущалась моими эротическими намеками и не дрожала, испуганная моими наглыми предложениями?»

«Конечно, нет! Даже если ты намекал на что-нибудь, я ничего не заметила».

«Почему же Заа уверяла меня, что я вел себя, как похотливый мерзавец?»

Лайла задумалась: «Наверное, она неправильно меня поняла. А может быть, она...» Лайла наклонила голову и шепнула Глоуэну на ухо: «...ревнует».

«Но сегодня ей пришлось справиться со своими чувствами».

«По необходимости. Я первая потому, что она хотела проверить, функционируешь ли ты надлежащим образом».

«И она собирается снова запереть меня в гробнице?»

«Не думаю — по крайней мере, пока ты хорошо выполняешь свои обязанности. А если ты не будешь их выполнять, Мьютис задушит тебя веревкой».

«В таком случае — не попробовать ли нам еще раз?»

«Если тебе так хочется».

Наконец Лайла покинула келью. Глоуэн подождал пять минут, после чего подошел к двери и попробовал ее толкнуть. Замок был закрыт.

Время настало. Одевшись в свой старый костюм, Глоуэн лег на койку.

Прошел час. Глоуэн подошел к двери и прижался к ней ухом. Ничего не услышав, он сразу, с лихорадочным сосредоточением приступил к делу.

Койка была собрана из деревянных компонентов, которые можно было легко внести или вынести по отдельности через узкую дверь. Матрас опирался на веревочную сетку. Глоуэн отделил сетку от рамы. Теперь в его распоряжении были крепкие боковые брусья.

Глоуэн придал койке примерно первоначальный вид — на тот случай, если кто-нибудь заглянет в келью. После этого он стал носить в туалетную каморку, одну за другой, шесть простыней, украденных из кладовой, и там разрывал их на полосы шириной сантиметров пятнадцать. Связав все полосы, он изготовил веревку длиной сорок метров — по его расчетам, этого должно было хватить.

Снова он прижался ухом к двери и прислушался. Ни звука.

Вооружившись брусом из койки и веревкой из той же койки, Глоуэн взобрался на стол и широко открыл обе половины разделенного столбиком окна. Он внимательно рассмотрел металлический столбик, преграждавший ему путь. Существовали несколько способов удаления этого препятствия. Простейший заключался в том, чтобы сломать шов в основании столбика.

Глоуэн привязал конец деревянного бруса к нижней части столбика, многократно обматывая его веревкой для того, чтобы брус служил рычагом, усиливающим момент вращения. Глоуэн осторожно повернул другой конец бруса, сделав два шага поперек кельи. Веревка, как он и ожидал, растянулась. Вернув брус в исходное положение, Глоуэн затянул крепления и снова повернул брус. Послышались скрежет и резкий треск — шов лопнул.

Глоуэн удовлетворенно вздохнул. Сгибая столбик к себе и от себя, он скоро отломил его полностью. Путь к побегу был свободен!

Не теряя ни секунды, Глоуэн крепко привязал узловатую веревку из простыней к деревянному брусу, который он использовал теперь как распорку, установленную поперек окна. Сбросив веревку в окно, он сразу вылез наружу и в темноте, быстро перебирая руками, соскользнул по веревке вниз.

Подошвы его прикоснулись к скалистому склону. «Прощай, семинария! — сказал Глоуэн, почти задыхаясь от радости. — Прощай, прощай, прощай!»

Повернувшись спиной к стене, Глоуэн осторожно, но поспешно спустился с крутого холма, опьяненный свободой. Вскоре он уже пересек площадь городка.

В закрытом автовокзале было темно. Рядом стоял автобус с открытой настежь передней дверью. Глоуэн заглянул внутрь: водитель спал на задней скамье. Глоуэн растолкал его: «Хотите заработать пятьдесят сольдо?»

«Еще бы! Это моя месячная зарплата!»

«Вот пятьдесят сольдо, — протянул деньги Глоуэн. — Отвезите меня в Фексельбург».

«Сейчас? Утром вы можете уехать, заплатив гораздо меньше за обычный билет».

«Мне нужно в город по срочному делу, — настаивал Глоуэн. — Кстати, обратный билет у меня уже есть».

«Вы турист, как видно?»

«Турист».

«Ходили, небось, наверх, в семинарию? Там туристов не особенно жалуют».

«Мне тоже так показалось», — ответил Глоуэн.

«Не вижу, почему бы не выполнить вашу просьбу. По срочному делу, говорите?»

«Да. Я забыл позвонить по телефону человеку, который ждет моего звонка».

«Ай-ай-ай. Ну, теперь, наверное, все обойдется. А я заработаю на вашей забывчивости».

«Увы! Такова жизнь».

Автобус ехал по ночной дороге под небом, усеянным незнакомыми Глоуэну созвездиями. Ветер налетал резкими порывами, вздыхая вокруг автобуса и сгибая чернеющие в звездном свете силуэты фруков.

Водитель по имени Бэнт, молодой здоровяк-фексель благодушного нрава, проявлял склонность к болтливости. Глоуэн, однако, отвечал на его замечания односложно, и через некоторое время Бэнт замолчал.

Через два часа Глоуэн спросил: «Насколько я понимаю, по расписанию автобус должен выезжать из-под Поганого Мыса рано утром. Как это получится, если мы уже уехали?»

«Я об этом уже думал, — отозвался Бэнт. — Не вижу никакой проблемы. В простейшем варианте утреннего автобуса просто не будет, а значит и проблемы не будет. Но можно устроить и так, чтобы никто не возмущался. Через час-полтора мы доедем до развилки у Фликена. Там я позвоню Эсмеру, моему сменщику, и пообещаю ему пять сольдо за то, чтобы он выехал на старом зеленом «Специаль-Делюксе» и обслужил утренних пассажиров. Эсмер будет только рад подработать, и пассажиры будут довольны. Лично я не вижу никаких причин проливать слезы по поводу одной пропущенной смены».

«Удачное решение. Когда, вы говорите, мы приедем на развилку? Мне тоже нужно позвонить».

«Примерно через час-полтора. Я еду помедленнее из-за сильного ветра. Такие шквалы непредсказуемы на высокой скорости. А вы как думаете?»

«Безопасность прежде всего. Лучше приехать попозже живыми, чем разбиться».

«Вот именно! — одобрил Бэнт. — Эсмеру сколько ни говори, втолковать невозможно: мертвому лишние полчаса не помогут. Он уже опоздал, спешить некуда! Время полезнее на этом свете, я так считаю».

«Я тоже так считаю, — отозвался Глоуэн. — По поводу телефона на развилке у Фликена: уже глубокая ночь. Нам дадут позвонить?»

«Без всякого сомнения! Килумс спит на втором этаже, но звон одного или двух сольдо живо заставит его спуститься».

Разговор снова прервался. Мысли Глоуэна упорно продолжали возвращаться к семинарии. Он пытался догадаться, когда будет обнаружен его побег. Не позднее рассвета, скорее всего раньше. Может быть, кто-то уже заглянул в его опустевшую келью. Глоуэн ухмыльнулся, представив себе переполох, который вызовет его отсутствие — тайна гробницы Зонка вырвалась на белый свет! Глоуэн давно уже размышлял над возможными последствиями такой ситуации, и теперь не мог дождаться возможности позвонить по телефону.

Впереди появились тусклые огоньки. Бэнт указал на них рукой: «Фликен!»

«Почему горит свет? Кто-то не спит?»

«Это фонари. Они их не выключают на ночь — в степи темно, мрачно».

«А когда примерно мы могли бы приехать в Фексельбург?»

«Нужно будет подкрепиться миской горячего супа — утро-то прохладное! И кусок мясного пирога не помешает. Перерыв займет где-то полчаса, в том числе телефонный звонок... Ну, к рассвету будем в городе. В это время года ночи короткие».

К рассвету, если не раньше, о побеге Глоуэна знали бы и в семинарии, и в любом месте, куда позвонила бы ордина Заа. Глоуэн внезапно почувствовал странное волнение — будто сзади, со стороны Поганого Мыса, изошла волна настолько дикой ярости и ненависти, что она настигла автобус и на мгновение заставила душу уйти в пятки. Ошибался он или нет, но с этого момента Глоуэн был уверен, что его побег обнаружили.

Автобус подъехал к развилке у Фликена и остановился перед универсальным магазином. Бэнт вылез из кабины, подошел к двери магазина и протянул за веревку колокольчика. «Килумс! — закричал он. — Вставай! Успеешь поспать, ты вечно спишь! Килумс! Где тебя носит?»

«Иду, иду! — прохрипел Килумс из окна второго этажа. — Это ты, Бэнт? Что тебе нужно?»

«Горячего супа и телефон. Вот этот господин заплатит тебе сольдо, а если не заплатит, я заплачу. Конечно, ты у нас такая важная персона! Паршивое сольдо для тебя ничего не значит. Можешь идти спать, скатертью дорога!»

«Я важная персона, это ты точно подметил! Особенно после того, как мне заплатят! Суп тебе?»

«И мясного пирога, да и кекс с изюмом не помешает. Открывай давай! Все ноги уже продуло!»

«Потерпишь! Дай хоть халат натянуть».

Дверь открылась. Глоуэн и озябший водитель зашли в магазин. «Где у вас телефон?» — сразу спросил Глоуэн.

«На конторке. Но прежде всего, чтобы мы не забыли — сольдо».

Глоуэн протянул старику монету и направился к телефону. Он набрал номер представительства МСБР в Фексельбурге, и через некоторое время дежурный соединил его с квартирой командора и арбитра Патрика Плока. Услышав его спокойный бодрый голос, Глоуэн почувствовал такое облегчение, что у него задрожали колени.

«Да? — спросил Плок. — Кто это, и что вам нужно?»

Глоуэн назвался: «Надеюсь, вы меня помните. Два месяца тому назад я уехал к Поганому мысу, чтобы навести справки в семинарии».

«Прекрасно помню. Я думал, вы давно вернулись на Кадуол».

«Меня предал мой сотрудник. Вместо того, чтобы известить вас о том, что я не вернулся, он предпочел дезертировать и присоединился к труппе «Лицедеев» Флоресте. Меня продержали два месяца узником в усыпальнице Зонка, в пещере под Поганым Мысом. Я только что сбежал и звоню вам из Фликена. Такова вкратце суть вещей, но есть более важная информация».

«Продолжайте».

«Фексельбургская полиция все прекрасно знает про гробницу Зонка — и то, где она находится, и то, что в ней нет никаких сокровищ. Они держат эти сведения в тайне и поэтому смотрят сквозь пальцы на любые безобразия, которые творятся в мономантической семинарии. Для них важнее, чтобы туристы не узнали о гробнице. Подозреваю, что как только ордина Заа обнаружит мой побег, она предупредит фексельбургские власти, и те попытаются перехватить меня по дороге».

«Думаю, вы совершенно правы, — ответил Плок. — На самом деле мы только и ждали удобного повода устроить чистку в фексельбургской полиции. Дайте мне подумать одну минуту. Вы сейчас в магазине на развилке у Фликена?»

«Да».

«Как вы туда попали?»

«Нанял автобус».

«Когда, по вашему мнению, обнаружат ваш побег?»

«Минут пятнадцать тому назад я почувствовал что-то странное — телепатический ужас, если хотите. Уверен, что побег уже обнаружен. В любом случае они узна́ют, что меня нет, не позднее рассвета».

«Я вылечу к вам сейчас же, с отрядом оперативных агентов. Ждите нас примерно через полчаса. На тот случай, если фексельбургская полиция нас опередила, поручите водителю автобуса ехать в Фексельбург, но сами оставайтесь в магазине. Полиция, скорее всего, поедет по дороге, но даже если они полетят, они приземлятся, увидев автобус, чтобы его обыскать — это их задержит. Вы меня понимаете?»

«Прекрасно понимаю».

«Мы сделаем все возможное. До скорой встречи!»

Бэнт тоже воспользовался телефоном, чтобы договориться с Эсмером о замене. После этого он повернулся к Глоуэну: «Нам пора в дорогу, если вы хотите приехать на рассвете».

«Мои планы изменились, — сказал Глоуэн. — Вы поедете в Фексельбург без меня».

Круглое лицо Бэнта чуть вытянулось от удивления: «А вы останетесь, что ли?»

«Именно так».

«Вы не шутите? Вы хотите, чтобы я вез в город пустой автобус?»

«Если пятьдесят сольдо — не шутка, все остальное не имеет значения».

«Золотые слова! В таком случае, до свидания. Рад был возможности вас подбросить».

Автобус уехал. Глоуэн задобрил старика Килумса еще одним сольдо: «Мне нужно подождать друзей — они скоро приедут. Вы можете идти спать. Если мне что-нибудь понадобится, я вас позову».

«Как вам будет угодно», — Килумс поднялся по лестнице в спальню. Глоуэн выключил свет и, усевшись у окна, приготовился ждать в темноте.

За окном мерцали холодные звезды степной ночи; в уме Глоуэна, быстро сменяя друг друга, возникали и пропадали образы прошедших двух месяцев. Никогда в жизни он не чувствовал такой дикой радости, как в тот момент, когда его подошвы коснулись неровного скалистого склона! Что, если бы внизу, под окном, ждали ухмыляющиеся Мьютис и Фьюно? Ему даже думать не хотелось о таком повороте событий. Заживет ли в его памяти, когда-нибудь, глубокая рана, нанесенная самодурствующими философами? Наверное, нет. Даже сейчас у него мурашки бежали по коже от одной мысли о нелепых, безобразных вещах, которые с ним вытворяли в семинарии. С ним, с Глоуэном Клаттоком! А чему тут удивляться? Космосу нет никакого дела до человеческих представлений — ни до чего человеческого вообще.

Так он сидел, мрачно размышляя, и еще одно новое, неведомое чувство наполнило его потрясенный ум: мимолетное дуновение душераздирающей скорби и горечи, печали бездонной, немыслимой, превосходящей всякие человеческие представления, способной, если дать ей волю, сразить наповал без самоубийства.

Глоуэн спрашивал у ночи: что с ним происходит? До сих пор он даже не подозревал о возможности таких восприятий. Что это, плод воображения или действительность? Возможно, одинокое заключение в гробнице Зонка наделило его какой-то дополнительной — и непрошеной, даже нежелательной — способностью.

Необъяснимое настроение прошло, оставив лишь ощущение холода и отчужденности. Глоуэн вскочил и стал прохаживаться взад и вперед, разминая руки привычными гимнастическими жестами.

Прошло двадцать минут, полчаса. Глоуэн вышел и стал стоять у входа. С неба спустился большой черный автолет с девятиконечной серебряной звездой — эмблемой МСБР — на носу. Автолет приземлился на пустом заднем дворе магазина. Из него вышли командор Плок и еще пять человек: двое в форме агентов первого уровня и три рекрута.

Глоуэн вышел им навстречу, и все они ввалились в магазин, снова разбудив старого Килумса. Глоуэн заказал горячий суп для новоприбывших. Затем, следуя указаниям Плока, он позвонил в центральное отделение фексельбургской полиции: «Говорит капитан Глоуэн Клатток. Соедините меня с суперинтендантом Вуллином, по важному делу».

Последовал язвительный ответ: «Посреди ночи? Вам, наверное, приснилось, что вы на другой планете. Суперинтендант Вуллин будет храпеть до второго пришествия аватара Гундельбаха! Позвоните утром».

«Мое дело не терпит отлагательств. В таком случае соедините меня с инспектором Барчем. Скажите ему, что звонит капитан Глоуэн Клатток».

Инспектор Барч подошел к телефону: «Капитан Клатток? Не ожидал услышать ваш голос! Я думал, вы уже вернулись домой. Почему вы звоните? Честно говоря, в такое время все нормальные люди спят».

«Я звоню, потому что у меня есть информация чрезвычайной важности, а также потому, что я вне себя от возмущения и злости. Обе причины достаточны».

«По-видимому, вам пришлось пережить любопытные приключения».

«Очень любопытные! — Глоуэн вкратце изложил все, что с ним произошло, постоянно подчеркивая свое негодование и призывая безотлагательно и официально принять необходимые ответные меры. — У меня нет слов! Это какие-то сумасшедшие извращенцы! Так обращаться с офицером полиции! Это просто ни в какие ворота не лезет!»

«Вы правильно выразились, — не возражал Барч. — «Извращенцы» — точное определение. Именно по этой причине, из брезгливости, мы предпочитали раньше ими не заниматься. Пожалуй, они слишком распустились. Пора их приструнить».

Глоуэн не успокаивался: «Меня продержали два месяца в пещере, где, как они утверждают, был захоронен Зеб Зонк. Само собой, там нет никакого сокровища. Но тайное наконец стало явным — теперь каждый узнает, что искать-то, в сущности, нечего». Пока Глоуэн говорил, он подумал, что Барч, скорее всего, знал о его заключении. Говорить дружеским тоном стало гораздо труднее.

Барч, по всей видимости, не испытывал таких трудностей, но происходящее его явно забавляло: «Вы пережили крупные неприятности. Тем не менее, факт остается фактом — округ Лютвайлер находится за пределами нашей юрисдикции».

«И вы не намерены принимать какие-либо меры?»

«Не торопитесь! На Тассадеро все не так просто. Дела делаются определенным образом, и дважды два нередко равно семи, а то и тридцати семи, в зависимости от того, кто считает».

«Не совсем вас понимаю, — пожаловался Глоуэн. — Мне нужна простота, мне нужны результаты! Пожалуй, будет лучше, если я извещу МСБР, так как вас слишком беспокоит вопрос о юрисдикции. Юрисдикция МСБР ограничивается только Ойкуменой».

«Совершенно верно. Именно поэтому их деятельность неэффективна, — возразил Барч. — Местные агенты МСБР — подхалимы и крючкотворы. Если вы хотите результатов, вы правильно сделали, что обратились к нам. Вы находитесь на развилке у Фликена, насколько я понимаю?»

«Да, в магазине Килумса».

«Подождите у телефона. Я позвоню суперинтенданту Вуллину. Не сомневаюсь, что он распорядится устроить настоящую облаву в мономантической семинарии. Но не звоните в МСБР — они только помешают».

«Как скажете».

Прошло полминуты, и Барч перезвонил: «Суперинтендант просит, чтобы вы оставались во Фликене и ждали. Он решил принять срочные меры».

«Какие именно?»

«Суровые и решительные, уверяю вас! Мы обсудим возможности позже. Главное — никому пока не говорите о ваших злоключениях».

«Не вижу, почему нет. Я вправе говорить с каждым, кого это интересует, тем более что я однозначно определил местонахождение гробницы Зонка и знаю наверняка, что в ней ломаного гроша не найдешь. Эту новость необходимо распространить как можно быстрее, чтобы больше никто не обманывал туристов».

«Альтруистическая точка зрения, — отозвался инспектор Барч. — Вы уже кому-нибудь рассказывали свою историю?»

«Еще никто не проснулся».

«Мы прибудем очень скоро».

«Вам понадобится большой автолет».

«Зачем?»

«В мономантической семинарии тридцать человек. Я предъявляю обвинения каждому из них и хочу, чтобы каждого арестовали».

«Не знаю, получится ли это сегодня», — сказал Барч.

«Тогда не беспокойтесь. Я позвоню в МСБР».

В голосе инспектора Барча послышалось напряжение: «Сегодня предлагаю арестовать только главарей. После этого мы всегда успеем решить, что делать с остальными. Большинство из них — просто-напросто тронутые религиозные фанатики. Нам придется разбираться по ходу дела, кто в чем виноват. В любом случае, подождите нас! Никуда не уходите и ни с кем не говорите — в противном случае все расследование может быть скомпрометировано».

«Это очень маловероятно. Инспектор Барч, вы что, тянете время?»

«Нет, что вы! Ни в коем случае! Мы прилетим через несколько минут и все объясним».

Телефон замолчал. Глоуэн отвернулся, усмехаясь: «Барч бесконечно терпелив!»

«Только до тех пор, пока не прибудет. Теперь нам нужно решить, как с ними поступить. Важно поймать негодяев с поличным, так сказать».

«Но не ценой моей жизни, я надеюсь».

«Конечно нет».

Прошло еще полчаса. Вокруг степи над горизонтом забрезжила первая серебристая полоска — пейзаж озарился водянисто-молочным сумрачным полусветом. Из неба спустился автолет фексельбургской полиции. Как только он приземлился перед входом в магазин, из него бодро выскочили инспекторы Барч и Танаквиль с двумя патрульными полицейскими.

Глоуэн ждал у входа. Четверо офицеров размашистыми шагами направились к нему. Инспектор Барч дружески поднял руку: «Вы, конечно, помните инспектора Танаквиля?»

«Разумеется!»

«Ваша жизнь полна приключений!» — заметил Барч.

«Верно, — отозвался Глоуэн. — Очень неприятных приключений. Но я в недоумении».

«Почему?»

«В вашем автолете только четыре места. Нас пятеро, причем необходимо арестовать еще по меньшей мере пятерых или шестерых человек в семинарии».

«Что ж, Глоуэн, по правде говоря, не все так просто, как ты себе представляешь. Ордина уже довольно давно известила нас о том, что ты удрал из кельи. Как я упоминал, в округе Лютвайлер мы позволяем ордине Заа наводить свои порядки. Она предъявила тебе серьезные обвинения и желает, чтобы тебя вернули в семинарию».

«Вы шутите! — возмутился Глоуэн. — Я — офицер МСБР!»

«Я редко шучу. Такова одна из возможностей, о которых мы говорили. Суперинтендант Вуллин был раздражен тем, что его разбудили посреди ночи, и предложил второй вариант, так называемый «фексельбургский гамак». Учитывая все обстоятельства, я думаю, что мы выберем этот вариант».

«Ваши манеры почти оскорбительны, — холодно сказал Глоуэн. — Я ничего не знаю о ваших гамаках и знать не желаю».

Барч только рассмеялся: «Хочешь или не хочешь, я тебе все объясню. Мы применяем этот метод, когда в четырехместном автолете летят четверо полицейских, которым нужно перевезти преступника. Преступник летит в гамаке». Повернувшись к двум подчиненным, инспектор Барч приказал: «Ну-ка, покажите нам расторопное обращение с гамаком! Здесь холодно, и я хочу успеть домой к завтраку».

«Прекрасная мысль! — одобрил Глоуэн. — Я тоже не прочь позавтракать. В семинарии отвратительно кормят».

«Боюсь, что сегодня тебе будет не до завтрака».

Патрульные приблизились к Глоуэну; один из них нес моток веревки.

«Можете не беспокоиться, — сказал Глоуэн. — Я лучше подожду автобуса».

«Давай, Глоуэн! Ближе к автолету. Что, ты не хочешь идти? Ничего, мы поможем. Ферль, займись веревкой. Раз-два, взяли...»

Два патрульных схватили Глоуэна под локти и подтащили к автолету. Там Ферль накинул веревочную петлю ему на щиколотки, затянул ее, связал ему руки узлом внахлест, а другим узлом внахлест стянул шею. Два конца веревки пропустили через открытый грузовой люк автолета в кабину, где их можно было отпустить в удобный момент над степью.

«Вы забываете», — сказал Глоуэн.

«Э? Что еще?»

«Я — офицер МСБР».

«По этому поводу у меня нет к тебе никаких особых претензий, — рассеянно бросил Барч. — Господа, вы готовы? Тогда поехали!»

Из-за полицейского автолета вышел командор Плок, направивший пистолет на группу из четырех полицейских: «Что тут происходит?»

«О-хо-хо, — сказал Барч. — Патрик Плок».

Плок переводил взгляд с одного лица на другое: «Узнаю инспекторов Барча и Танаквиля».

«Это мы, — неожиданно глухим, подавленным голосом ответил Барч. — Похоже, что наивный юнец Глоуэн сыграл с нами шутку».

«Злую шутку», — добавил Танаквиль.

«Нечто в этом роде, — кивнул Плок. — Но, если вы не забыли, он вас предупреждал снова и снова, что вы совершаете незаконное нападение на офицера МСБР».

Барч жалобно произнес: «Я думал, он просто петушится!»

Двое рекрутов МСБР подошли сзади к фексельбургским полицейским, обыскали их и конфисковали оружие. Третий освободил Глоуэна от «фексельбургского гамака».

Глоуэн заявил: «Я разочарован действиями инспекторов Барча и Танаквиля. Они серьезно намеревались меня убить. Странно. В Фексельбурге они говорили со мной очень дружелюбно. Мне придется пересмотреть мои представления о человеческой природе».

«Приказ есть приказ, — сказал Барч. — Мы его только выполняли».

«Кто отдал приказ?» — спросил Плок.

«Позвольте мне хотя бы не доносить, командор. Я хотел бы сохранить хоть какое-то достоинство».

«Здесь, в округе Лютвайлер, ко мне следует обращаться как к главному исполнительному арбитру».

«Как вам угодно, главный арбитр».

«Боюсь, что вынужден настаивать на ответе, Барч. Вы можете умереть здесь и сейчас доносчиком, потерявшим всякое достоинство, или верным служакой, полным достоинства — в реке пурпурной слизи».

«Вот до чего дошло!»

«Вы в округе Лютвайлер. Вы хладнокровно пытались совершить преднамеренное убийство агента МСБР. Вы знаете правила».

«Да, я знаю правила».

«Вам не придется сегодня завтракать, но в утешение я могу сказать вам следующее. Многие из ваших руководителей сегодня не будут ужинать в ресторанах своих любимых курортов. Мы, подхалимы и крючкотворы, решили почистить фексельбургскую полицию. Еще раз: кто отдал приказ?»

«Вуллин, естественно! Вы это прекрасно знаете».

«Никто из вышестоящих чинов не замешан?»

«Я не осмелился бы звонить вышестоящим чинам посреди ночи».

«Вуллин мог осмелиться — и перед смертью он мне скажет».

«Зачем его спрашивать? Все они замешаны, как один».

«Через неделю ни одного из них не будет. Вы только первые ласточки — надеюсь, это соображение скрасит ваши последние помыслы».

Плок выстрелил четыре раза, и на дорогу легли четыре трупа.

Войдя в магазин, Плок вызвал побелевшего Килумса: «Насколько я понимаю, у вас есть какой-то автофургон?»

«Да, разумеется, очень хорошая машина — мы на ней возим товар из Фексельбурга».

«Вот десять сольдо. Погрузите эти четыре тела в автофургон, отвезите их в степь и выбросьте там, где они никому не будут докучать вонью. Как вы заметили, мы — офицеры МСБР. Приказываю никому ничего не говорить о том, что здесь произошло».

«Никому! Никогда! Ни слова!»

«Тогда поторопитесь, пока вся деревня не собралась поглазеть, что тут делается».

Плок вернулся на дорогу. Глоуэн, рассмотрев со всех сторон личное оружие фексельбургских полицейских, выбрал себе небольшой пистолет и опустил его в карман пиджака.

«Здесь мы закончили, — подвел итог командор Плок. — Нанесем визит философам?»

«Я готов», — отозвался Глоуэн.

«Полицейский автолет нам пригодится», — заметил Плок. Повернувшись к двум агентам первого уровня, он сказал: «Кильте и Нардьюк, следуйте за нами к Поганому Мысу в конфискованном автолете».

Звезда Зонка, поднимаясь на востоке, пролила бледный утренний свет на округ Лютвайлер. Два автолета скользили над степью вдоль дороги, по которой Глоуэн ехал в автобусе ночью в противоположном направлении.

Уставший Глоуэн сидел, расслабившись в полудреме, пока его не разбудил голос Плока: «Скоро Поганый Мыс».

Глоуэн выпрямился и попытался сосредоточиться. Впереди, высоко в воздухе, торчала черная скала Поганого Мыса. Глоуэн показал рукой: «Примерно на полпути до вершины — видите? — оконные стекла отражают солнце. Это и есть семинария».

Обогнув скалу, автолеты приземлились на центральной площади городка. Прибывшие высадились и, не теряя времени, стали подниматься по серпентину дороги, ведущей к семинарии. Только Мааз, младший из рекрутов, остался сторожить автолеты и поддерживать связь с управлением в Фексельбурге.

Направо, налево, снова направо, снова налево и все время вверх шагали, тяжело дыша, шесть человек. Наконец они подошли к фасаду семинарии. Плок поднял дверной молоток и постучал — один, второй, третий раз. Ответа не было. Командор попробовал нажать на дверь, но она не подавалась. Наконец дверь чуть-чуть приоткрылась, раздражающе скрипя петлями. В щель выглянул Мьютис. Рассмотрев группу офицеров, он ничем не показал, что узнал Глоуэна. «Что вам нужно? — прорычал староста. — Здесь мономантическая семинария. Мы ничего не знаем про Зеба Зонка и его сокровища. Проваливайте!»

Плок открыл дверь, отталкивая упирающегося и протестующего Мьютиса. «Что вы делаете? — возмущенно завопил Мьютис. — Назад, или вам не поздоровится!»

Агенты МСБР зашли в вестибюль семинарии: «Приведи сюда ордину Заа! Быстро!»

«Кто ее вызывает?» — упрямо и угрюмо спросил Мьютис.

Глоуэн рассмеялся: «Не тяни время, Мьютис! Ты прекрасно знаешь, кто ее вызывает и почему. Это выездная команда МСБР — вы попали в переплет».

Мьютис ушел и через некоторое время возвратился в сопровождении ордины. Заа остановилась в проеме сводчатого прохода и спокойно рассмотрела группу прибывших. Сегодня на ней была та тяжелая серо-коричневая ряса, в которой Глоуэн увидел ее впервые. Она заметила его присутствие и неподвижно смотрела на него целых три секунды. Глоуэн сказал: «Если вы не забыли, я предупреждал вас о том, что незаконное задержание агента МСБР неизбежно повлечет за собой серьезное наказание. Для вас настало время убедиться в справедливости моего предупреждения».

Заа резко обратилась к Плоку: «Вы по какому делу? Говорите и не задерживайте меня, после чего немедленно удалитесь!»

«Глоуэн уже намекнул на то, по какому делу мы прибыли, — спокойно ответил командор Плок. — Спешить некуда, так как мы собираемся делать свое дело аккуратно и методично».

«О чем вы говорите? Вы понимаете, что находитесь в мономантической семинарии?»

«Благодарю вас за подтверждение! — съязвил, не улыбаясь, командор. — Теперь я уверен, что обращаюсь по адресу и не совершил непростительную ошибку. С этой минуты вы и все обитатели семинарии арестованы по обвинению в преступлениях, совершенных по отношению к капитану Глоуэну Клаттоку. Вы можете распорядиться, чтобы остальные семинаристы собрались на площадке перед входом в семинарию».

Заа не проявила никаких признаков намерения подчиниться. С каменным лицом она заявила: «Ваша юрисдикция на семинарию не распространяется. В округе Лютвайлер мы устанавливаем законы. Вы обязаны удалиться. В противном случае вы понесете ответственность согласно местным законам».

Плок потерял терпение: «Делайте, что вам сказано, и пошевеливайтесь! Если вы сейчас же не подчинитесь, мои люди вас свяжут и вынесут наружу». Заа пожала плечами и, повернув голову, сказала Мьютису: «Созови общее собрание перед крыльцом». Отдав это распоряжение, она повернулась и собралась уходить.

«Куда вы идете?» — спросил Глоуэн.

«Не твое дело».

«Будьте добры, отвечайте на вопросы», — строго произнес Плок.

«У меня есть личные дела, не терпящие отлагательства».

Плок повернулся к одному из подчиненных: «Ступай вместе с ней и проследи, чтобы она не уничтожила никакие документы».

«Дела могут подождать», — тут же сказала ордина.

Мономантические семинаристы один за другим спустились по лестнице и вышли на дорогу, щурясь на утреннюю звезду Зонка.

Плок спросил ордину: «Это все?»

Заа взглянула на Мьютиса: «Все спустились?»

«Все до единого».

Плок обратился к толпе в рясах: «В вашей семинарии были совершены преступления. Их подробное описание еще не подготовлено, но в серьезности этих преступлений сомневаться не приходится. Каждый из вас в какой-то степени виновен. Все вы соучастники — и те, кто непосредственно совершали преступления, и те, кто в это время занимались другими делами, и даже те, кто ничего не замечали, погруженные в медитацию. Все вы понесете наказание».

Глоуэн в замешательстве и с растущим беспокойством переводил взгляд с лица на лицо: «По меньшей мере одной семинаристки здесь нет. Где Лайла?»

Никто не ответил. Глоуэн обратился непосредственно к ордине: «Где Лайла?»

Заа холодно усмехнулась: «Ее с нами нет».

«Это и так понятно. Где она?»

«Мы не обсуждаем наши внутренние дела с посторонними».

«Я с вами ничего не обсуждаю. Отвечайте на вопрос: где Лайла?»

Заа безразлично пожала плечами и стала смотреть на степь. Глоуэн повернулся к Мьютису: «Где Лайла?»

«Мне не разрешено ничего говорить».

Один из семинаристов, молодой человек, стоявший чуть поодаль от остальных, резко отвернулся, не в силах скрыть отвращение. Глоуэн обратился к нему: «Скажи мне, где Лайла?»

Заа резко повернулась к юному семинаристу: «Дантон, тебе запрещено отвечать на вопросы!»

Дантон отозвался монотонным, упрямым голосом: «При всем моем уважении, ордина, перед нами высокопоставленные офицеры полиции. Я обязан ответить на их вопросы».

«Совершенно верно, — поддержал его Глоуэн. — Будь так добр, ответь на мой вопрос».

Опасливо покосившись на ордину, Дантон произнес: «Примерно в полночь они заметили, что тебя нет. В наших кельях мы слышали крики ярости и не понимали, что происходит».

«Примерно в полночь, ты сказал?»

«Чуть позже полуночи — точно не знаю, когда именно».

Чуть позже полуночи, в автобусе по пути к развилке у Фликена, Глоуэн почувствовал горячую волну ярости и ненависти, и даже пошатнулся от ее наплыва. Телепатия? Возможно — хотя в таких случаях никогда нельзя исключить совпадение.

«И что произошло потом?»

Заа снова приказала: «Дантон, больше ничего не говори!»

Дантон, тем не менее, продолжал унылой скороговоркой: «Поднялся ужасный шум, все кричали. Во всем винили Лайлу. Ее обвинили в том, что она принесла тебе много простыней, она это отрицала, но ее никто не слушал. Мьютис и Фьюно посадили ее в совиное гнездо. Этой ночью дул сильный холодный ветер. К утру она уже умерла. Мьютис и Фьюно отнесли тело за скалу и выбросили в мусорную яму».

Глоуэн зажмурился. Он боялся посмотреть на Мьютиса потому, что от одного взгляда на это чудовище его могло внезапно вырвать. Когда он почувствовал, что может контролировать свой голос, Глоуэн повернулся к ордине и сказал: «Лайла не приносила мне простыни. Я взял их два месяца тому назад, как только вы посадили меня в келью. Я сбежал бы уже в первую ночь, если бы вы не посадили меня в гробницу. Лайла ничего не знала о моих планах».

Заа никак не отреагировала.

Глоуэн продолжал: «Вы убили девушку без всякой причины».

Обвинение в убийстве не произвело на ордину никакого впечатления: «Все совершают ошибки. Каждую секунду по всей Ойкумене происходят тысячи таких событий. Они неизбежны в рамках любой развитой, слаженно функционирующей цивилизации».

«Вполне может быть, — кивнул командор Плок. — МСБР выполняет одну из функций этой цивилизации, а именно сводит к минимуму число таких ошибок. Приговор по этому делу однозначен и прост, невзирая на любую сложность ваших побуждений. Вы заключили в тюрьму Глоуэна Клаттока; когда он совершил побег, вы убили ни в чем не повинную девушку. Если можно верить слухам, а в любых слухах есть доля правды, вы прикончили также множество туристов. Это справедливое допущение?»

«Мне нечего сказать. Вы уже составили свое мнение».

«Верно, — легко согласился Плок. — Мнение я составил». Обратившись ко всей группе обитателей семинарии, он продолжил: «Вы устроили здесь заразное крысиное гнездо. Семинария больше не существует. Соберите личные вещи и немедленно возвращайтесь сюда. Вас отвезут в Фексельбург, и по каждому индивидуальному делу будет вынесено особое решение. Между прочим, эти распоряжения не относятся к Фьюно, Мьютису и ордине Заа. Эти трое могут сейчас же проследовать со мной по дороге к мусорной яме. Личные вещи им не потребуются».

Мьютис с неуверенностью взглянул на ордину; лицо его обмякло. Фьюно стояла неподвижно и твердо, погруженная в свои мысли. Заа резко сказала: «Это абсурд! Никогда не слышала подобной чепухи!»

«Лайла, скорее всего, тоже что-то такое подумала, когда вы приказали ее казнить, — отозвался Плок. — Смертная казнь часто кажется нелепой тем, кого казнят. В конечном счете это не имеет значения».

«Я хотела бы позвонить по телефону».

«В фексельбургскую полицию? Не разрешаю. Я предпочитаю застать их врасплох».

«Мне нужно написать несколько писем».

«Кому?»

«Ордине Клеа в Штроке и другим ординам».

«Каким, например?» — как бы невзначай полюбопытствовал Глоуэн.

«Хорошо, я никому писать не буду», — сухо сказала Заа.

«Насколько я понимаю, одну из ваших корреспонденток зовут Зигони — она владеет фермой на планете Розалия. Не так ли?»

«Можешь сколько угодно тыкать пальцем в небо, шпион! Тебе я больше ничего не скажу. Делайте свое грязное дело, чего вы ждете?»

«Полезный практический совет, — согласился командор Плок. — Зачем церемониться с убийцами?» Аккуратно прицеливаясь, он выстрелил три раза.

«Грязное дело сделано», — констатировал Плок, взглянув на три трупа и сразу отвернувшись.

Глоуэн подумал: «Как быстро все кончилось!» Фьюно больше не думала о чем-то своем, Мьютис больше не переминался с ноги на ногу в нерешительности, и все, что знала Заа, исчезло вместе с ней безвозвратно.

Плок повернулся к оцепеневшему от ужаса Дантону: «Сбрось эти тела в мусорную яму. Воспользуйся тачкой, тележкой, мешком — чем хочешь. Выбери двух-трех семинаристов посильнее, пусть тебе помогут. Когда вы закончите, ступайте вниз по дороге и присоединяйтесь к остальным».

Дантон начал выполнять приказ, но Глоуэн остановил его: «Лестница между вторым и третьим этажом — почему она опасна?»

Дантон покосился на трупы, словно хотел убедиться в том, что они его больше не слышат: «Когда постороннего приводили на третий этаж и держали в келье против его воли — что случалось чаще, чем ты думаешь, — Мьютис протягивал проволоку над ступенью в верхней части лестницы. К этой проволоке подавалось электричество. После этого тот, кто пытался спуститься по лестнице, думая, что дверь его кельи оставили незапертой по забывчивости, превращался в кучу сломанных костей под лестницей. Мьютис и Фьюно подбирали упавшего и сбрасывали в мусорную яму — даже если он еще не умер».

«И никто не протестовал?»

Дантон усмехнулся: «Тот, кто прилежно изучает мономантический синтораксис, редко что-нибудь замечает».

Глоуэн отвернулся.

Плок сказал Дантону: «Пошевеливайтесь — уберите трупы!»

Пустая семинария казалась наполненной тысячами почти различимых, почти осмысленных шепотов. Глоуэн, Плок, Кильте и Нардьюк стояли в конференц-зале на первом этаже.

«Я человек не суеверный, — непривычно задумчивым тоном произнес Плок. — Может быть, поэтому шорохи стольких призраков действуют мне на нервы».

«Призрак Зеба Зонка меня нисколько не беспокоил, — отозвался Глоуэн. — По сути дела, я даже приветствовал бы его общество».

«В любом случае, рискнем обыскать верхние этажи. Возможно, некоторые мономантики настолько погрузились в свои ученые занятия, что не расслышали наши распоряжения».

«Займитесь этим втроем. С меня хватит верхних этажей. В кухне не забудьте выключить печи, а то бобовый суп пригорит больше обычного».

Командор Плок и два агента МСБР поднялись по лестнице. Тем временем Глоуэн обыскал первый этаж. Он обнаружил частные апартаменты ордины Заа и ее кабинет — просторное помещение с покрытыми штукатуркой оттенка слоновой кости стенами, странными искаженными и скрученными торшерами, толстым черным ковром с зеленым узором и мебелью, обитой темно-красным плюшем. «Любопытное помещение!» — подумал Глоуэн, вспоминая о десятках противоречивых внутренних напряжений ордины. На полках стояли самые разные книги — ни одна из них не была посвящена мономантике. Глоуэн обыскал письменный стол, но не нашел ни записей, ни адресов, ни папок с корреспонденцией — ничего, что могло бы его заинтересовать. Тем не менее, возникало впечатление, что перед смертью Заа стремилась во что бы то ни стало уничтожить какую-то информацию. Какую? Где она была спрятана? В ящике стола Глоуэн обнаружил открытый переносной сейф, содержавший большую сумму денег. Когда он вынул сейф из ящика, под ним оказалась фотография двенадцати женщин, по-видимому стоявших в каком-то саду. Судя по растительности, сад этот вряд ли находился на Тассадеро. Одной из женщин была Заа — лет на десять-пятнадцать моложе. В той же группе Глоуэн узнал Сибиллу. Другие лица на фотографии были ему незнакомы; среди них должна была быть ордина Клеа, заведовавшая лабораториями в Штроке, а также, возможно, мадам Зигони с планеты Розалия. Участницы собрания в саду не были как-либо идентифицированы ни подписями, ни кодами. Глоуэн засунул фотографию во внутренний карман пиджака — в данный момент она мало пригодилась бы другим агентам МСБР.

Глоуэн перешел в частные апартаменты ордины и, старательно сдерживая отвращение, продолжил методический поиск документов — писем, записных книжек с адресами, дневников, фотографий. Как и раньше, он не нашел ничего существенного: никаких ссылок на мадам Зигони с планеты Розалия, никаких других известных ему имен.

Плок и другие агенты МСБР спустились с верхних этажей. Глоуэн провел их вниз, в усыпальницу Зонка, где все еще горел тусклый желтый фонарь в нише за балконом.

Глоуэн открыл дверь, но не мог заставить себя зайти внутрь дальше, чем на два шага. «Вот она! — сказал Глоуэн. — Все так же, как было — пьедестал, ручеек в промоине, трещина, ведущая к колодцу».

Плок обвел взглядом всю пещеру: «Сокровищ не видно».

«Я их не нашел — а у меня было время для самых тщательных поисков, уверяю вас! Здесь нет никаких потайных люков, вынимающихся камней или сдвигающихся в сторону панелей. Если клад и существовал, его кто-то давным-давно унес».

«В любом случае, это не наше дело, — заключил Плок. — Мы видели гробницу Зонка — и теперь, если ни у кого нет возражений, я готов вернуться в Фексельбург».

«С меня хватит семинарии», — отозвался Нардьюк.

«Мы тут ничего не потеряли», — добавил Кильте.

«Я тоже насмотрелся вдоволь, — вздохнул Глоуэн. — Пора обо всем этом забыть».

Глоуэн провел своих коллег в кабинет ордины и высыпал на стол содержимое переносного сейфа. Командор Плок сосчитал деньги: «Здесь примерно девять тысяч сольдо». Некоторое время он молчал, размышляя над грудой купюр. «Мое мнение таково, — сказал он наконец. — Мономантическая семинария нанесла капитану Клаттоку большой ущерб, который трудно оценить в деньгах. В качестве исполнительного арбитра округа Лютвайлер я назначаю штраф в размере тысячи сольдо за каждый месяц, проведенный им в темнице, плюс еще тысячу за другие причиненные ему семинарией беспокойства, достаточные, чтобы нарушить психическое равновесие любого нормального человека. Таким образом за одну минуту мы приходим к выводу, утверждение которого в суде заняло бы несколько месяцев — и кто знает, что случилось бы с деньгами за это время? Лучше воспользоваться ими сейчас, пока их никто не украл. Таков мой приговор: сумма штрафных убытков, причитающаяся капитану Глоуэну Клаттоку из фонда мономантической семинарии, составляет три тысячи сольдо».

Глоуэн положил деньги в карманы: «Неожиданно приятное завершение исключительно неприятной истории! Эти деньги еще пригодятся».

Четыре агента МСБР покинули семинарию и спустились по дороге в городок.

Глава 9

Сумрачным зимним вечером звездолет «Соларес Оро» спустился через сплошную пелену облаков на космодром станции Араминта, аккуратно приземлившись на площадке у самого космического вокзала.

В числе выходивших из звездолета пассажиров был Глоуэн Клатток. Сразу после того, как его пропустили таможенники и контролеры иммиграционной службы, Глоуэн нашел телефон и позвонил в пансион Клаттоков. В этот день, смоллен, Клаттоки обычно готовились к еженедельной совместной трапезе клана. Тем не менее, вместо голоса отца Глоуэну ответил синтетический голос коммутатора: «С кем вы желаете говорить?»

«Странно!» — подумал Глоуэн; он звонил непосредственно в свою квартиру, где, кроме него и Шарда, никто не жил. «С Шардом Клаттоком», — сказал он вслух.

«Его нет дома. Желаете ли вы оставить сообщение?»

«Нет».

Глоуэн позвонил в пансион Вуков. Мажордом заявил, что Бодвин Вук уже спустился в парадную трапезную, и что только катастрофа небывалых масштабов могла послужить достаточным поводом, чтобы отвлечь его от еженедельного ритуала.

«Пожалуйста, передайте ему немедленно следующее сообщение. Скажите ему, что в пансион Вуков скоро придет Глоуэн Клатток. По сути дела, я буду у вас, как только загляну в пансион Клаттоков и скажу пару слов своему отцу».

«Я передам Бодвину ваше сообщение», — сказал мажордом.

Глоуэн вышел к веренице такси, ожидавших пассажиров у выхода из космического вокзала, и выбрал первую машину. Водитель не проявил никакого интереса к его чемодану и с великодушным одобрением наблюдал за тем, как Глоуэн сам опускал его в багажник. Водитель — смуглый молодой человек неизвестной Глоуэну расы, явно старавшийся модно одеваться, с заостренными носом и подбородком, хитрыми глазами и всклокоченной копной темных волос — представлял, по-видимому, новую категорию наемных работников, которых привозили, чтобы заменить йипов.

Когда Глоуэн уселся в пассажирском отделении, водитель отложил журнал, поглощавший его внимание, и обернулся через плечо с дружеской ухмылкой: «Куда поедем? Только скажите, и мы вас туда доставим самым торжественным и великолепным образом, можете не беспокоиться! Меня зовут Максен».

«Отвезите меня в пансион Клаттоков», — сказал Глоуэн. В прежние времена водитель-йип не проявлял бы такого дружелюбия, но помог бы с багажом.

«Как прикажете — в пансион Клаттоков!»

Мимо проносились знакомые места; Глоуэну казалось, что он вернулся домой через двадцать лет, а не через три месяца. Все было таким же — и все было не таким, будто он видел станцию Араминта глазами другого человека.

Максен снова обернулся: «Вы у нас впервые? Судя по вашей одежде, вы с Соума, а может быть и откуда подальше, с Аспергилла. Ну, так я вам намекну. Станция Араминта — любопытнейшее место, единственное в своем роде, можно сказать».

«Да, наверное».

«Лично я нахожу местное население чудаковатым. Они тут все, как бы это выразиться, в близком родстве между собой, а это, естественно, способствует… ну, вы понимаете — эксцентричному поведению, что ли? Таково общее впечатление».

«Я — Клатток из пансиона Клаттоков, — объяснил Глоуэн. — Мне просто пришлось надолго уехать».

«О! А! — Максен всем своим видом изобразил глубокое раскаяние, но тут же пожал плечами и усмехнулся. — Ну что ж. Вы не найдете особых изменений. Тут практически ничего никогда не меняется, ничего даже, по сути дела, не происходит. Лично я предпочел бы, чтобы они отгрохали танцевальный зал, да побольше, а то повеселиться просто негде, и несколько казино вдоль берега. И почему бы не позволить торговцам продавать жареную рыбу вдоль Пляжной дороги? Это всем понравится. Станция нуждается в прогрессе, я так считаю».

«Вполне может быть».

«Вы — Клатток, говорите? Но кроме кланового имени у вас, наверное, есть и свое?»

«Меня зовут Глоуэн. Глоуэн Клатток».

«Рад с вами познакомиться! В следующий раз я вас сразу узна́ю. Ну вот, мы уже дома — пансион Клаттоков! Слишком роскошное жилье для таких, как я, увы и ах!»

Глоуэн вышел из машины и вынул свой чемодан из багажника, пока Максен сидел и выбивал пальцами дробь на руле. Глоуэн уплатил по счетчику, в связи с чем Максен поднял брови: «А чаевые?»

Глоуэн медленно обернулся и чуть наклонился, заглядывая в окно водителя: «Вы помогли мне положить чемодан в багажник?»

«Нет, но…»

«Вы помогли мне его вынуть?»

«По тем же соображениям…»

«Разве вы мне не сообщили, что я — чудаковатый потомок людей, находящихся в слишком близком родстве, эксцентричный и нуждающийся в прогрессе?»

«Я пошутил».

«Теперь вы можете оценить сумму своих чаевых?»

«Могу. Ничего от вас не дождешься».

«Правильно».

«Вот, понимаешь, нос задрали!» — пробормотал Максен и быстро уехал, задрав нос.

Оказавшись в пансионе Клаттоков, Глоуэн тут же поднялся на второй этаж, прошел по восточной галерее, открыл дверь своей квартиры и остановился, как вкопанный.

Все изменилось. Старую добротную мебель заменили какие-то легковесные угловатые изделия из металлических трубок и стекла. На стенах висели намалеванные кричащими цветами картины, изображавшие самые поразительные сюжеты. Вместо деревянного пола с несколькими удобными старыми коврами под ногами расстилался сплошной жесткий ковер ядовито-желтого цвета. В воздухе неприятно пахло.

Глоуэн медленно сделал шаг вперед, оборачиваясь то направо, то налево. Шард сошел с ума? Завернув в гостиную, он обнаружил в ней пышнотелую молодую особу, стоявшую перед высоким зеркалом и поправлявшую прическу — она явно готовилась к клановой трапезе. Глядя на отражение в зеркале, Глоуэн узнал Друзиллу, супругу Арлеса и помощницу Флоресте.

Друзилла тоже увидела Глоуэна в зеркале и повернула голову с беспечным любопытством — будто неожиданное появление постороннего мужчины было для нее не внове и не служило причиной для особого беспокойства. Когда она узнала Глоуэна, на ее лице появилось выражение некоторого замешательства, которое, впрочем, сразу исчезло: «Глоуэн? Что ты тут делаешь?»

«Я как раз хотел задать этот вопрос тебе».

«Почему я должна отвечать на какие-либо вопросы?» — надулась Друзилла.

Глоуэн терпеливо ответил: «Потому что это моя квартира. Я тут живу с моим отцом. А теперь на полу какой-то жуткий желтый ковер, в воздухе пахнет канализацией, а в гостиной стоишь ты. Не могу себе представить, чем это объясняется».

Друзилла расхохоталась — густым булькающим контральто: «Все очень просто. Цвет ковра называется «сногсшибательный ромашковый», это модно. Запах? Подумаешь! Гортон запачкал пеленки. А я — это и вправду я, во всей красе, других таких нет. Насколько я понимаю, ты еще ничего не слышал?»

Холод пробежал по спине Глоуэна: «Я только что прилетел».

«А, ну тогда все ясно, — Друзилла сделала торжественно-скорбное лицо. — Шард вылетел в патруль несколько месяцев тому назад и не вернулся. Совершенно очевидно, что он погиб. Я понимаю, что для тебя это большой удар. Ты в порядке?»

«Да, я в порядке».

«Так или иначе, квартира освободилась, и мы въехали! А теперь тебе придется меня извинить. Отдыхай, если хочешь, но мне пора идти на ужин, а то мне опять устроят выговор».

«Я тоже ухожу».

«Ой, я уже опаздываю! — заторопилась Друзилла. — Арлес разозлится, а злить Арлеса ни в коем случае нельзя, ты же понимаешь».

Глоуэн спустился в вестибюль вслед за Друзиллой и там остановился, облокотившись на балюстраду. Невозможно! Невозможно, чтобы его отец, спокойный и мудрый отец, лежал где-то мертвый, раскинув руки и ноги, глядя в небо ничего не видящими глазами! Колени не держали Глоуэна, он опустился на скамью. Все его размышления, все его планы на будущее не позволяли предположить что-либо подобное. Даже вся эта история с квартирой противоречила всякой логике — Арлес и Друзилла не могли занимать ее ни в каких обстоятельствах!

Если его отец был действительно мертв, о квартире можно было забыть, она не имела значения. Глоуэн почувствовал чье-то приближение и поднял глаза: на него надвигалась фигура Спанчетты. Спанчетта остановилась, подбоченившись одной рукой, а другой поигрывая кисточкой своего лилового пояса. Как всегда, она была одета самым поразительным образом — сегодня вечером особый эффект создавали три высоких белых пера, колыхавшихся над грудой ее кудряшек.

«Друзилла упомянула, что ты приехал, — сказала Спанчетта. — Похоже на то, что она уже сообщила тебе плохие новости».

«По поводу Шарда? Это точно известно?»

Спанчетта кивнула: «Он пролетал рядом с горой Махадион во время грозы, и в автолет ударила молния. По меньшей мере так предполагают. Друзилла тебе больше ничего не сказала?»

«Только то, что она и Арлес въехали в мою квартиру. Им придется выехать, и немедленно».

«Не придется. К сожалению для тебя, Арлес и Друзилла произвели на свет сына, Гортона, до наступления даты объявления твоего окончательного статуса, благодаря чему получили старшинство. Твой показатель статуса равен 21; ты не можешь претендовать на постоянное место в управлении и на квартиру в пансионе. Теперь ты временный наемный работник и, по сути дела, вообще не должен находиться в пансионе Клаттоков».

Не находя слов, Глоуэн в изумлении уставился на Спанчетту. Та сделала маленький торжествующе-грациозный шажок в сторону и добавила: «Пожалуй, сейчас не время говорить о таких вещах, но твое происхождение всегда было сомнительным, так что жаловаться тебе не на что».

Сквозь мрачную путаницу мыслей Глоуэна проникло ироническое воспоминание: Спанчетта наконец отомстила Шарду! Конечно, месть заняла слишком много времени и, может быть, несколько притуплялась фактом гибели ее жертвы. Тем не менее, Спанчетта своего добилась. Лучше отомстить мертвому, чем не отомстить никак.

Спанчетта повернулась, чтобы вернуться в обеденный зал, но задержалась и обернулась через плечо: «Не вешай нос, Глоуэн! Научись иметь дело с действительностью. Ты с детства имел привычку распускать нюни. В таборе ты найдешь себе подходящее спальное место и, без всякого сомнения, тебе подыщут какую-нибудь полезную работу».

«Вы правы, — сказал Глоуэн. — Вешать нос ни к чему». Он поднялся на ноги и широкими шагами, почти бегом, вышел из пансиона, захлопнув за собой парадную дверь. На полпути к воротам парка его остановила внезапная мысль — он вернулся в пансион и нашел дежурного швейцара в кабинете мажордома, рядом с вестибюлем: «Где моя почта? Я должен был получить письма».

«Не могу знать. Здесь для вас ничего нет».

Глоуэн снова покинул пансион Клаттоков и отправился к пансиону Вуков. Услышав имя Глоуэна, швейцар, дежуривший у двери, сразу стал предупредительно вежлив: «Господин Бодвин ужинает с родней, но пожелал, чтобы его немедленно известили о вашем прибытии. Одну минуту!»

Швейцар что-то тихо проговорил в микрофон, выслушал ответ и обернулся к Глоуэну: «Господин Бодвин просит вас присоединиться к нему за столом».

Глоуэн посмотрел на свой мятый костюм — он не снимал его с тех пор, как вылетел из Соумджианы: «Боюсь, что я недостаточно прилично одет».

«Я не забыл об этом упомянуть, но для вас все равно приготовили место. Будьте добры, следуйте за мной».

Бодвин Вук ожидал его у входа в обеденный зал. Он схватил Глоуэна за руки: «Ты слышал про Шарда?»

«Это правда?»

«Он вылетел в патруль и не вернулся. Это все, что известно наверняка. Может быть, он жив. Скорее всего, он мертв. Невосполнимая утрата, что еще можно сказать? Вкратце — что тебе удалось узнать?»

«От Спанчетты я узнал, что в лучшем случаю получу статус наемного работника. Теперь о результатах расследования. Оргии на острове Турбен организовывал Флоресте. На Тассадеро он поручил местным сообщникам меня убить. Как вы видите, мне удалось избежать этой участи. Не сомневаюсь, что подробности всей этой истории вас заинтересуют. Где Флоресте теперь? На станции Араминта?»

«Разумеется. Он вернулся из турне и весь бурлит новыми грандиозными планами».

«Его необходимо задержать немедленно, сию секунду, пока он не узнал, что я прилетел!»

Бодвин Вук тихо рассмеялся: «Не беспокойся! Сегодня вечером Флоресте в твоем распоряжении! По сути дела, вот он сидит, метрах в двадцати от нас, за праздничным столом, остроумный и обходительный, как никогда — не скупясь, наливает себе наше лучшее вино и очаровывает дам неслыханными комплиментами. Превосходно, лучше не придумаешь! А Керди? Что с ним произошло? Он выражается в высшей степени неопределенно, ничего не могу из него вытянуть».

«Керди меня предал. Он больше не может использовать психическое расстройство в качестве оправдания. Я еще не знаю всех подробностей, но именно он послал меня на смерть — совершенно сознательно. И, если бы я не сбежал, Керди добился бы своего. Не могу испытывать к нему никаких теплых чувств».

Бодвин Вук печально покачал головой: «Еще одна трагедия. Одна за другой, одна за другой! Когда это кончится? Пойдем, сядем за стол».

Директор отдела B и Глоуэн зашли в обеденный зал и заняли свои места — Глоуэна усадили рядом с Бодвином. С другой стороны сидела Тиция Вук. Почти напротив за огромным круглым столом Вуков сидел Керди, а рядом с ним — Флоресте. Оба были поглощены разговорами, и некоторое время ни один из них не замечал прибытия Глоуэна.

Бодвин Вук пробормотал Глоуэну на ухо: «Приближается момент, который Флоресте сам назвал бы драматическим! Напряжение растет! Они еще ничего не знают».

Глоуэн кивнул. Он внимательно разглядывал Керди, чувствуя, как у него все переворачивается внутри от отвращения. В эту минуту Керди вел себя совершенно нормально, не проявляя никаких признаков подавленности или замкнутого самокопания, преобладавших, пока он сопровождал Глоуэна на других планетах. Напротив, Керди демонстрировал сердечную искренность и мальчишескую простоту, которые, в сочетании с его большим розовым лицом, голубыми, как фарфор, глазами и наивной ухмылкой, в старые добрые времена заставляли прощать ему мелкие недостатки.

Глоуэн смотрел, как зачарованный. Керди, сидевший перед ним, ничем не напоминал Керди, оставленного им в Фексельбурге на Тассадеро. Керди поднес ко рту вилку с кусочком тушеной рыбы, попробовал рыбу и, подняв голову, вытер губы салфеткой. При этом его взгляд скользнул по лицу Глоуэна и стал неподвижным. Плечи Керди медленно опустились, глаза уставились в стол, с лица исчезла всякая веселость.

«Никакого безумия, никакой ошибки! — бормотал Бодвин Вук. — Классическая, очевидная картина ничем не оправданной вины. Я видел все, что нужно было видеть. Какая бесстыдная подлость! Следует внимательно проверить его происхождение».

«Керди изменился с тех пор, когда я видел его в последний раз. Судя по всему, Флоресте — замечательный психотерапевт. Смотрите! Он сообщает плохую новость Флоресте. Еще один ужин испорчен».

Флоресте услышал тихое замечание Керди, вскинул породистую голову и, как бы между прочим, окинул взглядом сидящих за столом, не остановившись на лице Глоуэна. После этого он резко повернулся на стуле и стал продолжать оживленный разговор с Дорной Вук, сидевшей слева о него.

Глоуэн подождал паузы в разговоре, после чего громко сказал, обращаясь к противоположной стороне стола: «Маэстро Флоресте! Я вижу, вы уже вернулись из своего турне».

Флоресте бросил на него быстрый холодный взгляд: «Да, как видишь».

«Выступления проходили успешно?»

«Примерно как обычно. Мы, как всегда, делаем все, что можем, и надеемся на успех. Оптимизм — наш символ веры!»

«По-видимому, у нас есть общие знакомые на Тассадеро».

«Неужели? Не вижу в этом ничего удивительного. Еженедельно мне приходится встречаться с тысячами людей — ну, может быть, я преувеличиваю, но возникает такое впечатление. И, конечно же, я не могу их всех запомнить, за исключением — ха, ха! — самых обворожительных».

«Вы находите ордину Заа обворожительной?»

«Ордину Заа? Кто она такая? И кому это интересно? В данный момент меня больше всего интересует эта превосходно приготовленная рыба».

«В таком случае я могу только передать вам ее наилучшие пожелания. Она столкнулась с некоторыми трудностями — я сказал бы даже, серьезными трудностями. Вас еще не поставили в известность?»

«Нет».

«Она оказалась замешанной во множестве поразительных преступлений, которые привлекли внимание МСБР. Вас могут даже вызвать для того, чтобы вы подтвердили или опровергли некоторые из ее показаний. Кроме того, МСБР может передать это дело на доследование в местный отдел B. Как вы знаете, мы выполняем функции подразделения МСБР».

«Все это определенно не имеет ко мне никакого отношения», — Флоресте демонстративно повернулся к Дорне Вук и продолжил прерванный разговор.

Тиция Вук, уже давно критически поглядывавшая на костюм Глоуэна, решила сделать ему резкое замечание: «Если я не ошибаюсь, ты из кожи лезешь, чтобы сказать какую-нибудь неприятность нашему местному гению?»

«Вы ошибаетесь. Я не вылез из своей кожи ни на йоту».

«Эта «ордина Заа» — одна из любовниц Флоресте, или что-нибудь в этом роде?»

«Меня это нисколько не удивило бы. Они оба — в высшей степени достопримечательные люди».

«Хммф. Ты куда-то уезжал, кажется? По-моему, я тебя довольно давно не видела».

«Да, уезжал».

«Я была очень огорчена, когда сообщили ужасную новость о твоем отце. Подумать только, теперь тебя лишили статуса постоянного служащего! И тем не менее, ты сидишь, как ни в чем не бывало, за круглым столом Вуков, где вспомогательный персонал не замечают».

«И вы намерены меня не замечать?»

«В дальнейшем — несомненно. Сегодня вечером не замечать тебя было бы неудобно, потому что все-таки нас посадили рядом, и тебе слишком легко привлекать мое внимание».

«Я не чувствителен, — отозвался Глоуэн. — Не замечайте меня, сколько хотите».

«А я не нуждаюсь в твоем разрешении! — отпарировала Тиция. — Я и так почти никого не замечаю — мое внимание сперва нужно заслужить».

Бодвин Вук громко сказал Глоуэну: «Не обращай внимания на пустоголовую куклу. Ей уже почти нечем похвастаться — лет через десять у нее останутся одни зубы, нос и ключицы, как у ее тетки Одлиссы».

«Сегодня, дядюшка Бодвин, вы резвитесь больше, чем когда-либо, — съязвила Тиция. — Чем старше вы становитесь, тем чаще ведете себя, как ребенок».

«Твое замечание, Тиция, совершенно справедливо. В последнее время я слишком много шутил. Мы должны соблюдать приличия, и вспомогательному персоналу не подобает злоупотреблять старыми связями. Глоуэн, мое терпение кончилось — я хочу знать все подробности! Пойдем, поужинаем где-нибудь в другом месте».

В коридоре, как только они вышли из обеденного зала, Бодвин Вук спросил: «У тебя нет никаких сомнений в виновности Флоресте?»

«Никаких».

«В таком случае его задержат и отведут в тюрьму. Придется подождать до окончания ужина, однако, чтобы не оскорблять аристократические претензии всяких Тиций. Теперь — объяснись начистоту по поводу Керди».

«Керди предал меня, вас и весь наш отдел! У него был психический срыв, он во что бы то ни стало хотел вернуться в детство и снова ездить с труппой Флоресте. По-видимому, это оказалось последней каплей, и он пошел на преступление. Хотя я не могу избавиться от ощущения, что он прекрасно понимал, что́ делает. Предоставлю вам возможность составить собственное мнение».

«Мое мнение сформировалось за столом — я для того тебя туда и привел. На самом деле ты слишком хорошо относишься к Керди. Он нанес тебе еще один удар ножом в спину, о котором ты не знаешь. Когда он вернулся в Араминту, он заверил меня, что ты погиб, что это не подлежит никакому сомнению, и что с этим уже ничего нельзя сделать. В результате я отменил спасательную операцию — группа наших людей была уже готова вылететь. Он мне солгал — он это знает, и я это знаю. Для тебя утверждение или отмена спасательной операции могли означать выбор между жизнью и смертью. Я потерял всякое доверие к Керди. Его будут допрашивать. Как минимум, он навсегда потеряет статус Вука».

«В Фексельбурге я оставил сумасшедшего. Здесь я вижу вполне нормального человека».

«Пойдем — закончим ужин вдвоем. И все обсудим».

Бодвин Вук и Глоуэн ужинали в небольшой боковой гостиной, выходившей в центральную галерею пансиона. Стараясь выражаться как можно лаконичнее, Глоуэн рассказал о своих изысканиях и о трудностях, с которыми ему пришлось столкнуться: «А теперь я сижу и вспоминаю, что случилось. Все это вызывает у меня самые противоречивые чувства. Лучше всего, что все это уже в прошлом. Были, конечно, и приятные моменты. Никогда не забуду, как я обрадовался, когда спустился на веревке из окна семинарии! И даже сегодня, за столом, я испытывал что-то вроде злорадства, наблюдая за физиономиями Керди и Флоресте».

«А теперь придется заниматься скучными деталями. Флоресте потребует, чтобы мы учитывали смягчающие обстоятельства. Его жертвами оказались только девушки-йипы — все это, конечно же, был всего лишь сырьевой материал для его новых артистических замыслов; его гений заслужил межпланетное признание и не может ограничиваться тесными рамками общепринятых правил. Дорна Вук может даже поддержать такую аргументацию — она от него без ума и участвует в работе комитета финансирования изящных искусств».

В гостиную зашел швейцар: «Прошу прощения! Ваши распоряжения выполнены».

Бодвин Вук удовлетворенно кивнул: «Как я ожидал, Флоресте и Керди решили уйти пораньше, сославшись на усталость. Их встретили у дверей пансиона и теперь содержат под стражей. Мне не пришлось поступиться приличиями, и клану Вуков не на что пожаловаться. Дело сделано. Налить тебе еще вина? Это наш «Чаристе» лучшего урожая — на всей станции не делают ничего подобного».

«Действительно, хорошее вино».

Некоторое время они молчали, прихлебывая вино. «Ну что же! — сказал наконец Бодвин Вук. — Теперь следует уделить внимание твоим личным проблемам».

«Я уже сосредоточил на них все внимание. Я собираюсь выяснить, что случилось с моим отцом».

«Гм, да. Не хотел бы подавать тебе неоправданные надежды. Мы его искали долго и внимательно, но ничего не нашли. Шард не передал никаких сигналов бедствия. Существуют десятки возможностей — мы пытались проанализировать все варианты. Но результатов никаких».

Глоуэн сидел, наблюдая за игрой вина в бокале.

«Отсутствие результатов само по себе о чем-то свидетельствует, не правда ли?» — задумчиво спросил он.

«О чем?»

«Еще не знаю. Но оно должно что-то означать. Прежде всего, если автолет разбился, должны были остаться его обломки».

«Не обязательно. Никаких остатков не найдешь, если автолет упал в болото или в озеро».

«И все же — это необычно. По словам Спанчетты, в его автолет ударила молния, когда он летел в районе горы Махадион».

«Такова одна из гипотез. Она ничем не хуже других или не лучше других — в зависимости от того, как ты предпочитаешь смотреть на вещи».

«Завтра я поговорю с Чилке», — отозвался Глоуэн. Поколебавшись, он спросил: «Будет лучше всего, если вы мне сразу скажете, чего мне следует ожидать. Как мой новый статус — то есть отсутствие статуса — повлияет на мое положение в отделе расследований? Или теперь меня уволят?»

«Ха-ха! — воскликнул Бодвин Вук, осушив бокал. — Пока я — суперинтендант Бодвин Вук, ты — капитан Глоуэн Клатток. Твои способности, на мой взгляд выдающиеся, позволяют не учитывать соображения, касающиеся формального статуса. Кроме того, я не могу не заметить, что во всей этой истории с твоим статусом что-то плохо пахнет».

«Что вы имеете в виду?»

«Не могу еще сказать с уверенностью. С первого взгляда все вроде бы как полагается. Но о таких вещах нельзя судить с первого взгляда».

«Боюсь, что я не совсем вас понимаю».

«Вспомним, как обстояло дело за три недели до твоего дня рождения. Ты сидел в темнице на Поганом Мысу. В то же время Эрл Клатток погиб на строительстве моста у Протокольного мыса — там случился обвал. В результате твой показатель статуса равнялся 20.

И что же дальше? Происходят странные вещи! «Лицедеи» возвращаются из турне, и с ними Арлес с Друзиллой, каким-то образом сотворившие сына Гортона. Твой показатель статуса снова опустился до 21. Если бы у Шарда была такая возможность, он вышел бы на пенсию и освободил тебе место, но Шард пропал без вести — тому уже почти два месяца.

Что, если Шард не вернется до твоего дня рождения? Что, если он вообще не вернется? В любое время совет избирателей пансиона Клаттоков — председательницей которого, между прочим, стала Спанчетта — мог собраться и объявить Шарда погибшим, что было бы вполне обоснованно. Но в том случае, если бы такое решение было принято до наступления твоего дня рождения, твой показатель статуса снова поднялся бы до 20, и ты получил бы постоянное место в управлении, как того и хотел Шард.

Спанчетта наотрез отказывалась созвать совещание до тех пор, пока не прошло две недели после твоего дня рождения, когда ты уже безвозвратно становился временным работником и терял право на проживание в пансионе Клаттоков. Тогда, и только тогда, Спанчетта провела совещание, на котором в первую очередь решили считать Шарда погибшим, объявили об образовании вакансии и заполнили ее из списка вспомогательного персонала. И кто, по-твоему, возглавлял этот список?»

«Намур!»

«Совершенно верно. По существу, Спанчетта тебя выгнала и поселила в пансионе Намура. Забавно, правда? Намур, конечно, заявляет, что ему абсолютно все равно, и что право жить в пансионе его не волнует. Тем не менее, он не постеснялся переехать в пансион, как только представилась такая возможность».

Глоуэн вздохнул: «Меня сейчас на самом деле мало волнует право жить в пансионе».

«Твой отец не одобрил бы такое отсутствие инициативы».

«Верно. Мне придется заняться распутыванием этих интриг».

«А до тех пор, пока ты не приведешь свои дела в порядок, ты будешь моим гостем в пансионе Вуков! Мнение Керди уже несущественно, а Тиция может тебя не замечать, сколько ее душеньке угодно — ты ее тоже не замечай, она это делает, чтобы привлекать внимание. В остальном, надеюсь, ты убедишься в том, что Вуки — достаточно дружелюбный народ».

Утром Глоуэн позавтракал один в квартире, предоставленной Бодвином Вуком, после чего отправился к морю пешком по Приречной дороге под небом, полным маленьких разорванных облаков — первых вестников огромного грозового фронта, собравшегося в нескольких сотнях километров от берега и неумолимо приближавшегося к континенту. Повернув по Пляжной дороге на север, Глоуэн проследовал к аэропорту, где, в маленьком помещении управления, сидел, прихлебывая чай, Юстес Чилке. Завидев Глоуэна, Чилке удивленно вскочил: «А все говорили, что ты погиб! Я им почти поверил».

«Я жив. Теперь все говорят, что погиб мой отец».

«Предположительно. Но я знаю не больше других, — Чилке вынул карту. — Шард вылетел в обычный патрульный рейс: на северо-восток над равниной Пандоры, мимо хребта Махадиона, вокруг Гранатового озера и на север к океану, а затем обратно вдоль Мармионского побережья. По меньшей мере, такой курс был загружен в память автопилота».

Глоуэн задал еще несколько вопросов, но Чилке не мог ничего добавить, кроме подозрений и гипотез: «Практически в любых обстоятельствах он должен был передать сигнал бедствия — хотя бы один раз! Но мы не приняли никаких сигналов, и на радаре ничего не было. Место крушения не найдено. Это все, что я знаю наверняка. Как насчет тебя? Что случилось? Почему ходили слухи о твоей смерти? Ты выглядишь бледнее обычного, но в хорошей форме».

«Я упражнялся в пещере». Глоуэн рассказал о своих злоключениях, после чего вынул фотографию, найденную в ящике стола ордины Заа: «Никого не узнаёшь?»

Чилке внимательно рассмотрел фотографию: «Суровые дамочки, ничего не скажешь. Если меня не обманывают глаза, одна из них — моя старая знакомая мадам Зигони. Она мне все еще должна кругленькую сумму».

«Которая?»

«Вот она, третья слева. Когда я с ней встретился, у нее волосы были подлиннее — или, может быть, она носила парик. Кто эти амазонки?»

«Основательницы философской секты так называемого «мономантического синтораксиса». Вот эта — Сибилла, возившая экскурсии на остров Турбен. А вот эта — ордина Заа, которая в меня влюбилась. Если это можно так назвать. Я от нее удрал, спустившись из окна по веревке из разорванных простынь, и очень рад вернуться домой, хотя никакого дома у меня теперь нет».

«Это еще почему?»

«Полноправным Клаттоком стал Намур, а я — вспомогательный персонал. У тебя статус выше моего».

«Подумать только!» — покачал головой Чилке.

Глоуэн вернулся в пансион Вуков, прошел в библиотеку и провел остаток утра, размышляя и делая заметки в блокноте. Проходя мимо, его похлопал по плечу Бодвин Вук: «Рад видеть, что ты решил немного отдохнуть. Ты побывал в таких передрягах, что тебе потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть к нормальной жизни. Счастливых снов! До обеда тебя никто не потревожит».

Глоуэн возмущенно поднял голову: «Я не сплю! Я просто задумался».

Бодвин Вук снисходительно рассмеялся: «Надо полагать, в гробнице Зеба Зонка у тебя было более чем достаточно времени на размышления!»

«Теперь мне в голову приходят другие мысли, и довольно любопытные. Кстати, я хотел кое-что вам показать», — Глоуэн вынул пресловутую фотографию.

Бодвин Вук внезапно прищурился и напрягся, как хищник, следящий за добычей: «Где ты взял эту фотографию?»

«На Поганом Мысу, в столе ордины Заа». Глоуэн указал на лица: «Это Заа. А это — Сибилла».

«Почему ты не показал мне их раньше?»

«Я хотел сначала проверить, не узна́ет ли Чилке свою «мадам Зигони». Тогда у меня была бы какая-то полезная информация».

«И Чилке ее узнал? Вот она — не так ли?»

«Правильно! Откуда вы знаете?»

«В свое время ее звали «Смонни» — это Симонетта, младшая сестра Спанчетты».

Глоуэн присмотрелся к фотографии с новым интересом: «Действительно, теперь я замечаю сходство».

«Дай-ка мне эту фотографию, я ее припрячу, — протянул руку Бодвин Вук. — Пока что не будем никому о ней говорить. Я позвоню Чилке и попрошу его держать язык за зубами. В высшей степени любопытная фотография!»

«Намур все знает», — сказал Глоуэн.

Бодвин Вук опустился в кресло рядом с Глоуэном: «В один прекрасный день мы поймаем Намура с поличным, и тогда все его драгоценные секреты будут выставлены на всеобщее обозрение во всей своей постыдной красоте!»

«Намур постарается не предоставить вам такой возможности».

«До сих пор ему это удавалось. Кстати, сегодня утром мне привелось побеседовать с Друзиллой, и она подтверждает вину Флоресте, хотя настойчиво заявляет о своей незапятнанной добродетели». Бодвин Вук снова прищурился, глядя на бумаги, разложенные на столе перед Глоуэном: «Что это у тебя — какие-то заметки и списки?»

«Все еще непонятные мне обстоятельства — тайны, если хотите».

Бодвин Вук пригляделся к записям: «Так много? Я думал, с тайнами мы более или менее покончили».

«Ну, например, у меня вызывают недоумение тесные связи Флоресте с мономантической семинарией. Я хотел бы задать ему несколько вопросов».

«Гмм. Допроси Флоресте, если хочешь. Почему нет? Как минимум, это позволит тебе приобрести полезный практический опыт. Сегодня утром я с ним говорил, но узнать ничего не смог. Флоресте — мастер гипнотизирующей непроницаемости, и полная бесполезность его ответов в конце концов становится невыносимой. Боюсь, что ты ничего из него не выжмешь».

«Если не примет меня всерьез, он может о чем-нибудь проболтаться».

«Возможно. Но приготовься иметь дело со святым мучеником, единственное преступление которого — стремление к самовыражению. Когда я указал на жестокости, вызванные его благородным стремлением, Флоресте только тихо рассмеялся, как будто знает нечто, мне непонятное и недоступное. Он заверил меня, что население станции Араминта никогда не отдавало должное его великому гению. Он считает себя «гражданином Вселенной». Станция Араминта — затхлое, забытое богами захолустье с нелепой, способствующей кровосмешению общественной системой, вознаграждающей глупцов и бесталанную посредственность, что заставляет более способных людей искать счастья в других местах. Это его собственные выражения, не мои; само собой, в его предпосылках достаточно полуправды для того, чтобы выводы выглядели правдоподобно.

В любом случае — даже если на какое-то мгновение мы увидим Флоресте таким, какой он есть, без покровов витиеватой словесности — что для него сделала станция Араминта? Где его почести, его высокое положение, его богатство, его частная вилла на берегу моря? Чем вознагражден его великий гений? Жидкими аплодисментами, сопровождающими его чудесные постановки, и покровительством комитета по финансированию изящных искусств? Я обратил его внимание на тот факт, что он, в сущности — не более чем профессиональный устроитель публичных развлечений, и что в рамках нашей культуры не принято делать из таких людей высоко почитаемых святых или идолов. После этого Флоресте замолчал, но совершенно ясно, что он не испытывает ни малейшего уважения ни к Заповеднику, ни к Хартии, ни к обычаям станции Араминта».

«Почему же, в таком случае, он одержим идеей строительства нового Орфеума именно у нас?»

«А где еще? Здесь для этого созданы идеальные условия. И почему бы тебе не задать этот вопрос самому Флоресте? Он уклонится от прямого ответа хотя бы из любви к извращенности. Непроницаемость необходима, чтобы скрывать внутреннюю пустоту».

Глоуэн откинулся на спинку кресла: «Пока я тут сидел и дремал, как вы изволили заметить, мне пришло в голову, что Флоресте, судя по всему, накопил изрядную сумму денег. Вам известно, где хранятся эти деньги?»

«К твоему сведению, известно. Они хранятся на счету в Мирцейском банке, в Соумджиане».

«Я решил возбудить против Флоресте гражданский иск. У меня хорошие шансы на получение больших денег в качестве возмещения — особенно если дело будет рассматриваться Верховным судом станции Араминта, в юрисдикцию которого входит любой нанесенный мне ущерб».

«Ага! — воскликнул Бодвин Вук. — Тебе свойственна чертовски неприятная манера Клаттоков наносить удар по самому больному месту! Даже осужденный на смерть, Флоресте будет корчиться и выть, не желая расставаться со своими драгоценными денежками!»

«Примерно такими соображениями я и руководствуюсь. Каким образом можно было бы начать гражданское судопроизводство?»

«Вильфред Оффо подготовит бумаги сегодня же, и на деньги Флоресте наложат арест. Можешь считать, что они хранятся в сейфе из алмазной стали, и что их охраняет сотня серых штурмовиков, положивших конец царствованию Зеба Зонка!»

«Флоресте будет, как минимум, очень разочарован».

«Несомненно. Когда ты хочешь его допросить? Это можно устроить в любое время — в обозримом будущем у Флоресте не предвидится никаких ангажементов».

«Сегодня после обеда, если можно».

«Я скажу Марку, чтобы он оказал тебе всевозможное содействие».

Сразу после обеда Глоуэн завернулся в плащ и направился по мосту над рекой, нагибаясь и отворачиваясь, чтобы защитить лицо от холодного, брызжущего моросью ветра, к тяжеловесному зданию старой тюрьмы, стоявшей на другом берегу, напротив Орфеума. В конторе, где регистрировали заключенных и посетителей, его обыскал тюремщик, Марк Диффин. «Не буду извиняться, — сказал он. — Я никого не пропускаю без обыска, даже самого Бодвина Вука — таков его приказ. И что у вас, позвольте спросить, в этой коробке?»

«Именно то, что вы думаете. Я ее оставлю у вас. Если коробка мне потребуется, я дам об этом знать».

Глоуэн зашел в камеру и некоторое время стоял у двери. Флоресте сидел в деревянном кресле за грубо сколоченным дощатым столом, поглощенный созерцанием небольшого белого цветка в изящной синей вазе. Неподвижная завороженность его взгляда свидетельствовала о некоем мистическом внутреннем переживании. Может быть, Флоресте просто-напросто надеялся, что Глоуэн проникнется благоговением и на цыпочках удалится из камеры, не сказав ни слова. «Все возможно», — подумал Глоуэн. Вслух он сказал: «Дайте мне знать, когда наступит удобный момент для того, чтобы прервать вашу медитацию».

Не отрывая глаз от цветка, старый режиссер устало махнул рукой: «Говори! Придется слушать — другого выхода нет. Моя единственная надежда — надежда сама по себе. Надежды нет нигде, надежды нет ни в чем, есть только ее символ — этот маленький цветок, бесстрашный, непобедимый!»

«Приятный цветок», — согласился Глоуэн. Он пододвинул стул к столу и уселся напротив Флоресте: «Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Есть надежда, что вы на них ответите».

«Сегодня я не разговорчив. Сомневаюсь, что мои ответы будут соответствовать твоим ожиданиям».

«Я хотел бы знать, из чистого любопытства: как давно вы знакомы с ординой Заа? Я имею в виду женщину, управлявшую семинарией на Поганом Мысу».

«Имена для меня ничего не значат, — отозвался Флоресте. — Мне знакомы тысячи людей, всевозможных званий и обличий. Некоторых я запоминаю, потому что им свойственны особый стиль существования или какое-то чутье, отличающее их от рядовых обитателей Ойкумены. Другие — как следы на прошлогоднем песке: гнетущие своей обыкновенностью существа, о которых лучше забыть».

«К какой категории существ вы относите ордину Заа?»

«Придирчивая классификация обременительна и бесцельна».

«Может быть, вы соблаговолите мне объяснить, почему Заа, неглупая женщина, стала забивать голову себе и другим мономантическим бредом?»

Флоресте холодно усмехнулся: «Факт есть факт, не так ли? Вещи таковы, какие они есть, и этого достаточно для человека, умеющего действовать».

«Вы драматург — разве вас не беспокоят побуждения?»

«Только как драматурга. Взаимопонимание, симпатии — все это лишь средства, которыми неуверенные в себе пытаются рационализировать свое полное страхов и темных инстинктов мироощущение».

«Любопытная точка зрения».

«Несомненно. А теперь я сказал все, что мне хотелось сказать — можешь идти».

Глоуэн притворился, что не расслышал последнее предложение: «Дело идет к вечеру, погода зябкая. Почему бы нам не выпить по бокалу вина? Надеюсь, вы не возражаете — в конце концов, мы оба люди воспитанные и цивилизованные».

Флоресте ответил надменным взглядом: «С чего ты взял, что меня можно задобрить примитивными трюками? Я не нуждаюсь в твоем вине ни утром, ни вечером».

«Я ожидал, что вы откажетесь, — отозвался Глоуэн, — и не принес никакого вина».

«Болтовня! — пробормотал Флоресте. — Все это безмозглая, никому не нужная болтовня. Разве ты меня не слышал? Я разрешил тебе удалиться».

«Как вам будет угодно. Но я не успел поделиться с вами плохой новостью!»

«Я не интересуюсь новостями. Все, чего я хочу — прожить остаток своих дней в мире и спокойствии».

«Даже если новость касается непосредственно вас?»

Флоресте опустил глаза к белому цветку, покачал головой и вздохнул: «Изящество и элегантность, до свидания — нет, прощайте навсегда! Меня вынуждают, против моей воли, погрузиться по уши в вульгарность». Он смерил Глоуэна взглядом с головы до ног — так, как будто увидел его впервые: «Что ж, почему нет? Мудрец, путешествуя по жизни, наслаждается видами, открывающимися с обеих сторон, потому что знает, что больше не проедет по той же дороге. Дорога впереди петляет налево и направо, за холмы и за горизонт — кто знает, куда она ведет?»

«Иногда об этом нетрудно догадаться, — заметил Глоуэн. — Например, в вашем случае».

Вскочив на ноги, Флоресте принялся расхаживать взад и вперед по камере, заложив руки за спину. Глоуэн молча наблюдал за ним. Флоресте снова опустился в кресло: «Наступили тяжелые времена. Я не прочь выпить вина».

«Мне все равно, — ответил Глоуэн. — Я приготовился и к этой возможности». Он подошел к двери и постучал по заслонке, закрывавшей смотровую щель.

Марк Диффин открыл заслонку и заглянул в щель: «Что вам нужно?»

«Мою коробку».

«Мне придется налить вино в кувшин из синтана и выдать синтановые стаканчики. Преступникам не разрешается пользоваться стеклом».

«Не смейте называть меня преступником! — взревел Флоресте. — Я — драматург, артист! Неужели вы не видите разницу?»

«Одно другому не мешает, — пожал плечами Марк Диффин, приоткрыв дверь. — Вот ваше вино. На здоровье!»

«Идиот, деревенщина! — бушевал Флоресте. — И все же — какое это имеет значение? Мудрец наслаждается каждым мимолетным мгновением. Наливай, не скупись!»

«Печальный случай, — сказал Глоуэн, поставив кувшин и стаканчики на стол. — Ваша преждевременная кончина заставит многих пустить слезу».

«В том числе меня. Стыдно так со мной обращаться!»

«Вы забываете о своих мерзких преступлениях. Вы заслуживаете гораздо худшего».

«Чепуха! Так называемые преступления служили не более чем средствами для достижения цели — карманная мелочь, потраченная в надежде получить щедрую награду! С ними покончено, я их даже не помню. Но теперь — подумать только! — мне придется танцевать, исполняя главную роль в балете смерти, который вы называете «правосудием». А зачем? С какой целью? Кто от этого выиграет? Ни в коем случае не я. Гораздо лучше отмести все эти глупости одним движением руки и начать заново, как подобает воспитанным, образованным людям!»

«Мне интересно было бы узнать точку зрения моего отца по этому вопросу — если я его еще когда-нибудь увижу. Он исчез, вам разве не говорили?»

«Слышал что-то подобное».

«Что с ним случилось? Может быть, вы знаете?»

Флоресте залпом осушил стаканчик: «Почему бы я стал тебе говорить, даже если бы знал? Я здесь сижу и считаю последние минуты своей жизни исключительно благодаря тебе».

«Ну, например, потому что это было бы благородно и великодушно».

«Ты хочешь от меня великодушия? — Флоресте снова наполнил свой стаканчик из синтанового кувшина. — Всю свою жизнь я был великодушен! И как меня за это наградили, чем мне отплатили? Я все еще зарегистрирован как «вспомогательный персонал», и далеко не в начале списка. Тем временем, я раздавал плоды своего гения обеими руками, налево и направо! Я жертвую все свои личные сбережения на строительство нового Орфеума — несмотря на то, что мне никогда не придется увидеть его во всем великолепии. Но все равно я жертвую! Новый Орфеум станет моим памятником, и многие века люди будут с трепетом произносить мое имя!»

Глоуэн с сомнением покачал головой: «Ваши надежды могут не сбыться. В этом и заключается плохая новость, которую я вам принес».

«О чем ты говоришь?»

«Все очень просто. По вашему произволу, жестокому и преднамеренному, меня подвергли множеству лишений и унижений. В связи с этим я вчинил иск против вас, вашего имущества и всего вашего состояния. Юристы заверили меня, что я получу очень крупную сумму возмещения. Планы строительства нового Орфеума придется отложить».

Флоресте испуганно уставился на Глоуэна: «Ты шутишь! Это безумие, этому нет названия!»

«Напротив, это логично. Вы уготовили мне ужасную участь, и я потерпел большой ущерб. Мне даже вспомнить страшно о том, что мне пришлось пережить! Почему бы я не имел права на возмещение? Мои претензии полностью обоснованы».

«Только в теории! На практике ты просто-напросто хочешь забрать мои деньги — драгоценное сокровище, которое я копил долгие годы, бережно откладывая каждое сольдо, ни на минуту не забывая о грандиозной мечте! А теперь, когда моя мечта наконец стала достижимой, ты приходишь и разбиваешь вдребезги всю мою Вселенную!»

«Вас нисколько не беспокоило, как я себя чувствовал в темнице под Поганым Мысом. Почему меня должны беспокоить ваши чувства по поводу не построенного театра?»

Уныло расслабившись, Флоресте сидел и неподвижно смотрел на белый цветок. Какая-то мысль пришла ему в голову — он выпрямился в кресле: «Ты обращаешься не по адресу. Керди, а не я, настоял на том, чтобы мы позвонили на Поганый Мыс. Я уступил его требованиям, это правда, но без каких-либо эмоций; твоя судьба для меня ничего не значила. Но замысел принадлежал Керди, и он бесконечно наслаждался его осуществлением. Возьми с него деньги, если хочешь; оставь мои сбережения в покое».

«К сожалению, не могу вам поверить, — возразил Глоуэн. — У Керди все путалось в голове, он не мог вынашивать далеко идущие планы».

«Дорогой мой, неужели ты настолько непроницателен? Ненависть к тебе могла, конечно, доводить Керди до исступления, близкого к помешательству, но ничто не могло отвлечь его от желанной цели. Он ненавидел тебя с детства!»

Глядя на стену камеры, Глоуэн припомнил все былое. В данном случае Флоресте говорил нелицеприятную правду: «Я всегда это подсознательно чувствовал, но всегда подавлял это ощущение, выбрасывал его из головы. Все считали Керди добропорядочным, прямодушным парнем, и думать про него такие вещи было нехорошо — хотя он, со своей стороны, практически не скрывал своих чувств. Однако — я все еще не понимаю, почему он так меня ненавидел. Должна же быть какая-то причина?»

Флоресте сидел и смотрел на свой цветок: «После того, как он позвонил на Поганый Мыс, он все мне выложил — его как будто вырвало. Он ничего не скрывал. Похоже на то, что всю его жизнь ты отбирал у него все, чего он хотел, причем отбирал шутя, не прилагая никаких усилий. Керди был без ума от Сесили Ведер — он желал ее настолько, что ему становилось плохо от одного взгляда на нее. А она избегала его, как урода — но к тебе прильнула с радостью. Ты закончил лицей с отличием и получил повышение по службе в отделе B, опять же без каких-либо заметных усилий. В Йиптоне Керди сделал все, что мог, для того, чтобы тебя подставить, но умпы не поверили его доносу и арестовали его вместо тебя. По его словам, после этого он стал ненавидеть тебя так, что у него дрожали колени каждый раз, когда он с тобой встречался».

«От того, что вы говорите, мне самому становится нехорошо».

«Отвратительно, что тут скажешь? В конце концов ты оставил его одного в Фексельбурге, и Керди почувствовал огромное облегчение: желанный час настал! Когда он звонил на Поганый Мыс, он рассчитывался с тобой за все проигрыши и унижения. Честно говоря, меня даже испугала его необузданная ярость».

Глоуэн вздохнул: «Все это очень интересно — если болезненное любопытство можно назвать интересом. Но вы еще не сказали мне то, за чем я пришел».

«И за чем же ты пришел?»

«Где мой отец?»

«Теперь? Не уверен в том, что мне это известно».

«Но он жив?»

Флоресте несколько раз моргнул, раздраженный тем, что ему приходится расставаться даже с какой-то щепоткой ценных сведений: «Если мои предположения верны, это вполне возможно».

«Расскажите все, что знаете».

«А что ты мне предложишь взамен? Жизнь и свободу?»

«Этого я не могу предложить. В моем распоряжении только ваши деньги».

Поморщившись, Флоресте налил себе еще вина: «Мне неприятно об этом думать».

«Расскажите мне то, что знаете. Если мне удастся найти Шарда, я не трону ваши деньги».

«Почему бы я стал тебе доверять?»

«Потому, что мне можно доверять! Я отдал бы все ваши деньги, все свои деньги и все, что у меня есть, ради того, чтобы отец вернулся домой! Почему бы вы мне не доверяли? Это ваш единственный шанс!»

«Я подумаю. Когда я предстану перед судом?»

«Вы отказались от услуг адвоката; нет никаких причин откладывать рассмотрение дела. Суд состоится послезавтра. Когда вы мне ответите?»

«Зайди ко мне после суда», — сказал Флоресте и налил себе остаток вина.

Верховный суд заседал в старом здании управления станции, в зале показательных процессов — обширном круглом помещении под высоким куполом из зеленого и синего стекла, с обшивкой стен из красного дерева и серым мраморным полом, пересеченным прожилками зеленоватого и плотного белого кварца. В одной половине зала заседал суд; в другой половине полукруглая трехъярусная галерея позволяла желающим обитателям станции Араминта наблюдать за процессом.

Как только часы пробили полдень, вошли и заняли свои места верховные арбитры — Мельба Ведер, Роуэн Клатток и председатель суда, консерватор Эгон Тамм. Глашатай объявил: «Внимание, внимание! Начинается заседание суда! Пусть обвиняемый предстанет перед судом!»

Споткнувшись и гневно оборачиваясь на того, кто втолкнул его в зал, из бокового входа появился Флоресте.

«Обвиняемый может занять свое место на скамье подсудимых, — продолжал глашатай. — Судебный исполнитель, будьте добры, проведите обвиняемого Флоресте к надлежащему месту».

«Сюда», — сделал пригласительный жест судебный исполнитель.

«Не торопите меня! — отрезал Флоресте. — «Ничего без меня не начнется, можете быть в этом уверены!»

«Разумеется. Вот ваше место».

Наконец Флоресте уселся там, где полагалось. Глашатай звучно объявил: «Подсудимый, вам предстоит ответить на обвинения в тяжких преступлениях! Поднимите правую руку и назовите свое имя так, чтобы все присутствующие услышали, кто сидит на скамье подсудимых».

Флоресте повернулся к глашатаю с презрительной усмешкой: «Шутки шутить изволите? Меня все знают! Назовите свое собственное имя и не забудьте перечислить все преступления, которые за вами числятся. Меня это вполне устроит, даже позабавит».

Эгон Тамм вмешался тоном, не допускающим возражений: «Формальности только помешают рассмотрению этого дела, и мы обойдемся без них — если господин Флоресте не возражает».

«Я не соглашусь ни с чем, что будет способствовать продолжению вашего фарса! Считайте, что меня уже объявили виновным и приговорили. Я принимаю свою судьбу и ничего не отрицаю — зачем запутывать то, что уже ясно, оттягивать неминуемое и причинять друг другу лишние неприятности? Я достаточно долго страдал от неизлечимой болезни, именуемой жизнью. И теперь я встречу свой конец без сожалений и без стыда. Да! Я признаю́ свои ошибки, но если бы я стал объяснять их причины, вы могли бы подумать, что я оправдываюсь. Поэтому я воздержусь и тем самым сохраню свое достоинство. Скажу лишь одно: я стремился к осуществлению мечты, грандиозной мечты! Подобно божеству, я летел на крыльях грядущей славы! А теперь мои надежды поблекнут, увянут, рассыплются прахом. Моя кончина — великая трагедия для всех. Смотрите на меня, запомните меня хорошенько, служащие станции Араминта! Таких, как я, вы больше никогда не увидите!» Флоресте повернулся к судьям: «С моей точки зрения, здесь больше нечего делать. Произносите свой мрачный приговор. Кроме того, предлагаю приговорить глашатая к шести месяцам каторжного труда исключительно на основании подозрений, так как весь его внешний вид свидетельствует о закоренелой продажности».

«Через три дня, на закате, вы закончите свою жизнь, — кивнул Эгон Тамм. — Что касается глашатая, на этот раз он отделается замечанием».

Флоресте поднялся со скамьи подсудимых и приготовился спуститься к центральному проходу. Консерватор позвал его: «Одну минуту! Нам нужно решить несколько дополнительных вопросов, и ваши показания могут оказаться полезными».

Флоресте чрезвычайно неохотно вернулся на свое место. Глашатай объявил: «Намур Клатток! Предстаньте перед судом!»

Намур медленно спустился с галереи и вышел вперед, недоуменно улыбаясь: «Я правильно расслышал? Вы меня звали?»

Эгон Тамм ответил: «Да, мы вас вызвали. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов. Вы очень хорошо знакомы как с Флоресте, так и с Титусом Помпо. Надо полагать, вы знали об организации экскурсий на остров Турбен?»

Намур помолчал, тщательно выбирая слова: «Я подозревал, что происходит нечто в этом роде. Но я не задавал никаких вопросов, потому что боялся узнать больше, чем это было бы мне полезно. И, чтобы раз и навсегда положить конец всяким сомнениям: Титус Помпо не входит в круг моих близких знакомых».

Эгон Тамм повернулся к Флоресте: «Это соответствует вашим воспоминаниям?»

«В достаточной степени».

«Намур, к вам больше вопросов нет. Вы можете идти».

Намур вернулся к своему сиденью на галерее, продолжая улыбаться мягкой, ничего не значащей улыбкой.

Глашатай объявил: «Друзилла ко-Лаверти! Предстаньте перед судом!»

Друзилла, сидевшая между Арлесом и Спанчеттой, неуверенно встала: «Вы имеете в виду меня?»

«Вы — Друзилла ко-Лаверти?»

«Да-да! Так меня зовут».

«Тогда в чем вы сомневаетесь?»

«Не знаю, не поняла».

«Выйдите вперед и предстаньте перед судом, будьте добры».

Друзилла поправила свое неподходящее к случаю черное платье с ярким рисунком цвета спелой хурмы, пританцовывая спустилась с галереи и встала у кресла для свидетелей.

«Пожалуйста, садитесь, — сказал глашатай. — Вы понимаете, что вы обязаны отвечать на все вопросы правдиво и подробно?»

«Конечно!» — Друзилла уселась и игриво помахала рукой в сторону Флоресте, перебирая пальцами в воздухе. Флоресте, угрюмо наблюдавший за происходящим, ничем не ответил. «Не пойму, что я могла бы вам сказать, — заметила Друзилла. — Мне вся эта история совершенно незнакома».

«Вы не знали об экскурсиях на остров Турбен?» — спросил Эгон Тамм.

«Я про них слышала и подозревала, что они там проказничают, но при чем тут я? Меня-то на острове не было».

«Вы представляли концерн «Огмо» в туристических агентствах, не так ли?»

Друзилла рассеянно махнула рукой: «А, вы про это! Мне дали рекламные материалы и поручили их раздать. Ну, я их и раздавала».

Судья Мельба Ведер резко спросила: «Разве вы не принимали активное участие в рекламе этого предприятия?»

Друзилла несколько раз моргнула: «Не совсем понимаю, что вы имеете в виду».

«Не приставайте к несчастной потаскушке! — мрачным усталым голосом сказал Флоресте. — Она ничего не знала».

Судья Мельба Ведер проигнорировала это замечание: «Вы находились в близких, интимных отношениях с Намуром. Разве вы не обсуждали с ним концерн «Огмо» и организацию экскурсий?»

«На самом деле нет. Он просмотрел брошюру пару раз, но только рассмеялся и отбросил ее в сторону. Вот и все».

«А ваш муж, Арлес?»

«Он сделал примерно то же самое».

«У меня все».

«Вы можете идти», — вздохнул Эгон Тамм.

С явным облегчением, одарив Флоресте сияющей улыбкой, Друзилла вернулась к Арлесу и Спанчетте. Теперь к судейской скамье подошел Бодвин Вук и что-то тихо сказал Эгону Тамму. Тот, в свою очередь, посовещался с коллегами. Бодвин Вук стоял в стороне и ждал.

Эгон Тамм обратился к залу: «Суперинтендант отдела B представил на наше рассмотрение еще один вопрос, и мы могли бы решить его, не откладывая. Господин Флоресте, это дело вас не касается, и вы можете вернуться в камеру».

Флоресте поднялся на ноги и, глядя прямо перед собой, промаршировал из зала в сопровождении судебного исполнителя. Эгон Тамм продолжил: «Теперь я попрошу Бодвина Вука познакомить нас с подробностями того вопроса, о котором он сообщил суду».

Бодвин Вук вышел вперед: «Это дело касается исключительно скверного и очень опасного для всего нашего общественного устройства мошенничества, совершенного, судя по всему, исключительно из тщеславия и злобы. Я говорю о показателе статуса капитана Глоуэна Клаттока. Несколько месяцев тому назад, задолго до того, как ему исполнился двадцать один год, его показатель равнялся 22. После этого вышел на пенсию Артуэйн Клатток; кроме того, трагически погиб на строительстве, во время обвала на Протокольном мысу, Эрл Клатток.

Вскоре после этого отец Глоуэна, Шард Клатток, вылетел в регулярный патрульный рейс и не вернулся. Мы произвели тщательные розыски, но в конце концов вынуждены были объявить Шарда пропавшим без вести.

И что же произошло вслед за этим? Произошли самые странные вещи! За две недели до наступления совершеннолетия Глоуэна на космодроме станции приземляется звездолет, из которого выходят Арлес, Друзилла и сын Друзиллы, Гортон! Полная неожиданность! И плохая новость для Глоуэна. Теперь Гортон занял первое место в списке кандидатов на постоянное место в управлении, а показатель статуса Глоуэна снова снизился до 21.

В любое время избирательный комитет пансиона Клаттоков — председательницей которого, кстати, была Спанчетта — мог собраться и объявить пропавшего без вести Шарда мертвым. Если бы это было сделано до наступления совершеннолетия Глоуэна, что и надлежало сделать, если бы соблюдались все традиции и приличия, показатель статуса Глоуэна повысился бы до 20 и он, по сути дела, занял бы место своего отца в пансионе Клаттоков. Несмотря на гневные протесты других членов комитета, Спанчетта откладывала избирательное собрание до тех пор, пока не наступила дата дня рождения отсутствовавшего не по своей вине Глоуэна, и Глоуэн тем самым получил статус вспомогательного персонала. Шарда объявили мертвым, в связи с чем образовалась вакансия, и кого назначили кандидатом на замещение этой вакансии? Кто стал новым Клаттоком? Намур! Роскошная махинация, не правда ли?»

Спанчетта больше не могла сдерживаться. Она вскочила: «Я категорически, в самых сильных выражениях протестую против этой злостной клеветы! Меня просто изумляет тот факт, что верховные судьи позволяют этой помешавшейся старой обезьяне расхаживать у них перед носом, насмехаясь над достойными людьми и безнаказанно очерняя их репутацию! Я требую разъяснений!»

Эгон Тамм серьезно спросил: «Суперинтендант, вы слышали требование Спанчетты Клатток. Не могли бы вы разъяснить ваши обвинения?»

«Я не нуждаюсь в дополнительных обвинениях! — возопила, топнув ногой, Спанчетта. — Я настаиваю на безусловном отзыве всех так называемых обвинений и на том, чтобы суперинтендант принес глубочайшие извинения!»

«Я еще не предъявил обвинения, — напомнил Бодвин Вук. — А о том, кто должен приносить извинения, красноречиво свидетельствует ваше собственное поведение. За что я должен извиняться? За перечисление фактов?»

«Я не нарушала закон! Собрания избирательного комитета проводятся тогда, когда, по моему мнению, этого требуют обстоятельства. Вы не можете привести никаких фактов, подтверждающих наличие правонарушения или какого-либо злого умысла. А Гортону по праву принадлежит первое место в списке кандидатов, он родовитее Глоуэна — опять же, в строгом соответствии с действующими правилами».

«Ага! — поднял указательный палец Бодвин Вук. — Здесь-то и зарыта собака. На протяжении нескольких последних дней мы очень внимательно проверили все данные Гортона. Прежде всего, мы обнаружили, что он родился менее чем через шесть месяцев после официального бракосочетания Арлеса и Друзиллы».

«Что абсолютно не имеет никакого значения! Арлес и Друзилла вступили в неформальный брак несколько раньше, в Соумджиане. И даже если бы они вообще не были женаты — что с того? Арлес признаёт, что это его ребенок».

«Признаёт, это точно. Но закон недвусмысленно запрещает предоставлять статус приемным детям».

«О чем вы говорите? Гортон — не приемный ребенок! Его никто не усыновлял!»

«Именно так. — кивнул Бодвин Вук. — Как я уже упомянул, мы очень внимательно рассмотрели данные Гортона. Нам удалось получить материал для сравнительного генетического анализа — образцы клеток Арлеса, Друзиллы и Гортона. Это исследование проводилось специалистами, пользующимися самой высокой репутацией. Если потребуется, они могут выступить с показаниями, подтверждающими мои сведения».

«Все это блеф и клевета! — звучным, презрительным голосом заявила Спанчетта. — Факты налицо, их не изменишь рассуждениями!»

«Фактические свидетельства показывают, что Гортон — действительно сын Друзиллы, в этом нет никаких сомнений. В отношении отцовства, однако, такой уверенности нет, несмотря на наличие генетических последовательностей, характерных для Клаттоков».

«Ваши пробирки только повторяют то, что я уже вам сказала несколько раз! Разве этого недостаточно? Когда, наконец, вы оставите нас в покое?»

«Терпение, Спанчетта! Слушайте внимательно, и вы многому научитесь. Вернемся на несколько лет к тому времени, когда Арлес попытался изнасиловать Уэйнесс Тамм, дочь консерватора. Он не преуспел в своем намерении, его поймали. Я предоставлю верховному суду огласить наказание, к которому был приговорен Арлес».

«Готовясь к попытке изнасилования, Арлес надел маску и плащ с капюшоном, чтобы остаться неузнанным, — сказал Эгон Тамм. — По этой причине мы допустили, что он планировал только изнасилование, а не убийство, в связи с чем суд сохранил ему жизнь.

Тем не менее, для того, чтобы Арлес больше никогда не попытался повторить такую попытку, его подвергли хирургической операции. Арлес стерилен и практически неспособен к эрекции. Выполненная операция необратима. Гортон не может быть сыном Арлеса».

Спанчетта издала странный, воющий крик возмущения: «Неправда! Неправда! Неправда!»

«Правда», — спокойно возразил Эгон Тамм.

Бодвин Вук указал на Друзиллу: «Ну-ка, встань».

Друзилла опасливо поднялась на ноги.

«Кто отец Гортона?» — спросил Бодвин.

Друзилла поколебалась, посмотрела направо и налево, облизала губы и ответила угрюмым, хрипловатым голосом: «Намур».

«Арлес об этом знал?»

«Разумеется! Как бы он не знал?»

«Спанчетте тоже об этом было известно?»

«А этого я не знаю и знать не хочу. Спрашивайте ее сами».

«Можешь сесть, — Бодвин Вук повернулся к Арлесу. — Ну что ж! Что ты можешь сказать в свою защиту?»

«В данный момент ничего».

«Твоя мать знала, что Гортон — не твой сын».

Арлес покосился на Спанчетту — та сидела в полной прострации, даже цилиндрическая копна ее кудрей свесилась в сторону. «Наверное, нет!» — прорычал Арлес.

Глоуэн, сидевший в стороне, поднялся на ноги: «С разрешения суда, я хотел бы задать Арлесу один вопрос».

«Задавайте».

Глоуэн повернулся к Арлесу: «Что ты сделал с моей почтой?»

«То, что нужно было, то и сделал! — вызывающе заявил Арлес. — Тебя не было, Шарда тоже не было; никто не знал, что с вами случилось и где вы пропадаете. Так что каждое приходившее вам письмо мы возвращали отправителю с пометкой «Адресат выбыл»».

Глоуэн отвернулся. «У меня нет больше вопросов», — сказал он суду.

Эгон Тамм кивнул — на его лице появилась тень мрачной улыбки. Посовещавшись с коллегами, он произнес: «Мы выносим следующий приговор. Капитану Глоуэну Клаттоку присваивается принадлежащий ему по праву статус постоянного служащего управления станции Араминта. Суд выражает сожаление в связи с тем, что ему пришлось стать жертвой махинации, которую суперинтендант Бодвин Вук справедливо назвал «опасным мошенничеством». Арлес и Друзилла лишаются какого бы то ни было статуса и не могут рассматривать себя даже в качестве наемного вспомогательного персонала. Они обязаны немедленно выехать из пансиона Клаттоков, сегодня же. Обстановка в квартире капитана Клаттока должна быть восстановлена в первоначальном виде в кратчайшие сроки и к полному удовлетворению капитана Клаттока. Выражение «в кратчайшие сроки» означает, что работы должны начаться сегодня же и продолжаться днем и ночью, невзирая на расходы. Если Арлес и Друзилла не могут оплатить эти расходы, соответствующую сумму обязана внести Спанчетта Клатток с тем, чтобы Арлес впоследствии возместил эту сумму на любых удовлетворяющих ее условиях.

Далее, Арлес и Друзилла приговариваются к восьмидесяти пяти суткам каторжного труда в лагере строгого режима на Протокольном мысу. Суд надеется, что этот опыт пойдет им на пользу. Это минимальное наказание, предусмотренное законом за их проступок, и они должны благодарить судьбу за то, что отделались так легко».

Друзилла громко рыдала в полном отчаянии. Арлес молча уставился в пол.

Эгон Тамм продолжал: «Суд не может не подозревать, что Спанчетта Клатток знала обо всем этом деле гораздо больше, чем позволяют установить фактические свидетельства. Для того, чтобы придти к такому выводу, достаточно простейшего здравого смысла. Тем не менее, мы не можем выносить приговоры на основе одних подозрений, и на этот раз, по меньшей мере, Спанчетта Клатток не присоединится к своему сыну и его супруге на Протокольном мысу. Внутренний распорядок пансиона Клаттоков не входит в юрисдикцию нашего суда, но мы рекомендуем освободить Спанчетту Клатток от обязанностей председательницы избирательного комитета и от участия в работе любого другого комитета, выполняющего существенные функции. Мы рекомендуем также, чтобы совет старейшин пансиона Клаттоков принял соответствующие дисциплинарные меры.

Так как рассмотрение каких-либо дальнейших дел не предусмотрено сегодняшней повесткой дня, на этом заседание суда объявляется закрытым».

Во второй половине следующего дня Глоуэн снова посетил тюрьму. Зайдя в камеру, он обнаружил Флоресте, сгорбившегося за столом над книгой в изящном розовом кожаном переплете. Флоресте оторвался от чтения с явным недовольством: «Что тебе еще нужно?»

«То же, что и раньше».

«Боюсь, что ничем не могу тебе помочь. У меня осталось очень мало времени, и мне нужно заняться своими собственными делами». Флоресте вернулся к чтению книги и, по-видимому, забыл о присутствии Глоуэна. Глоуэн подошел к столу и сел на стул напротив Флоресте.

Прошло несколько секунд. Нахмурившись, Флоресте поднял глаза: «Ты все еще здесь?»

«Я только что пришел».

«Ты пробыл здесь достаточно долго. Как видишь, я занят — время не ждет».

«Вы должны принять определенное решение. Что вы можете сказать?»

Флоресте печально рассмеялся: «Все важные решения уже приняты, и самым определенным образом».

«Что будет с новым Орфеумом?»

«Работы продолжит комитет финансирования изящных искусств. Его возглавляет Скеллана Лаверти; я ее знаю уже много лет, она беззаветно предана делу. Она принесла мне одну из моих любимых книг. Тебе она известна?»

«Вы не показали мне обложку».

«Это «Стихи безумного Наварта». Его песни не перестают звучать в уме».

«Мне знакомы некоторые из его стихотворений».

«Гмм! Я удивлен! Ты производишь впечатление... ну, не сказать, чтобы тупицы, но довольно-таки неотесанного парня».

«У меня другое представление о себе. Я позволяю себе некоторую настойчивость только потому, что меня беспокоит судьба моего отца».

«Лучше поговорим о Наварте. Вот просто восхитительный отрывок! Поэт замечает лицо в толпе — на какое-то мгновение — но второй раз его уже не увидишь, оно исчезло. Это лицо преследует Наварта несколько дней, и наконец он дает волю своему воображению в нескольких десятках чудесных четверостиший, диковатых и судьбоносных, пульсирующих ритмом. Каждое заканчивается рефреном:

«Так жизнь ее пройдет — и так она умрет —

И ветер времени следы ее сотрет»».

«Очень мило, — кивнул Глоуэн. — Вы полагаете, что я сюда пришел, чтобы вы читали мне стихи?»

Флоресте надменно поднял брови: «Это привилегия, а не обязанность!»

«Я хочу выяснить, что случилось с моим отцом. Судя по всему, вы это знаете. Не понимаю, из каких соображений вы продолжаете водить меня за нос».

«Не пытайся меня понять! — заявил Флоресте. — Я сам затрудняюсь в понимании своих соображений. Прошу обратить особое внимание на множественное число».

«Скажите мне, по меньшей мере, знаете ли вы наверняка, что случилось? Да или нет?»

Флоресте задумчиво погладил подбородок. «Информация — ценный товар, нередко отличающийся сложностью структуры, — произнес он наконец. — Зерна информации дают неожиданные всходы, ими нельзя разбрасываться, как конским дерьмом по свежевспаханному полю. Знание — сила! Тебе не мешало бы запомнить этот афоризм».

«Вы так и не ответили. Вы вообще собираетесь мне что-нибудь сообщить?»

Тон Флоресте стал еще более назидательным: «Я сообщу тебе вот что — слушай внимательно! Совершенно очевидно, что нашей Вселенной свойственна утонченная, можно даже сказать, чувствительная до трепета природа. Ничто не движется, ничто не происходит, не вызывая другие движения, последствия, расходящиеся волны. Изменение неотвратимо в структуре космоса, и даже Кадуол с его Хартией не может избежать изменений. Ах, прекрасный Кадуол! Какие ландшафты, сколько плодородных земель! Луга ярко зеленеют под солнечным светом, приглашая всех и каждого, существ великих и малых, наслаждаться жизнью по-своему. Жвачные животные могут пастись, птицы могут летать. а люди могут петь свои песни и танцевать свои танцы в мире и гармонии. Так оно и должно быть, если каждый будет довольствоваться своей долей и делать то, что считает нужным. Таково представление многих благородных людей о будущем на этой планете и во всей Ойкумене».

«Вполне возможно. Так где же мой отец?»

Флоресте сдвинул брови и сделал нетерпеливый жест рукой: «Неужели ты настолько туп? И почему нужно кричать мне в ухо? Ты разделяешь идеалы, о которых я только что говорил?»

«Нет».

«А Бодвин Вук?»

«Нет, Бодвин Вук тоже так не считает».

«А твой отец?»

«И мой отец тоже. По сути дела, на станции Араминта так не считает почти никто».

«Что ж, многие люди — и не только на станции Араминта — руководствуются более прогрессивными представлениями. Но я уже сказал более чем достаточно, и тебе пора идти».

«Как вам будет угодно, — согласился Глоуэн. — До свидания».

Глоуэн покинул тюрьму и весь остальной день занимался своими делами. Следующее утро он тоже провел, проверяя различные документы. После полудня он решил пообедать в «Старой беседке», и там его нашел Бодвин Вук.

«Ты где прячешься? — поинтересовался директор отдела расследований. — Тебя повсюду ищут!»

«Видимо, никто не догадался заглянуть в архив. Кому я срочно понадобился?»

«Флоресте на стену лезет от возбуждения. Он требует, чтобы тебя к нему привели сию же минуту».

Глоуэн встал: «Я к нему зайду».

Пройдя по мосту над рекой, Глоуэн направился к тюрьме. «Наконец-то ты явился!» — приветствовал его Марк Диффин.

«Просто удивительно, что Флоресте жаждет меня видеть. Еще вчера он не мог дождаться моего ухода».

«Предупреждаю: утром у него было много неприятностей, и он раздражен до крайности».

«Каких неприятностей?»

«Сначала пришел Намур, и они друг на друга разорались. Я уже собирался вмешаться, но Намур убежал, хлопнув дверью. Он был темнее тучи, что на него не похоже. Потом явилась Скеллана Лаверти. Она снова довела Флоресте до белого каления, после чего он стал кричать, чтобы тебя привели как можно скорее».

«Кажется, я знаю, что его раздражает, — заметил Глоуэн. — Думаю, мне удастся его немного успокоить».

Марк Диффин открыл дверь камеры и заглянул внутрь: «Пришел Глоуэн Клатток».

«Давно пора! Пусть заходит!»

Флоресте стоял у стола, красный от гнева: «Твоя наглость превосходит всякие представления! Как ты смеешь препятствовать исполнению моей последней воли?»

«Вы имеете в виду мой вчерашний разговор со Скелланой Лаверти?»

«Вот именно! На мои деньги наложен арест! И ей сообщили, что ты получишь возмещение на сумму, которая просто в голове не укладывается! Все наши планы — коту под хвост!»

«Я вам несколько раз объяснял, но вы не слушали».

«Естественно! Я принял твои слова за пустые угрозы неоперившегося юнца, каковым ты и являешься».

«Объясню еще раз. В обмен на информацию я не буду предъявлять обвинения. Это очень просто понять, не правда ли?»

«Я не согласен, и все это не просто! Ты заставляешь меня делать выбор между двумя совершенно неприемлемыми вариантами! Ты это понимаешь?»

«Нет, не понимаю».

«А тебе и не нужно понимать. Достаточно принять мои заверения в том, что это именно так».

«Предпочитаю принять миллион сольдо, переведенных с вашего счета».

Флоресте огорченно прислонился к краю стола: «Ты превращаешь в пытку последние часы моей жизни!»

«Предоставьте мне требуемую информацию, и проблема исчезнет».

Флоресте сжал кулаки и ударил одним кулаком по другому: «Как я могу тебе доверять?»

«Когда вы сообщите мне все, что знаете, мне придется положиться на ваши слова. А вам придется положиться на меня».

Флоресте устало вздохнул: «У меня не остается другого выхода, и ты, по-видимому, честный человек, хотя и жестокий».

«Так как же? Да или нет?»

«Что именно ты хочешь знать?» — лукаво спросил Флоресте.

«Если бы я знал, почему бы я спрашивал? В целом и в общем, я хочу знать все, что вы знаете о моем отце — почему он пропал, как он пропал, кто несет за это ответственность и где он находится в настоящее время. Могут быть и другие вопросы, на которые вам придется ответить».

«Откуда я мог бы все это знать? — ворчал Флоресте, прохаживаясь по камере взад и вперед. — Придется выбирать. Дай мне подумать. Приходи завтра или послезавтра».

«Завтра будет поздно — и, если вы думаете, что по доброте душевной я не опустошу ваш счет после того, как вас казнят, вы глубоко заблуждаетесь. Ваш Орфеум для меня ничего не значит. Я давно хотел купить себе космическую яхту, и ваши деньги мне пригодятся».

Флоресте опустился в деревянное кресло и укоризненно взглянул на Глоуэна: «Ты заставляешь меня нарушить одно обещание, чтобы выполнить другое».

«С моей точки зрения это второстепенная проблема».

«Хорошо, так тому и быть. Я выполню твое требование. Я запишу определенные сведения, которые, как я надеюсь, тебя удовлетворят. Но ты сможешь прочесть эту запись только после моей смерти».

«Почему бы не сказать мне здесь и сейчас все, что вы знаете?»

«Я условился о некоторых вещах, которые могут быть не сделаны, если я тебе все скажу сейчас».

«Мне это не нравится. Вы можете умолчать о некоторых важных деталях».

«А ты можешь воспользоваться моими сведениями и все равно разбазарить мое наследство. Несмотря на то, что мы совершенно разные люди, между нами должно установиться полное взаимопонимание».

«В таком случае... — Глоуэн вынул фотографию, которую он нашел в столе ордины Заа. — Взгляните на эту фотографию и назовите имена этих женщин».

Флоресте внимательно изучил лица на фотографии и покосился на Глоуэна: «Почему ты мне это показываешь?»

«Вы говорили о доверии. Если вы не скажете правду, не может быть речи ни о каком доверии. А если я не могу вам доверять, вы не можете доверять мне. Все ясно?»

«Нет необходимости бесконечно повторять очевидное». Флоресте снова рассмотрел фотографию: «Мне придется поступиться всякой осторожностью. Это, как тебе известно, ордина Заа. Первоначально ее звали, насколько я помню, Зайдина Баббз. Здесь — Сибилла Девелла. А здесь…» Флоресте помялся: «Симонетта Клатток».

«Под каким другим именем вы ее знаете?»

На этот вопрос Флоресте отреагировал с неожиданной живостью. Он резко вскинул голову и пристально посмотрел Глоуэну в лицо, после чего выпалил: «Кто тебе назвал ее другое имя?»

«Достаточно того, что я его знаю. Но я хотел бы услышать его от вас».

«Невероятно! — бормотал Флоресте. — Намур проболтался, что ли? Нет, конечно нет — он не посмел бы. Кто же? Заа? Да! Больше некому! Но почему бы она распустила язык?»

«Она намеревалась меня убить — по вашему совету, между прочим. Она говорила часами, не переставая».

«Слабоумная извращенка! Теперь все расползается по швам, все разваливается на куски!»

«Не понимаю, о чем вы говорите».

«Неважно. Я и не хочу, чтобы ты что-нибудь понимал. Приходи завтра в полдень. Твои бумаги будут готовы».

Глоуэн вернулся в архив, занимавший помещения в глубине старого здания управления. Через несколько часов, ближе к вечеру, он наконец нашел то, что надеялся найти — хотя и не был уверен в такой возможности. Он тут же позвонил Бодвину Вуку: «Я хотел бы кое-что вам показать. Не могли бы вы зайти в архив?»

«Сейчас?»

«Если можно».

«Ты как-то невесело разговариваешь».

«На меня только что нахлынула волна невеселых воспоминаний. Я думал, что избавился от их гнета, но я ошибался».

«Я приду через несколько минут».

Как только Бодвин Вук прибыл, Глоуэн провел его в смотровой зал: «Замечания Флоресте навели меня на одну мысль. Я решил проверить — вот, смотрите сами...»

Через два часа они вышли из помещений архива, Глоуэн — бледный и молчаливый, Бодвин Вук — мрачный, сдерживающий ярость под личиной сухости.

Уже вечерело; они возвращались по Приречной дороге. Бодвин Вук остановился и задумался: «Я хотел бы покончить с этим делом уже сейчас, не откладывая — но становится поздно, всем этим можно заняться и завтра. Завтра в полдень, скажем. Я отдам соответствующие указания после ужина».

Они поужинали в апартаментах Бодвина Вука. Глоуэн рассказал директору о своем разговоре с Флоресте: «Как всегда, я ушел от него с легким головокружением. Когда я спросил его о другом имени Симонетты — я имел в виду мадам Зигони с планеты Розалия — Флоресте чрезвычайно встревожился. Он никак не мог понять, кто посмел выболтать мне такую важную тайну. Несомненно, он знает ее под каким-то другим именем. Под каким именем? И почему оно вызывает у него такое возбуждение?

Опять же — он согласился сообщить мне, что случилось с Шардом, но только в виде записи, которую я смогу прочесть после его казни. Я пытался выяснить причину такой задержки, но Флоресте как воды в рот набрал. Я в замешательстве! Зачем он тянет время?»

«Не вижу причин для замешательства, — заметил Бодвин Вук. — За один день можно наломать много дров. Что-то должно произойти».

«По-видимому, так оно и есть, — согласился Глоуэн. — К стыду своему, я об этом не подумал. Для Флоресте такая задержка уже не имеет значения — значит, она имеет значение для кого-то другого. Для кого?»

«Будем внимательно наблюдать за событиями и приготовимся ко всему».

На следующее утро, за два часа до полудня, Глоуэн уже явился в тюрьму и обнаружил, что Флоресте совещается со Скелланой Лаверти. Ни тот, ни другая не обрадовались приходу Глоуэна.

Флоресте указал рукой на дверь: «Разве ты не видишь, что я занят? Скеллане нужно обсудить со мной важные дела».

«Где информация, которую вы мне обещали?» — спросил Глоуэн.

«Она еще не готова. Зайди попозже!»

«Осталось очень мало времени. «Попозже» может оказаться слишком поздно».

«Ты мне это говоришь? У тебя нет никакого такта! Я только об этом и думаю».

Глоуэн обратился к Скеллане: «Пожалуйста, не отвлекайте его. Если Флоресте не сделает то, что обещал, вы не увидите его денег. Я буду путешествовать по Ойкумене на новой космической яхте, и не видать вам нового Орфеума, как собственных ушей».

«Как ты смеешь так выражаться! — страстно возмутилась Скеллана. — Я просто шокирована!» Она повернулась к Флоресте: «Похоже на то, что нам придется прервать нашу приятную беседу — а я так надеялась, что она вас хоть немного утешит!»

«Увы, с судьбой не поспоришь, дорогая моя! Я вынужден выполнить требование угрюмого отпрыска клана Клаттоков и открыть ему все мои тайны. Глоуэн, приходи позже! Я еще не готов. Скеллана, прошу меня извинить».

Скеллана Лаверти гневно повернулась к Глоуэну: «Как тебе не стыдно оскорблять и запугивать бедного Флоресте в последние часы его жизни! Он нуждается в понимании, в утешении!»

«В случае Флоресте единственное утешение — время, — ответил Глоуэн. — Уже через тридцать лет его преступления забудут, и каждый будет думать о нем, как о невинно убиенном мученике, погибшем во имя искусства. Забавно, не правда ли? Если бы Флоресте был уверен, что это позволит ему остаться на свободе или хотя бы сэкономить сотню сольдо, он сию же минуту перере́зал бы вам глотку».

Скеллана обратилась к Флоресте: «Как вы можете выносить столь чудовищные оскорбления? Почему вы не протестуете?»

«Потому что, дорогая моя, это чистая правда. Искусство — прежде всего и превыше всего! В данном случае, мое искусство. Я — торжествующая колесница, несущая человечеству через пространство и время драгоценный, хрупкий, неповторимый дар! Все, что препятствует моему продвижению, моему существованию, моей прихоти — или возможности распорядиться деньгами на счету в Мирцейском банке так, как я этого хочу — должно уступить дорогу или превратиться в прах под моими грохочущими колесами! Ars gratia artis, как любил повторять поэт Наварт. Только так, и никак иначе!»

«О, Флоресте, я никогда не поверю, что вы верите в то, что говорите!»

Глоуэн подошел к двери и открыл ее: «Пойдемте, Скеллана, нам пора».

Скеллана Лаверти в последний раз обернулась к Флоресте: «По меньшей мере, мне удалось восстановить присущую вам бодрость духа!»

«Удалось, моя дорогая! Благодаря вам ничто не омрачит мой последний день».

В полдень Бодвин Вук вошел в свой кабинет. Ни на кого не глядя, он промаршировал к черному кожаному креслу с высокой спинкой и уселся. Наконец он соблаговолил обозреть присутствующих: «Все собрались? Керди, Друзилла и Арлес явились. Присутствуют Глоуэн, Айзель Лаверти, Рун Оффо и лейтенант Ларк Диффин из ополчения. Кого еще нет? Намура? Рун, где Намур?»

«Намур ведет себя капризно, — ответил Рун Оффо. — Он заявил, что слишком занят, чтобы участвовать в совещании. Пришлось послать двух сержантов в парадной форме, чтобы его привели. Если не ошибаюсь, они уже здесь».

Дверь открылась, и в кабинет зашел Намур.

«А, Намур! — воскликнул Бодвин Вук. — Рад, что в конечном счете вы смогли уделить нам свое драгоценное время! Вероятно, вы сможете подтвердить или разъяснить некоторые детали нашего расследования».

«Какого такого расследования? — без всякого дружелюбия осведомился Намур. — Гораздо вероятнее, что я не смогу предоставить вам никаких сведений, в каковом случае предпочел бы немедленно откланяться — сегодня я очень занят».

«Полно, полно, Намур! Вы скромничаете! По всеобщему убеждению, вы всех видите насквозь и все про всех знаете».

«Это не так! Я интересуюсь только своими собственными делами».

Бодвин Вук огорченно развел руками: «Сегодня вам придется поступиться своими интересами во имя интересов отдела B, которому, согласно Хартии Заповедника, должны оказывать всяческое содействие все служащие управления».

Намур улыбнулся — холодно и саркастически: «Меня вынудили явиться на допрос — по меньшей мере не ожидайте от меня подхалимского энтузиазма. Надеюсь, что вы позволите мне удалиться, когда в моем содействии больше не будет необходимости».

«Разумеется!» — великодушно пообещал Бодвин Вук. Поразмышляв несколько секунд, он жестом подозвал Руна Оффо и Айзеля Лаверти. Те подошли к столу. Все трое посовещались неразборчивым полушепотом, после чего «боров» и «хорек» вернулись на свои места.

Бодвин Вук прокашлялся: «Сегодня мы возвращаемся к чрезвычайно неприятному делу, о котором многие из нас постарались уже забыть. Мы делаем это по вполне основательным причинам, с чем согласится даже Намур, когда он меня выслушает. Я говорю об отвратительном изнасиловании и убийстве Сесили Ведер, совершенном во время Парильи несколько лет тому назад.

Дело это никогда не было закрыто, но только настойчивость капитана Глоуэна Клаттока позволила нам раскрыть эту тайну. Глоуэн, я попросил бы тебя изложить обстоятельства дела, так как тебе лучше известны его подробности».

«Как вам будет угодно. Постараюсь не быть многословным. Прежде всего, у нас есть улики, полученные в ходе первоначального расследования, а именно волокна, найденные в грузовике винодельни. Они могли остаться от костюма Намура, переодевшегося сатиром с козлиными ногами, или от любого из «первобытных» костюмов, хранившихся в гардеробе «Лицедеев». Костюмы всех «бесстрашных львов» были изготовлены из другого материала.

Намур смог отчитаться о всех своих передвижениях в период убийства. Арлес и Керди должны были совершать обходы вокруг табора йипов. Их подписи на обходном листе, казалось бы, исключают обоих из числа подозреваемых.

Тем не менее, Айзель Лаверти нашел дополнительное свидетельство — фотографию, на которой видна фигура, крадущаяся за «Старой беседкой». Фигурой этой оказался Арлес в «первобытном» костюме. Мы были уверены, что нашли убийцу. Арлес признался в том, что его подписи на обходном листе подделаны. Керди признался в том, что посмотрел сквозь пальцы на подделку — на том основании, то он и Арлес, будучи членами клуба «бесстрашных львов», обязаны были друг другу помогать и вообще благородны по определению. Арлес признал, что пробрался в гардероб «Лицедеев», находившийся на складе поблизости от табора. Он оделся в «первобытный» костюм, после чего поспешил в «Старую беседку» на свидание с Друзиллой. Керди остался один в патруле.

Друзилла более или менее подтвердила показания Арлеса, хотя и не слишком уверенно, потому что, по сути дела, в тот вечер она напилась до бесчувствия. И все же, судя по всему, Арлес и Друзилла вместе смотрели на сцену, пока исполнялась «Фантасмагория», и трудно предположить, что Арлес поспешил пожертвовать увлекательным обществом пьяной Друзиллы ради того, чтобы надругаться над Сесили Ведер в кузове грузовика на заднем дворе театра.

Снова проверяя фотографические свидетельства, я обнаружил, что Намур, в костюме сатира, остановился неподалеку от «Старой беседки», наклонился, глядя внутрь сводчатой галереи, и несколько секунд говорил с кем-то, кто сидел внутри. Намур, вы не помните этот эпизод?»

«Нет, не могу точно сказать. Это было давно, и в тот вечер я тоже изрядно выпил».

«А я очень даже помню! — неожиданно провозгласил Арлес. — Намур издевался над шлемом моего костюма, не подходившим бесстрашному льву. Он сказал, что я выгляжу, как жаба в парике змееголова. Я оправдывался тем, что не успел найти ничего более подходящего, но Намур меня не слушал — он любезничал с Друзиллой».

Намур усмехнулся: «Это правда. Теперь я припоминаю. Так оно и было».

«Это произошло сразу после окончания «Фантасмагории». Следовательно, Арлес, так же, как и Намур, однозначно исключается из числа подозреваемых.

Что же остается в результате? Бесстрашные львы пьют и гуляют. Керди браво марширует в одиночку по периметру табора йипов. Намур, оторвавшись от разговора с Друзиллой, танцует павану со Спанчеттой. Арлес сидит, надувшись, в «Старой беседке». Так мы и представляли себе эту ситуацию много лет, пока милая невинная Сесили постепенно стиралась из нашей памяти.

Но по меньшей мере в двух умах память о ней еще свежа. Убийца часто о ней вспоминает — и я тоже не могу о ней забыть. Два месяца, сидя в гробнице Зеба Зонка, я думал о самых разных вещах. Одна идея показалась мне неожиданно интересной. Мы тщательно просмотрели все снимки камер наблюдения. Мы нашли Арлеса, и тогда нам этого показалось достаточно.

Моя идея стала первой трещиной в стене этой тайны, потому что... короче говоря, я решил проверить фотографии, снятые позже. И нашел еще одну крадущуюся фигуру — на этот раз, без сомнения, фигуру убийцы. Убийца выходит с заднего двора Орфеума за несколько минут до полуночи. Он спешит — почти бежит — по Приречной дороге, потому что боится опоздать. Он должен вернуться, пока в патруль не вышла следующая смена.

Флоресте всколыхнул мои застоявшиеся воспоминания, когда упомянул о том, что Керди, выступая с «Лицедеями», глаз не мог оторвать от Сесили. Но все его потуги были тщетны. Сесили не подпускала к себе ни его, ни Арлеса. Как же быть с патрулированием табора? Еще одна мысль пришла мне в голову и подошла к общей картине, как недостающий кусочек мозаики. Керди говорил мне как-то, что он никогда не подчиняется приказам, которые считает глупыми или бесполезными. У Керди всегда было самое величественное представление о себе — он неповторим, он не подлежит действию обычных правил и постановлений. С точки зрения Керди приказ, согласно которому он должен был ходить ночью вдоль ограды табора йипов, был глуп и бесполезен. Как только Арлес ушел, Керди тоже решил дезертировать. Он последовал за Арлесом в гардероб «Лицедеев» и переоделся в «первобытный» костюм. Теперь он был свободен! Он мог делать, что хотел, все внутренние препятствия исчезли. И больше всего он хотел покуситься на Сесили — продемонстрировать ей неповторимое величие своей похоти и строго наказать ее за преступное пренебрежение!

Сказано — сделано. Керди осуществил свой план. Это был для него миг победы, самое славное свершение в его жизни».

Глоуэн замолчал. Все вопросительно смотрели на Керди. Тот сидел, как каменный.

Намур резко сказал: «Все это очень хорошо, и даже не мое дело, но где твои доказательства, позволь спросить?»

«Керди видно на фотографиях, — ответил Глоуэн. — Он спешил вернуться в патруль и забыл об осторожности. Видно, как он идет, наклонив голову и размахивая руками, по Приречной дороге. Никаких ошибок не может быть — это Керди собственной персоной».

«Все это ложь, — сказал Керди. — С первого до последнего слова».

«Значит, ты ничего не признаёшь?» — спросил Бодвин Вук.

«Мне нечего признавать. Все это ложь».

«И ты оставался в патруле все положенное время?»

«Так точно. Глоуэн всегда ко мне ревновал, потому что я — это я, чистокровный Вук, а он — полукровка!»

Бодвин Вук произнес бесцветным, ровным голосом: «Ларк Диффин, подойдите, пожалуйста».

Намур вмешался тоном человека, доведенного до отчаяния: «Если мои показания больше не нужны, я хотел бы откланяться».

Бодвин взглянул на Глоуэна: «У тебя нет больше вопросов к Намуру?»

«В данный момент нет».

«Вы можете идти».

Намур молча удалился. Подождав полминуты, за ним ненавязчиво последовал Айзель Лаверти. Тем временем Ларк Диффин вышел из угла, где он до сих пор сидел в полном молчании — белобрысый молодой человек, высокий, с заметным «пивным» брюшком. Ощетинившиеся, как у тюленя, усы придавали его лицу несколько юмористическое выражение.

Бодвин Вук обратился к присутствующим: «Все вы, конечно же, знаете Ларка Диффина, лейтенанта добровольного ополчения. Ларк выходил в патруль вокруг табора йипов сразу после той смены, в которую должны были дежурить Керди и Арлес. Лейтенант, будьте добры, повторите то, что вы мне рассказали».

Ларк Диффин дернул себя за ус и с беспокойством покосился на Керди: «Я изложу факты такими, какие они есть, ничего не прибавляя от себя. В тот вечер, о котором идет речь, то есть в последнюю ночь Парильи, я вышел в патруль на десять минут раньше начала своей смены — я всегда так делаю, чтобы не опаздывать. В патрульной будке не было ни Арлеса, ни Керди — но, к моему удивлению, обходной лист был уже заполнен до конца, вплоть до последних двух подписей, которые Арлес и Керди должны были проставить в полночь, по возвращении из последнего обхода. Это, конечно, было против правил.

Через несколько минут появился Керди. Он сначала никак не мог отдышаться, и на нем вместо формы был так называемый «первобытный» костюм из тех, в которых выступали «Лицедеи». Тоже серьезное нарушение правил. Керди явно испугался, увидев, что я пришел раньше времени, и стал оправдываться, заметив мое явное неодобрение. Он сказал, что забежал в гардероб «Лицедеев», чтобы взять костюм и не тратить на это время впоследствии. По его словам, Арлес сделал то же самое.

Я строго указал на то, что Керди и Арлес заранее проставили подписи в обходном листе, что совершенно недопустимо. Я заметил, что по правилам должен сообщить об этом начальству. Тем не менее, в таборе тогда ничего подозрительного не происходило, ночь прошла мирно и спокойно. К утру я решил посмотреть на это нарушение сквозь пальцы — в конце концов, молодых людей заставили пропустить последний вечер Парильи! С тех пор я успел позабыть об этой истории и никогда бы, наверное, не вспомнил, если бы Глоуэн не догадался меня расспросить. Кстати, теперь я припоминаю, что Керди прибежал не со стороны склада, где находится гардероб, а с Приречной дороги».

Глоуэн повернулся к Керди: «Ну, что скажешь? И это ложь?»

«Я больше ничего не скажу. Я остался один. Впрочем, так оно всегда и было — весь мир всегда был против меня».

«На сегодня все! — резко сказал Бодвин Вук. — До предъявления формальных обвинений ты можешь оставаться в пансионе, но не пытайся покинуть станцию. Я посоветуюсь с коллегами, и мы решим, как лучше всего поступить в твоем случае. Не думаю, что тебе позволят представлять свои интересы в суде — рекомендую нанять адвоката».

Глоуэн пообедал один в «Старой беседке» и, за неимением ничего лучшего, сидел и допивал вино, оставшееся в графине, пока Сирена потихоньку перемещалась по небу.

Вечер еще не начался, но Глоуэн больше не мог ждать. Он направился в тюрьму, где Марк Диффин без лишних слов пропустил его в камеру Флоресте.

Флоресте сидел за столом и писал черными чернилами на оранжевой бумаге. Обернувшись, он приветствовал Глоуэна сухим кивком: «Я уже кончаю». Он вложил бумаги в конверт из толстого картона и написал на конверте: «Не открывать до захода солнца!»

Заклеив конверт, он бросил его Глоуэну: «Я сделал то, чего ты требовал. Не открывай конверт раньше времени!»

«Не понимаю, чем объясняется это условие, но я его выполню», — Глоуэн задумчиво положил конверт за пазуху.

Флоресте отреагировал быстрой усмешкой, по-волчьи обнажив зубы: «Завтра — или даже еще раньше — мои соображения станут очевидными. Теперь наша сделка заключена, и ты должен отказаться от гражданского иска».

«Это зависит от содержимого конверта. Если это всего лишь очередной приступ безудержной похвальбы и претензий на гениальность, я обчищу ваш банковский счет до последнего гроша. Так что подумайте хорошенько, Флоресте, и, если необходимы какие-либо изменения, внесите их сейчас же».

Флоресте угрюмо покачал головой: «Я не смею рисковать! Ты уже показал, на что способен — ты безжалостен!»

«Это не так. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь своему отцу».

«Не могу осуждать сыновнюю преданность, — вздохнул Флоресте. — Хотел бы я, чтобы такими же побуждениями руководствовались те, кому я доверил защиту своих интересов». Он вскочил на ноги и стал ходить взад и вперед по камере: «Честно говоря, я беспокоюсь. Могу ли я, на самом деле, доверять распорядителям моего имущества? Насколько они преданы моим целям? Чего сто́ят их гарантии?» Флоресте остановился у стола: «Нужно мыслить логически. Можно ли доверять Намуру? Подчинит ли он свои интересы моим целям? Способен ли он на добросовестность?»

«Ответ, по-видимому, отрицателен», — заметил Глоуэн.

«Вот именно! — воскликнул Флоресте. — А Смонни? Она уверяет, что разделяет мои идеалы, но в Йиптоне не заметно никаких признаков стремления к каким бы то ни было идеалам! Когда она говорит о станции Араминта, она не ощущает ничего, кроме мстительной ненависти. Она хочет разрушать, слава и почести ее не волнуют! Опять же, будем предельно реалистичны: если Смонни получит доступ к моим деньгам, займется ли она строительством нового Орфеума? Или потратит все мои сольдо на автолеты и оружие? Как ты думаешь?»

Глоуэн с огромным трудом скрывал изумление и потрясение. Не ослышался ли он? Флоресте наконец проболтался! «Я с вами совершенно согласен», — выдавил из себя Глоуэн.

Расхаживая по камере, Флоресте почти не замечал Глоуэна: «Возможно, я был слишком доверчив. На моем счету в Мирцейском банке — не только мои деньги, но и средства концерна «Огмо». Смонни пользуется этим счетом, как своим, и недавно перечислила на него очень крупные суммы. Твой иск, несомненно, привел бы к замораживанию этих средств, а Смонни очень беспокоится о судьбе своих денег. Намур заставил меня подписать завещание, назначающее Симонетту наследницей всего моего имущества, а она, в свою очередь, должна передать мои личные средства комитету финансирования изящных искусств. Но здесь-то и возникают сомнения. Передаст ли она мои деньги комитету?»

«Насколько я ее знаю, комитет не получит ни гроша», — отозвался Глоуэн.

«Склонен с тобой согласиться. Новый Орфеум может быть построен только в контексте условий, существующих в данный момент. Нужно как-то сохранить эти условия...» Флоресте сосредоточенно смотрел на стол: «Может быть, еще не поздно внести некоторые изменения».

«Почему нет? Позовите Намура и отмените свое завещание».

Из груди Флоресте вырвался горький смех: «Разве не понятно, что происходит? Неважно! Меня беспокоят только последствия, и теперь я вижу способ обеспечить достижение моих целей. Кстати — исключительно из любопытства — каким образом ты узнал, чем занимается Смонни? Предполагалось, что это великая тайна. Ах да, тебе все рассказала Заа... Не понимаю, почему».

«В данном случае ложь проще и чище правды», — подумал Глоуэн. Вслух он сказал: «Заа собиралась меня убить после того, как я обслужу ее самок. Она находила извращенное удовольствие в том, чтобы говорить мне все, что я хотел знать».

«Ага! «Извращенное удовольствие» — в этих двух словах весь ее характер! Я мог бы рассказать тебе по этому поводу сотню самых странных историй. Именно Заа задумала устраивать пикники на острове Турбен, чтобы научить своих импотентов-зубенитов размножаться. По меньшей мере, таков был предлог. Тактику разрабатывала Сибилла — у нее, что называется, всегда был зуб на молоденьких хорошеньких девушек, и она взялась за это дело с пристрастием. Смонни поставляла девушек, ее их судьба не волновала. А я? Я игнорировал всю эту трагикомедию и закрывал глаза на детали постольку, поскольку мне платили обещанное — а мне оставалось не так уж много после того, как Смонни забирала свою львиную долю. Хотя — забавно, не правда ли? Теперь все ее сбережения на моем счету, а Смонни еще даже не снимала деньги, чтобы оплатить расходы!»

«Надеюсь, что Симонетта оценит ваше чувство юмора», — не забывал поддакивать Глоуэн.

«У нее нет никакого чувства юмора! Но от этого шутка не становится хуже».

«Как она заняла свое нынешнее положение? Об этом Заа ничего не рассказывала».

«Смонни вышла замуж за богатого фермера, некоего Титуса Зигони, на планете Розалия. Они ездили в Йиптон, чтобы договориться о поставках дешевой рабочей силы. Тогда Йиптоном правил старый умфо Калиактус. Какими-то посулами они соблазнили Калиактуса посетить их ферму на Розалии. О бедняге Калиактусе больше никто ничего не слышал.

Смонни и Титус вернулись в Йиптон. Титус начал называть себя Титусом Помпо. Но у него никогда не было настоящего вкуса к власти, и по сути дела функции умфо стала выполнять Симонетта. Она-то умеет наслаждаться властью, как никто!

Намур каким-то образом связан со всей этой историей — может быть, в качестве любовника Симонетты? Кто знает? Намур — человек железной самодисциплины с полным отсутствием принципов. Опасное сочетание. Это все, что я знаю».

Некоторое время Флоресте продолжал расхаживать по камере, как дикий зверь в клетке. Глоуэн решил, что ему пора уходить: «Наша сделка заключена, так что…»

Флоресте остановил его повелительным жестом: «Еще не все! Удели мне несколько минут».

«Пожалуйста — как вам будет угодно».

Флоресте продолжал метаться по камере: «Долгие годы я был человеком далеких перспектив, грандиозных планов. Мой взор терялся в недостижимых далях в то время, как я терял почву под ногами. Но теперь, в последние часы моей жизни, все должно измениться!» Он подошел к столу, уселся, взял авторучку и с величайшим вниманием принялся писать мелким аккуратным почерком. Закончив, он поднял голову и прислушался: «Кто это говорит в конторе?»

«Марк Диффин, надо полагать».

«К нему кто-то пришел. Пригласи их обоих».

Глоуэн постучал в дверь. Марк Диффин заглянул в смотровую щель: «Что вам нужно?»

«Кто с вами говорит?»

«Бодвин Вук».

«Флоресте желает, чтобы вы оба зашли к нему на минуту».

Дверь открылась, и в камеру вошли Марк Диффин и Бодвин Вук.

Флоресте встал: «Я принял важное решение. Оно может показаться странным всем присутствующим, но я считаю его правильным и единственно возможным. Наконец я смогу успокоиться». Он указал на только что составленный документ: «Это мое завещание. Я проставил на нем не только дату, но и точное время суток. Я его прочту:

«Адресуется всем заинтересованным сторонам.

Это мое последнее и окончательное завещание, собственноручно составленное вечером дня моей казни. Как могут подтвердить присутствующие свидетели, я нахожусь в здравом уме и в спокойном состоянии духа. Это завещание заменяет все предыдущие, в частности и в особенности то завещание, в котором я назначил наследницей всего своего имущества Симонетту ко-Клатток-Зигони. Это предыдущее завещание, в том числе все его положения в целом и по отдельности, настоящим отменяется и становится недействительным. Отныне, по своей воле и тщательно продумав все последствия своего решения, я назначаю наследником всего своего состояния, существующего к моменту моей смерти, в том числе всех денег, банковских счетов, ценностей, хранящихся в сейфах Мирцейского банка в Соумджиане, других ценных вещей, произведений искусства и драгоценных камней, всех видов земельной собственности, недвижимого и движимого имущества, личных вещей и прочей собственности капитана Глоуэна Клаттока — в надежде на то, что он использует эти средства и доходы с этих средств во имя достижения известной ему дорогой моему сердцу цели, а именно строительства так называемого Нового Орфеума на территории станции Араминта. Я скрепляю это завещание своей подписью в присутствии нижеподписавшихся свидетелей»».

Флоресте взял ручку и подписался под текстом документа, после чего передал ручку Марку Диффину: «Подпишите».

Марк Диффин подписался.

Флоресте передал ручку Бодвину Вуку: «Подпишите».

Бодвин Вук выполнил его просьбу.

Флоресте сложил лист завещания и отдал его Бодвину Вуку: «Я передаю завещание вам на хранение. Как можно быстрее приведите его в исполнение и проследите, чтобы все было сделано правильно! Претензиям конца не будет, так как все средства, которые Смонни считает своими, находятся на моем счету. Намур уже собрался в Соумджиану, чтобы привести в исполнение предыдущее завещание и снять деньги с моего счета».

«Вот почему Намур так торопился утром! Надо полагать, сегодня какой-то звездолет отправляется на Соум?»

«Да, «Карессимусс», — сказал Флоресте. — Намур будет на борту».

Бодвин Вук выбежал из камеры, чтобы позвонить по телефону из конторы Марка Диффина.

«Вот и все, — сказал Глоуэну Флоресте. — Теперь ты можешь идти, а я буду здесь сидеть и размышлять о дивных и чуждых краях, где мне предстоит блуждать уже завтра».

«Может быть, бутылка вина будет способствовать вашим размышлениям?»

«Какого вина? — с подозрением спросил Флоресте. — В прошлый раз ты принес натуральный кишкодер».

«Я мог бы передать через Марка бутыль доброго «Зеленого Зокеля»».

«Это было бы неплохо».

«Я позабочусь о том, чтобы ваши деньги были истрачены в соответствии с вашими пожеланиями».

«У меня нет вы этом никаких сомнений. Я в мире с самим собой».

Глоуэн вышел из камеры и сказал Марку Диффину: «Я обещал Флоресте бутылку «Зеленого Зокеля». Вы не могли бы об этом позаботиться?»

«Займусь этим немедленно».

Бодвин Вук медленно отошел от телефона: ««Карессимусс» вылетел больше часа тому назад. Намур числится в списке пассажиров. Каким-то образом ему удалось запутать следы и уйти от слежки. Айзель Лаверти до сих пор пытается разобраться в том, как он провел его людей».

«Когда Намур прибудет в Соумджиану — что будет с деньгами Флоресте?»

«Они в безопасности. Прежде всего, на них все еще наложен арест — ты ведь еще не отозвал свой иск. Во-вторых, такие дела не делаются за один день. Завещание должно быть подтверждено, производится проверка всех записей, банк должен получить надлежащим образом оформленное свидетельство о смерти Флоресте. Весь процесс может занять от одного до трех месяцев. Тем временем последнее завещание может быть утверждено на Кадуоле, и гораздо быстрее».

«Между прочим, я знаю, почему Флоресте настаивает на том, чтобы я не вскрывал пакет с сообщением о судьбе моего отца, пока он жив».

«Почему?»

«Вы готовы к новому потрясению?»

«Теперь меня уже ничто не удивит!»

«Почему, как вы думаете, Титус Помпо предпочитает, чтобы его никто никогда не видел?»

«Меня часто занимает эта проблема».

Глоуэн объяснил.

Дар речи вернулся к Бодвину Вуку не сразу: «Может быть, в том и была основная причина, по которой Намур так торопился улететь. Теперь можно убедительно доказать, что он был по меньшей мере пассивным соучастником в организации концерна «Огмо» и экскурсий на остров Турбен, а это означало как минимум двадцать лет строго режима на Протокольном мысу. А то и хуже. Мы больше не увидим Намура на станции Араминта. А теперь, с твоего позволения, мне предстоит выполнить несколько печальных обязанностей».

«Флоресте будет пить хорошее вино, когда его камера наполнится газом».

«Существуют более неприятные способы умирать. Ты получил требуемую информацию?»

«Мне нельзя вскрывать конверт до захода солнца».

«Теперь это не имеет значения. Намур смотал удочки!»

«И все же я предпочел бы выполнить последние пожелания Флоресте. В противном случае я чувствовал бы себя очень странно».

«Глоуэн, ты либо слишком сентиментален, либо чрезвычайно суеверен. Впрочем, возможно сочетание этих качеств... Может быть, это и есть то, что принято называть «честью» — никто, по сути дела, еще не дал определение этого термина».

«Не могу знать, директор», — Глоуэн отвернулся и покинул тюрьму.

Глоуэн медленно шел по Приречной дороге. Косые солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву деревьев, высаженных вдоль берега реки, озаряли дорогу длинными, размытыми розоватыми пятнами. Глоуэн обернулся. Сирена все еще висела на расстоянии примерно одного своего диаметра над западными холмами — до заката оставалось часа два.

Проходя мимо «Старой беседки», Глоуэн задержался. Воздух наполняли звуки, характерные для раннего вечера — беззаботные голоса и приглушенный смех. Звуки эти не вязались с настроением Глоуэна. В дальнем углу «Старой беседки» сидел, уставившись в пространство, Керди — одинокий и мрачный.

Не испытывая никакого желания заходить в ресторан, Глоуэн продолжил путь по Приречной дороге мимо проезда, ведущего к пансиону Вуков, второго похожего проезда пансиона Ведеров и третьего, самого знакомого проезда пансиона Клаттоков. Здесь Глоуэн задержался и посмотрел на фасад. Завтра ему предстояло проверить, как ведутся работы в квартире — Спанчетта, несомненно, найдет все возможные и невозможные способы сэкономить, схалтурить и всячески навредить.

Интересно, какую роль играла Спанчетта в событиях последних лет? В какой степени она вовлечена в махинации своей сестры? Что ей, на самом деле, известно? Конечно же, она с благочестивым возмущением будет утверждать, что ничего никогда не знала. И до сих пор не было никакой возможности доказать обратное. Глоуэн опять обернулся и посмотрел на Сирену — розово-оранжевый шар еще не прикоснулся к линии холмов. Засунув конверт поглубже во внутренний карман пиджака, Глоуэн пошел дальше. Слева, чуть поодаль, возвышался лицей — сейчас притихший и пустой, но полный воспоминаний, блуждающих, как эхо сотен голосов. Напротив, за рекой, находился участок, где Флоресте хотел построить новый Орфеум. На счету Флоресте в Мирцейском банке были все финансовые средства концерна «Огмо». Глоуэн рассмеялся: вести о последнем завещании Флоресте вызовут в Йиптоне большой переполох.

Приречная дорога кончилась, соединившись с почти перпендикулярной Пляжной дорогой. Глоуэн перешел дорогу и спустился на пляж. Сегодня океан разбушевался не на шутку — несколько дней подряд дул штормовой ветер, и теперь тяжелые валы вздымались и с ревом накатывались на берег, разбиваясь в пену и брызги.

Глоуэн встал на самом краю прибоя — там, где шипящие пузырьки морской пены почти касались носков его ботинок. Конверт за пазухой тяготил его; Глоуэн вытащил конверт, рассмотрел его с обеих сторон, снова прочел предупреждающую надпись. Конверт был изготовлен из плотного высококачественного материала с глянцевым покрытием «под мрамор», пестревшим рыжеватыми и серыми прожилками. В таких конвертах, как правило, посылали по почте юридические документы. Хотел ли Флоресте таким образом подчеркнуть важность сообщения, содержавшегося внутри? «Вряд ли», — подумал Глоуэн. Скорее всего, Флоресте привык пользоваться дорогими, первоклассными вещами. А может быть, у него просто не было под рукой другого конверта.

Так или иначе, разглядывать конверт не имело смысла. Главное было внутри — если Флоресте его не обманул. Глоуэн заставил себя отказаться от праздных догадок, снова засунул конверт глубоко за пазуху и даже застегнул клапан внутреннего кармана. Он снова обернулся, чтобы посмотреть на Сирену, уже почти закатившуюся за холмы. На обочине Пляжной дороги стоял человек, смотревший в сторону Глоуэна. Глоуэн прищурился — заходившее солнце мешало разглядеть неподвижную фигуру — и сердце его упало. Знакомая, мрачно набычившаяся поза не оставляла сомнений. Это был Керди, по-видимому заметивший Глоуэна из «Старой беседки» и последовавший за ним на пляж.

Керди осторожно спустился по склону с дороги и прошел по песку, не отрывая глаз от Глоуэна. Сегодня Керди был во всем черном — в черных брюках и черных ботинках, в черной рубашке с длинными рукавами, в черной широкополой шляпе. Его розовое лицо было неподвижно, как маска, а фарфорово-голубые глаза поблескивали с матовой бессмысленностью глаз большой дохлой рыбы.

Глоуэн посмотрел направо и налево, вдоль пляжа и вдоль дороги. Вокруг было пусто — он и Керди остались вдвоем.

Глоуэн поспешно рассчитывал свои шансы. Самое предусмотрительное было бы уйти — или даже убежать, если потребуется. Столкновение с Керди не позволяло ему ничего выиграть, но он мог все потерять.

Глоуэн сделал несколько шагов в сторону, вдоль берега. Керди тут же изменил направление движения, чтобы перерезать Глоуэну путь к отступлению. В намерениях Керди можно было не сомневаться — они были самыми зловещими.

Керди приближался, мягко и осторожно наступая на песок, как если бы Глоуэн был несмышленым диким зверьком, которого он боялся спугнуть.

Но тревожные предчувствия Глоуэна нельзя было успокоить крадущейся походкой. Глоуэн продолжал отступать по диагонали туда, где шипела пена прибоя: по плотному мокрому песку, позволявшему быстрее бежать, если придется выбрать столь постыдный вариант. Глоуэн ускорил шаг, но Керди бросился бегом наперерез. Керди, казалось, ухмылялся — между напряженно растянутыми губами виднелись кончики его больших белых зубов.

Глоуэн остановился. У него за спиной тяжелая масса воды выросла громадным темным горбом и с грохотом обвалилась, заливая берег потоками пены. Глоуэн с детства играл в прибое, его не страшили штормовые волны. Керди, с другой стороны, всегда плохо плавал и боялся моря — рано или поздно ему пришлось бы отказаться от своей хищной игры и удалиться, заставив Глоуэна промочить ноги.

Как зачарованный, Глоуэн смотрел на желваки Керди, пульсировавшие над пухлыми щеками. Конечно же, Керди испугается глубокой темной воды и уйдет...

Действительно, Керди остановился и взглянул в открытое море. Ухмылка сползла с его лица, у него слегка отвисла челюсть. Пена накатила, омывая ноги Глоуэна; Керди брезгливо отступил на два шага. Но пена тоже отступила, оставив за собой обширный участок гладкого мокрого песка, и Керди больше не смог сдерживаться. Отбросив всякую осторожность, он вперевалку бросился вперед по песку, уже поднимая руки, чтобы схватить Глоуэна за горло, повалить его, растоптать, показать, кто на этом свете главный и с кем он посмел иметь дело!

Глоуэн отпрыгнул назад, оказавшись по колено в воде, и остановился. Пена окатила массивные лодыжки Керди. Необычайно раздраженный этим обстоятельством, Керди нахмурился — но, тем не менее, решился идти вперед, высоко поднимая ноги и неуклюже шлепая по воде подошвами. Он был уверен, что Глоуэн наконец очутился в западне, что ему больше некуда отступать. Теперь Глоуэн должен был начать увещевать его или даже просить его смилостивиться — еще одно драгоценное развлечение!

Но Глоуэн еще не был готов просить пощады и отступал ровно настолько, сколько требовалось, чтобы Керди не мог его достать. Керди тянулся вперед руками, делая маленькие шажки, но Глоуэн снова и снова отходил в море — пена кружилась и шипела у него над коленями. Керди в бешенстве пустился в погоню, погрузившись по пояс в воду. Глоуэн внимательно оставался на безопасном расстоянии, читая мысли, отражавшиеся на тяжело дышащем покрасневшем лице: «Когда этот заморыш остановится и смирится с неизбежностью? Там, у него за спиной — темная глубокая вода, в нее он погрузится, в ней задохнется и, еще живой, начнет превращаться в серую вонючую слизь!»

Судя по всему, Глоуэн не замечал опасности. Но теперь-то дальше идти было некуда! Мрачно взглянув на шумно отступающую воду, Керди решительно направился к своей жертве.

Новый океанский вал оглушительно обрушился на берег, погрузив Керди по пояс в шипящую смесь соленой воды и воздуха. Керди неуверенно остановился. Глоуэн, всего лишь метрах в трех от него, молча плеснул ему в лицо холодной морской водой. Керди зажмурился и яростно затряс головой.

Волна отступала и тянула за собой — и Глоуэну, и Керди, пришлось сделать несколько шагов, чтобы сохранить равновесие. Дно почти обнажилось, Глоуэн был близко — обезумевший Керди изо всех сил прыгнул вперед, но не достал противника — Глоуэн ловко увернулся. Керди свалился в воду и тут же поднялся, но уже без шляпы.

Накатился и обрушился огромный вал — Керди испугался и растерялся. Расставив ноги перпендикулярно волне, Глоуэн удержался, но Керди свалился, и его протащило на несколько метров к берегу. Керди снова вскочил и побежал, подгоняемый отступающей волной, к противнику. Наконец ему удалось схватить Глоуэна за плечи! С торжествующим хрюканьем Керди навалился, погрузив Глоуэна под воду, и попытался прижать шею Глоуэна коленом ко дну. Глоуэн набрал полный рот морской воды с песком. Преобладающая масса Керди, однако, не так уж много значила в воде. Согнув ноги в коленях, Глоуэн уперся подошвами в живот Керди и с силой оттолкнул его. Керди опрокинулся на спину и отплыл на несколько метров в море, унесенный остаточным оттоком — прямо под нависшую глянцевую стену следующей, на редкость высокой волны. Океанский вал с громом упал и растекся. Глоуэна, уже поднявшегося на ноги, подхватило и выбросило почти на самый берег. Керди, оказавшегося в нижнем, обратном прибойном потоке, отнесло еще дальше в море, за первую гряду рифов.

Выбравшись на пляж, Глоуэн в первую очередь нащупал конверт за пазухой. Отстегнув клапан, он вынул его и внимательно рассмотрел. Плотное, похожее на пергамент покрытие конверта ничуть не пострадало от кратковременного соприкосновения с соленой водой. Каково бы ни было сообщение Флоресте, оно не пропало.

Глоуэн начинал дрожать от холода и усталости. Глядя в море, он пытался разглядеть Керди. Но яростно набегающие волны скрывали все, что делалось дальше. Где-то там барахтался Керди, удивляясь тому, как он умудрился оказаться один среди штормовых волн — всего лишь через час после того, как сидел в «Старой беседке»...

Глоуэн шел по пляжу, не испытывая почти никаких чувств — во всяком случае, никакого торжества, никакой радости он не ощущал. Правильно ли он себя повел? Этот вопрос вызывал у него некоторые сомнения, но в конце концов он сказал себе: «Какая разница? Так или иначе, для него все было кончено. И хорошо, что с ним больше не придется возиться».

Глоуэн поднялся на дорогу и обернулся к морю. На какое-то мгновение ему показалось, что он заметил в меланхолических закатных отблесках вскинутую руку в черном и розовое лицо над самой водой, но когда он снова посмотрел туда же, там не было ничего, кроме бушующих волн.

Поеживаясь от ветра, промокший до нитки Глоуэн обернулся на запад — половина багрово-розового диска Сирены еще выглядывала из-за холмов.

Там, где Приречная дорога выходит на берег и соединяется с Пляжной дорогой, стоит скамейка для желающих передохнуть любителей пеших прогулок. Подойдя к этой скамейке, Глоуэн снова с нетерпением взглянул на западные холмы. Деревья заслонили их гряду, но солнечный свет уже заметно потускнел, начинались сумерки. Глоуэн решил, что закат наступил.

Усевшись на скамью и стуча зубами от холода, Глоуэн вынул конверт из-за пазухи и с некоторым трудом разорвал плотный картон. Оранжевая бумага внутри не подмокла. Глоуэн извлек ее и быстро просмотрел все три страницы, после чего вернулся к первому параграфу, вкратце сообщавшему то, что он хотел узнать:

«К сведению Глоуэна Клаттока.

Насколько мне известно — судя по тому, что я слышал от других — Шард Клатток в настоящее время содержится в заключении, в самых необычных и тяжелых условиях. Почему его подвергают такому жестокому обращению? Могу лишь догадываться».

Ветер продувал мокрую одежду Глоуэна — теперь он уже дрожал и стучал зубами, не переставая. Сложив три страницы, Глоуэн засунул их обратно в конверт, а конверт положил обратно за пазуху. В последний раз он взглянул на океан, уже темный и смутный в сгустившихся сумерках, но ничего не увидел. Глоуэн повернулся и трусцой, чтобы согреться, побежал домой по Приречной дороге.

Книга II. Эксе и древняя Земля

Предварительные замечания

I. СИСТЕМА ПУРПУРНОЙ РОЗЫ

(Выдержка из 48-го издания труда «Человеческие миры»)

На полпути вдоль ветви Персеид, на краю Ойкумены, капризный вихрь галактической гравитации подхватил десяток тысяч звезд и небрежно, как сеятель — пригоршню зерна, рассыпал их мерцающей струйкой с завитком на конце. Этот звездный ручеек — Прядь Мирцеи.

В самом конце завитка, рискуя потеряться в безбрежной пустоте, приютилась система Пурпурной Розы, состоящая из трех солнц — Лорки, Синга и Сирены. Белый карлик Лорка и красный гигант Синг быстро вальсируют вокруг общего центра притяжения подобно дородному пожилому любезнику с побагровевшим от натуги лицом и капризной миниатюрной барышне в белом бальном платье. Сирена, желтовато-белое светило, по диаметру и яркости принадлежащее к самому распространенному классу звезд, занимает орбиту на почтительном расстоянии от флиртующей парочки.

Сирене принадлежат три планеты, в том числе Кадуол. Больше одиннадцати тысяч километров в диаметре, Кадоул во многом похож на Землю, и сила притяжения на нем мало отличается от земной. (Перечень физических характеристик и результаты химического анализа атмосферы см. в источнике.)

II. ОБЩЕСТВО НАТУРАЛИСТОВ

Первый исследователь Кадуола, разведчик-заявитель Р. Дж. Нейрманн, был членом-корреспондентом земного Общества натуралистов. Экспедиция, снаряженная Обществом в связи с получением его отчета, по возвращении на Землю рекомендовала сохранить Кадуол навеки в первозданном виде, предохраняя эту планету от заселения человеком и коммерческой эксплуатации.

С этой целью Общество официально оформило акт о регистрации недвижимости — бессрочный договор, предоставляющий Обществу исключительное право собственности на планету Кадуол. После этого единственная формальность, необходимая для подтверждения имущественных прав Общества, заключалась в периодическом продлении действия договора, каковая обязанность была возложена на секретаря Общества.

Общество немедленно издало указ о создании Заповедника — «Великую хартию» с уставом Заповедника в приложении, заложившую основу политической конституции Кадуола. Хартия, устав и договор хранились в сейфе с другими архивными документами Общества, а на Кадуол отправили персонал управления Заповедника.

III. ПЛАНЕТА КАДУОЛ

Ландшафты Кадуола бесконечно изменчивы, нередко поразительны и почти всегда — с человеческой точки зрения — выглядят одухотворенными, внушают трепет и благоговение, приятны для глаз и даже идиллически прекрасны. Туристы, поочередно проводящие день-другой в нескольких «приютах» Заповедника, покидают Кадуол с сожалением, причем многие возвращаются снова и снова.

Флора и фауна этой планеты не уступают разнообразием растительному и животному миру Древней Земли — изобилие обитающих здесь видов бросало вызов поколениям биологов-исследователей и систематиков. Многие крупные животные свирепы и опасны; иные проявляют признаки рационального мышления и даже чего-то напоминающего способность к эстетическому восприятию. Некоторые разновидности андорилов общаются на разговорном языке, но лингвисты, несмотря на все усилия, так и не смогли его истолковать.

Трем континентам Кадуола присвоили наименования «Эксе», «Дьюкас» и «Трой» (то есть «первый», «второй» и «третий»). Их разделяют пустынные просторы океана, за несколькими редкими исключениями не оживленные островами ни вулканического, ни кораллового происхождения.

Эксе, продолговатый и узкий материк, растянулся вдоль экватора: практически плоское царство болот и джунглей, покрытое сетью медлительных извилистых рек. Эксе пышет жаром и зловонием, пульсирует яркими красками и прожорливой энергией. Здесь хищные звери повсеместно преследуют и яростно пожирают друг друга, что делает этот континент неподходящим для человеческого поселения. Натуралисты даже не попытались устроить в этом тропическом аду «приют» для любителей дикой природы. Над дымящейся испарениями равниной Эксе возвышаются лишь три ориентира — один потухший вулкан и два действующих.

Первопроходцы практически не уделяли Эксе никакого внимания; впоследствии, когда закончилась первая лихорадочная кампания биологических изысканий и топографических съемок, исследователи в основном сосредоточивались на других континентах, и тропические джунгли Кадуола остались по большей части неизведанными.

Дьюкас, примерно в пять раз больше Эксе, раскинулся главным образом в умеренных северных широтах на другой стороне планеты, хотя Протокольный мыс, крайняя южная точка этого континента, находится на конце длинного узкого полуострова, пересекающего экватор и продолжающегося еще полторы тысячи километров. Фауна Дьюкаса, не столь экзотическая по сравнению с причудливыми чудовищами Эксе, тем не менее достаточно агрессивна и нередко внушает серьезные опасения; кроме того, здесь встречаются несколько полуразумных видов. Местная флора во многом напоминает земную — настолько, что на раннем этапе освоения планеты агрономы смогли внедрить несколько полезных видов с Земли, таких, как бамбук, кокосовая пальма, виноградная лоза и фруктовые деревья, не опасаясь экологической катастрофы.

Трой, к югу от Дьюкаса, по площади примерно равен Эксе и простирается от полярных льдов до умеренных южных широт. Трой отличается самой драматической топографией на Кадуоле. Здесь головокружительные утесы нависают над пропастями, океанские валы с грохотом бьются о береговые скалы, в дремучих лесах бушуют неукротимые ветры.

К востоку от побережья Дьюкаса разбросаны три небольших острова, вершины уснувших подводных вулканов — атолл Лютвен, остров Турбен и Океанский остров. Больше ничто не препятствует волнам мирового океана, вечно совершающим свой кругосветный бег.

IV. СТАНЦИЯ АРАМИНТА

На восточном берегу Дьюкаса, на полпути между Протокольным мысом на юге и Мармионовой землей на севере, в анклаве площадью чуть больше двадцати пяти тысяч квадратных километров, Общество натуралистов учредило станцию Араминта — административное управление, контролирующее Заповедник и призванное обеспечивать соблюдение Хартии. Функции управления подразделили между шестью отделами следующим образом.

Отдел A : учетные записи и статистика.

Отдел B : патрулирование, разведка и розыски, в том числе поддержание порядка и охрана.

Отдел C : таксономия, картография, исследования в различных областях естествознания.

Отдел D : бытовое обслуживание постоянного персонала.

Отдел E : финансовый контроль, импорт и экспорт.

Отдел F : обслуживание временно проживающих посетителей.

Первыми начальниками отделов (суперинтендантами) стали Демус Вук, Ширри Клатток, Сол Диффин, Клод Оффо, Марвелл Ведер и Кондит Лаверти. Каждому из них разрешалось нанимать до сорока подчиненных. Каждый предпочитал назначать молодых специалистов из числа своих родственников и знакомых, что помогло первым поколениям работников управления избежать разногласий и столкновений, часто омрачающих жизнь поселенцев.

За многие века многое изменилось, но основы существования на Кадуоле остались прежними. Хартия продолжала быть основным законом работников Заповедника, хотя некоторые политические фракции стремились к изменению ее положений. Иные — главным образом йипы, островитяне с атолла Лютвен — полностью игнорировали Хартию. На станции Араминта первоначальный примитивный лагерь исследователей превратился в городок, самыми заметными строениями которого стали шесть напоминающих дворцы «пансионов», где проживали потомки Вуков, Оффо, Клаттоков, Диффинов, Ведеров и Лаверти.

Со временем каждый пансион приобрел индивидуальные черты, присущие не только зданию как таковому, но и его обитателям — благоразумные и основательные Вуки ничем не напоминали легкомысленных и поверхностных Диффинов, а вкрадчивая осторожность представителей клана Оффо контрастировала с дерзкой опрометчивостью Клаттоков.

Вскоре после основания Араминты на территории станции устроили гостиницу для приезжих, аэропорт, больницу, школы и даже театр — так называемый Орфеум. Когда перестали поступать редкие субсидии из главного управления Общества натуралистов на Древней Земле, возникла острая необходимость в межпланетной валюте. Поселенцы разбили виноградники во внутренней части анклава и научились производить на экспорт благородные вина, а туристов приглашали останавливаться в любой из дюжины заповедных дач, так называемых «приютов», сооруженных в колоритных районах планеты. Приюты обслуживались так, чтобы исключалось какое бы то ни было воздействие на туземную окружающую среду.

Более или менее свободное истолкование Хартии позволяло не применять ограничение численности постоянных работников управления к детям, пенсионерам, домашней прислуге и «временным наемным работникам без права постоянного проживания». К категории «наемных работников» стали относить тех, кто занимался сельским хозяйством, персонал гостиниц и заповедных дач, механиков из аэропорта и, по сути дела, всех обитателей станции, выполнявших различные обязанности. Так как «наемники» официально не получали право на постоянное проживание, Консерватор смотрел на происходящее сквозь пальцы.

Станция Араминта постоянно нуждалась в доступной, дешевой и послушной рабочей силе. Простейшее решение напрашивалось само собой. Достаточно было воспользоваться услугами уроженцев атолла Лютвен, находившегося в пятистах километрах к северо-востоку от станции Араминта. Там прозябали йипы — потомки беглой прислуги, нелегальных иммигрантов, мелких преступников и прочего сброда, сначала селившихся на острове тайком, а впоследствии осмелевших и открыто бросавших вызов управлению.

Йипы восполнили дефицит рабочей силы, и теперь им выдавали действовавшие шесть месяцев разрешения, позволявшие им работать на станции Араминта. Консервационисты неохотно допускали такое положение вещей, но наотрез отказывались отступить от Хартии хотя бы еще на одну пядь.

V. КОНСЕРВАТОР И НАТУРАЛИСТЫ В СТРОМЕ

В Прибрежной усадьбе, в полутора километрах к югу от управления, жил Консерватор, исполнительный суперинтендант станции Араминта. В соответствии с положениями Хартии, Консерватором мог быть только действующий член Общества натуралистов и уроженец Стромы, небольшого поселения натуралистов на берегу Троя. Поскольку на Кадуоле земное Общество натуралистов превратилось в не более чем смутное воспоминание, ввиду отсутствия практически целесообразной альтернативы по меньшей мере это условие Хартии приходилось толковать шире, чем предполагалось ее авторами, и проживание в Строме как таковое стали считать эквивалентным членству в Обществе натуралистов.

Политическая фракция, пропагандировавшая «прогрессивную» идеологию и называвшая себя «партией жизни, мира и освобождения» (сокращенно — ЖМО), выступала в защиту прав островитян-йипов, условия существования которых, с точки зрения партийных активистов, были недопустимы и бросали тень на коллективную репутацию обитателей планеты. По их мнению, для решения этой проблемы необходимо было разрешить йипам селиться на побережье Дьюкаса. Другая фракция, так называемые «консервационисты», признавала наличие проблемы, но предлагала решение, не нарушавшее положения Хартии, а именно переселение всей популяции йипов на другую планету. «Несбыточные фантазии!» — отвечали «жмоты» (члены партии ЖМО) и принимались критиковать Хартию в еще более категорических выражениях. Они заявляли, что соблюдение древней Хартии как таковое — пережиток прошлого, противоречащий принципам гуманизма и «прогрессивного» мышления. По их словам, Хартия отчаянно нуждалась в пересмотре и внесении поправок — хотя бы потому, что это позволило бы облегчить участь йипов.

Возражая, консервационисты настаивали на непреложности Хартии и устоев Заповедника. Прибегая к самым язвительным оборотам речи, они обвиняли «жмотов» в лицемерном служении своекорыстным целям под видом правозащитной деятельности — «жмоты» стремятся поселить йипов на побережье Мармионовой земли, говорили они, чтобы создать прецедент, позволяющий нескольким «особо заслуженным» натуралистам (то есть, фактически, самым радикальным краснобаям-активистам ЖМО) застолбить поместья в районах Дьюкаса с приятным климатом и чудесными видами, где они катались бы как сыр в масле подобно древним лордам, нанимая йипов в качестве прислуги и сельскохозяйственных работников. Подобные обвинения вызывали у «жмотов» бешеные приступы ярости, в глазах циничных консервационистов лишь подтверждавшие справедливость их подозрений и существование тайных амбиций в стане их противников.

На станции Араминта «прогрессивную» идеологию не принимали всерьез. Местные жители сознавали реальность и злободневность проблемы йипов, но предложенное «жмотами» решение приходилось отвергнуть, так как любые официальные уступки стали бы юридически необратимым признанием присутствия йипов на Кадуоле, тогда как все усилия требовалось прилагать в противоположном направлении, подготавливая перемещение всей популяции йипов на другую планету, где их присутствие стало бы полезным и желательным.

Убеждение в справедливости такого подхода укрепилось, когда Юстес Чилке, управляющий аэропортом станции, обнаружил, что йипы давно и систематически расхищали склады аэропорта. Их привлекали главным образом запасные части автолетов станции, из которых со временем можно было собрать целые автолеты в Йиптоне. Кроме того, йипы крали инструменты, оружие, боеприпасы и аккумуляторы энергии — по-видимому, при попустительстве и содействии Намура ко-Клаттока, занимавшего в управлении Заповедника должность заведующего трудоустройством временных работников, каковое обстоятельство привело к кулачному бою Намура и Чилке. В ходе этой легендарной битвы Намур, урожденный Клатток, дрался с характерной для Клаттоков безрассудной отвагой, тогда как Чилке методично применял навыки, усвоенные на задворках сомнительных заведений многих планет. Стратегия Чилке заключалась по существу в том, чтобы прижимать противника к стене и молотить его до тех пор, пока тот не упадет — что, в конечном счете, и случилось с Намуром.

Чилке родился в окрестностях города Айдола, в просторах Большой Прерии на Древней Земле. В детстве на Юстеса произвел сильное впечатление его дед, Флойд Суэйнер, коллекционировавший чучела животных, антикварные статуэтки и перламутровые безделушки, редкие книги и вообще все, что привлекало его внимание. Флойд Суэйнер подарил подраставшему внуку чудесный «Атлас миров», содержавший карты населенных людьми планет Ойкумены, в том числе Кадуола. «Атлас» возбудил в Юстесе такое желание увидеть своими глазами далекие планеты, что со временем он превратился в космического бродягу и мастера на все руки.

На станцию Араминта его привела окольная, но не случайная дорога. В один прекрасный день Чилке поведал молодому приятелю, Глоуэну, об обстоятельствах своего появления на станции: когда Юстес работал гидом экскурсионного автобуса в Семигородье на планете Джона Престона, с ним повстречалась пышнотелая бледнолицая дама в высокой черной шляпе, четыре дня подряд участвовавшая в его утренних автобусных экскурсиях. В конце концов дама завязала с ним разговор, с похвалой отзываясь о его дружелюбных манерах.

«Никакого особенного дружелюбия я не проявлял, просто профессия обязывала меня вести себя предупредительно», — скромно пояснил Чилке.

Дама представилась как «мадам Зигони», пояснив, что она — вдова родом с Розалии, планеты в глубине Призмы Пегаса. Побеседовав несколько минут, она предложила Юстесу перекусить где-нибудь неподалеку. Чилке не нашел оснований отказаться.

Мадам Зигони выбрала приличный ресторан, где подали превосходный ленч. За едой она попросила Чилке рассказать о его детстве в Большой Прерии и вообще поделиться сведениями о его семье и происхождении. Мало-помалу речь зашла о других вещах, разговор затянулся. Будто движимая внезапным порывом, мадам Зигони призналась Чилке, что не раз замечала за собой способность предчувствовать события, и что не придавать значения предупреждениям внутреннего голоса означало бы, с ее стороны, подвергать большому риску себя и свое состояние. «Вы, наверное, спрашиваете себя: почему я проявляю к вам такой интерес? — продолжала мадам Зигони. — Все очень просто. У меня есть ранчо, и я хотела бы назначить нового управляющего. Внутренний голос настойчиво подсказывает мне, что вы — именно тот человек, который мне нужен».

«Очень любопытно! — отозвался на ее откровение Чилке. — Надеюсь, внутренний голос не забыл напомнить вам о необходимости платить хорошее жалованье и предложить достаточные средства авансом?»

«Жалованье будет выплачиваться согласно действующим правилам по мере предоставления требуемых услуг».

Неопределенность ответа заставила Чилке нахмуриться. Мадам Зигони, женщина крупная, довольно безвкусно одетая, с маленькими узкими глазками, поблескивавшими на широкоскулом лице цвета сухой замазки, нисколько его не привлекала.

В конце концов обещания и настойчивость мадам Зигони преодолели сомнения Чилке, и он вступил в должность заведующего ранчо «Тенистая долина» на планете Розалия.

В обязанности Чилке входило повседневное руководство многочисленным персоналом ранчо, состоявшим почти исключительно из йипов, выполнявших сельскохозяйственные работы в счет задолженности за космический полет. Йипов привозил на Розалию подрядчик по найму рабочей силы; подрядчиком этим был Намур. Озадаченность Чилке обстоятельствами своего трудоустройства стала граничить с тревогой, когда мадам Зигони заявила о намерении выйти за него замуж. Чилке отказался от такой чести, в связи с чем разгневанная мадам Зигони уволила его, не позаботившись заплатить ему за услуги.

Намур нашел Чилке в поселке Ветляник на берегу Большой Грязной реки и предложил ему место управляющего аэропортом на станции Араминта. Оказавшись на Кадуоле, Чилке узнал, что предложение Намура далеко выходило за рамки его полномочий; тем не менее, Чилке сумел получить обещанную должность самостоятельно, продемонстрировав управлению Заповедника достаточную квалификацию. Бессвязный характер романтических отношений с мадам Зигони, внезапно потерявшей к нему всякий интерес, и необъяснимо своевременное содействие Намура оставались тайной, над разгадкой которой Чилке тщетно ломал голову. Тем временем, другие загадки нуждались в срочном разъяснении. Сколько автолетов удалось собрать заговорщикам, кто бы они ни были, из компонентов, похищенных йипами? Сколько автолетов им удалось приобрести иными способами? И где были спрятаны эти автолеты, если таковые существовали?

Начальник отдела расследований и охраны (отдела B) Бодвин Вук — лысый, смуглый и тощий коротышка, хлопотливый и проницательный, как вынюхивающий добычу хорек — был известен склонностью к желчным замечаниям и безразличием к условностям, диктовавшимся новомодными представлениями. Обнаружение краж, совершенных йипами, побудило его к незамедлительным действиям. В ходе полицейской облавы в Йиптоне были уничтожены два автолета и сборочно-ремонтный цех.

За первым зловещим открытием последовало второе: оказалось, что йипы, работавшие по найму на станции Араминта, вооружились до зубов, по-видимому намереваясь учинить массовое убийство служащих управления Заповедника.

Выдачу временных видов на жительство тут же отменили, а йипов выслали обратно на остров Лютвен. Намура вызвали на допрос, но он лишь пожимал плечами и отрицал какое-либо участие во всей этой истории. Никто не мог доказать обратное; кроме того, большинство обитателей станции Араминта неспособны были даже представить себе, что Намур, всеобщий друг и собутыльник, мог быть замешан в столь отвратительном заговоре. Со временем подозрения, никогда не исчезнувшие полностью, потеряли остроту. Намур продолжал выполнять повседневные обязанности, не обращая внимания на пересуды за спиной.

Намура невозможно отнести к какой-либо типичной категории людей. Сильный и хорошо сложенный, он отличался врожденной грацией и классически правильными чертами лица. Он умел шикарно одеваться и, казалось, был осведомлен обо всем, о чем стоило знать. Намур вел себя с располагающей к нему решительной простотой и сдержанностью, позволявшими догадываться о существовании страстной, но дисциплинированной натуры. Благодаря этим свойствам многие дамы находили его обезоруживающе привлекательным; действительно, в связи с Намуром упоминали целый ряд местных представительниц прекрасного пола, в том числе сестер Спанчетту и Симонетту, которых Намур, судя по всему, обслуживал параллельно в течение многих лет, к удовлетворению обеих.

Не все восхищались Намуром — особенно в отделе B. Критики считали его безжалостным оппортунистом. В конечном счете справедливость этой точки зрения подтвердилась, но прежде, чем Намуру успели предъявить обвинения в фактических преступлениях, он втихомолку покинул станцию Араминта — к бесконечному сожалению Бодвина Вука.

VI. ЙИПЫ И ЙИПТОН

Типичного йипа ни в коем случае нельзя назвать уродливым или невзрачным. Напротив, с первого взгляда йип производит впечатление человека красивого и статного, с большими, яркими золотисто-карими глазами, волосами и кожей того же золотистого оттенка, безукоризненными чертами лица и атлетическим телосложением. Девушки племени йипов знамениты по всей Пряди Мирцеи миловидностью, послушным и мягким нравом, а также абсолютным целомудрием в отсутствие надлежащей платы.

По причинам, не вполне поддающимся определению, совокупление йипов с большинством обитателей планет Ойкумены не приводило к появлению потомства. Некоторые биологи предполагали, что йипы мутировали настолько, что образовали новый вид человека; другие объясняли сложившуюся ситуацию составом диеты йипов, включавшей моллюсков, водившихся в илистых донных отложениях под Йиптоном. Они указывали на тот факт, что йипы, отрабатывавшие задолженность на других планетах, по прошествии некоторого времени приобретали нормальную способность к скрещиванию с людьми другого происхождения.

Йиптон давно превратился в своего рода аттракцион для туристов. Паромы, отчаливавшие от пристани станции Араминта, перевозили туристов в Йиптон, где они останавливались в пятиэтажном отеле «Аркадия», беспорядочно построенном исключительно из бамбуковых шестов и крытом пальмовыми листьями. На террасе отеля местные девушки подавали приезжим джин с сахаром и мускатными орехами, расслабляющие вечерние настойки и пальмовое вино, замутненное кокосовым молоком. Все эти напитки производились винокурнями и пивоварнями непосредственно в Йиптоне из ингредиентов, о происхождении которых никто не затруднялся расспрашивать. Туристические группы совершали экскурсии по шумным и зловонным, но неизъяснимо чарующим каналам Йиптона, посещая достойные внимания достопримечательности, такие, как Кальоро, женские бани и базар ремесленников. Прочие услуги, самого интимного свойства, охотно предлагались персоналом женского и мужского пола в «Кошачьем дворце», куда можно было пройти за пять минут из отеля «Аркадия» по лабиринту скрипучих бамбуковых переходов. Посетителей «Кошачьего дворца» обслуживали обходительно, даже угодливо, хотя предлагаемым удовольствиям не хватало непосредственности, и во всем чувствовалась осторожная методичность с примесью рассеянного безразличия. В Йиптоне ничто и никогда не делалось бесплатно. Здесь даже стоимость зубочистки, взятой с прилавка после обеда, не забывали включить в счет постояльца.

Помимо прибылей, извлекаемых за счет туризма, умфо, правитель йипов по имени Титус Помпо, получал долю дохода йипов, отрабатывавших долги на других планетах. В организации этого предприятия — и других предприятий гораздо более сомнительного характера — Титусу Помпо оказывал содействие Намур ко-Клатток.

VII. СТРОМА

В первые годы после учреждения станции Араминта члены Общества натуралистов, нередко посещавшие Кадуол, останавливались в Прибрежной усадьбе, ожидая гостеприимства, как чего-то само собой разумеющегося. Порой Консерватору приходилось одновременно принимать две дюжины гостей, причем некоторые постояльцы продлевали свое пребывание в усадьбе на неопределенный срок, продолжая заниматься исследованиями или просто наслаждаясь новизной Кадуола и его природы.

В конце концов очередной Консерватор восстал и настоял на том, чтобы приезжие натуралисты селились в палаточном городке на берегу моря и сами готовили себе еду в котелках, разводя костры. На ежегодном конклаве Общества натуралистов на Земле было предложено несколько возможных решений возникшей проблемы, большинство из которых столкнулось с сопротивлением консервационистов, жаловавшихся на то, что Хартия мало-помалу теряла всякий смысл, будучи переполнена исключениями и оговорками, противоречащими ее основным положениям. Их оппоненты отвечали: «Все это очень хорошо. Но почему мы должны ютиться в грязных походных палатках, посещая Кадуол с тем, чтобы проводить запланированные исследования? Мы — не менее полноправные члены Общества, чем Консерватор и его подчиненные!»

После длительных споров и обсуждений Общество утвердило хитроумный план, подготовленный одним из самых радикальных консервационистов. Было решено учредить на Кадуоле второй анклав, гораздо меньше станции Араминта — но с тем условием, что он будет находиться там, где человеческое поселение никоим образом не повлияет на окружающую среду. В качестве места для поселения выбрали крутой, почти отвесный склон над фьордом Строма, вклинившимся в берега Троя — участок, смехотворно неподходящий для какого-либо строительства. Судя по всему, многие влиятельные участники конклава таким образом надеялись воспрепятствовать осуществлению нового проекта.

Вызов, однако, был принят, и на Кадуоле возникла Строма — причудливое скопление опирающихся на уступы скал черных и темно-коричневых домов, узких и высоких, с белыми, голубыми и красными дверными и оконными рамами. С другой стороны фьорда Строма выглядела как колония угловатых двустворчатых моллюсков, мертвой хваткой вцепившихся в содрогающийся от ударов прибоя утес.

Многие члены Общества натуралистов, побывавшие в Строме, находили условия жизни в этой колонии достаточно привлекательными и, под предлогом проведения долгосрочных исследований, сформировали ядро постоянного населения поселка, численность которого иногда достигала тысячи двухсот человек.

На Земле Общество натуралистов пало жертвой слабохарактерности руководства, казнокрадства со стороны очередного секретаря Общества, оказавшегося жуликом, и общей неспособности этой организации найти себе полезное применение. Заключительный конклав постановил, что все записи и документы Общества надлежит хранить в Центральном библиотечном архиве, и председатель в последний раз ударил в гонг, оповещая натуралистов о роспуске собрания.

На Кадуоле жители Стромы никак не отметили это событие, хотя с тех пор их доходы ограничивались прибылью от частных инопланетных капиталовложений. Хартия, как всегда, оставалась основным законом Кадуола, и работы на станции Араминта продолжались своим чередом.

VIII. ДОСТОЙНЫЕ ВНИМАНИЯ ОБИТАТЕЛИ СТАНЦИИ АРАМИНТА, СТРОМЫ И ДРУГИХ МЕСТ

В пансионе Клаттоков сестры Спанчетта и Симонетта Клатток во многом походили одна на другую, хотя Спанчетта была практична и основательна, тогда как Симонетта — или «Смонни», как ее обычно называли — отличалась игривостью воображения и непоседливостью. Со временем обе сестры превратились в крупных, полногрудых молодых женщин с буйными копнами кудрявых волос и маленькими блестящими глазами, полузакрытыми тяжелыми веками. Обе вели себя вспыльчиво, высокомерно, повелительно и тщеславно; обе не стесняли себя условностями и проявляли необузданную энергию. В юности сестры Спанни и Смонни были одержимы страстным влечением к Шарду Клаттоку, коего они бесстыдно пытались соблазнить, женить на себе или подчинить каким-либо иным образом. Увы, их поползновения оказались тщетными: Шард Клатток находил обеих сестер одинаково неприятными, если не отвратительными особами, и уклонялся от их назойливых заигрываний со всей возможной вежливостью, а в нескольких отчаянных ситуациях, когда вежливость могла быть неправильно истолкована, недвусмысленно и прямолинейно.

Шарда откомандировали проходить курс подготовки офицеров МСБР в Сарсенополисе на девятой планете системы Аль-Фекки. Там он встретился с Марьей Атэне — грациозной, очаровательной, умной и полной достоинства темноволосой девушкой. Они влюбились в друг друга, поженились в Сарсенополисе и в свое время вернулись на станцию Араминта.

Разбитые сердца Спанчетты и Смонни наполнились желчной яростью. С их точки зрения поступок Шарда знаменовал собой не только окончательный отказ, но и нечто гораздо более возмутительное — вызов, пренебрежение, непокорность! Им удалось рационализировать свое бешенство, когда Смонни, провалившую выпускные экзамены в лицее и в тем самым потерявшую статус полноправной служащей управления, выселили из пансиона Клаттоков примерно в то же время, когда в него вселилась Марья; вину за эту трагедию было легко возложить на Марью и Шарда.

На ранчо не хватало рабочих рук, и Титус Зигони, по рекомендации Смонни, стал использовать бригады йипов, подписывавших долговые обязательства в обмен на перевозку и поселение на Розалии. Йипов поставлял на Розалию не кто иной, как Намур, делившийся прибылью с умфо Йиптона Калиактусом.

По приглашению Намура дряхлый Калиактус посетил ранчо «Тенистая долина» на Розалии, где был умерщвлен Симонеттой или Намуром — не исключено, что Симонеттой и Намуром сообща. Титуса Зигони, безобидного, ничем не примечательного человека, посадили на престол умфо, но фактически безграничную власть над йипами приобрела стоявшая за его спиной Смонни.

Прошедшие годы нисколько не притупили ненависть Симонетты к станции Араминта в целом и к Шарду Клаттоку в частности. Во сне и наяву она мечтала учинить какую-нибудь катастрофу, гибельную для управления Заповедника и отвергнувшего ее авансы наглеца.

Тем временем Намур с завидным хладнокровием, достойным лучшего применения, вернулся к исполнению роли любовника обеих сестер одновременно.

Примерно тогда же у Шарда и Марьи родился сын, Глоуэн. Когда Глоуэну исполнилось два года, Марья поехала кататься на лодке и утонула в самых подозрительных обстоятельствах. Очевидцами несчастного случая были два йипа, Селиус и Кеттерлайн. Оба заявили, что не умеют плавать, а посему неспособны были чем-либо помочь утопающей; в любом случае, по их словам, спасение утопающих не входило в их обязанности. С тех пор Шард перестал радоваться жизни. Селиуса и Кеттерлайна допрашивали с пристрастием, но оба свидетеля не понимали, по-видимому, чего от них хотят, и впадали в тупое бессловесное оцепенение. В конечном счете Шард с отвращением отправил их восвояси, в Йиптон.

Глоуэн мало-помалу возмужал и достиг совершеннолетия в возрасте двадцати одного года. Подобно Шарду, он связал свою судьбу с отделом расследований. Глоуэн пошел по стопам отца и в других отношениях. И Шард, и Глоуэн, сухопарые и жилистые, узкие в бедрах и широкие в плечах, проявляли скорее быстроту реакции, нежели тяжелоатлетические способности. Так же, как у отца, у Глоуэна было худощавое лицо со слегка впалыми щеками, производившее впечатление мрачноватой жесткости; он коротко стриг густые темные волосы, а кожа его, хотя и загоревшая, еще не успела задубеть от солнца и ветра, как у Шарда. Оба двигались сдержанно и с первого взгляда производили впечатление людей, настроенных язвительно и скептически, хотя вовсе не были такими черствыми циниками, как могло показаться. На самом деле, когда Глоуэн вспоминал об отце, он представлял себе человека доброго, терпимого, безупречно храброго и неспособного лгать. Со своей стороны Шард, размышляя о сыне, не мог не чувствовать прилив гордости и нежности.

Из Стромы в Прибрежную усадьбу переселился нынешний консерватор, Эгон Тамм, с супругой Корой, сыном Майло и дочерью Уэйнесс. На станции дюжина молодых людей, в том числе Глоуэн Клатток, не замедлили влюбиться в Уэйнесс — тонкую темноволосую девушку с умным мечтательным лицом.

За ней уже и прежде ухаживал Джулиан Бохост, серьезный и весьма красноречивый активист партии ЖМО, также из Стромы. Его изящные манеры и звучный голос производили благоприятное впечатление на супругу консерватора, леди Кору. Она и многие ее знакомые не сомневались, что Джулиан станет влиятельным политическим деятелем. Кора Тамм обнадеживала Джулиана, в связи с чем Джулиан считал себя помолвленным с Уэйнесс, хотя сама Уэйнесс терпеливо объясняла, что у нее были другие намерения. Джулиан лишь улыбался, отказываясь выслушивать возражения, и продолжал строить планы на будущее так, как если бы его женитьба на Уэйнесс была делом решенным.

Тетка Джулиана, Клайти Вержанс, занимала выборную должность смотрительницы Заповедника в Строме и завоевала репутацию предводительницы «жмотов». Женщина крупная, напористая и целеустремленная, Клайти Вержанс пребывала в убеждении, что очевидная справедливость принципов ЖМО преодолеет все препятствия и победит, несмотря на козни оппозиции, опирающейся на «заумное блеянье древних крючкотворов». «Хартия давно отжила свой век! Пора избавиться от этой белиберды и переписать законы с учетом современных представлений!» — заявляла смотрительница.

До сих пор активистам ЖМО не удалось провести ни одну из своих реформ, так как Хартия продолжала оставаться основным законом Кадуола, и «жмотам» не позволяли нарушать закон.

На очередном совещании партии ЖМО был предложен и утвержден хитроумный тактический ход. Рядом с заповедной дачей «Под Бредовой горой» мигрирующие орды банджей регулярно устраивали кровопролитные битвы, и «жмоты» решили положить им конец — независимо от того, будет ли нарушено таким образом экологическое равновесие. По мнению теоретиков ЖМО, никакой человек в здравом уме не мог не поддержать такое гуманное вмешательство, даже если оно представляло собой потрясение основ Заповедника.

Выступая в качестве официального представителя Клайти Вержанс, Джулиан Бохост отправился в район Бредовой горы, чтобы познакомиться с фактическими условиями и предложить конкретные рекомендации. Он пригласил Майло и Уэйнесс составить ему компанию, а Уэйнесс устроила дело так, чтобы пилотом автолета, доставившего их на заповедную дачу, назначили Глоуэна Клаттока — к величайшему негодованию Джулиана, который терпеть не мог Глоуэна.

Поездка обернулась катастрофой. Уэйнесс наконец недвусмысленно заявила Джулиану, что он ее не интересует. На следующий день Майло погиб во время верховой прогулки. На поверку оказалось, что этот несчастный случай «организовали» три йипа-конюха, судя по всему подстрекаемые Джулианом — хотя последнее обстоятельство оставалось лишь догадкой.

Вернувшись на станцию Араминта, Уэйнесс сообщила Глоуэну о своем скором отъезде на Древнюю Землю, где она собиралась остановиться в доме родственника, Пири Тамма, одного из немногих оставшихся на Земле членов Общества натуралистов. Майло должен был сопровождать ее, но теперь, так как Майло погиб, Уэйнесс вынуждена была поведать Глоуэну важную и опасную тайну — на тот случай, если она тоже погибнет.

Во время предыдущей поездки на Землю Уэйнесс случайно обнаружила, что оригинальный экземпляр Хартии, вместе с договором о регистрации принадлежащей Обществу натуралистов недвижимости, а именно планеты Кадуол, пропал. Теперь она намеревалась найти потерянные документы прежде, чем их обнаружит кто-нибудь другой; были основания предполагать, что такими же поисками занимались другие неизвестные заинтересованные лица.

Потеряв брата, Уэйнесс отправилась в далекий путь одна. Глоуэн был бы рад сопровождать ее, но ему помешали служба в отделе B и отсутствие денег. Глоуэну не удалось отговорить подругу от опасного предприятия; ему оставалось только заверить Уэйнесс, что он присоединится к ней при первой возможности, а также рекомендовать ей предельную осторожность.

* * *

Флоресте ко-Лаверти, человек колоритный, изобретательный и эстетически одаренный, многие годы руководил на станции Араминта театральной труппой «Лицедеев», состоявшей главным образом из молодых людей, посещавших местный лицей. Флоресте умел поручать актерам-любителям роли, соответствовавшие их наклонностям и способностям, и вдохновлял их собственным энтузиазмом. Их представления пользовались успехом; труппа ежегодно совершала турне по городам планет Пряди Мирцеи и других, более далеких миров.

Заветной мечтой Флоресте было строительство величественного нового Орфеума взамен ветхого летнего театра со скрипучей сценой, где ему приходилось ставить свои спектакли. Все деньги, заработанные «Лицедеями», а также добровольные пожертвования, вносить которые настойчиво призывал Флоресте, поступали в «Фонд нового Орфеума».

Тем временем служащие отдела B раскрыли ряд отвратительных преступлений, совершавшихся на острове Турбен, затерянном в океане к юго-востоку от атолла Лютвен. Зачинщики оргий на острове Турбен находились на другой планете. Расследование поручили Глоуэну, и он впервые покинул Кадуол. Вернувшись, Глоуэн привез доказательство того, что ответственность за организацию незаконных развлечений нес Флоресте, действовавший в сговоре с Намуром и Симонеттой. Намур успел потихоньку сбежать, прежде чем его обвинили в каких-либо правонарушениях; Симонетту, скрывавшуюся в Йиптоне, пока что не удавалось арестовать, но Флоресте приговорили к смертной казни.

Пока Глоуэн занимался розысками на других планетах, его отец, Шард, пропал без вести, совершая регулярный патрульный полет. Он не передал сигнал бедствия, и никаких следов аварии обнаружить не удалось. Глоуэн не верил тому, что его отец погиб, и осужденный на смерть Флоресте намекнул на обоснованность его подозрений. Флоресте обещал Глоуэну рассказать все, что знает, если Глоуэн гарантирует использование наследства Флоресте по назначению, а именно с целью финансирования строительства нового Орфеума. Глоуэн согласился заключить такой договор, и Флоресте составил завещание, согласно которому Глоуэн унаследовал его состояние.

Все свои денежные средства Флоресте хранил на счете в Мирцейском банке, в городе Соумджиана на Соуме, одной из ближайших к Кадуолу населенных планет. Для того, чтобы упростить их совместные финансовые операции, его сообщница Симонетта также содержала деньги на этом счете. Со временем Флоресте и Симонетта собирались разделить резервы наличных средств, но Смонни опоздала: после казни Флоресте все, что накопилось на его банковском счете, стало собственностью Глоуэна.

Перед смертью Флоресте передал Глоуэну письмо, в котором он сообщал все, что ему было известно о судьбе Шарда Клаттока.

Глоуэн только что вскрыл конверт с этим письмом и узнал из первых строк, что Шард, насколько было известно Флоресте, не погиб, а находился в заключении. Но где? Следовало внимательно прочесть до конца многословное послание покойного режиссера.

Глава 1

Сирена скрылась за горизонтом. Глоуэн Клатток, промокший до нитки и дрожащий от холода, отвернулся от бушевавшего в сумерках океана и побежал вверх по Приречной дороге. Добравшись до пансиона Клаттоков, он торопливо распахнул дверь главного входа и зашел в вестибюль, где, к своему огорчению, обнаружил Спанчетту Клатток, только что спустившуюся по роскошной парадной лестнице.

Спанчетта тут же остановилась, чтобы критически оценить костюм запыхавшегося Глоуэна. Сегодня вечером она задрапировала свой величественный торс в длинное платье, драматически расшитое полосами ярко-алой и черной тафты; плечи ее утепляла короткая черная блузка, а из-под платья выглядывали серебристые тапочки. Огромный тюрбан ее темных кудрей спиралью обвивала нитка черных жемчужин; в ушах висели длинные серьги с такими же черными жемчужинами. Окинув Глоуэна взглядом с головы до ног, Спанчетта отвела глаза, поджала губы и поспешила в трапезную.

Глоуэн поднялся в квартиру, где он проживал с отцом, Шардом Клаттоком. Сразу же сбросив мокрую одежду, он принял горячий душ и уже накинул сухую рубашку, когда прозвучал колокольчик телефона.

«Я вас слушаю!» — отозвался Глоуэн.

На экране появилось лицо Бодвина Вука. «Солнце давно зашло, — раздраженно напомнил начальник отдела B. — Надо полагать, ты прочел письмо Флоресте? Я ждал твоего звонка».

Глоуэн натянуто усмехнулся: «Успел прочесть первые две строчки. Судя по всему, отец еще жив».

«Рад слышать. Что тебя задержало?»

«Неприятная встреча на пляже. Дело кончилось потасовкой в прибое. Я выжил, Керди утонул».

Бодвин Вук сжал голову руками: «Не хочу больше ничего слышать! Это просто какой-то кошмар. А ведь он был Вук!»

«Так или иначе, я собирался вам позвонить».

Бодвин Вук глубоко вздохнул: «Мы опубликуем отчет о несчастном случае — Керди утопился. И забудем обо всей этой тошнотворной истории. Понятно?»

«Понятно».

«Не совсем ясно, почему ты вдруг решил прогуляться по пляжу один именно сегодня. Нападения следовало ожидать».

«Я ожидал его, директор. Именно поэтому я направился на пляж. Керди ненавидел океан, и я решил, что зрелище штормовых волн его остановит. В конце концов он умер той смертью, которой больше всего боялся».

Бодвин Вук хмыкнул: «Самонадеянное решение. Допустим, он устроил бы тебе засаду, застрелил бы тебя и уничтожил бы письмо Флоресте. Что тогда?»

«Это было бы не в характере Керди. Он хотел задушить меня собственными руками».

«Откуда следует, что в данном случае, когда ему уже нечего было терять, он не изменил бы своим привычкам?»

Глоуэн задумался и слегка пожал плечами: «В таком случае я заслужил бы ваш выговор».

Бодвин снова хмыкнул и поморщился. «Я суров и справедлив, но еще не дошел до того, чтобы делать выговоры мертвецам, — директор откинулся на спинку кресла. — Больше не будем об этом говорить. Принеси-ка это письмо ко мне в управление, и мы прочтем его вместе».

