Предварительные замечания для любопытствующих
Ниже приводятся выдержки из «Введения» к многотомному труду стипендиатов института Фиделиуса, «Человеческие миры». Они помогут читателю заполнить возможные пробелы повествования как во времени, так и в пространстве.
...В рамках нашего проекта, осуществляемого уже тридцать лет, мы не ставим своей целью детальное описание или глубокий анализ — правильнее было бы сказать, что мы составляем мозаику из миллионов частей, надеясь, что в конечном счете она сольется в некое подобие единого целого, более осмысленного, нежели его отдельные фрагменты.
...Упорядоченность, логика и соразмерность — превосходные концепции, но утверждать, что нам удалось в какой-либо степени подчинить излагаемый материал строгим правилам классификации, было бы явным преувеличением. Каждый населенный мир — вещь в себе, единственный в своем роде компендиум информации, открывающий взору любознательного космолога практически неисчерпаемые возможности. Несовместимость огромного множества наборов данных приводит к тому, что любые попытки обобщения вносят путаницу, затрудняющую понимание. Остается сделать вывод, что с уверенностью можно утверждать только одно: никакое событие не имело места дважды, каждый случай неповторим.
...Странствуя от одной окраины Ойкумены к другой и отваживаясь время от времени заглядывать в Запределье, мы не находим никаких свидетельств неизбежности или повсеместности приобретения человеческой расой таких качеств, как способность к состраданию, щедрость, терпимость или просвещенность. Ничего подобного.
С другой стороны (и это радует), не наблюдается никаких явных признаков того, что люди в целом становятся хуже.
...Территориальная ограниченность интересов порождается, по-видимому, наивным самомнением, в словесном выражении сводящимся к следующей формулировке: «Я предпочитаю жить в этом, а не каком-либо ином месте, из чего неизбежно следует вывод, что место, в котором я живу, превосходно во всех отношениях».
Тем не менее, люди, впервые улетающие к звездам, почти неизменно выбирают в качестве первого пункта назначения древнюю Землю. По-видимому, в сердце каждого потомка изгнанников и эмигрантов, родившегося в диаспоре, теплится томительное желание вдохнуть земной воздух, попробовать глоток земной воды, размять пальцами сухой комок Земли.
Кроме того, из звездолетов, прибывающих на космодромы Земли, ежедневно выгружают две-три сотни гробов с телами тех, кто в последние минуты жизни пожелал, чтобы их останки вернулись в темную сырую Землю.
...Когда люди прибывают в новый мир, начинается противоборство. Люди пытаются приспособить окружающий мир к своим потребностям, а окружающий мир, в свою очередь, приспосабливает их к себе — хотя и гораздо менее заметными средствами.
Человек вступает в битву с окружающей средой. Иногда люди преодолевают сопротивление планеты. Земная и другая инопланетная флора ввозится и адаптируется к местным химическим и экологическим условиям. Пагубные туземные виды вытесняются, уничтожаются или изолируются, и новый мир постепенно начинает более или менее напоминать древнюю Землю.
В некоторых случаях, однако, планета оказывается сильнее и вынуждает оккупантов приноровляться к себе. Сначала просто потому, что это целесообразно, затем по привычке, превратившейся в обычай, а в конечном счете согласно инстинктивному внутреннему влечению, колонизаторы подчиняются диктату окружающей среды и становятся, по прошествии веков, почти неотличимыми от настоящих аборигенов.
Предисловие
1. СИСТЕМА ПУРПУРНОЙ РОЗЫ В ПРЯДИ МИРЦЕИ
(Выдержка из труда «Человеческие миры» стипендиатов института Фиделиуса.)
На полпути вдоль ветви Персеид капризный вихрь галактической гравитации подхватил десять тысяч звезд и небрежно, как сеятель — пригоршню зерна, рассыпал их мерцающей струйкой с завитком на конце. Этот звездный ручеек — Прядь Мирцеи.
В самом конце завитка, рискуя потеряться в безбрежной пустоте, приютилась система Пурпурной Розы, состоящая из трех солнц — Лорки, Синга и Сирены. Лорка, белый карлик, и Синг, красный гигант, быстро вальсируют вокруг общего центра притяжения, как дородный пожилой ловелас с побагровевшим от натуги лицом и капризная миниатюрная барышня в белом бальном платье. Сирена, желтовато-белое светило, по диаметру и яркости относящееся к самому распространенному классу звезд, занимает орбиту на почтительном расстоянии от флиртующей парочки.
Сирену сопровождают три планеты, в том числе Кадуол, единственный населенный мир этой системы.
Кадуол, больше одиннадцати тысяч километров в диаметре, во многом похож на Землю, и сила притяжения на нем мало отличается от земной. (Перечень физических характеристик и результаты химического анализа атмосферы см. в источнике.)
2. ПЛАНЕТА КАДУОЛ
Первым исследователем Кадуола был разведчик-заявитель Рудель Нейрманн, член-корреспондент земного Общества натуралистов. Экспедиция, снаряженная в связи с получением его отчета, по возвращении на Землю рекомендовала сохранить Кадуол навеки в первозданном виде, предотвратив эксплуатацию этой планеты человеком.
С этой целью Общество формально вступило во владение Кадуолом и утвердило «Устав заповедника» — так называемую Хартию.
Трем континентам Кадуола присвоили наименования «Эксе», «Дьюкас» и «Трой»; каждый из них разительно отличается от двух остальных. Эксе, оседлавший экватор, пышет жаром и зловонием, пульсирует яркими красками и прожорливой энергией. Даже растительность Эксе применяет боевые приемы, выживая в условиях бешеной конкуренции. Три вулкана — два действующих, один потухший — образуют единственные возвышенности над равниной джунглей, болот и топей. Ленивые реки долго петляют по равнине, в конечном счете вливаясь в море. Воздух напоен мириадами отвратительных запахов, кровожадные хищники охотятся друг на друга, издавая торжествующий рев или визг смертельного ужаса — в зависимости от роли, уготованной им судьбой. Исследователи-первопроходцы не решались углубляться в заросли и трясины Эксе, и в дальнейшем их преемники придерживались той же благоразумной тактики.
Дьюкас, в четыре раза больше Эксе, раскинулся в умеренных северных широтах на противоположной стороне планеты. К фауне Дьюкаса, нередко свирепой и внушающей серьезные опасения, относятся несколько полуразумных видов. Местная флора во многих случаях напоминает земную — настолько, что на раннем этапе освоения планеты агрономы смогли развести несколько полезных видов с Земли, таких, как бамбук, кокосовая пальма, виноградная лоза и фруктовые деревья, не опасаясь экологической катастрофы.
Трой, к югу от Дьюкаса, простирается от полярных льдов до умеренных южных широт. Трой отличается драматической топографией. Утесы нависают над пропастями, океанские валы с грохотом бьются о береговые скалы, в лесах бушуют неукротимые ветры.
Океан покрывает всю остальную поверхность Кадуола — бескрайные глубоководные просторы, почти лишенные островов. Исключение составляют редкие, незначительные клочки суши — атолл Лютвен, остров Турбен, Океанский остров у восточного побережья Дьюкаса и цепочка скалистых островков, продолжающая Протокольный мыс далеко на юге.
3. СТАНЦИЯ АРАМИНТА
На восточном берегу Дьюкаса, в анклаве площадью чуть больше двадцати пяти тысяч квадратных километров, Общество натуралистов учредило станцию Араминта — административное управление, призванное обеспечивать соблюдение положений Хартии. Функции управления подразделили между шестью отделами следующим образом.
Отдел A : учетные записи и статистика.
Отдел B : патрулирование, разведка и розыски, в том числе поддержание порядка и охрана.
Отдел C : таксономия, картография, исследования в различных областях естествознания.
Отдел D : бытовое обслуживание постоянного персонала.
Отдел E : финансовый контроль, импорт и экспорт.
Отдел F : обслуживание временно проживающих посетителей.
Первыми начальниками отделов (суперинтендантами) стали Демус Вук, Ширри Клатток, Сол Диффин, Клод Оффо, Марвелл Ведер и Кондит Лаверти. Каждому из них разрешалось нанимать до сорока подчиненных. Каждый предпочитал назначать персонал из числа своих родственников и знакомых молодых специалистов, согласных переселиться на Кадуол и создать семью на новом месте, что способствовало сплоченности и взаимопомощи первопоселенцев, а в конечном счете привело к образованию «фамильных административных кланов» уже на раннем этапе освоения.
Персонал управления проживал в шести общежитиях, отведенных отделам. Как только появились необходимые средства, были построены шесть комфортабельных резиденций, соревнующихся великолепием убранства и вниманием к деталям. Эти многоквартирные дома стали называть «пансионами» Вуков, Клаттоков, Ведеров, Диффинов, Лаверти и Оффо.
Шли века. В каждом из шести отделов продолжалась работа. Продолжались работы и в каждом из шести пансионов. Кланы постоянно занимались расширением, переоборудованием и благоустройством своих жилищ, украшая их резным и полированным деревом, керамическими плитками и панелями местного полудрагоценного камня, а также мебелью, импортированной с Земли, Альфанора и Моссамбея. Каждая из домоправительниц пансионов — супруг начальников отделов — делала все возможное для того, чтобы подведомственная ей резиденция превосходила остальные поистине дворцовой элегантностью и роскошью.
Каждый пансион приобрел индивидуальные черты, присущие не только зданию как таковому, но и его обитателям — благоразумные и основательные Вуки ничем не напоминали легкомысленных и поверхностных Диффинов, а вкрадчивая осторожность представителей клана Оффо контрастировала с дерзкой опрометчивостью Клаттоков. Сходным образом, невозмутимые Ведеры презирали эмоциональные излишества потомков Лаверти.
В Прибрежной усадьбе с видом на реку Льюр, в полутора километрах к югу от пансионов и учреждений управления, поселился Консерватор — главный управляющий всемирного Заповедника и верховный суперинтендант станции Араминта. По уставу Консерватором мог становиться только действительный член Общества натуралистов и уроженец Стромы, небольшого поселка на побережье Троя.
Вскоре после основания Араминты на территории станции устроили гостиницу для приезжих, аэропорт, больницу, школы и даже театр — так называемый «Орфеум». С тем, чтобы обеспечить поступление инопланетной валюты, поселенцы разбили виноградники и научились производить на экспорт благородные вина, а приезжих приглашали останавливаться в любой из дюжины заповедных дач, сооруженных в достопримечательных районах планеты. Дачи обслуживались так, чтобы исключалось какое бы то ни было воздействие на туземную окружающую среду. Обеспеченные туристы совершали круговые экскурсии, проводя по два-три дня в каждом заповедном приюте.
По мере увеличения объема экспорта и количества туристов возникла новая проблема. Каким образом всего лишь двести сорок человек — предусмотренный Хартией штат станции Араминта — могли обслуживать растущий конгломерат учреждений и предприятий? Потребовался компромисс, и многие функции, в том числе управленческие, стали выполняться вспомогательным персоналом — так называемыми «временными наемными работниками» (хотя в действительности эти люди постоянно проживали на Кадуоле).
Со временем — мало-помалу, сначала незаметно, затем очевидно — «наемники» образовали отдельную касту. Человек, родившийся в одном из пансионов, но не получивший статус «постоянного служащего управления» в связи с ограничением численности штатного персонала, становился наемным работником и занимал, таким образом, более низкое общественное положение. Многие «лишние люди» эмигрировали, другие находили возможность занять более или менее подходящую должность в управлении.
По уставу дети, пенсионеры, домашняя прислуга и «наемные работники, временно проживающие на территории управления Заповедника», не входили в число штатного персонала. Воспользовавшись этой лазейкой, к категории «наемных работников» стали относить сельскохозяйственных рабочих, служащих гостиниц и заповедных дач, механиков из аэропорта и, по сути дела, множество обитателей станции, выполнявших самые различные обязанности. Постольку, поскольку «наемники» не получали статус «постоянных служащих», Консерватор смотрел на происходящее сквозь пальцы.
Для наемных специалистов создавались приемлемые условия, но возникла острая нехватка доступных по первому требованию, незлобивых работников, согласных заниматься физическим трудом за небольшую плату. Простейшее решение напрашивалось само собой. Достаточно было воспользоваться услугами населения атолла Лютвен, находившегося в океане, в пятистах километрах к северо-востоку от станции Араминта. Там прозябали йипы — потомки беглой прислуги, нелегальных иммигрантов и прочего сброда.
Таким образом йипы образовали низший уровень социально-экономической иерархии станции Араминта. Они жили в «таборе» — огороженном квартале общежитий около аэропорта. Каждому йипу, допущенному на территорию станции, выдавали разрешение на временное трудоустройство, действительное в течение шести месяцев. Хранители Заповедника вынуждены были терпеть такое сомнительное истолкование положений Хартии, но отказывались идти на дальнейшие уступки: по их словам, любое официальное признание права йипов на постоянное проживание в конечном счете привело бы к заселению йипами всего Дьюкаса, что было совершенно недопустимо.
Со временем плотность населения атолла Лютвен стала непомерно высокой. Консерватор известил об этом штаб-квартиру Общества натуралистов на Земле, призывая к самым решительным мерам, но Общество переживало трудные времена и не смогло оказать никакой помощи.
Островное селение йипов, Йиптон, само по себе привлекало толпы туристов. Паромы, отправлявшиеся от причала станции Араминта, доставляли любителей острых ощущений к причалу йиптонского отеля «Аркадия» — нагромождения крытых пальмовыми листьями флигелей, сооруженных из бамбуковых жердей. На террасе отеля привлекательные островитянки подавали ромовые пунши, джин с сахаром и мускатными орехами, расслабляющие вечерние настойки, разбавленные «пиратские» коктейли с ромом, солодовое пиво и пальмовое вино, замутненное кокосовым молоком. Все эти напитки смешивались из ингредиентов, произведенных винокурнями и пивоварнями непосредственно на островках атолла Лютвен. Другие услуги, самого интимного свойства, охотно предлагались гейшами близлежащего «Кошачьего дворца», чье обходительное умение угождать прихотям изобретательных клиентов заслужило сомнительную популярность на планетах Пряди Мирцеи и в местах более отдаленных — хотя ничто и никогда не делалось бесплатно. В Йиптоне даже стоимость зубочистки, взятой с прилавка после обеда, не забывали включить в счет постояльца.
После того, как Умфо (правитель йипов) находчиво преобразовал местную пенитенциарную систему в калейдоскоп щекочущих нервы платных аттракционов, непрерывный поток туристов многократно увеличился.
4. СТРОМА
Решение другой проблемы, связанной с положениями Хартии, привело к менее двусмысленным последствиям. В первые годы после учреждения станции Араминта члены Общества натуралистов, нередко посещавшие Кадуол, останавливались в Прибрежной усадьбе. В конце концов Консерватор восстал и отказался терпеть бесконечные приезды-отъезды гостей, лишавших его всякой возможности заняться неотложными местными делами. Он предложил создать в пятидесяти километрах к югу от Араминты второй небольшой анклав и построить там снабженные всеми удобствами коттеджи для натуралистов, желающих провести на Кадуоле несколько недель или месяцев. План Консерватора, представленный на рассмотрение ежегодного конклава Общества натуралистов на Земле, не встретил единогласного одобрения. Консервационисты — приверженцы строгого соблюдения принципов охраны природы — жаловались на то, что Хартия теряла всякий смысл, будучи переполнена оговорками, противоречащими ее основным положениям. Их либеральные противники отвечали: «Все это очень хорошо. Но где мы будем жить, посещая Кадуол, чтобы проводить исследования или просто наслаждаться красотами и причудами девственных экосистем — в походных палатках?»
После длительных споров и обсуждений конклав утвердил компромисс, не удовлетворивший никого. Было решено учредить на Кадуоле второй, гораздо меньший анклав — но только с тем условием, что он будет находиться в определенном месте, а именно на крутом, почти отвесном склоне над фьордом Строма, вклинившимся в берега Троя. Выбор участка, смехотворно неподходящего для строительства, свидетельствовал об очевидном стремлении многих влиятельных членов конклава воспрепятствовать осуществлению нового плана.
Вызов, однако, был принят, и на Кадуоле возникла Строма — причудливое скопление опирающихся на уступы скал черных и темно-коричневых домов, узких и высоких, с белыми, голубыми и красными дверными и оконными рамами. Тротуары, соединенные каменными лестницами, разделяли поселок на восемь ярусов. Из окон и со смотровых площадок открывались величественные виды на фьорд.
На Земле Общество натуралистов пало жертвой слабохарактерного руководства и общей неспособности этой организации найти себе полезное применение. Заключительный конклав постановил, что все записи и документы Общества надлежит хранить в Центральном библиотечном архиве, и председатель в последний раз ударил в гонг, оповещая натуралистов о роспуске собрания.
На Кадуоле жители Стромы никак не отметили прекращение существования Общества. С тех пор их доходы ограничивались прибылью от частных инопланетных капиталовложений, но к тому времени такое положение вещей фактически продолжалось уже многие годы. Молодые люди все чаще покидали Строму, чтобы поискать счастья на других планетах. Многих больше никогда не видели; иные добивались успеха и возвращались в родной поселок, привозя с собой целые состояния. Так или иначе, Строма кое-как выживала и со временем достигла даже некоторого благополучия.
5. ГЛОУЭН КЛАТТОК
С тех пор, как Рудель Нейрманн впервые высадился на Кадуоле, прошло примерно девять веков. На станции Араминта лето подходило к концу — скоро, в начале осени, Глоуэну Клаттоку исполнялось шестнадцать лет, в связи с чем ему предстояли формальное исключение из категории «несовершеннолетних» и зачисление в разряд «кандидатов» на постоянную должность в штате управления. По этому случаю Глоуэну должны были сообщить его показатель статуса (ПС), рассчитанный компьютером после обработки массы генеалогических данных.
Показатель статуса редко становился неожиданностью для кого-либо, а тем более для того, кому он присваивался — это число, определявшее будущие возможности продвижения по службе очередного наследника одного из шести кланов, начинали прогнозировать и рассчитывать на пальцах сразу после его появления на свет.
Так как по уставу в каждом из пансионов могли проживать не более сорока «штатных служащих» (двадцать мужчин и двадцать женщин), ПС не больше 20 означал автоматическое зачисление в штат управления. Показатель статуса, равный 21 или 22, давал его обладателю превосходные шансы занять освободившуюся вакансию, а ПС, равный 23 или 24, внушал достаточно основательные надежды на такое стечение обстоятельств. Любой показатель статуса больше 24 считался сомнительным — в таких случаях все зависело от конкретной ситуации, сложившейся в пансионе. ПС больше 26 обескураживал и служил поводом для печальных размышлений о будущем.
Глоуэн занимал незавидное место в генеалогической таблице. Его мать, к тому времени уже покойная, родилась и выросла на другой планете, а отец, Шард Клатток, служащий отдела B, был третьим сыном второго сына. Глоуэн, юноша трезвый и не склонный к самообману, надеялся получить ПС, равный 24, и, таким образом, какую-то возможность со временем стать одним из штатных служащих станции Араминта.
6. ДНИ НЕДЕЛИ
Последнее предварительное замечание касается дней недели. На Кадуоле, так же, как и на большинстве других населенных людьми планет Ойкумены, сохранилась традиционная семидневная неделя. На протяжении столетий, однако, понятия о фонетической благозвучности успели существенно измениться, и архаические земные названия дней недели («понедельник», «вторник» и т. п.) стали казаться нелепыми и труднопроизносимыми, в связи с чем их постепенно заменили местные наименования семи металлов, образовавшие так называемую «звонкую неделю». Сначала их произносили с приставкой «айн», означавшей «день» (например, «айн-орт», то есть «день железа»), но впоследствии приставку стали опускать.
Дни недели на Кадуоле:
орт («железо»)
цейн («цинк»)
инг («свинец»)
глиммет («олово»)
верд («медь»)
мильден («серебро»)
смоллен («золото»)
Глава 1
1
Глоуэну Клаттоку исполнялось шестнадцать лет, по каковому случаю предстояло скромное торжество: Фратано, управляющий пансионом, должен был выступить с официальным приветствием и, что важнее всего, объявить показатель статуса Глоуэна — число, от которого во многом зависело будущее молодого человека.
Для того, чтобы избежать лишних неудобств и сэкономить средства, церемонию решили совместить по времени с еженедельной «трапезой клана» — присутствие на этом традиционном ужине было обязанностью всех Клаттоков, проживавших в пансионе, причем ни возраст, ни какое-либо недомогание не считались достаточным оправданием для уклонения.
Утро трапезного дня прошло спокойно. Отец Глоуэна, Шард, подарил сыну пару серебряных с бирюзой эполет, какие, если верить журналам мод, красовались на плечах хорошо воспитанных постояльцев самых привилегированных курортных отелей Ойкумены.
Как обычно, Шард и Глоуэн завтракали у себя в квартире. Они жили вдвоем — мать Глоуэна, Марья, погибла, когда ее сыну было три года. У Глоуэна сохранилось смутное воспоминание о заботливом присутствии матери. Он подозревал, что с ее исчезновением связана какая-то тайна, но Шард никогда не говорил на эту тему.
Факты не вызывали сомнений. Шард повстречался с Марьей, когда она прилетела с родителями на станцию Араминта. Шард сопровождал группу туристов — в том числе будущую невесту — в экскурсионной поездке по заповедным приютам, а впоследствии снова повидался с Марьей в Сарсенополисе на Девятой планете системы Аль-Фекки. Там они поженились, и вскоре после этого вернулись на станцию Араминта.
Женитьба Шарда на инопланетянке стала неожиданностью для клана Клаттоков и вызвала яростную суматоху, спровоцированную главным образом некой Спанчеттой, дочерью племянника управляющего пансионом, Фратано. Спанчетта, будучи замужем за уступчивым и безропотным Миллисом, к тому времени уже родила сына, Арлеса. Тем не менее, она давно и упорно, бесстыдно и тщетно пыталась завлечь Шарда в свои объятия.
В те годы Спанчетта была полногрудой, крупной молодой женщиной со жгучими черными глазами, буйным темпераментом и высокой перевязанной копной темных кудрей, вздымавшейся над головой наподобие взъерошенного конуса. Стремясь найти законное обоснование для не находящего выхода бешенства, Спанчетта воспользовалась затруднениями своей сестры Симонетты, которую в доме Клаттоков продолжали именовать детским прозвищем «Смонни».
Подобно Спанчетте, круглолицая Смонни отличалась выпуклостью форм, широкими покатыми плечами и склонностью покрываться испариной в разгоряченном состоянии. В отличие от чернокудрой и черноглазой Спанчетты, однако, на долю Смонни выпали волосы цвета жженого сахара и пронзительно-золотистые карие глаза. Симонетте нередко приходилось выслушивать бесконечно раздражавшие ее шутливые замечания по поводу того, что ей достаточно было бы хорошенько загореть, чтобы сойти за девушку с атолла йипов.
Смонни добивалась своего с ленивой целеустремленностью. Спанчетта предпочитала бурный натиск, громкие слова и деспотические манеры; ее сестра действовала со льстивой, вкрадчивой или капризной настойчивостью, подтачивающей терпение противника подобно струйке воды, нашедшей слабину в плотине и в конечном счете заставляющей рухнуть непреодолимое, казалось бы, препятствие. Праздное времяпровождение не позволило Смонни сдать выпускные экзамены в лицее, и ей отказали в статусе служащей управления. Спанчетта не замедлила объявить виновником происшедшего Шарда, который, по ее словам, «выжил» Смонни из пансиона Клаттоков, чтобы привести в него Марью.
«Это абсурдно и противоречит всякой логике!» — возразил на обвинения Спанчетты не кто иной, как управляющий пансионом Фратано.
«Как то есть абсурдно? Ничего подобного!» — сверкнув очами, провозгласила Спанчетта. Часто дыша и вздымая грудь, она надвинулась на домоправителя, заставив того отступить на шаг: «Бедная Смонни вся извелась из-за этой инопланетянки, у нее не было никакой возможности сосредоточиться!»
«Даже если это так, Шард ни в чем не виноват. Ты сделала то же самое, когда вышла замуж за Миллиса — он тоже не Клатток, а Лаверти, и даже не постоянный служащий, а из наемного персонала, насколько мне известно».
Спанчетте оставалось только брюзжать: «Это совсем другое дело. Миллис — потомок коренных поселенцев, а не какая-то вертихвостка, свалившаяся на голову черт знает откуда!»
Фратано отвернулся: «У меня нет времени заниматься вздорными сплетнями».
Спанчетта язвительно усмехнулась: «Да уж, конечно! Не твою сестру приносят в жертву, а мою! Тебе-то что? У тебя прочное положение. И не нужно мне сказки рассказывать про то, что у тебя, видите ли, нет времени — тебе просто не терпится прикорнуть после обеда. Дудки! Сегодня не будет тебе покоя. Сейчас придет Смонни, и мы еще поговорим!»
Не самый упрямый из людей, Фратано тяжело вздохнул: «Сегодня я не могу разговаривать с Симонеттой. Но я сделаю для нее особое исключение. Ей дадут еще один месяц на подготовку и пересдачу экзаменов. Это все — больше ничего от меня не ждите. Если она снова провалится — вон из пансиона!»
Уступка управляющего нисколько не утешила Смонни. «Как я запомню за месяц все, что они проходили пять лет?» — жалобно причитала она.
«Придется постараться, — отрезала Спанчетта. — Подозреваю, что экзамен будет чепуховым. Фратано, можно сказать, на это намекнул. Тем не менее, тебе не подарят диплом за красивые глаза. Так что начинай заниматься — и не завтра, а сейчас же!»
Попытки Симонетты наскоро усвоить сведения, которыми она пренебрегала многие годы, носили поверхностный характер. К ее ужасу и огорчению, повторный экзамен устроили по всем правилам, а не в качестве предлога для вручения заветного диплома. Ей выставили еще более низкую оценку, чем в первый раз, и теперь у Смонни не осталось никаких шансов: ей предстояло расстаться с пансионом.
Изгнание Смонни из родового гнезда Клаттоков — длительный и тягостный процесс — завершилось во время трапезы клана, когда ей предоставили возможность выступить с прощальной речью. Позабавив присутствующих саркастическими колкостями, Симонетта перешла к разоблачению постыдных тайн и в конце концов закатила истерику, разразившись оскорбительными воплями.
Потеряв терпение, Фратано приказал лакеям вывести ее на улицу. Смонни вскочила на длинный стол и стала бегать по нему, разбрасывая посуду и уворачиваясь от четырех ухмыляющихся лакеев. Ее схватили и выволокли прочь.
Симонетта улетела на планету Соум, где устроилась чистильщицей сардин на консервной фабрике. По словам Спанчетты, уже через несколько недель Смонни уволилась и присоединилась к аскетической религиозной общине. Никаких дальнейших сведений о ее местопребывании не поступало.
В свое время у Марьи родился Глоуэн. Через три года Марья утонула в лагуне. На берегу, неподалеку от места происшествия, околачивались два йипа. Их спросили: почему они не поспешили на помощь тонувшей? «Мы тут не дежурим», — ответил один. «Это не наше дело», — пояснил другой. Оба растерянно выражали полное непонимание ситуации. Обоих немедленно выслали в Йиптон.
Шард Клатток никогда не заводил разговор об этой трагедии, а Глоуэн никогда не задавал напоминавших о ней вопросов. Шард не проявлял ни малейшей склонности к повторной женитьбе — несмотря на то, что многие дамы считали его представительным мужчиной и подходящим кандидатом. Человек худощавый и сильный, хотя и невысокий, Шард коротко стриг жесткие, преждевременно поседевшие волосы. Он говорил мало и тихо, прищуривая небесно-голубые глаза в те редкие моменты, когда смотрел прямо на собеседника.
Утром в день рождения Глоуэна отец и сын едва успели покончить с завтраком, как Шарда вызвали в отдел B по срочному делу. У Глоуэна не было никаких дел — он не спешил вставать из-за стола, пока два лакея-йипа уносили посуду и прибирали в комнатах. Наблюдая за островитянами, Глоуэн пытался представить себе, какие мысли скрывались за загадочно-улыбчивыми масками их лиц. Быстрые взгляды украдкой, искоса — о чем они говорили? Об издевке и презрении? О безобидном любопытстве? Или ни о чем вообще? Глоуэн никак не мог сделать окончательный вывод, а поведение йипов ничего не подсказывало. «Не мешало бы научиться понимать короткие шипящие звуки, которыми йипы обмениваются между собой», — подумал он.
В конце концов Глоуэн поднялся на ноги, вышел из пансиона Клаттоков и, прогуливаясь, спустился к лагуне — веренице полноводных затонов в устье реки Уонн, окаймленных по берегам привозной и туземной растительностью: черным бамбуком, плакучей ивой и тополями, пурпурно-зелеными кромами. В свежем воздухе солнечного утра чувствовался привкус осени — через несколько недель должны были начаться занятия в лицее.
Глоуэн приблизился к принадлежавшей Клаттокам крытой пристани — не уступавшему изяществом причалам других кланов прямоугольному сооружению с арочной крышей из зеленого и синего стекла, опиравшейся на фигурные чугунные опоры.
В те годы Клаттоки — за исключением, пожалуй, Шарда и Глоуэна — не слишком увлекались парусным спортом. Под навесом были пришвартованы пара плоскодонок, широкопалубный шлюп длиной чуть больше восьми метров и пятнадцатиметровый кеч для более продолжительного плавания в открытом море.
Причал стал одним из любимых мест уединения Глоуэна. Здесь его почти наверняка никто не стал бы беспокоить, здесь можно было собраться с мыслями, в чем он особенно нуждался теперь — Глоуэн тяготился участием в коллективных трапезах, а сегодня вдобавок ко всему предстояло празднование его совершеннолетия.
Шард заверил его: церемония будет не более чем формальностью. От Глоуэна не требовалось выставлять себя на посмешище, произнося речь, клятву или что-нибудь в этом роде. «Поужинаешь с родней, вот и все, — успокоительно говорил Шард. — Ты же знаешь — Клаттоки, по большей части, люди скучные и поверхностные. Через несколько минут о тебе забудут, займутся сплетнями и мелочными интригами. А под конец Фратано объявит тебя кандидатом на постоянную должность и назовет показатель твоего статуса. Можно смело предположить, что он равен 24, в худшем случае 25 — что не так уж плохо, если учитывать количество кряхтящих от радикулита и убеленных сединами субъектов вокруг трапезного стола».
«И не нужно ничего говорить?»
«Практически ничего. Если кто-нибудь возьмет на себя труд завязать с тобой разговор, вежливо отвечай. А если нет — ешь молча, и никто не останется в обиде».
Глоуэн присел на скамью — здесь открывался вид на лагуну и можно было любоваться игрой солнечного света и теней на воде. «В конце концов, может быть, все обойдется, — убеждал он себя. — Было бы гораздо лучше, конечно, если бы мне скостили пару баллов. Тогда можно было бы вздохнуть свободно...»
Его размышления прервались — ритмично заскрипели доски. У входа на причал появилась плечистая фигура. Глоуэн поморщился: меньше всего сегодня ему хотелось видеть Арлеса. Курносый круглолицый увалень с пухлыми губами, Арлес был на пару лет старше Глоуэна, на голову выше и килограммов на двадцать тяжелее. Буйные черные кудри отпрыска Спанчетты этим утром сдерживала модная кепка, залихватски повернутая козырьком набок.
Восемнадцатилетний Арлес уже получил завидный показатель статуса, равный 16 — благодаря тому обстоятельству, что Валарт, его дед с материнской стороны, был прямым потомком бывшего домоправителя Дамиана, отца нынешнего управляющего Фратано. Только серьезное преступление или полный провал на экзаменах в лицее могли отравить жизнь счастливчику Арлесу.
Вступив с солнечного берега под прохладную сень навеса, Арлес зажмурился, чтобы привыкнуть к смене освещения. Глоуэн быстро подобрал кусок пемзы, вспрыгнул на шлюп и принялся драить ютовый поручень. Пригнувшись, он надеялся, что Арлес его не заметит.
Арлес медленно прошелся по причалу, засунув руки в карманы и поглядывая по сторонам. В конце концов он увидел Глоуэна, остановился и подошел поближе, явно озадаченный: «Ты чего тут делаешь?»
«Пора шлюп лакировать. А для этого нужно его надраить, сам понимаешь», — сдержанно ответил Глоуэн.
«Понимать-то я все понимаю, — неприязненно обронил Арлес. — Глаза меня еще не обманывают».
«Ну, а тогда не стой без дела — возьми пемзу в ящике и принимайся за работу».
Арлес презрительно фыркнул: «Еще чего! Пусть этим йипы занимаются».
«Почему же они до сих пор этим не занялись?»
Арлес пожал плечами: «Пожалуйся Намуру — он задаст им жару. При чем тут я? У меня есть дела поважнее».
Глоуэн продолжал начищать поручень с серьезной сосредоточенностью, довольно скоро истощившей терпение Арлеса: «Иногда, Глоуэн, ты ведешь себя совершенно непредсказуемо. Тебе не кажется, что ты о чем-то забыл?»
Глоуэн прервался и мечтательно взглянул на сверкающую лагуну: «О чем? Не припомню. Хотя, конечно, если я о чем-то забыл, значит, я об этом не помню. Вполне естественно».
«Вечно у тебя на уме шуточки да прибауточки! Так я и поверил, что ты забыл про свой день рождения! Любой нормальный человек на твоем месте занимался бы домашними приготовлениями — ведь ты не хочешь выглядеть, как оборванец, на праздничном ужине? У тебя хоть белые кроссовки-то есть? Если нет, купи или займи, пока есть время. Не знаю, зачем советую — по доброте душевной, наверное».
Глоуэн покосился на Арлеса, но драить поручень не перестал: «Даже если я босиком приду, никто не заметит».
«Ха! Глубоко заблуждаешься! Никогда не следует недооценивать качество обуви. Девчонки первым делом обращают внимание на ботинки».
«Гм... Действительно, мне это не приходило в голову».
«Вот увидишь — так оно и есть. Соблазнительные пташки-милашки по-своему очень даже сообразительны — с первого взгляда назначают тебе цену! Если у тебя, скажем, сопли текут, ширинка расстегнута или обувь неспортивная, они тут же друг другу нашептывают: «Не связывайся с деревенщиной, только время потеряешь».»
«Ценные рекомендации, — отозвался Глоуэн. — Я их, несомненно, учту».
Арлес нахмурился. Никогда нельзя было сказать с уверенностью, следовало ли воспринимать замечания Глоуэна как насмешку. В данный момент Глоуэн, по-видимому, проявлял должные внимание и почтительность. Отбросив сомнения, Арлес продолжал еще более покровительственным тоном: «Наверное, не стоило бы об этом упоминать, но я разработал целое руководство, перечень безотказных способов завоевывать благорасположение прекрасного пола... сам понимаешь, что я имею в виду, — Арлес похотливо подмигнул. — Руководство основано на изучении женской психологии и каждый раз, как по волшебству, обеспечивает желаемый результат!»
«Удивительно! И каким же образом?»
«Подробности не подлежат разглашению. На практике, однако, достаточно распознавать сигналы, невольно посылаемые прелестными созданиями, неспособными не подчиняться инстинкту, и реагировать на них согласно рекомендациям, приведенным в руководстве. Только и всего».
«И твое руководство доступно всем желающим?»
«Ни в коем случае! Оно совершенно секретно и распространяется исключительно в избранном кругу «бесстрашных львов». Если экземпляр попадет в руки девчонкам, те сразу догадаются, в чем дело!»
«Они уже прекрасно знают, в чем дело — им твое руководство ни к чему».
Арлес надул щеки: «Многие, конечно, уже разобрались в жизни — в таких случаях мое руководство рекомендует особые, неожиданные стратегии».
Глоуэн распрямился: «Судя по всему, мне придется отрабатывать свои собственные приемы — хотя они вряд ли пригодятся на сегодняшней трапезе клана. Хотя бы потому, что там и девчонок-то никаких не будет».
«Как так? А Фрэмма и Пэлли?»
«Они гораздо старше меня».
«Ну и что? Одна помоложе, другая постарше — не все ли равно? Тебе пора записаться в труппу «Лицедеев». Вот где можно познакомиться с настоящими красотками, глаз не оторвешь! У них в этом году будет танцевать Сесили Ведер — просто конфетка!»
«У меня нет театральных талантов».
«Ничего страшного. Маэстро Флоресте найдет тебе самое лучшее применение. У Керди Вука тоже нет никаких талантов — между нами, ему медведь на ухо наступил. И ничего, играет себе роль живой декорации, так сказать. В «Эволюции богов» и ему, и мне поручили изображать первобытных бестий. В акте «Зарождение пламени» я представляю землю и воду, в меня ударяет молния. Потом я переодеваюсь, и мы с Керди снова выходим на сцену в костюмах мохнатых бестий, стонущих под бременем невежества. Но огонь просвещения крадет Линг Диффин, исполняющий Прометея. А Сесили Ведер танцует «Птицу вдохновения» — из-за нее-то я и настрочил руководство. Даже у оболтуса Керди при виде нее слюнки текут».
Глоуэн вернулся к прилежной зачистке ютового поручня. Сесили Ведер — очаровательное проворное создание — он уже встречал, но познакомиться с ней поближе еще не успел: «И Сесили уже познала волшебную силу твоей методики?»
«До сих пор не представился случай. Недостаток моей системы, надо признаться».
«Существенный недостаток... Что ж, мне тут еще много чего осталось надраить».
Арлес уселся на скамью и принялся наблюдать. Через некоторое время он заметил: «Надо полагать, такая работа помогает тебе успокаивать нервы».
«Почему бы мои нервы нуждались в успокоении? Пока что мне голодать не приходится».
Арлес ухмыльнулся: «Твоя ситуация не улучшится от того, что ты околачиваешься на пристани и возишься со всякой дрянью, согнувшись в три погибели. Твой показатель уже рассчитан, и ты ничего с этим не можешь поделать».
Глоуэн только рассмеялся: «Если бы я мог с этим что-нибудь поделать, то не околачивался бы на пристани, совершенно верно».
Усмешка сползла с физиономии Арлеса: как поколебать невозмутимость этого нахала? Даже мать Арлеса, Спанчетта, считала Глоуэна самым отвратительным недорослем, какого можно было себе представить.
«Возможно, сегодня тебе действительно лучше никому не попадаться на глаза, — с наигранной задумчивостью произнес Арлес. — Наслаждайся тишиной и покоем, пока есть такая возможность — потому что с завтрашнего дня ты станешь кандидатом, и целых пять лет тебе придется зубрить и выслуживаться».
Глоуэн опять покосился на собеседника с беспредельно раздражавшим Арлеса язвительно-каменным выражением: «Ты тоже кандидат. Тебя это очень беспокоит?»
«Я — совсем другое дело! Мой показатель — шестнадцать, мне волноваться не о чем».
«У твоей тетки Смонни тоже был отличный показатель. Как у тебя дела в лицее? Все в порядке?»
Арлес помрачнел: «Разговор не обо мне, в любом случае. Если мне нужно будет исправить оценки, я об этом позабочусь без посторонних напоминаний».
«Будем надеяться».
«Можешь быть уверен. Вернемся к обсуждаемому вопросу — и я не имею в виду мои оценки... Мне известно гораздо больше, чем ты предполагаешь, — Арлес поднял глаза к сине-зеленому стеклянному навесу. — На самом деле — хотя говорить об этом, пожалуй, не следовало бы — мне уже сообщили, в частном порядке, твой показатель статуса. Должен с прискорбием заметить, что он не внушает оптимизма. Предупреждаю только для того, чтобы объявление за ужином не стало для тебя неприятной неожиданностью».
Глоуэн снова покосился на отпрыска Спанчетты: «Мой показатель не известен никому, кроме Фратано, а с тобой он откровенничать не станет».
Арлес многозначительно рассмеялся: «Помяни мое слово! Твой показатель приближается к тридцати. Не назову точную цифру. Двадцать девять тебя устроит? Или даже тридцать один?»
Глоуэн наконец потерял самообладание. «Неправда! — закричал он и спрыгнул на причал. — Кто тебе рассказывает небылицы? Твоя мамаша?»
Арлес внезапно понял, что не вовремя распустил язык. Он нахохлился, чтобы скрыть замешательство: «Как ты смеешь говорить в таком тоне о моей матери?»
«Ни ты, ни твоя мать не должны ничего знать о моем показателе статуса».
«Почему нет? Мы тоже умеем считать, а твое происхождение зарегистрировано. Точнее говоря, не зарегистрировано».
«Любопытная оговорка», — подумал Глоуэн. Вслух он спросил: «Как понимать последнее замечание?»
Арлес снова догадался, что допустил промах: «А никак. Понимай, как хочешь».
«Странно. Можно подумать, что у тебя есть сведения, никому другому не доступные».
«Перед бесстрашными львами открываются любые сокровенные тайны! Ты даже представить себе не можешь, какие скандальные подробности мне известны! Знаешь ли ты, например, какая престарелая особа пыталась затащить Фогеля Лаверти к себе в постель на прошлой неделе, почти насильно?»
«Не имею представления. И Фогель никак не способствовал попыткам затащить себя в постель?»
«Ни в малейшей степени! Он младше меня — о чем ты говоришь? А еще, например, я мог бы сию минуту назвать некую особу помоложе, у которой скоро будет ребенок, а от кого — пока что не установлено».
Глоуэн отвернулся: «Если ты сюда явился, чтобы выяснить этот вопрос, можешь быть уверен — я тут ни при чем».
Согнувшись пополам, Арлес застонал от смеха: «А у тебя, оказывается, есть чувство юмора! Ничего забавнее я сегодня еще не слышал». Отпрыск Спанчетты поднялся на ноги: «Время бежит. Вместо того, чтобы лакировать лодку, тебе следовало бы вернуться в квартиру, почистить ногти и отрепетировать позы перед зеркалом».
Глоуэн взглянул на пухлые белые пальцы Арлеса: «Мои ногти, надо сказать, будут почище твоих».
Арлес нахмурился и засунул руки в карманы: «Не забывай о манерах, с сегодняшнего дня ситуация изменилась! Если я с тобой заговорю за столом, ты должен отвечать «Да, господин Арлес» или «Нет, господин Арлес». Таковы правила хорошего тона. А если у тебя возникнут сомнения по поводу того, как вести себя за столом, бери пример с меня».
«Спасибо, но с ужином я, наверное, как-нибудь справлюсь сам».
«Дело твое», — Арлес развернулся на каблуках и прошествовал по причалу на берег.
Глоуэн смотрел ему вслед, кипя от раздражения. Арлес прошел между двумя героическими статуями, обрамлявшими вход в английский парк Клаттоков и скрылся из виду. Глоуэн размышлял: показатель, равный 29 или 31? Через пять лет кандидатуры он может снизиться до 25, что означало статус «временного наемного работника» и переселение из пансиона Клаттоков в общежитие для наемных работников. Потеряв право занимать постоянную должность на станции, ему предстояло разлучиться с отцом и отказаться от множества приятных и удобных преимуществ.
Глоуэн повернулся к водам лагуны. Со времен основания станции Араминта судьба сыграла такую же мрачную шутку с тысячами лишних потомков «отцов-основателей», но возможность трагедии неудачного происхождения впервые затронула его самого.
Что подумают девушки? Глоуэн придавал значение мнениям прекрасного пола. Например, его интересовала Эрлина Оффо, уже вступившая на долгий и славный путь разбивания сердец. Как отнесется к его провалу Тиция Вук — изящная благоухающая блондинка, хрупкая, как цветок левкоя, но гордая и отстраненная, как все Вуки? Кроме того, утренний разговор живо напомнил ему о веселой Сесили Ведер, в последнее время относившейся к Глоуэну с заметным дружелюбием. Молодой человек с показателем статуса, равным 30, не имел никакого будущего — ни одна красавица не взглянула бы на него дважды!
Покинув причал, Глоуэн уныло побрел вслед за Арлесом наверх, к пансиону Клаттоков — худощавая темноволосая фигура, незначительная на фоне роскошного прибрежного парка, но достойная самого пристального внимания с точки зрения Глоуэна и его отца, Шарда.
Вернувшись в пансион, Глоуэн поднялся в свою квартиру на восточном конце галереи второго этажа. К его величайшему облегчению, отец уже был дома.
Шард сразу подметил смятение, овладевшее сыном: «Ты что-то рано начинаешь нервничать».
«Арлес заявляет, что ему известен показатель моего статуса, и что он равен двадцати девяти или тридцати одному», — ответил Глоуэн.
Шард поднял брови: «Двадцати девяти? Даже тридцати одному? Каким образом? Ты бы оказался в числе наемных работников, еще не поступив на службу!»
«Вот именно».
«На твоем месте я не обращал бы внимания на Арлеса. Он просто хотел тебя расстроить — и, по-моему, ему это удалось».
«Он утверждает, что слышал эти цифры от Спанчетты! И еще он что-то проворчал по поводу того, что мое происхождение не зарегистрировано».
«Даже так? — Шард задумался. — Что он имел в виду?»
«Не знаю. Я ему сказал, что ему не может быть известен мой показатель, а он говорит: почему нет? Говорит, что мое происхождение — точнее говоря, отсутствие происхождения — позволяет рассчитать мой статус любому желающему».
«Хм, — пробормотал Шард. — Кажется, я догадываюсь, в чем дело... Хотел бы я знать...» Помолчав, Шард подошел к окну и заложил руки за спину: «Действительно, вся эта история попахивает происками Спанчетты».
«Она может изменить мой показатель?»
«Любопытный вопрос. Спанчетта работает в отделе A, у нее есть доступ к компьютеру. Но она не посмела бы подделывать записи — за это полагается смертная казнь. Надо полагать, она придумала какой-то законный способ повлиять на результат — если она вообще что-нибудь придумала».
Глоуэн недоуменно покачал головой: «Зачем ей вообще заниматься такими вещами? Какое ей дело до моего статуса?»
«Мы еще не знаем, пытался ли кто-нибудь изменить результаты расчетов. Если такая попытка имела место, ниоткуда не следует, что это дело рук Спанчетты. Но если это проделки Спанчетты, ответ на твой вопрос очень прост: Спанчетта никогда ничего не забывает и не прощает. Я расскажу тебе историю, которую ты, наверное, никогда не слышал.
Давным-давно Спанчетта вознамерилась выйти за меня замуж и успела, по-видимому, тайком договориться с домоправительницей и с кастеляншей Лилианой. Так или иначе, правление стало серьезно рассматривать возможность такого брака, не посоветовавшись со мной. Однажды вечером мы играли в ипенг. Спанчетта тоже решила поиграть — бегала по площадке, кричала, ругалась, распоряжалась, размахивая руками и становясь в позы, объявляла аут, когда шар попадал в сетку, путала серые шары с розовыми и яростно отрицала проигрыш, когда не успевала отбить подачу. Короче говоря, привлекала к себе внимание всеми способами. В связи с чем Вилмор Ведер, оказавшись рядом со мной, заметил: «Держись, Шард! Похоже на то, что твоя женитьба станет настоящим испытанием».
«Какая женитьба? — спрашиваю я. — От кого ты слышал о моей женитьбе?»
«Разве ты не женишься? Все только об этом и говорят!»
«Странно, что никто не удосужился посвятить меня в эту тайну. И кому же посчастливилось стать моей невестой?»
«Спанчетте, кому еще? Если верить Карлотте, день свадьбы уже назначен».
«Не следует верить Карлотте — у нее язык без костей. Я не женюсь на Спанчетте! Ни сегодня, ни завтра, ни в прошлом году, ни после второго пришествия Пулиуса Файстершнапа! Короче — никогда и ни при каких обстоятельствах! Я достаточно ясно выражаюсь?»
«Куда уж яснее! Теперь тебе осталось только одно — убедить в этом Спанчетту, стоящую у тебя за спиной».
Я обернулся — в двух шагах, тяжело дыша, стояла побагровевшая Спанчетта. Все расхохотались, а Спанчетта попыталась заехать мне по голове битой, отчего все просто повалились со смеху.
Таким вот образом. С досады она женила на себе размазню Миллиса, а заодно стала любовницей Намура. Но мне она никогда не простила.
Примерно через год я женился на твоей матери в Сарсенополисе, на Девятке Аль-Фекки. Когда мы вернулись в Араминту, нам стали устраивать всевозможные «случайные» неприятности. Марья их игнорировала, я тоже. Потом родился ты. Спанчетта ненавидит тебя втройне: из-за меня, из-за твоей матери и из-за того, что у Арлеса нет твоих способностей и твоего характера. Вполне может быть, что теперь она нашла возможность каким-то образом выместить свою злобу».
«Невероятно!»
«Вполне вероятно. Спанчетта — странная женщина. Подожди здесь. Пойду, наведу кое-какие справки».
2
Шард направился прямиком к новому зданию управления, где располагались помещения отдела A. Там, в качестве начальника полиции, он смог провести расследование, не встречая никаких препятствий.
Времени оставалось мало — через два часа, с неизбежной регулярностью вращения Лорки вокруг Синга, начиналась торжественная трапеза клана. Вернувшись в пансион Клаттоков, Шард явился в комфортабельные апартаменты с высокими потолками, занимаемые домоправителем Фратано.
Заходя в приемную, Шард чуть не столкнулся со Спанчеттой, выходившей из внутренней гостиной. Оба остановились, как вкопанные — и для Шарда, и для Спанчетты эта встреча была крайне нежелательным поворотом событий.
«Что ты здесь делаешь?» — резко спросила Спанчетта.
«Тот же вопрос можно было бы задать и тебе, — отозвался Шард. — Как бы то ни было, у меня срочное дело к Фратано, связанное с расследованием в управлении».
«Уже поздно. Фратано переодевается к ужину, — Спанчетта с подозрением смерила Шарда глазами с головы до ног. — И ты собираешься сидеть за трапезным столом в повседневной форме? Впрочем, зачем я спрашиваю? Твое пренебрежение приличиями общеизвестно».
Шард мрачновато рассмеялся: «Ничего не признаю́, ничего не отрицаю! Не беспокойся, однако — когда начнут разносить суп, я буду на месте. А теперь прошу меня извинить — нужно кое-что обсудить с Фратано».
Спанчетта неохотно повернулась, чуть освободив проход: «Фратано занят и не хочет, чтобы его отвлекали. Могу передать ему сообщение».
«Как-нибудь справлюсь без твоей помощи», — Шард протиснулся мимо Спанчетты, задержав дыхание, чтобы не чувствовать исходивший от нее теплый, тяжелый аромат духов и женского плодородия. Входя в частную гостиную Фратано, он тщательно прикрыл за собой дверь перед самым носом увязавшейся за ним Спанчетты.
Фратано, в свободном домашнем халате, полулежал в кресле, возложив длинную бледную ногу на мягкую обивку скамейки — служанка-островитянка массировала ему голень и ступню. Нахмурившись, домоправитель вопросительно взглянул на посетителя: «В чем дело, Шард? Ты выбрал неудачное время для визита».
«Самое удачное — и ты в этом убедишься, как только меня выслушаешь. Попроси служанку удалиться — разговор не для посторонних ушей».
Фратано капризно щелкнул языком: «Неужели это так важно? Пазза не интересуется нашей болтовней».
«Вполне возможно. Но я заметил, что Намур все обо всех знает. Нужны дополнительные разъяснения? Пазза, будьте добры, выйдите и закройте за собой дверь!»
Покосившись на Фратано, служанка встала, одарила Шарда прохладной полуулыбкой, прихватила горшочек с мазью и покинула гостиную.
«Что случилось? — пробурчал Фратано. — Из-за чего потребовалось прервать мой массаж?»
«Сегодня Глоуэну исполняется шестнадцать лет, он становится кандидатом».
Фратано моргнул, на лице его сразу появилось озабоченное выражение: «И что же?»
«Тебе сообщили его показатель статуса?»
«Разумеется, — Фратано прокашлялся. — Что дальше?»
«Тебе его сообщила Спанчетта?»
«Ну и что? Так или иначе, показатели сообщают из отдела A. Как правило, бумаги приносит Льюта. Сегодня их принесла Спанчетта. Показатель от этого не меняется».
«Разве Спанчетта когда-нибудь раньше этим занималась?»
«Нет. А теперь говори напрямик: в чем дело? Не наводи тень на плетень!»
«Думаю, ты прекрасно знаешь, в чем дело. Ты видел показатель Глоуэна?»
«Конечно — почему нет?»
«И каков этот показатель?»
Фратано попытался выпрямиться в кресле: «Этого я не могу сказать! Показатели статуса строго конфиденциальны!»
«Даже если отдел B проводит расследование?»
Фратано наконец удалось подтянуться и сесть прямо: «Почему бы отдел B вмешивался в дела нашего клана? К чему ты клонишь? Я хочу знать всю подноготную!»
«Ведется расследование преступного сговора».
«Не понимаю, о чем ты говоришь!»
«Спанчетта заявляет, что ей известен показатель статуса Глоуэна, и сообщает его Арлесу, который, в свою очередь, похваляется своими познаниями перед Глоуэном. Само по себе серьезное нарушение правил. Если же разглашению конфиденциальной информации способствует домоправитель, поднимается вопрос о преступном сговоре».
«Какая чепуха! — возмущенно воскликнул Фратано. — Я никому ничего не разглашал!»
«Где показатель Глоуэна?»
Фратано указал на лист желтой бумаги, лежащий на столешнице у стены: «Вот он. Официальная компьютерная ведомость».
Шард приподнял бумагу: «Тридцать? Ты видел эту цифру?»
«Разумеется».
«И ты собирался объявить ее во время трапезы?»
Узкое лицо домоправителя вытянулось пуще прежнего: «Честно говоря, у меня тоже возникло впечатление, что показатель завышен...»
Шард презрительно усмехнулся: «Завышен? Каким, по-твоему, должен быть показатель Глоуэна?»
«Что-то вроде двадцати четырех, по-моему... Тем не менее, не мне спорить с компьютером», — Фратано указал на желтый лист бумаги.
Шард ответил зловещей кривой усмешкой, на мгновение обнажившей зубы: «Фратано, я только что вернулся из отдела A. Компьютер функционирует безотказно. Но результаты расчета зависят от входных данных, не так ли?»
«Совершенно верно».
«Сегодня утром, пользуясь своими полномочиями, я проверил входные данные — информацию, на основе которой производятся расчеты. Да будет тебе известно, что кто-то изменил записи! Теперь в регистрационной карточке указано, что Глоуэн — незаконнорожденный внебрачный ребенок».
Домоправитель снова прокашлялся: «По правде говоря, слухи об этом ходили уже давно».
«До меня они не дошли».
«Считается, что твой брак недействителен, так как к моменту бракосочетания Марья уже была замужем, но не позаботилась о том, чтобы оформить развод. Само собой, я не обращаю внимания на сплетни. Тем не менее, если эти сведения достоверны...»
«И сведения эти поступили от Спанчетты? Она — источник так называемых «слухов»?»
«В разговоре со мной она упомянула об этих осложнениях».
«И ты принял ее слова на веру, даже не поставив меня в известность о происходящем?»
«Факты остаются фактами! — проблеял Фратано. — Приземлившись на станции Араминта в качестве туристки, твоя невеста расписалась в учетной книге как «госпожа Марья Кьясальво»!»
Шард кивнул: «Отдел B имеет все основания завести на тебя дело по неопровержимым обвинениям в преступном сговоре и в злостном пренебрежении обязанностями».
Челюсть Фратано опустилась и задрожала, глаза его округлились и увлажнились: «Старина Шард! Ты же меня знаешь! О чем ты говоришь?»
«Почему же, в таком случае, ты принял беспардонную фальшивку из рук Спанчетты, не позаботившись проверить исходную документацию? Признаюсь, я крайне возмущен! Тебе известен мстительный нрав Спанчетты! Почему ты согласился стать послушным инструментом в ее руках? Теперь тебе придется отвечать за последствия!»
Фратано пробормотал: «Спанчетта привела убедительные доводы».
«Убедительные домыслы! Позволь мне изложить факты, о которых ты мог бы узнать в любой момент, если бы удосужился позвонить мне по телефону. Родители Марьи принадлежали к популярной на Девятой планете Аль-Фекки религиозной секте «свидетелей квадриполярного откровения». Детей причащают к этой секте в десятилетнем возрасте посредством ритуального обряда «обручения» со святым-покровителем или святой-покровительницей, в зависимости от пола. Святым-покровителем Марьи был Кьясальво, «самоцвет милосердия». Обряд обручения — религиозная формальность, причем уже во время церемонии святой освобождает причащаемую от светских брачных уз. Это освобождение подтверждено в нашем брачном свидетельстве, которое я мог бы предъявить в любой момент, если бы знал о существовании каких-либо подозрений. Наш брак, несмотря на измышления Спанчетты, не менее действителен, чем твой. Представить себе не могу, как она посмела исказить генеалогические записи!»
«Подумать только! — огорчился Фратано. — В один прекрасный день Спанчетта и ее козни сведут меня в могилу! К счастью, ты успел заметить ошибку».
«Ошибку? Мы имеем дело с умышленной подделкой документов!»
«Зачем же преувеличивать? Спанчетта — чувствительная особа. Когда-то у нее были основания считать... Ну ладно, ладно. Какое безобразие! И что же теперь делать?»
«Мы оба умеем считать. Вот, у тебя на стене, генеалогическое дерево Клаттоков. Несомненно, статус Глоуэна ниже статуса Декстера, но превышает статус Трайна — то есть равен двадцати четырем. Предлагаю тебе официально декларировать эту цифру исполнительным указом — у тебя есть такая привилегия, а в данном случае в этом заключается твой долг».
Фратано внимательно рассмотрел генеалогическую схему, прослеживая линии длинным бледным пальцем: «Есть возможность вычета пары баллов из показателя Трайна — благодаря завидному положению тетки его матери в клане Ведеров».
«У Глоуэна не меньшее преимущество. Эльсабетта, старшая сестра его бабки, происходила из высших слоев клана Вуков. Кроме того, среди его предков — леди Уолтроп, домоправительница Диффинов. Не забывай также о том, что Трайн на восемь лет младше Глоуэна! В его возрасте еще не нужен показатель, равный двадцати четырем».
«Тоже верно, — Фратано осторожно покосился на Шарда. — И больше не будет никаких упоминаний о преступных заговорах? Ты просто не слишком удачно пошутил, не так ли?»
Шард мрачно кивнул: «Пусть будет так».
«Очень хорошо. Здравый смысл подсказывает цифру «24». Допустим, что при условии легитимности твоего брака результат компьютерного расчета также равнялся бы двадцати четырем». Фратано взял желтый лист бумаги, перечеркнул авторучкой цифру «30» и вписал цифру «24».
Собираясь уходить, Шард обернулся и проговорил через плечо: «Рекомендую запереть дверь на замок. Иначе тебе снова придется иметь дело со Спанчеттой».
Поморщившись, Фратано кивнул: «О домашних делах я как-нибудь сам позабочусь. Гантер? Гантер! Где тебя носит нечистая сила?»
В гостиную заглянул лакей: «Вы меня звали?»
«Когда господин Шард удалится, запри наружную дверь на оба засова, никого не принимай и не передавай никаких сообщений. Все понятно?»
«Будет сделано».
3
Отец и сын стояли, готовые выйти из квартиры — Шард в последний раз проверял, все ли в порядке с праздничным костюмом Глоуэна. Коротким кивком Шард выразил больше удовлетворения, чем словами: «Думаю, никто не найдет, к чему придраться — на этот счет можешь быть спокоен».
«Гмм. Как минимум, Арлес не одобрит мои ботинки».
Шард усмехнулся: «Арлес не в счет! Никто даже не взглянет дважды в твою сторону — если ты не позволишь себе какую-нибудь вопиющую вульгарность».
«Я не намерен позволять себе никаких вульгарностей, — с достоинством откликнулся Глоуэн. — Невоспитанность не сообразуется с моими представлениями о праздновании дня рождения».
«Правильно! Рекомендую ничего не говорить, если к тебе не будут обращаться непосредственно, а если общение неизбежно, ограничиваться банальностями. Этого достаточно, чтобы через несколько минут тебя сочли блестящим собеседником».
«Скорее всего, меня сочтут неотесанным тупицей, — проворчал Глоуэн. — Тем не менее, постараюсь держать язык за зубами».
И снова на лице Шарда появилась кривая недобрая усмешка: «Пошли! Пора в трапезную».
Они спустились по лестнице на первый этаж, пересекли вестибюль и направились в главную галерею: две подтянутые фигуры, напоминавшие одна другую нарочито сдержанными движениями и манерами, за которыми угадывались врожденная ловкость и тщательно контролируемый избыток энергии. Шард был на голову выше сына; его жесткие волосы уже слегка поседели, а кожа, потемневшая от ветра и солнца, приобрела оттенок мореного дуба. Лицо и волосы Глоуэна были светлее, а в груди и в плечах он был поуже отца. У Шарда выработалась привычка язвительно поджимать губы. На лице Глоуэна, опускавшего уголки рта, когда удавалось забыть о заботах, появлялось мечтательное, рассеянное выражение. Девушки нередко заглядывались на Глоуэна — его печально-насмешливая физиономия, намекавшая на безудержный полет фантазии, вызывала у них странные безотчетные ощущения, похожие на приятный испуг.
Отец и сын приблизились к трапезной. Остановившись под входной аркой, они обвели глазами ярко освещенный зал. Почти все проживавшие в пансионе Клаттоки уже расселись вокруг длинного стола на стульях с высокими жесткими спинками. Они сплетничали и смеялись, часто прихлебывая «Баньольд» — легкое шипучее вино из погреба клана Лаверти. Не меньшей популярностью пользовалась более крепкая и сладкая «Розовая индессенция» — произведение ферментологов из клана Вуков. Вдоль стен, у столешниц с бутылками и салфетками, выстроились лакеи-йипы с напудренными до белизны лицами, в роскошных серых с оранжевым ливреях клана Клаттоков и париках из расчесанного серебристого шелка.
Шард указал на противоположный конец стола: «Тебе полагается сидеть справа от сестры твоей бабки, Клотильды. Я сяду справа от тебя. Иди вперед».
Глоуэн одернул сюртук, расправил плечи и вступил в трапезную. Присутствующие притихли — легкомысленные замечания повисли в воздухе, смешки и хихиканье растворились в молчании. Все головы повернулись, чтобы посмотреть на прибывших.
Глядя прямо вперед, Глоуэн промаршировал вокруг стола; за ним следовал Шард. Два лакея отодвинули стулья и снова придвинули их, когда Шард и Глоуэн приготовились сесть. Шумная компания вернулась к прерванным разговорам — все стало, как прежде, Глоуэна игнорировали. Пренебрежение клана показалось ему почти оскорбительным. В конце концов, сегодняшний ужин посвящен празднованию его дня рождения! Глоуэн обвел родственников высокомерным взглядом, но его никто не замечал. «Надо полагать, громкая непристойность или вопиющее пренебрежение правилами привлекли бы их внимание!» — подумал он.
Глоуэн решил не поддаваться соблазну: зачем подвергать себя и отца лишним насмешкам? Кругом сидели его дядья, тетки, двоюродные и троюродные братья и сестры. Присутствовал даже старик, приходившийся ему прапрадедом. Все оделись изысканно и модно, всем общая трапеза доставляла явное удовольствие. На дамах были длинные платья из роскошных тканей, расшитых орнаментами из плетеных перьев, многие сверкали драгоценностями — александритами, изумрудами, рубинами и гранатами, топазами и пурпурными турмалинами из месторождений Дьюкаса, сфанктонитами с погасших звезд и даже кристаллами Мэйдхауза, встречавшимися в единственном месте на единственной планете Ойкумены.
Клаттоки мужского пола рядились в парадные сюртуки и брюки в обтяжку, причем эти предметы одежды, как правило, контрастировали расцветкой; чаще всего попадались сюртуки цвета дубленой кожи и синие брюки, хотя некоторые предпочитали каштановый сюртук и брюки цвета темной хвои или черный сюртук и брюки темно-горчичного оттенка. Молодые щеголи считали обязанностью красоваться модными белоснежными кроссовками, а самые дерзкие нацепляли на левую половину шевелюры серебряную сетку, из которой торчали диковатые серебряные шипы. В числе последних был Арлес, сидевший рядом с матерью — его и Глоуэна разделяли шесть человек.
Бесспорно, Спанчетта излучала напористую, жгучую жизненную силу. Одним из наиболее достопримечательных ее атрибутов была поразительная, едва сдерживаемая булавками копна черных, как вороново крыло, кудрей, клонившаяся и грозившая рассыпаться всякий раз, когда она поворачивала голову. Близко посаженные черные глаза подчеркивали мраморную белизну ее чела и щек. Сегодня на ней было малиновое вечернее платье с глубоким декольте, демонстрировавшим мощную шею и немалую долю того, что выпирало ниже. Спанчетта бросила на Глоуэна единственный взгляд, оценивший мельчайшие детали его наружности, после чего, пренебрежительно хмыкнув, отвернулась и больше не удостаивала его своим вниманием.
Бок о бок со Спанчеттой сидел Миллис, ее послушный и безучастный супруг, отличавшийся главным образом понуро висящими пепельно-соломенными усами. Миллис сосредоточился на решении знакомой трудной задачи: поглотить как можно больше вина, не замочив при этом усы.
Фратано стоял поодаль у особого «почетного» стола, отведенного вышедшим на пенсию Клаттокам, и поддерживал вежливый разговор со своим отцом Дамианом, давно оставившим пост домоправителя — патриарху клана уже перевалило за девяносто. Дамиан и Фратано удивительно походили друг на друга — долговязые, бледные, с высокими лбами, длинными носами, лошадиными зубами и вытянутой нижней челюстью.
За столами почти не осталось свободных мест. В наличии не было только Гарстена и Джалулии, родителей Шарда. Лакеи налили Шарду и Глоуэну по два бокала — «Зеленого зокеля» и «Рамбодии» с виноградников Клаттоков, получивших призы прошлогодней Парильи. Глоуэн тут же осушил бокал «Зокеля», чем вызвал некоторое замешательство и беспокойство Шарда: «Поосторожнее с вином! Еще пара бокалов, и ты уткнешься носом в миску с супом, пуская пузыри!»
«Ничего, я потихоньку». Глоуэн ерзал на стуле, то и дело поправляя новый сюртук, казавшийся тесным и жестким. Новые брюки плотно облегали не только икры, но и все, что находилось выше, вызывая в высшей степени неприятные ощущения. «Что поделаешь! — говорил себе Глоуэн, — Такова цена, которую приходится платить тем, кто хочет модно одеваться и производить впечатление». Он попытался сидеть неподвижно, положив руки на колени. Арлес глядел на него, лукаво наклонив голову, и презрительно ухмылялся. Пусть Фратано объявит, что показатель именинника равен пятидесяти! Глоуэн поклялся себе, что не проявит никаких эмоций, даже глазом не моргнет.
Минута томительно тянулась за минутой. Фратано продолжал точить лясы с Дамианом. Гарстен и Джалулия все не приходили. Глоуэн вздохнул. Когда начнут подавать ужин? Глядя по сторонам, он обнаружил, что его чувства невероятно обострились. Он все замечал, все понимал! Глоуэн принялся изучать лица родственников. Ни одно не казалось знакомым. Чудеса, да и только! Упала некая завеса, и на мгновение обнажились истины, для него не предназначенные... Глоуэн снова вздохнул и поднял глаза к потолку. Любопытное, но бесполезное ощущение. Глупость, по сути дела. Он попробовал еще немного вина. На этот раз Шард не сделал никаких замечаний.
Шум голосов то нарастал, то затихал, иногда прерываясь на секунду полной тишиной — так, будто все присутствующие одновременно решили задуматься о следующих словах. Вечер только начинался — косые лучи Сирены еще струились из высоких окон, отражаясь от далекого потолка и белых стен, играя на скатерти, поблескивая на бокалах и столовых приборах.
Наконец появились Гарстен и Джалулия. Остановившись за спиной Глоуэна, Гарстен прикоснулся к его плечу: «Сегодня у нас большой праздник, а? Помню свой день совершеннолетия — давно это было... До сих пор не могу забыть: тревога, напряжение! Я приходился внуком домоправителю — правда, не по старшей линии... Но все равно боялся, что меня пошлют на другой конец Ойкумены, куда-нибудь в темную ледяную пустыню за полярным кругом... «Бешеный пес», однако, выдал 19, и я остался в пансионе... Поэтому и ты родился здесь. Тебе повезло, а? Как ты считаешь? А то сидел бы сейчас, сгорбившись над миской вареных бобов на далекой холодной планете, среди пиявок, кишащих в непроходимой грязи... И слушал бы дикие вопли аборигенов да блеянье заблудших овец, разрываемых на кусочки ястребами-горгульями...»
«Что ты чушь городишь! — возмутилась Джалулия. — Если б тебя выгнали, мы с тобой никогда бы не встретились, и Глоуэн не родился и не вырос бы — ни здесь, ни на какой-нибудь жуткой планете!»
«А, какая разница! Ну, тогда бы его вообще не было — чем это лучше? Что ж, остается только надеяться, что «бешеный пес» тебя не обидит...»
«Я тоже надеюсь», — откликнулся Глоуэн.
Гарстен и Джалулия заняли свои места. Фратано тоже сел, наконец, во главе общего стола. Увидев полоску бумаги, лежащую на пустом блюде, домоправитель прочел записку и встал, рассеянно переводя глаза с одного лица на другое: «А, Глоуэн, вот ты где! Сегодня тебе торжественно присваивается звание «кандидата». Перед тобой открываются самые разнообразные возможности. Уверен, что прилежание и чувство долга позволят тебе, по меньшей мере, стать человеком достойным и самостоятельным — независимо от того, останешься ли ты жить на станции в качестве служащего Заповедника или добьешься не менее впечатляющих успехов в другом качестве или даже в другом мире!»
Глоуэн слушал, чувствуя, что на него устремлены все взгляды.
Фратано продолжал: «Не намерен утомлять присутствующих высокопарными разглагольствованиями. Глоуэн, если тебе потребуется совет — или если ты решишь, что тебе не помешают наставления человека, накопившего немалый житейский опыт — без колебаний обращайся ко мне, я окажу тебе посильную поддержку. Такова моя обязанность по отношению к любому Клаттоку, проживающему в пансионе, независимо от возраста и положения.
Перейдем, однако, к конкретным вопросам. Не вижу причины испытывать терпение виновника торжества и его ближайших родственников. Передо мной официальный сертификат, удостоверяющий показатель статуса Глоуэна Клаттока, — домоправитель приподнял желтый лист бумаги, демонстрируя готовность предъявить его любому желающему, после чего свысока воззрился на текст с видом профессора, читающего сочинение самонадеянного юнца. — Показатель является результатом беспристрастного и точного расчета, произведенного компьютером на основе генеалогической базы данных. Позвольте провозгласить, что показатель Глоуэна равен... — Фратано снова поднял голову и обвел взглядом ожидающие лица, — ...двадцати четырем!»
Моргнув, лица повернулись к Глоуэну. Со стороны Спанчетты послышался сдавленный возглас, но она тут же заставила себя замолчать. Арлес непонимающе уставился сначала на Глоуэна, потом на свою мать — та сидела, опустив голову над бокалом с вином, и яростно сверлила глазами стол.
Теперь от Глоуэна ожидали краткого ответного выступления. Он поднялся на ноги и вежливо поклонился в сторону Фратано. Голос его чуть дрожал, но этот недостаток не заметил никто, кроме Шарда: «Благодарю вас, достопочтенный домоправитель, за пожелания успехов. Сделаю все возможное, чтобы стать добросовестным служащим управления Консерватора и достойным представителем пансиона Клаттоков».
Фратано спросил: «И где ты собираешься работать? Ты уже выбрал направление?»
«Да, мою кандидатуру приняли в отделе B».
«Выбор, полезный для всех! Сегодня, как никогда, нужны бдительные патрули — если мы не хотим, чтобы йипы заселили Мармионову землю!»
Замечание Фратано вызвало смущенные усмешки на лицах лакеев, но этим их реакция ограничилась.
Глоуэн опустился на стул под жидкие аплодисменты, лакеи стали подавать ужин. Опять все принялись болтать, причем каждый заявлял, что никогда не придавал значения слухам о высоком показателе Глоуэна: надо же придумать такую нелепость! При этом Клаттоки украдкой поглядывали на Спанчетту — та сидела в каменной неподвижности. В какой-то момент, однако, она стряхнула с себя оцепенение и оживилась (пожалуй, даже чересчур), одновременно поддерживая разговор с четырьмя собеседниками.
Поскольку теперь Глоуэна можно было не считать изгоем, сестра его бабки Клотильда, высокая надменная женщина средних лет, снизошла до разговора с внучатым племянником. Больше всего в жизни Клотильда интересовалась ипенгом. Она считала себя знатоком хитроумных тактических приемов, применявшихся в этой игре, и поделилась с Глоуэном некоторыми соображениями.
Не забывая о совете отца, Глоуэн тщательно подавлял в себе любые признаки независимого мышления, благодаря чему впоследствии, беседуя с приятельницами, Клотильда весьма положительно отзывалась о его умственных способностях.
В завершение ужина подали праздничный пудинг с мороженым заварным кремом и фруктами. Собравшиеся подняли бокалы, без особого энтузиазма провозгласив традиционный тост за здоровье именинника, после чего Фратано поднялся на ноги, тем самым подавая знак, что трапеза окончена.
Выходя, некоторые задерживались, чтобы пожелать Глоуэну всего наилучшего. В числе прочих размашистым шагом приблизился Арлес. «Прекрасный показатель! — заявил он. — Справедливая, в сущности, оценка — учитывая все обстоятельства. Как тебе известно, я ожидал услышать другую цифру, но очень рад, что тебе повезло. На твоем месте, однако, я не стал бы успокаиваться преждевременно. Статус, равный двадцати четырем, еще не гарантирует постоянную должность».
«Разумеется».
Шард взял Глоуэна под руку, и они вернулись в квартиру, где Глоуэн тотчас же поспешил в спальню, чтобы сменить парадный костюм на привычную одежду.
Выйдя в гостиную, Глоуэн вопросительно взглянул на отца, хмуро изучавшего пейзаж за окном. Шард обернулся и указал на стул: «Садись. Нужно обсудить несколько важных вещей».
Глоуэн медленно уселся, не совсем понимая, к чем клонится разговор. Шард принес бутылку прохладного легкого вина под наименованием «Киритаво» и налил по половине бокала себе и сыну. Заметив настороженность Глоуэна, Шард улыбнулся: «Все в порядке! Я не собираюсь делиться жуткими семейными тайнами, ждавшими своего часа, пока тебе не исполнится шестнадцать лет. Просто-напросто необходимо принять меры предосторожности — взглянуть на вещи с практической точки зрения и подготовиться к возможным неприятностям».
«Ты имеешь в виду Спанчетту?»
«Совершенно верно. Сегодня ее унизили, выставили на посмешище. Она вне себя от ярости и мечется сейчас, как хищный зверь в тесной клетке».
«Арлес, надо полагать, сбежал в логово «бесстрашных львов» и спрятался под столом», — задумчиво сказал Глоуэн.
«Если у него есть голова на плечах, Арлес никогда не обмолвится о том, что распустил язык и тем самым позволил нам поймать Спанчетту с поличным».
«Спанчетта нарушила закон?»
«В принципе — да. Но если мы предъявим обвинения, она станет утверждать, что нечаянно ошиблась, а доказать обратное очень трудно. В любом случае, для Спанчетты «что было, то прошло». Если меня не обманывает интуиция, она уже измышляет новые способы нам отомстить».
«Она спятила, что ли?»
«Трудно сказать. Так или иначе, держи ухо востро и будь осторожен, но не придавай интригам слишком большое значение. Свет не сошелся клином на Спанчетте, жизнь идет своим чередом. Пора подумать об учебе. Тебе придется выполнять поручения отдела B, и после занятий в лицее свободного времени у тебя почти не останется».
«А когда меня пошлют в патруль?»
«О, до этого еще далеко! Прежде всего тебе нужно получить пилотажное свидетельство и пройти специальную подготовку. Конечно, если возникнет чрезвычайная ситуация, все может быть...»
«Чрезвычайная ситуация? Нашествие йипов?»
«Не вижу, каким образом его можно было бы остановить. Йипы плодятся не по дням, а по часам, в Йиптоне становится все теснее, а деться им некуда».
«Значит, ты действительно считаешь, что назревает катастрофа?»
Шард не спешил с выводами: «Скажем так: если будут приняты правильные решения — и в самое ближайшее время — катастрофу можно предотвратить. Но делать вид, что проблема не существует, уже нельзя. Умфо, повелитель йипов, в последнее время ведет себя странно — будто ему известно нечто, о чем мы не догадываемся».
«Что ему может быть известно? Йипы вообще странно себя ведут — он не притворяется?»
«Все может быть. Не исключено, что Умфо о чем-то договорился с «миротворцами» из Стромы».
«Никогда о них не слышал».
«Есть такая политическая группировка натуралистов, они себя называют «партией мира и справедливости». По существу, нам остается только капитулировать и отдать Заповедник йипам — или поддерживать существующий порядок, принимая все необходимые для этого меры».
«По-моему, о капитуляции не может быть и речи!»
«В отделе B тоже так считают. Рано или поздно йипов придется эвакуировать с атолла и переселить на другую планету. Хартия не оставляет другого выхода, — Шард удрученно покачал головой. — Нелицеприятная действительность заключается в том, однако, что наша позиция не подкреплена достаточными средствами принуждения. Кроме того, мы — не более чем агенты Общества натуралистов, базирующегося в Строме. В конечном счете это проблема натуралистов, они несут ответственность за принятие решений».
«Значит, они должны так решить, вот и все!»
«Увы! Не все так просто. Всегда находятся люди, стремящиеся использовать проблемы в своих интересах. В Строме натуралисты раскололись на две фракции. Одна поддерживает Хартию, другая отвергает любые меры, способные привести к кровопролитию. Нынешний Консерватор сочувствует «миротворцам». Но он выходит на пенсию, а в Прибрежной усадьбе скоро поселится новый управляющий».
«И какой партии сочувствует он?»
«Понятия не имею, — пожал плечами Шард. — Он прибудет из Стромы во время празднования Парильи. Тогда мы и узнаем, что он собой представляет».
«Казалось бы, йипы сами должны были бы настаивать на переселении, — помолчав, заметил Глоуэн. — Йиптон перенаселен, на материк их не пускают — идея напрашивается сама собой».
«Казалось бы! Но йипы желают, чтобы им отдали Мармионову землю».
Глоуэн недоуменно хмыкнул: «Неужели в Строме не понимают, что йипы, если им позволят поселиться в Мармионе, уже через несколько лет заполонят весь Дьюкас?»
«Мне это объяснять не нужно. Попробуй, объясни это самозваным «защитникам мира и справедливости» в Строме».
4
Долгое лето кончилось. Труппа «Лицедеев», возглавляемая маэстро Флоресте, вернулась из успешного межпланетного турне, и заработанная актерами выручка должна была послужить воплощению заветной мечты Флоресте — сооружению нового Орфеума, величественного святилища исполнительских искусств. А Глоуэн, уже на следующее утро после дня рождения, начал летную подготовку под руководством управляющего аэропортом, уроженца древней Земли по имени Юстес Чилке.
Несколько недель мысли Глоуэна были заняты главным образом тренировочными полетами, летательными аппаратами и незаурядными личностями управлявших ими пилотов — в частности, Юстеса Чилке, память которого служила неисчерпаемым кладезем историй о диковинных народах, населявших далекие миры. Еще сравнительно молодой человек, Чилке успел принять участие в сотнях опасных и забавных авантюр. Он побывал во всех концах Ойкумены, отведал горечь бытия на всех ступеньках экономической лестницы и в конечном счете выработал своего рода практическую философию, которой не замедлил щедро поделиться с учеником: «В бедности нет ничего страшного, потому что на дне нечего терять — остается только карабкаться вверх. Богачи боятся разориться, но хлопотать о деньгах, когда они уже есть, гораздо лучше, чем сколачивать состояние, которого еще нет. Кроме того, если люди думают, что ты богат, они гораздо вежливее с тобой разговаривают — хотя вероятность того, что тебя долбанут по башке, чтобы потребовать выкуп или ограбить, возрастает пропорционально их вежливости».
Во внешности Чилке, с первого взгляда ничем не примечательного человека среднего роста, угадывалось скрытое стремление покрасоваться, боровшееся с привычкой внутренне потешаться над людьми. Обветренное жилистое лицо с крупными, не слишком правильными чертами прирожденного паяца, жесткие сероватые волосы, топорщившиеся ежиком, короткая шея и мощные широкие плечи, заставлявшие его слегка наклоняться вперед при ходьбе — таков был человек, научивший Глоуэна летать.
По словам Чилке, ему выпало родиться и вырасти на ферме посреди Большой Прерии. Он с таким чувством рассказывал о старом добром доме своих родителей и об аккуратных маленьких поселках в необъятной степи, открытой всем ветрам, что Глоуэн не мог не поинтересоваться, собирается ли Чилке когда-нибудь вернуться в родные места.
«Конечно, собираюсь! — заявил Чилке. — Но только после того, как сколочу состояние. Когда я уезжал, меня называли босяком и бросали камни вдогонку. Если уж я вернусь, то с парадного входа — так, чтобы меня встречал духовой оркестр и девушки маршировали, пританцовывая с жезлами и посыпая улицу розовыми лепестками». Чилке призадумался, вспоминая все былое: «По большому счету, если принять во внимание их представления и образ жизни, можно сказать, что соотечественники составили обо мне правильное мнение. Нет-нет, я не вор и не злоумышленник какой-нибудь, но видишь какая штука... я уродился в деда Суэйнера, по материнской линии. В роду Чилке предков моей матушки ни в грош не ставили — Суэйнеры, дескать, городские белоручки, люди пришлые, а следовательно бесполезные. Старого Суэйнера, как и меня, считали босяком и бродягой. Он любил собирать и обменивать всякое барахло: перламутровые побрякушки, чучела животных, старые книги и документы, окаменевшие экскременты динозавров... У деда Суэйнера была целая коллекция искусственных стеклянных глаз, он ими очень гордился. Фермеры над ним издевались — чаще за спиной, а иногда и в лицо. Деда это абсолютно не задевало, тем более что в один прекрасный день он сбыл свой ящик со вставными глазами приезжему знатоку, за бешеные деньги. После этого родня и соседи больше не смеялись, днем и ночью искали, не завалялся ли где-нибудь старый стеклянный глаз...
Чудак Суэйнер был стреляный воробей, спору нет! Ему всегда удавалось нажиться на своем барахле, так или иначе. В конце концов отцовская родня сообразила, что хорошо смеется тот, кто смеется последним, и постыдилась над ним шутки шутить. А я стал его любимчиком. Суэйнер подарил мне на день рождения роскошный «Атлас миров Ойкумены» — огромную тяжеленную книжищу, полметра в высоту, метр в ширину, толщиной в две ладони! В ней были карты всех населенных планет в проекции Меркатора. И каждый раз, когда Суэйнер находил какую-нибудь интересную заметку об одном из миров, он ее наклеивал с задней стороны карты. Когда мне стукнуло шестнадцать, дед Суэйнер взял меня с собой на Тамар, девятую планету Капеллы. Мы летели пакетботом компании «Межзвездный шлюз». Так я впервые побывал в космосе, и с тех пор все в моей жизни пошло кувырком...
Дед Суэйнер числился корреспондентом дюжины профессиональных обществ, в том числе Общества натуралистов. Помню, в детстве он рассказывал мне о планете на конце Пряди Мирцеи, охраняемой натуралистами в качестве заповедника для диких зверей. Кажется, я спросил его тогда: перестанут ли дикие звери кушать натуралистов, в частности деда Суэйнера, в благодарность за то, что их охраняют? Такой я был невинный, простодушный ребенок... И вот я очутился на той самой планете, на станции Араминта. И поверишь ли, так и остался невинным простодушным ребенком».
«А как вы здесь очутились?»
«Странная вышла история, понимаешь... До сих пор в ней толком не разобрался. Два или три удивительных совпадения нуждаются в объяснении — а объяснить их очень трудно».
«Какие именно совпадения? Я тоже в душе бродяга, мне интересно».
Замечание Глоуэна заметно позабавило пилота-инструктора: «История эта началась достаточно обыденно. Я работал гидом экскурсионного автобуса в Семигородье, на планете Джона Престона...» Чилке рассказал о том, как он встретился с пышнотелой бледнолицей дамой в высокой черной шляпе, четыре дня подряд участвовавшей в его утренних автобусных экскурсиях. В конце концов дама завязала с ним разговор, с похвалой отзываясь о его дружелюбных манерах, свидетельствующих о понимании и сочувствии. «Никакого особенного дружелюбия я не проявлял, просто профессия обязывала меня вести себя предупредительно», — скромно пояснил Чилке.
Дама представилась как «мадам Зигони», родом с Розалии, планеты в глубине Призмы Пегаса. Побеседовав несколько минут, она предложила Юстесу Чилке перекусить где-нибудь неподалеку. Чилке не нашел оснований отказаться.
Мадам Зигони выбрала приличный ресторан, где подали превосходный ленч. За едой она попросила Чилке рассказать о его детстве в Большой Прерии и вообще поделиться сведениями о его семье и происхождении. Мало-помалу речь зашла о других вещах, разговор затянулся. Будто движимая внезапным порывом, мадам Зигони призналась Чилке, что уже не раз замечала за собой способность предчувствовать события, и что не придавать значения предупреждениям внутреннего голоса означало бы, с ее стороны, подвергать большому риску себя и свое состояние. «Вы уже, наверное, спрашиваете себя: почему я проявляю к вам такой интерес? — продолжала мадам Зигони. — Все очень просто. У меня есть ранчо, и я хотела бы назначить нового управляющего. Внутренний голос настойчиво подсказывает мне, что вы — именно тот человек, который мне нужен».
«Любопытно! — отозвался на ее откровение Чилке. — С фермерским хозяйством я знаком с пеленок, это точно. Надеюсь, внутренний голос не забыл напомнить вам о необходимости платить хорошее жалованье?»
«Оно будет соответствовать вашему положению, — заверила мадам Зигони. — Ранчо «Тенистая долина», площадью пятьдесят семь тысяч квадратных километров, обслуживается сотнями работников. Как видите, я предлагаю вам ответственную должность. Ваш годовой оклад составит десять тысяч сольдо; кроме того, я беру на себя расходы на переезд и проживание».
«Гм! — нахмурился Чилке. — Вы хотите, чтобы я возложил на себя нешуточное бремя. Надлежащее возмещение должно составлять как минимум двадцать тысяч сольдо в год — что, позвольте вам заметить, меньше половины сольдо в расчете на квадратный километр. Где еще вы наймете управляющего за такие гроши?»
«Жалованье не рассчитывается в зависимости от площади имения! — решительно возразила мадам Зигони. — И не каждый квадратный километр фермы требует постоянного внимания. Десяти тысяч сольдо вполне достаточно. Вы сможете жить в собственном отдельном бунгало, где хватит места для всех ваших вещей. Любому человеку хочется, чтобы на чужбине его окружали привычные вещи, напоминающие о родных местах — как вы считаете?»
«Разумеется».
«Вам у меня понравится, — улыбнулась мадам Зигони. — Я лично об этом позабочусь».
«Хотел бы заранее рассеять всякие сомнения в отношении одного щепетильного вопроса! — серьезно, даже с некоторой горячностью поторопился вставить Чилке. — С моей стороны вы можете не опасаться чрезмерной фамильярности. Ни в коем случае и ни под каким предлогом!»
«Не совсем понимаю, зачем вы подчеркиваете это обстоятельство, — холодно заметила мадам Зигони. — Подобная возможность даже не приходила мне в голову».
«Предусмотрительность никогда не помешает — не хотел бы, чтобы вы зря беспокоились. От меня не следует ожидать ничего, кроме самого достойного поведения и соблюдения всех формальностей. По сути дела, я дал обет безбрачия. И притом давно женат, женат по уши! Кроме того, если хотите знать, я в некотором роде «неполноценен» — начинаю нервничать и готов сбежать при первой возможности, как только дамы проявляют ко мне назойливую благосклонность. Так что можете быть уверены, что с моей стороны вам не грозит никакое нарушение приличий».
Мадам Зигони резко вскинула голову — так, что с нее чуть не слетела высокая черная шляпа. Заметив пристальный взгляд Чилке, она тут же поправила окаймлявшие лицо темно-русые кудри: «У меня на лбу родимое пятно, не обращайте внимания».
«Вот оно что! По-моему, оно больше напоминает татуировку…»
«Неважно, — мадам Зигони тщательно поправила шляпу. — Надо полагать, вы принимаете мое предложение?»
«В том, что касается жалованья, компромисс помог бы устранить все препятствия. Пятнадцать тысяч сольдо?»
«Такая сумма представляется мне чрезмерной, учитывая полное отсутствие у вас опыта работы на руководящей должности».
«Неужели? — поднял брови Чилке. — А что, в данном случае, подсказывает вам внутренний голос?»
«Мой внутренний голос склоняется к тому же мнению».
«В таком случае лучше забыть всю эту затею, — Чилке поднялся на ноги. — Благодарю вас за ленч и за интересный разговор. А теперь, с вашего позволения…»
«Не спешите! — рявкнула мадам Зигони. — Возможно, я пойду навстречу вашим пожеланиям. У вас много пожитков?»
«Ничего, кроме одежды, что на мне, и запасной смены белья, — ответил Чилке. — Предпочитаю путешествовать налегке — на тот случай, если придется срочно уносить ноги».
«Но у вас, насколько я понимаю, осталось имущество, унаследованное от деда? Можно перевезти сувениры на Розалию, чтобы вы чувствовали себя, как дома».
«Нет необходимости, — покачал головой Чилке. — У деда в сарае осталось чучело лося... Не торчать же ему у входа в бунгало!»
«А меня как раз забавляют такие вещи! — весело сказала Зигони. — Давайте съездим в Большую Прерию и сделаем перепись вашего имущества. Или я могла бы заняться этим сама, если вам не интересно».
«Моей родне это не понравится», — упирался Чилке.
«Тем не менее, мы обязаны сделать все возможное для того, чтобы вы могли взять с собой привычные предметы обихода».
«Да нет же, мне все это не нужно».
«Ладно, поживем — увидим».
Через некоторое время Чилке прибыл на Розалию — малонаселенную, еще почти не освоенную небольшую планету в глубине Призмы Пегаса. Единственный космопорт находился на окраине Ветляника, крупнейшего поселка на берегу Большой Грязной реки. Чилке провел ночь в заведении под наименованием «Большой грязный отель», а на следующее утро его отвезли на ранчо «Тенистая долина». Мадам Зигони поселила его в небольшом бунгало под сенью пары голубых перечных деревьев и поручила ему управление сотней наемных работников, подписавших долгосрочный контракт. Все эти работники оказались представителями расы, незнакомой Юстесу Чилке: стройные молодые красавцы со смуглой золотистой кожей, называвшие себя «йипами».
«Йипы постоянно выводили меня из себя и нарушали все мои планы, потому что я никак не мог заставить их работать, — рассказывал Чилке. — Я притворялся добрым, я напускал на себя строгость. Я просил, я угрожал, я убеждал, я запугивал. А они только улыбались. Говорить о работе они были готовы сколько угодно, но у них всегда находилась более или менее несуразная причина, по которой выполнение того или иного задания было невозможным или нежелательным.
Какое-то время мадам Зигони наблюдала за мной и посмеивалась. Наконец она объяснила, как следует обращаться с йипами: «Они чрезвычайно общительны и плохо переносят одиночество. Отведите кого-нибудь из них на место работы и скажите, что он там останется один до тех пор, пока работа не будет закончена. Он взвоет, он захнычет, он станет объяснять, что не справится без посторонней помощи — но чем больше он будет жаловаться, тем быстрее он будет работать, а если задание не будет выполнено так, как требуется, ему придется остаться и переделать все заново. Вот увидите — как только они поймут, чем дело пахнет, сразу начнут шевелиться!»
Не знаю, почему она так долго ждала вместо того, чтобы сказать об этом сразу. Странная вообще особа эта мадам Зигони, мягко говоря. Каждый раз, когда она появлялась, я спрашивал про мой оклад, и она отвечала: «Ах да, я запамятовала. Займусь этим сейчас же!» После чего она исчезала, а я так и оставался без гроша в кармане. В конце концов пришлось устраивать азартные игры с йипами и выуживать из них те скудные средства, какие у них водились. До сих пор стыдно, как вспомню их вытянутые рожи — они страшно не любили проигрывать.
Как-то раз мадам Зигони не было несколько месяцев подряд. Она вернулась в возбужденном, взвинченном состоянии. Я обедал с ней в большой усадьбе; она ни с того ни с сего заявила, что намеревается выйти за меня замуж. Дескать, пришла пора слиться в одно целое, объединить наши мечты и надежды, пользоваться сообща всем, что у нас есть и превратить оставшуюся жизнь в непрерывное супружеское блаженство. Я сидел, как громом пораженный, у меня челюсть отвисла. Я уже упоминал о моем первом впечатлении от мадам Зигони, на экскурсиях в Семигородье. С тех пор она не похорошела — высокая, грудастая, с круглым лицом и пухлыми щеками, с кожей бледной, как лежалый жир.
Я вежливо напомнил ей, что ее замысел не соответствовала моим представлениям о будущем. При этом — из чистого любопытства — я поинтересовался размерами ее состояния, а также спросил, собирается ли она передать все имущество в мое распоряжение сразу после бракосочетания или только завещать его мне на случай своей безвременной кончины.
Само собой, она оскорбилась и свысока заметила, что мне, по существу, нечем пополнить семейную казну. Я с готовностью признал, что у меня ни кола ни двора — если не считать сарая, набитого перламутровыми побрякушками, и сотни облезших чучел. Мадам Зигони не понравился мой тон, но, по ее словам, она готова была удовлетвориться тем малым, что я мог предложить. Я наотрез отказался подвергать ее такой несправедливости. Я напомнил ей, кроме того, о моих специфических затруднениях во взаимоотношениях с прекрасным полом. Не следовало также забывать о том, что я уже числился супругом некой особы из Виннипега, в связи с чем еще одно бракосочетание стало бы не только излишним, но и немыслимым для меня, как для уважающего себя человека. Мадам Зигони разгневалась и уволила меня в тот же момент, даже не заикнувшись об оплате тяжелого управленческого труда.
Я кое-как добрался до Ветляника и зашел в трактир «У Пулины» — на самом конце мола, выступающего на полсотни метров в Большую Грязную реку. Заказал себе кружку легкого пива, сижу и думаю: что же мне делать? И надо же — в том самом трактире мне повстречался Намур, только что доставивший к черту на рога, на какую-то ферму, банду подписавших контракты йипов. По его словам, он таким образом подрабатывал на стороне, вдобавок к его основным занятиям. Я спросил его: каким образом ему удается вербовать йипов? Он ответил, что в этом отношении никогда не сталкивался с какими-либо затруднениями и что, по сути дела, предлагаемый им контракт открывал завидные возможности перед достаточно трудолюбивыми людьми, так как по истечении договорного срока йипы могли занимать свободную землю и становиться самостоятельными фермерами. Я заметил, что, по моему мнению, из йипов выходили никудышные работники. Намур только рассмеялся и сказал, что я не знаю, как с ними следует обращаться. Потом он ушел, чтобы позвонить по телефону, и сообщил мне, вернувшись, что говорил с мадам Зигони, и что она готова восстановить меня в должности на прежних условиях. Намур считал, что мне следовало согласиться, и что я поторопился покинуть ранчо. «Сам женись на мадам Зигони! — сказал я ему. — А когда у вас все будет хорошо, и она наконец успокоится, тогда и поговорим об управлении фермой». «Дудки! — смеется Намур. — Нашел дурака! Впрочем, у меня есть другая идея: почему бы тебе не стать управляющим аэропорта на станции Араминта?» «А что? — говорю я. — Почему бы и нет?» Намур ничего не гарантировал, но знал, что вакансия открыта, и надеялся, что ему удастся меня устроить, если он нажмет на правильные рычаги. «Не забывай, однако, — добавил он, — что прежде всего я деловой человек и ничего не делаю безвозмездно». Я предложил ему вступить во владение перламутровой вазой с двумя ручками или чучелом норки с чучелом мыши в зубах. В конце концов Намур сказал, что все равно поможет мне устроиться на работу, но в том случае, если он как-нибудь окажется на Земле, он хотел бы покопаться в моем барахле и взять что-нибудь на память. Я не возражал — с тем условием, что он не ограничится обещаниями, а действительно что-нибудь для меня сделает. Намур сказал, что я могу не беспокоиться, и что все как-нибудь образуется».
После прибытия Чилке на станцию Араминта Намур представил его чиновникам из отдела D, и те подвергли новоприбывшего допросу с пристрастием. Чилке заявил, что его квалификация более чем достаточна для управления местным аэропортом, и в конечном счете никому не удалось доказать обратное. Юстесу Чилке поручили временно исполнять обязанности управляющего, назначив испытательный срок.
Вскоре стало очевидно, что Чилке, по сути дела, слишком скромно отзывался о своих способностях, и его наняли на постоянную работу.
Чилке сразу же занялся основательной перетряской кадров, увольняя бездельников и нанимая надежных работников, в связи с чем между ним и Намуром пробежала черная кошка. Причиной конфликта стали йипы, входившие в число персонала аэропорта. Йипам поручали уборку взлетного поля, очистку и покраску летательных аппаратов, регистрацию запасных частей, поступавших на склад и выдаваемых механикам, а также некоторые простейшие процедуры регулярного технического обслуживания. Под присмотром Чилке им время от времени позволяли даже заменять и ремонтировать компоненты.
На первых порах у Юстеса Чилке не было помощника, на которого он мог бы положиться в свое отсутствие. Стремясь переложить на чьи-нибудь плечи хотя бы часть своих почти круглосуточных обязанностей, Чилке занялся тщательным обучением четырех подающих надежды йипов. Мало-помалу ему удалось возбудить в них какой-то интерес к работе — казалось бы, дела пошли в гору. Не тут-то было! Как только закончился шестимесячный договорный срок, Намур отправил помощников Чилке обратно в Йиптон и прислал взамен четырех безалаберных новичков.
Чилке яростно протестовал: «Какого дьявола! Что происходит на вашей дурацкой планете? У меня тут не благотворительное училище для любителей выпиливать по металлу! Сейчас же верни моих работников!»
«Этим людям было выдано временное разрешение на трудоустройство, действительное в течение шести месяцев, — холодно возразил Намур. — Таковы правила. Я их не придумывал, но вынужден следить за их выполнением».
«Ты мне сказки не рассказывай! — нахохлился Чилке. — Правила у тебя, что дышло — куда повернешь, туда и вышло. Даже если не упоминать о твоих заработках на стороне. В больнице фельдшеры-йипы получают новые карточки-разрешения каждые шесть месяцев, и никто слова не скажет! Так же дело обстоит с портными, и почти так же — с домашней прислугой. Нет-нет, я не жалуюсь! Все правильно, так и должно быть. Но зачем учить уму-разуму этих придурков, если ты намерен отправлять их обратно в Йиптон? В Йиптоне, насколько мне известно, автолетов нет. А если ты хочешь, чтобы я тренировал механиков для Умфо, занимайся этим сам!»
«Чилке, не болтай без толку!»
Но Чилке насмешливо настаивал: «Если мне не вернут обученных работников, не посылай мне йипов вообще. Сам найду себе помощников».
Намур выпрямился во весь рост. Медленно повернув голову, он смерил Юстеса Чилке ледяным взглядом: «Слушай внимательно — чтобы потом не было недоразумений. Распоряжаюсь тут я, а ты неукоснительно выполняешь мои указания. В противном случае существуют две альтернативы. Первая не чревата никакими прискорбными последствиями: увольняйся и убирайся с Кадуола подобру-поздорову на первом попавшемся звездолете».
Ухмылка на жилистой физиономии Чилке стала еще шире. Приложив ладонь к лицу Намура, он с силой толкнул его, как неодушевленный спортивный снаряд — Намур отлетел, ударившись спиной об стену. Чилке произнес: «Меня нервируют такие разговоры. Если хочешь, чтобы мы остались друзьями, проси прощения, от всей души и с вежливой улыбкой. И, уходя, пожалуйста, не хлопай дверью. В противном случае придется задать тебе трепку».
Намур, из рода Клаттоков, не будучи трусом, тем не менее, был несколько обескуражен. Помолчав, он сказал: «Что ж, попробуй! Посмотрим, кто кого».
Противники относились примерно к одной и той же весовой категории, хотя стройный Намур был на ладонь выше. Зато более плотный, широкий в плечах и в груди Чилке отличался длинными руками и массивными кулаками. Не обращая внимания на йипов и сбежавшихся учеников из лицея, Намур и Чилке подрались на славу. Когда битва закончилась, Чилке стоял, по-прежнему криво ухмыляясь и поддерживая за грудки прислонившегося к стене и готового упасть Намура.
«А теперь, — сказал Чилке, глядя Намуру в глаза, — посмотрим фактам в лицо. Не знаю, зачем ты меня сюда привез. Мое благополучие тебя не интересует ни в малейшей степени, и было бы глупо предполагать, что ты жаждешь заполучить пыльное чучело филина, которое я тебе обещал».
Намур начал было что-то говорить, но передумал и, сморщившись от боли, прикоснулся к ссадине на щеке.
Чилке продолжал: «Каковы бы ни были твои планы, я — здесь, на станции Араминта. Пока я здесь, твои планы осуществляются, и я тебе ничего не должен. Кроме филина, конечно. Занимайся своими делами — и предоставь мне заниматься моими. Вернемся к вопросу о помощниках. Так и быть, я зачислю в штат твоих шестимесячных йипов! Но я не собираюсь их ничему учить, они годятся только для работы типа «поднести-унести». А помощников я выберу сам, исключительно по своему усмотрению».
Намур выпрямился: «К твоему сведению, консерватор больше не разрешает продлевать йипам срок найма. Если тебе это не нравится, можешь вломиться в Прибрежную усадьбу и задать трепку консерватору».
Чилке рассмеялся: «Я человек необузданный, но еще не рехнулся. Придется как-нибудь с этим разобраться».
Намур удалился, не говоря ни слова. С тех пор отношения между ним и Чилке, формально вежливые, нельзя было назвать сердечными. Намур больше не давал указаний Юстесу Чилке, а Чилке больше не роптал по поводу необученных «шестимесячных» йипов. Обратившись в отдел D, Чилке получил разрешение подготовить Поррика ко-Диффина к выполнению обязанностей помощника управляющего аэропортом, а йипов он использовал только в качестве подсобных рабочих.
5
С наступлением осени обитатели станции Араминта стали подумывать о приближающемся фестивале вин, Парилье, то есть о банкетах, маскарадах, гуляньях и кутежах. В дни Парильи практически любые эксцентричные выходки не только прощались, но даже поощрялись — при этом подразумевалось (хотя это часто было не так), что праздничные костюмы скрывают личности озорников. Все номера в отеле «Араминта» были давно забронированы, в связи с чем для размещения приезжих, продолжавших прибывать и твердо намеренных провести всю праздничную неделю на станции, приходилось принимать экстренные меры. В конечном счете никто не оставался без приюта — по мере необходимости огромные пансионы кланов открывали двери гостевых апартаментов и позволяли временным постояльцам питаться в просторных залах, предназначенных для традиционных трапез и официальных приемов. Никогда еще во время Парильи никто не жаловался на отсутствие гостеприимства.
Глоуэну устроители фестиваля не поручили никакой особой роли. Он не умел играть на музыкальных инструментах, а паясничанье «Лицедеев» маэстро Флоресте его нисколько не привлекало. Занятия в лицее давались ему без труда (несмотря на то, что он продолжал летную подготовку), и первую четверть Глоуэн закончил с отличием. Арлесу вручили «срочное уведомление о неудовлетворительной успеваемости».
Глоуэн применял обезоруживающе простую методику: он выполнял все полученные задания систематически, своевременно и тщательно. Арлес придерживался иной практической философии. Он учился урывками, постоянно опаздывал и ничего не доводил до конца. Тем не менее, Арлес был уверен в том, что хитроумная изворотливость, умение блефовать и отважный натиск позволят ему избежать нудной работы и зубрежки, в то же время получая неплохие оценки.
К получению «срочного уведомления» Арлес отнесся с бешеным раздражением. Недолго думая, он скомкал отвратительную повестку и отбросил ее в сторону: таково было его мнение обо всех педагогах! Зачем его беспокоят мелочными нравоучительными писульками? Чего они пытаются добиться? Содержание уведомления его не устраивает — педантам не хватает широты кругозора! Неужели не понятно, что он не может втиснуть свои выдающиеся, всесторонние таланты в узкие рамки, разграниченные людьми без способностей и воображения? Это же очевидно с первого взгляда! Что ж, ему придется игнорировать — и каким-то образом обойти — все эти назойливые маленькие препятствия, изобретенные завистниками. Так или иначе все образуется, он закончит лицей и станет постоянным служащим управления. Иной результат невозможно было себе представить! Если дела пойдут из рук вон плохо, еще придется, чего доброго, заниматься! Чадолюбивая Спанчетта, скорее всего, могла бы все устроить, обменявшись парой слов с влиятельными людьми... но вовлекать Спанчетту было рискованно. Гораздо лучше по возможности не привлекать к себе внимание.
К концу второго года обучения (в начале лета, перед празднованием шестнадцатилетия Глоуэна) Арлеса не перевели на третий курс. Возникла серьезная ситуация, исправить которую Арлес мог только посредством посещения летней школы и пересдачи экзаменов. К сожалению, у Арлеса были другие планы, связанные с маэстро Флоресте и его «Лицедеями», и менять их он не собирался.
Достопочтенный Сонориус Оффо, директор лицея, вызвал Арлеса к себе в кабинет и не оставил никаких сомнений: если Арлес не выполнит минимальные требования, предъявляемые к учащимся, пока ему не исполнился двадцать один год, его статус служащего управления отменят, и он станет одним из временных наемных работников, причем без права на продвижение — то есть, в отличие от наемных работников, успешно сдавших экзамены в лицее, у него не будет никакой возможности занять постоянную должность.
Пару раз Арлес пытался прервать директора, чтобы выразить свою точку зрения, но Сонориус Оффо заставил его выслушать нравоучение до конца, в связи с чем раздражение и нетерпение Арлеса превысили всякие допустимые пределы.
В конце концов Арлесу удалось ответить: «Я понимаю, что мои оценки оставляют желать лучшего, но — как я уже пытался вам объяснить — я болел во время экзаменов в середине семестра, а потом не успел наверстать упущенное. Однако учителя отказались учитывать это обстоятельство».
«И правильно сделали. Назначение экзаменов состоит в том, чтобы определять уровень успеваемости, а не состояние здоровья, — директор взглянул на табель Арлеса. — Насколько я понимаю, ты хотел бы работать в отделе D».
«Я хочу стать виноградарем-ферментологом», — угрюмо подтвердил Арлес.
«В таком случае рекомендую тебе посещать летнюю школу и догнать своих сверстников. Дальнейшие прогулы приведут к тому, что тебе придется выращивать виноград очень далеко от станции Араминта».
Арлес нахмурился: «Этим летом я уже обещал участвовать в постановках маэстро Флоресте. Вам, наверное, известно, что меня приняли в труппу «Лицедеев»».
«Это не имеет никакого значения. Трудно выразиться яснее, чем я уже это сделал, но попытаюсь еще раз: либо ты будешь учиться и выполнять все задания, либо тебе не выдадут диплом об окончании лицея».
«Но мы отправляемся в турне на Соум и на планету Даунси! — в отчаянии воскликнул Арлес. — Нельзя же упускать такую возможность!»
Сонориус Оффо провел по лбу кончиками пальцев: «Можешь идти. Я свяжусь с твоими родителями и сообщу им о твоих затруднениях».
Арлес вышел из кабинета директора. На следующий день он перехватил официальное уведомление прежде, чем оно попало в руки Спанчетты — вызвавшее у Арлеса самодовольную ухмылку достижение, свидетельствовавшее о прозорливости и ловкости. Если бы Спанчетта прочла уведомление, вполне возможно, что ему пришлось бы провести дома все лето, уткнувшись носом в тошнотворные, бессмысленные учебники! Учить всю эту галиматью — подумать только! Арлес страстно надеялся отправиться в турне этим летом — хотя бы для того, чтобы балбес Керди Вук не оказался в центре внимания девушек. Хотя, конечно, Керди — рослый увалень с озабоченной цветущей физиономией — не составлял опасной конкуренции.
Таким образом Арлесу удалось избавиться от летней школы и улететь в межпланетное турне с «Лицедеями». Он вернулся на станцию Араминта за несколько дней до объявления показателя статуса Глоуэна, когда на пересдачу экзаменов уже не оставалось времени. Явившись в лицей, Арлес узнал, что его оставили на втором курсе.
Как объяснить происшедшее Спанчетте?
Никаких объяснений! Таков выход из положения. Спанчетта, скорее всего, ничего не заметит, а ему тем временем удастся каким-либо образом преодолеть все затруднения.
В последний день четверти лицеистов отпустили по домам раньше обычного, еще в первой половине дня. Глоуэн, Арлес и четверо других молодых людей решили прогуляться к причалу неподалеку от аэропорта, чтобы посмотреть на прибытие парома из Йиптона: должны были привезти новую партию рабочих для сбора урожая на виноградниках.
Компания состояла из Глоуэна, Арлеса, Керди Вука, Ютера Оффо, Кайпера Лаверти и Клойда Диффина. Керди, подобно Арлесу участвовавший в постановках «Лицедеев», был старше других — осторожный рослый юноша, мрачноватый, с выпуклыми голубыми глазами, крупными чертами лица и нежно-белой, почти розоватой кожей. Он говорил мало и выражался резко — по-видимому для того, чтобы скрыть смущение. Девушки, как правило, скучали в его обществе и подмечали в нем склонность к лицемерию. Сесили Ведер, чьи хорошенькое личико и безудержная непосредственность очаровывали всех, кто с ней встречался, в разговоре с подругами назвала Керди Вука «стеснительным чистоплюем». Даже если Керди об этом знал, он не подавал вида — но через неделю, ко всеобщему удивлению, присоединился к шайке «бесстрашных львов». Нужно же было как-то показать, что он не заслуживает столь нелестного приговора!
Кайпер Лаверти, ровесник Глоуэна, во всем был противоположностью Керди — нахальный, болтливый и деятельный, Кайпер ни перед кем не стеснялся и всегда был готов на любую проказу.
Ютер Оффо, внутренне противоречивый юноша немногим младше Керди, старательно занимался в лицее, но в частной жизни демонстрировал мрачновато-иронический темперамент, подбивая приятелей на диковатые, странные, а иногда и просто безрассудные выходки. Его жесткие соломенные волосы, подстриженные ежиком, уже в юности отступали залысинами над высоким лбом, переходившим в длинный римский нос. Ютер тоже числился членом привилегированного кружка «бесстрашных львов».
Клойд Диффин, еще один «бесстрашный лев», лицемерно обращал к миру маску невозмутимости и благоразумия. Сильный, коренастый и темноволосый, с массивным крючковатым носом и квадратным подбородком, Клойд редко высказывал оригинальные идеи, но на него можно было положиться — он во всем подражал своим товарищам.
Шестеро молодых людей прошли по Пляжной дороге к причалу, где уже начинали сходить с парома йипы, привезенные с атолла Лютвен. У выхода на набережную, за калиткой пропускного пункта, стоял Намур, родственник Клаттоков по боковой линии, занимавший по найму должность «координатора трудовых ресурсов» — высокий красивый мужчина с блестящей выбеленной шевелюрой. Намур успел побывать во всех концах Ойкумены; ему не раз улыбалась удача, но он столь же часто спускал целые состояния, пускаясь в рискованные предприятия, большинство из которых он предпочитал не обсуждать. Намур равнодушно, с подчеркнутой прохладцей заявлял, что уже видел все, что, по его мнению, стоило увидеть, и перепробовал все профессии, какие могли его заинтересовать — утверждение, никогда никем не подвергавшееся сомнению. Жизненный опыт наложил на него внушающий почтение, как патина на бронзовом бюсте, отпечаток изысканно цивилизованных манер и сдержанной элегантности. Арлес считал Намура образцом для подражания.
Шестеро лицеистов приблизились к Намуру — тот приветствовал их строгим кивком.
«Сколько их сегодня?» — спросил Арлес.
«Судя по списку, сто сорок человек».
«Гмм! Внушительная партия. И что, всех отправят на виноградники?»
«Некоторые пригодятся на станции — по меньшей мере до окончания Парильи».
Арлес принялся критически изучать йипов, выстроившихся вдоль борта — молодых мужчин и женщин в одинаковых белых набедренных повязках. Йипы терпеливо ждали своей очереди, сохраняя кроткое выражение на миловидных лицах. Юноши, все как один, отличались правильным телосложением, скорее гибким нежели статным — кудрявые, будто присыпанные пудрой на макушках блондины с бронзовой кожей и широко расставленными золотисто-карими глазами, придававшими лицам диковато-оленье выражение. Лица девушек были мягче и круглее, а их волосы, как правило, отливали более темным медно-золотистым оттенком. Природа одарила их изящными конечностями и стройностью — без сомнения, девушек с атолла Лютвен можно было назвать красавицами. Иных ценителей особенно привлекало некое присущее им «неземное», нечеловеческое очарование; другие не замечали в них ничего нечеловеческого.
Калитку открыли. Йипы стали проходить мимо сидящего за столом регистратора, тихо и не слишком разборчиво объявляя свои имена и получая карточки-разрешения. Намур и шестеро молодых людей стояли в стороне, наблюдая за процессом.
«Все на одно лицо! — сообщил Глоуэну Кайпер. — Не могу их различить».
«Может быть, для них и мы все на одно лицо».
«Надеюсь, что нет, — отозвался Кайпер. — Не хотел бы, чтобы даже какой-нибудь йип подумал, что я выгляжу, как Ютер или Арлес...»
Ютер рассмеялся, но Арлес бросил на шутника высокомерный взгляд через плечо: «Я не глухой, Кайпер! Будь поосторожнее с такими замечаниями».
«Кайпер настолько уродлив, что с ним невозможно не согласиться», — возразил Ютер.
«Ах да, я и забыл! — протянул Арлес. — Учитывая это обстоятельство, его можно понять».
Ютер спросил: «Чуете запашок, когда ветер дует в нашу сторону? От йипов всегда так несет — как на Расхожей гати в Йиптоне». В самом деле, от йипов исходил едва заметный и не слишком острый запах, напоминавший о водорослях и каких-то пряностях, но в нем присутствовал и некий чуждый, не поддающийся определению компонент.
«Говорят, они едят какую-то морскую живность, от которой возникает этот запах, — заметил Намур. — Я лично считаю, что от йипов воняет йипами. Зачем усложнять этот вопрос?»
«А мне все равно, — заявил Арлес. — Ого, клянусь радикулитом прародителя Клаттоков! Полюбуйтесь на этих трех милашек! Готов нюхать их с утра до вечера, и ни разу не поморщусь. Намур, можешь зачислить их моей прислугой, сию же минуту!»
Намур безмятежно покосился на недоросля: «Никаких проблем — если ты готов заплатить».
«Сколько?»
«Девушки обходятся дорого, особенно те, что в черных серьгах. Серьги означают, что они связаны уговором с мужчиной. По-нашему: замужем».
«А другие? Девственницы?»
«Откуда я знаю? В любом случае, они тебе не по карману».
«Какая жалость! — простонал Арлес. — Разве нельзя воспользоваться услугами какой-нибудь из них бесплатно?»
«Ты и опомниться не успеешь, как тебе воткнут нож между ребрами. Йипы себе на уме — пусть их послушные лица тебя не обманывают. Прежде всего, они всех нас недолюбливают, а тех, кто заигрывает с их девушками — и подавно. Если за это не платят, конечно. За деньги они сделают все, что угодно, но пытаться их обмануть или обсчитать очень опасно. Несколько лет тому назад турист изнасиловал девушку с атолла, собиравшую виноград. Идиот отказался платить. Два йипа заломили ему руки, а третий загнал ему в глотку деревянную опору для лозы — на всю длину. Некрасивая вышла история».
«И что сделали с йипами?»
«Ничего. Так что плати за свои забавы — или, что лучше всего, оставь их женщин в покое».
Ютер Оффо скептически прищурился: «К тебе это правило, надо полагать, не относится. Всем известно, что Намуру набивают пухом подушки и наполняют ванну горячей водой самые красивые девушки с атолла».
На породистом лице Намура появилась редкая благосклонно-предупреждающая усмешка: «Обо мне не беспокойся. За свою жизнь я научился множеству маленьких хитростей, делающих существование более сносным — как смазка, предотвращающая лишнее трение. Как правило, я предпочитаю не делиться ценной информацией, но в виде исключения могу дать один совет, причем бесплатно: никогда не добивайся своего слишком настойчиво — как аукнется, так и откликнется».
Ютер нахмурился: «Прозорливое наблюдение, в силу своей бесплатности вызывающее волну теплой признательности. Но причем тут девушки йипов?»
«Ни при чем. Или очень даже при чем. Разберешься сам», — Намур отправился по своим делам — ему предстояло распределить прибывших йипов по баракам и разъяснить им их обязанности.
Шестеро приятелей вернулись по Пляжной дороге к лицею. В школьном кафе под открытым небом они обнаружили стайку девиц, лакомившихся фруктовыми соками. Две из них, Тиция Вук и Лекси Лаверти, заслужили репутацию общепризнанных покорительниц сердец, а две другие — Джердис Диффин и Хлоя Оффо, тоже были достаточно привлекательны. Все они, однако, были года на два старше Глоуэна, и поэтому мало его интересовали.
Ютер Оффо, несмотря на свое свободомыслие, мог проявлять, по мере необходимости, самые изысканные любезность и обходительность. Теперь он воскликнул, придав голосу бархатную звучность: «Цветы жизни! Зачем вы скрываетесь в тени, под развесистой кроной гадруна?»
«Цветы жизни? Как бы не так! Обжоры, жадно поглощающие все, до чего дотягиваются их маленькие пухлые щупальца!» — заявил Кайпер.
Тиция с первого взгляда оценила качества приближавшихся молодых людей. Все они были либо слишком молоды, либо недостаточно воспитаны — ими можно было воспользоваться разве что с целью отработки приемов и оборотов речи. Наклонив голову, красавица укоризненно посмотрела на блюдце, стоявшее рядом на столике: «Поглощение чайной ложки мангового шербета трудно назвать обжорством».
«Притворное обжорство еще подозрительнее!»
«Если хотите знать, — промолвила Джердис Диффин, — мы проводим собрание «Культа Медузы» и подготавливаем нашу программу на следующий год».
«Мы собираемся захватить станцию Араминта и поработить всех мужчин», — добавила Хлоя.
«Хлоя, придержи язык! — возмутилась Джердис. — Ты выдаешь слишком много секретов!»
«Всегда можно завести новые секреты, нет ничего проще. У меня каждый день накапливаются десятки секретов».
«Хм! — прокашлялся Арлес. — Надеюсь, вы соблаговолите заметить наше присутствие? Мы тут стоим, как журавли, переминаясь с ноги на ногу. Может быть, вы пригласите нас сесть за стол?»
«Как хотите, — пожала плечами Тиция. — Но за свои шербеты платите сами».
«Разумеется. Вы находитесь в обществе хорошо воспитанных людей — не считая Глоуэна и Кайпера».
Четверо лицеистов постарше пододвинули стулья и кое-как разместились у столика в тесной компании девиц. Глоуэну и Кайперу пришлось присесть в стороне, за другой столик — обстоятельство, к которому они отнеслись с философским терпением.
«Так что же, чем занимаются в последнее время «хорошо воспитанные люди»?» — спросила Лекси Лаверти.
«Просто прогуливаемся и обсуждаем наши капиталовложения», — отозвался Ютер.
Кайпер сообщил — достаточно громко, чтобы его услышали за другим столом: «Арлес провалил все экзамены, так что мы помогали ему наверстать упущенное, изучая антропологию у причала».
«На самом деле мы ходили полюбоваться на космические яхты, — с достоинством опроверг клевету Арлес. — Недавно приземлился новый «Пурпурный принц». Клянусь, я куплю себе такой — не пройдет и десяти лет!»
Кайпер, никогда не подавлявший иронические порывы, снова не выдержал: «А я думал, что ты копишь денежки на девушку с атолла!»
«Ага! — сказала Тиция. — Вот где вы были! Пускали слюни, глазея на женщин из Йиптона, скороспелые развратники-молокососы!»
«Только не Арлес! — возразил Ютер. — Он всего лишь хотел их понюхать».
«Не знаю, можно ли это назвать развратом, — задумчиво произнес Кайпер. — Во всяком случае, у Арлеса необычные обонятельные влечения».
«Вынужден согласиться, — кивнул Ютер. — Тиция, как ты думаешь? Тебя кто-нибудь когда-нибудь хотел понюхать?»
«Вы оба свихнулись — вот что я думаю!»
«Я не дурак и с островитянками не связываюсь, — натянуто произнес Арлес. — Не хочу, чтобы меня душили, хоронили заживо или резали ножами за любую невинную шалость!»
«Если бы Спанчетта застала тебя с островитянкой, тебе досталось бы похлеще, чем от йипов», — обронил Кайпер.
Арлес помрачнел: «Давайте не будем упоминать о моей матери, она не имеет никакого отношения к предмету разговора!»
«А в чем заключается предмет разговора? — впервые открыл рот Керди. — Я забыл — о чем мы говорили?»
«Давайте поговорим о чем-нибудь интересном, захватывающем! — пожаловалась Джердис. — Например, о «Культе Медузы»».
«Давайте, — согласился Клойд. — У вас предусмотрено вспомогательное подразделение для энтузиастов-помощников мужского пола?»
«Еще нет, — покачала головой Джердис. — Всех энтузиастов-помощников мы принесли в жертву Медузе».
«Ха-ха! — воскликнула Лекси Лаверти. — Теперь ты́ выдаешь все наши тайны!»
«Кстати о тайнах, — смешался Арлес. — У меня превосходная мысль. Как вы могли заметить, здесь присутствуют четыре поклонницы Медузы и четыре «бесстрашных льва». Глоуэн и Кайпер не в счет — на самом деле, им давно уже пора домой. Так вот, я предлагаю сплотить наши ряды и отправиться в какое-нибудь тихое место, где можно без помех выпить вина и всласть поболтать о наших старых секретах, а может быть и придумать пару новых».
«Арлесу иногда — достаточно редко — приходят в голову удачные идеи, — сказал Клойд. — Я голосую «за»».
«Я тоже, — смущенно поднял руку Керди. — Во видите, у нас уже два голоса «за», а считая Арлеса, который вряд ли проголосует против своего предложения, целых три. Ютер?»
Ютер поджал губы: «Мне следует воздержаться от голосования до тех пор, пока мы не узнаем, что по этому поводу думают дамы. Допускаю, что у них нет возражений?»
«Молчание означает согласие! — объявил Арлес. — А посему...»
«Вовсе нет! — жестко обронила Лекси. — В данном случае молчание — признак потрясения и возмущения».
«За кого вы нас принимаете? — спросила Джердис. — «Культ медузы» — престижный клуб, закрытый для посторонних».
«Попробуйте попроситься к «Русалкам» или в «Кружок любительниц философии»», — предложила Хлоя.
Тиция поднялась на ноги: «Вы как хотите, а мне пора домой».
«Не знаю, зачем мы тут столько просидели?» — фыркнула Джердис.
Девушки упорхнули. Бесстрашные львы сконфуженно смотрели им вслед. Молчание нарушил Кайпер: «Странно! Достаточно было только упомянуть о бесстрашных львах, как девчонки разбежались наперегонки».
«Арлес сочинил трактат, предназначенный исключительно для бесстрашных львов: «Самоучитель для желающих овладеть эротическими навыками». На первой странице этого руководства следует разместить предупреждение: «Никогда не признавайся в том, что ты — бесстрашный лев! Разглашение принадлежности к этой группе делает недействительными любые гарантии и заверения, содержащиеся в тексте»».
«Хорошо, что я не бесстрашный лев! — злорадно воскликнул Кайпер. — Как насчет тебя, Глоуэн?»
«Я и так доволен жизнью».
«Ни одного из вас бесстрашные львы не пригласят, можете быть уверены», — мрачно буркнул Арлес.
Кайпер вскочил со стула: «Пойдем скорее, Глоуэн, пока Арлес не передумал!»
Глоуэн и Кайпер удалились.
Ютер язвительно заметил: «Следует признать, что наша репутация действительно, скажем так, незавидна».
«И почему, казалось бы? — недоумевал Клойд. — Мы же не какая-нибудь неотесанная деревенщина».
«Не каждый из нас, в любом случае», — обронил Керди.
«Что ты имеешь в виду?» — резко спросил Арлес.
«Твое предложение пойти выпить вина в укромном месте... Боюсь, оно показалось нашим собеседницам нелепым — даже вульгарным».
«Но ты же проголосовал «за»?»
«Я не хотел никого обижать», — целомудренно заявил Керди.
«Мм-да. Что ж, предложение есть предложение. Никто никого не заставлял: они могли согласиться или отказаться. Кто знает, может быть в следующий раз согласятся? Такова теория, на которой основан целый раздел моего руководства, озаглавленный «Бери, что дают — ничего не потеряешь!»»
Керди поднялся на ноги: «У меня полно домашней работы. Пора домой». Он ушел.
«Керди иногда ведет себя так, будто он лучше других, — задумчиво сказал Арлес. — Не назвал бы его типичным бесстрашным львом».
«Может быть, он просто самый воспитанный из нас», — заметил Клойд.
Ютер Оффо вздохнул: «Возможно, ты прав. Если бы не Керди, мы выглядели бы, как шайка развязных горлопанов, знакомых с цивилизацией только понаслышке... Я тоже пойду домой. Нужно подтянуть оценки по математике».
«Похоже, мне придется последовать вашему примеру, — с сомнением произнес Арлес. — Старый хрыч Сонориус наградил меня «срочным уведомлением». Я обязан показать его матери».
«И ты покажешь?» — с любопытством спросил Ютер.
«Держи карман шире!»
Вернувшись домой, однако, Арлес узнал, что его родители так-таки получили из лицея отдельное уведомление.
6
Как только Арлес появился в пансионе Клаттоков, Спанчетта потребовала, чтобы он объяснил «уведомление о неуспеваемости»: «Насколько я понимаю, ты повторяешь прошлогодний материал — о чем я впервые узнала сегодня! Почему ты не сказал мне об этом перед началом семестра?»
«Сказал — как то есть не сказал? — возмутился Арлес. — Ты еще ответила, что в этом году мне придется постараться, или что-то в этом роде. Я обещал постараться».
«Не помню ничего подобного».
«Значит, твои мысли были заняты чем-то другим».
«И почему же ты продолжаешь получать плохие оценки даже после того, как тебя оставили на второй год? Ты когда-нибудь вообще занимаешься?»
Бросившись в кресло, Арлес пытался найти благовидное оправдание: «Конечно, я мог бы получать оценки получше, но в конечном счете я не виноват! Послушала бы ты этих нудных книжных червей, называющих себя «преподавателями»! Ты представить себе не можешь, в какую смертельную скуку превратились занятия в лицее! Все жалуются, не только я. Но меня сделали козлом отпущения, потому что я их критикую — вот они и пользуются возможностью придраться к моим оценкам!»
Полузакрыв глаза, Спанчетта наблюдала за отпрыском: «Странно. Почему бы придирались именно к тебе?»
«Наверное потому, что у меня пытливый ум — я ничего не принимаю за чистую монету, даже если это необходимо, чтобы заслужить похвалу. Я считаю учителей чванливой шайкой крючкотворов, связанных круговой порукой, и своего мнения не скрываю».
Спанчетта кивнула с решительностью, предвещавшей мало хорошего: «Так-так. Почему же твои сверстники сдают экзамены, а не проваливают? Глоуэну выдали свидетельство об окончании курса с отличием».
«Только не надо мне ставить в пример Глоуэна! Этот подхалим готов пол вылизывать перед учителями, лишь бы заслужить их благосклонность! Все это знают и все его за это презирают. Мы хотим, чтобы у нас были справедливые учителя, не дающие поблажек любимчикам!»
«Что ж, придется этим заняться», — сказала Спанчетта.
Насторожившись, Арлес спросил: «Что ты собираешься сделать?»
«Досконально разберусь в происходящем и добьюсь того, чтобы все встало на свои места, так или иначе».
«Не торопись! — взволновался Арлес. — Лучше передай через меня письмо директору, в котором говорится, что у меня много важных обязанностей, и что не следует загружать меня сверх головы математикой и естествознанием! Если ты пойдешь туда сама, это им не понравится».
Спанчетта резко вскинула голову, отчего огромная копна ее кудрей покачнулась и задрожала, но каким-то чудом сохранила первоначальную форму: «Если я чего-то хочу, я это получаю — независимо от того, нравится это кому-то или нет. Хочешь добиться успеха в жизни? Научись не обращать внимания на комариные укусы».
«Научись то, научись се... — пробурчал Арлес. — У меня и так дела идут неплохо».
«Если ты потеряешь право на должность в управлении из-за плохих оценок, ты запоешь по-другому».
На следующее утро Спанчетта отправилась в лицей и встретила в коридоре выходившего из класса преподавателя математики, Арнольда Флека.
Остановившись, Спанчетта смерила Флека с головы до ног высокомерным взглядом, подметив хилое телосложение, бледность лица и кроткие голубые глаза. Неужели это ничтожество — злопамятное чудовище, подвергающее бесконечным преследованиям многострадального Арлеса?
Флек узнал Спанчетту и сразу понял, зачем она пришла: «Доброе утро, сударыня! Чем могу быть полезен?»
«Увидим! Вы — преподаватель Флек?»
«Совершенно верно».
«Я — Спанчетта Клатток из дома Клаттоков. Насколько я понимаю, мой сын Арлес учится у вас?»
После краткого размышления Флек ответил: «В принципе он должен у меня учиться. Фактически я его вижу довольно редко».
Спанчетта нахмурилась. Она рассчитывала на предупредительное, догадливое сотрудничество без уклончивых неопределенностей, препятствовавших скорейшему решению вопроса. Преподаватель Флек с первого хода играл не по правилам.
«Пожалуйста, выражайтесь недвусмысленно! Вы преподаете Арлесу математику?»
«Да, сударыня».
«Гм. Возникает впечатление, что Арлес столкнулся с трудностями. Он считает, однако, что причина его затруднений заключается в неправильном изложении материала».
Преподаватель Флек улыбнулся — печально и недружелюбно: «Я согласен преподавать согласно любым предпочтениям Арлеса — с тем условием, что он будет заниматься. Никто не может впитывать материал осмотически, не прилагая никаких усилий. Арлесу придется сесть за учебники и решать задачи. Да, это трудно и скучно, но другого способа нет».
Спанчетта покосилась на лицеистов, обступивших ее и Флека и ловивших каждое слово, но не дрогнула. Голос ее угрожающе понизился на пол-октавы: «Арлес считает, что его подвергают преследованиям и критикуют строже и чаще, чем других лицеистов».
Флек кивнул: «Последнее утверждение полностью соответствует действительности. Так как Арлес — единственный из студентов, полностью пренебрегающий занятиями и домашней работой, совершенно естественно, что ему приходится выслушивать критические замечания чаще других».
Спанчетта фыркнула: «Я в полном замешательстве. Совершенно ясно, что в лицее преподавание ведется из рук вон плохо».
«Весьма сожалею! — отозвался Флек. — Вы слегка побледнели. Может быть, вам лучше было бы присесть, пока вы не почувствуете себя лучше?»
«Я чувствую себя прекрасно, но я в ярости! Ваш долг состоит в том, чтобы добросовестно преподавать материал так, чтобы студентам предоставлялись равные возможности его усвоения, принимая во внимание индивидуальные особенности и характер каждого!»
«Вполне справедливое замечание! Я уже чувствовал бы себя виноватым и подавленным, если бы не одно обстоятельство. В случае Арлеса все остальные преподаватели сталкиваются с той же проблемой, что и я — с упорной, непреодолимой ленью, сводящей на нет любые попытки чему-нибудь его научить». Флек обвел глазами собравшихся в коридоре ротозеев: «Вам что, больше нечего делать? Вас этот вопрос не касается!» Снова обратившись к Спанчетте, он продолжил: «Будьте добры, зайдите в классную комнату. Сейчас она пустует, а я хотел бы вам кое-что показать».
Спанчетта последовала за Флеком. Тот подошел к столу и передал ей несколько листов бумаги: «Вот образчик работы Арлеса. Вместо того, чтобы решать задачи, он рисует закорючки и петли, похожие на рогатые рожицы и дохлую рыбу».
Спанчетта глубоко вздохнула: «Попросите Арлеса явиться сюда! Я хотела бы выслушать его в вашем присутствии».
Флек поднял трубку телефона, и через некоторое время в классную комнату проскользнул Арлес. Спанчетта поднесла к его лицу кулак с зажатыми в нем листками: «Почему ты рисуешь рожи и дохлую рыбу вместо того, чтобы решать задачи?»
«При чем тут дохлая рыба? Это мои эскизы! — возмущенно воскликнул Арлес. — Я практикуюсь в рисовании обнаженных человеческих фигур».
«Как бы ты это не называл, почему ты рисуешь вместо того, чтобы решать задачи?»
«У меня мысли двигались не в том направлении».
Флек взглянул на Спанчетту: «Могу ли я помочь вам чем-нибудь еще? Если нет...»
Спанчетта указала Арлесу на дверь: «Возвращайся на занятия!»
Арлес с облегчением удалился.
Спанчетта повернулась к преподавателю математики: «Значение хороших оценок невозможно переоценить. Если Арлес снова провалит экзамены, он потеряет право на постоянную должность в управлении».
Флек пожал плечами: «Ему придется многое наверстать. Чем скорее он этим займется и чем старательнее будет работать, тем больше вероятность того, что он сдаст экзамены».
«Я передам ему ваши слова. Странно! Прошлой ночью мне приснилась наша встреча. И во сне мы разговаривали именно так, как сегодня, слово в слово!»
«Удивительно! — подтвердил Флек. — Всего доброго, сударыня».
Спанчетта не слышала: «А потом мне снилось, что бедняга Арлес снова провалил экзамены, и что из-за этого приключилась целая череда несчастий и катастроф, постигших многих людей, в том числе его преподавателей. Я все это видела как наяву, во всех подробностях. Ужасно, ужасно!»
«Остается надеяться, что у вас нет дара предвидения будущего», — заметил Флек.
«Надеюсь, что нет. Кто знает, однако? Случаются самые странные вещи!»
Преподаватель математики задумался, после чего произнес: «Самая странная вещь из всех случившихся до сих пор — это ваш сон и то, что вы решили мне о нем рассказать. С сегодняшнего дня Арлес исключен из класса математики. Его делом займется лично директор лицея, Сонориус Оффо. Всего хорошего, сударыня! Больше нам говорить не о чем».
На следующий день директор вызвал Спанчетту и Арлеса к себе в кабинет. Когда собеседование закончилось, Спанчетта вышла, дрожа от бешенства. Арлес, подавленный и молчаливый, сгорбленно плелся за ней. Спанчетта узнала, что ей придется нанять за свой счет особого репетитора по математике, и что в конце каждой четверти Арлеса будет экзаменовать Сонориус Оффо собственной персоной.
Наконец Арлес осознал, что, как ни крути, беззаботные времена безделья и мечтательной истомы прошли безвозвратно. Ворча и ругаясь, он заставил себя работать под безразличным надзором репетитора, назначенного директором Сонориусом.
Каждую свободную минуту, час за часом, Арлес зубрил основы алгебры и геометрии, а затем и более сложный материал, пропущенный за прошедшие годы, пока в один прекрасный день не обнаружил, что тригонометрия, интегральное исчисление и топология пространства — удивительное дело! — не столь непостижимы, как ему казалось.
Раздражение Арлеса усугублялось возвращением Сесили Ведер. Одна из исполнительниц главных ролей в постановках «Лицедеев» маэстро Флоресте, Сесили некоторое время отсутствовала, так как уехала в Соумджиану на Соуме, где она встретилась с матерью и младшей сестрой Мирандой (по прозвищу «Ябеда») и вместе с ними отправилась гостить к богатому родственнику Ведеров, пригласившему их в свою виллу на романтически живописном Каллиопийском берегу между Гюйолем и Соррентиной на планете Кассиопея-993:9. Теперь она вернулась на станцию.
Сесили, примерно на год младше Глоуэна, была неотразима — с этим никто не спорил. Природа и счастливое стечение обстоятельств одарили ее всевозможными преимуществами: радостным темпераментом и смышленостью, тонким чувством юмора и склонностью к дружелюбному общению. В довершение ко всему — какая несправедливость! — она отличалась несокрушимым здоровьем, стройностью и пропорциональностью форм, а также насмешливо-курносым лицом очаровательного чертенка с растрепанными каштановыми кудрями.
Единственными соперницами Сесили были две девушки постарше, Тиция и Лекси, но в компании Сесили они казались бледными и строгими. «Тщеславная воображуля! Эксгибиционистка!» — шептали они за спиной у Сесили. Но Сесили Ведер только смеялась, когда ей передавали наветы завистниц.
Учеба в школе давалась Сесили легко. Она поступила в лицей на год раньше сверстниц, в связи с чем ее зачислили на тот же курс, что и Глоуэна. Путешествуя, она брала с собой учебники, а по возвращении на станцию продолжала заниматься наравне с другими.
Благодаря присутствию Сесили в лицее возникло некое новое измерение. Скорее всего, она флиртовала бессознательно, но ей несомненно доставляло удовольствие применять свои недавно обнаружившиеся способности к манипуляции молодыми людьми.
Именно из-за нее Арлес не хотел расставаться с «Лицедеями» и оставлять Сесили на попечение Керди Вука, Банчека Диффина и прочих «болванов» — несмотря на то, что Сесили не проявляла благосклонности ни к одному из конкурентов.
В новом сезоне Парильи репертуар «Лицедеев» решили сократить. Сесили предстояло танцевать на сцене, оркестранты тоже репетировали, но, к облегчению Арлеса, в программу не включили ни «Эволюцию богов», ни «Зарождение пламени» — то есть соперники Арлеса лишались тех же возможностей, что и он.
Со своей стороны, Сесили не чувствовала особой привязанности к театральной труппе. Пара инцидентов, имевших место в Соумджиане, научили ее остерегаться разрушительных сил, которые она могла вызывать к жизни, но не умела контролировать. Сесили решила выйти из состава труппы после окончания Парильи. «Пора навсегда расстаться с детством, — говорила она себе. — Не странно ли? Единственный юноша, чье внимание я на самом деле хотела бы заслужить, меня почти не замечает, а остальные лезут обниматься, как только я им улыбнусь из вежливости!»
Последнюю категорию обожателей, торопящихся вступить в интимные отношения, возглавлял Арлес. Он разработал тактику перехвата, поджидая Сесили каждый раз, когда та выходила перекусить в кафе на перемене, и навязывал ей свое общество за столом. Практически ежедневно Сесили тратила целый час, выслушивая рассуждения Арлеса о себе и его планах на будущее.
«По правде говоря, Сесили, — разглагольствовал как-то Арлес, — я из тех, кто не удовлетворяется ничем повседневным! Мне понятны возможности, доступные людям, занимающим высшую ступень в иерархии мира, и я твердо намерен подняться на эту ступень! Совершенно необходимо добиваться своего без колебаний, без оговорок, без уступок! У каждого только одна жизнь, и я отказываюсь провести ее в проигрыше! Можешь не сомневаться! Я говорю это тебе потому, что хочу, чтобы у тебя не возникло обо мне неправильное представление. И еще хочу сказать тебе одну вещь, совершенно искренне, — тут Арлес пододвинулся поближе и взял ее за руку. — Я тобой очень интересуюсь. В высшей степени! Разве ты не считаешь, что это замечательно?»
«Нет, на самом деле нет, — ответила Сесили, высвобождая руку. — Тебе следовало бы расширить кругозор на тот случай, если у меня будут другие планы».
«Какие планы? Зачем же? Ведь мы с тобой — живые люди».
«Само собой — но я, может быть, отправлюсь путешествовать по Вселенной в одиночку. Или постригусь в монахи-отшельники».
«Ха-ха! О чем ты болтаешь? Женщин не постригают в монахи!»
«Так или иначе, у меня могут быть другие планы».
«Ну почему ты все время шутишь?» — обиделся Арлес.
«Я не шучу, я говорю серьезно... А теперь прошу меня извинить. Наконец появилась Зэнни Диффин, мне нужно с ней поговорить».
На следующий день, несмотря на попытку Сесили спрятаться, закрыв лицо большой папкой, Арлес нашел ее в тени развесистого гадруна и сел рядом за тот же столик. Отогнув папку пухлым белым пальцем, он игриво выглянул из-за нее и оскалил зубы в широкой ухмылке: «Ау! Вот и Арлес! Как себя чувствует юная монахиня-отшельница?»
«Хочу обстричься наголо, вымазать лицо синей краской и приклеить усы, чтобы меня никто не узнал», — сказала Сесили.
«Ха-ха! Замечательно, замечательно! Можно, я буду тебя стричь и красить? Интересно, что скажет маэстро Флоресте — особенно если я раскрашу рожу в красный цвет, и мы вылезем на сцену, взявшись за руки?»
«Флоресте скажет, что это сцена из балета «Кошмар маньяка». Нет, Флоресте никогда ее не увидит. Меня больше не будет в труппе «Лицедеев»».
«Даже так? Что ж, хорошие новости! Я тоже бросил труппу — до тех пор, пока не исправлю оценки. Мы сможем провести вместе все лето».
«Думаю, это не получится. Я буду работать в туристическом приюте у Опаловых родников».
Арлес наклонился к собеседнице. Сегодня он приготовился применить стратегию из своего «Самоучителя для желающих овладеть эротическими навыками»: «Нужно кое-что с тобой обсудить. Хочешь космическую яхту?»
«Что за вопрос? Кто откажется от космической яхты?»
Арлес серьезно продолжал: «Нам нужно заранее сделать выбор — какую именно яхту мы хотим? Например, как тебе нравятся новые «Спанги-вандалы»? Или «Нэйсби» четырнадцатой модели, с салоном на корме? Они редко встречаются и, может быть, не столь роскошно выглядят снаружи, но зато интерьер просто превосходен! Как ты думаешь?»
«Я согласилась бы на любую яхту, — сказала Сесили. — Но возникают финансовые затруднения. У меня не хватит духу украсть звездолет. А на то, чтобы его купить, нет денег».
«Как раз об этом не беспокойся! По этой части можешь положиться на меня! Я достану деньги, мы купим яхту и отправимся блуждать по Галактике! Только подумай, как весело мы проведем время!»
Сесили беззаботно махнула рукой: «У моей мамы гораздо больше денег, чем у меня. Почему бы тебе не поговорить с ней? Ты мог бы взять ее с собой, и вы прекрасно провели бы время».
Арлес застыл, недовольно подняв черные брови. Согласно «Самоучителю», девушки не должны были реагировать таким образом. Может быть, у Сесили не все в порядке с головой? Арлес капризно спросил: «Разве тебе не хочется увидеть Стеклянные замки Кланктуса? Каналы древнего Харая? И не забывай о Кзанарре, с его руинами нечеловеческих селений и парящими в облаках летучими городами!»
«В данный момент мне нужно в туалет. А ты сиди и мечтай в свое удовольствие».
«Подожди минутку! Я решил сопровождать тебя во время Парильи! Что ты на это скажешь?»
«Скажу, что тебе придется принять другое решение, потому что у меня другие планы».
«Как так? И кто же будет твоим кавалером?»
«Тра-ля-ля! Большой секрет! Может быть, я даже останусь дома и буду книжки читать».
«Во время Парильи? Ты что, спятила? Сесили, пожалуйста, перестань надо мной смеяться!»
«Арлес, извини, но мне нужно бежать. Если я сделаю лужу прямо тут, в кафе, ничего смешного в этом не будет».
Сесили удалилась — Арлес исподлобья смотрел ей вслед. Он не преминул заметить, что Сесили вовсе не направилась прямиком в женский туалет, а остановилась перекинуться несколькими словами с Глоуэном, сидевшим в одиночестве. Улыбнувшись, Глоуэн поднял глаза и указал на параграф в раскрытой книге, лежавшей на столике. Сесили положила руку ему на плечо и наклонилась над книгой, после чего что-то сказала и скрылась в направлении туалета. Выйдя через несколько минут, она тут же присоединилась к Глоуэну, даже не взглянув вокруг.
Демонстрируя раздражение всем своим видом, Арлес поднялся на ноги и покинул кафетерий.
Подобно многим, в присутствии Сесили Глоуэн был очарован. Ему нравились ее забавно-нахальные жесты, жизнерадостная пружинистая походка, манера оборачиваться и бросать взгляд через плечо с полуулыбкой, обещающей веселые проказы. Но каждый раз, когда Глоуэн хотел с ней заговорить, кто-нибудь перебегал ему дорогу и поглощал все ее внимание. Поэтому он был приятно удивлен, когда Сесили сама к нему подсела.
«Вот, Глоуэн, я вернулась! Хотела задать тебе вопрос».
«Давай, задавай».
«Кто-то передал мне, что, по твоему мнению, я — потрепанная кукла на ниточках».
«Неужели?» — спросил искренне пораженный Глоуэн.
«Это правда?»
Глоуэн покачал головой: «Наверное, меня с кем-то спутали. Такая манера выражаться свойственна скорее Арлесу».
«Так ты не считаешь, что я — потрепанная марионетка?»
«Ни в коем случае! Когда-нибудь, когда в очередь к тебе не будут стоять шесть человек, я попробую сказать, что я действительно о тебе думаю».
«Арлес только что спрашивал меня, не может ли он сопровождать меня на фестивале, — задумчиво произнесла Сесили. — Я ему отказала, потому что моим кавалером будет другой».
«Даже так? И кто же?»
«Еще не знаю. Скорее всего, какой-нибудь воспитанный молодой человек успеет меня попросить до начала Парильи...»
Глоуэн разинул было рот, но прозвучал звонок. Сесили вскочила на ноги и упорхнула. Глоуэн сидел и смотрел ей вслед. Могла ли она намекать на нечто столь неожиданное и чудесное, что даже предположение казалось невероятным?
Арлес пытался провожать Сесили домой как можно чаще, но в этот раз его задержали после уроков, и благодарная судьбе Сесили отправилась домой одна. Ожидавший у выхода Глоуэн едва не прозевал ее, но успел заметить уже вдали и догнал ее бегом.
Сесили обернулась: «Ох, я испугалась — думала, опять Арлес!»
«Нет, это я... С тех пор, как ты упомянула о затруднениях с выбором кавалера, я не переставал об этом размышлять».
«Неужели? Как любезно с твоей стороны! И ты что-нибудь надумал?»
«Да! Я подумал... что, может быть, я мог бы... с твоего разрешения... сопровождать тебя на фестивале».
Сесили вдруг остановилась и улыбнулась, оказавшись лицом к лицу с едва не натолкнувшимся на нее Глоуэном: «Какая неожиданность! И ты это сделаешь не из жалости ко всеми покинутой воображуле?»
«Разумеется, нет. То есть, абсолютно... о чем разговор!»
«И ты не считаешь меня потрепанной куклой на ниточках?»
«Никогда я ничего такого не считал!»
«В таком случае — будь моим кавалером!»
Окрыленный радостью, Глоуэн совершил полный оборот на каблуках и схватил ее за руки: «Знаешь, я почему-то чувствую себя — внутри — очень странно, будто меня наполнили шипящими пузырьками».
«Я тоже. Может быть, нас наполнили одним и тем же?»
«Не знаю».
«Наверное, не совсем одним и тем же... Следует учитывать разницу полов».
«Поверь мне, я об этой разнице не забываю ни на секунду!»
«Считается, что даже если мы делаем одни и те же вещи или хотим одного и того же, то по разным причинам. По меньшей мере так говорит Флоресте. Он говорит, что на этом мир стоит».
«Сесили, ты замечательная!»
«Никакая я не особенно замечательная, — Сесили приблизилась к Глоуэну на полшага и поцеловала его, после чего отпрянула, как в испуге. — Зачем я это сделала! Теперь ты подумаешь про меня невесть что».
«Да нет... ничего я такого не подумаю».
«А я хотела тебя поцеловать давным-давно, и не вытерпела».
Глоуэн попытался обнять ее за талию, но у Сесили случился приступ капризной застенчивости: «Целоваться могу только я, а не ты!»
«Это несправедливо!»
«Наверное, нет... Тогда не задерживайся — нельзя слишком долго не возвращаться из школы...»
Арлес, шагавший по Приречной дороге и глазевший по сторонам, заметил Глоуэна и Сесили, обнимавшихся в тени плакучей ивы. Сперва он выпучил глаза, потом разразился издевательским смехом: «Хо-хо! Прошу прощения за то, что прерываю нежные лобзания! С каких пор стало принято выставлять интимные отношения на всеобщее обозрение? Глоуэн, не ожидал от тебя такого пренебрежения к приличиям!»
Сесили рассмеялась: «Глоуэн был очень добр, и я поцеловала его из благодарности. Может быть, поцелую еще раз. А ты зачем тут торчишь?»
«А почему нет? Может быть, снова увижу что-нибудь интересное».
«В таком случае нам пора, — Сесили взяла Глоуэна под руку. — Пошли, здесь скверно пахнет».
И они с достоинством удалились, оставив Арлеса посреди дороги. Сесили с тревогой заглянула Глоуэну в глаза: «Он тебя не слишком разозлил?»
Глоуэн мрачно покачал головой: «Чувствую себя последним дураком». Заметив, что Сесили напряглась, он торопливо добавил: «Потому что никак не мог решить: что делать? Съездить ему по роже? Стоял, как вкопанный! При том, что Арлеса я не боюсь».
«Ты все сделал правильно, — успокоила его Сесили. — Арлес — дубина стоеросовая! Зачем из-за него потеть и марать себе руки? Тем более, что он тебя гораздо тяжелее и побить его тебе, скорее всего, не удастся».
Глоуэн резко выдохнул: «Может быть. Но если он снова позволит себе что-нибудь в этом роде...»
Сесили взяла его за предплечье и крепко сжала пальцы: «Я не хочу, чтобы из-за меня были какие-нибудь глупые драки. Слышишь? Ты меня проводишь домой?»
«Конечно!»
У ворот парка, откуда начиналась аллея, ведущая к пансиону Ведеров, Сесили задержалась и внимательно осмотрелась: «Нужно соблюдать осторожность. Мама и так уже считает, что я разбитная девчонка». Наклонив голову, она поцеловала Глоуэна. Тот попытался ее обнять, но Сесили рассмеялась и отстранилась: «Мне пора».
«Ты выйдешь вечером, после ужина?» — густым от напряжения голосом спросил Глоуэн.
Сесили отрицательно покачала головой: «Нужно еще рисовать объявление для школы и разучивать мелодии, которые придется играть на фестивале. А потом меня погонят спать... И все-таки... знаешь что? Завтра вечером мама пойдет на собрание комитета, и за мной не будут следить в подзорную трубу. Как раз тогда, когда это, по всей видимости, было бы целесообразно...»
«Значит, завтра вечером! Где?»
«Помнишь сад с белыми розами, с восточной стороны нашего пансиона?»
«Там, где статуи стоят, как на часах?»
Сесили кивнула: «Выйду, если смогу, часа через два после заката — туда, где ступени спускаются с верхней террасы».
«Буду ждать!»
На следующий день, в мильден, занятий в лицее не было. С утра до вечера Глоуэну казалось, что каждая минута тянется бесконечно.
Через час после заката он надел темно-синие брюки и мягкую серую рубашку. Шард заметил приготовления: «Что происходит? Или это секрет?»
Глоуэн ответил небрежным жестом: «Ничего особенного. Договорился о встрече».
«И кто счастливая избранница?»
«Сесили Ведер».
Шард усмехнулся: «Смотри, не попадайся на глаза ее матушке, Фелиции. Она из рода Вуков и слывет отъявленной блюстительницей нравов».
«Придется рисковать».
«Хорошо тебя понимаю. Сесили — очаровательная девушка, спору нет! Давай, валяй — и... если тебе нужен совет...»
«Пожалуй, что нет. Как-нибудь сам разберусь».
«Дело твое».
Глоуэн задержался у двери: «Только никому не говори. Особенно Арлесу!»
«За кого ты меня принимаешь?»
«Да нет, просто... Ты ведь сам предупреждал, что никому и ни в чем нельзя полностью доверять...»
Смеясь, Шард взял сына за плечи и встряхнул: «Так точно! Не попадайся мамаше!»
Нервно ухмыляясь, Глоуэн выскочил из квартиры, сбежал по лестнице и шагнул в ночную тьму. Не чувствуя под собой ног, он летел, как на крыльях, к пансиону Ведеров. Далеко обойдя открытый любопытным взорам газон, он приблизился к саду и пробрался между двумя огромными мраморными вазами, обросшими темным плющом и бледнеющими в звездных лучах. Слева и справа обращенными лицом к лицу рядами высились героические статуи, перемежавшиеся кустами белых роз. Дальше, почти без огней, темнели башни и террасы, эркеры и балконы пансиона Ведеров — лишь несколько редких прямоугольников тускло желтели на фоне роскошной россыпи звезд.
Глоуэн прошел по центральной аллее до ступеней, начинавшихся в дальнем конце. Там он прислушался, но в саду было тихо. Воздух полнился ароматом белых роз — с тех пор, до конца жизни, запах роз напоминал Глоуэну об этой ночи.
В саду никого не было, кроме него и статуй. Он тихо прошел к месту свидания. Сесили еще не появилась. Глоуэн присел на скамью в тени и приготовился ждать.
Шло время. Подняв голову, Глоуэн смотрел на звезды — многие он знал по именам. Вскоре он нашел созвездие Лютни Эндимиона. В центре Лютни, пользуясь мощным телескопом, можно было разглядеть древнее Солнце... Раздался шорох. Тихий голос спросил: «Глоуэн, ты здесь?»
Глоуэн выступил из теней: «Здесь, у скамейки».
Сесили издала короткий нечленораздельный звук и побежала навстречу. Они обнялись — опьяняющий миг! Сверху звезды: сверкающая в черном бархате пустоты Прядь Мирцеи. В саду: благоухающие белые розы и немые статуи, застывшие под лучами звезд.
«Пойдем! — сказала Сесили. — Пойдем в беседку, там можно спрятаться».
Она привела его в круглую, открытую со всех сторон беседку с лозами, спирально вьющимися по столбам. Они уселись на обитую кожей скамью, полукругом огибавшую беседку изнутри. Шли минуты. Сесили встрепенулась, подняла голову: «Ты молчишь».
«Мне приходят в голову... самые странные мысли».
«Какие? Расскажи!»
«Трудно рассказать — это скорее настроения, а не мысли».
«Все равно, попробуй».
Глоуэн заговорил, часто останавливаясь: «Я смотрел на небо и на звезды и вдруг почувствовал… что небо открылось, будто я вижу… нет, не вижу, а слышу и ощущаю одновременно всю Галактику. Ощущаю миллионы и миллиарды людей, расселившихся по звездам. Их жизни, всех этих людей, будто издают тихое журчание или гудение… на самом деле, что-то вроде медленной тихой музыки. На какую-то долю секунды я слышал эту музыку и мне казалось, что я ее понял… А потом музыка пропала, и я просто смотрел на звезды, а ты меня спросила, почему я молчу».
Помолчав, Сесили сказала: «Такие мысли наводят тоску. Предпочитаю думать, что мир начался, когда я родилась, и останется таким, какой он есть — навсегда, никогда не меняясь».
«Невероятный мир!»
«Ну и что? Он меня вполне устраивает и хорошо работает — а как именно, меня не беспокоит». Она выпрямилась и повернулась к Глоуэну: «Не хочу, чтобы ты думал странные мысли, чтобы у тебя в ушах гудела странная музыка. Все это отвлекает тебя от меня, а я гораздо теплее и веселее звезд… Так мне кажется, по крайней мере».
«Не сомневаюсь!»
Едва заметное матово-красное зарево в восточной части небосклона оповестило о восходе Синга и Лорки, двух других светил системы. Пока Сесили и Глоуэн смотрели на небо, сначала над горизонтом всплыл Синг, подобный бледно-оранжевой луне, а за ним вспыхнула Лорка — очень яркая звезда, переливающаяся всеми цветами радуги.
«Мне нельзя долго задерживаться, — сказала Сесили. — Комитет собирается у нас в пансионе — причем сегодня пожаловала твоя родственница Спанчетта. Они с мамой всегда ругаются, а из-за этого собрание кончается раньше обычного».
«Что за комитет?»
«Они составляют программу Парильи. В Орфеуме будет меньше представлений, чем в прошлом году, и теперь приходится уговаривать маэстро Флоресте, а это почти невозможно, потому что Флоресте слышать ни о чем не хочет, кроме своего театра. Мечта его жизни — новый Орфеум прямо напротив лицея, и каждое сольдо, вырученное в межпланетном турне «Лицедеев», пойдет в его строительный фонд».
«Ты ему уже сказала, что уходишь из труппы?»
«Нет, еще нет. А ему все равно. Он этого ожидает. Флоресте приспосабливает пьесы к составу труппы, а не наоборот. Именно поэтому его композиции пользуются успехом. Во время Парильи должны состояться три коротких представления, мне придется участвовать во всех трех. Два музыкальных концерта по вечерам в верд и мильден, и спектакль в смоллен вечером — там я танцую бабочку с четырьмя крыльями. Мне хотелось бы самой сделать себе костюм — из крыльев настоящих бабочек».
«Где ты их достанешь?».
«Все не так уж сложно — если ты мне поможешь. Тебе уже разрешают летать?»
Глоуэн кивнул: «На прошлой неделе Чилке подписал мои права. Теперь я «начинающий пилот первой категории». Мне можно летать на любом из тренировочных «Митриксов»».
«Тогда мы могли бы слетать на луг Мароли и собрать крылья бабочек!»
«Не вижу, почему нет... Если твоя мать разрешит такую экспедицию — чего она, разумеется, не сделает».
«Не разрешит, если предупредить ее заранее. А я ей скажу, когда мы вернемся — если она спросит. Пора уже мне проявлять независимость, в конце концов! Как ты думаешь? Но не слишком — я хотела бы еще побыть маленькой девочкой... Пора возвращаться, мама начнет меня искать. У нее другое представление о независимости».
«Когда ты хочешь лететь? Мне нужно знать заранее — за два-три дня».
«Каникулы в лицее начнутся через неделю после инга. «Клуб Каллиопы» собирается устроить вечеринку с плаванием и пикником на озере, у Голубой горы. Может быть, мы с тобой под шумок слетаем на луг Мароли и устроим свой собственный пикник?»
«Хорошо. Я попрошу Чилке зарезервировать «Митрикс»».
Сесили встрепенулась: «Страшно не хочу уходить — но я должна! Возвращаясь домой, пожалуйста, будь осторожен. Не упади и не разбей себе нос. И смотри, чтобы тебя не унес какой-нибудь громадный филин! Что я буду без тебя делать?»
«Постараюсь».
7
Чилке сам научил Глоуэна летать, и поэтому без возражений доверил ему «Митрикс», занеся в журнал номер машины, дату и краткую запись: «Кадет: дневной патруль».
Безоблачным утром назначенного дня Глоуэн и Сесили прибыли в аэропорт. Глоуэн захватил пару больших сетчатых корзин и сачки на длинных ручках, а Сесили несла корзину с крышкой, содержавшую припасы для пикника.
Чилке указал на ближайший автолет: «Вот твой «Митрикс». А зачем корзины и сачок?»
Сесили ответила: «Мы ненадолго приземлимся на лугу Мароли, чтобы собрать крылья бабочек. Мне они нужны для танцевального костюма. Я буду изображать в фестивальном спектакле прекрасную бабочку с четырьмя крыльями!»
«Не сомневаюсь, что у тебя это получится», — галантно заметил Чилке.
Сесили предупредила его: «Никому не говорите! Это должен быть сюрприз!»
«Молчу, как могила!»
«А у вас какой будет костюм?» — спросил Глоуэн.
«У меня? Костюм? — удивился Чилке. — Я тут посторонний служащий...»
«Чилке, бросьте притворяться! Вы придете на фестиваль — это всем известно!»
«Ну... может быть. Мне разрешили напялить костюм. Дескать, лицо закрыто маской, никто меня не узна́ет. Наряжусь «шутом-балаболкой» — хотя, чтобы выступать в этой роли, мне и притворяться не нужно... А ты?»
«Черный бес в бархатной шкуре, даже лицо все будет черное».
«Значит, не бесстрашный лев?»
«Ни в коем случае! Львы будут в костюмах львов, — Глоуэн указал локтем на «Митрикс». — Можно лететь?»
«Если он взлетит — у вас на Кадуоле еще те автолеты... Давай-ка проверим, помнишь ли ты перечень предполетной проверки».
Под наблюдением Чилке Глоуэн исполнил ритуал инспекции: «Основной аккумулятор — заряжен! Аварийный — заряжен. Навигационный блок — отметки на нулях. Часы — правильное время. Проводимость цепей — все индикаторы синие. Радио — все индикаторы синие. Рекордер — все индикаторы синие. Сигнальные ракеты — в ящике. Пистолет — в кобуре на двери, обойма вставлена. Аварийный запас воды — полный бак. Аварийный инструмент — в ящике под сиденьем. Двигатели — запуск без сигналов неисправности. Все системы функционируют нормально — индикаторы синие...»
Проверка продолжалась еще некоторое время. К удовлетворению Чилке, Глоуэн ничего не забыл.
«На лугу Мароли помни о двух вещах, — напутствовал его Чилке. — Приземляйся точно на площадку. Если потревожишь «гамак», на вас набросятся жуки и вы проклянете тот день, когда появились на свет! Во-вторых, не заходите в лес. В районе Мароли недавно видели змееголовов. Так что держите ухо востро и не отходите далеко от машины».
«Так точно! Будем стараться!»
Глоуэн и Сесили погрузили в автолет сачки, корзины и припасы, забрались в машину, попрощались с Чилке и, по мановению руки Глоуэна, вознеслись в небо. Включив автопилот, Глоуэн направил воздушный аппарат на юг, выбрав достаточно безопасную высоту — триста метров.
«Митрикс» потихоньку — не слишком быстро — пролетел над плантациями и виноградниками, над рекой Уонн и Большой лагуной, после чего анклав станции Араминта кончился, и началась дикая заповедная территория. Здесь мирная, чуть холмистая саванна поросла ковром синевато-серых трав и бледно-зеленого кустарника, оживленным редкими темно-зелеными пятнами дендронов — иногда одиноких, иногда растущих небольшими группами. Время от времени попадались дымчатые деревья, возносившие на сто метров в воздух голубые облачка хрупкой листвы. К западу холмы постепенно повышались, гряда за грядой, и в конце концов вздымались громадой Мальдунских гор, среди которых даже отсюда можно было различить Порхающий провал — глубокую узкую расщелину, откуда вниз по долине Мароли устремлялись на свидание с морем полчища мигрирующих бабочек.
Пятнадцать, тридцать, пятьдесят километров — внизу показался луг Мароли, похожий на кричащую палитру, залитую сотнями беспорядочно перемешанных красок. Автолет медленно опускался, окруженный мириадами бабочек. Прижавшись глазом к видоискателю, Глоуэн навел перекрестие визира на светло-зеленый диск, обозначавший центр бетонной площадки, устроенной для туристов, прилетавших на омнибусах, и нажал на посадочный переключатель — «Митрикс» плавно приземлился.
Некоторое время влюбленные молча сидели и смотрели на луг. Кроме них, вокруг никого не было, и ощущение постоянного движения создавалось только бесчисленными бабочками. В ста метрах справа стеной начинался лес — угрожающе темная чаща. Такой же лес, еще ближе, темнел слева. Впереди, чуть дальше, луг открывался на песчаный берег океана, к солнечному синему морю.
Открыв дверь, Глоуэн и Сесили спустились на площадку. В небе пестрели крылья миллионов бабочек, слетевшихся со всех концов Дьюкаса. Их непрерывное порхание создавало низкий, пульсирующий, почти неуловимый ухом гул; застоявшийся в ложбине воздух пропитался сладковатым едким запахом насекомых. Стайками и косяками отдельных цветов — алые и голубые, лучисто-зеленые, лимонно-желтые и черные, пурпурные, сиреневые, белые и синие, красно-лиловые — бабочки порхали над лугом, то приближаясь к земле, то взметаясь ввысь, завиваясь спиральными вихрями и описывая круги, пересекаясь с роями другой раскраски и образуя на мерцающие мгновения невозможные, казалось бы, пуантилистические движущиеся смеси чистых оттенков.
