I. СИСТЕМА ПУРПУРНОЙ РОЗЫ

(Выдержка из 48-го издания труда «Человеческие миры»)

На полпути вдоль ветви Персеид, на краю Ойкумены, капризный вихрь галактической гравитации подхватил десяток тысяч звезд и небрежно, как сеятель — пригоршню зерна, рассыпал их мерцающей струйкой с завитком на конце. Этот звездный ручеек — Прядь Мирцеи.

В самом конце завитка, рискуя потеряться в безбрежной пустоте, приютилась система Пурпурной Розы, состоящая из трех солнц — Лорки, Синга и Сирены. Белый карлик Лорка и красный гигант Синг быстро вальсируют вокруг общего центра притяжения подобно дородному пожилому любезнику с побагровевшим от натуги лицом и капризной миниатюрной барышне в белом бальном платье. Сирена, желтовато-белое светило, по диаметру и яркости принадлежащее к самому распространенному классу звезд, занимает орбиту на почтительном расстоянии от флиртующей парочки.

Сирене принадлежат три планеты, в том числе Кадуол. Больше одиннадцати тысяч километров в диаметре, Кадоул во многом похож на Землю, и сила притяжения на нем мало отличается от земной. (Перечень физических характеристик и результаты химического анализа атмосферы см. в источнике.)

II. ОБЩЕСТВО НАТУРАЛИСТОВ

Первый исследователь Кадуола, разведчик-заявитель Р. Дж. Нейрманн, был членом-корреспондентом земного Общества натуралистов. Экспедиция, снаряженная Обществом в связи с получением его отчета, по возвращении на Землю рекомендовала сохранить Кадуол навеки в первозданном виде, предохраняя эту планету от заселения человеком и коммерческой эксплуатации.

С этой целью Общество официально оформило акт о регистрации недвижимости — бессрочный договор, предоставляющий Обществу исключительное право собственности на планету Кадуол. После этого единственная формальность, необходимая для подтверждения имущественных прав Общества, заключалась в периодическом продлении действия договора, каковая обязанность была возложена на секретаря Общества.

Общество немедленно издало указ о создании Заповедника — «Великую хартию» с уставом Заповедника в приложении, заложившую основу политической конституции Кадуола. Хартия, устав и договор хранились в сейфе с другими архивными документами Общества, а на Кадуол отправили персонал управления Заповедника.

III. ПЛАНЕТА КАДУОЛ

Ландшафты Кадуола бесконечно изменчивы, нередко поразительны и почти всегда — с человеческой точки зрения — выглядят одухотворенными, внушают трепет и благоговение, приятны для глаз и даже идиллически прекрасны. Туристы, поочередно проводящие день-другой в нескольких «приютах» Заповедника, покидают Кадуол с сожалением, причем многие возвращаются снова и снова.

Флора и фауна этой планеты не уступают разнообразием растительному и животному миру Древней Земли — изобилие обитающих здесь видов бросало вызов поколениям биологов-исследователей и систематиков. Многие крупные животные свирепы и опасны; иные проявляют признаки рационального мышления и даже чего-то напоминающего способность к эстетическому восприятию. Некоторые разновидности андорилов общаются на разговорном языке, но лингвисты, несмотря на все усилия, так и не смогли его истолковать.

Трем континентам Кадуола присвоили наименования «Эксе», «Дьюкас» и «Трой» (то есть «первый», «второй» и «третий»). Их разделяют пустынные просторы океана, за несколькими редкими исключениями не оживленные островами ни вулканического, ни кораллового происхождения.

Эксе, продолговатый и узкий материк, растянулся вдоль экватора: практически плоское царство болот и джунглей, покрытое сетью медлительных извилистых рек. Эксе пышет жаром и зловонием, пульсирует яркими красками и прожорливой энергией. Здесь хищные звери повсеместно преследуют и яростно пожирают друг друга, что делает этот континент неподходящим для человеческого поселения. Натуралисты даже не попытались устроить в этом тропическом аду «приют» для любителей дикой природы. Над дымящейся испарениями равниной Эксе возвышаются лишь три ориентира — один потухший вулкан и два действующих.

Первопроходцы практически не уделяли Эксе никакого внимания; впоследствии, когда закончилась первая лихорадочная кампания биологических изысканий и топографических съемок, исследователи в основном сосредоточивались на других континентах, и тропические джунгли Кадуола остались по большей части неизведанными.

Дьюкас, примерно в пять раз больше Эксе, раскинулся главным образом в умеренных северных широтах на другой стороне планеты, хотя Протокольный мыс, крайняя южная точка этого континента, находится на конце длинного узкого полуострова, пересекающего экватор и продолжающегося еще полторы тысячи километров. Фауна Дьюкаса, не столь экзотическая по сравнению с причудливыми чудовищами Эксе, тем не менее достаточно агрессивна и нередко внушает серьезные опасения; кроме того, здесь встречаются несколько полуразумных видов. Местная флора во многом напоминает земную — настолько, что на раннем этапе освоения планеты агрономы смогли внедрить несколько полезных видов с Земли, таких, как бамбук, кокосовая пальма, виноградная лоза и фруктовые деревья, не опасаясь экологической катастрофы.

Трой, к югу от Дьюкаса, по площади примерно равен Эксе и простирается от полярных льдов до умеренных южных широт. Трой отличается самой драматической топографией на Кадуоле. Здесь головокружительные утесы нависают над пропастями, океанские валы с грохотом бьются о береговые скалы, в дремучих лесах бушуют неукротимые ветры.

К востоку от побережья Дьюкаса разбросаны три небольших острова, вершины уснувших подводных вулканов — атолл Лютвен, остров Турбен и Океанский остров. Больше ничто не препятствует волнам мирового океана, вечно совершающим свой кругосветный бег.

IV. СТАНЦИЯ АРАМИНТА

На восточном берегу Дьюкаса, на полпути между Протокольным мысом на юге и Мармионовой землей на севере, в анклаве площадью чуть больше двадцати пяти тысяч квадратных километров, Общество натуралистов учредило станцию Араминта — административное управление, контролирующее Заповедник и призванное обеспечивать соблюдение Хартии. Функции управления подразделили между шестью отделами следующим образом.

Отдел A : учетные записи и статистика.

Отдел B : патрулирование, разведка и розыски, в том числе поддержание порядка и охрана.

Отдел C : таксономия, картография, исследования в различных областях естествознания.

Отдел D : бытовое обслуживание постоянного персонала.

Отдел E : финансовый контроль, импорт и экспорт.

Отдел F : обслуживание временно проживающих посетителей.

Первыми начальниками отделов (суперинтендантами) стали Демус Вук, Ширри Клатток, Сол Диффин, Клод Оффо, Марвелл Ведер и Кондит Лаверти. Каждому из них разрешалось нанимать до сорока подчиненных. Каждый предпочитал назначать молодых специалистов из числа своих родственников и знакомых, что помогло первым поколениям работников управления избежать разногласий и столкновений, часто омрачающих жизнь поселенцев.

За многие века многое изменилось, но основы существования на Кадуоле остались прежними. Хартия продолжала быть основным законом работников Заповедника, хотя некоторые политические фракции стремились к изменению ее положений. Иные — главным образом йипы, островитяне с атолла Лютвен — полностью игнорировали Хартию. На станции Араминта первоначальный примитивный лагерь исследователей превратился в городок, самыми заметными строениями которого стали шесть напоминающих дворцы «пансионов», где проживали потомки Вуков, Оффо, Клаттоков, Диффинов, Ведеров и Лаверти.

Со временем каждый пансион приобрел индивидуальные черты, присущие не только зданию как таковому, но и его обитателям — благоразумные и основательные Вуки ничем не напоминали легкомысленных и поверхностных Диффинов, а вкрадчивая осторожность представителей клана Оффо контрастировала с дерзкой опрометчивостью Клаттоков.

Вскоре после основания Араминты на территории станции устроили гостиницу для приезжих, аэропорт, больницу, школы и даже театр — так называемый Орфеум. Когда перестали поступать редкие субсидии из главного управления Общества натуралистов на Древней Земле, возникла острая необходимость в межпланетной валюте. Поселенцы разбили виноградники во внутренней части анклава и научились производить на экспорт благородные вина, а туристов приглашали останавливаться в любой из дюжины заповедных дач, так называемых «приютов», сооруженных в колоритных районах планеты. Приюты обслуживались так, чтобы исключалось какое бы то ни было воздействие на туземную окружающую среду.

Проходили века, и наличие некоторых проблем становилось все более очевидным. Каким образом всего лишь двести сорок человек могли обслуживать растущий конгломерат учреждений и предприятий? Потребовался компромисс. Прежде всего, «временным наемным работникам» позволили занимать должности среднего уровня.

Более или менее свободное истолкование Хартии позволяло не применять ограничение численности постоянных работников управления к детям, пенсионерам, домашней прислуге и «временным наемным работникам без права постоянного проживания». К категории «наемных работников» стали относить тех, кто занимался сельским хозяйством, персонал гостиниц и заповедных дач, механиков из аэропорта и, по сути дела, всех обитателей станции, выполнявших различные обязанности. Так как «наемники» официально не получали право на постоянное проживание, Консерватор смотрел на происходящее сквозь пальцы.

Станция Араминта постоянно нуждалась в доступной, дешевой и послушной рабочей силе. Простейшее решение напрашивалось само собой. Достаточно было воспользоваться услугами уроженцев атолла Лютвен, находившегося в пятистах километрах к северо-востоку от станции Араминта. Там прозябали йипы — потомки беглой прислуги, нелегальных иммигрантов, мелких преступников и прочего сброда, сначала селившихся на острове тайком, а впоследствии осмелевших и открыто бросавших вызов управлению.

Йипы восполнили дефицит рабочей силы, и теперь им выдавали действовавшие шесть месяцев разрешения, позволявшие им работать на станции Араминта. Консервационисты неохотно допускали такое положение вещей, но наотрез отказывались отступить от Хартии хотя бы еще на одну пядь.

V. КОНСЕРВАТОР И НАТУРАЛИСТЫ В СТРОМЕ

В Прибрежной усадьбе, в полутора километрах к югу от управления, жил Консерватор, исполнительный суперинтендант станции Араминта. В соответствии с положениями Хартии, Консерватором мог быть только действующий член Общества натуралистов и уроженец Стромы, небольшого поселения натуралистов на берегу Троя. Поскольку на Кадуоле земное Общество натуралистов превратилось в не более чем смутное воспоминание, ввиду отсутствия практически целесообразной альтернативы по меньшей мере это условие Хартии приходилось толковать шире, чем предполагалось ее авторами, и проживание в Строме как таковое стали считать эквивалентным членству в Обществе натуралистов.

Политическая фракция, пропагандировавшая «прогрессивную» идеологию и называвшая себя «партией жизни, мира и освобождения» (сокращенно — ЖМО), выступала в защиту прав островитян-йипов, условия существования которых, с точки зрения партийных активистов, были недопустимы и бросали тень на коллективную репутацию обитателей планеты. По их мнению, для решения этой проблемы необходимо было разрешить йипам селиться на побережье Дьюкаса. Другая фракция, так называемые «консервационисты», признавала наличие проблемы, но предлагала решение, не нарушавшее положения Хартии, а именно переселение всей популяции йипов на другую планету. «Несбыточные фантазии!» — отвечали «жмоты» (члены партии ЖМО) и принимались критиковать Хартию в еще более категорических выражениях. Они заявляли, что соблюдение древней Хартии как таковое — пережиток прошлого, противоречащий принципам гуманизма и «прогрессивного» мышления. По их словам, Хартия отчаянно нуждалась в пересмотре и внесении поправок — хотя бы потому, что это позволило бы облегчить участь йипов.

Возражая, консервационисты настаивали на непреложности Хартии и устоев Заповедника. Прибегая к самым язвительным оборотам речи, они обвиняли «жмотов» в лицемерном служении своекорыстным целям под видом правозащитной деятельности — «жмоты» стремятся поселить йипов на побережье Мармионовой земли, говорили они, чтобы создать прецедент, позволяющий нескольким «особо заслуженным» натуралистам (то есть, фактически, самым радикальным краснобаям-активистам ЖМО) застолбить поместья в районах Дьюкаса с приятным климатом и чудесными видами, где они катались бы как сыр в масле подобно древним лордам, нанимая йипов в качестве прислуги и сельскохозяйственных работников. Подобные обвинения вызывали у «жмотов» бешеные приступы ярости, в глазах циничных консервационистов лишь подтверждавшие справедливость их подозрений и существование тайных амбиций в стане их противников.

На станции Араминта «прогрессивную» идеологию не принимали всерьез. Местные жители сознавали реальность и злободневность проблемы йипов, но предложенное «жмотами» решение приходилось отвергнуть, так как любые официальные уступки стали бы юридически необратимым признанием присутствия йипов на Кадуоле, тогда как все усилия требовалось прилагать в противоположном направлении, подготавливая перемещение всей популяции йипов на другую планету, где их присутствие стало бы полезным и желательным.

Убеждение в справедливости такого подхода укрепилось, когда Юстес Чилке, управляющий аэропортом станции, обнаружил, что йипы давно и систематически расхищали склады аэропорта. Их привлекали главным образом запасные части автолетов станции, из которых со временем можно было собрать целые автолеты в Йиптоне. Кроме того, йипы крали инструменты, оружие, боеприпасы и аккумуляторы энергии — по-видимому, при попустительстве и содействии Намура ко-Клаттока, занимавшего в управлении Заповедника должность заведующего трудоустройством временных работников, каковое обстоятельство привело к кулачному бою Намура и Чилке. В ходе этой легендарной битвы Намур, урожденный Клатток, дрался с характерной для Клаттоков безрассудной отвагой, тогда как Чилке методично применял навыки, усвоенные на задворках сомнительных заведений многих планет. Стратегия Чилке заключалась по существу в том, чтобы прижимать противника к стене и молотить его до тех пор, пока тот не упадет — что, в конечном счете, и случилось с Намуром.

Чилке родился в окрестностях города Айдола, в просторах Большой Прерии на Древней Земле. В детстве на Юстеса произвел сильное впечатление его дед, Флойд Суэйнер, коллекционировавший чучела животных, антикварные статуэтки и перламутровые безделушки, редкие книги и вообще все, что привлекало его внимание. Флойд Суэйнер подарил подраставшему внуку чудесный «Атлас миров», содержавший карты населенных людьми планет Ойкумены, в том числе Кадуола. «Атлас» возбудил в Юстесе такое желание увидеть своими глазами далекие планеты, что со временем он превратился в космического бродягу и мастера на все руки.

На станцию Араминта его привела окольная, но не случайная дорога. В один прекрасный день Чилке поведал молодому приятелю, Глоуэну, об обстоятельствах своего появления на станции: когда Юстес работал гидом экскурсионного автобуса в Семигородье на планете Джона Престона, с ним повстречалась пышнотелая бледнолицая дама в высокой черной шляпе, четыре дня подряд участвовавшая в его утренних автобусных экскурсиях. В конце концов дама завязала с ним разговор, с похвалой отзываясь о его дружелюбных манерах.

«Никакого особенного дружелюбия я не проявлял, просто профессия обязывала меня вести себя предупредительно», — скромно пояснил Чилке.

Дама представилась как «мадам Зигони», пояснив, что она — вдова родом с Розалии, планеты в глубине Призмы Пегаса. Побеседовав несколько минут, она предложила Юстесу перекусить где-нибудь неподалеку. Чилке не нашел оснований отказаться.

Мадам Зигони выбрала приличный ресторан, где подали превосходный ленч. За едой она попросила Чилке рассказать о его детстве в Большой Прерии и вообще поделиться сведениями о его семье и происхождении. Мало-помалу речь зашла о других вещах, разговор затянулся. Будто движимая внезапным порывом, мадам Зигони призналась Чилке, что не раз замечала за собой способность предчувствовать события, и что не придавать значения предупреждениям внутреннего голоса означало бы, с ее стороны, подвергать большому риску себя и свое состояние. «Вы, наверное, спрашиваете себя: почему я проявляю к вам такой интерес? — продолжала мадам Зигони. — Все очень просто. У меня есть ранчо, и я хотела бы назначить нового управляющего. Внутренний голос настойчиво подсказывает мне, что вы — именно тот человек, который мне нужен».

«Очень любопытно! — отозвался на ее откровение Чилке. — Надеюсь, внутренний голос не забыл напомнить вам о необходимости платить хорошее жалованье и предложить достаточные средства авансом?»

«Жалованье будет выплачиваться согласно действующим правилам по мере предоставления требуемых услуг».

Неопределенность ответа заставила Чилке нахмуриться. Мадам Зигони, женщина крупная, довольно безвкусно одетая, с маленькими узкими глазками, поблескивавшими на широкоскулом лице цвета сухой замазки, нисколько его не привлекала.

В конце концов обещания и настойчивость мадам Зигони преодолели сомнения Чилке, и он вступил в должность заведующего ранчо «Тенистая долина» на планете Розалия.

В обязанности Чилке входило повседневное руководство многочисленным персоналом ранчо, состоявшим почти исключительно из йипов, выполнявших сельскохозяйственные работы в счет задолженности за космический полет. Йипов привозил на Розалию подрядчик по найму рабочей силы; подрядчиком этим был Намур. Озадаченность Чилке обстоятельствами своего трудоустройства стала граничить с тревогой, когда мадам Зигони заявила о намерении выйти за него замуж. Чилке отказался от такой чести, в связи с чем разгневанная мадам Зигони уволила его, не позаботившись заплатить ему за услуги.

Намур нашел Чилке в поселке Ветляник на берегу Большой Грязной реки и предложил ему место управляющего аэропортом на станции Араминта. Оказавшись на Кадуоле, Чилке узнал, что предложение Намура далеко выходило за рамки его полномочий; тем не менее, Чилке сумел получить обещанную должность самостоятельно, продемонстрировав управлению Заповедника достаточную квалификацию. Бессвязный характер романтических отношений с мадам Зигони, внезапно потерявшей к нему всякий интерес, и необъяснимо своевременное содействие Намура оставались тайной, над разгадкой которой Чилке тщетно ломал голову. Тем временем, другие загадки нуждались в срочном разъяснении. Сколько автолетов удалось собрать заговорщикам, кто бы они ни были, из компонентов, похищенных йипами? Сколько автолетов им удалось приобрести иными способами? И где были спрятаны эти автолеты, если таковые существовали?

Начальник отдела расследований и охраны (отдела B) Бодвин Вук — лысый, смуглый и тощий коротышка, хлопотливый и проницательный, как вынюхивающий добычу хорек — был известен склонностью к желчным замечаниям и безразличием к условностям, диктовавшимся новомодными представлениями. Обнаружение краж, совершенных йипами, побудило его к незамедлительным действиям. В ходе полицейской облавы в Йиптоне были уничтожены два автолета и сборочно-ремонтный цех.

За первым зловещим открытием последовало второе: оказалось, что йипы, работавшие по найму на станции Араминта, вооружились до зубов, по-видимому намереваясь учинить массовое убийство служащих управления Заповедника.

Выдачу временных видов на жительство тут же отменили, а йипов выслали обратно на остров Лютвен. Намура вызвали на допрос, но он лишь пожимал плечами и отрицал какое-либо участие во всей этой истории. Никто не мог доказать обратное; кроме того, большинство обитателей станции Араминта неспособны были даже представить себе, что Намур, всеобщий друг и собутыльник, мог быть замешан в столь отвратительном заговоре. Со временем подозрения, никогда не исчезнувшие полностью, потеряли остроту. Намур продолжал выполнять повседневные обязанности, не обращая внимания на пересуды за спиной.

Намура невозможно отнести к какой-либо типичной категории людей. Сильный и хорошо сложенный, он отличался врожденной грацией и классически правильными чертами лица. Он умел шикарно одеваться и, казалось, был осведомлен обо всем, о чем стоило знать. Намур вел себя с располагающей к нему решительной простотой и сдержанностью, позволявшими догадываться о существовании страстной, но дисциплинированной натуры. Благодаря этим свойствам многие дамы находили его обезоруживающе привлекательным; действительно, в связи с Намуром упоминали целый ряд местных представительниц прекрасного пола, в том числе сестер Спанчетту и Симонетту, которых Намур, судя по всему, обслуживал параллельно в течение многих лет, к удовлетворению обеих.

Не все восхищались Намуром — особенно в отделе B. Критики считали его безжалостным оппортунистом. В конечном счете справедливость этой точки зрения подтвердилась, но прежде, чем Намуру успели предъявить обвинения в фактических преступлениях, он втихомолку покинул станцию Араминта — к бесконечному сожалению Бодвина Вука.

VI. ЙИПЫ И ЙИПТОН

Типичного йипа ни в коем случае нельзя назвать уродливым или невзрачным. Напротив, с первого взгляда йип производит впечатление человека красивого и статного, с большими, яркими золотисто-карими глазами, волосами и кожей того же золотистого оттенка, безукоризненными чертами лица и атлетическим телосложением. Девушки племени йипов знамениты по всей Пряди Мирцеи миловидностью, послушным и мягким нравом, а также абсолютным целомудрием в отсутствие надлежащей платы.

По причинам, не вполне поддающимся определению, совокупление йипов с большинством обитателей планет Ойкумены не приводило к появлению потомства. Некоторые биологи предполагали, что йипы мутировали настолько, что образовали новый вид человека; другие объясняли сложившуюся ситуацию составом диеты йипов, включавшей моллюсков, водившихся в илистых донных отложениях под Йиптоном. Они указывали на тот факт, что йипы, отрабатывавшие задолженность на других планетах, по прошествии некоторого времени приобретали нормальную способность к скрещиванию с людьми другого происхождения.

Йиптон давно превратился в своего рода аттракцион для туристов. Паромы, отчаливавшие от пристани станции Араминта, перевозили туристов в Йиптон, где они останавливались в пятиэтажном отеле «Аркадия», беспорядочно построенном исключительно из бамбуковых шестов и крытом пальмовыми листьями. На террасе отеля местные девушки подавали приезжим джин с сахаром и мускатными орехами, расслабляющие вечерние настойки и пальмовое вино, замутненное кокосовым молоком. Все эти напитки производились винокурнями и пивоварнями непосредственно в Йиптоне из ингредиентов, о происхождении которых никто не затруднялся расспрашивать. Туристические группы совершали экскурсии по шумным и зловонным, но неизъяснимо чарующим каналам Йиптона, посещая достойные внимания достопримечательности, такие, как Кальоро, женские бани и базар ремесленников. Прочие услуги, самого интимного свойства, охотно предлагались персоналом женского и мужского пола в «Кошачьем дворце», куда можно было пройти за пять минут из отеля «Аркадия» по лабиринту скрипучих бамбуковых переходов. Посетителей «Кошачьего дворца» обслуживали обходительно, даже угодливо, хотя предлагаемым удовольствиям не хватало непосредственности, и во всем чувствовалась осторожная методичность с примесью рассеянного безразличия. В Йиптоне ничто и никогда не делалось бесплатно. Здесь даже стоимость зубочистки, взятой с прилавка после обеда, не забывали включить в счет постояльца.

Помимо прибылей, извлекаемых за счет туризма, умфо, правитель йипов по имени Титус Помпо, получал долю дохода йипов, отрабатывавших долги на других планетах. В организации этого предприятия — и других предприятий гораздо более сомнительного характера — Титусу Помпо оказывал содействие Намур ко-Клатток.

VII. СТРОМА

В первые годы после учреждения станции Араминта члены Общества натуралистов, нередко посещавшие Кадуол, останавливались в Прибрежной усадьбе, ожидая гостеприимства, как чего-то само собой разумеющегося. Порой Консерватору приходилось одновременно принимать две дюжины гостей, причем некоторые постояльцы продлевали свое пребывание в усадьбе на неопределенный срок, продолжая заниматься исследованиями или просто наслаждаясь новизной Кадуола и его природы.

В конце концов очередной Консерватор восстал и настоял на том, чтобы приезжие натуралисты селились в палаточном городке на берегу моря и сами готовили себе еду в котелках, разводя костры. На ежегодном конклаве Общества натуралистов на Земле было предложено несколько возможных решений возникшей проблемы, большинство из которых столкнулось с сопротивлением консервационистов, жаловавшихся на то, что Хартия мало-помалу теряла всякий смысл, будучи переполнена исключениями и оговорками, противоречащими ее основным положениям. Их оппоненты отвечали: «Все это очень хорошо. Но почему мы должны ютиться в грязных походных палатках, посещая Кадуол с тем, чтобы проводить запланированные исследования? Мы — не менее полноправные члены Общества, чем Консерватор и его подчиненные!»

После длительных споров и обсуждений Общество утвердило хитроумный план, подготовленный одним из самых радикальных консервационистов. Было решено учредить на Кадуоле второй анклав, гораздо меньше станции Араминта — но с тем условием, что он будет находиться там, где человеческое поселение никоим образом не повлияет на окружающую среду. В качестве места для поселения выбрали крутой, почти отвесный склон над фьордом Строма, вклинившимся в берега Троя — участок, смехотворно неподходящий для какого-либо строительства. Судя по всему, многие влиятельные участники конклава таким образом надеялись воспрепятствовать осуществлению нового проекта.

Вызов, однако, был принят, и на Кадуоле возникла Строма — причудливое скопление опирающихся на уступы скал черных и темно-коричневых домов, узких и высоких, с белыми, голубыми и красными дверными и оконными рамами. С другой стороны фьорда Строма выглядела как колония угловатых двустворчатых моллюсков, мертвой хваткой вцепившихся в содрогающийся от ударов прибоя утес.

Многие члены Общества натуралистов, побывавшие в Строме, находили условия жизни в этой колонии достаточно привлекательными и, под предлогом проведения долгосрочных исследований, сформировали ядро постоянного населения поселка, численность которого иногда достигала тысячи двухсот человек.

На Земле Общество натуралистов пало жертвой слабохарактерности руководства, казнокрадства со стороны очередного секретаря Общества, оказавшегося жуликом, и общей неспособности этой организации найти себе полезное применение. Заключительный конклав постановил, что все записи и документы Общества надлежит хранить в Центральном библиотечном архиве, и председатель в последний раз ударил в гонг, оповещая натуралистов о роспуске собрания.

На Кадуоле жители Стромы никак не отметили это событие, хотя с тех пор их доходы ограничивались прибылью от частных инопланетных капиталовложений. Хартия, как всегда, оставалась основным законом Кадуола, и работы на станции Араминта продолжались своим чередом.

VIII. ДОСТОЙНЫЕ ВНИМАНИЯ ОБИТАТЕЛИ СТАНЦИИ АРАМИНТА, СТРОМЫ И ДРУГИХ МЕСТ

В пансионе Клаттоков сестры Спанчетта и Симонетта Клатток во многом походили одна на другую, хотя Спанчетта была практична и основательна, тогда как Симонетта — или «Смонни», как ее обычно называли — отличалась игривостью воображения и непоседливостью. Со временем обе сестры превратились в крупных, полногрудых молодых женщин с буйными копнами кудрявых волос и маленькими блестящими глазами, полузакрытыми тяжелыми веками. Обе вели себя вспыльчиво, высокомерно, повелительно и тщеславно; обе не стесняли себя условностями и проявляли необузданную энергию. В юности сестры Спанни и Смонни были одержимы страстным влечением к Шарду Клаттоку, коего они бесстыдно пытались соблазнить, женить на себе или подчинить каким-либо иным образом. Увы, их поползновения оказались тщетными: Шард Клатток находил обеих сестер одинаково неприятными, если не отвратительными особами, и уклонялся от их назойливых заигрываний со всей возможной вежливостью, а в нескольких отчаянных ситуациях, когда вежливость могла быть неправильно истолкована, недвусмысленно и прямолинейно.

Шарда откомандировали проходить курс подготовки офицеров МСБР в Сарсенополисе на девятой планете системы Аль-Фекки. Там он встретился с Марьей Атэне — грациозной, очаровательной, умной и полной достоинства темноволосой девушкой. Они влюбились в друг друга, поженились в Сарсенополисе и в свое время вернулись на станцию Араминта.

Разбитые сердца Спанчетты и Смонни наполнились желчной яростью. С их точки зрения поступок Шарда знаменовал собой не только окончательный отказ, но и нечто гораздо более возмутительное — вызов, пренебрежение, непокорность! Им удалось рационализировать свое бешенство, когда Смонни, провалившую выпускные экзамены в лицее и в тем самым потерявшую статус полноправной служащей управления, выселили из пансиона Клаттоков примерно в то же время, когда в него вселилась Марья; вину за эту трагедию было легко возложить на Марью и Шарда.