«Хорошо».

Глоуэн собрался было выйти из квартиры, но застыл, как только взялся за ручку двери. Пробыв в этой позе несколько секунд, он вернулся в боковую комнату, служившую чем-то вроде кладовой и канцелярии. Здесь он сделал копию письма Флоресте. Эту копию он аккуратно сложил и положил в ящик, а оригинальный экземпляр засунул в карман, после чего удалился.

Через десять минут Глоуэн прибыл в помещения отдела B на втором этаже нового здания управления Заповедника, и его немедленно провели в личный кабинет Бодвина Вука. Как всегда, директор восседал за столом в массивном, обтянутом черной кожей кресле. «Давай его сюда!» — протянул руку Бодвин. Глоуэн передал ему письмо. Бовин Вук махнул рукой: «Садись».

Глоуэн подчинился. Бодвин Вук вынул письмо из конверта и принялся читать его вслух однообразно-гнусавым тоном, совершенно не соответствовавшим экстравагантным оборотам и метким наблюдениям Флоресте.

Письмо, достаточно непоследовательное, содержало ряд многословных отступлений, разъяснявших философию автора. Формально выразив раскаяние по поводу своих прегрешений, в целом и в общем Флоресте пытался обосновать и оправдать эти прегрешения. «Могу заявить со всей определенностью: не вызывает сомнений тот факт, что я — один из редких людей, с полным правом претендующих на звание «сверхчеловека», — писал Флоресте. — Подобного мне не встретишь на каждом углу! В моем случае общепринятые нравственные ограничения неприменимы. Они препятствуют воплощению в жизнь непревзойденных творческих замыслов. Увы! Как рыбе в аквариуме, плавающей среди других рыб, творцу нового и неповторимого приходится соблюдать правила, введенные подражателями и посредственностями, если он не хочет, чтобы ему безжалостно обглодали плавники!»

Флоресте признавал, что «поклонение искусству» подтолкнуло его к нарушению законов: «Не раз я шел напрямик вместо того, чтобы тратить драгоценное время и приближаться к достижению целей разрешенной извилистой дорогой. Мне устроили западню — и теперь мои плавники злорадно обглодают».

«Если бы мне довелось прожить свою жизнь заново, — рассуждал Флоресте, — конечно же, я вел бы себя гораздо осмотрительнее! Разумеется, некоторым удается заслуживать аплодисменты так называемого «общества», в то же время пренебрегая неприкосновенными догмами того же общества и даже презрительно насмехаясь над ними. В этом отношении «общество» напоминает огромное раболепное животное: чем грубее ты с ним обращаешься, тем больше оно тебя обожает. Теперь, однако, слишком поздно сожалеть о том, что я обращался с «обществом» слишком хорошо».

Флоресте перешел к обсуждению своих преступлений: «Нет весов, которые позволили бы точно определить тяжесть моих так называемых «правонарушений» или убедиться в том, насколько нанесенный ими ущерб уравновешивается их благотворными последствиями. Принесение в жертву нескольких жалких отпрысков рода человеческого, в противном случае осужденных на бессмысленное и тягостное существование, вполне может оправдываться осуществлением моей великой мечты».

Бодвин Вук прервался, переворачивая страницу.

«Надо полагать, жалкие отпрыски рода человеческого не согласились бы с точкой зрения Флоресте», — позволил себе заметить Глоуэн.

«Само собой, — отозвался Бодвин Вук. — По существу Флоресте выдвигает очень сомнительный постулат. Мы не можем позволить каждому собачьему парикмахеру, возомнившему себя «служителем искусства», потворствовать мерзким жестокостям и убийствам «по велению муз»».

На следующей странице Флоресте уделил внимание Симонетте: она много рассказывала ему о том, как сложилась ее жизнь. В ярости покинув станцию Араминта, она странствовала по закоулкам Ойкумены, изобретательно добывая себе пропитание заключением и расторжением браков, сожительством, расчетливыми ссорами и примирениями, никогда не поступаясь своими интересами и не отступая перед рискованными приключениями. Примкнув к последователям мономантического культа, она познакомилась с Зайдиной Баббз, впоследствии возглавившей семинарию в качестве «ордины Заа», а также с беспощадной уродливой особой по имени Сибилла Девелла. Сговорившись и помогая одна другой, три подруги заняли высокое положение в иерархии культа и фактически подчинили себе всю секту.

Ритуалы и ограничения скоро опостылели Симонетте, и она покинула семинарию. Уже через месяц она повстречалась с Титусом Зигони — пухлым, низкорослым и бесхарактерным наследником большого состояния. Титусу принадлежали ранчо «Тенистая долина» на планете Розалия и роскошная космическая яхта со странным наименованием «Мотыжник». В глазах Смонни последнее обстоятельство оказалось неотразимо привлекательным, и она женила на себе Титуса Зигони прежде, чем тот успел сообразить, что происходит.

Через несколько лет Смонни побывала на Древней Земле, где случайно — или не случайно — познакомилась с неким Кельвином Килдьюком, занимавшим должность секретаря Общества натуралистов. Беседуя с Симонеттой, Килдьюк упомянул о казнокрадстве своего предшественника на посту секретаря Общества, Фронса Нисфита. Килдьюк подозревал, что в своей алчности Нисфит осмелился продать оригинальный экземпляр Хартии коллекционеру старинных документов. «Разумеется, теперь это не играет практически никакой роли, — поспешил добавить Килдьюк. — Управление Заповедника существует самостоятельно, и его существование, насколько мне известно, нисколько не зависит от наличия или отсутствия оригинала Хартии».

«Разумеется, — согласилась Смонни. — Естественно! Любопытно было бы узнать, с кем именно заключал сделки нечестивец Нисфит».

«Трудно сказать».

Расспрашивая торговцев антиквариатом, Симонетта нашла один из похищенных документов, входивший в коллекцию, приобретенную на аукционе неким Флойдом Суэйнером. Дополнительные розыски позволили установить адрес покупателя, но к тому времени Флойд Суэйнер уже давно умер. Соседи и родственники отзывались о его наследнике и внуке, Юстесе Чилке, как о непутевом разгильдяе, нигде не находившем пристанища и лишь время от времени присылавшем открытки то с одной, то с другой богом забытой планеты. Никто не имел представления о его местопребывании в настоящее время.

На Розалии, между тем, наблюдалась острая нехватка рабочей силы. Симонетта договорилась с Намуром о поставках йипов-переселенцев, вынужденных отрабатывать стоимость космического полета, и таким образом возобновила связь с Кадуолом.

Намур и Смонни придумали чудесный новый план. Умфо Йиптона, Калиактус, дряхлел и начинал впадать в детство. Намур уговорил его приехать на Розалию, чтобы пройти курс омолаживающего лечения. В усадьбе ранчо «Тенистая долина» старика Калиактуса отравили. На престоле умфо его заменил Титус Зигони, с тех пор величавший себя Титусом Помпо.

После длительных поисков нанятые Симонеттой детективы обнаружили, что Юстес Чилке работал гидом экскурсионного автобуса в Семигородье на планете Джона Престона. В кратчайшие возможные сроки Смонни познакомилась с Чилке и наняла его управляющим ранчо «Тенистая долина». Через некоторое время она решила выйти за него замуж, но Чилке вежливо отказался от такой чести. В приступе капризного раздражения Смонни уволила Чилке. В конечном счете Намур привез его на станцию Араминта.

«Смонни и Намур — удивительная пара, — писал Флоресте. — Ни тот, ни другая не знают, что такое угрызения совести, хотя Намур любит изображать из себя человека высококультурного и на самом деле может быть приятным собеседником, которому известны многие, самые неожиданные вещи. Намур умеет подчинять свое тело приказам железной воли: подумать только! Он играл роль обходительного любовника и Спанчетты, и Симонетты, с апломбом предотвращая любые столкновения между сестрами. Я вынужден отдать ему должное — хотя бы потому, что никогда не встречал человека, столь отважного в обращении с женщинами.

Как мало времени мне осталось! Если бы мне суждено было жить, я поставил бы героический балет для трех танцоров в главных ролях Смонни, Спанчетты и Намура. С какой полной достоинства грацией они передвигались бы по сцене! Я уже ясно представляю себе хореографическое развитие: они кружатся, они подхватывают друг друга, они тянутся ввысь, они появляются и пропадают, вообразившие себя своевольными полубогами марионетки ужасной справедливости судьбы! В моей голове уже звучит музыка: мучительно-пикантная, жгучая до слез! А костюмы, костюмы! Феерическое представление! Поразительный танец! Три фигуры олицетворяют чуткое мировосприятие и самосознание. Я вижу их на сцене: они обходительно сходятся и расходятся, приближаются к зрителям и удаляются в полумрак, жеманничая и охорашиваясь, каждый в своей неповторимой манере. Чем все это кончится, каков будет финал?

Но все это пустая шутка! Зачем занимать мой бедный ум таким вопросом? Завтра утром уже некому будет поручить режиссуру балета».

И снова Бодвин Вук прервал чтение: «Пожалуй, нам следовало разрешить Флоресте поставить его последний спектакль! Он нашел поистине захватывающий сюжет».

«Я всегда скучаю на таких представлениях», — признался Глоуэн.

«Ты слишком молод или слишком практичен для того, чтобы стать ценителем балета. Флоресте буквально кипит любопытнейшими идеями».

«Его отступления утомительно многословны, даже если они имеют какое-то отношение к сути дела».

«А! Только не с точки зрения Флоресте! Перед нами его духовное завещание — он излагает сущность своего бытия. Эти строки — не случайный плод праздного легкомыслия; скорее их можно назвать стоном бесконечной скорби». Бодвин Вук вернулся к письму: «Буду читать все подряд. Надеюсь, рано или поздно он соблаговолит поделиться парой фактов».

Действительно, стиль Флоресте мало-помалу становился не столь выспренним. Перед возвращением Глоуэна на станцию Араминта Флоресте посетил Йиптон, чтобы запланировать новую серию развлечений. На остров Турбен теперь возвращаться нельзя было — приходилось выбрать другое, более удобное место для организации оргий. Во время последовавшего совещания язык Титуса Помпо, усердно налегавшего на «пиратские» коктейли с ромом, развязался, и он проболтался о том, что Смонни свела наконец старые счеты. Она захватила Шарда Клаттока, заключила его в тюрьму и конфисковала его автолет. Титус Помпо печально покачал головой: Шард дорого заплатит за высокомерное пренебрежение, причинившее Симонетте столько страданий! А конфискованный автолет частично компенсировал потерю летательных аппаратов, уничтоженных отделом B во время облавы. Опорожнив еще бокал, Титус Помпо заявил, что подобные конфискации будут продолжаться. Лиха беда начало!

«Посмотрим, посмотрим!» — пробормотал Бодвин Вук.

Шарда отвезли в самую необычную из тюрем, где все было наоборот, все было вверх ногами. Там заключенные могли совершать попытки побега в любое время, когда им заблагорассудится.

Бодвин Вук снова прервал чтение и нацедил себе и Глоуэну по кружке эля.

«Странная тюрьма! — заметил Глоуэн. — Где она может находиться?»

«Продолжим. Флоресте отличается некоторой рассеянностью, но подозреваю, что он не упустит эту немаловажную деталь».

Бодвин снова принялся читать. Флоресте на замедлил назвать местонахождение уникальной тюрьмы — потухший вулкан Шатторак в центре континента Эксе, древнюю сопку, возвышавшуюся на семьсот метров над болотами и джунглями. Заключенных поместили в расчищенной полосе за частоколом, окружавшим вершину сопки и защищавшим тюремщиков. Склоны вулкана, за исключением самой вершины, покрывала буйная тропическая растительность. Для того, чтобы не стать добычей лесных хищников, пленники ночевали в шалашах на деревьях или сооружали свои собственные ограды. Мстительность Симонетты не позволяла убить Шарда сразу — его ожидала гораздо худшая участь.

Напившись до неспособности встать из-за стола, Титус Помпо поведал заплетающимся языком, что на склоне Шатторака замаскированы пять автолетов, а также большой запас оружия и боеприпасов. Время от времени, когда Симонетта желала покинуть Кадуол, космическая яхта Титуса приземлялась на площадке под вершиной Шатторака, приближаясь к вулкану на бреющем полете со стороны, противоположной радару станции Араминта. Титус Помпо был весьма удовлетворен приятным существованием в Йиптоне — к его услугам были неограниченный ассортимент деликатесов и всевозможных коктейлей, услуги лучших массажисток и отборные девушки атолла.

«Это все, что я знаю, — писал в заключение Флоресте. — Несмотря на мое плодотворное сотрудничество с населением станции Араминта, где я надеялся воздвигнуть себе незабываемый монумент, я считал, что мне следовало хранить в тайне сведения, полученные от пьяного Титуса Помпо — тем более, что все эти обстоятельства рано или поздно должны были стать общеизвестными без моего вмешательства. Возможно, я ошибался. Вам мои соображения могут показаться нелогичными и сентиментальными. Вы можете настаивать на том, что с моей стороны «правильно» было бы донести на моих сообщников, и что любые попытки избежать доносительства или повременить с исполнением так называемого «общественного долга» безнравственны. Не стану с этим спорить, мне уже все равно.

Желая привести хоть какой-нибудь довод в свою пользу, я мог бы указать на тот факт, что я не вполне недостоин доверия. В меру своих возможностей я выполнил свои обязательства перед Намуром — чего он никогда не сделал бы для меня. Из всех человеческих существ он в наименьшей степени заслуживает снисхождения, причем его вина никак не меньше моей. И все же, всеми покинутый глупец, я сдержал свое обещание и дал ему время бежать. Надо полагать, Намур больше не потревожит станцию Араминта своими интригами — и хорошо, ибо Араминта дорога моему сердцу; здесь я мечтал построить мой центр исполнительских искусств, новый Орфеум! Воистину, я согрешил. Пусть же добро, совершенное от моего имени, возместит мои прегрешения.

Слишком поздно проливать слезы раскаяния. В любом случае, они не будут выглядеть убедительными и правдоподобными — даже в моих собственных глазах. И тем не менее, теперь, когда все уже сделано и сказано, я вижу, что умираю не из-за своей продажности, а по своей глупости. «Увы! Будь я умнее, все могло бы сложиться по-другому!» — самые горькие слова, какие может произнести человек.

Такова моя апология. Соглашайтесь с ней или нет — воля ваша. Меня одолевают усталость и великая печаль: я больше не могу писать».

Бодвин Вук осторожно положил письмо на стол: «Дальнейшее — молчание. Флоресте высказался начистоту. По меньшей мере, он умел изобретать изящные оправдания для неизящных поступков. Продолжим, однако. Возникла сложная ситуация, и мы должны внимательно продумать наши ответные меры. Да, Глоуэн? Ты хотел что-то сказать?»

«Мы должны немедленно атаковать Шатторак».

«Почему?»

«Чтобы освободить моего отца, почему еще?»

Бодвин Вук понимающе кивнул: «В пользу твоей концепции можно сказать, по крайней мере, что она проста и прямолинейна».

«Рад слышать. В чем же она неправильна?»

«Твоя реакция инстинктивна и порождена скорее эмоциями, характерными для Клаттоков, нежели хладнокровным интеллектом Вука». Глоуэн что-то прорычал себе под нос, но Бодвин и ухом не повел: «Позволю себе напомнить, что отдел B по существу — административное управление, вынужденное выполнять военизированные функции в отсутствие альтернатив. В лучшем случае мы могли бы мобилизовать две или три дюжины агентов — хорошо обученный, опытный, ценный персонал. А йипов сколько? Кто знает? Шестьдесят тысяч? Восемьдесят? Сто тысяч? В любом случае слишком много.

Поразмыслим. Флоресте упомянул о пяти автолетах под вершиной Шатторака — их больше, чем я ожидал. Мы можем отправить туда максимум семь-восемь автолетов, причем ни один из них нельзя назвать тяжело вооруженным. Не сомневаюсь, что Шатторак защищен наземными противовоздушными установками. В худшем случае мы можем понести потери, которые уничтожат отдел B, и уже на следующей неделе йипы налетят на побережье континента, как стая насекомых. А в лучшем случае? У Симонетты много шпионов, это необходимо учитывать. Может случиться так, что мы подготовим налет на Шатторак, высадим десант и не обнаружим ни тюрьмы, ни автолетов — ничего, кроме трупов заключенных. Ни Шарда, ни превосходства в воздухе — ничего. Полный провал».

Глоуэн все еще не мог смириться: «Не понимаю, как такой вариант можно назвать лучшим случаем».

«Исключительно в рамках твоего сценария».

«Так что же вы предлагаете?»

«Прежде всего, рассмотреть все возможности. Во-вторых, разведать обстановку. В-третьих, напасть, сохраняя наши намерения в строжайшей тайне до последнего момента». Бодвин включил экран на стене: «Вот, перед тобой Шатторак — с большого расстояния он кажется болотной кочкой. На самом деле вулкан возвышается на семьсот метров. К югу от него — большая река, Вертес». Изображение увеличилось; теперь можно было подробно рассмотреть вершину Шатторака — пустынное пространство в пологой эллиптической впадине, покрытое крупнозернистым серым песком и окруженное выступами черных скал. В центре поблескивала лужа купоросно-синей воды. «Площадь кальдеры — примерно четыре гектара, — пояснил Бодвин. — Этой фотографии лет сто по меньшей мере; не думаю, что с тех пор кто-нибудь производил съемки на Шаттораке».

«Похоже на то, что там жарко».

«Жарко, и еще как! Вот снимок, сделанный в другом ракурсе. Как можно видеть, вершину окружает полоса шириной метров двести. Там еще почти ничего не растет, кроме нескольких больших деревьев. Надо полагать, по ночам заключенные забираются на эти деревья. Ниже по склону начинаются джунгли. Если Флоресте правильно понял то, что слышал, заключенных содержат в этой полосе за частоколом, окружающим вершину, и они могут в любое время пытаться бежать через джунгли и болота на свой страх и риск».

Глоуэн молча изучал изображение.

«Мы должны тщательно разведать обстановку на Шаттораке и только после этого начинать облаву, — заключил Бодвин Вук. — Ты согласен?»

«Да, — поджал губы Глоуэн. — Согласен».

Бодвин продолжал: «Меня озадачило то, что Флоресте сообщает по поводу Чилке. Возникает впечатление, что его устроили на станции Араминта только потому, что Симонетта пытается найти и прибрать к рукам Хартию заповедника. Меня тоже беспокоит Общество натуралистов на Древней Земле: почему они ничего не делают для того, чтобы найти потерянные документы?»

«Насколько я знаю, общество почти не существует, в нем осталось буквально несколько человек».

«И этих людей нисколько не интересует судьба Заповедника? Трудно поверить! Кто нынче секретарь Общества?»

Глоуэн осторожно выбирал слова: «По-моему, он двоюродный или троюродный брат консерватора, по имени Пири Тамм».

«Надо же! И дочь Таммов улетела на Землю?»

«Улетела».

«Вот как! Поскольку… как ее звали?»

«Уэйнесс».

«Да-да. Поскольку Уэйнесс находится на Древней Земле, может быть, она могла бы оказать нам содействие в поиске документов, пропавших из архивов Общества. Напиши ей и предложи ей навести справки. Подчеркни, что ей не следует привлекать к себе внимание, и что никто не должен знать о цели ее розысков. По сути дела, я начинаю думать, что этот вопрос может приобрести большое значение».

Глоуэн задумчиво кивнул: «На самом деле Уэйнесс уже наводит справки по этому вопросу».

«Ага! И что ей удалось узнать, если не секрет?»

«Не могу сказать. Я еще не получал от нее никаких писем».

Бодвин Вук поднял брови: «Она тебе не писала?»

«Уверен, что писала. Но я не получил ни одного письма».

«Странно. Наверное, привратник пансиона Клаттоков запихнул ее почту куда-нибудь в старое ведерко для льда».

«Возможно. Хотя я начинаю подозревать другую персону. Так или иначе, как только мы справимся с проблемой на Шаттораке, я думаю, мне следует посоветоваться с Чилке и отправиться на Землю, чтобы откопать эти документы».

«Гм, да… — Бодвин Вук прокашлялся. — Прежде всего Шатторак, однако. В свое время мы еще обсудим этот вопрос». Бодвин поднял со стола письмо Флоресте: «А это останется у меня».

Глоуэн не стал возражать и покинул новое здание управления. Решительным шагом вернувшись в пансион Клаттоков, он распахнул дверь парадного входа. Сбоку от вестибюля находились две небольшие комнаты, где проживал Аларион ко-Клатток, главный привратник. Из открытой прихожей своей квартиры он мог, по мере надобности, наблюдать за всеми входящими и выходящими. В обязанности Алариона входило получение почты, в том числе сортировка посылок, писем и записок, оставленных одними обитателями пансиона другим, и их доставка в соответствующие квартиры.

Глоуэн прикоснулся к кнопке звонка, и в прихожую из внутренней комнаты вышел Аларион — худосочный согбенный субъект преклонного возраста, единственной выдающейся чертой которого была седая бородка клинышком: «Добрый вечер, Глоуэн! Чем я могу тебе помочь?»

«Вы могли бы объяснить мне загадку, связанную с некоторыми письмами, которые должны были приходить на мой адрес с Древней Земли».

«Могу сообщить только то, что мне известно совершенно определенно, — ответствовал Аларион. — Ты же не хочешь, чтобы я вдохновенно врал о сказочных письменах, гравированных на золотых скрижалях и ниспосланных крылатым архангелом Сарсимантесом?»

«То есть никаких писем с других планет для меня не было?»

Аларион взглянул через плечо на стол, где он сортировал почту: «Нет, Глоуэн, ничего такого».

«Как вам известно, меня не было на станции несколько месяцев. В это время я должен был получить несколько писем с другой планеты, но не могу их найти. Вы не помните никаких писем, доставленных в мое отсутствие?»— упорствовал Глоуэн.

Аларион задумчиво погладил козлиную бородку: «Кажется, тебе приходили письма. Я относил их в твою квартиру — даже после того, как Шард потерпел аварию. Как всегда, я опускал их в прорезь почтового ящика на двери. Но какое-то время ваши комнаты занимал Арлес, и он, естественно, получал вашу почту. Надо полагать, он просто отложил твои письма куда-нибудь».

«Надо полагать, — кивнул Глоуэн. — Спасибо, это все, что я хотел знать».

Глоуэн внезапно почувствовал острый приступ голода — что было неудивительно, так как он ничего не ел с самого утра. В трапезной он наспех соорудил себе ужин из черного хлеба, вареных бобов и огурцов, после чего поднялся к себе в квартиру. Усевшись перед телефоном, он пробежался пальцами по клавишам, но в ответ услышал бесстрастное официальное предупреждение: «Вы набрали номер абонента, доступ к которому предоставляется только уполномоченным лицам».

«Говорит капитан Глоуэн Клатток из отдела B. Мои полномочия вполне достаточны».

«К сожалению, капитан Клатток, вашего имени нет в списке уполномоченных лиц».

«Так внесите мое имя в этот список! Если потребуется, получите разрешение Бодвина Вука».

Наступило молчание. Через некоторое время бесстрастный голос прозвучал снова: «Ваше имя внесено в список. С кем вы хотели бы связаться?»

«С Арлесом Клаттоком».

Прошло еще пять минут, и на экране появилась одутловатая физиономия Арлеса, с надеждой ожидавшего соединения. Увидев Глоуэна, однако, Арлес сразу нахмурился: «А тебе что нужно? Я думал, случилось что-нибудь важное. Здесь и без тебя достаточно паршиво».

«Для тебя все может стать гораздо паршивее, Арлес — в зависимости от того, что случилось с моей почтой».

«С твоей почтой?»

«Да, с моей почтой. Ее доставляли в мою квартиру, и теперь ее нет. Что с ней случилось?»

Пытаясь сосредоточиться на неожиданной проблеме, Арлес раздраженно повысил голос: «Не помню я никакой почты. Приходила всякая никому не нужная дрянь. Когда мы вселились, квартира напоминала помойку».

Глоуэн безжалостно рассмеялся: «Если ты выбросил мою почту, тебе придется потеть на каменоломне гораздо дольше, чем восемьдесят пять дней! Подумай хорошенько, Арлес».

«Ни к чему со мной так разговаривать! Если и была какая-нибудь почта, я, наверное, сложил ее вместе с другими вещами в одну из коробок».

«Я просмотрел все коробки и не нашел никаких писем. Почему? Потому что ты их открывал и читал».

«Чепуха! Не нарочно, в любом случае! Если я видел письмо, адресованное Клаттоку, то, естественно, мог автоматически просмотреть его».

«И что ты с ним делал после этого?»

«Я же сказал: не помню!»

«Ты отдавал мои письма своей матери?»

Арлес облизнул губы: «Она могла их подбирать, чтобы сложить куда-нибудь».

«Она читала их у тебя на глазах!»

«Я этого не говорил. В любом случае, ничего такого не помню. Я не слежу за своей матерью. Это все, что ты хотел сказать?»

«Не совсем. Но мы продолжим нашу беседу, когда я узна́ю, что случилось с письмами», — Глоуэн выключил телефон.

Несколько минут Глоуэн стоял посреди комнаты, мрачно размышляя. Затем он переоделся в официальную форму агента отдела B и направился по коридору к квартире Спанчетты.

На звонок ответила горничная. Она провела Глоуэна в приемную — восьмиугольное помещение с обитой зеленым шелком восьмиугольной софой в центре. В четырех нишах стояли ярко-красные вазы из киновари с пышными букетами пурпурных лилий.

Спанчетта вышла в приемную. Сегодня на ней было длинное матово-черное платье, не украшенное ничем, кроме серебряного бутона. Шлейф Спанчетты волочился по полу, свободные длинные рукава скрывали ее предплечья и руки, а прическа возвышалась над теменем поразительной пирамидальной грудой черных кудрей с локоть высотой. Спанчетта отбеливала кожу, удаляя любые признаки смуглости. Секунд пять она стояла в дверном проеме, уставившись на Глоуэна глазами, блестящими, как осколки черного стекла, после чего внушительно приблизилась: «Зачем ты сюда явился, весь в погонах и нашивках, как оловянный солдатик?»

«Я в униформе, потому что пришел по делу, связанному с официальным расследованием».

Спанчетта издевательски рассмеялась: «И в чем еще меня обвиняют?»

«Я хотел бы допросить вас по поводу незаконного просмотра и присвоения почтовых отправлений — а именно почты, приходившей по моему адресу в мое отсутствие».

Спанчетта отмахнулась презрительным жестом: «Какое мне дело до твоей почты?»

«Я связался с Арлесом. Если вы сейчас же не вернете мне письма. я прикажу немедленно произвести обыск в вашей квартире. В таком случае, независимо от того, будут ли найдены письма, вам будут предъявлены уголовные обвинения, так как Арлес засвидетельствовал передачу моей почты в ваше распоряжение».

Спанчетта поразмышляла, после чего повернулась и направилась туда, откуда вышла. Глоуэн следовал за ней, не отставая ни на шаг. Спанчетта резко остановилась и обронила через плечо: «Это вторжение в частное место жительства, то есть серьезное правонарушение!»

«Только не в сложившихся обстоятельствах. Я хочу видеть, где именно вы хранили письма. Кроме того, я не желаю томиться целый час у вас в гостиной, пока вы занимаетесь своими делами».

Спанчетта выдавила злобную усмешку и отвернулась. В коридоре она остановилась у высокого секретера. Открыв один из ящиков, она вынула тонкую пачку писем, перевязанную резинкой: «Вот твоя почта. Я про нее просто-напросто забыла».

Глоуэн просмотрел четыре конверта — все они были вскрыты. Спанчетта наблюдала за ним, не высказывая никаких замечаний.

Глоуэн не мог найти слов, надлежащим образом выражавших возмущение. Глубоко вздохнув, он сказал: «На этом дело не кончится — вы от меня еще услышите».

Спанчетта отозвалась оскорбительным молчанием. Глоуэн повернулся на каблуках и удалился, опасаясь, что не выдержит и скажет или сделает что-нибудь, о чем пожалеет впоследствии. Горничная вежливо открыла перед ним выходную дверь. Глоуэн с облегчением поспешил выйти в коридор.

Вернувшись к себе, Глоуэн стоял посреди гостиной, кипя от бешенства. Поведение Спанчетты не только выходило за всякие рамки приличий, оно было просто неописуемо! И, как всегда после того, как Спанчетта наносила одно из своих знаменитых оскорблений, невозможно было найти разумный способ ответить, не унижая свое достоинство. Снова и снова про нее говорили: «Бесподобная Спанчетта! Она — как стихийное бедствие, с ней невозможно справиться! Остается только ждать и надеяться, что вихрь пройдет стороной».

Глоуэн взглянул на сжатую в руке пачку конвертов. Все они были вскрыты, а затем небрежно перевязаны резинкой с показным невниманием к его чувствам; возникало ощущение, что письма осквернили, изнасиловали! Но он ничего не мог с этим сделать, потому что письма не были ни в чем виноваты, их нельзя было выбросить. Приходилось смириться с унижением.

«Нужно смотреть на вещи с практической точки зрения», — сказал себе Глоуэн. Бросившись на диван, он изучил каждое из писем по отдельности.

Первое было отправлено из зала ожидания космопорта на четвертой планете системы Андромеда-6011, где Уэйнесс должна была пересесть на пассажирский лайнер агентства, доставлявшего туристов на Древнюю Землю. Второе и третье письма Уэйнесс отправила из Иссенжа, сельского пригорода Шиллави на Земле. Четвертое было проштемпелевано в почтовом отделении поселка Тзем в районе Драцен.

Глоуэн быстро пробежал глазами все письма, одно за другим, после чего прочел их еще раз, не спеша и более внимательно. В первом письме Уэйнесс рассказывала о полете вдоль Пряди Мирцеи до Голубого Маяка, космического порта на четвертой планете звезды Андромеда-6011. Во втором письме Уэйнесс объявляла о прибытии на Древнюю Землю. Пири Тамм принял ее в своем причудливом старом доме близ Иссенжа. С тех пор, как она побывала там впервые, немногое изменилось, и она чувствовала себя почти как дома. Пири Тамм, чрезвычайно опечаленный вестью о гибели Майло, выразил глубокое беспокойство по поводу положения дел на Кадуоле. «Дядюшка Пири стал секретарем Общества в какой-то степени против своей воли. Ему не нравится обсуждать дела Общества со мной, причем он, наверное, считает, что я слишком любопытна и даже назойлива. Всем своим видом он будто спрашивает: почему бы я, в моем возрасте, так настойчиво интересовалась какими-то пыльными документами? Временами он реагирует на мои вопросы почти раздраженно, и мне приходится вести себя осмотрительно. Возникает впечатление, что он предпочел бы забыть обо всей этой проблеме, надеясь, что она исчезнет сама собой, если он сделает вид, что она не существует. Боюсь, что к старости у дядюшки Пири начинает портиться характер».

Осмотрительно выбирая выражения, Уэйнесс поведала о своих «розысках» и о всевозможных препятствиях, то и дело возникавших у нее на пути. Некоторые обстоятельства она находила не только загадочными, но и пугающими — тем более, что она не могла их точно определить или убедить себя в действительности их существования. Явно находясь в пасмурном настроении, Уэйнесс писала, что Древняя Земля во многих отношениях казалась свежей, приятной и невинной — такой же, какой она была, наверное, в незапамятную эпоху молодости человечества, но время от времени в ней чувствовалось что-то темное, промозгло-гниловатое, окутанное тягостными тайнами. По многим причинам Уэйнесс от всей души приветствовала бы возможность оказаться в компании Глоуэна.

«Не беспокойся! — воскликнул Глоуэн, обращаясь к письму. — Я приеду, как только меня отпустят!»

В третьем письме Уэйнесс выражала тревогу по поводу того, что Глоуэн не отвечает. Еще осторожнее, чем раньше, она намекнула, что «розыски» могли завести ее в места, весьма удаленные от усадьбы дядюшки Пири. «Странные происшествия, о которых я упоминала раньше, — писала она, — продолжаются. Я почти уверена, что... нет, лучше об этом не говорить. Об этом лучше даже не думать».

Глоуэн поморщился: «Что происходит? Я же просил тебя не рисковать! По крайней мере, пока я не приехал».

Четвертое письмо, самое короткое, было самым отчаянным, и только почтовый штемпель свидетельствовал о том, что Уэйнесс находилась в окрестностях Драцен, в районе под наименованием Мохольк: «Я больше не буду писать, пока не получу твой ответ! Либо мои, либо твои письма кто-то перехватывает. Или, может быть, с тобой случилось что-то ужасное!» Она не указала обратный адрес: «Завтра я уезжаю отсюда, хотя еще не совсем уверена, куда именно. Как только ситуация выяснится, я свяжусь с отцом, и он даст тебе знать. Не хочу писать ничего определенного — боюсь, что мои письма попадут в руки людей, не замышляющих ничего хорошего».

«Это уж точно, Спанчетта не замышляет ничего хорошего», — подумал Глоуэн. Письма не содержали никаких ссылок на конкретные цели «розысков» Уэйнесс, но даже ее осторожные намеки могли заинтриговать особу с таким складом ума, как у Спанчетты.

Уэйнесс упомянула один раз о Хартии, но только в связи с почти не существующим Обществом натуралистов. По мнению Глоуэна, эта ссылка была вполне безопасна. Уэйнесс с огорчением отзывалась о разочаровании Пири Тамма в самой идее консервационизма. По его мнению, время этой концепции прошло — по меньшей мере на Кадуоле, где поколения натуралистов, вынужденных приспосабливаться к обстоятельствам из практических соображений, создали существующую теперь, полную неразрешимых противоречий ситуацию. «Дядюшка считает, что консервационисты на Кадуоле должны защищать Хартию своими силами, так как у нынешнего Общества натуралистов нет ни возможности, ни желания оказывать им содействие. Я слышала, как он заявил, что Заповедник по своей природе мог быть только переходным этапом в истории развития такого мира, как Кадуол. Я пыталась с ним спорить, указывая на то, что нет никаких предопределенных причин, по которым рационально мыслящее правительство, руководствующееся Хартией как основным законом, пользующимся всеобщим уважением, не могло бы поддерживать существование Заповедника вечно, и что сегодняшние проблемы возникли на Кадуоле, в конечном счете, в результате лени и жадности бывшего руководства, желавшего иметь под рукой обильный источник дешевой рабочей силы и поэтому позволившего йипам оставаться на атолле Лютвен в нарушение важнейших принципов Хартии. Нашему поколению приходится, наконец, расплачиваться за грехи предков и решать унаследованные от них проблемы. Решать — каким образом? Совершенно ясно, что йипов необходимо переселить с Кадуола на не менее пригодную для обитания или даже более благоустроенную планету — трудный, неприятный и дорогостоящий процесс, в настоящее время выходящий за рамки наших возможностей. Дядюшка Пири, однако, пропускает мои доводы мимо ушей, как будто мои вполне логичные доводы — лепет наивного младенца. Бедный дядюшка Пири! Как я хотела бы, чтобы он хоть немного развеселился! А больше всего я хотела бы, чтобы ты был здесь, со мной».

Глоуэн позвонил в Прибрежную усадьбу; на экране появилось лицо Эгона Тамма.

«Это Глоуэн Клатток. Я только что прочел письма Уэйнесс, отправленные с Земли. Спанчетта перехватывала их и прятала. Она не хотела мне их отдавать».

Эгон Тамм недоуменно покачал головой: «Невероятная женщина! Зачем ей это понадобилось?»

«Она презирает и ненавидит все, что связано со мной и с моим отцом».

«И тем не менее — такие поступки граничат с помешательством! С каждым днем становится все больше загадок. Уэйнесс приводит меня в замешательство, ее поведение не поддается пониманию. Она отказывается со мной откровенничать на том основании, что я, видите ли, не смогу с чистой совестью держать язык за зубами». Эгон Тамм испытующе взглянул на Глоуэна: «А как насчет тебя? Уверен, что тебе-то она хотя бы намекнула о своих намерениях!»

Глоуэн уклонился от прямого ответа: «У меня нет ни малейшего представления о том, где она находится и что она делает. От меня она не получала никаких писем — по вполне понятным причинам —и больше не хочет ничего писать, пока я не отвечу».

«В последнее время я тоже ничего от нее не слышал. В любом случае, она мне ничего не рассказывает. Тем не менее, у меня такое впечатление, что какое-то влияние, какая-то необходимость заставляют ее браться за дело, которое на самом деле ее пугает. Она слишком молода и неопытна, чтобы самостоятельно выбраться из серьезной переделки. Мне все это очень не нравится».

«У меня примерно такое же впечатление», — подавленно отозвался Глоуэн.

«Почему она секретничает?»

«По-видимому, она раздобыла какую-то информацию, широкое распространение которой могло бы нанести большой ущерб. Если бы я мог взять на себя такую смелость и предложить вам один совет...»

«Советуй сколько угодно! Я слушаю».

«Насколько я понимаю, лучше всего было бы, если бы никто из нас не обсуждал при посторонних то, чем сейчас занимается Уэйнесс».

«Любопытная идея. Не совсем для меня понятная. Тем не менее, я последую твоей рекомендации, хотя больше всего хотел бы знать, какая муха укусила мою дочь и заставила ее мчаться сломя голову к черту на рога! Невозможно отрицать, что у нас много проблем, но все они сосредоточены здесь, на Кадуоле».

Глоуэн чувствовал себя очень неудобно: «Очевидно, она руководствуется самыми серьезными соображениями».

«Несомненно! Может быть, в следующем письме она соблаговолит что-нибудь объяснить».

«И укажет свой адрес, я надеюсь. Кстати о письмах: Бодвин Вук, надо полагать, сообщил вам о завещании Флоресте?»

«Он пересказал его содержание в общих чертах и порекомендовал мне внимательно прочесть этот документ. По сути дела... Позволь мне объяснить, как обстоят дела в Прибрежной усадьбе. Ежегодно я обязан подвергаться пренеприятнейшей процедуре проверки всех моих распоряжений, счетов и так далее. Инспекцию проводят два смотрителя. В этом году инспекторами назначили Уайлдера Фергюса и Клайти Вержанс — ты ее, наверное, помнишь. Ее племянник, Джулиан Бохост, тоже у нас в гостях».

«Прекрасно их помню».

«Незабываемые люди. У нас гостят еще два диковинных посетителя — диковинных в том смысле, что такие люди редко навещают станцию Араминта: Левин Бардьюс и сопровождающая его примечательная во многих отношениях особа, предпочитающая называть себя «Флиц»».

«Флиц?»

«Именно так. Левин Бардьюс — богач, и может позволить себе такие странности. Я практически ничего о нем не знаю, кроме того, что он, по-видимому, приятель Клайти Вержанс».

«Смотрительница Вержанс по-прежнему в своем амплуа?»

«Пуще прежнего! Она провозглашает Титуса Помпо чуть ли не народным героем — благородным, бескорыстным революционером, защитником всех угнетенных».

«Она не шутит?»

«Ни в малейшей степени».

Глоуэн задумчиво улыбнулся: «Флоресте упомянул некоторые подробности, свидетельствующие о характере и образе жизни Титуса Помпо».

«Я хотел бы познакомить моих гостей с этими подробностями. Было бы неплохо, если бы завтра ты зашел к нам пообедать и прочел завещание Флоресте вслух».

«Не премину это сделать».

«Прекрасно! Значит, до завтра. Приходи чуть раньше полудня».

Наутро Глоуэн позвонил в аэропорт, и его соединили с Чилке.

«Доброе утро, Глоуэн! — приветствовал его Чилке. — Что-нибудь случилось?»

«Хотел бы поговорить с глазу на глаз, если у тебя есть время».

«Времени никогда нет, так что я всегда к твоим услугам».

«Увидимся через несколько минут».

По прибытии в аэропорт Глоуэн направился к стеклянной пристройке ангара, где находилась контора. Там его ожидал Чилке — непоколебимо беспечный ветеран тысяч невероятных проделок и рискованных авантюр, многие из которых действительно имели место. Плотный широкоплечий человек среднего роста с грубоватым морщинистым лицом, Чилке мало беспокоился о прическе и часто взъерошивал пятерней свои пыльно-серые кудри.

Чилке стоял у стола, наполняя кружку чаем. «Садись, Глоуэн, — сказал он через плечо. — Чаю?»

«Если можно».

Чилке налил вторую кружку: «Настоящий гималайский с Древней Земли, а не какие-нибудь тебе сушеные водоросли!» Чилке уселся: «Что привело тебя сюда в такую рань?»

Глоуэн смотрел через стеклянную перегородку на механиков, работавших в ангаре: «Нас никто не подслушивает?»

«Не думаю. Как видишь, никто не прижимается ухом к двери — в этом преимущество стеклянных стен. Любое необычное поведение сразу заметно».

«Как насчет микрофонов?»

Повернувшись на стуле, Чилке нажал несколько кнопок и повернул ручку громкоговорителя; из него вырвалась лавина дикой воющей музыки: «Этого достаточно, чтобы заглушить любой разговор, если ты не собираешься петь, как оперный тенор. В чем причина такой секретности?»

«Вот копия письма Флоресте — он приготовил его для меня вчера вечером. В письме говорится, что мой отец еще жив. Флоресте упоминает и о тебе». Глоуэн передал письмо Чилке: «Прочти».

Чилке взял письмо и откинулся на спинку стула. Дочитав примерно до половины, он поднял голову: «Просто поразительно! Смонни все еще воображает, что я где-то припрятал груду сокровищ, унаследованных от деда Суэйнера!»

«Поразительно — в том случае, если сокровищ нет. Ты не унаследовал ничего ценного?»

«Не думаю».

«Ты никогда не делал подробную опись имущества?»

Чилке покачал головой: «Зачем стараться? Какое там наследство? Сарай, набитый хламом! Смонни это знает не хуже меня, она там рылась четыре раза. Каждый раз приходилось покупать новый замок».

«Ты уверен, что сарай взломала именно Симонетта?»

«А кто еще? Только она интересовалась этой дребеденью. Почему она не может взять себя в руки? Мне не доставляет никакого удовольствия служить предметом ее обожания, алчности или гнева — какими бы ни были ее побуждения». Чилке вернулся к чтению письма. Закончив, он поразмышлял немного и перебросил письмо Глоуэну: «А теперь ты хочешь срочно заняться спасением Шарда».

«Нечто в этом роде».

«И Бодвин Вук поддерживает тебя в этом стремлении?»

«Сомневаюсь. На мой взгляд, он слишком осторожен».

«Для осторожности есть основания».

Глоуэн пожал плечами: «Бодвин убежден в том, что Шатторак хорошо защищен, и что в результате воздушной облавы мы потеряем пять или шесть автолетов и половину персонала».

«И ты называешь это излишней осторожностью? По-моему, он руководствуется здравым смыслом».

«Не обязательно нападать на них с воздуха. Мы могли бы высадить десант где-нибудь на склоне вулкана и атаковать со стороны. Но Бодвин видит в этом какие-то проблемы».

«Я тоже вижу, — возразил Чилке. — Где приземлятся наши автолеты? В джунглях?»

«Должны же там быть какие-то открытые участки!»

«Все может быть. Прежде всего придется переоборудовать шасси всех автолетов — что не преминут заметить шпионы. Кроме того, Симонетте донесут, как только мы вылетим, и нас будут ждать пятьсот вооруженных йипов».

«Я думал, ты уже избавился от йипов».

Чилке развел руками, изображая беспомощность и оскорбленную невинность: «В аэропорте острая нехватка рабочих рук. Я делаю все, что могу. Прекрасно знаю, что у меня водятся шпионы — так же, как собака знает, что у нее блохи. Я даже знаю, кто они. Вот, полюбуйся на главного подозреваемого, он чинит дверь аэробуса — великолепный экземпляр по имени Бенджами».

Взглянув в сторону аэробуса, Глоуэн заметил высокого молодого человека безукоризненно атлетического телосложения с идеально правильными чертами лица, аккуратной темной шевелюрой и золотисто-бронзовой кожей. Понаблюдав за ним, Глоуэн спросил: «Почему ты думаешь, что он шпион?»

«Он прилежно работает, выполняет все указания, улыбается больше обычного и постоянно следит за тем, что делается вокруг. Этим отличаются все шпионы — они работают старательнее других, не причиняя почти никаких неприятностей. Если не считать того, что они могут в любой момент всадить тебе нож в спину. Будь я отъявленным циником, я нанимал бы на работу одних шпионов».

Глоуэн продолжал наблюдать за механиком: «Он не выглядит, как типичный соглядатай».

«Пожалуй. Но еще меньше он похож на типичного наемного работника. Я всегда нутром чувствовал, что именно Бенджами устроил аварию твоему отцу».

«Но у тебя нет доказательств».

«Если бы у меня были доказательства, Бенджами уже не ухмылялся бы во весь рот».

«Что ж, поскольку Бенджами нас не слышит, я тебе расскажу, что у меня на уме». Глоуэн изложил свой план.

Чилке слушал с явным сомнением: «С моей стороны не вижу препятствий, но я не могу даже открыть водопроводный кран без разрешения Бодвина Вука».

Глоуэн хмуро кивнул: «Я и не ожидал другого ответа. Хорошо, сейчас же пойду и потребую, чтобы Бодвин меня выслушал».

Глоуэн поспешил по Приречной дороге в новое здание управления Заповедника, но язвительная секретарша и делопроизводительница Хильда сообщила ему, что Бодвин Вук еще не осчастливил подчиненных своим присутствием. Хильда недолюбливала Глоуэна, возмущалась его манерами и считала, что он пользуется чрезмерными поблажками начальства. «Придется тебе подождать, как всем остальным!» — заявила она.

Целый час Глоуэн листал журналы в приемной. Наконец появился Бодвин Вук. Не обращая внимания на Глоуэна, он остановился у стола Хильды, обронил несколько недовольных слов и скрылся у себя в кабинете, даже не посмотрев по сторонам.

Глоуэн подождал еще десять минут, после чего сказал Хильде: «Вы можете проинформировать суперинтенданта о том, что капитан Глоуэн Клатток прибыл и желает с ним поговорить».

«Он знает, что ты здесь».

«Но я не могу больше ждать».

«Даже так? — саркастически удивилась Хильда. — У тебя есть важные дела в другом месте?»

«Консерватор пригласил меня на обед в Прибрежную усадьбу».

Хильда скорчила гримасу и наклонилась к микрофону: «Глоуэн начинает безобразничать».

Послышался неразборчивый ворчливый ответ Бодвина. Хильда повернулась к Глоуэну: «Можешь пройти».

Глоуэн с достоинством промаршировал в кабинет начальника. Бодвин Вук, сидевший за столом, поднял голову и ткнул большим пальцем в сторону стула: «Садись. У тебя какие-то дела к консерватору?»

«Нужно же было что-то сказать этой женщине! Иначе она заставила бы меня сидеть весь день, вытянувшись в струнку. Совершенно очевидно, что она меня ненавидит всеми фибрами души».

«Ты ошибаешься! — парировал Бодвин Вук. — Хильда тебя обожает, но боится это показать».

«Трудно поверить», — пробормотал Глоуэн.

«Неважно! Не будем терять время на обсуждение Хильды и ее причуд. Зачем ты явился? Есть какие-нибудь новости? Если нет, уходи и не мешай».

Глоуэн ответил старательно сдержанным тоном: «Я хотел бы поинтересоваться вашими намерениями по поводу Шатторака».

«Этот вопрос рассматривается, — резко сказал Бодвин. — В данный момент какие-либо решения еще не приняты».

Глоуэн поднял брови, демонстративно изображая недоумение: «У меня было впечатление, что ситуация не терпит отлагательств».

«У нас десятки дел, не терпящих отлагательств! Помимо прочего, мне доставила бы огромное удовольствие возможность уничтожить космическую яхту Титуса Помпо — или, что еще лучше, захватить ее».

«Но вы не намерены срочно принимать меры по спасению моего отца?»

Бодвин Вук воздел руки к потолку: «Намерен ли я обрушить на Шатторак адский шквал огня, приказав пилотам таранить укрепления противника? Нет — не сегодня и не завтра».

«Каковы же ваши намерения?»

«Разве я не объяснил? Необходимо разведать обстановку — осторожно и незаметно. Так делаются дела в отделе B, где интеллект не подчиняется истерике! Время от времени, по меньшей мере».

«У меня возникла мысль, пожалуй, не противоречащая вашей стратегии».

«Ха-ха! Если ты задумал совершить в одиночку бесшабашную вылазку в стиле Клаттоков, не хочу даже слышать об этом! У нас нет автолетов для сумасбродных фантазеров!»

«Я не замышляю ничего безрассудного и даже не прошу предоставить мне автолет».

«Ты собираешься карабкаться на четвереньках в болотной жиже? Или прыгать с дерева на дерево, цепляясь за лианы?»

«Ничего подобного. На заднем дворе аэропорта стоит грузовой автолет устаревшей конструкции, «Скайри». На нем удалена вся надстройка — по сути дела, осталась одна летающая платформа. Чилке иногда доставляет на ней грузы на Протокольный мыс. Эта платформа вполне подходит для того, что я задумал».

«Что именно ты задумал?»

«На бреющем полете можно незаметно приблизиться к берегу Эксе и проследовать вверх по течению реки Вертес к подножию Шатторака. Оттуда можно пешком подняться по склону вулкана и произвести разведку на месте».

«Дорогой мой Глоуэн, твое предложение ничем не отличается от тщательно продуманного плана самоубийства».

Глоуэн с улыбкой покачал головой: «Надеюсь, что нет».

«Как ты намерен избежать смерти? Там водятся опаснейшие твари».

«Чилке поможет мне снарядить «Скайри»».

«Ага! Ты уже сговорился с Чилке!»

«Без него ничего не получится. Мы установим поплавки и навес над передней частью платформы, а также пару орудий типа G-ZR на поворотных опорах».

«И после того, как ты посадишь платформу, что потом? Ты думаешь, подъем по склону — приятная прогулка? Джунгли еще опаснее болот».

«В справочной литературе говорится, что после полудня хищники впадают в оцепенение».

«Из-за жары. Ты тоже впадешь в оцепенение от такой жары».

«Я погружу на корму «Скайри» небольшой гусеничный вездеход. Скорее всего, он поможет мне подняться на Шатторак — в безопасное время дня».

«По отношению к Эксе слово «безопасность» неприменимо. Кроме того, там все ломается».

Глоуэн посмотрел в окно: «Надеюсь, я как-нибудь выживу».

«Я тоже на это надеюсь».

«Значит, вы утверждаете мой план?»

«Не торопись. Допустим, ты поднимешься на Шатторак. Что потом?»

«Я доберусь до полосы за частоколом, где живут заключенные. Если мне повезет, я сразу найду отца, и мы сможем спуститься к реке, не возбуждая подозрений. Если отсутствие отца будет замечено, тюремщики решат, что он попытался бежать в одиночку через джунгли».

Бодвин Вук с сомнением хмыкнул: «В оптимальном случае. Тебя могут заметить, может сработать какая-нибудь сигнализация».

«То же можно сказать о любой попытке разведки».

Бодвин Вук покачал головой: «Шарду повезло. Если бы меня захватили в плен, кто бы вызвался меня вызволить?»

«Я бы вызвался, директор».

«Хорошо, Глоуэн. Совершенно ясно, что ты уже не откажешься от своей затеи. Будь предусмотрителен! Не рискуй, если у тебя нет достаточных шансов. На Шаттораке отвага Клаттоков бесполезна. Во-вторых, если ты не сможешь вызволить Шарда, привези кого-нибудь, кто сможет предоставить нам информацию».

«Будет сделано, директор. Как насчет радиосвязи?»

«Пищалок у нас нет, в них никогда не было необходимости. Тебе придется обойтись без радио. У тебя есть еще какие-нибудь идеи?»

«Вы могли бы позвонить Чилке и сообщить ему, что разрешаете переоборудовать «Скайри»».

«Позвоню. Что еще?»

«Должен вам сообщить, что Эгон Тамм пригласил меня в Прибрежную усадьбу. Он хочет, чтобы я прочел завещание Флоресте в присутствии смотрительницы Клайти Вержанс и нескольких других жмотов».

«Гм. Ты популярен в обществе, а? Полагаю, тебе нужна копия письма?»

«У меня уже есть копия, директор».

«Довольно, Глоуэн! Чтоб духу твоего здесь не было!»

Незадолго до полудня Глоуэн прибыл в Прибрежную усадьбу, где его встретил в тенистом вестибюле Эгон Тамм собственной персоной. Глоуэну показалось, что за последние несколько месяцев консерватор заметно постарел. Его темные волосы поседели в висках, светло-оливковая кожа приобрела оттенок слоновой кости. Эгон Тамм приветствовал Глоуэна с необычной сердечностью: «По правде сказать, Глоуэн, мне не нравится компания, в которой я оказался. Становится трудно сохранять официальную сдержанность».

«Значит, смотрительница Вержанс в ударе?»

«В лучшей форме! Она и теперь расхаживает по гостиной, обличая преступников, провозглашая манифесты и вообще излагая и поясняя свою теорию всего сущего. Джулиан время от времени сопровождает ее излияния возгласами «Да-да! Именно так!» и принимает то одну галантную позу, то другую, пытаясь обратить на себя внимание Флиц. Левин Бардьюс пропускает мимо ушей добрую половину всего, что вокруг него говорится. Понятия не имею, что Бардьюс на самом деле думает, он человек скрытный. Смотритель Фергюс и его жена Ларика благоразумно ведут себя, как положено, и с достоинством хранят молчание. Я тоже не спешу навлечь на себя гнев Клайти Вержанс и в основном помалкиваю».

«На смотрителя Боллиндера надежды нет?»

«Увы! Ничто не омрачает триумф Клайти Вержанс».

«Гм, — Глоуэн нахмурился. — Может быть, мое появление ее отвлечет».

Эгон Тамм улыбнулся: «Ее отвлечет завещание Флоресте. Ты его принес, надеюсь?»

«Оно в кармане».

«Тогда пойдем. Уже подходит время обеда».

Они прошли по сводчатому коридору в просторную гостиную с высокими окнами, обращенными на юг, к лагуне, играющей солнечными бликами почти до горизонта. Стены и потолок были покрыты белой эмалью — за исключением потолочных балок, сохранивших естественный вид потемневшего от времени дерева. На полу лежали три ковра с зелеными, черными, белыми и рыжими узорами; кресла и диваны были обиты серо-зеленой саржей. На стеллажах и шкафах у противоположной входу стены красовалась часть чудесной коллекции всевозможных редкостей, находок и загадочных объектов, собранных сотней предшественников нынешнего консерватора. На столе у западной стены находились книги, журналы и букет розовых цветов в пузатой вазе из глазированного бледного сине-зеленого селадона. К этому столу в тщательно выбранной изящной позе прислонился Джулиан Бохост.

В гостиной было шесть человек. Смотрительница Вержанс расхаживала из угла в угол, заложив руки за спину. Джулиан кивал, присев на край стола. У окна сидела молодая женщина с гладкими серебристыми волосами и классически правильными чертами лица; погруженная в свои мысли, она не уделяла Джулиану никакого внимания. На ней были серебристые брюки в обтяжку, короткая свободная черная блуза и черные сандалии на босу ногу. Рядом стоял лысый костлявый субъект чуть ниже среднего роста, с прищуренными светло-серыми глазами и коротким приплюснутым носом. Смотритель Фергюс и его супруга Ларика, церемонно выпрямившись, сидели на диване и наблюдали за маневрами Клайти Вержанс, как котята, завороженные манипуляциями змеи. Уже не молодые люди, они носили скромную темную одежду, принятую в Строме.

Набычившись, смотрительница Вержанс вышагивала по гостиной: «Это неизбежно и необходимо! Не каждому это будет по душе, но что с того? Мы уже пренебрегли их эмоциями. Приливная волна прогресса...» Она прервалась на полуслове, уставившись на Глоуэна: «Здравствуйте! Это еще кто?»

Джулиан Бохост, поднявший было к губам бокал вина, высоко поднял брови: «Клянусь девятью богами и семнадцатью дьяволами! Это не кто иной, как отважный Глоуэн Клатток, охраняющий нас от йипов!»

Глоуэн даже не посмотрел на Джулиана. Эгон Тамм прежде всего представил ему пожилую пару на диване: «Смотритель Уайлдер Фергюс и его супруга, Ларика Фергюс». Глоуэн вежливо поклонился. Консерватор перешел к окну: «А здесь сверкает на солнце Флиц». Флиц едва покосилась на Глоуэна и вернулась к созерцанию своих черных сандалий.

«Рядом с Флиц стоит ее близкий друг и деловой партнер, Левин Бардьюс, — продолжал Эгон Тамм. — В настоящее время они гостят у смотрительницы Вержанс в Строме».

Бардьюс салютовал Глоуэну с достаточно добродушным сарказмом. Вблизи Глоуэн разглядел, что Левин Бардьюс, по существу, не был лыс — его голову покрывали очень коротко подстриженные, почти бесцветные волосы. Движения Бардьюса были точными и решительными; его костюм, так же, как и он сам, казался только что выстиранным, выглаженным и продезинфицированным.

Выпалив первое удивленное замечание, Клайти Вержанс замолчала, направив каменный взор в окно. Эгон Тамм тихо спросил: «Смотрительница Вержанс, вы, наверное, помните капитана Клаттока? Вы уже встречались раньше».

«Конечно, помню! Он служит в местной полиции — или как ее там называют».

Глоуэн вежливо улыбнулся: «Как правило, ее называют отделом охраны и расследований. Фактически, наш отдел — подразделение МСБР».

«Неужели? Джулиан, ты что-нибудь об этом слышал?»

«Нечто в этом роде».

«Странно. Насколько мне известно, МСБР предъявляет строгие требования к своему персоналу».

«Вы правильно осведомлены, — подтвердил Глоуэн. — Вас, несомненно, порадует тот факт, что квалификация большинства агентов отдела B не только удовлетворяет требованиям МСБР, но и превышает их».

Джулиан рассмеялся: «Дорогая тетушка, по-моему, вы попали в ловушку».

Смотрительница Вержанс крякнула: «Мне нет никакого дела до полиции». Она отвернулась.

«Что тебя привело в Прибрежную усадьбу, Глоуэн? — поинтересовался Джулиан Бохост. — Интересующая тебя персона отсутствует — как нам сказали, она где-то на Земле. Тебе известно, где именно?»

«Я пришел навестить консерватора и госпожу Кору, — отозвался Глоуэн. — Присутствие госпожи Вержанс — и твое присутствие — оказалось приятным сюрпризом».

«Хорошо сказано! Но ты уклонился от ответа на вопрос».

«По поводу Уэйнесс? Насколько я знаю, она гостит у своего дяди, Пири Тамма, в поселке Иссенж».

«Так-так, — Джулиан выпил вина. — Кора Тамм рассказывала мне, что ты тоже совершил приятную поездку на другие планеты за счет управления».

«Я был в командировке по служебным делам».

Джулиан расхохотался: «Не сомневаюсь, что это так и называется в документах, обосновывающих твои расходы».

«Надеюсь. Я был бы возмущен, если бы меня заставили платить за то, чем мне пришлось заниматься».

«Значит, командировка обернулась провалом?»

«Я выполнил задание, едва не расставшись с жизнью. Мне удалось выяснить, что импресарио Флоресте был замешан в отвратительных преступлениях. Теперь Флоресте казнили. Можно считать, что командировка закончилась успешно».

Клайти Вержанс чуть не задохнулась от гнева: «Ты убил Флоресте, самого знаменитого из наших артистов?»

«Я его не убивал. Судебные исполнители впустили в его камеру безболезненно усыпляющий, смертельно ядовитый газ. Между прочим, Флоресте назначил меня распорядителем его наследственного имущества».

«В высшей степени достопримечательное обстоятельство!»

Глоуэн кивнул: «Он объясняет это обстоятельство в своем завещании; в том же документе подробно обсуждается Титус Помпо. Они были хорошо знакомы».

Смотрительница Вержанс протянула руку: «Я хотела бы просмотреть это завещание».

Глоуэн улыбнулся и покачал головой: «Некоторые части документа засекречены».

Опустив руку, Клайти Вержанс снова принялась расхаживать по гостиной: «Завещание не поведает нам ничего нового. Титус Помпо — терпеливый человек, но всякому терпению есть предел. Надвигается великая трагедия. Пора принимать срочные меры!»

«Совершенно верно», — пробормотал Глоуэн.

Клайти Вержанс бросила на него взгляд, полный подозрений: «По этой причине я собираюсь предложить на следующем всеобщем собрании испытательную или экспериментальную программу переселения йипов».

«Это было бы преждевременно, — заметил Глоуэн. — Прежде всего следует решить несколько практических вопросов».

«Каких именно?»

«Мы не можем переселить йипов, пока не найдем планету, способную их ассимилировать. Кроме того, потребуются космические транспортные средства».

Клайти Вержанс с изумлением остановилась: «У тебя извращенное чувство юмора!»

«Я не шучу. Йипам придется адаптироваться к резким переменам, но альтернативы нет».

«Альтернативой является расселение йипов на побережье Мармионского залива, с последующим введением системы всеобщего равноправного голосования! — смотрительница повернулась к Эгону Тамму. — Разве вы не согласны?»

За консерватора с возмущением ответил Уайлдер Фергюс: «Вы прекрасно знаете, что глава управления Заповедника обязан соблюдать Хартию!»

«Все мы обязаны смириться с действительностью, — отрезала Вержанс. — Партия ЖМО настаивает на демократической реформе — и ни один честный, добросовестный человек не может нам ничего возразить!»

Ларика Фергюс не вытерпела: «Я вам возражаю, сию минуту! И больше всего я презираю ханжество и двуличность жмотов!»

Клайти Вержанс моргнула в раздражении и замешательстве: «Получается, что я — двуличная ханжа? Разве я не высказываюсь прямо и откровенно?»

«Достаточно откровенно — и почему бы нет? Жмоты давно разделили между собой великолепные поместья, которые они присвоят после крушения существующей системы!»

«Это безответственное, провокационное замечание! — воскликнула Клайти Вержанс. — Кроме того, это просто клевета!»

«Это чистая правда! Я слышала, как жмоты обсуждали распределение земельной собственности. Ваш племянник Джулиан Бохост хвалился тем, что подыскал себе несколько гектаров в приятнейшем месте».

«Поистине, госпожа Фергюс, вы преувеличиваете, — вкрадчиво вставил Джулиан. — Не следует придавать значение праздной болтовне».

«Ваше беспочвенное обвинение не имеет никакого отношения к основной проблеме и поэтому не подлежит обсуждению», — заявила смотрительница Вержанс.

«Оно имеет прямое отношение к предложенному вами решению проблемы. Вы намерены уничтожить Заповедник! Неудивительно, что вы встали на сторону йипов».

«Поверьте мне, госпожа Фергюс, вы неправильно представляете себе происходящее, — возразил Джулиан. — Члены партии ЖМО — будьте добры, не называйте их «жмотами» — практические идеалисты! Мы считаем, что самое важное следует делать в первую очередь! Перед тем, как готовить суп, необходимо добыть кастрюлю!»

«Золотые слова, Джулиан! — похвалила Клайти Вержанс. — Никогда еще я не слышала столь фантастических, диких обвинений!»

Джулиан грациозно взмахнул рукой, держащей бокал: «В мире бесконечных возможностей выбор неограничен. Все течет, все меняется. Ничто не остается на месте».

Левин Бардьюс повернулся к своей спутнице: «Джулиан рассуждает весьма замысловато. Ты не ощущаешь некоторое замешательство?»

«Нет».

«Ага! Значит, ты хорошо знакома с его идеями?»

«Я не слушала».

Джулиан отпрянул, изображая, что неприятно шокирован: «Какая потеря! Какая жалость! Вы пропустили один из моих самых вдохновенных афоризмов!»

«Любое высказывание можно повторить — как-нибудь в другой раз».

Эгон Тамм вмешался: «Я заметил, что Кора уже подала сигнал к обеду. Она предпочитает, чтобы во время еды мы не разговаривали о политике».

Один за другим гости направились на затененную деревьями террасу — настил из темных досок болотного вяза на сваях, вбитых в дно лагуны. На столе уже был расставлен сервиз из зеленого и синего фаянса, а также высокие бокалы из спирально закрученного темно-красного стекла.

Кора Тамм рассадила присутствующих, дружелюбно игнорируя их симпатии и антипатии; в результате Глоуэн оказался прямо напротив Джулиана, окруженный смотрительницей Вержанс справа и хозяйкой дома слева.

Сначала застольная беседа носила осторожный характер, касаясь различных повседневных тем, хотя Клайти Вержанс главным образом хранила угрюмое молчание. Джулиан Бохост снова выразил любопытство по поводу Уэйнесс: «Когда она собирается вернуться?»

«Моя дочь — настоящая загадка, — ответила Кора Тамм. — Она заявляет, что ее тянет домой, но при этом у нее нет никакого определенного расписания. По-видимому, она занята своими исследованиями».

«Какого рода исследованиями?» — спросил Левин Бардьюс.

«Насколько я понимаю, она изучает историю заповедников прошлого, пытаясь понять, почему некоторые из них добились успеха, а другие — потерпели провал».

«Любопытно! — заметил Бардьюс. — Ей придется проанализировать большой объем информации».

«Боюсь, что так», — печально кивнула Кора Тамм.

«И все же это никому не повредит, и она сможет многое узнать, — подбодрил супругу Эгон Тамм. — Мне кажется, что каждому, у кого есть такая возможность, следует совершить паломничество на Древнюю Землю хотя бы раз в жизни».

«Земля — источник всей настоящей культуры», — изрекла Кора Тамм.

Клайти Вержанс отозвалась нарочито бесцветным тоном: «Боюсь, что Древняя Земля истощилась, разложилась, потерпела нравственное банкротство».

«По-моему, вы преувеличиваете, — вежливо возразила Кора. — Пири Тамм, наш близкий родственник на Земле — вовсе не разложившийся и не безнравственный человек, хотя можно сказать, что он устал от долгих и тяжких трудов».

Джулиан постучал по бокалу чайной ложкой, чтобы привлечь к себе внимание: «Я пришел к выводу, что любое утверждение, касающееся Древней Земли, одновременно истинно и ложно. Я хотел бы увидеть Землю своими глазами».

Эгон Тамм обратился к Бардьюсу: «А вы как считаете?»

«Я редко высказываю мнения по поводу чего бы то ни было и кого бы то ни было, — ответил Левин Бардьюс. — По меньшей мере это позволяет мне не опасаться того, что меня назовут болтуном, готовым сказать любую нелепость ради красного словца».

Джулиан поджал губы: «И все же, опытным путешественникам известно, чем одна планета отличается от другой. Это помогает им разбираться в людях и ситуациях».

«Возможно, вы правы. Флиц, ты что-то сказала?»

«Вы можете налить мне еще немного вина».

«Разумное замечание, хотя его скрытый смысл нуждается в пояснении».

Теперь Бардьюса решила побеспокоить Кора Тамм: «Я полагаю, вы навещали Древнюю Землю?»

«Несомненно! И неоднократно!»

Кора покачала головой: «Честно говоря, меня удивляет, что вы и… гм, Флиц… оказались в нашей тихой заводи на дальнем конце Пряди Мирцеи».

«Мы, по сути дела, туристы. Кадуол заслужил репутацию единственного в своем роде, причудливого мира».

«А чем, если не секрет, вы главным образом занимаетесь?»

«Главным образом коммерцией в самом традиционном смысле слова, и Флиц мне во многом помогает. Она очень проницательна».

Все повернулись в сторону Флиц, и та рассмеялась, демонстрируя чудесные белые зубы.

«И вы пользуетесь только этим именем — Флиц?» — спросила Кора.

Флиц кивнула: «Только этим».

Бардьюс пояснил: «Флиц считает, что одно короткое имя отвечает ее потребностям, и не видит необходимости обременять себя набором лишних, ничего не значащих слогов».

«Необычное имя, — заметила Кора. — Интересно, каково его происхождение?»

«Наверное, родители назвали вас «Флитценпуф» или каким-нибудь еще неудобопроизносимым образом?» — с напускным сочувствием спросил Джулиан.

Флиц покосилась на Джулиана и тут же отвела глаза: «Вы ошибаетесь». Она вернулась к внимательному изучению бокала.

Кора Тамм снова обратилась к Бардьюсу: «Существует ли какая-нибудь определенная область коммерции, которая вас интересует больше всего?»

«Можно сказать и так, — кивнул Бардьюс. — Какое-то время я занимался повышением эффективности систем общественного транспорта и финансировал строительство подводных туннелей для скоростных поездов на магнитной подушке. Но в последнее время меня больше привлекают так называемые «тематические» гостиничные комплексы».

«У нас есть несколько таких гостиниц, разбросанных по территории Дьюкаса, — вставил Эгон Тамм. — Мы называем их заповедными приютами».

«Если позволит время, я хотел бы навестить некоторые из них, — повернулся к нему Бардьюс. — Я уже познакомился с гостиницей «Араминта». Должен признаться, в ней мало любопытного, она даже несколько устарела».

«Устарела — как и все остальное на станции Араминта!» — фыркнула Клайти Вержанс.

Глоуэн сказал: «Гостиница действительно выглядит ужасно. Ее строили и перестраивали из поколения в поколение, добавляя то пристройку, то этаж. Рано или поздно придется построить другой отель, хотя, судя по всему, сперва наступит очередь нового Орфеума, так как Флоресте уже обеспечил львиную долю необходимой суммы».

Эгон Тамм повернулся к Глоуэну: «Пожалуй, наступило самое удобное время для того, чтобы прочесть завещание Флоресте».

«Я не прочь — если оно кого-нибудь интересует».

«Меня оно интересует», — обронила Клайти Вержанс.

«И меня», — добавил Джулиан.

«Как вам угодно». Глоуэн достал письмо из кармана: «Я пропущу несколько строк — по нескольким причинам — но, думаю, вам покажется достаточно любопытным и то, что я могу прочесть».

Смотрительница Вержанс тут же ощетинилась: «Читай все до последнего слова! Не вижу никаких причин что-либо опускать. Все присутствующие — высокопоставленные служащие управления Заповедника или люди, полностью заслуживающие доверия».

«Надеюсь, одно не исключает другое, тетушка», — не удержался Джулиан.

«Я прочту столько, сколько возможно», — заключил Глоуэн. Открыв конверт, он достал письмо и стал читать, пропуская разделы, относившиеся к Шаттораку и к Чилке. Джулиан слушал с высокомерной улыбочкой; смотрительница Вержанс время от времени досадливо прищелкивала языком. Бардьюс отнесся к завещанию Флоресте с вежливым любопытством, тогда как Флиц повернулась к лагуне и смотрела в горизонт. Смотритель Фергюс и его жена иногда не могли сдержать приглушенные возгласы возмущения.

Закончив чтение, Глоуэн сразу сложил письмо и спрятал его за пазухой. Уайлдер Фергюс обратился к смотрительнице Вержанс: «И эти мерзавцы — ваши союзники? Вы и все остальные жмоты — просто глупцы!»

«Члены партии ЖМО, будьте так добры», — пробормотал сквозь зубы Джулиан Бохост.

Клайти Вержанс тяжело вздохнула: «Я редко ошибаюсь в своей оценке человеческих характеров! Флоресте очевидно исказил события или писал под диктовку отдела B. Вполне возможно, что все это так называемое «завещание» — наглая подделка».

Эгон Тамм произнес: «Госпожа Вержанс, такие обвинения нельзя выдвигать без достаточных оснований. По существу, вы только что нанесли клеветническое оскорбление капитану Клаттоку».

«Хмф! Даже если это не подделка, факт остается фактом: письмо не соответствует моим представлениям о положении дел».

Глоуэн спросил самым невинным тоном: «А вы знакомы с Титусом Зигони и его женой Смонни — урожденной, к сожалению, Симонеттой Клатток?»

«Нет, лично не знакома. Их благородные поступки, однако, служат достаточным свидетельством их намерений и характера. Совершенно очевидно, что они борются против угнетателей за правое дело, за справедливость и демократию!»

Глоуэн повернулся к Эгону Тамму: «Консерватор, прошу меня извинить — мне пора возвращаться в управление. Госпожа Кора, благодарю за обед». Поклонившись всем остальным, Глоуэн удалился.

Глава 2

В два часа после полуночи на станции Араминта было тихо и темно — только несколько желтых фонарей горели вдоль Приречной и Пляжной дорог. Лорка и Синг закатились за западные холмы; в черном небе сверкали, радужно переливаясь, струящиеся обильным потоком звезды Пряди Мирцеи.

Приглядевшись, в глубоких тенях на заднем дворе за ангарами аэропорта можно было заметить какое-то движение. Тихо поднялись ворота ангара — Глоуэн и Чилке выкатили наружу модифицированный автолет «Скайри». На шасси были закреплены поплавки, на платформе — новая кабина; на кормовой палубе стоял надежно привязанный тросами гусеничный вездеход. Кроме того, платформа и шасси были оснащены, по возможности, обтекателями.

Глоуэн совершил обход летательного аппарата и не нашел ничего, что заставило бы его отказаться от своих намерений. Чилке произнес: «Последнее напутствие, Глоуэн. У меня в кабинете хранится бутылка очень старого, очень дорогого «Дамарского янтаря». Мы разопьем ее после твоего возвращения».

«Прекрасная мысль!»

«С другой стороны, мы могли бы распить ее и сейчас — чтобы опередить события, так сказать».

«Лучше это сделать, когда я вернусь».

«Похвальный, оптимистический подход! — одобрил Чилке. — Ну что ж, тебе пора вылетать. Путь не близкий, а «Скайри» — тихоходная машина. Я заставлю Бенджами весь день заниматься инвентаризацией на складе, так что в этом отношении тебе ничто не угрожает».

Глоуэн забрался в кабину, махнул рукой на прощание и поднял «Скайри» в воздух.

Внизу тлели желтые огни станции Араминта. Глоуэн взял курс на запад, чтобы пролететь над всем Дьюкасом на минимальной высоте вдоль предгорий высокого Мальдунского хребта, а затем пересечь огромный Западный океан по пути к берегам Эксе.

Тусклое зарево уличных фонарей исчезло за кормой; «Скайри» тихо плыл в ночном небе с максимальной возможной скоростью. Не зная, чем заняться, Глоуэн растянулся на сиденье, слегка опустив спинку, завернулся в плащ и попробовал заснуть.

Его разбудил бледный рассвет. Взглянув в окно, он увидел внизу поросшие лесом холмы. Судя по карте, они назывались «Синдиками»; к югу грозной тенью возвышалась Джазовая гора.

Ближе к вечеру того же дня «Скайри» пролетел над западным побережьем Дьюкаса — вереницей низких утесов с белой полосой морской пены у подножья, отделявшей материк от ленивых синих волн. Далеко на запад выступал мыс Тирнитиса; за ним простирался бескрайний водный простор. Глоуэн снизился и уточнил курс — «Скайри» повернул на запад-юго-запад, скользя по воздуху в пятидесяти метрах над широкими и длинными валами Западного океана. Этот курс должен был привести его к восточному берегу Эксе, туда, где в океан впадала великая река Вертес.

День кончался. Сирена скрылась за безоблачным горизонтом, оставив западную часть неба под присмотром алмазно-белой изящной Лорки и багрового, как спесивый старец, Синга. Часа через два они тоже ускользнули за невидимый край океана, и ночь стала по-настоящему темной.

Глоуэн проверил приборы, уточнил свои фактические координаты, сравнил их с намеченным курсом и снова попытался уснуть.

На следующее утро, за час до полудня, Глоуэн заметил над западным горизонтом далекие кучевые облака. Еще через час на том же горизонте появилась темная линия — берег Эксе. Глоуэн снова проверил координаты и убедился в том, что прямо по курсу находилось устье Вертеса, не меньше пятнадцати километров в поперечнике. Точное измерение ширины Вертеса было невозможно, так как нельзя было с какой-либо степенью уверенности сказать, где именно кончалась река и начиналось окружающее болото.

По мере приближения к берегу цвет морской воды изменился: теперь она приобрела маслянистый оливково-зеленый оттенок. Впереди уже можно было разглядеть эстуарий Вертеса. Глоуэн слегка повернул направо, чтобы держаться поближе к северному берегу реки. Медленное течение несло в океан упавшие деревья, гниющие бревна, коряги, плавучие островки переплетенного кустарника и тростника. Внизу появилось нечто вроде отмели из слизи, поросшей камышом — Глоуэн летел над континентом Эксе.

Река казалась почти неподвижной среди дышащих удушливыми испарениями болот и полузатопленных островов темно-голубой, зеленой и печеночно-охряной плавучей растительности. Изредка из-под воды выступали узкие гребни топкого торфа — за них цеплялись воздушными корнями раскидистые деревья, тянувшиеся к небу кронами разнообразных форм. В воздухе кружились и сновали полчища всевозможных летучих организмов. То и дело птица ныряла в жидкую грязь и тут же вспархивала с извивающимся белым угрем в клюве. Иные ловили рыбу, подплывавшую к поверхности воды, или охотились за насекомыми и другими птицами, наполняя воздух стремительным движением и сливающимся шумом тысяч резких выкриков.

Выше по течению, в развилке ветвей плывущего упавшего дерева в позе безутешного мыслителя сидел грязешлеп — напоминающий узловатую обезьяну андорил почти трехметрового роста, весь состоящий, на первый взгляд, из костистых угловатых рук и ног и длинной узкой головы. Пучки белой шерсти окаймляли физиономию из морщинистого хряща с ороговевшими пластинками и торчащими на подвижных антеннах глазами, а на веретенообразной груди висел свернутый спиралью хоботок. Река всколыхнулась рядом с дрейфующим деревом — над водой возникла тяжелая зубастая голова на мощной длинной шее. Грязешлеп панически взвизгнул; хоботок его развернулся, плюясь ядом в сторону ужасной головы — но тщетно. Разинув желтую пасть, голова совершила молниеносный бросок, поглотила грязешлепа и скрылась в глубине. Глоуэн задумчиво потянул руль на себя, чтобы «Скайри» летел несколько выше.

Приближалось то время дня, когда жара становилась исключительно тягостной, когда обитатели Эксе предпочитали двигаться как можно меньше. Глоуэн тоже начинал с беспокойством ощущать пламенное дыхание болот, проникавшее в кабину и перегружавшее установленный Чилке кондиционер. Глоуэн пытался игнорировать жару, духоту и влажность, мысленно репетируя предстоящую разведку. До Шатторака оставались еще полторы тысячи километров пути на запад. Глоуэн не надеялся долететь до подножия вулкана раньше наступления темноты, а ночь вовсе не была наилучшим временем для прибытия. Глоуэн снизил скорость парящего над рекой «Скайри» до ста пятидесяти километров в час, что позволило ему лучше разглядеть проплывавшую мимо панораму.

Некоторое время пейзаж состоял из оливково-зеленой реки слева и болот по правую сторону. По илистой грязи скользящими прыжками передвигались стайки приплюснутых серых существ с шестью перепончатыми лапами. Они паслись с кажущейся медлительностью, поедая мягкие ростки тростника, пока из болотной жижи не вырывалось толстое щупальце с глазом на конце, после чего животные улепетывали с поразительной прытью, а щупальце в бессильной ярости хлестало грязь, разбрасывая брызги.

Река начинала виться частыми излучинами, то отклонявшимися далеко на юг, то возвращавшимися на север. Сверившись с картой, Глоуэн полетел напрямик над разделявшими излучины языками земли, по большей части поросшими сплошным тропическим лесом, сверху производившим впечатление бугристого моря листвы. Отдельные округлые бугры достигали двадцатиметровой высоты. Время от времени каменистая вершина бугра была лишена растительности, и тогда она служила лежбищем для гибкой, головастой синевато-серой твари, напоминавшей дьюкасского бардиканта. Пролетая мимо, Глоуэн успел заметить, что расчисткой леса на возвышенностях занимались группы ходивших вперевалку темно-рыжих грызунов, ощетинившихся толстыми короткими шипами. Скальный ящер с надменным безразличием наблюдал за методичной деятельностью шиповатых увальней, явно брезгуя соседями — своего рода сюрприз для Глоуэна, так как на Дьюкасе типичный бардикант с алчной неразборчивостью пожирал все, что двигалось поблизости.

С запада надвигались несколькими грядами тяжелые серые тучи, волочившие шлейфы проливного дождя. Налетел внезапный шквал, заставивший «Скайри» покачнуться и рыскать в поисках курса. Вслед за порывом ветра с неба обрушился настоящий водопад пресной воды; за шумящими струями почти ничего нельзя было разглядеть.

Теплый ливень бушевал над рекой почти целый час. Наконец тучи остались за кормой, и впереди открылось ясное небо. Сирена уже погружалась в следующую всклокоченную гряду зловещих туч, а поодаль Лорка и Синг продолжали свой вечно блуждающий вальс. На западе, чуть севернее реки, Глоуэн различил конический силуэт Шатторака — смутную пасмурную тень над горизонтом. Глоуэн постепенно спустился почти к самой поверхности воды и полетел под прикрытием леса, стеной выраставшего на правом берегу, чтобы «Скайри» не засекли радары, установленные на вершине сопки.

Глоуэн неторопливо летел над рекой; тем временем Сирена погружалась в столпотворение туч. В этих местах русло Вертеса было все еще не меньше трех километров в поперечнике. Подрагивающие от течения поля серой плавучей плесени, затянувшей обширную прибрежную полосу, поддерживали пучки высокой черной травы, увенчанной шелковыми голубыми помпонами; губчатые дендроны развернули к вечеру пары огромных черных листьев, молитвенно сложенных лодочкой под полуденным солнцем. По поверхности плесени рыскали в поисках насекомых и болотных червей многоножки-водомерки. Под плесенью насекомых подстерегали другие, невидимые хищники, выдававшие свое присутствие только едва выступавшим перископическим глазом. В пучках травы и на стеблях тростника тоже притаились мелкие хищники. Стоило неосторожной водомерке приблизиться, высоко взметалось щупальце, во мгновение ока хватавшее добычу и увлекавшее ее под воду. Полуденное оцепенение прошло: обитатели Эксе лихорадочно кишели, поедая растительность, нападая друг на друга, яростно сопротивляясь или пускаясь в бегство — в зависимости от особенностей вида.

Шайки грязешлепов пробирались через прибрежную чащу и совершали перебежки по речной плесени, с почти неуловимой глазом быстротой мелькая широкими оперенными ступнями, прощупывая длинными дротиками глубокую прибрежную жижу, чтобы подцепить и отправить в рот болотного червя или какой-нибудь другой деликатес. Грязешлепы несомненно относились к отряду андорилов, более или менее человекообразных животных, разделившихся на множество разновидностей и рас и процветавших на Кадуоле во всех средах обитания. Типичный грязешлеп, выпрямивший по-птичьи тонкие ноги с двумя коленными суставами на каждой, достигал в высоту больше двух с половиной метров. К своим продолговатым головам грязешлепы прикрепляли букеты раскрашенных прутиков, обозначавшие кастовую принадлежность. На их жестких шкурах пятнами и пучками росла черная шерсть, отливавшая иногда лавандовым, иногда золотисто-коричневым блеском. Несмотря на очевидное презрение к дисциплине, грязешлепы не теряли бдительность, внимательно проверяя обстановку, прежде чем отважиться на вылазку в том или ином направлении. Заметив щупальце с перископическим глазом, они принимались возмущенно верещать и закидывали глаз комьями грязи и палками или заплевывали его ядовитыми выделениями из хоботков на груди, пока щупальце не вынуждено было полностью ретироваться в болотную жижу. Столкнувшись с крупным хищником, они демонстрировали поведение, на первый взгляд свидетельствовавшее о полном пренебрежении опасностью — бросали в зверя ветками, тыкали в него своими дротиками, тут же высоко и далеко отскакивая на пружинистых ногах, а иногда даже взбегали на спину чудовища, издевательски щебеча и повизгивая, пока раздосадованная тварь не погружалась в болотную тину или не скрывалась, отряхиваясь и мотая головой, в чаще леса.

Так продолжался в Эксе заведенный порядок жизни, пока Глоуэн летел в темно-желтых лучах позднего вечера. Сирена зашла; Лорка и Синг озаряли реку странным розовым свечением, и по мере того, как они тоже опускались к горизонту, «Скайри» приблизился к тому месту, где очередная излучина Вертеса почти омывала подножие Шатторака.

На другом берегу реки Глоуэн заметил расчищенный грызунами невысокий каменистый бугор, по ближайшем рассмотрении покинутый или еще не найденный скальным ящером. Глоуэн осторожно посадил на нем свой летательный аппарат и установил вокруг него проволочную ограду под высоким напряжением, способным убить ящера и парализовать или обжечь и отпугнуть животное покрупнее.

Несколько минут Глоуэн стоял в тропических сумерках, прислушиваясь, вдыхая влажный, пропитанный ароматами растительности воздух — все еще жаркий, все еще удушливый. Какой-то едкий, гниловатый запах в конце концов вызвал у него приступ тошноты. «Если такова обычная атмосфера Эксе, придется надеть респиратор», — подумал Глоуэн. Но налетевший с реки слабый ветерок донес только промозглый аромат болотной тины, и Глоуэн решил, что источником тошнотворной вони было нечто, находившееся поблизости на бугре. Вернувшись в кабину «Скайри», Глоуэн по возможности изолировал себя от враждебного воздействия окружающей среды.

Ночь прошла достаточно спокойно. Глоуэн плохо спал, но разбужен был только однажды, когда какое-то существо ткнулось в ограду. Раздался громкий треск электрического разряда, за ним последовал глухой хлопок. Глядя в окно, Глоуэн включил установленный на крыше кабины прожектор и стал поворачивать его, наклонив так, чтобы освещался только участок перед оградой. На голой каменистой почве валялся истекающий густой желтой жидкостью труп одного из неуклюжих шиповатых существ, которых он заметил раньше на другом бугре. Кишки животного лопнули, внезапно раздутые испарившимся содержимым; рядом невозмутимо паслись не меньше дюжины родичей незадачливого травоядного.

Ограда осталась неповрежденной, и Глоуэн вернулся на походную койку — сиденье с откинутой спинкой.

Еще несколько минут Глоуэн лежал, прислушиваясь к разнообразным ночным звукам, далеким и близким: жалобно-угрожающим низким стонам, покашливающему ворчанию и хриплому, рявкающему лаю, кудахтанью и писку, переливчатому свисту и удивленным воплям, неприятно напоминавшим человеческие. Глоуэн задремал и проснулся снова, когда кабину уже заливал свет восходившей Сирены.

Заставив себя позавтракать консервированным походным рационом, Глоуэн еще немного посидел, пытаясь продумать предстоящие трудности. За рекой возвышалась громада Шатторака — пологая коническая сопка с голой вершиной, на две трети окутанная джунглями.

Глоуэн отключил подачу электроэнергии к ограде и вышел, чтобы свернуть ее в рулон. В тот же момент его, как ударом в лицо, поразила столь невероятная вонь, что он заскочил обратно в кабину, кашляя и отплевываясь. Отдышавшись, он с уважением взглянул в окно на шиповатый труп. Обычная орда любителей падали — насекомых, птиц, мелких хищников и рептилий — полностью отсутствовала. Неужели отвратительный запах отбивал аппетит у самых неприхотливых трупоедов? Вернувшись в кресло пилота, Глоуэн проконсультировался с таксономическим альманахом, загруженным в информационную систему. Как выяснилось, убитое ударом тока существо принадлежало к уникальному отряду животных, обитавших только в болотах Эксе, и называлось «шарлок». В альманахе указывалось, что шарлоки знамениты «пахучими выделениями желез, находящихся под щетинистыми наростами шкуры в задней части тела животного; ядовитые испарения этих выделений отпугивают других животных».

Поразмышляв несколько минут, Глоуэн надел «тропический костюм»: разработанный на основе космической технологии комбинезон из многослойной ткани, защищавший от жары и влажности благодаря циркуляции охлажденного портативным кондиционером воздуха. Взяв мачете, Глоуэн вышел наружу и разрубил труп шарлока на четыре части, испытывая благодарность к фильтрам кондиционера, допускавшим в дыхательную маску лишь намек на убийственную вонь. Один из кусков шарлока он привязал бечевкой к носовой перекладине рамы автолета, а другой — к кормовой перекладине. Два оставшихся куска он брезгливо опустил в мешок и положил на платформе «Скайри».

Сирена поднималась в небо — после рассвета прошел уже час. Глоуэн взглянул на противоположный берег, зеленевший в трех километрах; на поверхности реки виднелись только плавучие коряги и островки гниющей растительности. Прямо перед ним, за болотистой прибрежной полосой и джунглями, угрожающе высилась громада Шатторака, полная невысказанных мрачных тайн.

Забравшись в кабину «Скайри», Глоуэн поднял аппарат в воздух и пересек реку на бреющем полете, почти касаясь воды висящими под платформой обрубками туши шарлока. Там, где река переходила в болото, он заметил бродячую шайку грязешлепов, перескакивавших с кочки на кочку, то подкрадываясь к чему-нибудь, то отпрыгивая в испуге, совершавших стремительные перебежки по плесени, высоко поднимая колени, неожиданно останавливавшихся и погружавших дротики в воду в надежде загарпунить болотного слизня. Глоуэн видел также, что за грязешлепами внимательно следит плоская многоногая черная тварь, украдкой скользившая под плесенью и время от времени выглядывавшая — каждый раз все ближе к грязешлепам. «Хорошая возможность проверить мою гипотезу», — подумал Глоуэн. Он повернул и замедлился так, чтобы висящие под летательным аппаратом куски туши шарлока оказались прямо над плоским черным хищником. Хищник внезапно бросился вперед, но грязешлепы успели разбежаться, высоко подпрыгивая в воздух, после чего, застыв в позах напряженного изумления, принялись разглядывать автолет издали.

Результаты эксперимента не позволяли сделать однозначные выводы. Глоуэн полетел дальше, к темной чаще дендронов и полупогруженных в воду деревьев, где кончалось болото и начинались джунгли. В листве одного из деревьев он заметил невероятных размеров змею, метров пятнадцать в длину и около метра в поперечнике, с клыками спереди и загнутым острым жалом на хвосте. Туловище змеи медленно ползло по толстой ветви, а передняя часть повисла, присматриваясь или принюхиваясь к чему-то внизу. Глоуэн подлетел поближе. Змея стала конвульсивно корчиться и сворачиваться кольцами, бешено размахивая жалом в воздухе, после чего быстро соскользнула в чащу.

«В данном случае результаты можно считать положительными», — подумал Глоуэн.

Лавируя между кронами самых высоких деревьев, Глоуэн пытался что-нибудь разглядеть в глубине леса и вскоре обнаружил прямо перед собой большого ящера с молотообразной головой. Глоуэн стал медленно опускать автолет прямо над крапчатой черно-зеленой спиной ящера, пока кусок шарлока не оказался буквально в полуметре от его раздвоенной головы. Ящер возбудился, стал хлестать мощным хвостом, встал на дыбы и набросился на дерево; дерево упало с громким треском. Ящер тяжело побежал вперед, продолжая молотить хвостом направо и налево.

Опять же, эксперимент можно было назвать успешным, но, каковы бы ни были полезные свойства шарлока, Глоуэн предусмотрительно решил отложить восхождение на Шатторак до полудня, когда — как по меньшей мере считали специалисты — местных зверей одолевала сонливость. Тем временем требовалось каким-то образом замаскировать «Скайри», чтобы уберечь его от повреждений. Вернувшись к краю болота, Глоуэн посадил автолет на небольшом открытом участке.

Грязешлепы продолжали с любопытством наблюдать за его маневрами, часто обмениваясь щелчками и писками. С карикатурным проворством сгрудившись с наветренной стороны автолета, они постепенно приближались, постукивая дротиками по земле и распушив красные гребешки на головах, что свидетельствовало о раздражении и враждебных намерениях. Метрах в пятнадцати от «Скайри» они остановились и стали бросаться комьями грязи и ветками. Не находя другого выхода, Глоуэн снова поднял автолет в воздух и вернулся к реке. Метрах в семистах выше по течению он нашел нечто вроде бухточки, вымытой течением, и приводнился на поплавках. Пытаясь пришвартовать «Скайри» к воздушным корням покрытого шипами кустарника, Глоуэн был атакован тучей злобных насекомых, полностью игнорировавших погрузившиеся в воду останки шарлока, эффективность которых после погружения в любом случае была сомнительна.

Глоуэн позволил автолету проплыть по течению к группе черных дендронов, состоявших из губчатой пульпы, гниловатой трухи и ошметков шелушащейся коры, но, по-видимому, все же пригодных для швартовки.

Привязав «Скайри», Глоуэн снова оценил положение вещей; ситуацию нельзя было назвать идеальной, но она могла быть гораздо хуже. Небо затягивалось — скоро должен был начаться неизбежный послеполуденный ливень. К нападениям хищников, укусам насекомых и прочим опасностям непримиримого континента он приготовился настолько, насколько это было возможно, и теперь оставалось только рискнуть.

Глоуэн ослабил зажимы, крепившие вездеход к палубе. Опыт показывал, что вонючие выделения шарлока могли, по меньшей мере в некоторых случаях, служить полезным репеллентом. Глоуэн привязал оставшиеся в мешке два куска туши шарлока к переднему и заднему бамперам гусеничного вездехода, после чего спустил оснащенную поплавками машину на воду с помощью лебедки. Погрузив в вездеход рюкзак и кое-какое полезное оборудование, Глоуэн осторожно спустился в сиденье небольшой машины, включил двигатель и медленно поплыл к берегу.

К неудовольствию Глоуэна шайка грязешлепов не переставала живо интересоваться происходящим, и теперь они возбужденно наблюдали за его приближением, угрожающе потрясая дротиками и распустив ярко-красные гребешки. Глоуэн повернул, чтобы пристать к берегу с наветренной стороны, надеясь отпугнуть грязешлепов запахом шарлока. Он ни в коем случае не желал причинять человекообразным аборигенам какой-либо ущерб — даже если бы он объяснялся необходимостью, возникшей вопреки всем предосторожностям, такой ущерб был чреват не поддающимися предсказанию последствиями. Грязешлепы могли в ужасе убежать — или напасть, если мстительная ярость преодолеет страх, а против такого нападения у одного человека, затерянного в глубине джунглей, могло не найтись достаточных средств защиты. Глоуэн остановил вездеход в ста метрах от берега и позволил ему тихонько плыть по течению. Как он и надеялся, исходящая от шарлока вонь, судя по всему, заставила грязешлепов отказаться от дальнейших враждебных действий. В последний раз проверещав какие-то оскорбления и швырнув несколько комьев грязи, они повернулись спиной к вездеходу и стали удаляться вдоль берега. «Может быть, они просто соскучились?» — подумал Глоуэн.

Он осторожно направил машину к лесу. Сирена уже наполовину взошла к зениту, и без тропического костюма жара лишила бы его всякой возможности думать и действовать. Над болотом нависла мертвая тишина, нарушавшаяся только стрекотом и жужжанием насекомых. Глоуэн заметил, что насекомые предпочитали держаться подальше от вездехода, что избавило его от необходимости включать распылитель инсектицида.

Глоуэн въехал на первые отмели полужидкой грязи; вездеход продолжал упорно продвигаться вперед. Глоуэн привел в состояние готовности орудия по обеим сторонам машины, установив радиус зоны реагирования, равный тридцати метрам, и включив автоматический режим. Он чуть не опоздал. Из болотной трясины, всего лишь метрах в пяти справа от вездехода, высоко поднялось колыхающееся оптическое щупальце. Орудие зарегистрировало движущийся объект и сработало мгновенно, испепелив щупальце энергетическим разрядом. Трясина вспучилась и опала с громким хлюпающим звуком — существо, прятавшееся в глубине, не понимало, что с ним случилось. Грязешлепы, наблюдавшие за происходящим на безопасном расстоянии больше ста метров, почтительно замолчали, но уже через несколько секунд разразились злобной щебечущей бранью и стали кидаться сучьями, не долетавшими до вездехода. Глоуэн их игнорировал.

Вездеход, скользивший по покрытой плесенью топкой грязи, без дальнейших происшествий углубился в первые заросли леса, и теперь Глоуэну пришлось иметь дело с новой проблемой. Вездеход хорошо справлялся с такими препятствиями, как заросли тростника и кустарник, пробирался через переплетения лиан и даже валил преграждавшее путь небольшое дерево. Но когда несколько больших деревьев росли слишком близко одно к другому, их мощные стволы создавали непреодолимый барьер, и Глоуэну приходилось поворачивать в поиске объезда, что часто занимало довольно много времени. Кроме того, его чрезвычайно беспокоило то обстоятельство, что ни приводящая в оцепенение жара, ни вонь, исходившая от шарлока, ни автоматические орудия, вместе взятые, не могли полностью защитить его от опасности. Он случайно заметил на ветви, под которой собирался проехать, притаившуюся черную тварь, состоявшую, казалось, только из пасти, зубов, когтей и жил. Тварь сохраняла полную неподвижность, и компьютерная система не смогла ее обнаружить. Если бы вездеход проехал под этой веткой, хищник спрыгнул бы прямо на спину Глоуэну и нанес бы ему увечья одним своим весом, даже если бы автоматическое орудие успело убить его в падении. Глоуэн застрелил черную тварь из пистолета, после чего продолжал путь гораздо осторожнее.

Вездеход уже карабкался вверх по склону Шатторака. Время от времени попадались более или менее легкопроходимые участки длиной пятнадцать-двадцать метров, но гораздо чаще Глоуэну приходилось круто поворачивать то в одну, то в другую сторону, протискиваться через узкие просветы между стволами и объезжать полуприкрытые растительностью провалы и расщелины. В целом он продвигался гораздо медленнее, чем хотел бы.

На джунгли обрушился послеполуденный ливень. Видимость резко ухудшилась, и все предприятие стало казаться Глоуэну неоправданно опасным. Наконец, через несколько часов после полудня, ему преградил путь глубокий овраг, настолько плотно заросший деревьями, что вездеход ни за что не смог бы его преодолеть. Но отсюда уже можно было видеть вершину — до нее оставалось не больше полутора километров подъема. Смирившись с неизбежностью, Глоуэн слез с вездехода, надел рюкзак, проверил оружие и отправился дальше пешком. Пробираясь с помощью мачете через овраг, он успел застрелить шипящее серое животное с длинными усами, выскочившее из влажного тенистого подлеска. Уже через несколько шагов ему пришлось уничтожить распыленным инсектицидом полчище хищных насекомых, уже окружавших его сплошной шевелящейся массой. Наконец Глоуэн задержался, чтобы перевести дыхание, выбравшись из ложбины с верхней стороны. После этого подъем стал не таким трудным, растительность — не такой плотной, и видимость значительно улучшилась.

Глоуэн поднимался, карабкаясь по обнажениям крошащегося черного камня мимо гигантских дождевиков, редких папоротников двадцатиметровой высоты — так называемых «конских хвостов» — и бочкообразных деревьев со стволами от четырех до семи метров в диаметре.

По мере приближения к вершине все чаще появлялись уступы рассыпающегося под ногами черного вулканического туфа. Наконец, остановившись за одним из конических дендронов, беспорядочно разбросанной группой которых кончался лес, Глоуэн увидел перед собой открытый склон — полосу шириной метров сто, отгороженную от плоской кальдеры вулкана трехметровым частоколом из заостренных шестов, сплетенных гибкими побегами и тонкими лианами. На открытом пространстве можно было заметить несколько примитивных хижин, устроенных в проемах между корнями бочкоствольных деревьев или просто в углублениях каменистого склона. Хижины тоже были окружены частоколами, кое-как сооруженными из доступных материалов. В некоторых явно жили; другие, брошенные, быстро разрушались беспощадным солнцем и столь же беспощадными ливнями. На нескольких участках кто-то пытался выращивать овощи. «Вот она, тропическая «тюрьма наоборот»! — подумал Глоуэн. — Отсюда каждый может бежать, когда захочет». Но где был Шард?

Хижины «узников» были сосредоточены в основном у ворот частокола, причем чем дальше от ворот, тем более запущенным казалось их состояние.

Держась в тени за стволами деревьев, Глоуэн подобрался как можно ближе к воротам. В поле зрения были шесть человек. Послеполуденные тучи защищали их от прямых лучей Сирены. Один чинил крышу своей хижины. Двое без энтузиазма работали на огородных участках; другие сидели, прислонившись к раздувшимся стволам бочкообразных деревьев, и неподвижно глядели в пространство. Пятеро заключенных, судя по всему, были йипами. Шестой, чинивший крышу высокий изможденный субъект со впалыми щеками, нездоровыми сиреневыми кругами под глазами и желтовато-бледной кожей, не загоревшей даже в тропиках, оброс черной бородой и волосами до плеч.

Шарда нигде не было. Может быть, он в одной из хижин? Глоуэн внимательно рассмотрел каждую хижину по очереди, но не мог уловить никаких признаков движения.

На Шатторак внезапно налетела сплошная стена дождя, наполнившая, казалось, весь воздушный простор над континентом глухим барабанным стуком тяжелых капель, молотивших землю и влажные листья. Заключенные не спеша вернулись каждый к своей хижине и сели в низких дверных проемах. Дождевая вода обильно струилась с крыш на землю, убегая бурлящими потоками по отводным канавкам и наполняя горшки, расставленные вдоль стен. Воспользовавшись шумом и завесой дождя, Глоуэн украдкой пробежал по склону к одной из пустующих хижин, служившей более или менее удобным укрытием. Рядом, в первой развилке толстого бочкоствольного дерева, метрах в десяти над землей, он заметил сооруженное из плетеных прутьев жилище, которое могло оказаться еще более полезным наблюдательным пунктом. Нырнув в завесу воды, струящейся с небес, Глоуэн подбежал к связанной из лиан лестнице и взобрался на шаткое крыльцо древесного жилища. Заглянув в него, он никого не нашел и скрылся внутри.

Действительно, отсюда можно было многое видеть, оставаясь незамеченным — в частности все, что происходило за частоколом, на чуть вогнутой и наклонной площадке кальдеры. Ливень мешал подробно рассмотреть открывшуюся картину, но Глоуэн различил за частоколом группу шатких строений, кое-как сколоченных из шестов и ветвей, с такими же крышами из перевязанных листьев, как на хижинах заключенных. Сооружения эти находились справа, с восточной стороны участка. Слева кальдера поднималась несколькими каменистыми уступами. В центре скопилось озеро дождевой воды, метров пятьдесят в поперечнике. Все пространство за частоколом казалось совершенно безлюдным.

Глоуэн устроился поудобнее и приготовился ждать. Часа через два дождь прекратился. Низко опустившееся солнце еще проглядывало между облаками. Период оцепенения кончился, и лес наполнился отчаянными звуками — населявшие Эксе твари снова принялись за свое, подстерегая и поглощая все съедобное, причиняя смерть зубами, когтями, ядовитыми жалами и удушающими объятиями или пытаясь избежать смерти всеми возможными способами. С плетеной площадки на дереве открывалась широкая панорама джунглей — Глоуэн видел блестящие излучины Вертеса и сливавшиеся с небом далеко на юге бескрайние болота. То издали, то угрожающе близко раздавались похрюкивание и блеянье, давящийся булькающий рев, отрывистое низкое кряхтение, улюлюкающий хохот, свист и визг, призывное уханье и гулкая барабанная дробь.

Тощий чернобородый заключенный спустился из похожей хижины на другом дереве. Целенаправленной походкой он приблизился к воротам частокола, ведущим на внутренний участок. Просунув руку в отверстие, он отодвинул засов с другой стороны — ворота открылись. Оказавшись внутри, чернобородый субъект прошел к ближайшему сараю, пригнулся и исчез внутри. «Странно!» — подумал Глоуэн.

Теперь, когда не мешал ливень, он мог рассмотреть площадку за частоколом во всех подробностях. Ничего нового и достопримечательного он, однако, не увидел — за исключением приземистого строения слева, в самой высокой точке края кальдеры. По мнению Глоуэна, в этом сооружении должна была находиться радарная установка системы предупреждения о приближении летательных аппаратов. В окнах постройки не было никаких признаков движения; по-видимому, установка функционировала автоматически. Глоуэн внимательно изучил всю кальдеру. По сведениям Флоресте, где-то здесь были спрятаны пять автолетов — а может быть и больше. Глоуэна не удивлял тот факт, что он не видит ничего, что напоминало бы мастерские или ангары. Сараи, частокол и хижины заключенных трудно было случайно заметить с воздуха — по своей расцветке и текстуре они практически сливались с ландшафтом. Но автолеты, естественно, были замаскированы. Где и каким образом?

Глоуэн заметил в западной, повышающейся части кальдеры выпуклость подозрительно правильной формы — там вполне могло находиться подземное хранилище, тщательно замаскированное сверху песком и камнями. Как если бы для того, чтобы подтвердить правильность его гипотезы, на западном краю кальдеры появились два человека, быстро прошедшие в приземистую постройку, где, по предположению Глоуэна, находилась радарная установка. Судя по походке и телосложению, эти двое не были йипами. Пока Глоуэн ожидал дальнейших событий, с противоположного края кальдеры спустились четыре йипа, направившиеся к тому сараю, где скрылся чернобородый заключенный. На ремнях этих йипов висели кобуры, хотя они явно не обращали внимания на заключенных за частоколом.

Прошло еще полчаса. Два незнакомца не выходили из приземистого здания на вершине. Четыре йипа вернулись из сарая той же дорогой, которой пришли, и скрылись за краем кальдеры.

Наконец двое, остававшиеся на наблюдательном посту, спустились к центральному пруду и остановились, глядя куда-то в небо в северном направлении.

Еще через несколько минут на севере показался низко летящий автолет. Он приземлился на площадке у пруда. Из него вышли два человека — йип и еще один, худощавый и темнокожий, с коротко подстриженной темной бородкой. Эти двое вывели из автолета третьего человека с руками, связанными за спиной, и мешком на голове. К трем прибывшим присоединились двое, вышедшие из здания радарной установки; все пятеро направились к самому большому сараю, причем пленник безутешно волочил ноги, а идущий рядом йип подталкивал его.

Через полчаса йип и темнокожий человек с бородкой вышли из сарая, сели в автолет и улетели на север. Оставшиеся два тюремщика вывели пленника из сарая, провели его вверх по кальдере к западному краю и скрылись за скальными выступами.

Глоуэн подождал еще полчаса. Из ближайшего сарая, где, по предположению Глоуэна, должна была находиться кухня, появился изможденный черноволосый заключенный — по всей вероятности, он выполнял обязанности повара. Он вынес через ворота, на окружающую частокол территорию, несколько ведер. Поставив ведра на грубо сколоченный стол рядом с воротами, он три раза ударил по столу палкой — своего рода сигнал. Заключенные стали собираться у стола, держа в руках жестяные миски. Повар наполнил миски из ведер, после чего вернулся на кухню, закрыв за собой ворота.

Через пять минут повар появился снова; на этот раз он нес два ведра поменьше. Эти ведра он отнес на вершину кальдеры — туда, куда отвели пленника с мешком на голове — и скрылся за первым скальным уступом. Еще через пять минут он вернулся в кухонный сарай.

Сгущались сумерки. Из-за высокого западного края кальдеры парами и группами по три человека стали спускаться другие обитатели Шатторака. Всего Глоуэн насчитал девять или десять фигур — становилось темно. Поужинав в кухонном сарае, они возвращались туда, откуда пришли.

Сирена опустилась за горизонт; Лорка и Синг подсвечивали болота и джунгли розовым заревом, внезапно погасшим, когда тучи снова затянули небо, и снова ливень забарабанил по склонам вулкана. Глоуэн тут же спустился из своего наблюдательного пункта, пробежал к соседнему дереву, забрался в другую хижину на ветвях и притаился.

Через полчаса дождь кончился так же внезапно, как и начался. Наступила тягостная тишина; тьма нарушалась лишь несколькими тускло-желтыми огнями за частоколом и тремя фонарями, установленными на частоколе — они освещали занятую хижинами часть наружной полосы. Худосочный обросший повар вышел из кухонного сарая, приблизился к воротам, открыл их, постоял несколько секунд, чтобы убедиться в отсутствии хищников, закрыл за собой ворота и быстро прошел к дереву, на котором ютилась его хижина. Поднявшись по лестнице, он протиснулся в отверстие небольшого крыльца перед хижиной, опустил на это отверстие плетеную крышку и надежно привязал ее к прутьям. Повернувшись, чтобы залезть в хижину, он замер.

«Заходите. Говорите как можно тише», — произнес Глоуэн.

Повар сдавленно спросил дрожащим тенором: «Кто вы такой?» Нервно вздохнув, он спросил громче, более резким тоном: «Что вам нужно?»

«Заходите, я все объясню».

Неохотно, шаг за шагом, повар приблизился, но остановился, пригнувшись в дверном проеме. Бледный свет фонарей частокола отбрасывал глубокие тени на его длинном лице. Повар повторил, пытаясь придать своему голосу твердость: «Кто вы такой?»

«Мое имя вам ничего не скажет, — ответил Глоуэн. — Я пришел за Шардом Клаттоком. Где он?»

Повар помолчал, сохраняя полную неподвижность, после чего ткнул большим пальцем в сторону частокола: «Внутри».

«Почему внутри?»

«Ха! — с язвительной горечью воскликнул обросший заключенный. — Когда кого-нибудь хотят наказать, его сажают в крысиное гнездо».

«Как выглядит крысиное гнездо?»

Физиономия повара сморщилась — глубокие тени на ней сместились, изменили форму: «Квадратная яма трехметровой глубины, шириной метра полтора, запертая сверху железной решеткой, не защищенная ни от солнца, ни от дождя. Клатток еще жив».

Несколько секунд Глоуэн не мог ничего сказать. Наконец он спросил: «А вы кто такой? И что вы тут делаете?»

«Я здесь не по своей воле, уверяю вас!»

«Вы не ответили на мой вопрос».

«Какая разница? Все равно это ничему не поможет. Меня зовут Каткар, я натуралист из Стромы. Каждый день становится все труднее помнить, что на свете есть какие-то другие места».

«Почему вас привезли на Шатторак?»

Каткар издал гортанный, недоуменно-насмешливый звук: «Почему, почему! Я не пришелся ко двору его величества умфо, и со мной сыграли жестокую шутку. Привезли сюда и сказали: «Выбирай, что ты хочешь делать: работать на кухне или гнить в яме?» — голос Каткара зазвенел от обиды. — Просто невероятно!»

«Спору нет — в то, что происходит в Йиптоне, поверить трудно. Но давайте сосредоточимся на том, что происходит здесь и сейчас. Как лучше всего вызволить Шарда Клаттока из ямы?»

Каткар начал было протестовать, но передумал и промолчал. Через несколько секунд он снова заговорил, но уже другим тоном и наклонив голову набок: «Вы намерены, насколько я понимаю, освободить Шарда и увезти его?»

«Намерен».

«Как вы проберетесь через джунгли?»

«Внизу нас ожидает автолет».

Каткар потянул себя за бороду: «Опасное дело. Того и глядишь, все мы кончим свои дни в крысином гнезде».

«Такая вероятность существует. Но прежде всего я убью каждого, кто попытается мне помешать — или поднять тревогу».

Каткар дернул головой, поморщился, бросил тревожный взгляд через плечо и тихо, осторожно пробормотал: «Если я вам помогу, вы должны взять меня с собой».

«Разумное условие».

«Вы обещаете?»

«Можете на меня рассчитывать. Крысиные норы охраняются?»

«Никто ничего не охраняет, но все за всеми следят. Места мало, ни от кого не укроешься. У всех нервы на пределе, люди срываются. Я видел такое, что лучше не рассказывать».

«Когда лучше всего приступать к делу?»

Каткар поразмышлял немного: «В том, что касается крысиной норы, одно время ничем не лучше другого. Часа через полтора из леса начнут выходить глаты, и тогда уже никто носа не высунет. Глаты сливаются с тенями. Никогда не знаешь, что они близко — а если знаешь, уже поздно».

«В таком случае отправимся за Шардом сейчас же».

И снова Каткар почему-то поморщился и бросил взгляд через плечо. «Ждать, действительно, нет никаких причин», — безрадостно подтвердил он. Повернувшись, Каткар осторожно вышел на маленькое крыльцо: «Нельзя, чтобы нас заметили. Все начнут кричать от зависти и раздражения». Он посмотрел на хижины справа и слева — ничто не шелохнулось, все входы были плотно закрыты. Сплошные тучи полностью заслонили звезды, темный влажный воздух насыщали запахи тропической растительности. Тусклые фонари частокола создавали длинные, совершенно черные тени. Слегка приободрившись, Каткар спустился по лестнице; Глоуэн не отставал.

«Быстро! — прошептал Каткар. — Бывает, что глаты выходят рано. У вас есть пистолет?»

«Разумеется».

«Держите его наготове». Пригнувшись, на полусогнутых ногах, Каткар подбежал к воротам частокола, просунул руку в отверстие и отодвинул засов. Открыв ворота лишь настолько, чтобы просунуть голову, Каткар заглянул внутрь и, обернувшись, сказал хриплым шепотом: «Никого, кажется, нет. Пойдем, ямы у той скалы слева». Крадучись, он стал пробираться вдоль частокола, и уже на расстоянии нескольких шагов будто исчез на фоне шестов и оплетки из лиан. Глоуэн поспешил за ним; вскоре они уже притаились в глубокой тени под скальным уступом. «Это было опаснее всего, — заметил Каткар. — Нас кто-нибудь мог заметить из верхних шалашей».

«Где крысиные норы?»

«Рядом, чуть выше, за выступом скалы. Теперь лучше всего двигаться на четвереньках».

Каткар пополз, стараясь не пересекать освещенные участки. Глоуэн последовал его примеру. Каткар внезапно замер и плашмя прижался к земле. Глоуэн застыл рядом с ним: «Что такое?»

«Слышите?»

Глоуэн прислушался, но не различил ни звука.

«Голоса!» — прошептал Каткар.

Глоуэн снова прислушался; теперь ему показалось, что издали доносится приглушенный разговор. Через некоторое время голоса смолкли.

Каткар снова пополз вперед, держась в тени и почти не отрываясь от земли. Он остановился, приподнявшись на руках лицом к земле, и тихо позвал: «Шард Клатток! Вы меня слышите? Шард! Шард Клатток!»

Из ямы прозвучал хриплый ответ. Глоуэн подполз ближе и нащупал руками горизонтальные прутья решетки: «Папа? Это я, Глоуэн!»

«Глоуэн! Кажется, я еще жив».

«Я тебя увезу, — Глоуэн обернулся к Каткару. — Как поднять решетку?»

«Она прижата камнями по углам. Отодвиньте камни».

Перемещаясь на ощупь вдоль прутьев решетки, Глоуэн нашел пару тяжелых камней и сдвинул их в сторону. Каткар сделал то же с другой стороны. Вдвоем они подняли решетку и осторожно положили ее на песок. Глоуэн опустил руку в яму: «Хватайся!»

Его запястье обхватила пара рук; Глоуэн напрягся и потянул отца к себе — Шард Клатток вылез из ямы. «Я знал, что ты придешь. Надеялся дожить», — выдохнул Шард.

Каткар вмешался напряженным шепотом: «Быстрее! Нужно положить решетку на место и придавить камнями, чтобы никто ничего не заметил».

Они закрыли «крысиную нору» решеткой и придавили ее углы камнями. Все трое поползли прочь: впереди Каткар, за ним Шард и Глоуэн. В тени каменного уступа они остановились, чтобы перевести дух и оценить обстановку. Шард повернул голову, его лицо озарилось тусклым светом фонаря. Глоуэн не мог поверить своим глазам — на него смотрел призрак, похожий на мумию. Глаза Шарда ввалились, кожа натянулась так, что можно было заметить все неровности черепа. Шард угадал мысли сына и нервно оскалился: «Надо полагать, я сегодня плохо выгляжу».

«Хуже не бывает. Ты можешь идти?»

«Могу. Как ты узнал, где меня найти?»

«Долгая история. Я прилетел на Кадуол всего лишь неделю тому назад. Информацию предоставил Флоресте».

«Придется поблагодарить Флоресте».

«Слишком поздно! Его казнили».

«Теперь к воротам! — вмешался Каткар. — Прижимайтесь к частоколу».

Бесшумно, как мелькающие на фоне бамбуковых шестов тени, все трое беспрепятственно вернулись к воротам и выскользнули за частокол, где ночной ветер печально шумел в кронах бочкоствольных деревьев. Каткар внимательно осмотрелся и подал знак рукой: «Быстро, к дереву!» Длинными мягкими прыжками он подбежал к дереву и стал подниматься по лестнице. За ним, чуть спотыкаясь, поспешил Шард. Последним у лестницы оказался Глоуэн. Каткар уже взобрался на крыльцо и обернулся: Шард поднимался медленно, с трудом переставляя ноги. Каткар протянул руку в отверстие и вытащил Шарда на крыльцо, после чего тревожно позвал Глоуэна: «Спешите! Дыбоног нас почуял!»

Как только Глоуэн вскарабкался на крыльцо, Каткар захлопнул плетеную крышку и встал на нее. Что-то с треском ударилось в пол хижины снизу, раздалось громкое шипение; крыльцо опасно покачнулось. Глоуэн повернулся к Каткару: «Застрелить его?»

«Ни в коем случае! К падали сбежится всякая мразь. Он сам уйдет. Заходите внутрь».

Усевшись в хижине, все трое приготовились ждать. Тусклый свет фонарей проникал через щели в стенах хижины — и снова Глоуэна поразило невероятно исхудавшее лицо отца: «Я недавно вернулся на станцию — мне еще придется многое тебе рассказать. Никто не знал, где ты, и что с тобой случилось. То есть Флоресте знал, но тянул до последней минуты. Я прилетел, как только получил необходимые сведения и собрал оборудование. Жаль, что никто ничего не сделал раньше».

«Но ты пришел — я знал, что ты придешь».

«Что с тобой случилось?»

«Меня заманили в ловушку. В очень хорошо подготовленную, продуманную ловушку. Кто-то на станции меня предал».

«Ты знаешь, кто?»

«Не знаю. Я вылетел в патруль, и над прибойной полосой Мармиона заметил автолет, направлявшийся на восток. Я был уверен, что машина вылетела из Йиптона — у нас таких нет. Спустился ниже и стал следовать за нарушителем на большом расстоянии, чтобы меня не заметили.

Нарушитель продолжал двигаться на восток, обогнул холмы Текса Уиндома и полетел над Ивняковой пустошью. Там автолет описал полукруг и приземлился на небольшой поляне. На бреющем полете я стал искать удобное место для незаметной посадки. Собирался задержать пилота и пассажиров и по возможности узнать, чем они занимаются. Примерно в километре к северу, за низким скальным гребнем, я нашел подходящую площадку. Там я приземлился, захватил оружие и отправился на юг, к скальному хребту. Дорога оказалась нетрудной — даже слишком легкой. Когда я повернул за очередной выступ скалы, на меня спрыгнули три йипа. Они отняли у меня пистолет, связали мне руки и привезли меня, в моем же автолете, на Шатторак. Все было сделано проворно и ловко, без лишних слов. На станции работает шпион или предатель, имеющий доступ к расписанию моих патрульных полетов».

«Его зовут Бенджами, — отозвался Глоуэн. — По меньшей мере, я так думаю. И что произошло потом?»

«Ничего особенного. Меня сбросили в яму, и в яме я оставался. Через два-три дня кто-то пришел на меня посмотреть. Не мог толком разглядеть эту фигуру — видел только силуэт на фоне полуденного солнца. Но голос! Я этот голос где-то слышал, я его ненавижу! Тягучий, противный, издевательский! Он сказал: «Шард Клатток, здесь тебе предстоит провести остаток твоей жизни. Таково твое наказание». Я спросил: «Наказание — за что?» «Что за вопрос! — ответил голос. — Подумай о том, сколько страданий ты причинил невинным жертвам!» Я больше ничего не спрашивал — что я мог на это сказать? Посетитель ушел, и больше со мной никто не говорил».

«Кто, по-твоему, тебя навестил?» — спросил Глоуэн.

«Не знаю. Честно говоря, я мало об этом думал».

«Если хочешь, я расскажу, что случилось со мной, — сказал Глоуэн. — Это длинная история. Может быть, ты предпочитаешь отдохнуть?»

«Я только и делал, что отдыхал. Я уморился от отдыха».

«Ты голоден? У меня в рюкзаке есть походные рационы».

«Съел бы все, что угодно — только не здешнюю баланду».

Глоуэн вынул пакет с твердой копченой колбасой, сухарями и сыром и передал отцу: «А теперь — слушай, что случилось после того, как Керди Вук и я улетели с космодрома станции».

Глоуэн говорил целый час и закончил описанием завещания Флоресте: «Меня не удивило бы, если бы оказалось, что тебя приходила навестить Симонетта собственной персоной».

«Может быть. Голос был какой-то странный».

Начался ливень, грохотавший по крыше так, будто на нее валилась сплошная стена воды. Время от времени Каткар выглядывал из дверного проема. «Дождь не кончается дольше, чем обычно», — заметил он.

Шард мрачно рассмеялся: «Рад, что не сижу в яме! Приходилось часами стоять по пояс в воде».

Глоуэн обратился к Каткару: «Сколько там крысиных нор?»

«Три. До сих пор занята была только одна, Шардом Клаттоком. Но сегодня вечером привезли еще одного».

«Вы носили ему баланду — кто он?» — спросил Глоуэн.

Каткар неуверенно покачал в воздухе ладонью: «Я не обращаю внимания на такие вещи. Я только выполняю приказы, чтобы спасти свою шкуру — больше ничего».

«Тем не менее, вы, наверное, заметили заключенного».

«Да, я его видел», — признал Каткар.

«Продолжайте. Вы его узнали? Слышали его имя?»

Каткар отвечал исключительно неохотно: «Ну, если хотите знать, за ужином два йипа обсуждали его участь и очень веселились по этому поводу. Они упомянули его по имени».

«И как его зовут?»

«Чилке».

«Что? Чилке — здесь, в яме?»

«Да, именно так».

Глоуэн поднялся и выглянул из двери. Ливень мешал разглядеть что-либо, кроме смутных ореолов фонарей на частоколе. Вспомнив о Бодвине Вуке и его знаменитой предусмотрительности, Глоуэн оценил риск, стараясь не поддаваться эмоциям — но колебался меньше минуты. Передав один из пистолетов Шарду, он сказал: «Ниже по склону, за первым оврагом, я оставил гусеничный вездеход. Прямо за ним — заметное огнеметное дерево. У подножия вулкана, там, где его огибает излучина реки, ты найдешь автолет. В том случае, если я не вернусь».

Шард молча взял оружие. Глоуэн подал знак Каткару: «Пошли!»

Каткар отступил на шаг и возмутился: «Нельзя испытывать удачу слишком часто! Разве вы не понимаете? Побеспокойтесь о себе, жизнь и так достаточно коротка. Нужно идти вперед, а не возвращаться за упущенными возможностями. Неровен час, всех нас засунут в крысиные норы!»

«Пошли!» — повторил Глоуэн и стал спускаться по лестнице.

«Подождите! — закричал Каткар. — Там хищники!»

«Слишком сильный дождь, — отозвался Глоуэн. — Я их не вижу, они меня — тоже».

Бормоча проклятия, Каткар тоже спустился по лестнице: «Это глупо, безрассудно!»

Глоуэн не обращал внимания. Нырнув в каскад воды, он подбежал к воротам. Каткар спешил за ним, продолжая жаловаться, но ливень заглушал его восклицания. Открыв ворота, они снова проникли внутрь.

Каткар прокричал Глоуэну на ухо: «Во время дождя иногда включают датчик перемещения. Лучше всего действовать так же, как раньше. Вы готовы? Налево, к скале!»

Крадучись, они быстро пробрались вдоль частокола к каменному уступу, обливаемые шумным, теплым душем с неба. Под уступом они задержались. «Теперь ползком! — кричал Каткар. — Как раньше! Не отставайте, или вы меня потеряете». На четвереньках, увязая в грязи, они поспешили вверх мимо первой «крысиной норы» и, обогнув очередной скальный уступ, спустились в узкую ложбину. Каткар остановился: «Здесь!»

Глоуэн нащупал решетку и позвал, обращаясь к темному провалу: «Чилке! Ты здесь? Ты меня слышишь? Чилке!»

Снизу донесся голос: «Кому нужен Чилке? Не беспокойтесь, от меня вы ничего не дождетесь».

«Чилке! Это Глоуэн! Встань, я тебя вытащу».

«Я уже стою — чтобы не утонуть».

Глоуэн и Каткар отодвинули решетку и вытащили Чилке из ямы.

«Приятный сюрприз!» — заявил Чилке.

Решетку установили на прежнем месте; все трое поползли к частоколу, пробежали, пригибаясь, к воротам и выскользнули наружу. На какое-то мгновение, казалось, ливень утих. Каткар вгляделся в темноту и предупреждающе зашипел: «Глат! Уже подбирается! Быстро, к дереву!»

Втроем они пробежали к дереву и взобрались по лестнице. Каткар успел привязать заслонку к крыльцу прежде, чем что-то тяжелое потянуло лестницу так, что крыльцо прогнулось.

Каткар обиженно обратился к Глоуэну: «Надеюсь, среди арестантов больше нет ваших друзей?»

Глоуэн проигнорировал его слова и спросил Чилке: «Как ты здесь очутился?»

«Все очень просто, — отозвался Чилке. — Вчера утром на меня напали два человека, надели мне на голову мешок, связали мне руки липкой лентой, засунули меня в наш новый автолет J-2 и поднялись в воздух. А потом я оказался здесь. Кстати, один из нападавших — Бенджами, я узнал сладковатый запах его помады для волос. Когда я вернусь на станцию, его придется уволить. Не заслуживающая доверия личность».

«Что случилось, когда тебя привезли?»

«Я слышал какие-то новые голоса. Кто-то отвел меня в сарай и сорвал мешок у меня с головы. Затем произошло несколько непонятных вещей; я все еще пытаюсь в них разобраться. В конце концов меня подвели к яме и столкнули вниз. Вот этот господин принес мне ведерко каши. Он спросил, кто я такой, и предупредил, что пойдет дождь. Больше никто не приходил — пока я не услышал твой голос. Очень рад, что ты обо мне вспомнил».

«Странно!» — пробормотал Глоуэн.

«Что теперь?»

«Как только начнет рассветать, мы уходим. Вас не хватятся, пока охранники не придут завтракать и не обнаружат отсутствие Каткара».

Чилке пригляделся к сидевшему напротив тюремному повару: «Вас зовут Каткар?»

«Так меня зовут», — угрюмо откликнулся Каткар.

«Вы были правы насчет дождя».

«Необычно продолжительный ливень, — заметил Каткар. — Я здесь еще такого не видел».

«Сколько времени вы здесь пробыли?»

«Не слишком долго».

«Сколько?»

«Примерно два месяца».

«За что вас сюда отправили?»

Каткар ответил отрывисто и едко: «Не уверен, что сам понимаю, за что. По-видимому, я чем-то обидел Титуса Помпо. Нечто в этом роде».

«Каткар — натуралист из Стромы», — пояснил спутникам Глоуэн.

«Любопытно! — поднял голову Шард. — Каким образом вы познакомились с Титусом Помпо?»

«Это сложный вопрос. В данный момент обсуждать его бессмысленно».

Шард никак не отреагировал. Глоуэн спросил отца: «Ты устал? Хочешь спать?»

«Наверное, я выгляжу хуже, чем я себя чувствую, — ответил Шард, но голос его звучал слабо. — Пожалуй, попробую заснуть».

«Передай пистолет Чилке».

Шард передал оружие, пробрался к задней стене хижины, растянулся на полу и почти мгновенно забылся сном.

Ливень шумел то сильнее, то тише, замирая на несколько минут так, как если бы тучи рассеивались, и внезапно обрушиваясь на хижину с новой яростью. Каткар снова подивился: «Такого дождя еще не было!»

Чилке сказал: «Шард тоже провел здесь примерно два месяца. Кого привезли раньше — вас или Шарда?»

Каткар, по-видимому, не любил отвечать на вопросы. Он снова сказал резко и коротко: «Когда меня привезли, Шард уже сидел в яме».

«И никто вам не объяснил, почему вас сюда привезли?»

«Нет».

«У вас есть в Строме родственники или друзья? Они вас ищут?»

В голосе Каткара появилась явная горечь: «Есть. Но ищут ли они меня? Этого я не могу сказать».

Глоуэн спросил: «К какой партии вы принадлежали в Строме — хартистов или жмотов?»

Каткар с подозрением покосился на Глоуэна: «Почему вы спрашиваете?»

«Причина вашего пребывания на Шаттораке может быть связана с вашей партийной принадлежностью».

«Сомневаюсь».

«Если вы поссорились с Титусом Помпо, значит, вы скорее всего хартист», — заметил Чилке.

«Так же, как все прогрессивно настроенные обитатели Стромы, я поддерживаю идеалы партии жизни, мира и освобождения», — холодно произнес Каткар.

«Вот как! Очень интересно! — воскликнул Чилке. — Вас бросили в тюрьму ваши лучшие друзья и те, кого вы так пламенно защищаете — я имею в виду йипов».

«Несомненно, здесь какая-то ошибка, какое-то недоразумение, — пожал плечами Каткар. — Я не намерен придавать этому большое значение. Что было, то прошло».

«Может быть, жмотам свойственно абстрактное мышление и полное отсутствие злопамятности, — заметил Чилке. — Что касается меня, я жажду мести».

Глоуэн снова обратился к Каткару: «Вы знакомы со смотрительницей Клайти Вержанс?»

«Да, знаком».

«И с Джулианом Бохостом?»

«Его я тоже знаю. В свое время он считался влиятельным, подающим надежды политическим деятелем».

«Но больше не считается?»

Каткар отвечал нарочито размеренным тоном: «Я расхожусь с ним во мнениях по нескольким важным вопросам».

«Как насчет Левина Бардьюса? И молодой особы по имени Флиц?»

«Об этих людях я ничего не знаю. А теперь, если вы не возражаете, я попытаюсь немного отдохнуть», — Каткар пробрался к своей циновке.

Уже через несколько секунд ливень прекратился. Наступила тишина, нарушаемая лишь шлепками тяжелых капель, скатывавшихся по листьям дерева. В воздухе повисло напряжение неизбежности.

Небо раскололось фиолетово-белым сиянием. Прошла одна долгая секунда, другая — и ночь взорвалась громом, откатившимся вдаль с недовольным ворчанием. Джунгли ответили небу скрежетом и верещанием, гневными рыками и мычащими упреками.

Снова воцарились тишина и давящее ощущение неизбежности — небо рассекла вторая, длинная и ветвистая молния, на мгновение озарившая ослепительным сиреневым светом все подробности тюремного лагеря. После второго удара грома ливень возобновился с прежней силой.

Глоуэн обратился к Чилке: «Ты сказал, что в сарае произошло что-то непонятное. Что именно?»

«Жизнь необычна сама по себе, — вздохнул Чилке. — Если смотреть на вещи с этой точки зрения, события в сарае могут показаться типичными и даже закономерными, хотя рядового обывателя они удивили бы чрезвычайно».

«Что случилось?»

«Прежде всего, йип в черной униформе снял мешок с моей головы. Я увидел стол, а на нем — аккуратно сложенную пачку документов. Йип приказал мне сесть, и я сел.

По-видимому, за мной кто-то наблюдал с помощью камеры, установленной напротив стола. Из динамика раздался голос: «Вы — Юстес Чилке, родившийся в Большой Прерии на Земле?»

«Да, — сказал я. — Так-то оно так, но позвольте спросить, с кем я разговариваю?»

Голос ответил: «В данный момент вы должны сосредоточить внимание исключительно на находящихся перед вами документах. Подпишите их там, где проставлена галочка».

Голос был резкий, искаженный электроникой и очень недружелюбный. Я сказал: «Надо полагать, не имеет смысла жаловаться на это похищение, представляющее собой вопиющее нарушение закона».

Голос ответил: «Юстес Чилке, вас привезли сюда по уважительной причине и с важной целью. Подпишите документы и не теряйте время!»

Я сказал: «Похоже, что я говорю с мадам Зигони — только с тех пор ваш голос стал еще противнее. Где деньги? Вы мне должны за шесть месяцев работы».

Голос настаивал: «Немедленно подпишите бумаги, или хуже будет!»

Я просмотрел документы. Первый передавал все мое имущество, без каких-либо исключений или оговорок, Симонетте Зигони. Второе письмо уполномочивало его предъявителя, кто бы он ни был, получить мое имущество. Третий документ, мне понравился меньше всего — это было завещание, назначавшее моей единственной наследницей и душеприказчицей опять же мою дражайшую подругу Симонетту Зигони. Я пытался протестовать. Я пытался тянуть время. «Если не возражаете, я хотел бы подумать, — сказал я. — Предлагаю вернуться на станцию Араминта и обсудить этот вопрос, как полагается в благовоспитанном обществе».

«Если вы дорожите своей жизнью, — откликнулся голос, — подписывайте!»

Никакие доводы на эту женщину не действовали. «Я подпишу, если вам так не терпится, — сказал я. — Но учитывайте, что мое имущество по сути дела сводится к той одежде, которая на мне».

«Вы забываете о редкостях, унаследованных вами от деда».

«Никаких редкостей там нет. Набитое чучело лося уже наполовину облезло. Небольшая коллекция минералов — буквально кусочки гравия с десятков разных планет. Несколько безделушек, пара ваз из лилового стекла. И еще какое-то барахло на полу в сарае. А, еще я помню довольно красивое чучело филина, с мышью в клюве!»

«Что еще?»

«Трудно сказать — грабители основательно прочесали содержимое сарая, и мне даже стыдно предлагать вам оставшееся».

«Обойдемся без дальнейших задержек. Подпишите бумаги и больше не мешкайте».

Я подписал три документа, после чего голос сказал: «Юстес Чилке, вы спасли себе жизнь, остаток которой вы проведете в размышлениях о своих издевательских манерах и насмешливом высокомерии, о своем оскорбительном невнимании к чувствам тех, кто мог бы вступить с вами в дружеские отношения».

Насколько я понимаю, мадам Зигони ссылалась на мое прохладное отношение к ее авансам в те дни, когда я занимал должность управляющего ранчо «Тенистая долина». Я сказал ей, что мог бы извиниться, если бы это чему-нибудь помогло, но она заявила, что время для извинений прошло, и что мне уже не избежать судьбы. Меня вывели наружу и столкнули в яму, где я сразу же погрузился в покаянные размышления. Уверяю тебя, мне было очень приятно услышать твой голос!»

«Ты не имеешь никакого представления о том, что именно она ищет?» — спросил Глоуэн.

«Надо полагать, какая-то из безделушек, оставшихся от деда Суэйнера, гораздо дороже, чем я предполагал. Жаль, что он не успел мне об этом сообщить».

«Кто-то должен что-то знать. Кто?»

«Гм. Трудно сказать. Суэйнер заключал сделки с самыми странными людьми — старьевщиками, ворами, антикварами, книготорговцами. Помню одного типа — он был приятелем, коллегой, конкурентом и сообщником деда одновременно. По-моему, они оба состояли членами Общества натуралистов. Этот тип отдал деду Суэйнеру коробку со старыми книгами и бумагами в обмен на набор перьев экзотических птиц и три маски погибших душ в стиле «панданго». Если кого-то нужно расспросить о делишках покойного Суэйнера, трудно придумать кандидата лучше этого его приятеля».

«Где его найти?»

«Кто знает? Он попал в какую-то переделку в связи с незаконным гробокопательством и бежал с Земли. Его ищет полиция».

Обернувшись без очевидной причины, Глоуэн заметил бледное бородатое лицо Каткара — гораздо ближе, чем раньше. Было очевидно, что жмот из Стромы внимательно прислушивался к разговору.

По крыше забарабанил еще один ливень, продолжавшийся до тех пор, пока намек на влажные серые сумерки не оповестил о приближении рассвета.

Свет просачивался в небо, и стала видна вся полоса за частоколом. Четверо беглецов спустились из древесной хижины и стали пробираться вниз по склону через джунгли, обливавшие их потоками воды при каждом прикосновении к листу или стволу. Глоуэн шел впереди, за ним следовал Чилке — оба держали пистолеты наготове. Вскоре они прибыли к заросшему оврагу, но ложбина заполнилась сточной водой по пояс; перейти ее вброд было невозможно в связи с присутствием стремительно плававших в воде зубощелков. Глоуэн выбрал дерево повыше и срезал его лучом из пистолета так, чтобы оно упало поперек ложбины; образовался скользкий узкий мост.

Беглецы нашли гусеничный вездеход там, где его оставил Глоуэн. Кое-как разместившись вчетвером на небольшой машине, они начали спускаться по склону — потихоньку, чтобы не сползти по мокрой почве и не потерять управление. Почти сразу же на них напала бежавшая на перепончатых лапах тварь шестиметровой длины с восемью бешено стучащими жвалами и загнутым над головой длинным хвостом, позволявшим ей опрыскивать жертву ядовитой жидкостью. Чилке удалось пристрелить ее, пока она прицеливалась в них хвостом; тварь упала набок, скрежеща жвалами и мотая в воздухе хвостом, испускавшим темную струю.

Еще через несколько секунд Глоуэн остановил машину, чтобы выбрать дорогу, и в тишине из подлеска донесся какой-то зловещий звук. Шард встрепенулся; взглянув вверх, Глоуэн увидел треугольную голову не меньше двух метров в поперечнике, будто расколотую пополам огромной зубастой пастью, опускавшейся сквозь листву на конце длинной, дугообразно выгнутой шеи. Глоуэн машинально выстрелил прямо в раскрытую пасть. Обугленная голова взметнулась в небо, и в следующий момент в заросли с треском повалилась массивная туша.

С грехом пополам Глоуэну удавалось спускаться на вездеходе примерно тем путем, каким он поднялся. Постепенно склон становился более пологим, и через тропическую листву наконец стало проглядывать небо. Вездеход с плеском переезжал протоки речной воды между слизистыми отмелями. Издалека за продвижением незнакомцев по болоту наблюдала группа грязешлепов, улюлюкавших и пронзительно чирикавших. Вода становилась глубже — вездеход терял сцепление с илистой грязью, всплывая на поверхность заводей, поросших медленно кружащейся ряской.

Глоуэн остановил вездеход, повернулся к трем спутникам и указал на скопление торчащих из реки дендронов: «Здесь я привязал автолет к одному из стволов. Во время ночной грозы это губчатое бревно, наверное, оторвалось от дна и уплыло вместе с машиной».

«Плохо дело, — пробормотал Чилке, глядя на восток, где сливались с болотами излучины вышедшей из берегов реки. — Я замечаю много коряг и упавших деревьев, но автолета не видно».

Каткар уныло застонал: «В тюрьме было безопаснее».

«Если вам так полюбилась тюрьма, никто не запрещает вам туда вернуться», — отозвался Глоуэн.

Каткар промолчал.

Чилке задумчиво сказал: «Если бы у меня были инструменты и кое-какие материалы, я мог бы соорудить радиопередатчик. Но у нас ничего такого нет».

«Катастрофа! — жалобно воскликнул Каткар. — Мы погибли!»

«Не надо преувеличивать», — заметил Шард.

«Почему вы считаете, что я преувеличиваю?»

«Здесь очень медленное течение, не больше пяти километров в час. Если дерево упало посреди ночи — скажем, шесть часов тому назад — его унесло вниз по течению не больше, чем на тридцать километров. Вездеход может плыть со скоростью девять-десять километров в час. Значит, если мы поспешим вниз по течению, на полном ходу мы догоним бревно и привязанный к нему автолет через три-четыре часа».

Без лишних слов Глоуэн включил двигатель и направил вездеход вниз по реке.

Вездеход плыл по пылающему отражениями, удушливо жаркому пустынному речному простору, настолько насытившему воздух испарениями, что дыхание затруднялось и каждое движение казалось героическим усилием. По мере того, как Сирена поднималась к зениту, жара и ослепительный блеск воды начинали причинять ощутимую боль. Пользуясь плавающими ветками и листьями покрупнее, Глоуэн и Чилке соорудили нечто вроде навеса над сиденьями вездехода, предварительно стряхнув цеплявшихся за листья насекомых и мелких змей. Навес принес значительное облегчение. Время от времени из воды высовывались громадные головы и зрительные органы на стеблях, явно рассматривавшие появление вездехода в качестве приглашения к завтраку — для того, чтобы избежать внезапного и сокрушительного нападения, здесь приходилось сохранять постоянную бдительность.

Три часа вездеход спускался по течению, перебирая гусеницами в воде — мимо проплывали десятки коряг и упавших деревьев, гниловатые скопления переплетенных остатков растительности, поросли плавучего тростника. Внимательные и тревожные поиски, однако, ни к чему не приводили — «Скайри» не показывался. Наконец Каткар спросил: «Что, если мы проплывем еще два часа, и все равно не найдем автолет?»

«Тогда нам придется здорово поломать голову», — ответил Чилке.

«Я уже три часа ломаю голову! — раздраженно заявил Каткар. — В сложившихся обстоятельствах, как мне кажется, голова совершенно бесполезна».

Река становилась шире. Глоуэн держался ближе к левому берегу, чтобы ни в коем случае не пропустить автолет; размытая полоска правого берега уже почти скрывалась в дымке испарений.

Прошел еще час. Впереди появилось белое пятнышко: «Скайри». Глоуэн глубоко вздохнул, откинувшись на спинку сиденья; у него будто гора свалилась с плеч — накатила волна эйфорической расслабленности, на глаза навернулись слезы благодарности благожелательной судьбе.

Шард обнял Глоуэна за плечи: «Не могу найти слов...»

«Не торопитесь радоваться, — предупредил их Чилке. — Похоже на то, что на борту пираты».

«Грязешлепы!» — возмущенно сказал Глоуэн.

Вездеход приближался к автолету. Захваченное каким-то завихрением течения бревно, к которому был пришвартован «Скайри», уткнулось в грязевую отмель и застряло. Несколько грязешлепов, заинтересованных невиданной штуковиной, принесенной течением, прошлепали по воде, разбежавшись на отмели, пробрались к автолету через заросли тростника и теперь сосредоточенно сталкивали дротиками в воду оставленный Глоуэном на палубе мешок с частью вонючей туши.

Ленивый порыв ветерка донес до вездехода отвратительное зловоние, заставившее Чилке удивленно выругаться: «Это еще что?»

«Пахнет от мешка с куском местного животного, — пояснил Глоуэн. — Я его оставил на палубе, чтобы отпугивать грязешлепов». Взобравшись на носовую часть вездехода, Глоуэн стал размахивать руками: «Пошли вон! Кыш! Кыш!»

В ответ грязешлепы яростно завизжали и принялись бросаться комьями грязи. Глоуэн прицелился в дерево и отстрелил огромный сук. Грязешлепы разбежались с испуганными воплями, высоко вскидывая колени и с невероятной частотой молотя подошвами по воде и отмелям. Остановившись на безопасном расстоянии, они возобновили обстрел грязью, но без особого успеха.

Три беглеца и Глоуэн взобрались на палубу автолета. Выплеснув несколько ведер воды, Глоуэн попытался приглушить навязчивый запах, которым, казалось, пропиталась вся машина, и смыть мусор, оставленный грязешлепами. Вездеход затащили на борт и привязали. «Прощай, Вертес! — пробормотал Глоуэн, глядя на реку. — Мне больше от тебя ничего не нужно». Взявшись за штурвал, он приподнял машину в воздух на несколько метров и полетел вниз по течению.

В сумерках все четверо закусили оставшимися у Глоуэна припасами. Река становилась все шире и незаметно влилась в морскую гладь. Лорка и Синг скрылись за горизонтом — «Скайри» летел над Западным океаном черной тенью под блестками звезд.

Глоуэн обратился к Каткару: «Мне все еще не совсем понятно, почему вас отправили на Шатторак. Надо полагать, вы чем-то досадили Смонни, потому что Титус Помпо как таковой практически ничего не значит».

«Этот вопрос закрыт, — холодно ответил Каткар. — Я больше не желаю его обсуждать».

«Тем не менее, нам всем хотелось бы узнать подоплеку этого дела, а сейчас у вас более чем достаточно времени для того, чтобы посвятить нас во все подробности».

«Как бы то ни было, это мое личное дело», — отозвался Каткар.

«Не думаю, что в сложившихся обстоятельствах вы можете рассчитывать на конфиденциальность, — осторожно заметил Шард. — Всех нас, так или иначе, глубоко задевает происходящее, и у нас есть основания интересоваться тем, что вы могли бы рассказать».

«Должен заметить, что и Глоуэн, и Шард работают в отделе B, — вмешался Чилке, — в связи с чем их желание разобраться в вашей истории нельзя назвать праздным любопытством. Я тоже хотел бы знать, каким образом можно было бы рассчитаться с Симонеттой — и с Намуром, и с Бенджами — со всеми, кому казалось, что меня можно безнаказанно сажать в яму!»

«Меня тоже возмущает такое обращение, — добавил Шард, — хотя я стараюсь сдерживаться. Бессильная ярость ничему не поможет».

«Принимая во внимание все «за» и «против», — заключил Глоуэн, — лучше всего было бы, если бы вы рассказали нам то, что знаете».

Каткар упрямо молчал. Глоуэн попробовал разговорить его: «Вы были активистом партии ЖМО в Строме. Как вы познакомились с Симонеттой Клатток — или с мадам Зигони — как бы она себя не называла?»

«В этом нет никакой тайны, — полным достоинства тоном ответил Каткар. — Нашу партию беспокоят условия, сложившиеся в Йиптоне; мы хотим, чтобы Кадуол пробудился от тысячелетнего сна и шагал в ногу с современностью».

«Понятно. И поэтому вы поехали в Йиптон?»

«Само собой. Я хотел убедиться в происходящем собственными глазами».

«Вы поехали в одиночку?»

Каткар снова начал раздражаться: «Какая разница, с кем я туда поехал?»

«Назовите ваших спутников — в противном случае мы не сможем понять, имеет ли это какое-то значение».

«Я поехал с делегацией из Стромы».

«Кто еще входил в состав этой делегации?»

«Несколько членов партии ЖМО».

«В том числе смотрительница Клайти Вержанс?»

Каткар долго молчал — секунд десять, после чего приподнял руки в жесте неохотного подчинения судьбе: «Если хотите знать — да!»

«И Джулиан?»

«Разумеется, — презрительно хмыкнув, кивнул Каткар. — Джулиан полон энергии и настойчив. Некоторые даже называют его нахалом, хотя я предпочел бы не прибегать к такому выражению».

«Мы умеем держать язык за зубами и не станем передавать ваше мнение Джулиану Бохосту, — усмехнулся Шард. — Так что же случилось в Йиптоне?»

«Вы должны понять, что, хотя необходимость прогрессивного развития единодушно и единогласно признается всеми сторонниками партии ЖМО, по вопросу о том, в каком именно направлении должно осуществляться это развитие, существуют несколько принципиально отличающихся мнений. Смотрительница Вержанс придерживается одного мнения, а я — другого, в связи с чем наши совещания не всегда носят гармоничный характер».

«Чем отличаются ваши взгляды?» — спросил Глоуэн.

«Главным образом тем, чему следует уделять основное внимание. Я выступаю за формирование хорошо продуманной структуры руководства нового Кадуола и тщательно разработал соответствующую систему. Боюсь, что Клайти Вержанс несколько непрактична и представляет себе новое общество как некое сборище счастливых крестьян, рассматривающих тяжелый труд как священный долг и каждый вечер празднующих окончание рабочего дня с песнями, плясками и звоном бубнов на центральной площади идиллического поселка. Каждый будет сказателем или музыкантом, каждый приобщится к радости творчества, изготовляя чудесные поделки. Как будет управляться эта новая община? Смотрительница Вержанс придерживается принципа, согласно которому каждый, кому не лень, стар и млад, мужчины и женщины, болваны и мудрецы, смогут на равных правах обсуждать общественные вопросы на сходках и с радостными возгласами одобрения принимать наилучшие решения, ни у кого не вызывающие никаких возражений. Короче говоря, Клайти Вержанс выступает за самую примитивную и бесформенную демократию в чистом виде».

«Как насчет аборигенов, местной фауны? Что будет с ними?» — поинтересовался Глоуэн.

«Дикие животные? — беззаботно отмахнулся Каткар. — Они мало интересуют госпожу Вержанс. Им придется приспосабливаться к новому мировому порядку. Самых неприятных и опасных тварей выгонят куда-нибудь подальше или уничтожат».

«Но вы придерживаетесь другой точки зрения?»

«Совершенно верно! Я призываю к созданию централизованной структуры, уполномоченной формулировать политику и выносить постановления».

«Таким образом, вы и смотрительница Вержанс решили до поры до времени забыть о ваших разногласиях и вместе отправились в Йиптон?»

Каткар поджал губы, скорчив язвительную гримасу — не то усмехаясь, не то оскалившись: «Увеселительную поездку в Йиптон предложил не я. Не знаю, кому первому пришла в голову эта идея — подозреваю, что Джулиану. Он вечно плетет всякие интриги, и чем больше запутывается их клубок, тем больше он чувствует себя в своей тарелке. Именно он советовался с неким Намуром во время своего визита на станцию Араминта, а затем поделился мыслями с Клайти Вержанс. Так или иначе, поездку запланировали. Когда я понял, куда дует ветер, я настоял на том, чтобы меня включили в состав делегации, чтобы моя точка зрения не осталась без внимания.

Мы полетели в Йиптон. Я ничего не знал о Симонетте и о том положении, которое она занимает. Я полагал, что мы будем совещаться с Титусом Помпо, но к своему величайшему изумлению обнаружил, что интересы йипов представляет Симонетта! Ни Джулиан, ни Клайти Вержанс не выразили никакого удивления по этому поводу — можно не сомневаться в том, что Намур заранее предупредил их о том, чего следует ожидать. Меня же оставили в полном неведении. Естественно, я был возмущен таким нарушением дипломатического этикета и без обиняков выразил свое недовольство при первой возможности.

В любом случае, Намур провел нас в помещение с бамбуковой циновкой на полу, со стенами из расщепленного бамбука и с резным деревянным потолком прекрасной, тонкой работы, явно привезенным контрабандой с континента. Нам пришлось ждать пятнадцать минут, прежде чем Симонетта соблаговолила показаться — невнимательность, вызвавшая у смотрительницы Вержанс, насколько я заметил, очередной приступ раздражения.

Как я уже сказал, когда до общения с нами снизошла Симонетта, я был неприятно поражен. Я ожидал увидеть Титуса Помпо — серьезного, справедливого, полного достоинства правителя. Вместо него в помещение зашла крупная, нескладная женщина, мускулатурой не уступающая смотрительнице Вержанс. Должен заметить, что Симонетта выглядит очень странно. Она собирает волосы тяжелой копной на голове, наподобие бухты старого каната. Кожа ее по консистенции напоминает белый воск, а глаза блестят, как янтарные четки. В ней чувствуется необузданное своеволие, сразу вызывающее опасения. Совершенно очевидно, что ее раздирают всевозможные страсти, и что она сдерживает их лишь настолько, насколько этого требуют обстоятельства. Как правило, она говорит резко и властно, но по желанию может придавать своему голосу почти певучую мягкость. Судя по всему, она руководствуется инстинктивной или подсознательной интуицией, а не теоретическими умозаключениями — в этом отношении она представляет собой полную противоположность смотрительнице Вержанс. В ходе совещания ни Симонетта, ни Клайти Вержанс не проявляли никакого дружелюбия, пытаясь лишь придерживаться самых основных правил цивилизованного поведения. Это, однако, не имело значения — мы приехали в Йиптон не для того, чтобы обмениваться любезностями, а для того, чтобы определить, каким образом мы могли бы наилучшим образом координировать усилия, направленные на достижение общей цели.

Я рассматривал себя как одного из виднейших членов делегации и начал говорить, чтобы упорядоченно, связно и недвусмысленно сформулировать свое истолкование принципов партии ЖМО — у Симонетты не должно было остаться никаких иллюзий по поводу нашей позиции. Смотрительница Вержанс, тем не менее, проявила самую вульгарную и беспардонную грубость, прерывая мои замечания и перекрикивая меня, когда я стал возражать, указывая на то, что изложение манифеста ЖМО входило в мои полномочия. Расшумевшись, как скандальная истеричка, Клайти Вержанс позволила себе произносить очевидные нелепости, называя Симонетту «товарищем по оружию» и «непоколебимой защитницей истины и добродетели». И снова я попытался вернуться к надлежащему обсуждению актуальных вопросов, но Симонетта приказала мне «заткнуться», что, с моей точки зрения, было вопиющим оскорблением. Вместо того, чтобы осудить такое из ряда вон выходящее поведение, смотрительница Вержанс согласилась с Симонеттой, добавив несколько оскорбительных замечаний от себя лично: «Замечательно! — воскликнула она. — Если Каткар перестанет блеять хотя бы на несколько минут, мы сможем наконец заняться нашими делами». Или что-то в этом роде.

Так или иначе, говорить стала Клайти Вержанс. Симонетта послушала ее минуту-другую и снова потеряла терпение. «Позволю себе высказаться откровенно! — заявила она. — На станции Араминта меня подвергли мучительным унижениям и преследованиям. С тех пор вся моя жизнь посвящена возмездию. Я намереваюсь налететь на Дьюкас как ангел смерти во главе полчища валькирий и стать самодержавной повелительницей станции. Сладость моей мести превзойдет все наслаждения, какие мне привелось испытать! Никто и ничто не укроется от раскаленного жала моей ярости!»

Смотрительница Вержанс сочла необходимым усовестить Симонетту, хотя она попыталась это сделать в весьма осмотрительных выражениях. «Партия жизни, мира и освобождения не видит в этом свою основную задачу, — сказала она. — Мы намерены сбросить бремя тирании, навязанное Хартией, и предоставить человеческому духу возможность свободно развиваться и процветать!»

«Ваши намерения несущественны, — отозвалась Симонетта. — В конечном счете Хартию заменит мономантический символ веры, которым будет определяться будущее Кадуола».

«Я ничего не знаю о вашем «символе веры», — возразила Клайти Вержанс, — и не позволю навязывать всей планете какой-то извращенный культ».

«Вы несправедливы именно потому, что не знаете, о чем говорите, — парировала Симонетта. — Мономантика — абсолютный и окончательный свод универсальных знаний, нерушимый распорядок бытия и спасительного совершенствования!»

Заявления Симонетты заставили потерять дар слова даже смотрительницу Вержанс. Наступившим молчанием тут же воспользовался Джулиан. Он стал распространяться по поводу нового Кадуола и провозгласил, что в поистине демократическом мире убеждения каждого человека священны и неприкосновенны. Поэтому лично он, Джулиан Бохост, готов защищать эту концепцию до последнего вздоха — и так далее, и тому подобное. Симонетта стучала пальцами по столу и пропускала весь этот вздор мимо ушей. Нетрудно было догадаться, что она вот-вот взорвется, и что наша дипломатическая миссия закончится взаимными обвинениями и непоправимой ссорой. Поэтому я решил взять дело в свои руки, чтобы раз и навсегда внести ясность в наши взаимоотношения. Я указал на тот факт, что абсолютная демократия — каковую некоторые называют «нигилизмом» — равнозначна полному всеобщему хаосу. Кроме того, общеизвестно, что управление, доверенное коллективу — комитету, бюро или совету — лишь немногим менее хаотично, чем власть разнузданной толпы. Настоящий прогресс может быть достигнут только в том случае, если полномочиями власти будет облечен один решительный человек, чьи личные качества и суждения никто не подвергает сомнению. Я заявил, что, хотя и не испытываю безудержной жажды власти, сложившаяся критическая ситуация требует, чтобы я взял на себя эту огромную ответственность, со всеми проистекающими трудностями и последствиями. Я считал, что для нас всех настало время согласиться с этой программой и всецело посвятить себя ее осуществлению.

Некоторое время Симонетта молча сидела и смотрела на меня. Затем она спросила с подчеркнутой вежливостью: насколько я уверен в том, что лицом, облеченным полномочиями власти, должен быть именно мужчина?

Я ответил, что совершенно в этом убежден — таков, в конце концов, урок истории. Выполняя незаменимые функции и проявляя неподражаемые интуитивные способности, женщины вносят ценный вклад в общественное развитие. Но лишь мужчинам свойственно единственное в своем роде сочетание предусмотрительности, воли, настойчивости и способности вести за собой, необходимое руководителю.

«И какая же роль уготована смотрительнице Клайти Вержанс в вашем новом королевстве?» — спросила Симонетта.

Я понял, что выразился, пожалуй, слишком обобщенно и слегка увлекся, движимый самыми чистосердечными побуждениями. Я ответил, что «королевство» — термин, не вполне подобающий в данном случае, и что я, несомненно, испытываю глубочайшее уважение к достоинствам и способностям обеих присутствующих дам. Смотрительница Вержанс могла бы взять на себя руководство изящными искусствами и художественными ремеслами, а Симонетта, возможно, согласилась бы возглавить министерство образования — и та, и другая должность позволили бы им оказывать существенное влияние».

Чилке расхохотался: «Каткар, вы просто чудо!»

«Я не более чем изложил общепризнанные прописные истины».

«Вполне может быть, — покачал головой Чилке. — От прописных истин, однако, молоко киснет».

«Теперь я понимаю, что вел себя неосторожно. Я допускал, что и смотрительница Вержанс, и Симонетта Клатток — рационально, реалистично мыслящие личности, знакомые с фундаментальными принципами развития человеческой истории. Я ошибался».

«Да, вы ошиблись, — кивнул Чилке. — Что же случилось дальше?»

«Джулиан провозгласил, что, по его мнению, каждый из нас успел высказать свою точку зрения, и что теперь ему предстояло устранить некоторые расхождения, по-видимому поверхностные — ведь наша общая цель состояла в том, чтобы сбросить бесполезное бремя Хартии, а это само по себе не просто. Симонетта, казалось, не возражала, но предложила сделать перерыв и закусить. Мы вышли на террасу с видом на лагуну. Нам подали печеных мидий, рыбный паштет, хлеб из муки, смолотой из водорослей, и морскую капусту, а также вино, привезенное со станции Араминта. Надо полагать, я выпил больше, чем обычно — или мне в вино что-нибудь подсыпали. Так или иначе, у меня стали слипаться глаза, и я заснул.

Проснувшись, я обнаружил, что нахожусь в автолете. Я думал, что нас везли обратно в Строму, хотя не видел вокруг ни Клайти Вержанс, ни Джулиана. Полет, однако, занял гораздо больше времени, чем следовало, и закончился, к моему полному изумлению, на Шаттораке! Я возмущался, протестовал — но меня оттащили в яму и заперли под решеткой. Прошло два дня. Мне сказали, что я мог, по своему усмотрению, выполнять обязанности лагерного повара — или оставаться в яме. Само собой, я стал поваром. Вот, по существу, и все — больше рассказывать нечего».

«Где они прячут автолеты?»

Каткар поморщился: «Это не мои тайны. Я не хотел бы обсуждать такие вещи».

Шард спросил, спокойно и размеренно: «Вы разумный человек, не так ли?»

«Конечно! Разве это не очевидно?»

«В ближайшем будущем Шатторак подвергнется нападению всех вооруженных сил, какие мы сможем мобилизовать на станции. Если вы не предоставите нам точную и подробную информацию — и если по этой причине будет убит хотя бы один из наших служащих, вас объявят виновным в убийстве по умолчанию и казнят».

«Но это несправедливо!» — воскликнул Каткар.

«Называйте это, как хотите. В отделе B «справедливость» рассматривается как нечто неотъемлемое от соблюдения положений Хартии».

«Но я — член партии ЖМО, сторонник прогресса! Для меня Хартия — архаическая нелепость!»

«Боюсь, что суд сочтет вас не только жмотом, но и предателем, соучастником убийства, и приговорит вас к смертной казни без малейшего сожаления».

«Еще не хватало! — пробормотал Каткар. — Какая разница, в конце концов? Автолеты — в подземном ангаре на восточном склоне Шатторака. Там были расширены подземные пустоты, образованные застывшей лавой».

«Как их охраняют?»

«Не могу сказать — мне не позволяли даже ходить в том направлении. Число автолетов, находящихся в ангаре, мне неизвестно по той же причине».

«Какова общая численность персонала?»

«Человек двенадцать».

«Все они — йипы?»

«Нет. Лучшие механики — с других планет. Ничего про них толком не знаю».

«Как насчет космической яхты Титуса Помпо? Как часто она появлялась?»

«Пару раз за все время, что я провел в тюрьме».

«С тех пор, как вы ездили в Йиптон со смотрительницей Вержанс, вы встречали Намура?»

«Нет».

«А Бардьюс? Какую роль он играет во всей этой истории?»

«Как я уже упоминал, — надменно ответил Каткар, — с этим человеком я не знаком».

«Судя по всему, он и Клайти Вержанс — давние приятели».

«Не могу судить».

«Гм, — задумался Глоуэн. — Возникает впечатление, что смотрительница Вержанс не так уж демократична, как могло бы показаться».

Каткар опешил: «Почему вы так считаете?»

«Клайти Вержанс, несомненно, собирается быть равнее всех равных в вашем новом равноправном обществе».

«Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — с достоинством ответствовал Каткар. — Подозреваю, однако, что вы нашли новый способ навлечь оскорбительные подозрения на руководство партии жизни, мира и освобождения».

«Подозрения? Может быть и так...», — рассеянно отозвался Глоуэн.

«Скайри» приблизился к станции Араминта с юго-запада на бреющем полете, чтобы избежать обнаружения, и приземлился в лесу на южном берегу реки Уонн.

Вскоре после захода солнца Глоуэн подошел к Прибрежной усадьбе и постучал в дверь парадного входа. Горничная впустила его в прихожую и объявила о его прибытии Эгону Тамму.

«Вернулся, целый и невредимый! — почти не скрывая радость, приветствовал его вышедший навстречу консерватор. — Чем закончилась твоя авантюра?»

Глоуэн покосился на прислугу, продолжавшую стоять в прихожей. «Пойдем, поговорим у меня в кабинете, — сказал Эгон Тамм. — Хочешь подкрепиться?»

«Не отказался бы от чашки крепкого чаю».

Отдав указания горничной, консерватор провел Глоуэна в свой кабинет: «Итак! Ты добился успеха?»

«Да. Мне удалось привезти не только Шарда, но и Чилке, а также еще одного заключенного, натуралиста по имени Каткар. Они ждут снаружи, в темноте. Не хотел приводить их с собой, чтобы их не заметили ваши гости».

«Гости вчера уехали — к моему величайшему облегчению».

«Не помешало бы позвонить Бодвину Вуку и пригласить его в Прибрежную усадьбу — в противном случае он обидится и будет бесконечно досаждать мне язвительными замечаниями».

Эгон Тамм позвонил директору отдела B, сразу ответившему на вызов. «У меня Глоуэн, — сказал консерватор. — По-видимому, дело в шляпе, но Глоуэн хотел бы, чтобы вы присоединились ко мне и выслушали его отчет».

«Прибуду сию же минуту».

Горничная принесла чай и печенье. Поставив поднос на стол, она спросила: «Что еще прикажете?»

«Ничего. Сегодня вечером вы можете отдыхать».

Служанка удалилась. Глоуэн проводил ее глазами: «Может быть, она — ни в чем не повинная честная работница. А может быть, она — шпионка, подосланная Симонеттой. Насколько мне известно, станция кишит ее шпионами. Совершенно необходимо, чтобы Симонетта не знала, что Шард, Чилке и Каткар сбежали из тюрьмы на Шаттораке».

«Но ей уже об этом донесли — прошло столько времени!»

«Даже если ее поставили в известность, она не знает, где они — может быть, они решили попытать счастья в джунглях и болотах. А может быть, они прячутся поблизости от лагеря, надеясь захватить автолет».

«Проведи всех троих вокруг дома, к боковому выходу из флигеля в конце коридора. Я позабочусь о том, чтобы Эсме их не увидела».

Прибыл Бодвин Вук. Эгон Тамм сам открыл ему дверь и провел его в кабинет. Переводя взгляд с лица на лицо, директор отдела расследований пожал руки старым знакомым: «Шард! Рад видеть вас живым — хотя невозможно не признать, что вид у вас порядком потрепанный. Чилке, поздравляю с возвращением! А кто этот господин?»

«Жмот из Стромы, — ответил Глоуэн. — Его зовут Руфо Каткар; он представляет фракцию, несколько расходящуюся во взглядах с Клайти Вержанс».

«Любопытно, в высшей степени любопытно! Ну что же, докладывай — что нового?»

Глоуэн говорил полчаса. Бодвин Вук обернулся к Шарду: «Что, по-вашему, следует сделать в первую очередь?»

«Я считаю, что нужно нанести удар, и как можно скорее. Если Смонни пронюхает, что ее тайну раскрыли, будет слишком поздно. По-моему, нам уже давно пора действовать».

«Шатторак защищен?»

Глоуэн повернулся к Каткару: «Что вы можете сказать по этому поводу?»

Каткар тщетно пытался скрыть раздражение: «Вы ставите меня в самое неудобное положение! Даже если Симонетта отвратительно со мной обошлась, я не могу признать, что мои интересы совпадают с вашими. В принципе я намерен свергнуть тиранию Хартии, в то время как вы намерены продлить ее действие настолько, насколько это возможно».

«Мы надеемся сохранить порядок, установленный в Заповеднике, это правда. Такие уж мы негодяи, — сокрушенно заметил Бодвин Вук. — Что ж, существует простое решение проблемы, справедливое для всех заинтересованных сторон. Вы можете ничего нам не говорить, а мы тихонько вернем вас на Шатторак и оставим там, где вас нашел Глоуэн. Чилке, сколько автолетов можно поднять в воздух сию минуту?»

«Четыре новые машины, три тренировочных автолета, два грузовых транспортера и «Скайри». Главная проблема в шпионаже. Смонни донесут о каждом нашем движении, она будет готова к налету. В связи с чем я вспомнил, что мне нужно срочно поговорить с Бенджами. По меньшей мере одним шпионом будет меньше».

Бодвин Вук повернулся к Эгону Тамму: «Каткара следует рассматривать как неприятеля и содержать в заключении до тех пор, пока мы не сможем вернуть его в болота Эксе».

«Запру его в сарае, — предложил консерватор. — Там его никто не потревожит. Пойдемте, Каткар — такова необходимость, навязанная обстоятельствами».

«Нет! — в отчаянии воскликнул Руфо Каткар. — Я не хочу в сарай — и еще больше не хочу возвращаться на Шатторак. Я расскажу вам все, что знаю».

«Как вам угодно, — развел руками Бодвин Вук. — Каковы оборонительные возможности лагеря на Шаттораке?»

«По два орудия с обеих сторон коммуникационного центра. Еще по паре орудий с обеих сторон ангара. Приближаясь по маршруту Глоуэна — вглубь континента вдоль реки, затем вверх к лагерю на минимальной высоте — можно избежать обнаружения радаром и уничтожить коммуникационный центр, не опасаясь орудий. Больше я ничем не могу вам помочь, потому что больше ничего не знаю».

«Очень хорошо, — кивнул Бодвин Вук. — Вас не отправят обратно на Шатторак, но вам придется ждать нашего возвращения взаперти — по очевидным причинам».

Каткар снова принялся протестовать, но тщетно — Эгон Тамм и Глоуэн отвели его в сарай неподалеку от Прибрежной усадьбы и заперли там на замок.

Тем временем Бодвин Вук приказал нескольким служащим отдела B задержать Бенджами, но к величайшему разочарованию Чилке, шпиона-йипа нигде не было. Как выяснилось впоследствии, он покинул станцию Араминта на борту звездолета «Диоскамедес транслюкс», направлявшегося вдоль Пряди Мирцеи к пересадочному терминалу в Плавучем Городе на четвертой планете Андромеды 6011.

«Увы! — сказал по этому поводу Чилке. — Бенджами чует опасность лучше, чем вибриссы огнерыси с планеты Танкред. Сомневаюсь, что мы когда-либо встретимся снова».

В самое темное и тихое время между полуночью и рассветом с аэродрома станции Араминта вылетели четыре патрульные машины, вооруженные всеми средствами разрушения, какие мог предоставить арсенал управления Заповедника. Перемещаясь с высокой скоростью, они стремительно обогнули полушарие Кадуола — покинув берега Дьюкаса, пересекли Западный океан и снизились, чтобы незаметно приблизиться к Эксе. Автолеты промчались, как тени, вверх по течению извилистого Вертеса, над самой поверхностью воды и таким образом укрылись за стеной джунглей от любых детекторов, установленных на потухшем вулкане.

Там, где Глоуэн раньше оставил «Скайри», диверсионная эскадрилья повернула направо, пронеслась над прибрежной трясиной и, поднимаясь над самыми вершинами деревьев, достигла вершины Шатторака.

Через двадцать минут операция завершилась. Приземистое строение коммуникационного центра было уничтожено вместе с оборонительными огневыми позициями. В ангаре нашлись семь автолетов, в том числе две машины, недавно похищенные со станции Араминта. Персонал лагеря не оказал сопротивления. Девять человек из двенадцати задержанных, в черных униформах, числились в элитном подразделении охраны Титуса Помпо — так называемых «умпов». Трое были наемными техниками с других планет. Почему их удалось захватить врасплох? Почему никто даже не пытался отразить нападение? Йипы ничего не отвечали, но один из инопланетных техников сообщил, что побег Шарда и Чилке, а также исчезновение Каткара, не вызвали особых подозрений или беспокойства и не привели к повышению бдительности: тюремщики не сомневались в том, что местонахождение их лагеря никому не известно, а также в беспощадности «зеленого прокурора» — болота Эксе непроходимы, и любая попытка побега равнозначна самоубийству. По сведениям того же техника, облава на Шатторак всего лишь на неделю упредила оккупацию Мармионского побережья йипами: уже был получен приказ оснастить автолеты всеми имеющимися под рукой орудиями. Короче говоря, трудно было выбрать более удачное время для облавы.

На станции Араминта консерватор, в обществе Бодвина Вука и Шарда Клаттока, подверг Руфо Каткара длительному допросу с пристрастием.

После этого Эгон Тамм созвал в Прибрежной усадьбе экстренное совещание с участием шестерых смотрителей Заповедника.

Сразу по прибытии шестерых смотрителей их провели в гостиную Прибрежной усадьбы. На совещании присутствовали также Бодвин Вук, Шард и, по настоянию консерватора, Глоуэн. Смотрители Боллиндер, Гельвинк и Фергюс сели с одной стороны; смотрители Клайти Вержанс и Джори Сискин, члены партии ЖМО, а также Лона Йон, заявившая о своем политическом нейтралитете — с другой.

Эгон Тамм, в официальной мантии консерватора, открыл заседание.

«Вероятно, вам предстоит важнейшее совещание в вашей жизни, — предупредил он. — Нам угрожала катастрофа невероятных масштабов. Нам удалось ее предотвратить, но лишь до поры до времени. Я говорю о вооруженном нападении йипов на станцию Араминта, за которым должно было последовать вторжение тысяч йипов на Мармионское побережье — что, конечно же, положило бы конец существованию Заповедника.

Как я упомянул, нам удалось предотвратить самое худшее. Мы захватили семь летательных аппаратов йипов и большое количество оружия.

В связи с этим вынужден сообщить с глубоким сожалением, что поступки одного из высших должностных лиц Заповедника граничили с предательством, хотя можно не сомневаться в том, что будет предпринята попытка оправдать это поведение идеалистическими побуждениями. Клайти Вержанс! С этой минуты вы исключены из состава совета смотрителей Заповедника».

«Это невозможно и незаконно! — отрезала Клайти Вержанс. — Я избрана всенародным голосованием с соблюдением всех формальностей».

«Тем не менее, ваша должность предусмотрена Хартией. Вы не можете бороться за уничтожение Хартии и одновременно пользоваться дарованными ею привилегиями. Те же соображения применимы в отношении Джори Сискина, также члена партии ЖМО. Я приказываю ему немедленно сложить с себя полномочия смотрителя Заповедника. А вас, смотрительница Йон, я вынужден спросить: поддерживаете ли вы Хартию безоговорочно во всех ее аспектах? Если нет, вам тоже не место в совете смотрителей. Мы больше не можем позволить себе роскошь конфликта и раскола».

Лона Йон, худощавая высокая женщина, уже немолодая, с коротко подстриженными белыми волосами и проницательной костлявой физиономией, ответила: «Мне не нравится самодержавная поза, которую вы себе позволяете, и меня возмущает необходимость формулировать вслух то, что я привыкла считать своими личными убеждениями, не подлежащими огласке. Тем не менее я понимаю, что мы оказались в чрезвычайной ситуации, и что мне придется примкнуть к той или иной стороне. Что ж, пусть будет так! Я считаю себя человеком независимым и не замешанным в политические интриги, но могу со всей уверенностью заявить, что поддерживаю Хартию и принципы Заповедника. Должна заметить, однако, что предписания Хартии не соблюдаются со всей строгостью и никогда не соблюдались более чем приблизительно».

Лона Йон набрала воздуха, собираясь приступить к дальнейшим пояснениям, но Эгон Тамм прервал ее: «Очень хорошо — этого достаточно».

«Можете издавать приказы сколько хотите, — презрительно произнесла Клайти Вержанс. — Факт остается фактом: я представляю значительную часть натуралистов, и мы отвергаем ваши жестокие, по сути дела бесчеловечные принципы!»

«Тогда я должен предупредить вас и всех, кто за вас голосовал, что любая попытка воспрепятствовать соблюдению законов Заповедника или уклониться от их исполнения будет рассматриваться как преступление. К таким попыткам относятся сговор с Симонеттой Зигони и любое содействие осуществлению ее планов».

«Вы не можете мне указывать, с кем я могу или не могу иметь дело!»

«Симонетта — вымогательница и похитительница. За ней числятся и более тяжкие преступления. Присутствующий здесь Шард Клатток был похищен по ее приказу. Другой ее жертвой оказался ваш партийный товарищ, Руфо Каткар».

Клайти Вержанс рассмеялась: «Если Симонетта — такая разбойница, почему вы ее не задержите и не привлечете к ответственности?»

«Если бы я мог вывезти ее из Йиптона, не прибегая к насилию и кровопролитию, ее арестовали бы сию секунду!» — Эгон Тамм повернулся к Бодвину Вуку: «У вас есть какие-нибудь предложения по этому поводу?»

«Если мы начнем депортировать йипов на Шаманиту, где ощущается острый дефицит трудовых ресурсов, рано или поздно Смонни нам попадется».

«Какое бесчувственное заявление! — воскликнула Клайти Вержанс. — Как вы убедите йипов покинуть Кадуол?»

«То, что потребуется в данном случае, трудно назвать «убеждением», — улыбнулся Бодвин Вук. — Кстати, где ваш племянник? Я ожидал увидеть его в числе присутствующих».

«Джулиан отправился в космический полет по важным делам».

«Рекомендую вам обоим впредь не нарушать положения Хартии, — перестал улыбаться Бодвин. — В противном случае и вам, госпожа Вержанс, придется отправиться в космос».

«Какая чушь! — усмехнулась Клайти Вержанс. — В первую очередь вы должны продемонстрировать, что ваши дикие древние предрассудки основаны на каком-то фактическом документе, а не на слухах и легендах».

«Даже так? Нет ничего проще. Обернитесь — над вашей головой, на стене, висит факсимильная копия Хартии. Такая же копия есть в каждом доме и в каждом учреждении на Кадуоле».

«Мне больше нечего сказать».

В Прибрежной усадьбе наступил вечер. Смотрители и бывшие смотрители улетели в Строму. Руфо Каткар тоже хотел вернуться в Строму, но Бодвин Вук еще не убедился в том, что Каткар выложил все, о чем мог рассказать — неуживчивый натуралист явно подозревал больше, чем говорил.

Бодвин Вук, Шард, Глоуэн и консерватор задержались за обеденным столом, отдавая должное местному вину и обсуждая события дня. Бодвин заметил, что Клайти Вержанс не слишком смутилась, лишившись места в совете, и не выразила никаких сожалений по этому поводу.

«Должность смотрителя — почетное, почти символическое звание, — ответил Эгон Тамм. — Настоящих выгод она не сулит. Клайти Вержанс добилась избрания в Строме потому, что считала, что сможет сама определять круг своих обязанностей. Кроме того, статус смотрительницы служил оправданием ее склонности совать нос в чужие дела».

«Одно из ее замечаний показалось мне любопытным, — задумчиво сказал Шард. — У меня такое чувство, что она проговорилась — не смогла удержаться и сболтнула лишнее».

Эгон Тамм недоуменно нахмурился: «О каком замечании вы говорите?»

«Она заявила, в сущности, что Хартия — воображаемый документ, не более чем слух или легенда, лишенное фактических оснований древнее поверье. Нечто в этом роде».

Бодвин Вук поморщился и опрокинул бокал вина в свою луженую глотку: «Похоже на то, что эта невероятная женщина верит в свою способность избавиться от Хартии одним усилием воли, по мановению волшебной палочки!»

Глоуэн хотел было возразить, но промолчал. Он обещал Уэйнесс никому не говорить об ее открытии — о том, что оригинальный экземпляр Хартии исчез из сейфа Общества натуралистов. В последнее время, однако, возникало впечатление, что тайна Уэйнесс, вопреки ее надеждам, становилась известной слишком многим. Попытки Симонетты завладеть имуществом Чилке, а теперь и раздраженные замечания Клайти Вержанс, позволяли предположить, что неприятная новость оставалась тайной только для лояльных консервационистов.

Учитывая ситуацию, сложившуюся на станции Араминта, Глоуэн решил, что с его стороны лучше всего было бы пролить некоторый свет на обстоятельства, неизвестные его собеседникам. Он осторожно произнес: «Вполне может быть, что вы недооцениваете значение замечаний Клайти Вержанс».

Бодвин Вук тут же с подозрением набычился: «Даже так? Давай, выкладывай все, что знаешь!»

«Слова Клайти Вержанс, признаться, меня огорчили и напугали. Еще больше меня беспокоит то обстоятельство, что Джулиан Бохост поспешно отправился в космический полет».

Бодвин Вук тяжело вздохнул: «Как всегда! Все, кому не лень, прекрасно осведомлены о неминуемых бедствиях и надвигающихся катастрофах — все, кроме сладко дремлющих офицеров отдела расследований!»

«Будь так добр, Глоуэн, объясни, что происходит», — предложил Эгон Тамм.

«Хорошо, я объясню, — в свою очередь вздохнул Глоуэн. — Раньше я этого не делал потому, что обещал не разглашать тайну».

«Кто тебе разрешил утаивать информацию от руководителей? — взревел Бодвин Вук. — Ты что о себе возомнил — что ты умнее всех нас, вместе взятых?»

«Ни в коем случае, директор! Я просто договорился с лицом, передавшим информацию, что для всех будет лучше, если мы не станем ее разглашать — до поры до времени».

«Ага! И кто же этот не в меру осторожный осведомитель?»

«Э... Уэйнесс, директор».

«Уэйнесс?»

«Да. Как вам известно, она сейчас на Земле».

«Продолжай».

«Короче говоря, она обнаружила во время предыдущей поездки на Землю, когда гостила у Пири Тамма, что Хартия и бессрочный договор о передаче права собственности на Кадуол исчезли. Шестьдесят лет тому назад некий секретарь Общества натуралистов по имени Фронс Нисфит потихоньку грабил Общество и продал коллекционерам древних документов все, что имело какую-либо ценность — в том числе, судя по всему, оригинальный экземпляр Хартии. Уэйнесс надеялась узнать, кому была продана Хартия — и думала, что ей будет легче это сделать, если о пропаже документа никто не будет знать».

«Вполне разумное допущение, — сказал Шард. — Но тебе не кажется, что она взяла на себя слишком большую ответственность?»

«Так или иначе, она так решила. Теперь становится ясно, что Симонетта тоже узнала о пропаже Хартии — и, может быть, знает обо всем этом больше, чем Уэйнесс».

«Почему ты так считаешь?»

«Некоторые из документов Общества мог приобрести коллекционер по имени Флойд Суэйнер. Он умер, завещав все свое наследство внуку, Юстесу Чилке. Симонетта выследила Чилке и увезла его на планету Розалия. А Намур привез его оттуда сюда. Тем временем Смонни пыталась выяснить, где Чилке или его дед спрятали Хартию — но безуспешно. После чего Смонни приказала похитить Чилке и отвезти его на Шатторак, где она заставила его под страхом смерти подписать документ, передающий ей всю его собственность. Похоже на то, что Смонни и ее союзники, йипы, настроены очень серьезно».

«А причем тут Клайти Вержанс? Она откуда все это знает?»

«По этому поводу следовало бы еще раз поговорить с Каткаром», — посоветовал Глоуэн.

Эгон Тамм позвал горничную и приказал ей привести Каткара из комнаты, отведенной для его временного пребывания в усадьбе.

Руфо Каткар не замедлил появиться и некоторое время стоял в дверном проеме, оценивая собравшихся в столовой. Он успел тщательно подстричь черные волосы и бороду; на нем был мрачноватый черный костюм с коричневыми нашивками — в традиционном консервативном стиле Стромы. Черные глаза Каткара бегали из стороны в сторону. Наконец он сделал шаг вперед: «Чем еще могу вам служить? Я уже рассказал все, что знаю, и дальнейший допрос был бы чистым издевательством».

«Садитесь, Руфо, — предложил Эгон Тамм. — Не откажетесь от бокала вина?»

Каткар уселся, но жестом отмахнулся от вина: «Я очень редко и неохотно употребляю спиртное».

«Мы надеемся, что вы могли бы содействовать разъяснению некоторых загадочных обстоятельств, относящихся к Клайти Вержанс».

«Не могу себе представить, что еще я мог бы вам поведать».

«Когда госпожа Вержанс совещалась с Симонеттой Зигони, заходил ли разговор о Юстесе Чилке?»

«Никто не произносил это имя».

«А имя «Суэйнер» кто-нибудь произносил?»

«Нет, ничего такого я не слышал».

«Странно!» — сказал Бодвин Вук.

Глоуэн решил вмешаться: «Либо Клайти Вержанс, либо Джулиан Бохост встречались здесь, на станции Араминта, с сестрой Смонни, Спанчеттой. Вам это известно?»

Руфо Каткар раздраженно нахмурился: «Джулиан с кем-то говорил на станции — с кем, не могу сказать наверняка. Он обсуждал эту встречу с Клайти Вержанс и, если мне не изменяет память, произносил имя «Спанчетта». Джулиан был чрезвычайно возбужден, а госпожа Вержанс сказала ему: «Думаю, тебе следует уточнить этот вопрос. Он может иметь огромное значение». Или что-то в этом роде. Потом она заметила, что я слышу их разговор, и замолчала».

«Что-нибудь еще?»

«Сразу после этого Джулиан куда-то поспешно удалился».

«Благодарю вас».

«Это все, чего вы хотели?»

«Пока все».

Недовольный Каткар удалился в свою комнату. Глоуэн обратился к присутствующим: «Спанчетта показала Джулиану письма Уэйнесс, предназначенные для меня. Уэйнесс не упоминала Хартию непосредственно, но писем было достаточно, чтобы подстегнуть мысли Спанчетты в соответствующем направлении».

«Почему бы Спанчетта стала показывать письма моей дочери Джулиану? — спросил Эгон Тамм. — Я чего-то не понимаю».

«Если бы Спанчетта хотела проинформировать свою сестру, она известила бы Намура, — отозвался Шард. — Вполне может быть, что она предпочитает планы Клайти Вержанс той картине будущего, которую воображает Симонетта».

Глоуэн поднялся на ноги и обратился к Бодвину Вуку: «Директор, прошу предоставить мне отпуск — сию минуту!»

«Гм. Почему вдруг такой каприз?»

«Это не каприз, директор. Операция на Шаттораке закончилась удачно, и я спешу заняться другими делами».

«В удовлетворении твоей просьбы отказано! — заявил Бодвин Вук. — Я поручаю тебе выполнение особого задания. Ты отправишься на Землю и постараешься найти ответ на вопрос, который мы только что обсуждали, прилагая при этом все возможные усилия».

«Будет сделано, директор! — выпрямился Глоуэн. — Я возьму отпуск как-нибудь в другой раз».

«Вот так-то будет лучше...» — проворчал Бодвин.

Глава 3

Уэйнесс прибыла в космический порт Гранд-Фьямурж на Древней Земле на борту звездолета «Наяда Зафорозия» и сразу направилась в «Попутные ветры», усадьбу ее дяди Пири Тамма в Иссенже, неподалеку от городка Тиренс, в семидесяти километрах к югу от Шиллави.

Уэйнесс приближалась ко входу в «Попутные ветры» с некоторой робостью, так как не имела точного представления о сложившихся здесь обстоятельствах — она даже не знала, примут ли ее доброжелательно. У нее остались яркие воспоминания от предыдущего посещения усадьбы — большого старого дома, сложенного из темных бревен, просторного и удобного, хотя и несколько обветшавшего, окруженного дюжиной огромных деодаров. Здесь жили вдовец Пири Тамм и его дочери, Чаллис и Мойра — активные участницы местной светской жизни, обе постарше, чем Уэйнесс. Здесь всегда кто-нибудь приезжал или уезжал, здесь почти непрерывно устраивались званые обеды или банкеты в саду, ужины и вечеринки, не говоря уже про ежегодный бал-маскарад. Пири Тамм, каким его помнила Уэйнесс, был рослым добродушным здоровяком, искренним до прямолинейности, но при этом чрезвычайно щепетильным в том, что касалось нравов и взаимных обязательств. Уэйнесс и ее брату, Майло, он оказал щедрое, хотя и несколько формальное гостеприимство.

Вернувшись в «Попутные ветры» через несколько лет, Уэйнесс не могла не заметить множество перемен. И Чаллис, и Мойра вышли замуж и переехали. С тех пор Пири Тамм жил один, пользуясь помощью приходящей прислуги — огромный старый дом казался неестественно пустым и тихим. Тем временем хозяин усадьбы похудел и поседел; некогда румяные щеки стали впалыми и приобрели восково-бледный оттенок, от преувеличенно оптимистической жестикуляции, решительной походки и почти военной выправки остались одни намеки. Он все еще отказывался обсуждать состояние своего здоровья, но со временем Уэйнесс узнала от прислуги, что Пири Тамм упал с лестницы и сломал тазобедренный сустав; осложнения, последовавшие за переломом, во многом лишили его былой жизнерадостности — теперь он больше не мог напрягаться и долго работать.

Пири Тамм приветствовал Уэйнесс с неожиданной теплотой: «Как приятно тебя видеть! Надеюсь, ты останешься у меня подольше — ты ведь никуда не спешишь? В последнее время в «Попутных ветрах» стало скучновато».

«У меня нет никаких определенных планов», — призналась Уэйнесс.

«Прекрасно, прекрасно! Агнеса покажет тебе твою комнату, а я пойду переоденусь к ужину».

Уэйнесс вспомнила, что ужин в «Попутных ветрах» всегда был чем-то вроде официального приема. Поэтому она надела бледно-коричневую плиссированную юбку, темную серовато-оранжевую блузку и черный жакет с наплечниками — костюм, идеально подходивший к ее темным волосам и бледно-оливковой коже.

Когда она появилась в столовой, Пири Тамм рассмотрел ее с головы до ног и вынес ворчливый, но положительный приговор: «Ты и в прошлый раз была пригожей девочкой, и с тех пор не изменилась к худшему — хотя я сомневаюсь, чтобы кому-нибудь пришло в голову обозвать тебя пышной красавицей».

«Мне кое-где не хватает округлостей, — скромно согласилась Уэйнесс, — но приходится обходиться тем, что есть».

«И этого может оказаться вполне достаточно!» — заключил Пири Тамм. Он усадил Уэйнесс на одном конце длинного стола из орехового дерева, а сам устроился в кресле на другом конце.

Ужин подавала, в церемониальном стиле, одна из горничных: густой темно-розовый суп-пюре из лангустов, кресс-салат со сладковатой петрушкой и кубиками куриной грудки, выдержанной в чесночном масле, отбивные из мяса дикого кабана, убитого в Большом Трансильванском заказнике. Пири Тамм поинтересовался, как поживает Майло, и Уэйнесс пришлось рассказать об ужасной гибели своего брата. Дядюшка Пири был неприятно поражен: «Подумать только, что такие отвратительные преступления совершаются на Кадуоле — в Заповеднике, где в принципе должны царить мир и покой!»

Уэйнесс печально рассмеялась: «Мир и покой? Только не на Кадуоле!»

«Возможно, я — непрактичный идеалист. Возможно, я слишком многого ожидаю от людей. Но я не могу избавиться от чувства глубокого разочарования каждый раз, когда вспоминаю все, что мне пришлось пережить за долгие годы. Нигде я не нахожу ничего чистого, невинного и свежего! Любое общество находится в состоянии постоянного гниения. Человечеству уже много тысяч лет, а продавец все еще пытается тебя обсчитать в ближайшей лавке!»

Уэйнесс пригубила вина из бокала, не совсем понимая, как реагировать на замечания Пири Тамма. По-видимому, годы повлияли не только на его выносливость, но и на умственные процессы.

Пири Тамм, очевидно не ожидая никакого ответа, сидел в мрачной задумчивости, уставившись в пространство. Через некоторое время Уэйнесс спросила: «Как поживает Общество натуралистов? Вы все еще секретарь?»

«Да, несомненно! Неблагодарная должность, в самом буквальном смысле слова, так как никто не ценит мои усилия и даже не пытается помочь».

«Очень жаль! А Чаллис и Мойра?»

Пири Тамм резко взмахнул рукой: «Заняты по уши своими делами и ни о чем другом не желают слышать. Полагаю, что такова природа вещей — хотя можно было бы надеяться на лучшее».

«Они удачно вышли замуж?» — осторожно поинтересовалась Уэйнесс.

«Насколько я понимаю, достаточно удачно — с их точки зрения, по меньшей мере. Мойра подыскала себе самого неприспособленного к жизни педанта. Он преподает в университете какую-то бесполезную чушь — «психологические особенности узбекских древесных лягушек» или, простите за выражение, «мифы древних эскимосов о сотворении мира». Чаллис тоже не отличилась: вышла за страхового агента! Представляешь? Никто из них шагу не сделал на другой планете и поддельного копролита не даст за все Общество натуралистов вместе взятое! Как только я упоминаю об этой организации и ее великих начинаниях, они хихикают и переводят разговор на другую тему. Профессор Варберт — муженек Мойры — называет Общество клубом любителей старческого недержания».

«Это не только несправедливо, но и глупо!» — с возмущением заявила Уэйнесс.

Пири Тамм, казалось, не слышал: «Я неоднократно пытался объяснить им узость их мировоззрения, но они даже не спорят, что просто выводит меня из себя! Поэтому в последнее время они редко ко мне заглядывают».

«Очень жаль, — повторила Уэйнесс. — По-видимому, вас не интересуют их занятия?»

Дядюшка Тамм с отвращением крякнул: «Терпеть не могу злободневные сплетни и возбужденное обсуждение очередных шалостей какой-нибудь знаменитости! Пустая трата времени! Я должен обосновать свою монографию подробным списком источников, а это весьма обременительная задача. Кроме того, кто-то должен заниматься делами Общества».

«Неужели нет других натуралистов, готовых оказать вам содействие?»

Пири Тамм горько рассмеялся: «Оставшихся членов Общества можно пересчитать по пальцам, причем они уже настолько состарились, что не встают с постели».

«И в Общество больше никто не вступает?»

Дядюшка Тамм рассмеялся еще мрачнее: «А кому это нужно? Что может предложить наше Общество, чем оно может привлечь?»

«Его идеи не потеряли значение за прошедшую тысячу лет».

«Рассуждения! Расплывчатые мечты, красивые слова! Все теряет смысл, когда больше нет энергии и воли. Я — последний секретарь Общества натуралистов, и скоро от него — так же, как и от меня — останутся одни воспоминания».

«Уверена, что вы ошибаетесь, — возразила Уэйнесс. — Обществу поможет вливание новой крови, новых идей».

«Мне приходилось слышать подобные предложения и раньше». Пири Тамм указал на столешницу у стены, служившую опорой двум амфорам из ржаво-оранжевой обожженной глины, покрытой черной глазурью. Удаляя глазурь острым инструментом, художник изобразил битву древнегреческих воинов. Эти вазы, высотой чуть больше полуметра, показались Уэйнесс удивительно красивыми.

«Я купил эту пару амфор за две тысячи сольдо — невероятно дешево, если они неподдельные».

«Гм, — наклонила голову Уэйнесс. — Действительно, они не выглядят очень старыми».

«В том-то и дело! Сомнительное приобретение. Мне их продал Адриан Монкурио, профессиональный гробокопатель. Он утверждал, что они просто очень хорошо сохранились».

«Может быть, вам следует получить заключение экспертов».

Пири Тамм с сомнением взглянул на пару ваз: «Может быть. Я оказался, однако, в неудобном положении. По словам Монкурио, он добыл их из раскопа в никому не известном месте в Молдавии, где они каким-то чудом пролежали десятки тысяч лет в целости и сохранности. Если это так, то амфоры, скорее всего, добыты незаконно, и я занимаюсь укрывательством похищенных не документированных археологических редкостей. Если же это подделки, я стал законным владельцем пары приятных для глаз и очень дорогих декоративных ваз. Монкурио — совершенно беспардонный жулик. Не сомневаюсь, что его торговля крадеными и поддельными редкостями успешно продолжается».

«Небезопасная профессия, надо полагать».

«Некоторым свойственна врожденная страсть к мошенничеству. Адриан Монкурио — один из таких людей. Он умеет внушать доверие, проницателен и мгновенно реагирует; при этом у него нет ни стыда ни совести. С ним трудно иметь дело».

«Почему же он продал вам эти амфоры так дешево?»

На лице Пири Тамма снова отразилось сомнение: «В свое время его приняли в Общество натуралистов, и он поговаривал о том, что собирается возобновить свой членский билет».

«Но он так и не собрался это сделать?»

«Нет. На мой взгляд, ему не хватает настоящего интереса к естествознанию. Он согласился с тем, что Обществу необходимо возрождение, хотя, как он заметил, возрождать уже практически нечего. При этом он задал мне любопытный вопрос: «Разумеется, вы можете в любой момент предъявить Хартию Кадоула и бессрочный договор?»»

«И что вы ему ответили?»

«Я сказал, что в данный момент Кадуол имеет второстепенное значение, так как все наши усилия должны быть сосредоточены на возобновлении деятельности Общества на Земле.

«Прежде всего, — заявил Монкурио, — должно быть изменено широко распространенное представление об Обществе как о почти опустевшем приюте для дышащих на ладан девяностолетних старцев, дремлющих по вечерам над запыленными манускриптами».

Я начал было протестовать, но Монкурио продолжал: «Вы должны отождествиться с популярными культурными представлениями, предлагая программу развлекательных мероприятий, способных привлечь внимание рядового обывателя. Такая программа может иметь лишь косвенное отношение к основным целям Общества, но она подстегнет энтузиазм». Монкурио стал рассуждать об устроении танцевальных представлений, экзотических пиршеств, рискованных приключенческих экскурсий, соревнований и лотерей, позволяющих выгодно использовать туристические возможности Кадуола.

Будучи несколько шокирован открывающимися перспективами, я выразил опасение в связи с тем, что программа Монкурио никак не способствовала бы достижению ни краткосрочных, ни долгосрочных целей Общества натуралистов.

«Чепуха! — воскликнул Монкурио. — Кроме того, вам следует организовать карнавальный галактический конкурс красоты с участием привлекательных представительниц обитаемых планет. Представьте себе! Очаровательные натуралистки Земли! Натуралистки Альциона в самом натуральном виде! Традиционные эротические танцы в исполнении натуралисток Лирвана! И так далее».

Я отказался настолько тактично, насколько было возможно: «Карнавалы и конкурсы красоты давно вышли из моды».

Монкурио не сдавался: «Ничего подобного! Игриво обнаженные щиколотки, надлежащим образом округленные ягодицы и грациозные позы не выйдут из моды, пока существует Ойкумена!»

«Для человека вашего возраста, привыкшего рыться в могилах по ночам, вы проявляете неожиданную живость воображения», — язвительно заметил я.

Монкурио возмутился: «Не забывайте, что красивая девушка — не менее естественный результат эволюции, чем бутылконосый червекрот из пещер девятой планеты Проциона».

«С этим невозможно не согласиться, — уступил я. — Тем не менее, подозреваю, что Общество натуралистов будет развиваться в не столь неортодоксальном направлении. А теперь, если вы желаете к нам присоединиться, уплатите четырнадцать сольдо и заполните анкету».

«Буду очень рад это сделать, — отозвался Монкурио. — Именно поэтому, по сути дела, я к вам и приехал. Я осторожный человек, однако, и хотел бы просмотреть финансовые отчеты Общества прежде, чем возобновлю свой членский билет. Не могли бы вы показать мне учетные книги и, что важнее всего, Хартию Кадуола и бессрочный договор о передаче права собственности?»

«Это не так легко сделать, — ответил я. — Учредительные документы принято хранить в банковском сейфе».

«Ходят слухи о расхищении архива. Прежде чем зарегистрироваться, я вынужден настаивать на предъявлении Хартии и бессрочного договора».

«Все необходимое делается надлежащим образом, — заверил я его. — Если вы действительно поддерживаете принципы Общества, я не совсем понимаю, что вам мешает зарегистрироваться. Текст Хартии общеизвестен и размножен в тысячах экземпляров».

Монкурио заявил, что ему необходимо проконсультироваться по этому вопросу, и удалился».

«Похоже на то, что он откуда-то узнал об исчезновении Хартии и договора», — заметила Уэйнесс.

«Тогда я предположил, что он нашел упоминание этих документов в каких-то списках конфискованного имущества. Это объяснение до сих пор остается наиболее вероятным, — Пири Тамм печально усмехнулся. — Год тому назад, когда Мойра и Чаллис навестили меня со своими мужьями, я рассказал им о Монкурио и его представлениях о возможностях возрождения Общества. Всем четверым идеи Монкурио показались разумными и многообещающими. А, что об этом говорить!» Дядюшка Пири сфокусировал взор на Уэйнесс: «А ты состоишь в Обществе?»

Уэйнесс покачала головой: «В Строме мы все называем себя «натуралистами», но это одно название. Наверное, нас можно отнести к категории наследственных почетных членов Общества».

«Ха! Такой категории нет. Членом Общества становится только тот, кто подает заявление с просьбой о регистрации, утверждаемое секретарем, и платит взносы».

«Не вижу проблемы, — объявила Уэйнесс. — Прошу принять меня в Общество натуралистов. Вы меня принимаете?»

«Милости просим! — развел руками Пири Тамм. — В таком случае ты обязана заплатить вступительный взнос и первый ежегодный взнос, в общей сложности четырнадцать сольдо».

«Что я и сделаю сразу после ужина», — пообещала Уэйнесс.

Пири Тамм сердито прокашлялся: «Должен тебя предупредить, что ты вступаешь в обнищавшую организацию. Бывший секретарь по имени Фронс Нисфит продал все, что попалось ему под руку, после чего улетучился со всеми деньгами. С тех пор у Общества нет никакой недвижимости и практически никакой наличности».

«Вы так и не пытались найти Хартию?»

«Серьезных попыток не предпринимал. Безнадежное предприятие. Прошло уже столько лет — все следы замело».

«А секретари, занимавшие должность после Нисфита — они ничего не делали?»

Пири Тамм с отвращением крякнул: «После Нисфита секретарем целых сорок лет был Нильс Майхак. Подозреваю, что за все эти годы ему ни разу не пришла в голову мысль о пропаже документов. Его преемником стал Кельвин Килдьюк — уверен, что он тоже не видел никаких причин ездить в банк и рыться в архиве. По меньшей мере, в моем присутствии он никогда не выражал сомнений в том, что Хартия хранится в сейфе. С другой стороны, на мой взгляд, он не слишком добросовестно выполнял обязанности секретаря».

«Значит, если даже секретарь Майхак или секретарь Килдьюк пытались найти Хартию, вы ничего об этом не знаете?»

«Абсолютно ничего».

«Но где-то же она есть! Где? Вот в чем вопрос».

«Не могу знать. Если бы я был богат, я нанял бы добросовестного частного детектива и поручил бы ему поиски».

«Любопытная идея! — сказала Уэйнесс. — Может быть, я сама этим займусь».

«Ты? — Пири Тамм опустил голову и нахмурился. — Это неподходящее занятие для хрупких девушек».

«Почему же? Если я найду Хартию и договор, вас это порадует».

«Разумеется, но представить тебя в качестве детектива... нет, это невозможно, просто нелепо. Об этом речи не может быть».

«Не вижу, почему нет».

«Откуда ты знаешь, как ведутся расследования? У тебя нет никакого опыта».

«По-моему, в этом деле достаточно терпения и настойчивости. Хотя, конечно, пригодится и некоторая сообразительность».

«Так-то оно так! Но детективу нередко приходится иметь дело с вульгарными, непристойными людьми. Кто знает, в какую западню тебя заведут твои поиски? Такое поручение можно было бы дать мужчине, умеющему за себя постоять, привыкшему к трудностям и мерзостям жизни, а не слабой невинной девушке, даже если она семи пядей во лбу! На Древней Земле все еще много опасностей, иногда принимающих самые обманчивые и необычные формы».

«Надеюсь, вы преувеличиваете — потому что я немножко трусиха».

Пири Тамм продолжал хмуро разглядывать поверхность орехового стола: «Полагаю, что ты всерьез решила этим заняться».

«Да, конечно».

«Как ты представляешь себе такое расследование?»

Уэйнесс ответила не сразу: «Ну, прежде всего я составлю список мест, которые имеет смысл проверить — музеев, коллекций, антикваров, торгующих древними документами. А потом начну розыск, переходя от одного пункта списка к другому».

Дядюшка Пири неодобрительно покачал головой: «Дорогая моя, о чем ты говоришь? На одной Земле сотни таких мест!»

Уэйнесс задумчиво кивнула: «Задача непростая, потребуются большие затраты времени. Кто знает, однако? По ходу дела я могу наткнуться на какие-то следы, улики, подсказки. Кроме того, разве не существует центральный каталог древних архивов, где пронумерованы и снабжены перекрестными ссылками все документы?»

«Каталоги, конечно, существуют. Доступ к таким хранилищам информации можно получить в университете. Кроме того, в Шиллави есть Библиотека древних архивов, — дядюшка Пири поднялся на ноги. — Перейдем в кабинет, выпьем по рюмке сладкой настойки».

Пири Тамм провел молодую родственницу по коридору в свой кабинет — просторное помещение с камином и двумя длинными столами. Многочисленные стеллажи были забиты книгами и брошюрами; между столами, заваленными бумагами, стояло вращающееся кресло.

Дядюшка Пири указал на столы: «В последнее время здесь проходит вся моя жизнь. Сидя за одним столом, я работаю над монографией. Потом, когда я вспоминаю, что моего ответа ждут непрочитанные письма, я поворачиваюсь в кресле к другому столу и с головой погружаюсь в дела Общества. Ответив на письма, возвращаюсь к монографии — так и верчусь без конца».

Уэйнесс выразила сочувствие не слишком определенными звуками и жестами.

«Как бы то ни было! — продолжал Пири Тамм. — Хорошо, что у меня всего лишь два стола и два занятия. Представляешь, как бы я вертелся среди трех или четырех столов? От одной мысли голова кружится! Пойдем, посидим у камина».

Уэйнесс устроилась в украшенном витиеватой резьбой старом кресле с высокой спинкой и плюшевым сиденьем цвета седоватого мха. Пири Тамм налил густую темно-красную жидкость в серебряные стаканчики и протянул один стаканчик Уэйнесс: «Лучшая вишневая настойка из Мореллы. Гарантирует появление здорового румянца!»

«В таком случае я выпью совсем немного, — отозвалась Уэйнесс. — Когда у меня краснеют щеки, я выгляжу ужасно. Того и гляди, нос тоже покраснеет».

«Пей! Для опасений нет оснований. Мне очень приятно провести время в твоей компании, с красным носом или без оного. В последнее время меня редко навещают. По сути дела, знакомых у меня все меньше, а друзей уже почти не осталось. Чаллис говорит, что меня считают несносным ревнителем нравов и тайным пожирателем младенцев. Подозреваю, что она повторяет слова своего супруга, на редкость пошлого зануды. Мойра придерживается сходной точки зрения и советует мне научиться держать свои мнения при себе, — Пири Тамм мрачно покачал головой. — Может быть, они правы. Тем не менее, не стану притворяться: мне не нравится происходящее в этом мире. Никто ни к чему не относится серьезно, все делается спустя рукава. Когда я был молод, мы смотрели на вещи по-другому. Мы могли по праву гордиться своими достижениями, и только лучшее считалось достаточным». Старый натуралист покосился на юную собеседницу: «Ты надо мной смеешься».

«Нет, почему же? На Кадуоле — за те немногие годы, что я помню — невозможно было не заметить перемены. Каждый чувствует, что вот-вот произойдет что-то ужасное».

Пири Тамм поднял брови: «Как это понимать? Я всегда представлял себе Кадуол как планету буколических нег, где ничто никогда не меняется».

«Ваше представление несколько устарело, — вздохнула Уэйнесс. — Половина населения Стромы еще придерживается Хартии, но другой половине не терпится от нее избавиться и все перекроить по-своему».

«Они понимают, конечно, что отмена Хартии приведет к уничтожению Заповедника», — мрачно заметил Пири Тамм.

«Именно к этому они стремятся! Они возмущены, они готовы взорваться, по их мнению Заповедник просуществовал слишком долго».

«Какая нелепость! Молодые люди часто жаждут перемен только потому, что хотят чего-то нового — чего-то, что придает подобие значения жизни их поколения или хотя бы напоминает новый стиль. В конечном счете это не более чем ничем не обоснованное самолюбование. Так или иначе, закон есть закон — Хартия Кадуола не может быть нарушена».

Уэйнесс печально, медленно покачала головой: «Если Хартия не найдется, можно будет заявить, что она недействительна. Где она? Поэтому я и приехала на Землю».