Утомленные клубящиеся, кружащие рои оседали мало-помалу, каждый на своем дереве на окраине луга. И тут же сбрасывали крылья, устраивая под деревом что-то вроде непродолжительного цветного снегопада, устилавшего луг наподобие режущей глаз палитры.
Лишившиеся крыльев серые пятисантиметровые гусеницы с роговидными жвалами спускались на шести сильных ножках по стволам и во всю прыть спешили к океанскому прибою.
Глоуэн и Сесили вынули из автолета сачки на длинных ручках и сетчатые корзины. При этом Глоуэн, памятуя о предостережениях Чилке, засунул за пояс пистолет.
Сесили насмешливо подняла брови: «Зачем пистолет? Тут полно опавших крыльев, стрелять по бабочкам нет необходимости».
«Первая заповедь моего отца, — отозвался Глоуэн. — Не отходить ни на шаг от оружия в дикой местности».
«Здесь, по-моему, нет ничего опаснее какой-то липкой жидкой дряни, в которую лучше не наступать... Пойдем! Соберем крылья и улетим поскорее — дышать невозможно! Невероятная вонь, голова кружится!»
«Какие цвета тебе нужны?»
«Синие и зеленые — из-под дерева, видишь? Потом красные и желтые — они вот здесь, и немного черных и пурпурных. Вот и все».
Осторожно выбирая дорогу, они разошлись, чтобы собрать крылья под двумя деревьями. Подхватывая сачками крылья, опадавшие сверху, они высыпали их в корзины — изумрудно-зеленые и синие, гранатово-красные и канареечно-желтые, пурпурные, черные и белые.
Уже возвращаясь к автолету, Сесили задержалась в нерешительности.
«Этого хватит?» — спросил Глоуэн.
«Должно хватить. Я хотела еще немного красно-оранжевых и светло-зеленых, — Сесили указала пальцем на деревья в глубине луга. — До них, пожалуй, далековато. И этот запах! Меня уже тошнит».
«Надеюсь, мы успеем дойти до машины, — неожиданно глухо сказал Глоуэн. — Пойдем, быстрее!»
Проследив направление его взгляда, Сесили увидела напротив, на окраине луга, крупное продолговатое существо, угольно-черное за исключением белой морды, неприятно напоминавшей человеческое лицо. Передвигаясь трусцой на шести лапах, оно прижимало к груди, молитвенным жестом, пару крючковатых клешней. Перед ними был полуразумный мальдунский змееголов, заслуживший свое прозвище благодаря постоянно шевелящимся черным щупальцам-антеннам на темени.
Глоуэн и Сесили пытались как можно незаметнее преодолеть расстояние, отделявшее их от воздушного аппарата, но змееголов сразу угадал их намерение. Он повернул и бросился наперерез, преградив им дорогу.
Хищник остановился метрах в тридцати, чтобы оценить обстановку, после чего издал вопросительно-удивленный вой, переходящий в скрежещущий стон, и принялся подкрадываться к собирателям крыльев на полусогнутых шести лапах, явно приготавливаясь к прыжку.
«Отец, как всегда, оказался прав», — пробормотал сквозь зубы Глоуэн. Вынув из-за пояса тяжелый пистолет, он направил его на змееголова, тут же застывшего на месте. Каким-то образом это существо понимало, что прицеливающийся человек — зверь опаснее его самого. Змееголов снова издал вопросительный вой, повернулся и помчался прыжками к пляжу, где набросился на одного из йутов. Последовали пронзительный кошмарный визг и скорбное всхлипывание. Наступило молчание.
К тому времени Глоуэн и Сесили уже давно добежали до автолета и бросили в него корзины и сачки. Не мешкая, Глоуэн поднял машину в воздух.
«Безопасность! — с сердцем сказал Глоуэн. — До сих пор не понимал, насколько мы привыкли жить в безопасности».
«Со стороны этой зверюги очень любезно, что она нас не скушала», — пролепетала Сесили.
«Благородно и великодушно! Змееголов решил не рисковать — а у меня руки тряслись так, что я вряд ли в него попал бы. Никак не мог нажать на крючок... Я в высшей степени недоволен собой».
«Конечно, попал бы, — успокоительно заверила его Сесили, — и притом в самое чувствительное место. Зверюга это прекрасно понимала. Кроме того, я ее попросила уйти».
«Ты ее... что?»
Сесили беззаботно рассмеялась: «Я передала ей телепатическое сообщение: «Прочь! Беги!» Чувствуя, что моя воля сильнее, зверюга подчинилась».
«Мм-да, — пробормотал Глоуэн. — Может быть, вернемся и снова попробуем?»
«Глоуэн! Нехорошо меня дразнить! Я просто пыталась тебе помочь».
Глоуэн хмурился: «Не знаю, сто́ит ли рассказывать о змееголове на станции... Все начнут причитать, бегать кругами и называть это чрезвычайным происшествием — каковым оно, по сути дела, и является...»
«А мы ничего никому не скажем. Ты проголодался?»
«Я испугался. Другие ощущения решили подождать».
«Вот приятный холм, с чем-то вроде каменной лысины на вершине, — показала пальцем Сесили. — Можно устроить пикник».
8
В начале второй половины дня Глоуэн и Сесили вернулись на станцию Араминта. Глоуэн посадил автолет в парке за пансионом Ведеров, откуда Сесили понесла домой корзины с крыльями, сачки и все, что осталось от пикника. Тем временем Глоуэн долетел до аэропорта, и «Митрикс» опустился на взлетное поле у ангара.
Чилке вышел навстречу: «Как прошла охота на бабочек?»
«Превосходно! — отозвался Глоуэн. — Сесили набрала кучу разноцветных крылышек».
«Автолет вроде бы в порядке, — заметил Чилке, обходя «Митрикс». — А почему ты такой бледный?»
«Разве я бледный? Не знаю, почему бы я...»
«Ну, скажем так, вид у тебя испуганный».
«Скажем так, я немножко испугался, но не хотел бы об этом распространяться».
«Выкладывай! Здесь тебе бояться нечего!»
Глоуэн стал торопливо докладывать: «Случилось, в общем-то, вот что. Мы уже кончили собирать крылья и собрались вернуться к автолету, как из лесу выбежал большой черный змееголов. Он сразу нас заметил и стал подкрадываться, ближе и ближе. У меня был пистолет, но стрелять не пришлось, потому что как только я прицелился, змееголов побежал к морю и сожрал йута. Сесили говорит, что прогнала змееголова телепатическим приказом. Не знаю, может быть это на самом деле так! Потому что я настолько испугался, что мне даже телепатия в голову не приходила — руки тряслись, пистолет едва не выпал».
«Живое, с чувством изложенное повествование, — одобрил Чилке. — И что же дальше?»
«Дальше... Мы впопыхах улетели подобру-поздорову. Километрах в пятнадцати к северу мы успокоились и приземлились на вершине холма, чтобы перекусить. Я еще злился на себя и решил попрактиковаться в стрельбе, привыкнуть к пистолету. Прицелился в скалу и нажал на крючок. А пистолет только щелкнул. Я заглянул в патронник, а там ничего нет!»
Чилке широко раскрыл рот: «Вот это да! Значит, ты трясущимися руками целился в змееголова из незаряженного пистолета?»
«Причем ни я, ни змееголов не знали, что он незаряженный!»
Некоторое время Чилке фальшиво посвистывал сквозь зубы. В конце концов он произнес: «Если необходимо кого-то в чем-то обвинить, то начинать следует с тебя. Проверка боеприпасов в оружии — обязанность пилота, таковы правила».
Глоуэн повесил голову: «Я знаю».
«Во вторую очередь вина ложится на меня. Я тут стоял и смотрел, как ты проморгал патронник и обойму. Моим единственным оправданием служит то обстоятельство, что позавчера я лично заряжал этот самый пистолет. Надеюсь, мы оба извлечем из сегодняшней истории надлежащий урок. А теперь взглянем упрямым фактам в лицо. Почему пистолет не заряжен? Где этот мошенник Сиско? А, я ему покажу! Вздую мерзавца! Но его еще нужно найти. Слушать, как йипы врут — одно удовольствие. Особенно если они подозревают, что их поймали с поличным».
Чилке заглянул в ангар: «Сиско! Ты где? Спишь, что ли? А, не спишь. Просто решил прилечь. Утомился, бедняга. А отчего ты утомился? Ты ж сегодня не работал. Ничего ты сегодня не делал! Ну ладно, это другой вопрос. Давай выходи, надо поговорить».
Из темного ангара появился Сиско — молодой человек со смугло-золотистой кожей, кудрями примерно того же оттенка, атлетическим телосложением и классически правильными чертами лица. Если бы потребовалось обязательно найти в его внешности какой-нибудь изъян, можно было бы сказать, что его глаза расставлены несколько шире, чем это представлялось необходимым в идеальном варианте. Сиско постоял, переминаясь с ноги на ногу и переводя взгляд то на Глоуэна, то на Чилке, после чего, расплывшись в характерной для йипов ничего не значащей ухмылке, осторожно подошел поближе.
«Сиско! — вкрадчиво обратился к нему Чилке. — Тебе известна разница между обычной трепкой, крепкой взбучкой и безжалостным избиением, запоминающимся на всю жизнь?»
Продолжая улыбаться, Сиско покачал головой: «Ты задаешь загадки. Я ничего не знаю про такие нехорошие вещи. Про них не говорят с друзьями».
«Известна ли тебе разница между понятиями «твое» и «мое»?»
Физиономия Сиско затуманилась: «Для того, чтобы я ответил правильно, ты должен объяснить, что ты считаешь моим и что ты считаешь своим. Или ты опять намекаешь на что-то неприличное в присутствии мальчика?»
Чилке печально покачал головой: «Иногда, Сиско, неожиданности твоего мышления заставляют краснеть даже меня».
«Я этот разговор не начинал».
«Неважно. А теперь я хочу, чтобы ты отвел меня туда, где ты спрятал патроны от пистолета».
«Патроны? От пистолета?» — недоуменно моргая, повторил Сиско.
«Я хочу получить их сейчас — перед тем, как начну тебя бить».
«Ха-ха-ха!»
«Что смешного?»
«Да твои шутки, вроде этой последней, про патроны. Мне смешно!»
«Это не шутки. Глоуэн не смеется. Посмотри на него. Смейся только тогда, когда начнет смеяться он».
«Так точно. Мне стоять здесь и смотреть на мальчика — или вернуться в ангар и работать?»
«Прежде всего: патроны от пистолета из «Митрикса». Где они?»
«О! Патроны от этого пистолета! Почему же ты так и не сказал? Я уже начинал беспокоиться! Эти патроны никуда не годились. Я их отложил, чтобы вставить гораздо лучшие патроны, а потом мне приказали делать тысячу разных вещей. А когда я вернулся, их уже не было. Наверное, кто-то увидел, что они не годятся, и выбросил».
«Глоуэн, ты когда-нибудь слышал что-нибудь подобное? Дай-ка мне веревку, свяжем ему руки-ноги».
«Погодите, погодите! — встревожился Сиско. — Я знаю, что ты любишь шутить с друзьями, но иногда лучше говорить приятные слова, как полагается. Что про меня подумает мальчик? Я очень хороший человек».
«В последний раз: где патроны?»
«А, патроны! Кажется, я видел что-то в этом роде у задней стены ангара. Кто-то очень неаккуратный, а может быть и вор, там их рассыпал».
«Очень неаккуратный вор, это точно. Сегодня Глоуэн целился в змееголова, когда тот собирался на него наброситься. Глоуэн нажал на спусковой крючок, но пистолет не выстрелил, потому что ты украл патроны. К счастью, змееголов испугался и убежал».
«О, какое отважное приключение! — похвалил Сиско. — У тебя, молодой господин, глубокий запас жизненной силы. Разве ты не чувствуешь, друг Чилке? Благородная, благодатная сила! А теперь я уже отдохнул и могу приняться за работу».
«Найдем патроны, потом займемся взбучкой, — сказал Чилке. — Так ты говоришь, у задней стены ангара?»
Сиско поднял дрожащий указательный палец: «Я только что вспомнил! Ни о чем таком не думал, но решил на всякий случай сохранить бесполезные старые патроны и отнес их к себе в комнату. Вы посидите, отдохните! Я сбегаю, принесу».
«Я тоже загляну к тебе в комнату — хотя бегать не стану. Глоуэн?»
«С меня на сегодня хватит. Пойду домой».
«Что ж, дело хозяйское. Когда у тебя будет свободная минута, я покажу, как пользоваться пистолетом. Стрелять можно правильно, а можно и неправильно. Никогда не мешает приготовиться — тот, кто поворачивается спиной к опасности, первый получает пинок под зад».
«Мне такой урок пригодится!» — Глоуэн удалился.
Когда он вернулся в пансион Клаттоков, Шарда в квартире не было. Глоуэн устало бросился на койку и сразу заснул.
Проснувшись, Глоуэн обнаружил, что Сирена уже зашла — на станцию Араминта спустились сумерки. Шард еще не вернулся — обстоятельство само по себе необычное.
Глоуэн сполоснул лицо и руки, причесался и спустился в трапезную подкрепиться. Через пару минут туда же явился Арлес. Заметив Глоуэна, тщетно отвернувшегося в надежде избежать столкновения, Арлес промаршировал через весь зал и плюхнулся на стул рядом с Глоуэном: «Отчего суматоха? Что ты устроил? Все бегают, как угорелые».
«Не знаю, о чем ты говоришь».
Арлес расхохотался: «И ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Ты увез Сесили в автолете и приземлился в тихом укромном местечке, где можно было без помех приступить к делу. А потом, говорят, ты посеял пистолет, вернулся и обвинил в пропаже ни в чем не повинного йипа, которому теперь из-за тебя устраивают втык».
Глоуэн с возмущением уставился на Арлеса: «Кто несет такую чепуху?»
«Неважно, кто! И это еще не все!»
«Есть еще чепуха?»
«А как же! Чилке, выдавший тебе пилотское удостоверение, но отказавшийся сделать то же самое для меня, ссылаясь на смехотворные придирки, снова тебе поверил и пристал к бедному йипу. Намур вмешался и поставил Чилке на место. Они поругались, и в конце концов Намур освободил Чилке от должности. Вот так-то! И все из-за тебя, с твоими амурными похождениями!»
«Ты заблуждаешься во всех отношениях, — презрительно отозвался Глоуэн. — Я отвез Сесили на луг Мароли, чтобы собрать крылья бабочек для театрального костюма, а не для того, чтобы «приступить к делу», как ты по-свински выразился».
Арлес опять разразился издевательским смехом: «Ну и дурак, что упустил такую возможность! Я-то видел, как она себя ведет с парнями — потеря невинности ей давно не грозит, поверь мне!»
Глоуэн пожал плечами: «Факты остаются фактами. Я не терял пистолет, а всего лишь обнаружил, что Сиско стащил патроны — и сообщил об этом Чилке».
В трапезной появился Шард. Опустившись на стул напротив Глоуэна, он спросил: «В управлении переполох. А ты что делал все это время?»
«Спал. Арлес говорит, что Намур уволил Юстеса Чилке. Переполох из-за этого?»
Шард удивленно обернулся к Арлесу: «У Намура нет таких полномочий. Он заведует трудоустройством йипов, не более того. Кто тебя снабжает беспардонными кривотолками?»
«Я знаю только то, что слышал от матери! — вызывающе буркнул Арлес. — А она говорит, что Намур заведует всеми наемными работниками на станции».
«Она ошибается. И Намур, и Чилке — наемные служащие отдела D, причем занимают примерно равное положение. Во-вторых, никто никогда не поднимал вопрос об увольнении Чилке. Намур, а не Чилке, несет ответственность за выбор йипов, и к нему, а не к Чилке, могут быть предъявлены претензии. Мы ведем расследование уже несколько часов, и я вернусь в отдел, как только успею что-нибудь перекусить».
«Мне эту историю представили совсем в другом свете, — обиженно проворчал Арлес. — Но вы, конечно, лучше знаете, о чем говорите».
«Скажу тебе еще кое-что, — нахмурился Шард. — У этой истории есть подоплека, незаметная на первый взгляд. Сегодня не буду вдаваться в подробности, но завтра ты поймешь, что я имею в виду».
9
На следующий день, после полудня, Глоуэн направился в пансион Ведеров, чтобы помочь Сесили сооружать костюм из крыльев бабочек. Приступив к этому занятию, он прежде всего рассказал о событиях, последовавших за их возвращением на «Митриксе».
«Сегодня утром я навестил Чилке, — продолжал Глоуэн. — По его словам, я пропустил самое забавное. Он говорит, что вчерашний скандал напоминал цирковое представление дрессированных зверей — один акробатический трюк следовал за другим. Намур машинально начал с того, что принялся защищать Сиско, не обращая внимания на факты. Когда Чилке сообщил ему о краже, Намур заявил: «Конечно, йипы тащат все, что плохо лежит! Это общеизвестно! А чего ты ожидал? Неусыпная бдительность с учетом этой особенности их нрава входит в обязанности управляющего аэропортом!»
«Не входит! С той минуты, как я занял эту должность, правила изменились!» — возразил Чилке.
Именно из-за этой перепалки распространились слухи, что Намур уволил Чилке, потому что Намур сказал: «В таком случае с этой минуты ты освобожден от обязанностей управляющего аэропортом! Собирай пожитки и убирайся с этой планеты — твои попытки изменить порядок вещей, давно заведенный на станции, ни к чему не приведут!»
Чилке только рассмеялся ему в лицо и сказал: «Обвинение в хищении боеприпасов — нешуточное дело. Если ты думаешь, что я шучу, с этой планеты лучше убраться тебе, а не мне. Возникли серьезные подозрения. Пойдем, произведем обыск в комнате Сиско. Все, что он стащил в аэропорте, должно быть немедленно возвращено. Таковы мои обязанности».
Намур отказался сдвинуться с места. Чилке заявил, что в таком случае ему придется произвести обыск самостоятельно, в присутствии другого свидетеля. Намур, по-видимому, потерял голову. Он пригрозил, что, если Чилке осмелится сделать что-нибудь в этом роде, йипы, по приказу Намура, выставят его за пределы анклава.
Чилке устал от бесполезных споров и позвонил в отдел B из диспансера. Намур тут же остыл и пошел на попятную. Пока они договаривались, Сиско потихоньку пробрался к себе в комнату — видимо, для того, чтобы спрятать награбленное где-нибудь в другом месте. Но Чилке только этого и ждал. Он последовал за йипом в общежитие и обнаружил у того в тайнике самые удивительные вещи: пистолет, большое количество боеприпасов, всевозможные инструменты из мастерской и компоненты автолетов — все, что Сиско стащил в аэропорте.
И тут, откуда ни возьмись, в таборе йипов появилась Спанчетта. Она сразу пристала к Чилке: «Как вы смеете угрожать простодушному неграмотному островитянину? Ваши обвинения безосновательны!» И еще: «Просто возмутительно и недопустимо, что вы берете на себя полномочия правоохранительных органов — причем после того, как вас сместили с должности!»»
Сесили слушала, как завороженная: «И что сказал на это Чилке?»
«Он сказал: «Сударыня, меня не смещали с должности, и я не брал на себя полномочия правоохранительных органов. Я беру на себя возвращение похищенного имущества, принадлежащего аэропорту — весьма дорогостоящего имущества, позвольте заметить».
Спанчетта заявила, что принципы важнее денег, но тут прибыли сотрудники отдела B — мой отец, Уолс Диффин и даже старый Бодвин Вук собственной персоной. Никто не согласился со Спанчеттой — даже Намур».
«И что сделают с вором?»
«Вышлют в Йиптон, не заплатив жалованье. Что еще можно с ним сделать? Но на этом дело не кончится. Теперь все собрались в таборе и обыскивают каждое помещение. О происходящем известили нового консерватора. Мне тоже следовало бы туда пойти, но моего отсутствия никто не заметит, а я предпочитаю проводить время в твоем обществе».
«Как великодушно с твоей стороны! Я ни за что не хотела бы пропустить Парилью из-за происков какого-то Сиско, а без тебя не успею наклеить все эти крылышки».
«По-моему, мы успеем».
«Да, кажется, получается неплохо».
Они уже изготовили четыре рамы из бамбуковых стеблей и натянули на них прозрачную пленку. Теперь они наклеивали крылья бабочек на пленку, предварительно разметив контуры узоров. Сегодня Сесили надела розовые рейтузы и серый свитер, не скрывавшие ее восхитительные формы, отчего Глоуэн находился в возбуждении. В конце концов он оказался рядом, когда она нагнулась над столом. Сесили почувствовала его близость и подняла голову с ожидающей полуулыбкой. Глоуэн страстно обнял ее и поцеловал с настойчивостью, на этот раз встретившей полное сочувствие. Долгое объятие закончилось — они стояли и смотрели друг на друга.
«Не знаю... — хрипло произнес Глоуэн. — То ли Арлес внушил мне эти мысли, то ли они сами приходят в голову. Так или иначе, с ними трудно справиться».
Сесили печально усмехнулась: «Не слишком лестное замечание. Можно подумать, что ты обвиняешь Арлеса в том, что я тебя соблазняю».
«Нет, нет! — торопливо возразил Глоуэн. — Я ничего такого не имел в виду. Просто...»
«Тсс! — приложила палец к губам Сесили. — Не нужно ничего объяснять. Объяснения только мешают. Вместо этого подумай».
«О чем?»
«Ну... например, об Арлесе».
Глоуэн недоумевал: «Пожалуйста, если тебе так хочется. Как долго я должен думать об Арлесе?»
«Одну секунду. Достаточно для того, чтобы понять, что у меня тоже есть чувства — несмотря на то, что Арлес мне никаких мыслей не внушал, — она отступила на шаг. — Нет, мне не следовало так говорить. Мама может заглянуть в любой момент... Так и есть — слышишь? Уже идет. Займись крылышками!»
Приближались быстрые решительные шаги. Дверь распахнулась, и в комнату действительно зашла Фелиция Ведер — миловидная, еще не пожилая женщина значительно крупнее Сесили, отличавшаяся от дочери некой врожденной безапелляционностью, внушавшей уверенность в том, что в любых поступках она руководствовалась неопровержимыми аксиомами, не подлежавшими обсуждению.
На какой-то момент Фелиция задержалась, чтобы оценить взаимное расположение Глоуэна и Сесили. Она заметила напряженность позы Глоуэна, порозовевшее лицо Сесили, ее слегка растрепанные локоны. Приблизившись к столу, Фелиция Ведер обратила внимание на разноцветные крылья бабочек: «Какие красивые! У тебя будет чудесный костюм, особенно когда он засверкает в лучах прожекторов! Мне так кажется, или здесь немножко душно и жарко? Почему вы не откроете окно?»
«Душновато, — признала Сесили. — Глоуэн, почему бы тебе... Нет, ни в коем случае! Поднимется ветер, крылья разлетятся, все узоры перемешаются!»
«И то верно, — согласилась Фелиция. — Что ж, у меня своих дел больше чем достаточно. Смотрите, приклейте все аккуратно, чтобы Флоресте ни к чему не придрался!»
Она ушла, но вскоре из коридора снова послышались шаги — на этот раз частые, торопливые и неровные. Сесили насторожилась: «Ябеда! Мама решила, что за нами нужно присматривать». Покосившись на Глоуэна, она добавила: «Надо полагать, для этого есть основания?»
Глоуэн скорчил гримасу: «Теперь она позаботится о том, чтобы мы никогда не оставались вдвоем».
Сесили рассмеялась: «Ничего у нее не получится... Хотя иногда мне хочется, чтобы все продолжалось так, как есть — день за днем, вечно!»
В комнату вбежала тоненькая девочка лет десяти, такая же курносая, как Сесили, с такими же каштановыми локонами. Сесили обернулась: «Привет, Ябеда! Что ты тут делаешь? Здесь водятся крысы и тараканы и прыгучие пауки».
«Мама говорит, что я должна вам помогать, и что Глоуэн должен сосредоточиться на работе, а не предаваться романтическим фантазиям. Мама как-то странно выражается в последнее время, тебе не кажется?»
«Очень странно. И ведет себя непредсказуемо. Она, конечно, заметила, что у Глоуэна есть поэтическое воображение, и если мы с тобой не будем каждую минуту указывать ему, что делать, он так и будет стоять с разинутым ртом и считать ворон».
«Гм. Ты думаешь, она про это говорила?»
«Разумеется».
«А когда наступит моя очередь давать указания Глоуэну?»
«Иногда, Ябеда, я подозреваю, что ты гораздо умнее, чем хочешь показаться, — строго сказала Сесили. — Ты ни в коем случае не будешь давать Глоуэну никаких указаний. До тех пор, пока он не выполнит все мои указания и не докажет тем самым, что совсем ручной. Теперь иди сюда и займись чем-нибудь полезным».
«А крысы и тараканы — они тут правда есть?»
«Не знаю. Загляни вон туда, в угол за коробками. Если что-нибудь на тебя выпрыгнет... Что ж, мы все будем знать, что туда не стоило соваться».
«Нет уж, я лучше тут постою».
«Ябеда у нас очень храбрая, — заметила Сесили Глоуэну. — Особенно когда дело касается насекомых».
«Я не очень храбрая, — возразила Ябеда. — На самом деле совсем не храбрая, хотя хорошо, конечно, что ты меня хвалишь. А еще в последнее время мне почему-то не хочется, чтобы меня называли «Ябедой». Ты слышишь, Глоуэн?»
«Слышу, слышу. А как же тебя называть?»
«Мирандой — ты же знаешь, как меня зовут! По-моему, девочке гораздо больше подходит имя «Миранда»».
«Вполне возможно, — согласился Глоуэн. — А кому, по-твоему, подходит прозвище «Ябеда»?»
«Кому, кому! Как только говорят «Ябеда», все почему-то думают про меня! Мне надоело».
«И почему бы все так думали, интересно? — задала риторический вопрос Сесили. — Ладно, придется принять во внимание твои пожелания. Тем более, что «Миранда» — красивое имя, подходящее для девочки, умеющей хорошо себя вести, а не для капризной ябеды вроде некоторых небезызвестных маленьких сестричек».
«Вот уж спасибочки!»
10
Сразу после захода солнца Глоуэн вернулся в пансион Клаттоков — и снова Шарда не было дома. Глоуэн пребывал в нерешительности, ощущая неопределенное чувство вины — будто отсутствие Шарда свидетельствовало о том, что Глоуэн что-то сделал не так или чего-то не сделал. Чем занимается отец так поздно вечером? Дело о краже в аэропорте, надо полагать, давно закрыто... Глоуэн позвонил в контору Намура, но там никого не было. Тогда он позвонил в отдел B, в новое здание управления. Там ему сказали, что Шард, по-видимому, все еще в таборе.
Глоуэн решил больше не мешкать. Закрыв за собой дверь квартиры, он вышел на улицу и направился было в табор, как повстречался с отцом. «Я пошел тебя искать, — торопливо объяснил Глоуэн. — Где ты был так долго?»
«Пришлось задержаться, — сказал Шард. — Подожди меня в трапезной. Я только вымоюсь и сразу спущусь».
Через десять минут Шард присоединился за столом к сыну, грызущему соленые сухари с сыром: «А ты где пропадал весь вечер? Тебя искали».
«Прошу прощения. Помогал Сесили готовить костюм. Я и не знал, что могла потребоваться моя помощь».
«Я так и думал, — пожал плечами Шард. — Что ж, надо полагать, Парилья должна идти своим чередом. Тем временем мы справились без тебя — и, скорее всего, спасли жизнь и тебе, и Сесили. Хотя теперь я начинаю понимать, что ты тоже приложил к этому руку».
«Что такое? Что случилось?»
Шард хранил молчание, пока официант-йип подавал им суп. Потом он произнес: «Трудно поверить в такое стечение обстоятельств! Возникает впечатление, что с наступлением Парильи действительно происходят чудеса».
«Так в чем же дело?»
«Если бы не Парилья, Сесили не пришло бы в голову собирать крылья бабочек, не так ли? И ты не пытался бы изображать из себя героя, расстреливая змееголова из незаряженного пистолета. Чилке не взбесился бы, разъяренный пренебрежением к его полномочиям, и не вломился бы в комнату Сиско, где он нашел тайник боеприпасов. Мы не прибыли бы из отдела B, чтобы произвести обыск в общежитиях, где, переходя из комнаты в комнату, обнаружили не только мешки наворованного добра и целые склады компонентов автолетов, но и форменный арсенал! У каждого из йипов, ночующих в таборе, было оружие — ножи, складные арбалеты, проволочные удавки и двадцать восемь пистолетов, ни больше ни меньше! Весь городок наемных работников оказался вооруженным лагерем. Намур заявляет, что совершенно ошеломлен. Он больше не возмущается и даже признал, что Чилке сделал правильные выводы — хотя и на ошибочных основаниях...»
«Но что все это значит?» — спросил Глоуэн.
«Никто на самом деле не знает. Йипы, как всегда, глупо ухмыляются и чешут в затылках, уставившись в пространство расползающимися глазами. Пистолеты, видите ли, им дарили туристы в благодарность за приятно проведенное время. Так они говорят. То есть туристы, посещавшие Йиптон, пользовались услугами островитянок и расплачивались оружием. Вполне вероятно. Эта практика будет пресечена немедленно: с сегодняшнего дня ввоз любого оружия в Йиптон строго запрещен.
Из йипов не удалось вытянуть никаких сведений о том, что именно они замышляли. Но Парилья начинается на следующей неделе. В орт на пароме должны были привезти новую партию йипов — и с ними, надо полагать, новую партию оружия. Всех занимает один вопрос... Представь себе, что вечером в цейн или в инг, когда повсюду гуляли бы и танцевали подвыпившие, беззаботные ряженые, тысячи вооруженных йипов внезапно заполонили бы станцию Араминта и устроили бы кровавую баню. Потом, захватив автолеты, они полетели бы на юг, в Трой, и ракетным обстрелом смели бы Строму на дно фьорда. И дело в шляпе! На этом для таких, как мы, все кончилось бы — Дьюкас переименовали бы в Йипленд, а Титус Помпо стал бы повелителем всего Кадуола. Однако... — Шард поднял указательный палец. — Сесили решила, что ей нужны крылья бабочек, а Чилке не выносит, когда его пытаются ставить на место. Посему мы будем праздновать Парилью, как обычно, и лишь немногие узна́ют, каким чудом их миновал удар судьбы».
«И что теперь?»
«Окончательное решение будет принято после Парильи. В настоящий момент все йипы, кроме домашней прислуги, содержатся под арестом в таборе. Чилке хочет выслать их на планету Розалию с тем условием, чтобы они оплатили трудом задолженность за перелет. По-видимому, Намур уже устроил там какое-то сельскохозяйственное предприятие».
«Вполне разумный выход из положения».
«Решения такого рода могут принимать только в Строме, а там всегда найдутся желающие вставить палки в колеса. Судя по всему, новая политическая партия, называющая себя «Обществом свободы, мира и братской любви» — точно не помню — не позволяет никому шагу ступить, если от этого пострадают интересы Умфо. Что ж, посмотрим! Кстати, у меня для тебя хорошие новости».
Глоуэн насторожился: «Да? И в чем они заключаются?»
«Тебе поручили выполнять важные официальные обязанности во время фестиваля».
Сердце Глоуэна упало: «Меня заставят охранять табор йипов!»
«Именно так! До чего ты догадлив! Кроме того, тебе предстоит исключительно престижная дипломатическая миссия. Нового консерватора зовут Эгон Тамм. Во время Парильи он будет жить в пансионе Клаттоков — пока бывший консерватор не выехал из Прибрежной усадьбы. Эгон Тамм привезет с собой семью, в том числе двух детей — сына Майло, примерно твоего возраста, и дочь Уэйнесс, помоложе. Очень приятные, воспитанные и сообразительные молодые люди. Тебе поручается взять их под свою опеку и сделать все возможное для того, чтобы они на славу развлеклись на фестивале. Почему выбрали именно тебя? Приготовься к комплименту. Потому что тебя тоже считают приятным, воспитанным и сообразительным молодым человеком».
Глоуэн обмяк на стуле: «Я предпочел бы меньше комплиментов и больше свободного времени».
«О свободном времени придется забыть».
«Это нарушает все мои планы!»
«Настоящий Клатток не только отважен и дерзок, настоящий Клатток находчив и умеет ждать своего часа. По меньшей мере, так любили говорить наши предки».
«Ничего не поделаешь! — раздраженно сказал Глоуэн. — Когда начнется вся эта суета?»
«Как только Таммы прибудут из Стромы. Скорее всего, они достаточно разумные люди, склонные к умеренности. Но не позволяй отпрыскам консерватора напиваться и выставлять себя на посмешище — Эгону Тамму это не понравится, и он составит о тебе самое нелестное мнение».
«Ладно, ладно, — пробормотал Глоуэн. — Предположим, однако, что они — капризные, избалованные шалопаи. Что я с ними буду делать?»
Шард рассмеялся: «Настоящий Клатток остается джентльменом в любых обстоятельствах».
Глава 2
1
Утром в верд сатир Латуюн вскочил на пилястр у лицея, взмахнул узловатыми темными руками, потоптался на козлиных ногах и сыграл на свирели пронзительный переливчатый пассаж, тем самым знаменуя начало Парильи. Спрыгнув на Приречную дорогу и продолжая наигрывать щебечущий напев, прерываемый хрюкающими низкими нотами, сатир повел за собой праздничную процессию, дрыгая волосатыми ногами, высоко подскакивая и отбивая дробь копытами, как молодой драчливый бычок. За сатиром теснилась толпа ряженых, пританцовывающих и кривляющихся в такт настойчивому ритму свирели. Парадное шествие продолжали две дюжины разукрашенных фургонов, механические чудища, роскошные кареты с дамами в напудренных париках и джентльменами во фраках. Рассевшись на фургонах или маршируя рядом, процессию сопровождали многочисленные музыканты; восемь «бесстрашных львов» в костюмах с гривами из темно-рыжей шерсти выстроились фалангой, вздымая когтистые лапы и с рычанием набрасываясь на неосторожно приближавшихся прелестниц. Стайки радостно возбужденных детей в нарядах Пьеро и Пульчинеллы сновали вокруг, то и дело забегая вперед и разбрасывая пригоршни лепестков под самыми копытами скачущего сатира. Кто же был неутомимый танцор в зловеще смеющейся маске? Личность Латуюна полагалось хранить в глубокой тайне, но козлоногий распутник и человек, его изображавший, настолько очевидно сходились характерами, что, по всеобщему мнению, роль эту брал на себя не кто иной, как галантный повеса Намур.
Так начались долгожданные три дня и три ночи попоек и кутежей, пышных представлений и пиршеств, бесшабашного флирта и амурных похождений. По вечерам в верд и мильден «Лицедеи» маэстро Флоресте обещали исполнять эпизодические фарсы, которые Флоресте именовал «Каламбурами», а после захода солнца в смоллен должна была состояться более продолжительная «Фантасмагория». А потом — кульминация празднества, Большой Маскарад до полуночи, когда навевающая сладостные сожаления торжественная музыка паваны оповещала об окончании Парильи, когда ряженые срывали маски, рыдая от нервного напряжения, переполненные ощущением трагического великолепия жизни, ее чудесного зарождения, ее неисповедимого конца.
Таково было ежегодное празднование Парильи — ее обряды устоялись за тысячу лет и приобрели уже оттенок массовой литургии.
2
Праздничные планы Глоуэна нарушились двумя не относившимися к Парилье обстоятельствами, одинаково неожиданными и досадными: обнаружением арсенала йипов и прибытием в пансион Клаттоков нового консерватора с семьей.
Первое обстоятельство заставило Глоуэна, зачисленного кадетом отдела B, совершать еженощный трехчасовой обход ограды, окружавшей табор йипов. Считалось, что патрулирование поможет предотвратить всякие попытки вооруженного нападения со стороны йипов — после всех обысков и допросов не было уверенности в том, что у них не осталось других тайников. По мнению Глоуэна, однако, теперь восстание островитян было бы чрезвычайно маловероятным.
Шард целиком и полностью поддержал его точку зрения: «Совершенно верно! В ближайшее время йипы вряд ли решатся захватить станцию; в каждый отдельно взятый день у них нет почти никаких шансов — может быть, один из десяти тысяч. То есть пройдут двадцать или двадцать пять лет, прежде чем всем нам перережут глотки кровожадно ухмыляющиеся йипы!»
«Ну вот, даже ты надо мной смеешься, — ворчал Глоуэн. — И что хуже всего, придется выходить в патруль с Керди Вуком!»
«В чем проблема? У меня было впечатление, что у тебя с Керди неплохие отношения».
«Никаких проблем — только на всей станции нет собеседника зануднее Керди».
На первый взгляд, йипы отреагировали на превращение их табора, по сути дела, в охраняемый концентрационный лагерь, с некоторым любопытством и замешательством, не более того. Но опытный наблюдатель не мог не заметить, что под личиной привычного беспечного дружелюбия скрывалось горькое разочарование.
Не все признавали существование даже малейшей опасности погрома. Намур, холодный и язвительный, во всеуслышание заявил: «Хорошо, что в управлении со мной не считаются. Не хотел бы оказаться на месте тех, кого с позором выгонят за смехотворное малодушие».
Это замечание не прошло мимо ушей Чилке, поинтересовавшегося: «И тебя нисколько не удивляет груда конфискованного оружия под окнами управления?»
«Конечно, удивляет».
«И в кого, по-твоему, они собирались стрелять? В туристов?»
Намур пожал плечами: «Я давно оставил всякие попытки разобраться в побуждениях йипов. Одно не подлежит сомнению: никто из йипов не смог бы организовать даже матч бойцовых лягушек, не свалившись с дерева и не расквасив себе нос».
«Может быть, кто-то помогал им организоваться?»
«Может быть. Но прежде чем переворачивать вверх дном весь распорядок жизни на станции, я хотел бы заручиться вещественными доказательствами такого сговора».
Старшим патрульным назначили Керди Вука — он был старше Глоуэна. Крупный светловолосый молодой человек с грубоватым лицом и круглыми глазами, темно-голубыми, как китайский фарфор, Керди жалел о каждой секунде, потраченной на трехчасовой обход. «Необходимость в чрезвычайных мерах уже отпала... если они вообще требовались, в чем я сомневаюсь! — заявил он отрывистым, не допускающим возражений тоном. — Зачем же мы бродим туда-сюда в темноте?»
«В моем случае все объясняется просто, — ответствовал Глоуэн. — Я брожу туда-сюда, потому что так приказал Бодвин Вук».
Керди недовольно хмыкнул: «Я тоже не напрашивался в патруль. Но даже в осторожности следует знать меру! Да, йипы могли взбунтоваться. Да, двух-трех человек могли пырнуть ножом. Но и только. Говорить о чем-либо еще, на мой взгляд, совершенно излишне».
«Разве опасности бунта и поножовщины недостаточно? О чем еще говорить?».
Керди раздраженно выругался: «Почему все нужно объяснять на пальцах? Йипы никогда раньше ничего подобного не затевали, разве не так?»
«Именно поэтому мы бродим в темноте и болтаем».
«Не понял», — признался Керди.
«Если бы йипы в свое время перерезали наших бабушек, мы бы не родились на свет».
«А, брехня! — Керди сплюнул. — Когда на тебя находит, с тобой невозможно иметь дело».
Глоуэну вспомнились слова Ютера Оффо, заметившего как-то по поводу странностей Керди: «Здесь нет никакой тайны — Керди смолоду состарился, вот и все». На что Арлес отозвался с некоторым недоумением: «С чего ты взял? Керди — ревностный лицедей и пылкий бесстрашный лев!» Ютер пожал плечами: «Может быть, он просто стесняется».
Керди продолжал брюзжать: «И сколько мы будем мерить шагами эту ограду, хотел бы я знать?»
«Судя по тому, что говорит мой отец — по меньшей мере до окончания Парильи».
Керди прикинул в уме: «Значит, в смоллен вечером нам опять в обход. А знаешь ли ты, чем это пахнет? Мы пропустим и «Фантасмагорию», и маскарад!»
У Глоуэна сердце упало — до него внезапно дошло, что Керди совершенно прав, и что ему, Глоуэну, так и не приведется увидеть Сесили на сцене в костюме бабочки.
«Что поделаешь? — уныло пробормотал он. — Остается делать хорошую мину при плохой игре».
Керди крякнул: «Почему-то я никогда не замечал, чтобы начальники делали ночной обход — самые неприятные обязанности всегда поручают кадетам и младшим офицерам».
«Такова природа вещей. Не нужно быть семи пядей по лбу, чтобы это понимать».
«Так-то оно так, только не нравится мне такая природа вещей... Ладно, осталось еще двадцать минут. Скоро можно будет пойти домой и выспаться».
На следующее утро начиналась неделя Парильи. За завтраком Шард сообщил Глоуэну: «Сегодня в дом Клаттоков вселяется новый консерватор. Не забудь хорошенько помыться и причесаться. И научись произносить без запинки: «Как вам будет угодно, госпожа Уэйнесс!» и «Так точно, господин Майло!»».
Глоуэн в ужасе выпучил глаза, но тут же понял, что отец шутит: «Тем не менее, я предпочел бы знать, чего мне следует ожидать. У них есть какие-нибудь особые наклонности, причуды? Придется ли рассуждать об экологии Кадуола? Или наоборот, лучше не затрагивать эту тему? И заставят ли меня танцевать с дочкой консерватора?»
Шард расплылся в улыбке: «Разумеется! Где твоя галантность? А ты предпочел бы танцевать с сыном консерватора?»
«Гм! Не могу ничего сказать, пока не увижу, какая она из себя».
Шард воздел руки к небу: «Перед лицом такой предусмотрительности отступают любые нравоучения!»
После завтрака Глоуэн позвонил в пансион Ведеров и рассказал Сесили о своих разнообразных злоключениях.
Сесили проявила надлежащее сочувствие: «Обходы в обществе Керди? Что может быть скучнее!»
«Увы! Даже когда он в самом дружелюбном расположении духа, от него тошно становится. Но это еще не все. По графику, мы обязаны патрулировать вечером в смоллен — как раз когда начнется представление. И я не увижу тебя с крыльями!»
«Ха! Может быть, это к лучшему. Кто знает? Крылья возьмут и отвалятся на сцене».
«Вдобавок ко всему сегодня из Стромы приезжает консерватор с детьми, и мне поручили кормить, развлекать и ублажать этих детей, пока не кончится Парилья!»
«Ну, это даже забавно!»
«Забавно? Я бы употребил другое выражение. Представь себе пару румяных здоровяков-натуралистов, долговязых и громогласных! От них, наверное, разит рыбой, вощеной кожей и скипидаром».
«Ну что ты! Я видела натуралистов, они совсем не такие».
«Вот увидишь, мне попадется как раз такая парочка».
«В таком случае корми их почаще и побольше, простой и здоровой пищей. И совершай с ними длительные прогулки по пляжу. Но я уверена, что все будет не так плохо, как ты воображаешь. Как их зовут?»
«Майло Тамм и Уэйнесс Тамм».
«А вдруг они — интересные и смышленые собеседники, и тебе понравится в их компании? Все может быть. На твоем месте я на стала бы огорчаться заранее».
«Гмм, — промычал Глоуэн. — Когда речь идет о моих неприятностях, ты проявляешь завидное присутствие духа».
«У меня своих неприятностей хоть отбавляй. Флоресте просто невыносим. Требует, чтобы я делала все сразу, ко всему придирается, меняет программу каждые десять минут. Теперь мне придется играть в составе трио два вечера подряд, а я еще не выучила мелодии. Кроме того, Флоресте только что переставил местами все номера в вечерней программе мильдена — просто по какому-то капризу. Впрочем, это даже хорошо, потому что теперь у меня будет хоть какой-то перерыв. Флоресте решил вставить короткое комическое попурри: шесть нимф дразнят сатира Латуюна. Сатира исполняет, разумеется, Намур».
«Я не знал, что Намур имеет какое-то отношение к «Лицедеям»!»
«На самом деле не имеет. Но ему нравится лапать девушек, то бишь «нимф», а роль сатира допускает всякие дерзости. Честно говоря, Намур ко мне лезет и даже нашептывал на ухо предложения. Я сказала Флоресте, что не могу играть в трио и танцевать нимфу одновременно. Ему пришлось уступить. Так что вместо меня с Намуром будет танцевать Друзилла».
«Друзилла?»
«Друзилла ко-Лаверти. Она постарше нас, работает в гостинице».
«А, эта Друзилла! Какая же из нее танцовщица? Она же... как бы это выразиться... в теле».
«Ну и что? Подумаешь! У всех свои проблемы. Я, например, никак не могу научиться махать четырьмя крыльями в такт музыке. У меня даже появилось какое-то уважение к насекомым — у них это так здорово получается, и без всяких репетиций!»
3
Вечером Глоуэн снова позвонил Сесили: «Алло, это я!»
«О! Я весь день о тебе беспокоилась. Что происходит?»
Глоуэну показалось, что он угадывает в голосе Сесили усталость и какое-то разочарование. Он ответил: «Ничего особенного. Выполняю обязанности».
«И при этом тон у тебя подозрительно самодовольный».
«А это потому, что мне невероятно повезло! Меня освободили от патрулирования, чтобы я мог уделить все свое просвещенное внимание приему гостей. И ты не догадаешься, кого назначили мне на замену!»
«Намура? Чилке? Флоресте?»
«Если бы! Нет, нет и нет. Счастливый жребий выпал Арлесу. Ты бы послушала, как он взревел, когда узнал приятную новость! Лучше всякого спектакля. Спанчетта тоже не преминула высказаться».
«Могу себе представить! Арлес, наверное, уперся всеми четырьмя ногами?»
«Это не помогло. Сегодня Арлесу и Керди предстоит мотаться в темноте вдоль ограды, развлекая друг друга историями о похождениях бесстрашных львов».
«В костюмах тех же «львов», надо полагать?»
«Еще чего! Что сделают йипы, когда заметят, что по ночам за оградой рыскает пара бесстрашных львов?»
«Бросятся защищать своих женщин?»
«Ха! В любом случае, патрульные обязаны быть в форме служащих отдела B».
«Что ж, тебе и вправду повезло. Ты уже познакомился с гостями?»
«Наши отношения все еще носят несколько официальный характер, хотя я уже перестал их бояться», — с дипломатической осторожностью отвечал Глоуэн.
«Значит, Уэйнесс не трехметрового роста, и от нее не воняет рыбой?»
«Такое описание было бы явным преувеличением. Она нормального роста, и от нее почти не пахнет».
«Значит, она — ослепительная красотка? И по сравнению с ней я буду казаться старой, никому не нужной вешалкой для тряпья?»
«Глупости! Ты — самая привлекательная вешалка для тряпья во всей Галактике!»
«Глоуэн! Следует ли понимать твои слова, как попытку сделать комплимент? Ты выражаешься как-то двусмысленно».
«Несомненно. То есть да, как комплимент. Чем ты занимаешься?»
«Спроси лучше, чем я должна заниматься. В данный момент я должна разучивать мою партию трио. Но расскажи лучше про гостей. Они высокомерны, капризничают?»
«Нет, ничего такого не заметил. Напротив, дружелюбны и хорошо воспитаны».
«Гмм. Натуралисты, с которыми я сталкивалась в заповедных «приютах», все были немножко «с приветом». То есть возникало впечатление, что они думают как-то по-другому».
Глоуэн бросил взгляд через плечо в направлении библиотеки, где Майло и Уэйнесс стояли у стола, перелистывая инопланетные журналы: «Не замечаю в них ничего особенного... хотя я понимаю, о чем ты говоришь».
«А как они выглядят?»
И снова Глоуэну пришлось тщательно выбирать слова: «Их нельзя назвать уродами или неряхами».
«Поразительно! Опиши-ка их поподробнее».
«У них черные волосы, а кожа, наоборот, светлая, даже бледная, с оливковым оттенком. Майло очень хорошо сложен».
«А Уэйнесс? Тоже хорошо сложена?»
«В некотором роде. У нее легкая, тонкая, как бы это выразиться... мальчишеская фигура. Майло немного выше меня. У него, если можно так выразиться, импозантная внешность и аристократические манеры».
«А Уэйнесс? У нее тоже аристократические манеры?»
«В этом отношении они похожи. Оба умеют себя держать».
«А как они одеты?»
«Я не заметил. Одну минутку, дай посмотреть».
«Смотри скорей — меня уже зовут примерять концертное платье!»
«Уэйнесс в серой юбке, черных гольфах ниже колен и черной кофте. У нее на голове серая лента, что-то вроде повязки с двумя кисточками, темно-красной и темно-синей, висящими сзади на уровне шеи. Майло...»
«Забудь про Майло. Не сомневаюсь, что он прилично одет».
«Очень прилично. Они просматривают журналы мод... А теперь они смеются — почему, не имею представления...»
«Прибежала Ябеда — то есть Миранда. Мама требует, чтобы я срочно спустилась. Мне пора».
Глоуэн отвернулся от телефона. Некоторое время он изучал гостей издали, после чего медленно приблизился к библиотечному столу: «По-видимому, вы прекрасно умеете развлекаться без меня. Я теряю уверенность в своей незаменимости».
«Дурацкие фотографии не дают нам соскучиться, — отозвался Майло. — Взгляни на это абсурдное сооружение из тряпок! Неужели кто-то способен так одеваться?»
«К сожалению, под тряпками угадывается особа женского пола, которой, судя по выражению лица, не до шуток».
«Гм. Кстати, на меня произвела большое впечатление прическа вашей тетки Спанчетты».
«Мы все гордимся этой местной достопримечательностью. Увы, помимо журналов мод и шевелюры Спанчетты, в нашем пансионе мало любопытного». Глоуэн подошел к серванту и наполнил бокалы: ««Зеленый зокель», марочное вино дома Клаттоков. Если верить легенде, именно из-за него началась первая Парилья».
Все трое присели на диван. Кроме них, в библиотеке никого не было. Глоуэн сказал: «Сегодня тихо. Все заняты приготовлением костюмов. А вы в чем пойдете на маскарад? Придется подыскать для вас костюмы».
«А костюм надевать обязательно?» — спросила Уэйнесс.
«Наряжаются практически все — с завтрашнего дня и до полночи в смоллен. Не беспокойтесь, в гардеробе «Лицедеев» всегда что-нибудь найдется. Завтра с утра первым делом туда и отправимся».
«Наряды и маски провоцируют поведение, в иных обстоятельствах сдерживаемое, — заметил Майло. — Не спрашивайте, где я это прочитал. Просто приходят в голову всякие... мысли».
«Мне всегда казалось, что люди выбирают костюмы, подобающие той роли, которую они на самом деле хотели бы играть в жизни», — сказала Уэйнесс.
«Нередко такая роль и подспудные желания совпадают, — отозвался Глоуэн. — Поэтому на праздники в Квадратном парке всегда больше демонов и полуголых менад, чем элегантных птиц и скромниц с фруктовыми корзинами».
«А ты кем нарядишься? — шаловливо спросила Уэйнесс. — Элегантной птицей?»
«О нет. Я стану черным демоном, временами невидимым — то есть, когда выключат свет».
«А я напялю холщовый мешок с вырезами для глаз! — заявил Майло. — Что позволит мне избежать всяких попыток доморощенного психоанализа. Или, по крайней мере, заведет их в тупик».
«В костюме Пьеро тебе будет гораздо удобнее, — возразила Уэйнесс. — Кроме того, он не привлекает столько внимания». Она повернулась к Глоуэну: «Майло считает, что только вульгарные люди выставляют себя напоказ».
«Не только. Об этом еще придется подумать, — заметил Майло. — А теперь попрошу меня извинить — кажется, мне пора спать».
«И мне тоже, — сказала Уэйнесс. — Спокойной ночи, Глоуэн».
«Спокойной ночи».
Глоуэн вернулся к себе в квартиру. Шард встретил его оценивающим взглядом: «Никак не скажешь, что ты истощен тяжкими трудами».
«Все не так плохо, как могло быть, — с напускным равнодушием отозвался Глоуэн. — Особенно утешает мысль об Арлесе, марширующем вокруг табора».
«Обстоятельство, внушающее злорадный оптимизм, — согласился Шард. — И что же ты думаешь о своих трехметровых натуралистах?»
«Они... не слишком обременительны».
«Рад слышать!»
«Сначала, конечно, мы друг друга немножко не поняли. Я думал, что они начнут с жаром обсуждать экологию и сравнительные преимущества различных сортов рыбьего жира. Но их эти предметы мало интересуют. В конце концов я откупорил бутылку «Зеленого зокеля», и мы разговорились. Тем не менее, они все еще держатся слегка натянуто».
«Может быть, они просто смущены и чувствуют себя не в своей тарелке — далеко от дома, в непривычной обстановке...»
Глоуэн с сомнением покачал головой: «Отчего бы они смущались? Они хорошо воспитаны и добротно одеты, хотя и неброско. Вполне располагающие к себе молодые люди. Хотя девица, скажем так... достаточно невзрачна».
«Невзрачна? — вскинул брови Шард. — У меня возникло другое впечатление. Ее не назовешь полногрудой валькирией, но у нее умное лицо, приятно посмотреть... Так о чем же вы, в конце концов, разговорились?»
«Я рассказал им про Сиско и про то, как йипы растаскивали оборудование. Это их заинтересовало — гораздо больше, чем я ожидал. Надо полагать, в Строме вопрос о йипах вызывает сильнейшие политические разногласия».
«Надо полагать, — кивнул Шард. — Одна партия отвергает всякую возможность применения силы и заявляет о своей готовности к изменению устава Заповедника. Им противостоят традиционно настроенные натуралисты. Эти особой щепетильностью не отличаются. Они хотят, чтобы йипы перестали размножаться или покинули Кадуол. А консерватору приходится сохранять нейтральность — хотя говорят, что неофициально он сочувствует сторонникам Хартии».
«Его сын сформулировал свои симпатии весьма недвусмысленно — особенно после того, как я изложил гипотезу Чилке».
«Ты что-то знаешь, чего я не знаю, — насторожился Шард. — В чем заключается гипотеза Чилке?»
«Чилке считает, что йипы годами крали компоненты, чтобы собирать из них свои автолеты. Он пришел к такому выводу, сравнивая фактический инвентарь с документацией — хотя при прежнем начальстве записи вели из рук вон плохо, и многое остается неясным».
«Любопытное наблюдение!»
«Майло выразился так: если йипы крали для того, чтобы собирать автолеты, значит, они планировали куда-то лететь. А кражи оружия свидетельствуют о том, что они намеревались в кого-то стрелять».
Шард нервно погладил подбородок: «И все это из-за того, что ты не зарядил пистолет!»
4
Утром Глоуэн проводил детей консерватора по Приречной дороге, мимо лицея, к складу «Лицедеев», где хранились театральные реквизиты и костюмы. В помещении никого не было — молодые люди втроем бродили вдоль вешалок гардероба, разглядывая и примеряя костюмы. Майло выбрал костюм арлекина из черных и желтых полотняных ромбов, с черной шляпой-треуголкой. Уэйнесс пребывала в нерешительности (ей приглянулись полдюжины нарядов), но в конце концов взяла розовый комбинезон, облегавший предплечья, бедра и талию, с черными помпонами спереди. Непроницаемая маска с раскосыми вырезами для глаз оставляла открытыми только нос, рот и подбородок, а волосы украшал венок из деликатных серебристых спиралей.
Не выказывая ни тени смущения, Майло и Уэйнесс сбросили верхнюю одежду и примерили костюмы.
«Ну вот, с легкой руки Глоуэна мы напялили на себя невесть что, и теперь, окрыленные вседозволенностью анонимности, пустимся во все тяжкие, — сокрушенно произнес Майло. — А ответственность за наши постыдные прегрешения возляжет тяжким бременем на плечи Глоуэна».
«Не возляжет, если вас не поймают, — отозвался Глоуэн. — Будьте осторожны, а если допустите неосторожность, сразу прячьтесь».
«Это приличный костюм, и я намерена вести себя очень прилично, — заметила Уэйнесс, изучая свое отражение в зеркале. — Я выгляжу, как костлявая розовая ящерица».
«Ты больше похожа на розовую призрачную фею — что неудивительно, потому что ты выбрала костюм призрачной феи».
«Мы останемся в этих нарядах, или нужно будет снова переодеваться?»
«Оставайтесь как есть. Я тоже переоденусь, и мы отправимся искать приключений».
В пансионе Клаттоков Глоуэн превратился в черного демона, после чего позвонил Сесили: «Мы уже нарядились и готовы веселиться. Зайти за тобой?»
«Никак не получится. Прибыли родственники из Кассиопеи, и меня заставят водить их по городу до полудня».
«Тогда давай хотя бы пообедаем вместе, в «Старой беседке»».
«Постараюсь придти. А если не отпустят, поужинаем вечером под садовыми фонарями. Как оделись твои приятели?»
«Майло — арлекин, желтый с черным. Уэйнесс — розовая призрачная фея. А ты?»
«Еще не знаю. Миранда решила всех ошеломить в костюме Пьеро. Сегодня я тоже, наверное, надену что-нибудь в этом роде, а дальше посмотрим».
Утро они провели достаточно приятно — по крайней мере с точки зрения Глоуэна. К полудню трое молодых людей нашли свободный столик в «Старой беседке» — напоминающем деревенскую таверну ресторане на открытом воздухе, под большой шатровой беседкой, увитой сиренью и местной джелозарией. Из ажурной сводчатой галереи открывался вид на Квадратный парк, где уже собирались ряженые, праздновавшие Парилью.
Вскоре явилась Сесили — но не в костюме Пьеро, а в виде некоего фантастического существа в разноцветных лохмотьях и бахроме. По словам Сесили, это лоскутное одеяние изображало храмовую танцовщицу культа Калаки с древней Земли.
«Так вот как они выглядели, оказывается!» — прикинулся простаком Майло.
«Историческую подлинность гарантировать невозможно, — поспешила ретироваться Сесили. — А что у нас сегодня на обед?»
«Что ты рекомендуешь?» — поинтересовался Майло.
«Здесь вообще вкусно готовят. Мне особенно нравятся шашлыки под острым соусом, со свежеиспеченным хлебом».
«Их хорошо запивать холодным элем», — прибавил Глоуэн.
«Мне сегодня пить нельзя, — возразила Сесили. — Флоресте снова поменял все расписание. и мне придется выучить две новые программы до полудня в мильден. Все это не так уж трудно, но времени совершенно не остается… Легок на помине! Вот он идет!» Сесили указала на высокого человека с аскетическими чертами лица и пышной копной мягких седых волос, величаво, как аист, переступавшего длинными тощими ногами по аллее Квадратного парка.
«Все признаю́т, что он гений — в том числе сам Флоресте, — продолжала Сесили. — Он мечтает построить великолепный новый Орфеум и собрать в Араминту исполнителей и публику со всех концов Ойкумены. Флоресте мать родную продал бы, чтобы финансировать свой проект».
«А какого рода музыку вы будете исполнять?» — осмелилась спросить Уэйнесс.
«Самую разную. Вечером в верд я играю на флейте и на цингале в трио. Вечером в мильден нужно исполнить несколько пьес на меллокорде. А поздно вечером в смоллен, во время «Фантасмагории», придется дублировать партию флейты в оркестре, пока не начнется мой «Танец бабочки» — и на этом все кончится!»
«Я тоже хотела бы играть на разных инструментах! — воскликнула Уэйнесс. — Но у меня не получается, пальцы не слушаются».
Сесили мрачно рассмеялась: «Если бы твою матушку звали Фелицией Ведер, все твои пальцы стали бы слушаться, как миленькие».
«Неужели? И это все, что требуется?» — не поняла Уэйнесс.
«Ну... не совсем. Музыкальные инструменты подобны языкам — чем лучше ты знаешь один, тем легче научиться другому. Если, конечно, у тебя изначально есть к этому способности. А если, вдобавок, твою матушку зовут Фелицией Ведер, тебя заставляют бесконечно повторять гаммы и упражнения. Хорошо, что в молодости моя матушка не восхищалась укротителями львов или циркачами, разгуливающими по раскаленным углям! Только этих навыков не хватает в моем репертуаре».
«Бегать по раскаленным углям пусть учится Ябеда, — заключил Глоуэн. — Кстати об укрощении львов: смотрите-ка, какая тварь рыскает вокруг да около!»
«Кто это?» — снова не поняла Уэйнесс.
«Бесстрашный лев. В их клубе избранных восемь постоянных членов».
«Надо полагать, это не общество трезвенников», — предположил Майло.
«Ни в коем случае! Судя по тому, как волочится хвост данного конкретного бесстрашного льва, он успел изрядно насосаться. По-моему, это мой дальний родственник, Арлес Клатток».
«Хо-хо! — воскликнула Сесили. — А Рубиновая королева, направляющаяся сюда из парка — его мамаша Спанчетта. Бедняга Арлес! Кажется, она его заметила».
«Хуже того, — сказал Глоуэн. — Не только заметила, но и собирается сделать ему выговор».
Спанчетта вступила под своды шатровой беседки и встала, выпрямившись во весь рост, перед своим отпрыском. Покрытые рыжеватой шерстью плечи ссутулились, грива «бесстрашного льва» опустилась.
Спанчетта сделала резкое замечание; Арлес ответствовал угрюмым ворчанием. Глоуэн уловил сущность разговора и не преминул передать его собеседникам: «Арлес спрашивает: разве это не Парилья, когда каждый цветок цветет, как хочет?»
Спанчетта снова высказалась, после чего повернулась на каблуках и удалилась из «Старой беседки». Арлес сел за стол, и ему подали миску густого рыбного супа.
Вернувшись в Квадратный парк, Спанчетта присела на скамью; вскоре к ней присоединился рогатый козлоногий сатир в маске.
«Латуюн тут как тут, — комментировала Сесили. — На самом деле это Намур. Говорят, у него со Спанчеттой весьма интимные отношения».
«Трудно даже представить себе эту парочку вместе! — отозвался Глоуэн. — Тем не менее, невозможно отрицать очевидное».
К столу приблизилась девочка в свободных белых панталонах, белой блузке и высокой конической белой шляпе. Лицо ее было вымазано белой краской и украшено большим комковатым наставным носом.
«Не могу не заметить прибытие некоей Миранды, в прошлом известной под кличкой «Ябеда», ныне упраздненной. Как водится, она пришла сообщить важные новости».
«А ты откуда знаешь?» — спросила Миранда.
«Глядя на то, как ты шмыгаешь носом, нетрудно догадаться».
«Ты не можешь видеть, как я шмыгаю носом, потому что он спрятан под фальшивым носом!»
«Неужели? Прошу прощения, я обознался».
«Глоуэн! У меня маленький нос, и на нем нет никаких бородавок! Ты это прекрасно знаешь!»
«Теперь припоминаю. Так в чем же заключаются новости?»
«Мама хочет, чтобы Сесили вернулась».
Сесили вздохнула: «Будь моя воля, я наклюкалась бы сейчас не хуже Арлеса, явилась бы домой, волоча ноги, и отвечала бы на все попреки невнятным бурчанием».
«Давай, давай, Сесили! — взвизгнула от восторга Миранда. — И я с тобой наклюкаюсь! Мы вместе наклюкаемся! Не убьет же мама нас обеих сразу?»
«Завидный оптимизм, — пробормотала Сесили. — Похоже на то, что придется идти. Миранда, ты что, решила остаться?»
«А может быть, Глоуэн со мной наклюкается?»
«Не тяни к нему свои цепкие маленькие ручонки! Мой Глоуэн, найди себе другого! — Сесили поднялась на ноги. — Пойдем, безобразница. Где мама, и что ей нужно?»
День пролетел, вечер подошел к концу. На сон грядущий Глоуэн решил позвонить Сесили: «Флоресте не внес никаких новых изменений?»
«Только одно, но очень приятное. Вечером в смоллен мне не придется играть на флейте в Букашечном оркестре. Мои крылья все еще не работают, как полагается. Требуется точная координация движений. Придется тренироваться без конца».
«У бабочек это получается без всякой тренировки».
«Бабочки не стоят на сцене в лучах разноцветных прожекторов, всем на посмеяние».
«Тоже верно».
«Я попросила Флоресте выключить прожекторы, если у меня что-нибудь получится не так. Между прочим, с какой стати ты пытался меня убедить в том, что Уэйнесс Тамм — дурнушка, похожая на мальчика?»
«Разве не так?»
«Разница между твоим описанием и действительностью сразу бросается в глаза».
«По-видимому, я чего-то не заметил».
«Как бы то ни было, я устала, и мне пора спать. Завтра мы не сможем увидеться, но в глиммет, может быть, успеем пообедать в «Старой беседке»».
«Надеюсь! По меньшей мере, во время Маскарада нам ничто не помешает быть вместе?»
«Ничто! Как только я сброшу крылья, встретимся у оркестровой ямы — там, где стоит басовая виола».
Промчались инг и глиммет. Утром в верд сатир Латуюн возглавил движущийся по Приречной дороге парад, знаменующий официальное открытие Парильи.
Начинался повсеместный круговорот ярких красок и веселья: вдоль Приречной дороги выстроились дегустационные киоски, где празднующие могли пробовать знаменитые выдержанные вина станции Араминта, причем покупателям из миров близких и далеких предлагали вино в любых количествах — в бутылях, в бочках и дюжинами бочек. Каждый вечер ряженые пировали за столами, расставленными в Квадратном парке с той стороны, где возвышалась авансцена Старого Орфеума. По вечерам в верд и в мильден Сесили участвовала в сокращенных представлениях «Лицедеев» — в первый вечер она выступала в составе трио, а во второй исполняла на меллокорде аккомпанемент к нескольким попурри мимов-лицедеев.
Поздно вечером в смоллен Парилья достигала кульминации — начинались банкет и «Фантасмагория» Флоресте, за которыми должен был следовать Большой Маскарад, заканчивающийся в полночь торжественным исполнением «Прощальной паваны». Затем, одновременно с ударом гонга, отмечающим полночь, сатир Латуюн должен был спрыгнуть с авансцены, бежать через толпу, забрасываемый виноградом, и скрыться во мраке ночи. Бегством Латуюна заканчивалась Парилья. Снимая маски и напевая старинные песни, сжимающие сердце сладкой грустью, участники карнавала разбредались по домам, и лишь особо сентиментальные личности, напившиеся до слез, оставались встречать рассвет в Квадратном парке.
Планы Глоуэна, надеявшегося провести все это время с Сесили, были полностью нарушены — отчасти Фелицией Ведер, желавшей, чтобы Сесили произвела наилучшее впечатление на инопланетных родственников, и отчасти в связи с обязанностями Глоуэна по отношению к детям консерватора Тамма.
Глоуэн фаталистически смирился с обстоятельствами. На банкете справа от него сидела Уэйнесс, слева — Майло. Арлес, выглядевший достаточно неряшливо несмотря на то, что надел униформу кадета отдела B, сидел за соседним столом рядом со Спанчеттой. Ему предстояло пропустить бо́льшую часть банкета, «Фантасмагорию» и Большой Маскарад в связи с назначением в патруль, и всей своей позой он выражал глубокое отвращение и возмущение. Время от времени он протягивал руку к бутыли, чтобы пополнить свой бокал, но тут же отдергивал ее, предупрежденный безапелляционным жестом Спанчетты, напоминавшим, что трезвость является существенным предварительным условием надлежащего бдительного патрулирования.
Глоуэн, следивший за соседним столом, доверительно сообщил Уэйнесс: «Арлес все время хочет налить себе вина, а Спанчетта не позволяет. Арлес готов взорваться и с каждой минутой ведет себя все более вызывающе. Вполне возможно, что он и Керди пошлют патруль подальше и разопьют бутылку-другую где-нибудь в кустах. О чем мы, несомненно, узнаем, если йипы с яростными воплями заполонят весь парк и начнут резать нам глотки».
Уэйнесс с сомнением покачала головой: «Йипы не отважатся на такой разбой во время Парильи! Это навлекло бы на них всеобщий гнев, даже жмоты разозлятся».
«Жмоты?»
«Сторонники партии жизни, мира и освобождения — ЖМО. Они сами себя так называют. А нас они прозвали «аллигаторами». Но я не хочу сейчас обсуждать политику».
Глоуэн внимательно изучал ее профиль: «Тебе у нас нравится?»
«Конечно! — она искоса взглянула на него, но тут же вернулась к созерцанию тарелки. — Почему бы мне у вас не понравилось?»
«Мне почему-то казалось, что тебе не придется по душе станция Араминта. Или мое общество. В какой-то мере».
Уэйнесс рассмеялась: «О, ты вполне безобиден! А что касается станции... сначала, как только мы сюда приехали, я боялась, что я сама себе покажусь наивной и глупой по сравнению с местными жителями, образованными и умудренными жизнью».
«Но теперь тебе так не кажется?»
«Нет. Спасибо за внимание».
«Не за что».
«Меня всегда беспокоил лицей. В нем очень трудно учиться?»
«Не слишком трудно, если не отстаешь. Хорошим примером может послужить наш герой Арлес. Он намерен стать виноградарем-ферментологом, и два года пытался повысить успеваемость, поглощая бесчисленные галлоны вина. Естественно, на экзаменах он позорно провалился».
«Любопытно! Каким образом это наблюдение относится ко мне?»
«Нет-нет, я просто хотел сказать, что пьянство никоим образом не способствует обучению».
«Гм. Арлесу удалось исправить отметки?»
«В некоторой степени... Кстати, он уже уходит — полюбуйся! Сохраняя безукоризненную выправку, молодой кадет-отличник отправляется в патруль, охранять забор на заднем дворе».
«Бедняга Арлес! Он пропустит «Фантасмагорию»».
«Он уже видел все номера, и даже участвовал в их исполнении. В это трудно поверить, но Арлес — лицедей-энтузиаст. И Керди тоже, между прочим».
«А ты?»
«Никогда не ощущал в себе театральную жилку. Тебе нравится театр?»
«В Строме не бывает никаких карнавалов и представлений».
«Почему же?»
Уэйнесс пожала плечами: «Может быть потому, что местные жители не любят торчать, как пни, и смотреть на то, как другие кривляются».
«Ага. Над этим следует подумать».
Банкет продолжался; тем временем на сцене Орфеума представляли «Фантасмагорию» Флоресте — разномастную антологию из пантомим, легкомысленных комедийных сцен, балетных номеров и чисто зрелищных эффектов, ненавязчиво объединенных переплетением лейтмотивов. Официально спектакль назывался «Очаровательные проделки обывателей Букашечного города» и был посвящен взаимоотношениям различных насекомых, переодетых пасторальными персонажами. Листва и расписные декорации долженствовали изображать селение из нескольких избушек и лавочек, затерянное в глубине дремучего леса, с полуразбитым пьедесталом из серо-зеленого мрамора на заднем плане. «Букашки» сновали туда-сюда, занимаясь повседневными делами — как правило, с юмористическими последствиями. Отряд небольших блестящих жуков отплясал под стрекочущие, скрипящие, жужжащие звуки Букашечного оркестра. На дереве у выхода из-за кулис висела белая куколка; время от времени она раздувалась и подергивалась, движимая таинственными внутренними процессами. Мало-помалу танцоры-букашки собрались вокруг дерева, с почтением и ужасом ожидая чудесного превращения.
Потуги внутри бледной оболочки становились все настойчивее, и оркестр начал аккомпанировать толчкам и судорогам куколки всплесками заунывных гортанных аккордов.
Куколка стала раскрываться — юпитеры сфокусировались на дереве, погрузив остальную сцену в полумрак.
Куколка вскрылась — оркестр тут же смолк. Из разрыва выскочил отвратительный маленький белый бесенок с искаженной, подчеркнутой черными линиями грима физиономией. Радостно щебеча, бесенок принялся носиться по сцене, высоко подпрыгивая и кувыркаясь, тогда как букашки и оркестр изображали ужас и замешательство.
Лучи прожекторов перестали следить за происходящим и направились в ночное небо. Некоторое время на темной сцене было пусто. А затем — ослепительный новый сноп света озарил вершину пьедестала: на ней стояла бабочка-Сесили, вся в мягкой серой ткани, с антеннами, закрученными над головой! Чудесные крылья порхали сами, как живые, точно следуя мягкому внутреннему ритму.
Сесили постепенно поворачивалась на постаменте, непрерывно помахивая крыльями, с лицом, застывшим в трансе сосредоточения. Она опустилась в позу лотоса, полузакрывшись трепещущими, вибрирующими крыльями, чтобы все могли увидеть поразительную игру оттенков — багряно-лиловых и зеленых, насыщенно-красных, огненных темно-желтых. Даже бархатно-черные тона не уступали интенсивностью другим цветам.
Медленно поднявшись на ноги, будто воспаряя на крыльях, Сесили стояла, улыбаясь восторженной полуулыбкой, радуясь сложной легкости движения крыльев. Все глаза следили за ней, как зачарованные — Сесили удалось превратиться в неотразимо привлекательное видение. Глоуэну было трудно дышать, ему казалось, что сердце сжалось в комок.
До сих пор авансцена оставалась неосвещенной. Но вот откуда-то со стороны послышался скрежещущий рев. Лучи соскользнули с пьедестала и высветили белым огнем отряд бесовских тварей, вооруженных нелепо длинными алебардами. Насекомые-селяне отпрянули в замешательстве, но тут же собрались с духом и бешено набросились на врага. Чертенят жалили и пилили пополам, их кромсали жвалами, их душили многоножки, их грызли жуки. Круг света, бледный и расплывчатый, плавал по сцене, как пьяный, выхватывая из темноты мгновенные снимки битвы. Он прикоснулся к пьедесталу: бабочка исчезла.
Оркестр разразился лихорадочным полифоническим проигрышем, после чего наступила тишина. Но круг бледного света продолжал блуждать по темной сцене. То там, то здесь можно было разглядеть насекомых, чем-то деловито занятых. Вооружившись громадными кувалдами, прессами и катками, они принялись сплющивать и раскатывать поверженных чертенят, как тесто, превращая их в жесткие тонкие листы почти абстрактной формы, лишь отдаленно напоминавшей первоначальную.
Оттуда, где стоял пьедестал, донеслись звуки тяжелых ударов. Прожектор осветил происходящее на постаменте: оказывается, насекомые прибивали гвоздями сплющенных порождений ада, воздвигая неуклюжий монумент — грубое, стилизованное, черно-белое изваяние бабочки.
Спустилась непроницаемая воздушная завеса, скрывшая сцену. На авансцену быстрыми шагами вышел Флоресте: «Надеюсь, что усилия «Лицедеев» не пропали даром, и вы приятно провели время. Как вам, наверное, уже известно, наши талантливые исполнители — добровольцы из числа жителей станции Араминта. Они работали, не покладая рук, чтобы сделать возможным сегодняшнее представление.
А теперь я обращусь к публике с призывом — достаточно кратким. Наш театр, Орфеум, служит местом отдыха и развлечений с незапамятных времен. Но он мал и тесен, а его оборудование настолько устарело, что постановка любого спектакля становится трудным и опасным приключением.
Многие из вас знают, что мы планируем построить новый Орфеум. Когда «Лицедеи» выступают на других планетах, вся выручка откладывается в фонд Нового Орфеума, который станет самым совершенным театральным комплексом во всей Ойкумене.
Отбросив всякий стыд, я призываю вас внести свой вклад в наш театральный фонд — с тем, чтобы мечта о Новом Орфеуме могла скорее стать былью. Спасибо за внимание».
Флоресте спрыгнул со сцены и скрылся.
Глоуэн обратился к детям консерватора: «Вот вы и познакомились с одной из постановок Флоресте. Некоторым они нравятся, другим — нет».
«По меньшей мере он умеет привлечь внимание», — заметила Уэйнесс.
Майло ворчал: «Мне бы все это больше понравилось, если бы я знал, о чем это».
«Флоресте, скорее всего, сам не знает. Он импровизирует на каждом шагу: публика довольна, и ладно. Пусть неудачник плачет».
«Несомненно, из происходящего можно было бы сделать некоторые выводы, — размышлял вслух Майло. — Флоресте представил несколько маловразумительных эпизодов, после чего вышел и потребовал денег. И никто даже не рассмеялся».
Оркестранты уже готовились к Большому Маскараду. Глоуэн сказал: «Первый танец, как водится, «Учтивая павана» — ее вот-вот начнут играть, а мне нужно увидеться с Сесили, хотя я не хотел бы оставлять вас одних. Может быть, вы не прочь потанцевать?»
Уэйнесс и Майло переглянулись без особого энтузиазма.
«Пожалуй, мы просто посидим и посмотрим», — ответила Уэйнесс.
«Сесили, наверное, уже переоделась, — продолжал Глоуэн. — Мы условились о встрече в определенном месте. Вы меня, пожалуйста, извините, я пойду ее подожду».
Глоуэн направился к оркестровой яме и расположился таким образом, чтобы ему был виден весь коридор между закулисным пространством и кухнями.
Тем временем со сцены объявляли результаты конкурса вин. Как обычно, большой приз — за общее сочетание высоких качеств продукции и лучшее вино — завоевала винодельня клана Вуков, а вина других пансионов, в том числе «Зеленый зокель» Клаттоков, получили специальные награды по отдельным категориям.
Объявления закончились. Оркестр настраивался, и пары по всему Квадратному парку строились рядами, приготовившись к «Учтивой паване». Так как большой приз присудили клану Вуков, почетное место во главе процессии заняли домоправитель пансиона Вуков, Оускар Вук, и его супруга Игнация.
Глоуэн начинал беспокоиться. Где же Сесили? Если она не поспешит, они не успеют к началу паваны... Может быть, он спутал место встречи? Глоуэн живо вспомнил их последний разговор. Все правильно — прямо перед ним стоял исполнитель партии басовой виолы со своим импозантным инструментом.
Глоуэн заметил Миранду и позвал ее. Та подбежала, задыхаясь от волнения: «Глоуэн, ты меня видел? Я была бесенком номер три — тем самым, которого загрыз Жук Виссельроде!»
«Конечно, я тебя видел. Ты величественно погибла. А где Сесили?»
Миранда обернулась к закулисному коридору: «Я ее не видела. У нас разные гардеробные. Бесятам отвели маленькую каморку, а Сесили переодевается в комнате, которую называют «женской примерочной». Это у разгрузочной площадки, за кухней».
«Ты не сходишь, не посмотришь? Может быть, ты ее найдешь. Скажи ей поторопиться — или мы пропустим павану».
Миранда задержалась только на секунду, чтобы спросить: «А если ей нехорошо, ты все равно хочешь, чтобы она танцевала?»
«Нет, разумеется нет! Просто найди ее. Я буду здесь — на тот случай, если она согласится выйти».
Миранда убежала. Через пять минут она вернулась: «Сесили нет в примерочной. Гардеробщица говорит, что ее там не было. И за кулисами ее нигде нет».
«Может быть, она пошла домой? Где твоя мама?»
«Мама танцует павану с папой. Глоуэн, я боюсь. Куда она пропала?»
«Мы ее найдем. Как оделись твои родители?»
«Мама — морская царица. Видишь, вся в зеленом? А папа — рыцарь ордена Домбразиатов».
Глоуэн направился к танцующим в парке и приблизился к Карлусу и Фелиции Ведер, старательно исполнявшим ритуальные па традиционной паваны.
Обращаясь к Карлусу, Глоуэн сказал: «Господин Ведер, я чрезвычайно сожалею, что вынужден вас побеспокоить. Но мы не можем найти Сесили. Она должна была танцевать павану со мной, но так и не вышла из-за кулис. И за кулисами ее тоже нет».
«Пойдем, посмотрим!»
Поиски не позволили обнаружить никого, кто помнил бы, где была Сесили после выступления на сцене. Не нашли ее и впоследствии, хотя всю территорию станции тщательно прочесали. Сесили исчезла — исчезла бесследно.
5
Пропажа Сесили Ведер была окружена трагически-романтическим ореолом. Девушка, напряженно стоящая высоко на пьедестале с восторженным лицом, с руками-крыльями, воздетыми в прощальном салюте — девушка-бабочка — стала символом первобытного триумфа красоты. Никто из присутствовавших на представлении не вспоминал ее, не ощущая некую зловеще-сладостную дрожь, пробегавшую по нервам.
Лихорадочные поиски оказались полностью безрезультатными — не было никаких признаков преступления или похищения; Сесили исчезла так, будто ее втянуло внезапным вихрем неизвестной силы в другое измерение. Территорию станции Араминта прочесывали заново, еще внимательнее, еще методичнее — но так же тщетно.
Каждому сразу пришло в голову, что Сесили могли похитить на автолете. Проверка записей в управлении космодрома показала, однако, что в период исчезновения в небе над станцией Араминта не было ни автолетов, ни космических аппаратов.
Значит, наверное, ее увезли на катере или на сухопутной машине? Такое предположение нельзя было опровергнуть с той же степенью уверенности. Но когда проверили расписания и маршруты всех имеющихся в наличии автомобилей, грузовиков, автофургонов и самоходных подвод, оказалось, что все они находились там, где им положено было находиться, и никаких подозрительных рейсов никто не совершал. Что же касается лодок и катеров, любое движение на реке ниже по течению от Орфеума (то есть параллельно Приречной дороге) немедленно бросилось бы в глаза множеству людей, а выше по течению обширные тростниковые заросли не позволяли быстро высадиться на берег. Даже если бы злодеи пробились на катере через тростники или перетащили девушку в лодку, ожидавшую поодаль, остались бы очевидные и однозначные следы такой деятельности. То же можно было сказать о попытке сплавить тело по реке так, чтобы его унесло в море: тело нужно было донести до реки, а вокруг были либо тростники, либо сотни свидетелей.
Таинственные исчезновения такого рода на станции Араминта были редки, но случались и раньше. Как правило, жертвой становилась какая-нибудь девушка из табора йипов, не уступившая обычным попыткам соблазнения — к несчастью для себя. Убийцу, если его личность можно было установить без каких-либо сомнений, незамедлительно вешали — или, по просьбе осужденного, выбрасывали за борт в океане, в ста пятидесяти километрах от берега.
Преступления, совершенные на станции Араминта или в любом другом районе Дьюкаса, расследовались агентами отдела B, по договору являвшегося подразделением МСБР. Должность директора отдела занимал семидесятилетний Бодвин Вук, деятельный жилистый коротышка, большой ревнитель дисциплины и порядка. Лысый, как полированный набалдашник, он сверлил собеседника пронзительным взглядом янтарных глаз, нервно постукивал пальцами по костлявому подбородку и вечно совал в чужие дела длинный пронырливый нос. Его помощниками, в чине капитанов, были Айзель Лаверти, Рун Оффо и Шард Клатток. За спиной подчиненные называли группу четырех старших офицеров отдела «зверинцем», в связи с некоторым сходством их физиономий с изображениями животных в старом земном бестиарии: Шард Клатток чем-то напоминал серого волка, Айзель Лаверти — борова, Рун Оффо — хорька, а директор Бодвин Вук удивительно походил на небольшого плешивого орангутанга.
Делом Сесили Ведер занялся весь «зверинец», а также столько сержантов, рядовых и кадетов, сколько можно было освободить от регулярных обязанностей.
Станцию Араминта и ближайшие районы Заповедника обыскивали досконально. Инспектировали каждое сооружение, изучали каждую пядь земли в пределах населенной и посещаемой территории. Каждый день химик анализировал речную воду, пытаясь обнаружить свидетельства разложения плоти — так же безрезультатно. Сесили Ведер растворилась в небытии, не оставив никаких улик. Даже правдоподобных оснований для каких-либо гипотез было очень мало.
Некоторые предполагали, что Сесили, помешавшись после представления, убежала, никому ничего не сказав, в дикие дебри Заповедника. От этой теории отмахивались как от беспочвенного вымысла — но если безумный побег, утопление в реке и похищение с помощью автолета приходилось исключить, что оставалось? В отделе B сознавали, что общее замешательство должно было придавать уверенность преступнику, кто бы он ни был.
Допросили всех, кто присутствовал на представлении «Фантасмагории» — туристов, закупщиков вина, постоянных жителей, вспомогательный персонал, приезжих гостей, наемных работников, «Лицедеев» и оркестрантов. Каждого просили описать в подробностях, что именно они делали в период исчезновения девушки, и что делали все те, кого они знали. Собранные данные сравнивались с помощью компьютера отдела A, и перекрестное подтверждение показаний позволило разрешить множеству приезжих покинуть станцию Араминта.
Другая группа следователей пыталась восстановить картину перемещений Сесили непосредственно после того, как она спустилась с пьедестала на сцене. Она должна была пройти через закулисное пространство к двери, ведущей в коридор. Здесь она должна была повернуть налево, пройти еще метров семь, выйти на разгрузочную площадку за театром, снова повернуть налево и направиться к пристройке за углом Орфеума, где находилась примерочная (Флоресте часто приводил неудобное расположение примерочных и гримерных помещений в качестве одного из свидетельств необходимости строительства нового театра).
Сесили спустилась с пьедестала с помощью другой участницы представления «Лицедеев», Друзиллы ко-Лаверти, девушки на два-три года старше Сесили. Друзилла и несколько других «Лицедеев» видели, как Сесили вышла из-за кулис в коридор. Об ее дальнейших передвижениях никто не мог ничего сказать. Две гардеробщицы, все время находившиеся в примерочной, утверждали, что там она не появлялась. Сесили исчезла где-то между коридором, ведущим из-за кулис, и примерочной — то есть, по-видимому, на разгрузочной площадке за театром.
Во время представления площадка эта была безлюдна и плохо освещена, а участок для подсобного оборудования за площадкой вообще не освещался. Кухонные работники выходили на разгрузочную площадку через продуктовую кладовую, но на допросах все они заявляли, что были заняты обслуживанием банкета, и на заднем дворе им нечего было делать. В частности, такое заявление сделал Замиан — йип, выполнявший обязанности судомойки.
В связи с тем, что кухня находилась рядом с театральным задним двором, кухонных работников допрашивали с особым пристрастием. Сравнение их свидетельств с помощью компьютера позволило выявить некоторые несоответствия в показаниях Замиана. Его безотлагательно привели на дополнительный допрос в помещения отдела B. Шард Клатток проводил Замиана в кабинет Бодвина Вука и без лишних слов присел на стул в углу.
Бодвин Вук откинулся на высокую спинку своего тяжеловесного кресла и вперил в Замиана угрожающий взор.
Замиан, гибкий и стройный, с правильными чертами лица и коротко остриженными золотисто-каштановыми кудрями, ответил на молчаливый взгляд директора подчеркнуто вежливым полупоклоном: «Достопочтенный господин, чем я могу быть вам полезен?»
Бодвин Вук поднял со стола лист бумаги: «Ты дал показания о своих перемещениях в последний вечер Парильи? Помнишь?»
Йип улыбнулся и кивнул: «Конечно, помню! Замиан был очень рад оказать вам помощь в качестве осведомителя и сказал всю правду. Вы можете доверять каждому его слову. Теперь мне можно идти?»
«С тобой я еще не закончил, — пробурчал Бодвин Вук. — Остается обсудить несколько деталей. Прежде всего, известно ли тебе значение слова «правда»?»
Замиан удивленно поднял брови: «Конечно, сударь, и я охотно разъясню вам смысл этого слова в меру своих возможностей. Но, может быть, вы предпочтете найти точное официальное определение в словаре?»
Бодвин Вук прокашлялся: «По-видимому, так и следует сделать. Я этим займусь несколько позже... Нет-нет, не уходи — нам еще есть о чем поговорить. В своем показании ты заявляешь, что в указанное время, а именно примерно после окончания «Фантасмагории» и перед началом Большого Маскарада, ты не выходил из кухни».
«Разумеется нет, сударь! Мне доверили много важных обязанностей. Как я мог бы их выполнить, и выполнить так, как требуется, если бы я был не в кухне, а где-нибудь еще — например, на пляже или на набережной у реки? Меня удивляет ваш вопрос — кому, как не вам, понимать необходимость прилежного выполнения обязанностей!»
Бодвин Вук поднял со стола целую пачку бумаг: «В этих показаниях утверждается, что ты покидал кухню несколько раз, чтобы спрятать мешки с украденными продуктами. Так ли это?»
Замиан печально покачал головой: «Вы же знаете, сударь, что в кухне царит атмосфера постоянных интриг и сплетен. Люди рассказывают друг о друге всякую всячину. Одного обвиняют в том, что он слишком много потеет; другой, дескать, выпускает газы каждый раз, когда наклоняется, чтобы заглянуть в духовку. Я не обращаю внимания на сплетни. Как правило они не соответствуют действительности».
«Но в данном случае показания соответствуют действительности?»
Замиан возвел глаза к потолку: «Трудно припомнить, сударь».
Бодвин Вук повернулся к Шарду: «Отведите Замиана в очень тихое, очень темное помещение, где он сможет подумать, ни на что не отвлекаясь. Я хотел бы, чтобы он вспомнил все происходившее в мельчайших подробностях».
Замиан умоляюще поднял ладонь — улыбка на его лице слегка задрожала: «Зачем причинять себе такое неудобство? Теперь, когда я собрался с мыслями, я все могу вспомнить!»
«Очень хорошо! Удивительный орган, человеческий мозг. Так что же происходило в тот вечер?»
«Теперь я припоминаю, что заходил в кладовку пару раз, просто чтобы размяться. А потом... нет, трудно сказать».
«Расскажи, расскажи».
Замиан заговорил с величайшей серьезностью: «Вы же понимаете, сударь, что у меня нет возможности точно описывать события, если я не уверен в том, что видел. Я могу кого-нибудь в чем-нибудь несправедливо обвинить, и тогда на моей совести останется тяжкое бремя, если его не облегчит как минимум крупная сумма денег».
«Он хочет знать, сколько мы ему заплатим», — перевел Бодвину Шард.
Бодвин Вук снова откинулся на спинку кресла: «Думаю, нам придется все-таки поместить Замиана в одиночную камеру, чтобы он подумал хорошенько в тишине и в темноте. Это поможет ему обрести уверенность в своей способности видеть факты такими, какие они есть. Таким образом он избавится от лишнего беспокойства, а мы сэкономим деньги, и все будет к лучшему и для него, и для нас».
«Совершенно верно, сударь. Рад, что вы понимаете ситуацию».
«Прежде, чем запереть Замиана в камере, — прибавил Бодвин Вук, — объясните ему, пожалуйста, что пособники преступника несут то же наказание, что и преступник».
«Некрасиво так обращаться с человеком, который изо всех сил старается вам помочь! — с достоинством воскликнул йип. — Я никогда не утаил бы сведения о преступлении. И все же, как мне кажется, мы все понимаем, что небольшой ценный подарок укрепил бы наше сотрудничество и показал бы, что в этом деле все стороны безусловно доверяют одна другой».
«Если мы станем доверять каждому встречному-поперечному, мы никогда не поймаем ни одного преступника, — возразил Бодвин Вук. — Поэтому нам приходится быть жестокими и беспощадными. Говори все, что знаешь, и перестань наводить тень на плетень!»
Замиан обреченно пожал плечами: «Как я уже упомянул, я заходил в кладовку, чтобы передохнуть и поразмышлять. Когда я там был, мне показалось, что я слышал чей-то возглас. Он сразу прервался. Я прислушался. Разговаривали двое, мужчина и женщина. Я подумал: «А! Все хорошо, у них свидание». Но женщина снова повысила голос. Она сказала: «Ты ломаешь мне крылья!»»
«Дальше!»
«Я подошел к двери и выглянул. Вокруг никого не было. Незадолго перед этим прибыл грузовик из винодельни — с вином для банкета. Он подъехал задним ходом к разгрузочной площадке. Кузов с чехлом на раме, с брезентовой завесой. Я решил, что в кузове кто-то был. Но это же не мое дело. Праздник, люди развлекаются».
«Что дальше?»
«Это все. В полночь, когда все сняли маски, старик Найон вернулся и забрал свой грузовик, но к тому времени в нем никого не было».
«Откуда ты знаешь?»
«Он погрузил в кузов пустую бочку».
«Ты мог бы опознать по голосам людей, говоривших в кузове?»
«Я здесь почти никого не знаю».
Шард подошел к Замиану и тихо спросил его на ухо: «А если бы тебе предложили деньги, ты вспомнил бы что-нибудь еще?»
Замиан с отчаянием сжал кулаки: «Как всегда, несправедливость судьбы преследует меня! Когда, наконец, появился невероятный шанс, вместо того, чтобы заглянуть под завесу и записать имена, я сидел и мечтал в кладовке. А мог бы загребать золото лопатой! Увы, теперь я остался ни с чем».
«Прими мои соболезнования, — отозвался Бодвин Вук. — Ты преувеличиваешь, однако, сумму, которую мог бы от нас получить. Трудно сказать, конечно, что бы сделал преступник, если бы ты попытался его шантажировать».
Замиан удалился. Бодвин Вук и Шард сразу же нашли и еще раз прочитали показания Найона ко-Оффо, главного винодела центрального винного завода клана Оффо. Найон утверждал, что он доставил в театр три бочки вина и выгрузил их, а затем, нарядившись в самодельный клоунский костюм, отправился в Квадратный парк, чтобы отужинать с друзьями, посмотреть «Фантасмагорию» и вообще немного погулять и повеселиться, чем он и занимался до полуночи, когда закончился маскарад, и еще примерно полчаса, после чего он вернулся в винодельню на своем грузовике. Он не заметил ничего необычного и не имел никакого представления об ужасном происшествии до следующего утра.
Бодвин Вук отбросил протокол допроса: «Что ж, кажется, мы наконец продвинулись. Несомненно, злоумышленник затащил девушку в кузов и принялся ее насиловать. Что вы думаете по этому поводу?»
«Немногим больше вашего. По-видимому, ему было известно, куда и когда она должна была пойти, и он заранее намеревался ее подстеречь — хотя, конечно, все это невозможно было планировать задолго до начала праздников».
«Я тоже так считаю. Таким образом, следует сосредоточить внимание на грузовике».
«Грузовик необходимо внимательно изучить».
«Вот и займитесь этим».
6
Всю неделю после Парильи на станции преобладало мрачное, подавленное настроение. Закупщики вина улетели — приобретенным ими товаром были забиты трюмы всех отбывающих звездолетов. Туристы, в том числе гости пансиона Клаттоков, тоже разъехались кто куда — одни направились в заповедные «приюты», другие пересекли на пароме пятьсот километров океанских просторов, чтобы полюбоваться на экзотические достопримечательности Йиптона. Там им предстояло испытать полуварварское гостеприимство отеля «Аркадия», исследовать лабиринты островных базаров, совершать экскурсии на гондолах по полным неожиданностей каналам или взирать с балкона для посетителей на «Томильню». Желающие могли также пользоваться услугами персонала «Кошачьего дворца».
В отделе B расследование исчезновения Сесили Ведер продолжалось непрерывно — важнее него считались только морские патрули вдоль побережья Мармиона.
Наблюдение за табором йипов поручили особым отрядам ополченцев. Керди Вук вернулся на работу в отдел B; от Арлеса, однако, все еще требовалось еженощное патрулирование — к его величайшему неудовлетворению.
Глоуэн, одержимый расследованием, не мог думать ни о чем другом. Он полностью потерял аппетит, и только беспокойная настойчивость Шарда вынуждала его есть.
Как утопающий, хватающийся за соломинку, Глоуэн все еще надеялся, что Сесили жива, что по какой-то неизъяснимой причине она сменила костюм бабочки на другой наряд и, неузнаваемая, спряталась в некоем тайном убежище, из которого она рано или поздно вернется или по меньшей мере сообщит что-нибудь о себе. Но последняя надежда угасла, когда Шард сообщил о новых показаниях Замиана.
Свидетельство Замиана не оставляло почти никаких сомнений в том, что Сесили погибла от рук насильника. От ненависти к неизвестному злодею у Глоуэна все переворачивалось внутри.
Но что стало с ее телом?
На вопрос этот можно было дать множество ответов: тело могло быть затоплено в реке, в устьевой лагуне или в океане, уничтожено химикатами или огнем, превращено в пульпу мацератором или взрывом в замкнутом пространстве, растворено методом ионной диссоциации, унесено воздушным шаром, подхвачено смерчем или цепкими когтями гигантского гамбрила, прилетевшего ночью с Мугримских гор. В каждой такой гипотезе, однако, рано или поздно обнаруживались один или несколько изъянов, и проблема продолжала занимать умы.
Услышав об откровениях Замиана, Глоуэн тут же спросил: «Как насчет грузовика? Кто-нибудь уже обыскал его?»
«Я как раз туда собираюсь, — ответил Шард. — Хочешь ко мне присоединиться?»
«Да. Разумеется».
«Тогда пошли».
Было ветрено и прохладно; после полудня с северо-востока налетали почти ураганные порывы, гнавшие к морю лохмотья рваных туч. Шард и Глоуэн проехали до конца Приречной дороги, повернули за Орфеумом и направились по грунтовой дороге на восток, вглубь материка. Они миновали огороды, затопленные рисовые поля, фруктовые сады и прочие сельскохозяйственные угодья, за которыми начинался район пологих холмов и впадин, отведенный под виноградники. Примерно в километре от периметра станции на гребне невысокой возвышенности расположился центральный винный завод или, как его называли, «совместная винодельня» — группа серовато-коричневых бетонных сооружений, почти сливавшихся с ландшафтом и ничем другим не примечательных.
Здесь под наблюдением главного винодела-ферментолога, Найона ко-Оффо, смешивали вторичную продукцию с виноградников шести кланов, причем Найону удавалось производить добротные вина, пригодные как к употреблению на станции, так и на экспорт.
Там, где кончались сады и начинались виноградники, Шард остановил машину: «Тут мы обнюхали каждую пядь земли, и не один раз, а дважды, на четыреста метров в обе стороны от дороги. Считается, что это расстояние в два раза больше того, которое мог бы пройти человек, несущий тело, чтобы захоронить его и вернуться на дорогу до начала повсеместных поисков. На мой взгляд, оно раза в четыре больше максимально возможного, а не в два».
«Но это меньше, чем полкилометра».
«Полкилометра в темноте, с телом и лопатой или другим инструментом? Не оставляя никаких следов? Маловероятно, практически невозможно».
«Вся эта история невероятна, — бормотал Глоуэн. — Кто на такое способен? Погубить несчастную маленькую Сесили!»
«Увы! Она погибла, когда была счастливой и великолепной, а не маленькой и несчастной, опасно красивой и привлекательной — опасно для себя самой. Кто-то не смог не поддаться искушению и решился сорвать самый сладкий плод Древа Жизни. Подозреваю, что он об этом не жалеет».
«Пожалеет, когда мы его поймаем!»
«Он пожалеет о том, что его поймали, — сказал Шард. — В этом я не сомневаюсь».
«Винодельню, конечно, уже обыскивали?»
«Я сам производил обыск. Ее там нет — ни в каких шкафах, чанах или бункерах, ни в чуланах, ни на крыше, ни под фундаментом. Найон ко-Оффо — сварливый старый бес, не ожидай от него сочувствия или дружеского расположения. Кроме того — просто от неуживчивости — он притворяется глухим».
Машина тронулась с места. Через некоторое время дорога круто повернула, поднялась по пологому склону и закончилась перед винодельней.
Выйдя из машины, отец и сын огляделись по сторонам. Перед ними возвышался фасад винодельни. В полутьме за проемом открытых подъемных ворот виднелись ряды высоких чанов, какое-то оборудование, поблескивающие трубы. Метрах в пятнадцати, под деревом, стоял грузовик Найона.
Шард и Глоуэн подошли к воротам и заглянули внутрь. Найон сидел в кабине автопогрузчика и перемещал бочки с вином в стандартный транспортный контейнер. Приблизившись, посетители остановились и вежливо ждали, уверенные, что старик не преминет их заметить.
Найон покосился на них, но продолжал работать, пока не наступил самый удобный момент для перерыва. Повернувшись на кресле кабины, он оценивающе разглядел прибывших и в конце концов соблаговолил неохотно спуститься: коренастый пожилой человек с покрасневшим от ветра и выпивки лицом, рыжеватыми, но уже седыми волосами и узкими красновато-карими глазами под мохнатыми бровями. Почти не скрывая неприязни, он спросил: «Что еще от меня нужно? Кто-то где-то пропал — а причем тут я?»
«Мы получили новые сведения, — ответил Шард. — Оказывается, преступник воспользовался грузовиком винодельни в ваше отсутствие — возможно, для того, чтобы перевезти тело девушки».
Найон машинально презрительно фыркнул, но тут же сдержался, нахмурился и задумался, после чего медленно пожал плечами и вскинул голову: «По этому поводу ничего не могу сказать. Если так оно и было, это свинство и последняя наглость, заниматься своими грязными делами в моем грузовике!»
Глоуэн начал было говорить, но придержал язык, остановленный предупреждающим взглядом отца. Шард продолжил: «В тот вечер вы привезли в театр три бочки вина?»
«Привез, по особому распоряжению старшего официанта, заведующего винами. К нему и приставайте с расспросами. Если это все, что вы хотели знать, мне пора загружать контейнеры».
Шард игнорировал попытки уклониться от разговора: «Вы подъехали задним ходом к площадке и выгрузили бочки?»
Найон с изумлением уставился на Шарда: «Слушай, приятель, не прикидывайся простаком! А что еще я должен был делать, по-твоему?»
Шард мрачно усмехнулся: «Хорошо. Значит, насколько я понимаю, вы подвели грузовик задним ходом к разгрузочной площадке. Когда вы вернулись — судя по вашим показаниям, после полуночи — грузовик стоял так же, ничего не изменилось?»
Найон моргнул: «А ведь и правда, вот закавыка! Какой-то кретин, чтоб ему пусто было, развернул грузовик и поставил носом к площадке. Если б я его поймал, показал бы, как со мной шутки шутить!»
Шард снова усмехнулся: «Вы не нашли никаких признаков того, кто мог бы проказничать таким образом? Какую-нибудь мелочь, что-нибудь забытое в грузовике?»
«Нет, ничего».
«С тех пор вы пользовались грузовиком?»
«Ну да, пользовался! А как еще? Каждый день нужно доставлять на космодром контейнер с четырьмя бочками. Иногда приходится делать два рейса, если в трюме много места. Это все, что вы хотели знать?»
«Мы хотели бы осмотреть грузовик».
«Смотрите, сколько хотите».
Шард и Глоуэн вышли из винодельни и направились к грузовику. Шард наскоро осмотрел кабину управления — к его разочарованию, чистую и не содержавшую никаких щелей или укромных уголков. «Здесь мы ничего не найдем». — заключил он.
Глоуэн отдернул завесу с задней стороны кузова, осветив порожнее внутреннее пространство. Платформа грузовика была покрыта толстым настилом из эластичного губчатого материала. Над настилом, по всей длине кузова, были проложены две параллельные планки. Промежуток между планками — чуть больше метра — очевидно соответствовал расстоянию между колесами тележки для погрузки-разгрузки бочек.
Шард запрыгнул в кузов и осмотрел его изнутри. Почти сразу он заметил пятна в центре платформы, посередине между продольными планками. Темно-красные пятна могли оказаться следами крови. Не высказывая никаких замечаний, он перешел к переднему краю платформы, опустился на четвереньки и принялся изучать поверхность пядь за пядью. Глоуэн тоже заметил пятна, но ничего не сказал. Для того, чтобы чем-нибудь заняться, он в свою очередь осмотрел кабину водителя, но не нашел ничего примечательного и вернулся к задней стороне кузова как раз тогда, когда Шард извлек нечто, зацепившееся за щепку на внутреннем краю левосторонней планки.
«Что это?» — спросил Глоуэн.
«Волос», — кратко ответил Шард и продолжил поиски.
Бездеятельность тяготила Глоуэна. Он взобрался в кузов и тоже занялся обыском на участке, который Шард еще не осматривал — его заинтересовало нечто вроде щели или шва между эластичной губкой и боковой панелью. Находка не заставила себя ждать и вызвала у него горестное восклицание.
Шард обернулся: «Что ты нашел?»
Глоуэн поднял оранжевый с черной прожилкой лоскуток: «Обрывок крыла бабочки».
Шард осторожно взял яркое вещественное доказательство и поместил его в конверт: «Время и место преступления больше не вызывают сомнений».
«Осталось только узнать, кто преступник».
Отец и сын провели еще полчаса, обыскивая кузов, и Шард обнаружил еще несколько тусклых волосков или нитей, но ничего больше. Спустившись на землю, они изучили свои находки: кусочек крыла и два пучка грубых буроватых волосков. «Не густо, — заметил Шард, — но лучше, чем ничего. Пожалуй, не помешает еще раз перекинуться парой слов с Найоном».
Глоуэн с сомнением взглянул в сторону винодельни: «Возникает впечатление, что ему не хочется нам помогать».
«Все равно, попробуем снова. Улики должны куда-то привести».
Они вернулись к винодельне. Найон, стоявший в проеме ворот, наблюдал за их приближением, не выказывая никаких эмоций. Когда они подошли, он спросил: «Ну что, нашли что-нибудь?»
Шард показал ему улики, добытые в кузове: «Вы что-нибудь узнаёте?»
«Цветной лоскут, надо полагать, остался от костюма танцовщицы. А этот мех — или что это? Нет, сразу не могу ничего сказать».
«Вы не пользуетесь ковром, холщовыми мешками или чем-нибудь в таком роде?»
«Нет, не пользуюсь».
«Хорошо. Мы заглянем еще разок в винодельню, если вы не возражаете».
Найон пожал плечами и уступил дорогу: «Что вы надеетесь найти? Вы уже залезали во все щели, как тараканы, опорожняли чаны и портили мне вино!»
«Верно. Но где-то, каким-то образом, мы что-то пропустили».
«Почему вы так думаете?»
«Следы кончаются здесь. Девушку убили в кузове. Когда вы вернулись к грузовику, он стоял носом к площадке, и тела в нем уже не было. У преступника было мало времени: совершенно очевидно, что он не захоронил тело — мы бы нашли следы на земле. А по этой дороге он не мог уехать дальше винодельни. Что стало с телом?»
«Ума не приложу. Но ищите, ищите — сколько хотите».
Шард и Глоуэн зашли в винодельню; Найон последовал за ними. Над ними возвышались десять чанов — по пять с каждой стороны. Каждый был выкрашен в особый цвет; под каждым была установлена панель управления с экраном, на котором высвечивались данные о приходе и расходе ингредиентов. Во время предыдущего визита Шарда Найон был вынужден выкачать вино из всех чанов — никаких следов Сесили в них не нашли.
Найон заметил явный интерес Шарда к бродильным чанам и ворчливо спросил: «Что, опять? Опять откачивать вино? Я теряю добрый галлон вина каждый раз, когда его перекачиваю».
«Ваши приборы измеряют с точностью до одного галлона?»
«С точностью до десятой доли галлона! Что важно для правильного смешивания. Возьмите хотя бы «Горький мальваз» Диффинов № 4. Если его добавить хотя бы на полгаллона больше, чем нужно, получится совсем другой букет».
«Каким же образом вы смешиваете вино?»
«Ну, попросту говоря, я закачиваю вино в надлежащих пропорциях из разных чанов в смесительный резервуар, получая в общей сложности шестьсот шестьдесят галлонов, то есть двенадцать бочек или три контейнера. Это удобный кратный объем. Потом я перемещаю бочки по аппарели к наливному аппарату. Проверяю полость каждой бочки. Закачиваю в каждую ровно пятьдесят пять галлонов вина. Закрываю бочку крышкой, аппарат герметизирует крышку и пломбирует бочку. Наполненная бочка перемещается в сторону, я заполняю другую — и так далее, до двенадцати бочек. Бочки хранятся рядами у стены, пока я не получаю заказ, после чего я загружаю соответствующее число контейнеров и доставляю их на склад космодрома».
Шард посмотрел на бочки у стены: «У вас остался небольшой запас».
«Почти ничего не осталось! Все распродали во время Парильи».
«И доставили на космодром?»
«Правильно».
«И отправили в космос?»
«Куда же еще?»
«И в одной из отправленных бочек могло быть спрятано тело?»
Найон хотел было ответить, но поперхнулся. Он уставился на смесительный резервуар и что-то бормотал себе под нос. Когда он повернулся к Шарду, его обычно багровое лицо стало пепельно-серым: «Я могу подтвердить почти неопровержимо, что именно это и произошло».
«Гм. Каким образом?»
«Утром в орт я заполнял бочки тем, что оставалось в резервуаре. Когда я закончил, приборы зарегистрировали излишек — почти тринадцать галлонов».
Глоуэн повернулся и быстро вышел из винодельни. Шард и Найон смотрели ему вслед. Найон тяжело вздохнул и снова взглянул на смесительный резервуар: «Тогда я никак не мог понять: откуда взялся излишек? Да еще настолько значительный. Приборы откалиброваны, никаких отклонений больше десятой доли галлона быть не должно. Сколько весила девушка?»
«Глоуэн мог бы нам сказать, но сейчас его лучше не спрашивать. Немного. Полагаю, килограммов сорок шесть, сорок семь».
«Следовательно, она вытеснила бы чуть меньше тринадцати галлонов. Отсюда и озадачивший меня излишек. Все объяснилось».
«Кто умеет наполнять и пломбировать бочки?»
Найон резко взмахнул рукой: «Да кто угодно! Практиканты-ферментологи, каждый, кто работает в винодельнях шести кланов. Каждый, кто когда-нибудь наблюдал за моей работой. Каков мерзавец, однако! Задушил бы его вот этими руками! Испоганил бочку вина! Тошнотворное извращение! Ни в какие ворота не лезет!»
Шард наклонил голову, знаменуя полное согласие: «Преступление вдвойне бесчеловечное, спору нет. Мое отвращение не уступает вашему».
«Так мы его когда-нибудь поймаем?»
«Могу сказать только то, что расследование продвигается. Еще один вопрос, по поводу той бочки. Есть какая-нибудь возможность проследить маршрут ее доставки? Каким ярлыком она обозначена?»
«Она из партии вина «Грациоза». С тех пор, как началась Парилья, я отправил не меньше пятидесяти бочек этого вина, в самые разные пункты назначения. Практически невозможно установить, куда именно улетела испорченная бочка».
«На бочках нет серийных номеров? Каких-нибудь кодов?»
«Нет. Все эти номера и коды отравили бы мне жизнь бесконечной канцелярщиной, а толку от них никакого».
«В данном случае был бы толк».
«Пока я жив, такое больше не повторится! — Найон ударил себя кулаком в грудь. — Я слишком многое позволял, проявил непростительное добродушие! Доверился извращенцам с гнойными нарывами вместо мозгов! Они смотрели на меня, дышали воздухом винодельни — я открыл им все мои секреты, из кожи лез, чтобы им помочь! И что же они со мной сделали? Нет, нет! Больше никогда!»
«Скверная ситуация, — согласился Шард. — Тем не менее, не следует выплескивать младенца вместе с водой, как говорится. Невинные не должны страдать за преступления виновных».
«Посмотрим».
«В заключение должен коснуться еще одного обстоятельства, в связи с которым ваш опыт и ваше понимание могут иметь исключительно большое значение. Я лично не вижу никаких причин для того, чтобы провоцировать взрыв общественного негодования. Рекомендую не упоминать о наших сегодняшних умозаключениях ни в публичных выступлениях, ни в частных беседах. В противном случае никто не станет покупать вино «Грациоза» многие годы — наша винодельня станет мишенью вульгарных насмешек».
Красная физиономия Найона снова посерела: «И все же… рано или поздно кто-нибудь обнаружит тело в бочке! Что может быть хуже?»
«Можно только надеяться, что это произойдет скорее поздно, нежели рано. А когда наступит момент, мы как-нибудь утрясем этот вопрос, чтобы не возник межпланетный скандал. Если же слухи все-таки дойдут до ушей репортеров, свалим вину на разбойников-йипов, обслуживавших склад».
«Да, так будет лучше, — вздохнул Найон. — Ну и ну. Что за беда, из огня да в полымя!»
7
По приказу директора Бодвина Вука в аудитории нового управления собрали весь персонал отдела B — капитанов, сержантов, младших сержантов, рядовых из числа «временных наемных работников» и кадетов. Точно в назначенное время Бодвин Вук прошествовал в зал, уселся за кафедрой и обратился к подчиненным:
«Сегодня я отчитаюсь о последних результатах расследования дела об исчезновении Сесили Ведер, чтобы положить конец некоторым необоснованным слухам. В связи с тем, что дело еще не закрыто, я не стану отвечать на вопросы — на данный момент достаточно информации, содержащейся в моем заявлении.
Пропажа Сесили Ведер повергла в недоумение все население станции Араминта. Теперь мы получили из определенных источников новые сведения, бросающие свет на происхождение этой тайны. Не вдаваясь в подробности, можно сказать следующее: переодевшись после представления, Сесили получила ложное сообщение о месте свидания. Явившись туда, она встретила человека в костюме Пьеро, сопроводившего ее на пляж под каким-то неизвестным предлогом.
Они направились вдоль берега на юг. Через два часа человек в костюме Пьеро вернулся один. На основании имеющихся показаний можно заключить, что он был сильно взволнован и растерян.
Мы вынуждены придти к тому выводу, что некто — скорее всего, человек, хорошо знакомый Сесили — отвел ее на пляж, убил ее и оттащил ее тело в море, полагаясь на сильное прибрежное течение.
На этом мое заявление кончается. Всем присутствующим надлежит избегать обсуждения этого дела с теми, кто не служит в нашем отделе, чтобы теории, сплетни и злонамеренные измышления не мешали дальнейшему расследованию. Вы можете вкратце изложить сущность моего отчета, но не более того. Я выражаюсь достаточно ясно? Нарушителей этого распоряжения постигнет суровое наказание.
Завтра состоится частичное перераспределение обязанностей персонала. Это все».
Шард и Глоуэн уже уходили, когда их догнал Керди Вук: «Директор желает вас видеть — не спрашивайте, зачем. Я только выполняю поручение».
Отец и сын поднялись на второй этаж и зашли в кабинет Бодвина Вука. Тот приветствовал их взмахом руки: «Садитесь где хотите. Это неофициальное совещание. Керди, завари нам чаю, пожалуйста. После этого ты можешь идти».
Бросив ледяной взгляд на Глоуэна, которого он превосходил по рангу, Керди направился к серванту и занялся приготовлением чая. Закончив, он повернулся и собрался уходить. Заметив напряженность позы родственника, Бодвин Вук сказал ему вслед: «Впрочем, ты можешь остаться и поделиться своими наблюдениями. Нам придется хорошенько пораскинуть мозгами, потребуются все доступные извилины».
Керди коротко кивнул: «Как вам будет угодно».
Бодвин Вук повернулся к Шарду: «Проглотили они мое заявление?»
«Думаю, что да. В любом случае, никто не осмелится вам противоречить».
«Значит, так тому и быть. Вернемся к нашему расследованию. Я вижу, что оно может продвигаться в двух направлениях. Во-первых, имеется материал, найденный в грузовике. Его следует проанализировать, определив его происхождение. Во-вторых, я получил в высшей степени своеобразное послание от нашего друга из табора йипов, Замиана. Я вам его прочту».
Директор подождал, пока Керди разносил чай. Когда Керди уселся, Бодвин Вук прокашлялся и опустил глаза к листу бумаги: «Послание заключается в следующем.
Достопочтенному директору отдела расследований
Уважаемый господин директор!
Надеюсь, Вы успешно выполняете свои обязанности, предотвращая преступления на станции и где бы то ни было. Будьте уверены, я вам всегда помогу.
Пишу Вам, чтобы сообщить, как идут мои дела, а они идут неплохо. Как я уже говорил Вам со всей откровенностью, я сожалею о том, что не смог расследовать все подозрительные поступки тогда, когда они совершались, и не потребовал объяснения их истинной причины. Но не забывайте, пожалуйста! Я обещал Вам, что не перестану думать об этом, и теперь вижу, что мои усилия не пропали даром и что я добился успеха, если не заблуждаюсь и если мы сможем найти какое-то небольшое вознаграждение, чтобы некий свидетель не подвергался большому риску просто за то, что его похлопают по плечу со словами «Спасибо! Ты прекрасный человек!» В конце концов, не забывайте! Успех сто́ит денег! Но он сто́ит любых денег.
Еще одно. Мне не следовало бы это говорить, но я считаю, что должен заявить: имеет смысл поспешить, потому что уважающий себя человек может обратиться за деньгами и в другое место. В некоторых случаях так делать неправильно, но заплатить было бы правильно в любом случае. Это своего рода парадокс, но насколько он справедлив! Так или иначе, было бы предусмотрительно дать мне знать завтра утром, проявив ко мне при этом, по возможности, снисходительную щедрость.
Ваш верный друг и полезный помощник,
Замиан Лемью Габрискис».
Бодвин Вук поднял глаза: «Непосредственность Замиана освежает — мне доставила удовольствие возможность следить за ходом его мыслей. Он прозрачен, как хрусталь, и ни на секунду не теряет из вида заветную цель, но при этом извилист и вкрадчив, как бутылочная змея, крадущая молоко. Совершенно очевидно, что он считает нас такими же завравшимися недотепами». С этими словами Бодвин Вук пробежал глазами по лицам слушателей и отбросил письмо легким щелчком пальцев: «Тем не менее, мы не поэты и не социологи, и не должны забывать о действительности даже перед лицом такого восхитительного уникума. Глоуэн, ты уже давно о чем-то думаешь с угрюмым напряжением. Каково твое мнение?»
«Мои мысли трудно назвать сложившимся мнением, это скорее предположения».
«В данных обстоятельствах это вполне уместно. Изложи свои предположения».
«Прежде всего, Замиан явно осмелел — как если бы узнал и может предложить на продажу нечто определенное и новое. По всей вероятности, «некий свидетель» тоже работал на кухне или в кладовке рядом с разгрузочной площадкой — источник информации, так сказать. По какой-то причине Замиан и «некий свидетель» действовали порознь или почти независимо друг от друга, и «свидетель» обнаружил или запомнил нечто, чего Замиан не заметил или не мог заметить».
«Вполне логично. Замиан теперь выступает в роли посредника и предлагает товар «свидетеля» нам, в то время как «свидетель» пытается шантажировать кого-то на другом конце. Надо полагать, они договорились поделить прибыль. Керди, а ты что думаешь?»
«Прошу прощения! Я не слишком много думал об этом деле. Точнее, у меня не оставалось на это времени в связи порученными мне обязанностями — достаточно нелепыми, должен заметить».
Бодвин Вук ответил на это замечание ласковой улыбкой: «Ты намекаешь на постылое патрулирование табора? Кто знает, однако? Может быть, ты избавил нас от унизительных последствий свирепого мятежа йипов или от чего-нибудь похуже — хотя что может быть хуже? Йипы страшнее стаи бешеных собак, когда забывают о послушании и вежливости. Хотя нет, о вежливости они вряд ли забудут: «Будьте так добры, господин, не дергайтесь и не кричите, вы мешаете мне отрезать вам уши!» Не унывай, Керди! Твое галантное самопожертвование всем нам позволило сохранить уверенность в завтрашнем дне. Труды твои тяжкие не пропали втуне».
«Несомненно, я спал спокойнее, зная, что Керди и Арлес начеку», — вставил Глоуэн.
«Благородные защитники мира и спокойствия! — отозвался Бодвин Вук. — Вернемся, однако, к Замиану и его интригам. Шард, у вас есть какие-нибудь идеи?»
«Полезно было бы развить теорию Глоуэна. Имеются Замиан и «некий свидетель», работавший на кухне или в кладовке. Что пропустил Замиан? Что мог увидеть «свидетель»? Может быть, он видел убийцу, подстерегавшего Сесили. Или, может быть, Замиан известил «свидетеля» о том, что происходило в кузове грузовика. Они заметили, что грузовик уехал, и договорились проследить за его возвращением. Замиан отвлекся, будучи занят другими делами, а «свидетель» продолжал наблюдение и видел, кто вышел из кабины, когда грузовик вернулся».
«Именно так! — заявил Бодвин Вук. — Я тоже допускаю такую последовательность событий. На сегодняшний день Замиан оказался в неудобном положении осведомителя и потерял доверие партнера. Или партнер решил действовать в одиночку, в обход Замиана. Посылая мне письмо, Замиан стремится не упустить свою долю прибыли, откуда бы она не поступила — от нас или от шантажируемого преступника. Но он не учитывает одну деталь: мы тоже можем действовать в одиночку и никому ничего не платить». Бодвин Вук открыл ящик стола и достал папку: «Вот показания кухонного персонала. Подсобную работу выполняли четыре йипа, Замиан и трое других. Двое непрерывно занимались уборкой посуды со столов в парке, их можно исключить. Замиану и Ксаланаву поручили более разнообразные обязанности, в том числе переноску продуктов из кладовой. Следовательно, я объявляю Ксаланава «неким свидетелем» и предлагаю выжать из него все, что можно, и как можно быстрее — скажем, завтра утром. Керди, вы с Глоуэном найдете его и приведете сюда».
«Когда именно?»
«Через пару часов после рассвета».
«Как быть с Замианом?»
«Его мы задержим отдельно. Если нам повезет, у Ксаланава окажется ключ к этой мрачной тайне».
Некоторое время все четверо сидели молча — каждый думал о своем. Наконец, Шард произнес: «Возможно, вы проявляете излишний оптимизм. Вернувшись, преступник запарковал грузовик у другого конца площадки. Ксаланав мог ничего толком не разглядеть из кладовки».
«В таком случае он мог выйти и подобраться поближе, держась в тени, чтобы рассмотреть водителя получше. На его месте я так и сделал бы».
«Кроме того, не забывайте, что водитель почти наверняка был в карнавальном костюме».
«Тоже верно, и об этом костюме мы кое-что знаем. Вторая стрела в нашем колчане, так сказать. В любом случае, завтра мы выудим из Ксаланава все, что ему известно. Как насчет ворса, найденного в кузове — или что это такое?»
«Бурые ворсистые нити — бахрома от ковра или искусственный мех».
Бодвин Вук задумчиво смотрел в потолок: «Насколько я помню, чем-то таким были покрыты козлиные ноги Латуюна. Кроме того, в костюмах из искусственного меха красовались шесть «бесстрашных львов», сорвиголовы станции Араминта, рыскавшие и прыскавшие, рычавшие и рыгавшие, щеголи-оборванцы и пьянчуги, каких мало!»
Керди немедленно выступил в свою защиту: «Прошу меня исключить! Я выпил совсем немного».
Бодвин Вук не обратил внимания: «Еще я видел костюм казахского разбойника в меховых шароварах, покрытого шерстью манга и тантического великана с волосатой грудью».
«Костюм великана держался на раме, установленной на плечах Дальреми Диффина, — заметил Шард. — В таком облачении невозможно поместиться в кабине грузовика».
Бодвин Вук проигнорировал и это возражение: «Несомненно, были и другие, но нет необходимости ими заниматься, пока мы не допросим Ксаланава. Младший сержант Керди и кадет Глоуэн! Вам приказано явиться завтра утром в табор, должным образом, с соблюдением всех правил задержать Ксаланава и препроводить его сюда — не позднее, скажем, двух часов до полудня. Так будет удобнее для всех». Директор отдела B поднялся на ноги: «Уже темнеет, я устал. Утро вечера мудренее».
8
Глоуэн еще не кончил завтракать, когда к нему явился Керди. «Не ожидал, что ты встанешь так рано, — признался Глоуэн. — Уже иду. Хочешь чаю?»
«Нет, спасибо», — сказал Керди и прибавил скучающим неодобрительным тоном: «Я так и знал, что ты не будешь готов, поэтому и пришел на десять минут раньше».
Глоуэн удивленно приподнял брови: «Но я буду готов меньше, чем через десять минут. По сути дела, я уже готов, осталось только набросить куртку».
Керди смерил его взглядом с головы до ног: «Ты собираешься идти в таком виде? Где твоя униформа?»
«Мы же направляемся в табор! К чему там униформы?»
«Нам дали официальное поручение. Мы представляем отдел расследований», — Керди не преминул надеть безукоризненно выглаженную униформу сержанта отдела B. Глоуэн покосился на Шарда — тот смотрел в окно.
«Ладно, ладно, — проворчал Глоуэн. — Возможно, ты прав. Одну минуту, мы выйдем вовремя».
Одетые как полагается, молодые люди быстрым шагом направились в табор. Керди навел справки в приемной, и консьерж позвонил в квартиру Ксаланава.
Ему никто не ответил. Дальнейшие поиски показали, что Ксаланав отсутствовал не только в квартире, но и во всем таборе.
«Может быть, он с утра в гостинице, — предположил консьерж. — Он там подрабатывает пару раз в неделю».
Позвонив в кухню гостиницы «Араминта», молодые люди узнали, что Ксаланава там не было и не должно было быть. «Он работал вчера в вечернюю смену, до полуночи, — сообщил шеф-повар. — Не ожидаю, что он явится раньше двух часов пополудни».
«Благодарю вас, — ответствовал Керди. — Вы предоставили очень полезные сведения».
«Подожди! — вмешался Глоуэн. — Спроси его, приходил ли кто-нибудь к этому Ксаланаву вчера вечером? Случилось ли что-нибудь необычное?»
Керди нахмурился, но повторил вопросы в трубку. Послышался неуверенный, но отрицательный ответ. Керди позвонил Бодвину Вуку и объяснил, как обстояли дела.
«Найдите Намура, — приказал Бодвин. — Все ему расскажите и попросите найти Ксаланава. Если у него будут какие-нибудь вопросы, он может обращаться ко мне».
Намур навел справки, но не сумел добыть никакой существенной информации. Ксаланав вышел из кухни гостиницы «Араминта» в полночь, и с тех пор его никто не видел — по крайней мере, никто в этом не признавался.
Когда Керди и Глоуэн, следуя указаниям Бодвина Вука, отправились на поиски Замиана, их снова постигла неудача. Замиана, так же, как и Ксаланава, не было на территории станции Араминта, но по другой причине. Рано утром Замиан взошел на борт парома, отправлявшегося в Йиптон. Проверка перечня пассажиров показала, что Ксаланав не воспользовался тем же паромом — по мнению большинства служащих отдела расследований, Ксаланав, по-видимому, подвергся нападению на темных задворках гостиницы, после чего убийца перетащил его тело к причалу гостиницы и сбросил в море.
9
День прошел, за ним прошла и ночь. Рано утром, еще перед тем, как рассвело, Шард выскользнул из пансиона Клаттоков и отправился по Приречной дороге к берегу океана.
Было прохладно, но безветренно. Не раздавалось ни звука, кроме мягкого скрипящего шороха шагов Шарда, ступавшего по гравийной дорожке. В небе висело нечто вроде морозной дымки — Лорка и Синг, уже склонявшиеся к западному горизонту, плавали в лиловато-розовом ореоле свечения; Шард, проходивший мимо вереницы тополей, высаженных вдоль берега реки, пересекал чередующиеся кляксы бледно-розовых лучей и черных теней.
Повернув налево по прибрежной дороге, через несколько минут Шард оказался на взлетном поле аэродрома. В управлении его ждал боровшийся со сном Чилке.
«С утра я не в своей тарелке, — признался Чилке. — Холодная роса и щебет птиц меня только раздражают. Только горячий завтрак позволяет мне смириться с необходимостью вставать ни свет ни заря».
«По меньшей мере, ты здоров и бодр».
«Неужели? Наверное, так кажется потому, что скоро это наваждение кончится. Я уткнусь носом в подушку, как только твой автолет поднимется в воздух».
Они вышли и приблизились к приготовленному автолету, стоявшему перед ангаром. Чилке стоял и наблюдал, пока Шард занимался обязательной предполетной проверкой.
«Все в порядке, — сказал Шард. — Даже пистолет заряжен».
Чилке уныло усмехнулся: «Топливный элемент может барахлить, шасси может треснуть, кристаллы радио могут сплавиться — но пистолет будет заряжен! Гарантирую. Могу ли я поинтересоваться, как того требуют правила, куда ты направляешься? И почему тайком? Хотя последний вопрос правилами не предусмотрен».
«Поинтересоваться ты, конечно, можешь. Я даже отвечу. Собираюсь провести денек в Йиптоне, позабавиться. Но если спросит кто-нибудь другой — я в патруле».
«Почему бы кто-нибудь еще стал меня спрашивать?»
«Если бы я знал, мне, наверное, не пришлось бы сегодня лететь. Я отправляюсь на острова и вернусь до наступления вечера, если все кончится хорошо — хотя в Йиптоне, само собой, ничто никогда не кончается хорошо».
«Счастливого пути, и передай горячий привет его величеству Умфо!»
Шард поднял машину в воздух и полетел над океаном на северо-восток, где уже начинал расцветать рассвет. Лорка и Синг, оставшиеся за спиной, отбрасывали на волны розовую дорожку, постепенно становившуюся неразличимой в отблесках зари.
Появилась Сирена — голубовато-белая искра на горизонте, потом сверкающий осколок, потом слепящий сегмент; на западе Лорка и Синг скрылись в голубизне, побежденные утренним светом.
Впереди, похожий на гигантские пятна плавучих серовато-бурых водорослей, посреди океана раскинулся атолл Лютвен — полукольцо узких островов, окружавших мелкую лагуну, теперь полностью заросшую сооружениями Йиптона. В морской дымке начинали проявляться детали: похожие на ветвящиеся вены иссиня-черные прожилки каналов, внезапно вспыхивавшие серебром, когда солнечный свет отражался от них под каким-то особым углом.
Внизу на поверхности океана появились рыбацкие лодки — хрупкие посудины из перевязанных пучков бамбука, движимые парусами из волокнистого войлока.
Как в бинокле, наведенном на резкость, стали различимы подробности Йиптона. Шаткие двух-, трех- и четырехэтажные строения поддерживали почти сплошной покров обширных крыш, каждая из тысяч сегментов, каждый сегмент и скос своего особого оттенка бледно-коричневого цвета — пепельно-коричневого, желтовато-бурого, посеревшего красновато-коричневого, грязно-бурого. В проемах, расщелинах и уголках росли плотные рощицы и пучки бамбука. На старательно собранных и ухоженных маленьких клочках земли вдоль периметра островов клонились к морю кокосовые пальмы.
Каналы опутывали Йиптон подобно неразборчивой паутине — то поблескивая под открытым небом, то прячась в туннелях под сооружениями. По каналам лениво двигались лодки, как частицы, несомые жидкостью по сосудам. Другие, жилые лодки стояли на вечном причале по берегам каналов; из их микроскопических жаровен поднимались струйки дыма, кудрявившиеся, расплывавшиеся зигзагами и в конечном счете растворявшиеся в почти неподвижном утреннем воздухе.
На южной окраине Йиптона высился гротескный, безалаберный, но неизменно привлекающий внимание силуэт знаменитого отеля «Аркадия» — сооружение из пяти ярусов, с сотнями качающихся балконов и висячим садом на крыше, где туристы обедали в лучах цветных фонарей, пока юноши и девушки из племени йипов исполняли акробатические развлекательные номера, иногда примитивные, но всегда не поддающиеся пониманию, под жидковатый аккомпанемент флейт и тихих колокольчиков, мягкий и достаточно приятный, несмотря на то, что туристы не могли оценить тонкости туземной музыки.
Рядом с отелем в океан выдавался мол, к которому причаливал паром, совершавший рейсы до станции Араминта. Поодаль устроили минимальных размеров посадочную площадку с покрытием из мергеля — дробленых раковин и свежих кораллов, сцементированных твердеющим на воздухе клейким соком двустворчатых моллюсков, напоминающих мидии. Шард приближался к этой площадке со стороны моря, стараясь не лететь над Йиптоном как таковым, чтобы по возможности избежать испарений притаившегося поблизости от «Кошачьего дворца» Смрадища — пользовавшейся самой дурной славой достопримечательности Йиптона, знаменитого многими другими странными и достойными удивления аспектами существования. По всей Ойкумене, когда в компании знающих людей речь заходила о неприятных запахах и невыносимой вони, кто-нибудь начинал настаивать на том, что одно из первых мест в этой категории занимало йиптонское Смрадище.
Некий ученый муж, резидент Бродячего дворца, опубликовал — по-видимому, в шутку — статью, посвященную Смрадищу, в которой был приведен следующий рецепт смеси, имитирующей знаменитый йиптонский обонятельный шок.
Смрадище: экспериментальная рецептура
Ингредиенты (%)
Человеческие выделения 25%
Дым и жженые кости 8%
Рыба (свежая) 1%
Рыба (гнилая) 8%
Гниющие кораллы (отвратительно пахнут) 20%
Болотная вонь из каналов 15%
Сухие пальмовые ветви, циновки, бамбук 8%
Сложные соединения какодила 13%
Неизвестные (но исключительно вонючие) ингредиенты 2%
Туристов никогда не предупреждали заранее о существовании Смрадища, ибо их непритворные оторопь и замешательство служили неиссякающим источником удовольствия для посвященных. Так или иначе, носы скоро привыкали к местной атмосфере, и Смрадище переставало привлекать внимание.
Шард приземлился и вышел на площадку из мергеля. Лишь немного поморщившись, когда ветерок дунул со стороны Смрадища, он закрыл на замок и опломбировал автолет — несмотря на то, что благодаря указам Титуса Помпо число мелких краж в Йиптоне значительно сократилось.
Шард взошел по широким ступеням на веранду отеля. Пара швейцаров, в коротких белых фартуках спереди и сзади, с разрезами по бокам, расшитых узорами жилетах, белых перчатках и небольших белых тюбетейках, вышли, чтобы взять его багаж. Обнаружив, что он явился с пустыми руками, они остановились в изумлении, но тут же отвесили приветственные поклоны и отступили, вполголоса перекидываясь шуточками по поводу смехотворного чужестранца без багажа и их собственной ошибки.
Шард пересек террасу и вошел в просторное, обширное фойе. отремонтированное и отделанное заново с тех пор, как он здесь был десять лет тому назад. Бамбуковые стены побелили, на полу постелили ковры с зелеными и синими орнаментами; плетеная мебель из мягких белых прутьев была обита тканью бледно-аквамаринового оттенка. Шард был приятно удивлен — он ожидал увидеть темный лакированный бамбук и спартанскую обстановку, не слишком чистую и не слишком удобную.
В этот ранний час лишь несколько постояльцев уже спустились в фойе из своих номеров. Человек десять завтракали на террасе; еще одна группа обсуждала посреди фойе свои планы на предстоящий день, в том числе маршрут экскурсии на гондолах по каналам.
Шард подошел к стойке регистратуры. За ней сидели четверо служащих в отутюженных белых униформах. С левого уха каждого свисала черная жемчужина на серебряной цепочке, означавшая, что они относились к числу личного персонала Умфо. Этих представителей йиптонской элиты называли «умпами». Один из них встал, чтобы обслужить Шарда — человек моложе средних лет, красивый, но очень серьезный. Он спросил: «Уважаемый господин, на какой срок вы желаете почтить нас своим присутствием?»
«Я пробуду здесь недолго. Меня зовут Шард Клатток, я — капитан отдела расследований станции Араминта. Будьте добры, известите Титуса Помпо о том, что я хотел бы кратко обсудить с ним дело официального характера, и как можно скорее. Безотлагательно».
Служащий покосился на троих коллег — те, поднявшие было головы, чтобы убедиться в серьезности намерений новоприбывшего (а возможно и в том, что они не имеют дело с сумасшедшим), вернулись к своей работе, решительно отстранившись от столь из ряда вон выходящей проблемы. Служащий, встретивший Шарда, произнес, осторожно подбирая слова: «Уважаемый господин, я прослежу за тем, чтобы ваше сообщение, адресованное Умфо, было немедленно отправлено».
Шард уловил любопытный нюанс в построении фразы: «Что это значит?»
Улыбнувшись, умп пояснил: «Сообщение будет передано в управление Умфо. Надлежащий персонал доставит вам — скорее всего, уже сегодня — бланк ходатайства, в котором вы сможете беспрепятственно изложить сущность своих потребностей».
«Вы меня не поняли, — сказал Шард. — Я не нуждаюсь в бланках и ходатайствах. Мне нужно поговорить с Титусом Помпо сегодня же. Желательно сию минуту».
Улыбка служащего стала несколько напряженной: «Уважаемый господин, позвольте мне прибегнуть к более откровенным выражениям. Вы не производите впечатление непрактичного мечтателя, поглощенного созерцанием призрака славы, реющего в недостижимой горней выси. И тем не менее вы, по всей видимости, ожидаете, что я ворвусь в спальню Умфо, разбужу его, тряся за плечи, и скажу: «Вставайте, государь, и скорее надевайте штаны! С вами желает поговорить один приезжий господин». Могу заверить вас в том, что вероятность такого развития событий равна нулю».
Шард кивнул: «Вы хорошо умеете излагать свою точку зрения. Могу ли я воспользоваться фирменным бланком вашего отеля?»
«Разумеется. Пожалуйста, вот он».
«Как вас зовут?»
Чувствуя подвох, умп опасливо приподнял брови: «Меня зовут Эвфорбиус Лелианто Джантифер».
Некоторое время Шард строчил на листе бумаги, после чего сказал: «Пожалуйста, проставьте дату и подпись на этом документе, и попросите ваших коллег подписать его в качестве свидетелей и соучастников».
Умп, теперь уже явно озабоченный, прочел составленный Шардом документ, бормоча себе под нос: «Я, Эвфорбиус Лелианто Джантифер, подтверждаю, что утром в день, соответствующий указанной дате, я отказался известить Титуса Помпо о том, что капитан Шард Клатток, представляющий отдел B станции Араминта, прибыл, чтобы обсудить с ним срочное официальное дело. Кроме того, я подтверждаю, что капитан Клатток уведомил меня о невозможности соблюдения формальностей в связи с неотложностью дела и необходимостью его немедленного возвращения на станцию Араминта, а также о том, что к числу ответных дисциплинарных мер, которые будут приняты руководством станции Араминта в связи с моим поступком, будет относиться, в частности, прекращение доставки туристов паромом в Йиптон на неопределенный срок или до тех пор, пока не будет выплачен штраф в размере тысячи сольдо». Умп поднял голову; его нижняя челюсть слегка отвисла.
«Именно так, — кивнул Шард. — Подпишите бумагу, и я пойду. Последний паром прибудет, чтобы забрать приезжих, остановившихся в отеле, после чего сообщение прекратится. Рекомендую вам подписаться, чтобы не отягощать свою вину — хотя это, конечно, не обязательно, так как имеется достаточное количество свидетелей вашего поступка».
Служащий положил документ на стойку, отодвинул его и сумел выдавить ироническую улыбку: «Ну что вы, сударь! Вы же прекрасно понимаете смехотворность такого требования».
«Я позавтракаю на террасе, — ответил Шард. — Закончив, я сразу вернусь на станцию Араминта, если к тому времени не получу от вас недвусмысленный ответ Титуса Помпо».
Порядком удрученный, Эвфорбиус пожал плечами: «Сударь, вы невероятно докучливы. Но я посмотрю, что для вас можно будет сделать».
«Благодарю вас». Шард вышел на террасу, выбрал плетеный столик под бледно-зеленым зонтом и заказал ассорти из пикантных закусок Йиптона. Когда он заканчивал их дегустацию, на террасе появились три офицера-умпа из элитной гвардии Титуса Помпо. Они приблизились к столику Шарда, и старший по рангу сухо, по-военному, поклонился: «Сударь, Умфо желает предоставить вам аудиенцию — сию минуту».
Шард поднялся на ноги: «Проведите меня».
Умпы промаршировали по террасе; Шард следовал в нескольких шагах за ними. Они пересекли фойе отеля и углубились в лабиринт коридоров, поворачивающих под случайными углами переходов и скрипучих бамбуковых лестниц, проходя мимо верениц закрытых дверей и зияющих входов в темные пространства, вверх по шатким бамбуковым ступеням и вниз, поднимаясь под самую крышу, где сквозь щели в пальмовых листьях проглядывали яркие лучи солнца, спускаясь так низко, что слышно было, как плещутся волны лагуны, тихонько ударяясь о бамбуковые опоры. Наконец, открыв бамбуковую дверь, они зашли в помещение, устланное розовым ковром с темно-красными и синими узорами. На ковре стояла мягкая софа, обитая темной лиловато-розовой материей, с парой небольших столиков по бокам, на каждом из которых довольно тускло горела лампа с абажуром.
Шард заходил в комнату осторожно, поглядывая направо и налево — ему не нравилось все, что он видел. С подозрением рассмотрев софу, он повернулся к противоположной стене, сооруженной из тонких бамбуковых стволов, переплетенных наподобие решетки с промежутками шириной сантиметров пять, за которыми скрывалась непроглядная темнота.
Капитан-умп указал на софу: «Садитесь. Не шумите и ничего не трогайте».
Умпы удалились, оставив Шарда в одиночестве. Он продолжал стоять, прислушиваясь. В полной тишине не было ни звука, кроме далекого, едва уловимого городского шума.
Шард снова изучил софу и стену за софой. Отвернувшись, он перешел к боковой стене. За ним явно наблюдали — скорее всего, из-за решетки. Для этого не было никакой разумной причины — обман ради обмана, застарелая привычка любой авторитарной власти подсматривать и подслушивать.
Шард прислонился к стене и приготовился к тому, что его заставят ждать: само собой, пренебрежение местными обычаями не могло остаться без последствий, а любые признаки нетерпения с его стороны только подстегнули бы стремление Умфо ответить унижением на унижение. Шард закрыл глаза и притворился, что дремлет.
Тянулось время — десять минут, пятнадцать; понятная медлительность, в сложившихся обстоятельствах ничего другого ожидать не приходилось.
Через полчаса Шард зевнул, потянулся и начал перебирать в уме имеющиеся перспективы. В данный момент, однако, они ограничивались терпеливым ожиданием с сохранением всего возможного достоинства.
По прошествии примерно сорока минут, когда «рассеянное безразличие с оттенком презрения» стало граничить с «целенаправленным оскорблением», в пространстве за решеткой послышался шорох какого-то движения.
Прозвучал голос: «Шард Клатток, какое у вас дело к Титусу Помпо?»
У Шарда почему-то перехватило дыхание — он ощутил внезапную нервную дрожь, хотя голос был незнаком. «Кто со мной говорит?» — спросил он.
«Можете считать, что с вами говорит Титус Помпо. Почему вы не сядете на диван? Вам удобнее стоять?»
«Спасибо за внимание, но мне не нравится его расцветка».
«Неужели? Что ж, на вкус и цвет товарищей нет».
«Кроме того, возникает впечатление, что софа может неожиданно опрокинуться в любой момент. Предпочитаю не служить мишенью для глупых шуток».
«У вас трудный характер!»
«Тем не менее, вы меня видите, а я вас — нет... Надо полагать, существуют веские причины, по которым вы боитесь показать лицо».
На несколько секунд за решеткой наступило раздраженное молчание, после чего голос произнес: «Вы потребовали аудиенции, вам ее предоставили. Не тратьте время на обсуждение пустяков». Голос пустоватого тембра звучал размеренно и гулко, начальные фонемы слегка резали слух — говорящий пользовался частотным преобразователем, но держал микрофон слишком близко, перегружая фильтры.
«Попытаюсь не отвлекаться от дела, — ответил Шард. — Дело это связано с убийством, недавно совершенным на станции Араминта. Существует свидетель преступления — или доверенное лицо свидетеля; его зовут Замиан Лемью Габрискис. В настоящее время он находится в Йиптоне. Прошу вас найти этого человека и передать его в мое распоряжение».
«Разумеется, это будет сделано без промедления! Но вы должны заплатить за услугу тысячу сольдо».
«За сотрудничество в рамках уголовного расследования вознаграждение не причитается. Таков закон, и вы это знаете не хуже меня — а может быть, и лучше меня».
«Нам известны ваши законы, но здесь, на островах Лютвен, соблюдаются мои законы».
«Не совсем так. Я согласен с тем, что здесь вы располагаете неограниченной личной властью — но только по умолчанию, в отсутствие надлежащим образом сформированного правительства, которое может быть назначено в любое время. Сложившаяся в Йиптоне ситуация допускается в качестве временного компромисса — постольку, поскольку вам удается более или менее успешно поддерживать общественный порядок, хотя нам приходится закрывать глаза на отдельные возмутительные подробности. Другими словами, вам позволяют управлять атоллом потому, что это нам удобно, а не потому, что мы признаём ваши полномочия. Как только вы переступите черту и начнете нарушать общепринятые правовые нормы, этому положению вещей будет положен конец».
«Разговоры делу не помогут, — отозвался голос. — Острова Лютвен фактически независимы, нравится вам это или нет. Давайте смотреть в лицо действительности — и начнем с консерватора. Его притеснения неприемлемы и оскорбительны».
«Я ничего не знаю о каких-либо притеснениях».
«Разве вы не слышали? Отныне консерватор разрешает нам взимать плату исключительно в виде расписок. Туристам больше не позволяют привозить сольдо в Лютвен-Сити — они должны рассчитываться расписками, которые затем обмениваются на товары и продукты в кооперативном магазине станции Араминта».
Шард усмехнулся: «Надо полагать, огнестрельное оружие в магазине не продается».
«Надо полагать. Но ограничения бесполезны. Мы приобретаем столько твердой валюты, сколько нужно».
«Каким образом?»
«Не вижу необходимости посвящать вас в детали наших коммерческих сделок».
Шард пожал плечами: «Как хотите. Я приехал не для того, чтобы обсуждать политику. Мне нужен Замиан».
«И вы его получите. Мы навели подробные справки. С моей точки зрения, он извращенец и негодяй. Он пытался извлечь личную выгоду в ущерб моим интересам».
Шард снова усмехнулся: «Другими словами, он осмелился не договориться с вами заранее о разделе выручки от шантажа».
«Совершенно верно. Он намеревался шантажировать преступника в одиночку, не договорившись со мной. Он заставил вас поверить в то, что шантажист — Ксаланав. На самом деле Ксаланав ничего не знал. Тем не менее, его убили».
«Кто?»
«Для меня это не имеет значения. Мы не занимались расследованием в этом направлении».
Шард не преминул заметить некоторую уклончивость последней фразы: «Не совсем вас пониманию. Вы не занимались расследованием, но что-то знаете?»
«Не вижу необходимости строить догадки. Вполне вероятно, однако, что в данном случае убийца — не кто иной, как Замиан».
«Сомнительная гипотеза. Если Ксаланав действительно ничего не знал о первом убийстве, у Замиана не было бы никаких оснований избавляться от него или бежать со станции. Гораздо вероятнее предположить, что он бежал, опасаясь за свою жизнь. А из этого следует...» — Шард замолчал.
«Продолжайте», — мягко сказал Титус Помпо, и даже электронный преобразователь речевых сигналов не смог полностью устранить в его голосе издевательский оттенок какого-то дикого торжества.
«Так же, как и вы, не вижу необходимости строить догадки, — сухо сказал Шард. — Но я очень хотел бы услышать, как Замиан объясняет свое поведение».
«Приспичило же вам! Получите вы своего Замиана. Выйдите в коридор и спуститесь по лестнице. В первой комнате справа вы найдете Замиана в обществе охранника-умпа. Тот же охранник проводит вас к автолету».
«Не буду больше отнимать у вас время. Благодарю за сотрудничество».
Из-за решетки не донеслось ни звука, но Шарду казалось, что кто-то все еще стоял за ней, наблюдая из темноты.
Охваченный чувством, похожим на боязнь замкнутого пространства, Шард повернулся и быстрыми шагами покинул приемную. Тяжело дыша, он прошел по коридору и спустился по лестнице. Справа оказалась бамбуковая дверь, выкрашенная в грязноватый темно-красный цвет — Шард распахнул ее. Умп, сидевший на скамье у стены, вскочил на ноги: «Вам нужен Замиан?»
Шард не видел в комнате никого, кроме умпа: «Где он?»
«Тут, в яме. Так безопаснее. Он работал на кухне? Не думаю, что теперь он кому-нибудь пригодится, его уже порядком потрепали». Умп подошел к во́роту с веревкой, спускавшейся в отверстие в полу, и стал поворачивать рукоятку во́рота. Шард заглянул в отверстие. В трех метрах под полом бугрились наносы покрытого слизью черного ила, полуразмытого струйками воды из лагуны. Натянутая веревка поддерживала голову человека, барахтавшегося в грязи. Руки его были замотаны липкой лентой за спиной, рот заклеен той же липкой лентой. Он дергался и корчился от укусов плотно окружившей его стайки животных, напоминавших не то крыс, не то маленьких детей с пегой темной кожей и заостренными нечеловеческими мордочками. Они грызли то, что оставалось от его ног, и уже зарывались головами в брюшную полость, оттесняя друг друга с яростной алчностью. Когда умп поднял Замиана над илом на веревке, приклеенной к его волосам, хищные паразиты еще долго не желали оторваться от тела.
Над полом помещения появилась голова Замиана, за ней последовал торс. «Йуты, конечно, над ним уже поработали, — заметил умп. — Не знаю, какой от него толк в таком состоянии».
«Толку мало», — мрачно сказал Шард.
Замиан еще не умер. По глазам его было видно, что он узнал Шарда — он что-то мычал сквозь липкую ленту.
Шард подбежал и оторвал ленту: «Замиан! Ты меня слышишь?»
«Он не может ничего сказать, да и думать, наверное, не может, — прокомментировал умп. — Умфо приказал накачать его нийеном, чтобы он раскололся. Теперь у него в башке ничего не осталось. Нийен — опасная дрянь, хотя и полезная. В любом случае он ваш — забирайте его».
«Одну минуту, — сказал Шард. — Замиан! Это Шард! Отвечай!»
Замиан издавал неразборчивые булькающие звуки.
«Замиан, скажи! Кто был водителем грузовика? Кто убил девушку?»
Лицо Замиана исказилось от напряжения. Он открыл рот и отчетливо, с усилием произнес: «Когда он вернулся, я видел гриву. Но без головы».
«Кто он? Ты знаешь, как его зовут?»
«Так вы его заберете или нет? — спросил охранник. — Я его держать больше не собираюсь».
«Подождите, — отмахнулся Шард. — Замиан, имя! Его имя!»
Умп отпустил рукоятку во́рота. Барабан завертелся, веревка с визгом скользнула в дыру. Замиан исчез.
Шард застонал от досады и плотно зажмурил глаза — ему хотелось убить охранника на месте. Он наклонился над отверстием в полу. Замиан сидел в грязи и молча, в полном отупении смотрел на йутов, поспешно вгрызавшихся в его тело. Замученный и отравленный, он уже отрешился от мира; кроме того, из него явно больше ничего нельзя было вытянуть.
Шард отвернулся и сказал упавшим голосом: «Проводите меня к автолету. Здесь нечего делать».
10
Тем временем Глоуэн проснулся не раньше обычного, позавтракал в одиночестве и провел утро, прибирая в квартире и повторяя слегка запущенный материал — Парилья кончилась, в лицее снова начинались занятия.
За час до полудня зазвонил телефон. Глоуэн снял трубку: «Алло?».
Прозвучал тонкий голосок: «Глоуэн, это Миранда. Я что-то нашла. Что-то странное. Хочу с тобой поговорить».
«Говори, я слушаю. Что случилось?»
«Глоуэн! Не по телефону!» — последние слова прозвучали приглушенно.
Глоуэн позвал: «Ты где? Что такое?»
«Я просто обернулась. Меня теперь пугают всякие шорохи. И правильно! Это мама, она может подслушивать».
«Хорошо, давай встретимся. Я зайду к вам?»
«Нет, я тебя встречу по дороге, минут через десять».
«Уже выхожу».
Глоуэну пришлось немного подождать, но вскоре он увидел Миранду, бежавшую к парковым воротам из пансиона Ведеров: худенькое глазастое создание с растрепанными каштановыми кудрями, полное сознания собственного значения — по меньшей мере в таком мире, каким она его себе представляла. Глоуэну, стоявшему в тени ворот, показалось, что девочка чем-то подавлена и напугана.
Задыхаясь, Миранда выбежала на дорогу. Глоуэн отошел от столба ворот: «Я здесь!»
Миранда подскочила и обернулась: «Ой! Я тебя не заметила. Я испугалась».
«Прошу прощения, — сказал Глоуэн. — Так что случилось?»
«Пошли, — потянула его за руку Миранда. — Здесь не надо говорить».
«Как хочешь. Скажи мне хотя бы, куда мы идем?»
«В Архив».
В тени деревьев, высаженных вдоль Приречной дороги, они прошли мимо «Старой беседки» и свернули по речной набережной к старинному зданию бывшего управления.
Пока они шли, Миранда начала говорить, сначала почти бессвязно, не поспевая за мыслями: «У меня все время такое чувство, что она вот-вот выйдет из-за угла или сидит где-то рядом на скамейке, просто ее не видно за деревом... А иногда кажется, что я немножко сошла с ума или сразу постарела лет на десять, на двадцать...»
«Интересное наблюдение, спору нет, — пробормотал Глоуэн. — Честно говоря, я тоже чувствую себя древним, как горы на горизонте».
Занятая собой, Миранда его почти не слышала: «Мне все это не нравится, я так его ненавижу, что меня тошнит... Я лежала ночью в кровати и пыталась представить себе, как все это было. Кто бы он ни был, он, наверное, смотрел, как Сесили выступала на сцене, но перед окончанием пошел на задний двор и спрятался в грузовике».
Глоуэн удивился: «Откуда ты знаешь про грузовик? Это же секрет!»
«Я слышала, как мама говорила с папой, когда они думали, что меня нет. В любом случае, я подумала про камеры в Архиве. На фотографиях должно быть видно, как он уходил на задний двор».
«Верно. В отделе B об этом тоже подумали. Капитан Рун Оффо каждый день изучает эти фотографии».
«Я знаю. Он уже несколько раз отбирал у меня кассеты».
«Ага, теперь все понятно! Ты работала в Архиве, помогая отделу расследований проверять фотографии».
Миранда взглянула на него с укором: «Глоуэн, ты надо мной смеешься? А я еще даже не показала тебе, что я нашла!»
«Нет, я не смеюсь. Я хотел бы посмотреть, что такое ты нашла».
Миранда приняла извинение, с достоинством кивнув головой, и они вошли в здание бывшего управления.
В просторном вестибюле звуки их шагов отражались эхом от мраморных дверей и стен, украшенных причудливой вязью литого чугуна с медальонами из зеленого порфира. «Наверное, лучше тебе рассказать, что я искала», — задумчиво произнесла Миранда.
«Кажется, я знаю. Кого-то, кто шел на задний двор Орфеума».
«Кого-то в меховом костюме. Вроде Латуюна или «бесстрашного льва». Хотя было еще несколько таких костюмов».
«Значит, ты знаешь и про искусственный мех».
«А почему мне нельзя это знать?»
«Не вижу особых причин. Особенно в том случае, если тебе удалось что-то найти».
«Пойдем, я тебе покажу!»
Миранда потянула за ручку тяжелой двери, и они оказались в величественной приемной отдела А. Миранда подвела Глоуэна к конторке, заполнила квитанцию и опустила ее в прорезь. Через несколько секунд ей выдали маленькую черную коробку.
Они прошли в смотровой зал. Миранда потушила свет и включила проектор: «Сперва я почти не могла смотреть на Сесили. А теперь я об этом почти не думаю — зачерствела сердцем, или как это называется?» Ее голос слегка сорвался: «Наверное, не совсем. Не беспокойся. Я не буду плакать и кататься по полу в истерике».
Глоуэн погладил ее по голове и взъерошил ей кудри: «По-моему, Ябеда, ты слишком умная для своих лет».
«Ты тоже не дурак, если уж на то пошло. Кроме того, не надо дергать меня за волосы!»
«Прошу прощения. Впредь буду осторожнее».
Миранда слегка кивнула: «Я просмотрела каждую из кассет по двадцать раз. Один и тот же участок снимали под разными углами — можно распознать каждого, кто на нем был. Работники архива еще не закончили, но почти всех, кто появляется на фотографиях, знают по именам. Например...» Нажимая на клавиши со стрелками, Миранда переместила по экрану блестку курсора, остановила ее на одном из лиц и нажала другую клавишу. В нижней части экрана появилась надпись: «ГЛОУЭН КЛАТТОК».
«Конечно, я не тебя искала. Я хотела найти того, кто пробрался на задворки Орфеума. Но кто бы он ни был, он знал, что надо держаться подальше от камер, и я ничего не нашла. А потом я стала увеличивать части фотографий — просто так, чтобы посмотреть, что получится. И чисто случайно обнаружила вот это...»
11
Бодвин Вук и его капитаны собрались в помещении с высоким потолком на втором этаже нового управления. Поговорив пару минут о повседневных мелочах, директор устроился поглубже в массивном черном кресле, почти утонув в его объятиях: «А теперь отчитывайтесь. Капитан Лаверти?»
Айзель Лаверти сказал: «Я работал с волокнами, найденными в кузове грузовика. Это синтетический материал инопланетного производства — скорее всего, сделано на Соуме. Для сравнения я заготовил образцы всех так называемых «волосатых» костюмов, в том числе ног Латуюна, шкур «бесстрашных львов» и еще нескольких нарядов. Я не смог придти к однозначному заключению. Волокно точно соответствует только меху с ног Латуюна, хотя большое сходство наблюдается и с гривами костюмов «бесстрашных львов». Каковы передвижения этих персонажей в период преступления? Два «бесстрашных льва», Керди Вук и Арлес Клатток, патрулировали табор йипов. Еще шестеро «бесстрашных львов» находились в самых разных местах, но часто в присутствии надежных свидетелей, что позволяет исключить их из числа подозреваемых. Латуюн — или, называя вещи своими именами, Намур — заявляет, что в это время он танцевал павану со Спанчеттой Клатток, после чего гулял вокруг да около, но не покидал Квадратный парк. Спанчетта и другие свидетели подтверждают его показания. Значит, несмотря на сходство волокон, Намура тоже приходится исключить. Таким образом... — Айзель Лаверти беспомощно развел руками. — Что остается? Получается, что анализ волокон практически не помогает расследованию. По словам Намура, он позаимствовал костюм из гардероба «Лицедеев». Флоресте получил инопланетный материал специально для пошива костюмов «первобытных» персонажей. Оставалась пара неиспользованных кусков этой ткани. Не могу сказать, что это обстоятельство существенно запутывает дело, но в любом случае оно его не проясняет».
«Об этом еще следует подумать, — проворчал Бодвин Вук. — Кто следующий? Шард?»
«В Йиптоне я узнал много нового, — ответил Шард. — По сути дела, гораздо больше, чем хотел бы. Но к нашему делу эти сведения имеют мало отношения. Встретиться лицом к лицу с Титусом Помпо я не смог — он одержим идеей сохранения инкогнито, что само по себе подозрительно и заслуживает нашего расследования. Я говорил с ним, то есть в некотором роде слышал его голос».
Бодвин Вук высоко поднял брови: «В некотором роде? Так вы с ним говорили или нет? Пожалуйста, поясните».
«Насколько я понимаю, я слышал воспроизведение его речи. Аналог речи, так сказать. Подозреваю, что он пользовался цифровым частотным преобразователем звуковых сигналов, настроенным таким образом, чтобы отфильтровывались эмоциональные интонации, выравнивался темп произнесения слов и менялись тембр, высота голоса и обертоны. Обработанная таким образом речь не выразительнее голоса сканирующего компьютера, читающего текст со страницы. Тем не менее, прибор не справился со своей функцией. Я убежден, что где-то, когда-то слышал этот голос».
«Мы как-нибудь займемся этим голосом, — сказал Бодвин Вук. — Что дальше?»
Шард рассказал о том, что произошло в Йиптоне: «Кто-то недосмотрел, и Замиан успел выдавить из себя несколько слов. Он отчетливо произнес: «Когда он вернулся, я видел гриву. Но без головы»».
«Ха! — Бодвин Вук ударил кулаком по столу. — Так что мы не можем игнорировать результаты, полученные капитаном Лаверти, не так ли?»
«Верно. Можно заключить также, что Намур не был убийцей — Замиан прекрасно знал Намура и, насколько мне известно, у него не было никаких оснований защищать его от правосудия. Замиан, однако, умирал и был в шоке. Его словам нельзя полностью доверять. Кроме того, как понимать выражение «без головы»? Предполагаю, что убийца снял головную часть своего костюма — хотя бы для того, чтобы ему было легче управлять грузовиком. Можно выдвинуть и другие гипотезы, но с ними, по-моему, лучше подождать».
Бодвин Вук величественно обозрел сидящих вокруг стола: «Капитан Рун Оффо, у вас какие новости? Вы сегодня подозрительно немногословны, и я замечаю в ваших манерах намек на то самое пресловутое высокомерие, из-за которого представителей клана Оффо прозвали «всезнайками»».
«В присутствии Вуков демонстрировать интеллектуальное превосходство, как правило, не представляет труда. А в том, что касается нашего расследования, мне, по-видимому, удалось добиться некоторого успеха и, если так можно выразиться, наступить преступнику на пятки».
«Очень рад это слышать! Так что же говорят нам фотографии? Действительно ли Намур, как он утверждает, «мечтательно вкушал одну каплю наслаждения за другой» в обществе неотразимой Спанчетты — или его отчаянная погоня за наслаждениями скорее носила характер дурного сна? Короче говоря, виновен ли он в убийстве? Не говоря уже о двадцати других преступлениях, в которых он, скорее всего, замешан?»
«В данном случае, по меньшей мере, с Намура приходится снять подозрения, — отозвался Рун Оффо. — Он бесстыдно волочился за Спанчеттой, танцевал с ней и крутил ее во все стороны на скамейках в парке, пренебрегая всякими приличиями. Не все три часа, конечно, но достаточно долго, чтобы его можно было уверенно вычеркнуть из списка. Сходство волокон в данном случае ни о чем не говорит. Столь же докучливой правдивостью отличаются показания остальных подозреваемых. Каждый из них, к сожалению, занимался именно тем, о чем говорил в своих показаниях. За исключением одного. Вчера прилежание в совокупности с удачей позволило мне выявить существенный факт».
(«Удача» объяснялась решением Глоуэна, настоявшего на том, чтобы Миранда сообщила о своей находке Руну Оффо: «Пусть он расскажет об этом Бодвину! У нас будет полезный союзник, и в то же время ты не наживешь себе неизвестных врагов».)
«Как и следовало ожидать, перемещения «бесстрашных львов» в период преступления были гораздо более беспорядочными и непредсказуемыми, чем поведение других участников карнавала. Тем не менее, удалось достаточно подробно восстановить картину в отношении всех восьми безобразников. Арлес Клатток и Керди Вук были в патруле, о чем свидетельствует обходной лист, который они оба подписывали каждые полчаса, возвращаясь после очередного раунда. Проказы других шести «бесстрашных львов» проследить было гораздо труднее, но я с этим справился. Итак: восемь «бесстрашных львов», так же, как и Намур, вычеркнуты из списка. На этом я уже готов был закончить свой анализ, но тут мое внимание было привлечено к не слишком отчетливой фигуре в тенях за «Старой беседкой», почти за пределами поля зрения камеры. Увеличив этот фрагмент и применив алгоритмы улучшения качества изображения, я получил следующий результат». Пользуясь приборами управления видеоаппаратурой Бодвина Вука, Рун Оффо направил на стену яркий прямоугольник: «Перед вами «бесстрашный лев», что само по себе таинственно, так как известно, что в этот момент все «львы» находились в других местах! По мере передвижения этой фигуры становится ясно, что в кустах за «Старой беседкой» притаился не кто иной, как Арлес Клатток, который, по всеобщему убеждению, должен был патрулировать табор йипов. А Сесили Ведер как раз в это время все еще находилась на сцене. Похоже на то, что личность подозреваемого установлена».
«Хо-хо! — воскликнул Бодвин Вук. — Наш прилежный, исполнительный Арлес! Его задерживали, допрашивали?»
«Нет. Думаю, нам следует совместно наметить план дальнейших действий. Дело осложняется тем, что сержанту Керди Вуку, также находившемуся в патруле, придется ответить на очень неприятные вопросы — в частности, объяснить, почему он не отчитался о нарушении Арлесом служебных обязанностей, несмотря на то, что это нарушение очевидным образом имело огромное значение для нашего расследования».
«Гм, — опустил голову Бодвин Вук. — Вопросы эти задать нетрудно — вот ответить на них будет не так просто. Прежде всего, дайте-ка мне посмотреть на обходной лист».
Рун Оффо протянул ему бумагу: «Вы заметите, что в течение трех предыдущих ночей Арлес время от времени проставлял свою подпись, два или три раза каждую ночь, хотя в большинстве случаев подписывался Керди, как старший по рангу. В ночь преступления, однако, после каждого раунда подписывался только Керди».