Обиженная на весь мир, Смонни покинула станцию Араминта. Некоторое время она блуждала из одного конца Ойкумены в другой, затевая и бросая различные предприятия. Со временем она вышла замуж за богача Титуса Зигони, владельца ранчо «Тенистая долина»— пятидесяти семи тысяч квадратных километров плодородной земли на планете Розалия — а также космической яхты «Мотыжник».

На ранчо не хватало рабочих рук, и Титус Зигони, по рекомендации Смонни, стал использовать бригады йипов, подписывавших долговые обязательства в обмен на перевозку и поселение на Розалии. Йипов поставлял на Розалию не кто иной, как Намур, делившийся прибылью с умфо Йиптона Калиактусом.

По приглашению Намура дряхлый Калиактус посетил ранчо «Тенистая долина» на Розалии, где был умерщвлен Симонеттой или Намуром — не исключено, что Симонеттой и Намуром сообща. Титуса Зигони, безобидного, ничем не примечательного человека, посадили на престол умфо, но фактически безграничную власть над йипами приобрела стоявшая за его спиной Смонни.

Прошедшие годы нисколько не притупили ненависть Симонетты к станции Араминта в целом и к Шарду Клаттоку в частности. Во сне и наяву она мечтала учинить какую-нибудь катастрофу, гибельную для управления Заповедника и отвергнувшего ее авансы наглеца.

Тем временем Намур с завидным хладнокровием, достойным лучшего применения, вернулся к исполнению роли любовника обеих сестер одновременно.

Примерно тогда же у Шарда и Марьи родился сын, Глоуэн. Когда Глоуэну исполнилось два года, Марья поехала кататься на лодке и утонула в самых подозрительных обстоятельствах. Очевидцами несчастного случая были два йипа, Селиус и Кеттерлайн. Оба заявили, что не умеют плавать, а посему неспособны были чем-либо помочь утопающей; в любом случае, по их словам, спасение утопающих не входило в их обязанности. С тех пор Шард перестал радоваться жизни. Селиуса и Кеттерлайна допрашивали с пристрастием, но оба свидетеля не понимали, по-видимому, чего от них хотят, и впадали в тупое бессловесное оцепенение. В конечном счете Шард с отвращением отправил их восвояси, в Йиптон.

Глоуэн мало-помалу возмужал и достиг совершеннолетия в возрасте двадцати одного года. Подобно Шарду, он связал свою судьбу с отделом расследований. Глоуэн пошел по стопам отца и в других отношениях. И Шард, и Глоуэн, сухопарые и жилистые, узкие в бедрах и широкие в плечах, проявляли скорее быстроту реакции, нежели тяжелоатлетические способности. Так же, как у отца, у Глоуэна было худощавое лицо со слегка впалыми щеками, производившее впечатление мрачноватой жесткости; он коротко стриг густые темные волосы, а кожа его, хотя и загоревшая, еще не успела задубеть от солнца и ветра, как у Шарда. Оба двигались сдержанно и с первого взгляда производили впечатление людей, настроенных язвительно и скептически, хотя вовсе не были такими черствыми циниками, как могло показаться. На самом деле, когда Глоуэн вспоминал об отце, он представлял себе человека доброго, терпимого, безупречно храброго и неспособного лгать. Со своей стороны Шард, размышляя о сыне, не мог не чувствовать прилив гордости и нежности.

Из Стромы в Прибрежную усадьбу переселился нынешний консерватор, Эгон Тамм, с супругой Корой, сыном Майло и дочерью Уэйнесс. На станции дюжина молодых людей, в том числе Глоуэн Клатток, не замедлили влюбиться в Уэйнесс — тонкую темноволосую девушку с умным мечтательным лицом.

За ней уже и прежде ухаживал Джулиан Бохост, серьезный и весьма красноречивый активист партии ЖМО, также из Стромы. Его изящные манеры и звучный голос производили благоприятное впечатление на супругу консерватора, леди Кору. Она и многие ее знакомые не сомневались, что Джулиан станет влиятельным политическим деятелем. Кора Тамм обнадеживала Джулиана, в связи с чем Джулиан считал себя помолвленным с Уэйнесс, хотя сама Уэйнесс терпеливо объясняла, что у нее были другие намерения. Джулиан лишь улыбался, отказываясь выслушивать возражения, и продолжал строить планы на будущее так, как если бы его женитьба на Уэйнесс была делом решенным.

Тетка Джулиана, Клайти Вержанс, занимала выборную должность смотрительницы Заповедника в Строме и завоевала репутацию предводительницы «жмотов». Женщина крупная, напористая и целеустремленная, Клайти Вержанс пребывала в убеждении, что очевидная справедливость принципов ЖМО преодолеет все препятствия и победит, несмотря на козни оппозиции, опирающейся на «заумное блеянье древних крючкотворов». «Хартия давно отжила свой век! Пора избавиться от этой белиберды и переписать законы с учетом современных представлений!» — заявляла смотрительница.

До сих пор активистам ЖМО не удалось провести ни одну из своих реформ, так как Хартия продолжала оставаться основным законом Кадуола, и «жмотам» не позволяли нарушать закон.

На очередном совещании партии ЖМО был предложен и утвержден хитроумный тактический ход. Рядом с заповедной дачей «Под Бредовой горой» мигрирующие орды банджей регулярно устраивали кровопролитные битвы, и «жмоты» решили положить им конец — независимо от того, будет ли нарушено таким образом экологическое равновесие. По мнению теоретиков ЖМО, никакой человек в здравом уме не мог не поддержать такое гуманное вмешательство, даже если оно представляло собой потрясение основ Заповедника.

Выступая в качестве официального представителя Клайти Вержанс, Джулиан Бохост отправился в район Бредовой горы, чтобы познакомиться с фактическими условиями и предложить конкретные рекомендации. Он пригласил Майло и Уэйнесс составить ему компанию, а Уэйнесс устроила дело так, чтобы пилотом автолета, доставившего их на заповедную дачу, назначили Глоуэна Клаттока — к величайшему негодованию Джулиана, который терпеть не мог Глоуэна.

Поездка обернулась катастрофой. Уэйнесс наконец недвусмысленно заявила Джулиану, что он ее не интересует. На следующий день Майло погиб во время верховой прогулки. На поверку оказалось, что этот несчастный случай «организовали» три йипа-конюха, судя по всему подстрекаемые Джулианом — хотя последнее обстоятельство оставалось лишь догадкой.

Вернувшись на станцию Араминта, Уэйнесс сообщила Глоуэну о своем скором отъезде на Древнюю Землю, где она собиралась остановиться в доме родственника, Пири Тамма, одного из немногих оставшихся на Земле членов Общества натуралистов. Майло должен был сопровождать ее, но теперь, так как Майло погиб, Уэйнесс вынуждена была поведать Глоуэну важную и опасную тайну — на тот случай, если она тоже погибнет.

Во время предыдущей поездки на Землю Уэйнесс случайно обнаружила, что оригинальный экземпляр Хартии, вместе с договором о регистрации принадлежащей Обществу натуралистов недвижимости, а именно планеты Кадуол, пропал. Теперь она намеревалась найти потерянные документы прежде, чем их обнаружит кто-нибудь другой; были основания предполагать, что такими же поисками занимались другие неизвестные заинтересованные лица.

Потеряв брата, Уэйнесс отправилась в далекий путь одна. Глоуэн был бы рад сопровождать ее, но ему помешали служба в отделе B и отсутствие денег. Глоуэну не удалось отговорить подругу от опасного предприятия; ему оставалось только заверить Уэйнесс, что он присоединится к ней при первой возможности, а также рекомендовать ей предельную осторожность.

 

* * *

Флоресте ко-Лаверти, человек колоритный, изобретательный и эстетически одаренный, многие годы руководил на станции Араминта театральной труппой «Лицедеев», состоявшей главным образом из молодых людей, посещавших местный лицей. Флоресте умел поручать актерам-любителям роли, соответствовавшие их наклонностям и способностям, и вдохновлял их собственным энтузиазмом. Их представления пользовались успехом; труппа ежегодно совершала турне по городам планет Пряди Мирцеи и других, более далеких миров.

Заветной мечтой Флоресте было строительство величественного нового Орфеума взамен ветхого летнего театра со скрипучей сценой, где ему приходилось ставить свои спектакли. Все деньги, заработанные «Лицедеями», а также добровольные пожертвования, вносить которые настойчиво призывал Флоресте, поступали в «Фонд нового Орфеума».

Тем временем служащие отдела B раскрыли ряд отвратительных преступлений, совершавшихся на острове Турбен, затерянном в океане к юго-востоку от атолла Лютвен. Зачинщики оргий на острове Турбен находились на другой планете. Расследование поручили Глоуэну, и он впервые покинул Кадуол. Вернувшись, Глоуэн привез доказательство того, что ответственность за организацию незаконных развлечений нес Флоресте, действовавший в сговоре с Намуром и Симонеттой. Намур успел потихоньку сбежать, прежде чем его обвинили в каких-либо правонарушениях; Симонетту, скрывавшуюся в Йиптоне, пока что не удавалось арестовать, но Флоресте приговорили к смертной казни.

Пока Глоуэн занимался розысками на других планетах, его отец, Шард, пропал без вести, совершая регулярный патрульный полет. Он не передал сигнал бедствия, и никаких следов аварии обнаружить не удалось. Глоуэн не верил тому, что его отец погиб, и осужденный на смерть Флоресте намекнул на обоснованность его подозрений. Флоресте обещал Глоуэну рассказать все, что знает, если Глоуэн гарантирует использование наследства Флоресте по назначению, а именно с целью финансирования строительства нового Орфеума. Глоуэн согласился заключить такой договор, и Флоресте составил завещание, согласно которому Глоуэн унаследовал его состояние.

Все свои денежные средства Флоресте хранил на счете в Мирцейском банке, в городе Соумджиана на Соуме, одной из ближайших к Кадуолу населенных планет. Для того, чтобы упростить их совместные финансовые операции, его сообщница Симонетта также содержала деньги на этом счете. Со временем Флоресте и Симонетта собирались разделить резервы наличных средств, но Смонни опоздала: после казни Флоресте все, что накопилось на его банковском счете, стало собственностью Глоуэна.

Перед смертью Флоресте передал Глоуэну письмо, в котором он сообщал все, что ему было известно о судьбе Шарда Клаттока.

Глоуэн только что вскрыл конверт с этим письмом и узнал из первых строк, что Шард, насколько было известно Флоресте, не погиб, а находился в заключении. Но где? Следовало внимательно прочесть до конца многословное послание покойного режиссера.

 

 

1

Сирена скрылась за горизонтом. Глоуэн Клатток, промокший до нитки и дрожащий от холода, отвернулся от бушевавшего в сумерках океана и побежал вверх по Приречной дороге. Добравшись до пансиона Клаттоков, он торопливо распахнул дверь главного входа и зашел в вестибюль, где, к своему огорчению, обнаружил Спанчетту Клатток, только что спустившуюся по роскошной парадной лестнице.

Спанчетта тут же остановилась, чтобы критически оценить костюм запыхавшегося Глоуэна. Сегодня вечером она задрапировала свой величественный торс в длинное платье, драматически расшитое полосами ярко-алой и черной тафты; плечи ее утепляла короткая черная блузка, а из-под платья выглядывали серебристые тапочки. Огромный тюрбан ее темных кудрей спиралью обвивала нитка черных жемчужин; в ушах висели длинные серьги с такими же черными жемчужинами. Окинув Глоуэна взглядом с головы до ног, Спанчетта отвела глаза, поджала губы и поспешила в трапезную.

Глоуэн поднялся в квартиру, где он проживал с отцом, Шардом Клаттоком. Сразу же сбросив мокрую одежду, он принял горячий душ и уже накинул сухую рубашку, когда прозвучал колокольчик телефона.

«Я вас слушаю!» — отозвался Глоуэн.

На экране появилось лицо Бодвина Вука. «Солнце давно зашло, — раздраженно напомнил начальник отдела B. — Надо полагать, ты прочел письмо Флоресте? Я ждал твоего звонка».

Глоуэн натянуто усмехнулся: «Успел прочесть первые две строчки. Судя по всему, отец еще жив».

«Рад слышать. Что тебя задержало?»

«Неприятная встреча на пляже. Дело кончилось потасовкой в прибое. Я выжил, Керди утонул».

Бодвин Вук сжал голову руками: «Не хочу больше ничего слышать! Это просто какой-то кошмар. А ведь он был Вук!»

«Так или иначе, я собирался вам позвонить».

Бодвин Вук глубоко вздохнул: «Мы опубликуем отчет о несчастном случае — Керди утопился. И забудем обо всей этой тошнотворной истории. Понятно?»

«Понятно».

«Не совсем ясно, почему ты вдруг решил прогуляться по пляжу один именно сегодня. Нападения следовало ожидать».

«Я ожидал его, директор. Именно поэтому я направился на пляж. Керди ненавидел океан, и я решил, что зрелище штормовых волн его остановит. В конце концов он умер той смертью, которой больше всего боялся».

Бодвин Вук хмыкнул: «Самонадеянное решение. Допустим, он устроил бы тебе засаду, застрелил бы тебя и уничтожил бы письмо Флоресте. Что тогда?»

«Это было бы не в характере Керди. Он хотел задушить меня собственными руками».

«Откуда следует, что в данном случае, когда ему уже нечего было терять, он не изменил бы своим привычкам?»

Глоуэн задумался и слегка пожал плечами: «В таком случае я заслужил бы ваш выговор».

Бодвин снова хмыкнул и поморщился. «Я суров и справедлив, но еще не дошел до того, чтобы делать выговоры мертвецам, — директор откинулся на спинку кресла. — Больше не будем об этом говорить. Принеси-ка это письмо ко мне в управление, и мы прочтем его вместе».

«Хорошо».

Глоуэн собрался было выйти из квартиры, но застыл, как только взялся за ручку двери. Пробыв в этой позе несколько секунд, он вернулся в боковую комнату, служившую чем-то вроде кладовой и канцелярии. Здесь он сделал копию письма Флоресте. Эту копию он аккуратно сложил и положил в ящик, а оригинальный экземпляр засунул в карман, после чего удалился.

Через десять минут Глоуэн прибыл в помещения отдела B на втором этаже нового здания управления Заповедника, и его немедленно провели в личный кабинет Бодвина Вука. Как всегда, директор восседал за столом в массивном, обтянутом черной кожей кресле. «Давай его сюда!» — протянул руку Бодвин. Глоуэн передал ему письмо. Бовин Вук махнул рукой: «Садись».

Глоуэн подчинился. Бодвин Вук вынул письмо из конверта и принялся читать его вслух однообразно-гнусавым тоном, совершенно не соответствовавшим экстравагантным оборотам и метким наблюдениям Флоресте.

Письмо, достаточно непоследовательное, содержало ряд многословных отступлений, разъяснявших философию автора. Формально выразив раскаяние по поводу своих прегрешений, в целом и в общем Флоресте пытался обосновать и оправдать эти прегрешения. «Могу заявить со всей определенностью: не вызывает сомнений тот факт, что я — один из редких людей, с полным правом претендующих на звание «сверхчеловека», — писал Флоресте. — Подобного мне не встретишь на каждом углу! В моем случае общепринятые нравственные ограничения неприменимы. Они препятствуют воплощению в жизнь непревзойденных творческих замыслов. Увы! Как рыбе в аквариуме, плавающей среди других рыб, творцу нового и неповторимого приходится соблюдать правила, введенные подражателями и посредственностями, если он не хочет, чтобы ему безжалостно обглодали плавники!»

Флоресте признавал, что «поклонение искусству» подтолкнуло его к нарушению законов: «Не раз я шел напрямик вместо того, чтобы тратить драгоценное время и приближаться к достижению целей разрешенной извилистой дорогой. Мне устроили западню — и теперь мои плавники злорадно обглодают».

«Если бы мне довелось прожить свою жизнь заново, — рассуждал Флоресте, — конечно же, я вел бы себя гораздо осмотрительнее! Разумеется, некоторым удается заслуживать аплодисменты так называемого «общества», в то же время пренебрегая неприкосновенными догмами того же общества и даже презрительно насмехаясь над ними. В этом отношении «общество» напоминает огромное раболепное животное: чем грубее ты с ним обращаешься, тем больше оно тебя обожает. Теперь, однако, слишком поздно сожалеть о том, что я обращался с «обществом» слишком хорошо».

Флоресте перешел к обсуждению своих преступлений: «Нет весов, которые позволили бы точно определить тяжесть моих так называемых «правонарушений» или убедиться в том, насколько нанесенный ими ущерб уравновешивается их благотворными последствиями. Принесение в жертву нескольких жалких отпрысков рода человеческого, в противном случае осужденных на бессмысленное и тягостное существование, вполне может оправдываться осуществлением моей великой мечты».

Бодвин Вук прервался, переворачивая страницу.

«Надо полагать, жалкие отпрыски рода человеческого не согласились бы с точкой зрения Флоресте», — позволил себе заметить Глоуэн.

«Само собой, — отозвался Бодвин Вук. — По существу Флоресте выдвигает очень сомнительный постулат. Мы не можем позволить каждому собачьему парикмахеру, возомнившему себя «служителем искусства», потворствовать мерзким жестокостям и убийствам «по велению муз»».

На следующей странице Флоресте уделил внимание Симонетте: она много рассказывала ему о том, как сложилась ее жизнь. В ярости покинув станцию Араминта, она странствовала по закоулкам Ойкумены, изобретательно добывая себе пропитание заключением и расторжением браков, сожительством, расчетливыми ссорами и примирениями, никогда не поступаясь своими интересами и не отступая перед рискованными приключениями. Примкнув к последователям мономантического культа, она познакомилась с Зайдиной Баббз, впоследствии возглавившей семинарию в качестве «ордины Заа», а также с беспощадной уродливой особой по имени Сибилла Девелла. Сговорившись и помогая одна другой, три подруги заняли высокое положение в иерархии культа и фактически подчинили себе всю секту.

Ритуалы и ограничения скоро опостылели Симонетте, и она покинула семинарию. Уже через месяц она повстречалась с Титусом Зигони — пухлым, низкорослым и бесхарактерным наследником большого состояния. Титусу принадлежали ранчо «Тенистая долина» на планете Розалия и роскошная космическая яхта со странным наименованием «Мотыжник». В глазах Смонни последнее обстоятельство оказалось неотразимо привлекательным, и она женила на себе Титуса Зигони прежде, чем тот успел сообразить, что происходит.

Через несколько лет Смонни побывала на Древней Земле, где случайно — или не случайно — познакомилась с неким Кельвином Килдьюком, занимавшим должность секретаря Общества натуралистов. Беседуя с Симонеттой, Килдьюк упомянул о казнокрадстве своего предшественника на посту секретаря Общества, Фронса Нисфита. Килдьюк подозревал, что в своей алчности Нисфит осмелился продать оригинальный экземпляр Хартии коллекционеру старинных документов. «Разумеется, теперь это не играет практически никакой роли, — поспешил добавить Килдьюк. — Управление Заповедника существует самостоятельно, и его существование, насколько мне известно, нисколько не зависит от наличия или отсутствия оригинала Хартии».

«Разумеется, — согласилась Смонни. — Естественно! Любопытно было бы узнать, с кем именно заключал сделки нечестивец Нисфит».

«Трудно сказать».

Расспрашивая торговцев антиквариатом, Симонетта нашла один из похищенных документов, входивший в коллекцию, приобретенную на аукционе неким Флойдом Суэйнером. Дополнительные розыски позволили установить адрес покупателя, но к тому времени Флойд Суэйнер уже давно умер. Соседи и родственники отзывались о его наследнике и внуке, Юстесе Чилке, как о непутевом разгильдяе, нигде не находившем пристанища и лишь время от времени присылавшем открытки то с одной, то с другой богом забытой планеты. Никто не имел представления о его местопребывании в настоящее время.

На Розалии, между тем, наблюдалась острая нехватка рабочей силы. Симонетта договорилась с Намуром о поставках йипов-переселенцев, вынужденных отрабатывать стоимость космического полета, и таким образом возобновила связь с Кадуолом.

Намур и Смонни придумали чудесный новый план. Умфо Йиптона, Калиактус, дряхлел и начинал впадать в детство. Намур уговорил его приехать на Розалию, чтобы пройти курс омолаживающего лечения. В усадьбе ранчо «Тенистая долина» старика Калиактуса отравили. На престоле умфо его заменил Титус Зигони, с тех пор величавший себя Титусом Помпо.

После длительных поисков нанятые Симонеттой детективы обнаружили, что Юстес Чилке работал гидом экскурсионного автобуса в Семигородье на планете Джона Престона. В кратчайшие возможные сроки Смонни познакомилась с Чилке и наняла его управляющим ранчо «Тенистая долина». Через некоторое время она решила выйти за него замуж, но Чилке вежливо отказался от такой чести. В приступе капризного раздражения Смонни уволила Чилке. В конечном счете Намур привез его на станцию Араминта.

«Смонни и Намур — удивительная пара, — писал Флоресте. — Ни тот, ни другая не знают, что такое угрызения совести, хотя Намур любит изображать из себя человека высококультурного и на самом деле может быть приятным собеседником, которому известны многие, самые неожиданные вещи. Намур умеет подчинять свое тело приказам железной воли: подумать только! Он играл роль обходительного любовника и Спанчетты, и Симонетты, с апломбом предотвращая любые столкновения между сестрами. Я вынужден отдать ему должное — хотя бы потому, что никогда не встречал человека, столь отважного в обращении с женщинами.

Как мало времени мне осталось! Если бы мне суждено было жить, я поставил бы героический балет для трех танцоров в главных ролях Смонни, Спанчетты и Намура. С какой полной достоинства грацией они передвигались бы по сцене! Я уже ясно представляю себе хореографическое развитие: они кружатся, они подхватывают друг друга, они тянутся ввысь, они появляются и пропадают, вообразившие себя своевольными полубогами марионетки ужасной справедливости судьбы! В моей голове уже звучит музыка: мучительно-пикантная, жгучая до слез! А костюмы, костюмы! Феерическое представление! Поразительный танец! Три фигуры олицетворяют чуткое мировосприятие и самосознание. Я вижу их на сцене: они обходительно сходятся и расходятся, приближаются к зрителям и удаляются в полумрак, жеманничая и охорашиваясь, каждый в своей неповторимой манере. Чем все это кончится, каков будет финал?

Но все это пустая шутка! Зачем занимать мой бедный ум таким вопросом? Завтра утром уже некому будет поручить режиссуру балета».

И снова Бодвин Вук прервал чтение: «Пожалуй, нам следовало разрешить Флоресте поставить его последний спектакль! Он нашел поистине захватывающий сюжет».

«Я всегда скучаю на таких представлениях», — признался Глоуэн.

«Ты слишком молод или слишком практичен для того, чтобы стать ценителем балета. Флоресте буквально кипит любопытнейшими идеями».

«Его отступления утомительно многословны, даже если они имеют какое-то отношение к сути дела».

«А! Только не с точки зрения Флоресте! Перед нами его духовное завещание — он излагает сущность своего бытия. Эти строки — не случайный плод праздного легкомыслия; скорее их можно назвать стоном бесконечной скорби». Бодвин Вук вернулся к письму: «Буду читать все подряд. Надеюсь, рано или поздно он соблаговолит поделиться парой фактов».

Действительно, стиль Флоресте мало-помалу становился не столь выспренним. Перед возвращением Глоуэна на станцию Араминта Флоресте посетил Йиптон, чтобы запланировать новую серию развлечений. На остров Турбен теперь возвращаться нельзя было — приходилось выбрать другое, более удобное место для организации оргий. Во время последовавшего совещания язык Титуса Помпо, усердно налегавшего на «пиратские» коктейли с ромом, развязался, и он проболтался о том, что Смонни свела наконец старые счеты. Она захватила Шарда Клаттока, заключила его в тюрьму и конфисковала его автолет. Титус Помпо печально покачал головой: Шард дорого заплатит за высокомерное пренебрежение, причинившее Симонетте столько страданий! А конфискованный автолет частично компенсировал потерю летательных аппаратов, уничтоженных отделом B во время облавы. Опорожнив еще бокал, Титус Помпо заявил, что подобные конфискации будут продолжаться. Лиха беда начало!

«Посмотрим, посмотрим!» — пробормотал Бодвин Вук.

Шарда отвезли в самую необычную из тюрем, где все было наоборот, все было вверх ногами. Там заключенные могли совершать попытки побега в любое время, когда им заблагорассудится.

Бодвин Вук снова прервал чтение и нацедил себе и Глоуэну по кружке эля.

«Странная тюрьма! — заметил Глоуэн. — Где она может находиться?»

«Продолжим. Флоресте отличается некоторой рассеянностью, но подозреваю, что он не упустит эту немаловажную деталь».

Бодвин снова принялся читать. Флоресте на замедлил назвать местонахождение уникальной тюрьмы — потухший вулкан Шатторак в центре континента Эксе, древнюю сопку, возвышавшуюся на семьсот метров над болотами и джунглями. Заключенных поместили в расчищенной полосе за частоколом, окружавшим вершину сопки и защищавшим тюремщиков. Склоны вулкана, за исключением самой вершины, покрывала буйная тропическая растительность. Для того, чтобы не стать добычей лесных хищников, пленники ночевали в шалашах на деревьях или сооружали свои собственные ограды. Мстительность Симонетты не позволяла убить Шарда сразу — его ожидала гораздо худшая участь.

Напившись до неспособности встать из-за стола, Титус Помпо поведал заплетающимся языком, что на склоне Шатторака замаскированы пять автолетов, а также большой запас оружия и боеприпасов. Время от времени, когда Симонетта желала покинуть Кадуол, космическая яхта Титуса приземлялась на площадке под вершиной Шатторака, приближаясь к вулкану на бреющем полете со стороны, противоположной радару станции Араминта. Титус Помпо был весьма удовлетворен приятным существованием в Йиптоне — к его услугам были неограниченный ассортимент деликатесов и всевозможных коктейлей, услуги лучших массажисток и отборные девушки атолла.

«Это все, что я знаю, — писал в заключение Флоресте. — Несмотря на мое плодотворное сотрудничество с населением станции Араминта, где я надеялся воздвигнуть себе незабываемый монумент, я считал, что мне следовало хранить в тайне сведения, полученные от пьяного Титуса Помпо — тем более, что все эти обстоятельства рано или поздно должны были стать общеизвестными без моего вмешательства. Возможно, я ошибался. Вам мои соображения могут показаться нелогичными и сентиментальными. Вы можете настаивать на том, что с моей стороны «правильно» было бы донести на моих сообщников, и что любые попытки избежать доносительства или повременить с исполнением так называемого «общественного долга» безнравственны. Не стану с этим спорить, мне уже все равно.

Желая привести хоть какой-нибудь довод в свою пользу, я мог бы указать на тот факт, что я не вполне недостоин доверия. В меру своих возможностей я выполнил свои обязательства перед Намуром — чего он никогда не сделал бы для меня. Из всех человеческих существ он в наименьшей степени заслуживает снисхождения, причем его вина никак не меньше моей. И все же, всеми покинутый глупец, я сдержал свое обещание и дал ему время бежать. Надо полагать, Намур больше не потревожит станцию Араминта своими интригами — и хорошо, ибо Араминта дорога моему сердцу; здесь я мечтал построить мой центр исполнительских искусств, новый Орфеум! Воистину, я согрешил. Пусть же добро, совершенное от моего имени, возместит мои прегрешения.

Слишком поздно проливать слезы раскаяния. В любом случае, они не будут выглядеть убедительными и правдоподобными — даже в моих собственных глазах. И тем не менее, теперь, когда все уже сделано и сказано, я вижу, что умираю не из-за своей продажности, а по своей глупости. «Увы! Будь я умнее, все могло бы сложиться по-другому!» — самые горькие слова, какие может произнести человек.

Такова моя апология. Соглашайтесь с ней или нет — воля ваша. Меня одолевают усталость и великая печаль: я больше не могу писать».

 

2

Бодвин Вук осторожно положил письмо на стол: «Дальнейшее — молчание. Флоресте высказался начистоту. По меньшей мере, он умел изобретать изящные оправдания для неизящных поступков. Продолжим, однако. Возникла сложная ситуация, и мы должны внимательно продумать наши ответные меры. Да, Глоуэн? Ты хотел что-то сказать?»