Пири Тамм снова наполнил серебряные стаканчики. Некоторое время он молча глядел на огонь в камине. «Тебе следует учитывать одно обстоятельство, — сказал он наконец. — Помимо нас, о пропаже Хартии и бессрочного договора знает как минимум один человек».

Уэйнесс откинулась на спинку кресла: «Кто еще об этом знает?»

«Я расскажу, как это случилось. Любопытная история — не буду утверждать, что мне все в ней понятно. Как тебе известно, после Нисфита должность секретаря Общества занимали три человека — Нильс Майхак, Кельвин Килдьюк и я. Майхак стал секретарем сразу после того, как сбежал Нисфит».

«Позвольте спросить, — вмешалась Уэйнесс. — Почему новый секретарь, Майхак, не заметил сразу же пропажу Хартии?»

«По двум причинам. Майхак был симпатичный субъект, но слегка рассеянный и безалаберный. Он предпочитал, скажем так, принимать за чистую монету видимость вещей, не слишком углубляясь в подробности. Хартия и бессрочный договор были вложены в папку, а папка содержалась в плотном картонном конверте, тщательно запечатанном и перевязанном красными и черными лентами. Конверт этот хранился в банке «Маргравия» вместе с другими документами — в том числе с теми немногими финансовыми договорами, которые Нисфит не сумел продать за наличные. В ходе первоначальной обязательной инвентаризации Майхак нашел конверт, лежавший в сейфе, и убедился в том, что он запечатан, надлежащим образом перевязан черными и красными лентами и правильно обозначен ярлыком. Он допустил, что оригинальные экземпляры Хартии и договора остались в конверте — вполне простительное допущение!

Прослужив много лет в должности секретаря, Нильс Майхак сильно постарел и почти ослеп, в связи с чем большинство его обязанностей поочередно выполняли разные помощники и помощницы. Последней его помощницей стала внушительная женщина, инопланетянка, вступившая в Общество и оказавшаяся настолько полезной, что в конце концов Майхак официально назначил ее заместителем секретаря. Монетта — так ее звали — всячески демонстрировала энтузиазм и неоднократно давала понять, что с радостью займет должность секретаря Общества, как только Майхак согласится уйти на покой. Мрачноватая, но деловая и компетентная особа была эта Монетта — хотя и несколько мужеподобная, на мой взгляд. У нее была рыбья манера смотреть на собеседника неподвижными, ничего не выражающими глазами — отчего в ее присутствии мне всегда становилось не по себе. Майхак, однако, не только никогда на нее не жаловался, но и рассыпался в похвалах: «Монетта — просто неоценимая ассистентка! Что бы я делал без моей Монетты?» И так далее. В один прекрасный день он заявил: «Ни одна мелочь не ускользает от внимания Монетты! Она обнаружила несоответствие в учетных книгах и настаивает на повторной инвентаризации содержимого сейфа, чтобы убедиться в сохранности документов. Мне самому не под силу столь обременительная задача, так что завтра же я вручу ей ключи от сейфа, с запиской для управляющего банком».

Само собой, Кельвин Килдьюк и я энергично возражали против такого неслыханного нарушения правил и традиций. Майхак изобразил оскорбленную невинность, но в конечном счете разрешил нам сопровождать его заместительницу и присутствовать при осмотре содержимого сейфа. Таким образом, мы отправились в банк вместе с Монеттой, что чрезвычайно ее раздосадовало — она пришла мрачнее тучи, и мы делали все возможное для того, чтобы ничем ее не обидеть.

Когда открыли сейф, Монетта сделала перепись его содержимого — нескольких финансовых документов и жалких облигаций. Под этими бумагами в сейфе лежал конверт, предположительно содержавший оригинальный экземпляр Хартии — все еще безукоризненно запечатанный и перевязанный красными и черными лентами. Монетте, однако, этого было недостаточно. Прежде, чем мы успели вмешаться, она сорвала ленты, сломала печати и вытащила папку. Килдьюк воскликнул: «Постойте, постойте! Что вы делаете?» Едва сдерживая раздражение, Монетта ответила: «Что я делаю? Хочу проверить содержимое папки, только и всего». Она открыла папку, заглянула в нее, закрыла и вложила обратно в конверт. «Теперь вы довольны?» — спросил у нее Килдьюк. «Да, — ответила Монетта, — здесь больше нечего делать».

Она перевязала конверт лентами и бросила его в сейф. Больше никто ничего не говорил — судя по всему, она нашла то, что искала.

На следующий день Монетта исчезла без предупреждения, и ее больше не видели. Кельвин Килдьюк стал секретарем; все шло своим чередом до его смерти, после чего мне пришлось взять на себя его обязанности. Когда мы с тобой отправились в банк «Маргравия» и открыли сейф, я был потрясен, обнаружив в папке дешевую копию Хартии. А бессрочный договор Нисфит даже не позаботился скопировать — у нас нет никакого подтверждения его существования!

В эту минуту я сразу вспомнил о Монетте. Теперь я понимаю: она хотела узнать, сможет ли она заполучить оригинальный экземпляр Хартии и договор, если займет должность Майхака после его кончины. Монетта затратила много времени и усилий на то, чтобы стать заместительницей Майхака и получить доступ к сейфу. Представляю, как она была разочарована, увидев в папке копию вместо оригинала! Невероятное самообладание! Внешне ей удалось сохранить полное спокойствие.

Вот и вся история. Монетта давно — уже много лет тому назад — узнала о пропаже Хартии. Чем она занималась с тех пор, не могу даже предположить».

Уэйнесс молча смотрела на игру пламени в камине.

Через несколько секунд Пири Тамм продолжил: «Таким образом, Нисфит продал Хартию и другие документы, представлявшие собой ценность в глазах антикваров. Нынешний владелец бессрочного договора почему-то не догадался зарегистрироваться — на что он, кстати, имеет полное право. Кроме того, меня начинает беспокоить еще одно обстоятельство».

«Какое именно?»

«Бессрочный договор необходимо подтверждать и возобновлять как минимум каждые сто лет — иначе он потеряет силу и, в соответствии с нормами межпланетного права, Общество натуралистов перестанет быть владельцем Кадуола».

Уэйнесс с отчаянием уставилась на дядюшку Пири: «И вы мне никогда об этом не говорили! Сколько у нас осталось времени?»

«Примерно десять лет. То есть время еще есть, но договор необходимо найти».

«Сделаю все, что смогу», — пообещала Уэйнесс.

Наутро Уэйнесс встала пораньше. Она надела короткую синюю юбку, темно-синие гольфы до колен и мягкий рыжевато-серый свитер — легкий, теплый и подходивший к ее бледно-оливковой коже.

Выйдя из своей комнаты, Уэйнесс спустилась по лестнице. В этот ранний час усадьба «Попутные ветры» казалась необычно молчаливой. За ночь из закоулков старого дома просочились запахи, напоминавшие о бесчисленных цветочных букетах, о редкостях, вырезанных из камфорного дерева и санучи, о политуре и навощенной мебели, о древних коврах — с едва уловимой примесью лавандового саше.

Уэйнесс зашла в утреннюю гостиную и села за стол. Из высоких окон открывался вид на зеленые луга, деревья и живые изгороди, а вдалеке виднелись черепичные крыши и дымовые трубы Тиренса. Возникало впечатление, что погода еще не устоялась. Небольшие облака мчались на восток, подгоняемые высотным ветром, и солнечный свет то становился ярче, то тускнел, то снова разгорался каждые несколько секунд. «Свет Солнца!» — думала Уэйнесс. Особенно здесь, в Средиземье, он казался бледным и дымчатым по сравнению с золотым сиянием Сирены. Свет Солнца будто подчеркивал и обогащал синие и зеленые тона, а также, пожалуй, приглушенные цвета облачных теней, тогда как Сирена вызывала к жизни красные, желтые и оранжевые сполохи.

Из кухни выглянула горничная, Агнеса, и вскоре на столе перед Уэйнесс появились нарезанные фрукты, вареное яйцо, пшеничные булочки с маслом, клубничное варенье и чашка густого темно-коричневого кофе.

Еще через несколько минут появился Пири Тамм в старом твидовом пиджаке, серой рубашке с черными полосками и свободных бриджах из темно-бежевой саржи — в старые добрые времена он, наверное, принарядился бы потщательнее. Тем не менее, он все еще умел создавать вокруг себя атмосферу не слишком церемонной благопристойности. Остановившись в дверном проеме, он разглядывал Уэйнесс с бесстрастной сосредоточенностью офицера, наблюдающего за выправкой марширующих солдат.

«Доброе утро, дядюшка Пири, — осторожно сказала Уэйнесс. — Надеюсь, я вам не помешала, вскочив с постели в такую рань».

«Ни в коем случае! — заявил Пири Тамм. — Привычка вставать с восходом Солнца добродетельна, я ее придерживаюсь всю жизнь». Прошествовав к столу, он уселся и расправил салфетку: «Достаточно простой арифметики. Лишний час утреннего сна отнимает у нас год жизни каждые двадцать четыре года. За сто лет этот час бездеятельной неги сокращает жизнь на четыре года. Подумать только! А я уже начинаю опасаться, что мой век окажется гораздо короче, чем было бы необходимо для удовлетворения самых скромных амбиций. Кто это сказал: «Успею выспаться, когда помру»?»

«Барон Бодиссей, надо полагать. Он успел сказать почти все, что стоило говорить».

«Умница! — Пири Тамм встряхнул салфетку и заправил ее за ворот рубашки. — Сегодня у тебя бодрый, подтянутый, даже веселый вид».

«Бодрый и подтянутый — пожалуй», — пожала плечами Уэйнесс.

«Но не веселый?»

«Не могу сказать, что новость о Монетте и ее проделках меня обрадовала».

«Полно! Пренеприятнейшая история, конечно, но она уже быльем поросла — кто знает, что случилось с этой авантюристкой за прошедшие годы? Подозреваю, что Монетта давно забыла об Обществе натуралистов».

«Будем надеяться».

«Учитывай, что владелец бессрочного договора так и не удосужился зарегистрироваться, — Пири Тамм окинул царственным взором длинный массивный стол. — Я вижу, от беспокойства у тебя не пропал аппетит. Налицо яичная скорлупа, тарелка, некогда содержавшая булочки — и что еще?»

«Апельсинные дольки».

«Превосходно! Надлежащий завтрак — теперь ты не проголодаешься до обеда. Агнеса, где вас черти носят?»

«Я здесь, господин Тамм! Вот ваш чай, уже заварился».

«Скажите повару, чтобы сделал омлет с петрушкой, и принесите кетчуп с грибами. Про булочки тоже не забудьте. И чтобы омлет был нежный, воздушный, а не наводил на мысль о жареной подошве!»

«Я скажу повару, господин Тамм», — Агнеса поспешно скрылась. Пири Тамм заглянул в чайник и презрительно хмыкнул: «Крепким чаем это, конечно, не назовешь». Налив себе горячего чаю, он пригубил его, зажмурился, после чего снова обратил внимание на Уэйнесс, отсчитавшую четырнадцать сольдо и продвинувшую монеты по столу в направлении хозяина дома: «Вчера вечером я забыла. Теперь я — полноправный член Общества натуралистов?»

«Остается только удостоверить твою личность и внести твое имя в реестр. С удостоверением личности проблем не должно быть, так как я сам выступаю в роли твоего поручителя».

Уэйнесс улыбнулась: «Я слышала, что на Древней Земле полезные связи важнее всего».

«К сожалению, так оно и есть — как правило. Тем не менее, у меня никаких особенных связей нет, и когда мне что-нибудь нужно, приходится, как любому другому, обращаться к властям с унизительными просьбами. Не удивительно, что мужья моих дочерей меня презирают. А, что об этом говорить! Полагаю, ты уже размышляла о проекте, который мы обсуждали вчера вечером?»

«Конечно. Только об этом и думаю».

«И теперь — на вполне разумных основаниях — ты успела изменить свое мнение и отказалась от этой сумасбродной идеи?»

Уэйнесс взглянула на дядюшку с искренним удивлением: «Почему вы так думаете?»

«Обстоятельства очевидны! — отрезал Пири Тамм. — Предстоящая задача превосходит возможности молоденькой девушки, даже если она хороша собой и умеет добиваться своего».

«Взгляните на это с другой точки зрения, — предложила Уэйнесс. — Потерянная Хартия — только одна, и я тоже одна. Мы начинаем игру на равных».

«Вот еще! Я не в настроении заниматься софистикой. По сути дела, меня чрезвычайно подавляют немощи, не позволяющие мне самому отправиться на поиски. А, наконец-то несут мой омлет! Надеюсь, на этот раз повар справился со своими обязанностями. Кажется, все в порядке. Удивительно, как часто приготовление такого простого, казалось бы, блюда сводит на нет все усилия высокооплачиваемого специалиста! О чем это мы? Ах да, о твоем предложении. Дорогая моя Уэйнесс, это задача монументальных масштабов! Она просто-напросто выходит за пределы твоей компетенции».

«Я так не считаю, — возразила Уэйнесс. — Если бы мне нужно было дойти отсюда до Тимбукту, я сделала бы первый шаг, потом второй, и так далее — и скоро уже шла бы по мосту Хамшатт через реку Нигер».

«Ага! Ты упускаешь из вида все расстояние между третьим шагом и последним — то есть, в данном случае, от парка усадьбы «Попутные ветры» до реки Нигер, пересекающей великую пустыню Сахару. По пути тебе могут дать неправильные указания, тебя могут ограбить, ты можешь свалиться в канаву, на тебя могут напасть, на тебе могут жениться и с тобой могут развестись!»

«Дядюшка Пири! У вас разыгралось воображение!»

«Гм. Все мое воображение не позволяет представить себе, каким образом ты могла бы узнать то, что ты хочешь узнать, и при этом оставаться в полной безопасности».

«Я уже составила план, — не унималась Уэйнесс. — Я просмотрю архивы Общества, главным образом относящиеся к тому времени, когда секретарем был Нисфит, и, может быть, найду какую-нибудь улику, которая позволит мне продвинуться дальше».

«Дорогая моя и уважаемая! Даже просмотр архивов сам по себе — огромный труд. Ты соскучишься и загрустишь, тебе захочется гулять под открытым небом, встречаться с молодыми людьми и радоваться жизни! В один прекрасный день ты схватишься руками за волосы, завопишь и выскочишь из дома — и на этом закончится твой великий проект».

Уэйнесс пыталась говорить ровно и убедительно: «Дядюшка Пири, вы не только даете волю воображению, вы еще и пессимист».

Пири Тамм делал вид, что смотрит в окно, но поглядывал на собеседницу краем глаза: «Тебя не пугает такая перспектива?»

«Вы всего лишь перечислили трудности, которые я давно предусмотрела. Я должна найти Хартию и бессрочный договор — мне нельзя думать ни о чем другом. Если я добьюсь успеха, моя жизнь не пройдет бесполезно. Если я потерплю неудачу — что ж, по меньшей мере я сделаю все, что смогу».

Пири Тамм ответил не сразу. Мало-помалу, однако, на его лице появился намек на улыбку: «Успех — вещь сомнительная, а твоя жизнь драгоценна — в этом нет никаких сомнений».

«Я хочу добиться успеха».

«Понятное дело. Что ж, я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе помочь».

«Благодарю вас, дядюшка Пири».

Пири Тамм провел Уэйнесс в небольшое помещение с высоким потолком, соединенное дверью с его кабинетом. Пара высоких узких окон пропускала свет, позеленевший от листвы виноградных лоз, спускавшихся с балкона. Полки и шкафы были забиты до отказа беспорядочными ворохами книг, брошюр, трактатов и папок. Все свободные места на стенах занимали сотни фотографий, чертежи, схемы и всякая всячина. В нише находился стол с полутораметровым информационным экраном.

«Мое бывшее логово, — пояснил Пири Тамм. — Здесь я работал, когда семья была дома и превращала кабинет в средоточие шумных сборищ — вопреки всем моим протестам и намекам. Эту комнату называли «свалкой людоеда», — дядюшка Пири мрачно усмехнулся. — А Варберт, муженек Мойры, когда думал, что я его не слышу, предпочитал выражение «последнее убежище старого пердуна»».

«Приличные люди так не говорят».

«По-твоему, профессор может быть приличным человеком? Так или иначе, когда я закрывал за собой эту дверь, мне давали наконец какой-то покой».

Уэйнесс огляделась по сторонам: «На первый взгляд здесь не мешало бы навести порядок. Вы случайно не засунули Хартию под какой-нибудь ящик или в какую-нибудь папку?»

«Если бы все было так просто! — воскликнул дядюшка Пири. — Представь себе, мне уже приходила в голову эта мысль, и я тщательно проверил каждый клочок бумаги. Боюсь, здесь ты ничего не найдешь».

Уэйнесс подошла к столу, чтобы разобраться в системе управления.

«Стандартная клавиатура, — заметил Пири Тамм, — у тебя не должно быть никаких трудностей. Когда-то у меня здесь был симулятор, сфокусированный на столе. Мойра, конечно же, пользовалась им, чтобы моделировать новые наряды».

«Очень изобретательно!» — похвалила Уэйнесс.

«В своем роде. Однажды вечером, когда Мойра была примерно твоих лет, мы устроили званый ужин. Мойра надела элегантное длинное платье и вела себя со всем приличествующим оказии достоинством. Прошло некоторое время, и мы стали спрашивать друг друга — куда делись все молодые люди? В конце концов мы обнаружили их здесь, перед симулятором, созерцающих с разинутыми ртами двухметровую реплику Мойры, одевающуюся и раздевающуюся догола. Мойра была исключительно удручена этим обстоятельством; она до сих пор подозревает, что Чаллис злонамеренно намекнула молодым людям на возможность такого развлечения».

«Полагаю, что будущий профессор Варберт был в числе зрителей? Ему, наверное, понравилось то, что он увидел».

«Мне он по этому поводу ничего не сообщал, — Пири Тамм печально покачал головой. — Как летит время! Попробуй это кресло. Тебе в нем удобно?»

«Все замечательно. Как получить доступ к архивам Общества?»

«Введи первые три буквы, «АРХ», и на экране появится исчерпывающий каталог. Это очень просто».

«И вся корреспонденция Общества сохранена?»

«Вся! Не только заголовки, но и текст, до последней точки. По двум причинам — основатели Общества были изрядными крючкотворами и предусмотрели правила на все случаи жизни; кроме того, в последнее время нам практически нечего было делать, вот мы и сканировали старые бумаги. Гарантирую, однако, что ты не найдешь почти ничего любопытного. Желаю удачи — оставлю тебя наедине с экраном».

Пири Тамм удалился, а Уэйнесс потихоньку занялась изучением записей Общества натуралистов.

К концу дня ей удалось разобраться в объеме и структуре архива. Огромное большинство материалов относилось к событиям далекого прошлого. Эти записи Уэйнесс игнорировала, установив в качестве отправной точки дату появления на сцене пресловутого Фронса Нисфита. Она установила также дату обнаружения мошеннических операций Нисфита. Она просмотрела документы, зарегистрированные после побега Нисфита, когда делами Общества заведовали Нильс Майхак, Кельвин Килдьюк и Пири Тамм. Некоторое время она выбирала файлы почти случайно, бегло просматривая финансовые отчеты, протоколы ежегодных конклавов и списки членов Общества. С каждым годом число плативших взносы членов Общества уменьшалось; нетрудно было сделать вывод, что существованию Общества натуралистов приходил конец. Уэйнесс пробежала глазами файлы, содержавшие корреспонденцию — запросы о предоставлении информации, уведомления о причитающихся и полученных взносах, извещения о смерти и об изменениях адреса, ученые статьи и трактаты, предложенные к публикации в ежемесячном журнале.

Ближе к вечеру, когда Солнце уже опускалось к горизонту, Уэйнесс откинулась на спинку кресла, пресыщенная делами Общества натуралистов. «А ведь это только начало, — подумала она. — По-видимому, для осуществления моего проекта потребуются недюжинные терпение и настойчивость».

Покинув сумрачное «убежище», Уэйнесс поднялась к себе в комнату. Там она выкупалась и переоделась в темно-зеленое длинное платье, подобающее за ужином в несколько церемонной атмосфере усадьбы. «Нужно подыскать какую-нибудь новую одежду, — напомнила она себе. — А то дядюшка Пири подумает, что я каждый день напяливаю это платье, как униформу».

Расчесав темные волосы, Уэйнесс перевязала их ажурной серебряной цепочкой и спустилась в гостиную. Дядюшку Пири не пришлось долго ждать. Он приветствовал ее с обычной безукоризненной вежливостью: «А теперь, согласно неизменному ритуалу «Попутных ветров» — по рюмке чего-нибудь согревающего! Попробуешь мой превосходный херес?»

«С удовольствием».

Пири Тамм достал из серванта пару маленьких оловянных кубков: «Обрати внимание на то, как они отливают зеленоватой патиной — она свидетельствует о возрасте».

«Они старые?»

«Им как минимум три тысячи лет!»

«У них удивительная форма».

«И не случайно! После первоначальной отливки их нагревали, чтобы снова размягчить металл, после чего гнули, мяли, расширяли и сжимали, искажая всевозможными способами — и только потом делали удобную для питья кромку. Ни один кубок не похож на другой».

«Любопытные бокальчики! — похвалила Уэйнесс. — Херес тоже неплохой. У нас на станции Араминта делают вино примерно в этом роде, но херес, по-моему, лучше».

«Надеюсь! — слегка поморщившись, улыбнулся Пири Тамм. — Все-таки на Земле виноделием занимаются значительно дольше. Не хочешь выйти на веранду? Сегодня тепло, полюбуемся на закат».

Пири Тамм открыл дверь; они вышли на веранду и встали у балюстрады. Немного помолчав, Пири Тамм спросил: «Ты о чем-то задумалась — боишься, что взяла на себя непосильную задачу?»

«О нет! Мне удалось на какое-то время забыть о Нисфите и Обществе натуралистов. Просто любуюсь закатом. Интересно, кто-нибудь когда-нибудь занимался классификацией закатов на различных планетах? Разновидностей, наверное, немало».

«Несомненно! — заявил Пири Тамм. — Могу сразу привести пять или шесть незабываемых примеров! Мне особенно запомнились закаты на планете Делоры, в малонаселенных окрестностях Колумбы, где я добывал сведения, подтверждавшие тезис моего трактата. Каждый вечер мы наслаждались чудесными зрелищами — ослепительным зеленым и голубым сиянием с алыми сполохами! Больше нигде ничего подобного не видел. Покажи мне сотню картин, изображающих закаты, и я безошибочно назову пейзаж, написанный на Делоре. Невозможно забыть и закаты Пранильи — дрожащий радужно-холодный свет, проникающий сквозь стратосферные завесы ледяного дождя».

«На Кадуоле закаты непредсказуемы, — заметила Уэйнесс. — Они будто взрываются за облаками удивительно яркими, иногда даже кричащими цветными лучами; от них всегда становится радостно на душе. Наш закат может разгореться и стать величественным, даже вдохновляющим — но в конце концов наступают тихие и печальные голубовато-серые сумерки, наводящие на безрадостные размышления».

Критически нахмурившись, Пири Тамм изучал небеса: «Действительно, гаснущий закат вызывает заметное ощущение растерянной подавленности. Но оно постепенно проходит и полностью исчезает, как только появляются звезды. Особенно в том случае, — встрепенулся он, будто вспомнив нечто необычайное, — если нас ожидает хорошо приготовленный ужин: самый надежный источник простодушного воодушевления! Вернемся к столу?»

Усадив Уэйнесс за массивным ореховым столом, Пири Тамм занял место на противоположном конце: «Должен повторить, что исключительно рад возможности принимать тебя в «Попутных ветрах». Кстати, тебе идет это очаровательное платье».

«Вы очень любезны, дядюшка Пири. К сожалению, это мой единственный вечерний наряд. Придется завтра же найти что-нибудь новое — иначе вы скоро соскучитесь в моем обществе».

«На этот счет можешь не беспокоиться, уверяю тебя! Тем не менее, у нас в поселке есть два или три ателье, пользующихся высокой репутацией — я отвезу тебя туда, как только у тебя возникнет такое желание. Между прочим, Мойра и Чаллис пронюхали, что ты здесь. Завтра или послезавтра они не преминут сюда нагрянуть, чтобы устроить тебе форменные смотрины. Если эти кумушки решат, что ты не слишком неотесанная провинциалка, тебя могут даже познакомить с представителями местного света».

Уэйнесс скорчила гримасу: «В прошлый раз, когда я у вас гостила, ваши дочери составили обо мне не слишком высокое мнение. Мойра заметила, что я выгляжу, как цыганенок в юбке. Чаллис рассмеялась, но сочла это наблюдение слишком снисходительным. Она считает, что я — недотрога, подобно испуганному котенку воображающая, что все хотят меня съесть, тогда как в действительности никому до меня дела нет».

Пири Тамм издал восклицание, свидетельствовавшее о некотором удивлении: «Хотел бы я знать, от кого эти девчонки унаследовали острые языки! Давно это было?»

«Лет пять тому назад».

«Гм. Признаться, я тоже не пользуюсь популярностью в их избранном обществе. Помню, как-то раз профессор Варберт громогласно классифицировал меня как «редкостную помесь ушастой совы, цапли и росомахи» — не подозревая, что я находился в соседней комнате. А страховой агент Юссери называл меня «привидением из фамильного склепа» и предлагал подарить мне чугунную цепь, чтобы она звенела и волочилась по полу, когда я брожу по коридорам усадьбы».

Уэйнесс с трудом подавила улыбку: «Очень нехорошо с их стороны».

«Мне тоже так показалось. Через три дня я пригласил обе супружеские пары на совещание по важному вопросу и сообщил, что собираюсь изменить свое завещание, но никак не могу решить, следует ли оставить все мое состояние Обществу натуралистов с тем, чтобы финансировать программу защиты ушастых сов и цапель. Мое заявление почему-то было встречено гробовым молчанием. Наконец Чаллис осторожно заметила, что, вероятно, могут существовать какие-то другие варианты. Я согласился с ней целиком и полностью, пообещав поразмыслить об этом, когда у меня будет свободная минута. Поднявшись на ноги, я собрался уходить, но Мойра поинтересовалась, зачем у меня на поясе висит металлическая цепь, волочащаяся по полу. «Что за вопрос! — ответил я. — Мне нравится, как она звенит и грохочет, когда я брожу по коридорам», — Пири Тамм усмехнулся. — С тех пор Варберт и Юссери ведут себя осмотрительнее. Они выражали энтузиазм по поводу твоего приезда и обещали познакомить тебя с подходящими молодыми людьми — можешь себе представить».

«Представляю во всех подробностях! Меня рассмотрят с головы до ног, сделают вывод, что я все еще чучело огородное, и попробуют свести меня с помощником собаковода, долговязым студентом-теологом или прыщавым стажером из страховой компании Юссери. При этом все, кому не лень, будут спрашивать, как мне нравится Древняя Земля и где, собственно, находится Кадуол, о котором никто никогда не слышал».

Пири Тамм не удержался от смеха: «Боюсь, что знатоков Кадуола на Земле можно встретить только среди членов Общества натуралистов, а они встречаются редко. Осталось только восемь особей».

«Девять, дядюшка Пири! Не забывайте обо мне!»

«Как я могу о тебе забыть? Увы, на сегодняшний день нас осталось восемь человек, так как достопочтенный Реджис Эверард скончался».

«Не обнадеживающая новость», — опустила голову Уэйнесс.

«Увы! — Пири Тамм оглянулся. — Там, в тени, стоит темная фигура и считает на пальцах остающиеся годы».

Уэйнесс вздрогнула: «Вы меня пугаете».

«В самом деле, — Пири Тамм прокашлялся. — Что ж, к этой проблеме следует подходить философски. Не следует забывать, что естественный процесс смены поколений обеспечивает пропитанием бесчисленное множество специалистов — жрецов, мистиков и могильщиков, сочинителей од, пеанов и эпитафий, а также врачей, палачей, служащих похоронных бюро, строителей мавзолеев и кладбищенских воров... Кстати, раз уж зашла речь о кладбищенских ворах: не встречалось ли тебе в записях имя Адриана Монкурио? Еще нет? Рано или поздно оно должно появиться — ведь он так-таки вступил в Общество, хотя впоследствии перестал платить взносы. Если ты помнишь, именно Монкурио продал мне эти чудесные амфоры».

«С гробокопателями полезно поддерживать хорошие отношения», — согласилась Уэйнесс.

Прошли две недели. Однажды вечером Пири Тамм устроил званый ужин для своих дочерей, Мойры и Чаллис, с их мужьями Варбертом и Юссери. По этому случаю Уэйнесс надела один из новых костюмов: темно-багровый пуловер с высоким воротником и облегающую бедра, но свободно распускающуюся почти до щиколоток юбку того же цвета посветлее, в темно-синюю и темно-красную полоску. Когда она спускалась по лестнице, Пири Тамм был вынужден воскликнуть: «Клянусь потрохами! Уэйнесс! Ты превратилась в неотразимый трехмачтовик под всеми парусами!»

Уэйнесс поцеловала его в щеку: «Вы мне льстите, дядюшка Пири».

Пири Тамм весело хмыкнул: «Уверен, что у тебя нет никаких иллюзий на свой счет».

«Я стараюсь не предаваться фантазиям», — отозвалась Уэйнесс.

Гости прибыли; Пири Тамм встретил их на крыльце. Некоторое время продолжался переполох взаимных приветствий, громко возобновившийся после обнаружения Уэйнесс. Мойра и Чаллис быстро оглядели ее с головы до ног, после чего обменялись потоком возбужденных замечаний: «Чаллис, только посмотри, как она выросла! Я бы ее ни за что не узнала, если бы мы случайно встретились!»

«Да уж, от потешного котенка, шарахающегося от каждой тени, почти ничего не осталось!»

Уэйнесс задумчиво улыбнулась: «Со временем все меняется, к лучшему или к худшему. Вы обе выглядите старше, чем сестры, которых я помню».

«Они беспрестанно предаются увеселениям и прожигают жизнь, забывая обо всем, кроме престижа», — заметил Пири Тамм.

«Папа! Разве можно так говорить?» — возмутилась Мойра.

«Не обращай внимания на его выходки, милочка, — сказала Чаллис, похлопав Уэйнесс по плечу. — Мы люди простые, хотя и вращаемся в избранном обществе».

Подошли и представились Варберт — высокий и худой, как палка, с выдающимся клювообразным носом, пепельно-русыми волосами и почти отсутствующим подбородком, и Юссери — покороче, пухлощекий, с животиком, говоривший мягко и снисходительно. Варберт изображал из себя разборчивого эстета, отказывающегося удовлетвориться менее чем идеальным вариантом чего бы то ни было; Юссери, несколько более терпимый в суждениях, отделывался поверхностными юмористическими замечаниями: «Так вот она какая, знаменитая Уэйнесс — наполовину сорванец, наполовину книжный червь! Смотри-ка, Варберт! У меня о ней было совсем другое представление!»

«Предпочитаю не руководствоваться предрассуждениями», — безразлично процедил Варберт.

«Ага! — отозвался Пири Тамм. — Признак дисциплинированного ума!»

«Именно так. Отсутствие предрассуждений позволяет быть готовым ко всему, в любое время и в любой ситуации. Кто знает, что к нам занесут ветры из иных миров?»

«Сегодня, по такому особому случаю, я не щеголяю босиком», — ответила Уэйнесс.

«Странная девушка!» — обратившись к Мойре, чуть слышно пробормотал Варберт.

«Пойдемте! — бодро сказал Пири Тамм. — Опрокинем по стаканчику хереса перед ужином».

Все направились гурьбой в гостиную, где Агнеса подала херес, а Уэйнесс снова стала центром внимания.

«Что тебя привело на Землю в этот раз? — поинтересовалась Мойра. — Есть какая-нибудь определенная причина?»

«Я изучаю раннюю историю Общества натуралистов. Кроме того, собираюсь немного поездить, посмотреть на разные места».

«Без сопровождения? — подняла брови Мойра. — Со стороны неопытной молодой девушки путешествовать в одиночку по Земле было бы непредусмотрительно».

«Судя по всему, ей не придется долго оставаться в одиночестве», — примиряющим тоном вставил Юссери.

Чаллис осадила ледяным взглядом пыл своего не в меру развеселившегося супруга: «Мойра совершенно права. В нашем чудесном древнем мире есть темные закоулки, где прячутся самые странные существа».

«И я знаю, где их всегда можно поймать! — воскликнул Пири Тамм. — Они водятся в университетском клубе профессоров!»

Варберт почувствовал необходимость выразить протест: «Ну что вы, Пири! Я каждый день бываю в клубе профессоров. В него принимают только избранных преподавателей!»

Пири Тамм пожал плечами: «Вероятно, я слегка преувеличиваю. Мой приятель, Адриан Монкурио, придерживается гораздо более беспощадной точки зрения. Он считает, что все настоящие люди давно покинули Землю, оставив на ней одних извращенцев, уродов, мямлей, подхалимов и любителей порассуждать выше облака ходячего».

«Какая чепуха! — отрезала Мойра. — Никто из нас не относится к этим категориям».

Юссери решил сменить тему разговора и шаловливо спросил: «Кстати о птичках — говорят, ты будешь петь на фестивале в парке?»

«Меня пригласили участвовать в программе, — с достоинством ответила Мойра. — Я буду исполнять «Реквием в память погибшей русалки» или «Песни прошлогодних птиц»».

«Мне особенно нравятся «Песни птиц», — вздохнула Чаллис. — Они такие трогательные».

«Мы не упустим редкую возможность тебя послушать, — сказал Юссери. — Я не отказался бы еще раз попробовать этот превосходный херес! Чаллис, а ты пригласила Уэйнесс на фестиваль?»

«Мы будем рады ее видеть, само собой. Но там не будет никаких молодых людей — никого, кто мог бы ее заинтересовать. Сомневаюсь, что она почувствует себя в своей тарелке».

«Не беспокойтесь, — отозвалась Уэйнесс. — Если бы я нуждалась в интересной компании, я осталась бы дома на Кадуоле».

«В самом деле? — усомнилась Мойра. — А мне казалось, что Кадуол — что-то вроде заповедника, где занимаются только лечением больных зверей».

«Приезжайте к нам и взгляните на все своими глазами, — предложила Уэйнесс. — Вас ждет приятный сюрприз».

«Не сомневаюсь. Но я неспособна на такие приключения. Не выношу неудобства, плохо приготовленные блюда и мерзких насекомых».

«Разделяю твои опасения, — подхватил Варберт. — Можно было бы выдвинуть философский постулат, гласящий, что человек не может существовать в инопланетных условиях, и что Ойкумена как таковая — неестественное образование».

Юссери заразительно заржал: «Как бы то ни было, нам, землянам, не грозит целое полчище экзотических зараз, таких, как тропическая лихорадка Дэниела номер три, пучеглазие, трясение ступней и чанг-чанг!»

«Не говоря уже о пиратах, раболовах и кошмарной нечисти, кишащей в Запределье!»

Агнеса приоткрыла дверь: «Пожалуйте ужинать!»

Вечер закончился в атмосфере осторожной вежливости. Прощаясь, Юссери галантно повторил предложение участвовать в фестивале, но Уэйнесс не успела ответить — резко вмешалась Чаллис: «Имей сострадание, Юсси! Пусть бедная девочка сама решает, что ей делать. Если она захочет придти, она не постесняется нам об этом сообщить, не так ли?»

«По-моему, это разумное решение вопроса, — согласилась Уэйнесс. — До свидания, спокойной ночи!»

Гости уехали; Пири Тамм и Уэйнесс остались одни в гостиной. «Не такие уж они плохие люди, — мрачновато заметил Пири Тамм. — Пожалуй, даже лучше большинства типичных землян. Только не спрашивай меня, что такое «типичный землянин»; состав населения на нашей планете настолько разнообразен, что иногда диву даешься. Кроме того, как справедливо заметила Мойра, бывает, что у землян копошатся в головах недобрые и даже опасные мысли. Земля — очень старый мир, в ее темных углах и щелях накопилось много грязи».

Проходили дни и недели. Уэйнесс просмотрела множество всевозможных документов, в том числе устав Общества натуралистов и поправки, внесенные в него на протяжении столетий. Устав этот, основанный на допущении всеобщего альтруизма, казался почти наивным в своей простоте.

Уэйнесс обсудила устав с Пири Таммом: «Удивительные чудаки были эти натуралисты! Они будто напрашивались на то, чтобы их обвел вокруг пальца какой-нибудь секретарь-мошенник. Непонятно, каким образом Общество не ограбили задолго до того, как на сцене появился Нисфит».

«Секретарь Общества, прежде всего и превыше всего — натуралист, то есть, по определению, человек самых честных правил! — с напускной торжественностью провозгласил Пири Тамм. — Мы, натуралисты, как в далеком прошлом, так и сегодня, всегда рассматривали себя как особую элитарную группу. И никогда в этом не ошибались — пока не допустили досадную оплошность, назначив секретарем Нисфита».

«Меня озадачивает кое-что еще. Почему именно в последнее время деятельность Общества перестала вызывать интерес?»

«Мы долго ломали голову, пытаясь найти ответ на этот вопрос, — признался Пири Тамм. — Предлагалось множество объяснений: самодовольство, апатия, отсутствие новых идей, способных возбудить энтузиазм. Общество натуралистов приобрело репутацию сборища дряхлых очкариков, бормочущих над пыльными коллекциями насекомых, и нам не удалось предпринять ничего достаточно дерзкого или поражающего воображение, чтобы рассеять это представление. Кроме того, мы ничего не делали для того, чтобы упростить непривлекательный процесс вступления в Общество. Кандидат обязан был заручиться рекомендациями четырех действительных членов или, если у него не было такой возможности — что вполне вероятно в случае инопланетянина — представить диссертацию, краткую биографию и полицейский отчет, удостоверявший его личность и отсутствие судимостей. Отпугивающие требования».

«Но при всем при том Нисфита приняли в Общество?»

«Система нас подвела — единственный в своем роде казус!»

Уэйнесс продолжала расследование. Она нашла перечень документов и предметов, проданных Нисфитом. Перечень этот, составленный следующим секретарем, Нильсом Майхаком, содержал следующее примечание: «Негодяй надувал нас изобретательно и даже с чувством юмора! Что, во имя всего порочного, означает заголовок столбца «Адаптированные исходные суммы, перечисленные на счет ассигнования активов БЗ 2»? Не знаю, что делать — смеяться или рыдать горючими слезами! К счастью, Хартия и бессрочный договор хранятся в надежном банковском сейфе».

«Вот почему неизвестно откуда взявшаяся Монетта была уверена — точнее, надеялась — что Хартия все еще в сейфе!» — подумала Уэйнесс.

Нисфит экспроприировал в свою пользу всевозможное имущество: зарисовки и наброски, сделанные натуралистами, участвовавшими в экспедициях на далекие планеты, коллекционные редкости и эстетически ценные экспонаты, в том числе изготовленные инопланетными существами нечеловеческого происхождения — например, скрижали, покрытые еще не расшифрованными миррическими письменами, статуэтки с планеты в запредельной части Малой Медведицы, вазы, чаши и прочие сосуды, обнаруженные в поселениях нинархов. Алчный секретарь продал многочисленные коллекции небольших живых существ, ящик, содержавший сотню магических каменных шаров и табличек, вырезанных банджами на Кадуоле, украшения болотных быстроходов с четвертой планеты системы 333 созвездия Близнецов. К другой категории похищенных ценностей относились архивы Общества, интересовавшие коллекционеров древних документов — в папках, в переплетах in folio и в виде вплавленных в искусственный кварц черных пластинок литолита, испещренных микроскопическими символами, а также древние книги и фотографии, всевозможные хроники, нотные записи и биографические очерки.

Все украденные материалы, насколько понимала Уэйнесс, невозможно было сбыть оптом какому-то одному лицу или учреждению. Она внимательно изучила письма, оставшиеся в архиве Нисфита. Архив этот содержал заявки кандидатов в члены Общества, напоминания о просроченных взносах и уведомления об исключении из Общества, корреспонденцию, связанную с судебными процессами и выделением финансовых средств на научные разработки, с экспедициями и исследовательскими проектами, документацию, подтверждавшую внесение вкладов и пожертвований, а также касавшуюся капиталовложений, обеспечивавших доход многим натуралистам в Строме.

Грандиозный, на первый взгляд, объем этого бюрократического материала заставлял бессильно опустить руки. Сначала Уэйнесс просмотрела случайную выборку документов различных типов, чтобы примерно оценить их значение, после чего сосредоточила внимание на категориях, по ее мнению наиболее многообещающих. Производя компьютерный поиск текстов, относившихся к этим категориям и содержавших упоминания о Хартии, она не нашла, однако, ничего существенного.

В конце концов, не придумав ничего лучшего, для очистки совести она произвела такой же поиск в отношении всех вообще текстов, зарегистрированных в то время, когда Нисфит занимал должность секретаря — и наконец, просмотрев множество бессодержательных бумаг, обнаружила протокол, вызвавший у нее живой интерес.

Протокол этот относился к ежегодному конклаву Общества натуралистов, состоявшемуся незадолго до исчезновения Нисфита. В частности, в протоколе был запечатлен обмен репликами между Джеймсом Джеймерсом, председателем комитета по организации мероприятий, и Фронсом Нисфитом, секретарем Общества:

« Джеймерс Господин секретарь, я охотно допускаю, что этот вопрос выходит за рамки моей компетенции, но именно поэтому надеюсь, что вы сможете разъяснить значение некоторых терминов, представляющихся мне загадочными. Почему, например, некоторые виды имущества обозначены в ваших ведомостях как «превалированные»?

Нисфит Это очень просто. К «превалированным» относятся те активы, над которыми превалируют другие, более полезные или ценные для Общества активы.

Джеймерс На мой взгляд, ваш профессиональный жаргон настолько сложен, что граничит с тарабарщиной. Разве нельзя выражаться яснее?

Нисфит Постараюсь.

Джеймерс Вот, пожалуйста! Что такое «оприходованные суммы, перечисленные на счета потенциально сгруппированных активов»?

Нисфит Эта терминология предусмотрена номенклатурой бухгалтерского учета.

Джеймерс Но что это значит?

Нисфит В самых общих чертах, это денежные средства, полученные в результате ликвидации излишних или вышедших из употребления материалов и составляющие фонды, финансирующие различные виды деятельности — пожертвования, стипендии, страхование риска и тому подобное. Кроме того, таким образом обеспечиваются выплаты налогов и сборов, в том числе обязательного ежегодного сбора в пользу Хартии Кадуола, внесение которого обусловлено строжайшим образом.

Джеймерс Предположим. И вы соблюдаете соответствующие правила?

Нисфит Разумеется.

Джеймерс А почему Хартии Кадуола больше нет в почетной витрине?

Нисфит Я отправил ее, вместе с другими документами, на хранение в банк «Маргравия».

Джеймерс Не могу отделаться от впечатления, что во всем этом есть какая-то путаница, отсутствие систематического контроля. Думаю, нам следует предпринять инвентаризацию всего имущества, чтобы получить ясное представление о текущем финансовом положении Общества.

Нисфит Очень хорошо, я проведу такую инвентаризацию».

На следующей неделе Фронс Нисфит перестал выполнять свои обязанности — больше его не видели.

Уэйнесс задала себе любопытный вопрос. Судя по всему, Фронс Нисфит стал членом Общества, легко преодолев или миновав все препоны, предназначенные отсеивать потенциальных мошенников. Кто рекомендовал его? Уэйнесс произвела розыск и нашла файл, содержавший ничего не значившие для нее имена. Как насчет Монетты, принятой в Общество тридцать лет спустя? И снова Уэйнесс занялась изучением записей.

В записях Общества, относившихся к тому времени, когда Монетта была помощницей секретаря, не было никакого упоминания женщины по имени «Монетта».

«Странно!» — подумала Уэйнесс. Она просмотрела файлы еще раз, не упуская из виду никаких деталей, и в конце концов сделала потрясающее открытие.

Вечером того же дня она сообщила о своем открытии Пири Тамму: «Как вы упомянули, «Монетта» прибыла на Землю с другой планеты. Когда она подавала заявление с просьбой принять ее в Общество натуралистов, от нее потребовали заверенную копию удостоверения личности, и эта копия сохранилась в архиве. В удостоверении указано ее настоящее имя: Симонетта Клатток».

Уэйнесс поведала Пири Тамму все, что ей удалось узнать о Симонетте Клатток из разговоров с Глоуэном: «По-видимому, она отличается несдержанным темпераментом, и любое пренебрежение ее достоинством или интересами вызывает у нее продолжительные приступы яростной мстительности. Еще в молодости она была отвергнута человеком, которого хотела сделать своим любовником, и почти в то же время ее выгнали из пансиона Клаттоков в связи с недостаточно высоким показателем ее статуса. Она покинула станцию Араминта в бешенстве, и о ней больше не слышали».

«Пока она не стала помощницей Нильса Майхака, — задумчиво сказал Пири Тамм. — Что ей было нужно? Не могла же она знать, что Хартия и бессрочный договор пропали!»

«Поэтому она и хотела проверить содержимое сейфа».

«Конечно! Но там она ничего не нашла — и, так как нет никаких сведений о перерегистрации договора, эти документы с тех пор никому не удалось найти».

«По меньшей мере, это утешительное обстоятельство. С другой стороны, Симонетта могла, так же как я и с тем же успехом, искать сведения о местонахождении документов в архиве Общества».

«Не обязательно! Ожидая, что Хартия и договор обнаружатся в банковском сейфе, она вряд ли занималась архивными розысками».

«Надеюсь, что вы правы, — покачала головой Уэйнесс. — В противном случае я теряю время, анализируя записи, уже просмотренные Симонеттой».

Пири Тамм ничего не ответил: он очевидно считал, что Уэйнесс в любом случае теряет время.

Тем не менее, Уэйнесс продолжила свои труды, но, как и прежде, не обнаружила в файлах Общества никакого намека на то, кому именно Нисфит сбывал документы.

Прошли еще несколько недель. Временами Уэйнесс начинала испытывать ощущение бессилия и подавленности. Ее самой интересной находкой оказалась фотография Нисфита — тощего блондина неопределенного возраста с высоким узким лбом, жидкими усиками и тонкими, иронически кривящимися губами. Его лицо сразу вызывало неприязнь и оставалось в памяти, постепенно превращаясь в воображении Уэйнесс во что-то вроде навязчивого символа ее неудачи.

Еще несколько недель Уэйнесс не могла избавиться от убеждения в том, что она могла бы плодотворнее приложить свои усилия, занимаясь чем-нибудь другим. Тем не менее, она не сдавалась и каждый день внимательно просматривала новые документы, письма, счета, квитанции, предложения и жалобы, запросы и отчеты. Но все было тщетно: Нисфит виртуозно замел следы.

Ближе к вечеру одного дня, когда ее глаза начинали слипаться и всякое желание продолжать поиски уже почти пропало, Уэйнесс обнаружила короткую фразу, очевидно ускользнувшую от бдительного внимания секретаря-мошенника. Фраза эта содержалась в конце ничем не примечательного письма, отправленного неким Эктором ван Брауде из города Санселада, находившегося в трехстах километрах к северо-западу от усадьбы дядюшки Пири. Письмо как таковое было посвящено срочной оценке какого-то имущества, но в приписке господин ван Брауде затронул другой вопрос:

«Мой приятель Эрнст Фальдекер, работающий в местной фирме «Мисчап и Дурн», упомянул о крупномасштабных финансовых операциях, осуществленных вами в качестве секретаря Общества натуралистов. Мне эти операции представляются весьма сомнительными: предусмотрительно ли такое распоряжение имуществом и соответствует ли оно интересам Общества? Будьте добры, разъясните мне причины, побудившие вас заключить эти необычные сделки».

Обрадованная и возбужденная, Уэйнесс побежала к Пири Тамму, чтобы рассказать о своей находке.

«Любопытный параграф! — провозгласил дядюшка Пири. — «Мисчап и Дурн» в Санселаде? Так-так. Я где-то слышал это название, но не могу припомнить, по какому поводу… Давай-ка посмотрим в каталоге».

Направившись к себе в кабинет, Пири Тамм получил ответ на соответствующий компьютерный запрос: компания «Мисчап и Дурн» занималась торговым посредничеством, доставкой ценных грузов и комиссионными распродажами. «Удивительно! — заключил Пири Тамм. — Фирма все еще существует и находится там же, в Санселаде».

Глава 4

«Может быть, теперь все наши проблемы разрешатся за пять минут!» — произнес Пири Тамм, набирая номер управления фирмы «Мисчап и Дурн» в Санселаде. На экране зажглась красная эмблема с синим заголовком «Мисчап и Дурн»; в правом нижнем квадранте эмблемы появились голова и плечи молодой женщины с продолговатым лицом и коротко подстриженными пепельно-белыми волосами — с точки зрения Уэйнесс, такая прическа свидетельствовала о бескомпромиссности с изрядной долей эксцентричности. Большие глаза женщины блестели, находясь в постоянном нервном движении, но говорила она монотонно, самым бесцветным и скучающим тоном: «Пожалуйста, сообщите свои имя и фамилию, род занятий, характер ваших взаимоотношений с нашей фирмой и сущность интересующего вас вопроса».

Пири Тамм назвал себя и представился как секретарь Общества натуралистов.

«Очень хорошо. По какому делу вы с нами связались?»

Пири Тамм нахмурился — ему не нравилась выбранная секретаршей манера обращения. Тем не менее, он вежливо ответил: «Примерно сорок лет тому назад в вашей фирме работал некий Эрнст Фальдекер. Надо полагать, он уже на пенсии?»

«Не могу сказать. В настоящее время он у нас не числится».

«Не могли бы вы сообщить мне его теперешний адрес?»

«Одну минуту», — лицо молодой женщины исчезло.

Пири Тамм тихо прорычал в сторону Уэйнесс: «Поразительно, не правда ли? Каждая мелкая сошка считает себя чуть ли не хранительницей ключей от рая, вынужденной внимать мольбам презренных грешников».

«Она ведет себя сдержанно, — заметила Уэйнесс. — Надо полагать, излишняя эмоциональность препятствовала бы выполнению ее обязанностей».

«Может быть, может быть».

Снова появилось лицо с пепельно-белой порослью на макушке: «Мне говорят, что я не уполномочена разглашать запрашиваемую информацию».

«Ну, хорошо — а кто же уполномочен?»

«Наш управляющий, Берле Баффумс. Желаете с ним поговорить? Ему все равно больше нечего делать».

«Любопытное замечание!» — подумала Уэйнесс.

«Да-да, соедините меня с ним, пожалуйста», — отозвался Пири Тамм.

Экран мигнул. Прошло несколько секунд. Живое лицо с большими блестящими глазами вернулось: «Господин Баффумс проводит совещание и просит его не беспокоить».

Пири Тамм недовольно хмыкнул: «Возможно, вы могли бы предоставить мне другие сведения. Насколько мне известно, больше сорока лет тому назад ваша фирма заключила несколько сделок с Обществом натуралистов. Мне было бы очень интересно узнать, кто приобрел имущество, проданное в результате этих сделок».

Секретарша рассмеялась: «Если я хотя бы намекну вам на что-нибудь в этом роде, сукин сын Баффумс мне голову оторвет! Он — скажем так — одержим секретностью. Меня-то вы могли бы запросто подкупить, но Бабник Баффумс заблокировал все конфиденциальные файлы».

«Жаль! Что побуждает его к такой исключительной осторожности?»

«Не знаю. Он никому не объясняет свои причуды, а я тут последняя спица в колеснице».

«Благодарю вас, вы очень любезны», — Пири Тамм выключил телефон и медленно повернулся к Уэйнесс: «На Древней Земле полно чудес, но эта фирма производит странное впечатление. Может быть просто потому, что она в Санселаде, городе чудаков».

«По меньшей мере у нас теперь есть улика — какая-то нить, которую можно проследить».

«Верно. Лиха беда начало».

«Я немедленно отправлюсь в Санселад. Надеюсь, мне удастся так или иначе выудить у Баффумса требуемые сведения».

Пири Тамм печально вздохнул: «Ты представить себе не можешь, как меня донимает эта проклятая болезнь! Я больше не мужчина — я дряхлый гоблин, едва волочащий ноги по темным коридорам старого дома. А ты, беззащитная девочка, поедешь делать то, что давно должен был сделать я!»

«Пожалуйста, дядюшка Пири, не надо так говорить. Вы делаете все, что можете, и я делаю все, что могу — так оно и должно быть».

Пири Тамм погладил Уэйнесс по голове — он редко позволял себе подобные проявления нежности: «Правильно, жалобы ничему не помогут. Наша цель важнее повседневных забот. Тем не менее, я не хотел бы, чтобы ты попала в беду. Что, если тебе станут угрожать? Даже если тебя только напугают, я буду всегда чувствовать себя виноватым».

«Я очень осторожна, дядюшка Пири. Как правило. Так или иначе, я должна поехать в Санселад и узнать все, что можно узнать в этой фирме».

«Пожалуй, что так, — без особой уверенности согласился Пири Тамм. — Ты понимаешь, конечно, что тебе придется преодолеть несколько препятствий — и не в последнюю очередь упрямство Берле Баффумса».

Уэйнесс нервно усмехнулась: «Будем надеяться, что он не оторвет мне голову. И кто знает? Может быть, я вернусь с Хартией в руках!»

Пири Тамм беспокойно крякнул: «Должен еще раз подчеркнуть, что Санселад — странный город с необычной историей». Секретарь Общества натуралистов изложил самые существенные факты, чтобы Уэйнесс могла составить представление о том, куда направляется. Санселад был полностью разрушен в годы так называемого «Мятежа репатриантов». В течение двухсот лет от него оставались одни развалины — до тех пор, пока автократ Тибальт Пимм не приказал выстроить город заново. Он разработал проект будущего Санселада в мельчайших подробностях, превратив шесть районов города в шесть вариаций на одну и ту же сложную архитектурную тему.

При жизни Тибальта над его грандиозным планом потихоньку посмеивались и даже открыто издевались, но со временем презрение сменилось уважением, и в конце концов Санселад стали считать шедевром гения, в равной степени наделенного воображением, энергией и неисчерпаемыми финансовыми возможностями.

Заветы и директивы Тибальта чтили на удивление долго, хотя временами истолковывали достаточно свободно. К примеру, Киприанова слобода, каковой диктатором-зодчим было предначертано стать средоточием ремесленных мастерских и училищ, недорогих ресторанов и общественных собраний, превратилась вместо этого в прибежище художников, музыкантов, бродяг и мистиков, уютно устроившихся посреди тысяч кафе, бистро, студий, небольших лавок, торгующих всякой всячиной, и тому подобных заведений. В конечном счете Санселад приобрел известность как место, где можно истратить миллионы и прожить на гроши, делая все, что заблагорассудится при условии соблюдения определенных приличий — и даже без оного.

До Шиллави Уэйнесс ехала наземным транспортом по сельской местности, усеянной небольшими фермами и деревеньками — здесь ничто не менялось испокон веку. Из Шиллави подземный поезд на магнитной подушке доставил ее за два часа на центральный вокзал Санселада.

Она села в такси и направилась в рекомендованный дядюшкой Пири отель «Марсак», находившийся на окраине престижного района Гульденери, в двух шагах от Киприановой слободы. Отель «Марсак» оказался беспорядочным нагромождением старых флигелей, трех ресторанов и четырех золоченых танцевальных залов на крутом берегу реки Тэйнг. Уэйнесс внезапно очутилась в окружении привычной изысканности, не нарочитой, а воспринимаемой как нечто само собой разумеющееся — что-либо подобное было бы трудно найти на любой другой планете Ойкумены. Ее провели в номер с высоким потолком и стенами, покрытыми бледно-бежевой эмалью. На сером мозаичном полу расстилался мягкий марокканский ковер, оживлявший интерьер черными, темно-красными и сине-фиолетовыми узорами на коричневом фоне; на столиках с обеих сторон кровати красовались букеты свежих цветов.

Уэйнесс переоделась в строгий темно-коричневый костюм, символизировавший деловой характер ее намерений, после чего спустилась в вестибюль. Пользуясь городским справочником, она узнала, что управление фирмы «Мисчап и Дурн» находилось в особняке Флавиев у Аликстрийского сквера, на другом конце Гульденери.

После полудня прошел уже час, и Уэйнесс закусила в гриль-баре на набережной, любуясь на медленно текущий Тэйнг и пытаясь определить наилучший план действий.

В конце концов она решила вести себя просто и решительно — представиться в управлении фирмы «Мисчап и Дурн», попросить провести ее к господину Баффумсу и вежливо задать ему несколько вопросов, ничем не показывая, что они имеют большое значение. «Это почтенная старая фирма, пользующаяся высокой репутацией, — убеждала она себя. — Почему бы они отказали мне в такой мелочи?»

После обеда она прогулялась по Гульденери до Аликстрийского сквера — английского парка, окруженного четырехэтажными зданиями, построенными в строгом соответствии с эстетическими предписаниями Тибальта Пимма.

Фирма «Мисчап и Дурн» занимала второй этаж особняка Флавиев, с северной стороны сквера. Уэйнесс поднялась по лестнице и оказалась на дворике под открытым небом, озелененном папоротниками и пальмами. На настенном табло перечислялись различные конторы и отделы фирмы «Мисчап и Дурн» — управление исполнительного директора, отдел кадров, бухгалтерия, отдел оценки имущества, отдел биржевых операций, отдел инопланетных активов и несколько других. Уэйнесс направилась в управление исполнительного директора. Дверь сдвинулась в сторону, как только она к ней прикоснулась. Уэйнесс зашла в большое помещение, судя по меблировке предназначенное примерно для восьми служащих — но теперь в нем находились только две женщины. Молодая секретарша с продолговатым лицом сидела за столом в центре помещения. На табличке объявлялись ее имя и должность: «Гильджин Лип, помощник исполнительного директора». Гораздо дальше, справа, за большим прилавком, уставленным ящичками, справочниками, инструментами и оптическими приборами, сидела, погрузившись в изучение коллекции каких-то небольших предметов, приземистая седая особа, широкоплечая и грузная.

Гильджин Лип была лет на десять старше Уэйнесс и сантиметра на три выше ее — с привлекательно угловатой, спортивно тонкой фигурой и плоской грудью, лишь намекавшей на принадлежность к прекрасному полу. Ее сине-зеленые, как море, глаза, широко открытые, казались невинными и бесхитростными, но когда она прикрывала веки, ее лицо приобретало комически игривое и лукавое выражение. Тем не менее, ее физиономия под коротко подстриженным ежиком пепельно-белых волос с чем-то вроде шалашика на макушке, скорее располагала к себе. «Странное существо! — подумала Уэйнесс. — С ней придется вести себя осторожно». Гильджин Лип разглядывала Уэйнесс с не меньшим интересом, приподняв брови и будто говоря: «Это еще что такое?» Вслух, однако, она произнесла: «Я вас слушаю? Здесь управление фирмы «Мисчап и Дурн» — вы уверены, что не ошиблись этажом?»

«Надеюсь, что не ошиблась. Мне хотелось бы получить некоторую информацию, которую вы, возможно, не откажетесь предоставить».

«Вы что-нибудь продаете или покупаете? — Гильджин Лип протянула брошюру. — Здесь перечислено имущество, предлагаемое нами в настоящее время; может быть, вы найдете что-нибудь, что привлечет ваше внимание».

«Я не покупательница, — сокрушенно вздохнула Уэйнесс. — Я всего лишь пытаюсь проследить судьбу имущества, которым вы занимались примерно сорок лет тому назад».

«Гм. Кажется, вчера мне кто-то звонил по этому поводу?»

«Да. Надо полагать».

«К сожалению, с тех пор ничего не изменилось — кроме того, что я постарела на целый день. А Нельда уже не стареет — тем более, что она красит волосы».

«Ха-ха! — язвительно отозвалась пожилая Нельда. — Если бы я красила волосы, зачем бы я выбрала цвет мыльных помоев?»

Уэйнесс не могла оторвать глаз от удивительного рта Гильджин Лип — тонкого, широкого, розового и находящегося в постоянном движении; она то складывала губы бутоном, то поднимала один уголок рта, одновременно опуская другой и прищуриваясь, то опускала оба уголка рта, широко раскрывая аквамариновые глаза.

«Так или иначе, — заключила Гильджин Лип, — Бабник Баффумс как был бабником, так бабником и остался».

Уэйнесс взглянула на дверь в дальней стене помещения, очевидно служившей входом в персональный кабинет господина Баффумса: «Почему он, как вы выразились, одержим секретностью?»

«А ему больше нечем заняться. Фирма преуспевает сама по себе, и директора строго-настрого запретили Баффумсу вмешиваться. Так что он проводит время, любуясь своей коллекцией произведений искусства…»

«Ты это называешь искусством? — прервала ее Нельда. — Я это называю по-другому».

«Бабник изредка принимает важных посетителей, а иногда даже демонстрирует свою коллекцию, если надеется шокировать покупателя — или покупательницу».

«Как вы думаете, он согласится выполнить мою просьбу, если я ему объясню, что мне нужно и почему?»

«Вряд ли. Но вы можете попробовать, конечно».

«Предупредила бы девушку, что ли», — неприязненно заметила Нельда.

«А о чем тут предупреждать? Баффумс достаточно безвреден, хотя бывает довольно-таки невыносим».

Уэйнесс с сомнением разглядывала дверь кабинета исполнительного директора: «В чем именно проявляется его невыносимость, и как часто она проявляется?»

«Ни для кого не секрет, что Бабник чувствует себя неудобно в обществе красивых девушек. Он их боится и пытается замаскировать страх развязностью. Но иногда на него что-то находит…»

«Когда он съест слишком много сырого мяса», — вставила Нельда.

«Вполне приемлемая гипотеза, — не стала спорить Гильджин. — По сути дела, Бабник Баффумс непредсказуем».

Уэйнесс снова посмотрела на дверь в глубине помещения: «Будьте добры, сообщите ему о моем прибытии. Я постараюсь вести себя очень прилично и, может быть, произведу на него хорошее впечатление».

Гильджин Лип стала воплощением бесстрастности и кивнула: «Как прикажете о вас доложить?»

«Меня зовут Уэйнесс Тамм, я помощница секретаря Общества натуралистов».

Дверь в глубине помещения сдвинулась в сторону — в проеме появился крупный мужчина.

«Гильджин, что тут происходит? — резко спросил он. — Ты не нашла другого времени для того, чтобы развлекать своих подруг?»

Гильджин Лип ответила самым сдержанным тоном: «Это не подруга, а представительница важного клиента, и она желает получить информацию о некоторых сделках».

«Какого клиента она представляет, и о каких сделках идет речь?»

«Я — помощница секретаря Общества натуралистов. Я навожу справки по поводу операции, осуществленной много лет тому назад бывшим секретарем нашего общества».

Господин Баффумс выступил вперед размашистыми шагами — высокий полный человек, еще не пожилой, с круглым, легко краснеющим лицом и слишком длинными пепельно-серыми волосами, разделенными пробором посередине и спускавшимися на уши в стиле так называемого «вьючного седла».

«Очень любопытно! — сказал он. — Десять лет тому назад или даже двадцать, точно не помню — к нам в управление приходила другая женщина, интересовавшаяся тем же самым вопросом».

«Неужели? — огорчилась Уэйнесс. — Как она представилась?»

«Я забыл — это было давно».

«И вы предоставили ей информацию?»

Господин Баффумс поднял темные брови, резко контрастировавшие с пепельно-серой шевелюрой, и принялся задумчиво рассматривать Уэйнесс круглыми, почти бесцветными глазами. Наконец он ответил — несколько педантично и гнусаво: «Любая информация, относящаяся к нашим сделкам, конфиденциальна. Это полезное правило, способствующее коммерческому успеху. Но если вы желаете обсудить этот вопрос подробнее, мы могли бы продолжить нашу беседу в моем кабинете». Баффумс повернулся на каблуках и направился в кабинет. Уэйнесс покосилась на Гильджин Лип; скорбное пожатие плеч секретарши не слишком ее ободрило. Слегка ссутулившись и неохотно переставляя ноги, как осужденный на казнь, бредущий на эшафот, Уэйнесс последовала за исполнительным директором.

Господин Баффумс задвинул дверь за спиной Уэйнесс и, выбрав один из множества тонких металлических ключей в связке, закрыл ее на замок.

«Нет ничего надежнее старого доброго замка, как вы считаете?» — весело спросил Баффумс.

«Надо полагать, — неохотно согласилась Уэйнесс. — Если в нем есть необходимость, конечно».

«А! Вполне вас понимаю! Что ж, может быть, я слишком придирчив. Не хочу, чтобы мне мешали, когда я провожу деловое совещание. Думаю, что вам тоже не понравилось бы, если бы вас постоянно прерывали и отвлекали. Не так ли?»

Уэйнесс напомнила себе о необходимости вести себя как можно обходительнее, чтобы господин Баффумс, паче чаяния, не почувствовал себя неудобно. Она вежливо улыбнулась: «У вас гораздо больше опыта, чем у меня, господин Баффумс — вам лучше знать».

Баффумс кивнул: «Вам не откажешь в сообразительности. Не сомневаюсь, что вы добьетесь большого успеха в жизни».

«Благодарю вас, господин Баффумс, очень рада это слышать — и была бы чрезвычайно признательна, если бы вы мне помогли в розысках».

Баффумс щедро развел руками: «Разумеется! Почему нет?» Он прислонился к краю стола, опираясь на него руками. «Директор вовсе не производит впечатление человека растерянного или неуверенного в себе, — подумала Уэйнесс. — Следует ли рассматривать это обстоятельство, как хорошее предзнаменование?» Очевидно, Баффумс отличался сложным и непостоянным характером; приступы вздорной сварливости боролись в нем с игривым желанием понравиться. Уэйнесс оценила обстановку в кабинете: слева часть помещения была отделена сдвигающейся в сторону ширмой-перегородкой; справа находились письменный стол, кресла, чайный столик, видеотелефон, стеллажи, шкафчики с картотеками и прочие конторские принадлежности. Четыре узких окна выходили на внутренний дворик с пальмами.

«Вы меня застали в момент относительной бездеятельности, — признался Баффумс. — Могу сказать без лишней скромности, что я способный администратор — служащие нашей фирмы выполняют свои обязанности, не нуждаясь в постоянном контроле с моей стороны. В каком-то смысле это очень удобно, потому что у меня остается время на то, чтобы заниматься своими частными делами. Вы, случайно, не изучали эстетическую философию?»

«Нет — боюсь, мои представления в этой области весьма поверхностны».

«А я уже давно интересуюсь, помимо других вещей, вопросами эстетики. Особое значение я придаю одному из ее самых глубоких и универсальных аспектов, который, по той или иной причине, не привлекает серьезного внимания в академических кругах. Речь идет, конечно же, об эротическом искусстве».

«Подумать только! — нашлась Уэйнесс. — Любопытно было бы узнать, насколько близко вы знакомы с деятельностью Общества натуралистов».

Баффумс, казалось, ее не слышал: «Разумеется, мою коллекцию эротических редкостей нельзя назвать исчерпывающей, но я утешаю себя надеждой на то, что мне удалось собрать экспонаты исключительного качества. Иногда я их показываю интеллектуально развитым людям, не отказывающимся расширить свой эстетический кругозор. Как вы к этому относитесь?» Он напряженно ждал ответа.

Уэйнесс тщательно выбирала слова: «Я никогда не занималась этим вопросом и, по существу, практически ничего не знаю…»

Господин Баффумс прервал ее взмахом руки: «Неважно! Будем считать, что вы заинтересованы в развитии своих потенциальных возможностей, несмотря на относительную новизну предмета».

«Да, разумеется, но…»

«Смотрите!» — Баффумс прикоснулся к переключателю; складная ширма-перегородка, разделявшая кабинет, раздвинулась и спряталась в углублениях стен. За ней открылось неожиданно обширное пространство, превращенное исполнительным директором в своего рода музей эротического искусства — символов, артефактов, принадлежностей, изображений, статуй и статуэток, миниатюр и не поддающихся классификации поделок. Поблизости возвышалась мраморная статуя обнаженного героя в состоянии гипертрофированного приапизма. Напротив другая статуя изображала женщину, экстатически увлеченную ласками демона.

Уэйнесс осмотрела коллекцию, время от времени испытывая поползновения к тошноте, но главным образом едва сдерживая смех. Взрыв хохота в сложившейся ситуации, несомненно, оскорбил бы господина Баффумса в лучших чувствах, и Уэйнесс старательно сохраняла нейтральное выражение лица, демонстрируя лишь вежливую заинтересованность.

По-видимому, этого было недостаточно. Баффумс внимательно следил за ней из-под полуприкрытых век и разочарованно хмурился. Уэйнесс не совсем понимала, что именно она делает неправильно. «Конечно же! Он эксгибиционист! — неожиданно подумала она. — Он ждет каких-нибудь признаков того, что я шокирована или смущена, они его стимулируют. Стоит только поморщиться или облизать губы...» Уэйнесс помрачнела: «Разумеется, было бы полезно оправдать ожидания господина Баффумса и исправить его настроение». Но притворство такого рода было ниже ее достоинства.

Баффумс произнес довольно напыщенным тоном: «В великом храме искусства много отделов, больших и малых — одни ослепляют радужными переливами, другие радуют глаз более тонкими, приглушенными, богатыми оттенками, а третьи таят красоты, доступные лишь искушенному взгляду знатока. Я — один из последних, меня издавна привлекают прелести эротики. Я изучил историю и традиции эротического искусства в мельчайших деталях, мне известны все его причудливые воплощения и вариации».

«Ваша коллекция производит глубокое впечатление. Но я хотела бы вернуться к интересующему меня вопросу...»

Баффумс ничего не слышал: «Как видите, мне не хватает места; я могу уделять лишь поверхностное внимание любовным песнопениям, анакреонтическим представлениям мимов и стимулирующим ароматам». Господин Баффумс покосился на молодую посетительницу и артистически поправил спустившийся на лоб пепельно-серый локон, драматически контрастировавший с темной, почти черной бровью: «Тем не менее, если вы не против, я могу умастить вас каплей легендарного эликсира «Амуйи», известного также под поэтическим наименованием «Призывный клич охотничьего рога»».

«Не думаю, что сегодня это было бы целесообразно», — отказалась Уэйнесс. Она надеялась, что ее уклончивость не слишком обижает исполнительного директора: «Может быть, как-нибудь в другой раз».

Баффумс сухо кивнул: «Может быть. Так что вы на самом деле думаете о моей коллекции?»

Уэйнесс ответила очень осторожно: «Мне, с моим ограниченным опытом в этой области, она представляется исчерпывающей».

Баффумс посмотрел на нее с упреком: «И не более того? У вас нет других впечатлений? Позвольте мне показать вам дополнительные экспонаты — у людей с воображением они часто вызывают настоящее волнение, даже потрясение».

Уэйнесс с улыбкой покачала головой: «Не хотела бы злоупотреблять вашим временем».

«Кто говорит о злоупотреблениях? Я с трудом сдерживаю энтузиазм!» Баффумс подошел к остекленному столу: «Например, взгляните на эти статуэтки — на первый взгляд они ничем не примечательны, но как часто их неправильно истолковывают!»

Опустив глаза, Уэйнесс пыталась сказать что-нибудь осмысленное — от нее явно ожидалось проявление наблюдательности: «Не совсем понимаю, как их можно было бы неправильно истолковать. Их выразительность вполне однозначна».

«Да, пожалуй. Их отличает нарочитая прямолинейность, отсутствие утонченности. Возможно, именно поэтому они так привлекательны... Простите, вы что-то сказали?»

«Ничего особенного».

«Их можно было бы назвать произведениями народного искусства, — продолжал господин Баффумс. — Они сопровождают каждую эпоху, проникают во все слои общества и выполняют множество функций: с помощью одних совершаются обряды, знаменующие достижение половой зрелости, другие помогают наводить порчу или, напротив, придавать особую значимость заклинаниям, призванным исцелять бесплодие, ими пользуются паяцы и шуты, они даже находят различные практические применения в быту. Лучше всех, конечно, резные статуэтки из дерева. Встречаются изделия всевозможных цветов и размеров, отражающие самые различные степени эрекции».

Баффумс замолчал, ожидая реакции. Уэйнесс робко произнесла: «Я все-таки не стала бы называть их народным искусством».

«Даже так? И как бы вы их назвали?»

Уэйнесс колебалась: «Пожалуй, в конечном счете, «народное искусство» — достаточно подходящий термин».

«Вот именно. Такие вульгарные маленькие поделки безупречно выполняют свою функцию в руках людей, эстетические представления которых принято называть «низменными». Ремешки или бечева продеваются через эти отверстия и подгоняются по размеру...» Господин Баффумс взял один из экспонатов и, скромно улыбаясь, примерил его на себе: «Вот таким образом. Как вы думаете?»

Уэйнесс критически оценила внешность исполнительного директора: «Он не совсем подходит к вашей комплекции. Вон тот, розовый, выглядел бы на вас гораздо лучше. Этот крупнее и заметнее, но если вас больше интересует эстетическая сторона дела...»

Нахмурившись, Баффумс отложил изделие в сторону и отвернулся. Уэйнесс поняла, что, несмотря на все попытки вести себя тактично, она вызвала у директора раздражение.

Баффумс сделал несколько быстрых шагов к письменному столу, остановился и повернулся на каблуках: «Так что же, мадемуазель... как вас зовут, я запамятовал?»

«Уэйнесс Тамм. Я представляю Общество натуралистов».

Исполнительный директор высоко поднял темные брови: «Вы шутите? Насколько мне известно, Общество натуралистов давно прекратило существование».

«Местное отделение практически бездействует, — признала Уэйнесс. — Но готовятся планы возрождения Общества. По этой причине мы пытаемся проследить судьбу некоторых бумаг, проданных при посредничестве фирмы «Мисчап и Дурн» бывшим секретарем Общества, Фронсом Нисфитом. Если бы вы могли сообщить нам о местонахождении этих документов, мы были бы чрезвычайно благодарны».

Господин Баффумс снова присел на край стола: «Так-так. Все это очень хорошо, но на протяжении семи поколений мы тщательно поддерживали репутацию фирмы, хранящей в строгой тайне сведения, относящиеся к любой операции, существенной или незначительной. Не вижу, почему бы мы отказались от этого правила сегодня. Мы не можем рисковать, разглашая информацию, которая может быть использована в качестве основания для возбуждения иска».

«Но для таких опасений нет никаких оснований! Нисфит был уполномочен распоряжаться активами Общества, и никто не предъявляет фирме «Мисчап и Дурн» никаких претензий».

«Очень рад это слышать», — сухо отозвался Баффумс.

«Как я уже упомянула, наша цель заключается только в том, чтобы найти и выкупить некоторые памятные документы, отражающие историю Общества».

Исполнительный директор медленно покачал головой: «Прошло столько лет! Эти документы давно затерялись в разных концах Ойкумены, многократно переходя из рук в руки. По меньшей мере таково мое мнение».

«В худшем случае вы правы, — согласилась Уэйнесс. — Но существует вероятность того, что все эти бумаги были приобретены одним коллекционером».

«Можно сделать такое предположение», — уступил Баффумс.

Уэйнесс не смогла сдержать волнение, вызванное приливом оптимизма: «Надеюсь, что это так! Очень надеюсь!»

Едва заметно усмехнувшись, господин Баффумс закинул голову, глядя в потолок: «Хотел бы я знать, насколько важно для вас получение этой информации».

Сердце Уэйнесс упало. Напряженно глядя на иронически-насмешливое лицо директора, она тихо сказала: «Я приехала в Санселад издалека только для того, чтобы поговорить с вами. Судите сами».

«Позвольте мне выразиться точнее. Если я предоставлю вам услугу, с моей стороны было бы естественно ожидать, что вы не откажетесь сделать услугу мне. Разве это не справедливо?»

«Не знаю. Какого рода услугу вы имеете в виду?»

«Должен сказать, что, в дополнение ко всему прочему, я пробую свои силы в области драматургии и — опять же скажу без лишней скромности — не лишен таланта в этом отношении. В моем послужном списке уже несколько небольших интересных спектаклей».

«И что же?»

«В настоящее время я занимаюсь режиссурой нескольких разнообразных номеров, которые, получив надлежащее музыкальное сопровождение и составив непрерывное представление, могли бы вызывать самые изысканные эмоции. Постановка одного короткого эпизода, однако, до сих пор меня не удовлетворяет, и я думаю, что вы могли бы мне в этом помочь»

«Каким образом?»

«Все очень просто. Темой для эпизода служит древний миф о нимфе Эллионе, полюбившей статую героя Леосаласа и стремившейся оживить мраморное изваяние страстными ласками. В моем маленьком музее вы заметили, наверное, статую, вполне подходящую для прослушивания. Приапическое состояние можно игнорировать. В идеальном варианте Леосалас должен сперва казаться расслабленным и лишь постепенно возбуждаться благодаря пылкому вниманию Эллионы. Думаю, мне удастся так или иначе решить эту сценическую проблему. В конце концов герой отвечает нимфе взаимностью — но в ходе репетиции окончание эпизода можно опустить. Мы начнем с первой мимической последовательности. Если у вас нет возражений, разденьтесь на возвышении рядом со статуей, а я приготовлю камеру».

Уэйнесс пыталась что-то сказать. но Баффумс не обращал на нее внимания. Протянув руку, он указал на статую: «Поднимитесь на возвышение и постепенно раздевайтесь. Вы быстро привыкнете к присутствию камеры. После того, как вы обнажитесь, я дам дальнейшие указания. Камера уже готова — начнем прослушивание».

Уэйнесс оцепенела, у нее на мгновение отнялся язык. Она давно понимала, что ее розыски могут привести к ситуации такого рода или даже к необходимости выслушивать более прямолинейные предложения, но никогда в точности не представляла себе, насколько далеко она позволит зайти подобным домогательствам, прежде чем вынуждена будет отступить. В данном случае она находила требования Баффумса оскорбительными и больше не видела ничего смешного в его эстетических претензиях. Ответ последовал незамедлительно: «Очень сожалею, господин Баффумс. Я очень хотела бы стать знаменитой актрисой и танцевать на сцене в обнаженном виде, но мои родители не одобрили бы такое поведение, и здесь больше не о чем говорить».

Исполнительный директор встряхнул головой, не сдержав раздраженный возглас, напоминавший громкое шипение; его длинные бледные волосы взлетели и улеглись: «Подумать только, какое высокомерие! Что ж, так тому и быть! Желаю вам всего наилучшего — терпеть не могу банальность и безвкусицу! Будьте добры, оставьте меня в покое, вы только отнимаете у меня время!» Директор промаршировал к выходу из кабинета, открыл замок и резко отодвинул дверь: «Мадемуазель Лип вас проводит». Выглянув наружу, он громко сказал: «Мадемуазель Лип! Наша юная посетительница уходит, и я не намерен видеть ее снова ни сегодня, ни завтра, ни через десять лет!»

Сжав зубы, Уэйнесс вышла, и Баффумс со стуком закрыл дверь за ее спиной. Проходя мимо стола Гильджин Лип, Уэйнесс остановилась, обернулась, начала было что-то говорить, но решила промолчать.

Гильджин беззаботно махнула рукой: «Высказывайтесь от души, нас вы ничем не удивите. Каждый, кто знаком с Бабником Баффумсом, мечтает надавать ему пинков по меньшей мере три раза в день».

«Я в такой ярости, что даже не могу ничего сказать».

Гильджин Лип напустила на себя выражение мудрой озабоченности: «Совещание закончилось безрезультатно?»

Уэйнесс покачала головой: «Мягко говоря. Он показал мне коллекцию и намекнул, что мог бы предоставить интересующую меня информацию, если я соглашусь плясать перед ним в голом виде. Надо полагать, я все делала неправильно. Как только я возразила, сославшись на отсутствие необходимых навыков, он обиделся и прогнал меня в шею».

«Каждое совещание с Бабником Баффумсом неповторимо, — прокомментировала Гильджин Лип. — И каждый раз остается только удивляться его поведению».

С другого конца помещения послышался голос Нельды: «Он почти несомненно импотент».

«Разумеется, ни одна из нас не может предъявить какое-либо вещественное доказательство этого факта», — пояснила Гильджин.

Уэйнесс глубоко вздохнула и уныло посмотрела на дверь директорского кабинета: «Наверное, я совершила серьезную ошибку. Я не могу позволить себе брезгливость. И все же... не знаю, смогла бы я раздеться перед этим человеком? Меня тошнит от одного его вида».

Гильджин Лип с любопытством наблюдала за собеседницей большими блестящими глазами: «Но если бы не было никакого другого способа добыть эту информацию, вы разделись бы?»

«Наверное, — пробормотала Уэйнесс. — В конце концов, никто еще не умер от того, что попрыгал несколько минут голышом». Она помолчала: «Но я не уверена, что этим дело закончится. Подозреваю, что Баффумс хотел, чтобы я... как бы это выразиться... переспала со статуей».

«И на это вы уже не согласились бы?»

Уэйнесс поежилась: «Не знаю. Пять минут? Десять минут? Кошмар, да и только! Должен же быть какой-то другой способ!»

«Я знакома с этой статуей, — сказала Гильджин Лип. — Ничего так себе статуя, неплохо сделана. Если бы я хотела взглянуть на нее снова, я могла бы это сделать в любой момент». Секретарша выдвинула верхний ящик своего стола: «Здесь лежит ключ от кабинета Бабника. Он думает, что его потерял. Заметьте, у этого ключа черная метка на конце! Хотя вам, конечно, это неинтересно». Гильджин взглянула на часы: «Мы с Нельдой уходим через полчаса. После этого Бабник обычно тоже не задерживается».

Уэйнесс кивнула: «Конечно, почему бы я интересовалась такими вещами?»

«Ни в коем случае. Что вы хотели узнать у Бабника?»

Уэйнесс объяснила, какие записи она ищет.

«Сорок лет тому назад? В компьютерном архиве старых контрактов, под заголовком «кон а», несколько папок помечены сокращением «зс» — «закрытые счета». Поройтесь в папке на букву «Н», там должны быть записи, относящиеся к Обществу натуралистов. А теперь...» Секретарша встала: «Я зайду в туалет, а Нельда, как видите, сидит к нам спиной, смотрит в увеличительное стекло и не может отвлечься от работы. Когда я вернусь, с моей точки зрения вы уже уйдете — хотя, если вы встанете в тени за стеллажом, я ничего не замечу. Так что желаю вам удачи — и прощайте».

«Спасибо за совет, — улыбнулась Уэйнесс. — Нельда, спасибо и вам!»

«Если для начала вы пройдете к выходу, я всегда смогу сказать Бабнику, что видела, как вы уходили».

Гильджин Лип и Нельда ушли домой. В управлении стало тихо. Еще через полчаса господин Баффумс соблаговолил вынырнуть из своего кабинета. Он тщательно закрыл дверь на замок, пользуясь одним из двух десятков ключей, звеневших в связке. Повернувшись на каблуках, он размашистыми шагами пересек приемную и удалился. Звуки его шагов затихли вдали, и снова воцарилась тишина. Помещения фирмы «Мисчап и Дурн» пустовали.

Но что это? Раздался шорох, в тенях возникло какое-то движение. Прошли десять минут, и движение повторилось. Следовало, однако, подождать как можно дольше — на тот случай, если Баффумс обнаружит, что забыл важный документ и вернется, чтобы его забрать.

Еще через четверть часа Уэйнесс осторожно выскользнула из-за стеллажа. «Уэйнесс Тамм больше не натуралист, — говорила она себе. — С сегодняшнего дня Уэйнесс Тамм — воровка! Тем не менее, стащить ключ лучше, чем кривляться голышом перед Бабником Баффумсом». Подойдя к столу Гильджин Лип, Уэйнесс достала из верхнего ящика ключ с черной меткой на конце. Заметив на столе коммутационную панель, она с трудом подавила капризное желание позвонить дядюшке Пири и сообщить ему о своем новом призвании. Необъяснимый приступ веселости раздосадовал ее: «Я начинаю вести себя безрассудно. Это истерика, вызванная нервным напряжением. Необходимо положить ей конец».

Уэйнесс подошла к двери кабинета в глубине приемной. Вставив ключ в замочную скважину, она тихонько, сантиметр за сантиметром, сдвинула дверь в сторону. У нее мурашки бежали по коже, но в кабинете ее встретила только тишина — ощущалось навязчивое, темное, гнетущее присутствие жутковатой коллекции, однако экспонаты молчали.

Вынув ключ из замка, Уэйнесс плотно прикрыла за собой дверь и быстро прошла к письменному столу Баффумса, с опаской покосившись на мраморную статую.

Усевшись перед компьютерным экраном, Уэйнесс некоторое время изучала клавиатуру, показавшуюся ей вполне стандартной. Выбрав раздел «кон а», а затем подраздел «зс», она открыла алфавитный указатель файлов и нажала клавишу «Н». В появившемся каталоге она открыла папку «Натуралистов общество», содержавшую четыре папки: «Корреспонденция», «Посылки: описание», «Посылки: назначение» и «Последствия».

Просматривая содержимое папки «Посылки: описание», Уэйнесс сразу же обнаружила записи, относившиеся к Фронсу Нисфиту и его сделкам. Длинный перечень проданного Нисфитом имущества заканчивался папкой «Прочие бумаги и документы».

Под списком, в поле «Примечания», содержалась следующая заметка: «Сообщил об этих операциях, весьма сомнительного характера, Эктору ван Брауде, действительному члену Общества. — Э. Фальдекер».

Уэйнесс открыла папку «Посылки: назначение». Все, что она хотела знать, нашлось в одной фразе: «Партия приобретена целиком «Галереями Гохуна»».

Несколько секунд Уэйнесс неподвижно смотрела на эти слова: «Вот оно! «Галереи Гохуна»!»

Что это? Уэйнесс испуганно обернулась. Какое-то сотрясение? Едва слышный, глухой звук? Уэйнесс замерла, наклонив голову и прислушиваясь.

Полная тишина.

«Наверное, что-то тяжелое проехало по улице», — решила Уэйнесс. Вернувшись к экрану, она открыла папку «Последствия».

В ней обнаружились две записи. В первой, датированной за двадцать лет до прибытия Уэйнесс в Санселад, сообщалось: «Женщина, представившаяся как Виолия Фанфаридес, подала запрос о предоставлении ей доступа к этому файлу. Конфликт интересов отсутствует. Запрос удовлетворен».

Вторая запись, датированная сегодняшним днем, гласила: «Молодая инопланетянка, представившаяся как Уэйнесс Тамм, помощница секретаря Общества натуралистов, подала запрос о предоставлении ей доступа к этому файлу. Обстоятельства подозрительны. В удовлетворении запроса отказано».

Уэйнесс уставилась на это примечание, снова не на шутку разозлившись. И снова она обернулась и прислушалась. На этот раз ошибки не было. Кто-то подходил к двери кабинета. Одним движением Уэйнесс погасила экран и спряталась за тумбочкой стола, упав на колени.

Дверь раздвинулась — в кабинет зашел господин Баффумс, державший в руках нечто вроде большой бандероли. Уэйнесс съежилась, стараясь ничем не выдать свое присутствие. Что делать? Если директор решит сесть за стол, он тут же ее заметит.

Вынужденный нести тяжелую посылку, Баффумс оставил дверь открытой. Уэйнесс напряглась, готовая броситься в приемную. Но директор направился не к ней, а налево — туда, где стоял чайный столик. Выглядывая из-за тумбочки, Уэйнесс видела, что Баффумс поставил посылку на столик и начал разворачивать упаковку.

Уэйнесс продолжала наблюдение из укрытия. Директор повернулся к ней спиной. Уэйнесс встала и на цыпочках пробежала к открытой двери. Оказавшись в приемной, она облегченно вздохнула — и заметила связку ключей директора, оставшуюся висеть с наружной стороны двери. Уэйнесс осторожно прикрыла дверь и закрыла замок на два оборота — так, чтобы его нельзя было открыть изнутри. По ее мнению, Бабник Баффумс заслужил такую шутку. Она надеялась, что причинит ему большое неудобство и приведет его в замешательство.

Положив ключ с черной меткой на конце в верхний ящик стола секретарши, Уэйнесс снова бросила долгий взгляд на коммутационную панель. Нажав пару кнопок, она повернула переключатель — теперь господин Баффумс не мог воспользоваться телефоном и обратиться за помощью. Уэйнесс весело рассмеялась. В общем и в целом, день прошел не зря!

Вернувшись в отель «Марсак», Уэйнесс тут же набрала домашний номер Гильджин Лип, не включая видеосвязь.

Послышался жизнерадостный голос: «Гильджин вас слушает!»

«Это анонимный звонок. Возможно, вам будет любопытно узнать, что по какой-то нелепой случайности господин Баффумс запер себя в кабинете, оставив ключи снаружи, и теперь не может выйти».

«Действительно, любопытная новость! — отозвалась Гильджин. — Сегодня я больше не буду отвечать на звонки и посоветую Нельде сделать то же самое — в противном случае Бабник будет настаивать на том, чтобы кто-нибудь из нас пришел и вызволил его».

«Нелепость ситуации усугубляется тем фактом, что телефон господина Баффумса соединен напрямую с электронным прибором на столе Нельды, и теперь директор не сможет никому сообщить о своем заточении, пока кто-нибудь не придет в управление утром».

«Какое странное стечение обстоятельств! — поразилась Гильджин Лип. — Господин Баффумс, несомненно, будет чрезвычайно озадачен и раздражен, тем более, что он не отличается стоицизмом. Он никого не подозревает?»

«Насколько мне известно, нет».

«Ну и хорошо. Пусть поразмыслит на досуге. Завтра утром я подключу его телефон к сети связи и поинтересуюсь, почему он решил ночевать в кабинете. Интересно, что он ответит?»

Позвонив Гильджин Лип, Уэйнесс проконсультировалась с гостиничными справочниками и узнала, что «Галереи Гохуна» все еще существовали. Она могла завтра же посетить главное управление этой фирмы аукционеров, находившееся тут же, в Санселаде.

Уже вечерело. Уэйнесс сидела в углу гостиничного вестибюля, перелистывая страницы модного журнала. Чувствуя какую-то смутную тревогу, она накинула длинный серый плащ и вышла прогуляться по набережной Тэйнга. Ветерок, налетавший оттуда, где заходило Солнце, теребил полы ее плаща, заставлял шелестеть листву платанов и морщил речную гладь быстро пробегавшей рябью.

Уэйнесс медленно шла, наблюдая за тем, как Солнце постепенно скрывалось за дальними холмами. Наступали сумерки; ветерок превратился в едва заметные дуновения и вскоре полностью затих, зеркало реки разгладилось. На набережной было немноголюдно — встречались иногда пожилые пары, любовники, назначившие свидание на берегу реки, редкие одинокие прохожие, тоже никуда не спешившие.

Уэйнесс задержалась, чтобы полюбоваться на реку — плывущая поверхность отражала бледно-серое, с лавандовым оттенком небо. Она бросила в воду камешек и проводила глазами расходящиеся черные круги. Беспокойство не проходило. «Какого-то успеха я добилась, несомненно. Мои старания нельзя назвать полностью бесполезными, что уже хорошо. Тем не менее... — Уэйнесс скорчила гримасу: ей внезапно вспомнилось имя Виолии Фанфаридес. — Хотела бы я знать... Странно! Меня подташнивает, будто я чем-то заразилась». Поразмышляв, она перестала повторять в уме надоедливое имя: «Подозреваю, что господин Баффумс и его «редкости» произвели на меня большее впечатление, чем хотелось бы. Надеюсь, этот эпизод не будет портить мне настроение слишком долго».

Уэйнесс присела на скамью — в небе догорало последнее свечение вечерней зари. Она вспомнила свой разговор с дядюшкой Пири о закатах. Конечно, и на Кадуоле она видела такие же мягкие, спокойные закаты. Может быть. Этот сумеречный оттенок серого не был, в конце концов, совершенно уникален. И тем не менее, сегодняшний закат принадлежал Земле, а не Кадуолу, полного сходства между ними не могло быть.

Начали появляться звезды. Уэйнесс вглядывалась в небо, пытаясь найти перевернутую скособоченную букву «М» Кассиопеи, позволявшую проследить местонахождение Персея, но листва ближайшего платана загораживала вид.

Уэйнесс поднялась и стала возвращаться в отель. Теперь ее посещали более практичные мысли: «Приму ванну, переоденусь во что-нибудь легкомысленное и поужинаю — по-моему, я уже проголодалась».

Утром Уэйнесс снова надела темно-коричневый костюм и после завтрака поехала бесшумно скользящим подземным поездом в Клармонд на западной окраине Санселада, где располагались «Галереи Гохуна». Здесь некоторые строжайшие принципы Тибальта Пимма уже не совсем соблюдались. Здания, окружавшие круглую площадь Байдербеке, достигали в высоту десяти или даже двенадцати этажей. В одном из этих строений «Галереи Гохуна» занимали нижние три этажа.

У входа пара охранников в форме, мужчина и женщина, сфотографировали Уэйнесс с трех сторон и зарегистрировали ее имя, возраст, домашний адрес и местный адрес, указанные в удостоверении личности. Уэйнесс спросила, чем объясняются такие необычные предосторожности.

«Мы не создаем препоны просто потому, что нам нравится раздражать клиентов, — сказали ей. — У нас выставляются ценные экспонаты, для осмотра перед началом аукциона. Некоторые драгоценности настолько невелики, что их легко потихоньку засунуть в карман. За посетителями постоянно наблюдают с помощью видеокамер, а регистрация посетителей позволяет быстро установить их личность и обеспечить возвращение нашего имущества. Не слишком приятная, но эффективная система».

«Любопытно! — отозвалась Уэйнесс. — Я не собиралась что-нибудь тащить, но теперь у меня даже мысли такой не возникнет».

«Именно к этому мы и стремимся!»

«Как бы то ни было, я пришла сюда только для того, чтобы получить информацию. К кому мне следует обратиться?»

«Информацию — какого рода?»

«О распродаже, устроенной много лет тому назад».

«Зайдите в регистратуру на третьем этаже».

«Благодарю вас».

Уэйнесс поднялась на третий этаж, пересекла фойе и прошла под широкой аркой в регистратуру: довольно большое помещение, разделенное посередине прилавком. У прилавка стояли больше десятка клиентов, изучавших содержание толстых томов в черных переплетах или ожидавших выполнения их поручений единственным служащим — маленьким согбенным старичком, проявлявшим, однако, бдительность и проворность. Выслушивая запросы, он исчезал в хранилище и появлялся оттуда с еще одним или несколькими толстыми черными томами. Из глубины помещения время от времени выходила не менее пожилая женщина, толкавшая перед собой тележку; на нее она складывала уже не требовавшиеся учетные книги и отвозила их обратно в хранилище.

Седой регистратор суетился, передвигаясь перебежками — так, будто боялся, что его уволят за малейшее промедление, хотя с точки зрения Уэйнесс он работал за троих. Уэйнесс встала у прилавка, и через некоторое время старичок остановился напротив: «Что вам угодно, мадемуазель?»

«Меня интересует судьба партии документов, полученных из фирмы «Мисчап и Дурн» и проданных на аукционе».

«Когда состоялась продажа?»

«Давно — скорее всего не меньше сорока лет тому назад».

«О какого рода документах идет речь?»

«Они относились к Обществу натуралистов».

«И вы уполномочены запрашивать эту информацию?»

Уэйнесс улыбнулась: «Я — помощница секретаря Общества натуралистов, и могу подписать любой документ, предоставляющий мне такие полномочия».

Регистратор поднял мохнатые седые брови: «Не подозревал, что имею дело с важным должностным лицом! Вашего удостоверения личности вполне достаточно».

Уэйнесс предъявила свои бумаги, и старичок внимательно их изучил: «Кадуол? Это где?»

«За Персеем, в самом конце Пряди Мирцеи».

«Надо же! Всегда мечтал побывать на далеких планетах! Впрочем, человек не может быть всюду одновременно, — наклонив голову набок, старичок прищурил один глаз и уставился на Уэйнесс другим ярко-голубым глазом. — И знаете ли, иногда бывает трудно вообще где-нибудь быть!» Нацарапав несколько слов на кусочке бумаги, он пробормотал: «Посмотрим, может быть я что-нибудь найду». Курьер проворно засеменил прочь. Уже через две минуты он появился снова с обтянутым черной кожей томом и водрузил его на прилавок перед посетительницей. Из кармашка с внутренней стороны переплета он вынул карточку: «Распишитесь, пожалуйста». Протянув самопишущее перо, он добавил: «Поторопитесь — мне еще столько нужно сделать, а времени никогда не хватает!»

Уэйнесс взяла перо и пробежала глазами подписи на карточке. Первые несколько имен были ей незнакомы. Но последняя подпись, датированная двадцать лет тому назад, гласила: «Симонетта Клатток».

Регистратор постукивал пальцами по прилавку — Уэйнесс расписалась на карточке. Отняв у нее карточку и перо, старичок тут же занялся другим посетителем.

Уэйнесс перелистывала учетную книгу нервно подрагивающими пальцами, и через некоторое время нашла страницу, озаглавленную:

«Код 777-AРП, категория М/Д;

Общество натуралистов — Фронс Нисфит, секретарь.

Агент: «Мисчап и Дурн»

Три партии:

1) произведения искусства, зарисовки, редкости;

2) книги, тексты, справочные материалы;

3) различные документы.

Подробный перечень содержания партии 1».

Уэйнесс быстро пробежала глазами перечень всевозможных редкостей, изделий и экспонатов, продолжавшийся на следующей странице — в каждой записи указывались цена, по которой товар был продан на аукционе, а также имя, фамилия и адрес покупателя.

На третьей странице таким же образом перечислялось содержимое партии 2. Уэйнесс перешла к четвертой странице, где должен был находиться каталог содержимого партии 3, но дальнейшие записи относились к наследству некоего Яхайма Нестора.

Уэйнесс вернулась к предыдущей странице, тщательно просмотрела ее, перелистала еще несколько страниц, вернулась обратно. Страница с описанием содержимого партии 3, «Различные документы», пропала.

Внимательно присмотревшись, Уэйнесс заметила короткий ровный корешок, оставшийся от недостающей страницы — ее аккуратно вырезали острым лезвием.

Регистратор семенил мимо — Уэйнесс жестом попросила его остановиться.

«Я вас слушаю?»

«Вы не храните, случайно, копии учетных записей?»

Седой служащий издал удивленно-язвительный смешок: «Зачем бы вам понадобилась копия того, что у вас и так уже перед глазами?»

Уэйнесс попробовала объяснить: «Если оригинальные записи перепутались или пропали, копия помогла бы их восстановить...»

«Ага, и мне пришлось бы бегать в два раза быстрее и в два раза дальше, потому что каждый требовал бы по два тома вместо одного! Что, если в записях обнаружилось бы расхождение? Начался бы бесконечный переполох — в одной книге утверждалось бы одно, а в другой — другое. Ни в коем случае и ни за какие коврижки! Ошибка в записи — как муха в супе: умный человек всегда умеет сделать вид, что он ее не видит. Нет-нет, мадемуазель! Хорошего помаленьку! У нас тут регистратура, а не отдел исполнения желаний мечтательных девиц».

Уэйнесс растерянно смотрела на раскрытую учетную книгу. Нить прервалась — проследить ее продолжение было невозможно.

Некоторое время Уэйнесс стояла, неподвижно выпрямившись, и молчала. Больше нечего было сказать; больше нечего было делать. Она закрыла книгу, оставила сольдо на прилавке, чтобы утешить удрученного заботами регистратора, и удалилась.

Глава 5

«В высшей степени обескураживающее завершение поисков! — заметил Пири Тамм. — И все же в сложившейся ситуации есть положительный аспект».

Уэйнесс ничего не сказала в ответ. Дядюшка Пири пояснил свою точку зрения: «Из того, что ты сообщила, следует. что Монетта — Виолия Фанфаридес, Симонетта Клатток, как бы она себя не называла — раздобыла важные сведения, но они не принесли ей никакой существенной пользы, так как бессрочный договор все еще не перерегистрирован. Это следует считать благоприятным предзнаменованием».

«Каковы бы ни были предзнаменования, у нас была только одна нить, и Симонетта ее порвала».

Пири Тамм достал грушу из чаши, стоявшей на столе, и принялся задумчиво очищать ее от кожуры: «Что же теперь? Вернешься на Кадуол?»

Уэйнесс прожгла дядюшку Пири быстрым пламенным взглядом: «Конечно, нет! Как будто вы меня не знаете!»

Пири Тамм вздохнул: «Знаю, знаю. Ты самая упрямая барышня на свете. Но упрямства как такового еще недостаточно».

«У меня есть и другие ресурсы, — возразила Уэйнесс. — Я скопировала страницы, относящиеся к первой и второй партиям, проданным на аукционе».

«Так-так! И что же?»

«Когда я их копировала, я не совсем понимала, зачем я это делаю — скорее всего, руководствовалась каким-то подсознательным побуждением. Но теперь мне кажется, что один из покупателей редкостей, входивших в первую и вторую партии, мог приобрести и третью».

«Удачная мысль — но вряд ли она поможет. С тех пор прошло столько времени, и многих участников того аукциона сегодня, наверное, уже не найти».

«Они — мой последний шанс. На распродаже присутствовали представители пяти учреждений: благотворительного фонда, университета и трех музеев».

«Утром мы можем навести справки по телефону, — заключил Пири Тамм. — По меньшей мере, есть какая-то надежда — слабая надежда, должен признаться».

Поутру Уэйнесс просмотрела «Всемирный каталог» и обнаружила, что все пять перечисленных ею учреждений все еще функционировали. Она позвонила в каждое по очереди, и в каждом случае попросила связать ее с должностным лицом, заведующим специализированными коллекциями.

В благотворительном фонде «Беруош», финансировавшем «программу изучения альтернативных проявлений жизнеспособности», ей сообщили, что в их коллекции входили несколько сводных отчетов, подготовленных членами Общества натуралистов и содержавших исключительно результаты описательных и анатомических исследований неземных живых существ, а также три редких работы Уильяма Чарлза Шульца: «Первое и последнее уравнение плюс все остальное», «Дисгармония, дробление и крутизна: причины несоответствия математики и космоса» и «Панматематикон». Куратор спросил: «Возможно, Общество натуралистов намерено сделать еще одно пожертвование?»

«Не в настоящее время», — ответила Уэйнесс.

Музею естественной истории имени Корнелиса Памейера принадлежало собрание в шести томах, содержавшее описания разнообразных инопланетных гомологов, сформировавшихся благодаря динамическим закономерностям параллельной эволюции. Все шесть томов были подготовлены и опубликованы Обществом натуралистов. Музей не располагал никакими другими коллекциями документов или текстов Общества.

В Пифагорейском музее хранились четыре монографии Питера Буллиса, Эли Ньюбергера, Стэнфорда Винсента и капитана Р. Пилсбери, посвященные невразумительным для непосвященных вопросам нечеловеческой музыки и акустического символизма.

В Бодлейской библиотеке находилась подшивка зарисовок, запечатлевших процесс формирования псевдоживых кристаллов, произраставших на Спокое, пятой планете системы Беллатрикс.

В мемориальном музее «Фунусти» в Киеве, на окраине Великой Алтайской степи, не было ни справочного бюро, ни какого-либо должностного лица, ответственного за предоставление информации, но работники музея, посовещавшись, соединили Уэйнесс с мрачноватым молодым куратором, продолговатое бледное лицо которого контрастировало с угольно-черными волосами, безжалостно зачесанными назад и обнажавшими высокий узкий лоб. Человек явно не склонный к легкомыслию, он, по-видимому, почувствовал расположение к Уэйнесс, чем-то напоминавшую его и внешностью, и манерами. Он внимательно выслушал ее вопросы и смог незамедлительно предоставить интересовавшие ее сведения. Да, в обширные собрания музея входили несколько трактатов и диссертаций членов Общества натуралистов, посвященных анализу различных аспектов неземных методов связи. Куратор упомянул также — между прочим, как о чем-то, не заслуживающем внимания — об отдельном собрании древних документов, в том числе протоколов, реестров и прочих бумаг из архива Общества натуралистов. Доступ к этому собранию, как правило, частным лицам не предоставлялся, но помощницу секретаря Общества натуралистов трудно было причислить к категории «частных лиц», в связи с чем Уэйнесс могла просмотреть документы в любое удобное для нее время.

Уэйнесс выразила желание посетить музей как можно скорее, объяснив это тем, что она занималась составлением общей библиографии всех подобных исторических материалов в процессе обновления и возрождения Общества. Куратор, представившийся как Лефон Задори, одобрил ее энтузиазм. Он заверил Уэйнесс в том, что окажет ей по прибытии всевозможное содействие.

«Позвольте задать еще один вопрос, — сказала Уэйнесс. — Просматривала ли на протяжении последних двадцати лет те материалы, о которых идет речь, женщина, называвшая себя Симонеттой Клатток, Виолией Фанфаридес или просто Монеттой?»

Лефону Задори этот вопрос показался слегка необычным; он приподнял черные брови и наклонился к столу, просматривая свои записи: «Нет, эти материалы никто не запрашивал».

«Очень приятно это слышать!» — обрадовалась Уэйнесс. Ее беседа с куратором закончилась в атмосфере взаимного дружелюбия.

Взбудораженная надеждой, Уэйнесс отправилась далеко на северо-восток, пролетев над горами, озерами и реками, и спустилась наконец на Великую Алтайскую степь у древнего города Киева.

Музей «Фунусти» занимал помещения грандиозного дворца Коневицких на Муромском холме, на окраине Старого Киева. Уэйнесс остановилась в отеле «Мазепа»; ее провели в номер с бледно-каштановой обшивкой стен, украшенной красными и голубыми цветочными орнаментами. Окна ее номера выходили на площадь князя Богдана Юрьевича Кольского — не слишком правильный пятиугольник, вымощенный плитами розовато-серого гранита. С трех сторон возвышались любовно восстановленные реконструкции двух древних храмов и монастыря — с дюжинами парящих в небе куполов-луковиц, покрытых блестящим сусальным золотом, красных, синих, зеленых и расписанных спиральными полосами.

В брошюре, лежавшей на столике, говорилось: «Здания, окружающие площадь Кольского, представляют собой точные реплики оригинальных построек и сложены из традиционных материалов с применением традиционных методов в строгом соответствии с античным славянским стилем. Справа от вас находится собор св. Софии с девятнадцатью куполами. Слева — монастырь св. Михаила, на церкви которого лишь девять куполов. Внутри и собор, и церковь роскошно украшены мозаиками, статуями и золотыми окладами, инкрустированными драгоценными камнями. Древний Киев многократно подвергался опустошительным разрушениям, и площадь Кольского была свидетельницей множества катастроф. Но сегодня посетители со всех концов Ойкумены приезжают к нам только для того, чтобы полюбоваться на вдохновляющие произведения архитектуры, поражаясь власти и смекалке жрецов, умудрявшихся в незапамятные времена накапливать такие сокровища за счет населения, прозябавшего в нищете».

На старой площади, озаренной бледным послеполуденным светом, было много прохожих, плотно сжимавших воротники пальто, накидок и плащей — с холмов налетали порывы холодного ветра. Уэйнесс решила было позвонить в музей «Фунусти», но передумала; сегодня было поздно заниматься делами. Лефон Задори уже согласился оказать ей помощь, более чем охотно; Уэйнесс не хотела, чтобы он предложил ей где-нибудь встретиться и заняться осмотром достопримечательностей.

Уэйнесс прогулялась по площади одна и заглянула в собор св. Софии, после чего поужинала в ресторане «Карпатия» — ей подали чечевичный суп, жаркое из дикого кабана с грибами и ореховый торт с фундуком.

Выходя из ресторана, Уэйнесс обнаружила, что город уже погрузился в сумерки. На старой площади Кольского было ветрено, темно и пустынно — она вернулась в отель «Мазепа» в полном одиночестве. «У меня такое чувство, будто я пустилась в океанское плавание на утлой лодочке», — подумала Уэйнесс.

Утром она позвонила Лефону Задори. Куратор музея «Фунусти», как и прежде, облачился в нечто вроде развевающейся черной мантии, казавшейся Уэйнесс странной и старомодной. «Вас беспокоит Уэйнесс Тамм, — сказала она мрачноватому собеседнику с продолговатой физиономией. — Если вы помните, я уже звонила вам из усадьбы «Попутные ветры», в районе Шиллави».

«Конечно, помню! Вы прибыли быстрее, чем я ожидал. Собираетесь в музей?»

«Если это будет удобно».

«Заняться вашими делами сейчас же было бы так же удобно, как в любое другое время. Буду рад вас видеть — более того, постараюсь встретить вас в крытой галерее у входа».

Энтузиазм Лефона Задори — несмотря на попытки последнего вести себя сдержанно — подтвердил правильность вчерашнего решения Уэйнесс не торопиться со звонком в музей «Фунусти».

Уэйнесс вызвала такси и поехала по широкому бульвару; справа тянулась набережная Днепра, слева — ряд массивных многоквартирных домов из бетона и стекла. Выше, на склонах холмов, теснились один над другим кварталы таких же жилых застроек. Наконец такси повернуло на поперечную улицу, извилисто поднимавшуюся в холмы, и остановилось у сооружения впечатляющих размеров, возвышавшегося над рекой и расстилавшейся дальше бескрайней степью.

«Музей «Фунусти», — объявил водитель. — Когда-то здесь жили князья Коневицкие! Днем господа закусывали жареной дичью и медовыми пряниками, а по ночам танцевали фанданго. Теперь здесь тихо, как на кладбище — все ходят на цыпочках в черных балахонах и даже высморкаться боятся, не спрятавшись под стол… Что, по-вашему, лучше: радости элегантной роскоши или уродливый позор педантизма? По-моему, ответ напрашивается сам собой».

«Вам следовало стать философом», — заметила Уэйнесс, выходя из машины.

«Верно! Философия у меня в крови! Но прежде всего и превыше всего я — казак!»

«Казак? А что это такое?»

Таксист взглянул на девушку с изумлением: «Как вы можете этого не знать? Ага, теперь я вижу — вы с другой планеты. Ну что ж... Казак — врожденный аристократ, бесстрашный и непреклонный. Казак не поддается принуждению! Даже если он всего лишь водит такси, он ведет себя с достоинством, приличествующим его происхождению. В конце пути он не подсчитывает, сколько ему должны, а называет первую цифру, пришедшую в голову. Если пассажир не согласен платить, так тому и быть — что с того? Водитель не удостоит его даже взглядом и уедет в молчаливом презрении».

«Любопытно. И какая же цифра приходит вам в голову?»

«Три сольдо».

«Слишком много. Вот один сольдо — можете взять или уехать в молчаливом презрении».

«Учитывая тот факт, что вы прилетели издалека и не понимаете местные обычаи, я возьму монету. Вас подождать? В музее нет ничего интересного — вы только зайдете и сразу оттуда убежите».

«К сожалению, я должна просмотреть много старых скучных бумаг и представления не имею, сколько времени это займет».

«Как вам будет угодно».

Уэйнесс поднялась к центральному портику и зашла в мощеную мрамором крытую галерею внутреннего двора, перекликавшуюся едва уловимыми шорохами отзвуков. Вдоль стен выстроились золоченые пилястры; над головой висела гигантская люстра из десятков тысяч хрустальных подвесок. Уэйнесс оглядывалась по сторонам, нигде не замечая молодого куратора. Вдруг, как из-под земли, появилась высокая худощавая фигура, размашисто шагавшая по галерее на слегка согнутых ногах, с развевающейся по ветру черной мантией за спиной. Лефон Задори остановился, глядя сверху вниз на Уэйнесс — его черная шевелюра, черные брови и черные глаза совершенно не совпадали с белизной кожи. Куратор произнес без малейшего акцента: «Судя по всему, вы и есть Уэйнесс Тамм».

«Совершенно верно. А вы — Лефон Задори?»

Задори с достоинством кивнул. Внимательно изучив Уэйнесс с головы до ног, а затем с ног до головы, он слегка вздохнул и покачал головой: «Невероятно».

«Почему?»

«Вы гораздо моложе, чем я ожидал, и вовсе не так внушительны».

«В следующий раз я пришлю свою матушку».

Продолговатая костлявая челюсть куратора отвисла: «Я выразился неосторожно! По существу...»

«Все это неважно, — прервала его Уэйнесс, глядя на восьмиугольный дворик, окруженный галереей. — Впечатляющая архитектура! Я не могла себе представить подобную роскошь!»

«Да, здесь в общем-то неплохо, — Лефон Задори обозрел помещение так, будто видел его впервые. — Люстра, конечно, нелепа — чудовищно дорогое и громоздкое украшение, почти бесполезное в качестве осветительного прибора. Когда-нибудь она рухнет лавиной блестящих осколков и кого-нибудь прикончит».

«Это была бы большая потеря».

«Несомненно. В целом, Коневицким не хватало вкуса. Мраморные плиты на полу, например, банальны. Пилястры непропорциональны и неправильно расположены».

«Неужели? А я и не заметила».

«Значение нашего музея позволяет не замечать мелкие недостатки. Мы располагаем лучшей в мире коллекцией резных камей эпохи Сассанидов, не говоря уже о совершенно уникальном собрании минойского стекла. Кроме того, нам принадлежит полный комплект миниатюр Леони Бисмайе. Работа нашего отдела семантических эквивалентов также считается выдающейся».

«Надо полагать, столь избранное окружение стимулирует ваши мыслительные процессы», — вежливо заметила Уэйнесс.

Лефон Задори ограничился неопределенным жестом: «Ну что же — займемся вашими делами?»

«Да-да, разумеется».

«Тогда пойдемте, прошу вас. Придется подобрать вам подходящую мантию. Таков обычай в нашем музее. Только не просите меня его объяснить. Но без мантии вы будете обращать на себя лишнее внимание — это все, что я могу сказать».

«Раз придется, так придется», — Уэйнесс последовала за куратором в гардеробную, находившуюся неподалеку. Лефон Задори снял с вешалки черную мантию и примерил ее к плечам посетительницы. «Слишком длинная», — пробормотал он. Порывшись в гардеробе, он выбрал другую: «Эта подойдет, хотя и материал, и пошив оставляют желать лучшего».

Уэйнесс закуталась в мантию: «Я уже чувствую себя по-другому».

«Представьте себе, что вы надели шаль из тончайшей курийской пряжи, самого модного покроя. Чашку чаю с миндальным печеньем? Или предпочитаете сразу перейти к делу?»

«Мне не терпится взглянуть на ваши редкости, — отозвалась Уэйнесс. — После этого я не откажусь выпить чашку чаю».

«Быть посему! Интересующие вас материалы — на втором этаже».

Лефон Задори провел ее вверх по просторной мраморной лестнице, а затем вдоль нескольких высоких сводчатых коридоров, сплошь уставленных стеллажами с обеих сторон, в обширное помещение с длинным массивным столом посередине. За столом сидели кураторы и другие служащие музея — все в черных мантиях — и читали какие-то документы, делая пометки в блокнотах. Другие фигуры в черных мантиях сидели за компьютерными экранами в небольших нишах; прочие бродили туда-сюда, перенося и сортируя книги, папки и всевозможные мелкие экспонаты. В зале было тихо — несмотря на бурную деятельность большого числа людей, никто ничего не говорил; единственными звуками были шелест страниц и мягкий шорох войлочных подошв на полированном полу. Задори жестом поманил Уэйнесс в боковую комнату и закрыл дверь: «Теперь мы можем говорить, никого не отвлекая». Он вручил посетительнице лист бумаги: «Я составил перечень экспонатов, входящих в приобретенную нами коллекцию Общества натуралистов. Они относятся к трем категориям. Если бы вы уточнили, что именно вы пытаетесь найти, возможно, я мог бы оказать вам более эффективное содействие».

«Это давняя и запутанная история, — сказала Уэйнесс. — Сорок лет тому назад секретарь Общества продал несколько важных бумаг, в том числе расписки и другие доказательства выплаты определенных сумм, и теперь возникла необходимость в подтверждении их получения. Обнаружение этих бумаг оказалось бы чрезвычайно полезным для нашего Общества».

«Прекрасно вас понимаю. Я мог бы оказать содействие поискам, если бы знал, как выглядят эти бумаги и каково, приблизительно, их содержание».

Уэйнесс с улыбкой покачала головой: «Я буду знать, что нашла пропавшие документы, только когда увижу их своими глазами. Боюсь, что просмотром бумаг мне придется заняться самостоятельно».

«Очень хорошо, — кивнул Лефон Задори. — Как вы можете видеть, к первой категории относятся шестнадцать монографий, посвященных семантическим исследованиям».

Уэйнесс узнала коллекцию рукописей, приобретенных музеем в «Галереях Гохуна».

«Вторая категория: генеалогия графов де Фламанж. Подробную перепись экспонатов третьей категории, «Различные бумаги и документы», еще никто не производил — догадываюсь, что она интересует вас больше всего. Не так ли?»

«Вы правы».

«В таком случае я оформлю запрос о выдаче материалов и принесу их сюда. Будьте добры, подождите несколько минут».

Лефон Задори покинул помещение, но довольно скоро вернулся, толкая перед собой тележку с тремя ящиками. Переставляя ящики на стол, он почти шутливо заметил: «Не бойтесь — ни один из ящиков не заполнен доверху. А теперь, так как вы отказались от моей помощи, я оставлю вас наедине с документами».

Выходя, куратор прикоснулся к металлической табличке у двери; зажегся красный огонек: «Я обязан включить мониторы. В прошлом у нас было несколько неприятных происшествий».

Уэйнесс пожала плечами: «Можете следить за мной, сколько хотите — у меня самые невинные намерения».

«Не сомневаюсь! — поспешил ответить Задори. — К сожалению, не каждый посетитель демонстрирует ваши многочисленные достоинства».

Уэйнесс задумчиво взглянула на молодого куратора: «Вы очень любезны. Но теперь мне нужно работать».

Лефон Задори вышел из комнаты, явно довольный собой. Уэйнесс села за стол и подумала: «Если я найду Хартию или бессрочный договор, мои намерения могут оказаться не столь невинными, а мои достоинства — не столь многочисленными. Поживем, увидим».

В первом ящике хранились тридцать пять аккуратно переплетенных брошюр; каждая содержала подробную биографию того или иного основателя Общества натуралистов.

«Жаль! — огорчилась Уэйнесс. — Этим брошюрам место в архиве Общества, а не в киевском музее. Хотя их и там, конечно, никто не стал бы читать».

Уэйнесс заметила, что некоторые брошюры были порядком истрепаны и потерты, причем на отдельных страницах остались многочисленные пометки. Имена основателей Общества, однако, ничего ей не говорили. Уэйнесс сосредоточила внимание на втором ящике. Здесь она нашла несколько трактатов, посвященных генеалогии графов де Фламанж и развитию их политических связей на протяжении двух тысячелетий.

Уэйнесс разочарованно поджала губы и занялась содержимым третьего ящика, хотя она уже потеряла надежду найти что-либо существенное. В третий ящик сложили самые различные бумаги, вырезки из газет и фотографии, но все они относились к проекту строительства просторного и великолепного комплекса главного управления Общества натуралистов. На его территории должны были разместиться, в частности, Колледж естественных наук, искусств и философии, музей и демонстрационный зал, а также, по-видимому, различные виварии, позволявшие изучать живые организмы с далеких планет в условиях, приближенных к естественной среде обитания. Спонсоры проекта подчеркивали, что такой комплекс во многом способствовал бы укреплению репутации Общества; их противники возмущались головокружительной величиной предлагаемых затрат и сомневались в необходимости столь экстравагантного объекта. Многие члены Общества, поддержавшие проект, согласились пожертвовать крупные суммы денег, а граф Лесмунд де Фламанж предложил выделить под главное управление Общества участок в своем имении в Мохольке, площадью больше квадратного километра.

Энтузиазм, связанный с проектом, достиг кульминации за несколько лет до того, как на сцене появился Фронс Нисфит, но мало-помалу пыл сторонников строительства охладился в связи с невозможностью стопроцентного финансирования; в конце концов граф де Фламанж отменил свое предложение даровать землю Обществу, и вся затея кончилась ничем.

Уэйнесс раздраженно встала из-за стола. Ей не встретилось ни одно упоминание Кадуола, Хартии Кадуола или бессрочного договора. Она снова зашла в тупик.

Снова появился Лефон Задори. Переводя взгляд с лица Уэйнесс на ящики и обратно, он спросил: «Как продвигаются поиски?»

«Безуспешно».

Куратор подошел к столу, заглянул в ящики, раскрыл несколько брошюр и трактатов. «Наверное, все это интересно — хотя я специализируюсь в другой области. Так или иначе, пора сделать перерыв. Вы не откажетесь от чашки свежезаваренного золотистого чая с кусочком печенья? Приятные мелочи скрашивают обыденность существования!»

«В данный момент я не прочь чем-нибудь скрасить свое существование. Можно оставить эти документы на столе? Или мониторам это не понравится?»

Лефон Задори взглянул на красный световой индикатор, но тот уже давно погас: «Система опять сломалась. Вы могли бы украсть у нас Луну, и никто ничего бы не заметил. Все равно, пойдемте — ничего не случится с вашими документами».

Куратор провел посетительницу в небольшой шумный кафетерий, где служащие музея сидели и пили чай за маленькими шаткими столиками на длинных ножках. Все присутствующие были в черных мантиях, и Уэйнесс убедилась в том, что в обычной одежде она, действительно, привлекла бы всеобщее внимание.

Несмотря на мрачное однообразие облачений, беседы отличались живостью и разнообразием обсуждаемых предметов. Все, казалось, говорили одновременно, прерываясь лишь для того, чтобы жадно глотнуть горячего чаю из керамической кружки.

Лефон Задори нашел свободный столик; им подали чай и печенье. Куратор смущенно поглядывал по сторонам: «Великолепие и роскошь, а также самое лучшее печенье — удел начальства, вкушающего нектар и амброзию в парадной трапезной князей Коневицких. Видел я, чем они там занимаются. У каждого три ножа и четыре вилки, чтобы разделывать одну несчастную селедку. А рожи свои ненасытные они утирают салфетками, из которых получились бы прекрасные скатерти для наших столиков! Нам же, презренным подонкам общества, приходится довольствоваться малым, хотя и с нас дерут по пятнадцать грошей за порцию печенья».

«Я с другой планеты, и мои представления, возможно, наивны, — с напускной серьезностью отозвалась Уэйнесс, — но мне кажется, что у вас не все так плохо, как можно было бы себе представить. Например, я только что нашла в печенье не меньше четырех кусочков миндаля!»

Куратор мрачновато хмыкнул: «Это сложный вопрос, требующий тщательного анализа».

Уэйнесс не нашлась, что сказать, и беседа прервалась. Проходивший мимо бледный молодой человек с водянисто-голубыми глазами, настолько тщедушный, что его черная мантия, казалось, не содержала ничего, кроме воздуха, нагнулся и стал что-то говорить на ухо Лефону Задори. Локоны плохо причесанных русых волос прилипли к его покрытому испариной лбу; с точки зрения Уэйнесс, он выглядел явно нездоровым. Юноша бормотал с нервной настойчивостью, постукивая пальцами одной руки по ладони другой.

Мысли Уэйнесс разбрелись, полные уныния и разочарования. Сегодня утром ей не удалось найти никакой полезной информации, а извилистая тропа, ведущая из архива Общества в музей «Фунусти», оборвалась. Что дальше? В принципе она могла бы попробовать проследить каждое из имен покупателей, зарегистрированных «Галереями Гохуна», в надежде на то, что кто-нибудь из них приобрел третью партию документов. Но задача эта представлялась настолько непосильной, а вероятность успеха — настолько ничтожной, что до поры до времени она решила даже не помышлять о подобном начинании. Вернувшись к восприятию действительности, она поняла, что стала предметом оживленной дискуссии — Лефон Задори и его приятель продолжали шептаться, по очереди высказывая какие-то мнения и каждый раз поглядывая на нее, будто для того, чтобы убедиться в справедливости своих замечаний. Усмехнувшись про себя, Уэйнесс притворилась, что ничего не замечает. Она вспомнила о проекте строительства величественного нового комплекса главного управления Общества. Жаль, что эта идея не осуществилась! Под бдительным оком графа де Фламанжа и других щедрых спонсоров, озабоченных судьбой своих пожертвований, Фронсу Нисфиту не удалось бы безнаказанно грабить имущество натуралистов. Уэйнесс попыталась представить себе, к чему привело бы такое развитие событий… и новая мысль начала проникать в ее сознание.

Странный приятель Лефона Задори наконец выпрямился и куда-то поспешил; Уэйнесс с удивлением смотрела вслед его напоминавшей огородное пугало фигуре, быстро пробиравшейся между столиками к выходу из кафетерия и сохранявшей равновесие на поворотах благодаря неожиданным взмахам длинных нервных рук.

Задори повернулся к Уэйнесс: «Талантливый парень! Таддей Скандер — вы о нем не слышали?»

«Нет, не припомню».

Лефон Задори снисходительно поиграл пальцами в воздухе: «Есть такие...»

Уэйнесс не дала ему договорить: «Простите, пожалуйста — мне нужно срочно кое-что проверить».

«Разумеется!» — откинувшись на спинку стула, Лефон Задори скрестил руки на груди и наблюдал за девушкой с бесстрастным любопытством.

Уэйнесс заглянула в боковое отделение своей наплечной сумки и достала страницы, скопированные в «Галереях Гохуна» — перечни содержимого первой и второй партий имущества, проданного Нисфитом. Раскладывая списки на столике, она тайком покосилась на молодого куратора из-под опущенных ресниц — тот сохранял полное безразличие. Уэйнесс поморщилась, криво усмехнулась, слегка повернулась на стуле; от пристального изучающего взгляда Лефона Задори у нее мурашки бежали по коже. Уэйнесс нахмурилась, шмыгнула носом — и решила впредь игнорировать куратора по мере возможности.

Внимательно просматривая перечни один за другим, она с удовлетворением убедилась в том, что память ее не подвела. Содержимое ящиков, проверенных в музее «Фунусти», не упоминалось в сохранившейся документации «Галерей Гохуна» — ни биографические брошюры, ни генеалогические трактаты, ни документы, относившиеся к проекту нового главного управления Общества натуралистов.

«Странно! — подумала Уэйнесс. — Неужели аукционеры пропустили столько материалов?»

Неожиданно она поняла, чем объяснялось такое несоответствие, и почувствовала укол возбуждения. Все было очень просто — так как материалы не были учтены «Галереями Гохуна», значит, они поступили из другого источника.

Откуда?

И — не менее важный вопрос — когда? Если музей «Фунусти» приобрел документы Общества до того, как Фронс Нисфит занял должность секретаря, происхождение этих документов не имело значения.

Уэйнесс засунула списки обратно в наплечную сумку и оценивающе посмотрела на Лефона Задори, встретившего ее взор с каменной невозмутимостью.

«Я должна продолжить просмотр документов», — заявила Уэйнесс.

«Как вам угодно, — куратор поднялся на ноги. — Мы не брали добавок; с нас причитается только тридцать грошей».

Бросив быстрый взгляд на Задори, Уэйнесс промолчала и выложила на столик три монеты. Они вернулись в комнату со столом и ящиками. Лефон Задори величественно указал на стол: «Прошу заметить! Я был совершенно прав — никто ничего не тронул!»

«Очень рада, — отозвалась Уэйнесс. — Если бы что-нибудь пропало, всю ответственность возложили бы на меня, и мне пришлось бы дорого заплатить за неосторожность».

Куратор поджал губы: «Такие случаи редки».

«Мне повезло — у меня есть возможность консультироваться со специалистом, — продолжала Уэйнесс. — Насколько я могу судить, ваши познания носят глубокий и всесторонний характер».

«По меньшей мере я стараюсь действовать в рамках профессиональной компетенции», — скромно возразил Лефон Задори.

«Не знаете ли вы, случайно, как и когда ваш музей приобрел эти материалы?»

Лефон Задори надул щеки: «Нет, не знаю. Но могу быстро узнать, если вас это интересует».

«Меня это интересует».

«Тогда подождите минутку», — куратор направился в соседний зал и уселся в одной из ниш перед компьютерным экраном. Постучав по клавишам, он вгляделся в экран и резко вскинул голову — по-видимому, этот жест свидетельствовал о поступлении потока информации с экрана в мозг куратора. Уэйнесс наблюдала за ним, остановившись в дверном проеме.

Лефон Задори поднялся на ноги и вернулся в комнату, тщательно закрыл за собой дверь и продолжал молча стоять, как человек, одолеваемый множеством неразрешимых загадок. Уэйнесс терпеливо ждала. В конце концов она спросила: «Что вам удалось узнать?»

«Ничего».

Уэйнесс постаралась переспросить не слишком плаксивым тоном: «Ничего?»

«Я узнал, что интересующая вас информация недоступна — если вам больше нравится такая формулировка. Мы имеем дело с пожертвованием анонимного доброжелателя».

«Невероятно! — пробормотала Уэйнесс. — К чему такая секретность?»

«Ни музей «Фунусти» в частности, ни Вселенная в целом не отличаются последовательностью и логикой, — вздохнул Лефон Задори. — Вы закончили проверку этих материалов?»

«Еще нет. Мне нужно подумать».

Лефон Задори не уходил, продолжая стоять в позе, по мнению Уэйнесс свидетельствовавшей об ожидании. Чего он ждал? Она осторожно спросила: «Может быть, интересующая меня информация известна кому-нибудь из работников музея?»

Куратор поднял глаза к потолку: «Насколько я понимаю, один из начальственных бездельников, протирающих штаны в отделе фондов, закупок и пожертвований, ведет записи такого рода. Доступ к его записям, естественно, получить практически невозможно».

«Если бы мне сообщили всего лишь имя человека, пожертвовавшего документы, я не отказалась бы внести небольшой вклад в фонд музея».

«Даже о невозможном можно мечтать, — ответствовал Лефон Задори. — Но в данном случае мы имеем дело с высокопоставленными набобами, которым лень повернуть голову, чтобы плюнуть на тысячу сольдо».

«Ха! О таких деньгах не может быть и речи. Я могу пожертвовать в пользу музея десять сольдо — и заплатить еще десять за вашу полезнейшую консультацию. Двадцать сольдо в общей сложности».

Лефон потрясенно воздел руки к потолку: «Как я могу упомянуть о столь удручающе ничтожной сумме в присутствии всесильного бюрократа?»

«Очень просто. Укажите ему на тот факт, что десять сольдо за несколько слов лучше, чем бесплатное молчание».

«С этим трудно спорить, — согласился Лефон. — Что ж, так и быть. Учитывая дружеский характер наших взаимоотношений, я рискну и сваляю дурака. Подождите еще несколько минут». Куратор удалился. Подойдя к столу, Уэйнесс устало смотрела на три ящика. Биографии тридцати пяти основателей Общества натуралистов, генеалогические данные, проект строительства нового роскошного комплекса главного управления Общества — сейчас все это не вызывало в ней никакого любопытства.

Прошло минут десять, и Лефон Задори вернулся. Некоторое время он стоял, оценивающе глядя на Уэйнесс с легкой усмешкой, от которой ей становилось не по себе. Наконец она приняла внутреннее решение: «Кого-нибудь другого на его месте можно было бы заподозрить в зловещих, циничных или даже похабных намерениях, но Лефон Задори, насколько я понимаю, всего лишь пытается создать впечатление дружелюбия и любезности». Вслух она сказала: «Вы, кажется, довольны результатами. Что вам сообщили?»

Лефон сделал шаг вперед: «Я был прав, конечно. Бюрократ только фыркнул и спросил, не вчера ли я родился. Я ответил отрицательно, но пояснил, что стараюсь оказать услугу очаровательной молодой особе — каковое объяснение пробудило в нем какие-то воспоминания, на мгновение смягчившие зачерствевшее сердце. Тем не менее, он настоял на том, чтобы все пожертвование, в размере двадцати сольдо, было передано ему лично. Естественно, мне оставалось только согласиться. Может быть, вы пожелаете слегка увеличить сумму вашего вклада?» Лефон ждал ответа, но Уэйнесс молчала. Улыбка постепенно сползла с лица куратора, и к нему вернулось прежнее холодное безразличие: «Так или иначе, вам придется выплатить мне обусловленную сумму».

Уэйнесс изобразила крайнее изумление: «О чем вы говорите, господин Задори? Так дела не делаются!»

«Почему же?»

«Когда вы сообщите мне требуемую информацию, я должна буду убедиться в ее достоверности — и только после этого сделаю пожертвование».

«Вот еще! — проворчал Лефон. — К чему такие церемонии?»

«Все очень просто. После того, как деньги будут уплачены, никто не станет торопиться, и мне придется торчать в отеле «Мазепа» еще несколько дней, ожидая ответа».

Лефон хмыкнул: «А почему так важно знать имя филантропа, подарившего документы?»

«Мы хотим возродить Общество и нуждаемся в помощи со стороны наследников натуралистов», — терпеливо объяснила Уэйнесс.

«Разве имена членов Общества не зарегистрированы в вашем архиве?»

«Записи повреждены безответственным секретарем много лет тому назад. Теперь мы пытаемся восстановить потерянное».

«Уничтожение записей противоречит всякой логике! К счастью, все записанное однажды скорее всего было записано еще десять раз».

«Надеюсь, — кивнула Уэйнесс. — Поэтому я сюда и приехала».

Лефон поразмышлял еще немного, после чего произнес слегка вызывающим тоном: «Ситуация сложнее, чем вы думаете. Я не смогу получить интересующие вас сведения до вечера».

«Это неудобно».

«Почему же? Очень удобно! — куратора охватил внезапный приступ энтузиазма. — Я воспользуюсь таким случаем, чтобы показать вам, что делается в древнем Киеве, о чем у нас говорят! У вас будет незабываемый вечер, полный глубоких впечатлений!»

Ощущая необходимость поддержки, Уэйнесс прислонилась к краю стола: «Ни в коем случае не хотела бы причинять вам столько беспокойства. Вы могли бы зайти в отель и сообщить мне полученные сведения — или я могла бы снова посетить музей завтра утром».

Лефон поднял руку, выставив ладонь вперед: «Ни слова больше! Мне будет чрезвычайно приятно вас сопровождать!»

Уэйнесс вздохнула: «Какие у вас планы?»

«Прежде всего мы отужинаем в «Припятском» — там чудесно готовят куропаток на шампурах. А на закуску — заливной угорь под шубой из икры! Не следует пренебрегать также олениной по-мингрельски со смородиновым соусом».

«Все это, наверное, дорого, — возразила Уэйнесс. — Кто будет платить?»

Лефон Задори моргнул: «Так как ваша командировка, судя по всему, финансируется Обществом натуралистов...»

«У Общества не осталось никаких финансов — я за все плачу из своего кармана».

«Что ж, в таком случае мы разделим расходы. Так мы обычно поступаем, когда встречаемся с друзьями в ресторане...»

«Думаю, что каждому из нас лучше платить за себя, — твердо сказала Уэйнесс. — Я редко заказываю обильные блюда и не испытываю никакого желания пробовать угрей, куропаток и оленину за один присест».

«В таком случае мы могли бы пойти в «Бистро Лены», где подают дешевые и вкусные голубцы».

Уэйнесс решила отнестись к происходящему по-философски — в конце концов, сегодня ей больше нечего было делать: «Как вам угодно. Где и когда мы получим требуемые сведения?»

«Сведения? — Лефон на мгновение опешил. — Ах да! В «Бистро Лены» — там и получим».

«Почему в бистро? Почему их нельзя получить здесь и сейчас?»

«Необходима подготовка. Это деликатная процедура».

Уэйнесс хмыкнула, не скрывая сомнение: «В высшей степени странно. Так или иначе, я должна буду вернуться в отель как можно раньше».

«Цыплят по осени считают! — с наигранной веселостью воскликнул Лефон Задори. — Чему бывать, того не миновать!»

Уэйнесс недовольно поджала губы: «Лучше всего, наверное, будет, если я просто зайду в музей завтра утром. А вы можете веселиться в ресторанах хоть до рассвета. Не забудьте, что мне нужно убедиться в достоверности информации — если вы не принесете мне заверенную копию официальных музейных записей».

«Я зайду за вами пораньше, — сказал Лефон, поклонившись с преувеличенным почтением. — Скажем, в восемь часов вечера?»

«Это слишком поздно».

«Только не в Киеве! У нас в это время только начинают просыпаться. Ну, хорошо — в семь часов?»

«В семь часов. Но я хотела бы вернуться к девяти».

Лефон издал неопределенный звук и беспокойно посмотрел по сторонам: «Мне следует вернуться к исполнению обычных обязанностей. Когда вы закончите просмотр документов, пожалуйста, скажите об этом кому-нибудь в читальном зале, и для вас вызовут носильщика. До семи вечера!»

Лефон Задори удалился из комнаты размашистыми шагами, с развевающейся за спиной черной мантией. Уэйнесс повернулась к трем ящикам на столе. Биографии, генеалогия, проект нового главного управления Общества. Как заверил ее куратор, все эти материалы были частью одной партии документов, о чем свидетельствовала также маркировка ящиков — все они были помечены одним и тем же кодом.

Подумав пару минут, Уэйнесс подошла к двери и выглянула в читальный зал. К этому времени он наполовину опустел, и многие оставшиеся служащие уже собирались уходить.

Уэйнесс закрыла дверь, вернулась к столу и записала код, обозначенный на ящиках.

Издалека по всему городу разнесся перезвон сотен гулких колоколов, оповещавших о наступлении полудня. Уэйнесс снова присела на край стола и стала ждать — пять, десять минут. Она опять выглянула в читальный зал, откуда все, кроме нескольких особенно занятых кураторов, ушли на обед. Уэйнесс прошла в ближайшую нишу и села перед компьютерным экраном. Включив функцию поиска, она ввела слова «Общество натуралистов». На экране появились данные, относившиеся к двум партиям материалов — к семантическим и лингвистическим исследованиям, приобретенным в «Галереях Гохуна», и к трем ящикам, идентифицированным тем самым кодом, который Уэйнесс только что записала. В качестве жертвователя второй партии материалов было указано благотворительное учреждение «Эолийские бенефиции», находившееся в городе под наименованием Крой. Пожертвование было получено музеем пятнадцать лет тому назад.

Уэйнесс скопировала адрес учреждения и выключила функцию поиска. Некоторое время она сидела и думала. Неужели такая простая операция выходила за рамки воображения Лефона Задори? Вряд ли.

Уэйнесс встала и вышла из компьютерного алькова. «Не хочу быть циничной, — говорила она себе, — но до тех пор, пока мне не предложат более полезную философию, придется руководствоваться законами джунглей». Вспомнив о Лефоне Задори, она не могла не усмехнуться: «Кроме того, я сэкономила двадцать сольдо — что неплохой заработок за одно утро».

Подойдя к ближайшему из кураторов, все еще продолжавших работать, она попросила известить носильщика о необходимости увезти три ящика, оставшихся в боковой комнате. Куратор отозвался не слишком вежливо: «Извещайте его сами! Разве вы не видите, что я занят?»

«Но как его известить?»

«Нажмите на красную кнопку у двери — может быть, носильщик соблаговолит ответить. А может быть, не соблаговолит. Это его дело».

«Благодарю вас», — Уэйнесс направилась к выходу из читального зала. Проходя мимо комнаты, где оставались три ящика, она нажала на красную кнопку у двери. В гардеробе у крытой галереи она избавилась от черной мантии, в связи с чем ее настроение дополнительно улучшилось.

Никуда не торопясь, Уэйнесс решила спуститься по дороге и прогуляться по бульвару вдоль Днепра. Остановившись у тележки уличного торговца, весело раскрашенной красными, синими и зелеными узорами, она купила горячий пирожок с мясом и бумажный кулек жареной картофельной стружки. Присев на скамейку, она закусила, глядя на медленно текущий Днепр. Что делать с Лефоном Задори и его явно неблагоразумными планами на вечер? Она никак не могла вынести окончательный приговор — несмотря ни на что, молодой куратор умел составить забавную компанию.

Покончив с обедом на свежем воздухе, Уэйнесс вернулась по проспекту к старой площади Кольского и отелю «Мазепа». Она навела справки в приемной отеля и узнала, что до следующего утра между Киевом и Кроем не было никакого прямого транспортного сообщения. «Что ж, — подумала Уэйнесс, — придется поужинать в «Бистро Лены» — хотя бы для того, чтобы пристыдить Лефона Задори».

Заметив свое отражение в зеркале, Уэйнесс решила, что ей пора укоротить волосы. Она вспомнила эксцентричный белый хохолок на бритой голове Гильджин Лип — нет, разумеется нет! Такие излишества заставили бы ее постоянно думать о своей внешности.

Уэйнесс спустилась в парикмахерскую на первом этаже, где ее темные волнистые локоны подстригли так, чтобы они спускались только до мочек ушей.

Она вернулась в номер, полная решительности, и тут же позвонила в усадьбу «Попутные ветры».

Как и следовало ожидать, первые вопросы Пири Тамма свидетельствовали о некотором волнении и раздражении, но Уэйнесс постаралась как можно быстрее его успокоить: «Я остановилась в приятном респектабельном отеле, погода здесь хорошая, и я чувствую себя прекрасно».

«У тебя лицо как будто вытянулось и осунулось».

«Это потому, что я только что подстриглась».

«Ага! Тогда все понятно! Мне показалось, что ты, может быть, съела что-нибудь не то».

«Еще нет. Но сегодня вечером мне придется пробовать голубцы в «Бистро Лены». Говорят, это колоритное заведение».

«Колоритными заведениями часто называют грязные притоны».

«Не надо беспокоиться! Все идет хорошо. Меня никто не соблазнял, не грабил, не тащил в подвал и не убивал. Мне даже ни разу не пришлось визжать и сопротивляться».

«О таких вещах не шутят! Такому достаточно случиться лишь однажды — а потом уже слишком поздно о чем-либо беспокоиться».

«Конечно, вы правы, дядюшка Пири. Мне не следует быть легкомысленной. Давайте я вам лучше расскажу, что мне удалось узнать. Это действительно важно. Часть коллекции документов Общества в музее «Фунусти» поступила из «Галерей Гохуна». Но другая часть была пожертвована пятнадцать лет тому назад организацией «Эолийские бенефиции» из Кроя».

«М-да, действительно интересно, — тон Пири Тамма едва заметно изменился. — Кстати, вчера прибыл один из твоих приятелей с Кадуола. Он остановился у меня».

Сердце Уэйнесс подскочило: «Кто? Глоуэн?»

«Нет! — ответил другой голос, и на экране появилось второе лицо. — Джулиан».

«Какой ужас!» — беззвучно прошептала Уэйнесс, но вслух спросила: «Что ты здесь делаешь?»

«То же, что и ты — ищу Хартию и бессрочный договор. Мы с Пири считаем, что нам было бы полезно объединить усилия».

«Джулиан совершенно прав! — резко произнес Пири Тамм. — Этот вопрос непосредственно касается нас всех! Как я многократно повторял с самого начала, задача слишком трудна для того, чтобы поручать ее одной беззащитной девочке».

«До сих пор я прекрасно обходилась без посторонней помощи. Дядюшка Пири, попросите Джулиана выйти — я хотела бы поговорить с вами без свидетелей».

«Что я слышу? — издевательски протянул Джулиан. — Тактичность больше не относится к числу твоих сильных сторон?»

«А что еще я могу сказать для того, чтобы ты убрался подальше и не совал свой нос в чужие дела?»

«Даже так! Что ж, как хочешь. Я ухожу».

Прошло несколько секунд, и Пири Тамм заговорил снова: «Признаться, Уэйнесс, я немало удивлен твоим способом выражаться!»

«А меня, дядюшка Пири, ваше поведение не только удивляет, но просто ужасает — вы позволили мне выболтать секрет в присутствии Джулиана! Он фанатичный жмот, твердо намеренный уничтожить Заповедник и заполонить весь Кадуол йипами! Если Джулиан найдет Хартию и договор раньше меня, вы можете попрощаться и с Заповедником, и с Обществом натуралистов».

Теперь голос Пири Тамма звучал значительно мягче: «Он дал мне понять, что между ним и тобой возникла... как бы это выразиться... романтическая взаимная привязанность, и что он прилетел, чтобы тебе помочь».

«Он солгал».

«Что же ты будешь теперь делать?»

«Завтра вылетаю в Крой. Не могу сообщить ни о каких других планах, пока не разберусь в ситуации на месте».

«Уэйнесс, я прошу прощения за свою доверчивость».

«Теперь это несущественно. Но больше ничего никому не говорите — кроме Глоуэна Клаттока, если он приедет».

«Будет сделано! — пообещал Пири Тамм. — Позвони мне снова, как только сможешь. Постараюсь быть осторожнее, уверяю тебя».

«Не волнуйтесь, дядюшка Пири. В конечном счете, может быть, все сложится не так уж плохо».

«Горячо на это надеюсь».

Шло время. Уэйнесс сидела, ссутулившись, в кресле, и смотрела невидящим взором в пространство. Она дрожала от эмоционального шока— в ладонях и ступнях чувствовалось покалывание, ее подташнивало, к горлу подступало что-то желчное.

Постепенно физиологическая реакция прошла, но ощущение бессилия и безнадежности осталось.

Ущерб нанесен, и нанесен бесповоротно. Обманывать себя бесполезно. Джулиан мог с легкостью опередить ее, прилетев в Крой сегодня же — у него был достаточный запас времени для поиска информации и для создания препятствий, не позволявших Уэйнесс получить те же сведения.

Одна мысль об этом вызвала у нее повторный приступ ярости. Но Уэйнесс взяла себя в руки. Лишние переживания приводили только к бессмысленной трате энергии. Уэйнесс глубоко вздохнула и выпрямилась в кресле.

Жизнь продолжалась. Она подумала о предстоявшем вечере. Сведения, которые ей собирался сообщить Лефон Задори, потеряли какую-либо ценность, но возможность разъяснения этого факта куратору больше ее не забавляла. Перспектива поужинать голубцами в «Бистро Лены», в обществе замкнутого и мрачноватого молодого скряги, тоже потеряла привлекательность. Тем не менее — просто потому, что больше ничего не оставалось — Уэйнесс поднялась на ноги, приняла ванну и переоделась в серое платье до колен с узким черным воротником и продолговатой черной узорчатой вышивкой спереди.

Уже вечерело. Уэйнесс вспомнила о кафе на открытом воздухе, у входа в отель. Она подошла к окну, чтобы посмотреть на площадь. Косые лучи заходящего Солнца озаряли древние гранитные плиты. Плащи прохожих, пересекавших площадь, вздувались и теребились под порывами ветра, налетавшего из степи. Обернув плечи теплой серой накидкой, Уэйнесс спустилась в кафе перед отелем, где ей подали зеленое дагестанское вино с горьковатыми цукатами.

Вопреки всем ее попыткам не вспоминать о сегодняшнем фиаско, мысли Уэйнесс упрямо возвращались к Джулиану Бохосту и к тому, как он надул Пири Тамма. Ее мучил один вопрос: каким образом Джулиан узнал, что Хартия и бессрочный договор пропали? Не было никакой возможности объяснить это обстоятельство. Так или иначе, секрет перестал быть секретом — и, скорее всего, не был таковым уже много лет.

Уэйнесс сидела в бледнеющих закатных лучах, наблюдая за жителями древнего Киева, спешившими по своим делам. Солнце скрывалось за горизонтом — на площадь легли длинные тени. Уэйнесс поежилась и вернулась в вестибюль отеля. Устроившись поудобнее, через некоторое время она задремала в кресле. Проснувшись, она обнаружила, что было уже больше шести часов вечера. Выпрямившись, она посмотрела по сторонам: Лефон Задори еще не прибыл. Уэйнесс взяла со столика журнал и стала читать статью об археологических раскопках в Хорезме, краем глаза следя, не появится ли у входа долговязый молодой куратор.

Она не заметила, как у кресла выросла высокая фигура — подняв глаза, Уэйнесс вздрогнула. Перед ней возник Лефон Задори — хотя в новом наряде его почти невозможно было узнать. На кураторе были плотно облегающие черно-белые полосатые брюки, пунцово-розовая рубашка с зеленым и желтым кушаком, черный жилет из толстой саржи и длинное бутылочно-зеленое пальто, расстегнутое спереди. На лоб щеголя была надвинута тускло-коричневая холщовая шляпа с низкой тульей.

Уэйнесс с трудом удержалась от смеха. Лефон Задори наблюдал за ней сверху с почти опасливым выражением: «Должен признать, вы умеете одеваться со вкусом».

«Благодарю вас, — Уэйнесс поднялась на ноги. — А я вас сразу не узнала — без музейной мантии».

Продолговатое лицо Лефона покривилось язвительной усмешкой: «Вы ожидали, что я и сюда приду в черном балахоне?»

«Нет, конечно — но я не ожидала столь впечатляющей демонстрации мод».

«А, пустяки! Я одеваюсь во что попало. Стиль, моды — до всей этой чепухи мне нет никакого дела».

«Гм! — Уэйнесс смерила его взглядом с ног до головы, от огромных черных ботинок до мягкой холщовой шляпы. — Сомневаюсь в правдивости вашего заявления. Когда вы покупали всю эту одежду, вам приходилось ее выбирать, не так ли?»

«Ни в коем случае! Все, что я напялил, я нашел на распродаже и взял первое, что подошло по размеру. Эти тряпки выглядят достаточно прилично и защищают мои мослы от ветра. Так что же, двинемся?» Повернувшись к выходу, Лефон ворчливо прибавил: «Вы так хотели вернуться как можно раньше, что я поторопился придти до темноты, чтобы успеть вам хоть что-нибудь показать».

«Предусмотрительно с вашей стороны».

Выйдя из отеля, Лефон сразу остановился: «Прежде всего — площадь. Вы уже заметили церкви: их выстраивали заново раз двенадцать, если не больше. И тем не менее их считают старинными диковинами. Вам известно наше далекое прошлое?»

«Только в общих чертах».

«Вы изучали древние религии?»

«Нет».

«Тогда церкви теряют для вас всякий смысл. Мне лично они порядком надоели — все эти веселенькие купола и кресты. Полюбуемся на что-нибудь другое».

«На что именно? Я тоже не хочу соскучиться».

«Ага! В моей компании это вам не грозит!»

Молодые люди пересекли площадь по диагонали, в направлении Старого Города. На ходу Лефон перечислял множество любопытных деталей: «Эти гранитные плиты добыты в каменоломнях Понта и привезены на баржах. Говорят, под каждой плитой лежат четыре мертвеца». Куратор покосился на спутницу, с удивлением подняв брови: «Почему вы подпрыгиваете и спотыкаетесь?»

«Боюсь куда-нибудь не туда наступить».

Лефон Задори экстравагантно взмахнул рукой: «Не будьте сентиментальны — ходите как обычно. В любом случае, это были простолюдины. Когда вы кушаете бифштекс, разве вы думаете о дохлой корове?»

«Стараюсь не думать».

Лефон кивнул: «Перед вами сооружение из железных прутьев, на котором Иван Грозный поджаривал провинившихся киевлян. Реконструкция, конечно — все это было так давно, что никто на самом деле не помнит, кто кого и за что поджаривал. А рядом с решеткой — небольшой киоск, торгующий колбасками, жареными на гриле. Довольно-таки безвкусная идея, на мой взгляд».

«Совершенно с вами согласна».

Лефон остановился и показал пальцем на гребень холма за Старым Городом: «Видите столб? Сто пятьдесят метров высотой! Аскет Омшац провел пять лет на вершине этого столба, провозглашая свои монологи. Существуют два варианта легенды о его кончине. Одни говорят, что он просто исчез — на глазах у толпы, собравшейся послушать столпника. Другие утверждают, что в него ударила чудовищная молния».

«Не вижу противоречия — он мог исчезнуть потому, что в него ударила молния».

«Вполне возможно. Так или иначе, мы уже почти перешли площадь. Слева — слобода торговцев пряностями. Справа — Шелковый рынок. Любопытные достопримечательности».

«Но мы направляемся куда-то в другое место?»

«Да, хотя мы можем столкнуться с некоторыми сложностями, которые вам, как инопланетянке, могут показаться непостижимыми».

«До сих пор мне удавалось понимать происходящее достаточно хорошо — надеюсь».

Лефон пропустил это замечание мимо ушей: «Позвольте попытаться вас проинструктировать. Прежде всего — исходный тезис: Киев издавна считается средоточием интеллектуальных и артистических достижений. Возможно, это вам уже известно».

Уэйнесс издала неопределенный звук: «Продолжайте».

«Таков, можно сказать, исторический фон. В последнее время наш город сделал огромный прыжок в будущее, превратившись в один из самых передовых центров творческого мышления — в масштабах всей Ойкумены».

«Очень интересно».

«Киев подобен огромной лаборатории, где почтение к эстетическим доктринам прошлого сталкивается лоб в лоб с полным презрением к тем же доктринам — иногда в уме одного и того же индивидуума — и это столкновение порождает каскад чудес!»

«И где же творятся все эти чудеса? — спросила Уэйнесс. — В музее «Фунусти»?»

«Не обязательно. Хотя Таддей Скандер — вы его встретили сегодня в музее — а также ваш покорный слуга вошли в круг избранных, составляющих тайное общество «Продромес». В целом брожение прогрессивных умов заметно во всем Старом Городе; его можно видеть и слышать в таких местах, как «Бобадиль», «Ным» и «Бистро Лены», а также в «Чумазом Эдварде» — там развозят на тачках жареную печенку с луком. Интерьер «Каменного цветка» знаменит тараканами, у них попадаются поистине великолепные образцы! А в «Универсо» все ходят голые и собирают подписи завсегдатаев и знаменитостей на спинах. В прошлом году нескольким счастливчикам удалось заполучить автограф великого Зонха Темблада — с тех пор они не моются!»

«И в чем же заключаются невиданные чудеса артистического вдохновения? До сих пор я слышу главным образом о тараканах и подписях на спине».

«Вот именно. Мы давно осознали, что все возможные сочетания пигментов, освещения, текстуры, форм, звуков и любых других элементов уже реализованы, что любые притязания на оригинальность совершенно бесполезны. Единственным неувядающим, неисчерпаемым, вечно возобновляющимся ресурсом искусства остается человеческая мысль как таковая, создающая изумительные по красоте закономерности взаимодействий между индивидуальными участниками процесса...»

Уэйнесс озадаченно нахмурилась: «Вы имеете в виду болтовню?»

«Если вы предпочитаете это так называть».

«По крайней мере, это дешевый способ самовыражения».

«Разумеется — что и делает его самой эгалитарной из творческих дисциплин!»

«Очень рада, что вы позаботились мне это объяснить, — сказала Уэйнесс. — Так куда мы идем? В «Бистро Лены»?»

«Да. У них подают превосходные голубцы, и там вы получите интересующую вас информацию, хотя я не совсем уверен, когда именно». Лефон присмотрелся к лицу собеседницы: «Почему вы на меня так странно смотрите?»

«Как именно?»

«Когда-то в детстве я решил напялить на жирного мопса моей бабушки ее любимый кружевной чепчик, и бабушка застала меня за этим занятием. Трудно описать это выражение: что-то вроде беспомощного изумления по поводу того, что еще я могу натворить. Почему вы так на меня смотрите?»

«Со временем, возможно, тайное станет явным».

Лефон Задори издал нетерпеливый возглас, схватился обеими руками за шляпу и надвинул ее на лоб, практически заслонив глаза: «Существо, полное загадок и противоречий! Вы не забыли деньги?»

«Взяла столько, сколько потребуется».

«Прекрасно. Уже недалеко — остается пройти под Вороньей аркой и немного подняться по холму».

Молодые люди продолжили путь — Лефон размашисто маршировал на полусогнутых ногах, а Уэйнесс едва поспевала за ним почти вприпрыжку. Они миновали слободу торговцев пряностями, нырнули под приземистую каменную арку и стали подниматься по кривой улочке, стесненной с обеих сторон каменными домами с нависшими над головой вторыми этажами, почти закрывавшими небо. Улочка постепенно сужалась, превратилась в извилистую дорожку и закончилась ступенями крутой лестницы, выходившей на небольшую площадь.

«Вот «Бистро Лены», — показал Лефон Задори. — За углом — кабак «Мопо», ресторан «Ным» тоже в двух шагах, вверх по Пятигорскому переулку. Перед вами район, избранный большинством голосов общества «Продромес» творческим средоточием Ойкумены! Что вы об этом думаете?»

«Довольно милая старая площадь, не слишком большая», — заметила Уэйнесс.

Лефон мрачно посмотрел ей в глаза: «Иногда мне кажется, что вы надо мной смеетесь».

«Сегодня мне хочется смеяться над всем на свете. И если вы подумаете, что у меня своего рода истерика, ваш диагноз может оказаться вполне справедливым. Почему? Потому что несколько часов тому назад мне причинили большую неприятность».

Лефон посмотрел на нее свысока, издевательски вскинув брови: «Вы истратили на полсольдо больше, чем рассчитывали».

«Гораздо хуже. Я начинаю дрожать, как только вспоминаю об этом».

«Плохо дело! — пробормотал куратор. — Но пойдемте, пока в бистро еще остались свободные места! Откупорим по фляге пива, и вы мне все расскажете».

Лефон распахнул высокую узкую дверь, обитую чугунными завитками — молодые люди зашли в помещение с низким потолком, уставленное тяжелыми деревянными столами, скамьями и табуретами. Языки желтого пламени дюжины факелов, укрепленных на стенах, бросали мягкий, слегка колеблющийся свет. Уэйнесс подумала, что пожар вряд ли случится сегодня, если бистро существует много лет и еще не сгорело.

Лефон Задори обратился к спутнице с наставлениями: «Купите билеты у кассира, после чего подойдите к стене и просмотрите изображения. Когда увидите то, что вам понравится, сбросьте билеты в соответствующую прорезь, и из стены выдвинется поднос, причем размеры порции будут соответствовать числу сброшенных билетов. Это очень просто, и вы можете поужинать как хотите — роскошно, поросячьими ножками с квашеной капустой и селедкой, или самым скромным образом, хлебом с сыром».

«Я хотела бы попробовать голубцы», — сказала Уэйнесс.

«В таком случае следуйте за мной, я покажу, как это делается».

Получив подносы с голубцами, жареной гречневой кашей и пивом, молодые люди перенесли их на стол.

«Еще рано! — недовольно воскликнул Лефон. — Интересные люди еще не собрались, и нам придется есть в одиночестве, как будто мы прячемся».

«У меня нет такого ощущения, будто я прячусь, — возразила Уэйнесс. — Вы боитесь одиночества?»

«Ничего подобного! Я часто обхожусь без собеседников. Кроме того, я вступил в клуб «Степных волков». Ежегодно мы отправляемся в степь и бежим без остановки по диким холмам и низинам, а жители далеких деревень с изумлением смотрят нам вслед. Перед заходом Солнца мы закусываем хлебом с салом, поджаренным на треножнике над походным костром, а потом ложимся на траву и спим. Я всегда смотрю на звезды и пытаюсь представить себе, что происходит в других мирах».

«Почему бы вам не увидеть своими глазами, как живут на других планетах? — предложила Уэйнесс. — Вместо того, чтобы проводить каждый вечер в бистро».

«Я не провожу здесь каждый вечер, — с достоинством ответствовал Лефон. — Меня нередко видят в кафе «Спазм», в кабаке «Мопо» и даже в небезызвестном «Конвольвулюсе». В любом случае, зачем летать на другие планеты, если средоточие человеческого интеллекта находится здесь?»

«Возможно, вы правы», — не стала спорить Уэйнесс. Она попробовала голубцы и нашла их вполне съедобными. Пиво ей тоже понравилось; она выпила целую кружку. Вскоре стали прибывать многочисленные завсегдатаи. Некоторые, хорошо знакомые с Лефоном, присоединялись к нему за столом. Уэйнесс представили такому множеству чудаков, что она не могла всех запомнить: Федору, гипнотизировавшему птиц, сестрам Ефросинье и Евдоксии, Верзиле Вуфу и Коротышке Вуфу, Гортензии, отливавшей колокола, Даглегу, изрекавшему только то, что он называл «имманентностями», а также Марье, специалистке по сексуальной терапии, которая, по словам Лефона, могла рассказать много потешных историй. «Если вам нужен совет в этой области, — предложил куратор, — я ее позову, и вы можете задать ей любые вопросы».

«Не сегодня, — уклонилась Уэйнесс. — В этой области я не хочу знать о том, чего не знаю».

«Гм. Вам виднее».

Бистро наполнилось, свободных мест не осталось. Вскоре Уэйнесс обратилась к своему спутнику: «Внимательно прислушиваясь к разговорам, я до сих пор не уловила ничего, кроме замечаний по поводу качества приготовления блюд».

«Еще не время, — пожал плечами Лефон. — Подождите, настоящие мастера себя покажут». Слегка подтолкнув собеседницу локтем, он сказал, понизив голос: «Взгляните, например, на Алексея — он прямо за нами».

Обернувшись, Уэйнесс увидела полного круглолицего молодого человека с коротко подстриженными, напоминающими щетину русыми волосами и короткой заостренной бородкой.

«Алексей уникален! — заявил куратор. — Он живет поэзией, мыслит поэзией, бредит поэзией — и скоро начнет читать стихи. Но вы не поймете его стихов. Как утверждает Алексей, его стихи — настолько интимные откровения, что их можно выразить лишь в терминах, понятных только ему самому».

«Я уже обнаружила этот факт, — подтвердила Уэйнесс. — Он недавно что-то произнес, и я не могла понять ни слова».

«Разумеется! Алексей создал язык из ста двенадцати тысяч слов, подчиняющийся сложнейшему синтаксису. Он заверяет, что его язык, чувствительный и гибкий — наилучшее возможное средство выражения метафор и аллюзий. Жаль, что никто, кроме него, не может насладиться красотами его поэзии, но он наотрез отказывается перевести хотя бы строчку».

«Может быть, это к лучшему — особенно в том случае, если стихи плохие», — заметила Уэйнесс.

«Может быть. Его обвиняли в нарциссизме и необоснованном бахвальстве, но он никогда не обижается. По его словам, только посредственный поэт одержим стремлением к признанию и нуждается в похвале. Себя Алексей рассматривает как одинокого странника, затерявшегося в толпе и одинаково безразличного к критике и одобрению».

Уэйнесс снова обернулась: «Теперь он играет на гармошке и пляшет вприсядку — что это значит?»

«Ничего особенного. Просто у него такое настроение». Лефон Задори громко позвал кого-то: «Эй, Ликсман! Где тебя черти носили?»

«Только что из Суздаля. Здесь лучше!»

«Конечно, у нас лучше! В Суздале интеллектуальный климат страшнее северной зимы».

«Верно. Там единственное убежище мыслящих людей — «Бистро Янинки», но в нем со мной случилось что-то странное».

«Расскажи! Но сперва не помешает опрокинуть по кружке пива, как ты считаешь?»

«И то правда!»

«Может быть, Уэйнесс раскошелится на флягу?»

«Не раскошелится».

Лефон Задори застонал от досады: «Придется мне за все рассчитываться — если никто не предложит разделить расходы. Как насчет тебя, Ликсман?»

«Послушай, ты предложил мне кружку пива, а теперь хочешь, чтобы я за нее платил?»

«Да, конечно, ты совершенно прав. Так что ты хотел рассказать о происшествии в Суздале?»

«В «Бистро Янинки» я встретил гадалку, утверждавшую, что меня всюду сопровождает дух моей бабки, стремящийся оказывать мне помощь. Как раз в это время я играл в кости и по такому случаю пошутил: «Посмотрим, глубокоуважаемая бабушка! Как выпадут кости в следующий раз?» «Ваша бабушка считает, что выпадет дубль-три!» — сказала гадалка у меня за спиной. Я поставил на дубль-три и выиграл. Когда я обернулся, чтобы снова попросить совета, гадалки уже не было. Не совсем понимаю, что произошло, меня это тревожит. Боюсь сделать что-нибудь, что вызовет неодобрение прародительницы».

«Любопытное стечение обстоятельств, — согласился Лефон. — Уэйнесс, что бы вы порекомендовали?»

«Если ваша бабушка действительно стремится вам помогать, думаю, она не откажется время от времени предоставлять вам возможность принимать решения самостоятельно, особенно если вы ее вежливо об этом попросите».

«Не могу предложить ничего лучше!» — поддержал спутницу Лефон.

«Над этим стоит подумать», — согласился Ликсман и направился к другому столу.

Лефон поднялся на ноги: «Похоже на то, что за пиво в конце концов придется платить мне. Уэйнесс, ваша фляга опустела — вы будете еще пить?»

Уэйнесс покачала головой: «Я засиделась, а завтра мне нужно вылететь из Киева как можно раньше. Не беспокойтесь, я сама найду дорогу к отелю».

У Лефона Задори отвисла челюсть, его черные брови высоко взвились: «А как же насчет сведений, которые вы хотели получить? И как быть с двадцатью сольдо?»

Уэйнесс заставила себя смотреть прямо в мрачноватые глаза куратора: «Я пыталась придумать какой-нибудь способ объясниться с вами, не прибегая к таким сильным выражениям, как «мошенник» или «прохвост». Еще несколько часов тому назад меня ничто не остановило бы, но сейчас мне все равно, меня одолевает чувство подавленности и опустошения. Сегодня я выболтала все, что знаю, разговаривая по телефону со своим дядей. Но человек по имени Джулиан Бохост нас подслушивал — и это может привести к трагическим последствиям».

«Теперь все понятно! Джулиан Бохост — мошенник и прохвост!»

«Без всякого сомнения! Но в данном случае эти эпитеты относились к вам».

Лефон пораженно отпрянул: «Это еще почему?»

«Потому что вы пытались продать мне втридорога информацию, которую можно получить за две минуты».

«Ха! Я мог бы и раньше догадаться, почему у вас такое настроение! Но факты остаются фактами, а домыслы — домыслами. За что вы скорее согласились бы заплатить — за достоверные данные или за туманные предположения?»

«Ни за то, ни за другое! Я уже нашла все, что искала».

Лефон казался больше озадаченным, нежели огорченным: «Меня удивляет, что вы так долго сдерживались, прежде чем выразить свое мнение».

«Зато использование одного из компьютерных экранов в вашем читальном зале не заняло много времени. Вы могли бы сделать то же самое, но вместо этого предпочли пускать мне пыль в глаза, притворяясь, что мою просьбу выполнить трудно — и все для того, чтобы выманить у меня двадцать жалких монет!»

Закрыв глаза, Лефон обеими руками натянул шляпу на лоб так, что не стало видно ни бровей, ни ушей. «Ай-ай-ай! — тихо сказал он. — Значит, я опозорился».

«И еще как!»

«Увы! У себя в квартире я приготовил скромный праздничный ужин — обжарил розовые лепестки в утином жире, стряхнул пыль с бутылки лучшего вина. И все для того, чтобы вас порадовать! А теперь вы не придете?»

«Не пришла бы, даже если бы вы откупорили десять бутылок лучшего вина. Теперь я совершенно не доверяю «степным волкам» и жуликоватым кураторам».

«Жаль! А вот и Таддей Скандер, мой преступный сообщник! Таддей, мы здесь! Ты получил требуемые сведения?»

«Получил — хотя они обошлись мне несколько дороже, чем ожидалось. Пришлось иметь дело с самим главным динозавром».

Уэйнесс рассмеялась: «Браво, Таддей! Вы появились на сцене как раз вовремя, ваши реплики хорошо продуманы, исполнение безупречно — и несчастная безмозглая девчонка, конечно же, заплатит столько, сколько вы попросите!»

Лефон повернулся к Уэйнесс: «Запишите найденные вами сведения на листке бумаги. Мы проверим, обманывает нас Таддей или нет. Теперь, насколько я понимаю, информация стоит двадцать два сольдо?»

«Двадцать четыре! — возмутился Таддей. — Окончательная цена, учитывая все затраты — двадцать четыре сольдо».

«И, надо полагать, эта дорогостоящая информация имеется в письменном виде?»

«Разумеется», — подтвердил Таддей.

«Выложи эти сведения на стол, но так, чтобы мы их не видели — лицевой стороной вниз. А теперь — ты кому-нибудь уже сообщал эти данные?»

«Конечно, нет. Мы же не встречались после полудня!»

«Правильно».

Уэйнесс наблюдала за происходящим, поджав губы: «Хотела бы я знать, что вы пытаетесь доказать?»

«Таддей и я — прохвосты и мошенники, не так ли? Тем более, что мы виновны во взяточничестве и в подкупе высокопоставленных должностных лиц. Я не отрицаю свою вину. Я хочу, чтобы Таддей раскололся и признал, что он еще более безнравственное и порочное чудовище».

«Предположим. Но сравнение ваших моральных качеств меня не интересует. А теперь попрошу меня извинить...»

«Не торопитесь! Я тоже хотел бы выложить на стол, лицевой стороной вниз, запись, содержащую информацию, которую мне подсказывают интуиция и память. Вот так! Сказано — сделано! Перед нами лежат три листа бумаги. А теперь нужен опытный арбитр, не посвященный в сущность нашего конфликта, и такой арбитр неподалеку. Ее зовут Наталинья Хармин, она — старший куратор нашего музея». Он указал на высокую женщину внушительной наружности с прической из золотистых кос, уложенных венцом на голове, зорко и строго взиравшую на окружающих.

«Госпожа Хармин! — позвал Лефон. — Будьте добры, подойдите к нам на минуту».

Наталинья Хармин обернулась; заметив призывные жесты Задори, она подошла: «Что тебе нужно, Лефон? И почему ты на меня уставился, как опереточный заговорщик?»

Лефон смутился: «Я всего лишь пытаюсь изобразить дружелюбное почтение».

«Замечательно! Я приняла во внимание твою попытку; теперь ты можешь вести себя по-человечески. Что тебе нужно?»

«Перед вами Уэйнесс Тамм, привлекательное хрупкое существо с далекой звезды, жаждущее познакомиться с чудесами древнего Киева. Должен заметить, однако, что она отличается исключительным упрямством и чрезвычайной наивностью. Сочетание этих качеств заставляет ее подозревать окружающих в самых порочных и подлых намерениях».

«Ха! То, что ты называешь наивностью — здравый смысл чистой воды! Ни в коем случае, барышня, не соглашайтесь бегать по степи с Лефоном Задори: в лучшем случае вы наживете себе мозоли на ступнях».

«Спасибо за совет, — сказала Уэйнесс. — Непременно ему последую».

«Это все? — спросила Наталинья Хармин. — В таком случае...»

«Не совсем, — остановил ее Лефон. — Мы с Таддеем поспорили и хотели бы, чтобы вы нас рассудили. Я правильно говорю, Таддей?»

«Правильно! Госпожа Хармин знаменита прямолинейной откровенностью».

«Вы хотите от меня откровенности? А ящик Пандоры вы открыть не хотите? Предупреждаю — вы можете услышать гораздо больше, чем ожидаете».

«Нам придется рискнуть. Вы готовы?»

«Готова — говорите!»

«Мы хотели бы, чтобы вы сообщили нам в точности то, что здесь написано», — Лефон взял лист бумаги, лежавший перед Уэйнесс, и передал его Наталинье Хармин.

Та прочитала вслух: ««Эолийские бенефиции», Крой. Гм».

«Вам известно это учреждение?»

«Разумеется, хотя этот аспект регистрации музейных поступлений обычно обсуждается только за закрытыми дверями».

Лефон повернулся к Уэйнесс: «Госпожа Хармин хочет сказать, что в тех случаях, когда в музей поступает анонимное пожертвование, оно регистрируется как дар «Эолийских бенефиций» с адресом в Крое, чтобы предотвратить осложнения, возможные в связи с претензиями наследников. Я не ошибаюсь, госпожа Хармин?»

Наталинья Хармин сухо кивнула: «По существу, так оно и есть».

«Таким образом, если то или иное лицо производит компьютерный поиск и обнаруживает, что пожертвование поступило в музей из «Эолийских бенефиций», полученная таким лицом информация не имеет никакого практического значения?»

«Никакого. Это не более чем кодовое обозначение анонимного пожертвования, — подтвердила Наталинья Хармин. — Что еще ты хотел бы узнать, Лефон? В текущем квартале тебе не повысят жалованье — если тебя, как всегда, это чрезвычайно волнует».

В полуобморочном состоянии от радости, Уэйнесс чуть не упала со скамьи и поскорее прислонилась к стене. Джулиан Бохост, чем бы ни объяснялось его присутствие в усадьбе «Попутные ветры», направился по ложному следу, введенный в заблуждение самым правдоподобным образом!

«Еще один вопрос, — продолжал Лефон. — В качестве чисто гипотетического допущения предположим, что тот или иной посетитель музея попросил бы сообщить ему фактический источник пожертвования — как это можно было бы сделать?»

«Такому посетителю отказали бы, вежливо, но решительно, и никто не стал бы выслушивать его жалобы. Информация такого рода считается строго конфиденциальной и недоступна даже мне. Есть еще какие-нибудь вопросы?»

«Это все, благодарю вас! — ликовал Лефон Задори. — Вы предоставили исчерпывающие и точные сведения».

Наталинья Хармин вернулась к своим знакомым.

«Перейдем к следующему этапу, — деловито сказал Лефон. — Я записал несколько слов на листе бумаги. Эти слова не составляют никакой тайны. Они сформировались у меня в уме благодаря простейшим мыслительным процессам. Сегодня утром, когда я впервые взглянул на три ящика, я заметил, что генеалогические трактаты во втором ящике относились к происхождению и наследственным правам графов де Фламанж, в особенности тех представителей этого древнего рода, которые сотрудничали с Обществом натуралистов. Среди биографических брошюр, находившихся в первом ящике, самая потрепанная была посвящена графу де Фламанж. В третьем ящике много разных бумаг, так или иначе касающихся графа де Фламанж и его предложения выделить Обществу натуралистов участок земли площадью больше квадратного километра. Короче говоря, все эти материалы очевидно пожертвованы человеком, так или иначе связанным с графами де Фламанж. Итак...» Лефон перевернул лежавший перед ним лист бумаги и прочел: «Граф де Фламанж из замка Темный Пород близ города Драцены в Мохольке — можете проверить, слово в слово». Наклонив пивную кружку, Лефон убедился в том, что она пуста, и со стуком поставил ее на стол: «Пиво кончилось. Таддей, займи мне пять билетов».

«Черта с два! Ты мне уже должен одиннадцать».

Уэйнесс поспешно подвинула в сторону Лефона несколько билетов: «Возьмите, мне уже столько не нужно».

«Премного благодарен», — Лефон Задори встал и направился к стене с изображениями блюд и напитков.

«В таком случае принеси и мне!» — прокричал ему вдогонку Таддей Скандер.

Лефон вернулся с двумя большими кружками пива, увенчанными шапками белой пены: «Я нисколько не горжусь моим умозаключением — факты бросались в глаза. А теперь послушаем, что скажет Таддей».

«Прежде всего, мне пришлось заплатить четырнадцать сольдо из своего кармана и применить весь репертуар моих компьютерных трюков, чтобы открыть защищенные файлы».

«Большим подспорьем служат также теплые отношения с секретаршей одного из начальственных остолопов», — доверительно сообщил Лефон Задори.

«Не следует недооценивать мои усилия! — резко возразил Таддей. — Уверяю тебя, все это дело держалось на волоске, и в один момент мне даже пришлось прятаться под столом».

«Все хорошо, что хорошо кончается! Таддей, я охотно признаю, что мне не хватает многих твоих навыков, и что ты прекрасно справился с поставленной задачей. А теперь порази нас, как молнией, неожиданными сведениями, добытыми с таким трудом».

«Рано торжествуешь! — нервным движением пальцев Таддей перевернул свой лист бумаги. — Графиня Оттилия де Фламанж. Пожертвование сделано двадцать лет тому назад, сразу после кончины графа. Оттилия все еще живет в своем замке в полном одиночестве, если не считать прислуги и собак. Говорят, она чудаковатая старуха».

Уэйнесс достала кошелек: «Вот тридцать сольдо. Я не разбираюсь в финансовой стороне дела — кто из вас кому и сколько должен. Вам придется самим уточнить эти вопросы». Она поднялась на ноги: «А мне пора возвращаться в отель».

«Как же так? — воскликнул Лефон Задори. — Мы еще не побывали в кабаке «Мопо», не заглянули в «Черный орел»!»

Уэйнесс улыбнулась: «Тем не менее, мне нужно идти».

«Вы даже не взглянули на мой зуб динозавра, не попробовали мою шафранную настойку, не послушали, как стрекочет мой дрессированный сверчок!»

«Чрезвычайно сожалею, но эти невосполнимые потери неизбежны».

Лефон застонал от досады и тоже встал: «Таддей, постереги мое место, я скоро вернусь».

На всем обратном пути в отель «Мазепа» Уэйнесс приходилось отказываться от бесконечных предложений Лефона Задори и опровергать его аргументы, изобретательные и настойчивые:

«Это всего лишь в двух шагах от моей квартиры! Стоит только прогуляться пятнадцать минут по самому колоритному району Киева!»

«Мы не имеем права отказываться от того, что нам так редко предлагает жизнь! Бытие подобно сливовому дереву — чем больше слив можно сорвать, тем лучше!»

«Я потрясен, меня это просто изумляет! Невероятная загадка! Попробуйте только представить себе, какова вероятность нашей встречи — вас, посланницы мира на задворках Вселенной, и меня, благородного представителя древней Земли!»

«Мы пренебрегаем предопределениями судьбы на свой страх и риск! Неиспользованные возможности исчезают безвозвратно — и впоследствии судьба остается глухой к нашим мольбам».

На каковые доводы Уэйнесс возражала следующим образом:

«Вверх и вниз по холмам и оврагам, прыгая через канавы и сточные трубы, спотыкаясь на булыжнике и пробираясь, как крысы, по темным задворкам — нет, спасибо! Сегодня вечером вашему сверчку придется стрекотать в одиночестве».

«Не могу представить себя сливой. Лучше попробуйте думать обо мне, как о недозрелой хурме, о высохшей морской звезде или о тарелке с заплесневевшими объедками».

«Согласна, что вероятность нашей встречи невероятно мала. По-видимому, судьба тем самым на что-то намекает — например на то, что у вас гораздо больше шансов на успех, если вы пригласите к себе Наталинью Хармин, а не меня».

В конце концов Лефон Задори сдался и, открывая перед ней парадную дверь отеля, ограничился тем, что пробормотал: «Спокойной ночи».

«Спокойной ночи, Лефон».

Уэйнесс пробежала по вестибюлю и быстро поднялась в свой номер. Несколько секунд она сидела и размышляла, после чего позвонила в усадьбу «Попутные ветры».

На экране появилось бледное лицо Пири Тамма: «Я вас слушаю!»

«Дядюшка, вас беспокоит Уэйнесс. Вы одни?»

«В полном одиночестве».

«Вы уверены? Джулиана нет поблизости?»

«Джулиан, насколько я понимаю, отправился в Ибарру. Сегодня после полудня он куда-то звонил по телефону и сразу после этого сообщил мне, что, хотя он чрезвычайно сожалеет о необходимости скоропалительно покинуть «Попутные ветры», ему необходимо навестить старого приятеля, вылетающего из космопорта в Ибарре послезавтра. Через полчаса его уже здесь не было. Мне этот парень не особенно понравился. Какие у тебя новости?»

«Достаточно хорошие! — похвасталась Уэйнесс. — Получилось так, что мы, по сути дела, пустили Джулиана по ложному следу. Он отправился, конечно, в Крой».

«По ложному следу, ты говоришь?»

Уэйнесс объяснила ситуацию: «А теперь я звоню, потому что не хотела, чтобы вы беспокоились всю ночь».

«Спасибо, Уэйнесс. Теперь я буду спать спокойнее, будь уверена. И каковы твои дальнейшие планы?»

«Еще точно не знаю. Придется подумать. Наверное, я поеду в места не столь отдаленные…»

Глава 6

Сидя в номере отеля «Мазепа», Уэйнесс изучала карту. Город Драцены в Мохольке был не так уж далеко от Киева, но прямого сообщения между этими пунктами не было. Замок Темный Пород, по-видимому, находился в районе, знаменитом прекрасными видами, но в стороне от туристических маршрутов и коммерческих центров; на карте его не обозначали.

Уэйнесс взвесила различные варианты. Джулиана удалось обезвредить — по крайней мере временно. Можно было с уверенностью предположить, что в «Попутные ветры» он возвращаться не собирался. Поэтому утром Уэйнесс вылетела в Шиллави и прибыла в усадьбу «Попутные ветры» через пару часов после полудня.

Пири Тамм был явно рад ее видеть: «Мне показалось, что тебя не было несколько недель!»

«Мне тоже так показалось. Но мне нельзя задерживаться — у Джулиана отвратительный характер, он не прощает унижений».

«Что он может сделать? Его возможности ограничены».

«Как только он узнает, что «Эолийские бенефиции» — всего лишь кодовое обозначение анонимного дара, принятое в музее «Фунусти», он развернет бурную деятельность. Там, где я заплатила за информацию тридцать сольдо, Джулиан заплатит сорок, с тем же результатом. Поэтому мне нужно торопиться».

« И что ты собираешься делать?»

«В данный момент я хотела бы изучить распорядок жизни графини де Фламанж, чтобы представиться в Темном Породе, предварительно накопив какой-то запас полезных сведений».

«Очень разумно, — заметил Пири Тамм. — Если хочешь, пока ты переодеваешься к ужину, я наведу справки и попробую что-нибудь узнать».

«Это было бы просто замечательно».

За ужином Пири Тамм объявил, что ему удалось собрать множество данных: «Может быть, тебе даже не потребуется дополнительная информация. Тем не менее, предлагаю заняться этими делами после ужина, так как у меня развилась заметная склонность к излишнему многословию. Обрати внимание на этот противень с крышкой! Нам подали поистине благородное блюдо — тушеную утку с клецками и луком-пореем».

«Как вам будет угодно, дядюшка Пири».

«Сразу скажу только одно: на протяжении многих веков род графов де Фламанж не отличался ни чрезмерным благоразумием, ни флегматичностью; многие его отпрыски были искателями приключений и чудаками, а некоторые стали знаменитыми учеными. Естественно, время от времени случались и скандальные истории. В последнее время, однако, достоинства и таланты этой семьи пошли на убыль, и гордое имя де Фламанжей практически никому не известно. Графиня Оттилия, с которой тебе придется иметь дело — древняя старуха».

Некоторое время Уэйнесс молча размышляла. Ей пришла в голову неожиданная мысль: «Вы говорили, что Джулиан, перед тем, как уехал, кому-то звонил по телефону?»

«Именно так».

«Вы случайно не знаете, кому?»

«Не имею ни малейшего представления».

«Странно. Джулиан никогда не упоминал о том, что у него есть какие-нибудь друзья или знакомые на Земле — а именно о друзьях и знакомых он больше всего любит поговорить».

«Да уж, болтать он горазд! — кисло усмехнулся Пири Тамм. — Он недоволен станцией Араминта, ее общественной структурой и экологическими принципами».

«У нас, конечно, не все устроено идеально, с этим никто не спорит, — отозвалась Уэйнесс. — Если бы в прошлом персонал Заповедника делал свое дело добросовестно, в Йиптоне не было бы никаких йипов, и сегодняшняя проблема не существовала бы».

«Гм. Джулиан долго распространялся на тему «демократического решения вопроса»».

«Он подразумевает нечто радикально отличающееся от обычного истолкования «демократии». Консервационисты желают переселить йипов на другую планету и сохранить Заповедник. Жмоты — то есть сторонники партии «жизни, мира и освобождения», они страшно не любят, когда их называют «жмотами» — хотят позволить йипам заселить континент, где бы они вели, по словам жмотов, бесхитростное пасторальное существование, проводя время в песнях и танцах, празднуя смену времен года и совершая затейливые обряды».

«Насколько я понимаю, Джулиан говорил именно об этом».

«Тем временем жмоты присвоили бы огромные имения, занимающие лучшие угодья, и превратились бы в новый правящий класс землевладельцев. Когда жмоты обсуждают эту перспективу, они говорят о «служении обществу», о «долге просвещенной прослойки» и о «необходимости административного управления». Но я видела подготовленные Джулианом планы сельской усадьбы, которую он надеется себе когда-нибудь построить — с использованием дешевого труда йипов, разумеется».

«Он неоднократно упоминал о демократии».

«Он имел в виду демократию в понимании жмотов, согласно которому каждому йипу и каждому работнику Заповедника предоставляются равные права голосования. Давайте забудем о Джулиане. Надеюсь, он больше нам не помешает».

После ужина Пири Тамм и Уэйнесс перешли в гостиную и уселись перед камином.

«А теперь, — начал хозяин усадьбы, — я расскажу тебе кое-что о графах де Фламанж. Древность этой семьи невероятна, они прослеживают свой род на протяжении как минимум трех или четырех тысяч лет. Темный Пород построен на месте бывшего средневекового замка и сначала служил чем-то вроде охотничьей дачи. У этого замка колоритная история — обычная беспорядочная смесь дуэлей при лунном свете, интриг и предательств, романтических эскапад. В их летописях можно насчитать сотни подобных легенд. Не обходилось и без мрачных событий. В течение тридцати лет принц Пяст умыкал и содержал в заточении девиц, подвергая их кошмарным издевательствам и мучениям. Число его жертв перевалило за две тысячи, но садистическое воображение принца никогда не истощалось. Граф Бодор, один из первых владетелей Темного Порода, справлял демонические обряды, в конце концов превратившиеся в истерические оргии самого фантастического характера. Эти сведения я почерпнул в книге под наименованием «Диковинные сказания Мохолька». Автор этого сборника считает, что происхождение призраков Темного Порода, таким образом, трудно определить с достаточной уверенностью — они могут быть порождением преступлений принца Пяста, таинственных деяний графа Бодора или иных обстоятельств, затерявшихся во мраке времен».

«Когда была написана эта книга?» — спросила Уэйнесс.

«По-видимому, не так давно. Если тебя интересуют эти легенды, я могу ее найти». Пири Тамм безмятежно кивнул и продолжил свое повествование:

«В общем и в целом графы де Фламанж отличались достаточно благонравным характером, если не считать отдельных помешанных вроде графа Бодора. Примерно тысячу лет тому назад граф Сарберт основал Общество натуралистов. Семья Фламанжей традиционно считается оплотом экологического консервационизма. Граф Лесмунд предложил выделить Обществу большой участок земли с целью строительства нового главного управления, но, к сожалению, из этого проекта ничего не вышло. Граф Рауль до самой смерти был членом и активным спонсором Общества — он умер двадцать лет тому назад. Его вдова, графиня Оттилия, живет одна в Темном Породе. Она бездетна, и наследником станет племянник графа Рауля, барон Трембат, имение которого находится на берегу озера Фон; барон заведует школой верховой езды.

Графиня Оттилия, как я уже упомянул, живет практически в изоляции и никого не принимает, кроме своих врачей и ветеринаров, лечащих ее собак. Говорят, что она чрезвычайно скупа, несмотря на свое несметное богатство. Наблюдаются некоторые признаки того, что она, скажем так, не совсем в своем уме. Когда одна из ее собак подохла, она избила ветеринара тростью и выгнала его в шею. Ветеринар, по-видимому, оказался человеком с философским взглядом на жизнь. Когда журналисты спросили его, собирается ли он судиться с графиней, он только пожал плечами и сказал, что в его профессии ушибы и укусы — неизбежные опасности; на том дело и кончилось.

Граф Рауль щедро финансировал Общество натуралистов — обстоятельство, вызывавшее яростное сопротивление со стороны графини.

Из Темного Порода, занимающего верхнюю часть горной долины, открываются роскошные виды, а озеро Ерест — буквально в двух шагах от замка. Вокруг и выше замка горы поросли диким лесом. Замок не слишком велик — по сути дела, я приготовил фотографии и планы помещений. Может быть, тебе они пригодятся».

«Конечно, пригодятся».

Пири Тамм передал ей толстый пакет и пожаловался: «Не совсем понимаю, что ты задумала. Ведь ты же понимаешь, что в Темном Породе нет ни Хартии, ни бессрочного договора».

«Почему вы так думаете?»

«Если бы эти документы оказались в распоряжении графа Рауля, он несомненно вернул бы их в архив Общества».

«Надо полагать. И все же существует целый ряд причин, по которым он мог этого не сделать. Например, он мог получить документы, когда был уже тяжело болен; в таком случае у него могло не оказаться ни времени, ни сил на то, чтобы их просмотреть. Или же Хартия могла куда-нибудь затеряться, пока он занимался другими делами. Кроме того, графиня Оттилия могла проведать, что в замке хранятся ценные бумаги, и спрятать их от мужа. Или, что еще хуже, бросить их в огонь — ведь она ненавидела Общество».

«Согласен, могло произойти что угодно. Тем не менее, граф Рауль ничего не покупал в «Галереях Гохуна» — объем редкостей, распроданных «Галереями», был гораздо больше, а графиня Оттилия, выполняя завещание мужа, несомненно передала бы музею материалы, которых не было в просмотренных тобой ящиках. Другими словами, кто-то другой купил Хартию и бессрочный договор в «Галереях Гохуна» — а значит, поездка в Темный Пород, скорее всего, окажется бесполезной».

«Не обязательно, — упорствовала Уэйнесс. — Представьте себе, что Хартия лежит на ступеньке лестницы. Мы можем спуститься к ней сверху или подняться к ней снизу».

«Прекрасная аналогия, — отозвался Пири Тамм. — Ее единственный недостаток заключается в ее полной невразумительности».

«В таком случае я объясню это по-другому, без всяких аналогий. Нисфит расхищал имущество; при посредстве фирмы «Мисчап и Дурн» оно попало в «Галереи Гохуна», после чего было приобретено неким лицом, которое мы назовем «стороной A». Симонетта Клатток установила личность стороны A, но либо она не смогла найти этого человека, либо этот человек передал материалы стороне B, которая, в свою очередь, подарила их стороне C, продавшей их стороне D, которая завещала часть документов стороне E. В какой-то момент, на каком-то звене этой цепочки Симонетта зашла в тупик. Предположим, что музей «Фунусти» — сторона F, а граф Рауль де Фламанж — сторона E. В таком случае нам следует искать сторону D. Другими словами, мы должны двигаться в обратном направлении вдоль той же цепочки, пока не обнаружим, в чьих руках была Хартия. Симонетта начала со стороны A — и, насколько нам известно, столкнулась с непреодолимыми препятствиями. Кроме того, имеется Джулиан, начинающий поиски со стороны X, то есть с учреждения «Эолийские бенефиции» в Крое. Куда его приведут такие поиски, невозможно даже предположить. В любом случае нам нельзя задерживаться — тем более, что графиня Оттилия может не проявить никакого сочувствия к нашим целям».

Пири Тамм играл желваками: «Если бы только я был немного моложе и здоровее — с какой радостью я взял бы на себя это бремя!»

«Вы уже мне очень помогаете, — возразила Уэйнесс. — Без вас я ничего не смогла бы сделать».

«Ты умеешь быть очень любезной».

До сельских районов Мохолька Уэйнесс добиралась несколькими различными видами транспорта: из усадьбы «Попутные ветры» в Шиллави ее доставило такси, подземным поездом на магнитной подушке она прибыла в Антельм, откуда вакуум-экспресс умчал ее в Пассау. От Пассау до Драцен ей пришлось лететь аэробусом, а дальние районы Мохолька, в Карнатских горах, обслуживали только старые скрипучие двухэтажные автобусы.

Ближе к вечеру, когда с гор уже налетали порывы прохладного ветра, Уэйнесс оказалась в деревеньке Тзем на реке Согор, в узкой долине с крутыми, поросшими лесом склонами. Тучи неслись по небу — юбка Уэйнесс стала полоскаться, как флаг, как только она спрыгнула на землю. Пройдя несколько шагов, Уэйнесс обернулась, чтобы проверить, не следят ли за ней — но на дороге не было других машин, двигавшихся в том же направлении.

Автобус остановился перед деревенской гостиницей под наименованием «Железная свинья» — если можно было верить знаку, со скрипом качавшемуся над дверью. Главная улица тянулась вдоль реки, а на другой берег вел каменный мост из трех арок, прямо напротив гостиницы. Посреди моста стояли и рыбачили три старика в мешковатых синих штанах и высоких охотничьих треуголках. Все трое время от времени вынимали из коробок со снастями большие зеленые бутыли и прикладывались к горлышкам. Они то и дело перекликались, обмениваясь советами и поругивая капризный характер рыбы, беспардонные проделки ветра и все, что попадалось на глаза.

Уэйнесс зарезервировала номер в «Железной свинье» и пошла прогуляться по деревне. На главной улице она нашла пекарню, лавку зеленщика, что-то вроде мастерской, где не только точили ножи, но и продавали колбасы, парикмахерскую, владелец которой по совместительству выполнял обязанности местного страхового агента, винную лавку, почтовое отделение и ряд других, менее заметных мелких предприятий и учреждений. Уэйнесс зашла в магазин канцелярских товаров — не более чем встроенный в здание киоск с выходной дверью. Хозяйка, женщина веселого нрава и среднего возраста, облокотилась на прилавок и сплетничала с парой подруг, сидевших на скамье напротив. «Если правильно себя вести, здесь можно получить множество полезных сведений», — подумала Уэйнесс. Она купила журнал и стояла, притворяясь, что читает его, но на самом деле прислушиваясь к тому, о чем болтали кумушки. В конечном счете ей удалось присоединиться к разговору. Уэйнесс назвалась студенткой, изучающей местные древности. «Вы не могли найти более удачного места! — заявила хозяйка. — Нас тут трое, мы все местные, и одна древнее другой!»

Уэйнесс согласилась выпить чашку чая и познакомилась со всей компанией. К хозяйке обращались «мадам Катрина», а ее подруг звали «мадам Эсме» и «мадам Стася».

Уже через пару минут Уэйнесс невзначай упомянула о Темном Породе; как она и ожидала, источник информации вырвался шумным фонтаном.

«Времена уже не те! — всплеснула руками мадам Катрина. — Когда-то у нас только и судили-рядили, что о Темном Породе. Там и пиры задавали, и балы устраивали, чего только не было! А теперь тихо, как в мутной заводи».

«При графе Рауле все было по-другому», — согласилась мадам Эсме.

«И то правда! Он был важная персона, граф Рауль, к нему в замок то и дело наведывались знаменитости. А знаменитости, как водится, устраивали всякие шалости — если верить слухам, конечно».

«Ха-ха! — воскликнула мадам Стася. — А что им не верить-то, слухам? Человеческую природу не изменишь!»

«Возникает впечатление, что у знаменитостей, при всех их репутациях и деньгах, этой самой «человеческой природы» всегда с избытком, в отличие от людей попроще», — философски заметила мадам Катрина.

«А как иначе? — риторически спросила мадам Эсме. — Где большие деньги, там и распущенность, где распущенность, там и скандал!»

«Как насчет графини Оттилии? — поинтересовалась Уэйнесс. — Как она относилась к скандальным проделкам?»

«Дорогая моя! — воскликнула мадам Стася. — Она-то и была главная баловница!»

«Графиня и ее собачки! — презрительно бросила мадам Катрина. — Загнали в могилу графа Рауля, бесстыдные твари!»

«Что вы имеете в виду?» — не поняла Уэйнесс.

«Ничего нельзя сказать наверняка, конечно, но ходят слухи, что граф, доведенный собачками до отчаяния, запретил графине приводить их в столовую. Через несколько дней он будто бы покончил с собой, выбросившись из окна Северной башни. Графиня Оттилия утверждала, что его довели до самоубийства стыд и сожаление, так как он жестоко обращался с ней и с ее маленькими питомцами».

Три подруги одновременно усмехнулись, а мадам Катрина сказала: «Вот так — а теперь в Темном Породе тихо. Только каждую субботу графиня принимает пару старых знакомых. Они играют в пикет по маленькой, и если графиня проигрывает больше нескольких грошей, она впадает в ярость».

«Если бы я попросила у графини аудиенции, она бы меня приняла?» — спросила Уэйнесс.

«Трудно сказать, — ответила мадам Стася. — Все зависит от ее настроения».

«Например, — подхватила мадам Эсме, — ни в коем случае не следует приходить к ней в воскресенье после того, как она проиграла в карты пару сольдо».

«Самое главное — к ней нельзя приходить с собакой! — подняла палец мадам Катрина. — В прошлом году ее внучатый племенник, барон Партер, явился к ней с визитом в сопровождении мастиффа. Как только собаки друг друга увидели, началась форменная война — лай, щелканье зубов и визг, только клочья летели! Некоторым из хвостатых любимчиков графини пришлось зализывать раны, а барон Партер, вместе с мастиффом, улепетнул из замка сломя голову».

«Два ценных совета! — сказала Уэйнесс. — Что еще?»

«Почему не сказать девушке правду? — вздохнула мадам Эсме. — Графиня — чудовище, ни к кому никогда не проявляющее сочувствия».

Мадам Катрина воздела руки к потолку: «А такой скряги, как она, нет во всей Ойкумене! Она покупает у меня журналы, но через месяц после доставки, за полцены. Из-за скупости она все новости узнает с опозданием в месяц!»

«Смехотворно! — согласилась мадам Стася. — Если наступит конец света, графиня Оттилия узнает об этом только через несколько недель».

«Пора закрывать лавку, — спохватилась мадам Катрина. — Кто-то же должен готовить ужин Леппольду? Он, видите ли, рыбачил целый день и, конечно, не поймал даже ершика. Пойду, достану из холодильника макрель, пусть подумает о своей бесполезности».

Покинув новых подруг, Уэйнесс вернулась в гостиницу. В ее номере не было телефона, в связи с чем пришлось воспользоваться будкой в углу фойе. Она набрала номер «Попутных ветров», и на экране появилось лицо Пири Тамма.

Уэйнесс рассказала о своих успехах: «Графиня Оттилия, судя по всему, сварливее, чем я ожидала — сущая мегера. Сомневаюсь, что она мне поможет».

«Над этим следует подумать, — ответил Пири Тамм. — Я тебе перезвоню попозже».

«Хорошо. И все-таки, я хотела бы…» — Уэйнесс оглянулась через плечо: кто-то зашел в фойе гостиницы. Она замолчала и выглянула из будки. На экране в «Попутных ветрах» ее лицо исчезло.

«Уэйнесс? — громко спросил Пири Тамм. — Ты где?»

Уэйнесс вернулась в будку: «Я здесь. На какой-то момент мне показалось…» Она колебалась.

«Показалось — что?» — не на шутку встревожившись, требовал ответа Пири Тамм.

«Нет, я просто нервничаю, — успокоила его Уэйнесс. — Когда я уезжала из вашей усадьбы, у меня было впечатление, что за мной следят — по крайней мере какое-то время».

«Ты не могла бы объяснить подробнее?»

«Объяснять, в сущности, нечего — может быть, ничего такого не было. Пока я ехала в такси до Тиренса, за нами увязалась машина. В ней был черноусый мужчина — больше я ничего не заметила. В Шиллави я зашла за угол и быстро вернулась. На этот раз я смогла его разглядеть: широкоплечий коренастый человек довольно благодушной внешности, с пышными усами. А потом я его больше не видела».

«Ха! — недовольно опустил голову дядюшка Пири. — Сохраняй бдительность — все, что я могу посоветовать».

«Я сама себе постоянно напоминаю то же самое. После Шиллави, по-моему, за мной больше никто не увязывался, но мне все равно не по себе. В свое время я читала про электронные локаторы, шпионские датчики и прочие хитроумные устройства. Может быть, в Шиллави мой «хвост» отстал только потому, что они сумели каким-то образом меня пометить? В Драценах я внимательно осмотрела одежду и действительно нашла на плаще что-то подозрительное — маленькую черную скорлупку, не больше половины божьей коровки. Я взяла ее с собой в станционный ресторан и, когда снимала плащ в гардеробе, засунула ее под воротник пальто какого-то туриста. После этого я поехала на автобусе в Тзем, а турист, кажется, отправился в Загреб или куда-то еще».

«Ты правильно сделала! Хотя я не могу себе представить, кто мог бы за тобой следить».

«Джулиан — он весьма разочарован тем, что нашел в Крое».

Выражая сомнение, Пири Тамм издал звук, напоминавший мычание: «Так или иначе, ты от них, по-видимому, ускользнула. Я тоже не сидел сложа руки — думаю, ты одобришь мои приготовления. Не знаю, известно ли тебе это обстоятельство, но граф Рауль был садоводом и пользовался в этом отношении довольно высокой репутацией. По сути дела, именно по этой причине он принимал активное участие в делах нашего Общества. Короче говоря, я использовал несколько еще оставшихся у меня связей — и добился положительного результата. Барон Стам, двоюродный брат графини Оттилии, сегодня договорится о том, чтобы тебе назначили прием. К вечеру у меня будут более подробные сведения, но пока что дело выглядит так, что тебя представят как аспирантку, изучающую ботанику и желающую просмотреть бумаги графа Рауля, посвященные селекции растений. Если тебе удастся втереться в доверие графини Оттилии, не сомневаюсь, что ты могла бы задать ей, как бы невзначай, несколько вопросов».

«Вполне разумный предлог, — согласилась Уэйнесс. — Когда я должна явиться в замок?»

«Скорее всего завтра, так как барон будет звонить в Темный Пород сегодня вечером».

«И как я должна назваться? Своим именем?»

«Не вижу особых причин скрывать твое имя. Не следует, однако, подчеркивать тот факт, что ты связана с Обществом натуралистов».

«Понятно».

Около девяти часов утра Уэйнесс забралась в скрипучую развалюху на колесах, служившую единственным средством сообщения между Тземом и несколькими еще более удаленными деревнями на востоке. Проехав километров пять по окруженной дремучим лесом дороге, то взбиравшейся, то спускавшейся по крутым склонам долины шумно журчащего Согора, водитель высадил Уэйнесс перед тяжеловесными чугунными въездными воротами аллеи, ведущей к замку. Ворота были открыты настежь, а будка привратника выглядела заброшенной. Уэйнесс направилась вверх по аллее, метров через двести огибавшей густой ельник; за поворотом открылся вид на Темный Пород.

Уэйнесс нередко замечала в старых зданиях нечто превосходящее характер и почти напоминающее сознательную индивидуальность. Она задумывалась над этой особенностью древних жилищ. Можно ли считать реальностью свойство, не поддающееся измерению? Способно ли сооружение проникаться, на протяжении веков, какой-то жизненной силой — может быть, завещанной его обитателями? Или это чисто воображаемое ощущение, проекция представлений наблюдателя?

Темный Пород, купавшийся в лучах утреннего Солнца, казался образцом такого средоточия сознательной жизненной силы — задумчивая и величественная цитадель, оживленная чем-то вроде безмятежного безразличия, как давно уставший, забытый друзьями человек, слишком гордый для того, чтобы жаловаться на судьбу.

Архитектура замка, насколько могла судить Уэйнесс, не подчинялась строгим канонам, но и не нарушала их намеренно — скорее, здесь эстетические нормы игнорировались с невинностью дикой природы. Преувеличенные массы уравновешивались дразнящей удлиненностью форм; приглядевшись, всюду можно было заметить не бросающиеся в глаза неожиданные детали. Башни, северная и южная, были слишком приземистыми и грузными, а их крыши — слишком высокими и крутыми. Крыша основного строения состояла из трех коньков, причем на треугольном фронтоне каждого был устроен балкон. Сад Темного Порода не производил большого впечатления, но от края террасы, служившей фундаментом замка, до далекой шеренги стоящих навытяжку кипарисов расстилался огромный газон — по сути дела поле аккуратно подстриженной травы. В целом возникало впечатление, что человек с романтическими склонностями сделал набросок на обрывке бумаги и приказал возвести цитадель именно тех пропорций, какие получились на рисунке — или же архитектор вдохновлялся иллюстрацией из детской книжки о рыцарях и феях.

Уэйнесс потянула на себя цепь дверного колокола. Через некоторое время дверь открылась, и наружу выглянула полная молодая горничная, немногим старше посетительницы. На ней было черное форменное платье, а ее русые волосы стягивал кружевной чепец. Уэйнесс показалось, что горничная чем-то обижена или раздражена, хотя ее вопрос — «Что вам угодно?» — прозвучал достаточно вежливо.

«Меня зовут Уэйнесс Тамм, мне назначена аудиенция у графини Оттилии — на одиннадцать часов».

Голубые глаза горничной удивленно раскрылись: «Неужели? У нас в последнее время почти не бывает посетителей. Графиня считает, что все на свете сговорились ее обжулить и обокрасть — продать ей фальшивые драгоценности, стащить ее безделушки или что-нибудь в этом роде. В принципе, конечно, она права. Так мне кажется, по крайней мере».

Уэйнесс рассмеялась: «Я ничего не продаю и боюсь воровать, потому что я страшная трусиха».

Горничная слегка улыбнулась: «Ладно, я вас отведу к старой ведьме, только вам от этого не будет никакой пользы. Ведите себя церемонно и не забудьте похваливать собачек. Как вас зовут, я запамятовала?»

«Уэйнесс Тамм».

«Следуйте за мной. Графиня пьет утренний чай на лужайке».

Уэйнесс последовала за горничной вдоль стены замка по террасе, кончавшейся ступенями, спускавшимися на газон. Метрах в пятидесяти, одинокая как остров в зеленом океане, за белым столиком в тени зеленого с синими кольцами зонта сидела графиня. Ее окружала шайка маленьких толстых собачек, растянувшихся в позах заядлых бездельников, утомленных бездельем.

Графиня Оттилия как таковая, высокая и худая, как палка, отличалась продолговатой костлявой физиономией, впалыми морщинистыми щеками, длинным горбатым носом с широкими ноздрями и выдающимся подбородком. Ее крашеные белые волосы, разделенные пробором посередине, были связаны большим узлом на затылке. На графине были длинное, до лодыжек, синее платье из какой-то тончайшей материи и розовая кофта.

Заметив Уэйнесс и горничную, графиня закричала: «Софи! Сейчас же ко мне!»

Софи не ответила. Графиня молча наблюдала за их приближением.

«Это госпожа Уэйнесс Тамм, ваша светлость, — неприязненно произнесла Софи. — Она говорит, что вы ей назначили прием».