Бодвин Вук по очереди посмотрел на каждого из присутствующих: «Так что же, господа? Есть какие-нибудь замечания?»
Айзель Лаверти сказал: «Происхождение волокон остается неясным. Убийца носил костюм с искусственным мехом; волокна найдены в кузове грузовика. Но материал костюма Арлеса не соответствует волокнам, найденным в грузовике. Таким образом, его вину невозможно доказать!»
«У него могло быть два костюма, старый и новый, — возразил Бодвин Вук. — Нам больше ничего не остается: необходимо допросить Арлеса, и сегодня же. Керди я займусь попозже».
«Арлеса можно задержать сию минуту, — предложил Шард. — Еще рано, он у себя в квартире. Спанчетта там же».
«У меня много срочных дел, — задумчиво произнес Рун Оффо. — Надеюсь, для ареста Арлеса не требуется присутствие всех четырех капитанов?»
Айзель Лаверти быстро добавил: «У меня на столе огромная куча бумаг. Мне следует заняться ими сегодня же — если вы не хотите, чтобы я героически погиб на посту, погребенный горой отчетов, справок и показаний».
«Хммф, — фыркнул Бодвин Вук. — Я не боюсь Спанчетты!» Он наклонился к микрофону на столе: «Кто сегодня дежурит в управлении? Мне нужен опытный человек, большой, сильный, быстро реагирующий и не отступающий перед лицом разъяренных фурий. Есть у нас такой?»
«Прошу прощения, директор. В управлении никого нет, кроме кадета Глоуэна».
Бодвин покосился на Шарда: «Глоуэн, значит? Ну и хорошо. Скажите ему, чтобы застегнул униформу и явился ко мне в кабинет, немедленно».
12
Бодвин Вук, Шард и Глоуэн выстроились перед дверью квартиры в пансионе Клаттоков, где проживали Миллис, Спанчетта и Арлес. Бодвин прикоснулся к кнопке звонка, и лакей пропустил их в фойе — восьмиугольное помещение с восьмиугольным, обитым зеленым шелком канапе в центре. В четырех нишах красовались урны из киновари с любовно подобранными букетами стеклянных цветов. Напротив входа, на постаменте из черного халцедона, стояла серебряная курильница, испускавшая волнистую полоску ароматного фимиама.
Бодвин Вук критически оценил обстановку: «На меня неоклассический романтизм производит несколько подавляющее впечатление. Надо полагать, таковы вкусы Миллиса. Говорят, Спанчетта предпочитает простоту и умеренность».
«Надо полагать», — эхом отозвался Шард.
«Жаль, что сегодня Спанчетта не удостоит нас своим вниманием, — громко сказал с непроницаемым лицом Бодвин Вук. — Но такая возможность представится довольно скоро, особенно если Арлеса приговорят к смертной казни».
Спанчетта ворвалась в приемную, все еще в сиреневом утреннем халате из плиссированного шелка с оборками, в розовых тапочках из пушистого ворса. Мятежную массу ее черных кудрей удерживал полупрозрачный кружевной цилиндр, позволявший нескольким непослушным локонам игриво пересыпаться через край. Она переводила взгляд с одного лица на другое: «Кто и зачем устроил переполох? Бодвин Вук, Шард. А это кто? Глоуэн? В униформе? Впечатляющая группа должностных лиц».
Бодвин Вук сухо поклонился: «Боюсь, что лакей ошибся — мы хотели бы видеть Арлеса».
«Арлес отдыхает. В чем проблема?»
«Проблема состоит, главным образом в том, что мы пришли к Арлесу, а нас встречаете вы».
«Что с того? Я его мать».
«Не сомневаюсь. Тот факт, что мы явились в униформах, однако, свидетельствует о том, что мы выполняем официальные обязанности. Обязанности, относящиеся к расследованию убийства Сесили Ведер».
Спанчетта надменно вскинула голову и наполовину опустила тяжелые веки: «Убийство? Неужели необходимо произносить это ужасное слово? Насколько я знаю, состав преступления не доказан. Кроме того мне известно из заслуживающих полного доверия источников, что эта девица просто-напросто сбежала с инопланетным любовником, самым безответственным образом. В любом случае, Арлес не может иметь никакого отношения к этой истории».
«Мы хотели бы убедиться в этом. Пожалуйста, приведите его немедленно, или мне придется попросить сержанта Глоуэна Клаттока прибегнуть к принуждению — если потребуется».
Спанчетта окинула Глоуэна ледяным взором: «Не потребуется. Пойду спрошу, желает ли он вас видеть». Повернувшись на каблуках, она вышла из фойе.
Прошло десять минут. Сквозь стены можно было слышать приглушенные акколады страстного контральто Спанчетты и басистое ворчание Арлеса.
Наконец Арлес приплелся — в коричневом дневном халате и красных кожаных шлепанцах экстравагантного покроя. Несколько секунд он в нерешительности топтался в дверном проеме, пытаясь понять, что происходит, по лицам посетителей, но Спанчетта втолкнула его в фойе.
Бодвин Вук сказал: «Предлагаю перейти в гостиную, где нам удобнее было бы задавать вопросы».
«Заходите», — коротко согласилась Спанчетта и провела их в соседнюю гостиную.
«Вот так будет лучше, — вздохнул Бодвин Вук. — Арлес, ты можешь сесть, если хочешь. Спанчетта, мы больше не нуждаемся в ваших услугах, вы можете идти».
«Одну минуту! — отрезала Спанчетта. — В чем обвиняют Арлеса?»
«В данный момент никакие обвинения не предъявляются. Арлес, если хочешь, ты можешь потребовать присутствия Фратано, другого советника или даже твоей матери. С другой стороны, ты можешь самостоятельно отвечать на вопросы — или даже отказаться отвечать. В последнем случае тебя арестуют, обвинят и будут судить».
«На каких основаниях? — закричала Спанчетта. — Я имею право знать!»
«А, мы что-нибудь придумаем, не сомневайтесь. Арлес, у тебя нет никаких идей на этот счет?»
Арлес облизал пухлые губы, покосился на мать и капризно сказал: «Мне не нужны ничьи советы. И я предпочитаю говорить с вами один».
Спанчетта наконец ушла; Шард плотно закрыл за ней дверь.
«А теперь, — продолжил Бодвин Вук, — отвечай на вопросы ясно, кратко и без утайки. От тебя не требуется признание вины, но ты обязан сообщить о любом преступлении, совершенном любым другим человеком, если он тебе известно. Начнем сначала. Известно ли тебе, кто убил Сесили Ведер?»
«Конечно, нет!»
«Подробно опиши, что ты делал той ночью, когда ее убили».
Арлес прокашлялся: «Что бы я ни делал, это не имеет никакого отношения к Сесили».
«Неужели? Мы знаем, что ты покинул свой пост у табора и переоделся в костюм бесстрашного льва. Видели, как ты вернулся к разгрузочной площадке за театром на грузовике винодельни».
«Это невозможно, — сказал Арлес. — Меня там не было. Вам наврали».
«Где же ты был?»
Арлес посмотрел на закрытую дверь и стал говорить тише: «У меня было свидание с молодой женщиной. Я договорился с ней до того, как меня назначили в патруль, и не хотел нарушать обещание».
«Кто она?»
Арлес снова бросил взгляд на дверь и заговорил еще тише, почти беззвучно: «Мать ее не любит. Если она узнает, мне не поздоровится».
«Как зовут девушку, с которой ты встретился?»
«А вы расскажете моей матери?»
«Вполне возможно. Твой проступок невозможно утаить, и не подлежит сомнению, что тебя накажут».
«Накажут? За что? Маршировать вдоль этого забора ночью просто глупо! Одного человека в патруле вполне достаточно».
«Как бы то ни было, почему Керди не сообщил о твоем прогуле?»
«Он знал, куда я направлялся, знал, что я на свидании и больше нигде. Он понимал, что в таких обстоятельствах донести на меня значило бы сделать большой шум из-за какого-то пустяка. Поэтому он согласился промолчать. Мы же оба — бесстрашные львы, не забывайте!»
«Не забуду. Тебе представится возможность попрактиковаться в рычании, когда тебя будут пороть».
«Пороть?» — повысил голос Арлес.
«Не могу точно предсказать размер и характер наказания. Скорее всего, тебя пожалеют, и ты не получишь по заслугам. Как звали молодую женщину?»
«Она выступала со мной в труппе «Лицедеев». Друзилла ко-Лаверти».
«И где вы проводили время?»
«В темном углу «Старой беседки», откуда было видно «Фантасмагорию». А потом мы просто там сидели и болтали».
«Кто-нибудь вас видел?»
«Конечно. Целая толпа. Но может быть, на нас никто не обращал особого внимания».
Наступило молчание.
«Как насчет костюма? — спросил Глоуэн. — Ты взял его с собой в патруль?»
Арлес только пожал плечами, явно считая, что отвечать на вопросы Глоуэна было бы ниже его достоинства. Но Бодвин Вук мягко напомнил: «Тебе задали вопрос».
«Я оставил свой костюм здесь, в пансионе. Не хотел тратить время зря, залез в гардероб «Лицедеев» и напялил «первобытный» костюм, с головой горгульи. Никто не заметил разницы. Даже бесстрашные львы».
«Так-так. И что дальше?»
«Перед полуночью я сбросил костюм, вернулся к табору и проверил обходной лист — Керди подписывался каждые полчаса. Все было в полном порядке и, по-моему, я никому ничего плохого не сделал».
Бодвин Вук покачал головой с угрожающим неодобрением и произнес резким, гнусавым тоном: «Некрасивая история! Вы пренебрегли своими прямыми обязанностями. Подделали официальный документ, злоупотребили доверием руководства... Ты что-то сказал?»
Арлес, пытавшийся вставить какое-то замечание в свою защиту, передумал и угрюмо пробормотал: «Нет, ничего. Ничего я не сказал».
Бодвин Вук поднял со стола какие-то бумаги и раздраженно бросил их: «Мы еще выясним, чем ты занимался той ночью. Можешь идти».
Глава 3
1
День за днем проходили недели. Смена времен года неумолима, и даже разноцветные огни, блестящая мишура и звон бубенчиков Парильи не смогли ее остановить — за осенью последовала зима. Исчезновение Сесили Ведер отошло в прошлое — всеобщее возмущение потеряло остроту, хотя все прекрасно знали, что прямо среди них, рядом, жил человек с кошмарной тайной за душой.
Чувства Глоуэна тоже притупились, хотя по ночам он часто лежал, уставившись в темноту и пытаясь увидеть внутренним взором лицо убийцы. Иногда ему казалось, что он стоит на площадке за театром, и преступление совершается перед его глазами. Вот он, грузовик! А там, в кузове — молчаливая темная фигура! А вот идет Сесили — спешит пружинистыми шагами, хотя ей мешают большие разноцветные крылья. Вот она удивленно остановилась на площадке и подошла к грузовику, ничего не опасаясь, потому что ее позвал кто-то, кого она хорошо знала. И Глоуэн напрягался до шума в ушах, пытаясь увидеть лицо душегубца глазами Сесили, подходившей к кузову. Временами он узнавал какое-то сходство с Арлесом, но в большинстве случаев лицо оставалось бледным размытым пятном.
По логике вещей — убеждал себя Глоуэн — насильником и убийцей не мог быть никто, кроме Арлеса. Когда Друзиллу попросили подтвердить рассказ Арлеса о событиях того вечера, она дала весьма и весьма сомнительные показания. Алиби, предоставленное Арлесу этой легкомысленной ветреницей, по мнению Глоуэна равнялось отсутствию алиби или даже свидетельствовало о его отсутствии.
Допрос Друзиллы проводили на приморской террасе гостиницы «Араминта» сразу после того, как Друзилла позавтракала. Свидетельница сидела, подняв ноги на скамью и обхватив руками колени; утренний ветерок трепал ее белесые, почти розоватые волосы, а пышные ягодицы туго натягивали ткань белых бриджей. Вспоминая судьбоносную ночь Большого Маскарада, она не удержалась от лукавой улыбки — на пухлых щеках появились ямочки.
«Хотите знать всю правду? Без шуток? Ну и получайте свою правду! Я напилась до умопомрачения, —Друзилла помотала головой с гордым сожалением, будто удивляясь своему подвигу. — В доску! И нисколечко об этом не жалею. А чего вы хотите? Все, кто вокруг меня вертятся — паршивые кислобздеи, безмозглые дуболомы и вонючие подонки. К тому же я страшно разозлилась на Флорри...» (Она имела в виду Флоресте.) «…а мой жених, когда я пожаловалась, только рассмеялся. Намур, вы же его знаете — красавчик, конечно, бабы за ним бегают толпой, но такое же животное, как все, по сути дела… Совершенно не понимаю, что я в нем нашла? Спанчетте, этой бомбе, сто́ит его пальчиком поманить — он бежит, как миленький! Вы бы знали, как она меня ненавидит! Фуф!» (Последний звук должен был передать чрезвычайную интенсивность злобы, исходившей от Спанчетты.) «В любом случае, я подумала: «Вот я вам всем покажу!» Насосалась в зюзю и прекрасно провела время, кстати! Нисколечко не жалею!»
«Так как насчет Арлеса?»
«Ах да, Арлес там был. Какое-то время, точно не помню… Помню, мы с ним смотрели начало «Фантасмагории» — мы ж все-таки с ним «Лицедеи», как-никак… А вот что потом было? Черт его знает… Помню, он меня хотел оттащить на берег реки, это я хорошо помню. Не пошла я туда, ну его — там лягушки и колючки, и всякая кусачая тварь летает. Ну, а он, как водится, обиделся и ушел. Тут у меня просто голова закружилась, ничего не помню. По-моему, я свалилась и заснула на скамейке. В любом случае, когда я чуть-чуть пришла в себя, было уже далеко за полночь, и все сорвали маски. Арлес вернулся, и я заставила его проводить меня домой, а то меня здорово шатало и тошнило».
Показания Друзиллы погрузили отдел расследований в уныние. Считалось, что Арлес, по-видимому, виновен, но никто не мог предъявить ему обвинения, основанные на убедительных доказательствах, так как преступником с таким же успехом мог быть кто-нибудь другой в еще одном «первобытном» костюме.
Неопределенность усугублялась одним любопытным обстоятельством, которое дорого обошлось сержанту Керди Вуку. Ему приказали отправиться в гардероб «Лицедеев» и конфисковать два «первобытных» костюма. Керди получил это поручение в конце рабочего дня; на следующий день он должен был сдать несколько зачетов, в связи с чем отложил исполнение приказа. К тому времени, когда Керди явился за костюмами, их уже не было, хотя гардеробщик мог поклясться, что видел их еще вчера.
Халатность Керди в этом случае, а также тот факт, что он не отчитался об отлучке Арлеса из патруля, повлекли за собой снижение в звании и строгий выговор от Бодвина Вука.
Керди выдержал головомойку безразлично, с деревянной усмешкой, что дополнительно взбесило директора отдела B. «Что вы можете сказать в свое оправдание, сударь?» — рявкнул Бодвин.
«Я был готов к выговору и, как вы могли заметить, выслушал его с достоинством, — ответил Керди. — Понижение в ранге, однако — чрезмерное наказание, совершенно несправедливое!»
«Неужели? — язвительно спросил Бодвин Вук. — И почему же?»
Керди нахмурился, помолчал, и выразился настолько осторожно, насколько умел: «Иногда, директор, человек вынужден руководствоваться своими принципами».
Это заявление заставило Бодвина Вука резко выпрямиться в кресле. Он поинтересовался угрожающе ласковым тоном: «Ты считаешь, что приказы можно исполнять только в том случае, если они согласуются с твоими личными убеждениями?»
Керди помялся, но выдавил: «Честно говоря, если вы ставите вопрос таким образом, мне ничего не остается, как дать положительный ответ».
«Поразительно. Когда и каким образом у тебя в голове завелась такая несуразная мысль?»
Керди пожал плечами: «Прошлым летом, выступая с «Лицедеями», я много размышлял. Кроме того, у меня была возможность обмениваться мнениями с Флоресте».
Бодвин Вук утонул в глубинах своего кресла. Сложив кончики пальцев, он изучал потолок. «Вот как! — сказал он после довольно длительного молчания. — Что ж, придется пересмотреть твое дело».
«Я надеялся, что вы примете такое решение, директор».
Бодвин Вук не слышал: «Прежде всего, ты — Вук. Представители клана Вуков редко становятся шутами, скоморохами и закулисными повесами. Наши предки не считали балаган подходящим местом работы для серьезного человека. Поэтому мне не доставляет ни малейшего удовольствия то, что я должен тебе сказать».
Грубое круглое лицо Керди слегка вытянулось: «Что это значит?»
Бодвин Вук медленно перевел взор с потолка на стоявшего навытяжку недоросля: «Учитывая откровения, которыми ты со мной поделился, твоя профессиональная карьера может продолжаться либо в труппе «Лицедеев», либо в отделе B. Работа в театре отличается множеством преимуществ. Ты сможешь воплотить на сцене все свои фантазии, дать полную свободу своему темпераменту. Если Флоресте потребует, чтобы во время исполнения популярной песенки ты скорчил похабную гримасу, повернувшись направо, в то же время выпятив зад налево, ты можешь заявить, что это противоречит твоим «принципам». Флоресте, скорее всего, отнесется к такому заявлению с некоторым недоумением, но, будучи воплощением интеллигентности и терпимости, в конечном счете признает твое право выпячивать зад в любом другом направлении. На то он и лицедей. В отделе B предъявляются иные требования. Настолько иные, что разницу трудно выразить словами! Здесь подчиняются только тем «принципам», которые непосредственно следуют из распоряжений вышестоящих должностных лиц. Здесь твоя профессиональная деятельность целиком и полностью определяется не твоими собственными представлениями и не рассуждениями Флоресте, а моими приказами. Надеюсь, я выражаюсь достаточно ясно?»
«Несомненно, но ведь существуют...»
«Не существуют».
«Что, если совесть не позволяет мне выполнить приказ?»
«Если у тебя осталось хоть какое-нибудь сомнение в твоей способности беспрекословно выполнить любой приказ, я сию же минуту приму твое заявление с просьбой об увольнении».
«Вы тоже могли бы подать в отставку!» — буркнул Керди с упрямством, достойным лучшего применения.
Бодвин Вук не удержался от усмешки: «Мог бы. Но кого из нас, по-твоему, выгонят в шею из этого кабинета через пять секунд?»
Керди молчал, его безутешная физиономия порозовела.
«Значит, так! — резко сказал Бодвин. — Выбирай: принципы или отдел расследований?»
«Очевидно, что в моих интересах делать карьеру в отделе B».
«Твои интересы тут ни при чем. Ты не ответил на вопрос».
«Я выбираю отдел B. У меня нет выбора».
«А как насчет «принципов»?»
Выпуклые голубые глаза Керди затуманились от обиды и возмущения: «Полагаю, что мне придется ими поступиться».
«Очень хорошо, — Бодвин Вук показал большим пальцем на дверь. — Это все».
Подходя к двери, Керди обернулся и в последний раз горько пожаловался: «И все равно, разжалование — это несправедливо!»
«Неоригинальная реакция, — заметил Бодвин. — Убирайся, пока я смеюсь, мое чувство юмора не бесконечно!»
Керди убрался.
2
Зима кончилась, на станции Араминта становилось теплее. Одержимость Глоуэна постепенно таяла под влиянием весны. Он сделал все, что мог, оставалось только ждать — может быть, будущее подскажет какое-то решение. Сесили Ведер стала болезненным скорбным воспоминанием.
Глоуэн сосредоточил всю неистраченную энергию на учебе и, как обычно, добился больших успехов. Арлес, движимый абсолютной необходимостью, сдал несколько зачетов и сумел предотвратить грозившее ему исключение из лицея.
Год прошел своим чередом, за ним другой. Когда Глоуэну исполнилось девятнадцать лет, его показатель статуса равнялся 23, что не придавало особой уверенности — Глоуэна начинали тревожить похожие на прикосновения холодных пальцев опасения, хотя Шард уверял его, что по меньшей мере в ближайшее время для паники не было никаких оснований.
За три года Глоуэн слегка изменился. Ростом он теперь не уступал Шарду, и откуда-то в нем появились не слишком бросающиеся в глаза, но вполне ощутимые решительность и самоуверенность, создававшие впечатление, что он преждевременно повзрослел. Так же, как и Шард, он был худощав и строен, широк в плечах и узок в бедрах. Так же, как и Шард, он двигался с обманчивой легкостью, почти элегантной в своей непринужденности. Лицо его, не такое костлявое, сумрачное и хищное, как у отца, смягчалось прозрачными темно-карими глазами, густыми, хотя и коротко подстриженными черными волосами и широким улыбчивым ртом с задумчиво опущенными уголками. Его не слишком правильные черты были далеки от идеала классической красоты, но романтично настроенные девушки находили их весьма привлекательными. В эту пору Глоуэн уже редко вспоминал о Сесили Ведер — только во время одиноких прогулок за городом или на берегу волнующегося океана он шептал иногда: «Сесили, где ты, Сесили? Ты одна, тебе одиноко?»
Фактические обстоятельства дела, известные персоналу отдела B, мало-помалу стали достоянием гласности, и Арлеса, несмотря на недоказанность его вины, за спиной называли насильником и убийцей. Такое положение вещей приятно щекотало нервы одним и вызывало отвращение у других — Спанчетта же не могла найти слов от унижения и обиды. Только общество «бесстрашных львов» служило Арлесу убежищем — не потому, что его приятели оказались преданными друзьями или проявляли особую терпимость, а скорее потому, что принадлежность Арлеса к их группе придавала ей характер бесшабашной опрометчивости.
Со временем, однако, жители станции привыкли к присутствию подозреваемого в их среде. Арлесу удалось в какой-то мере восстановить свой бывший статус развязного шалопая, и он пускался во все тяжкие с апломбом, почти не уступавшим прежнему, хотя теперь в его манерах появилась вызывающая нотка — всем своим видом он будто говорил: «Ага, вы считаете меня извращенцем и убийцей? Раз так, ожидайте от меня чего угодно — вы сами этого хотели, будь вы прокляты!»
С наступлением лета Арлес отправился с «Лицедеями» в межпланетное турне, выполняя обязанности помощника и посыльного Флоресте. В его отсутствие казалось, что атмосфера на станции Араминта посветлела и прочистилась.
Кончина и выход на пенсию нескольких дальних родственников существенно улучшили показатель статуса Глоуэна, снизившийся до обнадеживающей цифры 21, почти гарантировавшей постоянную должность в управлении. С его души будто камень свалился.
Конец лета ознаменовался еще одним достопримечательным событием: возвращением детей консерватора, Майло и Уэйнесс, из долгого путешествия на Землю. Теперь они жили в Прибрежной усадьбе, и с осени должны были приступить к занятиям в лицее.
Их присутствие служило пищей для разговоров. Согласно устоявшимся на станции Араминта представлениям, натуралисты должны были быть капризными чудаками, предрасположенными к брезгливой строгости нравов. Майло и Уэйнесс, однако, нисколько не соответствовали всеобщим ожиданиям. Оба выделялись опрятностью, образованностью и воспитанностью, оба одевались просто и со вкусом в костюмы земного покроя, оба вели себя без напускной застенчивости, совершенно естественно. У многих такая безупречность вызывала завистливые подозрения, а самозваные законодатели мод обменивались по их поводу снисходительными шутками.
С точки зрения Глоуэна, дети консерватора почти не изменились. Майло, высокий и аскетически красивый, оставался все тем же проницательным и насмешливым наблюдателем, аристократом-интеллектуалом. У него было мало друзей, хотя он вел себя с подчеркнутой вежливостью. Ютер Оффо, самый умный из «бесстрашных львов», нашел в Майло родственную душу, но самого Ютера считали эксцентричным, склонным к нарушению приличий молодым человеком, даже несколько не в своем уме — иначе зачем бы он проводил время в обществе вульгарных «бесстрашных львов»?
Сеиксандр Лаверти, вожак еще одной группы молодых людей, прозванных «невыразимыми занудами», считал Майло «язвительным, несносным и тщеславным снобом», но Майло подобные отзывы лишь доставляли удовольствие. По мнению Оттилии Ведер, активистки кружка любительниц «мистических ароматов», Майло воображал, что ему достаточно поманить любую девушку пальцем, чтобы та бросилась обнимать ему колени. Будучи извещен о такой характеристике, Майло ответил, что по части воображения соревноваться с Оттилией не может.
Другая ценительница «мистических ароматов», Кьюханнис Диффин, находила, что Майло, «как бы это выразиться... слегка задирает нос; то же самое, впрочем, можно сказать и о его сестре — хотя она, несомненно, умеет выглядеть ошеломительно».
По возвращении Уэйнесс с Земли Глоуэн не заметил в ней почти никаких изменений. Она слегка подросла, но фигура ее осталась прежней, почти мальчишеской, а ее глянцевые черные волосы, горящие темные глаза и темные брови все так же поразительно контрастировали с бледной кожей приятного оливкового оттенка. «Почему она казалась мне невзрачной?» — спрашивал себя Глоуэн.
Уэйнесс подвергалась не менее придирчивой критике, чем ее брат. Иллеганс Вук, напоминавшая правильностью форм античную статую и также увлекавшаяся «мистическими ароматами», не замечала у Уэйнесс вообще никакой фигуры. «У мокрой кошки больше округлостей!» — возмущалась Иллеганс. «Невыразимый зануда» Сеиксандр Лаверти, однако, не разделял ее точку зрения: «Все необходимые округлости у нее в наличии и в должных местах, причем они не отвисают и не расползаются, как у некоторых». У «бесстрашных львов» Уэйнесс также вызывала пристальный интерес. Но она не проявляла почти никакой склонности к флирту, в связи с чем «бесстрашные львы» заключили, что девушка страдает сексуальной фригидностью, но никак не могли согласиться по поводу надлежащего метода излечения несчастной от этого недуга.
Начался первый семестр. Майло и Уэйнесс посещали занятия и приспосабливались к новому распорядку жизни. Глоуэн взял на себя функции экскурсовода, разъясняя им, в меру своего понимания, школьные традиции и обычаи. Дети консерватора достаточно равнодушно отнеслись к тому факту, что другие студенты оказали им прохладный прием. Майло признался Глоуэну: «Тебе в Строме было бы гораздо труднее — там студенческие кружки представляют собой, по существу, маленькие тайные общества».
«Тем не менее…» — начал было возражать Глоуэн.
Майло сделал успокоительный жест рукой: «Поверь мне, все это совершенно несущественно. У меня нет ни малейшего желания присоединяться к какой-либо группе, и у моей сестры тоже. Ты зря беспокоишься».
«Как знаешь».
Майло рассмеялся и похлопал Глоуэна по плечу: «Ну-ну, не обижайся! Мне очень приятно, что ты считаешь нужным беспокоиться по моему поводу».
Глоуэн попробовал рассмеяться в ответ: «Даже если бы мы не были друзьями, меня бы раздражала всеобщая неприязнь к приезжим».
Чувства Глоуэна к Уэйнесс были чем-то бо́льшим, нежели дружеская приязнь, и он не знал, как с этим быть. Он все чаще думал о ней — почти против своей воли, потому что решил раз и навсегда положить конец делам сердечным. Его ужасала возможность влюбиться в Уэйнесс — и обнаружить полное отсутствие взаимности. Что тогда?
Беспристрастное дружелюбие Уэйнесс не позволяло догадаться о ее внутренних переживаниях. Глоуэн даже подозревал иногда, что она делала все возможное, чтобы как можно меньше с ним встречаться — а это, в свою очередь, вызывало в нем муки сомнения и замешательства.
В один прекрасный день Глоуэн, сокрушенный противоречивыми желаниями, бросился в кресло, уставился в окно и попытался принять хоть какое-то решение. Если он попытается сблизиться с девушкой, а она вежливо, но недвусмысленно покажет ему на дверь, по всей вероятности его это унизит и огорчит. С другой стороны, если он не предпримет такую попытку и продолжит упрямо заниматься только своими повседневными делами, он ничего не выиграет по умолчанию и, опять-таки, будет чувствовать себя отвратительно — по сути дела, гораздо хуже, потому что в таком случае он, вдобавок, будет стыдиться своей трусости… Кто он, в конце концов? Клатток или тряпка? Набравшись храбрости, Глоуэн позвонил дочери консерватора: «Алло, это Глоуэн!»
«Надо же! И чему я обязана такой честью?»
«Никакого повода для разговора у меня нет, на самом деле. Просто я собираюсь завтра кое-чем заняться и подумал, что тебе это тоже может быть интересно. Вот я и позвонил».
«Очень мило с твоей стороны! Я была бы не прочь немного развлечься. Совсем не прочь! Но что ты задумал, если не секрет? Надеюсь, ничего страшного… хотя я все равно, наверное, соглашусь».
«Завтра будет хорошая погода для плавания под парусом. Мы могли бы позаимствовать шлюп и устроить пикник на Океанском острове».
«Звучит соблазнительно».
«Так ты поедешь?»
«Почему нет?»
3
Действительно, Глоуэн не смог бы наколдовать погоду, более подходящую для плавания под парусом, даже если бы это от него зависело. Сирена ярко горела в синем утреннем небе, бодрящий прохладный бриз налетал, чуть покалывая кожу, с северо-востока — как раз в требуемом направлении.
Глоуэн и Уэйнесс встретились рано утром у крытой пристани Клаттоков, взобрались на борт шлюпа, подняли паруса и отдали швартовы. Тихо выскользнув на середину реки, лодка подхватила парусами бриз и слегка нырнула носом, после чего развернулась и двинулась вниз по течению — через лагуну к устью и в открытый океан. Глоуэн взял курс на зюйд-тень-ост и закрепил руль; шлюп удалился от берега в бесконечный простор, где не было ничего, кроме пологих, медленных, прозрачно-синих волн, чуть подернутых рябью.
Молодые люди устроились поудобнее на подушках в кокпите.
«Хорошо плыть под парусом! — сказала Уэйнесс. — Всюду покой, безмятежность проникает в душу. Ничего не слышно, кроме ветра, волн и тихого разговора. Обиды и сожаления становятся забытой игрой воображения. Никаких забот. Мысли о повседневных обязанностях убегают быстрее воды, кипящей за кормой».
«Если бы! — отозвался Глоуэн. — Зачем ты мне напомнила!»
«Напомнила о чем? Ты что-нибудь забыл?»
«А, тебе повезло! Девушкам не дают таких поручений!»
«Глоуэн, пожалуйста, перестань говорить загадками. Я не люблю загадки. Что тебя так беспокоит? Может быть, я слишком много болтаю? Но мне тут нравится — всюду волны, всюду ветер!»
«Скорее всего, не следовало бы касаться этой темы, — проворчал Глоуэн. — Хотя — почему нет? Вчера Бодвин Вук взвалил на меня чрезвычайно неприятную обязанность. К сожалению, это приказ».
Уэйнесс нервно усмехнулась: «Надеюсь, я тут ни при чем? Тебе не приказали выбросить меня за борт или высадить на необитаемый остров?»
«Гораздо хуже», — мрачно буркнул Глоуэн.
«Хуже? Что может быть хуже?»
«Суди сама. Бодвин Вук хочет, чтобы я втерся в общество бесстрашных львов».
«Ой, плохо! Но все-таки я останусь в живых... И что ты ему сказал?»
«Спроси лучше, что я должен был ему сказать? Я должен был сказать: «Если вам так приспичило разнюхивать, чем занимаются бесстрашные львы, уважаемый господин директор, вступайте в их клуб сами!» Но у меня язык не повернулся. Не мог найти слов. В конце концов я спросил: «Почему я? Керди уже пользуется их полным доверием!» А Бодвин говорит: «Мне это хорошо известно. Керди, однако, апатичен и рассеян, иногда даже непредсказуем. Нам нужен человек бдительный и сообразительный!» Я снова спросил: «Зачем? И почему именно я?» Но он не стал объяснять: «Ты все узнаешь в свое время». Я ему говорю: «Похоже на то, что вы хотите, чтобы я для вас шпионил». Он отвечает: «Разумеется! А ты что думал?» Я напомнил ему, что Арлес, к счастью, меня ненавидит и ни за что не допустит, чтобы меня сделали бесстрашным львом. Но Бодвин только рассмеялся: «Не волнуйся! Ты станешь бесстрашным львом уже на этой неделе». И теперь скажи мне, с какой стати я должен радоваться?»
«Бедный Глоуэн! Но сегодня пусть развеются все огорчения. До Океанского острова далеко?»
«Не очень. Он скоро появится... Ага! Видишь, серое пятнышко на горизонте? Это и есть Океанский остров».
Шлюп спешил, поднимаясь по лазурным склонам, опускаясь в широкие влажные низины. Начинали проясняться очертания Океанского острова — вершины подводной горы: пологая перевернутая воронка с разбитым набалдашником неправильной формы в середине, чуть больше километра в поперечнике, окаймленная по берегу кокосовыми пальмами. Склоны крутой центральной возвышенности поросли туземным лесом.
Глоуэн бросил якорь в защищенной от ветра бухточке, метрах в тридцати от белого песчаного пляжа. Спрыгнув за борт, он стоял по пояс в воде: «Пошли! Я отнесу тебя на берег».
Уэйнесс это предложение застало врасплох, но в конце концов она устроилась у Глоуэна на спине, волей-неволей заключив его в объятие. Глоуэн подхватил ее под колени и отнес на пляж, после чего вернулся к лодке, чтобы взять корзину с продуктами.
В тени раскидистой кларенсии Глоуэн развел костер, и они поджарили несколько шашлыков. Обмакнув мясо в перечный соус и положив его на хлеб, проголодавшиеся молодые люди быстро расправились с завтраком, запивая бутылкой мягкого белого вина Клаттоков.
Опираясь спинами на ствол дерева, они глядели на изогнутый полумесяцем пляж с шевелящимися на ветру кокосовыми пальмами, на волны, набегающие на песок.
«Здесь нет бесстрашных львов, — вздохнул Глоуэн. — На станции они меня подстерегают. Нелепо возвращаться. Почему не остаться здесь, в полном покое, в мире со всем миром? По-моему, прекрасная идея».
«Не слишком, — с притворной серьезностью сказала Уэйнесс. — Что мы будем есть? У нас ничего не осталось».
«Мы можем питаться дарами природы. Рыбой, съедобными корнями и водорослями, кокосовыми орехами, крысами и крабами. Воплощение мечты миллионов романтических поэтов!»
«Верно, но со временем такая диета может показаться однообразной — каждый день на обед жареная крыса или рыба. По сходным причинам лет через десять-двадцать ты захочешь убежать от меня на край света, особенно если у нас кончится мыло».
«Мыло можно сварить из кокосового масла и золы», — заявил Глоуэн.
«В таком случае остается одно препятствие — моя мама. Она придерживается очень консервативных правил. Побег на Океанский остров — да и на любой другой остров — помешает ее видам на мое замужество».
«Твое замужество? — с изумлением обернулся Глоуэн. — Тебе еще рано выходить замуж!»
«Не надо волноваться, Глоуэн. Все это еще весьма и весьма неопределенно. Мама просто любит все планировать. Некий господин считает, что не прочь на мне жениться — по крайней мере, мама так его поняла. У него большое состояние, он — весьма влиятельная особа в Строме. Мама считает, что мы составили бы замечательную пару несмотря на то, что у него радикально жмотские политические взгляды».
«Хммф. А что ты сама об этом думаешь?»
«Я об этом еще почти не думала».
«А этот жмот... как ты сказала, его зовут?» — как бы между прочим полюбопытствовал Глоуэн.
«Джулиан Бохост. Он был на Земле, когда мы туда прилетели. Нам пришлось довольно часто с ним видеться. Серьезный человек, с очень твердыми убеждениями... По своему мама, конечно, права — Джулиан несомненно предпочел бы, чтобы его невеста не проводила десять-двадцать лет своей первой молодости на Океанском острове, в обществе другого молодого человека».
«Тебе он нравится?»
Уэйнесс снова рассмеялась: «Разве у меня не может быть уже никаких секретов?»
«Прошу прощения. Мне не следовало приставать с вопросами, — Глоуэн поднялся на ноги и, прищурившись, посмотрел на солнце. — В любом случае, сегодня с романтической идиллией придется распрощаться. Теперь бриз дует с востока, что неплохо, но после полудня здесь обычно наступает штиль, и нам лучше было бы вернуться, пока не поздно».
Глоуэн отнес в лодку корзину и все, что в ней осталось. Возвращаясь, он обнаружил, что Уэйнесс собирается зайти в воду и взобраться в лодку самостоятельно. «Подожди, я тебя отнесу!» — прокричал он издали.
Уэйнесс беззаботно махнула рукой: «Ничего страшного, если я немного промочу ноги». Тем не менее, она подождала Глоуэна и не протестовала, когда он ее поднял.
На полпути к лодке Глоуэн остановился. Их лица почти соприкасались. Уэйнесс с напускным ужасом прошептала: «Я слишком тяжелая? Ты решил бросить меня в воду?»
Глоуэн вздохнул: «Нет... не вижу для этого особых причин».
Он отнес ее к шлюпу и сам взобрался на борт. Пока Глоуэн убирал корзину в кокпит и готовился к отплытию, Уэйнесс присела на крышу каюты над палубой, поправляя волосы и наблюдая за ним с загадочным выражением лица. Она вскочила, чтобы помочь ему поднять паруса и вытащить якорь — шлюп отплыл от Океанского острова и поспешил по синему послеполуденному морю правым галсом, не слишком круто к ветру.
На обратном пути молодые люди говорили очень мало, погрузившись в свои мысли — хотя они сидели рядом на левой скамье кокпита.
К тому времени, когда бриз стал ослабевать и солнце начало клониться к западу, шлюп уже заходил в устье реки Уонн. Причалив к крытой пристани и привязав шлюп, Глоуэн отвез спутницу к Прибрежной усадьбе на автофургоне Клаттоков. Сидя в машине, Уэйнесс обернулась к нему, будто желая что-то сказать, но не решаясь. Наконец она произнесла: «По поводу Джулиана Бохоста у папы большие сомнения. Он считает его начинающим демагогом».
«Меня гораздо больше интересует твое собственное мнение», — признался Глоуэн.
Уэйнесс наклонила голову и поджала губы, будто сдерживая улыбку: «Он благороден, он полон высоких идеалов, он атлет! Чего еще может желать девушка на выданье? Кого-то вроде Глоуэна Клаттока? Все может быть!» Нагнувшись, она чмокнула Глоуэна в щеку и выскочила из тормозившей у ворот машины: «Спасибо за прекрасную морскую прогулку!»
«Подожди! — закричал Глоуэн. — Не уходи!»
«Нетушки», — замотала головой Уэйнесс и побежала по парковой дорожке в Прибрежную усадьбу.
4
Бодвин Вук вызвал Глоуэна к себе в кабинет и жестом пригласил его сесть. Глоуэн устроился на стуле и терпеливо ждал, пока Бодвин поправлял бумаги на столе, поглаживал лысину, устраивался поудобнее в огромном кожаном кресле и разглядывал сидящего молодого человека: «Итак! Передо мной знаменитый забияка и повеса, новый бесстрашный лев!»
«Еще нет, — ответствовал Глоуэн. — Не знаю, что из этого получится».
«Что из чего получится? Как я должен понимать твое заявление?»
«Маловероятно, что меня примут в этот почетный клуб», — пояснил Глоуэн.
«Даже так! Что ж, тебе предстоит убедиться в том, что я прав, а ты ошибаешься. Тебя примут, и без всяких проволочек».
«Даже если допустить, что так оно и будет, директор, я совершенно не понимаю, зачем все это нужно».
Бодвин Вук опустил костлявый подбородок на переплетенные пальцы рук и воззрился на потолок: «Примерно через месяц эта шайка собирается посетить Йиптон — так мне донесли. Под предлогом изучения местных социальных аномалий. Тебе предстоит принять участие в увеселительной поездке. Казалось бы, привлекательная перспектива?»
«Не слишком, директор. Я не общителен, и веселиться в компании не умею».
«Гм. Одиночка и мизантроп — в твои-то годы?»
«Увы, такой уж я уродился».
«Тем не менее, ты отправишься в Йиптон и будешь безобразничать и куролесить наравне с другими бесстрашными львами. Притворство, камуфляж — необходимые навыки шпиона».
«Но зачем вам понадобился шпион? Что вы хотите узнать?»
«Тайное станет явным — в свое время. А до тех пор ты обязан превратиться в образцового бесстрашного льва! Научись участвовать в пирушках и разгульных вылазках. В Йиптоне ты должен ничем не отличаться от остальных развратников и пьяниц, чтобы не скомпрометировать себя и не засветиться».
Глоуэн мрачно кивнул: «Что ж, приказ есть приказ. Разумеется, расходы будут существенными...»
Бодвин Вук подскочил в кресле и с подозрением покосился на Глоуэна, будто заметив в нем нечто неожиданное: «Разумеется. Разве можно найти деньгам лучшее применение? Ты прекрасно проведешь время! Смотри на это с такой точки зрения».
«Не сомневаюсь, что вы распорядитесь выдать мне соответствующую сумму из фондов управления».
Бовин Вук тяжело вздохнул: «Глоуэн, я в тебе ошибся. Ты, оказывается, шельмец, каких мало — несмотря на гримасу задумчивой невинности, из-за которой по тебе, наверное, девчонки с ума сходят. Никогда больше не пытайся взять меня на пушку».
«Директор...»
Бодвин поднялся на ноги: «Довольно! Нет больше никаких сомнений — ты блестяще справишься с ролью бесстрашного льва. Меня не удивит, если ты их перещеголяешь по всем статьям. Это все».
Глоуэн, мучимый сотнями вопросов, не получивших ответа, отправился на утренние занятия в лицее.
В полдень Глоуэн сидел за столиком на террасе, поодаль от выхода, и делал вид, что читает учебник, но на самом деле ждал появления Уэйнесс. Шли минуты, но Уэйнесс не появлялась. Глоуэн начинал беспокоиться. Либо у него разыгралось воображение, либо Уэйнесс намеренно его избегала. Нелогично: почему бы она его избегала? По капризу? Передумала и решила, что ей лучше подходит Джулиан Бохост? Невозможно представить себе, что у нее на уме... Но вот она, с двумя подругами! Глоуэн встал, но Уэйнесс явно его не замечала, хотя присела за столик напротив. Нет, на какую-то секунду она взглянула в его сторону и приветственно пошевелила пальцами поднятой руки — заметила все-таки!
Глоуэн опустился на стул и мрачно сгорбился над учебником, украдкой наблюдая за происходящим сквозь ресницы. Что-то было не так, что-то изменилось. Что именно? Ее прическа? Те же растрепанные черные локоны. Ее лицо? Обворожительное, волшебное! Но такое же, как раньше. Ее наряд? Ага! Вместо черной юбки до колен и жилета, привезенного с Земли, сегодня она надела бледно-голубые брюки местного покроя, свободные под коленями, но собранные гармошкой на икрах, и серовато-бежевую рубашку с короткими рукавами и без воротника — костюм, в который ее скромно-грациозная фигура удивительно хорошо вписывалась.
Глоуэн набрался решительности. Если она не пересядет к нему, он пойдет и сядет рядом с ней... Впрочем, может быть, именно это делать не следовало. Интересно, что в таких обстоятельствах сделал бы его отец? Глоуэн представил себе лицо Шарда, непроницаемо угрюмое и прихотливое одновременно. Шард просто рассмеялся бы, уткнулся бы носом в учебник и предоставил бы Уэйнесс самой распутывать все, что она напутала.
На стул напротив деревянно опустился Керди Вук: «Говорят, ты желаешь вступить в общество бесстрашных львов?»
Глоуэн медленно покачал головой: «Мало ли что говорят».
«Ха! Не рассказывай сказки! Я все знаю, непосредственно от старой обезьяны».
«Это его идея, не моя».
Румяные щеки Керди недоуменно подернулись: «Чего он хочет?»
«Не знаю, спроси у него».
Керди поморщился: «Старикашка выжил из ума, с ним невозможно разговаривать. Чуть что — молчать, приказ обжалованию не подлежит! Когда-нибудь я зайду к нему в кабинет, а он будет висеть на люстре, почесывая зад левой рукой и засовывая в рот банан правой ногой».
Глоуэн усмехнулся, но промолчал.
Керди хмуро смотрел куда-то вдаль: «С ним можно справиться только одним способом. Просто и практично: выполняешь приказы буквально и держишь свое мнение при себе. Когда-нибудь он поймет, сколько потерял, не прислушиваясь к моему мнению, но будет слишком поздно! Так ему и надо».
«Да-да, конечно. Так что я должен сделать для того, чтобы приобщиться к избранному кругу бесстрашных львов?»
«Ничего особенного, — Керди бросил на стол пачку бумаг. — Выучи наизусть «Рычания и вопли», это важно. Потом запомни хорошенько устав — на тот случай, если кому-нибудь придет в голову над тобой поизмываться и устроить «экзекуцию хвостами»».
«Это еще что такое?»
«Что-то вроде упражнения, позволяющего продемонстрировать непревзойденное львиносердечие».
Глоуэн бегло просмотрел бумаги: «Что означает «агролио, агролио, агролио»?»
«Просто одно из формальных «рычаний»».
Глоуэн отбросил пачку листов: «Какая чушь!»
Керди ухмыльнулся во весь рот: «Конечно, чушь! Но на пляже, с бочонком пива, чушь — именно то, что нужно! Не забудь все выучить, и без ошибок».
«Зачем стараться? Арлес меня никогда не утвердит».
«Насчет Арлеса не беспокойся, завтра ему придется торчать в лицее после занятий. Вечерние классы для отстающих. Наизубастейший — это у нас Ютер — созовет чрезвычайное собрание, и мы устроим тебе прослушивание. Все очень просто».
«Арлес разозлится, как черт».
Керди напустил на себя важность: «Понятное дело. Мне это тоже не нравится, но мы получили приказ. Арлесу придется научиться преодолевать маленькие неудобства и неприятности, которыми полна наша жизнь». Поднимаясь на ноги, Керди добавил: «Завтра вечером, в Логове».
Керди отправился по своим делам, а Глоуэн взглянул туда, где сидела Уэйнесс — но она уже покинула террасу.
Весь вечер Глоуэн пытался сосредоточиться на серьезных делах, но в конце концов не выдержал, вскочил из-за стола и позвонил в Прибрежную усадьбу: «Алло, это Глоуэн».
«Как только я услышала звонок, я поняла, что это ты! — дружески, но немного осторожно сказала Уэйнесс. — Неопровержимое доказательство существования телепатии».
«Или беспокойства?»
«В какой-то мере, наверное, и беспокойства, — беззаботно призналась Уэйнесс. — Но, пожалуйста, не надо ко мне придираться».
«Ты занята?»
«Не больше, чем обычно. А что такое?»
«Можно к тебе придти?»
«Сюда? В Прибрежную усадьбу?»
«Само собой — а куда еще?»
Пауза продолжалась целых три секунды; последовал неуверенный ответ: «Я буду рада тебя видеть. Только…»
Глоуэн ждал, но молчание не прерывалось. Наконец он очень сдержанно сказал: «Ладно, я не приду».
Уэйнесс вздохнула: «Не знаю, как тебе объяснить… То есть объяснить-то очень просто, если сказать все как есть. Приходи, если хочешь. Но после того, как ты уйдешь, мне придется выдержать еще один так называемый «серьезный разговор» с мамой».
«Еще один?»
«Когда мы вернулись с Океанского острова, я совершила большую ошибку. Сказала маме, что прекрасно провела день, и что ты мне понравился».
«Она не одобряет наше знакомство?»
«Одобряет или не одобряет, дело не в этом. Она убеждена, что с моей стороны практически нецелесообразно с тобой встречаться — за исключением тех случаев, когда наши встречи неизбежны, в каковых случаях я должна держаться вежливо, но холодно. Мама считает, что какие-либо иные отношения ни к чему хорошему не приведут и удивляется тому, что я недостаточно трезво оцениваю ситуацию и не пришла к тому же выводу сама. Как я могла на это ответить? Пришлось сказать, что я тоже не совсем понимаю, каким образом настолько потеряла голову. После чего мама приступила к логическому анализу последствий. Она задала риторический вопрос: предположим, наши взаимоотношения будут развиваться и мы окажемся настолько глупы, что поженимся — что тогда? Для того, чтобы избавить меня от необходимости слишком много думать, мама ответила на этот вопрос сама. По ее мнению, такое развитие событий закончится трагедией. Где бы мы стали жить? В Строме? Практически исключено. Ты чувствовал бы себя там, как рыба, выброшенная из воды. В пансионе Клаттоков? В этом случае задыхающейся рыбой становлюсь я». Уэйнесс тихо рассмеялась: «Конечно, она всегда права, с ней невозможно спорить. А потом она задает главный вопрос: что я собираюсь делать в жизни? У меня нет ответа на этот вопрос, а у нее есть».
«И все пути ведут к Джулиану», — буркнул Глоуэн.
«Мне объясняют, что у меня появилась возможность, которая может никогда больше не представиться. Я осмеливаюсь заявлять, что еще не хочу беспокоиться о таких вещах. Мама настаивает, напоминая о том, что время бежит быстро и незаметно, и что я не успею опомниться, как стану дряхлой старухой, вечно хватающейся за спину — и где тогда будут все мои возможности? В могиле. Такие разговоры меня подавляют, я от них устаю. Сегодня мне не хочется выслушивать очередное наставление. Поэтому, я думаю, тебе лучше не приходить».
«Означает ли это, что мне лучше не приходить и завтра вечером, и в любое другое время?»
Уэйнесс снова рассмеялась, но в смехе ее угадывалось отчаяние: «Возникает такое впечатление, не правда ли? Придется об этом подумать. Я не слабовольна, но мамины ужасные лекции я больше не вынесу. Тем более, что она, может быть, действительно права».
«Как знаешь».
«Глоуэн! Теперь ты на меня сердишься!»
«Я не знаю, что думать. Помимо всего прочего, мне придется теперь притворяться бесстрашным львом, и я готов задушить Бодвина Вука голыми руками, лишь бы не зубрить идиотские «рычания и вопли»!»
Уэйнесс попыталась говорить тоном трезвого сочувствия, но без особого успеха: «Тебя, наверное, готовят к важной разведывательной операции — когда ты узнаешь все подробности, все представится в ином свете, несмотря на завывания и визги».
«Рычания и вопли!»
«Как бы то ни было, это редкий навык, совершенно неизвестный и недоступный Джулиану Бохосту. Кстати, он собирается посетить Прибрежную усадьбу в ближайшее время. Может быть, тебе полезно будет с ним познакомиться».
«Буду очень рад».
«Спокойной ночи, Глоуэн».
«Спокойной ночи».
5
В назначенное время Глоуэн явился в «Старую беседку», прошел в так называемое «Логово» — угол ресторана, оккупированный бесстрашными львами — и присел в тени, чуть поодаль от присутствующих.
Присутствовали три члена элитного клуба — Керди Вук, Клойд Диффин и Джардин Лаверти. Через несколько минут к ним присоединились еще трое — Шугарт Ведер, Ютер Оффо и Кайпер Лаверти.
Наизубастейший, Ютер Оффо, обратился к сподвижникам: «Сегодняшнее чрезвычайное собрание созвано в связи с тревожными событиями, безотлагательно требующими нашего внимания. Как вы знаете, в последнее время отношения с йипами носят хронически напряженный характер, и положение вещей, по-видимому, продолжает ухудшаться — оно уже настолько ухудшилось, по сути дела, что власти отменили все экскурсии в Йиптон, в том числе наш «Когтистый прыжок»! К счастью, я могу с удовлетворением сообщить, что сегодня Керди настойчиво вступился за нас в очень влиятельных кругах. Он указал на тот факт, что мы уже полностью приготовились к поездке — короче говоря, в полной мере проявил свою львиную хватку. В результате ему удалось добиться отмены распоряжения. Керди заслужил три хвалебных рыка — давайте-ка, все вместе, и не жалейте глотки! Ура, Керди!»
Бесстрашные львы прилежно издали три хвалебных рыка.
«Прекрасно! Катастрофа предотвращена. Керди, хочешь что-нибудь добавить?»
«В общем-то да. Тарди Диффин решил больше не платить членские взносы, в связи с чем в нашем клубе образовалась вакансия, и я хотел бы выдвинуть кандидатуру длиннохвостого красавца с великолепной гривой, а именно Глоуэна Клаттока! С его помощью наша стая сможет продолжать охоту с былым проворством и научится новым, еще более успешным методам окружения добычи!»
«Прекрасный выбор! — воскликнул Ютер Оффо. — Я поддерживаю кандидатуру! Есть замечания? Возражения? В таком случае я объявляю Глоуэна Клаттока единогласно избранным и полноправным бесстрашным львом. Три хвалебных рыка в честь Глоуэна Клаттока, и погромче!»
Прозвучали достаточно громогласные рыки, и Глоуэн стал «бесстрашным львом».
На следующий день Арлес околачивался у ворот, ведущих с Приречной дороги к террасе лицея. Через некоторое время появился Ютер Оффо, направлявшийся в лицей. Арлес преградил ему дорогу: «Ютер, одну минуту, пожалуйста!»
Ютер остановился: «Одна минута у меня есть, но не больше. Так что постарайся меня не задерживать».
«Я хочу сделать важное заявление, — надулся Арлес. — Оно может занять больше минуты».
«Так или иначе, выкладывай, что тебе нужно? Домашнее задание? Вот оно — тебе придется решать задачи самому, я еще ими не занимался».
Арлес отмахнулся: «Мне только что рассказали о вчерашнем собрании. К моему величайшему изумлению оказывается, что Глоуэна приняли в общество бесстрашных львов».
«Правильно — единогласно и с похвалой. Нашего полку прибыло — разве тебя это не радует?»
«Ни в коем случае, ни в коей мере, никоим образом и ни за какие коврижки! И я скажу тебе, почему: в нем просто-напросто нет львиного нутра. Он у нас большой скромник, только и делает, что подглядывает за всеми из-за угла. Насколько я понимаю, бесстрашные львы — сорвиголовы без страха и упрека, им сам черт не страшен, они всегда и во всем впереди, после нас хоть потоп и пусть неудачник плачет! Не так ли? А при чем тут Глоуэн? Плакса и мямля, жалкий сопляк, если уж говорить начистоту!»
Ютер Оффо сложил губы трубочкой: «Не ожидал такое от тебя услышать! Остальные члены клуба считают, что мы сделали правильный и полезный выбор».
«У вас что, не осталось никакого здравого смысла? Вы из кожи лезете, чтобы принять шпиона из отдела расследований, который будет доносить властям о любой нашей маленькой проказе!»
Ютер иронически рассмеялся: «Да ну, будет тебе! Керди тоже работает в отделе расследований, и что же? Ты никогда этим не возмущался».
Арлес моргнул и задумался: «Ну, Керди играет с «Лицедеями», а это имеет большое значение, поверь мне. Он не какой-нибудь самодовольный хлыщ в униформе, он знает, что правила существуют для того, чтобы их обходили».
«В конечном счете это не имеет значения, — сдержанно ответил Ютер Оффо. — Ведь на самом деле я не собираюсь нарушать законы».
«Я тоже не нарушал никаких законов! Но теперь нам придется осторожно взвешивать все «за» и «против» прежде, чем мы решимся даже на самую безобидную шалость — лишь бы не обидеть чем-нибудь Глоуэна».
Керди Вук, проходивший мимо, остановился и прислушивался к разговору. Теперь он с отвращением заметил: «Арлес, прекрати истерику!»
«Называй это как хочешь! Я не хочу, чтобы Глоуэн делал отметку в записной книжечке каждый раз, когда я захочу высморкаться!»
Ютер изобразил глубокую задумчивость: «Трудная ситуация. Что же нам делать?»
Арлес ударил кулаком по мясистой ладони: «Нет ничего проще! Пересмотрите результаты вчерашних выборов».
Керди усмехнулся: «Совершенно ясно, что Арлесу придется уступить. Ютер, каковы уставные правила?»
«К чертовой матери уставные правила! — прорычал Арлес. — Достаточно сказать сукиному сыну, что вы допустили ошибку, и что он — не бесстрашный лев, и всех делов».
«Невозможно, — сказал Керди. — Его выбрали единогласно».
«Здесь мы не можем это обсуждать, — прибавил Ютер, — Сегодня проведем еще одно чрезвычайное собрание, и Арлес может внести предложение об исключении Глоуэна — если он готов взять на себя такой риск».
«Я ничего не говорил об исключении, — запинаясь, бормотал Арлес. — Я говорил, что его нельзя было принимать!»
«Мы обязаны соблюдать устав, — продолжал Ютер. — Для исключения бесстрашного льва требуются шесть голосов из восьми. Если тому, кто внес предложение об исключении, не удается заручиться таким большинством, исключают его самого. Таково правило. Глоуэн против себя голосовать не станет, это понятно. Керди, как насчет тебя?»
«Я выдвинул его кандидатуру — глупо было бы теперь голосовать за его исключение».
«А я поддержал его кандидатуру, и тоже не хотел бы ставить себя в глупое положение. Арлес, похоже на то, что голосование окажется не в твою пользу. Ты хочешь выйти из состава бесстрашных львов?»
«Нет, — сказал Арлес. — Забудь о чрезвычайном собрании. Я все равно добьюсь своего, но как-нибудь по-другому».
6
Лекция по социальной антропологии в лицее положила начало знаменательной последовательности событий, каждое из которых определяло характер следующего.
Занятия по этому предмету, обязательному для всех, кто хотел получить свидетельство об окончании лицея, вел профессор Айвон Дэйс — один из наименее предсказуемых представителей знаменитого своей оригинальностью преподавательского состава. Внешний вид профессора вполне соответствовал его репутации: высокий лоб, редкие остатки волос, похожие на пучки свалявшейся пыли, скорбные темные глаза, нос пуговкой, низко посаженный рот и причудливый маленький подбородок с круглой шишечкой.
Поведение профессора Дэйса, однако, часто не оправдывало ожидания, вызванные его обманчиво безобидной внешностью. В начале семестра он не оставил в этом никаких сомнений: «Забудьте все, что вы обо мне слышали. Я не рассматриваю образование как противоборство между всепроникающим светом моего интеллекта и двадцатью двумя образчиками лени и упрямого невежества. Фактическое число таких образчиков может составлять лишь половину вашей популяции — если мне повезло — и, разумеется, варьирует со временем. Вопреки всему, я человек добрый, терпеливый и внимательный к деталям, хотя в том случае, если мне приходится объяснять очевидные вещи чаще, чем два раза, даже я могу впасть в состояние мстительной раздражительности.
В том, что относится к нашему предмету, мы можем только надеяться, что нам удастся получить о нем самое общее представление, хотя время от времени мы будем останавливаться на любопытных подробностях. Рекомендую чтение дополнительных материалов — помимо прочего, оно будет способствовать улучшению ваших отметок. Каждый, кто сможет осилить, в дополнение к заданным отрывкам, десять томов «Жизни» барона Бодиссея, автоматически получит как минимум удовлетворительную оценку. Само собой, я могу с легкостью убедиться в том, действительно ли вы совершили такой подвиг.
Некоторым из вас моя манера преподавания может показаться несколько своенравной. У других может вызывать недоумение мой способ выставлять отметки. Здесь нет никакой тайны. Я оцениваю успеваемость студента отчасти на основе его способности ответить на экзаменационные вопросы, и отчасти на основе моего субъективного, даже подсознательного, если хотите, отношения к нему. Я не испытываю никакой симпатии к мистицизму и глупости; надеюсь, на наших занятиях вы сумеете сдерживать свои позывы к проявлению этих тенденций. Должен признаться, что красивые девушки заставляют меня сталкиваться с особой проблемой — я с трудом преодолеваю свою склонность делать для этих обворожительных созданий все, чего они от меня хотят, и даже больше того. Могу заметить также, что уродливые девушки создают сходное затруднение, так как в этом случае мне приходится контролировать неуместное великодушие, подогреваемое приступами вины и жалости.
Довольно, однако, рассуждать о вещах второстепенных — перейдем к нашему предмету. Вы обнаружите, что он чрезвычайно увлекателен, богат драматическими событиями, юмором и воодушевляющими перспективами. Сегодня ваше задание — прочесть части первую и вторую «Мира богини Геи» Майкла Йитона. Есть вопросы? Да?»
«Если я получу плохую отметку, — поинтересовалась Оттилия Ведер, — у меня будет какая-нибудь возможность узнать, чем она объясняется — тем, что вы мною восхищаетесь, или тем, что вы находите меня пугающе отвратительной?»
«Нет ничего проще. Договоримся встретиться на пляже — не забудь захватить одеяло и бутылку вина получше. Если я не приду, оправдаются твои самые пессимистические подозрения. Приступим, однако, к социальной антропологии...»
Помимо Оттилии Ведер, прекрасный пол в классе представляли Сайнисса и Зэнни Диффин, Тара и Зараида Лаверти, Морнифера и Джердис Вук, Адэйр и Клара Клатток, Вервиция Оффо, Уэйнесс Тамм из Прибрежной усадьбы и несколько других девушек. «Бесстрашных львов» в том же классе было шестеро: Глоуэн и Арлес Клаттоки, Кайпер Лаверти, Керди Вук, Линг Диффин и Шугарт Ведер.
Прошли две недели первого семестра. Как-то раз профессор Дэйс энергично откинулся на спинку кресла: «Сегодня мы слегка отклонимся от обычного распорядка и проведем практическое занятие по антропологии непосредственно на примере нашего класса. Каждый из вас, несомненно, более или менее знаком со всеми остальными. Двое из присутствующих представляют культуры, несколько чуждые населению станции Араминта. Я — один из этих двоих, но я не могу, не потеряв лицо, позволить студентам подвергнуть мою репутацию позорному анализу. Следовательно, мы сосредоточим внимание на любопытной личности, именующей себя «Уэйнесс»; надеюсь, что ее репутация выдержит шквал уничтожающей критики. Заметьте, как она сидит за партой, оценивая неожиданный поворот событий. Ее сдержанность сама по себе весьма примечательна — она не хихикает, глаза ее не бегают из стороны в сторону, она не съежилась от смущения. Ага! По меньшей мере, она смеется! Ей не чужды человеческие слабости! Человек наблюдательный и опытный может различить в ней не бросающиеся в глаза, но характерные признаки воспитания в чуждой культурной среде: например, странный способ держать в руке карандаш».
Кайпер Лаверти, сидевший рядом с Уэйнесс, возразил: «Это не карандаш! Она стащила мою палочку-выручалочку».
«Очень признателен, Кайпер, — сказал профессор Дэйс. — Как всегда, ты заставляешь нас взглянуть на вещи с новой, неожиданной точки зрения. Вернемся к Уэйнесс, однако. Подозреваю, что события ее жизни практически несопоставимы с личным опытом каждого из нас. Более того, она истолковывает эти события по-другому, не так, как это сделали бы мы. Не так ли, Уэйнесс?»
«Надо полагать, профессор, вы правы — на то вы и профессор».
«Гм, да. Совершенно верно. А теперь расскажи нам, чем, по-твоему, отличается жизнь на станции Араминта от жизни в Строме?»
Уэйнесс задумалась на минуту: «Разница, несомненно, есть, но ее трудно объяснить. У нас почти такие же обычаи, мы так же ведем себя за столом и принимаем душ, когда чувствуем, что нам пора помыться. На станции Араминта классовые различия очень важны и четко определены, но здесь нет заметных политических разногласий. В Строме престиж неразрывно связан с политикой и способностью делать политическую карьеру — там это даже важнее умения делать деньги. Но в Строме классовых различий практически нет».
«Интересное наблюдение, — отозвался профессор Дэйс. — И какая система, по-твоему, лучше?»
Уэйнесс поджала губы в некотором замешательстве: «Никогда об этом не думала. Конечно, я всегда считала, что наша система — самая лучшая».
Профессор Дэйс покачал головой: «Не обязательно — хотя сегодня мы не будем подробно останавливаться на этом вопросе. Продолжай, я слушаю».
«Как бы то ни было, политика в Строме имеет очень большое значение. По сути дела, вся наша жизнь — одна непрерывная политическая склока, в которой участвуют все».
«Не могла бы ты вкратце определить вопросы, вызывающие разногласия?»
«У нас две основные партии: партия жизни, мира и освобождения, призывающая безотлагательно провести реформы или, как их называют жмоты, «прогрессивные изменения», и партия традиционных натуралистов, которых жмоты величают «старообрядцами» и «сачками». Натуралисты хотят, чтобы Кадуол оставался Заповедником».
«И каких взглядов ты придерживаешься?» — спросил профессор Дэйс.
Уэйнесс улыбнулась и покачала головой: «Официально консерватор должен сохранять нейтралитет. А я, как-никак, его дочь».
«А где тебе больше нравится жить? Здесь или в Строме?» — спросила Адэйр Клатток.
«Я часто сама задаю себе этот вопрос. Сравнивать очень трудно».
«Но ведь у нас приятнее и легче жить! Разве не так? Какие могут быть сомнения?»
«Ну, скажем так: Трой вообще невозможно назвать «приятным» в каком-либо отношении, так что это слово тут неприменимо. Трой — континент столкновения величественных стихий, не обязательно ужасных или жестоких, но так или иначе не слишком потворствующих человеческим стремлениям. Когда я вспоминаю Трой, у меня возникают два ощущения: душевный подъем, вызванный красотами природы, и трепет. Эти ощущения никогда нас не оставляют, и время от времени нам кажется, что у нас не хватит храбрости и терпения с ними справиться. Зимой мы, по существу, ютимся в коттеджах, цепляющихся за отвесные, обращенные к морю скалы, и стены дрожат под натиском бури, когда гигантские волны разбиваются вдребезги об эти скалы, с оглушительным ревом. Некоторые храбрецы утверждают, что им доставляет удовольствие так называемый «штормовой серфинг» — они выходят в море под парусом, бросая вызов ветру и океану в самую убийственную погоду. По-моему, они испытывают наслаждение, главным образом, когда возвращаются живыми на пристань. Само собой, штормовые лодки — очень крепкие и устойчивые; захватывает дух, когда они взлетают по волнам. Однажды, когда я была еще маленькая, я видела из окна коттеджа, как штормовая лодка ударилась о подводный камень и затонула. У меня это вызвало странное чувство, не поддающееся описанию — но оно и сейчас не прошло.
Иногда мы не сидим в коттеджах, а собираемся в одном из знаменитых старых отелей. В страшную бурю мне больше всего нравится проводить вечер в отеле «Железная устрица» — он построен на скале, торчащей в море. Темно-зеленые волны вздымаются горой и шлепаются об отвесную скалу — белая пена и брызги летят на сотни метров! Ветер ревет, тучи кувыркаются в небе, ливень и град хлещут по крыше — и языки огня в камине успокаивают душу, как волшебная музыка. В такие дни там готовят особый горячий суп и ромовый пунш. А потом наступает дикая черная ночь, и мы дрожим в постелях, слушая грохочущий рев моря и завывание ветра в скалах. Когда мы уезжаем из Стромы и долго живем где-нибудь в другом месте, у нас всегда возникает острое желание вернуться домой, как только мы вспоминаем отель «Железная устрица»».
«Приезжие часто не понимают, почему Общество натуралистов решило построить Строму на берегу Троя — несмотря на то, что было много гораздо более удобных мест. Ты можешь объяснить это обстоятельство?»
«Думаю, что они хотели ограничить численность населения, не называя никакой определенной цифры».
«И какова теперь численность населения в Строме?»
«Примерно шестьсот человек. Когда Общество субсидировало Строму, нас было больше тысячи пятисот человек».
«А теперь Общество больше не занимается делами Заповедника?»
«Насколько мне известно, нет — уже давно».
«Расскажи нам, как проходит обычный день в Строме».
Уэйнесс слегка растерялась: «Разве это кому-нибудь интересно?»
«Ну, подбрось в придачу парочку пикантных историй — всех это сразу же заинтересует, особенно когда до них дойдет, что на экзаменах я буду задавать вопросы, касающиеся твоих замечаний».
«Нужно подумать. С чего начать? Всем известно, что Строма построена на скалах, окружающих фьорд. Мы живем в лучших старых домах — другие снесли, и на их месте развели огороды. На берегу в самой глубине фьорда устроены теплицы — больше сорока гектаров под стеклом.
Практически у каждой семьи есть загородная дача, где принимают друзей и гостей — на приморской скале, у горного озера или на альпийском лугу. Там очень весело, особенно детям. Днем, а иногда и ночью, мы иногда совершаем прогулки в одиночестве — нам нравится одиночество. Андорилы научились к нам не приставать. Бывает, что токтаки устраивают коварные западни, но мы принимаем все меры предосторожности. Однажды я гуляла по альпийскому лугу и набрела на громадного андорила-атамана, сидевшего на камне. Ростом он, наверное, был метра четыре, с кривыми черными рогами на плечах и костным гребнем с пятью навершиями. Я проходила метрах в тридцати, и он за мной внимательно следил. Я знала, что он меня с удовольствием сожрал бы, а он знал, что я это знала. Но он понимал также, что я его не убью, если он на меня не набросится, и поэтому тихо сидел и размышлял о том, что было бы вкуснее — сварить меня или зажарить? Я успела хорошо разглядеть его лицо, что было не слишком приятно, потому что мне казалось, что я могу прочесть все его мысли».
Зараида Лаверти поежилась: «И тебе не было страшно?»
«Я его боялась, конечно. Но у меня был пистолет наготове, и на самом деле мне ничего не угрожало. Если бы я гуляла ночью, я надела бы ремень с датчиком, предупреждающим о западнях. Здесь, на станции Араминта, о таких вещах беспокоиться не приходится».
«Здесь ты тоже гуляешь по ночам? Одна?»
Уэйнесс рассмеялась: «Иногда хожу поплавать, когда море не слишком волнуется — особенно после восхода Лорки и Синга».
Уголком глаза Глоуэн заметил, что Арлес приподнял голову и разглядывал Уэйнесс из-под полуприкрытых век. Уже через секунду Арлес опустил голову и притворился, что делает записи в блокноте. Но вскоре он снова украдкой посмотрел на девушку, изучая ее более внимательно.
Вервиция Оффо, входившая в кружок «пяти избранниц судьбы», относилась к Уэйнесс, как правило, с прохладным пренебрежением. Теперь она заметила: «После захватывающих битв со стихиями, не говоря уже об андорилах, жизнь в Прибрежной усадьбе, наверное, кажется тебе однообразной и слишком цивилизованной? Тебе у нас не скучно?»
На этот вопрос с ленцой отозвался профессор Дэйс: «Позвольте мне высказать мнение, которое Уэйнесс, по доброте душевной, могла бы оставить при себе. Она провела достаточно много времени на Земле, где чрезмерная цивилизованность — не редкость, и я сильно сомневаюсь в том, что Прибрежная усадьба производит на нее такое впечатление. Однообразие? Консерватор часто принимает гостей, приехавших из Стромы и с других планет. Подозреваю, что Уэйнесс находит жизнь в Прибрежной усадьбе достаточно разнообразной и в то же время комфортабельной и спокойной, но ни в коем случае не скучной. С определенной точки зрения станция Араминта может показаться захолустным провинциальным местечком, где все поветрия и моды отстали от земных лет на десять».
Вервиция твердо решила, что ненавидит профессора Дэйса больше, чем кого бы то ни было.
Уэйнесс улыбнулась в ответ на замечания профессора: «В Прибрежной усадьбе действительно мирно и удобно. У меня больше свободного времени, чем в Строме или на Земле, и мне это очень нравится».
«А как насчет любовных похождений? — спросила Оттилия Ведер. — Кто решает в Строме, кого на ком женить?»
«Браки по расчету в Строме очень редки. Но любовные похождения — дело самое обычное».
Профессор Дэйс выпрямился в кресле: «Пора закончить интервью с Уэйнесс, пока вопросы не стали носить слишком интимный характер».
7
Рано вечером бесстрашные львы собрались в «Старой беседке», чтобы выпить по паре бокалов вина, посплетничать, составить планы и обсудить космические яхты. Почти все принесли с собой учебники, намереваясь немного подготовиться к урокам, но в этом направлении не было сделано ничего существенного.
Беседа коснулась темы, вызывавшей общий интерес: каким образом можно судить об эротических наклонностях девушки, наблюдая за ее манерами, жестами, интонациями и физическими характеристиками? Каждый из бесстрашных львов думал над этим вопросом и внес свой ценный вклад в дискуссию. Некоторые почти фанатически придерживались той точки зрения, что эротический энтузиазм был однозначно пропорционален размерам грудей. Линг Диффин пытался обосновать эту теорию принципом вынужденного психологического возбуждения: «Это подсказывает здравый смысл. Девушка смотрит вниз и не может увидеть свои ступни, заслоненные выдающимся бюстом. Она говорит себе: «Вот так штука! Куда бы я ни пошла, всюду я ношу с собой эти поистине достопримечательные сексуальные символы! Мне, пожалуй, не хватает практического опыта, но потенциально я — непревзойденная и неутомимая любовница! Этому не может быть никакого другого объяснения! Зачем же сопротивляться велениям природы?» Противоположная ситуация возникает, когда девушка смотрит вниз и видит не только ступни, но и лодыжки и пятки. Такое зрелище оказывает подавляющее воздействие на импульсы».
«Поверхностно логичное, но абсурдное построение», — заявил Ютер Оффо.
Кайпер Лаверти сказал: «Девушки — загадочные существа, но внимательное наблюдение позволяет выявить их побуждения. Я знаю все, что мне нужно знать, по тому, как девушка шевелит пальцами, особенно мизинцами».
«Абсолютная чепуха! — воскликнул Керди Вук. — Почему бы девушки занимались такими глупостями и шевелили мизинцами так, а не эдак? Как будто им больше нечего делать!»
Шугарт Ведер несколько тяжеловесно произнес: «По-моему, простых однозначных признаков нет. Необходимо анализировать весь комплекс характеристик».
«Так или иначе, — пожал плечами Арлес, — я могу отличить страстную натуру от ледышки на расстоянии пятидесяти метров, судя по походке».
Ютер Оффо покачал головой: «В данном случае вынужден согласиться с Шугартом. Лично я составил в блокноте схему характеристик и синтезирую информацию на основе нескольких важнейших параметров. Безошибочная система».
Арлес покровительственно ухмыльнулся: «Возьмем конкретный пример. Как ты оцениваешь, на основе своих показателей, скажем, Оттилию Ведер? По шкале от нуля («дохлая рыба») до десяти («наш паровоз вперед летит»)»?
«Насколько я помню, цифры показывают, что Оттилия может уступить правильному человеку в правильном месте в правильное время».
«Чрезвычайно содержательная информация! — съязвил Арлес. — А каковы результаты твоих расчетов, относящихся к Уэйнесс?»
Ютер нахмурился: «В данном случае показатели меня не совсем удовлетворяют. В ней наблюдается множество противоречивых характеристик. Сперва я думал, что она чопорна и жеманна. Но теперь в ней проглядывает какая-то неизъяснимая привлекательность».
«Ничего тут нет неизъяснимого, — вставил Кайпер. — Когда она в обтягивающих брючках, ее хочется скушать заживо».
«Заткнись, Кайпер! — сказал Шугарт. — Ты нарушаешь высоконравственную атмосферу».
«А я думал, ты обращал внимание только на то, как она шевелит пальчиками», — заметил Кайперу Керди.
«Сначала я смотрел на пальчики, — признался Кайпер. — А потом на все остальное».
«Не могли бы вы, бездельники, поболтать о чем-нибудь другом? — проворчал Керди Вук. — Я сюда, кажется, заниматься пришел».
«Я тоже, — вздохнул Арлес и с отвращением взглянул на стопку учебников. — От всей этой школьной казуистики пищи для воображения не больше, чем от обглоданной кости, провалявшейся на солнце два месяца. Ютер, ты у нас математический гений! Реши для меня эти задачки. Их надо сдавать завтра, а я еще даже не начинал».
Ютер с улыбкой покачал головой: «Не будем возвращаться к старому и бесполезному спору. Для того, чтобы сдать экзамены, тебе придется самому научиться решать задачи. Другого выхода нет».
«Полюбуйтесь на нашего Наизубастейшего, старейшего-мудрейшего вожака! — с упреком воскликнул Арлес. — У него не хватает великодушия даже на то, чтобы помочь хромающему собрату, повредившему коготь!»
«Воистину, я — Наизубастейший, рыкающий на всю саванну бесстрашный лев! Если бы я решил сегодня твои задачки, завтра ты бы уставился на следующую страницу учебника, как баран на новые ворота. В конце концов мне пришлось бы делать за тебя все домашние задания до начала экзаменов, которые ты провалил бы — и никому, прежде всего мне, никакой благодарности за это не выразил бы».
«Я думал, тебе помогает репетитор», — прихлебывая вино, заметил Шугарт Ведер.
«Репетитор! — буркнул Арлес. — Разгильдяй он, а не репетитор! Сперва хотел заставить меня делать какие-то бессмысленные элементарные упражнения. Мне от него нужно, чтобы он рассказал, просто и ясно, как решать задачи, а он талдычит: «Всему свое время! Нужно начинать сначала!» В конце концов я ему сказал, чтобы он либо учил меня как полагается, либо нашел кого-нибудь другого, кто сумеет это сделать».
«Сильно сказано! И что же он ответил?»
«Ничего особенного. Он знал, что я попал в самую точку и не дам ему вывернуться, а поэтому только рассмеялся и ушел. Странный субъект».
«Если репетитор не решает за тебя задачи, кто этим занимается в последнее время?»
«Неужели благороднейшая из матерей бесстрашных львов, Спанчетта?» — пробормотал Керди Вук.
Арлес мрачно насупился и захлопнул учебник: «Она помогла мне пару раз советами. Что с того?»
«Взгляни в глаза действительности, Арлес! Спанчетта не сможет сдать за тебя экзамены».
«Вот еще! — буркнул Арлес. — Тоже репетитор нашелся». Он резко отодвинул стул и встал: «Меня это нисколько не беспокоит. Я прекрасно знаю, как справиться с так называемой «действительностью», когда это потребуется!»
Все сидящие вокруг стола с недоумением смотрели на Арлеса. Ютер Оффо холодно сказал: «Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Потрудись выражаться яснее».
«Пожалуйста — если у вас не хватает мозгов, чтобы понять намек, могу разжевать и положить в рот! В этой жизни кто-то выдвигается, а кто-то отстает, иначе не бывает. Я хотел, чтобы бесстрашные львы были впереди всех, но теперь я не знаю — вместо того, чтобы служить подспорьем, вы начинаете становиться балластом. Теперь все понятно?»
«Нет, не все — но я должен заметить, что мне не нравится твой тон».
Арлес ухмыльнулся: «Ах, тон ему мой не нравится, видите ли! Какой он у нас чувствительный пушистый котеночек! Может быть, придется выбрать Наизубастейшего позубастее. Кому-то нужно навести порядок, в конце концов». Арлес собрал свои бумаги и учебники: «Я пошел — есть много дел, которыми здесь лучше не заниматься».
Арлес покинул «Старую беседку», оставив после себя тяжелое молчание. Наконец Шугарт произнес: «Неприятная сцена, надо сказать. Никак не пойму, о чем это он».
«Что бы то ни было, мне все это не нравится, — с беспокойством отозвался Ютер Оффо. — Какие-то угрозы, какие-то намеки...»
«В таком настроении Арлес непредсказуем, — пожал плечами Клойд Диффин. — Он хотел, чтобы бесстрашные львы были впереди всех? Впереди — в чем именно, хотел бы я знать?»
Керди Вук осушил бокал и собрал учебники: «Арлес слишком много болтает».
«Мы становимся балластом? Что это значит? С его стороны очень некрасиво так выражаться».
Керди поднялся на ноги: «Он никак не может смириться с тем, что мы приняли Глоуэна... Кстати, где Глоуэн? Он только что здесь был».
«Он потихоньку смылся, как только Арлес вышел из беседки, — ответил Кайпер. — Еще один чудак».
«Все мы в какой-то мере чудаки, — заметил Керди. — Мне тоже пора».
«И мне! — согласился Ютер. — Будем считать наше собрание — или что это было? — закрытым».
8
Глоуэн неприметно выбрался из «Старой беседки», вышел на Приречную дорогу, огляделся по сторонам и прислушался... Доносились только отзвуки голосов из ресторана. В Квадратном парке, бледно озаренном звездами, было тихо и пусто. Приречная дорога, кремнисто пестревшая пятнами звездного света и тяжелыми тенями, вела к далекому пляжу. Но нигде не было видно удаляющейся темной фигуры, которая позволила бы определить местонахождение Арлеса — факт, внезапно чреватый тревожным значением.
Где же Арлес? На собрании «львов» он казался раздражительным и рассеянным, будто какая-то мысль не давала ему покоя.
И где же он теперь?
Прежде всего следовало проверить, не вернулся ли Арлес в пансион Клаттоков. Глоуэн пробежался по дороге, повернул в парк, окружавший пансион, и поднялся по ступеням. Распахнув дверь парадного входа, он заглянул в вестибюль. Дежурный швейцар вежливо отдал ему честь: «Добрый вечер!»
«Арлес уже вернулся?»
«Да, минут пять тому назад».
Этот ответ застал Глоуэна врасплох: «И больше не выходил?»
«Нет. Госпожа Спанчетта встретила его, выходя из пансиона, и твердо настояла, чтобы он больше никуда не ходил и сейчас же приступил к выполнению домашнего задания. Господин Арлес поднялся в свои апартаменты без всякого энтузиазма».
«Ммм... любопытно, в высшей степени любопытно», — пробормотал Глоуэн. Наверху, в квартире Шарда и Глоуэна, было темно и тихо — Шард отсутствовал. Охваченный недоумением и острым ощущением неудовлетворенности, Глоуэн бросился в кресло и уставился в пространство.
Новая идея пришла ему в голову. Глоуэн зашел к себе в спальню, открыл окно и выбрался на крышу. Рядом возвышался большой старый дуб, ветви которого неоднократно позволяли Глоуэну в детстве спускаться на землю и отлучаться без ведома отца. Теперь он прокрался по крыше туда, откуда было видно окна спальни Арлеса. Окно Арлеса было открыто, но в спальне свет не горел.
Ступая по старой сырой черепице, Глоуэн вернулся к себе. Требовалась дополнительная проверка. Он позвонил Арлесу. На звонок никто не ответил.
Глоуэн тихо выругался — ему приходилось решать новую проблему. Если он позвонит в Прибрежную усадьбу, необходимые меры предосторожности будут приняты, но такой звонок станет источником всеобщего переполоха, а если тревога окажется ложной, он поставит себя в невыносимо неудобное положение.
Злясь на себя за то, что он беспокоится по поводу таких пустяков, Глоуэн отвернулся от телефона. Теперь важна была каждая минута — Арлес намного опередил его. Глоуэн вышел из квартиры, поспешно спустился по лестнице и покинул пансион. Выскочив из парка на Приречную дорогу, он быстро добежал до Пляжной дороги и по ней припустил в направлении Прибрежной усадьбы. Время от времени он задерживался и вглядывался в полумрак впереди, не желая ненароком обогнать Арлеса — в том случае, если Арлес действительно брел в том же направлении.
Через некоторое время Глоуэн остановился и прислушался. Сегодня океан был спокоен. Розоватое свечение на горизонте свидетельствовало о скором появлении Лорки и Синга. Мягко шелестел прибой, в кронах пальм и деревьев танджи у дороги изредка приглушенно перекликались какие-то ночные птицы. Глоуэн пошел дальше, но теперь он двигался медленнее и осторожнее. Если Арлес тоже направился по этой дороге, чтобы заняться своими темными делишками, он не мог уйти далеко вперед, а натолкнуться на Арлеса в темноте было бы большой неудачей. Глоуэн поморщился — ему следовало захватить с собой оружие.
Бесшумной трусцой Глоуэн бежал вдоль берега… Ага! Он резко остановился. Едва заметной, шагающей вперевалку тенью впереди мог быть только Арлес. Глоуэн почувствовал мрачное удовлетворение: интуиция его не обманула.
Вслед за осознанием реальности, однако, Глоуэна окатила волна холодного страха. У него не было никаких иллюзий по поводу физического превосходства Арлеса — и снова Глоуэн сильно пожалел, что не взял с собой пистолет.
Глоуэн снова двинулся по Пляжной дороге — еще осторожнее, стараясь по возможности держаться в тени и не сокращать расстояние между собой и темной фигурой. В очертаниях этой фигуры было что-то странное — точно ли это Арлес? Глоуэн не мог убедиться в этом наверняка, но приближаться тоже не смел, хотя преследуемый, шагавший часто и тяжело, явно не подозревал, что за ним кто-нибудь крадется.
До рощи деревьев, окружавшей Прибрежную усадьбу, было уже недалеко — за усадьбой мерцала отблесками звездного света речная лагуна… Пройдя еще сотню метров, темная фигура вдруг остановилась, будто оценивая открывшуюся перед ней картину. Глоуэн притаился в густой тени за стволом дерева. Прибрежную усадьбу, стоявшую на мысу, выступавшем в лагуну, можно было легко различить — за окнами брезжил свет.
Крадучись пробираясь в тени, Глоуэн стал приближаться к темной фигуре. Внезапно, будто потревоженный телепатическим импульсом, преследуемый обернулся, глядя на пустынную дорогу. Резкое движение фигуры привело к колыханию ее очертаний — с чувством, похожим на ужас, Глоуэн понял, что человек, направлявшийся ночью к Прибрежной усадьбе, надел свободный плащ и какую-то маску, закрывавшую все лицо. Теперь Глоуэн находился достаточно близко, чтобы распознать контуры тела: перед ним была тайная, кошмарная версия Арлеса, ранее неизвестная — по меньшей мере Глоуэну. И снова он пожалел, что не взял с собой оружие. Пошарив вокруг себя по земле, Глоуэн нашел упавшую ветвь зонтичного дерева. Беззвучно отдирая одну за другой волокнистые спицы, он изготовил нечто вроде длинного гибкого шеста с влажным губчатым вздутием на конце, довольно тяжелым. Отступив подальше в тень, Глоуэн с величайшей осторожностью отломил тяжелый конец шеста — теперь у него в руках была более или менее подходящая дубина длиной чуть меньше метра.
Глоуэн опять подкрался ближе к дороге. Над морем уже взошли Лорка и Синг, озаряя пейзаж бледно-розовым светом. Но куда делся Арлес? Его нигде не было.
Выпрямившись, Глоуэн пытался разглядеть что-нибудь на пляже, простиравшемся на юг. Арлес не мог уйти далеко. Но белесый пустынный пляж казался совершенно безжизненным. Где же, в таком случае, находился Арлес?
Глоуэн медленно двинулся вперед. Может быть, Арлес решил пройти по дорожке к Прибрежной усадьбе. А может быть, он спустился на берег лагуны, где он мог спрятаться в глубокой тени под плачущими ивами и наблюдать за происходящим.
Глоуэн прислушался. Со стороны лагуны доносились всплески, похожие на звуки, которые производили резвящиеся в прибрежных водах ночные животные — псевдовыдры или морские кошки, улепетывавшие и нырявшие поглубже при приближении любой опасности. Вряд ли Арлес пошел в ту сторону — ему не удалось бы не спугнуть боязливых зверьков...
Звуки прекратились — что могло означать очень многое или ничего вообще.
Пригнувшись, Глоуэн поспешил вниз по тропе, ведущей к берегу лагуны. Слева он увидел пристань с лодками на причале; рядом с пристанью спокойная гладь лагуны рябилась розовыми и белыми отблесками — кто-то плавал, создавая круги, расходящиеся по воде. Теперь стало ясно, кто плескался у берега. И Арлес, без всякого сомнения, был где-то рядом.
Шаг за шагом Глоуэн приближался по берегу к пристани с гримасой напряжения на лице — он изо всех сил старался не наступить на какой-нибудь сучок и не выдать свое присутствие каким-либо иным образом.
Его предосторожности, возможно, были излишними. Поглощенный открывшейся перед ним картиной, Арлес потерял всякий интерес к посторонним деталям. Да и почему бы он стал беспокоиться? Преисполненный властью, он был окрылен собственным величием. Он все предусмотрел, ему нечего было опасаться. Он обеспечил себе неопровержимое алиби — швейцар мог подтвердить, что Арлес не покидал пансион Клаттоков. Кто стал бы сомневаться в его словах? В маске и в плаще Арлес прошествовал сюда во мраке, как непознаваемый бог, мистический персонаж легенд, олицетворение стихии. Кроме того, у него были с собой хитроумные средства, ожидавшие применения по мере необходимости — хотя сегодня у него в голове еще не сложился какой-либо определенный план; он говорил себе, что просто «охотится» в ночи. И сегодня охота оказалась весьма удачной! С напряженным вниманием Арлес весь подался вперед, завороженный расплывчатыми очертаниями голой девушки, бледневшими в темной воде.
У пристани плавала Уэйнесс. Над водой оставались только ее лицо и верхняя часть головы — раскинув руки, она удерживалась в одном положении привычными точными движениями ладоней и пальцев. Но вот на поверхности появились ее ноги — она расслабленно лежала на спине, глядя на звезды. Сжимая зубы, Арлес начал тяжело дышать.
Уэйнесс взболтала воду ногами и стала подплывать к пристани, где она оставила халат, сандалии и полотенце. А по берегу к пристани приближался Арлес, следивший за каждым ее движением. Девушка собиралась вылезать из воды — самый удобный момент! Ха! Разве у него был какой-нибудь выбор? Как может сдерживаться человек, подвергнутый столь возбуждающей стимуляции?
Уэйнесс поднялась по лесенке на деревянный настил пристани и некоторое время стояла, глядя на воду, пока с нее стекала струйками вода — а Лорка и Синг придавали ее коже чудесный оттенок розоватого свечения.
Уэйнесс подобрала полотенце, осушила волосы, лицо, предплечья и грудь, слегка прошлась полотенцем по спине и ногам и накинула на плечи халат. Засунув ноги в сандалии, она спустилась с пристани на берег.
Мрачный призрак возник у нее за спиной и попытался накинуть ей на голову мешок. Уэйнесс испуганно вскрикнула, вскинув руки, и стащила с себя мешок, упавший на землю. Повернувшись лицом к обидчику, Уэйнесс увидела перед собой высокую темную фигуру, неузнаваемую в плаще и в черной маске. Колени девушки подогнулись, она отступила, прислонившись спиной к опоре пристани.
Темная фигура шагнула к ней и сказала хриплым шепотом: «Я не хотел тебя пугать, но другого способа нет».
Уэйнесс попыталась сдержать дрожь в голосе: «Другого способа для чего?»
«Разве ты не понимаешь? Конечно, ты понимаешь. Для этого и созданы девушки».
Несмотря на все усилия, голос Уэйнесс дрожал: «Какая ерунда! Арлес, это ты? В этом наряде ты выглядишь ужасно нелепо».
«Неважно, кто я! Неважно, как я выгляжу! — хриплый шепот становился раздраженным. — Все это не имеет значения».
«Не знаю, что ты задумал, но мне это совершенно ни к чему. Между прочим, ты ведешь себя безобразно. Так что спокойной ночи и, пожалуйста, больше не приходи и не пугай меня».
Уэйнесс стала отодвигаться в сторону, но Арлес схватил ее за руку: «Не спеши! Мы еще даже не начали. Давай пойдем вот туда, там мягкая трава, и твоей нежной попке не будет больно».
Уэйнесс отпрянула: «Арлес, ты с ума сошел! Этого нельзя делать, тебя накажут!»
«Все можно, если знаешь, как! — заявил Арлес. — Вот увидишь, тебе так понравится, что ты будешь выходить каждую ночь и звать меня снова и снова».
Уэйнесс молчала. Арлес протянул руку и сорвал с нее халат: «А я был прав, у тебя хорошая фигура». Он усмехнулся: «Хотя и не слишком роскошная». Он прикоснулся к ее груди: «Предпочитаю груди побольше, но твои тоже ничего. Пойдем-ка вон туда — и не вздумай кричать, а то я тебя хорошенько проучу, чтобы не делала глупостей! Проучить тебя?»
«Нет».
Тем не менее, Арлес театрально взмахнул руками, схватил девушку за шею и нажал большими пальцами на чувствительные места под ее подбородком. Уэйнесс оттолкнула его и на мгновение вырвалась. Она уже повернулась, чтобы убежать, но Арлес бросился на нее всем телом и повалил на землю: «Теперь лежи! И не двигайся!» Он расстелил ее халат и перетащил ее на него: «Ну вот, так будет лучше — как ты думаешь?»
«Пожалуйста, пусти меня домой!»
«Неправильно разговариваешь! — голос Арлеса стал наполовину издевательским, наполовину жестоким. — Девушки вроде тебя нарочно привлекают внимание. Потому вы и бегаете голые — знаете, чего хотите!» Он наклонился и стал возбужденно ее гладить. Уэйнесс смотрела в небо, не понимая, как Арлес осмеливается делать с ней что-либо подобное. Одна догадка пришла ей в голову... Но она не могла выразить ее словами.
Арлес сбросил плащ, снял штаны и стал опускаться на девушку. Из теней выступила еще одна темная фигура. Дубина взлетела и со свистом опустилась, раздался глухой влажный звук. Бесчувственный Арлес уткнулся носом в песок.
Глоуэн протянул руку и поднял девушку на ноги: «Теперь все в порядке. Это я, Глоуэн».
«Глоуэн?» Она прижалась к нему и стала плакать. Он пытался ее утешить: «Бедная, бедная Уэйнесс. Все, все, все будет в порядке. Пожалуйста, не плачь».
«Я не могу остановиться. Кажется, он хотел меня убить».
«Не исключено, что этим дело могло кончиться, — Глоуэн подал ей халат. — Надень халат, возвращайся к отцу. Ты можешь сама вернуться домой?»
«Без тебя я никуда не пойду!»
Глоуэн взглянул на подергивающееся под ногами тело. На поясе Арлеса висел нож. Глоуэн разрезал этим ножом плащ Арлеса на полосы, позволившие связать горе-насильнику лодыжки и кисти рук: «Вот молодец! Теперь будь паинькой, полежи тихо несколько минут». Глоуэн обернулся к девушке: «Ты как себя чувствуешь?»
«Вроде бы неплохо».
«Тогда пойдем». Взяв ее за руку, Глоуэн повел ее по дорожке к Прибрежной усадьбе.
Через пять минут Эгон Тамм и Майло спустились к пристани с переносным фонарем. Арлес уже очнулся и пытался освободиться от пут.
Заметив приближение двух человек, Арлес прекратил свои потуги и лежал, жмурясь от яркого света. «Эй, кто вы такие? — проревел он. — Уберите этот паршивый фонарь, он слепит мне глаза! И снимите с меня эти веревки! Черт знает что такое! На меня напали, мне нанесли травму».
«Действительно, безобразие», — заметил Майло.
«Освободи его», — мрачно сказал Эгон Тамм, взял у сына фонарь и ждал, пока Майло выполнял его поручение.
Пошатываясь, Арлес поднялся на ноги: «Возмутительная ситуация! Когда я подошел, чтобы помочь Уэйнесс, кто-то треснул меня по голове. Он где-то здесь, нужно поскорее обыскать весь пляж».
«Я хотел бы обыскать сумку, висящую у тебя на поясе. Подтяни штаны и передай мне сумку».
Арлес начал было протестовать: «Одну минуту! Какое право...»
Эгон Тамм направил фонарь на своего сына: «Возьми у него сумку».
«Да пожалуйста! — проворчал Арлес и протянул сумку. — Берите! В ней всего лишь несколько личных вещей, ничего...» Арлес почему-то не закончил фразу.
«Можешь идти домой, — сказал Эгон Тамм. — Не пытайся покинуть станцию Араминта. Я с тобой разберусь, когда смогу смотреть на вещи беспристрастно».
Арлес повернулся и побрел по ночному пляжу, держась рукой за голову. Эгон Тамм и Майло вернулись в Прибрежную усадьбу. Уэйнесс и Глоуэн сидели на диване и пили горячий чай, поданный Корой Тамм.
Эгон тоже принял чашку чая, после чего угрюмо воззрился на Глоуэна: «Я очень благодарен за твою своевременную помощь. Но меня озадачивает то обстоятельство, что ты оказался под рукой как раз тогда, когда эта помощь понадобилась».
«Другими словами, — ответил Глоуэн, — вы спрашиваете, с какой стати я околачивался вокруг да около, когда ваша дочь купалась нагишом?»
Эгон Тамм недружелюбно улыбнулся: «Можно сказать и так».
«Вы вправе задать такой вопрос. Вы, конечно, помните убийство Сесили Ведер».
«Никогда о нем не забывал».
«Арлес стал главным подозреваемым по этому делу, но ничего определенного не удалось доказать. Когда на занятии в лицее Уэйнесс упомянула, что любит гулять и плавать одна по ночам, Арлес проявил чрезвычайный интерес. Сегодня вечером я продолжал за ним наблюдать. Он поднялся к себе в спальню, тайком вылез из окна и спустился с крыши. Я проследовал за ним по Пляжной дороге и на берег лагуны. Я вмешался бы и раньше, но мне пришлось ждать той минуты, когда я мог безопасно подойти к нему сзади и оглушить его. Мне очень жаль, что эта задержка заставила Уэйнесс пережить лишние мучения. Таково объяснение сегодняшних событий».
Уэйнесс обхватила руку Глоуэна обеими ладонями: «По крайней мере, я Глоуэну очень благодарна!»
«Дорогая моя, я тоже очень благодарен. Но я не понимаю одного: когда Арлес стал вести себя подозрительно, почему нельзя было просто позвонить нам по телефону и предоставить мне заниматься этим делом?»
Глоуэн горько рассмеялся: «Если бы я сказал вам правду, консерватор, вы, как минимум, пришли бы к выводу, что я слишком много о себе думаю и слишком многое себе позволяю».
«Я прихожу к выводу, что ты напускаешь на себя излишнюю таинственность, — отозвался Эгон Тамм. — Кора, дорогая, ты понимаешь, на что он намекает?»
«Ни в малейшей степени! По-моему, ты задал вполне разумный вопрос».
Уэйнесс рассмеялась: «Только не с точки зрения Глоуэна! Хотите знать, почему?»
«Просвети нас! — ответила Кора Тамм. — Почему нельзя ответить прямо?»
«Я тебе скажу, почему. Глоуэн предвидел примерно следующее развитие событий. Предположим, мама ответила бы на его звонок. Запинаясь и путаясь от смущения, Глоуэн попытался бы предупредить маму о том, что, по его мнению, сегодня ночью кто-то собирается на меня напасть. На что мама ответила бы что-нибудь типа: «Да что ты такое говоришь! Не надо преувеличивать!»
Глоуэн продолжал бы настаивать: «Я не преувеличиваю, госпожа Тамм. Убежден, что вашей дочери угрожает опасность».
В полной мере выразив свой скептицизм и надлежащим образом поставив Глоуэна на место, мама предупредила бы меня, наконец, не плавать сегодня ночью, а папа проверил бы, не шатается ли кто-нибудь по пляжу около усадьбы. Разумеется, папа ходил бы по пляжу с фонарем. Арлес заметил бы его издали и вернулся бы восвояси. А папа никого не нашел бы, и тоже вернулся бы восвояси, причем мрачнее тучи, и обвинил бы Глоуэна в том, что тот слишком многое себе позволяет и поднимает ложную тревогу почем зря. После этого всякий раз, когда в так называемом приличном обществе упоминали бы имя Глоуэна, кто-нибудь говорил бы: «Ах да, этот истеричный юноша из пансиона Клаттоков! У него больное воображение». Вот вам и ответ на ваш вопрос, только отвечать на него лучше было мне, а не Глоуэну».
Сурово нахмурившись, Эгон Тамм повернулся к Глоуэну: «Она правильно изложила суть дела?»
«Боюсь, что так, консерватор».
Эгон Тамм расхохотался, лицо его внезапно потеплело: «В таком случае нам придется пересмотреть наши представления! Теперь я понимаю, что ты руководствовался разумными соображениями, и действительно тебе очень благодарен».
«Рад, что вы меня поняли, консерватор. А теперь мне пора домой. Впрочем, осталась одна деталь: надеюсь, мое имя не будет фигурировать в ходе расследования. Это значительно осложнило бы мои взаимоотношения с другими обитателями пансиона Клаттоков».
«Твое имя не будет упомянуто».
Уэйнесс проводила Глоуэна до двери и крепко обняла его: «Я даже не пытаюсь тебя благодарить, у меня слов нет».
«И не нужно никаких слов! Представь себе, как бы я себя чувствовал, если бы с тобой что-нибудь случилось!»
«Я чувствовала бы себя еще хуже». Поддавшись внезапному порыву, она подняла лицо и поцеловала Глоуэна в губы.
«Ты это только из благодарности сделала?» — поинтересовался Глоуэн.
«Не только».
«Давай еще раз поцелуемся, чтобы я понял, чем еще может объясняться такое поведение».
«Мама идет! Она тоже не прочь это узнать. Спокойной ночи, Глоуэн».
9
Дело шло к полуночи. Когда Арлес вернулся домой, Спанчетта уже его ждала. Внимание Арлеса было рассредоточено, и он еще не успел окончательно решить, на какой версии событий ему следует остановиться, в связи с чем ему пришлось импровизировать — в то время как Спанчетта устремила на его лицо немигающий взор.
Спанчетта не скрывала своего скептицизма: «Имей сострадание, Арлес! Выслушивать ложь оскорбительно; еще более оскорбительно понимать, что тебя принимают за дуру. Ты полностью запутался в своей истории. Насколько я понимаю, ты договорился встретиться с девушкой на пляже, чтобы помочь ей сделать домашнее задание. Кто эта девушка, кстати? Надеюсь, не эта жуткая Друзилла?»
«Друзилла не жуткая и в школу не ходит, — пробормотал Арлес. — Теперь она рекламирует спектакли «Лицедеев»».
«Так кто же сегодняшняя девушка?»
Арлес помнил, что самые удачливые лжецы говорят правду в той мере, в какой это возможно: «Если тебе так хочется знать, это Уэйнесс Тамм из Прибрежной усадьбы. По правде сказать, она довольно распутная особа — хотя, конечно, тщательно выбирает партнеров».
«Ммм, — промычала Спанчетта. — Настолько тщательно, что огрела тебя дубиной по голове и поставила тебе чудовищный фонарь под глазом, когда ты к ней начал приставать?»
«Конечно, нет! Когда я пришел на пляж, там была пара пьяных туристов — они к ней лезли и не пускали ее домой. Я на них набросился и хорошенько их проучил, но при этом мне самому влетело несколько раз. Думаю, мне не следует ходить в школу до тех пор, пока не пройдет синяк. У меня все лицо опухло».
«Об этом не может быть и речи! — отрезала Спанчетта. — Ты больше не можешь пропускать занятия».
«Но я выгляжу, как чучело огородное! Все будут приставать с вопросами — что я им отвечу?»
Спанчетта пожала плечами: «Очевидно, что ты никому не собираешься говорить правду. Поэтому тебе ничего не мешает сказать, что ты вывалился из кровати. Или что ты играл с бабушкой в ладушки».
Таким образом, на следующее утро Арлес волей-неволей приплелся в лицей где, как он и опасался, его внешность привлекла всеобщее внимание. Когда его спрашивали, что случилось, он следовал совету матери и отвечал, что свалился с кровати.
Уэйнесс и Майло тоже пришли в школу, как обычно, но полностью игнорировали Арлеса. После занятия по социальной антропологии Арлес подождал Уэйнесс в коридоре. Она молча прошла мимо, но Арлес позвал ее: «Уэйнесс, я хочу тебе что-то сказать».
«Говори, но побыстрее».
«Ты же не приняла меня всерьез вчера вечером?»
Уэйнесс плотно сжала губы и отвернулась. В конце концов она тихо сказала: «На твоем месте я постыдилась бы даже затрагивать эту тему».
«Я стыжусь, в своем роде. Кажется, я слишком сильно возбудился, так сказать, — Арлес попытался изобразить кривую ухмылку. — Ты же знаешь, как это бывает».
«Я думаю, что ты хотел меня убить».
«Ничего подобного! — махнул рукой Арлес. — Зачем ты придумываешь какие-то ужасы?»
«Ужасы, это уж точно, — поежилась Уэйнесс. — Я больше не хочу об этом говорить».
«Один вопрос! Вчера вечером кто-то огрел меня по голове. Кто?»
«Зачем тебе знать?»
«Ха! Неужели не понятно? Это было подло в высшей степени! Полюбуйся, какой у меня смехотворный синяк!»
«С жалобами можешь обращаться к моему отцу. Он скоро тебя вызовет».
«У меня нет никаких дел к твоему отцу, — буркнул Арлес. — С моей точки зрения, чем меньше мы будем вспоминать об этой истории, тем лучше».
Уэйнесс только пожала плечами и отвернулась.
Через два дня, во время полуденного перерыва, когда Арлес выходил из школьного кафетерия, ему преградили путь четыре натуралиста в военной форме. Арлес побледнел, переводя взгляд с одного на другого: «Что вам нужно?»
«Вас зовут Арлес Клатток?»
«И что же?»
«Пройдемте».
Арлес отступил на шаг: «Одну минуту. Куда? И зачем?»
«Мы направимся в Прибрежную усадьбу, где с вами поступят по закону».
Арлес отступил еще на шаг и попытался привлечь на свою сторону окружающих, громко возмутившись: «Здесь станция Араминта! Ваши законы у нас недействительны».
«Законы Общества натуралистов действительны на всей территории Кадуола. Не отнимайте у нас время».
Протестующего и вырывающегося Арлеса поместили в автофургон и отвезли в Прибрежную усадьбу. Когда Спанчетте сообщили о происходящем, она прежде всего позвонила домоправителю Фратано, а затем Бодвину Вуку — но ей ответили, что обоих представителей местной власти уже вызвали в Прибрежную усадьбу.
Фратано и Бодвин Вук вернулись через несколько часов после полудня. Оба ответили на звонки Спанчетты и заверили ее в том, что Арлес легко отделался — он замышлял преступление, наказуемое смертной казнью, но его вовремя остановили.
Вечером того же дня Арлес вернулся на станцию Араминта — его высадили в Квадратном парке. Бледный и подавленный, он распространял запах антисептических мазей. По иронии судьбы, как раз в тот момент, когда Арлеса вытолкнули из автофургона, мимо проходила группа бесстрашных львов.
Клойд Диффин крикнул ему: «Где ты был, и что с тобой сделали?»
«Ну и ну, тебе здорово прищемили хвост!» — критически заметил Кайпер.
«И все из-за того, что ты надавал по морде паре пьяных туристов? — проблеял, давясь от смеха, Шугарт Ведер. — Вот незадача!»
«Все немного сложнее, чем вы себе представляете, — пробормотал Арлес. — Сейчас я не хочу об этом говорить... В любом случае, я уверен, что меня просто запугивают. Никто не осмелился бы со мной такое сделать».
«Ты мелешь какой-то бред, — сказал Ютер Оффо. — Постарайся собраться с мыслями и объясни нам толком, что произошло».
«Нет-нет, ничего. Это недоразумение. Этого просто не может быть».
«От тебя разит больницей, — поморщился Керди Вук. — Тебя от чего-то лечили? Ты, ненароком, не спутал врачей с пьяными туристами, и не попытался их отдубасить?»
«Я пойду домой, — помотал головой Арлес. — Поговорим позже».
Глава 4
1
Будучи вызван Бодвином Вуком, Глоуэн явился в контору внешнего представительства отдела B; ему указали на дверь в конце короткого коридора. Престарелый секретарь встретил его в приемной и, получив ответы на пару вопросов, позволил пройти в личный кабинет Бодвина Вука, неправильной формы помещение с высоким потолком из потемневших деревянных брусьев и достигавшей уровня плеч обшивкой стен из квадратных кусков зеленоватого сукна, окруженных темными фасонными планками. Напротив входа, под самым потолком, из полумрака угрожающе смотрели головы нескольких диких животных; другую стену украшали десятки старых фотографий.
Бодвин Вук отошел от окна и вернулся в кресло. Пригласив Глоуэна присесть на стул, он откинулся на спинку, заложив руки за лысую голову и устремил на Глоуэна пытливый взор полузакрытых желтоватых глаз: «Так что же, сержант Клатток? Что ты мне можешь сказать?»
Глоуэн решил, что такой странный вопрос требует тщательно продуманного ответа: «У меня еще недостаточно информации для подготовки отчета, директор».
«Неужели? Насколько мне известно, ты втерся в доверие бесстрашных львов».
«Так точно. Я внимательно наблюдал за ними и прислушивался к разговорам. Они постоянно болтают о пустяках, не заслуживающих упоминания. По сути дела, мне не удалось узнать ничего существенного».
«Никаких грязных сплетен? Никаких клеветнических измышлений? Я не брезгую никакими сведениями».
«Ничего, что могло бы послужить основанием для отчета, директор».
«Я расспрашиваю тебя не из праздного любопытства, — продолжал Бодвин Вук. — Я всегда надеюсь перехватить какую-нибудь неосторожную фразу — пусть даже одно нечаянно вырвавшееся слово, способное помочь раскрытию удивительной тайны. Мне неизвестно, что́ это за фраза, что́ это за слово — но я немедленно распозна́ю их, когда они дойдут до моих ушей. Я хочу, чтобы ты научился улавливать такие слова и фразы — и передавал их мне».
«Мне придется удвоить мою бдительность, директор».
«Хорошо. По поводу Арлеса: что именно произошло той ночью?»
Глоуэн с удивлением посмотрел на начальника: «Разве консерватор не обсуждал с вами это дело?»
Желтые глаза Бодвина Вука вспыхнули, но Глоуэн уже понял свою ошибку и с преувеличенным страхом втянул голову в плечи — по-видимому, достаточно глубоко, чтобы позабавить директора. Тот ответил достаточно вежливо: «Консерватор изложил официальную версию событий. Так как в этом замешана его дочь, я не настаивал на подробностях. Каковы же были эти подробности?»
«Все это началось на занятии в лицее, — ответил Глоуэн. — Уэйнесс рассказывала, что любит иногда гулять и даже плавать по ночам в одиночку. Арлес это услышал и явно заинтересовался. Той же ночью он напялил плащ и маску и в таком виде отправился по Пляжной дороге к Прибрежной усадьбе. Там он увидел Уэйнесс, плавающую около пристани, и напал на нее. По-видимому, у него это вошло в привычку. Как бы то ни было, некто, желающий остаться неизвестным, проследовал за ним до Прибрежной усадьбы и остановил Арлеса, когда тот уже напугал девушку до обморока, но еще не успел заняться чем-нибудь похуже».
«И каким образом сей анонимный персонаж осуществил такой подвиг?»
«Треснул Арлеса дубиной по башке».
«А-га! И Арлес до сих пор не может понять, кто же с такой бестактностью помешал его, несомненно, галантным ухаживаниям?»
«Скорее всего, он подозревает Майло, что меня вполне устраивает».
Бодвин Вук кивнул: «По всей видимости — таково мнение консерватора — Арлес не намеревался убивать девушку, по меньшей мере первоначально. Он оделся так, чтобы его нельзя было узнать, захватил с собой мешок, чтобы накинуть его на голову жертвы, и даже запасся пакетом с салфеткой, пропитанной хлороформом. По словам консерватора, содержимое его поясной сумки спасло ему жизнь».
«Все возможно. Но после того, как Уэйнесс его узнала, Арлес, рассыпаясь в извинениях и подробно объясняя причины, по которым не может этого не сделать, все равно придушил бы ее, удовлетворив свою похоть. Не забывайте, что Сесили Ведер мертва».
«Не спеши с выводами! В данном случае вина Арлеса неопровержимо доказана. В случае Сесили Ведер он — всего лишь главный подозреваемый».
«Виновность в одном преступлении подтверждает обоснованность обвинений в другом, сходном преступлении».
«Не могу с этим спорить».
«Что теперь будет с Арлесом? — спросил Глоуэн. — Отдел расследований занимает какую-нибудь определенную позицию по этому вопросу?»
«Дело закрыто, — сказал Бодвин Вук. — По мнению консерватора, он достаточно наказан, и любые дополнительные меры были бы вторичным привлечением к ответственности за то же преступление».
«Неужели его нельзя даже изгнать из пансиона Клаттоков?»
«На основании каких обвинений? Кто их предъявит? И, что самое существенное в данном случае, кто захочет иметь дело со Спанчеттой?»
«Тем временем он нагло разгуливает по станции так, как будто ничего не произошло, — с отвращением заметил Глоуэн. — Смотреть противно!»
«Научись сдерживать свои эмоции. Это необходимо в нашей профессии. На какое время бесстрашные львы запланировали свою вылазку в Йиптон?»
«На зимние каникулы. Но я с ними не поеду».
Бодвин Вук строго погрозил ему пальцем: «В этом ты глубоко заблуждаешься! Именно с этой целью ты вступил в общество бесстрашных львов». Бодвин порылся в ящике стола, вынул сложенный пополам лист бумаги, раскрыл его и положил на стол: «Вот план Йиптона — самый подробный из всех имеющихся в нашем распоряжении. Вот причал, рядом с ним — отель «Аркадия». Синими двойными линиями обозначены каналы. Как ты можешь заметить, они соединяются с океаном в проливах между кольцевыми островами. Розовой штриховкой обозначен район Кальоро, то есть «Котел». Все эти проходы и каналы как-то называются, но показания каждого йипа расходятся с показаниями каждого другого».
«Далее... — Бодвин Вук постучал пальцем по карте. — Здесь у них «Кошачий дворец». А этот серый участок, неподалеку от пристани, находится непосредственно за отелем. Никаких особых причин для того, чтобы он был рядом с отелем, я не вижу, но для нас это удобно. Йипы отвечают на вопросы, относящиеся к этому участку, с чрезвычайной уклончивостью, и мы хотели бы знать, что там делается. От бесстрашного льва ожидается недисциплинированное, непредсказуемое поведение — надеюсь, это обстоятельство обеспечит тебе несколько бо́льшую свободу действий по сравнению с обычными туристами. Может быть, в результате тебе удастся что-то узнать. Это нелегкое задание — на самом деле, очень опасное задание, но кто-то должен этим заняться. Как ты на это смотришь?»
«Сделаю все, что могу».
«Ничего другого я не ожидал. Само собой, об этом задании никто ничего не должен знать — кроме твоего отца».
«Понятно».
2
Семестр продолжался. Арлес, угрюмый и молчаливый, присутствовал на занятиях и снова сумел предотвратить почти неизбежное исключение из лицея.
Уэйнесс и Майло занимались своими делами, не замечая Арлеса. Некоторое время за спиной Уэйнесс шептались, провожая ее любопытствующими взглядами — этому немало способствовали вдохновенные враки Арлеса, объяснявшего происхождение черного фонаря под глазом. Но карточный домик сплетен рухнул ввиду отсутствия правдоподобных оснований.
По отношению к Глоуэну Уэйнесс продолжала применять несколько уклончивую тактику. Сколько он ни пытался, он не мог объяснить себе ее отстраненность. Однажды, когда Майло не пришел на занятия, Глоуэн провожал ее домой после школы. Некоторое время ей удавалось держать его на расстоянии вытянутой руки легкомысленными замечаниями и разговорами о домашнем задании, но в конце концов Глоуэн потерял терпение. Взяв ее за руку, он на ходу ловко повернул ее к себе лицом. Едва сдерживая смех, Уэйнесс воскликнула: «Глоуэн, что ты делаешь! Мне пришлось переплести ноги и подпрыгнуть, как в балете, чтобы не кувыркнуться! Ты хочешь, чтобы я нос расквасила?»
«Мне кажется, я знаю, почему ты так странно себя ведешь».
Уэйнесс напустила на себя беззаботность: «Пожалуйста, Глоуэн, не надо на меня злиться. В последнее время мне трудно оставаться самой собой».
«Неужели? По тебе не скажешь! На первый взгляд, ты остаешься самой собой без малейшего усилия».
Уэйнесс улыбнулась: «Мне в этом помогают. Мама готовит меня к жизни, полной достоинства и благопристойности. А ты хочешь, чтобы я, подобно легендарным прародителям Клаттоков, была готова ко всему, с равнодушной отвагой презирая позорные сплетни и всеобщее порицание!»
«Да, хочу! Такое отношение к жизни придает чудесное ощущение внутренней свободы».
«Но есть еще одна личность, оказывающая на меня еще большее влияние. Эта личность побуждает меня двигаться в ином направлении, и я не могу пренебрегать ее рекомендациями».
«Даже так? И кто эта премудрая личность?»
«Мой внутренний голос».
Переварив неожиданное заявление, Глоуэн спросил: «И что же тебе советует внутренний голос?»
Уэйнесс отвернулась. Некоторое время они молча шагали на юг по Пляжной дороге.
«Дело касается одной вещи, о которой я никогда не упоминала. Да и сейчас не хотела бы об этом говорить».
«Почему нет? Это какой-то секрет?»
«Когда мы с Майло в последний раз были на Земле, я кое-что узнала, и теперь мне не дает покоя желание узнать все до конца. Как только мы закончим школу, я собираюсь вернуться на Землю. Вместе с Майло, если он не против».
Свет Сирены внезапно показался Глоуэну не столь ярким и не столь радостным: «И ты никогда не посвятишь меня в эту тайну?»
«Об этом я еще не думала».
«Но этой тайны достаточно, чтобы прекратить со мной всякие отношения?»
Уэйнесс весело рассмеялась: «В твоих выводах нет никакой логики! Я ничего такого не говорила! В любом случае, причина не в этом. По сути дела, нет никакой причины, кроме того, что я себя знаю — и поэтому боюсь».
«Боишься — чего?»
«В Строме любовные связи носят очень целомудренный характер, — уклонилась от прямого ответа Уэйнесс. — Просто посидеть с кем-нибудь в углу, пить чай и закусывать печеньем считается рискованной затеей».
Глоуэн уныло хмыкнул: «Мы еще даже не на этой стадии».
«Не надо спешить. Ухаживание должно тянуться бесконечно и становится весьма обременительным — особенно если мама все время подсматривает и подслушивает».
«Что происходит на следующей стадии?»
«Именно следующей стадии я и опасаюсь. Не хочу начинать ничего, что меня отвлечет... от более важных вещей».
«Ты имеешь в виду поездку на Землю?»
Уэйнесс кивнула: «Наверное, мне не нужно было заводить об этом разговор, но рано или поздно мне пришлось бы тебе сказать, потому что молчать было бы несправедливо. У тебя должна быть возможность махнуть на меня рукой и больше обо мне не думать, если тебе так хочется».
«И поэтому ты меня избегаешь?»
Уэйнесс снова ответила уклончиво: «Я решила больше от тебя не прятаться».
«Рад слышать!»
Они подошли к дорожке, ведущей через рощу к Прибрежной усадьбе. Уэйнесс вела себя неуверенно. Она порывалась пойти то в одну, то в другую сторону, пока Глоуэн не привлек ее к себе и не поцеловал — сначала коротко, потом подольше.
«Значит, все-таки, «да»?» — спросил он.
«Да? Ты о чем?»
«О наших так называемых «взаимоотношениях»».
Уэйнесс пожала одним плечом, зажмурилась, скорчила гримасу, наклонила голову, пошевелила носом и помахала пальцами в воздухе.
«Что с тобой?» — поинтересовался изумленный Глоуэн.
«Очень сложный способ не говорить «нет»», — Уэйнесс собралась идти домой.
«Подожди! — воскликнул Глоуэн. — У меня еще нет ясного представления...»
«Ясность — как раз то, чего я стараюсь избежать, — Уэйнесс подошла поближе и поцеловала его. — Хорошо, что ты меня проводил. Ты очень великодушный и благородный молодой человек, даже привлекательный, несмотря на некоторую свирепость физиономии. Можно сказать, что ты мне нравишься».
Глоуэн пытался ее удержать, но Уэйнесс ускакала вприпрыжку по дорожке, ведущей к дому. Почти скрывшись за деревьями, она обернулась, махнула рукой и исчезла.
3
По вечерам в верд, каждую неделю, бесстрашные львы собирались в углу «Старой беседки», чтобы поговорить о делах, выпить вина и посплетничать о новостях и модах. Во время этих встреч возникало странное настроение, вызванное тем допущением, что любой из бесстрашных львов был по определению благороден и во всех отношениях превосходил рядовых представителей рода человеческого. Золотые сны витали над столом, предлагались и анализировались величественные планы, каждая из вечных истин изучалась по очереди — и время от времени корректировалась.
Каждый из бесстрашных львов занимал за столом особое отведенное ему место.
В дальнем конце, спиной к сводчатой галерее, сидел Арлес; Керди занимал место справа от него, а Ютер Оффо — слева. Напротив Арлеса за столом сидел Джардин Лаверти, а остальные рассаживались по обеим сторонам от него и посередине. В тот вечер Глоуэн немного опоздал. Когда он опустился на свой стул между Клойдом Диффином и Джардином Лаверти, на столе уже стояли несколько пустых бутылей из-под вина, и языки порядком развязались. Джардин Лаверти, дипломатичный, статный и одетый с иголочки, излагал свой тезис: «Заплесневелые старые законы совершенно не отвечают нашим потребностям. Тем не менее, они существуют, и ежедневно нас унижают и лишают возможностей из-за какого-нибудь отжившего свой век предрассудка».
В данном случае Джардин говорил о запрете на добычу драгоценных камней, неизменно вызывавшем среди бесстрашных львов волну возмущения и сожаления, так как закладка пробных шурфов в минеральных отложениях Волшебных гор могла бы всех их сделать миллионерами за пару месяцев.
Кайпер Лаверти, уже изрядно набравшийся, диковато заорал: «Поставить вопрос на голосование! Кто «за»? Кто «против»?»
Кайпера считали нахалом, склонным к бессмысленным выходкам, и никто не обратил на него внимания. Кайпер ничего другого и не ожидал, а посему затянул припев старинной песни:
«Отцу слишком много не лейте:
Хмельной, он буянит и врет!»
Шугарт Ведер, придерживавшийся консервативных взглядов, заявил: «Несомненно, устаревшие правила следует привести в соответствие с новыми концепциями, но для этого пришлось бы переписать Хартию, а это возможно только посредством созыва Вселенского конклава Общества натуралистов».
«Куда там! — взревел Арлес. — Держи карман шире! Прошло столько веков, что они закоснели и превратились в какой-то извращенный подвид людей, вроде йипов. Не хотят они никаких изменений! Дай им рыбу и пучок водорослей, они сварят себе уху и никогда ничего другого не попросят».
Керди нахмурился: «Не будем преувеличивать. Мы все — маленькие шестеренки механизма, рычаги управления которым — в руках натуралистов. Хотим мы этого или нет, нам приходится следить за собой».
Арлес осушил одним глотком все, что осталось у него в кружке: «А мне это не нравится!»
«Что ж, тебе придется с этим смириться — или уехать. Такова нелицеприятная действительность».
Арлес хрипло рассмеялся: «Ты — Вук, и думаешь, как Вук. Я — Клатток, у меня другие представления».
Шугарт Ведер нетерпеливо вмешался: «Может мне кто-нибудь сказать, где именно хранится Хартия? В Прибрежной усадьбе ее нет, в Строме тоже. Если кому-то захочется проверить положения устава, куда он должен обращаться?»
«Ха-ха! — воскликнул Кайпер. — Это все одна гигантская шутка! Нет никакой Хартии и никогда не было! Мы все пляшем, как угорелые, под музыку призраков!»
Джардин приподнял элегантные брови: «Кайпер, будь так добр! Перестань пороть чепуху или плати за вино».
«И то, и другое было бы еще лучше», — заметил Ютер.
«Совершенно верно, — отозвался Керди. — Но давайте подведем итог этим глупостям, раз и навсегда. Очевидно, что Хартия хранится в архиве Общества натуралистов на Земле. А если какой-то невежда еще не знает ее текст наизусть, пусть возьмет копию — их предостаточно».
«Но проблема-то не в этом! — возразил Джардин Лаверти. — Разве назначение Хартии заключалось в том, чтобы обречь население станции Араминта на вечную нищету? Трудно поверить в такую недальновидную скупость!»
«Как всегда, ты ошибаешься, — сказал Ютер Оффо. — Натуралисты составили Хартию исключительно с целью создания Заповедника».
«И ничего, кроме Заповедника», — прибавил Керди.
Арлес проворчал: «Все они давно в могиле, им-то ничего уже не нужно. А мы обязаны отдуваться за их ошибки».
Керди разразился презрительным каркающим смехом: «Ошибки? Ерунда! Они хотели, чтобы на станции Араминта жили работящие служащие, а не миллионеры».
«Мозги у них набекрень, у натуралистов, — вздохнул Джардин. — И у отцов-основателей, и у нынешних».
«Чопорные старые ханжи, крючкотворы в черных трико в обтяжку! — заявил Кайпер. — Кому какое дело, чего они хотели? Я знаю, чего я хочу, и это важнее всего!»
«Браво, Кайпер! — воскликнул Клойд. — На этот раз ты попал в самую точку».
Шугарт похотливо ухмыльнулся: «Ему придется подождать, пока его не пустят в «Кошачий дворец». Вот тогда он сможет делать все, что захочет!»
«Все, за что он сможет заплатить, — поправил Ютер Оффо. — Векселя там не принимают».
Клойд Диффин лукаво предложил: «Так как Арлес едет с нами, мы могли бы потребовать групповую скидку».
Опустив голову, Арлес нахмурил густые брови: «Довольно болтовни! Все это не имеет никакого отношения к действительности, вы это прекрасно знаете!»
С напускным весельем Шугарт Ведер предложил: «Ну что же вы, цари зверей, грозным рыком приводящие в трепет ночную саванну! Сосредоточимся на наших целях! Вчера я видел рекламу новой «Черной Андромеды» — у меня просто слюнки потекли!»
«Да ну тебя! В ней слишком тесно! — закричал Кайпер. — Я бы купил «Пентар-конкистадор» с утопленными дюзами. Обтекаемый корпус, одно загляденье!»
Джардин презрительно хрюкнул: «У тебя нет никакого вкуса. Разве «Пентар» может сравниться с «Данкредом» двадцатой модели? Вот настоящий шик! Кусается, конечно, но для чего еще деньги?»
«Нет ничего важнее денег, — сказал Клойд. — Деньги — эликсир жизни».
«Как приятно думать о деньгах! — вздохнул Ютер. — Золото звенит в ушах сладкими обертонами: утонченная поэзия, спелые экзотические фрукты и ароматический массаж под руками красавиц!»
«Ароматический массаж? — переспросил Кайпер. — Это еще что такое? Я уже не маленький, мне полагается знать такие вещи».
«Заплати, наслаждайся и не задавай вопросов, — наставительно отозвался Ютер. — Мой самый лучший тебе совет».
«Деньги всегда были и остаются нашей основной проблемой, — рассуждал Шугарт. — Хотя принцип обогащения предельно прост, если подумать».
«Если бы да кабы во рту росли грибы», — съязвил Кайпер.
«Проще простого! — возразил Шугарт. — Прежде всего, находишь богача. Потом выясняешь, что́ этот богач ценит больше денег. Находишь то, что ему нужно, и продаешь. И всех делов».
«В таком случае, почему ты еще не разбогател?» — поинтересовался Кайпер.
«На сегодня с тебя достаточно практических советов, — важно произнес Шугарт. — Рекомендую тебе расслабиться, выпить еще вина и помечтать об ароматическом массаже под руками красавиц, пока более серьезные люди обсуждают свои дела».
«А вот и Намур! — воскликнул Джардин. — Он-то в этих вещах разбирается... Эй, Намур! Хотите поразвлечься? Опрокиньте кружку-другую в обществе бесстрашных львов!»
Намур обернулся и внимательно оценил сидящих за столом. В этот вечер его серебристая прическа была украшена справа небольшой ажурной брошью из чугунной вязи и блестящих черных неограненных камней, с одним гранатом посередине, горящим, как яростная темно-красная звезда. По-видимому, модная побрякушка была подарком какой-то поклонницы. Намур лениво приблизился к столу: «Совершаются усердные возлияния, насколько я понимаю?»
Клойд зажмурился, потом широко открыл глаза: «Так оно и есть, как еще? Мы тут ломаем головы над одной штукой. Садитесь, берите стул! Джардин, налей Намуру полную кружку старого доброго «Сансери»! Пейте, Намур, пейте!»
«Благодарю вас», — Намур уселся. Куртка из черной саржи и черная рубашка с высоким воротником удивительно шли к его орлиному профилю. Намур попробовал вино, высоко поднял брови и с удивлением заглянул в кружку: «Это «Сансери», по-вашему? Старое доброе «Сансери»? Чем они вас тут поят? Официант, будьте добры! Как называется эта темная жидкость? Мне говорят — «Сансери», но в это трудно поверить».
«Это вино из так называемой «запасной бочки для бесстрашных львов»».
«Понятно. Налейте мне что-нибудь из бочки не столь сомнительного происхождения. Немного «Делассо» клана Лаверти,например, в эту погоду не помешает».
Ютер Оффо мрачно опустил взор в свою кружку: «Зато оно дешевое».
«Забудь про вино! — махнул рукой Шугарт. — Наша проблема в том, что мы хотим купить космическую яхту».
«Распространенное желание, — заметил Намур. — Я сам прицениваюсь».
«Правда? И какую вы выбрали?»
«О! Еще не знаю. Может быть, «Мерлин» или «Интерстар мажестик»».
«А как вы за нее заплатите?» — самым невинным тоном спросил Кайпер.
Намур рассмеялся и покачал головой: «Вы слишком много хотите знать!»
Шугарт обратился к другим бесстрашным львам: «Может быть, нам следует принять Намура в наш синдикат? Это способствовало бы скорейшему достижению наших целей».
Арлес покосился на Намура: «А вы как думаете?»
Намур задумчиво поджал губы: «Весьма уважаемый мною философ как-то сказал: «Тот, кто движется к цели в одиночку, достигает ее в два раза быстрее, чем вдвоем, в три раза быстрее, чем втроем, и в четыре раза быстрее, чем вчетвером»».
«Ха-ха! — воскликнул Ютер Оффо. — И как зовут этого мудреца-мизантропа?»
«Ронсель де Руст, автор «Гальцидина». Тем не менее, я прислушиваюсь ко всему, что могло бы пойти мне на пользу, если речь идет о чем-то определенном. Тратить время на пустую болтовню я отказываюсь».
«Разумеется, — отозвался Шугарт. — Мы подходим к решению вопроса со всей серьезностью и намерены преодолеть все препятствия!»
«Что именно вы имеете в виду?»
«Ну... У нас возникло несколько идей — например, устроить большой новый туристический курорт на Восходной отмели. Нам недостает начального капитала, но если бы вы гарантировали дешевую рабочую силу, мы смогли бы финансировать проект, получив заем в банке на недостающую сумму. Мы устроили бы все по первому классу — и казино, и ресторан с космополитическим меню, и, само собой, эскорт для развлечения гостей, то есть девушек из Йиптона».
«Как вы думаете? — нетерпеливо спросил Клойд. — Что-нибудь можно для этого сделать?»
«Консерватор наложит запрет».
Джардин ударил кулаком по столу: «Мы столкнулись с финансовыми затруднениями — налицо прекрасная возможность их преодоления! Неужели он не увидит положение дел с нашей точки зрения?»
Намур отхлебнул вина: «Что, если нет? Вы намерены оказать на него давление? Каким образом?»
«Может быть, его удастся как-нибудь убедить. В конце концов, какое дело натуралистам до нашего частного предприятия?»
«Как они смогут наc остановить, если мы проявим решительность? — более энергично возразил Клойд. — Не станут же они применять силу».
«Гмм, — Намур задумался. — Они не слишком многочисленны, причем половина из них — социальные идеалисты из партии ЖМО».
Ютер Оффо, уже порядком опьяневший, махнул рукой: «Все равно они говорят, что им принадлежит вся планета, и размахивают Хартией в доказательство».
«Так или иначе, они утверждают, что Хартия дает им право собственности», — осторожно заметил Намур.
Шугарт тоже грохнул кулаком по столу: «Черт бы их побрал — и жмотов, и сачков в черных трико! Бесстрашные львы настаивают на восстановлении справедливости!»
Раскрасневшийся Кайпер заорал: «Три громких рыка во славу Шугарта и его манифеста справедливости!»
«Заткнись, Кайпер! — сказал Керди. — Ты слишком шумишь. Намур, вы что-то хотели сказать?»
Кайпер не мог утихомириться: «Я — бесстрашный лев, отважный и свободный! Но мне нужны деньги! Сокровищ алчно жажду я!»
«Ради всего святого, Кайпер! У Намура большой опыт в таких делах. Ты не даешь ему говорить».
«Ой, да подумаешь! Пусть говорит, сколько влезет».
«Могу сказать только одно, — произнес, дождавшись паузы, Намур. — Возможно, вы действуете не в том направлении. Изменения на Кадуоле неизбежны — это ясно всем и каждому. Деньги и власть получит тот, кто сможет оседлать волну изменений и контролировать их, а не тот, кто сожалеет о былых временах, охваченный ностальгией».
На грубом лице Керди появились признаки напряжения и замешательства: «Я не совсем вас понимаю. Надеюсь, вы...»
Намур беззаботно отмахнулся: «Я не предлагаю ничего определенного! Я лишь указываю на тот неоспоримый факт, что лучше выиграть, действуя решительно и даже применяя силу, если это необходимо, чем все потерять, мучаясь угрызениями совести и отступая на два шага после каждого шага вперед».
Арлес разволновался: «А как еще человечество распространилось по всей Ойкумене и дальше, в немыслимые просторы Галактики? Играя в крестословицу за чаем и почесывая котят за ушами? Жизненное пространство приходится завоевывать!»
«В одном вы можете быть уверены, — сказал Намур. — В ближайшее время наступят перемены. Мы не можем бесконечно удерживать йипов от поселения на Мармионовой равнине, и в свое время дело этим не ограничится. В конце концов, кто-то выживет, а кто-то — нет. Я намереваюсь выжить».
«Бесстрашные львы тоже намерены выжить!» — воскликнул Клойд.
«Разумное намерение», — благодушно отозвался Намур.
Джардин шлепнул ладонью по столу: «Намур, вполне возможно, что вы — самый умный человек на станции Араминта. Несмотря на то, что вы из рода Клаттоков».
«Очень лестное мнение, — Намур встал из-за стола. — Что ж, я пойду потихоньку, а вы, господа львы, рычите на здоровье. Желаю всем приятно провести время».
4
На следующее утро, за завтраком, Шард обратил внимание на необычную задумчивость сына: «Ты сегодня немногословен. Как прошло собрание?»
Глоуэн собрался с мыслями, расползавшимися во все стороны: «Как обычно. Хвастливый треп и несбыточные прожекты в количествах, опасных для здоровья. Можешь себе представить».
«Другими словами, повеселился от души», — усмехнулся Шард.
«Точнее было бы сказать: от их попоек с души воротит. Возникает впечатление, что они не понимают, где кончается веселье и где начинается истерика. Иногда я ушам своим не верю».
Шард откинулся на спинку стула: «Отчеты Керди, получаемые директором, описывают происходящее с несколько иной точки зрения».
«Не сомневаюсь. Керди, пожалуй, еще хуже всех остальных. Он наслаждается каждой минутой».
«Керди повзрослел физически гораздо раньше, чем психически. Это расхождение вызывает у него серьезные затруднения, — возразил Шард. — То, что тебе кажется невыносимыми глупостями, для него — просто нервная разрядка, возможность хотя бы на время притвориться кем-то другим, войти в роль».
Глоуэн с сомнением хмыкнул: «Твоя теория применима в отношении Керди и, пожалуй, Арлеса, который тоже якшается с «Лицедеями». Но как объяснить поведение Намура, серьезно выслушивающего даже дурацкие выкрики Кайпера? Он это делает из вежливости? Или тоже входит в роль? А может быть, у него что-то другое на уме? Никак не могу его понять».
«Не ты один. Намур готов играть любую роль, которая, по его мнению, полезна для него в данный момент. Иногда он это делает просто для того, чтобы попрактиковаться. Мы могли бы обсуждать Намура целый день, и еще на завтра осталось бы, о чем поговорить».
Глоуэн встал и подошел к окну. «Не могу сказать, что мне нравится подсматривать и подслушивать, — проворчал он. — Я готов от стыда провалиться, изображая из себя задирающего хвост бесстрашного льва и рыча в унисон с семью пьяными идиотами».
«Это задание не может длиться вечно. Должен заметить, что ты уже заслужил одобрение Бодвина Вука и, если афера с бесстрашными львами кончится удачно, можно будет считать, что ты получил постоянную должность в отделе расследований — независимо от показателя статуса».
«Еще один повод для расстройства! — вздохнул Глоуэн. — Осталось всего два года до окончания моей субсидии».
«Ты слишком много беспокоишься! Как-нибудь все обойдется, даже если мне придется выйти на пенсию раньше времени. В худшем случае ты можешь жениться на ком-нибудь из пансиона».
«Этого я не могу обещать. Даже Намуру такое решение проблемы никогда не казалось приемлемым».
«Намур мог бы найти в пансионе дюжину невест, готовых за него выскочить в любой момент. Но его женитьбе препятствует Спанчетта. Говорят, она не дала ему жениться на своей сестре, Смонни».
«Трудно представить себе такую пару! Даже если я когда-нибудь женюсь, что сомнительно, я не стану жениться по расчету».
«В любом случае, тебе еще рано думать о таких неприятностях».
«Я и не спешу, как видишь».
Через некоторое время Шард ушел по своим делам. Глоуэн продолжал стоять у окна, глядя в парк.
Погода обещала быть безупречной — Сирена ярко горела в безоблачном небе, сады Клаттоков цвели в безмятежной красе. Подавленность Глоуэна начала постепенно отступать.
Ему в голову пришла приятная мысль. Он подошел к телефону и позвонил в Прибрежную усадьбу.
К счастью, на звонок ответила Уэйнесс. Увидев на экране лицо Глоуэна, она тоже включила видеосвязь. Голос ее звучал сердечно, но слегка чопорно: «Доброе утро, Глоуэн!»
«Ты выражаешься слишком сдержанно. Прекрасное утро!»
Уэйнесс молитвенно сложила ладони: «Как хорошо с твоей стороны, что ты потрудился меня об этом известить!»
«Я позвонил бы еще раньше, — скромно ответствовал Глоуэн, — но хотел предварительно удостовериться в том, что мое сообщение будет достаточно обосновано».
«Спасибо, Глоуэн! Ты проявил похвальную предусмотрительность. Если бы ты позвонил до рассвета, и мы все вылезли бы из постелей только для того, чтобы увидеть за окном сплошную завесу дождя, возникла бы ситуация, которую иначе, как «конфузией», не назовешь».
«Так точно! — Глоуэн заметил, что Уэйнесс надела темно-зеленую блузку с белыми манжетами и белым шелковым воротником. — А почему ты разоделась в пух и прах? Куда-нибудь собираешься?»
Уэйнесс с улыбкой покачала головой: «Все объясняется исключительно тщеславием, свойственным натуралистам. Мы просто не можем позволить кому-нибудь подумать, что нас можно застать в дезабилье, позвонив на рассвете».
«Лукавые отговорки! Во-первых, уже давно не рассвет. Во-вторых, ты явно куда-то собралась».
«На самом деле к нам приехали гости из Стромы, и мне строго-настрого приказано вести себя самым лучшим образом. Кроме того, мне приказали приодеться, чтобы я не выглядела, как исхудалая бродяжка, ночевавшая под кустом».
«Если ты не переоденешься в лохмотья и не будешь показывать гостям язык, тебе разрешат отлучиться на пару часов, чтобы проехаться со мной под парусом?»
«Сегодня? Несмотря на то, что в числе наших гостей не кто иной, как влиятельный молодой философ Джулиан Бохост?»
«Значит, не разрешат».
«Ни в коем случае! Если бы я удрала с тобой на лодке, оставив Джулиана торчать на берегу, по возвращении меня встретили бы очень холодно, а Джулиан стал бы оскорбленно задирать нос».
«Но остался бы при этом философом?»
«Пожалуй, мы незаслуженно высмеиваем беднягу Джулиана. Он довольно приятный молодой человек, хотя у него есть привычка выступать с импровизированными политическими речами по поводу и без повода».
«Гмм. Я хотел бы когда-нибудь познакомиться с этим сказочным вундеркиндом».
«Нет ничего проще. Джулиан охотно знакомится с новыми людьми и даже дружелюбен, если собеседник его не раздражает, — Уэйнесс помолчала, о чем-то размышляя. — А что помешало бы тебе зайти к нам сегодня, если ты не занят и не возражаешь?»
«Почему бы и нет, действительно?»
«Отважен и прям, как истинный Клатток! Почему бы и нет? Но ты должен придти с официальным визитом. Иначе мама вежливо попросит тебя придти в другое время — чтобы Джулиану никто не мешал меня обрабатывать».
«С официальным визитом?»
«Таков обычай в Строме. Официальный визит считается чем-то вроде комплимента принимающей хозяйке дома».
«И для этого не требуется приглашение?»
«Нет, для официального визита не требуется. И лучше всего то, что мама будет обязана тебя принять, — Уэйнесс бросила быстрый взгляд через плечо. — Но ты должен соблюдать надлежащий этикет».
«Разумеется, а как же? Даже в пансионе Клаттоков не принято окунать подбородок в суп».
Уэйнесс нетерпеливо махнула рукой: «Слушай внимательно! Ты должен надеть какой-то головной убор — даже если это просто кепка с козырьком от солнца».
«Понятно. Продолжай».
«Захвати красивый букет цветов и явись к парадному входу Прибрежной усадьбы».
«И что потом?»
«Не перебивай! Важна каждая деталь. Нажми кнопку звонка и встань как можно ближе к двери. Скорее всего, дверь откроет мама. В тот же момент ты должен переступить порог, протянуть ей букет цветов и сказать: «Госпожа Кора! Да принесут эти цветы благополучие вашему дому, вместе с наилучшими пожеланиями моих домочадцев!» Произнеси эту фразу, слово в слово. Этикет требует, чтобы мама приняла букет и церемонно тебя поблагодарила. Неважно, как именно она ответит, даже если она скажет: «Спасибо, Глоуэн, но сегодня мы все кашляем и сморкаемся». Притворись, что ты ничего такого не слышал. Сделай шаг вперед и отдай ей свою кепку. После этого она обязана будет сказать: «Мы чрезвычайно рады! На какой срок вы соблаговолите почтить своим присутствием наше скромное жилище?» Отвечай: «Лишь на сегодняшний день!» Вот и все. Если ритуал будет правильно соблюден, ты станешь желанным гостем наравне с Джулианом».
«А что, если дверь откроет кто-нибудь другой?»
«Тогда переступи порог, но не заходи — просто поставь ногу так, чтобы дверь нельзя было закрыть, и скажи: «Я принес церемониальный дар для госпожи Коры Тамм». После этого, когда появится мама, передай ей букет и произнеси заклинание. Ты все запомнил?»
«Боюсь, это не для меня. Я сваляю дурака — или буду чувствовать себя последним дураком».
«Джулиан Бохост выполняет этот ритуал с апломбом, вызывающим у мамы спазмы восхищения».
«Я уже забыл, что такое смущение, и потерял всякий стыд! — заявил Глоуэн. — Приду, как только найду букет и кепку».
«Мне предстоит интересный день», — задумчиво сказала Уэйнесс.
Глоуэн переоделся в костюм, который считал подходящим для такой оказии, надел набекрень мягкий берет и вышел из квартиры. У садовника пансиона он получил букет красивых розовых нарциссов-жонкилей, после чего поспешно направился по Пляжной дороге к Прибрежной усадьбе.
Остановившись перед массивной дверью парадного входа, он обнаружил, что сердце его бьется быстрее обычного. «Неужели я такой трус? — спрашивал он себя. — Не съест же меня госпожа Кора! На самом деле мне нечего бояться».
Он поправил пиджак, придал букету надлежащую пышность, подошел ближе к двери и нажал кнопку звонка.
Одна за другой тянулись секунды. Дверь открылась — перед ним стояла Кора Тамм собственной персоной, величественная в длинном темно-синем платье, украшенном розовато-красными нашивками. Она взглянула на Глоуэна с некоторым удивлением, превратившимся в испуганное изумление, когда Глоуэн переступил порог и всучил ей букет со словами: «Госпожа Кора! Да принесут эти цветы благополучие вашему дому, вместе с наилучшими пожеланиями моих домочадцев!»
Кора Тамм справилась с приступом немоты: «Это очень красивые цветы, Глоуэн, и я рада видеть, что ты знаком с древними обрядами, даже если не совсем понимаешь их значение и последствия». Запинающейся скороговоркой она прибавила: «Боюсь, что Майло и Уэйнесс сегодня заняты. Но ты скоро увидишься с ними в школе. Я скажу им, что ты заходил».
Глоуэн мрачно сделал еще один шаг вперед, заставив Кору Тамм отшатнуться и отступить. Сорвав с головы берет, Глоуэн втолкнул его под неподвижные пальцы хозяйки дома, державшие букет.
«Даже так, Глоуэн! Это большая неожиданность... но мы чрезвычайно рады! И на какой срок вы... то есть ты... соблаговолишь почтить своим присутствием наше скромное жилище?»
«Лишь на сегодняшний день — к величайшему сожалению».
Кора Тамм закрыла входную дверь с прилежанием, призванным сдерживать раздражение.
Глоуэн воспользовался возможностью привыкнуть к прохладной полутьме вестибюля. Стены покрывала потемневшая от времени деревянная обшивка, на полу лежал тяжелый ковер с причудливыми сочетаниями черных, красновато-черных, мшисто-зеленых и сине-зеленых узоров, подчеркнутых темно-оранжевыми, белыми и красными контурами. У противоположной стены поблескивали застекленные шкафы, полные экспонатов и редкостей, собранных из поколения в поколение и привезенных с неведомых планет.
Кора Тамм постояла в нерешительности у двери, делая губами такие движения, будто она жевала невидимую нитку, после чего с преувеличенной четкостью произнесла: «Само собой, Глоуэн, мы всегда рады тебя видеть, но...»
Глоуэн поклонился: «Не сто́ит об этом говорить, госпожа Тамм. Я очень рад, что вы меня приняли».
В вестибюль зашла Уэйнесс: «Мама, кто это?» Она сняла темно-зеленую блузку; теперь на ней было светло-бежевое длинное платье без рукавов, почти сливавшееся с кожей. В сумерках вестибюля ее глаза казались большими и яркими: «Глоуэн! Как хорошо, что ты зашел!»
Кора Тамм сказала: «Глоуэн представился в качестве гостя, несмотря на неудобства, которые ему могут причинить другие посетители».
Уэйнесс подошла поближе: «Не волнуйся по поводу Глоуэна; он умеет приспосабливаться и постоять за себя. Кроме того, Майло поможет мне чем-нибудь его занять».
«Дело именно в этом, — возразила Кора. — И тебе, и Майло следует находиться в обществе Джулиана. Боюсь, что Глоуэн может оказаться не совсем в своей тарелке, если можно так выразиться».
«Чепуха, мама! Глоуэн прекрасно впишется в обстановку. А если нет, Майло может отправиться с Джулианом на прогулку, а мы с Глоуэном будем развлекать друг друга».
«Если возникнет такая необходимость, меня это вполне устроит, — великодушно поддержал ее Глоуэн. — Не нужно обо мне беспокоиться».
Кора Тамм слегка поклонилась: «Я оставлю вас вдвоем. Уэйнесс, дорогая, я понимаю, что тебе хочется поболтать со школьным товарищем, но не забывай, что Джулиана нельзя оставлять в незаслуженном одиночестве». Она повернулась к Глоуэну: «Джулиан — один из самых уважаемых молодых мыслителей Стромы. Творческая натура, чрезвычайно прогрессивный человек! Уверена, что он тебе очень понравится — тем более, что он и Уэйнесс серьезно подумывают о планах на будущее».
«Превосходные новости! — заверил ее Глоуэн. — Не забуду его поздравить».
Уэйнесс рассмеялась: «Это было бы в высшей степени преждевременно. Джулиан может возомнить, что я имею на него виды, а я не хотела бы вводить его в заблуждение. Кроме того, единственный «серьезный план на будущее», который я когда-либо с ним обсуждала, заключается в намерении поехать на каникулах в приют «Под Бредовой горой», чтобы принять участие в экскурсии».
Кора Тамм произнесла ледяным тоном: «Право, Уэйнесс, ты слишком легкомысленна! Глоуэн может сделать нелестные для тебя выводы по поводу твоего характера». Кивнув Глоуэну, она удалилась из вестибюля, оставив за собой тяжелое молчание.
Глоуэн повернулся к Уэйнесс и наклонился, чтобы поцеловать ее, но та отпрянула: «Глоуэн! Ты что, с ума сошел! Мама может вернуться в любой момент. И тогда уже дело не обойдется одними упреками в легкомыслии! Пойдем в гостиную — там гораздо веселее!» Она провела его по коридору в просторную светлую гостиную. Из окон открывался вид на мирные воды лагуны. Три зеленых ковра лежали на отбеленном деревянном полу; у стен стояли диваны и кресла с зеленой и синей обивкой.
Уэйнесс подвела Глоуэна к дивану. Он уселся с одного конца, а Уэйнесс устроилась на другом. Глоуэн искоса наблюдал за ней, сомневаясь в том, что он когда-нибудь поймет, что делается у нее в голове. Он спросил: «Где же твои гости?»
Уэйнесс наклонила голову и прислушалась: «Джулиан и Майло изучают в библиотеке карты района Бредовой горы. Сунджи присела на стол, выгодно демонстрируя бедро, и надеется, что кто-нибудь заметит ее интеллект. Два смотрителя Заповедника поджаривают папу на медленном огне. Это ежегодный ритуал, который консерватор обязан терпеливо выносить. Смотритель Алджин Боллиндер — отец Сунджи; смотрительница Клайти Вержанс — тетка Джулиана. Этруна Боллиндер, мать Сунджи, сплетничает с мамой в малой гостиной на втором этаже. Они по очереди рассказывают ужасные истории о пороках и безумствах их дочерей — одна говорит доверительным полушепотом, а другая испуганно поддакивает и разводит руками. Эта процедура пойдет им обеим на пользу, она вроде промывки желудка. Три-четыре дня мама будет вести себя хорошо. И наконец, на диване в большой гостиной, скромно сложив руки на коленях и соблюдая прочие приличия, расположился навязавшийся без приглашения Глоуэн Клатток из пансиона Клаттоков».
«Хорошо, что меня еще не выгнали в шею. Но я не совсем понимаю, честно говоря, зачем я сюда пришел».
«Разве у всего должна быть причина, как у товара в магазине — ценник?» — с некоторым раздражением спросила Уэйнесс.
«В таком случае мне остается только мучиться сомнениями по поводу страшной тайны, потребовавшей моего присутствия».
Уэйнесс посмотрела куда-то вдаль и тихо процитировала строки старинной поэмы: «Не старайся выпытать у моря, моря темного: что суждено вдали? Скажут волны, что в пучине горя сгинут все твои надежды-корабли... Так пел безумный поэт Наварт».
Слова повисли в воздухе. В конце концов Глоуэн нарушил молчание: «Расскажи мне что-нибудь о ваших гостях».
«О, это разномастная, разнокалиберная публика. Джулиан и смотрительница Вержанс — фанатичные жмоты. Смотритель Боллиндер — столь же убежденный хартист. Этруна Боллиндер плевать хотела на политику, но для нее очень важно, чтобы все были друг с другом предельно вежливы. Сунджи, в обществе Джулиана, величает себя «неогуманисткой», а это означает все, что ей приспичит в данный момент. Вот и все, пожалуй».
«Будет любопытно с ними познакомиться, особенно с Джулианом. Твоя мать уверена, что мы станем закадычными друзьями».
Уэйнесс усмехнулась: «Мир маминой мечты населен очаровательными людьми, пунктуально соблюдающими правила хорошего тона. Мне предстоит выйти замуж и наплодить двух послушных ангелочков, а также сиять от гордости каждый раз, когда Джулиан будет провозглашать очередной манифест. Майло суждено сеять доброе и вечное. Он станет олицетворением опрятности, честности, прямоты и добродетели — никогда не будет грубо обращаться с йипами, а о том, чтобы в них стрелять, даже речи не может быть. Консервационизм — благородный идеал, хотя мама страшно боится всяких рычащих и вонючих тварей. По ее представлению, их следует держать за оградой».
«И как на все эти мнения смотрит твой отец?»
«О, папа мастерски владеет навыками ни к чему не обязывающего благоразумия! Например, он может сказать: «Это интересная точка зрения, моя дорогая. Надо будет проверить, насколько она соответствует уставу». И больше не будет возвращаться к этому вопросу, — Уэйнесс подняла голову и прислушалась. — Гости возвращаются из библиотеки».
Лениво покачивая бедрами, в гостиную зашла высокая молодая женщина. На ней были брюки сливового цвета в обтяжку и черный жилет; небольшое бледное лицо обрамляли прямые черные волосы. Искристые черные глаза, высокие дуги бровей и широкий насмешливый рот придавали ей выражение шаловливой всезнайки, раскрывшей множество экстравагантных тайн. За ней бодрыми размашистыми шагами следовал высокий худощавый молодой человек, продолжавший говорить с Майло через плечо — очевидно, Джулиан Бохост. Долговязый, с большими голубыми глазами и красивым прямым носом, он казался слегка развинченным, несдержанным в движениях. Его свежее светлое лицо окружал ореол темно-русых кудрей; голос, высокий и звучный, сразу заполнил всю гостиную: «...если учитывать характеристики ландшафта, все становится еще загадочнее. Ага! А это у нас кто?»
Майло, завершавший процессию, тоже удивленно остановился при виде Глоуэна: «Так-так! Сегодня наш дом переполнен знаменитостями! Должен ли я представить их друг другу?»
«Будь добр, возьми на себя такое бремя, — отозвалась Уэйнесс. — Но не увлекайся: твои многословные панегирики часто напоминают некрологи».
«Постараюсь сдерживаться, — пообещал Майло. — Перед нами имеется существо женского пола в лиловых штанах, по имени Сунджи Боллиндер. Рядом с ней — не столь привлекательный, но не менее влиятельный персонаж, Джулиан Бохост. У них еще нет уголовных судимостей, и оба считаются украшениями светского общества Стромы. А здесь мы обнаруживаем выдающегося Глоуэна Клаттока из пансиона Клаттоков, уже занимающего ответственную должность в отделе расследований».
«Рад с вами познакомиться», — произнес Глоуэн.
«Очень приятно!» — отозвался Джулиан.
Сунджи искоса разглядывала Глоуэна: «Отдел расследований? Захватывающе интересная работа! Насколько я понимаю, вы патрулируете побережье и охраняете Заповедник?»
«Можно сказать и так, — ответил Глоуэн. — Хотя на самом деле у нас много других функций».
«С моей стороны было бы недопустимой дерзостью попросить вас показать страшный пистолет?»
Глоуэн вежливо улыбнулся: «Вам нечего опасаться. Мы носим оружие только в патруле».
«Какая жалость! А я всегда хотела узнать, правда ли, что охранники делают на пистолетах зарубки, отмечая число убитых йипов?»
И снова Глоуэн улыбнулся: «Пришлось бы сделать столько зарубок, что от пистолета ничего не осталось бы! Убивать йипов — моя специальность, но точно помнить, сколько именно я отправил на тот свет, было бы затруднительно. Когда я взрываю и пускаю ко дну судно, набитое йипами, я могу лишь приблизительно оценить потери противника. В любом случае, такая статистика ничему не помогает, так как в последнее время на месте каждого убитого йипа сразу возникают двое или трое. Забава потеряла остроту новизны».
«А ты не мог бы взять Сунджи в патруль и дать ей самой пострелять в йипов?» — спросил Майло.
«Не вижу, почему нет, — Глоуэн повернулся к Сунджи. — Но прошу учесть, что я не могу гарантировать удачную охоту. Иногда дни и даже недели проходят без единого выстрела».
Джулиан посмотрел на Сунджи: «Как ты думаешь? У тебя есть шанс, если ты готова этим заняться».
Сунджи пересекла гостиную и бросилась в кресло: «Не понимаю вашего пристрастия к безвкусным шуточкам».
Майло доверительно наклонился к Глоуэну: «Наверное, мне следовало заметить, что Сунджи поддерживает программу неогуманистов, а они — идеологический авангард жмотов».
«Не жмотов, а Жэ-Эм-О!»
«В политическом словаре натуралистов много особых терминов и выражений, — объяснил Глоуэну Майло. — ЖМО — партия жизни, мира и освобождения. Джулиан — пламенный проповедник ее принципов».
«Кто может спорить с принципами жизни, мира и освобождения?» — спросил Глоуэн.
«По всеобщему убеждению, наименование — единственная приемлемая часть программы жмотов», — отозвался Майло.
Джулиан пропустил это замечание мимо ушей: «Вопреки всем доводам разума, противники судьбоносного движения ЖМО не только существуют, но и множатся, как сорняки».
«Надо полагать, оппозиционное движение называется СВП: партия смерти, войны и порабощения?» — съязвил Глоуэн.
Джулиан понял его буквально: «Они проницательны и коварны! Никогда они не обнажают свою истинную сущность столь откровенно. Нет, они называют себя «хартистами» и претендуют на нравственное превосходство, размахивая у нас перед носом невразумительными древними текстами!»
«Тексты эти составляют устав Общества натуралистов, так называемую «Хартию», — вставил Майло. — Почему бы тебе не прочесть ее когда-нибудь, Джулиан?»
Джулиан Бохост изящно махнул рукой: «Гораздо легче критиковать с позиции полного невежества».
«Меня шокирует такое отношение к уставу, — признался Глоуэн. — У нас на станции Хартию считают основополагающим законом Вселенной. Любой, кто думает по-другому — йиптонский шпион, сумасшедший или дьявол собственной персоной».
«Джулиан, ты кто — шпион, сумасшедший или дьявол?» — спросила Уэйнесс.
Джулиан задумался: «Меня называли назойливым выскочкой, неоперившимся юнцом и пустомелей, а сегодня обвинили в пристрастии к безвкусным шуточкам, но я не йиптонский шпион, не сумасшедший и ни в коем случае не дьявол! В общем и в целом я просто искренний и серьезный молодой человек и не слишком отличаюсь, например, от таких, как Майло».
«Подождите-ка! — воскликнул Майло. — Следует ли воспринимать это как комплимент?»
«Другого истолкования не может быть, — заверила его Уэйнесс. — Джулиан находит в себе только самые бескорыстные и благородные устремления — или, по меньшей мере, самые модные».
«Некоторое сходство невозможно отрицать, — неохотно признал Майло. — Мы оба носим ботинки носками вперед. Оба умеем пользоваться ножом и вилкой так, чтобы не отрезать себе пальцы. Но разница также налицо. Я усидчив и методичен, в то время как Джулиан разбрасывается блестящими идеями, как бродячий пес, выскребающий блох. Откуда они у него заводятся, ума не приложу».
«Я мог бы предложить правдоподобное, если и не слишком возвышенное объяснение, — отозвался Джулиан. — В нежном возрасте я слишком много читал, благодаря чему преждевременно поглотил идеи пятисот мудрецов. Пытаясь усвоить огромный клубок мохнатых постулатов, я обливался по́том, сотрясаемый спазмами интеллектуального несварения, и...»
Уэйнесс предупреждающе подняла ладонь: «Должна заметить, что скоро будут подавать обед и, если ты намерен продолжить свою метафору описанием подробностей последовавшего словесного поноса, некоторые из нас могут потерять аппетит. Бедняжка Сунджи уже выглядит так, будто чем-то отравилась».
Джулиан поклонился: «Признаю́ справедливость твоего замечания. Воспользуемся более умеренными выражениями. Короче говоря, когда идея, блестящая или не очень, приходит мне в голову, я никогда не могу с уверенностью установить ее источник. Действительно ли это моя идея — или просто отрыжка чего-то усвоенного раньше? Поэтому я часто не решаюсь выдвигать ту или иную замечательную концепцию в качестве своей собственной — вдруг кто-нибудь, чьи знания и эрудиция обширнее моих, вспомнит ее происхождение и станет высмеивать меня, как плагиатора?»
«Интересная идея!» — заявил Майло.
Глоуэн кивнул: «Мне тоже так показалось на прошлой неделе, когда я обнаружил ее в первоисточнике».
«Как? — не понял Джулиан. — Что это значит?»
«По счастливой случайности могу подтвердить справедливость твоего тезиса, хотя категорически отказываюсь заявлять о превосходстве своей эрудиции».
«Ты не мог бы выражаться определеннее?» — нетерпеливо спросил Майло.
«Несколько дней тому назад у меня был повод просмотреть краткое изложение философских взглядов Ронселя де Руста, включенное в карманный справочник Бьярнстры под наименованием «Основные концепции пятисот знаменитых мыслителей с аннотациями». В предисловии Бьярнстра упоминает о трудностях, сходных с теми, о которых говорил Джулиан, описывая их в почти таких же или точно таких же терминах. Совпадение, разумеется, но весьма любопытное».
«Вот он, томик Бьярнстры, у нас на полке!» — показал пальцем Майло.
Развалившись в кресле, как огромная тряпичная кукла, Сунджи громко расхохоталась: «Мне тоже не помешает раздобыть экземпляр этой полезной книжицы!»
«С этим не должно быть никаких проблем, — отозвалась Уэйнесс. — Возникает впечатление, что она есть у всех и каждого».
«Остается одна загадка, — сказал Майло. — По какой причине Глоуэн интересовался Ронселем де Рустом?»
«Все очень просто. Намур заявил, что очень уважает де Руста, и я из чистого любопытства нашел конспект работ де Руста в сборнике Бьярнстры. Здесь нет никакой загадки — кроме, пожалуй, того, что именно заинтересовало Намура в философии де Руста».
«И кто же сей высокоученый Намур?» — спросил Джулиан.
«Координатор наемной рабочей силы, используемой на станции; у него самого статус временного наемного работника, хотя он из рода Клаттоков».
По всему дому разнеслись тихие мелодичные звуки. Уэйнесс вскочила: «Обед готов! Пожалуйста, соблюдайте приличия и следите за манерами».
Обед подавали на веранде с видом на лагуну, под четырьмя тенистыми маркизадами. Гостей рассаживала Кора Тамм: «Эгон, ты займешь свое обычное место, конечно. А затем — как бы это сделать? Сунджи — сюда, за ней Майло, Клайти — если она не возражает — и Глоуэн. С этой стороны, справа от отца — Уэйнесс. Рядом с ней Джулиан — уверена, что им будет о чем поговорить! За ним Этруна. Алджин, садитесь здесь, рядом со мной. А теперь, в интересах мира и гармонии, не запретить ли нам обсуждение политики во время обеда?»
«Во имя человеколюбия я голосую против, — заявил Майло. — Если будет введено такое правило, Джулиану придется отрезать себе язык».
«Майло, будь так добр, сдерживай наклонность к ироническим преувеличениям! — возмутилась Кора Тамм. — Джулиан может не понять, что ты не хотел его обидеть».
«Ты совершенно права! Джулиан, что бы я про тебя не говорил, не вздумай обижаться».
«Мне это и в голову не придет, — лениво отозвался Джулиан. — Я собираюсь тихонько сидеть и самым безобидным образом наслаждаться видом и кулинарией».
«Хорошо сказано, Джулиан! — одобрила его тетка, Клайти Вержанс, еще не пожилая и достаточно хорошо, даже атлетически сложенная женщина с пронзительными стальными глазами и строгим выражением лица, не вязавшимся с художественно растрепанной копной каштановых кудрей. — Здесь действительно очень приятно. Лесной воздух освежает».
Стали подавать обед: сначала бледно-коричневатый суп из даров моря, собранных на берегу, и салат из огородной зелени. На второе каждому принесли по небольшой жареной птице на рашпиле и глиняный горшочек с еще кипящим ассорти из бобов, колбасок, трав и черных сморчков. Десертом послужила охлажденная сладкая дыня.
Покончив с первой бутылью вина, компания оживилась: пристойный негромкий смех, звон посуды и обрывки фраз проносились с одного конца стола на другой, временами смешиваясь в неразборчивый гул, то и дело прерываемый звучными разглагольствованиями Джулиана — иногда остроумными, иногда поучительными, но неизменно свидетельствовавшими об изысканном вкусе и безупречной образованности. Глоуэн, однако, будучи стиснут с обеих сторон хозяйкой дома и смотрительницей Клайти Вержанс, редко находил интересовавшие их темы для обсуждения и бо́льшую часть времени молчал.