«Мы должны немедленно атаковать Шатторак».

«Почему?»

«Чтобы освободить моего отца, почему еще?»

Бодвин Вук понимающе кивнул: «В пользу твоей концепции можно сказать, по крайней мере, что она проста и прямолинейна».

«Рад слышать. В чем же она неправильна?»

«Твоя реакция инстинктивна и порождена скорее эмоциями, характерными для Клаттоков, нежели хладнокровным интеллектом Вука». Глоуэн что-то прорычал себе под нос, но Бодвин и ухом не повел: «Позволю себе напомнить, что отдел B по существу — административное управление, вынужденное выполнять военизированные функции в отсутствие альтернатив. В лучшем случае мы могли бы мобилизовать две или три дюжины агентов — хорошо обученный, опытный, ценный персонал. А йипов сколько? Кто знает? Шестьдесят тысяч? Восемьдесят? Сто тысяч? В любом случае слишком много.

Поразмыслим. Флоресте упомянул о пяти автолетах под вершиной Шатторака — их больше, чем я ожидал. Мы можем отправить туда максимум семь-восемь автолетов, причем ни один из них нельзя назвать тяжело вооруженным. Не сомневаюсь, что Шатторак защищен наземными противовоздушными установками. В худшем случае мы можем понести потери, которые уничтожат отдел B, и уже на следующей неделе йипы налетят на побережье континента, как стая насекомых. А в лучшем случае? У Симонетты много шпионов, это необходимо учитывать. Может случиться так, что мы подготовим налет на Шатторак, высадим десант и не обнаружим ни тюрьмы, ни автолетов — ничего, кроме трупов заключенных. Ни Шарда, ни превосходства в воздухе — ничего. Полный провал».

Глоуэн все еще не мог смириться: «Не понимаю, как такой вариант можно назвать лучшим случаем».

«Исключительно в рамках твоего сценария».

«Так что же вы предлагаете?»

«Прежде всего, рассмотреть все возможности. Во-вторых, разведать обстановку. В-третьих, напасть, сохраняя наши намерения в строжайшей тайне до последнего момента». Бодвин включил экран на стене: «Вот, перед тобой Шатторак — с большого расстояния он кажется болотной кочкой. На самом деле вулкан возвышается на семьсот метров. К югу от него — большая река, Вертес». Изображение увеличилось; теперь можно было подробно рассмотреть вершину Шатторака — пустынное пространство в пологой эллиптической впадине, покрытое крупнозернистым серым песком и окруженное выступами черных скал. В центре поблескивала лужа купоросно-синей воды. «Площадь кальдеры — примерно четыре гектара, — пояснил Бодвин. — Этой фотографии лет сто по меньшей мере; не думаю, что с тех пор кто-нибудь производил съемки на Шаттораке».

«Похоже на то, что там жарко».

«Жарко, и еще как! Вот снимок, сделанный в другом ракурсе. Как можно видеть, вершину окружает полоса шириной метров двести. Там еще почти ничего не растет, кроме нескольких больших деревьев. Надо полагать, по ночам заключенные забираются на эти деревья. Ниже по склону начинаются джунгли. Если Флоресте правильно понял то, что слышал, заключенных содержат в этой полосе за частоколом, окружающим вершину, и они могут в любое время пытаться бежать через джунгли и болота на свой страх и риск».

Глоуэн молча изучал изображение.

«Мы должны тщательно разведать обстановку на Шаттораке и только после этого начинать облаву, — заключил Бодвин Вук. — Ты согласен?»

«Да, — поджал губы Глоуэн. — Согласен».

Бодвин продолжал: «Меня озадачило то, что Флоресте сообщает по поводу Чилке. Возникает впечатление, что его устроили на станции Араминта только потому, что Симонетта пытается найти и прибрать к рукам Хартию заповедника. Меня тоже беспокоит Общество натуралистов на Древней Земле: почему они ничего не делают для того, чтобы найти потерянные документы?»

«Насколько я знаю, общество почти не существует, в нем осталось буквально несколько человек».

«И этих людей нисколько не интересует судьба Заповедника? Трудно поверить! Кто нынче секретарь Общества?»

Глоуэн осторожно выбирал слова: «По-моему, он двоюродный или троюродный брат консерватора, по имени Пири Тамм».

«Надо же! И дочь Таммов улетела на Землю?»

«Улетела».

«Вот как! Поскольку… как ее звали?»

«Уэйнесс».

«Да-да. Поскольку Уэйнесс находится на Древней Земле, может быть, она могла бы оказать нам содействие в поиске документов, пропавших из архивов Общества. Напиши ей и предложи ей навести справки. Подчеркни, что ей не следует привлекать к себе внимание, и что никто не должен знать о цели ее розысков. По сути дела, я начинаю думать, что этот вопрос может приобрести большое значение».

Глоуэн задумчиво кивнул: «На самом деле Уэйнесс уже наводит справки по этому вопросу».

«Ага! И что ей удалось узнать, если не секрет?»

«Не могу сказать. Я еще не получал от нее никаких писем».

Бодвин Вук поднял брови: «Она тебе не писала?»

«Уверен, что писала. Но я не получил ни одного письма».

«Странно. Наверное, привратник пансиона Клаттоков запихнул ее почту куда-нибудь в старое ведерко для льда».

«Возможно. Хотя я начинаю подозревать другую персону. Так или иначе, как только мы справимся с проблемой на Шаттораке, я думаю, мне следует посоветоваться с Чилке и отправиться на Землю, чтобы откопать эти документы».

«Гм, да… — Бодвин Вук прокашлялся. — Прежде всего Шатторак, однако. В свое время мы еще обсудим этот вопрос». Бодвин поднял со стола письмо Флоресте: «А это останется у меня».

Глоуэн не стал возражать и покинул новое здание управления. Решительным шагом вернувшись в пансион Клаттоков, он распахнул дверь парадного входа. Сбоку от вестибюля находились две небольшие комнаты, где проживал Аларион ко-Клатток, главный привратник. Из открытой прихожей своей квартиры он мог, по мере надобности, наблюдать за всеми входящими и выходящими. В обязанности Алариона входило получение почты, в том числе сортировка посылок, писем и записок, оставленных одними обитателями пансиона другим, и их доставка в соответствующие квартиры.

Глоуэн прикоснулся к кнопке звонка, и в прихожую из внутренней комнаты вышел Аларион — худосочный согбенный субъект преклонного возраста, единственной выдающейся чертой которого была седая бородка клинышком: «Добрый вечер, Глоуэн! Чем я могу тебе помочь?»

«Вы могли бы объяснить мне загадку, связанную с некоторыми письмами, которые должны были приходить на мой адрес с Древней Земли».

«Могу сообщить только то, что мне известно совершенно определенно, — ответствовал Аларион. — Ты же не хочешь, чтобы я вдохновенно врал о сказочных письменах, гравированных на золотых скрижалях и ниспосланных крылатым архангелом Сарсимантесом?»

«То есть никаких писем с других планет для меня не было?»

Аларион взглянул через плечо на стол, где он сортировал почту: «Нет, Глоуэн, ничего такого».

«Как вам известно, меня не было на станции несколько месяцев. В это время я должен был получить несколько писем с другой планеты, но не могу их найти. Вы не помните никаких писем, доставленных в мое отсутствие?»— упорствовал Глоуэн.

Аларион задумчиво погладил козлиную бородку: «Кажется, тебе приходили письма. Я относил их в твою квартиру — даже после того, как Шард потерпел аварию. Как всегда, я опускал их в прорезь почтового ящика на двери. Но какое-то время ваши комнаты занимал Арлес, и он, естественно, получал вашу почту. Надо полагать, он просто отложил твои письма куда-нибудь».

«Надо полагать, — кивнул Глоуэн. — Спасибо, это все, что я хотел знать».

Глоуэн внезапно почувствовал острый приступ голода — что было неудивительно, так как он ничего не ел с самого утра. В трапезной он наспех соорудил себе ужин из черного хлеба, вареных бобов и огурцов, после чего поднялся к себе в квартиру. Усевшись перед телефоном, он пробежался пальцами по клавишам, но в ответ услышал бесстрастное официальное предупреждение: «Вы набрали номер абонента, доступ к которому предоставляется только уполномоченным лицам».

«Говорит капитан Глоуэн Клатток из отдела B. Мои полномочия вполне достаточны».

«К сожалению, капитан Клатток, вашего имени нет в списке уполномоченных лиц».

«Так внесите мое имя в этот список! Если потребуется, получите разрешение Бодвина Вука».

Наступило молчание. Через некоторое время бесстрастный голос прозвучал снова: «Ваше имя внесено в список. С кем вы хотели бы связаться?»

«С Арлесом Клаттоком».

Прошло еще пять минут, и на экране появилась одутловатая физиономия Арлеса, с надеждой ожидавшего соединения. Увидев Глоуэна, однако, Арлес сразу нахмурился: «А тебе что нужно? Я думал, случилось что-нибудь важное. Здесь и без тебя достаточно паршиво».

«Для тебя все может стать гораздо паршивее, Арлес — в зависимости от того, что случилось с моей почтой».

«С твоей почтой?»

«Да, с моей почтой. Ее доставляли в мою квартиру, и теперь ее нет. Что с ней случилось?»

Пытаясь сосредоточиться на неожиданной проблеме, Арлес раздраженно повысил голос: «Не помню я никакой почты. Приходила всякая никому не нужная дрянь. Когда мы вселились, квартира напоминала помойку».

Глоуэн безжалостно рассмеялся: «Если ты выбросил мою почту, тебе придется потеть на каменоломне гораздо дольше, чем восемьдесят пять дней! Подумай хорошенько, Арлес».

«Ни к чему со мной так разговаривать! Если и была какая-нибудь почта, я, наверное, сложил ее вместе с другими вещами в одну из коробок».

«Я просмотрел все коробки и не нашел никаких писем. Почему? Потому что ты их открывал и читал».

«Чепуха! Не нарочно, в любом случае! Если я видел письмо, адресованное Клаттоку, то, естественно, мог автоматически просмотреть его».

«И что ты с ним делал после этого?»

«Я же сказал: не помню!»

«Ты отдавал мои письма своей матери?»

Арлес облизнул губы: «Она могла их подбирать, чтобы сложить куда-нибудь».

«Она читала их у тебя на глазах!»

«Я этого не говорил. В любом случае, ничего такого не помню. Я не слежу за своей матерью. Это все, что ты хотел сказать?»

«Не совсем. Но мы продолжим нашу беседу, когда я узна́ю, что случилось с письмами», — Глоуэн выключил телефон.

Несколько минут Глоуэн стоял посреди комнаты, мрачно размышляя. Затем он переоделся в официальную форму агента отдела B и направился по коридору к квартире Спанчетты.

На звонок ответила горничная. Она провела Глоуэна в приемную — восьмиугольное помещение с обитой зеленым шелком восьмиугольной софой в центре. В четырех нишах стояли ярко-красные вазы из киновари с пышными букетами пурпурных лилий.

Спанчетта вышла в приемную. Сегодня на ней было длинное матово-черное платье, не украшенное ничем, кроме серебряного бутона. Шлейф Спанчетты волочился по полу, свободные длинные рукава скрывали ее предплечья и руки, а прическа возвышалась над теменем поразительной пирамидальной грудой черных кудрей с локоть высотой. Спанчетта отбеливала кожу, удаляя любые признаки смуглости. Секунд пять она стояла в дверном проеме, уставившись на Глоуэна глазами, блестящими, как осколки черного стекла, после чего внушительно приблизилась: «Зачем ты сюда явился, весь в погонах и нашивках, как оловянный солдатик?»

«Я в униформе, потому что пришел по делу, связанному с официальным расследованием».

Спанчетта издевательски рассмеялась: «И в чем еще меня обвиняют?»

«Я хотел бы допросить вас по поводу незаконного просмотра и присвоения почтовых отправлений — а именно почты, приходившей по моему адресу в мое отсутствие».

Спанчетта отмахнулась презрительным жестом: «Какое мне дело до твоей почты?»

«Я связался с Арлесом. Если вы сейчас же не вернете мне письма. я прикажу немедленно произвести обыск в вашей квартире. В таком случае, независимо от того, будут ли найдены письма, вам будут предъявлены уголовные обвинения, так как Арлес засвидетельствовал передачу моей почты в ваше распоряжение».

Спанчетта поразмышляла, после чего повернулась и направилась туда, откуда вышла. Глоуэн следовал за ней, не отставая ни на шаг. Спанчетта резко остановилась и обронила через плечо: «Это вторжение в частное место жительства, то есть серьезное правонарушение!»

«Только не в сложившихся обстоятельствах. Я хочу видеть, где именно вы хранили письма. Кроме того, я не желаю томиться целый час у вас в гостиной, пока вы занимаетесь своими делами».

Спанчетта выдавила злобную усмешку и отвернулась. В коридоре она остановилась у высокого секретера. Открыв один из ящиков, она вынула тонкую пачку писем, перевязанную резинкой: «Вот твоя почта. Я про нее просто-напросто забыла».

Глоуэн просмотрел четыре конверта — все они были вскрыты. Спанчетта наблюдала за ним, не высказывая никаких замечаний.

Глоуэн не мог найти слов, надлежащим образом выражавших возмущение. Глубоко вздохнув, он сказал: «На этом дело не кончится — вы от меня еще услышите».

Спанчетта отозвалась оскорбительным молчанием. Глоуэн повернулся на каблуках и удалился, опасаясь, что не выдержит и скажет или сделает что-нибудь, о чем пожалеет впоследствии. Горничная вежливо открыла перед ним выходную дверь. Глоуэн с облегчением поспешил выйти в коридор.

 

3

Вернувшись к себе, Глоуэн стоял посреди гостиной, кипя от бешенства. Поведение Спанчетты не только выходило за всякие рамки приличий, оно было просто неописуемо! И, как всегда после того, как Спанчетта наносила одно из своих знаменитых оскорблений, невозможно было найти разумный способ ответить, не унижая свое достоинство. Снова и снова про нее говорили: «Бесподобная Спанчетта! Она — как стихийное бедствие, с ней невозможно справиться! Остается только ждать и надеяться, что вихрь пройдет стороной».

Глоуэн взглянул на сжатую в руке пачку конвертов. Все они были вскрыты, а затем небрежно перевязаны резинкой с показным невниманием к его чувствам; возникало ощущение, что письма осквернили, изнасиловали! Но он ничего не мог с этим сделать, потому что письма не были ни в чем виноваты, их нельзя было выбросить. Приходилось смириться с унижением.

«Нужно смотреть на вещи с практической точки зрения», — сказал себе Глоуэн. Бросившись на диван, он изучил каждое из писем по отдельности.

Первое было отправлено из зала ожидания космопорта на четвертой планете системы Андромеда-6011, где Уэйнесс должна была пересесть на пассажирский лайнер агентства, доставлявшего туристов на Древнюю Землю. Второе и третье письма Уэйнесс отправила из Иссенжа, сельского пригорода Шиллави на Земле. Четвертое было проштемпелевано в почтовом отделении поселка Тзем в районе Драцен.

Глоуэн быстро пробежал глазами все письма, одно за другим, после чего прочел их еще раз, не спеша и более внимательно. В первом письме Уэйнесс рассказывала о полете вдоль Пряди Мирцеи до Голубого Маяка, космического порта на четвертой планете звезды Андромеда-6011. Во втором письме Уэйнесс объявляла о прибытии на Древнюю Землю. Пири Тамм принял ее в своем причудливом старом доме близ Иссенжа. С тех пор, как она побывала там впервые, немногое изменилось, и она чувствовала себя почти как дома. Пири Тамм, чрезвычайно опечаленный вестью о гибели Майло, выразил глубокое беспокойство по поводу положения дел на Кадуоле. «Дядюшка Пири стал секретарем Общества в какой-то степени против своей воли. Ему не нравится обсуждать дела Общества со мной, причем он, наверное, считает, что я слишком любопытна и даже назойлива. Всем своим видом он будто спрашивает: почему бы я, в моем возрасте, так настойчиво интересовалась какими-то пыльными документами? Временами он реагирует на мои вопросы почти раздраженно, и мне приходится вести себя осмотрительно. Возникает впечатление, что он предпочел бы забыть обо всей этой проблеме, надеясь, что она исчезнет сама собой, если он сделает вид, что она не существует. Боюсь, что к старости у дядюшки Пири начинает портиться характер».

Осмотрительно выбирая выражения, Уэйнесс поведала о своих «розысках» и о всевозможных препятствиях, то и дело возникавших у нее на пути. Некоторые обстоятельства она находила не только загадочными, но и пугающими — тем более, что она не могла их точно определить или убедить себя в действительности их существования. Явно находясь в пасмурном настроении, Уэйнесс писала, что Древняя Земля во многих отношениях казалась свежей, приятной и невинной — такой же, какой она была, наверное, в незапамятную эпоху молодости человечества, но время от времени в ней чувствовалось что-то темное, промозгло-гниловатое, окутанное тягостными тайнами. По многим причинам Уэйнесс от всей души приветствовала бы возможность оказаться в компании Глоуэна.

«Не беспокойся! — воскликнул Глоуэн, обращаясь к письму. — Я приеду, как только меня отпустят!»

В третьем письме Уэйнесс выражала тревогу по поводу того, что Глоуэн не отвечает. Еще осторожнее, чем раньше, она намекнула, что «розыски» могли завести ее в места, весьма удаленные от усадьбы дядюшки Пири. «Странные происшествия, о которых я упоминала раньше, — писала она, — продолжаются. Я почти уверена, что... нет, лучше об этом не говорить. Об этом лучше даже не думать».

Глоуэн поморщился: «Что происходит? Я же просил тебя не рисковать! По крайней мере, пока я не приехал».

Четвертое письмо, самое короткое, было самым отчаянным, и только почтовый штемпель свидетельствовал о том, что Уэйнесс находилась в окрестностях Драцен, в районе под наименованием Мохольк: «Я больше не буду писать, пока не получу твой ответ! Либо мои, либо твои письма кто-то перехватывает. Или, может быть, с тобой случилось что-то ужасное!» Она не указала обратный адрес: «Завтра я уезжаю отсюда, хотя еще не совсем уверена, куда именно. Как только ситуация выяснится, я свяжусь с отцом, и он даст тебе знать. Не хочу писать ничего определенного — боюсь, что мои письма попадут в руки людей, не замышляющих ничего хорошего».

«Это уж точно, Спанчетта не замышляет ничего хорошего», — подумал Глоуэн. Письма не содержали никаких ссылок на конкретные цели «розысков» Уэйнесс, но даже ее осторожные намеки могли заинтриговать особу с таким складом ума, как у Спанчетты.

Уэйнесс упомянула один раз о Хартии, но только в связи с почти не существующим Обществом натуралистов. По мнению Глоуэна, эта ссылка была вполне безопасна. Уэйнесс с огорчением отзывалась о разочаровании Пири Тамма в самой идее консервационизма. По его мнению, время этой концепции прошло — по меньшей мере на Кадуоле, где поколения натуралистов, вынужденных приспосабливаться к обстоятельствам из практических соображений, создали существующую теперь, полную неразрешимых противоречий ситуацию. «Дядюшка считает, что консервационисты на Кадуоле должны защищать Хартию своими силами, так как у нынешнего Общества натуралистов нет ни возможности, ни желания оказывать им содействие. Я слышала, как он заявил, что Заповедник по своей природе мог быть только переходным этапом в истории развития такого мира, как Кадуол. Я пыталась с ним спорить, указывая на то, что нет никаких предопределенных причин, по которым рационально мыслящее правительство, руководствующееся Хартией как основным законом, пользующимся всеобщим уважением, не могло бы поддерживать существование Заповедника вечно, и что сегодняшние проблемы возникли на Кадуоле, в конечном счете, в результате лени и жадности бывшего руководства, желавшего иметь под рукой обильный источник дешевой рабочей силы и поэтому позволившего йипам оставаться на атолле Лютвен в нарушение важнейших принципов Хартии. Нашему поколению приходится, наконец, расплачиваться за грехи предков и решать унаследованные от них проблемы. Решать — каким образом? Совершенно ясно, что йипов необходимо переселить с Кадуола на не менее пригодную для обитания или даже более благоустроенную планету — трудный, неприятный и дорогостоящий процесс, в настоящее время выходящий за рамки наших возможностей. Дядюшка Пири, однако, пропускает мои доводы мимо ушей, как будто мои вполне логичные доводы — лепет наивного младенца. Бедный дядюшка Пири! Как я хотела бы, чтобы он хоть немного развеселился! А больше всего я хотела бы, чтобы ты был здесь, со мной».

Глоуэн позвонил в Прибрежную усадьбу; на экране появилось лицо Эгона Тамма.

«Это Глоуэн Клатток. Я только что прочел письма Уэйнесс, отправленные с Земли. Спанчетта перехватывала их и прятала. Она не хотела мне их отдавать».

Эгон Тамм недоуменно покачал головой: «Невероятная женщина! Зачем ей это понадобилось?»

«Она презирает и ненавидит все, что связано со мной и с моим отцом».

«И тем не менее — такие поступки граничат с помешательством! С каждым днем становится все больше загадок. Уэйнесс приводит меня в замешательство, ее поведение не поддается пониманию. Она отказывается со мной откровенничать на том основании, что я, видите ли, не смогу с чистой совестью держать язык за зубами». Эгон Тамм испытующе взглянул на Глоуэна: «А как насчет тебя? Уверен, что тебе-то она хотя бы намекнула о своих намерениях!»

Глоуэн уклонился от прямого ответа: «У меня нет ни малейшего представления о том, где она находится и что она делает. От меня она не получала никаких писем — по вполне понятным причинам —и больше не хочет ничего писать, пока я не отвечу».

«В последнее время я тоже ничего от нее не слышал. В любом случае, она мне ничего не рассказывает. Тем не менее, у меня такое впечатление, что какое-то влияние, какая-то необходимость заставляют ее браться за дело, которое на самом деле ее пугает. Она слишком молода и неопытна, чтобы самостоятельно выбраться из серьезной переделки. Мне все это очень не нравится».

«У меня примерно такое же впечатление», — подавленно отозвался Глоуэн.

«Почему она секретничает?»

«По-видимому, она раздобыла какую-то информацию, широкое распространение которой могло бы нанести большой ущерб. Если бы я мог взять на себя такую смелость и предложить вам один совет...»

«Советуй сколько угодно! Я слушаю».

«Насколько я понимаю, лучше всего было бы, если бы никто из нас не обсуждал при посторонних то, чем сейчас занимается Уэйнесс».

«Любопытная идея. Не совсем для меня понятная. Тем не менее, я последую твоей рекомендации, хотя больше всего хотел бы знать, какая муха укусила мою дочь и заставила ее мчаться сломя голову к черту на рога! Невозможно отрицать, что у нас много проблем, но все они сосредоточены здесь, на Кадуоле».

Глоуэн чувствовал себя очень неудобно: «Очевидно, она руководствуется самыми серьезными соображениями».

«Несомненно! Может быть, в следующем письме она соблаговолит что-нибудь объяснить».

«И укажет свой адрес, я надеюсь. Кстати о письмах: Бодвин Вук, надо полагать, сообщил вам о завещании Флоресте?»

«Он пересказал его содержание в общих чертах и порекомендовал мне внимательно прочесть этот документ. По сути дела... Позволь мне объяснить, как обстоят дела в Прибрежной усадьбе. Ежегодно я обязан подвергаться пренеприятнейшей процедуре проверки всех моих распоряжений, счетов и так далее. Инспекцию проводят два смотрителя. В этом году инспекторами назначили Уайлдера Фергюса и Клайти Вержанс — ты ее, наверное, помнишь. Ее племянник, Джулиан Бохост, тоже у нас в гостях».

«Прекрасно их помню».

«Незабываемые люди. У нас гостят еще два диковинных посетителя — диковинных в том смысле, что такие люди редко навещают станцию Араминта: Левин Бардьюс и сопровождающая его примечательная во многих отношениях особа, предпочитающая называть себя «Флиц»».

«Флиц?»

«Именно так. Левин Бардьюс — богач, и может позволить себе такие странности. Я практически ничего о нем не знаю, кроме того, что он, по-видимому, приятель Клайти Вержанс».

«Смотрительница Вержанс по-прежнему в своем амплуа?»

«Пуще прежнего! Она провозглашает Титуса Помпо чуть ли не народным героем — благородным, бескорыстным революционером, защитником всех угнетенных».

«Она не шутит?»

«Ни в малейшей степени».

Глоуэн задумчиво улыбнулся: «Флоресте упомянул некоторые подробности, свидетельствующие о характере и образе жизни Титуса Помпо».

«Я хотел бы познакомить моих гостей с этими подробностями. Было бы неплохо, если бы завтра ты зашел к нам пообедать и прочел завещание Флоресте вслух».

«Не премину это сделать».

«Прекрасно! Значит, до завтра. Приходи чуть раньше полудня».

 

4

Наутро Глоуэн позвонил в аэропорт, и его соединили с Чилке.

«Доброе утро, Глоуэн! — приветствовал его Чилке. — Что-нибудь случилось?»

«Хотел бы поговорить с глазу на глаз, если у тебя есть время».

«Времени никогда нет, так что я всегда к твоим услугам».

«Увидимся через несколько минут».

По прибытии в аэропорт Глоуэн направился к стеклянной пристройке ангара, где находилась контора. Там его ожидал Чилке — непоколебимо беспечный ветеран тысяч невероятных проделок и рискованных авантюр, многие из которых действительно имели место. Плотный широкоплечий человек среднего роста с грубоватым морщинистым лицом, Чилке мало беспокоился о прическе и часто взъерошивал пятерней свои пыльно-серые кудри.

Чилке стоял у стола, наполняя кружку чаем. «Садись, Глоуэн, — сказал он через плечо. — Чаю?»

«Если можно».

Чилке налил вторую кружку: «Настоящий гималайский с Древней Земли, а не какие-нибудь тебе сушеные водоросли!» Чилке уселся: «Что привело тебя сюда в такую рань?»

Глоуэн смотрел через стеклянную перегородку на механиков, работавших в ангаре: «Нас никто не подслушивает?»

«Не думаю. Как видишь, никто не прижимается ухом к двери — в этом преимущество стеклянных стен. Любое необычное поведение сразу заметно».

«Как насчет микрофонов?»

Повернувшись на стуле, Чилке нажал несколько кнопок и повернул ручку громкоговорителя; из него вырвалась лавина дикой воющей музыки: «Этого достаточно, чтобы заглушить любой разговор, если ты не собираешься петь, как оперный тенор. В чем причина такой секретности?»

«Вот копия письма Флоресте — он приготовил его для меня вчера вечером. В письме говорится, что мой отец еще жив. Флоресте упоминает и о тебе». Глоуэн передал письмо Чилке: «Прочти».

Чилке взял письмо и откинулся на спинку стула. Дочитав примерно до половины, он поднял голову: «Просто поразительно! Смонни все еще воображает, что я где-то припрятал груду сокровищ, унаследованных от деда Суэйнера!»

«Поразительно — в том случае, если сокровищ нет. Ты не унаследовал ничего ценного?»

«Не думаю».

«Ты никогда не делал подробную опись имущества?»

Чилке покачал головой: «Зачем стараться? Какое там наследство? Сарай, набитый хламом! Смонни это знает не хуже меня, она там рылась четыре раза. Каждый раз приходилось покупать новый замок».

«Ты уверен, что сарай взломала именно Симонетта?»

«А кто еще? Только она интересовалась этой дребеденью. Почему она не может взять себя в руки? Мне не доставляет никакого удовольствия служить предметом ее обожания, алчности или гнева — какими бы ни были ее побуждения». Чилке вернулся к чтению письма. Закончив, он поразмышлял немного и перебросил письмо Глоуэну: «А теперь ты хочешь срочно заняться спасением Шарда».

«Нечто в этом роде».

«И Бодвин Вук поддерживает тебя в этом стремлении?»

«Сомневаюсь. На мой взгляд, он слишком осторожен».

«Для осторожности есть основания».

Глоуэн пожал плечами: «Бодвин убежден в том, что Шатторак хорошо защищен, и что в результате воздушной облавы мы потеряем пять или шесть автолетов и половину персонала».

«И ты называешь это излишней осторожностью? По-моему, он руководствуется здравым смыслом».

«Не обязательно нападать на них с воздуха. Мы могли бы высадить десант где-нибудь на склоне вулкана и атаковать со стороны. Но Бодвин видит в этом какие-то проблемы».