Графиня игнорировала посетительницу: «Где ты пропадала? Сколько раз я тебя звала!»

«Я открывала дверь».

«Да уж, конечно! У тебя целый час ушел на то, чтобы открыть дверь? Где Ленк? Он должен заниматься такими вещами».

«Господин Ленк накладывает мазь на спину госпожи Ленк — у нее сегодня снова спина болит».

«Очковтирательство! Госпожа Ленк всегда умудряется заболеть в самое неподходящее время! А тем временем мне никто не прислуживает, как будто я птичка на заборе или картина на стене!»

«Прошу прощения, ваша светлость».

«Чай едва теплый и недостаточно заварился! Что ты на это скажешь?»

Угрюмое круглое лицо Софи стало еще более строптивым: «Я не завариваю чай, я только его приношу!»

«Унеси этот чайник и сию минуту принеси свежезаваренный чай!»

«Сию минуту не получится, — мрачно отозвалась Софи. — Придется вам подождать, как всем другим, пока он заваривается».

Лицо графини Оттилии покрылось бледными пятнами, она сжала трость трясущейся рукой и несколько раз ткнула ею в газон. Софи взяла поднос с чашкой и чайником. По ходу дела она наступила на хвост одной из собачек, издавшей пронзительный вопль. Софи тоже вскрикнула, отпрянула и уронила поднос; чайник и чашка упали на траву. Несколько капель попали на руку графине, и та хрипло выругалась: «Ты меня ошпарила!» Старуха попыталась огреть горничную тростью по спине, но Софи отскочила, ловко вильнув задом, и трость просвистела по воздуху. «Вы только что говорили, что чай холодный!» — язвительно заметила Софи. Размахивая тростью, графиня растянула себе кисть, что разозлило ее пуще прежнего: «Паршивка, нарочно наступила на бедного Микки, а теперь паинькой прикидываешься? Мерзавка! Иди сюда, говорю!»

«Чтоб вы меня отдубасили? Ни за что!»

Графиня с трудом поднялась на ноги и снова замахнулась, но Софи, резво отскочив на безопасное расстояние, высунула язык: «Ничего ты со мной не сделаешь, старая безмозглая ворона!»

Оттилия де Фламанж тяжело дышала: «Ты уволена! Пошла вон — немедленно!»

Софи гордо отошла на пару шагов, повернулась и задрала юбки, демонстрируя графине обширные ягодицы, после чего торжествующе удалилась.

Уэйнесс стояла в стороне — шокированная, встревоженная, готовая расхохотаться. Теперь она осторожно приблизилась, подняла поднос, чайник и чашку и поставила их на стол. Графиня уставилась на нее: «Еще тебя здесь не хватало! Ступай восвояси!»

«Как вам будет угодно — но вы согласились меня принять, и я пришла в назначенное время».

«Хмф! — графиня снова устроилась в кресле. — И ты, конечно, чего-то от меня хочешь, как все они!»

Уэйнесс понимала, что обстоятельства не сулили ничего хорошего: «Мне очень жаль, что вы расстроились. Может быть, мне следует вернуться, когда вы отдохнете?»

«Отдохну? Не мне нужно отдыхать, а бедному маленькому Микки — у него теперь хвост болит. Микки, ты где?»

Уэйнесс заглянула под кресло: «По-моему, он чувствует себя неплохо».

«Тогда по крайней мере об этом можно не беспокоиться, — графиня Оттилия холодно разглядывала посетительницу глазами, окруженными многочисленными складками потемневшей кожи, как у черепахи. — Ну, раз уж ты здесь, что тебе нужно? Кажется, барон Стам упомянул о какой-то ботанике?»

«Совершенно верно. Граф Рауль, как вы знаете, был известным специалистом в этой области, и некоторые его открытия еще не документированы в той мере, в какой они этого заслуживают. С вашего разрешения, я хотела бы просмотреть его бумаги. Постараюсь не причинять вам никаких неудобств».

Графиня Оттилия плотно сжала губы: «Граф Рауль тратил безумные деньги на всякую дрянь — в том числе на ботанику. Изобретал тысячи способов не оставить мне ни гроша. Его называли филантропом, а на самом деле он был просто идиот!»

«Вы преувеличиваете!» — Уэйнесс была снова шокирована.

Графиня постучала тростью по траве: «Так я считаю. Ты не согласна?»

«Я еще не составила никакого мнения, однако…»

«Нам вечно не давали покоя всевозможные прихлебатели и просители. Каждый день их становилось все больше, и все они скалили зубы и подобострастно ухмылялись. А хуже всех Общество натуралистов».

«Общество натуралистов?»

«Именно! Слышать про них не хочу: попрошайки, воры, паразиты! Ни стыда, ни совести — спасу от них не было! То этого им не хватало, то другое им подавай — и так каждый день. Потрясающая наглость! Рауль им потакал, так они раскатали губу и решили отгрохать себе роскошный дворец на наших наследных землях, представляешь?»

«Что вы говорите? — отозвалась Уэйнесс, чувствуя себя последней предательницей и лживой ханжой. — Невероятно!»

«Я-то им показала, где раки зимуют! Ничего они от меня не получат!»

Набравшись смелости, Уэйнесс задумчиво произнесла: «Граф Рауль проводил весьма любопытные исследования, пользуясь данными Общества натуралистов. Не осталось ли у вас каких-нибудь его бумаг, относящихся к Обществу?»

«Ничего такого у меня нет! Разве я не объяснила, что это за люди? Все их бумажки я приказала сложить в коробки и послать кому-нибудь, кто никогда мне не будет напоминать об этом сумасшедшем разорении!»

Уэйнесс вежливо улыбнулась, пытаясь изобразить сочувствие. Беседа складывалась явно неудачно: «Мои розыски ничего вам не будут стоить, но могли бы способствовать укреплению научной репутации графа».

Графиня Оттилия презрительно хмыкнула: «Репутация? Кому какое дело до репутации? Я и о своей репутации не беспокоюсь, а тем более о репутации Рауля!»

Уэйнесс не сдавалась: «И все же, в академических кругах к работам графа относятся с большим почтением. Не подлежит сомнению, что его достижения были бы невозможны без вашей поддержки».

«Не подлежит».

«Может быть, вы разрешили бы мне посвятить мою диссертацию графу и графине де Фламанж?»

«Если ты за этим пришла — посвящай что угодно кому угодно. А теперь оставь меня в покое».

Уэйнесс пропустила последнее замечание мимо ушей: «Граф Рауль, насколько мне известно, вел подробную перепись своих коллекций и приобретений, а также документировал результаты исследований?»

«Само собой. Он был человек исключительно аккуратный — этого у него не отнимешь».

«Я хотела бы просмотреть его записи, чтобы уточнить несколько вопросов, вызывающих разногласия».

«Невозможно. Все его вещи теперь под замком».

Уэйнесс не ожидала ничего, кроме отказа: «Это способствовало бы научному прогрессу — и существенно помогло бы продвижению моей профессиональной карьеры. Уверяю вас, мои розыски не причинят вам никакого беспокойства».

Графиня Оттилия ударила тростью по газону: «Довольно! Убирайся сейчас же! Ты знаешь, куда идти!»

Уэйнесс колебалась, не готовая признать столь унизительное поражение: «Не могу ли я вернуться, когда вы будете чувствовать себя лучше?»

Графиня Оттилия встала и выпрямилась во весь рост — вблизи она оказалась значительно выше, чем предполагала Уэйнесс: «Ты не слышала, что тебе сказали? Не желаю, чтобы вокруг меня шпионили, чтобы у меня все разнюхивали и высматривали, чтобы мои вещи перебирали жадными пальцами!»

Уэйнесс отвернулась и в бешенстве направилась к выходу.

Наступил полдень. Уэйнесс стояла у дороги за воротами аллеи, ведущей к Темному Породу, и ждала автобуса, который, если верить расписанию, должен был проезжать мимо каждый час. Автобус, однако, не появлялся; тишину нарушало только жужжание насекомых.

Уэйнесс присела на каменную скамью. Ситуация складывалась примерно так, как она ожидала; тем не менее, она чувствовала опустошение и подавленность.

Что теперь? Уэйнесс заставила себя сосредоточиться. Она рассмотрела несколько возможностей — но все они представлялись практически нецелесообразными, незаконными, безнравственными или слишком опасными. Ни один из вариантов — в том числе предусматривавших похищение одной или нескольких собачек — ее не устраивал.

По проезду из Темного Порода спустилась с двумя набитыми до отказа чемоданами Софи, уволенная горничная. Взглянув на Уэйнесс, она сказала: «А вот и вы! Чем кончилась ваша аудиенция?»

«Ничем».

«Я же вам говорила! Можно было и не терять время, — Софи поставила чемоданы на землю и уселась на скамью рядом с Уэйнесс. — Я тоже с ней покончила — навсегда и бесповоротно. Довольно с меня этой старой змеи, ее ругательств и тумаков!»

«У нее очень непостоянный характер», — уныло подтвердила Уэйнесс.

«О, характер-то у нее вполне постоянный, — возразила Софи. — Он у нее всегда отвратительный. Кроме того, она скряга, каких мало. Платит как можно меньше и хочет, чтобы ее ублажали каждую минуту. Неудивительно, что в Темном Породе прислуга не задерживается».

«У нее много прислуги?»

«Судите сами — господин Ленк и госпожа Ленк, повар и судомойка, четыре горничных, лакей — он же шофер, два садовника и посыльный. Господин Ленк заботится о том, чтобы всех хорошо кормили и никто не надрывался, это невозможно отрицать. Временами он, скажем так, слишком много себе позволяет, но достаточно намекнуть его жене, и та задает ему такую трепку, что на него смотреть жалко. Но Ленк на удивление резвый любезник; приходится постоянно следить за тем, чтобы он не зажал тебя где-нибудь в темном углу, а то потом уже не вырвешься».

«Таким образом, мир и благоденствие в Темном Породе поддерживаются господином Ленком?»

«Он делает все, что может, по крайней мере. С ним достаточно легко иметь дело, он не злопамятен».

«А это правда, что в замке водятся призраки?»

«Сложный вопрос. Каждый, кому казалось, что он их слышал, утверждает, что он их слышал — вы понимаете, что я имею в виду. Лично я ни за что не хотела бы оказаться поблизости от Северной башни в полнолуние».

«А что говорит о призраках графиня Оттилия?»

«По ее словам, именно призраки вытолкнули графа Рауля из окна — вполне возможно. Кому это знать, как не ей!»

«Да уж, больше некому».

Старый двухэтажный автобус наконец приехал, и обе изгнанницы прибыли в Тзем. Уэйнесс сразу направилась к телефонной будке в гостинице «Железная свинья» и позвонила в Темный Пород. На экране появилось холеное и учтивое лицо еще не слишком пожилого человека, пухлощекого, с редкими черными волосами, сонливо полуопущенными веками и щегольскими маленькими усиками.

«Я имею честь говорить с господином Ленком?» — спросила Уэйнесс.

Ленк бросил на собеседницу одобрительный оценивающий взгляд и пригладил усики: «Так точно! Густав Ленк к вашим услугам. Чем могу быть полезен? Будьте уверены, я сделаю все, что от меня зависит!»

«Все очень просто, господин Ленк. Я говорила с Софи, только что уволившейся из Темного Порода».

«К сожалению, нам пришлось с ней расстаться».

«Если вакансия еще открыта, я хотела бы занять ее место».

«Мы еще никого не нашли — и даже не искали. Софи покинула нас, скажем так, скоропалительно, и я до сих пор не успел заняться этим вопросом, — мажордом прокашлялся, рассмотрел Уэйнесс повнимательнее и явно заинтересовался. — У вас есть соответствующий опыт?»

«Не слишком большой, но я уверена, что с вашей помощью как-нибудь справлюсь».

«Как правило, этого было бы достаточно, — осторожно произнес Ленк, — но если Софи поделилась с вами своими впечатлениями...»

«Она не преминула это сделать, и в самых красочных выражениях».

«Тогда вы понимаете, наверное, что основная трудность состоит не в исполнении обязанностей как таковых, а в том, что касается графини Оттилии и ее собак».

«Я это прекрасно понимаю, господин Ленк».

«Должен подчеркнуть также тот факт, что заработная плата невелика. Сначала вы будете получать двадцать сольдо в неделю. Но вам будет выдано форменное платье, и его стоимость, а также расходы на пропитание, из оклада не вычитаются. Я мог бы также отметить, что персонал замка работает в атмосфере взаимопомощи — все мы понимаем, что с графиней трудно иметь дело. Тем не менее, нам приходится иметь с ней дело постоянно, так как графиня обеспечивает наше трудоустройство».

«Разумеется, господин Ленк».

«Вы ничего не имеете против собак?»

«В принципе — ничего», — пожала плечами Уэйнесс.

Ленк кивнул: «В таком случае вы можете приехать сегодня же, и мы познакомим вас с нашим ежедневным распорядком, не теряя лишнего времени. Позвольте узнать, как вас зовут?»

«Мария Шмитт», — после некоторой запинки ответила Уэйнесс.

«У кого вы работали раньше?»

«В данный момент у меня нет никаких рекомендаций, господин Ленк».

«Думаю, что в вашем случае мы можем сделать исключение. До скорой встречи!»

Уэйнесс вернулась к себе в номер. Она зачесала волосы назад и туго связала их черной лентой на затылке, после чего внимательно рассмотрела свое отражение в зеркале. Теперь она выглядела не столь юной и неопытной, в ее внешности появилась определенная компетентность.

Переодевшись и собрав кое-какие пожитки, Уэйнесс вышла из гостиницы и снова поехала на автобусе в Темный Пород. Полная недобрых предчувствий и сомнений, она подошла с чемоданом к парадному входу замка.

Ленк оказался выше и внушительнее, чем она ожидала, и вел себя с достоинством, приличествовавшим его положению. Тем не менее, он встретил новую горничную достаточно дружелюбно и отвел ее в комнату для отдыха прислуги, где она представилась госпоже Ленк — дородной женщине с седеющими черными волосами, подстриженными коротко и без прикрас; у жены мажордома были большие сильные руки и решительные строгие манеры.

Супруги Ленк разъяснили новоприбывшей ее обязанности. В целом она должна была обслуживать графиню Оттилию, выполняя ее пожелания и не обращая внимания на сварливые замечания и вспышки раздражительности; в частности, рекомендовалось вовремя уворачиваться от ударов трости. «У нее это что-то вроде нервного тика, — заметил Ленк. — Тем самым она просто дает понять, что чем-то недовольна».

«Тем не менее, ее привычки заслуживают порицания, — возразила госпожа Ленк. — Как-то раз я подобрала журнал, который она уронила — и вдруг, ни с того ни с сего, она огрела меня тростью по спине! Естественно, меня это неприятно удивило, и я поинтересовалась, чем заслужила неодобрение ее светлости. «В следующий раз не попадайся мне под руку!» — ответила она. Я хотела что-то возразить, но графиня снова замахнулась тростью и приказала мне подготовить список моих проступков, оставшихся безнаказанными, и ставить в этом списке галочку каждый раз, когда ее светлость соблаговолит наградить меня синяком».

«Короче говоря, — заключил мажордом, — не зевайте!»

«Пока мы обсуждаем этот вопрос, — продолжила госпожа Ленк, — я хотела бы заметить, что господин Ленк нередко заигрывает с девушками и в некоторых случаях заходит настолько далеко, что забывает о всяких приличиях».

Ленк отделался галантным жестом: «Дорогая, ты преувеличиваешь. Бедная Мария испугается и будет от меня прятаться».

«Умение прятаться ей не помешает», — сухо возразила госпожа Ленк и доверительно обратилась к Уэйнесс: «Если Густав забудется и начнет слишком много себе позволять, шепните ему на ухо пару слов: «ад кромешный»».

«Ад кромешный? Не совсем понимаю…»

«Именно так! А если Ленк не отступится, услышав это предупреждение, я ему подробно объясню, что это значит».

Мажордом неловко усмехнулся: «Госпожа Ленк, конечно, шутит. В Темном Породе мы работаем в атмосфере мира и согласия, стараясь помогать друг другу по мере возможности. Скандалы, которые устраивает графиня, разумеется, нарушают спокойствие. Ни в коем случае не следует ей перечить, какую бы чепуху она не молола, и никогда не пренебрегайте ее собаками — убирайте дерьмо этих маленьких монстров радостно и весело, как будто это доставляет вам удовольствие».

«Постараюсь», — пообещала Уэйнесс.

Госпожа Ленк облачила новую горничную в форменное черное платье с белым передником и белым кружевным чепцом с напоминающими крылышки полями, торчащими над ушами. Посмотрев на себя в зеркало, Уэйнесс слегка успокоилась — теперь графиня Оттилия ни за что не узнала бы в ней беспардонную студентку Уэйнесс Тамм.

Супруга мажордома провела ее по всем помещениям замка, за исключением Северной башни: «Там ничего нет, кроме бестелесных духов — так, по крайней мере, говорят. Сама я никогда не видела никаких призраков, хотя время от времени оттуда действительно доносятся странные звуки; башня давно заброшена, и там, наверное, поселились белки и летучие мыши. Так или иначе, не беспокойтесь по поводу Северной башни, там нечего делать. Здесь у нас библиотека. Двойные двери ведут в бывший кабинет графа Рауля — он иногда еще используется, но редко, и двери обычно закрыты на замок. А вот и графиня. Пойдемте, я вас представлю».

Графиня Оттилия, сидевшая в большом мягком кресле, ограничилась тем, что бросила на новую горничную один презрительный взгляд: «Мария — так, что ли? Очень хорошо! Можешь рассчитывать на мои щедрость и великодушие — пожалуй даже чрезмерные, так как твоей предшественнице я позволила не на шутку распуститься. Мои потребности немногочисленны. Я в преклонном возрасте и не могу сама ходить за своими вещами, тебе придется их приносить и уносить — следовательно, тебе нужно знать, где что лежит. Заведенный порядок у нас практически не меняется, только по субботам я играю в карты, а первого числа каждого месяца езжу в Драцены за покупками. Ты быстро всему научишься, это нетрудно. А теперь познакомься с моими маленькими друзьями, без них я не могу жить. Тут у нас Часк, Портер, Микки и Топ, — графиня поочередно указывала дрожащим кривым пальцем на каждого из питомцев. — А здесь Сэмми, он как раз чешется за ухом, и Димпкин, а также… Фотцель! Противный! Ты же знаешь, что нельзя задирать ногу в комнате! Теперь Марии придется за тобой убирать. И еще Раффис — он спрятался под диваном». Графиня откинулась на спинку кресла: «Мария, повтори их имена — хочу убедиться в том, что ты их запомнила».

«Гм! — сказала Уэйнесс и тоже стала указывать пальцем. — Это Микки, а это Фотцель, напустивший лужу — его я уже не забуду. Раффис под диваном. Пегий сорванец — это, насколько понимаю, Часк, а за ухом все время чешется Сэмми. Других я еще не запомнила».

«Для первого раза неплохо, — одобрила графиня. — Хотя ты не обратила достаточного внимания на Портера, Топа и Димпкина — все они достойны всяческого уважения и отличаются неповторимой индивидуальностью».

«Не сомневаюсь, — заявила Уэйнесс. — Госпожа Ленк, если вы покажете мне, где взять ведро и тряпку, я сейчас же подотру эту лужу».

«В случае мелкой неприятности лучше всего пользоваться губкой, — ответила супруга мажордома. — Все необходимое находится в шкафу».

Так Уэйнесс начала карьеру горничной. Несмотря на однообразие ежедневного расписания, каждый день происходило что-нибудь новое. Утром, в восемь часов, Уэйнесс заходила в спальню графини Оттилии, чтобы разжечь огонь в камине — несмотря на то, что отопление замка достаточно эффективно обеспечивалось эрготермическими системами. Графиня спала в огромной старой кровати, окруженная дюжиной больших пуховых подушек в розовых, голубых и желтых шелковых наволочках. Собаки спали на мягких матрасиках в коробках, установленных вдоль стены, причем то одна, то другая время от времени решала попробовать, не будет ли удобнее устроиться на чужом месте, что неизменно приводило к шумным конфликтам.

Затем Уэйнесс должна была раздвинуть шторы — графиня требовала, чтобы на ночь их плотно закрывали, не допуская никакого проникновения света в спальню снаружи; ее особенно раздражали проблески лунных лучей. После этого Уэйнесс помогала графине занять сидячее положение, опираясь на подушки — этот процесс сопровождался проклятиями, бранью и громкими жалобами: «Мария! Разве нельзя быть осторожнее? Таскаешь меня туда-сюда, так что у меня теперь все болит! Я не железная и даже не деревянная! Что ты делаешь? Ты же знаешь, мне так неудобно! Подвинь эту желтую подушку пониже мне под спину. А! Наконец ты догадалась. Принеси мне чаю. С собаками все в порядке?»

«Собаки здоровы и процветают, ваша светлость. Димпкин, как обычно, мочится в углу. Кажется, Часк поссорился с Портером».

«Это пройдет. Так принеси мне чаю — что ты стоишь, как чучело?»

«Сию минуту, ваша светлость».

Разместив поднос с чаем на постельной подставке и сообщив графине, какая нынче погода, Уэйнесс вызывала звонком лакея Фоско, уводившего собак на задний двор, где их кормили и где они могли опорожнить мочевые пузыри и кишки.

Мало-помалу Уэйнесс помогала графине мыться и одеваться — опять же под непрерывный аккомпанемент жалоб, угроз и обвинений, которые Уэйнесс практически игнорировала. Когда графиня садилась, наконец, за стол, Уэйнесс оповещала звонком о необходимости подать завтрак, доставляемый кухонным лифтом.

Пока графиня поглощала завтрак, она диктовала расписание предстоящего дня.

В десять часов утра графиня Оттилия спускалась, пользуясь лифтом, на первый этаж и обычно направлялась в библиотеку. Там она просматривала почту и пару журналов, а также выслушивала отчет Фоско, к тому времени уже покормившему и причесавшему собак. Фоско вынужден был предоставлять подробнейшую информацию о состоянии собачьего здоровья и собачьей психики, останавливаясь на последних причудах и предпочтениях каждого зубастого любимчика; обсуждение собак часто затягивалось. Фоско никогда не проявлял нетерпения, что вполне понятно, так как его обязанности ограничивались кормлением и выгуливанием собак — если не считать вождения автомобиля в редких случаях, когда графиня отправлялась в ближайший город.

В это время, пока графиня ее не вызывала, Уэйнесс могла устроить перерыв. Как правило она проводила время в комнате для отдыха прислуги, сплетничая и закусывая с другими горничными и госпожой Ленк; иногда в этих посиделках участвовал и мажордом.

Графиня обычно вызывала ее звонком примерно в одиннадцать часов. Если снаружи было прохладно, ветрено или дождливо, графиня оставалась у камина в библиотеке. Если был ясный погожий день, графиня приказывала открыть остекленные двери библиотеки, выходила на террасу и спускалась на лужайку.

В зависимости от настроения — а Уэйнесс скоро поняла, что настроение хозяйки замка было гораздо изменчивее погоды — графиня могла направиться к столику, стоявшему метрах в пятидесяти от террасы, и устроиться в кресле, изобразив из себя нечто вроде островка из розовых оборок, белых кружев и лавандовых шалей, окруженного зеленым океаном аккуратно подстриженной травы. В другие дни она садилась на самоходную электрическую тележку и разъезжала по обширной лужайке в сопровождении вереницы собак. Самые резвые собаки бежали впереди, а самые толстые и старые пыхтели в арьергарде. Затем Уэйнесс должна была погрузить складной столик, стул и солнцезащитный зонт на другую тележку, установить их в месте, выбранном графиней, и подать туда чай.

Как правило, Оттилия де Фламанж предпочитала пить чай в обществе собак, а Уэйнесс возвращалась в библиотеку и ждала вызова графини, о котором ее оповещало жужжание зуммера в наручном браслете.

Однажды, когда графиня отпустила ее в библиотеку, Уэйнесс прошлась в сторону Северной башни — там она еще ни разу не бывала. За темно-зеленой изгородью из подстриженного тиса она увидела небольшое кладбище с двадцатью или тридцатью маленькими могильными плитами. На некоторых плитах красовались глубоко вырезанные надписи; на других были закреплены бронзовые дощечки, выполнявшие ту же функцию. В пяти-шести случаях на могилах были установлены мраморные статуи собачек, а в промежутках между могилами росли лилии и лиловые пучки гелиотропов. Уэйнесс сразу потеряла всякий интерес к этому уголку парка и быстро вернулась в библиотеку, чтобы ждать вызова графини. Проходя мимо, она всегда проверяла, закрыты ли двери в кабинет графа — но они всегда были закрыты, и Уэйнесс каждый раз ощущала укол нетерпения. Время шло, но она никак не могла контролировать события.

Уэйнесс скоро узнала, где хранились ключи от кабинета. Один висел в связке, принадлежавшей Ленку, а другой — в такой же связке, находившейся в распоряжении графини. Уэйнесс внимательно следила за местонахождением ключей. Днем графиня обычно брала связку с собой, но иногда забывала их там, где сидела. В таких случаях ключи считались потерянными, и графиня разражалась хриплыми возгласами до тех пор, пока их не приносили.

По ночам ключи графини хранились в ящике секретера, рядом с кроватью.

Однажды, когда уже наступила ночь и графиня храпела среди нагромождения пуховых подушек, Уэйнесс тихонько прокралась в ее спальню и приблизилась к секретеру, едва заметному в тусклом зареве ночника. Она уже начала открывать ящик секретера, когда раздраженно проснулся и начал тявкать несносный пес по имени Топ; к нему тут же присоединились хвостатые обитатели остальных коробок. Уэйнесс успела выбежать из спальни, прежде чем графиня приподнялась, чтобы узнать, почему собаки устроили шум. Остановившись перевести дыхание в соседней комнате, Уэйнесс слышала хриплый голос графини: «Тихо, паразиты брехливые! У одного забурчит в животе, и все устраивают концерт! Спать, всем спать!»

Не осмеливаясь повторить свою попытку, Уэйнесс тоже пошла спать.

Через два дня лакей Фоско уволился по собственному желанию. Мажордом попробовал взвалить его обязанности на Уэйнесс, но она заявила, что у нее и так едва хватает времени; тогда господин Ленк предложил уход за собаками горничной Филлис, но столкнулся с еще более энергичными возражениями: «По мне, так пусть они обрастают шерстью, пока не задохнутся! Занимайтесь этим сами, уважаемый господин Ленк!»

Ленк с отвращением кормил и причесывал собак пару дней, после чего нашел нового лакея — смазливого юношу по имени Баро, приступившего к работе без всякого энтузиазма.

В первое время Ленк вел себя по отношению к Уэйнесс безукоризненно, хотя выражался несколько напыщенно, с преувеличенной вежливостью. Но с каждым днем он становился все вальяжнее и в конце концов решил проверить реакцию новой служанки, игриво похлопав ее сзади пониже пояса — естественно, с таким видом, как будто он не более чем выражает начальственное одобрение. Уэйнесс понимала, что замыслы мажордома следовало пресечь в зародыше. Она отскочила: «Что вы, господин Ленк! Какие шалости вы себе позволяете!»

«Как же без них, без шалостей? — весело отозвался мажордом. — У тебя такая восхитительная округлая попка, что моя рука не могла не подчиниться естественному порыву».

«В следующий раз следите за руками и не позволяйте им двигаться бесконтрольно».

Ленк вздохнул и пробормотал: «Увы, не только руки, но и весь мой организм бессилен сопротивляться таким порывам. В конечном счете, почему бы сослуживцам не развлекаться понемножку — ведь это никому не мешает. Разве не так?»

«Боюсь, я недостаточно понимаю ход ваших мыслей, — ответила Уэйнесс. — Может быть, нам следует посоветоваться с госпожой Ленк?»

«Вы могли бы обойтись без таких безвкусных замечаний», — Ленк снова вздохнул и отвернулся.

Время от времени, обычно вскоре после полудня, на графиню находила одна из ее «причуд». Лицо ее будто удлинялось и становилось неподвижным; она отказывалась с кем-либо говорить. Когда это случилось в первый раз, в ответ на удивленный взгляд Уэйнесс госпожа Ленк пояснила: «Графиня недовольна устройством Вселенной и размышляет о том, как ее можно было бы исправить».

Нередко, когда случался такой приступ, графиня усаживалась за столиком на лужайке, не обращая внимания на погоду, доставала особую колоду карт и начинала раскладывать нечто вроде хитроумного пасьянса. Снова и снова графиня открывала одну карту за другой, сжимая костлявые кулаки и диковато жестикулируя, с внезапной подозрительностью приглядываясь к уже выложенным комбинациям, шипя и бормоча, оскаливая зубы в ухмылке, выражавшей не то ярость, не то ликование, и не прекращая это занятие до тех пор, пока карты не подчинялись ее воле — или до тех пор, когда она уже не могла ничего разглядеть, потому что лужайка погружалась в сумерки.

Когда в присутствии Уэйнесс у графини начался второй такой приступ, дул холодный ветер, и Уэйнесс вышла на лужайку, чтобы предложить старухе теплый халат — но та отослала ее назад взмахом руки.

Наконец, уже в последних лучах заходящего Солнца, графиня замерла, уставившись на карты; у Уэйнесс не было никакой возможности понять, чем это объяснялось — победой или поражением. Графиня тяжело поднялась на ноги, и связка ключей со звоном упала на траву. Но старуха уже куда-то шагала и ничего не заметила. Уэйнесс подобрала ключи и засунула их в карман юбки. Затем она собрала карты и последовала за графиней.

Оттилия де Фламанж направилась не к жилой части замка, а к Северной башне. Уэйнесс держалась позади, шагах в десяти. Графиня не обращала на нее никакого внимания.

В окружавшем замок саду становилось темно, холодный ветер шумел в кронах высоких сосен на склонах холмов. Становилось ясно, что графиня решила посетить небольшое кладбище у Северной башни. Она прошла через просвет в живой изгороди и стала бродить среди собачьих могил, то и дело останавливаясь и произнося ласковые или подбадривающие фразы. Уэйнесс, ждавшая за изгородью, слышала ее голос: «Давно это было, ох как давно! Но не отчаивайся, мой добрый Сноярд, твоя верность, твоя преданность будут вознаграждены! И твои, Пеппин, в не меньшей степени! Как ты резвился, как ты весело гавкал в свое время! А ты, маленький мой Корли, с мягкой сопливой мордочкой? Я скорблю по тебе каждый день! Но настанет время, и мы снова встретимся! Мирдаль, не скули — я знаю, в могиле темно…»

В полумраке, за стеной подстриженного тиса, Уэйнесс поежилась — ей казалось, что она видит странный сон. Повернувшись, она побежала по темному газону к библиотеке, прижимая рукой карман юбки, чтобы не звенели ключи. Остановившись на террасе, она снова стала ждать.

Через несколько минут она увидела приближающуюся бледную фигуру графини, опиравшейся на трость и шагавшей тяжело и медленно. Графиня проковыляла мимо так, будто горничная была пустым местом, и зашла в библиотеку. Уэйнесс последовала за ней.

Вечер тянулся бесконечно. Пока графиня ужинала, Уэйнесс успела украдкой рассмотреть ключи и к своему облегчению обнаружила, что каждый помечен биркой. Среди них был и ключ с биркой «Кабинет» — тот самый, который она так долго хотела заполучить! Поразмышляв пару секунд, она направилась в кладовую, где на старом верстаке хранились кое-какие инструменты и утварь — там она раньше заметила ящик со старыми ключами. Порывшись в ящике, она нашла ключ, во многом походивший на ключ от кабинета, и засунула его в карман.

Дверной проем заслонила тень! Уэйнесс испуганно обернулась. Перед ней был Баро, новый лакей — крепко сложенный юноша, черноволосый, с выразительными золотисто-карими глазами и совершенно правильными чертами лица. Он вел себя уверенно, но в разговорах ограничивался полушутливыми малозначительными замечаниями. Уэйнесс не могла не признать исключительную красоту его внешности, но считала его тщеславным и скользким субъектом, стараясь держаться от него подальше. Баро не преминул заметить ее отношение и, по-видимому, считал его вызовом своему самолюбию. Поэтому он стал предпринимать ненавязчивые, как бы случайные попытки сближения с ней, которых Уэйнесс так же ненавязчиво и как бы случайно избегала. Но теперь Баро стоял лицом к лицу с ней в тесной кладовой. «Мария, принцесса радости и красоты! — сказал он. — Почему ты прячешься в чулане?»

Уэйнесс удержалась от язвительного ответа, готового сорваться с языка, и ограничилась простым объяснением: «Мне нужно найти бечевку».

«Вот он, моток бечевки, на полке», — протянув руку мимо нее, Баро опустил другую руку ей на плечо и прижался к ней всем телом так, что она почувствовала его животную теплоту. Уэйнесс заметила, что от лакея исходил приятный свежий запах, нечто вроде смеси ароматов папоротника, фиалки и каких-то незнакомых инопланетных эссенций.

«Ты приятно пахнешь, но я тороплюсь», — скороговоркой выпалила Уэйнесс, проскользнула под рукой лакея и выскочила из кладовой в кухню. Баро последовал за ней, спокойно улыбаясь.

Уэйнесс вернулась в комнату для отдыха прислуги и присела, раздраженная и взволнованная. Соприкосновение с телом Баро вызвало в ней ответное влечение — но в то же время невидимые щупальца подсознания сжимали ей сердце страхом и отвращением. В помещение зашел Баро. Уэйнесс встревожилась и взяла журнал. Баро уселся рядом с ней — Уэйнесс даже голову не повернула.

«Я тебе нравлюсь?» — мягко спросил Баро.

Уэйнесс смерила его безразличным взглядом, помолчала несколько секунд и сказала: «Этот вопрос меня до сих пор не интересовал, господин Баро. Думаю, он меня не будет интересовать и в дальнейшем».

«Ух! — Баро издал такой звук, будто его ударили в солнечное сплетение. — Черт возьми, ты умеешь себя держать!»

Перелистывая журнал, Уэйнесс не удостоила его ответом.

Баро тихо рассмеялся: «Если бы ты хоть немного расслабилась, ты поняла бы, что я не такой уж плохой парень».

Уэйнесс снова смерила его безразличным взглядом, встала и пересела на свободное место рядом с госпожой Ленк, но в этот момент прожужжал зуммер ее браслета. «Вам пора идти, — заметила супруга мажордома. — Ее светлость желает играть в мяч… Ого! Ливень расшумелся не на шутку! Нужно сказать Густаву, чтобы подложил дров в камины».

Графиня оставалась в библиотеке, вместе с собаками. Снаружи ливень, гонимый ветром, обрушивался на террасу и лужайку — когда сверкали молнии, на мгновение можно было заметить завесы капель воды, блестящие на фоне черного неба.

Игра в мяч заключалась в том, что графиня бросала мяч, а собаки бросались за ним вдогонку, повизгивая, рыча и огрызаясь. Уэйнесс должна была извлекать мяч из пасти животного, схватившего игрушку или отнявшего ее у соперников, и возвращать этот слюнявый приз графине.

Минут через десять графиня устала бросать мяч, но настояла на том, чтобы Уэйнесс продолжала игру самостоятельно.

Наконец внимание графини отвлеклось, она задремала. Уэйнесс, стоявшая за креслом старухи, воспользовалась этой возможностью, чтобы отделить от связки ключ к замку кабинета и заменить его ключом, найденным в кладовой. Она не забыла повесить на ключ из кладовой бирку с надписью «Кабинет». Связку ключей она спрятала в большом горшке комнатного растения, в углу гостиной. После этого она направилась в кухню, чтобы приготовить зелье, которое Оттилия де Фламанж каждый вечер принимала перед сном: пренеприятнейшую смесь сырого яйца, пахты и вишневой настойки с добавлением лечебных порошков.

Графиня скоро проснулась в самом брюзгливом расположении. Нахмурившись, она с подозрением уставилась на Уэйнесс: «Где ты была? Ты не должна уходить! Я собиралась тебя вызвать!»

«Готовила микстуру, ваша светлость».

«Хм. Ладно, давай ее сюда. Удивительно, как ты умеешь порхать туда-сюда, за тобой не уследишь! — графиня залпом выпила снадобье, но ее настроение не исправилось. — Ну вот, опять пора спать. Сегодня я снова преодолела все препятствия, несмотря ни на что! Старость — не радость, особенно если ты в своем уме, все помнишь, замечаешь и понимаешь».

«Да, ваша светлость».

«Отовсюду тянутся алчные руки, лезут воровские пальчики! Со всех сторон сверкают хищные глаза, как у зверей, окруживших костер одинокого путника! Я веду жестокую, беспощадную войну; жадность и соблазн — мои вечные враги!»

«Ваша светлость отличается исключительной силой характера».

«Так оно и есть!» — хватаясь за ручки кресла, старуха пыталась подняться на ноги. Уэйнесс подбежала, чтобы помочь, но графиня сердито отмахнулась и плюхнулась обратно в кресло: «Отстань! Я еще не инвалид, что бы ни говорили у меня за спиной!»

«Я никогда так не говорила, ваша светлость».

«Так или иначе, когда-нибудь я умру — и что потом? Кто знает?» Графиня проницательно взглянула на Уэйнесс: «Ты слышала призраков Северной башни?»

Уэйнесс покачала головой: «Мне лучше ничего не знать о таких вещах, ваша светлость».

«Даже так? Что ж, больше мне нечего сказать. Пора в постель. Так помоги же мне подняться и побереги мою бедную спину! Когда меня дергают то туда, то сюда, я ужасно страдаю».

Во время выполнения сложного ритуала отхода ко сну графиня обнаружила отсутствие ключей: «А! Тысяча чертей, чтоб вас всех выворотило наизнанку! Почему на мою голову валятся все беды этого прогнившего мира? Мария, где мои ключи?»

«Там, где ваша светлость их хранит, надо полагать».

«Нет, нет! Я их потеряла! Они остались на лужайке, где любой вор может придти и взять их ночью! Сейчас же позови Ленка!»

Мажордому сообщили о пропаже ключей. «Подозреваю, что оставила их на газоне, — сказала ему графиня. — Сию минуту принесите их сюда!»

«В темноте? Под дождем? Там льет, как из ведра! Ваша светлость, давайте будем практичны».

Оттилия де Фламанж затряслась от ярости и принялась колотить тростью по полу: «Кто решает, что практично в Темном Породе, а что нет? Я — больше никто! Не заблуждайтесь на этот счет! Я преподала эту истину многим персонам поважнее вас!»

Ленк внезапно наклонил голову набок и прислушался, одновременно подняв руку.

«Что такое? Что вы слышите?» — вскричала графиня.

«Не знаю, ваша светлость. Может быть, это завывают души умерших».

«Призраки? Мария, ты что-нибудь слышала?»

«Что-то слышала. Но это могла быть одна из собак».

«Конечно! Так и есть! Теперь я тоже слышу — это бедняга Портер, он простудился».

Ленк поклонился: «Вам лучше судить, ваша светлость».

«А мои ключи?»

«Мы найдем их утром — когда их легко будет найти». Мажордом снова отвесил поклон и удалился. Графиня долго ворчала, но в конце концов легла в постель. Сегодня она была необычно придирчива, и Уэйнесс пришлось менять и переставлять пуховые подушки раз двенадцать, прежде чем графиня устала наконец играть в эту игру и заснула.

Уэйнесс вернулась в свою комнату. Она сняла белый передник и надела шлепанцы с мягкими подошвами вместо обычных туфель. В карман она засунула карандаш, бумагу и миниатюрный электрический фонарик.

В полночь она вышла из комнаты. В замке было тихо. Уэйнесс постояла несколько секунд в нерешительности, после чего набралась смелости, спустилась по лестнице и снова остановилась, прислушиваясь.

Ни звука.

Уэйнесс прошла через библиотеку к дверям кабинета, вставила ключ в замочную скважину и повернула его. Створки приоткрылись с легким скрипом. Уэйнесс внимательно рассмотрела замок, убедившись в том, что сможет открыть его изнутри. В данном случае опасность разделить судьбу господина Баффумса ей не угрожала. Уэйнесс проскользнула в кабинет и закрыла двери на замок. Вынув фонарик, она постаралась сориентироваться. Середину кабинета занимал большой стол, оборудованный компьютерным экраном и телефоном. За окнами все еще шумел дождь, хотя и не такой сильный, как раньше; небо озарялось частыми голубыми зарницами. В углу на массивной опоре пылился большой глобус Земли. Многочисленные стеллажи вдоль стен, украшенные сверху старинным оружием, были заполнены книгами, редкостями и сувенирами. Уэйнесс просмотрела корешки книг; ни одна из них не напоминала регистрационный журнал, в котором граф Рауль мог вести свои записи и счета. Она сосредоточила внимание на столе. Компьютер явно не использовался много лет и мог не работать.

Уэйнесс села за стол и прикоснулась к переключателю. К ее несказанному облегчению экран засветился; на нем появилась личная эмблема графа Рауля — черный двуглавый орел на голубом шаре с сеткой меридианов и широт.

Уэйнесс занялась поиском файла, в котором граф Рауль хранил интересовавшую ее информацию. Эта задача могла оказаться достаточно простой, если граф относился к компьютерным записям со свойственными ему аккуратностью и вниманием к деталям.

Прошло полчаса. Больше десяти раз Уэйнесс заходила в тупик или ошибалась — но в конце концов она открыла файл, содержавший искомые данные.

Граф Рауль ничего не покупал в «Галереях Гохуна». Кроме того, его коллекция документов Общества натуралистов содержала только те материалы, которые Уэйнесс уже видела в музее «Фунусти». Эти сведения разочаровали Уэйнесс. Она тайно надеялась — настолько тайно, что не признавалась в этом даже себе самой — на то, что в кабинете графа, может быть даже просто в корзине для бумаг на его столе, найдутся и Хартия, и бессрочный договор о передаче права собственности на Кадуол.

Надежда не оправдалась. Граф Рауль приобрел свои материалы у торгового посредника по имени Ксантиф в древнем городе Триесте.

В этот момент Уэйнесс услышала едва уловимый звук — тихий скрежет железа по железу. Вовремя повернув голову, она успела заметить, что ручка двери, выходящей на террасу, вернулась в прежнее положение. Кто-то пытался открыть эту дверь снаружи.

Уэйнесс притворилась, что ничего не замечает. Она заменила имя «Ксантиф» вымышленным именем «Чафф», а вместо Триеста указала Крой, после чего продолжила поиск и убедилась в том, что Ксантиф больше нигде не упоминается. Тем временем Уэйнесс краем глаза наблюдала за окном. Небо разорвалось ослепительной голубой молнией. В мимолетном зареве она увидела силуэт человека, стоявшего снаружи у окна; его руки были приподняты — по-видимому, он держал какой-то инструмент. Уэйнесс не спеша поднялась на ноги и подошла к дверям, ведущим в библиотеку. Снаружи донесся короткий глухой звук, будто что-то упало; за этим звуком последовал торопливый шорох. Уэйнесс поняла, что незнакомец пробежал по террасе, зашел в библиотеку и теперь остановился у дверей кабинета, чтобы перехватить ее, когда она выйдет. Может быть, он решил затолкнуть ее обратно в кабинет и закрыть дверь изнутри — кто знает, что случилось бы после этого?

«Ничего хорошего», — подумала Уэйнесс, и мурашки пробежали у нее по коже.

Она оказалась в ловушке. Она могла открыть дверь на террасу, но тот же человек, несомненно, поймал бы ее снаружи.

Из-за дверей, ведущих в библиотеку, послышался зловещий приглушенный скрежет — незнакомец занялся замком.

Дико озираясь, Уэйнесс искала спасения. Над стеллажами висело музейное оружие — сабли, японские мечи, ятаганы, кинжалы, булавы, двуручные мечи, шпаги, китайские боевые жезлы и стилеты; к сожалению, все эти средства нападения и защиты были накрепко привинчены к стене толстыми железными скобами. И тут Уэйнесс вспомнила о телефоне.

Подбежав к столу, она нажала клавишу внутренней связи.

Через секунду из громкоговорителя послышался голос мажордома — сонный, раздраженный голос, но Уэйнесс он показался прекраснее пения ангелов. «Господин Ленк! — задыхаясь, выдавила она. — Это Мария! Я на лестнице! Я слышу какой-то шум в библиотеке! Приходите скорее, пока графиня не проснулась».

«А? Да-да! Не беспокойте ее ни в коем случае! В библиотеке, вы говорите?»

«Кажется, это грабитель — возьмите пистолет!»

Уэйнесс подошла к дверям, ведущим в библиотеку, и прислушалась. Снаружи стало тихо. Взломщик — кто бы он ни был — решил убраться подобру-поздорову.

В библиотеке послышались шаги и голос Ленка: «Что происходит?»

Уэйнесс приоткрыла створку и посмотрела в щель. Ленк, с пистолетом в руке, подошел к застекленной двери библиотеки, выходившей наружу, и смотрел на террасу. Уэйнесс выскользнула из кабинета. Когда Ленк обернулся, она уже стояла в проеме, ведущем из коридора в библиотеку. «Опасности больше нет, — заверил ее мажордом. — Несмотря на все мои усилия, грабитель скрылся. Он уронил, однако, сверло. Очень странный случай».

«Может быть, лучше не говорить об этом графине? — предложила Уэйнесс. — Она будет без конца беспокоиться, причем совершенно бесполезно, и всем испортит жизнь».

«Верно! — сказал не на шутку встревоженный Ленк. — Графиня будет вечно вспоминать о потерянных ключах и обвинит нас в том, что мы отдали ее на расправу грабителям, не выполнив указания сразу».

«Тогда я ничего не скажу».

«Правильно! Что было нужно этому негодяю, хотел бы я знать?»

«После того, как он увидел вас с пистолетом, он не вернется — это уж точно! Ой, по-моему, сюда идет госпожа Ленк! Объясните ей, что случилось, а то она невесть что подумает».

«На этот раз нам ничего не грозит, — криво усмехнулся мажордом. — Она слышала, как вы звонили по телефону. Кстати, как вам удалось не разбудить графиню, когда вы звонили?»

«Я говорила тихо, вы же помните. А она храпит громче раскатов грома. Так что никакой проблемы не было».

«Разумеется, разумеется. Может быть, следовало бы позвонить Баро... чтобы удостовериться в его местопребывании, так сказать».

«Может быть. Но чем меньше мы распространяемся об этой истории, тем лучше».

Наутро все шло своим чередом. При первой возможности Уэйнесс достала связку ключей из цветочного горшка, заменила поддельный ключ настоящим и вышла на лужайку. Через десять минут она торжествующе вернулась с ключами.

Графиня Оттилия не слишком обрадовалась: «Ты должна была это сделать вчера вечером, чтобы я не беспокоилась всю ночь. Я глаз не сомкнула!»

Пока Баро был занят причесыванием собак, Уэйнесс покинула Темный Пород. Она доехала на автобусе в Тзем и позвонила Ленку из будки в гостинице «Железная свинья». Когда мажордом увидел ее на экране, у него слегка отвисла челюсть: «Мария? Где вы и что вы делаете?»

«Господин Ленк, это сложный вопрос. Прошу прощения за то, что я внезапно оставила службу, но мне передали срочное сообщение, и я не могла задерживаться ни на минуту. Я звоню вам для того, чтобы попрощаться. Пожалуйста, передайте мои глубочайшие извинения графине».

«Но у нее будет сердечный приступ! Она привыкла на вас полагаться — так же, как и весь ее персонал!»

«Очень сожалею, господин Ленк. Уже подъезжает автобус — мне пора!»

Глава 7

В двухэтажном автобусе Уэйнесс доехала до Драцен; насколько она могла судить, за ней никто не увязался. В Драценах она пересела в вагон поезда на магнитной подушке, и тот с быстро помчался на запад.

Ближе к вечеру поезд, следовавшей по магистральной линии, пересекавшей весь континент и кончавшейся только в Амбеле, остановился на пересадочной станции в Пагнице. Уэйнесс притворилась, что не замечает остановку, а затем, в самый последний момент, спрыгнула на платформу станции. Несколько секунд она ждала, не выскочит ли кто-нибудь другой из поезда перед тем, как закроются двери, но на перроне больше никто не появился — в частности, не было видно коренастого человека с пышными черными усами на бледной физиономии.

Уэйнесс остановилась на ночь в гостинице «Триречье». Из номера она позвонила Пири Тамму.

Владелец усадьбы «Попутные ветры» сердечно отозвался на вызов: «Ага, Уэйнесс! Рад тебя слышать! Откуда ты звонишь?»

«В данный момент я в Кастенге, но завтра же еду в Историческую библиотеку в Модри. Оттуда я снова позвоню, как только будет возможность».

«Хорошо, не буду тебя задерживать. До завтра!»

Через полчаса Уэйнесс снова связалась с Пири Таммом, на сей раз ожидавшим ее звонка в банке Иссенжа.

Секретаря Общества натуралистов не радовала необходимость конспирации: «Никогда не думал, что настанет день, когда я не буду доверять своему телефону! Это чертовски неприятно!»

«Я вас понимаю, дядюшка Пири. Простите меня за то, что я причиняю вам столько хлопот».

Пири Тамм успокоительно поднял руку: «Какая чепуха, моя дорогая! Ты не причиняешь никаких хлопот. Но неопределенность меня раздражает чрезвычайно! Я нанял специалистов; они проверили всю мою систему связи, но ничего не нашли. Тем не менее, они ничего не гарантируют. По их мнению, способов подслушивать переговоры слишком много, и не все они поддаются обнаружению — так что нам придется принимать меры предосторожности, по крайней мере некоторое время. Итак — чем ты занималась?»

Уэйнесс вкратце изложила события прошедших дней и сообщила, что направляется в Триест: «Там я надеюсь найти Ксантифа, кто бы он ни был».

Пири Тамм издал неопределенно-поощрительный звук, стараясь скрыть свои чувства: «Таким образом, судя по всему, тебе удалось подняться — или спуститься — еще на одну ступеньку лестницы. В том и в другом случае это большое достижение!»

«Надеюсь. Лестница, однако, заколдована: она становится длиннее по мере того, как я приближаюсь к цели — это мне не нравится».

«Гм. Да, пожалуй. Подожди-ка минутку, я загляну в каталог. Мы разыщем этого торговца».

Уэйнесс ждала. Прошла минута, другая. Лицо Пири Тамма снова появилось на экране: «Альцид Ксантиф — так его зовут. Указан только его коммерческий адрес: улица Мальтуса 26, Старый Порт, Триест. Он зарегистрирован как торговец редкостями, снадобьями и талисманами — то есть, в сущности, всем, что попадается под руку».

Уэйнесс записала адрес: «Я хотела бы избавиться от ощущения, что за мной следят».

«Ха! Вполне возможно, что за тобой действительно следят — и этим объясняется твое ощущение».

Уэйнесс невесело рассмеялась: «Я никого не замечаю. Мне просто чудятся, наверное, разные вещи — темные фигуры, отступающие в тени, когда я оборачиваюсь. Может быть, у меня какой-то невроз».

«Не думаю, — нахмурился Пири Тамм. — У тебя есть все основания нервничать».

«Я себе говорю то же самое. Но это мало утешает. Кажется, я предпочла бы, чтобы у меня был невроз, но чтобы мне на самом деле было нечего бояться».

«От слежки с применением некоторых методов трудно избавиться, — заметил Пири Тамм. — Микроскопический передатчик может генерировать короткие кодированные сигналы, выдающие твое местонахождение…» Престарелый секретарь Общества натуралистов порекомендовал несколько способов обнаружения и уничтожения шпионской электроники. «Так же как специалисты по телефонной связи, однако, я ничего не могу гарантировать», — закончил он.

«Я сделаю все возможное, — пообещала Уэйнесс. — До свидания, дядюшка Пири».

Вечером Уэйнесс приняла ванну, тщательно вымыла волосы и начисто выскоблила туфли, наплечную сумку и чемодан, чтобы удалить любые следы радиоактивного вещества, которым ее могли пометить. Она выстирала плащ и другую одежду, проверяя, не закреплен ли миниатюрный передатчик где-нибудь под воротником или на подкладке.

Утром она применила все приемы, перечисленные Пири Таммом, и даже некоторые процедуры, изобретенные ею самостоятельно, чтобы исключить всякую возможность незаметной слежки, после чего отправилась в Триест подземным поездом на магнитной подушке.

В полдень она прибыла на центральный вокзал посреди Нового Триеста, к северу от Карсо — одного из немногих оставшихся на Древней Земле районов, где все еще преобладала архитектура в стиле «технической парадигмы», то есть расположенные в шахматном порядке прямоугольные блоки из бетона и стекла, отличавшиеся один от другого только номерами на плоских крышах. Этот стиль был впоследствии отвергнут почти на всей Земле — люди предпочитали менее абстрактные и не столь безжалостно эффективные методы строительства и проектирования.

От центрального вокзала Уэйнесс проехала пятнадцать километров на метро до станции Старый Триест — сооружения из ажурного чугунного литья и матово-зеленого стекла, занимавшего площадь в два гектара, заполненную переходами и пересадочными узлами, рынками, кафетериями и энергично спешащей толпой носильщиков, школьников, бродячих музыкантов, приезжих и уезжающих.

В киоске Уэйнесс купила карту и взяла ее с собой в кафе между прилавками торговок цветами. Закусывая мидиями под ярко-красным соусом, обильно приправленным чесноком и розмарином, она изучала планировку города. На обложке карты красовался следующий эпиграф:

«Желающему познать тайны Старого Триеста — а их немало! — приличествует подходить к ним с почтением и неторопливо, подобно благочестивому причетнику, приближающемуся к алтарю, а не толстяку, плюхающемуся в плавательный бассейн».

— Э. Беллор-Фокстехуде

Уэйнесс развернула карту и подумала в некотором замешательстве, что держит ее вверх ногами. Перевернув карту, она опять ничего не поняла — по-видимому, сначала она держала ее правильно. Повертев карту в руках, она нашла правильное положение, в котором Адриатическое море находилось справа. Несколько минут она разглядывала запутанный лабиринт разноцветных линий и многочисленных символов. Согласно пояснениям на врезке, они обозначали улицы, магистральные и соединительные каналы, второстепенные водные пути, переулки, мосты, специальные пешие переходы, скверы, площади, прогулочные бульвары и важнейшие достопримечательности. Наименования были напечатаны мелким шрифтом над линиями или под ними, причем возникало впечатление, что самым коротким переулкам присвоены самые длинные имена. Уэйнесс озадаченно смотрела то на один участок карты, то на другой, и уже собиралась вернуться к киоску и попросить схему попроще, когда заметила улицу Мальтуса, тянувшуюся параллельно западному берегу канала Бартоло Сеппи в районе Порто-Веккио.

Сложив карту, Уэйнесс осмотрелась по сторонам. В кафе не было коренастого бледного господина с черными усами и никто, по-видимому, не обращал на нее особого внимания. Она как можно незаметнее вышла из кафе, а затем из-под навеса станции, внезапно оказавшись под небом, затянутым серыми тучами; с моря дул пронизывающий холодный ветер.

Уэйнесс задержалась на полминуты, придерживая рукой юбку, норовившую раздуться, как парус, после чего подбежала к веренице такси и выбрала трехколесный автомобиль явно самого распространенного здесь типа. Показав водителю карту, она ткнула пальцем в улицу Мальтуса и объяснила, что хотела бы остановиться в гостинице где-нибудь поблизости. Таксист с уверенностью заявил: «Старый Порт — очаровательный район! Отвезу вас в отель «Сиренуза». Вам он понравится — там удобно и не слишком дорого».

Уэйнесс забралась в машину, и они помчались по Старому Триесту — городу единственному в своем роде, построенному наполовину на узкой косе под каменистыми холмами и наполовину на сваях, вбитых в дно Адриатического моря. Везде виднелась черная вода каналов, омывающая фундаменты домов с высокими узкими фасадами. «Темный, загадочный город», — подумала Уэйнесс.

Трехколесный экипаж то и дело кренился, поворачивая то налево, то направо, и проносился вверх и вниз по горбатым мостикам; они выехали на Далматинскую площадь по улице Кондотьеров и продолжили путь по улице Страда. Уэйнесс не могла проследить маршрут по карте — если водитель добавил два или три лишних километра по счетчику, у нее не было никакой возможности это проверить. Наконец такси свернуло на улицу Северин, пересекло канал Флакко по мосту Фиделиуса и углубилось в район извилистых каналов и зигзагообразных улочек, полузакрытых крышами и балконами всевозможных форм и очертаний, наклоненными под всевозможными углами. Таков был Старый Порт — Порто-Веккио, примыкавший к самым причалам. Ночью здесь царила тишина; днем здесь не было прохода от толпы местных жителей и туристов, спешившей то в одном, то в другом направлении подобно приливу и отливу.

Вдоль канала Бартоло Сеппи расположился бульвар Десяти Пантологов, пестрящий вывесками многочисленных бистро и кафе, перемежавшихся прилавками торговцев цветами, жареными мидиями и жареным картофелем в бумажных кульках. В боковых улочках владельцы маленьких темных лавок предлагали специфический товар: редкости, инкунабулы, сувениры, инопланетные артефакты, редкое старинное оружие и музыкальные инструменты, настроенные в известных и неслыханных ладах. В некоторых заведениях продавались исключительно головоломки, криптографические материалы и надписи на нерасшифрованных или неизвестных языках; в других торговали монетами, стеклянными насекомыми, автографами и минералами, добытыми в недрах потухших звезд. Здесь можно было купить коллекционные куклы в костюмах различных эпох и народов, а также искусно запрограммированные куклы, исполнявшие те или иные роли, как вполне приличные, так и совершенно непристойные. На прилавках торговцев специями рекламировались самые любопытные приправы и духи, экстракты и эссенции; в кондитерских можно было найти пирожные и конфеты, недоступные ни в одном другом городе Земли, а также сухофрукты, сиропы и цукаты. В витринах множества небольших магазинов красовались модели кораблей, древних поездов и автомобилей; другие обслуживали исключительно любителей собирать модели звездолетов.

Такси остановилось у отеля «Сиренуза» — обширного нагромождения соединенных флигелей, лишенного каких-либо архитектурных достоинств; отель разрастался, пристройка за пристройкой, на протяжении многих столетий, пока не занял весь участок между бульваром Десяти Пантологов и берегом Адриатического моря. Уэйнесс отвели комнату в конце коридора на втором этаже, с высоким потолком и двустворчатой стеклянной дверью, выходившей на балкон. Интерьер был достаточно оживлен обоями с розовыми и голубыми цветочными орнаментами и хрустальной люстрой под потолком. Еще одна дверь вела в ванную, оснащенную удобствами в игривом стиле рококо. За дверцами серванта Уэйнесс обнаружила экран телефона и несколько книг, в том числе сокращенное издание «Жизни», монументального десятитомного труда барона Бодиссея, а также «Легенды древнего Триеста» под редакцией Фиа-делла-Рема и «Таксономию демонов» Мириса Овича. Кроме того, в серванте находились меню гостиничного ресторана, корзинка с зеленым виноградом и графин красного вина на подносе, с двумя бокалами.

Уэйнесс попробовала виноград, налила себе полбокала красного вина и вышла на балкон. Почти под самым балконом поскрипывал на вялых волнах Адриатики полуразвалившийся старый причал с шестью пришвартованными рыбацкими лодками. За причалом открывались море и небо с темно-серыми завесами дождя, медленно ползущими между тучами и водой. К северу темные размытые очертания береговой линии почти пропадали в тумане и кончались где-то далеко, где уже светило Солнце. Несколько минут Уэйнесс стояла на балконе, прихлебывая терпкое красное вино. Прямо в лицо дул влажный прохладный ветер, наполненный запахами пристани. «Передо мной Древняя Земля в один из моментов откровенности», — подумала Уэйнесс. Нигде среди бесчисленных звезд нельзя было найти подобную панораму.

Ветер не ослабевал. Уэйнесс осушила бокал, вернулась в комнату и закрыла стеклянные створки. Выкупавшись, она переоделась в коричневато-серые брюки, плотно облегающие бедра, но свободные ниже колен и стянутые резинками на лодыжках, и строгий черный жилет. Немного подумав, она позвонила в усадьбу «Попутные ветры», и уже через полчаса Пири Тамм говорил с ней из местного банка.

«Как я вижу, ты в целости и сохранности, — заметил секретарь Общества натуралистов. — За тобой следили?»

«Не думаю. Не могу сказать с уверенностью».

«Так что же теперь?»

«Попробую встретиться с Ксантифом. Его лавка неподалеку. Если удастся узнать что-нибудь определенное, я позвоню, а если нет — еще немного подожду. Боюсь, нас все-таки могут подслушивать — несмотря на то, что я, по существу, ничего не сообщаю».

Пири Тамм задумчиво хмыкнул: «Насколько мне известно, это невозможно».

«Будем надеяться. Вы ничего не говорили Джулиану или кому-нибудь еще?»

«Джулиан не давал о себе знать, но сегодня утром пришло письмо от твоих родителей. Прочитать?»

«Да-да, пожалуйста!»

В письме говорилось о возвращении Глоуэна на Кадуол, о падении и казни Флоресте и том, что Глоуэн отправился один в экспедицию на Шатторак, в джунгли континента Эксе — к тому времени, когда было отправлено письмо, Глоуэн еще отсутствовал.

Это письмо не обрадовало Уэйнесс. «Меня чрезвычайно беспокоит то, чем занимается Глоуэн, — сообщила она Пири Тамму. — Он забывает о всякой осторожности, когда считает, что обязан что-то сделать».

«Тебе он нравится?»

«О, да!»

«Счастливчик Глоуэн!»

«Это очень любезно с вашей стороны, дядюшка Пири, но для меня важнее всего будет узнать, что он вернулся живой из джунглей».

«В данный момент тебе следует побеспокоиться о собственной безопасности. Думаю, в этом Глоуэн Клатток согласился бы со мной беспрекословно».

«Надо полагать. Что ж, до свидания, дядюшка Пири».

Уэйнесс спустилась в вестибюль. В отеле было полно народа, непрерывный поток входящих сталкивался с не менее плотным встречным движением; многие стояли в стороне, ожидая встречи в назначенное время. Уэйнесс переводила взор с одного лица на другое, но никого не узнавала.

Настенные часы пробили три раза; остаток дня обещал быть промозглым и туманным. Покинув отель, Уэйнесс прошлась по бульвару Десяти Пантологов. Плоские облачка тумана перечеркивали склоны холмов, постепенно подкрадываясь к морю. Канал Бартоло Сеппи слегка дымился испарениями, доносившими мрачновато-неприятные запахи разложения. В усталых, не желающих сосредоточиться глазах окружающий мир становился коллажем из абстрактных, чуть размытых форм, черных, бурых и серых.

Уэйнесс постепенно отвлеклась от невеселых размышлений, встревоженная странным ощущением, похожим на щекотку с тыльной стороны шеи. Означало ли это, что она снова инстинктивно чувствовала слежку? Либо за ней действительно кто-то увязался, либо опасения такого рода превращались в навязчивую идею. Уэйнесс остановилась, притворившись, что ее интересует витрина торговца ароматизированными свечами, и в то же время краем глаза наблюдая за происходящим за спиной. Как обычно, она не заметила ничего, что подтверждало бы ее подозрения.

Все еще не удовлетворенная, она повернулась и стала возвращаться той дорогой, какой пришла к свечной лавке, подмечая каждого, кто попадался по пути. Никого из прохожих она раньше не видела — и все же, если бы встретившийся ей низенький лысый толстяк с младенчески розовым лицом надел черный парик, наклеил черные усы и напудрился, он практически ничем не отличался бы от человека, следившего за ней с самого начала. А тот широкоплечий молодой турист, круглолицый, с длинными золотистыми волосами — он вполне мог оказаться загримировавшимся молодым лакеем с преступными наклонностями, недавно называвшим себя «Баро». Уэйнесс поморщилась. «В наши дни все возможно, — подумала она. — Искусство фальсификации внешности достигло небывалых высот; применяются гибкие маски и линзы, изменяющие не только цвет, но и форму глаз. Сличение внешности больше не считается убедительным доказательством, и для того, чтобы наверняка убедиться в том, что человек за тобой следит, необходимо уличить его в тех или иных однозначных поступках».

Уэйнесс решила проверить основательность своих теоретических предпосылок. Она нырнула в темный узкий переулок и, сделав несколько шагов, спряталась в нише какой-то входной двери.

Шло время — пять, десять минут. Не произошло ничего существенного. Никто не заходил в переулок; никто даже не задержался на главной улице, чтобы посмотреть, что делается в переулке. Уэйнесс начала подозревать, что ее нервы начинают ее обманывать. Она покинула укрытие и вернулась на бульвар Десяти Пантологов. Рядом стояла высокая худощавая женщина с узлом черных волос на макушке. Заметив Уэйнесс, она презрительно подняла брови, повернулась на каблуках и быстро пошла прочь.

«Странно! — подумала Уэйнесс. — Впрочем, может быть, не так уж странно». Женщина могла подумать, что Уэйнесс заходила в темный переулок, чтобы использовать его в качестве туалета.

Насколько понимала Уэйнесс, не было никакой возможности точно объяснить или проверить происшедшее. Кроме того, если Уэйнесс неправильно поняла поведение женщины, дальнейшие попытки выяснить этот вопрос, независимо от их деликатности, могли привести к значительным осложнениям.

Уэйнесс продолжила прогулку по бульвару, держась со всем возможным достоинством.

Еще метров через двести она приблизилась к слиянию канала Бартоло Сеппи с каналом Дачиано. Уэйнесс перешла через канал Дачиано по мосту Орсини к перекрестку бульвара и улицы Мальтуса. Повернув направо, она замедлила шаг. Метров через пятьдесят ей попалась темноватая маленькая лавка со скромной табличкой у двери. Поблекшими золотыми буквами на черном фоне было написано, затейливым курсивом:

«Ксантиф: талисманы и снадобья»

Дверь была закрыта, лавка пустовала. Уэйнесс отошла на шаг и разочарованно поджала губы. «Черт возьми! — сказала она себе. — Что же это получается? Я проделала весь этот путь, чтобы стоять здесь под дождем перед закрытой дверью?» Действительно, сгустившийся туман превращался в моросящий дождь.

Уэйнесс попробовала что-нибудь рассмотреть через стеклянную панель двери, но ничего не увидела. Возможно, Ксантиф просто вышел на минуту и скоро вернется? Ссутулившись под дождем, Уэйнесс взглянула на соседнюю лавку справа — там продавали ароматические шарики из инопланетных трав. Слева находился магазинчик, предлагавший нефритовые медальоны — или, может быть, пряжки — примерно в ладонь величиной.

Уэйнесс прошла до конца улицы Мальтус, упиравшейся в причал. Там она задержалась и посмотрела назад. Никто, по-видимому, не интересовался ее передвижениями. Она вернулась по улице Мальтуса к магазину, торговавшему нефритовыми медальонами. Объявление в витрине гласило:

«Заходите, Альвина здесь!

Вход рядом»

С трудом открыв подпружиненную дверь, Уэйнесс зашла внутрь. За столом сбоку сидела худая женщина средних лет в рыбацкой кепке, натянутой набекрень на рыжевато-серые кудри; на ней были толстая серая шерстяная кофта и юбка из серой саржи. Женщина покосилась на Уэйнесс яркими серо-зелеными глазами: «Заметно, что вы в Триесте первый раз — не ждали дождя?»

Уэйнесс нервно рассмеялась: «Да уж, у вас не позагораешь! По сути дела, я приехала, чтобы навестить соседнюю лавку, но она закрыта. Вы не знаете случайно, когда господин Ксантиф ее откроет?»

«Знаю. Он открывает лавку три раза в неделю в полночь, и каждый раз только на три часа. Если вас это интересует, сегодня ночью он явится».

Уэйнесс слегка отпрянула: «Удивительное расписание!»

Альвина улыбнулась: «Если бы вы знали Ксантифа, вас это нисколько бы не удивило».

«Но это неудобно для покупателей! Или коммерческий успех его нисколько не волнует?»

Продолжая улыбаться, Альвина покачала головой: «Ксантиф отличается множеством неожиданных особенностей. Между прочим, он ловкий делец. Прекрасно умеет притвориться, что не желает расстаться с товаром, подразумевая, что интересующая клиента безделица слишком хороша для непосвященных, и что объявленная стоимость просто смехотворна по сравнению с ее действительной ценностью. На мой взгляд, однако, такой подход граничит с нелепостью».

«Так или иначе, это его лавка, и с ней он может делать все, что хочет. Даже если потенциальные покупатели зябнут под дождем», — Уэйнесс старалась придать голосу оттенок равнодушия, но чувствительное ухо Альвины уловило признаки недовольства.

«Раздражаться по поводу Ксантифа бесполезно. Он аристократ».

«В мои намерения не входило устраивать ему скандал, — с достоинством ответила Уэйнесс. — Тем не менее, я благодарна за совет». Приоткрыв входную дверь, она выглянула на улицу: дождь упорно продолжался и только усиливался.

Так как Альвина явно не торопилась избавиться от посетительницы, Уэйнесс спросила: «Ксантиф уже давно держит здесь лавку?»

Альвина кивнула: «Он родился километрах в семидесяти к востоку от Триеста, в родовом замке. Его отец, тридцать третий барон, умер, когда Ксантиф еще не закончил колледж. Ксантиф рассказывал мне о последних минутах своего батюшки. Когда Ксантиф приехал его проведать, старый барон был уже при смерти и сказал ему: «Дорогой Альцид, мы счастливо провели вместе много лет, но теперь настал мой час. Я умираю безмятежно, ибо оставляю тебе бесценное наследство. Во-первых — я привил тебе безукоризненный вкус, разборчивость, завидную с точки зрения большинства. Во-вторых, тебе свойственно бессознательное, инстинктивное чувство собственного достоинства, чести и превосходства, как и подобает тридцать четвертому обладателю нашего титула. В-третьих, ты наследуешь абсолютное право собственности на практические аспекты поместья — все наши земли, владения и сокровища. Итак, внемли мое последнее наставление: хотя кончина моя не должна служить поводом для распутства и бесшабашного веселья, не предавайся скорби, ибо, если на то будет моя воля, я всегда буду под рукой с тем, чтобы предохранять тебя от напасти и поддерживать тебя в нужде». С этими словами старик умер, и Ксантиф стал тридцать четвертым бароном. Так как он уже успел познакомиться с прелестями вина, деликатесов и женщин, а также потому, что он никогда не сомневался в своих личных достоинствах, в первую очередь он занялся оценкой унаследованного имущества. Ксантиф обнаружил, что оно не слишком велико — заросший плющом старый замок, несколько гектаров скалистого известнякового плоскогорья, две дюжины древних оливковых деревьев и немногочисленное стадо коз. Ксантиф выжал из наследства все, что мог. Он открыл лавку и первоначально наполнил ее коврами, драпировками, книгами, картинами и всевозможной древней утварью из замка. Финансового успеха он добился сразу же. Так, по крайней мере, он утверждает».

«Гм. Возникает впечатление, что вы с ним хорошо знакомы».

«Достаточно хорошо. Каждый раз, когда Ксантиф появляется поблизости днем, он заходит ко мне полюбоваться на танглеты. Он к ним очень чувствителен, и время от времени я даже прислушиваюсь к его советам, — Альвина усмехнулась. — Странное дело! Ксантиф может прикоснуться к танглету и определить интенсивность его влияния. Ни у меня, ни у вас это не получится».

Уэйнесс повернулась, чтобы посмотреть на будто светящиеся изнутри зеленые пряжки — или застежки, как бы они не назывались — выставленные в витрине. Каждый покоился на небольшой подставке, покрытой черным бархатом. Все они были похожи, но каждый заметно отличался от других.

«Красивые штучки — как называют этот камень? Жадеит, нефрит?»

«Именно нефрит. У жадеита чуть более грубая, крупнозернистая текстура на ощупь. Нефрит — холодный и скользкий, как зеленое масло».

«В чем их назначение?»

«Я продаю их коллекционерам, — ответила Альвина. — Подлинные танглеты — очень дорогие исторические редкости, а все новые танглеты — подделки».

«Как они использовались первоначально?»

«Первоначально это были заколки для волос — их носили воины на далекой планете. Когда воин убивал врага, он брал его заколку и надевал на свою косу. Танглеты, таким образом, становились трофеями. Танглет героя, однако — нечто гораздо большее, чем трофей, это талисман. Существуют сотни деталей и свойств, отличающих танглеты, и целый словарь соответствующих специальных терминов, что делает коллекционирование этих талисманов захватывающим занятием для тех, кому более или менее знакомы его тонкости. Несмотря на все усилия фальсификаторов, известно лишь ограниченное число подлинных танглетов, причем каждому из них присвоено особое наименование, и каждый сопровождается сертификатом, подтверждающим его происхождение, с комментариями экспертов. Все они дорого стоят, но выдающиеся талисманы просто бесценны. Коса героя с шестью танглетами излучает такую внутреннюю силу, что практически искрится. Приходится принимать чрезвычайные меры предосторожности; от одного прикосновения блеск тускнеет и мана — внутренняя сила — сходит на нет».

«Вы преувеличиваете! — воскликнула Уэйнесс. — Кто заметит, что вы прикоснулись к заколке?»

«Эксперт заметит, и с первого взгляда. Я могу вспоминать истории об этом часами, — Альвина подняла глаза к потолку. — Расскажу вам одну, о знаменитом танглете под наименованием «Двенадцать канавок». Коллекционер Джадух Ибразиль пытался приобрести танглет «Двенадцать канавок» в течение многих лет и в конце концов, в результате длительных и сложных переговоров и обменов, получил его. Вечером того же дня его супруга, красавица Дильре Лагум, заметила этот танглет и надела его в качестве заколки для волос, когда готовилась к банкету. Джадух Ибразиль присоединился к жене на банкете, похвально отозвался о ее красоте и умении одеваться — и увидел танглет у нее в волосах. Очевидцы говорят, что он побелел, как полотно. Он знал, в чем состоял его долг — не было никаких сомнений. Он любезно взял Дильре Лагум под руку, вывел ее в сад и разрезал ей глотку над клумбой гортензий, после чего закололся кинжалом. Об этом случае, как правило, шепчутся только в тесном кругу коллекционеров. Практически все они считают, что Джадух Ибразиль поступил совершенно верно — в противном случае он пренебрег бы высшими соображениями, доступными только тем, кто хорошо понимает метафизику. А вы как думаете?»

«Не знаю, — осторожно ответила Уэйнесс. — Может быть, все коллекционеры — сумасшедшие».

«Само собой! Это азбучная истина».

«А вы не боитесь, что соседство с такими... темпераментными изделиями подействует вам на нервы?»

«Иногда побаиваюсь, — призналась Альвина. — Тем не менее, мои высокие цены в значительной степени компенсируют вредность постоянной работы с талисманами». Владелица лавки поднялась на ноги: «Если хотите, потрогайте поддельный танглет. Это не нанесет никакого ущерба».

Уэйнесс покачала головой: «Лучше этого не делать. Тем более, что я не вижу особого смысла в том, чтобы держать в руках подделку».

«В таком случае я могла бы заварить чаю — если вы не торопитесь».

Глядя в окно, Уэйнесс заметила, что дождь кончился — по меньшей мере на какое-то время. «Нет-нет, спасибо! — заторопилась она. — Я воспользуюсь просветом в облаках и вернусь бегом в отель».

У выхода из лавки Альвины Уэйнесс на несколько секунд задержалась. Над Адриатическим морем сквозь тучи пробились снопы солнечного света. Улица Мальтуса дышала запахами влажного камня, испарениями канала и всепроникающим духом моря. Вдоль канала выгуливал маленькую белую собачку старичок в красном колпаке с помпоном на длинном шнурке; помпон болтался, постукивая ему по плечам. С другой стороны улицы, чуть поодаль, в проеме входной двери дома подбоченилась старуха, болтавшая с другой старухой, остановившейся на тротуаре. Обе были в длинных черных платьях и кружевных шалях. Продолжая говорить, кумушки повернули головы и с осуждением смотрели вслед еле волочившему ноги старичку с собачкой; по какой-то причине, непостижимой для Уэйнесс, они, по-видимому, испытывали к этому старичку отвращение. Никого из них нельзя было счесть людьми опасными или подозрительными. Уэйнесс быстрым шагом направилась по улице Мальтуса к перекрестку и свернула налево, на бульвар Десяти Пантологов, время от времени любуясь на витрины, чтобы незаметно взглянуть назад. Возвращение в отель «Сиренуза» обошлось без происшествий, и Уэйнесс сразу поднялась к себе в номер.

Заходящее Солнце разогнало большинство разорванных туч, и некоторые серые и темно-серые тона пейзажа стали белыми. Уэйнесс несколько минут постояла на балконе, после чего вернулась в номер, устроилась в кресле и стала размышлять о полученных сведениях. Эти сведения, хотя и любопытные, в основном имели мало отношения к предмету ее поисков. Она не заметила, как задремала, встрепенулась, добралась до кровати и снова уснула.

Шло время. Уэйнесс открыла глаза, разбуженная ощущением срочной необходимости что-то сделать. Уже стемнело. Она переоделась в темно-коричневый костюм, спустилась в ресторан и поужинала гуляшем с салатом из белой и красной капусты, запивая их мягким местным вином из графина.

Покинув зал ресторана, Уэйнесс присела в углу вестибюля, притворяясь, что читает журнал, и следя за входящими и выходящими.

Часы показывали двадцать минут двенадцатого. Уэйнесс встала, подошла к выходу и посмотрела на улицу.

Все было тихо, ее окружала темная ночь. Редкие тусклые фонари стояли в островках своего желтоватого света. На склонах холмов, приглушенные туманом, тысячи других фонарей казались не более чем искорками. По бульвару Десяти Пантологов больше никто не спешил — насколько могла видеть Уэйнесс, тротуары опустели. Но она колебалась и зашла обратно в отель. Подойдя к прилавку регистратуры, она обратилась к девушке немногим старше ее, выполнявшей обязанности ночного дежурного. Уэйнесс старалась говорить самым обыденным тоном: «Деловой партнер назначил мне встречу в нескольких кварталах отсюда. Безопасно ли ходить по улицам в такое время?»

«В любом городе на улице можно столкнуться с кем угодно — с маньяком или с собственным отцом. Говорят, в некоторых случаях и отец может оказаться маньяком, и маньяк — отцом».

«Мой отец далеко, — возразила Уэйнесс. — Я очень удивилась бы, если бы встретила его на улицах Старого Триеста».

«В таком случае больше вероятность того, что вам встретится маньяк. Моя матушка очень беспокоится, когда мне приходится выходить из дому поздно вечером. «Безопасности нет нигде, даже в кухне на шестом этаже, — говорит она. — Только на прошлой неделе водопроводчика вызвали починить раковину, а он оскорбил твою бабушку!» Я ответила, что в следующий раз, когда она позовет водопроводчика, бабушке следует выйти на улицу и подождать, а не торчать в кухне у него под боком».

Уэйнесс повернулась, собираясь уходить: «Видимо, придется рискнуть».

«Одну минуту, — остановила ее дежурная. — Вы неправильно выглядите. Повяжите голову платком. Девушка с непокрытой головой дает знать, что ищет приключений».

«Только приключений мне еще не хватало! — откликнулась Уэйнесс. — У вас, случайно, нет платка, который я могла бы занять примерно на час?»

«Конечно, есть! — дежурная вынула большой шерстяной платок в черную и зеленую клетку и передала его Уэйнесс. — Этого достаточно. Не задерживайтесь».

«Надеюсь, меня ничто не задержит. Человек, назначивший мне встречу, открывает свое заведение в полночь».

«Ладно — я здесь до двух. После этого вам придется звонить, чтобы вам открыли».

«Постараюсь вернуться пораньше».

Уэйнесс повязала косынку и вышла наружу. Ночные улицы Порто-Веккио в Старом Триесте ей не нравились. Из-за прикрытых занавесками окон доносились приглушенные разговоры, казалось, полные зловещего значения — хотя по существу они были просто неразборчивы. Там, где бульвар прерывался каналом Дачиано, на мосту Орсини стояла высокая женщина в длинном черном платье. Уэйнесс вся похолодела: могла ли это быть та самая женщина, что уставилась на нее днем? Может быть, она решила, что Уэйнесс заслуживает дальнейшего порицания?

Но это была другая женщина, и Уэйнесс тихо рассмеялась над собой, все еще дрожа от испуга. Женщина на мосту тихо пела — так тихо, что Уэйнесс, задержавшись и прислушавшись, едва ее слышала. Незнакомка напевала приятную тоскливую мелодию; в мелодии было нечто, заставившее Уэйнесс надеяться, что она не останется у нее в памяти навсегда и не будет ее преследовать.

Уэйнесс свернула на улицу Мальтуса, оглядываясь тревожнее, чем когда-либо. Прежде, чем она дошла до лавки Ксантифа, из-за угла на перекрестке бульвара появился быстро идущий, почти бегущий человек спортивной выправки, в куртке с капюшоном. Он задержался, пригляделся к улице Мальтуса и последовал за Уэйнесс.

Уэйнесс замерла — у нее душа ушла в пятки — но тут же повернулась и побежала к заведению Ксантифа. За окнами лавки брезжил свет; она толкнула входную дверь. Дверь не открывалась. Уэйнесс вскрикнула от отчаяния и снова попробовала открыть дверь, потом постучала по стеклу и наконец догадалась потянуть на себя шнур звонка. Обернувшись через плечо, она увидела высокую фигуру, приближавшуюся по улице Мальтуса бодрыми пружинистыми шагами. Уэйнесс повернулась спиной к двери и прижалась к ней, стараясь слиться с тенью. У нее подкашивались ноги, она чувствовала, что слабеет, впадая в оцепенение, как загнанный хищником беспомощный зверек. Уэйнесс чуть не упала — у нее за спиной открылась дверь. Она увидела невысокого человека с окладистой белой бородой, тщедушного, но державшегося прямо и спокойно. Хозяин лавки отступил в сторону; спотыкаясь и держась за косяк, Уэйнесс заскочила внутрь.

Спортсмен в куртке с капюшоном быстро прошел мимо, даже не повернув голову. Он скоро исчез в темноте, удаляясь по улице Мальтуса.

Ксантиф закрыл дверь и предложил посетительнице стул: «Вы взволнованы — посидите, отдохните минутку».

Уэйнесс облегченно опустилась на стул. Уже через несколько секунд ей удалось взять себя в руки. Следовало что-то сказать — почему бы не сказать правду? Правда не принесла бы вреда; кроме того, она отличалась тем преимуществом, что ее не нужно было придумывать. «Я испугалась», — сказала Уэйнесс и удивилась тому, что у нее еще дрожит голос.

Ксантиф вежливо кивнул: «Я пришел к тому же заключению — хотя, несомненно, по другим причинам».

Поразмышляв над замечанием барона-лавочника, Уэйнесс не смогла не рассмеяться, что, судя по всему, произвело хорошее впечатление на Ксантифа. Выпрямившись на стуле, она посмотрела по сторонам: помещение больше напоминало гостиную частного дома, нежели коммерческое предприятие. Какими бы «снадобьями» и «талисманами» ни торговал Ксантиф, их нигде не было видно. Сам Ксантиф вполне соответствовал представлению, сформированному Уэйнесс на основе замечаний Альвины. Он явно отличался аристократическими привычками — хорошо воспитанный брезгливый человек с чистой бледной кожей, деликатными чертами лица, на котором выделялся тонкий нос с горбинкой, и мягкими белыми волосами, не слишком короткими, но и не длинными. Одевался он без претензий — на нем были удобный костюм из мягкой черной ткани и белая рубашка с едва заметным тонким темно-зеленым галстуком.

«Насколько я понимаю, вам удалось более или менее справиться с испугом, — отметил Ксантиф. — Что вас так напугало, если не секрет?»

«Все очень просто, — отозвалась Уэйнесс. — Я боюсь смерти».

Ксантиф снова кивнул: «Страх смерти испытывают многие, но лишь некоторые забегают ко мне в лавку после полуночи, чтобы об этом рассказать».

Уэйнесс ответила внятно и осторожно, будто говоря с непонятливым ребенком: «Я к вам пришла не поэтому».

«Ага! Вы здесь не случайно?»

«Нет».

«Тогда позвольте задать еще один вопрос. Вы, надеюсь, не безымянный призрак и не жертва внезапной амнезии, родства не помнящая?»

«Понятия не имею, что вы имеете в виду, — с достоинством ответила Уэйнесс. — Меня зовут Уэйнесс Тамм».

«Ага! Теперь все ясно! Простите мою осторожность. У нас в Старом Триесте нет недостатка в неожиданных эпизодах — иногда причудливых, нередко трагических. Например, после такого визита, как ваш, в необычное, скажем так, время суток, бывает, что домовладелец обнаруживает у себя на пороге подкидыша, плачущего в корзине».

«Можете не беспокоиться по этому поводу, — холодно произнесла Уэйнесс. — Я вынуждена была явиться в столь необычное время суток только потому, что вы открываете лавку только в это время».

Ксантиф поклонился: «У меня не осталось никаких сомнений. Вас зовут Уэйнесс Тамм? Это имя вам подходит. Только будьте добры, снимите эту ужасную скатерть, мухобойку или кошачью подстилку — в общем, то, чем вы повязали себе голову. Вот так! Гораздо лучше. Не хотите ли настойки? Нет? Чаю? Значит, чаю». Барон покосился на нее с шутливой подозрительностью: «Вы выросли на другой планете, не так ли?»

Уэйнесс кивнула: «Кроме того, я состою в Обществе натуралистов. Мой дядя, Пири Тамм — секретарь Общества».

«Мне знакомо Общество натуралистов, — слегка удивился Ксантиф. — Я думал, оно уже не существует».

«Существует, — Уэйнесс замолчала и задумалась. — Если бы я стала подробно объяснять причины моего визита, мне пришлось бы говорить несколько часов. Попробую изложить их вкратце».

«Благодарю вас, — сказал Ксантиф. — Я не очень терпеливый слушатель. Продолжайте».

«Давным-давно — точную дату я не припомню — секретарь Общества натуралистов по имени Фронс Нисфит продал имущество Общества и похитил полученные таким образом деньги. Теперь делаются попытки возродить Общество, и для этого потребовались некоторые из похищенных документов. Я узнала, что примерно двадцать лет тому назад граф Рауль де Фламанж купил у вас некоторые материалы натуралистов. По сути дела, поэтому я к вам и приехала».

«Я помню это сделку, — подтвердил барон-лавочник. — Что дальше?»

«Не остались ли у вас какие-нибудь другие материалы Общества — например, относящиеся к Заповеднику на Кадуоле?»

Ксантиф покачал головой: «Ничего не осталось. Вообще, я занимался бумагами натуралистов чисто случайно».

Уэйнесс разочарованно поникла на стуле: «Тогда, может быть, вы не отказались бы объяснить мне, каким образом материалы Общества попали к вам в руки? Это позволило бы мне продолжить розыски в другом месте».

«Охотно. Как я упомянул, документы такого рода не относятся к числу интересующего меня ассортимента. Я согласился их получить только потому, что мог предоставить их в распоряжение графа Рауля, которого считал альтруистом, благородным человеком во всех смыслах слова и, осмелюсь так выразиться, своим другом. Возьмите чаю».

«Спасибо. Почему вы смеетесь?»

«Вы ужасно серьезны».

Уэйнесс начала было что-то говорить, но вдруг часто заморгала и не смогла сдержать слезы. Она отчаянно захотела свернуться калачиком в девичьей постели на втором этаже Прибрежной усадьбы и забыть обо всех ужасах Вселенной! Воспоминание заставило ее сердце сжаться так сильно, что она почти выронила чашку.

Ксантиф мгновенно оказался рядом и уже вытирал ей слезы тонким шелковым платком, благоухавшим лавандой: «Простите меня — как правило, я не веду себя настолько бестактно. Совершенно очевидно, что вам пришлось преодолеть много трудностей».

«Боюсь, что за мной следят... очень опасные люди. Я старалась сделать все возможное, чтобы они за мной не увязались, но не уверена, что мне это удалось».

«Что навело вас на мысль о слежке?»

«Как раз в тот момент, когда вы открыли дверь, мимо прошел человек в куртке с капюшоном. Вы, наверное, его заметили».

«Заметил. Он проходит мимо, примерно в это время, каждую ночь».

«Так вы его знаете?»

«Я с ним не знаком, но я его вижу уже несколько лет — на каковом основании можно с уверенностью сделать вывод, что он за вами не следил».

«И все же я чувствую, что за мной следят — у меня мурашки бегут по коже».

«Все может быть, — не возражал барон. — В свое время мне привелось слышать много странных историй. Тем не менее...» Он помолчал и пожал плечами: «Если за вами увязались любители, вы, скорее всего, уже от них избавились. Если за вами следят профессионалы, вполне возможно, что вам не удалось их перехитрить. Настоящие специалисты могут сделать так, чтобы ваша кожа излучала кодированный сигнал с определенной длиной волны. Вас могли окружить облачком летучих микроскопических датчиков — каждый меньше мельчайшей капли воды. В таком случае с вашей стороны совершенно бесполезно запутывать следы: такие датчики незаметно осаждаются на одежду».

«Значит, нас и сейчас могут подслушивать!»

«Не думаю. Моя профессия такова, что приходится иметь дело с самыми разными людьми, и за многие годы я приобрел определенные привычки. В частности, я установил приборы, которые сразу же предупредили бы меня о попытке посторонних лиц узнать, о чем говорится у меня в приемной. Скорее всего, вы страдаете от нервного перенапряжения, и у вас разыгралось воображение».

«Надеюсь».

«А теперь вернемся к тому, каким образом в мои руки попали бумаги Общества натуралистов. Это тоже странная история. Вы, наверное, заметили лавку по соседству?»

«Я говорила с Альвиной — она объяснила мне ваше расписание».

«Двадцать лет тому назад к ней обратился человек по имени Адриан Монкурио, желавший продать комплект из четырнадцати танглетов. Альвина пригласила экспертов, и те подтвердили, что танглеты Монкурио — не только подлинники, но и представляли собой необычайную редкость. Альвина была рада возможности найти покупателей за определенное вознаграждение. Монкурио — насколько я понимаю, субъект, движимый неутолимой страстью к приключениям — отправился добывать следующую партию товара. Через некоторое время он привез еще двадцать танглетов. Эти изделия, однако, эксперты объявили фальшивыми. Монкурио схватил свои подделки и скрылся из Триеста прежде, чем руководство Танглет-клуба успело что-либо предпринять. С тех пор Монкурио не видели».

«Но как же быть с документами Общества?»

Ксантиф сделал успокоительный жест: «Когда Монкурио впервые встретился с Альвиной, он предложил ей также материалы Общества натуралистов. Она направила его ко мне. Меня интересовали только вещи, полезные для графа Рауля, но Монкурио наотрез отказывался продавать бумаги по отдельности, он хотел сбыть всю партию сразу. Так что я приобрел все эти документы, заплатив чисто номинальную сумму, и передал их графу за те же деньги».

«И среди них не было ничего относящегося к Кадуолу? Хартии Заповедника, например? Никакого договора или другого документа, подтверждающего передачу прав собственности?»

«Ничего подобного среди них не было».

Уэйнесс откинулась на спинку стула. Помолчав, она спросила: «А Монкурио не упоминал о происхождении документов? Где он их нашел? Кто их ему продал?»

Ксантиф покачал головой: «Не припомню ничего определенного».

«Интересно было бы узнать, где он сейчас».

«Кто? Монкурио? Если он на Земле, ему приходится держаться тише воды, ниже травы».

«Альвина посылала ему деньги за первые четырнадцать танглетов — может быть, она знает, по какому адресу с ним можно связаться?»

«Гм. Если это так, она должна была поставить в известность Танглет-клуб. Хотя, возможно, Монкурио заранее с ней условился, что она не будет разглашать его местонахождение, — барон задумался. — Что ж, если хотите, я могу с ней поговорить. Она может доверить мне сведения, которые вам из нее не выудить».

«Пожалуйста, пожалуйста! — Уэйнесс вскочила на ноги и торопливо объяснила. — Не могу сразу все сказать, но главное очень просто. Если я не найду то, что ищу, в Заповедник хлынет орда дикарей, а Кадуол станет собственностью шайки бессовестных мошенников».

«Ага! — поднял палец Ксантиф. — Теперь я начинаю понимать. Сию минуту зайду к Альвине — она тоже полуночница». Барон взял платок в черную и зеленую клетку и повязал его на голову Уэйнесс: «Где вы остановились?»

«В отеле «Сиренуза»».

«Спокойной ночи! Если я узнаю что-нибудь полезное, сразу же дам вам знать».

«Не знаю, как вас благодарить».

Ксантиф открыл дверь, и Уэйнесс вышла на улицу. Посмотрев направо и налево, барон сказал: «Все тихо. В это время на улицах, как правило, безопасно — все уважающие себя бандиты храпят в постелях».

Уэйнесс торопливо прошла по улице Мальтуса и обернулась на углу. Ксантиф еще стоял и смотрел ей вслед. Уэйнесс подняла руку на прощание и свернула на бульвар Десяти Пантологов.

Казалось, что ночь стала еще темнее. На мосту Орсини больше не было женщины в черном, напевавшей тихую песню. Холодный сырой ветерок продувал улицы Старого Триеста.

Уэйнесс шла по бульвару; в глухой тишине отчетливый стук ее каблуков разносился удивительно далеко, возвращаясь гулкими отзвуками. Из-за пары чугунных ставень послышалось бормотание низких голосов на фоне каких-то рыданий и всхлипываний. Уэйнесс на мгновение задержалась, но поспешила дальше. Она приближалась к месту, где между домами темнел проем узкого переулка, ведущего к пристани. Когда она проходила мимо, из теней выступил высокий мужчина в темной одежде и мягкой черной шляпе. Он схватил Уэйнесс за плечи и заставил ее повернуть в переулок. Уэйнесс открыла рот, чтобы закричать, но похититель плотно закрыл ладонью всю нижнюю половину ее лица и наполовину повел, наполовину поволок ее, спотыкающуюся, вниз по переулку — у нее подкосились ноги. Уэйнесс начала отбиваться и кусаться; похититель равнодушно произнес: «Перестань, а то шею сверну».

Уэйнесс обмякла, делая вид, что теряет сознание, после чего сделала отчаянное усилие и вырвалась. Бежать можно было только вперед, к пристани, и она припустила со всех ног. Слева она заметила чуть приоткрытую створку деревянных ворот какого-то двора или портового склада. Толкнув створку, она заскочила внутрь, нащупала засов и задвинула его как раз в тот момент, когда преследователь с размаху налег на ворота плечом. Дощатые ворота вогнулись и затрещали. Похититель снова ударил в ворота плечом — доски начинали ломаться и расходиться. Рядом, у стены, стоял какой-то пыльный стол с горшками и тиглями; среди них Уэйнесс нашла пустую бутылку из-под шампанского и схватила ее за горлышко. Трухлявые доски разлетелись на куски, и мужчина в черном прорвался через ворота. Уэйнесс изо всех сил огрела его по голове бутылкой — он пробежал еще пару шагов по инерции и упал. Уэйнесс опрокинула на него стол со всеми горшками, выскочила в переулок и припустила вверх по мостовой. Добежав до бульвара, она обернулась; за ней больше никто не гнался.

Уэйнесс побежала дальше и перешла на быстрый шаг только метрах в тридцати от входа в отель. Оказавшись у входа, она остановилась, чтобы перевести дыхание. Бульвар был безлюден. Только теперь Уэйнесс начинала полностью осознавать то, что произошло. Она еще никогда в жизни не была так напугана, хотя во время нападения особых эмоций она почему-то не чувствовала — если не считать ощущения дикого торжества, охватившего ее, когда тяжелая бутылка трахнула бандита по макушке.

Одолеваемая противоречивыми стимулами, Уэйнесс передернула плечами, обхватила себя руками и снова поежилась — на этот раз от холода. Она зашла в вестибюль и приблизилась к прилавку регистратуры. «Как раз вовремя, я собиралась уходить!» — встретила ее дежурная. Заметив, что Уэйнесс часто дышит, девушка удивилась: «Вы бежали?»

«Да, чуть-чуть пробежалась», — ответила Уэйнесс, стараясь не выказывать особого волнения. Обернувшись через плечо, она добавила: «По правде сказать, я порядком испугалась».

«Какая чепуха! — махнула рукой дежурная. — У нас нечего бояться, особенно если вы правильно повязали косынку».

Во время потасовки платок соскользнул с головы Уэйнесс на плечи. «В следующий раз буду осторожнее, — пообещала Уэйнесс, развязала платок и вернула его служащей. — Большое спасибо!»

«Не за что. Мы всегда рады помочь постояльцам».

Уэйнесс поднялась к себе в номер, закрыла дверь на замок и на засов и плотно задвинула шторы на окнах. Устроившись в кресле, она вспоминала происходившее в переулке. Кто на нее напал — случайный насильник? Наемный убийца? Агент, собиравшийся выпытать из нее добытые сведения? Не было никаких свидетельств, позволявших сделать определенные выводы, но интуиция часто работает в отсутствие явных улик. Скорее всего, улики были, но воспринимались лишь на подсознательном уровне. Голос нападавшего показался ей знакомым. Кроме того, если ей не показалось, от похитителя исходил едва уловимый запах, напоминавший смесь папоротника, фиалок и каких-то инопланетных эссенций. Он был молод и силен.

Уэйнесс не хотела приходить к окончательному заключению — сейчас оно было бы слишком неприятным.

Прошло минут пять. Уэйнесс поднялась на ноги и стала раздеваться. Звякнул телефон. Уэйнесс испуганно замерла. Кому понадобилось звонить ей посреди ночи? Она медленно подошла к телефону и ответила, не включая видеосвязь: «Кто это?»

«Вас беспокоит Альцид Ксантиф».

Уэйнесс присела и включила экран. Ксантиф сказал «Надеюсь, я вас не разбудил?»

«Нет, конечно нет!»

«Я поговорил с Альвиной. Вы произвели на нее хорошее впечатление. Я объяснил ей, что любая оказанная вам помощь послужила бы подспорьем правому делу — не говоря уже о том, что она доставила бы удовольствие в высшей степени приятной особе по имени Уэйнесс Тамм. Альвина согласилась сделать для вас все, что может, если вы зайдете к ней в лавку завтра в полдень».

«Очень рада это слышать, господин Ксантиф!»

«Не хотел бы внушать вам преувеличенные надежды. Альвина предупредила, что не знает, где именно Монкурио находится в настоящее время, но у нее есть адрес, оставленный им несколько лет тому назад».

«Это лучше, чем ничего».

«Разумеется. А теперь позвольте мне снова пожелать вам спокойной ночи. Как вы знаете, в это время я работаю — на самом деле меня уже ждет клиент».

Проснувшись утром, Уэйнесс обнаружила, что над Адриатическим морем сияет яркое Солнце. Один из коридорных в синей униформе, а именно недоросль по имени Феликс, подал ей завтрак в номере. Исподтишка оценив достоинства этого юноши, Уэйнесс решила, что Феликс, подвижный и ловкий парень с гладкими черными волосами, худощавой смышленой физиономией и зорко поблескивающими черными глазами, вполне способен выполнить несколько конфиденциальных поручений. Когда Уэйнесс вручила ему сольдо, чтобы заручиться взаимным доверием, он охотно согласился выслушать и выполнить ее указания.

«Прежде всего, — сказала она ему, — никто не должен знать о наших приготовлениях, ни единая душа! Это очень важно!»

«Не беспокойтесь! — заверил ее Феликс. — Я никогда не болтаю лишнего. Более осмотрительного коридорного нет ни в одном отеле Вселенной!»

«Прекрасно! В таком случае, сначала зайдите в несколько лавок на набережной...» Уэйнесс подробно объяснила ему, что следовало сделать. Через некоторое время Феликс вернулся со старым бушлатом, серой фланелевой рубахой, брезентовыми штанами, сандалиями на резиновой подошве и рыбацкой кепкой.

Уэйнесс переоделась в ванной и рассмотрела себя в зеркале. Она, конечно, мало походила на видавшего виды моряка, но по меньшей мере теперь ее было трудно узнать, особенно после того, как она придала коже лица оттенок темного загара с помощью косметики.

Феликс присоединился к ее мнению: «Не знаю, что о вас теперь подумают, но вы определенно выглядите по-другому».

За полчаса до полудня Феликс провел ее вниз по служебной лестнице в подвал отеля, а оттуда по сырому бетонному проходу — к каменным ступеням, спускавшимся к тяжелой бревенчатой двери. Феликс открыл эту дверь, они спустились еще ниже и в конце концов спрыгнули на прибрежную гальку с обращенной к морю стороны волноотбойной стены под пристанью. Волны Адриатики накатывались на камни всего лишь в десяти шагах.

Феликс и Уэйнесс прошли метров сто по галечному пляжу вдоль стены и поднялись по ржавой вертикальной лестнице на набережную. Феликс собрался уже возвращаться в отель, но Уэйнесс остановила его: «Подождите! Я чувствую себя безопаснее, когда вы рядом».

«Вам что-то мерещится, — убежденно сказал Феликс, взглянув по сторонам. — Никто за нами не гонится, а даже если бы гнался и устроил потасовку, я скорее всего убежал бы, потому что я трус».

«Все равно, пойдемте, — настаивала Уэйнесс. — Я не ожидаю, что вы пожертвуете своей жизнью за несколько монет. Но по-моему, если мы разбежимся в разные стороны в случае нападения, мои шансы выжить удвоятся».

«Гм! — с сомнением произнес Феликс. — Возникает впечатление, что вы гораздо хладнокровнее меня. За сопровождение вам придется заплатить еще сольдо — тем более, если, как вы говорите, существует опасность».

«Хорошо».

Там, где улица Мальтуса выходила на пристань, находился небольшой дешевый ресторан, где портовым рабочим, рыбакам и любым желающим подавали горячую уху, жареную рыбу и печеные мидии. И снова Феликс собрался убраться восвояси — и снова Уэйнесс не хотела об этом слышать. Положив юноше руку на плечо, она дала дальнейшие указания: «Пройдите по улице Мальтуса до лавки с зелеными пряжками в витрине».

«Знаю — там сидит эта чокнутая, Альвина».

«Зайдите в лавку и скажите Альвине, что здесь, в ресторане, ее ждет Уэйнесс Тамм. Убедитесь в том, что вас никто не подслушивает. Если она не сможет уйти из лавки, вернитесь и сообщите мне ее ответ».

«Деньги вперед».

Уэйнесс покачала головой: «Я не вчера родилась. Заплачу, когда вы вернетесь с Альвиной».

Феликс ушел. Прошло десять минут. Альвина зашла в ресторан в сопровождении Феликса. Уэйнесс сидела в углу, и Альвина сначала не могла ее найти, с недоумением оглядываясь по сторонам. Феликс подвел ее к столику Уэйнесс и получил три сольдо. «Никому не говорите об этом поручении, — сказала Уэйнесс, передавая деньги. — Кроме того, оставьте открытой дверь прохода, ведущего в отель с пляжа, чтобы я могла вернуться тем же путем».

Феликс удалился, весьма довольный собой. Альвина спокойно оценила внешность собеседницы: «Как видно, вы принимаете меры предосторожности — еще не помешало бы наклеить черную бороду».

«Об этом я не подумала».

«Неважно. Если бы мне не сказали, я бы вас теперь не узнала».

«Это хорошо. Ночью, когда я возвращалась в отель после встречи с Ксантифом, на меня напали. Я едва избежала смерти».

Альвина подняла брови: «Неужели? Это очень неприятно!»

Уэйнесс показалось, что Альвина не принимает ее всерьез — возможно, считает переодевание мелодраматическим преувеличением.

Приблизился официант в грязном белом переднике. Альвина заказала горшок красноватой рыбацкой ухи, и Уэйнесс последовала ее примеру.

Альвина спросила: «Не объясните ли вы мне причины ваших поисков?»

«Охотно. Больше тысячи лет тому назад первопроходцы Общества натуралистов открыли планету Кадуол. Натуралистов настолько впечатлили красота этого мира и неповторимость многих его аспектов, что они решили создать вечный Заповедник, предохраняющий Кадуол от эксплуатации человеком. Теперь Заповеднику угрожает гибель — только потому, что бывший секретарь Общества продал документы натуралистов торговцам редкостями; среди этих документов был бессрочный договор, передававший владельцу право собственности на Кадуол, и оригинальный экземпляр Хартии Кадуола. Эти бумаги исчезли — куда, никто не знает. Но если их не найдут, Общество может потерять право собственности на планету».

«И каким образом вы очутились в центре событий?»

«Мой отец — консерватор Кадуола, он живет на станции Араминта. Мой дядя Пири — секретарь Общества на Земле; но он стар и немощен, и никому не остается заняться поиском документов, кроме меня. Бессрочный договор ищут и другие люди, желающие завладеть планетой — среди них есть преступники и просто глупцы, но все они намерены уничтожить Заповедник и все они мои смертельные враги. Думаю, что их агенты проследили меня до Триеста, несмотря на все мои предосторожности. Я опасаюсь за свою жизнь. Меня тревожит судьба Кадуола, малонаселенного и уязвимого мира. Если я не найду документы, Заповедник не выживет. Я приближаюсь к своей цели с каждым днем. Мои враги это знают и убьют меня без малейшего сожаления, а я еще не хочу умирать».

«Надеюсь, что нет, — Альвина постучала пальцами по столу. — Значит, вы не слышали?»

Уэйнесс испуганно взглянула на нее: «Не слышала — чего?»

«Этой ночью Ксантифа убили. Утром его нашли в канале».

Время остановилось. Все расплылось — Уэйнесс не видела ничего, кроме пронзительных серо-зеленых глаз Альвины. В конце концов она заставила себя выдавить: «Это ужасно. У меня не было никакого представления... Я во всем виновата! Я их к нему привела!»

Альвина кивнула: «Может быть и так. А может быть и нет — кто знает? Так или иначе, это не меняет дела».

Помолчав, Уэйнесс сказала: «Вы правы. Это не меняет дела». Она вытерла слезы. Официант принес горшки с ухой; Уэйнесс тупо посмотрела в горшок.

«Ешьте! — посоветовала Альвина. — Нам все равно придется платить».

Уэйнесс отодвинула горшок: «Что случилось?»

«Не хочу рассказывать. Отвратительный случай. Кто-то хотел заставить Ксантифа поделиться сведениями. Он не мог предоставить эти сведения, потому что знал не больше того, что сказал вам. Не сомневаюсь, что он не преминул это объяснить своим палачам, но они упорствовали, замучив его до смерти, и выбросили его тело в канал». Альвина съела несколько ложек ухи, после чего прибавила: «Ясно, однако, что он сумел не упомянуть мое имя».

«Почему вы так думаете?»

«Я вернулась в лавку сегодня рано утром, и меня никто не ждал. Ешьте уху! Бессмысленно страдать на пустой желудок».

Уэйнесс глубоко вздохнула, пододвинула к себе горшок и стала есть. Альвина наблюдала за ней с мрачной усмешкой: «Всякий раз, когда на меня обрушивается удар судьбы, я радуюсь тому, что еще жива. Я пью дорогие вина, набиваю живот деликатесами, которые мне не по карману, и трачусь на никому не нужные безделушки».

Уэйнесс невесело рассмеялась: «И что, это помогает?»

«Нет. Тем не менее, доедайте уху».

Помолчав, Уэйнесс сказала: «Мне придется научиться быть бессердечной. Я не могу позволить себе слабости».

«Думаю, у вас достаточно сильный характер. Но вам никто не помогает?»

«У меня есть помощник, он очень далеко. Глоуэн должен приехать — не могу его дождаться».

«У вас нет никакого оружия?»

«Нет».

«Подождите здесь», — Альвина вышла из ресторана и через несколько минут вернулась с парой небольших пакетов. «Эти вещи по меньшей мере помогут вам сохранять спокойствие», — она объяснила, как следовало пользоваться ее подарками.

«Благодарю вас, — кивнула Уэйнесс. — Могу я за них заплатить?»

«Нет. Но если вам удастся применить то или другое средство в отношении человека, погубившего Ксантифа, будьте добры, не забудьте об этом мне сообщить».

«Даю вам слово!» — Уэйнесс засунула пакеты в карманы бушлата.

«А теперь перейдем к делу, — Альвина вынула листок бумаги. — Не могу устроить вам встречу с Монкурио, так как он улетел с Земли. Куда? Не имею представления. Но он оставил адрес на тот случай, если ему будут причитаться какие-нибудь деньги за еще не проданные изделия».

«И этот адрес еще действителен?» — с сомнением спросила Уэйнесс.

«В прошлом году я выслала по этому адресу деньги и получила расписку в получении».

«От Монкурио?»

Альвина поморщилась и покачала головой: «Деньги были отправлены на имя Ирены Портильс — по-видимому, супруги или сожительницы Монкурио. Будьте с ней осторожны. Она подозрительная особа, с ней трудно иметь дело. Не ожидайте, что она охотно — или даже неохотно — предоставит вам нынешний адрес Адриана Монкурио. Она не хотела даже расписываться в получении денег, заявляя, что не должно быть никакой улики, связывающей ее имя с именем Монкурио. Я заверила ее, что подобные возражения абсурдны, так как Монкурио уже установил такую связь, оставив мне ее адрес, и что, если она не распишется в получении денег от имени Монкурио, я аннулирую денежный перевод, и больше она от меня ничего не получит. Ха! Жадность пересилила в ней паранойю, и она выслала мне надлежащую расписку, сопроводив ее, однако, саркастическими замечаниями, способными привести в ярость кого угодно».

«Может быть, она добрее, когда ничего не опасается?» — неуверенно предположила Уэйнесс.

«Все возможно. Тем не менее, не могу себе представить, как втереться к ней в доверие — и тем более выжать из нее важные сведения».

«Придется над этим подумать. Может быть, у нее есть какая-нибудь слабость — или поможет какое-нибудь побочное обстоятельство».

«Желаю удачи. Вот адрес», — Альвина протянула ей листок. Уэйнесс прочла:

«Г-жа Ирена Портильс

Вилла «Лукаста»,

ул. Мадуро, 31

Помбареалес, Патагония».

Уэйнесс вернулась в отель «Сиренуза» тем же путем, каким пришла в ресторан на набережной: по пристани до вертикальной лестницы, по галечному пляжу вдоль волноотбойной стены до каменных ступеней, вверх по ступеням в подземный проход за бревенчатой дверью. В подвале она заблудилась и некоторое время бродила взад и вперед по сырым закоулкам, где пахло плесенью, старым вином, затхлым луком и рыбой. Наконец она нашла дверь, выходившую на служебную лестницу, с облегчением поднялась на второй этаж и поспешила в номер. Там она сбросила рыбацкую одежду, выкупалась и переоделась в обычный костюм. Присев у окна, она стала смотреть на море и размышлять о новых обстоятельствах своей странной жизни.

Возмущение и гнев тщетны, они приводят только к разочарованию. Страх не менее бесполезен, но его труднее контролировать.

Уэйнесс не могла усидеть на месте. Приходилось думать о стольких вещах, многочисленные сложности не давали сосредоточиться. Пассивное размышление делало ее уязвимой, только действие позволяло ей постоять за себя.

Уэйнесс подошла к телефону и позвонила в усадьбу «Попутные ветры». Агнеса, ответившая на звонок, отправилась в сад на поиски Пири Тамма, и тот сразу нашелся.

«А, Уэйнесс! — осторожно сказал он. — Я как раз собирался ехать в Тиренс, нужно заняться одним вопросом в банке. Если хочешь, могу позвонить тебе примерно через полчаса».

«Я предпочла бы, чтобы вы уделили мне минуту перед отъездом», — Уэйнесс пыталась придать голосу беззаботно-деловитое выражение, но он звучал напряженно даже в ее собственных ушах.

«Да, у меня есть пара минут. Какие у тебя новости?»

«И хорошие, и плохие. Вчера я говорила с неким Альцидом Ксантифом. Сам он ничего не знал, но по ходу дела упомянул об архиве в Бангалоре. Сегодня утром я туда позвонила, и они подтвердили, что у них есть документы, которые мы ищем — похоже на то, что мы сможем их получить без особого труда».

«Поразительно!» — в полном замешательстве Пири Тамм зажмурился и снова открыл глаза.

«Более чем поразительно, если учесть, через что мне пришлось пережить, чтобы получить эти сведения. Я написала вам, отцу и Глоуэну, чтобы информация не пропала, если со мной что-нибудь произойдет».

«Почему бы с тобой что-нибудь произошло?»

«Вчера поздно вечером я здорово испугалась — на меня напали. Может быть, кто-нибудь, так сказать, «ошибся адресом», а может быть это была попытка ухаживания в адриатическом стиле — понятия не имею. Так или иначе, мне удалось сбежать».

Пири Тамм в ярости стукнул кулаком по столу: «Проклятие! Мне твоя затея нравится все меньше и меньше! Тебе приходится делать вещи, опасные даже для сильного и опытного мужчины. Это неправильно!»

«Правильно или неправильно, кто-то должен этим заниматься. А кроме меня никого нет».

«Знаю, знаю! — ворчал Пири Тамм. — Мы уже тысячу раз об этом спорили».

«Будьте уверены, я принимаю все меры предосторожности. Дядюшка Пири, теперь вам, наверное, уже пора ехать по делам. Раз уж вы будете в банке, попросите их, пожалуйста, проверить, переведены ли на мой счет те деньги, которые мне обещали прислать родители».

«Обязательно этим займусь. Что ты теперь собираешься делать?»

«Еду в Бангалор — еще не знаю, сколько пересадок придется сделать, постараюсь найти самый короткий маршрут».

«И когда ты мне снова позвонишь?»

«Скоро — скорее всего, уже из Бангалора».

«Тогда до свидания, и будь осторожна!»

«До свидания, дядюшка Пири».

Через полчаса Уэйнесс зашла в телефонную будку, стоявшую в вестибюле отеля, и набрала номер банка в Тиренсе. На экране снова появилось лицо Пири Тамма: «Надеюсь, теперь мы можем поговорить без свидетелей?»

«Хотелось бы в это верить — хотя я уже не доверяю телефону в собственном номере. Меня без всякого сомнения проследили до Триеста». Уэйнесс решила не рассказывать старому секретарю Общества об убийстве Ксантифа.

«Таким образом, поездка в Бангалор отпадает?»

«Совершенно верно. Если мне удалось направить кого-нибудь по ложному следу, тем лучше».

«Что ты узнала в Триесте?»

«Я спустилась еще на одну ступеньку лестницы — и вас, несомненно, удивит, чье имя всплыло в связи с нашим расследованием».

«Даже так? Чье же?»

«Вашего приятеля-гробокопателя, Адриана Монкурио».

«Ха! — поразмышляв несколько секунд, воскликнул Пири Тамм. — Удивлен-то я, конечно, удивлен — но не слишком!»

«Вам что-нибудь известно о его нынешнем местонахождении?»

«Ничего».

«У вас с ним есть какие-нибудь общие знакомые?»

«Никаких. Я от него давно ничего не слышал — подозреваю, что он либо на другой планете, либо мертв».

«В таком случае придется продолжить розыски. В связи с чем мне тоже, может быть, потребуется покинуть Землю».

«И улететь куда?»

«Еще не знаю».

«Но куда ты направишься сейчас, из Триеста?»

«Боюсь сказать — совершенно необходимо, чтобы это оставалось в тайне. Телефон в моем номере почти наверняка прослушивается. Я звоню из вестибюля».

«Правильно! Ничему и никому не доверяй!»

Уэйнесс вздохнула, вспомнив Ксантифа — ясность его ума, его непоколебимую порядочность.

«Еще один вопрос, дядюшка Пири. Я не зря попросила вас поехать в банк. У меня осталось примерно триста сольдо, но в том случае, если мне придется лететь на другую планету, этого не хватит. Не могли бы вы занять мне примерно тысячу?»

«Разумеется! Две тысячи, если потребуется!»

«Две тысячи в два раза лучше одной. Я приму деньги с благодарностью и верну их как можно скорее».

«Не беспокойся о деньгах. В конце концов твои затраты должен будет возместить Заповедник».

«Я тоже так считаю. Спросите, пожалуйста, служащего, в каком банке Триеста я могу получить их перевод, и я сразу же заберу деньги».

«Ты не можешь себе представить, как я из-за тебя беспокоюсь!» — ворчал Пири Тамм.

«Пожалуйста, дядюшка Пири, не волнуйтесь! — воскликнула Уэйнесс. — По меньшей мере в данный момент я в безопасности — тем более, что я отослала всех негодяев в Бангалор! Они разозлятся, когда поймут, какого дурака сваляли, но к тому времени я уже буду далеко».

«Так когда же я снова смогу с тобой поговорить?»

«Не знаю — это выяснится только через некоторое время».

Рассчитавшись с отелем у прилавка регистратуры, Уэйнесс вернулась в номер. Происшедшее в Триесте оказалось полезным во многих отношениях. Представление Уэйнесс о преступной сущности ее противников, прежде носившее почти абстрактный характер, приобрело вполне реальные черты, леденящие кровь. Они были настойчивы и безжалостны, они предпочитали убивать даже тогда, когда в этом не было необходимости. Если бы она не сбежала, ее бы убили — а с ее точки зрения это было бы весьма трагическим стечением обстоятельств. Такое стечение обстоятельств привело бы к прекращению существования смышленого и резвого существа по имени Уэйнесс, со всеми ее неповторимыми прелестями и причудами, с ее привязчивым и доброжелательным характером, с ее ироническим чувством юмора. Трагедия, да и только!

Уэйнесс никак не могла решить, следует ли ей переодеться в утренний наряд, и в конце концов выбрала компромисс, закутавшись в бушлат и нахлобучив на темные кудри рыбацкую кепку. Вооружившись средствами самозащиты, полученными от Альвины, она чувствовала себя значительно увереннее.

Теперь ей оставалось только уехать. Уэйнесс подошла к двери, тихонько приоткрыла ее и посмотрела в коридор. Вполне можно было себе представить, что за дверью ее уже кто-то ждал, что ее затащили бы обратно в номер, зажимая рот, и расправились бы с ней втихомолку. Подумав об этом, Уэйнесс поморщилась.

Но в коридоре было пусто. Уэйнесс вышла из отеля, спустившись по служебной лестнице и воспользовавшись подземным переходом, кончавшимся на галечном пляже под набережной.

Три дня и три ночи Уэйнесс применяла все известные ей и доступные ее воображению способы запутывания следов, переодевания и конспирации — в частности, она часто проверяла одежду в поиске микроскопических датчиков и радиоактивных меток. Она быстро протискивалась через толпу и тут же возвращалась по своим следам, снова и снова присматриваясь к выражению лиц — не удалось ли ей привести кого-нибудь в замешательство? Зайдя в автобус, она выскочила из него, когда тот остановился у светофора в небольшом поселке, и сразу же покинула поселок в автофургоне, перевозившем сельскохозяйственных рабочих. В Лиссабоне, на атлантическом побережье, она села в вагон поезда на магнитной подушке, отправлявшегося на север, вышла на первой остановке, зашла в другой вагон того же поезда, заперлась в женском туалете до следующей остановки, снова вышла и проскользнула в вагон поезда, двигавшегося в обратном направлении; в этом поезде она доехала до самого Танжера. Там она изменила внешность, выбросив приобретенные раньше зеленый походный плащ и светлый парик, после чего присоединилась к группе молодых странников, одетых в одинаковые парусиновые штаны и серые свитера. Переночевав на молодежной базе в Танжере, на следующее утро она приобрела билет на трансатлантический аэроэкспресс и через шесть часов оказалась в мегаполисе Алонсо-Сааведра, на реке Танагра. К тому времени она была уже почти уверена, что избавилась от любого «хвоста», но продолжала проверять, не подбросили ли ей какой-нибудь датчик, прятаться в укромных местах, наблюдая за проходящими вслед людьми, и непредсказуемо пересаживаться из одного транспортного средства в другое. В свое время она приземлилась на небольшом аэробусе в провинциальной столице Биригуассу, после чего отправилась на другом аэробусе, летевшем на юго-запад над бескрайней пампой, в горняцкий городок Намбукара. Здесь она остановилась на ночь в гостинице «Стелла д'Оро» и поужинала бифштексом угрожающих размеров с гарниром из жареного картофеля и авокадо; с гарниром принесли еще и жареную птицу, похожую на небольшую длинноногую курицу.

Помбареалес все еще находился далеко на юге, и сообщение с этим населенным пунктом оказалось весьма непостоянным. Наутро Уэйнесс с большим сомнением забралась в древний аэробус, с какими-то перестуками и стонами поднявшийся в воздух рывками и тяжело полетевший на юг, покачиваясь и ныряя под порывами ветра. Другие пассажиры, судя по всему, не замечали тревожных особенностей этого рудимента античности — беспокойство у них вызвал только один исключительно резкий провал в «воздушную яму», из-за которого несколько человек разлили пиво. Господин, сидевший рядом с Уэйнесс, заявил, что давно летает по этому маршруту и отбросил возникавшие у него поначалу опасения. По его мнению, так как этот аэробус почти ежедневно совершал рейсы с севера на юг и обратно на север уже в течение многих лет, не было никаких причин предполагать, что именно сегодня он возьмет и развалится на части в воздухе. «По сути дела, — доверительно сообщил он, — этот драндулет становится безопаснее с каждым днем. Этот неоспоримый факт можно доказать математически! Насколько можно судить по вашей манере выражаться, вы получили хорошее образование — полагаю, вас обучали началам логики?»

Уэйнесс скромно признала, что ей действительно преподавали курс логики.

«В таком случае я смогу без труда продемонстрировать вам ход своих мыслей. Представьте себе новый аэробус. Допустим, он летает два дня без происшествий, а на третий день разбивается. Значит, ему свойственна очень высокая аварийность — больше тридцати процентов. Однако, если аэробус — такой, как наш — летает уже десять тысяч дней и ни разу не упал, его аварийность очень невелика, меньше одной сотой доли процента, что внушает оптимизм! Более того, с каждым следующим днем риск, связанный с таким аэробусом, уменьшается, так что уверенность пассажиров в их безопасности должна только укрепляться».

В этот момент музейный летательный аппарат подвергся воздействию исключительно бестактного воздушного потока — резко вздрогнув, он клюнул носом и затрясся крупной дрожью; откуда-то послышался жалобный скрежет, закончившийся таким звуком, будто что-то лопнуло. Любитель математики игнорировал это обстоятельство: «Таким образом, по всей вероятности мы здесь в большей безопасности, чем сидя дома в любимом кресле, где нас может укусить забежавшая с улицы бешеная собака».

«Ваши пояснения очень любопытны и отличаются редкой ясностью изложения, — отозвалась Уэйнесс. — Тем не менее, я все еще немного беспокоюсь, хотя теперь не понимаю, почему».

После полудня аэробус приземлился в городе Акике, где Уэйнесс вышла — древний аппарат продолжал путь на юго-восток, к озеру Анжелина. В местном справочном бюро Уэйнесс узнала, что опоздала на аэробус в Помбареалес, совершавший рейсы три раза в неделю; до конечного пункта ее странствий, гнездившегося практически в тени гигантских Анд, оставалось еще километров сто пятьдесят. Она могла ждать аэробуса, проведя два дня в Акике, или отправиться в Помбареалес на омнибусе, выезжавшем на следующий день.

В качестве лучшего отеля Акике ей рекомендовали «Универсо», пятиэтажную башню из бетона из стекла рядом с аэропортом. Уэйнесс отвели просторную комнату на верхнем этаже, откуда можно было видеть весь город — несколько тысяч блоков из бетона и стекла, образовывавших прямоугольные кварталы вокруг центральной площади. Дальше, до горизонта, расстилалась пампа.

Вечером Уэйнесс почувствовала себя одиноко, ей хотелось вернуться домой. Она провела целый час, сочиняя письмо родителям — с припиской для Глоуэна на тот случай, если он еще не покинул станцию Араминта: «Я потеряла надежду получить от тебя какую-нибудь весточку. Джулиан объявился в доме дядюшки Пири, но не сделал ничего, что принесло бы ему популярность. Тем не менее он упомянул, что ты куда-то уехал, чтобы помочь своему отцу, и теперь я не знаю, жив ты или нет. Надеюсь, что ты жив, и очень хотела бы, чтобы ты был со мной, так как окружающая бесконечная степь вызывает подавленность. У меня не хватает энергии на все эти интриги и заговоры, а когда у меня кончается энергия, я чувствую себя несчастной. И все же я постараюсь выжить. Мне нужно рассказать тебе огромное количество разных вещей. Я нахожусь в очень странной сельской местности — иногда я забываю, что путешествую по Древней Земле, мне кажется, что я уже на другой планете. В любом случае я тебя целую и всей душой надеюсь, что ты ко мне скоро присоединишься».

Наутро Уэйнесс села в омнибус, резво помчавшийся на юго-запад по ровной прямой дороге, пересекавшей пампу. Удобно расположившись в кресле, она тайком разглядывала попутчиков — у нее это уже практически вошло в привычку. Ничто не вызвало у нее подозрений; никто не проявлял к ней особого интереса, кроме молодого человека с узким лбом и широкой зубастой ухмылкой, желавшего вручить ей религиозную брошюру.

«Нет, спасибо, — отказалась Уэйнесс. — Меня не интересуют ваши теории».

Молодой человек протянул ей кулек: «А конфет не хотите?»

«Нет, спасибо! — повторила Уэйнесс. — И если вы намерены есть все эти конфеты, пожалуйста, пересядьте подальше, потому что у них тошнотворный запах, и меня может вырвать на ваши проповеднические брошюры».

Молодой человек пересел на другое место и ел конфеты в одиночестве.

За окнами омнибуса проплывали пустынные низкие холмы, обнажения крошащейся скалистой породы, пучки орляка, редкие группы ив и осин в низинах и провалах, еще более редкие тщедушные кипарисы, изуродованные ветром. Ланюшафт не был лишен определенной унылой красоты. Уэйнесс подумала, что, если бы ее попросили нарисовать этот пейзаж, ей потребовалась бы палитра с очень немногими красками, но из этих красок пришлось бы смешивать многочисленные оттенки серого — темного для теней, с примесями умбры, охры и кобальта для камней и скальных обнажений, а также желтовато-серого, серовато-оливкового и пыльного коричневато-серого, с несколькими мазками темно-зеленого с бронзовым отливом и черно-зеленого, чтобы не забыть о кипарисах.

По мере приближения к пункту назначения горы вырастали все выше. а ветер, налетавший с запада, оживлял пампу порывистыми движениями.

Солнце, побледневшее в пыльной дымке, поднималось к зениту. Вдалеке показалось скопление низких беленых строений — городок Помбареалес.

Омнибус въехал на центральную площадь и остановился перед обветшалым зданием гостиницы «Монополь». С точки зрения Уэйнесс, этот населенный пункт во многом напоминал Намбукару, слегка уменьшенную в масштабе — такая же площадь посередине, такие же прямоугольные кварталы беленых строений с прямоугольными очертаниями. «Непривлекательный городишко», — подумала Уэйнесс. Единственным преимуществом Помбареалеса было то обстоятельство, что это было, пожалуй, последнее место на Земле, куда добрались бы агенты Танглет-клуба в поисках нарушителя его правил.

С багажной сумкой на плече Уэйнесс зашла в просторное темное фойе гостиницы «Монополь». Регистратор предложил ей, на выбор, номер с окнами, выходившими на площадь, номер с окнами, не выходившими на площадь, или угловой двухкомнатный номер с окнами, выходившими и не выходившими на площадь. «У нас немного постояльцев, — пояснил служащий. — Цена всех номеров одинаковая: два сольдо в день, включая стоимость завтрака».

«Тогда я предпочла бы двухкомнатный номер, — сказала Уэйнесс. — Я еще никогда не снимала двухкомнатный угловой номер».

«В наших местах, как вы заметили, свободного пространства более чем достаточно, — философски пожал плечами регистратор. — Если хотите, занимайте целый этаж, я с вас много не возьму. Завывания ветра и вид на Анды — бесплатно».

Двухкомнатный номер удовлетворил Уэйнесс во всех отношениях. Все устройства в ванной функционировали безупречно; в спальне стояла широкая кровать, слегка пахнувшая антисептическим мылом, а в гостиной красовались тяжелый дубовый обеденный стол на большом синем ковре, несколько тяжелых стульев, софа и письменный стол-секретер с телефоном. Уэйнесс подавила в себе желание позвонить дядюшке Пири и присела на один из стульев. У нее еще не было никаких планов — в отсутствие информации какое-либо планирование казалось бессмысленным. Прежде всего нужно было разведать обстановку и узнать все, что можно было узнать об Ирене Портильс.

Приближался полдень — обедать было рано. Уэйнесс спустилась в фойе и подошла к регистратору. Теперь следовало проявить чрезвычайную осмотрительность — ведь служащий отеля мог оказаться, чего доброго, двоюродным братом Ирены Портильс! Уэйнесс начала расспросы издалека: «Приятель просил меня навестить одну знакомую. Она живет на улице Мадера. Вы не подскажете, где эта улица?»

«Мадера? В Помбареалесе нет такой улицы».

«Гм. Может быть, я перепутала или не расслышала. Нет ли у вас улицы с похожим названием — Ладеро или Бадуро?»

«У нас есть улица Мадуро, а также проспект Оникс-Формадеро. По традиции улицу здесь называют «калье», а проспект — «авенида»».

«Да-да! Кажется, он сказал «калье Мадуро»; его знакомая живет в доме с двумя черными гранитными шарами на столбах въездных ворот».

«Не припомню такого дома, но улица Мадуро мне хорошо известна, — служащий указал карандашом на лежавшую перед ним карту. — Пройдите три квартала на юг по улице Люнета, и вы окажетесь на перекрестке с улицей Мадуро. Там у вас будет выбор: если вы повернете налево и пройдете несколько кварталов, вы упретесь в ограду кооперативного птичника, а если вы повернете направо, в конце концов вы придете на кладбище. Решайте сами! Не могу ничего порекомендовать по этому поводу».

«Спасибо!» — Уэйнесс повернулась, чтобы уйти.

Регистратор остановил ее: «Нельзя сказать, что это в двух шагах, причем снаружи сильный ветер, он гонит много пыли. Почему бы вам не воспользоваться удобным средством передвижения? Прямо у выхода запарковано такси Эстебана, с красной крышей. Он не возьмет с вас слишком много, если вы пригрозите, что пересядете в такси его брата Игнальдо, с зеленой крышей».

Уэйнесс подошла к красному такси. На переднем сиденье скучал тощий субъект с длинными руками и ногами; его обветренное коричневое лицо было вытянуто, как у клоуна, изображающего удивление. Заметив возможную пассажирку, он воскликнул «Сию секунду!», выскочил и распахнул дверь.

Уэйнесс спросила: «Это машина Игнальдо? Мне говорили, что у него низкие — даже очень низкие цены».

«Какая чепуха! — возмутился Эстебан. — Вы здесь впервые, и вас обманули. Иногда Игнальдо притворяется, что предлагает низкие расценки, но он хитрый дьявол и в конце концов умудряется содрать с пассажиров втридорога. Кому это знать, как не мне, его единственному конкуренту?»

«Именно по этой причине ваше суждение может быть пристрастным».

«О нет! У Игнальдо нет ни стыда ни совести. Даже если бы ваша бабушка, будучи при смерти, торопилась доехать до церкви прежде, чем священник уйдет домой, Игнальдо повез бы ее в объезд по окраинам и плутал бы до тех пор, пока она не испустила бы дух, после чего вступил бы в силу его тариф на перевозку трупов — или, во имя спасения ее души, до тех пор, пока несчастная старуха не согласилась бы заплатить неслыханные чаевые!»

«В таком случае я попробую воспользоваться вашими услугами, но сперва вы должны сообщить мне свои расценки».

Эстебан нетерпеливо воздел руки к небу: «Куда вы едете?»

«Хочу посмотреть на город. В частности, для начала, не помешало бы завернуть на улицу Мадуро».

«Это вполне возможно. Вы хотите зайти на кладбище?»

«Нет. Меня больше интересуют дома».

«На улице Мадуро нет домов, заслуживающих внимания, в связи с чем вступает в силу мой минимальный тариф. За поездку продолжительностью полчаса взимается один сольдо».

«Что? Игнальдо берет в два раза меньше!»

Эстебан издал возглас, полный отвращения, но сдался так быстро, что Уэйнесс убедилась в полной справедливости своего возмущения.

«Очень хорошо, — сказал таксист. — Мне все равно больше нечего делать. Залезайте. Тариф — один сольдо в час».

Уэйнесс чопорно уселась на сиденье: «Учитывайте, что я не обязательно нанимаю такси на час. За полчаса я заплачу половину сольдо, включая чаевые».

«Почему бы мне не отдать вам машину вместе со всем моим жалким скарбом и не уйти из города нищим, побираясь по дороге?» — взревел Эстебан.

В голосе водителя послышалась непритворная обида, в связи с чем Уэйнесс заключила, что названный тариф соответствовал стандартным расценкам. Уэйнесс рассмеялась: «Успокойтесь! Нельзя же надеяться на внезапное богатство каждый раз, когда к вам в машину садится неопытный новичок».

«Вы не так неопытны, как может показаться с первого взгляда», — проворчал Эстебан. Он закрыл дверь, и такси поехало по улице Люнета: «Так куда мы едем?»

«Сперва на улицу Мадуро».

Эстебан понимающе кивнул: «Кто-то из ваших родственников похоронен на кладбище».

«Не припомню, чтобы у меня здесь были родственники».

Эстебан поднял брови, всем своим видом показывая, что не видит смысла в указаниях клиентки: «В нашем городке, в сущности, не на что смотреть — и тем более на улице Мадуро».

«Вы знаете, кто там живет?»

«Я знаю всех в Помбареалесе!» — гордо ответил Эстебан. Он уже повернул на улицу Мадуро, заасфальтированную очень давно, и с тех пор покрывшуюся многочисленными выбоинами. Лишь примерно половина участков по обеим сторонам улицы были застроены — промежутки между домами достигали не менее двадцати метров. На участках, окружавших дома, время от времени виднелись тщедушные кустики или искаженные постоянным ветром деревца, свидетельствовавшие о попытках зачаточного садоводства. Эстебан указал на жилище с заколоченными окнами, окруженное зарослями чертополоха: «Этот дом продается по дешевке».

«Он мрачновато выглядит».

«Не удивительно — в нем водится призрак Эдгара Самбастера, повесившегося в полночь, когда с гор дул холодный ветер».

«И с тех пор там никто не живет?»

Эстебан покачал головой: «Владельцы улетели на другую планету. Несколько лет тому назад некий профессор Соломон, уличенный в мошенничестве, пару недель прятался в этом доме — но с тех пор про него никто ничего не слышал».

«Гм. Кто-нибудь проверял — может быть, он тоже повесился?»

«Такая возможность рассматривалась, и полиция произвела обыск, но никого не нашла».

«Странно!»

Медленно двигающаяся машина поравнялась с другим домом, отличавшимся от других парой установленных перед входом статуй в натуральную величину. Статуи изображали нимф, благословляющих отсутствующего входящего.

«А здесь кто живет?»

«Здесь живет Эктор Лопес, кладбищенский садовник. Он перенес к себе эти скульптуры, когда производилась перепланировка могил».

«Любопытная идея».

«Как сказать. Некоторые считают, что Эктор Лопес слишком много о себе думает. А вы как считаете?»

«Не вижу в этих нимфах ничего, что позволило бы сделать подобный вывод. Может быть, соседи ему просто завидуют?»

«Может быть. А теперь перед вами жилище Леона Касинде, забойщика свиней. Он хорошо поет, как пьяный, так и трезвый — его нередко можно послушать в винном баре».

По мере того, как такси продвигалось по улице Мадуро, Эстебан разговорился не на шутку, и Уэйнесс узнала множество подробностей, относившихся к жизни и привычкам обитателей домов, встречавшихся по пути. Наконец они подъехали к вилле «Лукаста» — двухэтажному дому чуть побольше соседних, с крепкой оградой, окружавшей приусадебный участок, и табличкой «№ 31». С северной стороны, в самом солнечном и защищенном от ветра уголке, было устроено нечто вроде садика с геранями, гортензиями, ноготками, лимонной вербеной и потрепанным пучком бамбука. Рядом находились игровая площадка и различные предметы дешевой садовой мебели — стол со скамьей, несколько стульев, качели, большая песочница и большой деревянный ящик со всякой утварью. На этой площадке, сосредоточенно игнорируя друг друга, занимались своими делами мальчик лет двенадцати и девочка года на три младше.

Заметив любопытство пассажирки, Эстебан притормозил и многозначительно постучал пальцем по лбу: «У них не все дома — матери приходится очень тяжело».

«Могу себе представить! — отозвалась Уэйнесс. — Остановитесь здесь на минутку, пожалуйста». Она с интересом наблюдала за детьми. Девочка сидела за столом, складывая какую-то головоломку; мальчик стоял на коленях в песочнице, заканчивая сложное сооружение из песка, увлажненного водой из ведерка. Оба ребенка, тонкие и гибкие, но не истощенные, отличались непропорционально длинными руками и ногами. Их каштановые волосы были коротко подстрижены без всякой попытки следовать какой-либо моде — так, как если бы человеку, ухаживавшему за детьми, не было никакого дела до их внешности, да и вообще до внешности, как таковой. У детей были продолговатые худые лица с достаточно правильными чертами, серые глаза и бледная, чуть загоревшая кожа с едва уловимым розово-оранжевым оттенком. «Довольно милые дети, — подумала Уэйнесс, — хотя явно не местного происхождения». Лицо девочки казалось более оживленным, чем у мальчика, работавшего с замкнутым упорством. Дети ничего не говорили. Бросив безразличные взгляды на остановившееся такси, они больше не обращали внимания на машину.

«Гм! — сказала Уэйнесс. — Почему я не видела на этой улице никаких других детей?»

«Здесь нет никакой тайны, — ответил Эстебан. — Остальные дети в школе».

«Ах да, конечно. А эти почему не ходят в школу?»

«Трудно сказать. Их регулярно посещают психиатры, и все они только головой качают, а дети продолжают делать, что хотят. Девочка впадает в дикую ярость, если что-нибудь делается против ее воли, и падает на землю с пеной у рта, так что все боятся за ее жизнь. А мальчик невероятно упрям и отказывается вымолвить хоть слово, хотя говорят, что в некоторых отношениях он очень сообразителен. Одни считают, что их полезно было бы хорошенько выпороть несколько раз; другие склоняются к тому мнению, что они страдают от какого-то гормонального нарушения или от недостатка какого-то вещества».

«На мой взгляд, они не выглядят заторможенными или недоразвитыми. Как правило, психиатры умеют помогать детям без явных генетических дефектов».

«Этим двум ничто не помогает. К ним еженедельно приезжает доктор из института в Монтальво, но никаких улучшений не наблюдается».

«Жаль! Кто их отец?»

«Это сложная история. Если вы помните, я уже говорил о профессоре Соломоне, замешанном в скандале. Он теперь на другой планете — никто, по-видимому, не знает, где именно, хотя многие были бы не прочь его найти. Он и есть их отец».

«А мать?»

«Мадам Портильс — зазнается, как герцогиня, хотя она из наших мест. Ее мать, госпожа Клара, родилась в Сальгасе, а там никакой знатью и не пахнет».

«И каким образом мадам Портильс обеспечивает свое существование?»

«Работает в библиотеке — подклеивает оторвавшиеся корешки и выполняет всякие мелкие поручения. Так как у нее двое детей, и ее престарелая мать живет вместе с ней, она получает общественное вспомоществование. Этого хватает на самое необходимое. У нее нет никаких оснований для тщеславия — тем не менее, она задирает нос перед всеми, даже перед людьми действительно знатного рода».

«Судя по всему, она необычная женщина, — заметила Уэйнесс. — Возможно, у нее есть какие-то скрытые таланты».

«Если это так, она скрывает их лучше всякого преступления. При всем при том, ее судьба достойна сожаления».

С предгорий налетел порыв ветра, со свистом взметнувший с дороги облако пыли и мусора и унесший его на пустырь. Эстебан указал пальцем на девочку: «Смотрите-ка! Она всегда возбуждается от ветра».

Девочка вскочила и встала лицом к ветру, чуть расставив ноги, покачиваясь и кивая головой в такт какому-то внутреннему ритму.

Мальчик не обращал на нее внимания, полностью сосредоточившись на своем занятии.

Из дома послышался резкий окрик. Напрягшееся тело девочки расслабилось, она неохотно обернулась к дому. Мальчик игнорировал окрик и продолжал добавлять детали из влажного песка к уже чрезвычайно изощренному сооружению.

Из дома позвали снова — еще громче и настойчивее. Девочка направилась ко входу, остановилась, обернулась, подошла к песочнице и разрушила ногой все чудесное сооружение своего брата. Тот оцепенел, глядя на развалины песочного дворца. Девочка ждала. Мальчик медленно повернул голову и посмотрел на нее. Насколько могла заметить Уэйнесс, его лицо не выражало никаких чувств. Девочка повернулась и, задумчиво сутулясь, пошла ко входу в дому. Мальчик печально поплелся за ней.

Такси Эстебана тронулось с места: «А теперь мы познакомимся с кладбищем, каковое каждый, кто, подобно вам, решил изучать улицу Мадуро, должен считать главной достопримечательностью. Для того, чтобы надлежащим образом обсудить все заслуживающие упоминания могилы, нам потребуется как минимум полчаса…»

Уэйнесс рассмеялась: «С меня пока достаточно. Давайте вернемся в гостиницу».

Эстебан фаталистически пожал плечами, развернул машину и стал возвращаться: «Вам больше понравилось бы проехаться по авениде де лас Флоритас, где проживает местная элита. Кроме того, приятно прогуляться в нашем парке; там есть фонтан и Палладиум — павильон, где каждое воскресенье после обеда играет духовой оркестр. Музыка вам понравится — они исполняют самые разные пьесы, на все вкусы. Кроме того, вы могли бы повстречаться в парке с привлекательным молодым человеком и — кто знает? — дело закончилось бы великолепной свадьбой!»

«Это было бы приятной неожиданностью», — вежливо согласилась Уэйнесс.

Эстебан указал рукой на высокую худощавую женщину, приближавшуюся навстречу: «А вот и мадам Портильс собственной персоной, возвращается с работы».

Эстебан чуть притормозил. Уэйнесс наблюдала за тем, как Ирена Портильс быстро шагала по тротуару, наклонив голову против ветра. С первого взгляда и на значительном расстоянии она казалась красивой — но иллюзия разрушилась почти мгновенно. На Ирене Портильс были потертая юбка из рыжеватой саржи и облегающий плечи черный жакет. Гладкие черные волосы, обрамлявшие лицо до подбородка, увенчивала маленькая бесформенная шляпка. Ирена уже попрощалась с молодостью, и годы ее не пощадили. Черные глаза с потемневшими веками были посажены слишком близко над длинным носом с узкими ноздрями; уже слегка одутловатые щеки были испещрены морщинами, свидетельствовавшими о подавленности и пессимизме.

Проезжая мимо, Эстебан обернулся и посмотрел Ирене вслед: «Странно, в молодости она была очень привлекательна. Но она поступила в школу актеров и, насколько я знаю, присоединилась к труппе каких-то комических импрессионистов или драматургических комиков — уж не знаю, как они там называются; а потом говорили, что она улетела с этой труппой в межпланетное турне, и никто о ней не вспоминал до тех пор, пока в один прекрасный день она не вернулась, уже замужем за профессором Соломоном, называвшим себя археологом. Они тут прожили только пару месяцев и снова улетели куда-то в просторы Галактики.».

Такси подъехало к длинному приземистому бетонному строению в тени шести высоких эвкалиптов.

«Это не гостиница!» — встревожилась Уэйнесс.

«Я заговорился и проехал поворот, — извиняющимся тоном объяснил Эстебан. — Это кооперативный птичник. Раз уж мы здесь, может быть, вы желаете пройтись и посмотреть на куриц? Нет? В таком случае мы сразу вернемся в «Монополь»».

Уэйнесс откинулась на спинку сиденья: «Вы рассказывали о профессоре Соломоне».

«Да-да. Так вот, Ирена и профессор вернулись несколько лет тому назад, вместе с детьми. Некоторое время Соломон пользовался высокой репутацией — его считали видным представителем общественности, высокообразованным ученым. Он занимался исследованиями в горах и раскопками в доисторических руинах. А потом он объявил, что нашел зарытый клад — и оказался замешан в очень темную историю, в связи с чем ему пришлось бежать с Земли. Ирена утверждает, что не знает, где он прячется, но ей никто не верит».

Эстебан повернул на улицу Люнета и подъехал к месту своей обычной стоянки у гостиницы: «Вот так обстоят дела на улице Мадуро».

Уэйнесс сидела в углу фойе, полузакрыв глаза, с блокнотом на коленях. Она пыталась привести свои мысли в порядок, делая записи под заголовком «Ирена Портильс», но никак не могла сосредоточиться. Она чувствовала необходимость отдохнуть, прерваться на несколько часов, чтобы внести ясность в свое представление о происходящем. Откинувшись на спинку кресла, она попыталась ни о чем не думать.

Фойе — огромное помещение с массивными деревянными брусьями, поддерживающими высокий потолок — наполняли успокоительные отзвуки и шорохи. Вся мебель была большой и тяжелой: обтянутые кожей кресла и диваны, длинные низкие столешницы из цельных кусков полированного дерева в стиле «чирики». Арка в далекой противоположной стене вела в ресторан.

На площади появилась группа фермеров, рассевшихся за столиками, чтобы выпить пива и поговорить о делах перед обедом в ресторане. Их веселость, громкие голоса и внезапные шлепки ладонями по бедрам мешали Уэйнесс не думать. Кроме того, у одного из фермеров были большие пушистые черные усы, от которых Уэйнесс никак не могла отвести глаза, хотя боялась, что скотовод заметит ее внимание и подойдет, чтобы спросить, чем ей не понравились его усы.

Уэйнесс решила, что настало время пообедать и ей. Она зашла в ресторан, и ее посадили у большого окна, выходящего на площадь; в это время дня, однако, в городе не происходило ничего достойного внимания.

Согласно меню, одним из фирменных блюд ресторана была белая куропатка на шампуре, заинтересовавшая Уэйнесс, никогда еще не пробовавшую ничего подобного. Она заказала куропатку, но почти не могла ее есть — на ее взгляд, жареная птица слишком отдавала дичью.

Уэйнесс задержалась в ресторане за десертом и кофе. У нее был свободный вечер, но она решила больше не делать попыток «отключиться» и снова занялась Иреной Портильс.

Главный вопрос формулировался просто: как узнать у Ирены местонахождение человека, называвшего себя «профессором Соломоном»?

Уэйнесс вынула блокнот и просмотрела записи, сделанные раньше:

«Задача: найти Монкурио

— Решение 1. Объяснить Ирене Портильс все обстоятельства и попросить ее о помощи.

— Решение 2. Сделать то же, что и в случае 1, но предложить Ирене деньги — возможно, существенную сумму.

— Решение 3. Загипнотизировать Ирену или опоить ее наркотиком и таким образом извлечь из нее требуемую информацию.

— Решение 4. Произвести розыски в доме, пока там никого нет.

— Решение 5. Расспросить мать и (или) детей Ирены. (???)

— Решение 6. Не делать ничего из перечисленного выше».

Просмотр возможных вариантов не внушал никакой уверенности. Первое решение, казалось бы наиболее разумное, почти наверняка вызвало бы у госпожи Портильс в высшей степени эмоциональную реакцию и побудило бы ее к еще большей скрытности. То же можно было сказать о втором решении. Третий, четвертый и пятый варианты были почти столь же непрактичны. Наиболее целесообразным решением представлялось последнее.

Уэйнесс вернулась в фойе. Было около двух часов дня, до вечера оставалось много времени. Уэйнесс подошла к регистратору и спросила, как пройти к публичной библиотеке.

«Она в пяти минутах ходьбы, — ответил тот, показывая карандашом на карте. — Пройдите один квартал по улице Люнета до перекрестка с улицей Базилио; там вы увидите большую акацию. Поверните налево и пройдите еще квартал — там вы и найдете библиотеку».

«Это очень просто — спасибо!»

«Не за что. Не забудьте полюбоваться на коллекцию первобытной керамики — кажется, в справочном отделе. Даже здесь, в Патагонии, где некогда пасли скот гаучо, мы стремимся к идеалам высокой культуры!»

Стеклянная дверь в бронзовом обрамлении сдвинулась в сторону — Уэйнесс вошла в вестибюль, где были предусмотрены обычные удобства и средства связи. Слева и справа коридоры вели к различным тематическим отделам.

Уэйнесс побродила по библиотеке, постоянно проверяя, нет ли поблизости Ирены Портильс. У нее не было определенного плана, но ей казалось более чем естественным, что именно здесь было бы удобнее всего познакомиться с Иреной. Уэйнесс просмотрела журналы, выставленные на проволочной стойке, присела за компьютерный экран, притворяясь, что просматривает базу данных, внимательно прочитала вывешенное расписание часов работы библиотеки. Нигде не было никаких признаков Ирены — возможно, сегодня она больше не собиралась приходить на работу.

В разделе изобразительных искусств и музыки Уэйнесс нашла коллекцию первобытной керамики, рекомендованную регистратором гостиницы. Экспонаты были расставлены на полках широкого стеклянного шкафа. В шкафу находилась дюжина горшков и мисок, а также различная прочая утварь. Многие изделия были склеены из черепков; на некоторых были заметны остатки примитивных узоров, нанесенных точечными углублениями или выцарапанных. Утварь изготовлялась посредством обмазывания внутренней стороны корзины глиной с последующим обжигом глины вместе с корзиной или лепилась вручную — гончарный круг был еще неизвестен.

Пояснительная табличка приписывала изделия аборигенам из племени «зунтиль», полудиким охотникам и собирателям, обитавшим в этих местах за много тысяч лет до прибытия европейцев. Утварь нашли местные археологи на берегах реки Азуми, в нескольких километрах к северо-западу от Помбареалеса.

Рассматривая коллекцию, Уэйнесс нахмурилась — ей пришла в голову удачная мысль. Она критически рассмотрела различные аспекты своей идеи и не нашла в ней никаких изъянов. Конечно же, такой вариант означал, что ей пришлось бы врать, притворяться и рыться в чужих вещах без разрешения. Что с того? Не разбив яйца, не сделаешь омлет. Уэйнесс решила обратиться к библиотекарю, сидевшему рядом за столом — угловатому молодому человеку с мягкими волосами песочного цвета, широким лбом мыслителя, клювообразным носом и выдающимися желваками и подбородком. Библиотекарь давно исподтишка наблюдал за посетительницей. Встретив ее взгляд, он покраснел и поспешно отвернулся, но не смог удержаться и посмотрел на нее снова.

Уэйнесс улыбнулась и подошла к столу: «Это вы так хорошо организовали выставку керамики?»

Молодой человек ухмыльнулся: «Не кто иной, как я — то есть, отчасти. Я не занимался раскопками. Этим занимались мой дядя и его приятель. Они — опытные археологи. Меня лично не слишком привлекает перспектива целый день копаться в земле».

«Но это же самое интересное!»

«Возможно», — кивнул библиотекарь, но задумчиво прибавил: «На прошлой неделе мой дядя и его приятель Данте работали на раскопках. Моего дядю ужалил скорпион. Он стал прыгать от боли и упал в реку. А вечером того же дня за Данте погнался разъяренный бык, и тоже загнал его в реку».

«Гм! — Уэйнесс взглянула на коллекцию горшков и мисок. — На этой неделе они продолжали раскопки?»

«Нет. Они пошли в бар и напились».

На это Уэйнесс нечего было сказать.

Рядом с коллекцией висели несколько карт. На одной были отмечены стоянки племени зунтиль, а на другой, более крупномасштабной, изображались зоны распространения различных империй инков — раннего, среднего и позднего периодов.

«По-видимому, инки никогда не забирались так далеко на юг», — заметила Уэйнесс.

«Время от времени их передовые отряды и разведчики здесь появлялись, — возразил молодой человек. — Но никто еще не нашел достоверной стоянки инков ближе, чем в Сандовале, и даже там, скорее всего, не было ничего важнее обменного торгового пункта».

«Думаю, именно этот вопрос хочет решить, так или иначе, руководитель нашей экспедиции», — как бы между прочим заметила Уэйнесс.

Библиотекарь язвительно усмехнулся: «В Сандовале никогда не было столько инков, сколько теперь туда повадилось археологов!» Но теперь он смотрел на посетительницу с явным уважением: «Значит, вы тоже занимаетесь археологией?»

Уэйнесс рассмеялась: «Спросите меня снова после того, как я отработаю год в полевых условиях и еще три года в лаборатории, сортируя кости и черепки». Она посмотрела по сторонам: «У вас не слишком много посетителей, я вам не мешаю?»

«Ни в коем случае. У нас никогда не бывает много посетителей. Садитесь, если вы не против. Меня зовут Эван Форес».

Уэйнесс скромно присела: «А меня — Уэйнесс Тамм».

Разговор продолжался вполне дружелюбно. Через некоторое время Уэйнесс стала расспрашивать молодого человека о пещерах в горах и легендах о золоте инков: «Было бы здорово найти огромный ящик с золотом!»

Эван опасливо обернулся, проверяя, нет ли кого-нибудь за спиной: «Я не посмел бы упомянуть о пресловутом профессоре Соломоне, если бы меня могла услышать Ирена Портильс. Но сегодня, думаю, она уже на работу не вернется».

«Кто такие профессор Соломон и Ирена Портильс?»

«Ага! — воскликнул Эван. — Вы хотите узнать всю подноготную о самой громкой скандальной истории нашего города!»

«Расскажите — я люблю скандальные истории».

Эван снова обернулся: «Ирена Портильс — служащая библиотеки. Насколько я понимаю, когда-то она была танцовщицей или чем-то в этом роде, и выступала на других планетах с развлекательной труппой. Она вернулась в Помбареалес, будучи замужем за археологом по имени Соломон, заявлявшим, что он повсеместно известен и пользуется высокой репутацией. Профессор произвел хорошее впечатление на местную элиту и стал одним из самых почетных жителей нашего города.

Однажды вечером, ужиная с друзьями, профессор Соломон развеселился больше обычного и, по-видимому, пренебрег необходимостью держать язык за зубами. Он поведал друзьям, с условием сохранения этих сведений в строжайшей тайне, что нашел старую карту, на которой указано местонахождение тайника в пещере, где конкистадоры спрятали сокровище — дублоны из переплавленного золота инков. «Скорее всего, это подделка или чья-то злая шутка, — сказал он. — Тем не менее, было бы любопытно проверить, нет ли чего-нибудь в пещере».

Дня через два, никому ничего не сообщив, профессор Соломон ушел в горы. Его друзья, как только они об этом пронюхали, забыли о своем обещании и разболтали о золоте профессора Соломона всем и каждому.

Через месяц профессор вернулся. Друзья настойчиво просили его поделиться результатами экспедиции, и он неохотно показал им четыре золотых дублона, пояснив, что для извлечения найденного им сундука необходимо расчистить пещеру от каменного завала, а для этого, в свою очередь, потребуется специальное оборудование. Вскоре после этого он снова исчез. Вести о его находке вызвали живой интерес и пробудили во многих алчность. Когда профессор Соломон вернулся и привез четыреста дублонов, коллекционеры стали осаждать его предложениями. Он позволил произвести анализ нескольких монет, что привело к снижению их стоимости, и никто не удивился, когда он отказался посылать на экспертизу остальные дублоны. Однажды, точно в полдень, он устроил распродажу. Собралась плотная толпа потеющих и вопящих коллекционеров, размахивавших пачками денег. Профессор продавал монеты партиями по десять штук, и все четыреста дублонов разошлись быстрее, чем за час. После этого Соломон поблагодарил коллекционеров за проявленный ими интерес и сообщил, что отправляется на раскопки в другой пещере, где, по его мнению, может находиться еще более ценный клад — изумруды инков. Профессор уехал под аккомпанемент похвал и поздравлений. На этот раз он взял с собой Ирену Портильс.

В Помбареалесе восстановились мир и покой — но ненадолго. Уже через несколько дней стало ясно, что коллекционеры заплатили большие деньги за дублоны, отчеканенные из свинца и покрытые сусальным золотом. Эти подделки ничего не стоили.

Коллекционеры редко бывают фаталистами. Их разочарование сменилось возмущением и гневом, превосходившими по интенсивности прежний энтузиазм».

«И что случилось?»

«Ничего. Если бы профессора Соломона нашли и вытащили оттуда, где он прячется, побили камнями, повесили, утопили, четвертовали, сожгли заживо, отхлестали кнутом до смерти, распяли вниз головой и заставили выплатить все, что он получил за подделки, с процентами, начисленными за прошедшее время, может быть, жажда торжества справедливости была бы утолена. Но профессора никто не нашел, и по сей день никто не предложил простить ему совершенное преступление. А Ирена Портильс вернулась через несколько лет с двумя детьми. Она заявляет, что профессор Соломон ее бросил. Кроме того, она заявляет, что ничего не знала о мошенничестве и хочет только одного — чтобы ее оставили в покое. Никто не может доказать, что она была в сговоре с профессором, хотя такие попытки предпринимались неоднократно. Через некоторое время Ирена устроилась работать в библиотеку. Прошли годы — ситуация с тех пор не изменилась».

«И где же профессор Соломон? Вы думаете, она с ним переписывается?»

Эван холодно усмехнулся: «Не знаю. Спрашивать у нее что-либо бесполезно. Она никому не доверяется».

«У нее нет подруг, близких знакомых?»

«Насколько я знаю, никого. В библиотеке она справляется с обязанностями и умеет разговаривать достаточно вежливо, когда это требуется, но всегда думает о чем-то другом, ее мысли блуждают где-то далеко. Иногда в ней чувствуется такое напряжение, что вокруг нее все начинают нервничать. В ней как будто бушует какая-то буря, готовая вот-вот вырваться наружу».

«Как странно!»

«Очень странно. Не хотел бы находиться рядом, когда она наконец взорвется».

«Гм». Замечания Эвана не вызывали оптимизма. Ирена Портильс оставалась единственным связующим звеном с Адрианом Монкурио; к ней нужно было найти подход, тем или иным способом. Уэйнесс осторожно заметила: «Если я приду в библиотеку завтра, то наверняка с ней встречусь».

Судя по всему, эти слова произносить не следовало. Эван насторожился: «Зачем вам встречаться с Иреной?»

«Наверное, меня просто интересуют необычные люди», — робко объяснила Уэйнесс.

«Завтра ее на работе не будет — к ее детям приедет психиатр. Он навещает их каждую неделю. Кроме того, Ирена работает в отделе реставрации книг. В читальных залах вы с ней так или иначе не встретитесь».

«Все это неважно».

Эван мечтательно улыбнулся: «А я был бы не прочь встретиться с вами снова».

«Все может быть», — уклончиво сказала Уэйнесс. Возникало впечатление, что ей в любом случае потребуется чья-то помощь. Но Эван? Эксплуатировать его было бы жестоко. Тем не менее, как уже поняла Уэйнесс, чтобы сделать омлет, требовалось разбить хотя бы одно яйцо.

«Если у меня будет такая возможность, я еще сюда зайду», — пообещала она.

Уэйнесс вернулась в гостиницу. За столиками кафе на открытом воздухе, занимавшего часть центральной площади, уже сидели и болтали деловитые молодые люди, матроны из местных высших кругов и окрестные фермеры с супругами, прибывшие в город за покупками и решившие приятно провести вечер. Уэйнесс присела за свободный столик и заказала чай с ореховым печеньем. Ветер успокоился, теплые солнечные лучи нагрели мостовую. Подняв голову и глядя далеко на запад, можно было разглядеть угрожающе высокую тень Анд. Если бы не отягощавшие ее заботы и опасности, Уэйнесс могла бы с легким сердцем отдохнуть и расслабиться.

Не зная, чем заняться, она отодвинула чайник, достала бумагу и ручку и сочинила еще одно письмо родителям; в заключении письма говорилось: «Я ввязалась в сложнейшую игру, связанную с погоней за документами, причем правила этой игры допускают ходы, чреватые самыми неприятными последствиями. В данный момент мне придется иметь дело с некой Иреной Портильс, служащей единственным связующим звеном между мной и Адрианом Монкурио (по удивительному — а может быть и не столь удивительному — стечению обстоятельств оказавшемуся старым приятелем дядюшки Пири). Кстати, сведения, которые я вам сообщаю, не следует доверять никому, кроме Глоуэна, и даже намекать на них нельзя. Для Глоуэна я вложила отдельную записку. Рано или поздно, надеюсь, я смогу узнать, где он и что с ним».

В записке для Глоуэна она снова упомянула Ирену Портильс: «Не знаю, как к ней подойти. Постоянно чувствую себя в замешательстве и в тупике, как муха, бродящая в калейдоскопе. Но на самом деле я не жалуюсь. Когда я вспоминаю о значении того, что могу найти, ко мне возвращается бодрость. Шаг за шагом, пядь за пядью я продвигаюсь к цели. Должна еще раз повторить, что Джулиан производит на меня самое плохое впечатление. Не знаю, убийца ли он, но у него за плечами несомненно масса отвратительных делишек. В том, что касается Ирены Портильс, мне придется проявить изобретательность и найти какой-то повод с ней познакомиться. Не думаю, что в библиотеке для этого подвернется подходящий случай, но она нигде больше практически не контактирует с окружающим миром. Еженедельно, однако, ее детей посещает психиатр. Может быть, что-нибудь удастся сделать в этом направлении. Следует об этом подумать. Как всегда, мне очень хочется, чтобы ты был со мной — и я очень надеюсь, что ты получишь это письмо».

Увы, этой надежде Уэйнесс не суждено было сбыться: к тому времени, когда ее письмо прибыло на станцию Араминта, Глоуэн уже взошел на борт звездолета, чтобы преодолеть невообразимое расстояние, разделяющее Кадуол и Древнюю Землю.

Уэйнесс отнесла письма в местное почтовое отделение, вернулась в гостиницу и поднялась в номер. Она выкупалась, после чего, пытаясь воспрянуть духом, переоделась в один из своих самых привлекательных вечерних костюмов— мягкую черную тунику с юбкой в черную и горчично-охряную полоску. Настроение ее поправилось лишь ненамного, но она спустилась в ресторан гостиницы, чтобы поужинать.

За ужином Уэйнесс не торопилась; ей подали бараньи котлеты со спаржей. Когда она покончила с этим блюдом, уже спустились сумерки, и молодежь Помбареалеса вышла на вечернюю прогулку. Девушки ходили по площади по часовой стрелке, а юноши — против часовой стрелки; встречаясь, они обменивались приветствиями и шутками. Некоторые молодые люди расточали комплименты, другие шутники притворялись, что у них при виде такой красоты случился разрыв сердца, подкашиваются ноги и начинаются предсмертные судороги. Самые бесшабашные бедокуры издавали страстные возгласы типа «Ай-ай-ай! Готов застрелиться, не сходя с места!», «Соблазнительное чудо грации, озари меня светом очей!» или «Тысяча проклятий! Чем я заслужил такие сердечные муки?» Девушки гордо игнорировали эти излишества, иногда с заметным презрением, но от продолжения круговой прогулки не отказывались.

Уэйнесс вышла на улицу и села за столиком кафе подальше от шумной толпы. Заказав кофе, она смотрела на Луну, поднимавшуюся в небо Патагонии. Ее присутствие не осталось незамеченным — к ней несколько раз подходили расположенные к общению молодые люди. Один предложил ей посетить кантину «Долоросита», чтобы послушать музыку и потанцевать; другой хотел заказать кувшин пунша «писко» и побеседовать о философии; третий приглашал Уэйнесс проехаться с ним по пампе в спортивном автомобиле. «Ты опьянеешь от свободы и пространства!» — заверял последний.

«Звучит заманчиво, — признала Уэйнесс. — Но что, если машина сломается, если тебе станет нехорошо, или если произойдет еще что-нибудь, и мне придется возвращаться в Помбареалес пешком?»

«Чепуха! — заявил молодой человек. — Хорошеньким девушкам не пристало забивать голову практическими соображениями; впрочем, вам это даже к лицу».

Уэйнесс вежливо отказалась от приглашения, поднялась к себе в номер и забралась в постель. Она лежала и смотрела в потолок не меньше часа, вспоминая места близкие и далекие, тех, кого она любила, и тех, кого ненавидела. Она размышляла о жизни, столь незнакомой и дорогой, чуть было не прервавшейся уже по чьей-то воле, и о смерти, не поддававшейся сколько-нибудь осмысленному анализу. Мысли ее вернулись к Ирене Портильс. Она лишь на мгновение увидела усталое мрачное лицо с плотно сжатыми губами над узким подбородком, обрамленное гладкими, растрепанными ветром черными волосами, но уже сумела составить себе представление о характере Ирены.

Доносившиеся из открытого окна восклицания, сопровождавшие прогулку, стали затихать по мере того, как девушки расходились по домам; возможно, некоторые согласились проехаться с ветерком по пампе.

Уэйнесс стало клонить ко сну. Она уже решила, каким образом познакомится с Иреной Портильс. Выбранный ею подход вовсе не гарантировал успеха — более того, провал был гораздо вероятнее. Тем не менее, в данном случае любое действие было лучше бездействия, а Уэйнесс почему-то была уверена в том, что добьется своего.

Утром она встала пораньше и надела клетчатую юбку, белую блузку и темно-синий жакет — аккуратный и не привлекающий особого внимания наряд, приличествующий рядовой банковской служащей, молодой помощнице учителя или даже консервативно настроенной студентке.

Покинув двухкомнатный номер, Уэйнесс спустилась на первый этаж, позавтракала в ресторане и вышла из гостиницы.

На небе не было ни облачка, дул свежий ветер; прохладные бледные лучи Солнца косо освещали площадь с северо-востока. Уэйнесс быстро прошла по улице Люнета, придерживая юбку на ветру и уворачиваясь от беспорядочно суетившихся пыльных вихрей. Повернув на улицу Мадуро, она продолжала идти, пока до виллы «Лукаста» не осталось метров сто. Теперь она остановилась и осмотрелась по сторонам. Прямо напротив находился маленький белый домик, ветхий и явно нежилой — два окна с разбитыми стеклами смотрели на улицу, как неподвижные глаза пьяницы, уже не замечающего ничего вокруг. Убедившись в том, что за ней никто не наблюдает, Уэйнесс подождала, пока очередной вихрь пыли, взвившийся над мостовой, не пробежал мимо, и, сморщив нос, перебежала на другую сторону. Еще раз опасливо оглянувшись направо и налево, она взобралась на крыльцо пустующего домика и спряталась в тени за покосившейся ажурной перегородкой между опорами нависшей над крыльцом крыши. Здесь она была защищена от ветра и могла наблюдать, оставаясь незамеченной, за всем, что происходило на улице.

Уэйнесс приготовилась ждать — если потребуется, весь день; она не имела никакого представления о том, когда именно должен был приехать психиатр, посещавший виллу «Лукаста».

Было примерно девять часов утра. Уэйнесс устроилась как можно удобнее. По улице проехала машина — грузовичок, по-видимому доставлявший какие-то материалы на кладбище. Появилась еще одна небольшая машина — фургон пекаря, развозившего хлеб и прочие продукты обитателям района. Мимо промчался молодой человек на мотоцикле; грузовичок вернулся с кладбища. Уэйнесс вздохнула и переставила ноги. Теперь уже было без пяти минут десять. На улицу Мадуро повернул средней величины автомобиль, белый с черной полосой и желтым наименованием какого-то учреждения на полосе — очевидно тот самый, которого ждала Уэйнесс. Выскочив из укрытия, она выбежала на тротуар и, когда автомобиль подъехал поближе, стала лихорадочно сигнализировать. Машина затормозила. Уэйнесс с облегчением заметила надпись на боковой панели автомобиля:

«ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОГО ЗДРАВООХРАНЕНИЯ

— Монтальво —

АДАПТАЦИОННОЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ».

Она не ошиблась — это был автомобиль психиатра.

Водитель и Уэйнесс рассматривали друг друга. В автомобиле сидел темноволосый мужчина среднего роста, тридцати трех или тридцати четырех лет, крепко сложенный, с решительным угловатым лицом. С точки зрения Уэйнесс он выглядел достаточно привлекательно — главным образом в том смысле, что производил впечатление человека разумного и способного к непредвзятому мышлению, что было для нее полезно; тем не менее, мрачновато поджатые губы могли свидетельствовать об отсутствии чувства юмора, а это могло быть опасно. На водителе была повседневная одежда — темно-зеленый свитер и светло-коричневые брюки — что говорило, скорее всего, об отсутствии строгих правил в его учреждении. Полезное обстоятельство. С другой стороны, он изучал Уэйнесс с безразличным аналитическим интересом, что было опять-таки опасно — такие люди не таяли от приятной улыбки и не реагировали положительно на легкий флирт. Последнее могло означать, что ей придется воспользоваться умом, а не внешностью, что было значительно труднее.

«Что случилось?» — спросил водитель.

«Вы врач?»

Мужчина смерил ее взглядом с головы до ног: «Разве вы больны?»

Уэйнесс несколько раз моргнула. Следовало ли понимать этот вопрос, как язвительное проявление своего рода чувства юмора? Она поняла, что ей предстоит нелегкая задача.

«Я чувствую себя прекрасно, благодарю вас. У меня к вам очень важное дело».

«Настораживающее заявление! Вы уверены, что обращаетесь по адресу? Я — доктор Арманд Оливано; пожалуйста, не застрелите меня по ошибке».

Уэйнесс подняла обе руки ладонями вперед: «Вы в полной безопасности. Я всего лишь хочу вам кое-что предложить — и надеюсь, что вы сочтете мое предложение разумным и целесообразным».

Доктор Оливано поразмышлял пару секунд, после чего резко пожал плечами: «После такого вступления не остается ничего другого, как выслушать ваше предложение». Он открыл дверь автомобиля: «Поблизости меня ждут пациенты, но несколько минут ничего не меняют».

Уэйнесс села в машину: «Было бы гораздо лучше, если бы мы куда-нибудь отъехали и остановились там, где нам никто не помешает разговаривать».

Доктор Оливано не возражал. Он развернул машину, проехал назад по улице Мадуро и остановился в тени эвкалиптов у ограды кооперативного птичника: «Это место вас устраивает?»

Уэйнесс кивнула и сказала, осторожно выбирая слова: «Так как я хотела бы, чтобы вы приняли меня всерьез, необходимо начать с изложения некоторых фактов. Меня зовут Уэйнесс Тамм — что, разумеется, ничего для вас не значит. Но позвольте вас спросить: как вы относитесь к консервационизму, в философском и эмоциональном отношении?»

«Положительно. В сущности, я думаю, что любой человек предпочитает не уничтожать окружающую среду».

Уэйнесс не ответила на это утверждение непосредственно: «Вы когда-нибудь слышали об Обществе натуралистов?»

«Нет, должен признаться, не слышал».

«Это не слишком важно. От Общества уже почти ничего не осталось. Мой дядя, Пири Тамм, его секретарь. Я выполняю обязанности помощницы секретаря. Членами Общества все еще состоят три или четыре человека — все они глубокие старцы. Но тысячу лет тому назад Общество натуралистов было очень влиятельной организацией. В доверительную собственность Общества была передана целая планета — Кадуол, находящаяся в конце Пряди Мирцеи, за созвездием Персея. Вся эта планета была объявлена Заповедником, причем навечно. Я родилась на Кадуоле; мой отец — консерватор Заповедника».

Уэйнесс говорила несколько минут, стараясь выражаться сжато и по существу. Она описала вкратце возникший на Кадуоле кризис, обнаружение потери Хартии и бессрочного договора о передаче собственности и свои попытки найти эти документы. «Поиски привели меня сюда», — закончила она.

Доктор Оливано удивился: «Сюда? В Помбареалес?»

«Не совсем так. Следующим звеном цепочки, ведущей к документам, является Адриан Монкурио, профессиональный гробокопатель. В Помбареалесе он известен как «профессор Соломон», устроивший знаменитую распродажу свинцовых дублонов».

«А! Начинаю понимать! Вилла «Лукаста» оказалась в прицеле судьбы!»

«Совершенно верно. Возможно, Ирена Портильс — законная супруга Монкурио, хотя я в этом сомневаюсь. Тем не менее она, насколько мне известно — единственный человек на Земле, знающий, где его можно найти».

Доктор Оливано кивнул: «Все это очень любопытно, но поверьте мне на слово — Ирена Портильс ничего вам не расскажет».

«Я тоже так считаю — я заглянула ей в лицо, когда она шла по тротуару. Ее обуревает какое-то внутреннее напряжение, будто она бросила вызов всему миру».

«Справедливое наблюдение, хотя я выразился бы покрепче. Мне пришлось привезти ей несколько форм, которые нужно было заполнить и подписать — стандартные вопросники, относящиеся к ситуации, возникшей в семье. Закон требует, чтобы в таких формах указывался адрес отца, но госпожа Портильс наотрез отказалась его предоставить. И не только адрес — она столь же решительно отказалась назвать имя, возраст, место рождения и профессию пропавшего супруга. Я напомнил ей, что, если она будет упорствовать в этом отношении, судебные исполнители могут отобрать у нее детей и разместить их в общественном приюте. Эта угроза привела ее в чрезвычайное возбуждение. «Эта информация ни для кого не имеет значения, кроме меня! — закричала она. — Мой муж на другой планете, и это все, что вам нужно знать. А если вы отберете детей, я сделаю что-нибудь ужасное». Я уступил и сказал, что в конце концов в ее случае можно сделать исключение. Я указал в вопросниках вымышленное имя и вымышленный адрес, и это всех устроило. Но совершенно очевидно, что госпожа Портильс находится на грани психического заболевания. Она надевает маску спокойствия и по возможности сдерживается — особенно тогда, когда я приезжаю к детям. Что неудивительно, так как я представляю институт, располагающий самыми широкими полномочиями. Я понимаю, что она меня ненавидит — тем более, что дети ко мне относятся, по всей видимости, положительно».

«Их можно вылечить?»

«Трудно сказать, так как никому еще не удалось определить характер их заболевания. Их состояние неустойчиво — в один день они ведут себя почти нормально, а уже через несколько дней полностью погружаются в свои фантазии. Девочку зовут Лидия, она часто мыслит рационально — если ее не подвергают чрезмерному давлению. Мальчик — Мирон. Он может взглянуть на страницу печатного текста и безошибочно воспроизвести ее в любом масштабе, слово в слово. Его движения невероятно точны. Возникает впечатление, что ему доставляет удовольствие фотографическая передача изображения. Но он не умеет читать и не желает говорить».

«Хотя он может говорить?»

«Лидия утверждает, что может — но она не уверена, что с ней разговаривал Мирон, а не ветер. Видите ли, с ней часто говорит ветер. Если ночью налетает сильный ветер с гор, за ней нужно следить, потому что она вылезает из окна и бегает в темноте. В такие минуты с ней очень трудно иметь дело, приходится применять успокаивающие средства. Любопытнейшая пара детей, их способности вызывают у меня нечто вроде почтения, граничащего со страхом. Однажды я расставил перед Мироном шахматы, объяснил ему правила — и мы начали играть. Он едва смотрел на доску и поставил мне мат через двадцать ходов. Мы стали играть снова. Он замечал доску только тогда, когда наступал его черед переставить фигуру — и с унизительной легкостью покончил со мной за семнадцать ходов, после чего соскучился и потерял всякий интерес к игре».

«И при этом он не читает?»

«Нет — и Лидия тоже не умеет читать».

«Кто-то должен их научить».

«Согласен. Их бабка, однако, безграмотна, а у Ирены нет достаточного терпения. Кроме того, она слишком капризна. Я рекомендовал бы ей приходящего на дом учителя, но у нее нет денег на такую роскошь».

«Как насчет меня?»

Оливано медленно кивнул: «Я подозревал, что дело идет к чему-то в этом роде. Позвольте мне изложить мое понимание ситуации. Во-первых, я верю в вашу искренность и в то, что вы заслуживаете всей помощи, какую я мог бы оказать вам на законных основаниях. Но мой первоочередной долг — оказывать помощь детям. Я не могу участвовать в осуществлении плана, способного нанести им вред».

«Я не нанесу им никакого ущерба! — твердо сказала Уэйнесс. — Я хочу только одного — получить какой-то предлог оказаться в доме и какую-нибудь возможность выяснить адрес Монкурио».

«Понятное желание», — голос доктора Оливано приобрел оттенок, который Уэйнесс могла назвать только «казенным». Несмотря на все попытки сдерживаться, она стала говорить громче: «Я не хочу производить впечатление особы, склонной к мелодраматическим эффектам, но от меня зависит судьба целой планеты и жизнь тысяч людей».

«Да, по-видимому это так, — доктор Оливано помолчал, тщательно выбирая слова. — Если вы правильно оцениваете ситуацию».

Уэйнесс огорченно взглянула ему в глаза: «Вы мне не верите?»

«Посмотрите на вещи с моей точки зрения, — сказал Оливано. — В институте мне ежегодно приходится говорить с десятками молодых женщин, излагающих свои фантазии настолько убедительно, что ваша история бледнеет в сравнении. Я не хочу сказать, что вы не говорите мне правду — напротив, я совершенно уверен, что вы описываете действительность такой, какой вы ее видите, или даже такой, какова она есть. Но у меня нет никакой возможности это проверить, в связи с чем мне нужно подумать о вашем предложении по меньшей мере пару дней».

Уэйнесс мрачно смотрела на птичник: «Насколько я понимаю, вы желаете навести справки и подтвердить достоверность моего рассказа. Если вы позвоните в усадьбу «Попутные ветры», ваш разговор с моим дядей подслушают. Меня найдут в Помбареалесе и убьют».

«Утверждения такого рода весьма характерны для пациентов, одержимых манией преследования».

Уэйнесс не смогла сдержать короткий горький смешок: «Я едва избежала смерти в Триесте. Мне повезло — я успела ударить убийцу по голове каким-то горшком или бутылкой. Этого убийцу зовут, кажется, «Баро». Хозяину лавки по имени Альцид Ксантиф, предоставившему мне полезные сведения, не повезло. Его убили той же ночью, а его тело сбросили в канал Дачиано. Это похоже на манию преследования? Позвоните в полицию Триеста. А еще лучше — если вы согласитесь зайти со мной в гостиницу — мы позвоним Пири Тамму и попросим его перезвонить назад из банка, где телефон не прослушивается. Тогда вы сможете задать ему любые вопросы обо мне и о Заповеднике».

«Сейчас туда звонить бессмысленно, — трезво заметил доктор Оливано. — В Шиллави глубокая ночь». Он выпрямился на сиденье: «Кроме того, в этом нет необходимости. Сегодня я принял определенное решение и менять его не стану, даже если оно ошибочно. Я не могу допустить, чтобы у Ирены отняли детей; насколько мне известно, она обращается с ними достаточно хорошо — кормит их и одевает, содержит их в чистоте. Они не слишком несчастливы. По меньшей мере нет никаких признаков того, что они страдают от того образа жизни, который ведут в настоящее время. Но что будет через двадцать лет? Лидия все еще будет раскладывать на столе кусочки цветной бумаги, а Мирон все еще будет строить в песочнице сооружения, приобретающие смысл только в пяти измерениях?»

Повернув голову и глядя куда-то в простирающуюся за эвкалиптами пустынную даль пампы, Оливано продолжал: «И тут ни с того ни с сего появляетесь вы. Несмотря ни на что, я не считаю, что вы сошли с ума или стали жертвой горячечной фантазии». Психиатр бросил взгляд на собеседницу и тут же отвел глаза: «Сегодня я приведу вас к Ирене Портильс и представлю как работницу программы общественного вспомоществования, которой поручено, в виде эксперимента, некоторое время проводить занятия с детьми».

«Благодарю вас, доктор Оливано».

«Думаю, что вам лучше не ночевать в доме, где живут дети».

«Я тоже так думаю», — сказала Уэйнесс, вспомнив отчаянное лицо Ирены.

«Полагаю, что у вас нет никаких познаний в области психотерапии?»

«В сущности никаких».

«Неважно. От вас не потребуется выполнение сложных процедур. Вы должны составлять компанию Лидии и Мирону и относиться к ним с дружеской симпатией, стараясь привлечь их внимание к окружающему миру и отвлечь его от мира внутреннего. Проще говоря, вы должны придумывать занятия, которые им понравятся. К сожалению, очень трудно предсказать, что им понравится, а что нет — их предпочтения всегда необъяснимы. Главное: будьте терпеливы и ни в коем случае не проявляйте презрение или раздражение — заметив такое отношение, они замкнутся в себе и перестанут вам доверять, то есть все ваши усилия пропадут даром».

«Сделаю все, что смогу».

«Превыше всего — в том числе превыше жизни и смерти, репутации и чести, истины и справедливости — как вы сами понимаете, благоразумие и предусмотрительность. Не втягивайте институт в какую-нибудь скандальную историю. Не попадитесь Ирене на глаза, когда вы будете рыться в ящиках ее стола или просматривать ее почту».

Уэйнесс усмехнулась: «Она меня не поймает».

«Остается одна трудность. Вы не сможете убедительно притворяться служащей общественной организации, у вас это просто не получится. По-моему, лучше будет представить вас в качестве студентки психотерапевтической школы, проходящей у меня аспирантуру. Ирене это не покажется странным, так как я уже привозил с собой аспирантов».

«С ней трудно работать?»

Оливано поморщился и уклонился от прямого ответа: «Она держит себя в руках, но, судя по всему, с большим усилием, отчего мне становится не по себе. У меня такое ощущение, что она постоянно танцует на краю обрыва, но я никак не могу определить, что ее заставляет так жить. Как только я затрагиваю тему, которую она не желает обсуждать, она начинает возбуждаться, и мне приходится отступать, чтобы не вызвать какой-нибудь эмоциональный взрыв».

«А что собой представляет их бабушка?»

«Госпожа Клара? Проницательная и наблюдательная старуха, все замечает. Дети приводят ее в замешательство, она обращается с ними грубовато. Думаю, что она поколачивает их тростью, когда у нее плохое настроение. Она меня не любит, и вам тоже доверять не станет. По возможности игнорируйте ее. От нее вы не получите никаких сведений. Возможно, что она ничего толком не знает. Так что же, вы готовы?»

«Готова, хотя нервничаю».

«Нет никаких причин для беспокойства. Теперь ваше имя — Марина Уэйлс. Так зовут одну нашу студентку, уехавшую на несколько недель повидаться с родителями».

Машина тронулась с места и стала возвращаться к вилле «Лукаста». Уэйнесс с сомнением смотрела на белое двухэтажное здание. Раньше ее беспокоила невозможность получить доступ в этот дом; теперь, когда появилась такая возможность, она беспокоилась пуще прежнего. И все же — чего бояться? «Если бы я знала, чего бояться, — подумала она, — то, наверное, боялась бы гораздо меньше». Что ж, отступать было поздно. Оливано уже вышел из машины и ждал ее с легкой усмешкой: «Не волнуйтесь. Вы студентка, от вас не ожидается обширный профессиональный опыт. Стойте в сторонке и наблюдайте, сегодня больше ничего не потребуется».

«А впоследствии?»

«Вам придется играть с двумя интересными, хотя и ненормальными детьми, которым вы, скорее всего, понравитесь — с чем связаны мои основные опасения, потому что они могут к вам слишком привязаться».

Уэйнесс осторожно вылезла из машины, заметив, что Ирена уже смотрит из окна второго этажа.

Психиатр и новоявленная аспирантка подошли к парадному входу. Дверь открыла госпожа Клара. «Доброе утро! — приветствовал ее Оливано. — Мадам Клара, разрешите представить вам мою ассистентку Марину».

«Что ж, проходите», — потеснившись, безразлично и хрипло отозвалась приземистая старуха с трясущимися руками, сгорбленная настолько, что голова ее постоянно наклонялась вперед. Ее седые волосы, казавшиеся грязноватыми, были неряшливо повязаны узлом на затылке; черные глазки зорко бегали из стороны в сторону; рот, искривленный судорогой или повреждением какого-то нерва, застыл в гримасе, напоминавшей усмешку, и придавал всему лицу выражение хронической циничной подозрительности, будто ее забавлял тот факт, что все окружающие пытаются скрыть уже известные ей отвратительные тайны.

Уэйнесс заглянула в столовую, справа от прихожей — за столом, вытянувшись в струнку и широко открыв глаза, сидели дети, неестественно притихшие и приличные, сжимая в руках по апельсину. Безразлично взглянув на доктора и Уэйнесс, они вернулись к своим грезам наяву.

По лестнице спускались длинные костлявые ноги Ирены Портильс. Она надела зеленую с желтыми узорами блузу и темную красновато-серую юбку. Ей этот наряд был явно не к лицу. Цвета не подходили к оттенку кожи, блуза была слишком коротка, а талия юбки находилась слишком высоко, в связи с чем подчеркивался уже полнеющий живот. Тем не менее, в первый момент, когда она появилась на лестнице, Уэйнесс снова показалось, что она увидела трагический призрак былой красоты, столь мимолетный, что он мгновенно исчез, как лопнувший мыльный пузырь, обнажив действительность изможденного страстями и отчаянием существа.

Ирена с удивлением и без всякого удовольствия посмотрела на новоприбывшую. Доктор Оливано игнорировал ее реакцию и деловито произнес: «Это Марина Уэйлс. Она уже заканчивает курс и выполняет обязанности моей ассистентки. Я попросил ее поработать с Мироном и Лидией на интенсивной основе с тем, чтобы ускорить их лечение, так как в настоящее время не вижу никаких признаков прогресса».

«Не совсем понимаю».

«Все очень просто. Марина будет приходить каждый день и проводить какое-то время с детьми».

«Приятная неожиданность, — медленно ответила Ирена. — Но я не уверена, что это удачная идея. У нас в доме все может пойти кувырком».

«В таком случае нам придется принять другие меры, о которых я уже упоминал раньше. Годы проходят, и мы не можем позволить себе ничего не делать».

Ирена и госпожа Клара одновременно принялись пристально изучать Уэйнесс. Уэйнесс попыталась улыбнуться, но было ясно, что она произвела неблагоприятное впечатление.

Ирена снова повернулась к доктору и холодно спросила: «В чем именно будет заключаться это весьма неудобное вмешательство в нашу жизнь?»

«Никаких особенных неудобств Марина вам не причинит, — возразил Оливано. — Ей поручено как можно больше играть и заниматься с детьми. По сути дела, она будет составлять им компанию, чтобы пробудить в них интерес к окружающему миру, применяя любые средства, которые покажутся ей целесообразными. Она будет приносить с собой какие-нибудь закуски, чтобы ничем вас не обременять. Я хотел бы, чтобы она пронаблюдала, чем дети занимаются на протяжении дня — с самого утра до тех пор, когда они ложатся спать».

«Вы позволяете себе бесцеремонное вмешательство в нашу личную жизнь, доктор Оливано!»

«Как хотите. Для того, чтобы не вмешиваться в вашу личную жизнь, я увезу Лидию и Мирона в больницу, где распорядок их дня будут определять врачи. Будьте так любезны, соберите их пожитки — я их сразу увезу, и вам не нужно будет испытывать никаких неудобств».

Ирена оцепенела, уставившись на доктора исподлобья, как обиженный ребенок. Госпожа Клара, ухмыляясь своей бессмысленной усмешкой, повернулась на месте и пошлепала в кухню, всем своим видом показывая, что ее происходящее не касается. Лидия и Мирон смотрели в прихожую из столовой. Уэйнесс подумала, что они выглядят беспомощными и беззащитными, как птенцы в оставленном гнезде.

Ирена медленно перевела оценивающий взгляд на лицо Уэйнесс и пробормотала: «Не знаю, что делать. Дети должны жить у меня».

«В таком случае, если вы позволите нам остаться с детьми наедине, я представлю им Марину».

«Нет. Я останусь. Я хочу слышать все, что вы им будете говорить».

«Тогда, пожалуйста, сядьте в углу и не вмешивайтесь в разговор».

Прошло три дня. Ближе к вечеру, выполняя указания доктора Оливано, Уэйнесс позвонила ему — он жил в окрестностях Монтальво, километрах в пятидесяти от Помбареалеса. На экране появилось лицо миловидной блондинки: «Суфи Джиру вас слушает».

«Вас беспокоит Уэйнесс Тамм; я хотела бы поговорить с доктором Оливано».

«Одну минуту».

Оливано подошел к телефону и приветствовал Уэйнесс без удивления: «Вы только что познакомились с моей женой. Она музыкантша, и психические расстройства ее совершенно не интересуют. Вернемся, однако, к психическим расстройствам — как идут дела у обитателей виллы «Лукаста»?»

Уэйнесс собралась с мыслями: «Это зависит от точки зрения. Ирена сказала бы вам, что дела идут плохо, хуже некуда. Госпожа Клара заявила бы, что все идет, как обычно — она делает все, что от нее требуется, и ненавидит это каждую минуту. Что касается меня, то я еще ничего не обнаружила — не знаю даже, где искать. Никаких откровений со стороны Ирены я не жду; она со мной почти не разговаривает и всем своим видом показывает, что терпеть меня не может».

«Этого следовало ожидать. А как себя ведут дети?»

«В этом отношении до сих пор все идет хорошо. По-видимому, я им понравилась, хотя Мирон держится особняком. Лидия, может быть, не так талантлива, но подвижна и не столь замкнута. Кроме того, у нее есть чувство юмора, хотя оно всегда проявляется неожиданно. Ее смешат вещи, которые кажутся мне самыми обычными — скомканный клочок бумаги, птица в небе или один из песочных замков Мирона. Она прыгает от радости, когда я щекочу ухо Мирона травинкой — по ее мнению, это самая лучшая шутка, и даже Мирон снисходит до того, чтобы улыбнуться».

Оливано слегка усмехнулся: «Вижу, что вы с ними не скучаете».

«Нет, что вы! Но не могу сказать, что мне нравится вилла «Лукаста». В глубине души я боюсь этого дома. Боюсь Ирены и госпожи Клары — вылитые ведьмы в темной пещере!»

«Вы очень красочно выражаетесь», — сухо заметил Оливано.

Из-за спины доктора послышался задумчивый голос Суфи: «Жизнь — не что иное, как череда красочных мгновений». Доктор обернулся: «Суфи? Ты не могла бы пояснить свое наблюдение?»

«Не обращай внимания. Я просто подумала, что красочные выражения правильно отражают сущность бытия, но это не новая мысль, и она не служит ключом к разгадке каких-нибудь тайн».

«А жаль! — отозвалась Уэйнесс. — Вилла «Лукаста» полна тайн, хотя все они могут быть составными частями одной головоломки».

«О каких тайнах вы говорите?»

«Например, о поведении Ирены Портильс. Утром она выходит из дома собранная, аккуратная и холодная, как ледышка. После работы она возвращается в ужасном настроении, с осунувшимся, покрытым розовыми пятнами лицом».

«Я заметил нечто в этом роде. В сложившихся обстоятельствах не хотел бы высказывать догадки. Возможно, имеет место незначительная проблема медицинского характера».

«А дети? Меня просто поражает, насколько они изменились за те несколько дней, что я с ними провела. Не могу сказать с уверенностью, но мне кажется, что теперь они гораздо лучше понимают, что вокруг них происходит, быстрее реагируют, внимательнее слушают. Лидия много говорит, когда на нее находит особое настроение, и я ее понимаю — в какой-то степени. По меньшей мере, она сама хорошо понимает, о чем говорит. Сегодня — и это был настоящий триумф — она ответила на несколько моих вопросов, вполне разумно. Мирон притворяется, что ничего не замечает, но он наблюдателен и все время думает. В целом он предпочитает безмятежную отстраненность и свободу воображаемых внутренних миров. Иногда, однако, он интересуется тем, чем я занимаюсь с его сестрой — надеюсь, что рано или поздно он к нам присоединится».

«А что обо всем этом думает Ирена?»

«Я говорила с ней сегодня и поделилась примерно теми же соображениями. Она только пожала плечами и ответила, что у детей часто меняется настроение, и что их не следует слишком возбуждать. Иногда у меня возникает такое ощущение, что она хочет, чтобы они оставались молчаливыми, лишенными всякой энергии и неспособными жаловаться».

«Весьма распространенное явление».

«Вчера я принесла детям бумагу, картинки и карандаши, чтобы учить их читать. Мирон сразу уяснил себе суть процесса, но быстро соскучился и перестал реагировать. Лидия написала слово «КОТ», когда я показала ей картинку с изображением кошки, после чего Мирон, уступив моим настояниям, сделал то же самое с выражением презрительного безразличия. Ирена считает, что я теряю время зря, так как дети никогда не проявляли желания читать.

Мы изготовили воздушного змея и запустили его, что развеселило и сестру, и брата. А потом змей упал и сломался, что их очень огорчило. Я обещала им скоро сделать еще одного змея, но только после того, как они научатся читать. Мирон недовольно хмыкнул — это был первый звук, который он издал в моем присутствии. Когда Ирена вернулась с работы, я хотела, чтобы Лидия прочла ей несколько слов, но Лидия будто перестала меня слышать. Вот тогда Ирена и сказала, что я теряю время. А потом она сказала, что завтра, в воскресенье, госпожа Клара должна уехать по каким-то делам, а Ирена будет заниматься детьми весь день — купать их, готовить им воскресный обед и так далее. Она считает, что мое присутствие ей помешает, и попросила меня не приходить».

Оливано удивился: «Купать? Готовить обед? На это не уйдет весь день — два-три часа, не больше. А все остальное время Ирена проведет с детьми наедине, и никакая Марина не будет знать, что происходит». Психиатр погладил подбородок: «Никаких особых посетителей у нее не может быть — об этом бы знал весь городок. Скорее всего, она просто хочет от вас избавиться».

«Я ей не доверяю. Сомневаюсь, что это ее родные дети — они на нее совершенно не похожи».

«Любопытное наблюдение! Истину, между прочим, установить нетрудно». Оливано снова погладил подбородок: «Мы брали у детей анализы крови, чтобы проверить, нет ли у них каких-нибудь генетических нарушений. Разумеется, никаких нарушений мы не нашли — их поведение остается одной из тайн виллы «Лукаста». Вы звоните из гостиницы?»

«Да».

«Я перезвоню вам через несколько минут».

Экран погас. Уэйнесс подошла к окну и выглянула на площадь. В субботу вечером все население Помбареалеса, независимо от общественного положения, наряжалось в самые лучшие костюмы и отправлялось на прогулку. Подчиняясь строгим предписаниям местной моды, молодые люди носили черные брюки в обтяжку и рубашки сочных темных тонов — красновато-коричневые с полосами цвета глубокой морской воды и темно-желтые с темно-синими полосами, причем их кушаки обязательно были того же цвета, что и полосы рубашки. Самые галантные головорезы носили широкополые черные шляпы с низкой тульей, залихватски сдвинутые на лоб, набекрень или назад, в зависимости от настроения владельца. Девушки носили доходившие до колен платья с короткими рукавами и прикалывали к волосам цветы. Откуда-то доносились звуки веселой музыки. «Жизнь кипит ключом посреди пампы!» — подумала Уэйнесс.

Звонок заставил ее поспешить к телефону. На экране снова появился Оливано, теперь несколько озабоченный: «Я поговорил с Иреной. Она не смогла назвать никаких убедительных причин, по которым вам не следовало бы приходить к детям завтра. Я объяснил ей, что вы сможете посещать виллу «Лукаста» лишь на протяжении ограниченного срока, и что детям было бы полезно проводить с вами как можно больше времени. Она ответила, что не может ничего возразить, если таково мое профессиональное мнение. Таким образом, вы можете продолжать ежедневные посещения».

Утром Уэйнесс явилась к детям в обычное время. Дверь открыла Ирена.

«Доброе утро, госпожа Портильс!» — приветствовала ее Уэйнесс.

«Доброе утро, — холодно и отчетливо отозвалась Ирена. — Дети еще в постели, сегодня они неважно себя чувствуют».

«Как же так? Что случилось?»

«По-моему, они съели что-то несвежее. Вы, случайно, не давали им конфеты или какое-нибудь печенье?»

«Я принесла им несколько маленьких кексов с кокосовым жмыхом, это правда. Но я их тоже ела, и у меня они не вызвали никакого расстройства».

Ирена только кивнула, будто убедившись в справедливости своих подозрений: «Боюсь, что сегодня они не смогут ни заниматься, ни играть. Очень сожалею».

«Не следует ли мне все-таки провести с ними какое-то время?»

«Не вижу, каким образом ваше посещение могло бы принести им пользу. Они плохо спали всю ночь, и теперь их лучше не тревожить».

«Я понимаю».

Ирена приготовилась закрыть входную дверь: «Доктор Оливано упомянул, что его эксперимент не затянется надолго. Когда именно он закончится?»

«Определенная дата еще не назначена, — вежливо ответила Уэйнесс. — Все зависит от результатов моей работы».

«Вам ненормальные дети, наверное, здорово надоели, — предположила Ирена. — Мне-то уж точно все это надоело. Что ж, можете идти. Пусть дети слегка поправятся, и завтра вы сможете продолжить свои занятия».

Ирена отступила в тень прихожей, и дверь закрылась. Уэйнесс медленно повернулась и пошла обратно в гостиницу.

Полчаса она сидела в фойе, хмуро оглядываясь по сторонам; ей хотелось позвонить доктору Оливано, но ее останавливали несколько соображений. Во-первых, в воскресенье утром Оливано лучше было не беспокоить по пустякам. Во-вторых... были и другие причины.

Несмотря ни на что, в конце концов Уэйнесс решила позвонить психиатру, но ей ответил бесстрастный голос, сообщивший, что доктора нет дома. Уэйнесс отвернулась от телефона, испытывая смешанное чувство разочарования и облегчения — и в то же время горячий прилив необъяснимого гнева. Ее необычайно раздражала Ирена Портильс.

Вечером следующего дня Уэйнесс снова позвонила доктору Оливано. Рассказав о своем воскресном разговоре с Иреной, она перешла к событиям понедельника: «Когда я пришла туда утром, я не знала, чего ожидать — но то, что я увидела, меня очень удивило. Дети уже встали, оделись и завтракали. Они были какие-то вялые, почти коматозные, и почти не обратили на меня никакого внимания, когда я их поприветствовала. Ирена наблюдала за мной из кухни. Я притворилась, что не замечаю ничего необычного, и продолжала сидеть с детьми, пока они не кончили есть. Как правило, после завтрака им всегда не терпелось выйти на улицу, но в этот раз им было явно все равно.

Так или иначе, мы вышли на улицу. Я попробовала заговорить с Лидией, но она только на меня взглянула и отвернулась. Мирон сидел на бортике песочницы и что-то чертил палкой на песке. Короче говоря, все улучшения исчезли — их состояние даже ухудшилось, и я не понимаю, в чем дело.

Когда Ирена вернулась с работы, она ожидала, что я буду ее расспрашивать о состоянии детей, но я только отметила, что Мирон и Лидия, по-видимому, еще не совсем поправились. Ирена с этим согласилась и прибавила: «На них всегда что-нибудь находит, я уже привыкла». Вот такие дела».

«Черт побери! — выругался Оливано. — Вам следовало позвонить мне вчера утром».

«Я звонила, но вас не было».

«Разумеется — я уехал в институт! А Суфи занималась с учениками».

«Прошу прощения. Кроме того, я боялась вас потревожить утром в воскресенье».

«Сегодня вы меня достаточно встревожили. Тем не менее, нам удалось кое-что узнать. Что именно, я еще толком не понял». Психиатр помолчал несколько секунд: «В среду я туда приеду, как обычно. Продолжайте посещения и позвоните мне завтра вечером, если произойдет что-нибудь заслуживающее внимания. По сути дела, позвоните в любом случае».

«Хорошо, я так и сделаю».

Во вторник день прошел без особых происшествий. Уэйнесс показалось, что дети стали не такими вялыми и унылыми, но качества, которые она начинала в них замечать раньше — живость, непосредственность восприятия — были все еще подавлены.

После полудня стало прохладно — Солнце скрылось за плотной серой пеленой, с гор подул пронизывающий ветер. Дети сидели на диване в гостиной. Лидия вертела тряпичную куклу, а Мирон теребил обрывок бечевки. Госпожа Клара вышла в пристройку с корзиной грязного белья — приготовления к стирке должны были занять у нее не меньше пяти минут. Уэйнесс вскочила и беззвучно взбежала вверх по лестнице. Дверь в комнату Ирены была закрыта. Сердце Уэйнесс часто билось — она открыла дверь и заглянула внутрь. В обстановке комнаты не было ничего особенного — кровать, сундук с несколькими ящиками, письменный стол. Уэйнесс сразу бросилась к столу. Открыв один ящик, она стала просматривать содержимое, но торопилась — время шло слишком быстро. С каждой секундой напряжение росло и уже становилось невыносимым. Шипя от досады, Уэйнесс закрыла ящик и бегом вернулась в гостиную. Мирон и Лидия наблюдали за ней без любопытства — невозможно было понять, о чем они думали; возможно, мир представлялся им не более чем туманным сочетанием цветных пятен. Уэйнесс присела на диван и раскрыла книжку с картинками; сердце ее все еще тяжело стучало, все еще существо дышало огорчением и гневом. Она осмелилась сделать вылазку на вражескую территорию — и все закончилось ничем.

Через пятнадцать секунд госпожа Клара вернулась и заглянула в гостиную. Уэйнесс даже не повернула голову. Скривив рот в своей вечной подозрительной усмешке, старуха зорко обвела глазами помещение и ушла по своим делам. Уэйнесс глубоко вздохнула. Неужели Клара что-то услышала? Или она просто нутром почувствовала непорядок? Одно было совершенно ясно — в присутствии госпожи Клары плодотворные поиски в этом доме были невозможны.

Вечером Уэйнесс позвонила доктору Оливано. Она сообщила, что состояние Мирона и Лидии, все еще апатичное, несколько улучшилось: «То, что с ними случилось в воскресенье, как будто рассеивается, но очень медленно».

«Мне будет любопытно взглянуть на них завтра».

В среду, в одиннадцать часов утра, доктор Оливано нанес регулярный визит обитателям виллы «Лукаста». Он нашел Уэйнесс и Мирона с Лидией на площадке у дома. Дети были заняты лепкой, изготовляя из пластилина животных, изображенных в книжке, раскрытой перед ними на столе.

Оливано приблизился. Дети взглянули на него и продолжали свое занятие. Лидия лепила лошадь, а Мирон — черную пантеру. По мнению Оливано, оба они достигли определенных успехов в своем начинании, хотя не проявляли особого энтузиазма.

Уэйнесс приветствовала психиатра: «Как видите, Лидия и Мирон старательно работают. Думаю, что сегодня они чувствуют себя лучше. Разве не так, Лидия?»

Девочка подняла глаза и едва заметно улыбнулась, но сразу же сосредоточилась на пластилиновой фигурке. Уэйнесс продолжала: «Я могла бы задать тот же вопрос Мирону, но сейчас он слишком занят и не ответит. Тем не менее, мне кажется, что он тоже поправляется».

«У них хорошо получается!» — похвалил Оливано.

«Да. Но не так хорошо, как раньше. Теперь они главным образом разминают пластилин и начинают все заново. Вот когда они действительно будут чувствовать себя хорошо, мы увидим самые любопытные вещи. Мирон и Лидия твердо решили больше не предаваться сонным фантазиям...» Уэйнесс замолчала и вздохнула: «У меня такое чувство, будто я делаю им искусственное дыхание».

«Гм! — с иронией отозвался Оливано. — Вы бы посмотрели, с какими субъектами мне приходится иметь дело по десять раз в день. Эти детишки показались бы вам свежими и веселыми, как весенние цветы». Психиатр обернулся к дому: «Насколько я понимаю, Ирена сегодня не пошла на работу?»

Уэйнесс кивнула: «Она здесь. Более того, она следит за нами из окна».

«Хорошо. То, что она сейчас увидит, ее несомненно заинтересует». Психиатр открыл свой чемоданчик и вынул пару небольших прозрачных конвертов. После этого доктор вырвал волосок из шевелюры Лидии, чем вызвал ее немалое удивление, и повторил ту же операцию с шевелюрой Мирона, не проявившего никакой реакции. Оливано положил волоски в конверты, наклеил на конверты ярлыки и надписал их.

«Зачем вы мучаете детей?» — спросила Уэйнесс.

«Я их не мучаю, я занимаюсь научным исследованием», — возразил Оливано.

«Разве это не одно и то же?»

«Нет, по меньшей мере в данном случае. Волосы растут кольцевыми слоями, как деревья, впитывая при этом различные вещества, содержащиеся в крови, и становятся своего рода стратиграфическими записями. Мы эти волосы проанализируем».

«Вы ожидаете обнаружить что-то определенное?»

«Не обязательно. Некоторые наркотики не поглощаются волосами или не накапливаются в отдельных слоях. Тем не менее, попытка — не пытка». Оливано повернулся и посмотрел на виллу «Лукаста». Силуэт Ирены отступил от окна, будто она хотела остаться незамеченной.

Психиатр сказал: «Пора побеседовать с Иреной».

«Мне пойти с вами?» — спросила Уэйнесс.

«Думаю, ваше присутствие окажется полезным».

Они подошли к входной двери, и Оливано нажал кнопку звонка. Через некоторое время Ирена открыла дверь: «Да?»

«Можно войти?»

Ирена молча повернулась и провела их в гостиную. Там она остановилась и продолжала стоять: «Почему вы выдергиваете волосы у детей?»

Оливано объяснил процесс анализа и причины его проведения. Ирена была явно недовольна: «Разве это необходимо?»

«Не могу сказать с уверенностью, пока не узнаю результаты анализа».

«Вы уклоняетесь от прямого ответа».