Гости расправились с дыней и сидели, потягивая зеленый чай. Кора Тамм упомянула о предложенном Джулианом посещении приюта «Под Бредовой горой»: «Помогли ли вам наши карты?»
«О, несомненно! Но я воздержусь от окончательных выводов, пока не увижу происходящее собственными глазами».
Смотритель Боллиндер встрепенулся: «Разве меня не должны были предварительно известить о ваших намерениях?»
«Не обязательно, — отозвалась смотрительница Вержанс. — Я всегда считала, что ситуация под Бредовой горой нуждается в каком-то вмешательстве. Необходимо, чтобы Джулиан изучил условия на месте, прежде чем я представлю рекомендации».
«Рекомендации — по какому вопросу?» — смотритель Боллиндер, огромный, как бык, с горящими черными глазами, густой черной шевелюрой и выдающейся нижней челюстью, поросшей жесткой черной бородкой, с подозрением уставился на коллегу.
Клайти Вержанс ответила холодно и наставительно, будто обращаясь к непослушному ребенку: «Приют «Под Бредовой горой» пользуется большой популярностью среди туристов; планируется строительство нового флигеля. Я сомневаюсь в желательности такого увеличения числа спальных мест. Туристы приезжают туда, чтобы поглазеть на массовое кровопролитие в долине. Так как мы предоставляем им кров и пищу, мы тем самым потакаем самым отвратительным человеческим инстинктам — и берем за это деньги».
«К сожалению, это верно, — кивнул Алджин Боллиндер. — Тем не менее, кровавые спектакли будут продолжаться так или иначе, берем мы за них деньги или нет, а если мы откажемся принимать туристов, они потратят свои сбережения где-нибудь в другом месте».
«Разумеется! — сказала Клайти Вержанс. — Но, возможно, нам следовало бы положить конец этим ужасным столкновениям раз и навсегда, что было бы самым конструктивным и гуманным решением проблемы».
Лицо смотрителя Боллиндера окаменело: «От ваших умозаключений за версту разит жмотской идеологией».
Клайти Вержанс презрительно усмехнулась: «Ну и что? Кто-то же должен осуществлять нравственный контроль в дикой средневековой популяции? Отсутствие вмешательства сверху приводит к самым печальным последствиям».
Боллиндер поднял глаза к небу, раздул щеки и заявил: «Наслаждайтесь своими нравственными принципами, сколько вам будет угодно! Холите их и лелейте! Восхищайтесь ими, вешайте их на шею! Но не навязывайте их Заповеднику!»
«Полно, полно, Алджин! Сколько напыщенности, сколько самомнения! Попробуйте хотя бы раз в жизни слегка расширить свой кругозор вместо того, чтобы задирать нос и блеять заученные фразы. Нравственные принципы бесполезны, если они не применяются на практике. По всему Кадуолу бросается в глаза вопиющая необходимость развития новых моральных представлений, и ситуация под Бредовой горой — лишь характерный пример».
«Как всегда, вы ставите вопрос вверх ногами. Битвы в долине под Бредовой горой продолжаются миллионы лет — очевидно, что они служат некой фундаментальной экологической цели, даже если ее точное определение еще не сформулировано. Мы не имеем права вмешиваться — таково одно из основных ограничений, предусмотренных Хартией».
Смотрительница Вержанс хрюкнула: «Я уже не в том возрасте, когда меня можно было прижучить, хлопнув по носу пожелтевшей старой бумажкой!»
«Наконец мы слышим голос прогрессивного реализма, звучащий громко, открыто и ясно! — объявил Джулиан. — Время настало! Я тоже чувствовал мокрую, холодную, мертвую хватку былого на моих плечах и сбросил ее! Вперед, ЖМО!»
Майло захлопал в ладоши: «Браво, Джулиан! У тебя неподражаемый стиль! Ты не пробовал сделать политическую карьеру?»
«Майло! — с томным изумлением обернулась к нему Сунджи. — Разве можно быть таким идиотом? Джулиан давно делает политическую карьеру».
«И прекрасно умеет защищать интересы своей партии! — воскликнула Кора Тамм. — Уэйнесс, разве ты так не считаешь?»
«Язык у него хорошо подвешен, спору нет. Глоуэн, я заметила, что ты морщился и корчил рожи, когда говорила смотрительница Вержанс. Ты хотел таким образом поддержать ее точку зрения?»
Все взоры обратились к Глоуэну. Тот помолчал, покосился на сидящую рядом Клайти Вержанс и ответил: «Хозяйка дома предпочитает, чтобы мы избегали разговоров на политические темы, в связи с чем я оставлю свое мнение при себе».
Кора Тамм улыбнулась и похлопала Глоуэна по плечу: «Похвальная внимательность! Если бы только Майло мог последовать твоему примеру!»
«Именно поэтому мне чрезвычайно любопытно было бы узнать точку зрения Глоуэна! — возразил Майло. — Его кроткое самоотречение означает, что он поддерживает жмотов. Так тебя следует понимать, Глоуэн? Да или нет?»
«Как-нибудь в другой раз», — уклонился Глоуэн.
Смотрительница Вержанс спросила его: «Насколько я понимаю, ты работаешь в отделе B?»
«Так точно».
«И в чем примерно заключаются твои обязанности?»
«Прежде всего, я все еще прохожу практическую подготовку. Кроме того, я выполняю различные поручения директора — занимаюсь мелочами, не заслуживающими внимания старшего офицерского состава. И, разумеется, я регулярно патрулирую все районы Дьюкаса на автолете».
«Веселее всего, конечно, патрулировать побережье Мармиона», — как бы между прочим заметил Джулиан.
Глоуэн покачал головой: «Джулиан одержим каким-то заблуждением. Вопреки его фантазиям, наши патрули служат достижению важных практических целей. Можно сказать, что мы охраняем территорию Заповедника и проверяем состояние каждой провинции, совершая облеты несколько раз в год».
Смотрительница Клайти пожала плечами: «Не могу представить себе, что вы там пытаетесь найти».
«Мы предоставляем данные ученым. Мы снабжаем, а иногда и спасаем, их экспедиции. Мы ведем наблюдения и сообщаем о самых различных событиях — стихийных бедствиях, аномальных миграциях животных и нетрадиционных переселениях племен. Иногда мы обнаруживаем проникнувших в Заповедник нарушителей, инопланетных или из числа местных жителей. Их мы задерживаем, как правило, без применения оружия. На самом деле, когда мы вылетаем в патруль, мы никогда не знаем, что нас ждет. Например, мы можем найти крабодава, застрявшего в болоте. В таком случае нам предстоит большое количество тяжелой и грязной работы — настоящее испытание профессиональных навыков».
«А что вы в таком случае делаете?» — спросила Уэйнесс.
«Приземляемся, закрепляем петли и тросы в нужных местах, вытаскиваем чудище из болота и улепетываем подобру-поздорову — благодарности от крабодава не дождешься».
«И ты справляешься с этим один?»
«Для того, чтобы патрулировать вдвоем, не хватает персонала. Но каждый делает все, что может и, как правило, преодолевает препятствия — хотя бы для того, чтобы доказать, что не лыком шит. В отделе B нас готовят в любым возможным ситуациям».
«И ты считаешь, что можешь справиться с любой ситуацией?» — поинтересовалась Сунджи.
«Как я уже сказал, я еще учусь, — усмехнулся Глоуэн. — Со временем надеюсь не уступать в квалификации моему отцу».
«Что происходит, когда вы обнаруживаете нарушителей?» — снова как бы между прочим спросил Джулиан.
«Большинство из них — одиночки-старатели, проникающие в Заповедник в поисках драгоценных камней».
«Я думал, такие люди опасны и хорошо умеют обращаться с оружием».
«Некоторые умеют, но у нас свои методы. Датчики предупреждают о проникновении незарегистрированной техники. Прежде всего мы находим и выводим из строя транспортные средства нарушителей, чтобы предотвратить их побег. Затем, пользуясь громкоговорителем, мы предупреждаем их об опасности применения силы и приказываем им сдаваться. Как правило, этого достаточно».
«И что потом?»
«Если они сдаются без сопротивления, их заставляют отрабатывать примерно три года на строительстве дороги к Протокольному мысу. Если они отстреливаются и сопротивляются, их убивают на месте».
Сунджи изобразила преувеличенную дрожь ужаса: «Персонал отдела расследований скор на руку, как я вижу. Вы не предоставляете задержанным никакой возможности защищать себя в суде или нанять адвоката, никакого права на апелляцию?»
«Наши правила общеизвестны. Традиционные юридические процессы перечисляются и автоматически опровергаются с помощью одной краткой формулировки. Это нечто вроде предварительно оплачиваемого счета за гостиницу без права на возврат внесенной суммы. У нас нет ни времени, ни средств для соблюдения дорогостоящих формальностей. Если нарушители находят наши порядки неприемлемыми, они могут совершать свои преступления на какой-нибудь другой планете».
В голосе Сунджи прозвучал металлический оттенок: «И тебе приходилось собственноручно убивать кого-либо из нарушителей — зная, что они могут не знать о ваших так называемых правилах?»
На лице Глоуэна появилась презрительно-напряженная усмешка: «Когда бандиты делают все возможное для того, чтобы нас убить, мы забываем о сострадании. Мысль о том, что они могут не знать о правилах, даже не приходит нам в голову».
«Раз уж мы обсуждаем эту тему, позволь задать еще один вопрос, — холодно произнесла Клайти Вержанс. — Что вы делаете с йипами, которых задерживаете на Побережье? Их вы тоже убиваете без зазрения совести?»
Глоуэн снова усмехнулся: «Не могу точно ответить на ваш вопрос, потому что йипы почти всегда сдаются без сопротивления».
«Но какая судьба их ожидает?»
«С годами правила изменились. Сперва их просто татуировали с целью идентификации и отсылали обратно на острова Лютвен. Такая гуманная политика не приводила ни к каким результатам, в связи с чем некоторое время нарушителей-йипов посылали на Протокольный мыс, на дорожные работы, но скоро в строительном городке не осталось свободных мест. Теперь мы применяем новый метод, и он, судя по всему, чрезвычайно эффективен!»
«В чем же заключается этот новый метод?»
«Йипы больше не отбывают срок на Протокольном мысу. Вместо этого мы высылаем их на другую планету — в Соумджиану или на планету Мултона. Там они обязаны отбыть срок, занимаясь подходящим полезным трудом — как правило, один или два года. Таким образом они возмещают расходы, связанные с их перевозкой. По окончании срока йип-нарушитель может продолжать работать на новом месте или заниматься чем угодно, но возвращение на Кадуол ему запрещено. По сути дела, он становится эмигрантом из Йиптона в другой мир, в чем и состоит наша цель. В конечном счете довольны все, кроме, пожалуй, Умфо, предпочитающего, чтобы йипы работали только на него».
Эгон Тамм обвел взглядом всех сидящих за столом: «Есть еще какие-нибудь вопросы? Или мы обсудили функции отдела B достаточно подробно?»
Клайти Вержанс мрачно проворчала: «Я узнала больше, чем хотела».
Кора Тамм посмотрела на небо: «По-моему, начинается послеполуденный бриз, и здесь скоро будет трудно разговаривать. Не пройти ли нам внутрь?»
Все присутствующие вернулись в парадную гостиную. Хозяйка дома призвала к вниманию: «Пожалуйста, располагайтесь поудобнее и будьте как дома. Мы с Этруной пойдем посмотрим на мои отпечатки листьев. Они просто изумительны и, как говорится в руководстве, «кажутся исполненными деликатной сущностью растительных структур». Клайти, вас это не заинтересует? Сунджи?»
Сунджи с улыбкой покачала головой. Смотрительница Вержанс промолвила: «Благодарю вас, Кора, но я сегодня не в растительном настроении».
«Как вам будет угодно. Майло, ты мог бы показать Сунджи и Глоуэну потайной грот с бассейном, который ты вчера нашел».
«Тогда он не будет потайным! — возразил Майло. — Если им так хочется, пусть ищут его сами. Тем временем, я покажу Джулиану нашу новую энциклопедию боевого оружия».
«Во имя милосердной Геи! — воскликнула Клайти Вержанс. — Это еще зачем?»
Майло пожал плечами: «Иногда удобнее убить оппонента, нежели спорить с ним, особенно если не хватает времени на более важные дела».
Кора Тамм поджала губы: «Майло, твой юмор граничит с нелепостью. Окружающие могут подумать, что у тебя нет никакого вкуса».
Майло поклонился: «Признаю́ справедливость критики и беру назад каждое слово! Пойдем, Джулиан, я покажу тебе грот с бассейном».
«Не сразу после обеда, — простонал Джулиан. — Я обессилен обильной трапезой».
«Что ж, развлекайтесь каждый по-своему, — великодушно снизошла Кора Тамм. — Этруна: пойдем, взглянем на отпечатки?»
Две дамы удалились. Остальные рассредоточились по гостиной. Глоуэн решил, что наступил удобный момент откланяться, но Уэйнесс каким-то образом почувствовала его намерение и едва заметным движением пальцев, в сочетании с многозначительным взглядом, показала, что не хочет, чтобы он уходил.
Глоуэн уселся, как раньше, в конце дивана. Клайти Вержанс прошлась вдоль гостиной туда и обратно, после чего заняла кресло напротив Джулиана.
Майло и Уэйнесс хлопотали у буфета и вскоре предложили гостям рюмки коньяка со сладким ликером и печенье, похожее на плотные темные палочки. Протянув рюмку Глоуэну, Уэйнесс сказала: «Так мы проводим долгие зимние вечера в Строме. Опусти в коньяк кончик твердого печенья и откуси размягченную часть. Сначала этот процесс покажется бессмысленным, но уже через минуту ты обнаружишь, что не можешь остановиться».
Смотрительница Вержанс отказалась от предложенного подноса: «Мне не хватает терпения бесконечно грызть одно и то же».
«Тогда просто выпейте коньяку, если не возражаете», — вежливо предложил Майло.
«Спасибо, но я немного расстроилась, и от коньяка у меня только голова закружится».
Вежливость Майло удесятерилась: «Может быть, вы хотели бы прилечь и отдохнуть на какое-то время?»
«Ни в коем случае! — рявкнула Клайти Вержанс. — У меня испортилось настроение, а не пищеварение. Если уж говорить без обиняков, меня шокировало и удивило то, что я слышала за столом».
Смотритель Боллиндер холодно улыбнулся: «Если меня не обманывает опыт, наблюдаются все признаки приближения бури — нам всем придется узнать причину возмущения Клайти Вержанс и, скорее всего, разделить ее огорчение».
«Не понимаю, почему вас это нисколько не возмущает! — заявила смотрительница. — Вы слышали, как этот господин, патрульный офицер отдела B, описывал свои обязанности без тени смущения. Как это называется? Это же полный нравственный вакуум! В молодом человеке это просто поразительно».
Глоуэн попробовал было вставить слово в свою защиту, но его голос потонул в излияниях Вержанс, неуклонно развивавшей свой тезис: «И что же нам поведали об отделе расследований? Налицо полное безразличие к человеческому достоинству и пренебрежение к основным правам! Делаются страшные дела — холодно и бесстрастно. Мы обнаруживаем в нашей среде полицейское учреждение, с неприкрытой наглостью утверждающее свою автономию, которой консерватор, судя по всему, не смеет противиться. Совершенно очевидно, что он сквозь пальцы смотрит на свои обязанности, пока агенты отдела B рыщут по всему континенту, захватывая, убивая и депортируя людей! Кто знает, чем еще они занимаются? Другими словами, я просто в ужасе!»
Смотритель Боллиндер обернулся к Эгону Тамму: «Как вам это нравится, консерватор? Как вы ответите на такие оскорбительные, по сути дела, обвинения?»
Эгон Тамм угрюмо покачал головой: «Смотрительница Вержанс не стесняется в выражениях! Если бы ее обвинения были справедливы, вся моя жизнь и вся моя работа не стоили бы ни гроша и заслуживали бы сурового порицания. К счастью, ее обвинения — несусветный вздор! Смотрительница Вержанс — достопочтенная представительница избирателей, но она выборочно останавливает внимание только на тех деталях, которые соответствуют ее предубеждениям. Вопреки ее опасениям, я внимательно наблюдаю за работой отдела B и нахожу, что персонал этого отдела строго придерживается законов Заповедника, определяемых Хартией. Таково положение дел — и точка».
Джулиан Бохост встрепенулся: «Но в конечном счете не все так просто. Законы, о которых вы говорите, явно устарели и далеко не совершенны».
«Ты говоришь о Хартии?» — поинтересовался смотритель Боллиндер.
Джулиан улыбнулся: «Пожалуйста, давайте обойдемся без грубостей, без лишних эмоций, без истерики. Хартия — не божественное откровение, если уж на то пошло. Она была согласована как средство контроля определенных условий, а эти условия изменились, в то время как Хартия остается неизменной — заплесневевший мегалит, монумент давно минувших дней, бросающий мрачную тень на все наше существование!»
Клайти Вержанс усмехнулась: «Метафоры Джулиана, возможно, слегка преувеличены, но в сущности он совершенно прав. Хартия, в ее нынешнем виде, отжила свой век и, как минимум, должна быть пересмотрена и приведена в соответствие с современными представлениями».
И снова Глоуэн попытался вставить слово, и снова идеи смотрительницы Вержанс безостановочно прокладывали себе дорогу, как снежная лавина: «Мы должны достигнуть взаимопонимания с йипами— такова наша самая насущная проблема. Мы не вправе продолжать бессовестную эксплуатацию этих беззащитных и послушных людей. Мы не можем их убивать, мы не можем лишать их возможности вернуться на родину. Не вижу никакого вреда в том, чтобы разрешить им поселиться на побережье Мармиона. Диким животным останется достаточно свободного места».
Майло не верил своим ушам: «Уважаемая госпожа Вержанс! Разве вы забыли? Общество натуралистов получило право собственности с тем условием, что Кадуол останется Заповедником навечно, причем человеческие поселения в местах, не предусмотренных Хартией, категорически запрещены. Вы не можете требовать нарушения заведенного порядка вещей».
«А вот и нет! Как смотрительница Заповедника и как член партии жизни, мира и освобождения, могу и буду! Любое другое решение проблемы неизбежно приведет к войне и кровопролитию».
Она продолжала бы разглагольствовать, но ее решительно прервала Уэйнесс: «Глоуэн, тебе разве нечего сказать? Что ты думаешь по этому поводу?»
Глоуэн с подозрением покосился на нее — Уэйнесс улыбалась во весь рот. Глоуэна словно окатило холодной волной — неужели она заставила его придти только для того, чтобы он развлекал публику? Он натянуто проворчал: «Я, в каком-то смысле, здесь посторонний. В моем положении было бы самонадеянно участвовать в вашей дискуссии».
Эгон Тамм перевел взгляд с Глоуэна на свою дочь и снова на Глоуэна: «Я, по меньшей мере, не считаю тебя посторонним и хотел бы узнать твое мнение».
«Не стесняйся, Глоуэн! — поддержал консерватора Алджин Боллиндер. — Мы уже выслушали самые нескромные и беспочвенные рассуждения. Пора предоставить слово тебе».
«Если ты боишься, что тебя вытолкает в шею разгневанная толпа, — вкрадчиво сказала Сунджи, — ты мог бы попрощаться уже сейчас и тем самым предотвратить позорное изгнание».
Глоуэн проигнорировал ее провокацию: «У меня вызывает недоумение явное противоречие, которое все присутствующие, по-видимому, не замечают или не желают замечать. Или, может быть, мне неизвестно некое неписаное правило или особое предварительное условие, воспринимаемое всеми, как само собой разумеющееся».
«Продолжай, Глоуэн! — потребовал Майло. — Твои опасения и оговорки не слишком интересны, но мы хотели бы знать, о каком противоречии ты говоришь. Открой нам великую тайну!»
«Я просто пытался тактично подойти к обсуждению довольно щекотливого вопроса», — с достоинством возразил Глоуэн.
«К дьяволу тактичность, переходи к делу! Ты ждешь, чтобы тебе вручили приглашение на золоченом пергаменте?»
«Мы готовы к самому худшему! — заявил Эгон Тамм. — Попросил бы только не подвергать сомнению целомудрие моей супруги, отсутствующей и поэтому неспособной вступиться за свою честь».
«Я могу ее позвать, — вставила Уэйнесс, — если Глоуэн намерен предъявить ей позорные обвинения».
«Зачем это все? — отмахнулся Глоуэн. — Мои замечания касаются госпожи Вержанс. Я не могу пройти мимо того факта, что процесс ее избрания на должность смотрительницы осуществлялся в строгом соответствии с Хартией. Кроме того, все ее обязанности, в том числе обязанность безоговорочно защищать Заповедник от любых врагов и нарушителей, точно определяются Хартией. Если госпожа Вержанс тем или иным образом отказывается от соблюдения Хартии, преуменьшает ее значение, стремится к отмене Хартии или поддерживает запрещенное поселение людей на территории Заповедника, она тем самым, в ту же минуту, снимает с себя полномочия смотрительницы Заповедника. Она не может одновременно пользоваться преимуществами Хартии и поносить ее. Либо она признаёт и соблюдает всю Хартию в целом и каждое из ее положений, либо она должна быть немедленно лишена звания смотрительницы Заповедника. Если я ее правильно понял, она уже сделала выбор и является смотрительницей не в большей степени, чем я или кто-либо другой».
Наступило молчание. Челюсть Джулиана Бохоста слегка отвисла. Улыбка Уэйнесс сползла с ее лица. Эгон Тамм задумчиво помешивал коньяк палочкой печенья. Смотритель Боллиндер уставился на Глоуэна, нахмурив черные брови. Сунджи хрипло прошептала: «Беги, пока тебя не разорвали на кусочки!»
Глоуэн спросил: «Я зашел слишком далеко? Мне казалось, что этот вопрос нуждается в разъяснении. Если я нарушил приличия, прошу прощения».
Клайти Вержанс сухо ответила: «Твои замечания достаточно вежливы. Тем не менее, ты выпалил мне в лицо то, что никто другой не осмеливался сказать раньше, даже на достаточном расстоянии. Чем заслужил мое уважение».
Джулиан сказал, тщательно выбирая слова: «Как ты уже предположил, этот вопрос связан с осложнениями и тонкостями, понимания которых от тебя, как от человека постороннего в политике, невозможно ожидать. Парадокс, вызвавший твой интерес, существует. Тем не менее, госпожа Вержанс была избрана надлежащим образом на должность смотрительницы Заповедника и продолжает оставаться в этой должности с полным правом, несмотря на ее прогрессивные взгляды».
Клайти Вержанс глубоко вздохнула и обратилась к Глоуэну: «Ты усомнился в моем праве занимать должность смотрительницы. Но мое право обосновывается не Хартией, а голосами избирателей. Что ты можешь на это сказать?»
Эгон Тамм вмешался: «Позвольте мне ответить на этот вопрос. Планета Кадуол является Заповедником, управление которым осуществляет консерватор с помощью служащих станции Араминта. Это общественное устройство не имеет ничего общего с классической демократией. Полномочия правительства основаны на первоначальной Хартии, дарованной Обществом натуралистов. Законным образом избранные смотрители Заповедника получают власть от консерватора и могут пользоваться ею только в интересах Заповедника, в том смысле, в каком эти интересы определяются Хартией. Таково мое понимание ситуации. Другими словами, Хартия не может быть отменена голосами нескольких недовольных избирателей».
«Вы называете сто тысяч йипов «несколькими недовольными избирателями»?» — резко спросила Клайти Вержанс.
«Йипы — не избиратели, а серьезная проблема, окончательное решение которой в данный момент еще не найдено».
Глоуэн поднялся на ноги: «Думаю, что мне пора откланяться. Было очень приятно познакомиться с гостями из Стромы». Обратившись к консерватору, он прибавил: «Пожалуйста, передайте мою благодарность вашей супруге». Заметив, что Уэйнесс собирается встать, он остановил ее движением руки: «Я сам найду дорогу к выходу, не нужно беспокоиться».
Тем не менее, Уэйнесс последовала за ним в вестибюль. Глоуэн сказал: «Спасибо за приглашение. Я прекрасно провел время с твоими друзьями и очень сожалею, что вызвал некоторый переполох».
Глоуэн поклонился, повернулся и вышел. Поднимаясь к дороге, он чувствовал на спине давление провожавшего его взгляда, но Уэйнесс не позвала его, и он не обернулся.
5
Сирена опустилась за холмы — на станции Араминта смеркалось, звезды уже поблескивали по всему небу. Сидя у открытого окна, Глоуэн мог видеть, почти прямо над головой, созвездие странной правильной формы, именуемое «Пентаграммой», а дальше к югу — вьющуюся до горизонта россыпь Большого Угря.
События прошедшего дня погружались в память; Глоуэн чувствовал себя подавленным и опустошенным. Все было кончено, ничего уже не могло иметь никакого значения. Вероятно, такое своевременное выяснение отношений было даже к лучшему — и все же, насколько лучше было бы, если бы он не явился сегодня в Прибрежную усадьбу! А может быть, даже если бы он вообще туда не ходил...
Мрачные размышления тщетны. То, что произошло сегодня — или нечто в этом же роде — было неизбежно с самого начала. Уэйнесс это прекрасно понимала. Более или менее тактично она старалась предупредить его об этом, но Глоуэн, упрямый и гордый, как истинный Клатток, не прислушался к ней.
И все же события этого дня были окутаны какой-то тайной. Почему Уэйнесс объяснила ему, как вломиться без приглашения в дом консерватора, принимавшего важных гостей, если предвидела, что он рано или поздно окажется в самом неудобном положении? Он мог никогда не узнать ответ на этот вопрос, а со временем и вопрос, как таковой, перестанет его интересовать...
Мелодично зазвонил телефон. С экрана на него смотрело лицо, которое он ожидал увидеть в последнюю очередь: «Глоуэн? Чем ты занимаешься?»
«Ничем особенным. А ты?»
«Я решила, что с меня хватит светского общества. Теперь считается, что у меня мигрень и я лежу в постели».
«Прими мои соболезнования».
«Нет у меня никакой мигрени! Я просто хотела побыть одна».
«В таком случае можешь не принимать мои соболезнования».
«Я заверну их в кружевной платочек и сохраню на черный день. Почему ты удрал от меня, как от прокаженной?»
Этот вопрос застал Глоуэна врасплох. Запинаясь, он ответил: «Мне показалось, что настало самое удачное время смыться подобру-поздорову».
Уэйнесс покачала головой: «Не верю. Ты ушел, потому что ты на меня разозлился. А почему? У меня такое ощущение, будто я вечно смотрю в непроглядный мрак. Я устала от загадок».
Глоуэн пытался найти ответ, позволявший ему сохранить хоть какое-то достоинство. Он пробормотал: «Я больше разозлился на себя, чем на кого-нибудь другого».
«И все равно я не понимаю. Почему надо было злиться на себя, на меня или на кого-нибудь другого?»
«Потому что я сделал то, чего не хотел делать! Я намеревался вести себя дипломатично, с безупречной вежливостью, очаровать присутствующих своим тактом и избежать каких-либо столкновений. А вместо этого я выпалил все, что думаю, вызвал бурю возмущения и подтвердил худшие опасения твоей матушки».
«Ну что ты! Все обошлось не так уж плохо. На самом деле, даже очень неплохо. Ты мог бы вести себя гораздо хуже».
«Разумеется — если бы я постарался, я мог бы свалять и не такого дурака! Я мог бы насосаться коньяку и расквасить Джулиану нос, обозвать супругу смотрителя Боллиндера старой трещоткой, а на пути к выходу помочиться в горшок с любимым фикусом твоей матушки».
«И каждый решил бы, что такова традиционная манера Клаттоков хорошо проводить время в гостях. Главный вопрос остается нерешенным, и ты даже не попытался на него ответить: почему ты на меня злишься? Или почему ты на меня злился, если ты больше не злишься? Скажи мне, что я сделала не так, чтобы это больше не повторялось».
«Я не хочу об этом говорить. Мы оба понимаем, что теперь это не имеет ни малейшего значения».
«Как так? Почему?»
«Ты дала мне ясно понять, насколько невозможны между нами какие-либо близкие отношения. Я пытался этому не верить, но теперь вижу, что ты была права».
«И ты предпочитаешь не иметь со мной никаких отношений?»
«Зачем формулировать это таким образом? Сегодня мои предпочтения не учитывались ни в малейшей степени. Почему теперь их вдруг изучают под микроскопом?»
Уэйнесс рассмеялась: «Я забыла тебе сообщить — непростительная рассеянность! — что я подвергла переоценке возникшее положение вещей».
У Глоуэна чуть не вырвалась язвительная усмешка, но он мудро подавил ее: «И когда мы узнаем результаты этой переоценки?»
«Некоторые из них уже известны».
«Давай встретимся на пляже, и ты мне все расскажешь».
«Не посмею, — Уэйнесс бросила взгляд через плечо. — Как раз когда я буду вылезать в окно, мама и Клайти Вержанс соберутся проверить, сплю ли я сном младенца».
«Мечты несбыточны, действительность несоразмерна воображению!»
«А теперь признавайся: что я такое сделала, из-за чего ты взбесился?»
«Просто-напросто я не совсем понимаю, зачем ты вообще пригласила меня сегодня в усадьбу».
«Пуф! — оказавшись в затруднении, Уэйнесс надула щеки и выпустила воздух. — А тебе не приходило в голову, что я хотела похвастаться тобой перед Джулианом и Сунджи?»
«В самом деле?»
«А что в этом странного? Но тебя бесит что-то еще».
«Ну... пожалуй. Никак не могу понять, зачем делать такую тайну из чего-то, что ты узнала на Земле».
«Все очень просто. Я не уверена в том, что ты никому не расскажешь».
Теперь щеки надул Глоуэн: «Не очень хорошо с твоей стороны так говорить!»
«Ты спросил — я ответила».
«Не ожидал столь... откровенного ответа».
«Откровенность тут ни при чем. Дело скорее в практических соображениях. Подумай сам. Предположим, ты поклялся бы хранить тайну, призывая в свидетели все, что для тебя свято и дорого, и я рассказала бы тебе о том, что узнала, и о том, что собираюсь сделать. Через некоторое время, поразмышляв хорошенько, ты пришел бы к выводу, что твой долг состоит в том, чтобы нарушить клятву и уведомить твоего отца. Исходя из тех же высоких соображений, твой отец проинформировал бы Бодвина Вука — а после этого кто знает, до чьих ушей дошла бы моя тайна? А если бы она дошла до некоторых длинных ушей, поверь мне, это привело бы к очень серьезным последствиям. Но если я никому ничего не говорю, мне не о чем беспокоиться. Надеюсь, теперь ты все понимаешь и не будешь на меня злиться хотя бы по этой причине».
Глоуэн задумался, после чего сказал: «Насколько я понимаю, ты занялась — или собираешься заняться — очень важным делом».
«Именно так».
«Уверена ли ты в том, что сможешь справиться в одиночку?»
«Я ни в чем не уверена, кроме того, что я должна сделать все, что требуется, не привлекая внимания. Для меня это очень трудная задача. Мне нужна помощь, мне потребуется помощь — но только на моих условиях. Помощь со стороны Майло — наилучший компромисс. Он со мной поедет, и я тому чрезвычайно рада. Ну что, теперь я все объяснила?»
«Я понимаю все, что ты мне сказала, но... Предположим, тебя и Майло убьют — что тогда? Что станет с твоей информацией?»
«Я уже все приготовила на этот случай».
«Мне кажется, тебе следует посоветоваться с твоим отцом».
Уэйнесс покачала головой: «Он скажет, что я слишком молода и неопытна для того, чтобы пускаться в такое предприятие, и не позволит мне покинуть Прибрежную усадьбу».
«И ты не сомневаешься в том, что он оказался бы неправ?»
«Нет, не сомневаюсь. Я считаю, что делаю именно то, что нужно... В любом случае, такова ситуация, и я надеюсь, что теперь ты чувствуешь себя лучше».
«Я ничего не чувствую, а это несколько лучше, чем чувствовать себя плохо».
«Спокойной ночи, Глоуэн».
На следующее утро Уэйнесс снова позвонила Глоуэну: «Просто хотела поставить тебя в известность о последних событиях. Сегодня во время завтрака смотритель Боллиндер и Клайти Вержанс страшно поскандалили. В результате Клайти и ее племянничек Джулиан возвращаются в Строму раньше времени».
«Даже так! А как быть с изучением условий под Бредовой горой? Джулиан забыл о своих планах?»
«О Бредовой горе никто не упоминал. Либо о ней забудут, либо эти планы придется отложить».
6
В ответ на вопрос Бодвина Вука Глоуэн заявил: «Приказ втереться в доверие бесстрашных львов мне не по нутру, директор. Я чувствую себя шпионом и доносчиком».
«А как еще ты себя должен чувствовать? — не проявил сострадания Бодвин. — Ты шпион и доносчик. Такова твоя функция. Агент отдела расследований всегда называет вещи своими именами. Забудь о терминологии и делай то, что от тебя требуется».
«Тем временем мне приходится проводить время в обществе бесстрашных львов. С каждым разом они становятся все противнее».
«И Керди тоже?»
«Керди непоследователен. Он умеет быть забавным, когда на него находит ироническое настроение. Но после кружки-другой вина из «запасной бочки для бесстрашных львов» он становится таким же безмозглым крикуном, как Клойд и Кайпер. Еще хуже!»
«Странно! Вуки, как правило, безмозглостью не отличаются. Позволь мне дать тебе один совет: не следует недооценивать Керди. Внимательно прислушивайся к его словам! Иногда он демонстрирует проницательность, достойную Макиавелли. Например, так же, как и тебе, ему было неудобно являться ко мне с еженедельными отчетами о крамольных разговорах и преступных заговорах. В связи с чем он порекомендовал, чтобы я поручил выполнение этой обязанности тебе. Подвоха следует ожидать от кого угодно и когда угодно».
Глоуэн мрачно усмехнулся: «Я хорошо запомню ваш совет».
Бодвин Вук откинулся на спинку кресла: «Керди этого не понимает, но кружок бесстрашных львов — своего рода камуфляж. Я интересуюсь одним человеком, по-видимому, довольно тесно связанным с Титусом Помпо, хотя он не рекламирует этот факт. Я говорю о Намуре».
Глоуэн ничего не ответил. Бодвин Вук продолжил: «Намур хитер и ловок — настолько хитер и ловок, что мы его подозреваем, хотя у нас нет для этого никаких конкретных оснований. Внимательно следи за Намуром, запоминай каждое его слово — но не будь навязчив. Когда бесстрашные львы соберутся в следующий раз?»
«После полудня в мильден они поедут в пещеру Сарментера, чтобы устроить пикник с жареными мидиями. Намура там не будет. Я тоже надеюсь пропустить это мероприятие».
«Зачем же? Там, наверное, будет весело».
Глоуэн покачал головой: «Все, кроме меня, напьются. Начнутся бесконечные тайные ритуалы бесстрашных львов — прыжки, рычания и вопли с наложением штрафов за ошибки. Придется учить наизусть — и петь с энтузиазмом — новые песни, сочиненные Кайпером и Арлесом. Кайпера и Джардина вырвет. Арлес будет вести себя, как Арлес. Керди будет всех поучать, а Ютер будет выводить его из себя насмешками и глупым хихиканьем. Мало привлекательного».
«Девушек с ними не бывает?»
«Какая девушка согласится куда-либо отправиться с бесстрашными львами?»
«И тем не менее, ты должен присутствовать. Будь наблюдателен и формулируй гипотезы».
«Как вам будет угодно, директор».
«Еще одна деталь. Сегодня я беседовал с консерватором. Он упомянул о твоем недавнем визите в Прибрежную усадьбу».
«Да, боюсь, что не сумел держать язык за зубами».
«Эгон Тамм по-другому смотрит на вещи. По его словам, когда тебя попросили выразить свое мнение, ты его изложил ясно и энергично, но без нарушения каких-либо приличий. Он считает, что твои слова точно соответствовали ситуации, и что он сам не смог бы выразиться лучше. Короче говоря, ты заслужил его одобрение». Бодвин Вук взмахнул рукой: «На этом пока все».
Глоуэн встал, церемонно поклонился и вышел из кабинета.
После полудня в мильден три автофургона, передвигавшихся на север по прибрежной дороге под управлением Керди, Ютера и Глоуэна, доставили всех бесстрашных львов, за исключением Джардина Лаверти, к пещере Сарментера. Джардин должен был прибыть чуть позже с бочонком вина, который он намеревался добыть незаконным образом из склада клана Лаверти.
Джардин, однако, опаздывал. Остальные собрали сучьев для костра и отправились на пляж, чтобы нарыть в песке похожих на мидий моллюсков, водившихся только в районе песчаной косы Сарментера.
Мидий было достаточно, костер уже разгорелся. Наконец прибыл Джардин, в самом безутешном настроении.
Он рассказал невеселую историю. Вместо обещанного бочонка марочного «Ермолино» он привез лишь несколько бутылей обычного столового вина «Тиссоп». «Я попал в западню! — горько жаловался Джардин. — Старый Вольмер поджидал меня и поймал с поличным. Ему кто-то сообщил заранее, другого объяснения нет! Теперь у меня будут одни неприятности. Домоправитель пансиона в бешенстве, я не знаю, что со мной сделают. Когда меня, наконец, отпустили, я захватил немного «Тиссопа» в «Старой беседке», но его записали на наш счет, придется платить».
«Неудача, крах, полный провал! — заявил Шугарт. — Вольмер не намекнул, случайно, кто его предупредил?»
«Только не Вольмер! Из него слово клещами не вытащишь!»
«Но кто-то же ему донес? Кто?» — задумчивый взгляд Арлеса на секунду остановился на Глоуэне.
«Завтра мы что-нибудь придумаем, — сказал Ютер Оффо. — А сейчас у нас есть мидии и несколько бутылей вина. Будем рады тому, что есть».
«Тебе легко говорить! — не успокаивался Джардин. — Еще не знаю, в чем меня обвинят. Одним выговором дело не обойдется. Хорошо, что меня не посадили в карцер».
«Чертовски неприятная ситуация, ничего не скажешь», — посочувствовал Клойд Диффин.
Джардин уныло кивнул: «Задушил бы подлеца, который меня продал! Я бы заставил его петь, как по нотам, будьте уверены!»
Арлес назидательно произнес: «Не хотел бы ни на кого показывать пальцем, но с логикой трудно спорить, и факты — упрямая вещь. Следует ли напоминать о том, что Глоуэн — общеизвестный подхалим из отдела B?»
«Чепуха! — отрезал Керди. — Я тоже работаю в отделе B. Но я не смешиваю официальные обязанности с частной жизнью, и Глоуэн, без сомнения, придерживается того же принципа».
«Красивые слова! — пожал плечами Арлес. — Позвольте напомнить, что я с самого начала не рекомендовал его принимать. А теперь пеняйте на себя».
«Глоуэн не стал бы доносить из-за бочонка вина! — встревожился Джардин. — По крайней мере, я так не думаю».
«Спроси его», — посоветовал Арлес.
Джардин обернулся к Глоуэну: «Ведь не стал бы? Точнее говоря, ты донес или нет?»
«Отвечать на такие вопросы — ниже моего достоинства, — сказал Глоуэн. — Можешь думать, что хочешь».
«Ну уж нет! — закричал Арлес. — Этого недостаточно! Нам нужен ответ без всяких уверток, и чтобы все его запомнили! Потому что я знаю наверняка — ты доносишь Бодвину Вуку обо всем, что здесь говорится и делается».
Глоуэн холодно пожал плечами и отвернулся. Арлес схватил его за плечо и повернул к себе: «Отвечай-ка, не скромничай! Мы хотим знать, шпион ты или нет!»
«Я работаю в отделе расследований, — сказал Глоуэн. — Поэтому, хочу я этого или нет, я не могу обсуждать здесь отчеты, которые представляю своим руководителям».
«Я тебя не об этом спрашивал! Отвечай на вопрос!» — Арлес потряс Глоуэна за плечо.
Глоуэн оттолкнул руку Арлеса: «Не приставай, Арлес! Это уже не смешно».
Керди подошел поближе: «Будет вам! Перестаньте ссориться, вы испортите нам весь день».
«Подумаешь! — воскликнул Джардин Лаверти. — Весь день и так испорчен!»
«И виноват в этом Глоуэн! — страстно заявил Арлес. — Отвечай, Глоуэн! Доносишь ты на нас или нет? Скажи нам честно! Или считай, что ты исключен из клуба бесстрашных львов».
«Исключен? Я плакать не буду. Мне ваши попойки и болтовня надоели хуже горькой редьки».
«Очень рад это слышать, но ответа ты так и не дал», — Арлес снова протянул руку, чтобы схватить Глоуэна за плечо; Глоуэн отбросил его руку. Арлес ткнул кулаком другой руки Глоуэну в лицо, но Глоуэн увернулся, и кулак едва задел его. Глоуэн ответил быстрым ударом в солнечное сплетение, после чего с такой силой врезал Арлесу под подбородок, что разбил себе костяшки пальцев. Арлес хрюкнул от ярости и, пошатнувшись, бросился вперед, размахивая кулаками как попало. Глоуэн отступил. Кайпер, сидевший рядом на корточках, ловко подставил ему ногу; Глоуэн споткнулся и упал. Арлес подскочил к нему и пнул с размаху в ребра. Он собирался сделать это еще раз, но тут подоспел Керди, оттолкнувший его в сторону.
«Ну-ка, хватит! — строго приказал Керди. — Даже честно драться не можете! Кайпер, с твоей стороны это просто подло».
«Ничего не подло, если он — стукач!»
«Правильно! — задыхаясь, выдавил Арлес. — Этот ухмыляющийся подонок ничего лучшего не заслуживает! Лизоблюд! Дайте-ка мне еще дать ему пинка — да так, чтобы надолго запомнил!»
«Ни в коем случае! — Керди подошел вплотную к Арлесу. — Отойди, или я сам тебе накостыляю! Глоуэн не может иметь никакого отношения ко всей проклятой истории с вином. Кроме меня и Джардина, никто про этот бочонок не знал до нашего отъезда».
«Он, наверное, слышал, как вы говорили».
Ощущая острую боль в боку, Глоуэн поднялся на ноги. Арлес стоял, ухмыляясь, метрах в трех от него. Молча отвернувшись, Глоуэн побрел, прихрамывая, на пляж, где он оставил автофургон из пансиона Клаттоков. Забравшись в кабину, он вернулся по прибрежной дороге на станцию Араминта.
Из пансиона Клаттоков он позвонил Бодвину Вуку: «Я больше не бесстрашный лев».
«О? Почему же?»
«Джардин Лаверти пытался стащить бочонок вина; его поймали. Арлес обвинил меня в том, что я кого-то предупредил о краже. После некоторой перепалки и потасовки меня исключили. Считаю, что получить пинок в ребра — небольшая плата за такое удовольствие».
«Черти полосатые! — обиделся директор отдела B. — Расстроили все мои планы».
Глоуэн предусмотрительно придержал язык. Бодвин Вук думал, посвистывая сквозь зубы: «Насколько я понимаю, ты не намерен проситься к ним назад?»
«Совершенно верно, директор».
Бодвин Вук слегка шлепнул ладонью по столу: «И все равно ты поедешь в Йиптон, в компании бесстрашных львов. Керди тебя пригласит. В конечном счете все может получиться».
«Как вам будет угодно, директор».
7
Два парома обеспечивали сообщение между станцией Араминта и Йиптоном — старая «Сфарагма», теперь перевозившая грузы и, время от времени, наемных работников-йипов, и новый «Фараз», катамаран с удобными местами для ста пятидесяти пассажиров. «Фараз» бороздил синие волны океана со скоростью от шестидесяти до девяноста километров в час, в зависимости от погоды, совершая рейс до Йиптона за шесть-восемь часов, оставаясь на причале всю ночь и отбывая в обратный путь на следующий день. Таким образом, каждую неделю паром совершал три рейса туда и обратно.
За несколько дней до начала зимних каникул Джардин Лаверти боязливо приблизился к Глоуэну: «По поводу того бочонка вина — я должен извиниться. Оказывается, Вольмер просто работал сверхурочно в выходной день. Тебя совершенно несправедливо обвинили, и мне это чрезвычайно неприятно. Я понимаю, что одних слов недостаточно, но в данный момент ничего больше сделать не могу».
«Воспоминания об этой истории не доставляют мне удовольствия», — холодно сказал Глоуэн.
«Разумеется, нет! Очень жаль, что тебе пришлось уйти и все так получилось». Джардин поколебался, после чего предложил еще более смущенно: «Если хочешь, тебя могут снова принять — хотя Арлес, конечно, будет протестовать».
«Нет уж, спасибо, — отказался Глоуэн. — С бесстрашными львами я покончил. Тем не менее, на следующей неделе я еду в Йиптон и, если нет никаких возражений, мог бы провести время в вашей компании».
«Уверен, что все будут рады тебя видеть! — Джардин немного подумал. — Сегодня вечером у нас собрание. Я все объясню им про Вольмера, а потом упомяну, что ты примкнешь к нашей компании в Йиптоне».
Семестр кончился, начались каникулы. Рано утром в мильден бесстрашные львы, Глоуэн и примерно восемьдесят туристов прибыли на морской вокзал, поменяли сольдо на векселя в бюро валютного контроля и взошли на борт «Фараза».
Бесстрашных львов было восемь человек: Ютер Оффо, Джардин и Кайпер Лаверти, Шугарт Ведер, Арлес Клатток, Клойд Диффин, Керди Вук и новый член клуба избранных, Донси Диффин. Все, кроме Арлеса, дружески приветствовали Глоуэна, наперебой объясняя, что они никогда не верили в предъявленные ему обвинения. «Мы поставили себя в глупое положение, если честно признаться», — заявил Ютер Оффо.
Арлес сперва ограничился каким-то нечленораздельным звуком. По случаю поездки он надел красивый новый черный плащ с расшитым серебром блестящим поясом. Через некоторое время, с ненавистью покосившись на Глоуэна, Арлес решил-таки высказаться: «Все равно он шпион из отдела расследований и едет в Йиптон только потому, что ему поручили какие-нибудь грязные делишки. Помяните мое слово!»
Розовое лицо Керди сморщилось от раздражения. Он выступил вперед и объявил: «Мы хотели отдохнуть и повеселиться — давайте же отдыхать и веселиться!» Сегодня Керди нарядился в костюм фермера-скотовода с планеты Соум: рубаху из светло-коричневой саржи, синие с белыми полосками штаны до колен и широкополую шляпу цвета хаки, позаимствованную у лесничего.
«Пусть не забывает, что его здесь только терпят», — пробормотал Арлес.
Глоуэн рассмеялся и отвернулся.
На борту «Фараза» каждому из пассажиров выдали брошюру, озаглавленную «Информация для посетителей островов Лютвен». Ожидая отплытия, Глоуэн облокотился на поручень и прочитал ее:
«Посетитель островов Лютвен — или, как их часто называют, «Йиптона» — получит большое удовольствие и откроет для себя поистине поразительное разнообразие возможностей для развлечения, если будет придерживаться общепринятых представлений о вежливости и строго соблюдать правила, действующие в Йиптоне.
ПОМНИТЕ! Йиптон — не экзотическое подразделение станции Араминта, а практически независимое поселение, не менее чуждое станции в культурном отношении, чем далекая планета. Общество йипов уникально в Ойкумене.
НЕ ПЫТАЙТЕСЬ понять характер социальных взаимоотношений между йипами и не ожидайте от йипов понимания взаимоотношений, общепринятых в межпланетном сообществе — это приведет лишь к возникновению дополнительных трудностей. Хорошо запомните приведенные ниже правила и соблюдайте их.
ВНИМАНИЕ! Йипы не испытывают никакого уважения к тому, что в рамках вашей культуры может называться «правами человека». Испытывая постоянный недостаток ресурсов, йипы привыкли к распорядку жизни, исключающему практически нецелесообразные юридические процессы, требующие больших затрат времени и средств. С их точки зрения проблему легче устранить, чем заниматься ее решением: побуждение Александра Великого разрубить Гордиев узел показалось бы йипу естественным, а мысль о возможности развязать такой узел просто не пришла бы йипу в голову. Для того, чтобы обеспечить свою безопасность, будьте предусмотрительны и, прежде всего, НЕ НАРУШАЙТЕ ОСНОВНЫЕ ПРАВИЛА!
НИЧТО НЕ БЕСПЛАТНО в Йиптоне, кроме воздуха, которым вы дышите. С вас возьмут плату за пользование туалетом в отеле. Если вы спросите йипа, как пройти в то или иное место, заплатите за информацию пять грошей. Йипы не хватают туристов за одежду, требуя подачек, и не отличаются особой алчностью — но они практичны, внимательны к мелочам и по-своему щепетильны. За все взимается плата: пользуясь любым предметом и любой услугой, вы обязаны платить.
НИКОГДА НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ОБСЧИТЫВАТЬ ЙИПОВ , даже в шутку. Вас могут сурово наказать. ПЛАТИТЕ! Понимание этого простого принципа позволило множеству туристов преодолеть множество трудностей. Если вы считаете, что йип берет с вас слишком много или пользуется вашей неосведомленностью, отомстите ему следующим образом: рано или поздно какому-нибудь йипу что-нибудь потребуется на вашей планете; воспользуйтесь этим случаем и возьмите с него втридорога. Таков классический метод взаимного межкультурного расчета, известный испокон веков.
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ЙИПОВ О СЕКСУАЛЬНОЙ НРАВСТВЕННОСТИ ОТЛИЧАЮТСЯ ОТ ВАШИХ . Это наблюдение верно в любом случае, независимо от ваших личных предпочтений и от того, насколько они своеобразны. Совокупление считается повседневным занятием, лишенным какого-либо эмоционального балласта. То, что с вашей точки зрения может показаться сексуальной холодностью, на самом деле — просто безразличие или даже скука. Так же, как любые другие услуги, сексуальные услуги расцениваются по установленному прейскуранту. Следует заметить, что такие прейскуранты сами по себе ценятся в качестве забавных сувениров: вам предложат приобрести экземпляр за три сольдо . Цена может показаться астрономической, но старый хитрец Титус Помпо берет столько, сколько согласны платить покупатели.
Вопрос: Опасен ли Йиптон для туристов?
Ответ: Совершенно безопасен, если туристы соблюдают правила.
Вопрос : Каковы основные правила — кроме тех, которые уже упоминались выше?
Ответ:
ПРАВИЛО. Не бродите куда глаза глядят. Вы почти наверняка потеряетесь. В худшем случае вас больше никто никогда не увидит (хотя такие случаи чрезвычайно редки). Придерживайтесь проходов и каналов, отмеченных на содержащейся в приложении карте. Лучше всего нанять проводника.
ПРАВИЛО. Не принимайте никакие товары или услуги, не договорившись предварительно о цене. Повторяем: ничто не бесплатно! Прежде всего узнавайте цену.
ПРАВИЛО . Не пытайтесь завязывать дружеские отношения с йипами мужского или женского пола. Они относятся ко всем приезжим с врожденным отвращением, не подчеркиваемым, но и не скрываемым. Пусть вежливость йипов вас не обманывает: это всего лишь условность, позволяющая осуществлять деловые операции. Вы можете отвечать на их любезность такой же любезностью, хотя это не обязательно, так как характер словесного обращения для йипов практически безразличен. Жаловаться на что-либо в Йиптоне — пустая трата времени и нервов. Если вас действительно что-либо раздражает, напишите Великому Умфо.
ПРАВИЛО. Никогда, ни в коем случае, ни в каких обстоятельствах не спускайтесь на дно Кальоро (так называемого «Котла»)! У вас отберут все имущество, в том числе разденут до нитки. Если вы станете сопротивляться, вам могут нанести травму.
ПРАВИЛО . Употребляйте вино, пунш, пиво и прочие подобные напитки только в отеле. По многим причинам рекомендуется также употреблять в пищу только те блюда, которые подаются в отеле.
ПРАВИЛО . Никогда не препятствуйте йипам, что бы они не делали. Йипы живут согласно своим собственным обычаям, и эти обычаи их, по-видимому, вполне устраивают.
ПРАВИЛО . Никогда не прикасайтесь к йипам, не обнимайте, не поглаживайте и не похлопывайте их без очевидной причины или для того, чтобы продемонстрировать свое расположение. Йипы резко возражают против такого контакта. Превыше всего, не бейте йипов — никто не защитит вас от их ответной реакции. Это правило в равной степени применимо к мужчинам и женщинам; йипы не имеют представления о галантности и не проявляют особого внимания к прекрасному полу. Скорее наоборот.
ПРАВИЛО . Если вы собираетесь посетить заведение, называемое «Кошачьим дворцом», наймите проводника из числа служащих отеля и заплатите ему, чтобы не попасть впросак — хотя опытный завсегдатай ничем не рискует и в одиночку.
ДРУГИМИ СЛОВАМИ: будьте осторожны! Не действуйте опрометчиво и не пускайтесь в рискованные предприятия, полагаясь только на себя.
Вопрос: Есть ли у йипов чувство юмора?
Ответ: Нет. Даже если есть, оно не имеет ничего общего с вашим.
Вопрос. Относятся ли йипы к подвиду homo sapiens terrestrialis?
Ответ: В настоящее время этот вопрос вызывает множество разногласий. По-видимому, йипов нельзя назвать стопроцентными представителями рода человеческого, заселившего ту часть Галактики, которую принято называть Ойкуменой. Вполне вероятно, что йипы — новый и более высокоразвитый подвид человека.
СМРАДИЩЕ. Какое-либо описание Йиптона невозможно без упоминания знаменитого Смрадища. Первое знакомство с этим феноменом, несомненно, поразит и ужаснет вас. Постепенно его воздействие смягчается. Воздействие это пропитывает всю одежду и практически не поддается устранению моющими средствами, но со временем превращается в едва заметный, почти приятный мускусный запашок. Рассматривайте этот аромат как еще один сувенир из Йиптона. В отличие от большинства других, он не сто́ит ни гроша.
Надеемся, что наши краткие замечания помогут вам в полной мере насладиться достопримечательности атолла Лютвен!»
Когда Глоуэн оторвался от брошюры, «Фараз» уже отчаливал. Глоуэн заметил, что бесстрашные львы собрались за столом в главном салоне. Перед ними стояли бутыли с вином, и Кайпер уже проявлял признаки необузданного веселья. Керди, ненавидевший океан и бледневший при мысли о любом водном пространстве глубже человеческого роста, сидел в углу, откуда нельзя было видеть открытое море.
Глоуэн не отходил от поручня, глядя на удалявшиеся знакомые очертания станции Араминта. Острые, как ножи, кили «Фараза» разрезали волны в северо-восточном направлении, оставляя за собой узкие борозды на поверхности прозрачного темно-синего моря.
Глоуэн перешел в смотровой бар на носу и присел, размышляя о своем задании. Бесстрашные львы не согласовали никакого определенного расписания экскурсии, но чаще всего они говорили, что проведут в Йиптоне три дня, хотя сомневались, смогут ли они истощить ресурсы «Кошачьего дворца» меньше, чем за пять дней. По мнению большинства, трех дней должно было хватить для того, чтобы испытать все, на что они надеялись. Тем не менее, Глоуэну следовало преследовать свои цели ненавязчиво и осторожно, а также убедить Керди в необходимости придерживаться такого же образа действий.
Как будто прочитав его мысли, Керди хлопнулся на соседнее сиденье — но спиной к иллюминаторам, чтобы ему не приходилось видеть море: «Вот ты где! А я боялся, что ты свалился за борт». Керди скорчил гримасу и отважился взглянуть через плечо: «Кошмарная мысль!»
«Нет, я все еще на борту».
«Тебе следовало бы пьянствовать в салоне, — сказал Керди наставительным тоном, которым он все чаще обращался к Глоуэну. — Неудивительно, что ты не пользуешься популярностью. Ты ведешь себя так, будто остальные недостойны твоего общества».
Время от времени Глоуэн подозревал, что на самом деле Керди его весьма и весьма недолюбливает. Безразлично пожав плечами, он ответил: «Я держусь обособленно, потому что предпочитаю избегать оскорблений со стороны Арлеса».
«Тем не менее, от нас ожидается дипломатичное поведение».
«Какая разница, как я себя веду — дипломатично или нет?»
«Заблуждаешься! — заявил Керди. — Предполагается, что бесстрашные львы должны нас маскировать».
«Здесь гораздо спокойнее. Кайпер уже напился, а это значит, что начнутся рычания и вопли».
Керди с сожалением покачал головой: «Он хотел провозгласить тост с троекратным рыком за здравие гурий «Кошачьего дворца», но стюард приказал ему вести себя тихо, и с тех пор Кайпер не в своем амплуа».
«Пожалуй, ты прав, — собрался встать Глоуэн, — и мне следует к ним присоединиться из тактических соображений».
«Одну минуту, — остановил его Керди. — Мы должны кое-что обсудить». Он нахмурился, после чего возвел круглые голубые глаза к потолку: «Вчера я советовался с директором по поводу задания. Он подчеркнул, что мы обязаны согласовывать свои действия».
Глоуэн глубоко вздохнул. Иногда Керди становился просто невыносимым. Как от него избавиться — или по меньшей мере держать его на расстоянии?
«Мне самому дали достаточно определенные указания...» — начал Глоуэн.
«Прежние указания отменены! — прервал его Керди и устремил на Глоуэна ярко-голубой взор. — Было решено, что я превосхожу тебя по рангу и опыту. То есть командовать буду я».
Глоуэн просидел без движения целых десять секунд: «Меня не поставили в известность об этом обстоятельстве».
«Считай, что я тебя известил! — рявкнул Керди. — Этого достаточно. Ты что, мне не веришь? Чем скорее мы выясним отношения, тем лучше».
«Верить-то я тебе верю, — сказал Глоуэн, — но...»
«Но что?»
«Странно, что Бодвин Вук забыл упомянуть о таком изменении, когда говорил со мной лично».
«Он упомянул об этом при разговоре со мной, что тебе еще нужно? Если тебе это не нравится, можешь пожаловаться, когда мы вернемся. Честно говоря, Глоуэн, с профессиональной точки зрения именно эта черта характера меня не устраивает. Ты слишком много думаешь. Предположим, например, что на тротуаре лежит куча дерьма, и тебе приказали ее убрать. Ты стал бы принюхиваться и морщить нос, размышляя о том, каким инструментом тебе лучше воспользоваться — лопатой или совком. Тем временем по тротуару идет пожилая подслеповатая женщина — и наступает в кучу дерьма. Я не хочу показаться слишком требовательным, но именно такого типа пробросов нам следует остерегаться, а поэтому руководить операцией должен человек решительный. Я указал на это Бодвину Вуку, и он выразил свое полное согласие. Так что — таким вот образом. Возможно, я в какой-то степени наступаю тебе на мозоль и мог бы выражаться тактичнее, но в опасной ситуации — а нам дали опасное задание — мы не можем позволить себе никаких недосмотров».
«Понятно. Каковы были, в точности, полученные тобой инструкции?»
Керди ответил с преувеличенной сдержанностью: «Мне было сказано, что вся необходимая нам информация находится в твоем распоряжении. Ты можешь представить отчет — сейчас как раз удобное для этого время».
«Ты запомнил карту Йиптона?»
«Какую карту?»
«Вот эту».
Керди взял двумя пальцами сложенную карту и брезгливо развернул ее. От отвращения у него отвисла челюсть: «Какая чудовищная неразбериха! Я этим займусь через некоторое время».
«Карту приказано уничтожить перед высадкой в Йиптоне. Видишь участок, выделенный серым?»
«Ну и что?»
«Этот район нам приказано разведать».
«Тут какие-то еще закорючки».
«Это причал, а здесь — отель».
Керди рассмотрел карту повнимательнее: «Похоже на то, что серый район — рядом с отелем, по другую сторону от причала».
«Верно».
«И что именно мы должны найти?»
«Надо полагать, догадаемся, когда найдем».
«Гмм. Такое планирование операции нельзя назвать хорошо организованным».
«Насколько я понимаю, нам поручено сделать все возможное, но при этом не слишком рисковать».
«Я тоже так оцениваю ситуацию. Не вижу особых тактических проблем. Эта дорога проходит вдоль строения, выделенного серым цветом. Если мы по ней прогуляемся, мы наверняка обнаружим какие-нибудь улики».
«Вероятно».
«Если я так считаю, это более чем вероятно! Пойдем, нас уже, наверное, хватились».
«А карта?»
«Я ее припрячу. У тебя нет для меня больше никаких документов?»
«Нет».
Вскоре после полудня появились первые рыбацкие лодки — легковесные сооружения, фактически не более чем плоты из бамбуковых шестов, перевязанных таким образом, чтобы придать им форму челнов; попадались суда и покрупнее, с корпусами из многослойных клееных бамбуковых полос. В то же время на северо-восточном горизонте появилась расплывчатая неровность, с временем превратившаяся во что-то вроде плавучего нароста, а затем в беспорядочную мешанину шатких сооружений среди пучков бамбука и кокосовых пальм. К этому времени порывы ветра донесли до парома первые намеки на ароматы Смрадища, и пассажиры «Фараза» стали насмешливо переглядываться.
Паром приблизился к атоллу — выступающим из моря серповидным остаткам кольцевого края кратера бывшего вулкана, окружающим мелководную лагуну.
Теперь можно было разглядеть во всех деталях обращенную к океану сторону города йипов: тщедушные двух-, трех-, четырех- и пятиэтажные строения на кажущихся хрупкими бамбуковых опорах, опирающиеся одно на другое, с портиками и балконами, выступающими в самых неожиданных направлениях. Преобладали приглушенные цвета: черные, ржаво-охряные и серовато-зеленые тона старого бамбука — и сотни оттенков коричневого. Морской бриз пригнал новую волну вони из Смрадища, и пассажиры снова нервно развеселились.
Паром-катамаран замедлился и рывками, покачиваясь, опустился в воду, после чего медленно проплыл за волнорез из перевязанных бамбуковых шестов, по инерции пересек гавань и тихо приткнулся к причалу. Теперь Смрадище, не смягчаемое порывами свежего ветра, ударило в ноздри со всей силой.
На отборном участке драгоценной суши, прямо перед причалом, беспорядочно возвышались пять ярусов отеля «Аркадия», с которых открывался вид на гавань, мол и бескрайний океан. Наземный ярус окружала терраса со столиками под розовыми и бледно-зелеными зонтами. Постояльцы отеля обедали, наблюдая за происходящим в гавани, и явно уже не замечали Смрадища, что придавало некоторую надежду новоприбывшим. Возникало впечатление, что туристы на террасе прекрасно проводили время и ни о чем не беспокоились. Если можно было верить открывшейся перед глазами картине, необходимость соблюдения правил, о которой столь навязчиво напоминала брошюра, нисколько не ужасала приезжих и даже не вызывала у них никакой тревоги. Возможно, как заметил долговязый господин в панаме, эти беззаботные постояльцы ничего не боялись, потому что платили, платили и платили на каждом шагу и каждую минуту.
В гавани сновали лодки, выплывавшие в море и возвращавшиеся в город по каналам; некоторые просто дрейфовали, пока их команды чистили рыбу и моллюсков или чинили снасти. Вдоль берега рос бамбук — подобно вспышкам зелени, вырывавшимся на двадцать метров вверх, а кокосовые пальмы, укоренившиеся на миниатюрных клочках земли, склонялись над каналами. На подвесных балконных грядках росли овощи и травы для приправ; с жардиньерок свисали пряди голубых листьев и темно-розовые гроздья ягодичника.
Пассажиры «Фараза» спустились по трапу на скрипучий бамбуковый настил причала и стали проходить через турникет ворот, охраняемый двумя умпами.
Один из умпов стоял, с пристальным вниманием разглядывая лица новоприбывших; другой взимал с каждого пассажира по три сольдо — сбор за обслуживание причала. Оба, с ничего не выражающими лицами, игнорировали ворчание и жалобы.
Бесстрашные львы платили сбор с мелодраматическим презрением, следуя своим представлениям об аристократических манерах. Глоуэн решил им не подражать. Затем вся компания молодых людей поднялась по широким ступеням в отель.
У конторки регистратуры вперед выступил Арлес: «Мы — бесстрашные львы! Для нас зарезервированы восемь номеров».
«Совершенно верно. Комфортабельные номера в одном и том же блоке, на четвертом этаже. Как долго вы намерены оставаться у нас в гостях?»
«Мы еще точно не решили. Посмотрим, как пойдут дела».
Глоуэн приблизился к конторке: «Я присоединился к этой группе, но не резервировал номер заранее. У вас найдется что-нибудь для меня?»
«Разумеется. Мы можем предложить удобный номер в том же блоке, если это вас устроит».
«Меня это вполне устраивает».
Поднявшись на четвертый этаж, Глоуэн нашел свой номер в конце коридора: довольно приятную каморку с окном без стекла, прямо под которым находился канал, а за ним начиналась пустынная неразбериха крыш. Пол покрывали циновки, а стены были сплетены в несколько слоев из расщепленного бамбука. В сетчатой корзине из черных прутьев, подвешенной под потолком, горел сферический светильник. Кроме того, в каморке помещались постель на мягком матраце, свернутая в рулон у стены, небольшой стол, стул и вешалка для одежды. Ванная и туалет были в другом конце коридора, где сидела старуха, взимавшая плату в соответствии с прейскурантом.
Глоуэн прочел висящее на стене объявление — в нем перечислялись доступные туристу услуги и развлечения, с указанием цен. Было тепло и влажно; Глоуэн надел рубашку и брюки полегче и спустился в вестибюль. В этом просторном помещении стены и потолок были сделаны из вездесущего бамбука, покрытого медово-коричневым лаком. На противоположной входу стене висели десятки причудливых масок, вырезанных из цельных кусков черного дерева «джохо» — непреодолимый соблазн для туристов, желавших купить сувениры. Пол украшали бросающиеся в глаза, неожиданной расцветки ковры с причудливыми узорами, создававшие во всем помещении атмосферу забавной живости. Несколько открытых дверей позволяли выйти на террасу, где неторопливо обедали постояльцы.
Глоуэн присел на плетеную софу у боковой стены вестибюля, волей-неволей впечатленный интерьером и общим настроением отеля «Аркадия». В креслах, расставленных по всему вестибюлю, расположились группы туристов: приехавшие раньше потчевали новоприбывших описаниями достопримечательных переживаний, ожидавших в переплетениях переходов и каналов Йиптона. Дюжина босых официантов в белых юбках с вырезами на бедрах бесшумно суетились, разнося ромовый пунш, коктейли «линг-ланг» с кокосовым молоком, веселящий сок (смешанный из засекреченных ингредиентов) и зеленый эликсир («бодрящий и полезный напиток, открывающий умственные шлюзы и способствующий жизнерадостным развлечениям»).
По лестнице спустилась группа бесстрашных львов — Арлес, Клойд, Донси и Кайпер. Арлес заметил Глоуэна краем глаза, но демонстративно отвернулся и отвел друзей к столу в другом конце помещения.
Глоуэн достал информационную брошюру, полученную на пароме, и открыл карту в ее приложении. Интересовавший Бодвина Вука район или квартал, к северу и к востоку от отеля, была обозначена надписью «Промышленный и складской комплекс, закрытый для туристов».
Откинувшись на спинку софы, Глоуэн раздумывал над тем, каким образом можно было бы справиться с измышлениями и капризами Керди, явно преувеличивавшего полномочия, полученные им от Бодвина Вука.
Рассмотрев все возможности, которые приходили ему в голову, Глоуэн решил, что в конечном счете наименее привлекательный из вариантов, а именно буквальное выполнение распоряжений Керди, был, скорее всего, самым целесообразным с практической точки зрения. Приходилось поступиться достоинством, подавляя раздражение и множество других эмоций, и приспособиться к новой роли подчиненного.
Как раз когда Глоуэн пытался проглотить эту горькую пилюлю, по лестнице снизошел Керди собственной персоной. Оглядевшись по сторонам, он прогулялся по вестибюлю и сел рядом с Глоуэном: «Идешь на экскурсию?»
Глоуэн недоуменно посмотрел на него: «Какую экскурсию?»
«Йипы называют это «ознакомительной экскурсией» — за нее берут четыре сольдо. В цену входят услуги проводника и перевозка по каналам. Мы вернемся к ужину, а потом — айда в «Кошачий дворец»!»
«Меня не приглашали на экскурсию, — сказал Глоуэн, — и развлечения в «Кошачьем дворце» я тоже, пожалуй, пропущу».
Керди изумленно раскрыл глаза: «Но почему?»
Глоуэн вздохнул — Керди снова становился невыносимым: «Все это не так уж важно. Девушки йипов апатичны, а я не люблю оказываться в глупом положении. Кроме того, я брезглив и стал бы беспокоиться о том, сколько людей пользовались теми же услугами до меня, и какие это были люди».
«Бред сивой кобылы! — презрительно заявил Керди. — У меня большой опыт в этих делах, и я никогда не оказываюсь в глупом положении. А йипочкам это нравится — иначе они не работали бы в «Кошачьем дворце», а выращивали бы морскую капусту. Если ты только намекнешь, что чем-то недоволен, они удвоят усилия и сделают все как надо. По сути дела они готовы все повторить с начала до конца, лишь бы на них не пожаловались — нерадивых секут».
«Очень ценная информация, я ее обязательно учту, — отозвался Глоуэн. — Совершенно очевидно, что ты знаешь, как обращаться с женщинами. Но меня этот процесс все равно не привлекает».
Керди сделал строгое лицо: «В нашей профессии нельзя руководствоваться опасениями и причудами — твоя разборчивость заходит слишком далеко. Я хочу, чтобы ты не выделялся на фоне бесстрашных львов, чем бы они не занимались — в противном случае мы начнем вызывать подозрения, что недопустимо».
Нахмурившись, Глоуэн наблюдал за происходящим в вестибюле. Ютер и Шугарт только что спустились и присоединились к остальным. Арлес стоял, поставив ногу на журнальный столик — его черный плащ производил драматический эффект. Он заметил внимание Глоуэна и отвернулся.
«Кое-кто из бесстрашных львов предпочел бы не находиться в моем обществе», — заметил Глоуэн.
Керди усмехнулся: «Жаль, что ты так легко уязвим! Не хнычь, однако, в кабинете Бодвина Вука — он только над тобой посмеется».
Глоуэн ответил без раздражения: «Ты не понял мое замечание».
«Как бы то ни было. Я официально приглашаю тебя принять участие в экскурсии, и это приглашение обсуждению не подлежит. А посещение «Кошачьего дворца» лучше было бы отложить на завтра, но я оказался в меньшинстве. Клойд, Донси, Кайпер, Джардин — все они готовы на стену лезть».
Странная мысль всплыла из глубин памяти Глоуэна: «Арлес, конечно же, тоже роет землю копытом?»
«Нет, сегодня Арлес не в настроении, — сказал Керди. — Вчера вечером мы изрядно выпили, и у него, наверное, еще не кончилось похмелье». Керди встал: «Пойдем, нас уже ждут. Дай мне четыре сольдо — столько сто́ит экскурсия».
Глоуэн передал сослуживцу деньги, и они подошли к бесстрашным львам, собравшимся в полном составе. Со стороны они производили впечатление неоправданно самодовольной и развязной группы молодых людей, громогласно обменивавшихся плоскими шутками. Керди спросил: «Кто собирает деньги на экскурсию?»
«Я! — откликнулся Шугарт. — Надеюсь, ты не боишься, что я с ними удеру?»
«Придется не упускать тебя из виду. Вот еще четыре сольдо — за Глоуэна».
Шугарт взял деньги и с сомнением покосился на Арлеса — тот прохаживался вдоль стены, разглядывая выставку экзотических резных масок. «Полагаю, что нет никакой причины ему отказывать», — пожал плечами Шугарт.
«Никакой!» — подтвердил Керди.
Возвращаясь к компании, Арлес обнаружил присутствие Глоуэна и остановился, как вкопанный. Обратившись к Шугарту, он заявил: «Наша затея — только для избранных членов общества. Я думал, это ясно всем и каждому!»
«Глоуэн — бывший бесстрашный лев, а это что-то значит, — примирительно проворчал Шугарт. — Он уплатил четыре сольдо. Почему бы ему не пойти с нами?»
«Он что, намеков не понимает? Нетрудно понять, что с ним никто не хочет иметь дело!»
Глоуэн игнорировал происходящее. Керди резко осадил Арлеса: «Я его пригласил! Он мой гость, и я был бы очень благодарен, если бы ты сделал мне такое одолжение и соблюдал хотя бы самые основные приличия!»
Арлес не нашелся, что сказать, и отвернулся. Тем временем в вестибюль зашел их проводник — молодой человек, лишь на три-четыре года старше Керди и Шугарта, с лукавыми живыми чертами сатира, превосходно сложенной фигурой и аккуратно подстриженными бронзовыми кудрями. На нем были короткий белый килт и бледно-голубой жилет, наполовину обнажавший плечи. Он вежливо улыбался и говорил разборчиво и заботливо, будто обращался к группе детей-дошкольников: «Я ваш проводник. Меня зовут Файдер Кампазарус Уискиль. Мы прекрасно проведем время, но прошу не отставать от группы и никуда не отлучаться! Это очень важно — держитесь все вместе! Если вы забредете куда-нибудь в одиночку, у вас могут быть неприятности. Это всем понятно? Держитесь все вместе, и вы будете в безопасности». Файдер смерил Арлеса взглядом с головы до ног: «Уважаемый господин, вам будет неудобно в этом плаще, и он может запачкаться. Отдайте его коридорному — он отнесет его в ваш номер».
Арлес неохотно последовал этому совету.
Файдер продолжил наставления: «Это ознакомительная экскурсия. Мы проедемся по каналам в лодке, посетим Кальоро и базар, а также другие места, упомянутые в брошюре. По дороге вам будут предложены различные варианты. Все мы, конечно, посмотреть не успеем, но вы можете принять участие в дополнительной экскурсии завтра. Кто ведущий в вашей группе?»
Арлес прокашлялся, но Керди сказал: «По-видимому, Шугарт — в его распоряжении все наши деньги. Выходи-ка вперед, Шугарт! Покажи львиную хватку!»
«Ладно, ладно! — повел плечами тяжеловесный Шугарт. — Так и быть, возьму на себя бразды правления необузданной стаей. Файдер, вы упомянули о вариантах — не следует ли обсудить их сразу?»
«Их разъяснят по пути, так как мы уже отстаем от расписания на пару минут. Пойдемте — будьте добры, следуйте за мной! Мы начнем с плавания на лодке по каналу Хибелы».
Компания спустилась по рампе в подвальный этаж отеля, где параллельно узкому каналу был устроен причал. Здесь они нашли похожую на увеличенное каноэ лодку с высокими носом и кормой; в лодке сидели четыре гребца. Бесстрашные львы забрались в каноэ и расселись на обитых мягким материалом поперечных планках. Файдер встал на корме у руля.
Как только все нашли свои места, лодка отчалила и выскользнула из-под отеля в залитый солнечными лучами канал.
Вскоре бесстрашные львы обнаружили, что находятся под террасой отеля и пересекают гавань. Почти сразу же лодка свернула в канал Хибелы.
Примерно полчаса лодка крутилась по извилинам и поворотам канала, заполненного темной маслянистой водой. Справа и слева опирались одно на другое покосившиеся четырех- и пятиэтажные бамбуковые строения. Создавалось общее впечатление микроскопически сложной мозаики оконных проемов, балконов, подвешенных на тряпочках, зелени, ниспадающей наподобие водопадов из кирпично-красных горшков, приглядывающихся к туристам лиц и жаровен, испускающих струйки дыма. Через неравномерные промежутки встречались пучки бамбука, находившего возможность пустить корни на маленьких клочках земли. Смрадище напоминало о себе постоянно.
Теперь каноэ двигалось не слишком быстро, и гребцы не утруждали себя, очевидно наслаждаясь экскурсией не меньше приезжих. Глоуэн обратился к Керди: «Видишь лодку с красной тряпкой, свисающей с кормы? Мы ее уже видели как минимум два раза. Мерзавцы смеются над нами — возят по кругу».
«Клянусь козой Балтазара! Кажется, ты прав!»
Керди с возмущением обернулся к Файдеру: «В какие игры вы играете? Вы провезли нас по кругу столько раз, что голова закружилась! Вам что, нечего показать?»
Джардин тоже заметил надувательство: «Вы нас принимаете за младенцев? Уже который раз мы дрейфуем туда-сюда через всю эту жару и вонь!»
Файдер ответил с улыбчивой откровенностью: «Виды канала примерно одинаковы на всем его протяжении. Мы всего лишь упрощаем свою задачу».
«Это не соответствует описанию экскурсии! — воскликнул Шугарт. — В брошюре говорится о «колоритных задворках», о возможностях «подглядеть секреты Йиптона» и полюбоваться на «обнаженных девушек, купающихся в каналах»».
«Правильно! — закричал Клойд. — Где голые девушки? Я никого не видел, кроме старух, жующих рыбьи головы».
Не проявляя ни малейшего смущения, Файдер выступил с лишенной каких-либо эмоций речью, явно повторяя то, что говорил уже много раз: «Всему есть свои причины. Наше предельно практичное общество подразделяется на множество уровней и групп, взаимоотношения которых мы понимаем, но даже не пытаемся объяснять посторонним. Мы никогда не затрачиваем лишних усилий — все предусмотрено, все запланировано. Выбранная вами экскурсия № 111 стимулирует мыслительную деятельность, предоставляя возможность изучить устоявшуюся жизнь зрелых, опытных индивидуумов. Она наглядно демонстрирует победу принципов долготерпения и самоотвержения, важность которых в современном мире трудно переоценить. Идеологическое значение нашей экскурсии поистине вдохновляет! Если вас интересуют другие стадии развития жизни в нашем городе, экскурсия № 109 позволяет посетить ясли, где вы можете не торопясь полюбоваться на младенцев Йиптона. Экскурсия № 154 дает возможность познакомиться с методами очистки рыбы от внутренностей и чешуи, а также с утилизацией отходов рыбного хозяйства. Экскурсия № 105 знакомит туристов с бытом обитателей инфекционного барака, после чего наши гости могут причалить к плоту смерти и любоваться закатом, слушая традиционные песни, многие из которых считаются своего рода шедеврами; за небольшую плату вы можете даже заказать исполнение песни, вызывающей у вас особый интерес. Кроме того, если таково ваше желание, вы можете посетить девичник безотлагательно, заплатив всего лишь пять сольдо за всю группу».
Шугарт в изумлении уставился на проводника. Помолчав, он строго произнес: «Нарисованная вами перспектива напоминает предложение подвергнуться мучительно долгому, садистически методичному ограблению. Поймите, Файдер, что размер ваших чаевых обратно пропорционален размеру всех дополнительных сборов. При этом, насколько я помню, в описании нашей экскурсии конкретно упоминалось посещение квартала, населенного девушками».
«Вы говорите о стандартной экскурсии № 112. Это стандартная экскурсия № 111».
«И что же? Стоимость этих экскурсий одинакова. Экскурсия № 111, согласно брошюре, устраивается для тех, чьи религиозные убеждения — позвольте мне процитировать этот параграф слово в слово — «запрещает им смотреть на голых женщин и других представительниц женского пола». Мы не столь щепетильны. Вы сделали слишком поспешные выводы».
«Я не делал никаких выводов. Регистратор в отеле, по-видимому, вас неправильно понял. Одна экскурсия не может заменять другую, частично или полностью. Вы должны обратиться к регистратору с просьбой о возмещении расходов».
Шугарт презрительно фыркнул: «Вы нас действительно за дураков принимаете? С самого начала мы заказали экскурсию № 112. Не занимайтесь мелким надувательством».
Файдер протянул ему лист бумаги: «Как это возможно? Вы можете заметить, что экскурсия № 112 была заказана для восьми человек, тогда как в нашей лодке девять пассажиров».
«Ты что, издеваешься?» — взревел Арлес. собираясь вскочить со скамьи.
Керди раздраженно удержал его: «Арлес, будь добр, держи себя в руках! Ты бросаешься на людей, как бешеный пес».
Шугарт обратился к проводнику: «Позвольте мне взглянуть на текст брошюры».
«Не могу ее вам передать, уважаемый господин. Это мой единственный экземпляр».
«Тогда держите ее так, чтобы я мог хорошо видеть текст».
Файдер неохотно выполнил это требование. Шугарт прочел вслух: ««Экскурсии 111, 112 и 113 сходны. Экскурсия 111 — для тех, кого может оскорблять нагота. Экскурсия 112 включает ознакомление с женским кварталом. Экскурсия 113, несколько более продолжительная, не включает ознакомление с женским кварталом, но предусматривает посещение санитарно-гигиенических ротонд. Плата за любую из этих экскурсий, с участием не более чем восьми человек, составляет 32 сольдо. По желанию ведущего группы число участников экскурсии может быть увеличено; за каждого дополнительного участника взимаются 4 сольдо. Ожидаются чаевые в размере 10 процентов». Именно так! Мы заплатили тридцать шесть сольдо, и вот квитанция, это подтверждающая!»
Файдер сказал без всякого выражения: «Вы должны были показать мне квитанцию в первую очередь — это позволило предотвратить недоразумение. В любом случае, по моему мнению, лодка перегружена, что не соответствует условиям экскурсии № 112».
Шугарт произнес, четко выговаривая слова: «Перестаньте притворяться и мошенничать! Начинайте экскурсию № 112 или немедленно отвезите нас назад в отель, где мы устроим разнос регистратору и потребуем полного возмещения расходов!»
Проводник устало пожал плечами: «Каждый хочет купить на грош пятаков. Придется пойти навстречу вашим требованиям, чтобы продемонстрировать добрую волю. Пусть будет по-вашему. Заплатите чаевые, и гребцы сразу налягут на весла».
«Ни в коем случае, никоим образом, ни в каком виде и ни за какие коврижки! Если вы не хотите вечно ждать потерянных чаевых, немедленно начните нас обслуживать, как следует!»
«Со служащими управления из Араминты всегда трудно иметь дело! Денег у вас много, а понимания никакого. Раз вы так настаиваете, пусть это будет экскурсия № 112». Файдер обратился к гребцам: «Вам повезло! Они хотят срезать путь и проплыть мимо спальных корпусов, а не через купальные ротонды».
«Купальные ротонды? — воскликнул Джардин. — В брошюре говорилось о «санитарно-гигиенических ротондах»!».
«Теперь уже все равно, — заявил Файдер. — Вы сделали свой выбор».
Бесстрашные львы угрюмо молчали. Лодка промчалась по нескольким каналам через плотно застроенные районы, а затем мимо длинной полосы земли, не менее плотно засаженной бамбуком и сальпичетой. Возникало впечатление, что за растениями ухаживало примерно столько же людей, сколько было растений. Когда эта полоса кончилась, канал резко повернул к морю между двумя рядами высоких сооружений. Над водой теснились семь ярусов балконов, с которых дверцы из плетеных пальмовых листьев вели в темные комнатушки. Бесстрашным львам, пытливо разглядывавшим балконы, время от времени удавалось заметить девушку, выходившую на балкон, чтобы развесить на веревке одежду или полить растения в горшках, но таких признаков жизни было немного — жилища казались почти безлюдными.
Кайпер был разочарован в высшей степени. Он с недоумением обернулся к проводнику: «Все это невероятно скучно. Куда делись девушки?»
«Многие купаются в ротондах, — ответил Файдер. — Другие работают в лагуне, обслуживая лотки для выращивания мидий и грядки морской капусты. Здесь, однако, они живут. Ночная смена спит. В полночь они уйдут, чтобы заняться своими обязанностями, а спать на тех же койках будет дневная смена. Таким образом каждое жилое помещение используется с максимальной отдачей. Рано или поздно мы переселимся на континент, где места будет довольно для всех — такова наша судьба, и мы с нетерпением ждем ее свершения. Так или иначе, вы уже видели спальные корпуса. Некоторым, в том числе мне, больше нравится смотреть на девушек, когда они купаются».
«Да, Файдер, — пробормотал Шугарт, — ты у нас большой умница, спору нет, и не видать тебе чаевых, как своих ушей».
«Прошу прощения? — спросил Файдер. — Вы что-то сказали?»
«Неважно. Продолжайте экскурсию».
«Продолжаю. Мы высадимся на следующем причале».
Лодка подплыла вплотную к причалу, и бесстрашные львы стали вылезать. Ничем не привязанная лодка раскачивалась, и Файдер помогал каждому пассажиру по очереди. Когда на причал вылезал Шугарт, Файдер чем-то отвлекся и отвернулся; в тот же момент лодка сильно покачнулась, и Шугарт с шумом и брызгами свалился в канал.
Файдер и бесстрашные львы помогли Шугарту выбраться на причал. «Нужно соблюдать осторожность», — попенял ему проводник.
«Впредь буду осторожнее, — буркнул Шугарт. — Я кое-что сказал слишком громко».
«Мы все учимся на наших ошибках. Ничего, одежда скоро высохнет. Мы не можем позволить себе тратить время на сожаления. Следуйте за мной. Держитесь вместе и не теряйтесь — за поиски отсутствующего участника экскурсии взимается значительная сумма».
Бесстрашные львы прошагали по подмостям, взошли по ступеням и протиснулись через узкий вход в коридор, который метров через десять привел их на балкон, откуда открывался вид на сумрачное, неразборчиво бормочущее пространство — настолько большое, что о существовании противоположной стены можно было только догадываться. Скупое освещение обеспечивалось дюжиной полузаросших сорняками отверстий в крыше. По мере того, как их глаза привыкали к полутьме, бесстрашные львы различили внизу огромное множество йипов. Одни что-то обсуждали, собравшись небольшими группами, другие сгорбились на корточках вокруг микроскопических глиняных жаровен, следя за приготовлением нанизанных на щепки кусочков рыбы. Образовав кружки, некоторые сидели, скрестив ноги, и сосредоточенно играли в карты, в кости и во что-то еще. Кое-кто занимался стрижкой волос и ногтей, иные извлекали тихие хрипловатые звуки из бамбуковых флейт — по-видимому, исключительно для собственного развлечения, так как их никто не слушал. Многие стояли в одиночку, погруженные в свои мысли, или растянулись на полу, глядя в пространство. Тысячи звуков смешивались в однообразный негромкий гул без определенного источника.
Глоуэн украдкой наблюдал за лицами бесстрашных львов. Каждому, разумеется, было свойственно свое характерное выражение. Кайперу не терпелось обменяться со спутниками безмозглыми шуточками, но он не осмеливался. Арлес напустил на себя показное безразличие, а Керди казался несколько потрясенным и задумчивым. Шугарт, еще не высохший после вынужденного купания, явно находил участь толпившихся внизу йипов достойной сожаления. Впоследствии, описывая Кальоро своим друзьям, он возмущался: «Копошащаяся каша из миллиардов бледных червей! Кошмар горячечного больного! Клоака человечества!»
Ютер Оффо, предпочитавший менее колоритные определения, позднее отзывался о «Котле» как о «психическом супе».
Файдер обратился к экскурсантам, невыразительно повторяя заученные фразы: «Сюда мужчины приходят отдыхать, думать свои думы и думать думы других. У женщин, разумеется, тоже есть подобные сооружения».
«Сколько тут людей?» — спросил проводника Донси.
«Трудно сказать. Кто-то приходит, кто-то уходит. Видите группу туристов на балконе вдоль другой стены? Они развлекаются, бросая вниз монеты, что вызывает давку и переполох. Иногда, если туристы не скупятся, ловцы монет наносят друг другу серьезные травмы».
«А за бросание монет плата взимается?» — с подозрением спросил Джардин.
«Нет — в данном случае мы решили сделать исключение. Повеселитесь, если хотите. В том окошке, неподалеку, можно разменять сольдо на мелочь».
«У меня не осталось монет! — возбужденно сказал Кайпер. — Кто-нибудь займет несколько грошей?»
«Где твое достоинство, Кайпер? — сурово осадил его Керди. — Выбрасывать деньги таким образом глупо и безответственно!» Обратившись к Файдеру, он прибавил: «Не все мы такие простаки, как вы воображаете».
Проводник улыбнулся и покачал головой: «Мне приходится иметь дело с самыми разными людьми, и я их не сравниваю».
Клойд Диффин спросил: «Вы сказали, что у женщин есть отдельный «котел». Его можно посетить?»
«Предлагаются упомянутые в брошюре экскурсии 128, 129 и 130. Они сходны, за исключением некоторых деталей».
«А где мужчины и женщины встречаются? Как они женятся, образуют семьи?»
«Наша общественная структура сложна, — ответствовал Файдер. — В рамках экскурсии № 112 не могу привести даже ее самое приблизительное описание. Заплатив за инструктаж, вы получите разъяснения любой степени подробности. Если вы желаете пройти курс обучения, пожалуйста, обратитесь сегодня вечером к секретарю, заведующему экскурсиями».
Неугомонный Кайпер заорал: «Сегодня вечером Клойд проведет самостоятельные исследования! Он намерен глубоко проанализировать первоисточник сведений, вызывающих у него неутолимое стремление к познанию!»
Клойда эта шутка не позабавила: «Придержи-ка язык за зубами, Кайпер!»
Арлес указал на другую часть Кальоро, где группа туристов, судя по всему, пристально разглядывала потолок: «Что там происходит?»
Файдер бросил взгляд в том направлении: «Они заплатили за зрелище. Вы не должны смотреть — таково правило. Если вы желаете быть зрителями, вы должны уплатить то, что у нас называется «побочным сбором»».
«Чушь собачья! — заявил Арлес. — Я заплатил за ознакомление с Кальоро. Если ваше «зрелище» мешает мне наслаждаться видом, я могу потребовать частичного возмещения внесенной платы!»
Проводник энергично помотал головой: «Если зрелище вам мешает, просто повернитесь спиной и не смотрите».
«Файдер, будьте по меньшей мере благоразумны, — вмешался Керди. — Мы заплатили за осмотр Кальоро, включающий, насколько я помню из брошюры, «все колоритные эпизоды и замысловатые инциденты, которыми знаменито это полное неожиданностей помещение». Все зрелища, имеющие место во время нашего посещения, по определению включены в цену посещения».
«Вы правильно процитировали брошюру, — отозвался Файдер. — Обратите особое внимание на синтаксис формулировки, а именно на использование множественного числа. Кальоро знаменит не каким-либо конкретным зрелищем, в том числе не тем зрелищем, которое готовится в настоящий момент. Поэтому за наблюдение за каждым конкретным зрелищем взимается побочный сбор».
«В таком случае мы продолжим наблюдение за Кальоро в целом и в общем, полностью нами оплаченное, игнорируя при этом каждое конкретное зрелище. Господа бесстрашные львы, вы слышите? Любуйтесь на Кальоро, сколько вам будет угодно, но если в поле вашего зрения окажется то или иное конкретное зрелище, не замечайте его. Не проявляйте особых признаков интереса и ни в коем случае не подтверждайте, что вам известно о существовании такого зрелища — иначе нам придется подвергаться занудному вымогательству со стороны Файдера. Смотрите на все, что хотите! Но не признавайте, что замечаете какое-либо зрелище, если нам выпадет случай его увидеть!»
На это Файдеру нечего было сказать. Тем временем по мосткам, подвешенным высоко под самой крышей, на площадку диаметром метра три вышли, волоча ноги, два старика. На них были только рубахи до колен — на одном белая, на другом черная. Старик в белой рубахе проявлял признаки неуверенности и боязливо посматривал, высоко поднимая брови и открывая рот, на далекий пол «Котла». Он повернулся и хотел было пройти по мосткам обратно, но путь ему преградила высокая закрытая калитка. Старик в черной рубахе проковылял вперед и схватил противника — они сцепились и стали бороться, дергаясь из стороны в сторону, до тех пор, пока старик в белом не оступился и не свалился на площадку головой вперед, после чего противник схватил его за ноги и потащил, извивающегося и скребущего ногтями по площадке, к ничем не огражденному краю. Старик в белом перевалился через край и со сдавленным криком полетел вниз, кувыркаясь в воздухе и размахивая руками и ногами. Он упал на острые бамбуковые колья, установленные кольцом в несколько рядов под площадкой — его тело было разорвано и проткнуто одновременно в нескольких местах. Йипы, толпившиеся и занимавшиеся своими делами на полу Кальоро, не обратили на происходящее почти никакого внимания. Старик в черной рубахе, оставшийся сверху на площадке, устало побрел по мосткам и скрылся в тенях под крышей.
Керди обернулся к бесстрашным львам: «Я не заметил никакого необычного зрелища. Кто-нибудь что-нибудь видел?»
«Нет-нет, ни в коем случае!»
«Ничего, кроме десяти тысяч йипов, занятых своими махинациями»
Ютер Оффо обратился к проводнику: «Я только что обнаружил круглую площадку, высоко подвешенную под крышей. Учитывая, что я не желаю платить дополнительно за образовательную лекцию, не могли бы вы пояснить ее назначение?»
На физиономии Файдера появилась тень иронической улыбки: «Ее используют с целью организации некоторых зрелищ, за которые туристы согласны платить. Когда возраст уроженца наших островов начинает приближаться к среднестатистической продолжительности жизни, он может, по своему усмотрению, получать бесплатную добавку к своему рациону. Но для этого он обязан вступить в единоборство на площадке с другим претендентом на такую добавку и бороться до тех пор, пока один из них не упадет на предусмотренные бамбуковые колья. Эта процедура полезна во всех отношениях. Пожилые нетрудоспособные люди имеют возможность лучше питаться и не только покрывают расходы, связанные с их кончиной, но и вносят свой вклад в общественную казну».
«Любопытно! И преимуществами этого общественного механизма могут пользоваться как мужчины, так и женщины?»
«Разумеется!»
«Циничная эксплуатация стариков», — процедил сквозь зубы Ютер Оффо.
«Ни в коем случае! — возмутился Файдер. — Возражения не приносят мне никакого дохода, но я должен указать на тот факт, что в связи с ограничениями, наложенными на нас извне, мы вынуждены использовать все доступные возможности для выживания».
«Гм. Такое зрелище может быть организовано с участием детей, а не только стариков?»
«Вполне вероятно. Секретарь, заведующий экскурсиями, сможет назвать вам соответствующую цену».
«Возникает впечатление, что в Йиптоне за деньги может организовать все, что угодно».
Файдер развел руками: «Разве это не так в любом другом месте? Должен объявить, что наше время в Кальоро истекло. Вы видели достаточно?»
Шугарт посмотрел на спутников: «Мы готовы продолжить экскурсию. Что дальше?»
«Мы пройдем через «Галерею древних гладиаторов». Несколько минут тому назад, если бы вы обратили внимание, вы могли бы заметить пару этих отважных бойцов, боровшихся на площадке под крышей. Так как вы их не заметили, я не могу требовать с вас плату за их труды».
«Взимается ли дополнительная плата за посещение галереи?»
Проводник сделал успокаивающий жест: «Она по пути к базару. Следуйте за мной».
Файдер провел группу в длинный коридор, освещенный окнами с одной стороны; с другой стороны вереницей темнели проемы маленьких каморок. В каждой каморке на грязной засаленной подушке сидел, скрестив ноги, старик-йип. Некоторые обитатели каморок убивали время, занимаясь изготовлением простых поделок — одни вышивали, другие плели кружева, третьи изготавливали из пальмовых волокон маленькие фигурки игрушечных животных. Иные просто сидели, равнодушно уставившись в пространство.
Продвигаясь по галерее, бесстрашные львы догнали группу туристов, платившую за зрелище в Кальоро. Их было примерно двадцать человек; по мнению Глоуэна, они представляли секту ладдакеев с планеты Гауд (Фоделиус IV) — об этом свидетельствовали их коренастое телосложение, свежая белизна кожи, круглые лица и характерные широкополые шляпы с вьющимися сзади черными лентами. Судя по всему, ведущий их группы пытался договориться с проводником об организации еще одного зрелища под наименованием «Двоепузырие», но проводник, по его мнению, заломил чрезмерную цену. Другие экскурсанты из той же группы собрались у каморки, разговаривая с сидевшим в ней стариком. Бесстрашные львы задержались, чтобы послушать.
Старика что-то спросили; он громко ответил: «А что мне еще делать? Я больше не могу работать. Что я должен — сидеть в темноте, пока не умру с голода?»
«Вы, по-видимому, смирились с тем, что умрете такой смертью!»
«Мне все равно, я умру так или иначе. И я вполне заслуживаю такого конца. Я ничего не достиг, ничего не открыл, ничего не изобрел. Космос не изменился ни на йоту благодаря моему существованию. Скоро я исчезну, и никто этого не заметит».
«Удивительно пессимистическая философия! — заметил один из ладдакеев. — Разве вы не сделали ничего, чем могли бы гордиться?»
«Всю мою жизнь я лущил морскую траву. Один стебель мало отличается от других. Тем не менее, когда-то давным-давно на меня что-то нашло, и я вы́резал из дерева рыбу, точно изобразив все до последней подробности, даже чешую. Многие хвалили мою резьбу».
«И где же эта рыба теперь?»
«Упала в канал и уплыла с отливом. Недавно я начал выреза́ть еще одну рыбу — вон она валяется. Но у меня уже нет былого усердия, я так и не закончил».
«И теперь вы готовы умереть».
«Никто никогда, на самом деле, не готов умирать».
Другой ладдакей протиснулся вперед из задних рядов: «Правду говоря, мне стыдно, что мы занимаемся этими вещами. Вместо того, чтобы платить за смерть этого пожилого человека, давайте соберем деньги и поможем ему выжить. Разве это не человечно? Разве это не соответствует принципам нашей веры?»
Экскурсанты забормотали, обсуждая это предложение; одни соглашались, другие сомневались. Очень приземистый полный человек пожаловался: «Все это прекрасно и замечательно, но мы уже заплатили за зрелище — теперь эти деньги нам не вернут!»
Другой отозвался: «Кроме того, здесь тысячи стариков, оказавшихся в том же положении! Если мы спасем этого старикана и его недоделанную деревянную рыбу, его место займет другой. Что же, нам придется спасать другого? Тем более, что тот, наверное, умеет выреза́ть из дерева птиц? Это бесконечный процесс!»
Ведущий группы заявил: «Как вам известно, я — человек сердобольный и щедрый, старейшина Церкви. Но я вынужден выступить в защиту практического здравого смысла. Насколько я понимаю, заказанное зрелище не возбуждает извращенный интерес к судорогам агонии или чему-нибудь в этом роде, а демонстрирует здоровый катарсис, безбоязненный вызов смерти. Предложение брата Янкупа делает ему честь, но я предложил бы ему, по возвращении домой, проявить такое же великодушие по отношению к соседям, позволив им выпасать коз на своем лугу».
Речь старейшины вызвала облегченный смех. Ведущий повернулся к Файдеру: «Не желает ли ваша группа присоединиться к нам и полюбоваться на «Двоепузырие»? В таком случае стоимость спектакля, в расчете на каждого, окажется более приемлемой».
«Какова, в точности, эта стоимость?» — поинтересовался Арлес.
Файдер что-то подсчитал в уме: «Пять сольдо с человека. Таков установленный тариф». Раздались многочисленные возгласы протеста, но проводник поднял руку, выставив ладонь вперед: «Уменьшение тарифа, пропорциональное численности зрителей, не предусмотрено. На все есть твердая цена».
Издевательски рассмеявшись, Арлес произнес: «После такого финансового шока мне поистине потребуется катарсис. Я приму участие, черт с ними с деньгами!»
«Я тоже, — вызвался Клойд. — Как насчет тебя, Донси?»
«Не хочу ничего пропустить. Так и быть».
«И я с вами!» — заявил Кайпер.
«Отвратительно! — пробормотал Ютер Оффо. — Не хочу иметь ничего общего с этим зрелищем».
«Согласен», — кивнул Глоуэн.
Шугарт тоже отказался платить за представление; Джардин, после длительных колебаний, согласился «исключительно из любопытства», как он выразился. Керди сомневался дольше всех — на его легко краснеющем лице появлялось то одно, то другое выражение. Наконец, чувствуя пристальный взгляд Глоуэна, он проворчал с некоторым разочарованием: «Нет, это не для меня».
Пока Файдер собирал с участников зрелища по пять сольдо, Глоуэн заметил в каморке старика незаконченную фигурку рыбы. Он указал на нее: «Можно посмотреть?»
Старик молча передал ему поделку — кусок дерева сантиметров двадцать длиной. Голова и примерно половина покрытого чешуей тела рыбы были переданы с вниманием и точностью, необычными для столь неоднородного материала. Движимый внезапным порывом, Глоуэн спросил: «Вы ее мне не продадите?»
«Она ничего не сто́ит — даже не закончена. Когда я умру, ее все равно выбросят. Забирай ее бесплатно».
«Спасибо! — краем глаза Глоуэн заметил наблюдательный взгляд Файдера, ничего не упускавшего. — Как говорят, в Йиптоне ничто не бесплатно. Пожалуйста, примите эту монету в качестве платы за резьбу».
«Как хочешь, давай свою монету».
Глоуэн заплатил и получил деревянную полурыбину. Файдер отвернулся.
Ведущий группы ладдакеев провозгласил: «Зрелище начинается! Поднимайся, старик! Тебе придется дуть и качать изо всех сил, если ты хочешь дожить до ужина!»
Керди, Ютер, Шугарт и Глоуэн, в компании Файдера, остались ждать в галерее. Остальные прошли в помещение, где находилось странное сооружение — пара установленных рядом и соединенных трубами стеклянных цилиндров диаметром чуть больше метра и высотой больше двух метров. На дно каждого из цилиндров опустили на веревках по «древнему гладиатору», после чего цилиндры закрыли сверху крышками на зажимах.
Из труб на дно каждого из цилиндров начала литься сильная струя воды; уровень воды постепенно повышался. Нажимая на рычаг насоса, один старик мог перекачивать воду из своего цилиндра в цилиндр противника. Сперва оба дряхлых «гладиатора» казались безучастными, но когда вода поднялась до уровня пояса, то один, то другой стали пробовать, работает ли насос, и вскоре уже качали вовсю. Старик в левом цилиндре работал отчаянно и меньше выдыхался — в конце концов он смог поднять уровень воды в правом цилиндре выше головы своего противника, того самого пессимиста, который выреза́л деревянных рыб. Тот почти сразу же прекратил попытки откачать воду, предпринял несколько тщедушных попыток разбить крепкий цилиндр ударами локтей и пинками, после чего утонул — и зрелище кончилось.
Бесстрашные львы, наблюдавшие за этим соревнованием, вернулись в галерею. Керди спросил: «Ну, как?»
«Если это катарсис, с меня хватит катарсисов», — упавшим голосом отозвался Джардин.
Файдер энергично распорядился: «Пойдемте, пойдемте! Время не ждет. На базар! Между прочим, на все установлены твердые цены — не пытайтесь торговаться. Пожалуйста, держитесь вместе, там легко потеряться».
Передвигаясь по многочисленным подмостям, галереям, проходам и мостам, бесстрашные львы успевали только заметить работавших повсюду йипов — те лущили морскую траву, очищали и отбивали моллюсков, обрабатывали бамбук, плели циновки и панели из пальмовых листьев. Наконец экскурсанты прибыли на базар — огромное помещение с низким потолком, вмещавшее бесчисленное количество маленьких ларьков, в которых йипы обоих полов и всех возрастов изготовляли и предлагали в продажу предметы из дерева, металла, раковин и стекла, гончарные изделия, а также вязаные из волокон сумки и сетки. В других ларьках продавались ковры, ткани, куклы и сотни всевозможных карикатурных поделок.
Бесстрашные львы не испытывали никакого желания тратить деньги на безделушки. Хорошо чувствуя их настроение, Файдер объявил: «А теперь мы посетим «Музыкальный зал», где вы сможете беспрепятственно награждать исполнителей, не внося дополнительную плату».
В «Музыкальном зале» пожилые мужчины и женщины сидели в отдельных игрушечных бамбуковых домиках, играли на различных инструментах и пели меланхолические песни. Перед каждым исполнителем стоял небольшой бамбуковый горшочек, содержавший несколько монет — посетители должны были верить, что эти монеты были брошены их предшественниками, сумевшими оценить прелести туземных мелодий. Шугарт Ведер разменял сольдо, получив несколько мелких монет, и распределил эти монеты по горшочкам, не обращая никакого внимания на качество исполнения. Керди спросил одного из музыкантов: «На что вы тратите заработанные деньги?»
«Тратить почти нечего. Налог составляет больше половины, остальное уходит на кашу. Я не пробовал рыбу уже пять лет».
«Жаль!»
«Да, жаль. Скоро меня переведут в «Галерею гладиаторов». Там уже будет не до музыки».
«Пойдемте, пойдемте! — заторопился Файдер. — Время истекло — если вы не желаете платить за продление экскурсии».
«Нет, такого желания мы не испытываем».
Когда экскурсанты вернулись в отель, Файдер сказал: «А теперь перейдем к вопросу о чаевых. Десять процентов считаются проявлением скаредности и отсутствия благородства».
«А чем считается отсутствие чаевых? — спросил Шугарт. — Чего вы ожидаете после того, как отказались отвести нас в купальни и сбросили меня в канал?»
«Отсутствие чаевых считается неосторожностью, после которой приходится внимательно проверять все, что вы едите и пьете».
«Убедительный довод. Очень хорошо — вы получите десять процентов, после чего можете думать о нас все, что хотите. Честно говоря, ваше мнение обо мне беспокоит меня не больше, чем мое мнение беспокоит вас».
Файдер не позаботился прокомментировать эту тираду. Чаевые были уплачены — Файдер принял их, холодно кивнув: «Вы планируете посетить «Кошачий дворец»?»
«Да, попозже вечером».
«Вам потребуется проводник».
«Почему же? Маршрут четко обозначен на карте».
«Позвольте мне предупредить вас: здесь полно разбойников! Они накидываются на туриста из боковых проходов, сбивают его с ног и в тот же момент удирают со всеми его деньгами. А турист, получивший пару крепких пинков по голове, приходит в себя через полминуты и не может понять, что произошло. Грабители не осмеливаются нападать на туристов, сопровождаемых гидом. Я взимаю чисто символическую плату, но в моем присутствии вы можете быть уверены, что не лишитесь достоинства, посещая «Кошачий дворец»».
«Какова же ваша символическая плата?»
«Девять человек — девять сольдо».
«Я посоветуюсь со спутниками за ужином».
Сирена опускалась к горизонту, и бесстрашные львы, собравшиеся на террасе, устроились за столом с видом на гавань — непосредственно над «Фаразом», стоявшим у причала.
Некоторое время они освежались ромовым пуншем и коктейлями «линг-ланг», поздравляя себя с романтической атмосферой наступавшего вечера.
«Само собой, нам придется не упоминать о Смрадище, когда мы будем рассказывать о местных удовольствиях», — капризно произнес Донси Диффин.
«Подумаешь, Смрадище! — храбро заявил Кайпер. — Я уже о нем почти забыл. Ну воняет, ну и пусть себе воняет».
«Говори за себя, — проворчал Ютер. — У меня эта вонь уже в печенках».
«Да ты просто все время о ней думаешь! — воскликнул Кайпер. — Если у человека в голове много всякой дряни, он чутко реагирует на дурные запахи. Мой ум благороден и чист, мне вонь не страшна».
«У Кайпера можно многому поучиться, — задумчиво сказал Шугарт. — Когда я свалился в грязный канал, он посоветовал мне не обращать внимание на промокшую одежду и наслаждаться экскурсией наравне с остальными».
«Насколько я помню, Файдер тоже придерживался такого мнения», — усмехнулся Джардин.
«Хорошо, что он не догадался взять с меня за купание! — прорычал Шугарт. — Первостатейный мошенник, успевает обо всем подумать! Теперь он хочет содрать с нас девять сольдо только за то, что проводит нас в «Кошачий дворец». Он утверждает, что это единственный способ избежать нападения грабителей — надо полагать, под предводительством самого Файдера».
Ютер, обычно спокойный и обходительный, покраснел от гнева: «Это вымогательство чистой воды! Я пожалуюсь на него умпам!»
Оскалившись, как лисица, Кайпер заметил: «Вот они стоят, голубчики — пойди пожалуйся, если не шутишь».
Ютер вскочил и быстро направился к двум представителям элитной гвардии, наблюдавшим за туристами на почтительном расстоянии. Те вежливо выслушали его и, судя по всему, ответили с полным сочувствием. Ютер развернулся на каблуках и вернулся к столу.
«Ну, что?» — спросил Кайпер.
«Они хотели знать, сколько запросил Файдер. По их мнению, девять сольдо — не слишком много. Когда я спросил, почему они не задержат грабителей, они объяснили, что, как только они начинают патрулировать проходы и коридоры, разбойники улетучиваются, и умпам приходится ходить туда-сюда совершенно безрезультатно. Я упомянул о брошюре в голубой обложке — в ней утверждается, что опытные посетители могут посещать «Кошачий дворец» в полной безопасности. Умпы говорят, что брошюра слегка устарела, и что такие «опытные посетители» всегда подмазывают секретаря, заведующего экскурсиями, пятью или десятью сольдо, что каким-то образом предотвращает ограбления».
«Пусть подавятся! — заключил Джардин. — Девять сольдо нас не разорят. Забудьте о неприятностях, давайте ужинать».
Сирена зашла за горизонт, и только несколько продолговатых туч еще горели алыми пятнами над самым океаном. Босые, голые до пояса юноши вынесли к столам высокие торшеры, и бесстрашные львы приступили к ужину при свете цветных абажуров, пока над Йиптоном сгущались сумерки.
Блюда, внешне привлекательные, не отличались особыми кулинарными достоинствами и относились скорее к стандартной межпланетной, нежели местной кухне; возникало впечатление, что намерение поваров заключалось не в том, чтобы доставить удовольствие гурманам, а в том, чтобы не вызвать ни у кого явного неудовольствия. Порции тщательно отмерялись, причем отмерялись достаточно скупо. Бесстрашных львов ужин не слишком порадовал, но они не нашли, к чему придраться. Сначала им подали бледный бульон неизвестного происхождения, затем обжаренных моллюсков под шубой из взбитого теста и с гарниром из зелени, почек сальпичеты и морской капусты, после чего последовали плов с пареными угрями и, наконец, десерт — кокосовая меренга в сгущенных кокосовых сливках, с чаем и сливовым вином.
Клойд отодвинулся от стола: «Я поглотил рационы нескольких «древних гладиаторов»!»
«Могу сказать то же самое, — отозвался Джардин. — Теперь я готов драться с Файдером и его разбойниками».
Ютер разглядывал панораму вечерней гавани: «Давайте будем справедливы. Если не обращать внимания на Смрадище, Йиптон — удивительное, странное, местами очаровательное место, необычное во всех своих аспектах. Я чувствую себя так, как будто оказался в пяти тысячах световых лет от Араминты — но хорошего помаленьку. Завтра же я собираюсь вернуться домой, и, скорее всего, никогда не приеду сюда опять!»
«Что? — вскричал Кайпер. — Я не верю своим ушам! Мы даже в «Кошачьем дворце» еще не побывали!»
«Не сомневаюсь, что одного раза будет вполне достаточно», — чопорно произнес Ютер.
«Ба! — надменно промычал Кайпер. — И ты надеешься стать знатоком ароматического массажа, клюнув зернышко и сразу упорхнув, как пугливая птичка? Посмотри на Клойда, или хотя бы на Арлеса. Разве они поступятся своим долгом и схалтурят? Нет, никогда! Хорошего не помаленьку, а под завязку — таков их боевой клич!»
«Они могут рваться в бой, сколько влезет, заказывать экскурсии с сотой до двухсотой включительно и проводить всю жизнь в подвалах «Кошачьего дворца», где фригидные йипочки будут стирать им носочки. Для меня все это слишком».
Шугарт, как обычно, проявлял благоразумие: «Я почти готов с тобой согласиться — но только почти. Давай посмотрим, какое настроение у нас будет завтра утром».
«Если уж говорить начистоту, — нарушил молчание Арлес, — я тоже наполовину готов отправиться восвояси. Больше того — на две трети. Их хваленое Смрадище меня просто душит».
Клойд с изумлением покачал головой: «Похоже на то, что празднеству приходит преждевременный конец. Донси, а ты как настроен?»
«Я согласен с Шугартом. Посмотрим, как мы себя будем чувствовать с утра. Боюсь, однако, что с меня хватит экзотики — если ее будет еще больше, я сбегу».
«Керди, как ты думаешь?»
Керди с сомнением покосился на Глоуэна: «Мы могли бы, пожалуй, прекрасно отдохнуть пару дней, не пускаясь ни в какие особые предприятия, а просто проводя время на террасе».
«Давайте пока отложим этот разговор, — предложил Джардин. — Утро вечера мудренее».
«Ладно! — заявил Кайпер. — А сегодня вечером — опустошительный набег на «Кошачий дворец»!»
Керди поставил на стол чашку с чаем и выпрямился на стуле: ««Кошачий дворец» — не для меня. Слишком много впечатлений за один день. Сегодня на меня не рассчитывайте».
Шугарт посмотрел на него с неподдельным удивлением: «Я видел в Йиптоне много чудес, но это уже просто сенсация!»
«Причем дополнительная плата не взимается», — мрачно усмехнувшись, прибавил Керди.
«Но почему, Керди, почему? Объясни мне!»
«Никакой тайны — просто у меня нет настроения».
Кайпер обиделся: «А я думал, мы только ради этого сюда и приехали!»
«Может быть, завтра».
«А вдруг завтра уже придется уезжать?»
«Тогда с утра. Послушай! Я устал, хочу собраться с мыслями».
«Прекрасно тебя понимаю, — задумчиво произнес Арлес. — Я тоже останусь в отеле».
Шугарт подскочил, как ужаленный: «Не могу поверить! Что происходит? Вы только послушайте этих целомудренных святош! И это рыскающие и прыскающие, рычащие и вопящие, испытанные в схватках и покрытые шрамами легендарные бесстрашные львы?»
Арлес невесело рассмеялся: «Я слегка не в своей тарелке. Пусть это не мешает никому другому».
Шугарт развел руками: «Как хотите! Мне больше нечего сказать».
Джардин изобразил деловитость: «Я тут поспрашивал в вестибюле, почитал объявления. Похоже на то, что они пытаются брать по десять сольдо с человека, но пяти на самом деле достаточно. Не беспокойтесь о дополнительных услугах — это все лишнее, бантик на коробочке, так сказать. Чаевые тоже давать не обязательно — все деньги в любом случае утекают в казну Титуса Помпо, а он и пальцем не пошевелит, чтобы их заработать».
Молодые люди перешли в вестибюль. Керди отвел Глоуэна в сторону: «Похоже, поездка срывается».
«Похоже на то», — согласился Глоуэн.
«Если они все уедут, прощай конспирация! — Керди говорил напряженным отрывистым голосом, как если бы подозревал Глоуэна в поползновениях к нарушению субординации. — И мы останемся у всех на виду: два агента отдела расследований. А это значит, что нам придется поторопиться и сделать все, что можно, сегодня же вечером».
«Полагаю, что так».
Керди осмотрелся по сторонам: «При этом в данный момент я не вижу, каким образом мы могли бы действовать, не слишком рискуя».
Глоуэн скептически разглядывал носки своих ботинок. Что Керди пытался ему сказать, не говоря ничего определенного? Глоуэн решительно заявил: «Окончательное решение придется принимать после предварительной разведки».
Керди прокашлялся: «Мы не можем действовать опрометчиво, и ни в коем случае не должны поступаться своей безопасностью. Ты согласен?»
«Более или менее. Но...»
«Никаких «но»! У меня такой план: пока вы все прохлаждаетесь в «Кошачьем дворце», я попробую разведать все, что можно, не слишком привлекая к себе внимание. Потом, когда ты вернешься, мы займемся делом вместе, если это будет практически целесообразно».
Глоуэн молчал.
«Так что же?» — настаивал Керди.
«Я не хочу ходить в «Кошачий дворец»».
«Сходи все равно! — рявкнул Керди. — Никто не должен подозревать, что мы как-то связаны помимо принадлежности к компании бесстрашных львов. В принципе, нам не следовало бы даже заводить этот разговор. Поболтай о чем-нибудь с остальными».
Через несколько минут в вестибюле появился Файдер: «Все готовы?»
«Двое не в настроении, — ответил Шугарт. — Нас будет семеро».
«Вам придется заплатить девять сольдо в любом случае, так как мы уже договорились о цене, и мне пришлось отказаться от другого поручения для того, чтобы вернуться к вам».
«Семь человек — семь сольдо, включая чаевые. Больше вы от нас не получите. Не хотите — уходите».
Файдер раздраженно встряхнул бронзовыми кудрями: «Вы, служащие управления в Араминте — извращенные и черствые люди! Если ваша эрекция отличается теми же качествами, несчастным девушкам во «Дворце» придется несладко! Что ж, я вынужден уступить вашей алчности. Давайте семь сольдо».
«Ха-ха-ха, — медленно выговорил Шугарт. — Мы вам заплатим по возвращении. Можно идти?»
«Да, пойдемте».
«Бесстрашные львы на охоте! — заорал Кайпер. — Трепещите, йипочки!»
«Кайпер, пожалуйста, заткнись! — взмолился Джардин. — Не следует рекламировать свои мелкие прегрешения. В таких делах полезна скрытность — такова вековая традиция».
«Именно так! — подтвердил Ютер. — Если уж тебе приспичило провозглашать лозунги, называй нас членами теософского общества или активистами движения «За добрачное воздержание»».
Арлес внезапно встрепенулся: «Я, кажется, что-то не то съел, но все-таки пойду — за компанию».
«Вы обязаны уплатить сольдо», — напомнил Файдер.
«Да-да, само собой! Пойдемте».
«Тогда следуйте за мной! Держитесь вместе!»
Файдер повел молодых людей по темным запутанным проходам Йиптона, и в конце концов они оказались под аркой портика, выложенной плиткой лавандового оттенка. Синяя надпись на плитке гласила:
«Дворец счастливых утех»
Файдер пригласил бесстрашных львов пройти под аркой в приемную, обставленную скамьями с мягкими подушками.
«Я подожду вас здесь, — сказал проводник. — Порядки здесь простые. Купите в кассе билет за десять сольдо. В цену билета входят дополнительные развлечения, в целом составляющие программу «кругосветного путешествия»».
«Никаких дополнительных развлечений! — отрезал Ютер. — Достаточно билетов по пять сольдо».
«В таком случае вы заплатите за программу «Туристический класс». Тем, кого интересует более разнообразное времяпровождение, предлагается широкий выбор выставок, пантомим, фарсов и попурри, различной стоимости. Кассир предоставит вам подробную информацию».
«Это интересно! — заявил Арлес. — Как раз то, что нужно, чтобы взбодриться. Может быть, к утру я снова почувствую себя по-прежнему».
Бесстрашные львы встали в очередь у кассы, приобрели билеты и прошли через завесу из стеклянных бус в длинный просторный коридор. По сторонам коридора через равные промежутки открывались двери; в дверях стояли девушки, разглядывавшие проходящих мимо. Все они были молоды и отличались привлекательным телосложением; на всех были простые белые платья до колен.
Глоуэн выбрал одну из девушек и зашел в ее комнату. Она закрыла дверь, взяла билет и выскользнула из своего платья. Она молча стояла, ожидая, пока Глоуэн расстегивал рубашку. Глоуэн задержался, взглянул девушке в лицо и отвернулся. Поморщившись, он вздохнул и снова застегнул рубашку.
Девушка с беспокойством спросила: «Что случилось? Я вас чем-нибудь обидела?»
«Нет, все в порядке, — ответил Глоуэн. — Похоже на то, что меня не слишком привлекает «ароматический массаж»».
Девушка пожала плечами и снова натянула платье. «Я могу подать чай с печеньем за дополнительную плату. Один сольдо».
«Хорошо, — согласился Глоуэн. — Если ты тоже выпьешь чаю с печеньем».
Не говоря ни слова, девушка принесла чайник и поднос с мелкой выпечкой. Она налила одну чашку. Глоуэн сказал: «Пожалуйста, налей и себе».
«Как вам будет угодно», — она налила вторую чашку чая и продолжала сидеть, глядя на Глоуэна без всякого интереса. В конце концов, чтобы прервать молчание, Глоуэн спросил: «Как тебя зовут?»
«Суджулора Ерисвана Алейзия. Мое имя принес северный ветер».
«А меня зовут Глоуэн. Я из пансиона Клаттоков».
«Странное имя».
«Я к нему привык. Тебе интересно, откуда я? Рассказать тебе что-нибудь?»
«Не знаю. Я не любопытна. События сбываются и проходят».
«То есть, я для тебя — просто событие?»
«Да, именно так».
«Здесь работают все йиптонские девушки? Или только самые пригожие?»
«Почти все — какое-то время».
«Тебе нравится эта работа?»
«Это легкая работа. Некоторые мужчины мне не нравятся, и становится лучше, когда они уходят».
«У тебя есть любовник?»
«Не понимаю».
«Молодой человек, который тебя любит, и которого ты любишь».
«Нет, ничего такого. Зачем вы говорите такие странные вещи?»
«Ты хотела бы путешествовать?»
«Никогда об этом не думала. Но почему-то все задают мне этот вопрос».
«Прошу прощения — наверное, тебе со мной скучно».
Это замечание девушка проигнорировала: «Вам пора идти — или вносить дополнительную плату. Вы можете оставить чаевые на столе».
«Думаю, мы обойдемся без чаевых — все деньги все равно отбирает Умфо».
«Как вам будет угодно».
Глоуэн вернулся в приемную. Через некоторое время появились, один за другим, бесстрашные львы. Кайпер вернулся последним — только он оказался львом, достаточно бесстрашным, чтобы отправиться в «кругосветное путешествие».
Файдер поинтересовался, не желают ли молодые люди заказать специальное шествие с бенгальскими огнями и конфетти. Получив отрицательный ответ от Шугарта, он отвел группу обратно в отель. «Потребуются ли мои услуги завтра?» — спросил он.
«Скорее всего, нет, — сказал Шугарт. — Благодаря вам сегодняшний день мне надолго запомнится».
«Рад это слышать, — отозвался Файдер. — Ваша похвала заставляет забыть о долгих часах низкооплачиваемого долготерпения». Он поклонился и скрылся в ночи.
Шугарт обратился к другим бесстрашным львам: «Что теперь? Еще совсем не поздно!»
«Думаю, мне не помешает еще раз попробовать их превосходный ромовый пунш», — отозвался Кайпер.
«Впервые слышу, чтобы Кайпер предложил что-то дельное! — заявил Клойд. — А пока мы выпиваем, он нам расскажет, какие виды ему больше всего запомнились во время «кругосветного путешествия»».
Тем временем Глоуэн нашел Керди, сидевшего в дальнем углу вестибюля и листавшего старый журнал. Глоуэн опустился на соседнее сиденье.
Керди отбросил журнал: «Хорошо повеселился?»
«В соответствии с ожиданиями».
«Я что-то не замечаю особого энтузиазма».
«Обстановка не располагала к энтузиазму. Девушки достаточно вежливы — точнее говоря, «прилежны» — и, тем не менее, в конечном счете я просто выпил чаю».
«Ты всегда был брезглив».
Не в первый раз Глоуэну пришло в голову, что Керди его недолюбливает: «Брезгливость тут ни при чем».
«От нее плохо пахло?»
Глоуэн покачал головой: «То, что я скажу, может показаться странным... Помнишь старика, который дал мне резную рыбу?»
«Да, конечно».
«Я зашел с девушкой в ее комнату. Она разделась и ждала. Я посмотрел ей в лицо — у нее такое же выражение, как у того старика. Я не смог к ней притронуться».
«Это уж как-то слишком... капризно. Тебе не кажется?»
«Я выпил неплохого чаю. Она сказала, как ее зовут — уже не помню, как. Время быстро пролетело».
«Дороговатый чаек!» — буркнул Керди. Он отвернулся и подобрал брошенный журнал.
Глоуэн спросил: «А у тебя как дела?»
Керди сосредоточился: «Неплохо. Нет, на самом деле нельзя сказать, что я в чем-то преуспел. Нужно будет крепко подумать — если мы вообще собираемся что-нибудь предпринять».
«Что случилось?»
«Я пошел на разведку. Интересующий нас квартал — прямо за отелем, достаточно, казалось бы, пройти по набережной и свернуть за угол. Я спустился к причалу и прогулялся по дорожке под отелем к волнолому — как любой другой турист, решивший взглянуть, что делается в окрестностях.
Когда ты доходишь до угла отеля, всю набережную пересекает плотный частокол из бамбука, шириной метров пятьдесят. В этой стене из бамбука только одна дверь. Она выглядела надежно запертой — тем не менее, я попробовал ее открыть, чтобы проверить. Дверь закрыта на замок. Я прошел до восточного конца бамбуковой стены — она доходит до самой воды. Я схватился за крайний шест, наклонился и заглянул за частокол — чуть шею не сломал. За оградой еще один причал. Когда я обернулся, в трех шагах от меня стоял умп — большого роста, в белой кепке. Он спрашивает: «Что вы тут делаете?»
Я говорю: «Ничего особенного. Гуляю, смотрю по сторонам».
Он улыбнулся — так, будто ему насильно рот растянули — и говорит: «Вы пробовали открыть дверь в ограде. Зачем?»
Я отвечаю: «Просто любопытно. Длинная стена, в ней одна дверь. Хотелось посмотреть, что с другой стороны. Мне говорили, что здесь работают стеклодувы».
Он ухмыляется: «Нет, за оградой товарные склады. Вы все еще хотите заглянуть внутрь?»
Я решил притвориться идиотом и напустил на себя детскую невинность: «А вы думаете, там есть что-нибудь интересное?»
Тут его ухмылка стала похожа на волчий оскал, и он спрашивает: «Это зависит от того, что именно вас интересует».
Я ему говорю: «Моя специальность — антропология. Меня поражает способность йипов создать многообразную среду обитания посреди океана! В частности, особое любопытство вызывают навыки местных стеклодувов и гончаров».
«В таком случае здесь для вас нет ничего интересного, — говорит он. — Туристы развлекаются в других местах».
Так что я вернулся в отель».
«Он спросил, как тебя зовут?»
«Об этом речь не заходила».
Глоуэн задумался: «Странно, что он не спросил, как тебя зовут».
«Может быть, это необычно, но в данный момент наша главная проблема в том, что я не могу найти никакого безопасного способа проникнуть на закрытый участок. Нам придется отступить».
«Ты полностью исключаешь возможность проникновения по крыше?»
«Разумеется! Крыша выложена пальмовыми листьями. По ней шагу не сделаешь — провалишься».
«Не провалишься, если наступать только на стропила и коньковые балки. Мне видно крышу из окна моего номера, но прямо под ним — канал. Что под твоим окном?»
«Тоже неудобно. До крыши метров пять. По приставной лестнице можно было бы спуститься, но где ее возьмешь?»
«Можно спуститься по веревке».
«Веревки у нас тоже нет».
«Что-нибудь придумаем».
Керди поморщился: «Я не собираюсь лезть на эту крышу! У от одной мысли об этом голова кружится!»
«Давай пойдем, посмотрим что к чему, — предложил Глоуэн. — Если есть такая возможность, я попробую. Мы для этого сюда приехали, нужно использовать любой шанс».
«Ну ладно, — неохотно согласился Керди. — Только условимся, что я на эту крышу не полезу».
Остальные бесстрашные львы расселись вокруг стола у наружного ограждения террасы и распивали ромовый пунш при свете Лорки, Синга и вереницы покачивающихся на ветру светильников. Их голоса то и дело звучали с неприличной громкостью — должны же были другие туристы заметить, какая бравая компания почтила Йиптон своим присутствием!
Керди и Глоуэн тихонько поднялись по лестнице на четвертый этаж. Глоуэн поинтересовался: «Ты знаешь, где номер Арлеса?»
«Вторая дверь слева, прямо по коридору. Почему ты спрашиваешь?»
«Давай сначала выглянем из твоего окна».
В номере Керди было темно — огонек в маленьком полуприкрытом ночнике едва теплился. Подойдя к окну, два разведчика разглядели крышу: нагромождение стропил, уступов, коньков и уложенных внахлест связок пальмовых листьев, черных и розоватых в зловещем свете Лорки и Синга.
Керди показал рукой: «Вот он, секретный квартал — примерно в этом направлении. Но, как ты видишь, никакого способа туда пробраться нет. Так и придется сказать Бодвину Вуку — чтобы наши отчеты ни в чем не расходились».
«Но я с тобой не согласен. Я считаю, что следует попытаться».
«Как ты спустишься на крышу? Здесь не меньше пяти метров».
«Насколько я помню, Арлес приехал в Йиптон в прекрасном плаще из прочного материала».
«Верно. Слишком плотный и роскошный плащ для тропического климата, на мой взгляд».
«Похищение плаща из номера Арлеса вызовет у него возмущение, но никого в Йиптоне не удивит. Впредь Арлес научится одеваться скромнее и приглядывать за своими вещами».
Керди сухо усмехнулся: «Арлес мог бы даже пожертвовать свой плащ на хорошее дело, если бы мы ему объяснили, в чем состоит это дело».
«Может быть — но в таком случае мы рисковали бы получить отказ. А если мы не будем ему ничего говорить, то он, по меньшей мере, не станет нам отказывать, что меня вполне устраивает».
«Но дверь его номера заперта!»
Глоуэн внимательно рассмотрел устройство двери номера Керди: «Обрати внимание: косяк сделан из расщепленного бамбука, он даже не жесткий. У тебя, кажется, был большой складной нож?»
Керди без слов передал ему нож. Глоуэн подошел к двери номера Арлеса. Пока Керди сторожил, Глоуэн вставил тяжелое лезвие ножа между дверью и рамой. Он слегка нажал — рама и дверь разошлись достаточно для того, чтобы защелка замка высвободилась. Глоуэн зашел в номер, взял плащ, вышел в коридор и тщательно закрыл дверь. Оба молодых человека поспешно вернулись в номер Керди.
Глоуэн отпорол от плаща расшитый серебром пояс — Керди свернул его в плотный моток и отложил в сторону. Глоуэн разре́зал плащ на длинные полосы, а Керди связал их вместе. Получилась веревка длиной больше шести метров. Глоуэн привязал один конец к оконной раме, а другой опустил на крышу под окном.
«А теперь, пока я не успел испугаться...»
«Испугаться? — прохрипел Керди. — Это самоубийство! Только Клатток на такое способен».
«Одна последняя предосторожность. Я могу там заблудиться. Возьми ночник и держи его в окне. Если услышишь, как я свистну, поводи светильником по кругу».
«Понятно. Будь осторожен — да ты и сам это понимаешь».
Глоуэн задержался только для того, чтобы найти на крыше какие-нибудь ориентиры справа и слева, после чего спустился по самодельной веревке. Боязливо прикоснувшись подошвами к плетеной кровле, он перестал поддерживать свой вес руками только после того, как почувствовал под листьями твердое основание.
Теперь нужно было нащупать под плетеными панелями стропило и после этого наступать только на него. По стропилу можно было подняться к коньку крыши, а по коньку пробраться туда, где открывался вид на интересовавший Бовина Вука участок — простейший возможный маршрут.
Глоуэн нашел подходящее стропило. Передвигаясь как можно мягче, чтобы кровля не хрустела и не скрипела (внизу кто-нибудь мог услышать), Глоуэн поднимался по наклонной крыше. Время от времени он оборачивался через плечо, ориентируясь на свет ночника. Добравшись до пересечения скатов, Глоуэн почувствовал, что стропило стало шире, и полез быстрее, по-обезьяньи перебирая руками и ногами.
Наконец он поднялся до конька крыши и уселся на него верхом, глядя назад, на чернеющую массу отеля — ералаш теней под звездным небом. Оставалось еще немного. Пару минут он переводил дух, окруженный ландшафтом невероятных черных и розоватых изломанных форм.
Времени не было. Глоуэн стал пробираться по коньку, как огромная крыса. Страх его временно улетучился — он даже чувствовал нечто вроде опьяняющего возбуждения.
Наконец он остановился и, разглядывая головоломную топологию крыши, решил, что забрался достаточно далеко. Под ним теперь должен был находиться секретный участок. Что случится, если его поймают? Глоуэн отказывался даже представить себе последствия такого провала.
Он обнаружил стропило и соскользнул по нему на несколько метров, после чего вынул нож и принялся проделывать отверстие в кровле.
Нож проскочил в пустоту. Глоуэн расширил отверстие и прижался к нему глазом. Под ним, на полу, освещенный дюжиной светильников, стоял автолет среднего размера. Вдоль стены помещения тянулся верстак, оснащенный самым разнообразным оборудованием для обработки материалов. Рабочие и техники — больше десяти человек — не торопясь занимались отделкой и сборкой деталей. Глоуэну показалось, что не все они были йипами, но в этом не было полной уверенности.
Для того, чтобы рассмотреть ангар под другим углом, он чуть-чуть переместился и почувствовал, что кровля с треском продавилась под его весом — он мог упасть в любой момент. В отчаянии он уперся коленом в кровлю, пытаясь вернуться в устойчивое положение на стропиле. Колено продавило кровлю — на какую-то долю секунды Глоуэн увидел лица техников, с удивлением смотревших вверх. Сразу же после этого ему удалось выдернуть ногу и восстановить равновесие на стропиле.
Шипя от бешенства и страха, Глоуэн вскарабкался до конька и пополз по нему обратно. Задерживаться нельзя было — умпов следовало ожидать уже через несколько минут, и от мысли о том, что они с ним сделают, когда поймают на крыше, у Глоуэна мурашки пробегали по коже.
Оказавшись примерно напротив четвертого этажа отеля, Глоуэн увидел ночник, горящий в окне. Уже не пытаясь двигаться бесшумно, он соскользнул по пересечению скатов на стропило и прижался к стене отеля.
Где же веревка? Глоуэн вертел головой, вглядываясь в тени. Веревки не было видно — кроме того, глядя вверх, он не видел ночника.
По-видимому, в спешке и замешательстве он не спустился по пересечению скатов до того места, где ему следовало перейти на стропило. Наверное, веревка висела ниже, и теперь нужно было искать ее на ощупь в темноте.
Глоуэн спустился по скату крыши вдоль стены на три метра, на шесть метров, на десять метров. Веревки не было. Он повернулся, чтобы вернуться наверх, но ему показалось, что он слышит тихие беспокойные голоса, доносящиеся с какого-то другого участка крыши — идти назад было поздно. Оставалось только надеяться, что Керди тоже услышал голоса и успел потушить ночник.
Прямо перед ним крыша кончалась углом отеля. Глоуэн пробрался к углу и заглянул вниз — внизу был узкий канал, тянувшийся вдоль задней стены. В нескольких метрах дальше, у причала отеля, кто-то пришвартовал небольшую баржу — судя по всему, средство удаления накопившегося за день мусора.
Сборщика мусора поблизости не было — он явно чем-то занимался в отеле. Куча мусора на носу баржи была прикрыта циновкой. В этом месте ширина канала составляла примерно четыре метра. Глоуэн пробежал по краю крыши и встал прямо напротив мусорной баржи. Убедившись в прочности опоры под ступнями, Глоуэн раскачался и прыгнул. Ему показалось, что он летит по воздуху слишком долго, но траектория оказалась правильной — он перепрыгнул канал и шлепнулся на циновку. Как он и рассчитывал, мусор и движение носа баржи в воде смягчили удар. Скатившись по циновке, он перескочил на причал и дико оглядывался по сторонам.
Приближались тяжелые шаги.
Глоуэн прижался к стене отеля у заднего входа. На причал вышел мусорщик с огромным мешком мусора на спине. «Как только он сбросит свою ношу на баржу и повернется, он меня увидит», — подумал Глоуэн.
Глоуэн бесшумно подбежал к мусорщику сзади, схватил его за мешок на спине и за плечо и, толкая вперед, заставил пройти два шага к краю причала и плюхнуться в канал. Не теряя ни секунды, Глоуэн вернулся к заднему входу и заглянул внутрь. Там была небольшая кладовая; Глоуэн проскользнул в нее и притаился в тени.
Привлеченные шумом воды и проклятиями мусорщика, на причал выбежали дежурный повар и два поваренка. Глоуэн выскочил из кладовой в кухню, пробежал по короткому служебному коридору, сразу замедлил шаг, как можно спокойнее пересек вестибюль и вышел на террасу.
Некоторое время он стоял и дрожал, пытаясь взять себя в руки. Бесстрашные львы сидели и пьянствовали, как прежде. Глоуэн тихонько примостился между Шугартом и Донси. Оба его даже не заметили, поглощенные рассказом Арлеса, описывавшего чудеса выставки в «Кошачьем дворце».
Глоуэн подтолкнул Шугарта локтем: «Извини, мне нужно в туалет. Когда подойдет официант, закажи мне еще пунша».
«Нет проблем».
Глоуэн снова пересек вестибюль, взбежал по лестнице и постучался в дверь номера Керди: «Это Глоуэн! Открой!»
Дверь слегка приоткрылась — выглянул Керди: «Вот ты где! Я ужасно беспокоился! Когда я увидел йипов на крыше, пришлось притушить фонарь и втянуть веревку».
«Вот почему я не мог найти веревку! — сказал Глоуэн. — Что ж, наверное, это даже к лучшему».
«Я тебя пытался разглядеть, но тут ничего не видно, — объяснял Керди. — Я был уверен, что ты найдешь какой-нибудь другой способ вернуться в отель».
«Поговорим об этом позже, сейчас нет времени. Где веревка?»
«Здесь, я ее смотал».
«Хорошо. Иди вниз и выпивай с бесстрашными львами. Я избавлюсь от веревки».
Керди ушел. Глоуэн засунул моток под мышку и последовал за Керди. Из вестибюля он вышел на причал. Стоя в тени, Глоуэн вложил в моток кусок разбитой бетонной плиты и сбросил улику в гавань, где она немедленно затонула. Вернувшись на террасу, Глоуэн присоединился к бесстрашным львам — Керди уже сидел за столом.
Прошло пять минут. В вестибюль вошли два умпа. Не торопясь, они огляделись по сторонам, вышли на террасу и приблизились к бесстрашным львам. Один из них тихо проговорил: «Добрый вечер, господа».
«Добрый вечер! — ответил Шугарт. — Надеюсь, с нас не возьмут еще какой-нибудь сбор или налог за обслуживание? Уверяю вас, нас обчистили до нитки».
«Несомненно. Чем вы тут занимались?»
Шугарт удивленно воззрился на умпа: «Перед вами бокалы — одни пустые, другие еще наполовину полны! Ромовый пунш — прекрасный напиток! Не нужно быть детективом, чтобы сделать очевидный вывод: бесстрашные львы снова устроили шикарную попойку!»
«А как насчет ночной охоты и прочих проделок бесстрашных львов?»
«Уважаемый, мы уже достаточно порезвились в «Кошачьем дворце», и на сегодня с нас проделок хватит!»
«Достаточно связное показание. Кто был вашим проводником?»
«Некий Файдер».
«Желаю приятно провести вечер».
Умпы удалились. Ютер смотрел им вслед: «Какого черта им нужно, и что это за вопросы насчет проделок? Кайпер, ты опять набедокурил? Ты что, забыл, что находишься в Йиптоне? Титус Помпо не поощряет безобразия».
«Что ты ко мне привязался? Я ничего не сделал!»
Бесстрашные львы посидели еще часок, после чего разошлись по номерам. Почти сразу же после этого из каморки Арлеса послышался громкий басистый рев.
Бесстрашные львы и несколько других туристов выглянули в коридор. Арлес вырвался из номера — круглое лицо его исказилось и побагровело от ярости: «Мой плащ стащили!»
«Арлес, успокойся! — сказал Джардин. — Ты можешь внятно объяснить? Кто стащил твой плащ?»
«Воры! Йиптонские грабители! Его нет — нет моего плаща!»
«Ты уверен? Под постелью ты смотрел?»
«Конечно, смотрел! Даже под постелью его нет! Нигде нет!»
«Это серьезный случай, — сказал один из незнакомых туристов. — Утром вы должны подать жалобу. А сейчас всем пора спать».
«Утром будет слишком поздно!» — страстно заявил Арлес.
«Уже глубокая ночь, — возразил турист. — Сколько бы вы не кричали, это не поможет вам найти свой плащ».
«Хороший совет, — поддержал туриста Шугарт. — Мы все этим займемся завтра утром».
Керди сказал: «Переполохом делу не поможешь. Ну, стащили плащ — зачем поднимать такой крик?»
«Рад, что вы разумно смотрите на вещи, — кивнул турист. — Спокойной ночи, господа. Надеюсь, больше не будет истерических воплей».
Арлес грязно выругался сквозь сжатые зубы: «Это просто возмутительно! Я теперь боюсь раздеться — кто-нибудь утащит мои штаны и ботинки».
Ютер недовольно заметил: «Тогда ложись в постель, не раздеваясь. Я устал, хочу спать».
«Тебе хорошо говорить! — обиделся Арлес. — У тебя никто ничего не украл».
«Тем лучше я высплюсь. Спокойной ночи».
Арлес вернулся к себе в номер, и остальные последовали его примеру.
С утра Глоуэн первым делом нашел Керди и сказал ему: ««Фараз» отчаливает за два часа до полудня. Нам нужно быть на борту как можно раньше — на пароме они ничего не смогут с нами сделать. Было бы лучше всего, если бы бесстрашные львы уехали в то же время».
«Правильно! — одобрил Керди. — Я с ними поговорю».
Керди обошел номера своих компаньонов и обнаружил, что почти все они были настроены покинуть Йиптон. Протестовали только Кайпер и Клойд, но без особой настойчивости; в конце концов они решили вернуться на «Фаразе» вместе с другими.
Бесстрашные львы позавтракали, рассчитались с отелем и спустились на причал.
У турникета стояли четыре умпа — суровые мускулистые фигуры с черными губами и бритыми наголо черепами. Они выглядели так, будто не были заняты ничем особенным, но Глоуэн заметил, как внимательно они рассматривали каждого пассажира, платившего выездной сбор. Керди прошептал Глоуэну: «Крайний слева! Он видел, как я заглядывал за стену. Они меня ищут, я нутром чую!»
«Не обращай внимания. Насколько они знают, ты не сделал ничего более подозрительного».
«Надеюсь».
Глоуэн заплатил выездной сбор, беспрепятственно прошел через турникет и с огромным облегчением поднялся по трапу на палубу «Фараза», куда умпам уже не разрешалось заходить.
Когда Керди стал платить сбор, крайний левый умп подал знак другим, и все четверо выступили вперед: «Как вас зовут?»
«Керди Вук. Почему вы спрашиваете?»
«Мы вынуждены попросить вас проследовать за нами».
«Зачем? Я собираюсь вернуться домой на пароме, и не хочу задерживаться из-за пустяков».
«Дело может не ограничиться пустяками. Было допущено серьезное нарушение правил, и мы обязаны найти нарушителя».
Керди переводил взгляд с одного татуированного лица на другое: «Совершенно ничего не понимаю! О каком нарушении вы говорите?»
«Некий Арлес Клатток пожаловался, что у него украли плащ. Мы обнаружили в вашем номере моток расшитой серебром материи; Арлес Клатток подтвердил, что это пояс от похищенного плаща. Тщательные поиски в вашем номере позволили обнаружить обрывки нитей, по мнению Арлеса Клаттока идентичные ткани похищенного плаща. Мы обязаны вас задержать, чтобы выяснить обстоятельства этого дела».
Глоуэн повернулся к Арлесу: «Скажи им, что ты проиграл плащ, побившись с Керди об заклад, но забыл об этом спьяну! Сейчас же! Иначе его арестуют!»
«Если они украл мой лучший плащ и разорвал его на кусочки, так ему и надо!» — прорычал Арлес.
«Он пошутил! — сказал Ютер Оффо. — Мы разберемся с этим позже. Но сейчас ты должен им сказать, что вышла ошибка».
«Вы все меня ненавидите! — закричал Арлес. — А теперь, понимаете ли, когда меня обокрали, когда меня обидели, я должен быть добреньким Арлесом, великодушненьким Арлесом!»
«Керди — бесстрашный лев! Это ничего для тебя не значит?»
Арлес неохотно подошел поближе к умпам и сказал: «Я вспомнил — я сам отдал Керди этот плащ. Он его не крал. Я не предъявляю никаких обвинений».
«Очень хорошо. Если вы не возражаете, пожалуйста, пройдите снова через турникет — на этот раз никакие сборы взиматься не будут. Мы вернемся в управление и официально закроем дело. Вы идете?»
«Как долго это будет продолжаться?» — с сомнением спросил Арлес.
«Если все окажется в порядке, совсем недолго».
«Почему вы не можете положиться на мое слово здесь и сейчас? Это было бы гораздо удобнее».
«Так дела не делаются. Вам придется пройти в управление».
Арлес отступил на пару шагов к парому: «Нет уж, я вернусь на палубу. Я вам сказал, что это была ошибка, и все тут!» Он поднялся по трапу и зашел в салон.
Умпы обратились к Керди: «Будьте добры, пройдите с нами. Есть несколько вопросов, все еще нуждающихся в разъяснении».
Поддерживаемый под локти двумя умпами, Керди опустил голову и побрел по причалу в Йиптон. Несколько раз он оборачивался и с тоской смотрел на «Фараз».
Глава 5
1
Глоуэн быстро поднялся в рубку «Фараза» и установил радиосвязь с отделом B станции Араминта: «Говорит Глоуэн Клатток. Соедините меня с директором — по срочному делу».
Через несколько секунд из динамика прозвучал хрипловатый голос: «Бодвин Вук слушает».
Глоуэн осторожно выбирал слова — почти наверняка переговоры прослушивались: «Возникла смехотворная ситуация, которая может стать серьезной. Керди задержали. Умпы утверждают, что он украл плащ Арлеса».
«Плащ? Что в этом серьезного? Что на самом деле происходит?»
«Вероятно, кто-то из бесстрашных львов пошутил над Арлесом, а вину возложили на Керди. Не понимаю, какими соображениями руководствуются йипы — если они не подозревают, что Керди виноват в чем-то другом, гораздо более важном. Вы, конечно, понимаете, что он ни в чем не может быть виноват — так же, как и я. Возмутительная история».
«В самом деле! — голос Бодвина стал предельно гнусавым. — Я немедленно свяжусь с Титусом Помпо. Не отходи далеко от рубки — на тот случай, если потребуется твоя помощь».
«Вы хотите задержать паро́м?»
«Это невозможно. Паром должен ходить по расписанию — иначе пассажиры опоздают на звездолет. Я разберусь с Титусом Помпо».
Через полчаса «Фараз» отчалил из Йиптона. Директор отдела B больше не выходил на связь.
Вернувшись на станцию Араминта после полудня, Глоуэн сразу направился в отдел B; его пригласили пройти в кабинет директора.
Бодвин Вук указал на стул. Глоуэн ожидающе взглянул на начальника: «Есть какие-нибудь новости насчет Керди?»
«Нет. Не могу пробиться к Титусу Помпо. Никто не желает ни о чем говорить. Что произошло в Йиптоне?»
Глоуэн изложил последовательность событий настолько кратко, насколько это было возможно. Бодвин Вук выслушал его без удивления: «Именно этого я и ожидал. Ты не успел определить тип автолета?»
«Судя по всему, это «Пегас-D», похожий на наш, но с некоторыми изменениями».
Бодвин Вук хмыкнул: «Он похож на наш, потому что он наш — собран из украденных компонентов. Продолжай».
«Как раз когда я его разглядывал, мое колено провалилось сквозь кровлю. Я сумел незаметно вернуться в отель и поднялся в номер. Керди уже смотал веревку. Я отнес ее вниз и сбросил в воду с причала — похоже было на то, что дело в шляпе, хотя Арлес поднял большой шум по поводу пропавшего плаща.
Наутро бесстрашные львы почувствовали, что с них хватит Йиптона, и готовы были вернуться домой. Мы с Керди тоже были не прочь убраться подобру-поздорову. Но когда мы сошли к парому, нас ждали четыре умпа. Меня пропустили вместе со всеми, но Керди задержали у трапа и увели».
Бодвин Вук недоуменно наклонился вперед: «Почему Керди? Почему они сосредоточили внимание именно на нем?»
Глоуэн нахмурился, после чего сказал, стараясь не проявлять никаких эмоций: «Керди приказал мне отправиться в «Кошачий дворец», чтобы он мог заняться разведкой. Я не хотел идти, но он настоял. Когда я вернулся...»
«Подожди-ка, подожди! Ничего не понимаю! Как то есть «он приказал тебе идти в «Кошачий дворец»?» Что значит «настоял»?»
«Именно так, настоял. Как только паром отчалил по пути в Йиптон, Керди взял на себя командование операцией. Он заявил, что вы назначили его старшим — с учетом опыта и выслуги лет».
Бодвин Вук резко откинулся назад: «Это неправда! Таких указаний не было».
«Я подозревал, что он врет, но Керди очень обидчив, и я не хотел с ним спорить. Я решил сделать все возможное в сложившейся ситуации вместо того, чтобы тратить время и силы на конфронтацию. В конечном счете оказалось, что я принял ошибочное решение».
«Возможно, не такое уж ошибочное, — сухо заметил Бодвин Вук. — Титус Помпо станет задавать вопросы. Керди, несомненно, расскажет все как есть — и правильно сделает, потому что ты уже передал мне необходимую информацию. Уверен, что ему удастся избежать крупных неприятностей, если он сделает все, что от него потребуют. Ничего существенного он на самом деле не знает. Но трудно сказать, что произойдет после этого.
Мы не совсем понимаем намерения Титуса Помпо. Если он в ярости и намерен отомстить во что бы то ни стало, он может устроить какую-нибудь отвратительную экзекуцию с целью устрашения. Но гораздо вероятнее, что он будет тянуть время и попробует торговаться. Нам, однако, лучше всего действовать быстро и уверенно. Я уже все подготовил. Операция начнется завтра, рано утром. Тем временем, иди домой и отдохни. Возвращайся утром — мне могут понадобиться дополнительные сведения».
Глоуэн вышел из кабинета и устало поплелся в пансион Клаттоков. Шарда в квартире не было; он не вернулся допоздна.
Утром Глоуэн и его отец проснулись очень рано, наскоро позавтракали и явились в отдел B. Бодвин Вук уже совещался с капитанами Айзелем Лаверти и Руном Оффо. Из Йиптона еще не поступило никаких новостей. Глоуэну указали на софу в полутемном углу помещения. Он плохо спал всю ночь, и теперь его веки невольно опускались. Помотав головой, он заставил себя проснуться и прислушаться к беседе.
Говорил Айзель Лаверти — плотный, сильный, седой, с короткой стрижкой, темными зеленовато-серыми глазами и репутацией человека, настойчивого до безжалостности: «Поднимется переполох. Нас обвинят в непропорциональной реакции, особенно если среди йипов будут потери».
«Пусть обвиняют, — отозвался Бодвин Вук. — Перевес на стороне того, кто берет на себя инициативу. Сначала мы сделаем свое дело — а потом можно и поспорить, если потребуется. Сейчас важнее всего продемонстрировать, что мы твердо намерены обеспечить соблюдение законов. В противном случае мы полностью потеряем доверие управления. А тогда с Заповедником можно будет распрощаться. Шард, как продвигаются приготовления?»
«Все готово. Если мы не докажем, что способны обороняться, мы заслужим свою участь».
«Тогда приступим как можно скорее. Вполне возможно, что мы уже опоздали».
Шард поднялся на ноги и удалился, взглянув в сторону Глоуэна и слегка приподняв руку перед тем, как выйти.
Бодвин Вук прикоснулся к кнопке и проговорил в микрофон: «Немедленно приведите ко мне Намура ко-Клаттока. Никаких отговорок, никаких задержек».
Рун Оффо спросил: «Зачем вам Намур?»
Бодвин Вук шлепнул по ручкам кресла: «Намур — отчаянный головорез в лучших... точнее, в худших традициях Клаттоков! Я могу ему доверять только в том случае, если он будет у меня перед глазами. А здесь, в моем кабинете, он будет у меня перед глазами».
Прозвучал сигнал; из динамика послышался голос: «Вызов из Йиптона. С вами желает говорить Титус Помпо».
«Давно пора! Бодвин Вук слушает».
После многозначительной пятисекундной паузы прозвучал гулкий бас: «Я — Титус Помпо! Говорите!»
Бодвин Вук включил видеосвязь: «На моем экране ничего нет. Вы меня видите? Говорит Бодвин Вук, директор отдела B. Покажитесь, я хотел бы видеть, с кем разговариваю».
«Моя внешность известна только мне. Вам придется удовлетворять свое любопытство другими способами. Почему вы мне звонили?»
«Можете прятаться, сколько хотите — это ваше дело. Но когда вы накладываете руки на моего племянника, это уже мое дело. Я хотел бы поговорить с ним сию минуту и убедиться в том, что он цел и невредим».
«Ваш племянник, судя по всему, совершил кражу со взломом. Он задержан и будет находиться под арестом, пока мы не разберемся в его нарушениях».
«Он — сержант отдела B и не допускал никаких нарушений».
«Почему же он украл плащ Арлеса Клаттока?»
«Керди подробно отчитается передо мной лично. Если он заслужил выговор, ему будет объявлен выговор согласно действующим правилам нашего отдела. Ни в каких обстоятельствах вы не имеете права препятствовать агенту отдела B и, следовательно, МСБР. Подведите его к микрофону, чтобы я мог его слышать».
«Его поведение было подозрительно; в частности, он подозревается в шпионаже. Мы проведем наше собственное расследование и поступим с ним по заслугам».
«Титус Помпо, я предупреждаю вас — и это последнее предупреждение. Вы слишком много на себя берете и ставите себя в опасное положение. Весь Кадуол находится в юрисдикции отдела B. Мы уполномочены инспектировать, исключительно по своему усмотрению, каждую пядь нашей планеты».
Титус Помпо отозвался мелодичным смехом, странным для такого низкого голоса. Тем не менее, в его смехе можно было уловить едва заметную натянутость: «Вы не следите за событиями. Острова Лютвен фактически независимы и не подчиняются ни вам, ни условиям Хартии натуралистов. В этом отношении мы пользуемся поддержкой. Прогрессивная партия в Строме признаёт справедливость наших притязаний. Смиритесь со свершившимся и необратимым фактом».
Бодвин Вук тоже рассмеялся — коротким резким смешком: «Посмотрим, посмотрим! А теперь, Помпо, Умфо — или как вас там! — подведите Керди к микрофону. В противном случае он будет считаться погибшим, и вы понесете суровое наказание».
«И вы не боитесь последствий?» — вкрадчиво поинтересовался Титус Помпо.
«Спрашиваю в последний раз! Намерены ли вы предоставить Керди Вуку возможность говорить со мной сию минуту?»
Голос диктатора островитян помрачнел: «В качестве особой уступки отделу B и управлению станции Араминта мы вернем его через месяц, когда он отбудет свой срок».
«Я немедленно посылаю автолет в Йиптон. В течение одного часа мы приземлимся на посадочной площадке у отеля. К тому времени Керди Вук должен быть уже там».
Бодвин Вук выключил телефон.
Прошло пять минут. Из динамика послышался голос Шарда: «Мы готовы».
«Хорошо! Я уведомил Титуса Помпо о том, что вы подберете Керди Вука на посадочной площадке. Как только он будет на борту, продолжайте действовать по плану».
«Вас понял. Мы вылетаем».
Уже через несколько секунд в кабинет зашел Намур, явно недоумевавший по поводу столь срочного вызова. Он вежливо кивнул Бодвину Вуку и отделался более холодными кивками в сторону Айзеля Лаверти и Руна Оффо. Глоуэна он заметил, но поздороваться с ним не соблаговолил и обратился к директору: «Случилась какая-нибудь катастрофа? Все сидят мрачнее тучи и молчат, будто воды в рот набрали. Что происходит?»
Бодвин Вук по-дружески протянул к нему руки: «Вы неправильно истолковываете наше настроение! Глоуэн развлекал нас рассказами о «Кошачьем дворце», и мы завистливо молчим, потрясенные великолепием и разнообразием его впечатлений. Рад, что вы смогли уделить нам драгоценное время. Мне всегда доставляет удовольствие встретить человека уверенного в себе, не знающего страха и сомнений, честного и надежного».
«Благодарю вас, — пробормотал Намур. — Я тоже рад оказаться здесь, в святая святых добродетели и самых высоких принципов».
«Мы делаем все, что можем, — скромно признал Бодвин Вук. — Редко, однако, о нас отзываются с похвалой. Возникает впечатление, что наши достоинства способны оценить только преступники».
«Надеюсь, не только — я высоко ценю ваши достижения».
«Всякое бывает, — Бовин Вук вежливо указал на стул. — Присаживайтесь. Айзель и Рун, к сожалению, не смогут составить нам компанию — сегодня им предстоит выполнять немаловажные обязанности!»
«Неужели? — Намур с любопытством проводил взглядом уходящих капитанов. — Могу ли я спросить, что происходит, или вы предпочитаете, чтобы я изображал полное равнодушие?»
«Здесь нет никакой тайны. Умфо позволил себе новые вольности. Он задержал моего племянника Керди на основании совершенно голословных обвинений — невероятная наглость, на которую уже невозможно смотреть сквозь пальцы».
Намур поджал губы: «Возникает впечатление, что затея бесстрашных львов, в целом, провалилась. Я обменялся парой слов с Арлесом; он считает, что Керди стащил его плащ и разорвал его на кусочки. Такой поступок никак не согласуется с принципами бесстрашных львов, и Арлес в полном замешательстве».
«Действительно, это было бы более чем странно со стороны Керди — как-никак, он все-таки Вук. Уверен, что Керди сможет все объяснить к нашему удовлетворению. Между прочим, он и Глоуэн выполняли в Йиптоне поручение отдела B. Похищение плаща — лишь удобный повод для ареста».
«Ага! Вот, оказывается, чем вызван переполох! И вы хотели бы, чтобы я использовал свое скромное влияние и попробовал утрясти этот неприятный инцидент?»
«Ни в коем случае! Сегодня Титус Помпо, как бы между прочим, провозгласил свою независимость — смехотворная дерзость, которую мы намерены подавить в зародыше. Видите ли, я уже отправил в Йиптон вооруженный отряд с тем, чтобы Керди был немедленно возвращен на станцию. Кроме того, будет проведена инспекция атолла в соответствии с действующим регламентом. Все это, несомненно, вызовет у Титуса Помпо припадок бешенства, граничащий с помешательством, и характер наших взаимоотношений с йипами существенно изменится. Я решил обсудить с вами эти новые взаимоотношения, пока мы ждем новостей из Йиптона».
Намур задумчиво погладил подбородок: «Я к вашим услугам. Но прежде, чем выдвигать какие-либо определенные предложения, сегодня вечером я хотел бы пораскинуть мозгами. А поэтому прошу меня извинить...» — Намур приготовился встать. Бодвин Вук остановил его, укоризненно пригрозив пальцем: «Раскидывайте мозгами, сколько вам будет угодно, но прежде всего позвольте мне порекомендовать несколько тем для размышления. Вам не помешало бы делать заметки».
«Да-да, — пробормотал Намур, — я вас слушаю». Он взял со стола лист чистой бумаги и вынул авторучку.
Бодвин Вук откинулся на спинку кресла, сложил руки на маленьком округлом животе и возвел глаза к потолку: «Наша цель заключается в том, чтобы избавить Кадуол от йипов. Острова Лютвен станут туристическим центром, базой, откуда они смогут отправляться на экскурсии в различные районы Заповедника. Осуществление этого плана должно занять не более десяти лет».
Намур высоко поднял брови: «Вы не шутите?»
«Вы употребили правильное выражение в правильном контексте, — отозвался Бодвин Вук. — Я человек серьезный, и шутить не люблю. Я предлагаю серьезное решение серьезнейшей, жизненно важной проблемы! Наши предки жили в мире золотой мечты, где преобладало беззаботное легкомыслие. Они видели, что на горизонте сгущаются тучи, но поворачивались к ним спиной, ожидая, что такие люди, как вы и я — и Глоуэн, заснувший на софе — исправят положение. Десять лет — вполне разумный срок. Не так ли, Глоуэн?»
«Что? Так точно, директор! Десять лет».
«Похоже на то, что весь распорядок моей жизни должен измениться», — скорбно заметил Намур.
«Увы, это неизбежно! — столь же скорбно ответил Бодвин Вук. — И этим перемены не ограничатся. Нам известно, например, что вас обслуживают семь или восемь девушек из Йиптона».
«Только шесть», — сказал Намур.
«Пусть шесть. Их функции, разумеется, необходимы и разнообразны, но в настоящее время следует ускорить процесс приобретения нашей независимости от услуг островитян, и вы должны показывать всем пример. Вы записываете?»
«Да, разумеется. Ускорить процесс приобретения независимости от услуг островитян. Показывать пример».
«Тем не менее — обозначьте это как пункт второй — могут допускаться особые исключения в отношении домашней челяди из Йиптона, доказавшей свою надежность многолетней беспорочной службой. В большинстве случаев, однако, йипы будут постепенно заменяться наемными работниками иного происхождения, как на станции, так и в приютах Заповедника. Подготовьте график с указанием численности заменяемого персонала и сроков такой замены, а также список тех йипов, которых вы рекомендуете не высылать — назовем их «йипами особой категории»».
«Будет сделано. График и список. Похоже на то, что в ближайшее время я буду очень занят. Видите ли...»
«Это еще не все! Пишите. Пункт третий: следует нанять новых сельскохозяйственных работников с планет, где укоренились давние сельскохозяйственные традиции, и новых техников с планет, отличающихся высоким уровнем развития технологии. Смотрите не перепутайте — я не хочу, чтобы высокооплачиваемые техники лущили горох, а лущители гороха программировали компьютеры».
Намур деловито записывал: «Весьма предусмотрительно».
«Я улавливаю в ваших словах определенную иронию, — сказал Бодвин Вук. — Лучше вежливо предупредить вас сейчас, чем устраивать вам разнос потом, когда вы снова всех нас подведете, как в случае с расхищением компонентов и боеприпасов. Йипы нагло обдирали нас, как липку, а вы делали вид, что считаете ворон, и бесстыдно прохлаждались с восемью йипочками!»
Намур печально улыбнулся: «Вы коснулись щекотливого вопроса. Йипы дьявольски коварны и злоупотребили моим доверием».
«Пункт четвертый! — провозгласил Бодвин Вук. — Подготовьте список районов ближайших планет, в которых ощущается острый дефицит рабочей силы, и прежде всего тех, население которых готово организовать перевозки и предложить другую помощь. Насколько мне известно, вы хорошо знакомы с процессом космической транспортировки и трудоустройства йипов».
Намур вынужденно кивнул: «По меньшей мере мой опыт позволяет мне в полной мере оценить сложность поставленных передо мной задач».
«Трудности и сложности неизбежны при переселении целого народа! — возразил директор отдела B. — К счастью, ни вам, ни мне переселяться не придется».
«Нет нужды вам напоминать, что Умфо планирует переселение совсем другого рода — а именно в Мармион».
«От этих планов придется отказаться. Такова сущность урока, который ему сегодня преподадут».
Намур пожал плечами: «Боюсь, что вы только ожесточите его».
Бодвин Вук прищурился, воззрившись на Намура не сулящими ничего доброго желтыми глазами: «Опасаться следовало бы скорее того, что он ожесточит меня! Я закрою его гавань кордоном, и в Йиптоне больше не будет рыбы. Я вырублю весь его бамбук, и дождь будет литься ему на голову через дыры в прохудившейся крыше. По ночам ему придется бродить на ощупь, потому что мы прекратим подачу энергии. Йипы с облегчением покинут его загнивший голодный город. И каждого йипа, всходящего по трапу звездолета, мы будем спрашивать: «Ты — Умфо, повелитель йипов?» И если никто не признается, значит, Титус Помпо будет последним, кто покинет Йиптон».
«Вполне возможно, что так оно и будет, — вздохнул Намур. — Надо полагать, в качестве первой меры вы собираетесь полностью прекратить доставку туристов в Йиптон?»
«А вот и нет! Напротив, мы набьем Йиптон туристами до отказа — толпами туристов, армиями туристов! Отель «Аркадия» просядет под тяжестью туристов, а йипы будут бегать, высунув языки, с целыми штабелями подносов на головах, чтобы прокормить ораву, стучащую ложками по столам! Туристы будут платить векселями, а йипы смогут обменивать векселя только на презервативы, брошюры с текстом Хартии и билеты в один конец до инопланетных пунктов назначения!»
Намур откровенно веселился: «Бодвин Вук, я вам аплодирую! Печально, тем не менее, что йипы, которых никто не спрашивал, когда составлялась Хартия, пострадают больше всех от ее применения».