«Я тоже вижу, — возразил Чилке. — Где приземлятся наши автолеты? В джунглях?»

«Должны же там быть какие-то открытые участки!»

«Все может быть. Прежде всего придется переоборудовать шасси всех автолетов — что не преминут заметить шпионы. Кроме того, Симонетте донесут, как только мы вылетим, и нас будут ждать пятьсот вооруженных йипов».

«Я думал, ты уже избавился от йипов».

Чилке развел руками, изображая беспомощность и оскорбленную невинность: «В аэропорте острая нехватка рабочих рук. Я делаю все, что могу. Прекрасно знаю, что у меня водятся шпионы — так же, как собака знает, что у нее блохи. Я даже знаю, кто они. Вот, полюбуйся на главного подозреваемого, он чинит дверь аэробуса — великолепный экземпляр по имени Бенджами».

Взглянув в сторону аэробуса, Глоуэн заметил высокого молодого человека безукоризненно атлетического телосложения с идеально правильными чертами лица, аккуратной темной шевелюрой и золотисто-бронзовой кожей. Понаблюдав за ним, Глоуэн спросил: «Почему ты думаешь, что он шпион?»

«Он прилежно работает, выполняет все указания, улыбается больше обычного и постоянно следит за тем, что делается вокруг. Этим отличаются все шпионы — они работают старательнее других, не причиняя почти никаких неприятностей. Если не считать того, что они могут в любой момент всадить тебе нож в спину. Будь я отъявленным циником, я нанимал бы на работу одних шпионов».

Глоуэн продолжал наблюдать за механиком: «Он не выглядит, как типичный соглядатай».

«Пожалуй. Но еще меньше он похож на типичного наемного работника. Я всегда нутром чувствовал, что именно Бенджами устроил аварию твоему отцу».

«Но у тебя нет доказательств».

«Если бы у меня были доказательства, Бенджами уже не ухмылялся бы во весь рот».

«Что ж, поскольку Бенджами нас не слышит, я тебе расскажу, что у меня на уме». Глоуэн изложил свой план.

Чилке слушал с явным сомнением: «С моей стороны не вижу препятствий, но я не могу даже открыть водопроводный кран без разрешения Бодвина Вука».

Глоуэн хмуро кивнул: «Я и не ожидал другого ответа. Хорошо, сейчас же пойду и потребую, чтобы Бодвин меня выслушал».

Глоуэн поспешил по Приречной дороге в новое здание управления Заповедника, но язвительная секретарша и делопроизводительница Хильда сообщила ему, что Бодвин Вук еще не осчастливил подчиненных своим присутствием. Хильда недолюбливала Глоуэна, возмущалась его манерами и считала, что он пользуется чрезмерными поблажками начальства. «Придется тебе подождать, как всем остальным!» — заявила она.

Целый час Глоуэн листал журналы в приемной. Наконец появился Бодвин Вук. Не обращая внимания на Глоуэна, он остановился у стола Хильды, обронил несколько недовольных слов и скрылся у себя в кабинете, даже не посмотрев по сторонам.

Глоуэн подождал еще десять минут, после чего сказал Хильде: «Вы можете проинформировать суперинтенданта о том, что капитан Глоуэн Клатток прибыл и желает с ним поговорить».

«Он знает, что ты здесь».

«Но я не могу больше ждать».

«Даже так? — саркастически удивилась Хильда. — У тебя есть важные дела в другом месте?»

«Консерватор пригласил меня на обед в Прибрежную усадьбу».

Хильда скорчила гримасу и наклонилась к микрофону: «Глоуэн начинает безобразничать».

Послышался неразборчивый ворчливый ответ Бодвина. Хильда повернулась к Глоуэну: «Можешь пройти».

Глоуэн с достоинством промаршировал в кабинет начальника. Бодвин Вук, сидевший за столом, поднял голову и ткнул большим пальцем в сторону стула: «Садись. У тебя какие-то дела к консерватору?»

«Нужно же было что-то сказать этой женщине! Иначе она заставила бы меня сидеть весь день, вытянувшись в струнку. Совершенно очевидно, что она меня ненавидит всеми фибрами души».

«Ты ошибаешься! — парировал Бодвин Вук. — Хильда тебя обожает, но боится это показать».

«Трудно поверить», — пробормотал Глоуэн.

«Неважно! Не будем терять время на обсуждение Хильды и ее причуд. Зачем ты явился? Есть какие-нибудь новости? Если нет, уходи и не мешай».

Глоуэн ответил старательно сдержанным тоном: «Я хотел бы поинтересоваться вашими намерениями по поводу Шатторака».

«Этот вопрос рассматривается, — резко сказал Бодвин. — В данный момент какие-либо решения еще не приняты».

Глоуэн поднял брови, демонстративно изображая недоумение: «У меня было впечатление, что ситуация не терпит отлагательств».

«У нас десятки дел, не терпящих отлагательств! Помимо прочего, мне доставила бы огромное удовольствие возможность уничтожить космическую яхту Титуса Помпо — или, что еще лучше, захватить ее».

«Но вы не намерены срочно принимать меры по спасению моего отца?»

Бодвин Вук воздел руки к потолку: «Намерен ли я обрушить на Шатторак адский шквал огня, приказав пилотам таранить укрепления противника? Нет — не сегодня и не завтра».

«Каковы же ваши намерения?»

«Разве я не объяснил? Необходимо разведать обстановку — осторожно и незаметно. Так делаются дела в отделе B, где интеллект не подчиняется истерике! Время от времени, по меньшей мере».

«У меня возникла мысль, пожалуй, не противоречащая вашей стратегии».

«Ха-ха! Если ты задумал совершить в одиночку бесшабашную вылазку в стиле Клаттоков, не хочу даже слышать об этом! У нас нет автолетов для сумасбродных фантазеров!»

«Я не замышляю ничего безрассудного и даже не прошу предоставить мне автолет».

«Ты собираешься карабкаться на четвереньках в болотной жиже? Или прыгать с дерева на дерево, цепляясь за лианы?»

«Ничего подобного. На заднем дворе аэропорта стоит грузовой автолет устаревшей конструкции, «Скайри». На нем удалена вся надстройка — по сути дела, осталась одна летающая платформа. Чилке иногда доставляет на ней грузы на Протокольный мыс. Эта платформа вполне подходит для того, что я задумал».

«Что именно ты задумал?»

«На бреющем полете можно незаметно приблизиться к берегу Эксе и проследовать вверх по течению реки Вертес к подножию Шатторака. Оттуда можно пешком подняться по склону вулкана и произвести разведку на месте».

«Дорогой мой Глоуэн, твое предложение ничем не отличается от тщательно продуманного плана самоубийства».

Глоуэн с улыбкой покачал головой: «Надеюсь, что нет».

«Как ты намерен избежать смерти? Там водятся опаснейшие твари».

«Чилке поможет мне снарядить «Скайри»».

«Ага! Ты уже сговорился с Чилке!»

«Без него ничего не получится. Мы установим поплавки и навес над передней частью платформы, а также пару орудий типа G-ZR на поворотных опорах».

«И после того, как ты посадишь платформу, что потом? Ты думаешь, подъем по склону — приятная прогулка? Джунгли еще опаснее болот».

«В справочной литературе говорится, что после полудня хищники впадают в оцепенение».

«Из-за жары. Ты тоже впадешь в оцепенение от такой жары».

«Я погружу на корму «Скайри» небольшой гусеничный вездеход. Скорее всего, он поможет мне подняться на Шатторак — в безопасное время дня».

«По отношению к Эксе слово «безопасность» неприменимо. Кроме того, там все ломается».

Глоуэн посмотрел в окно: «Надеюсь, я как-нибудь выживу».

«Я тоже на это надеюсь».

«Значит, вы утверждаете мой план?»

«Не торопись. Допустим, ты поднимешься на Шатторак. Что потом?»

«Я доберусь до полосы за частоколом, где живут заключенные. Если мне повезет, я сразу найду отца, и мы сможем спуститься к реке, не возбуждая подозрений. Если отсутствие отца будет замечено, тюремщики решат, что он попытался бежать в одиночку через джунгли».

Бодвин Вук с сомнением хмыкнул: «В оптимальном случае. Тебя могут заметить, может сработать какая-нибудь сигнализация».

«То же можно сказать о любой попытке разведки».

Бодвин Вук покачал головой: «Шарду повезло. Если бы меня захватили в плен, кто бы вызвался меня вызволить?»

«Я бы вызвался, директор».

«Хорошо, Глоуэн. Совершенно ясно, что ты уже не откажешься от своей затеи. Будь предусмотрителен! Не рискуй, если у тебя нет достаточных шансов. На Шаттораке отвага Клаттоков бесполезна. Во-вторых, если ты не сможешь вызволить Шарда, привези кого-нибудь, кто сможет предоставить нам информацию».

«Будет сделано, директор. Как насчет радиосвязи?»

«Пищалок у нас нет, в них никогда не было необходимости. Тебе придется обойтись без радио. У тебя есть еще какие-нибудь идеи?»

«Вы могли бы позвонить Чилке и сообщить ему, что разрешаете переоборудовать «Скайри»».

«Позвоню. Что еще?»

«Должен вам сообщить, что Эгон Тамм пригласил меня в Прибрежную усадьбу. Он хочет, чтобы я прочел завещание Флоресте в присутствии смотрительницы Клайти Вержанс и нескольких других жмотов».

«Гм. Ты популярен в обществе, а? Полагаю, тебе нужна копия письма?»

«У меня уже есть копия, директор».

«Довольно, Глоуэн! Чтоб духу твоего здесь не было!»

 

5

Незадолго до полудня Глоуэн прибыл в Прибрежную усадьбу, где его встретил в тенистом вестибюле Эгон Тамм собственной персоной. Глоуэну показалось, что за последние несколько месяцев консерватор заметно постарел. Его темные волосы поседели в висках, светло-оливковая кожа приобрела оттенок слоновой кости. Эгон Тамм приветствовал Глоуэна с необычной сердечностью: «По правде сказать, Глоуэн, мне не нравится компания, в которой я оказался. Становится трудно сохранять официальную сдержанность».

«Значит, смотрительница Вержанс в ударе?»

«В лучшей форме! Она и теперь расхаживает по гостиной, обличая преступников, провозглашая манифесты и вообще излагая и поясняя свою теорию всего сущего. Джулиан время от времени сопровождает ее излияния возгласами «Да-да! Именно так!» и принимает то одну галантную позу, то другую, пытаясь обратить на себя внимание Флиц. Левин Бардьюс пропускает мимо ушей добрую половину всего, что вокруг него говорится. Понятия не имею, что Бардьюс на самом деле думает, он человек скрытный. Смотритель Фергюс и его жена Ларика благоразумно ведут себя, как положено, и с достоинством хранят молчание. Я тоже не спешу навлечь на себя гнев Клайти Вержанс и в основном помалкиваю».

«На смотрителя Боллиндера надежды нет?»

«Увы! Ничто не омрачает триумф Клайти Вержанс».

«Гм, — Глоуэн нахмурился. — Может быть, мое появление ее отвлечет».

Эгон Тамм улыбнулся: «Ее отвлечет завещание Флоресте. Ты его принес, надеюсь?»

«Оно в кармане».

«Тогда пойдем. Уже подходит время обеда».

Они прошли по сводчатому коридору в просторную гостиную с высокими окнами, обращенными на юг, к лагуне, играющей солнечными бликами почти до горизонта. Стены и потолок были покрыты белой эмалью — за исключением потолочных балок, сохранивших естественный вид потемневшего от времени дерева. На полу лежали три ковра с зелеными, черными, белыми и рыжими узорами; кресла и диваны были обиты серо-зеленой саржей. На стеллажах и шкафах у противоположной входу стены красовалась часть чудесной коллекции всевозможных редкостей, находок и загадочных объектов, собранных сотней предшественников нынешнего консерватора. На столе у западной стены находились книги, журналы и букет розовых цветов в пузатой вазе из глазированного бледного сине-зеленого селадона. К этому столу в тщательно выбранной изящной позе прислонился Джулиан Бохост.

В гостиной было шесть человек. Смотрительница Вержанс расхаживала из угла в угол, заложив руки за спину. Джулиан кивал, присев на край стола. У окна сидела молодая женщина с гладкими серебристыми волосами и классически правильными чертами лица; погруженная в свои мысли, она не уделяла Джулиану никакого внимания. На ней были серебристые брюки в обтяжку, короткая свободная черная блуза и черные сандалии на босу ногу. Рядом стоял лысый костлявый субъект чуть ниже среднего роста, с прищуренными светло-серыми глазами и коротким приплюснутым носом. Смотритель Фергюс и его супруга Ларика, церемонно выпрямившись, сидели на диване и наблюдали за маневрами Клайти Вержанс, как котята, завороженные манипуляциями змеи. Уже не молодые люди, они носили скромную темную одежду, принятую в Строме.

Набычившись, смотрительница Вержанс вышагивала по гостиной: «Это неизбежно и необходимо! Не каждому это будет по душе, но что с того? Мы уже пренебрегли их эмоциями. Приливная волна прогресса...» Она прервалась на полуслове, уставившись на Глоуэна: «Здравствуйте! Это еще кто?»

Джулиан Бохост, поднявший было к губам бокал вина, высоко поднял брови: «Клянусь девятью богами и семнадцатью дьяволами! Это не кто иной, как отважный Глоуэн Клатток, охраняющий нас от йипов!»

Глоуэн даже не посмотрел на Джулиана. Эгон Тамм прежде всего представил ему пожилую пару на диване: «Смотритель Уайлдер Фергюс и его супруга, Ларика Фергюс». Глоуэн вежливо поклонился. Консерватор перешел к окну: «А здесь сверкает на солнце Флиц». Флиц едва покосилась на Глоуэна и вернулась к созерцанию своих черных сандалий.

«Рядом с Флиц стоит ее близкий друг и деловой партнер, Левин Бардьюс, — продолжал Эгон Тамм. — В настоящее время они гостят у смотрительницы Вержанс в Строме».

Бардьюс салютовал Глоуэну с достаточно добродушным сарказмом. Вблизи Глоуэн разглядел, что Левин Бардьюс, по существу, не был лыс — его голову покрывали очень коротко подстриженные, почти бесцветные волосы. Движения Бардьюса были точными и решительными; его костюм, так же, как и он сам, казался только что выстиранным, выглаженным и продезинфицированным.

Выпалив первое удивленное замечание, Клайти Вержанс замолчала, направив каменный взор в окно. Эгон Тамм тихо спросил: «Смотрительница Вержанс, вы, наверное, помните капитана Клаттока? Вы уже встречались раньше».

«Конечно, помню! Он служит в местной полиции — или как ее там называют».

Глоуэн вежливо улыбнулся: «Как правило, ее называют отделом охраны и расследований. Фактически, наш отдел — подразделение МСБР».

«Неужели? Джулиан, ты что-нибудь об этом слышал?»

«Нечто в этом роде».

«Странно. Насколько мне известно, МСБР предъявляет строгие требования к своему персоналу».

«Вы правильно осведомлены, — подтвердил Глоуэн. — Вас, несомненно, порадует тот факт, что квалификация большинства агентов отдела B не только удовлетворяет требованиям МСБР, но и превышает их».

Джулиан рассмеялся: «Дорогая тетушка, по-моему, вы попали в ловушку».

Смотрительница Вержанс крякнула: «Мне нет никакого дела до полиции». Она отвернулась.

«Что тебя привело в Прибрежную усадьбу, Глоуэн? — поинтересовался Джулиан Бохост. — Интересующая тебя персона отсутствует — как нам сказали, она где-то на Земле. Тебе известно, где именно?»

«Я пришел навестить консерватора и госпожу Кору, — отозвался Глоуэн. — Присутствие госпожи Вержанс — и твое присутствие — оказалось приятным сюрпризом».

«Хорошо сказано! Но ты уклонился от ответа на вопрос».

«По поводу Уэйнесс? Насколько я знаю, она гостит у своего дяди, Пири Тамма, в поселке Иссенж».

«Так-так, — Джулиан выпил вина. — Кора Тамм рассказывала мне, что ты тоже совершил приятную поездку на другие планеты за счет управления».

«Я был в командировке по служебным делам».

Джулиан расхохотался: «Не сомневаюсь, что это так и называется в документах, обосновывающих твои расходы».

«Надеюсь. Я был бы возмущен, если бы меня заставили платить за то, чем мне пришлось заниматься».

«Значит, командировка обернулась провалом?»

«Я выполнил задание, едва не расставшись с жизнью. Мне удалось выяснить, что импресарио Флоресте был замешан в отвратительных преступлениях. Теперь Флоресте казнили. Можно считать, что командировка закончилась успешно».

Клайти Вержанс чуть не задохнулась от гнева: «Ты убил Флоресте, самого знаменитого из наших артистов?»

«Я его не убивал. Судебные исполнители впустили в его камеру безболезненно усыпляющий, смертельно ядовитый газ. Между прочим, Флоресте назначил меня распорядителем его наследственного имущества».

«В высшей степени достопримечательное обстоятельство!»

Глоуэн кивнул: «Он объясняет это обстоятельство в своем завещании; в том же документе подробно обсуждается Титус Помпо. Они были хорошо знакомы».

Смотрительница Вержанс протянула руку: «Я хотела бы просмотреть это завещание».

Глоуэн улыбнулся и покачал головой: «Некоторые части документа засекречены».

Опустив руку, Клайти Вержанс снова принялась расхаживать по гостиной: «Завещание не поведает нам ничего нового. Титус Помпо — терпеливый человек, но всякому терпению есть предел. Надвигается великая трагедия. Пора принимать срочные меры!»

«Совершенно верно», — пробормотал Глоуэн.

Клайти Вержанс бросила на него взгляд, полный подозрений: «По этой причине я собираюсь предложить на следующем всеобщем собрании испытательную или экспериментальную программу переселения йипов».

«Это было бы преждевременно, — заметил Глоуэн. — Прежде всего следует решить несколько практических вопросов».

«Каких именно?»

«Мы не можем переселить йипов, пока не найдем планету, способную их ассимилировать. Кроме того, потребуются космические транспортные средства».

Клайти Вержанс с изумлением остановилась: «У тебя извращенное чувство юмора!»

«Я не шучу. Йипам придется адаптироваться к резким переменам, но альтернативы нет».

«Альтернативой является расселение йипов на побережье Мармионского залива, с последующим введением системы всеобщего равноправного голосования! — смотрительница повернулась к Эгону Тамму. — Разве вы не согласны?»

За консерватора с возмущением ответил Уайлдер Фергюс: «Вы прекрасно знаете, что глава управления Заповедника обязан соблюдать Хартию!»

«Все мы обязаны смириться с действительностью, — отрезала Вержанс. — Партия ЖМО настаивает на демократической реформе — и ни один честный, добросовестный человек не может нам ничего возразить!»

Ларика Фергюс не вытерпела: «Я вам возражаю, сию минуту! И больше всего я презираю ханжество и двуличность жмотов!»

Клайти Вержанс моргнула в раздражении и замешательстве: «Получается, что я — двуличная ханжа? Разве я не высказываюсь прямо и откровенно?»

«Достаточно откровенно — и почему бы нет? Жмоты давно разделили между собой великолепные поместья, которые они присвоят после крушения существующей системы!»

«Это безответственное, провокационное замечание! — воскликнула Клайти Вержанс. — Кроме того, это просто клевета!»

«Это чистая правда! Я слышала, как жмоты обсуждали распределение земельной собственности. Ваш племянник Джулиан Бохост хвалился тем, что подыскал себе несколько гектаров в приятнейшем месте».

«Поистине, госпожа Фергюс, вы преувеличиваете, — вкрадчиво вставил Джулиан. — Не следует придавать значение праздной болтовне».

«Ваше беспочвенное обвинение не имеет никакого отношения к основной проблеме и поэтому не подлежит обсуждению», — заявила смотрительница Вержанс.

«Оно имеет прямое отношение к предложенному вами решению проблемы. Вы намерены уничтожить Заповедник! Неудивительно, что вы встали на сторону йипов».

«Поверьте мне, госпожа Фергюс, вы неправильно представляете себе происходящее, — возразил Джулиан. — Члены партии ЖМО — будьте добры, не называйте их «жмотами» — практические идеалисты! Мы считаем, что самое важное следует делать в первую очередь! Перед тем, как готовить суп, необходимо добыть кастрюлю!»

«Золотые слова, Джулиан! — похвалила Клайти Вержанс. — Никогда еще я не слышала столь фантастических, диких обвинений!»

Джулиан грациозно взмахнул рукой, держащей бокал: «В мире бесконечных возможностей выбор неограничен. Все течет, все меняется. Ничто не остается на месте».

Левин Бардьюс повернулся к своей спутнице: «Джулиан рассуждает весьма замысловато. Ты не ощущаешь некоторое замешательство?»

«Нет».

«Ага! Значит, ты хорошо знакома с его идеями?»

«Я не слушала».

Джулиан отпрянул, изображая, что неприятно шокирован: «Какая потеря! Какая жалость! Вы пропустили один из моих самых вдохновенных афоризмов!»

«Любое высказывание можно повторить — как-нибудь в другой раз».

Эгон Тамм вмешался: «Я заметил, что Кора уже подала сигнал к обеду. Она предпочитает, чтобы во время еды мы не разговаривали о политике».

Один за другим гости направились на затененную деревьями террасу — настил из темных досок болотного вяза на сваях, вбитых в дно лагуны. На столе уже был расставлен сервиз из зеленого и синего фаянса, а также высокие бокалы из спирально закрученного темно-красного стекла.

Кора Тамм рассадила присутствующих, дружелюбно игнорируя их симпатии и антипатии; в результате Глоуэн оказался прямо напротив Джулиана, окруженный смотрительницей Вержанс справа и хозяйкой дома слева.

Сначала застольная беседа носила осторожный характер, касаясь различных повседневных тем, хотя Клайти Вержанс главным образом хранила угрюмое молчание. Джулиан Бохост снова выразил любопытство по поводу Уэйнесс: «Когда она собирается вернуться?»

«Моя дочь — настоящая загадка, — ответила Кора Тамм. — Она заявляет, что ее тянет домой, но при этом у нее нет никакого определенного расписания. По-видимому, она занята своими исследованиями».

«Какого рода исследованиями?» — спросил Левин Бардьюс.

«Насколько я понимаю, она изучает историю заповедников прошлого, пытаясь понять, почему некоторые из них добились успеха, а другие — потерпели провал».

«Любопытно! — заметил Бардьюс. — Ей придется проанализировать большой объем информации».

«Боюсь, что так», — печально кивнула Кора Тамм.

«И все же это никому не повредит, и она сможет многое узнать, — подбодрил супругу Эгон Тамм. — Мне кажется, что каждому, у кого есть такая возможность, следует совершить паломничество на Древнюю Землю хотя бы раз в жизни».

«Земля — источник всей настоящей культуры», — изрекла Кора Тамм.

Клайти Вержанс отозвалась нарочито бесцветным тоном: «Боюсь, что Древняя Земля истощилась, разложилась, потерпела нравственное банкротство».

«По-моему, вы преувеличиваете, — вежливо возразила Кора. — Пири Тамм, наш близкий родственник на Земле — вовсе не разложившийся и не безнравственный человек, хотя можно сказать, что он устал от долгих и тяжких трудов».

Джулиан постучал по бокалу чайной ложкой, чтобы привлечь к себе внимание: «Я пришел к выводу, что любое утверждение, касающееся Древней Земли, одновременно истинно и ложно. Я хотел бы увидеть Землю своими глазами».

Эгон Тамм обратился к Бардьюсу: «А вы как считаете?»

«Я редко высказываю мнения по поводу чего бы то ни было и кого бы то ни было, — ответил Левин Бардьюс. — По меньшей мере это позволяет мне не опасаться того, что меня назовут болтуном, готовым сказать любую нелепость ради красного словца».

Джулиан поджал губы: «И все же, опытным путешественникам известно, чем одна планета отличается от другой. Это помогает им разбираться в людях и ситуациях».

«Возможно, вы правы. Флиц, ты что-то сказала?»

«Вы можете налить мне еще немного вина».

«Разумное замечание, хотя его скрытый смысл нуждается в пояснении».

Теперь Бардьюса решила побеспокоить Кора Тамм: «Я полагаю, вы навещали Древнюю Землю?»

«Несомненно! И неоднократно!»

Кора покачала головой: «Честно говоря, меня удивляет, что вы и… гм, Флиц… оказались в нашей тихой заводи на дальнем конце Пряди Мирцеи».

«Мы, по сути дела, туристы. Кадуол заслужил репутацию единственного в своем роде, причудливого мира».

«А чем, если не секрет, вы главным образом занимаетесь?»

«Главным образом коммерцией в самом традиционном смысле слова, и Флиц мне во многом помогает. Она очень проницательна».

Все повернулись в сторону Флиц, и та рассмеялась, демонстрируя чудесные белые зубы.

«И вы пользуетесь только этим именем — Флиц?» — спросила Кора.

Флиц кивнула: «Только этим».

Бардьюс пояснил: «Флиц считает, что одно короткое имя отвечает ее потребностям, и не видит необходимости обременять себя набором лишних, ничего не значащих слогов».

«Необычное имя, — заметила Кора. — Интересно, каково его происхождение?»

«Наверное, родители назвали вас «Флитценпуф» или каким-нибудь еще неудобопроизносимым образом?» — с напускным сочувствием спросил Джулиан.

Флиц покосилась на Джулиана и тут же отвела глаза: «Вы ошибаетесь». Она вернулась к внимательному изучению бокала.

Кора Тамм снова обратилась к Бардьюсу: «Существует ли какая-нибудь определенная область коммерции, которая вас интересует больше всего?»

«Можно сказать и так, — кивнул Бардьюс. — Какое-то время я занимался повышением эффективности систем общественного транспорта и финансировал строительство подводных туннелей для скоростных поездов на магнитной подушке. Но в последнее время меня больше привлекают так называемые «тематические» гостиничные комплексы».

«У нас есть несколько таких гостиниц, разбросанных по территории Дьюкаса, — вставил Эгон Тамм. — Мы называем их заповедными приютами».

«Если позволит время, я хотел бы навестить некоторые из них, — повернулся к нему Бардьюс. — Я уже познакомился с гостиницей «Араминта». Должен признаться, в ней мало любопытного, она даже несколько устарела».

«Устарела — как и все остальное на станции Араминта!» — фыркнула Клайти Вержанс.

Глоуэн сказал: «Гостиница действительно выглядит ужасно. Ее строили и перестраивали из поколения в поколение, добавляя то пристройку, то этаж. Рано или поздно придется построить другой отель, хотя, судя по всему, сперва наступит очередь нового Орфеума, так как Флоресте уже обеспечил львиную долю необходимой суммы».

Эгон Тамм повернулся к Глоуэну: «Пожалуй, наступило самое удобное время для того, чтобы прочесть завещание Флоресте».

«Я не прочь — если оно кого-нибудь интересует».

«Меня оно интересует», — обронила Клайти Вержанс.

«И меня», — добавил Джулиан.

«Как вам угодно». Глоуэн достал письмо из кармана: «Я пропущу несколько строк — по нескольким причинам — но, думаю, вам покажется достаточно любопытным и то, что я могу прочесть».

Смотрительница Вержанс тут же ощетинилась: «Читай все до последнего слова! Не вижу никаких причин что-либо опускать. Все присутствующие — высокопоставленные служащие управления Заповедника или люди, полностью заслуживающие доверия».

«Надеюсь, одно не исключает другое, тетушка», — не удержался Джулиан.

«Я прочту столько, сколько возможно», — заключил Глоуэн. Открыв конверт, он достал письмо и стал читать, пропуская разделы, относившиеся к Шаттораку и к Чилке. Джулиан слушал с высокомерной улыбочкой; смотрительница Вержанс время от времени досадливо прищелкивала языком. Бардьюс отнесся к завещанию Флоресте с вежливым любопытством, тогда как Флиц повернулась к лагуне и смотрела в горизонт. Смотритель Фергюс и его жена иногда не могли сдержать приглушенные возгласы возмущения.

Закончив чтение, Глоуэн сразу сложил письмо и спрятал его за пазухой. Уайлдер Фергюс обратился к смотрительнице Вержанс: «И эти мерзавцы — ваши союзники? Вы и все остальные жмоты — просто глупцы!»

«Члены партии ЖМО, будьте так добры», — пробормотал сквозь зубы Джулиан Бохост.