Оливано рассмеялся и огорченно покачал головой: «Если бы у меня были точные данные, я оповестил бы вас об этом в первую очередь. А теперь я хотел бы затронуть другой вопрос, касающийся общей гигиены. Может быть, вам уже говорили, что в Помбареалесе на прошлой неделе обнаружили поливирус XAX-29. Он не слишком опасен, но может вызывать неприятные симптомы у людей, лишенных соответствующих антител. Я могу быстро определить, есть ли у вас иммунитет к этой инфекции». Оливано вынул из кармана небольшой прибор: «Требуется лишь простой анализ крови. Позвольте...» Он сделал шаг вперед и, прежде чем Ирена успела возразить или отступить, прижал прибор к ее предплечью: «Вот и хорошо! Результаты будут получены завтра. Тем временем не беспокойтесь — вероятность заражения очень невелика, хотя предосторожность никогда не помешает».

Ирена стояла, потирая предплечье; ее черные глаза блестели на морщинистом лице.

«Пожалуй, на сегодня это все, — вежливо поклонился доктор Оливано. — Марина уже получила указания — по существу те же, что и раньше».

Ирена презрительно фыркнула: «Она день-деньской играет с детьми и больше ничего не делает».

«Это именно то, что им нужно — детям нельзя позволять надолго погружаться в сны наяву и жить только в мире фантазии. Похоже на то, что в воскресенье у них начался новый приступ апатии, но теперь он проходит, и я хотел бы сделать все возможное, чтобы такие приступы больше не повторялись».

Ирена не смогла ничего возразить, и Оливано удалился.

Прошла неделя. В пятницу вечером Оливано позвонил в гостиничный номер Уэйнесс: «Какие у вас новости? Что происходит у Ирены Портильс?»

«Ничего особенного — хотя дети уже почти оживились. Лидия снова разговаривает, а Мирон ограничивается какими-то необъяснимыми жестами. Они оба читают: Лидия не хуже других детей, а Мирон запоминает всю страницу с первого взгляда».

«Такие случаи известны».

«Я заметила еще кое-что — в высшей степени любопытное обстоятельство. Мы пошли прогуляться по пампе, и Лидия нашла красивый белый камешек. Сегодня утром она не могла его найти — потому что я по ошибке положила его в коробку с точилками для карандашей. Лидия повсюду искала свой камешек, его потеря ее явно огорчала. В конце концов она пожаловалась Мирону: «Мой белый камень пропал!» Мирон посмотрел по сторонам, направился прямо к коробке с точилками, открыл ее и бросил камешек Лидии в руки. Это Лидию нисколько не удивило. Я спросила ее: «Как Мирон узнал, что камешек в коробке?» Но она только пожала плечами и пошла рассматривать книжку с картинками. Позже, когда дети пошли в столовую обедать, я спрятала красный карандаш Мирона в песке, в углу песочницы. После обеда дети вышли на двор. Мирон начал рисовать, но его красный карандаш исчез. Мирон посмотрел по сторонам, направился прямо к песочнице и сразу вынул карандаш из песка. А потом он посмотрел на меня с очень странным выражением, как будто, по его мнению, я глупо пошутила или потеряла рассудок. Я чуть не рассмеялась. Но на самом деле в этом нет ничего смешного. Получается, что Мирон, способный делать разные удивительные вещи, к довершение ко всему еще и ясновидец!»

«Нечто подобное упоминается в литературе, — с сомнением ответил Оливано, — но авторы, как правило, остерегаются делать окончательные выводы. Способности такого рода проявляются очень редко; говорят, они достигают максимума в период полового созревания, а затем идут на убыль». Психиатр задумался и прибавил: «Я не хотел бы заниматься этим вопросом профессионально, и вам посоветовал бы держать свои мысли по этому поводу при себе. Не следует подчеркивать обстоятельства, на основании которых можно было бы заключить, что Мирон еще ненормальнее, чем мы думали раньше».

Несмотря на уравновешенность и бесстрастность замечаний психиатра — а может быть именно потому, что они были чрезмерно уравновешены и бесстрастны — Уэйнесс не могла не возразить: «Но Мирон не сумасшедший! Да, у него есть свои странности, а его попытки сохранять достоинство могут кому-то показаться смешными, но в конечном счете он чувствительный, послушный и во всех отношениях милый мальчуган!»

«Ага! Еще неизвестно, кто из вас кого обвел вокруг пальца!»

«Я к нему привязалась — боюсь, что вы правы».

«Тогда, может быть, вам будет небезынтересно узнать, что Мирон и Лидия, будучи несомненно братом и сестрой, детьми Ирены Портильс ни в коем случае быть не могут. Их генетический материал с ней несовместим».

«Я ничего другого и не ожидала, — отозвалась Уэйнесс. — А что вам поведали кольцевые слои волос?»

«Результатов анализа еще нет, но я должен их получить к среде. Не знаю, удалось ли мне обмануть Ирену рассказом о вирусе, но придется, по-видимому, продолжать в том же духе и заверить ее, что она вне опасности и может не делать прививки. Кроме того, я ей скажу, что в воскресенье вы должны будете помогать мне в институте, и если в следующий понедельник у детей снова будет заметна апатия, даже если рецидив окажется не столь интенсивным, вы должны будете немедленно меня вызвать — я не хочу повторения их психологического срыва».

Выходные дни прошли без особых происшествий. Как обычно, в среду утром доктор Оливано подъехал на автомобиле к вилле «Лукаста». Начинался еще один прохладный день — бледный солнечный свет едва пробивался сквозь высокую дымку, и со склонов Анд дул настойчивый порывистый ветер. Уэйнесс и дети, привыкшие к прихотям местной погоды, сидели за столом на дворе. Сегодня Мирон и Лидия сидели вместе, рассматривая картинки в книжке, изображавшей всевозможных диких животных, земных и неземных.

«Всем привет! — энергично воскликнул Оливано. — Чем мы сегодня занимаемся?»

«Изучаем Вселенную снизу доверху, — доверительно сообщила Уэйнесс. — Мы разглядываем картинки и разговариваем. Лидия иногда читает, что написано в книжке, а Мирон рисует иллюстрации — когда он не ленится, у него хорошо получается».

«Мирон все может», — коротко сказала Лидия.

«Нисколько не сомневаюсь! — отозвался Оливано. — Тебе тоже не откажешь в сообразительности».

«Лидия уже хорошо читает», — заметила Уэйнесс и показала пальцем на картинку: «Это кто, Лидия?»

Девочка удивленно посмотрела на нее: «Здесь написано «лев»».

Уэйнесс взяла книжку, повернула страницу, закрыла картинку ладонью и спросила: «А на этой странице кто?»

«Не знаю. Здесь написано «тигр», но я не могу сказать, кто на картинке».

«Ты совершенно права! Авторы могли ошибиться и написать «тигр» под картинкой, изображающей зайца. Но в этот раз они не соврали — на картинке действительно тигр».

«А как насчет Мирона? — спросил психиатр. — Он тоже читает?»

«Еще как — лучше нас с вами! Мирон, будь хорошим мальчиком, прочти нам что-нибудь».

Мирон с сомнением наклонил голову и ничего не сказал.

«В таком случае покажи мне зверя, который тебе нравится».

Сначала Мирон, казалось, пропустил просьбу мимо ушей, но через несколько секунд стал внезапно листать страницы и показал картинку, изображавшую оленя на фоне заснеженных гор.

«Красивый зверь, спору нет!» — похвалил Оливано. Уэйнесс обняла худые плечи Мирона: «Ты у нас самый умный!»

Уголки рта Мирона чуть приподнялись.

Лидия взглянула на картинку: «Это «олень»».

«Правильно! Что еще ты можешь прочесть?»

«Что угодно».

«Неужели?»

Лидия раскрыла книгу и стала прочла заголовок:

«Негодник Родни»

«Очень хорошо, — кивнула Уэйнесс. — А теперь прочти нам эту историю».

Лидия наклонилась над книгой и стала быстро читать:

«Жил-был мальчик по имени Родни. У него была плохая привычка. Он рисовал прямо в книжках с картинками. Однажды он зачеркнул черными загогулинами красивую морду саблезубого тигра. Сам того не зная, он совершил большую ошибку, потому что книжка принадлежала волшебнице. Волшебница сказала: «Ты испачкал мою книжку, Родни! Теперь у тебя будут клыки, как у этого бедного тигра, которому ты зачеркнул морду».

У Родни изо рта тут же выросли два больших клыка. Клыки были такие длинные и кривые, что, когда Родни опускал голову, они упирались ему в грудь. Родители Родни очень огорчились, но зубной врач сказал, что у мальчика здоровые клыки без единого дупла, и что ему уже не потребуется мост для их выпрямления. Он посоветовал Родни хорошо чистить клыки каждый день и аккуратно вытирать их салфеткой после еды».

Лидия отложила книгу: «Я больше не хочу это читать».

«Интересная история, — заметила Уэйнесс. — Надо полагать, Родни с тех пор больше не зачеркивал картинки в книжках».

Лидия кивнула и вернулась к разглядыванию картинок.

«Потрясающе! — сказал психиатр, с искренним удивлением глядя на Уэйнесс. — Как вам это удалось?»

«Мне не пришлось ничего делать, по сути дела. Они всему сами научились. Я просто их хвалила и обнимала, им это явно нравится».

«Да-да, — пробормотал Оливано. — Кому бы это не понравилось?»

«Подозреваю, что они уже давно умели читать. Мирон, ты все это время читал, но так, чтобы никто не догадывался, правда?»

Мирон что-то рисовал на листе цветной бумаги. Он покосился на Уэйнесс, но промолчал и продолжал рисовать.

«Если не хочешь говорить, может быть, ты напишешь что-нибудь на зеленой бумаге?» — Уэйнесс положила перед ним бумагу.

И снова Мирон покосился на нее. Увидев, что Уэйнесс улыбается, он взял карандаш и быстро написал: «Нет, раньше мы не умели читать. Это проще шахмат. Но я еще не знаю многих слов».

«Этот пробел мы устраним — может быть, даже сегодня. А теперь покажи доктору Оливано, как ты умеешь рисовать».

Мирон начал рисовать без всякого энтузиазма, пользуясь разноцветными карандашами. Потом он взял фломастеры и нанес несколько мазков — то в одном месте, то в другом. На бумаге появилось изображение гордого оленя с великолепной парой рогов, на фоне пейзажа, напоминавшего пейзаж из книжки, но отличавшегося многими деталями. Рисунок был более уверенным, а цвета — более живыми, чем в книжке.

«Невероятно, поразительно! — Оливано был потрясен. — Мирон, ты гений».

«Я тоже умею рисовать», — обиделась Лидия.

«Конечно, умеешь! — откликнулась Уэйнесс. — Ты у нас чудесное маленькое создание!»

Краем глаза Уэйнесс заметила, что Ирена наблюдала за ними из окна.

«За нами следят», — сообщила она психиатру.

«Знаю. Все это необходимо с ней обсудить».

Плечи Лидии опустились: «Я не хочу больше принимать лекарство».

«Какое лекарство?» — живо осведомился Оливано.

Лидия смотрела на угрожающе высокую горную цепь: «Иногда, когда дует ветер, я хочу убежать, и тогда они дают нам лекарство, и везде становится темно, и мы от всего устаем».

«Мы позаботимся о том, чтобы вам больше не давали это лекарство, — мрачно сказал Оливано. — Не следует, однако, далеко бегать, когда дует ветер».

«Ветер гонит облака, и птицы летают боком. Перекати-поле бежит по дороге, а потом скачет по кочкам в пампе».

«Лидия считает, что она должна присоединиться к облакам, птицам и перекати-полю», — пояснила Уэйнесс.

Лидию это замечание рассмешило: «Нет, Марина! Ты говоришь глупости».

«А тогда зачем ты бежишь?»

Лидия ответила медленно, с трудом: «Сперва дует ветер, и я знаю, что все начинается. Я слышу далекие голоса. Они зовут. Они говорят...» — тут голос девочки стал низким и гулким: «Уиирууу! Уиирууу! Где ты? Уиирууу!» Они зовут — из-за гор, с неба. Мне становится хорошо и страшно, и я бегу в темноту».

«А ты знаешь, кто тебя зовет?» — спросила Уэйнесс.

«Может быть, старые, старые люди с желтыми глазами?» — неуверенно предположила Лидия.

«А Мирон тоже их слышит?»

«Мирон от них злится».

«Бегать в темноте нехорошо, с этой привычкой придется расстаться, — строго сказал Оливано. — Темной ночью, когда с гор дует холодный сильный ветер, ты можешь потеряться и упасть в каменистую ложбину, заросшую колючками, и сломать себе шею. И больше не будет Лидии, и каждый, кто тебя любит, ужасно расстроится».

«Я тоже ужасно расстроюсь», — пообещала Лидия.

«Несомненно. Так что ты обещаешь больше не бегать в темноте?»

Лидия взволновалась: «Но они все равно будут звать!»

«Я, например, не бегу каждый раз, когда меня кто-нибудь зовет», — возразила Уэйнесс.

«Правильно! — похвалил Оливано. — И ты тоже должна держать себя в руках».

Лидия медленно кивнула, будто соглашаясь рассмотреть сложное и сомнительное предложение.

Психиатр повернулся к Уэйнесс: «Настало время побеседовать с Иреной. Сегодня придется обсудить очень серьезные вопросы».

«По поводу волос?»

Оливано кивнул: «Похоже на то, что мне скоро придется принимать неприятные решения. Это всегда трудно».

Уэйнесс встревожилась: «Какого рода решения?»

«Еще не знаю наверняка. Я жду отчета о результатах некоторых анализов», — психиатр направился к входной двери. Ирена молча впустила их в дом.

Доктор Оливано напустил на себя профессионально-заботливый вид: «Рад вам сообщить, что вирус больше не опасен — новых случаев заражения не было».

Ирена сухо кивнула: «Я сегодня очень занята, и если это все...»

«Не все, — прервал ее Оливано. — По сути дела, необходимо обсудить еще несколько вещей. Присядем, если вы не против?»

Ирена молча отвернулась и прошла в гостиную. Оливано и Уэйнесс последовали за ней и осторожно присели на край дивана. Ирена продолжала стоять.

Оливано тщательно выбирал слова: «По поводу детей. Прогресс, который они демонстрируют в последнее время, можно назвать только феноменальным. Трудно сказать, чья именно это заслуга, но детям несомненно нравится общество Марины, и ей удалось вывести их из состояния постоянной замкнутости».

«Может быть, это полезно, — резко ответила Ирена. — Но меня предупреждали, что у них маниакальные наклонности, и что их не следует перевозбуждать».

«Вас ввели в заблуждение, — холодно сказал Оливано. — Лидия и Мирон — в высшей степени высокоразвитые личности, отчаянно стремящиеся к нормальному общению. Я не понимал этого до тех пор, пока Марина не указала мне на некоторые особенности. После этого причины их проблем начали проясняться».

Горящие черные глаза Ирены покосились на Уэйнесс: «Нет никаких проблем. Они жили беззаботно и счастливо до тех пор, пока не появилась Марина. А теперь они ведут себя странно и непредсказуемо!»

«Совершенно верно, — подтвердил психиатр. — Они начали проявлять экстраординарные способности, значительно превосходящие то, что считается «нормальным». В течение нескольких следующих лет эти способности станут не столь выдающимися или даже исчезнут— так оно обычно бывает. Но в настоящее время развитие их личностей настолько бросается в глаза, что мы обязаны сделать все возможное, чтобы ему способствовать. Разве вы не согласны?»

«Разумеется, разумеется — но с определенными оговорками».

Оливано отмел всякие оговорки решительным взмахом руки: «На прошлой неделе я взял у детей по волоску для анализа. Результаты этого анализа весьма удивительны — признаться, почти невероятны. Разрешите вас спросить: вы не давали детям какое-нибудь седативное лекарство или другое успокоительное средство?»

Ирена прищурилась и не отвечала несколько секунд. Наконец она сказала: «Не в последнее время». Она попыталась придать голосу беззаботное выражение: «Откуда вы это взяли? На основе анализа волос?»

Оливано серьезно кивнул: «В волосах обоих детей наблюдаются еженедельные наслоения, не содержащие поддающихся идентификации соединений, но указывающие на то, что дети принимали какое-то лекарство сложного органического состава — или смесь каких-то органических веществ, слишком разбавленную для того, чтобы она оставляла определенные улики. Тем не менее, тот факт, что дети еженедельно принимали какой-то препарат, не подлежит сомнению. Поэтому разрешите вас спросить еще раз: какой препарат вы давали детям?»

Ирена снова попыталась изобразить беззаботность: «Всего лишь их обычную тонизирующую настойку. По-моему, именно благодаря ей они сегодня чувствуют себя хорошо».

«Почему вы раньше ничего мне не говорили об этой так называемой «настойке»?»

Ирена пожала плечами: «Разве это имеет какое-то значение? Врач, который ее прописал, объяснил, что она укрепляет нервы и способствует пищеварению».

«Я хотел бы взглянуть на этот препарат».

«А она уже кончилась, — заявила Ирена. — Я недавно дала им последнюю порцию и выбросила бутылку».

«И у вас больше не осталось этой настойки?»

«Нет», — после едва заметной запинки ответила Ирена.

Оливано кивнул: «В таком случае выслушайте мои указания. С этих пор вы не будете давать детям никаких медицинских препаратов, микстур или настоек — никаких! Это понятно?»

«Конечно. И все же дети иногда причиняют много беспокойств. Если ночью разыгрывается ветер, с Лидией просто невозможно справиться, она хочет убежать в пампу. В такие моменты успокоительное средство просто незаменимо».

Оливано снова кивнул: «Я понимаю, что у вас могут возникать трудности. Я пропишу успокоительное средство, но его можно применять только в чрезвычайных обстоятельствах».

«Как вам будет угодно».

«Повторяю — для того, чтобы не было никаких недоразумений. Я не хочу, чтобы вы давали детям какие-либо препараты без моего предварительного разрешения. Это им повредит, и я об этом в любом случае узнаю. Тогда у меня не останется никакого выбора — придется увезти детей в учреждение, где о них будут заботиться».

Ирена стояла, поникшая и побежденная, лицо ее осунулось пуще прежнего. Она начала было что-то говорить, но осеклась.

Психиатр поднялся на ноги: «Я обменяюсь парой слов с детьми, после чего уеду». Он кивнул на прощание и удалился. Ирена повернулась к Уэйнесс и проговорила хриплым низким голосом: «Не могу понять — кто ты такая, и за что ты со мной это делаешь!»

Уэйнесс не могла найти слов — отчаяние Ирены пробудило в ней стыд; она находилась в чужом доме под притворным предлогом. В конце концов она робко сказала: «Я не хотела ничего плохого».

«Моя жизнь больше мне не принадлежит!» — губы Ирены Портильс судорожно сжимались и разжимались, хриплые возгласы вырывались негромко, но дико: «Еще один год — всего один год. Один проклятый год! И все бы это кончилось! Я избавилась бы... я бы и сейчас избавилась, но мне нигде нет утешения, нигде нет убежища! Я еще не умерла, но уже стала полным ничтожеством — и кто знает, что будет дальше? Никто не знает! Только поэтому я боюсь!»

«Госпожа Портильс, пожалуйста, успокойтесь! Все не так плохо, как вы себе представляете!»

«Ха! Что ты понимаешь? Ты только и умеешь, что лебезить и хныкать! А теперь я просто не знаю, что мне делать».

«Почему вы так волнуетесь? Все это из-за профессора Соломона?»

Лицо Ирены мгновенно оцепенело: «Я ничего не говорила, слышишь? Ничего!»

«Разумеется. И все же, если вам есть, что рассказать, я вас выслушаю».

Но Ирена повернулась на каблуках и вихрем покинула гостиную, сделав три длинных шага.

Помрачневшая Уэйнесс вышла на двор, где ей удалось взять себя в руки. Она не могла позволить себе излишнее сочувствие — если обман и притворство были наихудшим компромиссом, ей еще повезло. В конце концов, следовало подумать и о судьбе Мирона и Лидии. Ирена упомянула, что ей осталось ждать один год — что должно было случиться через год? Уэйнесс почему-то была уверена, что детям не предстояло ничего хорошего.

Доктор Оливано уже уехал. Через некоторое время госпожа Клара позвала детей обедать. Уэйнесс присела на борт песочницы и съела бутерброд, принесенный из гостиницы.

После обеда Уэйнесс скромно попросила разрешения выйти с детьми на прогулку. Ирена угрюмо дала такое разрешение, и Уэйнесс отправилась со своими подопечными в кондитерскую на площади, где Лидия и Мирон сосредоточенно поглотили фруктовые пирожные с огромными шапками взбитых сливок, запивая их горячим какао. Уэйнесс пыталась представить себе, что будет с детьми после того, как она уедет. Доктор Оливано, конечно, позаботится об их материальном благополучии, но их эмоциональная жизнь… Уэйнесс вздохнула. Кто бы подумал, что во имя добра приходится черстветь сердцем! Ее собственные дела шли из рук вон плохо. С тех пор, как она приехала в Помбареалес, она ни на йоту не приблизилась к раскрытию тайны местопребывания Монкурио. Не было никакой возможности производить поиски в доме — она даже не знала, можно ли было там что-нибудь найти. Ее ободряла только надежда, потому что она не могла представить себе никакой альтернативы тому, что делала теперь. Уэйнесс смотрела на Мирона и Лидию — а те, как она заметила, уже давно изучали ее в свою очередь. Дети доели пирожные до последней крошки. Она повела их в книжную лавку и купила им большой атлас Земли, большую книгу с иллюстрациями, посвященную естественной истории, толковый словарь и астрономический атлас.

Они вернулись втроем к вилле «Лукаста». Ирена заметила покупки, но никак их не прокомментировала. Уэйнесс даже удивилась бы, если бы она что-нибудь сказала.

На следующее утро Уэйнесс застала Мирона и Лидию за работой — дети сооружали воздушного змея своей собственной конструкции, пользуясь материалом из расщепленных бамбуковых звеньев и темно-синей пленкой, закрепленной кусочками липкой ленты. Двухметровый змей производил впечатление исключительно сложного устройства с многочисленными плоскостями и лопастями, плавно искривленными поверхностями, закрылками и то расширяющимися, то сужающимися переходными соединениями. С точки зрения Уэйнесс аппарат выглядел просто замечательно, но она сомневалась в том, что он будет летать.

Змей был закончен только через пару часов после полудня, когда ветер налетал случайными порывами, перемежавшимися периодами полного затишья. Поколебавшись, Уэйнесс решила не вмешиваться, хотя она опасалась того, что запуск змея кончится плачевной катастрофой.

Брат и сестра вынесли змея со двора, пересекли улицу Мадуро и стали осторожно пробираться по каменистой, поросшей кустарником степи, простиравшейся на юг. Уэйнесс последовала за ними.

Лидия держала шнур, пока Мирон отходил по ветру со змеем в руках; пленка хлопала на ветру, многочисленные лопасти и закрылки трепетали, как птичьи перья. Мирон повернулся лицом к сестре, ветер подхватил изощренную конструкцию — и, вопреки пессимистическим прогнозам Уэйнесс, змей стал резво подниматься в небо, выше и выше, по мере того, как Лидия разматывала шнур. Оглянувшись, девочка взглянула на Уэйнесс и слегка усмехнулась. Мирон наблюдал за полетом змея без удивления и без энтузиазма, но с почти суровым, серьезным вниманием. Змей парил в вышине, не подчиняясь ветру — каждая из причудливых лопастей и поверхностей Мирона выполняла свою функцию безукоризненно. Уэйнесс смотрела в небо, как завороженная.

Ветер то усиливался, то ослабевал, но змей приспосабливался к изменениям, чуть поворачиваясь, чуть ныряя, но практически игнорируя прихоти стихии — змей Мирона презирал стихию!

С гор налетел неожиданно резкий порыв ветра. Длинный шнур воздушного змея оторвался и медленно упал на землю. Освобожденный змей величественно поплыл по ветру, направляясь в неизвестность, и скоро его уже невозможно было разглядеть; было очевидно, однако, что падать он не собирался.

Мирон и Лидия некоторое время неподвижно стояли, глядя вслед воздушному змею и слегка опустив уголки губ, но ничем больше не выказывая своих чувств. Уэйнесс подумала, что запуск, по сути дела, оказался успешным. Ей показалось, что Мирон и Лидия тоже удовлетворены результатом. Мирон обернулся и встретился глазами с Уэйнесс — что он хотел сказать этим взглядом? Уэйнесс промолчала. Лидия стала прилежно сматывать шнур. Как только она закончила, все трое стали возвращаться к дому. На лицах брата и сестры не было разочарования — только задумчивость.

Какое-то время они сидели на диване в гостиной, просматривая новые книги. Уэйнесс удивилась, заметив, что Мирон терпеливо перелистывает толковый словарь, просматривая страницу за страницей без каких-либо признаков заинтересованности. «Это вполне естественно, — сказала она себе. — В словаре нет ничего захватывающего или развлекательного».

Ирена вернулась с работы, уставшая и расстроенная больше обычного. Она сразу поднялась к себе в комнату, никому ничего не говоря. Уэйнесс вскоре попрощалась с детьми и вернулась в гостиницу.

Вечером позвонил Оливано: «Как прошел сегодняшний визит?»

«Достаточно хорошо. Лидия и Мирон построили и запустили красивого воздушного змея, он взлетел очень высоко. Но шнур порвался, и теперь этот змей летает где-то над пампой. Когда я уходила, Лидия рассматривала изображение стегозавра, а Мирон изучал карту созвездий Ойкумены. Он уже прочел толковый словарь. Клара гремела кастрюлями, а Ирена со мной не разговаривала».

«Еще один день в жизни обитателей виллы «Лукаста»! А я сегодня получил подробные результаты анализа крови Ирены. Как я и подозревал, она принимает какой-то наркотик неземного происхождения — в лаборатории не могут в точности определить, какой именно».

«Я тоже подозревала нечто в этом роде. По утрам, уходя на работу, она опрятна и держит себя в руках. После работы она спешит домой растрепанная, как чучело огородное, и со всех ног бежит к себе наверх».

Оливано придал голосу беспристрастно-казенное выражение: «Принимая во внимание все обстоятельства, становится совершенно ясно, что Ирену Портильс невозможно считать подходящим опекуном для Мирона и Лидии. Я намерен как можно скорее переместить их в место проживания с лучшими условиями».

Уэйнесс постепенно усваивала неизбежность перемен, не суливших ей ничего хорошего: «Когда это произойдет?»

«Юридический процесс займет два или три дня, в зависимости от того, насколько мучает подагра старого судью Бернарда. После этого не будет никаких оснований для промедления, хотя те или иные задержки неизбежно возникают. Для всех заинтересованных лиц было бы лучше, если бы вы не присутствовали, когда детей будут увозить».

«Значит, мне пора прекратить визиты?»

«Боюсь, что да — и чем скорее, чем лучше».

«Сколько у меня времени? Два дня? Три?»

«Не больше трех дней, насколько я понимаю. Я буду рад окончательно решить этот вопрос — ситуация в вилле «Лукаста» настолько неустойчива, что даже у меня появились признаки какого-то невроза».

Уэйнесс растерянно опустилась в кресло и уставилась в пустоту. Мало-помалу эмоции улеглись, ум прояснился; осталось лишь горькое ощущение раздражения всем и вся, в том числе доктором Оливано и его незыблемым благоразумием.

В конце концов Уэйнесс рассмеялась — печальным беззвучным смехом. Забота о детях была прямой обязанностью психиатра, обвинять его в предательстве было бы нерационально. Доктор Оливано не был членом Общества натуралистов.

Уэйнесс поднялась на ноги и подошла к окну. Ее перспективы были неутешительны — она так и не сумела приблизиться к разгадке адреса Монкурио с тех пор, как прибыла в Помбареалес. Теперь, по всей видимости, ее шансы даже ухудшились, так как она восстановила против себя Ирену Портильс — единственного человека, знавшего, где скрывается авантюрист-гробокопатель.

У нее оставалось не больше трех дней, и она не могла представить себе никаких способов раздобыть нужные сведения, кроме обыска виллы «Лукаста». До сих пор возможность для такого обыска не возникала — в доме постоянно находились либо госпожа Клара, либо Ирена. Уэйнесс подозревала, что даже если бы такая возможность представилась, ей не удалось бы ничего найти — не говоря уже о позоре, ожидавшем ее в том случае, если ее застанут за таким занятием!

Она мрачно смотрела на почти опустевшую площадь. Сегодня снова дул сильный ветер, гнавший опавшие листья и завывавший в отдушинах здания гостиницы. Можно было только надеяться, что Лидия не услышит сегодня голоса, зовущие «Уиирууу! Где ты? Иди к нам, иди!» — и не убежит в пампу.

Уэйнесс не могла успокоиться и не хотела спать. Она набросила на плечи плащ, покинула гостиницу и быстро пошла к перекрестку улиц Люнета и Мадуро. Над головой, в черном небе, холодно, как отблески бриллиантов, мерцали редкие звезды; на западе, низко над горизонтом, красовался Южный Крест.

На городок спустилась тишина; других прохожих поблизости не было. Винные бары почти опустели, хотя красные и желтые огни, украшавшие их фасады, храбро разгоняли мрак. В кантине «Де лас Эрмосас» кто-то пел приятным баритоном. «Наверное, забойщик свиней Леон Касинде сегодня в духе», — подумала Уэйнесс.

Порывы ветра налетали вдоль улицы Мадуро, шелестя в кустах и травах пампы. Уэйнесс остановилась, прислушалась — ей показалось, что откуда-то издалека, сверху, доносится низкий печальный звук, хотя никаких голосов она не различала. Она пошла дальше. По обеим сторонам улицы белели бледные в звездном свете небольшие дома. В окнах виллы «Лукаста» было темно. Ее обитатели уже спали — хотя, вполне возможно, кое-кто и не спал, лежа в постели и думая свои думы.

Уэйнесс встала в тени под портиком пустующего дома напротив. Ничего не было видно; ничего, кроме ветра, не было слышно.

Она подождала минут десять, кутаясь в плащ и не совсем понимая, зачем она вообще сюда пришла — хотя она не удивилась бы, если бы увидела, как вылезает из окна виллы и бежит в пампу хрупкая тень.

Ничего такого, однако, не случилось. В темных окнах виллы «Лукаста» не было никакого движения. Через некоторое время Уэйнесс отвернулась и стала медленно возвращаться в гостиницу «Монополь».

Утром Уэйнесс проснулась в настроении, оставшемся со вчерашнего вечера. Ветер молчал, но за окном было пасмурно — затянутое тучами небо будто давило на плоскость существования.

За завтраком настроение Уэйнесс изменилось, она стала упрекать себя: «Я — Уэйнесс Тамм из Прибрежной усадьбы! Говорят, что я талантливая и умная девушка. Следовательно, мне пора проявить эти качества — иначе я буду чувствовать себя глупо, глядя в зеркало. Чего я жду? Что мне принесут нужные сведения на блюдечке с голубой каемочкой? Малоэффективная стратегия! Я обязана приступить к действиям... Но к каким именно действиям?» Уэйнесс задумалась: «Если бы только я могла убедить Ирену в том, что не намерена причинять Монкурио никакого ущерба, может быть, она помогла бы мне — особенно в том случае, если я предложу ей деньги». Уэйнесс покачала головой: «Нет, боюсь, этот вариант отпадает. Следует смотреть правде в глаза — я боюсь Ирены Портильс».

Тем не менее, Уэйнесс направилась к вилле «Лукаста», полная решимости. Она прибыла как раз в тот момент, когда Ирена шла на работу. «Доброе утро! — вежливо сказала Уэйнесс. — Похоже, скоро начнется дождь».

«Доброе утро, — отозвалась Ирена, взглянув на небо так, будто никогда раньше его не видела. — Здесь часто идут дожди». Она загадочно улыбнулась и поспешила по тротуару.

Глядя ей вслед, Уэйнесс встряхнула головой от замешательства — эта женщина была поистине непредсказуема!

Подойдя к входной двери, Уэйнесс нажала кнопку звонка. Пришлось подождать — промедлив ровно столько, сколько требовалось, чтобы выразить максимальные презрение и раздражение, госпожа Клара открыла дверь и тут же вернулась в кухню, бросив по пути предостерегающий взгляд через плечо. «Все ясно, — подумала Уэйнесс. — Я не принадлежу к числу любимчиков госпожи Клары».

Дети завтракали в столовой. Уэйнесс приветствовала их, после чего присела за столом поодаль и стала наблюдать за тем, как брат и сестра доедали кашу. Мирон, как всегда, выглядел строго и замкнуто; Лидия казалась чем-то расстроенной.

«Вчера поздно вечером дул сильный ветер, — сказала Уэйнесс. — Ты его слышала?»

«Слышала», — кивнула Лидия, и гордо прибавила: «Но я не убежала!»

«Очень предусмотрительно с твоей стороны! А голоса ты тоже слышала?»

Лидия поерзала на стуле: «Мирон говорит, что их на самом деле нет».

«Мирон прав — он, кажется, всегда прав».

Лидия вернулась к поглощению каши. Уэйнесс воспользовалась случаем внимательно посмотреть по сторонам. Где можно было бы найти хоть что-нибудь, относящееся к Адриану Монкурио? Хранилась ли вообще в этом доме какая-нибудь информация? Все зависело от подхода Ирены Портильс. Если та считала, что адрес Монкурио не имеет большого значения, какое-нибудь письмо от него могло лежать где угодно — даже в ящике серванта, где Ирена держала счета и квитанции.

Госпожа Клара ушла в пристройку. Уэйнесс вскочила, подбежала к серванту и стала открывать ящики, быстро просматривая бумаги и надеясь, что ей попадется на глаза имя «Монкурио» или «Соломон».

Ничего такого в ящиках не было.

Лидия и Мирон наблюдали за ней спокойно, без удивления. Мадам Клара вернулась в кухню; Уэйнесс снова присела на стул. Лидия спросила: «Что вы потеряли?»

Уэйнесс тихо ответила: «Я потом тебе расскажу, когда Клара не сможет нас подслушивать».

Лидия кивнула — судя по всему, с ее точки зрения такой ответ представлялся вполне разумным. Она сказала, тоже полушепотом: «А вы спросите Мирона. Он может найти все, что угодно — он просто знает, где что лежит».

По коже Уэйнесс пробежала радостная дрожь. Она взглянула на Мирона — возможно ли это? Сама мысль о такой способности противоречила любому человеческому опыту. Уэйнесс осторожно спросила: «Мирон, ты действительно умеешь находить потерянные вещи?»

Мирон презрительно шмыгнул носом — так, будто его спросили, умеет ли он держать в руке ложку. Лидия пояснила: «Мирон все знает. Или почти все. Я думаю, что теперь ему нужно начать разговаривать, чтобы вы могли слышать, что он хочет сказать».

Мирон проигнорировал сестру и отодвинул тарелку с остатками каши.

Лидия серьезно посмотрела на брата и снова объяснила, повернувшись к Уэйнесс: «То есть, я думаю, он начнет говорить, когда ему будет что сказать».

«Или когда он согласится найти то, что мы ищем».

Перерыв в перестуке посуды на кухне свидетельствовал о том, что госпожа Клара прислушивалась к разговору.

«Что ж! — тяжело вздохнув, сказала Уэйнесс. — Чем мы сегодня займемся? Погода плохая, но на улице не слишком холодно; мы могли бы пойти на двор». На дворе можно было поговорить, не опасаясь посторонних ушей.

Тем не менее, уже накрапывал дождь, и она осталась с детьми в гостиной.

Раскрыв атлас Земли, она объяснила проекцию Меркатора: «Таким образом на плоской бумаге изображается вся поверхность Древней Земли. Голубым цветом обозначены моря и океаны, а это континенты. Вы знаете, на каком континенте мы сейчас находимся?»

Лидия помотала головой: «Нам никто еще не говорил».

Бросив взгляд на карту, Мирон указал пальцем на Патагонию.

«Правильно!» — похвалила Уэйнесс. Она стала перелистывать страницы атласа: «На Земле много разных стран, и у каждой страны свои особенности. По ним интересно путешествовать, приезжая из одного древнего города в другой или посещая красивые дикие места — даже на Древней Земле осталось много диких мест».

Лидия с сомнением взирала на карты: «Если вы так говорите, наверное, так оно и есть, но эти карты меня смущают, от них возникает какое-то странное чувство. Не знаю, нравится ли оно мне или нет».

Уэйнесс рассмеялась: «Мне это чувство хорошо знакомо. Его называют «охотой к перемене мест». Когда мне было столько же лет, сколько тебе, мне подарили книгу старинных стихов. Одно стихотворение произвело на меня самое сильное впечатление; я повторяла его день за днем и не могла от него отвязаться — так что даже боялась открывать эту книгу. Хочешь послушать этот стишок? Он короткий:

Из погибшей страны, где не будет весны,

Из страны неизбывного горя

Мы уехали вдаль, чтоб развеять печаль

За горами у синего моря».

«Звучит неплохо!» — одобрила Лидия. Она взглянула на Мирона — тот наклонил голову набок. «Мирону тоже понравилось. Ему вообще нравится, когда слова складываются, как в головоломке. Вы еще какие-нибудь стихотворения знаете?»

«Нужно подумать. Вообще-то я всегда плохо запоминала стихи. А сейчас мне почему-то приходят в голову только грустные стихи, даже зловещие. Есть такая странная поэма, называется «Безбрежное озеро». Это не детское стихотворение — просто я помню, как оно начинается:

Не спится в беспробудном сне

Тому, кто слепнущие очи

Открыл перед лицом богов:

Огнем в берестяном челне

Блуждает он в туманной ночи

По озеру без берегов...»

Лидия немного помолчала и вынесла приговор: «Это стихотворение мне тоже нравится». Она снова посмотрела на Мирона и удивленно обернулась: «Мирон хочет что-то сказать — он пишет!»

Выпрямившись на стуле, Мирон взял карандаш и бумагу. Аккуратно выводя печатные буквы, он написал: «Красивые стихи, правильные слова. Прочтите еще раз».

Уэйнесс с улыбкой покачала головой: «Во второй раз они не прозвучат так же хорошо».

Мирон взглянул на нее так жалобно, что Уэйнесс смилостивилась: «Ну ладно. Так и быть, еще раз». Она опять продекламировала стихи.

Мирон внимательно слушал, после чего написал: «Мне нравятся стихи. В них все соединяется. Когда у меня будет время, я напишу стихи».

«Надеюсь, ты их мне покажешь, — ответила Уэйнесс. — Или, может быть, даже прочитаешь вслух?»

Не готовый заходить так далеко, Мирон поджал губы.

Лидия не отставала: «А еще вы знаете какие-нибудь стихи?»

Уэйнесс порылась в памяти: «Я выучила один стишок, когда была совсем маленькая. Он тоже какой-то странный, но меня он тогда насмешил — может быть и вы развеселитесь». Дети замерли в напряженном ожидании — Уэйнесс с недоумением переводила взгляд с одного забавно-серьезного лица на другое: «Если я правильно помню...

В прыжке котенок Бушкин

Атаку отразил —

И шишку на макушке

Об зеркало набил!»

«Бедный котенок! — возмутилась Лидия. — Он же еще маленький, и не понимает, что отразил себя в зеркале!»

«Ничего, шишка скоро пройдет, — успокоила ее Уэйнесс. — Зато он научится не ловить себя в зеркале и вообще будет осторожнее, что пойдет ему на пользу. Во всяком случае, на его месте я сделала бы соответствующие выводы».

«Я тоже. Прочтите еще что-нибудь!»

«Не сейчас. Может быть, вы с Мироном сами попробуете сочинить стихи?»

Лидия задумчиво кивнула: «Я сочиню про ветер».

«Удачная мысль! А ты, Мирон, что придумаешь?»

Мирон написал: «Мне нужно подумать. Мои стихи будут похожи на старинные, потому что так лучше всего писать стихи».

«Очень интересно!» — Уэйнесс повернула голову и прислушалась. Мадам Клара снова удалилась в пристройку. Уэйнесс боялась выйти из гостиной, но вокруг не было никакого письменного стола или шкафа, где Ирена могла бы хранить личные бумаги.

Лидия снова спросила: «Что вы ищете?»

«Бумагу с адресом человека по имени «Адриан Монкурио». Или бумагу с адресом «профессора Соломона» — это тот же самый человек».

Клара возвращалась в кухню. Проходя по коридору, она не преминула заглянуть в гостиную и убедиться, что все идет своим чередом. Ни Мирон, ни Лидия ничего не сказали. Старуха ушла.

Мирон схватил карандаш и написал: «В этом доме нет такой бумаги».

Откинувшись на спинку стула, Уэйнесс уставилась в потолок.

Так прошел день. Снаружи непрерывно шел дождь — крупные тяжелые капли впитывались в бетон тротуаров и в почву на дворе, усиливая их тяжеловатые запахи, но кругом было так сухо, что лужи еще не образовались. Ирена вернулась домой, и Уэйнесс попрощалась с детьми. Разочарованная и подавленная, она побрела под дождем в гостиницу.

На следующий день тяжелая пелена туч продолжала нависать над отсыревшей пампой. Явившись к детям, Уэйнесс обнаружила, что Ирена не вышла на работу. Этот факт Ирена ничем не объясняла, но, по-видимому, она неважно себя чувствовала. Вполголоса обменявшись парой фраз со старухой-матерью, она поднялась к себе в комнату. Через полчаса мадам Клара надела черную косынку и плащ, взяла хозяйственную сумку и куда-то поковыляла.

Продолжал моросить дождь — Уэйнесс и детям пришлось оставаться в гостиной.

Клары не было. Уэйнесс прислушалась — с лестницы не доносилось никаких звуков. Она тихо сказала детям: «Мне нужно вам кое-что рассказать. Я это здесь никому больше не говорила — но мне нужна ваша помощь, и я открою вам свою тайну.

Я родилась на далекой планете, дикой планете. Там никто не живет, кроме самых разных животных и нескольких людей, присматривающих за планетой. Но другие люди хотят прогнать животных, построить большие города и погубить красоту этого мира».

«ДУРАКИ», — большими буквами написал Мирон.

«Я тоже так думаю, — кивнула Уэйнесс. — Кроме того, некоторые из них – очень злые люди, они даже пытались меня убить».

Лидия широко раскрыла глаза: «Какие ужасы вы говорите! Кто они такие?»

«Не знаю. Но я пытаюсь их остановить, чтобы спасти мою прекрасную планету. Есть один человек, который мог бы мне помочь. Его зовут...» Уэйнесс прервалась, подняла голову и прислушалась. Какой-то шорох? Может быть, ей показалось — звук не повторился. Уэйнесс сказала еще тише: «Его зовут Адриан Монкурио». Она снова наклонила голову, прислушалась — и продолжала почти шепотом, скороговоркой: «Монкурио называл себя здесь «профессором Соломоном». Может быть, вы его знаете под этим именем. Он приехал в Помбареалес и здорово набедокурил. Он стал рассказывать, что нашел клад золотых дублонов, спрятанный в пещере. Но он говорил неправду. Пещеру он придумал, а почти все золотые дублоны были свинцовыми. Он продал столько дублонов, сколько смог, а потом покупатели поняли, что он их обманывал, и ему пришлось бежать с Земли. А теперь мне нужно его найти. Кто-нибудь из вас знает, где он?»

Дети слушали в напряженной тишине. Лидия сказала: «Мирон, конечно, знает. Мирон все знает».

Уэйнесс взглянула на Мирона и начала было говорить, но осеклась. В дверях гостиной стояла Ирена Портильс — с растрепанными волосами, побледневшая до оттенка сухой горчицы. Ирена хрипло воскликнула: «О чем вы тут шепчетесь? Вы что-то скрываете у меня за спиной, и я больше не намерена это терпеть! Признавайтесь!»

Уэйнесс пыталась что-нибудь ответить, но онемела от страха. Мирон легко и отчетливо сказал: «Я сочинил стихотворение. Хотите послушать?»

Ирена вытаращила глаза, у нее отвисла челюсть — все ее морщины растянулись и углубились: «Ты говоришь?!»

«Я прочту стихотворение».

Ирена издала сдавленный звук, пытаясь что-то возразить, но Лидия резко одернула ее: «Слушайте Мирона! Он решил говорить!»

«Мое стихотворение называется «Мир девятнадцати лун»».

«Довольно! Вы что, надо мной издеваетесь?» — закричала Ирена и, наклонившись, посмотрела Уэйнесс в глаза: «Кто ты такая? Что тебе здесь нужно? Ты не работаешь в Институте! Сейчас же убирайся отсюда — шпионка, вредительница!»

«В отличие от вас, я никакого вреда никому не нанесла! — яростно возмутилась Уэйнесс. — Разве вас не радует, что Мирон говорит, что он в здравом уме? Это вы вредительница, вы ужасная женщина!»

«Так вот, стихотворение, — невозмутимо повторил Мирон, как профессор, которого прервали во время лекции. — Я только что его сочинил». Мальчик понизил голос и продекламировал размеренным гекзаметром:

«Алчность, богиня, воспой, нумизматов, губу раскатавших!

Всех на мякине провел Адриан, многоженец и лгун —

Ныне в Глуши Столбовой усыпальницы витязей павших

Он оскверняет опять в ночь Девятнадцати лун».

«Для первого раза неплохо!» — захлопала в ладоши Лидия.

Ирена Портильс хотела что-то выкрикнуть, но вместо этого проговорила с неестественным торопливым спокойствием: «Да-да, с этим нужно что-то делать. Мирон поправляется самым чудесным образом. Одну минуту, я хотела бы послушать, что еще он хочет нам сказать». Она повернулась и ушла в кухню.

Уэйнесс вскочила на ноги: «Быстро! — пробормотала она. — Пора уходить, сейчас же! Идите за мной!» Она направилась к выходу.

Ирена ворвалась в гостиную с большим кухонным ножом: «Все! Теперь я положу этому конец!» Она кинулась к Уэйнесс, одновременно нанося удар ножом. Уэйнесс увернулась; нож полоснул ей по плечу. Уэйнесс чуть не упала, хватаясь рукой за стену. Ирена шагнула к ней и снова занесла нож.

«Нет, не надо!» — закричала Лидия, повиснув на руке Ирены сзади и тем самым чуть не вывихнув той локтевой сустав. Нож со звоном упал на пол.

Уэйнесс бросилась к двери. «Скорее! — кричала она. — Лидия, Мирон! Бегите!»

Ирена подобрала нож и двинулась за ней.

Убегая, Уэйнесс кричала детям: «Выходите на задний двор! Скорей, скорей!» Открыв парадную дверь, она остановилась и повернулась к Ирене: «Послушайте, вы должны...»

Ирена издала вопль и рванулась вперед; Уэйнесс отскочила на крыльцо. За плечом Ирены Портильс мелькнуло перекошенное волчьей усмешкой лицо госпожи Клары — она только что вернулась из магазина через пристройку. Дверь захлопнулась. За ней послышались громкие вопли, возня. Уэйнесс выбежала на улицу и со всех ног припустила к ближайшему обитаемому дому. Как только какая-то пожилая женщина отворила дверь в ответ на ее лихорадочные звонки, она прорвалась внутрь мимо изумленной хозяйки, подбежала к телефону и позвонила в полицию. Она не забыла предупредить диспетчера, что может потребоваться скорая помощь.

Уже вечерело. Пелена туч начинала рассеиваться, и Солнце озарило центральную площадь Помбареалеса бледным безрадостным светом. Ветер поднимал с каменных плит небольшие вихри пыли и мусора.

Уэйнесс лежала на кровати у себя в номере гостиницы «Монополь». Ее рану уже обработали; фельдшер заверил ее, что от нападения останется только узкий шрам и что со временем он полностью исчезнет.

Ей дали успокоительное средство, и теперь она только начинала приходить в себя, то и дело ощущая приступы сонливости. В конце концов она села и посмотрела на часы. Тут же прозвенел телефон. На экране появилось лицо доктора Оливано. Он внимательно посмотрел на собеседницу: «Вы достаточно хорошо себя чувствуете? Могу я нанести вам визит?»

«Разумеется».

«Я закажу чай».

«Это было бы очень кстати».

Уже через несколько минут они сидели за столиком в углу гостиной двухкомнатного номера. Оливано сказал: «Ирена мертва. Она перерезала себе глотку. Сначала она пыталась зарезать Мирона и Лидию. Детей спасла Клара. Она отгоняла Ирену шваброй, пока не прибыла полиция. Завидное присутствие духа у этой старухи, надо сказать! Когда к дому подъехала полиция, Ирена бросилась в столовую, легла на стол и полоснула себя по горлу».

«А дети — что с ними?» — дрожащим голосом спросила Уэйнесс.

«У обоих детей несколько глубоких и множество поверхностных порезов, но ничего серьезного. Они хорошо себя чувствуют и хотят вас видеть».

Уэйнесс посмотрела в окно: «Не знаю, пойдет ли это на пользу им или мне».

«Почему нет?»

«Я к ним очень привязалась. Если бы у меня был свой дом, я забрала бы их к себе. Но у меня сейчас нет постоянного жилья. Что с ними будет? Если им грозят неприятности, я все равно возьму их с собой и оставлю их на попечение дяди — временно, разумеется».

Оливано криво усмехнулся: «О них позаботятся. Видите ли, я тоже к ним привязался — вопреки всем непреложным правилам моей профессии».

«Понятно».

Оливано откинулся на спинку стула: «Я беседовал с Кларой. Старуха в здравом уме, настроена стоически и заявляет, что давно знала, к чему идет дело. Она не в меру болтлива, и прошел целый час, прежде чем я узнал то, что хочу вам рассказать. Надеюсь, в моем изложении это займет гораздо меньше времени.

Начнем с того, что Ирена в молодости была красавицей, но отличалась непредсказуемым и непоседливым характером. Кроме того, она любила деньги; ее глубоко возмущал тот факт, что она родилась в бедной семье. Ирена стала танцовщицей и присоединилась к труппе каких-то клоунов, совершавших межпланетные турне. Где-то в просторах Ойкумены — госпожа Клара не сильна в астрографии — Ирена встретилась с Монкурио и стала его сожительницей. В свое время они вернулись в Помбареалес. Профессор Соломон продал фальшивые дублоны, мошенничество обнаружилось, и любовники бежали с Земли, опасаясь за свою жизнь.

Прошли годы — Ирена вернулась в Помбареалес с парой явно слабоумных детей. Ирена всем рассказывала, что сожитель бросил ее, не отдав ни гроша из вырученных денег, и ее мало-помалу оставили в покое. Ирена призналась Кларе в том, что Мирон и Лидия — не ее дети, и объяснила, что их следовало воспитывать с соблюдением жестко установленного распорядка, пока они не достигнут подросткового возраста, после чего должны были максимально проявиться их особые психические способности. Дети должны были помогать Ирене и Монкурио в поиске зарытых и спрятанных драгоценностей. Эта парочка считала, что благодаря детям они смогут сказочно разбогатеть. Время от времени Монкурио присылал Ирене небольшие суммы денег, а также запас надлежащих «лекарств» как для детей, так и для Ирены».

«Думаю, что преступные наклонности у нее были даже в отсутствие наркотиков», — заметила Уэйнесс.

«Несомненно. Вот такие дела. Очень жаль, что вы не успели получить сведения, за которыми приехали, но вы изобретательная девушка, и что-нибудь придумаете».

«Надо полагать», — холодно отозвалась Уэйнесс. Она все еще не простила доктору Оливано его чрезмерную умеренность.

«Сейчас детям, наверное, уже пора спать. Но вы, конечно, можете навещать их, когда пожелаете». Психиатр поднялся на ноги: «Если хотите, однако, я могу им сказать, что вы заходили с ними попрощаться, когда они спали, а потом вас вызвали по важному делу».

Уэйнесс печально кивнула: «Так, наверное, будет лучше всего».

Глава 8

Агнеса, заведовавшая хозяйством в усадьбе «Попутные ветры», решила провести отпуск у моря на Тиднорской косе. Она должна была отсутствовать две недели, и замещать Агнесу, ухаживая за Пири Таммом и обеспечивая его комфорт, взялась ее племянница Тасси, задорная энергичная восемнадцатилетняя девушка.

Пири Тамм согласился с такой заменой без энтузиазма. Тасси была миловидным, пухлым, веселым, круглолицым, веснушчатым, светловолосым, кудрявым существом с невинными голубыми глазами и безграничной самоуверенностью. Перед отъездом Агнеса заверила престарелого секретаря Общества натуралистов в том, что Тасси, несмотря на бьющую через край живость характера, очень добросовестна и сделает все возможное, чтобы ему угодить.

Так оно и было. Тасси мгновенно поставила Пири Тамму правильный диагноз: трагический случай одинокого пожилого добряка, проводящего последние дни своей жизни в мрачных раздумьях. Она решила, что обязана внести в распорядок жизни усадьбы «Попутные ветры» хотя бы какой-то намек на разнообразие и приятные неожиданности. Пока владелец усадьбы поглощал завтрак, Тасси стояла рядом, готовая подать свежий мармелад или предложить горячей жареный хлебец, ненавязчиво настаивая на том, чтобы господин Тамм попробовал чудесные сливы из своего сада (Пири Тамм ненавидел эти сливы) и не рекомендуя ему злоупотреблять солью и перцем на основаниях, с исключительной ясностью изложенных в недавно опубликованной журнальной статье — хотя она не могла припомнить, в каком именно журнале. Тасси оповещала Пири Тамма о погоде, а также о последних скандалах в жизни интересовавших ее знаменитостей, и увлекательно пересказывала сюжеты понравившихся ей кинематографических опусов. Она упомянула о последнем крике моды, танце в стиле «дрожащие коленки», исполняемом под громкий визгливый аккомпанемент чего-то вроде кашля, повизгивания и хрюканья. С точки зрения Тасси этот танец представлял собой захватывающее упражнение, требующее выполнения самых различных движений руками, коленями и тазом — не желает ли господин Тамм разучить несколько простейших па? Господин Тамм отвечал, что, несмотря на несомненную привлекательность такой перспективы, его попытки исполнить новейший молодежный танец вызвали бы строгие возражения со стороны его врача; кроме того, куда, черт побери, подевались соль и перец? Никакой уважающий себя человек не может есть яйца всмятку без соли и перца!

«Может, а в вашем случае даже обязан! — возражала Тасси. — Это совершенно необходимо для укрепления вашего здоровья. Нужно идти в ногу с достижениями современной медицины!»

Пири Тамм поднимал глаза к потолку и внутренне желал Агнесе замечательно провести время на Тиднорской косе.

Однажды вечером, когда Пири Тамм уже прикладывался к бокалу с хересом, Тасси известила его о телефонном звонке. Секретарь Общества натуралистов нахмурился и выругался: «Кому приспичило звонить в такое время и мешать цивилизованным людям размышлять над рюмкой хереса? Кто это?»

«Он не представился, а я забыла спросить. Довольно привлекательный молодой человек, хотя мрачноватый и какой-то строгий, что ли. Тем не менее, по-моему, он достаточно воспитан, и я решила позволить ему вас побеспокоить».

Пири Тамм с изумлением уставился на юную горничную. Помолчав, он произнес: «Твоя наблюдательность достойна всяческих похвал».

Тасси скромно кивнула: «Я всегда была наблюдательна, мне с детства говорили».

Пири Тамм поднялся на ноги: «Придется подойти к телефону, кто бы это ни был».

Достаточно приятное, но мрачноватое лицо, ожидавшее его на экране, соответствовало описанию горничной. Некоторые малозаметные признаки позволили Пири Тамму заключить, что молодой человек родился не на Земле: «Я вас слушаю. Насколько я понимаю, мы не знакомы».

«Уэйнесс могла обо мне упомянуть. Меня зовут Глоуэн Клатток».

«Разумеется, разумеется! — воскликнул Пири Тамм. — Где вы?»

«В космопорте Шиллави. Уэйнесс все еще с вами?»

«Увы, в данный момент ее здесь нет. Она отправилась в Бангалор, и с тех пор я ничего от нее не слышал. Надеюсь, вы заедете ко мне в усадьбу?»

«Только в том случае, если это не причинит вам лишнего беспокойства».

«О чем может быть речь! — Пири Тамм объяснил, как к нему проехать. — Буду ожидать вашего прибытия примерно через два часа».

Глоуэн прибыл в усадьбу «Попутные ветры», и Пири Тамм тепло приветствовал его. Они поужинали в обшитой деревом столовой. Пири Тамм рассказал Глоуэну все, что знал о приключениях Уэйнесс: «Последний раз она звонила мне из Триеста. Она рассказывала мне очень мало, потому что боялась, что наши телефонные разговоры прослушиваются. Я в этом сомневался но, тем не менее, вызвал группу специалистов. Сначала они ничего не нашли, но после более внимательного изучения аппаратуры извлекли три подслушивающих устройства, а также зарегистрировали непредусмотренное подключение какой-то третьей стороны к моей линии связи. Мы убеждены, что всеми этими неприятностями обязаны Джулиану Бохосту. Вы с ним знакомы?»

«Слишком хорошо».

«В настоящее время усадьба защищена от таких вторжений и мы можем говорить свободно — хотя, признаться, я все еще боюсь выболтать что-нибудь лишнее».

«Вы не знаете, что Уэйнесс удалось найти?»

«К сожалению, нет. Симонетта опередила нас в «Галереях Гохуна» и выдрала страницу из учетной книги. Поэтому Уэйнесс пришлось подойти к делу с другой стороны. Она использовала в качестве аналогии лестницу. Хартия и бессрочный договор находятся где-то на средней ступеньке. Симонетта, знавшая, кто купил документы, начала поиски, поднимаясь по лестнице снизу вверх. В нашем случае, мы обнаружили другие материалы Общества натуралистов и прослеживали их, продвигаясь вниз по лестнице, в направлении первоначального покупателя».

«Вы могли бы этого и не делать, — возразил Глоуэн. — Мне известен первый покупатель Хартии. Его звали Флойд Суэйнер, он жил в городе Айдола посреди Большой Прерии. Симонетта тоже на него вышла — судя по всему, благодаря упомянутым вами «Галереям Гохуна» — и с тех пор сосредоточила внимание на наследстве Флойда Суэйнера. Она все еще считает, что оба документа находятся где-то среди вещей, оставшихся от Суэйнера, хотя она уже устраивала грабеж со взломом — безрезультатно — и пыталась женить на себе внука Суэйнера, также безрезультатно».

Пири Тамм невесело хмыкнул: «И каким же образом в эту картину вписывается Джулиан Бохост? Он в сговоре с Симонеттой?»

«Подозреваю, что они пытаются эксплуатировать друг друга, причем каждый из них подготовил тайные планы уничтожения конкурентов в любых возможных обстоятельствах. Боюсь, нас ждут большие неприятности».

«Каковы же ваши планы?»

«Я сразу отправлюсь в Айдолу. Если там нет Хартии и бессрочного договора, придется подниматься по лестнице дальше, до той самой средней ступеньки».

Перелетев через океан, Глоуэн приземлился в Старом Тране, ныне известном также под наименованием «Город Раздела», в самой сердцевине континента. Местный воздушный транспорт доставил его в Ларго, в трехстах километрах к западу, на реке Сиппевисса. Он прибыл туда уже в сумерках и остановился в старой гостинице на берегу реки. Из гостиницы он позвонил Пири Тамму, но не узнал ничего нового: Уэйнесс не давала о себе знать.

Утром Глоуэн арендовал аэромобиль, полетел на север над Большой Прерией и через час приземлился в Айдоле — небольшом городке, где, как и в многих других городках Древней Земли, ничего практически не менялось на протяжении тысяч лет. Глоуэн навел справки о местонахождении фермы семьи Чилке. Ему дали следующие указания: «Летите на север, пока не увидите ручей Фоско, километрах в восьми отсюда. Поблизости вы заметите большую излучину ручья — сначала он поворачивает на восток, а потом возвращается на запад. На широком мысу, образованном этой излучиной, вы увидите амбар с зеленой крышей, а рядом с ним — дом, окруженный несколькими старыми дубами. Это и есть ферма Чилке».

Глоуэн снова поднялся в воздух, пронизанный ярким утренним светом Солнца, и полетел над обширными желтыми полями поспевающей пшеницы. Заметив ручей Фоско, он повернул вдоль обрамлявшей русло полосы зарослей ивы и ольхи, и через некоторое время оказался над излучиной. Внизу он увидел легендарный сарай, пострадавший от нескольких ограблений со взломом, и дом, в котором Юстес Чилке провел свое детство.

Глоуэн приземлился на дворе — его приветствовали пара беспородных собак и три русых мальчугана, возившиеся в пыли с игрушечными грузовиками и обломками каких-то зеленых камней необычной формы.

Глоуэн спрыгнул на землю. Старший мальчик вежливо поздоровался: «Доброе утро».

«Доброе утро, — отозвался Глоуэн. — Твоя фамилия — Чилке?»

«Меня зовут Кларенс Эрл Чилке», — подтвердил ребенок.

«Подумать только! — сказал Глоуэн. — А я знаком с твоим дядей Юстесом».

«Правда? Где он сейчас?»

«Очень далеко, на планете Кадуол, в месте, которое называется «станция Араминта». Что ж, мне следует, наверное, представиться твоим родителям. Они дома?»

«Нет, дома только бабушка. Мама и папа уехали в Ларго».

Глоуэн подошел к крыльцу старого дома, где у входа его ожидала пожилая женщина, сильная и коренастая, с доброжелательным круглым лицом, в котором Глоуэн заметил безошибочные признаки родства с Юстесом Чилке. «Меня зовут Глоуэн Клатток, — сказал он. — Я привез рекомендательное письмо от Юстеса».

Мамаша Чилке прочла письмо вслух:

«Дорогая матушка!

Позволь представить тебе моего друга, Глоуэна Клаттока — в отличие от большинства моих приятелей, он вполне приличный молодой человек. Мы все еще пытаемся найти кое-какие вещи из наследства покойного деда, бесследно пропавшие. Насколько я понимаю, Глоуэн задаст тебе несколько вопросов и, может быть, захочет осмотреть сарай, где лежит хлам, оставшийся от деда. Позволь ему делать все, что ему придет в голову. Не знаю, когда я вернусь домой, но мысль об этом приходит мне в голову все чаще, особенно когда мне угрожает Симонетта Клатток. Если ты ее встретишь, дай ей хорошенько кулаком в нос и передай от меня привет. А после этого уноси ноги, потому что она злая и сильная баба. Когда-нибудь я вернусь домой. Не позволяй собакам спать на моей постели. Целую тебя и всех, кроме Эндрю — он прекрасно знает, почему.

Твой послушный сын,

Юстес».

Мамаша Чилке моргнула и вытерла глаза рукавом: «Даже не знаю, что это я прослезилась. Негодник носа здесь не показывает — уже много лет. «Послушный сын» называется!»

«У Юстеса своенравная натура, спору нет, — отозвался Глоуэн. — Тем не менее, на станции Араминта его считают незаменимым человеком».

«В таком случае ему лучше оставаться у вас на станции и считать, что ему повезло — из большинства других мест его выгнали в шею. Конечно, я опять глупости говорю. В глубине сердца Юстес всегда был добрым мальчиком, хотя уродился непоседой. Он, наверное, рассказывал вам про деда Суэйнера».

«Рассказывал».

«Суэйнер был мой отец — тоже чудак, каких мало! Но заходите, присаживайтесь, будьте как дома! Давайте я вам кофе сделаю. Есть хотите?»

«Не сейчас, спасибо», — Глоуэн уселся за кухонным столом. Мамаша Чилке налила ему кофе, выставила тарелку с печеньем и сама пододвинула стул к столу: «Батюшка, конечно, был с придурью — кому нужны его пятнистые филины, чучела и старые ломаные браслеты? Мы никогда его толком не могли понять — и Юстеса тоже, честно говоря. Возникает такое впечатление, что вся непутевость в нашем роду накопилась в моем отце, пропустила одно поколение и осела в голове бедняги Юстеса. Не знаю, стоит ли предаваться сожалениям по этому поводу — отец вечно бредил тайниками в неизведанных уголках далеких планет, где спрятаны несметные сокровища. Юстес, конечно, уши развесил и прыгал от восторга. Батюшка, конечно, болтал много лишнего. Например, он обещал подарить Юстесу красивую космическую яхту, когда тому исполнится двенадцать лет. Юстес, конечно, настолько возбудился, что ни о чем другом уже думать не мог. Я его предупреждала, чтобы он не хвастался космической яхтой в школе, потому что ему никто не поверит и все будут считать его чокнутым. Но Юстесу, по-моему, было все равно, что бы о нем ни говорили за спиной. Дед подарил ему большой атлас Ойкумены, и Юстес сидел над ним часами, выбирая, куда он полетит на своей новой космической яхте и как он приземлится на берегу океана в каком-нибудь затерянном мире, куда еще не ступала нога человека, и установит табличку с надписью «Здесь был Юстес Чилке». Старый Суэйнер так и не купил Юстесу космическую яхту, но он взял его с собой в какое-то путешествие, и этого было достаточно, чтобы заразить бедного мальчика лихорадочной охотой к перемене мест. С тех пор мы его почти не видели».

Мамаша Чилке вздохнула и хлопнула ладонью по столу: «Ну, а теперь вы приехали, чтобы рыться в вещах покойного Суэйнера. Вы уже не первый, знаете ли. Мне пора взимать входную плату!»

«А кто еще приезжал сюда с этой целью?» — спросил Глоуэн.

«Ох, уже и не припомню, сколько их было. И каждого я спрашивала: «Что вы ищете? Может быть, я вам подскажу, где искать». Хотя про себя я всегда думала: «Если бы знала, то давно бы уже сама нашла»».

«И никто не объяснял вам, что они искали?»

«Никто. И вы, наверное, мне тоже ничего не скажете».

«Скажу, если вы обещаете не говорить никому другому».

«Ладно, обещаю».

«Мы ищем потерянную Хартию Кадуола. Тот, кто найдет этот документ, станет владельцем планеты Кадуол. Хартию ищут многие — и честные люди, и злонамеренные. Юстес и я — честные люди. Я, конечно, описываю ситуацию в предельно упрощенном виде».

«Вот почему мне причиняют столько беспокойства по поводу этого сарая! Вы знаете, его уже взламывали несколько раз. Лет десять тому назад сюда заявилась крупная такая, видная особа. Она была разодета в пух и прах, и у нее на шляпе было столько финтифлюшек, что я решила: «Ох, это знаменитость какая-нибудь!» Она назвалась «мадам Зигони» и хотела купить чучело лося. Я сказала, что это не мой лось, но что его законный владелец, несомненно, согласился бы расстаться с чучелом за тысячу сольдо.

Знаменитость только хрюкнула и сказала, что за тысячу сольдо она тоже не прочь расстаться со многими вещами.

Я предложила ей назвать свою цену, но она пожелала сперва осмотреть товар. Я ей объяснила, что это просто чучело лося с рогами и глупой длинной мордой, и что у меня нет никакой возможности бросить все свои дела и бежать открывать сарай только потому, что в него хочет заглянуть каждый, кому не лень. Она вся надулась, и мы с ней поругались, после чего она убралась подобру-поздорову. А через неделю сарай взломали. Когда мы туда зашли, там все валялось кувырком, а пол был завален ватой — кто-то вспорол бедному лосю живот и вытряхнул всю начинку. Мне пришлось его снова набивать и зашивать».

«Что взяли грабители?»

«Ничего, насколько я понимаю. Вытряхнули все бумаги из коробок. Честно говоря, не могу поверить, что такая женщина, как мадам Зигони, стала бы тратить столько усилий только потому, что ее интересовало содержимое какого-то сарая. По-моему, она все это сделала назло».

«Злобствовать она умеет, но в данном случае, я думаю, она искала Хартию, — заметил Глоуэн. — Флойд Суэйнер купил Хартию на аукционе — и никто не знает, куда он ее положил или кому он ее отдал. В связи с чем возникает вопрос: не помните ли вы, с кем он заключал сделки?»

Мамаша Чилке слегка пожала плечами, выражая очевидное пренебрежение: «Как вспомню, так вздрогну! Кого здесь только не было — какие-то жучки и спекулянты, коллекционеры и торговцы поддельными редкостями. Не говоря уже о типчиках, которых явно выпустили из сумасшедшего дома по ошибке. Я их за версту чуяла. Все они ходят так, будто им ботинки жмут, а когда приближаются к чему-нибудь, что хотят прибрать к рукам, то исподтишка оглядываются, чтобы проверить, не следят ли за ними. Под конец жизни батюшка в основном имел дело с пронырой по имени Мелвиш Киблс. Не имею представления, где он живет. Пару дней тому назад приезжал еще один господин и задавал такие же вопросы. Я ему ответила то же самое».

«Кто был этот господин?»

Мамаша Чилке подняла глаза к потолку, напрягая память: «Болст? Болстер? Я, признаться, даже не расслышала. Он очень любит складно поговорить, елейным таким голоском — без мыла в душу залезет. Бостер? Что-то в этом роде».

«Джулиан Бохост?»

«Вот-вот! Он ваш приятель?»

«Нет. Что вы ему сказали?»

«Про Киблса? Сказала то, что знала — то есть, по существу, ничего, кроме того, что Киблс, по-моему, представлял какое-то торговое агентство в Городе Раздела».

«Он заглядывал в сарай?»

«Я заставила его заплатить два сольдо за осмотр сарая и настояла на том, что буду его сопровождать — отчего у него сделалось такое лицо, будто он лимон проглотил. Он порылся там-сям, просмотрел учетные книги Суэйнера, сорокалетней давности, но скоро соскучился, а на лося даже не взглянул. Он спросил, нет ли у меня каких-нибудь других бумаг, и сказал, что заплатил бы приличные деньги, если бы нашел что-нибудь любопытное. Особенно его интересовало, не спрятал ли батюшка где-нибудь какие-нибудь документы. У него такая надменная манера выражаться, словно он знатный господин: «Потрудитесь принести мне эти бумаги, почтеннейшая — возможно, у меня для вас найдется еще пара сольдо».

Я ему сказала, что никаких других бумаг у меня нет, и что батюшка, как только ему попадались какие-нибудь старые документы, сразу сбывал их Мелвишу Киблсу. Ваш знакомец хотел, конечно, узнать адрес Киблса. Я ему объяснила, что не вспоминала о Киблсе уже много лет — и вообще, за кого он меня принимает? Какая уважающая себя женщина будет хранить адреса всяких подозрительных субъектов? У него сделалось глупое лицо, и он промямлил, что не имел в виду ничего такого. Я погрозила ему пальцем и предупредила, чтобы он впредь не распускал язык. От этого он еще больше опешил и стал извиняться. Так что я ничего не смогла ему рассказать о Мелвише Киблсе — кроме того, что он был изрядный проходимец. Господин Бохост поблагодарил меня и уехал, а я стала вспоминать давешние дела — и вспомнила Шупа».

«Шупа?»

«Не могу точно сказать, как его звали, но он один из закадычных приятелей старого Суэйнера — или какой-то делец в Городе Раздела. В любом случае, когда батюшка обсуждал свои покупки с Киблсом, они то и дело упоминали этого Шупа, — мамаша Чилке шмыгнула носом и моргнула. — Не люблю говорить о прошлом, от этого всегда одно расстройство. Когда батюшка был жив, у нас всегда что-нибудь происходило, он каждый день что-нибудь привозил. Вот эту лиловую вазу он привез, и эти зеленые безделушки тоже. Кстати, их он купил у того самого Киблса и очень их ценил; поэтому, когда дети нашли их в ящике и стали ими играть, я их отобрала и расставила на полке камина — видите? В сарае много таких безделушек и ваз, там еще всякие другие штуки, не говоря уже о лосе».

Глоуэн вернулся в Город Раздела и остановился в одной из гостиниц аэропорта. Вечером он просмотрел справочник предприятий и организаций города. Ему практически сразу попалось на глаза следующее рекламное объявление:

«ШУП И КОМПАНИЯ

Художественные материалы всех разновидностей

Импорт, экспорт

Торговля редкостями и экзотическими артефактами

Специализируемся в области инопланетных услуг

Уипснейд-парк, № 5000, Болтон».

Утром Глоуэн воспользовался общественным транспортом и отправился в Болтон, полупромышленный пригород на северной окраине, где без особого труда нашел пятиэтажный дом по адресу Уипснейд-парк, № 5000 — квадратное приземистое сооружение из пенобетона, целиком и полностью принадлежащее фирме «Шуп и компания».

Глоуэн зашел внутрь и оказался в большом выставочном зале, занимавшем весь первый этаж. На стеллажах, на столах, в застекленных ящиках и на стойках демонстрировались всевозможные материалы, используемые художниками, скульпторами и граверами. Товары предлагались в розницу и оптом, с доставкой в любой населенный пункт Ойкумены. Слева находились застекленное отделение с окошком кассира и прилавок упаковочного отдела.

Глоуэн подошел к продавцу, одетому, по-видимому, в форму компании «Шуп». На нашивке под нагрудным карманом серой рубашки продавца значилось:

«Д. МУЛЬШ

К ВАШИМ УСЛУГАМ».

Д. Мульш, невысокий широкоплечий молодой человек с копной светлых пушистых волос и доброжелательно-невинной розовой физиономией, расставлял в витрине какие-то предметы, о предназначении которых Глоуэн даже не догадывался. Предметы эти, явно угрожающего вида, напоминали маленькие пистолеты — каждый с рукояткой, курком, металлическим дулом и патронником.

«Судя по всему, это какое-то оружие? — спросил Глоуэн. — Я думал, фирма «Шуп» специализируется в области изобразительных искусств».

Мульш вежливо улыбнулся: «Вполне естественный вопрос — почему бы мы продавали пистолеты в числе художественных материалов? Некоторые считают, что они полезны для уничтожения бездарных художников-любителей. Другие подозревают, что художники используют эти аппараты, вымогая деньги из посетителей выставок, не желающих приобретать их творения добровольно».

«Какая из этих теорий соответствует истине?»

«Обе теории, увы, ошибочны. Эти пистолеты позволяют любому желающему изготавливать великолепные панно из цветного стекла. Процесс очень прост. Смотрите! Я вставляю в патронник зеленую капсулу и устанавливаю мишень из прозрачного стекла. Нажимая курок, я выпускаю струйку жидкого зеленого стекла, мгновенно сплавляющегося с прозрачной панелью. Стрелок может выбирать капсулы любых цветов и создавать узорчатые стеклянные панели, переливающиеся ярчайшими, завораживающими глаз красками. Не желаете ли приобрести стандартный набор для начинающих?»

«Заманчивое предложение, — откликнулся Глоуэн. — Но в данный момент я интересуюсь другими вещами».

«Если они продаются, у нас они есть! Таков девиз фирмы «Шуп и компания». Одну минуту, мне нужно отправить этот набор». Мульш отнес коробку к упаковочному прилавку и сказал служащей: «Наложенным платежом. Заказчик — Йованес Фарай в Анакутре». Повернувшись к Глоуэну, он просиял: «А теперь перейдем к делу! Что вам предложить? Одну или две партии стеклодувного оборудования? Дюжину моделей для любителей писать с натуры? Десятитонный блок паросского мрамора? Тридцать пять унций мотыльковой пыльцы? Бюст Леона Байдербеке? Сегодня все эти товары — на распродаже по сниженным ценам».

«В настоящее время у меня гораздо более скромные потребности».

«А именно?»

«Мне нужна кое-какая информация. Один из ваших заказчиков — некий Мелвиш Киблс. Я хотел бы отправить ему посылку, но потерял адрес. Не могли бы вы заглянуть в учетную книгу? Вот вам сольдо за труды».

Мульш с подозрением прищурился и отказался от протянутой монеты: «Странно! Только вчера ко мне с такой же просьбой обратился другой человек. Я не знаю никакого Киблса и посоветовал ему подняться в бухгалтерию или в отдел выставления счетов. Вам я тоже ничего другого не могу порекомендовать».

Глоуэн нахмурился: «Как он выглядел?»

«Человек как человек, ничего особенного. Чуть повыше вас, примерно того же возраста. Прилично одет и умеет себя держать. Только немного задирает нос, если вас интересует мое мнение».

Глоуэн кивнул: «Куда вы его направили?»

«Бухгалтерия — на пятом этаже. Или спросите мадемуазель Шуп собственной персоной, она — владелица фирмы».

«Но, надо полагать, не основательница?»

«Разумеется, нет! Нашей фирмой владели шесть поколений Шупов, хотя нынешняя представительница этого рода, судя по всему, может оказаться последней, — Мульш опасливо оглянулся. — Позвольте вас предупредить. Если вы будете говорить с мадемуазель Шуп, ни в коем случае не улыбайтесь ей, не называйте ее «Флавией» и вообще не позволяйте себе никаких фамильярностей — она вам голову оторвет!»

«Я приму это во внимание, — пообещал Глоуэн. — Кстати, удалось ли получить адрес Киблса человеку, который обращался к вам вчера?»

«Не знаю. Когда он уходил, у меня уже кончилась смена».

Глоуэн поднялся в лифте на пятый этаж, представлявший собой, подобно первому, одно большое помещение. Какой-либо декор полностью отсутствовал — не предпринимались даже попытки как-нибудь прикрыть конструкционные элементы здания. Бетонные потолочные перекладины были побелены; пол покрывал бесшовный слой упругой губки. Вдоль стены справа тянулся длинный прилавок, над которым висели таблички: «Счета», «Бухгалтерия», «Отдел кадров» и т. п. По всему залу были расставлены, на первый взгляд беспорядочно, десятки столов. За столами серьезно и практически беззвучно работали мужчины и женщины в аккуратных формах компании «Шуп». Время от времени, когда требовалось обменяться парой слов, они обращались друг к другу вполголоса, ограничиваясь самыми лаконичными фразами, в связи с чем поддерживалась не совсем естественная для столь многолюдного помещения тишина.

Глоуэн расправил плечи, напустил на себя самый официальный вид и быстро подошел к прилавку в том месте, где висела табличка «Счета». Почти мгновенно к нему приблизилась молодая женщина — судя по нашивке на рубашке, ее звали Т. Мирмар. «Я вас слушаю!» — полушепотом сообщила она.

Глоуэн вынул из кармана карточку и написал на ней «Мелвиш Киблс». Положив карточку перед носом Т. Мирмар, он сказал таким же полушепотом: «Мне нужно отправить этому господину несколько книг. Не могли бы вы, пожалуйста, записать его точный почтовый адрес?»

Т. Мирмар посмотрела ему в глаза и покачала головой: «С чего это всем понадобился господин Киблс? Вчера про него уже спрашивали».

«И вы сообщили его адрес человеку, который приходил вчера?»

«Нет — я отослала его к мадемуазель Шуп. Она решает такие вопросы. Что она ему ответила, понятия не имею, но вам тоже следует обратиться к мадемуазель Шуп».

Глоуэн вздохнул: «Я надеялся как-нибудь обойтись без таких сложностей. Не помогут ли десять сольдо выполнению моей просьбы?»

«Вы мне предлагаете деньги? Почему бы я стала брать у вас деньги? Нет, благодарю вас».

Глоуэн снова вздохнул: «Ну хорошо: где находится мадемуазель Шуп?»

«Там», — Т. Мирмар показала на стол в конце помещения, за которым сидела нескладная долговязая особа уже не первой молодости.

Глоуэн посвятил некоторое время изучению внешности мадемуазель Шуп: «Она выглядит не совсем так, как я ожидал. Ее что-то раздражает, или мне кажется?»

Т. Мирмар взглянула на свою начальницу и произнесла нарочито невыразительно: «Мне не подобает высказывать какие-либо замечания по этому поводу».

Глоуэн продолжал ненавязчиво наблюдать за мадемуазель Шуп. Та была на удивление непривлекательна — можно было легко представить себе причину, по которой почтенный род Шупов мог прерваться в шестом поколении. Хозяйка предприятия носила форменную серую рубашку с короткими рукавами, подчеркивавшую плоскость ее груди и белизну длинных рук. Ее бледный круглый лоб увенчивали уныло завитые кудряшки мышиного оттенка. Большой лоб нависал над круглыми серыми глазами, маленьким тонким носом, маленьким бледным ртом и маленькой шишкой подбородка. Мадемуазель Шуп сидела, выпрямившись, как палка, всем своим видом выражая строгость и надменное равнодушие. «Даже если она не раздражена, — подумал Глоуэн, — нельзя сказать, что ее переполняют жизнерадостность и веселье».

Ничего другого не оставалось — приходилось обратиться к мадемуазель Шуп без дальнейшего промедления. Глоуэн снова повернулся к Т. Мирмар: «Следует просто подойти к ее столу?»

«А как еще? Вы же не собираетесь прыгать задом наперед или подъехать туда на роликах?»

«Разве не предусмотрены какие-нибудь формальности?»

«Только не в фирме «Шуп и компания»! Достаточно соблюдать приличия».

«Понятно. Что ж, постараюсь соблюсти все приличия». Он пересек помещение и приблизился к столу хозяйки предприятия. Мадемуазель Шуп не поднимала глаз до тех пор, пока Глоуэн не остановился прямо перед ней.

«Мадемуазель Флавия Шуп?»

«Что вам угодно?»

«Меня зовут Глоуэн Клатток. Разрешите присесть?» Глоуэн поискал глазами стул, но ближайший находился у другого стола, метрах в пятнадцати.

Мадемуазель Шуп изучала его некоторое время круглыми, безразличными, как у трески, глазами: «Как правило, посетители понимают намек, когда видят, что с другой стороны моего стола нет никаких стульев».

Глоуэн выдавил напряженную улыбку. «Странное замечание! — подумал он. — Оно совершенно не соответствует репутации компании, славящейся обходительностью и расторопностью». Возможно, мадемуазель Шуп просто пыталась пошутить. «Намек понят! Я постараюсь изложить свое дело как можно короче. Если вы предпочитаете, чтобы я стоял, я могу и постоять».

На лице мадемуазель Шуп появилось некое подобие усмешки: «Как вам будет угодно».

Глоуэн повернулся на каблуках, сходил за стулом, поставил его у стола хозяйки компании и уселся, предварительно отвесив небольшой поклон в надежде, что такое проявление вежливости произведет положительное впечатление. Тем не менее, мадемуазель Шуп произнесла еще строже, чем раньше: «Мне не нравится, когда надо мной насмехаются, даже если это делается на чисто подсознательном уровне».

«Я тоже недолюбливаю такое поведение, — кивнул Глоуэн. — К сожалению, оно встречается повсеместно, и мне приходится делать вид, что я его не замечаю».

Почти бесцветные брови мадемуазель Шуп едва заметно приподнялись, но она промолчала. Продавец Мульш предупреждал о необходимости не позволять себе фамильярности в разговоре с мадемуазель Шуп. «Мог бы и не предупреждать, это и так ясно», — подумал Глоуэн и вежливо сказал: «Как вы уже, наверное, догадались, я с другой планеты».

«Разумеется», — без всякого выражения, но с оттенком легкого пренебрежения обронила мадемуазель Шуп.

«Я работаю на станции Араминта в управлении Заповедника на планете Кадуол — может быть, вы о ней слышали».

«Вы оказались далеко от дома», — без малейшего любопытства констатировала мадемуазель Шуп.

«Именно так. Мне поручено найти некоторые документы, похищенные из архива Общества натуралистов».

«Вы явились не по адресу. Мы не торгуем архивными документами».

«Мне это известно, — продолжал Глоуэн. — Тем не менее, мне мог бы помочь один из ваших заказчиков. Его зовут Мелвиш Киблс — но мне неизвестен его нынешний адрес. Поэтому я вынужден обратиться к вам».

Мадемуазель Шуп снова позволила себе едва заметную усмешку: «Мы не можем разглашать информацию такого рода, не получив соответствующее разрешение заказчика».

«Таковы обычные коммерческие правила, — согласился Глоуэн. — Я надеялся, однако, что в существующих особых обстоятельствах вы могли бы не применять ограничения буквально. Уверяю вас, между прочим, что в мои намерения не входит причинить какой-либо ущерб Мелвишу Киблсу. Я хотел бы всего лишь навести справки о судьбе некоторых документов, имеющих большое значение для Заповедника».

Мадемуазель Шуп откинулась на спинку стула: «Я могу нарушить любое правило. Я олицетворяю фирму «Шуп и компания». Я устанавливаю правила. Я могу изменять их по своей прихоти десять раз в день. Здесь мое слово — закон, и таково самое непреложное правило. А в том, что касается Киблса, вы сказали бы мне то же самое, даже если бы намеревались долбануть его по башке ледорубом — ваши утверждения совершенно бездоказательны».

«Боюсь, что вы правы, — признал Глоуэн. — Вы изложили суть дела в высшей степени логично».

«Я кое-что знаю о Киблсе. Он большой безобразник. Многие хотели бы его разыскать, в том числе пять бывших жен — он с ними даже не развелся и не сообщал одним о существовании других. Все действительные члены общества «Шото» ждут не дождутся первой возможности расправиться с ним по-свойски. Киблс протестовал бы громче всех моих заказчиков, если бы я сообщила кому-нибудь его адрес».

Глоуэн подумал, что мадемуазель Шуп, по-видимому, тайно наслаждается возможностью подробно обосновать свой отказ. С мрачноватым упорством он попробовал снова пойти в наступление: «Если факты могли бы убедить вас...»

Мадемуазель Шуп наклонилась вперед, опираясь на острые локти, и сплела длинные белые пальцы: «Меня не интересуют факты».

Глоуэн притворился искренне удивленным, презирая себя за притворство: «В таком случае, существует ли вообще какой-нибудь способ повлиять на ваше решение?»

«Никакой определенной методики нет. Вы могли бы воззвать к моему альтруизму. Я рассмеялась бы вам в лицо. Лесть? Льстите мне, сколько хотите, это меня только позабавит. Знамения и пророчества? Я не суеверна. Угрозы? Одно слово — и мои служащие выведут вас отсюда, да еще надают вам тумаков на прощание. Кроме того, вас раскрасят множеством несмываемых ярких пигментов. Взятка? У меня уже столько денег, что я не смогла бы их потратить за тысячу лет. Что еще вы можете придумать?»

«Как насчет обычной человеческой порядочности?»

«Но я не обычный человек, разве вы не заметили? Если бы от меня это зависело, я ни в коем случае не выбрала бы человеческий облик. А так называемая «порядочность» была изобретена без моего участия, в связи с чем ее существование — если она вообще существует — не накладывает на меня никаких обязательств».

Глоуэн поразмышлял несколько секунд: «Мне говорили, что вчера кто-то другой просил вас предоставить ему адрес Киблса. Он его получил?»

Мадемуазель Шуп замерла, ее пальцы напряглись, у нее на шее внезапно обозначились мышцы, напоминающие натянутые веревки. Она ответила: «Да, получил».

Глоуэн изумленно уставился на нее: «Кем он представился?»

Мадемуазель Шуп сжала маленькие костлявые кулаки: «Он назвал несуществующее имя. Я звонила в отель, где, по его словам, он остановился. Там про него даже не слышали. Он оставил меня в дураках. Я никому больше не позволю оставлять меня в дураках!»

«И вы не знаете, где можно найти этого человека?»

«Нет, — голос мадемуазель Шуп снова стал спокойным и холодным. — Он сидел там же, где сидите вы. Он сказал мне, что прилетел с другой планеты, что его отец желает поставлять материалы для художников и послал его на Землю, чтобы разобраться в том, как это делается, на примере фирмы «Шуп и компания». Он сказал, что приготовился к самому безотрадному времяпровождению, пока не встретил меня, но что теперь он понял, как он ошибался. Он сказал, что ум — самая привлекательная черта в женщине, и пригласил меня поужинать в его компании. Я ответила, что мне очень приятно было бы провести с ним вечер, и предложила поужинать у меня вместо того, чтобы ходить в ресторан — тем более, что он только что приехал и еще не знает города. Его это вполне устроило. Уходя, он вспомнил, что его отец выразил желание пользоваться услугами торгового посредника по имени Мелвиш Киблс, но не знал, как найти этого посредника — не могла бы я что-либо посоветовать? Я ответила, что, по счастливой случайности, Киблс — один из моих заказчиков, и что я могла бы сию минуту решить его проблему. Так я и сделала. Он поблагодарил меня и удалился. Я вернулась домой и приготовила все для уединенного ужина на двоих; я приказала принести из погреба бутылку лучшего вина и дорогие деликатесы. Стол выставили на широком балконе с видом на озеро, на столе расставили свечи. Я оделась в длинное черное платье из бархата, которое никогда раньше не надевала, и позаботилась о том, чтобы моя внешность производила самое положительное впечатление. После этого я села и стала ждать. Я ждала очень долго. В конце концов я зажгла свечи, завела музыку, выпила вина и поужинала одна».

«Очень сожалею — представляю себе, как это было неприятно».

«Только сначала. Когда я допивала вторую бутылку вина, я даже развеселилась. А сегодня я вернулась к привычному распорядку жизни, с той лишь разницей, что теперь я терпеть не могу смазливых молодых людей — а вы относитесь к этой категории. Я вижу вас насквозь. Вы грубые, жестокие животные, от вас разит похотью, вы придаете непомерное значение своим половым органам. Некоторые люди испытывают доходящее до безумия отвращение к паукам, другие — к змеям. У меня такие чувства вызывают смазливые юнцы».

Глоуэн поднялся на ноги: «Мадемуазель Шуп, я мог бы выдвинуть тысячу возражений, но вы не пожелаете их рассматривать, в связи с чем я вынужден с вами попрощаться».

Мадемуазель Шуп ничего не ответила.

Глоуэн спустился в лифте на первый этаж и подошел к витрине, где красовались пистолеты, стрелявшие расплавленным стеклом. К нему немедленно присоединился Д. Мульш, с нескрываемым любопытством спросивший: «Как вам понравилась мадемуазель Шуп?»

«В высшей степени достопримечательная женщина», — ответил Глоуэн.

«Не могу с вами не согласиться. Вижу, что вас все еще интересует стрельба цветным стеклом. Не желаете ли приобрести комплект и сегодня же попробовать?»

«Что ж, может быть, это действительно будет полезно».

«Вы ни за что не пожалеете! — от всего сердца заверил его Мульш. — Перед вами откроются самые поразительные возможности».

«В сущности, я хотел бы подарить этот набор одному хорошему знакомому — нельзя ли отправить его без задержки?»

«Никаких задержек — хотя вам, конечно, придется заплатить за доставку».

«Разумеется, я не возражаю».

Мульш отнес коробку с комплектом артистических пистолетов к упаковочному прилавку: «Теперь остается только наклеить ярлык с адресом. Продиктуйте служащей адрес, и она отправит посылку». Мульш взял у Глоуэна деньги и поспешил к кассиру.

Глоуэн обратился к девушке, занимавшейся отправкой упаковок: «Будьте добры, укажите на ярлыке адрес Мелвиша Киблса. Он значится в вашей учетной книге».

Девушка нажала несколько клавиш — из прорези аппарата выскочил ярлык с напечатанным адресом. Девушка наклеила ярлык на упаковку. Глоуэн сказал: «Впрочем, я сам могу отвезти посылку — так будет даже быстрее».

Служащая не возражала: «Как вам угодно».

Глоуэн покинул здание фирмы «Шуп и компания». Оказавшись на тротуаре, он прочел надпись на ярлыке посылки:

«Мелвиш Киблс

Фирма «Аргонавт»: поставки художественных материалов

Пер. Криппета, г. Танджари, Найон

VI пл. зв. Фарисса, сектор Корабля Аргонавтов, 14-AR-366».

Глоуэн вернулся в гостиницу аэропорта Города Раздела. Из своего номера он позвонил в усадьбу «Попутные ветры», но от Уэйнесс еще не было никаких вестей.

«Не могу себе представить, куда она пропала! — беспокоился Пири Тамм. — Почему она молчит? Молчание — золото, но в данном случае пора было бы уже дать о себе знать».

«Согласен, — ответил Глоуэн. — Что еще хуже, у меня нет времени ее искать — обстоятельства заставляют меня торопиться. Я улетаю с Земли первым подходящим рейсом».

«А мне остается только ждать в одиночестве», — ворчал Пири Тамм.

«Кому-то нужно оставаться дома и выполнять функции связного, — возразил Глоуэн. — Когда Уэйнесс наконец позвонит, скажите ей, что мне пришлось улететь на другую планету, чтобы подняться еще на одну ступеньку нашей лестницы, и что я вернусь как можно скорее».

Компьютер билетной кассы космопорта Таммеола, ближайшего к Городу Раздела, сравнил все расписания полетов, возможности пересадок и стыковки рейсов, рассчитав маршрут, позволявший Глоуэну прибыть на планету Найон с наименьшими затратами времени. Распечатанный график полетов был действителен только в течение одного часа; по прошествии этого срока обстоятельства могли измениться. Кроме того, были предусмотрены оговорки, относящиеся к пересадкам. В случаях опоздания того или иного звездолета, внесения поправок в расписание или отмены рейса тщательно рассчитанный маршрут подлежал обновлению. Короче говоря, элемент случайности делал ситуацию непредсказуемой, несмотря на все достижения техники. Противник вылетел на день раньше, что могло оказаться решающим фактором или ничего не означать; Глоуэн отказывался руководствоваться догадками и предположениями.

Он взошел по трапу звездолета «Мадель Азенур», направлявшегося к Звездной Базе, пересадочному центру на четвертой планете звезды Аспидиск в самом начале сектора Корабля Аргонавтов. Пассажирский челнок, совершавший рейсы по вспомогательной местной линии, должен был доставить его от Звездной Базы до Мерсея на планете Антона Прингла, а оттуда еще один пакетбот местного значения, пролетавший через звездное скопление под наименованием Бубенцы, отправлялся вглубь самых отдаленных областей Ойкумены и делал посадку в конечном пункте назначения, в городе Танджари на планете Найон, под лучами желто-белого солнца Фариссы.

На борту корабля «Мадель Азенур» не происходило ничего достойного внимания, и Глоуэну оставалось только приятно проводить время, то есть посещать ресторан, спать в каюте, смотреть на звезды, медленно плывущие мимо, и ограничиваться немногими доступными возможностями для развлечения. Глоуэн внимательно изучил попутчиков, так как его противник мог находиться в том же звездолете. В конце концов он пришел к выводу, что молодой человек, столь бессердечно обманувший мадемуазель Шуп, выбрал другой маршрут или другое расписание полетов.

В «Путеводителе по населенным мирам» Глоуэн прочел, что первая волна переселенцев прибыла на Найон в далеком прошлом, когда человек только начинал осваивать другие миры. Со временем про дальние колонии почти забыли, и обитаемые планеты за скоплением Бубенцов, в том числе Найон, оказались почти отрезанными от более цивилизованной части Ойкумены на протяжении примерно тысячи лет.

Согласно «Путеводителю», Найон был довольно крупной планетой (диаметр — 21 000 км, тяготение на поверхности — 1,03 земной нормы, сидерические сутки — 37 часов 26 минут) и совершал свой путь вокруг Фариссы в компании большого количества спутников. Несмотря на умеренность климата в большинстве широтных поясов планеты, ее топография отличалась большим разнообразием, и плотно населенные районы чередовались с пустынями, плоскогорьями с обрывистыми склонами, чудесными и странными лесами и так называемыми «наводями». Наводи определялись в «Путеводителе» как плавучая взвесь пыльцы, принесенной ветрами из лесов и с «цветочных степей», покрывавшая сплошным слоем бывшие озера и моря; пыльца, выпадавшая в осадок на дно, становилась веществом, которое местные жители называли «пылесенью».

Фауна Найона — главным образом насекомые — не представляла особого интереса.

В «Путеводителе» утверждалось следующее: «Для того, чтобы разобраться в тонкостях повседневной жизни на Найоне, необходимо понимать концепцию «пылесени». Существуют сотни разновидностей пылесени, но в самых общих чертах они подразделяются на категории «сухой пылесени», добываемой из напоминающих наносные суглинки слоев пыльцы и спор, перенесенных ветром, образовавших дюны и в конце концов слежавшихся, и «влажной пылесени», добываемой из донных отложений древних озер и морей. Коммерческие сорта пылесени отличаются возрастом, характеристиками выдержки, составом смеси, воздействием морфотических ферментов и тысячами других аспектов, зависящих от фирменной методики приготовления, которая хранится в тайне. Пылесень вездесуща и неизбежна. Почва состоит из пылесени. Пиво варится из пылесени. Естественная сырая пылесень нередко питательна, но не всегда; некоторые отложения ядовиты, оказывают наркотическое или галлюциногенное действие либо отвратительны на вкус. Гангрилы из района Ланкстер-Кликс считаются экспертами; они образовали сложно устроенное общество, целиком и полностью основанное на методах манипуляции пылесенью. Другие народы — не столь утонченные знатоки — едят пылесень в качестве хлеба или пудинга; кроме того, пылесень служит заменителем мяса. Аромат пылесени, разумеется, зависит от множества факторов. Она зачастую почти безвкусна, слегка отдает орехами или даже кисловата, подобно невыдержанному сыру.

Благодаря тому, что пылесень общедоступна и встречается повсеместно, голод на Найоне неизвестен. Тем не менее, по множеству причин, эта планета остается относительно малонаселенной.

Инопланетным посетителям Найона трудно избежать употребления пылесени в пищу как в дорогих ресторанах, так и в заведениях, не пользующихся высокой репутацией — что объясняется тем простым фактом, что пылесень всегда под рукой и легко приготовляется. Жалобы туристов не приводят ни к каким результатам.

В качестве предостережения следует подчеркнуть одно обстоятельство. Судя по всему, именно в связи с изобилием пылесени прилежание и добросовестный труд на Найоне практически не встречаются, и туристу следует ожидать, что его будут обслуживать спустя рукава даже в лучших отелях. «Работа не тангтингский мутант, в лес не убежит» — таков основной принцип существования в Танджари. Будьте к этому готовы и не позволяйте себе вспышки раздражения! С обитателями столицы, по существу, легко иметь дело, хотя они в какой-то степени тщеславны и необщительны. Социальный статус имеет первостепенное значение, но он определяется малозаметными деталями и условностями, невразумительными для новоприбывшего. Грубо говоря, в самом упрощенном представлении, статус человека тем выше, чем лучше он умеет избегать необходимости работать и с непередаваемо непринужденным нахальством взваливать свои обязанности на кого-нибудь другого. Таким образом, например, если в ресторане под открытым небом где-нибудь на Променаде владелец заведения попытается передать ваш заказ одному из трех присутствующих официантов, все трое будут демонстративно поворачиваться к нему спиной до тех пор, пока ресторатор не повысит голос, чтобы привлечь их внимание; в некоторых случаях, если у официантов есть какие-либо основания для возражений, может воспоследовать громкая неприятная сцена. Обмен раздраженными репликами, однако, и любое другое участие в скандале приводят к быстрой и невосполнимой потере лица. Поэтому ближайший официант неохотно снизойдет до того, чтобы принять ваш заказ, но в конечном счете вас обслужит поваренок — в то время как официант будет стоять, сложив руки за спиной, и тем самым восполнять потерю статуса за счет раздраженного до изнеможения владельца заведения, других официантов и окончательно униженного поваренка.

Не лишним может оказаться и второе предупреждение, еще более настоятельное. Танджари — единственный космополитический город на Найоне. Другие населенные пункты подчиняются местным правилам и традициям, которые турист может находить странными, иногда неприятными, а зачастую и опасными — особенно в том случае, если туристу придет в голову исключительно неудачная идея настаивать на соблюдении местными жителями привычных для него условностей. На Найоне человеческая жизнь — и прежде всего жизнь инопланетянина — не считается неприкосновенной. Туристам не рекомендуется совершать вылазки в малонаселенные сельские районы без сопровождения и не заручившись поддержкой лиц, пользующихся уважением и влиянием среди местного населения. Недостаточно серьезное отношение к этому предупреждению привело к тому, что сотни туристов постигла самая необычная судьба.

В связи с особенностями окружающей среды первопоселенцы, обосновавшиеся в различных точках планеты, развивались в отсутствие межрегионального взаимодействия, без учета предпочтений других народностей и племен. В результате сформировались во многом несовместимые общественные структуры. В числе первопроходцев, прибывших на Найон в самом начале его истории, была хунта биологов, посвятивших себя созданию сверхчеловеческой расы посредством генетической манипуляции.

Потомки этих так называемых «сверхлюдей» выжили в Большом Тангтингском лесу, где они превратились в диких уродов и чудовищ, в некоторой степени разумных, но наводящих ужас своими привычками.

В настоящее время эти выродки стали вызывать живой интерес у туристов, и уничтожение им больше не грозит. Защитная оболочка из прозрачного непробиваемого стекла окружает тридцатикилометровую дорогу через Тангтингский лес, по которой в шарабанах возят группы туристов, любующихся на омерзительных «сверхлюдей», вопящих, пускающих слюни, бросающихся на стекло и развлекающих зрителей неприличными ужимками.

В других областях Найона различные народности продолжали следовать древним традициям, не обращая внимания на инопланетян, приезжавших подивиться на их уникальный быт и купить, похитить, отобрать силой или каким-либо иным образом получить в свое распоряжение их изделия и священные амулеты. Некоторые племена со временем стали неприязненно и даже враждебно относиться к чужакам, и это отношение заметно по сей день. Отдельные этнические сообщества положительно опасны для посторонних — в особенности это касается рудокопов из Эладре, вырубивших фантастический город многоярусных туннелей, проходов и залов в толще скальной породы. Тенепыты предаются убийствам в периоды определенных сочетаний лунных фаз. Гангрилы не только не употребляют в пищу ничего, кроме пылесени во всевозможных ее ипостасях, но и преобразуют ее в неведомые новые вещества, вызывающие непредсказуемые психические эффекты. В течение многих веков гангрилы держали в подчинении касту потомков инопланетян, туристов и других похищенных лиц, на которых они проверяли действие препаратов, приготовленных из пылесени. Эти повадки, наравне с прочими, принесли им дурную славу. Несмотря на кажущуюся обходительность и уступчивость гангрилов, к ним относятся с подозрением; туристам не рекомендуется приближаться к селениям гангрилов в одиночку — слишком часто поступают сообщения о наивных инопланетянах, согласившихся воспользоваться гостеприимством безмятежно улыбающихся гангрилов только для того, чтобы обнаружить, что им скормили экспериментальный препарат, и что они находятся под ежеминутным наблюдением местных жителей, интересующихся исключительно симптомами воздействия этого препарата.

На просторах Найона прозябают и другие, совершенно безвредные племена с оригинальными и причудливыми привычками, среди которых в первую очередь следует упомянуть разбивающих походные лагеря бродячих шутов, перемещающихся по всей планете в караванах ярко разукрашенных фургонов. Эти кочевники исполняют экзотические танцы, фарсы и бурлески, поражают слушателей музыкальной виртуозностью и развлекают себя и любых желающих комическими балладами, опереттами и всем, что приходит им в голову».

Автор статьи в «Путеводителе» приходил к тому выводу, что Найон — планета, чрезвычайно любопытная с точки зрения туриста, но не предлагающая космополиту многих привычных удобств, в связи с чем приезжему приходится идти на определенные уступки, особенно в том, что относится к пылесени. Танджари — единственный город на Найоне, обслуживаемый космопортом — не отличался ни величиной, ни большой численностью населения, но подчинялся стандартным законам и условностям Ойкумены; во всех остальных районах планеты люди руководствовались настолько неожиданными соображениями и вели себя настолько странно, что их можно было принять за автохтонных аборигенов или представителей нечеловеческих рас. Так заканчивалась познавательная статья «Путеводителя по населенным мирам».

В свое время звездолет «Мадель Азенур» опустился на обширный космодром Звездной Базы на четвертой планете Аспидиска. Звездная База была первой и важнейшей пересадочной станцией — и уже здесь график, тщательно рассчитанный в Таммеоле, сорвался в связи с прекращением полетов челнока, в котором Глоуэн зарезервировал место. Через два дня ему удалось договориться с капитаном грузового корабля, следовавшего в Мерсей, крупнейший город планеты Антона Прингла, на окраине скопления Бубенцов. В Мерсее ему повезло, и он практически сразу взошел на борт «Аргопилота», небольшого пассажирского судна, совершавшего регулярные рейсы через Бубенцы — скопление ярких и погасших звезд, газовых полупланет-полузвезд, черных обожженных астероидов, мрачных сфер нейтронного металла, яростно притягивающих все на своем пути, блуждающих планет и заблудших лун — чтобы сделать несколько остановок в дальней части сектора Корабля Аргонавтов и приземлиться, наконец, в Танджари на Найоне.

Космопорт занимал полосу вдоль края низкого обрывистого плато; в основании плато находился город Танджари, окружавший подковой небольшое озеро.

Глоуэн покончил с въездными формальностями, к числу которых относились инъекции универсальных профилактических средств, фунгицидов, противовирусных препаратов и буферных растворов, предохранявших приезжих от первого шока, вызванного токсичными местными белками. Кроме того, походную сумку и одежду Глоуэна подвергли необычно тщательному обыску, сопровождавшемуся конфискацией пистолета. «Ношение оружия такого типа на Найоне запрещено, — сообщили ему. — У нас и так слишком часто возникают напряженные ситуации, способные во мгновение ока закончиться кровавой потасовкой; ножей и другого холодного оружия вполне достаточно».

«Тем больше, казалось бы, причин носить пистолет с целью самозащиты?» — спросил Глоуэн.

На его возражение не ответили. Глоуэну вручили расписку: «По этой квитанции вы можете получить свое оружие при выезде».

Выйдя из космического вокзала, Глоуэн зажмурился от слепящего света Фариссы. Небо — безоблачное лилово-синее пространство — казалось невероятно широким, так как со столовой горы, где находился космический порт, горизонт можно было видеть во всех направлениях. Глоуэн подошел к ограждению, установленному на краю обрыва, и посмотрел вниз, на Танджари. Под ним был небольшой город, разделенный округлым озером. С западной стороны находился «старый город», населенный в основном потомками первопоселенцев — беспорядочная россыпь низких белых куполов и стройных остроконечных башен, почти карликовых по сравнению с дюжиной гигантских дендронов, осенявших большинство строений. По приблизительной оценке Глоуэна, деревья эти достигали семидесяти метров в высоту — массивные черные стволы разветвлялись, образуя широкие плоские кроны; концы ветвей загибались вниз под весом плодов — пыльно-голубых шаров трехметрового диаметра.

Планировка «нового города», к востоку от озера, была немногим рациональнее беззастенчивого хаоса старых кварталов. Озеро окаймлялось бульваром. Там, где бульвар расширялся перед туристическими отелями и другими центрами обслуживания, его называли «Променадом». Кварталы подальше от набережной, заполненные довольно-таки убогими на вид постройками, пестрели сетью узких улиц и переулков, пересекавшихся под самыми различными углами. Здания, как небольшие, так и крупные, были сложены из чего-то вроде бугорчатого гипса, явно вручную и на глаз, без применения измерительных приборов или строительного оборудования. В городе практически не было ни острых, ни прямых углов, ни даже строго вертикальных поверхностей — все формы производили впечатление однообразной случайности органического роста, на первый взгляд достаточно приятное. По большинству дома были двухэтажными, хотя выходившие на озеро фасады туристических отелей позволяли насчитать три или даже четыре этажа.

Глоуэн оторвался от созерцания городской панорамы. Поблизости на небольшом сооружении красовалась надпись «Туристическое справочное бюро». Глоуэн направился туда и зашел внутрь, оказавшись в помещении с длинным столом, стульями и стойками, заполненными брошюрами. За столом сидели две девушки в сандалиях и белых платьях без рукавов. «Привлекательные создания!» — подумал Глоуэн. Девушки были удивительно похожи одна на другую деликатными чертами бледных лиц, каштановыми кудрями и хрупкой стройностью. У обеих волосы были повязаны лентами — девушка слева предпочитала розовую ленту, а девушка справа — голубую. Заметив Глоуэна, они придали своим лицам одинаковое вежливо-вопросительное выражение. Девушка с голубой лентой спросила: «Мы к вашим услугам. Чего пожелаете?»

«Прежде всего, — ответил Глоуэн, — мне нужна гостиница. Не могли бы вы мне порекомендовать, где остановиться — и, может быть, даже зарезервировать для меня номер?»

«Конечно, можем! Для этого мы здесь и сидим!» Девушки насмешливо переглянулись, будто вспоминая шутку, известную только в их избранном кругу. Та, что с розовой лентой, сказала: «В Танджари двадцать гостиниц — шесть первого класса, пять второго класса. Остальные не столь удобны. Имеются также убежища для неимущих».

Та, что с голубой лентой, подхватила: «Для того, чтобы надлежащим образом удовлетворить все ваши потребности, мы должны определить ваши предпочтения. Какую категорию гостиниц вы предпочитаете?»

«Самую лучшую, разумеется, — развел руками Глоуэн. — Если я могу ее себе позволить».

Девушка с голубой лентой вручила ему листок бумаги: «Вот перечень гостиниц с указанием цен».

Глоуэн просмотрел перечень: «Не вижу ничего, что привело бы к моему разорению. Какая гостиница считается лучшей?»

Девушки обменялись усмешками. «Трудный вопрос! — заметила та, что с голубой лентой. — Уезжающие туристы, как правило, выражают мнения по поводу того, какую гостиницу следует считать худшей».

«Гм, — задумался Глоуэн. — Пожалуй, следует сформулировать мой вопрос по-другому: какая гостиницы вызывает у приезжих наименьшее количество гневных жалоб?»

Девушки на мгновение задумались, после чего стали живо обсуждать новую проблему.

««Кансаспара», наверное?» — предположила та, что с розовой лентой.

«Я тоже сразу подумала о «Кансаспаре», — согласилась та, что с голубой лентой. — К сожалению, за последние три дня прибыли три корабля, полные туристов, и никто из них еще не уехал. «Кансаспара» полностью забита».

«Жаль! — откликнулась та, что с розовой лентой. — Мне так нравится прогулочная галерея в «Кансаспаре»!»

«Очень приятная галерея!» — поддержала ее та, что с голубой лентой.

Глоуэн переводил взгляд с одной девушки на другую. «Очаровательные существа, — снова подумал он. — Хотя несколько медлительные и склонные отвлекаться от непосредственного выполнения обязанностей». Вслух он сказал: «У меня есть дело, не терпящее отлагательств. Поэтому зарезервируйте мне номер в той гостинице, где есть свободные места».

«В гостиницах «Супербо» и «Витязь-Хаз» примерно одинаковые удобства, — ответила девушка с розовой лентой. — Какую из них вы предпочитаете?»

«У меня нет предпочтений, честно говоря. Хотя, судя по фотографии в брошюре, в «Супербо» более непринужденная обстановка».

«Вы очень проницательны, — заметила девушка с голубой лентой. — Очевидно, вы что-то уже слышали о хазах, не так ли?»

«Боюсь, что нет. Но в данный момент...»

«Хазы практически вымерли. Осталось еще несколько человек под плоскогорьем Кроо-Кликс, но они больше не строят парусники пустынь. В старые добрые времена они похищали туристов и заставляли их драться на дуэлях».

Девушка с голубой лентой поежилась: «Но все это в прошлом: полночные таборы, музыка, дикие пляски, жуткие понятия о чести...»

«Очень колоритный народ, — согласился Глоуэн. — Надо полагать, их обычаи отпугивали туристов».

Обе девушки весело рассмеялись: «А вот и нет! Туристу достаточно было отказываться от дуэли. Витязь насмехался над ним, дергал его за нос, предлагал драться с завязанными глазами или с руками, связанными за спиной. Но если турист все равно не соглашался, его обзывали трусом, вором и туристом. Женщины плевали ему на ноги и вырезали в его штанах большую дыру на том месте, где сидят. Но его отпускали живым в Танджари, после чего ему всегда было о чем вспомнить!»

«Очень любопытно, — кивнул Глоуэн. — А теперь, по поводу гостиниц «Супербо» и «Витязь-Хаз»...»

«Разница небольшая, — прервала его девушка с голубой лентой. — В гостинице «Витязь-Хаз» играют музыку хазов и притворяются, что презирают туристов, хотя к насилию на самом деле не прибегают».

«Тогда я предпочел бы «Супербо», — сказал Глоуэн. — Будьте так добры...»

«Ни в «Супербо», ни в «Витязе-Хазе» не осталось свободных номеров, — сказала девушка с розовой лентой. — Мы зарезервируем вам номер в «Новиале»».

«Где угодно — мне приходится спешить».

«Сию минуту! — заявила девушка с голубой лентой. — Мы знамениты расторопностью своей расторопности!»

«Значит, «Новиаль»? Их пылесень далека от классических образцов».

«Мне она подойдет, — терпеливо отозвался Глоуэн. — Я еще не знаток. Зарезервируйте мне номер в «Новиале»».

«Непременно, — кивнула та, что с голубой лентой. — Если вам захочется пылесени получше, подойдите к одному из киосков на улице. Нет ничего лучше гангрильских рецептов».

Девушка с розовой лентой высунула язык. К кончику ее языка прилипла маленькая черная подушечка. Она сказала: «Даже сейчас я держу во рту леденец из «тикки-тикки», одного из гангрильских сиропов. У него острый, но изысканный привкус; на меня этот сироп оказывает успокаивающее действие».

Девушка с голубой лентой поддержала подругу: «Тикки-тикки часто помогает забывать о тягостной необходимости работать».

Глоуэн решительно произнес: «Мне пора идти. Я не хотел бы, чтобы выполнение моей просьбы стало для вас тягостной необходимостью».

«Вы нас нисколько не обременяете! — возразила та, что с розовой лентой. — Напротив, нам очень нравится с вами болтать — ведь нам больше нечего делать».

Та, что с голубой лентой, сказала: «Вот карта Танджари». Она сделала на карте несколько пометок: «Здесь мы живем. Если вы соскучитесь, заходите к нам попробовать самую настоящую пылесень».

«Или мы могли бы прогуляться по набережной, считая луны и декламируя надлежащие поэмы», — предложила та, что с розовой лентой.

«Или мы могли бы пойти в сераль, посмотреть на сумасшедших арлекинов, пляшущих под звуки гармошки», — прибавила та, что с голубой лентой.

«У меня просто голова кружится от такого множества возможностей! — воскликнул Глоуэн. — Тем не менее, в первую очередь мне нужно заняться делами».

«Если хотите, я вам подарю леденец из нгинга, — нашлась девушка с розовой лентой. — Нгинг сводит к минимуму серьезное отношение к делам. Вы сможете проводить время беззаботно, без напряжения».

Улыбнувшись, Глоуэн покачал головой: «Нет, благодарю вас». Он взглянул на карту: «Где именно находится «Новиаль»?»

Девушка с голубой лентой сделала отметку на карте: «Прежде всего следует зарезервировать ваш номер, а то из всего этого ничего не получится».

«Я сейчас же этим займусь! — вызвалась девушка с розовой лентой. — Совсем забыла, представляете?»

Глоуэн подождал, пока девушка с розовой лентой звонила по телефону. В конце концов она ему кивнула: «Все, ваш номер заказан, но вам следует безотлагательно явиться в «Новиаль» — иначе они все равно сдадут его кому-нибудь другому. В Танджари все так делается — раз-два и готово!»

«Вы не оставили в этом никаких сомнений, — отозвался Глоуэн. — Будьте так добры, отметьте на карте переулок Криппета, а также фирму «Аргонавт», поставляющую художественные материалы».

Девушка с голубой лентой тщательно выполнила его указания, после чего девушка с розовой лентой внимательно проверила ее пометки и одобрила их. Глоуэн снова поблагодарил обеих и удалился.

Глоуэн спустился к бульвару на набережной озера по дребезжащему, еле движущемуся эскалатору. Судя по положению Фариссы в небе, после полудня прошел примерно час. Тем не менее, его представление о времени дня могло не соответствовать действительности, так как сутки на Найоне продолжались больше тридцати семи часов.

Прогулявшись пешком по Променаду, Глоуэн уже через несколько минут нашел гостиницу «Новиаль». Он зашел в вестибюль — ничем не примечательное помещение, не слишком просторное и не отличавшееся изяществом интерьера. За прилавком сидел щеголеватый служащий, занятый оживленным телефонным разговором. Этот молодой человек, с округлыми плечами и пухлыми щеками, с гладкими черными волосами и томными карими глазами под красивыми выразительными черными бровями, был на два или три года старше Глоуэна. На нем были темно-зеленые панталоны и желтая рубашка, расшитая слева и справа сложными орнаментальными узорами, красными и черными. У него на голове красовался задорно сдвинутый набекрень черный колпак с кисточкой — по-видимому, последний крик местной моды. Покосившись на Глоуэна, молодой человек тут же отвернулся от прилавка, полностью поглощенный обсуждением какого-то животрепещущего вопроса по телефону. Глоуэн заметил на экране его аппарата другого молодого щеголя в таком же залихватски сдвинутом набекрень колпаке.

Прошло некоторое время. Глоуэн ждал, хотя его терпение постепенно истощалось. Служащий продолжал болтать, время от времени усмехаясь в ответ на реплики собеседника. Глоуэн устал стоять неподвижно и начал постукивать пальцами по прилавку. Время шло, каждая минута могла оказаться решающей! Служащий гостиницы раздраженно поднял брови, оглянулся через плечо и закончил разговор. Повернувшись к Глоуэну, он спросил: «Да? Чего вы хотите?»

«Хочу остановиться в вашей гостинице», — со всей возможной сдержанностью ответил Глоуэн.

«К сожалению, у нас не осталось свободных мест. Вам придется обратиться в другой отель».

«Что вы говорите? Мой номер только зарезервировали из туристического справочного бюро!»

«Неужели? — служащий покачал головой. — Почему мне никто об этом не сообщил? Они, наверное, по ошибке позвонили в другую гостиницу. Вы не пробовали обращаться в отель «Бон-Феличе»?»

«Разумеется, нет. Для меня зарезервировали номер в гостинице «Новиаль», и я пришел в гостиницу «Новиаль». Вы не видите в этом никакой логики?»

«Мое отношение к сложившейся ситуации вполне логично, — возразил служащий. — Логики не хватает тому, кто, будучи недвусмысленно осведомлен об отсутствии свободных мест, продолжает настаивать на своем и спорить. На вашем месте я не стал бы даже упоминать о логике».

«Не будем упоминать о логике, — согласился Глоуэн. — Когда вам звонят из туристического справочного бюро для того, чтобы зарезервировать номер, что вы делаете?»

«Все очень просто. Дежурное должностное лицо — в данном случае, допустим, таким должностным лицом являюсь я — записывает имя лица, зарезервировавшего номер, на доске, висящей у меня над головой, что устраняет всякую возможность возникновения ошибок и недоразумений».

Глоуэн указал на доску: «Чье имя написано на этой доске и обведено голубой рамкой?»

Служащий неохотно поднялся на ноги и посмотрел на доску: «В голубой рамке? Там написано «Глоуэн Клатток». Что с того?»

«Я — Глоуэн Клатток».

Несколько секунд служащий стоял неподвижно и молчал. Наконец он произнес: «Вам повезло. Вы зарезервировали номер люкс. В дальнейшем потрудитесь разъяснять сущность ваших пожеланий и приготовлений более подробно. Мы не можем функционировать в отсутствие фактической информации».

«Да-да, само собой, — кивнул Глоуэн. — Вы демонстрируете чудеса эффективности. А теперь покажите мне ваш номер люкс».

Служащий уставился на Глоуэна с неподдельным изумлением и возмущением: «Я — должностное лицо высокого ранга! Я — администратор гостиницы и заместитель исполнительного директора! С какой стати я буду водить постояльцев туда-сюда по коридорам?»

«Кто же этим занимается, в таком случае?»

«В данный момент никто. Носильщик еще не прибыл, и у меня нет никакого представления о том, какое расписание сегодня выбрали уборщицы номеров. Вы можете подождать в вестибюле, пока не придет кто-нибудь из работников гостиницы, обязанных сопровождать клиентов — или вы можете пройти в конец коридора налево и постучать в последнюю дверь слева. Замок открывается в ответ на сигнал «тук-тук — тук»».

Глоуэн подошел к указанной двери и постучал «тук-тук — тук» по панели замка. Дверь сдвинулась в сторону. Глоуэн прошел в небольшое помещение со столом справа и кроватью у левой стены. В нише стены справа находилась ванная. Глоуэн удивленно остановился посреди комнаты: нет ли тут какой-то ошибки? Это называется «номером люкс»?

Приходилось довольствоваться малым — у него не было времени заниматься мелкими неприятностями. Он прибыл в конечный пункт своего пути; где-то в переулке Криппета его ожидало решение судьбы. Глоуэн бросил походную сумку на кровать и вышел из номера.

Служащий в вестибюле краем глаза наблюдал за его приближением, после чего, подняв черные брови, демонстративно отвернулся, чтобы в тот момент, когда Глоуэн обратится к нему с обычными претензиями, он мог бы «случайно заметить» ожидающего внимания постояльца с выражением полного безразличия, выводящего из себя инопланетян и тем самым способствующего повышению его репутации в собственных глазах.

Глоуэн прошел мимо, даже не повернув голову, и покинул гостиницу. Служащий мрачно смотрел ему вслед — его самоуважение не получило ожидаемого подспорья.

Оказавшись на бульваре, Глоуэн осмотрелся по сторонам. Положение Фариссы в небе изменилось несущественно — до начала долгих, постепенно сгущающихся сумерек оставалось, по-видимому, еще часов восемь. Низко над горизонтом можно было заметить бледные призраки нескольких лун Найона в различных фазах, от первой до последней четверти. Ветра не было, и в озере четко отражались купола и минареты старого города, раскинувшегося на противоположном берегу.

Глоуэн отправился заканчивать свое судьбоносное предприятие, стараясь освободить ум как от зловещих предчувствий, так и от необоснованных надежд— задача эта усложнялась тревожными размышлениями по поводу молодого человека, оскорбившего в лучших чувствах мадемуазель Шуп. Где он был сейчас?

Повернув с бульвара в переулок Криппета, Глоуэн мгновенно перенесся из среды, более или менее приспособленной к ожиданиям инопланетных туристов, в условия, соответствовавшие повседневным представлениям местного населения. Обитатели Танджари производили впечатление людей спокойных и умеренных, никуда не торопившихся и ни о чем особенно не беспокоившихся — такому укладу быта способствовала, по-видимому, тридцатисемичасовая продолжительность суток. Подобно девушкам с розовой и голубой лентами, они отличались хрупкой стройностью телосложения, каштановыми волосами, деликатностью лиц и серыми глазами. Переулок Криппета, угловато-извилистый, то сужался до такой степени, что нависающие вторые этажи зданий практически закрывали небо, то неожиданно расширялся, превращаясь в небольшую неравностороннюю площадь, иногда с необхватным черным стволом дендрона посередине.

Постепенно Глоуэну стало ясно, что переулку Криппета чего-то недоставало — в нем было неестественно тихо. Не было слышно ни громких голосов, ни музыки, ни звона посуды — можно было уловить только мягкий шорох шагов и приглушенное бормотание редких прохожих, обменивавшихся короткими фразами с лавочниками и уличными торговцами.

Глоуэн скоро нашел фирму «Аргонавт», занимавшую двухэтажное строение, пожалуй, несколько более внушительное, нежели большинство зданий переулка. В окнах, находившихся по обеим сторонам входной двери, были выставлены несколько небольших механических игрушек и образцы предлагаемых в продажу художественных материалов — инструменты для скульптурной обработки гипса, различные виды воска, пластилина и глины для лепки, оборудование для нанесения орнаментов на ткани, вместе с соответствующими красителями и закрепителями, пигментами, протравами и растворителями, а также наборы градуированных андроморфов. У всех товаров был лежалый вид — их явно никто давно не трогал.

Глоуэн зашел в лавку — полутемное захламленное помещение с высоким потолком и неровными стенами, выкрашенными в темно-коричневый цвет. В лавке было тихо; Глоуэн не сразу заметил, что он не в одиночестве — за прилавком сидела и читала газету женщина средних лет с начинающими седеть светлыми волосами. Стройная, в аккуратной голубой блузе, она производила приятное впечатление.

Глоуэн приблизился к прилавку. Женщина оторвалась от созерцания газеты и подняла глаза с дружелюбным, хотя и достаточно безразличным выражением: «Да, я вас слушаю?»

У Глоуэна пересохло в горле. Настал решающий момент, он нервничал. Наконец он смог произнести: «Не могу ли я видеть господина Киблса?»

Женщина посмотрела куда-то в глубину лавки, размышляя над заданным вопросом. Через несколько секунд она приняла определенное решение: «Господина Киблса? Его нет».

Сердце Глоуэна упало. Женщина прибавила: «В данный момент». Глоуэн облегченно выдохнул.

Ответив на вопрос, женщина вернулась к чтению газеты. Глоуэн терпеливо спросил: «Когда он вернется?»

Женщина снова подняла голову: «Скоро, надо полагать».

«Когда именно? Через несколько минут? Через час? Завтра? Через месяц?»

Женщина вежливо улыбнулась: «Ну что вы! Какие странные вещи вы говорите! Господин Киблс просто зашел в туалет».

«Значит, он вернется через несколько минут? — продолжал сомневаться Глоуэн. — Так вас следует понимать?»

«Во всяком случае не через несколько дней или месяцев, — чопорно ответила женщина. — И даже не через несколько часов».

«В таком случае я подожду».

Женщина кивнула и снова опустила голову, заинтересованная какой-то статьей. Глоуэн повернулся и повнимательнее рассмотрел обстановку. В глубине лавки находилась узкая ветхая лестница, а напротив прилавка — упаковочный стол, на котором Глоуэн заметил что-то зеленое. Приблизившись к столу, он увидел лоток с шестью зелеными нефритовыми безделушками или браслетами, похожими на те, что он видел на каминной полке в кухне мамаши Чилке, хотя браслеты Киблса были выщерблены и покрыты трещинами; местами на них были заметны следы явных попыток реставрации. «Странно!» — подумал Глоуэн. Повернувшись к женщине за прилавком, он спросил: «Эти изделия из нефрита — что это такое?»

Женщина подняла голову, пригляделась, немного поразмышляла и вспомнила: «Ах, эти! Это нефритовые заколки. Их называют «танглетами». Их находят в Столбовой Глуши, на другой стороне планеты».

«Они дорого стоят?»

«О да! Но их опасно собирать. В них нужно хорошо разбираться».

«И господин Киблс в них хорошо разбирается?»

Женщина с улыбкой покачала головой: «Только не господин Киблс! Он получает их от приятеля, но танглеты становится все труднее достать. Очень жаль — за них всегда дают хорошую цену». Она обернулась: «А вот и господин Киблс».

По лестнице спускался маленький человек с растрепанными седыми волосами. У него были мускулистые грудь и плечи, голова на короткой шее клонилась слегка вперед, будто он набычился. Круглые бледно-голубые глаза настороженно изучали Глоуэна: «Что вас интересует, почтеннейший?»

«Я имею честь говорить с Мелвишем Киблсом?»

Бледно-голубые глаза недружелюбно уставились Глоуэну в лицо: «Если вы — коммивояжер или торговый агент, вы теряете время, и не только ваше, но — что важнее всего — мое тоже».

«Я ничего не предлагаю в продажу. Меня зовут Глоуэн Клатток. Мне нужно обсудить с вами важное дело».

«Какое именно?»

«Не могу ничего сказать, пока не задам вам пару вопросов».

Киблс поджал тонкие губы: «Это следует понимать таким образом, что вы чего-то от меня хотите, но не желаете за это платить».

Глоуэн улыбнулся и покачал головой: «Думаю, что наш разговор позволит вам извлечь по меньшей мере какую-то прибыль».

Киблс хрипло застонал: «Когда у меня будет наконец клиент, которому потребуется что-нибудь существенное?» Он махнул рукой: «Пойдемте, я вас выслушаю. Несколько минут ничего не меняют». Киблс повернулся и провел Глоуэна по коридору в комнату бесформенной планировки, такую же полутемную и душную, как лавка. Небольшие окна, скособоченные и наклоненные то внутрь, то наружу, выходили на мрачноватый задний двор. «Здесь моя контора, — пояснил Киблс. — Здесь можно поговорить без свидетелей».

Глоуэн посмотрел по сторонам. Обстановку нельзя было назвать роскошной — письменный стол, четыре узких стула с высокими спинками из гнутого тростника, темно-красный с черным орнаментом ковер; вдоль стены тянулись ряды картотечных ящичков, на приставном столике были беспорядочно разбросаны какие-то канцелярские принадлежности. Полка над картотекой поддерживала дюжину крупных керамических статуэток полуметровой высоты, изображавших чудовищ Тангтингского леса. На Глоуэна они сразу произвели сильное впечатление как исключительной тщательностью обработки, так и беспощадной выразительностью поз и пропорций —никогда еще он не видел ничего более кошмарного и отвратительного.

Киблс уселся за столом: «Приятные штучки, не правда ли?»

Глоуэн отвернулся от статуэток: «Как вы можете смотреть на такое каждый день?»

«У меня нет выбора, — сухо сказал Киблс. — Никак не могу их продать».

«Туристы оторвут их с руками! — возразил Глоуэн. — Они все покупают, и чем ужаснее выглядят сувениры, тем больше они платят».

Киблс хрюкнул: «Сто тысяч сольдо за дюжину?»

«Действительно, дороговато».

«Напротив, очень дешево. Один из тангтингских сверхлюдей — большой чудак. Он изображает своих собратьев в глине для развлечения. Я привожу его поделки на Землю, описываю их как потрясающие гениальные творения, полные психологических тайн, и продаю в музеи». Киблс показал большим пальцем на стул: «Садитесь и вкратце изложите сущность вашего дела. Не будьте многословны — я назначил прием нескольким другим посетителям».

Глоуэн сел. Его отец, Шард, как-то заметил, что правду не следует скрывать только на том основании, что она отражает действительность. В данном случае Киблс все равно не поверил бы ему на слово, в связи с чем правда выполняла ту же функцию, что и любая попытка ввести в заблуждение. Всю правду говорить, конечно, нельзя было. Вся правда, с точки зрения Киблса, была бы слишком невероятна.

«Я только что прилетел с Земли, чтобы провести деловые переговоры от имени клиента. Должен сразу заметить, что эти переговоры не имеют к вам никакого отношения. Тем не менее, просматривая список коммерческих агентов, я увидел ваше имя и вспомнил, что уже слышал о вас раньше. Не так уж много в Ойкумене коммерсантов по имени Мелвиш Киблс. Короче говоря, я решил к вам зайти».

Киблс слушал без особого интереса: «Продолжайте».

«Вы — тот самый Мелвиш Киблс, который в свое время сотрудничал с Флойдом Суэйнером?»

Киблс кивнул: «Старые добрые времена! Увы, они никогда не вернутся». Торговец откинулся на спинку стула: «Как вы узнали о моем знакомстве со Суэйнером?»

«От дочери Суэйнера. Она все еще живет на ферме в Большой Прерии».

Киблс поднял глаза к потолку, по-видимому вспоминая давно минувшие дни: «Я с ней знаком, хотя никак не припомню, как ее звали».

«Госпожа Чилке. Теперь ее все называют «мамаша Чилке» — если у нее и есть другое имя, я его никогда не слышал».

«Чилке! Да, именно так. И что вас привело на просторы Большой Прерии?»

«Все очень просто. Так же как и вы, я представляю интересы клиентов; в данном случае клиентом является Общество натуралистов. Точнее, я действую в интересах Общества безвозмездно — о какой-либо прибыли практически нет речи. Вы, случайно, не член этого общества?»

«Общества натуралистов? — Киблс отрицательно покачал головой. — Я думал, оно давно перестало существовать».

«Это не совсем так. Но вы сочувствуете целям этого общества?»

Киблс слегка улыбнулся: «Кто станет защищать убийство и разрушение? Кто станет возражать против целей натуралистов?»

«Никто — кроме тех, кто надеется извлечь прибыль из убийства и разрушения».

Киблс беззвучно рассмеялся, подрагивая мускулистыми плечами: «С таким балластом любая лодка пойдет ко дну».

«Так или иначе, предпринимаются попытки возродить Общество. Много лет тому назад — думаю, что это вам известно — секретарь по имени Нисфит распродал архивы Общества и удрал с деньгами. Общество пытается вернуть все пропавшие документы, какие еще можно спасти, и я уделяю время поискам этих документов везде, где мне приходится бывать. Поэтому, когда я узнал, что вы обосновались на Найоне, я решил с вами встретиться, чтобы навести справки».

«Все это было давно и очень далеко отсюда», — безразлично пожал плечами Киблс.

«По словам госпожи Чилке, Флойд Суэйнер продал вам партию документов Общества. Они все еще у вас?»

«Через сорок лет? — Киблс снова рассмеялся беззвучным трясущимся смехом. — Вряд ли».

Глоуэн почувствовал укол разочарования — вопреки всему, он надеялся, что Хартия и бессрочный договор все еще находились в руках Киблса: «У вас ничего не осталось?»

«Ничего. Я, как правило, не занимаюсь книгами и документами».

«Что стало с этой партией документов?»

«Я их сбыл много лет тому назад».

«Известно ли вам, где они сейчас?»

Киблс покачал головой: «Я знаю, кому я их продал. О том, что с ними стало после этого, можно только догадываться».

«Возможно ли, что они все еще находятся в распоряжении покупателя?»

«Все возможно».

«Я хотел бы знать, кому вы их продали».

Киблс, снова откинувшись на спинку стула, сложил короткие ноги на столе: «Теперь мы приближаемся к тому таинственному моменту, когда каждое слово становится на вес золота. Теперь пора снять ботинки и ходить на цыпочках».

«Я уже играл в такие игры, — заметил Глоуэн. — И каждый раз кто-нибудь крал мои ботинки».

Киблс проигнорировал его наблюдение: «Я небогат, и мой основной товар — информация. Если вы желаете получить информацию, вам придется за нее заплатить».

«Слова дешевы, — парировал Глоуэн. — Чего стоит ваша информация? Другими словами, что вы знаете?»

«Я знаю, кому я продал документы Общества натуралистов. Я знаю, где можно найти этого человека. Вы хотите получить именно эти сведения, не так ли? Какова ценность этих сведений с вашей точки зрения? Думаю, она достаточно высока».

Глоуэн покачал головой: «Вы не учитываете реальное положение вещей. В настоящее время Общество натуралистов не располагает значительными средствами — и я не могу платить за сведения, достоверность которых ничем не подтверждена. Кроме того, ваш покупатель мог давно перепродать интересующие меня документы».

«Жизнь непредсказуема, господин Клатток. Для того, чтобы что-то приобрести, необходимо чем-то рискнуть».

«Разумный человек заранее оценивает свои шансы. В данном случае мои шансы невелики. Ваш знакомый мог давно продать материалы другому человеку, которого он даже не помнит — или, если документы все еще у него, он может отказаться их продать по той или иной причине. Короче говоря, есть какая-то вероятность того, что я заработаю скромные комиссионные благодаря предоставленной вами информации, но скорее всего дело кончится ничем, и конечная цель моих поисков недостижима».

«Болтовня все это! — недовольно пробормотал Киблс. — Вы слишком много беспокоитесь». Он снял ноги со стола и выпрямился на стуле: «Перейдем к сути дела. Сколько вы согласны заплатить за интересующие вас сведения?»

«Какие сведения? — упорствовал Глоуэн. — Я не могу ничего вам предложить, пока не узнаю, что получу. Позвоните своему приятелю и спросите его, принадлежат ли ему еще проданные вами документы и перепродал ли он кому-нибудь часть этих документов. Если он перепродал документы, узнайте, кому именно. Я заплачу вам пять сольдо за потраченное время и подожду ответа».

Киблс взревел от негодования: «Даже те несколько минут, которые я потратил, торгуясь с вами, стоят в два раза больше!»

«Вполне может быть — если вы найдете желающего заплатить». Глоуэн выложил на стол пять сольдо: «Позвоните, установите факты — и тогда нам будет о чем поговорить. Я могу вас подождать в лавке».

«Сейчас звонить невозможно, — проворчал Киблс. — Там глубокая ночь». Он взглянул на настенные часы: «Кроме того, мне нужно принять другого посетителя. Приходите снова сегодня вечером, с заходом солнца. В это время все равно будет еще неудобно звонить, но на этой проклятой планете все неудобно! Я все еще не могу привыкнуть к их тридцатисемичасовым суткам».

Глоуэн возвращался по переулку Криппета, размышляя о своей беседе с Мелвишем Киблсом. Принимая во внимание все обстоятельства, он заключил, что ничего лучшего нельзя было ожидать, хотя Киблс привел его в состояние нездорового нервного напряжения.

Тем не менее, Глоуэн считал, что добился определенного успеха. Киблс согласился позвонить покупателю документов, тем самым косвенно подтвердив, что покупатель находился на Найоне. Сожалел ли Киблс о том, что дал это понять? Вряд ли — такая неосторожность была несвойственна опытному скрытному торговцу. Скорее всего, Киблс считал беседу с Глоуэном малозначительным эпизодом, не сулившим значительной прибыли. А покупателем документов, скорее всего, был давний сотрудник Киблса, в настоящее время занятый сбором танглетов в Столбовой Глуши — то есть очень опасным делом, по словам женщины, работавшей продавщицей в лавке Киблса. Впрочем, она могла быть не продавщицей, а одной из многочисленных жен Мелвиша Киблса, знаменитого своим пренебрежением к брачным узам.

Переулок Криппета расширился, превратившись в маленькую площадь, и снова сузился. Теперь на улице было больше прохожих — в основном это были хрупкие уроженцы Танджари с деликатными бледными лицами, хотя время от времени встречались мужчины и женщины из других районов планеты, резко отличавшиеся от местных жителей как обликом, так и одеждой; по-видимому, они приезжали в Танджари за покупками. Никто не обращал на Глоуэна никакого внимания — он мог бы с тем же успехом оставаться невидимым.

Предстоял долгий вечер. Глоуэн вернулся в гостиницу «Новиаль». В вестибюле служащий привстал и облокотился на прилавок: «В столовой уже готовятся подавать средневечерник. Следует ли предупредить их о том, что вы скоро соблаговолите получить порцию пылесени?»

Глоуэн растерянно остановился. Средневечерник? Сколько раз обитатели Найона ели на протяжении тридцатисемичасовых суток? Надо полагать, не меньше пяти раз. Что они делали, проголодавшись посреди долгой девятнадцатичасовой ночи? Глоуэн решил пока что не беспокоиться по этому поводу. В данный момент он был голоден. «Боюсь, что я еще не готов к тому, чтобы попробовать пылесень, — сказал он регистратору гостиницы. — У вас подают стандартные блюда?»

«Разумеется! Некоторые туристы не соглашаются на что-либо, кроме стандартной космополитической кухни — и тем самым многое теряют, потому что пылесень вкусна, питательна и способствует пищеварению. Это самая здоровая пища, ее ничто не может заменить. Тем не менее, ее никто вам не станет навязывать».

«В таком случае я рискну».

В обеденном зале Глоуэну подали «Меню туриста», с помощью которого он сделал свой выбор. В качестве непрошеной добавки ему принесли на блюдце кусок бледно-кремовой пылесени. Глоуэн попробовал ее — почти безвкусная, с легким ореховым запахом, она напоминала по консистенции плотный омлет. Не находя никаких причин задерживаться в столовой, Глоуэн поспешил выйти на бульвар. День даже не собирался кончаться. Фарисса пылала, словно пригвожденная к одному месту на небосводе. На востоке и на западе бледные тени дневных лун ненавязчиво скользили по своим орбитам. На озерной глади чуть дрожали яркие отражения куполов и остроконечных башен старого города.

Глоуэн присел на скамью. По словам продавщицы в лавке Киблса, Столбовая Глушь находилась на другой стороне планеты. Полдень в Танджари соответствовал полуночи в Столбовой Глуши; когда в Танджари наступали сумерки, таким образом, в Столбовой Глуши начинался рассвет — нежелание Киблса звонить своему знакомому до захода солнца представлялось вполне обоснованным.

Глоуэн вынул пачку информационных брошюр, полученных в туристическом справочном бюро, и нашел цветную карту Найона в проекции Меркатора. По вертикали карта была разделена меридианами на тридцать семь приблизительно часовых поясов, а нулевой меридиан проходил через Танджари.

Площадь поверхности Найона почти в четыре раза превышала площадь поверхности Земли; разница становилась еще более заметной в связи с отсутствием на Найоне океанов и крупных морей. Физиографические детали обозначались на карте различными цветами: серым — донные отложения высохших морей, оливково-зеленым — наводи, голубым — открытые водные пространства, розовым — бескрайние цветочные степи. Самыми населенными районами были окрестности трех крупнейших городов планеты: Танджари, Сирмегосто в десяти тысячах километрах к юго-востоку и Тыл-Тока в семи тысячах километров к западу. Кроме того, по практически сплошному материку Найона были разбросаны еще несколько десятков населенных пунктов поменьше, многие из которых стали популярными туристическими базами, в том числе Крюково, откуда шарабаны отправлялись в Тангтингский лес, Луновей на равнине Столбовой Глуши и Лагерь Уиппла под Искрящейся скалой, не говоря уже о множестве мелких деревень и стойбищ. Населенные районы соединялись на карте черными линиями, обозначавшими «основные пути скитания кочевников».

Глоуэн нашел равнину Столбовой Глуши рядом с меридианом «18», то есть действительно на другой стороне планеты. Здесь находился поселок Луновей; к северу от него на карте были обозначены «Останцы Вильяма Шульца», к югу — «Пастельная степь Герхарта».

Потратив несколько минут на изучение карты, Глоуэн сложил ее и положил в карман. Поднявшись со скамьи, он прошел по бульвару к книжной лавке рядом с гостиницей «Кансаспара». Там он купил туристический путеводитель со следующим заголовком:

«Найон: куда ехать и что там делать?

Кроме того, куда не ехать и чего там не делать, если вам дороги жизнь и рассудок! (Именно так — рассудок!

См. раздел, посвященный пылесени гангрилов.)»

Рядом было кафе на открытом воздухе. Глоуэн нашел столик чуть поодаль от остальных и уселся. Клиентура кафе состояла в основном из инопланетян — туристов, живо обсуждавших многочисленные нелепости быта, замеченные в Танджари. По их мнению, этот убогий и запущенный город на краю Ойкумены был, тем не менее, воистину экзотической достопримечательностью, во многом, разумеется, не поддающейся пониманию. Некоторые делились вкусовыми переживаниями, связанными с пылесенью различных сортов, другие рассказывали о захватывающих экскурсиях в Тангтингский лес и о его кошмарных обитателях. Высоко в небе, окруженная свитой лун, продолжала сиять Фарисса, явно никуда не торопившаяся.

Глоуэн начал было читать путеводитель, но его отвлекло прибытие официанта в красновато-коричневой униформе с развевающимся при ходьбе широким и длинным черным шейным платком: «Что пожелаете заказать?»

Глоуэн поднял глаза: «А что у вас есть?»

«Мы предлагаем спиртные напитки всех разновидностей. Они перечислены в этом меню». Официант указал на карточку, торчащую в зажиме посреди столика, и повернулся, чтобы уйти.

«Подождите! — остановил его Глоуэн. — Что такое «Литаврический тоник»?»

«Местный напиток, оказывающий умеренно стимулирующее действие».

«Он делается из пылесени?»

«Разумеется».

«А что такое «Взрыв метеора»?»

«Еще один умеренно стимулирующий коктейль; его иногда пьют перед состязаниями в беге».

«И он, конечно, делается...»

«Из другой разновидности пылесени».

«Скажите, а что пьет не в меру веселая барышня за соседним столиком?»

«Наш фирменный «Воскреситель мертвых». Он приготовляется по тайному рецепту гангрилов и пользуется популярностью среди туристов, шагающих в ногу с современностью».

«Понятно. Как насчет напитков, перечисленных в разделе «Импортировано с Земли»? Они тоже из пылесени?»

«Насколько мне известно, нет».

«В таком случае принесите мне, пожалуйста, зеленого чаю».

Глоуэн вернулся к чтению путеводителя и нашел раздел, озаглавленный «Равнина Столбовой Глуши». В нем утверждалось следующее.

«Какое-либо описание Столбовой Глуши невозможно без упоминания тенепытов, до сих пор скрывающихся на равнине и в ее окрестностях. Прозвище «тенепыты» подходит им во всех отношениях — хотя бы потому, что они представляют собой лишь бледное подобие своих достопримечательных предков, каждый из которых неустанно заботился о защите чести и посвящал свою жизнь свершению великих подвигов. Современные тенепыты — мрачные, молчаливые, чрезвычайно суеверные люди, настолько замкнутые в себе, что их внутренняя жизнь непроницаема. Этикетом определяется каждый шаг в жизни тенепыта, в такой степени, что тенепыт кажется полностью поглощенным подробностями соблюдения обычаев, а его поступки можно легко предсказать. Посторонний посетитель Луновея, случайно повстречавшийся с тенепытом, видит человека бесстрастного и невозмутимого, как камень. Но приезжему не следует забывать ни на минуту, что этот равнодушный незнакомец перережет ему глотку без малейшего сожаления, если обнаружит, что чужестранец осквернил священные гробницы тенепытов. Тем не менее, пусть это соображение не удерживает вас от посещения Столбовой Глуши — каменные столбы чрезвычайно любопытны, и вы будете в полной безопасности, если не нарушите правила.

Современных тенепытов следует рассматривать в контексте их истории. История же их печальна — типичный случай изолированного поселения эмигрантов, с течением веков сформировавших уникальное общество, подчиняющееся изощренным условностям. Условности эти, непонятные непосвященным, становились все более сложными и приобретали все большее значение до тех пор, пока их соблюдение не превратилось в самоцель и не стало настолько обременительным, что экономические основы существования рухнули и популяция была обречена на вымирание. Этот процесс неизменно приводит в замешательство неискушенного наблюдателя, сравнивающего достижения золотого века, кульминационного периода развития общины, с открывающимся перед его глазами современным убожеством. Чаще всего такой процесс связан с преобладанием религии и чрезмерной концентрацией власти в руках неблагоразумных жрецов; в случае тенепытов разрушительное влияние оказало стремление к славе, приобретаемой победителями в ходе величественных состязаний.

Две тысячи лет тому назад общество тенепытов достигло своего зенита. Популяция делилась на четыре клана — северный, восточный, южный и западный. Чемпионы водрузили четыре или пять тысяч каменных столбов, отмечавших их почетные усыпальницы. Специалисты до сих пор не могут согласиться по вопросу о том, что было раньше — столбы или состязания на столбах. Но это несущественно: поначалу состязания предоставляли молодым людям, прыгавшим наперегонки с одного столба на другой, демонстрировать отвагу и проворство, рискуя своей жизнью. Со временем взаимодействие соревнующихся — толчки, подножки, различные приемы борьбы — стали признаваться допустимыми средствами задержки и устранения конкурентов. А затем предки тенепытов стали устраивать знаменитые «Железные бега», представлявшие собой уже не столько продвижение к финишу прыжками по вершинам столбов, сколько требовавшие сложного стратегического мышления поединки вооруженных мечами витязей, балансировавших на высоких каменных столбах. Умение пользоваться оружием стало играть не менее важную роль, чем проворство и умение сохранять равновесие. Состязания на столбах неизбежно вызывали безудержные страсти — четыре клана охватило губительное пламя кровной мести и наследственной вражды, поглощавшее львиную долю их энергии.

Остаток энергии уходил на подготовку к состязаниям. Сражения подчинялись сложным, но строгим правилам. Достигая четырнадцатилетнего возраста, молодой человек начинал отращивать длинные волосы и вырезал себе заколку из крупного самородка нефрита. Эти заколки — их называют «танглетами» — нечто гораздо большее, нежели украшения. В них сосредоточивалась мана — жизненная сила — их владельца, для него не было ничего более драгоценного. Вырезав первый танглет и представив его на утверждение совета старейшин своего клана, молодой человек получал право на участие в состязаниях.

Прежде всего он должен был ждать надлежащего противостояния лун — это условие считалось совершенно непреложным. Луны, их фазы, периоды обращения и взаимное расположение на небе определяли весь уклад жизни тенепытов. Когда наконец образовывалось благоприятное сочетание лун, молодой человек забирался на каменные столбы. Если он был предрасположен к осторожности, поначалу он вступал в состязания только с другими юнцами, только что изготовившими первые танглеты. В случае поражения ему приходилось спрыгнуть или, в худшем случае, упасть со столба, как правило не рискуя жизнью, хотя он обязан был отдать свой танглет победителю. Важнейшая церемония передачи танглета сопровождалась пышной церемонией, в ходе которой победителя превозносили, а побежденный подвергался унижению. Побежденный, обуреваемый горечью поражения и страстным желанием смыть его позор, должен был вырезать новый танглет, бросавший вызов соперникам.

Мало-помалу достаточно способный и удачливый молодой человек оттачивал свои навыки и начинал выигрывать танглеты, которые закреплялись на его длинной косе, свисавшей с затылка. Будучи побежден, то есть сброшен со столба или убит, он терял все танглеты вместе с косой, которую отрезал победитель. Если же он побеждал и становился чемпионом, к двадцатилетнему возрасту ему предоставлялось право войти в круг десяти избранных витязей. Витязи совершали совместное паломничество к скальным обнажениям кварцита в ста пятидесяти километрах к югу от Столбовой Глуши и высекали десять столбов из кварцита. Эти столбы они приносили по равнине, украшали гравированными именными надписями и водружали рядом с другими. Совершив этот обряд, молодой человек становился мужчиной — рано или поздно ему предстояло быть погребенным в основании его именного столба вместе с его трофеями-танглетами.

Таковы были состязания на столбах: сначала соревнования в беге прыжками по вершинам столбов, а в конечном счете — яростные вызовы на поединок, убийства и акты кровавой мести, быстро истощившие мужскую половину популяции четырех кланов и сократившие общую численность тенепытов до жалких нескольких сотен человек.

Сегодня тенепыты не носят танглеты; тем не менее, они изготавливают нефритовые заколки, которые предлагают в продажу туристам, утверждая, что они добыты из известных только им усыпальниц древних витязей. Не доверяйте этим утверждениям! Изделия тенепытов — современные подделки! Настоящие танглеты высоко ценятся, в связи с чем приезжие авантюристы не раз предпринимали попытки хищнического разграбления усыпальниц. Как правило — можно сказать, во всех без исключения случаях — этих искателей приключений и сокровищ находили мертвыми среди каменных столбов, с перерезанными глотками.

На западной окраине Столбовой Глуши находится поселок Луновей, наименование которого отражает поверья тенепытов, все еще убежденных в том, что их жизнь подчиняется астрономическому ритму образования всевозможных комбинаций девятнадцати лун. Луновей трудно назвать городом — он скорее представляет собой сочетание торгового поста, туристического центра и деревни. Три гостиницы — «Луновей», «Нефритовый танглет» и «Лунный призрак» — предлагают услуги примерно одного и того же класса. Судя по отзывам приезжих, в отеле «Луновей» принимают более эффективные меры по предотвращению проникновения песчаных блох в постели постояльцев; персонал всех трех гостиниц может халатно относиться к своим обязанностям. Берите с собой инсектицид и опрыскивайте им постель перед отходом ко сну. В противном случае к утру ваше тело будет покрыто вызывающими чесотку укусами.

ПРИМЕЧАНИЕ . На первый взгляд тенепыты вежливы и терпеливы. Это впечатление обманчиво, и вы в этом сразу убедитесь, если толкнете лысую женщину, прикоснетесь к ней, подвергнете ее насмешкам или даже просто заметите ее присутствие. Вам тут же перережут глотку — женщина обрила голову, чтобы сжечь свои волосы в качестве жертвоприношения определенному сочетанию лун с целью, имеющей для нее большое значение. Никогда не улыбайтесь тенепыту — он ответит вам такой же улыбкой, после чего быстрым движением руки, вооруженной острым кинжалом, сделает вашу улыбку в два раза шире, после чего у вас больше не будет оснований веселиться. Кроме того, вас никто не защитит, а тенепыта никто не накажет, так как вас заранее предупредили о недопустимости нарушения местных обычаев. Не пренебрегайте же нашим предупреждением!»

«Буду иметь в виду», — подумал Глоуэн. Устроившись на стуле поудобнее, он наблюдал за многочисленными прохожими, наполнявшими бульвар — в основном это были инопланетяне из соседних гостиниц и стройные уроженцы Танджари с каштановыми шевелюрами; встречались и гангрилы с сонно полузакрытыми глазами, такие же хрупкие на вид, но с рыжеватыми волосами, отливающими медью. Гангрилы мужского пола носили черные бриджи до колен и цветные рубашки, а женщины предпочитали белые шаровары, черные блузы и маленькие зеленые шапочки.

Глоуэн внезапно вспомнил, что ему так и не подали зеленый чай. Официант, принявший его заказ, стоял неподалеку, и лениво смотрел на озеро. Следовало ли выразить гневное возмущение? Официант только отвернулся бы, всем своим видом показывая, что испытывает не поддающееся описанию отвращение к приезжим и бесконечно от них устал. В результате Глоуэн выглядел бы в глазах окружающих раскрасневшимся крикуном, бесполезно размахивающим руками. Оценив открывающиеся возможности, Глоуэн решил, что проще всего было забыть о чае. Но как только он терпеливо вздохнул, смирившись с таким положением вещей, мальчишка-поваренок принес ему зеленый чай. «Подожди-ка!» — остановил поваренка Глоуэн. Приподняв крышку чайника, он принюхался к содержимому: чай или пылесень? Содержимое больше напоминало по запаху чай. «Кажется, это чай», — предположил Глоуэн.

«Мне тоже так показалось», — отозвался поваренок.

Глоуэн с подозрением взглянул на мальчишку, но промолчал — возможно, в его замечании не скрывалось никакой насмешки. «Хорошо!» — сказал Глоуэн и отпустил поваренка суровым жестом. «В конце концов, — подумал он, — с кухней невозможно спорить; они подают все, что хотят, а клиент вынужден поглощать то, что ему подали, вопреки любым опасениям и подозрениям».

По бульвару приближалось шаткое и ветхое сооружение на колесах — нечто вроде огромной коробки, разукрашенной кричащими узорами, метров двенадцать в длину и четыре в высоту. Шесть высоких колес, каждое на независимой подвеске, наклонялись то в одну, то в другую сторону, виляли и подпрыгивали по мере того, как сооружение переваливалось по мостовой. Управлял перемещением этого удивительного шарабана толстый круглолицый человек с пушистыми черными усами, в широкополой черной шляпе — он сидел на скамье, установленной на переднем краю коробки, и орудовал какими-то рычагами. У него за спиной находилась окруженная низкой оградой верхняя сторона гигантской коробки, где бегали пятеро или шестеро сорванцов неопределенного пола в длинных рваных балахонах, через большие дыры которых временами проглядывали ягодицы. Другие пассажиры высовывались из окон коробки, энергично приветствуя зевак различными веселыми жестами, не всегда приличными. Черноусый толстяк потянул на себя пару рычагов — угрожающе накренившись, коробка затормозила. Складная боковая панель сдвинулась в сторону, открыв взорам окружающих сцену четырехметровой глубины, занимавшую всю внутреннюю полость кузова-коробки. На сцену выступил маленький человечек с шутовской физиономией — его широкий плоский нос почти раздваивался на конце, полузакрытые тяжелыми веками глаза смотрели на публику с меланхолической покорностью судьбе, рот был окружен глубокими складками кожи. Больше всего он напоминал обиженного мопса. На нем были синий костюм, украшенный сотнями оборок и помпонов, и синяя же шляпа с узкими полями и низкой тульей. Он подошел к переднему краю импровизированной сцены и стал садиться на воздух, но в самый последний момент из-под сцены высунулась рука и подставила табурет под его быстро опускающееся основание. Человечек в синем скорчил гримасу и с наигранным недоумением посмотрел на посетителей кафе, после чего протянул руку и стал хватать воздух — но другая рука, появившаяся из-под сцены, тут же вложила ему в ладонь гриф струнного инструмента. Клоун набрал последовательность аккордов и что-то быстро наиграл в верхнем регистре, после чего сделал паузу и спел жалобную балладу о лишениях и трудностях бродячей жизни. Когда он исполнял заключительную каденцию, на сцену вырвались две толстые женщины, принявшиеся скакать и танцевать, высоко поднимая ноги и кувыркаясь под аккомпанемент быстрой веселой мелодии оживившегося клоуна. К клоуну присоединился вышедший из глубины сцены молодой человек с гармошкой; толстухи удвоили свои усилия — их мощные груди высоко взлетали, их руки крутились мельницами. Они так высоко вскидывали ноги, что, казалось, готовы были грохнуться на спину, но вместо этого совершали поразительные прыжки кувырком назад, на мгновение обнажая жирные ляжки и приземляясь на ноги, отчего ходила ходуном вся сцена-коробка. Наконец толстухи схватили клоуна с печальной физиономией и швырнули его со сцены в собирающуюся толпу зрителей, многие из которых закричали и приготовились увернуться от столкновения. Но клоун, привязанный тонким проволочным тросом к длинному шесту, описал широкую дугу над головами публики, ни на секунду не прекращая играть на своем инструменте, и с привычной уверенностью приземлился снова на сцене.

Толстух заменили три девушки в длинных черных юбках и коричневых блузах с золотистым отливом; их сопровождал коренастый юнец в костюме и маске демона, обуреваемого безумной похотью. Демон гонялся за девушками по сцене, совершая бешеные акробатические трюки в попытках сорвать с девушек одежду и повалить их на землю. В тот момент, когда лихорадочные кривляния демона достигли кульминации, две девушки уже бегали с обнаженными грудями, а третья почти потеряла юбку, Глоуэн почувствовал какое-то движение, быстро оглянулся и схватил за кисть девочку восьми или девяти лет. Ее рука уже залезла к нему в карман; ее лицо было в нескольких сантиметрах — Глоуэн смотрел прямо в темные синевато-серые глаза. Девочка отпустила то, что держала в руке. Глоуэн понял, что она собирается плюнуть ему в лицо, и разжал пальцы. Девочка удалилась не торопясь, гордой походкой, бросив презрительный взгляд через плечо.

На сцене уже стоял жонглер, совершавший обычные чудеса с помощью дюжины колец. За ним последовала пожилая босая женщина, игравшая на тяжелой латунной тубе и аккомпанировавшая себе на гуслях, перебирая струны пальцами одной ноги и отбивая гулкую дробь по резонатору инструмента другой ногой. Через некоторое время ей составил компанию рахитичный клоун столь же преклонного возраста, одновременно исполнявший трехголосный контрапунктический мотив на двух волынках и носовой флейте. В заключение десять взрослых актеров составили оркестр, а шесть маленьких детей плясали жиги, кружились хороводами и парами, после чего выбежали со сцены к публике с подносами для добровольных пожертвований. К Глоуэну подошла та самая девочка, которая раньше залезла к нему в карман. Не высказывая никаких замечаний, Глоуэн опустил на поднос несколько монет; не высказывая никаких замечаний, девочка прошла дальше. Уже через минуту-другую коробка на колесах, переваливаясь с боку на бок, двинулась к следующему кафе по другую сторону гостиницы «Кансаспара».

Глоуэн взглянул на небо — Фарисса слегка опустилась к горизонту. Он вернулся к чтению путеводителя и нашел главу, посвященную бродячим труппам. странствовавшим по Найону в разукрашенных драндулетах. По оценке автора справочника, на планете было примерно двести таких трупп, каждая со своими традициями и с особым репертуаром.

«Их кочевнические инстинкты настолько сильны, что они ведут себя почти наподобие диких животных, — утверждал автор. — Ничто не способно побудить их к малейшему ограничению свободы. Их социальный статус низок; другие народы считают их сумасшедшими и относятся к ним со снисходительным презрением, незаслуженно игнорируя тот факт, что некоторые номера, исполняемые бродячими труппами, демонстрируют поистине творческую изобретательность, не говоря уже о техническом мастерстве, требующем постоянных упражнений.

При всей живости и красочности их представлений, жизнь этих бродяг далека от романтической идиллии. Проделав далекий путь, они прибывают в пункт назначения в торжествующем настроении. Но вскоре они начинают беспокоиться и нервничать; уже через несколько дней они отправляются в новое странствие по цветочным степям. Они не легкомысленны — напротив, в быту они скорее производят впечатление людей молчаливых и меланхоличных. По меньшей мере, такими они стараются выглядеть в глазах посторонних, будто подчиняясь какой-то неписаной традиции. В детстве они учатся исполнять номера, как только начинают ходить. Их взрослую жизнь отравляют ревностная профессиональная конкуренция — стремление занять более почетное и незаменимое место в труппе — и просто ревность. Старость не приносит им покоя. Как только старик или пожилая женщина начинают оступаться при выполнении акробатических номеров или сбиваться и фальшивить при исполнении номеров музыкальных, они теряют репутацию в глазах коллег-попутчиков, и к ним начинают относиться как к едва выносимой обузе. Они продолжают выступать, тщательно избегая повторения ошибок и даже поднимаясь на невиданный ранее уровень мастерства, а публика продолжает дивиться их поразительным энергии и ловкости — до того дня, когда они, наконец, не выдерживают и падают, теряя сознание, или извлекают из своих инструментов раздражающую ухо мешанину бессвязных звуков. Тогда наступает конец, и они впадают в апатию. Во время следующего переезда из одного селения в другое цирк на колесах делает непродолжительную остановку посреди ночи, под черным небом, усыпанным разномастными лунами. Старика выталкивают в степь, вручив на прощание бутылку вина. Шарабан уезжает, и старый циркач остается в степи один. Он опускается на землю и просто сидит, глядя на медленно скользящие по небосклону луны, или затягивает песню, давно сочиненную на этот случай. Потом он допивает бутылку вина, ложится на цветы и засыпает беспробудным сном, ибо вино приправлено медленно действующим гангрильским ядом».

Глоуэн отодвинул путеводитель; он узнал о кочевниках все, что хотел узнать — и даже больше. Откинувшись на спинку стула, он взглянул наверх, на Фариссу, и подумал, что ему придется, наверное, взять одну из сладких булочек, которые развозил на тележке поваренок. С другой стороны кафе из-за столика поднялся высокий молодой человек атлетического сложения. Он куда-то направился, и Глоуэн автоматически посмотрел ему вслед. По мере того, как молодой человек удалялся, его походка, широкие плечи и посадка головы стали вызывать у Глоуэна все больший интерес — несмотря на то, что незнакомец был уже далеко, Глоуэн успел заметить узкие темно-зеленые брюки, короткую накидку сочного темно-синего цвета и небольшой выпуклый берет.

Фигура молодого человека, шагавшего легко и уверенно, почти развязно, скрылась за каким-то углом. Глоуэн пытался восстановить в памяти внешность этого человека — ведь он, несомненно, попадался ему на глаза, пока сидел в кафе. Возникало общее впечатление пропорциональности головы, аккуратно подстриженных темных волос, светлой кожи и классически правильного профиля. Несмотря на отсутствие особых примет, Глоуэн был почти убежден, что где-то видел этого человека раньше.

Глоуэн выпрямился на стуле и взглянул на часы — у него было время вздремнуть перед свиданием с Киблсом. Поднявшись на ноги, он покинул кафе и вернулся в гостиницу «Новиаль».

В вестибюле дежурил другой регистратор — пожилой человек с редкими рыжеватыми волосами и аккуратной бородкой. Глоуэн попросил обязательно разбудить его звонком в двадцать семь часов, так как у него назначена важная встреча. Служащий сухо кивнул, сделал пометку в журнале и вернулся к созерцанию журнала мод. Глоуэн прошел к себе в номер, разделся, бросился на кровать и почти сразу заснул.

Через некоторое время его потревожило ощущение острого жжения в бедре. Глоуэн включил свет и обнаружил, что его укусило какое-то черное насекомое. За окном небо уже потемнело. Будильник на тумбочке показывал двадцать восемь часов. Глоуэн вскочил, уничтожил нескольких попавшихся под руку насекомых, сполоснул лицо холодной водой, оделся и вышел из номера. Когда он проходил через вестибюль, регистратор вскочил, облокотился на прилавок и огорченно воскликнул: «Господин Клатток! Я как раз собирался вам позвонить, но вы, как видно, само проснулись вовремя».

«Не совсем так, — отозвался Глоуэн. — Меня разбудил укус насекомого. Ваш номер кишит этими тварями. Меня не будет несколько часов — будьте добры, не забудьте распорядиться, чтобы в мое отсутствие в номере произвели дезинфекцию».

Служащий снова уселся: «Очевидно, уборщица забыла применить инсектицид, когда прибирала номер. Я позабочусь о том, чтобы вашу жалобу рассмотрели в надлежащем порядке».

«Этого недостаточно. Вы должны заняться этими насекомыми безотлагательно».

«К сожалению, уборщица придет на работу только утром, — неприязненно ответил регистратор. — Могу заверить вас только в том, что завтра этот вопрос будет решен к вашему полному удовлетворению».

Глоуэн сдержанно и отчетливо произнес: «Когда я вернусь в гостиницу, я произведу осмотр в своем номере. Если я найду в нем насекомых, я их поймаю, принесу сюда и выпущу вам за шиворот. Не думаю, что вам это понравится».

«Вы себе слишком много позволяете, господин Клатток!»

«Меня разбудило насекомое, которое слишком много себе позволило. Не забывайте о моем предупреждении!»

Глоуэн вышел из гостиницы. Фарисса уже скрылась за горизонтом; на Танджари опустились сумерки, и ландшафт чудесно преобразился. На другом берегу озера старый город, озаренный мягким белым светом фонарей, казался видением из волшебного сна, россыпью сказочных дворцов. По небу плыла добрая дюжина лун, слегка различавшихся оттенками, от серовато-кремового до белого и серебристо-белого; один полумесяц теплился едва заметным бледно-розовым отливом, в сиянии другого диска угадывалось смещение в фиолетовую область спектра. Все луны отражались дрожащими дорожками на поверхности озера. Согласно путеводителю, Найон нередко называли «планетой Девятнадцати лун». У каждой луны было свое наименование; каждый обитатель Найона мог безошибочно назвать любую луну и предсказать, когда одна из них обгонит другую.

Глоуэн повернул в переулок Криппета и был удивлен тем, насколько очаровательной и жизнерадостной стала эта улица благодаря ночному освещению. По-видимому, каждый домовладелец должен был вывешивать над входом светящийся шар, раскрашенный по прихоти обитателей дома — в результате образовывалось празднично-карнавальное столпотворение цветных шаров. Глоуэн понимал, однако, что местные жители руководствовались вовсе не эстетическими соображениями; просто-напросто такой подход к освещению улицы не требовал никакого планирования и никакой организации.

Вокруг было много прохожих, хотя и не такая толпа, как на бульваре. Здесь были и местные жители, и туристы, вышедшие на прогулку, чтобы полюбоваться на витрины лавок или посидеть в небольших кафе. Глоуэн спешил — Киблс просил его явиться с заходом солнца, а после захода солнца уже прошло больше часа. Что-то заставило его замедлить шаг и обернуться. Навстречу прошел человек в темно-синей накидке; Глоуэн успел заметить бледное озабоченное лицо, неподвижное, как маска. Темно-синяя накидка быстро исчезла среди огней и других темных фигур. Глоуэн продолжил путь по переулку Криппета и вскоре оказался перед входом здания фирмы «Аргонавт». В лавке горел свет; входную дверь еще никто не закрыл, хотя согласно вывешенному расписанию фирма принимала посетителей до двадцати семи часов, а продавщицы за прилавком не было.

Глоуэн зашел внутрь и задвинул за собой дверь. Некоторое время он стоял посреди захламленного помещения и оглядывался по сторонам. Все было так же, как днем — но нигде не было никаких признаков Киблса.

Глоуэн подошел к коридору, ведущему в контору Киблса, остановился и прислушался. Ни звука. Он позвал: «Господин Киблс! Я здесь — Глоуэн Клатток!»

Ему ответила глухая тишина.

Глоуэн поморщился. Обернувшись, он взглянул на лестницу, поднимавшуюся на второй этаж, после чего углубился в коридор и снова позвал: «Господин Киблс?»

Никакого ответа. Глоуэн заглянул в контору. На полу лежал труп — труп Киблса. Его руки и лодыжки были связаны, изо рта сочилась кровь. Открытые глаза Киблса невероятно выпучились в ужасе. Его брюки были вспороты — очевидно, торговца пытали.

Глоуэн наклонился и прикоснулся к шее Киблса костяшками пальцев. Тело еще не остыло. Киблса убили только что, несколько минут тому назад. Если бы служащий гостиницы не забыл разбудить Глоуэна, Киблс был бы еще жив и здоров.

Глоуэн с сожалением смотрел на связанный труп, на окровавленный рот, так и не раскрывший тайну, за которой Глоуэн приехал так далеко.

Почему Киблса убили? В конторе не было никаких явных свидетельств грабежа. Ящики письменного стола остались закрытыми, картотечные ящички тоже никто не трогал. В глубине конторы, в углу, была ниша с дверью; дверь открывалась на крыльцо с кривыми ступеньками, спускавшимися на задний двор. Эта дверь была закрыта на засов изнутри — убийца не мог ею воспользоваться.

Глоуэн снова обратил внимание на письменный стол. Он попытался найти на столе какой-нибудь блокнот, список адресов или что-нибудь, что позволило бы установить личность сотрудника Киблса — но тщетно. Осторожно, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, Глоуэн проверил содержимое ящиков стола. В них не было ничего интересного. Среди картотечных ящичков он обнаружил дверцу небольшого сейфа, открывшуюся при первом прикосновении. В сейфе тоже не осталось ничего заслуживающего внимания.

Глоуэн стоял и думал. Киблс собирался звонить по телефону. На столе находились экран и клавиатура телефона. Пользуясь концом карандаша, Глоуэн нажал клавишу выбора функций, а затем выбрал на экране список последних вызовов.

Самый последний вызов соединил Киблса с гостиницей «Луновей» в Луновее. Другие вызовы, соединенные раньше, были сделаны в черте города с использованием местных номеров, которые Глоуэну ничего не говорили.

Из лавки донесся тихий звук — кто-то пытался открыть снаружи входную дверь — она, по-видимому, защелкнулась на замок, когда Глоуэн закрыл ее за собой.

Глоуэн вернулся по коридору и украдкой выглянул в лавку. За окнами, в разноцветном зареве уличных огней, он увидел пару полицейских, возившихся с замком.

На мгновение Глоуэн замер. Повернувшись, он быстрыми длинными шагами вернулся в контору, к выходу на задний двор, открыл засов и вышел на крыльцо. Прикрыв за собой дверь, он постоял, прислушиваясь, после чего спрятался в тени под навесом у ограды. Через несколько секунд из подворотни во двор забежали двое полицейских; не слишком внимательно посмотрев по сторонам, они зашли в контору Киблса с заднего хода.

Глоуэн тут же перепрыгнул через ограду, оказавшись на каком-то пустыре. При свете дюжины лун он с трудом нашел дорогу между кучами строительного мусора и многочисленными ямами, заполненными вонючей грязной водой. С пустыря он забрел в узкий переулок, окруженный небольшими строениями с бугорчатыми стенами. Впереди, метрах в тридцати, мостовую тускло озарял фонарь таверны. Из таверны доносились говор низких голосов и странная воющая музыка, время от времени прерываемые взрывами пьяного женского хохота. Глоуэн быстро прошел мимо и, повернув за несколько углов и поблуждав по нескольким другим переулкам, оказался наконец на Променаде.

Возвращаясь по бульвару, он размышлял. Прибытие полицейских сразу после того, как он зашел в лавку, не могло быть случайностью. Их кто-то известил — кто-то, кто знал, что Киблс уже мертв. Глоуэн представил себе возможную последовательность событий, сделав несколько разумных допущений. Предположим, что молодой человек в синей накидке был тем самым молодым человеком, который надул мадемуазель Шуп на Земле. Допустим, он прибыл в Танджари почти одновременно с Глоуэном. Вполне возможно, что он заметил Глоуэна и узнал его. Кроме того, он мог встретиться с Киблсом и получить от него тот же ответ, что и Глоуэн. Если все эти допущения соответствовали действительности, дальнейшее становилось очевидным. Явившись в фирму «Аргонавт», противник заставил Киблса говорить, после чего убил его, чтобы лишить Глоуэна возможности получить ту же информацию. Покинув контору Киблса, убийца чуть не столкнулся с Глоуэном в переулке Криппета, и ему пришло в голову позвонить в полицию и сообщить об ужасном убийстве и о присутствии убийцы на месте преступления.

Даже если события разворачивались не совсем так, как их себе представлял Глоуэн, ему надлежало без промедления отправиться в Луновей.

Регистратор гостиницы «Новиаль» встретил Глоуэна едва заметным кивком, будучи явно не в духе. Вернувшись в номер, Глоуэн увидел, что кто-то повесил над кроватью сетчатый гамак — на тот случай, если присутствие насекомых станет невыносимым.

Глоуэн переоделся и снова вышел в вестибюль. Регистратор предусмотрительно исчез, рассчитывая вернуться, когда постоялец уже устроится на ночь. Глоуэн подошел к платному телефону, установленному в вестибюле, и просмотрел каталог туристических агентств и бюро путешествий. Оказалось, что агентство «Гальцион» в гостинице «Кансаспара» работало до тридцати двух часов ночи.

Глава 9

Бюро путешествий «Гальцион» находилось в застекленном боковом отделении вестибюля гостиницы «Кансаспара». Большое объявление гласило:

«БЮРО ПУТЕШЕСТВИЙ «ГАЛЬЦИОН»

Все виды туристических услуг

групповые поездки, экскурсии, экспедиции

Посетите далекие и малоизвестные уголки планеты в безопасности и комфорте!

Узнайте Найон таким, какой он есть!

Наблюдайте дикие обряды и разнузданные нравы таинственных племен!

Отужинайте под несущимися наперегонки лунами на «Банкете тысячи пылесеней» — или закажите роскошный обед в традициях привычной для вас кухни!

ТАКАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ ТОЛЬКО РАЗ В ЖИЗНИ!

ПЕРЕВОЗКИ — ЭКСКУРСОВОДЫ

СПРАВОЧНАЯ ИНФОРМАЦИЯ».

Глоуэн зашел в помещение бюро. За столом сидела высокая темноволосая женщина, привлекательная и стройная, явно инопланетного происхождения. На табличке, установленной у нее на столе, было написано:

«Т. Дитцен

Дежурный агент».

Женщина подняла голову: «Да? Не могу ли я вам помочь?»

«Надеюсь, что можете, — отозвался Глоуэн и присел на стул с другой стороны стола. — Как быстрее всего добраться до Луновея? Я очень спешу — по сути дела, мне нужно было там быть уже вчера».

Т. Дитцен улыбнулась: «Вы недавно на Найоне?»

«Я прибыл только сегодня».

Т. Дитцен кивнула: «Не пройдет и недели, как вы перестанете употреблять выражения типа «я спешу», «как можно скорее» и «немедленно». Посмотрим, однако, что можно для вас сделать». Т. Дитцен пробежалась пальцами по клавишам, глядя на экран компьютера: «Рейсы в Луновей совершают несколько транспортных компаний, но ни одну из них нельзя назвать крупной или хорошо организованной. «Полуэкспресс» — единственная фирма, соблюдающая какое-то подобие расписания, но вы уже опоздали на их вечерний аэробус, он вылетел в двадцать девять часов двадцать минут. Аэробус делает промежуточную посадку в аэропорте Фрэнка Медича, после чего прибывает в Луновей примерно в двенадцать часов дня по нашему времени — то есть когда в Луновее уже начинаются сумерки. Я упоминаю об этом только для того, чтобы вы могли составить себе представление о продолжительности полета».

«Понятно. Какие еще возможности существуют в ближайшее время?»

Т. Дитцен изучала расписание на экране: «В тридцать два часа сорок минут из Танджари вылетает регулярный лайнер компании «Голубая стрела», но он делает шесть длительных промежуточных посадок и прибывает в Луновей завтра в двадцать шесть часов».

«Что-нибудь другое?»

Т. Дитцен предложила услуги еще нескольких летательных аппаратов, позволявших рано или поздно добраться до Луновея: «По большинству это полугрузовые авиафургоны, вмещающие от тридцати до сорока пассажиров и не превышающие самую экономичную скорость, что позволяет их владельцам сводить концы с концами и даже извлекать какую-то прибыль. По существу число пассажиров, желающих посетить удаленные базы и селения, недостаточно для того, чтобы окупалось высокоскоростное сообщение. Так что туристам приходится довольствоваться тем, что доступно, и считать это своего рода «приключением». Жалоб не так уж много».

«Не могу ли я арендовать автолет? Так или иначе я должен как можно скорее попасть в Луновей».

Т. Дитцен с сомнением покачала головой: «Даже не знаю, что вам сказать. Выбор невелик — аэромобили сдают в аренду только две фирмы, «Воронок-люкс» и «Дуновение небес». Не могу порекомендовать ни одну из них. Машины «Воронка» не зря называют драндулетами, они ненадежны; «Дуновение небес», пожалуй, еще хуже. Обе фирмы навязывают обязательные услуги пилотов — чтобы турист, паче чаяния, не решил прогуляться по Тангтингскому лесу, приземлившись где-нибудь на опушке. Тем не менее, если вы не против, я позвоню в «Воронок» и узнаю, что они могут предложить».

«Позвоните, пожалуйста».

Т. Дитцен прикоснулась к клавишам телефона, и через несколько секунд послышался раздраженный ответ: «Что вам нужно? Я давно сплю!»

«Странно! — заметила Т. Дитцен. — В вашем рекламном объявлении значится: «Высококачественное круглосуточное обслуживание— мы никогда не спим!»».

«Так оно и есть — когда у нас есть свободные машины».

«То есть в настоящий момент у вас машин нет?»

«Остались две, но они в ремонте».

«В объявлении фирмы «Воронок-люкс» говорится, что вы располагаете дюжиной аэромобилей различных типов».

«Это старое объявление. Позвоните как-нибудь в другой раз». Экран погас.

«Ничего другого я не ожидала, — заметила Т. Дитцен, повернувшись к Глоуэну. — И все же, для очистки совести я позвоню в «Дуновение небес»». Она снова набрала номер. Ответа вообще не последовало.

«Похоже на то, что фирма «Дуновение небес» сегодня не работает, — задумчиво сказала Т. Дитцен. — Завтра же спрошу их, почему их объявление обещает «Надежное и бдительное обслуживание в любое время дня и ночи». Т. Дитцен задумалась: «Пожалуй, для вас лучший вариант — машина провинциальной почтовой службы. Она делает несколько остановок, семь или восемь, и прибывает в Луновей примерно в полдень по местному времени —то есть где-то в тридцать семь или тридцать восемь часов по нашему времени».

«И нет никаких других средств сообщения? Как насчет частных аэромобилей? Должны же быть какие-то грузовые рейсы? Кто-то же должен доставлять товары и материалы даже в самые отдаленные городки».

«Грузовые рейсы есть, — кивнула Т. Дитцен и снова просмотрела расписание на экране компьютера. — Большинство из транспортных агентств, однако, уже закрыты».

«Может быть, какой-нибудь грузовой корабль совершает местные рейсы из космопорта?»

Т. Дитцен ответила ничего не обещающим кивком и снова пробежалась пальцами по клавишам телефона. Она поговорила с кем-то, ее соединили с другим отделом; там ее попросили подождать, после чего на вызов ответил третий человек. Обменявшись с ним несколькими словами, Т. Дитцен повернулась к Глоуэну: «Вам повезло. Судно агентства «Всемирное карго» доставляет грузы в сектор Луновея. Оно вылетает с площадки 14 космопорта примерно через полчаса. Я говорила с пилотом — он возьмет вас за двадцать сольдо. Это вам подойдет? Примерно столько же вы заплатили бы за билет на «Полуэкспресс»».

«Меня устраивает цена — но когда прибывает этот корабль?»

Т. Дитцен снова обменялась несколькими фразами с пилотом и повернулась к Глоуэну: «Примерно через час после прибытия «Полуэкспресса»».

«Зарезервируйте мне место».

Т. Дитцен подтвердила заказ, попрощалась с пилотом и выключила телефон: «Отправляйтесь сразу же на площадку 14 космопорта и встаньте рядом с грузовым кораблем. Постарайтесь не привлекать к себе внимание и никому не объясняйте, что вы собираетесь делать. Пилот встретит вас и проведет на борт. Между прочим, мне причитаются пять сольдо в качестве комиссионных».

Глоуэн вернулся в гостиницу «Новиаль», где регистратор снова сидел за прилавком. Когда Глоуэн выразил желание немедленно выписаться, регистратор возмутился: «Неужели все наши попытки вам угодить оказались тщетными?»

«У меня нет времени на объяснения, — ответил Глоуэн. — Но две вещи не подлежат никакому сомнению: Фарисса взойдет завтра утром, и вы меня больше никогда не увидите».

Глоуэн со всех ног поспешил в космический порт. По пути он купил в портовом баре несколько пакетов с сухим печеньем, сыром, вяленой рыбой и пикулями, а также четыре фляжки импортного пива, после чего вышел а космодром через грузовой док. Он нашел площадку 14, где продолжались загрузка и подготовка к взлету космического судна довольно скромных размеров. Глоуэн встал в тени под куполом рубки управления.

Минут через пять из грузового дока вышел высокий тощий человек в форменном комбинезоне; его непринужденная неторопливая походка свидетельствовала, по-видимому, о достаточно покладистом и спокойном темпераменте. Пилот был не старше Глоуэна; у него не было никаких характерных примет, кроме коротко подстриженных русых волос льняного оттенка и невинно-голубых глаз. Он остановился лицом к лицу с Глоуэном: «Меня зовут Рэк Ринч, я пилот этой дырявой консервной банки. Вы мне что-то принесли?»

«Принес — деньги».

«Это меня вполне устраивает».

Глоуэн отсчитал двадцать сольдо.

Ринч посмотрел по сторонам: «Залезайте в кабину и никому не попадайтесь на глаза».

Через пять минут грузовое судно взлетело над космическим портом и, круто набирая высоту в ночном небе, стало выходить на крейсерскую орбиту. Над головой сияли луны Найона — лучистые диски различных размеров, фаз и оттенков, то затмевая, то перегоняя одна другую, то кружась парами, как шаловливые дети. «Неудивительно, что местные жители придают мистическое значение их сочетаниям и взаимодействиям!» — подумал Глоуэн.

Ринч подтвердил справедливость догадок Глоуэна — уроженец города Кайпер-Сити на Сильване, он не принадлежал к числу местных жителей. Пилот покосился на пассажира: «Вы не были на Сильване?»

«Нет, — признался Глоуэн. — Сильван — один из миров, о которых я практически ничего не знаю, кроме того, что он где-то в секторе Девы».

«Верно, — кивнул Ринч. — Не такая уж плохая планета, по сравнению с другими. Каждый год туда слетаются туристы со всех концов Ойкумены — на фестиваль птиц-топотунов. Вы не слышали даже про бега топотунов?»

«Увы, не слышал».

«Эти твари называют «птицами» только из вежливости. Топотун, если хотите — помесь дракона, страуса и дьявола четырехметрового роста, с двумя длинными мослами на копытах, длинной шеей и длинной головой с длиннющим клювом. Они свирепы, если их не дрессировать с самого раннего возраста, и при этом сообразительны. Так или иначе, они ни к чему не пригодны, кроме верховой езды, и каждый год в Кайпер-Сити устраивают чемпионат, «Большие бега». Жокеи топотунов — избранная каста, они очень религиозны. Понятное дело! Практически каждого из них в конце концов заклевывают на смерть топотуны. Но жокей, выигрывающий «Большие бега», становится знаменитостью и богачом, ему больше не приходится рисковать жизнью в седле».

«Надо полагать, эти бега — захватывающее зрелище».

«О да! Топотуны неизменно сбрасывают двух или трех наездников, и тогда начинается настоящая свалка, потому что птицы с бешенством накидываются на упавших жокеев — они их ненавидят лютой ненавистью. Туристы уезжают в ужасе. А вы откуда?»

«Я родился и вырос на станции Араминта, на планете Кадуол — это в дальней части сектора Персея».

«Надо же! Никогда даже не слышал про Кадуол, — Ринч отказался от предложенных Глоуэном закусок. — Я только что поужинал».

«Когда мы прилетим в Луновей?»

«Вы торопитесь?»

«Если это возможно, я хотел бы прибыть туда раньше «Полуэкспресса»».

«Об этом не может быть речи. Я должен приземлиться в Порт-Скрежете и выгрузить три насоса для их системы водоснабжения. После Порт-Скрежета по-хорошему мне следует отправиться в Желтоцветный Приют, а потом уже в Луновей, но я могу сначала разгрузиться в Луновее, а потом уже сигануть на север в Приют. Это позволит вам скостить час-полтора».

«И когда мы прилетим в таком случае?»

«Примерно в четырнадцать часов. Вам это подойдет?»

«У меня нет другого выбора».

Ринч с любопытством взглянул на Глоуэна: «Вы никогда не бывали в Луновее?»

«Нет».

«Потрясающее место! Столбовую Глушь иногда называют «лесом памятников древним героям», но эти полупрозрачные столбы — гораздо больше, чем просто монументы. Они — олицетворения самих бессмертных витязей. Именно так — бессмертных, герои не умирают. В ночь Девятнадцати лун, наступающую редко, через разные промежутки времени, витязи поднимаются из усыпальниц и снова танцуют на столбах, звеня мечами. Если туристов застают у Столбовой Глуши в такую ночь, их убивают на месте, хотя как правило тенепыты — люди тихие и мирные, к тому же неразговорчивые. Все их эмоции зависят от сочетаний лун. Если туристы не соблюдают объявленные правила, им перерезают глотки».

Глоуэн почувствовал, что у него смежаются веки — он давно не высыпался. В задней части кабины была пара кушеток. Глоуэн растянулся на одной, а Ринч, проверив заданные параметры автопилота, сложил свои длинные ноги на другой. Оба заснули, а грузовое судно продолжало беззвучный полет в ночном небе.

Глоуэн проснулся от резкого толчка, сопровождавшегося глухим стуком. Он поднялся с кушетки и обнаружил, что снаружи уже рассвело — более того, Фарисса уже несколько часов как взошла. Судно приземлилось на губчатой поверхности небольшого плато. К северу, западу и югу открывалось бескрайнее пространство, усеянное такими же обрывистыми плоскими возвышенностями, высоко поднимающимися со дна высохшего моря. К востоку, неподалеку от космического грузовика, выстроилась в ряд дюжина бетонных строений, а за ними начинались, по-видимому, сельскохозяйственные участки, засаженные инопланетной растительностью.

Ринч уже спрыгнул на губчатую почву из купола рубки управления, чтобы проследить за доставкой своего груза. Вместе с тремя местными работниками он подошел к тыльной стороне судна. Открылись створки, и с помощью небольшого автопогрузчика из трюма извлекли несколько контейнеров. Створки трюма захлопнулись; обменявшись с местным персоналом несколькими словами, Ринч снова залез в кабину. Пометив пару пунктов в декларации, он откорректировал параметры автопилота, и судно снова взмыло в небо.

«Вот и весь Порт-Скрежет! — объявил Ринч. — Какие-то агрономы с Земли — гениальные провидцы или просто помешанные — пытаются выращивать земные растения на почве, состоящей главным образом из пылесени. Они утверждают, что по химическому составу почва вполне пригодна для сельского хозяйства, что в ней нет никаких ядовитых металлов — только макромолекулы, типичные для ферментированной пылесени. Так что они расщепляют эти макромолекулы с помощью бактерий, а другие бактерии уничтожают автохтонных вирусов; кроме того, они применяют экспериментальные удобрения. По их словам, через десять лет на всех этих столовых горах, покрытых сухим губчатым ковром, будут зеленеть леса, сады и огороды».

«А как насчет воды?»

«Грунтовых вод здесь больше чем достаточно. Я только что доставил им три насоса высокого давления. Кроме того, в самой пылесени содержится огромное количество воды. Некоторые ученые поговаривают о возвращении дождей, морей и рек, но это дело далекого будущего — надеюсь. Проектирование в масштабе целой планеты вызывает у меня большие опасения».

Полет продолжался. Фарисса заметно перемещалась к западу, подгоняемая движением грузового судна на восток. В десять часов Фарисса нырнула за горизонт. На Найоне начались продолжительные сумерки, сначала озарившие огромное полушарие планеты свечением золотисто-абрикосового оттенка, потом сгустившиеся до сливовых тонов; в конце концов все цвета исчезли, и в черном небе воцарились луны. Сначала их было три. Ринч стал их перечислять: «Лилимель, Гаруун, Сеис! Я всех их знаю по именам. Но настоящие эксперты — тенепыты. Они стоят и показывают рукой на небо — и вдруг что-нибудь происходит: восходит следующая луна или одна луна затмевает другую. Тогда тенепыты начинают стонать или шипеть и падают на колени. Как-то раз я доставил партию товара в Луновей, и в ту самую ночь что-то случилось с лунами. Тенепыты внезапно напали на старого толстого туриста — а тот им ничего не сделал, он просто вышел из гостиницы и стоял на крыльце. Турист забежал в гостиницу и спрятался за стойкой бара. Тенепыты сказали заведующему, что разрежут толстяка на восемь частей, если он еще раз покажет нос на улице ночью. Разумеется, этот турист улетел из Луновея, как только наступил рассвет. Утверждается, что во время экскурсии по Столбовой Глуши этот старый турист остановился за одним из столбов, чтобы помочиться. Никто об этом не знал, пока сочетание лун не позволило выявить осквернителя».

Шло время. На небосклоне появились еще три луны — по словам Ринча, Зосмеи, Мальтазар и Яназ. Глоуэн, однако, мало интересовался лунами и посматривал на часы.

«Не беспокойтесь! — успокоил его Ринч. — Мы прилетим вовремя. В любом случае, я выжимаю из этой развалюхи все возможное. Скоро будем в Луновее».

Глоуэн взглянул на расстилающийся далеко внизу ландшафт, подернутый дымкой атмосферы: «Это уже равнина Столбовой Глуши?»

«Еще нет, — Ринч указал пальцем на восток. — А вот уже восходит Сигилла. Тенепыты верят, что в момент затмения Найны Сигиллой наступит конец Вселенной. Вероятность такого события, однако, практически равна нулю, так как орбита Сигиллы значительно выше орбиты Найны».

Прошло еще довольно много времени. Глоуэн пригнулся, передвинувшись на передний край сиденья. Наконец судно стало снижаться, и Ринч сказал: «Под нами равнина Столбовой Глуши. Видите огни слева? Это костры Западного клана. Через минуту появятся фонари Луновея. В нем три гостиницы. Самая лучшая называется «Луновей». Вы зарезервировали номер?»

«Нет».

«Когда привозят туристов, в первую очередь заполняется, естественно, «Луновей». Все равно советую спросить, нет ли у них мест, прежде чем обращаться в другие заведения. Вот видите — фонари уже появились».

«А вы? Вы здесь не ночуете?»

«Расписание не позволяет. Заскочу в Желтоцветный Приют и полечу обратно, подбирая грузы там и сям».

«Может быть, мы еще встретимся в Танджари».

«Буду рад вас видеть. Вы знаете, где меня найти».

Грузовой транспорт уже заходил на посадку. Ринч показал Глоуэну, где найти гостиницу «Луновей»: «Это самое большое здание в центре. Цветные фонари светятся на шарабанах циркачей — здесь всегда ошиваются три или четыре труппы. Они кривляются и выкидывают сумасшедшие трюки — в общем, развлекают постояльцев. Потому их и терпят».

Судно приземлилось. Как только Ринч открыл люк купола рубки управления, Глоуэн схватил походную сумку и спрыгнул на землю: «Спасибо — и до свидания!»

«До свидания — желаю удачи!»

Глоуэн направился к гостинице «Луновей» быстрым шагом, временами переходящим в бег. Гостиницу было видно издалека: массивное сооружение из бетона и стекла, более или менее следовавшее архитектурным канонам Найона, отвергавшим плоские поверхности и ровные края и допускавшим вертикальность лишь постольку, поскольку в отсутствие оной здание обвалилось бы. Справа и слева от центральной постройки находились двухэтажные флигели с номерами, а на крыше центрального корпуса была устроена озелененная прогулочная терраса. Там постояльцы ужинали под гирляндами тусклых зеленых и синих бумажных фонарей. Недалеко от входа остановились три коробчатых шарабана кочевников, разрисованных такими же кричащими веселыми узорами, как и те, что Глоуэн уже видел в Танджари. Бродяги-циркачи отдыхали поблизости, потягивая пылесеневое пиво из высоких бесформенных горшков с ручками, а над их кострами что-то громко булькало в железных котелках на треножниках. Завидев Глоуэна, ему навстречу бросилась шайка сорванцов. Глоуэн бежал трусцой, в связи с чем сорванцы решили, что он совершает вечернюю спортивную пробежку, побежали рядом с ним и стали кричать: «Давайте бегать наперегонки за деньги! Смотрите, у нас у всех есть деньги! Мы будем честно соревноваться, вот увидите!»

«Нет, спасибо, — бросил на бегу Глоуэн. — Не сегодня».

«Мы будем бежать задом наперед! Как вы можете проиграть? Вы же быстро бегаете!»

«Я очень медленно бегаю. Вам придется состязаться с вашими дедушками или бабушками».

«Ха, ха! Еще чего! Если мы их обгоним, они нам накостыляют!»

«Очень сожалею», — слегка задыхаясь, посочувствовал Глоуэн.

«Давайте, мы будем бегать наперегонки, а вы заплатите приз победителю!»

«Давайте, мы понесем вашу сумку!» — самый большой из сорванцов попробовал сорвать сумку с плеча Глоуэна.

Глоуэн цепко ухватился за сумку и перешел на шаг: «Мне не нужна ваша помощь — идите играйте сами».

Сорванцы игнорировали его указания. Окружив Глоуэна, они бежали перед ним задом наперед, с воплями и смехом дергая его за рукава: «Трус! Боишься, что мы тебя перегоним? — Да он бегает, как старая толстуха! — У него пальцы на ногах длиннее ступней: потому он и носит дурацкие ботинки! — Ты еще где-нибудь видел такую глупую рожу?»

Крупный усатый субъект вскочил из-за стола, озаренного походным костром, и приблизился: «Пошли прочь, паразиты! Вы что, не видите — господину не до вас!» Обратившись к Глоуэну, он продолжил: «Прошу прощения за беспокойство! У детей нынче нет никаких манер. И все же они обрадуются, если вы им бросите несколько монет — после этого они больше ни за что не обзовут вас скрягой или жмотом».

«Пусть обзываются, сколько влезет, — отозвался Глоуэн. — Простите, я очень спешу». Он направился ко входу в гостиницу. Кочевник пожал плечами, разогнал щалопаев пинками и вернулся к своему пиву.

Вступив в фойе гостиницы «Луновей», Глоуэн оказался в просторном помещении с высоким потолком. За прилавком регистратуры восседал холеный молодой служащий, явно родом с другой планеты. Приподняв брови при виде потертой походной сумки Глоуэна, он брезгливо опустил уголки губ. Тон его голоса, однако, оставался безукоризненно вежливым: «Очень сожалею, глубокоуважаемый, но в том случае, если вы не зарезервировали номер заранее, не могу вам ничего предложить. Все наши номера заняты. Вы могли бы заглянуть в «Танглет» или в «Призрак» — хотя, насколько мне известно, у них тоже нет свободных номеров».

«Номером я займусь позже, — коротко сказал Глоуэн. — Прежде всего мне нужна информация. Ваша помощь может оказаться полезной». Он выложил сольдо на прилавок.

Регистратор сделал вид, что не заметил этого: «Сделаю все, что в моих силах».

«Ведете ли вы записи входящих телефонных вызовов? В частности, меня интересует вызов из Танджари, соединенный утром вчерашнего дня».

«Мы не ведем таких записей, они были бы ни к чему».

Глоуэн поморщился: «Вы не дежурили, случайно, с утра — примерно в двадцать восемь часов?»

«Нет. Я пришел на работу в десять часов пополудни».

«А кто дежурил утром?»

«Насколько я знаю, господин Стенсель».

«Я хотел бы немедленно с ним поговорить. Мое дело не терпит никаких отлагательств».

Служащий подошел к телефону и тихо произнес несколько слов. Прислушавшись к ответу, он вернулся к Глоуэну: «Господин Стенсель заканчивает ужин. Если вы будете так добры и присядете на диван — вон тот, под настенными часами — господин Стенсель выйдет к вам сию минуту».

«Благодарю вас», — Глоуэн прошел к указанному дивану и уселся.

Несмотря на аляповатую конструкцию стен, в фойе было просторно и весело. Полы были закрыты коврами в черную, белую, красную, синюю и зеленую полоску; потолок, в десяти метрах над головой, украсили традиционными орнаментами тенепытов — варварски экстравагантными и экспрессивными, но в то же время отличавшимися какой-то дикой сдержанностью. Над прилавком регистратуры висела большая панель с цветными дисками, схематически изображавшими текущее расположение лун на небе. Диски «восходили» из левого нижнего угла панели, поднимались по дуге, спускались и скрывались в нижнем правом углу.

Прошло три минуты. К Глоуэну подошел пухлый маленький человечек, лысеющий и деловитый, одетый почти так же аристократически, как и высокомерный регистратор гостиницы. «Меня зовут Стенсель, — представился он. — Насколько я понимаю, у вас ко мне есть какие-то вопросы?»

«Есть. Присядьте, пожалуйста».

Господин Стенсель присел на край дивана: «Чем я могу быть полезен?»

«Вы дежурили сегодня утром в двадцать восемь часов?»

«Совершенно верно — как правило, я выхожу на работу несколько раньше».

«Не помните ли вы телефонный звонок из Танджари, примерно в это время?»

«Гм, — господин Стенсель задумался. — Такого рода подробности быстро вылетают из головы».

Глоуэн молча вручил ему два сольдо, и господин Стенсель улыбнулся: «Удивительно, как деньги освежают память! Да, я помню такой звонок. Кроме того, я знаю, кто звонил — господин Мелвиш Киблс. Он часто сюда звонит».

«Правильно. С кем он говорил?»

«С одним из наших давнишних постояльцев, господином Адрианом Монкурио. Он археолог — может быть, вы о нем слышали, он пользуется широкой известностью».

«Вы не знаете, о чем они говорили?»

«Нет. Подслушивать телефонные разговоры нехорошо, в любом случае. Чуть больше часа тому назад другой господин задавал мне те же самые вопросы, и я ответил ему то же самое».

Сердце Глоуэна упало: «Представился ли как-нибудь этот другой господин?»

«Нет».

«Как он выглядел?»

«Он был очень хорошо одет, выглядел тоже неплохо — и выражался самым изысканным образом, как мне показалось».

Глоуэн вынул еще два сольдо: «Ваши сведения мне очень пригодятся. Где я могу найти господина Монкурио?»

«Он занимает двухкомнатный номер «A» с окнами, обращенными к веранде. Выйдя из фойе, поверните направо. Номер «A» — в самом конце. Не знаю, застанете ли вы господина Монкурио; он не придерживается регулярного расписания, а иногда надолго уходит бродить между столбами — когда считает, что сочетание лун ему благоприятствует. Он прекрасно разбирается в сочетаниях лун и умеет точно определять их значение. Что не удивительно — в противном случае ему давно уже перерезали бы глотку».

«В данный момент сочетание лун благоприятно?»

Господин Стенсель бросил взгляд на панель над регистратурой: «Понятия не имею. Никогда не занимался этими вопросами».

«Еще раз благодарю вас», — Глоуэн покинул фойе, повернул направо и добежал до конца веранды, где он быстро нашел номер «А». Из-за штор-жалюзи, закрывавших окна, проблескивал свет. Глоуэна это обстоятельство обнадежило — кто-то был дома. Он нажал на кнопку звонка.

Прошла минута — напряжение Глоуэна росло. Изнутри послышался шорох медленного передвижения. Дверь отодвинулась в сторону: в проеме стояла темноволосая пышная женщина небольшого роста. Несмотря на признаки приближения среднего возраста, она еще отчасти сохранила привлекательность молодости. Ее густые полосы были коротко подстрижены «под горшок» — оставалось только гадать, диктовался ли такой стиль требованиями моды или какой-то практической необходимостью. Женщина разглядывала Глоуэна яркими черными глазами: «Да, в чем дело?»

«Госпожа Монкурио, насколько я понимаю?» — Глоуэн с раздражением отметил едва заметную дрожь в своем голосе.

Женщина покачала головой, и сердце Глоуэна снова упало: «Монкурио на равнине, занимается своей археологией». Слегка наклонившись, женщина выглянула на веранду, чтобы проверить, нет ли вокруг кого-нибудь еще: «Никак не пойму, зачем он вдруг всем понадобился. Ни с того ни с сего каждому нужно срочно встретиться с профессором Монкурио!»

«Где его можно найти? Это очень важно».

«Он на равнине Столбовой Глуши. Луны наконец в благоприятном расположении. Думаю, что он где-то около четырнадцатого ряда. Вы тоже археолог?»

«Нет. Не согласится ли кто-нибудь помочь мне найти его как можно быстрее?»

Женщина горько рассмеялась: «Только не я — с моими-то больными ногами! Но он не мог уйти очень далеко, потому что ему обязательно нужно вернуться до захода Шана, то есть меньше чем через два часа». Женщина указала на бледно-голубую луну: «Когда заходит Шан, тенепыты рыщут во мраке — ищут, кому бы перерезать глотку».

«Где находится четырнадцатый ряд?»

«Это очень просто! Дойдите до пятой череды — там проход между столбами пошире, сверните в проход и отсчитайте четырнадцать рядов. Потом поверните налево и пройдите мимо трех или четырех столбов — Адриан должен быть где-то там. А если его там нет, не ищите вокруг! В столбах легко заблудиться, особенно в лунном свете. Под ними пылесень уже черна от пролитой крови».

«Спасибо, я буду осторожен», — Глоуэн собрался уходить.

Женщина сказала ему вслед: «Если найдете других, напомните им, что пора возвращаться!»

Глоуэн выбежал на равнину и приблизился к Столбовой Глуши. Шестиметровые столбы теснились над головой частоколом теней, в неверном свете множества лун казавшихся грозными, готовыми упасть и раздавить пришельца. Он нашел продольный проход за пятой чередой — ряды столбов, чередуясь с пересекающимися тенями, уходили в темноту с обеих сторон прохода, сходясь и сливаясь в неразборчивом бледном зареве, пропадая далеко во мраке.

Глоуэн пошел быстрым шагом по проходу пятой череды, на ходу отсчитывая ряды. Дойдя до восьмого ряда, он остановился и прислушался. Единственным звуком был шум крови у него в ушах. Он двинулся дальше — тень, бегущая среди теней. У двенадцатого ряда он снова остановился, пытаясь уловить какие-нибудь шорохи, способные подсказать что-нибудь или направить его куда-нибудь.

Показалось ли ему? Или он действительно слышал чей-то голос? Если так, голос был тихим и робким — будто кто-то пытался дать о себе знать, но в то же время боялся, что его услышат. Странно!

Глоуэн повернул в поперечный проход между двенадцатым и тринадцатым рядами и длинными беззвучными шагами прокрался мимо трех столбов, до восьмой череды. Здесь он снова остановился и прислушался. Тишина! Плохое предзнаменование. Если бы Адриана Монкурио встретил друг, можно было бы ожидать разговора или хотя бы обмена какими-то фразами. Глоуэн двинулся вдоль череды столбов — и почти сразу снова услышал чей-то зов, тихий и тревожный. Столбы приглушали и рассеивали звуки; Глоуэн никак не мог определить, откуда раздавался голос и с какого расстояния. Ему казалось, однако, что источник звука находился где-то поблизости.

Глоуэн прокрался поперек до девятой череды и повернул направо. Еще два столба — и он оказался бы у четырнадцатого ряда. Главное — не заблудиться, вести правильный счет! Шаг за шагом Глоуэн продвигался вперед. Он инстинктивно чувствовал, что рядом кто-то есть — кто-то начеку, кто-то сулящий гибель. Что-то беззвучно пробежало в темноте, чтобы наброситься ему на спину — Глоуэн обернулся. Сзади никого не было, его обманывали нервы. Глоуэн стоял, вглядываясь то в одном направлении, то в другом, прислушиваясь к любым шорохам и звукам — к чему угодно, что позволило бы сосредоточить внимание.

Звук раздался — совсем рядом, в двух шагах — внезапный хохот, скорее похожий на отвратительный рев, издевательский и торжествующий. За хохотом последовал неразборчивый всплеск нескольких фраз, произнесенных одновременно двумя голосами, оборвавшийся зловещим глухим стуком. На несколько мгновений наступила тишина — но она прервалась яростным воплем.

Глоуэн отбросил всякую осторожность и устремился к источнику звуков. Сделав несколько шагов, он задержался, чтобы сориентироваться. Послышались поспешные шаги — в проходе между столбами появилась человеческая фигура. Она приближалась странными рывками — маленькими прыжками или шажками. Внезапно, отчаянно всхлипнув, она остановилась, нагнулась и что-то поспешно развязала или сорвала. Освободившись от пут, она пустилась бегом вперед — и на всем ходу столкнулась с Глоуэном. Девять из девятнадцати лун озарили искаженное лицо. Оглушенный невозможностью происходящего, Глоуэн воскликнул: «Уэйнесс!»

Уэйнесс смотрела на него — сначала с полным недоумением, потом с радостью ребенка, увидевшего чудесный подарок: «Глоуэн! Этого не может быть! Как ты здесь оказался?» Она обернулась через плечо, протянула руку: «Там Баро — он убийца! Он сбросил Монкурио в могилу и оставил его на расправу тенепытам. Он меня поймал и сказал, что я ему интереснее живая, чем мертвая, и стал меня раздевать. Я трахнула его лопатой, и он упал. Я побежала, но никак не могла убежать, потому что у меня в ногах запутались трусы». Она продолжала со страхом оборачиваться: «Нам лучше вернуться в гостиницу! Этот Баро — исчадие ада!»

Из теней между столбами в лунное зарево выдвинулась тень чернее ночи. Глоуэн узнал человека, которого встретил в переулке Криппета и в кафе у гостиницы «Кансаспара».

Уэйнесс тихо охнула от отчаяния: «Слишком поздно!»

Человек медленно приблизился и остановился метрах в трех. Какая-то манера двигаться или заметная даже во мраке горделивая ухмылка вызвали в уме Глоуэна вихрь воспоминаний — он знал этого человека: «Бенджами! Шпион Бенджами! Предатель-йип!»