«Еще печальнее тот факт, что они притязают на чужую собственность — но такова извращенная человеческая природа. Или я ошибаюсь, и природу йипов не следует называть человеческой? — Бодвин Вук взглянул на часы. — Мне представили вызывающий серьезные опасения отчет. Пользуясь похищенными у нас компонентами, йипы собрали как минимум один автолет модели D и оснастили его орудиями, которые можно рассматривать только как средства нападения. Если мы найдем этот автолет, мы его конфискуем или уничтожим».
«Любопытные новости! — воскликнул Намур. — Благодаря вам у меня теперь достаточно пищи для размышлений». Он решительно встал: «А теперь мне пора — у нас обоих много дел».
«Не спешите. Я нарочно отвел время для нашего совещания, и было бы несправедливо лишать вас возможности воспользоваться всем этим временем, до последней секунды. Сядьте! Перейдем к другому вопросу, — Бодвин Вук разложил на столе подробную карту. — Как вы видите, это карта Йиптона. Вот отель «Аркадия», вот посадочная площадка». Директор отдела B постучал по карте длинным белым указательным пальцем: «Здесь, по-видимому, находится Кальоро, а здесь и здесь — женские спальные корпуса». Бодвин Вук бросил быстрый взгляд на Намура: «Где находится дворец Умфо? Пожалуйста, покажите».
Намур покачал головой: «Мне это неизвестно так же, как и вам».
«Вас никогда не приглашали в его персональные апартаменты?»
«Мы заключаем сделки — в тех редких случаях, когда это требуется — в помещении недалеко от вестибюля отеля. Я говорю с Умфо через бамбуковую решетку. Не могу сказать, можно ли назвать это помещение частью его персональных апартаментов. Подозреваю, что он нередко наблюдает за происходящим в вестибюле отеля с какой-нибудь потайной галереи. Почему вас это интересует?»
«Я мог бы назвать дюжину причин, — беззаботно ответил Бодвин Вук. — Прежде всего — из чистого любопытства». Директор снова взглянул на часы: «Теперь новостей можно ожидать каждую минуту».
Минуты тянулись одна за другой, и Бодвин Вук обсуждал с Намуром то одно, то другое. Наконец из динамика донесся голос: «Говорит Шард Клатток. Мы подобрали Керди. Он жив, но его здорово отделали».
«Отделали?!» — голос Бодвина Вука прозвенел, как колокол.
«Он в шоке. Его глаза открыты и он, по-видимому, в сознании, но не узнает меня и не отвечает на вопросы. Он весь покрыт небольшими рваными ранами. Умпы, передавшие его нам, утверждают, что вчера после полудня Керди вырвался из места заключения и пытался убежать. Они говорят, что он спрыгнул в канал и спрятался между опорами в месте, кишащем йутами. По словам умпов, когда они нашли Керди, он лежал в грязи, и его грызли йуты. Такая вот история».
«Вы им верите?»
«В какой-то степени. Они смотрят на Керди с почтительным ужасом и не понимают, каким образом он умудрился выжить. Но о том, что они с ним делали до побега, можно только догадываться».
«Насколько серьезно его состояние? Он выживет?»
«Состояние у него тяжелое. Он безразличен к боли».
«Что ж, приступайте к осуществлению нашего плана».
«Он уже выполняется полным ходом. До сих пор мы не заметили никакой реакции».
«Держите меня в курсе».
Бодвин Вук резко повернулся в кресле, глядя в окно. Намур молчал — и теперь уходить явно не собирался.
Прошло еще десять минут. Снова из динамика послышался голос Шарда: «Мы возвращаемся».
«Что вы сделали?» — резко спросил Бодвин.
«В то время, как два аппарата продолжали кружить в полное боевой готовности, третий и четвертый спустились и сорвали крышу абордажными крюками, обнажив пол помещения. На полу автолета не было — не было и никаких следов металлообрабатывающего оборудования. Короче говоря, уничтожать было нечего. Но мы сразу заметили, что пол выстлан свежим бамбуком — под ним что-то скрывалось. Взломав этот пол, мы нашли автолет и станки. Установив фугасную бомбу с часовым механизмом, мы поднялись в воздух. Автолет, оборудование и окружающие сооружения уничтожены. Теперь мы летим домой».
«Отлично! — сказал Бодвин Вук. — На данный момент вы сделали все возможное».
2
Официально об операции по уничтожению сборочного цеха Титуса Помпо объявили, как о срочном вылете с целью перевозки внезапно заболевшего Керди Вука в госпиталь станции Араминта. Слухи, конечно, распространились — кто-то из отдела B не сумел держать рот на замке или, что гораздо вероятнее, о событиях этого дня проговорился Намур. Тем не менее, масштабы налета и его предполагаемых последствий для планов и амбиций Умфо не предавались гласности.
Керди оставался в госпитале две недели, пока заживали его раны — от каждой остался маленький уродливый шрам; затем его перевели в лазарет. Он продолжал оставаться в состоянии глубокой апатии — явно понимая происходящее вокруг, он ел самостоятельно и подчинялся указаниям врачей, но не замечал посетителей и ничего не говорил. Время от времени он проявлял признаки внутреннего напряжения — его большое розовое лицо сморщивалось, как у младенца, у него из глаз текли слезы, и он издавал высокие хныкающие звуки, но никаких слов не выговаривал. Такие припадки, однако, стали повторяться все реже, и со временем Керди стал больше интересоваться окружающими вещами, наблюдая за персоналом и разглядывая иллюстрации в журналах — но при этом продолжал хранить молчание и игнорировать посетителей.
Кончился учебный год. Совершив подвиги самоотверженного прилежания под руководством репетиторов, Арлес сдал экзамены и получил свидетельство об окончании лицея. Глоуэн, а также Уэйнесс, Майло и несколько других студентов, получили дипломы с отличием.
Каждый год устраивался банкет, на который приглашали мудрецов, проживающих в настоящее время в Бродячем дворце, а также выпускников лицея, консерватора с семьей, директоров отделов с их заместителями, шестерых домоправителей пансионов, преподавателей лицея и пятерых почетных гостей, избранных советом преподавателей лицея.
Банкет был самым дорогостоящим и грандиозным мероприятием года, требовавшим от служащих управления мужского пола прибытия в парадных униформах, а от дам — применения самых умопомрачительных изобретений их личных портных и парикмахеров. Те, кого не пригласили, утешались взаимными заверениями в том, что вся эта официальная мишура была невообразимо скучной и безобразно разорительной потерей времени, и что у них, людей занятых, скорее всего не было бы возможности почтить своим присутствием этот банкет даже в том случае, если бы их пригласили. Тем не менее, неизменно наблюдалась яростная конкуренция между желающими стать одним из пяти «почетных гостей».
Когда началась заключительная часть банкета, Глоуэн улучил минуту в перерыве между торжественными речами и нашел Уэйнесс. Они сбежали на балкон, сели рядышком и смотрели свысока на собравшихся внизу знаменитостей и представителей власти.
По случаю банкета Уэйнесс надела длинную юбку из черных, зеленых и винно-красных полос, узкую в талии и расширяющуюся колоколом, черный жилет из какого-то матового материала и черную головную повязку. Глоуэн не переставал изумленно поглядывать на нее, быстро отводя глаза и снова притягиваемый, как магнитом, в связи с чем его подруга заметно нервничала. Наконец Уэйнесс не выдержала и сказала: «Глоуэн, перестань сейчас же! Я тут сижу и места не нахожу, будто у меня пуговицы неправильно застегнуты или огромный клоп ползает в волосах».
«Я никогда еще не замечал, чтобы ты была… так элегантно одета».
«О! И это все? Ты одобряешь?»
«Несомненно. Хотя ты кажешься странной и незнакомой».
«Подумаешь, я всегда была странной! — беззаботно ответила Уэйнесс. — А что касается некоторых близких знакомств, я не могу себе ничего позволять под маминым бдительным оком».
Глоуэн печально улыбнулся, и Уэйнесс с любопытством покосилась на него: «Ты почему такой мрачный?»
«Ты прекрасно знаешь, почему».
«Сегодня вечером я не хочу об этом думать».
«А я не могу об этом не думать. Ведь ты можешь никогда не вернуться».
«Конечно, я вернусь! А если нет…»
«Если нет?»
«Тогда ты приедешь и меня найдешь».
«Это легко сказать. Как я тебя найду — среди тысяч миров, среди миллиардов и триллионов людей?»
«Такое количество людей само по себе внушает надежду. Если ты меня не найдешь, ты обязательно найдешь кого-нибудь не хуже меня или даже лучше — ведь такое возможно?»
«Во всей Ойкумене нет никого с таким же милым болтливым ртом, с таким же маленьким вздорным подбородком, с таким же завитком волос на лбу, с таким же ароматом».
«Надеюсь, я по крайней мере пахну достаточно приятно?»
«Восхитительно. Ты всегда напоминаешь мне ветер на горных лугах».
«Это просто мыло, которым я моюсь. Глоуэн, перестань сентиментальничать только потому, что я уезжаю. А то я тоже расчувствуюсь и начну реветь».
«Слушаюсь и повинуюсь. Поцелуй меня».
«На нас все смотрят! Нет уж, пожалуйста».
«Сейчас никто не смотрит».
«Глоуэн перестань! Хватит. Меня слишком легко совратить… Видишь? Ну что я тебе говорила! Мама грозит мне пальцем».
«Не думаю, что она заметила. Она уже отвернулась».
«Может быть, — Уэйнесс показала куда-то пальцем. — А вот и Арлес, скромненько сидит в углу».
«Да, удивительное дело. Спанчетта в ярости, ей не удалось получить специальное приглашение. А мой отец здесь, что ее бесит еще больше».
«А кто эта девушка с Арлесом? По-моему, я ее раньше не видела. Похоже, что они давно друг друга знают».
Глоуэн взглянул на спутницу Арлеса — кричаще одетую молодую женщину с роскошными формами и волосами невозможного оранжево-розового оттенка: «Друзилла ко-Лаверти, из труппы «Лицедеев» Флоресте. Если верить слухам, она в столь же близких отношениях с Намуром. Впрочем, это не мое дело».
«И не мое. Хотя это странно».
«Что странно?»
«Неважно. Я тебе говорила, что Джулиан Бохост снова приехал из Стромы? Он все еще хочет на мне жениться, а также изучать массовые убийства под Бредовой горой — хотя согласен с тем, что можно изучить убийства в первую очередь, а жениться на мне потом».
«Жаль, что его не пригласили на банкет. Вот была бы речь!»
«Между прочим, он был уверен, что его пригласят, и даже приготовил текст выступления — но папа сказал ему, что билетов больше нет. Как поживает Керди Вук?»
«Не знаю. Врач говорит, что, если бы он хотел поправиться, то давно уже поправился бы. Но Керди не желает говорить, хотя читает журналы, смотрит телевизор и громко стучит по миске ложкой, когда ему не нравится еда. Врач считает, что мозг — не только мозг Керди, а мозг любого человека — представляет собой нечто вроде комитета или совещания. Умственный комитет Керди еще не доверяет полностью его сознательному представлению о себе, и поэтому отключил речевые функции. По словам врача, он начнет говорить снова, это лишь вопрос времени».
«Бедный Керди!»
Глоуэн вспомнил события судьбоносного вечера в Йиптоне: «В общем и в целом я согласен — бедный Керди, нечего сказать».
Уэйнесс взглянула на него с любопытством: «Ты, кажется, слегка иронизируешь».
«Вероятно. Я никогда не рассказывал тебе в подробностях, что произошло той ночью».
«А ты мне когда-нибудь расскажешь? Про «Кошачий дворец» и все остальное?»
«Про «Кошачий дворец» я могу рассказать тебе прямо сейчас, в трех предложениях — если тебе интересно».
«Конечно, интересно».
«Я не хотел туда идти, но подчинился распоряжениям Керди, настаивавшего на том, чтобы я ничем не выделялся среди рыкающих бесстрашных львов, готовых на все. Во дворце я выпил с девушкой чаю и задал ей несколько ничего не значащих вопросов. А она смотрела на меня, как дохлая рыба — без всякого выражения. Вот и все».
Уэйнесс взяла его за руку: «Давай больше не будем говорить об этих вещах. Вот идет Майло. Он какой-то подозрительно веселый. Что-то произошло».
Майло уселся: «У меня есть новости! Глоуэн, наверное, уже знает, что у нас снова гостит Джулиан Бохост. Так вот, он собирается поехать в приют под Бредовой горой и в одиночку, силой убеждения, заставить банджей жить в мире и любви».
«Он получит по башке боевым топором, больше ничего».
«Джулиан надеется избежать насилия. Но если банджи не вступят в партию жмотов и не прислушаются к голосу разума, он надеется изучать их на безопасном расстоянии и представить отчет».
«Полагаю, что против этого нечего возразить — особенно если он сам платит за свои развлечения».
Майло с изумлением уставился на Глоуэна: «Ты что, смеешься? Джулиан — политик, он ни за что не платит».
«У него и денег-то своих нет, его родители еще живы», — вставила Уэйнесс.
«Будучи представителем смотрительницы Вержанс, он считает, что ему, как должностному лицу, не подобает пользоваться общественным транспортом — и потребовал, чтобы управление предоставило ему личный автолет с пилотом. Папа глубоко вздохнул и уступил. Глоуэн, если не возражаешь, этим пилотом можешь быть ты».
«Если Уэйнесс поедет и ты поедешь — тогда не возражаю. А если нет, то нет».
«Мы поедем — помогать высокоученым исследованиям. Так что договорились».
«Не думаю, что мое присутствие очень обрадует господина Бохоста».
«Не все коту масленица! — сказала Уэйнесс. — Рано или поздно Джулиану придется считаться с действительностью. Не сомневаюсь, что это путешествие нам надолго запомнится».
3
Пассажиры из Прибрежной усадьбы опаздывали. Глоуэн и Чилке проводили предполетный осмотр с особой тщательностью.
«С Джулианом ничего не должно случиться, — предупредил Глоуэн. — Он у нас важный политический деятель, что-то вроде начинающего Умфо из Троя».
«Политикой заниматься удобно, — заметил Чилке. — Особенно если ты ничего другого не умеешь. Что он из себя представляет, этот Джулиан?»
«Судите сами — он уже здесь».
У автолета остановился открытый экипаж. Первым из него выпрыгнул Джулиан Бохост — полный энергии и щеголеватый, в широкополой белой шляпе и легком костюме из синего в белую полоску полотна. За ним последовали Майло и Уэйнесс. Они сложили походные сумки в багажник автолета.
Джулиан обратился к Чилке: «Вы готовы? Где наш автолет?»
«Непосредственно у вас за спиной — блестящая черная машина с желтой полосой», — ответил Чилке.
Джулиан посмотрел на автолет с таким видом, будто не верил своим глазам, и снова обернулся к Чилке: «Это ни в коем случае не подойдет. Разве у вас нет ничего поудобнее, поприличнее?»
Чилке погладил подбородок: «Сразу ничего не приходит в голову... Если вы не против подождать несколько дней, в приют отправится воздушный автобус — в нем гораздо просторнее, и по пути вы сможете поболтать с туристами».
«Мне поручены официальные изыскания, — надулся Джулиан. — Я нуждаюсь в удобствах и ожидаю, что меня доставят в пункт назначения по первому требованию».
Чилке явно веселился: «Подумайте своей головой. Перед вами готовый к вылету автолет. Это удобно. Он доставит вас в пункт назначения по первому требованию. Сколько вы платите за перевозку?»
«Разумеется, я ничего не плачу!»
«В таком случае, пользуясь автолетом, вы получаете гораздо больше, чем тратите. Садитесь».
Джулиан понял, что высокомерие не производит на находчивого Чилке никакого впечатления, и смягчил тон: «Видимо, придется довольствоваться тем, что есть». Заметив Глоуэна, он воскликнул: «Ага! Кого я вижу? Прилежный молодой агент отдела расследований решил проводить нас в далекий путь?»
«Не совсем так».
«Ты здесь выполняешь какие-то обязанности? Охраняешь автолет? Арестовываешь отлынивающих йипов?»
«Отлынивающих йипов? — встрепенулся Чилке. — Вы имеете в виду того субъекта, что околачивается у ангара? Это мой помощник. Согласен, его следовало бы арестовать, но у Глоуэна сегодня нет времени — он ваш пилот».
Джулиан оцепенел, удивленный и недовольный. С сомнением глядя на Глоуэна, он спросил: «У тебя достаточно опыта?»
«По поводу опыта могу сказать только одно, — пожал плечами Глоуэн. — Моя сумка лежит в багажнике автолета, а твои чемоданы уезжают в машине».
Джулиан сорвал шляпу и принялся ею размахивать: «Эй, водитель! Вернитесь!» С гневом повернувшись к Глоуэну, он потребовал: «Что ты стоишь? Сделай что-нибудь!»
Глоуэн снова пожал плечами: «Боюсь, тебе придется самому бежать за своим багажом».
Чилке засунул в рот два пальца и издал оглушительный свист. Экипаж остановился. Заметив жестикуляцию Чилке, водитель вернулся к автолету. С каменным лицом Джулиан перенес свои чемоданы в багажник автолета, после чего снова обратился к Глоуэну: «Мне требуется опытный пилот со стажем. Ты уверен, что твоей квалификации достаточно?»
Глоуэн передал ему небольшую пачку документов: «Вот мои удостоверения и лицензии».
Джулиан скептически просмотрел бумаги: «Гм. Трудно что-либо сказать. Ну что ж, мы летим в приют под Бредовой горой или нет?»
«Полет будет продолжаться примерно четыре часа. Это не скоростной летательный аппарат, но он вполне подходит для экскурсий такого рода».
Джулиан Бохост больше не возражал. Он забрался в салон автолета, где уже сидели Майло и Уэйнесс. Глоуэн задержался, чтобы обменяться парой слов с Чилке: «Ваш приговор?»
«Задирает нос».
«Это очевидно. Ну ладно, мы поехали». Глоуэн забрался в кресло пилота, окруженное приборами управления. Прикоснувшись к нескольким кнопкам, он слегка передвинул рычаг подъемника — автолет взмыл в воздух. Глоуэн включил программу автопилота, и аппарат стал набирать скорость, удаляясь в юго-западном направлении.
Под ними раскинулись пологие холмы предгорий Мальдуна. Холмы и виноградники анклава Араминты сменились первой нетронутой заповедной территорией — приятными зелеными лугами среди пролесков темно-синей алломброзы. Вскоре они уже летели над извилинами тянувшейся с севера реки Тван-Тиволь, впадавшей в Промозглую топь, источник двух других рек, Уонна и Льюра. Здесь, в обширной болотистой низине, преобладали пруды и старицы, темно-зеленые травяные и мшистые трясины, лиловатые по краям и перемежающиеся зарослями кустарника-бальвуна, высокими светлыми пучками дьюкасского остролиста и редкими мрачноватыми остовами скелетных деревьев.
Сирена сияла в безоблачном глубоко-синем небе. «Если кому-нибудь это интересно, — нарушил молчание Глоуэн, — на всем пути нас ожидает хорошая погода. Кроме того, если верить метеорологам, под Бредовой горой тоже солнечный день, и не заметно никаких признаков банджей».
Джулиан попробовал пошутить: «В таком случае кровопролитие не состоится, и туристам, несомненно, возместят расходы».
«Не думаю», — вежливо ответил Глоуэн.
«Поэтому это место и называется Бредовой горой», — прибавил Майло.
«А почему оно, действительно, так называется?» — поинтересовалась Уэйнесс.
«Наименование, несомненно, объясняется тем, что в этом районе регулярно происходят битвы банджей, — наставительно произнес Джулиан Бохост. — Полная бесполезность — бредовое безумие, если хотите — этих кровопролитий давно вызывает возмущение, по меньшей мере среди активистов ЖМО. Если мой план целесообразен и будет осуществлен, Бредовую гору можно будет переименовать в Мирную гору или Полюбовную гору, что-нибудь в этом роде».
«А если план окажется неосуществимым, что тогда?» — спросила Уэйнесс.
«Тогда гору торжественно переименуют в пик Бредового Идеализма Джулиана Бохоста», — отозвался Майло.
Джулиан печально покачал головой: «Вы все шутки шутите. Но в конце концов вы увидите, что отшутиться от прогресса невозможно — ЖМО возьмет верх!»
«Давайте хотя бы с утра не говорить о политике! — взмолилась Уэйнесс. — Глоуэн, по долгу службы ты обязан все знать. Почему Бредовую гору так называют?»
«Служба тут ни при чем, но я, кажется, знаю, в чем дело, — сказал Глоуэн. — На старых картах та же возвышенность называется «горой Стефана Тоза». Но около двухсот лет тому назад влиятельный турист-натуралист, пораженный открывшимся зрелищем, стал именовать ее Бредовой горой, и название прижилось».
«А чем был так поражен этот турист?»
«Я покажу, когда мы прилетим».
«Это скандал, о котором стыдно говорить? — спросила Уэйнесс. — Или приятная неожиданность?»
«А может быть, и то и другое?» — прибавил Майло.
«Ты мгновенно придумываешь логические конструкции, превосходящие всякое понимание, — заметила брату Уэйнесс. — Я не могу даже представить себе ситуацию, удовлетворяющую обоим условиям».
«Поживем — увидим. Глоуэн явно готовит нам сюрприз».
«Не сомневаюсь. Глоуэн любит говорить загадочными недоговорками. Джулиан, ты так не считаешь?»
«Я думаю о совсем других вещах, моя дорогая».
Уэйнесс повернулась к Глоуэну: «Расскажи нам о битвах. Ты их видел?»
«Пару раз. Находясь в Бредовом приюте, их трудно не заметить».
«Что там происходит? Они такие страшные, как представляет себе Джулиан?»
«Битвы банджей — захватывающие зрелища, хотя в некоторых отношениях отталкивающие».
Джулиан иронически хмыкнул: «Хотел бы я знать, в каких отношениях их нельзя назвать отталкивающими!»
«Впечатление отвратительной жестокости, возникающее у наблюдателей — ошибочное антропоцентрическое истолкование. Банджи, судя по всему, смотрят на вещи по другому».
«В это трудно поверить».
«Если бы они не хотели драться, то не дрались бы. Это проще простого».
Джулиан вынул из кармана рекламную брошюру: «Послушайте, что говорится в статье «Под Бредовой горой»:
«Битвы банджей — в высшей степени драматические и колоритные события; к счастью, теперь туристам предоставляется возможность их увидеть.
Предупреждаем щепетильных! Эти массовые кровопролития потрясают бешеной, чудовищной жестокостью. Долина наполняется криками и воплями, трубные победные возгласы смешиваются с мучительными стонами побежденных. Не знающие усталости и страха бойцы соревнуются в мастерском владении грозными инструментами смерти. Они рубят и бьют наотмашь, крушат черепа и протыкают торакальные пластины — никто никого не щадит, никто не просит пощады.
У человека, наблюдающего за побоищем банджей, остается неизгладимое воспоминание, богатое доисторической символикой. Происходящее пробуждает к жизни древние эмоциональные архетипы, которым нет названия на языке современного обитателя Ойкумены. Качество этого зрелища не вызывает сомнений, цветовая гамма неповторима: зловещие пятна багровой крови на траве, мерцание черной брони и шлемов, едко-голубые и ядовито-зеленые тона нагрудных пластин.
Вся атмосфера под Бредовой горой насыщена ощущением величественной и трагической силы судьбы...» и так далее в том же духе».
«Очень живо написано! — заметил Глоуэн. — Не сравнить с сухим текстом официального путеводителя, где о битвах едва упоминается».
«Тем не менее, это фактически достоверное описание?»
«Не совсем. Воплей и стонов не так уж много, банджи скорее хрюкают, булькают и издают звуки, похожие на громкую отрыжку. Самки и детеныши проходят рядом и совершенно не интересуются побоищем, причем их никто никогда не трогает. Тем не менее, невозможно отрицать, что самцы увлекаются и нередко рубят на куски побежденных противников».
«Прошу простить мой нездоровый интерес, — вмешалась Уэйнесс, — но не мог бы ты доходчиво объяснить, что именно там происходит, и по какой причине?»
«На первый взгляд битвы банджей совершенно бессмысленны, и их легко можно было бы избежать. Банджи мигрируют с севера на юг и с запада на восток. И обратно. Их маршруты пересекаются под Бредовой горой, там, где построен заповедный приют. Первый признак приближения орды — низкий прерывистый гомон, похожий на отдаленную перекличку стаи гусей. Потом орда появляется на горизонте. Через несколько минут по трассе пробегает первый штурмовой отряд — сотня элитных бойцов, вооруженных десятиметровыми пиками, топорами и двухметровыми шипами. Они занимают перекресток и охраняют его, пока их орда пробегает мимо. Если в это же время приближается другая орда, она не ждет, пока пройдет первая, что, казалось бы, диктуется простейшей логикой, а возмущается тем, что ей преградили путь, и нападает.
Бойцы опускают пики наперевес и бросаются вперед, пытаясь пробить дорогу своему племени. Битва заканчивается, когда та или иная орда полностью преодолевает перекресток. Пройти его последними — великое унижение, и побежденная орда разражается громким обиженным воем.
Примерно в это время туристы бегом спускаются в долину за сувенирами, надеясь найти неповрежденный шлем. Они роются среди трупов и тащат все, что попадется, а иногда даже спорят и дерутся из-за находок. Бывает и так, что лежавший неподвижно бандж еще жив и убивает мародера на месте.
Руководство не обходит вниманием смерть туристов. Фотографии погибших вывешиваются в галерее приюта в назидание другим. Там висят сотни таких фотографий приезжих со всевозможных планет, и эта галерея тоже превратилась в своего рода аттракцион».
«Все это отвратительно», — заключил Джулиан.
«Мне самому все это не нравится, — возразил Глоуэн, — но банджи не перестанут драться, и туристы не перестанут приезжать; приют «Под Бредовой горой» популярен, как никогда».
«Циничный подход», — отозвался Джулиан.
«Не столько циничный, сколько практичный. Теоретизировать легче всего».
«Не понимаю и не хочу понимать, что ты имеешь в виду», — сухо сказал Джулиан.
«Если бы тебе предоставили полную свободу действий, каков был бы твой план предотвращения побоищ?» — спросил Майло.
«Первое, что приходит в голову — система ограждений, препятствующих передвижению одной орды до тех пор, пока не пройдет другая. Но ограду легко разрушить или обойти. В настоящий момент я рассматриваю возможность строительства наклонных насыпей — пандусов — с переходом над перекрестком по мосту. Это позволило бы обеим ордам передвигаться одновременно, не вступая в конфликт».
«Подумай, о чем ты говоришь, Джулиан! Тебе никто никогда не позволит осуществить подобный проект. Ты рассуждаешь таким образом, как будто Хартия не существует».
«Хартия отжила свой век — так же, как и Общество натуралистов. Не вижу необходимости скрывать, что партия ЖМО изучает все имеющиеся возможности».
«Изучайте возможности, сколько угодно. Планируйте строительство насыпей и переходов в свое удовольствие — хотя называть такое бессмысленное времяпровождение «официальными изысканиями», конечно, смешно. Это жмотские делишки и делишки Джулиана Бохоста; совершенно непонятно, почему за них должно платить управление Заповедника. Не вам обвинять других в «циничном подходе» — полюбуйтесь на себя!»
Джулиан медленно повернул голову и внимательно посмотрел на Майло из-под полуприкрытых век — на какое-то мгновение завеса наигранного взаимопонимания порвалась.
Майло продолжал с необычной резкостью: «Мы знаем, чего ты хочешь. Прежде всего ты хочешь создать прецедент жмотского вмешательства в заповедную среду. Заручившись таким прецедентом, вам проще будет предложить йипам заявить претензии на землю. В конечном счете жмоты намерены присвоить огромные поместья и отгрохать себе роскошные усадьбы в лучших районах Дьюкаса. А дикие животные пусть пасутся за оградой! Уверяю тебя, Джулиан, ничего у тебя не получится. Не принимай нас за дураков».
Джулиан безразлично пожал плечами: «Ты бросаешься словами, как неотесанная деревенщина. Посоветовал бы тебе успокоиться. Мне поручили проинспектировать район. Я представлю свои рекомендации. Их могут принять или не принять во внимание. Больше тут не о чем говорить». Он демонстративно отвернулся от Майло и обратился к Глоуэну: «А что постояльцы делают в приюте «Под Бредовой горой», когда банджи не дерутся?»
«Отдыхают, бездельничают, заказывают крепкие коктейли «Сан-сью» и вечерние ликеры, обсуждают пейзажи с другими туристами. Постояльцы со спортивными наклонностями устраивают восхождения на Бредовую гору. Подъем не слишком крут, тропа достаточно безопасна. По пути встречаются интересные вещи. Ценители сувениров ищут яйца молниеносцев в руслах горных ручьев и копаются в остатках побоищ у перекрестка — разумеется, когда банджей нет поблизости. Настоящие любители приключений отправляются верхом на бантерах к становищу банджей у Рябистого озера — опять же, когда банджей нет поблизости. Некоторые счастливчики находят колдовские камни».
«Что такое колдовской камень? — спросила Уэйнесс. — И что такое бантер?»
«Самки банджей полируют кусочки нефрита, ляпис-лазури, малахита и прочих цветных камней, изготовляя бусины и пластинки с закругленными краями. Сидя в шалашах, они надевают их себе на шею, как ожерелья. Примерно в шестнадцатилетнем возрасте, когда они превращаются в самцов, они выбрасывают эти украшения в кусты или в озеро. Поэтому, если внимательно поискать в зарослях или зайти по пояс в озеро, иногда можно найти колдовской камень».
«Звучит заманчиво, — сказал Джулиан. — Может быть, я попробую. Так что же такое бантер?»
«Очень неприятное животное, на котором можно ездить верхом, если правильно его подготовить. Бантера нужно сперва накормить и успокоить, чтобы у него было благодушное настроение; с раздраженным бантером лучше не связываться».
Джулиан с сомнением почесал в затылке: «И как же их успокаивают?»
«Это довольно сложный процесс, которым занимаются йипы, обслуживающие стойла».
«Ха-ха! Значит, и тут всю грязную работу делают йипы!»
«Несколько йипов еще работают в приюте — их до сих пор не удалось заменить».
«И почему же?»
«Честно говоря, больше никто не желает выполнять их обязанности».
Джулиан презрительно рассмеялся: «Господа разъезжают на бантерах, а йипы чистят стойла!»
«Ха-ха! — невесело откликнулся Майло. — Господа платят за верховые прогулки. Йипы получают неплохие деньги. Господа возвращаются из отпуска и идут на работу. А йипы отдают все деньги Титусу Помпо. Кстати, мы за эту поездку платим из своего кармана. Единственный барин среди нас — это ты».
«Я — представитель смотрительницы Вержанс, мне полагаются должностные привилегии».
Уэйнесс решила сменить тему разговора. «Смотрите, какие длинные, белые, костлявые твари! — воскликнула она, указывая на проплывающую внизу степь. — Их, наверное, тысячи и тысячи!»
Глоуэн выглянул из окна кабины: «Это прыгуны-единороги. Они направляются к болотам Зюсамилья, там они выращивают молодняк». Глоуэн нажал на пару кнопок — летательный аппарат нырнул, отчего у пассажиров душа ушла в пятки, но полет выровнялся метрах в ста пятидесяти над поверхностью степи. Единороги деловито семенили несколькими далеко растянувшимися шеренгами, то расходящимися, то сходящимися — степь ощетинилась тысячами спиральных двухметровых рогов.
«У единорогов нет глаз, — сказал Глоуэн. — Никто не знает, как они видят — и видят ли они вообще. Тем не менее, два раза в год они пускаются в дальний путь, от Большого Красного обрыва до Зюсамильи и обратно, причем находят дорогу безошибочно. Подходить к стаду нельзя — почуяв приближение человека, один из самцов отходит в сторону, разбегается и бодает человека рогом, после чего спешит снова занять свое место в шеренге».
Едва взглянув на простирающуюся до горизонта колонну белых животных, Джулиан демонстративно занялся чтением рекламной брошюры.
Уэйнесс спросила: «А почему они бегут не прямо, а какими-то волнами, то вправо, то влево? Им просто все равно, как бежать?»
«Совсем не все равно, — ответил Глоуэн. — Видишь эти маленькие холмики? Единороги обходят их на почтительном расстоянии, даже если им приходится круто поворачивать. Почему? Потому что каждый такой холмик — гнездо свирепеек. Свирепеек не видно, они маскируются под цвет выкопанной земли. Они не любят отбегать от гнезда — сидят и ждут, пока какая-нибудь неосторожная тварь не подойдет достаточно близко, чтобы ее можно было сразу окружить».
Майло, рассматривавший пейзаж в бинокль, заметил: «У реки, в высокой голубой траве — какие-то на редкость отвратительные зверюги. Их трудно увидеть, они по цвету почти не отличаются от травы».
«Это варанозавры, — объяснил Глоуэн. — Их цвет меняется почти мгновенно в зависимости от фона. Они всегда встречаются группами по девять особей — никто не знает, почему».
«Наверное, считать умеют только до девяти», — предположил Майло.
«Все может быть. Хищники, как правило, ими брезгуют, потому что у варанозавров шкура толщиной десять сантиметров, ее почти невозможно разорвать».
«А что происходит вон там, под вамолой с пузатым стволом?» — поинтересовался Майло.
Глоуэн взял у него бинокль: «А! Это самец бардиканта, причем на редкость крупный. Может быть, он заболел и сдох — а может быть, просто валяется. Попрыгунчики его нашли, но еще не решили, что с ним делать. Они совещаются. Пытаются заставить детеныша залезть на бардиканта, посмотреть, что будет. Детеныш, естественно, отскочил подальше. Я бы на его месте тоже так сделал. Вот один осмелился, залез! Ага! Бардикант живо проткнул его хвостом и отправил в глотку. Остальные попрыгунчики разбежались кто куда».
«Прошу прощения, — вмешался Джулиан. — Все это чрезвычайно занимательно и свидетельствует о том, что ты прошел хорошую подготовку — по меньшей мере в области идентификации местной фауны. Но я хотел бы как можно скорее прибыть в приют «Под Бредовой горой» и заняться организацией изысканий».
«Как тебе будет угодно», — отозвался Глоуэн.
Они летели над горами и лесами, над озерами и полноводными реками — один за другим открывались величественные виды. К полудню Глоуэну пришлось подняться повыше — под ними раскинулось обширное нагорье, усеянное мелкими озерами. Далеко на западе тянулся с севера на юг горный хребет, увенчанный несколькими десятками заснеженных вершин.
Глоуэн указал вниз, на струйки дыма, поднимавшиеся с лесной поляны: «Стойбище банджей! Огонь они разводят, кстати, не для того, чтобы готовить пищу или греться, а только с целью вываривания клея для изготовления шлемов и брони».
«Сколько еще осталось до Бредовой горы?»
«Вот она впереди — старая сопка с выщербленной вершиной. Мы летим над Равниной Стонов. А там, справа — Рябистое озеро».
Уже через пять минут автолет приземлился на посадочную площадку у здания заповедного приюта. Четверо молодых людей вышли из машины и поднялись по нескольким ступеням на террасу перед входом в приют.
В вестибюле с высокими сводами и каменным полом, устланным красными, белыми и черными коврами, всюду были расставлены и вывешены изделия банджей — боевые топоры, образовывавшие декоративный полумесяц над камином, дюжина причудливо элегантных шлемов на застекленном стенде. Под выставочной стеклянной панелью на конторке регистратора красовались большие тяжелые бусины, сантиметров пять-семь в диаметре, и столь же крупные пластинки из полированных камней — малахита, киновари, нефрита, молочно-белого опала. Регистратор заметил, что Уэйнесс ими заинтересовалась: «Это колдовские камни банджей. Только не спрашивайте меня, как ими пользоваться — я не знаю».
«Они продаются?»
«Бусины из киновари предлагаются за сто сольдо каждая, из нефрита — по пятьсот; пластинка из молочного опала — большая редкость, за нее просят тысячу сольдо».
Джулиану, Уэйнесс, Майло и Глоуэну сообщили номера их комнат. Сразу после этого были сделаны фотографии каждого из прибывших.
Регистратор пояснил причину этой процедуры: «Прошу заметить коридор, ведущий в обеденный зал. Он служит также галереей, где вывешены фотографии наших постояльцев, убитых банджами. В том случае, если вас постигнет эта незавидная участь, мы предпочли бы использовать фотографии, сделанные до вашей безвременной кончины, а не после нее, что вполне понятно, так как обслуживать гостей, полностью потерявших аппетит, не в наших интересах».
«Какая чепуха! — заявил Джулиан. — Так мы идем обедать или нет?»
«Дайте мне хотя бы лицо сполоснуть!» — взмолилась Уэйнесс.
Через некоторое время все четверо встретились на террасе и подошли к балюстраде, откуда открывался вид на Равнину Стонов. «И где же знаменитое поле битвы?» — спросил Майло.
«Внизу, почти прямо под нами, — ответил Глоуэн. — Видишь параллельные пологие насыпи или валы, тянущиеся по всей равнине? Это мусор, выброшенный ордами банджей, проходившими здесь тысячи — может быть, сотни тысяч лет. Между этими валами — миграционные трассы. Одна пролегает с востока на запад, другая — с севера на юг. Трассы пересекаются под приютом. Когда орды встречаются, они не раскланиваются и не здороваются, а колотят друг друга боевыми топорами».
«Действительно непонятно, зачем это им нужно...» — пробормотала Уэйнесс.
«Абсурдные, отвратительные зрелища, которым следует положить конец раз и навсегда!» — заявил Джулиан.
«Конечно, пандусы с переходом по мосту позволили бы решить проблему, — заметил Майло. — Обрати внимание, однако, на ширину этих трасс».
«Они не меньше ста метров в поперечнике», — отозвался Глоуэн.
Нахмурившись, Джулиан разглядывал пересечение трасс.
«Ты не знал, что их дороги такие широкие?» — осторожно спросила Уэйнесс.
Джулиан позволил себе короткое отрицательное движение головой: «Тебе хорошо известно, что я здесь впервые. Пойдем, пообедаем».
Молодые люди уселись вокруг стола, и им подали обед.
«Джулиану могли бы оказаться полезными некоторые предварительные расчеты, — нарушил молчание Майло. — Потребуется мост, по ширине соответствующий трассе. Длина пролета моста тоже должна составлять не менее ста метров, а высота... Какой высоты переход ты запланировал, Джулиан».
«О чем ты говоришь? Я еще не занимался такими деталями».
«Хорошо. Для того, чтобы банджи могли пройти под мостом, не опуская пики, он должен находиться на высоте не менее двенадцати метров. Даже если пандусы Джулиана будут достаточно крутыми — допустим, с наклоном в шесть градусов — длина каждой насыпи составит больше двадцати метров. Джулиан, сколько кубометров грунта придется затратить на эти насыпи?»
«Мои планы еще далеки от каких-либо инженерных разработок. Возможно, что переход по мосту — не оптимальный вариант. Я сюда приехал для того, чтобы определить, существует ли практически целесообразное решение».
Уэйнесс произнесла примирительным тоном: «Майло просто придирается, не слушай его. Занимайся своими изысканиями, думай и планируй, сколько хочешь. Мы не будем тебе мешать. Глоуэн, что бы ты порекомендовал нам делать сегодня после обеда?»
«Мы могли бы подняться на Бредовую гору. По пути встречаются любопытные руины — каменная платформа и, по-видимому, основание древней башни. Археологи считают, что ее построило вымершее племя банджей. Кроме того, ты сможешь полюбоваться на синестрелов. Они притворяются цветами, чтобы ловить насекомых. Турист, пытающийся сорвать такой цветок, наживает крупные неприятности. Сначала синестрел плюется и визжит, а потом сбрасывает лепестки, выпрямляет закрученный спиралью хвост и жалит обидчика».
«Какой ужас! Что-нибудь еще?»
«Ну, скорее всего, нам удастся увидеть каменные орхидеи с хрустальными цветами, а также ползучий арбутус — он перемещается с места на место, закапывая свои семена. Выше в горах живут фаринксы. Они охотятся самым изобретательным образом. Один прячется в кустах, а другой ложится на спину и испускает запах гниющей падали, рано или поздно привлекающий птицу-мусорщика. Спрятавшийся фаринкс выскакивает из кустов, и оба обедают птицей».
«Ты все еще не рассказал нам, почему эту гору называют Бредовой».
«Причина очень проста. Как-то раз один старый чудак прибежал с горы, размахивая руками и крича: «Гора с ума сошла! Бред, кошмар, наваждение!» По-видимому, он отправился вверх, чтобы посмотреть на развалины древней башни. По пути он сорвал синестрела — тот наплевал ему в бороду, ужалил его в руку и с визгом удрал. Старикан присел перевести дух на ползучий арбутус — тот из-под него вывернулся, и любитель археологии свалился с камня. Потом он набрел на полудохлого фаринкса, которого собирался поклевать большой жирный петух-корбаль. Испытывая сострадание к несчастному животному, старик отогнал птицу, после чего взбешенный фаринкс и его приятель из кустов покусали доброго самаритянина за ноги. Прихрамывая, чудак добрел-таки до руин, где обнаружил труппу немых поэтов, исполнявших интерпретационные пантомимы — и этого он уже не выдержал, у него крыша поехала. Он побежал вниз по тропе с дикими криками, и с тех пор гору Стефана Тоза стали называть Бредовой горой».
Подняв одну бровь, Майло спросил у сестры: «Ты ему веришь?»
«А что еще мне остается? Но я хотела бы увидеть эти чудеса своими глазами».
«Я наелся и готов идти в любое время», — бодро сказал Майло.
«Я тоже готова, пойдем», — Уэйнесс повернулась к Бохосту: «Мы скоро вернемся — к ужину поспеем, в любом случае».
«Одну минуту! — возразил Джулиан. — Глоуэна отрядили моим помощником, и мне могут потребоваться его услуги».
Глоуэн замер в полном изумлении: «Это еще что такое? Я не ослышался?»
«Твой слух в полном порядке, — подтвердил Майло. — Джулиан желает, чтобы кто-нибудь вместо него бегал взад и вперед с рулеткой, выполняя его ценные указания».
Глоуэн покачал головой: «Я — пилот. Если меня попросят, я могу называть животных и описывать их повадки. Я могу даже попытаться спасти Джулиана, если он сделает какую-нибудь глупость. Но этим круг моих обязанностей ограничивается».
Джулиан резко отвернулся и сделал каменное лицо. Подойдя к балюстраде, он некоторое время молча разглядывал равнину, после чего обратился к своим спутникам: «На данный момент я видел все, что здесь можно увидеть».
«Вот и хорошо, пойдем все вместе!» — сказала Уэйнесс.
«Пожалуй, так будет лучше всего, — согласился Джулиан. — Позвольте мне переодеться во что-нибудь подходящее. Я скоро вернусь».
Так прошла вторая половина дня. Когда все четверо спустились с горы, уже вечерело. Молодые люди решили посидеть на террасе, выпить по коктейлю и посмотреть на то, как Сирена заходит за далекие горы.
Уэйнесс показала рукой на равнину: «Что так ярко блестит? Наверное, Рябистое озеро?»
«Оно самое, — ответил Глоуэн. — Когда Сирена опускается к самому хребту, в озере горит ее отражение. У озера ничего особенного нет, кроме стойбища банджей. Если не искать колдовские камни, то стойбище само по себе нелюбопытно — следы костров и шалашей, больше ничего».
«И камни все еще можно найти?»
«Да, время от времени их находят — когда стойбище пустует, разумеется. В присутствии банджей туда наведываться не рекомендуется».
«Чтобы туда добраться, нужно ехать на бантерах?»
«Можно и пешком сходить, но далековато».
«А почему нельзя туда слетать?» — спросил Джулиан.
«Искушение велико, но правила не позволяют — это было бы нарушением прав других постояльцев».
Джулиан неодобрительно покачал головой: «Что ж, не суть важно. В брошюре говорится, что бантеры — раздражительные твари, но вполне безопасны, если на них надевают надлежащую сбрую. Противоречивое утверждение. Непонятно — на бантерах можно ездить верхом или нет?»
«По сути дела, у бантеров отвратительный нрав, и они с удовольствием всех нас поубивали бы, если бы им предоставили такую возможность. Перед тем, как сесть верхом на бантера, необходимо убедиться, что укротитель накормил и успокоил его».
«Кроме того, насколько я понимаю, наездник должен одеться в соответствии с представлениями бантера о том, каким должен быть приличествующий случаю костюм».
«Костюм наездника имеет большое практическое значение. Бантер усмиряется весьма любопытным образом. Укротитель-йип кормит бантера досыта, после чего раздражает его палочными ударами и тычками, приводя животное в бешенство. Когда укротитель убеждается в том, что довел бантера до полного исступления, он подбрасывает ему в стойло большую набитую соломой куклу в черной шляпе, черных бриджах и белом кителе с широким красным поясом — то есть в костюме наездника. Бантер яростно набрасывается на куклу и задает ей трепку — лягает, кусает, подбрасывает в воздух и так далее, пока, по его мнению, кукла не будет лишена всякой способности сопротивляться, после чего, повинуясь инстинкту, бантер закидывает куклу себе на спину, чтобы съесть ее потом — про запас, так как в данный момент он сыт.
После такого припадка ярости бантер становится сравнительно послушным. Йипы надевают шоры ему на глаза, а наездник заменяет куклу в седле, поднимает шоры и спокойно едет, куда хочет. Тем не менее, перед тем, как спускаться на землю, наездник должен обязательно опустить шоры — иначе эта тварь думает, что ее жертва пытается сбежать, и снова задает ей убийственную трепку. Поэтому, если вы едете на бантере, не забывайте: никогда не спешивайтесь, не опустив предварительно шоры!»
«По-моему, все понятно, — заключил Майло. — Если я хочу найти колдовской камень и продать его за тысячу сольдо, я должен отправиться на бантере к Рябистому озеру и искать, пока камень не найдется».
«В принципе так оно и есть».
«И каковы мои шансы на возвращение целым и невредимым?»
«Никакого особенного риска нет — если, во-первых, бантер будет предварительно выведен из себя и получит достаточную разрядку, во-вторых, ты не забудешь опустить шоры перед тем, как спешиться, в-третьих, банджи не придут и не обнаружат, что ты бродишь вокруг да около их стойбища и, в-четвертых, на тебя не нападут какие-нибудь другие дикие животные, вроде тьюрипидов или горных свирепеек».
«А как находят камни, выброшенные в озеро?»
«Ты можешь зайти в воду и нащупывать камни в иле ступнями и пальцами ног. Механическое оборудование применять не разрешается — это уже считается «эксплуатацией Заповедника». По сути дела поиски колдовских камней граничат с нарушением Хартии, но в этом случае власти допускают некоторое послабление и относят камни к категории «сувениров», а не «полудрагоценных минералов»».
«Я не прочь попробовать!» — заявил Майло.
«Я тоже! — вызвалась Уэйнесс. — Хотя, признаться, мне страшновато. Что, если бантер по пути проголодается и решит немного закусить?»
«Тогда тебе придется прострелить ему башку. Каждому наезднику выдается пистолет».
«Жаль, что я такая трусиха! — серьезно сказала Уэйнесс. — Но я постараюсь обращаться с бантером как можно лучше и, может быть, он ответит любезностью на любезность».
«На месте бантера я тоже вел бы себя исключительно любезно, — так же серьезно сказал Глоуэн. — Я бы от всех ускакал в заоблачную горную долину и там играл бы с тобой, как с любимой куклой, пуская пузыри от удовольствия».
Джулиан нахмурился мрачнее тучи — последнее замечание явно показалось ему неприличным и самонадеянным. Прищурив глаза, он смерил Глоуэна взглядом с головы до ног: «Несбыточные мечты! Погоняя своего бантера, я догнал бы вас через две минуты». Он говорил с натянутой улыбочкой, хотя в голосе его не было никаких признаков веселья: «И попытка похищения закончилась бы очень печально».
Слегка опешив, Глоуэн удрученно пробормотал: «Даже если бы я не был бантером, я не отказался бы от возможности ее похитить».
Джулиан обратился к Уэйнесс: «Пожалуйста, не обращай внимания на моего чрезмерно галантного подчиненного — несмотря на то, что в сложившихся обстоятельствах его комплименты могут показаться неуместной фамильярностью».
«В каких таких обстоятельствах?» — не понял Глоуэн.
«Я мог бы не отвечать на твой вопрос, так как это явно не твое дело, но да будет тебе известно, что между мной и Уэйнесс давно достигнуто определенное взаимопонимание».
Уэйнесс напряженно рассмеялась: «Все течет, все изменяется, Джулиан! Сегодня обстоятельства уже совсем не те, какими они были когда-то. А у Глоуэна, несмотря на его непреклонную практичность, душа поэта, и ты должен относиться с терпимостью к полету его воображения».
«В конце концов, я — Клатток, — нашелся Глоуэн. — А Клаттоки знамениты романтическими излишествами».
«Могу подтвердить это заявление историческим примером, — попытался разрядить атмосферу Майло. — Вспомните легендарного Рейнольда Клаттока. Рискуя жизнью, он спас прекрасную деву, занесенную метелью на арктических просторах Касквы. Невзирая на снежную бурю и жестокий мороз, он принес ее на аванпост, развел огонь, чтобы согреть ее, растер ее руки и ноги, чтобы восстановить кровообращение, напоил ее горячим супом и накормил гренками с маслом. Она съела столько, сколько смогла, после чего, расслабившись в кресле, не смогла сдержать громкую отрыжку — тем самым оскорбив Рейнольда Клаттока в лучших чувствах настолько, что он снова выгнал ее на мороз».
«Майло! Историческая достоверность этой легенды сомнительна», — с трудом сдерживая смех, сказала Уэйнесс.
«Надо полагать, прекрасная дева сказала или сделала что-то еще, — предположил Глоуэн. — По меньшей мере, я не стал бы превращать ее в ледышку за такой незначительный проступок».
«Как ты думаешь, чем она могла заслужить такое наказание?» — с живым интересом спросил Майло.
«Трудно сказать. Может быть, она устроила Рейнольду сцену потому, что он пережарил гренки».
«Совершенно очевидно, что ты — достойныйпродолжатель благородных традиций предков. Дамы и господа! Следите за своими манерами в обществе истинного Клаттока!»
«Постараюсь соблюдать осторожность, — пообещала Уэйнесс. — В любом случае я не хотела бы показаться Глоуэну вульгарной».
Глоуэн поднялся на ноги: «Пожалуй, мне пора пойти и распорядиться, чтобы завтра бантеры были готовы к поездке. Джулиан, ты собираешься изучать поле битвы или тоже попытаешь счастья в Рябистом озере?»
В Джулиане боролись противоречивые желания. Он глухо сказал: «Здесь пока что больше нечего делать. Я поеду на озеро».
Глоуэн и Майло направились к стойлам. Пока они шли по террасе, Джулиан провожал их взглядом, укоризненно покачивая головой. Затем, повернувшись к Уэйнесс, он произнес: «Какими бы романтическими фантазиями он ни руководствовался, я нахожу поведение этого Клаттока совершенно неприемлемым. Он на тебя глазеет самым неприличным образом. По-видимому, он забыл, что ты — из касты натуралистов, а следовательно занимаешь положение, недосягаемое для служащих управления, что бы они о себе ни воображали. Тебе давно следовало бы поставить его на место, и в самых недвусмысленных выражениях».
«Джулиан, что я слышу? Насколько я помню, жмоты выступают за бесклассовое общество, в котором все шагают в ногу, взявшись за руки, к рассвету новой эры!»
«В какой-то мере это верно. Но только в какой-то мере. В личной жизни мне приходиться проводить четкие границы, и я рассматриваю такое разграничение как свою прерогативу. Я представляю высший уровень развития ойкуменической расы и отказываюсь терпеть или допускать в свое общество кого-либо, кто не удовлетворяет самым высоким стандартам — очень рад, что ты относишься к этой высшей категории».
«Я тоже очень высокого мнения о себе, — сказала Уэйнесс. — И не желаю иметь дела с субъектами низшего пошиба, в том числе с глупцами и лицемерами».
«Именно так! — воскликнул Джулиан. — Хорошо, что ты разделяешь мою точку зрения».
«Между нами имеется определенное расхождение, — возразила Уэйнесс. — Мы не относим одних и тех же людей к одним и тем же категориям».
Джулиан нахмурился: «Что ж... пусть так. В конце концов, у каждого из нас свой круг знакомств и связей».
«Разумеется».
Джулиан спросил тщательно выдержанным тоном: «Ты все еще собираешься лететь на Землю?»
«Да. Я хотела бы заняться исследованиями, которые здесь невозможны».
«Исследованиями — чего именно? Как только об этом заходит речь, ты начинаешь выражаться туманно».
«По существу, я хотела бы проследить происхождение одного фольклорного источника».
«И Майло поедет с тобой?»
«Вероятно».
В тоне Джулиана появилась заметная резкость: «А как же я?»
«Не совсем понимаю, что ты имеешь в виду — хотя, кажется, догадываюсь».
«Я думал, что между нами установилось взаимопонимание. Я не хотел бы бесконечно ждать окончательного ответа».
Уэйнесс не смогла сдержать смешок: «Пресловутое «взаимопонимание» установилось между тобой и моей матерью, я тут ни при чем! Твои надежды практически неосуществимы. Хотя бы потому, что я не испытываю ни малейшей симпатии к твоим политическим взглядам».
«Раньше ты так не говорила. Кто-то на тебя повлиял. Майло?»
«Я редко обсуждаю политику со своим братом».
«Значит, Глоуэн Клатток? Он еще наивнее твоего брата».
Уэйнесс потеряла терпение: «А представить себе, что я способна думать сама, ты не можешь? В любом случае, тебе не следовало бы недооценивать Глоуэна — он немногословен и непритязателен, но очень умен. Кроме того, он хорошо умеет делать все, за что берется, что мне очень в нем нравится».
«Ты защищаешь его с пристрастием».
«Пожалуйста, Джулиан, забудь обо мне, — устало сказала Уэйнесс. — Сейчас у меня самой много проблем, и я не хотела бы заниматься твоими. Если хочешь, это окончательный ответ».
Джулиан холодно пожал плечами и откинулся на спинку стула. Они сидели молча, глядя на сияние Сирены, гаснувшее за горами.
Вернулись Глоуэн и Майло. «Бантеры будут снаряжены, накормлены и укрощены сразу после завтрака», — сообщил Глоуэн.
«Надеюсь, с утра они будут подружелюбнее, чем сейчас, — заметил Майло. — Надо сказать, Глоуэн не преувеличивал — зловреднейшие твари. Не завидую йипам, которым приходится за ними ухаживать».
«А они достаточно хорошо с ними справляются?» — спросила Уэйнесс.
«Надо полагать, — отозвался Глоуэн. — Эти укротители работают с бантерами уже много лет — как минимум с тех пор, как я побывал здесь в последний раз».
Джулиан хотел вставить какое-то замечание, видимо по поводу йипов, но Уэйнесс опередила его: «Солнце уже зашло, пора переодеваться к ужину».
Молодые люди разошлись по своим номерам. Глоуэн выкупался и надел костюм, подходящий для ужина в частной компании, собравшейся отдохнуть на лоне природы — темно-зеленые брюки с черными и красными кантами, белую рубашку и аккуратный темно-серый пиджак. Вернувшись на террасу, он нашел Майло, облокотившегося на балюстраду. Сумерки сгущались над Равниной Стонов — расстояния становились неопределенными, и в небе догорало холодно-оранжевое тление заката.
«Я прислушиваюсь к ночным звукам, — сказал Майло. — Уже доносились несколько разных воющих голосов, чей-то грубый басистый рев или рык, а также похожие на детский плач жалобные всхлипы».
«Мне тоже нравится слушать ночь в безопасности, за балюстрадой».
«Да, не хотел бы я сейчас разгуливать по равнине. Ты слышал? Кто это?»
«Не знаю. Печальный крик!»
Появилась Уэйнесс в белой юбке и бледно-бежевом жилете, идеально подходившем к оттенку ее кожи: «Чем вы тут занимаетесь?»
«Внимаем таинственному зову ночи, — откликнулся Глоуэн. — Иди сюда, помоги нам разобраться».
«Например! — поднял палец Майло. — Слышишь?»
«Слышу. Не удивительно, что это место назвали Равниной Стонов, — Уэйнесс оценивающе пригляделась к другим постояльцам приюта, уже занявшим половину мест за столами на террасе. — А мы будем ужинать снаружи?»
«А где тебе больше нравится?»
«Сегодня приятная погода. Давайте сядем снаружи».
Они сидели за столом втроем; шло время — десять минут, двадцать минут — а Джулиана все не было. Майло начинал беспокоиться и в конце концов обернулся в сторону вестибюля: «Он что, заснул? Пойду ему позвоню — иначе нам придется тут ждать, пока он не проснется».
Майло пошел наводить справки. Вернувшись, он сообщил: «Странно! Джулиана нет ни в номере, ни в вестибюле, ни в библиотеке. Где еще он может быть?»
«Как насчет галереи? Может быть, он рассматривает фотографии?»
«Там его тоже нет».
«Надеюсь, он не пошел прогуляться ночью по равнине — в таком случае он гораздо храбрее меня», — сказала Уэйнесс.
«А вот и он!» — воскликнул Майло.
«Джулиан, где ты был?» — поинтересовалась Уэйнесс.
«То там, то здесь!» — беззаботно ответил Джулиан; на нем был белый костюм с синей и красной геральдической нашивкой на воротнике и красным поясом.
«Я везде тебя искал, — проворчал Майло. — Где ты прятался?»
«Беспокоиться не о чем, все в порядке», — уклонился Джулиан.
«Это какой-то секрет?» — спросила Уэйнесс.
«Нет, конечно нет, — сухо ответил Джулиан. — Если тебе так хочется знать, я спустился к стойлам. Хотел сам посмотреть, как там обстоят дела».
«Так поздно там ничего особенного не увидишь, — заметил Глоуэн. — Бантеров уже заперли в стойлах».
«Я немного поговорил с йипами. Мне было любопытно узнать, что они думают о своей работе».
«Так они тебе и сказали, что они думают!»
«У нас состоялась очень приятная беседа, — с достоинством возразил Джулиан. — Узнав, что я представляю ЖМО, они стали откровеннее. Главного укротителя бантеров зовут Орредук Манилоу Роденарт — или что-то в этом роде. Он быстро соображает и на удивление жизнерадостен. То же самое можно сказать обо всей бригаде. Никто не жалуется, никто не протестует. Поразительное самообладание!»
«Им хорошо платят, — сказал Глоуэн. — Хотя подозреваю, что все деньги достаются Умфо».
«Но они, конечно, не жалуются и не протестуют — попробовали бы они только!» — вставил Майло.
Джулиан проигнорировал оба замечания: «Так же, как и я, они надеются на то, что рано или поздно для них наступят более благополучные времена. Я искренне верю в то, что возможно какое-то решение проблемы, устраивающее все стороны — но для этого от всех сторон потребуется проявление доброй воли. Партия ЖМО готова сделать первый шаг в этом направлении. Уверен, что нам удастся изменить эту планету ко всеобщему удовлетворению».
«Под блестящим руководством жмотов? Не следует ли нам приготовиться к назначению Джулиана Бохоста на должность Великого Умфо всего Кадуола?»
Джулиан не обращал внимания на колкости Майло: «К сожалению, Орредук почти ничего не знает о партии жизни, мира и освобождения. Я объяснил ему наши цели и упомянул о своей роли в этой организации — он был очень впечатлен. Мне было очень приятно с ним познакомиться».
Уэйнесс явно соскучилась и обрадовалась возможности чем-то отвлечься. Она протянула руку, указывая в сумрачное небо, где еще не появились звезды: «А это еще что такое?»
Глоуэн взглянул в том же направлении: «Ночной пузырник — они водятся только вокруг Бредовой горы. Судя по всему, он решил пристроиться на кардамоновом дереве».
«Он выглядит, как огромная черная пушинка. У него вообще нет крыльев?»
«Он состоит главным образом из большого рта, надувного желудка и черных перьев. Желудок наполняется газом легче воздуха. Вибрация волокон в перьях позволяет ему лавировать в воздухе. Теперь он сядет на ветку и будет ловить пролетающих мимо насекомых».
Ночной пузырник деликатно опустился на одну из верхних ветвей кардамонового дерева. Уэйнесс снова показала на него рукой: «Смотри, у него глаза мерцают, как маленькие красные огоньки! Какое странное существо!»
«Пузырники стали вымирать, и биологи долго не могли понять, почему. А потом кто-то обнаружил, что в свободное от работы время йипы залезают на деревья, находят гнезда пузырников и убивают их, а перья продают туристам. Директор отдела B сразу издал постановление на основе статьи одиннадцатой Хартии, запрещающей намеренное уничтожение туземных видов с целью извлечения прибыли. Согласно новому постановлению, убийство ночного пузырника карается смертью. Браконьерство прекратилось, как по волшебству».
«Карается смертью? — с негодованием переспросил Джулиан. — Охота на птиц? Вы не находите, что такая суровость чрезмерна?»
«Не вижу в ней ничего чрезмерного, — отозвался Глоуэн. — Если закон не нарушается, никому не грозит никакая опасность. Все предельно просто и понятно».
«Мне, например, это очень даже понятно! — воскликнул Майло. — Но Джулиану придется объяснить. Если я спрыгну с высокой скалы, то разобьюсь насмерть. Если я убью ночного пузырника, меня повесят. Оба поступка совершаются по собственному усмотрению человека, их совершающего. Оба поступка самоубийственны. Каждому предоставляется возможность сделать свой выбор».
«Я не боюсь законов, — целомудренно произнесла Уэйнесс. — Но опять же, у меня нет ни малейшего желания убивать пузырников и продавать их перья».
Язвительно усмехнувшись, Джулиан ответил: «Разумеется, тебе не о чем беспокоиться, так как по отношению к тебе этот закон никто никогда не применит. Повесят только какого-нибудь несчастного йипа».
«Что ты на это скажешь? — полюбопытствовал Майло, повернувшись к сестре. — Джулиан прав? Папа не приговорит тебя к повешению за браконьерство?»
«Наверное, нет, — согласилась Уэйнесс. — Но меня бы заперли в спальне и оставили без обеда».
У стола появился официант. Он разложил красную с белыми и черными клетками скатерть, принес канделябры и зажег свечи. Вскоре начали подавать ужин.
Каждый их четверых молодых людей погрузился в свои мысли, говорили они мало. Пламя свеч подрагивало под едва уловимым ветерком, а с равнины доносились жалобные, заунывные и угрожающие звуки.
Покончив с ужином, они еще долго сидели за столом, попивая зеленый чай. Джулиан казался необычно задумчивым и немногословным. Наконец он глубоко вздохнул, будто очнувшись от забытья: «Иногда я просто не знаю, что делать. Вот мы сидим, четыре человека с общими, казалось бы, нравственными представлениями — и, тем не менее, не можем сойтись во мнениях по поводу самых фундаментальных проблем».
Майло согласился: «Удивительное дело! Какие-то шестеренки в наших мозгах крутятся совсем по-разному».
Джулиан сделал величественный жест рукой, объемлющий тысячи световых лет и бесчисленные звезды: «Я мог бы предложить решение всех наших проблем. Общие нравственные принципы будут соблюдены, и каждый разумный человек сможет приспособиться к необходимым изменениям без озлобления».
«Слушайте, слушайте! — воскликнул Майло. — Мы все ждали этого плана долгие годы. Я одобряю нравственность. Уэйнесс, по-моему, тоже достаточно нравственна — по крайней мере, никаких скандальных историй еще не было. Глоуэн — из рода Клаттоков, но это не обязательно означает его безнравственность. Так что вещай — мы слушаем!»
«Мой план, в общем и в целом, очень прост. Там, за Каретой Цирцеи — Запределье. Тысячи еще не открытых миров, многие по красоте не уступают Кадуолу. Предлагаю возродить и оживить Общество натуралистов и разослать в Запределье искателей, чтобы они открыли одну из таких планет и основали на ней новый Заповедник, в то время как Кадуол вынужден уступить неизбежной действительности!»
«И это весь план?» — спросил Майло.
«Вкратце».
«А причем тут нравственность? — с недоумением поинтересовался Глоуэн. — Вполне может быть, что несовместимость основных представлений, о которой ты упомянул, начинается именно здесь. Мы не согласовали значение термина «нравственность»».
Майло серьезно произнес: «Не вдаваясь в излишние подробности, «нравственность» в данном случае можно определить как «космос, пространство-время и Заповедник, организованные в соответствии с предпочтениями Джулиана Бохоста»».
«Майло, сколько можно паясничать? — возмутился Джулиан. — Неужели необходимо всегда и над всеми смеяться? Нравственность не имеет никакого отношения ко мне лично. Нравственность — это система координации удовлетворения потребностей и обеспечения, посредством демократического процесса, соблюдения прав всех людей, а не только капризов привилегированного меньшинства».
«На словах это звучит прекрасно, — возразил Глоуэн. — Но слова эти неприложимы к особой ситуации, возникшей на Кадуоле, где численность вороватых проходимцев, которых по закону вообще здесь не должно было быть изначально, намного превышает численность людей, честно зарабатывающих себе на жизнь на станции Араминта. Если вы дадите каждому проходимцу право голоса, каждому честному человеку придется уехать или умереть».
Джулиан рассмеялся: «Я могу пояснить свою точку зрения обобщением. В самом широком смысле нравственность предусматривает, аксиоматически и прежде всего, равенство всех представителей цивилизованной человеческой расы, то есть равенство привилегий, равенство перед законом и равноправие в процессе принятия коллективных решений — короче говоря, поистине универсальную, вселенскую демократию. Такая демократия и есть поистине универсальная нравственность».
И снова Майло запротестовал: «О чем ты говоришь, Джулиан? Спустись с облаков! Это не нравственность, а жмотский эгалитаризм, уравниловка в самой гипертрофированной форме! Какой смысл бесконечно повторять расплывчатые банальности, когда ты прекрасно знаешь, что они, как минимум, практически неприменимы?»
«Демократия практически неприменима? Ты это имеешь в виду?»
«Насколько я помню, барон Бодиссей изрек нечто по этому поводу», — вмешался Глоуэн.
«Даже так? Он «за» демократию или «против»?»
«Ни то ни другое. Барон напоминает, что демократия может функционировать лишь в относительно однородном по составу обществе эквивалентных индивидуумов. Он предлагает рассмотреть избирательный район, населенный преданными демократическим принципам гражданами, из которых двести — волки, а девятьсот — белки. В таком районе, после утверждения постановлений о зонировании и проведения законов об общественном здравоохранении, волки обязаны жить на деревьях и грызть орехи».
«Какая чепуха! — воскликнул Джулиан. — Барон Бодиссей — человек, движимый первобытными инстинктами».
«Что касается меня, то первобытные инстинкты неудержимо влекут меня в постель, — зевая, произнес Майло. — Сегодняшний день был полон событий и позволил нам свершить два великих подвига. Во-первых, мы осчастливили банджей проектом циклопического перехода имени Джулиана Бохоста. Во-вторых, мы раз и навсегда определили значение нравственности. Завтрашний день может оказаться не менее плодотворным. Спокойной ночи!»
Майло удалился. Некоторое время Уэйнесс, Глоуэн и Джулиан сидели молча. Глоуэн надеялся, что Джулиан тоже отправится спать. Джулиан, однако, не проявлял никаких признаков такого намерения, и Глоуэн внезапно осознал, что Джулиан твердо вознамерился ждать до тех пор, пока не отправится спать он, Глоуэн. Глоуэн сразу же встал — самолюбие Клаттока не позволяло участвовать в столь низкопробном соревновании. Пожелав Уэйнесс и Джулиану спокойной ночи, он поднялся к себе в номер.
Уэйнесс встрепенулась: «Думаю, мне тоже пора спать».
«Еще не поздно! — тихо, укоризненно сказал Джулиан. — Посиди со мной еще немного. Я очень хочу с тобой поговорить».
Уэйнесс, уже приподнявшаяся, неохотно опустилась на стул: «О чем ты хочешь говорить?»
«Никак не могу поверить в то, что сказала сегодня перед ужином. Ты пошутила, правда?»
Уэйнесс решительно поднялась на ноги: «Боюсь, ты ошибаешься. Наши судьбы расходятся. А теперь я хочу выспаться. И, пожалуйста, не сиди тут всю ночь, предаваясь мрачным размышлениям».
Уэйнесс долго не могла заснуть — слишком возбужденная, она прислушивалась к звукам, прилетавшим в ее окно с ночной равнины. В конце концов сон победил брожение ума.
С утра все четверо нарядились в костюмы наездников, выданные администрацией приюта. Позавтракав, они спустились к стойлам. Глоуэн взял с собой металлический чемоданчик с пистолетами — в кобуре у седла каждого наездника, в качестве меры предосторожности, должен был находиться заряженный пистолет.
Перед стойлами их уже ожидали четыре бантера с шорами, надетыми на оптические стебли. На каждом животном была сбруя для верховой езды, с седлом, закрепленным зажимами в углублении спинного хребта. Разноцветные седла — синее, серое, оранжевое и зеленое — позволяли отличать одного бантера от другого.
Уэйнесс поглядывала на бантеров, с сомнением опустив уголки губ. Она ожидала увидеть неприветливых, неуклюжих, вонючих зверей, но эти четыре монстра превосходили потуги самого живого воображения.
Уэйнесс попыталась приободриться, говоря самой себе: «Это просто-напросто овеществленное представление о том, как я чувствовала бы себя, если бы меня заставляли возить туристов на спине».
Любопытство заставило ее перебороть страх, и она подошла ближе, чтобы рассмотреть бантеров получше. Размеры этих тварей сами по себе внушали опасения. Двухметровой высоты, на шести ногах с широкими копытами и зазубренным острым краем спинного хребта, бантер достигал четырех метров в длину, не считая хвоста — жесткой плетки из костистых узелков длиной больше двух метров. Спереди спинной хребет заканчивался головой — точнее, черепом из оголенных костных сегментов — с болтающимся снизу коротким хоботом неприятного бледно-голубого оттенка. Сверху, окруженные пучками черной шерсти, торчали оптические стебли; в данный момент их закрыли шорами — кожаными колпачками, пристегнутыми к сбруе. От морщинистой шкуры бантеров, свисавшей складками и покрытой печеночно-красными, серыми и темно-лиловыми пятнами, исходил неприятный запах, напоминавший о старом заплесневелом колодце. Седла были закреплены непосредственно перед буграми в основаниях хвостов. Пара соединенных со сбруей цепей ограничивала перемещение головы и хобота, а шест, привязанный к хвосту, защищал наездника от этого крепкого и цепкого органа, которым бантер мог бы отстегать свою ношу и стащить ее с седла.
Уэйнесс тихо спросила Глоуэна: «Ты уверен, что мы действительно хотим ехать на этих кошмарных тварях?»
«Если хочешь, оставайся в приюте, — посоветовал Глоуэн. — У Рябистого озера на самом деле нет ничего особенно интересного, и делать там тоже нечего — если не заниматься поисками колдовских камней».
«Меня всегда считали такой же безрассудной, как Майло. Если он поедет, я тоже поеду. Тем не менее, я предпочла бы не такое жуткое средство передвижения».
«Туристов, как правило, бантеры вполне устраивают, — сказал Глоуэн. — Они готовы отправиться к Рябистому озеру хоть верхом на черте лысом, лишь бы похвастаться дома впечатляющими фотографиями».
«Остался один вопрос — по-моему, немаловажный, — подняла указательный палец Уэйнесс. — После того, как я заберусь на это чудище, и оно побежит, как я буду им управлять?»
«Это проще простого! — заверил ее Глоуэн. — Перед каждым седлом закреплена панель управления. На ней три рычажка, соединенных кабелями с электрическими контактами, передающими бантеру сигналы. Чтобы поехать вперед, переведи левый рычажок вперед и верни его в среднее положение. Чтобы поехать быстрее, снова переведи левый рычажок вперед — столько раз, сколько тебе покажется необходимым. Как правило, одного движения достаточно — бантеры любят бегать и не упрямятся. Чтобы замедлиться, переведи тот же рычажок к себе и верни его в среднее положение. Чтобы остановиться, переведи левый рычажок к себе и оставь в этом положении. Чтобы остановиться сразу, переведи левый рычажок к себе и опусти шоры. Чтобы повернуть налево, переведи средний рычажок налево. Чтобы повернуть направо, переведи средний рычажок направо. Третий, правый рычажок, управляет шорами. Когда шоры поднимаются, загорается предупреждающий световой индикатор. Никогда не спешивайся, не опустив предварительно шоры! Для этого переведи правый рычажок вперед — шоры опустятся и световой индикатор погаснет. Когда шоры опускаются, бантер цепенеет и не двигается, его даже не нужно привязывать. Справа от панели — небольшое отделение с аварийной рацией. Надеюсь, нам радиосвязь не понадобится. Наконец, не рекомендуется ходить перед самым носом бантера — хотя хобот привязан, бантер может как-нибудь изловчиться и тебя оплевать».
«Действительно, проще некуда, — с сомнением сказала Уэйнесс. — Рычажок вперед, рычажок назад, рычажок налево, рычажок направо — и не позволяй себя оплевывать! Надо полагать, под хвостом тоже лучше не ходить. Джулиан, ты понял инструкции?»
«Я все очень хорошо понимаю».
«Первое впечатление часто обманчиво, — заметил Майло. — Тем не менее, эти зверюги не выглядят сытыми и мирными. Например, тварь, которую предложили Джулиану, все время топчется на месте и пускает из носа пузыри». Майло указал на бантера с оранжевым седлом: «Он явно капризничает, вам не кажется?»
Орредук, главный укротитель, успокоительно улыбнулся: «Им не терпится пробежаться. Все они наелись досыта, и каждый уже растрепал свою куклу. Они доставят вас к Рябистому озеру без малейших неудобств».
Джулиан быстро прошел вперед, мимо бантера с оранжевым седлом, и остановился у животного с зеленым седлом: «Поехали! Этот зверь мне больше по душе — я буду звать его «Альберсом», и мы поскачем на славу! Все и опомниться не успеют, как я молниеносно промчусь по равнине подобно древнему рыцарю без страха и упрека! Орредук, помоги-ка мне забраться на Альберса».
«Один момент!» — сказал Глоуэн. Открыв металлический чемоданчик, он разместил пистолеты в кобурах у седел, рядом с панелями управления. После этого он проинспектировал каждого бантера, осматривая седла и зажимы седел, проверяя приборы управления и кабели управления, шоры, рации, жесткость креплений шестов на хвостах и надежность цепей, удерживающих хоботы. В конце концов он сказал: «Кажется, все в порядке».
Орредук вышел вперед: «Теперь вы готовы? Вот подходящий бантер для дамы — ей будет удобнее в синем седле. Это добротный скакун, прокатит с ветерком! У него, что называется, мягкий ход. Позвольте помочь вам забраться в седло».
«Я милая маленькая Уэйнесс, ни в чем не виноватая, — прошептала девушка. — За что со мной такое делают?» С величайшей осторожностью она взобралась на огромного зверя: «Пока что ничего не случилось».
Орредук повернулся к Майло: «А вот прекрасный бантер для вас! Серое седло приносит удачу. Помочь вам подняться?»
«Я как-нибудь справлюсь, спасибо».
«Превосходно! Молодец!» Повернувшись к Джулиану, йип сказал: «Раз вам так нравится ваш Альберс, поезжайте на нем». В последнюю очередь он обратился к Глоуэну: «А вам достался бантер с оранжевым седлом. Он вас не подведет. Он немного волнуется, но пена под хоботом всего лишь означает, что он рад возможности порезвиться. Не беспокойтесь».
Йипы скрылись во внутреннем помещении. Глоуэн посмотрел на своих спутников: «Все готовы? Тогда поднимите шоры. Теперь переведите левый рычажок вперед и верните его в среднее положение».
Бантеры двинулись вперед — сначала шагом, потом валким галопом. Перед ними простиралась Равнина Стонов — пустошь в серовато-коричневых тонах. По левую руку, вдали, тянулись Мандалайские горы, растворявшиеся в дымке на севере и на юге.
Бантеры бежали легко и резво. Особенно резвилось животное, доставшееся Глоуэну, то и дело мотавшее головой и взбрыкивавшее. Глоуэну приходилось постоянно сдерживать его, передвигая рычажки. В целом возникало впечатление, что бантеры скакали с необычным энтузиазмом. Глоуэн решил, что на протяжении последних нескольких месяцев они, по-видимому, слишком много времени проводили в стойлах.
Через час они уже подъезжали к Рябистому озеру — растянувшемуся полумесяцем тускловатому водному пространству с плоскими берегами, километров восемь в длину и чуть больше трех километров в ширину. По краям озера преобладала топкая грязь, покрытая, а местами даже утрамбованная бесчисленными следами животных, приходивших к водопою. Кое-где по берегам торчали редкие мрачноватые дымчатые и скелетные деревца; на мелководье росли горчично-желтые тростники с черными метелками. По какому-то капризу природы метрах в пятидесяти от озера рос одинокий высокий дендрон. Вытоптанная площадка под дендроном посерела от пепла бесчисленных костров — это и было стойбище банджей.
Глоуэн и его спутники остановились у площадки под дендроном. «Ну вот и стойбище! — сказал Глоуэн. — Как видите, банджи где-то бродят по своим делам. Колдовские камни находят в зарослях шиповника, чуть подальше от озера, или на дне озера, недалеко от берега. Не спешивайтесь, не опустив шоры!»
Уэйнесс неприязненно смотрела на озеро: «Честно говоря, я предпочитаю не бродить по щиколотку в грязи».
«В таком случае поищи в кустах, но остерегайся шипов. Возьми палку в каждую руку и раздвигай палками ветки. В озере, может быть, не так приятно бродить, но вымыть ноги проще, чем заклеивать пластырем царапины».
«Я, пожалуй, просто посижу и посмотрю».
«Будьте добры, все проверьте свои шоры. Правый рычажок должен быть переведен вперед, и колпачки должны быть плотно надеты на глазные стебли. Майло?»
«Шоры опущены».
«Джулиан?»
«Опущены, опущены — велика наука!»
«Уэйнесс?»
«Опущены».
«У меня тоже».
Без лишних слов Джулиан спрыгнул на землю; Майло последовал его примеру. Глоуэн оставался в седле, озадаченный поведением своего бантера, никак не желавшего успокоиться.
Джулиан прошел перед мордой своего бантера, Альберса. В тот же момент Альберс издал ужасный визг и, рванувшись вперед, ударил Джулиана передними копытами. Глоуэн схватил пистолет; в тот же момент его собственный бантер издал настолько пронзительный вопль, что у Глоуэна буквально заложило уши. Высоко вскинув задние ноги, бантер сбросил Глоуэна на землю. Пуская большие пузыри пены из хобота, бантер ринулся вперед и яростно набросился на Майло, свалив его с ног и с глухим стуком танцуя на нем шестью копытами. Нагнувшись, животное схватило Майло хоботом за шею и одним быстрым движением головы и передней части туловища подбросило его высоко в воздух.
Оглушенный падением, Глоуэн приподнялся на локте и выстрелил в Альберса — тому снесло голову взрывом. Бантер Глоуэна, отвернувшись от Майло, снова вздыбился, стоя на задних ногах, мотая головой и визжа. Глядя сверху вниз на Глоуэна, животное размахивало в воздухе остальными четырьмя ногами, явно исполняя некий торжествующий танец ненависти. Привстав на колено и холодея от страха, Глоуэн выстрелил три раза подряд. Взрывные пули разворотили туловище бантера и оторвали ему голову — пару секунд торс еще стоял на задних ногах, после чего тяжело рухнул.
Всхлипывая и вскрикивая, Уэйнесс хотела спрыгнуть с седла, чтобы подбежать к Майло. Глоуэн закричал: «Не двигайся! Оставайся в седле! Ему уже не поможешь».
Он осторожно приблизился к оставшимся двум бантерам, на которых приехали Майло и Уэйнесс. Шоры надлежащим образом закрывали их глазные стебли; они страстно дрожали, но не могли двигаться, пока ничего не видели.
Глоуэн приказал Уэйнесс: «Держи пистолет наготове, но не слезай!»
Джулиан, с побелевшим лицом, лежал и тихо стонал; его длинные ноги были повернуты под каким-то странным углом. Заметив приближение Глоуэна, он поднял голову и прокричал: «Ты все это подстроил! Все это из-за тебя!»
«Постарайся не двигаться, — ответил Глоуэн. — Я вызову скорую помощь». Глоуэн отошел и нагнулся над телом Майло — тот был очевидно мертв. Спотыкаясь, Глоуэн подбежал к бантеру Уэйнесс, вынул аварийную рацию и вызвал приют.
4
Во время первых поспешных переговоров с Бодвином Вуком Глоуэн успел сообщить только самые существенные факты. Бодвин сразу отправил в приют «Под Бредовой горой» Айзеля Лаверти с группой следователей, после чего позвонил Глоуэну и потребовал более подробного отчета.
«У меня десятки подозрений, — говорил Глоуэн, — но я ни в чем не уверен. Особенно сомнительно поведение Джулиана. Вчера вечером он околачивался в стойлах и болтал с йипами-укротителями о политике. По словам самого Джулиана, во время этого разговора он восхвалял свои доблести и доблести жмотов как защитников угнетенных йипов. Не сомневаюсь, что о нас он говорил как о бесстыдных хартистах и аристократах, готовых при первой возможности тиранить несчастных островитян и сговорившихся выслать всех йипов в туманность Андромеды. Но я не вижу, каким образом он мог бы организовать нападение бантеров — особенно если учитывать тот факт, что он первый спешился и первый подвергся нападению!»
«Может быть, что-то нарушило его планы. Но какими мотивами он мог руководствоваться?»
«За мотивами далеко ходить не нужно. И я, и Майло вызывали у него отвращение и ненависть. К утру сегодняшнего дня он, по-видимому, включил и Уэйнесс в число своих смертельных врагов — вчера вечером она порвала с ним отношения, которые он называл «взаимопониманием». Джулиан был в самом озлобленном настроении, это ясно. Но на то, чтобы заранее планировать убийство, по-моему, он не способен. Тем не менее, ничего бы не случилось, если бы Джулиан не распропагандировал йипов. Своей революционной риторикой он запустил механизм заговора».
«Таким образом, ты не намерен предъявлять Джулиану обвинения?»
«Я никак не могу прийти к определенному выводу. Нелепо было бы предположить, что Джулиан вступил в сговор с Орредуком. С другой стороны, когда мы спустились в стойла, Джулиан демонстративно выбрал бантера с зеленым седлом, которого он тут же нарек «Альберсом». Меня его поведение уже тогда озадачило. Как бы то ни было, Альберс не оправдал его доверия и отделал Джулиана совершенно безжалостно.
Возможно, замысел Джулиана состоял в том, чтобы спешиться и тем самым подать сигнал к нападению, а затем снова вскочить в седло и ускакать, пока всех нас калечили бы взбесившиеся твари. Перед тем, как слезть с седла, Джулиан отъехал на некоторое расстояние и поставил Альберса поодаль от остальных животных. Но если он заранее сговорился с йипами, значит, Орредук его надул. Почему? Сомневаюсь, что Орредук объяснит нам свои побуждения. Может быть, лукавый йип стремился устранить свидетеля, чтобы его никто ни в чем не мог обвинить, если бы замысел не удался. Скорее всего, однако, он просто плевать хотел на жмотов и правозащитников и рад был возможности укокошить одним махом четырех хозяйских ублюдков — в том числе того, у которого язык без костей и белая шляпа. Должен отметить, что Джулиан, еще будучи в шоке, обвинил меня в том, что я подстроил нападение — странный ход мыслей, если эта идея не приходила ему в голову раньше».
«Любопытно, но бездоказательно, — заключил Бодвин Вук. — Ты что-то хотел сказать по поводу шор».
«Шоры — доказательство, неопровержимое и окончательное, того, что Орредук задумал и осуществил преднамеренное убийство. Шоры были подрезаны таким образом, чтобы они раскрылись при движении. Сегодня утром они были тщательно закреплены вокруг глазных стеблей и выглядели, как обычные опущенные шоры. Но после того, как их подняли, а потом снова опустили, разрезы разошлись, и бантеры увидели всех, кто спешился — Джулиана, Майло и меня. Если бы мы все спешились одновременно, и если бы разрезы разошлись на шорах всех бантеров, из нас в живых не остался бы никто. Бантеры убежали бы в горы, и расследование ни к чему бы не привело — все это назвали бы «несчастным случаем».
Но разрезы на двух парах шор — тех, что на бантерах Майло и Уэйнесс — не разошлись сразу. Я застрелил двух других бантеров, и трое из нас остались живы. Майло погиб.
Кроме того, я уверен, что все было продумано до мелочей. Я уверен, что бантеров не готовили надлежащим образом к поездке — то есть помощники Орредука тоже замешаны. Я думаю, что бантеров нарочно раздразнили, но не давали им кукол, после чего их усмирили подрезанными шорами, оседлали и вывели к нам в состоянии едва сдерживаемого бешенства».
«Я включил в группу следователей двух биологов. Они сделают окончательное заключение. Где сейчас находится этот Орредук?»
«В кабинете управляющего, молчит и смотрит в пол. После того, как я вам позвонил, я спустился к стойлам и сказал Орредуку, что произошел несчастный случай. Я привел его с собой к управляющему, чтобы он и его помощники не успели сговориться и придумать какую-нибудь историю — хотя они, наверное, все равно что-то уже придумали. Я спросил Орредука, есть ли у него пистолет. Он сказал, что нет. Но я его обыскал и нашел пистолет. Когда я спросил его, почему он мне наврал, он сказал, что это не его пистолет, а пистолет, принадлежащий администрации приюта, и что у него самого пистолета нет и не было. Теперь за ним присматривает управляющий».
«Может быть, Орредук нам расскажет, какую роль Джулиан играл во всем этом деле. А если нет, сговор с Джулианом будет невозможно доказать. Так-так. Я говорил с консерватором и его женой. Их дочь уже звонила из приюта. Как она держится?»
«Она тихо сидит, ничего не делает. По-моему, ей кажется, что у нее дурной сон, и она хочет проснуться».
«Следователи должны скоро прибыть. С ними прилетит машина скорой помощи — забрать Джулиана и тело погибшего. Надо полагать, девушка тоже желает вернуться как можно скорее. Командовать будет капитан Лаверти — окажи ему посильную помощь. После этого ты тоже можешь вернуться».
Глоуэн подошел к двери номера Уэйнесс и постучал: «Это Глоуэн».
«Заходи».
Уэйнесс сидела на диване и смотрела в окно. Глоуэн сел рядом с ней, обнял ее за плечи и крепко прижал к себе. Наконец Уэйнесс расплакалась. Через некоторое время Глоуэн сказал: «Это не был несчастный случай. Орредук подрезал кожу на шорах так, чтобы они раскрылись. Он надеялся, что бантеры убьют нас всех».
«Почему? Зачем? Я не понимаю!»
«Его допросят. Может быть, он объяснит. Джулиан мог сказать ему вчера вечером, что мы приехали сюда, чтобы лишить Орредука и его помощников работы. Без всякого сомнения Джулиан указал ему на нас как на хартистов, ждущих первой возможности выжить йипов с планеты».
Уэйнесс спрятала лицо у него на груди: «Это ужасное место!»
«Здесь больше не будет никаких йипов и никаких бантеров», — пообещал Глоуэн.
Уэйнесс выпрямилась и пригладила волосы: «Глупо тратить время на тщетные сожаления, и все-таки…» Она снова расплакалась: «Как мы будем жить? Без Майло все будет по-другому! Если бы я была уверена в том, что Джулиан подговорил их... я бы… Я не знаю, что бы я сделала!»
Глоуэн ничего не сказал. Уэйнесс спросила: «Что сделают с Орредуком?»
«Думаю, что с ним расправятся быстро и по заслугам».
«А Джулиан? Что будет с ним?»
«Даже если он виновен, что маловероятно, доказать его вину практически невозможно».
«Надеюсь, что я больше никогда его не увижу!»
Прибыли автолеты со станции Араминта. Посовещавшись с капитаном Айзелем Лаверти, Глоуэн вылетел с биологами к Рябистому озеру, где они проанализировали кровь убитых бантеров. Заключение было единогласным: «Нет никакого сомнения в том, что они были вне себя от бешенства. Содержание ариактина в их крови в десятки раз превышает норму».
Глоуэн и биологи вернулись в приют. Джулиана и тело Майло уже увезли на станцию Араминта; Уэйнесс тоже решила вернуться в кабине пилота.
Пока Айзель Лаверти допрашивал помощников укротителя бантеров, Орредук, уже начинавший проявлять признаки беспокойства, оставался в кабинете управляющего. Показания подчиненных Орредука расходились. Все они настаивали на том, что бантеров надлежащим образом раздразнили до бешенства.
«И что потом? Кто из вас подбрасывал им кукол?»
Здесь истории укротителей теряли всякий смысл. Каждый из них отрицал участие в процедуре терзания кукол, заявляя, что именно в это время он был занят выполнением других поручений.
«Очень странно! — сказал Айзель Лаверти последнему, третьему из помощников Орредука. — Все вы дразнили четырех бантеров, а потом все вы ушли, и никто из вас не знает, кто подбрасывал кукол в стойла».
«Но это должно было быть сделано! Это обязательная часть подготовки! Мы всегда очень внимательно относимся к своим обязанностям».
«Мы не нашли использованных кукол в мусорном контейнере. Он пуст».
«Это просто удивительно! Кому могли понадобиться рваные куклы?»
«Не могу себе представить», — мрачно сказал Айзель Лаверти и отправился допрашивать Орредука. Усевшись за столом управляющего, Айзель подал знак одному из сержантов. Тот принес разрезанные шоры и встал на часах у двери.
Айзель Лаверти аккуратно поставил шоры на столе таким образом, чтобы разрезанные края одного кожаного колпачка сходились внахлест, а края другого колпачка — широко расходились.
Орредук молчал и наблюдал за действиями капитана, как завороженный.
Откинувшись на спинку кресла, Айзель Лаверти остановил на Орредуке бесстрастный немигающий взгляд. В конце концов, изобразив дрожащую полуулыбку, йип-укротитель спросил: «Почему вы смотрите на меня так долго неподвижными глазами? Разве это принято, смотреть так долго на другого человека и ничего не говорить? Другой человек начинает спрашивать себя: почему на него так смотрят?»
Айзель Лаверти ответил: «Я жду. Говори все, что можешь сказать».
«Но послушайте! Мне не платят за то, что я болтаю или рассказываю что-нибудь другим людям. Управляющий разозлится, если я не буду прилежно работать. Это важно — особенно, если постояльцы хотят проехаться».
«Управляющий приказал тебе отвечать на мои вопросы. В данный момент все твои обязанности сводятся только к этому. Что ты думаешь об этих шорах?»
«Ага, друг мой! Посмотрите вот сюда — и сюда! Шоры разорвались! Таково мое мнение! Их нужно починить, и починить хорошо. Я отнесу их в мастерскую кожевника».
«Шутки в сторону, Орредук. Ты — убийца. Ты будешь отвечать на мои вопросы или нет?»
Лицо Орредука вытянулось: «Спрашивайте, что хотите. Ваш ум затвердел, как камень, и я уже чувствую, что мне грозит жестокое наказание».
«Кто подговорил тебя все это устроить?»
Орредук покачал головой и, улыбаясь, посмотрел в пространство: «Я не понимаю, о чем вы спрашиваете».
«Ты говорил вчера вечером с Джулианом Бохостом. О чем вы говорили?»
«Трудно все запомнить. Меня пугают ваши угрозы. Если бы вы были добрым человеком, вы бы сказали: «А, Орредук, ты хороший парень. Была допущена ошибка — ты об этом знал?» И я бы ответил: «Конечно, нет! Очень жаль». А вы тогда сказали бы: «Пожалуйста, будь осторожнее в следующий раз, когда молодые люди соберутся проехаться к озеру!» И я ответил бы: «Обязательно! Теперь я все помню, потому что мой ум свободен от страха, и мне снова хорошо»».
Айзель Лаверти обратился к сержанту: «Твой пистолет заряжен? Возможно, скоро нам придется застрелить этого Орредука».
«Заряжен, капитан!»
Айзель Лаверти повернулся к йипу: «Что тебе говорил Джулиан?»
Орредук раздраженно нахмурился: «Он много чего говорил. Мне-то что? Слова, слова…»
«Почему ты решил убить этих четырех молодых людей?»
«А почему солнце светит? Почему ветер дует? Я ничего не признаю́. На островах Лютвен живут сотни тысяч людей. В Строме несколько сот господ, в Араминте еще несколько сот. Если каждый островитянин, которого еще не выгнали из Дьюкаса, убьет четырех господских ублюдков, скоро их не останется!»
«Именно так. Очень разумное и связное рассуждение, — Айзель Лаверти мрачно улыбнулся. — Мы надеялись упразднить должности вроде твоей постепенно, заменяя одного йипа за другим. Похоже на то, что такая политика ошибочна. В связи с тем, что ты сделал, каждого йипа, оставшегося в Дьюкасе, вышлют — причем скорее всего не в Йиптон, а на другую планету».
«Меня вы тоже можете выслать на другую планету! — нашелся Орредук. — Результат-то один и тот же».
«Джулиан предлагал тебе устроить так называемый «несчастный случай»?»
Орредук печально улыбнулся: «Что, если я скажу вам всю правду? Что тогда?»
«Ты умрешь. Скажи правду, и твоим помощникам сохранят жизнь».
«Тогда убейте меня! Пусть неуверенность и подозрения изводят вас, как чесотка, до конца ваших дней!»
Айзель Лаверти подал знак сержанту: «Надень на него наручники. Отведи его к автолету и закрой его на замок в зарешеченном отделении для арестантов. Сделай то же самое с остальными. Будь осторожен — они могут быть вооружены».
5
Сразу после возвращения на станцию Араминта Глоуэн явился в отдел B на совещание с Бодвином Вуком. Он узнал, что Джулиана Бохоста госпитализировали в тяжелом состоянии, с переломом таза и множественными переломами ног.
«Он едва выжил, — сказал Бодвин Вук. — Если идея заговора принадлежала ему, товарищи-йипы здорово его подвели».
Глоуэн покачал головой: «Несмотря ни на что, не могу поверить, чтобы Джулиан решился на убийство».
«Я тоже придерживаюсь такого мнения. Ситуация двусмысленна, но мы не будем продолжать расследование в этом направлении».
«Скорее всего, он наговорил много всякой чепухи выше облака ходячего и, наверное, подбивал йипов к непослушанию, но никаких свидетельств преступного сговора я не вижу».
«Такой вывод можно сделать из показаний помощников укротителя, хотя они слишком расплывчаты — ничего определенного они не говорят».
«Что с ними сделали?»
«Орредук расстрелян. Его помощников отвезли на Протокольный мыс, где они будут пробивать дорогу через скалы к озеру Сумасшедшей Кати и Полуторакилометровым водопадам».
«Они легко отделались!»
Бодвин Вук молитвенно сложил ладони и возвел глаза к потолку: «Их вину трудно измерить. Они знали, что происходило, и ничего не сделали для того, чтобы предотвратить убийство. По нашим меркам, они виноваты не меньше Орредука. Но йипы смотрят на жизнь по-другому. Даже теперь они не понимают, за что их наказывают. Орредук отдавал приказы, а они их только выполняли — за что им такая горькая судьба?»
«Увы, у меня к ним нет никакого сочувствия. Они знали, что у нас другие порядки, знали, что их нужно соблюдать. Закон есть закон. Йипы нарушили закон — пусть теперь потеют на Протокольном мысу».
Вернувшись в пансион Клаттоков, Глоуэн вызвал Уэйнесс по телефону. Она выглядела больной и отвечала уныло и неохотно.
На следующее утро, однако, она сама позвонила Глоуэну: «Ты занят?»
«Нет, не очень».
«Я хочу с тобой поговорить — не по телефону. Мы не могли бы где-нибудь встретиться?»
«Могли бы, конечно. Заехать за тобой в Прибрежную усадьбу?»
«Если хочешь. Я подожду у входа».
Глоуэн позаимствовал автофургон Клаттоков и направился на юг по Пляжной дороге. С моря налетали сильные порывы ветра — пальмы, отделявшие пляж от дороги, сгибались и раскачивались, громко шелестя растрепанными листьями. Прибой ревел, откатываясь от берега шипящими напластованиями пены. Уэйнесс ждала на обочине напротив Прибрежной усадьбы — полы ее темно-зеленого плаща хлопали на ветру.
Вскочив в машину, Уэйнесс села рядом с Глоуэном. Они проехали еще километра полтора на юг и остановились на площадке над небольшим обрывом, где можно было видеть бьющиеся об скалы волны.
Глоуэн осторожно спросил: «Как себя чувствуют твои родители?»
«Достаточно хорошо. У нас гостит мамина сестра».
«А у тебя какие планы? Ты все еще собираешься лететь на Землю?»
«Об этом я и хотела поговорить». Некоторое время Уэйнесс молча смотрела на бушующее море: «Я тебе почти ничего не рассказывала о том, что хочу там сделать».
«Вообще ничего».
«Только Майло знал о моих планах, потому что хотел со мной поехать. Теперь его больше нет. И мне пришло в голову, что если меня, так же как Майло, кто-нибудь убьет, или если я внезапно заболею и умру — или сойду с ума — никто не будет знать то, что я знаю. По меньшей мере, я не думаю, что это известно кому-нибудь другому. Надеюсь, что нет».
«Почему ты не хочешь рассказать своему отцу?»
Уэйнесс печально улыбнулась: «Он был бы в высшей степени удивлен и обеспокоен. Он ни в коем случае не позволил бы мне лететь на Землю. Он стал бы настаивать на том, что я слишком молода и неопытна, и не могу брать на себя такую ответственность».
«Возможно, он был бы прав».
«Я так не думаю. Но я должна кому-то рассказать — на тот случай, если со мной что-нибудь произойдет».
«Похоже на то, что ты собираешься поделиться со мной важной и опасной информацией».
«Суди сам».
«Так что же? Ты посвятишь меня в свою тайну?»
«Да. Но ты должен пообещать, что никому ничего не скажешь, если меня не убьют или тебе не будет угрожать смертельная опасность — или что-нибудь в этом роде».
«Мне все это не нравится. Но я обещаю и никому ничего говорить не буду».
«Спасибо, Глоуэн. Во-первых, ты должен понимать, что я ни в чем не уверена на сто процентов, и, вполне возможно, отправляюсь в погоню за призраком. Но я считаю, что должна узнать правду».
«Очень хорошо. Продолжай».
«В прошлый раз, когда мы были на Земле, я была еще девочкой, школьницей. Я жила у дальнего родственника моего отца в месте под названием Тиренс — это недалеко от Шиллави. Родственника этого зовут Пири Тамм. У него огромный старый дом с большими гулкими комнатами и коридорами. С ним живут его жена и дочери; все его дочери старше меня. Пири Тамм — сложный человек. Он увлекается дюжиной разных искусств и ремесел, причем некоторые его навыки совершенно непостижимы для непосвященных. Он один из немногих оставшихся членов Общества натуралистов на Земле — и, по сути дела, во всей Ойкумене — потому что его интересует эволюционная биология. У него множество очень интересных друзей — и Майло, и я наслаждались каждой минутой их разговоров.
Однажды к дядюшке Пири пришел старик по имени Кельвин Килдьюк. Нам сказали, что этот старик — секретарь, причем, скорее всего, последний секретарь Общества натуралистов, существование которого подходит к концу, потому что в нем теперь состоят только Кельвин Килдьюк, Пири Тамм, несколько антикваров и два-три дилетанта. Когда-то Общество было богатым и влиятельным, но те времена прошли — главным образом благодаря казнокрадству человека по имени Фронс Нисфит, занимавшего должность секретаря шестьдесят лет тому назад. Нисфит снял деньги со всех счетов Общества, продал все активы натуралистов и сбежал. У Общества остался ничтожный доход от капиталовложений, которые Нисфит не смог или не успел прикарманить — этого дохода хватает только на конверты с гербом Общества, для официальной корреспонденции, и на ежегодный регистрационный взнос. И, конечно же, Обществу все еще принадлежит планета Кадуол, благодаря первоначальному «Бессрочному договору о передаче права собственности», ссылкой включенного в текст первоначальной Хартии.
Бедняга Кельвин Килдьюк умер во сне через две недели после своего визита и, ввиду отсутствия других кандидатов, Пири Тамм занял должность секретаря почти не существующего Общества натуралистов».
«Один момент, — прервал ее Глоуэн. — А разве натуралисты из Стромы — не члены того же общества?»
«На самом деле нет. Жителей Стромы по традиции называют «натуралистами», но фактически членом Общества натуралистов может быть только человек, регулярно выплачивающий взносы и выполняющий требования, предъявляемые уставом к членам Общества — чего в Строме никто не делает уже много веков. Так или иначе, Пири Тамм стал секретарем, в связи с чем счел своим долгом посетить банк в Шиллави и произвести инвентаризационную опись имущества Общества. По существу, покойный Кельвин Килдьюк должен был это сделать раньше, но пренебрег этой обязанностью.
Короче говоря, когда дядюшка Пири заглянул в сейф, где хранились бумаги Общества, он нашел большое количество старых записей и несколько пустяковых облигаций, все еще приносивших какой-то доход. Но в сейфе не было Хартии — и, что хуже всего, «Бессрочного договора» тоже не было.
Пири Тамм был озадачен. Не подумав, он выпалил в моем присутствии, что пропажа договора чревата невероятно серьезными последствиями. Дело в том, что «Бессрочный договор» передает право собственности владельцу оригинального экземпляра договора; для подтверждения передачи права собственности другой стороне достаточно предъявить расписку о продаже договора и нотариально зарегистрировать нового владельца.
Другими словами, тот, в чьих руках находятся оригинальные экземпляры Хартии и приложения к ней, то есть «Бессрочного договора», становится законным владельцем всего Кадуола — Эксе, Дьюкаса и Троя!
Дядюшка Пири решил, что древние документы — Хартия и «Бессрочный договор» — оказались в числе антикварных редкостей, проданных налево Фронсом Нисфитом. Я предложила проверить, не зарегистрировался ли кто-нибудь в качестве нового владельца Хартии. К тому времени дядюшка Пири уже понял, что обнаружил существование весьма щекотливой ситуации, и не знал, что ему предпринять. Он решил сделать вид, что ничего не произошло, надеясь, что ситуация как-нибудь утрясется сама собой. При этом он явно сожалел, что сообщил мне о пропаже документов, и заставил меня пообещать, что я никому о ней не расскажу — по меньшей мере до тех пор, пока он не сумеет каким-нибудь образом решить этот вопрос.
Я не знаю, сделал ли он что-нибудь — подозреваю, что ничего не сделал. Хотя он все-таки проверил нотариальные списки и установил, что никакой новый владелец Хартии и договора еще не регистрировался.
Было еще несколько улик, с помощью которых дядюшка Пири пытался определить местонахождение документов, но он занимался этим спустя рукава и практически безуспешно. Теперь он стар, болен и не хочет ворошить былое — а когда он умрет, пропажу Хартии обнаружит новый секретарь, кем бы он ни был. Если вообще будет какой-нибудь новый секретарь.
Ну вот, примерно, и все. Я собиралась полететь на Землю с Майло и попробовать найти Хартию, пока не случилось что-нибудь ужасное. Теперь ты знаешь все, что я знаю — и очень хорошо, потому что, если со мной что-нибудь случится, правду не будет знать никто, кроме старого Пири Тамма, а на него полагаться невозможно».
«Теперь я знаю, — задумчиво произнес Глоуэн. — С чего ты начнешь, когда прибудешь на Землю?»
«Прежде всего я снова поселюсь у дядюшки Пири. А потом я вступлю в Общество натуралистов и стану его секретарем. Таким образом никакой новый секретарь не сможет узнать, что Хартия пропала. Пири Тамм, скорее всего, согласится уступить мне эту должность. Не могу представить себе никого, кто хотел бы ее занять».
Несколько минут Глоуэн размышлял над тем, что ему пришлось услышать: «Не знаю, что тебе сказать. У меня такое чувство, что я где-то от кого-то слышал о чем-то, что может иметь отношение ко всей этой истории, но что это было? Ума не приложу. Если бы я мог, я полетел бы на Землю вместе с тобой».
«Если бы ты мог, я обязательно поехала бы с тобой, — с сожалением сказала Уэйнесс. — Но что поделаешь. Я полечу на Землю и узнаю все, что смогу. Может быть, есть какой-нибудь способ преодолеть это препятствие».
«Если такой способ есть, надеюсь, он достаточно прост и безопасен».
«Почему бы мне угрожала опасность?»
«Кто-нибудь другой может искать те же документы».
«Мне это никогда не приходило в голову, — Уэйнесс нахмурилась. — И кто бы это мог быть?»
«Не знаю. И ты не знаешь. Именно поэтому тебе может угрожать опасность».
«Я буду осторожна».
«А теперь...» — Глоуэн обнял и поцеловал ее. Через некоторое время Уэйнесс отстранилась: «Мне пора домой. Мама и папа не знают, куда я пропала».
«Я еще подумаю над твоей историей. Я что-то знаю, о чем я тебе должен сказать. Но не могу вспомнить, что — хоть убей!»
«Ты вспомнишь — как всегда, в самый неожиданный момент, — она поцеловала его в щеку. — А теперь отвези меня назад в Прибрежную усадьбу, пока папа не поднял на ноги всю станцию».
Глава 6
1
Уэйнесс улетела с космодрома станции Араминта на звездолете «Фаэрлит — Зимний Цветок» компании «Персейские трассы». Он должен был доставить ее, после нескольких посадок вдоль Пряди Мирцеи, на Четвертую планету звезды Андромеда-6011 — пересадочный мир, откуда ей предстояло проделать оставшийся путь до Земли на туристическом крейсере фирмы «Глиссмар: агентство путешествий и приключений».
Отъезд Уэйнесс оставил в жизни Глоуэна тоскливую пустоту. Теперь все казалось ему скучным, глупым и лишним. Зачем он позволил ей одной бесстрашно отправиться в немыслимую даль — на расстояние, превосходящее всякие человеческие представления? Он часто задавал себе этот вопрос и каждый раз отвечал на него одинаково, с горькой усмешкой: у него не оставалось никакого выбора. Уэйнесс приняла решение самостоятельно, исходя из всего, что ей было известно, и руководствуясь самыми разумными соображениями. Глоуэн пытался убедить себя, хотя и не слишком настойчиво, что в этом логическом умозаключении не было никакого изъяна.
В некоторых отношениях Уэйнесс можно было уподобить стихийной силе, неспособной подчиниться человеку — иногда теплая и благожелательная (а на протяжении последних нескольких недель даже обезоруживающе ласковая), она умела вдруг становиться таинственной и загадочной.
Глоуэн подолгу размышлял о природе неповторимой личности по имени Уэйнесс Тамм. Если бы благодаря какому-то экстраординарному стечению обстоятельств он оказался наделенным божественными способностями, и ему поручили бы приятную процедуру проектирования новой Уэйнесс, в пропорциональном соотношении ее качеств он мог бы — совсем немножко, чуть-чуть! — уменьшить влияние прямолинейной, упрямой целеустремленности и непокорной, своенравной независимости, не настолько, чтобы нарушить тонкий баланс сочетания других характеристик, но лишь в той степени, в какой этого было бы достаточно, чтобы сделать ее... И тут Глоуэн останавливался в нерешительности, будучи неспособен найти точное определение. Податливой? Предсказуемой? Склонной к подчинению? Нет, все эти эпитеты никуда не годились. Вполне могло быть, что божественное провидение, создавшее оригинальный экземпляр Уэйнесс, справилось со своей задачей с таким непревзойденным мастерством, что какое-либо усовершенствование было в принципе невозможно.
Для того, чтобы чем-то заняться, Глоуэн навязал себе самому несколько новых курсов обучения, завершение которых позволило бы ему сдать экзамен МСБР первого уровня. Не провалив этот экзамен, а также демонстрируя надлежащие навыки владения оружием, практического обращения с техникой, контроля чрезвычайных ситуаций и рукопашной схватки, он мог бы получить удостоверение рядового агента МСБР, а с ним и нешуточные полномочия и статус представителя МСБР во всем необъятном пространстве Ойкумены. Несколько других офицеров отдела B уже получили такой статус, а Шарду присвоили завидное звание агента МСБР второго уровня, благодаря чему весь отдел B мог пользоваться поддержкой МСБР в качестве подразделения МСБР.
Керди Вук также объявил, что будет готовиться к экзамену МСБР, но не проявлял особой охоты к посещению занятий. Он практически полностью оправился от шока, вызванного тяжким испытанием в Йиптоне, но все еще проявлял тенденцию к рассеянности и внезапным странностям или вспышкам нетерпения. По всеобщему мнению, эти причуды должны были со временем исчезнуть. Керди все еще отказывался — или не мог — обсуждать то, что произошло с ним в Йиптоне. Почти сразу же после выписки из лазарета он отказался от участия в собраниях бесстрашных львов, и с тех пор не желал иметь ничего общего ни с кем из этой группы.
Поначалу Глоуэн пытался завязывать с Керди разговоры, надеясь пробудить в нем более положительное и жизнерадостное настроение. Но достаточно скоро он убедился в том, что эти усилия подобны попыткам подобрать каплю ртути. В большинстве случаев Керди выслушивал его в недовольном молчании, с затуманенным взором и странной улыбочкой, в которой Глоуэн угадывал намек на враждебность и презрение. При этом Керди не высказывал никаких замечаний — если бы Глоуэн не продолжал говорить, им обоим пришлось бы сидеть в мертвой тишине. На вопросы Керди либо вообще не отвечал, либо отвечал многословными тирадами, никак не соотносившимися с сущностью вопроса.
Керди никогда не отличался развитым чувством юмора; теперь же он встречал любую попытку пошутить полным непониманием. Каждый раз, когда Глоуэн обращал его внимание на что-нибудь забавное или прибавлял фразу просто так, для красного словца, Керди отвечал взглядом настолько холодным и мрачным, что слова застревали у Глоуэна в горле.
Однажды Глоуэн заметил, что Керди повернул в сторону только для того, чтобы не идти ему навстречу, и с тех пор прекратил всякие попытки сближения.
Глоуэн обсудил странности Керди с Шардом: «Происходит что-то почти смехотворное. Керди знает, что, если я сдам экзамен МСБР, то буду опережать его в отделе уже на два ранга. Со стороны Керди единственный способ не допустить такой разрыв заключается в том, чтобы сдать тот же экзамен. Но это означает, что ему придется не только много заниматься, но и рисковать провалом — а в случае Керди провал более чем вероятен, потому что в математике он не силен, да и практических навыков у него особенных нет».
«Его не допустят даже по психометрическим показателям».
«В том-то и дело! Не могу себе представить, как он собирается решать эту проблему. Ему остается только молиться о том, чтобы я провалил экзамен с таким позором, что меня выгонят из отдела расследований и я пойду на курсы виноделия вместе с Арлесом».
«Бедняга Керди. Ему пришлось нелегко».
«Согласен: бедняга Керди. Но от этого работать с ним не легче».
Из Плавучего города на Четвертой планете Андромеды-6011 пришло письмо от Уэйнесс. Она его отправила, когда ждала прибытия следующего туристического крейсера фирмы «Глиссмар». «Мне уже ужасно хочется домой, — писала Уэйнесс, — и тебя ужасно не хватает. Просто удивительно, как привыкаешь любить кого-то, доверять кому-то и полагаться на кого-то настолько, что почти забываешь об этом — до тех пор, пока не остаешься без этого кого-то. Теперь я помню». Закончила она таким образом: «Я напишу опять из Тиренса и сообщу последние новости о ситуации. Надеюсь, что случится чудо, и новости будут хорошие, но надеяться-то почти не на что? И каким-то странным образом я жду не дождусь возможности вгрызться в проблему своими зубами — хотя бы для того, чтобы забыть всякие ужасные несчастья».
Прошло лето. Глоуэну исполнилось уже двадцать лет — через год наставал «день самоубийства», как его называли некоторые шутники. Глоуэн не знал, на что надеяться, но и отчаиваться тоже не было повода. Показатель его статуса все еще равнялся 22 — могло быть хуже, но могло быть и лучше.
В следующий смоллен Арлес привел Друзиллу ко-Лаверти, в качестве своей гостьи, на официальный ужин в пансионе Клаттоков — к очевидному удивлению и неодобрению Спанчетты.
Арлес притворился, что не замечает реакцию матери. Друзилла была в самом развеселом настроении и тоже полностью игнорировала Спанчетту, что заставило последнюю еще заметнее помрачнеть.
Во время ужина Арлес вел себя с императорским достоинством и говорил мало, причем только с Друзиллой и только конфиденциальным полушепотом. Он очень тщательно оделся — в черный китель, красновато-коричневые брюки и белую рубашку с широким голубым поясом. Наряд Друзиллы был не столь консервативным и даже чрезмерно экстравагантным. Ее длинное вечернее платье с низким декольте было сшито из перемежающихся полос черного, розового и оранжевого сатина. Ее розовато-белобрысые локоны увенчивались черным тюрбаном с высоким черным султаном из перьев, а уши заострялись сверху черными театральными накладками из костюма лесного эльфа. Бравурным противоречием цветов ее внешность превосходила даже ярко-лиловое с красным одеяние Спанчетты, в связи с чем Спанчетта, в тех редких случаях, когда она снисходила до того, чтобы взглянуть на подругу своего сына, всем своим видом выражала глубочайшее отвращение.
Друзилла, однако, не проявляла ни тени смущения. Она громко, весело и часто смеялась, иногда без какой-либо понятной окружающим причины. Она делилась своими мнениями со всеми, кто беседовал за столом, подшучивая и поддразнивая, очаровывая новых знакомых многозначительными кивками и улыбками, надуванием губ и подмигиванием.
Шард, исподтишка наблюдавший за происходящим, заметил Глоуэну: «Признаюсь, я в замешательстве! Разве она не из числа особо приближенных подружек Намура?»
«По-моему, с Намуром она порвала. Точнее, он с ней порвал. А может быть, это всего лишь сезонное увлечение — Друзилла все еще сопровождает «Лицедеев» в поездках».
«Она уже давно не девочка. Флоресте предпочитает грациозных юных созданий».
«Друзилла больше не выступает. Она помогает Флоресте организовывать поездки и обслуживать труппу».
«Арлес выглядит как кот, только что поймавший большую жирную мышь. А это приводит меня в еще большее замешательство. Можно было бы подумать, что Арлесу теперь не до прекрасного пола».
«Меня это тоже удивляет. Но дело выглядит так, что, возможно, была допущена какая-то оплошность. Нет никакого сомнения к тому, что Друзилла относится к числу представительниц так называемого «прекрасного пола»».
«Относится, — Шард отвернулся от Арлеса и его подруги. — Рад, что это не мое дело».
«Что это с Арлесом? По-моему, он собирается произнести речь!»
Арлес поднялся на ноги и некоторое время стоял, улыбаясь и обозревая сидящих за столом — по-видимому, он ожидал, что все почтительно замолчат. Не дождавшись тишины, Арлес постучал по своему бокалу ножом: «Прошу внимания! Будьте добры! Я желаю сделать объявление! Все вы, наверное, заметили — вы не могли не заметить! — что рядом со мной сидит роскошное, сногсшибательное создание, многим из вас известное как достопочтенная и выдающаяся Друзилла ко-Лаверти. Ее таланты уступают только ее очарованию, и уже несколько лет она помогает Флоресте и его «Лицедеям» воплощать в жизнь свои чудеса. Но все меняется! Снизойдя к моим мольбам, Друзилла согласилась окончательно присоединиться к славному роду Клаттоков. Надеюсь, я достаточно ясно выражаюсь?»
Арлес ожидающе обвел взглядом длинный стол — послышались жидкие вежливые аплодисменты.
«Могу посвятить присутствующих в еще более важную тайну! Сегодня мы подписали контракт, и наш союз заверен регистратором. Дело сделано!»
Арлес поклонился, внимая поздравлениям собравшихся. Друзилла высоко подняла руку, кокетливо наклонив голову, и пошевелила в воздухе пальчиками.
Шард пробормотал так, чтобы его слышал только Глоуэн: «Взгляни на Спанчетту. Она никак не может решить, устроить ей сердечный приступ или нет».
Арлес продолжал выступление: «Само собой разумеется, я не меньше вас поражен своей невероятной удачей! Мы без промедления отправимся в романтическое путешествие — в далекие края, в миры, полные легенд и загадочных тайн! Но мы вернемся, я обещаю! Во всей Ойкумене нет ничего лучше станции Араминта!»
Арлес уселся и несколько минут энергично отвечал на тосты и поздравления.
«В миры легенд и загадочных тайн, — задумчиво повторил Шард. — Откуда у них деньги? На такое путешествие Спанчетта Арлесу ничего не даст».
«Может быть, Друзилла разбогатела?»
«На подачках Флоресте не разбогатеешь. Все заработки «Лицедеев» отправляются прямиком в фонд нового Орфеума. Друзилле повезло, что Флоресте оплачивает ее поездки и предоставляет ей кров и пищу. Не думаю, что у нее остается что-нибудь, кроме карманной мелочи».
«Кто ее знает? Вдруг она чем-нибудь приторговывает?»
«Будем надеяться, что Арлес сможет оказывать ей практическую помощь в этом начинании».
На следующий день Арлес и Друзилла вылетели в космос на борту роскошного туристического звездолета «Лира Мирцеи» компании «Персейские трассы».
Вечером того же дня Шард поведал Глоуэну: «Тайное стало явным. Я перекинулся парой слов с Флоресте, и проблема внезапного богатства Арлеса исчезла. Нет у него никакого богатства, и у Друзиллы тоже. Как же они отправились «в миры, полные легенд»? Очень просто. Друзилла совершает регулярный рейс, организуя турне для «Лицедеев» — она этим занимается ежегодно. В качестве клиента, совершающего частые полеты в сопровождении труппы, Флоресте получает от транспортной компании существенную скидку. И Арлес, и Друзилла имеют право на приобретение билетов со скидкой, причем за Друзиллу платит театр. Таким образом, они понесут минимальные расходы. А что касается «миров легенд и загадочных тайн», то ими станут планеты, уже не впервые принимающие «Лицедеев» — Соум, Натрис, Лилиандер и Тассадеро. Все они скучноваты, на мой взгляд».
«Не могу себе представить, где они собираются жить после возвращения, — отозвался Глоуэн. — Надо полагать, Спанчетта не примет их с распростертыми объятиями».
«Вряд ли».
Глоуэн подошел к окну: «Я бы не прочь попутешествовать. Предпочтительно в сторону Земли».
«Подожди до следующего дня рождения».
Глоуэн угрюмо кивнул: «Ну да, когда меня зачислят в категорию «вспомогательного персонала», меня уже никто удерживать не станет — особенно если я пообещаю никогда не возвращаться».
«Не горюй прежде времени. Тебя еще не выгнали. В любом случае я как-нибудь сумею позаботиться о том, чтобы старый хрыч Дорни упился наконец до смерти. Дескант — еще один кандидат. Но его неоднократные попытки умереть до сих пор не увенчались успехом».
«О чем тут беспокоиться? — недовольно проворчал Глоуэн. — Ну, выгонят меня из пансиона. Ну и что? Так тому и быть. А раз я не могу путешествовать, подобно Арлесу, по мирам легенд и вечных тайн, и даже на Землю слетать не могу, то возьму-ка я шлюп, пока есть такая возможность, и схожу под парусом — скажем, к острову Турбен. Не хочешь проехаться? Можно было бы славно устроиться на пляже, на пару дней».
«Нет, спасибо. Остров Турбен — не для меня. Перед тем, как выходить в море, хорошенько запасись питьевой водой — на Турбене ты не найдешь ни капли. И не вздумай плавать в лагуне!»
«Наверное, мне это пойдет на пользу, — сказал Глоуэн. — Здесь я давно места себе не нахожу».
2
Глоуэн затащил на борт запас провизии, залил баки питьевой водой, перезарядил аккумуляторы и без всяких церемоний отдал швартовы — шлюп отчалил от пристани Клаттоков.
Пользуясь двигателем, он проплыл вниз по течению к устью реки Уонн и, преодолев первые океанские валы, высокие и шумные на мелководье, вышел в открытое море. Отдалившись на полкилометра от берега, он поднял паруса и направился левым галсом на восток— этот курс в конечном счете привел бы его к вечно клубящемуся испарениями западному берегу Эксе.
Включив автопилот, Глоуэн уселся на корме, глядя на бурлящую кильватерную струю, на бескрайнее синее небо, на широкие пологие волны.
Берега Араминты превратились в лиловато-серый прочерк на горизонте и скоро исчезли. Ветер сменил направление — Глоуэну пришлось направить шлюп на северо-восток, настолько круто к ветру, насколько возможно.
Тянулись часы, и вокруг не было ничего, кроме ленивого синего океана, неба и, время от времени, парящей в просторах одинокой морской птицы.
Ближе к вечеру ветер начал слабеть; с заходом солнца наступил мертвый штиль. Глоуэн спустил паруса — лодка слегка покачивалась, поднимаясь и опускаясь на еще не совсем успокоившейся глади. Глоуэн спустился в каюту, приготовил себе миску рагу, поднялся с ней в кокпит и поужинал, закусывая хлебной коркой и прихлебывая из бутыли терпкий кларет Клаттоков, пока закатные цвета не растворились в сумраке неба.
На западном горизонте погасло последнее тусклое свечение; загорелись звезды. Глоуэн устроился поудобнее на скамье и принялся изучать созвездия. Кружевной лоскуток Пряди Мирцеи искрился над самым морем — на его фоне ярко выделялись Лорка и Синг. В зените мерцало сложное сочетание звезд, известное под наименованием «Персея с головой Медузы»; в нем выделялись два пламенно-красных светила, Каирре и Аквин, считавшиеся «глазами Медузы». В южной части неба Глоуэн нашел кружок из пяти белых звезд — так называемый «Наутилус». В центре кружка должна была быть желтая звезда десятой величины, слишком слабая, чтобы ее можно было заметить невооруженным взглядом: древнее Солнце. Где-то там неслась в пустоте на огромном крейсере «Глиссмара» маленькая Уэйнесс. Какой величины она показалась бы на таком расстоянии? Меньше атома? Внезапно заинтересованный этой задачей, Глоуэн спустился в каюту и занялся расчетами. Уэйнесс, стоящая на расстоянии ста световых лет, имела бы такую же угловую величину, что и нейтрон на расстоянии трехсот восьмидесяти метров.
«Таким вот образом, — с удовлетворением сказал Глоуэн. — Теперь я знаю».
Он вернулся в кокпит, посмотрел на небо, проверил, все ли надежно закреплено, и отправился спать, оставив шлюп на волю волн.
С утра проснулся попутный южный бриз. Глоуэн поставил паруса, и шлюп резво заскользил по рябистой глади на северо-восток.
В полдень на следующий день Глоуэн нашел в бинокль остров Турбен — неравномерное кольцо песка и вулканического туфа диаметром три километра, поросшее редкими серо-зелеными кустами терновника, среди которых было несколько искривленных ветром тимьяновых деревьев и пять долговязых, почти лишенных листвы дендронов-семафоров. В центре острова возвышалась полурассыпавшаяся базальтовая вулканическая пробка. Остров был окружен коралловым рифом, образовывавшим лагуну двухсотметровой ширины. В двух местах, с северной и с южной стороны острова, риф разрывался, что позволяло шлюпу зайти в лагуну. Спустив паруса, Глоуэн включил двигатель и направил шлюп через южный проход в рифе, против сильного отливного течения. Метрах в пятидесяти от берега он бросил якорь в воду настолько прозрачную, что она казалась увеличительным стеклом, выделяющим подробности дна — кривые пушистые бочонки кораллов, розовые морские цветы, темных бронированных моллюсков. Черт-рыба в сопровождении фалориалов подплыла, чтобы обследовать лодку, якорь и якорную цепь, после чего спокойно приготовилась ждать поодаль: рано или поздно кто-нибудь должен был выбросить мусор, окунуться в хрустальную воду или, в конце концов, просто свалиться за борт спьяну.
Пользуясь стрелой, Глоуэн поднял ялик из люльки и опустил его за борт. С величайшей осторожностью он шагнул в ялик, удерживая в руке бухту каната, один конец которого он уже привязал к голове форштевня. Запустив импеллер ялика, он направился к берегу, разматывая канат.
Ялик уткнулся носом в песок. Глоуэн спрыгнул на берег и вытащил ялик подальше — так, чтобы его не доставал прибой. Привязав канат к сучковатому основанию ствола терновника, Глоуэн тем самым дополнительно застраховал шлюп от внезапного шквала.
Теперь он мог позволить себе расслабиться и ничего не делать. Здесь не было никаких поручений, никакой службы, здесь от него никто ничего не требовал — поэтому он сюда и приплыл.
Глоуэн огляделся по сторонам. За его спиной были кусты терновника, несколько тимьяновых деревьев, редкая поросль ложных бальзамников, пара искривленных черных висельных дубков и бугор крошащегося базальта посреди острова. Перед ним — лагуна, казавшаяся невинной и безмятежной, со шлюпом на якоре. Справа и слева — одинаковые полосы белого песка с неровной серо-зеленой каймой терновника, плотно окружавшего тимьяновые деревья с длинными тонкими листьями, серебристыми снизу и алыми сверху. Легкий бриз рябил поверхность лагуны, заставляя кроны тимьяновых деревьев мерцать сполохами серебра и пламени.
Глоуэн сел на песок. Он слушал.
Тишина — кроме шелеста воды, чуть набегавшей на песок.
Глоуэн лег на спину и задремал, пригретый солнечным светом.
Шло время. Сухопутный краб ущипнул Глоуэна за щиколотку. Глоуэн встрепенулся, пинком отбросил краба и сел. Краб панически скрылся в песчаной норке.
Глоуэн поднялся на ноги. Шлюп мирно покачивался на якоре. Сирена переместилась по небу — больше ничто не изменилось. На острове Турбен действительно нечем было заняться, кроме как спать, смотреть на море или, если возникнет приступ энергии, ходить по пляжу то в одну, то в другую сторону.
Глоуэн посмотрел направо, потом налево. Не заметив никакой разницы между пейзажами в обоих направлениях, он отправился на север. Сухопутные крабы разбегались врассыпную при его приближении, но главным образом собирались на песке у самого края воды, где они поворачивались клешнями к берегу и ждали, пока он пройдет. Ярко-синие ящерицы вскакивали на задние лапы и неуклюже улепетывали, разбрасывая песок, под прикрытие терновника, где они смелели и принимались раздраженно трещать, вызывающе вскидывая головы.
Берег изгибался на восток — Глоуэн приближался к северной оконечности острова, где тоже был промежуток между рифами, похожий на естественный канал с южной стороны, позволявший лодкам заходить в лагуну и выходить в море. Пораженный и встревоженный, Глоуэн остановился, как вкопанный.
С тех пор, как он здесь побывал в последний раз, многое изменилось. В лагуну выступал примитивный причал. У начала причала кто-то соорудил нечто вроде защищавшего от солнца и дождя павильона из связок пальмовых листьев и бамбука, в стиле йипов.
Несколько минут Глоуэн стоял без движения, изучая открывшуюся перед ним картину. На песке не было свежих следов — по-видимому, сооружение пустовало.
Слегка успокоившись, но все еще напряженный и бдительный, Глоуэн приблизился к павильону. Обрывки буроватой пальмовой кровли шелестели на ветру; внутри было сухо, пыльно и пусто. Тем не менее, Глоуэн пожалел, что не взял с собой пистолет — в таких ситуациях массивная твердость кобуры на бедре придавала драгоценную уверенность.
Отвернувшись от павильона, Глоуэн с недоумением смотрел на причал. Каково могло быть назначение этой постройки? Может быть, рыбаки-йипы, заплывая слишком далеко, устраивали здесь привал? Глоуэн заметил прикрепленное к причалу, в десяти-двенадцати метрах от берега, странное приспособление: во́рот с навесной стрелой. Устройство это, напоминавшее виселицу, было очевидно предназначено для подъема грузов из лодки на причал — или для погрузки чего-то с причала в лодку.
Глоуэн прошелся до конца причала, прогибавшегося и потрескивавшего под его весом. За проходом между рифами открывался бескрайний пустынный океан. Справа и слева — спокойная лагуна. На берегу — полоса пляжа, огибавшая остров. Внизу — на первый взгляд примерно трехметровые бамбуковые сваи, забитые в дно. Песок пестрел расплывающимися тенями и дрожащим светом, отражавшимся от ряби на поверхности. Глоуэн пристально смотрел вниз, в воду — по спине его пробежали мурашки. Он сделал ужасное открытие; сперва он даже не мог поверить своим глазам.
Нет, ошибки не было: на дне, там, где кончался причал, были разбросаны в нелепом беспорядке человеческие кости. Одни уже почти занесло песком, на других зеленела темная бородка водорослей. Многие кости, однако, лежали обнаженно, не прикрытые ничем, кроме вечно суетящихся теней.
Глоуэн заставил себя рассмотреть кости повнимательнее. Оценить число погребенных здесь людей было трудно. Увеличительные свойства воды искажали пропорции; тем не менее, кости казались небольшими, даже изящными.
Глоуэну показалось, что за ним кто-то наблюдает. Он резко обернулся и пригляделся к берегу. Все было, как раньше — никаких признаков жизни, хотя, конечно, из зарослей терновника за ним могли следить десятки незаметных глаз.
Глоуэн решил, что у него просто пошаливают нервы.
Вернувшись на пляж, он постоял, в размышлении глядя то на причал, то на ворот со стрелой, то на павильон. Новая мысль пришла ему в голову: что, если кто-то видел, как он становился на якорь, а после того, как он ушел с южного пляжа, перебрался на ялике к шлюпу и уплыл? Сердце Глоуэна тяжело застучало — он вовсе не хотел оказаться брошенным на острове Турбен, где нечего было есть, кроме сухопутных крабов, вызывавших несварение желудка, и нечего было пить, кроме морской воды!
Глоуэн стал возвращаться трусцой по пляжу, часто оглядываясь.
Шлюп безмятежно стоял на якоре, никем не тронутый. Состояние, близкое к панике, сразу прошло. Он был один на острове. Тем не менее, былого спокойствия он уже не ощущал — пляж острова Турбен больше нельзя было рассматривать как сонное, располагающее к безделью место, где можно было проваляться на песке несколько дней.
Приближался вечер. Бриз полностью сошел на нет — и океан, и лагуна стали одинаково ровными и глянцевыми. Глоуэн решил вернуться, воспользовавшись утренним бризом. А пока что он спустил ялик в воду и вернулся на шлюп.
Сирена зашла; мрак спустился на остров Турбен. Глоуэн приготовил и съел свой ужин, после чего просидел два часа в кокпите, прислушиваясь к едва уловимым непонятным звукам, доносившимся с берега. В небе пылали созвездия, но сегодня Глоуэн их почти не видел — ум его был занят гораздо более неприятными размышлениями.
Наконец Глоуэн спустился в каюту. Лежа на койке с открытыми глазами, он смотрел в темноту, неспособный контролировать предположения, теснившиеся у него в голове. В конце концов он забылся беспокойным полусном, но то и дело вскакивал, когда ему казалось, что кто-то тихонько причалил к шлюпу и поднимается на борт.
Ночь тянулась безжалостно долго. Лорка и Синг показались из-за острова и поднимались к зениту. Наконец Глоуэн глубоко заснул — настолько глубоко, что наступление дня его не разбудило. Он проснулся, раздраженный, с покрасневшими глазами, когда Сирена уже три часа как сияла в небе.
В кокпите Глоуэн напился горячего чаю и съел миску каши. С севера налетал бриз, достаточно крепкий для возвращения домой — Глоуэну стоило только поднять якорь. Над темно-синим морем возвышались гигантские ярко-белые наковальни кучевых облаков, толпившихся над южным горизонтом. Мир казался безобидным и чистым, а обстоятельства, обнаруженные на северной оконечности острова, представлялись настолько несовместимыми с солнечным синим и белым простором, что Глоуэн почти сомневался в их реальности.
Глоуэн решил еще раз наскоро проверить причал и павильон перед отбытием: вдруг ему удастся найти что-нибудь пропущенное вчера? Спустившись в ялик и включив оба импеллера на полную мощность, он понесся, почти планируя, по огибавшей остров лагуне, преследуемый мечущимися под водой серебристыми стайками фалориалов.
Впереди показался северный проход между рифами. Павильон и причал не изменились со вчерашнего дня. Выехав с разгона на песок, Глоуэн соскочил на пляж с носовым фалинем в руке и привязал ялик к одной из бамбуковых свай.
Некоторое время Глоуэн стоял, оценивая окружающую обстановку. Как и прежде, картина была безмолвной и безлюдной. Глоуэн прошел к концу причала. Утренний бриз рябил воду, и сегодня дно было труднее разглядеть, но кости были разбросаны по дну так же, как вчера.
Вернувшись на берег, Глоуэн еще раз осмотрел павильон. Внутренняя часть павильона, за открытым тенистым передним портиком, состояла из восьми небольших отделений с толстыми циновками вместо пола. Кроме отхожего места за павильоном, здесь не было никаких удобств или приспособлений, не было даже следов кухонной утвари или приготовления пищи.
Глоуэн решил, что запомнил все, что можно было запомнить, и убедился в том, что его первое посещение не было галлюцинацией. Вернувшись к ялику, он отвязал его и отчалил. Уже посреди лагуны, довольно далеко от причала, он обернулся и увидел за проходом в рифах, километрах в трех от острова, два треугольных паруса, полоскавшихся на ветру.
Примерно определив курс этого судна, Глоуэн понял, что оно направляется к северному каналу.
Глоуэн вернулся по лагуне, со всей возможной скоростью, к своему шлюпу. В сложившейся ситуации, безоружный, он не мог рисковать, вступая в конфронтацию — напротив, он должен был приготовиться бежать в любую минуту. Открытое море сулило безопасность. Катамаран догнал бы его, идя по ветру или галсом, но в штиль или против ветра двигатель позволял шлюпу легко уйти от парусного катамарана.
Взобравшись на борт шлюпа, Глоуэн повесил на плечо бинокль и залез по оснастке к топу мачты. Наведя бинокль на приближающееся судно, он убедился в том, что перед ним двадцатиметровый двухмачтовый катамаран, гораздо крупнее обычной рыбацкой лодки. Кроме того, он убедился — к своему облегчению — в том, что катамаран явно направлялся к северному проходу между рифами. Обнаружение Глоуэну почти не грозило: на фоне терновника и голых дендронов-семафоров тонкая серая мачта шлюпа почти маскировалась.
Глоуэн следил за катамараном, пока тот не исчез за береговой линией острова, после чего спустился на палубу и стоял в нерешительности, глядя на лагуну. Благоразумие требовало, чтобы он немедленно покинул остров Турбен. С другой стороны, если бы он осторожно пробрался по пляжу, держась в тени зарослей терновника, он мог бы узнать, кто прибыл на катамаране. Если бы его заметили, он мог поспешно вернуться на шлюп и сразу отдать якорь. Что же делать? Благоразумно удалиться или отправиться в разведку? Будь у него пистолет, за ответом далеко ходить не пришлось бы. Но у него не было никакого оружия, кроме ножа в камбузе, в связи с чем размышление заняло целых десять секунд. «Я — Клатток! — сказал себе Глоуэн. — Кровь предков, их репутация и традиции — все обязывает меня к действию».
Не теряя больше времени, он засунул за пояс кухонный нож с острым пятнадцатисантиметровым лезвием, причалил к берегу на ялике и побежал по берегу, держась поближе к нависающим кустам терновника.
По пути он внимательно смотрел вперед — на тот случай, если кто-нибудь из команды катамарана решил бы прогуляться по пляжу. Но он никого не увидел, что освободило его от необходимости выбирать один из более или менее неприятных вариантов.
Над кустами показались мачты катамарана; еще метров двести, и ему уже были видны и причал, и судно. Глоуэн взобрался на песчаный склон, протиснувшись между кустами там, где в их плотном ряду образовалась брешь, и продолжил путь под прикрытием терновника, с внутренней стороны подступавших к пляжу зарослей. Вскоре, опустившись на четвереньки, он осторожно приблизился к павильону, остановившись метрах в пятидесяти. Здесь, прижавшись к земле, он стал наблюдать за происходящим в бинокль.
Четверо золотисто-загорелых йипов сновали между судном и павильоном. Они уже принесли на берег подушки, ковры и плетеные кресла, а теперь устанавливали длинный стол. На них были только короткие белые юбочки с вырезами на бедрах, причем они казались очень молодыми, хотя их головы и лица закрывали черные вязаные шлемы с вырезами для глаз.
Шестеро других мужчин, значительно старше, сидели в плетеных креслах. На них были свободные светло-серые балахоны и, так же как на йипах, черные вязаные шлемы, не позволявшие их опознать даже вблизи. Они сидели молча, собранно и сдержанно — влиятельные, привыкшие к повиновению окружающих люди, судя по их позам, по посадке головы. Они не общались; каждый почти демонстративно держался особняком. Глоуэн не мог определить, откуда они родом. Но он мог с уверенностью сказать, что никто из них не был йипом, натуралистом из Троя или служащим управления Заповедника на станции Араминта. Последних Глоуэн знал наперечет и полностью исключал.
Все свидетельствовало о напряженном ожидании. Шестеро в серых балахонах сидели, неподвижно выпрямившись; их черные маски-капюшоны создавали атмосферу зловещей нереальности. Теперь Глоуэн почти не опасался, что его обнаружат — четверо йипов и шестеро мужчин в черных колпаках были всецело поглощены своими делами. Глоуэн смотрел на них, как завороженный, отказываясь делать какие-либо предположения.
Ситуация осложнилась новым загадочным обстоятельством. С катамарана на причал вышла высокая коренастая женщина, широкоплечая, с большими толстыми руками и ногами, полностью отличавшаяся походкой и осанкой и от йипов, и от мужчин в балахонах. На ней была черная маска без капюшона, закрывавшая нос и глаза, но оставлявшая открытыми массивные широкие скулы и выступающий квадратный подбородок. Кожа на ее лице и обнаженных руках была влажно-белой, а над широким низким лбом торчали ежиком русые волосы. Женщину в ней выдавали только пара отвислых грудей и широкий таз, облаченный в свободные шорты.
Женщина прошла к началу причала и посмотрела по сторонам. Она сказала пару слов двум йипам — те побежали к катамарану и вернулись с деревянными ящиками. Установив ящики на столе, они откинули их крышки, вынули несколько бутылей вина и бокалы, разлили вино в бокалы и подали их шестерым сидящим мужчинам. Другие два йипа наломали ветвей в зарослях терновника и развели огонь.
Женщина вернулась по причалу к катамарану. Она вспрыгнула на борт и скрылась в кабине. Через несколько секунд из кабины, в сопровождении той же женщины, появились шесть девушек-островитянок. Девушки неуверенно прошли по причалу к берегу, с сомнением посматривая кругом и то и дело оборачиваясь — за ними по пятам непреклонно двигалась отталкивающая фигура в черной маске. На девушек маски не надели. Грациозные, с тонкими чертами, светло-медовыми волосами и большими фиолетово-голубыми, как топазы, глазами, они были в расцвете молодости. Теперь Глоуэн знал, чьи кости были разбросаны на дне лагуны, и начинал догадываться о том, что затевалось на затерянном в океане необитаемом острове.
Шестеро мужчин в черных колпаках сидели и смотрели, молча и неподвижно. Шесть девушек продолжали переминаться с ноги на ногу и крутить головами с выражением туповатой невинности на лицах, но мало-помалу начинали беспокоиться. Подчинившись строгому приказу женщины в маске, они расселись на песке.
Глоуэн уже не сомневался в характере происходящего. Оцепенев, он смотрел во все глаза, и события на пляже развивались с отработанной многократным повторением отлаженностью.
Через некоторое время Глоуэн почувствовал, что скоро не выдержит и чем-нибудь выдаст свое присутствие. Его тошнило. Подавленный, полный болезненного отвращения, он отполз назад и вернулся к ялику прежним путем. Отвязав фалинь от ствола терновника, он причалил к шлюпу.
Сирена уже скрывалась за горизонтом. Глоуэн сидел, размышляя над тем, что увидел, и пытаясь понять, что было бы лучше всего сделать в его положении. Если бы у него было оружие, найти решение проблемы было бы гораздо проще.
Солнце зашло; сумерки спустились на остров Турбен, становилось темно. Взявшись за рукоятку лебедки, Глоуэн поднял якорь и, включив двигатель, малым ходом направился по лагуне на север, ориентируясь по бледнеющей под звездным светом полосе песка. За бортом призрачно металась из стороны в сторону стая флуоресцирующих фалориалов — каждый в отдельности походил на отрезок толстой серебряной проволоки длиной сантиметров десять и переливался снизу ярким свечением, смутно отражавшимся на близком дне.
Впереди, на берегу, появилось мерцание костра. Глоуэн осторожно спустил якорь, перебирая цепь руками, чтобы она не гремела. Рассматривая пляж в бинокль, он убедился в том, что какая-то полусонная деятельность еще продолжалась. Подождав еще час, Глоуэн спустился в ялик и, включив один импеллер на четверть полной мощности, потихоньку, с едва уловимым плеском за кормой, направился к причалу, держась как можно дальше от берега. Под водой вокруг ялика сновало постоянно изменяющее очертания зеленовато-желтое светящееся облако — десятки тысяч фалориалов.
Костер на берегу догорал. Глоуэн стал приближаться к причалу. Метр за метром он медленно двигался по темной глади лагуны и в конце концов причалил к катамарану. Корпуса ялика и катамарана соприкоснулись почти беззвучно. Держась рукой за планшир катамарана, Глоуэн прислушался: ни звука. Надежно привязав ялик к ванте, он взобрался на борт катамарана, принимая все возможные меры предосторожности, чтобы не производить никакого шума. Оказавшись на палубе, он замер: все еще ни звука. Подкравшись к кормовому швартову, он разрезал его ножом и сбросил в воду. Пригибаясь, он пробрался по палубе к носовому швартову и сделал с ним то же самое. Промежуточных шпрингов не было — теперь ничто не удерживало катамаран у причала. Опьяняющая радость комком подкатила к горлу Глоуэна; пригнувшись, он побежал обратно к своему ялику.
Глухой стук, скрип: появилась высокая тень. У правого борта, обращенного к причалу, на палубе стояла грузная широкоплечая фигура. Каким-то чутьем женщина угадала — что-то было не в порядке. При свете звезд она увидела Глоуэна и заметила расширяющийся проем между катамараном и причалом. Со сдавленным криком ярости она одним прыжком вскочила на крышу кабины и бросилась сверху на Глоуэна, широко расставив руки и скрючив пальцы, как когти. Глоуэн попытался отскочить назад, но запутался в вантах, и женщина на него навалилась. Издав нечленораздельный торжествующий возглас, она сдавила ему горло обеими руками.
Ноги Глоуэна подкосились — прижатый лицом к потному животу, он задыхался. «Нет, не может быть! — дико подумал он. — Это не моя судьба!» Резко выпрямив колени, он ударил хозяйку катамарана головой в нижнюю челюсть. Та хрюкнула — ее хватка ослабла. Стараясь ударить ее в лицо, Глоуэн проехался кулаком по маске; маска сдвинулась и закрыла женщине глаза. Она сорвала ее, удерживая шею Глоуэна только одной рукой. В ту же секунду Глоуэн погрузил кухонный нож — по рукоятку — ей в живот. Женщина хрипло вскрикнула от боли и схватилась за ручку ножа. Упираясь одной ногой в низкую крышу кабины, Глоуэн напрягся изо всех сил и, резко выдохнув, толкнул женщину обеими руками в грудь. Пытаясь удержаться на ногах, она натолкнулась щиколоткой на фальшборт и перевалилась через него — спиной в воду. Тяжело дыша, покрасневший и растрепанный, Глоуэн смотрел вниз. Лицо женщины озарилось свечением фалориалов — казалось, у нее мгновенно выросла борода извивающейся серебряной проволоки. На какое-то мгновение Глоуэн взглянул прямо в глаза, смотревшие на него через толщу прозрачной воды и все еще не верившие в столь ужасный конец. Глоуэн увидел на ее широком лбу странную черную метку, какой-то символ: нечто вроде двузубой вилки с короткой рукояткой, причем концы зубьев загибались навстречу друг другу.
Яд фалориалов парализовал женщину — серебряная бахрома теперь росла на всех частях ее тела. Пузырь воздуха вырвался из ее легких; она медленно опустилась на дно.
Глоуэн обернулся к берегу. Звуки борьбы на палубе, замаскированные плеском воды среди свай причала, никого не потревожили.
У Глоуэна дрожали руки, слегка кружилась голова. С преувеличенной осторожностью он спустился в свой ялик. Закрепив один конец каната петлей под головой форштевня катамарана, он привязал другой конец к кольцу за кормой ялика. Включив импеллер, он медленно отбуксировал катамаран по лагуне на юг, туда, где он оставил шлюп.
Привязав буксирный канат к одной из швартовных уток на шлюпе, Глоуэн затащил ялик в люльку на борту и, с катамараном за кормой, направил шлюп к другой стороне острова.
На берегу, у павильона, кто-то наконец заметил отсутствие катамарана. До ушей Глоуэна донеслись далекие тревожные крики — он улыбнулся.
Бдительно следя за поблескивающей по правую руку пеной океанского прибоя, накатывающегося на риф, Глоуэн постепенно продвигался в южном направлении. Там, где линия бледно-белой пены прервалась, Глоуэн нашел проход между рифами. Проскользнув по каналу, он оказался на вольном просторе океана. «Никогда! — говорил он себе. — Никогда я больше не вернусь на проклятый остров Турбен!»
Еще два часа он буксировал катамаран на моторном ходу, после чего поднял паруса, и ветер понес обе лодки на юг.
Глоуэн никак не мог избавиться от ощущения, что к нему пристал потный запах женщины, схватившей его на палубе катамарана. Он разделся догола и хорошенько вымылся. В свежей рубашке и чистых шортах он подкрепился хлебом с сыром и выпил полбутыли вина. После этого он почувствовал себя очень странно, поднялся на палубу и просидел целый час в кокпите.
В конце концов он встрепенулся, взял рифы, проверил буксирный канат, закрепил все снасти, спустился в каюту и сразу заснул.
Утром Глоуэн перебрался на борт катамарана, но не нашел ничего, что позволило бы установить личность женщины, погибшей в лагуне, или шести мужчин в черных колпаках.
Глоуэн перенес с катамарана на шлюп комплект навигационных приборов — не было никакого сомнения, что они были похищены где-то на станции Араминта.
Глоуэн поджег катамаран, отвязал буксирный канат и вернулся на шлюп. Свежий бриз нес его на юго-запад. Вдали, над водой, высоко поднимались языки пламени, то и дело прятавшиеся в клубах черного дыма. Расстояние увеличивалось, и через некоторое время огня уже не было видно — только полоска темного дыма растянулась почти параллельно горизонту.
3
Проведя день и еще одну ночь в трудном плавании под изменчивым ветром, Глоуэн оказался в виду континентального берега. Через час после того, как Сирена поднялась к зениту, он уже пересек полосу прибоя между отмелями и зашел в устье реки Уонн. Еще через час он сидел в кабинете директора отдела B и отчитывался о своих приключениях перед «зверинцем» — высшим руководством — в полном составе: его внимательно слушали сухопарый серый волк Шард, боров Айзель Лаверти, вкрадчивый безжалостный хорек Рун Оффо и почти утонувший в глубине огромного кожаного кресла маленький лысый орангутанг, Бодвин Вук.
Глоуэн закончил свой рассказ: «Я оставил их на острове в самом безрадостном настроении — четырех йипов и шестерых приезжих неизвестного происхождения. Надо полагать, они зарегистрировались в отеле, и таким образом можно установить их личность».
«Невероятно, поразительно! — выпрямился Бодвин Вук. — И, разумеется, совершенно недопустимо». Глядя в потолок, он продолжил самым гнусавым назидательным тоном: «Возникают несколько вопросов. Кто организовал эти развлечения? Не обязательно лично Титус Помпо, хотя он, конечно, соучаствовал и способствовал. Как долго это продолжается? Судя по костям, оргии на острове устраивались и раньше, как минимум два раза. Шестеро в балахонах и черных колпаках — кто они? Откуда они? Кто им это предложил, и каким образом? Кто была женщина с татуировкой на лбу? Не сомневаюсь, что мы сможем довольно скоро ответить на некоторые вопросы, но я не успокоюсь, пока этот кошмарный скандал не будет раскопан до самого основания! Наконец, какой должна быть наша первая реакция?» Бодвин Вук снова утонул в кресле: «Что вы думаете, господа?»
После непродолжительного молчания первым ответил Рун Оффо: «В Йиптоне скоро хватятся катамарана. Скорее всего, Титус Помпо пожелает узнать причину пропажи. Он может отрядить еще одно судно или даже рискнуть своим другим автолетом — если таковой существует. Следует воспользоваться возможностями, возникающими в связи с таким поворотом событий. Хотя должен признаться, что шанс захватить второй автолет у нас небольшой».
«Так что вы, в сущности, предлагаете?»
«Думаю, нам следует немедленно вылететь и забрать с острова горе-робинзонов. Кроме того, на Турбене следует устроить засаду — замаскировать два или три хорошо вооруженных автолета. Если Титус Помпо решится использовать свой гипотетический второй автолет, мы заставим его приземлиться, уничтожим его или, может быть, сопроводим его сюда, на станцию. А если появится судно, мы затопим его и арестуем йипов».
Бодвин Вук переводил взгляд с одного лица на другое: «Не могу придумать ничего лучше. Если нет возражений, перейдем к делу немедленно».
4
Под управлением Шарда большой туристический авиатранспортер управления направился к острову Турбен; Шарда сопровождали четыре агента отдела расследований. Приближаясь к острову, Шард сбавил скорость и снизился до трехсот метров над поверхностью океана, после чего медленно пролетел над лагуной и завис над причалом и павильоном. Два автолета и другой транспортер с трехдневным запасом провизии и питьевой воды уже приземлились на центральном бугре острова, откуда можно было прочесывать радаром воздух и море.
Радар Шарда показывал, что ни в воздухе, ни в море никого больше не было. Рассмотрев в бинокль участок берега около павильона, он сразу обнаружил четырех йипов, безутешно сидевших на корточках у причала. Шестерых гостей, однако, нигде не было видно.
Шард быстро приземлился на пляже у самого павильона и спрыгнул на песок одновременно с тремя другими агентами. Йипы едва повернули головы. Шард подал им знак: «Пройдите в транспортер!»
Они с усилием поднялись на ноги. Один хрипло прошептал: «Дайте воды!»
«Пусть напьются», — сказал Шард своим подчиненным.
Из павильона один за другим, волоча ноги, появились шестеро мужчин, изможденных и дико озирающихся. Они выбросили черные вязаные шлемы — люди чуть старше среднего возраста, ничем не выделяющейся внешности, явно из высших слоев общества. Пошатываясь, они направились к Шарду, хриплыми голосами требуя воды.
«Поднимитесь на борт транспортера, и вам дадут воды», — сказал им Шард.
Шестеро туристов забрались в пассажирский салон транспортера и жадно припали губами к канистрам с водой. Шард сел в пилотское кресло. Транспортер воспарил над островом и полетел назад, на станцию Араминта.
Прошло минут пятнадцать. Спасенные робинзоны напились вдоволь, и теперь с напряженным интересом оценивали ситуацию. Один из них громко обратился к спине Шарда: «Эй, пилот! Куда вы нас везете?»
«На станцию Араминта».
«Это хорошо. Я, может быть, еще поспею на свой звездолет».
«Боюсь, что не поспеете, — отозвался Шард. — Вы задержаны по обвинению в тяжких преступлениях. Можете забыть о возвращении домой».
«Что? Вы шутите! После всего, что нам пришлось перенести? Мы едва выжили!»
«У вас нет никаких оснований для такого незаконного ареста! — заявил другой турист. — Я — известный юриспрудент и пользуюсь высокой репутацией. Уверяю вас, никакого состава преступления в данном случае нет. Лично я намерен требовать возмещения большей части расходов и, возможно, штрафных убытков».
«Возмещения — кем? Станцией Араминта?»
«Концерном «Огмо», кем еще? Удобства не соответствовали описанию в рекламной брошюре».
Третий турист поддержал своих спутников: «Совершенно верно. Я возмущен до крайности, и отказываюсь подвергаться каким-либо притеснениям!»
«Вы тоже юриспрудент?» — поинтересовался Шард.
«Боюсь, что не могу претендовать на такое отличие, хотя на меня работают несколько специалистов в области правоведения. Мне принадлежат контрольные пакеты акций в нескольких финансовых учреждениях, в том числе в крупном банке. Я не привык к отсутствию дисциплины и дурному обращению».
Четвертый участник оргии, до сих пор молчавший, страстно вмешался в разговор: «Лишениям, которым меня подвергли, нет извинения! Мои права нарушены, и управление станции Араминта понесет всю ответственность!»
«Не вижу логики в ваших претензиях», — заметил Шард.
«Все очень просто. Меня ввели в заблуждение, предложив прием со всеми удобствами и приятное времяпровождение на вашей планете. А что я получил на самом деле? Я чуть не умер от жажды, я чуть не умер от страха за свою жизнь, а об удобствах и речи нет! Кто-то за это дорого заплатит!»
Шард не смог не рассмеяться: «Кто-то дорого заплатит, спору нет. Вы, в частности».
«Я — псаломщик третьего сонма в Бодгар-Кадеше! — провозгласил пятый турист. — Ваши инсинуации возмутительны! Наш долг — в том, чтобы сеять Истину, но мы не можем быть образцами праведности во всех низменных аспектах повседневной жизни. Я безоговорочно возражаю против ваших лукавых намеков и настаиваю на уважении, приличествующем моему сану!»
«Разумеется», — отозвался Шард.
На станции Араминта робинзонов, несмотря на громогласные протесты, заперли в выполнявшем функцию следственного изолятора старом каменном складе, а затем стали приводить, одного за другим, на допрос в кабинет Бодвина Вука. На дознании присутствовали также Шард, консерватор Эгон Тамм и, в качестве свидетеля, Глоуэн.
Первыми допросили четырех йипов — их тоже по очереди приводили в кабинет директора. Все они по существу дали одни и те же показания. Все они были кадетами-умпами, специально отобранными с целью оказания услуг при организации оргий на острове Турбен. Последний пикник был третьим по счету; мероприятия эти начались примерно месяц тому назад. Погибшую в лагуне женщину они знали только по прозвищу «Сибилла». Она участвовала в устроении второго пикника, но не первого. Все четыре йипа не любили Сибиллу и боялись ее: она не позволяла уклоняться от выполнения каких-либо требований и не терпела медлительной томной небрежности, свойственной островитянам. Скорая на руку Сибилла безжалостно добивалась быстроты и точности выполнения указаний — каждый из четырех йипов мог поведать полную жалоб и гримас историю о полученных тычках и затрещинах.
Последним давал показания йип по имени Саффин Дольдерман Нивельс — по меньшей мере он утверждал, что так его звали. Саффин отвечал на вопросы, как будто участвуя в приятной дружеской беседе: «Очень рад слышать, что Сибилла скончалась. Она всем действовала на нервы, из-за нее пикники не получались такими веселыми, какими их можно было бы устроить».
«И даже девушки не веселились», — посочувствовал Шард.
«Ну что вы! От них никто и не ожидал, что они будут веселиться, — слегка удивился Саффин. — И все же я уверен, что теперь, когда Сибилла под водой, а не на пляже, в общем и в целом пикники будут удаваться на славу. Более того, будет поучительно пройтись по причалу и посмотреть на ее кости».
Бовин Вук невесело улыбнулся: «Саффин, ты живешь в странном и чудесном мире».
Саффин вежливо кивнул: «Мне тоже так кажется. Конечно, никакого другого мира я не знаю, а жаль. Я не так уж прост, и приправляю рыбу не только соусом, жгучим, как дыхание дракона, но и сладкой подливкой из хурмы!»
«Пикники устраивали каждые две недели, — сказал Эгон Тамм. — Такое же расписание ожидалось и в дальнейшем?»
«Не могу знать, господин хороший. Меня же никто ни о чем не извещал», — Саффин переводил ясный карий взор с одного лица на другое, не переставая рассеянно улыбаться. Как бы ненароком он поднялся на ноги: «А теперь, господа, если вопросов больше нет, мне и моим товарищам нужно заняться своими делами. Было очень приятно с вами поговорить, но долг зовет, как труба! Горе тому, кто не внимает зову своего долга!»
Бодвин Вук усмехнулся: «Видный социолог Порлок утверждает, что у йипов полностью отсутствует чувство юмора. Ему следовало бы подарить протокол твоего допроса. Ты — убийца, хуже убийцы. И ты никуда не пойдешь, кроме тюрьмы».
Лицо Саффина вытянулось, плечи уныло опустились: «Уважаемый господин, я боялся, что вы можете посмотреть на вещи таким образом! Но вы глубоко заблуждаетесь! Нам самим не нравилось выполнять поручения, о которых вы думаете, но что мы могли поделать? От подающего надежды кадета требуется беспрекословное подчинение!»
Бодвин Вук понимающе кивнул: «У тебя не было другого выбора, тебя вынудили совершать эти жуткие преступления?»
«Никакого выбора! Могу поклясться!»
«Но ведь ты мог отказаться от карьеры умпа», — предположил Шард.
Саффин покачал головой: «Из этого ничего хорошего не вышло бы».
«А вот в этом ты ошибаешься! — воскликнул Бодвин Вук. — Если бы ты отказался от карьеры умпа, твоя судьба сложилась бы гораздо удачнее. По сути дела, это было бы самое мудрое решение во всей твоей жизни».
«По всей справедливости, вам следовало бы учитывать наши нужды, — угрюмо отозвался Саффин. — Если богатые хозяйчики приезжают и клацают белоснежными зубами, почему мы должны отказываться от их денег?»
Бодвин Вук проигнорировал вопрос: «Кто получал деньги богатых хозяйчиков — Сибилла?»
«Нет-нет, Сибилла ничего не получала! И я ничего не получал! За тяжелую, прилежную работу — ни гроша!»
«Сибилла говорила с хозяйчиками? Она не рассказывала им про свою татуировку на лбу? Может быть, она тебе что-нибудь про нее рассказывала?»
Саффин презрительно щелкнул пальцами: «Мне Сибилла только приказывала — сделай то, сделай се, бегай, как угорелый! На второй пикник она пригласила своих друзей, и с ними она говорила, но только по поводу их поведения».
«Что именно она говорила?»
«Они во многих отношениях очень странные люди и не хотели даже прикасаться к девушкам, но Сибилла им пригрозила и настояла на том, чтобы они совокуплялись, так что они старались изо всех сил, потому что боялись, что она выполнит свое обещание...»
«В чем заключалась угроза?» — прервал поток слов Бодвин Вук.
«Сибилла сказала: либо вы будете совокупляться с девушками, либо со мной, это уж как вам будет угодно! И они все поспешно занялись девушками».
«Вполне разумное решение! — одобрил Бодвин Вук. — На их месте я, несомненно, сделал бы то же самое. А в каких еще отношениях эти люди показались тебе странными?»
В фактическом обосновании общих впечатлений Саффин не нуждался: «Ну, странные! Не такие, как, например, вы или я. Но Сибилле было все равно. Как я теперь припоминаю, они говорили о еще одном пикнике, для четырех господ и четырех дам. Что Сибилла хотела с ними устроить? Не могу сказать».
«Наверное, она рассчитывала на твои выдающиеся способности в сфере обслуживания дам».
Саффин моргнул: «Это не входит в мои обязанности».
«Что ж, мы никогда не узнаем, каковы были их намерения, а гадать бесполезно. Что еще ты можешь нам рассказать?»
«Больше ничего! Вы знаете все, что я знаю. Теперь вы убедились в моей невиновности? Я могу идти?»
Бодвин Вук раздраженно прокашлялся: «Ты что, не понимаешь, какие мерзкие преступления ты помогал совершать? Не чувствуешь никакой вины? Никакого стыда?»
«Господин хороший, вы мудрый пожилой человек, но даже вы не можете постичь каждый мельчайший и тончайший аспект мироздания!» — очень серьезно ответил Саффин.
«Согласен! И что же?»
«Вероятно, существуют некие едва уловимые детали, известные мне, но выходящие за пределы вашего обширного опыта».
«И снова согласен! Не сомневаюсь, что иные захватывающие подробности твоей работы с девушками превосходят самые дерзкие потуги моего воображения!»
«Если вы так хорошо меня понимаете, то, конечно же, не сочтете неуважением искреннее изложение правил, которых и вы, и я, и все остальные обязаны придерживаться в своих поступках для того, чтобы наша жизнь не стала бесцельной тратой времени и сил?»
«Говори! — воскликнул Бодвин Вук. — Я всегда готов учиться».
«Живи сейчас! Таков раскрепощающий принцип! Действительность существует лишь в данный момент. «Прошлое», «минувшее», «былое» — призрачные умственные построения, ничего больше. Что было, то прошло! Исчезло! Превратилось в абстракцию, кануло в пучину небытия! Так называемых «фактических событий» с таким же успехом могло и не быть — в этом и заключается наивысший уровень осмысления реальности, облегчающий существование каждому, кто способен смотреть на вещи с этой точки зрения! Воистину говорю я вам, господин хороший, и мог бы повторить не один, а тысячу раз! Не поддавайтесь дурным привычкам! Зачем сожалеть? Зачем вспоминать? Зачем с тоской представлять себе воображаемые «славные деньки»? Все это признаки наступления старческого маразма! Жизнь следует принимать такой, какая она есть; отголоски свершившегося, неразборчивым эхом блуждающие в темном подземелье нашей памяти, не могут служить человеку надежной опорой! Живи сейчас! Все остальное бесцельно и ничтожно. На практике это означает, что я хотел бы как можно скорее покинуть это безотрадное помещение, напоминающее о бесчисленных поколениях хозяйчиков, и снова радоваться свежему воздуху и солнечному свету!»
«Так оно и будет! — провозгласил Бодвин Вук. — Твое красноречие задело лучшие струны моей души. Ты заслужил отсрочку смертной казни — если ни у кого нет возражений». Бодвин обратился к коллегам: «Устами Саффина гласит сама истина! Вместо того, чтобы сегодня же повесить этих мошенников на дереве или спустить их в каменный мешок без окон и дверей до скончания их паршивых дней, я рекомендую обеспечить им более приятное и гораздо более полезное будущее. В первую очередь они отправятся на остров Турбен и, радуясь солнечному свету и свежему воздуху, полностью уничтожат павильон и причал, восстановив первозданную девственность заповедной природы. А затем они отправятся на Протокольный мыс, где бескрайние просторы и буйные ветры под стать мятежному духу Саффина! Радость пожизненного созидательного труда станет для него дополнительным подарком судьбы — чем-то вроде сладкой подливки из хурмы, скрашивающей жгучее, как дыхание дракона, осознание каждого мимолетного мгновения действительности!»
«Я тоже впечатлен философией Саффина, — отозвался Эгон Тамм. — Ваша программа оптимальна, и Саффин, несомненно, с этим согласится».
«Итак! — заключил Бодвин Вук. — Саффин, тебе отчаянно повезло. Но в данный момент действительности тебе придется вернуться в тюрьму».
Протестующего Саффина увели. Бодвин снова утонул в кресле: «Трудно выносить обвинительный приговор человеку с невинным взглядом и бесхитростной улыбкой несмышленого младенца... Тем не менее, Саффин не позволил бы себе по отношению к нам никакой сентиментальности. Что же нам удалось узнать?»
«Он сообщил несколько интересных деталей, — заметил Шард. — К сожалению, они ведут скорее к дополнительным вопросам, нежели к ответам».
«Меня озадачивает эта Сибилла, — сказал Эгон Тамм. — Если бы мне поручили устраивать подобные пикники, я нанял бы в качестве гида очаровательную и любезную особу, но никак не Сибиллу».
«Непостижимое обстоятельство, — кивнул Бодвин Вук. — Продолжим, однако, наши забавы. Шард, насколько я понимаю, вы уже перекинулись парой слов с основными обвиняемыми?»
«Я не успел добыть никакой существенной информации. Все они — уже не молодые люди, родовитые и обеспеченные. Напускают на себя важность и кичатся своим положением. Все возмущены арестом, а некоторые угрожают возмездием. Они оскорблены в лучших чувствах и считают, что их надули».