Клайти Вержанс тяжело вздохнула: «Я редко ошибаюсь в своей оценке человеческих характеров! Флоресте очевидно исказил события или писал под диктовку отдела B. Вполне возможно, что все это так называемое «завещание» — наглая подделка».

Эгон Тамм произнес: «Госпожа Вержанс, такие обвинения нельзя выдвигать без достаточных оснований. По существу, вы только что нанесли клеветническое оскорбление капитану Клаттоку».

«Хмф! Даже если это не подделка, факт остается фактом: письмо не соответствует моим представлениям о положении дел».

Глоуэн спросил самым невинным тоном: «А вы знакомы с Титусом Зигони и его женой Смонни — урожденной, к сожалению, Симонеттой Клатток?»

«Нет, лично не знакома. Их благородные поступки, однако, служат достаточным свидетельством их намерений и характера. Совершенно очевидно, что они борются против угнетателей за правое дело, за справедливость и демократию!»

Глоуэн повернулся к Эгону Тамму: «Консерватор, прошу меня извинить — мне пора возвращаться в управление. Госпожа Кора, благодарю за обед». Поклонившись всем остальным, Глоуэн удалился.

 

 

1

В два часа после полуночи на станции Араминта было тихо и темно — только несколько желтых фонарей горели вдоль Приречной и Пляжной дорог. Лорка и Синг закатились за западные холмы; в черном небе сверкали, радужно переливаясь, струящиеся обильным потоком звезды Пряди Мирцеи.

Приглядевшись, в глубоких тенях на заднем дворе за ангарами аэропорта можно было заметить какое-то движение. Тихо поднялись ворота ангара — Глоуэн и Чилке выкатили наружу модифицированный автолет «Скайри». На шасси были закреплены поплавки, на платформе — новая кабина; на кормовой палубе стоял надежно привязанный тросами гусеничный вездеход. Кроме того, платформа и шасси были оснащены, по возможности, обтекателями.

Глоуэн совершил обход летательного аппарата и не нашел ничего, что заставило бы его отказаться от своих намерений. Чилке произнес: «Последнее напутствие, Глоуэн. У меня в кабинете хранится бутылка очень старого, очень дорогого «Дамарского янтаря». Мы разопьем ее после твоего возвращения».

«Прекрасная мысль!»

«С другой стороны, мы могли бы распить ее и сейчас — чтобы опередить события, так сказать».

«Лучше это сделать, когда я вернусь».

«Похвальный, оптимистический подход! — одобрил Чилке. — Ну что ж, тебе пора вылетать. Путь не близкий, а «Скайри» — тихоходная машина. Я заставлю Бенджами весь день заниматься инвентаризацией на складе, так что в этом отношении тебе ничто не угрожает».

Глоуэн забрался в кабину, махнул рукой на прощание и поднял «Скайри» в воздух.

Внизу тлели желтые огни станции Араминта. Глоуэн взял курс на запад, чтобы пролететь над всем Дьюкасом на минимальной высоте вдоль предгорий высокого Мальдунского хребта, а затем пересечь огромный Западный океан по пути к берегам Эксе.

Тусклое зарево уличных фонарей исчезло за кормой; «Скайри» тихо плыл в ночном небе с максимальной возможной скоростью. Не зная, чем заняться, Глоуэн растянулся на сиденье, слегка опустив спинку, завернулся в плащ и попробовал заснуть.

Его разбудил бледный рассвет. Взглянув в окно, он увидел внизу поросшие лесом холмы. Судя по карте, они назывались «Синдиками»; к югу грозной тенью возвышалась Джазовая гора.

Ближе к вечеру того же дня «Скайри» пролетел над западным побережьем Дьюкаса — вереницей низких утесов с белой полосой морской пены у подножья, отделявшей материк от ленивых синих волн. Далеко на запад выступал мыс Тирнитиса; за ним простирался бескрайний водный простор. Глоуэн снизился и уточнил курс — «Скайри» повернул на запад-юго-запад, скользя по воздуху в пятидесяти метрах над широкими и длинными валами Западного океана. Этот курс должен был привести его к восточному берегу Эксе, туда, где в океан впадала великая река Вертес.

День кончался. Сирена скрылась за безоблачным горизонтом, оставив западную часть неба под присмотром алмазно-белой изящной Лорки и багрового, как спесивый старец, Синга. Часа через два они тоже ускользнули за невидимый край океана, и ночь стала по-настоящему темной.

Глоуэн проверил приборы, уточнил свои фактические координаты, сравнил их с намеченным курсом и снова попытался уснуть.

На следующее утро, за час до полудня, Глоуэн заметил над западным горизонтом далекие кучевые облака. Еще через час на том же горизонте появилась темная линия — берег Эксе. Глоуэн снова проверил координаты и убедился в том, что прямо по курсу находилось устье Вертеса, не меньше пятнадцати километров в поперечнике. Точное измерение ширины Вертеса было невозможно, так как нельзя было с какой-либо степенью уверенности сказать, где именно кончалась река и начиналось окружающее болото.

По мере приближения к берегу цвет морской воды изменился: теперь она приобрела маслянистый оливково-зеленый оттенок. Впереди уже можно было разглядеть эстуарий Вертеса. Глоуэн слегка повернул направо, чтобы держаться поближе к северному берегу реки. Медленное течение несло в океан упавшие деревья, гниющие бревна, коряги, плавучие островки переплетенного кустарника и тростника. Внизу появилось нечто вроде отмели из слизи, поросшей камышом — Глоуэн летел над континентом Эксе.

Река казалась почти неподвижной среди дышащих удушливыми испарениями болот и полузатопленных островов темно-голубой, зеленой и печеночно-охряной плавучей растительности. Изредка из-под воды выступали узкие гребни топкого торфа — за них цеплялись воздушными корнями раскидистые деревья, тянувшиеся к небу кронами разнообразных форм. В воздухе кружились и сновали полчища всевозможных летучих организмов. То и дело птица ныряла в жидкую грязь и тут же вспархивала с извивающимся белым угрем в клюве. Иные ловили рыбу, подплывавшую к поверхности воды, или охотились за насекомыми и другими птицами, наполняя воздух стремительным движением и сливающимся шумом тысяч резких выкриков.

Выше по течению, в развилке ветвей плывущего упавшего дерева в позе безутешного мыслителя сидел грязешлеп — напоминающий узловатую обезьяну андорил почти трехметрового роста, весь состоящий, на первый взгляд, из костистых угловатых рук и ног и длинной узкой головы. Пучки белой шерсти окаймляли физиономию из морщинистого хряща с ороговевшими пластинками и торчащими на подвижных антеннах глазами, а на веретенообразной груди висел свернутый спиралью хоботок. Река всколыхнулась рядом с дрейфующим деревом — над водой возникла тяжелая зубастая голова на мощной длинной шее. Грязешлеп панически взвизгнул; хоботок его развернулся, плюясь ядом в сторону ужасной головы — но тщетно. Разинув желтую пасть, голова совершила молниеносный бросок, поглотила грязешлепа и скрылась в глубине. Глоуэн задумчиво потянул руль на себя, чтобы «Скайри» летел несколько выше.

Приближалось то время дня, когда жара становилась исключительно тягостной, когда обитатели Эксе предпочитали двигаться как можно меньше. Глоуэн тоже начинал с беспокойством ощущать пламенное дыхание болот, проникавшее в кабину и перегружавшее установленный Чилке кондиционер. Глоуэн пытался игнорировать жару, духоту и влажность, мысленно репетируя предстоящую разведку. До Шатторака оставались еще полторы тысячи километров пути на запад. Глоуэн не надеялся долететь до подножия вулкана раньше наступления темноты, а ночь вовсе не была наилучшим временем для прибытия. Глоуэн снизил скорость парящего над рекой «Скайри» до ста пятидесяти километров в час, что позволило ему лучше разглядеть проплывавшую мимо панораму.

Некоторое время пейзаж состоял из оливково-зеленой реки слева и болот по правую сторону. По илистой грязи скользящими прыжками передвигались стайки приплюснутых серых существ с шестью перепончатыми лапами. Они паслись с кажущейся медлительностью, поедая мягкие ростки тростника, пока из болотной жижи не вырывалось толстое щупальце с глазом на конце, после чего животные улепетывали с поразительной прытью, а щупальце в бессильной ярости хлестало грязь, разбрасывая брызги.

Река начинала виться частыми излучинами, то отклонявшимися далеко на юг, то возвращавшимися на север. Сверившись с картой, Глоуэн полетел напрямик над разделявшими излучины языками земли, по большей части поросшими сплошным тропическим лесом, сверху производившим впечатление бугристого моря листвы. Отдельные округлые бугры достигали двадцатиметровой высоты. Время от времени каменистая вершина бугра была лишена растительности, и тогда она служила лежбищем для гибкой, головастой синевато-серой твари, напоминавшей дьюкасского бардиканта. Пролетая мимо, Глоуэн успел заметить, что расчисткой леса на возвышенностях занимались группы ходивших вперевалку темно-рыжих грызунов, ощетинившихся толстыми короткими шипами. Скальный ящер с надменным безразличием наблюдал за методичной деятельностью шиповатых увальней, явно брезгуя соседями — своего рода сюрприз для Глоуэна, так как на Дьюкасе типичный бардикант с алчной неразборчивостью пожирал все, что двигалось поблизости.

С запада надвигались несколькими грядами тяжелые серые тучи, волочившие шлейфы проливного дождя. Налетел внезапный шквал, заставивший «Скайри» покачнуться и рыскать в поисках курса. Вслед за порывом ветра с неба обрушился настоящий водопад пресной воды; за шумящими струями почти ничего нельзя было разглядеть.

Теплый ливень бушевал над рекой почти целый час. Наконец тучи остались за кормой, и впереди открылось ясное небо. Сирена уже погружалась в следующую всклокоченную гряду зловещих туч, а поодаль Лорка и Синг продолжали свой вечно блуждающий вальс. На западе, чуть севернее реки, Глоуэн различил конический силуэт Шатторака — смутную пасмурную тень над горизонтом. Глоуэн постепенно спустился почти к самой поверхности воды и полетел под прикрытием леса, стеной выраставшего на правом берегу, чтобы «Скайри» не засекли радары, установленные на вершине сопки.

Глоуэн неторопливо летел над рекой; тем временем Сирена погружалась в столпотворение туч. В этих местах русло Вертеса было все еще не меньше трех километров в поперечнике. Подрагивающие от течения поля серой плавучей плесени, затянувшей обширную прибрежную полосу, поддерживали пучки высокой черной травы, увенчанной шелковыми голубыми помпонами; губчатые дендроны развернули к вечеру пары огромных черных листьев, молитвенно сложенных лодочкой под полуденным солнцем. По поверхности плесени рыскали в поисках насекомых и болотных червей многоножки-водомерки. Под плесенью насекомых подстерегали другие, невидимые хищники, выдававшие свое присутствие только едва выступавшим перископическим глазом. В пучках травы и на стеблях тростника тоже притаились мелкие хищники. Стоило неосторожной водомерке приблизиться, высоко взметалось щупальце, во мгновение ока хватавшее добычу и увлекавшее ее под воду. Полуденное оцепенение прошло: обитатели Эксе лихорадочно кишели, поедая растительность, нападая друг на друга, яростно сопротивляясь или пускаясь в бегство — в зависимости от особенностей вида.

Шайки грязешлепов пробирались через прибрежную чащу и совершали перебежки по речной плесени, с почти неуловимой глазом быстротой мелькая широкими оперенными ступнями, прощупывая длинными дротиками глубокую прибрежную жижу, чтобы подцепить и отправить в рот болотного червя или какой-нибудь другой деликатес. Грязешлепы несомненно относились к отряду андорилов, более или менее человекообразных животных, разделившихся на множество разновидностей и рас и процветавших на Кадуоле во всех средах обитания. Типичный грязешлеп, выпрямивший по-птичьи тонкие ноги с двумя коленными суставами на каждой, достигал в высоту больше двух с половиной метров. К своим продолговатым головам грязешлепы прикрепляли букеты раскрашенных прутиков, обозначавшие кастовую принадлежность. На их жестких шкурах пятнами и пучками росла черная шерсть, отливавшая иногда лавандовым, иногда золотисто-коричневым блеском. Несмотря на очевидное презрение к дисциплине, грязешлепы не теряли бдительность, внимательно проверяя обстановку, прежде чем отважиться на вылазку в том или ином направлении. Заметив щупальце с перископическим глазом, они принимались возмущенно верещать и закидывали глаз комьями грязи и палками или заплевывали его ядовитыми выделениями из хоботков на груди, пока щупальце не вынуждено было полностью ретироваться в болотную жижу. Столкнувшись с крупным хищником, они демонстрировали поведение, на первый взгляд свидетельствовавшее о полном пренебрежении опасностью — бросали в зверя ветками, тыкали в него своими дротиками, тут же высоко и далеко отскакивая на пружинистых ногах, а иногда даже взбегали на спину чудовища, издевательски щебеча и повизгивая, пока раздосадованная тварь не погружалась в болотную тину или не скрывалась, отряхиваясь и мотая головой, в чаще леса.

Так продолжался в Эксе заведенный порядок жизни, пока Глоуэн летел в темно-желтых лучах позднего вечера. Сирена зашла; Лорка и Синг озаряли реку странным розовым свечением, и по мере того, как они тоже опускались к горизонту, «Скайри» приблизился к тому месту, где очередная излучина Вертеса почти омывала подножие Шатторака.

На другом берегу реки Глоуэн заметил расчищенный грызунами невысокий каменистый бугор, по ближайшем рассмотрении покинутый или еще не найденный скальным ящером. Глоуэн осторожно посадил на нем свой летательный аппарат и установил вокруг него проволочную ограду под высоким напряжением, способным убить ящера и парализовать или обжечь и отпугнуть животное покрупнее.

Несколько минут Глоуэн стоял в тропических сумерках, прислушиваясь, вдыхая влажный, пропитанный ароматами растительности воздух — все еще жаркий, все еще удушливый. Какой-то едкий, гниловатый запах в конце концов вызвал у него приступ тошноты. «Если такова обычная атмосфера Эксе, придется надеть респиратор», — подумал Глоуэн. Но налетевший с реки слабый ветерок донес только промозглый аромат болотной тины, и Глоуэн решил, что источником тошнотворной вони было нечто, находившееся поблизости на бугре. Вернувшись в кабину «Скайри», Глоуэн по возможности изолировал себя от враждебного воздействия окружающей среды.

Ночь прошла достаточно спокойно. Глоуэн плохо спал, но разбужен был только однажды, когда какое-то существо ткнулось в ограду. Раздался громкий треск электрического разряда, за ним последовал глухой хлопок. Глядя в окно, Глоуэн включил установленный на крыше кабины прожектор и стал поворачивать его, наклонив так, чтобы освещался только участок перед оградой. На голой каменистой почве валялся истекающий густой желтой жидкостью труп одного из неуклюжих шиповатых существ, которых он заметил раньше на другом бугре. Кишки животного лопнули, внезапно раздутые испарившимся содержимым; рядом невозмутимо паслись не меньше дюжины родичей незадачливого травоядного.

Ограда осталась неповрежденной, и Глоуэн вернулся на походную койку — сиденье с откинутой спинкой.

Еще несколько минут Глоуэн лежал, прислушиваясь к разнообразным ночным звукам, далеким и близким: жалобно-угрожающим низким стонам, покашливающему ворчанию и хриплому, рявкающему лаю, кудахтанью и писку, переливчатому свисту и удивленным воплям, неприятно напоминавшим человеческие. Глоуэн задремал и проснулся снова, когда кабину уже заливал свет восходившей Сирены.

Заставив себя позавтракать консервированным походным рационом, Глоуэн еще немного посидел, пытаясь продумать предстоящие трудности. За рекой возвышалась громада Шатторака — пологая коническая сопка с голой вершиной, на две трети окутанная джунглями.

Глоуэн отключил подачу электроэнергии к ограде и вышел, чтобы свернуть ее в рулон. В тот же момент его, как ударом в лицо, поразила столь невероятная вонь, что он заскочил обратно в кабину, кашляя и отплевываясь. Отдышавшись, он с уважением взглянул в окно на шиповатый труп. Обычная орда любителей падали — насекомых, птиц, мелких хищников и рептилий — полностью отсутствовала. Неужели отвратительный запах отбивал аппетит у самых неприхотливых трупоедов? Вернувшись в кресло пилота, Глоуэн проконсультировался с таксономическим альманахом, загруженным в информационную систему. Как выяснилось, убитое ударом тока существо принадлежало к уникальному отряду животных, обитавших только в болотах Эксе, и называлось «шарлок». В альманахе указывалось, что шарлоки знамениты «пахучими выделениями желез, находящихся под щетинистыми наростами шкуры в задней части тела животного; ядовитые испарения этих выделений отпугивают других животных».

Поразмышляв несколько минут, Глоуэн надел «тропический костюм»: разработанный на основе космической технологии комбинезон из многослойной ткани, защищавший от жары и влажности благодаря циркуляции охлажденного портативным кондиционером воздуха. Взяв мачете, Глоуэн вышел наружу и разрубил труп шарлока на четыре части, испытывая благодарность к фильтрам кондиционера, допускавшим в дыхательную маску лишь намек на убийственную вонь. Один из кусков шарлока он привязал бечевкой к носовой перекладине рамы автолета, а другой — к кормовой перекладине. Два оставшихся куска он брезгливо опустил в мешок и положил на платформе «Скайри».

Сирена поднималась в небо — после рассвета прошел уже час. Глоуэн взглянул на противоположный берег, зеленевший в трех километрах; на поверхности реки виднелись только плавучие коряги и островки гниющей растительности. Прямо перед ним, за болотистой прибрежной полосой и джунглями, угрожающе высилась громада Шатторака, полная невысказанных мрачных тайн.

Забравшись в кабину «Скайри», Глоуэн поднял аппарат в воздух и пересек реку на бреющем полете, почти касаясь воды висящими под платформой обрубками туши шарлока. Там, где река переходила в болото, он заметил бродячую шайку грязешлепов, перескакивавших с кочки на кочку, то подкрадываясь к чему-нибудь, то отпрыгивая в испуге, совершавших стремительные перебежки по плесени, высоко поднимая колени, неожиданно останавливавшихся и погружавших дротики в воду в надежде загарпунить болотного слизня. Глоуэн видел также, что за грязешлепами внимательно следит плоская многоногая черная тварь, украдкой скользившая под плесенью и время от времени выглядывавшая — каждый раз все ближе к грязешлепам. «Хорошая возможность проверить мою гипотезу», — подумал Глоуэн. Он повернул и замедлился так, чтобы висящие под летательным аппаратом куски туши шарлока оказались прямо над плоским черным хищником. Хищник внезапно бросился вперед, но грязешлепы успели разбежаться, высоко подпрыгивая в воздух, после чего, застыв в позах напряженного изумления, принялись разглядывать автолет издали.

Результаты эксперимента не позволяли сделать однозначные выводы. Глоуэн полетел дальше, к темной чаще дендронов и полупогруженных в воду деревьев, где кончалось болото и начинались джунгли. В листве одного из деревьев он заметил невероятных размеров змею, метров пятнадцать в длину и около метра в поперечнике, с клыками спереди и загнутым острым жалом на хвосте. Туловище змеи медленно ползло по толстой ветви, а передняя часть повисла, присматриваясь или принюхиваясь к чему-то внизу. Глоуэн подлетел поближе. Змея стала конвульсивно корчиться и сворачиваться кольцами, бешено размахивая жалом в воздухе, после чего быстро соскользнула в чащу.

«В данном случае результаты можно считать положительными», — подумал Глоуэн.

Лавируя между кронами самых высоких деревьев, Глоуэн пытался что-нибудь разглядеть в глубине леса и вскоре обнаружил прямо перед собой большого ящера с молотообразной головой. Глоуэн стал медленно опускать автолет прямо над крапчатой черно-зеленой спиной ящера, пока кусок шарлока не оказался буквально в полуметре от его раздвоенной головы. Ящер возбудился, стал хлестать мощным хвостом, встал на дыбы и набросился на дерево; дерево упало с громким треском. Ящер тяжело побежал вперед, продолжая молотить хвостом направо и налево.

Опять же, эксперимент можно было назвать успешным, но, каковы бы ни были полезные свойства шарлока, Глоуэн предусмотрительно решил отложить восхождение на Шатторак до полудня, когда — как по меньшей мере считали специалисты — местных зверей одолевала сонливость. Тем временем требовалось каким-то образом замаскировать «Скайри», чтобы уберечь его от повреждений. Вернувшись к краю болота, Глоуэн посадил автолет на небольшом открытом участке.

Грязешлепы продолжали с любопытством наблюдать за его маневрами, часто обмениваясь щелчками и писками. С карикатурным проворством сгрудившись с наветренной стороны автолета, они постепенно приближались, постукивая дротиками по земле и распушив красные гребешки на головах, что свидетельствовало о раздражении и враждебных намерениях. Метрах в пятнадцати от «Скайри» они остановились и стали бросаться комьями грязи и ветками. Не находя другого выхода, Глоуэн снова поднял автолет в воздух и вернулся к реке. Метрах в семистах выше по течению он нашел нечто вроде бухточки, вымытой течением, и приводнился на поплавках. Пытаясь пришвартовать «Скайри» к воздушным корням покрытого шипами кустарника, Глоуэн был атакован тучей злобных насекомых, полностью игнорировавших погрузившиеся в воду останки шарлока, эффективность которых после погружения в любом случае была сомнительна.

Глоуэн позволил автолету проплыть по течению к группе черных дендронов, состоявших из губчатой пульпы, гниловатой трухи и ошметков шелушащейся коры, но, по-видимому, все же пригодных для швартовки.

Привязав «Скайри», Глоуэн снова оценил положение вещей; ситуацию нельзя было назвать идеальной, но она могла быть гораздо хуже. Небо затягивалось — скоро должен был начаться неизбежный послеполуденный ливень. К нападениям хищников, укусам насекомых и прочим опасностям непримиримого континента он приготовился настолько, насколько это было возможно, и теперь оставалось только рискнуть.

Глоуэн ослабил зажимы, крепившие вездеход к палубе. Опыт показывал, что вонючие выделения шарлока могли, по меньшей мере в некоторых случаях, служить полезным репеллентом. Глоуэн привязал оставшиеся в мешке два куска туши шарлока к переднему и заднему бамперам гусеничного вездехода, после чего спустил оснащенную поплавками машину на воду с помощью лебедки. Погрузив в вездеход рюкзак и кое-какое полезное оборудование, Глоуэн осторожно спустился в сиденье небольшой машины, включил двигатель и медленно поплыл к берегу.

К неудовольствию Глоуэна шайка грязешлепов не переставала живо интересоваться происходящим, и теперь они возбужденно наблюдали за его приближением, угрожающе потрясая дротиками и распустив ярко-красные гребешки. Глоуэн повернул, чтобы пристать к берегу с наветренной стороны, надеясь отпугнуть грязешлепов запахом шарлока. Он ни в коем случае не желал причинять человекообразным аборигенам какой-либо ущерб — даже если бы он объяснялся необходимостью, возникшей вопреки всем предосторожностям, такой ущерб был чреват не поддающимися предсказанию последствиями. Грязешлепы могли в ужасе убежать — или напасть, если мстительная ярость преодолеет страх, а против такого нападения у одного человека, затерянного в глубине джунглей, могло не найтись достаточных средств защиты. Глоуэн остановил вездеход в ста метрах от берега и позволил ему тихонько плыть по течению. Как он и надеялся, исходящая от шарлока вонь, судя по всему, заставила грязешлепов отказаться от дальнейших враждебных действий. В последний раз проверещав какие-то оскорбления и швырнув несколько комьев грязи, они повернулись спиной к вездеходу и стали удаляться вдоль берега. «Может быть, они просто соскучились?» — подумал Глоуэн.

Он осторожно направил машину к лесу. Сирена уже наполовину взошла к зениту, и без тропического костюма жара лишила бы его всякой возможности думать и действовать. Над болотом нависла мертвая тишина, нарушавшаяся только стрекотом и жужжанием насекомых. Глоуэн заметил, что насекомые предпочитали держаться подальше от вездехода, что избавило его от необходимости включать распылитель инсектицида.

Глоуэн въехал на первые отмели полужидкой грязи; вездеход продолжал упорно продвигаться вперед. Глоуэн привел в состояние готовности орудия по обеим сторонам машины, установив радиус зоны реагирования, равный тридцати метрам, и включив автоматический режим. Он чуть не опоздал. Из болотной трясины, всего лишь метрах в пяти справа от вездехода, высоко поднялось колыхающееся оптическое щупальце. Орудие зарегистрировало движущийся объект и сработало мгновенно, испепелив щупальце энергетическим разрядом. Трясина вспучилась и опала с громким хлюпающим звуком — существо, прятавшееся в глубине, не понимало, что с ним случилось. Грязешлепы, наблюдавшие за происходящим на безопасном расстоянии больше ста метров, почтительно замолчали, но уже через несколько секунд разразились злобной щебечущей бранью и стали кидаться сучьями, не долетавшими до вездехода. Глоуэн их игнорировал.

Вездеход, скользивший по покрытой плесенью топкой грязи, без дальнейших происшествий углубился в первые заросли леса, и теперь Глоуэну пришлось иметь дело с новой проблемой. Вездеход хорошо справлялся с такими препятствиями, как заросли тростника и кустарник, пробирался через переплетения лиан и даже валил преграждавшее путь небольшое дерево. Но когда несколько больших деревьев росли слишком близко одно к другому, их мощные стволы создавали непреодолимый барьер, и Глоуэну приходилось поворачивать в поиске объезда, что часто занимало довольно много времени. Кроме того, его чрезвычайно беспокоило то обстоятельство, что ни приводящая в оцепенение жара, ни вонь, исходившая от шарлока, ни автоматические орудия, вместе взятые, не могли полностью защитить его от опасности. Он случайно заметил на ветви, под которой собирался проехать, притаившуюся черную тварь, состоявшую, казалось, только из пасти, зубов, когтей и жил. Тварь сохраняла полную неподвижность, и компьютерная система не смогла ее обнаружить. Если бы вездеход проехал под этой веткой, хищник спрыгнул бы прямо на спину Глоуэну и нанес бы ему увечья одним своим весом, даже если бы автоматическое орудие успело убить его в падении. Глоуэн застрелил черную тварь из пистолета, после чего продолжал путь гораздо осторожнее.

Вездеход уже карабкался вверх по склону Шатторака. Время от времени попадались более или менее легкопроходимые участки длиной пятнадцать-двадцать метров, но гораздо чаще Глоуэну приходилось круто поворачивать то в одну, то в другую сторону, протискиваться через узкие просветы между стволами и объезжать полуприкрытые растительностью провалы и расщелины. В целом он продвигался гораздо медленнее, чем хотел бы.

На джунгли обрушился послеполуденный ливень. Видимость резко ухудшилась, и все предприятие стало казаться Глоуэну неоправданно опасным. Наконец, через несколько часов после полудня, ему преградил путь глубокий овраг, настолько плотно заросший деревьями, что вездеход ни за что не смог бы его преодолеть. Но отсюда уже можно было видеть вершину — до нее оставалось не больше полутора километров подъема. Смирившись с неизбежностью, Глоуэн слез с вездехода, надел рюкзак, проверил оружие и отправился дальше пешком. Пробираясь с помощью мачете через овраг, он успел застрелить шипящее серое животное с длинными усами, выскочившее из влажного тенистого подлеска. Уже через несколько шагов ему пришлось уничтожить распыленным инсектицидом полчище хищных насекомых, уже окружавших его сплошной шевелящейся массой. Наконец Глоуэн задержался, чтобы перевести дыхание, выбравшись из ложбины с верхней стороны. После этого подъем стал не таким трудным, растительность — не такой плотной, и видимость значительно улучшилась.

Глоуэн поднимался, карабкаясь по обнажениям крошащегося черного камня мимо гигантских дождевиков, редких папоротников двадцатиметровой высоты — так называемых «конских хвостов» — и бочкообразных деревьев со стволами от четырех до семи метров в диаметре.