Бенджами рассмеялся: «Он самый! А ты — высокородный и чистокровный Глоуэн Клатток! Это я увез твоего отца на Шатторак. Надо полагать, тебе это не понравилось».

«Ты за это ответишь».

Бенджами приблизился еще на шаг. Глоуэн пытался угадать, что он держал за спиной.

«Значит, так! — произнес Бенджами. — Теперь мы увидим, кто из нас настоящий мужчина — добряк и честняга Глоуэн или исчадие ада Бен Барр! А хорошенькая Уэйнесс насладится ласками того, кто останется в живых».

Глоуэн мрачно изучал противника — йип был на три пальца выше и килограммов на десять тяжелее. Кроме того, Бенджами был проворен, ловок и чрезвычайно уверен в себе.

Повернувшись к Уэйнесс, Глоуэн сказал: «Беги в гостиницу! Как только ты будешь на безопасном расстоянии, я избавлюсь от этого субъекта и догоню тебя».

«Но Глоуэн! Что, если...» — она не смогла закончить.

«Если ты поторопишься, у нас еще будет время помочь Монкурио до захода Шана. А Бенджами не уйдет от судьбы».

Бенджами презрительно рассмеялся. «Стой! — приказал он девушке. — Побежишь — я тебя все равно поймаю». Он снова шагнул вперед.

Теперь Глоуэн видел, что у йипа в руке была лопата с короткой ручкой.

«Тебе не придется долго ждать, красавица», — пообещал Бенджами. Сделав обманное движение, он рассек воздух лопатой, намереваясь полоснуть Глоуэна по горлу. Глоуэн отскочил в сторону, прижавшись спиной к высокому каменному столбу. Бенджами ткнул лопатой вперед — Глоуэн снова отскочил, и лезвие со звоном ударилось в кварцит. Глоуэн схватил ручку лопаты обеими руками; противники боролись за обладание оружием, пытаясь вывернуть лопату то в одну, то в другую сторону. Глоуэн понял, что Бенджами готовит сюрприз. Йип потянул лопату на себя, чтобы Глоуэн занял уязвимое положение. Глоуэн притворился, что поддался на уловку. Тут же последовал сюрприз — внезапный пинок в пах. Но Глоуэн вовремя повернулся на каблуках, и ботинок противника проскользнул по бедру. Схватив Бенджами за ногу, Глоуэн сразу же резко шагнул вперед — йип отскочил на одной ноге назад, едва сохранив равновесие. Глоуэн вырвал лопату у него из рук и с силой ударил лезвием по плечу йипа. Тот зашипел от боли, бросился вперед, как разъяренный бык, схватил Глоуэна за предплечья и толкнул его, со стуком ударив затылком о столб. У Глоуэна помутнело в глазах, его затошнило. Бенджами ударил Глоуэна кулаком в челюсть; Глоуэн ударил йипа в солнечное сплетение — с таким же успехом он мог стукнуть кулаком деревянную доску.

На несколько секунд возникло полное замешательство — крякающие и сопящие тела противников переплелись, руки хватались за руки, лица исказились от напряжения. Оба забыли о боли и страхе, каждый думал только об уничтожении соперника. Бенджами снова попробовал пнуть Глоуэна ниже живота — Глоуэн снова схватил его за ногу; на этот раз он заломил ее и резко повернул. Раздался хруст, Бенджами упал на спину со сломанной лодыжкой. Медленно поднявшись на пальцах рук и ног, йип сделал бросок вперед, обхватив руками ноги Глоуэна и дернув их на себя. Глоуэн тоже упал. Мгновенно оказавшись за спиной Глоуэна, не успевшего встать, Бенджами сжал шею Глоуэна борцовским захватом. Торжествующе ухмыляясь, йип напряг мышцы — глаза Глоуэна выпучились, его грудная клетка тщетно колыхалась, пытаясь набрать воздух.

Выставив назад правую руку, Глоуэн схватил Бенджами за волосы и потянул вниз, приложив все оставшиеся силы. Бенджами беспокойно заскулил, пытаясь освободиться рывками головы. На какое-то мгновение мышцы его руки ослабли. Глоуэн, уже оттянувший голову йипа назад и вниз, резко сдвинул ее направо и ударил ребром левой руки по шее противника там, где находился особо чувствительный нерв. Хватка Бенджами разжалась. Глоуэн вырвался; тяжело и громко дыша, он повернулся и изо всех сил ударил йипа костяшками пальцев в гортань. Он почувствовал, как рушится хрящ — хрипя и повизгивая, Бенджами отпрянул и с размаху уселся под каменным столбом, уставившись на Глоуэна с тупым недоумением.

Все еще пытаясь отдышаться, Глоуэн подобрал лопату. Повернувшись к Бенджами, он сказал: «Помнишь Шатторак?»

Бенджами обмяк, прислонившись спиной к столбу. Глоуэн понял, что йип теряет сознание.

Уэйнесс подошла ближе, глядя на Бенджами с испуганным любопытством: «Он умер?»

«Еще нет. Скорее всего, он в шоке».

«Он выживет?»

«Не думаю. Если бы я думал, что он выживет, я отрубил бы ему голову лопатой. Пожалуй, это следует сделать — на всякий случай».

Уэйнесс схватила его за руку: «Нет, Глоуэн, не надо!» Но она тут же поправилась: «Я не хотела это сказать. Его нельзя оставлять в живых».

«Он умирает. Так или иначе, он не может встать, а тенепыты скоро придут и своего не упустят. Где Монкурио?»

«Рядом, — Уэйнесс привела его к яме, закрытой каменной плитой. — Монкурио под плитой. Она очень тяжелая».

Пользуясь лопатой, как рычагом, и навалившись на нее изо всех сил, Глоуэн сумел отодвинуть плиту на несколько сантиметров. Наклонившись к образовавшейся щели, он позвал: «Монкурио?»

«Я здесь, здесь! Выпустите меня отсюда! Я думал, вы — тенепыты».

«Еще не время».

Совместными усилиями Глоуэн и Уэйнесс мало-помалу сдвинули плиту настолько, что Монкурио смог наконец протиснуться и выкарабкаться из ямы: «А! Воздух! Пространство! Свобода! Какое чудесное ощущение! Я думал, мне пришел конец». Монкурио нервно стряхивал грязь с одежды. При лунном свете Глоуэн увидел высокого, крепко сложенного человека, уже пожилого, но только начинающего полнеть. Его усы, похожие на щетку, вполне соответствовали густым и жестким серебристо-серым волосам. Широкий лоб, длинный прямой нос и благородно-решительный подбородок придавали его лицу оттенок врожденного достоинства; глаза его, однако, темные и влажные, смотрели из-под полуопущенных век с робостью спаниеля.

Монкурио смирился с невозможностью стряхнуть все следы земли с одежды и с чувством произнес: «Поистине, это какое-то чудо! Я уже распростился с жизнью; у меня перед глазами проплывали лучшие — и не самые лучшие — воспоминания. Вы подвернулись в самый удачный момент».

«Мы не подвернулись», — сказал Глоуэн.

Монкурио не понял и вопросительно заглянул ему в лицо.

Уэйнесс объяснила: «Я пришла, чтобы вас найти. Я видела, как Бенджами сбросил вас в яму. Потом он на меня напал, но Глоуэн меня спас. Бенджами сидит у столба — наверное, он уже умер».

«Это очень хорошо! — страстно заявил Монкурио. — Ему нужна была информация; я рассказал ему все, что знаю, а он за это столкнул меня в яму. С его стороны это очень невежливо».

«Вежливости ему недостает, это вы верно подметили».

Монкурио тревожно посмотрел на небо: «Шан скоро зайдет!» Он взглянул на часы: «Остается двадцать четыре минуты». С внезапной энергией он повернулся к своим спасителям: «Скорее! Помогите мне закрыть гробницу! Иначе тенепыты разозлятся, и всех нас отравят».

Они принялись за работу втроем. В конце концов Монкурио более или менее успокоился: «Придется оставить так, как есть — Шан уже над самым горизонтом, а Рес ниже Падана. Тенепыты знают, чем я тут занимаюсь, и уже вне себя от ярости. До гостиницы семь минут ходьбы. До захода Шана осталось девять минут».

Они стали быстро возвращаться по проходу между столбами и скоро вышли на открытую равнину.

«Останавливаться нельзя! — предупредил Монкурио. — Шан скроется за горизонтом через пять минут, но какой-нибудь не в меру резвый юнец может поставить все на карту ради того, чтобы мгновенно прославиться, и перережет нам глотки здесь и сейчас в надежде как-нибудь ублажить луны впоследствии».

«Вы живете в опасном месте», — заметил Глоуэн.

«Во многих отношениях вы правы, — согласился Монкурио. — Но настоящий археолог пренебрегает опасностями и лишениями. Он обязан жертвовать собой ради науки!»

Гостиница была уже близко. Монкурио продолжал: «Не все мои дни полны романтики и славы, уверяю вас! Нет более неблагодарной профессии! Одна ошибка — и репутация, старательно заслуженная за долгие годы, разлетается в прах! Тем временем, финансовые преимущества минимальны».

«Успешные гробокопатели живут неплохо», — задумчиво произнесла Уэйнесс.

«По этому поводу у меня нет определенного мнения», — с достоинством отозвался Монкурио.

Наконец они достигли безопасной территории, окружавшей гостиничный комплекс. Далеко на западе бледно-голубая луна Шан скрылась за краем равнины — дна высохшего древнего океана.

Прошло секунд десять. Из Столбовой Глуши послышался дикий вопль, полный мстительного торжества.

«Они нашли Бенджами — или Бена Барра, как бы его не звали, — прокомментировал Монкурио. — Если он еще не умер, когда вы его там оставили, теперь-то он точно мертв». Монкурио подошел к двери номера «A», остановился и обернулся: «Позвольте снова поблагодарить вас за помощь. Возможно, завтра вы не откажетесь выпить со мной чаю на веранде. А теперь — спокойной ночи!»

«Одну минуту, — возразила Уэйнесс. — Нам тоже нужно задать вам пару вопросов».

«Я очень устал, — чопорно сказал Монкурио. — Разве с вопросами нельзя подождать?»

«Что, если вас убьют сегодня ночью?»

Монкурио невесело рассмеялся: «Тогда мне уж точно не будет никакого дела до ваших вопросов».

«Мы не отнимем у вас много времени, — настаивала Уэйнесс. — Кроме того, пока мы будем говорить, вы можете отдыхать».

«Пожалуй, я могу уделить вам несколько минут», — неохотно уступил Монкурио. Он открыл дверь, и все они зашли в гостиную его двухкомнатного номера. Из спальни послышался женский голос: «Адриан? Это ты?»

«Да, дорогая! Два друга пришли ко мне по делу; тебе не нужно выходить».

Голос, теперь несколько озабоченный, спросил: «Может быть, заварить чай?»

«Спасибо, дорогая, не нужно. Наши дела не займут много времени».

«Тебе лучше знать».

Монкурио повернулся к Глоуэну и Уэйнесс: «Вам, несомненно, известно, что я — Адриан Монкурио, археолог и историк-обществовед. Боюсь, однако, что я не успел познакомиться с вами как следует».

«Меня зовут Глоуэн Клатток».

«А меня — Уэйнесс Тамм. Думаю, вы хорошо знакомы с моим дядей, Пири Таммом. Он живет в усадьбе «Попутные ветры» в районе Шиллави».

Монкурио слегка опешил — дело принимало несколько неожиданный оборот. Покосившись на Уэйнесс так, будто он пытался угадать, какими соображениями она руководствуется, Монкурио воскликнул: «Да-да, конечно! Я хорошо знаком с Пири Таммом. Но какого рода вопросы вы хотели мне задать?»

Глоуэн спросил: «Вы вчера говорили с Мелвишем Киблсом?»

Монкурио нахмурился: «А зачем вам это знать?»

«Киблс мог упомянуть о Бенджами — или о Бене Барре, как вы его назвали».

Монкурио поморщился: «Киблс звонил и оставил мне сообщение, но я был занят раскопками. Когда я получил сообщение и попытался с ним связаться, он не отвечал на звонки». Монкурио устало опустился в кресло: «Может быть, вы соблаговолите наконец объяснить, в чем дело?»

«Охотно. Много лет тому назад Киблс продал вам коллекцию документов Общества натуралистов. Он сказал, что эти бумаги могут все еще находиться в вашем распоряжении».

Красивые серые брови Монкурио взметнулись: «Киблс ошибается. Я продал эту партию документов Ксантифу в Триесте».

«Вы просмотрели документы прежде, чем их продавать?»

«Разумеется! Я очень внимательно отношусь ко всему, что продаю!»

«И вы не сохранили никаких бумаг?»

«Ничего — ни одного листочка».

«А Киблс? У него ничего не осталось?»

Монкурио покачал головой: «Киблс никогда не занимался древними документами. Он получил эти бумаги от некоего Флойда Суэйнера, ныне покойного. В обмен Киблс передал Суэйнеру набор танглетов». Монкурио осторожно снял с полки зеленую нефритовую заколку и любовно погладил ее: «Перед вами танглет — украшение, некогда подтверждавшее славу чемпионов-тенепытов. В наши дни танглеты пользуются большой популярностью среди коллекционеров». Монкурио положил танглет обратно на полку: «К сожалению, их все труднее находить».

Глоуэн продолжал расспросы: «И вы ничего не знаете о судьбе документов Общества натуралистов — например, где они могут быть теперь?»

«Ничего не знаю кроме того, что уже вам рассказал».

Наступило кратковременное молчание. Уэйнесс вздохнула: «Я спускалась по лестнице ступенька за ступенькой, из «Галерей Гохуна» я поехала в музей «Фунусти», оттуда в Темный Пород и в Триест, оттуда — к вилле «Лукаста» и, наконец, в Луновей».

«А я поднимался по той же лестнице, отправившись из Айдолы посреди Большой Прерии в Город Раздела, потом в Танджари и, наконец, тоже в Луновей», — откликнулся Глоуэн.

«Луновей — средняя ступенька лестницы, здесь мы должны найти то, что ищем — но в Луновее тоже ничего нет!»

«Что вы ищете? — спросил Монкурио. — Неужели Хартию Кадуола и бессрочный договор?»

Уэйнесс печально кивнула: «Они приобрели огромное значение — даже решающее значение. Без них Заповедник на Кадуоле не сможет существовать».

«Вы знали, что эти документы пропали?» — спросил Глоуэн.

«Когда я впервые просматривал партию документов Общества натуралистов, я заметил, что в ней недоставало Хартии и бессрочного договора. Киблс никогда их не видел, в этом я совершенно уверен. Что это означает? Только одно — он никогда не получал их от Флойда Суэйнера».

«Симонетта Клатток тоже так считала, — заметил Глоуэн. — Она взламывала сарай мамаши Чилке несколько раз и даже распотрошила старое чучело лося, но так ничего и не нашла».

«Что же могло случиться с Хартией и договором?» — спросил Монкурио.

«Эту тайну мы и пытаемся раскрыть», — сказала Уэйнесс.

«Дед Суэйнер завещал весь свой хлам внуку, Юстесу Чилке, — пояснил Глоуэн. — Симонетта пыталась завладеть этим наследством всеми способами — в том числе она даже пыталась женить на себе Юстеса Чилке, но ему посчастливилось избежать этой судьбы. «Жизнь слишком коротка», — кажется, так он обосновал свой отказ. И теперь возникает впечатление, что никто — ни Чилке, ни Симонетта, ни вы, ни я, ни Уэйнесс — никто не знает, что случилось с Хартией и бессрочным договором».

«Интересная задача! — Монкурио погладил подбородок. — Увы, не могу предложить вам ключ к ее решению». Он потянул себя за ус и обернулся через плечо, взглянув на дверь, ведущую в спальню. Дверь эта была слегка приоткрыта. Монкурио встал, тихо подошел к двери, плотно ее закрыл и вернулся в кресло: «Не следует беспокоить Карлотту нашими разговорами. Да уж… гм. Похоже на то, что в ходе ваших поисков вам пришлось преодолеть множество препятствий». Он вопросительно взглянул на Уэйнесс: «Вы, кажется, упомянули о вилле «Лукаста»?»

«Упомянула».

Монкурио тщательно выбирал слова: «Очень любопытно! Мы говорим о вилле «Лукаста», находящейся в… не припомню, как назывался этот городок?»

«Помбареалес».

«Именно так! Как идут дела в этом странном закоулке Древней Земли?»

Уэйнесс подумала, прежде чем отвечать: «Жители Помбареалеса злопамятны. Они все еще ищут археолога, называвшего себя «профессором Соломоном»».

«Даже так! — Монкурио смущенно рассмеялся. — Вы, конечно, говорите о рекламной кампании, которая кончилась провалом. Идея заключалась в том, чтобы организовать строительство нового туристического комплекса, но в последний момент вкладчики капитала отказались от участия в проекте, и я оказался в самом неудобном положении. Это дела давно минувших дней, превратившие меня из идеалиста в циника, уверяю вас!»

Уэйнесс рассмеялась, не веря своим ушам: «Туристический комплекс в пампе, где ветер гоняет перекати-поле среди камней?»

Монкурио с достоинством кивнул: «Я рекомендовал отказаться от этого предприятия, но когда проект провалился, все шишки свалились именно на мою голову. В состоянии коллективной истерии местные жители обвинили меня в мошенничестве, в жульничестве, в подделке — в чем только меня не обвиняли! Просто невероятно!»

«С точки зрения всех и каждого в Помбареалесе эти обвинения более чем обоснованы», — заметила Уэйнесс.

Монкурио пропустил ее замечание мимо ушей: «Так вы посещали виллу «Лукаста»?»

«Неоднократно».

«Как поживает Ирена?»

«Она мертва».

Лицо Монкурио осунулось, он был явно раздосадован: «Что с ней случилось?»

«Она покончила с собой после того, как пыталась убить двух детей».

Монкурио поморщился: «А дети — что с ними?»

«Они в безопасности. Госпожа Клара утверждает, что Ирена и вы отравляли их наркотиками».

«Злонамеренная клевета! Я сделал этим детям огромную услугу, освободив их из подземелья гангрилов! На Найоне жизнь ничего не стоит».

«И все же — зачем было отуплять их наркотиками на Земле? Это не похоже на услугу».

«Вы не понимаете! Мой замысел должен был принести пользу всем его исполнителям! Я могу все объяснить, хотя это не так просто, как может показаться с первого взгляда. Слушайте же! Я кое-что узнал о препаратах гангрилов — немного, самую малость. Они умеют развивать и усиливать некоторые функции мозга и подавлять другие. Ясновидение относится к числу функций, которые они развивают. Учтите! Я — археолог, пользующийся высокой репутацией! — Монкурио придал своей физиономии строгое выражение несгибаемой преданности идеалам просвещения. — Моя первоочередная цель — научные исследования, в этом отношении меня ничто не может остановить! И тем не менее, время от времени мне удается находить неведомые другим сокровища и тем самым финансировать свои исследования».

«Дядюшка Пири называет вас гробокопателем», — заметила Уэйнесс.

«Это не слишком церемонно с его стороны, — отозвался Монкурио. — Но я человек практичный и не стану придираться к мелочам. Древних героев-тенепытов хоронили вместе с их трофеями, танглетами. Набор таких танглетов — целое состояние. Но только одна усыпальница из шестидесяти позволяет найти больше трех или четырех танглетов, и только одна усыпальница из ста — могила героя. Раскопки даже одной могилы — трудоемкое и опасное занятие. Много раз я был на волосок от смерти. Если бы ясновидец мог сказать мне, в какой именно могиле был похоронен герой вместе со всеми его танглетами, через год мы могли бы покинуть Луновей навсегда и прожить остаток жизни, не зная никаких забот. Теперь вы понимаете, для чего потребовались Ирена, наркотики и два ребенка. Ирена любила деньги превыше всего; я знал, что она будет с фанатическим усердием выполнять мои указания».

Дверь, ведущая в спальню, распахнулась — в гостиную ворвалась Карлотта: «С меня довольно! Ты что думаешь, я глухая и слепая дура? Я тебе не гангрилка и не гробокопательница и никого не собираюсь слушаться «с фанатическим усердием»! Уши вянут от всего, что ты тут болтаешь! Тошно становится! Если б мы были одни, я бы тебе сказала, что я на самом деле о тебе думаю!»

«Карлотта, дорогая моя! Зачем же вести себя так несдержанно?»

«Я веду себя более чем сдержанно. Ты — мошенник и многоженец, ты — гниющая язва и шакал в человеческом обличье! Это самые сдержанные выражения, какими можно определить твою сущность. Завтра я пришлю кого-нибудь за своими вещами». Карлотта решительно проследовала к выходной двери и скрылась в ночи. Дверь захлопнулась.

Монкурио расхаживал по комнате, опустив голову и сложив руки за спиной: «Меня преследуют неудачи, мне никогда не улыбается судьба! Бесконечные труды, бесконечное терпение — не говоря уже о расходах! — и все мои ухищрения пошли прахом!» С подозрением взглянув на Уэйнесс, он спросил: «Кто сообщил вам мой адрес? Клара? Я никогда ей не доверял!»

«Нет, Мирон».

«Мирон? — у Монкурио слегка отвисла челюсть. — Ему-то откуда знать?»

Уэйнесс пожала плечами: «Он ясновидец — вы забыли?»

Монкурио возобновил подражание зверю, запертому в клетке. Глоуэн и Уэйнесс попрощались с ним и вышли в ночь, последовав примеру Карлотты.

Облокотившись на поручень веранды, они смотрели на далекие призрачные ряды каменных столбов.

«Я все еще дрожу, — призналась Уэйнесс. — Я была уверена, что он меня убьет».

«Ты едва избежала самой плачевной участи. Мне не следовало тебя отпускать одну», — Глоуэн положил руку ей на плечи. Уэйнесс повернулась к нему, и они крепко обнялись.

Наконец Уэйнесс произнесла: «И что теперь?»

«В настоящий момент не могу придумать ничего осмысленного. У меня голова кружится от всех этих событий. Я хотел бы поужинать с тобой в цивилизованной обстановке, за столом с бутылкой хорошего вина. Я практически ничего не ел уже несколько дней, кроме какого-то хлеба с сыром и куска пылесени. Кроме того, мне негде спать — все номера заняты».

«Это не проблема, — сказала Уэйнесс. — У меня очень хороший номер».

Глава 10

Из Танджари на Найоне через скопление Бубенцов к Мерсею, а оттуда на Звездную Базу шестой планеты Аспидиска и в самый центр Ойкумены — весь этот долгий путь обошелся без волнующих или достопримечательных событий. Оставалось только смотреть на проплывающие мимо звезды и задавать себе все тот же вопрос: куда пропали Хартия и бессрочный договор?

Глоуэн и Уэйнесс проводили часы в обсуждении гипотез и размышлениях, но в конце концов вернулись к основным и по-видимому непреложным фактам. Хартия и договор были похищены и проданы Фронсом Нисфитом вместе с другими документами Общества натуралистов. Это подтверждалось действиями Симонетты в «Галереях Гохуна». Она нашла запись, свидетельствовавшую о продаже Хартии и договора Флойду Суэйнеру, что заставило ее вырезать страницу из учетной книги и сосредоточить внимание на ферме Чилке и Юстесе Чилке собственной персоной.

Таков был основной и непреложный факт № 1. Основной и непреложный факт № 2 заключался в том, что Хартия и договор остались в руках Флойда Суэйнера. Не было никаких причин сомневаться в том, что и Киблс, и Монкурио говорили правду, и что Флойд Суэйнер не включил Хартию и договор в число документов Общества натуралистов, которые он обменял на танглеты. Основной и непреложный факт № 3 состоял в том, что Флойд Суэйнер завещал все имущество Юстесу Чилке, своему внуку. Тем не менее, Чилке неоднократно заявлял, что ничего не знал об искомых документах, и что самыми ценными предметами, унаследованными им от деда, были несколько чучел животных и коллекция лиловых ваз.

«Вывод ясен, — сказала Уэйнесс. — Хартия и договор, несмотря на все попытки Симонетты их найти, находятся среди вещей, оставшихся от Флойда Суэйнера — то есть являются частью наследства Юстеса Чилке».

Они сидели вдвоем в салоне на корме, глядя на звезды, медленно перемещавшиеся по черному небу. Глоуэн сказал: «Похоже на то, что нам снова придется побеспокоить мамашу Чилке. Ей, наверное, ужасно надоели все эти расспросы и поиски».

«Она развеселится, когда узнает, сколько стоят ее танглеты!»

«Да, это должно ее утешить. Документы, по всей видимости, находятся на каком-то видном месте, где никто даже не думал их искать».

«Убедительное предположение. Против него можно возразить только то, что на ферме Чилке, судя по всему, нет никаких таких «видных мест» — за исключением тех, которые постоянно используются».

«Может быть, документы лежат среди детских вещей Юстеса Чилке — старых писем, альбомов со школьными фотографиями и всякой всячины. Вдруг мы найдем Хартию в ничем не примечательном конверте с надписью «Памятные вырезки из газет»? Кто знает? По сути дела…» — Глоуэн вдруг замолчал.

«По сути дела? Что ты хотел сказать?»

«Кажется, я знаю, где могут быть документы. Нет, я не имею в виду чучело лося!»

Глоуэн и Уэйнесс вышли из здания космопорта Таммеола под рассветное небо. Немедленно зайдя в вагон скоростного поезда на магнитной подушке, они доехали до Города Раздела, а оттуда местным аэробусом прибыли в Ларго на реке Сиппевисса. Там, как и прежде, Глоуэн арендовал аэромобиль; они полетели на северо-запад над Большой Прерией, миновали Айдолу и оказались над тем местом, где ручей Фоско, окаймленный зарослями ивы и ольхи, изгибался длинной излучиной, окружавшей ферму Чилке.

На этот раз мамаша Чилке была одна — даже детей не было видно. Выйдя из машины, Глоуэн и Уэйнесс подошли к дому. Мамаша Чилке открыла входную дверь и, подбоченившись, ждала гостей. Глоуэна она приветствовала с церемонным дружелюбием, а его спутницу подвергла внимательному изучению, каковое Уэйнесс встретила со всем возможным апломбом. Повернувшись к Глоуэну, мамаша Чилке насмешливо произнесла: «Уехал, чтобы найти Мела Киблса, а вернулся с молодой барышней — вот и посылай таких по важным делам!»

Глоуэн улыбнулся до ушей: «Я могу объяснить свое поведение самыми уважительными причинами».

«Можете не беспокоиться, — отрезала мамаша Чилке. — Причины ваши всем понятны и даже, может быть, уважительны — в зависимости от того, с какой точки зрения на них смотреть. Может быть, вы нас все-таки представите?»

«Госпожа Чилке, позвольте представить вам Уэйнесс Тамм».

«Рада с вами познакомиться, — мамаша Чилке отступила внутрь дома. — Давайте заходите. Пока дверь открыта, мухи летят!»

Хозяйка провела гостей через кухню в небольшую гостиную. Глоуэн и Уэйнесс присели рядышком на диване. Мамаша Чилке посматривала на них не особенно дружелюбно: «Зачем вы явились в этот раз? Нашелся Мел Киблс?»

«Да. Его пришлось долго искать. Он был на далекой планете».

Мамаша Чилке неодобрительно покачала головой: «Никогда не могла понять этих людей! Неужели где-то у черта на куличках лучше, чем дома? Как правило, у черта на куличках хуже. Я слышала про места, где каждый раз, когда ты ложишься спать, тебя покрывает какая-то черная плесень. Кому это приятно?»

«Никому! — решительно сказала Уэйнесс. — Вы совершенно правы».

«Я не хочу подойти к окну и увидеть двадцатиметровую змею, которая приползла на меня полюбоваться, — продолжала мамаша Чилке. — Меня такие вещи нисколько не развлекают».

«Трудно сказать, почему людей тянет в далекие миры, — сказал Глоуэн. — Может быть, всему виной любопытство, а может быть — любовь к приключениям. Многие надеются быстро разбогатеть, а иногда люди просто хотят жить по своим правилам, так, чтобы им никто не мешал. Некоторые — мизантропы, разочаровавшиеся в человеческой природе, а других упрячут за решетку, если они снова покажут нос на Земле».

«К последней категории относится, например, Адриан Монкурио», — вставила Уэйнесс.

«Адриан кто?» — не поняла мамаша Чилке.

«Монкурио. Вам, наверное, это имя знакомо — он был закадычным приятелем Флойда Суэйнера и Мелвиша Киблса».

«Что-то такое припоминаю, — признала хозяйка фермы. — Давненько я про него ничего не слышала. Он имел какое-то отношение ко всем этим лиловым вазам и зеленым браслетам».

«Кстати, в этом заключается одна из причин, по которым мы вас снова побеспокоили, — поспешил вставить Глоуэн. — Ваши лиловые вазы — погребальные урны. Они высоко ценятся коллекционерами».

«То же можно сказать о нефритовых заколках, — прибавила Уэйнесс. — Их называют «танглетами». Прежде чем мы уедем, я оставлю вам адрес женщины, которая разбирается в этих украшениях и поможет вам продать их за большие деньги».

«Это очень мило с вашей стороны, — мамаша Чилке заметно подобрела. — Все эти вещи, строго говоря, принадлежат Юстесу, но я думаю, что он не будет возражать, если я продам несколько побрякушек. Деньги-то мне всегда пригодятся».

«Для начала полезно было бы спрятать куда-нибудь в надежное место и не давать детям с ними играть».

«Разумный совет! — одобрила мамаша Чилке. — Так и сделаю. Не желаете ли чаю? Или стаканчик холодного лимонада?»

«Холодный лимонад был бы очень кстати, — отозвалась Уэйнесс. — Вам помочь?»

«Нет, зачем же. У меня это займет только пару минут».

«Не могли бы мы взглянуть на «Атлас миров», который ваш отец подарил Юстесу?» — спросил Глоуэн.

«Вот он лежит, — показала рукой мамаша Чилке. — Большая красная книга в самом низу стопки». Она вышла в кухню готовить лимонад.

Глоуэн вытащил атлас из-под других книг и вернулся с ним на диван: «Прежде всего — Кадуол». Он просмотрел алфавитный указатель и перевернул несколько страниц. Карта каждой из планет (как правило в проекции Меркатора) занимала в атласе два листа — весь разворот. На обороте карты мелким шрифтом приводились сведения, относившиеся к изображенному миру: историческая сводка, физические данные, статистические таблицы, а также перечень необычных, уникальных или просто достойных внимания фактов. Ко многим таким информационным страницам кем-то — скорее всего юным Юстесом, а может быть и дедом Суэйнером — были прикреплены или приклеены листки и вырезки с дополнительными сведениями.

Глоуэн раскрыл карту Кадуола. К обратной стороне левого листа карты был прикреплен липкой лентой большой желтоватый конверт. Глоуэн поднял голову — мамаша Чилке еще возилась на кухне. Глоуэн отделил конверт от страницы, открыл его и заглянул внутрь. Таинственно покосившись на Уэйнесс, он засунул конверт за пазуху.

«Они?» — заговорщическим шепотом спросила Уэйнесс.

«Они самые!» — таким же шепотом отозвался Глоуэн.

Мамаша Чилке вернулась из кухни с тремя высокими бокалами лимонада на подносе. Он протянула поднос Уэйнесс и Глоуэну, опустила глаза, заметила атлас и спросила: «А это какая планета?»

«Кадуол, — ответил Глоуэн. — Она очень далеко». Он указал на маленький красный квадрат на восточном берегу континента под наименованием «Дьюкас»: «Вот станция Араминта, где мы живем — и где теперь живет Юстес. Он там большой человек, начальник аэропорта».

«Подумать только! — подивилась мамаша Чилке. — Когда он учился в школе, его никто не принимал всерьез, все считали его пустомелей и фантазером. Надо сказать, он действительно не умел ладить с другими детьми, да и не только с детьми — ну, то есть, когда все шли на север, он поворачивал на юг, если можно так выразиться. Но зато как он умел меня смешить! Это его спасало — даже тогда, когда ему по-хорошему полагалась крепкая затрещина. А дед его всегда защищал — их водой разлить нельзя было! Странно все-таки, как все получается! Прошло столько лет, и Юстес стал начальником! Ведь кому расскажешь — не поверят».

Оторвавшись от приятных воспоминаний, мамаша Чилке снова взглянула на карту: «А где другие города, дороги и все такое?»

«На Кадуоле только два населенных пункта — станция Араминта и Строма, а дорог практически нет, — объяснила Уэйнесс. — Первопоселенцы считали, что Кадуол настолько прекрасен и полон чудес дикой природы, что заселение людьми его испортит и погубит. Поэтому они решили сделать всю планету Заповедником. Люди могут туда приезжать и любоваться на нетронутые пейзажи и диких животных, но никому не разрешается изменять естественные условия, рыться в поисках драгоценных камней, строить многоэтажные отели или охотиться на местных зверей, даже на самых хищных и противных».

«Ну и целуйтесь с вашими противными хищниками! — провозгласила мамаша Чилке. — Мне сусликов и крыс вполне достаточно!»

Уэйнесс поднялась на ноги: «Я обязательно позвоню Альвине, моей знакомой в Триесте. Она торгует танглетами и, конечно же, захочет с вами связаться. Мне кажется, что она вас не обманет, но в любом случае не помешает упомянуть мое имя».

«Это очень мило с вашей стороны».

«Мы рады вам помочь».

«А того, другого молодого человека, вы так и не встретили?»

«Джулиана Бохоста? — спросил Глоуэн. — Нет. Но он послал нам навстречу одного из своих приятелей, на поверку оказавшегося еще более противным хищником».

Глоуэн и Уэйнесс вежливо попрощались и удалились. Их аэромобиль взлетел, и ферма Чилке скоро растворилась в послеполуденной дымке за кормой.

Глоуэн достал из-за пазухи желтоватый конверт и передал его Уэйнесс: «Проверь. Я боюсь даже посмотреть».

Уэйнесс открыла конверт и вынула три документа. «Это Хартия, — сказала она. — Оригинальный экземпляр Хартии Кадуола!»

«Очень хорошо».

«А это бессрочный договор о передаче собственности. По-моему, тоже оригинальный экземпляр». Уэйнесс пробежала глазами текст договора: «Несложный документ, передающий в собственность его полномочному предъявителю планету Кадуол, с указанием ее астрографических координат. В качестве первого и последнего зарегистрированного полномочного предъявителя поименовано Общество натуралистов, существующее постольку, поскольку существуют его члены, выплачивающие взносы. Процедура дальнейшей передачи права собственности очень проста — достаточно передать договор новому полномочному предъявителю, то есть вписать его имя или наименование и скрепить запись о передаче печатью и подписью передающей стороны. Тем не менее ни Фронс Нисфит, ни кто-либо другой не воспользовались этой процедурой».

«Очень хорошо!»

«Хорошо-то хорошо, но по этому поводу у меня есть определенные соображения, которые нужно будет обсудить. Третий документ — письмо, адресованное Юстесу Чилке и подписанное Флойдом Суэйнером:

«Дорогой Юстес!

К своему огромному удивлению я обнаружил эти документы среди бумаг, которые приобрел на аукционе практически за бесценок. Значение этих документов, однако, невозможно переоценить — по существу, они наделяют их владельца правом собственности на планету Кадуол.

Официально планета в настоящее время принадлежит Обществу натуралистов и, если бы оно было действующей ответственной организацией, я немедленно вернул бы эти документы тем, кого следует считать их правомочными владельцами. Я навел справки, однако, и выяснил, что такое решение было бы в высшей степени нецелесообразным. Общество натуралистов практически бездействует; его немногие остающиеся члены — глубокие старцы, а его должностные лица, за исключением двух человек — не более чем дилетанты. Короче говоря, Общество натуралистов вымирает, если уже не вымерло, но еще не осознало этот факт.

Я поддерживаю идею сохранения Заповедника на Кадуоле. Тем не менее, по мере того, как я пишу эти строки, смерть стоит у меня за плечами, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, и в ближайшее время меня ожидает та же судьба, что и дряхлое Общество натуралистов. Поэтому я назначаю тебя хранителем этих документов до тех пор, пока ты не сможешь передать их в надежные и заботливые руки представителей нового возрожденного Общества натуралистов или его правопреемника — исключительно с целью обеспечения дальнейшего существования и процветания Заповедника на Кадуоле.

Мои конкретные указания ограничиваются следующим: не позволяй благонамеренным, но непрактичным теоретикам контролировать твои действия; убедись в том, что ты имеешь дело с компетентными и опытными людьми, проявляющими терпимость и не руководствующимися идеологическими соображениями.

Если ты считаешь, что обязанности, возложенные на тебя этим письмом, выходят за рамки твоих способностей или возможностей, тщательно выбери знающего и добросовестного человека, приверженность которого принципам Заповедника не вызывает никаких сомнений, и возложи на него свои обязанности.

По существу, ты должен будешь руководствоваться интуицией и здравым смыслом; я знаю, что ты так и поступишь в любом случае, вопреки любым строжайшим инструкциям и серьезнейшим предупреждениям.

Я прибегаю к столь необычному средству передачи тебе этих документов по нескольким причинам, одна из которых заключается в том, что после моей смерти, когда тебя не будет дома, любое имущество, полученное тобой в наследство, будет с энтузиазмом экспроприировано твоими братьями и кузенами, тетушками, дядюшками и даже родителями. Или же оно будет пылиться в сарае вместе с чучелами. Я написал тебе несколько писем, пользуясь несколькими известными мне адресами; подозревая, что эти письма могут попасться на глаза посторонним, я осторожно рекомендовал тебе заглянуть туда, где, как тебе известно, может содержаться ценная информация. Надеюсь, что ты получишь одно из этих писем, и оно позволит тебе без труда найти документы, о которых идет речь.

А теперь, Юстес, боюсь, что настало время прощаться. Я не боюсь смерти, но не думаю, что она мне очень понравится.

Флойд Суэйнер».

Уэйнесс взглянула на Глоуэна: «Вот и все».

«Что ж, пожелания деда Суэйнера мало отличаются от наших намерений, в связи с чем нам даже не придется их игнорировать».

«Это упрощает дело для всех, — согласилась Уэйнесс. — В том числе для Чилке, так как у нас есть основания допустить по умолчанию, что он согласился бы с нашим образом действий и немедленно передал бы Заповеднику эти документы».

«Чилке будет рад узнать, что его так быстро освободили от бремени лишних обязанностей. Тем не менее, следовало бы как-нибудь отметить его вклад в общее дело — назвать его именем болото, птицу, гору или хотя бы новый исправительно-трудовой лагерь на Протокольном мысу. «Пенитенциарий памяти Юстеса Б. Чилке», представляешь?»

«Чилке сказал бы, что он жив, здоров и отдавать концы не собирается, в связи с чем посвящать его «памяти» что бы то ни было, пусть даже каторжную тюрьму, несвоевременно».

«Это уж точно!»

В Ларго Уэйнесс и Глоуэн остановились в гостинице «Заезжий дом на набережной», с видом на речные просторы Сиппевиссы. Уэйнесс сразу же позвонила в усадьбу «Попутные ветры».

«Уэйнесс! — воскликнул Пири Тамм. — Приятный сюрприз! Где ты?»

«Возвращаюсь из Бангалора. Мои занятия прошли успешно. Я научилась распознавать гармонии семи небесных сфер».

«Не сомневаюсь, что тебе это полезно», — осторожно заметил Пири Тамм.

«Гуру доволен моими достижениями. По меньшей мере он считает, что мои стопы на правильном пути».

«Учитывая его общеизвестную сдержанность, это исключительно высокая оценка, — сухо ответил Пири Тамм. — Ты заедешь в «Попутные ветры»?»

«Да, но я хотела вас предупредить, что приеду не одна. Вас это не обременит?»

«Нисколько. Кто твой приятель?»

«Это долгая история — я все расскажу, когда мы встретимся. Что происходит в «Попутных ветрах»?»

Пири Тамм помолчал несколько секунд, явно выбирая слова, после чего произнес самым обыденным тоном: «Я чувствую себя хорошо, перелом бедра уже практически не дает о себе знать. Рододендроны в этом году распустились просто потрясающе — Чаллис просто зеленеет от зависти, так как считает себя непревзойденной специалисткой по выращиванию цветов. От Джулиана Бохоста ничего не слышно, что меня вполне устраивает. Несносный паразит с невероятным самомнением. Что еще у нас происходит? Ну, например, по какой-то непонятной причине число действительных членов Общества в последнее время резко возросло: на протяжении последнего месяца я зарегистрировал больше двадцати новых заявителей».

Уэйнесс внимательно следила за выражением лица Пири Тамма, и воскликнула с почти неподдельным энтузиазмом: «Прекрасные новости, дядюшка Пири! Можно только надеяться, что эта тенденция продолжится».

«Разумеется, — кивнул Пири Тамм. — Все это весьма необычно, и в качестве секретаря Общества я должен удостовериться в том, что в данном случае не нарушаются некоторые пункты наших правил внутреннего распорядка. Когда ты приедешь?»

«Одну минуту, дядюшка Пири. Мне нужно посоветоваться с моим спутником — возможно, по пути нам придется заняться несколькими делами». Уэйнесс исчезла с экрана; Пири Тамм ждал, слыша неразборчивые отзвуки приглушенного разговора. Уэйнесс вернулась: «Дядюшка Пири, мы решили задержаться на пару дней в Шиллави — и были бы очень рады, если бы вы могли к нам присоединиться».

«Меня это нисколько не затруднит, — отозвался Пири Тамм. — Мне давно пора немного проветриться. Где мы встретимся, и когда?»

«Завтра мы будем в дороге — значит, послезавтра утром. Мы остановимся в вашей любимой гостинице — сейчас я не припомню, как она называлась, но, конечно, вспомню к тому времени, когда мы приедем. Значит, увидимся послезавтра утром!»

«До встречи! Мне не терпится узнать все подробности твоих приключений!»

Глоуэн и Уэйнесс прибыли в Шиллави посреди ночи. Они тут же направились в отель «Шелдон» и проснулись только в девять часов утра, разбуженные звонком Пири Тамма.

«Может быть, я звоню слишком рано, — извинился секретарь Общества натуралистов, — но уже, несомненно, утро, а ты не определила время встречи точнее. В любом случае, я решил, что лучше приехать пораньше, нежели опаздывать».

«Вы совершенно правы, дядюшка Пири! — заверила его Уэйнесс. — Нам нужно о многом поговорить и многое сделать. Но уже сейчас я могу вам сообщить, что наши поиски завершились успехом. У нас в руках — все, что требовалось найти».

«Это просто замечательно! Но почему ты говоришь о себе в множественном числе?»

«Со мной Глоуэн Клатток».

«Ага! Теперь я вижу, куда дует ветер! Что ж, меня это нисколько не удивляет. В любом случае, буду рад его видеть».

«Подождите нас в вестибюле, мы спустимся через пять минут».

Уэйнесс, Глоуэн и Пири Тамм позавтракали вместе; их застольный разговор затянулся. Молодые люди поведали о своих приключениях, а Пири Тамм рассказал им о своих новых опасениях и гипотезах.

«Совершенно ясно, что Джулиан замышляет очередной подвох, — сказала Уэйнесс. — С ним приходится держать ухо востро».

«Тем более, что Джулиан сотрудничает с Симонеттой», — прибавил Глоуэн.

Уэйнесс скривила губы: «Но этого мы не знаем наверняка — или знаем?»

«Кто подослал Бенджами на станцию Араминта? Намур или Симонетта. Здесь, на Земле, мамаша Чилке направила Джулиана в фирму «Шуп», но туда явился не Джулиан, а Бенджами, очаровавший мадемуазель Шуп и срочно прибывший на Найон. Таким образом неопровержимо устанавливается связь между Джулианом и Симонеттой. Скорее всего, их сотрудничество носит временный характер, так как в конечном счете цели Симонетты и жмотов несовместимы. Но в данный момент, насколько я понимаю, они друг другу еще не мешают и считают выгодной взаимную поддержку».

Уэйнесс вскочила: «Чего мы ждем? Давайте покончим со всем этим как можно скорее, пока кто-нибудь снова не попытался нас остановить».

«Ты меня пугаешь, — Глоуэн тоже поднялся на ноги. — Чем быстрее все это кончится, тем лучше».

«Очень хорошо! — заключил Пири Тамм. — Сегодня мы станем свидетелями окончания эпохи».

Пири Тамм, Уэйнесс и Глоуэн вернулись в усадьбу «Попутные ветры», когда уже наступил вечер.

«Слишком поздно устраивать пир на весь мир, — заметил Пири Тамм. — Тем не менее, такой случай необходимо отметить, и мы ограничимся скромным праздничным ужином».

«Тем лучше, — отозвалась Уэйнесс. — У меня такое чувство, что радоваться еще рано. Кроме того, Глоуэну все равно не разрешили бы участвовать в официальном торжестве, так как у него нет никакой одежды, кроме той, которая на нем в данный момент».

Пири Тамм вызвал Агнесу: «Позвольте представить вам капитана Глоуэна Клаттока. Нет ли у нас в гардеробе какого-нибудь приличного костюма, который ему подошел бы?»

«Думаю, что костюм найдется. Если молодой человек не откажется последовать за мной, мы что-нибудь подыщем».

«Кроме того, сообщите повару, что ужинать будут трое. Может быть, он соблаговолит приготовить в духовке сочных утят под сливовым соусом или добрый говяжий окорок. Ничего особенного, вы понимаете».

«Прекрасно понимаю. Я передам повару ваши пожелания».

Глоуэн и Уэйнесс выкупались и принарядились, избавившись наконец от походной одежды. Спустившись в гостиную, они обнаружили, что Пири Тамм уже их ждет: «На веранде довольно прохладно, и Солнце уже полчаса как зашло. Поэтому сегодня вечером мы пригубим хереса в тепле и уюте. Насколько я помню, Уэйнесс любит херес марки «Фино»».

«У вас нет плохого хереса, дядюшка Пири».

«Я придерживаюсь того же мнения. Глоуэн, вам нравится херес? Или вы предпочитаете что-нибудь другое?»

«С удовольствием попробую херес, благодарю вас».

Все трое расселись, и Пири Тамм поднял бокал: «Насколько я понимаю, следует воспользоваться таким случаем и произнести тост в честь благородного Общества натуралистов, занимавшегося достойной и полезной деятельностью много веков и объединившего усилия множества выдающихся и талантливых людей!» Пири Тамм помолчал, о чем-то вспоминая: «Возможно, это траурный тост, но я все равно его провозглашаю — подобно древним друидам, певшим гимны очищения вокруг костров массового самосожжения».

«Скажите нам, когда можно будет пить», — отозвалась Уэйнесс.

«Пейте! — воскликнул Пири Тамм. — За Общество натуралистов!»

Второй тост предложил Глоуэн: «За бесстрашную и несравненную Уэйнесс!»

«Может быть, это не слишком скромно, но я не откажусь выпить, — сказала Уэйнесс. — За меня!»

Пири Тамм снова наполнил бокалы. Теперь тост провозгласила Уэйнесс: «Прежде всего, за Глоуэна и дядюшку Пири, которых я очень люблю, а также за покойных Ксантифа и деда Суэйнера, за детей Мирона и Лидию и за многих других — даже за графиню Оттилию и ее собачек!»

«Хотел бы упомянуть в числе прочих мадемуазель Флавию Шуп и Мелвиша Киблса, — прибавил Глоуэн. — Даже не знаю, почему».

Пири Тамм опять поднял бокал: «Мы торжественно помянули прошлое, с его величественными и галантными подвигами, но теперь нам предстоят новые дерзновения, новые достижения, разгадки новых тайн и, само собой, победы над новыми врагами! Будущее воздвигает перед нами препятствия...»

«Пожалуйста, дядюшка Пири! — возмутилась Уэйнесс. — Я еще не оправилась от прошлого! Будущее может подождать до тех пор, пока мы не восстановим силы, довольствуясь приятным и беззаботным настоящим!»

Пири Тамм мгновенно раскаялся: «Разумеется! Так тому и быть! Боюсь, я увлекся риторическими построениями. Мы займемся будущим, когда для этого наступит подходящее время».

В гостиную зашла Агнеса: «Пожалуйте ужинать!»

Утром все трое позавтракали на досуге. Глоуэн спросил Пири Тамма: «Вы уверены, что мы вас не обременяем? Мы могли бы...»

«Даже не заикайтесь об этом! Когда вы уедете, я снова останусь один. Живите у меня столько, сколько вам заблагорассудится».

«Нас ждут неотложные дела, — напомнила Уэйнесс. — Необходимо подготовить проект новой Хартии и временный устав, предохраняющий Заповедник до тех пор, пока не будут окончательно согласованы все детали».

«Разумное соображение, — согласился Пири Тамм. — В сложившейся ситуации вполне можно себе представить, что Заповедник у вас отнимут, и без особого труда — хотя в таком случае потребуется предотвратить всякую возможность вашего выступления в суде со свидетельскими показаниями. То есть вас могут убить».

«Если бы Бенджами был жив, я продолжала бы чувствовать себя в опасности, — отозвалась Уэйнесс. — Он убивал без сожаления, даже с удовольствием. Не знаю, убивал ли кого-нибудь Джулиан».

«Перспектива заниматься нашими делами здесь очень привлекательна, — заметил Глоуэн. — Но меня беспокоит происходящее на Кадуоле. Уверен, что по возвращении нас не ждет ничего хорошего».

Раздался звонок телефона. Пири Тамм подошел к экрану: «Да?»

Послышался голос: «Вас беспокоит Джулиан Бохост».

«Даже так? Чего вы хотите?»

«Я хотел бы заехать к вам в усадьбу, чтобы обсудить важные дела. Когда вам было бы удобно меня принять?»

«Меня устроит любое время».

«Тогда я прибуду через полчаса — вместе с моими ассистентами».

Через полчаса Джулиан Бохост подъехал к усадьбе «Попутные ветры» со свитой из двух мужчин и двух женщин. На Джулиане были бледно-голубой костюм в белую полоску, белая рубашка с темно-бирюзовым галстуком и широкополая белая шляпа. Сопровождавшие его лица были немногим старше Джулиана или примерно того же возраста, и никакими особыми приметами не отличались.

Пири Тамм провел всю группу в гостиную. Уэйнесс и Глоуэн уже сидели на софе. Джулиан притворился, что не ожидал их увидеть, но его усилия нельзя было назвать убедительными. Он представил своих компаньонов: «Господин Спангард и госпожа Спангард, господин Фасс, мадемуазель Трефетин — вас принимает господин Пири Тамм; присутствуют также Уэйнесс Тамм и Глоуэн Клатток с планеты Кадуол».

Пири Тамм спросил: «Не желаете ли кофе? Или чаю?»

«Нет, благодарю вас, — отказался Джулиан. — Мы приехали не для того, чтобы заниматься пустыми разговорами».

«Каковы бы ни были беспокоящие вас серьезные вопросы, надеюсь, они будут решены ко всеобщему удовлетворению», — вежливо отозвался Пири Тамм.

«По этому поводу ничего не могу сказать заранее. Супруги Спангарды специализируются в области бухгалтерского учета. Господин Фасс и мадемуазель Трефетин — адвокаты. Следует отметить, что все мы, в том числе я, зарегистрированы в качестве действительных членов Общества натуралистов».

Пири Тамм отвесил формальный поклон: «Поздравляю вас! Что ж, присаживайтесь — или можете стоять, если вам угодно. Думаю, что стульев здесь хватит на всех».

«Приступим!» — Джулиан выбрал стул, уселся, небрежно заложив ногу за ногу, и произвел осмотр присутствующих, после чего произнес слегка гнусавым тоном: «В качестве вступления позвольте мне заметить, что мы подробнейшим образом изучили правила внутреннего распорядка Общества натуралистов».

«Прекрасно! — сердечно похвалил его Пири Тамм. — Вы подаете всем хороший пример».

«Несомненно. Так или иначе, насколько мне известно, недавно вы зарегистрировали нескольких новых членов Общества».

«Совершенно верно. Если я правильно помню, на протяжении прошедшего месяца зарегистрировались двадцать два человека. Это неожиданное пополнение, служащее добрым предзнаменованием».

«Таким образом, каково общее число действительных членов Общества в настоящее время?»

«Считая членов-корреспондентов или только голосующих членов?»

«Только голосующих».

Пири Тамм сокрушенно покачал головой: «Должен с прискорбием признаться, что их не слишком много. От прежнего состава остались только Уэйнесс, я и два других человека. За последние шесть месяцев скончались трое. Таким образом, всего насчитывается двадцать семь членов Общества, в том числе четверо уже упомянутых и двадцать два новичка — то есть двадцать три, считая вас».

Джулиан кивнул: «Это соответствует моим данным. У меня в руках — доверенности членов Общества, не присутствующих на нашем совещании, предоставляющие мне право голосовать от их имени. Таким образом, за исключением двух отсутствующих престарелых членов, в этом помещении представлен весь состав Общества натуралистов. Не желаете ли проверить подлинность доверенностей?»

Пири Тамм с улыбкой отмахнулся от предложенного конверта: «Почему бы я стал сомневаться в их подлинности?»

«Для этого нет никаких оснований, — заверил его Джулиан. — Таким образом, присутствующие составляют кворум, предусмотренный правилами внутреннего распорядка».

«Возникает такое впечатление. Что вы желаете предпринять? Увеличить размеры взносов? Я возражал бы против такого предложения, по меньшей мере в настоящее время».

«Размеры взносов нас устраивают. Будьте добры, объявите об открытии официального совещания Общества натуралистов, как того требуют правила».

«Очень хорошо. В качестве секретаря и одного из высших должностных лиц Общества натуралистов, я объявляю сегодняшнее совещание открытым. Теперь вам придется подождать пару минут, пока я найду протокол предыдущего совещания, который, согласно правилам, я обязан зачесть в присутствии собравшихся. Дайте-ка подумать. Куда я мог подевать этот проклятый протокол?»

Джулиан поднялся на ноги: «Господин председатель, сегодня я предлагаю пропустить чтение протокола предыдущего совещания».

«Я поддерживаю это предложение», — поднял руку господин Спангард.

Пири Тамм обвел взглядом всех присутствующих: «Возражений нет? Предложение принято — протокол зачитываться не будет. Что значительно упрощает дело с моей точки зрения. Существуют ли какие-либо вопросы, оставшиеся нерешенными на прошлом совещании?»

Никто ничего не ответил.

«Нет? Существуют какие-либо новые вопросы, подлежащие рассмотрению?»

«Существуют!» — отозвался Джулиан.

«Слово предоставляется господину Бохосту».

«Я хотел бы указать на параграф двенадцатый правил внутреннего распорядка, согласно которому секретарь Общества может быть смещен с должности в любое время двумя третями голосов действительных членов Общества».

«Благодарю вас, господин Бохост. Это любопытное наблюдение, и мы его учтем. Слово предоставляется господину Фассу».

«Предлагаю сместить господина Пири Тамма с должности секретаря Общества и назначить на его место Джулиана Бохоста».

«Кто-нибудь поддерживает это предложение?»

«Я!» — подняла руку мадемуазель Трефетин.

«Все желающие принять это предложение, пожалуйста, поднимите руки!»

Джулиан и четверо его знакомых подняли руки. Джулиан сказал: «Я голосую также от имени лиц, предоставивших мне доверенности. Таким образом, «за» проголосовали восемнадцать человек».

«Предложение принято. Господин Бохост, отныне вы занимаете пост секретаря Общества натуралистов. Вы можете взять на себя полномочия по дальнейшему проведению совещания. Я поздравляю вас и желаю вам успешно выполнять ваши новые обязанности в течение многих лет. Что касается меня, я стар и давно устал заниматься делами Общества. Чрезвычайно рад видеть, что наше древнее и заслуженное Общество пополняют молодые, энергичные люди».

«Благодарю вас», — сказал Джулиан, с подозрением бросив взгляд на Глоуэна и Уэйнесс: почему у них такие послушные, смирные лица?

Пири Тамм произнес: «Документы общества вы сможете найти у меня в кабинете. Пожалуйста, заберите все эти бумаги, как только у вас появится такая возможность. Стоимость активов общества приближается к нулю. Как правило, я восполнял мелкие недостачи из своего кармана. Супруги Спангард, несомненно, подвергнут счета Общества пристальному изучению после того, как вы переместите документацию в свою собственную контору».

Джулиан прокашлялся: «А теперь остается решить последний, очень простой вопрос. Важнейшим активом Общества является акт, подтверждающий его право собственности на планету Кадуол. Как известно всем присутствующим, этот акт, известный под наименованием «бессрочного договора», пропал много лет тому назад».

«Верно. Мы не публиковали эти сведения по очевидным причинам».

«Рад сообщить, что эта потеря может быть восполнена. Господин Фасс и мадемуазель Трефетин заверили меня в следующем. Общество натуралистов может подать в Ойкуменический суд по делам межпланетного значения ходатайство о замене старого договора новым и об объявлении старого договора безвозвратно утерянным и недействительным. Такова, по словам адвокатов, стандартная процедура; она может быть осуществлена беспрепятственно и в кратчайшие сроки. Я упоминаю об этом главным образом к сведению мадемуазель Тамм и господина Клаттока, поскольку они давно занимают враждебную позицию по отношению к партии жизни, мира и освобождения, которая отныне возьмет на себя всестороннюю перестройку структуры так называемого «Заповедника»».

Глоуэн медленно покачал головой: «И опять ты ударил лицом в грязь, Джулиан. Если жмоты желают разграбить планету, им придется поискать какую-нибудь другую».

«Не смейте называть нас «жмотами»! — резко оборвал его Джулиан. — У вас больше нет никакого законного статуса. Как только будет подписан новый договор о передаче собственности...»

«Он не будет подписан».

«Даже так? Почему же?»

«Потому что мы нашли оригинальный договор».

Джулиан выпучил глаза, его нижняя губа задрожала. Господин Фасс что-то прошептал ему на ухо. Джулиан заявил с прежней резкостью: «В таком случае договор является активом, принадлежащим Обществу натуралистов. Где он?»

Глоуэн привстал, повернувшись к полке над софой, просмотрел несколько бумаг, выбрал одну и бросил ее на стол перед Джулианом: «Вот он».

Джулиан, господин Фасс и мадемуазель Трефетин склонились над документом, почти столкнувшись головами. Господин Фасс внезапно ткнул пальцем в какой-то пункт договора: «Вот в чем дело!»

Джулиан недоуменно спросил: «Что они сделали?»

«Они продали Кадуол за один сольдо, получение какового подтверждено подписью Пири Тамма и датировано вчерашним днем».

«Сумма в размере одного сольдо была надлежащим образом перечислена на счет Общества натуралистов», — скромно сказал Пири Тамм.

«Это мошенничество!» — закричал Джулиан. Он схватил документ и вперился в него глазами: «Продано ассоциации, известной под наименованием «управления Заповедника на Кадуоле», с получением возмещения в размере одного сольдо». Джулиан повернулся к господину Фассу: «И они могут это сделать?»

«Без лишних слов — могут. Это уже сделано. Как вы можете заметить, на бессрочном договоре проставлена печать «недействителен в связи с передачей собственности новому владельцу»».

Джулиан повернулся к Глоуэну: «Где новый договор?»

«Вот его копия. Договор официально зарегистрирован. Оригинальный экземпляр хранится в сейфе».

«Ты все еще секретарь Общества натуралистов! — утешила Джулиана Уэйнесс. — Перед тобой открывается новая славная карьера».

«Я складываю с себя полномочия!» — звонким, напряженным голосом сказал Джулиан Бохост. Он обратился к своим приятелям: «Нам здесь больше нечего делать. Мы в гнезде лукавых консервационистов, они жалят, как осы, как ядовитые змеи! Пойдемте отсюда». Он нахлобучил шляпу себе на голову и размашистыми шагами вышел из гостиной, сопровождаемый всей свитой.

Уэйнесс спросила Пири Тамма: «И кто теперь секретарь Общества натуралистов?»

«Только не я, — ответил Пири Тамм. — Боюсь, что Общество натуралистов больше не существует. Конец — делу венец».

Книга III. Трой

Предварительные замечания

I. СИСТЕМА ПУРПУРНОЙ РОЗЫ

(Выдержка из 48-го издания труда «Человеческие миры»)

II. ОБЩЕСТВО НАТУРАЛИСТОВ

Первый исследователь Кадуола, разведчик-заявитель Р. Дж. Нейрманн, был членом-корреспондентом земного Общества натуралистов. Экспедиция на Кадуол, снаряженная Обществом в связи с получением его отчета, подтвердила справедливость лирических отзывов Нейрманна: Кадуол — действительно величественная планета с чудесными ландшафтами, благоприятным климатом и, что еще важнее, поразительно разнообразными флорой и фауной. Общество натуралистов зарегистрировало Кадуол, оформив бессрочный договор о передаче планеты в свою собственность, и сразу же объявило удивительный новый мир Заповедником, навеки защищенным от хищнического уничтожения, вульгарных нововведений и коммерческой эксплуатации.

Великая Хартия определяла порядок управления новым Заповедником и допустимые пределы вмешательства в его экологию.

Три континента — Эксе, Дьюкас и Трой — существенно отличаются друг от друга. Станция Араминта, административный центр планеты, занимала клочок земли площадью примерно 260 квадратных километров на восточном берегу Дьюкаса, наиболее пригодного для жизни материка. Кроме того, Хартия предусматривала создание системы «заповедных приютов», устроенных в самых живописных и любопытных районах для административного персонала, членов Общества натуралистов, ученых и туристов.

III. ПЛАНЕТА КАДУОЛ

Три континента Кадуола, Эксе, Дьюкас и Трой, разделены пустынными морскими просторами, не оживленными островами, за исключением трех вершин потухших вулканов, едва выглядывающих над волнами Восточного океана вдалеке от побережья Дьюкаса — атолла Лютвен, острова Турбен и Океанского острова.

Над тропической равниной Эксе возвышаются три вулкана — два действующих, Имфер и Рикке, и один дремлющий, Шатторак.

Первопроходцы почти не уделяли Эксе никакого внимания; впоследствии, когда закончилась первая лихорадочная кампания биологических изысканий и топографических съемок, исследователи тоже почти забыли про Эксе, и джунгли Кадуола остались по большей части неизведанными.

Фауна Дьюкаса, не столь экзотическая, как причудливые чудовища Эксе, тем не менее достаточно агрессивна и нередко внушает серьезные опасения; кроме того, здесь встречаются несколько полуразумных видов. Местная флора во многом напоминает земную — настолько, что на раннем этапе освоения планеты агрономы смогли внедрить на территории станции Араминта несколько полезных видов с Земли, таких, как бамбук, кокосовая пальма, виноградная лоза и фруктовые деревья, не опасаясь экологической катастрофы.

Трой, к югу от Дьюкаса, по площади примерно равен Эксе и простирается от полярных льдов до умеренных южных широт. Трой отличается самой драматической топографией на Кадуоле. Здесь головокружительные утесы нависают над пропастями, а в дремучих лесах бушуют неукротимые ветры. Когда с великого океана налетает буря, волны высотой в тридцать, а то и в пятьдесят метров с оглушительным грохотом разбиваются об утесы земли Питера Буллиса, заставляя сотрясаться все обрывистое побережье.

IV. СТАНЦИЯ АРАМИНТА

На станции Араминта постоянный персонал управления Заповедника, официально насчитывающий двести сорок человек, контролировал соблюдение устава Заповедника и положений Хартии Кадуола. На первый взгляд иерархическая структура управления была проста. Консерватор координировал работу шести отделов.

Первыми начальниками отделов (суперинтендантами) стали Демус Вук, Ширри Клатток, Сол Диффин, Клод Оффо, Марвелл Ведер и Кондит Лаверти. Каждому из них разрешалось нанимать до сорока подчиненных. При этом непотизм был скорее правилом, нежели исключением — каждый суперинтендант назначал главным образом молодых специалистов из числа своих родственников и знакомых. По меньшей мере, в практическом отношении это помогло первым поколениям работников управления избежать разногласий и столкновений, часто омрачающих жизнь поселенцев.

За многие века многое изменилось. На станции Араминта первоначальный примитивный лагерь исследователей превратился в городок, самыми заметными строениями которого стали шесть напоминающих дворцы «пансионов», где проживали потомки Вуков, Оффо, Клаттоков, Диффинов, Ведеров и Лаверти. Со временем каждый пансион приобрел индивидуальные черты, присущие не только зданию как таковому, но и его обитателям — благоразумные и основательные Вуки ничем не напоминали легкомысленных и поверхностных Диффинов, а вкрадчивая осторожность представителей клана Оффо контрастировала с дерзкой опрометчивостью Клаттоков.

Вскоре после основания Араминты на территории станции устроили гостиницу для приезжих, аэропорт, больницу, школы и даже театр — так называемый Орфеум.

Когда перестали поступать редкие субсидии из главного управления Общества натуралистов на Древней Земле, возникла острая необходимость в межпланетной валюте. Поселенцы разбили виноградники во внутренней части анклава и научились производить на экспорт благородные вина, а туристов приглашали останавливаться в любой из дюжины заповедных дач, так называемых «приютов», сооруженных в колоритных районах планеты.

Проходили века, и наличие некоторых проблем становилось все более очевидным. Каким образом всего лишь двести сорок человек могли обслуживать растущий конгломерат учреждений и предприятий? Потребовался компромисс. Прежде всего, «временным наемным работникам» позволили занимать должности среднего уровня. Более или менее свободное истолкование Хартии позволяло не применять ограничение численности постоянных работников управления к детям, пенсионерам, домашней прислуге и «временным наемным работникам без права постоянного проживания». К категории «наемных работников» стали относить тех, кто занимался сельским хозяйством, персонал гостиниц и заповедных дач, механиков из аэропорта и, по сути дела, всех обитателей станции, выполнявших различные обязанности. Так как «наемники» официально не получали право на постоянное проживание, Консерватор смотрел на происходящее сквозь пальцы.

Станция Араминта постоянно нуждалась в доступной, дешевой и послушной рабочей силе. Простейшее решение напрашивалось само собой. Достаточно было пользоваться услугами уроженцев атолла Лютвен, находившегося в пятистах километрах к северо-востоку от станции. Там прозябали йипы — потомки беглой прислуги, нелегальных иммигрантов, мелких преступников и прочего сброда, сначала селившихся на острове тайком, а впоследствии осмелевших и открыто бросавших вызов управлению.

Йипы восполнили дефицит рабочей силы; им стали выдавать действовавшие шесть месяцев разрешения, позволявшие работать на станции Араминта.

Впоследствии от такой уступки отказались, но к тому времени йипы размножились настолько, что ничтожная территория атолла Лютвен не позволяла им разместиться, даже если окружающий океан все еще мог их прокормить. Возникла серьезная угроза того, что йипы хлынут волной на побережье Дьюкаса и тем самым положат конец существованию Заповедника.

Йипы не могли похвастаться высоким происхождением, но их ни в коем случае нельзя было назвать уродливыми или невзрачными. Напротив, с первого взгляда типичный йип производил впечатление человека красивого и статного, с большими, яркими золотисто-карими глазами, волосами и кожей того же золотистого оттенка, безукоризненными чертами лица и атлетическим телосложением. Девушки племени йипов славились по всей Пряди Мирцеи миловидностью, послушным и мягким нравом, а также абсолютным целомудрием в отсутствие надлежащей платы.

По причинам, не вполне поддающимся определению, совокупление йипов с большинством обитателей планет Ойкумены не приводило к появлению потомства. Многие годы по этому поводу высказывались всевозможные догадки и гипотезы; в конечном счете выдающийся биолог Дэниел Темьянка, изучавший диету йипов, выяснил, что определенный вид моллюсков, обитавших в илистой грязи под сваями Йиптона, содержал вещество, оказывавшее выборочное противозачаточное действие на женщин, употреблявших в пищу этих моллюсков с раннего детства. Это открытие подтверждалось тем фактом, что к йипам, отрабатывавшим долги на других планетах, возвращалась способность к перекрестному размножению.

С точки зрения административного персонала станции Араминта самой злободневной проблемой стала необходимость переселения йипов в другие миры.

Тысячи йипов уже перевез таким образом Намур, отпрыск рода Клаттоков, не получивший статус постоянного работника управления, но в свое время заведовавший распределением трудовых ресурсов на станции Араминта. Применявшиеся им методы были законны и, сами по себе, не причиняли йипам особого вреда. Он продавал задолженности йипов инопланетным фермерам, нуждавшимся в рабочей силе. Задолженности эти создавались необходимостью покрывать стоимость космического полета и комиссионные, причитавшиеся Намуру, что приносило последнему существенную прибыль. Будучи обвинен в преступлениях, Намур бежал от представителей закона и прекратил коммерческую деятельность. Кроме того, спрос на услуги йипов не возрастал, так как йипы, по-видимому, не были способны постигнуть основной принцип системы погашения задолженностей: зачем было платить за космический полет, если они уже прибыли в пункт назначения? Необходимость работать, ничего не приобретая взамен, казалась им сущей нелепостью.

V. КОНСЕРВАТОР И ОБИТАТЕЛИ СТРОМЫ

В первые годы после учреждения Заповедника члены Общества натуралистов, нередко посещавшие Кадуол, останавливались в резиденции Консерватора на станции Араминта, Прибрежной усадьбе, ожидая гостеприимства, как чего-то само собой разумеющегося. Время от времени Консерватору приходилось одновременно принимать две дюжины гостей, причем некоторые постояльцы продлевали свое пребывание в усадьбе на неопределенный срок, продолжая заниматься исследованиями или просто наслаждаясь новизной Кадуола и его природы.

На ежегодном конклаве Общества натуралистов на Земле было предложено несколько возможных решений возникшей проблемы, большинство из которых встретилось с сопротивлением консервационистов, жаловавшихся на то, что Хартия мало-помалу теряла всякий смысл, будучи переполнена исключениями и оговорками, противоречащими ее основным положениям. Их оппоненты отвечали: «Все это очень хорошо. Но почему мы должны ютиться в грязных походных палатках, посещая Кадуол, чтобы проводить запланированные исследования? Мы — не менее полноправные члены Общества, чем Консерватор и его подчиненные!»

После длительных споров и обсуждений Общество утвердило хитроумный план, подготовленный одним из самых радикальных консервационистов. Было решено учредить на Кадуоле второй анклав, гораздо меньше станции Араминта — но с тем условием, что он будет находиться там, где человеческое поселение никоим образом не повлияет на окружающую среду. В качестве места для поселения выбрали крутой, почти отвесный склон над фьордом Строма, вклинившимся в берега Троя — участок, смехотворно неподходящий для строительства. Судя по всему, многие влиятельные участники конклава таким образом надеялись воспрепятствовать осуществлению нового плана.

Вызов, однако, был принят, и на Кадуоле возникла Строма — причудливое скопление опирающихся на уступы скал черных и темно-коричневых домов, узких и высоких, с белыми, голубыми и красными дверными и оконными рамами. С другого берега фьорда Строма выглядела как колония угловатых двустворчатых моллюсков, мертвой хваткой вцепившихся в содрогающийся от ударов прибоя утес.

На протяжении столетий особые условия Стромы — изоляция, академические традиции и этикет, определявший уместность и неуместность тех или иных поступков — привели к образованию общины, в которой доктринерский интеллектуализм сосуществовал с причудливой старомодной простотой нравов, время от времени оживлявшейся эксцентричностью.

Доходы Стромы обеспечивались главным образом инопланетными капиталовложениями; обитатели городка пользовались любой возможностью знакомиться с жизнью других миров и считали себя «космополитами».

На Земле Общество натуралистов пало жертвой слабохарактерности руководства, казнокрадства со стороны очередного секретаря, оказавшегося жуликом, и общей неспособности этой организации найти себе полезное применение. Год за годом численность членов Общества уменьшалась, в основном за счет недостаточного пополнения его рядов.

В Прибрежной усадьбе, в полутора километрах к югу от управления Заповедника на станции Араминта, жил Консерватор, исполнительный суперинтендант станции. В соответствии с положениями Хартии, Консерватором мог быть только действующий член Общества натуралистов; поскольку на Кадуоле земное Общество натуралистов превратилось в не более чем смутное воспоминание, ввиду отсутствия практически целесообразной альтернативы по меньшей мере это условие Хартии приходилось толковать шире, чем предполагалось ее авторами, и проживание в Строме как таковое стали официально считать эквивалентным членству в Обществе натуралистов — несмотря на то, что жители Стромы не платили членских взносов и никак не участвовали в совещаниях и делопроизводстве Общества.

Политическая фракция в Строме, называвшая себя «партией жизни, мира и освобождения» (сокращенно — ЖМО), выступала в защиту прав островитян-йипов, условия существования которых, с точки зрения партийных активистов, были недопустимы и бросали тень на коллективную репутацию обитателей планеты. По их мнению, для решения этой проблемы необходимо было разрешить йипам селиться на побережье Дьюкаса. Другая фракция, так называемые «консервационисты» или «хартисты», признавала наличие проблемы, но предлагала решение, не нарушавшее положения Хартии, а именно переселение всей популяции йипов на другую планету. «Несбыточные фантазии!» — отвечали «жмоты» (члены партии ЖМО) и принимались критиковать Хартию в еще более категорических выражениях. Они заявляли, что соблюдение древней Хартии как таковое — пережиток прошлого, противоречащий принципам гуманизма и «прогрессивного» мышления. По их словам, Хартия отчаянно нуждалась в пересмотре и внесении поправок — хотя бы потому, что это позволило бы облегчить участь йипов.

Возражая, консервационисты настаивали на непреложности Хартии и устоев Заповедника. С циничной подозрительностью они обвиняли «жмотов» в лицемерном служении своекорыстным целям под видом правозащитной деятельности — «жмоты» стремятся переселить йипов на побережье Мармионовой земли, говорили они, чтобы создать прецедент, позволяющий нескольким «особо заслуженным» натуралистам (то есть, фактически, самым радикальным краснобаям-активистам ЖМО) застолбить поместья в районах Дьюкаса с приятным климатом и чудесными видами, где они катались бы как сыр в масле подобно древним лордам, нанимая йипов в качестве прислуги и сельскохозяйственных работников. Подобные обвинения вызывали у «жмотов» бешеные приступы ярости, в глазах циничных хартистов лишь подтверждавшие справедливость их подозрений и существование тайных амбиций в стане их противников.

На станции Араминта «прогрессивную» идеологию не принимали всерьез. Местные жители сознавали реальность и злободневность проблемы йипов, но предложенное «жмотами» решение приходилось отвергнуть — любые официальные уступки стали бы юридически необратимым признанием присутствия йипов на Кадуоле, тогда как все усилия требовалось прилагать в противоположном направлении, подготавливая перемещение всей популяции йипов на другую планету, где их присутствие стало бы полезным и желательным.

VI. СПАНЧЕТТА И СИМОНЕТТА

В пансионе Клаттоков сестры Спанчетта и Симонетта Клатток во многом походили одна на другую, хотя Спанчетта была практична и основательна, тогда как Симонетта — или «Смонни», как ее называли друзья — отличалась игривостью воображения и непоседливостью. Со временем обе сестры превратились в крупных полногрудых молодых женщин с буйными копнами волос, маленькими блестящими глазами, полузакрытыми тяжелыми веками и бледными широкоскулыми лицами. Обе вели себя вспыльчиво, высокомерно, повелительно и тщеславно; обе не стесняли себя условностями и проявляли необузданную энергию. В юности сестры Спанни и Смонни были одержимы страстным влечением к Шарду Клаттоку, коего они бесстыдно пытались соблазнить, женить на себе или подчинить каким-либо иным образом. Увы, их поползновения оказались тщетными: Шард находил обеих сестер одинаково неприятными, если не отвратительными, особами и уклонялся от их назойливых заигрываний со всем возможным тактом.

Шарда откомандировали проходить курс подготовки офицеров МСБР в Сарсенополис на Девятой планете системы Аль-Фекки. Там он встретился с Марьей Атэне — грациозной, очаровательной, умной и полной достоинства темноволосой девушкой. Они влюбились в друг друга, поженились в Сарсенополисе, и в свое время вернулись на станцию Араминта.

Разбитые сердца Спанчетты и Смонни наполнились мрачной яростью. С их точки зрения поступок Шарда знаменовал собой не только окончательный отказ, но и нечто гораздо более возмутительное — вызов, пренебрежение, неподчинение! Им удалось рационализировать свое бешенство, когда Смонни, провалившую выпускные экзамены в лицее и в результате потерявшую статус полноправной служащей управления, выселили из пансиона Клаттоков примерно тогда же, когда в него вселилась Марья; вину за эту трагедию было очень легко возложить на Марью и Шарда.

Обиженная на весь мир, Смонни покинула станцию Араминта. Некоторое время она блуждала из одного конца Ойкумены в другой, затевая и бросая различные предприятия. Со временем она вышла замуж за богача Титуса Зигони, владельца ранчо «Тенистая долина»— пятидесяти семи тысяч квадратных километров плодородной земли на планете Розалия, а также космической яхты со странным наименованием «Мотыжник». На ранчо не хватало рабочих рук, и Титус Зигони, по рекомендации Смонни, стал использовать бригады йипов, подписывавших долговые обязательства в обмен на перевозку и поселение на Розалии. Йипов поставлял на Розалию не кто иной, как Намур, делившийся прибылью с умфо Йиптона Калиактусом.

По приглашению Намура дряхлый Калиактус посетил ранчо «Тенистая долина» на Розалии, где и был умерщвлен Симонеттой или Намуром — не исключено, что Симонеттой и Намуром сообща.

Титуса Зигони — безобидного, ничем не примечательного человека — посадили на престол умфо, но фактически безграничную власть над йипами приобрела стоявшая за его спиной Смонни. Прошедшие годы нисколько не притупили ненависть Симонетты к станции Араминта в целом и к Шарду Клаттоку в частности. Во сне и наяву она мечтала учинить какую-нибудь катастрофу, гибельную для управления Заповедника и отвергнувшего ее авансы наглеца. Тем временем Намур с завидным хладнокровием, достойным лучшего применения, вернулся к исполнению роли любовника обеих сестер одновременно.

Примерно тогда же у Шарда и Марьи родился сын, Глоуэн. Когда Глоуэну исполнилось два года, Марья поехала кататься на лодке и утонула в самых необычных обстоятельствах. Очевидцами несчастного случая были два йипа, Селиус и Кеттерлайн. Оба заявляли, что не умели плавать: как они могли спасти женщину, тонувшую в тридцати метрах от берега? И почему эта женщина сама не научилась плавать, прежде чем доверять свою жизнь ненадежному утлому челноку? В любом случае, поступки этой особы мало их волновали: они беседовали и не обращали внимания на то, чем она занималась. Шард, не убежденный доводами йипов, допрашивал их с пристрастием, пока те не впали в тупое бессловесное оцепенение. Шарду ничего не осталось, как отступиться и отправить их восвояси в Йиптон.

Была ли смерть его молодой жены, на самом деле, несчастным случаем? Шард поклялся, что в один прекрасный день докопается до истины.

Глава 1

Терраса гостиницы «Атворд» в Строме выступала на десять метров за край утеса в бескрайний простор напоенного солнечным светом воздуха; в трехстах метрах под ней бушевали холодные сине-зеленые волны фьорда. За столом у наружного поручня террасы сидели четверо. Инопланетяне Торк Тамп и Фаргангер пили густое пиво из каменных кружек. Достопочтенному Дензелю Аттабусу подали сто граммов настойки на травах в маленьком оловянном стаканчике, а другой уроженец Стромы, Роби Мэйвил, держал в руке бокал с зеленым вином, привезенным со станции Араминта. Костюмы Аттабуса и Мэйвила соответствовали моде, преобладавшей в городке: черные пиджаки из теплой толстой саржи, с фалдами, но без украшений, и узкие темно-красные брюки. Полный и круглолицый Мэйвил, с мягкими волнистыми черными волосами, прозрачно-серыми глазами и черной «щеткой» усов, был намного младше своего спутника. Он сидел, развалившись на стуле и глядя в бокал с вином — события его явно не устраивали.

Достопочтенный Аттабус лишь недавно присоединился к компании. Он сидел, отодвинув в сторону стаканчик с настойкой и неподвижно выпрямившись: почтенного возраста господин с пышной седой шевелюрой, выдающимся носом и узкими голубыми глазами под мохнатыми бровями.

Инопланетяне были люди совсем другой породы. Они одевались так, как одевались по всей Ойкумене — в свободные рубашки и темно-синие саржевые брюки, заправленные в башмаки с высокими голенищами и пряжками с внутренней стороны. На лице Торка Тампа, низкорослого и почти облысевшего, но широкоплечего и мускулистого, застыло выражение суровой непреклонности. Фаргангер, костлявый и жилистый верзила, кривил тонкий пепельно-серый рот, рассекавший подобно косому шраму его продолговатую, напоминавшую обтянутый кожей череп голову. Оба будто надели маски полного безразличия; лишь изредка в их глазах загорались искорки презрительного веселья, вызванные репликами Дензеля Аттабуса и Роби Мэйвила.

Бросив небрежный взгляд на двух инопланетян, достопочтенный Аттабус перестал обращать на них внимание и сосредоточил его на Мэйвиле: «Я не только не удовлетворен, я шокирован и обескуражен!»

Роби Мэйвил попробовал изобразить обнадеживающую улыбку: «Уверяю вас, все не так плохо, как может показаться! По сути дела, остается только надеяться...»

Достопочтенный Аттабус оборвал его жестом: «Неужели вы не можете уяснить самый элементарный принцип? Мы заключили нерушимый договор, заверенный директоратом в полном составе».

«Вот именно! Все осталось по-прежнему — с той лишь разницей, что теперь мы можем встать на защиту вашего дела более решительно».

«Почему со мной никто не посоветовался?»

Роби Мэйвил пожал плечами и отвернулся, глядя в солнечный воздушный простор: «Не могу сказать».

«Зато я могу! Допущено отклонение от первичной догмы, а первичная догма — не просто словесная формулировка, но императив, определяющий наше существование ежедневно и ежеминутно!»

Роби Мэйвил отвлекся от созерцания пустого пространства: «Могу ли я поинтересоваться, кто вам предоставил эти сведения? Случайно, не Руфо Каткар?»

«Это не имеет значения».

«Не могу полностью с вами согласиться. Каткар, конечно, во многих отношениях превосходная личность, но его принципы, если их можно так назвать, меняются в зависимости от обстоятельств, и он нередко позволяет себе злонамеренные преувеличения».

«Как он может преувеличить то, что я вижу своими глазами?»

«Но вы не видите всей картины!»

«Как, вы еще что-нибудь натворили?»

Роби Мэйвил покраснел: «Я имею в виду, что, осознавая необходимость, исполнительный комитет проявил надлежащую гибкость».

«Ха! Вы только что обвинили Каткара в непостоянстве, а ведь именно он остался верен своим принципам и приподнял завесу, скрывавшую самое поразительное положение вещей!» Достопочтенный Аттабус заметил оловянный стаканчик с настойкой, поднял его и залпом отправил его содержимое в глотку: «Понятия «честность» и «добросовестность» неизвестны в кругу ваших приятелей-заговорщиков».

Некоторое время Роби Мэйвил сидел в мрачном молчании. Затем, осторожно глядя в сторону, он произнес: «Совершенно необходимо, чтобы это недоразумение было устранено. Я поговорю с теми, от кого это зависит, и нам, без сомнения, официально принесут глубочайшие извинения. После этого, когда взаимное доверие будет восстановлено, наша группа продолжит работу, и каждый, как прежде, будет вносить свой вклад согласно своим возможностям и способностям».

Достопочтенный Аттабус резко расхохотался: «Позвольте мне процитировать отрывок из «Событий» Наварта: «Девственницу четырежды изнасиловали в кустах. Виновник, призванный к ответу, пытается возместить нанесенный ущерб. Он предлагает дорогостоящую мазь, чтобы способствовать скорейшему заживлению царапин на ягодицах потерпевшей, но все его извинения и оправдания не могут восстановить ее девственность»».

Роби Мэйвил глубоко вздохнул и ответил тоном, взывающим к рассудку и доброжелательности: «Возможно, следует взглянуть на дело со стороны, чтобы перед нами открылась более широкая перспектива».

«Я не ослышался? — голос Дензеля Аттабуса взволнованно задрожал. — Вы предлагаете расширить кругозор кавалеру ордена «Благородного пути» девятой степени? Что вы себе позволяете?»

Роби Мэйвил упрямо продолжал: «Я представляю себе вещи таким образом: мы сражаемся на поле битвы абсолютов, добра и зла, и этим фактом непреложно определяются наши потребности. Враги отчаянно сопротивляются — когда на нас нападают, наш долг заключается в том, чтобы отражать их удары. Короче говоря, мы вынуждены плыть по течению реальности — в противном случае мы утонем, обремененные сияющими доспехами иллюзий».

«Не валяйте дурака! — резко сказал достопочтенный Аттабус. — Я не вчера родился. За долгие годы я успел понять, что порядочность и надежность неотъемлемы от добра, они улучшают и обогащают жизнь. Обман, принуждение, кровопролитие и страдания — атрибуты зла; то же можно сказать о несоблюдении договоров».

«Мелочное раздражение и уязвленное самолюбие не должны останавливать вас на пути к великой цели!» — отважно возразил Роби Мэйвил.

Дензель Аттабус усмехнулся: «Да-да, разумеется. Я тщеславен и мелочен, я хочу, чтобы мне почтительно кланялись и целовали мои ступни. Вы действительно так думаете? Не притворяйтесь. Ваши цели совершенно очевидны. Вы хотите, чтобы я снова выплатил большую сумму денег — насколько я понимаю, речь идет о ста тысячах сольдо».

Роби Мэйвил выдавил натянутую усмешку: «Клайти Вержанс упомянула о том, что вы согласились предоставить сто пятьдесят тысяч».

«Эта цифра была упомянута, — согласился Дензель Аттабус. — От нее осталось одно упоминание, не более того. Настало время вернуть деньги, полученные обманным путем — все до последнего гроша! Я принял бесповоротное решение: вам не удастся финансировать за мой счет свои чудовищные приобретения!»

Роби Мэйвил зажмурился и отвел глаза. Тамп и Фаргангер безмятежно прихлебывали пиво. Достопочтенный Аттабус, казалось, только сейчас заметил их присутствие: «Простите, я не запомнил, как вас зовут?»

«Торк Тамп».

«А вас?»

«Фаргангер».

«Фаргангер? К вам обращаются только по фамилии?»

«Фамилии достаточно».

Дензель Аттабус задумчиво изучил обоих, после чего обратился к Тампу: «Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Надеюсь, вас это не слишком затруднит».

«Спрашивайте, — безразлично отозвался Тамп. — Хотя Мэйвил, похоже, предпочитает сам отвечать на вопросы — зачем еще он здесь нужен?»

«Возможно. Но я намерен установить факты тем или иным способом».

Роби Мэйвил выпрямился на стуле и нахмурился, обеспокоенный новой помехой — приближался Руфо Каткар, высокий, худощавый и бледный субъект со впалыми щеками и окруженными лиловыми тенями горящими черными глазами под черными бровями. Пряди черных волос прилипли к его узкому белому лбу, костлявую челюсть окаймляла не слишком аккуратная бородка. Его длинные узловатые ноги и руки отличались такими большими ладонями и ступнями, что он казался нелепым. Каткар приветствовал Мэйвила сухим кивком, с подозрением покосился на Тампа и Фаргангера и обратился к достопочтенному Аттабусу: «У вас безутешный вид». Каткар пододвинул стул и уселся.

«Безутешный? Мягко сказано! — откликнулся Дензель Аттабус. — Тебе известны обстоятельства».

Роби Мэйвил открыл было рот, но Аттабус остановил его жестом: «Меня обвели вокруг пальца — история, старая, как мир. Как это могло случиться со мной? Не знаю, смеяться или плакать?»

Глаза Мэйвила нервно бегали из стороны в сторону: «Зачем же так выражаться, господин Аттабус? Ваши восклицания развлекают всю террасу!»

«Пусть слушают! Может быть, они чему-нибудь научатся на моем примере. Факты таковы: ко мне обратились с неискренней любезностью, всем и каждому не терпелось выслушать мое мнение — сама по себе новизна такой ситуации меня настораживала. Тем не менее, я выразил свои убеждения ясно и подробно, не оставив никаких оснований для их неправильного истолкования».

Достопочтенный Аттабус иронически покачал головой: «Реакция слушателей меня удивила. Они попросили назвать источник моих философских воззрений. Я скромно ответил, что отважился сделать лишь несколько первых робких шагов по «Благородному пути», и все присутствующие были глубоко впечатлены. «Наконец удалось сформулировать первичную догму, определяющую политику партии ЖМО!» — говорили мне. Лихорадочно возбужденные, мои собеседники готовы были броситься в священный бой! Меня безвозвратно вовлекли в общее дело, меня настойчиво просили реализовать мои взгляды на практике, применяя все средства, находящиеся в моем распоряжении, в том числе финансовые — в конце концов, разве можно найти лучшее применение богатствам, бесцельно накапливающимся на банковских счетах? Я согласился перевести существенную сумму на счет в «Банке Соумджианы». К этом счету могли получать доступ только три члена исполнительного комитета, назначенных в тот же день: Роби Мэйвил, Джулиан Бохост и, по моему настоянию, Руфо Каткар. Я поставил условие: деньги, переведенные на этот счет, нельзя тратить в целях, сколько-нибудь противоречащих заповедям «Благородного пути». Все без исключения хорошо знали об этом условии, все без исключения обязались его соблюдать! Мои пожелания получили всеобщую поддержку, и громче всех об этом заявлял отважный борец за справедливость, Роби Мэйвил!

Так было достигнуто наше соглашение — в обстановке взволнованного единодушия.

Сегодня утром наступила развязка. Я узнал, что моим доверительным фондом злоупотребили, что первичную догму отбросили пинком, как кусок гнилого мяса, что мои деньги используются в самых неблаговидных целях. Происходящее можно назвать только предательством! Теперь мы стоим лицом к лицу с новой реальностью — и она заключается прежде всего в том, что все мои деньги подлежат немедленному возвращению».

«Но это невозможно! — страстно воскликнул Роби Мэйвил. — Деньги сняты со счета и потрачены!»

«Сколько именно вы растратили?» — резко спросил Руфо Каткар.

Роби Мэйвил обжег его взглядом, полным ненависти: «До сих пор в нашем разговоре я пытался соблюдать общепринятые правила вежливости, но теперь приходится сослаться на ситуацию, о которой лучше было бы не упоминать — по крайней мере до поры до времени. Но факты остаются фактами — между исполнительным комитетом партии ЖМО и Руфо Каткаром больше нет и не может быть никаких отношений. Грубо говоря, Каткар больше не считается «жмотом» с достаточно высокой репутацией».

«Кому какое дело до высокой или низкой репутации ваших «жмотов»! — вспылил достопочтенный Аттабус. — Руфо Каткар — мой двоюродный племянник и человек со связями в самых влиятельных кругах! Кроме того, он — мой помощник, и я во всем на него полагаюсь».

«Не сомневаюсь, — кивнул Мэйвил. — Тем не менее, взгляды Каткара зачастую нецелесообразны и даже нелепы. В интересах беспрепятственного делопроизводства его исключили из состава руководства».

Каткар отодвинулся на стуле: «Мэйвил, потрудитесь придержать язык, пока я перечисляю фактические обстоятельства дела. Обстоятельства эти нелицеприятны и уродливы. Партия ЖМО контролируется парой самовлюбленных женщин, соперничающих в упрямстве и бесцеремонности. Нет необходимости называть их имена. В стаде беспозвоночных простофиль и хвастливых попугаев, среди которых ниже всех пресмыкается и пуще всех распускает хвост Роби Мэйвил, я оставался последним оплотом здравого смысла, последней препоной на пути безумного самоуничтожения, избранном партийным руководством. Но меня смели в сторону, и теперь партия ЖМО — машина без тормозов и ограничителей, мчащаяся в пропасть». Каткар поднялся на ноги и обратился к достопочтенному Аттабусу: «Вы приняли самое правильное решение! Заговорщикам следует отказать в любых дальнейших кредитах, а все деньги, уже ими полученные, они обязаны вернуть!» Каткар повернулся и решительно удалился с террасы. Дензель Аттабус тоже приготовился встать.

Роби Мэйвил воскликнул: «Подождите! Вы должны меня выслушать! Пусть он ваш двоюродный племянник, но Каткар совершенно неправильно истолковывает события!»

«Неужели? Его замечания показались мне разумными».

«Вы не знаете всей правды! Каткара исключили из состава руководства, но это вызвано не только личными столкновениями. Он пытался бессовестно захватить власть! Каткар заявил, что руководить нашей кампанией должен он, так как благодаря своей квалификации он лучше справится с этой ролью, чем Клайти Вержанс и Симонетта, а им он отвел второстепенные роли. Разумеется, обе женщины пришли в ярость. Они считают, что Каткар демонстрирует недопустимый избыток мужского тщеславия. Каткару не только отказали в притязаниях — его задержали и строго наказали, так строго, что теперь он движим исключительно ненавистью и жаждой мщения».

«А какими побуждениями руководствовались бы вы на его месте? — возмутился Дензель Аттабус. — Каткар кое-что рассказывал мне о своей жизни на Шаттораке. Меня нисколько не удивляет его реакция».

Вздохнув, Роби Мэйвил смирился с неизбежностью: «Несмотря на все, Каткар ничему не научился. Он ведет себя так же безрассудно и нагло, как раньше. Он игнорирует линию партии, и ему могут угрожать новые дисциплинарные меры. Тем временем, его рекомендации бессмысленны — по сути дела, они даже опасны, так как вас могут заподозрить в сообщничестве с Каткаром, когда ему придется рассчитываться за свои проступки».

Дензель Аттабус неподвижно воззрился на Мэйвила холодными голубыми глазами: «Не могу поверить своим ушам! Вы, кажется, угрожаете мне насилием?»

Роби Мэйвил церемонно прокашлялся: «Разумеется, нет! Тем не менее, действительностью невозможно пренебрегать, даже если вы — достопочтенный Дензель Аттабус».

«Не вам говорить о действительности. Каткар меня не надувал и не обкрадывал. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы окончательно решить этот вопрос к моему полному удовлетворению». Дензель Аттабус слегка поклонился Тампу и Фаргангеру, после чего покинул террасу, не удостоив Мэйвила даже кивком.

Роби Мэйвил снова размяк на стуле, как остановившаяся заводная игрушка. Тамп наблюдал за ним, не проявляя никаких эмоций. Фаргангер созерцал просторы к югу от гигантской расщелины фьорда и сине-зеленые воды в трехстах метрах под террасой.

Наконец Мэйвил поднял голову и выпрямился: «Ничто не вечно. Похоже на то, что наконец настало время перемен».

По некотором размышлении Тамп заметил: «Рожденный ползать летать не может».

Роби Мэйвил угрюмо кивнул: «Таков урок, извлеченный многими. Никому из них, однако, он не пошел на пользу».

Ни выражение лица Тампа, ни положение головы Фаргангера не изменились; наблюдая за ними, никто не смог бы догадаться, о чем они думают.

За два дня до посещения Стромы Эгон Тамм связался со смотрителем Боллиндером. Сообщив о своих планах, консерватор попросил подготовить по такому случаю зал для проведения совещаний. Смотритель Боллиндер обещал выполнить эту просьбу.

В назначенный день, примерно в три часа пополудни, у воздушного вокзала Стромы приземлился автолет Эгона Тамма — темноволосого человека плотного телосложения с непринужденными манерами и настолько обыденной внешностью, что его присутствие иногда переставали замечать. Он приехал в сопровождении Бодвина Вука, Шарда Клаттока и Глоуэна Клаттока, представлявших отдел B (бюро расследований), а также Хильвы Оффо, председательницы Верховного суда управления Заповедника на станции Араминта, и своей дочери Уэйнесс.

Навстречу из Стромы поднялись три смотрителя Заповедника, несколько других видных представителей местной общины, группа студентов и небольшая толпа обывателей, которым просто больше нечего было делать. Они ждали на обочине у дороги, ведущей в городок по краю утеса, в черных плащах с капюшонами, вздувавшихся и хлопавших на ветру. Как только Эгон Тамм приблизился, долговязый рыжебородый молодой человек выбежал и преградил ему путь. Консерватор вежливо остановился, а молодой человек спросил, перекрикивая ветер: «Зачем вы приехали?»

«Чтобы обратиться к населению Стромы».

«В таком случае вы должны сказать правду! Правда — как поручень на краю обрыва; в Строме уже не на что опереться, все перемешалось, все вверх дном! Мы хотели бы услышать обнадеживающие новости — не могли бы вы намекнуть, о чем вы будете говорить?»

Эгон Тамм рассмеялся: «Об этом скоро все узна́ют, а до тех пор рекомендую проявить терпение».

Ветер бушевал, и рыжебородый юноша снова повысил голос: «Но какие вести вы привезли, хорошие или плохие?»

«Ни то ни другое, — ответил Эгон Тамм. — Я скажу вам правду».

«А! — безутешно воскликнул молодой человек. — Хуже ничего не может быть!» Он уступил дорогу, и Эгон Тамм с сопровождавшей его делегацией продолжили спуск по краю утеса.

До выступления консерватора оставался час; приехавшие собрались в таверне «Приют астронавта». Бодвин Вук, Шард и Глоуэн вышли на террасу, Эгон Тамм и Хильва Оффо остались в пивной. Уэйнесс встретила старых приятелей и пригласила их к себе домой — туда, где она жила до переезда на станцию Араминта. Она сообщила о своих планах отцу; Эгон Тамм пытался возражать: «Минут через двадцать все соберутся в конференц-зале».

«Никаких проблем! Мы включим экран и послушаем тебя по телефону».

«Как хотите».

Покинув таверну, Уэйнесс поднялась на второй ярус и быстро, почти вприпрыжку, направилась на восток. Уже через пару минут она увидела впереди высокий зеленый дом с криволинейным фасадом — дом, где Уэйнесс провела первые годы жизни. В детстве она считала его единственным в своем роде, самым лучшим домом во всей Строме; его цвет и особенности казались ей тогда преисполненными значением. На самом деле все дома в Строме были похожи — высокие, узкие, опирающиеся один на другой, с одинаковыми группами высоких узких окон и островерхими крышами; отличались они только мрачноватой расцветкой — темно-синей, каштановой, темно-коричневой, пепельно-серой, черной или темно-зеленой, с архитектурными деталями, подчеркнутыми белыми, голубыми или ярко-красными контурами.

Дом родителей Уэйнесс, темно-зеленый с белыми и голубыми наличниками окон и дверей, находился на восточном конце второго яруса — в престижном районе, с точки зрения никогда не забывавших о статусе жителей Стромы.

Уэйнесс росла девочкой тоненькой, маленькой, задумчивой и замкнутой. Темные кудри и бледно-оливковую кожу она унаследовала от одной из прабабушек, уроженки Кантабрийских гор на Древней Земле. Черты лица ее были настолько правильными, что казались непримечательными, пока наблюдатель не обнаруживал, приглядевшись, деликатные контуры короткого прямого носа, скул и подбородка, а также широкий улыбчивый рот. Отзывчивый и дружелюбный ребенок, Уэйнесс никогда не была чрезмерно общительной или задиристой. Любопытство, граничившее с восхищением, и всевозможные размышления постоянно занимали ее голову — настолько, что она предпочитала сторониться компании сверстников, а в наиболее традиционно настроенных семьях Стромы ее считали чудаковатой и не слишком жаловали. Иногда она чувствовала себя немножко одинокой и всеми забытой, стремясь к чему-то далекому и недостижимому, к чему-то, что она сама не могла точно определить; со временем, однако, мальчики начали замечать, что Уэйнесс Тамм очень хорошо выглядит, и странные печальные настроения стали посещать ее гораздо реже.

В те годы в Строме было мало разногласий и политических конфликтов; даже если споры возникали, они почти всегда ограничивались беззаботными перепалками и философскими дебатами в кругу друзей, встречавшихся в гостиных. Огромному большинству местных жителей существование казалось устоявшимся, не нуждающимся в изменениях и по большей части благополучным; только несколько человек принимали иконоборческие социальные теории близко к сердцу, и эти люди образовали ядро «партии жизни, мира и освобождения» (сокращенно — «ЖМО», в связи с чем их в шутку прозвали «жмотами»).

В детстве Уэйнесс не интересовалась политикой; в конце концов, доктрина Заповедника оставалась основным и непреложным фактом жизни — разве все они не жили на планете Кадуол, где каждый подчинялся положениям Великой Хартии? Ее отец, Эгон Тамм, был убежденным консервационистом, хотя и не любил выражать свои взгляды громогласно; ему не нравилась полемика, и он уклонялся от участия в сопровождавшихся ударами кулаков по столу шумных перебранках, постепенно начинавших омрачать атмосферу Стромы и восстанавливать друг против друга хороших знакомых. Когда настала пора назначить нового консерватора, в качестве компромисса выбрали Эгона Тамма, человека умеренного, разумного и внешне ничем не напоминавшего активистов какой-либо фракции.

Когда Уэйнесс исполнилось пятнадцать лет, ее семья переехала в Прибрежную усадьбу на окраине станции Араминта, а темно-зеленый дом на втором ярусе Стромы уступили пожилой сестре Эгона Тамма и ее не менее пожилому супругу.

Теперь этот дом пустовал — хозяева путешествовали в космосе. Поднявшись по двум ступенькам крыльца, Уэйнесс отодвинула дверь; подобно большинству дверей в Строме, она никогда не закрывалась на замок. Переступив порог, Уэйнесс оказалась в восьмиугольной прихожей со стенами, выложенными панелями из выцветшего дерева, прибитого к берегу океаном. На полках высоких стеллажей красовались коллекция древней оловянной посуды и шесть карикатурных масок — никто не знал, кого они изображали и по какому поводу.

Все было по-прежнему! Слева арочный проход открывался в столовую; в глубине прихожей винтовая лестница и лифт позволяли подняться на верхние этажи. Справа еще один арочный проход вел в гостиную. Заглянув в столовую, Уэйнесс заметила знакомый круглый стол из полированного дерева, за которым она столько раз сидела с родителями и братом. А теперь Майло не было в живых. Глаза Уэйнесс заволокли слезы, она стала часто моргать и подумала: «Не следует поддаваться эмоциям, это ни к чему».

Отвернувшись, Уэйнесс пересекла прихожую и зашла в гостиную, осторожно ступая с пятки на носок, чтобы не потревожить призраков — в Строме все в какой-то степени верили, что в каждом старом доме водятся призраки. Призраки ее темно-зеленого дома, однако, проявляли холодное безразличие к жизни обитателей, и Уэйнесс никогда их не боялась.

Все было по-прежнему — дом оставался таким, каким она его помнила, но в нем все уменьшилось, будто теперь она смотрела не вещи в перевернутый театральный бинокль. Три застекленных «фонаря» в наружной стене создавали ощущение, что дом плыл в необъятном небесном просторе — лишь в трех километрах к югу темнела отвесная стена противоположного утеса. Подойдя близко к окну и глядя вниз, можно было заметить беснующиеся волны фьорда. Сирена уже опускалась к самому краю утеса, и через фасетчатые стекла окон-фонарей гостиную озаряли косые темно-желтые лучи. Пара других солнц, красноватый чопорный Синг с блестящей белой приятельницей Лоркой, уже скрылась за высоким горизонтом.

Уэйнесс поежилась — в доме было холодно. Она разожгла огонь в камине, осторожно насыпав в очаг кучку вымытого морем битумного угля и сложив над ней шалашик ломаного плавника. Уэйнесс продолжала оглядываться — после просторных помещений Прибрежной усадьбы здесь все казалось тесным, хотя высокие потолки несколько компенсировали узость комнат. «Странно!» — подумала Уэйнесс. Она никогда раньше не чувствовала себя стесненной в этом доме. «Не может ли жизнь, проведенная в таких условиях, наложить отпечаток на мышление? — спросила она себя. — Наверное, нет; мозг приучается игнорировать ограничения и преодолевает их воображением». Уэйнесс повернулась спиной к огню. Справа на высокой опоре стоял глобус Древней Земли; слева на такой же опоре возвышался глобус Кадуола. В детстве она часами изучала эти глобусы. Она решила, что, когда она выйдет замуж за Глоуэна, у них в доме будут стоять два таких глобуса — может быть, даже эти самые. Другие предметы мебели не вызывали у нее ностальгического желания взять их с собой; обитые темно-красной и крапчато-зеленой материей, крепкие и традиционные, они будто застыли навечно в предназначенных для них местах — ведь в Строме никогда ничего не менялось!

Уэйнесс поправила себя: перемены уже настигли Строму, и предстояли новые, еще более решительные перемены. Уэйнесс вздохнула, опечаленная неизбежностью.

Глядя в окно внутренней стены, она заметила нескольких своих приятелей, приближавшихся по узкой дорожке, прижимавшейся к обрыву. Четыре девушки и два молодых человека, все они были примерно того же возраста, что и Уэйнесс. Она открыла входную дверь — друзья ввалились в прихожую, смеясь, болтая, перекликаясь веселыми приветствиями. Все они дивились на то, как изменилась Уэйнесс.

«Ты всегда ходила такая серьезная, погруженная в тайные помыслы! Мне часто хотелось догадаться, о чем ты думаешь», — сказала Траденс.

«Мои помыслы были вполне невинны», — успокоила ее Уэйнесс.

«Слишком много думать вредно! — заявила Сунджи Боллиндер. — Начинаешь во всем сомневаться и ничего не можешь решить окончательно».

Все обернулись к Уэйнесс, и той пришлось ответить: «Это очень глубокое наблюдение; в один прекрасный день мне придется взять себя в руки и обуздать саморазрушительные мыслительные процессы».

Так продолжался разговор, полный сплетен и воспоминаний — но шестеро гостей постоянно казались отделенными от Уэйнесс какой-то осторожной формальностью, будто подчеркивая, что Уэйнесс больше не принадлежала к их окружению.

Все присутствующие, включая Уэйнесс, были насторожены тягостными предчувствиями; все то и дело посматривали на большие настенные часы. Причина опасений была проста — через несколько минут консерватор должен был выступить с заявлением, которое, насколько позволяли судить давно распространившиеся слухи, должно было повлиять на повседневную жизнь каждого обитателя Стромы.

Уэйнесс приготовила и подала друзьям горячий ромовый пунш, подсыпала в камин битумного угля. Она мало говорила — ее вполне удовлетворяла возможность прислушиваться к беседам окружающих, сосредоточенным на предстоящем объявлении. Политическая ориентация друзей ее детства становилась очевидной: Аликс-Мари и Танкред остались консервационистами; Траденс, Лэнис и Айвар стали убежденными сторонниками партии ЖМО и называли свои убеждения «динамическим гуманизмом». Сунджи, высокая и гибкая дочь ревностного смотрителя Боллиндера, вызывала у многих холодную ярость замечаниями, противоречившими общепринятым мнениям; так же, как и Уэйнесс, она не проявляла особого интереса к разговору. По-видимому, она считала, что примкнуть к той или иной стороне было бы примитивной пошлостью, и что смехотворность утверждений ее приятелей не оставляла места для серьезного обсуждения.

Траденс не понимала причин такой высокомерной отстраненности: «Разве у тебя нет никакого чувства ответственности?»

Сунджи лениво пожала плечами: «Одна неразбериха всегда более или менее напоминает другую. Для того, чтобы разобраться в разнице между неразберихами, нужен острый аналитический ум, а меня таким умом природа не наградила».

«Но если общество подразделяется на группы, подобные партии ЖМО, — обиженно возразила Траденс, — и каждая группа хорошо понимает, в чем заключается та или иная часть неразберихи, и упорядочивает понятную ей часть, тогда после объединения всех упорядоченных частей возникает единое ясное целое, неразберихи больше нет, и цивилизация празднует очередную победу!»

«Превосходно сказано! — воскликнул Танкред. — Только партия ЖМО занялась той частью неразберихи, в которой ничего не смыслит. Когда распределяли части, нуждающиеся в упорядочении, распределитель забыл их пронумеровать, а теперь, когда настало время их объединить, наступила еще бо́льшая неразбериха — кое-какие важные компоненты наспех сколоченного целого остались лишними, валяются на полу, и о них все спотыкаются».

«Какая чепуха! — фыркнула Траденс. — Кроме того, какое отношение это имеет к тому, что Сунджи отказывается участвовать в политической деятельности?»

«Подозреваю, что она просто-напросто руководствуется своими представлениями о скромности, — ответил Танкред. — Она не заявляет о своих убеждениях, потому что понимает, что в любой момент внезапное озарение может побудить ее к изменению всего мировоззрения. Не так ли, Сунджи?»

«Ты совершенно прав. Хотя в моем случае скромность носит не столь догматический характер».

«Браво, Сунджи!»

Айвар прибавил: «Безумный поэт Наварт, подобно Сунджи, был знаменит смиренномудрием. Он считал себя неотделимым от стихии, а поэзию называл стихийным бедствием».

«У меня стихи тоже вызывают такое чувство», — призналась Сунджи.

«Наварт постоянно пребывал в страстном напряжении, но во многих отношениях оставался на удивление наивным. Когда Наварт решил сочинить великую поэму, он забрался на вершину горы и обратил свой гений к небу, пользуясь облаками как каллиграфическими инструментами. Но облака унес ветер, и ему осталось только сделать вывод, что слава творца сосредоточена в процессе творения, а не в долговечности сотворенного».

«Ничего не понимаю! — раздраженно пожала плечами Траденс. — Как этот старый дурак мог манипулировать облаками?»

«Неизвестно, — сухо ответил Танкред, глубоко почитавший безумного поэта во всех его ипостасях и аспектах. — Некоторые его лучшие произведения относятся к этому периоду, так что методы, которыми он пользовался, не имеют большого значения, не правда ли?»

«По-моему, ты такой же сумасшедший, как твой Наварт!»

«Насколько я помню, он упал со скалы в погоне за козой и едва выжил», — заметила Уэйнесс.

«Смешной старикан! — откликнулась Аликс-Мари. — Что ему было нужно от козы?»

«Кто знает? — беззаботно махнул рукой Танкред. — Это еще одна из многих тайн Наварта».

Айвар взглянул на часы: «Еще десять минут. Уэйнесс знает, что происходит, но ничего не говорит».

«Тебя больше не тянет домой, в Строму?» — повернувшись к Уэйнесс, спросила Аликс-Мари.

«На самом деле нет. Я увлеклась работой, связанной с сохранением Заповедника, и у меня ни на что другое практически не остается времени».

Айвар снисходительно рассмеялся: «Ты говоришь о Заповеднике с религиозным благоговением!»

«Ты ошибаешься, — возразила Уэйнесс. — Религия тут ни при чем. Просто я люблю Заповедник. Кадуол — дикая, просторная, прекрасная планета; для меня невыносима мысль о том, что ее хотят обезобразить».

«Жизнь не ограничивается Заповедником», — несколько доктринерским тоном заметила Лэнис.

«А мне ничего никогда не хотелось сохранять, — лениво растягивая слова, заявила Сунджи. — С глаз долой — из сердца вон».

«Позвольте выступить с прокламацией! — с наигранной торжественностью воскликнул Айвар. — Кадуолу не повредит примесь цивилизации. Два или три города с приличными ресторанами, пара казино и — для меня лично — двадцатикомнатная усадьба на озере Эльджиан с проточной холодной водой и теплой прислугой из отборных девиц, окруженная тысячью гектаров садов с оградами, отпугивающими банджей и ярлапов, не говоря уже о туристах».

«Айвар! — возмутилась Аликс-Мари. — Это не смешно, это отвратительно!»

«Не вижу, почему. По меньшей мере я выражаюсь откровенно — в отличие от многих».

«Может быть. Но я, по сути дела — убежденная консервационистка в той мере, в какой Хартия применяется со всей строгостью не ко мне, а ко всем остальным, и не позволяет им вторгаться в пределы моей частной жизни».

«Каждому по двадцатикомнатной усадьбе с прислугой — это новая партийная установка ЖМО?» — наивно спросила Уэйнесс.

«Конечно, нет! — разгневалась Траденс. — Айвар проказничает».

«Ха-ха! — воскликнул Танкред. — Если жмотам оборвать павлиньи хвосты, что от них останется? Ощипанные цыплята, дрожащие на ветру!»

«Как это невежливо с твоей стороны!» — пожурил его Айвар и, повернувшись к Уэйнесс, прибавил: «Танкред — ужасный циник. Он сомневается в существовании истины, представляешь? Кстати об истине — что нам собирается поведать твой отец? Или ты твердо решила держать язык за зубами?»

«Твердо. Через несколько минут вы все узнаете».

«Но ты сама-то знаешь?»

«Конечно, знаю!»

«Все это ничем не кончится! — заявил Айвар. — Мы решительны, мы все видим насквозь и мгновенно реагируем. Эгон Тамм может спорить с нами, сколько ему заблагорассудится».

«Никаких споров не будет, — возразила Уэйнесс. — Вот увидишь».

Айвар пропустил ее слова мимо ушей: «Какую бы позицию он не занимал, правую или левую, верхнюю или нижнюю, неважно! Ему не совладать с динамическим гуманизмом!»

«Он даже не попытается узнать, в чем заключается гуманоидный динамизм».

«Динамический гуманизм — двигатель прогресса, основа философии ЖМО! Наша система взглядов гораздо демократичнее консервационизма, цепляющегося за Хартию, и сметет все препятствия на своем пути!»

«Браво, Айвар! — с не меньшей горячностью воскликнул Танкред. — Из тебя вышел бы великолепный оратор, если бы ты не болтал сущий вздор! Необходимо раз и навсегда положить конец этому вздору, и со всей серьезностью. Сколько бы жмоты не тянули жадные руки к роскошным усадьбам на озерах Эльджиан и Аманте с соблазнительными девственницами-островитянками, шлепающими босиком по паркетным полам и подающими ромовый пунш в полураздетом и уже не полураздетом виде, эти прекрасные мечты никогда не сбудутся — и почему? Потому что Кадуол — Заповедник. Неужели это так трудно понять?»

«Вот еще! — пробормотал Айвар. — Ты не гуманист, я с тобой никогда не соглашусь. Ситуация неприемлема, и с этим придется что-то делать».

«Что-то уже делается, — сказала Уэйнесс. — Хотя вам, скорее всего, это не понравится». Она прикоснулась к кнопкам настенного экрана, и на нем появилось яркое, четкое цветное изображение зала заседаний городского совета.

В таверне «Приют астронавта» — после того, как ее покинула Уэйнесс — Эгон Тамм попытался присоединиться к своим спутникам на террасе, но ему преградила путь группа серьезных молодых интеллигентов, забросавших его вопросами. Консерватор мог только терпеливо повторить, что скоро все будет ясно, и что разъяснять его точку зрения дважды было бы нецелесообразно.

Самым настойчивым из инквизиторов был дюжий детина с розовым лицом, закрепивший на груди большой круглый значок с лозунгом «вся власть йипам!» Он спросил: «Скажите нам, по меньшей мере, согласны ли вы с разумным решением вопроса о размещении йипов?»

«Об этом вы скоро сможете судить сами».

«А до тех пор мы должны затаить дыхание и грызть ногти», — проворчал молодой «жмот».

«Пора бы уже избавиться от вредной детской привычки!» — обронила нахальная молодая женщина в тенниске с изображением печального кота, говорившего: «Мой дед был жмотом, пока не отказался от валерьянки!»

Дюжий молодой человек продолжал приставать к Эгону Тамму: «Вы должны сознавать, консерватор, что Кадуол не может вечно оставаться в каменном веке!»

Смотритель Боллиндер, тяжеловесный черноволосый человек с круглым свирепым лицом, окаймленным черной бородой, попытался неловко пошутить: «Если консерватор не вышлет тебя с планеты за подстрекательство и распространение вредных глупостей, считай, что тебе повезло!» Боллиндер обернулся: «Ага! Приближается еще одна героиня, которой нашлось бы теплое местечко на галере!»

«Размечтался! — отрезала Клайти Вержанс, уже находившаяся достаточно близко, чтобы расслышать последнее замечание. — Пустые угрозы, расточаемые с грацией слона в посудной лавке — чего еще ожидать от пресловутого смотрителя? Остается только надеяться, что при исполнении официальных обязанностей он проявляет больше сдержанности и такта».

«Рад стараться в силу моих скромных способностей», — поклонился Боллиндер.

Клайти повернулась к Эгону Тамму. Крупная ширококостная женщина с мясистыми плечами, ногами и ягодицами, ростом она почти не уступала смотрителю Боллиндеру. Ее жесткие темно-каштановые волосы были подстрижены под горшок, без какой-либо попытки сделать более привлекательным ее угловатое лицо. Без сомнения, Клайти Вержанс была волевой персоной, не проявлявшей никаких признаков легкомыслия: «Мне тоже, признаться, было бы любопытно узнать, какое не терпящее отлагательств дело привело вас в Строму, и почему оно нуждается в театральном обсуждении на общем собрании».

«В ближайшее время все будет разъяснено — надеюсь, мое выступление удовлетворит ваше любопытство», — ответил Эгон Тамм.

Клайти Вержанс презрительно хмыкнула, повернулась, чтобы уйти, но тут же остановилась и указала на настенные часы: «Разве вам не пора уже быть в зале заседаний? Видно, не такое уж у вас срочное дело, если вы позволяете себе прохлаждаться в «Приюте астронавта», насасываясь пивом с закадычными друзьями!»

Эгон Тамм взглянул на часы: «Вы совершенно правы! Благодарю за напоминание». Сопровождаемый смотрителем Боллиндером, Бодвином Вуком, Глоуэном и другими, консерватор направился к зданию городского совета, находившемуся на третьем ярусе. Задержавшись в вестибюле, он заглянул в зал заседаний, где уже собрались небольшими группами и разговаривали должностные лица и другие видные представители Стромы. В черных сюртуках с длинными фалдами, черных брюках в обтяжку и черных ботинках с острыми носками, все они были одеты строго и традиционно. Консерватор обернулся к смотрителю Боллиндеру: «Не вижу Джулиана Бохоста».

«Джулиан путешествует. Здесь никто не сожалеет о его отсутствии — кроме, пожалуй, Клайти Вержанс».

Продолжая разговаривать, консерватор и смотритель прошли в зал заседаний. Эгон Тамм слегка усмехнулся: «Моя дочь, Уэйнесс, повстречалась с Джулианом на Земле. Он проявил себя, мягко говоря, не с лучшей стороны — ничего хорошего о нем я не услышал».

«Меня это не удивляет. Хоть бы он остался на Земле! На мой взгляд, для него и для всех нас будет лучше, если он забудет дорогу домой».

Клайти Вержанс, также поспешившая в зал заседаний, сразу нашла глазами Эгона Тамма, промаршировала по проходу и остановилась перед консерватором и его собеседником: «Так как вы, судя по всему, занимаетесь обменом любезностями, я хотела бы внести свою лепту в этот бесполезный процесс и выразить удовлетворение тем, что здоровье консерватора не оставляет желать лучшего, хотя он и отлынивает от своих прямых обязанностей, находясь в Строме. В том случае, однако, если вы обмениваетесь информацией, относящейся к вопросам общественного значения, я хотела бы присутствовать при их обсуждении».

«До сих пор мы говорили только о незначительных мелочах, — вежливо отозвался Эгон Тамм. — В частности, я интересовался местопребыванием вашего племянника Джулиана».

«Джулиана трудно назвать «незначительной мелочью»! Так или иначе, о его местопребывании следовало бы спрашивать меня, а не Боллиндера».

Консерватор не выдержал и рассмеялся: «Надеюсь, я могу разговаривать со смотрителем без вашего разрешения?»

«Не будем жонглировать словами! Зачем вы здесь?»

«Для того, чтобы выступить с объявлением».

«В таком случае рекомендую обсудить это объявление со мной и другими смотрителями — с тем, чтобы в его текст могли быть внесены, по мере необходимости, изменения с учетом наших полезных замечаний».

«Зачем возвращаться к тому, что уже решено? — спросил Эгон Тамм. — Вы больше не смотрительница, у вас не осталось никаких официальных полномочий».

«Вы ошибаетесь! — громогласно заявила Клайти Вержанс. — Я избрана существенным числом голосов и представляю определенную часть избирателей».

«Я сместил вас с должности, пользуясь полномочиями, предоставленными мне теми же избирателями. В лучшем случае вы представляете общественно-политический клуб ЖМО и не можете претендовать ни на что большее. Если вы думаете, что это не так, вы предаетесь беспочвенным иллюзиям».

Клайти Вержанс усмехнулась, слегка оскалив зубы: «Партия ЖМО может за себя постоять!»

«Не стану спорить, — кивнул Эгон Тамм. — Этот вопрос уже отпал сам собой».

«Какая чепуха! — возмутилась Клайти Вержанс. — Мне известно из самого достоверного источника, что оригинальные экземпляры бессрочного договора о передаче права собственности на Кадуол и Хартии Кадоула утеряны. Таким образом это у вас, а не у меня, нет никаких законных полномочий!»

«Вас ввели в заблуждение».

«Даже так? — снова усмехнулась Клайти Вержанс. — В таком случае просветите меня».

«С удовольствием. Моя дочь, Уэйнесс, только что вернулась с Земли. Она мне сообщила, что оригинальные экземпляры бессрочного договора и Хартии находятся в распоряжении Джулиана Бохоста».

Клайти Вержанс изумленно уставилась на консерватора: «Джулиан их нашел?»

«О да! По сути дела, ему даже не пришлось их искать».

«Но это просто замечательная новость!»

«Рад, что вы так думаете, — сухо продолжал Эгон Тамм. — Ситуация, однако, этим не ограничивается. Джулиан получил вышеупомянутые документы только после того, как они были заменены, в предусмотренном законами порядке, новым договором и новой Хартией, в настоящее время уже вступившими в силу. На каждом из документов, оставшихся у Джулиана, проставлена большими лиловыми буквами печать «аннулировано» — хотя они все еще могут иметь какую-то ценность в качестве исторических достопримечательностей». Консерватор взглянул на часы: «Прошу меня извинить — теперь пора объяснить эти факты населению Стромы».

Отвернувшись от Клайти Вержанс, лишившейся дара речи, Эгон Тамм прошел к трибуне и поднялся на нее. В зале стало тихо.

«Буду настолько краток, насколько возможно, — начал Эгон Тамм, — хотя вам предстоит услышать, пожалуй, самые важные новости, когда-либо оглашенные в этом зале. Суть состоит в следующем: отныне управление Заповедником Кадуола осуществляется в соответствии с новой Хартией. Новая Хартия напоминает прежнюю, но содержит гораздо менее расплывчатые, конкретные формулировки. Копии нового документа уже разложены на столе в вестибюле.

Как и почему это случилось? Предыстория нашей реформы очень сложна, и в данный момент я излагать ее не стану.

Новая Хартия предписывает ряд изменений. Площадь анклава станции Араминта увеличена примерно до тысячи трехсот квадратных километров. Численность постоянного населения также несколько увеличится, но постоянными жителями все еще могут быть только служащие управления нового Заповедника, заменившего древнее Общество натуралистов в качестве правомочного владельца планеты. Административный аппарат будет расширен и реорганизован, но шесть отделов продолжат, по существу, выполнение прежних функций.

Лица, населяющие в настоящее время станцию Араминта и Строму, имеют право войти в число служащих нового Заповедника, но с тем условием, что они возьмут на себя определенные обязательства. Во-первых, они должны соблюдать положения новой Хартии. Во-вторых, они должны переехать на территорию станции Араминта. Сперва это приведет к некоторому замешательству, но каждой семье гарантируются и в конечном счете будут отведены земельный участок и собственное место жительства. Хартия гласит, что на Кадуоле не будет никакого постоянного человеческого поселения, кроме станции Араминта. Несмотря на первоначальные неудобства, связанные с переездом, Строму придется покинуть».

Консерватор согласился ответить на несколько вопросов. Розоволицый молодой человек, раньше пристававший к консерватору с вопросами в таверне, страстно воскликнул: «А что будет с йипами? Надо полагать, вы их сбросите в море, чтобы покончить с их жалким существованием?»

«Существование йипов достойно жалости, согласен! — сказал Эгон Тамм. — Мы поможем им, но при этом не будем приносить в жертву Заповедник».

«Вы выселите их из родного города и отправите их неизвестно куда, набив ими трюмы, как скотом?»

«Мы перевезем их в новое место жительства со всеми возможными удобствами».

«Еще вопрос! Предположим, кое-кто из нас предпочтет остаться в Строме. Оставшихся будут выселять насильно?»

«Скорее всего, нет, — ответил консерватор. — Этот вопрос мы еще не рассматривали. Было бы лучше всего, если бы все жители Стромы эвакуировались в течение года, но я допускаю, что какая-то часть населения может просто-напросто вымереть мало-помалу, если выберет столь незавидную судьбу».

В гостиной старого дома Уэйнесс и ее шесть приятелей слушали выступление консерватора. Когда он закончил, экран погас, и в комнате воцарилась тяжелая тишина.

В конце концов Айвар произнес: «Не знаю, что и думать — я в полном замешательстве». Он поднялся на ноги: «Мне пора домой».

Вскоре все присутствующие последовали его примеру. Уэйнесс осталась в одиночестве. Некоторое время она стояла, глядя в пылающий камин, после чего вышла из дома и побежала к зданию городского совета. Там она нашла Глоуэна, вынужденного выдерживать град возбужденных упреков со стороны престарелой госпожи Кабб, не желавшей покидать привычный старый дом с темно-синим фасадом, где она провела всю свою жизнь. Отвечая, Глоуэн пытался выразить сочувствие и обнадежить собеседницу, в то же время объясняя, почему столь решительное изменение привычного уклада жизни оказалось необходимым. Было очевидно, однако, что госпожу Кабб нисколько не волновали аспекты исторической необходимости; закончить свои дни в мире и спокойствии — все, чего она хотела: «А теперь меня волей-неволей выгонят в шею из моего собственного дома и увезут черт его знает куда, как мешок с картошкой, а все мои вещи и сувениры сбросят во фьорд!»

«Уверяю вас, все будет по-другому! — возражал Глоуэн. — В новом доме вам наверняка понравится больше, чем в старом».

Госпожа Кабб вздохнула: «Может быть. По правде говоря, в Строме стало мрачновато в последнее время, да и от ветра не спрячешься — сплошные сквозняки». Она отвернулась и присоединилась к нескольким старым приятельницам.

«Конечно, она не хочет переезжать! — сказал Глоуэн. — Почему бы она стала мне верить?»

«Я тебе верю, — заявила Уэйнесс. — А если другие представительницы женского пола относятся к тебе скептически, меня это вполне устраивает. Ты хочешь здесь оставаться? Если нет, могу предложить тебе рюмку хереса с ореховым печеньем и показать, где я провела свое детство».

«Я думал, ты собиралась веселиться с друзьями».

«Все они разбежались и оставили меня наедине с камином. По-моему, новости их очень огорчили».

Глоуэн колебался лишь пару секунд: «Госпожа Вержанс набросилась на Бодвина Вука, и дело кончится забавной перепалкой — но я уже все это слышал. Надо предупредить отца, чтобы он знал, где меня найти».

Когда Глоуэн и Уэйнесс покинули здание городского совета, Сирена уже опустилась за край южного утеса — в сумерках суровые просторы побережья стали мягче и спокойнее. «Волшебный вид!» — подумал Глоуэн.

Они поднялись по крутой узкой каменной лестнице на следующий ярус. «Я бегала по этим ступенькам, наверное, тысячу раз, а то и больше! — сказала Уэйнесс. — Отсюда уже видно наш старый дом — смотри! С темно-зеленым фасадом и белыми наличниками окон. Это самый престижный район Стромы; да будет тебе известно, что я происхожу из весьма родовитой семьи».

«Невероятно!» — провозгласил Глоуэн.

«Почему же?»

«На станции Араминта к происхождению относятся очень серьезно, и нам, Клаттокам, приходится постоянно пресекать беспочвенные поползновения всяких Оффо и Вуков — но я почему-то думал, что в Строме слишком холодно и голодно, чтобы беспокоиться по поводу статуса».

«Ха-ха! Разве ты не помнишь, что сказал барон Бодиссей? «Для создания кастовой общественной структуры необходимы как минимум два индивидуума, но двух уже более чем достаточно»».

Молодые люди продолжали путь по узкой дороге, нависшей над обрывом. Через некоторое время Глоуэн сказал: «Может быть, мне следовало упомянуть об этом раньше, но, по-моему, за нами кто-то увязался. В сумерках, однако, трудно определить его социальный статус».

Уэйнесс подошла к перилам ограждения и притворилась, что любуется видом на фьорд; краем глаза она следила за пройденной частью дороги второго яруса: «Никого не вижу».

«Он прячется в тенях за темно-коричневым домом».

«Значит, это мужчина?»

«Да. Высокий, тощий субъект. В черном плаще, передвигается быстрыми перебежками, как насекомое».

«У меня нет таких знакомых».

Когда они приблизились к семейному дому Таммов, Глоуэн оценил темно-зеленый фасад, украшенный белыми акцентами и наличниками окон. Строение это, несколько неуклюжее и педантично спроектированное, продержалось столько веков, что теперь казалось колоритным и причудливым.

Уэйнесс отодвинула входную дверь, и они прошли через прихожую в гостиную, где на решетке камина все еще теплился битумный уголь.

«Тебе здесь, наверное, тесновато, — сказала Уэйнесс. — Мне теперь самой так кажется, но раньше, когда я была маленькой девочкой, я считала, что здесь хорошо и уютно — особенно когда во фьорде бушевала буря». Она повернулась, чтобы пойти в кухню: «Заварить чай? Или ты предпочитаешь херес?»

«Выпить чаю было бы самое время».

Уэйнесс ушла, но тут же вернулась с черным чугунным чайником и повесила его на крюк над очагом: «У нас всегда кипятят воду в камине». Она поворошила угли и подбросила еще несколько кусков плавника и битума — зеленые, голубые и лиловые языки пламени взметнулись к донышку чайника. «Чай нужно заваривать только водой, кипяченой на огне! — заявила Уэйнесс. — Иначе у него неправильный вкус».

«Полезнейшая информация», — с напускной серьезностью отозвался Глоуэн.

Уэйнесс ворошила угли кочергой: «Я обещала себе не расчувствоваться, когда сюда вернусь, но воспоминания сами лезут в голову. Внизу, прямо под нами — узкий галечный пляж; после каждого шторма к берегу прибивает плавник — ветки, бревна, коряги, вымытый из донных отложений битум. Битум накапливается в корнях водорослей, образующих узелки. Когда буря успокаивалась, мы спускались всей семьей на пляж и устраивали пикник; потом мы собирали плавник и уголь, нагружали ими маленькую понтонную баржу и оттаскивали ее по воде, как бурлаки, к подъемнику под центральным районом Стромы».

Послышался резкий стук бронзового дверного молотка. Уэйнесс удивленно обернулась к Глоуэну: «Кто это?» Подойдя к окну фасада, они увидели на крыльце высокого тощего человека — лицо его наполовину скрывалось в капюшоне черного плаща.

«Я его знаю, — сказал Глоуэн. — Это Руфо Каткар, я привез его с Шатторака вместе с отцом и Чилке. Впустить его?»

«Не вижу, почему нет».

Глоуэн открыл дверь — тревожно озираясь, Каткар проскользнул в прихожую. «Мое поведение может показаться мелодраматическим, — беспокойно пояснил он, — но если кто-нибудь узнает, что я с вами разговаривал, моя жизнь будет в опасности».

«Гм! — покачала головой Уэйнесс. — С тех пор, как я уехала, здесь многое изменилось. Насколько я помню, убийство было строго запрещено; по сути дела, людям делали выговор даже за проказливую гримасу».

«Строма не та, что прежде, — по-волчьи оскалился Каткар. — Каждый торопится добиться своего самыми прямолинейными способами. На головокружительных тропах городка дуют ветры алчных страстей. Вода далеко внизу — когда тебя сбрасывают через перила, остается время в последний раз подумать о своих ошибках».

«И ваш сегодняшний визит будет рассматриваться как ошибка?» — спросил Глоуэн.

«Несомненно! Но, как вы знаете, я человек закаленный. Если мне есть что рассказать — и если я решил изобличить виновных — меня никто и ничто не остановит. Тайное станет явным!»

«Продолжайте».

«Нам нужно кое о чем договориться. Я расскажу все, что знаю — но вы должны безопасно препроводить меня в заранее обусловленное место и выплатить мне двадцать тысяч сольдо».

Глоуэн рассмеялся: «С такими требованиями нужно обращаться не ко мне. Пойду позову Бодвина Вука, он вас выслушает».

Каткар раздраженно воздел руки к потолку: «Бодвин Вук? Только не это! Он шипит, фыркает и кусается, как хорек, неспособный делиться добычей!»

«Мне вы можете рассказать все, что хотите, — пожал плечами Глоуэн. — Но я не могу ничего обещать».

«Пока вы спорите, я заварю чай, — нашлась Уэйнесс. — Руфо, вы не откажетесь выпить чаю?»

«Выпью с удовольствием».

Пока Уэйнесс наливала чай в высокие рифленые чашки из янтарного стекла, наступило молчание. «Не разбейте чашку! — предупредила Каткара Уэйнесс. — В противном случае вам придется бесплатно рассказывать все, что вы знаете, призраку моей бабушки».

Каткар хмыкнул: «Не могу избавиться от ощущения глубокого разочарования. Теперь я вижу, что партия ЖМО никогда не могла ничего предложить ни в философском, ни в каком-либо другом отношении. Они цинично предали мои идеалы! Теперь, что я должен делать? Куда пойти? У меня только два варианта: я могу сбежать куда-нибудь на другой конец Ойкумены — или присоединиться к консервационистам, по меньшей мере умеренным и последовательным в своих принципах».

«Так вы решили продать свои сведения и уехать?» — невинно спросила Уэйнесс.

«Почему нет? Предлагаемая информация сто́ит в два раза больше того, что я за нее прошу».

«Было бы лучше, если бы вы все это объяснили моему начальству, — заметил Глоуэн. — Тем не менее, если хотите, мы вас выслушаем в качестве возможных посредников».

«Кроме того, мы могли бы сказать, правильно ли вы оцениваете стоимость вашей информации», — прибавила Уэйнесс.

Сведения Руфо Каткара основывались отчасти на его непосредственном опыте, отчасти на его подозрениях и выводах; способ их изложения во многом свидетельствовал о мстительности рассказчика, движимого уязвленным самолюбием. Не все эти сведения были новыми или неожиданными, но в совокупности они действительно производили впечатление, подобное взрыву бомбы — особенную тревогу вызывало то обстоятельство, что события развивались гораздо быстрее, чем предполагалось, и что сложившаяся ситуация была гораздо опаснее, чем ее представляли себе в управлении Заповедника.

В первую очередь Каткар сосредоточил внимание на сотрудничестве Клайти Вержанс с Симонеттой, по сути дела узурпировавшей полномочия умфо Титуса Помпо, диктатора йипов.

«Я уже упоминал о существовании связи между Клайти Вержанс и Симонеттой, — начал Каткар. — Госпожа Вержанс и партия ЖМО стыдятся этой связи и стараются скрывать ее, так как в глазах местного населения подобное сообщничество выглядело бы позорным. Симонетта Клатток, по прозвищу «Смонни», вышла замуж за Титуса Зигони, занявшего престол умфо йипов, Титуса Помпо, хотя практически вся власть сосредоточена в руках Симонетты. Смонни плевать хотела на Заповедник. Госпожа Вержанс все еще поддерживает идею Заповедника на словах — с тем условием, что все мерзкие твари будут содержаться в огороженных заказниках или на цепи, а наихудшие бяки и буки из тех, что набрасываются на людей в темноте, будут поголовно истреблены или вывезены с планеты.

С самого начала активисты партии ЖМО и Симонетта согласились в том, что йипов следует переселить с атолла Лютвен на Мармионское побережье Дьюкаса, но при этом они руководствовались различными побуждениями. Симонетта жаждет отомстить станции Араминта, где с ней так несправедливо обошлись и где ее так глубоко оскорбили. Приверженцы партии ЖМО мечтали о создании пасторального общества счастливых селян, каждый вечер исполняющих народные танцы на центральной площади и подчиняющихся совету старейшин, следующему мудрым и благонамеренным указаниям партийного руководства.

В последнее время руководство партии ЖМО изменило свою программу. Теперь они желают разделить территорию Дьюкаса на множество округов, а в центре каждого округа построить роскошную усадьбу, обслуживаемую некоторым количеством йипов. В соответствии с их планом, примерно треть йипов превратилась бы в домашнюю прислугу и приусадебных работников. Остальные йипы работали бы на землевладельцев с других планет, а деньгами, полученными в качестве оплаты их труда, финансировалось бы новое общественное устройство. Симонетте обещано одно из крупнейших поместий; она всерьез намерена стать родоначальницей новой феодальной знати. Госпожа Вержанс самоотверженно предложила применить свои таланты на должности верховного администратора — по существу, императрицы Кадуола — но Симонетта отозвалась на ее предложение без энтузиазма и даже с пренебрежением. Она заявила, что ее собственная политическая программа более рациональна, так как отличается высокой степенью приспособляемости к изменяющимся условиям и позволит создать оптимальную организационную структуру в кратчайшие сроки. Именно ей, по мнению Симонетты, должно быть доверено проведение социальных экспериментов. Даже если не все они закончатся удачно, эволюционный процесс как таковой станет захватывающей и поучительной демонстрацией человеческих возможностей и ограничений.

Как мне сообщали, Клайти Вержанс отреагировала неуклюжей попыткой превратить конфликт в шутку. Она выразилась в том роде, что не желает служить лабораторной крысой в рамках космического социального эксперимента, обреченного носить бурный и непредсказуемый характер и вовсе не способствующего развитию изящных искусств, таких, как поэтическая декламация, экспрессионистический балет и музыкальное отображение свободных ассоциаций — то есть жанров, вызывающих у нее в последнее время особый интерес. Симонетта только пожала плечами и сказала, что такого рода вещи «утрясутся сами собой».

Теперь им придется иметь дело с новой Хартией, но я подозреваю, что они просто-напросто проигнорируют ее как бессмысленную и неосуществимую абстракцию — их ничто не переубедит и не остановит. Тем временем, практические обстоятельства не изменились. Ни одна сторона не располагает летательными аппаратами в количестве, достаточном для быстрой перевозки требуемого числа йипов на континент, и вооружением, позволяющим предотвратить контрмеры патрульных автолетов, базирующихся на станции Араминта.

Та же проблема отягощает умы на станции Араминта. Управление Заповедника не располагает космическими транспортными средствами, необходимыми для переселения йипов на другие планеты — даже если бы нашлась планета, согласная их принять и обеспечить им терпимые условия существования.

Таким образом, все три стороны, участвующие в конфликте, пока что находятся в тупике».

Каткар прервался, пытаясь истолковать выражения лиц Глоуэна и Уэйнесс: «На этом, конечно, интриги не кончаются».

«Все, что вы рассказывали до сих пор, было очень любопытно, но я не услышал ничего нового», — заметил Глоуэн.

Каткар обиделся: «Я изложил глубокие психологические наблюдения — их важность трудно переоценить!»

«Вероятно, так оно и есть, но Бодвин Вук сочтет неуместными какие-либо заверения, предоставленные в обмен на отчет о результатах психологического анализа».

«Ну хорошо! — прорычал Каткар. — Если уж на то пошло, зовите своих хваленых начальников! Но я предупреждаю, что ко мне должны относиться с безукоризненной вежливостью — я не допущу даже намека на неуважение!»

«Сделаю все, что в моих силах», — пообещал Глоуэн.

«И все же, господин Каткар, вы должны понимать, что Бодвин Вук иногда склонен к преувеличениям, и что от человека в его возрасте трудно ожидать внезапного изменения давних привычек», — задумчиво сказала Уэйнесс.

Глоуэн догнал Шарда, Эгона Тамма и Бодвина Вука как раз в тот момент, когда они выходили из здания городского совета. Ему удалось отговорить их от намерения снова посетить «Приют астронавта», приводя убедительные доводы — в старом доме Таммов находился, судя по всему, источник важнейшей информации, и пренебрегать такой возможностью было бы непростительно. Объясняя положение вещей, Глоуэн не упоминал имя Каткара, так как Бодвин Вук испытывал сильнейшую неприязнь к бывшему активисту партии ЖМО.

Уже поднимаясь по ступенькам крыльца к входной двери, Глоуэн задержался и предупредил высокопоставленных спутников: «Ситуация может оказаться деликатной. Будьте добры, проявляйте такт и не выражайте вслух никаких сомнений». Заметив, что Бодвин Вук нахмурился, Глоуэн поспешил прибавить: «Конечно, нет никаких причин для беспокойства, так как все присутствующие известны сдержанностью — особенно суперинтендант отдела B, чья способность к самоконтролю легендарна».

Бодвин Вук раздраженно махнул рукой: «О чем ты болтаешь? Кто там у тебя? Ты поймал за хвост Джулиана Бохоста и потихоньку его поджариваешь?»

«Если бы! — Глоуэн провел делегацию в восьмиугольную прихожую. — Сюда, пожалуйста — и не забывайте о необходимости сохранять полную беспристрастность!»

Все четверо зашли в гостиную. Уэйнесс сидела на одном из тяжелых темно-бордовых стульев. Каткар стоял спиной к камину. Увидев его, Бодвин Вук остановился, как вкопанный, и резко произнес: «Какого дьявола...»

Глоуэн заглушил окончание его фразы громким объявлением: «Всем, разумеется, известен мой гость, Руфо Каткар! Он великодушно согласился поделиться с нами кое-какими сведениями, и я обещал, что мы его выслушаем — вежливо и внимательно».

Бодвин Вук поморщился: «Последний раз, когда мне пришлось выслушивать этого лживого...»

«Каткар надеется, что предоставленные им сведения окажутся чрезвычайно полезными! — еще громче провозгласил Глоуэн. — Я заверил его в том, что должностные лица управления Заповедника, и в особенности Бодвин Вук, отличаются щедростью и великодушием... («Ха! — взорвался Бодвин Вук. — Ты ничего лучше не придумал?») ...и заплатят ему сумму, пропорциональную полезности полученной информации».

«Если Каткар действительно предоставит нам ценную информацию, он об этом не пожалеет», — кивнул Эгон Тамм.

В конце концов Каткара уговорили повторить его наблюдения, относящиеся к госпоже Вержанс. Бодвин Вук сидел неподвижно и молчаливо, как статуя.

Закончив вступительную часть, Руфо Каткар сделал красивый жест большой белой рукой: «Все, что вы слышали до сих пор, можно назвать предпосылками, отражающими мое близкое знакомство с происходящими событиями — и мой горький опыт идеалиста, преданного коррумпированными соратниками. Моими лучшими надеждами, моими незаменимыми способностями пренебрегли! Где еще они найдут такого руководителя?»

«Трагедия! Невосполнимая потеря!» — издевательски поддакнул Бодвин Вук.

«В философском отношении — отныне я сирота, — заявил Руфо Каткар. — Или, точнее говоря, интеллектуальный рыцарь на распутье, готовый предложить свои услуги за достойное вознаграждение. Я лишился корней, меня изгнали из родного гнезда, мне...»

Эгон Тамм поднял руку: «Мы нуждаемся в фактах. Например, когда госпожа Вержанс последний раз посетила Прибрежную усадьбу, ее сопровождали некий Левин Бардьюс с секретаршей или содержанкой, называющей себя «Флиц». Вы что-нибудь знаете об этих людях?»

«Да, — сказал Каткар. — И нет».

«А это что должно означать? Да или нет?!» — взревел Бодвин Вук.

Каткар обратил на Бодвина взор, полный сурового достоинства: «Мне известно множество любопытных деталей и подробностей, отчасти изобличающих истину, но порождающих новые тайны. Например, Левин Бардьюс — владелец крупнейших транспортных и строительных предприятий, пользующийся большим влиянием в индустрии. Само по себе это замечание кажется несущественным, пока оно не рассматривается в контексте других фактических сведений, позволяющих выявить определенные закономерности. Именно таким образом я намерен оправдать расходы, которые потребуются в связи с оплатой моих услуг».

Бодвин Вук с досадой покосился на Шарда: «Вас это, кажется, забавляет. Не понимаю, почему».

«Каткар напоминает мне рыбака, разбрасывающего по воде крошки, чтобы приманить рыбу».

Каткар великодушно кивнул: «Вполне уместная аналогия».

«Ладно, ладно! — пробурчал Бодвин Вук. — Мы разинули рты, плещем хвостами и жадно хватаем приманку».

«Давайте познакомимся с некоторыми из упомянутых деталей и подробностей, — поспешно вмешался Эгон Тамм. — Это поможет точнее определить, какую именно сумму мы согласились бы заплатить за всю информацию».

Каткар с улыбкой покачал головой: «Такому подходу не хватает спонтанности! Ценность моей информации намного превосходит сумму, которую я намерен назвать».

Бодвин Вук демонстративно расхохотался. Эгон Тамм удрученно развел руками: «Мы не можем брать на себя предварительные обязательства, это было бы безответственно! Что, если вы попросите десять тысяч сольдо или даже больше?»

Руфо Каткар укоризненно поднял черные брови: «Я обращаюсь к вам со всей искренностью! Я надеюсь заслужить ваше доверие с тем, чтобы установилась атмосфера товарищеского взаимопонимания, в которой каждый вносит свой вклад по возможности и получает по потребностям! В такой атмосфере несколько тысяч сольдо — пустяк, не заслуживающий внимания побочный эффект».

Наступило молчание. Через некоторое время Эгон Тамм предложил: «Может быть, вы поделитесь все-таки еще несколькими фактами — чтобы мы могли взвесить ваше предложение?»

«Охотно! — заявил Каткар. — Хотя бы для того, чтобы продемонстрировать свою добросовестность. Бардьюс и Флиц — любопытнейшая парочка. Их взаимоотношения носят на удивление формальный характер, хотя они путешествуют вместе. Каков действительный характер этих взаимоотношений? Кто знает? Судя по внешним признакам, Флиц ведет себя странно: она молчалива, холодна, едва снисходит до вежливости и, несмотря на выдающиеся физические данные, явно не хочет быть привлекательной. Как-то во время очередного званого ужина, устроенного госпожой Вержанс, Джулиан завел разговор об изящных искусствах и принялся утверждать, что, если забыть о Строме, Кадуол можно назвать культурной пустыней.

«Значит, станция Араминта — культурная пустыня?» — спросил Бардьюс.

«Нелепый пережиток архаических представлений! — заявил Джулиан. — Искусство? На станции не понимают, что значит это слово».

После этого Джулиан отвернулся, чтобы ответить на какой-то другой вопрос. Когда он снова взглянул в сторону Бардьюса, Флиц уже отошла в другой конец помещения, села перед камином и стала смотреть в огонь.

Джулиан был озадачен таким поведением. Он поинтересовался у Бардьюса, не обиделась ли Флиц на что-нибудь. «Думаю, что нет, — ответил Бардьюс. — Просто-напросто она не выносит скуку».

Клайти Вержанс возмутилась: «Мы обсуждаем искусство! Неужели эта тема ее нисколько не волнует?»

Бардьюс объяснил, что эстетические представления его спутницы неортодоксальны. Например, ей понравились заповедные приюты Дьюкаса, созданные служащими станции Араминта. «Эти обособленные островки цивилизации — настоящие произведения искусства!» — заявил Бардьюс, и стал увлеченно рассказывать о том, как посетители испытывают неповторимое ощущение сближения с природой, с растительностью, климатом и местной фауной.

У Джулиана челюсть отвисла. Он презрительно усмехнулся: «Заповедные приюты? Мы говорим об искусстве с большой буквы!»

«Вот именно», — отозвался Бардьюс и сменил тему разговора».

Руфо Каткар обвел взглядом присутствующих: «Интереснейший был ужин! Я безвозмездно предоставляю эту информацию в интересах взаимного доверия и сотрудничества».

Бодвин Вук только крякнул: «Что еще вы можете сказать о Бардьюсе и его подруге?»

«Очень мало. Бардьюс — практичный человек, непроницаемый, как металл. Флиц проводит время, полностью погрузившись в себя, а если ее пытаются развлечь или развеселить, становится отстраненной, даже неприязненной. Однажды я провел целый час, прибегая к самым галантным любезностям, но она их будто не замечала, и в конечном счете мне пришлось признать поражение».

«Большое разочарование! — посочувствовал Эгон Тамм. — Вам удалось узнать, по какому делу они приехали в Строму?»

Каткар задумался, после чего произнес, тщательно выбирая слова: «Это дорогостоящий вопрос, и в данный момент я не хотел бы отвечать на него прямо». Он повернулся к камину и уставился в огонь: «Насколько я помню, Джулиан в шутку предложил Бардьюсу нанимать йипов в качестве строительных рабочих. Бардьюс ответил, что как-то уже попытался это сделать — судя по всему, результаты эксперимента его не удовлетворили. Джулиан спросил, заключал ли Бардьюс какие-нибудь сделки с Намуром, на что Бардьюс отозвался: «Только однажды — и этого было достаточно»».

«Где прячется Намур?» — спросил Шард.

«Не могу сказать, Намур не доверяет мне свои секреты, — тон Каткара становился резким, он стал беспокойно расхаживать из стороны в сторону. — Я настоятельно рекомендовал бы вам...»

«Это все, что вы можете рассказать?» — прервал его Бодвин Вук.

«Разумеется, нет! Вы меня за дурака принимаете?»

«За кого я вас принимаю, не имеет отношения к делу. Будьте добры, продолжайте».

Каткар покачал головой: «Наступил переломный момент. Дальнейшие сведения представляют собой ценное приобретение. Я изложил свои условия — теперь я должен убедиться в том, что вы согласны их выполнить».

«Не помню, чтобы вы предъявляли конкретные требования! — прорычал Бодвин Вук. — Кроме того, вы даже не дали понять, какого рода информацию вы скрываете».

«В качестве вознаграждения я хотел бы получить двадцать тысяч сольдо, билет на звездолет, направляющийся в пункт назначения, выбранный по моему усмотрению, и гарантию обеспечения моей безопасности вплоть до отлета. Что касается информации, она обойдется вам гораздо дешевле, чем ее отсутствие».

Бодвин Вук прокашлялся: «Допустим, что гонорар Каткара будет точно соответствовать ценности его информации, рассчитанной беспристрастным комитетом после того, как станут известны все факты. Говорите без опасений, Каткар! Мы гарантируем справедливое возмещение».

«Это абсурдно! — воскликнул Каткар. — Мне нужны средства, моя жизнь в опасности!»

«Все может быть, но ваши притязания выходят за рамки здравого смысла».

«Неужели вас нисколько не беспокоит ваша репутация? — взмолился Каткар. — Ваше имя уже стало синонимом скупости, вы сырную корку не дадите умирающему от голода! Наконец у вас есть возможность стереть пятно со своей совести. Не пренебрегайте таким случаем — это пойдет на пользу и вам, и мне!»

«А! Но вы запросили слишком много!»

«Как только вы узна́ете, в чем дело, вы поймете, что двадцать тысяч сольдо — сущая безделица!»

«Двадцать тысяч? Немыслимо!»

«Мыслимо! Я думаю об этой сумме без малейшего напряжения!»

«Тем не менее, беспристрастный арбитраж — наилучшее решение вопроса», — настаивал Бодвин Вук.

«А судьи кто?»

Бодвин Вук постарался ответить сдержанно: «Арбитром должен быть высоконравственный человек с выдающимися умственными способностями».

«Согласен! — с неожиданной живостью воскликнул Руфо Каткар. — Пусть арбитром будет Уэйнесс Тамм!»

«Хммф, — выдохнул Бодвин Вук. — Я собирался предложить свою кандидатуру».

Эгон Тамм устал от препирательств: «Мы учтем ваше предложение и рассмотрим его. Вы получите ответ сегодня же, через некоторое время».

«Как вам угодно, — пожал плечами Каткар. — Рекомендовал бы вам рассмотреть и некоторые другие вопросы. Например, вопрос о космических полетах Симонетты. Время от времени она несомненно появляется в Йиптоне, но ее часто видят и в других местах — например, на Соуме и на Розалии, на Трэйвене и даже на Древней Земле! Как она оттуда прибывает и как она улетает, оставаясь незамеченной?»

«Не знаю, — ответил Эгон Тамм. — Шард, вы знаете?»

«Не имею представления».

«И я не знаю! — вмешался Бодвин Вук. — Допускаю, однако, что космическая яхта Титуса Зигони — кажется, она называется «Мотыжник»? — приземляется, забирает Симонетту и улетает».

«В таком случае почему эта яхта никогда не появлялась на экранах ваших мониторов?»

«Не могу сказать».

Каткар рассмеялся: «Действительно, великая тайна!»

«И вы можете ее раскрыть?» — раздраженно спросил Бодвин Вук.

Каткар поджал губы: «Я этого не утверждал. Возможно, вам следует посоветоваться с вашим знакомым, Левином Бардьюсом — он, наверное, поделится какими-то соображениями по этому поводу. Довольно, я уже достаточно разболтал! Ваше так называемое «бюро расследований» проявляет поразительную некомпетентность. Тем не менее, я не хотел бы, чтобы на меня возложили бремя устранения многочисленных недостатков в аппарате вашего управления».

«Так или иначе, вы подлежите действию ойкуменических законов, — холодно констатировал Эгон Тамм. — Поэтому вы обязаны сообщать о незаконных действиях; в противном случае вас обвинят в сговоре с преступниками».

«Ха-ха! — презрительно задрал голову Каткар. — Прежде всего вы должны доказать, что мне известны ответы на вопросы, которые вы не можете задать!»

«Если вы серьезно намерены покинуть Строму, поднимитесь к воздушному вокзалу до нашего отправления, и мы возьмем вас с собой», — сказал Эгон Тамм.

«Но вы не гарантируете мой гонорар?»

«Мы обсудим этот вопрос сегодня».

Руфо Каткар задумался: «Этого недостаточно. Я хотел бы получить определенный ответ, положительный или отрицательный, в течение часа». Он подошел к двери, задержался и обернулся: «Вы возвращаетесь в таверну?»

«Совершенно верно! — откликнулся Бодвин Вук. — Несмотря ни на что, я голоден и собираюсь поужинать, как подобает уважающему себя человеку».

Каткар по-волчьи оскалился: «Рекомендую псевдолуфаря под шубой из печеного скального мозговика. Уха у них тоже неплохая. Встретимся в таверне — не позже, чем через час».

Открыв выходную дверь, Каткар выглянул наружу и внимательно осмотрелся по сторонам — на дороге, едва озаренной звездным светом, трудно было что-либо различить. Убедившись в том, что вокруг никого нет, он исчез в темноте.

Бодвин Вук поднялся на ноги: «Мозги работают лучше, когда их не отвлекает голод. Давайте вернемся в таверну и там, над мисками с горячей ухой, так или иначе решим этот вопрос».

Как только консерватор и работники бюро расследований заняли места за столом в таверне, проем входной двери загородила массивная фигура смотрителя Боллиндера. Жесткие черные волосы, черная борода и мохнатые черные брови всегда придавали его большому круглому лицу неприветливое выражение, но сегодня вечером смотритель был действительно не в духе. Он приблизился быстрыми шагами, подсел ко столу и обратился к Эгону Тамму: «Если вы надеялись, что ваше объявление положит конец сомнениям, ваши надежды не оправдались. Теперь сплетен и пересудов еще больше, чем раньше. Каждый хочет знать, как скоро ему придется покинуть Строму и что его ожидает: меблированная усадьба с видом на горы или палатка в лесу, кишащем диким зверьем. Каждый спрашивает, каким образом его семья переедет на станцию, какие вещи следует взять с собой, что придется оставить — и так далее».

«Подробного плана еще нет, — ответил Эгон Тамм. — Каждая семья внесет свои имена в список, после чего людей будут перевозить по списку, сначала во временные жилища. Через некоторое время они смогут сами выбрать себе постоянное жилье. С переездом не должно быть никаких проблем, если «жмоты» не начнут упираться, в каковом случае их придется перевозить принудительно — что, разумеется, нежелательно».

Смотритель Боллиндер недоверчиво хмурился: «В принципе все это выглядит достаточно просто, но боюсь, что на практике задержки неизбежны. У нас примерно сто пятьдесят домовладельцев-консервационистов, то есть уже в первом списке будут пятьсот или шестьсот человек. Примерно столько же убежденных «жмотов», не считая всевозможных «независимых» и «колеблющихся», а эти будут ждать до самого последнего момента, пока у них не останется никакого выбора — с ними придется иметь дело отдельно».

В таверну зашел Каткар. Ни на кого не глядя, он размашистыми шагами направился к столу у стены, сел, подозвал официанта и заказал миску ухи. Когда уху принесли, он схватил ложку, нагнулся над миской и стал жадно поглощать ее содержимое.

«Каткар явился, — заметил Шард. — Может быть, нам пора обсудить его предложение?»

«Вот еще! — буркнул Бодвин Вук. — Он слишком много просит за кота в мешке».

«По сути дела вопрос сводится к тому, не обойдется ли нам экономия слишком дорого, — возразил Эгон Тамм. — Если у него действительно есть жизненно важные сведения, деньги не имеют значения».

«Мне не полагается знать, о чем вы говорите?» — спросил смотритель Боллиндер.

«Никому об этом не рассказывайте, — предупредил Эгон Тамм. — Каткар желает продать важные сведения за двадцать тысяч сольдо. Кроме того, он боится за свою жизнь».

«Гм! — смотритель Боллиндер задумался. — Учитывайте, что Каткар выполняет функции секретаря или помощника достопочтенного Дензеля Аттабуса, из которого «жмоты», насколько мне известно, обманом вытянули огромные деньги».

«Мысль о том, что Каткар что-то знает, чего мы не знаем, начинает приобретать зловещий оттенок, — задумчиво сказал Шард. — Тем более, что, нуждаясь в нашей защите, он все равно оценивает свою тайну в двадцать тысяч сольдо».

Бодвин Вук нахмурился и промолчал.

За столом у стены к Каткару присоединился полный молодой человек, почти толстяк, с мясистой круглой физиономией, густой черной шевелюрой, строгими черными усиками и красивыми прозрачно-серыми глазами. Каткар оторвался от ухи, явно недовольный вторжением. Молодой человек, однако, начал в чем-то его серьезно убеждать, и через некоторое время Каткар с интересом поднял брови. Положив ложку на стол, Каткар откинулся на спинку стула — глаза его живо поблескивали.

Шард спросил у смотрителя: «Кто это говорит с Каткаром?»

«Роби Мэйвил, штатный активист ЖМО, — ответил Боллиндер. — Он у них заседает в исполнительном комитете или в чем-то таком. Джулиан Бохост считается рангом повыше, но ненамного».

«Он не производит впечатление фанатика».

Боллиндер хмыкнул: «Мэйвил — прирожденный интриган. Ему нравится заводить шашни и плести заговоры из любви к искусству. Доверять ему невозможно. Подождите, он еще и к нам подсядет — воплощение чарующей искренности!»

Смотритель, однако, ошибся — вскочив на ноги, Роби Мэйвил жестом попрощался с Каткаром и покинул таверну.

«Так как же быть с Каткаром? — спросил у Бодвина Вука Глоуэн. — Вы согласитесь на его условия?»

Суперинтендант бюро расследований, продолжавший испытывать отвращение к самовлюбленному перебежчику, не мог избавиться, однако, от профессионального беспокойства по поводу возможностей, ускользавших у него из рук.

«Даже если бы Каткар добровольно и безвозмездно предупредил нас о третьем пришествии святого Джасмиэля — и даже если бы его предсказание сбылось! — я считал бы, что он заломил несусветную цену», — проворчал он.

Глоуэн промолчал. Бодвин Вук внимательно смотрел на него: «А ты бы заплатил?»

«Каткар не глуп. Он знает, что нам нужны его сведения — иначе он не запросил бы так много».

«И ты готов положиться на его самомнение?»

«У нас нет другого выбора. Я обещал бы выполнить его условия, выслушал бы его и уплатил бы обещанную сумму. Впоследствии, если бы оказалось, что его сведения не стоили ни гроша или не соответствовали действительности, я нашел бы какой-нибудь способ заставить его вернуть деньги».

«Гм! — Бодвин Вук кивнул. — Такое решение вопроса делает честь тебе и отделу B, а следовательно и мне, как руководителю отдела. Как вы думаете, консерватор?»

«Согласен».

«Шард?»

«Разумеется».

Бодвин Вук повернулся к Глоуэну: «Ты можешь сообщить ему о нашем решении».

Глоуэн поднялся на ноги — и замер: «Каткар ушел!»

«Это просто возмутительно! — взорвался Бодвин Вук. — Сначала он торгуется, как базарная торговка, а потом выкидывает бессовестные трюки! Чего еще ожидать от продажной душонки?» Суперинтендант гневно направил указательный палец на Глоуэна: «Найди его! Объясни ему, что договор дороже денег! Поспеши, пока он не сбежал! Он не мог уйти далеко».

Глоуэн вышел на дорогу и посмотрел по сторонам. С одной стороны высился крутой утес; с другой открывалась темная бездна, дышавшая в лицо холодным соленым воздухом. Сверху и снизу беспорядочно светились тусклые желтые огни в окнах особняков.

Глоуэн вернулся в таверну и снова занял свое место за столом.

«Где Каткар?» — резко спросил Бодвин Вук.

«Понятия не имею. Снаружи никого нет».

Бодвин крякнул от досады: «Вот увидишь, он скоро прибежит назад, облизываясь и виляя хвостом, и попросит в два раза меньше! Никогда не поддавайся на вымогательство!»

Глоуэн не нашелся, что сказать. Уэйнесс вскочила: «Позвоню ему домой!»

Она скоро вернулась: «Никто не отвечает. Я оставила ему срочное сообщение».

Тем временем смотритель Боллиндер, тоже потихоньку исчезнувший, вернулся в сопровождении рыжебородого молодого человека и представил его: «Перед вами Йигал Фич, местный юрист. Час тому назад Дензель Аттабус вызвал его — по-видимому для того, чтобы оформить какой-то документ. Поднимаясь к дому Аттабуса, господин Фич видел, как его клиент пролетел мимо, будучи сброшен во фьорд с веранды своего особняка. Господин Фич не успел никого заметить на веранде, но побоялся заниматься расследованиями в одиночку и поспешил сюда. Я сразу позвонил в особняк Аттабуса. Горничная ничего не знает — кроме того, что хозяина нет дома. Несмотря на общеизвестную приверженность самым высоким идеалам, насколько мне известно, достопочтенный Аттабус еще не успел отрастить крылья. Короче говоря, он мертв».

Глава 2

Утром, незадолго до возвращения на станцию, Эгон Тамм снова обратился к жителям Стромы. К этому консерватора побудили замечания его дочери, Уэйнесс. «Твои заявления были четко сформулированы, но прозвучали слишком официально и совсем не дружелюбно», — сказала она ему.

«Как так? — Эгон Тамм был удивлен и даже раздосадован. — Я выступил как консерватор, а от консерватора требуются сдержанность и достоинство, подобающие его должности. По-твоему, я должен был рассказывать анекдоты и плясать вприсядку?»

«Конечно, нет! Тем не менее, не обязательно выглядеть угрожающе. Местные старушки поговаривают, что ты собрался отправить их в концентрационный лагерь».

«Какая чепуха! Я говорил о решении серьезного вопроса и пытался подойти к своей задаче с подобающей серьезностью».

Уэйнесс пожала плечами: «Тебе лучше знать. И все же было бы лучше, если бы ты еще раз поговорил с местными жителями и объяснил, что на станции Араминта им будет гораздо удобнее и приятнее жить, чем в Строме».

Эгон Тамм задумался: «В сущности, это неплохая идея — тем более, что я хотел бы напомнить о нескольких важных обстоятельствах».

Выступая со вторым обращением к населению Стромы, Эгон Тамм постарался создать атмосферу радушия и терпимости, вполне гармонировавшую с его характером. Обращение транслировалось из не слишком аккуратно прибранного кабинета смотрителя Боллиндера; на этот раз консерватор не стал надевать церемониальную мантию и стоял, слегка прислонившись к краю стола в позе, которая, как он надеялся, должна была показаться непринужденной и даже беспечной. Выражение его лица, от природы суровое и даже мрачноватое, изменить было гораздо труднее, но Эгон Тамм сделал все возможное, чтобы сгладить это впечатление дружелюбной жестикуляцией и сердечным тоном:

«Вчера вечером я выступил с обращением, не предупредив никого заранее, о чем я собирался говорить. По этой причине, а также, возможно, потому, что я выражался сухим официальным языком, мое сообщение могло оказаться для многих шокирующей неожиданностью. Тем не менее, я считаю, что вы заслуживаете четкого и бескомпромиссного изложения фактов такими, какие они есть. Теперь каждый понимает неопровержимость Хартии и непрерывность существования Заповедника. На этот счет не должно быть никаких ошибок и недоразумений, никакого самообмана.

Мы не пытаемся замять вопрос о предстоящих неудобствах, связанных с переселением, но преимущества переезда более чем возместят эти неудобства. Каждой семье, каждому домовладельцу будет выделено жилье в одном из четырех районов станции — или, по желанию, участок плодородной земли на окраине. Первый район будет застраиваться параллельно пляжу, к югу от Прибрежной усадьбы. Второй — в холмах, к западу от станции. Третий будет окружать четыре небольших озера к западу и северу от Прибрежной усадьбы. Наконец, четвертый район будет примыкать собственно к управлению Заповедника к югу от Приречной дороги, на другом берегу реки Уонн. Каждый дом будет окружен участком земли площадью не меньше гектара. Каждая семья может проектировать свой дом согласно своим потребностям — в разумных пределах, конечно. Мы делаем все возможное для того, чтобы избежать стандартизации. Если кто-нибудь пожелает возвести сооружение, по масштабам и сложности планировки превосходящее нашу смету, мы будем приветствовать такие архитектурные замыслы, но дополнительные расходы автору проекта придется нести самостоятельно. Мы не стремимся разделить наше общество на иерархические уровни, определяемые престижем, богатством или интеллектуальными достижениями, но в то же время не навязываем принципы равенства тем, чья интуиция подсказывает развитие в другом направлении.

Внесите свои имена в список как можно скорее — хотя бы потому, что это поможет нам в планировании. Учитывайте, что станция Араминта не превратится в поселок для пенсионеров. Каждый, кто способен работать, будет так или иначе работать на Заповедник.

Теперь вы получили общее представление о том, чего следует ожидать. Тот, кто внесет свое имя в список первым, сможет первым выбрать себе участок — хотя я думаю, что в конечном счете новые условия удовлетворят и тех, кто не будет торопиться с переездом».

Выпрямившись, Эгон Тамм отошел на шаг от стола и улыбнулся камере: «Надеюсь, мне удалось в какой-то мере успокоить тех, у кого возникли опасения после моего вчерашнего выступления. Не забывайте только об одном — все мы обязаны соблюдать закон, то есть Хартию Кадуола. Если вы намерены не соблюдать Хартию, вас подвергнут наказанию за нарушение закона, предусмотренному тем же законом. Это не должно быть неожиданностью ни для кого».

Эгон Тамм и его спутники поднялись из управления смотрителя к воздушному вокзалу; их провожала разрозненная толпа жителей Стромы. Каткара, однако, в этой толпе не было, и делегация консерватора вернулась на станцию Араминта без него.

Через три дня Глоуэна вызвали в кабинет суперинтенданта бюро расследований на втором этаже нового здания управления Заповедника, в конце Приречной дороги. Он представился Хильде, сварливой старой деве, с незапамятных времен охранявшей Бодвина Вука от посетителей и прочих нежелательных вторжений. Неохотно признав присутствие Глоуэна в приемной, она указала на скамью, где, по мнению секретарши, ему надлежало ждать минут сорок, чтобы у него «поубавилось несносного самомнения, свойственного всем Клаттокам».

«Думаю, что суперинтендант хотел бы видеть меня немедленно, — вежливо возразил Глоуэн. — У меня возникло такое впечатление».

Хильда упрямо покачала головой: «Твоего имени нет в списке, а Бодвин в данный момент очень занят. Может быть, он уделит тебе несколько минут позже. Пока ты ждешь приема, хорошенько подготовь свой отчет, чтобы ты мог его представить последовательно и сжато. Бодвин терпеть не может заикающихся, пускающих пузыри молодых головотяпов, заставляющих его терять время».

«Все это прекрасно и замечательно, но все-таки было бы лучше, если бы вы дали ему знать, что я пришел. В противном случае...»

«Ладно, ладно! Терпение очевидно не входит в число понятий, доступных пониманию Клаттоков! — Хильда нажала кнопку. — Здесь у меня Глоуэн, яростно всхрапывающий и роющий землю копытами. Вы действительно хотите его видеть в таком бешенстве?»

От ответных замечаний Бодвина Вука динамик задрожал и, казалось, покрылся испариной. Хильда прислушалась, язвительно подняла брови и повернулась к Глоуэну: «Тебе приказано немедленно пройти в кабинет. Суперинтендант возмущен медлительностью, с которой ты реагируешь на его вызовы».

Сравнительно легко отделавшись от секретарши, Глоуэн проскользнул мимо нее, приоткрыл тяжелую дверь кабинета и протиснулся внутрь.

Бодвин Вук повернулся к нему в кресле с высокой, обтянутой кожей спинкой, будто нарочно подчеркивавшей его почти карликовый рост. Начальник приветствовал Глоуэна небрежным взмахом руки и указал на стул: «Садись!»

Глоуэн молча сел.

Откинувшись на спинку кресла, Бодвин Вук сложил руки на маленьком круглом животе. До сих пор не наблюдалось никаких признаков того, что суперинтенданта все еще раздражало своеволие, проявленное Глоуэном в таверне «Приют астронавта». Тем не менее, Бодвин был человек лукавый и никогда ничего не забывал. Некоторое время он разглядывал Глоуэна желтыми, полуприкрытыми тяжелыми веками глазами. Глоуэн спокойно ждал. Он знал, что Бодвин любил преподносить подчиненным маленькие неожиданности, считая, что таким образом в них воспитывалась привычка к постоянной бдительности. Вопреки всем ожиданиям, однако, первое замечание директора застало Глоуэна врасплох.

«Насколько я понимаю, ты собираешься жениться?»

«У меня есть такое намерение», — признался Глоуэн.

Бодвин Вук выпрямился и чопорно кивнул: «Надо полагать, ты уже получил все необходимые рекомендации по этому вопросу?»

Глоуэн с подозрением покосился на притворно-безразличную физиономию начальника: «Надо полагать — тем более, что я не нуждался во множестве рекомендаций».

«Вот именно!» — Бодвин Вук снова откинулся на спинку кресла и воззрился в потолок. В голосе суперинтенданта появился назидательно-педагогический оттенок: «Бракосочетание — обряд, связанный с тысячами мифов. Это не пустяк. Как общественное учреждение, брак скорее всего предшествовал распространению людей по Ойкумене. Ему посвящены огромные затраты усилий и времени, и не только в области теоретических исследований — это своего рода практический эксперимент, поставленный квадриллионами человеческих пар на протяжении десятков тысяч лет. Насколько я понимаю, общепринятое мнение состоит в том, что бракосочетание невозможно обосновать логическими умозаключениями, и что многие его аспекты — не более чем произвольно сформировавшиеся условности. Тем не менее, ритуал этот настойчиво соблюдается. Барон Бодиссей Невыразимый заметил однажды, что в отсутствие института бракосочетания эволюции не пришлось бы так заботливо разграничивать отличительные признаки полов».

Глоуэн пытался представить себе, к чему приведет этот разговор. В отделе расследований считалось, что в случае вызова подчиненного в кабинет суперинтенданта степень разговорчивости Бодвина Вука была прямо пропорциональна сложности задачи, которую он собирался возложить на подчиненного. Глоуэн начинал беспокоиться. Никогда еще Бодвин Вук не проявлял в его присутствии склонность к пространным нравоучительным рассуждениям. Тем более, что Бодвин явно не торопился делать окончательные выводы.

Бодвин Вук нахмурился, будто заметив на потолке пятно неизвестного происхождения, и обронил: «Насколько я помню, Уэйнесс родилась в Строме».

«Да, в Строме».

«Наши проблемы в Строме, не говоря уже об атолле Лютвен, начинают принимать серьезный характер. Уэйнесс, надо полагать, в какой-то степени испытывает личную заинтересованность в том или ином развитии событий».

«Главным образом она стремится к тому, чтобы эти проблемы были решены быстро и безболезненно в соответствии с принципами Хартии».

«К этому стремится каждый из нас! — благочестиво отозвался Бодвин Вук. — Больше нельзя уклоняться от исполнения долга — настало время взяться за дело, засучив рукава!»

«Ага! — подумал Глоуэн. — Наконец-то мы подходим к сути вещей». Вслух он произнес: «И вы нашли дело, которое позволит мне не прозябать спустя рукава?»

«В каком-то смысле, — Бодвин сдвинул в сторону бумаги, лежавшие на столе. — Наше совещание с Руфо Каткаром не увенчалось успехом. Никто не проявил к нему сочувствия. Ты молчал, как дохлая рыба, Шард отделывался язвительными замечаниями, Эгон Тамм не скрывал своих сомнений, да и я, признаться, не проявил особого желания брать на себя далеко идущие обязательства. В общем и в целом мы не показали себя с лучшей стороны и упустили редкую возможность».

Глоуэн смотрел в окно — из кабинета директора открывался широкий вид на спокойные воды реки Уонн. Бодвин Вук внимательно наблюдал за ним, но Глоуэн не позволил себе даже поморщиться и оставался олицетворением безмятежности.

Будучи, по-видимому, удовлетворен результатами своих наблюдений, Бодвин Вук слегка расслабился и поудобнее устроился в кресле. Официальная версия событий была сформулирована и не вызвала возражений: «Сегодня утром я решил снова установить связь с Каткаром. С этой целью я позвонил смотрителю Боллиндеру. Он сообщил, что Каткара никто не видел уже несколько дней. По-видимому, он где-то прячется».

«Возможно и другое объяснение».

Бодвин Вук сухо кивнул: «Боллиндер занимается этим вопросом».

Глоуэн не хотел возвращаться в Строму ни для того, чтобы искать Каткара, ни по какой-либо иной причине. Он и Уэйнесс были всецело погружены в чрезвычайно увлекательный процесс планирования дома, который они собирались построить после того, как поженятся.

Суперинтендант продолжал: «Придется довольствоваться тем немногим, что мы успели узнать. Каткар сулил сенсационные разоблачения, но не предоставил почти никаких фактических данных. Он упомянул Левина Бардьюса и его спутницу по имени Флиц. Возникает впечатление, что Бардьюс — влиятельная персона в индустрии перевозок. Симонетта и «жмоты» желают переселить йипов на континентальное побережье. Бардьюс может предоставить необходимые для этого транспортные средства — именно поэтому он так популярен. Но его трудно найти — он явно предпочитает оставаться за кулисами».

«Нет ли каких-нибудь сведений о Бардьюсе в базе данных МСБР?»

«Никаких уголовных преступлений он не совершал, никаких дел на него не заводили. В последнем выпуске «Промышленного каталога Ойкумены» он числится владельцем контрольных пакетов акций нескольких корпораций — строительной компании «ЛБ», концерна пассажирских космических линий «Транзит с размахом», грузовой транспортной компании «Ромбус» и, вероятно, нескольких других. Бардьюс — очень богатый человек, но умеет не попадаться на глаза».

«Невидимок не бывает. Кто-то должен что-то знать об этом Бардьюсе».

Бодвин Вук кивнул: «В связи с чем полезно вспомнить о Намуре, поставившем Бардьюсу бригаду работников-йипов».

«Сложное дело», — огорченно пробормотал Глоуэн. У того, кому поручат расследование прошлого Левина Бардьюса и его связей с Намуром, не останется практически никакого времени на собственные дела — например, на то, чтобы точно определить подходящие размеры помещений в новом доме и обсудить множество других увлекательных и занимательных вопросов.

«А ты как думал? Конечно, сложное! Намур перевозил должников-йипов главным образом на Розалию. Бардьюс не упомянут в списке владельцев сельскохозяйственных угодий на Розалии — что может оказаться как ничего не значащим, так и очень важным обстоятельством, в зависимости от ситуации».

«Спросите Чилке! — нашелся Глоуэн. — Он провел какое-то время на Розалии».

«Хорошая идея! — одобрил Бодвин Вук. — Так что перейдем непосредственно к делу. Ты уже проявил заметные способности к инопланетным расследованиям...»

«Ничего подобного! Вам только так кажется! Десятки раз моя жизнь висела на волоске! Я каким-то чудом...»

Бодвин Вук поднял руку: «Скромность — редкое качество в клане Клаттоков, и она тебе к лицу. Тем не менее, не заставляй меня подозревать, что в данном случае ты проявляешь скромность, руководствуясь исключительно эгоистическими побуждениями!»

Глоуэн не нашел возражений. Суперинтендант продолжал: «В отделе расследований постоянная нехватка персонала — инспекции и патрули отнимают столько времени, что приходится поручать важные задания таким агентам, как ты, еще не накопившим достаточный опыт и не получившим соответствующее повышение».

Поразмыслив несколько секунд, Глоуэн сказал: «Если бы вы повысили меня в ранге, это наполовину упростило бы решение вашей проблемы».

«Всему свое время. Поспешное продвижение по службе не способствует дисциплинированности и находчивости — это прописная истина, известная испокон веков. Тебе только пойдет на пользу, если ты попотеешь в чине капитана еще восемь или даже десять лет».

Глоуэн промолчал, и Бодвин Вук деловито продолжил: «Несмотря на все, я поручаю тебе это расследование. Разумеется, тебе придется снова побывать на других планетах — где именно, не могу даже предположить. Учитывай, что ты добываешь сведения как о Бардьюсе, так и о Намуре, хотя основным подозреваемым остается Бардьюс. Не сомневаюсь, что ты быстро его найдешь — у него много деловых связей. О Намуре не следует забывать по той простой причине, что он поставлял работников-йипов Бардьюсу, и расследование этих поставок, возможно, позволит установить местонахождение Намура. Естественно, на твоем месте меня в первую очередь интересовали бы планета Розалия и ранчо «Тенистая долина». Если тебе придется иметь дело с Намуром, будь осторожен — он безжалостный и находчивый убийца! Намур знает, что здесь, на станции, ему грозят обвинения в тяжких преступлениях, и сделает все возможное и невозможное, чтобы уйти от ответственности. Ходят слухи, что он связался с бандой отчаянных головорезов, готовых на кровопролитие по заказу. Тем не менее, ты обязан неотступно преследовать Намура и арестовать его по всем правилам».

«В одиночку?»

«А как еще? Никогда не забывай, что ты представляешь весь авторитет бюро расследований и располагаешь всеми его полномочиями!»

«Очень хорошо, суперинтендант! Я не премину напомнить об этом Намуру и Бардьюсу. Тем не менее, моя преждевременная кончина не будет способствовать решению ваших проблем, связанных с нехваткой персонала».

Бодвин Вук передвинул бумаги на прежнее место и снова откинулся на спинку кресла, бесстрастно разглядывая Глоуэна: «У тебя есть ценные качества, полезные компетентному агенту, в том числе терпение и настойчивость. Но твое самое ценное свойство заключается в том, что тебе, как правило, сопутствует удача. По этой причине я сомневаюсь, что тебя убьют или даже искалечат. Успеешь жениться, когда вернешься — если, конечно, ты не задержишься на какой-нибудь планете, повинуясь внезапному влечению сердца».

«Намур уже трепещет, обреченный на неминуемую гибель от руки отважного блюстителя закона!» — пробормотал Глоуэн.

Бодвин Вук пропустил это замечание мимо ушей: «Завтра в полдень ты получишь от меня окончательные указания. После полудня ты взойдешь на борт звездолета «Мирцейский скиталец» — он доставит тебя к пересадочному терминалу на Соумджиане».

На следующий день, за пять минут до полудня, Глоуэн пришел в управление бюро расследований и представился Хильде. Та лениво просмотрела список и покачала головой: «Бодвин проводит совещание; тебе придется подождать, пока он не освободится».

«Пожалуйста, сообщите ему, что я здесь, — настаивал Глоуэн. — Он приказал мне явиться точно в полдень».

Хильда неохотно промолвила несколько слов в микрофон, неодобрительно хмыкнула, услышав яростный ответ Бодвина Вука, и показала на дверь кивком головы: «Тебе разрешают пройти».

Глоуэн зашел в святая святых суперинтенданта. Тот был не один — на стуле сбоку сидел Юстес Чилке. Глоуэн несколько опешил и задержался, уставившись на Чилке. Чилке дружески приветствовал его взмахом руки и смущенно усмехнулся, тем самым показывая, что он тоже понимает несообразность своего присутствия в кабинете Бодвина Вука.

Юстес Чилке родился на ферме в Айдоле, в просторах Большой Прерии на Древней Земле. Одолеваемый с раннего детства неудержимой охотой к перемене мест, он отправился в пожизненное путешествие по мирам Ойкумены. Подрабатывая кем придется, Чилке успел побывать на многих планетах, видел самые странные виды и посещал самые причудливые селения, где ему привелось вкушать экзотические блюда и ночевать в неожиданных местах, иногда в компании таинственных спутниц. Годы странствий позволили ему приобрести множество необычных навыков. По прибытии на станцию Араминта он устроился на работу в аэропорте и постепенно прижился — молодость прошла, Чилке устал от вечных переездов, а местные условия и климат его вполне устраивали. В последнее время к его сравнительно скромной заработной плате прибавился пышный титул «начальника авиационной базы».

Крепко сложенный человек среднего роста с пыльно-русыми, коротко подстриженными кудрями, Чилке смотрел на мир невинными голубыми глазами. Грубоватые и несколько несимметричные черты придавали его лицу выражение шутовской озадаченности, как если бы тяготы бурной жизни наложили на него нестираемую печать, и теперь он обращался ко всем окружающим с безмолвным упреком. Сидя в кабинете суперинтенданта отдела расследований, Чилке, судя по всему, чувствовал себя непринужденно и не проявлял никакого беспокойства.

Глоуэн тоже уселся и попытался оценить настроение Бодвина Вука. Внешние признаки не внушали оптимизма. Выпрямившись и прищурившись, суперинтендант сидел на краю огромного кресла и нервно перекладывал бумаги на столе. Бросив на Глоуэна пронзительный взгляд и тут же опустив желтые глаза, Бодвин наконец заговорил: «Сегодня наш разговор с командором Чилке затянулся, но мы не теряли времени зря».

Глоуэн отреагировал кивком. Он мог бы, конечно, указать на тот факт, что Чилке правильнее было бы именовать «начальником аэропорта», а не «командором», но Бодвин Вук, как правило, не выражал благодарность за поправки.

«Я убедился в том, что Юстес Чилке — человек с большим опытом и многочисленными полезными навыками. Ты разделяешь мое мнение?»

«Разделяю».

«Вчера ты выразил опасения по поводу того, что тебе придется в одиночку выполнять задание на незнакомой планете».

«Что?! — Глоуэн подскочил, как ужаленный. — Ничего подобного!»

Бодвин Вук разглядывал его из-под полуприкрытых век: «Значит, ты не выражал никакой неуверенности и никаких сомнений?»

«Я усомнился только в том, что мне удастся в одиночку арестовать Намура и всю его банду!»

«Стало быть, усомнился. Так или иначе, ты убедил меня в том, что для надлежащего выполнения этого задания потребуются два агента, — откинувшись в кресле, Бодвин Вук аккуратно соединил кончики пальцев. — К числу достоинств Юстеса Чилке относится тот факт, что он хорошо знаком с Розалией — планетой, которая, скорее всего, будет фигурировать в ходе расследования. В связи с чем я рад сообщить, что он согласился способствовать выполнению задания. Вопреки твоим опасениям, тебе не придется арестовывать головорезов в одиночку».

«Лучшего партнера трудно найти!» — развел руками Глоуэн.

«Важно, чтобы на вас обоих были официально возложены надлежащие полномочия, — продолжал Бодвин Вук. — Поэтому я назначаю Чилке полноправным агентом отдела расследований, соответствующим образом аккредитованным в МСБР».

От замешательства у Глоуэна начинала кружиться голова: «Чилке, в его возрасте, согласился пройти весь курс подготовки? Четыре года практики и курсы повышения квалификации?»

«Видишь ли, уникальная квалификация Юстеса Чилке позволила нам пренебречь стандартными процедурами. Невозможно ожидать, чтобы он согласился на уменьшение заработной платы. Необходимо было назначить его на должность, соответствующую по окладу должности начальника аэропорта. Поэтому я присвоил ему звание младшего командора — чуть выше капитана — но для того, чтобы дослужиться до полного командора, ему все же потребуются несколько лет».

У Глоуэна отвисла челюсть. Он обернулся — Чилке пожал плечами и ухмыльнулся. Глоуэн снова повернулся к директору: «Если Чилке станет младшим командором, он сможет отдавать мне приказы, потому что я — всего лишь капитан».

«Да-да, разумеется».

«Таким образом, если мы вместе отправимся выполнять задание, младший командор Чилке будет заведовать всей операцией».

«В этом и заключается смысл различия в рангах».

«Надеюсь, вы не забыли, что вчера, когда я предложил вам повысить меня в ранге, вы сказали, что мне придется попотеть еще лет десять?»

«Ничего я не забыл! — отрезал Бодвин Вук. — Ты мог бы заметить, что я еще не страдаю старческим слабоумием!»

«А сегодня Юстесу Чилке не пришлось потеть и десяти минут, чтобы заслужить то же звание?»

«Мое решение объясняется актуальной необходимостью».

«Тогда вам придется иметь дело с еще одной актуальной необходимостью, — Глоуэн поднялся на ноги, вынул свое удостоверение и бросил его на директорский стол. — Будьте добры принять мое заявление об отставке. Я больше не работаю в отделе расследований». Глоуэн направился к двери.

«Подожди-ка, подожди! — воскликнул Бодвин Вук. — Это безответственный поступок, мы испытываем острую нехватку персонала!»

«Вполне ответственный! Я получил хороший урок. Как минимум дважды вы практически посылали меня на смерть — до сих пор не понимаю, как мне удалось остаться в живых».

«Вот еще! — пробормотал Бодвин Вук. — Безумная опрометчивость, свойственная Клаттокам, заставляла тебя любой ценой поддерживать репутацию бесшабашного храбреца! Тебе остается винить только недостатки своего собственного характера».

Глоуэн, уже взявшийся за ручку двери, остановился: «Объясните мне одну вещь: каким образом я могу быть одновременно трусом, холодеющим от страха при мысли о выполнении задания в одиночку, и бесшабашным храбрецом, готовым на все ради поддержания своей репутации?»

«Все Клаттоки — сумасшедшие! — вскочив на ноги, заявил Бодвин Вук. — Это общеизвестно. Очень жаль, что психическое заболевание настигло тебя в столь раннем возрасте, но не следует винить меня, усталого пожилого человека, во всех твоих напастях!»

Чилке осторожно произнес: «Позвольте мне предложить возможное решение проблемы. Присвойте Глоуэну звание командора — он его вполне заслуживает — и все будут довольны».

Бодвин Вук раздраженно упал в кресло: «В его возрасте никто еще не становился командором! Такое представить себе невозможно!»

«Я могу это себе представить, — скромно возразил Чилке. — Как насчет тебя, Глоуэн? Ты можешь себе такое представить?»

«С трудом — после всего, что мне пришлось вытерпеть. Но, пожалуй, такая перспектива не выходит за рамки моих представлений».

«Ладно! — буркнул в стол Бодвин Вук. — Так и быть!» Наклонившись к микрофону, он сказал: «Хильда! Принесите бутылку марочного «Эйверли Сержанс» и три бокала. Командор Клатток, младший командор Чилке и я хотели бы отпраздновать знаменательное событие».

«Как так? — переспросила Хильда. — Я не ослышалась?»

«Все правильно! И не забудьте выбрать вино отличного урожая — сегодня нам не нужны кислые рожи!»

Хильда принесла бутылку и бокалы. Секретарша с каменным лицом выслушала суперинтенданта, объявившего о присвоении званий, молча налила вино в бокалы и промаршировала к двери. Проходя мимо Глоуэна, она отчетливо прошипела сквозь зубы: «С ума сойти!»

Выходя из кабинета, Хильда хлопнула дверью. Бодвин Вук иронически покачал головой: «Боюсь, новости застали ее врасплох. Но ничего — она побесится несколько минут, а потом тоже развеселится. По-своему, конечно — мы об этом никогда, ни за что не узнаем!»

Бокалы опорожнялись неоднократно, под аккомпанемент взаимных поздравлений. Суперинтенданту доставил особенное удовольствие тост Глоуэна: «За Бодвина Вука — несомненно самого проницательного и компетентного человека, занимавшего пост директора отдела расследований на протяжении многих лет!»

«Спасибо, Глоуэн! — отозвался Бодвин. — Очень рад это слышать, хотя мою должность уже много лет никто, кроме меня, не занимал».

«Я имел в виду более продолжительный период времени».

«Разумеется, — Бодвин Вук наклонился к столу, отодвинул бутылку с бокалами и взял лист желтоватой бумаги. — А теперь перейдем к делу! Перед тем, как давать конкретные указания, я хотел бы изложить в общих чертах нашу стратегию в отношении партии ЖМО и атолла Лютвен. Нам приходится иметь дело с противником, если можно так выразиться, на двух фронтах — северном и южном. Наших ресурсов недостаточно для того, чтобы вести операции одновременно на обоих фронтах. Поэтому мы намерены ограничиваться более или менее пассивным контролем того, что происходит на севере, в Йиптоне, пока не разберемся со «жмотами» на юге. Программа уже осуществляется — по сути дела, ее выполнение началось три дня тому назад, когда консерватор опубликовал ультиматум: соблюдайте закон или убирайтесь с Кадуола! В данный момент «жмоты», конечно же, оценивают свои возможности, плетут интриги, составляют заговоры и пытаются продумать дальнейшие ходы, самые выгодные с их точки зрения, — Бодвин Вук сгорбился и облокотился на стол. — Их единственная надежда заключается в том, чтобы сформировать эскадрилью вооруженных автолетов, способную оказать эффективное сопротивление нашей авиации и в то же время позволяющую перевезти йипов на побережье. Насколько нам известно, до сих пор им не удалось решить эту задачу. Тем не менее, не следует пренебрегать слухами, даже если их источник не заслуживает доверия. Как вы понимаете, я ссылаюсь на замечания, сделанные в последнее время Руфо Каткаром».

Глоуэн держал язык за зубами. Бодвин Вук продолжал: «Было упомянуто имя Левина Бардьюса, и мы обязаны обратить на него внимание, так как этот магнат занимается не только строительством, но и перевозками. Несколько месяцев тому назад Бардьюс уже посещал Кадуол — якобы для того, чтобы изучить возможности и особенности наших заповедных приютов. Может быть, такова и была его цель. Он и его спутница по прозвищу «Флиц» действительно останавливались в нескольких приютах. Кроме того, они гостили у Клайти Вержанс в Строме. Мы не знаем, какие именно дела они обсуждали, но предусмотрительность требует, чтобы мы подозревали худшее. Ваше задание в общем и в целом диктуется именно этим соображением. Вам поручается найти Левина Бардьюса и узнать, чем он занимается. В частности, мы хотели бы знать, какие соглашения он заключил со «жмотами» — если между ними достигнута какая-то договоренность. Ваши дальнейшие действия будут определяться обстоятельствами. Прежде всего и превыше всего: постоянно приспосабливайтесь, держите ухо востро и угадывайте, куда дует ветер! Например, если Бардьюс действительно заключил те или иные сделки со «жмотами», вы должны сделать все возможное, чтобы склонить его к расторжению этих сделок или воспрепятствовать выполнению его обязательств. До сих пор все понятно?»

Чилке и Глоуэн подтвердили, что до сих пор Бодвин Вук выражался с предельной ясностью. Глоуэн хотел было высказать дополнительное замечание, но вспомнил о своем недавнем повышении и промолчал.

«Очень хорошо. Существуют и другие, не столь злободневные соображения. Не забывайте, что нам тоже потребуются транспортные средства, когда настанет время переселить йипов на другие планеты. Пока вы имеете дело с Бардьюсом, вы могли бы изучить возможности, открывающиеся в этом направлении, хотя финансовые условия подлежат предварительному утверждению на станции Араминта, — Бодвин Вук снова поднял голову, переводя взгляд с одного подчиненного на другого. — Все еще никаких вопросов?»

«Никаких! — заявил Чилке. — Наша задача проста. Мы находим Бардьюса, выясняем, чем он занимается, и заставляем его расторгнуть любые сделки, заключенные с госпожой Вержанс. После этого, если Бардьюс все еще расположен нас выслушать, мы предлагаем арендовать несколько его звездолетов за счет Заповедника. При этом мы берем на себя только устное обязательство обсудить окончательные условия договора, когда Бардьюс снова посетит станцию Араминта. Кроме того, вы упомянули о Намуре. Насколько я понимаю, вы хотели бы, чтобы мы его задержали и привезли на Кадуол. Вот и все — надеюсь, я ничего не упустил».

«Хм! — Бодвин Вук прокашлялся и надул щеки. — Вы точно изложили суть дела, командор Чилке. Рад приобрести в вашем лице столь понятливого помощника!»

«К сожалению должен признать, что у меня все-таки возникла пара вопросов», — огорченно произнес Глоуэн.

«Что поделаешь? Задавай свои вопросы», — благосклонно отозвался суперинтендант.

«Существуют ли какие-нибудь официальные сведения о Левине Бардьюсе?»

«Практически никаких. На него не заводили дел в МСБР. Он ведет себя тихо и незаметно, путешествуя без помпы — хотя в одном отношении он не может не привлекать к себе внимание. Его постоянная спутница и помощница, Флиц, внешне исключительно привлекательна. При этом, однако, она замкнута и холодна — по меньшей мере с посторонними. Такое впечатление она произвела на Эгона Тамма и смотрителя Боллиндера, — Бодвин Вук приподнял желтоватый лист бумаги и некоторое время изучал его. — Постоянного адреса у Бардьюса, по-видимому, нет. Он предпочитает кочевать по строительным площадкам.

Возникает еще один вопрос: где и каким образом Левин Бардьюс впервые узнал о существовании работников-йипов? Как он встретился с Намуром — на строительном участке? Или они познакомились на Розалии? Бардьюс не числится в каталоге фермеров Розалии, а на этой планете ничем, кроме сельского хозяйства, не занимаются. Мы впервые познакомились с Бардьюсом и Флиц в Прибрежной усадьбе, куда он приехал в компании Клайти Вержанс и Джулиана Бохоста.

У нас нет никаких сведений о том, что происходило на Розалии. Можно предположить, что Намур обратился к Бардьюсу с деловым предложением и начал поставлять ему работников-йипов, после чего свел его с Симонеттой — возможно, по настоянию самой Симонетты, узнавшей о том, что Бардьюс располагает целым флотом звездолетов и других транспортных средств. А Симонетта, в свою очередь, познакомила Бардьюса с Клайти Вержанс. Вполне вероятная последовательность событий. Короче говоря, Розалия остается в фокусе нашего расследования. Чилке, вы хотели что-то сказать?»

«Нет-нет. Просто любое упоминание о Розалии вызывает у меня приступ тошноты».

Бодвин Вук откинулся на спинку кресла: «Вас все еще беспокоят воспоминания о трудоустройстве под блестящим руководством Симонетты?»

«В какой-то степени, — откровенно признался Чилке. — Днем я об этом не вспоминаю. Но по ночам, бывает, просыпаюсь в холодном поту. Не могу отрицать, что опыт управления фермой на Розалии произвел на меня глубокое впечатление. Вас интересуют подробности?»

«В той мере, в какой они относятся к делу — не забывайте, что у нас мало времени».

Чилке кивнул: «Не буду заниматься глубоким философским анализом — достаточно сказать, что я никогда не был уверен в том, что правильно понимаю происходящее. Действительность и ложь настолько переплетались, что образовывали какую-то нереальную смесь, сбивавшую меня с толку».

«Хм! Понятное дело — вас намеренно приводили в замешательство, — заметил Бодвин Вук. — Продолжайте».

«Когда мадам Зигони наняла меня управляющим ранчо «Тенистая долина», я думал, что мне повезло, что наконец-то мне удалось занять приличную должность — хотя перспектива находиться в обществе мадам Зигони меня не слишком привлекала. Я ожидал, что мне предоставят хороший оклад, что я буду пользоваться всеобщим уважением, буду жить в просторном доме с прислугой из девушек-йипов. Я намеревался проводить бо́льшую часть времени на веранде, угощаясь ромовым пуншем со льдом и распоряжаясь по поводу предстоящего ужина и, так сказать, постельных принадлежностей. Разочарование наступило быстро. Мне выделили старый сарай без горячей воды и без какой-либо прислуги. На Розалии много странных и диких пейзажей, но у меня не было возможности ими любоваться, так как почти с самого начала у меня стали шалить нервы. Меня беспокоили, главным образом, две вещи — как добиться того, чтобы мне платили, и как избежать женитьбы на мадам Зигони. Решение обеих проблем оказалось весьма затруднительным, и ни на что другое у меня практически не оставалось времени. Даже ромового пунша мне не досталось — мадам Зигони отказалась выдавать мне спиртное под тем предлогом, что я, по ее мнению, намеревался спаивать девушек-йипов».

«Вам поручили руководить должниками-йипами?»

«В общем-то так оно и было. И, должен вам сказать, мне удалось с этой задачей справиться, хотя на то, чтобы разобраться, что к чему, и доходчиво объяснить это йипам, у меня ушла примерно неделя. После этого не было никаких недоразумений. Я понимал йипов, а они понимали меня. Пока я за ними следил, они притворялись, что работают. Как только я отправлялся подремать часок-другой, они делали то же самое. Время от времени появлялся Намур, привозивший из Йиптона новые бригады. Насколько я понимаю, йипам нравилось на новом месте. Между собой они ладили превосходно — у них не было ничего, что можно было бы украсть, а для того, чтобы драться, они слишком ленивы. Однажды я спросил Намура, почему он ничего не делает для того, чтобы задержать или разыскать беглых йипов, разбредавшихся кто куда. Намур только рассмеялся. Получив комиссионные, он плевать хотел на то, чем будут заниматься привозные йипы».

Бодвин Вук снова взглянул на желтоватый лист бумаги: «Как я уже упомянул, Бардьюс не зарегистрирован на Розалии в качестве землевладельца, хотя не исключено, что он собирается приобрести там поместье».

«И это поместье называется «Тенистая долина»?» — предположил Глоуэн.

Бодвин Вук развел руками: «Тому нет никаких свидетельств. Командор Чилке — наш специалист по Розалии; может быть, у него есть какие-нибудь дополнительные полезные сведения?»

Чилке покачал головой: «Не думаю, чтобы Симонетта или ее супруг, Зигони, намеревались продать свое ранчо. Будучи владельцами земельных угодий, пусть даже относительно небольших по местным понятиям — насколько я помню, площадь ранчо составляла примерно сто восемьдесят тысяч квадратных километров, считая горы, озера и леса — они автоматически приобретали статус аристократов. На Розалии растут большие деревья — метров двести высотой. Как-то раз, просто из любопытства, я измерил длину тени одного выдающегося перистолиста и подсчитал его высоту: больше двухсот сорока метров, причем лешие населяли его крону на трех разных уровнях. У перистолистов темно-серая древесина, а листва похожа на шелковистые перья, черные и белые — отсюда и название. У розовяков черная с ярко-желтыми пятнами кора, а с ветвей свисают длинные розовые нити. Лешие плетут из них веревки. У синего дерева древесина, естественно, синяя, а у черной чалки — черная. Деревья-фонари, тонкие и желтые, светятся по ночам; по какой-то причине лешие их избегают, что очень полезно знать, гуляя в лесу — в роще фонарей тебя не забросают вонючками».

Бодвин Вук поднял лысеющие брови: «Вонючками?»

«Даже не спрашивайте — не знаю, из чего они их делают. Помню, к Титусу приехали старые знакомые с другой планеты. Одна дама, корреспондентка ботанического общества, пошла собирать дикие цветы. Она вернулась в таком виде, что Симонетта отказалась пускать ее в дом. Возникла пренеприятнейшая ситуация, и дама сразу уехала. Она сказала, что никогда не вернется туда, где так обращаются с гостями».

Бодвин Вук хмыкнул: «Эти «лешие», как вы их называете — какие-то обитающие на деревьях животные, вроде местных сильвестров и ревнивцев?»

«Не могу даже сказать, как они в точности выглядят, — признался Чилке. — Я жил на поверхности земли, а лешие — в кронах деревьев, и никакого особенного желания знакомиться с ними ближе у меня не было. Иногда слышно, как они поют, но как только на них взглянешь, они исчезают, будто растворяются в воздухе. Только если очень быстро обернуться, можно краем глаза заметить жутковатых, надо сказать, существ с длинными черными руками и ногами. Никогда не мог понять, где у них голова — если у них вообще есть голова; впрочем, они и без головы достаточно уродливы. А если стоять и вглядываться в листву, они сбросят тебе на голову вонючку».

Бодвин Вук нахмурился и прикоснулся ладонью к лысине: «Хулиганское поведение свидетельствует о наличии некоторого интеллекта».

«Вполне может быть. Мне рассказывали странную историю про биологов, устроивших в гондоле дирижабля что-то вроде исследовательской станции и привязавших дирижабль над лесом, к вершине высокой йонупы. Из гондолы они наблюдали за лешими и вообще за подробностями жизни в лесном пологе. Каждый день, в течение полутора месяцев, они связывались с базовым лагерем по радио, после чего отчеты внезапно перестали поступать. На третий день после прекращения связи из лагеря выслали автолет — разобраться, в чем дело. В гондоле все оказалось в полном порядке, весь персонал оставался на своих местах, но не подавал признаков жизни; медики установили, что к тому времени исследователи были мертвы уже не меньше трех недель».

«И что же предприняли местные власти?» — сурово спросил Бодвин Вук.

«А ничего. Дирижабль отвязали и больше туда не возвращались. Тем дело и кончилось».

«Сплетни! — пробурчал Бодвин. — Такие истории можно услышать в любой забегаловке на окраинах Ойкумены. Что ж, перейдем к практическим деталям. Хильда выдаст вам деньги и всю необходимую документацию. Вы сегодня же вылетаете на «Мирцейском скитальце» в Соумджиану. Местное управление компании «ЛБ» находится в комплексе Гральфуса. Там вы начнете наводить справки».

Глоуэн и Чилке поднялись на ноги и собрались уходить.

«Последнее наставление! — поднял палец Бодвин Вук. — Вашему статусу в бюро расследований соответствует эквивалентный ранг офицеров МСБР. Тем не менее, в данном случае вы занимаетесь делом, относящимся исключительно к юрисдикции Заповедника и действуете в качестве служащих полиции Кадуола, а к помощи МСБР можете прибегать только в том случае, если это будет совершенно необходимо. Я выражаюсь достаточно ясно?»

«Совершенно ясно!»

«С предельной ясностью, суперинтендант!»

«Хорошо. Тогда не задерживайтесь».

Глоуэн и Уэйнесс горестно попрощались, после чего, вернувшись в пансион Клаттоков, Глоуэн занялся последними приготовлениями к отъезду.

Пока он собирал чемодан, Шард молча наблюдал за ним. Несколько раз он явно хотел что-то сказать, но сдерживался.

В конце концов Глоуэн не мог оставить без внимания странное поведение отца: «Тебя что-то беспокоит».

Шард улыбнулся: «Это настолько очевидно?»

«Если бы ты действительно хотел что-нибудь от меня скрыть, у тебя бы это получилось гораздо лучше».

«Да-да, разумеется. Видишь ли, я хотел бы, чтобы ты кое-что для меня сделал. Но в то же время боюсь, что тебе моя просьба покажется старческим капризом. Ты можешь подумать, что я одержим навязчивой идеей».

Глоуэн взял исхудавшего в недавнем заключении отца за плечи и обнял его: «Я сделаю все, чего ты хочешь, даже если это самый невероятный каприз».

«Идея действительно навязчивая. Я живу с ней уже долгие годы и никак не могу от нее избавиться».

«Я слушаю».

«Как тебе известно, твоя мать утонула в лагуне. Два йипа утверждают, что видели происходившее с берега. По их словам, они не умеют плавать и ничем не могли помочь. Кроме того, спасение утопающих, видите ли, не входило в их обязанности».

«Все йипы умеют плавать».

Шард кивнул: «Подозреваю, что они перевернули лодку и удерживали твою мать под водой, пока она не задохнулась. Лодки не переворачиваются сами собой в тихой заводи. С другой стороны, йипы не стали бы ничего предпринимать по своей инициативе. Они выполняли чье-то поручение. Я не успел закончить расследование — Намур отправил обоих мерзавцев обратно в Йиптон. Их звали Кеттерлайн и Селиус. Каждый раз, когда я имею дело с йипами, я спрашиваю, не знают ли они что-нибудь о Кеттерлайне и Селиусе — но до сих пор мне никто ничего не сообщил. Возможно, Намур отправил их на другую планету. Поэтому, если тебе встретятся йипы-переселенцы, не мог бы ты навести справки о местонахождении Кеттерлайна и Селиуса?»

«Уверен, что они выполняли приказ Намура. И это еще одна причина, по которой Намура необходимо найти. Сделаю все, что смогу».

Глоуэн присоединился к Чилке на космическом вокзале. Им уже заказали билеты на звездолет «Мирцейский скиталец», но их нужно было получить. Стоя в очереди у билетной кассы, Глоуэн заметил на удивление долговязую и тощую женщину, сгорбившуюся на скамье в дальнем углу зала ожидания. Она завернулась в просторную черную рясу, а на голове у нее была странная черная шапочка маскаренской евангелистки. Полоса черной марли, закрывавшей нос и рот подобно вуали, отфильтровывала микроорганизмы из вдыхаемого воздуха, тем самым избавляя от уничтожения бесчисленные ничтожные жизни.