Бодвин Вук глубоко вздохнул: «Надо полагать, нам придется выслушивать их жалобы и претензии. Будем надеяться, что из них можно выудить какие-то полезные сведения».
Шестерых уроженцев Соумджианы, участвовавших в оргиях на острове Турбен, одного за другим приводили в кабинет директора и допрашивали. Подобно йипам, они давали сходные показания. Они узнали об «экскурсии» из брошюр, опубликованных концерном «Огмо» и распространяемых туристическими агентствами на их планетах. Все они обосновывали свое участие в «экскурсии» исключительно любопытством, несмотря на то, что «экскурсия» обошлась каждому в тысячу сольдо, не считая стоимости полета до станции Араминта. Никто из них никогда не встречался с представителями концерна «Огмо» до прибытия в Йиптон, где руководство «экскурсией» взяла на себя Сибилла. Все шестеро не преминули снова напомнить о своем статусе не стесняющихся в средствах людей, занимающих высокое общественное положение. Никто из них не считал себя сексуальным извращенцем — по их мнению, они ничем не отличались от большинства других людей и приехали на Кадуол просто, чтобы «немного поразвлечься» и «подсластить горькую пилюлю прощания с молодостью». Один из них даже возмутился: «Как вы смеете называть меня сексуальным извращенцем? Вы что, с ума сошли?»
Каждый из шестерых пытался скрыть свое настоящее имя и пользовался псевдонимом, чтобы избежать скандала или распространения порочащих слухов. «Не вижу никакого смысла в том, чтобы трубить об этом на всю Галактику, только и всего! — заявил один из них, назвавшийся владельцем животноводческих ферм. — Здоровью моей супруги это определенно не пойдет на пользу».
«Ей не обязательно об этом знать, — согласился Бодвин Вук, — если вы не предпочитаете пригласить ее на казнь. Для нас неважно, под каким именем мы вас повесим, фальшивым или настоящим».
«Что? Что вы сказали? Вы шутите!»
«Я не расположен к легкомыслию. Разве я смеюсь?»
«Нет».
«На сегодня с вами все, можете идти».
Владелец ферм удалился неуверенным шагом, оборачиваясь в надежде заметить в поведении следователей что-нибудь внушающее уверенность, но никаких признаков благожелательности не уловил.
Другой подопечный Сибиллы, величавший себя «Ирлингом Альвари, финансистом и банкиром», разразился еще более многословными протестами и обещал засудить всех и каждого, если его требования не будут выполнены немедленно.
«Как вы сможете подать на нас в суд, если вас не будет в живых?» — поинтересовался Бодвин Вук.
«То есть как не будет в живых? О чем вы говорите?»
«За исключением особых случаев, когда принимаются во внимание смягчающие обстоятельство, убийство карается смертной казнью».
«Какая чепуха!» — презрительно воскликнул Ирлинг Альвари.
«Чепуха, говорите? — взревел Бодвин Вук. — Взгляните в окно! Видите раскидистый шардаш? Еще солнце не зайдет, как вы будете там болтаться на суку, а мы будем тут стоять и на вас любоваться!»
«Я хотел бы проконсультироваться с моим адвокатом», — холодно произнес Ирлинг Альвари.
«А я отказываю вам в удовлетворении этого требования! Адвокат только запутает простой и понятный процесс. Впрочем, если вам так угодно, мы можем повесить и адвоката — по обвинению в сговоре с целью создания препятствий для правосудия».
«Если вы шутите, я нахожу ваше чувство юмора нелепым. Я очень занятый человек, и потеря времени, связанная с неправомочным задержанием, причиняет мне большие неудобства».
Продолжающего негодовать Ирлинга Альвари отвели в помещение склада, служившее временным местом заключения.
Раздосадованный Бодвин Вук схватился за голову: «Не вижу ни малейшего смысла в том, чтобы сусальничать с этими подонками! Но в делах такого рода последнее слово, конечно, за консерватором».
«Приговор может быть только один, — сказал Эгон Тамм. — Шестерых участников пикника — казнить. Затем установить личность организаторов оргий, найти их, где бы они ни были, задержать и тоже казнить».
«У меня возражений не будет», — проворчал Бодвин Вук. Он заметил легкое движение Шарда: «Вы думаете, я неправ? Или у вас есть другая идея?»
«Позвольте мне сопоставить несколько фактов, — ответил Шард. — Во-первых, все мы знаем, что рано или поздно йипы попытаются устроить массовую высадку на берег Мармиона. Если это им удастся, существованию Заповедника придет конец. В настоящее время нет уверенности в том, что мы сможем их остановить — наше оборудование устарело, а недостаток средств не позволяет приобрести новое. Давайте задумаемся на минуту. В нашей кутузке сидят шесть богатых мерзавцев. Да, они преступники. Но если мы их убьем, мы ничего не получим, кроме шести трупов. С другой стороны, если каждый из них заплатит крупный штраф — например, миллион сольдо — у нас будет шесть миллионов сольдо. Этой суммы достаточно для того, чтобы купить два боевых автолета и установить орудия на высоте над Мармионским заливом».
«Избавлять их от петли несправедливо и неблагородно!» — насупился Бодвин.
«Зато очень практично, — возразил Эгон Тамм. — Кроме того, мне не придется консультироваться с проклятыми жмотами. Другим способом шесть миллионов сольдо вы не получите — по крайней мере из Троя».
«Ну ладно, на том и порешим, — уступил Бодвин Вук. — Предлагаю содрать с них еще по тысяче сольдо, чтобы финансировать расследование деятельности концерна «Огмо»». Он наклонился к микрофону: «Приведите шестерых заключенных, всех вместе».
Шесть инопланетных туристов, все еще в серых балахонах, служивших им единственным одеянием на острове Турбен, зашли в кабинет директора, злые и настороженные. Им приказали встать в одну линию вдоль стены. Подчинившись внезапному капризу, Бодвин Вук вызвал судебного исполнителя и сказал ему: «Перед вами выстроились шестеро убийц-садистов. Сфотографируйте каждого из них, чтобы их рожи остались у нас в архиве, и зарегистрируйте их имена». Обратившись к арестантам, он продолжил: «Не забудьте сообщить судебному исполнителю ваши настоящие имена; если вы попытаетесь нас обмануть, мы скоро это обнаружим, и вам будет только хуже».
«Но послушайте! — хрипло возмутился человек, называвший себя Ирлингом Альвари. — Кому какое дело, под какими именами мы путешествуем?»
Бодвин Вук проигнорировал вопрос: «Ваши преступления отвратительны и бесчеловечны. Возможно, по-своему вы испытываете какой-то стыд, но о сожалении в вашем случае говорить не приходится. Поэтому я не стану читать вам лекции о нравственности — вы все равно меня не поймете и только соскучитесь. Гораздо интереснее для вас будет узнать, что мы вынесли приговор и определили размеры вашего наказания. Молчать! Без разговоров! Слушайте внимательно! Каждый из вас заслуживает мгновенной расправы, как вредное насекомое. Лично я предпочел бы видеть, как вы пляшете вшестером в петлях под тенистым шардашем, в такт аккордам струнного квартета. Не исключено, что я так-таки позволю себе это удовольствие.
Однако! Несмотря на отвращение, вызываемое самим фактом вашего существования, в настоящее время мы нуждаемся в деньгах больше, чем в трупах. Короче говоря, вы можете избежать смерти, заплатив один миллион и тысячу сольдо — каждый».
Несколько секунд все шестеро стояли молча — их представления менялись по мере того, как они оценивали все последствия новой катастрофы. Один за другим они стали бормотать себе под нос, а затем выражать негодование в полный голос. «Миллион сольдо? С таким же успехом вы могли бы попросить луны Гейдиона!» «Если я уплачу миллион, я разорен, я нищий!» «Даже если я продам все, что у меня есть, то вряд ли наскребу миллион!»
Один арестант в ужасе воскликнул: «Я заплатил бы, но не могу собрать такую сумму сразу!» Другой поддержал его: «Я тоже! Не можете же вы ожидать, что мы носим такие деньги в кармане! Неужели нельзя сократить штраф — ну, скажем, до девяти-десяти тысяч?»
«Ага! — поднял указательный палец Бодвин Вук. — Вы думаете, я с вами торговаться буду? Платите столько, сколько требует приговор, и ни гроша меньше!»
Обращаясь скорее к своим коллегам, а не к преступникам, Шард негромко заметил: «Обратите внимание — Ирлинг Альвари, банкир и финансист, молчит и смотрит в сторону. Надо полагать, для него выплата штрафа не представляет никакой проблемы. По-моему, он мог бы без труда занять необходимые суммы каждому из своих спутников и перевести на наш счет шесть миллионов и шесть тысяч сольдо. По возвращении в Соумджиану его банк мог бы оформить эти задолженности в качестве займов, обеспеченных имуществом должников».
«Бесполезные рассуждения! — заявил Ирлинг Альвари. — С какой стати я должен заниматься сбором выкупа для вашей банды?»
«Напротив! — возразил Бодвин Вук. — Блестящая, благородная идея! Она значительно упрощает дело».
«С вашей точки зрения — возможно. Но я банкир, а не альтруист».
«Мы никогда не предполагали, что банкир может оказаться альтруистом! — развел руками Бодвин Вук. — Это противоречило бы законам природы!»
«Мне эти люди совершенно незнакомы. Они не могут доказать свою кредитоспособность. Кто и каким образом гарантирует мне погашение задолженностей?»
«Сядьте за стол и оформите долговые обязательства. У вас это не займет много времени. Подозреваю, что возможность получения процентов даже вызовет у вас профессиональный интерес».
«Это противоречит всем правилам, чрезвычайно неудобно и создает неоправданный коммерческий риск! — продолжал упираться Альвари. — Предоставление займов на скорую руку чревато тысячами осложнений».
«Никаких осложнений! — просиял Бодвин Вук. — Выпишите обеспеченный резервами вашего банка чек на шесть миллионов и шесть тысяч сольдо, и мы получим эти деньги по обычным каналам. Как только эту сумму переведут на счет управления, перед вами откроются двери тюрьмы».
«Как называется ваш банк?» — спросил Шард.
«Я — владелец Мирцейского банка».
«Солидное учреждение! — одобрил Бодвин Вук. — В более благоприятных обстоятельствах мы были бы рады заручиться вашим содействием в качестве делового партнера. Прежде чем вы покинете Кадуол, я был бы не прочь проконсультироваться с вами по поводу моих капиталовложений».
5
Глоуэн стоял у конторки регистратуры гостиницы «Араминта», ненавязчиво изучая собравшихся в вестибюле. Целая толпа туристов только что прибыла на пассажирском звездолете «Субсветовой гипердинамик» компании «Персейские трассы» — возможно ли, что среди этих с первого взгляда вежливых и добропорядочных людей были владельцы билетов, предоставлявших право на участие в экскурсии «Верх блаженства» на острове Турбен?
Глоуэн переводил взгляд то на одних, то на других — не все, кого он искал, должны были быть мужского пола. По словам Саффина, Сибилла намеревалась развлекать группу из четырех мужчин и четырех женщин. Подозревать можно было каждого, кто направлялся в Йиптон.
Подмножество туристов, желавших посетить Йиптон, было нетрудно локализовать. Всех, кто садился на йиптонский паро́м, уже обыскивали с тем, чтобы не допустить контрабанду оружия и твердой валюты; обыск позволял задержать тех, у кого на руках были билеты на экскурсию «Верх блаженства».
И что с ними делать после этого? Глоуэн отвернулся — к счастью, ему не приходилось принимать такие решения.
Он прошел в кабинет заведующего гостиницей и внимательно просмотрел список постояльцев, отмечая в записной книжке имена, по его мнению заслуживавшие внимания.
Процедура заняла часа два. Закончив, Глоуэн покинул гостиницу и направился в «Старую беседку». Там он должен был встретиться с отцом, занимавшимся сходным расследованием на космическом вокзале.
Проходя мимо взлетного поля и ангаров, Глоуэн услышал за спиной знакомый голос Чилке: «Ты куда?»
«В «Старую беседку»».
«Если не возражаешь, я с тобой пройдусь немного».
«Никаких возражений».
Они прошли остаток Пляжной дороги и свернули на Приречную. «Хотел с тобой посоветоваться, — нарушил молчание Чилке. — Мне кое-что не дает покоя».
«Заранее заявляю, что ни в чем не виноват и ничего такого не делал!»
«Виноват в данном случае скорее я, а не кто-нибудь другой. Видишь ли, твой отец проронил пару слов о безобразиях на острове Турбен. В частности, он упомянул о грузной особе с отвратительным характером, по имени Сибилла».
«Очень хорошо ее помню».
«По словам Шарда — а он пересказывал сведения, полученные от тебя — у Сибиллы на лбу была черная татуировка: вилка с двумя рогами, загнутыми навстречу».
«Примерно так она и выглядела. Я успел взглянуть только один раз, но этот знак или символ западает в память».
«В высшей степени странно! — сказал Чилке. — Совершенно не могу понять, что происходит».
«Что ты имеешь в виду?»
Немного помолчав, Чилке ответил: «Кажется, я тебе рассказывал несколько лет тому назад, как и почему я оказался на станции Араминта».
«Рассказывал — хотя, признаться, я не припоминаю все подробности. Тебя сюда устроил Намур, не так ли? После того, как ты работал на ферме, где хозяйка хотела тебя на себе женить».
«Примерно так. Помнишь, что я тебе говорил про хозяйку этой фермы?»
«Нет, ничего определенного. Кажется, ты описывал ее как высокую и дородную женщину, от которой хотелось держаться подальше».
«Нечто в этом роде. Кроме того, у нее была очень белая кожа и черная татуировка на лбу — вилка с двумя зубьями, загнутыми навстречу».
«И ты подозреваешь, что хозяйкой фермы была Сибилла?»
«Сибиллу я не видел, так что этого я не могу сказать. Одно совершенно очевидно — Намур, будучи знакомцем хозяйки фермы, устроил меня здесь, на станции Араминта, не случайно. Но зачем? Какое отношение я, Юстес Чилке, имею к их темным делишкам? Если я прямо спрошу об этом Намура, он только рассмеется мне в лицо».
«Думаю, что ты прав. Если бы мы знали все, о чем знает, но не говорит Намур, в нашем уголке Галактики стало бы гораздо меньше тайн».
Чилке рассмеялся: «Намур — просто чудо. Но меня очень интересует, как выглядела госпожа Сибилла — помимо татуировки и впечатляющих размеров».
«В основных чертах представить ее себе несложно. У нее были мужские плечи, мощные толстые бедра и выступающий живот — в основном мускулистый, почти никакого жира. Но полногрудой ее назвать нельзя —груди ее выглядели, как две обвисшие кожные складки, и совершенно не мешали ей двигаться. Квадратный, тяжелый подбородок, плоские, даже впалые щеки, длинный, низко посаженный нос, судя по всему когда-то кем-то сломанный в кулачной драке. Белая, как мел, но потная кожа, губы серые, плотно сжатые. Волосы? Русые, цвета темноватого песка, и жесткие, как подстриженная сухая трава. В целом и в общем она была довольно-таки уродлива, и пахло от нее тошнотворно».
«Не слишком похоже на мадам Зигони, если не считать татуировку и обширную задницу. У Зигони лицо круглое, пухлощекое, а грудь, скажем так, выдающаяся. Не говоря уже о рыжевато-черных кудрях».
«Волосы можно завить, покрасить, спрятать под париком».
«Не думаю, что Зигони красила волосы. Судя по всему, Сибилла — другая женщина. Попробуй узнать, что означает такая татуировка на лбу. Какая-то женская секта?»
«Обязательно этим займусь. Мы свяжемся с информационным бюро МСБР. Наш отдел — подразделение МСБР, как тебе известно».
«Так что ты у нас теперь по всем статьям — агент МСБР. На планетах Ойкумены с МСБР не шутят. В Запределье — другое дело. Ну ладно, я узнал все, что хотел узнать, меня ждет куча дел».
Когда Глоуэн зашел в «Старую беседку», Шарда еще не было. Усевшись за столом подальше от других посетителей, в пестрой тени листвы, Глоуэн заказал фляжку «Мягко-зеленого эликсира» Диффинов с закуской из соленой рыбы и приготовился ждать.
Шло время. Глоуэн заказал еще одну фляжку вина и, наклонившись над бокалом, наклонял его то к себе, то от себя, наблюдая за вуалью золотистого света, дрожащей и вращающейся в бледно-зеленой жидкости.
Свет загородила внушительная фигура в желтовато-коричневом атласном платье. Глоуэн медленно поднял глаза, прекрасно зная, что именно он увидит — черный жилет, вышитый лиловыми птицами на зеленых лозах, мощную белую шею, крупное лицо с черными глазами, блестящими, как огненные опалы, и, в довершение всему, монументальную кипу темных кудрей, самым таинственным образом сохранявшую приблизительно цилиндрическую форму, хотя в последнее время Спанчетта позволяла нескольким непокорным локонам спускаться, слегка прикрывая уши.
Спанчетта взирала на Глоуэна с напускной игривостью, лишь частично скрывавшей неприязнь и неодобрение. Глоуэн застыл, как птица, загипнотизированная змеей.
«Вот как, оказывается, агенты отдела расследований проводят рабочее время? — пропела Спанчетта. — Теперь я вижу, что неправильно выбрала профессию. Мне тоже нравится ничего не делать».
«Вы ошибаетесь, — вежливо ответил Глоуэн. — Я здесь нахожусь по приказу своего начальства. На первый взгляд может возникнуть впечатление, что я ничего не делаю, но это не так, уверяю вас».
Спанчетта коротко кивнула: «Раз тебе сейчас нечего делать, может быть, ты не откажешься предоставить мне кое-какие сведения».
«Постараюсь сделать все, что в моих силах. Не желаете ли присесть?»
Спанчетта устроилась на стуле напротив: «Объясни мне, пожалуйста, почему в отделе B все ходят с таким таинственным видом? Что-то происходит, это все знают, но никто не дает себе труда ответить на простейшие вопросы. Отчего переполох, почему все в рот воды набрали?»
Глоуэн с улыбкой покачал головой: «Вы требуете от меня невозможного. Боюсь, что я тоже не могу дать вам удовлетворительный ответ».
«Конечно, можешь! Разве ты не слышал мой вопрос? Или у тебя язык отнялся?»
«Допустим, — сказал Глоуэн, — что существует некая тайна. Допустим также, что по той или иной причине эту тайну мне доверили. В таком случае мне не разрешили бы открывать эту тайну любому, кто задает вопросы, встретив меня на улице. Все это чисто гипотетическое построение, разумеется. Если вы желаете утолить свое любопытство, почему бы вам не обратиться непосредственно к Бодвину Вуку?»
Спанчетта презрительно хмыкнула: «Ты сегодня многословен, а это на тебя не похоже. Сидишь, понимаешь ли, в ресторане, и притворяешься, что работаешь. Сколько ты уже выпил?»
«Не так уж много. Заказать вам фляжку?»
«Нет, спасибо! Мне скоро нужно возвращаться на работу, и если я ввалюсь в отдел А, приплясывая, распевая песни и шатаясь из стороны в сторону, мое руководство, в отличие от руководства отдела B, не посмотрит на это сквозь пальцы».
Пытаясь сменить тему разговора и не находя ничего лучшего, Глоуэн спросил: «Как идут дела у Арлеса? Вы от него слышали что-нибудь? Или он тоже занимается чем-нибудь «секретным»?»
Прежде чем Спанчетта успела выпалить ответ, к столу приблизился Шард. Усевшись, он вопросительно взглянул на Спанчетту: «Ты только пришла или уже уходишь? Выпьешь с нами пару бокалов?»
Спанчетта колебалась. В конце концов она снисходительно, с величественным достоинством, приняла предложение: «Я пыталась что-нибудь узнать по поводу перешептываний и перемигиваний, начинающихся каждый раз, как только встречаются двое или трое служащих отдела B. Глоуэн придумал очень ловкий способ уклоняться от вопросов: он предлагает всевозможные гипотезы и загадки, после чего, пока я ломаю голову над смыслом сказанного, поспешно меняет тему разговора. Может быть, ты окажешься откровеннее».
«Может быть. Невозможно отрицать, что в последнее время мы очень заняты — события в Строме не радуют, и Титус Помпо надоедает нам больше, чем когда-либо. Наше терпение скоро истощится».
«Как раз перед тем, как ты пришел, Спанчетта собиралась сообщить последние новости об Арлесе», — с преувеличенной вежливостью сказал Глоуэн.
«Это не совсем так, — шмыгнула носом Спанчетта. — Нет у меня никаких новостей».
«Что ж, Арлес, надо полагать, целиком погрузился в заботы и удовольствия медового месяца», — отозвался Шард. Он наполнил бокал Спанчетты: «Я все еще удивляюсь тому, что ты одобрила его женитьбу на наемной работнице, да еще из рода Лаверти!»
«Я не одобряла их брак! — напряженным певучим тоном ответила Спанчетта. — Меня поражает, что Арлес решился на такой шаг, не посоветовавшись со мной. Надо полагать, он подозревал, что Друзилла, с ее сомнительным происхождением и не менее сомнительной биографией, не заслужит мою похвалу».
«Что с воза упало, то пропало», — заметил Шард.
«Именно так! — Спанчетта залпом выпила содержимое бокала и со стуком поставила его на стол. — В любом случае, тебе не пристало придираться — не кто иной как ты, если мне не изменяет память, вскружил голову бедняжке Смонни, довел ее до истерики и пальцем не пошевелил, чтобы вступиться за нее, когда ее выгнали!»
«Трагический случай, — согласился Шард. — Тем не менее, подозреваю, что она сумела привести свои дела в порядок. Симонетта всегда умела добиться своего. Странно, что ты так и не получила от нее никакой весточки».
«Ты неправ. Симонетта — чувствительная и отзывчивая натура; трудно представить себе более привлекательное существо».
«Хулиганка и авантюристка! Как сейчас помню — Спанни и Смонни, две сестрицы-озорницы!»
Спанчетта не сочла нужным отвечать. Покрутив в руке пустой бокал, она встала: «К сожалению, я не работаю в отделе B, в связи с чем мне приходится работать. А все мои вопросы, естественно, остались без ответа».
Спанчетта гордо удалилась из «Старой беседки». Шард вынул записную книжку: «Я немного опоздал — нужно было зайти на морской вокзал. Так или иначе, мне удалось составить полезный список. В нем только имена, но их можно сверить с именами в списке пассажиров из космопорта, а также со списком из гостиницы, и определить, откуда кто прибыл».
«Когда я был в гостинице, мне кое-что пришло в голову. Сегодня утром доставили новую партию туристов. Среди них могут быть владельцы билетов на экскурсию «Верх блаженства»».
«Могут, — кивнул Шард. — Я напомню об этом Бодвину — вероятно, он не захочет упустить такую возможность. А теперь давай-ка сравним наши списки...»
6
Выйдя из «Старой беседки», Глоуэн прямиком направился в помещения отдела B. Там ему преградила путь Хильда, строгая тощая секретарша. Она не доверяла всем Клаттокам, потому что считала их склонными к «насмехательству» и находила их манеры «деспотическими». К Глоуэну она относилась с особой подозрительностью, так как в нем с типичными характеристиками Клаттоков сочеталась находчивая, почти зловещая вежливость, которая могла свидетельствовать только о самых непростительных намерениях. В этом не могло быть никаких сомнений! Глоуэн был прирожденным интриганом — как еще ему удалось бы так быстро подняться во мнении директора и продвинуться по службе? Поэтому в ответ на требование Глоуэна немедленно допустить его в кабинет Бодвина Вука Хильда заявила, что директор не желает, чтобы его беспокоили, и отдал соответствующие распоряжения — что в каком-то смысле соответствовало действительности.
После того, как Глоуэн проторчал в приемной не меньше часа, Бодвин Вук выглянул из «святая святых» и заметил подчиненного, зевающего на стуле.
Бодвин Вук негодующе выпрямился: «Глоуэн! Ты почему тут ошиваешься? Тебе что, нечем заняться?»
«Я тут ошиваюсь, директор, исключительно по той причине, что ваша секретарша указала мне на стул и заставляет ждать».
Бодвин Вук холодно уставился на Хильду: «Что за глупости? Вы прекрасно знаете, что Глоуэна следует пропускать ко мне сразу, как только он появится!»
«Вы распорядились, чтобы вас не беспокоили по пустякам».
«Даже так? Впредь позаботьтесь истолковывать мои распоряжения, не забывая о здравом смысле. Из-за вас все теряют время! Заходи, Глоуэн».
Директор промаршировал к своему огромному черному креслу и хлопнулся в него: «Что тебе удалось узнать?»
Глоуэн разложил на столе три листа бумаги: «Мой отец и я проверили записи в космопорте, в гостинице и на морском вокзале. Вот имена туристов, которые могли участвовать в трех экскурсиях».
Бодвин Вук просмотрел списки: «Все участники первой экскурсии — с планеты Натрис: достопочтенные Матор Борф и Лонас Медлин из Гальциона, и с ними Н.-С. Гунтиль, Н.-С. Фоум, Н.-С. Нобиле, Н.-С. Кольдах, Н.-С. Рольп и Н.-С. Булер из Ланкланда. Что такое «Н.-С.»? Надо полагать, сокращение? Не может же быть, чтобы их всех звали одинаково? Какой-то натрицианский титул?»
«Не знаю, директор».
Бодвин Вук отложил первый список: «Вторая группа — шесть человек с планеты Тассадеро. Тассадеро, насколько я помню — в системе звезды Зонка, названной в честь пирата Зеба Зонка, печально знаменитого по всей Пряди… Гмм. Не вижу в списке никакой Сибиллы».
«Мы думаем, что «С. Девелла с Поганого Мыса» — это, скорее всего, она и есть».
«Остальные — мужчины, и все из округа Лютвайлер. Что означает это слово в скобках: «зубениты»?»
«Я заглянул в справочник, посвященный Тассадеро. Космодром у них в Фексельбурге — «современном прогрессивном городе», как говорится в справочнике. Округ Лютвайлер — в Восточной степи, населен приверженцами секты зубенитов».
Бодвин Вук просмотрел третий список: «А вот и наши знакомцы с Соума, томящиеся на складе. М-да. Как и следовало ожидать...» Бодвин Вук отодвинул бумаги и откинулся в глубину кресла: «Кое-что нам уже известно. Позволь мне пояснить ход моих мыслей. Проведение экскурсий зависит от трех важнейших сторон: Титуса Помпо, клиентов как таковых и организатора, скрывающегося под вывеской концерна «Огмо». Организатор — единственная неизвестная сторона в этом деле, но мы не можем оставить его без внимания. Вполне возможно, что он — самый опасный негодяй во всей этой истории; вполне возможно, что мы его хорошо знаем, и он вертится у нас под самым носом. В настоящее время не буду высказывать какие-либо предположения или называть какие-либо имена, даже в порядке изложения гипотезы. Достаточно сказать, что негодяй сей должен быть выслежен, опознан и задержан! Что ты на это скажешь?»
«Ничего, директор. Я согласен».
«Рад слышать, — Бодвин Вук возвел глаза к потолку. — Разреши мне указать на тот плачевный факт, что для проведения расследования необходим следователь. В связи с существованием такой необходимости было упомянуто твое имя. Тебе придется отправиться на планеты Натрис, Тассадеро и Соум с тем, чтобы произвести розыски. Тебя интересует такая возможность?»
«Интересует, директор».
«Организатор экскурсий — для простоты будем называть его «Огмо» — не мог не оставить никаких следов. Он имел дело с туристическими агентствами и опубликовал рекламную брошюру. Деньги, уплаченные туристическим агентствам, каким-то образом передавались Огмо. Кто-то должен был как-то регистрировать все эти операции, и того, кто сумеет их надлежащим образом проследить, они должны привести к Огмо. Я достаточно ясно выражаюсь?»
«Достаточно ясно, директор».
«Прекрасно! Помимо этих общих наблюдений, однако, я не могу предложить никаких конкретных инструкций. Тебе и твоему коллеге придется проявить изобретательность, которой вы несомненно отличаетесь, и наметить направления дальнейших изысканий самостоятельно. Есть какие-нибудь вопросы?»
«Есть, директор. По меньшей мере один вопрос. Если я не ослышался, вы упомянули о «коллеге». У меня уже был весьма неприятный опыт сотрудничества с «коллегой», а именно с Керди, и я не хотел бы повторять эту ошибку. В общем и в целом я убежден в том, что смог бы лучше справиться с заданием в одиночку».
Бодвин Вук нахмурился и прокашлялся: «Боюсь, что в данном случае мы вынуждены, к сожалению, поступиться твоими личными предпочтениями. По нескольким различным причинам, ни одной из которых я не могу пренебрегать, будет гораздо лучше, если тебя будет сопровождать напарник».
Глоуэн пытался подобрать слова, формулируя и отвергая ряд замечаний, в то время как Бодвин Вук наблюдал за ним с пугающей невозмутимостью филина. Наконец Глоуэн спросил: «И кого же вы имеете в виду?»
«В сотрудничестве с напарником нет ничего страшного, — с отеческим добродушием произнес Бодвин Вук. — Возможно, твой предыдущий опыт работы с Керди был не слишком удачным, но все мы учимся на ошибках. Не подлежит сомнению, что теперь командовать будешь ты, но я уверен, что тебе не помешают дополнительные глаза и руки; кроме того, Вуки отличаются умственными способностями, что может оказаться очень полезным. И, как я уже упоминал, существуют другие немаловажные причины, по которым такая организация расследования более чем желательна».
«То есть, мне снова придется нянчиться с Керди?»
«Выполнение ответственной работы необходимо для его полного выздоровления. Он должен спуститься с заоблачных высот и сосредоточить внимание на действительности». Бодвин Вук проговорил в микрофон: «Позовите Керди!»
Керди зашел в кабинет. Как только он увидел Глоуэна, глаза его будто округлились и остекленели.
«А вот и ты! Ну что ж, теперь вы снова вместе, старые друзья! — самым неискренним тоном провозгласил Бодвин Вук. — После давешней суматохи в Йиптоне Керди был немного не в себе, но теперь он в полном порядке и готов к славным свершениям! Больше всего ему необходимы стимуляция и прилежная работа, позволяющая применять недюжинные врожденные способности, присущие каждому истинному Вуку. Предстоящее расследование — как раз то, что ему советуют врачи, возможность, которой не следует пренебрегать! Особенно учитывая тот факт, что вы уже занимались совместными изысканиями раньше».
Керди улыбнулся — медленно и криво: «Занимались».
Глоуэн встревожился: «Именно по этой причине Керди может чувствовать себя неудобно в качестве моего подчиненного. Гораздо лучше было бы...»
«Чепуха! — прервал его Бодвин Вук. — Вы уже давно друг друга знаете, со всеми вашими прихотями и причудами — сработаетесь, как миленькие».
Керди важно кивнул: «Вы предоставляете нам редкую возможность отличиться».
«Таким образом, все решено». Бодвин Вук наклонился к микрофону: «Хильда, будьте добры!»
Хильда зашла в кабинет. Бодвин Вук сказал: «Приготовьте межпланетные удостоверения для Глоуэна и Керди. По такому случаю в удостоверении Керди тоже укажите, что он сержант».
«Одну минуту! — воскликнул Глоуэн. — Если мне придется иметь дело с инопланетной полицией, мне потребуется звание, внушающее какое-то уважение — хотя бы на время этого расследования. Как минимум ранг капитана, если не выше».
«Разумное соображение! Хильда, выдайте Глоуэну капитанское удостоверение».
Хильда хмыкнула и негодующе покосилась на Глоуэна: «А что же, Керди так и останется сержантом? Ему тоже придется иметь дело с инопланетной полицией!»
Бодвин Вук великодушно развел руками: «Совершенно справедливо! В рамках этого задания я временно назначаю обоих капитанами отдела B! Таких молодых капитанов у нас еще не было».
Хильда еще не закончила: «У Глоуэна нет еще даже статуса служащего управления — и, судя по всему, никогда не будет. Вам не кажется, что это слишком шикарно — делать его капитаном?»
«Ни в коей мере, — нахмурился Бодвин. — Ни закон, ни здравый смысл не запрещают вспомогательному персоналу занимать какие бы то ни было должности, если они того заслуживают».
И снова Хильда хмыкнула: «Как говорят на станции, скромность — лучшее лекарство от трех болезней: самонадеянности, заносчивости и наследственности Клаттоков».
«Ага! — воскликнул Бодвин Вук. — Скромные перлы народной мудрости зачастую оказываются драгоценными самородками истины... Глоуэн, ты что-то сказал?»
«Я вспомнил еще один самородок народной мудрости. Но его лучше не повторять».
Керди произнес, как автомат: «Он сказал: непокрытая корова молока не дает».
Бодвин Вук почесал подбородок: «Оригинально. Но совершенно неуместно. Хильда, вы уходите?»
«Мне нужно работать».
«Позвоните на космодром и узнайте, отправляется ли в ближайшее время какой-нибудь звездолет, заходящий в Соумджиану на Соуме».
«Можете не звонить, — вмешался Глоуэн. — Завтра в полдень туда отправляется «Луч Стрельца»».
«Замечательно. Капитан Клатток и капитан Вук, немедленно отправляйтесь в бюро путешествий и получите билеты за счет управления, после чего соберитесь в дорогу. Настоятельно советую каждому из вас ограничиться одним небольшим чемоданом. Завтра утром вы получите здесь удостоверения, деньги на путевые расходы и окончательные инструкции».
Закрыв за собой дверь кабинета, Керди и Глоуэн молча спустились по лестнице. На первом этаже Глоуэн сказал: «Давай-ка где-нибудь присядем на минутку — скажем, во внутреннем дворе».
«Зачем?»
«Мне нужно кое о чем с тобой поговорить».
Керди отвернулся, но последовал за Глоуэном к скамье у фонтана в центре круглого внутреннего дворика. Глоуэн сел и жестом пригласил Керди сделать то же самое.
«Я постою, — напряженно отказался Керди. — Что тебе от меня нужно?»
Глоуэн произнес, стараясь сдерживать любые эмоции: «Необходимо решить проблемы, мешающие нам работать вместе — здесь и сейчас. Откладывать больше нельзя».
Керди издал резкий короткий смешок: «Я никуда не тороплюсь. Можно и подождать — до тех пор, пока не настанет время».
«Время настало».
«Неужели? — Керди усмехнулся. — Ты будешь заказывать музыку, а я должен танцевать — так, что ли?»
«Я обязан сделать все возможное для того, чтобы операция не провалилась. Если отношения между нами не изменятся, она провалится».
«С этим трудно спорить. И в чем же, по-твоему, состоит проблема?»
«В твоей враждебности. Она ничем не обоснована».
Керди недоуменно нахмурился: «Ты говоришь какие-то глупости. Прежде всего это моя враждебность, а не твоя. Как ты можешь знать, обоснована она или нет?»
«В Йиптоне тебе пришлось перенести настоящий шок. Мне удалось этого избежать, и по этой причине ты меня ненавидишь. Правильно?»
«В некоторой степени».
«Ты навлек на себя это несчастье своими собственными ошибками и непредусмотрительностью. Возлагать вину на меня нерационально. Подсознательно ты не хочешь признать, что сам виноват в том, что произошло, и пытаешься свалить вину на меня. Ты обязан взять себя в руки и посмотреть в лицо действительности».
Керди снова рассмеялся: «Тоже мне, учитель прописных истин нашелся! Я буду руководствоваться теми умственными процессами, которые нахожу самыми удобными».
Глоуэн внимательно рассматривал лицо Керди. Его крупные, грубые черты, некогда нежные, мягкие и розовые, как у младенца, теперь казались вырезанными из хряща. Глоуэн с трудом заставил себя продолжить: «Зачем полагаться на подсознательные побуждения? Почему не воспользоваться старым добрым сознанием? Оно тебе еще пригодится».
«А, что ты понимаешь! Мое сознание расползлось, от него остались маленькие шевелящиеся отрывочки, они мечутся вслепую в моей голове, как летучие мыши в темном подвале. Они мне надоедают, их нужно остановить, для этого нужна новая воля, новое сознание, способное взять все эти отрывки и...» Тут Керди сделал большим и указательным пальцем такой жест, будто раздавил маленькое насекомое: «И все. А поэтому...» Керди замолчал.
«Поэтому — что?»
«Ничего».
«Дать тебе совет?»
«Давай, валяй! Мне его все равно придется выслушать, хочу я этого или нет! Учиться, учиться и учиться! — Керди понимающе ухмыльнулся. — Научи меня, Глоуэн! Посмотрим, как ты поможешь моему продвижению по службе».
«Во-первых, зачем так настойчиво и торопливо отказываться от сознательного мышления? Может быть, все эти обрывки снова соединятся в одно целое. А во-вторых...»
«Я знаю, что во-вторых! Оставайся дома, Керди. Отдохни, наслаждайся жизнью, почитай что-нибудь развлекательное. Не мешай Глоуэну спокойно делать карьеру».
«Называй это как хочешь, но факты остаются фактами. Мы не можем сотрудничать, если каждый раз, когда я повернусь к тебе спиной, ты будешь заносить топор над моим затылком. В таких условиях невозможно работать».
Керди задумчиво пожевал губами: «Только с твоей точки зрения».
«Но ты никак не хочешь понять самое главное! У тебя нет никакой причины так себя вести!»
Глядя на фонтан, Керди произнес тоном человека, которому бесконечно надоел скучный разговор: «О, причина-то у меня есть! И не одна причина! Много причин! И ты их никогда не узнаешь! Может быть, их вообще нельзя выразить словами. Может быть, это нерациональные причины. Ну и что? Так или иначе, я их чувствую — значит, они существуют».
«Если ты понимаешь, что эти причины нерациональны, значит, ты можешь о них забыть — хотя бы на время?»
«Если потребуется».
«Разве ты не согласен, что сейчас это требуется?»
«Над этим сто́ит подумать... Куда ты?»
«В кабинет Бодвина Вука».
«Я пойду с тобой».
Хильда молча пропустила двух молодых людей в кабинет директора. Бодвин Вук раздраженно поднял голову: «Что еще?»
«Ситуация невозможна, — сказал Глоуэн. — Керди не в своем уме! Он даже не обещал, что меня не убьет».
«Конечно, не обещал! — взревел Бодвин Вук. — А я тебе когда-нибудь обещал, что я тебя не убью? Хильда тебе что-нибудь такое обещала? Кто-нибудь еще? Да у тебя просто истерика!»
Глоуэн изо всех сил старался говорить спокойно: «Позвольте мне сформулировать это по-другому. Напарники не могут работать вместе, если они друг другу не доверяют. Керди не в своем уме, и я не вижу, каким образом я мог бы с ним работать».
Бодвин Вук повернулся к Керди: «Положим этому конец раз и навсегда! Ты в своем уме или нет?»
«Я считаю, что я в своем уме».
«Ты можешь сотрудничать с Глоуэном?»
«Следовало бы скорее спросить: может ли Глоуэн сотрудничать со мной?»
Глоуэн хотел было вмешаться, но Бодвин Вук замахал руками: «Глоуэн, ты можешь идти! Я поговорю с Керди и объясню ему, что к чему. Никаких разговоров! Приходи завтра утром».
Глоуэн возмущенно вышел из кабинета, в два шага пересек приемную и спустился по лестнице. Оказавшись во внутреннем дворе, он принялся ходить взад и вперед, придумывая то один отчаянный план, то другой. В конце концов, тихо выругавшись, он отправился в бюро путешествий и получил билет на звездолет «Луч Стрельца» до Соумджианы.
Вечером он не распространялся о своих проблемах, а Шард не задавал вопросов.
С утра Глоуэн, подходя к флигелю отдела B, встретил Керди в новой с иголочки парадной униформе с ярко-красными капитанскими нашивками. Керди смерил Глоуэна неодобрительным взглядом с головы до ног: «Почему ты не в форме?»
«Потому что я решил ее не надевать, а также потому, что это не соответствовало бы характеру задания».
«Ну уж это буду решать я, а не ты!» — Керди развернулся и быстро зашагал ко входу в отдел B. Глоуэн не спеша последовал за ним.
В приемной директора Глоуэн предстал перед Хильдой, и та положила перед ним папку, содержащую его документы. Глоуэн просмотрел документы — судя по всему, никаких упущений не было: «А теперь — где мои деньги?»
Руками, дрожащими от возмущения, Хильда передала ему пакет: «Пересчитай. Здесь тысяча сольдо. Это большие деньги. Будь с ними осторожен — ничего больше тебе не полагается».
Глоуэн пересчитал деньги и засунул их, вместе с удостоверением и прочими бумагами, во внутренний карман пиджака. Хильда наблюдала за ним с презрительной усмешкой: «Если ты будешь носить деньги в этом кармане, у тебя их сразу украдут. Попроси швею пришить потайные карманы с внутренней стороны брюк и носи деньги только в этих карманах».
«У меня есть такие карманы, но я решил не пользоваться ими сразу, — вежливо ответил Глоуэн. — Мне показалось, что вы обидитесь, если я сниму штаны в вашем присутствии».
«Пш! — задрала нос Хильда. — Какое мне дело, в штанах ты или без штанов?» Она указала большим пальцем на дверь кабинета: «Можешь зайти — директор тебя ждет».
Глоуэн открыл дверь — Бодвин Вук стоял у окна.
«Глоуэн Клатток явился, директор», — тихо произнес Глоуэн.
Бовин Вук повернулся и медленно подошел к столу. Усевшись, он наконец соизволил заметить присутствие Глоуэна: «Ты готов?»
Глоуэн с подозрением взглянул на начальника: может быть, ему показалось? Или Бодвин Вук действительно чего-то стеснялся?
«Нет, директор, я не готов, — твердо сказал Глоуэн. — Могу лишь повторить, что Керди неспособен к выполнению ответственных заданий, требующих конспирации и быстрого понимания сложных ситуаций. Я только что его встретил. Он надел парадную форму, чтобы вся Ойкумена знала: Керди Вук работает в отделе расследований! Что еще хуже, он отчитал меня за то, что я не в форме».
«Да-да! Бедняга Керди, пожалуй, немного невнимателен. Я полагаюсь на твой несокрушимый здравый смысл — ты сможешь найти какое-то равновесие. Тебе выдали документы? А деньги? И адаптационные таблетки?»
«Я купил комплект в аптеке».
«Выброси пилюли под названием «Эритрист» — они совершенно бесполезны, особенно против соумской чесотки. На космодроме в Соуме тебе дадут лекарство получше, когда будешь проходить турникет. Таким образом, можно считать, что ты готов».
Глоуэн начинал отчаиваться: «Нет, директор, в таких условиях я не могу работать с Керди».
«Ну полно, полно, Глоуэн! Нужно же смотреть на вещи в перспективе. Ты не только поможешь Керди, но и сам накопишь полезный опыт, приобретешь новые навыки».
«Каково, в таком случае, мое задание? Расследовать дело о оргиях на острове Турбен или заниматься лечением умственного расстройства Керди?»
В голосе Бодвина Вука появилась резкая нотка: «Глоуэн, перестань! Твои бесконечные опасения начинают действовать мне на нервы! Как, по-твоему, я должен отвечать на такой вопрос?»
«Очень сожалею о том, что мне приходится действовать вам на нервы, директор, но у меня нет другого выхода. Керди выдали деньги на путевые расходы?»
«Да, существенную сумму».
«Сколько именно?»
«Две тысячи сольдо, если тебе обязательно нужно знать. Это большие деньги, но могут потребоваться взятки».
«Мне выдали только тысячу».
«Этого должно быть достаточно».
«Вы не оставили сомнений в том, что командовать буду я?»
«Ну... скажем так, это более или менее подразумевается».
Глоуэн глубоко вздохнул: «Будьте добры, вручите мне письменный приказ с точным описанием моих полномочий. В частности, укажите, что Керди обязан в точности выполнять все мои распоряжения».
Бодвин Вук беззаботно махнул рукой: «В данном случае необходимо исходить из практических соображений. В вопросе о распределении полномочий я допустил некоторую неопределенность. Ты же понимаешь, что я хочу всеми возможными средствами развить и укрепить в Керди доверие к себе. С этой целью мне, кажется, даже пришлось намекнуть, что он может взять на себя руководство операцией».
Глоуэн бросил документы и деньги на стол: «В таком случае мое присутствие только помешает достижению вашей цели. Усилия Керди, направленные на то, чтобы отправить меня на тот свет, и мои усилия, направленные на то, чтобы избежать смерти, неизбежно приведут к конфликту, который сорвет операцию. С огромным облегчением я безоговорочно отказываюсь от участия в расследовании».
Глаза Бодвина Вука загорелись от гнева: «Развыступался, как лицедей какой-нибудь! Не забывай, что в этом водевиле роли распределяю только я!»
«Значит, мне придется выступать на другой сцене. Всего хорошего!» — Глоуэн поклонился и в ярости направился к двери. Бодвин Вук обиженно позвал его: «Вернись! Ты что, шуток не понимаешь? Я думал, только у Хильды нет чувства юмора. Получишь ты свой письменный приказ».
«Этого совершенно недостаточно. Вы должны недвусмысленно разъяснить Керди мои полномочия и лишить его капитанского звания».
«Но я не могу это сделать! Я уже утвердил назначение».
«Скажите, что вы ошиблись. Кроме того, две тысячи сольдо должны быть переданы мне. Керди получит сто сольдо на карманные расходы. Далее — прикажите ему немедленно переодеться в костюм, не привлекающий внимания».
«Все это невозможно! Звездолет отправляется через час!»
«Время еще есть. Если потребуется, звездолет можно задержать. В любом случае, я не взойду на борт звездолета, если меня не освободят от обязанностей психотерапевта. Мне было бы в тысячу раз легче провести расследование в одиночку».
Бодвин Вук покачал головой: «До чего своенравный, упрямый юнец! Если бы из нахальства можно было делать кирпичи, а из неподчинения начальству — цементный раствор, ты бы уже выстроил себе дворец!»
«Не притворяйтесь, директор! Вы никогда не уступили бы, если бы я не был прав!»
Бодвин Вук рассмеялся: «Никогда не занимайся психоанализом побуждений начальства — нет более тяжкого преступления! Хильда! Где Керди?»
«В приемной».
«Пусть зайдет».
Керди зашел в кабинет. Бодвин Вук встал: «Вместо того, чтобы решить проблему, я пытался делать вид, что она не существует. Я ошибся, и теперь должен исправить свою ошибку. Вы оба мне нравитесь. Но командовать операцией может только один человек, и в данном случае этот человек — Глоуэн. Керди, ты будешь подчиняться всем законным распоряжениям Глоуэна. Кроме того, я должен — надеюсь, временно — понизить тебя в ранге; ты останешься сержантом. Ты должен снять парадную форму — это тайное расследование, а не официальный прием. Если у тебя есть какие-нибудь претензии к Глоуэну, откажись от них сию минуту — или откажись от участия в операции. Твой ответ?»
Керди пожал плечами: «Как вам будет угодно».
«Допускаю, что таким образом ты выразил согласие. Передай мне деньги, которые ты получил от Хильды сегодня утром».
Керди побледнел и не двигался, только глаза его бегали, как у заводной куклы. Его правая рука медленно поднялась — он достал пакет из-за пазухи и положил его на стол.
Бодвин Вук сказал: «Не рассматривай это как поражение или неудачу — перед тобой открыты все возможности. Как ты на это смотришь?»
«Я выслушал ваши распоряжения».
«У тебя нет претензий к Глоуэну? Ты будешь оказывать ему содействие?»
«Я буду с ним сотрудничать на благо станции Араминта. То, как я к нему отношусь — мое личное дело».
Глоуэн пожал плечами: «Более неудачный выбор партнеров трудно себе представить, но по причинам, от меня не зависящим, нам так или иначе придется работать вместе. Объяснимся начистоту. Ты выздоравливаешь, но все еще страдаешь психическими нарушениями, о которых ты мне вчера рассказывал. Будут ли эти нарушения препятствовать безусловному сотрудничеству с твоей стороны?»
Керди молчал. Бодвин Вук и Глоуэн — и Хильда, стоявшая у двери — ожидающе смотрели на него, готовые услышать уклончивый ответ или какие-нибудь встречные требования. Настала минута, когда Керди могли окончательно отстранить от участия в расследовании.
Бесцветным голосом Керди произнес: «Нет. Мы будем сотрудничать».
«Тогда переоденься в повседневный костюм и сразу отправляйся на космодром, — сухо сказал Глоуэн. — Встретимся на борту звездолета».
Керди удалился. Глоуэн подождал секунд десять, после чего шагнул к столу и взял пакет с деньгами: «Мы сделаем все, что можем». Он тоже ушел.
Бодвин Вук вздохнул: «Клатток-то он Клатток, но и добротной крови Вуков в нем немало. Помню, как он пешком под стол ходил — а каков вымахал, заносчивый нахал! Он меня иногда просто восхищает. Быстро соображает, умеет за себя постоять. Но в нем есть что-то свежее и наивное, отчего ему хочется все простить. Если бы у меня был такой сын!»
Хильда тихо всхлипнула: «Мне уже давно пора забыть о фантазиях. Но иногда я ловлю себя на том, что замечталась. Если бы в молодости мне повстречался такой вот Глоуэн, вся моя жизнь могла бы пойти по-другому».
Глава 7
1
Поднимаясь по трапу в огромный «Луч Стрельца», Глоуэн чувствовал приятное возбуждение: никогда еще он не был на другой планете! Керди, с другой стороны, далеко и много летал с «Лицедеями» Флоресте, и знал наперечет все населенные миры Пряди Мирцеи. Планеты, которые им предстояло посетить — Натрис, Соум и Тассадеро — не сулили Керди ничего нового; он заходил в звездолет, угрюмо опустив плечи. Несколько раз он задерживал шаг и оборачивался — ему явно приходило в голову, что еще не поздно отказаться от участия во всей этой затее.
Стюард провел двух молодых людей в их каюты. Опустив чемодан в отделение под койкой и повесив плащ на крючок, Глоуэн сразу отправился в прогулочную галерею, откуда открывался вид на смотровую площадку космодрома. Там стояли его отец и Бодвин Вук, провожавшие их в путь с последними наставлениями. Бодвин Вук особо подчеркнул несколько обстоятельств: «Забудь, что ты Клатток, и не задирай нос! Это деликатное поручение, требующее деликатного обращения. Высокомерие и сарказм не вызовут у инопланетной полиции никакого желания оказывать тебе эффективную помощь. У них не было твоих преимуществ — старайся щадить их самолюбие. Соблюдай все местные законы независимо от того, понимаешь ты их или нет! Отдел B получил статус подразделения МСБР, но местная полиция часто пренебрегает такими деталями».
К замечаниям директора Шард прибавил практический совет: «На Тассадеро принято носить только местную одежду. У космического вокзала тебя окружит толпа уличных торговцев, настойчиво предлагающих тряпье, наваленное на тележки. Не обращай внимания на их посулы, оскорбления и насмешки — подожди, пока не прибудешь в Фексельбург, а там зайди в магазин, торгующий по объявленным ценам. Иначе тебя надуют. Дух космического грабителя Зеба Зонка еще жив на Тассадеро — и проявляется в самых различных формах».
Бодвин Вук дополнительно предупредил: «Где бы ты ни был, избегай политики! На Натрисе, где ты побываешь в первую очередь, борьба политических фракций особенно безжалостна. Вряд ли тебя в нее вовлекут, но держи ухо востро и не высказывай никаких мнений!»
«Надеюсь, что ничего не забуду, — пообещал Глоуэн. — На Натрисе: никакой политики. На Тассадеро: одевайся по-местному и не позволяй себя надуть. А чего следует опасаться на Соуме?»
«Женитьбы, — сказал Шард. — Перед тем, как переспать с девушкой, настаивай на том, чтобы она подписала недвусмысленный отказ от намерения вступить в брак. Бланки таких отказов продаются в киосках и кондитерских».
«Давай-ка, поднимайся на борт! — забеспокоился Бодвин Вук.— Пока ты тут стоишь и внимаешь полезным наставлениям, звездолет улетит без тебя».
Стоя у большого иллюминатора прогулочной галереи, Глоуэн помахал рукой Шарду и Бодвину Вуку, но те его не заметили. У Глоуэна перехватило дыхание от внезапного ощущения одиночества, но он твердо решил не поддаваться никаким паническим предчувствиям и опасениям.
Торопливой трусцой из здания космического вокзала выбежали несколько опаздывающих пассажиров; поднимаясь по трапу, они облегченно замедлили шаг. Наступила напряженная тишина ожидания. Прозвучал громкий мелодичный сигнал. Глоуэн почувствовал, как вздрогнул пол под ногами — закрылись люки. Возник неприятный подвывающий звук, доносящийся одновременно со всех сторон; он быстро повышался, превращаясь в свист, и скоро исчез за пределами слышимости. Без какого-либо ускорения космический корабль поднялся над поверхностью Кадуола и устремился в небо.
Глоуэн прошелся по прогулочной галерее. Керди не появлялся. Глоуэн вернулся к созерцанию вида, открывшегося в иллюминаторах. Керди пришлось пережить кошмар наяву, и он заслуживал любого сострадания, какое можно было выразить общепринятыми и практически целесообразными средствами.
Кадуол превратился в шар, ярко озаренный лимонно-белым сиянием Сирены. Далеко на юге зеленовато-черным клином выступал Трой. Глоуэн пытался найти тот фьорд, где ютилась Строма, но безуспешно. Тоскливая мысль пришла ему в голову: что, если он больше никогда не увидит Уэйнесс? А если увидит — что она ему скажет?
Ссутулившись, по галерее волочил ноги Керди. Глоуэн понял, что он собирается молча пройти мимо — и, несмотря на недавний приступ симпатии, почувствовал некоторое раздражение. «Керди! — позвал он. — Я здесь, Глоуэн! Посмотри сюда!»
Керди задержался, поразмышлял пару секунд и встал рядом с Глоуэном перед иллюминатором.
«Позволь мне предложить силлогизм, — произнес Глоуэн. — Мир существует. Я — часть этого мира. Следовательно, я существую».
Керди задумался: «Не уверен в том, что логика этого построения безукоризненна. Исходное условие следовало бы сформулировать следующим образом: «Мир состоит из существующих частей». Или: «Каждая часть мира существует». А затем: «Одна из частей этого мира — я». В последнем случае остается нерешенным вопрос о том, обязательно ли совокупность существующих частей образует мир как одно реальное целое».
«Над этим сто́ит подумать, — согласился Глоуэн. — Тем временем, и ты, и я находимся на борту звездолета. Мы не можем избегать друг друга — по меньшей мере не все время. Таковы факты».
Керди пожал плечами, глядя куда-то в сторону.
Глоуэн спросил самым вежливым тоном: «Тебе нравится смотреть на Кадуол из космоса? Или тебе уже неинтересно?»
Керди мельком взглянул в иллюминатор — так, будто только что заметил уменьшающуюся планету: «Как тебе известно, я все это уже видел. Картина почти не меняется. Иногда Лорка и Синг висят в черном небе, как пара хищных птиц, высматривающих падаль. Иногда их нет. Флоресте не нравится их видеть — он говорит, что Лорка и Синг сулят неудачу. У него десятки таких суеверий и необъяснимых фантазий, но игнорировать их рискованно».
«Сколько времени ты провел с «Лицедеями»?» — спросил Глоуэн.
«Семь лет. Начинал еще в третьем классе — одним из первых «жуков-перевертышей»».
«Межпланетные турне, путешествия и приключения! Наверное, это было увлекательно».
Керди хмыкнул: «Флоресте заставлял нас тяжело работать. Столько было репетиций и закулисной суеты, что частенько мы даже не знали, где находимся. Хотя в большинстве случаев мы ездили по одному и тому же маршруту: Натрис и Соум, иногда Протань, Тассадеро, Новая Голгофа или даже Синяя планета Милдреда. Но дальше мы не летали — возвращались вдоль Пряди Мирцеи на Древний Лумас и пару раз приземлялись на планете Каффина. Вот и все».
«Почему вы не летали дальше?»
«Мы выступали только там, куда Флоресте мог достать дешевые билеты. Он скупой старый черт, бережет денежки — не для себя, разумеется, а ради нового Орфеума».
«И какая из этих планет тебе больше всего понравилась?»
Керди отвечал монотонно, будто бубнил заученный урок: «Кормили нас лучше всего на Соуме. На Натрисе скучно, у них все такие высоконравственные, понимаешь, особенно в Ланкланде — там и еда самая паршивая. Подают вегетарианские котлеты из чего-то вроде измельченной крапивы и кислый черный суп из ящериц. А на сладкое только маленькие козявки вроде изюма, только это не изюм, а сушеные насекомые. Флоресте тоже не любил давать представления в Ланкланде, и туда мы ездили только в том случае, если не было ангажементов в Пуансиане, Гальционе или Летнем Городе. Там, где живут наукологи-санартисты, запрещены карнавальные представления с участием обоих полов — женщины могут выступать только перед мужчинами, а мужчины только перед женщинами, но Флоресте игнорировал это правило. И его не трогали, потому что у нас выступали в основном дети, да и представления, особенно для санартистской публики, носили самый невинный характер».
«Наукологи-санартисты? Вот что означает сокращение «Н.-С.» перед фамилиями!» — догадался Глоуэн.
«Ну да, у них мужики все величают себя «Н.-С. такой-то». Это что-то вроде почетного звания, без него фамилию произносить неприлично».
«У женщин тоже есть почетное звание?»
«А как иначе? Само собой. Только у них приставка «С.», а не «Н.-С.» — «С. такая», «С. сякая»».
«И что означает просто «С.»?»
Керди пожал плечами: «Флоресте как-то сказал, что это от слова «сосуд», но он, скорее всего, пошутил — его никогда не поймешь. Санартистки носят длинные черные платья и смешные черные шляпы. Флоресте говорит, что их заставляют ходить в черном, потому что женщины от природы легкомысленны. Никогда в жизни не видел более безутешных и жалких созданий, чем эти санартистки. Каждое утро на рассвете каждая из них обязана окунаться с головой в холодную воду».
«На их месте я тоже выглядел бы жалким и безутешным», — заметил Глоуэн.
Керди рассеянно кивнул: «Нам рассказывали самые странные истории про наукологов-санартистов».
«Самая странная из всех историй заключается в том, что шестеро наукологов-санартистов ездили на остров Турбен, вместе с достопочтенными Матором Борфом и Лонасом Медлином».
«Последние двое — патруны, то есть аристократы. Как правило, они терпеть не могут наукологов-санартистов, но на острове Турбен, надо полагать, все кошки серы. О чем это я? Это не наше дело, в конце концов».
Глоуэн с удивлением посмотрел на напарника: «Конечно, это наше дело — если это поможет нам установить личность Огмо».
«Неужели ты не понимаешь, что все это — потеря времени и сил? Это всего лишь один из знаменитых приступов бурной деятельности Бодвина Вука. Старый бабуин боится, что его перестанут замечать, если он не будет время от времени устраивать переполох. Пикникам на острове Турбен положен конец — что еще ему нужно?»
«Он хочет задержать ответственных негодяев-организаторов, чтобы они больше этим не занимались. Очень удачная мысль, на мой взгляд».
«Но не на мой взгляд, — возразил Керди. — Ну, избавится он от одного негодяя, а его место сразу займут два других. Все это расследование «Огмо» — бред сивой кобылы, клубок высосанных из пальца гипотез и сумасбродных амбиций. И кто, в конечном счете, должен трудиться в поте лица своего, копаться в грязи, гоняться за призраками по ночам и терпеть всевозможные неудобства? Бодвин Вук? Держи карман шире! Парочка молокососов-подхалимов, Глоуэн Клатток и Керди Вук».
«Такова наша участь в этой жизни», — скорбно отозвался Глоуэн.
«А! — махнул рукой Керди. — К чему стараться? То же самое делается в Йиптоне, если кто-то согласен раскошелиться».
«Подозреваю, что ты прав», — ответил Глоуэн. Из динамиков галереи послышался тихий голос, объявивший о начале обеда. «В любом случае, нам дали задание, и я предпочитаю выполнить его наилучшим образом. Как насчет тебя?»
Керди ограничился каменным взглядом, и Глоуэн не стал переспрашивать.
Они отправились в обеденный зал на корме и уселись за стол. На выдвижном экране появился прейскурант. Керди взглянул на него и отвернулся.
И снова Глоуэн поднял брови — Керди не переставал его удивлять: «Что ты будешь есть?»
«Мне все равно. Закажи мне то же, что и себе».
Глоуэн не хотел нести ответственность за выбор блюд для Керди: «Будет лучше, если ты закажешь сам. Не хотел бы выслушивать твои претензии в том случае, если тебя не устроит мой выбор».
«Что-нибудь с тушеным мясом и хлеб, с меня хватит».
«Это несложно — например, здесь предлагают рагу».
«Как бы это ни называлось».
Глоуэн ввел заказ. Когда подали рагу, Керди его попробовал, но ему не понравилось: «Я хотел просто тушеного мяса. А они полили его каким-то непонятным внегалактическим соусом. Почему ты не заказал тушеное мясо, как я тебя просил?»
«Впредь сам будешь заказывать все, что тебе заблагорассудится. Почему я обязан это делать за тебя?»
Керди пожал плечами, но ничего не сказал. Глоуэн украдкой наблюдал за ним, и в конце концов осторожно спросил: «Как поживают клочки и обрывки твоего сознания? Начинают соединяться?»
«Не думаю».
«Плохо. Бодвин Вук надеется, что эта поездка, перемена мест и новые впечатления, помогут тебе привести себя в порядок. Что ты об этом думаешь?»
«Он ошибается. Но приказы приходится выполнять, а приказы отдает он».
«Можно рассматривать ситуацию и с такой точки зрения», — согласился Глоуэн.
Керди продолжал тоном занятого человека, которому докучают по пустякам: «Учитывая все обстоятельства вместе взятые, я предпочел бы остаться дома. Ничего не знаю и знать не хочу про этого Огмо. Может быть, его нужно найти, а может быть и нет. Мне насильно навязали твое общество. Каждый раз, когда ты начинаешь говорить, у меня кулаки сжимаются — будь моя воля, я бы тебе все зубы повыбивал. Это было бы приятно и правильно, но я человек осторожный и сдерживаюсь, потому что без тебя я останусь один среди всех этих незнакомых людей и странных звуков. Я останусь один. Один во всей Вселенной, хватаясь за воздух во мраке».
Глоуэн попытался выдавить улыбку: «Твои предпосылки неверны, но результат твоего анализа приемлем. Если бы ты попытался выбить мне зубы, я не только отдубасил бы тебя как следует, но и не захотел бы иметь с тобой дело. Так что продолжай сдерживаться». Помолчав, Глоуэн добавил: «Тем более, что приказы отдаю я, а их приходится выполнять».
Керди сложил губы трубочкой: «Верно! С этим невозможно спорить».
По мере того, как полет продолжался, Керди становился все более беспомощным, а Глоуэна все больше раздражала нелепость происходящего. Больше всего Керди любил говорить о старых добрых временах, когда и он, и Глоуэн еще были детьми. В мельчайших подробностях он обсуждал давно забытые Глоуэном происшествия, истолковывая их как предзнаменования своих дальнейших неудач и связанных с ними претензий. Глоуэн находил его выводы ошибочными и притянутыми за уши.
После нескольких таких разговоров Глоуэн стал намеренно отвлекать внимание Керди от событий давнего прошлого и переходить к обсуждению более актуальных вопросов. Однажды утром, когда они сидели за завтраком, Керди наконец стал рассказывать о том, что с ним случилось в Йиптоне: «Я сам себе удивляюсь. Они думали, что я — послушный болван, тряпичная кукла, мямля с птичьим дерьмом вместо мозгов».
Керди задумчиво помолчал и озадачил сидящих за соседним столом туристов обращенной в пространство горькой иронической усмешкой, которую те приняли на свой счет:
«Так что они засунули мне в глотку первую дозу этой дряни, и даже позаботились предупредить меня о ее действии. «А теперь попробуй немножко нийена», — скрипит маленький толстенький йип, жабочка такая прыгучая. Наверное, сам Титус Помпо, кто его знает? «Нийен позволит тебе узреть истину лицом к лицу, как в зеркале, познать сущность бытия одновременно изнутри и с высоты птичьего полета, — квакает жаба. — Как мне рассказывали — я сам, конечно, не пробовал — это прелюбопытнейшее зрелище!»
И тут-то они узнали, из чего я сделан! Одному я пинком сломал челюсть. Другому проломил голову кулаком — так, что у него глаза закатились, как у ваньки-встаньки. Я повернулся к Титусу Помпо — думаю, что это был он. Но жаба прыгнула и спряталась за столом. Я перевернул на него стол и стал прыгать на перевернутом столе, чтобы раздавить жабу. Этого мне показалось мало, так что я отбросил стол, чтобы оторвать сукиному сыну руки-ноги, но тут ворвались еще несколько умпов, и я бросился из окна в канал.
Они не могли меня найти, потому что я затаился, по горло в илистой грязи, между сваями. Там я и сидел, и никто не посмел туда заглядывать». Керди усмехнулся; у него из горла донесся низкий булькающий звук, от которого у Глоуэна все внутри перевернулось: «Там я был свободен — один в царстве йутов! А, вот было времечко! Никакими словами не опишешь! Вокруг — вонь и грязь. Йуты устроили там себе целый город. Сверху Йиптон, а снизу — Йут-тон. Хе-хе. И как с ними быть, с йутами? Взывать к милосердию, увещевать их, проповедовать им? Какое значение имеют нравственность и логика под сваями Йиптона? Как бы не так! Я стал страшнее йутов, я наводил на них такой ужас, что они разбегались врассыпную. Я ловил и жрал их детенышей, я отбирал у них пойманную рыбу, и ее тоже жрал. В том-то и дело! Здесь-то и зарыта собака! Никто этого не знает, это мое великое открытие! Большая рыба, которую ловят йуты, ест мелкую рыбешку, так называемых «глоталок». Глоталки ядовиты, из них-то йипы и добывают нийен. Ну, а рыба, которая их ест, вырабатывает противоядие. Йуты называют это противоядие «глеммой». Да-да, у них свой язык, они только и делают, что болтают без умолку!
Как только я стал питаться рыбой, на меня стала действовать глемма. Постепенно безумие стало проходить, я начинал понимать, где нахожусь. А йуты расхрабрились и уже ко мне подобрались. Они боятся вида собственных кишок, так что я выпотрошил нескольких и разложил вокруг себя внутренности. Но все равно они не давали мне покоя. Поэтому я решил пробраться ночью вдоль канала, украсть лодку и плыть к Мармиону. Так я и сделал, но меня поймали и снова привели к Титусу Помпо — если это был он, конечно.
На этот раз они приняли все меры предосторожности и связали меня так, что я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. «А теперь мы посмотрим! — говорит Титус Помпо. — Скушай еще ложечку-другую нийена, вот молодец!»
Накормили они меня этой дрянью, но она не подействовала. Я притворился сумасшедшим, и меня решили вернуть на станцию Араминта. Так я вернулся. А потом — мои представления изменились. Я поставил перед собой новые цели». Керди вдруг замолчал.
«Какие новые цели?» — поинтересовался Глоуэн.
Керди хитро покосился на собеседника: «Никому нельзя верить! Этому меня жизнь хорошо научила. Из всех реальностей одна не подлежит сомнению — чистая, как родниковая вода, единственная в своем роде истина. Я — это я! Все остальное — вонь, грязь и мрак, кишащий паразитами».
На это Глоуэн не смог ответить сразу. В конце концов он сказал: «Если твои цели достойны уважения, почему ты не хочешь о них говорить?»
«Неважно. Сейчас не имеет смысла об этом думать. В один прекрасный день тебе придется познакомиться с моей концепцией во всех ее деталях».
«Боюсь, что в дальнейшем у меня не будет времени заниматься твоими концепциями», — неприязненно заметил Глоуэн.
Керди остановил на нем взгляд небесно-голубых глаз, некогда казавшихся невинными и кроткими, а теперь холодных и мутных: «Я бы на твоем месте не говорил с такой уверенностью. Все течет, все изменяется. Даже в себе я замечаю изменения. С некоторых пор я тверд и непроницаем. Я вижу вещи глубже и яснее, чем когда-либо. Я обнаруживаю обман под личиной каждого притворства. Я вижу людей такими, какие они есть — коварными хищными животными, напялившими расфуфыренное тряпье. Раньше подобные мысли прятались в моем подсознании, щадившем меня, не позволявшем им проникать в поверхностные разделы мозга. Но теперь подсознание заменило отказавшие разделы мозга, и ясность восприятия ничем не ограничивается. Все ясно, все понятно! Даже ты, Глоуэн! Сколько ни притворяйся, ты ничего не можешь утаить!»
Глоуэн сухо рассмеялся: «Если ты считаешь, что я тебя в чем-то обманываю, предлагаю тебе вернуться на станцию Араминта первым звездолетом, отбывающим из Пуансианы. Справлюсь без твоей помощи. Я достаточно непритворно выражаюсь, или ты нуждаешься в дополнительных разъяснениях?»
«Нет необходимости продолжать этот разговор».
«Так что же ты сделаешь? Вернешься на Кадуол?»
«Я рассмотрю такую возможность».
2
«Луч Стрельца» вынырнул из гиперпространства, обогнул голубую звезду Блэйз — «Голубоглазого Дьявола» — и стал опускаться на Натрис. Глядя из прогулочной галереи, Глоуэн наблюдал за приближением этого сравнительно небольшого мира, наполовину озаренного голубым сиянием Блэйза, наполовину прячущегося в полумраке. Маленькие полярные шапки горели ослепительно-белыми пятнами; другие аспекты топографии Натриса казались размытыми плотной атмосферой и постоянной дымкой высоких перистых облаков из ледяных кристаллов, отражавших бо́льшую часть опасного излучения Блэйза.
В центральном салоне «Луча Стрельца» стюарды установили большой глобус, изображавший Натрис. Изучая этот глобус, Глоуэн обнаружил, что северное и южное полушария Натриса были примерно симметричны. Узкое экваториальное море, Мирлинг, опоясывало глобус, окаймленное обширными прибрежными равнинами. Далее, на север и на юг, поверхность суши постепенно повышалась и горбилась, превращаясь сначала в нагорье, где преобладал умеренный климат, а затем в крутые горы, за которыми простиралась тундра, переходящая в полярные льды. В северном полушарии полосу нагорья над прибрежной равниной называли Ланкландом, а в южном соответствующие широты именовали Дикими краями. В связи с историческими причинами, Натрис был сравнительно малонаселен. Несколько небольших городов образовались по берегам Мирлинга — в крупнейшем из них, Пуансиане, находился космодром. Почти напротив, на южном берегу Мирлинга, расположился другой город, Гальцион.
Первые постоянные поселенцы появились на Натрисе еще тогда, когда Прядь Мирцеи была Запредельем — то есть выходила за рамки общепризнанного пространства населенной человеком части Млечного пути, Ойкумены. Поселенцами стали решившие удалиться на покой пираты и работорговцы, всевозможные изгнанники и беглецы, объявленные вне закона, а также послужившие здоровой закваской преступники помельче. Всех их объединяло желание пользоваться своими деньгами, награбленными или добытыми иным образом, в мире и спокойствии, не опасаясь преследований со стороны МСБР. С этой целью они построили в поместьях на побережье Мирлинга удобные просторные усадьбы, архитектура которых гармонично сочеталась с ландшафтом и климатом. Обширные приземистые купола из легкого пенобетона создавали большие прохладные, сумрачные пространства, радовавшие глаз приглушенными цветами. Вокруг усадеб непойманные воры и душегубы устроили затененные бассейны и чудесные сады, где изумительная туземная флора сосуществовала с не менее достопримечательными импортированными растениями. Здесь росли пальмы всех разновидностей, желтые зонтичные деревья, черные небоколы, сальматики с плакучими ветвями и сине-зелеными сердцевидными листьями, медовые лаймы с темно-зелеными кронами, вечно цветущие и приносящие изысканные плоды, жасмин, хинано, кагалея, рамифолия на десяти высоких кривых ложных стволах, сливочный мозговик с узловатыми булавами на концах ветвей, радужная трава вдоль садовых дорожек — с розовыми, голубыми, зелеными и фиолетовыми стеблями, серебристый папоротник и черный папоротник, вскрикивающие при взаимном прикосновении, решетчатые дендроны с сотнями свисающих карминовых цветочных гонгов, гибриды роз и глициний, надувные лозы и пламецветы с Кадуола, красные, черные и белые полосатые кактусы-уродцы, бочкообразные, с растрепанными спутанными копнами тычинок.
Окруженные роскошью, головорезы, гробокопатели, охотники за рабами и мерзавцы всех мастей стали «патрунами» Натриса. Они прилежно подражали нравам и манерам добропорядочных обеспеченных граждан тех планет, куда не могли вернуться, прививая своим детям понятия чести, долга и добродетели. В то же время они всеми возможными средствами пытались держаться подальше от товарищей по ремеслу, то и дело навещавших остепенившихся сообщников, чтобы потребовать денег, вспомнить о старых добрых временах или даже попросить совета по поводу того, как лучше всего совершить то или иное отвратительное преступление. Для того, чтобы избежать подобных эпизодов, патруны культивировали аристократическую недоступность и воспитывали в своих детях замкнутость и отчужденность, предотвращавшие случайные связи и встречи. Прошли века, и патруны действительно стали аристократами натрицианского общества, а их происхождение теперь служило предметом шутливых пересудов или даже своего рода иронической гордости.
Когда Прядь Мирцеи вошла в состав Ойкумены, на Натрис переселилась волна новых иммигрантов, вовсе не приветствовавшихся патрунами. Самыми многочисленными из них были наукологи-санартисты, секта философов-натуропатов, заселившая нагорья Ланкланда. Они прибывали со всех концов Ойкумены непрерывным потоком, что в конце концов заставило патрунов закрыть космодром в Пуансиане, чтобы предотвратить дальнейшую иммиграцию. Наукологи проигнорировали запрет и открыли свой собственный космодром на обширном горном лугу. Приток переселенцев продолжался, и патруны ничего не могли с этим сделать. Наконец число новоприбывших стало резко уменьшаться, и через несколько лет процесс прекратился; по-видимому, все наукологи-санартисты Ойкумены — больше миллиона человек — уже прибыли на Натрис. Они обрабатывали небольшие земельные участки, выплавляли металл и рубили лес в достаточных для удовлетворения их нужд количествах, и в целом держались обособленно, не пытаясь пропагандировать свои убеждения, с их точки зрения представлявшие собой самоочевидную истину, не требующую разъяснения.
В этом допущении они, по-видимому, не ошибаются, так как их философия, «санарт», обезоруживающе проста. По их представлению, человек Ойкумены — естественное существо, состоящее из естественных веществ. Его здоровье и благополучие, физиологические и психические, зависят от согласования его жизненных процессов с процессами окружающей среды или, как их предпочитают называть санартисты, «неторопливыми и благостными гармониями природы». В этих нескольких словах сосредоточена сущность Идеи, на основе которой наукологи-санартисты формулируют дальнейшие, более или менее сложные выводы и следствия. Им доставляют радость стихийные явления: громы и молнии, течение воды, теплота солнечного света, плодородие почвы, смена времен года. Естественные удовольствия и естественные пищевые продукты приветствуются и считаются достойными внимания. Синтетические пищевые продукты, развлечения с помощью искусственного оборудования, неестественные привычки и абстрактные эстетические понятия считаются вредными; их избегают, а в некоторых случаях искореняют. Преданность, сила духа, настойчивость и самоограничение считаются положительными качествами, способствующими торжеству Истины и основополагающей Идеи. Невоздержанность и склонность к излишествам, в том числе чрезмерная терпимость, обжорство, расточительность, острый интерес к чувственным наслаждениям и привычка к роскоши сурово порицаются.
Основополагающая Идея никогда не навязывается и не нуждается в защите. Это концепция стихийной гармонии, постижимой и достижимой человеком в масштабе человеческой жизни и человеческих способностей. Больше всего наукологи-санартисты презирают мистицизм. Они питают отвращение к жрецам и религиям, по мнению наукологов настолько лишенным здравого смысла и оглупляющим человека, что поддержку любой религии они считают деятельностью, граничащей с преступным неблагоразумием.
Почти с таким же суровым неодобрением они относятся к гедонизму и ленивой роскоши патрунов — паразитов, живущих за счет капиталовложений. Как правило, при виде свойственных патрунам излишеств науколог-санартист неприязненно пожимает плечами и отворачивается, иногда с мрачной усмешкой. Пусть патруны предаются своей низости, если это им так нравится! Одно обстоятельство, однако, всегда беспокоило наукологов: легкомысленные развлечения и веселые кутежи патрунов соблазняли впечатлительных молодых людей, по той или иной причине оказывавшихся в городах. Насмотревшись дурных примеров, они возвращались в Ланкланд с головами, полными сумасбродного вздора, никак не согласовавшегося с Идеей. Некоторые из них «портились» и пытались воплотить в жизни свои новые представления. Когда их укоряли или наставляли на путь истинный, иные «испортившиеся» юнцы вели себя вызывающе и покидали Ланкланд безвозвратно. Со временем ситуация не улучшалась — напротив, новые поветрия все чаще заражали молодежь Ланкланда, подобно зловредному заразному вирусу.
Каждые три года делегаты многочисленных районов Ланкланда собирались на съезде Всемирного Синода. На нескольких последних съездах в адрес патрунов произносились гневные речи— их называли источником многих бед. Самые нетерпеливые настаивали на безотлагательных действиях, призванных избавить Натрис от этих «дегенератов, распространяющих порок, как гниющие язвы».
Предложения сторонников решительных мер ставились на голосование и неизменно проваливались, но поддерживавшее их меньшинство неуклонно росло. Во всем Ланкланде установилась тревожная, напряженная атмосфера.
Помимо наукологов-санартистов на Натрисе обосновались и другие, самые разные люди, которые привезли с собой новые навыки, новые таланты, новые предприятия. Разбогатев, такие «выскочки», к негодованию наукологов, пытались подражать образу жизни патрунов — но чем больше усилий они прилагали в этом направлении, тем выше и прочнее становилась стена упорного пренебрежения, отделявшая их от патрунов. В конечном счете им так или иначе приходилось довольствоваться статусом граждан второго сорта.
«Луч Стрельца» приземлился на космодроме Пуансианы. Глоуэн и Керди спустились по трапу непосредственно в открытый самоходный транспортер под навесом, промчавший их по взлетному полю, залитому ослепительным полуденным сиянием Блэйза, к космическому вокзалу. В туристическом справочном бюро им рекомендовали отель «Ролинда».
«Это самый фешенебельный курортный комплекс, — заверил их консультант туристического бюро, благородной внешности молодой человек, модно причесанный, в свободном, тщательно выглаженном белом костюме, подражавшем повседневной одежде патрунов. — «Ролинда» — обустроенный по последнему слову техники отель, где придерживаются высочайших космополитических стандартов».
Керди печально усмехнулся какому-то воспоминанию: «Флоресте размещал «Лицедеев» в пансионе «Панорама Мирлинга»».
«Гораздо более низкопробное заведение — совершенно определенно и по всем статьям! — заявил консультант. — В нем придают особое значение достижению приемлемых результатов с затратой минимальных усилий. Там останавливаются наукологи-санартисты, когда возникает необходимость переночевать в городе. Сами понимаете, какие там условия!»
«В пансионе «Панорама Мирлинга» условия были действительно так себе, — вспоминал Керди. — И тем не менее, чудесное было время! Мне еще предстояло столько узнать, столько пережить...» Он замолчал, подавленный грузом своих мыслей.
«Таким образом, — кивнул консультант, — я не могу со спокойной совестью рекомендовать «Панораму Мирлинга». Разборчивые постояльцы со связями неизменно останавливаются в «Ролинде». Там недешево, это правда, но что с того? Если человек не может расстаться с парой грошей, не испытывая горькие сожаления, ему не следовало покидать родные края и оскорблять своей скупостью работников туристической индустрии. Вы не находите?»
«Полностью разделяю ваше мнение, — улыбнулся Глоуэн. — Я — Клатток, а Керди — Вук! Мы привыкли только к самому лучшему и едим по утрам гренки с маслом и джемом».
«Надо же!»
«Именно так! Как мы доедем до «Ролинды»? Придется идти по жаре?»
«Нет, зачем же? Из отеля к вашим услугам пришлют роскошный экипаж с охлаждением салона и баром, содержащим множество сортов эля и пива».
«В качестве бесплатной услуги для постояльцев?»
Консультант поднял брови: «О чем вы говорите!»
«Значит, за это взимается плата».
«Существенная сумма, уверяю вас. Туда же ходит омнибус. Им пользуются чрезмерно бережливые и неимущие, а также наукологи-санартисты и лица без определенных занятий. Он дешев, в нем удобно, и он быстро доставит вас в место назначения, но других преимуществ у него нет. Если вы, так же как и я, от природы склонны к капризному безразличию, попробуйте воспользоваться омнибусом — просто ради шутки. Он останавливается прямо перед выходом из космического вокзала».
«Омнибус нам вполне подойдет. Еще один вопрос: где находятся важнейшие туристические агентства?»
«Без всяких колебаний могу назвать, как наиболее престижные, агентство «Флодорик» и «Экскурсии Бусайреса». Вы найдете их представительства в Пассаже отеля «Ролинда» — это очень удобно».
«И местные туристы, отправляющиеся на другие планеты, главным образом пользуются услугами этих агентств?»
«Совершенно верно».
Глоуэн и Керди зашли в омнибус и доехали до отеля «Ролинда» — сложного сочетания четырех взаимно пересекающихся на различных уровнях приплюснутых, почти плоских куполов, окружавших световой колодец диаметром метров восемьдесят. Под световым колодцем был устроен сад, защищенный от пылающих лучей Блэйза высокой оболочкой серого стекла. Справа и слева от куполов возвышались стройные многоэтажные башни из серого стекла, где находились номера постояльцев.
Омнибус остановился у входа отеля, под навесом из серого стекла. Выходя, Глоуэн и Керди сразу почувствовали, что их обдувают струи охлажденного воздуха. Они прошли через завесу мельчайших душистых брызг в сумрачное пространство таких размеров, что оно не поддавалось оценке с первого взгляда. Белый потолок, низкий у окаймляющих пространство стен, постепенно поднимался до высоты десяти метров в центре. С одной стороны вдоль стены тянулась конторка регистратуры; в другой стороны начинался не отделенный от помещения обеденный зал, а за ним зеленел внутренний сад, напоминавший джунгли.
Глоуэн и Керди подошли к регистратору и получили ключи от номеров на девятнадцатом этаже северной башни. Обстановка в номерах оказалась удобной, хотя и не отличалась каким-либо особым стилем или характером; последнее обстоятельство, впрочем, становилось незаметным благодаря виду, открывавшемуся через стены из серого стекла.
Глоуэн стоял и смотрел на пейзаж, отличавшийся от всего, что он видел раньше. Сотни низких белых куполов были неравномерно, даже, казалось бы, случайно разбросаны по поверхности настолько, насколько хватало глаз, и каждый окружали буйные заросли темной листвы. На юге в обе стороны простиралось безмятежное море Мирлинг — шелковая голубая поверхность, открытая яростному сиянию Блэйза. Глоуэну эта панорама показалась любопытной и необычной, хотя и слегка мрачноватой, слепящей и перенасыщенной голубыми и белыми тонами.
Глоуэн оторвался от созерцания чужого мира. Он помылся в ванной из цельного серовато-голубого стекла, каким-то таинственным образом равномерно светившегося — сначала его окатила волна ароматизированной пены, за которой последовали струи душистой воды. Вернувшись в спальню, он нашел приготовленный для него на постели свободный белый костюм в стиле, предпочитаемом жителями Пуансианы. Глоуэн оделся, вышел в коридор и постучал в дверь номера Керди.
Немедленного ответа не последовало. Глоуэн уже собирался уйти, когда дверь распахнулась. Выглянул Керди — его русые волосы были взъерошены, покрасневшее крупное лицо недовольно морщилось: «В чем дело?» Заметив белый костюм Глоуэна, он с подозрением уставился на него: «Ты куда собрался?»
«В вестибюль, чтобы задать несколько вопросов. Когда будешь готов, присоединяйся ко мне, пообедаем вместе».
Керди капризно выпучил губы: «Надо было предупредить меня, что ты собираешься в ресторан. Я хотел поесть в номере».
«Ешь, где хочешь. Спускайся, когда будешь готов. Если сразу меня не найдешь, сядь и подожди — скорее всего, мне не придется выходить из отеля».
«А, ладно, черт с тобой! Тогда подожди меня. Дай мне минут пятнадцать. Где ты взял этот костюм?»
«Мне его принесли, пока я мылся. Но ждать я не буду — мне пора работать. Повторяю: если ты меня сразу не найдешь, посиди, посмотри на проходящих мимо девушек».
«Почему ты всегда все усложняешь? — прорычал Керди. — Почему нельзя делать вещи по-человечески? Научись в конце концов принимать во внимание меня и мои пожелания!»
«Чепуха! — ответил Глоуэн. — Это ты не ведешь себя по-человечески. Мы сюда приехали по серьезному делу».
Горло Керди вдруг начало пульсировать и будто распухло. Он произнес голосом, почти срывающимся от напряжения: «Ты меня совершенно не уважаешь. Тебе нет никакого дела до моих мнений и чувств. Ты презрительно щуришь глаза. Ты не обращаешь внимания на мои слова — так, будто я ничего не говорил — или отделываешься болтливыми отговорками. Ты издеваешься надо мной, над моими важнейшими открытиями. Со мной шутки плохи, как я уже продемонстрировал в нескольких случаях. Смотри, как бы и тебе не пришлось получить от меня урок!»
Глоуэн просто не знал, что ответить — в нем закипала злость. Керди — сумасшедшего или нет — следовало поставить на место. Но уже через секунду Глоуэн передумал. Гнев и раздражение только развлекут Керди и продлят его нынешнее состояние.
«Ты ведешь себя неприемлемо, — холодно сказал Глоуэн. — Совершенно очевидно, что сотрудничать мы не можем. Для нас обоих будет лучше, если ты вернешься на Кадуол. Я продолжу расследование без тебя».
Рот Керди расплылся в кривой улыбке: «Ага, капитан Клатток! Ты этого хотел с самого начала!»
«Можешь думать, что хочешь. Бодвин Вук попросил меня взять тебя с собой — только поэтому ты здесь, потому что он все еще надеется, что ты поправишься».
«И ты возлагаешь на меня вину за мои трудности? И выгоняешь меня? Очень благородно!»
«Неправда. Я обещал Бодвину тебя терпеть и выполню обещание, но только в том случае, если ты сейчас же начнешь вести себя нормально. Это означает, что больше не будет приступов ненависти и мании величия. Я сыт по горло твоими капризами».
Керди стоял с широко раскрытыми глазами, кулаки его сжимались и разжимались. Глоуэн внимательно следил за ним, готовый ко всему: «Возьми себя в руки и решай!»
Керди тянул время. «Все это легче сказать, чем сделать», — проворчал он.
«Подозреваю, что тебе это не так уж трудно. Для Вука приличное поведение — вторая натура. Ты знаешь, что от тебя требуется. Почему бы не взять и не начать вести себя нормально?»
«Повторяю: это легче сказать, чем сделать!»
«Легко это тебе или нелегко, мне все равно. Либо веди себя нормально, либо возвращайся домой».
«Я делаю все, что могу».
«Это означает, что ты делаешь только то, что хочешь, а этого недостаточно. Выбирай: нормальное поведение или первый звездолет до Кадуола».
Керди со стуком захлопнул дверь. Глоуэн повернулся и спустился в вестибюль. Керди разозлился, но — уверял себя Глоуэн — разозлился, как нормальный человек. Через несколько минут он остынет и сможет оценить обстановку заново. Глоуэн представил себе, как Керди стоит перед серой стеклянной стеной, сморщившись от напряжения. Может быть, обрывки его разрушенного сознания соединятся перед лицом необходимости и возьмут верх над подсознанием. А может быть, лукавое подсознание научится подражать нормальному поведению и попробует водить Глоуэна за нос. «Почему бы Бодвину Вуку самому не заниматься решением этой проблемы?» — с досадой подумал Глоуэн.
У конторки регистратора Глоуэн поинтересовался местонахождением туристических агентств «Флодорик» и «Экскурсии Бусайреса». Служащий указал на широкий переход, огибавший центральный сад, с вереницей рекламных вывесок: «Вы найдете представительства обоих агентств в Пассаже. Оба пользуются высокой репутацией и часто обслуживают клиентов с важными связями, в том числе, разумеется, патрунов. Агентством «Флодорик» у нас заведует Сирра Кербз, а «Экскурсиями Бусайрес» не менее успешно руководит Сирра Федар».
В первую очередь Глоуэн посетил агентство «Флодорик». Он представился Сирре Кербзу, и тот поспешно провел его во внутренний кабинет, чтобы какого-нибудь «клиента с важными связями» не отпугнуло присутствие следователя.
Дородный господин лет тридцати пяти, безукоризненно одетый, причесанный, надушенный, побритый и обутый, Сирра Кербз оказал Глоуэну официально вежливый, хотя и слегка чопорный прием: «Естественно, я хотел бы поинтересоваться причиной вашего визита».
«Я ее охотно объясню, но прежде всего разрешите задать вам один вопрос: приходилось ли вам иметь дело с концерном «Огмо»?»
«С концерном «Огмо»? Что-то не припомню. Но зачем же полагаться на память?»
Сирра Кербз прикоснулся к нескольким клавишам своего компьютера, но не нашел никаких записей, относившихся к фирме с названием «Огмо»: «Увы, ничем не могу вам помочь».
«А как насчет экскурсий на Кадуол под наименованием «Верх блаженства»?»
Сирра Кербз насмешливо покачал головой: «Тот же результат».
«Благодарю вас», — Глоуэн откланялся.
Сирра Федар из агентства «Экскурсии Бусайреса» предоставил не больше сведений, чем Сирра Кербз. Глоуэн вернулся в вестибюль, где обнаружил сидящего в уголке Керди, аккуратно одетого и, судя по всему, вполне владеющего собой.
Когда Глоуэн подошел, Керди вскочил: «Где ты был?» Голос его, немного напряженный, не выражал никаких особых эмоций. Вопрос? Такой вопрос мог в равной степени объясняться как болезненным самолюбием, так и вполне приемлемым любопытством. Глоуэн решил повременить с критическими замечаниями.
«Я заглянул в два туристических агентства. Ни одно из них не заключало сделок с концерном «Огмо» и не заказывало экскурсии «Верх блаженства». Судя по всему, оба заведующих отвечали без утайки».
«И что же нам делать?»
«Это мы сможем обсудить за обедом».
Ресторан под куполом из серого стекла, рядом с садом-джунглями, занимал участок не меньше семидесяти метров в диаметре. Тысячи разновидностей растительности, верхнего и нижнего ярусов, демонстрировали листья всевозможных форм, рисунков и оттенков. В центре «джунглей» возвышалась на двадцать метров полузаросшая скала черного базальта. Из расщелины у самой вершины скалы вырывалась струя воды, с приятным шумом ниспадавшая по уступам и разлетавшаяся в воздухе прохладными брызгами. Дорожки, отходящие от ресторана, углублялись в «джунгли» и вели к столикам, спрятанным за листвой.
Глоуэн и Керди сели за стол у самой окраины «джунглей» и отменно пообедали. Просматривая цены в меню, Керди покачал головой, снова предаваясь меланхолическим воспоминаниям: «Флоресте кормил бы всех «Лицедеев» целую неделю на те деньги, которые мы здесь потратим. Но тогда мы не подозревали о существовании такой разницы — или нам просто было все равно. Бесшабашная была компания! Мы весело проводили время, вечно устраивали всякие забавы и проделки... Не знаю, смог бы я теперь вернуться к такой жизни. В ней есть свои привлекательные стороны, конечно. Столько было красивых девушек, они были так близко — и совершенно недоступны, Флоресте об этом всегда заботился. Он не давал никаких поблажек; даже влюбленным парочкам приходилось ждать до конца поездки. Вернувшись домой, они, разумеется, могли делать что угодно — если к тому времени уже не было поздно. В целом и в общем, славные были времена!»
«Что было, то прошло, — сказал Глоуэн. — Давай обсудим нынешнюю ситуацию. Совершенно очевидно, что...»
«Я хорошенько об этом подумал, — прервал его Керди. — Я понимаю твою точку зрения. Для того, чтобы расследование продолжалось, наши взаимоотношения не должны мешать нашей работе — это очевидно. Необязательно, чтобы ты мне нравился, или чтобы я тебе нравился. Совершенно необходимо, однако, согласовать систему, позволяющую нам сотрудничать».
«Совершенно верно, — кивнул Глоуэн. — Мы будем применять общепринятую традиционную систему: я командую, ты мне помогаешь. В этой системе нет места припадкам и капризам. Я не желаю больше выслушивать эмоциональные возгласы и угрозы, они мешают мне работать. Таким вот образом. Старая добрая дисциплина — или никакой, то есть я занимаюсь своими делами, а ты возвращаешься на Кадуол».
«Понимаю. Согласен».
Глоуэн вспомнил свои опасения по поводу лукавого подсознания, имитирующего нормальное поведение. Тоном, не выражающим ничего, кроме желания поддержать разговор, он спросил: «Сейчас ты похож на того Керди, которого я знал в старые добрые времена. Тебе удалось собрать воедино обрывки сознания, если можно так выразиться? Или твое подсознание адаптировалось к действительности?»
Керди презрительно усмехнулся: «Действительность? Весьма расплывчатое понятие, даже забавное — с точки зрения одного из моих сознаний. Честно говоря, у меня было что-то вроде прозрения. Все это время моя гипотеза заключалась в том, что до событий в Йиптоне я руководствовался в своем поведении тем, что можно назвать «сознанием А», а после Йиптона — «сознанием Б». Сегодня я понял, что это не совсем так. На самом деле «сознание Б» преобладало уже давно, а «сознание А» служило посредником между «сознанием Б» и тем, что ты называешь «действительностью». Думаю, что так обстоит дело в уме каждого — у тебя, у меня, у Бодвина Вука, у Арлеса, у Намура, у всех. Сознание Б — осажденная крепость, а сознание А — толмач, выбегающий к воротам, чтобы передавать сообщения и, время от времени, приносить в крепость новости из окружающего мира».
«Не могу об этом судить, — пожал плечами Глоуэн. — Вполне возможно, что ты прав. В данный момент мне нужно твое безусловное сотрудничество — без угроз, без обиженного молчания, без капризных жалоб. Можешь ли ты взять себя в руки?»
«Конечно! — холодно ответил Керди. — Я могу все, что захочу».
«И ты это сделаешь?»
Лицо Керди напряглось — признак, встревоживший Глоуэна.
«Сделаю все, что могу», — буркнул Керди.
«Прошу прощения, — возразил Глоуэн, — но, как я уже упоминал, этого недостаточно. Я хочу, чтобы ты окончательно ответил «да» или «нет», без отговорок и не оставляя себе никаких путей отступления».
«В таком случае — да», — Керди снова говорил, как безжизненный автомат. Глоуэн тяжело вздохнул. Что еще можно было сделать? Оставалось только надеяться на скорейшее завершение расследования и возвращение на станцию Араминта.
Обед закончился в молчании. Глоуэн встал из-за стола: «Я должен задать еще несколько вопросов в туристических агентствах. Ты можешь пойти со мной или подождать в вестибюле — как хочешь».
«Я пойду с тобой».
Они направились по Пассажу к агентству «Флодорик». Сирра Кербз сидел за компьютером; как только он заметил двух посетителей, лицо его вытянулось. Он встал и принужденно поклонился: «Чем могу служить?»
«Прошу прощения за то, что злоупотребляю вашим терпением. Это мой коллега, сержант Керди Вук. Мы хотели бы задать еще несколько вопросов».
«Постараюсь на них ответить — в пределах ограничений, установленных законом. У меня нет права разглашать некоторые сведения».
«Не беспокойтесь. Все, что вы сообщите, будет храниться в строжайшей тайне».
«Спрашивайте».
«Вам знаком достопочтенный Матор Борф?»
«Разумеется. Патрун Борф — один из наших влиятельнейших клиентов».
«А достопочтенный Лонас Медлин?»
«Я его знаю. Он, пожалуй, несколько уступает высокородностью семье Борфов».
«Насколько мне известно, и господин Борф, и господин Медлин недавно совершили межпланетное путешествие. Надо полагать, организацией этой поездки занимались вы?»
«Сударь, обсуждение личных дел наших клиентов выходит за рамки моих полномочий».
«Боюсь, что в какой-то степени вам придется поступиться формальными ограничениями, — возразил Глоуэн. — Это официальное полицейское расследование. Мы выполняем свой долг, и в интересах вашей фирмы было бы оказывать нам всяческое содействие. Кроме того, любая предоставленная вами информация будет рассматриваться как конфиденциальная».
«Гм. Каким образом моя непредусмотрительная болтливость может послужить интересам моей фирмы?»
«Нет необходимости упоминать о возможностях принуждения, которыми располагает МСБР. Тем не менее, совершенно очевидно, что агентство «Флодорик» окажется на мели, если транспортные компании откажутся принимать проданные вами билеты».
«Гм. Не могли бы вы показать ваши удостоверения?»
«Пожалуйста, — Глоуэн вынул документы, и Керди последовал его примеру. — Прошу заметить, что наш отдел является подразделением МСБР».
Сирра Кербз пожал плечами и вернул документы: «На Натрисе не испытывают особого почтения к МСБР — что, несомненно, пережиток мировоззрения первопоселенцев. На нашей планете нет даже постоянного представительства МСБР. Не суть важно. Так или иначе, я могу ответить на любые разумные вопросы».
«Благодарю вас. По-видимому, именно вы продали билеты достопочтенным Борфу и Медлину?»
«Это не такой уж секрет. Несколько месяцев тому назад патруны Борф и Медлин совершили поездку на Кадуол, воспользовавшись звездолетом «Заколдованный меч Аль-Фекки» компании «Персейские трассы»».
Глоуэн кивнул: «Это соответствует нашим записям. А как насчет шести наукологов-санартистов? Их зовут...»
Сирра Кербз приподнял ладонь: «Я знаю, о ком вы говорите. Меня удивило, что они решили участвовать в экскурсии столь... легкомысленного характера. Как вы знаете, эти сектанты часто придерживаются очень строгих правил».
«Они тоже приобрели билеты у вас?»
«Не у меня лично. Я продал шесть билетов, выписанных на их имена, барышне, назвавшейся их представительницей».
«Эта барышня сообщила вам свое имя?»
«Она не позаботилась это сделать. Насколько я могу судить, она с другой планеты, и никаких влиятельных связей у нее нет. Совершенно определенно не санартистка».
«Она останавливалась здесь, в отеле?»
«Думаю, что нет. Она хотела получить билеты сразу, чтобы ей не пришлось снова за ними заезжать».
«Таким образом, вы не заметили ничего, что позволило бы установить ее личность?»
«Ничего. Она уплатила наличными, и я забыл обо всем этом деле. Хотя меня немного позабавило то обстоятельство, что наукологи и патруны вместе летят на одну и ту же планету. Они же никогда друг с другом даже не разговаривают!»
«Действительно, любопытное обстоятельство», — заметил Глоуэн.
«В нашем деле приходится наблюдать и не такое. Но в моей профессии не пристало слишком часто задумываться о том, кто куда едет, с кем и зачем. Вы же понимаете».
«Прекрасно вас понимаю».
«Не могу больше ничего сообщить. Если вам потребуется дальнейшая информация, рекомендую обратиться к самим пассажирам».
«Очень удачная мысль! — отозвался Глоуэн. — Почему это не пришло мне в голову? Где бы я мог встретиться с патруном Борфом и патруном Медлином?»
Сирра Кербз слегка поморщился: «Я имел в виду наукологов. Патруны не могут предоставить вам никакой важной информации — они платили только за свои билеты».
«В нашем расследовании пригодятся любые сведения, — возразил Глоуэн. — Мы зададим несколько безобидных вопросов патруну Борфу и, может быть, сможем закрыть дело ко всеобщему удовлетворению».
Сирра Кербз прокашлялся, посмотрел по сторонам, заложил руки за спину и доверительно наклонился к Глоуэну: «Признаюсь, меня разбирает любопытство. В чем именно заключается так называемое «дело»?»
«По существу, мы занимаемся расследованием запутанной махинации шантажистов, действовавших через посредников. Вполне возможно, что патруны могли бы подвергнуться необоснованным обвинениям, если бы не наше решительное вмешательство».
«Понятно. Патрунов, однако, трудно шантажировать — труднее, чем кого бы то ни было. Они сами устанавливают свои законы; именно по этой причине на Натрисе нет представительства МСБР. И нарушителей своих законов патруны карают по своему усмотрению, не прибегая к посторонней помощи и за закрытыми дверями. Так как о наукологах-санартистах можно сказать то же самое, вы можете себе представить, что нередко возникают трения и даже вспышки враждебности».
«Где мы могли бы найти патруна Борфа и патруна Медлина?»
«Патрун Матор Борф, само собой, предпочитает проводить время в историческом поместье Борфов в Гальционе, на другом берегу Мирлинга. Патрун Лонас Медлин, насколько мне известно, — его ближайший помощник и деловой компаньон. Он тоже проводит бо́льшую часть времени в поместье Борфов».
«И каким образом мы могли бы навестить поместье Борфов?»
«Это достаточно просто. Долетите аэробусом до Гальциона, а там поезжайте на такси вдоль побережья Мирлинга — километров сорок пять или пятьдесят. Аэробус отправляется каждые полчаса. Если вам не придется ждать, поездка займет полтора часа в один конец — никак не больше двух часов. Но сегодня, наверное, уже поздновато туда ехать».
«Я тоже так считаю, — согласился Глоуэн. — А теперь — последняя просьба. Мы хотели бы, чтобы патрун Борф был у себя, когда мы приедем. Если его предупредят о нашем визите, он может уклониться от встречи — например, притворившись, что уехал. Вы, случайно, не собираетесь ему позвонить, считая, что таким образом оказали бы ему услугу?»
Сирра Кербз мрачновато усмехнулся: «Я предпочел бы, чтобы это дело никоим образом не касалось меня лично».
«Очень благоразумно с вашей стороны».
«Напоследок осмелюсь дать вам совет. Вам потребуется шляпа, защищающая от лучей Блэйза. Кроме того, у нас принято носить головные уборы на улице. У себя в номере вы найдете несколько шляп на выбор. Широкополая белая шляпа с низкой тульей — самая удобная в дневных поездках».
«Еще раз благодарю вас за информацию и за полезный совет».
3
Весь остаток вечера Глоуэн и Керди бездельничали. Они бродили по магазинам Пассажа, глазели на девушек, купавшихся в плавательном бассейне отеля, листали журналы в читальне и даже просидели не меньше часа за коктейлями в баре-салуне. Наконец, они поднялись в свои номера, чтобы переодеться к ужину: в отеле «Ролинда» это правило строго соблюдалось.
Очевидно, служащий отеля уже просмотрел его багаж и не нашел ничего подходящего — Глоуэн нашел в спальне приличествующий случаю костюм: брюки из блестящей черной нитяной ткани, напоминающей шелк, темно-шафрановый жилет, багровый фрак с черными оторочками, короткий спереди, но заканчивающийся «ласточкиным хвостом» сзади, и черная головная повязка шириной сантиметров пять, с парой модных безделушек из тонкой серебряной проволоки, дрожащей над волосами подобно антеннам насекомого.
Переодевшись, Глоуэн постоял в нерешительности несколько секунд, после чего быстро вышел из номера и спустился в вестибюль. Расположившись в кресле там, откуда можно было наблюдать за постоянно привлекавшими его внимание постояльцами, слетевшимися со всех концов Ойкумены, он приготовился терпеливо ждать.
Керди появился только через двадцать минут. В вечернем костюме он выглядел неуклюже и стесненно, как будто ему жало сразу в нескольких местах. Он поджал губы и молчал — по-видимому, его раздражал тот факт, что Глоуэн не проконсультировался с ним по поводу места встречи.
Глоуэн тоже ничего не сказал. Он поднялся на ноги, и два напарника пересекли огромное пространство вестибюля в направлении садового ресторана.
На этот раз их усадили за окруженным густой листвой столиком, к которому нужно было идти по кривой дорожке, углубившись в «джунгли» метров на десять. Стена растительности создавала обманчивое, но убедительное и очень приятное ощущение обособленности. Пространство вокруг столика было пронизано сине-зеленым свечением, по-видимому исходившим от листвы как таковой. Глоуэн предположил, что в воду для поливки растений и в удобрения добавляли флуоресцирующее вещество, начинавшее светиться под воздействием невидимого излучения из какого-то источника, установленного под куполом.
Глоуэн и Керди сидели в креслах с веерообразными спинками из плетеного ротанга, на подушках, вышитых сложными коричневыми, черными и белыми узорами в стиле, популярном еще тысячи лет тому назад на Востоке Древней Земли. Ротанг поскрипывал и потрескивал при каждом движении. Стол покрывала скатерть с черным, коричневым и белым орнаментом, а столовые приборы были вырезаны из дерева. Над головой висели красные орхидеи, а неподалеку мягко светилось соцветие пяти белых лобелий теплого оттенка слоновой кости. Едва слышная музыка, в так называемом «старом цыганском» стиле, иногда становилась чуть громче, а потом почти исчезала — так, будто ветер доносил ее откуда-то издалека, где продолжалось буйное веселье.
Керди был впечатлен рестораном и его аксессуарами: «Здесь поработал кто-то мозговитый! Удалось создать романтичную, эффектную обстановку! Все это, конечно, мишура, декорации и подделка, но, тем не менее, неплохо придумано».
«Мне тоже так кажется, — отозвался Глоуэн, пытаясь понять, о чем мог бы свидетельствовать этот новый «отрывок» личности Керди. — Это подлинная подделка, а не имитация».
«Совершенно верно! — громко, торжественно заявил Керди. — Самоотверженный труд человека преобразует хаос в неповторимую вещь в себе! Это достижение можно было бы назвать даже произведением искусства, так как оно отвечает всем критическим условиям. Налицо искусственное сочетание природных элементов, превосходящее природу в эстетическом отношении, то есть произведение искусства по определению. Ты так не считаешь?»
«Не вижу причин для возражений, — сказал Глоуэн; в данный момент Керди напоминал напыщенного, философствующего Керди пятилетней давности. — Хотя мне приходилось слышать и другие определения. По таким поводам у каждого, по-видимому, есть в запасе пара определений».
«В самом деле? И какое определение ты предпочитаешь?»
«Не могу сразу припомнить ничего подходящего. Барон Бодиссей считает «искусство» синонимом «погони за дешевыми эффектами» — хотя, возможно, я цитирую его в отрыве от контекста. Скорее всего, он поддержал бы твой вывод о том, что ресторан может быть произведением искусства. На самом деле, не вижу, почему бы это было не так».
Керди потерял интерес к этой теме. Он покачал головой с уже знакомым выражением, свидетельствовавшим о наплыве тоскливых воспоминаний: «Когда я выступал с «Лицедеями», я не имел представления о существовании таких ресторанов. Флоресте о них, конечно, знал, но держал нас во тьме неведения».
«Ха! — подумал Глоуэн. — Аналитическая фаза Керди сменилась автобиографической».
«Иногда мы даже не понимали, на какой мы планете, — продолжал Керди. — В гостиницах всегда как-то странно пахло, каким-то неопределенным дезинфицирующим средством, и в них было либо слишком жарко, либо слишком холодно. Кормили нас всегда плохо — хотя здесь, на Натрисе, мы иногда выступали на вечеринках в усадьбах патрунов, и там подавали чудесные деликатесы. А! Славные были пирушки!» Керди улыбнулся какому-то воспоминанию: «А в дешевых гостиницах, вроде «Панорамы Мирлинга», все было совсем по-другому. Нам подавали поджаренную кашу с вареными овощами, пареных морских собак с творогом или потроха с маринованной тыквой. По меньшей мере, такая кухня не способствовала обжорству — даже Арлес не объедался, хотя тратил всю карманную мелочь на сладости. И все же, мы весело проводили время». Керди задумчиво взглянул на Глоуэна: «Ты никогда не хотел выступать с «Лицедеями». Хотел бы я знать, почему».
«У меня нет к этому никаких способностей».
«У меня тоже нет, а у Арлеса и подавно! Флоресте поручал нам роли первобытных дикарей, великанов-людоедов и демонов, испепеляющих бутафорию громами и молниями — никаких особых способностей для этого не нужно. Да, славное было времечко! Наверное, у «Лицедеев» и сейчас все по-прежнему. Новые лица, новые голоса, но все те же проказы, такие же смешливые девчонки, — лицо Керди стало отстраненным и мягким. — Конечно, теперь я не смог бы выступать ни в какой роли».
Керди увлекся и безостановочно бубнил о давно прошедших днях, пока Глоуэн не соскучился и не попытался сменить тему разговора: «Завтра нам предстоит сделать важное дело».
«Надеюсь, мы узнаем побольше, чем сегодня».
«Кое-что мы узнали и сегодня. В спектакле «Верх блаженства» появился новый персонаж».
«Даже так? Кто именно?»
«Инопланетная барышня, купившая шесть билетов на Кадуол для наукологов».
«Барышню лучше называть «актрисой» или, на худой конец, «действующим лицом». Слово «персонаж» — мужского рода».
«Хотел бы я знать, кто она такая! Ее пол не вызывает сомнений. Может быть, патрун Матор Борф прольет какой-нибудь свет на эту тайну».
Керди с сомнением хмыкнул: «Патрун Матор Борф не соблаговолит даже сообщить, который час — помяни мое слово. Патруны презирают МСБР, у них свои законы».
«Посмотрим», — сказал Глоуэн.
С утра Глоуэн оделся как можно тщательнее, в свой собственный костюм, а не в местную одежду, приготовленную служащим отеля.
Постучался Керди; Глоуэн впустил его. Керди оделся по-местному и смотрел на Глоуэна в замешательстве: «Ты всегда все делаешь наоборот! Не мог бы ты объяснить, какая муха тебя укусила?»
«Ты имеешь в виду мой костюм? Уверяю тебя, я так оделся не для того, чтобы тебе насолить».
«А зачем?»
«Видишь ли, патруны очень низкого мнения о местных горожанах. Матор Борф отнесется к нам внимательнее, если мы заявимся к нему в инопланетной одежде».
Керди моргнул и задумался: «Знаешь что? Кажется, ты прав. Подожди пару минут, я переоденусь».
«Хорошо, — сказал Глоуэн. — Две минуты я подожду. Но поспеши».
Сразу после завтрака Глоуэн и Керди отправились на омнибусе в аэропорт. Там они зашли в аэробус, и тот стремительно доставил их в Гальцион — полет над Мирлингом занял меньше получаса.
Приближался полдень. Небо затянуло молочно-белой дымкой; казалось, что Блэйз, как огромная голубая жемчужина, отливает радужными разводами — светло-лиловыми, розовыми, бледно-зелеными.
Выйдя из здания аэропорта в Гальционе, молодые люди нашли целую вереницу ожидающих пассажиров автоматических такси, управляемых встроенными компьютерными системами.
Рядом были вывешены инструкции:
«1. Выберите машину. Сядьте в машину.
2. Механизм управления запросит пункт назначения. Ответьте следующим образом: «Место проживания такого-то лица» или «Управление такого-то предприятия». Как правило, этого достаточно.
3. Будет объявлена стоимость проезда. Опустите монеты в соответствующие прорези. Оплачивайте время ожидания предварительно. В случае переплаты машина вернет сдачу.
4. Вы можете давать следующие указания: «Быстрее!», «Медленнее!», «Стоп!», «Новый пункт назначения: адрес». В других указаниях нет необходимости. Машина следует по предварительно рассчитанному оптимальному маршруту с оптимальной скоростью. Просьба не портить оборудование».
«Выглядит достаточно просто», — заметил Глоуэн. Он выбрал низко посаженную машину с двумя сиденьями, защищенными от лучей Блэйза колпаком темно-серого стекла. Керди, однако, нахмурился при виде машины и отступил на шаг: «Это неосторожно».
Глоуэн с удивлением обернулся: «Почему?»
«Этим автомобилям нельзя доверять. Ими управляют мозги, извлеченные из трупов. Причем не самые свежие мозги. Когда я выступал с «Лицедеями», нам это сообщили из источника, заслуживающего полного доверия».
Глоуэн рассмеялся — он не верил своим ушам: «Кто тебе такое сказал?»
«Сейчас точно не помню. Может быть, Арлес — его не проведешь. Ничего смешного, уверяю тебя!»
«Арлес, наверное, пошутил. Этими машинами управляют обычные компьютеры».
«Тебе это точно известно?»
«Точно!»
Тем не менее, Керди не подходил к машине. Глоуэн начинал терять терпение: «Что еще тебя беспокоит?»
«Прежде всего, в этой машине слишком тесно. Сиденья узкие, маленькие. Считаю, что нам следует нанять настоящее такси с водителем, понимающим, что ему говорят. Автомат не учитывает человеческих пожеланий и руководствуется только своими расчетами — возьмет и свернет с обрыва в море, если ему это покажется «оптимальным» вариантом».
«Меня это нисколько не беспокоит, — ответил Глоуэн. — Если машина начнет барахлить, достаточно сказать «Стоп!», и она остановится. Вот такси с четырьмя сиденьями — по два сиденья на каждого. Залезай или жди меня здесь — как тебе угодно».
Бормоча себе под нос, Керди брезгливо сел в машину с четырьмя сиденьями: «Абсурдная система! Все абсурдно. Во всей Ойкумене все делается задом наперед, и ты тоже все перевертываешь вверх ногами, с твоими извращенными мыслишками и хищной усмешкой, как у чучела акулы».
Глоуэн, считавший, что он улыбается достаточно дружелюбно и благодушно, перестал улыбаться и залез в машину. Из громкоговорителя на передней панели послышался голос: «Добро пожаловать, дамы и господа!»
«Видишь! — воскликнул Керди тоном несправедливо обвиняемой жертвы, доказавшей свою правоту. — Эта штука даже не знает, что с нами нет никаких дам!»
Голос произнес: «В машине два человека? Ожидаются другие пассажиры?»
«Нет», — ответил Глоуэн.
«Куда вы желаете ехать?»
«В усадьбу Матора Борфа, примерно сорок пять километров на восток по прибрежной дороге».
«Точное расстояние — 47 километров 765 метров, — поведала машина. — Стоимость поездки в один конец — три сольдо. Стоимость поездки туда и обратно — пять сольдо. Пожалуйста, уплатите заранее первую или вторую сумму. Стоимость времени ожидания — один сольдо в час. Вы можете внести любую дополнительную плату. В конце поездки неистраченная часть внесенной суммы будет возвращена».
«Скажи ей, чтобы ехала осторожно», — проворчал Керди.
Машина спросила: «Вы готовы начать поездку? Если да, скажите «Готовы!»».
«Готовы».
Машина выскользнула на дорогу и сделала несколько поворотов.
«Она так и не поняла указаний! — возмутился Керди. — Мы уже заблудились!»
«Не думаю, — отозвался Глоуэн. — Она выезжает на прибрежное шоссе по оптимальному маршруту».
Уже через несколько секунд такси выехало на широкую магистраль, параллельную побережью Мирлинга, и сразу набрала высокую скорость, в связи с чем Керди испугался и стал протестовать.
Глоуэн не обращал внимания на жалобы напарника, и через некоторое время Керди успокоился, хотя его все еще не устраивали некоторые аспекты предстоящей операции: «Патрун Борф не знает, что мы к нему едем. Невежливо заваливаться к незнакомым людям, не условившись о визите заблаговременно».
«Мы — агенты отдела расследований; нам не обязательно соблюдать все правила хорошего тона».
«Тем не менее, следовало предупредить Матора Борфа заранее — в конце концов, он патрун. Если он не хочет нас видеть, мы бы об этом узнали, не выходя из отеля, и не тратили бы время зря».
«Я хочу с ним поговорить независимо от его предпочтений. Мы прилетели на Натрис именно с этой целью».
«Он может принять нас очень сухо — даже грубо».
«Клаттока и Вука? Сомневаюсь».
«Он ничего не знает о нашем происхождении».
«Если потребуется, ты можешь поставить его в известность о нашем высоком происхождении, но вежливо, чтобы этот потомок казнокрадов не обиделся».
«Вот еще! — проворчал Керди. — Тебе бы все шутки шутить».
«Возникает впечатление, что поездка действительно идет тебе на пользу — по меньшей мере ты стал реагировать на мои шутки так же, как раньше».
Керди промолчал. Они мчались по шоссе в шелестящей тишине, мимо буйной тропической зелени, перемежавшейся ухоженными рощами и садами. Преобладали, однако, частые светлые стволы стометровых деревьев, расступавшиеся вокруг гигантских тенистых дендронов с зонтичными каштановыми кронами, возвышавшимися над окружающим морем листвы еще метров на шестьдесят. В прорывах между деревьями иногда поблескивал Мирлинг, сиренево-голубой под плывущим в ослепительном тумане Блэйзом. Время от времени ответвления дороги спускались в направлении моря, к той или иной усадьбе патруна, окруженной высокой стеной.
Наконец такси свернуло на одну из таких боковых дорог и остановилось под портьерой: «Мы прибыли в указанный пункт назначения. Желаете ли вы вернуться сразу?»
«Нет. Нас нужно подождать».
«Время ожидания оплачивается заранее. Тариф — один сольдо в час. Неистраченная часть суммы будет возвращена».
Глоуэн опустил в прорезь пять сольдо.
«Такси будет ждать ваших указаний в течение пяти часов. Пожалуйста, произнесите пароль, который позволит вам вернуться на этой машине».
«Спанчетта», — сказал Глоуэн.
«Машина зарезервирована на пять часов пассажиром, пользующимся паролем «Спанчетта»», — четко произнес автомат.
Керди недовольно покосился на Глоуэна: «Почему именно Спанчетта?»
«Просто первое имя, которое пришло мне в голову».
Керди с сомнением хмыкнул: «Надеюсь, этот драндулет не заставит нас удостоверять личность».
«Все будет в порядке. А теперь слушай внимательно. Ты обязан выполнять следующие инструкции. Не вмешивайся в разговор, пока я не задам тебе тот или иной вопрос. Если я что-нибудь совру, не поправляй меня, потому что я могу врать с определенной целью. Не проявляй ни враждебности, ни дружелюбия. Держись отстраненно, с прохладцей, даже если нас начнут осыпать оскорблениями. Если будут присутствовать дамы, не любезничай с ними. В общем, веди себя, как подобает чистокровному Вуку!»
«Твои наставления унизительны», — пробормотал Керди.
«Обижайся, сколько угодно, но выполняй их неукоснительно. Это все, что мне от тебя нужно».
«Не знаю, я уже запутался. Веди себя, как настоящий Вук, никого не осыпай оскорблениями, любезничай с дамами...»
«Еще раз, — терпеливо сказал Глоуэн и повторил инструкции. — Все понятно?»
«Разумеется! — заявил Керди. — В конце концов, я сержант отдела B, а это кое-что значит».
«Прекрасно», — Глоуэн подошел к двери в стене и нажал кнопку звонка. Послышался голос: «Пожалуйста, назовитесь и сообщите, по какому делу вы явились».
«Вас беспокоят Глоуэн Клатток и Керди Вук из отдела расследований станции Араминта на планете Кадуол. Мы хотели бы посоветоваться с достопочтенным Матором Борфом по важному вопросу».
«Вас ожидают?»
«Нет».
«Один момент. Я сообщу о вашем прибытии».
Прошло три минуты. Керди встревожился: «Очевидно, что...»
Дверь сдвинулись в сторону. В проеме стоял высокий темнокожий человек, мускулистый, безукоризненно атлетического телосложения, с белоснежными волосами и бледно-серыми глазами. Он внимательно и бесстрастно взирал на незваных гостей: «Вы с планеты Кадуол?»
«Так точно».
«Что вам здесь нужно?»
«Вы — достопочтенный Матор Борф?»
«Я — Лонас Медлин».
«Главным образом, наше дело касается патруна Борфа».
«Вы представляете коммерческое предприятие, рекламируете какие-либо товары или услуги, проповедуете какое-либо вероисповедание?»
«Нет, ничего подобного».
«Пожалуйста, проходите».
Патрун Медлин повел их по дорожке, выложенной белой плиткой из ракушечника. Глоуэн и Керди пересекли рощу цветущих деревьев, обогнули пруд, перешли ручей по низкому выгнутому мостику и приблизились к многоярусной группе широких приплюснутых куполов. Дверь скользнула в сторону — Лонас Медлин пригласил их войти в округлое фойе, вежливым жестом попросил их подождать и исчез под аркой какого-то прохода. Глоуэн и Керди стояли, пораженные роскошью фойе. По окружности помещения в нишах стояли двенадцать мраморных нимф; на гладком алебастровом полу не было никаких узоров. Под куполом на длинной серебряной нити висела хрустальная сфера больше полуметра в диаметре, гипнотически прозрачная.
Лонас Медлин вернулся: «Вы можете войти». Он провел молодых людей в обширное пространство, размеры и форма которого не поддавались быстрой интуитивной оценке. В дальнем конце помещения высокие стеклянные окна-двери выходили на террасу с плавательным бассейном, затененным высоким плоским навесом серого стекла. Проникая сквозь это стекло, лучи Блэйза рассеивались центральным аквамариновым диском, ниспадая концентрическими цветными кругами — карминовыми, коричневато-зелеными, пурпурными, темно-синими, едкими голубыми, коричневато-оранжевыми, светло-розовыми. В бассейне плескались несколько человек, детей и взрослых; многие другие сидели группами в тени под большими зонтами.
Лонас Медлин вышел на террасу и что-то сказал Матору Борфу — еще не пожилому, хорошо сложенному высокому человеку с коротко подстриженными серовато-русыми волосами и правильными чертами лица. Тот сразу вскочил на ноги и прошел в огромную гостиную. Остановившись метрах в четырех от Глоуэна и Керди, они не спеша разглядел каждого из них. Он производил на Глоуэна впечатление уверенного в себе, ни в чем не стесняющегося и даже потакающего своим прихотям потомственного богача без каких-либо явных или показных нездоровых причуд. По сути дела, достопочтенный Матор Борф ничем особенным не выделялся, кроме породистости, живости и умения заявить без слов о своем высоком общественном положении.
Со своей стороны, достопочтенный Матор Борф не скрывал некоторого удивления, вызванного внешностью и манерами посетителей: «Вы со станции Араминта на Кадуоле? Что привело вас сюда из такой глуши, чуть ли не из Запределья?»
«Я уже упомянул господину Медлину, что мы представляем местный отдел расследований, — ответил Глоуэн. — Я — капитан Глоуэн Клатток, мой сотрудник — сержант Керди Вук. Вот наши удостоверения».
Матор Борф показал вежливым жестом, что не желает проверять документы. Происходящее все еще удивляло и даже забавляло его: «Судя по всему, вы — искренний молодой человек и говорите правду. Не совсем понятно, однако, чего вы хотите от меня».
«Если никто не воспользовался вашими именами без разрешения, вы и господин Медлин недавно посетили станцию Араминта. Мы хотели бы навести справки о некоторых обстоятельствах этого визита. Не могли бы мы сесть — или вы предпочитаете разговаривать стоя?»
«Тысяча извинений! Моя забывчивость достойна всяческого порицания! Садитесь, будьте добры!» — достопочтенный Борф указал на диван. Глоуэн и Керди уселись, но Матор Борф продолжал медленно расхаживать перед ними: три шага вперед, три шага назад. Наконец он остановился: «Мое посещение станции Араминта, вы говорите. Вы совершенно уверены, что ничего не напутали?»
«Можете не сомневаться в нашем профессионализме. По сути дела, мы представляем также МСБР. Вы пользовались вымышленным именем в гостинице «Араминта», но это разрешенная и даже разумная мера предосторожности, ни в коей мере не являющаяся причиной нашего расследования».
«Чрезвычайно любопытно! — заявил Матор Борф. — Совершенно ничего не понимаю».
«Разрешите заметить, что от вас и не ожидается полное понимание ситуации, — отозвался Глоуэн. — Оно ожидается от нас. Надеюсь, вы не откажетесь как можно подробнее обсудить с нами это дело».
Достопочтенный Матор Борф бросился в низкое, мягкое, глубокое кресло, откинулся на спинку и вытянул ноги. Он обернулся туда, где молча стоял, заложив руки за спину, достопочтенный Лонас Медлин: «Лонас, будьте добры, принесите нашим гостям чего-нибудь прохладительного — например, этот превосходный пунш, как он называется? «Янтарная изморозь»? Я тоже не откажусь».
Лонас Медлин кивнул и удалился. Матор Борф снова обратился к молодым людям: «А теперь, не могли бы вы объяснить мне, какую именно информацию вы хотели бы получить?»
«Примерно два месяца тому назад вы посетили Йиптон, а оттуда совершили экскурсию на остров Турбен. Там вы приняли участие в деятельности, запрещенной как законами Кадуола, так и законами всей Ойкумены».
Закинув голову назад, достопочтенный Борф рассмеялся — мелодичным звонким смехом, лишенным всякого юмора: «Вы пришли меня арестовать?»
Глоуэн покачал головой: «Мы не так наивны, патрун Борф. Тем не менее, я не вижу ничего смешного. Совершены преступления, даже называть которые мне не хотелось бы».
«Да-да. Многим здоровым процессам зачастую присваивают отвратительные наименования...» — Матор Борф подождал, пока Лонас Медлин раздавал присутствующим бокалы с охлажденным пуншем, после чего спросил таким тоном, будто продолжал светскую беседу: «Скажите мне вот что — вы обсуждали это дело с другими участниками экскурсии?»
«Правила требуют, чтобы я задавал вопросы в определенном порядке, — вежливо ответил Глоуэн. — Тем не менее, позволю себе спросить: какое это имеет значение?»
В самообладании достопочтенного Борфа наконец появилась трещинка: «Огромное значение! Если вы желаете получить информацию, я вам ее предоставлю — но с тем условием, что вы не станете связываться с другими участниками экскурсии. По меньшей мере в ближайшее время».
«Было бы лучше всего, если бы вы беспристрастно изложили факты. Начните с того, каким образом вам стало известно об организации экскурсии».
Матор Борф глубоко вздохнул: «Мне было бы гораздо легче с вами говорить, если бы я знал, в чем заключается ваша цель. У меня возникает впечатление — поправьте меня, если я ошибаюсь, — что в том случае, если бы вы просто-напросто хотели наказать участников экскурсии, вы предъявили бы официальные обвинения и поручили бы дальнейшее ведение дела штатным сотрудникам МСБР. Не похоже, что вы пытаетесь заниматься вымогательством или шантажом — это в любом случае было бы пустой тратой времени. Что же тогда? Чего вы хотите?»
«Давайте не будем искать великие тайны там, где их нет, — ответил Глоуэн. — Естественно, мы возмущены происшедшим. Мы хотели бы наказать всех, кто замешан в этой истории, в особенности лиц, находящихся в нашей юрисдикции. Откровенно говоря, вы не производите впечатление человека, который хотел бы, чтобы его имя упоминали в связи с таким отвратительным скандалом».
«Вы совершенно правы. Меня беспокоят гораздо более насущные проблемы, — достопочтенный Борф помолчал, постукивая пальцами по гладко выбритому подбородку. — Трудно решить, как лучше всего подойти к этому щекотливому вопросу». Он выпрямился в кресле и наклонился вперед: «Как вам известно — впрочем, вполне возможно, что это вам неизвестно — на Натрисе мы ведем подспудную, но отчаянную войну с врагом, в двадцать раз превосходящим нас численностью. Если дело дойдет до насилия, наши убытки будут астрономическими. Не будет преувеличением сказать, что от исхода этого конфликта зависит наше выживание, и мы готовы пользоваться любым оружием, находящимся в нашем распоряжении».
«А! — сказал Глоуэн. — Я начинаю понимать. Вы говорите о наукологах-санартистах».
«Я говорю об одной из их фракций, так называемых «идеационистах». Это фанатики, объявляющие суровость нравов добродетелью. В прошлом они нападали на нас как на философском и риторическом, так и на финансовом фронте, что нас мало беспокоило. С недавних пор банды безымянных налетчиков спускаются с гор, из Диких краев, и нападают на нас по ночам — убийства и грабежи не прекращаются.
Таково наше затруднение. Наш враг руководствуется «Идеей», по сути своей вполне благородной. Ее преимущества очевидны. Существует ли сила, более непреодолимая и жестокая, чем излишек добродетели? Как бороться с добродетелью? Противопоставляя ей порочность? Разве порочность чем-нибудь лучше добродетели? Сомнительное предположение. По меньшей мере перед приверженцами порока открываются более разнообразные перспективы. Лично я не защищаю ни ту, ни другую крайность. Я просто-напросто хочу жить так, как мне хочется, в мире и спокойствии, ни в чем себе не отказывая. И тем не менее, я захвачен, здесь и сейчас, водоворотом чуждых мне санартистских страстей. Они хотят, чтобы я сдался и принес себя в жертву Идее. Я сопротивляюсь; мне приходится терпеть неудобства и неприятности, обороняться и беспокоиться. Безмятежное наслаждение существованием отравлено, волей-неволей я вынужден испытывать ненависть.
Итак, что же мне делать? Я сидел в этом кресле и думал — так же, как я сижу теперь. Я стимулировал мыслительные процессы пуншем «Янтарная изморозь» — так же, как я делаю сейчас...» Матор Борф прихлебнул из бокала: «Кстати, почему вы не пьете?»
«Нам не полагается употреблять спиртное при исполнении обязанностей, — объяснил Глоуэн. — Кроме того, это неблагоразумно. В лучшем случае выпивка придает официальному наведению справок ложный характер запанибратства. В худшем случае напиток может содержать наркотик или яд. И это вовсе не параноидальная одержимость — мне было бы очень любопытно пронаблюдать за тем, что произойдет с вами или с достопочтенным Лонасом Медлином после того, как вы выпьете пунш из наших бокалов».
Матор Борф рассмеялся: «Так или иначе, мы размышляли о том, как нам справиться с наукологами-санартистами. Мы не хотим их уничтожить. Нас вполне устроило бы, если бы они умерили свой пыл и позволили бы нам беспрепятственно вести свое бестолковое, ленивое, неблагородное, но приятное во всех отношениях существование.
С этой целью мы разработали план, позволяющий деморализовать противника и привести его в замешательство. Если приверженцы добродетели готовы прибегать к насилию, почему бы им не познакомиться, лицом к лицу, с пагубным влиянием легкомыслия и нечестивым искушением распущенности? Мы надеемся достигнуть этой цели, демонстрируя лицемерие и тайные пороки самых пламенных идеационистов.
Теперь вы, наверное, уже представляете себе, в чем заключался наш план. Мы выбрали шестерых самых ревностных наукологов. Я позаботился о том, чтобы они получили билеты до Кадуола и уведомления о том, что консерватор Заповедника желает обсудить слияние движений идеационистов и консервационистов — не согласятся ли шестеро выдающихся наукологов посетить Кадуол за счет управления Заповедника и принять участие в конференции?
Разумеется, польщенные наукологи приняли приглашение — а остальное вам известно».
«И на острове Турбен наукологи вели себя так, как вы надеялись?»
«Превзошли все наши ожидания! Мы хорошенько приправили их вино возбуждающими средствами, снимающими внутренние запреты. И все их ошеломительные подвиги тщательно снимались замаскированной аппаратурой.
Теперь шестеро наукологов вернулись в Ланкланд. Они в полном замешательстве. Они знали, что произошло нечто непристойное и не помнили никакой «конференции», но им объяснили их состояние опьянением, вызванным сильнодействующими винами Кадуола. На обратном пути они только и говорили, что об опасностях, связанных с брожением виноградного сока, и каждый требовал от остальных извинений и оправданий. А видеозапись, сделанная на острове Турбен, будет показана на следующей неделе, во время Всемирного Синода. Уверен, что она произведет потрясающее впечатление».
«Делегаты могут догадаться, в чем дело».
«Большинство предпочтет поверить в скандал. Даже в памяти скептиков надолго останутся яркие образы беспутных и развратных аскетов. Один такой фильм лучше тысячи проповедей».
«Это правда!» — басом заявил Керди.
«Патрунам позволят показывать такие записи на заседании Синода?» — спросил Глоуэн.
Достопочтенный Матор Борф улыбнулся какой-то невысказанной мысли: «Достаточно упомянуть о том, что сделано все необходимое. Запись станет всеобщим достоянием, это неизбежно. По существу, мы уже не можем остановить этот процесс». Борф снова откинулся в глубину кресла: «Ну вот, теперь вы все знаете».
«Еще не все. Каким образом, от кого вы узнали об экскурсиях на остров Турбен в первую очередь?»
Матор Борф задумчиво нахмурился: «Трудно сказать. Кто-то что-то сказал на вечеринке, уже не помню».
«Не вижу, каким образом это возможно. Ваша экскурсия была первой, за ней последовали две другие».
«Неужели? Значит, я ошибаюсь. Но теперь уже все равно — что было, то прошло».
«Не совсем. Организаторы экскурсий еще не пойманы».
«Боюсь, что в этом я не могу вам ничем помочь».
«Но вы не можете не помнить, кто организовал вашу поездку?»
«Я купил билеты в агентстве. После этого я говорил с очень представительной молодой женщиной, и она со мной обо всем договорилась. Еще позже мне позвонил какой-то господин, чтобы сообщить о доставке приглашений и билетов наукологам. Он же сообщил о том, что наукологи приняли приглашения».
«Как его звали? Как он выглядел?»
«Понятия не имею — я его никогда не видел».
Глоуэн поднялся на ноги; Керди сделал то же самое, несколько медленнее. Глоуэн сказал: «Пока что это все, что нам нужно. Возможно, нам больше не придется вас беспокоить, но такие решения, конечно, принимает наш руководитель».
«Вашему руководителю известно, что вы меня навестили?»
«Разумеется».
«И где остановился ваш руководитель, если не секрет?»
«Он остался на станции Араминта».
«О! И каковы же теперь ваши планы?»
«Как я уже упоминал, наша главная задача — установить личность владельцев концерна «Огмо». По-видимому, вы не намерены нам помочь в этом отношении, в связи с чем нам придется продолжить расследование в другом месте».
Достопочтенный Матор Борф слегка дернул себя за подбородок: «Неужели? И где именно?»
«Предоставление такой информации не входит в мои полномочия».
«Подозреваю, что вы собираетесь расспросить идеационистов о том, кто был человек, передавший им билеты».
«Несомненно. А почему нет — если это позволит установить его личность?»
«По нескольким причинам, — сказал Матор Борф отеческим наставительным тоном. — Прежде всего, я не хочу, чтобы его личность была установлена — это было бы для меня в высшей степени неудобно и поставило бы меня в смешное положение. Во-вторых, я не могу доверять вашей способности держать язык за зубами — Синод начинается уже на днях». Борф поднялся на ноги и обернулся к своему компаньону: «Как ты думаешь, Лонас? Разве не так? Мы не можем позволить себе такую оплошность, не правда ли?»
«Ни в коем случае».
Снова обратившись к Глоуэну и Керди, Матор Борф произнес: «Господа, с самого начала я опасался, что дело может обернуться таким образом. Разумеется, я надеялся этого избежать и рассматривал различные возможности, взвешивая все «за» и «против», пока мы тут сидели и беседовали. Тщетные надежды! В каждом случае мне приходилось сталкиваться с упрямыми, беспощадными фактами. А ты как думаешь, Лонас?»
«Факты — упрямая вещь».
«Займись этим, потихоньку и поскорее, чтобы не беспокоить наших гостей. Друзья мои, через несколько мгновений вы будете блуждать в надзвездном мире. Если бы только вы могли вернуться и поведать нам о чистых радостях вечности! Увы! Не сомневаюсь, однако, что вас ожидают райские кущи...» — пока Матор Борф говорил, тихо и ласково, Лонас Медлин сделал два размашистых шага вперед.
Из груди Керди вырвался хриплый выкрик — сдавленный звук первобытного бешенства. Достопочтенный Матор Борф оцепенел от неожиданности; тяжелый кулак Керди ударил его с ничем не сдерживаемой прямотой и скоростью дубины. Лицо Матора Борфа странно перекосилось, глаза закатились. Из его руки выпало что-то металлическое — небольшой пистолет. Глоуэн тут же подобрал его. Тем временем Керди уже повернулся навстречу Медлину, слегка опешившему. Лонас Медлин был сантиметров на тридцать выше Керди Вука и килограммов на пятьдесят тяжелее. Керди схватил Медлина за жесткие белые волосы, рванул его большую голову в сторону и ударил ребром ладони по шее. Медлин тяжело упал спиной в кресло и принялся бешено сучить ногами, а Керди, постанывая и поскуливая, пытался вскочить на противника и растоптать его. Медлину удалось цепко обхватить Керди ногами; Керди молотил по строгому, красивому, будто вырезанному из темного дерева лицу, но Медлин уже повалил Керди на пол, набросился на него и стал душить. Глоуэн подошел и выстрелил Медлину в затылок.
Тяжело дыша, Керди поднялся на ноги. Глоуэн обернулся в сторону далекой террасы — никто из гостей еще не заметил происходившего в полутемной гостиной.
Керди пригляделся к Матору Борфу. «Он мертв! — с удивлением сказал Керди. — Я проломил ему голову. У меня рука болит».
«Скорее! — отозвался Глоуэн. — Оттащим их куда-нибудь — в боковую комнату».
Для того, чтобы переместить Лонаса Медлина, каждому из них пришлось взяться за лодыжку покойного и здорово поднапрячься. Глоуэн расправил скомканный ковер и поднял опрокинувшееся кресло: «Пошли!»
Они выбежали из усадьбы, в считанные секунды оказались у двери в стене и забрались в спокойно ожидавшее их такси. Автомат безмятежно напомнил: «Если вы зарезервировали эту машину, пожалуйста, произнесите пароль».
Керди с тревогой взглянул на Глоуэна: «Ты помнишь пароль? Я забыл. Он был какой-то странный».
На какое-то ужасное мгновение Глоуэну тоже показалось, что он забыл пароль. «Спанчетта!» — выкрикнул он.
Машина отвезла их обратно в аэропорт Гальциона, где им пришлось ждать двадцать бесконечных тревожных минут, пока аэробус не вылетел в Пуансиану.
Пока они летели над Мирлингом, Глоуэн перебирал в уме все, что произошло. Ни он, ни Керди не привлекали внимания посторонних по пути к поместью Борфа — не было никаких причин связывать двух молодых людей, прилетевших с Кадуола, со смертью двух патрунов. В самом деле, патруны прежде всего подумают, что это дело рук очередной банды террористов-наукологов. И все же, вчера Глоуэн называл кому-то имена Матора Борфа и Лонаса Медлина. Кому? Заведующему туристическим агентством «Флодорик». Как только весть о гибели Матора Борфа достигнет внимательных ушей Сирры Кербза, тот несомненно протянет руку к телефону и позвонит в полицию. «Я хотел бы сообщить о событии, которое может иметь отношение к делу об убийстве патруна Борфа», — скажет Сирра Кербз. Так начнется оживленный разговор, и не пройдет и часа, как натрисская полиция задержит Глоуэна Клаттока и Керди Вука, уроженцев станции Араминта с планеты Кадуол. На Натрисе законы и методы их применения определялись патрунами. Ссылки на сотрудничество с МСБР презрительно игнорировались.
Еще одна мысль усугубила опасения Глоуэна. Полиция вполне могла добыть информацию из компьютера такси. Таким образом патруны узнали бы, что два подозреваемых, скорее всего, вылетели в Пуансиану. Полиция уже могла их ждать в аэропорте Пуансианы!
Аэробус приземлился; два молодых человека беспрепятственно прошли в воздушный вокзал. Глоуэн не замечал никаких признаков прибытия или оживления полиции.
По-видимому, Керди размышлял в том же направлении. Он прикоснулся к Глоуэну локтем и показал пальцем: «Смотри».
Глоуэн повернулся. Над взлетным полем близлежащего космодрома возвышался знакомый силуэт «Луча Стрельца», покинутого ими только вчера.
«Да, — сказал Глоуэн. — Твои инстинкты и моя логика приводят к одному и тому же выводу».
«А вот и переход в космический вокзал», — отозвался Керди.
Без дальнейших разговоров они перешли на движущуюся полосу, которая доставила их в космический вокзал. Там они приблизились к окошку билетной кассы. Глоуэн спросил: «Когда отправляется «Луч Стрельца»?»
«Примерно через час».
«И куда он летит?»
«Первая остановка — в Соумджиане, на планете Соум».
«Это нам подойдет. Еще есть свободные каюты?»
«Конечно — и первого, и второго класса».
«Два билета второго класса, пожалуйста».
«Очень хорошо. С вас триста сольдо. Кроме того, мне потребуются ваши удостоверения личности».
Глоуэн уплатил требуемую сумму. Показав кассиру удостоверения, они получили билеты.
Когда они отошли от кассы, Керди недовольно проворчал: «А багаж-то остался в отеле!»
«Ты хочешь его забрать? — спросил Глоуэн. — Время еще есть, и тела, может быть, еще не нашли».
«Как насчет тебя?»
«Я предпочитаю поскорее зайти в звездолет».
Керди нервно помотал головой: «Я тоже. В звездолет».
«Пойдем. И все же...» — Глоуэн остановился.
«Что такое?»
«Еще есть время позвонить по телефону».
«Ну и что? Кому ты собираешься звонить?»
«Кому-нибудь из идеационистов. Н.-С. Фоуму, например. Я хотел бы знать, кто передал ему билет».
Керди хмыкнул: «Так он тебе и скажет по телефону! Он начнет задавать сотни вопросов, а в конце концов испугается и бросит трубку».
«Кроме того, можно было бы предупредить санартистов о заговоре — в конце концов, с ними сыграли очень нехорошую шутку».
«Никак не пойму, что к чему во всей этой истории, — признался Керди. — В общем и в целом, однако, нам не следовало бы ввязываться в войну санартистов с патрунами, не наше это дело».
Глоуэн вздохнул: «Должен с тобой согласиться. На самом деле, чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь в том, что ты прав».
«Ну, а тогда пойдем в звездолет».
4
Несмотря на эффектное мерцание их волнистой гирлянды на фоне черной пустоты, по отдельности звезды Пряди Мирцеи не отличались выдающимися размерами или яркостью. Вергас, розовато-белое светило Соума, не был исключением.
«Луч Стрельца» отклонился в сторону Вергаса от прямого курса вдоль Пряди, догнал Соум в плоскости орбиты, замедлился до угловой скорости суточного вращения и приземлился в космопорте Соумджианы. Груз и пассажиры, в том числе Глоуэн и Керди, покинули звездолет, после чего «Луч Стрельца» сразу продолжил путь к пересадочному терминалу на Четвертой планете Андромеды-6011.
На космическом вокзале Глоуэн навел справки о возможных рейсах на планету Тассадеро в одинокой, почти изолированной системе звезды Зонка, далеко отбившейся от Пряди Мирцеи. Ему сообщили, что такие рейсы совершали небольшие космические пакетботы «Камульке», отправлявшийся через четыре дня, и «Керснейд», вылетавший по расписанию через месяц с небольшим. Ни та, ни другая дата Глоуэна не устраивала в том случае, если потребовалось бы лететь на Тассадеро — разве что расследование на Соуме удалось бы завершить меньше, чем за четыре дня. Такая возможность теоретически существовала, в связи с чем Глоуэн решил зарезервировать каюты на звездолете «Камульке» — к неудовольствию Керди, поспешившему его выразить: «Какого дьявола ты настаиваешь на лихорадочной спешке? Тебя никогда не интересует мнение других? Я бы, например, работал не торопясь и радовался новым возможностям! В Соумджиане такие колбаски — пальчики оближешь!»
Глоуэн вежливо отказал Керди в удовлетворении его запроса: «Вполне может быть, что в этом деле нужна расторопность. Время не ждет, виновные могут ускользнуть. А в таком случае Бодвин Вук не станет смотреть сквозь пальцы на то, как мы бьем баклуши и жуем колбаски за счет отдела расследований».
«Подумаешь! — проворчал Керди. — Если Бодвину Вуку угодно, чтобы я для него старался, пусть научится ждать!»
Глоуэн рассмеялся: «Ты же не рассчитываешь, что я приму это замечание всерьез!»
Керди только крякнул и продолжал стоять неподалеку от кассы, наблюдая краем глаза за тем, как Глоуэн заказывал места.
Пока кассир возился с оформлением билетов, Керди обиженно спросил: «Что, если мы не успеем за четыре дня?»
«Тогда и подумаем, что делать дальше».
«Но предположим, что так оно и будет».
«Все зависит от обстоятельств».
«Ну да, конечно».
По местному времени еще не наступил полдень. Воспользовавшись вагоном подвесной монорельсовой дороги, Глоуэн и Керди поехали в центр Соумджианы мимо многочисленных промышленных предприятий и небольших мастерских. Все здания были построены из пеностекла, окрашенного в светло-голубой, водянисто-зеленый, светло-розовый, а изредка в бледный лимонно-желтый цвет. Справа и слева, сколько видел глаз, на плоской равнине простирался город, перечеркнутый уходящими вдаль рядами тонкоствольных черных деревьев, высаженных вдоль важнейших бульваров.
В геологическом отношении Соум — очень старая планета. Здесь эрозия давно превратила все горы в не более чем бугорчатые холмы, а бесчисленные небольшие реки извилисто блуждают по равнинам, рано или поздно впадая в семь морей, неохотно и редко бушующих лишь в самую худшую погоду.
Соумиане, подобно их планете, отличаются мягким и ровным характером. Социологи, придерживающиеся теории «обстоятельственного детерминизма», считают, что психические особенности соумиан сформировались под воздействием безмятежной окружающей среды. Другие социологи, не разделяющие эту точку зрения, называют гипотезу обстоятельственного детерминизма «мистической ересью» и «отъявленным бредом». Они напоминают, что по мере того, как проходили века, на Соуме оседали представители сотен различных рас, и каждой волне иммигрантов приходилось адаптироваться к обычаям других, уже привыкших друг к другу поселенцев, в связи с чем местные жители постепенно научились искусству компромисса и терпимости, каковые качества теперь неотделимы от характера типичного соумианина. Женщины и мужчины не только пользуются равными правами, но и предпочитают одеваться почти одинаково: на Соуме сексуальность лишена таинственности и романтического очарования. Преступления сексуального характера, а также убийства из ревности здесь почти неизвестны, а истории о любовных интригах и амурных приключениях служат пищей для завистливых пересудов, но выходят за рамки практического опыта — за исключением тех случаев, когда скучающий соумианин может позволить себе услуги, подобные предлагаемым в брошюрах концерна «Огмо», рекламирующих экскурсии «Верх блаженства».
Оказавшись в центре столицы, Глоуэн и Керди остановились в «Приюте путешественников», гостинице, окна которой выходили на Октакль — огромную восьмиугольную площадь, средоточие деловой жизни города.
Керди явно беспокоился и был не в себе. Глоуэн терпеливо и подробно объяснил свои планы: «У нас есть список туристических агентств, в которые обращались соумиане, участвовавшие в оргии на острове Турбен. Мы навестим эти агентства и попробуем установить, кто был посредником между ними и концерном «Огмо». Может быть, удастся узнать адрес, номер банковского счета или даже имя и фамилию этого человека».
«Может быть».
«Если мы не будем зря тратить время, ничто не помешает нам уложиться в четыре дня — допуская, конечно, что нам вообще потребуется лететь на Тассадеро. Надеюсь, что не придется».
Керди все еще не соглашался с таким расписанием: «Четырех дней может не хватить. Из всех мест, где выступали «Лицедеи», здесь нам нравилось больше всего. Особенно всем нравились колбаски — их уличные торговцы жарят на маленьких решетках. Их продают по всему городу, в том числе здесь, на Октакле. У одного торговца просто отменные колбаски, слюнки текут! Мне не терпится его найти. Флоресте никогда не позволял нам покупать больше двух на каждого — скряга и бесчувственный сухарь! Двух колбасок хватает только на то, чтобы раззадорить аппетит. Я решительно намерен найти торговца, который жарит самые лучшие колбаски. А это может занять больше четырех дней. И что с того? Наконец у меня будет вдоволь чудесных колбасок!»
Глоуэн открыл было рот, чтобы возразить, но закрыл его. О чем тут было говорить? Он попробовал снова начать с самого начала: «Керди, ты меня слышишь?»
«Конечно, я тебя слышу».
«Мы здесь не для того, чтобы искать колбаски — даже если они сделаны из нектара и амброзии и подаются под соусом из эликсира богов. Если ты отправишься на поиски колбасок, тебе придется заниматься этим без меня».
Глаза Керди сверкнули голубым блеском: «Это неразумно! Нам нужно держаться вместе!»
«Вполне разумно. Ты будешь искать чудесные колбаски, а я буду искать концерн «Огмо». И каждый найдет то, чего хочет».
«Чепуха. Четырех дней все равно недостаточно».
«Тебе или мне?»
«Мне. Я предпочитаю заниматься этим не спеша. Не хочу бегать от одного гриля к другому, запихивая колбаски в рот обеими руками».
«Очень хорошо — оставайся здесь столько, сколько тебе угодно».
«Это как? А ты что будешь делать?»
«Я вернусь на Кадуол, как только закончу розыски».
Большое розовое лицо Керди сморщилось от огорчения: «Нехорошо так поступать».
Вопреки лучшим намерениям, Глоуэн разозлился: «Ха! Как ты мне надоел со своими колбасками! Тебя невозможно принимать всерьез. Ты что, не помнишь, зачем мы сюда приехали?»
Керди мрачно усмехнулся: «Я все прекрасно помню. Но меня это больше не интересует. Какая разница? Все это в прошлом. Я живу не в прошлом, а здесь и сейчас!»
«С тобой невозможно спорить, на тебя даже злиться невозможно! — сказал Глоуэн. — Пойдем, пообедаем. Ешь столько колбасок, сколько влезет. Твое пристрастие — не самый страшный из пороков. Если уж на то пошло, я тоже люблю жареные колбаски».
В нескольких местах вокруг Октакля стояли прилавки с раскаленными решетками, наполнявшие воздух аппетитными запахами. Керди настоял на приобретении и дегустации двух колбасок у каждого из четырех различных грилей. И каждый раз он говорил: «Неплохо, но не совсем то, что я ищу». Или: «Немножко переперчено, ты не находишь?» А также: «У этих колбасок приятный, характерный аромат, но все-таки в них чего-то не хватает. Давай попробуем у того гриля, за углом — может быть, там как раз то, что нужно».
Каждый раз, купив колбаски, Керди поглощал их с неторопливой методичностью, откусывая маленькие кусочки и тщательно их пережевывая. Глоуэн наблюдал за ним с насмешливым раздражением. Керди явно намеревался сорвать планы Глоуэна, затратив на колбаски столько времени, что Глоуэну пришлось бы продлить их пребывание на Соуме. Но за то время, пока Керди ел колбаски, Глоуэн успел найти на карте города те туристические агентства, которые ему следовало посетить. Большинство из них находились непосредственно на Октакле или рядом с ним. Когда Керди направился к пятому грилю, Глоуэн показал на одно из агентств — до него было несколько шагов: «Обеденный перерыв кончился. Я иду туда. Ешь колбаски или возвращайся в гостиницу — как хочешь».
Керди разгневался: «Я еще не кончил обедать!»
«Ничего не могу поделать. Пора работать».
Керди оторвался от созерцания торговцев колбасками и последовал за Глоуэном в туристическое агентство.
Так прошла вторая половина дня. Так прошел весь второй день. Так прошло утро третьего дня. Керди тратил как можно больше времени, а Глоуэн находил мрачное и — он это хорошо понимал — не объясняющееся разумными соображениями удовольствие в том, чтобы расстраивать вредительские планы Керди. За это время Глоуэн успел навестить все агентства, перечисленные в его списке. В каждом случае результаты были сходными. Служащие каждого из агентств вспоминали представительную молодую женщину в инопланетном наряде. Ее самой запоминающейся характеристикой, с точки зрения соумиан, была неприкрытая, даже показная женственность, о которой сотрудники мужского пола говорили с ухмылками и прибаутками, а сотрудницы — с презрительным фырканьем. О ней говорили, как о пышнотелой барышне среднего роста, причем ее волосы описывали как черные, каштановые, темно-рыжие, ярко-рыжие, русые и серебристо-белые. Судя по всему, она красилась в зависимости от настроения или цвета своего платья. Кроме того, о ней отзывались с применением следующих эпитетов: «экзотическая инопланетная самка», «Шлемиль женского пола» (по мнению Глоуэна, значение этого выражения нуждалось в разъяснении, но он затруднился спросить), «высокомерная сука», «ничего, кроме претензий: грудь, задница и напомаженные ресницы», «настырная дамочка» и «без роду без племени, но с замашками — сами понимаете». Один агент туристического бюро воскликнул: «Скрытная особа! Я спросил ее, как ее зовут, а она говорит, что ее имя начинается с той же буквы, что и название концерна «Огмо». Как это понимать? Судите сами!» Другой сообщил: «Меня не проведешь! Я ее, негодницу, сразу насквозь увидел. Проныра, каких мало!» Третья поделилась наблюдением: «Ведет себя, как плохая актриса — преувеличенно, фальшиво, наигранно». Четвертый вспомнил целый разговор: «Я спросил: «Где будут устраиваться экскурсии «Верх блаженства»?» Она отвечает: «На Кадуоле». Тогда я спросил: «Неужели на Кадуоле все девушки такие красивые?» Она только улыбнулась и сказала, что на ее вкус Кадуол слишком старомоден».
В каждом из агентств Глоуэн задавал вопрос об организации финансовых расчетов: «Когда вы продали билеты на экскурсию «Верх блаженства», вы получили деньги. Что произошло с этими деньгами? Их забрала инопланетная барышня?»
В каждом агентстве отвечали одно и то же: «Мы перевели деньги на счет концерна «Огмо» в Мирцейском банке. Таковы были полученные указания, и мы их выполнили».
«И вы больше не встречались с этой инопланетной особой?»
«Нет».
«И вам неизвестно, где может находиться представительство концерна «Огмо»?»
«Нет».
Глоуэн не мог не почувствовать некоторое разочарование. Самые многообещающие нити расследования никуда не вели. Он ничего не узнал, кроме того, что приехала и уехала молодая женщина, не оставившая никаких улик, позволявших установить ее личность — несмотря на то, что у Глоуэна уже было некоторое представление о ее характере и даже о ее внешности.
Керди, как обычно, закусывал колбасками, делал все возможное для того, чтобы растянуть обеденный перерыв и, потерпев неудачу в этом начинании, разразился обычными жалобами и протестами. Глоуэн не обращал на него внимания и направился в находившееся по другую сторону Октакля управление Мирцейского банка — того самого, который, по стечению обстоятельств, контролировал Ирлинг Альвари, все еще томившийся в заключении на старом складе станции Араминта. Керди плелся в двух шагах сзади.
В банке Глоуэну пришлось много спорить и угрожать, размахивая своим удостоверением, постепенно поднимаясь с одного иерархического уровня на другой, пока, наконец, его не допустили к должностному лицу, полномочия которого позволяли предоставить требуемую информацию. Тем временем Керди околачивался в вестибюле, внимательно следя за каждым движением Глоуэна — по-видимому, какое-то из его «сознаний» подозревало, что Глоуэн собирается сбежать и бросить его.
Высокопоставленный работник банка выслушал Глоуэна и покачал головой: «Не могу вам помочь. Концерн «Огмо» открыл у нас анонимный счет. Положить деньги на такой счет может кто угодно — после чего, с нашей точки зрения, эти деньги просто исчезают. Снимать деньги с такого счета может только человек, вводящий секретный идентификационный код. Анонимный счет не позволяет получить какую-либо информацию о вкладчиках или о владельце счета. Эта информация просто не существует».
«И вы не могли бы найти этот счет, даже если бы захотели?»
«Кибернетический гений мог бы обнаружить счет концерна «Огмо», начислив на него ту или иную сумму и проследив все операции, выполняемые компьютерными системами. Такой специалист мог бы даже расшифровать идентификационный код владельца — впрочем, в этом я не уверен. Но личность владельца он все равно установить не смог бы».
«Что, если бы вам приказали найти этот счет, не скупясь на расходы — например, если бы такое распоряжение поступило от Ирлинга Альвари?»
Банковский служащий бросил на Глоуэна любопытствующий и оценивающий взгляд: «Вы называете это имя с беспечностью старого знакомого».
«Почему нет? В настоящее время Ирлинг Альвари пользуется нашим гостеприимством на станции Араминта. Мне сто́ит только намекнуть, и он уволит вас сегодня же».
«Даже так, — служащий поправил бумаги на столе. — Вы пользуетесь завидным влиянием. Интересно. А вы не могли бы попросить его назначить меня исполнительным директором и увеличить мой оклад в десять раз?»
«Могу — и попрошу, если вы предоставите мне необходимую информацию».
Служащий с сожалением покачал головой: «Я не в силах это сделать. И дело даже не в правилах. Владелец счета пользуется секретным кодом, но больше ничего о себе не сообщает. В банковских записях нет его имени или адреса».
Раздраженный и молчаливый, Глоуэн покинул банк в сопровождении не отстававшего ни на шаг Керди. Они вернулись в «Приют путешественников».
В вестибюле гостиницы Глоуэн бросился в кресло. Таинственно усмехаясь, Керди стоял и смотрел на него сверху: «И что теперь?»
«Хотел бы я знать!»
«Разве ты не хочешь продолжать розыски?»
«Какие розыски? У кого и что я буду искать?»
Керди безразлично пожал плечами: «Можно много чего найти. Соум — большая планета».
«Дай мне подумать».
«Думай, сколько влезет», — Керди пошел взглянуть на доску объявлений. Почти сразу же он издал возглас радостного удивления и, громко топая, бегом вернулся к Глоуэну: «Мы должны остаться на Соуме! Теперь уже совершенно невозможно уезжать!»
«Почему?»
«Посмотри туда!»
Не испытывая почти никакого интереса, Глоуэн подошел к доске объявлений и нашел небольшую, напечатанную веселыми цветными буквами афишу:
«Знаменитый импресарио,
маэстро Флоресте,
и его талантливая труппа,
«Беспризорники Мирцеи»,
— снова в Соумджиане!
Рекомендуется заказывать
билеты заблаговременно».
«Они приедут через месяц или даже позже, — заметил Глоуэн. — А мы улетаем завтра».
«Завтра? — вскричал, как ужаленный, Керди. — Я не хочу уезжать завтра!»
«Оставайся, — сказал Глоуэн. — Только больше не приставай ко мне со своим дурацким нытьем».
Керди уставился на Глоуэна — все мышцы на его лице напряглись: «Я посоветовал бы тебе следить за выражениями! Ты не с ребенком разговариваешь!»
Глоуэн вздохнул: «Прошу прощения. Я не хотел тебя обидеть».
Керди с достоинством кивнул: «Позволь мне кое-что предложить».
«Если это не касается колбасок или «Лицедеев», я тебя выслушаю».
«Совершенно очевидно, что наше расследование — полная чепуха. Я подозревал это с самого начала. Считаю, что нам следует провести здесь, на Соуме, еще пару недель, занимаясь своими делами, а потому вернуться на Кадуол на первом подходящем космическом корабле».
«Поступай, как считаешь нужным, — ответил Глоуэн. — Мой долг заключается в том, чтобы сделать все возможное и закончить это расследование. А это означает, что завтра я лечу на Тассадеро».
Керди поджал губы и посмотрел в сторону: «Выполнение долга похвально, когда оно необходимо. Но это глупый, бесполезный долг».
«Не тебе об этом судить».
«Конечно, мне! А кому еще? Кому я должен доверять в этом мире? Тебе? Бодвину Вуку? Арлесу? Все вы очень уважаемые люди, но я — это я! Если я считаю, что так называемый «долг» бесполезен, я не обязан его выполнять. Это унизительно — маршировать по приказу без всякой цели. Мое достоинство не позволяет мне валять дурака. Так оно всегда было и так оно всегда будет!»
«Очень хорошо, — сухо сказал Глоуэн. — Принимай какие угодно решения, но больше мне не мешай. Завтра я улетаю на звездолете «Камульке». Поезжай со мной или оставайся, дело твое».
5
Звезда Зонка, белый карлик незначительной яркости, незаметно притаился в одиноком провале пустоты поодаль от Пряди Мирцеи, согревая единственную, близко кружащуюся вокруг него планету Тассадеро.
Три расы населяют Тассадеро: зубениты округа Лютвайлер, числом примерно сто тысяч, не столь многочисленные кочевники, блуждающие по Великим степям и Дальним окраинам, и три миллиона обитателей округа Фексель, где находится город Фексельбург. Каждый из этих трех народов отличается неповторимой индивидуальностью, в связи с чем в «Указателе планет» содержится необычно энергичное примечание:
«Народы Тассадеро несовместимы социально и психологически, а может быть и в генетическом отношении. Каждая раса считает другие две физически отталкивающими, и они скрещиваются не чаще, чем можно было бы ожидать от такого же числа колибри, палтусов и верблюдов.
Фексели мало отличаются от самой распространенной ойкуменической разновидности людей — типичному туристу они покажутся наименее необычными из трех рас. Пожалуй, они излишне культивируют чрезмерно усложненный образ жизни; по мнению некоторых наблюдателей, их постоянное стремление к новизне и увлечение модными поветриями носит надоедливый характер.
С точки зрения фекселей, зубениты — религиозные фанатики сомнительного происхождения с омерзительными привычками, а кочевников фексели просто игнорируют, как деградировавших дикарей. В свою очередь, кочевники насмехаются над «пижонами и хлыщами, интеллектуалами и расфуфыренными попугаями» округа Фексель. Кочевники притязают на происхождение от космических пиратов, некогда совершавших набеги со своей базы на Тассадеро. Королем пиратов был Зеб Зонк, легендарную могилу которого, полную сокровищ, еще никто не нашел. Ежегодно тысячи «зонкеров» прибывают с других планет и проводят недели и месяцы, рыская по Великим степям и Дальним окраинам в поисках неуловимой гробницы. Следует отметить, что зонкеры привозят на Тассадеро другое сокровище — большое количество твердой валюты.
Тассадеро не может предложить никаких особенных развлечений туристу, уставшему и соскучившемуся после бесплодных поисков несметных богатств Зеба Зонка. Он может полюбоваться на так называемые «реки пурпурной слизи» или заняться зимним спортом на горе Эсперанс, знаменитой ошеломительными тридцатикилометровыми лыжными спусками».
Глоуэн, сидевший в салоне пакетбота «Камульке», отложил «Указатель планет». Керди стоял у иллюминатора, угрюмо глядя на сверкающую в черном пространстве Прядь Мирцеи.
Последняя попытка Глоуэна завязать разговор вызвала со стороны Керди лишь безразличные односложные ответы; Глоуэн решил не интересоваться мнением Керди о Фексельбурге и взял в руки официальное издание туристического информационного бюро округа Фексель — добротный том под наименованием «Тассадеро: справочник туриста». В одной из статей содержалось полное преувеличенных подробностей описание сокровищ пирата Зонка. В примечании к статье содержалось следующее сообщение для потенциальных гробокопателей: «Местные власти гарантируют также, что любой, кто найдет этот драгоценный клад, сможет реализовать его полную стоимость; с него не будут взиматься какие-либо налоги, сборы, вычеты или особые пошлины».
Керди отвернулся от иллюминатора. «Послушай, что тут пишут!» — сказал Глоуэн и прочитал вслух примечание для кладоискателей. Пока он читал, Керди снова повернулся к иллюминатору. «Что ты думаешь?» — спросил Глоуэн.
«Как это великодушно и щедро со стороны властей! Только они все равно тебя надуют», — отозвался Керди, не поворачивая головы.
«Кроме того, здесь говорится следующее: «Предупреждаем: не покупайте карты у тех, кто утверждает, что им известно точное местонахождение сокровища! Просто невероятно, сколько таких карт покупают туристы! Если вам предложат карту с указанием места захоронения Зеба Зонка, спросите у продавца: почему вместо того, чтобы поехать в указанное на карте место и завладеть несметными богатствами, он продает эту карту за гроши? Продавец будет готов к такому вопросу, но, каким бы правдоподобным вам ни показался его ответ, не покупайте карту! Это без всякого сомнения фальшивка!»».