По мере приближения к вершине все чаще появлялись уступы рассыпающегося под ногами черного вулканического туфа. Наконец, остановившись за одним из конических дендронов, беспорядочно разбросанной группой которых кончался лес, Глоуэн увидел перед собой открытый склон — полосу шириной метров сто, отгороженную от плоской кальдеры вулкана трехметровым частоколом из заостренных шестов, сплетенных гибкими побегами и тонкими лианами. На открытом пространстве можно было заметить несколько примитивных хижин, устроенных в проемах между корнями бочкоствольных деревьев или просто в углублениях каменистого склона. Хижины тоже были окружены частоколами, кое-как сооруженными из доступных материалов. В некоторых явно жили; другие, брошенные, быстро разрушались беспощадным солнцем и столь же беспощадными ливнями. На нескольких участках кто-то пытался выращивать овощи. «Вот она, тропическая «тюрьма наоборот»! — подумал Глоуэн. — Отсюда каждый может бежать, когда захочет». Но где был Шард?

Хижины «узников» были сосредоточены в основном у ворот частокола, причем чем дальше от ворот, тем более запущенным казалось их состояние.

Держась в тени за стволами деревьев, Глоуэн подобрался как можно ближе к воротам. В поле зрения были шесть человек. Послеполуденные тучи защищали их от прямых лучей Сирены. Один чинил крышу своей хижины. Двое без энтузиазма работали на огородных участках; другие сидели, прислонившись к раздувшимся стволам бочкообразных деревьев, и неподвижно глядели в пространство. Пятеро заключенных, судя по всему, были йипами. Шестой, чинивший крышу высокий изможденный субъект со впалыми щеками, нездоровыми сиреневыми кругами под глазами и желтовато-бледной кожей, не загоревшей даже в тропиках, оброс черной бородой и волосами до плеч.

Шарда нигде не было. Может быть, он в одной из хижин? Глоуэн внимательно рассмотрел каждую хижину по очереди, но не мог уловить никаких признаков движения.

На Шатторак внезапно налетела сплошная стена дождя, наполнившая, казалось, весь воздушный простор над континентом глухим барабанным стуком тяжелых капель, молотивших землю и влажные листья. Заключенные не спеша вернулись каждый к своей хижине и сели в низких дверных проемах. Дождевая вода обильно струилась с крыш на землю, убегая бурлящими потоками по отводным канавкам и наполняя горшки, расставленные вдоль стен. Воспользовавшись шумом и завесой дождя, Глоуэн украдкой пробежал по склону к одной из пустующих хижин, служившей более или менее удобным укрытием. Рядом, в первой развилке толстого бочкоствольного дерева, метрах в десяти над землей, он заметил сооруженное из плетеных прутьев жилище, которое могло оказаться еще более полезным наблюдательным пунктом. Нырнув в завесу воды, струящейся с небес, Глоуэн подбежал к связанной из лиан лестнице и взобрался на шаткое крыльцо древесного жилища. Заглянув в него, он никого не нашел и скрылся внутри.

Действительно, отсюда можно было многое видеть, оставаясь незамеченным — в частности все, что происходило за частоколом, на чуть вогнутой и наклонной площадке кальдеры. Ливень мешал подробно рассмотреть открывшуюся картину, но Глоуэн различил за частоколом группу шатких строений, кое-как сколоченных из шестов и ветвей, с такими же крышами из перевязанных листьев, как на хижинах заключенных. Сооружения эти находились справа, с восточной стороны участка. Слева кальдера поднималась несколькими каменистыми уступами. В центре скопилось озеро дождевой воды, метров пятьдесят в поперечнике. Все пространство за частоколом казалось совершенно безлюдным.

Глоуэн устроился поудобнее и приготовился ждать. Часа через два дождь прекратился. Низко опустившееся солнце еще проглядывало между облаками. Период оцепенения кончился, и лес наполнился отчаянными звуками — населявшие Эксе твари снова принялись за свое, подстерегая и поглощая все съедобное, причиняя смерть зубами, когтями, ядовитыми жалами и удушающими объятиями или пытаясь избежать смерти всеми возможными способами. С плетеной площадки на дереве открывалась широкая панорама джунглей — Глоуэн видел блестящие излучины Вертеса и сливавшиеся с небом далеко на юге бескрайние болота. То издали, то угрожающе близко раздавались похрюкивание и блеянье, давящийся булькающий рев, отрывистое низкое кряхтение, улюлюкающий хохот, свист и визг, призывное уханье и гулкая барабанная дробь.

Тощий чернобородый заключенный спустился из похожей хижины на другом дереве. Целенаправленной походкой он приблизился к воротам частокола, ведущим на внутренний участок. Просунув руку в отверстие, он отодвинул засов с другой стороны — ворота открылись. Оказавшись внутри, чернобородый субъект прошел к ближайшему сараю, пригнулся и исчез внутри. «Странно!» — подумал Глоуэн.

Теперь, когда не мешал ливень, он мог рассмотреть площадку за частоколом во всех подробностях. Ничего нового и достопримечательного он, однако, не увидел — за исключением приземистого строения слева, в самой высокой точке края кальдеры. По мнению Глоуэна, в этом сооружении должна была находиться радарная установка системы предупреждения о приближении летательных аппаратов. В окнах постройки не было никаких признаков движения; по-видимому, установка функционировала автоматически. Глоуэн внимательно изучил всю кальдеру. По сведениям Флоресте, где-то здесь были спрятаны пять автолетов — а может быть и больше. Глоуэна не удивлял тот факт, что он не видит ничего, что напоминало бы мастерские или ангары. Сараи, частокол и хижины заключенных трудно было случайно заметить с воздуха — по своей расцветке и текстуре они практически сливались с ландшафтом. Но автолеты, естественно, были замаскированы. Где и каким образом?

Глоуэн заметил в западной, повышающейся части кальдеры выпуклость подозрительно правильной формы — там вполне могло находиться подземное хранилище, тщательно замаскированное сверху песком и камнями. Как если бы для того, чтобы подтвердить правильность его гипотезы, на западном краю кальдеры появились два человека, быстро прошедшие в приземистую постройку, где, по предположению Глоуэна, находилась радарная установка. Судя по походке и телосложению, эти двое не были йипами. Пока Глоуэн ожидал дальнейших событий, с противоположного края кальдеры спустились четыре йипа, направившиеся к тому сараю, где скрылся чернобородый заключенный. На ремнях этих йипов висели кобуры, хотя они явно не обращали внимания на заключенных за частоколом.

Прошло еще полчаса. Два незнакомца не выходили из приземистого здания на вершине. Четыре йипа вернулись из сарая той же дорогой, которой пришли, и скрылись за краем кальдеры.

Наконец двое, остававшиеся на наблюдательном посту, спустились к центральному пруду и остановились, глядя куда-то в небо в северном направлении.

Еще через несколько минут на севере показался низко летящий автолет. Он приземлился на площадке у пруда. Из него вышли два человека — йип и еще один, худощавый и темнокожий, с коротко подстриженной темной бородкой. Эти двое вывели из автолета третьего человека с руками, связанными за спиной, и мешком на голове. К трем прибывшим присоединились двое, вышедшие из здания радарной установки; все пятеро направились к самому большому сараю, причем пленник безутешно волочил ноги, а идущий рядом йип подталкивал его.

Через полчаса йип и темнокожий человек с бородкой вышли из сарая, сели в автолет и улетели на север. Оставшиеся два тюремщика вывели пленника из сарая, провели его вверх по кальдере к западному краю и скрылись за скальными выступами.

Глоуэн подождал еще полчаса. Из ближайшего сарая, где, по предположению Глоуэна, должна была находиться кухня, появился изможденный черноволосый заключенный — по всей вероятности, он выполнял обязанности повара. Он вынес через ворота, на окружающую частокол территорию, несколько ведер. Поставив ведра на грубо сколоченный стол рядом с воротами, он три раза ударил по столу палкой — своего рода сигнал. Заключенные стали собираться у стола, держа в руках жестяные миски. Повар наполнил миски из ведер, после чего вернулся на кухню, закрыв за собой ворота.

Через пять минут повар появился снова; на этот раз он нес два ведра поменьше. Эти ведра он отнес на вершину кальдеры — туда, куда отвели пленника с мешком на голове — и скрылся за первым скальным уступом. Еще через пять минут он вернулся в кухонный сарай.

Сгущались сумерки. Из-за высокого западного края кальдеры парами и группами по три человека стали спускаться другие обитатели Шатторака. Всего Глоуэн насчитал девять или десять фигур — становилось темно. Поужинав в кухонном сарае, они возвращались туда, откуда пришли.

Сирена опустилась за горизонт; Лорка и Синг подсвечивали болота и джунгли розовым заревом, внезапно погасшим, когда тучи снова затянули небо, и снова ливень забарабанил по склонам вулкана. Глоуэн тут же спустился из своего наблюдательного пункта, пробежал к соседнему дереву, забрался в другую хижину на ветвях и притаился.

Через полчаса дождь кончился так же внезапно, как и начался. Наступила тягостная тишина; тьма нарушалась лишь несколькими тускло-желтыми огнями за частоколом и тремя фонарями, установленными на частоколе — они освещали занятую хижинами часть наружной полосы. Худосочный обросший повар вышел из кухонного сарая, приблизился к воротам, открыл их, постоял несколько секунд, чтобы убедиться в отсутствии хищников, закрыл за собой ворота и быстро прошел к дереву, на котором ютилась его хижина. Поднявшись по лестнице, он протиснулся в отверстие небольшого крыльца перед хижиной, опустил на это отверстие плетеную крышку и надежно привязал ее к прутьям. Повернувшись, чтобы залезть в хижину, он замер.

«Заходите. Говорите как можно тише», — произнес Глоуэн.

Повар сдавленно спросил дрожащим тенором: «Кто вы такой?» Нервно вздохнув, он спросил громче, более резким тоном: «Что вам нужно?»

«Заходите, я все объясню».

Неохотно, шаг за шагом, повар приблизился, но остановился, пригнувшись в дверном проеме. Бледный свет фонарей частокола отбрасывал глубокие тени на его длинном лице. Повар повторил, пытаясь придать своему голосу твердость: «Кто вы такой?»

«Мое имя вам ничего не скажет, — ответил Глоуэн. — Я пришел за Шардом Клаттоком. Где он?»

Повар помолчал, сохраняя полную неподвижность, после чего ткнул большим пальцем в сторону частокола: «Внутри».

«Почему внутри?»

«Ха! — с язвительной горечью воскликнул обросший заключенный. — Когда кого-нибудь хотят наказать, его сажают в крысиное гнездо».

«Как выглядит крысиное гнездо?»

Физиономия повара сморщилась — глубокие тени на ней сместились, изменили форму: «Квадратная яма трехметровой глубины, шириной метра полтора, запертая сверху железной решеткой, не защищенная ни от солнца, ни от дождя. Клатток еще жив».

Несколько секунд Глоуэн не мог ничего сказать. Наконец он спросил: «А вы кто такой? И что вы тут делаете?»

«Я здесь не по своей воле, уверяю вас!»

«Вы не ответили на мой вопрос».

«Какая разница? Все равно это ничему не поможет. Меня зовут Каткар, я натуралист из Стромы. Каждый день становится все труднее помнить, что на свете есть какие-то другие места».

«Почему вас привезли на Шатторак?»

Каткар издал гортанный, недоуменно-насмешливый звук: «Почему, почему! Я не пришелся ко двору его величества умфо, и со мной сыграли жестокую шутку. Привезли сюда и сказали: «Выбирай, что ты хочешь делать: работать на кухне или гнить в яме?» — голос Каткара зазвенел от обиды. — Просто невероятно!»

«Спору нет — в то, что происходит в Йиптоне, поверить трудно. Но давайте сосредоточимся на том, что происходит здесь и сейчас. Как лучше всего вызволить Шарда Клаттока из ямы?»

Каткар начал было протестовать, но передумал и промолчал. Через несколько секунд он снова заговорил, но уже другим тоном и наклонив голову набок: «Вы намерены, насколько я понимаю, освободить Шарда и увезти его?»

«Намерен».

«Как вы проберетесь через джунгли?»

«Внизу нас ожидает автолет».

Каткар потянул себя за бороду: «Опасное дело. Того и глядишь, все мы кончим свои дни в крысином гнезде».

«Такая вероятность существует. Но прежде всего я убью каждого, кто попытается мне помешать — или поднять тревогу».

Каткар дернул головой, поморщился, бросил тревожный взгляд через плечо и тихо, осторожно пробормотал: «Если я вам помогу, вы должны взять меня с собой».

«Разумное условие».

«Вы обещаете?»

«Можете на меня рассчитывать. Крысиные норы охраняются?»

«Никто ничего не охраняет, но все за всеми следят. Места мало, ни от кого не укроешься. У всех нервы на пределе, люди срываются. Я видел такое, что лучше не рассказывать».

«Когда лучше всего приступать к делу?»

Каткар поразмышлял немного: «В том, что касается крысиной норы, одно время ничем не лучше другого. Часа через полтора из леса начнут выходить глаты, и тогда уже никто носа не высунет. Глаты сливаются с тенями. Никогда не знаешь, что они близко — а если знаешь, уже поздно».

«В таком случае отправимся за Шардом сейчас же».

И снова Каткар почему-то поморщился и бросил взгляд через плечо. «Ждать, действительно, нет никаких причин», — безрадостно подтвердил он. Повернувшись, Каткар осторожно вышел на маленькое крыльцо: «Нельзя, чтобы нас заметили. Все начнут кричать от зависти и раздражения». Он посмотрел на хижины справа и слева — ничто не шелохнулось, все входы были плотно закрыты. Сплошные тучи полностью заслонили звезды, темный влажный воздух насыщали запахи тропической растительности. Тусклые фонари частокола создавали длинные, совершенно черные тени. Слегка приободрившись, Каткар спустился по лестнице; Глоуэн не отставал.

«Быстро! — прошептал Каткар. — Бывает, что глаты выходят рано. У вас есть пистолет?»

«Разумеется».

«Держите его наготове». Пригнувшись, на полусогнутых ногах, Каткар подбежал к воротам частокола, просунул руку в отверстие и отодвинул засов. Открыв ворота лишь настолько, чтобы просунуть голову, Каткар заглянул внутрь и, обернувшись, сказал хриплым шепотом: «Никого, кажется, нет. Пойдем, ямы у той скалы слева». Крадучись, он стал пробираться вдоль частокола, и уже на расстоянии нескольких шагов будто исчез на фоне шестов и оплетки из лиан. Глоуэн поспешил за ним; вскоре они уже притаились в глубокой тени под скальным уступом. «Это было опаснее всего, — заметил Каткар. — Нас кто-нибудь мог заметить из верхних шалашей».

«Где крысиные норы?»

«Рядом, чуть выше, за выступом скалы. Теперь лучше всего двигаться на четвереньках».

Каткар пополз, стараясь не пересекать освещенные участки. Глоуэн последовал его примеру. Каткар внезапно замер и плашмя прижался к земле. Глоуэн застыл рядом с ним: «Что такое?»

«Слышите?»

Глоуэн прислушался, но не различил ни звука.

«Голоса!» — прошептал Каткар.

Глоуэн снова прислушался; теперь ему показалось, что издали доносится приглушенный разговор. Через некоторое время голоса смолкли.

Каткар снова пополз вперед, держась в тени и почти не отрываясь от земли. Он остановился, приподнявшись на руках лицом к земле, и тихо позвал: «Шард Клатток! Вы меня слышите? Шард! Шард Клатток!»

Из ямы прозвучал хриплый ответ. Глоуэн подполз ближе и нащупал руками горизонтальные прутья решетки: «Папа? Это я, Глоуэн!»

«Глоуэн! Кажется, я еще жив».

«Я тебя увезу, — Глоуэн обернулся к Каткару. — Как поднять решетку?»

«Она прижата камнями по углам. Отодвиньте камни».

Перемещаясь на ощупь вдоль прутьев решетки, Глоуэн нашел пару тяжелых камней и сдвинул их в сторону. Каткар сделал то же с другой стороны. Вдвоем они подняли решетку и осторожно положили ее на песок. Глоуэн опустил руку в яму: «Хватайся!»

Его запястье обхватила пара рук; Глоуэн напрягся и потянул отца к себе — Шард Клатток вылез из ямы. «Я знал, что ты придешь. Надеялся дожить», — выдохнул Шард.

Каткар вмешался напряженным шепотом: «Быстрее! Нужно положить решетку на место и придавить камнями, чтобы никто ничего не заметил».

Они закрыли «крысиную нору» решеткой и придавили ее углы камнями. Все трое поползли прочь: впереди Каткар, за ним Шард и Глоуэн. В тени каменного уступа они остановились, чтобы перевести дух и оценить обстановку. Шард повернул голову, его лицо озарилось тусклым светом фонаря. Глоуэн не мог поверить своим глазам — на него смотрел призрак, похожий на мумию. Глаза Шарда ввалились, кожа натянулась так, что можно было заметить все неровности черепа. Шард угадал мысли сына и нервно оскалился: «Надо полагать, я сегодня плохо выгляжу».

«Хуже не бывает. Ты можешь идти?»

«Могу. Как ты узнал, где меня найти?»

«Долгая история. Я прилетел на Кадуол всего лишь неделю тому назад. Информацию предоставил Флоресте».

«Придется поблагодарить Флоресте».

«Слишком поздно! Его казнили».

«Теперь к воротам! — вмешался Каткар. — Прижимайтесь к частоколу».

Бесшумно, как мелькающие на фоне бамбуковых шестов тени, все трое беспрепятственно вернулись к воротам и выскользнули за частокол, где ночной ветер печально шумел в кронах бочкоствольных деревьев. Каткар внимательно осмотрелся и подал знак рукой: «Быстро, к дереву!» Длинными мягкими прыжками он подбежал к дереву и стал подниматься по лестнице. За ним, чуть спотыкаясь, поспешил Шард. Последним у лестницы оказался Глоуэн. Каткар уже взобрался на крыльцо и обернулся: Шард поднимался медленно, с трудом переставляя ноги. Каткар протянул руку в отверстие и вытащил Шарда на крыльцо, после чего тревожно позвал Глоуэна: «Спешите! Дыбоног нас почуял!»

Как только Глоуэн вскарабкался на крыльцо, Каткар захлопнул плетеную крышку и встал на нее. Что-то с треском ударилось в пол хижины снизу, раздалось громкое шипение; крыльцо опасно покачнулось. Глоуэн повернулся к Каткару: «Застрелить его?»

«Ни в коем случае! К падали сбежится всякая мразь. Он сам уйдет. Заходите внутрь».

Усевшись в хижине, все трое приготовились ждать. Тусклый свет фонарей проникал через щели в стенах хижины — и снова Глоуэна поразило невероятно исхудавшее лицо отца: «Я недавно вернулся на станцию — мне еще придется многое тебе рассказать. Никто не знал, где ты, и что с тобой случилось. То есть Флоресте знал, но тянул до последней минуты. Я прилетел, как только получил необходимые сведения и собрал оборудование. Жаль, что никто ничего не сделал раньше».

«Но ты пришел — я знал, что ты придешь».

«Что с тобой случилось?»

«Меня заманили в ловушку. В очень хорошо подготовленную, продуманную ловушку. Кто-то на станции меня предал».

«Ты знаешь, кто?»

«Не знаю. Я вылетел в патруль, и над прибойной полосой Мармиона заметил автолет, направлявшийся на восток. Я был уверен, что машина вылетела из Йиптона — у нас таких нет. Спустился ниже и стал следовать за нарушителем на большом расстоянии, чтобы меня не заметили.

Нарушитель продолжал двигаться на восток, обогнул холмы Текса Уиндома и полетел над Ивняковой пустошью. Там автолет описал полукруг и приземлился на небольшой поляне. На бреющем полете я стал искать удобное место для незаметной посадки. Собирался задержать пилота и пассажиров и по возможности узнать, чем они занимаются. Примерно в километре к северу, за низким скальным гребнем, я нашел подходящую площадку. Там я приземлился, захватил оружие и отправился на юг, к скальному хребту. Дорога оказалась нетрудной — даже слишком легкой. Когда я повернул за очередной выступ скалы, на меня спрыгнули три йипа. Они отняли у меня пистолет, связали мне руки и привезли меня, в моем же автолете, на Шатторак. Все было сделано проворно и ловко, без лишних слов. На станции работает шпион или предатель, имеющий доступ к расписанию моих патрульных полетов».

«Его зовут Бенджами, — отозвался Глоуэн. — По меньшей мере, я так думаю. И что произошло потом?»

«Ничего особенного. Меня сбросили в яму, и в яме я оставался. Через два-три дня кто-то пришел на меня посмотреть. Не мог толком разглядеть эту фигуру — видел только силуэт на фоне полуденного солнца. Но голос! Я этот голос где-то слышал, я его ненавижу! Тягучий, противный, издевательский! Он сказал: «Шард Клатток, здесь тебе предстоит провести остаток твоей жизни. Таково твое наказание». Я спросил: «Наказание — за что?» «Что за вопрос! — ответил голос. — Подумай о том, сколько страданий ты причинил невинным жертвам!» Я больше ничего не спрашивал — что я мог на это сказать? Посетитель ушел, и больше со мной никто не говорил».

«Кто, по-твоему, тебя навестил?» — спросил Глоуэн.

«Не знаю. Честно говоря, я мало об этом думал».

«Если хочешь, я расскажу, что случилось со мной, — сказал Глоуэн. — Это длинная история. Может быть, ты предпочитаешь отдохнуть?»

«Я только и делал, что отдыхал. Я уморился от отдыха».

«Ты голоден? У меня в рюкзаке есть походные рационы».

«Съел бы все, что угодно — только не здешнюю баланду».

Глоуэн вынул пакет с твердой копченой колбасой, сухарями и сыром и передал отцу: «А теперь — слушай, что случилось после того, как Керди Вук и я улетели с космодрома станции».

Глоуэн говорил целый час и закончил описанием завещания Флоресте: «Меня не удивило бы, если бы оказалось, что тебя приходила навестить Симонетта собственной персоной».

«Может быть. Голос был какой-то странный».

Начался ливень, грохотавший по крыше так, будто на нее валилась сплошная стена воды. Время от времени Каткар выглядывал из дверного проема. «Дождь не кончается дольше, чем обычно», — заметил он.

Шард мрачно рассмеялся: «Рад, что не сижу в яме! Приходилось часами стоять по пояс в воде».

Глоуэн обратился к Каткару: «Сколько там крысиных нор?»

«Три. До сих пор занята была только одна, Шардом Клаттоком. Но сегодня вечером привезли еще одного».

«Вы носили ему баланду — кто он?» — спросил Глоуэн.

Каткар неуверенно покачал в воздухе ладонью: «Я не обращаю внимания на такие вещи. Я только выполняю приказы, чтобы спасти свою шкуру — больше ничего».

«Тем не менее, вы, наверное, заметили заключенного».

«Да, я его видел», — признал Каткар.

«Продолжайте. Вы его узнали? Слышали его имя?»

Каткар отвечал исключительно неохотно: «Ну, если хотите знать, за ужином два йипа обсуждали его участь и очень веселились по этому поводу. Они упомянули его по имени».

«И как его зовут?»

«Чилке».

«Что? Чилке — здесь, в яме?»

«Да, именно так».

Глоуэн поднялся и выглянул из двери. Ливень мешал разглядеть что-либо, кроме смутных ореолов фонарей на частоколе. Вспомнив о Бодвине Вуке и его знаменитой предусмотрительности, Глоуэн оценил риск, стараясь не поддаваться эмоциям — но колебался меньше минуты. Передав один из пистолетов Шарду, он сказал: «Ниже по склону, за первым оврагом, я оставил гусеничный вездеход. Прямо за ним — заметное огнеметное дерево. У подножия вулкана, там, где его огибает излучина реки, ты найдешь автолет. В том случае, если я не вернусь».

Шард молча взял оружие. Глоуэн подал знак Каткару: «Пошли!»

Каткар отступил на шаг и возмутился: «Нельзя испытывать удачу слишком часто! Разве вы не понимаете? Побеспокойтесь о себе, жизнь и так достаточно коротка. Нужно идти вперед, а не возвращаться за упущенными возможностями. Неровен час, всех нас засунут в крысиные норы!»

«Пошли!» — повторил Глоуэн и стал спускаться по лестнице.

«Подождите! — закричал Каткар. — Там хищники!»

«Слишком сильный дождь, — отозвался Глоуэн. — Я их не вижу, они меня — тоже».

Бормоча проклятия, Каткар тоже спустился по лестнице: «Это глупо, безрассудно!»

Глоуэн не обращал внимания. Нырнув в каскад воды, он подбежал к воротам. Каткар спешил за ним, продолжая жаловаться, но ливень заглушал его восклицания. Открыв ворота, они снова проникли внутрь.

Каткар прокричал Глоуэну на ухо: «Во время дождя иногда включают датчик перемещения. Лучше всего действовать так же, как раньше. Вы готовы? Налево, к скале!»

Крадучись, они быстро пробрались вдоль частокола к каменному уступу, обливаемые шумным, теплым душем с неба. Под уступом они задержались. «Теперь ползком! — кричал Каткар. — Как раньше! Не отставайте, или вы меня потеряете». На четвереньках, увязая в грязи, они поспешили вверх мимо первой «крысиной норы» и, обогнув очередной скальный уступ, спустились в узкую ложбину. Каткар остановился: «Здесь!»

Глоуэн нащупал решетку и позвал, обращаясь к темному провалу: «Чилке! Ты здесь? Ты меня слышишь? Чилке!»

Снизу донесся голос: «Кому нужен Чилке? Не беспокойтесь, от меня вы ничего не дождетесь».

«Чилке! Это Глоуэн! Встань, я тебя вытащу».

«Я уже стою — чтобы не утонуть».

Глоуэн и Каткар отодвинули решетку и вытащили Чилке из ямы.

«Приятный сюрприз!» — заявил Чилке.

Решетку установили на прежнем месте; все трое поползли к частоколу, пробежали, пригибаясь, к воротам и выскользнули наружу. На какое-то мгновение, казалось, ливень утих. Каткар вгляделся в темноту и предупреждающе зашипел: «Глат! Уже подбирается! Быстро, к дереву!»

Втроем они пробежали к дереву и взобрались по лестнице. Каткар успел привязать заслонку к крыльцу прежде, чем что-то тяжелое потянуло лестницу так, что крыльцо прогнулось.

Каткар обиженно обратился к Глоуэну: «Надеюсь, среди арестантов больше нет ваших друзей?»

Глоуэн проигнорировал его слова и спросил Чилке: «Как ты здесь очутился?»

«Все очень просто, — отозвался Чилке. — Вчера утром на меня напали два человека, надели мне на голову мешок, связали мне руки липкой лентой, засунули меня в наш новый автолет J-2 и поднялись в воздух. А потом я оказался здесь. Кстати, один из нападавших — Бенджами, я узнал сладковатый запах его помады для волос. Когда я вернусь на станцию, его придется уволить. Не заслуживающая доверия личность».

«Что случилось, когда тебя привезли?»

«Я слышал какие-то новые голоса. Кто-то отвел меня в сарай и сорвал мешок у меня с головы. Затем произошло несколько непонятных вещей; я все еще пытаюсь в них разобраться. В конце концов меня подвели к яме и столкнули вниз. Вот этот господин принес мне ведерко каши. Он спросил, кто я такой, и предупредил, что пойдет дождь. Больше никто не приходил — пока я не услышал твой голос. Очень рад, что ты обо мне вспомнил».

«Странно!» — пробормотал Глоуэн.

«Что теперь?»

«Как только начнет рассветать, мы уходим. Вас не хватятся, пока охранники не придут завтракать и не обнаружат отсутствие Каткара».

Чилке пригляделся к сидевшему напротив тюремному повару: «Вас зовут Каткар?»

«Так меня зовут», — угрюмо откликнулся Каткар.

«Вы были правы насчет дождя».

«Необычно продолжительный ливень, — заметил Каткар. — Я здесь еще такого не видел».

«Сколько времени вы здесь пробыли?»

«Не слишком долго».

«Сколько?»

«Примерно два месяца».

«За что вас сюда отправили?»

Каткар ответил отрывисто и едко: «Не уверен, что сам понимаю, за что. По-видимому, я чем-то обидел Титуса Помпо. Нечто в этом роде».

«Каткар — натуралист из Стромы», — пояснил спутникам Глоуэн.

«Любопытно! — поднял голову Шард. — Каким образом вы познакомились с Титусом Помпо?»

«Это сложный вопрос. В данный момент обсуждать его бессмысленно».

Шард никак не отреагировал. Глоуэн спросил отца: «Ты устал? Хочешь спать?»

«Наверное, я выгляжу хуже, чем я себя чувствую, — ответил Шард, но голос его звучал слабо. — Пожалуй, попробую заснуть».