В космических портах Ойкумены попадались самые необычные люди в самых причудливых нарядах, но эта фигура казалась здесь, на Кадуоле, особенно неуместной. Евангелистка — женщина неопределенного возраста с длинным клювообразным носом и пунцовыми от румян щеками — подкрасила черные брови так, что они соединялись на переносице.

Чилке подтолкнул Глоуэна локтем: «Ты тоже заметил особу в черном? Маскаренская евангелистка, подумать только! Когда-то одна из них пыталась обратить меня в свою веру. Отчасти из любопытства, а отчасти потому, что она отличалась живым темпераментом и, судя по заметным признакам, молодостью и удачным телосложением, я попросил ее объяснить, каким образом человек становится маскаренским евангелистом. По ее словам, это очень просто: прежде всего необходимо подвергнуться «семи деградациям», после чего «семи унижениям», затем «семи наказаниям» и «семи надругательствам» и, наконец, «семи умерщвлениям», а также еще нескольким процедурам, наименования которых я позабыл. Считается, что психическое состояние аколита, прошедшего такую подготовку, позволяет ему стать правоверным евангелистом, способным обращать в свою веру предрасположенные к этому души и прибирать к рукам их сбережения. Я спросил свою собеседницу: возможно ли прохождение мною всех этих обрядов в тесном сотрудничестве с ней, с проведением консультаций наедине после каждой деградации? На что она ответила, что ее бабушка охотно пожертвует своим временем с этой целью. Мне пришлось признаться, что перспектива обращения в маскаренскую веру заслуживает дальнейшего размышления, и на этом дело кончилось».

Громкоговорители системы оповещения пригласили пассажиров, отправляющихся в Соумджиану, пройти на посадку. Маскаренская евангелистка поднялась и, неуклюже сгорбившись, проковыляла к выходу. Глоуэн и Чилке последовали за ней — по взлетному полю к звездолету и вверх по наклонному трапу в небольшой салон, где стюард объяснил, где находятся их каюты. Выходя из салона, евангелистка встретилась блестящими черными глазами с глазами хмуро наблюдавших за ней Глоуэна и Чилке. При этом она моргнула и вздрогнула, после чего, наклонив голову и снова ссутулившись, поторопилась скрыться в коридоре.

«Очень любопытно!» — пробормотал Глоуэн.

«Никогда раньше не замечал за Каткаром наклонность к переодеванию в женское платье», — согласился Чилке.

«Впечатляющее преображение!» — заключил Глоуэн.

Глава 3

Глоуэн остановился в коридоре у двери каюты номер 3-22 и тихонько постучал. Примерно минуту не было никакого ответа. Он снова постучал и подождал, почти приложив ухо к двери. В каюте даже не послышалось, а почувствовалось какое-то движение. Дверь чуть приоткрылась.

«Что вам нужно?» — спросил приглушенный низкий голос.

«Откройте. Я хочу с вами поговорить».

«Вы ошиблись, это каюта госпожи Фурман».

«Никакой ошибки не может быть. Я — Глоуэн Клатток, и хочу поговорить с Каткаром».

Молчание длилось несколько секунд, после чего голос поинтересовался: «С вами никого нет?»

«Никого».

Дверь открылась чуть пошире. Блестящий черный глаз оглядел Глоуэна с головы до ног. Дверь отодвинулась еще немного — едва достаточно для того, чтобы Глоуэн мог протиснуться внутрь. Нервно усмехнувшись, мрачный Каткар тут же закрыл дверь. На нем была обычная одежда: свободная черная рубашка, серые брюки и легкие сандалии из ремешков, подчеркивавшие непропорциональную величину мягких белых ступней. Рядом, на вешалке, красовались части маскарадного костюма — длинная черная ряса и шапочка, а на полу стояли узкие сапоги с металлическими застежками и широкими высокими каблуками, несомненно причинявшие владельцу множество неудобств при ходьбе.

«Зачем вы за мной увязались? — резко спросил Каткар. — Что вам нужно? Или все это делается просто для того, чтобы причинить мне как можно больше неприятностей?»

«Мы заказали билеты, не подозревая, что вы станете нашим попутчиком, — возразил Глоуэн. — Кто за кем увязался?»

Каткар крякнул: «Я ни за кем не слежу и не хочу, чтобы за мной следили. Наконец мне удалось избавиться от забот и домогательств. Забудьте о моем существовании — это все, чего я прошу».

«Проще сказать, чем сделать».

«Чепуха! —рявкнул Каткар, возмущенно уставившись на Глоуэна блестящими черными глазами. — Мое решение бесповоротно! Я полностью порвал с прошлым — вам придется поверить мне на слово. Отныне мы незнакомы, у вас не должно остаться даже воспоминаний о Руфо Каткаре. Уходите и не возвращайтесь!»

«Увы, все не так просто. Нам придется многое обсудить».

«Ничего подобного! — отрезал Каткар. — Время для обсуждений прошло! А теперь...»

«Не торопитесь. Помните ваш последний вечер в Строме? Вы сидели за столом с вашим приятелем, Роби Мэйвилом. Почему вы внезапно ушли?»

Каткар сверкнул глазами: «Мэйвил? Никакой он мне не приятель. Он — жук-навозник в человеческом обличье! Вы спрашиваете, почему я ушел? Потому что Мэйвил заявил, что меня срочно желает видеть Дензель Аттабус. Но я знал, что он лжет — я только что расстался с достопочтенным Аттабусом, получив от него недвусмысленные указания. Глядя в лицо Роби Мэйвилу и слыша его вкрадчивый голос, я понял, что мне грозит смертельная опасность. Кто-нибудь другой на моем месте стал бы паниковать, но я просто-напросто поспешно удалился из таверны и улетел на станцию Араминта в аэромобиле Дензеля Аттабуса. Больше мне нечего сказать — и вам больше нечего у меня спрашивать. Теперь вы, наконец, уйдете?»

Глоуэн проигнорировал последний вопрос: «Вам известно, что Дензель Аттабус мертв?»

«Я узнал об этом в гостинице на станции. Это огромная потеря для Кадуола, Аттабус был настоящим патрицием, человеком благородным во всех отношениях. У меня с ним было много общего, и я скорблю о его безвременной кончине, — Каткар резко взмахнул рукой. — Но довольно слов! Слова безжизненны, разговоры — бессмысленная трата эмоциональной энергии. Вы этого никогда не поймете, потому что вам негде и некогда было набраться мудрости».

Глоуэн задумался, но не смог уловить в этом замечании никакого глубокого смысла: «Так или иначе, зачем вы переоделись женщиной?»

Каткар поджал губы: «Мое поведение объясняется логическими соображениями — мыслительным процессом, неизвестным на станции Араминта. Короче говоря, таким образом я надеюсь спасти свою жизнь, какой бы ничтожной, презренной и убогой она вам не казалась. Только оставаясь в живых, я могу воспользоваться бесконечными возможностями миров Ойкумены, другого шанса у меня нет. Я делаю все возможное для того, чтобы мерцающая искра моего сознания не погасла — ибо неведомо, что со мной будет, когда она исчезнет».

«Скорее всего то же самое, что с любым другим».

«Ага! Но я не такой, как другие! Я сделан из лучшего материала, мне уготована великая судьба! Вспомните о титанах древности, бросивших вызов Норнам, их безжалостным пророчествам. Неукротимые герои! Я никогда о них не забываю, они наставляют меня на путь истинный!»

«И поэтому вы переоделись евангелисткой?»

«Маскарад сослужил свою службу. Мне удалось безопасно скрыться на борту звездолета, а это что-то значит. Хотя, признаться, эти чертовы сапоги — сущая пытка! — Каткар с подозрением покосился на Глоуэна. — А вы? Вы что тут делаете? Еще какая-нибудь слабоумная затея Бодвина Вука?»

«Не совсем слабоумная. Вы сами рассказали нам о Левине Бардьюсе и о каких-то его сделках с Клайти Вержанс».

Каткар мрачно кивнул: «Ну, рассказал, ну и что?»

«Поэтому мы здесь. Нельзя допустить, чтобы жмоты или йипы пользовались инопланетной поддержкой».

«И вы надеетесь им воспрепятствовать?»

«Не вижу, почему разумные люди не стали бы с нами сотрудничать».

«Многие люди неразумны и глубоко порочны».

«Дензель Аттабус был знаком с Бардьюсом?»

«Они познакомились в доме Клайти Вержанс. Аттабус и Бардьюс не сошлись характерами. За ужином они спорили; достопочтенный Дензель заявил, что Бардьюс — «психический каннибал» и «пожиратель душ», а Бардьюс не остался в долгу и обозвал Аттабуса «чокнутым старым девственником». Тем не менее, они не приняли этот обмен эпитетами близко к сердцу и расстались почти по-дружески. А теперь мне вам больше нечего сказать — можете идти».

«Раз вы настаиваете, мне придется вас покинуть, — уступил Глоуэн. — Прошу прощения за беспокойство».

Глоуэн вернулся в салон на корме. Чилке сидел у иллюминатора и смотрел на скользящие мимо звезды. У него под рукой были поднос с соленой рыбой и пузатый каменный кувшин «Синего пламени».

«Как поживает наш друг Руфо?» — поинтересовался Чилке.

Глоуэн присел за тот же столик: «Он ведет напряженную жизнь, в которой такие люди, как мы, играют несущественную роль мимолетных раздражителей». Глоуэн поднял кувшин и налил бледно-голубую жидкость в широкий стаканчик: «Каткар что-то скрывает. Он много говорил, но не сказал мне ничего, что я хотел услышать. По его словам он, подобно достопочтенному Аттабусу, вращается в высших аристократических кругах. Он выразил сожаление по поводу смерти Аттабуса, но прибавил, что не видит причин объяснять мне свои чувства, так как мне недоступно понимание столь утонченных эмоций. Каткар объяснил, однако, что предпочитает жизнь смерти, в связи с чем сбежал из Стромы и проник в звездолет, переодевшись женщиной».

«Прямолинейный образ мыслей, — заметил Чилке. — Но многое остается неясным. Например, Каткар мог бы сразу подняться на борт «Левкании», направлявшейся к пересадочному терминалу Диогена в секторе Пегаса, и замести следы. Вместо этого он предпочел ждать целый день, чтобы улететь в Соумджиану на «Мирцейском скитальце»».

«Любопытно! Что бы это могло значить?»

«Это значит, что, несмотря на все опасения, Каткар вынужден заняться какими-то делами на Соуме. Дела эти, несомненно, связаны с деньгами. Вопрос: чьи это деньги? Жмотов? Дензеля Аттабуса?»

Глядя в межзвездное пространство, Глоуэн задумчиво произнес: «Нам не давали никаких указаний по поводу Каткара. С другой стороны, Бодвин предупредил, что умение приспосабливаться к обстоятельствам уместно и похвально».

«Не только похвально! — отозвался Чилке. — Без него наше предприятие может закончиться провалом».

«Следует учитывать еще одно обстоятельство. Каткар скрывает какие-то сведения, возможно, жизненно важные. Он оценил эти сведения в двадцать тысяч сольдо. Хотя бы по этой причине я считаю, что мы должны проявить интерес к делам Руфо Каткара. Как ты думаешь?»

«Согласен. Бодвин Вук тоже согласился бы. Каткар может не соглашаться, но он, несомненно, понимает, что наше любопытство в данном случае неизбежно».

«Плохие новости для бедняги Каткара! Теперь, в придачу ко всем его заботам, ему придется иметь дело с двумя бессердечными ищейками из бюро расследований — а он так хотел отдохнуть и успокоиться в полете! Каткар, надо полагать, мечется из угла в угол в своей каюте, осыпая нас самыми ужасными проклятиями всех вероучений Ойкумены — и выбирая самый выгодный для него вариант развития событий».

Чилке опорожнил свой стакан, не отрывая глаз от плывущих мимо звезд Пряди Мирцеи: «Каткар назвался груздем. Теперь ему придется лезть в кузов, ничего не поделаешь. Через несколько минут он сам сюда явится, чтобы снискать наше расположение, притворяясь чистосердечным и добрым малым — и в то же время надувая нас, как уличный фокусник».

«Вероятно. И все же, Каткару нельзя отказать в оригинальности мышления. Например, он мог бы переодеться кем угодно, но предпочел шокирующую внешность маскаренской евангелистки».

«Было бы любопытно узнать, какими стратегическими соображениями он руководствовался».

«А вот и он, легок на помине! — воскликнул Глоуэн. — И даже не удосужился переодеться».

Каткар приблизился и, будучи приглашен Глоуэном, уселся за стол. Чилке наполнил стакан «Синим пламенем» и пододвинул его к сидящему напротив Каткару: «Выпейте! Это зелье вас живо подбодрит!»

«Благодарю вас, — кивнул Каткар. — Я редко употребляю крепкие напитки, настойки и бальзамы — на мой взгляд, они не способствуют внутренней гигиене. Тем не менее…» Бывший член исполнительного комитета партии ЖМО поднял стаканчик и попробовал шипучую жидкость: «Вполне приемлемо».

«Два-три кувшина в день здорово помогают коротать время в полете, — доверительно сообщил Чилке. — Дни уплывают, как звезды за окном!»

Каткар покосился на Чилке с суровым неодобрением: «Я не намерен заниматься подобными экспериментами».

«Куда вы направляетесь, если не секрет?»

«Насколько я понимаю, наша первая остановка — на Соуме. Я не прочь провести там некоторое время, отдохнуть в сельской местности. По сути дела я хотел бы, хотя бы в общих чертах, разобраться в Гнозисе, основанном на поэтапных «амелиорациях». Покойный Дензель Аттабус был хорошо знаком с этой системой».

«Увлекательная перспектива, — кивнул Чилке. — А после этого что вы собираетесь делать?»

«У меня нет определенных планов, — по-волчьи оскалился Каткар, обнажив длинные редкие зубы. — Моим врагам, следовательно, придется иметь дело с такой же неопределенностью, что меня устраивает».

«Ваша жизнь полна опасностей и приключений, — заметил Чилке. — Чем вы заслужили такое внимание мстительных супостатов?»

«Опасность связана не с тем, что уже сделано, а с тем, что я собираюсь сделать».

«Как это понимать? Вы не могли бы выразиться определеннее?»

Каткар нахмурился. Изображая из себя храбреца, он наговорил лишнего. Опрокинув в глотку остатки «Синего пламени», он со стуком опустил стакан на стол: «Приятный напиток! Он стимулирует ротовую полость и прочищает синусы, наполняя их бодрящим теплом. Мягкий, но пикантный аромат, не оставляющий прогорклого или жгучего привкуса. С вашего разрешения, я хотел бы попробовать еще толику».

Чилке снова наполнил стаканчики и подозвал рукой стюарда.

«Я вас слушаю?»

«Еще кувшин «Синего пламени»! Предстоит серьезная выпивка — только успевайте пробки вынимать! — Чилке откинулся на спинку кресла. — О чем мы говорили?»

«Каткар упомянул, что собирается посетить пасторальные просторы Соума».

«В наряде евангелистки?» — поднял брови Чилке.

Каткар снова нахмурился: «Дальнейшие переодевания, пожалуй, ни к чему. Хотя, конечно, я буду соблюдать осторожность».

«Но прежде всего вам нужно выполнить последние указания Дензеля Аттабуса?»

Лицо Каткара приобрело строгое выражение: «Это конфиденциальное дело, не подлежащее обсуждению».

«Вы все еще боитесь ваших врагов — даже на Соуме?»

«Конечно! У них было три дня — за это время можно было нанять космическую яхту и прибыть в Соумджиану раньше меня».

«Неужели они на это способны?»

«Они способны на все. Мне приходится ожидать самого худшего и принимать все меры предосторожности».

«По-видимому, наибольшая опасность будет вам угрожать по пути в банк».

Каткар высоко поднял черные брови: «Я ничего не говорил о банке! Откуда вы знаете?»

«Неважно. Не беспокойтесь, однако — мы будем вас сопровождать и позаботимся о вашей безопасности».

«Можете отказаться от своих намерений, — холодно ответил Каткар. — Я не хочу вашего вмешательства и не нуждаюсь в нем!»

«Рассматривайте наше вмешательство как часть официального расследования», — посоветовал Глоуэн.

«Я не желаю в нем участвовать! Если вы от меня не отвяжетесь, я донесу на вас местным властям. Мои права защищены основным законодательством Ойкумены, в рамках которого крючкотворство вашего бюро расследований не имеет никакой юридической силы!»

«Мы можем возбудить иск, руководствуясь как законами Ойкумены, так и Хартией Заповедника, не говоря уже о местном регламенте станции Араминта. Для этого потребуется лишь продемонстрировать, что вы совершали неправомочные действия».

«Ничего подобного вы продемонстрировать не сможете, потому что никаких неправомочных действий я не совершал!»

«Если достопочтенный Дензель Аттабус финансировал правонарушения партии ЖМО или содействовал им, он виновен в подстрекательстве к вооруженному мятежу, в преступном сговоре и черт знает в чем еще — невзирая на то, насколько идеалистическими были его побуждения. Будучи его пособником, вы сами находитесь в весьма рискованном положении. Вас могут обвинить в уголовных преступлениях — и не в последнюю очередь потому, что вы утаили существенную информацию от Бодвина Вука, мстительность и злопамятность которого в таких ситуациях просто невероятна! Вы мне не верите?»

«Охотно верю тому, что вы говорите о Бодвине. Ядовитый сморчок! Неотвязная пиявка!»

«Как только мы приземлимся в Соумджиане — если вы все еще сомневаетесь в моих словах — мы направимся в управление МСБР, где вам посоветуют, что делать дальше. Вполне вероятно, что межпланетная служба безопасности заинтересуется вашим делом, и вам придется отвечать на множество вопросов. Разрешите вам напомнить, что агенты МСБР, хотя и не отличаются мстительностью или злопамятностью, отправляют правосудие без проволочек и не принимают во внимание выдающиеся личные качества правонарушителя, даже если он руководствовался самыми лучшими побуждениями».

«В этом нет необходимости, — помрачнев, тихо сказал Каткар. — Достопочтенный Дензель и я... Возможно, мы чрезмерно увлеклись альтруистическими соображениями. Теперь я понимаю, что нашим доверием злоупотребили».

«Какую информацию вы хотели продать нам в Строме?»

Каткар махнул рукой, показывая, что этот вопрос потерял всякое значение: «Что было, то прошло! Обстоятельства изменились».

«Почему бы не объясниться начистоту и не позволить нам самостоятельно судить о ситуации?»

Каткар покачал головой: «С этим придется подождать. Мне нужно подумать о том, в каком положении я оказался».

«Как вам будет угодно».

На полпути вдоль Пряди Мирцеи желтая звезда Мазда опекала семью из четырех планет — трех громадин из камня и льда, кувыркавшихся по внешним орбитам, и единственной внутренней планеты, Соума, финансового и коммерческого центра всей Пряди.

Так же, как согревавшая ее материнским теплом Мазда, планета Соум вступила в старческий период существования. Физическая география Соума отличается отсутствием драматических контрастов. Тектоническая активность прекратилась еще в незапамятные времена; безмятежная погода так же предсказуема, как смена времен года. Мировой океан окружает четыре почти одинаковых континента, где преобладают пологие холмы, переходящие в равнины, усеянные бесчисленными озерами и прудами, в спокойной глади которых отражаются прибрежные «шале» — летние дачи горожан. Сельские угодья Соума, прилежно обрабатываемые помещиками-фермерами, позволяют производить огромное количество в высшей степени съедобной продукции, с должной почтительностью поглощаемой местным населением, славящимся своей разборчивостью.

Предпринимавшиеся в течение многих веков попытки описать характер обитателей Соума приводили к употреблению разнообразных эпитетов, каждый из которых выражал какую-то долю истины, но, как правило, в чем-то противоречил следующему: их называли любезными, предприимчивыми, скучными, самодовольными, проницательными, щедрыми, бережливыми, педантичными, снисходительными, заботливыми и даже инфантильными. Все наблюдатели сходились, однако, в том, что жители этой мирной планеты по существу являются квинтэссенцией так называемого «среднего класса» — им не чуждо робкое тщеславие, но они соблюдают все приличия и подчиняются условностям, диктуемым потребностями общества. На Соуме каждый стремится совершенствовать себя и других, руководствуясь системой «амелиораций», предусмотренной «Гнозисом».

«Мирцейский скиталец» приблизился к Соуму и опустился из космоса на поле космопорта в Соумджиане. Перед Глоуэном и Чилке, стоявшими на нижней обзорной палубе, открылся широкий вид. К западу и северу пестрели, как лоскутное покрывало, городские кварталы — рыжевато-бежевые, горчично-охряные и янтарные в бледно-медовых лучах Мазды, причем каждый сегмент подчеркивался сзади густой черной тенью.

Трап выдвинулся; пассажиры стали переходить в здание космического вокзала. Оглядываясь в поисках Каткара, Глоуэн и Чилке наконец заметили нелепую долговязую фигуру маскаренской евангелистки: болезненно сгорбившись, как жертва застарелой травмы позвоночника, она ковыляла вниз по трапу звездолета. Черная шапочка и длинные волосы того же цвета позволяли видеть только нарумяненные щеки, хищный нос и яркие черные глаза. Все тело послушницы было закутано в обширную черную ризу, из-под которой выглядывали большие белые ладони и пара узких черных сапог с металлическими застежками.

Следуя за облаченной в черное фигурой, Глоуэн и Чилке пересекли вокзал и вышли на улицу. Злобно поглядывая через плечо на преследователей, Каткар ковылял прочь по тротуару. Глоуэн и Чилке не спеша шли за Каткаром, полностью игнорируя его недовольство.

С трудом преодолев метров сто, Каткар яростно взмахнул рукой и, хромая, добрался до скамьи в тени киоска, торговавшего газетами. Там он остановился и опустился на скамью — видимо, чтобы передохнуть. Не обращая внимания на угрожающие взгляды искоса, Глоуэн приблизился к нему, а Чилке направился к веренице ожидавших неподалеку такси.

«Неужели у вас нет никакого представления об осмотрительности? — громко прошипел Каткар. — Из-за вас рушатся все мои планы! Убирайтесь немедленно!»

«В чем состоят ваши планы?»

«Я направляюсь в банк — каждая минута на счету! Кроме того, я хотел бы, по возможности, остаться в живых».

Глоуэн посмотрел по сторонам, но обнаружил лишь нескольких горожан, идущих по своим делам непреклонно-безмятежной походкой, выводившей из себя уроженцев других планет: «Может быть, вы преувеличиваете угрожающую вам опасность?»

«Может быть, — прошептал Каткар. — Не сомневаюсь, что вы задали бы такой же вопрос достопочтенному Аттабусу».

Губы Глоуэна слегка покривились; он еще внимательнее изучил происходившее на улице, после чего повернулся к Каткару: «Чилке наймет такси, и мы поедем в банк, принимая все меры предосторожности. В банке вы будете в безопасности».

Каткар презрительно фыркнул: «Почему вы так уверены?»

«Как только мы окажемся в банке, игра закончится, и больше не будет никакого смысла вас убивать».

«Вы так думаете? — язвительно пожал плечами Каткар. — Какое это имеет значение для Торка Тампа и Фаргангера? Эти черти окаянные прикончат меня хотя бы для того, чтобы свести старые счеты. Но я готов ко всему! У меня в сумочке пистолет — застрелю их, как только увижу!»

Глоуэн нервно рассмеялся: «Прежде чем спускать курок, будьте добры, убедитесь в том, что убиваете того, кого надо! Если вы ошибетесь, никакие извинения вам не помогут».

Каткар хрюкнул, но прыти у него поубавилось: «Не такой уж я дурак, чтобы палить куда попало».

«Вот подъезжает такси. Когда мы тронемся с места, снимите маскарадный костюм. Иначе банковские служащие подумают, что вы чокнутый».

Каткар хрипло расхохотался: «Покуда дело пахнет деньгами, меня там встретят с распростертыми объятьями! Тем не менее, как бы то ни было, эти проклятые сапоги — форменные орудия пытки! Хватит, маскарад сослужил свою службу».

«Согласен. Садитесь в такси. План такой: подъедем к боковому входу банка. Мы сопроводим вас внутрь. А когда мы закончим дела в этом достойном учреждении, нам придется посоветоваться с вами по самому важному вопросу, а именно: где находится Бардьюс?»

Каткар помрачнел: «Все это очень хорошо, но в план необходимо внести изменение. Я буду разговаривать с работниками банка наедине — это позволит значительно сократить затраты времени».

«Ни в коем случае! — улыбнулся Глоуэн. — Вы не поверите тому, как ускорит события наше участие в переговорах».

Машина уже подъехала; несколько секунд Каткар упорствовал, но затем, приглушенно выругавшись, нырнул в пассажирский салон. Такси спокойно покатило по упорядоченным проспектам Соумджианы. Они пересекли Урседес — полупромышленный пригородный район, проехали мимо Гастрономического института, занимавшего холм над озером, после чего свернули на широкий бульвар Провозглашенных, окаймленный рядами монументальных чугунных статуй, каждая из которых была воздвигнута в честь той или иной почтенной персоны, нажившей крупное состояние и заслужившей самую высокую репутацию. Через некоторое время они миновали университет имени Тайдора Баунта — обширный комплекс аудиторий и флигелей, построенных из одного и того же искусственного пористого камня оттенка неочищенного сахара в почти чрезмерно декоративном стиле, по мотивам древней спанобарсильской архитектуры. Студенты со всех концов Соума и из всех обитаемых миров Пряди Мирцеи сидели на скамьях под деревьями или спешили по дорожкам, пересекавшим скверы.

Такси выехало на площадь Парса Панкратора и остановилось у «Банка Соумджианы». К тому времени Каткар уже избавился от маскаренского наряда; теперь на нем были черные брюки в трубочку, сандалии, белая куртка «повседневного» покроя и низко нахлобученная на длинную черную шевелюру белая шляпа с мягкими полями — вроде тех, которые предпочитают любители летнего спорта.

Глоуэн и Чилке вышли из машины. Осматривая площадь вдоль и поперек, они не смогли заметить ничего, что вызвало бы подозрения. Каткар выскочил из такси и тремя быстрыми размашистыми шагами скрылся в фойе банка, оказавшись в относительной безопасности. Глоуэн и Чилке последовали за ним не столь поспешно. И снова Каткар заявил, что должен проконсультироваться с банковскими служащими с глазу на глаз, так как порученные ему дела покойного Дензеля Аттабуса строго конфиденциальны. И снова Глоуэн отказался выслушивать какие-либо возражения: «Не вижу ничего необычного в том, что вы желаете обеспечить свое будущее, но в основе своей это дело касается будущего Заповедника, и я не могу позволить вам распоряжаться счетами Аттабуса».

«Ваши заявления оскорбительны и беспочвенны! — бушевал Каткар. — Вы подвергаете сомнению мою незапятнанную репутацию!»

«Мы с Чилке работаем в бюро расследований; скептицизм — наша профессиональная черта».

«Тем не менее, я не могу не защищать свои интересы — вполне законные интересы!»

«Посмотрим, — кивнул Глоуэн. — Кто тут самый главный?»

«Насколько мне известно, счетами все еще заведует Лотар Вамбольд».

Глоуэн подозвал стоявшего неподалеку портье: «Немедленно проведите нас к г-ну Вамбольду. У нас срочное дело, не терпящее отлагательств».

Портье взглянул на Каткара, приподнял брови, отступил на полшага и подтвердил холодным кивком, что ему понятны пожелания Глоуэна: «Уважаемый, согласно нашим правилам дела каждого клиента рассматриваются безотлагательно, но в установленном порядке. В связи с чем...»

«В данном случае вам придется нарушить установленный порядок. Проведите нас к г-ну Вамбольду».

Портье отступил еще на полшага и проговорил с нарочито усиленным местным акцентом: «Упомянутое вами должностное лицо — главный администратор счетов. Он никогда не принимает посетителей без рекомендаций и предварительного обсуждения с подчиненными должностными лицами, которые, как правило, способны удовлетворить все запросы клиентов. Я посоветовал бы вам встать в очередь к турникету, и в свое время вами займутся».

«Мной займется лично г-н Вамбольд, и сейчас же. Сообщите, что его желают видеть командор Глоуэн Клатток и командор Юстес Чилке из полиции Кадуола. Поспешите, или я арестую вас за сопротивление полиции!»

«Вы на Соуме, а не на Кадуоле, где бы ни находилась ваша планета, — высокомерно отозвался портье. — Вам не кажется, что вы превышаете свои полномочия?»

«Нам присвоен эквивалентный ранг офицеров МСБР».

Портье коротко поклонился: «Одну минуту — я передам ваше сообщение. Возможно, его превосходительство Вамбольд согласится назначить вам время приема».

«Прием должен быть назначен сию минуту, — настаивал Глоуэн. — Имеет место чрезвычайная ситуация, и задержки недопустимы».

Портье снова отвесил самый официальный поклон, предусмотренный правилами банка, и удалился. Нахмурившись, Каткар тут же повернулся к Глоуэну: «Должен отметить, что ваше поведение неуместно и граничит с нахальством. На Соуме высоко ценят хорошие манеры; воспитанность — одна из важнейших местных добродетелей».

«Что я слышу? — воскликнул Чилке. — Не прошло и двадцати минут с тех пор, как вы собирались ворваться сюда в черной ризе и дурацкой шапочке-ушанке. При этом вы утверждали, что вас нисколько не беспокоит, что банковские служащие подумают о вашей наружности».

«Так оно и было. Но во мне можно безошибочно распознать представителя высшей касты, а местному персоналу хорошо знакомы мельчайшие признаки общественного положения».

«Портье, кажется, вас едва заметил».

«Условия изменились не в мою пользу».

«Мы учтем ваши пожелания на совещании с его превосходительством Вамбольдом».

«Вот так всегда! — взвыл Каткар. — Никогда и ни в ком я не встречаю подобающей искренности и заслуженного доверия!»

«Весьма сожалею», — отозвался Глоуэн.

Каткар набрал в грудь воздуха и расправил тощие плечи: «Я не жалуюсь. Я всегда смотрю вперед без страха и упрека. Когда мы встретимся с администратором, говорить с ним буду я — вам не хватит необходимой обходительности».

«Как хотите. Посоветовал бы, однако, ни словом не упоминать о кончине достопочтенного Дензеля Аттабуса. В противном случае мы можем лишиться свободы действий».

«Наши мнения по этому вопросу совпадают, — холодно кивнул Каткар. — Лучше всего не отказываться ни от каких возможностей».

«Еще одно обстоятельство: не забывайте, что вы говорите не от своего имени, а от имени управления Заповедника».

«Лишняя формальность!» — проворчал Каткар.

Портье вернулся: «Его превосходительство Вамбольд может уделить вам пару минут. Будьте добры, следуйте за мной».

Троих посетителей провели по коридору к двери, вырезанной из цельной массивной панели красного дерева. Портье прикоснулся к двери, и та бесшумно сдвинулась в сторону: «Господа, его превосходительство Вамбольд вас ожидает».

Глоуэн, Чилке и Каткар прошли в помещение с высоким потолком, отличавшееся неожиданной роскошью убранства. На полу расстилался мягкий черный ковер. В дальнем конце окна выходили на площадь Парса Панкратора. Слева мраморные пилястры с канелюрами обрамляли ниши, орнаментально выложенные малахитом. Справа такие же ниши были облицованы белым мрамором, на фоне которого, на мраморных пьедесталах, возвышались чугунные бюсты выдающихся банкиров, способствовавших успеху учреждения.

«В высшей степени странный кабинет!» — подумал Глоуэн. В помещении не было ни письменного стола, ни какого-либо рабочего места, ни стульев, ни кресел, ни дивана, ни даже скамьи. Единственным предметом мебели оказалась небольшая изогнутая столешница на длинных тонких ножках, с поверхностью из белого, напоминающего воск нефрита. Рядом с ней стоял человек среднего роста и среднего возраста с деликатными чертами лица и тонкими пальцами, уже несколько располневший, с холодными янтарными глазами, строгим длинным носом и кожей, такой же бледной и гладкой, как нефрит на столешнице. Его плотные волосы, завитые маленькими темно-коричневыми кудрями, были подстрижены так ровно, что прическа производила впечатление искусственного парика. Кудряшки блестели, будто покрытые лаком — излишество, напоминавшее о давно минувшей эпохе изнеженности и упадка.

Его превосходительство Вамбольд не проявлял эмоций: «Господа, мне сообщили, что у вас срочное дело, требующее моего немедленного внимания».

«Совершенно верно! — воскликнул Каткар и сделал шаг вперед. — По-видимому, вы меня не помните. Меня зовут Руфо Каткар, я — помощник Дензеля Аттабуса из Стромы. Его счет открыт в вашем банке».

Администратор Вамбольд бесстрастно изучал Каткара, как ученый, рассматривающий незнакомое насекомое. Через несколько секунд, хотя на лице его не дрогнул ни один мускул, манера обращения администратора с посетителями существенно изменилась: «Да-да! Теперь я вспоминаю нашу встречу. Достопочтенный Аттабус — благородный и выдающийся человек. Надеюсь, он в добром здравии?»

«Принимая во внимание все обстоятельства, в этом отношении не ожидается никаких оснований для беспокойства», — нашелся Каткар.

«Рад слышать. И кто же ваши спутники?»

«Позвольте представить вам моих сотрудников, командора Клаттока и командора Чилке из полиции Кадуола. При всем моем уважении к вашей занятости я вынужден повторить, что наше дело требует принятия немедленных мер, необходимых для предотвращения необратимого ущерба».

«Понимаю. И в каком направлении мы должны приложить эти срочные усилия?»

«В связи со счетом Дензеля Аттабуса».

«Ах да! Меня предупреждали о вашем посещении».

Каткару с трудом удалось скрыть удивление: «Кто вас предупредил?»

Его превосходительство Вамбольд уклонился от прямого ответа: «Давайте перейдем в помещение, более подходящее для совещания». Он подошел к стене и постучал пальцем по серебряному декоративному щитку; малахитовая панель отодвинулась: «Прошу вас, заходите».

Все присутствующие прошли через открывшийся проем в обычный рабочий кабинет с письменным столом, стульями и конторским оборудованием. Теперь Глоуэн понял, в чем заключалось назначение только что покинутой ими элегантной пустой залы: это был своего рода шлюз, где слишком навязчивых посетителей могли содержать некоторое время в одиночестве, а затем направлять к нижестоящему должностному лицу, приглашая выйти обратно в коридор. В отсутствие надлежащей мебели не было необходимости приглашать незваного гостя сесть — тактика, способствовавшая скорейшему избавлению от нахала.

Администратор Вамбольд указал собеседникам на стулья, а сам уселся за столом и спросил, тщательно выбирая и произнося слова: «Надо полагать, вы прибыли, чтобы обновить счет достопочтенного Аттабуса?»

Каткар отпрянул: «Даже так? А это вы откуда знаете?»

Администратор вежливо улыбнулся: «Слухами земля полнится. Ожидать вашего посещения было вполне целесообразно, учитывая развернувшуюся в последнее время лихорадочную деятельность».

Каткар уже не мог скрывать беспокойство. Он воскликнул: «Что происходит? Что именно? Сообщите немедленно!»

«Разумеется, разумеется, — успокоил его Лотар Вамбольд. — Но прежде всего скажите: вы действительно готовы перечислить новые средства на счет Дензеля Аттабуса?»

«Ни в коем случае! Совсем наоборот!»

«Интересно!» — заметил администратор Вамбольд. Решительный отрицательный ответ Каткара, казалось, скорее позабавил его, нежели обеспокоил.

Каткара, однако, уклончивость главного администратора начинала выводить из себя: «Будьте добры, объясните, что происходит, и как можно яснее! Ваши туманные замечания и расплывчатые намеки становятся обременительными».

Его превосходительство Вамбольд отозвался с безукоризненной вежливостью: «Сложившиеся обстоятельства сами по себе не отличаются кристальной ясностью — в этом-то и заключается трудность. Но я сделаю все, что смогу».

«Забудем о трудностях — изложите факты!»

«Состояние счета Дензеля Аттабуса можно назвать любопытным. У него есть материальные активы, но объем наличных средств сократился — в некотором смысле — до двадцати девяти тысяч сольдо».

«Что значит «в некотором смысле»? — испуганно спросил Каткар. — Вы выражаетесь двусмысленно — ничего не понимаю!»

Глоуэн позволил себе вставить замечание. «Сосредоточьте внимание на первоочередных задачах, — тихо сказал он Каткару. — В деталях можно будет разобраться потом».

Каткар раздраженно хмыкнул: «Да-да, вот именно». Он снова обратился к администратору: «У достопочтенного Аттабуса были основания не доверять суждению и даже добропорядочности своих партнеров. В настоящее время он желает установить жесткий контроль над своими финансами — над тем, что от них осталось». Каткар предъявил документ и с подчеркнутой церемонностью положил его на стол: «Можете рассматривать эту бумагу как официальное уведомление».

Его превосходительство Вамбольд брезгливо поднял документ двумя пальцами и внимательно изучил его: «Ага, гм. Да. Очень любопытно!» Некоторое время администратор сидел неподвижно, погруженный в свои мысли. Мысли эти, по-видимому, слегка развеселили его: «Рад получить однозначные указания достопочтенного Аттабуса. Вы предоставили их весьма своевременно. Я только что собирался перевести с его счета более шестидесяти пяти тысяч сольдо на счет особого доверительного фонда».

Глоуэн поразился: «Перевести шестьдесят пять тысяч сольдо со счета, содержащего двадцать девять тысяч? Это было бы финансовым чудом!»

Чилке не видел в этой операции ничего таинственного: «Они просто-напросто перемещают десятичные запятые. Есть такой творческий подход к финансовому учету. Некоторые банкиры на Земле пытались его применять, но они недостаточно разобрались в системе, в связи с чем их поймали и посадили в тюрьму».

«Мы не чудотворцы, и наши десятичные запятые абсолютно неподвижны, — натянуто произнес главный администратор. — Время от времени, однако — например, в данном случае — удачный выбор времени осуществления операций позволяет создавать поистине достопримечательные эффекты».

«Поясните, пожалуйста!» — заинтересовался Глоуэн.

Каткар воскликнул: «Прежде всего давайте сделаем все необходимое для того, чтобы счет был защищен, и чтобы ваши служащие не выбрасывали на ветер последние сольдо Дензеля Аттабуса обеими руками!»

«Это очень просто», — согласился администратор Вамбольд. Он нажал несколько кнопок на клавиатуре. Прозвучал голос: «Счет Дензеля Аттабуса изолирован».

«Вот и все, — повернулся к Каткару Лотар Вамбольд. — Счет защищен».

«А теперь объясните: кто хочет снять шестьдесят пять тысяч с этого счета, кому он платит и за что?» — потребовал Каткар.

Его превосходительство Вамбольд колебался: «Эти расчеты конфиденциальны. Я не могу их обсуждать в ходе повседневного разговора».

«Это не повседневный разговор! — громовым голосом произнес Каткар. — В качестве представителя достопочтенного Аттабуса я имею право знать все, что относится к его интересам! Если вы утаиваете информацию, и это нанесет ущерб Дензелю Аттабусу, вы лично и ваш банк, как учреждение, будете нести ответственность за возмещение убытков. Я делаю это заявление в присутствии свидетелей, пользующихся самой высокой репутацией».

Главный администратор холодно улыбнулся: «Ваши замечания убедительны — тем более, что они соответствуют действительности. В качестве доверенного представителя Дензеля Аттабуса вы имеете право задавать такие вопросы. Но кто сопровождающие вас господа? Можете ли вы безусловно гарантировать, что они сохранят полученные сведения в тайне?»

«Целиком и полностью! Они получили удостоверения офицеров МСБР, что само по себе достаточное свидетельство их добросовестности. В настоящее время они расследуют дело межпланетного характера, но главным образом связано с Кадуолом, по каковой причине они представились как сотрудники полиции Кадуола».

Администратор Вамбольд кивнул, не проявив особого интереса: «За многие годы мне удалось кое-что узнать о нравственных принципах достопочтенного Аттабуса, и для меня очевидно, что действия Роби Мэйвила и Джулиана Бохоста не соответствуют этим принципам. Вы требуете, чтобы я предоставил информацию? Я охотно это сделаю, учитывая необычные манипуляции, предпринятые Джулианом Бохостом».

«Каковы, наконец, факты?»

Его превосходительство Лотар Вамбольд откинулся на спинку кресла и, казалось, сосредоточил внимание на стеллаже в дальнем углу кабинета. Когда он заговорил, речь его стала более плавной, а его жесты — не столь сухими и официальными: «Это сложная история, и в некотором смысле забавная, как вы сами убедитесь». Администратор достал листок желтой бумаги из прорези в боковой панели стола и некоторое время изучал распечатанные на нем данные: «Два месяца тому назад на счету Дензеля Аттабуса было сто тридцать тысяч сольдо. Затем фирма «Космические верфи Т. Дж. Вейдлера» представила переводной вексель на сто одну тысячу сольдо, полученный в качестве оплаты двух боевых автолетов класса «Стрэйдор-Ферокс». Вексель подписан Роби Мэйвилом и оформлен по всем правилам. Тем не менее, я осведомлен о том, как достопочтенный Аттабус относится к убийствам и насилию, и меня такое приобретение более чем удивило. В конце концов я утвердил эту выплату, так как Роби Мэйвил — одно из трех лиц, уполномоченных снимать деньги со счета; двумя другими были Джулиан Бохост и Руфо Каткар. Таким образом, на счете осталось двадцать девять тысяч сольдо».

Глоуэн наклонился вперед: «Один момент! Вы сказали, что Мэйвил купил на деньги Аттабуса два вооруженных автолета?»

«Именно так».

Глоуэн уставился на Каткара: «Вы об этом знали?»

Плечи Каткара опустились: «Сложились затруднительные обстоятельства. Я обнаружил автолеты в замаскированном ангаре и тут же сообщил об этом достопочтенному Аттабусу. Он был просто возмущен».

«Но вы не сообщили об этом в бюро расследований!»

«Как я уже сказал, в сложившихся обстоятельствах это было не так просто. Приходилось взвешивать интересы трех сторон: вашего бюро, Дензеля Аттабуса и мои собственные. Поэтому я решил сообщить об автолетах в бюро расследований сразу после того, как закончу дела в банке, тем самым соблюдая интересы всех трех сторон в кратчайшие возможные сроки».

Глоуэн промолчал. Наступившая тишина действовала Каткару на нервы, и он обратился к Лотару Вамбольду: «Будьте добры, продолжайте».

Главный администратор Вамбольд, отстраненно забавлявшийся происходящим, послушно продолжил: «Две недели тому назад мне предъявили еще один переводной вексель, на этот раз на сумму в десять тысяч сольдо, оформленный фирмой «Космические верфи Т. Дж. Вейдлера» и подписанный Джулианом Бохостом. Эта сумма переводилась в качестве частичной оплаты отремонтированного пассажирского судна «Фратценгейл», а остающаяся часть его стоимости, в размере шестидесяти пяти тысяч сольдо, должна была быть оплачена в течение тридцати следующих дней. Опять же, вексель был выписан по всем правилам, но я не утвердил его. Вместо этого я позвонил Доркасу Фаллинчу, директору отдела сбыта фирмы «Космические верфи Т. Дж. Вейдлера», с которым у меня всегда были хорошие отношения; по сути дела мы оба — синдики Мурмелианского института. Фаллинч сообщил мне примерно то, что я ожидал услышать: «Фратценгейл» оказался ржавым корпусом и годился только на переплавку. Никто и не подумал бы его ремонтировать. Его предлагали в продажу как металлолом уже два года, но только Джулиан проявил к нему интерес. Тридцатидневный срок, таким образом, не имел никакого смысла, так как никто не собирался увести это барахло у Джулиана из-под носа.

Я отметил, что, с моей точки зрения, ржавый корпус никак не мог стоить семьдесят пять тысяч сольдо. Фаллинч согласился. Он принял бы практически любое предложение — лишь бы избавиться от этой груды ржавого хлама. Названная цена казалась совершенно неразумной. Фаллинч обещал проверить, чем занимается Ипполит Бруни, продавец, которому было поручено сбыть «Фратценгейл», а затем снова связаться со мной. До поры до времени на этом дело и кончилось. Конечно же, я не выплатил задаток в десять тысяч сольдо за «Фратценгейл».

Через два дня мне позвонил Доркас Фаллинч. О завышенной цене «Фратценгейла» сговорились Джулиан Бохост и продавец, Ипполит Бруни. На самом деле Джулиан собирался купить два судна: «Фратценгейл» для отвода глаз и в качестве взятки продавцу — а также космическую яхту «Фортунатус» по сходной цене. Сговор позволял Джулиану заплатить за оба судна векселем, выписанным за счет непоименованного им «толстосума», и пользоваться «Фортунатусом» как своей персональной яхтой, а Бруни причитались комиссионные, о которых он не собирался отчитываться перед начальством. Все было задумано просто и красиво — выигрывали и продавец, и покупатель, а с носом оставался только ничего не подозревающий «толстосум».

Меня все это чрезвычайно заинтересовало и обеспокоило, так как банк, в определенных пределах, пытается защищать своих клиентов от подобных злоупотреблений. Доркас Фаллинч собирался уволить Ипполита Бруни, взыскав с него штраф с пристрастием, но я уговорил его повременить, так как хотел узнать, откуда Джулиан возьмет недостающие деньги.

Еще через два дня ко мне заявился Джулиан Бохост — впервые я встретился с ним лицом к лицу. Джулиан — высокий, модно одетый молодой человек, блондин, пышет здоровьем и энергией, хотя ведет себя несколько снисходительно, как будто он предпочитает, чтобы его считали человеком обаятельным, но в то же время превосходящим собеседника во всех отношениях. Он хотел знать, почему я не утвердил задаток за «Фратценгейл» в размере десяти тысяч сольдо. Я сказал, что у меня еще не было времени произвести такую выплату по всем правилам. Мой ответ вызвал у Джулиана раздражение. Он заявил, что им уже были соблюдены все необходимые правила и формальности. Цена, по его словам, вполне соответствовала судну такой вместимости, с мощными и надежными двигателями. Он откровенно признался в том, что судно нуждалось в покраске и ремонте, но утверждал, что оно по существу в прекрасном состоянии и пригодно к эксплуатации — короче говоря, старый добрый звездолет, не слишком роскошный, но вполне соответствующий своему назначению.

«Все это прекрасно, — сказал я, — но каким образом вы собираетесь за него платить?» Ответ Джулиана застал меня врасплох. «Нет никаких проблем!» — заявил он. С минуты на минуту на счет достопочтенного Дензеля Аттабуса должны были поступить дополнительные средства в размере ста или даже ста пятидесяти тысяч сольдо».

Каткар не сумел сдержать взрыв хохота: «Как же, как же! Очень хорошо помню, как все это устраивалось. Клайти Вержанс отвела Аттабуса в сторону и безжалостно напустилась на него, обвиняя его в скупости и в нежелании поддержать хорошее дело, а достопочтенный Дензель, не зная, как вырваться из этой западни, согласился заплатить сколько угодно и кому угодно. Конечно, это было до того, как я продемонстрировал ему боевые автолеты. Клайти Вержанс сообщила Джулиану благую весть, и тот, разумеется, не сомневался, что дело в шляпе».

«Таким образом объясняется его уверенность в своих финансовых возможностях, — кивнул Лотар Вамбольд. — Тем временем, фирма «Космические верфи Т. Дж. Вейдлера» не получила задаток в размере десяти тысяч сольдо и, по словам Джулиана, времени почти не оставалось. Ему удалось получить лишь тридцатидневную отсрочку выплаты всей суммы. Он даже признался, что рассматривает возможность другой, не менее важной сделки.

«О какой сделке идет речь?» — спросил я. Джулиан поведал, что все детали еще не согласованы, но что сделка выглядит чрезвычайно привлекательно. Но каким образом он собирался финансировать все эти сделки, если на счету Дензеля Аттабуса не было достаточной суммы? Джулиан сказал, что самым практичным решением проблемы было бы получение краткосрочного займа от банка.

«И что бы вы могли предложить в обеспечение такого достаточно существенного займа?» — поинтересовался я. Джулиан стал вести себя несколько высокомерно и заверил меня, что, если возникнет такая необходимость, он может получить доступ к другим ресурсам. Я попросил его указать эти ресурсы, но Джулиан заявил, что в данный момент делиться подобными сведениями было бы неуместно, и покинул мой кабинет, всем своим видом изображая недовольство.

Я подумал обо всем, что он мне рассказал, и решил просмотреть открытые в нашем банке счета, которые могли иметь отношение к возникшей ситуации. Мне удалось получить множество сведений, причем вполне уместных. Я обнаружил счет партии ЖМО почти двадцатилетней давности. На нем постепенно, посредством множества мелких взносов, накопилась сумма, составляющая в настоящее время девяносто шесть тысяч сольдо. Кроме того, у Клайти Вержанс был персональный счет, содержавший тридцать одну тысячу сольдо, и даже у Джулиана были в банке свои деньги — примерно одиннадцать тысяч. Джулиан был уполномочен пользоваться любым из этих трех счетов! Мне в голову пришла забавная мысль, от которой я заставил себя отказаться — она противоречила всем общепринятым этическим нормам.

Через три дня Джулиан вернулся. Он снова был общителен, приветлив и самоуверен. Несколько минут он обсуждал движение ЖМО, активистами которого были он и достопочтенный Дензель Аттабус, а также трудности Клайти Вержанс в ее самоотверженной борьбе с консервационистами на станции Араминта. Можно было легко догадаться, однако, что он явился не для того, чтобы говорить о политике. И действительно, у него на уме было нечто другое. Помимо пассажирского судна, то есть «Фратценгейла», партии ЖМО срочно требовался, по его словам, небольшой курьерский корабль. У Вейдлера ему удалось найти судно, точно соответствовавшее всем их требованиям, и по сходной цене! За первоклассную яхту «Фортунатус» просили сорок три тысячи сольдо, так что «Фратценгейл» и «Фортунатус» вместе обошлись бы только в сто восемнадцать тысяч. Такую феноменальную сделку просто нельзя было упускать!

Энтузиазм Джулиана был заразителен. Он просто влюбился в неотразимый «Фортунатус»! Космическая яхта, как новенькая, и почти за полцены!

«Превосходно, молодой человек! — сказал я ему. — Но опять же, как вы собираетесь платить за оба звездолета?» После выплаты задатка за «Фратценгейл» на счете Дензеля Аттабуса оставалось бы всего девятнадцать тысяч сольдо. Джулиан продолжал заверять меня, что вот-вот на счет Аттабуса будут переведены дополнительные средства, и что он уже получил извещение об этом от самой Клайти Вержанс!

«Тем не менее, — предупредил я его, — если деньги не поступят вовремя, десять тысяч сольдо будут потеряны».

С точки зрения Джулиана, мои опасения были смехотворны. Он хотел получить от банка краткосрочный заем, позволявший приобрести два звездолета.

Я сказал, что банк мог бы надлежащим образом предоставить такой заем с тем условием, что право собственности и фактически оба корабля должны были принадлежать банку до утверждения займа, после чего, так как в мои обязанности входит защита интересов банка, я должен был потребовать, чтобы Джулиан предоставил весьма существенный залог.

Джулиану эти формальности казались тягостными, он пытался их обойти. По его мнению, достаточным залогом могли служить два звездолета как таковые. Я возразил, указав на тот неоспоримый факт, что Ойкумена велика, обширна и бездонна, в связи с чем звездолеты традиционно считаются рискованным обеспечением банковских кредитов».

И снова его превосходительство Лотар Вамбольд позволил себе холодную улыбку: «Джулиан подтянулся и напустил на себя строгость. Он спросил: «Вы считаете меня человеком, способным просрочить долг?» «Разумеется! — ответил я. — Будучи банкиром, я обязан подозревать всех и каждого».

Джулиан ушел, но на следующий день вернулся, не на шутку взволнованный. По моей просьбе, Доркас Фаллинч порекомендовал ему торопиться, так как другие стороны якобы готовы были представить предложение о покупке «Фортунатуса». Джулиан сказал, что мы должны были действовать безотлагательно, и что он уже не мог ждать перевода денег на счет Дензеля Аттабуса.

«Это решение зависит только от вас, — сказал я ему. — Но каким образом вы предоставите надлежащий залог?»

Слегка помрачнев, Джулиан объяснил, что, если это совершенно необходимо, он мог бы использовать в качестве залога активы на других доверенных ему счетах.

«В таком случае, — ответил я, — вам следовало бы рассмотреть возможность непосредственного использования этих активов с целью покупки обоих звездолетов». «В этом есть определенный смысл, — признал Джулиан. — Но я предпочитаю, по ряду причин, перевести деньги на счет Дензеля Аттабуса». Я понимал, что важнейшая из «ряда причин» заключалась в том, что Джулиан мог купить себе вожделенный «Фортунатус» только на деньги Аттабуса. Я предупредил его, что другие счета могут быть назначены в качестве залогового обеспечения, но что такой процесс иногда занимает несколько недель — требуется утверждение займа ревизионной комиссией. Наши правила, на первый взгляд производящие впечатление лабиринта бюрократических проволочек, специально предназначены для того, чтобы отпугивать рассчитывающих на быструю наживу спекулянтов, финансовых аферистов и вечных изобретателей перевернутых пирамидальных схем. Джулиана мои объяснения оскорбили. По его мнению, глупо было принимать лишние меры предосторожности, если он мог за несколько минут перевести на счет Аттабуса достаточные средства с трех других счетов. Я повторил, что решение зависело только от него — ему достаточно было только дать письменные указания. Может быть, он хотел бы поразмыслить об этой сделке еще несколько дней или неделю? «Нет! — заявил Джулиан. — Время не ждет, я должен действовать сию минуту!» Он хотел перевести деньги с трех других счетов на счет Дензеля Аттабуса, а потом, как только поступят новые средства, вернуть соответствующие суммы на другие счета. «Как вам будет угодно, — сказал я ему. — Я могу сейчас же подготовить документы и, если таково ваше желание, перевести требуемую сумму».

Джулиан колебался. «Какая сумма потребуется?» — спросил он. Я объяснил, что остаток денег на счету Аттабуса следует сохранить в качестве резерва на тот случай, если потребуется оплата других, уже подписанных векселей. Поэтому к семидесяти пяти тысячам за «Фратценгейл» следует прибавить сорок три тысячи за «Фортунатус», и в конечном счете получится сто восемнадцать тысяч сольдо. Из-за банковских сборов итоговая сумма может оказаться несколько большей — но, вероятно, ста двадцати тысяч сольдо хватит на все.

Джулиан не обрадовался моим расчетам, но не высказал никаких замечаний. Он перевел девяносто тысяч сольдо со старого счета ЖМО, двадцать тысяч с персонального счета Клайти Вержанс и десять тысяч со своего собственного счета.

«Очень хорошо! — сказал я ему. — Я немедленно выплачу ожидаемую сумму фирме Т. Дж. Вейдлера. Вы можете вернуться завтра или когда вам будет угодно, и мы покончим со всеми остающимися формальностями».

Как только Джулиан ушел, я позвонил Доркасу Фаллинчу и спросил его: сколько, примерно, сто́ит «Фортунатус» на самом деле? Он сказал, что справедливая рыночная цена такой яхты составляла не менее шестидесяти пяти тысяч сольдо. Как насчет «Фратценгейла»? Вкупе с «Фортунатусом» Фаллинч отдал бы ржавый корпус еще за пять тысяч. Я принял его предложение от имени достопочтенного Дензеля Аттабуса, и сделка была заключена в ту же минуту.

Через полчаса прибыл курьер с документами, ключами и шифраторами. Сегодня утром вы застали меня в процессе перевода семидесяти тысяч сольдо на счет Т. Дж. Вейдлера. Этот перевод приведет к завершению сделки, и на него, боюсь, уже никак не повлияют самые последние указания достопочтенного Аттабуса. Короче говоря, в настоящее время Дензелю Аттабусу принадлежат два звездолета, двадцать девять тысяч сольдо, остававшиеся на его счете, и пятьдесят тысяч сольдо, переведенные со счетов, доверенных Джулиану Бохосту».

Глоуэн спросил: «И теперь эти средства заморожены на счету Аттабуса?»

Главный администратор Вамбольд кивнул, улыбнувшись своей бледной полуулыбкой: «Я мог бы упомянуть, чисто в рамках личных отношений, что в качестве синдика Мурмелианского института я разделяю взгляды достопочтенного Дензеля Аттабуса, заслужившего орден «Благородного пути» девятой степени. Последняя операция позволила мне искупить непредусмотрительное участие в продаже боевых автолетов «Стрэйдор-Ферокс» Роби Мэйвилу, за утверждением которой я должен был предварительно обратиться лично к достопочтенному Аттабусу. Эта ошибка легла тяжким бременем на мою совесть, и меня радует, что ее удалось возместить хотя бы в какой-то степени».

«Кто-то когда-то изрек, что из всех человеческих разновидностей самая безжалостная — пацифисты», — задумчиво произнес Чилке, глядя в пространство.

«И теперь Каткар контролирует счет Дензеля Аттабуса?» — спросил Глоуэн.

Главный администратор сверился с документом, врученным Каткаром: «Достопочтенный Аттабус выразил свои пожелания однозначно. Руфо Каткару предоставляется полная свобода действий в отношении этого счета».

«Счета, содержащего львиную долю активов ЖМО?»

«Так точно».

«Ага! — торжествующе воскликнул Чилке. — А еще говорят, что чудес не бывает! Можно подумать, что денежки Джулиана исчезли в трещине, вызванной искривлением пространства-времени».

Полуулыбка Лотара Вамбольда приобрела печальный оттенок: «Мне придется проявить такт, разъясняя Джулиану сложившуюся ситуацию».

«Достаточно без обиняков изложить нелицеприятные факты! — заявил Каткар. — Джулиану пора уже относиться к превратностям жизни по философски, как подобает мужчине».

«Хороший совет — не премину передать его господину Бохосту».

Каткар задумчиво кивнул: «А мне придется взять на себя бремя новых обязанностей. Тем не менее, я сделаю все, что смогу, без жалоб и упреков».

Глоуэн рассмеялся: «Мы восхищены вашей стойкостью, но интересы Заповедника превыше всего».

«В свое время, когда я закончу подробный анализ...» — ледяным тоном начал Каткар.

Глоуэн не обращал на него внимания: «На счете Дензеля Аттабуса в настоящее время находятся семьдесят девять тысяч сольдо; кроме того, ему принадлежат космическая яхта «Фортунатус» и ржавый корпус «Фратценгейла» — я правильно понимаю?»

«Совершенно верно», — подтвердил Лотар Вамбольд.

Глоуэн повернулся к Каткару: «Прежде всего о «Фортунатусе». Вы можете передать право собственности на космическую яхту директору бюро расследований станции Араминта. Уверяю вас, Бодвин Вук будет очень благодарен и станет пользоваться этой яхтой исключительно по мере надобности — то есть, по своему усмотрению».

«Этого я не допущу!»

«Тогда передайте право собственности мне».

«Что? — вскричал Каткар. — Ни за что! Все это полнейший вздор! Я разделяю нравственные представления достопочтенного Аттабуса, хотя и не продвинулся так далеко по «Благородному пути». Теперь я найду себе место, подходящее для спокойного отдохновения, и займусь изучением «Гнозиса»; кроме того, ничто не помешает мне завести пару хорошо оборудованных птичников. Я намерен использовать доверенное мне имущество Дензеля Аттабуса в благородных целях, во имя совершенствования человечества!»

Глоуэн продолжал говорить совершенно бесстрастно: «Не сопротивляйтесь, не пытайтесь уклоняться или возражать. Это пустая трата времени. Допускаю, что Дензель Аттабус — идеалист; тем не менее, он финансировал преступное подстрекательство к мятежу, и все его имущество, без сомнения, будет конфисковано. Ваше собственное положение, мягко говоря, весьма сомнительно. Представляете, что будет, когда Бодвин Вук узнает, что вы не рассказали ему о вооруженных автолетах? Он принимает такие вещи близко к сердцу».

«Вы прекрасно знаете, что я оказался в затруднительных обстоятельствах! — вскричал Каткар. — Всю мою жизнь я боролся с судьбой! И всегда мои лучшие намерения натыкаются на стену непонимания, всегда меня наказывают за то, за что по справедливости мне полагается награда!»

«Вас еще никто не наказывает! Ваши лучшие намерения могут распустить крылья и пуститься в свободный полет. Забудьте о радужных фантазиях и начинайте подписывать бумаги».

«Как только я увидел вас на борту «Скитальца», я подумал: плохо дело!» — уныло пробормотал Каткар.

«Давайте покончим с разделом имущества, — поморщился Глоуэн. — Прежде всего «Фортунатус»; он пригодится мне и Чилке в нашей экспедиции».

Каткар диковато всплеснул руками и повернулся к главному администратору счетов: «Передайте право собственности на «Фортунатус» и «Фратценгейл» командору Глоуэну Клаттоку, гражданину станции Араминта на планете Кадуол. Я вынужден подчиниться этому бездушному солдафону».

Его превосходительство Лотар Вамбольд пожал плечами: «Как вам угодно».

«Далее, — загнул второй палец Глоуэн. — Выплатите Каткару двадцать тысяч сольдо, хотя он вряд ли этого заслуживает».

«Двадцать тысяч?! — страстно возопил Каткар. — Мне причитается гораздо больше!»

«Вы сошлись на двадцати тысячах с Бодвином Вуком».

«Это было до того, как я стал рисковать своей жизнью!»

«Хорошо, двадцать пять тысяч сольдо».

Главный администратор сделал заметку: «А остаток?»

«Переведите остаток на счет Флоресте-Клаттока, открытый в вашем банке».

Лотар Вамбольд покосился на Каткара: «Таковы будут ваши указания?»

«Да, да! — прорычал Каткар. — Как всегда, все мои мечты и надежды повержены в прах!»

«Очень хорошо! — его превосходительство Лотар Вамбольд поднялся на ноги. — Если вас не затруднит вернуться, скажем, дня через три...»

Потрясенный, Глоуэн уставился на банкира: «Три дня! Дело нужно закончить сейчас же, сию минуту!»

Главный администратор счетов сухо покачал головой: «В «Банке Соумджианы» мы работаем в темпе, оставляющем время для благоразумия и предусмотрительности. В нашем деле оправдания бесполезны — мы не можем рисковать, не можем ошибаться. Ваши инструкции и пожелания метались из стороны в сторону, как перепуганные птицы — что вполне позволительно с вашей стороны, так как вы не несете никакой ответственности. Я же, напротив, обязан выполнять свои функции, принимая все меры предосторожности. Мой долг заключается в том, чтобы произвести надлежащую оценку предлагаемой сделки и навести справки, подтверждающие вашу репутацию».

«Мои требования законны?»

«Конечно. В противном случае я не стал бы их даже рассматривать».

«В дополнительной оценке, таким образом, нет необходимости. Что же касается моей репутации, предлагаю вам обратиться к Ирлингу Альвари из Мирцейского банка, находящегося здесь же, в Соумджиане».

«Вам придется немного подождать. Я поговорю с ним без свидетелей в другом помещении», — Лотар Вамбольд удалился.

Глоуэн обратился к Каткару и Чилке: «Совершенно необходимо очистить счет раньше, чем распространится весть о смерти Дензеля Аттабуса — пока деньги не исчезли, Джулиан может найти какие-нибудь юридические основания для иска о восстановлении счета «жмотов». Мы должны торопиться!»

Его превосходительство Вамбольд вернулся и снова сел за стол, несколько подавленный и задумчивый: «Ирлинг Альвари заверил меня в том, что ваша репутация безукоризненна, и рекомендовал содействовать вам настолько, насколько позволяют мои полномочия. Я последую его совету. Двадцать пять тысяч сольдо — Руфо Каткару, «Фортунатус» и «Фратценгейл» — вам, а остаток, примерно пятьдесят четыре тысячи — на счет Флоресте-Клаттока».

«Все правильно».

«Деньги и документы, подтверждающие передачу права собственности, скоро принесут. Это займет еще несколько минут».

Раздался звонок, и главный администратор включил телефон. Глоуэн, стоявший у стола, заметил на экране лицо Джулиана Бохоста.

«Я уже здесь, в банке, — раздался голос Джулиана. — Подняться к вам в кабинет? Полагаю, все бумаги уже оформлены».

Глоуэн жестом привлек внимание администратора: «Попросите его придти через два часа, после обеда».

Лотар Вамбольд кивнул. Джулиан продолжал спрашивать: «Все готово?»

Его превосходительство ответил самым бесцветным тоном: «Прошу прощения, г-н Бохост, но я был чрезвычайно занят и еще не успел подготовить все бумаги».

«Как так? Времени больше нет, сделка висит на волоске!»

«Возникло препятствие, которое мне еще не удалось преодолеть — чиновник, ответственный за утверждение некоторых документов, ушел на обед».

«Это ни в какие ворота не лезет! — взбесился Джулиан. — Медлительности ваших сотрудников нет оправдания!»

«Г-н Бохост, если вы встретитесь со мной через два часа, я смогу со всей определенностью сообщить вам результаты нашего анализа ситуации, каковы бы они ни были».

«Что это значит? — воскликнул Джулиан. — С вами невозможно иметь дело!»

«Увидимся через два часа», — кивнул Вамбольд. Экран погас.

Главный администратор счетов с сожалением покачал головой: «Не люблю притворяться».

«Вспомните о том, что Джулиан не заслуживает сострадания — он сделал все, что мог, для того, чтобы обокрасть Дензеля Аттабуса, который, в свою очередь, игнорировал законы Заповедника и финансировал деятельность, способную привести только к кровопролитию. Его тоже никак нельзя назвать невинной жертвой, невзирая на орден девятой степени и все остальное».

«Возможно, вы правы», — его превосходительство Вамбольд потерял интерес к разговору.

В окошечко для доставки документов упали три пакета. Один из них Лотар Вамбольд передал Руфо Каткару: «Двадцать пять тысяч сольдо». Другой получил Глоуэн: «Документы, ключи и шифраторы к «Фортунатусу» и «Фратценгейлу»». Из третьего пакета администратор счетов вынул какую-то бумагу. «Подпишитесь здесь, — сказал он Глоуэну. — Это сертификат, подтверждающий перевод денег на ваш счет».

«Конфиденциальный перевод, надеюсь?»

«Совершенно конфиденциальный. А теперь наши дела закончены, так как на счету Дензеля Аттабуса ничего не осталось».

«Один последний вопрос, — задержался Глоуэн. — Вам знакомо имя «Левин Бардьюс»?»

Главный администратор Вамбольд нахмурился: «Кажется, он какой-то магнат. Занимается строительством».

«У него есть управление в Соумджиане?»

Лотар Вамбольд связался с кем-то по телефону. Голос произнес: «Компанию «ЛБ» в Соумджиане представляет строительная фирма «Кантолит»».

«Будьте добры, позвоните в «Кантолит» и спросите, где в настоящее время находится Левин Бардьюс».

Главный администратор счетов узнал только то, что Левина Бардьюса на Соуме не было, и что никто не знал, где именно он мог находиться: «Главное управление его компании в нашем секторе находится в Застере на планете Яфет, в системе Зеленой звезды Гилберта. Там, несомненно, вам смогут предоставить более определенные сведения о его местонахождении».

Три посетителя удалились. Его превосходительство главный администратор счетов Лотар Вамбольд проводил их изысканно вежливым поклоном.

Покидая банк через главный вход, они остановились на площади, теперь заполненной толпой горожан, шагавших по своим делам все той же знаменитой по всей Ойкумене непреклонно-равномерной походкой, почти горделивой, с высоко поднятой головой и расправленными плечами.

Каткар, сожалевший об утраченных возможностях, позабыл о страхе, раньше занимавшем почти все его мысли. Не протестуя и не жалуясь, однако, он присоединился к Глоуэну и Чилке, присевшим за столик в кафе на открытом воздухе. Полногрудая официантка принесла им блюдо жареных колбасок, хлеба и пива.

Глоуэн сказал Каткару: «Что ж, нам пора расставаться. Полагаю, у вас уже есть какие-то определенные планы на будущее?»

Каткар фаталистически пожал плечами: «Я отыграл свою роль в трагедии, и теперь меня выгоняют со сцены».

Чилке ухмыльнулся: «У вас есть деньги. И вы поставили Джулиану хороший синяк под глазом — чего еще вам не хватает?»

«И тем не менее я не удовлетворен. Я думал, что отправлюсь к своей родне в Фушер на Девятой планете Канопуса и стану заниматься выращиванием первосортной птицы — но почему-то эта перспектива меня больше не привлекает».

«Считайте, что вам повезло, — неприязненно отозвался Глоуэн. — Бодвин Вук заставил бы вас дробить скалы на Протокольном мысу».

«Бодвин Вук — геморрой в заднице прогресса! — проворчал Руфо Каткар. — Так или иначе, я предпочел бы жить на Кадуоле, где я смог бы участвовать в управлении новым порядком вещей… Но подозреваю, что на Кадуоле я больше никогда не буду в безопасности». Каткар внезапно вспомнил, как он боялся, что его убьют. Встрепенувшись, он стал пытливо озираться, разглядывая площадь, утопавшую в бледно-желтых лучах Мазды. Во всех направлениях сновали обыватели Соумджианы — мужчины в просторных бриджах, перевязанных под коленями, и в свободных куртках, накинутых на белые рубашки с открытыми, не стеснявшими шею воротниками. Женщины носили блузы с длинными рукавами и длинные юбки; так же, как и представители сильного пола, они передвигались с горделивой осанкой, внушенной незыблемыми нравственными устоями.

«Смотрите!» — вдруг воскликнул Каткар, указывая пальцем на героическую чугунную статую в центре площади, воздвигнутую в честь Корнелиса Памейера, одного из первопроходцев Ойкумены. Рядом с пьедесталом памятника установил жаровню торговец лемурийскими колбасками; там стоял, мрачно поглощая хлеб с колбасками, Джулиан Бохост.

Глоуэн, Чилке и Каткар покинули площадь и прошлись к стоянке такси по бульвару Несокрушимых Дев. Глоуэн сказал Каткару: «Здесь мы с вами расстанемся».

Каткар удивленно вскинул голову: «Как? Уже? Мы еще не договорились о планах на будущее!»

«Верно. Какого рода планы вы имеете в виду?»

Руфо Каткар махнул рукой, тем самым показывая, что множество возможных тем для обсуждения было практически не ограничено: «Ничто еще не решено. До сих пор мне удавалось ускользать от моих врагов, но вы заставили меня «засветиться», и теперь я снова уязвим».

Глоуэн улыбнулся: «Наберитесь храбрости, Каткар! Вам больше не угрожает опасность».

«Почему же? — хрипло, с недоверием спросил Каткар. — Почему вы так говорите?»

«Вы же видели — Джулиан лопал колбаски. Судя по его внешности, у него отвратительное настроение, но он никого не подговаривал вас прикончить — а мог бы, если бы знал, что вы под рукой».

«Он может узнать, что я здесь, в любую минуту».

«В таком случае, чем скорее вы уедете, тем лучше — и чем дальше, тем лучше».

Чилке произнес: «Сейчас же поезжайте на такси в космический порт, взойдите на борт первого пакетбота, отправляющегося к Перекрестку Диогена на Чердаке Кларенса, в самом основании Пряди Мирцеи. Там, как только вы зайдете в космический вокзал и смешаетесь с толпой, ваши враги потеряют вас навсегда».

Каткар нахмурился: «Безрадостная перспектива».

«Тем не менее, лучше мы ничего посоветовать не можем, — отозвался Глоуэн. — Было приятно с вами сотрудничать. Ваше содействие оказалось выгодно всем — даже его превосходительство главный администратор счетов, кажется, развеселился».

Каткар хмыкнул: «Нет никакой выгоды в том, чтобы перечислять обиды или поносить несправедливость, не так ли?»

«Никакой — тем более, что вы получили не по заслугам».

«Это пристрастная интерпретация фактов!» — заявил Каткар.

«Как бы то ни было, пора прощаться».

Но Каткар все еще колебался: «Честно говоря, теперь меня одолевают сомнения по поводу будущего. Может быть, я смогу оказаться полезным в вашем расследовании? Вы же знаете, я человек способный и проницательный».

Покосившись на Чилке, Глоуэн заметил полное отсутствие какого бы то ни было выражения на физиономии своего партнера и сказал: «Боюсь, это невозможно. Мы не уполномочены пользоваться услугами гражданских лиц, независимо от их талантов и квалификации. Для этого вам потребовался бы стандартный допуск, а его можно получить только в бюро расследований».

Лицо Каткара опустилось: «Если я вернусь на станцию Араминта и предложу свои услуги — как меня там встретят?»

Чилке с сомнением покачал головой: «Если вы покончите с собой, Бодвин Вук, может быть, согласится сплясать на вашей могиле».

Глоуэн сказал: «Если вы сообщите все, что знаете о боевых автолетах, думаю, что с вами обойдутся вежливо, а может быть даже наградят».

Каткар сомневался: «Как правило, я не склонен к романтическим мечтаниям, а ожидать наград от прижимистого лысого гоблина значило бы предаваться грезам наяву».

«При обращении с Бодвином Вуком большое значение имеет такт, — заметил Чилке. — Вам следует научиться такту, это не всякому дано».

«Я обращался с ним, как с разумным человеком — и ожидал от него по меньшей мере уважения к логике вещей».

«Хорошо! — вдруг согласился Глоуэн. — Я напишу письмо, и вы можете его доставить лично Эгону Тамму».

«Такое письмо может оказаться полезным, — ворчливо сказал Руфо Каткар. — Однако не упоминайте, пожалуйста, о двадцати пяти тысячах сольдо. Кичиться финансовым успехом — дурной вкус».

Глава 4

«Фортунатус» достигал в длину, от кормы до форштевня, почти двадцати метров. Большой салон, камбуз, три каюты по две койки в каждой, кладовая и подсобное помещение занимали верхнюю палубу; три широкие ступени спускались из салона в рубку управления под прозрачным куполом. Ниже находились двигательный отсек, динаморегуляторы, кубрик, еще одно хранилище и еще несколько подсобных помещений. Наружная оболочка корпуса блестела белой эмалью с черными обводами и темно-красными полосами вокруг приплюснутых спонсонов, в последних моделях этой серии составлявших единое целое с корпусом.

Космическая яхта превзошла самые оптимистические ожидания Глоуэна и Чилке. «Джулиану нельзя отказать во вкусе, — заметил Глоуэн. — Боюсь, сегодняшние события причинят ему немалое огорчение».

«Особенно учитывая тот факт, что за все платит достопочтенный Аттабус. Даже у меня это вызывает какое-то удовлетворение».

«По справедливости, право собственности должно быть зарегистрировано на твое имя».

«Так или иначе, какая разница? — пожал плечами Чилке. — Все равно яхту у нас отберут, как только мы вернемся на станцию».

Глоуэн тяжело вздохнул: «Надо полагать, так оно и будет».

Они сидели в салоне и пили чай. Желтая звезда Мазда сияла за кормой, как яркая золотая монета, становясь меньше и тусклее с каждым часом. Впереди все еще пряталась среди мерцающих завитков Пряди Зеленая звезда Гилберта.

Каткара они оставили в космическом порту Соумджианы, хотя тот выражал желание присоединиться к их экспедиции. Глоуэн снова отклонил его предложение: «Скорее всего, управление в Застере предоставит нам всю необходимую информацию».

Каткар погладил свой длинный белый подбородок: «Что, если они откажутся?»

«Почему бы они отказались? Мы предъявим удостоверения».

«Когда дело доходит до переговоров, удостоверения не стоят выеденного яйца».

Глоуэн пожал плечами: «Я еще не заглядывал так далеко в будущее».

«Об этом нужно подумать уже сегодня, — возразил Каткар. — Завтра вы можете влипнуть в ситуацию, чреватую всевозможными осложнениями».

Глоуэн был озадачен: «Осложнениями? Какого рода?»

«Разве не ясно? Бардьюс — человек упрямый и неподатливый, но он мыслит рационально. Тем не менее, вам, вполне вероятно, придется иметь дело с непостижимой особой по имени Флиц. Переговоры с ней могут носить деликатный характер, а именно в таких случаях, когда один взгляд дороже дюжины контрактов, я незаменим».

«Нам остается только надеяться на наши скромные достоинства», — улыбнулся Глоуэн.

Вынув из портфеля лист бумаги, он набросал короткое письмо Эгону Тамму, в котором упомянул о Руфо Каткаре как о человеке «проницательном и находчивом, способном к творческому мышлению». Кроме того, он сообщил консерватору следующее: «Каткар уверяет, что порвал все связи с партией ЖМО. Он расскажет Вам о нашей успешной конфискации финансовых средств заговорщиков. В этом отношении он оказал нам своевременную помощь. Он заявляет, что Ваши недавние выступления, а также почти поголовная продажность в рядах руководства партии ЖМО побудили его прекратить всякие взаимоотношения с этой организацией. И командор Чилке, и я считаем, что Руфо Каткар может оказаться полезным на станции Араминта, выполняя функции, соответствующие его квалификации».

Каткар прочел письмо, поднимая брови: «Это нельзя назвать лестным отзывом. Все же, лучше заручиться такой рекомендацией, чем приехать с пустыми руками, насколько я понимаю».

Глоуэн передал Каткару еще пару писем, адресованных Бодвину Вуку и отцу Глоуэна, Шарду — в них он описывал события, имевшие место в Соумджиане, и обращал особое внимание на наличие двух вооруженных автолетов, спрятанных где-то на просторах Троя. Кроме того, он отправил письмо Уэйнесс, обещая ей написать снова из Застера на планете Яфет.

Каткар подошел к билетной кассе и оплатил полет до Кадуола на звездолете «Тристрам Танталюкс», самым удачным образом отправлявшемся утром следующего дня. Он собирался переночевать в отеле космического вокзала.

Глоуэн и Чилке взошли на борт «Фортунатуса», задали координаты Зеленой звезды Гилберта в системе автопилота и покинули Соум.

Обсуждая Зеленую звезду Гилберта, многие астрофизики называли ее необычный зеленый отлив не более чем иллюзией, утверждая, что на самом деле звезда эта — радужно-белая, возможно с ледяным голубоватым оттенком. Ученые мужи приходили к другому выводу только тогда, когда видели Зеленую звезду Гилберта собственными глазами. Зеленый отлив чаще всего объясняли присутствием ионов тяжелых металлов в атмосфере этого светила, каковое утверждение не совсем подтверждалось результатами спектрального анализа.

Вокруг Зеленой звезды Гилберта обращались одиннадцать сфер, из которых только на Яфете, восьмой планете, стало возможным человеческое поселение.

Туристы почти не посещали Яфет, и по вполне основательной причине: там почти нечем было развлекаться, если не считать развлечением наблюдение за людьми, решительно намеренными реализовать все имеющиеся у них возможности.

Ландшафты Яфета не вызывали интереса — местная растительность была представлена главным образом болотной стручковой травой, водорослями и тускло-коричневым, напоминающим бамбук кустарником, который местные жители называли «хорохором». Что же касается животного мира этой планеты, то великий зоолог Консидерио, строго придерживавшийся принципа бесстрастной научной отстраненности и не находивший ничего примечательного даже в короткохвостых ящерицах планеты Текса Уиндэма, объявил фауну Яфета «непривлекательной, малозаметной и невыносимо однообразной».

Яфет отличался умеренным климатом, скучноватой топографией, а также опрятным, прилежным и высоконравственным населением. Коммивояжеры и редкие туристы останавливались в аккуратных гостиницах, расцветка интерьеров которых проектировалась опытными психологами. Здесь подавали блюда, неизменно питательные и точно соответствовавшие диетическим потребностям индивидуального едока. Всегда предлагались отборные напитки: ячменный отвар, горячий и холодный, охлажденная молочная сыворотка и надлежащим образом отфильтрованные фруктовые соки.

На протяжении своей истории город Застер стал промышленным и финансовым центром, где находились представительства всех крупнейших концернов.

Пользуясь адресным каталогом, Глоуэн и Чилке узнали, что управление строительной компании «ЛБ» находилось в здании под наименованием «Башня Эксельсис». Попавшийся на улице носильщик дал им более подробные указания: «Ступайте прямо, вон туда, господа хорошие! Примерно три километра по Девятому бульвару. Добротная, розовая с черным постройка — розовый и черный цвета, как известно, символизируют усердие и честь. Хотя, может быть, вам это неизвестно, так как вы явно не из наших мест».

«А городского транспорта у вас нет? Или нам следует взять такси?»

Носильщик рассмеялся: «Дорогие мои! Платить за такси, когда нужно пройти всего три километра? Десять или пятнадцать минут ходьбы только пойдут вам на пользу!»

«Само собой. К сожалению, у моего коллеги разболелась нога, так что нам придется ехать».

«Нога болит? Какая беда! Плохое предзнаменование и для вас, и для меня. Сию минуту вызову инвалидный фургон!»

Почти мгновенно появилась белая машина; носильщик и водитель приложили все возможные старания с тем, чтобы помочь Чилке сесть.

«Не запускайте колено! — наставлял Чилке носильщик. — С одной ногой не очень-то побегаешь!»

«И то правда! — согласился Чилке. — В свое время я кувыркался и ходил колесом не хуже любого другого, но, боюсь, моя акробатическая карьера подошла к концу! И все же я предпочитаю, чтобы моя нога — обе ноги, по сути дела — отдыхали как можно чаще».

«Правильно! Держитесь молодцом! И доброго вам здоровья!»

Инвалидный фургон повез Глоуэна и Чилке по Девятому бульвару, мимо потоков мужчин и женщин, бежавших в закусочные — как раз наступил обеденный перерыв.

Белая машина остановилась у входа в розовую с черным Башню Эксельсис, и водитель помог Чилке выйти. «Сейчас управление, конечно, закрыто, — сообщил водитель. — Но напротив есть прекрасный ресторан, где вы могли бы пообедать».

Глоуэн и Чилке перешли улицу и задержались у двери ресторана «Бег фараона», меню которого заверяло, что в этом заведении использовались только исключительно питательные ингредиенты в абсолютно гигиеничных условиях. У входа им выдали салфетки, увлажненные антисептическими жидкостями; следуя примеру окружающих, они тщательно протерли руки и лица, после чего зашли собственно в обеденный зал. Им подали блюда из неизвестных веществ подозрительного внешнего вида, странные на вкус. Объявление на стене гласило: «Пожалуйста, обращайте наше внимание на любые сколько-нибудь неудовлетворительные характеристики нашей кулинарной продукции — наш главный диетолог будет рад подробно и красноречиво разъяснить вам синергические концепции, на основе которых приготавливались наши блюда, а также безусловную необходимость тщательного пережевывания и проглатывания пищи в умеренном объеме, не заполняющем всю ротовую полость».

Глоуэн и Чилке поглотили столько «кулинарной продукции», сколько смогли, после чего поспешно покинули ресторан, опасаясь, что кто-нибудь заставит их вернуться и доедать оставшиеся на столе «обогащенный творог» и «морскую капусту с имбирем».

Управление строительной компании «ЛБ» занимало десятый этаж Башни Эксельсис. Глоуэн и Чилке вышли из лифта в приемную, интерьер и меблировка которой носили поистине спартанский характер. Вдоль противоположной стены тянулся прилавок; на других стенах были вывешены большие фотографии строительных участков и проектов в различных стадиях завершения. За прилавком стоял подтянутый молодой человек в безупречно белом пиджаке с голубыми полосками на рукавах и в голубых в белую полоску брюках. На прилавке стояла табличка:

«ДЕЖУРНЫЙ ТЕХНИК:

Т. ДЖОРН»

«Чем я могу вам помочь?» — поинтересовался техник Джорн.

«Мы только что прибыли с другой планеты. У нас есть дело к Левину Бардьюсу, и нам сказали, что его можно было бы здесь найти».

«Вы опоздали на неделю, — сказал Т. Джорн. — Г-на Бардьюса здесь уже нет».

«Как жаль! У нас срочное дело. Где же его найти?»

Джорн покачал головой: «Мне никто не побеспокоился об этом сообщить».

В приемную пружинистыми шагами зашла высокая молодая женщина, широкоплечая, атлетической выправки, с мускулистыми бедрами и поясницей. Так же, как о технике Джорне, о ней можно было без преувеличения сказать, что она пышет здоровьем.

«А, Обада! — громко приветствовал ее Джорн. — Наконец-то и ты появилась! Где обедала?»

«Решила попробовать «Старый добрый общепит», километрах в шести по проспекту Молодняка».

«Далековато для обеда — хотя я слышал восторженные отзывы об их клейковинах! К делу, однако! У нас посетители, желающие поговорить с г-ном Бардьюсом, но я не смог им помочь. Тебе, случайно, не известно, где он нынче обретается?»

«Нет, но подожди-ка — дай мне найти Сигнатуса. У него обычно все подобные сведения под рукой», — Обада выбежала из приемной.

Джорн обратился к Глоуэну: «Пожалуйста, не беспокойтесь — это займет лишь несколько минут, хотя Сигнатуса никогда нет там, где его ищут».

Глоуэн присоединился к Чилке, изучавшему вывешенные на стенах фотографии плотин, мостов и всевозможных других конструкций. Чилке стоял, как завороженный, перед фотографией строительного крана невероятных размеров, нависшего над ущельем, глубина которого подчеркивалась шестью человеческими фигурами на переднем плане.

«Что тебя очаровало?» — спросил Глоуэн.

Чилке указал на фотографию: «По-видимому, это очень глубокое ущелье».

«Надо полагать».

Группу изображенных на фотографии людей возглавлял чуть выступивший вперед человек среднего возраста, сильный, хорошо сложенный, с коротко подстриженными волосами, прищуренными серыми глазами и коротким прямым носом. Лицо его, по существу, ничего не выражало — кроме, пожалуй, некоторого намека на непреклонность или, точнее, целенаправленную убежденность.

«Герой с квадратной челюстью — Левин Бардьюс, — сказал Глоуэн. — Я видел его в Прибрежной усадьбе примерно год тому назад. Насколько я помню, он больше помалкивал».

Рядом с Бардьюсом на фотографии стояли пара местных должностных лиц, два инженера и — несколько поодаль — Флиц. На ней были брюки цвета загоревшей кожи, темно-синий пуловер и мягкая шляпа из белой ткани. Так же, как Бардьюс, она не испытывала никаких очевидных эмоций или скрывала их, но если пронзительный взгляд Бардьюса свидетельствовал о бдительности и даже, в какой-то степени, о настороженности, Флиц казалась полностью отстраненной.

«Полагаю, что передо мной во всей красе — легендарная Флиц?» — спросил Чилке.

«Вот эта?»

«Почему ты спрашиваешь? Других женщин на фотографии нет».

«Да, это Флиц».

Вернулась Обада: «Нашла Сигнатуса! Никогда не догадаешься, где он прятался!»

«В отделе проектирования строительных снарядов?»

«В отделе инвентаризации материалов — и ты прекрасно знаешь, почему!»

«Разумеется — но что он тебе сказал?»

«Сигнатус всеведущ! Он сообщил, что г-н Бардьюс отправился на Рейю — это в системе Тир-Гог, в секторе Пегаса. Мы только что закончили там большой проект…»

«Конечно! Мост через Скейм!»

«И г-н Бардьюс, естественно, понадобился на церемонии торжественного открытия».

Чилке спросил: «А Флиц — она тоже там?»

«Конечно, почему нет? Как правило, она его сопровождает как секретарь — но кто знает, кто есть кто и что есть что, если вы меня понимаете».

«Ага! — кивнул Чилке. — Земля слухами полнится?»

Джорн ухмыльнулся: «Не стал бы доверять беспочвенным сплетням — но если факт за фактом указывают на север и оттуда доносятся шум и гвалт, только последний кретин выбегает на дорогу и смотрит на юг, не так ли?»

«Совершенно справедливо!»

Джорн продолжал: «По моим наблюдениям, ей не занимать решительности. Иногда кажется, что она руководит компанией, а г-н Бардьюс держится в стороне и помалкивает. Конечно, она достаточно умна — видит сущность проблемы с первого взгляда».

«Гм! — произнес Чилке. — Она не выглядит, как математик или инженер».

«Не заблуждайтесь! Флиц — не сентиментальное хрупкое создание, несмотря на деликатность телосложения. Очевидно, однако, что ей недостает выносливости, и я лично не выбрал бы ее партнершей по Стомильному марафону. Можете сами убедиться — у нее не развита ягодичная мускулатура. Обада, иди-ка сюда!»

«Я не намерена демонстрировать посетителям ягодичную мускулатуру!»

«Как хочешь, — Джорн вернулся к обсуждению Флиц. — Несмотря на физические недостатки, она поддерживает близкие, хотя и не откровенные, отношения с г-ном Бардьюсом. Что не удивительно, учитывая, что они постоянно работают вместе. Проявим снисходительность. В конце концов, большой объем легких и развитые мышцы грудной клетки — не все, что привлекает нас в этой жизни!»

«Бедняга Бардьюс! — покачал головой Чилке. — Тяжелая у него жизнь. Все эти бесконечные проекты, и никто ему не помогает, кроме несчастной Флиц».

Джорн нахмурился: «Никогда не представлял себе его существование с этой точки зрения».

«Благодарю вас за помощь, — сказал Глоуэн. — Еще один вопрос: вы не помните, использовал ли Бардьюс работников-йипов с Кадуола?»

«Было нечто в этом роде. Три или четыре года тому назад».

«У вас, случайно, не сохранились списки этих работников?»

«Может быть. Сейчас же выясню». Джорн пробежался пальцами по клавишам информационной системы: «Да-да! Вот они, все зарегистрированы».

«Не будете ли вы так добры и не проверите ли, встречаются ли в вашем списке имена «Кеттерлайн» и «Селиус»?»

Джорн ввел требуемые имена: «Нет, к сожалению такие не числятся».

Покидая сектор Персея, «Фортунатус» скользил сквозь Бездну Шимвальда. Зеленая звезда Гилберта слилась с Прядью Мирцеи, а та в свою очередь побледнела на блестящем фоне Нижней ветви Персеид, и скоро ее уже невозможно было различить.

Впереди появились звезды Пегаса и Кассиопеи, и среди них — белая звезда KE58 Пегаса, общеизвестная под наименованием Тир-Гог. Через некоторое время она уже преобладала на черном небосклоне.

Шесть из девяти планет Тир-Гога — небольшие миры, не имеющие особого значения. Из трех остающихся планет одна — газовый гигант, другая — шар аммиачного льда, а третья, Рейя, отличается дюжиной аномалий — от наклонной орбиты до обратного направления вращения вокруг своей оси и асимметричной формы. Материалы, из которых она состоит, еще необычнее. В конечном счете специалисты сочли Рейю не результатом повсеместно встречающейся планетарной конденсации, а скорее своеобразным слиянием множества разнородных крупных компонентов, в том числе астероидов и фрагментов взорвавшейся погасшей звезды.

Первый разведчик-заявитель, Давид Эванс, сразу распознал странные и чудесные качества минералов Рейи, не походивших ни на что привычное или известное. Некоторые обнаруженные здесь вещества образовались в глубинах звезд в ходе процессов, преобразовавших структуру элементарных частиц таким образом, что возникли новые, теоретически немыслимые устойчивые соединения. Продукция рудников Рейи, таким образом, положила начало развитию интереснейшей, не существовавшей ранее области физической химии.

Давид Эванс продал лицензии и арендные договоры синдикату горнодобывающих предприятий — так называемым «Двенадцати семьям» — на условиях, в конечном счете сделавших его одним из самых богатых людей Ойкумены.

Рейя, небольшая и плотная, славится разнообразной топографией и ландшафтами, полными драматических контрастов. Два основных континента, Рик и Мирдаль, противостоят друг другу, разделенные Скеймом — экваториальным разломом и проливом. Доступ к уникальным минералам Рейи легче всего было получить на Рике, где сформировался промышленный комплекс с городком для рабочих и строителей под наименованием Тенви. Не столь суровые земельные угодья южного континента, Мирдаля, были заняты наследными поместьями Двенадцати семей — касты, чьи сокровища превосходили горячечное воображение самого алчного из поклонников Мамоны.

Континенты Рик и Мирдаль сближались, почти соприкасаясь; ширина Скейма была меньше половины его длины, составлявшей примерно сто пятьдесят километров. Скорость приливно-отливных и прочих течений в этом проливе, соединявшем два огромных океана, достигала сорока, а иногда и более пятидесяти километров в час.

За пять лет до прибытия Глоуэна и Чилке на Рейю местная знать решила построить мост через Скейм, чтобы удешевить перевозку грузов между Тенви на Рике и Мирдалем. Головным подрядчиком назначили строительную компанию «ЛБ». Гигантские бетонные понтоны буксировали по проливу и устанавливали на дне так, чтобы между ними образовывались одинаковые четырехсотметровые промежутки. Пролеты моста — длинные пологие арки — поддерживали дорогу через Скейм на высоте семидесяти метров над стремительно бурлящими водами. Новый мост стал великолепным образцом инженерного искусства; теперь помещики могли ездить с одного континента на другой в комфортабельных купе высокоскоростных поездов на магнитной подушке.

У северного конца моста находились городок Тенви и главный космический порт планеты, где и приземлился «Фортунатус». Глоуэна и Чилке подвергли обычным процедурам подготовки и вакцинации новоприбывших, после чего им позволили пройти в главный зал ожидания космического вокзала. Над широким прилавком красовался знак «СПРАВОЧНОЕ БЮРО». Здесь на мягком высоком табурете устроилась низенькая пухлая особа с замысловатой прической из темных кудряшек, впалыми щеками и маленьким ярко-красным ртом. Она наблюдала за приближением Глоуэна и Чилке из-под лениво опущенных век: «Что вам угодно, господа?»

«Мы только что прибыли, — пояснил Глоуэн. — Мы хотели бы получить некоторые сведения, в связи с чем, естественно, обратились к вам».

«Понятное дело, — шмыгнув носом, сказала особа. — Учитывайте, однако, что я не обязана предоставлять ни эконометрические данные, ни генеалогическую информацию, относящуюся к Двенадцати семьям. Кроме того, перед тем, как вы начнете задавать вопросы, должна предупредить, что никакие экскурсии по Мирдалю и дворцовым комплексам поместий Двенадцати не предлагаются».

«Мы это учтем, — кивнул Глоуэн. — А насчет моста вопросы задавать можно?»

Особа указала на киоск агентства новостей: «Там вы найдете десятки источников подобных сведений — усваивайте их на здоровье в комфорте и тишине гостиничного номера».

«А у вас такой информации нет?»

«Чтобы ее найти, мне придется спрыгнуть с табурета и рыться в бумагах — сплошная потеря времени! Насколько полезнее и удобнее было бы для всех, если бы каждый научился проявлять минимальную инициативу. Кроме того, госпоже Кей, работающей в киоске, тоже нужно на что-то жить».

«Мы ограничимся самыми необходимыми вопросами, — пообещал Глоуэн. — Надеюсь, вам даже не придется прыгать с табурета».

Особа снова шмыгнула носом: «Что вы хотите знать?»

«Прежде всего, по поводу церемонии торжественного открытия моста. Она уже состоялась? Или еще ожидается?»

«Все уже закончилось. Мост официально объявили открытым».

«Плохо дело! — заметил Глоуэн. — Но мы должны смиряться с разочарованиями. Где находится управление строительной компании «ЛБ»?»

«В доме номер 3 на Силурийской площади».

«И как лучше всего туда добраться?»

«Вы можете взять такси или пойти пешком. Лично я поехала бы на трамвае «А», это бесплатно. Но опять же — я знаю, куда я еду».

Покинув вокзал, Глоуэн и Чилке нашли такси, сперва углубившееся в фабричный район цехов и складов, после чего начался квартал административных зданий — одинаковых блоков из стекла и бетона с покрытием из черного опала, радужно переливавшегося сотнями цветов. Дальше холмы пересекались упорядоченными вереницами жилых домов, серых с розовыми крышами. Иные были побольше, другие поменьше, но все подчинялись одному и тому же архитектурному стандарту, избранному человеком, предпочитавшим капризное рококо — повсюду виднелись аркады, колоннады и луковичные купола, причем каждый дом был окружен как минимум двумя, а иногда и шестью высокими кипарисами, подстриженными на манер карандашей.

Такси повернуло в сторону Скейма, и открылся вид на чудесный новый мост. Выехав на круглую площадь, машина остановилась у дома номер 3. Глоуэн и Чилке вышли и уплатили за проезд, заявив лишь формальный протест, так как чаевые не показались им чрезмерными. Они зашли в вестибюль и направились к сидевшей за столом секретарше — худощавой блондинке с решительным выражением лица, длинным тонким носом и быстро бегающими, все подмечающими черными глазами. Напустив на себя строгость и суровость, она тем самым предупреждала всякого, кто осмеливался приблизиться, о необходимости вести себя подобающим образом — у нее не было ни времени, ни желания заниматься всякими шалостями.

«Прошу прощения, — робко сказал Глоуэн. — Не могли бы вы нам помочь?»

Ясность ответа граничила с резкостью: «Это всецело зависит от того, в чем заключается ваша просьба!»

«Мы только что прибыли на Рейю...»

«Мы больше не нанимаем персонал. По сути дела, приходится увольнять рабочих или перевозить бригады на другие объекты. За дальнейшими сведениями обращайтесь в отдел трудоустройства непосредственно на объекте».

«Там в настоящее время находится Левин Бардьюс?»

Секретарша окаменела: «Каким образом вам могла придти в голову такая глупость?»

Глоуэн ухмыльнулся: «Полагаю, вам известно, о ком я говорю».

«Разумеется. Вы упомянули г-на Левина Бардьюса».

«Мы хотели бы с ним поговорить. Где его можно найти?»

«В этом отношении, по меньшей мере, я ничем не могу вам помочь».

«Он все еще на Рейе?»

«Мне неизвестно, где он находится в настоящее время. Он присутствовал на церемонии торжественного открытия моста — это все, что мне известно».

«Тогда, пожалуйста, направьте нас к кому-нибудь, кто знает, где его найти».

Секретарша поразмыслила несколько секунд, после чего наклонилась к микрофону системы внутренней связи: «Тут у меня два посетителя, желающих говорить с г-ном Бардьюсом. Не совсем понимаю, что им сказать». Она выслушала ответ, приложив к уху миниатюрный динамик, после чего возразила невидимому собеседнику: «Но им этого мало! Они настаивают на получении определенной информации». Она снова выслушала ответ и сказала: «Хорошо». Повернувшись к Глоуэну и Чилке, блондинка указала рукой на дверь во внутреннее помещение: «Если вы пройдете в конференц-зал, г-н Йодер к вам присоединится». Сделав небольшую паузу, она на всякий случай добавила: «Г-н Йодер — административный руководитель категории 3b. Не сомневаюсь, что в его присутствии вы будете вести себя как следует».

Послушно выполняя полученные указания, Глоуэн и Чилке зашли в продолговатое помещение со стенами, обшитыми белыми гипсовыми панелями, черным потолком и полом, выложенным в шахматном порядке желтыми и коричневыми плитками. Мебель из подогнанных вручную деревянных элементов — длинный стол и полдюжины кресел — отличалась элегантной простотой. На одной из стен висела огромная фотография моста через Скейм; на переднем плане можно было заметить группу мужчин и женщин — по-видимому, высокопоставленный персонал компании.

В помещение вошел долговязый сутулый человек лет тридцати с лишним, резкие черты лица которого, жилистого и обветренного, совершенно не соответствовали фешенебельному белому костюму с бледно-голубым галстуком. Верзила произнес, звонко и холодно: «Меня зовут Ошман Йодер. Кто вы такие и по какому делу явились?»

«Вас беспокоят командор Глоуэн Клатток и командор Юстес Чилке из полиции планеты Кадуол. Мы — офицеры МСБР высокого ранга».

Ошман Йодер, по-видимому, не был впечатлен этим заявлением: «Кадуол? Никогда не слышал это название».

«Кадуол хорошо известен образованным людям, в том числе Левину Бардьюсу. Мы хотели бы задать ему несколько вопросов. Насколько я понимаю, он все еще на Рейе?»

Йодер холодно смерил посетителей глазами: «Я не упоминал ни о чем подобном».

«Верно, но если бы он уже покинул эту планету, вы не преминули бы сообщить нам об этом сразу».

Йодер коротко кивнул и даже изобразил нечто вроде улыбки: «Садитесь, прошу вас». Он тоже сел в кресло у длинного стола: «Левин Бардьюс не любит выполнять общественные функции. Он ценит преимущества частной жизни и нанимает таких людей, как я, чтобы они принимали представителей общественности от его имени. Надеюсь, это понятно?»

«Вполне, — ответил Глоуэн. — Тем не менее, мы не представители общественности, как вы выразились, а офицеры органов охраны правопорядка. Наше дело носит чисто официальный характер».

«Я хотел бы проверить ваши удостоверения».

Глоуэн и Чилке предъявили документы, которые Йодер просмотрел и вернул: «Ситуация не так проста, как может показаться».

«Почему же?»

Ошман Йодер откинулся на спинку кресла: «Потому что я не знаю, куда делся г-н Бардьюс».

Глоуэн сдержал раздраженное восклицание: «Тогда почему...»

Йодер его не слышал: «Мы посоветуемся с г-ном Номини. Он выполняет функции связного между компанией «ЛБ» и Двенадцатью семьями. Он знает все, что можно узнать — а также, несомненно, многое, о чем знать вовсе не следует». Йодер повернул голову и произнес: «Дидас Номини!»

Часть стены сдвинулась в сторону; за ней оказался большой плоский экран, на котором вскоре появились голова и плечи круглолицего субъекта, напоминавшего херувима, только что развеселившегося по неизвестной причине. Каштановые кудри, нависавшие на лоб и почти закрывавшие уши, переходили в пушистые бачки. Кнопка носа едва умещалась между пухлыми розовыми щеками. Только бледно-голубые глаза, маленькие и прищуренные, в какой-то степени противоречили возникшему образу румяного весельчака.

«К вашим услугам! — заорал Номини. — Кто это? Йодер? Как дела?»

Ошман Йодер представил Глоуэна и Чилке, объяснив причину их присутствия: «Так что же — где Левин Бардьюс?»

«Не могу точно сказать. Вчера он собирался взглянуть с воздуха на три участка — рассматривается возможность дальнейшего строительства — но это было вчера. Сегодня у него какая-то другая причуда. Он хотел посетить прибрежную деревню, в ста пятидесяти километрах вниз по течению».

«Странно! — сказал Йодер. — Что за деревня?»

«Примитивное селение. У него и названия-то, кажется, нет».

За спиной Номини раздался другой голос — человека, не показывавшегося на экране: «Они называют его Йиптоном».

Глоуэн и Чилке подскочили от неожиданности: «Йиптон?»

Номини продолжал говорить — размеренным тоном человека воспитанного и образованного: «Сперва мы пользовались услугами строителей с различными навыками, а иногда и совершенно неквалифицированных, собравшихся со всех концов Ойкумены. Затем в течение некоторого времени г-н Бардьюс экспериментировал с племенем, называющим себя «йипами». Это сильные люди с жизнерадостным темпераментом, охотно сотрудничающие — но только в том случае, если не требуется приложение какого-либо труда. Работу они считают неподходящим для себя занятием. К нам привезли три сотни йипов. Уже через месяц их осталось не больше двухсот, а потом и остальные разбрелись. Эксперимент провалился».

«И куда же подевались эти тунеядцы?» — поинтересовался Чилке.

«Каким-то образом они умудрялись существовать в дикой местности, и мы о них долго ничего не слышали. Несколько месяцев тому назад кто-то обнаружил, однако, что они спустились вниз по течению на сто пятьдесят километров, нашли себе каких-то женщин из сельских окраин, и теперь устроили своего рода поселение. Когда г-н Бардьюс об этом услышал, он уже собирался куда-то лететь, но отложил дела на целый день. По его словам, эта деревня интересовала его больше, чем мост».

Йодер повернулся к Глоуэну и Чилке: «Любопытно, не правда ли?»

«В высшей степени, — согласился Глоуэн. — Так где же Бардьюс в данный момент?»

«У нас теперь полдень. Либо Бардьюс еще в этой паршивой деревне, либо уже в космосе».

«А куда он намеревался лететь?»

Номини пожал округлыми плечами: «Об этом он мне не докладывался — кто я такой, в конце концов?»

«Каким звездолетом пользуется Бардьюс?»

«У него «Флеканпрон» шестого разряда, по кличке «Элиссой». Превосходная яхта! Куда бы он ни летел, он там окажется очень скоро. Но, может быть, вы еще успеете застать его в деревне йипов. Вы могли бы нанять аэромобиль — или, если хотите, я и сам могу вас туда подвезти».

«Это было бы очень любезно с вашей стороны. Не могли бы мы вылететь сейчас же?»

«Правда ваша. Время не ждет».

Аэромобиль летел на восток вдоль побережья Скейма. Слева вздымалась дикая неразбериха остекленевших утесов и торчащих высоко в небе многогранных останцев — вместилище экзотических минералов, обеспечивших Двенадцати семьям состояния, которые, несмотря на все усилия, они никак не могли истратить.

По мере продвижения на восток Скейм расширялся, и побережье Мирдаля исчезло в дымке за горизонтом. Снизу начинался обширный луг. На маленьких огородах работали женщины в серых халатах и голубых тюрбанах. С обрыва к северу от луга, с высоты не менее трехсот метров, обрушивался водопад. Из образованного распыленными струями водоема вытекал извилистый ручей, блуждавший по лугу мимо кучки жалких хижин.

Номини посадил машину рядом с деревней; все трое спрыгнули на землю и осмотрелись.

Хижины явно отличались одна от другой качеством постройки. Иные выглядели как беспорядочные кучи тростника и палок; другие, сооруженные из обтесанных кусков местного трухлявого дерева, увенчивались навесами из переплетенных пальмовых листьев. Примерно треть построек свидетельствовала о тщательности и даже о некотором профессионализме в подходе владельцев к своей собственности: на каменных основаниях были установлены стойки с бревенчатыми перекладинами, соединенные гниловатыми досками, а кровля была выложена гонтом из метаморфической магнезиальной слюды.

В деревне было тихо; лишь из одного строения — по-видимому, общинной мастерской — доносились глухие удары и скрежет. Дети, игравшие в грязи, замерли на несколько секунд, рассматривая незнакомцев, после чего вернулись к своим занятиям. Время от времени то мужчина, то женщина выглядывали из дверных проемов, но, не заметив ничего примечательного, снова исчезали в сумрачных глубинах жилищ. Женщины, коренастые, даже грузные, с жесткими черными волосами, крупными и грубыми чертами и большими глазами, не отличались грациозной красотой девушек-йипов, но, судя по всему, компенсировали этот недостаток склонностью к упорному и результативному труду. Поля и огороды обрабатывались именно женщинами, хотя некоторые из них тем или иным способом вынуждали сожителей мужского пола оказывать им неохотную помощь.

Чилке спросил у Номини: «Вы, кажется, упомянули, что эти женщины — местного происхождения?»

«В любом случае ни одна из них не приехала вместе с йипами. Некоторые могли прилететь с других планет, увязавшись за рабочими, строившими мост. Почему вас это беспокоит?»

«У них есть дети».

Номини взглянул на возившихся неподалеку голодранцев: «Дети как дети, только уж очень замызганные».

«На Кадуоле йипы не могли иметь детей от женщин другого происхождения».

«Здесь это не так».

«Одно совершенно очевидно, — заметил Глоуэн. — Нет никаких признаков Бардьюса».

«Так я и думал! — весело отозвался Номини. — Но, по меньшей мере, мы могли бы узнать, чем он тут интересовался. Такие сведения часто оказываются полезными». Атташе Двенадцати семей нахлобучил шляпу пониже и расправил бакенбарды: «Позвольте мне провести интервью. Я уже имел дело с этими субъектами и знаю, как найти к ним правильный подход».

Глоуэн не согласился: «И Чилке, и я давно знакомы с йипами. Они гораздо проницательнее, чем вы предполагаете. Было бы лучше, если бы вы оставались, так сказать, на заднем плане».

«Как вам угодно, — сухо ответил Номини. — Но впоследствии не вините меня в своих ошибках».

Все трое подошли к одной из наиболее внушительных хижин — двухкомнатному сооружению с каменными стенами и крышей, выложенной из разносортных пластинок бледно-серого кристаллического сланца. В тенистом внутреннем помещении кто-то зашевелился, и под бледными лучами Тир-Гога появился высокий, хорошо сложенный мужчина с темно-золотистой шевелюрой, золотисто-бронзовой кожей и правильными чертами лица.

«Мы ищем звездолет, который приземлился здесь утром», — сообщил ему Глоуэн.

«Вы опоздали. Он улетел».

«А ты здесь был, когда он приземлился?»

«Был».

«Люди из звездолета, они с тобой вежливо разговаривали?»

«Достаточно вежливо, да».

«Я рад это слышать, потому что они наши друзья, и мы пытаемся их найти. Они не сказали, куда они собирались улететь?»

«Они не делились со мной своими планами».

«Но ты же человек наблюдательный, ты многое подмечаешь и без объяснений».

«Верно. Меня постоянно поражает множество мельчайших деталей, которые люди замечают или предпочитают не замечать, в зависимости от своих предрассуждений».

«Не мог бы ты рассказать, какие детали поразили тебя в людях, приземлившихся на звездолете?»

«Конечно, мог бы — если вы мне заплатите за такую услугу».

«Вполне разумное требование. Командор Чилке, будьте добры, уплатите этому благородному человеку пять сольдо».

«С удовольствием — но только с условием, что мне возместят эту сумму».

«Вы можете ее возместить из средств, выделенных на мелкие расходы».

Чилке передал деньги йипу, принявшему мзду с мрачноватым достоинством.

«Итак, — продолжил Глоуэн, — что происходило здесь утром?»

«Корабль приземлился. Из него вышли несколько человек. Один был капитаном корабля. С ним была женщина — очень высокомерная, как мне показалось. В любом случае, меня это не касается. Эти двое, капитан и женщина, подошли ко мне, чтобы поговорить. Им очень понравился мой дом, и они отметили, что крыша в особенности хорошо выложена. Я объяснил им, что моя женщина устала спать под дождем и настояла на том, чтобы мы устроили укрытие. Она посоветовала мне выложить крышу из камня, потому что это долговечный материал, который в конечном счете позволит мне затратить меньше усилий. Насколько я понимаю, она была права, потому что крыши нескольких других хижин уже несколько раз сдувало бурей, и теперь все начинают понимать, что строить из камня гораздо надежнее. Кто-то из команды звездолета заметил, что это называется «социальной эволюцией», но я в таких вещах не разбираюсь».

«По всей вероятности, он имел в виду изменения в вашем образе жизни», — заметил Чилке.

«Но в этих изменениях нет ничего удивительного! Как могло быть иначе? На Кадуоле мы жили, как рыбы в садке. Намур нас увез, но он большой лжец, и все всегда было не так, как он обещал. Мы оказались вдалеке от дома, нам было тоскливо и одиноко, а он требовал, чтобы мы вкалывали. Представляете?»

«Если бы вы прилежно работали в Тенви, — слегка презрительно произнес Номини, — вы давно уже уплатили бы свои долги и теперь жили бы в прекрасных домах на окрестных холмах».

Йип устремил взор к далекому водопаду за лугом: «Когда йип работает, надзиратель усмехается. Когда йип перестает работать, надзиратель перестает усмехаться. Здесь я работаю на себя. Я приношу камень с холмов, и это мой камень».

«Действительно, налицо социальная эволюция! — заметил Чилке. — Когда ты говорил с Бардьюсом — то есть с капитаном — он не упоминал, куда он собирается лететь?»

«Бардьюс ничего такого не говорил».

Чилке показалось, что в том, как сформулировал свой ответ йип, был оттенок умолчания. «А его женщина?» — спросил он.

«Бардьюс интересовался, не заезжал ли к нам в последнее время Намур, — безмятежно отозвался йип. — «Нет, — сказал я ему, — не заезжал». Тогда женщина повернулась к Бардьюсу и говорит: «Он, конечно, на Розалии; там мы его и найдем».

Больше узнавать было нечего. Собираясь уходить, Глоуэн спросил йипа: «Ты не был знаком с Кеттерлайном или Селиусом?»

«Кеттерлайн? Был такой умп. Селиуса я не встречал, но слышал о нем. Он тоже был умп».

«Ты знаешь, где они сейчас?»

«Нет».

Глава 5

Из последнего издания «Путеводителя по населенным мирам» Глоуэн почерпнул сведения о сложной географии Розалии и многих других характеристиках и достопримечательностях этой планеты. Восемь больших континентов, не говоря уже о бесчисленных островах, были охвачены сетью морей, лагун, каналов и проливов; местами открытые водные пространства были достаточно обширны, чтобы их можно было назвать океанами. В целом площадь суши на Розалии, диаметром больше двенадцати тысяч километров, была в два раза больше, чем на Земле.

Флора и фауна здесь были разнообразны, хотя в большинстве случаев не враждебны человеку. Существовали заметные исключения из этого правила, в том числе «лешие», обитавшие на верхних ярусах древесных крон, «водяные», населявшие реки, болота и влажные отливные пустоши на Дальнем Севере, и «вихряки» в пустынях. Все эти существа были известны непостижимыми и опасными привычками. В своих поступках они руководствовались, по-видимому, мимолетными капризами, подчинявшимися, однако, некой извращенной логике — их выходки, одновременно поражавшие воображение и внушавшие ужас, служили постоянной темой для разговоров.

Розалия оставалась малонаселенной планетой. Крупнейший город, Портмона, насчитывал от двадцати до сорока тысяч жителей, в зависимости от прибытия и возвращения домой сезонных работников. Там же, в Портмóне, находились космический вокзал, несколько более или менее приличных гостиниц, агентства, магазины и административные учреждения необычного двойного правительства.

Первоначальным разведчиком-заявителем здесь был легендарный Вильям Уипснейд по прозвищу «Бешеный Вилли». Он разделил земли Розалии на почти квадратные сегменты со стороной сто шестьдесят километров каждый и распродал их, устроив торжественный аукцион. Через пятьдесят лет, когда утряслись первые конфликты и недоразумения, была основана Ассоциация торговых агентов землепользователей, число членов которой ограничивалось ста шестьюдесятью представителями фермеров. В соответствии с условиями «Первого договора Ассоциации», фермеры обязались никогда не подразделять свои сегменты на более мелкие участки, хотя они могли продавать целые сегменты соседям, в связи с чем одни фермы увеличивались за счет других. Ранчо «Ивовая лощина» Боггинсов занимало около двухсот шестидесяти миллионов гектаров. С ним соперничали другие гигантские поместья (например, Эгль-Мор и Стронси), в то время как площадь более скромных хозяйств, таких, как ранчо «Черная Лилия» и «Железный треугольник», составляла порядка двадцати пяти миллионов гектаров. Самым маленьким поместьем на Розалии была ферма Флалик, площадью всего лишь пятнадцать с половиной миллионов гектаров.

В отсутствие интенсивной обработки земель эти огромные угодья, как правило, не приносили большого дохода — что в любом случае не рассматривалось как их основное предназначение. Для того, чтобы поправить свое финансовое положение, некоторые фермеры занимались развлечением туристов, устраивая их на ночь в передвижных спальных прицепах, приготавливая им обеды с помощью походных кухонь и взимая с них немалую плату за эти привилегии. Туристам, тем временем, разрешалось наслаждаться видами. Большой популярностью пользовались равнина Дикого Меда, покрытая коврами небольших цветущих растений и мотыльков, мимикрировавшихся под цветы, Динтонский лес, где росли перистолисты, органные деревья и брухи высотой больше двухсот метров, а лешие вели себя просто возмутительно, особенно если в лес забредал одинокий турист, а также Таинственные острова Муранского залива и разноцветная пустыня Тиф, где вихряки имели обыкновение создавать миражи и чудовищные дымчатые образы, чтобы наводить страх на туристов и красть у них одежду.

Ранчо «Тенистая долина», площадью сто пятьдесят пять миллионов гектаров, охватывало горы Морци, озеро Паван и дюжину водоемов поменьше, несколько прекрасных лесов и усеянную редкими деревьями саванну, где паслись стада длинноногих желтых птиц-топотунов. Еще несколько лет тому назад ранчо «Тенистая долина» принадлежало Титусу Зигони, краснолицему толстяку-коротышке с копной седых волос. Однажды в Ветлянике, городке на берегу Большой Грязной реки, он случайно встретился с инопланетянином по имени Намур. С тех пор жизнь Титуса полностью изменилась. Намур познакомил его с энергичной особой по имени Симонетта Клатток, на первый взгляд создавшей впечатление женщины покладистой, даже подобострастной, и в то же время весьма эрудированной — короче говоря, Титус решил, что ей можно смело поручить наблюдение за назойливыми мелочами его жизни. Незадачливый землевладелец не успел моргнуть глазом, как эта выдающаяся женщина, на самом деле не терпевшая никаких возражений, стала его супругой.

Кроме того, Намур привез на ферму группу должников-йипов — привлекательных молодых людей и восхитительных девушек; подразумевалось, что они будут выполнять сельскохозяйственные и другие работы на территории обширного поместья. Эти ожидания, однако, не оправдались. Йипы никак не могли понять финансовую сторону процесса их переселения из Йиптона на причудливые просторы Розалии. Главным образом их смущало то обстоятельство, что их пытались заставить работать в течение невероятно длительных периодов времени — не один день и не два дня, но день за днем, беспощадно и непрерывно, без каких-либо поддающихся разумению причин. Обстоятельства казались им загадочными, а заявленная цель — выплата задолженности, эквивалентной стоимости их перевозки с учетом комиссионных, полученных Намуром — нисколько их не привлекала.

В один прекрасный день Намур привез с планеты Кадуол дряхлого старичка и представил его как «Калиактуса, умфо всех йипов». Мадам Зигони не преминула немедленно подметить сходство между ее супругом-помещиком и Калиактусом; судя по всему, сходство это было еще раньше подмечено Намуром. Во время довольно утомительной прогулки в Сад Дидоны — Калиактус тщетно пытался от нее отказаться — имел место трагический случай со смертельным исходом, после которого идея заменить Калиактуса Титусом Зигони на престоле умфо представлялась исключительно целесообразной. Кто об этом узнает? И кому какое дело? Кто осмелится протестовать? Никто, разумеется.

Предложение было представлено на рассмотрение Титуса. Помещик возражал: у него не было никакого опыта руководства такой массой людей. Но Симонетта заверила его, что работать почти не придется — достаточно придавать лицу строгое выражение и держаться с достоинством на людях, тогда как в частной жизни ему оставалось руководить лишь эскортом из отборных девушек-йипов. Вздохнув, Титус Зигони согласился попробовать себя на новом поприще.

В сопровождении Намура и Симонетты Титус Помпо, новый умфо, прибыл в Йиптон — и с тех пор его почти не видели на ранчо «Тенистая долина».

Вильям Уипснейд (Бешеный Вилли) — первый разведчик, подавший заявку на планету Розалия — отличался неспособностью противостоять чарам привлекательных созданий женского пола, встречавшихся ему во всевозможных уголках Ойкумены. В честь самых приятных эпизодов своей биографии, связанных с этими прелестницами, он окрестил всю планету Розалией, первое поселение назвал «портом Моны» (уже через несколько лет его стали величать Портмоной), а восьми континентам присвоил наименования Оттилия, Эклин, Куку, Рыжая Нелли, Тринки, Гортензия и Альмира.

Приблизившись к Розалии, «Фортунатус» опустился на поле у космического вокзала Портмоны. Глоуэн и Чилке покончили с таможенными формальностями и вышли в зал ожидания — высокое восьмиугольное помещение, каждая стена которого была обшита панелями из того или иного местного дерева: перистолиста, колюки, дамсона, брухи, спорады, розалийского граба, кровавого дерева и сплендиды. Высоко над головой соединялись в центре купола чередующиеся треугольные панели из темно-оранжевого и пепельно-голубого стекла, образовывавшие нечто вроде вершины восьмигранного кристалла. Этот интерьер производил бы должное впечатление, если бы кто-нибудь удосужился время от времени чистить стены и купол.

В зале никого не было. Глоуэн и Чилке подошли к экрану, позволявшему просматривать список космических кораблей, прибывавших и вылетавших на протяжении последних шести месяцев, а также узнавать ожидаемое (и весьма сомнительное) расписание полетов на следующие шесть месяцев. Яхта «Элиссой» в этом списке не значилась.

«Возможны три варианта, — сказал Чилке. — Все они связаны с осложнениями. Во-первых, Бардьюс мог еще не прилететь. Во-вторых, он мог приземлиться не в Портмóне — ему ничто не мешает посетить какого-нибудь помещика по приглашению. В-третьих, он мог вообще отказаться от плана посещения Розалии».

«Если он не прилетел, найти его будет трудновато», — согласился Глоуэн.

Они вышли из вокзала на дорогу, залитую рыжеватыми лучами темно-желтого солнца. Под развесистой кроной растущего неподалеку драконова глаза стоял йип, без особого энтузиазма собиравший и поедавший небольшие плоды. Никаких такси не было видно. Примерно в полутора километрах к востоку можно было различить какие-то строения на окраине Портмоны.

Чилке подозвал йипа: «Где все такси?»

«Сегодня никто не приезжает и не уезжает. Почему бы здесь были такси?»

«Само собой. Ты не хотел бы отнести наш багаж в город?»

«Конечно, нет. Вы меня за дурака принимаете?»

«Никто тебя не принимает за дурака. Мы готовы заплатить».

Йип взглянул на два не слишком больших чемодана: «Сколько вы заплатите?»

«Думаю, половины сольдо будет вполне достаточно».

Йип повернулся, чтобы вернуться к драконову глазу, и безразлично бросил через плечо: «Сольдо».

«Хорошо, сольдо — за оба чемодана, отсюда до отеля, сейчас же и в нашем присутствии, а не волоча ноги где-нибудь позади и не усаживаясь на обочине, чтобы передохнуть по пути».

«С вас следовало бы взять побольше за нахальство», — пробормотал йип. Поразмыслив, он не нашел в предложении Чилке ничего, на что можно было бы возразить на разумных основаниях: «Деньги вперед».

«Ха-ха! Кто кого принимает за дурака? Мы расплатимся в отеле».

«Похоже на то, что мне придется верить вам на слово, — ворчал йип. — Вот так всегда — мы, йипы, слишком доверчивы. Наверное, поэтому нас все унижают и оскорбляют».

«Вы чувствуете себя униженными и оскорбленными, потому что вы ленивы», — заметил Чилке.

«Если я ленив, а вы — нет, то каким образом получается, что я несу ваши чемоданы, а вы идете с пустыми руками?»

Несколько секунд Чилке не мог найти объяснение этому кажущемуся парадоксу. Наконец он сказал: «Если бы ты хоть немного разбирался в экономике, ты не стал бы задавать таких банальных вопросов».

«Вам, конечно, виднее».

Все трое зашагали в Портмону по безлюдной дороге под почти безоблачным небом, окруженные бескрайним пейзажем, позлащенным будто пропущенным сквозь кружку с пивом солнечным светом, внушавшим одновременно отраду и печаль. Вдалеке на севере одиноким ровным строем возвышалась дюжина гигантских бахробанов. Пустынное пространство между дорогой и стволами бахробанов заросло пучками осоки и низкорослым кустарником с мясистыми розовыми листьями в форме сердечек, от которых исходил едковатый сухой запах.

«Где ты живешь?» — спросил йипа Глоуэн.

«Там, в таборе» — чуть повернувшись, йип показал кивком головы назад.

«И как давно ты здесь живешь?»

«Не могу точно сказать. Несколько лет, наверное».

«Вы уже построили себе хорошие дома?»

«Нам хватает тростниковых хижин. Если ветер сдует крышу, всегда можно набрать травы и сделать новую».

Наконец они добрались до окраины Портмоны, сначала пройдя мимо довольно роскошных бревенчатых дач в стиле причудливых угловатых тропических бунгало, а затем углубившись в район, застроенный разнообразными постройками — коттеджами, складами и мастерскими, одинаково потрепанными, засаленными и невзрачными. Дорога повернула на юг, и за мостом через пересохшее русло показалась центральная площадь.

Притихший город казался вымершим. На улицах не было машин. У изредка встречавшихся прохожих был какой-то рассеянный вид, будто они сами толком не знали, куда идут и зачем.

С северной стороны площади находились две туристические гостиницы, «Мультифлор» и «Заезжий дом Дарсови», элегантностью архитектуры резко контрастировавшие с непритязательным и непривлекательным окружением. Оба пятиэтажных здания были увенчаны куполами из стекла в латунных переплетах; оба были окружены пышными ухоженными садами, где красовались стройные иланг-иланги, темные кипарисы, жасмин, альмиранте, огненно-красные звездоцветы. Сады, подсвеченные мягко тлеющими зелеными, синими и белыми фонарями, распространяли завораживающие цветочные ароматы.

Рядом, на той же площади, размещались магазины, агентства, продуктовые лавки и бетонное здание Ассоциации торговых агентов. С южной стороны возвышался отель «Уипснейд» — большое беспорядочное сооружение из темных бревен со слегка покосившейся двухэтажной галереей вдоль фасада. Глоуэн заметил также малоприметное сооружение из плавленого камня и стекла, обозначенное бело-голубым символом МСБР. Традиции межпланетной службы безопасности и расследований требовали, чтобы находящиеся в командировке сотрудники наносили визит вежливости в местное отделение и знакомились с его персоналом, причем сразу по прибытии. Обычно Глоуэн не возражал против этого правила. Но в данном случае их появление в городе могло послужить поводом для нежелательного любопытства. С другой стороны, нарушение традиций могло воспрепятствовать немедленному предоставлению помощи в чрезвычайной ситуации. «Успеем зайти туда завтра утром», — решил Глоуэн.

Солнце скрылось за скоплением рваных облаков над горизонтом. Небо окрасилось в чистый прозрачно-лавандовый цвет, которым славилась Розалия. Чилке указал рукой на две гостиницы с северной стороны площади: «Говорят, там неплохо, но их цены несопоставимы с бюджетом разумного человека. В отеле «Уипснейд» скрипят полы и запрещено храпеть во сне, но именно там останавливаются фермеры, когда приезжают в город».

Глоуэн и Чилке зарезервировали номер в отеле «Уипснейд», после чего вышли выпить пива под арочные своды наружной галереи.

На Портмону опустились сумерки. Площадь почти опустела — только владельцы закрытых лавок и магазинов разбредались по домам.

«Не вижу никаких кафе, салунов или ресторанов, никаких концертных залов», — заметил Глоуэн, обозревая центр города.

«Такова политика торговых агентов. Они рассматривают Портмону как коммерческий транспортный узел, где туристы останавливаются только для того, чтобы провести ночь после приземления или перед отлетом. Остальное они считают несущественным».

«Безрадостный городок».

Чилке не возражал: «Молодые люди уезжают отсюда, как только появляется возможность. Здесь постоянно ощущается нехватка рабочей силы».

«У Намура, в принципе, возникла удачная мысль. Но полное пренебрежение йипов к труду превращает любую ожидаемую прибыль в убытки».

«Намур требовал выплаты комиссионных авансом — убытки понесли фермеры, а не Намур».

Глоуэн размышлял о сложившейся ситуации: «Если Бардьюс все еще считает, что Намур его надул, его интерес к местонахождению Намура и социальной эволюции йипов может объясняться злопамятностью и желанием свести старые счеты. Он просто-напросто хочет вернуть потерянные деньги».

«С другой стороны, если он смотрит на вещи по-философски, он давно уже забыл обо всей этой смехотворной истории, — возразил Чилке. — Теперь его интересует новый проект. На Рейе он заметил изменения в мироощущении йипов и сказал себе: «Если это происходит в системе Тир-Гога, то почему не под лучами другого солнца?» Поэтому он прилетел на Розалию, чтобы разобраться в том, как обстоят дела в других колониях йипов. Его поведение можно объяснить и таким образом».

«Лететь на Розалию только для того, чтобы взглянуть на нескольких йипов?»

«Он же не поленился познакомиться с ними на Рейе!»

«Там он просто хотел что-то узнать. На это ушло пять минут. Он узнал, что сердитые коренастые сожительницы крестьянского происхождения могут заставить йипов работать и строить хижины покрепче. Бардьюс увидел все, что хотел увидеть, и тут же отправился на Розалию. Наверное, он все-таки где-то здесь».

«Насколько я понимаю, его можно найти двумя способами, — продолжал рассуждать Чилке. — Мы можем заниматься беспорядочными поисками, надеясь на случайный успех. Или мы можем решить этот вопрос, исходя из чистой логики».

«Не прочь попробовать второй способ — полезно было бы знать, однако, с чего начать».

«Вернемся к деревне на Рейе. Флиц посоветовала Бардьюсу не беспокоиться по поводу Намура, так как они найдут его на Розалии. По-моему, это означает, что они и так уже собирались лететь на Розалию, но по причинам, не имеющим прямого отношения к Намуру. Не могу поверить, что они забрались так далеко только для того, чтобы поглазеть на йипов. А следовательно... Что еще есть на Розалии? Ответ напрашивается сам собой: ранчо «Тенистая долина», где могут ошиваться Симонетта и Титус Зигони — а может быть, даже и Намур собственной персоной».

«Очевидное решение! Не слишком ли очевидное, однако? Что могло понадобиться Бардьюсу на ранчо Симонетты?»

«Для этого мы сюда и приехали — задавать вопросы».

«Гм! — нахмурился Глоуэн. — Задавать вопросы Бардьюсу просто. Найти его не так просто. Заставить его отвечать может оказаться совсем не просто».

«Ты займись Бардьюсом, а я попробую расспросить Флиц, — задумчиво сказал Чилке. — Сложная задача, но я думаю, что справлюсь».

«Помнишь, есть такая древняя басня про кошку, мышей и колокольчик?»

«Как же! Мне ее в детстве много раз читали. А при чем тут эта басня?»

«Если ты хочешь допрашивать Флиц, прежде всего необходимо найти к ней какой-то подход. Иначе она просто-напросто даст тебе от ворот поворот».

Наутро Глоуэн и Чилке посетили местное отделение МСБР. Тощий, будто состоявший из одних костей и жил начальник отделения, Адам Винкуц, принял их вежливо, но сдержанно, тщательно избегая расспросов, относящихся к цели их командировки. У него были рыжеватые волосы, длинное костлявое лицо и непроницаемые голубые глаза.

Глоуэн и Чилке объяснили свое присутствие на Розалии поисками Намура. По их словам, полицию Кадуола не удовлетворяли некоторые стороны деятельности Намура. Считалось, что он может скрываться на Розалии. Не мог ли Винкуц предоставить какие-нибудь сведения о том, где находится Намур и чем он занимается?

Винкуц, судя по всему, не проявлял особого интереса к этому делу: «Намур? Мне приходилось слышать это имя. Он привез на Розалию несколько бригад работников с какой-то богом забытой планеты у черта на куличках».

«Эта планета называется Кадуол. Она представляет собой заповедник, и наше бюро расследований — отдел управления этого заповедника», — сухо произнес Глоуэн.

«Ага! Так или иначе, проект ни к чему не привел. Йипы сбежали с ферм».

«Вы помните, куда именно поставлялись их бригады?»

«Нам известно о прибытии трех или четырех довольно многочисленных контингентов. Одну бригаду направили на ранчо «Медовый цвет». Пару бригад пригласили владельцы поместий Стронси. Барамонд согласился принять одну бригаду, а в «Тенистой долине», если мне не изменяет память, попытались использовать сразу три — там даже до сих пор еще остались несколько йипов. Но бо́льшая часть этих, с позволения сказать, работников растворилась в необжитых просторах, как щепотка соли в воде — фермеры ничего не могли с этим поделать».

«Они не подавали жалобы в МСБР?»

«Им не на что было жаловаться. Намур ничего не гарантировал. Он доставил товар, после чего ожидалось, что йипы начнут работать».

«И где же теперь все эти йипы?»

«Йипы, доставленные на ранчо «Медовый цвет», устроили поселение у городка Туни на Оттилии. Йипы, приглашенные семьей Стронси, переселились на Таинственные острова. Йипы из «Тенистой долины» устроили табор близ Ветляника на Большой Грязной реке, на Ламаре. А йипы Барамонда живут под тростниковыми навесами сразу за космопортом, рядом с Фанейской топью».

«Еще один, последний вопрос, — сказал Глоуэн. — По-видимому, Намур привез на Розалию больше тысячи йипов. Существуют ли какие-нибудь записи, удостоверяющие их личности — списки имен йипов, входивших в ту или иную бригаду, например?»

«У нас нет такого реестра, — ответил Винкуц. — Но я не сомневаюсь, что Ассоциация торговых агентов получила от Намура соответствующий перечень. Какие имена вас интересуют в первую очередь?»

«Кеттерлайн и Селиус».

«Одну минуту», — Винкуц повернулся к телефону, и на экране появилось женское лицо: «Вас беспокоит Винкуц из МСБР. Будьте добры, проверьте, не встречаются ли в иммиграционных списках имена двух йипов, Кеттерлайна и Селиуса».

«Сейчас, — женщина куда-то пропала, после чего снова появилась. — Таких имен в списках нет».

«Значит, их определенно нет на Розалии?»

«Если они не прибыли тайком без прохождения иммиграционного контроля, что маловероятно».

«Спасибо, — Винкуц повернулся к Глоуэну. — Вот и все, что я могу для вас сделать».

«Очень благодарен», — сказал Глоуэн.

Глоуэн и Чилке наняли в космопорте аэромобиль, надеясь, что такой способ передвижения сделает их менее заметными; вести расследование, пользуясь «Фортунатусом», было бы неудобно. Они вылетели из Портмоны, взяв курс на вест-тень-норд, и понеслись над болотами, заросшими пучками красноватого и черноватого тростника, небольшими прудами и пойменными лугами, над грядой пологих холмов, а затем вдоль длинного озера, отливавшего дрожащим блеском под янтарными лучами солнца. Начали появляться деревья — сначала дымчатые деревья поразительной высоты, стоявшие поодиночке или дисциплинированными купами, потом густые леса перистолистов, бильбобов, чуластиков и бахробанов, покрывших пейзаж деликатно орнаментированным ковром черной, коричневой и рыжеватой листвы.

Чилке обратил внимание на заметно возвышающееся над лесным покровом дерево с мощным стволом и массой небольших прямоугольных листьев, по которым под порывами ветерка пробегали темно-красные, бледно-красные и ярко-красные волны: «Это пилькардия, хотя местные жители называют ее божемойкой».

«За что такое прозвище?»

Чилке усмехнулся: «Отсюда не увидишь, но божемойка кишмя кишит лешими. Там они смешивают древесные волокна со смолой и еще какими-то ингредиентами, изготавливая знаменитые вонючки. Туристы, приглашенные на фермы, то и дело заходят в лес, привлеченные величественной красотой деревьев. Их предупреждают ни в коем случае не останавливаться под пилькардиями и даже не подходить к ним».

Аэромобиль покинул Эклин и полетел над Корибантическим океаном наперегонки с солнцем, поднимавшимся очень медленно. Когда наступил местный полдень, на горизонте уже появилась расплывчатая полоска побережья Ламара. Уже через несколько минут воздушный аппарат пересек длинную извилистую линию пенистого прибоя над далеко отстоящим от берега рифом. Внизу пронеслись бирюзовая полоса лагуны и белый песчаный пляж, после чего начались казавшиеся бесконечными джунгли, лишь километров через двести разбившиеся зеленой волной о каменную стену тектонического сдвига, за которой простиралось высокогорное засушливое плато.

Машина почти бесшумно скользила над красными оврагами и желтыми лощинами, коричневыми, охряными и рыжеватыми откосами, обнаженными каменными пустошами и редкими дюнами бледно-горчичного песка. Глоуэн находил этот пейзаж мрачноватым, но волнующе прекрасным. «И все это принадлежит какому-то фермеру?» — спросил он.

«Скорее всего нет, — отозвался Чилке. — На Розалии еще много диких нераспроданных участков. Тебе их могут предложить, если торговые агенты сочтут, что ты человек порядочный, надежный и способный проявлять надлежащее уважение к кастовым различиям. Учитывая древность рода Клаттоков, у тебя, я думаю, не будет проблем. За какие-нибудь десять тысяч сольдо ты можешь купить все это плато».

«И что я буду с ним делать?»

«Ну, например, ты мог бы наслаждаться полным одиночеством — или изучать повадки вихряков».

Глоуэн обозревал безжизненный простор: «Не вижу никаких вихряков».

«Если бы ты был там, внизу, после наступления темноты, и сидел бы у походного костра, они принялись бы бросаться в тебя камешками и издавать странные звуки. А с заблудившимися туристами они выкидывают номера похлеще. Чего только мне не рассказывали».

«Как они выглядят?»

«На этот счет нет общепринятого мнения, тем более что видеокамеры и фотоаппараты на них не фокусируются».

«Любопытно!» — нахмурился Глоуэн.

Плато внезапно закончилось на краю гигантского обрыва высотой метров шестьсот — внизу начиналась волнистая равнина. Чилке указал на реку, лениво петлявшую в западном направлении: «Большая Грязная! Знакомые места — можно сказать, будто домой возвращаюсь».

Аэромобиль скользил в небе. Еще через час внизу показался Ветляник — растянувшаяся вдоль берега реки беспорядочная вереница обветшалых построек из неокоренных бревен перистолиста, посветлевших под солнцем и ветром до приятного серовато-бронзового оттенка. Крупнейшим сооружением была старая неуклюжая гостиница с галереей вдоль фасада, напоминавшая отель «Уипснейд» в Портмóне. Ее окружали лавки и агентства, почтовое отделение и несколько скромных жилищ. Почти до середины реки тянулся длинный причал, поддерживаемый сотней хилых, покривившихся свай; на конце причала была устроена площадка с каким-то сараем. По словам Чилке, этот сарай и был знаменитым трактиром «У Пулины». Меньше чем в километре вниз по течению виднелось скопление хижин, кое-как сколоченных из плавника, кусков коры и обломков всевозможных материалов, найденных на свалке Ветляника.

По мере того, как машина спускалась к Ветлянику, Чилке не смог не поделиться воспоминаниями о трактире «У Пулины», где он впервые встретил Намура, когда покинул ранчо «Тенистая долина». Мадам Зигони ничего ему не заплатила, и в Ветлянике у Чилке едва хватило денег на кружку пива. Узнав о бедственном положении собеседника, Намур проявил должное сочувствие и даже предложил Чилке работу на станции Араминта. Тогда Намур показался Чилке милосердным избавителем и щедрым благодетелем. Теперь он не был уверен в правильности своего первого впечатления.

«Как бы то ни было, — пожал плечами Чилке, — если мы повстречаемся с Намуром «У Пулины», я закажу ему кружку пива».

«Посмотрим!» — отозвался Глоуэн. Он показал рукой на скопление хижин среди зарослей ольхи: «Надо полагать, это поселение йипов».

Чилке согласился: «Здесь мало что изменилось, по-моему. Если Бардьюс заявится в Ветляник, надеясь обнаружить процветающую цивилизацию йипов, он будет разочарован».

Аэромобиль опустился на площадку у почтового отделения. Глоуэн и Чилке вышли из машины и приблизились к отелю, ярко освещенному полуденным солнцем. На деревянной веранде у входа сидели и пили пиво три йипа. Покосившись на новоприбывших, йипы сделали вид, что не замечают прибывших — характерное для этого племени подчеркнутое пренебрежение, оскорблявшее чувствительных людей.

Некоторые объясняли такую замкнутость всего-навсего застенчивостью. Но в том, что касалось уроженцев Йиптона, Чилке давно потерял всякое терпение — ему слишком часто приходилось иметь дело с йипами и их не всегда безобидными причудами. И теперь на его лице возникло привычное удивленно-неодобрительное выражение: «Полюбуйся на этих мерзавцев, наливающихся пивом подобно наследным помещикам!»

«Возникает впечатление, что они устали — у них очень расслабленные позы», — заметил Глоуэн.

«Да ну? В самом деле? — возмутился Чилке. — Чтобы устать, сначала нужно потрудиться. В «Тенистой долине» я умолял их выполнить свои обязательства, отработать задолженность и стать, наконец, порядочными людьми. А они только растерянно глазели на меня, будто я нес какую-то тарабарщину!»

«Печальный случай», — кивнул Глоуэн.

Когда Глоуэн и Чилке взошли на веранду, один из йипов поднялся на ноги: «Господа, не желаете ли приобрести ценный сувенир? Он будет всегда напоминать вам о Розалии — совершенно подлинный!»

«Какого рода сувенир? — спросил Чилке. — И сколько ты просишь?»

Йип вынул прозрачный флакон, содержавший три шарика из напоминающего войлок древесного волокна, плававших в маслянистой темно-желтой жидкости. «Вонючки, три штуки всего за пять сольдо! — гордо предложил йип. — Дешево! И без малейших повреждений, как новенькие!»

«В данный момент у меня нет потребности в вонючках», — ответил Чилке.

«Ты заломил невозможную цену! — сказал Глоуэн. — Намур обещал, что мы получим скидку, если упомянем его имя».

Йип озадаченно улыбнулся: «Намур ничего такого мне не говорил».

«Странно! По его словам, он с тобой встречался совсем недавно».

«В последнее время я его не видел. И мы не обсуждали вонючки».

«Даже так? А что вы обсуждали? Новый проект Намура?»

«Нет. Так вы купите вонючки?»

«Не куплю, пока не посоветуюсь с Намуром. Он все еще в Ветлянике — или вернулся в «Тенистую долину»?»

«Отдам шесть вонючек за девять сольдо!»

«Придется сначала узнать, что по этому поводу думает Намур. Вы знаете, где его можно найти?»

Йипы выглядели сконфуженными. Они переглянулись, после чего продавец вонючек занял свое место за столом: «Неважно. Сговоримся потом. Никто вам не предложит такую низкую цену за товар такого качества!»

Глоуэн и Чилке зашли в отель и остановились в чистых, скупо меблированных номерах, где пахло сухим перистолистом.

Сегодня было уже поздно наносить визит в «Тенистую долину». По предложению Чилке они вышли из гостиницы, прошли по длинному причалу до трактира «У Пулины» и сели за столом у открытого окна, с видом вверх и вниз по течению реки. Стены трактира были украшены старыми плакатами и полочками с сувенирами и антикварными безделушками. Местные посетители занимали стол в углу; еще один человек сидел, сгорбившись, за стойкой бара и смотрел в кружку пива, как загипнотизированный. Бледный глазастый подросток принес Глоуэну и Чилке блюдо, полное жареной речной кильки, и взял заказ на пару кружек пива.

Чилке внимательно разглядывал трактир: «Никогда не думал, что снова окажусь «У Пулины». Какой-то философ — забыл, как его звали — изрек, что «жизнь невероятна, но мы ей не удивляемся, пока мы живы». Или что-то в этом роде. Так или иначе, мне эта мысль почему-то поднимает настроение».

«Жизнь может стать еще более невероятной, прежде чем мы закончим расследование, — сказал Глоуэн. — Не спрашивай, что я имею в виду, сам не знаю».

Чилке смотрел на хижины йипов среди зарослей ольхи ниже по течению: «Социальная эволюция еще не затронула йипов Ветляника — но опять же, они не живут с решительными дочерьми Рейи, не желающими спать под дождем».

Утром Глоуэн и Чилке полетели на север над пейзажем, пестрившим тысячей контрастов: холмы сменялись долинами, леса — прудами, многокрасочные цветочные поля — одинокими утесами, торчавшими наподобие гигантских черных клыков.

В трехстах километрах к северу от Ветляника они увидели предгорья мощного хребта Кали-Калу, поднимавшегося обрывистыми ярусами и массивами до шестикилометровых вершин. Пара отрогов, вытянувшихся на восток, образовывала Тенистую долину, в честь которой было названо все ранчо, и где находились усадьба, управление, бараки и подсобные сооружения. На севере темнел лес кровавых и синих деревьев невероятной величины; к югу возвышались отдельные дымчатые деревья и перистолисты. Собственно помещичий дом — не слишком презентабельное сооружение из камня и бревен — не отличался определенным архитектурным характером — за долгие годы его перестраивали десятки раз в соответствии со вкусами менявшихся владельцев. В ста метрах к северу под буйной листвой розалийской повилики почти скрывались барак, кухонный навес, мастерская, гараж и несколько сараев-складов.

Чилке указал на стоявшее в стороне двухэтажное беленое бунгало: «Там я прозябал, будучи местным управляющим. Как тебе известно, в конечном счете я не получил и ломаного гроша!»

«Возмутительная несправедливость!» — поддержал его Глоуэн.

«Тем более возмутительная, что мадам Зигони — представительница небезызвестного благородного клана, населяющего пансион на станции Араминта».

Глоуэн кивнул: «Ее оттуда выгнали. Несмотря на то, что она обесчестила наше имя, я почему-то не испытываю особенного желания взыскивать с нее просроченные долги».

В Тенистой долине отсутствовали какие-либо признаки посетителей — не было здесь ни «Флеканпрона» Левина Бардьюса, ни грандиозной космической яхты «Мотыжник», принадлежавшей Титусу Зигони.

«Логика нас подвела», — подвел итог Глоуэн.

Аэромобиль опустился на землю у помещичьей усадьбы. Рядом с бараком на траве сидели несколько йипов; они были заняты какой-то азартной игрой и потягивали из старых консервных банок самодельную брагу из моченого лисохвоста. В пыли возились голые дети.

«Совсем как в старые добрые времена! — умилился Чилке. — Эта сцена врезалась мне в память, как след кислоты на эмали!»

Выйдя из машины, Глоуэн сказал: «Пойду представлюсь. Держи пистолет наготове. Если Намур здесь, может быть, он спит или напился до бесчувствия — иначе во дворе уже не было бы так тихо и спокойно. Смотри в оба! Он может выскочить с заднего хода, украдкой обогнуть двор за кустами и смыться на нашей машине».

Глоуэн направился к главному входу; Чилке следовал за ним в некотором отдалении. Уже через несколько секунд входная дверь распахнулась — на крыльцо вышел, подбоченившись, коренастый немолодой субъект со взъерошенными седыми волосами и недовольной покрасневшей физиономией: «Кто вы такие? По какому делу? Я вас не знаю!»

«Мы из полиции, — объяснил Глоуэн. — Вы — местный суперинтендант?»

«Меня зовут Фестус Диббинс; действительно, я здесь главный управляющий».

«Вы принимаете сейчас посетителей? Друзей? Гостей? Кого-нибудь с другой планеты?»

Диббинс расправил плечи: «А зачем вам это знать?»

«Есть основательные причины».

«Никого я не принимаю, да будет вам известно. Ни с другой планеты, ни с этой. Кого вы ищете?»

«Не могли бы мы зайти внутрь? Тогда мы объяснили бы вам причину нашего визита».

«Предъявите удостоверения».

Глоуэн и Чилке выполнили это требование. Прищурившись, Диббинс проверил документы и вернул их: «Заходите, прошу вас».

Управляющий провел их в большую гостиную с высокими окнами, выходившими на восток.

Чилке спросил: «Насколько я понимаю, мадам Зигони нет дома?»

«Вы правы».

«И у вас нет никаких гостей или посетителей?»

«Я уже ответил на этот вопрос — никого тут нет! — Диббинс жестом пригласил их сесть. — Не желаете ли что-нибудь выпить?»

«Если бы вы могли заварить чай, это было бы просто превосходно», — отозвался Глоуэн.

Диббинс дал указания своей жене, выглядывавшей из соседней столовой. Трое мужчин уселись: Глоуэн и Чилке на массивной, обтянутой кожей софе, а Диббинс — на стуле.

«Что ж, теперь вы, может быть, объясните, что вас сюда привело?» — спросил управляющий.

«Объясним. Прежде всего, позвольте спросить: вы знакомы с Намуром?»

Диббинс сразу насторожился: «Знаком».

«Вы сказали, что его здесь нет, не так ли?»

«Его здесь нет, совершенно верно. Вы его ищете?»

«Мы хотели бы задать Намуру несколько вопросов».

Диббинс невесело рассмеялся: «Неудивительно! Если происходит что-нибудь таинственное или подозрительное, обращаться следует, разумеется, к Намуру».

«Вы с ним близко знакомы?»

«Не очень. Он — приятель мадам Зигони. Она позволяет ему приезжать сюда на отдых, меня это не касается. Тем не менее, мне приходится иметь дело с его йипами — а они, должен признаться, редкостные поганцы!»

«Как насчет Титуса Зигони и мадам Зигони — они посещали свое ранчо в последнее время?»

Диббинс покачал головой: «Уже больше года их тут не было, да и раньше они заезжали только на пару дней. Но когда они приедут в следующий раз, я им кое-что скажу, и без обиняков!»

«Что именно?»

Диббинс махнул рукой в сторону двора: «Я про йипов. Они не работают, если не принесешь им пива, но уже через пару часов они навеселе и начинают резвиться и проказничать, а работа стоит. Пока пиво не кончится, продолжается кутеж. А потом они валятся на траву и спят, и никакими уговорами и пинками не заставишь их пальцем пошевелить!»

«Почему вы не вернете их Намуру?»

«А он их не возьмет. Но и продать йипов на Розалии он больше никому не сможет. Нынче их привычки общеизвестны».

«Вы знакомы с человеком по имени Левин Бардьюс?»

Диббинс нахмурился, глядя в потолок: «Где-то я про него слышал...»

«Бардьюс — владелец крупной строительной компании. Он путешествует в сопровождении молодой женщины, представляя ее как свою деловую партнершу. Она хороша собой и умна, с привлекательной фигурой и глянцевой прической. Себя она называет «Флиц»».

«Да-да! — лицо Диббинса просветлело. — Теперь я их вспомнил!»

«Когда вы их видели?»

«Несколько лет тому назад, вскоре после того, как я здесь устроился управляющим, мадам Зигони принимала их на ферме. Они меня вызвали, чтобы послушать, что я думаю по поводу йипов. Подозреваю, что это была затея Бардьюса. Намур, по-видимому, хотел поставить Бардьюсу две или три бригады йипов. Бардьюс заявил, что пробовал использовать йипов раньше, и что ничего хорошего из этого не получилось, а Намур заверял его, что подобные проблемы — дело давно минувших дней, и что теперь он тщательно выбирает йипов из числа самых надежных и работящих. Что-то в этом роде, дословно я их беседу пересказать не могу. Помню только, что Намур в чем-то заверял Бардьюса, а от меня ожидалось подтверждение его слов. Так как за правду меня могли уволить, я произнес несколько фраз к удовлетворению Намура, но сомневаюсь, что мне удалось обмануть Бардьюса. Меня отпустили, и я ушел. Вот и все».

«Когда вы видели Намура в последний раз?» — спросил Чилке.

Диббинс впервые проявил признаки нерешительности: «С тех пор прошло довольно много времени».

«Не могли бы вы выразиться точнее?»

Управляющий помрачнел: «Не люблю лезть в чужие дела. Кроме того, мадам Зигони, скорее всего, предпочла бы, чтобы я держал язык за зубами. Возможно, мне не следует об этом говорить, но она, судя по всему, завела с Намуром шашни — если вы понимаете, что я имею в виду...»

Глоуэн придал голосу жесткость: «Наши полномочия превышают полномочия мадам Зигони. Мы желаем допросить Намура в связи с рядом серьезных преступлений. Любой, кто нам препятствует, тем самым становится его сообщником».

«Незачем мне угрожать — если для вас это так важно, я расскажу все, что знаю, — проворчал Диббинс. — Намур приехал примерно месяц тому назад. Мне показалось, что он чего-то ждет, потому что каждый день, в одно и то же время, он куда-то звонил — по-моему, в Портмону. Три или четыре дня тому назад его вызвали по телефону. Он, по-видимому, узнал все, что хотел узнать, потому что уже через час улетел».

«Кто ему звонил?»

«Попросили позвать Намура Клаттока. Это все, что я слышал».

«Поговорив по телефону, он обрадовался? Огорчился? Рассердился?»

«Трудно сказать. Пожалуй, он нервничал, что-то ему не давало покоя».

«У вас есть еще какие-нибудь сведения?»

«Нет — со мной здесь никто не откровенничает».

Глоуэн и Чилке поднялись на ноги. «Нельзя ли воспользоваться вашим телефоном?» — спросил Глоуэн.

Диббинс указал на аппарат, стоявший на столе в углу гостиной. Глоуэн позвонил в отделение МСБР в Портмóне и попросил задержать и не выпускать Намура, если тот появится в городе. Винкуц заверил его, что безотлагательно примет все необходимые меры.

Глоуэн выключил телефон и повернулся к Диббинсу: «Вы нам помогли, и мы очень благодарны».

Управляющий только крякнул и провел посетителей к выходу. Здесь Глоуэн обратился к нему с последним увещеванием: «Никому не сообщайте о нашем визите. Я достаточно ясно выражаюсь?»

«С предельной ясностью!» — буркнул Диббинс.

Глоуэн и Чилке вернулись в Ветляник, на берег Большой Грязной реки. На конце причала, в трактире «У Пулины», они наблюдали за тем, как солнце садилось в речную гладь, пили пиво и обсуждали результаты своей поездки. Их нельзя было назвать несущественными. Бардьюс не показывался в «Тенистой долине». Этот факт говорил о многом или ни о чем. Возможно, его просто что-то задержало по пути. Может быть, он вовсе не собирался заезжать на ранчо «Тенистая долина», а направлялся совсем в другое место. Вероятно, он уже приземлился где-то на другой ферме. Интересовала ли его, на самом деле, «социальная эволюция» йипов? Если да, то почему? Даже задавать такой вопрос было странно — они уже видели местных йипов из табора около Портмоны, в Ветлянике и в Тенистой долине. Никаких признаков «социальной эволюции» они не заметили. На Розалии находились еще по меньшей мере два поселения йипов — табор йипов с фермы «Медовый цвет», переселившихся на окраины городка Туни, и колония йипов, бежавших с ранчо Стронси на Таинственные острова в Муранском заливе.

Утром Глоуэн снова позвонил в отделение МСБР в Портмóне. Ему сообщили, что Намура не удалось найти, но что его непременно задержат, если он появится в городе или в его окрестностях.

Вылетев из Ветляника, Глоуэн и Чилке взяли курс на ост-тень-норд — обратно через Ламар и Корибантический океан к берегам Оттилии. Рассвет застал их над бескрайним узорчатым ковром цветов. К полудню над северным горизонтом показалась гряда из семи покрытых снегами вулканических конусов — свидетельство того, что они находились в пределах огромного ранчо «Медовый цвет». Еще через полчаса они приземлились на площадке перед управлением ранчо. Усадьба землевладельцев занимала верхнюю часть пологого холма, переходившего в обширные луга; в полутора километрах к северу темнел типичный розалийский лес — густой, зловещий, жутковатый.

Помещик собственной персоной, Аликс Эт — энергичный и решительный человек с багровым лицом — без колебаний ответил на их вопросы. Он составил нелестное мнение о Намуре; с точки зрения Аликса, Намур был ловкий мошенник, не переступавший границы порядочности только в той мере, в какой это соответствовало его интересам. Опыт использования йипов на ранчо «Медовый цвет» привел к типичным результатам. Обнаружив их полную бесполезность, Аликс попытался найти Намура, чтобы договориться с ним о возмещении хотя бы части убытков, но Намур, как выразился Аликс, «растворился в воздухе, как вихряк».

Потеряв надежду на возвращение своих денег, Аликс Эт попытался научить йипов основам взаимодействия цивилизованных людей. Он собрал бригаду и объявил, что отныне вводится новая система, решающая все проблемы. Он больше не будет давать им указания, относящиеся к работе. Он не будет их ругать или угрожать им наказаниями за то, что они лежат и ничего не делают. Они могут делать все, что им заблагорассудится. По тому, как загорелись глаза йипов, по их радостным улыбкам Аликс Эт понял, что до сих пор его программа их вполне устраивала. «А теперь, — сказал Аликс, — какова будет система вознаграждения? Каким образом мы проследим за тем, чтобы больше всех получал тот, кто работает усерднее всех? Это очень просто, проще некуда. Работа измеряется количеством купонов. Выполнив норму, работник получает купон. Эти купоны — ценная валюта. За купоны можно покупать спальные места в бараке и еду под кухонным навесом. Работа оценивается купонами; купоны обеспечивают проживание. Кто не работает, тот не ест. Что может быть проще? Все ясно?»

Йипов эта система заинтересовала, но озадачила. Они рассмотрели образцы купонов и спросили: «Нам эти купоны будут выдавать каждый день, а потом мы будем отдавать их у входа в барак и под кухонным навесом каждый вечер?»

«Именно так».

«Хорошо, мы попробуем так жить, хотя вся эта процедура кажется излишней и обременительной. А теперь давайте нам купоны».

«Не сейчас! Купоны вы получите, когда выполните норму, то есть определенный объем работы. В этом и заключается новизна системы».

Через пару дней йипы заявили Аликсу Эту, что новый порядок вещей их не устраивал — расчеты различных объемов работы и соответствующего числа купонов служили постоянным источником замешательства. Они предпочитали традиционный, прежний порядок вещей, не требовавший дополнительных расчетов и не отнимавший столько времени у всех заинтересованных сторон.

«Прежнему порядку вещей больше не бывать, — ответил Аликс Эт, — а новая система постепенно станет все более понятной. Достаточно помнить три слова: работа равняется купонам».

Йипы ворчали: какой смысл вкалывать целый день за клочки бумаги, ничего не стоившие нигде, кроме барака и кухни? Аликс Эт сказал, что они могут жить по-другому, если им так хочется, но в каком-нибудь другом месте, а не у него. На протяжении нескольких следующих недель йипы стали разбредаться, покидая ферму небольшими группами. Они переселились на юг в окрестности городка Туни, устроив себе шалаши в дикой местности на берегу реки Тун, среди болот и зарослей кустарника.

«По-видимому, они там чувствуют себя неплохо, — признал Аликс Эт. — Ловят рыбу, собирают ягоды, а о купонах давно забыли».

«Вы что-нибудь знаете о йипах с фермы Стронси?» — спросил Чилке.

«Мне говорили, что там возникла сходная ситуация, — ответил Аликс. — Их йипы переселились на субтропические острова Муранского залива и блаженствуют в первобытном раю».

«Другими словами — зачем работать?»

«Я сам начинал над этим задумываться, — усмехнулся Аликс Эт. — Но в конечном счете принял бесповоротное решение. Хотите знать, каким образом? На берегу Туна йипы живут в зарослях терновника — у него съедобные ягоды. Терновник окружает заболоченную пойму, сплошь покрытую кочками принеси-травы. В принеси-траве вызревают большие стручки, полные семян. Йипы варят из этих семян кашу. Она напоминает на вкус скисшую грязь. Йипы кладут эту кашу в горшки с болотной водой, добавляют плоды розалийского финика и горький корень. Через несколько дней в горшках образуется вонючее пиво, и они поглощают его ведрами. Чтобы чем-то развлекаться по ночам, они приютили каких-то неприглядных бродяжек из Туни. Я пробовал их кашу. Я отхлебнул глоток их пива. Я взглянул на их женщин. И решил, что работа имеет смысл».

Глоуэн и Чилке направились на юг, к городку Туни. Они прибыли, когда уже наступил вечер, и остановились в гостинице «Старый диван» — высоком сооружении из стоек и столбов, соединенных дамсоновыми досками, потемневшими до мрачноватого рыжевато-коричневого оттенка. Доски были покрыты вычурной резьбой, напоминавшей стиль рококо и служившей предметом гордости основательницы городка и первой хозяйки гостиницы, г-жи Гортензии Туни.

Глоуэн и Чилке поужинали в саду при свете цветных фонарей. Они засиделись за столом, угощаясь вином. Размышляя над странностями порученного им расследования, они пришли к выводу, что «социальная эволюция» йипов не имела места ни в Туни, ни, без всякого сомнения, на блаженных Таинственных островах.

«Теперь я начинаю подозревать, что Бардьюса интересовала на Рейе не социальная эволюция, а что-то другое», — заявил Чилке.

«В один прекрасный день мы узнаем правду», — отозвался Глоуэн.

Утром они вылетели из Туни, взяли курс на зюйд-тень-ост и поздно вечером вернулись в Портмону. На следующий день, проведя короткое совещание с Винкуцем в отделении МСБР, они пересекли площадь и зашли в здание центрального узла связи Ассоциации торговых агентов, где находились почтовое отделение, омниграф и телефонный коммутатор, обслуживавшие всю планету.

Пожилой служащий, худосочный и печальный, с мохнатой седой шевелюрой и комковатым длинным носом, подслеповато прищурился, заметив посетителей, после чего провел их в кабинет генерального суперинтенданта Тео Каллу — огромного приземистого толстяка с массивными плечами, выпуклыми черными глазами и коротко подстриженной щетиной черных волос между глубокими бледными залысинами. Нос суперинтенданта Каллу напоминал кнопку, но его скулы и подбородок были будто высечены скульптором, предпочитавшим обширные плоскости и резкие грани.

«Да? Вы хотели меня видеть?» — спросил Каллу.

Глоуэн представил Чилке и представился сам: «Насколько я понимаю, начальник отделения МСБР, Адам Винкуц, должен был известить вас о нашем прибытии».

Каллу откинулся на спинку кресла: «Так это он про вас говорил!» Создавалось впечатление, что суперинтендант ожидал увидеть людей какой-то другой породы.

«И мне, и командору Чилке присвоен высокий ранг в иерархии МСБР, — сухо сказал Глоуэн. — Вы желаете проверить наши удостоверения?»

Каллу махнул рукой: «Нет-нет, зачем же? В этом нет необходимости. Вас интересуют определенные телефонные переговоры, не так ли?»

Глоуэн кивнул: «На протяжении последнего месяца некий Намур Клатток звонил неизвестному лицу из управления ранчо «Тенистая долина». Несколько дней тому назад ему кто-то позвонил из Портмоны. Мы хотели бы получить всю доступную информацию об этих переговорах».

«Дорогие мои! Для проницательных людей нет ничего невозможного! Кто ищет, тот всегда найдет! — Тео Каллу величественно приподнял мясистую руку и постучал по клавишам; на экране появились строчки текста и цифр. — Ха! Вот видите! Звонки из усадьбы в Тенистой долине — куда? В Портмону! Терпение, терпение! Кого вызывали в Портмóне? Ха-ха! Почтовое отделение, у нас под самым носом! Вот видите! Достаточно было нажать пару кнопок, и мы все узнали!»

«Потрясающе!» — поддакнул Чилке.

«И это еще не все!» — заявил Каллу. Повернув голову, он заорал: «Трокке! Ты где?»

Подслеповатый служащий выглянул из-за приоткрытой двери: «Я вас слушаю?»

«Трокке! Объясни-ка, если можешь, эти звонки из Тенистой долины!»

«Ах да, конечно, в этом нет никакой загадки! Мне звонил очень воспитанный господин по имени Намур Клатток».

«И что ему было нужно?»

«Всегда одно и то же, господин суперинтендант. Каждый раз он спрашивал, не прибыло ли для него какое-нибудь сообщение».

«Так-так! А как насчет этого звонка, из Портмоны?»

Трокке моргнул, не совсем уверенный в том, как следовало отвечать: «Это я звонил, господин суперинтендант. Чтобы уведомить господина Клаттока о прибытии адресованного ему сообщения».

Тео Каллу выпучил глаза, надул щеки и уставился на служащего с сосредоточенностью хищника, готового наброситься на жертву: «И тебя побудил к этому исключительно врожденный альтруизм?»

«Я получил небольшую мзду. Не выходящую за рамки регулярной оплаты подобных услуг, уверяю вас».

«Разумеется! Естественно! Как может быть иначе? В чем состояло сообщение?»

«Сообщение было получено по омниграфу — в высшей степени таинственная фраза. Я прочел ее господину Намуру слово в слово, и он, по-видимому, был вполне удовлетворен».

«И где это сообщение теперь?»

«Под грифом «К» в ящике для невостребованной почты. Господин Клатток не явился лично, чтобы его забрать, как вы понимаете».

«Принеси его! — оглушительно взревел Каллу. — Что ты стоишь? Принеси его сию минуту!»

«Будет сделано!» — Трокке удалился и вскоре вернулся с листом бумаги: «Любопытный документ, как вы можете сами убедиться, господин суперинтендант. Никакого приветствия, никакой подписи — и, по существу, никакого содержания».

«Не беспокойся, мы как-нибудь разберемся! Давай сюда!» — Тео Каллу схватил лист бумаги, опустил над ним свою большую голову и внимательно, как прилежный ученик, прочел: «Проверка линии Н». Каллу поднял голову: «Это все?»

«Все, господин суперинтендант!» — сокрушенно подтвердил Трокке.

«Очень странно!»

Глоуэн взял лист и прочел: «Проверка линии Н».

«Откуда прибыло это сообщение?» — спросил он.

Каллу указал на строчку кода в нижней части страницы: «Здесь указаны дата, время суток и код передавшего сообщение отделения, «97». Трокке! Кто у нас под номером 97?»

«Ранчо Стронси, господин суперинтендант».

«И кто там проживает?»

«Трудно сказать. Владелец — на другой планете, в этом я уверен. Управляющим ранчо в настоящее время является господин Альхорин».

Секретарша управления Ассоциации торговых агентов подтвердила предположения Трокке: «Странная история случилась на ферме Стронси! После катастрофы поместье передали распорядителям имущества, и они заведовали делами десять лет. Надо полагать, столько времени у них ушло на то, чтобы досконально разобраться, что к чему. В конце концов они передали ранчо новому владельцу, но там никто так и не поселился. Недавно стали ходить слухи о какой-то деятельности — о каких-то новых проектах — но до сих пор ничего по сути дела не происходило. Тем временем управляющим ранчо остается господин Альхорин».

«О какой катастрофе вы упомянули?» — спросил Чилке.

Секретарша, округлая миниатюрная женщина с румяными щеками и длинными русыми локонами, завитыми наподобие пружинок, покачала головой, снова переживая ужасное воспоминание: «Это же просто какой-то кошмар! Все это случилось в замке Бэйнси — я там бывала еще маленькой девочкой, и он казался совершенно неприступным!»

«Где находится замок Бэйнси?»

«Далеко на севере, на краю Разлива. Их семья любила там устраивать праздничные пикники, — секретарша порылась в шкафу, достала большую фотографию и поставила ее на прилавок. — Вот они, семья Стронси, все двадцать семь человек — и все погибли!»

Глоуэн и Чилке рассмотрели фотографию. На заднем плане, на верхней площадке широкой лестницы, стояли старшие представители клана, а молодежь занимала ступени пониже. В центре верхнего ряда опирался на трость дряхлый патриарх; на самой нижней ступеньке сидели четверо детей: мальчик лет девяти со строгим выражением лица, не менее суровая девочка лет семи и два мальчика помладше, четырех-пяти лет.

«Старик — Мирдаль Стронси, — пояснила секретарша. — Это госпожа Адели, она была чудесная музыкантша! Музыкантом был и этот молодой человек, Джереми. Детей звали Глент, Фелиция, Доннер и Милфред. Прекрасная была семья, все они были хорошие люди!» Секретарша шмыгнула носом: «Я ходила в школу с этими детьми — и все они сгинули в проклятом Разливе!»

«Что вы называете Разливом?»

Секретарша понизила голос, будто речь зашла о какой-то запрещенной теме: «Это огромное плоское пространство, будто выложенное плитами черного камня. Его заливает море. Во время отлива там остаются лужи и мелководные пруды, и водяные носятся по ним как сумасшедшие черные чертенята. А когда возвращается прилив, набегает пелена за пеленой морская вода и всюду, сколько видит глаз, пенятся водовороты. Когда в океане начинается шторм, по Разливу катятся волны — разбиваясь в брызги, снова вздымаясь и снова разбиваясь. Семья Стронси считала, что в замке Бэйнси они в полной безопасности. Но это старый замок, частые бури ослабили его стены. А Стронси все равно отправились туда, чтобы устроить ежегодное празднество. Все, наверное, началось в лучших традициях — развели большие трескучие костры, у всех было вдоволь еды и питья, все любовались видом на Разлив. Разлив всегда меняется: сегодня он спокойный и блестящий, как зеркало, а завтра бушует и гремит, внушая ужас. Иногда, тихим солнечным утром, Разлив завораживает красотой. Но в тот памятный день как раз наступил штормовой сезон, и ревущий Разлив напоминал им, как уютно и безопасно они устроились в замке, а на обнажавшихся перед растущей волной плоских камнях можно было заметить водяных, танцующих и скачущих, как безумные. И вот, пока Стронси праздновали, океан разгневался и напустил на Разлив огромные черно-зеленые волны, и они стали биться в стены за́мка, взлетая над ним шипящими водопадами. Древние стены затрещали, застонали и рухнули. Волны разбросали все камни, и от клана Стронси ничего не осталось».

«И что же дальше?»

«Ничего. У распорядителей имущества ушло десять лет на то, чтобы определить и найти наследника; тем временем они наняли Петара Альхорина управляющим ранчо, а новые владельцы оставили его в этой должности. До сих пор в Портмóне никого из них не видели. Оно и понятно, ранчо — на другой стороне планеты, на восточном берегу Альмиры».

Глоуэну и Чилке порядком надоела тесная кабина аэромобиля. Соображения, диктовавшие необходимость как можно менее заметного передвижения, оставались в силе; тем не менее, они оставили аэромобиль в космопорте Портмоны и, не включая космические двигатели, поднялись в воздух на «Фортунатусе». Направившись на северо-восток, они летели над континентом Эклин и пересекли пролив Сарабанда, когда уже заходило солнце. Всю ночь летел «Фортунатус» над континентами Куку и Альмира, чтобы встретить рассвет над побережьем Менадического океана, неподалеку от городка Порт-Тванг. В полусотне километров к северу, на гребне холма над рекой Феск располагалось управление ранчо Стронси: продолговатое приземистое сооружение с мощными стенами и неровным, ступенчатым коньком крыши, почти неотличимое от служившего ему опорой скального обнажения. С обеих сторон здания и за ним росли несколько черных тисов — никакого другого парка или сада здесь не было. Приближаясь на бреющем полете, Глоуэн и Чилке не могли различить никаких признаков присутствия приезжих: ни автолета, ни космического корабля, ни даже наземного транспорта.

«Фортунатус» опустился на площадку перед зданием. Спустившись по трапу, Глоуэн и Чилке некоторое время стояли, осматривая окрестности. До полудня оставалось еще часа два. По небу, время от времени затуманивая солнце, медленно перемещалась стайка перистых облаков. За их спинами склон холма спускался к реке. В тишине о чем-то шептал ветер.

Глоуэн сказал: «Если Намур за нами наблюдает, у него может возникнуть искушение нас расстрелять, а потом уже думать о последствиях».

«Мне пришло в голову то же самое», — отозвался Чилке.

Входная дверь открылась. Наружу выглянула низкорослая особа — уборщица или горничная.

«Она безоружна и выглядит не слишком угрожающе, — почесал в затылке Чилке. — По-видимому, мы в безопасности».

«Доброе утро! — громко сказал Глоуэн. — Мы хотели бы поговорить с господином Альхорином».

«Его нет. Уехал в Порт-Тванг».

«Тогда, будьте добры, представьте нас человеку, заведующему хозяйством в его отсутствие».

«Я позову хозяйку. Заходите! — горничная провела их в гостиную. — Как прикажете о вас доложить?»

«Командор Чилке и командор Клатток из полиции Заповедника на Кадуоле».

Горничная удалилась, прошло несколько минут. В доме не раздавалось ни звука. В дверном проеме появилась молодая женщина. У Глоуэна отвисла челюсть: перед ним была Флиц! Переводя взгляд с одного посетителя на другого, она их явно не узнавала. Глоуэн встречался с ней в Прибрежной усадьбе года полтора тому назад. Неужели он не произвел на нее никакого впечатления? Он подавил раздражение — Флиц была знаменита высокомерным безразличием. На ней были светло-бежевые брюки и темно-синий пуловер. Стройная, среднего роста, она держалась очень прямо. Ее глянцевые волосы были перевязаны сзади черной лентой.

Глоуэн решил, что появление Флиц, в конце концов — не такая уж неожиданность. Он сказал: «Я — командор Глоуэн Клатток, мой спутник — командор Юстес Чилке. Не могли бы мы поговорить с господином Бардьюсом?»

Флиц отрицательно покачала головой: «Он уехал выбирать участок для строительства». Она говорила вежливо, но холодно.

«И когда он вернется?»

«Сегодня, позже. Эта поездка не планировалась, так что я ни в чем не могу быть уверена».

«Что вы имеете в виду?»

Флиц слегка пожала плечом, что могло быть признаком раздражения, но никак не повлияло на невозмутимость ее тона и выражения лица: «Левин совещается с инженером, ответственным за фундаменты — там возникла какая-то проблема».

«Что именно строится и где?» — спросил Чилке.

Флиц взглянула на него без любопытства: «Еще ничего не строится. Рассматриваются несколько проектов». Она снова обратилась к Глоуэну: «Если бы вы объяснили, по какому делу вы приехали, возможно, я смогла бы оказать вам содействие».

«Возможно. У вас есть омниграф?»

«Есть — в кабинете управляющего».

«Не могли бы мы осмотреть его?»

Не сказав ни слова, Флиц провела их по длинному полутемному коридору к помещению в северном флигеле, где было установлено конторское оборудование. Она указала на стол: «Вот омниграф».

«Вы пользовались им в последнее время?»

«Я вообще никогда им не пользовалась».

«А господин Бардьюс?»

«Не думаю. Это кабинет господина Альхорина».

Глоуэн подошел к аппарату и убедился, что ему был присвоен идентификационный номер узла связи 97. Включив автоматическое регистрирующее устройство, он обнаружил, что последнее сообщение было отправлено четыре дня тому назад в почтовое управление Портмоны. Глоуэн прочел это сообщение: «Проверка линии Н».

«Странная омниграмма», — заметила стоявшая у него за спиной Флиц.

«Действительно, — кивнул Глоуэн. — Где сейчас находится господин Альхорин?»

Этот вопрос нисколько не обеспокоил хозяйку дома: «Кажется, поехал в Порт-Тванг».

«И вы не знаете, где его найти?»

Флиц только повела плечами и воззрилась на противоположную стену.

«Вы знакомы с Намуром Клаттоком?»

«Да, он мне известен».

«Это сообщение было отправлено управляющим Альхорином Намуру. Вы можете связаться с господином Бардьюсом?»

«Я могу вызвать его воздушный экипаж, но если он и господин Баньоли осматривают участок, он не ответит».

«Неплохо было бы попытаться».

Флиц подошла к телефону, ввела код и подождала. Ответа не было. «Он на участке, — сказала Флиц. — Вам придется поговорить с ним, когда он вернется». Она отвела их обратно в гостиную: «Полагаю, что осмотр участка займет у Левина не больше двух часов. Неста принесет вам что-нибудь выпить и закусить». Она собралась уходить.

«Один момент. Может быть, вы тоже ответите на несколько вопросов».

«Может быть, но не сейчас», — четко, холодно и ровно произнесла Флиц. Подойдя к двери, она бросила взгляд через плечо, как если бы для того, чтобы проверить, не смеются ли у нее за спиной незваные гости, и удалилась.

Глоуэн раздраженно хмыкнул и, заложив руки за спину, стал смотреть в окно. Чилке подошел к застекленному стеллажу, служившему чем-то вроде выставочного шкафа для редкостей и хитроумных декоративных поделок. Отвернувшись от окна, Глоуэн сел на диван: «В конечном счете, дела идут не так уж плохо. По меньшей мере, мы нашли Бардьюса и знаем, зачем он прилетел на Розалию».

Чилке присел на тот же диван: «Ты имеешь в виду строительные проекты?»

«Вот именно. Намур каким-то образом замешан — как и в чем, еще неизвестно. Флиц, наверное, могла бы нам об этом рассказать, если бы она была в настроении. Но она предпочла поставить нас на место».

«Странно, что наш визит ее, видимо, нисколько не интересует! — размышлял Чилке. — Полагаю, таким образом и создается репутация «непостижимого существа»».

«Скорее всего глаза нас не обманывают, и ей действительно свойственно безразличие — или даже враждебность к человеческой расе как таковой, вызванная какими-то необычными обстоятельствами».

«На первый взгляд ее гормональный баланс не вызывает беспокойства. Но на первый взгляд судить, конечно, трудно».

Глоуэн откинулся на спинку дивана: «Все это для меня слишком сложно. В конце концов, мне нет никакого дела до секретов какой-то Флиц».

Чилке с улыбкой покачал головой: «На самом деле здесь нет никакого секрета».

Глоуэн вздохнул: «Поделись своими догадками».

Немного помолчав, Чилке сказал: «Взгляни на это с такой точки зрения: если бы тебя попросили дать определение старого тиса, растущего за окном, ты прежде всего сказал бы, что это дерево. Таким же образом, если бы тебя попросили дать определение Флиц, ты сказал бы, что это существо — женщина».

«Что еще?»

«Я только начал. Не стал бы утверждать, что все женщины одинаковы — не следует заходить так далеко. Это популярное мнение не соответствует действительности. Тем не менее, основные характеристики неизменны».

«Не успеваю следить за ходом твоих мыслей. Каким образом это касается Флиц?»

«С первого взгляда она может казаться таинственной и непостижимой. Почему? Не потому ли, что на самом деле она застенчива, боится людей, эмоционально недоразвита?»

«Чудесно! — заявил Глоуэн. — Тебе удалось молниеносно разгадать ее натуру!»

«Мне приходилось иметь дело с задирающими нос воображулями, — скромно пояснил Чилке. — Один простейший трюк помогает преодолевать их защитные механизмы».

«Гм! — Глоуэн сомневался. — Может быть ты не откажешься поведать, по знакомству, в чем он заключается?»

«О чем разговор! Учитывай, однако, что при этом требуется терпение. Ты садишься где-нибудь поодаль и притворяешься, что она тебя нисколько не интересует, разглядывая небо или следя за птицей — так, будто твой ум занят высокими духовными помыслами. И она не выдерживает. Уже через несколько минут она как бы невзначай проходит мимо напряженной походкой, чуть подергивая пальцами, и в конце концов просит у тебя совета по какому-нибудь вопросу или предлагает тебе что-нибудь выпить в ее компании. Дальнейшее — не сложнее, чем пришвартовать лодку у причала».

Появилась горничная, Неста; она поставила на стол поднос с бутербродами, чайником и чашками, после чего удалилась. В гостиную зашла Флиц. Бросив взгляд на поднос, она направилась к окну и взглянула на небо, после чего повернулась и внимательно рассмотрела посетителей. Кивнув в сторону подноса, она сказала: «Угощайтесь».

«Вы — хозяйка дома, и мы ожидали, что вы нальете чай, — отозвался Чилке. — В нашем деле полезно соблюдать правила приличия».

«Наливайте сами, — пожала плечами Флиц. — Нет ничего невежливого в том, чтобы налить себе чаю».

Чилке налил три чашки чаю и протянул одну Флиц. Та отрицательно покачала головой: «Зачем вы приехали?»

Глоуэн колебался: «Это запутанное дело».

«Все равно, расскажите».

«Вам известна ситуация, сложившаяся на Кадуоле?»

«В некоторой степени».

«Теперь население Кадуола подчиняется новой Хартии, очень похожей на прежнюю — с тем исключением, что она сформулирована жестче и определеннее. В Строме так называемая «партия жизни, мира и освобождения» — сокращенно «ЖМО» — отказывается признать новое законодательство. Не соблюдает его и Симонетта Зигони, контролирующая йипов. Кроме того, Симонетте и Титусу Зигони, как вам известно, принадлежит ранчо «Тенистая долина»».

«Да, мне это известно».

«Станция Араминта находится на грани катастрофы. И «жмоты», и Симонетта намерены переселить йипов на побережье Дьюкаса, что приведет к уничтожению Заповедника. Их гораздо больше, чем нас, и в конце концов они могут добиться своего. Мы боремся за спасение Заповедника и собственной жизни. До сих пор осуществлению планов ЖМО и Симонетты препятствовали три фактора: во-первых, в нашем распоряжении все еще есть преобладающая боевая техника; во-вторых, нашим противникам нужны транспортные средства для перемещения йипов на континент; в-третьих, «жмоты» и Симонетта не могут согласовать свои приоритеты — не говоря уже о распределении имущества и власти после победы. У человека, незнакомого с подробностями истории и повседневной жизни Кадуола все это, разумеется, может вызвать замешательство».

«У меня вызывают замешательство только причины вашего появления на этой ферме».

«Мы надеемся уговорить господина Бардьюса не оказывать содействие Симонетте и партии ЖМО».

«По этому поводу вы можете не беспокоиться. К Левину обращались с просьбами и Клайти Вержанс, и Симонетта, но у него нет никакого намерения помогать ни той, ни другой».

«Рад это слышать!»

Чилке сказал: «Мы надеемся также найти Намура. По-видимому, вы прилетели на Розалию с той же целью».

Флиц взглянула на него без всякого выражения: «Почему вы так думаете?»

«Мы слышали, что вы упоминали об этом на Рейе».

И снова Флиц подошла к окну и взглянула на небо: «Вас ввели в заблуждение — по меньшей мере в значительной степени».

«Не могли бы вы объяснить нам, в чем мы заблуждаемся?» — вежливо спросил Глоуэн.

«Мы прилетели на Розалию по другим причинам. Так как Левин, кроме того, хотел встретиться с Намуром, ему удобнее всего было бы это сделать, если бы он и Намур оказались на Розалии одновременно».

«Намур вас ждал в Тенистой долине, — сказал Глоуэн. — Как только вы прибыли, Альхорин известил его».

«По-видимому. Левин разберется, в чем тут дело, и поступит с Альхорином так, как он заслуживает».

«Надо полагать, вас не связывают с Намуром дружественные отношения?»

Флиц надменно подняла брови: «Надо полагать, этот вопрос полностью выходит за рамки ваших полномочий?»

«Вы ошибаетесь! Все, что касается Намура, входит в мои полномочия».

Флиц пожала плечами: «На самом деле все очень просто. Левин поставил Намуру дорогостоящее оборудование. Намур пожелал изменить условия оплаты».

«Таким образом, вас сюда привели дела строительной компании «ЛБ», а не дела Намура?» — спросил Чилке.

«Можно сказать и так».

«Не могли бы вы объяснить нам, какой строительный проект ваша компания осуществляет с участием Намура?»

«В этом нет никакой тайны. Когда мы последний раз посетили Кадуол, мы останавливались в ваших пансионатах для туристов — кажется, у вас их называют «заповедными приютами». Мне и Левину они очень понравились. Левин уже давно интересуется гостиницами и постоялыми дворами — с философско-эстетической точки зрения. Познакомившись с приютами Кадуола, он решил заняться строительством гостиниц примерно такого рода».

«А вы что решили?»

«В заповедных приютах было приятно провести время. Но они не вызвали у меня особого интереса».

«Почему господин Бардьюс решил сосредоточить внимание именно на Розалии, планируя дальнейшее строительство?» — спросил Чилке.

Флиц пожала плечами: «На Розалии хороший климат. Драматические пейзажи. На леших и гигантские деревья приезжают смотреть тысячи туристов. Левин знаком с топографией ранчо Стронси и выбрал несколько участков, пригодных, по его мнению, для строительства прибыльных центров обслуживания экологически сознательных туристов. Поэтому он сформировал проектную группу, и выполнение работ уже началось».

«А каково мнение землевладельца? Он одобряет этот проект?»

На лице Флиц появилось нечто вроде мрачной усмешки: «Землевладелец не станет чинить препятствия».

Зазвенел телефон. Флиц подошла к аппарату. Она что-то тихо сказала, ей ответил шквал отрывистых фраз — ее собеседник явно не скрывал раздражение.

Флиц задала какой-то вопрос, ей ответили. Она дала несколько указаний и выключила телефон. После этого она медленно повернулась к Глоуэну и Чилке и сказала бесцветным тоном: «Звонил Баньоли».

«Инженер?»

Флиц кивнула: «Он все еще в Порт-Тванге. Ему сообщили, что Левин встретит его в магазине Абеля на южной окраине города. Баньоли отправился к Абелю и долго ждал, после чего вернулся туда, где встреча была назначена первоначально. Левин там был, но не нашел Баньоли и улетел. Баньоли считает, что ложное сообщение отправил Альхорин».

«Альхорин или Намур».

«Теперь Левин находится на строительном участке один, и я за него боюсь».

«Объясните, как найти этот участок».

«Я полечу с вами».

Глава 6

«Фортунатус» летел на север над все более безрадостными просторами. Внизу проплыли гряда каменистых вершин, оголенных, как акульи зубы, лес сучковатых искривленных ведьмовниц, равнина, где не было ничего, кроме желтовато-серых пучков осоки. Постепенно равнина превратилась в трясину, разделенную темной, полосой застоявшейся воды.

«Река обмелела, — заметила Флиц. — Скоро начнется штормовой сезон». Она указала на тяжелые лилово-черные тучи, нависшие над восточным горизонтом: «Уже начинается».

Глоуэн смотрел далеко вперед, где в дымке виднелся какой-то горный хребет: «Далеко ли до строительного участка?»

«Недалеко. Разлив — сразу за горами; там же — развалины замка Бэйнси. Кошмарное место — но именно там Левин Бардьюс вознамерился построить свой первый туристический приют».

«Фортунатус» упорно поглощал расстояние над мрачной пустошью, усеянной пятнами черного и бурого лишайника. На востоке обозначилось свинцовым блеском открытое водное пространство — Менадический океан. Внизу стали расти холмы, сменившиеся горами. Северные склоны хребта оказались гораздо круче южных, а за ними, насколько мог охватить взор, простирался Разлив: прибрежная каменная пустыня, плоская, безжизненная и черная — за исключением тех мест, где отражали небо мелководные озерца и лужи. На краю Разлива, рядом с пологим утесом, беспорядочной грудой лежали руины замка Бэйнси. Вокруг никого не было — не было и никаких признаков звездолета Бардьюса.

«Фортунатус» приземлился за утесом, в ста метрах от развалин. Глоуэн, Чилке и Флиц сошли на землю и тут же были атакованы неистовым холодным ветром. Глоуэну пейзаж показался пугающим и в то же время чарующим — он никогда ничего такого не видел и даже не представлял себе. По небу мчались предвещавшие бурю тучи, бурлящие, как клубы черного дыма. Ветер гнал океанские валы на простор Разлива — вода покрывала плоский черный камень сплошной шипящей пеленой. Вдали, на влажной пустоши, танцевали и кувыркались в безостановочном стремительном движении водяные. «Идеальное место для заповедного приюта!» — подумал Глоуэн. Новый замок Бэйнси, настолько прочный и массивный, что ему были бы нипочем гигантские зеленые волны, позволил бы посетителям обозревать эту фантастическую панораму в комфорте и безопасности.

Глоуэн повернулся к Флиц: «Его здесь нет!»

«Он должен быть здесь! Он сказал, что прилетит именно сюда!»

Приложив руку козырьком ко лбу, Глоуэн изучал каменную пустошь: «Не вижу никакой машины».

«Он летел на «Флеканпроне»».

Глоуэн ничего не ответил. Флиц стала спускаться по склону. Глоуэн и Чилке последовали за ней с пистолетами наготове.

Флиц внезапно остановилась и показала вперед. Под утесом, среди россыпи валунов, Глоуэн и Чилке увидели автолет, приземлившийся на узкой ровной площадке у самой скалы — так, будто пилот хотел, чтобы машину не было видно. Флиц повысила голос, чтобы перекричать надвигающийся шторм: «Это машина с нашего ранчо!»

Чилке проворно спустился по камням к автолету и тут же обернулся, приложив руки ко рту. Несмотря на шум ветра и воды, Глоуэн и Флиц расслышали его слова: «Здесь труп! Это не Бардьюс!»

Флиц тоже спустилась к машине: «Это Альхорин!» Она поискала вокруг, больше никого не нашла и, проявив неожиданную сноровку, взобралась на громадный валун, откуда были хорошо видны развалины за́мка. «Левин! — позвала она. — Левин! Где ты?»

Ее голос унесло шквалом холодного воздуха. Насторожившись, все трое слышали только шипение набегающих волн и стенания ветра.

Водяные заметили незваных гостей. Пританцовывая и шныряя из стороны в сторону, они то приближались, то удалялись, но постепенно становились все больше — черные фигуры примерно человеческого роста, будто состоящие из одних рук и ног. Они постоянно находились в стремительном движении, как лопасти вращающегося вентилятора, и глаз не мог на них сфокусироваться. Невозможно было даже получить точное представление об их анатомии. Флиц игнорировала их. Она спрыгнула на землю и углубилась в развалины, продолжая звать Бардьюса, заглядывая в проемы и трещины. В какой-то момент она вскричала от неожиданности и отпрянула, чуть не потеряв равновесие. Из теней неподалеку выскочили четверо водяных, угрожающе потрясавших заостренными шестами. Они тут же рассыпались по Разливу кто куда с истерической прытью, внушенной то ли страхом, то ли злорадством, то ли какой-то только им одним известной эмоцией. Оказавшись на расстоянии метров пятидесяти, они остановились и принялись носиться туда-сюда, высоко подпрыгивая, мгновенно меняясь местами и размахивая шестами.

Наклонившись, Флиц заглянула в расщелину, откуда появились водяные. Глоуэн и Чилке присоединились к ней. В самой глубине, там, где уже набегала и откатывалась кипящая ледяная пелена моря, лежал Бардьюс, полупогруженный в заполненную водой впадину.

Флиц начала было карабкаться вниз по расщелине, но Глоуэн остановил ее: «Там, внизу, вы ничего не сможете сделать одна! Оставайтесь здесь, держите пистолет наготове и прикрывайте нас. Не позволяйте этим тварям вернуться и устроить какую-нибудь пакость».

Глоуэн спустился в каменный проем ногами вперед, тормозя локтями и ботинками; Чилке последовал за ним. Водяные не одобрили их поведение и стали приближаться молниеносными перебежками по мокрым плоским камням. «Отгоняй их!» — обернувшись к Чилке, крикнул Глоуэн, спустился еще на пару метров и нагнулся над Бардьюсом. Строительный магнат был еще жив. Почувствовав прикосновение Глоуэна, он попытался открыть глаза и прошептал: «Ноги сломаны».

Глоуэн схватил его сзади под мышки и вытащил из воды. Бардьюс шипел сквозь зубы, но ничего не сказал. Поднатужившись, Глоуэн стал рывками тащить Бардьюса вверх по расщелине. Он слышал, как яростно выругался Чилке — мелькнувшие тенью водяные проскользнули на дно расщелины. До конца своих дней Глоуэн не мог забыть тяжесть этого жилистого мокрого тела, его холодные, тщетно хватающиеся за камни руки. Глоуэн пинался и отбивался — что-то вонзилось ему в бедро, что-то расцарапало лицо, его кололи в плечо, в грудь, в ногу. Взрывные пули из пистолета Чилке отбросили пару вцепившихся в Бардьюса черных привидений. Глоуэн с трудом оторвал от себя существо, заключившее его в объятия и уже приложившееся к шее каким-то органом. Как только водяной отпрянул, Чилке пристрелил его.

Водяные собирались со всех концов Разлива — мгновенно перемещаясь из стороны в сторону, они стали наступать зигзагообразными прыжками. Не теряя их из виду, Флиц спустилась по плечи в расщелину, перевела рычажок на своем пистолете вниз до третьего деления и разрядила ослепительный широкий конус энергии в кишащий рой водяных. Одни превратились в дымящиеся черные волокна, другие заверещали от ужаса и откатились кувыркающейся волной назад.

Глоуэн и Чилке вытащили, наконец, Бардьюса из провала. Теперь он казался мертвым — его ноги волочились, как конечности промокшей тряпичной куклы. У Глоуэна кружилась голова. «Что происходит?» — подумал он. Часто моргая, он снова увидел водяных, прыгавших с разрушенных стен замка. Водяные столкнули Чилке, отчаянно размахивавшего руками и ногами, обратно на дно расщелины. Призраки набросились на Чилке; тот поймал одного и отшвырнул — тот шмякнулся на плоский камень. Глоуэн выхватил пистолет и расстрелял остальных. Чилке пытался выбраться из провала. Водяные поднимали и сбрасывали увесистые камни — камни посыпались на Чилке, тот покатился вниз и опять погрузился в воду на дне расщелины. Гримасничая от боли, Чилке снова стал ползти вверх. Еще один булыжник попал в него, но Чилке стоически выдержал удар, упираясь локтями и коленями в стенки расщелины, и на этот раз не сорвался. Выстрел Глоуэна уничтожил изобретательного водяного, сбросившего камень. Чилке продолжал упорно ползти вверх, несмотря на многочисленные переломы костей. Наконец ему удалось присоединиться к Глоуэну и Флиц.

Ценой бесконечных усилий они добрались до «Фортунатуса». Чилке, хромая и падая, помог Флиц затащить Бардьюса вверх по трапу. Глоуэн обнаружил, что больше не мог управлять мышцами, и упал лицом вниз. Его тоже затащила в «Фортунатус» Флиц с помощью Чилке, щелкавшего сломанными костями.

Держась за стену и прыгая на одной ноге, Чилке сумел спуститься в рубку управления — «Фортунатус» поднялся в воздух и устремился на юг.

Первое обследование показало, что кто-то выстрелил строительному магнату в спину и сбросил его в расщелину. Падение привело к тяжелой травме головы и к перелому нескольких костей, в том числе обеих ног; кроме того, у Бардьюса нашли множество колотых ран, уже окруженных желтоватыми кольцами омертвения. Глоуэн был покрыт царапинами, кровоподтеками и колотыми ранами; он сломал левую руку. У него тоже вокруг ран образовались кольцеобразные гниющие отеки. Чилке отделался переломами ребер и ключицы, трещиной в бедренной кости и одной колотой раной, нанесенной ядовитым копьем; даже единственный прокол, однако, вызвал у него галлюцинации и головокружение.

Флиц вызвала из рубки «Фортунатуса» больницу в Портмóне и попросила выслать машину скорой помощи на ранчо Стронси. Она не забыла упомянуть, что ее спутники подверглись нападению водяных и, по-видимому, были отравлены. Медик, с которым она говорила, прописал коктейль из стандартных противоядий, хранившихся в аптечке звездолета. «Будем надеяться, что это зелье позволит им дожить до нашего прибытия, — сказал он. — Кроме того, к вам вылетает бригада из диспансера в Порт-Тванге».

Флиц выполнила все инструкции; Бардьюс и Глоуэн, дрожавшие в горячечном бреду, расслабились, не приходя в сознание, и стали дышать спокойнее.

До прибытия на ферму больше ничего нельзя было сделать. Чилке попытался сидеть, но резкая боль в ребрах этому мешала. Прихрамывая, он встал у иллюминатора, держась обеими руками за поручень. Его мозг не работал нормально; казалось, мыслительным процессам препятствовала какая-то вязкая среда. Вероятно, даже время замедлилось, что способствовало необычайному обострению чувств. Он слышал все звуки с предельной четкостью, а цвета и текстуры представлялись его глазам с поразительной яркостью и рельефностью. Жаль, что он не мог думать с такой же ясностью! «Наверное, так выглядит мир с точки зрения насекомого», — сказал себе Чилке. Если бы у него все было в порядке с головой, невероятную чуткость слуха и зрения можно было бы только приветствовать.

Постепенно мысли начали приходить в порядок, а нереальная острота восприятия стала притупляться. К Чилке возвращалось понимание происходящего. Он вспомнил кошмарную схватку под развалинами замка Бэйнси. Беда накатилась внезапной, сокрушительной волной. Смерть была близка — пожалуй, слишком близка. Бардьюс и Глоуэн лежали в забытьи — бледные, зловеще притихшие. Флиц расстегнула их одежду и устроила их как можно удобнее. Чилке почувствовал не характерный для него укол скорби и сожаления. Он отвернулся к иллюминатору. События восстанавливались в уме чередой болезненно ярких образов. Чилке наблюдал за засадой у за́мка так, будто незримо присутствовал на сцене, где актеры разыгрывали трагедию. Намур подошел сзади к ничего не подозревавшему Бардьюсу — шум ветра не позволял расслышать шаги. Выстрелив Бардьюсу в спину, он оттащил его к расщелине и сбросил в яму, заполненную водой. По какой-то причине он застрелил также Альхорина — а может быть, к этому времени Альхорин был уже мертв. Несколько минут Намур стоял, обозревая дело своих рук, как мастер, закончивший шедевр — на его красивом лице не отразились ни волнение, ни сожаление. А затем он улетел на «Флеканпроне», считая, что Бардьюс умер.

«Если Бардьюс выживет, Намуру предстоит пренеприятнейший сюрприз», — подумал Чилке.

Состояние самого Чилке оставляло желать лучшего. У него все болело, на нем живого места не осталось; при этом его то и дело охватывало ощущение необыкновенной легкости и пустоты в голове. Чилке глубоко вздохнул. Никогда еще он не чувствовал себя так странно. Что это — последствия отравления? Дезориентация, вызванная сотрясением мозга? Что-нибудь похуже? Согнув руки в локтях, Чилке пригнулся над поручнем и уставился на плывущий внизу пейзаж. Он моргал, прищуривался, закидывал голову назад и наклонял ее вперед, пытаясь сосредоточиться.

Флиц заметила его маневры и спросила: «Господин Чилке, вам нехорошо?»

«Не знаю, — ответил Чилке и указал пальцем на иллюминатор. — Взгляните туда, вниз, пожалуйста».

Флиц внимательно посмотрела вниз: «И что же?»

«Если вы видите мешанину странных цветов — сиреневого, розового, оранжевого, зеленого — значит, я в своем уме. Если вы их не видите, значит, на меня пора надевать смирительную рубашку».

Флиц еще раз изучила пейзаж: «Мы летим над болотами. Вы видите крупные разноцветные скопления ковровых водорослей».

Чилке вздохнул: «Тогда, может быть, все в порядке».

«Что-нибудь еще не так?»

«Я ощущаю невесомость, будто плыву в воздухе, — чтобы удержаться на ногах, Чилке протянул единственную здоровую руку и ухватился за плечо собеседницы. — Флиц, вы молодец! Я вами горжусь!»

Флиц высвободилась и отошла: «Идите сюда, сядьте на софу. По-моему, яд оказывает на вас наркотическое действие».

Хромая, Чилке добрался до софы и с гримасой опустился на нее.

«Я принесу вам лекарство. Оно вас успокоит, и вы не будете чувствовать себя так странно».

«Мне уже лучше. Я обойдусь без лекарства».

«Тогда посидите, отдохните. Мы скоро прилетим на ферму».

Скорую помощь Глоуэну и Бардьюсу оказал фельдшер из Порт-Тванга, выполнявший указания говоривших по телефону специалистов, летевших из Портмоны.

Три дня Глоуэн и Бардьюс лежали в бессознательном или полусознательном состоянии, усыпленные седативными средствами. Время от времени казалось, что Бардьюс не выживет. За состоянием пациентов постоянно следил медицинский персонал, вооруженный саморегулирующимися терапевтическими устройствами, контролировавшими и корректировавшими важнейшие физиологические процессы. Тем временем забинтованный с ног до головы Чилке, практически лишенный всякой подвижности благодаря наложенным шинам, вынужден был лежать в постели и терпеть инъекции препаратов, ускорявших срастание костей.

Шло время. К Глоуэну вернулось сознание, но он бессильно лежал, лишь мало-помалу набираясь сил и начиная узнавать окружающих. Бардьюс очнулся днем позже. Магнат открыл глаза, посмотрел направо и налево, пробормотал что-то невразумительное, закрыл глаза и, казалось, задремал. Медики повеселели: кризис миновал.

Через два дня Бардьюс смог говорить. Медленно, часто прерываясь, чтобы сосредоточиться на том или ином воспоминании, он рассказал, что с ним случилось. В Порт-Тванге он получил сообщение, якобы отправленное инженером Баньоли. В нем говорилось, что планы изменились, и что Баньоли будет ждать Бардьюса у замка Бэйнси. Бардьюс, слегка озадаченный, но ничего не опасавшийся, вылетел на север к Разливу. Там он не заметил никаких признаков присутствия Баньоли; тем не менее, он приземлился на «Флеканпроне» и прошел на участок, где предположительно должно было начаться строительство. Он спускался к развалинам замка мимо выступа скалы; в этот момент все смешалось у него в голове, и последующие воспоминания представляли собой не более чем вереницу смутных впечатлений. Он слышал какой-то треск — по-видимому, разряд пистолета — и ему показалось, что у него разорвалась грудная клетка. Небо накренилось и закружилось; он почувствовал безжалостные удары и оказался в каменной яме, лежа по пояс в воде. Ему повезло — он упал на клубок копошившихся во впадине водяных. Это смягчило удар падения и, скорее всего, спасло ему жизнь. Водяные с писком выскочили из ямы. Наступила напряженная тишина, после чего водяные стали возвращаться, прыгая и яростно вереща. Превозмогая боль, Бардьюс нащупал на поясе пистолет и открыл огонь. Водяные отступили. Но как только он стал терять сознание, коварные твари вернулись и стали колоть его острыми палками. Уколы пробудили его, и он застрелил нескольких водяных, после чего остальные сбежали, а он приготовился умирать в одиночестве.

Флиц рассказала Бардьюсу историю его спасения. С усилием переводя взгляд с одного лица на другое, Бардьюс произнес: «Я еще не могу вас отблагодарить».

«В благодарности нет необходимости, — отозвался Глоуэн. — Мы всего лишь выполняли свой долг».

«Может быть и так, — ровным, слабым голосом возразил магнат. — Тем не менее, я вам благодарен. Кроме того, я знаю, кто мой враг, и почему он хотел меня уничтожить». Полминуты Бардьюс лежал молча, после чего сказал: «Думаю, он пожалеет о своей ошибке».

«Вы имеете в виду Намура?»

«Да, Намура».

«Зачем ему было вас убивать?»

«Это длинная история».

«Тебе нельзя утомляться», — предупредила Флиц.

«Я буду говорить, пока не устану — а когда устану, тогда замолчу».

Флиц неодобрительно взглянула на Глоуэна и Чилке и вышла из палаты.

Бардьюс вздохнул: «Начнем с начала. Пятнадцать лет тому назад моя компания выполняла кое-какие строительные работы для семьи Стронси, и Стронси хотели обсудить новый проект. Когда я прибыл, оказалось, что вся семья улетела на север, в замок Бэйнси, на пару дней. Меня это устраивало — я не спешил и мог подождать на ферме.

Нужно подчеркнуть, что в замке собрался весь клан, двадцать семь человек. Многие прилетели по этому случаю с других планет. Патриарх, Мирдаль Стронси, жил на ферме с супругой Глаидой, дряхлой старшей сестрой, двумя сыновьями, Сезаром и Камю, и многочисленными внуками.

Устраивалось веселое празднество. Стронси, вообще, были старомодные, но жизнерадостные люди — им нравились традиционные торжества, и раньше они уже несколько раз ездили в замок Бэйнси с той же целью. Но в этот раз случился чудовищный шторм — волны достигли такой высоты, что стали разбиваться непосредственно о стены замка. Участникам пиршества некуда было бежать; они с ужасом видели, как рушилась каменная стена и море с ревом прорывалось в образовавшуюся брешь. А потом все было кончено.

Когда из замка Бэйнси перестали отвечать на вызовы с ранчо Стронси, мы встревожились и вылетели на север, чтобы выяснить, что случилось. Мы обнаружили развалины и разбросанные трупы — некоторые тела водяные уже утащили на Разлив. Часть погибших так и не удалось найти. Мы вызвали полицию и скорую помощь — что еще можно было сделать? Все стали возвращаться, я тоже махнул рукой и решил улететь. Но как только я поднялся в воздух, меня потянуло назад, к Разливу. Меня что-то беспокоило, какая-то навязчивая неуверенность. Я пытался избавиться от этого ощущения, приводя самому себе разумные доводы, но в конце концов развернул машину и вернулся к замку один. Дело шло к вечеру, шторм давно кончился, и на Разливе было очень тихо. Прекрасно помню эту сцену, — Бардьюс немного помолчал, потом продолжил. — На западе солнце выглянуло в разрыв между тучами и залило влажные пустоши красноватым светом — на блестящих черных камнях он казался вишневым. Миллионы луж вспыхивали миллионами отблесков, и в этом зареве водяных почти невозможно было разглядеть. Я подошел ближе к развалинам и смотрел по сторонам. Мне показалось, что я слышу, как кто-то меня зовет едва слышным, слабым голоском. Сначала я думал, что это проделки водяных, но двинулся в направлении голоса и через некоторое время заметил под грудой камней лоскуток одежды. Это была маленькая девочка, ее завалило камнями. Она пролежала там две ночи в обществе водяных, шнырявших вокруг, совавших палки между камнями и пытавшихся к ней протиснуться.

Короче говоря — хотя на это ушло много времени — мне удалось ее вытащить, полумертвую девочку лет семи. Я ее помнил по фотографиям семьи, это была Фелиция Стронси; вся ее родня погибла, только ей удалось пережить катастрофу.

Заботиться о ней было некому. Распорядители имущества семьи жили далеко, на другой планете, причем никто еще ничего не организовал, и процесс назначения опекуна занял бы много месяцев. Я не доверял Ассоциации торговых агентов; она тогда занимала — и все еще занимает — враждебную позицию по отношению к семье Стронси. В конце концов я взял девочку под свою опеку, намереваясь найти ей подходящих приемных родителей. Но время шло, и я ничего не делал для того, чтобы кому-нибудь ее передать: у меня не было детей, и мне нравилось ее присутствие.

Фелиция была странное маленькое существо. Сначала она не могла говорить — просто сидела и смотрела на меня большими глазами, наморщив лоб и поджав губы. Мало-помалу ей удалось преодолеть шок, но она практически забыла все прошлое — помнила только, что ее называли «Флиц»».

Бардьюс прервался и вызвал горничную Несту. Та принесла большую групповую фотографию клана Стронси — Глоуэн и Чилке ее уже видели. Серьезная светловолосая девочка, по-турецки сидевшая на нижней ступени лестницы, была Фелиция Стронси.