«Ха! — воскликнул Керди. — Арлес купил такую карту у старика, который утверждал, что умирает, что у него нет детей, и что он хочет передать сокровище на благо такому талантливому и добропорядочному молодому человеку, как Арлес. Арлес развесил уши, но Флоресте не разрешил ему поехать в Северную степь и забрать сокровище».
«По-моему, это в какой-то мере несправедливо. Разбогатев, Арлес мог бы полезно потратить деньги. Например, купить космическую яхту для бесстрашных львов».
«Таково и было его намерение — по крайней мере так он заявлял».
Глоуэн вернулся к чтению «Справочника туриста». Он узнал, что «реки пурпурной слизи» на самом деле были колониями пурпурных медуз, ползущих по степи сплошными лентами четыреста метров в длину и тридцать метров в ширину. Согласно «Справочнику туриста», «реки слизи» представляли собой зрелище, возбуждавшее интерес даже в самых пресыщенных наблюдателях: «Эти чудесные явления замечательны таинственностью своего существования! Они очаровывают нас своей зловещей красотой! Но опять же, необходимо предупреждение! Не все их аспекты великолепны. От этих гигантских беспозвоночных исходит очень едкий запах. Брезгливым наблюдателям рекомендуется изучать ползучих медуз с наветренной стороны».
Перелистывая справочник, Глоуэн нашел статью под заголовком «Зеб Зонк в песнях и легендах», содержавшую, в частности, хронологический перечень подвигов пирата и расчеты стоимости его сказочных сокровищ. Автор статьи продолжал следующим образом:
«До сих пор мы занимались тем, что можно назвать приблизительным изложением известных фактов, достоверность которых подтверждается по меньшей мере одним независимым источником. Можно ли считать достоверными другие сведения, ставшие достоянием устной традиции? Судите сами. Ниже приводятся несколько кратких отрывков из древних сказаний о пирате Зонке. Например, в летописях упоминается его любимый тост:
«Да здравствует Зонк, непревзойденный, величайший и всемогущий самодержец, повелитель сфер жизни и смерти, бытия и небытия, времени и безвременья, пространства и гиперпространства, всего известного и неизвестного, миров существующих, воображаемых и невообразимых, Вселенной и всего, что есть и может быть за ее пределами! Слава Зонку! Быть посему. Пейте!»
Подписываясь, Зеб Зонк выражался несколько скромнее, причем почерк его отличался причудливой изысканностью: «ЗОНК — первый и последний сверхчеловек».
Из безымянного, но самого древнего из имеющихся письменных источников до нас дошло следующее ритуальное обращение:
«ЗОНК: олицетворение Феба, квинтэссенция сонма мелодических прелестей, [тот, кто] вкушает «уискебо» [?], [от кого исходят] семнадцать знамений любви».
Будучи сопоставлена со столь героическими перспективами, истина блекнет и уступает, без оправданий и сожалений, гораздо более любезным нашему сердцу легендарным представлениям».
Отойдя от иллюминатора, Керди опустился в кресло, вытянул ноги, закинул голову назад и уставился в потолок салона. Глоуэн отложил книгу: «Какого ты мнения о Тассадеро?»
Керди ответил скучающим монотонным говорком: «Фексельбург — так себе, но ничего. В деревенских районах уныло и скучно. «Реки слизи» ужасно воняют. В городах фексели посыпают все блюда какими-то странными приправами и гарнир делают из каких-то невиданных овощей — по-моему, их самих от них воротит, но они, понимаешь ли, обязаны это есть, потому что это модно. Никогда не знаешь, чего ожидать, и не понимаешь, что тебе подают». Керди мрачно усмехнулся: «Фермеры едят неплохо, но Флоресте все испортил. Тогда-то мы и нанюхались пурпурной слизи».
«Чем опять провинился Флоресте?»
«Фермер пригласил нас к себе на ранчо и кормил прекрасно, от пуза. Его жена и дети хотели, чтобы мы показали несколько номеров, и мы нисколько не возражали, но Флоресте, жадный старый хрыч, потребовал, чтобы фермер платил за представление. Тот расхохотался и отправил нас назад в Фексельбург. Все тогда страшно обиделись на Флоресте. Я был готов уйти из труппы и забыть про театр». Керди печально усмехнулся: «А теперь мне хочется к ним вернуться. Какая была жизнь — никаких забот, никаких опасений! Каждый знал, что от него требовалось. Иногда, у Флоресте за спиной, можно было пробраться к девчонкам и слегка с ними пошалить. А некоторые из них были просто красавицы, упасть можно! Славное было времечко!»
«Вы когда-нибудь выступали в округе Лютвайлер?» — спросил Глоуэн.
«Лютвайлер? — Керди нахмурился. — Это зубениты, что ли? Мы от них держались подальше. Зубениты не одобряют легкомысленное времяпровождение — если оно не бесплатное».
«Странно! — заметил Глоуэн. — Зачем религиозным фанатикам потребовался пикник на острове Турбен?»
Керди, и так уже не испытывавший особого интереса к разговору, впал в состояние полной рассеянности и снова занялся созерцанием потолка. Глоуэн с облегчением подумал о том, что его «воспитательное расследование» подходит к концу.
Звездолет «Камульке» приземлился на космодроме Фексельбурга точно по расписанию. Спустившись по трапу, Глоуэн и Керди быстро покончили с таможенными формальностями, так как у них не было багажа — таможенники щеголяли в необычно элегантной форме, синей с красными полосами и нашивками.
Работник иммиграционной службы проверил документы молодых людей, критически поглядывая на их костюмы. Он спросил, всем своим видом выражая вежливое удивление: «Вы — офицеры полиции на Кадуоле?»
«Так точно, — ответил Глоуэн. — Кроме того, мы представляем МСБР».
Чиновник не был впечатлен: «Для нас это почти ничего не значит. В Фексельбурге МСБР не пользуется особой популярностью».
«Почему же?»
«Скажем так, у нас разные приоритеты. Межпланетная полиция придает слишком большое значение букве закона и не умеет приспосабливаться к обстоятельствам. В практическом отношении она просто бесполезна».
«Это удивительно! МСБР, как правило, пользуется высокой репутацией».
«Только не в Фексельбурге! Суперадьютант, арбитр-шмарбитр, дубль-командир или как его там, Патрик Плок, в общем — солдафон, каких мало! В наших краях нужно быть готовым ко всему; в конце концов, Тассадеро, по большей части — дикие степи. Умение приспосабливаться — прежде всего, и к чертовой матери все постановления! А если трижды суперадмиралу Плоку и его подхалимам это не нравится, пусть они лопнут! У нас в Фексельбурге знают, что почем».
«Логичный взгляд на вещи. Я хотел бы познакомиться с господином Плоком, чьи попытки навести дисциплину встречаются с таким яростным сопротивлением».
Чиновник неприязненно покосился на костюм Глоуэна: «Если вы заявитесь к нему в таком виде, вас даже в приемную не пустят, да еще обзовут шутами гороховыми!»
«Ага! — воскликнул Глоуэн. — Я начинаю понимать ваше неодобрение. У нас просто нет другой одежды. Наш багаж потерян, и мы еще не успели его заменить».
«Чем скорее вы это сделаете, тем лучше! Рекомендую обратиться за помощью в фешенебельный магазин мужской одежды. Где вы остановитесь?»
«Мы еще не выбрали гостиницу».
«Позвольте порекомендовать отель «Ламбервуаль», самой высокой репутации и безукоризненного стиля. Фексельбург — сверхсовременный город во всех отношениях, у нас вы не найдете ничего отставшего от времени, ничего утратившего свежесть новизны!»
«Очень приятно это слышать».
«Помните: самое важное — прежде всего! Даже не пытайтесь завалиться в «Ламбервуаль», не одевшись как следует. Прямо напротив отеля — салон «Нуво кри», они вам подберут что-нибудь приличное».
«И как удобнее всего туда доехать?»
«Когда выйдете из вокзала, садитесь в трамвай. Вскоре вы проедете мимо героической статуи Зеба Зонка, убивающего Дерди Панджеон. Сойдите на следующей остановке — справа будет отель «Ламбервуаль», а слева — салон «Нуво кри». Все понятно?»
«Все понятно! Благодарю вас за полезнейшие рекомендации».
Выйдя из космического вокзала, молодые люди сели в сверкающий стеклом и черным металлом трамвай, резво помчавшийся к центру Фексельбурга. По местному времени еще было утро — звезда Зонка, очень большой бледный диск, постепенно поднималась к зениту. Справа и слева раскинулись пригороды Фексельбурга: вереницы небольших бунгало, построенных в залихватском вычурном стиле; каждое жилище могло похвалиться тем или иным невиданным ранее и бросающимся в глаза декоративным элементом, отличавшим его от соседних построек. Вдоль бульваров ровными черными рядами выстроились фруки — тридцатиметровые местные деревья.
Трамвай свернул на главную магистраль, ведущую к средоточию столицы; частные экипажи проносились по обеим сторонам центральной рельсовой дороги. Длинные, приземистые, неестественно обтекаемые машины явно проектировались скорее напоказ, нежели с учетом соображений полезности — каждая была покрыта яркими эмалевыми красками в кричащих сочетаниях, причем на многих развевался укрепленный на штоке вымпел с эмблемой автомобильного клуба владельца экипажа. В каждой машине, над панелью управления, находилась клавиатура, позволявшая водителям наигрывать, не останавливаясь, те или иные мелодии или сочетания звуков — что они и делали, нередко очень громко, вынуждая других водителей и редких пешеходов выслушивать эти музыкальные формулировки мимолетных настроений.
«По меньшей мере, — подумал Глоуэн, — город Фексельбург полон лихорадочной энергии!»
Керди все еще был недоволен и ехал молча, опустив уголки губ — так, будто проглотил что-то горькое. Глоуэн затруднялся определить причину его недовольства. Возможно, Керди все еще возмущался тем, что ему пришлось покинуть Соумджиану, не попробовав жареные колбаски всех торговцев. А может быть, ему просто не нравился Тассадеро.
Трамвай проехал мимо величественной статуи, изображавшей Зеба Зонка, казнящего свою неверную любовницу. Глоуэн и Керди сошли на следующей остановке. В этом месте бульвар расширялся, становясь небольшой площадью. Напротив находился отель «Ламбервуаль», подобно большинству других предприятий и заведений Фексельбурга заявлявший о своем существовании большим светящимся панно с бегущими и вспыхивающими разными цветами буквами. Керди указал на эту вывеску с таким возбуждением, будто он сделал важное открытие: «Смотри! «Ламбервуаль»! А Флоресте всегда селил нас в гостинице «Флиндерс», где кочевники останавливаются».
«Наверное, Флоресте считает, что он сам и «Лицедеи» — нечто вроде кочевников».
«Нашел время шутки шутить!» — строго заметил Керди.
«Прими мои глубочайшие извинения».
Глоуэн и Керди пересекли бульвар, перебегая с места на место, чтобы увернуться от машин — местные водители мчались, не обращая никакого внимания на пешеходов, причем каждый играл одной рукой что-то жизнерадостное на клавиатуре панели управления.
Неподалеку, на той же площади, огромная яркая видеопанель рекламировала магазин мужской одежды «Нуво кри». Панель изображала человека в старомодном черном фраке, открывавшего дверь и заходившего внутрь. Тот же человек сразу выходил, одетый в модный новый костюм. Он заходил снова и снова выходил, уже в другом облачении. Несчастный субъект в черном фраке вечно открывал одну и ту же дверь и вечно выскакивал из нее в новом наряде.
Керди остановился, как вкопанный: «Куда ты пошел? Отель на другой стороне!»
Глоуэн внимательно посмотрел ему в глаза: «Ты не помнишь, что нам сказал служащий на космическом вокзале?»
Керди нахмурился. Судя по всему, он надеялся сразу пойти в отель «Ламбервуаль», принять горячую ванну и вздремнуть на пару часов: «С одеждой можно подождать».
Глоуэн проигнорировал эти слова и направился к магазину «Нуво кри»; Керди продолжал стоять и безутешно смотреть на отель «Ламбервуаль». Внезапно он заметил отсутствие Глоуэна. Возмущенно вскрикнув, Керди побежал вдогонку: «Ты мог бы что-нибудь сказать, прежде чем потихоньку затеряться в толпе, как карманный вор!»
«Прошу прощения, — сказал Глоуэн. — Ты меня не расслышал».
Керди только крякнул. Они зашли в магазин. Навстречу поспешил продавец — молодой человек не старше Керди; заметив, во что одеты посетители, он ошеломленно остановился, после чего спросил подчеркнуто вежливым тоном: «Чем я могу вам помочь, господа?»
«Мы хотели бы приобрести пару костюмов, — ответил Глоуэн. — Ничего слишком изысканного — мы скоро уедем».
«Уверен, что у нас вы найдете что-нибудь подходящее, — слегка поклонился продавец. — Какое категорическое измерение вы предпочитаете занимать?»
Глоуэн в замешательстве покачал головой: «Мне неизвестен смысл этого выражения».
«Другими словами, он спрашивает, кто мы такие — богатые бездельники или голь перекатная?» — грубо пояснил Керди.
Продавец сделал изящный жест рукой: «Насколько я понимаю, вы прилетели с другой планеты».
«Совершенно верно».
«В таком случае — какое положение вы занимаете в обществе? Это важно понимать для того, чтобы ваша внешность соответствовала вашим социальным устремлениям. Такова одна из аксиом швейной промышленности».
«Разве это не очевидно? — надменно поднял брови Глоуэн. — Я — Клатток, а мой коллега — Вук! Этим все сказано. Какие могут быть еще вопросы?»
«Надо полагать, этого достаточно, — опешил продавец. — Вы выразились более чем определенно. Тогда перейдем к выбору гардероба. Высокородным наследникам подобает одеваться соответствующим образом, ничем не поступаясь и не пытаясь сэкономить на том, что имеет первостепенное значение. Посмотрим, посмотрим... Как минимум — и я подчеркиваю, как минимум! — каждому из вас потребуется пара утренних костюмов, а лучше всего три: для встреч с близкими друзьями, для деловых встреч и для церемониальных приемов. Далее — подходящий костюм для официального обеда. Спортивная одежда для оздоровительного отдыха после обеда; в ней удобно водить автомобиль, хотя в вашем положении предпочтительно надевать по меньшей мере свободный сюртук с эмблемой вашего клуба и прочими регалиями. Вот подходящий костюм для послеобеденных бесед с очаровательными прелестницами — наша знаменитая бледно-серая тройка «неотразимый бандит»! Вечерние деловые костюмы двух категорий и, конечно же, костюмы для официальных и семейных ужинов. Все комплекты включают полный набор аксессуаров, в том числе головные уборы — как минимум две дюжины».
Глоуэн вопросительно поднял руку: «И все это — для приезжих, останавливающихся на одну неделю?»
«Гардероб фирмы «Нуво кри» заслужит похвалы на любой планете Ойкумены — как минимум до конца сезона, диктующего совершенно определенный стиль».
«Пора посмотреть в лицо трезвой действительности, — возразил Глоуэн. — Подберите каждому из нас подходящие для всех случаев жизни костюмы, в которых нас пропустят в «Ламбервуаль», а также, может быть, легкую одежду более спортивного типа. Больше нам ничего не нужно».
Не скрывая возмущения и отчаяния, продавец воззвал к лучшим чувствам клиентов: «Господа, я выполню любые ваши пожелания, но не спешите принимать окончательное решение! Взгляните хотя бы на меня. Я отношусь с должным уважением к своему телу и проявляю по отношению к нему щедрость, которой оно заслуживает. Я моюсь дождевой водой и мылом с грушевой эссенцией, после чего опрыскиваюсь лосьоном «Кулмура» и наващиваю волосы калистеном. Затем я надеваю свежайшее белье и выбираю одежду, точно соответствующую оказии. Я забочусь о своем теле, и оно отвечает мне взаимностью!»
«Похвальная и приятная взаимность, — одобрил Глоуэн. — Тем не менее, мое тело не столь требовательно, а телу Керди просто все равно. Дайте нам ту одежду, которую я попросил, не слишком дорогую, и мы, в том числе наши тела, будем вполне счастливы».
Продавец презрительно фыркнул: «Я понимаю наконец ваши предпочтения. Что ж, я сделал все что мог для того, чтобы вас переубедить».
Нарядившись в новые костюмы, Глоуэн и Керди уверенно направились ко входу в отель «Ламбервуаль» и не встретили никакого сопротивления со стороны швейцара или чопорных регистраторов за конторкой посреди фойе, где им вручили ключи от номеров на верхнем этаже центральной башни, с окнами, выходящими на площадь. Пока они поднимались в лифте, Керди объявил о своем намерении сначала принять ванну, а затем лечь в постель.
«Что? — воскликнул Глоуэн. — Еще даже не полдень!»
«Я устал. Отдых пойдет на пользу нам обоим».
«Может быть, он пойдет на пользу тебе. Но не мне».
Керди издал высокий тихий стон раздражения, доходящего до крайности: «И что же ты предлагаешь?»
«Делай, что хочешь. Я спущусь в ресторан и пообедаю».
«А я должен сидеть в номере и голодать?»
«Во сне ты не заметишь, что пропустил обед».
«Еще как замечу, во сне или наяву! Вот, понимаете ли! Вечно ты настаиваешь на своем. А мои намерения вообще ничего не значат?»
Глоуэн рассмеялся — устало и печально: «Ты прекрасно знаешь ответ на этот вопрос. Нас сюда послали, чтобы мы проводили расследование, а не спали. Кроме того, ты, наверное, так же голоден, как я».
«Предупреждаю: еда у них дурацкая, — проворчал Керди. — Нас заставят жрать червей с перьями под соусом из гангари, а вместо соли и перца будут имбирь и мускатная эссенция. Они во все кладут имбирь, такая уж у них мода на Тассадеро».
«Нам придется соблюдать осторожность».
Помывшись, молодые люди спустились в ресторан. Всевозможные брошюры, карточки и объявления на стенах настойчиво предлагали им популярные новые блюда, но в конце концов Глоуэн заказал обед, пользуясь разделом меню под заголовком «Традиционная и диетическая кухня для престарелых и больных», в котором перечислялись более или менее понятные и соответствующие его вкусам кулинарные произведения.
Поглощая обед, Керди снова предложил вернуться в номера и некоторое время передохнуть, никуда не торопясь. Глоуэн снова рекомендовал ему делать все, что ему заблагорассудится: «У меня, однако, другие планы».
«Тебе не терпится продолжать свое бесцельное расследование?»
«Я не считаю его бесцельным».
«Что ты надеешься узнать? Туристические агентства все поют по одним и тем же нотам. «Чем могу служить? — Ничем не могу помочь». У них на все один ответ!»
«Даже этот ответ невозможно получить, ничего не спрашивая».
«С меня хватит туристических агентств, — брюзжал Керди. — Мошенники! Продают тебе бублик и берут еще столько же за дырку от бублика».
«В любом случае, мы можем расспросить зубенитов, участвовавших в оргии на острове Турбен. Нам известны их имена».
«Это тоже ничего не даст. Почему бы они стали тебе обо всем рассказывать?»
«Может быть, расскажут, если мы вежливо попросим».
«Хо-хо! Держи карман шире! Ты не знаешь, о чем говоришь! На этой планете — так же, как и на любой другой, впрочем — люди готовы пошевелить пальцем только для того, чтобы доставить неприятность другим». Керди помотал головой в безнадежном отчаянии: «Почему все так устроено? Никак не могу понять. Почему я вообще живу на этом свете?»
«По меньшей мере, на последний вопрос ответить несложно, — успокоительно заметил Глоуэн. — Ты живешь потому, что еще не умер».
Керди с подозрением покосился на напарника: «Наверное, ты даже не подозреваешь, насколько глубокий смысл имеет это высказывание. По сути дела, я не могу представить себе никакого другого тезиса, служащего более убедительным аргументом в пользу бессмертия».
«Возможно, — отозвался Глоуэн. — Лично я вполне могу представить себе другой тезис. Не исключено, например, что я останусь в живых после того, как ты умрешь. Это каким-то образом влияет на аргументацию в пользу бессмертия?»
«Ты даже не понимаешь, о чем я говорю, — отмахнулся Керди. — Как бы то ни было, одно не подлежит сомнению: зубениты ничего тебе не скажут, если будут опасаться какого-нибудь подвоха. Кстати, если уж мы заговорили о подвохе — ты заметил двух типов, сидящих за столом слева?»
Глоуэн взглянул в указанном направлении: «Теперь заметил».
«Подозреваю, что это полицейские детективы, и они за нами следят. Я этого не люблю. Мне от этого не по себе».
«У тебя, наверное, совесть не чиста», — отозвался Глоуэн.
Розовое лицо Керди покраснело ярче обычного. Широко раскрыв глаза, голубые, как фарфор, он секунд пять неподвижно смотрел Глоуэну в лицо, после чего повернулся на стуле и раздраженно уставился в пространство.
«Я пошутил, — объяснил Глоуэн. — Но ты даже не рассмеялся».
«Не смешно!» — Керди продолжал мрачно рассматривать ресторанный зал.
«Почему меня заставляют иметь дело с человеком, который меня так не любит?» — подумал про себя Глоуэн. Вздохнув, он сказал: «Чем скорее мы вернемся домой, тем лучше».
Керди не ответил. Глоуэн снова взглянул на двух субъектов за столиком слева. Субъекты могли быть или не быть полицейскими детективами. Они заняли место поодаль от главного прохода, у стены, и тихо переговаривались. Обоим было лет тридцать пять или сорок; коренастые, темноволосые, с землистыми лицами, тяжелыми нижними челюстями и проницательно бегающими глазами, они походили друг на друга, как братья. На них были костюмы, которые продавец из магазина «Нуво кри» назвал бы «полуофициальной деловой одеждой на все случаи жизни, на категорическом уровне представителей среднего класса, работающих в сфере обслуживания».
«Пожалуй, ты прав, — задумчиво сказал Глоуэн. — Они выглядят, как полицейские в штатском. В любом случае, какое нам дело?»
«Но они за нами следят!»
«Пусть следят. Нам нечего скрывать».
«Фексельбургская полиция почти истерически подозрительна. Если ты не турист, разбрасывающийся деньгами, они тебя сразу подозревают. Флоресте обращался с ними очень осторожно. Может быть, следовало бы заручиться их поддержкой».
«Вероятно, ты прав».
Когда молодые люди выходили из ресторана, два субъекта встали, прошли вслед за ними в фойе отеля и приблизились. Один из двоих спросил: «Капитан Клатток? Сержант Вук?»
«Совершенно верно».
«Инспекторы Барч и Танаквиль из фексельбургской полиции. Не могли бы мы задать вам пару вопросов?»
«Разумеется, в любое время».
«Сейчас было бы удобнее всего. Давайте присядем там, где не так шумно».
Все четверо расположились в креслах вокруг круглого столика в тихом углу фойе.
«Надеюсь, мы не нарушили никаких местных законов? — спросил Глоуэн. — Продавец настойчиво уверял нас, что эти костюмы достаточно приличны для постояльцев отеля «Ламбервуаль»».
«Достаточно, — кивнул Барч. — По сути дела, мы беспокоим вас исключительно из любопытства. Что полиция Кадуола делает на Тассадеро? Мы не можем найти простого объяснения вашему визиту. Может быть, вы поделитесь с нами вашими намерениями?»
«Мы как раз собирались это сделать, — ответил Глоуэн. — Однако, как вы должны были заметить, мы только что прибыли и не видели никаких причин торопиться».
«Нет никаких причин торопиться! — заверил его инспектор Барч. — Танаквиль и я, мы просто оказались поблизости и решили воспользоваться этой встречей, чтобы навести справки. Насколько я понимаю, вы прибыли по официальному делу?»
Глоуэн кивнул: «Наше расследование может оказаться простым или сложным — в зависимости от обстоятельств. Надеюсь, мы сможем рассчитывать на ваше сотрудничество, если возникнет такая необходимость?»
«Разумеется, мы окажем всяческое содействие — в той мере, в какой сочтем это возможным. Но каков конкретный характер вашего расследования?»
«Мы проводим расследование деятельности организаторов преступных развлечений на одном из наших океанских островов. Эти развлечения предлагались туристам с различных планет Пряди Мирцеи, в том числе с Тассадеро. Поэтому мы сюда и прилетели».
«Потрясающе! Никогда не знаешь, какие головоломные махинации могут возникнуть в воображении преступников! Не так ли, Танаквиль?»
«Определенно! Извращенный, непостижимый ход мыслей!»
Барч снова повернулся к Глоуэну: «И кто были прибывшие с Тассадеро участники этого развратного мероприятия?»
«В этом отношении я должен попросить вас соблюдать строжайшую тайну. Наша основная цель заключается в том, чтобы установить личность организатора экскурсий, в связи с чем мы должны подходить к участникам экскурсий с осторожностью — по меньшей мере до тех пор, пока не узнаем все, что знают они».
«Это понятно. Думаю, что мы можем безусловно гарантировать вам соблюдение строжайшей тайны. Не так ли, Танаквиль?»
«Я придерживаюсь той же точки зрения».
«В таком случае мне незачем что-либо от вас скрывать, — пожал плечами Глоуэн. — Нам известно, что зубениты из округа Лютвайлер побывали на нашем острове Турбен, где они совершили ряд преступлений, заслуживающих высшей меры наказания».
Барч недоверчиво рассмеялся: «Зубениты? Вот это и вправду удивительно! Вы уверены в надежности ваших сведений?»
«Совершенно уверен».
«Невероятно! Зубениты не склонны к эротическим излишествам — мягко говоря! Танаквиль, ты когда-нибудь слышал что-нибудь подобное?»
«Я просто шокирован! Чего еще от них теперь ожидать?»
Инспектор Барч снизошел до пояснения: «Мы довольно хорошо знакомы с зубенитами, приезжающими из округа Лютвайлер, чтобы сбывать свои товары. Это флегматичный народ, вялый до оцепенения. Таково, по крайней мере, общее впечатление. Поэтому, должен признаться, мы в замешательстве».
«Тем не менее, зубениты участвовали в экскурсии. Их могли принудить к этому или подействовать на них каким-то наркотиком. Именно поэтому я надеюсь, что они помогут нам найти то, что мы ищем».
«А именно?»
«Кто продал им билеты? Кто передал им купленные билеты? Кто взял у них деньги? Кто-то из организаторов этих экскурсий — так называемого концерна «Огмо» — живет на Кадуоле. Кто этот человек? Может быть, их несколько? Короче говоря, мы хотели бы знать, что происходило — в подробностях».
«Достаточно прямолинейный подход. Как ты думаешь, Танаквиль?»
«Прямолинейный, да… Следует учитывать, однако, одно обстоятельство. Сомневаюсь, что зубениты охотно предоставят информацию — хотя бы потому, что просто поленятся шевелить языком».
«Не стал бы ожидать от них охотного сотрудничества, — поддержал коллегу Барч. — Каковы, в таком случае, ваши возможности? К сожалению, их очень мало. Вы не можете угрожать зубенитам преследованием по закону — в округе Лютвайлер таких законов нет».
«А ваши полномочия на них не распространяются? Как раз в этом отношении ваше содействие было бы трудно переоценить».
Оба инспектора расхохотались: «В округе Лютвайлер? Или в округе Вармуз? А может быть, на Дальних окраинах?» Барч ткнул большим пальцем в сторону соседнего столика: «Видите старушку в смешной зеленой шляпе?»
«Вижу».
«У нее столько же полномочий в округе Лютвайлер, сколько у меня. То есть никаких. Мы поддерживаем порядок в округе Фексель, но не за его пределами. У нас нет ни средств, ни персонала на то, чтобы контролировать всю планету — да и желания такого нет».
Танаквиль поднял указательный палец: «За одним исключением! Туристы прибывают в Фексельбург, чтобы заниматься поисками сокровищ. Мы считаем себя ответственными за их безопасность. Если кочевники нападают на караван туристов, мы караем кочевников беспощадно. Но это не входит в функции полиции. Кроме того, в последнее время такие случаи очень редки».
«Именно так, — подтвердил Барч. — Доход от туризма для нас очень важен, и кочевникам приходится усваивать эту истину с молоком матери».
«Как насчет зубенитов? Должен же у них быть какой-то закон!»
Барч с улыбкой покачал головой: «Они прозябают под игом Поганого мыса, и всеми полномочиями власти наделена Мономантическая семинария. Вдали от Поганого мыса и в степях единственный закон — прихоть того, кто тебя поймает. Такое вот у нас житье-бытье на Тассадеро».
«Но в чрезвычайных ситуациях, надо полагать, МСБР может навести порядок, — возразил Глоуэн. — В конце концов, законы Ойкумены действительны по всей Ойкумене, в том числе в округе Лютвайлер. Кстати, по совместительству мы агенты МСБР».
Барч пожал плечами: «В Фексельбурге невозможно предсказать, как поведет себя МСБР. С командором Плоком иногда трудно иметь дело. У него, скажем так, свои представления».
«Доходит до того, что некоторые — не стану называть их поименно — считают Плока человеком самонадеянным и бесцеремонным», — вмешался Танаквиль.
«Очень сожалею, — отозвался Глоуэн. — Тем не менее, так как мы в какой-то степени представляем МСБР, то обязаны хотя бы из вежливости нанести ему визит — хотя, естественно, будем учитывать ваши замечания».
«Есть еще один, довольно деликатный вопрос, по которому мне нужно посоветоваться, — задумчиво сказал инспектор Барч. — Прошу меня извинить, я позвоню начальству. Это займет одну минуту».
Барч направился к одному из телефонов, стоявших на кольцевой конторке регистратуры.
Керди спросил Танаквиля: «Какая такая деликатность заставляет его звонить начальству?»
Инспектор Танаквиль погладил внушительный подбородок: «Когда им надоедают, зубениты могут устраивать неприятности. У затворников Мономантической семинарии вообще, по-моему, мозги набекрень. Мы изо всех сил стараемся их не беспокоить, чтобы они из вредности не вымещали раздражение на туристах».
«Каким образом проявляется такое раздражение?» — поинтересовался Глоуэн.
«Различными способами — главным образом, в виде мелких неудобств. Десятки туристических караванов ищут гробницу Зонка в округе Лютвайлер или проезжают через него по пути к Дальним окраинам. Зубенитам достаточно, например, перегородить дорогу шлагбаумом и взимать плату за проезд — или требовать от каждого туриста, чтобы тот совершил восхождение на Поганый мыс и получил у настоятельницы семинарии справку о благонадежности, а на следующий день снова карабкался туда же, чтобы на справке поставили печать, и при этом брать по двадцать сольдо с головы за оформление документов. Или, что еще хуже, заставят туристов учить наизусть «Мономантический синтораксис». Всегда существуют десятки возможностей для создания препятствий. А если они их создадут, караваны больше не смогут ездить по дороге мимо Поганого мыса, что нанесет существенный ущерб туристической индустрии».
Инспектор Барч вернулся: «Начальство согласно с тем, что мы обязаны оказывать всяческое содействие. Комиссар надеется, что вы будете сообщать нам о своих планах и поставите нас в известность о результатах расследования. Рекомендуется, однако, соблюдать все возможные меры предосторожности при общении с зубенитами. Мономантическая семинария — философский центр зубенитов и, по сути дела, их правительство, если этот термин вообще применим в данном случае. В той мере, в какой это касается нас, мы не хотим вмешиваться в ваше расследование. Мы стараемся по возможности не вступать ни в какое взаимодействие с зубенитами, и тому много основательных причин».
«Таким образом, если зубениты откажутся отвечать на наши вопросы, я не могу угрожать им возмездием со стороны фексельбургской полиции?»
«Это было бы нецелесообразно, непредусмотрительно, бесполезно и даже глупо».
«Трудно выразиться с большей определенностью».
Барч и Танаквиль поднялись на ноги. «Очень рад с вами познакомиться. Желаю вам удачи в розысках», — сказал Барч.
«Примите мои наилучшие пожелания», — прибавил Танаквиль.
Полицейские инспекторы удалились. Глоуэн смотрел им вслед, пока они выходили из отеля, после чего повернулся к Керди: «Они ясно дали нам понять, что не хотят, чтобы мы связывались с зубенитами, но не могут нас остановить, в связи с чем «готовы сотрудничать». Последнее означает, что они хотят знать, чем мы будем заниматься, во всех деталях».
«Мне они показались более или менее порядочными людьми», — отозвался Керди.
«Мне тоже», — Глоуэн встал.
«Ты куда?» — с подозрением спросил Керди.
«В регистратуру».
«Зачем? Что-нибудь не так? Мы только что приехали — и ты уже собрался жаловаться?»
«Я ни на что не жалуюсь. Я хочу узнать, где находится представительство МСБР».
Керди простонал и грязно выругался, на что Глоуэн не обратил внимания. Через минуту он уже вернулся: «Отделение МСБР — в пяти минутах ходьбы отсюда, прямо на площади. Я не прочь познакомиться с этой «самонадеянной и бесцеремонной» организацией».
«Что тебе на месте не сидится? — возмутился Керди. — Не можешь успокоиться даже на час-другой. Как раз пора вздремнуть — мы сегодня достаточно набегались».
«Я не устал».
«Мне совершенно необходимо немного отдохнуть — я поднимусь в номер!» — с безапелляционной решительностью сказал Керди.
«Счастливых снов!» — помахал ему рукой Глоуэн.
Керди протопал в глубину фойе, но остановился, не доходя до лифта, и раздраженно бросился в стоящее рядом кресло. Как только Глоуэн собрался выйти из отеля, Керди вскочил и последовал за ним. Он догнал Глоуэна еще у главного входа. «Ага! — сказал Глоуэн. — Я вижу, тебе не спится».
«Нечто в этом роде», — буркнул Керди.
Они обогнули площадь. Керди считал, что Фексельбург существенно проигрывает в сравнении с Соумджианой: «Видишь? Ни справа, ни слева — нигде ни одного гриля с жареными колбасками!»
«Надо полагать, колбаски не в моде. Не сезон».
«Надо полагать. Брр! Безобразный город! Мне никогда не нравилось на Тассадеро. Взять хотя бы эту грязную тарелку в небе — разве это солнце? Это недоразумение, а не солнце! — Керди презрительно прищурился, наклонившись назад и критически разглядывая звезду Зонка. — У них в облаках какая-то плесень. Заразная, наверное. И вообще, нездоровый свет».
«Свет как свет, все видно. Хотя, конечно, у нас в погожий день повеселее».
«Много ты понимаешь. Мне известно из самого достоверного источника, что в излучении звезды Зонка есть особая частотная модуляция, которой больше нигде нет. От нее гниют зубы и на ногтях появляется какой-то странный налет».
«Кто тебе такое сказал?»
«Флоресте это узнал от астрофизика, который много лет занимался здесь исследованиями».
«В туристическом справочнике таких данных нет. Там говорится: «Звезда Зонка плывет по небу, как огромная жемчужина, подернутая радужной дымкой и переливающаяся сотнями тончайших оттенков, в связи с чем далекие перспективы на Тассадеро славятся особым очарованием...» — и так далее, что-то в этом роде».
«Бред собачий! Они соврут и не почешутся, а туристы уши развесили и рты разинули!»
Глоуэн не стал возражать. Они уже подходили к представительству МСБР. Открыв входную дверь, они оказались в просторном помещении с четырьмя длинными столами и рядами тяжеловесных сидений вдоль стен — добротных, но не отличающихся характерным стилем. В помещении никого не было, кроме молодой женщины, работавшей за столом. Высокая, стройная, с коротко подстриженными пепельно-белыми волосами, она производила впечатление компетентной и занятой особы. На ней была стандартная униформа, ничем, кроме покроя, не отличавшаяся от мужской: темно-синий пиджак с красными нашивками, темно-синие брюки и черные сапоги с короткими голенищами. Две белые звезды на погонах свидетельствовали о ее ранге. Она бросила два быстрых взгляда на Глоуэна и Керди и четко произнесла довольно приятным голосом, хотя и лишенным всякого желания понравиться: «Добрый день! Вы по какому-нибудь делу?»
«Наше дело не срочное, — ответил Глоуэн. — Я — капитан Клатток, мой коллега — сержант Вук. По совместительству мы представляем МСБР на станции Араминта, на планете Кадуол. По прибытии на Тассадеро мы решили, что нам следует поставить вас в известность о нашем присутствии».
«Правильное решение! Я проведу вас к командору Плоку — он, несомненно, захочет вас видеть. Будьте добры, следуйте за мной. Мы тут обходимся без особых формальностей».
Она подвела молодых людей к двери, ведущей в боковое помещение, и просунула голову внутрь: «Посетители с другой планеты, командор — капитан Клатток и сержант Вук с Кадуола».
Командор Плок вскочил на ноги — высокий широкоплечий человек, узкий в бедрах, с коротко подстриженными черными волосами, очень светлыми карими глазами и костлявым, жилистым, морщинистым лицом. «Странно!» — подумал Глоуэн: Плок не производил впечатления солдафона, требующего рабского подчинения каждой букве закона.
Командор Плок указал на стулья: «Садитесь, пожалуйста. Вы — капитан Клатток, а это сержант Вук, если не ошибаюсь?»
«Так точно».
«Вы впервые на Тассадеро?»
«Я — впервые, — ответил Глоуэн. — Керди здесь бывал и раньше, в составе труппы «Лицедеев» маэстро Флоресте».
«И каковы ваши первые впечатления?»
«Фексельбург — весьма оживленный, даже несколько суматошный город. Здесь уделяют огромное внимание манере одеваться, и все водители экипажей мастерски владеют навыками игры одной рукой на клавишных инструментах. Местная полиция, судя по всему, следит за происходящим с неусыпной бдительностью. Как только мы прибыли в отель, нам засвидетельствовали почтение инспекторы Барч и Танаквиль».
«Почти оскорбительное пренебрежение! — заметил командор Плок. — В следующий раз, приезжая в Фексельбург, назовитесь как-нибудь позаковыристее: «Чрезвычайный и полномочный искоренитель врагов рода человеческого Клатток» или «Верховный предводитель армии, флота и воздушных сил станции Араминта Вук», в таком роде. Тогда они пришлют кого-нибудь повыше рангом узнать, что вы тут делаете. Полагаю, вы приехали не для того, чтобы искать гробницу Зонка?»
«Я буду рад изложить сущность нашего дела, если у вас есть время».
«Раз у Барча и Танаквиля время нашлось, у меня оно тоже найдется. Говорите».
Глоуэн объяснил, какие обстоятельства привели его и Керди на Тассадеро. Так же, как инспекторы Барч и Танаквиль, командор Плок выразил недоумение: «Почему зубениты? Такие фокусы можно было бы ожидать скорее от фекселей. Объявите о модном, страшно дорогом и совершенно неизвестном доселе способе совокупляться, и они перегрызут друг другу глотки, лишь бы достать билеты за любые деньги».
«Инспекторы Барч и Танаквиль тоже выразили сомнение в наклонности зубенитов к безудержному разврату. Они говорили с нами вполне дружелюбно и обещали оказывать всяческое содействие. Но мне не показалось, что они на самом деле стремятся нам в чем-нибудь помочь. Насколько я понимаю, они не хотят, чтобы мы беспокоили обитателей округа Лютвайлер — по их словам, это опасно, потому что там нет никаких законов».
«Законы Ойкумены действительны во всей Ойкумене! — заявил Плок. — Барчу и Танаквилю это известно не хуже, чем мне».
«Я позволил себе примерно такое же замечание, но они не обратили на него особого внимания».
«Это правда, что в округе Лютвайлер нет местных законов. Представления зубенитов о правосудии примитивны, им даже не приходит в голову, что могут существовать какие-нибудь учреждения, кроме семинарии. В округе Лютвайлер я пользуюсь титулом «исполнительного арбитра», потому что там мне приходится одновременно, не сходя с места, выполнять функции полицейского, судьи, прокурора, адвоката и судебного пристава».
«Какие преступления совершаются в степях?» — спросил Керди.
«Всевозможные. Каждые несколько лет какой-нибудь кочевник становится бандитом и устраивает безобразия: поджигает фермерские дома, убивает туристов, пинает собак, выбрасывает младенцев в реки пурпурной слизи — ну, то есть, развлекается вовсю. Местная полиция звонит в МСБР и просит навести порядок. А это означает, что мне приходится проводить одинокие дни и морозные ночи в бескрайней степи, разыскивая костер мерзавца с помощью инфракрасного датчика. Когда я нахожу бандита, я несколько минут беседую с ним на разные темы, после чего зачитываю краткий приговор и приканчиваю его на месте. Так вот делаются дела в степных округах, в том числе в Лютвайлере».
«По словам инспектора Барча, фексельбургская полиция охраняет туристов — по мере необходимости».
«Так оно и есть. Правда, фексели хотели, чтобы мы взяли на себя и эту обязанность, но мы ответили, что караваны снаряжают они, и туристов посылают на Дальние окраины тоже они, а поэтому охрана туристов — их дело, а не наше. Если бы нам пришлось заниматься охраной туристов, мы не пускали бы их никуда за пределы Фексельбурга — за исключением тех, кто может позволить себе наемный вооруженный эскорт».
«Межпланетная служба безопасности и расследований непопулярна в фексельбургской полиции».
Командор Плок закинул голову назад и расхохотался: «Нам ставят палки в колеса, это уж точно! Высшие полицейские чины Фексельбурга себя не обижают. Примерно год тому назад некий Риз Ангкер организовал «группу гражданского контроля», чтобы расследовать казнокрадство в полиции. В одну прекрасную ночь он исчез, и больше его никто не видел. Группа гражданского контроля поняла намек и сама себя распустила. Мы предложили расследовать пропажу без вести, но фексельбургская полиция отказалась от нашей помощи. Мы настаивали. Тогда они приказали нам закрыть представительство МСБР за ненадобностью. Мы согласились и приготовились выехать. Оставалось только решить вопрос о малозначительной юридической детали: в отсутствие местного отделения МСБР выполнение нашей основной функции, а именно охрана космических торговых путей, становилось практически невозможным. По этой причине звездолеты больше не могли бы приземляться в космопорте Фексельбурга, и его тоже можно было закрыть на следующий день после нашего отъезда. Мы им все это объяснили, пока собирали пожитки. А! Что тут началось! Сплошное удовольствие! Нас заверили, что была допущена ошибка, что мы совершенно необходимы и что все нас просто обожают. Фексели продали нам это здание за полцены — хотя раньше нам приходилось платить астрономические суммы за аренду тех же помещений. Нас полностью освободили от налогообложения. Так что таким вот образом — все закончилось ко всеобщему удовлетворению».
«А расследование вы не продолжали?»
«Как же, продолжали. Мы потребовали отставки верховного комиссара полиции и двух комиссаров, его помощников, ответственных за исчезновение Риза Ангкера. И они ушли в отставку! Во мгновение ока! То есть соблаговолили отказаться от роскошных титулов — и продолжали командовать, как прежде. Однажды некто — не будем называть имен — отвез этих трех господ на автолете в округ Вармуз и оставил их в Безводной степи. Это с другой стороны планеты. Каждому выдали носовой платок, небольшой флакон с жидкостью для полоскания рта и смену чистого белья. После этого их отпустили на все четыре стороны. Не сомневаюсь, что они уже приспособились к новому, интересному образу жизни. Вы спросите: можно ли считать, что теперь в фексельбургской полиции нет коррупции и злоупотреблений? Не думаю. Они все еще обделывают свои делишки по-своему, но тайком, тихой сапой — знают, что за ними присматривают».
«Что ж, похоже на то, что нам придется рискнуть и отправиться в округ Лютвайлер, — сказал Глоуэн. — Как это лучше всего сделать?»
«Если вы наймете машину, водитель будет мчаться, как угорелый, и всю дорогу наяривать пошлые песенки на синтезаторе. Три раза в день туда и обратно ходит автобус. Если вы поедете с утра и закончите расспросы к вечеру — подозреваю, что ничего из ваших расспросов не выйдет, — вы сможете вернуться в тот же день. Конечная станция — прямо напротив, у входа в бюро путешествий «ИБО». Полезно купить билеты уже сегодня, в этих автобусах часто заняты все места».
Глоуэн и Керди встали. «Еще одно напутствие, и самое важное, — сказал Плок. — Межпланетная служба безопасности и расследований, в отличие от фексельбургской полиции, готова оказывать помощь в любой точке планеты — особенно если речь идет о нашем собственном персонале. Я посоветовал бы вам заранее договориться о надежной системе связи и предупреждения, чтобы один из вас всегда находился поблизости от телефона. Если возникнет необходимость, известите нас по телефону, и мы сделаем все, что сможем, чтобы вызволить вас из беды».
«В округе Лютвайлер есть телефоны?»
«Гмм, — задумался командор Плок. — Не так уж много. В магазине на развилке у Фликена — это на полпути — и на Поганом мысу. Между этими пунктами телефонов нет».
«Мы что-нибудь придумаем, — заверил его Глоуэн. — Спасибо за совет!»
Глоуэн и Керди продолжили обход площади в поисках бюро путешествий «ИБО», но никак не могли его найти. Наконец они решили спросить прохожего. Тот недоуменно посмотрел на них и ткнул большим пальцем через плечо: «Вы прямо перед ним стоите!»
«О! Простите наше невежество!» — извинился Глоуэн. Обернувшись, он увидел вывеску, рекламировавшую услуги туристического бюро «Искусства и балет Ойкумены».
Керди смотрел в спину удаляющемуся прохожему: «Этот тип оскорбительно с нами обошелся. Его следует проучить. Пойду-ка я, дам ему хорошего пинка!»
«Не сегодня, — поспешно сказал Глоуэн. — У нас нет времени».
«Это не займет много времени».
«Он уже про нас забыл и не поймет, за что его пнули. Пойдем, зайдем в это «ИБО», что ли».
Молодые люди прошли через двустворчатые двери, изумительно изготовленные из концентрических колец лилового и черного стекла, с центральной разнолучевой звездой из алых и сине-зеленых осколков. Ноги Глоуэна и Керди по щиколотку утонули в черном ковре, застилавшем пол обширного зала ожидания. На стенах висели яркие афиши и объявления. Прямо перед входом находилась конторка со стеклянной перегородкой; над окошком в перегородке висела табличка: «Билеты на автобус».
Сбоку, за той же стеклянной перегородкой, висел плакат, изображавший большой блестящий автобус, остановившийся на дороге посреди радующего глаз буколического пейзажа. Автобус на плакате казался почти пустым; из открытого окна высунулась пара смеющихся туристов, беседовавших с двумя очаровательными глазастыми детишками, стоявшими на обочине. Маленькая девочка предлагала туристке букет полевых цветов, в то время как мальчуган с возбуждением указывал пальцем вдаль, на реку пурпурной слизи. Надпись на плакате гласила:
«Автобус — лучшее средство передвижения на Тассадеро!
Быстро! Выгодно! Удобно! Безопасно! Интересно!
Покупайте билеты здесь».
Окошко кассы было закрыто. Глоуэн подошел к конторке. За конторкой сидела барышня, стучавшая по клавиатуре компьютера и не обращавшая внимания ни на кого вокруг. Глоуэн как можно вежливее спросил: «Вы не могли бы продать мне билет на автобус, пожалуйста?»
Барышня обернулась к Глоуэну и смерила его взглядом с головы до ног — точнее, не его, а его костюм: «Билеты в окошке продаются — вы что, не видите?»
«Окошко закрыто».
«Знаю, я сама его закрыла».
«И вы сама его откроете?»
«Да».
«Когда?»
«Через одиннадцать минут».
«И тогда вы продадите мне билет?»
«Постараюсь изо всех сил».
«Тогда я подожду».
«Как вам угодно».
Глоуэн принялся бродить вдоль стены, увешанной плакатами, рекламировавшими различные туристические услуги. Большинство плакатов были так или иначе посвящены Зебу Зонку, эпизодам его ошеломительной карьеры и его потерянному сокровищу.
Один из плакатов гласил:
«ПОСЕТИТЕ НЕЗАБЫВАЕМЫЙ ТАССАДЕРО!»
На нем был изображен Зеб Зонк, театрально обезглавливающий противника инкрустированным рубинами ятаганом из голубого металла; на заднем плане волоокие девы с благоговением и восторгом заглядывали в сундуки, полные драгоценных камней.
В нижней части плаката золотыми буквами поменьше было написано:
«Кто найдет сокровище? Неужели ты?»
На другом плакате Зонк, окруженный гурьбой восхищенных волооких дев, выражавших позами раболепную покорность, величественно поглаживал по голове отборную во всех отношениях голубоглазую блондинку. Надпись гласила:
«Зеб Зонк заслуженно наслаждается своим богатством.
Кто насладится им теперь?
Приезжайте на Тассадеро и попытайте счастья!»
На третьем плакате турист открывал заросшую паутиной дверь в подземелье, заваленное горой светящихся самоцветов. Над дверью подземелья было написано:
«Замурованный клад Зеба Зонка —
только для твоих глаз!»
Среди брошюр, разбросанных на столе, Глоуэн заметил книжечку с переплетом из темно-лилового вельвета; на обложке золотым росчерком пера была изображена обнаженная девушка, почти уходящая, но призывно обернувшаяся через плечо. Книжечка была озаглавлена тремя словами:
«ВЕРХ БЛАЖЕНСТВА ДОСТИЖИМ»
«Что я вижу! — удовлетворенно пробормотал Глоуэн. — Интересно, интересно...» Он протянул руку, чтобы взять брошюру, но в этот момент Керди издал страстный, удивленный, радостный вопль: «Иди сюда! Смотри, смотри!»
Глоуэн засунул брошюру за пазуху и присоединился к Керди, возбужденно стучавшему пальцем по плакату на стене: «Они приехали, они в городе! «Лицедеи»! Нужно сейчас же их найти! Смотри! Вот их фотографии! Вот Арлес, а здесь Глостор и Мэлори, и Фавлисса, и Маллин, и Дорре! Все тут, я всех знаю! А вот и сам Флоресте! Старый добрый Флоресте!»
«То есть жадный старый хрыч Флоресте? В последний раз ты его, кажется, так называл?»
«Неважно! Невероятное совпадение! Как раз, когда все уже, казалось бы, пошло прахом, такое чудо!»
Глоуэн рассмотрел плакат — помимо краткого описания некоторых программ и фотографий Флоресте и «Лицедеев», на нем указывалось расписание выступлений на несколько следующих недель: «Посмотри на даты. Они еще не приехали. Здесь они будут только послезавтра. Сегодня они выступают в городе Дайамонте».
«Тогда нужно ехать в Дайамонте! Больше ничего не нужно! Представь себе, как они удивятся, нас увидев! Какую пирушку мы им всем закатим!»
«Керди, подойди сюда, пожалуйста, — Глоуэн отвел сразу нахмурившегося Керди подальше от плаката. — Слушай внимательно, очень внимательно — чтобы мне не пришлось повторять. Мы не поедем к «Лицедеям» ни в Дайамонте, ни куда-либо в другое место. Завтра я еду на Поганый мыс, чтобы узнать что-нибудь про Сибиллу — на космодроме Араминты она указала Поганый мыс как место своего жительства. Это может оказаться рискованным предприятием, если другие послушницы семинарии напоминают характером Сибиллу. Поэтому я хочу, чтобы ты оставался в отеле, в своем номере или в фойе. Я не ожидаю больших неприятностей, но если я не вернусь завтра вечером, ты должен связаться с командором Плоком из МСБР и сообщить об этом. Это достаточно понятно?»
Керди с тоской смотрел на плакат: «Понятно-то понятно, только...»
«Никаких «только». Если все будет хорошо, мы вылетим домой послезавтра, на борту «Камульке». Когда «Лицедеи» вернутся на станцию Араминта, ты сможешь видеться с ними каждый день. Но не теперь. Это не подлежит обсуждению. Пойдем, мне нужно купить билет. Кроме того, я хотел задать несколько вопросов заведующему».
Окошко кассы уже открылось. Глоуэн приобрел билет «туда и обратно» до Поганого мыса, после чего спросил барышню в окошке: «Как зовут заведующего?»
«Арно Рорп. Он в конторе — видите дверь в стене?»
Глоуэн подошел к конторе. Дверь была открыта, и Глоуэн зашел внутрь. За столом сидел тощий обходительный господин средних лет, с гладкой, безукоризненно причесанной искусственно-седой шевелюрой и еще более безукоризненно подстриженными усами. Глоуэн представился, продемонстрировал брошюру «Верх блаженства» и спросил, каким образом она попала в бюро путешествий «Искусства и балет Ойкумены».
Глядя на брошюру, Арно Рорп слегка покривился: «Честно говоря, мы обычно не распространяем материалы такого типа. Но — увы! — меня уговорили. По сути дела, этот рисунок немногим смелее, чем многие наши плакаты, иллюстрирующие похождения Зонка».
«Сколько таких брошюр вы получили?»
«Три дюжины. Большинство уже разобрали — люди любопытны, знаете ли. Но желающих принять участие в этих экскурсиях оказалось немного, причем все они, надо сказать, самого неожиданного происхождения».
«Зубениты?»
«Именно так. Откуда вы знаете? Ах да, экскурсии проводятся на Кадуоле».
«Больше не проводятся, — поправил Глоуэн. — Кто первоначально предложил вам рекламировать эти экскурсии?»
«Как же, очень хорошо помню. Привлекающая внимание молодая особа, инопланетной выделки не высшего сорта — если вы меня правильно понимаете».
«Она сообщила, как ее зовут?»
«Она представляла концерн «Огмо»; никакими другими сведениями она не поделилась».
«К вам приходил кто-нибудь еще из концерна «Огмо» или по поручению этого концерна? Мужчина, например?»
«Нет, никого не было».
«Взгляните вместе со мной на один из плакатов в вашем зале ожидания, если вас не затруднит», — Глоуэн провел Арно Рорпа к плакату, рекламировавшему выступления Флоресте и его «Лицедеев».
«Ах да, — кивнул Рорп, заложив руки за спину. — «Лицедеи». У них очень милые спектакли, очень милые».
«Посмотрите на эти фотографии внимательно, — попросил Глоуэн. — Ни одно из этих лиц вам не знакомо?»
«Да-да! — обрадовался Рорп. — Как странно! Вот эта молодая особа принесла мне брошюры». Пригнувшись к плакату, он близоруко прищурился: «Друзилла. Вот как, оказывается, ее зовут!»
Глоуэн снял плакат со стены: «Я хочу, чтобы вы подписались на ее фотографии. А здесь, где есть пустое место, напишите: «Моя подпись обозначает лицо, распространявшее брошюры «Верх блаженства». И подпишитесь снова».
«Гм. И что меня ожидает, если я это сделаю? Вызовы в суд, гневные письма, телесные наказания, каторжный труд?»
«Ничего подобного. Но если вы откажетесь сотрудничать с полицией, вас действительно ждут крупные неприятности».
Арно Рорп покривился: «Ну зачем же так говорить». Он подписался на плакате и сделал требуемую надпись.
«Скорее всего, вы об этом деле больше никогда не услышите, — успокоил заведующего Глоуэн. — Тем временем, однако, никому ничего не говорите о моих розысках — особенно этой молодой особе, если она снова появится».
«Как вам будет угодно».
Глоуэн и Керди направились на другую сторону площади, в отель. Огромный неяркий диск звезды Зонка уже наполовину пожелтел, спускаясь к западному горизонту. «Свет этой звезды действительно отличается каким-то любопытным качеством», — подумал Глоуэн. Бледный и мягкий, свет этот в то же время казался способным огибать углы и затекать в трещины. Кроме того, под этим светом яркие цвета чуть бледнели, но он выделял темные оттенки — темно-бордовые, темно-коричневые, темно-зеленые и иссиня-черные, а тени становились чернее черного.
Керди не проявлял ни малейшей склонности к разговору; покосившись на него, Глоуэн заметил, что лицо напарника напряглось и стало жестким, будто рубленым.
«У концерна «Огмо» наконец появилось имя», — сообщил Глоуэн.
Керди невыразительно хмыкнул.
«Не могу сказать, что я удивлен, — продолжал Глоуэн. — У меня давно было чувство, что события развиваются в этом направлении».
«Разумеется, — безразлично сказал Керди. — Я думал, ты знал с самого начала».
«Неужели?»
Керди пожал плечами: «Вся эта история уже быльем поросла. Зачем ее ворошить?»
«Так дела не делаются, — отрезал Глоуэн. — Кроме того, теперь есть еще одна причина, по которой я не хочу, чтобы ты выпивал и сплетничал с «Лицедеями». Они не должны ничего знать о нашем расследовании».
«Не вижу никакой разницы».
«Керди, ты не глуп. Подумай немножко! Если Друзилла узнает, что мы можем связать ее с цепью тяжких преступлений, она просто исчезнет, а с ней исчезнет целая нить, ведущая к ее сообщникам. Не забывай, что она вышла замуж за Арлеса!»
Керди презрительно хрюкнул: «Арлеса ты тоже обвиняешь?»
«С обвинениями придется подождать до тех пор, пока мы не вернемся на станцию Араминта».
Сделав несколько шагов, Керди не слишком уверенно предложил: «Мы могли бы повидаться с «Лицедеями» и при этом держать язык за зубами».
Глоуэн вздохнул: «Если ты думаешь, что я неправильно веду расследование, представь отчет Бодвину Вуку. А до тех пор ты обязан выполнять мои распоряжения, и мои распоряжения предельно ясны. Если ты не выполнишь приказ, я немедленно уволю тебя из отдела B».
«У тебя нет таких полномочий».
«Ты хочешь проверить и убедиться в их существовании? Ты не настолько помешался, чтобы не понимать, что такое приказ».
«Я не люблю приказы».
«Что поделаешь!»
«Нет, правда. Я всегда делал, что хотел, по приказу или без приказа».
Ко входу в отель они подходили молча. В фойе «Ламбервуаля» Глоуэн дружелюбно предложил: «Давай заглянем в бар и попробуем, хорош ли местный эль».
«Это приказ?» — саркастически спросил Керди.
«Нет, зачем же! Кроме того, я хотел бы послушать, что ты думаешь о новом повороте нашего расследования».
«Ну, пошли! — агрессивно согласился Керди. — От болтовни все равно ничего не изменится».
В баре отеля они уселись в глубокие кожаные кресла перед камином. Им подали достаточно высококачественный эль в высоких стеклянных кубках.
«Так что же? — продолжил разговор Глоуэн. — Кто виноват, и кто невиновен? Ты уже сделал какие-нибудь выводы?»
«Прежде всего, я не понимаю, что тебе нужно на Поганом мысу. Ты уже знаешь, кто распространял брошюры».
«Все это прекрасно и замечательно, — покачал головой Глоуэн. — Но у меня такое чувство, что мы видим только верхушку айсберга. Взять, хотя бы, ту же татуировку на лбу Сибиллы».
«Подумаешь, татуировка! Я слышал о дамочках с сигнальными огнями левого и правого бортов, татуированных на ягодицах».
«Это другое дело. Но женщины с одинаковым символом на лбу... Здесь какая-то тайна».
«Она не одна такая была, что ли?»
«Не одна. Другая женщина с такой же татуировкой на лбу занималась странными интригами с Чилке. Что-то происходит, но ни я, ни Чилке не понимаем, что именно. Во всем этом может быть замешан Намур, и я хотел бы узнать, почему, каким образом, когда и где».
«Бред, — пробормотал Керди. — На Поганом мысу ничего не знают про Намура».
«Скорее всего нет. Но могу даже предположить, что им известно — но хотел бы это выяснить. И завтра у меня будет редкая возможность это сделать».
«Мы могли бы гораздо лучше потратить время», — ворчал Керди.
«Как?»
«Навестив «Лицедеев» в Дайамонте, как еще?»
Глоуэн напряженно произнес: «Я уже повторял три раза и три раза отдал недвусмысленные распоряжения: я не хочу, чтобы ты встречался с «Лицедеями». Я объяснил, почему. Неужели ты не помнишь?»
«Я помню твои слова, но они меня нисколько не убедили».
«В таком случае, зачем я буду объяснять что-либо в четвертый раз? Хорошо! В четвертый и в последний раз я отдаю следующие ясные, определенные и однозначные распоряжения: не разговаривай с «Лицедеями»! Не приближайся к ним! Не обращайся к «Лицедеям», не слушай, что они говорят, не смотри на них, не подавай им знаки, не передавай им сообщения. То же относится к любым представителям «Лицедеев», обслуживающему персоналу труппы, помощникам и помощницам Флоресте. Не посещай представления «Лицедеев». Короче говоря, не имей никакого дела с «Лицедеями»! Я ничего не забыл? Если забыл, считай забытое частью распоряжений. Я не могу выразиться понятнее. Мы договорились?»
«А? Да-да. С удовольствием выпил бы еще этого превосходного эля!»
«Завтра, — продолжал Глоуэн, — рано утром, я поеду на Поганый мыс. Ты должен сидеть в фойе или в своем номере, но регистратор должен знать, где ты находишься, чтобы тебя можно было вызвать. Если я не вернусь завтра вечером, свяжись с МСБР. Ты меня слышишь?»
Керди улыбнулся. Глоуэну его улыбка, самоуверенная и всезнающая, показалась странной.
«Я слышал все, что ты сказал, — ответил Керди. — Я понял все, что ты сказал, на всех уровнях своего сознания».
«В таком случае я не буду больше ничего повторять. А теперь я пойду в книжный магазин и куплю что-нибудь о зубенитах, чтобы заранее подготовиться. Ты можешь пойти со мной, ждать здесь или вернуться в номер и спать».
«Я пойду с тобой», — сказал Керди.
Глава 8
1
Глоуэн подошел к туристическому бюро «Искусства и балет Ойкумены» раньше времени, но отправлявшийся по восточному маршруту автобус уже стоял у входа и, судя по всему, был набит пассажирами до отказа — из всех окон выглядывали бледные пучеглазые лица. Глоуэн почувствовал, как в нем вскипает раздражение. Этот автобус и его пассажиры ничем не напоминали изображение на рекламном плакате. Глоуэн поздравил себя с заблаговременной покупкой билета, хотя сомневался, что в автобусе еще осталось свободное место.
«Что поделаешь!» — сказал он самому себе и взошел по лесенке открытой передней двери автобуса. Несколько секунд он стоял на передней площадке, обозревая ряды перегруженных тюками, ящиками и корзинами пассажиров в одинаковых фланелевых балахонах.
Водитель не привык к такой неуверенности. Протянув руку, он громко сказал: «Ваш билет, пожалуйста! Таково правило — если вы хотите ехать, нужно предъявить билет. Если вы не хотите ехать, пожалуйста, выйдите».
«Я хочу ехать! — отозвался Глоуэн. — Кроме того, я зарезервировал место первого класса. Вот мой билет — будьте добры, покажите мне мое место».
Водитель мельком взглянул на билет: «Все правильно».
«Где находятся места первого класса?»
«Все места — первого класса. Вы зарезервировали право садиться на любое свободное место».
«Ничего не понимаю! На билете указан номер моего места. На нем уже кто-то сидит».
Водитель недоуменно уставился на нарушителя спокойствия: «У нас все пользуются одними и теми же привилегиями! В бескрайних степях нет места элитизму!»
«Очень хорошо, — не стал спорить Глоуэн. — Но у меня в руках билет, гарантирующий какое-то место. Где я должен сесть?»
Водитель посмотрел в салон через плечо: «С первого взгляда не скажешь. Попробуйте на задней скамье».
Глоуэн пробрался, спотыкаясь о тюки, к задней площадке автобуса и втиснулся в щель между двумя коренастыми зубенитами. Зубениты устроились очень удобно, разложив корзины на скамье, и сопротивлялись вторжению Глоуэна, широко расставив ноги и вжимаясь в спинку скамьи грузными расплывчатыми торсами. Чем больше они сопротивлялись, однако, тем яростнее вертелся и втискивался Глоуэн, вызвавший своими усилиями скорбное бормотание зубенитов. Наконец, чрезвычайно неохотно, зубениты переместили пару корзин на решетчатую полку над головой, предназначенную для такого багажа. Оценив ситуацию, Глоуэн решил забыть о всяком такте и растолкал плечами зубенитов, продвинувшись на всю глубину скамьи. Зубениты застонали, как от боли. Один воскликнул: «Пощади, драгоценный брат! Сжалься над нашими бренными натуральными костями!»
Глоуэн строго произнес тоном, не допускающим возражений: «Почему это тюк лежит рядом с вами на сиденье? Положите его на полку, и у всех будет больше места».
«Во имя чего брать на себя труд? Ехать нам надобно лишь до Фликена... Полно, однако! Поелику ты вынуждаешь, иначе как смирением ответствовать не смею...»
«Вы должны были с самого начала положить тюк на полку».
«Ах, драгоценный брат! Не таково предначертание».
Глоуэн не видел необходимости в дальнейшем обсуждении этого вопроса. Он рассматривал пассажиров, поголовье которых примерно поровну делилось на мужчин и женщин, хотя различить тех и других иногда было трудновато. Все были одеты примерно одинаково: в балахоны с капюшонами, шаровары, заправленные в длинные черные чулки, и длинные черные туфли с острыми носками. В автобусе зубениты откинули назад капюшоны, обнажив коротко стриженые жесткие черные волосы. У них были крупные, круглые, белые как мел лица с большими влажными глазами и длинными носами, уплощенными на конце. Глоуэн не находил никакой загадки в отсутствии скрещивания между зубенитами и представителями других рас, населяющих Тассадеро.
Водитель решил, что ждать дальнейших пассажиров бессмысленно. Он завел двигатель и поехал по дороге, соединявшей Фексельбург с Восточными степями.
Очень скоро пейзаж стал однообразным и скучным. За неимением ничего лучшего, Глоуэн продолжал наблюдать за спутниками, пытаясь угадать, какие мысли бродили у них в головах, по бессознательным жестам и позам. В этом начинании он не преуспел — зубениты сидели, неподвижно уставившись в пространство, и даже не смотрели в окна. «Надо полагать, — подумал Глоуэн, — все они размышляют о тонкостях высокоученых дисциплин «Мономантического синтораксиса»».
Скорее всего, однако, ни о чем они не размышляли. Судя по всем внешним признакам, автобус наполняли не старшие и даже не младшие адепты, а просто бедные фермеры, не испытывавшие никакого интереса к философии.
Вечером предыдущего дня Глоуэн просмотрел «Азбуку синтораксиса» и теперь решил проверить свои теоретические выводы на практике. Он обратился к соседу-зубениту справа: «Уважаемый, я замечаю некоторую кажущуюся неопределенность во взаимной конфигурации натуральных доктрин. На мой взгляд, тессерактическим сопряжениям надлежит предшествовать доктрине трезиса и анатрезиса. Вы сформировали какое-либо мнение по этому вопросу?»
«Драгоценный брат, не сподоблюсь беседовать с тобой сегодня, поелику не разумею, о чем глаголешь».
«Спасибо, вы ответили на мой вопрос».
Глоуэн обратил внимание на ландшафт — казавшуюся бесконечной плоскую равнину, позволявшую как-то оценить расстояния только благодаря одиноким, очень редко растущим фрукам. Далеко на севере в дымке растворялась гряда низких холмов. Если верить легендам, где-то там была гробница Зеба Зонка. Интересно, занимались ли по выходным дням инспекторы Барч и Танаквиль лихорадочными поисками знаменитого клада? Наверное, нет.
В свое время автобус прибыл на развилку у Фликена — селения уже в глубине округа Лютвайлер, состоявшего из нескольких желтовато-серых мазанок, мастерской автомеханика и «Универсального магазина Килумса», предлагавшего, согласно надписи на вывеске, «все необходимое для кладоискателей», а также «пищу и ночлег».
Автобус стоял у входа в магазин, пока из него один за другим выходили пассажиры — в том числе грузный зубенит, сидевший рядом с Глоуэном. Стаскивая свой тюк с полки, сосед обратил к Глоуэну полный укоризны взор, говоривший без слов: «Теперь-то ты понимаешь, наконец, сколько мучений ты мне причинил?»
Глоуэн ответил сухим, полным достоинства прощальным кивком, но никаких проявлений ответной вежливости не последовало.
Автобус продолжил путь на восток и, по мере того, как звезда Зонка достигла зенита, углубился в возделанный район огородов и засеянных зерновыми полей. Впереди уже возвышалась огромная черная громада Поганого мыса, и через несколько минут автобус въехал в городок, притулившийся в тени гигантской скалы. Выглядывая из окна, Глоуэн сумел разглядеть семинарию — массивное каменное сооружение на уступе, примерно на полпути к вершине утеса.
Автобус остановился на центральной площади городка, рядом с ветхим, похожим на сарай дощатым зданием автовокзала. Выйдя из автобуса, Глоуэн снова принялся разглядывать Мыс, по его предположению представлявший собой древнюю вулканическую пробку. Без всякого сомнения, это был самый любопытный объект из всего, что ему удалось увидеть за весь день. Узкая дорога многочисленными зигзагами поднималась по крутому склону и заканчивалась у семинарии. Первое впечатление Глоуэна подтвердилось: семинария, тяжеловесное трехэтажное каменное строение, нависла над городком подобно крепости. Невозможно было себе представить, чтобы в таком месте легкомысленные развлечения и буйные пирушки мешали постижению «Мономантического синтораксиса».
Глоуэн зашел в автовокзал — большое пустое помещение с конторкой у противоположной входу стены. Когда-то стены были выкрашены желто-зеленой краской, и кто-то — по-видимому, владелец или начальник станции — считал эту краску неприятной для глаз, в связи с чем практически вся поверхность стен была облеплена плакатами и объявлениями, своими яркими цветами и сюжетами выражавшими нечто вроде личного протеста против угрюмой подавленности Поганого мыса.
Водитель автобуса принес и бросил на конторку мешок с газетами, журналами и прочими периодическими изданиями — видимо, автовокзал служил также местным почтовым отделением. Начальник станции стоял и просматривал газеты: человек среднего роста и средних лет, с длинным исхудалым лицом, седеющими темно-рыжими волосами и яркими карими глазами. Его самой характерной отличительной чертой были роскошные, похожие на щетку темно-рыжие усы, подобно плакатам и объявлениям бросавшие вызов унылому окружению. Начальник станции носил красную кепку и синий пиджак с латунными пуговицами, придававший его внешности официальный характер, но Глоуэн сомневался, что этот человек стал бы носить форменную одежду, если бы она его не забавляла. Зубенитом он совершенно очевидно не был.
Глоуэн подошел к конторке. Начальник станции соизволил быстро взглянуть на него и вернулся к чтению газеты: «Да? Что я могу для вас сделать?»
«Я хотел бы точно узнать, когда отправляется автобус до Фексельбурга».
«Полуденный уже ушел. Вечерний уезжает примерно через пять часов, перед закатом. Вам нужен билет?»
«Обратный билет у меня есть, но я хотел бы удостовериться в том, что мне будет предоставлено зарезервированное место».
«В этом не может быть никаких сомнений! Место зарезервировано, и вы имеете полное право его занять, но ни я, ни водитель не расположены разъяснять этот факт зубенитам. У них едва хватает мозгов на то, чтобы зайти внутрь, когда идет дождь, но в автобусе они занимают все свободные места с ловкостью и прыткостью голодных крыс. Может быть, у них мозги не в голове, а в каком-то другом месте?»
«Я здесь новичок и чужак. Так же как места в автобусе, мне приходится пока что держать при себе свои мнения».
«Не беспокойтесь насчет места в автобусе. На ночной рейс никогда не раскупают все билеты».
Глоуэн вынул список зубенитов, участвовавших во второй экскурсии на остров Турбен: «Вы не знакомы с этими именами?»
Начальник станции прочел список вслух, время от времени поджимая губы, как человек, пробующий терпкий чай: «Лясильск. Штрубен. Мьютис. Кутах. Робидель. Блозвиг. Все они семинаристы. Из тех, что называют себя «старшими ординатами». Если вы приехали за сокровищем Зонка, ищите в другом месте. К семинарии лучше не подходите — вам дадут от ворот поворот. Если не хуже».
«Я не кладоискатель, — возразил Глоуэн. — Я хотел бы поговорить с этими людьми — или хотя бы с некоторыми из них. Как это лучше всего сделать?»
«Сюда они не спустятся, это я вам могу гарантировать».
«Короче говоря, мне нужно подняться к семинарии».
«Но! — тут начальник станции поднял указательный палец, чтобы подчеркнуть свое замечание. — Если вы намерены посплетничать с ними час-другой, поинтересоваться состоянием их здоровья и как бы невзначай осведомиться о местонахождении гробницы Зонка, рекомендую сесть на стул у меня на станции и не шевелиться до тех пор, пока вы не сядете в вечерний автобус, каковой автобус доставит вас, безопасно и благополучно, обратно в Фексельбург».
Глоуэн подошел к окну и с сомнением взглянул на семинарию: «Вас послушаешь — жутко становится. Кто они там, шайка людоедов?»
«Они философы. Им надоели туристы. Тысячи раз они объясняли тысячам приезжих, что, будь сокровище Зонка где-нибудь поблизости, они бы его уже давно нашли. Теперь они просто отказываются открывать дверь. А если кто-нибудь стучится больше трех раз, они опрокидывают на него — или на нее — ведро помоев».
«Это должно отпугивать даже самых вежливых посетителей».
«Не всегда. Однажды пара туристов увернулась от струи помоев и постучалась четвертый раз. Когда дверь открылась, туристы сказали, что они — студенты-архитекторы, желающие познакомиться с устройством семинарии. «Замечательно! — ответила ордина. — Но прежде всего вы должны познакомиться, хотя бы поверхностно, с устройством нашей жизни, диктующим архитектурные особенности семинарии». «Прекрасно! — обрадовались туристы. — Мы всегда рады учиться». После чего их пропустили в семинарию, переодели в серые рясы и учили синторактическим элементариям в течение года. В конце концов им позволили осмотреть семинарию. Но к тому времени они хотели только одного — чтобы их выпустили. Они спустились с Мыса бегом, крича и размахивая руками, и сразу купили билеты до Фексельбурга. Я спросил их, не желают ли они приобрести обратные билеты. «Нет, — сказали туристы, — обратно мы не приедем»».
«По-видимому, семинаристы очень серьезно относятся к своей философии», — заметил Глоуэн.
«Какие-то туристы забрались на скалу с обратной, отвесной стороны, и стали спускаться по веревке к семинарии, надеясь найти пещеру или какой-нибудь проход. Эти так и не вернулись — говорят, они сорвались всей связкой и упали в мусорную яму семинарии. Были и другие — я туристов не считаю».
«Разве фексельбургская полиция не охраняет туристов?»
«Охраняет. Но туристов предупреждают не приближаться к Поганому мысу».
«Меня не волнуют Зонк и его сокровище. Мне нужны сведения, относящиеся совсем к другому делу. Но я не хотел бы, чтобы меня поливали помоями или чтобы мне давали от ворот поворот. В семинарии есть телефон?»
«Есть. Я могу связаться с ними и узнать, согласятся ли они вас принять. Как вас зовут?»
«Я — капитан Глоуэн Клатток со станции Араминта на Кадуоле».
«И по какому делу вы приехали?»
«Это я предпочел бы объяснить в личной беседе».
Начальник станции взял телефон, отвернулся, набрал номер и тихо произнес несколько слов, подождал, потом снова что-то сказал. Обернувшись к Глоуэну, он пожал плечами: «Ваши предпочтения их не интересуют. Они желают знать, по какому делу вы их беспокоите».
«Мне нужна информация о концерне «Огмо»».
Начальник станции повторил сказанное в микрофон, после чего обратился к Глоуэну: «Они не понимают, о чем вы говорите».
«Недавно шесть человек, поименованных в списке, который я вам показал, посетили планету Кадуол. Я хочу узнать, кто предоставил им билеты. И это все, что я хочу знать».
Начальник станции передал эти сведения, прислушался, положил телефон на конторку и медленно повернулся к Глоуэну: «Я в высшей степени удивлен!»
«Почему же?»
«Они согласились с вами говорить».
«Что в этом такого удивительного?»
«Семинаристы почти никогда не общаются с внешним миром, а если общаются, то только с теми, кого они хорошо знают. Поднимитесь по дороге и постучитесь в дверь. Когда вас встретят, попросите провести вас к ордине Заа. Будьте очень осторожны, мой друг! Вы имеете дело с весьма необычными людьми».
«Я задам свои вопросы как можно вежливее. Если на них не ответят, я уйду. У меня нет другого выбора».
«Разумный взгляд на вещи».
Начальник станции проводил Глоуэна до выхода и даже вышел вместе с ним наружу. Они молча постояли, вместе наблюдая за группой переходивших площадь зубенитов, сгорбившихся в балахонах с капюшонами.
«Как вы отличаете женщин от мужчин?» — спросил Глоуэн.
«Туристы тоже любят задавать этот вопрос! Я на него всегда отвечаю так: а зачем их отличать?»
«Вы не подружились ни с кем из повелительниц местных сердец?»
Начальник станции издал необычный звук, похожий на шум внезапно спустившей шины: «Пшшо! Более тщетное времяпровождение трудно вообразить. С их точки зрения я — нечто вроде козла». Он указал на другую сторону площади: «Дорога вверх начинается там».
2
Глоуэн перешел площадь, вжимая голову в плечи, чтобы защититься от холодного северного ветра. Там, где начиналась дорога на скалу, был установлен большой знак:
«МОНОМАНТИЧЕСКАЯ СЕМИНАРИЯ
Внимание! Вход запрещен!»
Глоуэн прошел мимо знака — сразу же начался крутой подъем. Дорога крутила туда-сюда: сто метров налево, сто метров направо. На каждом следующем повороте открывался все более широкий вид на степи округа Лютвайлер.
Семинария начинала заслонять небо. За последним крутым поворотом дорога продолжалась уже под фасадом семинарии. Глоуэн остановился, чтобы перевести дух, там, где три каменные ступени вели на небольшое крыльцо перед тяжелой деревянной дверью. Озаренная бледным светом звезды Зонка, открывающаяся отсюда панорама существенно отличалась от привычных пейзажей Кадуола — перспективой, сочетаниями цветов и светотени, а больше всего настроением. Городок внизу был наростом сгрудившихся вокруг площади коричневато-красных, красновато-коричневых и темно-охряных построек с черными крышами. За ними начинались возделанные земли с ветрозащитными насаждениями фруков и чародейских деревьев, а за ними — степи, постепенно таявшие в смутной дымке.
Глоуэн повернулся лицом к семинарии. Расправив плечи и одернув пиджак, он рассмотрел фасад здания. Высокие узкие окна казались темными и пустыми — никто не давал себе труда выглянуть и полюбоваться на степные просторы. «Трудно представить себе более безрадостное место для философских занятий», — подумал Глоуэн. Единственным преимуществом, по-видимому, служило отсутствие развлечений и легкомысленных пустяков, мешающих сосредоточиться. Глоуэн поднялся на крыльцо, поднял бронзовый дверной молоток и отпустил его.
Прошло несколько секунд. Дверь открылась — выглянул дюжий круглолицый увалень, ростом повыше Глоуэна. На нем была серо-коричневая ряса с капюшоном, закрывавшим все, кроме лица. Набычившись, увалень изучил Глоуэна с головы до ног: «Зачем, по-твоему, знак стоит? Ты что, читать не умеешь?»
«Я умею читать и видел знак».
«Тем хуже! Мы нарушителей не жалуем!»
Глоуэн отвечал нарочито сдержанно: «Я — капитан Глоуэн Клатток. Мне передали по телефону, что я должен постучаться и попросить провести меня к ордине Заа».
«Даже так! И что тебе тут нужно?»
«Я уже все объяснил по телефону».
«Объясни снова. Я не впускаю каждого пижона, разнюхивающего, где бы добыть сокровище».
Глоуэн с достоинством выпрямился: «Я не привык к такому обращению. Как вас зовут?»
«В данный момент это не имеет значения».
Глоуэн вынул список и зачитал шесть имен: «Вы упомянуты в этом списке?»
«Я — Мьютис, если тебе так нужно знать».
«Значит, вы участвовали в экскурсии на остров Турбен?»
«Ну и что?»
«Кто предоставил вам билеты?»
Мьютис поднял мясистую ладонь: «С вопросами обращайся к ордине. Посмотрим, что она тебе ответит».
«Я требовал провести меня к ней в первую очередь».
Мьютис пропустил это замечание мимо ушей: «Стой, где стоишь». Дверь захлопнулась у Глоуэна перед носом.
Глоуэн повернулся, спустился по ступеням и вышел на дорогу, после чего принялся ходить взад и вперед. Через некоторое время он остановился. «Не веди себя, как ребенок!» — сказал он сам себе. Даже замечать манеры Мьютиса было ниже его достоинства. Глоуэн вернулся на крыльцо, но встал спиной к двери, глядя на степи.
Услышав, как открывается дверь, он обернулся. Но снисходительно-насмешливое выражение лица, приготовленное им для Мьютиса, не пригодилось. За дверью стояло существо гораздо меньшего роста, гораздо стройнее Мьютиса. Мужчина или женщина? Глоуэн решил, что перед ним женщина. Возраст? Ряса и капюшон не позволяли точно сказать. Но, судя по лицу, ей было не больше тридцати пяти, может быть сорока лет. Даже закутанная в белую рясу, она казалась тощей; капюшон позволял увидеть только горящие черные глаза, короткий тонкий нос, кожу, почти такую же белую, как капюшон, и бесцветные, сурово поджатые губы. Ее расовое происхождение явно не имело ничего общего с зубенитами, которых Глоуэн наблюдал в автобусе. Стоя неподвижно в дверном проеме, она внимательно разглядывала Глоуэна с головы до ног — пожалуй, внимательнее, чем это допускалось правилами хорошего тона. Наконец она заговорила, низким грудным голосом: «Я — ордина Заа. Что тебе от меня нужно?»
Глоуэн очень вежливо ответил: «Я — капитан Глоуэн Клатток со станции Араминта на Кадуоле. Консерватор поручил мне навести кое-какие справки в вашей семинарии. Поэтому я и приехал».
Выражение лица ордины не изменилось; не было и никаких признаков того, что она собиралась впустить посетителя внутрь: «Могу только повторить свой вопрос».
Глоуэн по-военному слегка поклонился, чтобы показать свое понимание необходимости дальнейших разъяснений: «Я — офицер полиции станции Араминта, и по совместительству представляю МСБР. Предъявить мое удостоверение?»
«Не нужно. Так или иначе, это не имеет значения».
«Я сообщаю вам об этом только для того, чтобы вы не приняли меня за праздного посетителя. Мое расследование касается недавней экскурсии на остров Турбен, в которой участвовали шесть человек из вашей семинарии, — Глоуэн прочел шесть имен из списка. — Сами по себе меня эти люди не интересуют. Меня интересует, кто именно организовал это мероприятие».
Заа молча стояла в дверном проеме. Глоуэн сообразил, что не задал никакого вопроса. Холодный неподвижный взгляд ордины заставлял его нервничать. «Осторожно! — подумал он. — Не проявляй нетерпение, держи себя в руках!» Он спросил прежним, формально вежливым тоном: «Вы можете назвать имя организатора экскурсии?»
«Да».
«Как звали этого организатора?»
«Она мертва. Не знаю, пользуются ли мертвые именами».
«Как ее звали при жизни?»
«Ордина Сибилла».
«Известно ли вам, от кого Сибилла узнала об этих экскурсиях?»
«Да. И не затрудняйся задавать следующий вопрос — не вижу причины разглашать эту информацию».
«Каковы причины вашей скрытности?»
«Они непросты; для того, чтобы их понять, тебе потребовался бы некоторый предварительный опыт».
Глоуэн задумчиво кивнул и сказал самым сердечным тоном: «Если бы вы согласились выйти, мы могли бы присесть на ступенях, что позволило бы вам не стоять слишком долго. После этого вы могли бы вкратце разъяснить мне, в чем заключается такой «опыт» — в той мере, в какой это необходимо, чтобы я понял ваши побуждения».
Ордина Заа ответила ровным, невыразительным голосом: «Посоветовала бы тебе впредь воздерживаться от дерзостей и следить за собой. В тебе заметны тщеславие и агрессивность. Ты произвел плохое впечатление».
«Очень сожалею, — слегка опешил Глоуэн. — У меня не было такого намерения».
«Не вижу причины сидеть на ступенях и повторять сказанное дважды. Советую внимательно подумать о моих словах. Если ты хочешь получить дополнительные сведения, можешь войти в семинарию, но ты это сделаешь по своему собственному желанию, а не по приглашению. Это понятно?»
Глоуэн нахмурился: «Не совсем».
«На мой взгляд, я выразилась достаточно ясно», — возразила Заа.
Глоуэн колебался. Как тон, так и содержание предупреждения ордины намекали на некую неприятность, ответственность за которую он должен был взять на себя. Он открыл было рот, чтобы снова попросить разъяснений, но дверной проем уже опустел — Заа ушла.
Глоуэн не решался переступить порог. Но что могло с ним случиться? Он был офицером полиции. Если его задержат или станут принуждать к чему-нибудь, Керди известит командора Плока. Глубоко вздохнув, Глоуэн зашел в вестибюль с высоким потолком, каменными стенами и каменным полом. Вокруг никого не было.
Глоуэн немного подождал, но к нему никто не вышел. Слева короткий сводчатый проход вел в другое помещение с высоким потолком — нечто вроде небольшого конференц-зала, вымощенного квадратной плиткой из черного камня. Дальняя стена прерывалась тремя высокими узкими окнами — бледные наклонные лучи звезды Зонка озаряли длинный дощатый стол, прилежно выскобленный за многие годы настолько, что прожилки твердого дерева выступали заметным рельефом. Стол окружали тяжелые деревянные стулья; вдоль стен тянулись скамьи. В самом конце зала, в тенях, стояла Заа.
Заа указала на скамью: «Садись, отдохни. Не теряй времени. Скажи все, что хочешь сказать».
Глоуэн вежливо пригласил ее сесть: «Вы ко мне не присоединитесь?»
Заа ответила непонимающим взглядом: «В чем?»
«Я не хотел бы сидеть, пока вы стоите».
«Это галантно, но я предпочитаю стоять», — она снова указала на скамью жестом, показавшимся Глоуэну чересчур повелительным.
Глоуэн с достоинством поклонился и присел на край скамьи. Надеясь каким-то образом завязать более оживленный разговор, он заметил: «Достопримечательное здание! Ему, наверное, уже много веков?»
«Много. Зачем, на самом деле, ты сюда явился?»
Глоуэн терпеливо повторил причины своего визита: «Как вы можете видеть, все не так уж сложно. Устроитель экскурсий — преступник, он должен предстать перед судом».
Заа улыбнулась: «Тебе не приходит в голову, что наши представления о правосудии могут расходиться?»
«Не в этом случае. Если бы я подробно описал то, что происходило на острове, вам стало бы нехорошо».
«Я не так чувствительна, как может показаться».
Глоуэн пожал плечами: «Правосудие правосудием, но в ваших интересах было бы ответить на мои вопросы без утайки».
«Не вижу логики в этом высказывании».
«В настоящее время наше расследование ограничивается деятельностью концерна «Огмо». Если нам придется прибегнуть к помощи МСБР, расследование распространится и на семинарию, так как Сибилла участвовала в оргиях на острове, а это чревато скандалом и, несомненно, причинит вам много неудобств, потому что слушания будут проводиться в Фексельбурге».
«Что дальше? Я хотела бы выслушать весь перечень угроз и устрашений».
Глоуэн рассмеялся: «Это не угрозы — лишь вполне предсказуемые последствия. Впрочем, если это вас так интересует, шесть старших ординатов могут быть обвинены в соучастии. И они вполне этого заслуживают. Но в данный момент арест семинаристов выходит за рамки моих полномочий».
Заа, по-видимому, забавлялась происходящим: «Я хотела бы убедиться в том, что я тебя правильно понимаю. Если я не отвечу на твои вопросы, МСБР займется расследованием, причинит мне неудобства и предъявит обвинения шести старшим ординатам. Такова сущность твоего заявления?»
Глоуэн снова принужденно рассмеялся: «Вы перефразировали мои слова с самыми неправильными намерениями. Я всего лишь указал на возможные последствия, которых вы могли бы избежать, если захотели бы».
Заа медленно приблизилась: «Тебе известно, что ты находишься в округе Лютвайлер?»
«Разумеется».
«Местные законы охраняют семинарию. Они предоставляют нам право бесцеремонно обращаться с незваными гостями, преступниками и вредителями. Враги семинарии навлекают на себя серьезный риск».
«Я — офицер полиции, и всего лишь выполняю свои обязанности. Чего мне опасаться?» — с подчеркнутой уверенностью возразил Глоуэн.
«Прежде всего, обычных наказаний, уготовленных для шантажистов».
«Это еще что? — Глоуэн резко выпрямился от удивления. — Откуда вы это взяли?»
Заа снова оценивающе разглядела его с головы до ног, и Глоуэн снова подумал, что она забавляется: «Сегодня меня предупредили о том, что ты приедешь, и о требованиях, которые ты предъявишь».
У Глоуэна челюсть отвисла: «Какая нелепость! Кто вас мог предупредить?»
«Имена не имеют значения».
«Для меня они имеют значение — тем более, что вы вводите меня в заблуждение».
Заа медленно, ласково покачала головой: «Зачем притворяться? Ты выдал себя своими собственными словами».
«О чем вы?»
«Неужели ты настолько наивен, что надеешься меня провести? Неужели ты думаешь, что я поддамся на твои искусные уловки и ухмылки?»
«Мадам, вы меня совершенно неправильно понимаете! Я ни в чем вас не обманываю, ни в малейшей степени! Уверяю вас от всей души. Если вы усмотрели в моем поведении какое-то притворство, вы ошибаетесь».
«Будь так добр, говоря со мной, применяй обращение «ордина»», — ледяным тоном отозвалась Заа.
С острым сожалением Глоуэн понял, что позволил себе бестактную вспышку эмоций: «В любом случае, я не притворяюсь и никого не шантажирую».
«Очевидная неправда. С продуманным заранее злым умыслом ты угрожал мне расследованием МСБР. С очевидным удовлетворением ты перечислял ожидающие меня страдания и унижения, обещая нанести ущерб старшим ординатам».
«Остановитесь! — воскликнул Глоуэн. — Чем дольше вы говорите, тем более тяжкими становятся мои воображаемые прегрешения. Вспомните о фактах! Совершены преступления. Кто-то должен найти виновных. Я не предъявлял вам никаких требований. Если вы не желаете отвечать на мои вопросы, я пожелаю вам всего наилучшего и откланяюсь».
Заа, по-видимому, приняла какое-то решение: «Да! Мы заключим договор! На следующих условиях: я предоставлю, во всех подробностях, требуемую информацию, а ты предоставишь мне взамен некоторые услуги».
Глоуэн поднялся на ноги: «Какие услуги? Где, когда, почему, каким образом?»
«У нас будет возможность обсудить детали после того, как мы согласимся в принципе. Если у тебя нет возражений, я могу посоветоваться с другими ординами».
«Совершенно бессмысленно с кем-либо советоваться, так как прежде всего я должен знать, чего именно вы от меня хотите».
«Я не могу даже обсуждать этот вопрос, пока не заручусь согласием большинства», — каменным тоном отозвалась Заа.
«Вы можете это сделать сразу? У меня нет времени, через пару часов мне уже нужно уезжать».
«Я постараюсь не задерживаться — если ты согласишься принять мое предложение в самых общих чертах. Мне нужен безоговорочный ответ».
Глоуэн покачал головой: «Все это слишком неожиданно. Я не могу брать на себя столь неопределенные обязательства».
«Решай: ты хочешь получить информацию, за которой пришел, или нет?» — холодно настаивала Заа.
«Я хочу получить информацию, это не подлежит сомнению. Но о каких услугах вы говорите? Сколько времени потребуется для их предоставления? Придется ли мне куда-нибудь ездить? Если да, то куда? Если вы желаете, чтобы я причинил кому-нибудь ущерб, угрожал кому-нибудь или чем-нибудь рисковал, я безусловно отказываюсь. Короче говоря, я настаиваю на том, чтобы мне подробно разъяснили, в чем заключаются такие услуги, прежде чем я соглашусь их предоставить».
Заа казалась более или менее удовлетворенной: «Быть посему! Ты очень предусмотрителен, что заслуживает похвалы. Я уступаю твоим пожеланиям, и договор будет заключен на твоих условиях».
Заа повернулась и сделала призывный жест рукой. Из темного перехода выступил Мьютис. Заа сухо отдала какой-то приказ — Глоуэн не понял, что она сказала. Мьютис повернулся и исчез в сумраке перехода.
Глоуэну не понравился этот эпизод: «Зачем вы это сделали?»
«Ты настаивал — с полным основанием — на том, чтобы тебе подробно объяснили, что от тебя требуется. В этом отношении совершенно необходимый первый шаг заключается в понимании нашего ордена и его основных заповедей, которые ты найдешь не только исключительно интересными, но и полезными, придающими силы. Я послала за наставницей, которая обучит тебя самым элементарным принципам».
Глоуэн заставил себя говорить тихо и мягко: «Ордина Заа, при всем моем уважении я считаю, что ваша программа нецелесообразна, непрактичная и не соответствует моим пожеланиям. По сути дела, вчера вечером я просмотрел пособие для начинающих по мономантике и разобрался в некоторых ваших идеях — на данный момент для меня этого вполне достаточно».
Заа кивнула и улыбнулась: «Мне известна эта книга. Она служит, скажем так, лишь введением во введение, и никоим образом не соответствует нашей цели».
Глоуэн ответил решительно: «Ордина Заа, у меня нет ни времени, ни возможности изучать вашу философию. Предоставьте мне информацию, после чего объясните, чего вы от меня хотите. Если ваши пожелания практически целесообразны, я их выполню. Но какие-либо лекции или иные затраты моего времени совершенно исключены. Я должен вернуться сегодня вечером в Фексельбург — в противном случае мой коллега решит, что со мной что-то случилось, и известит МСБР».
«Неужели? В таком случае нам позвонят по телефону, и ты сможешь объяснить твоему коллеге, что с тобой ничего не случилось».
«Я надеюсь, что достаточно ясно выразился», — пожал плечами Глоуэн.
Заа проигнорировала его слова: «Обучение имеет большое значение. Без него твое понимание не может быть полным, и таково условие нашего договора».
В помещение вошли Мьютис и еще две фигуры в рясах с капюшонами — одна того же дюжего телосложения, что и Мьютис, а другая — значительно меньше и тоньше, юноша или девушка.
Заа обратилась к этим трем: «Перед вами Глоуэн. Некоторое время он будет проходить курс обучения. Лайла, ты познакомишь его с «Элементариями» и, пожалуй, с первым «Компендиумом»». Ордина повернулась к Глоуэну: «Лайла — превосходная наставница, внимательная и терпеливая. Мьютис и Фьюно — старшие ординаты, а также старосты семинарии. Они опытны и прилежны, ты должен выполнять все их указания».
«Повторяю последний раз! — в гневе закричал Глоуэн. — Мне не нужны ваши лекции по мономантике и какие-либо другие лекции. Так как вы явно не собираетесь сообщить мне сведения, за которыми я приехал, я удаляюсь».
«Не робей! — сказала Заа. — Если ты будешь прилежно заниматься, мы будем знать, что не зря взяли на себя такое бремя. Теперь тебя приготовят к занятиям».
Мьютис и Фьюно подошли ближе. «Пойдем! — сказал Мьютис. — Мы проведем тебя в келью».
Глоуэн взглянул ордине в лицо и снова уловил оттенок веселья. Заа явно наслаждалась его унижением. Он серьезно спросил: «Вы действительно намерены удерживать меня против воли?»
Заа снова скрыла свои чувства: «Это вполне обоснованное решение. Условия нашего договора недвусмысленны».
Глоуэн направился к переходу в вестибюль: «Я ухожу. Советую не пытаться мне воспрепятствовать».
Мьютис и Фьюно спокойно преградили ему путь — Глоуэн оттолкнул их и прошел в вестибюль. Мьютис и Фьюно не спеша следовали за ним. Глоуэн приблизился к закрытой выходной двери, но на ней не было ни засова, ни ручки. Он толкнул дверь плечом, после чего попытался потянуть ее на себя, но дверь не открывалась.
Мьютис и Фьюно медленно надвигались. Глоуэн встал спиной к двери и приготовился защищаться любой ценой.
Лайла вмешалась: «Не сопротивляйся. Тебя покалечат и заставят смириться, причиняя боль. Не давай им такую возможность!»
«Как отсюда выйти?»
«Это невозможно. Делай, что тебе говорят. Следуй за мной. Уверяю тебя, так будет лучше».
Глоуэн оценил фигуры старост. С одним из них он, может быть, и справился бы, но не с двумя. Зачем ввязываться в драку? Если он не вернется вовремя, Керди свяжется с командором Плоком, и МСБР примет необходимые меры.
«Пойдем, — позвала Лайла. — Тогда тебя не тронут».
«Счастливчик Глоуэн!» — издевательски произнес Мьютис.
«Это возмутительно! — процедил сквозь зубы Глоуэн. — У меня важные дела! Что вы себе позволяете?»
«Дела подождут! — заявил Фьюно неожиданно высоким и резким для столь грузного и мускулистого существа голосом. — Ты слышал приказ ордины. Давай-ка, подсуетись, пока мы не потеряли терпение!»
«Иди!» — угрожающе, нараспев сказал Мьютис, чуть наклонившись вперед; его дряблые розовые губы сжимались и разжимались, как пульсирующий полип.
Глоуэн устало обошел двух нахалов. Лайла взяла его за руку и повела по сумрачному коридору.
3
Молчаливый и озлобленный, Глоуэн поднялся вслед за Лайлой по влажным каменным ступеням на второй этаж, где они снова пошли по коридору. Покачивание бедер его проводницы не оставляло никаких сомнений в ее принадлежности к женскому полу. За спиной, не отставая, шлепал Мьютис.
Лайла остановилась у начала второй лестницы и остановилась. Мьютис прошел вперед и каким-то образом включил тусклые лампы, осветившие лестницу. Лайла сказала Глоуэну: «Теперь мы поднимемся по этим ступеням, но будь осторожен, они очень опасны — особенно когда не горит свет».
«Пусть сам научится, — с сухой усмешкой заметил Мьютис. — Пара синяков ему не повредит».
Глоуэн колебался. На него ожидающе и бесстрастно смотрели белые круглые лица Мьютиса и Фьюно. Глоуэн напрягся, готовый неожиданно броситься на них и каким-нибудь образом сбежать. Но разумные соображения взяли верх. Мьютиса и Фьюно не так просто было застать врасплох и, в любом случае, Керди должен был позвонить в МСБР еще до наступления ночи.
Лайла снова позвала: «Пойдем, Глоуэн».
Глоуэн резко повернулся спиной к старостам и стал угрюмо подниматься по лестнице, отставая от Лайлы на две ступени. «Странная лестница для столь массивного сооружения!» — подумал он. Крутая, неровная лестница без поручней дважды круто поворачивала под неожиданными углами. Лайла предупредила, что лестница опасна, особенно в темноте. Надо полагать, так оно и было.
Лайло завела его в третий длинный, сумрачный коридор, а оттуда — в помещение, уставленное ящиками и стеллажами. «Это простая, но важная предварительная процедура. Ты должен очиститься и облачиться в подобающие одежды, чтобы все было по правилам. Теперь сними и выброси свои чужеродные покровы, их нельзя носить в семинарии. Они тебе больше не пригодятся».
«Пригодятся, и еще как! — процедил Глоуэн, сжимая зубы. — Это какое-то безумие! Вы что, все спятили? Я не желаю здесь находиться и не собираюсь здесь оставаться!»
«По этому поводу, Глоуэн, я не могу ничего сказать. Я выполняю указания ордины, только и всего. Ты увидишь, что проще всего ее слушаться и не спорить».
«Но я не желаю подчиняться вашей ордине!»
«Может быть и так, но правила семинарии непреложны. И кто знает? Может быть, ты откроешь для себя превосходство синтораксиса, и твое отношение изменится. Подумай об этом!»
«Маловероятно. Все, что я до сих пор у вас видел, вызывает отвращение».
«А теперь, — холодно сказала Лайла, — если стесняешься, можешь воспользоваться ширмой».
Глоуэн зашел за ширму, снял верхнюю одежду и вышел. Его ожидал Мьютис.
Мьютис указал на табурет: «Сядь!»
«Зачем?»
«Чтобы я мог удалить с твоей головы вонючий рассадник вшей. Мы цивилизованные люди, поддерживаем чистоту».
«Никаких стрижек! — отказался Глоуэн. — Я не хочу выглядеть, как последний дурак, когда отсюда выйду».
«Сядь». Мьютис и Фьюно схватили его за руки и заставили опуститься на табурет. «А теперь сиди тихо! — приказал Мьютис. — Без всяких яких, или посадим тебя в совиное гнездо, там из тебя за одну ночь всю дурь выморозит!»
«Слушайся его, — бесцветным голосом посоветовала Лайла. — Так будет лучше».
Обещая себе отомстить мерзавцам десятками различных способов, Глоуэн сидел как каменный, пока Мьютис грубо, но эффективно, брил его наголо.
«А теперь снимай трусы, или что это у тебя — и марш в душевую!» — гаркнул Мьютис.
Глоуэна заставили мыться едкой «обеззараживающей» жидкостью и стоять под холодным душем; наконец ему позволили выбрать в ящике и надеть стандартную семинаристскую рясу.
Мьютис ушел по своим делам. Лайла сказала: «Теперь я проведу тебя в келью, чтобы ты поразмышлял на досуге».
«Одну минуту!» — Глоуэн свернул рулоном свою старую одежду и засунул ее под мышку. Лайла наблюдала за ним, но промолчала: «Пойдем».
Она повела его по коридору, по пути мягко наставляя Глоуэна на путь истинный: «Некоторое время тебе следует воздержаться от посещения городка и не бродить по степи. Откажись от таких намерений — они строго порицаются».
«Надеюсь, я не проведу здесь столько времени, что мне захочется бродить по степи».
Лайла торопливо ответила: «В таком случае тебе не придется спускаться по лестнице — она чрезвычайно опасна!»
«Ты уже не в первый раз меня о ней предупреждаешь», — заметил Глоуэн.
«Ты очень внимателен! Не забывай мое предупреждение! Помни: прилежному послушнику легче живется, чем тому, кто беспокоится и отлынивает. Ты ведь не лентяй и не озорник, правда?»
«Я — Клатток из рода Клаттоков! Такого ответа достаточно?»
Лайла покосилась на него: «Что такое Клатток?»
«Скоро узнаешь. Надеюсь, достаточно скоро».
Лайла немного помолчала, после чего тоскливо спросила: «Ты путешествовал по Ойкумене, бывал в далеких мирах?»
«Не в таких далеких, как хотелось бы. По сути дела, я побывал только на нескольких планетах Пряди Мирцеи».
«Путешествовать, наверное, интересно! — вздохнула Лайла. — Ясли в Штроке — все, что я помню, и то смутно. А потом меня отдали в семинарию». Она остановилась перед дверью: «Вот твоя келья». Она открыла дверь и ждала. Глоуэн упрямо не желал заходить. Лайла сказала: «Поверь мне, сопротивление не поможет. Мьютис только этого и ждет, он обожает наказывать».
Глоуэн вздохнул и зашел внутрь. Лайла пообещала: «Мы еще поговорим. Я рада, что ордина выбрала меня твоей наставницей; обычно она поручает такие вещи Байанту или Хайласу. Тем временем, для того, чтобы тебе никто не мешал — и ради твоей безопасности — я закрою дверь».
«Безопасности? Чего я должен опасаться?»
Лайла ответила неопределенным жестом: «Иногда, закончив занятия, послушники хотят посплетничать с другими, когда им полагается размышлять на досуге. Закрывая дверь на замок, я не позволю никому тебя беспокоить».
Дверь захлопнулась. Глоуэн осмотрел келью, кипя от злости, отравленной пониманием того, что его провели на мякине, оставили в дураках, буквально раздели и объегорили! Места было достаточно — метров шесть от входной двери до окна в противоположной стене, метра четыре от одной боковой стены до другой. Холодный каменный пол покрывала циновка из плетеной соломы; стены были побелены сероватой известковой краской. У дальней стены под высоким окном стояли деревянные стол и стул. Слева находилась грубо сколоченная койка, справа — высокий платяной шкаф и комод. За дверью в правой стене оказался аскетический тесный туалет.
Глоуэн бросил скомканную одежду на койку и опустился на стул.
В келье было прохладно, а Глоуэн все еще ежился после ледяного душа. У него начали постукивать зубы, что привело его в еще большее раздражение. Глоуэн встал, размялся, походил туда-сюда, сделал несколько приседаний и прыжков. Стало теплее.
Глоуэн изучил окно. Центральный металлический столбик разделял оконный проем на две половины, слишком узкие для того, чтобы в одну из них можно было пролезть. Каждый из сегментов стекла открывался по отдельности, что позволяло проветривать келью по мере надобности; теперь оба узких сегмента плотно прижимались к столбику.
Взобравшись на стол, Глоуэн выглянул из окна. Перед ним открывался вид на степь и на восточную окраину городка — несколько обветшалых хижин. Звезду Зонка не было видно, но, судя по тусклому свету и длинным черным теням, до заката оставалось недолго. Автобус, наверное, уже уехал в Фексельбург — увы, без него.
Приподнявшись на цыпочки, Глоуэн посмотрел прямо вниз. Отвесная стена продолжалась метров тридцать, после чего начинался скалистый склон. Глоуэн открыл одну из половин окна и проверил надежность центрального столбика. Он надавил на столбик плечом, потянул его на себя — столбик даже не задрожал. Из окна дул холодный ветер; Глоуэн закрыл его. Что сказал Мьютис? Что-то насчет «совиного гнезда»? Глоуэн задрожал от одной мысли о необходимости провести ночь на таком ветру. Спрыгнув со стола, он снова опустился на стул. Допуская, что Керди выполнит инструкции неукоснительно и безотлагательно, Глоуэн мог ожидать, что его вызволят уже сегодня вечером — хотя, наверное, лучше было рассчитывать на утро.
Вытянув ноги, Глоуэн попытался посмотреть на вещи уравновешенно, со стороны. Такое приключение он, конечно, никогда не забудет. Он даже язвительно усмехнулся. Наглость ордины Заа и ее пособников выходила за рамки общераспространенных представлений о логике и реальности. Они применяли методы психического контроля: прежде всего подрывалась уверенность жертвы в том, что жертва считала нормальным порядком вещей; затем этот порядок вещей подменялся отлаженным годами семинаристского безумия альтернативным порядком. Сознательно или нет, Заа руководствовалась именно такой тактикой. «Мне будет чем гордиться, когда я закончу это расследование!» — подумал Глоуэн.
Ему пришла в голову еще одна мысль. Если ордине можно было верить — почему нет? — ее кто-то предупредил по телефону о его приезде. Кому было известно о его планах? Керди, инспекторам Барчу и Танаквилю, командору Плоку. Почему бы любой из этих людей решил его предать? Великая тайна!
Глоуэн погладил подбородок, пытаясь подстегнуть свой ум. Заа обошлась с ним, офицером полиции, так, как если бы не опасалась никаких последствий. Очевидно, она не боялась фексельбургской полиции. Юрисдикция фексельбургской полиции не распространялась на округ Лютвайлер — или, точнее говоря, фексели не желали вмешиваться в дела семинарии.
Глоуэн внезапно осознал, что попал в ловушку, не подвергаясь никакому явному насилию. Его заставили подчиниться в основном намеками и угрозами, только один раз схватили за руки — и вот, теперь он сидел, запертый в келье и обритый наголо. Глоуэн выпрямился на стуле, дрожа от стыда.
Глоуэн сжал зубы. «Что сделано, то сделано! Меня хорошенько проучили, и этот я урок не забуду», — сказал он себе.
Но один нерешенный вопрос был важнее всех остальных, вместе взятых: почему?
Глоуэн заметил, что в келье становится темно. Забравшись на стул, он выглянул в окно. Ночь спускалась на степи округа Лютвайлер. Наклонным туманным росчерком в небе уже виднелась Прядь Мирцеи. Глоуэн снова сел. Он не заметил в келье никаких выключателей или осветительных приборов. Оставалось только ждать.
Прошло минут десять. В коридоре послышались какие-то звуки — дверь открылась, и в проеме появился тонкий силуэт Лайлы.
Глоуэн холодно произнес: «У вас нет ни света, ни отопления?»
«Свет у нас, конечно, есть», — Лайла прикоснулась к неприметной кнопке у двери, и на потолке зажглись флуоресцирующие полосы. Глоуэн увидел, что «наставница» принесла полдюжины книг. Она подошла и положила книги на стол, все еще двигаясь рассеянно, по привычке. Глоуэн молча наблюдал за тем, как она аккуратно раскладывала книги вдоль края стола. Почувствовав, что-то необычное, Лайла обернулась и внимательно посмотрела Глоуэну в лицо: «Это учебники, они тебе потребуются. Как ты знаешь, я буду твоей наставницей, по меньшей мере какое-то время. Конечно, важнейшую работу тебе придется выполнять самому — только таким образом возможно настоящее постижение. Тексты сложные, но, если прилежно заниматься, они становятся понятнее».
«Меня совершенно не интересует мономантика», — глухо сказал Глоуэн.
Лайла серьезно возразила: «Любопытство в тебе проснется, когда ты откроешь для себя преимущества прилежания. Ну что же! Пора начинать, а то подумают, что мы лентяи».
Лайла выбрала одну из книг и с кошачьей деликатностью устроилась на койке: «Это «Перечень элементариев». Их необходимо выучить наизусть, даже если их значение не сразу становится ясным. Я их тебе прочту, и ты должен слушать очень внимательно, чтобы усвоить их силу и звучание, хотя, конечно, сегодня ты их еще не поймешь. Элементарий первый: «Двойственность — причина износа и трения; ей надлежит слиться в Единстве». Элементарий второй...» Глоуэн слушал ее с полузакрытыми глазами, пытаясь представить себе, какие злоключения привели ее в семинарию на Поганом мысу. Лайла казалась вполне искренним, доброжелательным существом, и по природе своей испытывала к окружающим, пожалуй, больше теплоты и симпатии, чем это требовалось в ее положении. Она бросила на него быстрый взгляд: «Ты слушаешь?»
«Конечно! У тебя очень успокоительный голос — самое приятное из всего, что я встретил в этой кошмарной семинарии».
Лайла отвернулась. «Ты не должен мыслить в таких терминах», — строго сказала она. Но Глоуэн заметил, что на самом деле она не сердится. Лайла продолжала: «Ты прослушал «Перечень», который мы будем повторять ежедневно до тех пор, пока ты не запомнишь его дословно. Теперь перейдем к общему обзору наших занятий. Здесь, напечатанные зеленым шрифтом — «Заповеди, побочные указания и производные». В том же томе, но красным шрифтом и вверх ногами — «Полезные разграничения». Они имеют огромное значение, но сперва тебе лучше заняться «Фактами и началами», они позволяют заложить осмысленную основу для дальнейшего. И, конечно же, нельзя забывать о «Первичных концепциях»». Она передала Глоуэну книгу: «Это прежде всего».
Глоуэн пролистал несколько страниц: «Довольно сложный текст... Я бы сказал, выходящий не только за рамки моих интересов, но и превосходящий мои возможности».
«Интерес придет! Синтораксис, по существу — последовательность аксиом, каждая из которых является следствием так называемой «фундаментальной правды». Грубо говоря, правда объединяет все сущее. Фундаментальная правда — средоточие силы интеллектуального воздействия, известной под наименованием «штурре». Полное овладение этой силой труднодостижимо, но возможно. Ничто не должно замутнять ясность нашего видения. Здесь, на Поганом мысу округа Лютвайлер, созданы оптимальные условия. Здесь ничто не препятствует нашему развитию. В семинарии ничто не отвлекает, здесь нет ни особых неудобств, ни особых радостей...»
«Только холодно у вас тут».
Лайла пропустила это замечание мимо ушей: «...Мы не позволяем ничему мешать нашему сосредоточению — особенно глупому потворству склонности к преходящим развлечениям. Боль можно игнорировать; удовольствие гораздо коварнее».
«Удовольствие гораздо приятнее боли, ты не находишь?»
Лайла поджала губы: «Это непоследовательная, не заслуживающая внимания идея».
«Для Мьютиса и ордины Заа — возможно. Но не для меня. Я сожалею об упущенных удовольствиях, но знать ничего не хочу о боли, которую мне не пришлось испытать».
Лайла строго произнесла: «Ты должен отказаться от привычки болтать пустяки! Такие рассуждения расслабляют и нарушают логический ход мыслей. Как гласит один из элементариев, случайные импульсы эволюции привели к возникновению аномалий, которые мы пытаемся исправить. Наша цель — навести порядок в хаосе. А третий элементарий? Помнишь? «В Единстве — чистота! В энергии — направление! Двойственность — столкновение, беспорядок и застой!»
Почти забавляясь, Глоуэн разглядывал тонкие черты Лайлы — так же, как у ордины Заа, у нее было правильное, изящное лицо с большими темными глазами. Лайла спросила: «Ты хорошо усвоил эти концепции?»
«Безошибочно!»
«Двойственность относится к логическому единству, как смерть к жизни. Этот вопрос анализируется в главе «Противоположности и соответствия» — в общих чертах, конечно, но для начинающего этого достаточно».
«Что ты называешь «двойственностью»?»
«Это должно быть ясно даже тебе! Двойственность — источник Великой Схизмы, отделившей нас от полимантиков. В любом случае, среди них преобладали философы мужского пола, что, опять же, приводило к образованию противоположностей. В рамках «прогрессивной формулы», которой мы придерживаемся, половые противоположности игнорируются или избегаются».
«А что ты сама думаешь по этому поводу?»
«А почему я должна что-то думать? Мономантический символ логики не нуждается в поправках».
«Но что ты чувствуешь? Вам же не запрещены личные ощущения?»
Лайла снова поджала губы: «Мне никогда не приходило в голову анализировать этот вопрос. Интроспекция непродуктивна».
«Понятно».
Лайла украдкой покосилась на Глоуэна: «А ты что думаешь?»
«Мне нравится Двойственность».
Лайла неодобрительно покачала головой, хотя казалось, что она вот-вот рассмеется: «Так я и подозревала. Ты должен принять Единство». Она снова бросила на него быстрый взгляд: «Почему ты на меня так смотришь?»
«Я пытаюсь представить себе, кем ты себя представляешь. Девушкой? Неким бесполым воплощением Единства? Существом неизвестного рода? Кем?»
Лайла задумчиво смотрела в пространство: «Считается, что такие концепции обсуждать не подобает. Иррациональность эволюции навязывает нам дуализм. Мы отвергаем дуализм — в этом суть и сила нашей философии!»
«Ты не ответила на мой вопрос».
Лайла опустила глаза к раскрытым страницам «Перечня»: «А ты как меня представляешь?»
«По всем статьям ты, несомненно, девушка».
Лайла кивнула — медленно, неохотно: «Физиологически я — женского пола, это так».
«Если бы ты отрастила волосы подлиннее, ты выглядела бы даже привлекательно».
«Какие странные вещи ты говоришь! Это означало бы сознательную двойственность!»
Движимый в равной степени озорством, злорадным желанием насолить семинарии и бесшабашной галантностью истинного Клаттока, Глоуэн сел на койку рядом с Лайлой. Та испуганно на него воззрилась: «Зачем ты это сделал?»
«Чтобы мы могли вместе заняться изучением Двойственности и понять, зачем она нужна. Это гораздо интереснее мономантики».
Лайла пересела на стул: «Это самое необычное предложение из всего, что я когда-либо слышала!»
«Разве тебе не интересно?»
«Конечно, нет. Мы обязаны безраздельно сосредоточивать внимание на установленном порядке проведения занятий». Прозвучал похожий на удар колокола сигнал. «Пора ужинать, — сказала Лайла. — Мы пойдем вместе».
В трапезной Глоуэну и Лайле выдали по куску хлеба, а также вареные бобы и пареные овощи из больших чугунных котлов. Они сели на скамью за длинным столом. За тем же столом уже сгорбились над мисками примерно тридцать семинаристов. Глоуэн спросил Лайлу: «У тебя есть среди них близкий друг?»
«Мы любим друг друга и все человечество глубокой, страстной любовью. Ты должен испытывать такие же чувства».
«Мне было бы трудно любить Мьютиса».
«Время от времени Мьютис проявляет склонность к деспотическому обращению».
«Но ты все равно его любишь?»
Задержавшись на секунду, Лайла ответила: «Все мы обязаны относиться друг к другу с одинаковой вселенской любовью».
«Зачем тратить любовь на таких, как Мьютис?»
«Ш-ш! Тихо! Ты слишком много и громко говоришь. В трапезной должна быть тишина, таково правило. Многие из нас уделяют время трапезы размышлению, внутреннему разъяснению какого-либо очевидного парадокса. Никто не хочет, чтобы ему мешали».
«Прошу прощения».
Лайла взглянула на миску Глоуэна: «Почему ты не ешь?»
«Это отвратительная еда. Бобы уже испортились, а овощи подгорели».
«Если ты не будешь есть, ты проголодаешься».
«Лучше голодать, чем болеть».
«Тогда пойдем — незачем тут бездельничать».
Вернувшись с Глоуэном в келью, Лайла чопорно уселась на стул, а Глоуэну ничего не осталось, как присесть на койку. Лайла сказала: «Теперь мы обсудим «Начала»».
«Давай-ка обсудим нечто гораздо более любопытное, — предложил Глоуэн. — Каких услуг от меня ожидает ордина Заа?»
Лайла нервно отмахнулась: «Мне не подобает высказывать мнения».
«Кто предупредил ее по телефону о моем приезде?»
«Не знаю. Теперь, насчет книг. Я оставлю их в твоем распоряжении. Так как это ценные экземпляры, мне приказано получить от тебя расписку». Лайла встала и протянула Глоуэну лист бумаги: «Ты должен проставить здесь свою подпись и разборчиво написать свое имя».
Глоуэн отвел в сторону руку, протягивающую лист: «Забери книги. Мне они не нужны».
«Но они совершенно необходимы для твоих занятий!»
«Пора положить конец всей этой несуразной белиберде, Лайла. И лучше сделать это как можно раньше. Я работаю в полиции в чине капитана — капитан Глоуэн Клатток, понимаешь? Я веду расследование. Когда я наведу необходимые справки, я собираюсь отсюда уйти или сбежать — как получится».
Нахмурившись, Лайла стояла и смотрела на лист бумаги: «И все же, ты должен расписаться — таковы указания ордины Заа».
«Прочти мне, что там написано».
Неуверенным голосом Лайла прочла текст документа: «Я, Глоуэн, подтверждаю получение шести книг с перечисленными ниже наименованиями». Лайла огласила список книг: «Я обязуюсь пользоваться ими осторожно и аккуратно в той мере, в какой это требуется в процессе моего обучения. Я обязуюсь уплатить Мономантическому институту сумму, обычно взимаемую за пользование такими материалами, а также возместить стоимость моего пропитания и все остальные расходы, связанные с моим проживанием в семинарии во время обучения».
«Дай мне авторучку», — потребовал Глоуэн. В нижней, незаполненной части листа он написал: «Я, Глоуэн Клатток из пансиона Клаттоков станции Араминта на планете Кадуол, капитан полиции и, по совместительству, агент МСБР, ничего платить не буду. Я нахожусь здесь в качестве офицера полиции, проводящего расследование, и покину семинарию тогда, когда сочту нужным. С любыми претензиями, относящимися к возмещению расходов, обращайтесь в отделение МСБР в Фексельбурге».
Глоуэн вернул документ Лайле: «Забери книги. Я не намерен ими пользоваться».
Лайла собрала книги и подошла к двери. Глоуэн вскочил и последовал за ней: «Не вздумай закрывать дверь на замок. Так как философией я не занимаюсь, опасность отвлечься от размышлений мне не грозит».
Лайла медленно вышла в коридор, остановилась и обернулась с явным беспокойством. Помолчав, она наконец сказала: «Будет лучше, если я закрою дверь на замок».
«Мне это не нравится. Я чувствую себя, как в тюрьме».
«Это делается для твоей же безопасности, для твоего спокойствия».
«Я беру риск на себя».
Лайла отвернулась и удалилась по коридору. Глоуэн следил за ней, пока она не исчезла, спускаясь по пресловутой «небезопасной» лестнице. Ему хотелось последовать за «наставницей» и спуститься, но он решил не напрашиваться на конфронтацию. Пусть командор Плок разбирается с этим бредовым народцем.
С другой стороны, не мешало принять меры предосторожности. Глоуэн убедился в том, что в коридоре никого нет, и пробежал в кладовку с душевой, где его обрил Мьютис. Там он взял с полки шесть чистых простынь и, вернувшись к двери, снова проверил, пуст ли коридор. В коридоре никого не было. Вернувшись к себе в келью как можно быстрее, Глоуэн пододвинул стул к платяному шкафу, забрался на стул и спрятал простыни сверху на шкафу — так, чтобы их не было видно. Подумав пару секунд, он спрятал там же рулон своей старой одежды.
Прошло полчаса. Мьютис открыл дверь и заглянул в келью: «Следуй за мной».
«Где тебя учили манерам? — холодно спросил Глоуэн. — Нужно хотя бы стучать, прежде чем открываешь дверь».
Мьютис уставился на него с полным непониманием и сделал призывный жест мясистой рукой: «Пошли».
«Куда?»
Мьютис нахмурился и шагнул вперед: «Я что, тебе повторять должен? Сказано было — пошли!»
Глоуэн медленно поднялся на ноги. Мьютис был явно не в духе. «Быстро! — прорычал Мьютис. — Не заставляй меня ждать. До сих пор тебе везло».
Глоуэн вышел из кельи на негнущихся ногах. Мьютис дышал ему в затылок. «Тебе же сказали — быстро!» — староста толкнул Глоуэна ладонью в затылок. Глоуэн изо всех сил двинул его локтем в шею. Обернувшись, он увидел исказившееся, сморщенное лицо, на котором рот превратился в маленький розовый кружок. Мьютис рванулся вперед. Глоуэн попытался встретить его ударом в голову и отскочить, но опоздал — Мьютис уцепился за него и повалил на пол. Глоуэн быстро откатился и пнул старосту в ухо. Вскочив на ноги, Глоуэн тяжело дышал и пытался сообразить, что делать дальше. Но к тому времени коридор уже наполнился суматохой — всюду бегали фигуры в капюшонах и развевающихся серых рясах. Чьи-то руки схватили Глоуэна сзади и натянули ему на голову капюшон — так, чтобы он ничего не видел. Он слышал, как Мьютис что-то яростно бормотал; зашелестели рясы — Мьютис рвался к обидчику, но его не пускали.
Подхватив Глоуэна под локти, многочисленные руки наполовину провели, наполовину пронесли его вниз по лестнице — Глоуэн насчитал два пролета ступеней. Снова наступило замешательство — какие-то возгласы, какие-то вопросы. Наконец, Мьютис мрачно приказал: «В старое место его! Таковы указания».
Глоуэн расслышал неуверенное, почти нечленораздельное бормотание, перешептывание, тихие возгласы. Он попытался сбросить державшие его руки, чтобы поднять капюшон и увидеть, что происходит, но безуспешно.
Заговорил Мьютис: «Теперь я сам им займусь. Он смирился — мне больше не нужна помощь».
«Он ловок и силен, — возразил кто-то у самого уха Глоуэна. — Мы тоже пойдем — не должно быть никакого насилия».
«А, что с ним нянчиться!» — Мьютис разочарованно крякнул.
Глоуэна повели по коридору, пахнувшему сырым камнем, нашатырем и чем-то ароматическим, похожим на раздавленные свежие грибы. Он услышал скрип, что-то звякнуло. Глоуэна толкнули вперед.
Руки отпустили его — он был свободен. Снова Глоуэн услышал скрип и звякающий звук, потом стук захлопнувшейся двери. Наступила тишина.
Глоуэн поднял капюшон и ничего не увидел. Он стоял в полной темноте.
Через несколько секунд Глоуэн шагнул в ту сторону, где захлопнулась дверь, и нащупал стену. Отражения звуков или какое-то особое чувство подсказали ему, что он находится в большом помещении — в подземелье, судя по запаху мокрого камня. Где-то тихо журчала вода.
Глоуэн стоял в неподвижности минут пять, пытаясь собраться с духом — с тем, что от него осталось. «По-видимому, я допустил ряд ошибок, — говорил он себе. — Отвратительная ситуация стала еще хуже».
Стена под его пальцами — неровная, влажная, пахнущая плесенью — была высечена в естественной каменной породе. Скорее всего, подземелье находилось в самой глубине Поганого мыса.
Глоуэн начал осторожно изучать окружающее пространство, проверяя ногой поверхность пола прежде, чем переместить свой вес — на каждом шагу он боялся встретить провал. Чего еще можно было ожидать от мономантических семинаристов? Когда приедет командор Плок, ордина Заа скажет тоном, полным оскорбленной невинности: «Сумасшедший капитан Клатток? Мы не смогли его удержать! Он решил обыскать пещеру и свалился в пропасть! Кто в этом виноват?»
Но Глоуэн не нашел никакого провала. Пол казался ровным. Глоуэн сделал на ощупь десять шагов влево от двери и вернулся, после чего прошел десять шагов вправо. Кривизна стены — допуская, что помещение было круглым — свидетельствовала о диаметре примерно в двадцать метров. Значит, длина окружности должна была составлять около шестидесяти метров. Глоуэн снова вернулся к двери и приготовился ждать. Рано или поздно кто-нибудь должен был придти и позаботиться о нем. А вдруг никто не придет — никогда? Глоуэн подумал, что такова, наверное, была судьба многих пропавших туристов, слишком настойчиво искавших гробницу Зонка. Невеселая мысль! Он крепко пнул Мьютиса по уху, но одно это обстоятельство не позволяло ему спокойно умереть.
Прошло полчаса. Глоуэн устал стоять, прислонившись к стене, и уселся на полу. Глаза его смыкались и, несмотря на то, что он сидел на твердом холодном камне, он задремал.
Глоуэн проснулся. Прошло время — как минимум несколько часов. Ему было холодно и неудобно, ноги затекли. Во рту накопился неприятный сухой налет. Глоуэн прислушался. Не было ни звука — только где-то тихо журчала вода, где-то справа. Глоуэн заставил себя встать и нащупал дверь. Внезапная мысль поразила его: что, если дверь не заперта? Может быть, они решили сыграть с инопланетным полицейским мрачную шутку — бросить его в подземелье без воды и пищи, но за дверью, которую никто никогда не закрывал!
Глоуэн проверил, открывается ли дверь. Увы, она была глухо заперта. Ощупывая доски и дверную раму, он не смог найти ни засова, ни петель, ни тяговой цепи — ничего. Глоуэн отошел и изо всех сил ударил в дверь плечом. Дверь не шелохнулась. Глоуэн разочарованно крякнул.
Прошел час — а может быть, два? Глоуэн не мог сказать определенно. В любом случае, ожидание становилось исключительно тягостным, и на всем протяжении оставшейся ночи нельзя было надеяться ни на что лучшее — почти наверняка его тут решили продержать до утра, пока все остальные спали в теплых постелях.
Глоуэн печально вздохнул и заставил себя сосредоточиться. Ярость в данный момент ничему не помогла бы.
Ему очень хотелось пить, в горле пересохло. Не отдаляясь от стены, Глоуэн пополз на четвереньках вправо и примерно через шесть-семь метров наткнулся на промоину с ручейком холодной воды. Набрав воду в сложенные ладони, он попробовал ее. Перенасыщенная минералами вода казалась почти непригодной для питья. Глоуэн проглотил, однако, несколько пригоршней — достаточно, чтобы утолить жажду — после чего, поднявшись на ноги и придерживаясь рукой за стену, вернулся к двери.
Прошло неизвестное количество времени. Глоуэн сидел у двери, ни о чем не думая.
Где-то сверху, на стене, раздался какой-то звук. Глоуэн поднял голову. Звук повторился — скрип двери, поворачивающейся на старых петлях. К звуку присоединилась полоска света, позволившая различить нечто вроде балкона в шести метрах над полом подземелья.
На балкон вышла фигура, закутанная в белое, с переносным фонарем в руке. Глоуэн сидел без движения — игра света и теней смущала его восприятие. Его почти не интересовало, кто пришел или что пришло взглянуть на узника в темнице.
Фигура в белом закрепила фонарь в нише, после чего быстрым движением откинула капюшон. В желтом свете фонаря Глоуэн увидел длинное лицо с деликатными чертами и большими темными глазами под небольшой копной медно-рыжих кудрей. Волосы обрамляли лицо подобно бронзовой каске, почти закрывая уши, надвигаясь на лоб и спускаясь сзади вдоль шеи короткими завитыми локонами. С тупым удивлением Глоуэн осознал, что перед ним ордина Заа. Ее ряса была тоньше и мягче, чем та, которую она носила раньше, и даже придавала ей какую-то грацию движений.
Заа смотрела на Глоуэна сверху с неизъяснимым выражением. Она проговорила легким, почти веселым тоном: «Ты сделал все возможное для того, чтобы оказаться в самом неудобном положении».
Глоуэн сдержанно ответил: «Я все сделал правильно. Вы незаконно меня задержали, а теперь подвергаете лишениям по причинам, превосходящим мое понимание».
Заа покачала головой: «В условиях, существующих здесь и сейчас, мои действия полностью обоснованы. Такова реальность. Твои представления основаны на наивных абстрактных гипотезах — их бесполезность уже доказана».
«Зачем с вами спорить? — спросил Глоуэн. — Вы еще подумаете, что я жалуюсь».
Заа с улыбкой наклонилась, опираясь на перила балкона: «У тебя, по-видимому, необычно невозмутимый характер».
Глоуэн чувствовал, что она играет с ним, как кошка с мышкой, и ничего не ответил.
Заа продолжала дразнить его: «Что придает тебе спокойствие? Стоицизм? Или какое-то более сложное мировоззрение, предписывающее твердость и терпение?»
«Не могу сказать — не привык заниматься самоанализом. Может быть, я просто онемел от холода».
«Жаль. Староста Мьютис не умеет быстро прощать обиды — это, конечно, недостаток. Но ты его так ударил, что у него до сих пор в ушах звенит. Не будем, однако, ворошить прошлое, гораздо лучше смотреть в будущее. Что ты на это скажешь?»
«Я скажу вот что: ответьте на мои вопросы, и я покину ваш сумасшедший дом в ту же секунду, чтобы никогда не возвращаться и даже не вспоминать о нем. Для вас так было бы лучше всего».
Заа улыбнулась: «Только с твоей точки зрения».
«С вашей тоже. Применяя насилие по отношению к офицеру полиции, вы напрашиваетесь на крупные неприятности».
«Ты забыл, что мы в округе Лютвайлер. Здесь у тебя нет никаких прав и полномочий».
«МСБР придерживается другого мнения».
«Не руководствуйся фантазиями, — посоветовала Заа. — Ты находишься в семинарии. Я контролирую семинарию: такова истина. Тебе придется подчиниться моим требованиям, а не мне твоим. Если тебе это непонятно, очевидно, ты нуждаешься в мозговой терапии».
«Ни в какой терапии я не нуждаюсь. Мне все понятно».
«Я не совсем в этом уверена, выслушав свидетельства Мьютиса и Лайлы. В одном случае ты позволил себе эротические приставания...»
«Ничего подобного я себе не позволял!»
«...А в другом случае ты проявил жестокость, причинив боль Мьютису — у него распухло ухо, он не перестает жаловаться».
«Абсурдные обвинения!»
Заа пожала плечами: «Суть дела совершенно ясна. Мьютис считает, что ты неспособен к послушанию. Лайлу твое поведение привело в замешательство, и она не может понять, где и каким образом допустила ошибку».
Глоуэну удалось рассмеяться: «Факты таковы: находясь у меня за спиной, Мьютис без предупреждения ударил меня в затылок, и мне пришлось защищаться. Он намеренно спровоцировал драку — думаю, по вашему приказу. В том, что касается Лайлы, я, возможно, позволил себе некоторую галантность — просто от скуки и для того, чтобы добавить хотя бы искорку оживления к ее угнетенному существованию. Мое поведение никак нельзя назвать похотливым. Одержимость сексуальностью на самом деле свойственна Лайле, а не мне».
Заа снова безразлично пожала плечами: «Может быть и так, почему нет? Ты сильный, уверенный в себе молодой человек — впечатлительной девушке ты можешь показаться привлекательным». Заа обвела взглядом подземелье: «В пещере нет никаких удобств, но зато твое содержание обойдется нам дешево. Так как ты отказался платить за проживание, никаких претензий не должно быть. Довольствуйся пещерой».
«Вы хотели воспользоваться документом, подтверждающим мое согласие оплатить расходы, в качестве доказательства того, что я нахожусь здесь по своей воле. Но это не так. Я — узник, а не послушник».
«Разве ты забыл про наш договор?»
«Договор? — Глоуэн ответил непонимающим взглядом. — Ваши условия были неопределенны до бессмысленности. Никакого договора нет и не было. Между тюремщиком и узником не может быть договоров».
Заа рассмеялась — щебечущим легким смехом, похожим на перезвон стеклянных колокольчиков под дуновением ветерка: «В округе Лютвайлер такие договоры действительны и неопровержимы — особенно в том, что касается обязанностей задержанного».
Глоуэн промолчал. Заа настаивала: «Ты помнишь наше соглашение?»
«Вы предложили предоставить информацию в обмен на некие неопределенные услуги, и я не мог согласиться на такие условия. Никакого соглашения не было. После этого вы попытались насильно учить меня мономантическому синтораксису, притворяясь, что таким образом выполняете ваши обязательства, предусмотренные воображаемым договором. Все это очень забавно, но вы, наверное, догадываетесь, что я не принимаю всерьез ни вас, ни ваш пресловутый договор?»
«Непростительная ошибка! Договор нельзя не принимать всерьез».
«В таком случае, предлагаю следующее, — сказал Глоуэн. — Выпустите меня из этой ямы, предоставьте мне требуемую информацию, а затем объясните, чего вы от меня хотите. Если вы попросите возможного, если выполнение вашей просьбы не будет связано с совершением преступления или безнравственного поступка, с нанесением травм или ущерба, если в нем не будет ничего позорного, если оно не займет слишком много времени и не обойдется слишком дорого, я попытаюсь вам помочь».
Заа задумалась: «Обезоруживающе простой план».
«Рад, что он вам пришелся по душе».
«А! Радоваться еще рано — я сомневаюсь в твоей искренности».
Глоуэн попытался понять, что она имеет в виду: «Я достаточно искренне сформулировал свое обещание».
«Гм, может быть. Но в этом необходимо убедиться. Боюсь, что мои сомнения подтвердятся. Подожди минуту — мы продолжим обсуждение этого вопроса».
Заа ушла с балкона и закрыла дверь. Уже через несколько секунд открылась нижняя дверь — Заа вошла в подземелье. Дверь захлопнулась.
«Говорить лицом к лицу гораздо удобнее».
«Пожалуй».
Белая ряса ордины была почти прозрачной — бесполое существо, встретившее Глоуэна у входа в семинарию, преобразилось. В желтом свете фонаря аскетическая резкость ее лица казалась утонченностью, шлем бронзовых кудрей придавал ей пикантность, темные глаза мягко горели. Хотя их разделяли несколько шагов, Глоуэн уловил тонкий аромат духов.
Заа обвела подземелье рассеянным взглядом: «Ты уже успел здесь освоиться?»
«Освоиться с чем? С непроглядной тьмой? Я — Клатток, но я еще в своем уме».
«Посмотри, где ты находишься. Пещера окружена скалой. Ты в самой глубине Поганого мыса».
«Безотрадное местечко, нечего сказать».
«Видишь пьедестал у стены? В тюке на пьедестале подстилка и покрывало. Можешь устроить себе постель».
«Сколько вы берете за постой?»
«Нисколько. Ты можешь спать бесплатно там, где Зеб Зонк лежал в саркофаге из белого нефрита, под тяжелыми завесами из лунных камней и жемчуга».
«Любопытный приют для неимущих гостей».
«Почему ты так думаешь?»
«Общая атмосфера колоритна, но мрачновата. Удобства, я бы сказал, минимальны».
Заа еще раз посмотрела по сторонам: «Аскетическая обстановка, не спорю. Более комфортабельные кельи, однако, обходятся дороже».
Глоуэн потерял интерес к ласковым садистическим шуткам: «Фексели знают, что вы нашли гробницу?»
Заа лениво повернулась и потянулась, разведя руки в стороны, бросила взгляд на Глоуэна через плечо. Глоуэн глядел на нее в полном изумлении.
«Конечно, — сказала Заа. — По какой другой причине они стали бы потворствовать всем нашим прихотям? Так повелось уже давно. Тысячи туристов тратят огромные деньги, слоняясь по степям и надеясь найти сокровище. Мы держим язык за зубами, и фексели нам не досаждают».
Глоуэн задумчиво рассматривал пьедестал. Странно: почему она с такой легкостью выдала ему столь драгоценный секрет? Она даже не попросила его хранить его в тайне. Как она может быть уверена в том, что он не устроит сенсацию, когда покинет Поганый мыс? По-видимому, она полностью доверяла его добропорядочности. Невероятно! Другие мысли, конечно, тоже приходили Глоуэну в голову, но он отказывался делать столь катастрофические выводы.
«И где же сказочное сокровище?» — спросил он.
«Саркофаг был разбит. Кости Зонка никто так и не нашел. Никаких сокровищ не было». Заа повернулась и медленно пересекла подземелье. Она остановилась и обернулась: «Ты идешь?»
Глоуэн последовал за ней, будто во сне. Должно было произойти что-то важное, но что и для чего? Он не мог догадаться — ум отчаянно уворачивался от догадок, не желая остановиться на понимании очевидного.
Заа задержалась у промоины в полу, где журчал ручеек, и обернулась: «Ты заметил родник?»
«Да. Надеюсь, это не сток канализации из семинарии — я осмелился попробовать воду».
Заа серьезно кивнула: «Вода жестковата, но пригодна для питья. Смотри, ручей стекает в трещину. У нас были другие постояльцы, с еще более тяжелыми психическими нарушениями; они надеялись избежать терапии и вылезти через это отверстие. Не рекомендую это делать. Проход постепенно сужается, и предприимчивый беглец не может вернуться. Даже если ему удается протиснуться в самом узком месте, он падает в глубокую темную яму, наполненную водой. Барахтаясь в холодной воде, он скоро тонет, и его ткани быстро минерализуются. Говорят, что один ловкий и худощавый кладоискатель проник туда с фонарем, разматывая за собой веревку. Ничего ценного он не нашел, но, посветив фонарем в бассейн, увидел на дне несколько белых фигур, застывших в различных позах. Некоторые из этих окаменелостей относятся еще ко временам Зеба Зонка; может быть, там, на дне холодного колодца, в беспросветном мраке лежит сам великий пират. Мы не даем себе труда проверить».
Глоуэн глухо произнес: «Сам этот бассейн мог бы стать аттракционом для туристов».
«Несомненно! Но мы не хотим иметь никакого дела с туристами! Суматоха, шум, мусор — наше терпение истощится очень скоро. Ни гробница, ни бассейн никогда не изменятся. Подумай только! Через миллион лет, когда людей уже не будет, другие разумные существа могут случайно найти этот колодец. Представь себе их удивление, когда они заглянут на дно!»
Глоуэн повернулся спиной к трещине: «Любопытная мысль».
«Не правда ли? Здесь, в усыпальнице, чувствуется течение времени. В полной тишине мне часто кажется, что я слышу бормотание голосов из далекого будущего, удивленных находкой в толще скалы». Заа отмела эту мысль небрежным движением пальцев: «Но нас это не должно беспокоить. Мы живем здесь и сейчас. Мы существуем! Мы сознаем свое существование! Мы его предопределяем! Мы правим мирами своего воображения, летящими через Вселенную подобно гигантским грохочущим колесницам!»
Немного помолчав, Глоуэн осторожно заметил: «Я удивлен тем, что вы доверили мне столь ценные сведения — особенно то, что касается Зонка и его гробницы».
«Почему нет? Ты же приехал сюда, чтобы получить информацию! Разве не так?»
«Верно. И все же...»
Заа отошла к пьедесталу. Присев на краю, она обернулась к Глоуэну: «И все же?»
«Нет, ничего».
«Садись, или мне придется стоять. Я не могу говорить, повернув голову назад, как сова».
Глоуэн осторожно присел на почтительном расстоянии, уголком глаза наблюдая за ординой. В тусклом свете далекого фонаря ее черты расплывались, придавая лицу причудливое очарование «не от мира сего».
Заа тихо сказала: «Как я упомянула, Лайла убеждена, что ты полон неумеренных, переливающихся через край эротических инстинктов, что от тебя буквально разит похотью».
«Надежды или опасения Лайлы — что бы это ни было — преувеличивают действительность раз в пятьдесят, — отозвался Глоуэн. — Ей вредно так возбуждаться, она становится жертвой своих фантазий. С другой стороны, если она не видит вокруг себя никаких мужчин, кроме отвратительных тварей вроде Мьютиса и Фьюно, я могу понять ее вожделения».
«Фьюно, между прочим, женщина».
«Что? Вы шутите!»
«Ни в малейшей степени».
«Ха! Удивительно, что несчастной Лайле вообще удается не сойти с ума».
«Ты находишь Лайлу сексуально привлекательной?»
Глядя в полумрак подземелья, Глоуэн нахмурился. Ситуация явно становилась чреватой щекотливыми возможностями. Ни в коем случае нельзя забывать о времени! Плок, наверное, уже получил сообщение и безотлагательно займется его вызволением из семинарии.
Тем временем, Заа казалась расслабленной и общительной — может быть, она соблаговолит предоставить ему требуемые сведения. Если он будет вести себя очень любезно, вполне вероятно, что она поддастся на лесть и развяжет язык. Глоуэн поморщился. Спору нет, теперь Заа казалась не столь карикатурным, почти человеческим существом — тем не менее, в ней оставалось что-то зловещее, что-то от скользкой белой рептилии. Двуногая ящерица, подземная саламандра-альбинос с бронзовыми кудряшками! Глоуэн снова поморщился. Нужно было гнать эти мысли — если Заа заподозрит, о чем он думает, она станет не только холодной, но и мстительной.
Весь этот ворох мыслей промчался в голове Глоуэна за какие-нибудь две секунды. О чем бишь она спросила? Находит ли он Лайлу сексуально привлекательной?
Глоуэн сказал: «Я отвечу совершенно откровенно. Как вам известно, мужчины возбуждаются не так, как женщины».
«Никогда не давала себя труда изучать этот вопрос».
«Так оно и есть. В случае Лайлы, серая ряса полностью лишает ее фигуры, а фигура у нее неважнецкая, прямо скажем. Бритая наголо голова не внушает никаких нежных чувств, и я видел трупы с более здоровым цветом кожи. Есть и положительные факторы, конечно: у нее правильные черты лица и красивые глаза. Она грациозна, в ее манерах заметно остаточное тоскливое изящество. Насколько я помню, мое внимание ее не особенно встревожило — напротив, она оживилась».
«По-видимому, новые ощущения беспокоили ее, вызывая одновременно чувство вины и замешательство, причину которых она видит в тебе — хотя, как я теперь понимаю, ее впечатления преувеличены. Так что же получается — ты находишь ее непригожей?»
«Непригожей, натянутой, неподатливой — называйте это, как хотите. Если бы ей позволили отрастить волосы, хорошо одели и дали порезвиться на солнышке, она могла бы показаться более или менее привлекательной».
«Любопытно! Значит, ты считаешь, что она непривлекательна?»
Глоуэн осторожно выбирал слова, стараясь ничем не задеть повелительницу помешанных философов: «Звездолетчики встречают женщин всех мастей. Они говорят, что ночью все кошки серы».
Заа задумчиво кивнула: «Лайла, конечно же, совершенно невинна. До сих пор она вела строгую мономантическую жизнь, ни в чем не отклонявшуюся от принципа единства. По некоторым причинам мы интересовались ее инстинктивной реакцией на близость привлекательного молодого человека, вроде тебя».
«Поэтому вы и назначили ее моей наставницей?»
«Отчасти поэтому».
«Неужели у нее раньше не было никакой возможности общаться с мужчинами?»
Заа печально рассмеялась: «Мне придется объяснить. Мономантики ставят своей целью полное Единство. Полимантики принимают Двойственность, но среди них преобладают особи мужского пола. Мономантики восстали под предводительством героических женщин, настоявших на равноправии полов и стремившихся к созданию расы, в которой сексуальность была бы не связана генетически с принуждением. В биологических лабораториях Штрока испытывались многие варианты, но результатам всегда чего-нибудь недоставало. Сперва зубенитов округа Лютвайлер считали великим достижением, окончательным успехом, так как они — как минимум некоторые из них — способны к самооплодотворению. В этом отношении Двойственность была побеждена; нам удалось усовершенствовать мономантические принципы и во многих других направлениях. Согласно нашему учению, «мужчина» и «женщина» — архаичные, по существу случайные термины. Мьютис — мужчина, Фьюно — женщина. Но они, скорее всего, даже не осознают свои половые различия, не выполняющие никаких функций. Мьютис — импотент, Фьюно бесплодна. Так обстоит дело с зубенитами. Способность их популяции к долгосрочному выживанию весьма сомнительна».
Глоуэн предусмотрительно не высказывал никаких мнений.
«Тем не менее, наши усилия успешны хотя бы в теоретическом отношении. Двойственность дискредитирована, ей нанесен сокрушительный удар, ее больше невозможно рассматривать как вдохновляющий философский принцип. Ты согласен?»
«Мне не подобает ни соглашаться с вами, ни отрицать то, что я еще не вполне понимаю».
«Отныне Единство — всеобщий закон! Мужчины и женщины равноправны во всех отношениях. Женщины освобождены от древнего проклятия деторождения. В свою очередь, мужчины больше не страдают от гормональных напряжений, приводивших к пустой растрате энергии и побуждавших их к нерациональному ухаживанию. Что ты об этом думаешь?»
«Любопытная точка зрения, — осторожно заметил Глоуэн. — Мои гормональные побуждения не причиняют мне никаких неудобств, и я не испытываю ни малейшего желания достигнуть Единства».
Заа улыбнулась: «Да будет тебе известно, что предложена новая теория. У нее много влиятельных сторонников, и я в их числе. Зубениты не вполне удовлетворяют нашим требованиям — по той или иной причине они не желают совокупляться и их популяция не возобновляется. Молодняк привозят из Штрока; без лабораторного импорта зубениты вымрут уже через пятьдесят лет».
«Лайла не выглядит, как типичная зубенитка — и вы, между прочим, тоже».
«У Лайлы интересная биография. Для того, чтобы продвинуть наши исследования в Штроке, мы привезли туда блестящего молодого генетика с Альфанора. Он не хотел ехать, но ему пришлось. От скуки он начал заниматься тайными экспериментами. По-видимому, в случае Лайлы он использовал высококачественную контрольную яйцеклетку и свою собственную сперму. Он вырастил эмбрион из зиготы в специальной колбе, не применяя секвестраторы или ингибиторы гормонов, но добавляя особые питательные вещества. Тем временем, возмущенный принуждением и неспособный отказывать себе в развлечениях, этот вундеркинд занялся вредительством при выполнении основных обязанностей. Он произвел на свет тысячу одноглазых одноногих созданий с синими пятнами по всему телу и гигантскими половыми органами — ему это, видите ли, показалось смешным. В другом чане он загубил три дюжины первосортных яйцеклеток, оплодотворив их спермой енота, забравшегося в лабораторию. Никто не заметил этой шутки, пока у младенцев не начали расти хвосты, после чего вредителя-генетика наказали с пристрастием.
Лайлу почти что постигла участь патологических выродков, но кто-то заметил, что она развивается нормально, и ей позволили жить. Но каким образом был достигнут столь впечатляющий результат, мы так и не узнали, потому что генетика уже не было в живых».
«Исключительно интересная история!» — заметил Глоуэн.
«В настоящее время Лайла напоминает женщину эпохи Двойственности. Мы не желаем ее смущать, и не делились с ней этой информацией. Похоже на то, однако, что эта новость до нее каким-то образом дошла».
«Все это очень замечательно, — прервал ордину Глоуэн, — но меня прежде всего интересует моя собственная судьба. Как долго вы собираетесь держать меня в этой дыре?»
«Вижу, что должна высказаться откровенно, — живо ответила Заа. — Как ты уже знаешь, мы приложили чрезмерные усилия, искореняя Двойственность. Мы можем производить зубенитов сколько угодно, но у них много негативных характеристик. Необходимы изменения. Следует ли внести поправки в мономантический синтораксис и рискнуть новой сексуальностью? Теория реформаторов, о которой я упомянула, допускает такую возможность с учетом естественных свойств протоплазмы. Из Штрока поступают самые неутешительные вести. Зиготы гибнут раньше, чем их успевают производить, растет тщедушный молодняк, частота аномальных нарушений достигла недопустимого уровня.
Судя по всему, для того, чтобы выжить, мы вынуждены вернуться к примитивным методам. Но каким образом? Наши мужчины подобны Мьютису и непригодны для выполнения этой задачи, наши женщины подобны Фьюно — одна мысль о совокуплении вызывает у них судороги.
Тем не менее, не все потеряно! Индивидуальные характеристики расходятся. У некоторых женщин еще бывают менструации, они могут зачать. С мужчинами дело обстоит гораздо хуже — бесполезное поголовье, вялое и тупое».
Глоуэн начинал нервничать: «Никогда нельзя знать наверняка! Может быть, они вас еще не подведут — оденьте девушек в красивые платья, позвольте им отращивать волосы и гулять на свежем воздухе, чтобы они хотя бы немного загорели. Вместо философии, учите их танцами песням, устраивайте веселые пирушки, не жалейте доброго вина! Вот увидите, парни не подкачают».
Заа с отвращением фыркнула: «Все это мы уже слышали. Был тут один так называемый специалист, заявлявший, что он досконально разбирается в человеческих эмоциях. Он заключил, что наши проблемы носят исключительно психический характер, и что нам необходим — как он выразился? — «курс сексуальной терапии». Мы проверили его теории на практике, в связи с чем нам пришлось терпеть всевозможные неудобства и понести разорительные расходы! И что же? В конечном счете оказалось, что жадность этого специалиста значительно превосходила его результативность».
Глоуэн притворился, что спрашивает из праздного любопытства: «Возникает впечатление, что вы говорите об экскурсии на остров Турбен».
«Разумеется. Разве одного такого эксперимента недостаточно?»
«И этот алчный ученый муж ничего для вас не сделал? У него были какие-нибудь рекомендации или хотя бы диплом, подтверждающий профессиональный опыт?»
«Результаты в лучшем случае можно назвать неопределенными. Он настойчиво рекомендовал продолжать выполнение программы, и ордина Сибилла должна была сообщить свои наблюдения и выводы, но она пропала без вести».
«Кто был этот специалист, как его звали?»
«Не помню. Организацией эксперимента занимались другие. Флоресте: так его звали. Он дирижирует труппой клоунов и шарлатанов. Лжец, готовый на все ради денег!»
Глоуэн глубоко вздохнул. Он узнал то, что хотел узнать, но Заа делилась сведениями подозрительно охотно и легко. Какими обязательствами она намеревалась его связать? Впрочем, это не имело значения — Плок должен был прибыть с минуту на минуту.
Как бы между прочим, Заа заметила: «Кстати, этот Флоресте и предупредил меня о твоем прибытии. Он не хочет, чтобы ты возвращался на Кадуол. По его словам, это нарушит его планы».
«Каким образом он узнал о моих передвижениях?» — в замешательстве спросил Глоуэн.
«Здесь нет никакой тайны. Твой сотрудник оставался в Фексельбурге, не правда ли?»
«Правда — Керди Вук».
«По-видимому, Керди Вук позвонил Флоресте, как только ты уехал на автобусе, и попросил, чтобы его снова приняли в труппу. Флоресте согласился, и теперь этот Керди его сопровождает. Каковы бы ни были твои надежды, связанные с Керди, забудь о них».
Глоуэн сидел, как оглушенный.
Заа продолжала: «А теперь перейдем к условиям реальности — я говорю об условиях так называемого договора. Вскоре после того, как ты приехал, ты произвел на меня положительное впечатление. Ты здоров, умен и неплохо выглядишь; с половыми функциями у тебя очевидно все в порядке. Я решила, что тебе следует попытаться оплодотворить тех наших женщин, у которых еще не прекратился процесс овуляции, и породить таким образом новое поколение — назовем его поколением «неомономантиков». Я нарочно свела тебя с Лайлой, будучи почти уверена в том, что возникнет требуемая ситуация. Но ты, по-видимому исключительно из озорства, напугал ее и привел в состояние, близкое к истерике. Конечно, еще не все потеряно — она настолько же заинтересована открывающимися возможностями, насколько испугана. Я распоряжусь, чтобы ей позволили отрастить волосы и немного загореть на солнце. Насчет других поступят сходные указания».
«На все это уйдут месяцы!» — в ужасе воскликнул Глоуэн.
«Разумеется. Теперь тебе следует представлять себе вещи именно в таком масштабе — возможно, потребуется гораздо больше времени, чем ты думаешь. Тем временем, ты можешь поэкспериментировать со мной. Я не бесплодна, не подвергалась генетическим модификациям и не боюсь. Напротив, меня это интересует».
Глоуэн напряженно спросил: «Это входит в условия так называемого договора?»
«Совершенно верно».
Глоуэн потерял способность мыслить логически. Одно было ясно: чтобы сбежать, нужно было как-то выбраться из усыпальницы Зонка. Покосившись на ордину, он заметил: «В этом подземелье условия так называемой реальности не способствуют достижению вашей цели».
«Здесь ничем не хуже, чем в любой келье семинарии».
«На твердой каменной тумбе?»
«А подстилка зачем?»
«И на том спасибо!»
Глоуэн разложил подстилку. Обернувшись, он увидел, что Заа сбросила рясу. В бледном желтом свете фонаря ее силуэт не был лишен привлекательности. Заа подошла вплотную и расстегнула рясу Глоуэна. Несмотря на необычность ситуации, Глоуэн почувствовал возбуждение. Они упали на подстилку. Теперь падающий сверху свет фонаря выявлял больше деталей. Глоуэн горячечно пытался убедить себя: «Я не вижу ни белой кожи, ни голубых вен, не острых коленей, ни острых зубов. Я не замечаю нелепость ситуации. Я не замечаю призраков, глазеющих пустыми глазницами...»
«Ах, Глоуэн! — выдохнула Заа. — Подозреваю, что Двойственность никогда меня не покидала. Я — ордина, но я — женщина!» Она закинула голову, и медно-красный парик откатился в сторону, обнажив ее узкий белый череп и черную татуировку на лбу.
Глоуэн издал сдавленный крик и вырвался: «Я не могу! Посмотрите на меня! Посмотрите на себя!»
Ордина молча надела парик и завернулась в рясу. Она стояла и смотрела на Глоуэна с непонятной кривой усмешкой. Наконец она сказала: «Похоже на то, что мне придется отрастить волосы и заняться гимнастикой под солнцем».
«Что будет со мной?»
Заа пожала плечами: «Делай, что хочешь. Изучай мономантику. Делай физические упражнения. Любуйся на колодец с окаменевшими утопленниками. Я предоставила всю информацию, без утайки! И пока я не буду удовлетворена твоими услугами — пока не остынет моя примитивная женская ярость — ты не покинешь Поганый Мыс!»
Заа быстро подошла к двери и постучала три раза. Дверь распахнулась — она вышла. Дверь захлопнулась.
4
Глоуэн сидел на краю пьедестала, вытянув широко расставленные ноги и глядя в пустоту. «Еще никогда, — думал он, — я не опускался так низко». Тем не менее, существовала возможность дальнейшего ухудшения ситуации.
Шло время — сколько времени? Больше часа, меньше суток. Кто-то что-то сказал на балконе, опустил на веревке корзину и ушел, не убирая горящий фонарь.
Не торопясь и не испытывая особого интереса, Глоуэн подошел посмотреть, что было в корзине. Ему соблаговолили подать обед: две кастрюльки с бобовым супом и рагу, кусок хлеба, кружку чая и три фрукта, напоминавших инжир. По-видимому, морить голодом его не собирались.
Глоуэн почувствовал, что очень хочет есть. В трапезной он только пару раз откусил от куска хлеба — сколько времени прошло с тех пор? Больше суток, меньше недели.
Глоуэн расправился со всей провизией и положил посуду в корзину. Теперь он почувствовал некоторый прилив сил и осмотрелся в тускло освещенной усыпальнице. Вода стекала в округлую расщелину чуть меньше метра в диаметре. Можно было заметить, что мокрый лаз довольно круто спускается. Наклонившись к трещине, можно было расслышать далекое непрерывное бульканье воды, падавшей в воду. Нервно передернув плечами, Глоуэн отвернулся. Может быть, когда-нибудь ему захочется опуститься на дно темного холодного колодца — но это время еще не настало.
Глоуэн вернулся к пьедесталу и сел на краю. Что теперь? «Что-нибудь должно случиться», — утешал он себя. Не может же человек просто-напросто жить днями и неделями и годами, заточенный в пещере! Увы, неумолимые законы природы свидетельствовали об обратном.
Тянулось время. Ничего не происходило — только в какой-то момент, очень нескоро, корзину с пустой посудой подняли, спустив другую корзину.
Глоуэн снова поел, устроился на подстилке, натянул на себя покрывало и заснул.
Измерение времени — дней и недель — становилось возможным благодаря тому, что одним суткам, по-видимому, соответствовали две корзины. После появления каждой второй корзины Глоуэн выцарапывал метку на плоском камне. На одиннадцатый день на балконе появился Мьютис. Он сбросил вниз чистую рясу и чистую простыню, после чего ворчливо спросил: «Мне приказано узнать, нужно ли тебе что-нибудь?»
«Да. Бритва и мыло. Бумага и письменный прибор».
Все, что Глоуэн попросил, оказалось в следующей корзине.
Прошло тридцать дней, сорок, пятьдесят. На пятьдесят второй день, если Глоуэн не ошибался в расчетах, должен был наступить его день рождения. Становился ли он теперь Глоуэном Клаттоком, полноправным служащим управления станции Араминта? Или ему предстояло быть Глоуэном ко-Клаттоком, наемным работником и кандидатом на выселение без какого-либо статуса?
Что происходило на станции Араминта? К этому времени кто-нибудь должен был начать наводить справки, пытаясь узнать, куда делся капитан Глоуэн Клатток. Что Керди скажет Бодвину Вуку? Правду? Маловероятно. Тем не менее, в любом случае Шард никогда не оставит поиски. Передвижения Глоуэна было нетрудно проследить, но что с того? Даже если Шард приедет в семинарию, даже если Заа пригласит его зайти и произвести обыск, к этому моменту еще одно тело будет лежать в беспросветном мраке на дне колодца, только и всего.
Тем временем Глоуэн пытался поддерживать физическую и психическую готовность к побегу. Бо́льшую часть дня он проводил, занимаясь гимнастикой и легкой атлетикой — бесконечно бегал по кругу, прыгал, пиная стену и соревнуясь с самим собой в точности и высоте ударов, ходил на руках, отрабатывал сальто-мортале. Привычка к упражнениям превратилась в одержимость, в занятие, заменявшее мышление. Каждый день все бо́льшую часть времени с того момента, когда он просыпался, до того момента, когда он засыпал, Глоуэн посвящал безжалостной самотренировке.
Прошло шестьдесят дней. Глоуэну становилось все труднее вспоминать мир за пределами пещеры. Вся известная реальность ограничивалась окружностью усыпальницы Зонка. Счастливчик Глоуэн Клатток! Тысячи туристов приезжали на Тассадеро в надежде найти чертову дыру в скале, знакомую ему до боли, до каждой трещинки между камнями! И в какой-то момент ослепительного озарения ему наконец стало ясно, что Заа с такой щедростью поделилась с ним всем, что знала, не потому, что доверяла ему, а потому, что, когда он предоставит все требуемые «договорные услуги», его молчание будет гарантировано самым определенным и бесповоротным образом. Заметив невзначай, что он находится в гробнице Зонка, ордина тем самым дала ему понять, что его ждет неминуемая смерть.
На шестидесятый день открылась нижняя дверь. В проеме стояла Фьюно: «Пошли».
Глоуэн поспешно собрал свои бумаги и последовал за старостой. Как и прежде, Фьюно провела его вверх по двум пролетам лестницы и коридору в келью, которую он занимал раньше. Ничего не говоря, староста вышла и закрыла дверь. Глоуэн сразу взобрался на стул: спрятанный им на шкафу рулон одежды и запасных простыней никто не тронул.
За дверью послышались какие-то шорохи. Глоуэн успел соскочил со стула как раз в тот момент, когда Мьютис распахнул дверь: «Пошли! Ты должен вымыться».
Глоуэн отстоял несколько минут под струей дезинфицирующей жидкости и последовавшим ледяным душем. Мьютис игнорировал отросшие волосы Глоуэна: «Оденься, как подобает, и ступай в келью».
Глоуэн молча подчинился. Когда он вернулся в келью, дверь снова закрыли — надо полагать, на замок. На столе его ожидал привычный ужин. Глоуэн поел на всякий случай, без аппетита. Через некоторое время Мьютис забрал посуду.
Дело шло к вечеру. Сиреневая дымка заката погасла — в небе проявилась мерцающая вьющаяся нить Пряди Мирцеи.
Прошло полчаса. Глоуэн продолжал сидеть за столом, перебирая принесенные с собой бумаги. Дверь открылась — неподвижно глядя перед собой, в келью неохотно вошла Лайла. Глоуэн с любопытством рассмотрел ее. На ней были белые брюки, серовато-бежевая блуза и сандалии. Вся ее внешность полностью переменилась — она почти не напоминала бледного большеглазого заморыша, которого Глоуэн встретил два месяца тому назад. Растрепанные каштановые локоны, слегка вьющиеся, обрамляли лицо, теперь казавшееся тонким и хрупким, а не исхудалым и болезненным. Судя по всему, Лайла проводила какое-то время на открытом воздухе — кожа ее приобрела смуглый оттенок загара. Ничто не позволяло судить, однако, о ее настроении.
Лайло медленно приблизилась. Глоуэн встал. Лайла остановилась и спросила: «Почему ты на меня уставился?»
«От удивления. Ты кажешься другим человеком».
Лайла кивнула: «Я чувствую себя другим человеком — человеком, с которым я еще не знакома».
«Тебя радует такая перемена?»
«Не знаю. Ты думаешь, я должна радоваться?»
«Конечно. Теперь ты выглядишь нормально — почти нормально. В любом городе никто не обратил бы на тебя внимания — то есть обратил бы, но только для того, чтобы полюбоваться».
Лайла пожала плечами: «Мне приказали измениться. Я боялась, что буду выглядеть нелепо, безвкусно, вульгарно».
«Твои опасения были напрасны».
«Ты знаешь, зачем я здесь?»
«Догадываюсь».
«Я смущаюсь».
Глоуэн не сдержал короткий смешок: «Смущение — роскошь, которую я теперь не могу себе позволить. Я забыл, что такое смущение».
Лайла встревожилась: «Не нужно об этом думать. Мы обязаны делать то, что от нас требуется. Поэтому я пришла».
Глоуэн взял ее за руки: «Надо полагать, Мьютис подглядывает».
«Нет. Стены сплошные, каменные. Здесь подглядеть невозможно».
«Рад слышать. Хотя бы этого развлечения я им не доставлю. Что ж, приступим, раз нет другого выхода».
Глоуэн подвел ее к койке. Лайла уперлась: «Мне кажется, я боюсь».
«Бояться нечего. Расслабься, вот и все».
Лайла последовала совету Глоуэна, и процесс закончился без непредвиденных событий. Глоуэн спросил: «А теперь какого ты мнения о Двойственности?»
Лайла прижалась к нему как можно теснее: «Не знаю, как объяснить. Мне, наверное, приходят в голову неправильные мысли».
«Какие?»
«Я не хочу делить тебя с другими».
«С другими? Сколько их, других?»
«Примерно дюжина. Если сегодня все получилось правильно, завтра к тебе придет Заа».
«Ты должна перед ней отчитаться?»
«Само собой. Она ждет меня в управлении».
«И ты снова ей скажешь, что я сексуальный маньяк?»
Лайла недоумевала: «Я ничего такого ей не говорила».
«Ты не возмущалась моими эротическими намеками и не дрожала, испуганная моими наглыми предложениями?»
«Конечно, нет! Даже если ты намекал на что-нибудь, я ничего не заметила».
«Почему же Заа уверяла меня, что я вел себя, как похотливый мерзавец?»