«Передай пистолет Чилке».

Шард передал оружие, пробрался к задней стене хижины, растянулся на полу и почти мгновенно забылся сном.

Ливень шумел то сильнее, то тише, замирая на несколько минут так, как если бы тучи рассеивались, и внезапно обрушиваясь на хижину с новой яростью. Каткар снова подивился: «Такого дождя еще не было!»

Чилке сказал: «Шард тоже провел здесь примерно два месяца. Кого привезли раньше — вас или Шарда?»

Каткар, по-видимому, не любил отвечать на вопросы. Он снова сказал резко и коротко: «Когда меня привезли, Шард уже сидел в яме».

«И никто вам не объяснил, почему вас сюда привезли?»

«Нет».

«У вас есть в Строме родственники или друзья? Они вас ищут?»

В голосе Каткара появилась явная горечь: «Есть. Но ищут ли они меня? Этого я не могу сказать».

Глоуэн спросил: «К какой партии вы принадлежали в Строме — хартистов или жмотов?»

Каткар с подозрением покосился на Глоуэна: «Почему вы спрашиваете?»

«Причина вашего пребывания на Шаттораке может быть связана с вашей партийной принадлежностью».

«Сомневаюсь».

«Если вы поссорились с Титусом Помпо, значит, вы скорее всего хартист», — заметил Чилке.

«Так же, как все прогрессивно настроенные обитатели Стромы, я поддерживаю идеалы партии жизни, мира и освобождения», — холодно произнес Каткар.

«Вот как! Очень интересно! — воскликнул Чилке. — Вас бросили в тюрьму ваши лучшие друзья и те, кого вы так пламенно защищаете — я имею в виду йипов».

«Несомненно, здесь какая-то ошибка, какое-то недоразумение, — пожал плечами Каткар. — Я не намерен придавать этому большое значение. Что было, то прошло».

«Может быть, жмотам свойственно абстрактное мышление и полное отсутствие злопамятности, — заметил Чилке. — Что касается меня, я жажду мести».

Глоуэн снова обратился к Каткару: «Вы знакомы со смотрительницей Клайти Вержанс?»

«Да, знаком».

«И с Джулианом Бохостом?»

«Его я тоже знаю. В свое время он считался влиятельным, подающим надежды политическим деятелем».

«Но больше не считается?»

Каткар отвечал нарочито размеренным тоном: «Я расхожусь с ним во мнениях по нескольким важным вопросам».

«Как насчет Левина Бардьюса? И молодой особы по имени Флиц?»

«Об этих людях я ничего не знаю. А теперь, если вы не возражаете, я попытаюсь немного отдохнуть», — Каткар пробрался к своей циновке.

Уже через несколько секунд ливень прекратился. Наступила тишина, нарушаемая лишь шлепками тяжелых капель, скатывавшихся по листьям дерева. В воздухе повисло напряжение неизбежности.

Небо раскололось фиолетово-белым сиянием. Прошла одна долгая секунда, другая — и ночь взорвалась громом, откатившимся вдаль с недовольным ворчанием. Джунгли ответили небу скрежетом и верещанием, гневными рыками и мычащими упреками.

Снова воцарились тишина и давящее ощущение неизбежности — небо рассекла вторая, длинная и ветвистая молния, на мгновение озарившая ослепительным сиреневым светом все подробности тюремного лагеря. После второго удара грома ливень возобновился с прежней силой.

Глоуэн обратился к Чилке: «Ты сказал, что в сарае произошло что-то непонятное. Что именно?»

«Жизнь необычна сама по себе, — вздохнул Чилке. — Если смотреть на вещи с этой точки зрения, события в сарае могут показаться типичными и даже закономерными, хотя рядового обывателя они удивили бы чрезвычайно».

«Что случилось?»

«Прежде всего, йип в черной униформе снял мешок с моей головы. Я увидел стол, а на нем — аккуратно сложенную пачку документов. Йип приказал мне сесть, и я сел.

По-видимому, за мной кто-то наблюдал с помощью камеры, установленной напротив стола. Из динамика раздался голос: «Вы — Юстес Чилке, родившийся в Большой Прерии на Земле?»

«Да, — сказал я. — Так-то оно так, но позвольте спросить, с кем я разговариваю?»

Голос ответил: «В данный момент вы должны сосредоточить внимание исключительно на находящихся перед вами документах. Подпишите их там, где проставлена галочка».

Голос был резкий, искаженный электроникой и очень недружелюбный. Я сказал: «Надо полагать, не имеет смысла жаловаться на это похищение, представляющее собой вопиющее нарушение закона».

Голос ответил: «Юстес Чилке, вас привезли сюда по уважительной причине и с важной целью. Подпишите документы и не теряйте время!»

Я сказал: «Похоже, что я говорю с мадам Зигони — только с тех пор ваш голос стал еще противнее. Где деньги? Вы мне должны за шесть месяцев работы».

Голос настаивал: «Немедленно подпишите бумаги, или хуже будет!»

Я просмотрел документы. Первый передавал все мое имущество, без каких-либо исключений или оговорок, Симонетте Зигони. Второе письмо уполномочивало его предъявителя, кто бы он ни был, получить мое имущество. Третий документ, мне понравился меньше всего — это было завещание, назначавшее моей единственной наследницей и душеприказчицей опять же мою дражайшую подругу Симонетту Зигони. Я пытался протестовать. Я пытался тянуть время. «Если не возражаете, я хотел бы подумать, — сказал я. — Предлагаю вернуться на станцию Араминта и обсудить этот вопрос, как полагается в благовоспитанном обществе».

«Если вы дорожите своей жизнью, — откликнулся голос, — подписывайте!»

Никакие доводы на эту женщину не действовали. «Я подпишу, если вам так не терпится, — сказал я. — Но учитывайте, что мое имущество по сути дела сводится к той одежде, которая на мне».

«Вы забываете о редкостях, унаследованных вами от деда».

«Никаких редкостей там нет. Набитое чучело лося уже наполовину облезло. Небольшая коллекция минералов — буквально кусочки гравия с десятков разных планет. Несколько безделушек, пара ваз из лилового стекла. И еще какое-то барахло на полу в сарае. А, еще я помню довольно красивое чучело филина, с мышью в клюве!»

«Что еще?»

«Трудно сказать — грабители основательно прочесали содержимое сарая, и мне даже стыдно предлагать вам оставшееся».

«Обойдемся без дальнейших задержек. Подпишите бумаги и больше не мешкайте».

Я подписал три документа, после чего голос сказал: «Юстес Чилке, вы спасли себе жизнь, остаток которой вы проведете в размышлениях о своих издевательских манерах и насмешливом высокомерии, о своем оскорбительном невнимании к чувствам тех, кто мог бы вступить с вами в дружеские отношения».

Насколько я понимаю, мадам Зигони ссылалась на мое прохладное отношение к ее авансам в те дни, когда я занимал должность управляющего ранчо «Тенистая долина». Я сказал ей, что мог бы извиниться, если бы это чему-нибудь помогло, но она заявила, что время для извинений прошло, и что мне уже не избежать судьбы. Меня вывели наружу и столкнули в яму, где я сразу же погрузился в покаянные размышления. Уверяю тебя, мне было очень приятно услышать твой голос!»

«Ты не имеешь никакого представления о том, что именно она ищет?» — спросил Глоуэн.

«Надо полагать, какая-то из безделушек, оставшихся от деда Суэйнера, гораздо дороже, чем я предполагал. Жаль, что он не успел мне об этом сообщить».

«Кто-то должен что-то знать. Кто?»

«Гм. Трудно сказать. Суэйнер заключал сделки с самыми странными людьми — старьевщиками, ворами, антикварами, книготорговцами. Помню одного типа — он был приятелем, коллегой, конкурентом и сообщником деда одновременно. По-моему, они оба состояли членами Общества натуралистов. Этот тип отдал деду Суэйнеру коробку со старыми книгами и бумагами в обмен на набор перьев экзотических птиц и три маски погибших душ в стиле «панданго». Если кого-то нужно расспросить о делишках покойного Суэйнера, трудно придумать кандидата лучше этого его приятеля».

«Где его найти?»

«Кто знает? Он попал в какую-то переделку в связи с незаконным гробокопательством и бежал с Земли. Его ищет полиция».

Обернувшись без очевидной причины, Глоуэн заметил бледное бородатое лицо Каткара — гораздо ближе, чем раньше. Было очевидно, что жмот из Стромы внимательно прислушивался к разговору.

По крыше забарабанил еще один ливень, продолжавшийся до тех пор, пока намек на влажные серые сумерки не оповестил о приближении рассвета.

Свет просачивался в небо, и стала видна вся полоса за частоколом. Четверо беглецов спустились из древесной хижины и стали пробираться вниз по склону через джунгли, обливавшие их потоками воды при каждом прикосновении к листу или стволу. Глоуэн шел впереди, за ним следовал Чилке — оба держали пистолеты наготове. Вскоре они прибыли к заросшему оврагу, но ложбина заполнилась сточной водой по пояс; перейти ее вброд было невозможно в связи с присутствием стремительно плававших в воде зубощелков. Глоуэн выбрал дерево повыше и срезал его лучом из пистолета так, чтобы оно упало поперек ложбины; образовался скользкий узкий мост.

Беглецы нашли гусеничный вездеход там, где его оставил Глоуэн. Кое-как разместившись вчетвером на небольшой машине, они начали спускаться по склону — потихоньку, чтобы не сползти по мокрой почве и не потерять управление. Почти сразу же на них напала бежавшая на перепончатых лапах тварь шестиметровой длины с восемью бешено стучащими жвалами и загнутым над головой длинным хвостом, позволявшим ей опрыскивать жертву ядовитой жидкостью. Чилке удалось пристрелить ее, пока она прицеливалась в них хвостом; тварь упала набок, скрежеща жвалами и мотая в воздухе хвостом, испускавшим темную струю.

Еще через несколько секунд Глоуэн остановил машину, чтобы выбрать дорогу, и в тишине из подлеска донесся какой-то зловещий звук. Шард встрепенулся; взглянув вверх, Глоуэн увидел треугольную голову не меньше двух метров в поперечнике, будто расколотую пополам огромной зубастой пастью, опускавшейся сквозь листву на конце длинной, дугообразно выгнутой шеи. Глоуэн машинально выстрелил прямо в раскрытую пасть. Обугленная голова взметнулась в небо, и в следующий момент в заросли с треском повалилась массивная туша.

С грехом пополам Глоуэну удавалось спускаться на вездеходе примерно тем путем, каким он поднялся. Постепенно склон становился более пологим, и через тропическую листву наконец стало проглядывать небо. Вездеход с плеском переезжал протоки речной воды между слизистыми отмелями. Издалека за продвижением незнакомцев по болоту наблюдала группа грязешлепов, улюлюкавших и пронзительно чирикавших. Вода становилась глубже — вездеход терял сцепление с илистой грязью, всплывая на поверхность заводей, поросших медленно кружащейся ряской.

Глоуэн остановил вездеход, повернулся к трем спутникам и указал на скопление торчащих из реки дендронов: «Здесь я привязал автолет к одному из стволов. Во время ночной грозы это губчатое бревно, наверное, оторвалось от дна и уплыло вместе с машиной».

«Плохо дело, — пробормотал Чилке, глядя на восток, где сливались с болотами излучины вышедшей из берегов реки. — Я замечаю много коряг и упавших деревьев, но автолета не видно».

Каткар уныло застонал: «В тюрьме было безопаснее».

«Если вам так полюбилась тюрьма, никто не запрещает вам туда вернуться», — отозвался Глоуэн.

Каткар промолчал.

Чилке задумчиво сказал: «Если бы у меня были инструменты и кое-какие материалы, я мог бы соорудить радиопередатчик. Но у нас ничего такого нет».

«Катастрофа! — жалобно воскликнул Каткар. — Мы погибли!»

«Не надо преувеличивать», — заметил Шард.

«Почему вы считаете, что я преувеличиваю?»

«Здесь очень медленное течение, не больше пяти километров в час. Если дерево упало посреди ночи — скажем, шесть часов тому назад — его унесло вниз по течению не больше, чем на тридцать километров. Вездеход может плыть со скоростью девять-десять километров в час. Значит, если мы поспешим вниз по течению, на полном ходу мы догоним бревно и привязанный к нему автолет через три-четыре часа».

Без лишних слов Глоуэн включил двигатель и направил вездеход вниз по реке.

Вездеход плыл по пылающему отражениями, удушливо жаркому пустынному речному простору, настолько насытившему воздух испарениями, что дыхание затруднялось и каждое движение казалось героическим усилием. По мере того, как Сирена поднималась к зениту, жара и ослепительный блеск воды начинали причинять ощутимую боль. Пользуясь плавающими ветками и листьями покрупнее, Глоуэн и Чилке соорудили нечто вроде навеса над сиденьями вездехода, предварительно стряхнув цеплявшихся за листья насекомых и мелких змей. Навес принес значительное облегчение. Время от времени из воды высовывались громадные головы и зрительные органы на стеблях, явно рассматривавшие появление вездехода в качестве приглашения к завтраку — для того, чтобы избежать внезапного и сокрушительного нападения, здесь приходилось сохранять постоянную бдительность.

Три часа вездеход спускался по течению, перебирая гусеницами в воде — мимо проплывали десятки коряг и упавших деревьев, гниловатые скопления переплетенных остатков растительности, поросли плавучего тростника. Внимательные и тревожные поиски, однако, ни к чему не приводили — «Скайри» не показывался. Наконец Каткар спросил: «Что, если мы проплывем еще два часа, и все равно не найдем автолет?»

«Тогда нам придется здорово поломать голову», — ответил Чилке.

«Я уже три часа ломаю голову! — раздраженно заявил Каткар. — В сложившихся обстоятельствах, как мне кажется, голова совершенно бесполезна».

Река становилась шире. Глоуэн держался ближе к левому берегу, чтобы ни в коем случае не пропустить автолет; размытая полоска правого берега уже почти скрывалась в дымке испарений.

Прошел еще час. Впереди появилось белое пятнышко: «Скайри». Глоуэн глубоко вздохнул, откинувшись на спинку сиденья; у него будто гора свалилась с плеч — накатила волна эйфорической расслабленности, на глаза навернулись слезы благодарности благожелательной судьбе.

Шард обнял Глоуэна за плечи: «Не могу найти слов...»

«Не торопитесь радоваться, — предупредил их Чилке. — Похоже на то, что на борту пираты».

«Грязешлепы!» — возмущенно сказал Глоуэн.

Вездеход приближался к автолету. Захваченное каким-то завихрением течения бревно, к которому был пришвартован «Скайри», уткнулось в грязевую отмель и застряло. Несколько грязешлепов, заинтересованных невиданной штуковиной, принесенной течением, прошлепали по воде, разбежавшись на отмели, пробрались к автолету через заросли тростника и теперь сосредоточенно сталкивали дротиками в воду оставленный Глоуэном на палубе мешок с частью вонючей туши.

Ленивый порыв ветерка донес до вездехода отвратительное зловоние, заставившее Чилке удивленно выругаться: «Это еще что?»

«Пахнет от мешка с куском местного животного, — пояснил Глоуэн. — Я его оставил на палубе, чтобы отпугивать грязешлепов». Взобравшись на носовую часть вездехода, Глоуэн стал размахивать руками: «Пошли вон! Кыш! Кыш!»

В ответ грязешлепы яростно завизжали и принялись бросаться комьями грязи. Глоуэн прицелился в дерево и отстрелил огромный сук. Грязешлепы разбежались с испуганными воплями, высоко вскидывая колени и с невероятной частотой молотя подошвами по воде и отмелям. Остановившись на безопасном расстоянии, они возобновили обстрел грязью, но без особого успеха.

Три беглеца и Глоуэн взобрались на палубу автолета. Выплеснув несколько ведер воды, Глоуэн попытался приглушить навязчивый запах, которым, казалось, пропиталась вся машина, и смыть мусор, оставленный грязешлепами. Вездеход затащили на борт и привязали. «Прощай, Вертес! — пробормотал Глоуэн, глядя на реку. — Мне больше от тебя ничего не нужно». Взявшись за штурвал, он приподнял машину в воздух на несколько метров и полетел вниз по течению.

В сумерках все четверо закусили оставшимися у Глоуэна припасами. Река становилась все шире и незаметно влилась в морскую гладь. Лорка и Синг скрылись за горизонтом — «Скайри» летел над Западным океаном черной тенью под блестками звезд.

Глоуэн обратился к Каткару: «Мне все еще не совсем понятно, почему вас отправили на Шатторак. Надо полагать, вы чем-то досадили Смонни, потому что Титус Помпо как таковой практически ничего не значит».

«Этот вопрос закрыт, — холодно ответил Каткар. — Я больше не желаю его обсуждать».

«Тем не менее, нам всем хотелось бы узнать подоплеку этого дела, а сейчас у вас более чем достаточно времени для того, чтобы посвятить нас во все подробности».

«Как бы то ни было, это мое личное дело», — отозвался Каткар.

«Не думаю, что в сложившихся обстоятельствах вы можете рассчитывать на конфиденциальность, — осторожно заметил Шард. — Всех нас, так или иначе, глубоко задевает происходящее, и у нас есть основания интересоваться тем, что вы могли бы рассказать».

«Должен заметить, что и Глоуэн, и Шард работают в отделе B, — вмешался Чилке, — в связи с чем их желание разобраться в вашей истории нельзя назвать праздным любопытством. Я тоже хотел бы знать, каким образом можно было бы рассчитаться с Симонеттой — и с Намуром, и с Бенджами — со всеми, кому казалось, что меня можно безнаказанно сажать в яму!»

«Меня тоже возмущает такое обращение, — добавил Шард, — хотя я стараюсь сдерживаться. Бессильная ярость ничему не поможет».

«Принимая во внимание все «за» и «против», — заключил Глоуэн, — лучше всего было бы, если бы вы рассказали нам то, что знаете».

Каткар упрямо молчал. Глоуэн попробовал разговорить его: «Вы были активистом партии ЖМО в Строме. Как вы познакомились с Симонеттой Клатток — или с мадам Зигони — как бы она себя не называла?»

«В этом нет никакой тайны, — полным достоинства тоном ответил Каткар. — Нашу партию беспокоят условия, сложившиеся в Йиптоне; мы хотим, чтобы Кадуол пробудился от тысячелетнего сна и шагал в ногу с современностью».

«Понятно. И поэтому вы поехали в Йиптон?»

«Само собой. Я хотел убедиться в происходящем собственными глазами».

«Вы поехали в одиночку?»

Каткар снова начал раздражаться: «Какая разница, с кем я туда поехал?»

«Назовите ваших спутников — в противном случае мы не сможем понять, имеет ли это какое-то значение».

«Я поехал с делегацией из Стромы».

«Кто еще входил в состав этой делегации?»

«Несколько членов партии ЖМО».

«В том числе смотрительница Клайти Вержанс?»

Каткар долго молчал — секунд десять, после чего приподнял руки в жесте неохотного подчинения судьбе: «Если хотите знать — да!»

«И Джулиан?»

«Разумеется, — презрительно хмыкнув, кивнул Каткар. — Джулиан полон энергии и настойчив. Некоторые даже называют его нахалом, хотя я предпочел бы не прибегать к такому выражению».

«Мы умеем держать язык за зубами и не станем передавать ваше мнение Джулиану Бохосту, — усмехнулся Шард. — Так что же случилось в Йиптоне?»

«Вы должны понять, что, хотя необходимость прогрессивного развития единодушно и единогласно признается всеми сторонниками партии ЖМО, по вопросу о том, в каком именно направлении должно осуществляться это развитие, существуют несколько принципиально отличающихся мнений. Смотрительница Вержанс придерживается одного мнения, а я — другого, в связи с чем наши совещания не всегда носят гармоничный характер».

«Чем отличаются ваши взгляды?» — спросил Глоуэн.

«Главным образом тем, чему следует уделять основное внимание. Я выступаю за формирование хорошо продуманной структуры руководства нового Кадуола и тщательно разработал соответствующую систему. Боюсь, что Клайти Вержанс несколько непрактична и представляет себе новое общество как некое сборище счастливых крестьян, рассматривающих тяжелый труд как священный долг и каждый вечер празднующих окончание рабочего дня с песнями, плясками и звоном бубнов на центральной площади идиллического поселка. Каждый будет сказателем или музыкантом, каждый приобщится к радости творчества, изготовляя чудесные поделки. Как будет управляться эта новая община? Смотрительница Вержанс придерживается принципа, согласно которому каждый, кому не лень, стар и млад, мужчины и женщины, болваны и мудрецы, смогут на равных правах обсуждать общественные вопросы на сходках и с радостными возгласами одобрения принимать наилучшие решения, ни у кого не вызывающие никаких возражений. Короче говоря, Клайти Вержанс выступает за самую примитивную и бесформенную демократию в чистом виде».

«Как насчет аборигенов, местной фауны? Что будет с ними?» — поинтересовался Глоуэн.

«Дикие животные? — беззаботно отмахнулся Каткар. — Они мало интересуют госпожу Вержанс. Им придется приспосабливаться к новому мировому порядку. Самых неприятных и опасных тварей выгонят куда-нибудь подальше или уничтожат».

«Но вы придерживаетесь другой точки зрения?»

«Совершенно верно! Я призываю к созданию централизованной структуры, уполномоченной формулировать политику и выносить постановления».

«Таким образом, вы и смотрительница Вержанс решили до поры до времени забыть о ваших разногласиях и вместе отправились в Йиптон?»

Каткар поджал губы, скорчив язвительную гримасу — не то усмехаясь, не то оскалившись: «Увеселительную поездку в Йиптон предложил не я. Не знаю, кому первому пришла в голову эта идея — подозреваю, что Джулиану. Он вечно плетет всякие интриги, и чем больше запутывается их клубок, тем больше он чувствует себя в своей тарелке. Именно он советовался с неким Намуром во время своего визита на станцию Араминта, а затем поделился мыслями с Клайти Вержанс. Так или иначе, поездку запланировали. Когда я понял, куда дует ветер, я настоял на том, чтобы меня включили в состав делегации, чтобы моя точка зрения не осталась без внимания.

Мы полетели в Йиптон. Я ничего не знал о Симонетте и о том положении, которое она занимает. Я полагал, что мы будем совещаться с Титусом Помпо, но к своему величайшему изумлению обнаружил, что интересы йипов представляет Симонетта! Ни Джулиан, ни Клайти Вержанс не выразили никакого удивления по этому поводу — можно не сомневаться в том, что Намур заранее предупредил их о том, чего следует ожидать. Меня же оставили в полном неведении. Естественно, я был возмущен таким нарушением дипломатического этикета и без обиняков выразил свое недовольство при первой возможности.

В любом случае, Намур провел нас в помещение с бамбуковой циновкой на полу, со стенами из расщепленного бамбука и с резным деревянным потолком прекрасной, тонкой работы, явно привезенным контрабандой с континента. Нам пришлось ждать пятнадцать минут, прежде чем Симонетта соблаговолила показаться — невнимательность, вызвавшая у смотрительницы Вержанс, насколько я заметил, очередной приступ раздражения.

Как я уже сказал, когда до общения с нами снизошла Симонетта, я был неприятно поражен. Я ожидал увидеть Титуса Помпо — серьезного, справедливого, полного достоинства правителя. Вместо него в помещение зашла крупная, нескладная женщина, мускулатурой не уступающая смотрительнице Вержанс. Должен заметить, что Симонетта выглядит очень странно. Она собирает волосы тяжелой копной на голове, наподобие бухты старого каната. Кожа ее по консистенции напоминает белый воск, а глаза блестят, как янтарные четки. В ней чувствуется необузданное своеволие, сразу вызывающее опасения. Совершенно очевидно, что ее раздирают всевозможные страсти, и что она сдерживает их лишь настолько, насколько этого требуют обстоятельства. Как правило, она говорит резко и властно, но по желанию может придавать своему голосу почти певучую мягкость. Судя по всему, она руководствуется инстинктивной или подсознательной интуицией, а не теоретическими умозаключениями — в этом отношении она представляет собой полную противоположность смотрительнице Вержанс. В ходе совещания ни Симонетта, ни Клайти Вержанс не проявляли никакого дружелюбия, пытаясь лишь придерживаться самых основных правил цивилизованного поведения. Это, однако, не имело значения — мы приехали в Йиптон не для того, чтобы обмениваться любезностями, а для того, чтобы определить, каким образом мы могли бы наилучшим образом координировать усилия, направленные на достижение общей цели.

Я рассматривал себя как одного из виднейших членов делегации и начал говорить, чтобы упорядоченно, связно и недвусмысленно сформулировать свое истолкование принципов партии ЖМО — у Симонетты не должно было остаться никаких иллюзий по поводу нашей позиции. Смотрительница Вержанс, тем не менее, проявила самую вульгарную и беспардонную грубость, прерывая мои замечания и перекрикивая меня, когда я стал возражать, указывая на то, что изложение манифеста ЖМО входило в мои полномочия. Расшумевшись, как скандальная истеричка, Клайти Вержанс позволила себе произносить очевидные нелепости, называя Симонетту «товарищем по оружию» и «непоколебимой защитницей истины и добродетели». И снова я попытался вернуться к надлежащему обсуждению актуальных вопросов, но Симонетта приказала мне «заткнуться», что, с моей точки зрения, было вопиющим оскорблением. Вместо того, чтобы осудить такое из ряда вон выходящее поведение, смотрительница Вержанс согласилась с Симонеттой, добавив несколько оскорбительных замечаний от себя лично: «Замечательно! — воскликнула она. — Если Каткар перестанет блеять хотя бы на несколько минут, мы сможем наконец заняться нашими делами». Или что-то в этом роде.

Так или иначе, говорить стала Клайти Вержанс. Симонетта послушала ее минуту-другую и снова потеряла терпение. «Позволю себе высказаться откровенно! — заявила она. — На станции Араминта меня подвергли мучительным унижениям и преследованиям. С тех пор вся моя жизнь посвящена возмездию. Я намереваюсь налететь на Дьюкас как ангел смерти во главе полчища валькирий и стать самодержавной повелительницей станции. Сладость моей мести превзойдет все наслаждения, какие мне привелось испытать! Никто и ничто не укроется от раскаленного жала моей ярости!»

Смотрительница Вержанс сочла необходимым усовестить Симонетту, хотя она попыталась это сделать в весьма осмотрительных выражениях. «Партия жизни, мира и освобождения не видит в этом свою основную задачу, — сказала она. — Мы намерены сбросить бремя тирании, навязанное Хартией, и предоставить человеческому духу возможность свободно развиваться и процветать!»

«Ваши намерения несущественны, — отозвалась Симонетта. — В конечном счете Хартию заменит мономантический символ веры, которым будет определяться будущее Кадуола».

«Я ничего не знаю о вашем «символе веры», — возразила Клайти Вержанс, — и не позволю навязывать всей планете какой-то извращенный культ».

«Вы несправедливы именно потому, что не знаете, о чем говорите, — парировала Симонетта. — Мономантика — абсолютный и окончательный свод универсальных знаний, нерушимый распорядок бытия и спасительного совершенствования!»

Заявления Симонетты заставили потерять дар слова даже смотрительницу Вержанс. Наступившим молчанием тут же воспользовался Джулиан. Он стал распространяться по поводу нового Кадуола и провозгласил, что в поистине демократическом мире убеждения каждого человека священны и неприкосновенны. Поэтому лично он, Джулиан Бохост, готов защищать эту концепцию до последнего вздоха — и так далее, и тому подобное. Симонетта стучала пальцами по столу и пропускала весь этот вздор мимо ушей. Нетрудно было догадаться, что она вот-вот взорвется, и что наша дипломатическая миссия закончится взаимными обвинениями и непоправимой ссорой. Поэтому я решил взять дело в свои руки, чтобы раз и навсегда внести ясность в наши взаимоотношения. Я указал на тот факт, что абсолютная демократия — каковую некоторые называют «нигилизмом» — равнозначна полному всеобщему хаосу. Кроме того, общеизвестно, что управление, доверенное коллективу — комитету, бюро или совету — лишь немногим менее хаотично, чем власть разнузданной толпы. Настоящий прогресс может быть достигнут только в том случае, если полномочиями власти будет облечен один решительный человек, чьи личные качества и суждения никто не подвергает сомнению. Я заявил, что, хотя и не испытываю безудержной жажды власти, сложившаяся критическая ситуация требует, чтобы я взял на себя эту огромную ответственность, со всеми проистекающими трудностями и последствиями. Я считал, что для нас всех настало время согласиться с этой программой и всецело посвятить себя ее осуществлению.