Бардьюс продолжал рассказ. Он привык к девочке, и в конечном счете распорядители имущества семьи Стронси назначили его опекуном. Он дал ей такое образование, какое считал бы подходящим для своего сына, сосредоточив внимание на строительстве, технологии и математике, но не забывая также о музыке, эстетическом восприятии и других навыках, ценившихся в цивилизованном обществе.

Флиц развивалась более или менее нормально. Когда ей исполнилось четырнадцать лет, Бардьюс устроил ее в частную школу на Древней Земле, где она провела два года. Флиц оставалась худосочной и бледной, но выгодно отличалась от многих сверстниц синими, как морская вода, глазами, глянцевыми волосами и тонкими чертами лица. Преподаватели считали ее достаточно прилежной, хотя и необычно замкнутой ученицей.

По окончании второго года обучения Флиц заявила, что не вернется в школу осенью. «Даже так! — воскликнула директриса. — И почему же нет?» Флиц объяснила, что она просто-напросто хотела вернуться к прежней жизни — летать из одного конца Ойкумены в другой с Левином Бардьюсом по делам его строительной компании. Возражения были бесполезны; «благопристойность» и «приличия» оставались для нее пустыми словами. Флиц вернулась к Бардьюсу, и он приветствовал ее без критических замечаний.

Флиц удалось пережить подростковый возраст без травматических переживаний. Время от времени она начинала интересоваться тем или иным решительным молодым человеком крепкого телосложения, как правило из числа строителей, работавших на компанию «ЛБ». Бардьюс не вмешивался— Флиц могла делать все, что ей придет в голову.

Флиц никогда не любила заниматься чем-нибудь слишком долго или слишком сосредоточенно. К сожалению соискателей ее расположения, она не могла не сравнивать их с Бардьюсом, и редко у нее возникали сомнения в том, кто выигрывал от такого сравнения. Люди, незнакомые с ситуацией, подозревали, что Флиц стала любовницей Бардьюса. Флиц знала об этих сплетнях, но они ее не беспокоили. На всем протяжении ее жизни Левин Бардьюс был не более чем заботливым и осторожным опекуном; в его обществе она чувствовала себя в безопасности.

Воспоминания о раннем детстве заслонялись в ее памяти катастрофой в замке Бэйнси. Она смутно помнила патриарха Мирдаля Стронси и своих братьев, но всякое представление об отце и матери стерлось бесследно. В один прекрасный день Бардьюс упомянул о том, что, будучи Фелицией Стронси, она была единственной наследницей обширного поместья — ранчо Стронси — и что, возможно, для нее настало время познакомиться с этим поместьем и решить, что она собирается с ним делать.

Это предложение не вызвало у Флиц никакого энтузиазма — все, что было связано с ранним детством, пробуждало в ней недоверие и опасения. На ферме Стронси поселился управляющий, Альхорин. Привыкший к тому, чтобы рассматривать усадьбу Стронси как свой собственный дом, он не был рад неожиданному появлению новой хозяйки. По его мнению оно, как минимум, беспричинно нарушало заведенный порядок вещей.

Вопреки ожиданиям Флиц, ранчо Стронси не произвело на нее пугающего впечатления; она даже занялась планированием обновления интерьеров громадной старой усадьбы. Она не хотела, однако, заходить в спальню, где когда-то проводила ночи семилетняя Фелиция и где ничто не изменилось со дня катастрофы. Флиц не могла заставить себя взглянуть на игрушки и книжки маленькой девочки, не подозревавшей о безжалостном ударе, уготовленном ей судьбой. Флиц закрыла дверь этой спальни на замок. Она обещала себе как-нибудь нанять бригаду ремонтников и декораторов, чтобы перевернуть все вверх дном в старом доме, но для этого еще не настало время. Ей нужно было о многом подумать, принять множество решений, представить себе какое-то определенное будущее.

Просмотрев финансовые отчеты управляющего, Бардьюс нашел множество упущений и несоответствий. Альхорин оформлял заказы на поставку материалов, никаких следов использования которых на территории ранчо не наблюдалось. Альхорин подписывал векселя, оплачивавшие работы, которые не только не выполнялись до конца, но даже не начинались.

Альхорин готов был многословно обосновывать свои действия десятками различных причин, но Бардьюс оборвал его: «Обсуждать здесь нечего. Совершенно ясно, что вы доили вымя доверительного фонда, схватившись за все четыре соска. Я хотел бы узнать у вас только одно: каким образом вы намерены возместить потери?»

«Это невозможно!» — воскликнул Альхорин и пустился в запутанные объяснения.

Бардьюс отказался его выслушивать и поступил с расхитителем по справедливости, но не слишком сурово. Отныне Альхорин должен был жить в коттедже управляющего, как в старые добрые времена. Кроме того, он обязан был проследить за тем, чтобы материалы, якобы заказанные им за счет имения, были действительно доставлены, а работы, оплаченные им из кармана семьи Стронси, были действительно выполнены. Каким образом Альхорин добудет деньги, необходимые для соблюдения этих условий, зависело исключительно от самого управляющего — эти деньги, как следовало из учетных записей, существовали.

Альхорин ворчал и жаловался, но Бардьюс поставил его перед выбором: управляющий мог либо возместить убытки, либо понести наказание, предусмотренное или не предусмотренное законами, но в любом случае грозившее ему крупными неприятностями.

Всплеснув руками, Альхорин смирился с судьбой и занялся компенсацией нанесенного ущерба.

Примерно в это время Намур привез первую партию йипов на ранчо «Тенистая долина».

Бардьюс познакомился с Намуром и решил попробовать использовать йипов в качестве рабочей силы. Он заключил с Намуром контракт на поставку двух бригад по триста человек в каждой; одна должна была прибыть на ранчо Стронси, а другая — на один из строительных участков его компании.

Так же, как и другие деловые партнеры Намура, Левин Бардьюс скоро убедился в полной бесполезности йипов и в том, что он потерял деньги, заплатив за их перевозку. Это обстоятельство не удивило его и не вызвало у него никакого раздражения. Йипы были психологически неспособны функционировать в качестве наемных работников; Бардьюс решил забыть об этой истории и покинул Розалию в сопровождении Флиц, чтобы заняться другими, более важными делами. Когда они вернулись на ранчо, они обнаружили, что Альхорин возместил большинство нанесенных им убытков и теперь, судя по всему, выполнял свои обязанности достаточно эффективно. Йипы, как сообщил Альхорин, мигрировали в полном составе на юг, к Таинственным островам Муранского залива, где они жили, как сибариты, в столь идиллических условиях, что управляющий сожалел о невозможности к ним присоединиться.

Бардьюс и Флиц убедились своими глазами в том, что Альхорин ничуть не преувеличивал. В Муранском заливе было примерно двести островов, по большинству отличавшихся буйной и живописной растительностью и полным отсутствием леших — что позволяло переплывать с одного острова на другой и собирать подножный корм, не опасаясь внезапных злоключений. Окаймленные белым песком, мирные голубые лагуны Таинственных островов таили смертельную опасность — водяные здесь встречались в изобилии и утаскивали на дно неосмотрительных пловцов.

Бардьюс и Флиц снова покинули Розалию, и некоторое время путешествовали из одного места в другое, с планеты на планету, занимаясь делами строительной компании «ЛБ» и других предприятий, с некоторых пор контролируемых Бардьюсом.

Блуждая по Ойкумене, они вновь посетили Кадуол. Они уже раньше познакомились с красотой местных пейзажей и с достопримечательными флорой и фауной этого мира, а также с уникальными условиями жизни на станции Араминта. На этот раз Бардьюс и его спутница осмотрели заповедные приюты — не слишком роскошные гостиницы, ненавязчиво притаившиеся на фоне драматических ландшафтов Кадуола. В приютах посетители могли наслаждаться видами, звуками и ароматами дикой природы, а также поразительными продуктами местной эволюции, не рискуя жизнью и — что еще важнее — не нарушая течение естественных процессов.

Приюты Кадуола произвели на Бардьюса глубокое впечатление. Принципы, которыми руководствовались их строители, совпадали с его собственными представлениями. Деловая жизнь заставила его проводить дни и ночи в сотнях гостиниц и отелей, отличавшихся всевозможными стилями, интерьерами, удобствами и неудобствами. Время от времени Левин Бардьюс замечал самоотверженное рвение, с которым тот или иной хозяин гостиницы относился к планировке и обустройству своего заведения, причем одержимость эта нередко не имела непосредственного отношения к извлечению прибыли. Бардьюс понял, что в таких случаях владельцы рассматривали свою собственность как вместилище красоты — можно сказать, как произведение искусства. Посетив заповедные приюты Кадуола, Бардьюс начал формулировать концепции, лежавшие в основе этой необычной эстетической доктрины.

Прежде всего, не должно быть никакой неестественности, никакой надуманности. Настроение, внушаемое гостиницей, должно создаваться ненавязчиво, благодаря соответствию сооружения и ландшафта. Превосходная гостиница есть сочетание множества превосходных характеристик, каждой из которых невозможно пренебрегать: месторасположения, открывающегося вида и их взаимно усиливающего влияния на архитектуру; интерьера, который должен быть прост, без чрезмерных украшений или бросающейся в глаза роскоши; обильной кухни, не слишком изощренной и ни в коем случае не стильной; вежливого, но не фамильярного персонала, и постояльцев как таковых. Кроме того, существовали не столь материальные и не поддающиеся определению факторы, непредсказуемые и нередко не поддающиеся контролю.

Вспомнив о замке Бэйнси, Бардьюс решил построить на краю Разлива первую из своих «синергических гостиниц». Затем он намеревался соорудить несколько «туземных приютов» на Таинственных островах, пригласив в качестве прислуги атлетически сложенных юношей и очаровательных девушек из племени йипов. Лагуны — по меньшей мере некоторые — можно было очистить от водяных и сделать безопасными для купания. В других отношениях водяные придавали дополнительный, щекочущий нервы оттенок опасности идиллической, в целом, атмосфере островов. Погружаясь в небольших прозрачных подводных лодках, посетители могли перемещаться с одного острова на другой, изучая по пути коралловые пещеры и разноцветные подводные джунгли.

Таковы были планы Левина Бардьюса. Флиц их не разделяла. Она мало интересовалась этим проектом и отказывалась принимать участие в воплощении капризов.

В вестибюле гостиницы станции Араминта к Бардьюсу подошел Намур. Некоторое время он беззаботно болтал о пустяках, чем даже в какой-то степени позабавил иронично-мрачноватого Бардьюса, в основном ограничивавшегося односложными ответами. Намур упомянул о строительной компании «ЛБ» и ее достижениях. Он выразил восхищение масштабами гигантского моста на Рейе.

«Закладка фундаментов для понтонов в условиях настолько стремительного течения, сама по себе — непревзойденное достижение!» — заявил Намур.

«Я нанимаю компетентных инженеров, — ответил Левин Бардьюс. — Они могут построить что угодно».

«Насколько я понимаю, в процессе строительства моста вы применяли подводную лодку?»

«Применяли».

«Любопытно было бы узнать, где она используется теперь».

«Нигде. Она осталась на Рейе. Рано или поздно нам придется ее ликвидировать».

«Даже так! — поднял брови Намур. — Она в хорошем состоянии?»

«Надо полагать».

«На какое расстояние, по-вашему, она может передвигаться под водой без захода в порт?»

Бардьюс пожал плечами: «Точно не помню. Это небольшой аппарат, управляемый двумя людьми и перевозящий до шести пассажиров. Он развивает скорость до девяноста километров в час и может двигаться без перезарядки аккумуляторов несколько суток — то есть, преодолевать несколько тысяч километров».

Намур кивнул: «Вполне может быть, что мне удастся организовать продажу вашей подводной лодки, если вы не запросите слишком высокую цену».

«Неужели? —спросил Бардьюс. — Сколько вы согласны заплатить?»

Намур засмеялся и сделал пренебрежительный жест рукой: «Недавно мне повстречался один чудак, убежденный, что в глубинах Моккарского моря на планете Тирхун скрываются руины нечеловеческой цивилизации. Вы слышали что-нибудь подобное?»

«Нет».

Намур продолжал: «Он упомянул, что ему нужна небольшая надежная подводная лодка, способная преодолевать большие расстояния. Мне кажется, я мог бы выступить в качестве посредника и помочь вам с продажей».

«Несомненно, я выслушаю ваше предложение».

Намур задумчиво кивнул: «Не предпочитаете ли вы принять в качестве оплаты удовлетворение каких-либо потребностей, которое могло бы послужить основой для обсуждения? Я мог бы организовать ту или иную трехстороннюю или даже более сложную сделку».

Бардьюс невесело усмехнулся: «Вы уже продали мне трудовые договоры шестисот йипов — и все они гроша ломаного не стоили, как вы сами прекрасно знаете. А теперь вы ожидаете, что я снова буду иметь с вами дело?»

Намур беззаботно хмыкнул, не проявляя ни малейшего смущения: «Господин Бардьюс, вы возводите на меня напраслину. Я не предоставлял никаких, даже подразумевающихся гарантий — и по вполне понятной причине. Я не мог контролировать условия трудоустройства. Йипы могут работать, если создаются правильные условия — на станции Араминта они работали много веков».

«Так в чем же секрет?»

«Никакого секрета нет. Йип не понимает необходимости работать в обмен на нечто нематериальное — например, для того, чтобы отработать задолженность. Для него что было, то прошло. Он будет функционировать в системе, основанной на осязаемом вознаграждении. Точно определенный объем выполненной работы должен соответствовать точно определенному размеру оплаты. Постольку, поскольку йип стремится получить плату, он будет работать. Но ему ни в коем случае нельзя переплачивать или платить вперед».

«Вы не объяснили мне это, когда доставили йипов».

«Если бы я предоставил такие объяснения, вы могли бы рассматривать их как своего рода гарантию, а я не мог брать на себя никаких обязательств».

«Намур! — сказал Бардьюс. — Должен признать, что ваша версия происходившего весьма правдоподобна. Но в рамках любого дальнейшего делового взаимодействия, если таковое будет иметь место, я потребую точнейшего определения условий, нерастяжимых и не содержащих никаких лазеек».

«Господин Бардьюс, вы составили обо мне неправильное мнение!» — на этот раз Намур изобразил на лице некоторое подобие оскорбленного достоинства, но Бардьюс его проигнорировал.

«Думаю, что я мог бы воспользоваться услугами еще одного контингента йипов, владеющих некоторыми навыками. По меньшей мере, в настоящее время у меня есть такие планы».

«Не вижу в этом никакой проблемы».

«Как я уже упомянул, новый договор будет содержать точно сформулированные положения, и его условия должны выполняться совершенно неукоснительно, не отступая ни на йоту».

Намур погладил подбородок и взглянул куда-то вдаль: «В принципе это даже желательно. К сожалению, хотя лично я могу обещать вам достать луну с неба, любые условия должны быть утверждены сторонами, интересы которых я представляю. В чем именно заключаются ваши условия?»

«Во-первых, я никому не собираюсь платить никаких комиссионных. Во-вторых, вы перевезете йипов на пассажирских звездолетах в указанный пункт назначения».

«На пассажирских кораблях? — с сомнением протянул Намур. — Мы говорим о йипах, а не о путешествующих аристократах».

«Тем не менее, я не хочу, чтобы с ними обращались, как со скотом. Я предоставлю в аренду звездолеты из моего собственного флота».

«Полагаю, что это можно устроить — в зависимости от того, сколько вы возьмете за аренду».

«Стоимость перевозки плюс десять процентов. Дешевле не бывает».

Намур успокоился: «По крайней мере наш разговор начинает приобретать какой-то смысл. Сколько йипов потребуется? Еще шестьсот?»

«Двадцать тысяч человек, по десять тысяч мужского и женского пола, не старше тридцати лет. Все эти молодые люди должны быть совершенно здоровы, в том числе в отношении умственного развития и психики. Таковы мои условия, и они должны соблюдаться неукоснительно».

У Намура отвисла челюсть: «Это очень крупный заказ!»

«Напротив, он недостаточен для решения вашей основной проблемы, — возразил Бардьюс. — А именно проблемы тотальной эвакуации атолла Лютвен и переселения его обитателей на другую планету с подходящим климатом».

Намур понизил голос: «И все же я не могу взять на себя такое огромное обязательство без предварительных консультаций».

Бардьюс безразлично отвернулся: «Дело ваше».

«Один момент! — оживился Намур. — Вернемся к подводной лодке — как насчет доставки?»

«Доставить аппарат нетрудно. Мне принадлежит очень большой транспортный корабль, позволяющий перевезти всю подводную лодку целиком. Я мог бы предоставить этот корабль в аренду на тех же условиях, что и в случае перевозки йипов».

Намур кивнул: «И вы гарантируете конфиденциальность?»

«Мне ничего не нужно знать. Погрузите лодку и увезите ее на Тирхун, в систему Канопуса или на планету Макдудла, куда угодно — мне все равно. Я не буду никому предлагать информацию, относящуюся к этой сделке. Но если меня станут допрашивать в МСБР, я скажу им все, что знаю — а именно, что я продал вам подводную лодку».

Намур поморщился: «Я скоро смогу дать вам определенный ответ».

«Поторопитесь — я улетаю с Кадуола буквально с минуты на минуту».

Намур вернулся в мрачном настроении. Ничего хорошего он сообщить не мог. Умфо йипов Титус Помпо — то есть Симонетта — не разрешил вывозить такое количество йипов на таких условиях; если Бардьюс желает получить двадцать тысяч йипов, он должен принимать йипов всех возрастов, от мала до велика. Бардьюс ответил, что допускает включение в контингент некоторого числа здоровых во всех отношениях йипов в возрасте от тридцати до пятидесяти лет, без преобладания лиц какого-либо определенного возраста. На дальнейшие уступки он не пошел — сторонам, представляемым Намуром, приходилось либо принять условия сделки, либо забыть о ней.

Намур неохотно согласился с этими требованиями, и Бардьюс своевременно выполнил свою часть обязательств. На Рейю прибыл огромный грузовой корабль, поглотивший подводную лодку и выбывший в неизвестном направлении.

Прошел месяц, и Бардьюс начал терять терпение. Наконец первую партию йипов — тысячу человек — доставили в назначенный проверочный пункт на планете Меракин; оттуда они должны были продолжать путь до Розалии. Группа врачей провела обследование и сразу выяснила, что условиями Бардьюса полностью пренебрегли. Возраст половины прибывших составлял от тридцати пяти до семидесяти пяти лет. Из них никоторые страдали рахитом, другие — старческим слабоумием; иные не могли говорить, только бормотали что-то невразумительное. Среди молодых людей каждый второй был уродом, инвалидом, больным или помешанным. Остальные отличались придурковатостью или сексуальной дезориентацией. Эти люди никак не могли внести полезный вклад в осуществление печально-сладостной мечты, которую Бардьюс надеялся воплотить на идиллических Таинственных островах.

Бардьюс решительно отказался принимать этот сброд. Он отыскал Намура; тот изобразил замешательство, смешанное с веселостью, как если бы затруднялся объяснить капризы Титуса Помпо (то есть Симонетты). Бардьюс немедленно перешел к делу. Он потребовал надлежащего выполнения контракта. Намур согласился с тем, что имели место серьезные недоразумения, и обещал сделать все от него зависящее для того, чтобы исправить положение вещей — хотя, конечно же, он ничего не мог гарантировать.

Шло время. В один прекрасный день Намур явился на ранчо Стронси с разочаровывающей вестью; по его словам, Титус Помпо заупрямился. Теперь он не желал расставаться с таким количеством подданных, если Бардьюс не согласится подсластить сделку несколькими дополнительными уступками, такими, как поставка четырех боевых автолетов класса «Стрэйдор-Ферокс».

Бардьюс не стал даже выслушивать Намура до конца: первоначальный контракт подлежал неукоснительному выполнению. В противном случае Бардьюс обещал принять принудительные меры — в том числе, возможно, по отношению к самому Намуру.

Намур отреагировал печальным смехом. По его словам, от него уже ничего не зависело. Бардьюс пожал плечами и заметил, как бы между прочим, что он мог потопить подводную лодку в любой момент, когда у него возникнет такое намерение. Если в этот момент подводная лодка будет использоваться по назначению — тем хуже для тех, кто окажется на борту.

Намур был искренне поражен: «Как это возможно?»

«Каким образом это произойдет — не имеет значения; важен результат».

Намур, теперь несколько подавленный, больше не предлагал компромиссы. Он обещал разъяснить позицию Бардьюса другим заинтересованным сторонам и удалился.

«Так обстояли дела, — сказал Бардьюс Глоуэну и Чилке. — В конце концов Намур решил, что проблему легче всего решить, уничтожив ее источник. Он завербовал Альхорина, и они вместе устроили мне засаду у замка Бэйнси».

Глоуэн спросил: «И что же теперь? Каковы ваши планы?»

Левин Бардьюс тихо ответил: «Я человек практичный, мне чуждо тщеславие — по меньшей мере, я стараюсь себя в этом убедить. И тем не менее…» Он замолчал. Когда Бардьюс заговорил снова, связь между уже произнесенными словами и следующими не сразу стала очевидной: «Персонал МСБР в Портмóне не может найти никаких следов Намура или «Флеканпрона». Несомненно, на Розалии Намура нет, и он улетел на моем звездолете».

«Если Намур считает, что вы мертвы, скорее всего, он отправился на Кадуол».

Глядя в потолок, Бардьюс произнес голосом, напоминавшим скрежет металла: «Если так, мы очень скоро встретимся».

Глоуэн встрепенулся: «Вы собираетесь на Кадуол?»

«Как только я смогу встать с этой постели и ходить, не падая носом вниз на каждом шагу».

Глоуэн задумался. Бардьюс не стал бы отправляться в такой далекий путь после такого потрясения только для того, чтобы встретиться с Намуром, какое бы удовольствие ему не доставила эта встреча. Наверняка у него были и другие соображения. Глоуэн не хотел задавать лишние вопросы, но спросил все равно: «Зачем вы летите на Кадуол?»

Бардьюс ответил как ни в чем не бывало: «У меня там остались несколько незаконченных дел. И Клайти Вержанс, и Симонетта в частном порядке просили меня оказать им содействие. В настоящий момент они находятся в самых дружественных отношениях. Обе хотят, чтобы я перевез орду йипов на побережье Дьюкаса — с тем, чтобы смести с лица Кадуола станцию Араминта. После чего каждая из них намерена всадить кинжал в спину другой».

«Надеюсь, вы не окажете им такое содействие?»

Бардьюс усмехнулся: «Это маловероятно».

«Так что же вы сделаете?»

«Ничего».

Наступило молчание. Через несколько секунд Бардьюс пробормотал, будто говоря с самим собой: «То есть почти ничего».

«Не могли бы пояснить разницу между «ничем» и «почти ничем»?»

Изможденное лицо магната слегка оживилось: «Все очень просто. Я поговорю с Клайти Вержанс, чтобы она успокоилась на мой счет и у нее не осталось никаких сомнений. Я сделаю то же самое, встретившись с Симонеттой — она этого заслуживает». Бардьюс снова замолчал, после чего тихо добавил: «Может быть, нам следует всем собраться на совещание — кто знает, может быть оно приведет к полезнейшим последствиям».

«Надеюсь, вы пригласите на совещание меня и Чилке — хотя бы в качестве наблюдателей».

«Неплохая мысль», — Левин Бардьюс с беспокойством следил глазами за перемещением медика, явившегося снимать показания терапевтического аппарата: «Сколько еще я буду тут валяться, связанный по рукам и ногам проклятыми бинтами, трубками и электродами?»

«Терпение, терпение! Когда вас привезли, вы были мертвы на девяносто пять процентов. Вам придется провести в постели еще две недели, а после этого считайте каждый свой следующий вздох чудом, которое может не повториться».

Бардьюс вздохнул и посмотрел на Глоуэна: «С докторами не поспоришь, у них все козыри в руках. А как у тебя обстоят дела?»

«Я более или менее в порядке — мне досталось гораздо меньше вашего».

«А Юстес Чилке? Он выглядит молодцом».

«Ему крепко намяли бока. Водяные сбрасывали на него увесистые камни и пытались затащить его подальше от берега гарпунами. Но каким-то чудом он избежал опасного отравления».

«Гм! — буркнул Бардьюс. — Чилке родился под счастливой звездой. Не могу найти другого объяснения его несокрушимому оптимизму».

«Чилке руководствуется здравым смыслом. Он избегает страхов, разочарований и мрачных мыслей потому, что они портят ему настроение».

Бардьюс немного поразмышлял и ответил: «Разумная концепция, хотя, признаться, она отличается неожиданной простотой».

«Чилке — человек, полный неожиданностей. В последнее время Флиц стала вызывать у него нескрываемое восхищение. Он подозревает, что она не оставляет это восхищение без внимания».

Бардьюс болезненно усмехнулся: «Он и вправду оптимист! Осадные кампании такого рода велись неоднократно, но штурмы храбрецов неизменно заканчивались позорным отступлением. Вопрос о существовании души у Флиц остается открытым».

«Но у вас нет возражений?»

«Разумеется нет! Какие могут быть возражения? Он спас мою жизнь — не без твоей помощи, конечно. Так или иначе, Флиц может делать все, что ей заблагорассудится».

Глоуэн, в инвалидной коляске, и Чилке, хромающий и опирающийся на костыль, решили подышать свежим воздухом на террасе. Утро веяло прохладой, но сильного ветра не было. Балюстрада и пара чугунных фонарей слева и справа обрамляли вид на юг так, что он казался наброском гениального рисовальщика-пейзажиста, обходившегося черной тушью и сепией.

Травмированные офицеры бюро расследований сидели, моргая в лучах восходящего солнца. Глоуэн размышлял о недавней беседе с Бардьюсом: «Это значит, что по меньшей мере мы вернемся на станцию Араминта и сможем заявить, что успешно выполнили задание».

Чилке согласился, но с одной оговоркой: «Человек, настаивающий на буквальном истолковании полученных нами указаний — например, Бодвин Вук — мог бы упомянуть о Намуре. Нам не удалось его задержать».

«Неважно. Все это дело уже передано в другие руки и в другую юрисдикцию».

«По приказу Бардьюса?»

Глоуэн кивнул: «Бардьюсу очень не понравилось, что Намур позаимствовал его любимый звездолет — не говоря уже о покушении на его жизнь. Этого достаточно, чтобы ответить на любые критические замечания Бодвина Вука».

«Особенно учитывая тот факт, что мы передадим «Фортунатус» в распоряжение бюро расследований, и Бодвин сможет разъезжать на нем, нанося официальные визиты не менее разборчивым коллегам на других планетах».

Глоуэн поморщился: «Должен быть какой-то способ избежать такой невосполнимой потери! Но сколько я об этом не думаю, не могу найти никакого законного выхода из положения».

«Я тоже».

«Бардьюсу не позволят встать с постели еще недели две. Я начну ходить уже через неделю».

«Не перенапрягайся ради меня, — посоветовал Чилке. — Я тоже только начинаю выздоравливать. Флиц выразила беспокойство по поводу моего состояния. Мы оба озадачены тем обстоятельством, что невыносимая боль в моей ноге успокаивается только тогда, когда массаж делает она».

«Не каждому присущ дар исцеления», — философски заметил Глоуэн.

«Но он присущ Фелиции Стронси! У нее много других достойных восхищения даров, и связь между нами постепенно укрепляется благодаря взаимному дополнению наших талантов и преимуществ».

«Любопытно! Постепенно, говоришь?»

«М-да. Весьма постепенно. В таких делах нельзя торопиться. На самом деле она все еще несколько уклончива и труднодоступна».

«Надо полагать, Флиц понимает твои намерения и считает, что не мешает заглянуть в замочную скважину прежде, чем заходить в комнату».

«Чепуха! — возмутился Чилке. — Женщину завораживает сладостный холодок опасности, даже если опасность существует только у нее в воображении. Она начинает приписывать себе таинственное предназначение; возможность манипулировать опасным человеком притягивает ее, как горгонзола — крысу».

«Что такое горгонзола?»

«Есть такой сыр — его делают на Древней Земле. А что такое крыса, тебе должно быть известно».

«Ага! Тогда все ясно. Ты думаешь, Флиц вот-вот попадется на приманку?»

Чилке решительно кивнул: «Она будет есть у меня из рук уже через три дня, плюс-минус четыре часа».

Глоуэн с сомнением покачал головой: «Бедная Флиц! Подозревает ли она, в какую переделку попала?»

«Надеюсь, что нет. Ее и так слишком легко спугнуть».

Уже в тот же день Чилке нашел возможность проверить инстинкты Флиц. Он подозвал ее, когда она проходила через главную гостиную: «А, Флиц! Как это кстати! Настало время декламировать стихи!»

Флиц остановилась. На ней были бледно-голубые брюки и белый пуловер из матовой тонкой ткани; глянцевые волосы были перетянуты черной лентой, не позволявшей им закрывать лицо. Чилке не мог обнаружить в ее внешности никаких изъянов. Она спросила: «Кто декламирует стихи, и кому?»

Чилке поднял над головой томик в мягком кожаном переплете: «Вот «Почкования» Наварта! Вы можете прочесть одно из ваших любимых стихотворений, после чего я выразительно продекламирую какое-нибудь по своему выбору. Не помешает предварительно захватить флягу «Старого громилы» и пару кружек пообъемистее».

Флиц холодно улыбнулась: «В настоящий момент я не в настроении читать стихи, господин Чилке. Но ничто не мешает вам декламировать их вслух в одиночку, настолько выразительно, насколько это в ваших силах. Я только закрою дверь — и никто не станет протестовать».

Чилке отложил книгу в кожаном переплете: «Декламация в одиночку лишает поэзию всякого очарования. Так или иначе, пора устраивать пикник».

Несмотря на всю свою сдержанность, Флиц удивилась: «Какой пикник?»

«Я подумал, что было бы неплохо, если бы мы захватили корзину с вином и закусками и вдвоем посидели бы где-нибудь на траве».

На лице Флиц появился намек на улыбку: «О чем вы говорите? Ваша нога причиняет вам такие страдания — тревожить ее непредусмотрительно».

Чилке заверил ее галантным жестом, что страдания ему нипочем: «Мне бояться нечего! Первый приступ послужит сигналом для применения вашего волшебного массажа. Боль успокоится, и мы продолжим нашу беседу — или какое-нибудь другое занятие, в зависимости от того, чем мы будем заниматься».

«Господин Чилке, вы забываетесь!»

«Ни в коем случае! И зовите меня Юстесом».

«Как вам угодно. Но сейчас...»

«Сейчас — именно сейчас, подумать только! — я вдруг почувствовал резкую боль».

«Очень сожалею», — отозвалась Флиц.

«И вы не примените ваш чудесный массаж?»

«Не сейчас!» — Флиц вышла, в последний момент бросив на Чилке ничего не выражающий взгляд через плечо.

На следующий день, часа через два после восхода солнца, Чилке тихонько проник в гостиную. Устроившись на софе, он погрузился в размышления, глядя на пейзаж, открывающийся в окне.

Через некоторое время дверь на другом конце гостиной открыла Флиц. Заметив Чилке, она замедлила шаг, остановилась, повернулась и вышла туда, откуда пришла.

Еще через час Флиц снова открыла дверь в гостиную. Чилке, полностью поглощенный наблюдением за полетом далекой птицы, казалось, ее не замечал. Флиц задержалась неподалеку, с любопытством выглянула в окно, окинула Чилке оценивающим взглядом и пошла по своим делам.

Уже через несколько минут Флиц пересекала гостиную в обратном направлении. Как прежде, Чилке сидел, пытаясь найти смысл жизни в туманных далях. Флиц медленно приблизилась к софе. Подняв голову, Чилке обнаружил, что она изучает его с клиническим любопытством. Флиц спросила: «Вам нехорошо? Вы сидите здесь в полном ступоре все утро».

Чилке мрачно рассмеялся: «В ступоре? О нет! Я мечтал, мне приходили в голову прекрасные мысли. По крайней мере некоторые из них были прекрасны — другие были скорее загадочны».

Флиц отвернулась: «Продолжайте мечтать, господин Чилке. Сожалею о том, что прервала ваши восторженные размышления».

«Не спешите! Размышления могут подождать! — с внезапной энергией воскликнул Чилке. — Присядьте на минуту. Я хочу вам что-то сказать».

Флиц поколебалась, после чего осторожно присела на край софы с противоположного конца: «В чем проблема?»

«Нет никакой проблемы. Я хотел бы скорее прокомментировать результаты анализа».

«Анализа — чего?»

«Анализа меня».

Флиц не могла удержаться от смеха: «Это слишком сложная и обширная тема, господин Чилке! Сегодня у нас на это не хватит времени».

Чилке не сдавался: «Когда я был маленьким мальчиком, я жил в Айдоле, на Древней Земле. У меня были три сестры — они были популярны и приводили домой своих подруг, так что, к моему вящему сожалению, мне пришлось провести детство в кругу хорошеньких девочек. Вы знаете, их выпускают самых разных сортов и размеров. Одни высокие, другие коротенькие, а некоторые очень быстро бегают — так быстро, что от них трудно удрать. Я рос в безжалостных джунглях красивых платьев, милого смеха и очаровательных ужимок».

Вопреки своим намерениям, Флиц заинтересовалась: «Почему вы об этом сожалеете?»

«Будучи романтически настроенным юношей, я не мог все это переварить — классический случай чрезмерного и преждевременного изобилия впечатлений».

«Каких впечатлений?»

Чилке неопределенно махнул рукой: «Как это называется? Разочарование? Прекрасный пол потерял всякую таинственность и притягательность. К шестнадцати годам я был пресыщенным эпикурейцем. Там, где обычный парень видел что-то воздушное, прелестное и внушающее сладостные мечты, я замечал лишь вздорную воображулю, к тому же еще и гунявую».

Чилке выпрямился, голос его приобрел суровость: «При всем моем уважении должен признаться, что, когда я впервые вас встретил, я сказал себе: «Ага! Еще одна очаровашка, такая же, как все остальные — скрывает за миловидной внешностью пресную посредственность». Вас, наверное, удивляла моя холодность, за которую теперь я вынужден принести извинения. Что вы на это скажете?»

Флиц покачала головой в некотором замешательстве: «Не могу решить, следует ли мне вас поблагодарить или потихоньку оставить вас в одиночестве, чтобы вы могли продолжать наблюдение за механикой птичьего полета».

«Каково бы ни было ваше решение, меня оно полностью устраивает! — великодушно заявил Чилке. — Я пришел в себя и осознал свою ошибку. Несмотря на вашу непревзойденную красоту, мне доставляет огромное удовольствие проводить время в вашем обществе — и в той мере, в какой я способен понимать происходящее, я хотел бы вас поцеловать».

«Здесь? Сейчас?»

«Где угодно и когда вам будет угодно!» — галантно разрешил Чилке.

Флиц смотрела на него искоса: что на уме у этого видавшего виды человека? С ее точки зрения он выглядел неплохо; грубоватое и неправильное, лицо его отличалось иронической живостью и вызывало интерес. В Юстесе Чилке было что-то веселящее, наполняющее жизнь энергией и юмором.

«И что будет, если я назначу вам свидание?»

«Я хотел бы, чтобы вы рассмотрели мое предложение».

«Какое предложение?» — поинтересовалась Флиц.

«Не хотел бы объяснять его во всех подробностях до тех пор, пока вы не назначите мне свидание».

«Нет, вы должны объясниться сейчас. Во-первых, мне интересно. А во-вторых, мы можем быть заняты, и на свидание не хватит времени».

Чилке тщательно выбирал слова: «Я задумал один проект, и ваша квалификация, на мой взгляд, вполне достаточна — более чем достаточна — для того, чтобы вы могли стать моей сообщницей».

«Не совсем понимаю, почему вы меня так высоко цените».

«Все очень просто! Я видел вас в действии. Если мы попадем в потасовку — скажем, в каком-нибудь заплеванном салуне за пределами Запределья — я знаю, что вы меня не оставите в беде, что вы будете пинаться, кусаться, ругаться, визжать и лупить по головам кружками, наводя ужас на заматерелых бандитов и наполняя меня гордостью».

«Не наполняйтесь гордостью слишком рано. К тому времени я могу быть где-нибудь в другом месте. Видите ли, я стараюсь не посещать заплеванные салуны».

Чилке пожал плечами: «Если в окрестностях только один салун, выбор невелик».

«Верно. Но почему я там окажусь в первую очередь? С кем я буду драться, и зачем?»

«Причины драк часто непредсказуемы. Например, человек может тихо сидеть, никому не мешать и размышлять о своих делах. Но к нему на колени приседает слишком дружелюбная дамочка, непременно желающая поболтать. Естественно, манеры дамочки достойны негодования, и человек дергает ее за волосы, чтобы она слезла и оставила его в покое. И начинается мордобой».

«Очень хорошо! — сказала Флиц. — Теперь я знаю, зачем я вам нужна в качестве сообщницы. Но в чем, собственно, заключается ваш проект?»

Чилке нахмурился, глядя на блестевшую за окном реку: «Ладно, я все объясню. Несколько лет тому назад мой образ жизни можно было назвать бродяжническим — я часто переезжал с места на место и, как я теперь понимаю, набирался ума-разума. В ту пору мне привелось повстречаться с десятками других скитальцев — разведчиков, первопроходцев и беглецов, бежавших по причинам, которых никто уже не помнил, в том числе они сами. Даже люди, предпочитающие одиночество, однако, время от времени нуждаются в общении и становятся многословными, особенно за кружкой пива, и я выслушал десятки необыкновенных историй. Через некоторое время я стал делать заметки. В конце концов у меня накопилась примерно дюжина описаний самых чудесных мест и невероятных вещей. Существуют ли они на самом деле? Или все это легенды, пьяные измышления? Думаю, что в этих рассказах была какая-то правда, приправленная, разумеется, красочным вымыслом. И эта правда все еще ждет меня там, в далеких мирах — ждет, чтобы я пришел и увидел ее своими глазами!»

«И вы хотите, чтобы я отправилась с вами проверять, насколько соответствуют действительности небылицы, рассказанные вам случайными нетрезвыми собеседниками в заплеванных салунах за пределами Запределья?»

«Мы могли бы вместе просмотреть список и выбрать несколько самых перспективных маршрутов. Думаю, Глоуэн разрешит мне взять «Фортунатус» — все равно он ему больше не пригодится».

Флиц продолжала говорить очень сдержанно: «Таким образом, по сути дела вы предлагаете мне вести вместе с вами безответственную жизнь на борту краденого звездолета, блуждая в погоне за призраками из одной богом забытой дыры в другую».

«Ну да, — развел руками Чилке. — В общих чертах в этом и состоит мой проект».

Флиц глубоко вздохнула: «Юстес, вы не думаете, что у меня и так уже достаточно забот? Теперь, в довершение ко всему, мне придется беспокоиться о вашем очевидном помешательстве».

«Уверяю вас, я в своем уме!»

«А! Это хуже всего!»

«Один-ноль», — пробормотал себе под нос Чилке.

Флиц встала с софы. Подчинившись внезапному порыву, она наклонилась и поцеловала Чилке в щеку: «Юстес, ваши доблестные усилия заслуживают хотя бы такой награды».

«Одну минуту! — вскричал Чилке, хватаясь за костыль и пытаясь подняться на ноги. — А как насчет свидания?»

«Не сейчас, Юстес, не сейчас».

Флиц вышла из гостиной. Чилке провожал ее глазами, ухмыляясь во весь рот.

Прошло три дня. Чилке почти не видел Фелицию, а если видел, то в обществе других людей. Он не искал случая застать ее где-нибудь в одиночестве, опасаясь, что она сочтет его докучливым, но через некоторое время его мысли стали омрачаться сомнениями: не может ли его сдержанность быть истолкована как самодовольная удовлетворенность достигнутым результатом?

Чилке начинал терять терпение — он злился на себя и на возникшую проблему. Довольно ходить вокруг да около! Лес рубят — щепки летят!

Тем не менее, ему пришлось повременить с решительными действиями. Прибыли главный инженер-архитектор северного проекта, Баньоли, и с ним три высокопоставленных инженера из компании «ЛБ». Они работали в усадьбе Стронси; тем временем у развалин замка Бэйнси возник временный городок строительных рабочих. Флиц наняла прислугу из Порт-Тванга, но даже после этого у нее было больше обязанностей, чем когда-либо — так, по меньшей мере, казалось Юстесу Чилке.

Новоприбывшие ежедневно совещались с Бардьюсом и часто совершали поездки на объект. Глоуэн, присутствовавший на некоторых совещаниях, информировал Чилке: «Это лучшие инженеры компании «ЛБ». Бардьюс начинает свой проект у Разлива, не теряя времени. Я видел эскизы. Они собираются построить низкое несимметричное здание с одной стороны утеса — так, чтобы оно выглядело, как продолжение утеса. Массивное и впечатляющее сооружение, но сливающееся с ландшафтом. Штормовые волны могут бомбардировать его сколько угодно — эта крепость не пошелохнется. По вечерам постояльцы смогут любоваться на Разлив и на водяных, скачущих по лужам. А в штормовой сезон, когда ревущие волны будут откатываться кипящей пеной по каменной пустоши, постояльцы, наверное, даже будут немного поеживаться перед тем, как приступить к ужину в зале с гигантским камином».

«Свободных номеров в этой гостинице долго не будет», — заметил Чилке.

«Не сомневаюсь. Но я заметил нечто любопытное. Флиц этот проект нисколько не привлекает. Как только в комнату заходит Баньоли или кто-нибудь из других инженеров, она скрывается».

«В этом отчасти виноват я», — признался Чилке.

Глоуэн поднял брови: «Как так?»

«Мне показалось, что Фелиция слишком часто грустит, и я стал развлекать ее небылицами галактических скитальцев — про императора Шульца, правившего мирами Большой Туманности в секторе Андромеды, про Пита Питтаконга, говорившего на нечеловеческом языке, про Фарлока, которого я встретил на краю Ойкумены в месте под наименованием Орвиль. Фарлок рассказывал множество невероятных вещей, но в отличие от большинства искателей планет, всегда умудрялся документировать свои истории, указывая точные координаты. Я упомянул о некоторых его находках в разговоре с Флиц и заметил, что было бы неплохо, если бы мы с ней тоже стали скитальцами и проверили справедливость этих фантастических отчетов».

«И что же?»

«Она сказала, что это чрезвычайно увлекательная перспектива, но что ей нужно еще немного подумать».

«Невероятно! — развел руками Глоуэн. — И при всем при том она ведет себя так, как будто вы едва знакомы».

«Опять же, в этом моя вина, — скромно потупил глаза Чилке. — Я решил на некоторое время оставить ее в покое, чтобы у нее была возможность разобраться в своих мыслях».

«Тогда все понятно», — успокоился Глоуэн.

На следующий день Баньоли и другие инженеры переехали на север, в строительный городок, возведенный у замка Бэйнси персоналом компании «ЛБ».

Еще через два дня Флиц подошла к Чилке, сидевшему на террасе и заносившему какие-то заметки в записную книжку.

«Что вы записываете?» — с любопытством спросила Флиц.

«О! Всякие наблюдения и воспоминания, ничего особенного».

«Не могли бы вы мне помочь?»

Чилке захлопнул записную книжку и вскочил на ноги: «Я к вашим услугам. Чего вы хотите?»

«Левин попросил меня отвезти на север, в Бэйнси, образцы нескольких материалов. Он хотел бы, чтобы вы меня сопровождали».

«Очень предусмотрительно. Когда мы вылетаем?»

«Сейчас же».

«Дайте мне пять минут».

Поднявшись в воздух на аэромобиле семьи Стронси, они полетели на север. На Флиц были бежевые брюки, кожаные полусапожки и темно-синяя рубашка. Она казалась немного бледной, как будто она от чего-то устала, и говорила очень мало. Чилке не пытался прерывать ход ее мыслей. Через некоторое время Флиц повернулась к нему и чуть наклонила голову набок: «Почему вы молчите? Вы всегда такой необщительный?»

Чилке отпрянул от неожиданности: «Я думал, что вы, может быть, предпочитаете посидеть в тишине…»

«Полная тишина меня нервирует».

«Что ж, на самом деле я хотел бы кое-что обсудить».

«Да? Что именно?»

«Вас».

Флиц улыбнулась: «Это не такая уж интересная тема для разговора».

Чилке сделал широкий жест рукой, будто охватывая окружающий простор: «Взгляните туда! На сотни километров во все стороны текут реки, расстилаются степи, высятся горы — и все это принадлежит Фелиции Стронси. Разве это не делает вас интересной и важной темой для разговора?»

«Пожалуй, что так. Никогда раньше об этом не думала. Но вы совершенно правы». Флиц показала пальцем вниз: «Видите этот великолепный куст мастики с желтыми цветами? Если бы я захотела, я могла бы приземлиться и сжечь этот куст — и никто не посмел бы усомниться в моем праве это сделать!»

«Власть опьяняет! Но прежде, чем Фелиция спалит куст мастики, она должна что-то предпринять по поводу водяных, заполонивших ее владения. Они ломали ребра бедняге Юстесу Чилке и наслаждались каждой минутой этого процесса!»

«По-видимому, они намеревались преподать господину Чилке хороший урок».

«Возможно, хотя педагогические приемы водяных могут причинить неприятности и Фелиции собственной персоной. Когда построят ее новую гостиницу и полные достоинства пожилые дамы пойдут прогуляться на Разлив, чтобы полюбоваться видом, кто может поручиться, что им тоже не переломают ребра?»

«Прежде всего, это не ее гостиница. Гостиницу строит Левин Бардьюс. Он может строить что угодно где угодно — с тем условием, что к Фелиции это не имеет никакого отношения».

«Тогда больше не о чем говорить. Когда пожилые дамы вернутся с переломанными ребрами, пусть жалуются Бардьюсу».

Аэромобиль летел на север. Флиц показала рукой на облака над восточным горизонтом: «Снова собирается шторм. Строительные рабочие скоро познакомятся с отвратительным нравом Разлива».

Зеленовато-серые воды океана постепенно приближались с востока, и наконец перед ними открылась блестящая черная плоскость Разлива.

Машина приземлилась среди дюжины временных построек — общежития, столовой, склада и навесов для различного оборудования. Чилке и Флиц сошли на землю, после чего Чилке вытащил из багажного отделения два тяжелых футляра. Вложив два пальца в рот, Чилке издал пронзительный свист. Его услышал один из рабочих, подъехавший на погрузчике и забравший футляры. Из столовой вышел Баньоли, махнувший рукой в знак подтверждения доставки — поручение было выполнено.

Чилке снова повернулся к машине. Флиц стояла в стороне, глядя на развалины старого замка, где теперь работали бульдозеры и экскаваторы. Ее лицо хмурилось и нервно подрагивало; прохладный влажный ветер трепал ее волосы. Тучи неслись низко над головой, начинали падать первые капли дождя. Голос Флиц, казалось, донесся издалека: «Я знаю — она все еще там, под камнями, замызганная грязью, испачканная в крови. Я слышу, как она скулит — или, может быть, это ее призрак». Флиц отвернулась. Каким-то образом так получилось, что Чилке обнял ее за плечи, после чего стал гладить по голове, приговаривая что-то успокоительное: «Бедная маленькая Флиц! Теперь все по-другому, я о тебе позабочусь. Подумаешь, куча камней! Это всего лишь куча камней, и ничего больше. Никаких там призраков нет. Почему? Очень просто. Потому что если там никто не умер, значит, там не может быть призрака. Фелицию спасли — теперь она выросла и стала самой красивой, самой умной девушкой по имени Флиц, совершенно определенно живой и на вид, и на ощупь, что я могу лично засвидетельствовать. Даже под этим проклятым дождем с ней тепло и уютно».

Флиц засмеялась, не предпринимая попыток освободиться. Она сказала: «Юстес, ты превращаешься в привычку. Не знаю, что это значит, потому что я в таком же замешательстве, как ты».

Наклонив голову, Чилке поцеловал ее — к некоторому его удивлению, она ответила без всякой робости. Чилке повторил этот в высшей степени удовлетворительный процесс, пробормотав: «В любом случае, это успокаивает нервы».

Дождь становился проливным. Чилке и Флиц забрались в машину и полетели на юг.

По просьбе Флиц Чилке опустил аэромобиль на вершину голого холма, откуда до самого южного горизонта сплошным покровом простирался густой высокий лес.

«Я хочу поговорить, — сказала Флиц. — Здесь нам никто не помешает. Нет, пожалуйста, не надо меня прерывать!»

«Я слушаю», — сказал Чилке.

«Левин Бардьюс был очень добр ко мне — ты представить себе не можешь, как добр. Он дал мне буквально все — и всегда относился ко мне с молчаливой привязанностью, не требуя ничего взамен. Я думала, что это всегда так будет, и ничего другого не хотела.

И вдруг что-то изменилось. Не знаю, как и почему, но я не могла найти себе места. Дела, связанные со строительством, стали навевать на меня смертную скуку. А заповедные приюты, так очаровавшие Левина, меня, по правде говоря, не слишком волнуют. Но Левин, даже если он и заметил во мне какую-то перемену, ни во что не вмешивался.

А потом появился некто Юстес Чилке, со своим приятелем Глоуэном Клаттоком. Сначала я их едва замечала. Однажды Юстес сделал мне безрассудное предложение. Он сказал, что мы можем отправиться в бесконечное путешествие, скитаясь от одной звезды к другой и посещая таинственные места, где еще никто не побывал. Необычайное предложение! Поначалу я никак не могла связать его с реальностью.

Естественно, я не принимала его всерьез, да и сам Юстес не принимал себя всерьез. Юстес разливался соловьем, напевая сладостные песни о несбыточной земле обетованной — просто так, чтобы попрактиковаться и не потерять полезный навык обольщения доверчивых простушек. Если бы я поверила его глупостям, у него, наверное, случился бы сердечный приступ от неожиданности.

Но день проходил за днем, а его идея не оставляла меня в покое. Я стала спрашивать себя: что, если я действительно хочу провести свою жизнь в странствиях? Почему это невозможно? Это было бы даже забавно, особенно если бы у меня была возможность странствовать со всеми удобствами и, может быть, в компании практичного мечтателя, предпочитающего такой же образ жизни. В связи с чем было бы откровенной несправедливостью не уведомить поименованного Юстеса Чилке о том, что вакансия спутника-бродяги может быть открыта».

«Таким образом, мне вручено уведомление?»

«Настоящим тебя уведомляют о существовании вакансии, и ты можешь подать заявку в любое время».

«В таком случае я немедленно подаю заявку и расписываюсь».

«Очень хорошо, Юстес! — сказала Флиц. — Я внесу твое имя в список кандидатов».

Глоуэн и Чилке стояли, облокотившись на балюстраду, окаймлявшую террасу, и наблюдали за тем, как вечерняя мгла окутывала окрестности. Солнце уже полчаса как скрылось за дальней грядой облаков, и яркие цвета заката быстро темнели, проходя всю скорбную гамму коричневых тонов от янтарного до оттенка красного дерева, а затем углубляясь в суровый бурый полумрак с редкими печальными проблесками темно-розового огня.

Приятели обсуждали события прошедшего дня. «Бардьюс теперь передвигается на инвалидной коляске, — сообщил Глоуэн. — Он кипит энергией и завтра начнет ходить. Глядишь, и меньше чем через неделю он уже умчится на Кадуол, чтобы заняться, как он выражается, «незаконченными делами»».

«Он не выражается точнее?»

«Он не вдается в подробности, но упомянул Клайти Вержанс и Симонетту; кроме того, у него могут быть на уме Намур и потерянный «Флеканпрон»».

«Любопытные у него дела».

«Более чем любопытные! Бардьюс спросил, не желаем ли мы наблюдать за тем, как будут разворачиваться события. Он предупредил, что для сохранения инкогнито нам могут потребоваться переодевание и грим. Я с готовностью согласился. Надеюсь, это не противоречит твоим планам?»

«Нисколько. Какая у нас программа развлечений?»

«Бардьюс хочет вылететь отсюда на «Фортунатусе» в город Паш на Карсе, где у него стоят на приколе несколько космических кораблей различного назначения. Там мы пересядем с «Фортунатуса» на звездолет покрупнее и отправимся на Кадуол. Сначала мы поможем Бардьюсу закончить его «дела», а затем явимся с повинной к Бодвину Вуку и выслушаем его поздравления — если у него будет хорошее настроение».

Чилке смотрел на медленно плывущую речную гладь, отражавшую последние искры заката. Через некоторое время он сказал, будто размышляя вслух: «Надо полагать, Каткар не забыл описать Бодвину Вуку «Фортунатус» во всех деталях».

Глоуэн угрюмо кивнул: «Рано или поздно нам придется с ним расстаться».

«Рано или поздно», — согласился Чилке.

Тон, которым он произнес эти слова, немедленно привлек внимание Глоуэна: «Что ты имеешь в виду?»

«Ничего особенного».

«И все же?»

«Намечаются кое-какие возможности, — Чилке встрепенулся и выпрямился, опираясь обеими руками на балюстраду. — Мне кое-что пришло в голову, но я еще не продумал все до конца».

«Какие возможности?»

Чилке рассмеялся и сделал рукой жест, свидетельствовавший о беззаботности и в то же время о неуверенности: «Слишком много неопределенностей. Мысли ускользают, как водяные, пляшущие на Разливе».

«Гм! — отозвался Глоуэн. — Разрывные пули оказались быстрее водяных. Но я отвлекся — вернемся к основной теме разговора. В чем заключаются упомянутые возможности — пусть даже самые гипотетические?»

«Пару дней тому назад я говорил с тобой о Флиц и признался, что меня восхищают преимущества, отличающие ее в изобилии. Помнишь эту беседу?»

«В общих чертах».

«Я говорил об изменении в настроении Флиц, в том числе в ее подходе ко мне».

Глоуэн кивнул: «Я сам это заметил. Похоже на то, что она намерена отправить тебя в изгнание».

Чилке самодовольно улыбнулся: «Мы решили отложить дальнейшее развитие наших отношений до тех пор, пока Левин Бардьюс не закончит свои дела на Кадуоле и до тех пор, как мы представим окончательный отчет Бодвину Вуку».

Подняв брови, Глоуэн пытался разглядеть в сумерках выражение на лице Чилке: «И что будет дальше?»

«А потом нам придется сделать выбор. Флиц утверждает, что она больше никогда не вернется на Розалию, и что Бардьюс может делать с ранчо Стронси все, что пожелает. Кроме того, ей до чертиков надоел строительный бизнес. По ее словам, одна плотина ничем не интереснее другой — с одной стороны вода, а с другой воздух».

«Надо полагать, у нее уже есть какие-то другие планы на будущее?» — осторожно спросил Глоуэн.

Чилке снова неуверенно отвел руку в сторону: «Наверное, какая-то часть ответственности ложится на меня. Я рассказал ей о странствиях разведчика Фарлока, и она вся загорелась — теперь она больше ни о чем не хочет слышать; мы просто обязаны лететь в Запределье по следам обрывочных легенд. Она желает найти озеро Мар и записать песни русалок; она желает сфотографировать Бестиарий под развалинами Агаве. Обсуждая эти вопросы, я заметил, что «Фортунатус» может пригодиться в бродяжнической жизни. Она спросила: как же быть с Глоуэном? Я объяснил, что ты собираешься строить новый дом, и что по крайней мере некоторое время «Фортунатус» тебе не понадобится — основной проблемой станет Бодвин Вук. Но Флиц сказала, что с Бодвином никаких проблем не будет, и я не стал задавать дальнейших вопросов».

Глоуэн с почтением смотрел на Чилке, темневшего силуэтом на фоне сумерек: «Как тебе это удается?»

Чилке усмехнулся: «Здесь нет никакой тайны. Любая женщина хочет, чтобы ее ценили — за то, чем она уже является или за то, какой она хочет быть».

«Ты должен написать трактат, — сказал Глоуэн. — Чтобы не только я, но и наши далекие потомки могли приобщиться к твоей мудрости».

«Чушь! — заявил Чилке. — Таких специалистов пруд пруди. Если мне не изменяет память, одного из них ждет на Кадуоле хорошенькая дочь консерватора, ни больше ни меньше».

«Что там происходит? Я в постоянном напряжении, как канатоходец над пропастью, — Глоуэн потянулся, разминая руки. — Мне вдруг ужасно захотелось домой. Теперь уже, наверное, ждать осталось недолго. Бардьюс начинает ходить. Как только ему разрешат врачи, он оставит проект в Бэйнси на своих инженеров, и Розалия, наконец, нас отпустит».

Глава 7

Город Паш на планете Карс, TT-652-IV в секторе Персея, служил складским и ремонтным центром, а также перегрузочным и пересадочным пунктом для дюжины крупнейших трансгалактических компаний. Кроме того, в Паше пересекалась сотня местных маршрутов, соединявших его со всеми уголками сектора Персея. Здесь базировались две транспортные компании Левина Бардьюса, совершавшие более или менее регулярные полеты на планеты в секторах Кассиопеи и Пегаса — а также на некоторые планеты Запределья. Еще одна фирма занималась главным образом обслуживанием строительных проектов компании «ЛБ», но время от времени, когда предоставлялась достаточно выгодная возможность, перевозила и грузы внешних заказчиков. Управления всех трех компаний находилось в здании частного космического терминала Бардьюса в городке Баллилу, к югу от Паша. Сюда прилетели на «Фортунатусе» Бардьюс, Флиц, Глоуэн и Чилке.

Потребовалась четырехдневная задержка — «Рондину», готовый к полету грузопассажирский звездолет, переоборудовали в соответствии с требованиями Бардьюса. Тем временем Бардьюс сформировал команду из четырнадцати немногословных людей крепкого телосложения, квалификация которых, по-видимому, соответствовала планам магната. Глоуэну новые попутчики показались довольно-таки опасными субъектами, хотя те вели себя исключительно сдержанно, не позволяя себе никаких вольностей. Глоуэн не преминул заметить, что каждый из них делал все возможное, чтобы не появляться внезапно в поле зрения другого и не оказываться незаметно за спиной у другого; кроме того, никто из новых членов экипажа не проявлял наклонности к тому, чтобы делиться воспоминаниями о своем прошлом.

«Рондина» вылетела из Паша и взяла курс прямо на систему Пурпурной Розы, оставив в стороне Прядь Мирцеи и углубившись в беззвездный провал, известный под наименованием Одинокой Бездны. «Фортунатус» остался в ангаре у терминала в Баллилу.

Наконец Бардьюс решил, что настало время обсудить его дальнейшую программу. «На самом деле я еще не могу сказать ничего определенного, — начал он. — У меня есть несколько личных целей, в том числе мстительные намерения по отношению к Намуру, бросившему меня подыхать на Разливе и укравшему мой «Флеканпрон». Кроме того, я чрезвычайно недоволен Симонеттой. Она обвела меня вокруг пальца с поистине неподражаемым апломбом. Так что, как видите, мне предстоит свести кое-какие счеты — но подозреваю, что в данном случае они будут иметь второстепенное значение.

Как вам известно, и партия ЖМО, и Симонетта желают, чтобы я предоставил им транспортные средства с тем, чтобы они могли перевезти орду йипов на континент, но каждая из этих сторон предпочитает действовать независимо от другой. Таков контекст нашего нынешнего предприятия. Я организовал встречу с представителями обеих фракций на нейтральной территории. Они уверены в том, что я готов к проведению серьезных переговоров, но я потребую гораздо большего, чем голословные заверения. Я потребую согласования всех расхождений между сторонами и назначения ими одного ответственного представителя. Я потребую также подписания письменного контракта и выплаты существенного задатка.

Чем это кончится? Здесь ничего нельзя сказать наверняка. В идеальном варианте все конфликты будут урегулированы, все обиды будут забыты в порыве взаимной любвеобильности, и будет назначен исполнительный директор — возможно, Джулиан Бохост. Он сразу же передаст мне подписанный контракт и сто тысяч сольдо.

Таков идеальный вариант. Реальность, однако, редко бывает идеальной. Организационная структура совещания не изменится. После вступительных замечаний мне будет практически нечего сказать. Другим сторонам придется самостоятельно принимать дальнейшие решения. Что произойдет? Кто знает? Можно ожидать, что стороны обменяются вежливыми замечаниями, откажутся от тех или иных претензий, и наконец кто-нибудь неохотно предложит взять на себя неблагодарные обязанности исполнительного директора. Будут выдвинуты альтернативные предложения, которые сменятся взаимными увещеваниями. Каждая из сторон начнет настаивать на том, чтобы другая уступила перед лицом разумных соображений, во имя солидарности. Затем начнутся упреки, протесты, изощренная риторика и даже обмен несдержанными обвинениями.

Необходимо позволить этому обсуждению развиваться до естественного завершения. Каждое мнение должно быть высказано, каждая вожделенная амбиция должна быть объяснена и обоснована, независимо от того, интересует ли это всех присутствующих. Обе стороны рано или поздно утомятся; в конце концов они утихомирятся и замолчат — еще не признавшие свое поражение, но уже разочарованные, изнуренные, апатичные.

До этого момента я не возьму на себя никаких обязательств и по сути дела произнесу не больше десятка слов. Но, начиная с этого момента, я начну наконец говорить. Я укажу на тот факт, что выдвинутые на совещании предложения противоречат действующему законодательству. Тем не менее, исключительно из альтруистических соображений, я преодолею эту проблему единственным возможным способом — а именно, перевезу йипов на Таинственные острова Розалии, где они смогут жить в благоприятных для них условиях. Кроме того, я перевезу «жмотов», предложив им большую скидку, в любые выбранные ими пункты назначения, и даже помогу им приспособиться на новом месте с тем, чтобы они могли вести плодотворную жизнь.

Как присутствующие отнесутся к моему плану, можно только догадываться».

«Что, если они ничего не решат и не возьмут на себя никаких обязательств?»

Бардьюс пожал плечами: «Планы полезны в тех случаях, когда они способствуют решению известных задач. В данном случае мы имеем дело с сотней возможных вариантов, и любое планирование будет потерей времени».

«Рондина» проскользнула мимо толстого красного Синга и его легкомысленной миниатюрной подруги Лорки, после чего приблизилась к Сирене. Кадуол превратился в огромную сферу. «Рондина» подлетела к планете со стороны, противоположной станции Араминта. Внизу появился тропический континент Эксе — продолговатый прямоугольник, растянувшийся вдоль экватора. Разрывы в облаках позволяли разглядеть черновато-зеленую поверхность, покрытую переплетающейся сеткой рек — даже отсюда, из космоса, джунгли Эксе казались гноящимися, пульсирующими насилием.

«Рондина» спустилась к поверхности планеты и полетела на запад буквально в нескольких метрах от океанских волн — чтобы звездолет не засекли радиолокаторы над атоллом Лютвен.

На горизонте появилось размытое пятно, через некоторое время превратившееся в остров Турбен; до атолла Лютвен оставалось еще километров триста в северо-западном направлении.

Приблизившись к острову, «Рондина» медленно облетела его по кругу — безводное вулканическое образование диаметром километра три, с крошащейся красноватой скалой в центре. Растительность ограничивалась тусклым желтоватым кустарником, терновником и несколькими группами суховатых пальм на пляже. Полоса лагуны отделяла пляж от кораллового рифа, открывавшего два прохода в океан. Напротив северного прохода в лагуну выступал полуразрушенный причал; в глубине пляжа за причалом виднелись остатки хижины, сооруженной из хвороста и пальмовых листьев — место, от которого у Глоуэна остались самые неприятные воспоминания.

«Рондина» приземлилась на площадке плотного песка в нескольких метрах от пляжа, напротив южного прохода в рифе. «Мы прибыли примерно на сутки раньше других, — сообщил Бардьюс своим спутникам. — Следовательно, у нас есть время для приготовлений».

Участок обустроили в соответствии с указаниями Бардьюса. Установили три павильона из натянутой на каркасы материи в синюю и зеленую полоску — один непосредственно примыкал к звездолету; второй и третий, разделенные примерно тридцатиметровым промежутком, были обращены входами один к другому. В середине образовавшейся площадки находились небольшой квадратный стол, метра два в поперечнике, и четыре стула — по одному с каждой стороны стола.

Приготовления закончились; оставалось ждать следующего полудня. Бардьюс повторил указания, уже полученные Глоуэном и Чилке: «Вы будете загримированы, разумеется, и никто вас не сможет узнать — тем не менее, держитесь поодаль, в тени. Экипаж сможет поддерживать порядок без вашей помощи».

Начинало темнеть — меланхолический закат вспыхнул на западе и уступил место бледному зареву. Ночь прошла спокойно. Утром команда звездолета надела черные с темно-желтыми шевронами униформы, привезенные Бардьюсом; в такие же униформы нарядились Глоуэн и Чилке, изменившие внешность с помощью кремов, париков, защечных прокладок, накладных бакенбард и фальшивых бород. Нахлобучив залихватские кепки с козырьками полувоенного фасона, они сами не могли узнать себя в зеркале.

Сирена почти достигла зенита; близился полдень. Низко в южном небе появился аэромобиль — по-видимому, делегация из Стромы. Они прибыли на двадцать минут раньше назначенного времени: незначительная деталь. Машина покружила над участком и приземлилась туда, куда показывали сигнальщики из числа команды «Рондины».

Из аэромобиля вышли шесть человек: Клайти Вержанс, Джулиан Бохост, Роби Мэйвил, сухопарая женщина со впалыми щеками, румяный толстяк и Торк Тамп. Четыре охранника из экипажа «Рондины» встретили их и, после короткой раздраженной перепалки, провели делегатов по одному через турникет рядом с предназначенным для них павильоном, освободив их от всех видов оружия; безоружной оказалась только Клайти Вержанс. Группа делегатов зашла в павильон, где их встретили Бардьюс и Флиц. Стюарды подали напитки и закуски, а Бардьюс извинился за необходимость конфискации оружия: «Я не могу обезоружить другую сторону, если вы не подвергнетесь тому же неудобству. В конце концов это несущественно, так как все мы стремимся достигнуть соглашения».

«Постольку, поскольку, я надеюсь, разум и справедливость преобладают», — весомо произнесла Клайти Вержанс. На ней сегодня была плотная твидовая юбка, блуза цвета хаки, перевязанная на шее небольшим черным галстуком, строгий черный саржевый пиджак и крепкие ботинки с тупыми носками. Шляпу она не надела — подстриженные под горшок, ее прямые волосы покачивались с обеих сторон обветренного загорелого лица.

«Справедливость — наша общая цель, — подтвердил Бардьюс. — Сегодня должны быть взвешены все имеющиеся варианты».

«Вариантов не так уж много, — хмыкнула госпожа Вержанс. — Не подлежит сомнению, что мы обязаны принять наилучшие, самые «демократические» решения — причем я применяю этот термин в его новом, расширенном смысле».

«Любопытная концепция! — сказал Бардьюс. — Я внимательно выслушаю вас, когда вы разъясните ее в ходе совещания».

Джулиан Бохост повернулся к Флиц. Сегодня на нем были желтовато-белый костюм, перехваченный темно-голубым поясом, и широкополая «плантаторская» шляпа: «А, привет, Флиц! Рад снова встретиться с вами!»

Флиц непонимающе уставилась на него: «Снова? Разве мы знакомы?»

Улыбка Джулиана стала не столь жизнерадостной: «Разумеется! Вы гостили в Прибрежной усадьбе примерно полтора года тому назад!»

Флиц кивнула: «Припоминаю. Там были несколько человек из Стромы — вероятно, вы один из них».

«Именно так, — надулся Джулиан. — Неважно! Кто старое помянет, тому глаз вон! Колесо Фортуны совершило полный оборот, и мы снова вместе».

«Можно это объяснить и таким образом».

Джулиан поворачивался на каблуках, обозревая окрестности: «Почему вы решили встретиться в таком унылом месте? И все же, в нем есть своеобразная красота запустения. Лагуна отливает поистине роскошной лазурью».

«Не советую в ней купаться. Трубчатники — зоологи их называют «фалориалами» — набросятся на вас со всех сторон. Через пять минут от вас останется чисто обглоданный скелет в белом костюме; даже шляпа не успеет упасть с вашего черепа».

Джулиан поморщился: «Жутковатая перспектива! Флиц, вопреки невинной внешности, в вашем характере есть темная сторона».

Флиц ответила безразличным движением плеч: «Возможно».

Джулиан продолжал, как ни в чем не бывало: «Увидев вас здесь, я удивился. Переговоры — утомительная и скучная процедура, со всеми неизбежными разглагольствованиями и оговорками. Как ими может интересоваться такое милое существо, как вы? Впрочем, надо полагать, вы не можете не выполнять свои обязанности», — Джулиан многозначительно поднял бровь, взглянув в сторону Бардьюса, взаимоотношения которого с Флиц он никогда не мог толком понять. Снова повернувшись к Флиц, он сказал: «Так что же, что вы думаете о совещаниях и переговорах?»

«Я здесь всего лишь украшение; мне не полагается думать».

«Помилуйте! — укоризненно произнес Джулиан. — Вероятно, вы гораздо умнее, чем подозревают окружающие. Не так ли?»

«Совершенно верно».

«Вот видите! Я вознес вам красноречивую похвалу — почему вы не аплодируете?»

«Я могла бы похлопать в ладоши, но в данный момент вам следовало бы обратить внимание на госпожу Вержанс. Насколько я понимаю, она подает вам знаки».

Джулиан взглянул на свою тетку, стоявшую посреди площадки: «Ничего срочного. Она просто хочет поделиться замечаниями о погоде или пожурить меня за галстук, который считает слишком легкомысленным для такого случая».

«С вашей стороны очень храбро не бежать к ней по первому приказу».

Джулиан вздохнул: «Какая скука нам всем предстоит! Причем все это никому не нужно. Каждый прекрасно знает, что следует сделать — план разработан до последней детали. И все же, если формальное соглашение необходимо, чтобы игра началась по-настоящему, пусть будет так. Я жаловаться не стану».

«Ваша тетка все еще подает вам знаки, господин Бохост».

«И то правда! Клайти Вержанс умеет внушать трепет, не правда ли?»

Флиц кивнула: «Она могла бы переплыть лагуну, не опасаясь трубочников».

«Тем не менее, я передам ей ваше предупреждение, хотя сомневаюсь, что она намерена купаться, — Джулиан повернулся, чтобы наконец уйти. — Не сможем ли мы встретиться снова после совещания?»

«Это маловероятно».

Джулиан горько рассмеялся: «Время прошло, ничто не изменилось! Как всегда, у вас мраморное сердце!» Он приподнял шляпу, поклонился и промаршировал к своей тетке. Та стояла, разглядывая стол и четыре стула; когда подошел Джулиан, она стала ему что-то говорить, с явным недовольством указывая пальцем то туда, то сюда. Джулиан кивал и оглядывался по сторонам — но Бардьюс уже вернулся в свой павильон. Джулиан направился было к звездолету, но остановился: из открытого моря через проход между рифами приближалась рыбацкая лодка — точнее, судно того же типа, но покрупнее. Лодка бросила якорь метрах в десяти от берега; в воду сбросили ялик. В ялик спустилась крупная женщина, полногрудая, с мощными ягодицами и бедрами, но непропорционально маленькими лодыжками и ступнями. Это была Симонетта Клатток по прозвищу «Смонни», а ныне мадам Зигони, хозяйка ранчо «Тенистая долина». На ней были комбинезон с ремнем на талии и черные сапоги с модными заостренными носками и высокими каблуками. Ее волосы цвета яблочного пюре были заплетены в косу, туго уложенную впечатляющей пирамидой, стянутой черной сеткой. Вслед за ней в ялик сошли четыре умпа — атлетически сложенные субъекты лет тридцати, с золотистыми волосами и золотистой кожей, в аккуратных белых униформах с желтыми и синими нашивками.

Ялик наткнулся на дно в трех метрах от берега. Не обращая внимания на трубочников, умпы поспешно прошлепали по мелководью и вытащили ялик на пляж. Симонетта ступила на берег, сопровождаемая своим эскортом. Она стояла, разглядывая площадку и окрестности, когда к ней подошли четверо охранников из команды Бардьюса. Когда они объяснили Симонетте процедуру обыска, та в ярости выпрямилась и наотрез отказалась. Бардьюсу пришлось самому вмешаться в происходящее.

«Ваши требования унизительны! — резко сказала Симонетта. — Не вижу необходимости в подобных формальностях».

«Это необходимая формальность, — возразил Бардьюс. — Делегация из Стромы тоже протестовала, но я объяснил им, что каждый должен чувствовать себя в полной безопасности. Совещание не может начаться до тех пор, пока все не согласятся соблюдать правила».

Нахмурившись, Симонетта позволила себя обыскать. Из сумки у нее на поясе был извлечен компактный пистолет, а из голенища сапога — кинжал. Умпов заставили опорожнить кобуры, после чего их направили в предназначенный для них павильон.

Тем временем Симонетта прошла к столу в середине площадки, где уже стояли Клайти Вержанс и Джулиан Бохост. Две женщины обменялись сухими кивками, но не проронили ни слова, продолжая приспосабливаться к атмосфере острова. Их разногласия носили фундаментальный характер. Симонетта намеревалась перевезти всех йипов с атолла Лютвен на побережье Мармионского залива, пользуясь всеми доступными транспортными средствами — предпочтительно предоставленными Левином Бардьюсом. После этого йипы должны были двинуться сплошной волной на юг и смести с лица Кадуола станцию Араминта. Симонетта стала бы, таким образом, правительницей планеты, и вершила бы ужасное правосудие, воздавая по заслугам всем, кто так долго оскорблял ее в лучших чувствах. А затем йипы могли бы делать все, что им заблагорассудится — под ее руководством, разумеется.

Первоначально Клайти Вержанс и другие руководители партии ЖМО поддерживали основной принцип переселения йипов на Дьюкас с последующим провозглашением истинно демократического общества, в котором голос самого непритязательного рыбака-йипа имел бы такой же вес, как голос заносчивого Бодвина Вука. Таков был революционный тезис партии жизни, мира и освобождения в раннюю пору политической невинности, когда прогрессивно настроенные интеллектуалы и возбужденные студенты встречались, чтобы пить чай и обсуждать вопросы социальной нравственности в гостиных-светлицах Стромы. Прошедшие годы принесли множество изменений. Невинности след простыл. Идеал чистой демократии заменился планами внедрения более управляемой и полезной системы благонамеренного патернализма, подчиняющейся элитной группе владельцев обширных сельских поместий. Когда их спрашивали, чем такая система отличалась от манориального феодализма, «жмоты» заявляли, что подобное сравнение — самая беспардонная софистика. Ни о каких рабах или крепостных не было речи. Йипы оставались вольными людьми, им предстояло учиться народным танцам и хоровому пению; радость плодотворного труда сменялась бы для них весельем красочных карнавалов и шествий, а по вечерам умудренные годами барды развлекали бы зачарованно сидящих кружком селян балладами, аккомпанируя себе на гитарах.

«Жмоты» считали, что хаотический и неоправданно кровавый план Симонетты следовало отвергнуть со всей определенностью и решительностью, по ряду причин. Прежде всего, предложенная правительницей Йиптона программа не предусматривала никаких привилегий для руководства ЖМО, а йипы, предающиеся грабежу и насилию, приобрели бы дурные привычки. Ярость Симонетты необходимо было смирить и направить в конструктивное, полезное для всех заинтересованных сторон русло.

Клайти Вержанс приступила к выполнению возложенных на нее судьбоносных обязанностей. Оставив Джулиана на заднем плане и расплывшись в благосклонной улыбке, она повернулась к Симонетте: «Рада возможности снова с вами встретиться! С тех пор, как мы говорили в последний раз, прошло немало времени, не так ли?»

«Слишком много времени. Я теряю терпение. Ожидание становится невыносимым».

«Верно! Но день победы близок, и мы должны тщательно согласовать наши планы».

Симонетта смерила госпожу Вержанс быстрым безразличным взглядом и отвернулась.

Клайти Вержанс почувствовала укол раздражения, но продолжала говорить, модулируя интонации так, чтобы выражать благожелательность и поддержку и в то же время намекать Симонетте на то, каким образом должны разворачиваться события и кто на самом деле их контролирует: «Мне пришлось изрядно потрудиться, но я успела подготовить график — надеюсь, он позволит координировать наши действия. Решающую роль играет первый этап. Наши люди уже на борту наблюдательного корабля над атоллом Лютвен, и по вашему сигналу любое сопротивление команды будет быстро преодолено. После этого ничто не воспрепятствует дальнейшему выполнению операции».

Симонетта выслушала союзницу в презрительном молчании. До сих пор планы госпожи Вержанс ничем не отличались от того, как она сама представляла себе ближайшие события. Симонетта коротко кивнула и отвернулась. Клайти Вержанс несколько секунд смотрела на нее, широко открыв глаза, после чего пожала плечами и замолчала.

Наступила тишина, нарушавшаяся только бормотанием сплетничавших «жмотов».

Левин Бардьюс вышел к собравшимся и пригласил всех, кто находился в двух павильонах, выслушать его обращение. Делегаты ЖМО и умпы безмолвно выстроились у входов в свои павильоны.

«Сегодня предстоит важное совещание, — сказал Бардьюс. — Я очень хотел бы, чтобы оно завершилось успехом. Позвольте мне определить мою позицию. Я — деловой человек и не принадлежу ни к одной из фракций, ведущих переговоры. Мои мнения, даже если они у меня есть, не имели бы никакого значения. Рассматривайте меня и моих сотрудников как нейтральных наблюдателей. Тем не менее, мы будем поддерживать порядок. Две группы останутся в своих павильонах и воздержатся от внеочередных восклицаний, советов и какого бы то ни было вмешательства. Надеюсь, необходимость такого ограничения очевидна для всех.

Между тем я хотел бы мельком познакомить вас с моей командой. Кое-кто из вас, наверное, узнал эти униформы. Они принадлежали легендарному отряду скутеров, беззаветно служивших великолепному принцу Ша-Ха-Шану. Мои скутеры не собираются таскать вас за волосы и раздавать затрещины подобно их древним тезкам; тем не менее, настоятельно рекомендую выполнять их указания.

А теперь прошу всех, кроме основных участников переговоров, вернуться в павильоны, и мы начнем наше совещание».

Джулиан Бохост, беззаботно болтавший с Клайти Вержанс, пока Бардьюс выступал с обращением, теперь повернулся и посмотрел на стол. Он приблизился было к нему, но Флиц, вышедшая из павильона «Рондины», уселась за столом спиной к лагуне. Она принесла несколько подшивок, папок и справочных документов и разложила их на столе. Джулиан остановился в замешательстве. Клайти Вержанс и Симонетта сели одна напротив другой, а Бардьюс встал у другого стула во главе стола.

«А я где буду сидеть? — обиженно спросил Джулиан. — Здесь какая-то ошибка — для меня не приготовили стул».

«Место за столом предусмотрено только для основных представителей сторон, для меня и для секретаря, ведущего протокол, — вежливо сказал Бардьюс. — Вы можете присоединиться к другим членам вашей делегации в павильоне».

Джулиан поколебался, но в конце концов с досадой отвернулся, что-то бормоча себе под нос. Он промаршировал по площадке к павильону, плюхнулся на стул рядом с Роби Мэйвилом и поделился с последним рядом ворчливых наблюдений.

«Уважаемые дамы! — обратился к представительницам сторон Бардьюс. — Обратите внимание на эти кнопки. Если вы желаете, чтобы ваша делегация слышала переговоры, нажмите красную кнопку. Если вам потребуется консультация с кем-либо из вашей группы, нажмите желтую кнопку». Магнат перевел взгляд с поджавшей губы госпожи Вержанс на мрачное лицо Симонетты: «Совещания такого рода часто не приводят к желаемым результатам потому, что участники отвлекаются, недостаточно сосредоточиваясь на основной теме переговоров. Надеюсь, нам удастся избежать этой опасности. Какой-то общий план может уже существовать — было бы глупо являться на такое совещание без должной подготовки, даже если требуется согласование незначительных расхождений. Так как я не отношусь к числу основных участников процесса, я не могу выдвигать никаких предложений по существу и не желаю это делать».

Манеры и тон Бардьюса все больше раздражали госпожу Вержанс, считавшую его поведение неуважительным и даже автократическим. Она сухо произнесла: «Вы теряете время. Никто не ищет у вас совета и не просит вашего вмешательства. От вас требуется предоставление транспортных средств — ни больше ни меньше».

«Значит, мы друг друга понимаем, — Бардьюс уселся. — Перейдем к делу». Он перевел взгляд с Симонетты на госпожу Вержанс: «Кто из вас представляет общие интересы?»

Клайти Вержанс прокашлялась: «Я уполномочена изложить нашу программу. Операция должна осуществляться, если можно так выразиться, в прецизионном массовом порядке. Наши цели носят альтруистический характер и неопровержимы в философском отношении: мы желаем установить на Кадуоле демократический строй. При этом, конечно, я использую термин «демократия» в его новом, расширенном смысле.

Будучи убежденными сторонниками партии жизни, мира и освобождения, мы не признаем насилие и надеемся избежать кровопролития. Правящая клика на станции Араминта, бессильная перед лицом преобладающих сил противника, будет вынуждена смириться с действительностью, не поступаясь своим достоинством настолько, насколько это возможно — без сомнения, новый мировой порядок предоставит каждому шанс стать полезным для общества.

А теперь перейдем к практическим деталям. На Дьюкас мы перевезем только тридцать тысяч йипов — такого числа вполне достаточно, и ограничение числа мигрантов даже желательно. В полном объеме наш план отличается сложностью структуры...»

Симонетта прервала союзницу резким крикливым голосом: «Нет никакого сложного плана и нет никакой необходимости танцевать вокруг да около или наводить тень на плетень каким-нибудь другим способом! Планируется только одна основная операция — перевозка всех йипов на Мармионское побережье Дьюкаса. У нас примерно сто тысяч человек; все они должны быть выпущены на берег в кратчайшие возможные сроки для того, чтобы власти на станции были полностью парализованы. Учитывая это условие, вы можете сообщить, сколько транспортных средств потребуется, и сколько будет стоить перевозка».

«Несомненно, — согласился Бардьюс. — Такая оценка займет не более получаса. Но должны быть удовлетворены некоторые условия. Прежде всего, я нуждаюсь в твердой гарантии выполнения контракта. С кем именно я заключаю контракт?»

Клайти Вержанс холодно ответила: «Думаю, что смогу внести необходимые разъяснения. Моя коллега, как всегда, правильно проанализировала ситуацию, упустив из вида лишь пару второстепенных обстоятельств. Она все еще придерживается принципов молодежного идеализма, согласно которым демократия эквивалентна нигилизму. Всем нам, конечно же, знакомо блаженное увлечение этими романтическими мечтами, но когда они завели нас в тупик, нам пришлось принять во внимание действительность. Теперь мы — практические реалисты».

«Очень хорошо, — сказал Бардьюс. — Но я могу сотрудничать только с одним представителем одной организации».

«Разумеется, — согласилась Клайти Вержанс. — Отныне мы обязаны, все как один, сплотиться в поддержке системы, обеспечивающей предоставление большинству максимального количества благ. Такая система существует. Мы называем ее «структурированной демократией». Симонетта, конечно, сыграет важную роль, и ее таланты несомненно найдут полезное применение, возможно, в качестве...»

Из груди Симонетты вырвался хриплый хохот. Госпожа Вержанс раздраженно подняла брови: «Позвольте мне...»

Симонетта внезапно перестала смеяться: «Дорогая моя, о чем вы говорите? Вы ложно истолковываете каждое предзнаменование! События не обошли стороной никого, и почему? Потому что ничто не изменилось. Станция Араминта продолжает оставаться цитаделью алчности и ревнивой жестокости; там каждый впопыхах карабкается по золотой лестнице, останавливаясь только для того, чтобы пнуть в лицо тех, кто занимает ступеньки пониже! А благородные и талантливые люди становятся изгоями. Такова действительность, с которой мы имеем дело!»

Клайти Вержанс напустила на себя благодушную важность — она решила сохранять терпение, невзирая на любые провокации: «Вы, пожалуй, немного преувеличиваете. Хартисты упрямы и слишком много о себе думают, но в конце концов и они поймут, что наш путь — единственный возможный и наилучший. Что касается Заповедника, то в видоизмененной форме...»

«Заповедник? Не смешите меня! В нем охраняются только привилегии и бесстыдное подчинение общественной собственности личным интересам. Вы витаете в облаках, в полном отрыве от действительности, если вы ожидаете благодарных приветствий от патрициев! Вы столкнетесь только с сопротивлением загнанных в угол паразитов. Они бессердечны, как чугунные статуи! Их необходимо унизить и наказать!»

Госпожа Вержанс нахмурилась и подняла руку: «Я настаиваю на отделении наших личных обид от всех аспектов официальной политики!»

Собачьи карие глазки Симонетты загорелись: «Обиды не ограничиваются моими личными маленькими трагедиями. Йипов эксплуатировали в течение многих веков. Теперь они отомстят за себя этому вонючему муравейнику привилегий! Они вырвут с корнем ядовитые ростки Оффо и Вуков, Лаверти и Диффинов, Ведеров и Клаттоков! Они будут гнать своих бывших господ на юг до Протокольного мыса и сбросят их со скал в море! Зачем в это вмешиваться? Их решение проблемы — окончательное и бесповоротное».

Клайти Вержанс закрыла глаза и открыла их только через пару секунд: «И снова я призываю к умеренности суждений. Чрезмерное рвение не полезно, оно только затрудняет осуществление официального плана установления «структурированной демократии». Мы подсчитали, что для заселения новых округов достаточно тридцати тысяч здоровых и жизнелюбивых обитателей — мы хотим, чтобы наша чудесная планета сохранила свое пасторальное очарование! Остальные йипы будут переселены на другие планеты. Оставшиеся на Кадуоле тридцать тысяч йипов будут подчиняться строгим правилам дисциплины — им не позволят растаскивать чужое добро или наносить какой-либо иной ущерб частной собственности».

«Ваш план не продуман, бесполезен и неприемлем во всех его вариантах и на всех его этапах, — пренебрежительно бросила Симонетта. — Поэтому он отменяется. Нет необходимости ссылаться на него в дальнейшем».

Госпожа Вержанс заставила себя улыбнуться: «Дорогая моя! Вы принимаете решения и распоряжаетесь так, как будто мы — ваши подчиненные!»

«Почему бы и нет?»

«Это нецелесообразно и не соответствует духу нашего совещания. Но давайте не будем об этом спорить. Существуют ключевые факторы, заставляющие нас проявлять умеренность».

«Не знаю я никаких ключевых факторов. И сомневаюсь в том, что они существуют».

Игнорируя это замечание, Клайти Вержанс продолжала тягучим, настойчивым тоном: «Недавно имело место массовая миграция традиционных натуралистов из Стромы на станцию Араминта. Это наши ближайшие родственники — моя собственная сестра теперь живет с двумя детьми рядом с Прибрежной усадьбой. Каждый член партии ЖМО находится в таком же положении. Мы не можем поддержать предлагаемые вами бесчинства. Они равносильны варварству и дикости».

Стоя в тени, Глоуэн и Чилке следили за обменом репликами, пытаясь предсказать последствия.

«Они играют по разным правилам, — заметил Глоуэн. — И каждая считает, что выигрывает».

«Обеим не занимать энергии и настойчивости, — отозвался Чилке. — Клайти Вержанс, пожалуй, более красноречива. Только послушай ее! Она намыливает Симонетту с головы до ног прохладительным шампунем логики и рассудительности. Но он стекает с Симонетты, как с гуся вода».

Оба внимательно и серьезно наблюдали за тем, как перед их глазами разыгрывалась человеческая комедия: Клайти Вержанс набычилась, вокруг ее тяжелых челюстей обозначились напряженные жилы; Симонетта сидела, наполовину отвернувшись, всем своим видом изображая оскорбительное безразличие.

Ситуация мало-помалу менялась — об этом свидетельствовали малозаметные признаки. Прищуренные серые глаза Клайти Вержанс расширились и начали выпучиваться; толстая шея Симонетты слегка порозовела. Голоса повысились, стали резкими, напряженными. Клайти Вержанс потеряла самообладание: она поднялась со стула и схватила край стола обеими руками: «Я это уже объяснила, так оно должно быть, так оно и будет!» Она нагнулась вперед и ударила кулаком по столу: «Структурированная демократия — другого пути нет!»

«Не кричи мне в лицо, вонючая старая корова! — закричала Симонетта. — С меня довольно!»

Из груди Клайти Вержанс вырвалось гортанное клокотание: «Несносная тварь!» Она размахнулась и отвесила Симонетте даже не пощечину, а скорее мощную оплеуху. Симонетта свалилась со стула. Клайти Вержанс ревела: «А теперь слушай меня — и слушай внимательно...» Прежде чем она успела закончить, Симонетта тяжело поднялась на ноги и бросилась в нападение.

На песке острова Турбен началась беспощадная драка двух уже не молодых женщин — они плевались, повизгивали, пинались, рвали волосы, стонали и рычали, высвобождая давно не находившую выхода ненависть. Клайти Вержанс схватила величественную прическу Симонетты и повергла противницу на стол, разломившийся под весом правительницы Йиптона. Всхрапывая, как разгневанная лошадь, Клайти Вержанс двинулась вперед, чтобы нанести дальнейший ущерб, но Симонетта отбежала на четвереньках в сторону. Схватив отломавшуюся ножку стола, она поднялась на колени и ударила госпожу Вержанс этим обломком по лицу, после чего встала во весь рост, нанося новые частые удары по голове и плечам. Клайти Вержанс отшатнулась, споткнулась и упала плашмя на спину. Сопя, Симонетта бросилась вперед, опустилась тяжелым задом на лицо соперницы, зажала руки Клайти Вержанс своими ногами и принялась колошматить живот госпожи Вержанс ножкой от стола.

Окоченевший в шоке Джулиан, спотыкаясь, сделал пару шагов в направлении дерущихся: «Прекратите! Прекратите это безумие! Господин Бардьюс...»

Скутеры схватили его и затолкали обратно в павильон: «Вы не можете вмешиваться в переговоры. Соблюдайте правила!»

Клайти Вержанс, торс и руки которой были плотно прижаты к песку, болтала ногами в воздухе. Яростным рывком она умудрилась высвободиться из-под ягодиц Симонетты; раскрасневшаяся и задыхающаяся, она вскочила на ноги и повернулась к обидчице: «До сих пор ты мне только надоедала! Но теперь я разозлилась не на шутку. Теперь не будет тебе пощады!» Сделав два быстрых шага вперед, Клайти вырвала ножку стола из рук Симонетты и отбросила ее в сторону: «Ядовитая гадина! Уселась на меня свой потной задницей! Вот я тебе покажу!»

Бывшая смотрительница Заповедника Клайти Вержанс уступала Симонетте ростом и весом, но была гораздо крепче и сильнее благодаря частым прогулкам и здоровому образу жизни, а лодыжки ее были подобны стальным опорам. Ненасытная ярость Симонетты позволила ей продержаться гораздо дольше, чем можно было бы ожидать, но в конце концов она выдохлась и упала на песок. Госпожа Вержанс, ругаясь, как пьяный мужлан, пинала ее до тех пор, пока сама не почувствовала непреодолимую усталость — пошатнувшись, она шлепнулась на один из стульев. Симонетта лежала и смотрела на нее остекленевшими глазами.

Бардьюс нарушил молчание: «Что ж! Теперь стало ясно, какая сторона располагает преобладающими полномочиями, и мы могли бы снова перейти к рассмотрению обсуждаемых вопросов. Продолжим совещание?»

«Совещание? — простонал Джулиан. — О каком совещании может идти речь?»

«В таком случае...»— начал было Бардьюс, но его никто не слушал. Джулиан и Роби Мэйвил помогли госпоже Вержанс забраться в аэромобиль. Симонетта, посидев некоторое время на песке, встала и, хромая, прошла к своему ялику. Умпы молча взялись за весла и отвезли ее к лодке.

Экипаж «Рондины» разобрал павильоны, сжег на костре обломки стола и убрал мусор, оставшийся на участке. Угли костра забросали влажным песком; вскоре на берегу не осталось никаких следов пребывания людей.

«Рондина» поднялась в небо. Ко всеобщему удивлению Бардьюс взял курс на север, где не было ничего, кроме пустынного океана и полярной шапки льда.

Наконец Глоуэн спросил: «Почему мы движемся в этом направлении?»

«Как? — спросил Бардьюс. — Разве это не очевидно?»

«Для меня — нет. Командор Чилке, для тебя это очевидно?»

«Если господин Бардьюс говорит, что это очевидно, значит, так оно и есть. Но не спрашивай меня, в чем тут дело. Флиц, конечно, все может объяснить».

«Нет, — покачала головой Флиц. — На острове Турбен мне стало дурно».

«Этот эпизод оставил неприятное впечатление, — согласился Бардьюс. — Нам пришлось наблюдать очень откровенные проявления эмоций. Позвольте вам напомнить, однако, что я отказался делать какие-либо предположения относительно возможных результатов встречи, что было очень предусмотрительно с моей стороны — любая попытка предсказывать непредсказуемое возмутительна с эпистемологической точки зрения, даже в самой абстрактной форме».

«И поэтому мы летим на север?» — догадался Глоуэн.

Бардьюс кивнул: «В общем и в целом именно поэтому. Остров Турбен сослужил свою службу, но переговоры закончились прежде, чем мы успели обсудить вопросы, интересующие меня лично. Симонетта ни словом не упомянула о подводной лодке, не говоря уже о вопиющем отсутствии Намура. Поэтому нам приходится лететь на север».

«Вы выражаетесь очень ясно, — сказал Глоуэн. — Но в логической последовательности ваших слов отсутствует звено».

Бардьюс усмехнулся: «Здесь нет никакой тайны. Симонетте нужна подводная лодка — зачем? Чтобы она могла покидать Кадуол, не появляясь на радиолокационных экранах. Подводная лодка доставляет ее туда, где она пересаживается на космическую яхту «Мотыжник», оставаясь незамеченной. Где может находиться ангар «Мотыжника»? Только далеко на севере гарантированы необходимые отсутствие свидетелей и удаленность от радаров. Подводная лодка нуждается в открытом океане, а «Мотыжнику» необходимо опираться на твердую поверхность. Эти условия удовлетворяются там, где кончается лед и начинается море».

Поиски начались в пункте, находившемся точно на севере по отношению к атоллу Лютвен, на краю арктических льдов. Через два часа после полуночи инфракрасный детектор зарегистрировал проблеск излучения. «Рондина» отлетела в сторону, опустилась на лед и оставалась в неподвижности до рассвета, после чего звездолет приблизился к подозрительному участку с севера. Глоуэн и Чилке, в сопровождении двух членов экипажа, спустились на автолете и произвели разведку. Они обнаружили подо льдом искусственную каверну, сообщавшуюся с морем узким каналом. Пирс пустовал; здесь не было ни подводной лодки, ни какого-либо другого плавательного аппарата. На двух посадочных площадках, однако, стояли «Флеканпрон» Левина Бардьюса и «Мотыжник» Титуса Зигони.

Еще десять человек спустились на лед, и вся группа украдкой пробралась в станционное помещение. Станция обслуживалась восемью йипами, и все они завтракали в столовой. Йипы сдались с мрачной покорностью. Ни одному из них не удалось получить доступ к узлу связи, и со станции не было передано никаких сообщений.

Теперь на юг летели три звездолета, оставившие за собой уничтоженную станцию. Взрывные заряды обеспечили коллапс каверны, заваленной массой льда и снега, и теперь от пересадочной базы Симонетты не осталось ничего, кроме вмятины на белой поверхности полярных льдов.

Бардьюс летел на «Флеканпроне» в компании Флиц; Чилке и три человека из первоначальной команды Бардьюса летели на «Мотыжнике», а Глоуэн остался на борту «Рондины» с йипами и остальным экипажем.

Глоуэн заметил, что все захваченные в плен йипы носили на плече нашивки касты умпов. Он обратился к их предводителю: «Не могли бы вы сказать, как вас зовут?»

«Пожалуйста. Меня зовут Фало Ламонт Кудрэй».

«Как давно вы служите в гвардии умпов?»

«Двадцать лет. Это элитное подразделение, как вам известно».

«В элитное подразделение удается попасть немногим. Сколько вас? Сто человек? Двести?»

«Сто рядовых, двадцать капитанов и шесть командиров. Я — командир».

«Я слышал об одном выдающемся умпе по имени Кеттерлайн. Он тоже командир?»

«Нет, он только капитан. Дальнейшее продвижение по службе для него закрыто — ему не хватает способностей». В данном случае йип использовал термин, практически не поддающийся переводу — «способностями» островитяне называли некое сочетание стойкости, такта и многих других качеств, формировавшее маску улыбчивой терпимости, под которой йип скрывал свои эмоции.

Глоуэн спросил: «А как насчет Селиуса? Он тоже капитан?»

«Капитан. Почему вас интересуют эти люди?»

«Давным-давно, когда я был ребенком, они работали на станции Араминта».

«О! С тех пор много воды утекло».

«Да, это правда».

Йип поколебался, но в конце концов спросил: «Куда вы нас везете?»

«На станцию Араминта».

«Нас убьют?»

Глоуэн рассмеялся: «Только в том случае, если вы совершили тяжкое преступление».

Йип задумался: «Сомневаюсь, что у вас есть достаточные доказательства».

«Тогда, скорее всего, вас не убьют».

Покинув остров Турбен, лодка Симонетты направилась на запад с максимальной возможной скоростью, подпрыгивая на волнах, и прибыла в Йиптон с наступлением вечера.

Симонетта не теряла ни секунды. Она знала, кто был ее главный враг — по сути дела, она это знала уже давно. Она медлила, надеясь на то, что проблема решится сама собой; но это не произошло, и теперь больше нельзя было ждать. Оказавшись в своих апартаментах, Симонетта со стоном села за стол — но теперь каждый синяк, каждое растянутое сухожилие почти доставляли ей удовольствие, ибо предвещали то, что должно было быть и свершится.

Прикоснувшись к кнопке, Симонетта наклонилась к микрофону и дала указания, четко выговаривая слова. В ответ на запрос о подтверждении приказа она повторила его и получила встречное подтверждение.

Больше ничего не оставалось делать. Гримасничая от боли, Симонетта скинула с себя одежду, приняла ванну и умастила синяки болеутоляющим составом, после чего полакомилась расстегаем с устрицами и пареной икрой угря в сладком соусе.

Тем временем из гавани выплыла большая рыбацкая лодка, ни команда, ни оборудование которой не вызвали никаких подозрений на борту наблюдательного корабля, парившего над атоллом.

Рыбацкая лодка безмятежно скользила по волнам на юг, пока не оказалась за пределами дальности действия радара, после чего открылась палуба, и из чрева лодки в небо поднялся автолет. Он быстро направился на юг и летел всю ночь. Когда Лорка и Синг взошли над горизонтом, озарив море бледно-розовым заревом ложного рассвета, воздушный аппарат уже находился на широте мыса Фарэй, что на северной оконечности Троя.

Внизу проплывали горы и горные луга, утесы и ущелья южного континента. Наконец автолет, теперь на бреющем полете, залетел в гигантский разрез между горами с языком бушующей серо-зеленой воды на дне: фьорд Стромы.

Машина приземлилась на самом краю утеса. Из нее выпрыгнули пять йипов, каждый с большим рюкзаком. Надев рюкзаки и сгорбившись под их весом, йипы побежали к верхним площадкам подъемников. Добежав до шахты подъемника, каждый йип снял рюкзак, установил на краю шахты небольшой кабестан, закрепил карабин троса на рюкзаке и стал опускать рюкзак в шахту, плавно разматывая трос.

Вскоре на дне каждой шахты лежал большой рюкзак. По сигналу йипы замкнули контакты схем, отсчитывавших время перед подачей командного импульса, и побежали к своему летательному аппарату. Из ближайшего склада вышел человек, заметивший йипов. Он закричал, приказывая им остановиться, но йипы даже не оглянулись.

Из глубины шахт донесся грохот пяти одновременных мощных взрывов. Утес вздрогнул; параллельно краю обрыва пробежала трещина. Человек, стоявший на другом берегу фьорда, увидел бы, как гигантская скальная плита медленно отделилась от основы утеса и безмятежно, как во сне, скользнула вниз, обрушившись на дно фьорда с высоты почти трехсот метров. Там, где ярус за ярусом теснились высокие узкие дома Стромы, первые лучи восходящего солнца озарили свежий шрам на лице утеса.

Стромы больше не было. Она пропала — так, будто этот городок никогда не существовал. И те ее жители, которые еще не переехали на станцию Араминта, лежали, мертвые, под толщей скальной породы на дне фьорда.

Сверху, на краю обрыва, стоял человек, вышедший из склада, и смотрел вниз, не веря своим глазам — туда, где был его старый дом, где спали его жена и трое детей, где мирно ждали его возвращения уютное кресло и стол, доставшиеся от далеких предков. Их не было. Так скоро? Да, он едва успел повернуть голову! Человек взглянул на север — автолет йипов уже превратился в точку над горизонтом. Человек бегом вернулся на склад и включил телефон.

В пятнадцати километрах к югу от фьорда замаскированный ангар занимал поляну, расчищенную в густой чаще леса. Покинув остров Турбен, делегация «жмотов» прилетела к этому ангару. К тому времени было уже поздно, у госпожи Вержанс болело все, что могло болеть, и они решили переночевать в ангаре, чтобы вернуться в Строму наутро.

На звонок ответил Джулиан Бохост. Выслушав лихорадочное сообщение, он недоуменно повторил его вслух — все присутствующие узнали, что произошло.

Сначала они отказывались поверить, заявляя, что это фантазия, галлюцинация, бред. Затем, забравшись в автолет, они поспешили туда, где был древний городок их предков, и лишились дара речи, шокированные предельной простотой катастрофы и ее не поддающимися воображению масштабами.

Джулиан глухо произнес: «Если бы мы не остались в ангаре, мы погибли бы вместе со всеми!»

«Она этого и хотела, — отозвался Роби Мэйвил. — Никто и никогда еще не совершал более гнусного преступления!»

Они вернулись в ангар. Срывающимся голосом Клайти Вержанс сказала: «Теперь необходимо провести совещание, чтобы...»

Кервин Монстик, руководитель «бригады особого назначения» партии ЖМО, грубо оборвал ее: «Какие еще совещания? Мой дом, моя семья, мои маленькие дети — все, что у меня было — все исчезло во мгновение ока! Боевым машинам приготовиться к вылету! Пусть эта дьяволица подавится огненным смерчем!»

Никто не возражал. Два тяжело вооруженных автолета поднялись в воздух и направились на юг. Первым свидетельством их прибытия в пункт назначения стало попадание фугасной ракеты во дворец Титуса Помпо рядом с отелем «Аркадия». Титус Помпо, урожденный Титус Зигони, даже не успел проснуться. Другая ракета уничтожила собственно отель; над гаванью Йиптона взметнулся высокий язык огня. Автолеты суетились над атоллом, причиняя беспорядочные разрушения и оставляя за собой полосы ревущего пламени и облака удушливого черного дыма, поднимавшиеся огромными клубами и растекавшиеся по ветру подобно вязкой жидкости.

В сооружениях из бамбука, тростника и пальмовых листьев раздавались вопли отчаяния и ужаса. Каналы тут же заполнились баржами и лодками, натыкающимися одна на другую в тщетных попытках пробиться к открытому морю. Некоторым это удалось; другие, почувствовав невыносимый жар окружившего их ада, прыгали в воду, надеясь на спасение вплавь. У причалов рыбацкие лодки тонули, переполненные толпой истерически кричащих мужчин и женщин. Лучшие лодки присвоили умпы, застрелившие владельцев или сбросившие их за борт. Пламя бушевало, выбрасывая сполохи высоко в небо; ядовитый черный дым вздымался, как грязь, взбаламученная в воде, свертывался шевелящимися валами и смещался, гонимый ветром, в сторону от атолла. Лодки, кишащие выжившими йипами, отплывали от ярко горящего города; те, кому не хватило места в лодках, погибали, задыхаясь в дыму, или бросались в море в надежде схватиться за какой-нибудь плавучий обломок.

Три незабываемых минуты Йиптон горел, как один ослепительный костер, бодро раздуваемый ветром то с одной, то с другой стороны. Затем запасы горючего материала стали истощаться, пламя поутихло и разделилось на сотни отдельных костров. Через час от города не осталось ничего, кроме дымящейся черной золы, жирной и влажной, усеянной обугленными трупами. Выполнив свою задачу, боевые автолеты вернулись на полном ходу в ангар, спрятанный в чаще тройского леса.

Наблюдательный корабль, занимавший сторожевую позицию над атоллом Лютвен, сообщил о нападении и пожаре в бюро расследований. Сразу же на север были высланы все доступные транспортные средства, морские, воздушные и космические, в том числе «Рондина», «Мотыжник», «Флеканпрон» и пара туристических пакетботов, оказавшихся в то время на космодроме.

Спасательные суда сновали над водами, разделявшими атолл Лютвен и побережье Мармионского залива. Работы продолжались трое суток до тех пор, пока в водах вокруг погибшего города — обугленного полумесяца вонючей грязи — не осталось ни одного выжившего йипа. Удалось подобрать и перевезти на Мармионский берег примерно двадцать семь тысяч человек. Две трети населения погибли — сгорели или утонули.

Глава 8

Выживших йипов поселили в нескольких временных лагерях на Мармионском побережье — непосредственно на берегу залива и по берегам реки Мар. Очевидцы знали, что Титус Помпо спал во дворце непосредственно перед нападением — он несомненно погиб. Несколько человек видели Симонетту и Намура на причале для подводной лодки у отеля «Аркадия»; скорее всего, им удалось уплыть, хотя теперь, после разрушения арктической базы, им некуда было деться.

Как только появилась такая возможность, Глоуэн и Чилке представились Бодвину Вуку. Напустив на себя важность, Бодвин воздал им должное — с некоторыми оговорками: «В значительной мере вам удалось добиться успеха — ничего большего в сложившихся обстоятельствах я не мог бы ожидать».

Глоуэн и Чилке заявили, что рады слышать столь лестный отзыв от начальника бюро расследований. «Мы постоянно помнили о вас, понимая, что обязаны не подавать никаких возможных поводов для критики», — сказал Глоуэн.

«И невозможных тоже», — добавил Чилке.

Бодвин Вук крякнул, переводя взгляд с одного на другого: «Вы оба выглядите, как пышущие здоровьем откормленные младенцы — по-видимому, ни в чем себе не отказывали. Надеюсь, отчет о ваших расходах не подтвердит мое первое впечатление».

«Мы — благородные люди и офицеры полиции Кадуола, — твердо ответил Глоуэн. — Мы вели образ жизни, подобающий нашему положению».

«Гм. Передайте ваши счета Хильде — она отделит зерно от плевел».

«Так точно, суперинтендант!»

Бодвин Вук откинулся на спинку огромного кресла и устремил взор в потолок: «Жаль, что вы пренебрегли одной неотъемлемой частью вашего задания — а именно, не удосужились задержать Намура. Насколько я понимаю, пока вы прохлаждались на ранчо Стронси, он потихоньку ускользнул от вас и совершил покушение на Левина Бардьюса. После чего, с поистине оскорбительной бравадой, он бежал на звездолете Бардьюса».

«Действительно, по пути нам пришлось преодолеть несколько препятствий, что привело к задержкам, — признал Чилке. — Но даже в то время, когда мы лежали без сознания и при смерти, мы подсознательно сознавали свой долг перед вами лично и перед бюро расследований в целом. Этот настоятельный внутренний зов способствовал нашему скорейшему выздоровлению, и до сих пор мы продолжаем надеяться, что наша миссия завершится полным успехом».

«В бюро расследований «надежды» не пользуются популярностью», — назидательно произнес Бодвин Вук.

«По сути дела, можно считать, что беглецы у нас в руках, — возразил Чилке. — Намур и Симонетта — в подводной лодке, им некуда бежать и негде прятаться. Они — как пара рыбок в бутылке».

«Все это не так забавно и просто, как вам кажется! — отрывисто и сердито сказал Бодвин. — Они всплывут ночью где-нибудь около пляжа, затопят подводную лодку и переберутся на берег в ялике. После чего они угонят космическую яхту и будут таковы прежде, чем кто-нибудь успеет моргнуть глазом. Вы выставили охрану на космодроме?»

«Еще нет, директор».

Бодвин Вук включил микрофон и дал указания: «Теперь это сделано — благодарите судьбу за то, что мы не опоздали! Я знаю Намура. Было бы очень, очень жаль, если бы он снова вас облапошил».

«Вы совершенно правы», — ответил Глоуэн.

Бодвин Вук наклонился вперед и навел порядок среди бумаг на столе: «Давайте вернемся, с вашего позволения, к событиям в «Банке Мирцеи». Мне не совсем ясна последовательность этих событий; кроме того, я хотел бы подробнее разобраться в результатах заключенной сделки».

До сих пор никто ни словом не упомянул Руфо Каткара, но Глоуэн и Чилке прекрасно знали, что, стремясь заслужить благорасположение Бодвина всеми возможными средствами, Каткар, несомненно, выложил все, что знал, расколовшись, как трухлявый пень.

Бодвин Вук продолжал необычно спокойным, даже благодушным тоном: «По словам этого подонка, Руфо Каткара, вам посчастливилось предотвратить присвоение финансовых средств Дензеля Аттабуса Джулианом Бохостом. Предложенная Каткаром версия происходившего привела меня в замешательство. Никак не могу понять, кто сколько получил и кому что досталось — помимо того факта, что определенная часть этих средств каким-то образом оказалась на счету Глоуэна Клаттока».

«Это отчасти верно. Я перевел деньги на так называемый «счет Флоресте» — вам известно, о чем я говорю».

«Гм! Речь идет о существенной сумме, не так ли?»

«Не помню точную цифру, но было выплачено примерно пятьдесят тысяч сольдо».

Бодвин Вук снова неопределенно хмыкнул: «Как бы то ни было, Джулиан и его прихвостни из ЖМО получили хороший пинок под зад. Что же случилось дальше?»

«Расследование шло своим чередом. В Застере командор Чилке и я употребили в пищу несколько гигиенических блюд, но покинули планету прежде, чем успели сбросить вес и нарастить мускулатуру согласно рекомендациям лучших специалистов. Тем не менее, полученная там информация в конечном счете позволила нам обнаружить Левина Бардьюса на Розалии. Намур выстрелил Бардьюсу в спину и оставил его умирать, но мы успели вмешаться. В результате Бардьюс согласился перевезти йипов на Розалию за свой счет. Такова, по существу, последовательность событий».

«Очень любопытно! И, конечно же, за все это время вы не получали доступ ни к каким другим преимуществам или побочным доходам?»

«Не могу с уверенностью ответить на ваш вопрос. Командор Чилке вступил в тесные дружественные взаимоотношения с Флиц — точнее, Фелицией Стронси, нынешней владелицей ранчо Стронси. Такую связь можно было бы рассматривать в качестве «преимущества», потенциально способного привести к извлечению «побочных доходов»».

Бодвин Вук постучал длинными сухими пальцами по ручкам своего кресла: «Вот как!» Повернувшись к Чилке, он спросил: «Надеюсь, эта деятельность имела место исключительно в нерабочее время?»

«Разумеется, суперинтендант!» — заявил Чилке.

Глоуэн прибавил, будто спохватившись о чем-то, что раньше ускользало из памяти: «Конечно, есть еще одно несущественное обстоятельство, связанное с космической яхтой, о которой вам, наверное, говорил Каткар».

«Он упоминал нечто в этом роде. Где же находится в настоящее время дорогая, роскошная космическая яхта под наименованием «Фортунатус»?»

«В ангаре космического терминала в Баллилу, близ города Паш на планете Карс».

«И почему она спрятана там, будучи законным имуществом управления Заповедника?»

«Потому что мы вернулись на Кадуол в компании Левина Бардьюса, чтобы способствовать дальнейшему успешному выполнению задания!»

«Гм! — Бодвин Вук не был удовлетворен полученным ответом. — Когда ты строишь из себя оловянного солдатика, сразу становится ясно, что дело нечисто. Мы еще рассмотрим этот вопрос во всех подробностях. Имущество Заповедника неприкосновенно!». Он откинулся на спинку кресла: «На сегодня все, можете идти».

Через шесть дней после двух катастроф состоялось заседание Верховного суда в зале показательных процессов, в старом здании управления Заповедника в конце Приречной дороги.

Три судьи — Мельба Ведер, Роуэн Клатток и председательница суда Хильва Оффо — вошли в зал и заняли места на возвышении. К тому времени расположенные амфитеатром полукруглые ряды сидений уже заполнились публикой. Судебный исполнитель ударил в гонг, призывая присутствующих к порядку, после чего обвиняемых ввели в помещение и рассадили на скамье подсудимых. Их было восемь человек: Клайти Вержанс, Джулиан Бохост, Роби Мэйвил, Ньюэлл Бетт, Кервин Монстик, Таммас Стерч, Торк Тамп и Фаргангер. Все они, за исключением Торка Тампа и Фаргангера, были урожденными традиционными натуралистами из Стромы и видными членами партии жизни, мира и освобождения. Все они присутствовали в ангаре, когда боевые автолеты были высланы с целью уничтожения Йиптона, в связи с чем считались соучастниками преступлений, перечисленных в обвинительном акте.

Торк Тамп указал в качестве своего места рождения Поселок Контрабандистов на планете Теренса Доулинга, где-то на дальнем конце Ойкумены. Он говорил тихо, без акцента, и не выражал никаких эмоций — ни гнева, ни страха, ни раскаяния. Фаргангер, однако, замкнулся в себе и отказывался говорить; он не признал даже своего имени. В отличие от лица Торка Тампа, его лицо превратилось в маску презрения ко всем окружающим.

Личности Торка Тампа и Фаргангера чрезвычайно интересовали зрителей. Другие обвиняемые вызвали несколько меньший ажиотаж. Клайти Вержанс, несмотря на упрямо сжатые губы и обычную для нее угрюмую внешность, держалась с достоинством. Джулиан, бледный, нервный и безутешный, явно предпочел бы находиться где-нибудь на расстоянии тысячи световых лет от зала суда. Роби Мэйвил безвольно расслабился на скамье, опустив уголки рта — по-видимому, он рыдал всю ночь от бессильной злости и отчаяния. Бетт казался удрученным, но посматривал по сторонам с неуверенной усмешкой, как бы приглашая присутствующих разделить его сардоническое недоумение по поводу незавидного положения, в котором он оказался. Стерч сидел в состоянии безразличной апатии, а Кервин Монстик вызывающе сверлил судей гневным, ни в чем не сомневающимся взором.

Судебный исполнитель объявил, что арестованные готовы выслушать предъявляемые им обвинения в присутствии адвоката и заявить, признаю́т ли они себя виновными: «Пусть прокурор выйдет вперед и предъявит обвинения!»

Эльвин Лаверти, высокий худой старик с мохнатыми бровями, впалыми щеками и длинным горбатым носом, поднялся на ноги: «Достопочтенные члены Верховного суда! Пренебрегу формальностями. Шесть дней тому назад подсудимые осуществили неправомочные действия или участвовали в сговоре, который привел к осуществлению неправомочных действий, а именно устроили пожар на атолле Лютвен, унесший жизни тысяч мужчин, женщин и детей. В частности, им приписываются следующие нарушения. Вопреки положениям Хартии они импортировали два боевых автолета класса «Стрэйдор-Ферокс» и скрывали их в ангаре около Стромы, намереваясь применить их в ходе вооруженного восстания против законных властей Заповедника. Если это необходимо, я могу вызвать свидетелей, способных подтвердить существование этого заговора, который сам по себе является тяжким преступлением, наказуемым смертной казнью. Упомянутые боевые автолеты были использованы с целью совершения основного преступления, в котором обвиняются подсудимые. После нападения на атолл Лютвен автолеты вернулись в ангар на территории Троя. За ними проследовали патрульные летательные аппараты под управлением офицеров бюро расследований. Облава, осуществленная по прибытии подкрепления, позволила задержать подсудимых. Их застали в процессе подготовки к вылету на борту небольшого космического корабля, когда-то принадлежавшего достопочтенному Дензелю Аттабусу. Подсудимых арестовали, привезли на станцию Араминта и подвергли тюремному заключению.

Я вкратце изложил сущность преступления — каждый его этап может быть подтвержден очевидцами или логическими умозаключениями. Если суд нуждается в подтверждении каких-либо сделанных мною заявлений, я предоставлю такое подтверждение. В противном случае не вижу причины для дальнейшего обсуждения этого бесчеловечного злодеяния».

Председательница Верховного суда, Хильва Оффо, сказала: «Выслушаем обвиняемых. Признаю́т ли они свою вину?»

Теперь вперед вышел адвокат: «Достопочтенные судьи, все обвиняемые заявляют, что они не виновны в том преступлении, которое им приписывается».

«Неужели? Они признаю́т, что ими были высланы боевые летательные аппараты, напавшие на атолл Лютвен?»

«Они признаю́т, что выслали боевые автолеты, но утверждают, что их так называемое преступление было не более чем вандализмом, так они намеревались лишь уничтожить загрязняющие окружающую среду и отвратительные на вид сооружения, возведенные вопреки правилам Заповедника, и тем самым восстановить естественное очарование ландшафта».

«Как они объясняют массовую гибель обитателей города, сгоревших, утонувших и умерших от удушья?»

«Нет никакого доказательства существования таких обитателей».

«Любопытно! Каким образом они обосновывают подобное заявление?»

«На основе юридической силы и неопровержимых положений нашего законодательства, ваша честь!»

«В высшей степени любопытно! Будьте добры, поясните, ссылаясь, по возможности, на соответствующие положения законов».

«Налицо необходимость разумного истолкования событий. На протяжении многих веков наши законы и наше мышление формировались под влиянием жесткой и безапелляционной доктрины. Эта доктрина, по существу, превратилась в фундаментальный принцип нашего существования в качестве служителей Заповедника. Буквально и по существу, этот принцип безоговорочно запрещает какое-либо заселение атолла Лютвен. Традиционное уважение к нашим общественным учреждениям и к нашему основному законодательству заставляют допустить, что действующие законы соблюдались неукоснительно, так как даже предположить, что мы живем в беззаконном обществе, немыслимо для каждого из нас.

Позвольте мне повторить: все содержание и весь смысл нашего законодательства не допускают существования какого-либо населения на атолле Лютвен! А в отсутствие такого населения обвинять подсудимых в том преступлении, которое им приписывается, невозможно — это обвинение очевидно ложно, пристрастно и ошибочно сформулировано.

Я заявляю, что самым серьезным обвинением, которое может быть предъявлено подсудимым на каких-либо законных основаниях, является обвинение в разжигании костров без получения предварительного разрешения. В этом подсудимые признаю́т себя виновными. Наказанием, предусмотренным за это правонарушение, является штраф в размере двадцати пяти сольдо. Поэтому я прошу достопочтенных судей наложить на подсудимых надлежащий штраф, предоставив этим достойным людям возможность заплатить причитающуюся сумму, и освободить их из-под стражи с тем, чтобы они могли спокойно заниматься своими делами».

Председательница Хильва Оффо обратилась к прокурору: «Желаете ли вы выдвинуть возражение против убедительных доводов защиты?»

«Нет, ваша честь! Эти доводы в высшей степени абсурдны».

«Не думаю, господин прокурор. В логике ответчиков больше смысла, чем может показаться на первый взгляд. В некотором смысле можно утверждать, что не только те, кто, по выражению господина адвоката, «разжигал костры», но и каждый гражданин станции Араминта, живой и мертвый, обязан взять на себя часть вины за происшедшее».

«Очень хорошо, ваша честь! — поднялся на ноги Эльвин Лаверти. — Давайте рассмотрим заявление представителя подсудимых. По его словам, так как никому не разрешено жить на атолле Лютвен, никто фактически там не жил. По сути дела защита утверждает, что на вершинах гор не может быть камней потому, что законы физики не позволяют камням катиться вверх по склону. Пусть будет так! Допустим на какое-то время, что подсудимые имели право ожидать отсутствия какого-либо человеческого поселения на атолле Лютвен, что они намеревались лишь восстановить красоту первозданной природы и не занимались ничем, кроме разжигания костров. Факты, однако, а именно тысячи обугленных тел, свидетельствуют о том, что на месте преступления — простите, на месте восстановления условий окружающей среды — неоспоримо находились люди. Кто были эти люди, не имеет значения. Может быть, это были граждане станции Араминта, отправившиеся на атолл Лютвен провести отпуск и устроившие пикник. А теперь, если достопочтенный представитель подсудимых соизволит свериться с уголовным кодексом, он обнаружит, что преднамеренное разжигание костров без разрешения, приводящее к смертельному исходу, может рассматриваться как преднамеренное убийство — в зависимости от обстоятельств дела. Следовательно, даже если подсудимые обвиняются лишь в разжигании костров без разрешения, они заслуживают сурового наказания».

Адвокат обвиняемых, несколько упавший духом, сказал: «Не могу ничего прибавить к моему предыдущему заявлению, логика которого неопровержима и должна послужить основанием для решения суда».

Хильва Оффо наклонилась вперед: «Вы хотите сказать, что подсудимые руководствовались исключительно желанием устранить загрязнение окружающей среды, когда они подожгли Йиптон?»

«Там никто не жил, ваша честь! Я это доказал — следовательно, какими другими мотивами могли бы руководствоваться подзащитные?»

«Господин адвокат, вы сделали все, что могли, и ваша аргументация отличается почти безукоризненной логикой, хотя и применима исключительно к воображаемым ситуациям. Наш суд — и я думаю, что мои коллеги со мной согласны, — Хильва Оффо взглянула налево и направо, — отвергает вашу гипотезу. Тот факт, что подсудимые располагали тайно приобретенными боевыми летательными аппаратами и очевидно планировали вооруженное восстание, лишь подтверждает справедливость предъявленных им обвинений».

Адвокат молчал. Судья Ведер спросил: «Кто из обвиняемых управлял боевыми автолетами?»

Адвокат повернулся к скамье подсудимых: «Кто-нибудь желает ответить? Я не могу повлиять на исход этого дела, он предрешен».

Торк Тамп спокойно сказал: «Я управлял одним автолетом, Фаргангер — другим. Мы настояли на том, чтобы в одной машине находился Джулиан Бохост, а в другой — Роби Мэйвил. Нам они были нужны в качестве заложников. В противном случае остальные удрали бы раньше времени в космос и оставили бы нас одних отдуваться за их проделки. Пока эти два болвана были под рукой, мы знали, что Вержанс и ее подручные подождут нашего возвращения».

Клайти Вержанс поднялась на ноги и громко воскликнула: «Я хотела бы сделать заявление!»

Хильва Оффо резко отозвалась: «Я не потерплю никаких доктринерских разглагольствований! Наш суд — не трибуна для выражения личных мнений. Если вы не готовы признать свою вину или обосновать свою невиновность вещественными доказательствами, придержите язык!»

Госпожа Вержанс обиженно села. Хильва Оффо продолжила: «Все присутствующие прекрасно понимают, каким должно быть решение нашего суда. Подсудимые виновны в чудовищных преступлениях. Все они приговариваются к смерти. Казнь состоится через неделю».

Заключенных увели. Клайти Вержанс маршировала, выставив вперед квадратный подбородок — ее раздражало то, что ей не позволили продемонстрировать ораторское искусство и разразиться речью по поводу такого торжественного события. Джулиан брел, опустив голову; за ним едва волочил ноги Роби Мэйвил. В арьергарде шли Торк Тамп и Фаргангер — они о чем-то тихо говорили, не проявляя никаких эмоций.

Зал показательных процессов опустел. Глоуэн и Уэйнесс направились в «Старую беседку» и нашли свободный столик снаружи. Им подали гранатовый сок со льдом. Некоторое время они молчали. «Скоро все это кончится, — сказал Глоуэн. — По правде говоря, не выношу судебные процессы, они у меня вызывают тошноту и слабость в коленях. Может быть, карьера в бюро расследований — не для меня».

«Как это может быть? — изобразила удивление Уэйнесс. — Ты — самый молодой командор за всю историю станции Араминта! Все говорят, что в один прекрасный день ты займешь кресло Бодвина Вука».

«Этому не бывать, — проворчал Глоуэн. — Бодвин никогда не уйдет на пенсию. А, ладно! Неважно! Расслабляться нельзя — Намур и Симонетта все еще на свободе, и никто толком не знает, где они могут прятаться. Может быть, они сидят в подводной лодке где-нибудь посреди океана».

«На Эксе они не выживут. Они могли бы как-то существовать на Трое, в одной из летних дач для туристов, пока не кончится провизия. Кроме того, они могут высадиться на Дьюкасе, но куда они пойдут? Неделя не пройдет, как их сожрут какие-нибудь хищники».

«Их единственная надежда — космодром на станции, но теперь его охраняют днем и ночью».

«Значит, их скоро поймают, — уверенно сказала Уэйнесс и взяла Глоуэна за руки. — Вспомни! Через две недели мы поженимся, и ты сможешь жить спокойно до конца своих дней».

«Это было бы неплохо. Мне нравится спокойствие».

Уэйнесс надулась: «Ты сейчас так говоришь. Рано или поздно тебя одолеет охота к перемене мест».

«Возможно. А тебя?»

Уэйнесс задумалась: «До сих пор нашу жизнь нельзя было назвать спокойной».

Они тихо сидели, вспоминая о событиях, определивших их настоящее, и пытаясь представить себе будущее.

Беженцам из Йиптона, ожидавшим перевозки на другие планеты, предоставили кров и пищу в четырнадцати лагерях вдоль Мармионского побережья.

От теплого ветра их достаточно защищали палатки, односкатные навесы и хижины, сооруженные из хвороста и пальмовых листьев. Достаточно калорийное питание обеспечивалось пекарней и синтезатором белковых брикетов; в дополнение йипы получали консервы из складских запасов станции и пользовались любой возможностью добыть пропитание на месте. В реке Мар водились мидии, угри, нередко полные икры, и небольшие земноводные; по берегам можно было собирать семена, орехи, стручки и некоторые овощи. Женщины и дети бродили по покрытой лужами отливной полосе, собирая съедобных морских улиток — они умели избегать ядовитых желтых морских жаб, не наступать на шиповатые кораллы и заблаговременно замечать появлявшиеся временами стайки трубочников; они даже ловили трубочников сачками и варили из них уху. Бригады работников со станции Араминта поддерживали порядок, оказывали медицинскую помощь и регистрировали данные обитателей временных лагерей — их имена, возраст, пол и гражданское состояние.

Шард Клатток вылетел на север с аэродрома станции Араминта в управление временных лагерей, находившееся рядом с устьем реки Мар. Здесь он узнал, что йипов регистрировали отдельно в отдельных лагерях — никто не видел причины составлять один общий список всех йипов.

Шард спросил: «Сохранилась ли во временных лагерях какая-то иерархическая структура? Или представители всех каст и уровней, существовавших в Йиптоне, теперь перемешались?»

«Не могу точно сказать, — вздохнул служащий управления. — По сути дела, я ничего о них не знаю — для меня что один йип, что другой».

«Хорошо вас понимаю. Тем не менее, их высшую касту составляют умпы, а они, как правило, очень заботятся о своем статусе».

«По меньшей мере мне известно следующее: умпы настаивали на выделении им особого участка, и мы не видели никаких причин не удовлетворить их запрос. Они собрались в лагере номер три — до него метров четыреста вверх по течению».

Шард прогулялся по берегу к третьему лагерю и зашел в сарай, где размещалось управление. Там его встретила женщина средних лет, крепко сложенная и энергичная — из иммигранток, переселившихся на станцию из Стромы.

«Что вам угодно?» — спросила она.

«Я — командор Шард Клатток из бюро расследований. Как идут дела в третьем лагере?»

«Жалоб нет. Йипы ведут себя вежливо, если с ними обращаются так же вежливо».

«Я заметил, что вежливость обычно помогает. Насколько я понимаю, у вас в третьем лагере собрались все умпы?»

Работница управления мрачновато усмехнулась: «В Йиптоне числились сто восемьдесят два умпа. Здесь, в нашем лагере, сто шестьдесят один умп. Следовательно, при пожаре погиб только двадцать один умп».

«Они это называют «техникой выживания»».

«Я это называю умением бить локтем в глаз и пинать в пах».

Шард выглянул в открытую дверь: «Где они теперь?»

«Кто чем занимается. Одни собирают дикие сливы — вон там, в роще. Они могли бы разбежаться по всему Дьюкасу, если хотели бы — но они не могли не заметить пару длинношеих онниклатов на склоне холма; тростниковый тигр здесь тоже водится. Йипы — не трусы, но и не дураки тоже».

Шард рассмеялся: «Надо полагать, у вас есть список их имен?»

«Есть», — служащая передала ему распечатанный список.

Шард просмотрел его и недовольно поднял глаза: «Это их формальные имена: Хайрам Бардольк Фивени, Кобиндер Моск Тучинандер...»

«Разумеется, но они сообщали нам только такие имена».

«И у вас нет списка их фамильярных имен?»

«Боюсь, что нет. Мы не видели никаких причин интересоваться их кличками».

«Что ж, спасибо за вашу помощь — в любом случае».

Работница управления провожала Шарда глазами — тот подошел к умпу, сидевшему на стволе упавшего дерева. Умп лениво перебрасывал окатыш из одной сильной руки в другую. Шард задал ему вопрос; умп поразмышлял немного, потом пожал плечами и указал рукой в сторону реки.

Шард прошел метров пятьдесят по тропе к речному берегу и заметил йипа, лежащего лицом вниз на поверхности воды. Время от времени йип поднимал голову, чтобы набрать воздуха, после чего продолжал изучение дна. Внезапно йип резко опустил правую руку и, перевернувшись на спину, поднял на вытянутой руке полуметрового угря, извивавшегося в развилке самодельной рогатины. Умп подплыл к берегу и сбросил добычу в корзину.

Шард подошел ближе. Йип, стоявший на коленях и отделявший угря от рогатины, с недоумением поднял голову. Это был уже немолодой человек, примерно тех же лет, что и Шард, хотя он выглядел моложе — широкоплечий, подтянутый, с мускулистыми руками и ногами. Шард сказал: «Ты умеешь ловить рыбу».

Йип пожал плечами: «Угрей легко ловить. Они жирные и ленивые».

«В Йиптоне ты тоже ловил рыбу?»

«Не угрей. Иногда я охотился на скунов и вертляков, но в открытом океане рыбачить не так просто».

«Представляю себе, — отозвался Шард. — Только очень хорошему пловцу такое под силу».

«Да, хороший рыбак плавает как рыба».

«Кажется, я тебя где-то видел. Тебя зовут Селиус. Ты меня помнишь?»

«Нет, не помню».

«Это было давно. Как давно, по-твоему? Пятнадцать лет? Двадцать?»

Йип опустил глаза к корзине: «Не знаю. Не помню».

«Ты помнишь, как меня зовут?»

Йип покачал головой и поднялся на ноги: «Теперь я пойду. Мне нужно ободрать угрей».

«Давай немного поговорим», — сказал Шард. Он отошел на несколько шагов и сел на бревно, прибитое течением к берегу: «Опусти корзину в воду, чтобы угри остались свежими».

Селиус поколебался, но последовал совету Шарда.

«Садись, — предложил Шард, показывая на песок перед собой. — Отдохни».

Селиус присел на одно колено, явно чувствуя себя неловко.

Шард спросил: «Где твой друг Кеттерлайн?»

Селиус наклонил голову в сторону лагеря: «Там. Нам обоим повезло, мы не сгорели».

«Да, вам здорово повезло», — Шард сорвал зубчатую травинку и принялся вертеть ее пальцами. Селиус безрадостно следил за его манипуляциями. «Знаешь, что я думаю, Селиус? — тихо произнес Шард. — Я думаю, что ты мне наврал».

«Почему вы так говорите? — возмущенно воскликнул Селиус. — Никогда я вам не врал!»

«Разве ты не помнишь? Ты сказал, что не умеешь плавать. Кеттерлайн сказал то же самое. Именно по этой причине, по твоим словам, ты не мог спасти госпожу Марью, когда она тонула в Большой лагуне».

«Прошло двадцать лет — я уже не помню, что тогда было».

«Помнишь!» — на мгновение Шард обнажил зубы.

«Нет-нет! — с неожиданной живостью возразил Селиус. — Я всегда говорил правду».

«Ты сказал, что не умеешь плавать, и что поэтому ты не мог спасти госпожу, когда она тонула. Но теперь мы оба знаем, что это было не так. Ты прекрасно плаваешь. И моя жена, Марья, тоже хорошо умела плавать. Ты и Кеттерлайн, вы держали ее под водой, пока она не умерла».

«Нет-нет! Неправда!»

«Кто вытолкнул ее из лодки — ты или Кеттерлайн? На этот раз я докопаюсь до истины!»

Селиус опустил плечи: «Кеттерлайн. Это он все придумал, я ничего не знал».

«Неужели? Ты плавал вместе с Кеттерлайном просто для того, чтобы составить ему компанию?»

«Да-да, именно так».

«А теперь, Селиус, настало время ответить на важный вопрос, и от этого ответа во многом зависит твое будущее. Все остальные в этом лагере переселятся в красивые новые дома, но тебе не разрешат уехать. Тебя заставят сидеть в тесной, душной, темной хижине, и ты больше никогда не увидишь дневной свет и не услышишь человеческие голоса — если не скажешь мне правду. Не пытайся подняться на ноги, или я прострелю тебе кишки, и тебе будет очень больно. А теперь я отведу тебя в темную хижину, где ты останешься один навсегда».

Селиус мучительно спросил: «А что будет, если я скажу правду?»

«Тебя накажут, но не так страшно».

Селиус опустил голову: «Я скажу правду».

«Прежде всего: кто приказал утопить Марью? Быстро! Отвечай — и только правду!»

Селиус опасливо посмотрел по сторонам и ответил: «Намур». Внезапно лицо Селиуса расплылось в типичной для йипов благожелательной улыбке, он преисполнился добродетелью: «Я ему говорил, что не хочу причинять страдания слабой, беззащитной женщине. Но он ко мне не прислушался, несмотря на все мои уговоры. Он утверждал, что эта женщина — инопланетянка, не более чем вредительница, что она злонамеренно вмешивается не в свои дела, не имеет права дышать нашим свежим воздухом, объедать нас и вытеснять заслуженных людей с почетных должностей. Надлежало искоренять таких вредителей из нашего общества. Кеттерлайн признавал, что это логичная концепция — и в любом случае мне приходилось выполнять приказы Намура. У меня не было выбора, я согласился, и дело было сделано».

Несколько секунд Шард молча смотрел на Селиуса. Тот начал беспокоиться и оглядываться.

Шард сказал: «Ты мне не все рассказал».

Селиус энергично возразил: «Но я все рассказал! Что еще можно рассказать?»

«Почему Намур приказал тебе пойти на такое преступление?»

«Я же объяснил! Намур перечислил все причины!»

«Не мог же ты действительно ему поверить!»

Селиус пожал плечами: «Кто я такой, чтобы допрашивать Намура?»

«И ты на самом деле поверил, что Намур приказал убить госпожу Марью по этим причинам?»

Селиус снова пожал плечами: «Побуждения Намура мне непонятны. Я — йип из Йиптона, происходящее на станции было для меня полной загадкой».

«Намур, разумеется, не давал вам такое поручение от своего имени. Кому он помогал?»

Селиус смотрел на другой берег реки: «Это было слишком давно. Я больше ничего не помню».

«Кто просил Намура это устроить? Симонетта?»

«Симонетты уже не было на станции».

«Тогда кто же?»

«Даже если я это знал, теперь уже не помню».

Шард поднялся на ноги: «Ты ответил на мои вопросы — надо полагать, настолько правдиво, насколько это для тебя возможно».

«Да-да, совершенно верно! Будьте уверены — вы можете положиться на правдивость моих слов! А теперь, когда вы узнали все, что хотели узнать, я пойду обдирать угрей, ладно?»

«Не торопись. Ты отнял у Марьи жизнь».

«Ну да — двадцать лет тому назад. Так что подумайте сами — она мертва уже двадцать лет и останется мертвой на веки вечные. Что такое двадцать лет по сравнению с предстоящей вечностью? Мимолетное мгновение! Кто вспомнит об этом мгновении, скажем, через сто тысяч лет?»

Шард печально вздохнул: «Ты у нас философ, Селиус. Я не такой многосторонний человек, в связи с чем вы оба — ты и Кеттерлайн — теперь поедете со мной на станцию Араминта».

«Но почему? Мне больше нечего рассказать!»

«Поживем — увидим».

Шард отвез Селиуса и Кеттерлайна на станцию Араминта. Их посадили в одиночные камеры и допрашивали отдельно. Воспоминания Кеттерлайна соответствовали рассказу Селиуса во всех существенных подробностях, хотя он не был так красноречив.

Селиуса привели в конференц-зал старого флигеля бюро расследований. Это помещение редко использовалось, так как в нем царил полумрак — никто не удосужился сменить устаревшие осветительные приборы. Йипа усадили на подушки тяжелого старого кресла, обращенного к возвышению, где стояла трибуна для выступлений должностных лиц. Здесь его оставили в одиночестве на полчаса, чтобы он успел поразмышлять над достойными сожаления обстоятельствами, в которых он оказался благодаря сотрудничеству с Намуром. Зал с темно-коричневой обшивкой стен из тонко распиленного фаникового капа освещали только три небольшие панели, установленные высоко напротив трибуны — эти панели скорее усиливали, нежели рассеивали ощущение полумрака. Селиус сначала сидел тихо, но вскоре стал нервничать, постукивая пальцами по ручкам кресла в такт неритмичной музыке йипов.

Бодвин Вук, нарядившийся в необычный костюм — мешковатые черные бриджи, темно-красную тунику, черные сапоги, белый галстук и мягкую судейскую шапочку из черного вельвета, появился в зале, взошел на возвышение и уселся на трибуне. Только после этого он соблаговолил взглянуть на Селиуса: «Ты — убийца!»

Селиус с ужасом смотрел на грозный темный силуэт. Наконец он выдавил: «Это было давно, очень давно».

«Давность ничего не значит, — нараспев произнес Бодвин Вук. — Взгляни на свои руки! Они толкали слабую женщину под воду, все глубже и глубже, а она вырывалась, она хотела дышать, но не смогла — и, к своему величайшему сожалению, умерла. Что ты смеешь сказать по этому поводу?»

«Мне все объясняли по-другому! — жалобно воскликнул Селиус. — Мне сказали, что я сделаю великое дело — и кто может с этим поспорить? Это инопланетное существо, эту прихлебательницу привезли наслаждаться роскошью, а нас в Йиптоне за людей не считали!»

Бодвин Вук устремил взор в потолок: «Этот аргумент уже не убедителен — говори по существу».

«Что я могу сказать? Вы уже все знаете!»

«Не все! Ты умалчиваешь факты — хотя, может быть, сам это не осознаешь».

Селиус моргнул: «Я назову любые факты, если мне скажут, в чем они заключаются».

«Вопрос — важнейший вопрос — заключается в следующем. Намур приказал тебе утопить эту женщину — но кто отдавал приказы Намуру?»

«Это мне неизвестно».

«Может быть — а может быть и нет. Я объясню это кажущееся противоречие. Твой мозг похож на огромный склад, состоящий из миллионов отделений памяти. Каждое отделение зарегистрировано и обозначено в твоей индивидуальной системе поиска информации. Назовем эту систему «секретарем». Когда тебе нужно вспомнить тот или иной факт, секретарь просматривает указатель обозначений и сразу узнает, где хранится этот факт; он его достает, и ты его вспоминаешь. Этот секретарь прилежно трудится. Но каждый день на склад поступают все новые и новые пакеты информации, и каждый нужно обозначить и зарегистрировать. Неизбежно мозг перегружается или захламляется. Иногда секретарь выбрасывает старые пакеты или даже вырывает целые страницы из указателя обозначений. Но чаще всего он просто заталкивает старые пакеты подальше, в темные углы, затянутые паутиной. Время от времени секретарь обновляет и переписывает указатель обозначений. А иногда он ленится или становится слишком брезгливым и притворяется, что старые грязные пакеты вообще не существуют, представляя тебе ошибочный отчет. И в результате в дальних углах твоего мозга незаметно для тебя накапливаются забытые кучи информационного мусора. Все это достаточно понятно?»

«Если вы так говорите, значит, так оно и есть! Я вынужден признать превосходство ваших концепций».

«Вот именно. А теперь, к делу! Я задам вопрос. Ты должен послать своего секретаря на поиски ответа — бегом, со всех ног! Ты готов?»

«Да, готов».

«Вопрос: кто приказал тебе утопить госпожу Марью?»

«Намур».

«Ха-ха! Секретарь выполняет обязанности как положено. Еще вопрос: кто поручил Намуру отдать тебе такой приказ?»

«Не знаю!»

Бодвин Вук нахмурился: «Секретарь пренебрег своими обязанностями. Придется снова дать ему самые строгие указания. Пусть проверит указатель обозначений как можно внимательнее».

Селиус всплеснул руками: «Не могу вам ничего сказать! Я хотел бы пойти прогуляться, пожалуйста».

«Еще не время — по сути дела, мы только начали».

«Ай-ай-ай! Чего еще вы от меня хотите?»

«Не беспокойся, все будет хорошо. Мы знаем, как помочь секретарю твоего мозга. Сначала мы должны терпеливо прочитать весь указатель обозначений, осветить все темные углы, срывая паутину и заглядывая во все щели в поисках забытых воспоминаний. Твой мозг, по существу, подобен дикому континенту, полному затерянных и неизведанных областей — и мы обязаны их изучить, проникая в самые недоступные места. Рано или поздно мы найдем тот пакет, который ищем — но это тяжелая работа. По ходу дела придется узнать о тебе гораздо больше, чем мы хотим знать».

Селиус был явно подавлен: «Мне кажется, это бессмысленное занятие — особенно в том случае, если пакет, который вы ищете, безвозвратно потерян».

«Придется рискнуть, — пожал плечами Бодвин Вук. — Начнем же этот поиск немедленно, нет никаких оснований для потери времени!»

В лаборатории бюро расследований два специалиста сначала ввели Селиусу обезболивающие препараты, а потом подсоединили электродами к его центральной нервной системе чрезвычайно деликатные приборы. Аналитическая вычислительная машина начала обработку информации. В конечном счете удалось выделить эпизод, служивший предметом расследования, сфокусироваться на нем и изучить его.

Факты соответствовали утверждениям Селиуса, но полученные данные отличались гораздо большей подробностью. Они позволили выявить, в частности, пугающее отсутствие каких-либо эмоций, связанных с убийством.

В числе деталей, зарегистрированных компьютером, было ироническое замечание Намура, сопряженное с именем и взглядом через плечо.

Изображение фигуры, стоявшей за спиной Намура, было четким; имя поддавалось безошибочному определению.

От Селиуса больше ничего не требовалось, и его сознание было восстановлено. Два констебля из бюро расследований отвели его в старую тюрьму за мостом через реку Уонн, где ему следовало ожидать окончательного приговора в компании Кеттерлайна.

Шард и Бодвин Вук совещались в кабинете директора бюро расследований. Хильда подала им чай и печенье.

«Наконец, — сказал Бодвин Вук, — мы раскрыли эту тайну».

«Двадцать лет она лежала камнем на моей груди».

«А теперь что вы будете делать? Это зависит только от вас».

«Доведу дело до конца — другого выхода нет».

Бодвин тяжело вздохнул: «Пожалуй, что так. А Глоуэн — как насчет него?»

«Он должен знать, как утонула его мать. Позовите его, и мы сразу поставим его перед фактами».

«Как знаете», — Бодвин Вук наклонился к микрофону и дал указания. Прошло десять минут — на станции Араминта уже сгущались сумерки. Глоуэн приоткрыл дверь. Взглянув на отца и суперинтенданта, он зашел в кабинет и, после приглашения Бодвина, сел на стул.

Сухим официальным тоном, выражаясь предельно лаконично, Бодвин Вук изложил сведения, полученные с помощью Селиуса и Кеттерлайна. Закончив, Бодвин откинулся на спинку кресла.

Глоуэн взглянул на отца: «И что мы теперь будем делать?»

«Продолжим расследование утром».

На рассвете с моря обрушился ливень, скоро умчавшийся в холмы на запад. Через два часа солнце выглянуло в разрыв между облаками, и вся станция Араминта, казалось, воссияла.

К пансиону Клаттоков приближались шесть человек. Они зашли в вестибюль; Шард Клатток поговорил со швейцаром. Он услышал то, что хотел услышать. Все шестеро — Шард, Глоуэн, Бодвин Вук, пара сержантов из бюро расследований и надзирательница женского отделения местной тюрьмы — поднялись по лестнице на второй этаж. Они промаршировали по коридору и остановились перед дверью, ведущей в апартаменты Спанчетты. Шард нажал кнопку звонка. Наступила длинная пауза — Спанчетта, по-видимому, изучала непрошеных посетителей на экране своей охранной системы.

Дверь не открывалась — сегодня утром Спанчетта решила не принимать гостей. Правила вежливости требовали, чтобы незваные посетители удалились, истолковывая неприветливость Спанчетты так, как им заблагорассудится. Шард, однако, нажал кнопку звонка во второй и в третий раз.

Наконец из громкоговорителя донесся раздраженный голос Спанчетты: «Сегодня утром я не принимаю. Приходите в другой раз, но не сегодня и не завтра».

Шард проговорил в микрофон: «Открой дверь, Спанчетта. Мы здесь по официальному делу и не нуждаемся в приглашении».

«Что вам нужно?»

«Нам необходимо проконсультироваться с тобой по важному вопросу».

«У меня нет настроения кого-нибудь консультировать — честно говоря, сегодня я не слишком хорошо себя чувствую. Вам придется вернуться через пару дней».

«Это невозможно — мы обязаны с тобой поговорить. Открывай, или нам придется послать за запасным ключом к швейцару».

Прошла еще минута, после чего дверь распахнулась, открыв взору стоящих в коридоре величественную фигуру Спанчетты в длинном платье из вишневого вельвета с черным, расшитым бриллиантовыми кружевами жилетом; на ногах у нее были непропорционально маленькие заостренные тапочки, подобающие скорее танцовщице, нежели такой матроне. Ее блестящие черные волосы, как всегда, были завиты кудряшками и громоздились над широким белым лбом пирамидой невероятных размеров. Объем ее груди внушал почтение; ее бедра подавляли воображение. Как всегда, Спанчетта казалась заряженной некой жизненной силой — тяжеловесной, грубой, полнокровной. Она сердито отступила, когда Шард широко раскрыл дверь и вошел в роскошную мраморную приемную.

Спанчетта воскликнула жгучим контральто: «Какое хулиганство! Но опять же — ты никогда не умел себя вести. Ты — стыд и позор дома Клаттоков!»

Пять остальных посетителей тоже зашли в приемную. Спанчетта разглядывала их с отвращением: «Что все это значит? Объяснитесь и уходите — я займусь вашими делами позже. В данный момент у меня нет никакой возможности...»

Бодвин Вук прервал ее: «Спанчетта, довольно болтовни! Мы все сделаем по правилам». Он обратился к надзирательнице: «Обыщите ее хорошенько — каждую складку, каждое углубление; она — хитрая бестия».

«Одну минуту! — взвыла Спанчетта. — Я не верю своим ушам! Вы что, с ума сошли? В чем меня обвиняют?»

«Разве ты не знаешь? — тихо спросил Шард. — В убийстве».

Спанчетта замерла: «В убийстве? В каком убийстве?»

«В убийстве Марьи».

Спанчетта закинула голову назад и расхохоталась — возможно, от облегчения — так, что монументальный столб ее темных кудрей стал угрожающе раскачиваться: «Ты что, издеваешься? Какие у тебя улики? По сути дела, какие могут быть улики, если преступления не было?»

«В свое время тебя поставят в известность. Надзирательница, обыщите арестованную. Заткнись, Спанчетта, если хочешь сохранить какое-нибудь достоинство!»

«Это чудовищное, неслыханное преследование! Я подам на вас в суд! Я найму лучших адвокатов!»

«Твое право».

Надзирательница произвела тщательный обыск, но ничего не нашла.

«Очень хорошо, — сказал Бодвин Вук. — Вас отведут в мое управление, где вам будут предъявлены формальные обвинения. Не желаете ли переодеться или накинуть плащ?»

«Это какая-то оскорбительная бессмыслица! — бушевала Спанчетта. — По-моему, все вы свихнулись. Никуда я с вами не пойду!»

Бодвин Вук привык к таким сценам: «Спанчетта, вы можете идти сама — или вас свяжут по рукам и ногам и отвезут в тачке. Так или иначе вам придется подчиниться. Надзирательница поможет вам надеть что-нибудь подходящее».

«Еще чего! Как все это утомительно и неудобно! — пробормотала Спанчетта. — Я накину плащ». Она повернулась, чтобы выйти из приемной. По знаку Бодвина Вука за ней тут же последовали надзирательница и два сержанта. Спанчетта остановилась и раздраженно махнула рукой: «Я сама найду свой плащ! Можете не беспокоиться!»

«Это было бы не по правилам, — возразил Бодвин Вук. — Мы обязаны выполнять правила. Вы не можете передвигаться без сопровождения».

«Я буду делать все, что захочу! — завопила Спанчетта, отталкивая надзирательницу. — Вам придется подождать!» Она повернулась к двери в гостиную.

«Я выполняю приказ, — сказала надзирательница. — Я обязана вас сопровождать».

«А я вам это запрещаю! Это ни в какие рамки не лезет, я этого не допущу!»

Шард и Бодвин Вук переглянулись, озадаченные и внезапно встревоженные. Поведение Спанчетты, истерическое от природы, становилось преувеличенно мелодраматическим.

«Один момент! — вмешался Бодвин Вук. — Вы очень расстроены. Присядьте в кресло и возьмите себя в руки. Мы принесем ваш плащ».

Спанчетта ничего не хотела слышать и попыталась выбежать из приемной. Два сержанта схватили ее под руки, подвели к креслу и заставили сесть. Спанчетту пристегнули наручниками к ручке кресла и оставили под присмотром надзирательницы. Все остальные осторожно обследовали апартаменты. В бывшей спальне Арлеса они обнаружили Симонетту, дремавшую в постели. В соседнем кабинете сидел и читал книгу Намур. Он поднял голову, не выразив никакого удивления: «Да, господа? Чем я могу быть вам полезен на этот раз?»

«В последний раз», — сказал Бодвин Вук.

Намур задумчиво кивнул и закрыл книгу; он нагнулся, чтобы положить книгу на столик. Глоуэн бросился вперед и схватил его за кисть, выхватив небольшое устройство, позволявшее Намуру ослепить присутствующих внезапной вспышкой, а затем перестрелять их по одному. Шард заломил Намуру руки за спину и связал их липкой лентой. Обыскав Намура, он нашел и удалил пистолет, кинжал и эжектор, стрелявший ядовитыми шипами.

«Намур — ходячий арсенал! — прокомментировал Бодвин Вук. — Теперь, надеюсь, он безопасен?»

«Надеюсь, — отозвался Шард. — Когда имеешь дело с Намуром, ни в чем нельзя быть уверенным. Он может прыснуть ядом в глаза из-под языка — так что не приглядывайтесь к нему слишком близко».

Намур устало рассмеялся: «Я не такой маньяк, как вы себе представляете».

Шард слегка усмехнулся: «Так или иначе, дорога за твоей спиной усеяна трупами».

Бодвин Вук спросил с клиническим любопытством: «Вы считали, сколько человек вы убили?»

«Нет», — Намур отвернулся со скучающим видом, после чего спросил: «По каким правилам играем — по местным или межпланетным?»

«Конечно, по межпланетным, — ответил Шард. — В противном случае пришлось бы потратить уйму времени и усилий на три отдельных судебных процесса. Местные законы в данном случае противопоказаны».

Задержанных потихоньку вывели из пансиона Клаттоков через задний вход и отвезли на аэродром, где их уже ожидал Чилке в туристическом аэромнибусе. Невзирая на громкие протесты Симонетты и Спанчетты, их заставили взойти на борт и пристегнули наручниками к сиденьям. Намур молчал.

Чилке поднял аэромнибус в воздух и запрограммировал автопилот; воздушный аппарат полетел на запад. Трех арестантов сопровождали Шард, Бодвин Вук и Глоуэн. Бодвин Вук посоветовал всем присутствующим устроиться поудобнее: «Нам еще далеко лететь».

«Куда вы нас везете?» — требовательным тоном спросила Симонетта.

«В свое время узна́ете. Вам пункт назначения хорошо известен».

«Какая-то чушь собачья! — взорвалась Симонетта. — Скандал! Все это абсолютно незаконно!»

«Возможно, — нежно отозвался Бодвин Вук. — В том случае, если бы мы действовали от имени бюро расследований. Но это не так. В данном случае мы действуем в качестве агентов МСБР — и, как уже давно понял Намур, играем по другим правилам».

«Это отвратительный фарс! Противный напыщенный старикашка! Ничего не понимаю».

В голосе Бодвина Вука появилась нотка раздражения: «По сути дела, здесь и объяснять-то нечего. Методическое руководство МСБР предусматривает четыре уровня реагирования, соответствующих четырем уровням тяжести преступлений. Четвертый уровень — самый оперативный и бесцеремонный. В случаях массовых и особо опасных преступлений — таких, как уничтожение Стромы — допускаются карательные меры четвертого уровня».

«Я не имела никакого отношения к уничтожению Стромы! — вскричала Спанчетта. — И, тем не менее, вы затащили меня в этот грязный омнибус!»

«В случае Стромы вы — соучастница, укрывавшая исполнителей преступления».

«Кроме того, — мрачно вмешался Шард, — на твоей совести уже двадцать лет преднамеренное убийство. Ты поручила Намуру устроить так, чтобы Марья утонула — и он выполнил твое поручение с помощью йипов, Селиуса и Кеттерлайна. Йипы признались, факт преступления установлен, и вы оба понесете наказание».

Спанчетта повернулась к Намуру: «Скажи им, что это не так, что я никогда тебя ни о чем таком не просила! Ты обязан это сделать — нет никаких причин для того, чтобы меня куда-то тащили вместе с вами!»

Намур сказал: «Спанчетта, я устал. Непреодолимое течение судьбы влечет нас в места отдаленные, и я больше не хочу сопротивляться. Они сказали правду. Я не намерен ее отрицать, и тебе придется плыть по течению вместе с нами».

Спанчетта издала нечленораздельный возглас и отвернулась, глядя на прекрасный пейзаж, который ей больше никогда не суждено было увидеть.

Омнибус летел всю ночь над пустынным Западным океаном и с рассветом прибыл к южному континенту Эксе, после чего морские просторы сменились болотами, покрытыми черной слизью, и коврами гниющих тропических зарослей. За два часа до полудня над горизонтом показался серый конический силуэт потухшего вулкана Шатторака — остров в зеленом море вонючих болот и джунглей. Теперь вершина Шатторака обезлюдела — когда-то это место использовалось Симонеттой в качестве тюрьмы, где содержали и пытали ее врагов, в том числе Чилке и Шарда Клаттока.

Омнибус приземлился; арестанты неохотно спустились на землю и стояли, оглядываясь по сторонам. Все местные сооружения уже развалились — кроме небольшого бетонного бункера, ранее служившего укрытием для оборудования системы связи.

«Теперь вы дома — здесь вы проведете остаток своей жизни, — сказал Бодвин Вук. — Не ожидайте посетителей. Не ожидайте милосердия. Не ожидайте новостей. Вам придется полагаться исключительно на себя».

«Не знаю, расположены ли вы выслушивать советы, — прибавил Глоуэн, — но я все равно кое-что посоветую. Обратите внимание на частокол, окружающий вершину. В нескольких местах в нем образовались проломы. Первым делом нужно залатать эти дыры — в противном случае на вас нападут хищники из джунглей. Мы оставим дюжину ящиков с провизией. Под старым кухонным навесом вы, может быть, найдете еще какие-нибудь консервы».

«Но эти запасы скоро кончатся, и мы умрем с голода!» — в отчаянии воскликнула Спанчетта.

«Не умрете, если будете работать, — возразил Шард. — Симонетта знает, как здесь жили заключенные. Снаружи, за частоколом, они выращивали овощи. Вам ничто не мешает делать то же самое — мы оставим садовые инструменты и семена. Кроме того, в джунглях можно найти орехи, съедобные стручки, ягоды и корневища — но в джунглях находиться очень опасно. И все же, вы скоро усвоите навыки выживания. Узники Симонетты сооружали жилища в кронах деревьев, с лестницами, которые поднимали на ночь. Может быть, какими-то из этих хижин еще можно пользоваться. Так или иначе, жизнь на Шаттораке поставит перед вами множество интересных и трудных задач».

«Какой ужас! Какой позор! — рыдала Спанчетта. — Как может быть, чтобы я, Спанчетта Клатток, карабкалась на деревья по ночам, чтобы меня не сожрали хищники?»

«Это единственная в своем роде тюрьма, — продолжал Шард. — Вы можете бежать в любое время, когда пожелаете. Ворота частокола всегда открыты, а охраны теперь нет, так что вам не придется составлять тайные заговоры. В тот день, когда вы решите отсюда уйти, просто-напросто выйдите за ворота, спуститесь по склону и попробуйте добраться до берега океана».

«Ваши советы вдохновляют, — сказал Намур. — Мы начнем планировать побег немедленно».

Чилке обратился к Симонетте: «Мне очень жаль, госпожа Зигони, что все так кончилось. Не могу сказать, что я всегда был на вас в обиде. Однажды мы с вами отменно отобедали, и вы заплатили за обед. Но потом вы приказали меня бросить в яму — вон туда, помните? Мы можем пойти на нее посмотреть — я до сих пор с криком просыпаюсь по ночам, когда ее вспоминаю. Кроме того, вы задолжали мне заработную плату за шесть месяцев. Полагаю, сейчас у вас нет возможности со мной рассчитаться?»

Симонетта молча смотрела на Чилке ненавидящими глазами.

«Неважно! — снисходительно махнул рукой Чилке. — Я на вас не в обиде. В конце концов, в отличие от Шарда, я провел в яме всего одну ночь».

Чилке забрался в кабину омнибуса; за ним последовали Шард, Бодвин и Глоуэн. Намур, Спанчетта и Симонетта стояли, провожая глазами омнибус — тот поднялся в небо, постепенно превратился в точку над восточным горизонтом и скрылся.

Глава 9

На Мармионском побережье йипов больше не было — от четырнадцати лагерей не осталось никаких следов. К востоку редкие пологие валы лениво катились по глади лазурного залива. Прибой набегал на пляж, бормоча и шипя пеной, после чего неторопливо отступал. Ветер раздувал шевелюры пальм, но теперь уже некому было слушать шелест пальмовых листьев. Йипы появились и исчезли, оставив после себя только обугленный выступ коралла посреди безбрежного океана. Их всех, всех до одного, перевезли на Таинственные острова Муранского залива на планете Розалия.

Глоуэн и Уэйнесс справили свадьбу в Прибрежной усадьбе. Кора Тамм настаивала на традиционной церемонии — со свечами, музыкой и древним обрядом обмена золотыми обручами — и молодожены уступили ее просьбе. Теперь, приютившись во временной избушке на участке, выделенном у основания холмов Боло, они планировали строительство своего нового дома. Дом этот, из тесаных деревянных брусьев и глинобитных панелей, должен был разместиться на пологом травянистом холме над спокойным ручьем. За домом остались бы уже выросшие на участке две кряжистые ромовые яблони, а по бокам они собирались посадить пару сильванских вязов. Ожидая прибытия машин, необходимых для того, чтобы вырыть яму под фундамент, залить его и сформировать стены дома, они сажали виноградные лозы на склоне холма и фруктовые деревья на лугу неподалеку.

Левин Бардьюс снова посетил заповедные приюты, устроенные управлением Заповедника, и с удовлетворением обнаружил, что его былой энтузиазм не истощился. В этот раз, однако, он был в аналитическом настроении и делал многочисленные заметки. Он пришел к заключению, что очарование приютов объяснялось не мистическими свойствами и не ожиданиями постояльцев, а последовательным применением определенного сочетания практических методов.

Основная общая характеристика каждой такой гостиницы очевидна: сооружение должно быть неотъемлемой частью ландшафта, без какого-либо вмешательства извне, то есть без цветовых контрастов, без создающих дисгармонию форм, без музыки и прочих развлечений. Комфорт, тишина и хороший повар имеют большое значение, так как их отсутствие раздражает постояльцев. Кроме того, персонал должен носить ненавязчивую фирменную одежду и вести себя вежливо, но беспристрастно, без фамильярности и чрезмерной любезности.

Бардьюс проводил в каждом из приютов по два-три дня. На этот раз он путешествовал один — Флиц больше интересовалась другими вещами.

Когда инспекция заповедных приютов закончилась, у Бардьюса не осталось никаких дел на станции Араминта. Новое население Таинственных островов точно соответствовало его целям. Бывшие обитатели Йиптона отличались непосредственностью, податливостью, превосходным телосложением и склонностью окружать себя музыкой, цветами и праздничной атмосферой — склонностью, которой Бардьюс намеревался потворствовать. Тем не менее, он собирался открыть школы и обеспечить достаточные возможности для изменения общественного положения — на тот случай, если кто-либо предпочтет порвать с образом жизни, навязанным Таинственными островами.

Кроме того, Намура и Симонетту теперь можно было исключить из числа участников человеческой комедии. Несмотря на вполне объяснимое отвращение к этим людям, Бардьюс не мог представить себе их нынешнее существование без содрогания. Он заставил себя не думать о них и запретил себе вспоминать о них.

Настало время отъезда. Бардьюса ждали многочисленные дела в Застере, на планете Яфет у Зеленой звезды Гилберта. Ему предстояла нелегкая задача всесторонней реорганизации своих слишком многочисленных и разбросанных по Ойкумене предприятий: утомительные совещания, обсуждение технико-экономических обоснований вложения капитала в новые проекты, подписание бесконечных утверждений и резолюций. После чего, в том случае, если его не отвлечет какая-нибудь авария или чрезвычайная ситуация, он намеревался вернуться на Розалию — его интерес к строительству гостиницы на Разливе граничил с одержимостью.

Эгон Тамм и его супруга устроили в Прибрежной усадьбе прощальный прием в честь Левина Бардьюса. После обеда гости вышли на веранду. На побережье Дьюкаса уже наступила осень — в прохладном воздухе витал чуть едкий аромат дровяного дыма и опавших листьев. Солнечный свет сочился бликами сквозь кроны деревьев; рядом, практически под самой террасой, мирно струилась река. Небо, воздух и весь пейзаж были напоены безмятежной меланхолией.

Разговор на веранде сначала не вязался — гости обменивались редкими тихими фразами. В числе приглашенных были мигранты из Стромы: бывший смотритель Заповедника Алджин Боллиндер с женой Этруной и дочерью Сунджи, еще один бывший смотритель, Уайлдер Фергюс, с супругой Ларикой, с также несколько старых друзей и подруг Уэйнесс, в частности Танкред Сахуц и Аликс-Мари Суорн. Кроме того, были в наличии госпожа Лэйми Оффо и ее сын Ютер (некогда один из «бесстрашных львов»), Шард Клатток и Клод Лаверти с супругой Вальдой. Бодвин Вук сидел несколько поодаль от всех, низко натянув на лоб мягкий черный берет. Глоуэну показалось, что Бодвин не в духе — во всяком случае, сегодня он не демонстрировал обычное изысканно-раздражительное самодовольство.

Некоторое время собравшиеся обсуждали беспрецедентный масштаб жилищного строительства на территории анклава станции Араминта, вызывавший повсеместные задержки и простои. Лэйми Оффо предложила Левину Бардьюсу позвонить в управление компании «ЛБ» и положить конец этому безобразию. Бардьюс разделял ее нелестное мнение о местном отделе бытового обслуживания, но вежливо отказался — вот если бы госпожа Оффо предложила ему построить еще дюжину заповедных приютов, он с радостью взял бы на себя такую задачу. На территории Троя было еще много мест, идеально подходивших для строительства небольших укромных заезжих домов — например, на Вересковой степи Фрупа, где андорилы играли в городки из костей, а также в скалах на Китовом мысу, где величественные штормовые валы Южного океана разбивались фейерверками брызг об отвесные утесы.

Лэйми Оффо игриво возражала: сама по себе это прекрасная мысль, но если Бардьюсу позволят дорваться до строительства в Заповеднике, на всем Дьюкасе и по всему Трою через каждые три километра будет торчать постоялый двор, забитый туристами с биноклями и видеокамерами. Кроме того, почему он оставил без внимание Эксе? Туристы без ума от кровожадных монстров!

Бардьюс был вынужден признать, что госпожа Оффо, несомненно, лучше представляла себе насущные потребности Заповедника, и что впредь он будет всецело руководствоваться ее рекомендациями.

На несколько минут воцарилась тишина — на всех действовал опьяняющий покой осеннего вечера. Эгон Тамм вздохнул и поднялся на ноги: «Худшее позади — отныне у нас нет врагов, кроме злополучных болванов в отделе бытового обслуживания».

«Боуэр Диффин, пожалуй, не заслуживает расстрела без суда и следствия, — заметил Глоуэн, проявляя непопулярную снисходительность к координатору жилищного строительства. — Тем не менее, он клянется, что не может прислать к нам экскаваторы раньше, чем через два месяца».

«Расстреливать его бесполезно, — пожала плечами Ларика Фергюс. — А вот выпороть его хорошенько не помешало бы».

Ютер Оффо, которому сулили место профессора исторической философии в Лицее, торжественно заявил: «История Кадуола завершилась! Прошлое миновало и уже становится нереальным. Наступает эпоха, свободная от социальных потрясений и конфликтов. Осталось возмущаться мелкими неприятностями и перемывать косточки соседям».

«С меня довольно потрясений, — насмешливо отозвалась Ларика Фергюс. — В спокойном, размеренном существовании есть свои достоинства».

Ютер нахмурился, глядя в небо: «Мало-помалу спокойное, размеренное существование превращается в апатию, в летаргическое безразличие, в свою очередь сменяющееся ленью, нерадивостью и коррупцией. Откуда возьмутся благородство, честность, трудолюбие, предусмотрительность? Добродетели не растут, как сорняки. Разве можно жить без романтики? Без выдающихся достижений? Без приключений, славы, героизма?»

«Я уже не в том возрасте, — вздохнула госпожа Фергюс. — Вчера вечером я упала и ушибла колено».

«О чем вы говорите? — недовольно вмешалась Лэйми Оффо. — Только что случились две невероятные трагедии. Жаловаться на синяки сегодня, когда мы не можем даже похоронить всех погибших, по-моему, некрасиво».

Бывший смотритель Боллиндер задумчиво дергал свою пиратскую бороду: «Кошмарные события, согласен — но, может быть, они послужат чем-то вроде оздоровительного катарсиса. Было бы неплохо, если бы наши потомки чему-то научились на нашем опыте».

«Я твой потомок! — заявила отцу Сунджи Боллиндер. — Чему, по твоему, я должна научиться?»

«Человек должен быть человеком, а не свиньей! Человек должен выполнять обещания, заслуживать доверия и жить так, чтобы не стыдиться своего прошлого. К черту извращенную философию! К дьяволу идеологические миазмы и экзотические культы!»

«Почему ты не сказал мне раньше? — поразилась Сунджи. — Звездолет улетел, я безвозвратно испорчена».

Алджин Боллиндер печально покачал головой: «Хотел бы я знать, чему ты будешь учить своих детей».

«Сунджи — себе на уме, — заметила Аликс-Мари. — Вот увидите, она еще будет прятать от своих отпрысков их ботинки, чтобы они не вылезали из окна по ночам и не занимались всякими безобразиями».

Сунджи томно вытянула ноги, положив одну на другую: «Вопреки устоявшемуся мнению, у меня нет привычки молчать в тряпочку. Но никто не интересуется моими наблюдениями, потому что, как только я открываю рот, имеет место очередное постыдное разоблачение. В данный момент вынуждена признаться, что мир стал скучнее без Клайти Вержанс. Жаль, что старая бодливая корова так плохо кончила».

Лэйми Оффо чопорно улыбнулась: «У нас все еще есть Бодвин Вук и его неподражаемые выходки. Наслаждайтесь ими, пока он не покинул этот мир! Когда еще природа умудрится породить такого самовлюбленного нахала?»

Бодвин Вук встрепенулся, выпрямился и ударил кулаком по столу: «Ваши слова возымели каталитическое действие! Можете считать, что я сложил с себя полномочия суперинтенданта бюро расследований — сей момент! Мое решение бесповоротно! Отныне, оскорбляя меня, помните, что вы оскорбляете свободного, независимого человека — трепещите!»

Это заявление вызвало хор возбужденных восклицаний: «Не может быть! Без Бодвина охрана правопорядка станет пустым звуком! Кто будет наводить ужас на преступников? Кто будет поправлять галстуки констеблям?»

«И потребуется преемник, достойный занять знаменитое кресло суперинтенданта! — прибавила Уэйнесс. — Я выдвигаю кандидатуру Руфо Каткара!»

«Бодвин шутит, — успокоительно сказала Кора Тамм. — Он просто хочет нас расшевелить, мы что-то загрустили».

«Не верьте ни одному слову этого старого мошенника! — проворчала Лэйми Оффо, вечно устраивавшая перепалки с Бодвином на собраниях общества садоводов. — Он умеет, как никто другой, внушать несбыточные надежды».

Бодвин Вук взревел: «Даже когда я пытаюсь тихо уйти в ночь забвения и безвестности, не хлопая дверью и не нарушая беспробудный сон разума, одолевающий обывателей, меня обвиняют во всех смертных грехах!»

Эгон Тамм повернулся к Бардьюсу: «Кстати, а где Флиц? Ее пригласили, а она не пришла. Юстеса Чилке тоже нет».

Бардьюс усмехнулся: «Флиц и Юстес Чилке — так же, как Бодвин Вук — сложили с себя полномочия. Отныне Чилке — капитан космической яхты «Фортунатус». Он сообщил об этом обстоятельстве Фелиции, они долго совещались и наконец решили бродяжничать, блуждая от одной планеты к другой».

Даже Сунджи вытаращила глаза: «Чилке? Флиц?»

«Вот именно. У них больше общих интересов, чем может показаться. Думаю, в один прекрасный день они залетят по пути на станцию Араминта и поделятся рассказами о местах далеких и удивительных».

Позже, когда гости уже расходились по домам, Бардьюс присоединился к Глоуэну и Уэйнесс, сидевшим в углу веранды: «Мы оставили «Фортунатус» в Баллилу, и теперь он принадлежит Чилке. Ни Эгон Тамм, ни Бодвин Вук не возражали, так как я сделал им несколько одолжений — в том числе передал управлению Заповедника экспроприированную космическую яхту «Мотыжник». Кроме того, я проконсультировал их по поводу имущества Титуса и Симонетты Зигони. Консерватор имеет право требовать от наследников этой парочки, если таковые имеются, возмещения катастрофических убытков, нанесенных в Строме. Вся недвижимость в Строме принадлежала управлению Заповедника. Заручившись постановлением суда, консерватор может продать ранчо «Тенистая долина» за большие деньги — их можно будет добавить к фонду Флоресте. Я пообещал, что компания «ЛБ» построит новый Орфеум на выгодных условиях. Поэтому Бодвин Вук даже не мяукнул, когда я предложил отдать «Фортунатус» Чилке и Фелиции».

«С вашей стороны это очень щедро», — сказала Уэйнесс.

Левин Бардьюс жестом попросил ее не преувеличивать: «А теперь, пока я не забыл, займемся еще одной мелочью — а именно вашим свадебным подарком. Я купил для вас еще один «Фортунатус», точно такой же. Он ждет вас на космодроме станции. Желаю вам доброго пути и долгих счастливых лет супружеской жизни! Ключи и шифратор я оставил у диспетчера космодрома».

«Это просто невероятно! — пробормотал Глоуэн. — Не знаю даже, что сказать».

Бардьюсу несвойственно было открытое выражение эмоций, но он слегка прикоснулся к плечу Глоуэна: «У меня много денег, но мало друзей. Позвольте мне считать тебя и Уэйнесс моими друзьями. Надеюсь, нет необходимости упоминать о пресловутой холодной расщелине у замка Бэйнси — мы оба ее хорошо помним». Помолчав, он прибавил: «Мне пора идти, а то я еще, чего доброго, расчувствуюсь. Последняя просьба: пожалуйста, навестите меня на Розалии в отеле у замка Бэйнси, когда состоится его торжественное открытие. Теперь у вас есть такая возможность. Флиц и Чилке обещали не пропустить церемонию».

«Мы тоже ее ни в коем случае не пропустим».

Через несколько минут Эгон Тамм отвел Бодвина Вука в сторону: «Не могу поверить, что вы действительно уходите на пенсию. Чем вы займетесь? В бюро расследований вы как рыба в воде — а отсутствие воды, как известно, рыбам не по душе».

Бодвин широко развел руками: «Все эти разговоры о скитаниях и странствиях по неизведанным тропинкам планет с труднопроизносимыми названиями напомнили мне, что я уже совсем не молод, и я разнервничался. Я никогда нигде не был — не считая одной убогой экскурсии по Соуму, где мне посчастливилось увидеть десять пивоварен и четыре храма. Все говорят о Древней Земле; одни ее превозносят до небес, другие предупреждают, что там даже ботинки утром не найдешь, если не положишь их на ночь в сейф. Хочу убедиться в этом своими глазами. А когда я вернусь домой, меня сделают председателем комитета, ответственного за проектирование и строительство нового Орфеума. Мечта Флоресте осуществится, несмотря ни на что».

Кора Тамм заварила свежий чай и подала его на веранде. Пять человек молча сидели в сумерках. Далеко за рекой солнце заходило за холмы.

Джек (Джон Холбрук) Вэнс (родился 28 августа 1916 г. в Сан-Франциско, умер 26 мая 2013 г. в Окленде) — знаменитый американский писатель, автор множества романов и рассказов в научно-фантастическом и фантазийном жанрах, а также детективных повестей. Большинство его произведений публиковалось под именем «Джек Вэнс», хотя он пользовался и другими псевдонимами. Новеллы и рассказы Вэнса посвящены самым различным научно-фантастическим идеям, но писатель уделял внимание, главным образом, загадочным явлениям и биологическим возможностям (экстрасенсорному восприятию, генетике, паразитам мозга, «переселению душ», другим измерениям, необычным культурам), а не технологическим изобретениям. К 1960-м годам Вэнс выбрал, в качестве места действия своих персонажей, подробно разработанную футуристическую Ойкумену — область Млечного пути, заселенную человеком в процессе космической экспансии. Все его последующие научно-фантастические сюжеты развиваются в более или менее строгом соответствии с условиями Ойкумены — объединенной лишь некоторыми общими представлениями о законности и цивилизации и постоянно расширяющейся федерации миров, каждый из которых отличается своей уникальной историей, своим уровнем развития и своей культурой. В пределах Ойкумены поддерживается относительная безопасность и, как правило, преобладает коммерция. Но за ее пределами, в Запределье, о безопасности во многих местах не может быть и речи.

Ссылки

[1] Первые количественные числительные в древнем этрусском языке.

[2] К тому времени давно уже были разработаны биологические методы интродукции новых видов в инопланетных условиях, не наносящей ущерб туземной флоре и фауне.

[3] Союзы между йипами и типичными обитателями Ойкумены не давали потомства. По-видимому, йипы настолько обособились в эволюционном отношении, что их можно было считать отдельным подвидом человека — по меньшей мере, таково было распространенное мнение.

[3] Йипы, как мужчины, так и женщины, отличались привлекательной внешностью; миловидность их девушек даже вошла в поговорку.

[4] С тем, чтобы сделать более приятной для людей достаточно разнообразную флору Кадуола, с Земли были привезены многие растения, в том числе деревья. Биологи адаптировали каждое из импортируемых растений к условиям местной среды, изобретательно изменяя его генетический код таким образом, чтобы предотвращалась всякая возможность экологической катастрофы.

[5] Так как в океанах Кадуола почти отсутствовали острова, далекие морские экскурсии предпринимались редко — за неимением подходящих пунктов назначения. Прирожденным яхтсменам оставалось лишь ходить под парусами на юг, в Строму на побережье Троя, огибать Дьюкас, возвращаясь на станцию Араминта, или же пускаться в кругосветное плавание, не встречая по пути никакой суши, кроме негостеприимных берегов Эксе.

[6] В подробном перечислении генеалогических подробностей, обосновывающих статус, как правило, нет необходимости, и в дальнейшем они упоминаются лишь изредка..

[7] «Бесстрашными львами» именовала себя группа самых беспутных молодых повес на станции Араминта.

[8] Если бы каждый из кланов оценил, согласно восприятию его представителей, престиж других пяти, и эти оценки можно было бы усреднить, по общему представлению Вуки и Оффо занимали бы первые места, сразу за ними следовали бы Ведеры и Клаттоки, а репутация Диффинов и Лаверти оказалась бы слегка подмоченной, хотя даже в случае самого резкого расхождения мнений разница между «высшими» и «низшими» кланами не играла большой роли..

[9] Консерватор смотрел сквозь пальцы на почти поголовную страсть обитателей Кадуола к собиранию драгоценных камней — в той мере, в какой никто не пытался заниматься промышленными горными разработками.

[10] «Бешеный пес»: местное прозвище генеалогического компьютера, установленного в отделе А.

[11] Дьюкас подразделили на шестьдесят округов или «земель». «Мармионовой землей» назвали вполне пригодную для жизни полосу степного северо-восточного побережья материка, находящуюся напротив атолла Лютвен. Уже несколько раз йипы высаживались в этом районе и устраивали таборы, откуда их приходилось принудительно выпроваживать патрулям отдела B.

[12] Трехдневный «фестиваль вин», Парилья, праздновался осенью и считался на Кадуоле важнейшим событием, завершавшим прошедший год.

[13] Первоначально «айн-мильден», т. е. «день серебра», эквивалентный древней субботе. Приставка «айн» постепенно вышла из употребления, но в обиходе остались наименования металлов, соответствующие семи дням недели (начиная с понедельника): орт, цейн, инг, глиммет, верд, мильден и смоллен («железо», «цинк», «свинец», «олово», «медь», «серебро» и «золото»).

[14] Патрульные полеты над территорией всемирного Заповедника совершались в целях контроля миграции стадных животных, заблаговременного обнаружения признаков начинающихся эпизоотий и массовых заболеваний растений, а также регистрации стихийных бедствий — наводнений, пожаров, штормов и вулканических извержений. Но прежде всего и превыше всего патрули обязаны были выявлять и предупреждать любые попытки высадки и поселения йипов на континенте. Поэтому даже начинающим кадетам позволяли совершать непродолжительные проверочные полеты вдоль побережья.

[15] Жизненный цикл дьюкасских бабочек весьма любопытен. Сбросив крылья, гусеница направляется к морю, но этот короткий путь не обходится без приключений. Прежде всего гусеница должна преодолеть ряд так называемых «гамаков» из цементированной земли, высотой чуть больше метра, откуда распространяются полчища воинственных жуков, хватающих гусениц и пытающихся затащить их в «гамаки». Гусеницы, между тем, вовсе не беспомощны и отчаянно сопротивляются — выделяя струи чернильной жидкости, они сперва ослепляют противников, а затем откусывают им головы, после чего продолжают побег к морю. По всему лугу Мароли кишат яростные битвы, в то время как орды бывших бабочек семенят мимо, не обращая внимания на судьбу собратьев.

[15] Достигнув пляжа и с трудом преодолев множество препятствий, гусеницы оказываются в каких-нибудь трех-четырех метрах от кромки воды, но тут их атакует новый враг — стремительно пикирующие птицы. Гусеницам, пощаженным хищными клювами, предстоит столкнуться с последней опасностью — йутом, увесистым гибридом мандорила и крысы (гибриды мандорилов широко распространены на Кадуоле). Апатичные, вяло переставляющие лапы йуты бродят вдоль береговой линии, всасывая гусениц длинным хоботком. Непривлекательное создание, розоватое с черными пятнами, проводящее половину жизни в воде, йут, как и многие другие животные Кадуола, испускает тошнотворный запах.

[15] Несмотря ни на что, до океана добираются миллионы гусениц, избежавших челюстей хищных жуков, клювов птиц и хоботов зверей. Они бросаются в прибой, чтобы начать новую фазу достопримечательного жизненного цикла.

[15] Плавая и ползая среди прибрежных скал и рифов, бывшие бабочки пожирают планктон, сбрасывают ножки, наращивают гибкие щитки и рыбий хвост и в конце концов на самом деле превращаются в рыбок, длиной не больше вершка. Затем, будто подчиняясь таинственному зову, они уплывают в открытое море на восток, начиная миграцию, приводящую их на противоположную сторону планеты. Их долгое плавание неизменно кончается в одном и том же районе океана к югу от берегов Эксе, где по воле встречающихся в гигантском водовороте течений скапливаются плоские острова плавучих водорослей. Здесь бывшие бабочки, каждая из которых уже превратилась в тридцатисантиметровую рыбу, спариваются и откладывают в водорослях икру. Выполнив свой долг, они умирают и, уже мертвые, всплывают на поверхность. Из икры вылупляются новые личинки, похожие на микроскопических креветок и питающиеся трупами родителей. Постепенно увеличиваясь в размерах в процессе линьки, состоящем из десяти стадий, личинки-креветки превращаются в куколок, а затем в бабочек, вылезающих на плавучие водоросли и сушащих крылья под солнцем. В свое время они взлетают и без дальнейших церемоний отправляются к западному берегу Дьюкаса.

[16] Практически каждая девушка из племени йипов охотно предоставляла сексуальные услуги за достаточное вознаграждение. (По всеобщему убеждению, однако, деньги, потраченные таким образом, считались выброшенными на ветер — по причине полного безразличия таких девушек к тому, что с ними делали.) В Йиптоне для развлечения туристов был отведен так называемый «Кошачий дворец», где работали девушки (и юноши), обученные имитации по меньшей мере рудиментарного энтузиазма, обеспечивавшего посещаемость и доходность предприятия.

[17] МСБР — Межпланетная служба безопасности и расследований, некогда — в незапамятные времена — сформированная как частная корпорация, а ныне превратившаяся в полуофициальную полицейскую организацию, функционирующую во всем необъятном пространстве Ойкумены.

[18] Психологи-культурологи определили символику «времени ожидания» и ее варианты в рамках различных культур. Значение тех или иных сроков ожидания зависит от сочетания множества факторов, и тот, кто изучает это общественное явление, может без труда составить, на основе своего собственного опыта, список факторов, свойственных окружающей культурной среде.

[18] «Время ожидания», в терминах социального восприятия, может варьировать от почти безотлагательного приема до нескольких недель или даже месяцев томительной неопределенности. Но если в одном контексте даже пятиминутное ожидание может быть истолковано как «беспардонная наглость», в другом месте и в других обстоятельствах необходимость подождать всего лишь три дня рассматривается как признак великодушного расположения.

[18] Использование точно рассчитанных периодов ожидания, значение которых очевидно для представителей местной культуры, позволяет демонстрировать преимущества власти и «ставить на место» лиц, ожидающих аудиенции, не нарушая никаких законов и не прибегая к насилию.

[18] Практические аспекты этого процесса иерархического самоутверждения разнообразны и поучительны. Например, если начальник желает продемонстрировать посетителю превосходство своего статуса, он может заставить его ждать в течение целого часа. По прошествии тридцати минут, когда посетитель уже начинает остро ощущать неприемлемость и унизительность своего положения, начальник поручает секретарше принести посетителю поднос с чаем и печеньем. Посетитель не может отвергнуть такое проявление внимания, не потеряв лицо — напротив, традиции обязывают его выразить признательность в общепринятых выражениях. Таким образом начальник вынуждает посетителя ждать целый час, и при этом еще поблагодарить щедрого благодетеля за отвратительный чай и дешевое, залежавшееся печенье. Когда такие механизмы безукоризненно отлажены, они производят сокрушительный эффект.

[19] Андорилы — крупные агрессивные хищники-андроморфы. В связи с тем, что изучение их образа жизни весьма затруднительно, их повадки почти неизвестны.

[20] Токтаки — животные, напоминающие прямоходящих волков.

[21] На станции Араминта молодые люди достаточно часто вступали в брак, повинуясь своим собственным предпочтениям и даже вопреки давлению со стороны клана — весьма существенному, когда дело касалось перспективы породниться с «наемником» или «наемницей». Тем не менее, когда это требовалось для поддержания статуса на приемлемом уровне, домоправитель пансиона делал все от него зависящее, чтобы заранее устроить выгодный брак.

[22] Места «бесстрашных львов» за столом в «Логове»:

[22] Арлес Клатток

[22] Керди Вук — Ютер Оффо

[22] Клойд Диффин — Шугарт Ведер

[22] Глоуэн Клатток — Кайпер Лаверти

[22] Джардин Лаверти

[23] Стоимость одного сольдо определяется как стоимость одного часа неквалифицированного труда в стандартных условиях.

[24] Умпы (официально — «полицейская гвардия Великого Умфо»): члены элитных подразделений, находившихся под непосредственным командованием Умфо. В гвардию отбирали мужчин выдающегося атлетического телосложения. Они брили головы наголо, обрезали уши так, чтобы они казались заостренными сверху, и покрывали губы черной татуировкой. Умпы носили аккуратные туники цвета хаки, белые килты до колен, с вырезами по бокам, и высокие сапоги в обтяжку из блестящего черного материала, выделяемого особым видом морских улиток. Бритую голову каждого умпа окружала пересекавшая лоб полоса того же черного материала с закрепленными на ней шипами, обозначавшими ранг. Самой загадочной подробностью их формы была черно-красная эмблема или идеограмма, вышитая сзади на тунике каждого умпа — символ неизвестного значения.

[25] Йут — двуногое существо, чуть больше метра высотой, напоминающее помесь крысы с мандорилом. Проявляет признаки рудиментарного абстрактного мышления. Для островов Лютвен характерна особо зловредная порода йутов, превратившихся из диких животных в пагубных вредителей.

[26] Банджи — одна из множества пород мандорилов, населявших Кадуол до прибытия человека. Типичный бандж — грузное двуногое существо, карикатурно человекоподобное. Бандж покрыт хитиновой броней, черной у взрослых самцов, и ростом достигает почти трех метров. Вся голова его, кроме передней костной пластины со зрительной прорезью, покрыта жесткой черной шерстью.

[26] Банджи достопримечательны во многих отношениях. Они начинают жизнь бесполыми, к шести годам становятся самками, а к шестнадцати годам превращаются в самцов, после чего непрерывно растут, набирая вес и становясь все агрессивнее — до тех пор, пока, в конечном счете, не погибают в битве.

[26] Банджи общаются на языке, не поддающемся самым хитроумным методам смыслового анализа, применяемым ойкуменическими лингвистами. Банджи изготовляют инструменты и оружие, в которых можно заметить признаки неких эстетических предпочтений, остающихся, так же, как и язык банджей, полной загадкой для человеческого восприятия.

[26] Банджи неукротимы, но, несмотря на межплеменную агрессивность, обычно не проявляют никакого стремления к нападению на людей. Они полностью осознают присутствие туристов, толпящихся на террасе приюта под Бредовой горой в то время, как полчища банджей маршируют внизу по долине, но не обращают на зрителей никакого внимания. Неосторожные туристы иногда приближаются к орде вооруженных банджей или даже к полю битвы, чтобы сделать захватывающие снимки. Ободренные явным равнодушием банджей, туристы подходят на пару шагов, потом еще на шаг — и в какой-то момент переступают невидимую черту так называемой «зоны реакции», после чего банджи расправляются с ними быстро и безжалостно.

[27] В своей монографии «Пурпурные ползуны Тассадеро» биолог Деннис Смит выражается откровеннее: «От ползунов исходит невероятная вонь, которую можно назвать, без каких-либо сомнений или оговорок, стихийным явлением поистине эпических масштабов. Обслуживающие туристов должностные лица забывают упомянуть о любопытном побочном эффекте: эта вонь проникает в кожу и волосы самых деликатных барышень и самых благородных господ, после чего не может быть истреблена какими-либо средствами, задержана какими-либо материалами или замаскирована какими-либо благовониями. Жертва ольфакторной атаки продолжает вонять несколько месяцев. Некоторые считают, что туристические бюро Тассадеро следует оштрафовать за неопределенность и недостаточность публикуемых предупреждений».

[28] «Искусство ради искусства» (лат.)

[29] К тому времени давно уже были разработаны биологические методы интродукции новых видов в инопланетных условиях, не наносящей ущерб туземной флоре и фауне.

[30] Только сорок представителей каждого из кланов — Вуков, Оффо, Клаттоков, Диффинов, Лаверти и Ведеров — считались полноправными «работниками управления на Кадуоле». Прочие отпрыски кланов становились «временными наемными работниками» (их называли ко-Вуками, ко-Лаверти, ко-Клаттоками и т. п.). В возрасте двадцати одного года такие «лишние люди» должны были покидать пансионы, где они родились и выросли, и добывать себе пропитание самостоятельно. Расставание всегда носило горестный, даже трагический характер: некоторые молодые люди яростно сопротивлялись изгнанию, изредка дело доходило до самоубийства. Обычай исключения лишних молодых людей из числа иждивенцев управления критиковали, называя его жестоким и бессердечным; особенно возмущались по этому поводу сторонники партии жизни, мира и освобождения (ЖМО) в Строме, но никакое истолкование Хартии не позволяло возместить изгнанникам их потерю или придумать какой-либо менее болезненный способ ограничения численности постоянного персонала — Хартия определяла станцию Араминта как административное управление Заповедника и научно-исследовательский институт, недвусмысленно запрещая использовать территорию станции в качестве места жительства для посторонних.

[31] МСБР (Межпланетная служба безопасности и расследований) — организация, нередко называемая важнейшим учреждением Ойкумены. Отдел B управления Заповедника на станции Араминта числился подразделением МСБР, а получившие достаточную квалификацию агенты отдела B становились, в принципе и на практике, агентами МСБР.

[32] «Пищалка»: приемопередатчик, сперва кодирующий сообщение, а затем сжимающий его в импульсный сигнал («писк») продолжительностью в миллиардную долю секунды; такой сигнал практически нет возможности перехватить.

[33] Переселенцы, вернувшиеся с других планет, но неспособные привыкнуть к условностям Древней Земли, внезапно поддались массовому психозу. Собираясь истерическими бандами, они предавались безудержному, дикому разрушению, стремясь наказать таким образом среду, которая, по их мнению, несправедливо с ними обошлась.

[34] Выдержка из раздела «Морфология населенных пунктов», барон Бодиссей Невыразимый, «Жизнь», т. 11: «Города во многих отношениях ведут себя подобно живым организмам, развивающимся со временем и настолько приспосабливающимся к топографическим особенностям местности, погодным условиям и наклонностям обитателей, что в конечном счете не остается практически никаких стимулов, способных вызвать дальнейшие изменения. Традиционные культурные влияния, воздействующие параллельно геофизическим факторам, также способствуют консервации характеристик населенного пункта; действительно, чем старше город, тем больше он сопротивляется изменениям».

[35] Примечание: в некоторых областях Найона, в том числе в Танджари и окружающих этот город районах, ночная пища, ее состав и методы ее приготовления определялись фазами и сочетаниями лун. Человек, съевший ночью пылесень, не соответствующую, скажем, восхождению в зенит луны Зосмеи, тем самым оказывался повинным в нарушении приличий, настолько вульгарном и смехотворном, что после этого его всю жизнь считали неотесанным мужланом.

[36] К тому времени давно уже были разработаны биологические методы интродукции новых видов в инопланетных условиях, не наносящей ущерб туземной флоре и фауне.

[37] Отдел A : учетные записи и статистика.

[37] Отдел B : патрулирование, разведка и розыски, в том числе поддержание порядка и охрана.

[37] Отдел C : таксономия, картография, исследования в различных областях естествознания.

[37] Отдел D : бытовое обслуживание постоянного персонала.

[37] Отдел E : финансовый контроль, импорт и экспорт.

[37] Отдел F : обслуживание временно проживающих посетителей.

[38] Только двести сорок представителей Вуков, Оффо, Клаттоков, Диффинов, Лаверти и Ведеров считались полноправными «работниками управления на Кадуоле». Прочие отпрыски кланов становились «временными наемными работниками» (их называли ко-Вуками, ко-Лаверти, ко-Клаттоками и т. п.). В возрасте двадцати одного года такие «лишние люди» должны были покидать пансионы, где они родились и выросли, и добывать себе пропитание самостоятельно. Расставание всегда носило горестный, даже трагический характер: некоторые молодые люди яростно сопротивлялись изгнанию, изредка дело доходило до самоубийства. Обычай исключения лишних молодых людей из числа иждивенцев управления критиковали, называя его жестоким и бессердечным; особенно возмущались по этому поводу так называемые «жмоты», сторонники партии жизни, мира и освобождения (ЖМО) в Строме, но никакое истолкование Хартии не позволяло возместить изгнанникам их потерю или придумать какой-либо менее болезненный способ ограничения численности постоянного персонала — Хартия определяла станцию Араминта как административное управление Заповедника, а не место жительства.

[39] МСБР (межпланетная служба безопасности и расследований) — организация, нередко называемая важнейшим учреждением Ойкумены. МСБР обладала огромной властью, но распоряжение этой властью тщательно контролировалось и ограничивалось особым отделом МСБР. В тех редких случаях, когда агента МСБР признавали виновным в коррупции или злоупотреблении полномочиями, ему не делали выговор, не понижали в должности и не увольняли — его расстреливали. В результате МСБР повсеместно пользовалась высокой репутацией.

[39] Отдел B управления Заповедника на станции Араминта считался подразделением МСБР, и получившие достаточную квалификацию агенты этого отдела становились, в принципе и на практике, агентами МСБР.

[40] Недружелюбно настроенный шутник как-то заметил, что Бодвин Вук, сидящий за директорским столом в знаменитом огромном кресле, выглядел «как плешивый орангутанг, выглядывающий из бочки». Тем не менее, мало кто осмеливался ослушаться Бодвина Вука, и еще никому не удавалось обвести его вокруг пальца. Подчиненные предупреждали друг друга: «Если Бодвин задумает оставить тебя в дураках, он прикроет глаза, будто задремал, и на лице у него появится мечтательное выражение, как у мальчишки-монголоида, сосущего леденец».

[41] Гнозис — псевдорелигиозная философская система, лишенная формальной организационной структуры и жреческой иерархии. Бережливые обитатели Соума считали, что достаточно просвещенное вероисповедание должно беспрепятственно поддаваться пониманию; если для истолкования фундаментальных истин требовались дорогостоящие специалисты, такое вероучение следовало рассматривать как неподходящее для практичных и предусмотрительных людей. Один из старейшин, которым поручили выбор оптимальной доктрины, выразился без обиняков: «только последний дурак позволяет навязывать себе религию, позволяющую жрецам присваивать его честно заработанные деньги».

[41] Нельзя сказать, что Гнозис сам по себе не заслуживает внимания — в этой системе используется ряд необычных концепций. Пространство-время — то есть Вселенная, весь космос, известный и неизвестный, познаваемый и непознаваемый — содержит в себе все обеспечивающие его существование элементы и механизмы и не нуждается в дополнительной помощи или вмешательстве со стороны божества или «первопричины»; тем самым устраняется необходимость в использовании разорительных услуг класса посредников, священников или каких-либо иных истолкователей воли божества.

[41] Пространство-время пребывает в форме четырехмерного тора, неторопливое вращение которого обеспечивает постоянное слияние первых и последних моментов бытия, благодаря чему каждое человеческое существо проживает свою жизнь снова и снова в одном и том же теле, каждый раз совершенствуя себя посредством тщательного соблюдения процедур достижения нравственного превосходства, так называемых «амелиораций», и в конечном счете добиваясь успеха и продвигаясь на следующий, более высокий уровень («ксому»), или проваливая нравственный экзамен, после чего человек вынужден опять прожить свою жизнь — столько раз, сколько требуется для возникновения удовлетворительных улучшений. Достигнув более совершенной «ксомы», человек снова обязан был строго соблюдать принципы совершенствования. В целом Гнозис считался внушающей бодрость и оптимизм доксологией, так как нарушитель правил рисковал, в худшем случае, снижением нравственной репутации на одну или две «ксомы».

[41] Детям преподавали «амелиорации» вместе с другими школьными предметами, чтобы с ранних лет они учились учтивости, поддержанию чистоты и порядка, предприимчивости, бережливости и уважению к старшим.

[41] Время от времени тот или иной индивидуум проявлял странные или необычные характеристики; таких называли «дичками» — их достойные сожаления слова и поступки нередко заставляли родственников и друзей скорбно качать головой. «Дички», как правило, предпочитали селиться в особом районе Соумджианы, Лемурии. На улицах и площадях Соумджианы сотни торговцев жарили колбаски на решетках и продавали их прохожим — за редкими исключениями такие торговцы, а также уличные музыканты, жонглеры и фокусники были «дичками» из Лемурии.

[41] В частной жизни обитатель Соума придерживался строгих правил и отличался брезгливостью; его основным пороком было, пожалуй, чревоугодие. Сексуальные предпочтения населения этой планеты оставались малоизвестными, хотя откровенно непристойное поведение, разумеется, не одобрялось, а также вызывало оживленный обмен сплетнями. Провинившиеся быстро приобретали подмоченную репутацию и с удвоенным рвением погружались в повседневную деятельность, притворяясь, что постыдная оплошность не имела места.

[41] С точки зрения инопланетного наблюдателя богатых на Соуме трудно было отличить от людей со скромными доходами, так как здесь каждый делал все возможное для того, чтобы покупать только «самое лучшее», то есть долговечную, высококачественно изготовленную продукцию, находившую полезное практическое применение. Обладатели большого состояния отличались исключительно малозаметными признаками — от них требовалось труднодостижимое умение демонстрировать свое общественное положение и в то же время тщательно избегать «показухи».

[41] «Показуха» (на самом деле местные жители применяли другой, не поддающийся точному переводу термин), эквивалентная «непристойной вульгарности» или «явно нелепому и неуместному эксгибиционизму», могла заключаться, например, в ношении дорогих, бросающихся в глаза драгоценностей или предметов одежды в обстоятельствах, требовавших умеренности и такта.

[41] Все обитатели Соума, независимо от касты и «ксомы», считали себя благородными людьми. Для их поведения было характерно парадоксальное сочетание безоговорочной приверженности идее равенства и столь же безоговорочного признания существования не менее чем двадцати иерархических уровней общественного положения. Эти уровни не определялись официально и не находили отражения в званиях или формах обращения; тем не менее, каждый ощущал их злободневную реальность и постоянно сравнивал свой статус со статусом всех уроженцев Соума, находившихся в поле зрения. Напряжения такого рода создавали динамические стимулы к улучшению собственного положения и соблюдению стандартов «благородного» поведения; поэтому на Соуме особенно любили заниматься распространением скандальных слухов — ведь такие слухи способствовали подрыву статуса обсуждаемых лиц, а это, благодаря своего рода трансцендентальному осмосу, повышало статус всех остальных.

[41] Функционирование этой таинственной системы завораживало посторонних наблюдателей. Достаточно было поместить в одну комнату дюжину незнакомых друг с другом обитателей Соума, и уже через несколько минут в их группе образовывалась четкая кастовая иерархия. Каким образом? Никто этого не знал — в том числе сами подопытные участники эксперимента.

[41] Несмотря на отсутствие званий и точной номенклатуры форм обращения, кастовый уровень индивидуума безошибочно обозначался тонким и точным выбором выражений, построением фразы или применением тех или иных терминов; ухо уроженца Соума мгновенно различало такие нюансы. И тем не менее, общепризнанный основной принцип общественного устройства на этой планете формулировался почти агрессивно — лозунгом, который местным жителям внушали с детства, в школе и дома: «Все люди равны! Каждый человек — такой же субъект процесса самоусовершенствования, как и любой другой! Благородство изначально свойственно всем людям!»

[42] Ситуация, в конечном счете объяснившаяся диетическими факторами — в частности, частым использованием спрутиковых моллюсков при приготовлении пищи.

[43] Умпы: элитная гвардия на службе умфо, диктатора Йиптона.

[44] Двойное правительство включало, во-первых, Ассоциацию торговых агентов, представлявшую интересы фермеров и решавшую споры между ними посредством арбитража, и, во-вторых, Гражданский координационный совет, осуществлявший управление остальным населением. Ни одна из этих организаций не признавала юрисдикцию другой, притязая на полномочия верховной власти. Неофициальные посредники умудрялись обеспечивать достаточно эффективное функционирование обеих систем, так как фактически ни одно из правительств не желало брать на себя всю ответственность.

[45] Если йипа просили воздерживаться от подобного поведения, он, как правило, не понимал, почему к нему предъявляется такое требование, при этом всем своим видом изображая замешательство, уступчивость и улыбчивое дружелюбие. Если увещевания продолжались, йип, продолжая улыбаться, потихоньку отходил в сторону и скрывался за углом, надеясь избежать дальнейшего развития непостижимого, с его точки зрения, конфликта.

[46] У каждого взрослого йипа было шесть имен — за исключением тех, что использовались в особых обстоятельствах. Когда йипа просили сказать, как его зовут, он называл «формальное» имя — например, «Идрис Надельбак Мирво». Первое имя (в данном случае «Идрис») присваивалось при рождении и выбиралось благодаря символическим атрибутам (Идрис — дух-покровитель отважных, но скромных и непритязательных людей). Второе имя («Надельбак») соответствовало первому имени отца йипа, то есть было чем-то вроде отчества. Третье имя («Мирво»), подобным образом, соответствовало первому имени матери йипа. Кроме того, у йипа было «фамильярное» имя, использовавшееся «чужими» (то есть не йипами) и знакомыми (но не близкими друзьями). Например, Идриса Надельбака Мирво в повседневном общении на станции Араминта или в ходе обслуживания туристов в Йиптоне могли называть «Карло». Другие два имени — тайные клички; их йип придумывал себе сам. Первая кличка обозначала качество или состояние, к достижению которого стремился йип — например, «Счастливчик» или «Любимец богов». Вторая кличка, так называемая «руха» — шестое и самое заветное имя, не была известна никому, кроме ее обладателя. Шестое имя определяло сущность человека, непрерывную во времени, и, таким образом, неотделимую от его самосознания.

[46] «Руха» фигурировала в рамках достопримечательного обычая. В старом центре Йиптона находился огромный полутемный зал, Кальоро. Масштабы Кальоро поражали туристов, когда экскурсоводы вели их по шаткому балкону в пятнадцати метрах над полом (до потолка оставалось тоже метров пятнадцать). С этого балкона взорам туристов открывалось терявшееся в сумраке пространство, сплошь заполненное йипами, сидевшими на корточках вокруг маленьких мерцающих светильников. Туристы неизменно жаловались на ужасную вонь, исходившую как от толпы внизу, так и от близлежащего Смрадища — городской свалки. Тем не менее, их всегда завораживало зрелище расстилающегося вдаль ковра человеческих тел, едва различимых среди тускло мерцающих созвездий светильников — зрелище это выходило за рамки воображения. И, конечно же, они спрашивали экскурсовода: «Зачем все они сюда пришли? Чем они занимаются, сидя на корточках в темноте?»

[46] «Им больше нечего делать», — отвечал, как правило, не слишком словоохотливый гид.

[46] «Но ведь они чем-то заняты! Они шевелятся — это заметно даже при свете жалких лампад. Они говорят — мы слышим неразборчивый тихий ропот».

[46] «Они сюда приходят, чтобы встретиться с друзьями, продать рыбу, поиграть в азартные игры. Они не могут жить без Кальоро».

[46] Если экскурсовод был в хорошем настроении или надеялся получить дополнительные чаевые, он соглашался рассказать об азартных играх йипов: «Игра не всегда носит дружеский характер и кончается полюбовно. Иногда игра становится очень напряженной. В качестве ставок используются монеты, инструменты или рыба — все, что имеет ценность. Если йип продулся в пух и прах — потому, что ему не посчастливилось, или потому, что он не умеет играть — что он может предложить другим, отчаянно надеясь на удачу? Что он ставит на кон? Часть своей «рухи» — часть себя самого. Если он выигрывает, он остается самим собой. А если он проигрывает (что, как правило, и происходит, если йипу не везет или если он не умеет играть), он расстается с одной сороковой долей самого себя. По традиции «руха» делится не более чем на сорок частей.

[46] Этот долг регистрируется — проигравший привязывает белую нить к волосам на затылке. Нередко он продолжает проигрывать, и тогда доли его «рухи» распределяются среди более удачливых партнеров по игре, живущих в разных концах Йиптона, а затылок проигравшего пополняется новыми белыми нитями. Если йип проигрывает все сорок долей своей «рухи», от тем самым проигрывает всего себя, и ему больше не разрешают играть. После этого его называют «безымянным»; он обязан стоять в стороне, у стены Кальоро, наблюдая за происходящим, но ни в чем не участвуя. Его «рухи» больше нет; он уже не человек. Его первые четыре имени больше ничего не значат, а его чудесное пятое имя превращается в предмет грязных шуток.

[46] Тем временем на полу Кальоро начинается другой процесс — переговоры между владельцами долей «рухи» проигравшего. Цель переговоров — сосредоточение всей собственности в руках одного владельца. Участники долго торгуются; иногда они горячатся, иногда обсуждают условия сделки вкрадчиво и обходительно. Допускается использование выигранных долей «рухи» в качестве игровых ставок. Но в конечном счете владельцем «рухи» становится один человек, и это немедленно приводит к повышению его статуса. Теперь «безымянный» йип — его раб, хотя он не обязан прислуживать своему господину, не обязан выполнять приказы или поручения. Его положение гораздо хуже — он больше не настоящий человек, его «руха» перешла к новому владельцу и стала частью «рухи» владельца. «Безымянный» йип — никто, призрак, тень; он умирает заживо.

[46] Есть только один выход из этого состояния. Отец и мать «безымянного» — или его дед и бабка — могут уступить свои «рухи» кредитору с тем, чтобы «безымянному» была возвращена проигранная «руха». После этого он снова становится настоящим человеком и может, если таково его предпочтение, снова делать ставки на полу Кальоро».