Лайла задумалась: «Наверное, она неправильно меня поняла. А может быть, она...» Лайла наклонила голову и шепнула Глоуэну на ухо: «...ревнует».
«Но сегодня ей пришлось справиться со своими чувствами».
«По необходимости. Я первая потому, что она хотела проверить, функционируешь ли ты надлежащим образом».
«И она собирается снова запереть меня в гробнице?»
«Не думаю — по крайней мере, пока ты хорошо выполняешь свои обязанности. А если ты не будешь их выполнять, Мьютис задушит тебя веревкой».
«В таком случае — не попробовать ли нам еще раз?»
«Если тебе так хочется».
Наконец Лайла покинула келью. Глоуэн подождал пять минут, после чего подошел к двери и попробовал ее толкнуть. Замок был закрыт.
Время настало. Одевшись в свой старый костюм, Глоуэн лег на койку.
Прошел час. Глоуэн подошел к двери и прижался к ней ухом. Ничего не услышав, он сразу, с лихорадочным сосредоточением приступил к делу.
Койка была собрана из деревянных компонентов, которые можно было легко внести или вынести по отдельности через узкую дверь. Матрас опирался на веревочную сетку. Глоуэн отделил сетку от рамы. Теперь в его распоряжении были крепкие боковые брусья.
Глоуэн придал койке примерно первоначальный вид — на тот случай, если кто-нибудь заглянет в келью. После этого он стал носить в туалетную каморку, одну за другой, шесть простыней, украденных из кладовой, и там разрывал их на полосы шириной сантиметров пятнадцать. Связав все полосы, он изготовил веревку длиной сорок метров — по его расчетам, этого должно было хватить.
Снова он прижался ухом к двери и прислушался. Ни звука.
Вооружившись брусом из койки и веревкой из той же койки, Глоуэн взобрался на стол и широко открыл обе половины разделенного столбиком окна. Он внимательно рассмотрел металлический столбик, преграждавший ему путь. Существовали несколько способов удаления этого препятствия. Простейший заключался в том, чтобы сломать шов в основании столбика.
Глоуэн привязал конец деревянного бруса к нижней части столбика, многократно обматывая его веревкой для того, чтобы брус служил рычагом, усиливающим момент вращения. Глоуэн осторожно повернул другой конец бруса, сделав два шага поперек кельи. Веревка, как он и ожидал, растянулась. Вернув брус в исходное положение, Глоуэн затянул крепления и снова повернул брус. Послышались скрежет и резкий треск — шов лопнул.
Глоуэн удовлетворенно вздохнул. Сгибая столбик к себе и от себя, он скоро отломил его полностью. Путь к побегу был свободен!
Не теряя ни секунды, Глоуэн крепко привязал узловатую веревку из простыней к деревянному брусу, который он использовал теперь как распорку, установленную поперек окна. Сбросив веревку в окно, он сразу вылез наружу и в темноте, быстро перебирая руками, соскользнул по веревке вниз.
Подошвы его прикоснулись к скалистому склону. «Прощай, семинария! — сказал Глоуэн, почти задыхаясь от радости. — Прощай, прощай, прощай!»
Повернувшись спиной к стене, Глоуэн осторожно, но поспешно спустился с крутого холма, опьяненный свободой. Вскоре он уже пересек площадь городка.
В закрытом автовокзале было темно. Рядом стоял автобус с открытой настежь передней дверью. Глоуэн заглянул внутрь: водитель спал на задней скамье. Глоуэн растолкал его: «Хотите заработать пятьдесят сольдо?»
«Еще бы! Это моя месячная зарплата!»
«Вот пятьдесят сольдо, — протянул деньги Глоуэн. — Отвезите меня в Фексельбург».
«Сейчас? Утром вы можете уехать, заплатив гораздо меньше за обычный билет».
«Мне нужно в город по срочному делу, — настаивал Глоуэн. — Кстати, обратный билет у меня уже есть».
«Вы турист, как видно?»
«Турист».
«Ходили, небось, наверх, в семинарию? Там туристов не особенно жалуют».
«Мне тоже так показалось», — ответил Глоуэн.
«Не вижу, почему бы не выполнить вашу просьбу. По срочному делу, говорите?»
«Да. Я забыл позвонить по телефону человеку, который ждет моего звонка».
«Ай-ай-ай. Ну, теперь, наверное, все обойдется. А я заработаю на вашей забывчивости».
«Увы! Такова жизнь».
5
Автобус ехал по ночной дороге под небом, усеянным незнакомыми Глоуэну созвездиями. Ветер налетал резкими порывами, вздыхая вокруг автобуса и сгибая чернеющие в звездном свете силуэты фруков.
Водитель по имени Бэнт, молодой здоровяк-фексель благодушного нрава, проявлял склонность к болтливости. Глоуэн, однако, отвечал на его замечания односложно, и через некоторое время Бэнт замолчал.
Через два часа Глоуэн спросил: «Насколько я понимаю, по расписанию автобус должен выезжать из-под Поганого Мыса рано утром. Как это получится, если мы уже уехали?»
«Я об этом уже думал, — отозвался Бэнт. — Не вижу никакой проблемы. В простейшем варианте утреннего автобуса просто не будет, а значит и проблемы не будет. Но можно устроить и так, чтобы никто не возмущался. Через час-полтора мы доедем до развилки у Фликена. Там я позвоню Эсмеру, моему сменщику, и пообещаю ему пять сольдо за то, чтобы он выехал на старом зеленом «Специаль-Делюксе» и обслужил утренних пассажиров. Эсмер будет только рад подработать, и пассажиры будут довольны. Лично я не вижу никаких причин проливать слезы по поводу одной пропущенной смены».
«Удачное решение. Когда, вы говорите, мы приедем на развилку? Мне тоже нужно позвонить».
«Примерно через час-полтора. Я еду помедленнее из-за сильного ветра. Такие шквалы непредсказуемы на высокой скорости. А вы как думаете?»
«Безопасность прежде всего. Лучше приехать попозже живыми, чем разбиться».
«Вот именно! — одобрил Бэнт. — Эсмеру сколько ни говори, втолковать невозможно: мертвому лишние полчаса не помогут. Он уже опоздал, спешить некуда! Время полезнее на этом свете, я так считаю».
«Я тоже так считаю, — отозвался Глоуэн. — По поводу телефона на развилке у Фликена: уже глубокая ночь. Нам дадут позвонить?»
«Без всякого сомнения! Килумс спит на втором этаже, но звон одного или двух сольдо живо заставит его спуститься».
Разговор снова прервался. Мысли Глоуэна упорно продолжали возвращаться к семинарии. Он пытался догадаться, когда будет обнаружен его побег. Не позднее рассвета, скорее всего раньше. Может быть, кто-то уже заглянул в его опустевшую келью. Глоуэн ухмыльнулся, представив себе переполох, который вызовет его отсутствие — тайна гробницы Зонка вырвалась на белый свет! Глоуэн давно уже размышлял над возможными последствиями такой ситуации, и теперь не мог дождаться возможности позвонить по телефону.
Впереди появились тусклые огоньки. Бэнт указал на них рукой: «Фликен!»
«Почему горит свет? Кто-то не спит?»
«Это фонари. Они их не выключают на ночь — в степи темно, мрачно».
«А когда примерно мы могли бы приехать в Фексельбург?»
«Нужно будет подкрепиться миской горячего супа — утро-то прохладное! И кусок мясного пирога не помешает. Перерыв займет где-то полчаса, в том числе телефонный звонок... Ну, к рассвету будем в городе. В это время года ночи короткие».
К рассвету, если не раньше, о побеге Глоуэна знали бы и в семинарии, и в любом месте, куда позвонила бы ордина Заа. Глоуэн внезапно почувствовал странное волнение — будто сзади, со стороны Поганого Мыса, изошла волна настолько дикой ярости и ненависти, что она настигла автобус и на мгновение заставила душу уйти в пятки. Ошибался он или нет, но с этого момента Глоуэн был уверен, что его побег обнаружили.
Автобус подъехал к развилке у Фликена и остановился перед универсальным магазином. Бэнт вылез из кабины, подошел к двери магазина и протянул за веревку колокольчика. «Килумс! — закричал он. — Вставай! Успеешь поспать, ты вечно спишь! Килумс! Где тебя носит?»
«Иду, иду! — прохрипел Килумс из окна второго этажа. — Это ты, Бэнт? Что тебе нужно?»
«Горячего супа и телефон. Вот этот господин заплатит тебе сольдо, а если не заплатит, я заплачу. Конечно, ты у нас такая важная персона! Паршивое сольдо для тебя ничего не значит. Можешь идти спать, скатертью дорога!»
«Я важная персона, это ты точно подметил! Особенно после того, как мне заплатят! Суп тебе?»
«И мясного пирога, да и кекс с изюмом не помешает. Открывай давай! Все ноги уже продуло!»
«Потерпишь! Дай хоть халат натянуть».
Дверь открылась. Глоуэн и озябший водитель зашли в магазин. «Где у вас телефон?» — сразу спросил Глоуэн.
«На конторке. Но прежде всего, чтобы мы не забыли — сольдо».
Глоуэн протянул старику монету и направился к телефону. Он набрал номер представительства МСБР в Фексельбурге, и через некоторое время дежурный соединил его с квартирой командора и арбитра Патрика Плока. Услышав его спокойный бодрый голос, Глоуэн почувствовал такое облегчение, что у него задрожали колени.
«Да? — спросил Плок. — Кто это, и что вам нужно?»
Глоуэн назвался: «Надеюсь, вы меня помните. Два месяца тому назад я уехал к Поганому мысу, чтобы навести справки в семинарии».
«Прекрасно помню. Я думал, вы давно вернулись на Кадуол».
«Меня предал мой сотрудник. Вместо того, чтобы известить вас о том, что я не вернулся, он предпочел дезертировать и присоединился к труппе «Лицедеев» Флоресте. Меня продержали два месяца узником в усыпальнице Зонка, в пещере под Поганым Мысом. Я только что сбежал и звоню вам из Фликена. Такова вкратце суть вещей, но есть более важная информация».
«Продолжайте».
«Фексельбургская полиция все прекрасно знает про гробницу Зонка — и то, где она находится, и то, что в ней нет никаких сокровищ. Они держат эти сведения в тайне и поэтому смотрят сквозь пальцы на любые безобразия, которые творятся в мономантической семинарии. Для них важнее, чтобы туристы не узнали о гробнице. Подозреваю, что как только ордина Заа обнаружит мой побег, она предупредит фексельбургские власти, и те попытаются перехватить меня по дороге».
«Думаю, вы совершенно правы, — ответил Плок. — На самом деле мы только и ждали удобного повода устроить чистку в фексельбургской полиции. Дайте мне подумать одну минуту. Вы сейчас в магазине на развилке у Фликена?»
«Да».
«Как вы туда попали?»
«Нанял автобус».
«Когда, по вашему мнению, обнаружат ваш побег?»
«Минут пятнадцать тому назад я почувствовал что-то странное — телепатический ужас, если хотите. Уверен, что побег уже обнаружен. В любом случае они узна́ют, что меня нет, не позднее рассвета».
«Я вылечу к вам сейчас же, с отрядом оперативных агентов. Ждите нас примерно через полчаса. На тот случай, если фексельбургская полиция нас опередила, поручите водителю автобуса ехать в Фексельбург, но сами оставайтесь в магазине. Полиция, скорее всего, поедет по дороге, но даже если они полетят, они приземлятся, увидев автобус, чтобы его обыскать — это их задержит. Вы меня понимаете?»
«Прекрасно понимаю».
«Мы сделаем все возможное. До скорой встречи!»
Бэнт тоже воспользовался телефоном, чтобы договориться с Эсмером о замене. После этого он повернулся к Глоуэну: «Нам пора в дорогу, если вы хотите приехать на рассвете».
«Мои планы изменились, — сказал Глоуэн. — Вы поедете в Фексельбург без меня».
Круглое лицо Бэнта чуть вытянулось от удивления: «А вы останетесь, что ли?»
«Именно так».
«Вы не шутите? Вы хотите, чтобы я вез в город пустой автобус?»
«Если пятьдесят сольдо — не шутка, все остальное не имеет значения».
«Золотые слова! В таком случае, до свидания. Рад был возможности вас подбросить».
Автобус уехал. Глоуэн задобрил старика Килумса еще одним сольдо: «Мне нужно подождать друзей — они скоро приедут. Вы можете идти спать. Если мне что-нибудь понадобится, я вас позову».
«Как вам будет угодно», — Килумс поднялся по лестнице в спальню. Глоуэн выключил свет и, усевшись у окна, приготовился ждать в темноте.
За окном мерцали холодные звезды степной ночи; в уме Глоуэна, быстро сменяя друг друга, возникали и пропадали образы прошедших двух месяцев. Никогда в жизни он не чувствовал такой дикой радости, как в тот момент, когда его подошвы коснулись неровного скалистого склона! Что, если бы внизу, под окном, ждали ухмыляющиеся Мьютис и Фьюно? Ему даже думать не хотелось о таком повороте событий. Заживет ли в его памяти, когда-нибудь, глубокая рана, нанесенная самодурствующими философами? Наверное, нет. Даже сейчас у него мурашки бежали по коже от одной мысли о нелепых, безобразных вещах, которые с ним вытворяли в семинарии. С ним, с Глоуэном Клаттоком! А чему тут удивляться? Космосу нет никакого дела до человеческих представлений — ни до чего человеческого вообще.
Так он сидел, мрачно размышляя, и еще одно новое, неведомое чувство наполнило его потрясенный ум: мимолетное дуновение душераздирающей скорби и горечи, печали бездонной, немыслимой, превосходящей всякие человеческие представления, способной, если дать ей волю, сразить наповал без самоубийства.
Глоуэн спрашивал у ночи: что с ним происходит? До сих пор он даже не подозревал о возможности таких восприятий. Что это, плод воображения или действительность? Возможно, одинокое заключение в гробнице Зонка наделило его какой-то дополнительной — и непрошеной, даже нежелательной — способностью.
Необъяснимое настроение прошло, оставив лишь ощущение холода и отчужденности. Глоуэн вскочил и стал прохаживаться взад и вперед, разминая руки привычными гимнастическими жестами.
Прошло двадцать минут, полчаса. Глоуэн вышел и стал стоять у входа. С неба спустился большой черный автолет с девятиконечной серебряной звездой — эмблемой МСБР — на носу. Автолет приземлился на пустом заднем дворе магазина. Из него вышли командор Плок и еще пять человек: двое в форме агентов первого уровня и три рекрута.
Глоуэн вышел им навстречу, и все они ввалились в магазин, снова разбудив старого Килумса. Глоуэн заказал горячий суп для новоприбывших. Затем, следуя указаниям Плока, он позвонил в центральное отделение фексельбургской полиции: «Говорит капитан Глоуэн Клатток. Соедините меня с суперинтендантом Вуллином, по важному делу».
Последовал язвительный ответ: «Посреди ночи? Вам, наверное, приснилось, что вы на другой планете. Суперинтендант Вуллин будет храпеть до второго пришествия аватара Гундельбаха! Позвоните утром».
«Мое дело не терпит отлагательств. В таком случае соедините меня с инспектором Барчем. Скажите ему, что звонит капитан Глоуэн Клатток».
Инспектор Барч подошел к телефону: «Капитан Клатток? Не ожидал услышать ваш голос! Я думал, вы уже вернулись домой. Почему вы звоните? Честно говоря, в такое время все нормальные люди спят».
«Я звоню, потому что у меня есть информация чрезвычайной важности, а также потому, что я вне себя от возмущения и злости. Обе причины достаточны».
«По-видимому, вам пришлось пережить любопытные приключения».
«Очень любопытные! — Глоуэн вкратце изложил все, что с ним произошло, постоянно подчеркивая свое негодование и призывая безотлагательно и официально принять необходимые ответные меры. — У меня нет слов! Это какие-то сумасшедшие извращенцы! Так обращаться с офицером полиции! Это просто ни в какие ворота не лезет!»
«Вы правильно выразились, — не возражал Барч. — «Извращенцы» — точное определение. Именно по этой причине, из брезгливости, мы предпочитали раньше ими не заниматься. Пожалуй, они слишком распустились. Пора их приструнить».
Глоуэн не успокаивался: «Меня продержали два месяца в пещере, где, как они утверждают, был захоронен Зеб Зонк. Само собой, там нет никакого сокровища. Но тайное наконец стало явным — теперь каждый узнает, что искать-то, в сущности, нечего». Пока Глоуэн говорил, он подумал, что Барч, скорее всего, знал о его заключении. Говорить дружеским тоном стало гораздо труднее.
Барч, по всей видимости, не испытывал таких трудностей, но происходящее его явно забавляло: «Вы пережили крупные неприятности. Тем не менее, факт остается фактом — округ Лютвайлер находится за пределами нашей юрисдикции».
«И вы не намерены принимать какие-либо меры?»
«Не торопитесь! На Тассадеро все не так просто. Дела делаются определенным образом, и дважды два нередко равно семи, а то и тридцати семи, в зависимости от того, кто считает».
«Не совсем вас понимаю, — пожаловался Глоуэн. — Мне нужна простота, мне нужны результаты! Пожалуй, будет лучше, если я извещу МСБР, так как вас слишком беспокоит вопрос о юрисдикции. Юрисдикция МСБР ограничивается только Ойкуменой».
«Совершенно верно. Именно поэтому их деятельность неэффективна, — возразил Барч. — Местные агенты МСБР — подхалимы и крючкотворы. Если вы хотите результатов, вы правильно сделали, что обратились к нам. Вы находитесь на развилке у Фликена, насколько я понимаю?»
«Да, в магазине Килумса».
«Подождите у телефона. Я позвоню суперинтенданту Вуллину. Не сомневаюсь, что он распорядится устроить настоящую облаву в мономантической семинарии. Но не звоните в МСБР — они только помешают».
«Как скажете».
Прошло полминуты, и Барч перезвонил: «Суперинтендант просит, чтобы вы оставались во Фликене и ждали. Он решил принять срочные меры».
«Какие именно?»
«Суровые и решительные, уверяю вас! Мы обсудим возможности позже. Главное — никому пока не говорите о ваших злоключениях».
«Не вижу, почему нет. Я вправе говорить с каждым, кого это интересует, тем более что я однозначно определил местонахождение гробницы Зонка и знаю наверняка, что в ней ломаного гроша не найдешь. Эту новость необходимо распространить как можно быстрее, чтобы больше никто не обманывал туристов».
«Альтруистическая точка зрения, — отозвался инспектор Барч. — Вы уже кому-нибудь рассказывали свою историю?»
«Еще никто не проснулся».
«Мы прибудем очень скоро».
«Вам понадобится большой автолет».
«Зачем?»
«В мономантической семинарии тридцать человек. Я предъявляю обвинения каждому из них и хочу, чтобы каждого арестовали».
«Не знаю, получится ли это сегодня», — сказал Барч.
«Тогда не беспокойтесь. Я позвоню в МСБР».
В голосе инспектора Барча послышалось напряжение: «Сегодня предлагаю арестовать только главарей. После этого мы всегда успеем решить, что делать с остальными. Большинство из них — просто-напросто тронутые религиозные фанатики. Нам придется разбираться по ходу дела, кто в чем виноват. В любом случае, подождите нас! Никуда не уходите и ни с кем не говорите — в противном случае все расследование может быть скомпрометировано».
«Это очень маловероятно. Инспектор Барч, вы что, тянете время?»
«Нет, что вы! Ни в коем случае! Мы прилетим через несколько минут и все объясним».
Телефон замолчал. Глоуэн отвернулся, усмехаясь: «Барч бесконечно терпелив!»
«Только до тех пор, пока не прибудет. Теперь нам нужно решить, как с ними поступить. Важно поймать негодяев с поличным, так сказать».
«Но не ценой моей жизни, я надеюсь».
«Конечно нет».
Прошло еще полчаса. Вокруг степи над горизонтом забрезжила первая серебристая полоска — пейзаж озарился водянисто-молочным сумрачным полусветом. Из неба спустился автолет фексельбургской полиции. Как только он приземлился перед входом в магазин, из него бодро выскочили инспекторы Барч и Танаквиль с двумя патрульными полицейскими.
Глоуэн ждал у входа. Четверо офицеров размашистыми шагами направились к нему. Инспектор Барч дружески поднял руку: «Вы, конечно, помните инспектора Танаквиля?»
«Разумеется!»
«Ваша жизнь полна приключений!» — заметил Барч.
«Верно, — отозвался Глоуэн. — Очень неприятных приключений. Но я в недоумении».
«Почему?»
«В вашем автолете только четыре места. Нас пятеро, причем необходимо арестовать еще по меньшей мере пятерых или шестерых человек в семинарии».
«Что ж, Глоуэн, по правде говоря, не все так просто, как ты себе представляешь. Ордина уже довольно давно известила нас о том, что ты удрал из кельи. Как я упоминал, в округе Лютвайлер мы позволяем ордине Заа наводить свои порядки. Она предъявила тебе серьезные обвинения и желает, чтобы тебя вернули в семинарию».
«Вы шутите! — возмутился Глоуэн. — Я — офицер МСБР!»
«Я редко шучу. Такова одна из возможностей, о которых мы говорили. Суперинтендант Вуллин был раздражен тем, что его разбудили посреди ночи, и предложил второй вариант, так называемый «фексельбургский гамак». Учитывая все обстоятельства, я думаю, что мы выберем этот вариант».
«Ваши манеры почти оскорбительны, — холодно сказал Глоуэн. — Я ничего не знаю о ваших гамаках и знать не желаю».
Барч только рассмеялся: «Хочешь или не хочешь, я тебе все объясню. Мы применяем этот метод, когда в четырехместном автолете летят четверо полицейских, которым нужно перевезти преступника. Преступник летит в гамаке». Повернувшись к двум подчиненным, инспектор Барч приказал: «Ну-ка, покажите нам расторопное обращение с гамаком! Здесь холодно, и я хочу успеть домой к завтраку».
«Прекрасная мысль! — одобрил Глоуэн. — Я тоже не прочь позавтракать. В семинарии отвратительно кормят».
«Боюсь, что сегодня тебе будет не до завтрака».
Патрульные приблизились к Глоуэну; один из них нес моток веревки.
«Можете не беспокоиться, — сказал Глоуэн. — Я лучше подожду автобуса».
«Давай, Глоуэн! Ближе к автолету. Что, ты не хочешь идти? Ничего, мы поможем. Ферль, займись веревкой. Раз-два, взяли...»
Два патрульных схватили Глоуэна под локти и подтащили к автолету. Там Ферль накинул веревочную петлю ему на щиколотки, затянул ее, связал ему руки узлом внахлест, а другим узлом внахлест стянул шею. Два конца веревки пропустили через открытый грузовой люк автолета в кабину, где их можно было отпустить в удобный момент над степью.
«Вы забываете», — сказал Глоуэн.
«Э? Что еще?»
«Я — офицер МСБР».
«По этому поводу у меня нет к тебе никаких особых претензий, — рассеянно бросил Барч. — Господа, вы готовы? Тогда поехали!»
Из-за полицейского автолета вышел командор Плок, направивший пистолет на группу из четырех полицейских: «Что тут происходит?»
«О-хо-хо, — сказал Барч. — Патрик Плок».
Плок переводил взгляд с одного лица на другое: «Узнаю инспекторов Барча и Танаквиля».
«Это мы, — неожиданно глухим, подавленным голосом ответил Барч. — Похоже, что наивный юнец Глоуэн сыграл с нами шутку».
«Злую шутку», — добавил Танаквиль.
«Нечто в этом роде, — кивнул Плок. — Но, если вы не забыли, он вас предупреждал снова и снова, что вы совершаете незаконное нападение на офицера МСБР».
Барч жалобно произнес: «Я думал, он просто петушится!»
Двое рекрутов МСБР подошли сзади к фексельбургским полицейским, обыскали их и конфисковали оружие. Третий освободил Глоуэна от «фексельбургского гамака».
Глоуэн заявил: «Я разочарован действиями инспекторов Барча и Танаквиля. Они серьезно намеревались меня убить. Странно. В Фексельбурге они говорили со мной очень дружелюбно. Мне придется пересмотреть мои представления о человеческой природе».
«Приказ есть приказ, — сказал Барч. — Мы его только выполняли».
«Кто отдал приказ?» — спросил Плок.
«Позвольте мне хотя бы не доносить, командор. Я хотел бы сохранить хоть какое-то достоинство».
«Здесь, в округе Лютвайлер, ко мне следует обращаться как к главному исполнительному арбитру».
«Как вам угодно, главный арбитр».
«Боюсь, что вынужден настаивать на ответе, Барч. Вы можете умереть здесь и сейчас доносчиком, потерявшим всякое достоинство, или верным служакой, полным достоинства — в реке пурпурной слизи».
«Вот до чего дошло!»
«Вы в округе Лютвайлер. Вы хладнокровно пытались совершить преднамеренное убийство агента МСБР. Вы знаете правила».
«Да, я знаю правила».
«Вам не придется сегодня завтракать, но в утешение я могу сказать вам следующее. Многие из ваших руководителей сегодня не будут ужинать в ресторанах своих любимых курортов. Мы, подхалимы и крючкотворы, решили почистить фексельбургскую полицию. Еще раз: кто отдал приказ?»
«Вуллин, естественно! Вы это прекрасно знаете».
«Никто из вышестоящих чинов не замешан?»
«Я не осмелился бы звонить вышестоящим чинам посреди ночи».
«Вуллин мог осмелиться — и перед смертью он мне скажет».
«Зачем его спрашивать? Все они замешаны, как один».
«Через неделю ни одного из них не будет. Вы только первые ласточки — надеюсь, это соображение скрасит ваши последние помыслы».
Плок выстрелил четыре раза, и на дорогу легли четыре трупа.
Войдя в магазин, Плок вызвал побелевшего Килумса: «Насколько я понимаю, у вас есть какой-то автофургон?»
«Да, разумеется, очень хорошая машина — мы на ней возим товар из Фексельбурга».
«Вот десять сольдо. Погрузите эти четыре тела в автофургон, отвезите их в степь и выбросьте там, где они никому не будут докучать вонью. Как вы заметили, мы — офицеры МСБР. Приказываю никому ничего не говорить о том, что здесь произошло».
«Никому! Никогда! Ни слова!»
«Тогда поторопитесь, пока вся деревня не собралась поглазеть, что тут делается».
Плок вернулся на дорогу. Глоуэн, рассмотрев со всех сторон личное оружие фексельбургских полицейских, выбрал себе небольшой пистолет и опустил его в карман пиджака.
«Здесь мы закончили, — подвел итог командор Плок. — Нанесем визит философам?»
«Я готов», — отозвался Глоуэн.
«Полицейский автолет нам пригодится», — заметил Плок. Повернувшись к двум агентам первого уровня, он сказал: «Кильте и Нардьюк, следуйте за нами к Поганому Мысу в конфискованном автолете».
6
Звезда Зонка, поднимаясь на востоке, пролила бледный утренний свет на округ Лютвайлер. Два автолета скользили над степью вдоль дороги, по которой Глоуэн ехал в автобусе ночью в противоположном направлении.
Уставший Глоуэн сидел, расслабившись в полудреме, пока его не разбудил голос Плока: «Скоро Поганый Мыс».
Глоуэн выпрямился и попытался сосредоточиться. Впереди, высоко в воздухе, торчала черная скала Поганого Мыса. Глоуэн показал рукой: «Примерно на полпути до вершины — видите? — оконные стекла отражают солнце. Это и есть семинария».
Обогнув скалу, автолеты приземлились на центральной площади городка. Прибывшие высадились и, не теряя времени, стали подниматься по серпентину дороги, ведущей к семинарии. Только Мааз, младший из рекрутов, остался сторожить автолеты и поддерживать связь с управлением в Фексельбурге.
Направо, налево, снова направо, снова налево и все время вверх шагали, тяжело дыша, шесть человек. Наконец они подошли к фасаду семинарии. Плок поднял дверной молоток и постучал — один, второй, третий раз. Ответа не было. Командор попробовал нажать на дверь, но она не подавалась. Наконец дверь чуть-чуть приоткрылась, раздражающе скрипя петлями. В щель выглянул Мьютис. Рассмотрев группу офицеров, он ничем не показал, что узнал Глоуэна. «Что вам нужно? — прорычал староста. — Здесь мономантическая семинария. Мы ничего не знаем про Зеба Зонка и его сокровища. Проваливайте!»
Плок открыл дверь, отталкивая упирающегося и протестующего Мьютиса. «Что вы делаете? — возмущенно завопил Мьютис. — Назад, или вам не поздоровится!»
Агенты МСБР зашли в вестибюль семинарии: «Приведи сюда ордину Заа! Быстро!»
«Кто ее вызывает?» — упрямо и угрюмо спросил Мьютис.
Глоуэн рассмеялся: «Не тяни время, Мьютис! Ты прекрасно знаешь, кто ее вызывает и почему. Это выездная команда МСБР — вы попали в переплет».
Мьютис ушел и через некоторое время возвратился в сопровождении ордины. Заа остановилась в проеме сводчатого прохода и спокойно рассмотрела группу прибывших. Сегодня на ней была та тяжелая серо-коричневая ряса, в которой Глоуэн увидел ее впервые. Она заметила его присутствие и неподвижно смотрела на него целых три секунды. Глоуэн сказал: «Если вы не забыли, я предупреждал вас о том, что незаконное задержание агента МСБР неизбежно повлечет за собой серьезное наказание. Для вас настало время убедиться в справедливости моего предупреждения».
Заа резко обратилась к Плоку: «Вы по какому делу? Говорите и не задерживайте меня, после чего немедленно удалитесь!»
«Глоуэн уже намекнул на то, по какому делу мы прибыли, — спокойно ответил командор Плок. — Спешить некуда, так как мы собираемся делать свое дело аккуратно и методично».
«О чем вы говорите? Вы понимаете, что находитесь в мономантической семинарии?»
«Благодарю вас за подтверждение! — съязвил, не улыбаясь, командор. — Теперь я уверен, что обращаюсь по адресу и не совершил непростительную ошибку. С этой минуты вы и все обитатели семинарии арестованы по обвинению в преступлениях, совершенных по отношению к капитану Глоуэну Клаттоку. Вы можете распорядиться, чтобы остальные семинаристы собрались на площадке перед входом в семинарию».
Заа не проявила никаких признаков намерения подчиниться. С каменным лицом она заявила: «Ваша юрисдикция на семинарию не распространяется. В округе Лютвайлер мы устанавливаем законы. Вы обязаны удалиться. В противном случае вы понесете ответственность согласно местным законам».
Плок потерял терпение: «Делайте, что вам сказано, и пошевеливайтесь! Если вы сейчас же не подчинитесь, мои люди вас свяжут и вынесут наружу». Заа пожала плечами и, повернув голову, сказала Мьютису: «Созови общее собрание перед крыльцом». Отдав это распоряжение, она повернулась и собралась уходить.
«Куда вы идете?» — спросил Глоуэн.
«Не твое дело».
«Будьте добры, отвечайте на вопросы», — строго произнес Плок.
«У меня есть личные дела, не терпящие отлагательства».
Плок повернулся к одному из подчиненных: «Ступай вместе с ней и проследи, чтобы она не уничтожила никакие документы».
«Дела могут подождать», — тут же сказала ордина.
Мономантические семинаристы один за другим спустились по лестнице и вышли на дорогу, щурясь на утреннюю звезду Зонка.
Плок спросил ордину: «Это все?»
Заа взглянула на Мьютиса: «Все спустились?»
«Все до единого».
Плок обратился к толпе в рясах: «В вашей семинарии были совершены преступления. Их подробное описание еще не подготовлено, но в серьезности этих преступлений сомневаться не приходится. Каждый из вас в какой-то степени виновен. Все вы соучастники — и те, кто непосредственно совершали преступления, и те, кто в это время занимались другими делами, и даже те, кто ничего не замечали, погруженные в медитацию. Все вы понесете наказание».
Глоуэн в замешательстве и с растущим беспокойством переводил взгляд с лица на лицо: «По меньшей мере одной семинаристки здесь нет. Где Лайла?»
Никто не ответил. Глоуэн обратился непосредственно к ордине: «Где Лайла?»
Заа холодно усмехнулась: «Ее с нами нет».
«Это и так понятно. Где она?»
«Мы не обсуждаем наши внутренние дела с посторонними».
«Я с вами ничего не обсуждаю. Отвечайте на вопрос: где Лайла?»
Заа безразлично пожала плечами и стала смотреть на степь. Глоуэн повернулся к Мьютису: «Где Лайла?»
«Мне не разрешено ничего говорить».
Один из семинаристов, молодой человек, стоявший чуть поодаль от остальных, резко отвернулся, не в силах скрыть отвращение. Глоуэн обратился к нему: «Скажи мне, где Лайла?»
Заа резко повернулась к юному семинаристу: «Дантон, тебе запрещено отвечать на вопросы!»
Дантон отозвался монотонным, упрямым голосом: «При всем моем уважении, ордина, перед нами высокопоставленные офицеры полиции. Я обязан ответить на их вопросы».
«Совершенно верно, — поддержал его Глоуэн. — Будь так добр, ответь на мой вопрос».
Опасливо покосившись на ордину, Дантон произнес: «Примерно в полночь они заметили, что тебя нет. В наших кельях мы слышали крики ярости и не понимали, что происходит».
«Примерно в полночь, ты сказал?»
«Чуть позже полуночи — точно не знаю, когда именно».
Чуть позже полуночи, в автобусе по пути к развилке у Фликена, Глоуэн почувствовал горячую волну ярости и ненависти, и даже пошатнулся от ее наплыва. Телепатия? Возможно — хотя в таких случаях никогда нельзя исключить совпадение.
«И что произошло потом?»
Заа снова приказала: «Дантон, больше ничего не говори!»
Дантон, тем не менее, продолжал унылой скороговоркой: «Поднялся ужасный шум, все кричали. Во всем винили Лайлу. Ее обвинили в том, что она принесла тебе много простыней, она это отрицала, но ее никто не слушал. Мьютис и Фьюно посадили ее в совиное гнездо. Этой ночью дул сильный холодный ветер. К утру она уже умерла. Мьютис и Фьюно отнесли тело за скалу и выбросили в мусорную яму».
Глоуэн зажмурился. Он боялся посмотреть на Мьютиса потому, что от одного взгляда на это чудовище его могло внезапно вырвать. Когда он почувствовал, что может контролировать свой голос, Глоуэн повернулся к ордине и сказал: «Лайла не приносила мне простыни. Я взял их два месяца тому назад, как только вы посадили меня в келью. Я сбежал бы уже в первую ночь, если бы вы не посадили меня в гробницу. Лайла ничего не знала о моих планах».
Заа никак не отреагировала.
Глоуэн продолжал: «Вы убили девушку без всякой причины».
Обвинение в убийстве не произвело на ордину никакого впечатления: «Все совершают ошибки. Каждую секунду по всей Ойкумене происходят тысячи таких событий. Они неизбежны в рамках любой развитой, слаженно функционирующей цивилизации».
«Вполне может быть, — кивнул командор Плок. — МСБР выполняет одну из функций этой цивилизации, а именно сводит к минимуму число таких ошибок. Приговор по этому делу однозначен и прост, невзирая на любую сложность ваших побуждений. Вы заключили в тюрьму Глоуэна Клаттока; когда он совершил побег, вы убили ни в чем не повинную девушку. Если можно верить слухам, а в любых слухах есть доля правды, вы прикончили также множество туристов. Это справедливое допущение?»
«Мне нечего сказать. Вы уже составили свое мнение».
«Верно, — легко согласился Плок. — Мнение я составил». Обратившись ко всей группе обитателей семинарии, он продолжил: «Вы устроили здесь заразное крысиное гнездо. Семинария больше не существует. Соберите личные вещи и немедленно возвращайтесь сюда. Вас отвезут в Фексельбург, и по каждому индивидуальному делу будет вынесено особое решение. Между прочим, эти распоряжения не относятся к Фьюно, Мьютису и ордине Заа. Эти трое могут сейчас же проследовать со мной по дороге к мусорной яме. Личные вещи им не потребуются».
Мьютис с неуверенностью взглянул на ордину; лицо его обмякло. Фьюно стояла неподвижно и твердо, погруженная в свои мысли. Заа резко сказала: «Это абсурд! Никогда не слышала подобной чепухи!»
«Лайла, скорее всего, тоже что-то такое подумала, когда вы приказали ее казнить, — отозвался Плок. — Смертная казнь часто кажется нелепой тем, кого казнят. В конечном счете это не имеет значения».
«Я хотела бы позвонить по телефону».
«В фексельбургскую полицию? Не разрешаю. Я предпочитаю застать их врасплох».
«Мне нужно написать несколько писем».
«Кому?»
«Ордине Клеа в Штроке и другим ординам».
«Каким, например?» — как бы невзначай полюбопытствовал Глоуэн.
«Хорошо, я никому писать не буду», — сухо сказала Заа.
«Насколько я понимаю, одну из ваших корреспонденток зовут Зигони — она владеет фермой на планете Розалия. Не так ли?»
«Можешь сколько угодно тыкать пальцем в небо, шпион! Тебе я больше ничего не скажу. Делайте свое грязное дело, чего вы ждете?»
«Полезный практический совет, — согласился командор Плок. — Зачем церемониться с убийцами?» Аккуратно прицеливаясь, он выстрелил три раза.
«Грязное дело сделано», — констатировал Плок, взглянув на три трупа и сразу отвернувшись.
Глоуэн подумал: «Как быстро все кончилось!» Фьюно больше не думала о чем-то своем, Мьютис больше не переминался с ноги на ногу в нерешительности, и все, что знала Заа, исчезло вместе с ней безвозвратно.
Плок повернулся к оцепеневшему от ужаса Дантону: «Сбрось эти тела в мусорную яму. Воспользуйся тачкой, тележкой, мешком — чем хочешь. Выбери двух-трех семинаристов посильнее, пусть тебе помогут. Когда вы закончите, ступайте вниз по дороге и присоединяйтесь к остальным».
Дантон начал выполнять приказ, но Глоуэн остановил его: «Лестница между вторым и третьим этажом — почему она опасна?»
Дантон покосился на трупы, словно хотел убедиться в том, что они его больше не слышат: «Когда постороннего приводили на третий этаж и держали в келье против его воли — что случалось чаще, чем ты думаешь, — Мьютис протягивал проволоку над ступенью в верхней части лестницы. К этой проволоке подавалось электричество. После этого тот, кто пытался спуститься по лестнице, думая, что дверь его кельи оставили незапертой по забывчивости, превращался в кучу сломанных костей под лестницей. Мьютис и Фьюно подбирали упавшего и сбрасывали в мусорную яму — даже если он еще не умер».
«И никто не протестовал?»
Дантон усмехнулся: «Тот, кто прилежно изучает мономантический синтораксис, редко что-нибудь замечает».
Глоуэн отвернулся.
Плок сказал Дантону: «Пошевеливайтесь — уберите трупы!»
7
Пустая семинария казалась наполненной тысячами почти различимых, почти осмысленных шепотов. Глоуэн, Плок, Кильте и Нардьюк стояли в конференц-зале на первом этаже.
«Я человек не суеверный, — непривычно задумчивым тоном произнес Плок. — Может быть, поэтому шорохи стольких призраков действуют мне на нервы».
«Призрак Зеба Зонка меня нисколько не беспокоил, — отозвался Глоуэн. — По сути дела, я даже приветствовал бы его общество».
«В любом случае, рискнем обыскать верхние этажи. Возможно, некоторые мономантики настолько погрузились в свои ученые занятия, что не расслышали наши распоряжения».
«Займитесь этим втроем. С меня хватит верхних этажей. В кухне не забудьте выключить печи, а то бобовый суп пригорит больше обычного».
Командор Плок и два агента МСБР поднялись по лестнице. Тем временем Глоуэн обыскал первый этаж. Он обнаружил частные апартаменты ордины Заа и ее кабинет — просторное помещение с покрытыми штукатуркой оттенка слоновой кости стенами, странными искаженными и скрученными торшерами, толстым черным ковром с зеленым узором и мебелью, обитой темно-красным плюшем. «Любопытное помещение!» — подумал Глоуэн, вспоминая о десятках противоречивых внутренних напряжений ордины. На полках стояли самые разные книги — ни одна из них не была посвящена мономантике. Глоуэн обыскал письменный стол, но не нашел ни записей, ни адресов, ни папок с корреспонденцией — ничего, что могло бы его заинтересовать. Тем не менее, возникало впечатление, что перед смертью Заа стремилась во что бы то ни стало уничтожить какую-то информацию. Какую? Где она была спрятана? В ящике стола Глоуэн обнаружил открытый переносной сейф, содержавший большую сумму денег. Когда он вынул сейф из ящика, под ним оказалась фотография двенадцати женщин, по-видимому стоявших в каком-то саду. Судя по растительности, сад этот вряд ли находился на Тассадеро. Одной из женщин была Заа — лет на десять-пятнадцать моложе. В той же группе Глоуэн узнал Сибиллу. Другие лица на фотографии были ему незнакомы; среди них должна была быть ордина Клеа, заведовавшая лабораториями в Штроке, а также, возможно, мадам Зигони с планеты Розалия. Участницы собрания в саду не были как-либо идентифицированы ни подписями, ни кодами. Глоуэн засунул фотографию во внутренний карман пиджака — в данный момент она мало пригодилась бы другим агентам МСБР.
Глоуэн перешел в частные апартаменты ордины и, старательно сдерживая отвращение, продолжил методический поиск документов — писем, записных книжек с адресами, дневников, фотографий. Как и раньше, он не нашел ничего существенного: никаких ссылок на мадам Зигони с планеты Розалия, никаких других известных ему имен.
Плок и другие агенты МСБР спустились с верхних этажей. Глоуэн провел их вниз, в усыпальницу Зонка, где все еще горел тусклый желтый фонарь в нише за балконом.
Глоуэн открыл дверь, но не мог заставить себя зайти внутрь дальше, чем на два шага. «Вот она! — сказал Глоуэн. — Все так же, как было — пьедестал, ручеек в промоине, трещина, ведущая к колодцу».
Плок обвел взглядом всю пещеру: «Сокровищ не видно».
«Я их не нашел — а у меня было время для самых тщательных поисков, уверяю вас! Здесь нет никаких потайных люков, вынимающихся камней или сдвигающихся в сторону панелей. Если клад и существовал, его кто-то давным-давно унес».
«В любом случае, это не наше дело, — заключил Плок. — Мы видели гробницу Зонка — и теперь, если ни у кого нет возражений, я готов вернуться в Фексельбург».
«С меня хватит семинарии», — отозвался Нардьюк.
«Мы тут ничего не потеряли», — добавил Кильте.
«Я тоже насмотрелся вдоволь, — вздохнул Глоуэн. — Пора обо всем этом забыть».
Глоуэн провел своих коллег в кабинет ордины и высыпал на стол содержимое переносного сейфа. Командор Плок сосчитал деньги: «Здесь примерно девять тысяч сольдо». Некоторое время он молчал, размышляя над грудой купюр. «Мое мнение таково, — сказал он наконец. — Мономантическая семинария нанесла капитану Клаттоку большой ущерб, который трудно оценить в деньгах. В качестве исполнительного арбитра округа Лютвайлер я назначаю штраф в размере тысячи сольдо за каждый месяц, проведенный им в темнице, плюс еще тысячу за другие причиненные ему семинарией беспокойства, достаточные, чтобы нарушить психическое равновесие любого нормального человека. Таким образом за одну минуту мы приходим к выводу, утверждение которого в суде заняло бы несколько месяцев — и кто знает, что случилось бы с деньгами за это время? Лучше воспользоваться ими сейчас, пока их никто не украл. Таков мой приговор: сумма штрафных убытков, причитающаяся капитану Глоуэну Клаттоку из фонда мономантической семинарии, составляет три тысячи сольдо».
Глоуэн положил деньги в карманы: «Неожиданно приятное завершение исключительно неприятной истории! Эти деньги еще пригодятся».
Четыре агента МСБР покинули семинарию и спустились по дороге в городок.
Глава 9
1
Сумрачным зимним вечером звездолет «Соларес Оро» спустился через сплошную пелену облаков на космодром станции Араминта, аккуратно приземлившись на площадке у самого космического вокзала.
В числе выходивших из звездолета пассажиров был Глоуэн Клатток. Сразу после того, как его пропустили таможенники и контролеры иммиграционной службы, Глоуэн нашел телефон и позвонил в пансион Клаттоков. В этот день, смоллен, Клаттоки обычно готовились к еженедельной совместной трапезе клана. Тем не менее, вместо голоса отца Глоуэну ответил синтетический голос коммутатора: «С кем вы желаете говорить?»
«Странно!» — подумал Глоуэн; он звонил непосредственно в свою квартиру, где, кроме него и Шарда, никто не жил. «С Шардом Клаттоком», — сказал он вслух.
«Его нет дома. Желаете ли вы оставить сообщение?»
«Нет».
Глоуэн позвонил в пансион Вуков. Мажордом заявил, что Бодвин Вук уже спустился в парадную трапезную, и что только катастрофа небывалых масштабов могла послужить достаточным поводом, чтобы отвлечь его от еженедельного ритуала.
«Пожалуйста, передайте ему немедленно следующее сообщение. Скажите ему, что в пансион Вуков скоро придет Глоуэн Клатток. По сути дела, я буду у вас, как только загляну в пансион Клаттоков и скажу пару слов своему отцу».
«Я передам Бодвину ваше сообщение», — сказал мажордом.
Глоуэн вышел к веренице такси, ожидавших пассажиров у выхода из космического вокзала, и выбрал первую машину. Водитель не проявил никакого интереса к его чемодану и с великодушным одобрением наблюдал за тем, как Глоуэн сам опускал его в багажник. Водитель — смуглый молодой человек неизвестной Глоуэну расы, явно старавшийся модно одеваться, с заостренными носом и подбородком, хитрыми глазами и всклокоченной копной темных волос — представлял, по-видимому, новую категорию наемных работников, которых привозили, чтобы заменить йипов.
Когда Глоуэн уселся в пассажирском отделении, водитель отложил журнал, поглощавший его внимание, и обернулся через плечо с дружеской ухмылкой: «Куда поедем? Только скажите, и мы вас туда доставим самым торжественным и великолепным образом, можете не беспокоиться! Меня зовут Максен».
«Отвезите меня в пансион Клаттоков», — сказал Глоуэн. В прежние времена водитель-йип не проявлял бы такого дружелюбия, но помог бы с багажом.
«Как прикажете — в пансион Клаттоков!»
Мимо проносились знакомые места; Глоуэну казалось, что он вернулся домой через двадцать лет, а не через три месяца. Все было таким же — и все было не таким, будто он видел станцию Араминта глазами другого человека.
Максен снова обернулся: «Вы у нас впервые? Судя по вашей одежде, вы с Соума, а может быть и откуда подальше, с Аспергилла. Ну, так я вам намекну. Станция Араминта — любопытнейшее место, единственное в своем роде, можно сказать».
«Да, наверное».
«Лично я нахожу местное население чудаковатым. Они тут все, как бы это выразиться, в близком родстве между собой, а это, естественно, способствует… ну, вы понимаете — эксцентричному поведению, что ли? Таково общее впечатление».
«Я — Клатток из пансиона Клаттоков, — объяснил Глоуэн. — Мне просто пришлось надолго уехать».
«О! А! — Максен всем своим видом изобразил глубокое раскаяние, но тут же пожал плечами и усмехнулся. — Ну что ж. Вы не найдете особых изменений. Тут практически ничего никогда не меняется, ничего даже, по сути дела, не происходит. Лично я предпочел бы, чтобы они отгрохали танцевальный зал, да побольше, а то повеселиться просто негде, и несколько казино вдоль берега. И почему бы не позволить торговцам продавать жареную рыбу вдоль Пляжной дороги? Это всем понравится. Станция нуждается в прогрессе, я так считаю».
«Вполне может быть».
«Вы — Клатток, говорите? Но кроме кланового имени у вас, наверное, есть и свое?»
«Меня зовут Глоуэн. Глоуэн Клатток».
«Рад с вами познакомиться! В следующий раз я вас сразу узна́ю. Ну вот, мы уже дома — пансион Клаттоков! Слишком роскошное жилье для таких, как я, увы и ах!»
Глоуэн вышел из машины и вынул свой чемодан из багажника, пока Максен сидел и выбивал пальцами дробь на руле. Глоуэн уплатил по счетчику, в связи с чем Максен поднял брови: «А чаевые?»
Глоуэн медленно обернулся и чуть наклонился, заглядывая в окно водителя: «Вы помогли мне положить чемодан в багажник?»
«Нет, но…»
«Вы помогли мне его вынуть?»
«По тем же соображениям…»
«Разве вы мне не сообщили, что я — чудаковатый потомок людей, находящихся в слишком близком родстве, эксцентричный и нуждающийся в прогрессе?»
«Я пошутил».
«Теперь вы можете оценить сумму своих чаевых?»
«Могу. Ничего от вас не дождешься».
«Правильно».
«Вот, понимаешь, нос задрали!» — пробормотал Максен и быстро уехал, задрав нос.
Оказавшись в пансионе Клаттоков, Глоуэн тут же поднялся на второй этаж, прошел по восточной галерее, открыл дверь своей квартиры и остановился, как вкопанный.
Все изменилось. Старую добротную мебель заменили какие-то легковесные угловатые изделия из металлических трубок и стекла. На стенах висели намалеванные кричащими цветами картины, изображавшие самые поразительные сюжеты. Вместо деревянного пола с несколькими удобными старыми коврами под ногами расстилался сплошной жесткий ковер ядовито-желтого цвета. В воздухе неприятно пахло.
Глоуэн медленно сделал шаг вперед, оборачиваясь то направо, то налево. Шард сошел с ума? Завернув в гостиную, он обнаружил в ней пышнотелую молодую особу, стоявшую перед высоким зеркалом и поправлявшую прическу — она явно готовилась к клановой трапезе. Глядя на отражение в зеркале, Глоуэн узнал Друзиллу, супругу Арлеса и помощницу Флоресте.
Друзилла тоже увидела Глоуэна в зеркале и повернула голову с беспечным любопытством — будто неожиданное появление постороннего мужчины было для нее не внове и не служило причиной для особого беспокойства. Когда она узнала Глоуэна, на ее лице появилось выражение некоторого замешательства, которое, впрочем, сразу исчезло: «Глоуэн? Что ты тут делаешь?»
«Я как раз хотел задать этот вопрос тебе».
«Почему я должна отвечать на какие-либо вопросы?» — надулась Друзилла.
Глоуэн терпеливо ответил: «Потому что это моя квартира. Я тут живу с моим отцом. А теперь на полу какой-то жуткий желтый ковер, в воздухе пахнет канализацией, а в гостиной стоишь ты. Не могу себе представить, чем это объясняется».
Друзилла расхохоталась — густым булькающим контральто: «Все очень просто. Цвет ковра называется «сногсшибательный ромашковый», это модно. Запах? Подумаешь! Гортон запачкал пеленки. А я — это и вправду я, во всей красе, других таких нет. Насколько я понимаю, ты еще ничего не слышал?»
Холод пробежал по спине Глоуэна: «Я только что прилетел».
«А, ну тогда все ясно, — Друзилла сделала торжественно-скорбное лицо. — Шард вылетел в патруль несколько месяцев тому назад и не вернулся. Совершенно очевидно, что он погиб. Я понимаю, что для тебя это большой удар. Ты в порядке?»
«Да, я в порядке».
«Так или иначе, квартира освободилась, и мы въехали! А теперь тебе придется меня извинить. Отдыхай, если хочешь, но мне пора идти на ужин, а то мне опять устроят выговор».
«Я тоже ухожу».
«Ой, я уже опаздываю! — заторопилась Друзилла. — Арлес разозлится, а злить Арлеса ни в коем случае нельзя, ты же понимаешь».
Глоуэн спустился в вестибюль вслед за Друзиллой и там остановился, облокотившись на балюстраду. Невозможно! Невозможно, чтобы его отец, спокойный и мудрый отец, лежал где-то мертвый, раскинув руки и ноги, глядя в небо ничего не видящими глазами! Колени не держали Глоуэна, он опустился на скамью. Все его размышления, все его планы на будущее не позволяли предположить что-либо подобное. Даже вся эта история с квартирой противоречила всякой логике — Арлес и Друзилла не могли занимать ее ни в каких обстоятельствах!
Если его отец был действительно мертв, о квартире можно было забыть, она не имела значения. Глоуэн почувствовал чье-то приближение и поднял глаза: на него надвигалась фигура Спанчетты. Спанчетта остановилась, подбоченившись одной рукой, а другой поигрывая кисточкой своего лилового пояса. Как всегда, она была одета самым поразительным образом — сегодня вечером особый эффект создавали три высоких белых пера, колыхавшихся над грудой ее кудряшек.
«Друзилла упомянула, что ты приехал, — сказала Спанчетта. — Похоже на то, что она уже сообщила тебе плохие новости».
«По поводу Шарда? Это точно известно?»
Спанчетта кивнула: «Он пролетал рядом с горой Махадион во время грозы, и в автолет ударила молния. По меньшей мере так предполагают. Друзилла тебе больше ничего не сказала?»
«Только то, что она и Арлес въехали в мою квартиру. Им придется выехать, и немедленно».
«Не придется. К сожалению для тебя, Арлес и Друзилла произвели на свет сына, Гортона, до наступления даты объявления твоего окончательного статуса, благодаря чему получили старшинство. Твой показатель статуса равен 21; ты не можешь претендовать на постоянное место в управлении и на квартиру в пансионе. Теперь ты временный наемный работник и, по сути дела, вообще не должен находиться в пансионе Клаттоков».
Не находя слов, Глоуэн в изумлении уставился на Спанчетту. Та сделала маленький торжествующе-грациозный шажок в сторону и добавила: «Пожалуй, сейчас не время говорить о таких вещах, но твое происхождение всегда было сомнительным, так что жаловаться тебе не на что».
Сквозь мрачную путаницу мыслей Глоуэна проникло ироническое воспоминание: Спанчетта наконец отомстила Шарду! Конечно, месть заняла слишком много времени и, может быть, несколько притуплялась фактом гибели ее жертвы. Тем не менее, Спанчетта своего добилась. Лучше отомстить мертвому, чем не отомстить никак.
Спанчетта повернулась, чтобы вернуться в обеденный зал, но задержалась и обернулась через плечо: «Не вешай нос, Глоуэн! Научись иметь дело с действительностью. Ты с детства имел привычку распускать нюни. В таборе ты найдешь себе подходящее спальное место и, без всякого сомнения, тебе подыщут какую-нибудь полезную работу».
«Вы правы, — сказал Глоуэн. — Вешать нос ни к чему». Он поднялся на ноги и широкими шагами, почти бегом, вышел из пансиона, захлопнув за собой парадную дверь. На полпути к воротам парка его остановила внезапная мысль — он вернулся в пансион и нашел дежурного швейцара в кабинете мажордома, рядом с вестибюлем: «Где моя почта? Я должен был получить письма».
«Не могу знать. Здесь для вас ничего нет».
Глоуэн снова покинул пансион Клаттоков и отправился к пансиону Вуков. Услышав имя Глоуэна, швейцар, дежуривший у двери, сразу стал предупредительно вежлив: «Господин Бодвин ужинает с родней, но пожелал, чтобы его немедленно известили о вашем прибытии. Одну минуту!»
Швейцар что-то тихо проговорил в микрофон, выслушал ответ и обернулся к Глоуэну: «Господин Бодвин просит вас присоединиться к нему за столом».
Глоуэн посмотрел на свой мятый костюм — он не снимал его с тех пор, как вылетел из Соумджианы: «Боюсь, что я недостаточно прилично одет».
«Я не забыл об этом упомянуть, но для вас все равно приготовили место. Будьте добры, следуйте за мной».
Бодвин Вук ожидал его у входа в обеденный зал. Он схватил Глоуэна за руки: «Ты слышал про Шарда?»
«Это правда?»
«Он вылетел в патруль и не вернулся. Это все, что известно наверняка. Может быть, он жив. Скорее всего, он мертв. Невосполнимая утрата, что еще можно сказать? Вкратце — что тебе удалось узнать?»
«От Спанчетты я узнал, что в лучшем случаю получу статус наемного работника. Теперь о результатах расследования. Оргии на острове Турбен организовывал Флоресте. На Тассадеро он поручил местным сообщникам меня убить. Как вы видите, мне удалось избежать этой участи. Не сомневаюсь, что подробности всей этой истории вас заинтересуют. Где Флоресте теперь? На станции Араминта?»
«Разумеется. Он вернулся из турне и весь бурлит новыми грандиозными планами».
«Его необходимо задержать немедленно, сию секунду, пока он не узнал, что я прилетел!»
Бодвин Вук тихо рассмеялся: «Не беспокойся! Сегодня вечером Флоресте в твоем распоряжении! По сути дела, вот он сидит, метрах в двадцати от нас, за праздничным столом, остроумный и обходительный, как никогда — не скупясь, наливает себе наше лучшее вино и очаровывает дам неслыханными комплиментами. Превосходно, лучше не придумаешь! А Керди? Что с ним произошло? Он выражается в высшей степени неопределенно, ничего не могу из него вытянуть».
«Керди меня предал. Он больше не может использовать психическое расстройство в качестве оправдания. Я еще не знаю всех подробностей, но именно он послал меня на смерть — совершенно сознательно. И, если бы я не сбежал, Керди добился бы своего. Не могу испытывать к нему никаких теплых чувств».
Бодвин Вук печально покачал головой: «Еще одна трагедия. Одна за другой, одна за другой! Когда это кончится? Пойдем, сядем за стол».
Директор отдела B и Глоуэн зашли в обеденный зал и заняли свои места — Глоуэна усадили рядом с Бодвином. С другой стороны сидела Тиция Вук. Почти напротив за огромным круглым столом Вуков сидел Керди, а рядом с ним — Флоресте. Оба были поглощены разговорами, и некоторое время ни один из них не замечал прибытия Глоуэна.
Бодвин Вук пробормотал Глоуэну на ухо: «Приближается момент, который Флоресте сам назвал бы драматическим! Напряжение растет! Они еще ничего не знают».
Глоуэн кивнул. Он внимательно разглядывал Керди, чувствуя, как у него все переворачивается внутри от отвращения. В эту минуту Керди вел себя совершенно нормально, не проявляя никаких признаков подавленности или замкнутого самокопания, преобладавших, пока он сопровождал Глоуэна на других планетах. Напротив, Керди демонстрировал сердечную искренность и мальчишескую простоту, которые, в сочетании с его большим розовым лицом, голубыми, как фарфор, глазами и наивной ухмылкой, в старые добрые времена заставляли прощать ему мелкие недостатки.
Глоуэн смотрел, как зачарованный. Керди, сидевший перед ним, ничем не напоминал Керди, оставленного им в Фексельбурге на Тассадеро. Керди поднес ко рту вилку с кусочком тушеной рыбы, попробовал рыбу и, подняв голову, вытер губы салфеткой. При этом его взгляд скользнул по лицу Глоуэна и стал неподвижным. Плечи Керди медленно опустились, глаза уставились в стол, с лица исчезла всякая веселость.
«Никакого безумия, никакой ошибки! — бормотал Бодвин Вук. — Классическая, очевидная картина ничем не оправданной вины. Я видел все, что нужно было видеть. Какая бесстыдная подлость! Следует внимательно проверить его происхождение».
«Керди изменился с тех пор, когда я видел его в последний раз. Судя по всему, Флоресте — замечательный психотерапевт. Смотрите! Он сообщает плохую новость Флоресте. Еще один ужин испорчен».
Флоресте услышал тихое замечание Керди, вскинул породистую голову и, как бы между прочим, окинул взглядом сидящих за столом, не остановившись на лице Глоуэна. После этого он резко повернулся на стуле и стал продолжать оживленный разговор с Дорной Вук, сидевшей слева о него.
Глоуэн подождал паузы в разговоре, после чего громко сказал, обращаясь к противоположной стороне стола: «Маэстро Флоресте! Я вижу, вы уже вернулись из своего турне».
Флоресте бросил на него быстрый холодный взгляд: «Да, как видишь».
«Выступления проходили успешно?»
«Примерно как обычно. Мы, как всегда, делаем все, что можем, и надеемся на успех. Оптимизм — наш символ веры!»
«По-видимому, у нас есть общие знакомые на Тассадеро».
«Неужели? Не вижу в этом ничего удивительного. Еженедельно мне приходится встречаться с тысячами людей — ну, может быть, я преувеличиваю, но возникает такое впечатление. И, конечно же, я не могу их всех запомнить, за исключением — ха, ха! — самых обворожительных».
«Вы находите ордину Заа обворожительной?»
«Ордину Заа? Кто она такая? И кому это интересно? В данный момент меня больше всего интересует эта превосходно приготовленная рыба».
«В таком случае я могу только передать вам ее наилучшие пожелания. Она столкнулась с некоторыми трудностями — я сказал бы даже, серьезными трудностями. Вас еще не поставили в известность?»
«Нет».
«Она оказалась замешанной во множестве поразительных преступлений, которые привлекли внимание МСБР. Вас могут даже вызвать для того, чтобы вы подтвердили или опровергли некоторые из ее показаний. Кроме того, МСБР может передать это дело на доследование в местный отдел B. Как вы знаете, мы выполняем функции подразделения МСБР».
«Все это определенно не имеет ко мне никакого отношения», — Флоресте демонстративно повернулся к Дорне Вук и продолжил прерванный разговор.
Тиция Вук, уже давно критически поглядывавшая на костюм Глоуэна, решила сделать ему резкое замечание: «Если я не ошибаюсь, ты из кожи лезешь, чтобы сказать какую-нибудь неприятность нашему местному гению?»
«Вы ошибаетесь. Я не вылез из своей кожи ни на йоту».
«Эта «ордина Заа» — одна из любовниц Флоресте, или что-нибудь в этом роде?»
«Меня это нисколько не удивило бы. Они оба — в высшей степени достопримечательные люди».
«Хммф. Ты куда-то уезжал, кажется? По-моему, я тебя довольно давно не видела».
«Да, уезжал».
«Я была очень огорчена, когда сообщили ужасную новость о твоем отце. Подумать только, теперь тебя лишили статуса постоянного служащего! И тем не менее, ты сидишь, как ни в чем не бывало, за круглым столом Вуков, где вспомогательный персонал не замечают».
«И вы намерены меня не замечать?»
«В дальнейшем — несомненно. Сегодня вечером не замечать тебя было бы неудобно, потому что все-таки нас посадили рядом, и тебе слишком легко привлекать мое внимание».
«Я не чувствителен, — отозвался Глоуэн. — Не замечайте меня, сколько хотите».
«А я не нуждаюсь в твоем разрешении! — отпарировала Тиция. — Я и так почти никого не замечаю — мое внимание сперва нужно заслужить».
Бодвин Вук громко сказал Глоуэну: «Не обращай внимания на пустоголовую куклу. Ей уже почти нечем похвастаться — лет через десять у нее останутся одни зубы, нос и ключицы, как у ее тетки Одлиссы».
«Сегодня, дядюшка Бодвин, вы резвитесь больше, чем когда-либо, — съязвила Тиция. — Чем старше вы становитесь, тем чаще ведете себя, как ребенок».
«Твое замечание, Тиция, совершенно справедливо. В последнее время я слишком много шутил. Мы должны соблюдать приличия, и вспомогательному персоналу не подобает злоупотреблять старыми связями. Глоуэн, мое терпение кончилось — я хочу знать все подробности! Пойдем, поужинаем где-нибудь в другом месте».
В коридоре, как только они вышли из обеденного зала, Бодвин Вук спросил: «У тебя нет никаких сомнений в виновности Флоресте?»
«Никаких».
«В таком случае его задержат и отведут в тюрьму. Придется подождать до окончания ужина, однако, чтобы не оскорблять аристократические претензии всяких Тиций. Теперь — объяснись начистоту по поводу Керди».
«Керди предал меня, вас и весь наш отдел! У него был психический срыв, он во что бы то ни стало хотел вернуться в детство и снова ездить с труппой Флоресте. По-видимому, это оказалось последней каплей, и он пошел на преступление. Хотя я не могу избавиться от ощущения, что он прекрасно понимал, что́ делает. Предоставлю вам возможность составить собственное мнение».
«Мое мнение сформировалось за столом — я для того тебя туда и привел. На самом деле ты слишком хорошо относишься к Керди. Он нанес тебе еще один удар ножом в спину, о котором ты не знаешь. Когда он вернулся в Араминту, он заверил меня, что ты погиб, что это не подлежит никакому сомнению, и что с этим уже ничего нельзя сделать. В результате я отменил спасательную операцию — группа наших людей была уже готова вылететь. Он мне солгал — он это знает, и я это знаю. Для тебя утверждение или отмена спасательной операции могли означать выбор между жизнью и смертью. Я потерял всякое доверие к Керди. Его будут допрашивать. Как минимум, он навсегда потеряет статус Вука».
«В Фексельбурге я оставил сумасшедшего. Здесь я вижу вполне нормального человека».
«Пойдем — закончим ужин вдвоем. И все обсудим».
2
Бодвин Вук и Глоуэн ужинали в небольшой боковой гостиной, выходившей в центральную галерею пансиона. Стараясь выражаться как можно лаконичнее, Глоуэн рассказал о своих изысканиях и о трудностях, с которыми ему пришлось столкнуться: «А теперь я сижу и вспоминаю, что случилось. Все это вызывает у меня самые противоречивые чувства. Лучше всего, что все это уже в прошлом. Были, конечно, и приятные моменты. Никогда не забуду, как я обрадовался, когда спустился на веревке из окна семинарии! И даже сегодня, за столом, я испытывал что-то вроде злорадства, наблюдая за физиономиями Керди и Флоресте».
«А теперь придется заниматься скучными деталями. Флоресте потребует, чтобы мы учитывали смягчающие обстоятельства. Его жертвами оказались только девушки-йипы — все это, конечно же, был всего лишь сырьевой материал для его новых артистических замыслов; его гений заслужил межпланетное признание и не может ограничиваться тесными рамками общепринятых правил. Дорна Вук может даже поддержать такую аргументацию — она от него без ума и участвует в работе комитета финансирования изящных искусств».
В гостиную зашел швейцар: «Прошу прощения! Ваши распоряжения выполнены».
Бодвин Вук удовлетворенно кивнул: «Как я ожидал, Флоресте и Керди решили уйти пораньше, сославшись на усталость. Их встретили у дверей пансиона и теперь содержат под стражей. Мне не пришлось поступиться приличиями, и клану Вуков не на что пожаловаться. Дело сделано. Налить тебе еще вина? Это наш «Чаристе» лучшего урожая — на всей станции не делают ничего подобного».
«Действительно, хорошее вино».
Некоторое время они молчали, прихлебывая вино. «Ну что же! — сказал наконец Бодвин Вук. — Теперь следует уделить внимание твоим личным проблемам».
«Я уже сосредоточил на них все внимание. Я собираюсь выяснить, что случилось с моим отцом».
«Гм, да. Не хотел бы подавать тебе неоправданные надежды. Мы его искали долго и внимательно, но ничего не нашли. Шард не передал никаких сигналов бедствия. Существуют десятки возможностей — мы пытались проанализировать все варианты. Но результатов никаких».
Глоуэн сидел, наблюдая за игрой вина в бокале.
«Отсутствие результатов само по себе о чем-то свидетельствует, не правда ли?» — задумчиво спросил он.
«О чем?»
«Еще не знаю. Но оно должно что-то означать. Прежде всего, если автолет разбился, должны были остаться его обломки».
«Не обязательно. Никаких остатков не найдешь, если автолет упал в болото или в озеро».
«И все же — это необычно. По словам Спанчетты, в его автолет ударила молния, когда он летел в районе горы Махадион».
«Такова одна из гипотез. Она ничем не хуже других или не лучше других — в зависимости от того, как ты предпочитаешь смотреть на вещи».
«Завтра я поговорю с Чилке», — отозвался Глоуэн. Поколебавшись, он спросил: «Будет лучше всего, если вы мне сразу скажете, чего мне следует ожидать. Как мой новый статус — то есть отсутствие статуса — повлияет на мое положение в отделе расследований? Или теперь меня уволят?»
«Ха-ха! — воскликнул Бодвин Вук, осушив бокал. — Пока я — суперинтендант Бодвин Вук, ты — капитан Глоуэн Клатток. Твои способности, на мой взгляд выдающиеся, позволяют не учитывать соображения, касающиеся формального статуса. Кроме того, я не могу не заметить, что во всей этой истории с твоим статусом что-то плохо пахнет».
«Что вы имеете в виду?»
«Не могу еще сказать с уверенностью. С первого взгляда все вроде бы как полагается. Но о таких вещах нельзя судить с первого взгляда».
«Боюсь, что я не совсем вас понимаю».
«Вспомним, как обстояло дело за три недели до твоего дня рождения. Ты сидел в темнице на Поганом Мысу. В то же время Эрл Клатток погиб на строительстве моста у Протокольного мыса — там случился обвал. В результате твой показатель статуса равнялся 20.
И что же дальше? Происходят странные вещи! «Лицедеи» возвращаются из турне, и с ними Арлес с Друзиллой, каким-то образом сотворившие сына Гортона. Твой показатель статуса снова опустился до 21. Если бы у Шарда была такая возможность, он вышел бы на пенсию и освободил тебе место, но Шард пропал без вести — тому уже почти два месяца.
Что, если Шард не вернется до твоего дня рождения? Что, если он вообще не вернется? В любое время совет избирателей пансиона Клаттоков — председательницей которого, между прочим, стала Спанчетта — мог собраться и объявить Шарда погибшим, что было бы вполне обоснованно. Но в том случае, если бы такое решение было принято до наступления твоего дня рождения, твой показатель статуса снова поднялся бы до 20, и ты получил бы постоянное место в управлении, как того и хотел Шард.
Спанчетта наотрез отказывалась созвать совещание до тех пор, пока не прошло две недели после твоего дня рождения, когда ты уже безвозвратно становился временным работником и терял право на проживание в пансионе Клаттоков. Тогда, и только тогда, Спанчетта провела совещание, на котором в первую очередь решили считать Шарда погибшим, объявили об образовании вакансии и заполнили ее из списка вспомогательного персонала. И кто, по-твоему, возглавлял этот список?»
«Намур!»
«Совершенно верно. По существу, Спанчетта тебя выгнала и поселила в пансионе Намура. Забавно, правда? Намур, конечно, заявляет, что ему абсолютно все равно, и что право жить в пансионе его не волнует. Тем не менее, он не постеснялся переехать в пансион, как только представилась такая возможность».
Глоуэн вздохнул: «Меня сейчас на самом деле мало волнует право жить в пансионе».
«Твой отец не одобрил бы такое отсутствие инициативы».
«Верно. Мне придется заняться распутыванием этих интриг».
«А до тех пор, пока ты не приведешь свои дела в порядок, ты будешь моим гостем в пансионе Вуков! Мнение Керди уже несущественно, а Тиция может тебя не замечать, сколько ее душеньке угодно — ты ее тоже не замечай, она это делает, чтобы привлекать внимание. В остальном, надеюсь, ты убедишься в том, что Вуки — достаточно дружелюбный народ».
3
Утром Глоуэн позавтракал один в квартире, предоставленной Бодвином Вуком, после чего отправился к морю пешком по Приречной дороге под небом, полным маленьких разорванных облаков — первых вестников огромного грозового фронта, собравшегося в нескольких сотнях километров от берега и неумолимо приближавшегося к континенту. Повернув по Пляжной дороге на север, Глоуэн проследовал к аэропорту, где, в маленьком помещении управления, сидел, прихлебывая чай, Юстес Чилке. Завидев Глоуэна, Чилке удивленно вскочил: «А все говорили, что ты погиб! Я им почти поверил».
«Я жив. Теперь все говорят, что погиб мой отец».
«Предположительно. Но я знаю не больше других, — Чилке вынул карту. — Шард вылетел в обычный патрульный рейс: на северо-восток над равниной Пандоры, мимо хребта Махадиона, вокруг Гранатового озера и на север к океану, а затем обратно вдоль Мармионского побережья. По меньшей мере, такой курс был загружен в память автопилота».
Глоуэн задал еще несколько вопросов, но Чилке не мог ничего добавить, кроме подозрений и гипотез: «Практически в любых обстоятельствах он должен был передать сигнал бедствия — хотя бы один раз! Но мы не приняли никаких сигналов, и на радаре ничего не было. Место крушения не найдено. Это все, что я знаю наверняка. Как насчет тебя? Что случилось? Почему ходили слухи о твоей смерти? Ты выглядишь бледнее обычного, но в хорошей форме».
«Я упражнялся в пещере». Глоуэн рассказал о своих злоключениях, после чего вынул фотографию, найденную в ящике стола ордины Заа: «Никого не узнаёшь?»
Чилке внимательно рассмотрел фотографию: «Суровые дамочки, ничего не скажешь. Если меня не обманывают глаза, одна из них — моя старая знакомая мадам Зигони. Она мне все еще должна кругленькую сумму».
«Которая?»
«Вот она, третья слева. Когда я с ней встретился, у нее волосы были подлиннее — или, может быть, она носила парик. Кто эти амазонки?»
«Основательницы философской секты так называемого «мономантического синтораксиса». Вот эта — Сибилла, возившая экскурсии на остров Турбен. А вот эта — ордина Заа, которая в меня влюбилась. Если это можно так назвать. Я от нее удрал, спустившись из окна по веревке из разорванных простынь, и очень рад вернуться домой, хотя никакого дома у меня теперь нет».
«Это еще почему?»
«Полноправным Клаттоком стал Намур, а я — вспомогательный персонал. У тебя статус выше моего».
«Подумать только!» — покачал головой Чилке.
Глоуэн вернулся в пансион Вуков, прошел в библиотеку и провел остаток утра, размышляя и делая заметки в блокноте. Проходя мимо, его похлопал по плечу Бодвин Вук: «Рад видеть, что ты решил немного отдохнуть. Ты побывал в таких передрягах, что тебе потребуется какое-то время, чтобы привыкнуть к нормальной жизни. Счастливых снов! До обеда тебя никто не потревожит».
Глоуэн возмущенно поднял голову: «Я не сплю! Я просто задумался».
Бодвин Вук снисходительно рассмеялся: «Надо полагать, в гробнице Зеба Зонка у тебя было более чем достаточно времени на размышления!»
«Теперь мне в голову приходят другие мысли, и довольно любопытные. Кстати, я хотел кое-что вам показать», — Глоуэн вынул пресловутую фотографию.
Бодвин Вук внезапно прищурился и напрягся, как хищник, следящий за добычей: «Где ты взял эту фотографию?»
«На Поганом Мысу, в столе ордины Заа». Глоуэн указал на лица: «Это Заа. А это — Сибилла».
«Почему ты не показал мне их раньше?»
«Я хотел сначала проверить, не узна́ет ли Чилке свою «мадам Зигони». Тогда у меня была бы какая-то полезная информация».
«И Чилке ее узнал? Вот она — не так ли?»
«Правильно! Откуда вы знаете?»
«В свое время ее звали «Смонни» — это Симонетта, младшая сестра Спанчетты».
Глоуэн присмотрелся к фотографии с новым интересом: «Действительно, теперь я замечаю сходство».
«Дай-ка мне эту фотографию, я ее припрячу, — протянул руку Бодвин Вук. — Пока что не будем никому о ней говорить. Я позвоню Чилке и попрошу его держать язык за зубами. В высшей степени любопытная фотография!»
«Намур все знает», — сказал Глоуэн.
Бодвин Вук опустился в кресло рядом с Глоуэном: «В один прекрасный день мы поймаем Намура с поличным, и тогда все его драгоценные секреты будут выставлены на всеобщее обозрение во всей своей постыдной красоте!»
«Намур постарается не предоставить вам такой возможности».
«До сих пор ему это удавалось. Кстати, сегодня утром мне привелось побеседовать с Друзиллой, и она подтверждает вину Флоресте, хотя настойчиво заявляет о своей незапятнанной добродетели». Бодвин Вук снова прищурился, глядя на бумаги, разложенные на столе перед Глоуэном: «Что это у тебя — какие-то заметки и списки?»
«Все еще непонятные мне обстоятельства — тайны, если хотите».
Бодвин Вук пригляделся к записям: «Так много? Я думал, с тайнами мы более или менее покончили».
«Ну, например, у меня вызывают недоумение тесные связи Флоресте с мономантической семинарией. Я хотел бы задать ему несколько вопросов».
«Гмм. Допроси Флоресте, если хочешь. Почему нет? Как минимум, это позволит тебе приобрести полезный практический опыт. Сегодня утром я с ним говорил, но узнать ничего не смог. Флоресте — мастер гипнотизирующей непроницаемости, и полная бесполезность его ответов в конце концов становится невыносимой. Боюсь, что ты ничего из него не выжмешь».
«Если не примет меня всерьез, он может о чем-нибудь проболтаться».
«Возможно. Но приготовься иметь дело со святым мучеником, единственное преступление которого — стремление к самовыражению. Когда я указал на жестокости, вызванные его благородным стремлением, Флоресте только тихо рассмеялся, как будто знает нечто, мне непонятное и недоступное. Он заверил меня, что население станции Араминта никогда не отдавало должное его великому гению. Он считает себя «гражданином Вселенной». Станция Араминта — затхлое, забытое богами захолустье с нелепой, способствующей кровосмешению общественной системой, вознаграждающей глупцов и бесталанную посредственность, что заставляет более способных людей искать счастья в других местах. Это его собственные выражения, не мои; само собой, в его предпосылках достаточно полуправды для того, чтобы выводы выглядели правдоподобно.
В любом случае — даже если на какое-то мгновение мы увидим Флоресте таким, какой он есть, без покровов витиеватой словесности — что для него сделала станция Араминта? Где его почести, его высокое положение, его богатство, его частная вилла на берегу моря? Чем вознагражден его великий гений? Жидкими аплодисментами, сопровождающими его чудесные постановки, и покровительством комитета по финансированию изящных искусств? Я обратил его внимание на тот факт, что он, в сущности — не более чем профессиональный устроитель публичных развлечений, и что в рамках нашей культуры не принято делать из таких людей высоко почитаемых святых или идолов. После этого Флоресте замолчал, но совершенно ясно, что он не испытывает ни малейшего уважения ни к Заповеднику, ни к Хартии, ни к обычаям станции Араминта».
«Почему же, в таком случае, он одержим идеей строительства нового Орфеума именно у нас?»
«А где еще? Здесь для этого созданы идеальные условия. И почему бы тебе не задать этот вопрос самому Флоресте? Он уклонится от прямого ответа хотя бы из любви к извращенности. Непроницаемость необходима, чтобы скрывать внутреннюю пустоту».
Глоуэн откинулся на спинку кресла: «Пока я тут сидел и дремал, как вы изволили заметить, мне пришло в голову, что Флоресте, судя по всему, накопил изрядную сумму денег. Вам известно, где хранятся эти деньги?»
«К твоему сведению, известно. Они хранятся на счету в Мирцейском банке, в Соумджиане».
«Я решил возбудить против Флоресте гражданский иск. У меня хорошие шансы на получение больших денег в качестве возмещения — особенно если дело будет рассматриваться Верховным судом станции Араминта, в юрисдикцию которого входит любой нанесенный мне ущерб».
«Ага! — воскликнул Бодвин Вук. — Тебе свойственна чертовски неприятная манера Клаттоков наносить удар по самому больному месту! Даже осужденный на смерть, Флоресте будет корчиться и выть, не желая расставаться со своими драгоценными денежками!»
«Примерно такими соображениями я и руководствуюсь. Каким образом можно было бы начать гражданское судопроизводство?»
«Вильфред Оффо подготовит бумаги сегодня же, и на деньги Флоресте наложат арест. Можешь считать, что они хранятся в сейфе из алмазной стали, и что их охраняет сотня серых штурмовиков, положивших конец царствованию Зеба Зонка!»
«Флоресте будет, как минимум, очень разочарован».
«Несомненно. Когда ты хочешь его допросить? Это можно устроить в любое время — в обозримом будущем у Флоресте не предвидится никаких ангажементов».
«Сегодня после обеда, если можно».
«Я скажу Марку, чтобы он оказал тебе всевозможное содействие».
Сразу после обеда Глоуэн завернулся в плащ и направился по мосту над рекой, нагибаясь и отворачиваясь, чтобы защитить лицо от холодного, брызжущего моросью ветра, к тяжеловесному зданию старой тюрьмы, стоявшей на другом берегу, напротив Орфеума. В конторе, где регистрировали заключенных и посетителей, его обыскал тюремщик, Марк Диффин. «Не буду извиняться, — сказал он. — Я никого не пропускаю без обыска, даже самого Бодвина Вука — таков его приказ. И что у вас, позвольте спросить, в этой коробке?»
«Именно то, что вы думаете. Я ее оставлю у вас. Если коробка мне потребуется, я дам об этом знать».
Глоуэн зашел в камеру и некоторое время стоял у двери. Флоресте сидел в деревянном кресле за грубо сколоченным дощатым столом, поглощенный созерцанием небольшого белого цветка в изящной синей вазе. Неподвижная завороженность его взгляда свидетельствовала о некоем мистическом внутреннем переживании. Может быть, Флоресте просто-напросто надеялся, что Глоуэн проникнется благоговением и на цыпочках удалится из камеры, не сказав ни слова. «Все возможно», — подумал Глоуэн. Вслух он сказал: «Дайте мне знать, когда наступит удобный момент для того, чтобы прервать вашу медитацию».
Не отрывая глаз от цветка, старый режиссер устало махнул рукой: «Говори! Придется слушать — другого выхода нет. Моя единственная надежда — надежда сама по себе. Надежды нет нигде, надежды нет ни в чем, есть только ее символ — этот маленький цветок, бесстрашный, непобедимый!»
«Приятный цветок», — согласился Глоуэн. Он пододвинул стул к столу и уселся напротив Флоресте: «Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Есть надежда, что вы на них ответите».
«Сегодня я не разговорчив. Сомневаюсь, что мои ответы будут соответствовать твоим ожиданиям».
«Я хотел бы знать, из чистого любопытства: как давно вы знакомы с ординой Заа? Я имею в виду женщину, управлявшую семинарией на Поганом Мысу».
«Имена для меня ничего не значат, — отозвался Флоресте. — Мне знакомы тысячи людей, всевозможных званий и обличий. Некоторых я запоминаю, потому что им свойственны особый стиль существования или какое-то чутье, отличающее их от рядовых обитателей Ойкумены. Другие — как следы на прошлогоднем песке: гнетущие своей обыкновенностью существа, о которых лучше забыть».
«К какой категории существ вы относите ордину Заа?»
«Придирчивая классификация обременительна и бесцельна».
«Может быть, вы соблаговолите мне объяснить, почему Заа, неглупая женщина, стала забивать голову себе и другим мономантическим бредом?»
Флоресте холодно усмехнулся: «Факт есть факт, не так ли? Вещи таковы, какие они есть, и этого достаточно для человека, умеющего действовать».
«Вы драматург — разве вас не беспокоят побуждения?»
«Только как драматурга. Взаимопонимание, симпатии — все это лишь средства, которыми неуверенные в себе пытаются рационализировать свое полное страхов и темных инстинктов мироощущение».
«Любопытная точка зрения».
«Несомненно. А теперь я сказал все, что мне хотелось сказать — можешь идти».
Глоуэн притворился, что не расслышал последнее предложение: «Дело идет к вечеру, погода зябкая. Почему бы нам не выпить по бокалу вина? Надеюсь, вы не возражаете — в конце концов, мы оба люди воспитанные и цивилизованные».
Флоресте ответил надменным взглядом: «С чего ты взял, что меня можно задобрить примитивными трюками? Я не нуждаюсь в твоем вине ни утром, ни вечером».
«Я ожидал, что вы откажетесь, — отозвался Глоуэн, — и не принес никакого вина».
«Болтовня! — пробормотал Флоресте. — Все это безмозглая, никому не нужная болтовня. Разве ты меня не слышал? Я разрешил тебе удалиться».
«Как вам будет угодно. Но я не успел поделиться с вами плохой новостью!»
«Я не интересуюсь новостями. Все, чего я хочу — прожить остаток своих дней в мире и спокойствии».
«Даже если новость касается непосредственно вас?»
Флоресте опустил глаза к белому цветку, покачал головой и вздохнул: «Изящество и элегантность, до свидания — нет, прощайте навсегда! Меня вынуждают, против моей воли, погрузиться по уши в вульгарность». Он смерил Глоуэна взглядом с головы до ног — так, как будто увидел его впервые: «Что ж, почему нет? Мудрец, путешествуя по жизни, наслаждается видами, открывающимися с обеих сторон, потому что знает, что больше не проедет по той же дороге. Дорога впереди петляет налево и направо, за холмы и за горизонт — кто знает, куда она ведет?»
«Иногда об этом нетрудно догадаться, — заметил Глоуэн. — Например, в вашем случае».
Вскочив на ноги, Флоресте принялся расхаживать взад и вперед по камере, заложив руки за спину. Глоуэн молча наблюдал за ним. Флоресте снова опустился в кресло: «Наступили тяжелые времена. Я не прочь выпить вина».
«Мне все равно, — ответил Глоуэн. — Я приготовился и к этой возможности». Он подошел к двери и постучал по заслонке, закрывавшей смотровую щель.
Марк Диффин открыл заслонку и заглянул в щель: «Что вам нужно?»
«Мою коробку».
«Мне придется налить вино в кувшин из синтана и выдать синтановые стаканчики. Преступникам не разрешается пользоваться стеклом».
«Не смейте называть меня преступником! — взревел Флоресте. — Я — драматург, артист! Неужели вы не видите разницу?»
«Одно другому не мешает, — пожал плечами Марк Диффин, приоткрыв дверь. — Вот ваше вино. На здоровье!»
«Идиот, деревенщина! — бушевал Флоресте. — И все же — какое это имеет значение? Мудрец наслаждается каждым мимолетным мгновением. Наливай, не скупись!»
«Печальный случай, — сказал Глоуэн, поставив кувшин и стаканчики на стол. — Ваша преждевременная кончина заставит многих пустить слезу».
«В том числе меня. Стыдно так со мной обращаться!»
«Вы забываете о своих мерзких преступлениях. Вы заслуживаете гораздо худшего».
«Чепуха! Так называемые преступления служили не более чем средствами для достижения цели — карманная мелочь, потраченная в надежде получить щедрую награду! С ними покончено, я их даже не помню. Но теперь — подумать только! — мне придется танцевать, исполняя главную роль в балете смерти, который вы называете «правосудием». А зачем? С какой целью? Кто от этого выиграет? Ни в коем случае не я. Гораздо лучше отмести все эти глупости одним движением руки и начать заново, как подобает воспитанным, образованным людям!»
«Мне интересно было бы узнать точку зрения моего отца по этому вопросу — если я его еще когда-нибудь увижу. Он исчез, вам разве не говорили?»
«Слышал что-то подобное».
«Что с ним случилось? Может быть, вы знаете?»
Флоресте залпом осушил стаканчик: «Почему бы я стал тебе говорить, даже если бы знал? Я здесь сижу и считаю последние минуты своей жизни исключительно благодаря тебе».
«Ну, например, потому что это было бы благородно и великодушно».
«Ты хочешь от меня великодушия? — Флоресте снова наполнил свой стаканчик из синтанового кувшина. — Всю свою жизнь я был великодушен! И как меня за это наградили, чем мне отплатили? Я все еще зарегистрирован как «вспомогательный персонал», и далеко не в начале списка. Тем временем, я раздавал плоды своего гения обеими руками, налево и направо! Я жертвую все свои личные сбережения на строительство нового Орфеума — несмотря на то, что мне никогда не придется увидеть его во всем великолепии. Но все равно я жертвую! Новый Орфеум станет моим памятником, и многие века люди будут с трепетом произносить мое имя!»
Глоуэн с сомнением покачал головой: «Ваши надежды могут не сбыться. В этом и заключается плохая новость, которую я вам принес».
«О чем ты говоришь?»
«Все очень просто. По вашему произволу, жестокому и преднамеренному, меня подвергли множеству лишений и унижений. В связи с этим я вчинил иск против вас, вашего имущества и всего вашего состояния. Юристы заверили меня, что я получу очень крупную сумму возмещения. Планы строительства нового Орфеума придется отложить».
Флоресте испуганно уставился на Глоуэна: «Ты шутишь! Это безумие, этому нет названия!»
«Напротив, это логично. Вы уготовили мне ужасную участь, и я потерпел большой ущерб. Мне даже вспомнить страшно о том, что мне пришлось пережить! Почему бы я не имел права на возмещение? Мои претензии полностью обоснованы».
«Только в теории! На практике ты просто-напросто хочешь забрать мои деньги — драгоценное сокровище, которое я копил долгие годы, бережно откладывая каждое сольдо, ни на минуту не забывая о грандиозной мечте! А теперь, когда моя мечта наконец стала достижимой, ты приходишь и разбиваешь вдребезги всю мою Вселенную!»
«Вас нисколько не беспокоило, как я себя чувствовал в темнице под Поганым Мысом. Почему меня должны беспокоить ваши чувства по поводу не построенного театра?»
Уныло расслабившись, Флоресте сидел и неподвижно смотрел на белый цветок. Какая-то мысль пришла ему в голову — он выпрямился в кресле: «Ты обращаешься не по адресу. Керди, а не я, настоял на том, чтобы мы позвонили на Поганый Мыс. Я уступил его требованиям, это правда, но без каких-либо эмоций; твоя судьба для меня ничего не значила. Но замысел принадлежал Керди, и он бесконечно наслаждался его осуществлением. Возьми с него деньги, если хочешь; оставь мои сбережения в покое».
«К сожалению, не могу вам поверить, — возразил Глоуэн. — У Керди все путалось в голове, он не мог вынашивать далеко идущие планы».
«Дорогой мой, неужели ты настолько непроницателен? Ненависть к тебе могла, конечно, доводить Керди до исступления, близкого к помешательству, но ничто не могло отвлечь его от желанной цели. Он ненавидел тебя с детства!»
Глядя на стену камеры, Глоуэн припомнил все былое. В данном случае Флоресте говорил нелицеприятную правду: «Я всегда это подсознательно чувствовал, но всегда подавлял это ощущение, выбрасывал его из головы. Все считали Керди добропорядочным, прямодушным парнем, и думать про него такие вещи было нехорошо — хотя он, со своей стороны, практически не скрывал своих чувств. Однако — я все еще не понимаю, почему он так меня ненавидел. Должна же быть какая-то причина?»
Флоресте сидел и смотрел на свой цветок: «После того, как он позвонил на Поганый Мыс, он все мне выложил — его как будто вырвало. Он ничего не скрывал. Похоже на то, что всю его жизнь ты отбирал у него все, чего он хотел, причем отбирал шутя, не прилагая никаких усилий. Керди был без ума от Сесили Ведер — он желал ее настолько, что ему становилось плохо от одного взгляда на нее. А она избегала его, как урода — но к тебе прильнула с радостью. Ты закончил лицей с отличием и получил повышение по службе в отделе B, опять же без каких-либо заметных усилий. В Йиптоне Керди сделал все, что мог, для того, чтобы тебя подставить, но умпы не поверили его доносу и арестовали его вместо тебя. По его словам, после этого он стал ненавидеть тебя так, что у него дрожали колени каждый раз, когда он с тобой встречался».
«От того, что вы говорите, мне самому становится нехорошо».
«Отвратительно, что тут скажешь? В конце концов ты оставил его одного в Фексельбурге, и Керди почувствовал огромное облегчение: желанный час настал! Когда он звонил на Поганый Мыс, он рассчитывался с тобой за все проигрыши и унижения. Честно говоря, меня даже испугала его необузданная ярость».
Глоуэн вздохнул: «Все это очень интересно — если болезненное любопытство можно назвать интересом. Но вы еще не сказали мне то, за чем я пришел».
«И за чем же ты пришел?»
«Где мой отец?»
«Теперь? Не уверен в том, что мне это известно».
«Но он жив?»
Флоресте несколько раз моргнул, раздраженный тем, что ему приходится расставаться даже с какой-то щепоткой ценных сведений: «Если мои предположения верны, это вполне возможно».
«Расскажите все, что знаете».
«А что ты мне предложишь взамен? Жизнь и свободу?»
«Этого я не могу предложить. В моем распоряжении только ваши деньги».
Поморщившись, Флоресте налил себе еще вина: «Мне неприятно об этом думать».
«Расскажите мне то, что знаете. Если мне удастся найти Шарда, я не трону ваши деньги».
«Почему бы я стал тебе доверять?»
«Потому, что мне можно доверять! Я отдал бы все ваши деньги, все свои деньги и все, что у меня есть, ради того, чтобы отец вернулся домой! Почему бы вы мне не доверяли? Это ваш единственный шанс!»
«Я подумаю. Когда я предстану перед судом?»
«Вы отказались от услуг адвоката; нет никаких причин откладывать рассмотрение дела. Суд состоится послезавтра. Когда вы мне ответите?»
«Зайди ко мне после суда», — сказал Флоресте и налил себе остаток вина.
4
Верховный суд заседал в старом здании управления станции, в зале показательных процессов — обширном круглом помещении под высоким куполом из зеленого и синего стекла, с обшивкой стен из красного дерева и серым мраморным полом, пересеченным прожилками зеленоватого и плотного белого кварца. В одной половине зала заседал суд; в другой половине полукруглая трехъярусная галерея позволяла желающим обитателям станции Араминта наблюдать за процессом.
Как только часы пробили полдень, вошли и заняли свои места верховные арбитры — Мельба Ведер, Роуэн Клатток и председатель суда, консерватор Эгон Тамм. Глашатай объявил: «Внимание, внимание! Начинается заседание суда! Пусть обвиняемый предстанет перед судом!»
Споткнувшись и гневно оборачиваясь на того, кто втолкнул его в зал, из бокового входа появился Флоресте.
«Обвиняемый может занять свое место на скамье подсудимых, — продолжал глашатай. — Судебный исполнитель, будьте добры, проведите обвиняемого Флоресте к надлежащему месту».
«Сюда», — сделал пригласительный жест судебный исполнитель.
«Не торопите меня! — отрезал Флоресте. — «Ничего без меня не начнется, можете быть в этом уверены!»
«Разумеется. Вот ваше место».
Наконец Флоресте уселся там, где полагалось. Глашатай звучно объявил: «Подсудимый, вам предстоит ответить на обвинения в тяжких преступлениях! Поднимите правую руку и назовите свое имя так, чтобы все присутствующие услышали, кто сидит на скамье подсудимых».
Флоресте повернулся к глашатаю с презрительной усмешкой: «Шутки шутить изволите? Меня все знают! Назовите свое собственное имя и не забудьте перечислить все преступления, которые за вами числятся. Меня это вполне устроит, даже позабавит».
Эгон Тамм вмешался тоном, не допускающим возражений: «Формальности только помешают рассмотрению этого дела, и мы обойдемся без них — если господин Флоресте не возражает».
«Я не соглашусь ни с чем, что будет способствовать продолжению вашего фарса! Считайте, что меня уже объявили виновным и приговорили. Я принимаю свою судьбу и ничего не отрицаю — зачем запутывать то, что уже ясно, оттягивать неминуемое и причинять друг другу лишние неприятности? Я достаточно долго страдал от неизлечимой болезни, именуемой жизнью. И теперь я встречу свой конец без сожалений и без стыда. Да! Я признаю́ свои ошибки, но если бы я стал объяснять их причины, вы могли бы подумать, что я оправдываюсь. Поэтому я воздержусь и тем самым сохраню свое достоинство. Скажу лишь одно: я стремился к осуществлению мечты, грандиозной мечты! Подобно божеству, я летел на крыльях грядущей славы! А теперь мои надежды поблекнут, увянут, рассыплются прахом. Моя кончина — великая трагедия для всех. Смотрите на меня, запомните меня хорошенько, служащие станции Араминта! Таких, как я, вы больше никогда не увидите!» Флоресте повернулся к судьям: «С моей точки зрения, здесь больше нечего делать. Произносите свой мрачный приговор. Кроме того, предлагаю приговорить глашатая к шести месяцам каторжного труда исключительно на основании подозрений, так как весь его внешний вид свидетельствует о закоренелой продажности».
«Через три дня, на закате, вы закончите свою жизнь, — кивнул Эгон Тамм. — Что касается глашатая, на этот раз он отделается замечанием».
Флоресте поднялся со скамьи подсудимых и приготовился спуститься к центральному проходу. Консерватор позвал его: «Одну минуту! Нам нужно решить несколько дополнительных вопросов, и ваши показания могут оказаться полезными».
Флоресте чрезвычайно неохотно вернулся на свое место. Глашатай объявил: «Намур Клатток! Предстаньте перед судом!»
Намур медленно спустился с галереи и вышел вперед, недоуменно улыбаясь: «Я правильно расслышал? Вы меня звали?»
Эгон Тамм ответил: «Да, мы вас вызвали. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов. Вы очень хорошо знакомы как с Флоресте, так и с Титусом Помпо. Надо полагать, вы знали об организации экскурсий на остров Турбен?»
Намур помолчал, тщательно выбирая слова: «Я подозревал, что происходит нечто в этом роде. Но я не задавал никаких вопросов, потому что боялся узнать больше, чем это было бы мне полезно. И, чтобы раз и навсегда положить конец всяким сомнениям: Титус Помпо не входит в круг моих близких знакомых».
Эгон Тамм повернулся к Флоресте: «Это соответствует вашим воспоминаниям?»
«В достаточной степени».
«Намур, к вам больше вопросов нет. Вы можете идти».
Намур вернулся к своему сиденью на галерее, продолжая улыбаться мягкой, ничего не значащей улыбкой.
Глашатай объявил: «Друзилла ко-Лаверти! Предстаньте перед судом!»
Друзилла, сидевшая между Арлесом и Спанчеттой, неуверенно встала: «Вы имеете в виду меня?»
«Вы — Друзилла ко-Лаверти?»
«Да-да! Так меня зовут».
«Тогда в чем вы сомневаетесь?»
«Не знаю, не поняла».
«Выйдите вперед и предстаньте перед судом, будьте добры».
Друзилла поправила свое неподходящее к случаю черное платье с ярким рисунком цвета спелой хурмы, пританцовывая спустилась с галереи и встала у кресла для свидетелей.
«Пожалуйста, садитесь, — сказал глашатай. — Вы понимаете, что вы обязаны отвечать на все вопросы правдиво и подробно?»
«Конечно!» — Друзилла уселась и игриво помахала рукой в сторону Флоресте, перебирая пальцами в воздухе. Флоресте, угрюмо наблюдавший за происходящим, ничем не ответил. «Не пойму, что я могла бы вам сказать, — заметила Друзилла. — Мне вся эта история совершенно незнакома».
«Вы не знали об экскурсиях на остров Турбен?» — спросил Эгон Тамм.
«Я про них слышала и подозревала, что они там проказничают, но при чем тут я? Меня-то на острове не было».
«Вы представляли концерн «Огмо» в туристических агентствах, не так ли?»
Друзилла рассеянно махнула рукой: «А, вы про это! Мне дали рекламные материалы и поручили их раздать. Ну, я их и раздавала».
Судья Мельба Ведер резко спросила: «Разве вы не принимали активное участие в рекламе этого предприятия?»
Друзилла несколько раз моргнула: «Не совсем понимаю, что вы имеете в виду».
«Не приставайте к несчастной потаскушке! — мрачным усталым голосом сказал Флоресте. — Она ничего не знала».
Судья Мельба Ведер проигнорировала это замечание: «Вы находились в близких, интимных отношениях с Намуром. Разве вы не обсуждали с ним концерн «Огмо» и организацию экскурсий?»
«На самом деле нет. Он просмотрел брошюру пару раз, но только рассмеялся и отбросил ее в сторону. Вот и все».
«А ваш муж, Арлес?»
«Он сделал примерно то же самое».
«У меня все».
«Вы можете идти», — вздохнул Эгон Тамм.
С явным облегчением, одарив Флоресте сияющей улыбкой, Друзилла вернулась к Арлесу и Спанчетте. Теперь к судейской скамье подошел Бодвин Вук и что-то тихо сказал Эгону Тамму. Тот, в свою очередь, посовещался с коллегами. Бодвин Вук стоял в стороне и ждал.
Эгон Тамм обратился к залу: «Суперинтендант отдела B представил на наше рассмотрение еще один вопрос, и мы могли бы решить его, не откладывая. Господин Флоресте, это дело вас не касается, и вы можете вернуться в камеру».
Флоресте поднялся на ноги и, глядя прямо перед собой, промаршировал из зала в сопровождении судебного исполнителя. Эгон Тамм продолжил: «Теперь я попрошу Бодвина Вука познакомить нас с подробностями того вопроса, о котором он сообщил суду».
Бодвин Вук вышел вперед: «Это дело касается исключительно скверного и очень опасного для всего нашего общественного устройства мошенничества, совершенного, судя по всему, исключительно из тщеславия и злобы. Я говорю о показателе статуса капитана Глоуэна Клаттока. Несколько месяцев тому назад, задолго до того, как ему исполнился двадцать один год, его показатель равнялся 22. После этого вышел на пенсию Артуэйн Клатток; кроме того, трагически погиб на строительстве, во время обвала на Протокольном мысу, Эрл Клатток.
Вскоре после этого отец Глоуэна, Шард Клатток, вылетел в регулярный патрульный рейс и не вернулся. Мы произвели тщательные розыски, но в конце концов вынуждены были объявить Шарда пропавшим без вести.
И что же произошло вслед за этим? Произошли самые странные вещи! За две недели до наступления совершеннолетия Глоуэна на космодроме станции приземляется звездолет, из которого выходят Арлес, Друзилла и сын Друзиллы, Гортон! Полная неожиданность! И плохая новость для Глоуэна. Теперь Гортон занял первое место в списке кандидатов на постоянное место в управлении, а показатель статуса Глоуэна снова снизился до 21.
В любое время избирательный комитет пансиона Клаттоков — председательницей которого, кстати, была Спанчетта — мог собраться и объявить пропавшего без вести Шарда мертвым. Если бы это было сделано до наступления совершеннолетия Глоуэна, что и надлежало сделать, если бы соблюдались все традиции и приличия, показатель статуса Глоуэна повысился бы до 20 и он, по сути дела, занял бы место своего отца в пансионе Клаттоков. Несмотря на гневные протесты других членов комитета, Спанчетта откладывала избирательное собрание до тех пор, пока не наступила дата дня рождения отсутствовавшего не по своей вине Глоуэна, и Глоуэн тем самым получил статус вспомогательного персонала. Шарда объявили мертвым, в связи с чем образовалась вакансия, и кого назначили кандидатом на замещение этой вакансии? Кто стал новым Клаттоком? Намур! Роскошная махинация, не правда ли?»
Спанчетта больше не могла сдерживаться. Она вскочила: «Я категорически, в самых сильных выражениях протестую против этой злостной клеветы! Меня просто изумляет тот факт, что верховные судьи позволяют этой помешавшейся старой обезьяне расхаживать у них перед носом, насмехаясь над достойными людьми и безнаказанно очерняя их репутацию! Я требую разъяснений!»
Эгон Тамм серьезно спросил: «Суперинтендант, вы слышали требование Спанчетты Клатток. Не могли бы вы разъяснить ваши обвинения?»
«Я не нуждаюсь в дополнительных обвинениях! — возопила, топнув ногой, Спанчетта. — Я настаиваю на безусловном отзыве всех так называемых обвинений и на том, чтобы суперинтендант принес глубочайшие извинения!»
«Я еще не предъявил обвинения, — напомнил Бодвин Вук. — А о том, кто должен приносить извинения, красноречиво свидетельствует ваше собственное поведение. За что я должен извиняться? За перечисление фактов?»
«Я не нарушала закон! Собрания избирательного комитета проводятся тогда, когда, по моему мнению, этого требуют обстоятельства. Вы не можете привести никаких фактов, подтверждающих наличие правонарушения или какого-либо злого умысла. А Гортону по праву принадлежит первое место в списке кандидатов, он родовитее Глоуэна — опять же, в строгом соответствии с действующими правилами».
«Ага! — поднял указательный палец Бодвин Вук. — Здесь-то и зарыта собака. На протяжении нескольких последних дней мы очень внимательно проверили все данные Гортона. Прежде всего, мы обнаружили, что он родился менее чем через шесть месяцев после официального бракосочетания Арлеса и Друзиллы».
«Что абсолютно не имеет никакого значения! Арлес и Друзилла вступили в неформальный брак несколько раньше, в Соумджиане. И даже если бы они вообще не были женаты — что с того? Арлес признаёт, что это его ребенок».
«Признаёт, это точно. Но закон недвусмысленно запрещает предоставлять статус приемным детям».
«О чем вы говорите? Гортон — не приемный ребенок! Его никто не усыновлял!»
«Именно так. — кивнул Бодвин Вук. — Как я уже упомянул, мы очень внимательно рассмотрели данные Гортона. Нам удалось получить материал для сравнительного генетического анализа — образцы клеток Арлеса, Друзиллы и Гортона. Это исследование проводилось специалистами, пользующимися самой высокой репутацией. Если потребуется, они могут выступить с показаниями, подтверждающими мои сведения».
«Все это блеф и клевета! — звучным, презрительным голосом заявила Спанчетта. — Факты налицо, их не изменишь рассуждениями!»
«Фактические свидетельства показывают, что Гортон — действительно сын Друзиллы, в этом нет никаких сомнений. В отношении отцовства, однако, такой уверенности нет, несмотря на наличие генетических последовательностей, характерных для Клаттоков».
«Ваши пробирки только повторяют то, что я уже вам сказала несколько раз! Разве этого недостаточно? Когда, наконец, вы оставите нас в покое?»
«Терпение, Спанчетта! Слушайте внимательно, и вы многому научитесь. Вернемся на несколько лет к тому времени, когда Арлес попытался изнасиловать Уэйнесс Тамм, дочь консерватора. Он не преуспел в своем намерении, его поймали. Я предоставлю верховному суду огласить наказание, к которому был приговорен Арлес».
«Готовясь к попытке изнасилования, Арлес надел маску и плащ с капюшоном, чтобы остаться неузнанным, — сказал Эгон Тамм. — По этой причине мы допустили, что он планировал только изнасилование, а не убийство, в связи с чем суд сохранил ему жизнь.
Тем не менее, для того, чтобы Арлес больше никогда не попытался повторить такую попытку, его подвергли хирургической операции. Арлес стерилен и практически неспособен к эрекции. Выполненная операция необратима. Гортон не может быть сыном Арлеса».
Спанчетта издала странный, воющий крик возмущения: «Неправда! Неправда! Неправда!»
«Правда», — спокойно возразил Эгон Тамм.
Бодвин Вук указал на Друзиллу: «Ну-ка, встань».
Друзилла опасливо поднялась на ноги.
«Кто отец Гортона?» — спросил Бодвин.
Друзилла поколебалась, посмотрела направо и налево, облизала губы и ответила угрюмым, хрипловатым голосом: «Намур».
«Арлес об этом знал?»
«Разумеется! Как бы он не знал?»
«Спанчетте тоже об этом было известно?»
«А этого я не знаю и знать не хочу. Спрашивайте ее сами».
«Можешь сесть, — Бодвин Вук повернулся к Арлесу. — Ну что ж! Что ты можешь сказать в свою защиту?»
«В данный момент ничего».
«Твоя мать знала, что Гортон — не твой сын».
Арлес покосился на Спанчетту — та сидела в полной прострации, даже цилиндрическая копна ее кудрей свесилась в сторону. «Наверное, нет!» — прорычал Арлес.
Глоуэн, сидевший в стороне, поднялся на ноги: «С разрешения суда, я хотел бы задать Арлесу один вопрос».
«Задавайте».
Глоуэн повернулся к Арлесу: «Что ты сделал с моей почтой?»
«То, что нужно было, то и сделал! — вызывающе заявил Арлес. — Тебя не было, Шарда тоже не было; никто не знал, что с вами случилось и где вы пропадаете. Так что каждое приходившее вам письмо мы возвращали отправителю с пометкой «Адресат выбыл»».
Глоуэн отвернулся. «У меня нет больше вопросов», — сказал он суду.
Эгон Тамм кивнул — на его лице появилась тень мрачной улыбки. Посовещавшись с коллегами, он произнес: «Мы выносим следующий приговор. Капитану Глоуэну Клаттоку присваивается принадлежащий ему по праву статус постоянного служащего управления станции Араминта. Суд выражает сожаление в связи с тем, что ему пришлось стать жертвой махинации, которую суперинтендант Бодвин Вук справедливо назвал «опасным мошенничеством». Арлес и Друзилла лишаются какого бы то ни было статуса и не могут рассматривать себя даже в качестве наемного вспомогательного персонала. Они обязаны немедленно выехать из пансиона Клаттоков, сегодня же. Обстановка в квартире капитана Клаттока должна быть восстановлена в первоначальном виде в кратчайшие сроки и к полному удовлетворению капитана Клаттока. Выражение «в кратчайшие сроки» означает, что работы должны начаться сегодня же и продолжаться днем и ночью, невзирая на расходы. Если Арлес и Друзилла не могут оплатить эти расходы, соответствующую сумму обязана внести Спанчетта Клатток с тем, чтобы Арлес впоследствии возместил эту сумму на любых удовлетворяющих ее условиях.
Далее, Арлес и Друзилла приговариваются к восьмидесяти пяти суткам каторжного труда в лагере строгого режима на Протокольном мысу. Суд надеется, что этот опыт пойдет им на пользу. Это минимальное наказание, предусмотренное законом за их проступок, и они должны благодарить судьбу за то, что отделались так легко».
Друзилла громко рыдала в полном отчаянии. Арлес молча уставился в пол.
Эгон Тамм продолжал: «Суд не может не подозревать, что Спанчетта Клатток знала обо всем этом деле гораздо больше, чем позволяют установить фактические свидетельства. Для того, чтобы придти к такому выводу, достаточно простейшего здравого смысла. Тем не менее, мы не можем выносить приговоры на основе одних подозрений, и на этот раз, по меньшей мере, Спанчетта Клатток не присоединится к своему сыну и его супруге на Протокольном мысу. Внутренний распорядок пансиона Клаттоков не входит в юрисдикцию нашего суда, но мы рекомендуем освободить Спанчетту Клатток от обязанностей председательницы избирательного комитета и от участия в работе любого другого комитета, выполняющего существенные функции. Мы рекомендуем также, чтобы совет старейшин пансиона Клаттоков принял соответствующие дисциплинарные меры.
Так как рассмотрение каких-либо дальнейших дел не предусмотрено сегодняшней повесткой дня, на этом заседание суда объявляется закрытым».
5
Во второй половине следующего дня Глоуэн снова посетил тюрьму. Зайдя в камеру, он обнаружил Флоресте, сгорбившегося за столом над книгой в изящном розовом кожаном переплете. Флоресте оторвался от чтения с явным недовольством: «Что тебе еще нужно?»
«То же, что и раньше».
«Боюсь, что ничем не могу тебе помочь. У меня осталось очень мало времени, и мне нужно заняться своими собственными делами». Флоресте вернулся к чтению книги и, по-видимому, забыл о присутствии Глоуэна. Глоуэн подошел к столу и сел на стул напротив Флоресте.
Прошло несколько секунд. Нахмурившись, Флоресте поднял глаза: «Ты все еще здесь?»
«Я только что пришел».
«Ты пробыл здесь достаточно долго. Как видишь, я занят — время не ждет».
«Вы должны принять определенное решение. Что вы можете сказать?»
Флоресте печально рассмеялся: «Все важные решения уже приняты, и самым определенным образом».
«Что будет с новым Орфеумом?»
«Работы продолжит комитет финансирования изящных искусств. Его возглавляет Скеллана Лаверти; я ее знаю уже много лет, она беззаветно предана делу. Она принесла мне одну из моих любимых книг. Тебе она известна?»
«Вы не показали мне обложку».
«Это «Стихи безумного Наварта». Его песни не перестают звучать в уме».
«Мне знакомы некоторые из его стихотворений».
«Гмм! Я удивлен! Ты производишь впечатление... ну, не сказать, чтобы тупицы, но довольно-таки неотесанного парня».
«У меня другое представление о себе. Я позволяю себе некоторую настойчивость только потому, что меня беспокоит судьба моего отца».
«Лучше поговорим о Наварте. Вот просто восхитительный отрывок! Поэт замечает лицо в толпе — на какое-то мгновение — но второй раз его уже не увидишь, оно исчезло. Это лицо преследует Наварта несколько дней, и наконец он дает волю своему воображению в нескольких десятках чудесных четверостиший, диковатых и судьбоносных, пульсирующих ритмом. Каждое заканчивается рефреном:
«Так жизнь ее пройдет — и так она умрет —
И ветер времени следы ее сотрет»».
«Очень мило, — кивнул Глоуэн. — Вы полагаете, что я сюда пришел, чтобы вы читали мне стихи?»
Флоресте надменно поднял брови: «Это привилегия, а не обязанность!»
«Я хочу выяснить, что случилось с моим отцом. Судя по всему, вы это знаете. Не понимаю, из каких соображений вы продолжаете водить меня за нос».
«Не пытайся меня понять! — заявил Флоресте. — Я сам затрудняюсь в понимании своих соображений. Прошу обратить особое внимание на множественное число».
«Скажите мне, по меньшей мере, знаете ли вы наверняка, что случилось? Да или нет?»
Флоресте задумчиво погладил подбородок. «Информация — ценный товар, нередко отличающийся сложностью структуры, — произнес он наконец. — Зерна информации дают неожиданные всходы, ими нельзя разбрасываться, как конским дерьмом по свежевспаханному полю. Знание — сила! Тебе не мешало бы запомнить этот афоризм».
«Вы так и не ответили. Вы вообще собираетесь мне что-нибудь сообщить?»
Тон Флоресте стал еще более назидательным: «Я сообщу тебе вот что — слушай внимательно! Совершенно очевидно, что нашей Вселенной свойственна утонченная, можно даже сказать, чувствительная до трепета природа. Ничто не движется, ничто не происходит, не вызывая другие движения, последствия, расходящиеся волны. Изменение неотвратимо в структуре космоса, и даже Кадуол с его Хартией не может избежать изменений. Ах, прекрасный Кадуол! Какие ландшафты, сколько плодородных земель! Луга ярко зеленеют под солнечным светом, приглашая всех и каждого, существ великих и малых, наслаждаться жизнью по-своему. Жвачные животные могут пастись, птицы могут летать. а люди могут петь свои песни и танцевать свои танцы в мире и гармонии. Так оно и должно быть, если каждый будет довольствоваться своей долей и делать то, что считает нужным. Таково представление многих благородных людей о будущем на этой планете и во всей Ойкумене».
«Вполне возможно. Так где же мой отец?»
Флоресте сдвинул брови и сделал нетерпеливый жест рукой: «Неужели ты настолько туп? И почему нужно кричать мне в ухо? Ты разделяешь идеалы, о которых я только что говорил?»
«Нет».
«А Бодвин Вук?»
«Нет, Бодвин Вук тоже так не считает».
«А твой отец?»
«И мой отец тоже. По сути дела, на станции Араминта так не считает почти никто».
«Что ж, многие люди — и не только на станции Араминта — руководствуются более прогрессивными представлениями. Но я уже сказал более чем достаточно, и тебе пора идти».
«Как вам будет угодно, — согласился Глоуэн. — До свидания».
Глоуэн покинул тюрьму и весь остальной день занимался своими делами. Следующее утро он тоже провел, проверяя различные документы. После полудня он решил пообедать в «Старой беседке», и там его нашел Бодвин Вук.
«Ты где прячешься? — поинтересовался директор отдела расследований. — Тебя повсюду ищут!»
«Видимо, никто не догадался заглянуть в архив. Кому я срочно понадобился?»
«Флоресте на стену лезет от возбуждения. Он требует, чтобы тебя к нему привели сию же минуту».
Глоуэн встал: «Я к нему зайду».
Пройдя по мосту над рекой, Глоуэн направился к тюрьме. «Наконец-то ты явился!» — приветствовал его Марк Диффин.
«Просто удивительно, что Флоресте жаждет меня видеть. Еще вчера он не мог дождаться моего ухода».
«Предупреждаю: утром у него было много неприятностей, и он раздражен до крайности».
«Каких неприятностей?»
«Сначала пришел Намур, и они друг на друга разорались. Я уже собирался вмешаться, но Намур убежал, хлопнув дверью. Он был темнее тучи, что на него не похоже. Потом явилась Скеллана Лаверти. Она снова довела Флоресте до белого каления, после чего он стал кричать, чтобы тебя привели как можно скорее».
«Кажется, я знаю, что его раздражает, — заметил Глоуэн. — Думаю, мне удастся его немного успокоить».
Марк Диффин открыл дверь камеры и заглянул внутрь: «Пришел Глоуэн Клатток».
«Давно пора! Пусть заходит!»
Флоресте стоял у стола, красный от гнева: «Твоя наглость превосходит всякие представления! Как ты смеешь препятствовать исполнению моей последней воли?»
«Вы имеете в виду мой вчерашний разговор со Скелланой Лаверти?»
«Вот именно! На мои деньги наложен арест! И ей сообщили, что ты получишь возмещение на сумму, которая просто в голове не укладывается! Все наши планы — коту под хвост!»
«Я вам несколько раз объяснял, но вы не слушали».
«Естественно! Я принял твои слова за пустые угрозы неоперившегося юнца, каковым ты и являешься».
«Объясню еще раз. В обмен на информацию я не буду предъявлять обвинения. Это очень просто понять, не правда ли?»
«Я не согласен, и все это не просто! Ты заставляешь меня делать выбор между двумя совершенно неприемлемыми вариантами! Ты это понимаешь?»
«Нет, не понимаю».
«А тебе и не нужно понимать. Достаточно принять мои заверения в том, что это именно так».
«Предпочитаю принять миллион сольдо, переведенных с вашего счета».
Флоресте огорченно прислонился к краю стола: «Ты превращаешь в пытку последние часы моей жизни!»
«Предоставьте мне требуемую информацию, и проблема исчезнет».
Флоресте сжал кулаки и ударил одним кулаком по другому: «Как я могу тебе доверять?»
«Когда вы сообщите мне все, что знаете, мне придется положиться на ваши слова. А вам придется положиться на меня».
Флоресте устало вздохнул: «У меня не остается другого выхода, и ты, по-видимому, честный человек, хотя и жестокий».
«Так как же? Да или нет?»
«Что именно ты хочешь знать?» — лукаво спросил Флоресте.
«Если бы я знал, почему бы я спрашивал? В целом и в общем, я хочу знать все, что вы знаете о моем отце — почему он пропал, как он пропал, кто несет за это ответственность и где он находится в настоящее время. Могут быть и другие вопросы, на которые вам придется ответить».
«Откуда я мог бы все это знать? — ворчал Флоресте, прохаживаясь по камере взад и вперед. — Придется выбирать. Дай мне подумать. Приходи завтра или послезавтра».
«Завтра будет поздно — и, если вы думаете, что по доброте душевной я не опустошу ваш счет после того, как вас казнят, вы глубоко заблуждаетесь. Ваш Орфеум для меня ничего не значит. Я давно хотел купить себе космическую яхту, и ваши деньги мне пригодятся».
Флоресте опустился в деревянное кресло и укоризненно взглянул на Глоуэна: «Ты заставляешь меня нарушить одно обещание, чтобы выполнить другое».
«С моей точки зрения это второстепенная проблема».
«Хорошо, так тому и быть. Я выполню твое требование. Я запишу определенные сведения, которые, как я надеюсь, тебя удовлетворят. Но ты сможешь прочесть эту запись только после моей смерти».
«Почему бы не сказать мне здесь и сейчас все, что вы знаете?»
«Я условился о некоторых вещах, которые могут быть не сделаны, если я тебе все скажу сейчас».
«Мне это не нравится. Вы можете умолчать о некоторых важных деталях».
«А ты можешь воспользоваться моими сведениями и все равно разбазарить мое наследство. Несмотря на то, что мы совершенно разные люди, между нами должно установиться полное взаимопонимание».
«В таком случае... — Глоуэн вынул фотографию, которую он нашел в столе ордины Заа. — Взгляните на эту фотографию и назовите имена этих женщин».
Флоресте внимательно изучил лица на фотографии и покосился на Глоуэна: «Почему ты мне это показываешь?»
«Вы говорили о доверии. Если вы не скажете правду, не может быть речи ни о каком доверии. А если я не могу вам доверять, вы не можете доверять мне. Все ясно?»
«Нет необходимости бесконечно повторять очевидное». Флоресте снова рассмотрел фотографию: «Мне придется поступиться всякой осторожностью. Это, как тебе известно, ордина Заа. Первоначально ее звали, насколько я помню, Зайдина Баббз. Здесь — Сибилла Девелла. А здесь…» Флоресте помялся: «Симонетта Клатток».
«Под каким другим именем вы ее знаете?»
На этот вопрос Флоресте отреагировал с неожиданной живостью. Он резко вскинул голову и пристально посмотрел Глоуэну в лицо, после чего выпалил: «Кто тебе назвал ее другое имя?»
«Достаточно того, что я его знаю. Но я хотел бы услышать его от вас».
«Невероятно! — бормотал Флоресте. — Намур проболтался, что ли? Нет, конечно нет — он не посмел бы. Кто же? Заа? Да! Больше некому! Но почему бы она распустила язык?»
«Она намеревалась меня убить — по вашему совету, между прочим. Она говорила часами, не переставая».
«Слабоумная извращенка! Теперь все расползается по швам, все разваливается на куски!»
«Не понимаю, о чем вы говорите».
«Неважно. Я и не хочу, чтобы ты что-нибудь понимал. Приходи завтра в полдень. Твои бумаги будут готовы».
Глоуэн вернулся в архив, занимавший помещения в глубине старого здания управления. Через несколько часов, ближе к вечеру, он наконец нашел то, что надеялся найти — хотя и не был уверен в такой возможности. Он тут же позвонил Бодвину Вуку: «Я хотел бы кое-что вам показать. Не могли бы вы зайти в архив?»
«Сейчас?»
«Если можно».
«Ты как-то невесело разговариваешь».
«На меня только что нахлынула волна невеселых воспоминаний. Я думал, что избавился от их гнета, но я ошибался».
«Я приду через несколько минут».
Как только Бодвин Вук прибыл, Глоуэн провел его в смотровой зал: «Замечания Флоресте навели меня на одну мысль. Я решил проверить — вот, смотрите сами...»
Через два часа они вышли из помещений архива, Глоуэн — бледный и молчаливый, Бодвин Вук — мрачный, сдерживающий ярость под личиной сухости.
Уже вечерело; они возвращались по Приречной дороге. Бодвин Вук остановился и задумался: «Я хотел бы покончить с этим делом уже сейчас, не откладывая — но становится поздно, всем этим можно заняться и завтра. Завтра в полдень, скажем. Я отдам соответствующие указания после ужина».
Они поужинали в апартаментах Бодвина Вука. Глоуэн рассказал директору о своем разговоре с Флоресте: «Как всегда, я ушел от него с легким головокружением. Когда я спросил его о другом имени Симонетты — я имел в виду мадам Зигони с планеты Розалия — Флоресте чрезвычайно встревожился. Он никак не мог понять, кто посмел выболтать мне такую важную тайну. Несомненно, он знает ее под каким-то другим именем. Под каким именем? И почему оно вызывает у него такое возбуждение?
Опять же — он согласился сообщить мне, что случилось с Шардом, но только в виде записи, которую я смогу прочесть после его казни. Я пытался выяснить причину такой задержки, но Флоресте как воды в рот набрал. Я в замешательстве! Зачем он тянет время?»
«Не вижу причин для замешательства, — заметил Бодвин Вук. — За один день можно наломать много дров. Что-то должно произойти».
«По-видимому, так оно и есть, — согласился Глоуэн. — К стыду своему, я об этом не подумал. Для Флоресте такая задержка уже не имеет значения — значит, она имеет значение для кого-то другого. Для кого?»
«Будем внимательно наблюдать за событиями и приготовимся ко всему».
6
На следующее утро, за два часа до полудня, Глоуэн уже явился в тюрьму и обнаружил, что Флоресте совещается со Скелланой Лаверти. Ни тот, ни другая не обрадовались приходу Глоуэна.
Флоресте указал рукой на дверь: «Разве ты не видишь, что я занят? Скеллане нужно обсудить со мной важные дела».
«Где информация, которую вы мне обещали?» — спросил Глоуэн.
«Она еще не готова. Зайди попозже!»
«Осталось очень мало времени. «Попозже» может оказаться слишком поздно».
«Ты мне это говоришь? У тебя нет никакого такта! Я только об этом и думаю».
Глоуэн обратился к Скеллане: «Пожалуйста, не отвлекайте его. Если Флоресте не сделает то, что обещал, вы не увидите его денег. Я буду путешествовать по Ойкумене на новой космической яхте, и не видать вам нового Орфеума, как собственных ушей».
«Как ты смеешь так выражаться! — страстно возмутилась Скеллана. — Я просто шокирована!» Она повернулась к Флоресте: «Похоже на то, что нам придется прервать нашу приятную беседу — а я так надеялась, что она вас хоть немного утешит!»
«Увы, с судьбой не поспоришь, дорогая моя! Я вынужден выполнить требование угрюмого отпрыска клана Клаттоков и открыть ему все мои тайны. Глоуэн, приходи позже! Я еще не готов. Скеллана, прошу меня извинить».
Скеллана Лаверти гневно повернулась к Глоуэну: «Как тебе не стыдно оскорблять и запугивать бедного Флоресте в последние часы его жизни! Он нуждается в понимании, в утешении!»
«В случае Флоресте единственное утешение — время, — ответил Глоуэн. — Уже через тридцать лет его преступления забудут, и каждый будет думать о нем, как о невинно убиенном мученике, погибшем во имя искусства. Забавно, не правда ли? Если бы Флоресте был уверен, что это позволит ему остаться на свободе или хотя бы сэкономить сотню сольдо, он сию же минуту перере́зал бы вам глотку».
Скеллана обратилась к Флоресте: «Как вы можете выносить столь чудовищные оскорбления? Почему вы не протестуете?»
«Потому что, дорогая моя, это чистая правда. Искусство — прежде всего и превыше всего! В данном случае, мое искусство. Я — торжествующая колесница, несущая человечеству через пространство и время драгоценный, хрупкий, неповторимый дар! Все, что препятствует моему продвижению, моему существованию, моей прихоти — или возможности распорядиться деньгами на счету в Мирцейском банке так, как я этого хочу — должно уступить дорогу или превратиться в прах под моими грохочущими колесами! Ars gratia artis, как любил повторять поэт Наварт. Только так, и никак иначе!»
«О, Флоресте, я никогда не поверю, что вы верите в то, что говорите!»
Глоуэн подошел к двери и открыл ее: «Пойдемте, Скеллана, нам пора».
Скеллана Лаверти в последний раз обернулась к Флоресте: «По меньшей мере, мне удалось восстановить присущую вам бодрость духа!»
«Удалось, моя дорогая! Благодаря вам ничто не омрачит мой последний день».
7
В полдень Бодвин Вук вошел в свой кабинет. Ни на кого не глядя, он промаршировал к черному кожаному креслу с высокой спинкой и уселся. Наконец он соблаговолил обозреть присутствующих: «Все собрались? Керди, Друзилла и Арлес явились. Присутствуют Глоуэн, Айзель Лаверти, Рун Оффо и лейтенант Ларк Диффин из ополчения. Кого еще нет? Намура? Рун, где Намур?»
«Намур ведет себя капризно, — ответил Рун Оффо. — Он заявил, что слишком занят, чтобы участвовать в совещании. Пришлось послать двух сержантов в парадной форме, чтобы его привели. Если не ошибаюсь, они уже здесь».
Дверь открылась, и в кабинет зашел Намур.
«А, Намур! — воскликнул Бодвин Вук. — Рад, что в конечном счете вы смогли уделить нам свое драгоценное время! Вероятно, вы сможете подтвердить или разъяснить некоторые детали нашего расследования».
«Какого такого расследования? — без всякого дружелюбия осведомился Намур. — Гораздо вероятнее, что я не смогу предоставить вам никаких сведений, в каковом случае предпочел бы немедленно откланяться — сегодня я очень занят».
«Полно, полно, Намур! Вы скромничаете! По всеобщему убеждению, вы всех видите насквозь и все про всех знаете».
«Это не так! Я интересуюсь только своими собственными делами».
Бодвин Вук огорченно развел руками: «Сегодня вам придется поступиться своими интересами во имя интересов отдела B, которому, согласно Хартии Заповедника, должны оказывать всяческое содействие все служащие управления».
Намур улыбнулся — холодно и саркастически: «Меня вынудили явиться на допрос — по меньшей мере не ожидайте от меня подхалимского энтузиазма. Надеюсь, что вы позволите мне удалиться, когда в моем содействии больше не будет необходимости».
«Разумеется!» — великодушно пообещал Бодвин Вук. Поразмышляв несколько секунд, он жестом подозвал Руна Оффо и Айзеля Лаверти. Те подошли к столу. Все трое посовещались неразборчивым полушепотом, после чего «боров» и «хорек» вернулись на свои места.
Бодвин Вук прокашлялся: «Сегодня мы возвращаемся к чрезвычайно неприятному делу, о котором многие из нас постарались уже забыть. Мы делаем это по вполне основательным причинам, с чем согласится даже Намур, когда он меня выслушает. Я говорю об отвратительном изнасиловании и убийстве Сесили Ведер, совершенном во время Парильи несколько лет тому назад.
Дело это никогда не было закрыто, но только настойчивость капитана Глоуэна Клаттока позволила нам раскрыть эту тайну. Глоуэн, я попросил бы тебя изложить обстоятельства дела, так как тебе лучше известны его подробности».
«Как вам будет угодно. Постараюсь не быть многословным. Прежде всего, у нас есть улики, полученные в ходе первоначального расследования, а именно волокна, найденные в грузовике винодельни. Они могли остаться от костюма Намура, переодевшегося сатиром с козлиными ногами, или от любого из «первобытных» костюмов, хранившихся в гардеробе «Лицедеев». Костюмы всех «бесстрашных львов» были изготовлены из другого материала.
Намур смог отчитаться о всех своих передвижениях в период убийства. Арлес и Керди должны были совершать обходы вокруг табора йипов. Их подписи на обходном листе, казалось бы, исключают обоих из числа подозреваемых.
Тем не менее, Айзель Лаверти нашел дополнительное свидетельство — фотографию, на которой видна фигура, крадущаяся за «Старой беседкой». Фигурой этой оказался Арлес в «первобытном» костюме. Мы были уверены, что нашли убийцу. Арлес признался в том, что его подписи на обходном листе подделаны. Керди признался в том, что посмотрел сквозь пальцы на подделку — на том основании, то он и Арлес, будучи членами клуба «бесстрашных львов», обязаны были друг другу помогать и вообще благородны по определению. Арлес признал, что пробрался в гардероб «Лицедеев», находившийся на складе поблизости от табора. Он оделся в «первобытный» костюм, после чего поспешил в «Старую беседку» на свидание с Друзиллой. Керди остался один в патруле.
Друзилла более или менее подтвердила показания Арлеса, хотя и не слишком уверенно, потому что, по сути дела, в тот вечер она напилась до бесчувствия. И все же, судя по всему, Арлес и Друзилла вместе смотрели на сцену, пока исполнялась «Фантасмагория», и трудно предположить, что Арлес поспешил пожертвовать увлекательным обществом пьяной Друзиллы ради того, чтобы надругаться над Сесили Ведер в кузове грузовика на заднем дворе театра.
Снова проверяя фотографические свидетельства, я обнаружил, что Намур, в костюме сатира, остановился неподалеку от «Старой беседки», наклонился, глядя внутрь сводчатой галереи, и несколько секунд говорил с кем-то, кто сидел внутри. Намур, вы не помните этот эпизод?»
«Нет, не могу точно сказать. Это было давно, и в тот вечер я тоже изрядно выпил».
«А я очень даже помню! — неожиданно провозгласил Арлес. — Намур издевался над шлемом моего костюма, не подходившим бесстрашному льву. Он сказал, что я выгляжу, как жаба в парике змееголова. Я оправдывался тем, что не успел найти ничего более подходящего, но Намур меня не слушал — он любезничал с Друзиллой».
Намур усмехнулся: «Это правда. Теперь я припоминаю. Так оно и было».
«Это произошло сразу после окончания «Фантасмагории». Следовательно, Арлес, так же, как и Намур, однозначно исключается из числа подозреваемых.
Что же остается в результате? Бесстрашные львы пьют и гуляют. Керди браво марширует в одиночку по периметру табора йипов. Намур, оторвавшись от разговора с Друзиллой, танцует павану со Спанчеттой. Арлес сидит, надувшись, в «Старой беседке». Так мы и представляли себе эту ситуацию много лет, пока милая невинная Сесили постепенно стиралась из нашей памяти.
Но по меньшей мере в двух умах память о ней еще свежа. Убийца часто о ней вспоминает — и я тоже не могу о ней забыть. Два месяца, сидя в гробнице Зеба Зонка, я думал о самых разных вещах. Одна идея показалась мне неожиданно интересной. Мы тщательно просмотрели все снимки камер наблюдения. Мы нашли Арлеса, и тогда нам этого показалось достаточно.
Моя идея стала первой трещиной в стене этой тайны, потому что... короче говоря, я решил проверить фотографии, снятые позже. И нашел еще одну крадущуюся фигуру — на этот раз, без сомнения, фигуру убийцы. Убийца выходит с заднего двора Орфеума за несколько минут до полуночи. Он спешит — почти бежит — по Приречной дороге, потому что боится опоздать. Он должен вернуться, пока в патруль не вышла следующая смена.
Флоресте всколыхнул мои застоявшиеся воспоминания, когда упомянул о том, что Керди, выступая с «Лицедеями», глаз не мог оторвать от Сесили. Но все его потуги были тщетны. Сесили не подпускала к себе ни его, ни Арлеса. Как же быть с патрулированием табора? Еще одна мысль пришла мне в голову и подошла к общей картине, как недостающий кусочек мозаики. Керди говорил мне как-то, что он никогда не подчиняется приказам, которые считает глупыми или бесполезными. У Керди всегда было самое величественное представление о себе — он неповторим, он не подлежит действию обычных правил и постановлений. С точки зрения Керди приказ, согласно которому он должен был ходить ночью вдоль ограды табора йипов, был глуп и бесполезен. Как только Арлес ушел, Керди тоже решил дезертировать. Он последовал за Арлесом в гардероб «Лицедеев» и переоделся в «первобытный» костюм. Теперь он был свободен! Он мог делать, что хотел, все внутренние препятствия исчезли. И больше всего он хотел покуситься на Сесили — продемонстрировать ей неповторимое величие своей похоти и строго наказать ее за преступное пренебрежение!
Сказано — сделано. Керди осуществил свой план. Это был для него миг победы, самое славное свершение в его жизни».
Глоуэн замолчал. Все вопросительно смотрели на Керди. Тот сидел, как каменный.
Намур резко сказал: «Все это очень хорошо, и даже не мое дело, но где твои доказательства, позволь спросить?»
«Керди видно на фотографиях, — ответил Глоуэн. — Он спешил вернуться в патруль и забыл об осторожности. Видно, как он идет, наклонив голову и размахивая руками, по Приречной дороге. Никаких ошибок не может быть — это Керди собственной персоной».
«Все это ложь, — сказал Керди. — С первого до последнего слова».
«Значит, ты ничего не признаёшь?» — спросил Бодвин Вук.
«Мне нечего признавать. Все это ложь».
«И ты оставался в патруле все положенное время?»
«Так точно. Глоуэн всегда ко мне ревновал, потому что я — это я, чистокровный Вук, а он — полукровка!»
Бодвин Вук произнес бесцветным, ровным голосом: «Ларк Диффин, подойдите, пожалуйста».
Намур вмешался тоном человека, доведенного до отчаяния: «Если мои показания больше не нужны, я хотел бы откланяться».
Бодвин взглянул на Глоуэна: «У тебя нет больше вопросов к Намуру?»
«В данный момент нет».
«Вы можете идти».
Намур молча удалился. Подождав полминуты, за ним ненавязчиво последовал Айзель Лаверти. Тем временем Ларк Диффин вышел из угла, где он до сих пор сидел в полном молчании — белобрысый молодой человек, высокий, с заметным «пивным» брюшком. Ощетинившиеся, как у тюленя, усы придавали его лицу несколько юмористическое выражение.
Бодвин Вук обратился к присутствующим: «Все вы, конечно же, знаете Ларка Диффина, лейтенанта добровольного ополчения. Ларк выходил в патруль вокруг табора йипов сразу после той смены, в которую должны были дежурить Керди и Арлес. Лейтенант, будьте добры, повторите то, что вы мне рассказали».
Ларк Диффин дернул себя за ус и с беспокойством покосился на Керди: «Я изложу факты такими, какие они есть, ничего не прибавляя от себя. В тот вечер, о котором идет речь, то есть в последнюю ночь Парильи, я вышел в патруль на десять минут раньше начала своей смены — я всегда так делаю, чтобы не опаздывать. В патрульной будке не было ни Арлеса, ни Керди — но, к моему удивлению, обходной лист был уже заполнен до конца, вплоть до последних двух подписей, которые Арлес и Керди должны были проставить в полночь, по возвращении из последнего обхода. Это, конечно, было против правил.
Через несколько минут появился Керди. Он сначала никак не мог отдышаться, и на нем вместо формы был так называемый «первобытный» костюм из тех, в которых выступали «Лицедеи». Тоже серьезное нарушение правил. Керди явно испугался, увидев, что я пришел раньше времени, и стал оправдываться, заметив мое явное неодобрение. Он сказал, что забежал в гардероб «Лицедеев», чтобы взять костюм и не тратить на это время впоследствии. По его словам, Арлес сделал то же самое.
Я строго указал на то, что Керди и Арлес заранее проставили подписи в обходном листе, что совершенно недопустимо. Я заметил, что по правилам должен сообщить об этом начальству. Тем не менее, в таборе тогда ничего подозрительного не происходило, ночь прошла мирно и спокойно. К утру я решил посмотреть на это нарушение сквозь пальцы — в конце концов, молодых людей заставили пропустить последний вечер Парильи! С тех пор я успел позабыть об этой истории и никогда бы, наверное, не вспомнил, если бы Глоуэн не догадался меня расспросить. Кстати, теперь я припоминаю, что Керди прибежал не со стороны склада, где находится гардероб, а с Приречной дороги».
Глоуэн повернулся к Керди: «Ну, что скажешь? И это ложь?»
«Я больше ничего не скажу. Я остался один. Впрочем, так оно всегда и было — весь мир всегда был против меня».
«На сегодня все! — резко сказал Бодвин Вук. — До предъявления формальных обвинений ты можешь оставаться в пансионе, но не пытайся покинуть станцию. Я посоветуюсь с коллегами, и мы решим, как лучше всего поступить в твоем случае. Не думаю, что тебе позволят представлять свои интересы в суде — рекомендую нанять адвоката».
8
Глоуэн пообедал один в «Старой беседке» и, за неимением ничего лучшего, сидел и допивал вино, оставшееся в графине, пока Сирена потихоньку перемещалась по небу.
Вечер еще не начался, но Глоуэн больше не мог ждать. Он направился в тюрьму, где Марк Диффин без лишних слов пропустил его в камеру Флоресте.
Флоресте сидел за столом и писал черными чернилами на оранжевой бумаге. Обернувшись, он приветствовал Глоуэна сухим кивком: «Я уже кончаю». Он вложил бумаги в конверт из толстого картона и написал на конверте: «Не открывать до захода солнца!»
Заклеив конверт, он бросил его Глоуэну: «Я сделал то, чего ты требовал. Не открывай конверт раньше времени!»
«Не понимаю, чем объясняется это условие, но я его выполню», — Глоуэн задумчиво положил конверт за пазуху.
Флоресте отреагировал быстрой усмешкой, по-волчьи обнажив зубы: «Завтра — или даже еще раньше — мои соображения станут очевидными. Теперь наша сделка заключена, и ты должен отказаться от гражданского иска».
«Это зависит от содержимого конверта. Если это всего лишь очередной приступ безудержной похвальбы и претензий на гениальность, я обчищу ваш банковский счет до последнего гроша. Так что подумайте хорошенько, Флоресте, и, если необходимы какие-либо изменения, внесите их сейчас же».
Флоресте угрюмо покачал головой: «Я не смею рисковать! Ты уже показал, на что способен — ты безжалостен!»
«Это не так. Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь своему отцу».
«Не могу осуждать сыновнюю преданность, — вздохнул Флоресте. — Хотел бы я, чтобы такими же побуждениями руководствовались те, кому я доверил защиту своих интересов». Он вскочил на ноги и стал ходить взад и вперед по камере: «Честно говоря, я беспокоюсь. Могу ли я, на самом деле, доверять распорядителям моего имущества? Насколько они преданы моим целям? Чего сто́ят их гарантии?» Флоресте остановился у стола: «Нужно мыслить логически. Можно ли доверять Намуру? Подчинит ли он свои интересы моим целям? Способен ли он на добросовестность?»
«Ответ, по-видимому, отрицателен», — заметил Глоуэн.
«Вот именно! — воскликнул Флоресте. — А Смонни? Она уверяет, что разделяет мои идеалы, но в Йиптоне не заметно никаких признаков стремления к каким бы то ни было идеалам! Когда она говорит о станции Араминта, она не ощущает ничего, кроме мстительной ненависти. Она хочет разрушать, слава и почести ее не волнуют! Опять же, будем предельно реалистичны: если Смонни получит доступ к моим деньгам, займется ли она строительством нового Орфеума? Или потратит все мои сольдо на автолеты и оружие? Как ты думаешь?»
Глоуэн с огромным трудом скрывал изумление и потрясение. Не ослышался ли он? Флоресте наконец проболтался! «Я с вами совершенно согласен», — выдавил из себя Глоуэн.
Расхаживая по камере, Флоресте почти не замечал Глоуэна: «Возможно, я был слишком доверчив. На моем счету в Мирцейском банке — не только мои деньги, но и средства концерна «Огмо». Смонни пользуется этим счетом, как своим, и недавно перечислила на него очень крупные суммы. Твой иск, несомненно, привел бы к замораживанию этих средств, а Смонни очень беспокоится о судьбе своих денег. Намур заставил меня подписать завещание, назначающее Симонетту наследницей всего моего имущества, а она, в свою очередь, должна передать мои личные средства комитету финансирования изящных искусств. Но здесь-то и возникают сомнения. Передаст ли она мои деньги комитету?»
«Насколько я ее знаю, комитет не получит ни гроша», — отозвался Глоуэн.
«Склонен с тобой согласиться. Новый Орфеум может быть построен только в контексте условий, существующих в данный момент. Нужно как-то сохранить эти условия...» Флоресте сосредоточенно смотрел на стол: «Может быть, еще не поздно внести некоторые изменения».
«Почему нет? Позовите Намура и отмените свое завещание».
Из груди Флоресте вырвался горький смех: «Разве не понятно, что происходит? Неважно! Меня беспокоят только последствия, и теперь я вижу способ обеспечить достижение моих целей. Кстати — исключительно из любопытства — каким образом ты узнал, чем занимается Смонни? Предполагалось, что это великая тайна. Ах да, тебе все рассказала Заа... Не понимаю, почему».
«В данном случае ложь проще и чище правды», — подумал Глоуэн. Вслух он сказал: «Заа собиралась меня убить после того, как я обслужу ее самок. Она находила извращенное удовольствие в том, чтобы говорить мне все, что я хотел знать».
«Ага! «Извращенное удовольствие» — в этих двух словах весь ее характер! Я мог бы рассказать тебе по этому поводу сотню самых странных историй. Именно Заа задумала устраивать пикники на острове Турбен, чтобы научить своих импотентов-зубенитов размножаться. По меньшей мере, таков был предлог. Тактику разрабатывала Сибилла — у нее, что называется, всегда был зуб на молоденьких хорошеньких девушек, и она взялась за это дело с пристрастием. Смонни поставляла девушек, ее их судьба не волновала. А я? Я игнорировал всю эту трагикомедию и закрывал глаза на детали постольку, поскольку мне платили обещанное — а мне оставалось не так уж много после того, как Смонни забирала свою львиную долю. Хотя — забавно, не правда ли? Теперь все ее сбережения на моем счету, а Смонни еще даже не снимала деньги, чтобы оплатить расходы!»
«Надеюсь, что Симонетта оценит ваше чувство юмора», — не забывал поддакивать Глоуэн.
«У нее нет никакого чувства юмора! Но от этого шутка не становится хуже».
«Как она заняла свое нынешнее положение? Об этом Заа ничего не рассказывала».
«Смонни вышла замуж за богатого фермера, некоего Титуса Зигони, на планете Розалия. Они ездили в Йиптон, чтобы договориться о поставках дешевой рабочей силы. Тогда Йиптоном правил старый умфо Калиактус. Какими-то посулами они соблазнили Калиактуса посетить их ферму на Розалии. О бедняге Калиактусе больше никто ничего не слышал.
Смонни и Титус вернулись в Йиптон. Титус начал называть себя Титусом Помпо. Но у него никогда не было настоящего вкуса к власти, и по сути дела функции умфо стала выполнять Симонетта. Она-то умеет наслаждаться властью, как никто!
Намур каким-то образом связан со всей этой историей — может быть, в качестве любовника Симонетты? Кто знает? Намур — человек железной самодисциплины с полным отсутствием принципов. Опасное сочетание. Это все, что я знаю».
Некоторое время Флоресте продолжал расхаживать по камере, как дикий зверь в клетке. Глоуэн решил, что ему пора уходить: «Наша сделка заключена, так что…»
Флоресте остановил его повелительным жестом: «Еще не все! Удели мне несколько минут».
«Пожалуйста — как вам будет угодно».
Флоресте продолжал метаться по камере: «Долгие годы я был человеком далеких перспектив, грандиозных планов. Мой взор терялся в недостижимых далях в то время, как я терял почву под ногами. Но теперь, в последние часы моей жизни, все должно измениться!» Он подошел к столу, уселся, взял авторучку и с величайшим вниманием принялся писать мелким аккуратным почерком. Закончив, он поднял голову и прислушался: «Кто это говорит в конторе?»
«Марк Диффин, надо полагать».
«К нему кто-то пришел. Пригласи их обоих».
Глоуэн постучал в дверь. Марк Диффин заглянул в смотровую щель: «Что вам нужно?»
«Кто с вами говорит?»
«Бодвин Вук».
«Флоресте желает, чтобы вы оба зашли к нему на минуту».
Дверь открылась, и в камеру вошли Марк Диффин и Бодвин Вук.
Флоресте встал: «Я принял важное решение. Оно может показаться странным всем присутствующим, но я считаю его правильным и единственно возможным. Наконец я смогу успокоиться». Он указал на только что составленный документ: «Это мое завещание. Я проставил на нем не только дату, но и точное время суток. Я его прочту:
«Адресуется всем заинтересованным сторонам.
Это мое последнее и окончательное завещание, собственноручно составленное вечером дня моей казни. Как могут подтвердить присутствующие свидетели, я нахожусь в здравом уме и в спокойном состоянии духа. Это завещание заменяет все предыдущие, в частности и в особенности то завещание, в котором я назначил наследницей всего своего имущества Симонетту ко-Клатток-Зигони. Это предыдущее завещание, в том числе все его положения в целом и по отдельности, настоящим отменяется и становится недействительным. Отныне, по своей воле и тщательно продумав все последствия своего решения, я назначаю наследником всего своего состояния, существующего к моменту моей смерти, в том числе всех денег, банковских счетов, ценностей, хранящихся в сейфах Мирцейского банка в Соумджиане, других ценных вещей, произведений искусства и драгоценных камней, всех видов земельной собственности, недвижимого и движимого имущества, личных вещей и прочей собственности капитана Глоуэна Клаттока — в надежде на то, что он использует эти средства и доходы с этих средств во имя достижения известной ему дорогой моему сердцу цели, а именно строительства так называемого Нового Орфеума на территории станции Араминта. Я скрепляю это завещание своей подписью в присутствии нижеподписавшихся свидетелей»».
Флоресте взял ручку и подписался под текстом документа, после чего передал ручку Марку Диффину: «Подпишите».
Марк Диффин подписался.
Флоресте передал ручку Бодвину Вуку: «Подпишите».
Бодвин Вук выполнил его просьбу.
Флоресте сложил лист завещания и отдал его Бодвину Вуку: «Я передаю завещание вам на хранение. Как можно быстрее приведите его в исполнение и проследите, чтобы все было сделано правильно! Претензиям конца не будет, так как все средства, которые Смонни считает своими, находятся на моем счету. Намур уже собрался в Соумджиану, чтобы привести в исполнение предыдущее завещание и снять деньги с моего счета».
«Вот почему Намур так торопился утром! Надо полагать, сегодня какой-то звездолет отправляется на Соум?»
«Да, «Карессимусс», — сказал Флоресте. — Намур будет на борту».
Бодвин Вук выбежал из камеры, чтобы позвонить по телефону из конторы Марка Диффина.
«Вот и все, — сказал Глоуэну Флоресте. — Теперь ты можешь идти, а я буду здесь сидеть и размышлять о дивных и чуждых краях, где мне предстоит блуждать уже завтра».
«Может быть, бутылка вина будет способствовать вашим размышлениям?»
«Какого вина? — с подозрением спросил Флоресте. — В прошлый раз ты принес натуральный кишкодер».
«Я мог бы передать через Марка бутыль доброго «Зеленого Зокеля»».
«Это было бы неплохо».
«Я позабочусь о том, чтобы ваши деньги были истрачены в соответствии с вашими пожеланиями».
«У меня нет вы этом никаких сомнений. Я в мире с самим собой».
Глоуэн вышел из камеры и сказал Марку Диффину: «Я обещал Флоресте бутылку «Зеленого Зокеля». Вы не могли бы об этом позаботиться?»
«Займусь этим немедленно».
Бодвин Вук медленно отошел от телефона: ««Карессимусс» вылетел больше часа тому назад. Намур числится в списке пассажиров. Каким-то образом ему удалось запутать следы и уйти от слежки. Айзель Лаверти до сих пор пытается разобраться в том, как он провел его людей».
«Когда Намур прибудет в Соумджиану — что будет с деньгами Флоресте?»
«Они в безопасности. Прежде всего, на них все еще наложен арест — ты ведь еще не отозвал свой иск. Во-вторых, такие дела не делаются за один день. Завещание должно быть подтверждено, производится проверка всех записей, банк должен получить надлежащим образом оформленное свидетельство о смерти Флоресте. Весь процесс может занять от одного до трех месяцев. Тем временем последнее завещание может быть утверждено на Кадуоле, и гораздо быстрее».
«Между прочим, я знаю, почему Флоресте настаивает на том, чтобы я не вскрывал пакет с сообщением о судьбе моего отца, пока он жив».
«Почему?»
«Вы готовы к новому потрясению?»
«Теперь меня уже ничто не удивит!»
«Почему, как вы думаете, Титус Помпо предпочитает, чтобы его никто никогда не видел?»
«Меня часто занимает эта проблема».
Глоуэн объяснил.
Дар речи вернулся к Бодвину Вуку не сразу: «Может быть, в том и была основная причина, по которой Намур так торопился улететь. Теперь можно убедительно доказать, что он был по меньшей мере пассивным соучастником в организации концерна «Огмо» и экскурсий на остров Турбен, а это означало как минимум двадцать лет строго режима на Протокольном мысу. А то и хуже. Мы больше не увидим Намура на станции Араминта. А теперь, с твоего позволения, мне предстоит выполнить несколько печальных обязанностей».
«Флоресте будет пить хорошее вино, когда его камера наполнится газом».
«Существуют более неприятные способы умирать. Ты получил требуемую информацию?»
«Мне нельзя вскрывать конверт до захода солнца».
«Теперь это не имеет значения. Намур смотал удочки!»
«И все же я предпочел бы выполнить последние пожелания Флоресте. В противном случае я чувствовал бы себя очень странно».
«Глоуэн, ты либо слишком сентиментален, либо чрезвычайно суеверен. Впрочем, возможно сочетание этих качеств... Может быть, это и есть то, что принято называть «честью» — никто, по сути дела, еще не дал определение этого термина».
«Не могу знать, директор», — Глоуэн отвернулся и покинул тюрьму.
9
Глоуэн медленно шел по Приречной дороге. Косые солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву деревьев, высаженных вдоль берега реки, озаряли дорогу длинными, размытыми розоватыми пятнами. Глоуэн обернулся. Сирена все еще висела на расстоянии примерно одного своего диаметра над западными холмами — до заката оставалось часа два.
Проходя мимо «Старой беседки», Глоуэн задержался. Воздух наполняли звуки, характерные для раннего вечера — беззаботные голоса и приглушенный смех. Звуки эти не вязались с настроением Глоуэна. В дальнем углу «Старой беседки» сидел, уставившись в пространство, Керди — одинокий и мрачный.
Не испытывая никакого желания заходить в ресторан, Глоуэн продолжил путь по Приречной дороге мимо проезда, ведущего к пансиону Вуков, второго похожего проезда пансиона Ведеров и третьего, самого знакомого проезда пансиона Клаттоков. Здесь Глоуэн задержался и посмотрел на фасад. Завтра ему предстояло проверить, как ведутся работы в квартире — Спанчетта, несомненно, найдет все возможные и невозможные способы сэкономить, схалтурить и всячески навредить.
Интересно, какую роль играла Спанчетта в событиях последних лет? В какой степени она вовлечена в махинации своей сестры? Что ей, на самом деле, известно? Конечно же, она с благочестивым возмущением будет утверждать, что ничего никогда не знала. И до сих пор не было никакой возможности доказать обратное. Глоуэн опять обернулся и посмотрел на Сирену — розово-оранжевый шар еще не прикоснулся к линии холмов. Засунув конверт поглубже во внутренний карман пиджака, Глоуэн пошел дальше. Слева, чуть поодаль, возвышался лицей — сейчас притихший и пустой, но полный воспоминаний, блуждающих, как эхо сотен голосов. Напротив, за рекой, находился участок, где Флоресте хотел построить новый Орфеум. На счету Флоресте в Мирцейском банке были все финансовые средства концерна «Огмо». Глоуэн рассмеялся: вести о последнем завещании Флоресте вызовут в Йиптоне большой переполох.
Приречная дорога кончилась, соединившись с почти перпендикулярной Пляжной дорогой. Глоуэн перешел дорогу и спустился на пляж. Сегодня океан разбушевался не на шутку — несколько дней подряд дул штормовой ветер, и теперь тяжелые валы вздымались и с ревом накатывались на берег, разбиваясь в пену и брызги.
Глоуэн встал на самом краю прибоя — там, где шипящие пузырьки морской пены почти касались носков его ботинок. Конверт за пазухой тяготил его; Глоуэн вытащил конверт, рассмотрел его с обеих сторон, снова прочел предупреждающую надпись. Конверт был изготовлен из плотного высококачественного материала с глянцевым покрытием «под мрамор», пестревшим рыжеватыми и серыми прожилками. В таких конвертах, как правило, посылали по почте юридические документы. Хотел ли Флоресте таким образом подчеркнуть важность сообщения, содержавшегося внутри? «Вряд ли», — подумал Глоуэн. Скорее всего, Флоресте привык пользоваться дорогими, первоклассными вещами. А может быть, у него просто не было под рукой другого конверта.
Так или иначе, разглядывать конверт не имело смысла. Главное было внутри — если Флоресте его не обманул. Глоуэн заставил себя отказаться от праздных догадок, снова засунул конверт глубоко за пазуху и даже застегнул клапан внутреннего кармана. Он снова обернулся, чтобы посмотреть на Сирену, уже почти закатившуюся за холмы. На обочине Пляжной дороги стоял человек, смотревший в сторону Глоуэна. Глоуэн прищурился — заходившее солнце мешало разглядеть неподвижную фигуру — и сердце его упало. Знакомая, мрачно набычившаяся поза не оставляла сомнений. Это был Керди, по-видимому заметивший Глоуэна из «Старой беседки» и последовавший за ним на пляж.
Керди осторожно спустился по склону с дороги и прошел по песку, не отрывая глаз от Глоуэна. Сегодня Керди был во всем черном — в черных брюках и черных ботинках, в черной рубашке с длинными рукавами, в черной широкополой шляпе. Его розовое лицо было неподвижно, как маска, а фарфорово-голубые глаза поблескивали с матовой бессмысленностью глаз большой дохлой рыбы.
Глоуэн посмотрел направо и налево, вдоль пляжа и вдоль дороги. Вокруг было пусто — он и Керди остались вдвоем.
Глоуэн поспешно рассчитывал свои шансы. Самое предусмотрительное было бы уйти — или даже убежать, если потребуется. Столкновение с Керди не позволяло ему ничего выиграть, но он мог все потерять.
Глоуэн сделал несколько шагов в сторону, вдоль берега. Керди тут же изменил направление движения, чтобы перерезать Глоуэну путь к отступлению. В намерениях Керди можно было не сомневаться — они были самыми зловещими.
Керди приближался, мягко и осторожно наступая на песок, как если бы Глоуэн был несмышленым диким зверьком, которого он боялся спугнуть.
Но тревожные предчувствия Глоуэна нельзя было успокоить крадущейся походкой. Глоуэн продолжал отступать по диагонали туда, где шипела пена прибоя: по плотному мокрому песку, позволявшему быстрее бежать, если придется выбрать столь постыдный вариант. Глоуэн ускорил шаг, но Керди бросился бегом наперерез. Керди, казалось, ухмылялся — между напряженно растянутыми губами виднелись кончики его больших белых зубов.
Глоуэн остановился. У него за спиной тяжелая масса воды выросла громадным темным горбом и с грохотом обвалилась, заливая берег потоками пены. Глоуэн с детства играл в прибое, его не страшили штормовые волны. Керди, с другой стороны, всегда плохо плавал и боялся моря — рано или поздно ему пришлось бы отказаться от своей хищной игры и удалиться, заставив Глоуэна промочить ноги.
Как зачарованный, Глоуэн смотрел на желваки Керди, пульсировавшие над пухлыми щеками. Конечно же, Керди испугается глубокой темной воды и уйдет...
Действительно, Керди остановился и взглянул в открытое море. Ухмылка сползла с его лица, у него слегка отвисла челюсть. Пена накатила, омывая ноги Глоуэна; Керди брезгливо отступил на два шага. Но пена тоже отступила, оставив за собой обширный участок гладкого мокрого песка, и Керди больше не смог сдерживаться. Отбросив всякую осторожность, он вперевалку бросился вперед по песку, уже поднимая руки, чтобы схватить Глоуэна за горло, повалить его, растоптать, показать, кто на этом свете главный и с кем он посмел иметь дело!
Глоуэн отпрыгнул назад, оказавшись по колено в воде, и остановился. Пена окатила массивные лодыжки Керди. Необычайно раздраженный этим обстоятельством, Керди нахмурился — но, тем не менее, решился идти вперед, высоко поднимая ноги и неуклюже шлепая по воде подошвами. Он был уверен, что Глоуэн наконец очутился в западне, что ему больше некуда отступать. Теперь Глоуэн должен был начать увещевать его или даже просить его смилостивиться — еще одно драгоценное развлечение!
Но Глоуэн еще не был готов просить пощады и отступал ровно настолько, сколько требовалось, чтобы Керди не мог его достать. Керди тянулся вперед руками, делая маленькие шажки, но Глоуэн снова и снова отходил в море — пена кружилась и шипела у него над коленями. Керди в бешенстве пустился в погоню, погрузившись по пояс в воду. Глоуэн внимательно оставался на безопасном расстоянии, читая мысли, отражавшиеся на тяжело дышащем покрасневшем лице: «Когда этот заморыш остановится и смирится с неизбежностью? Там, у него за спиной — темная глубокая вода, в нее он погрузится, в ней задохнется и, еще живой, начнет превращаться в серую вонючую слизь!»
Судя по всему, Глоуэн не замечал опасности. Но теперь-то дальше идти было некуда! Мрачно взглянув на шумно отступающую воду, Керди решительно направился к своей жертве.
Новый океанский вал оглушительно обрушился на берег, погрузив Керди по пояс в шипящую смесь соленой воды и воздуха. Керди неуверенно остановился. Глоуэн, всего лишь метрах в трех от него, молча плеснул ему в лицо холодной морской водой. Керди зажмурился и яростно затряс головой.
Волна отступала и тянула за собой — и Глоуэну, и Керди, пришлось сделать несколько шагов, чтобы сохранить равновесие. Дно почти обнажилось, Глоуэн был близко — обезумевший Керди изо всех сил прыгнул вперед, но не достал противника — Глоуэн ловко увернулся. Керди свалился в воду и тут же поднялся, но уже без шляпы.
Накатился и обрушился огромный вал — Керди испугался и растерялся. Расставив ноги перпендикулярно волне, Глоуэн удержался, но Керди свалился, и его протащило на несколько метров к берегу. Керди снова вскочил и побежал, подгоняемый отступающей волной, к противнику. Наконец ему удалось схватить Глоуэна за плечи! С торжествующим хрюканьем Керди навалился, погрузив Глоуэна под воду, и попытался прижать шею Глоуэна коленом ко дну. Глоуэн набрал полный рот морской воды с песком. Преобладающая масса Керди, однако, не так уж много значила в воде. Согнув ноги в коленях, Глоуэн уперся подошвами в живот Керди и с силой оттолкнул его. Керди опрокинулся на спину и отплыл на несколько метров в море, унесенный остаточным оттоком — прямо под нависшую глянцевую стену следующей, на редкость высокой волны. Океанский вал с громом упал и растекся. Глоуэна, уже поднявшегося на ноги, подхватило и выбросило почти на самый берег. Керди, оказавшегося в нижнем, обратном прибойном потоке, отнесло еще дальше в море, за первую гряду рифов.
Выбравшись на пляж, Глоуэн в первую очередь нащупал конверт за пазухой. Отстегнув клапан, он вынул его и внимательно рассмотрел. Плотное, похожее на пергамент покрытие конверта ничуть не пострадало от кратковременного соприкосновения с соленой водой. Каково бы ни было сообщение Флоресте, оно не пропало.
Глоуэн начинал дрожать от холода и усталости. Глядя в море, он пытался разглядеть Керди. Но яростно набегающие волны скрывали все, что делалось дальше. Где-то там барахтался Керди, удивляясь тому, как он умудрился оказаться один среди штормовых волн — всего лишь через час после того, как сидел в «Старой беседке»...
Глоуэн шел по пляжу, не испытывая почти никаких чувств — во всяком случае, никакого торжества, никакой радости он не ощущал. Правильно ли он себя повел? Этот вопрос вызывал у него некоторые сомнения, но в конце концов он сказал себе: «Какая разница? Так или иначе, для него все было кончено. И хорошо, что с ним больше не придется возиться».
Глоуэн поднялся на дорогу и обернулся к морю. На какое-то мгновение ему показалось, что он заметил в меланхолических закатных отблесках вскинутую руку в черном и розовое лицо над самой водой, но когда он снова посмотрел туда же, там не было ничего, кроме бушующих волн.
Поеживаясь от ветра, промокший до нитки Глоуэн обернулся на запад — половина багрово-розового диска Сирены еще выглядывала из-за холмов.
Там, где Приречная дорога выходит на берег и соединяется с Пляжной дорогой, стоит скамейка для желающих передохнуть любителей пеших прогулок. Подойдя к этой скамейке, Глоуэн снова с нетерпением взглянул на западные холмы. Деревья заслонили их гряду, но солнечный свет уже заметно потускнел, начинались сумерки. Глоуэн решил, что закат наступил.
Усевшись на скамью и стуча зубами от холода, Глоуэн вынул конверт из-за пазухи и с некоторым трудом разорвал плотный картон. Оранжевая бумага внутри не подмокла. Глоуэн извлек ее и быстро просмотрел все три страницы, после чего вернулся к первому параграфу, вкратце сообщавшему то, что он хотел узнать:
«К сведению Глоуэна Клаттока.
Насколько мне известно — судя по тому, что я слышал от других — Шард Клатток в настоящее время содержится в заключении, в самых необычных и тяжелых условиях. Почему его подвергают такому жестокому обращению? Могу лишь догадываться».
Ветер продувал мокрую одежду Глоуэна — теперь он уже дрожал и стучал зубами, не переставая. Сложив три страницы, Глоуэн засунул их обратно в конверт, а конверт положил обратно за пазуху. В последний раз он взглянул на океан, уже темный и смутный в сгустившихся сумерках, но ничего не увидел. Глоуэн повернулся и трусцой, чтобы согреться, побежал домой по Приречной дороге.