Некоторое время Симонетта молча сидела и смотрела на меня. Затем она спросила с подчеркнутой вежливостью: насколько я уверен в том, что лицом, облеченным полномочиями власти, должен быть именно мужчина?

Я ответил, что совершенно в этом убежден — таков, в конце концов, урок истории. Выполняя незаменимые функции и проявляя неподражаемые интуитивные способности, женщины вносят ценный вклад в общественное развитие. Но лишь мужчинам свойственно единственное в своем роде сочетание предусмотрительности, воли, настойчивости и способности вести за собой, необходимое руководителю.

«И какая же роль уготована смотрительнице Клайти Вержанс в вашем новом королевстве?» — спросила Симонетта.

Я понял, что выразился, пожалуй, слишком обобщенно и слегка увлекся, движимый самыми чистосердечными побуждениями. Я ответил, что «королевство» — термин, не вполне подобающий в данном случае, и что я, несомненно, испытываю глубочайшее уважение к достоинствам и способностям обеих присутствующих дам. Смотрительница Вержанс могла бы взять на себя руководство изящными искусствами и художественными ремеслами, а Симонетта, возможно, согласилась бы возглавить министерство образования — и та, и другая должность позволили бы им оказывать существенное влияние».

Чилке расхохотался: «Каткар, вы просто чудо!»

«Я не более чем изложил общепризнанные прописные истины».

«Вполне может быть, — покачал головой Чилке. — От прописных истин, однако, молоко киснет».

«Теперь я понимаю, что вел себя неосторожно. Я допускал, что и смотрительница Вержанс, и Симонетта Клатток — рационально, реалистично мыслящие личности, знакомые с фундаментальными принципами развития человеческой истории. Я ошибался».

«Да, вы ошиблись, — кивнул Чилке. — Что же случилось дальше?»

«Джулиан провозгласил, что, по его мнению, каждый из нас успел высказать свою точку зрения, и что теперь ему предстояло устранить некоторые расхождения, по-видимому поверхностные — ведь наша общая цель состояла в том, чтобы сбросить бесполезное бремя Хартии, а это само по себе не просто. Симонетта, казалось, не возражала, но предложила сделать перерыв и закусить. Мы вышли на террасу с видом на лагуну. Нам подали печеных мидий, рыбный паштет, хлеб из муки, смолотой из водорослей, и морскую капусту, а также вино, привезенное со станции Араминта. Надо полагать, я выпил больше, чем обычно — или мне в вино что-нибудь подсыпали. Так или иначе, у меня стали слипаться глаза, и я заснул.

Проснувшись, я обнаружил, что нахожусь в автолете. Я думал, что нас везли обратно в Строму, хотя не видел вокруг ни Клайти Вержанс, ни Джулиана. Полет, однако, занял гораздо больше времени, чем следовало, и закончился, к моему полному изумлению, на Шаттораке! Я возмущался, протестовал — но меня оттащили в яму и заперли под решеткой. Прошло два дня. Мне сказали, что я мог, по своему усмотрению, выполнять обязанности лагерного повара — или оставаться в яме. Само собой, я стал поваром. Вот, по существу, и все — больше рассказывать нечего».

«Где они прячут автолеты?»

Каткар поморщился: «Это не мои тайны. Я не хотел бы обсуждать такие вещи».

Шард спросил, спокойно и размеренно: «Вы разумный человек, не так ли?»

«Конечно! Разве это не очевидно?»

«В ближайшем будущем Шатторак подвергнется нападению всех вооруженных сил, какие мы сможем мобилизовать на станции. Если вы не предоставите нам точную и подробную информацию — и если по этой причине будет убит хотя бы один из наших служащих, вас объявят виновным в убийстве по умолчанию и казнят».

«Но это несправедливо!» — воскликнул Каткар.

«Называйте это, как хотите. В отделе B «справедливость» рассматривается как нечто неотъемлемое от соблюдения положений Хартии».

«Но я — член партии ЖМО, сторонник прогресса! Для меня Хартия — архаическая нелепость!»

«Боюсь, что суд сочтет вас не только жмотом, но и предателем, соучастником убийства, и приговорит вас к смертной казни без малейшего сожаления».

«Еще не хватало! — пробормотал Каткар. — Какая разница, в конце концов? Автолеты — в подземном ангаре на восточном склоне Шатторака. Там были расширены подземные пустоты, образованные застывшей лавой».

«Как их охраняют?»

«Не могу сказать — мне не позволяли даже ходить в том направлении. Число автолетов, находящихся в ангаре, мне неизвестно по той же причине».

«Какова общая численность персонала?»

«Человек двенадцать».

«Все они — йипы?»

«Нет. Лучшие механики — с других планет. Ничего про них толком не знаю».

«Как насчет космической яхты Титуса Помпо? Как часто она появлялась?»

«Пару раз за все время, что я провел в тюрьме».

«С тех пор, как вы ездили в Йиптон со смотрительницей Вержанс, вы встречали Намура?»

«Нет».

«А Бардьюс? Какую роль он играет во всей этой истории?»

«Как я уже упоминал, — надменно ответил Каткар, — с этим человеком я не знаком».

«Судя по всему, он и Клайти Вержанс — давние приятели».

«Не могу судить».

«Гм, — задумался Глоуэн. — Возникает впечатление, что смотрительница Вержанс не так уж демократична, как могло бы показаться».

Каткар опешил: «Почему вы так считаете?»

«Клайти Вержанс, несомненно, собирается быть равнее всех равных в вашем новом равноправном обществе».

«Не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — с достоинством ответствовал Каткар. — Подозреваю, однако, что вы нашли новый способ навлечь оскорбительные подозрения на руководство партии жизни, мира и освобождения».

«Подозрения? Может быть и так...», — рассеянно отозвался Глоуэн.

 

2

«Скайри» приблизился к станции Араминта с юго-запада на бреющем полете, чтобы избежать обнаружения, и приземлился в лесу на южном берегу реки Уонн.

Вскоре после захода солнца Глоуэн подошел к Прибрежной усадьбе и постучал в дверь парадного входа. Горничная впустила его в прихожую и объявила о его прибытии Эгону Тамму.

«Вернулся, целый и невредимый! — почти не скрывая радость, приветствовал его вышедший навстречу консерватор. — Чем закончилась твоя авантюра?»

Глоуэн покосился на прислугу, продолжавшую стоять в прихожей. «Пойдем, поговорим у меня в кабинете, — сказал Эгон Тамм. — Хочешь подкрепиться?»

«Не отказался бы от чашки крепкого чаю».

Отдав указания горничной, консерватор провел Глоуэна в свой кабинет: «Итак! Ты добился успеха?»

«Да. Мне удалось привезти не только Шарда, но и Чилке, а также еще одного заключенного, натуралиста по имени Каткар. Они ждут снаружи, в темноте. Не хотел приводить их с собой, чтобы их не заметили ваши гости».

«Гости вчера уехали — к моему величайшему облегчению».

«Не помешало бы позвонить Бодвину Вуку и пригласить его в Прибрежную усадьбу — в противном случае он обидится и будет бесконечно досаждать мне язвительными замечаниями».

Эгон Тамм позвонил директору отдела B, сразу ответившему на вызов. «У меня Глоуэн, — сказал консерватор. — По-видимому, дело в шляпе, но Глоуэн хотел бы, чтобы вы присоединились ко мне и выслушали его отчет».

«Прибуду сию же минуту».

Горничная принесла чай и печенье. Поставив поднос на стол, она спросила: «Что еще прикажете?»

«Ничего. Сегодня вечером вы можете отдыхать».

Служанка удалилась. Глоуэн проводил ее глазами: «Может быть, она — ни в чем не повинная честная работница. А может быть, она — шпионка, подосланная Симонеттой. Насколько мне известно, станция кишит ее шпионами. Совершенно необходимо, чтобы Симонетта не знала, что Шард, Чилке и Каткар сбежали из тюрьмы на Шаттораке».

«Но ей уже об этом донесли — прошло столько времени!»

«Даже если ее поставили в известность, она не знает, где они — может быть, они решили попытать счастья в джунглях и болотах. А может быть, они прячутся поблизости от лагеря, надеясь захватить автолет».

«Проведи всех троих вокруг дома, к боковому выходу из флигеля в конце коридора. Я позабочусь о том, чтобы Эсме их не увидела».

Прибыл Бодвин Вук. Эгон Тамм сам открыл ему дверь и провел его в кабинет. Переводя взгляд с лица на лицо, директор отдела расследований пожал руки старым знакомым: «Шард! Рад видеть вас живым — хотя невозможно не признать, что вид у вас порядком потрепанный. Чилке, поздравляю с возвращением! А кто этот господин?»

«Жмот из Стромы, — ответил Глоуэн. — Его зовут Руфо Каткар; он представляет фракцию, несколько расходящуюся во взглядах с Клайти Вержанс».

«Любопытно, в высшей степени любопытно! Ну что же, докладывай — что нового?»

Глоуэн говорил полчаса. Бодвин Вук обернулся к Шарду: «Что, по-вашему, следует сделать в первую очередь?»

«Я считаю, что нужно нанести удар, и как можно скорее. Если Смонни пронюхает, что ее тайну раскрыли, будет слишком поздно. По-моему, нам уже давно пора действовать».

«Шатторак защищен?»

Глоуэн повернулся к Каткару: «Что вы можете сказать по этому поводу?»

Каткар тщетно пытался скрыть раздражение: «Вы ставите меня в самое неудобное положение! Даже если Симонетта отвратительно со мной обошлась, я не могу признать, что мои интересы совпадают с вашими. В принципе я намерен свергнуть тиранию Хартии, в то время как вы намерены продлить ее действие настолько, насколько это возможно».

«Мы надеемся сохранить порядок, установленный в Заповеднике, это правда. Такие уж мы негодяи, — сокрушенно заметил Бодвин Вук. — Что ж, существует простое решение проблемы, справедливое для всех заинтересованных сторон. Вы можете ничего нам не говорить, а мы тихонько вернем вас на Шатторак и оставим там, где вас нашел Глоуэн. Чилке, сколько автолетов можно поднять в воздух сию минуту?»

«Четыре новые машины, три тренировочных автолета, два грузовых транспортера и «Скайри». Главная проблема в шпионаже. Смонни донесут о каждом нашем движении, она будет готова к налету. В связи с чем я вспомнил, что мне нужно срочно поговорить с Бенджами. По меньшей мере одним шпионом будет меньше».

Бодвин Вук повернулся к Эгону Тамму: «Каткара следует рассматривать как неприятеля и содержать в заключении до тех пор, пока мы не сможем вернуть его в болота Эксе».

«Запру его в сарае, — предложил консерватор. — Там его никто не потревожит. Пойдемте, Каткар — такова необходимость, навязанная обстоятельствами».

«Нет! — в отчаянии воскликнул Руфо Каткар. — Я не хочу в сарай — и еще больше не хочу возвращаться на Шатторак. Я расскажу вам все, что знаю».

«Как вам угодно, — развел руками Бодвин Вук. — Каковы оборонительные возможности лагеря на Шаттораке?»

«По два орудия с обеих сторон коммуникационного центра. Еще по паре орудий с обеих сторон ангара. Приближаясь по маршруту Глоуэна — вглубь континента вдоль реки, затем вверх к лагерю на минимальной высоте — можно избежать обнаружения радаром и уничтожить коммуникационный центр, не опасаясь орудий. Больше я ничем не могу вам помочь, потому что больше ничего не знаю».

«Очень хорошо, — кивнул Бодвин Вук. — Вас не отправят обратно на Шатторак, но вам придется ждать нашего возвращения взаперти — по очевидным причинам».

Каткар снова принялся протестовать, но тщетно — Эгон Тамм и Глоуэн отвели его в сарай неподалеку от Прибрежной усадьбы и заперли там на замок.

Тем временем Бодвин Вук приказал нескольким служащим отдела B задержать Бенджами, но к величайшему разочарованию Чилке, шпиона-йипа нигде не было. Как выяснилось впоследствии, он покинул станцию Араминта на борту звездолета «Диоскамедес транслюкс», направлявшегося вдоль Пряди Мирцеи к пересадочному терминалу в Плавучем Городе на четвертой планете Андромеды 6011.

«Увы! — сказал по этому поводу Чилке. — Бенджами чует опасность лучше, чем вибриссы огнерыси с планеты Танкред. Сомневаюсь, что мы когда-либо встретимся снова».

 

3

В самое темное и тихое время между полуночью и рассветом с аэродрома станции Араминта вылетели четыре патрульные машины, вооруженные всеми средствами разрушения, какие мог предоставить арсенал управления Заповедника. Перемещаясь с высокой скоростью, они стремительно обогнули полушарие Кадуола — покинув берега Дьюкаса, пересекли Западный океан и снизились, чтобы незаметно приблизиться к Эксе. Автолеты промчались, как тени, вверх по течению извилистого Вертеса, над самой поверхностью воды и таким образом укрылись за стеной джунглей от любых детекторов, установленных на потухшем вулкане.

Там, где Глоуэн раньше оставил «Скайри», диверсионная эскадрилья повернула направо, пронеслась над прибрежной трясиной и, поднимаясь над самыми вершинами деревьев, достигла вершины Шатторака.

Через двадцать минут операция завершилась. Приземистое строение коммуникационного центра было уничтожено вместе с оборонительными огневыми позициями. В ангаре нашлись семь автолетов, в том числе две машины, недавно похищенные со станции Араминта. Персонал лагеря не оказал сопротивления. Девять человек из двенадцати задержанных, в черных униформах, числились в элитном подразделении охраны Титуса Помпо — так называемых «умпов». Трое были наемными техниками с других планет. Почему их удалось захватить врасплох? Почему никто даже не пытался отразить нападение? Йипы ничего не отвечали, но один из инопланетных техников сообщил, что побег Шарда и Чилке, а также исчезновение Каткара, не вызвали особых подозрений или беспокойства и не привели к повышению бдительности: тюремщики не сомневались в том, что местонахождение их лагеря никому не известно, а также в беспощадности «зеленого прокурора» — болота Эксе непроходимы, и любая попытка побега равнозначна самоубийству. По сведениям того же техника, облава на Шатторак всего лишь на неделю упредила оккупацию Мармионского побережья йипами: уже был получен приказ оснастить автолеты всеми имеющимися под рукой орудиями. Короче говоря, трудно было выбрать более удачное время для облавы.

 

4

На станции Араминта консерватор, в обществе Бодвина Вука и Шарда Клаттока, подверг Руфо Каткара длительному допросу с пристрастием.

После этого Эгон Тамм созвал в Прибрежной усадьбе экстренное совещание с участием шестерых смотрителей Заповедника.

Сразу по прибытии шестерых смотрителей их провели в гостиную Прибрежной усадьбы. На совещании присутствовали также Бодвин Вук, Шард и, по настоянию консерватора, Глоуэн. Смотрители Боллиндер, Гельвинк и Фергюс сели с одной стороны; смотрители Клайти Вержанс и Джори Сискин, члены партии ЖМО, а также Лона Йон, заявившая о своем политическом нейтралитете — с другой.

Эгон Тамм, в официальной мантии консерватора, открыл заседание.

«Вероятно, вам предстоит важнейшее совещание в вашей жизни, — предупредил он. — Нам угрожала катастрофа невероятных масштабов. Нам удалось ее предотвратить, но лишь до поры до времени. Я говорю о вооруженном нападении йипов на станцию Араминта, за которым должно было последовать вторжение тысяч йипов на Мармионское побережье — что, конечно же, положило бы конец существованию Заповедника.

Как я упомянул, нам удалось предотвратить самое худшее. Мы захватили семь летательных аппаратов йипов и большое количество оружия.

В связи с этим вынужден сообщить с глубоким сожалением, что поступки одного из высших должностных лиц Заповедника граничили с предательством, хотя можно не сомневаться в том, что будет предпринята попытка оправдать это поведение идеалистическими побуждениями. Клайти Вержанс! С этой минуты вы исключены из состава совета смотрителей Заповедника».

«Это невозможно и незаконно! — отрезала Клайти Вержанс. — Я избрана всенародным голосованием с соблюдением всех формальностей».

«Тем не менее, ваша должность предусмотрена Хартией. Вы не можете бороться за уничтожение Хартии и одновременно пользоваться дарованными ею привилегиями. Те же соображения применимы в отношении Джори Сискина, также члена партии ЖМО. Я приказываю ему немедленно сложить с себя полномочия смотрителя Заповедника. А вас, смотрительница Йон, я вынужден спросить: поддерживаете ли вы Хартию безоговорочно во всех ее аспектах? Если нет, вам тоже не место в совете смотрителей. Мы больше не можем позволить себе роскошь конфликта и раскола».

Лона Йон, худощавая высокая женщина, уже немолодая, с коротко подстриженными белыми волосами и проницательной костлявой физиономией, ответила: «Мне не нравится самодержавная поза, которую вы себе позволяете, и меня возмущает необходимость формулировать вслух то, что я привыкла считать своими личными убеждениями, не подлежащими огласке. Тем не менее я понимаю, что мы оказались в чрезвычайной ситуации, и что мне придется примкнуть к той или иной стороне. Что ж, пусть будет так! Я считаю себя человеком независимым и не замешанным в политические интриги, но могу со всей уверенностью заявить, что поддерживаю Хартию и принципы Заповедника. Должна заметить, однако, что предписания Хартии не соблюдаются со всей строгостью и никогда не соблюдались более чем приблизительно».

Лона Йон набрала воздуха, собираясь приступить к дальнейшим пояснениям, но Эгон Тамм прервал ее: «Очень хорошо — этого достаточно».

«Можете издавать приказы сколько хотите, — презрительно произнесла Клайти Вержанс. — Факт остается фактом: я представляю значительную часть натуралистов, и мы отвергаем ваши жестокие, по сути дела бесчеловечные принципы!»

«Тогда я должен предупредить вас и всех, кто за вас голосовал, что любая попытка воспрепятствовать соблюдению законов Заповедника или уклониться от их исполнения будет рассматриваться как преступление. К таким попыткам относятся сговор с Симонеттой Зигони и любое содействие осуществлению ее планов».

«Вы не можете мне указывать, с кем я могу или не могу иметь дело!»

«Симонетта — вымогательница и похитительница. За ней числятся и более тяжкие преступления. Присутствующий здесь Шард Клатток был похищен по ее приказу. Другой ее жертвой оказался ваш партийный товарищ, Руфо Каткар».

Клайти Вержанс рассмеялась: «Если Симонетта — такая разбойница, почему вы ее не задержите и не привлечете к ответственности?»

«Если бы я мог вывезти ее из Йиптона, не прибегая к насилию и кровопролитию, ее арестовали бы сию секунду!» — Эгон Тамм повернулся к Бодвину Вуку: «У вас есть какие-нибудь предложения по этому поводу?»

«Если мы начнем депортировать йипов на Шаманиту, где ощущается острый дефицит трудовых ресурсов, рано или поздно Смонни нам попадется».

«Какое бесчувственное заявление! — воскликнула Клайти Вержанс. — Как вы убедите йипов покинуть Кадуол?»

«То, что потребуется в данном случае, трудно назвать «убеждением», — улыбнулся Бодвин Вук. — Кстати, где ваш племянник? Я ожидал увидеть его в числе присутствующих».

«Джулиан отправился в космический полет по важным делам».

«Рекомендую вам обоим впредь не нарушать положения Хартии, — перестал улыбаться Бодвин. — В противном случае и вам, госпожа Вержанс, придется отправиться в космос».

«Какая чушь! — усмехнулась Клайти Вержанс. — В первую очередь вы должны продемонстрировать, что ваши дикие древние предрассудки основаны на каком-то фактическом документе, а не на слухах и легендах».

«Даже так? Нет ничего проще. Обернитесь — над вашей головой, на стене, висит факсимильная копия Хартии. Такая же копия есть в каждом доме и в каждом учреждении на Кадуоле».

«Мне больше нечего сказать».

 

5

В Прибрежной усадьбе наступил вечер. Смотрители и бывшие смотрители улетели в Строму. Руфо Каткар тоже хотел вернуться в Строму, но Бодвин Вук еще не убедился в том, что Каткар выложил все, о чем мог рассказать — неуживчивый натуралист явно подозревал больше, чем говорил.

Бодвин Вук, Шард, Глоуэн и консерватор задержались за обеденным столом, отдавая должное местному вину и обсуждая события дня. Бодвин заметил, что Клайти Вержанс не слишком смутилась, лишившись места в совете, и не выразила никаких сожалений по этому поводу.

«Должность смотрителя — почетное, почти символическое звание, — ответил Эгон Тамм. — Настоящих выгод она не сулит. Клайти Вержанс добилась избрания в Строме потому, что считала, что сможет сама определять круг своих обязанностей. Кроме того, статус смотрительницы служил оправданием ее склонности совать нос в чужие дела».

«Одно из ее замечаний показалось мне любопытным, — задумчиво сказал Шард. — У меня такое чувство, что она проговорилась — не смогла удержаться и сболтнула лишнее».

Эгон Тамм недоуменно нахмурился: «О каком замечании вы говорите?»

«Она заявила, в сущности, что Хартия — воображаемый документ, не более чем слух или легенда, лишенное фактических оснований древнее поверье. Нечто в этом роде».

Бодвин Вук поморщился и опрокинул бокал вина в свою луженую глотку: «Похоже на то, что эта невероятная женщина верит в свою способность избавиться от Хартии одним усилием воли, по мановению волшебной палочки!»

Глоуэн хотел было возразить, но промолчал. Он обещал Уэйнесс никому не говорить об ее открытии — о том, что оригинальный экземпляр Хартии исчез из сейфа Общества натуралистов. В последнее время, однако, возникало впечатление, что тайна Уэйнесс, вопреки ее надеждам, становилась известной слишком многим. Попытки Симонетты завладеть имуществом Чилке, а теперь и раздраженные замечания Клайти Вержанс, позволяли предположить, что неприятная новость оставалась тайной только для лояльных консервационистов.

Учитывая ситуацию, сложившуюся на станции Араминта, Глоуэн решил, что с его стороны лучше всего было бы пролить некоторый свет на обстоятельства, неизвестные его собеседникам. Он осторожно произнес: «Вполне может быть, что вы недооцениваете значение замечаний Клайти Вержанс».

Бодвин Вук тут же с подозрением набычился: «Даже так? Давай, выкладывай все, что знаешь!»

«Слова Клайти Вержанс, признаться, меня огорчили и напугали. Еще больше меня беспокоит то обстоятельство, что Джулиан Бохост поспешно отправился в космический полет».

Бодвин Вук тяжело вздохнул: «Как всегда! Все, кому не лень, прекрасно осведомлены о неминуемых бедствиях и надвигающихся катастрофах — все, кроме сладко дремлющих офицеров отдела расследований!»

«Будь так добр, Глоуэн, объясни, что происходит», — предложил Эгон Тамм.

«Хорошо, я объясню, — в свою очередь вздохнул Глоуэн. — Раньше я этого не делал потому, что обещал не разглашать тайну».

«Кто тебе разрешил утаивать информацию от руководителей? — взревел Бодвин Вук. — Ты что о себе возомнил — что ты умнее всех нас, вместе взятых?»

«Ни в коем случае, директор! Я просто договорился с лицом, передавшим информацию, что для всех будет лучше, если мы не станем ее разглашать — до поры до времени».

«Ага! И кто же этот не в меру осторожный осведомитель?»

«Э... Уэйнесс, директор».

«Уэйнесс?»

«Да. Как вам известно, она сейчас на Земле».

«Продолжай».

«Короче говоря, она обнаружила во время предыдущей поездки на Землю, когда гостила у Пири Тамма, что Хартия и бессрочный договор о передаче права собственности на Кадуол исчезли. Шестьдесят лет тому назад некий секретарь Общества натуралистов по имени Фронс Нисфит потихоньку грабил Общество и продал коллекционерам древних документов все, что имело какую-либо ценность — в том числе, судя по всему, оригинальный экземпляр Хартии. Уэйнесс надеялась узнать, кому была продана Хартия — и думала, что ей будет легче это сделать, если о пропаже документа никто не будет знать».

«Вполне разумное допущение, — сказал Шард. — Но тебе не кажется, что она взяла на себя слишком большую ответственность?»

«Так или иначе, она так решила. Теперь становится ясно, что Симонетта тоже узнала о пропаже Хартии — и, может быть, знает обо всем этом больше, чем Уэйнесс».

«Почему ты так считаешь?»

«Некоторые из документов Общества мог приобрести коллекционер по имени Флойд Суэйнер. Он умер, завещав все свое наследство внуку, Юстесу Чилке. Симонетта выследила Чилке и увезла его на планету Розалия. А Намур привез его оттуда сюда. Тем временем Смонни пыталась выяснить, где Чилке или его дед спрятали Хартию — но безуспешно. После чего Смонни приказала похитить Чилке и отвезти его на Шатторак, где она заставила его под страхом смерти подписать документ, передающий ей всю его собственность. Похоже на то, что Смонни и ее союзники, йипы, настроены очень серьезно».

«А причем тут Клайти Вержанс? Она откуда все это знает?»

«По этому поводу следовало бы еще раз поговорить с Каткаром», — посоветовал Глоуэн.

Эгон Тамм позвал горничную и приказал ей привести Каткара из комнаты, отведенной для его временного пребывания в усадьбе.

Руфо Каткар не замедлил появиться и некоторое время стоял в дверном проеме, оценивая собравшихся в столовой. Он успел тщательно подстричь черные волосы и бороду; на нем был мрачноватый черный костюм с коричневыми нашивками — в традиционном консервативном стиле Стромы. Черные глаза Каткара бегали из стороны в сторону. Наконец он сделал шаг вперед: «Чем еще могу вам служить? Я уже рассказал все, что знаю, и дальнейший допрос был бы чистым издевательством».

«Садитесь, Руфо, — предложил Эгон Тамм. — Не откажетесь от бокала вина?»

Каткар уселся, но жестом отмахнулся от вина: «Я очень редко и неохотно употребляю спиртное».

«Мы надеемся, что вы могли бы содействовать разъяснению некоторых загадочных обстоятельств, относящихся к Клайти Вержанс».

«Не могу себе представить, что еще я мог бы вам поведать».

«Когда госпожа Вержанс совещалась с Симонеттой Зигони, заходил ли разговор о Юстесе Чилке?»

«Никто не произносил это имя».

«А имя «Суэйнер» кто-нибудь произносил?»

«Нет, ничего такого я не слышал».

«Странно!» — сказал Бодвин Вук.

Глоуэн решил вмешаться: «Либо Клайти Вержанс, либо Джулиан Бохост встречались здесь, на станции Араминта, с сестрой Смонни, Спанчеттой. Вам это известно?»

Руфо Каткар раздраженно нахмурился: «Джулиан с кем-то говорил на станции — с кем, не могу сказать наверняка. Он обсуждал эту встречу с Клайти Вержанс и, если мне не изменяет память, произносил имя «Спанчетта». Джулиан был чрезвычайно возбужден, а госпожа Вержанс сказала ему: «Думаю, тебе следует уточнить этот вопрос. Он может иметь огромное значение». Или что-то в этом роде. Потом она заметила, что я слышу их разговор, и замолчала».

«Что-нибудь еще?»

«Сразу после этого Джулиан куда-то поспешно удалился».

«Благодарю вас».

«Это все, чего вы хотели?»

«Пока все».

Недовольный Каткар удалился в свою комнату. Глоуэн обратился к присутствующим: «Спанчетта показала Джулиану письма Уэйнесс, предназначенные для меня. Уэйнесс не упоминала Хартию непосредственно, но писем было достаточно, чтобы подстегнуть мысли Спанчетты в соответствующем направлении».

«Почему бы Спанчетта стала показывать письма моей дочери Джулиану? — спросил Эгон Тамм. — Я чего-то не понимаю».

«Если бы Спанчетта хотела проинформировать свою сестру, она известила бы Намура, — отозвался Шард. — Вполне может быть, что она предпочитает планы Клайти Вержанс той картине будущего, которую воображает Симонетта».

Глоуэн поднялся на ноги и обратился к Бодвину Вуку: «Директор, прошу предоставить мне отпуск — сию минуту!»

«Гм. Почему вдруг такой каприз?»

«Это не каприз, директор. Операция на Шаттораке закончилась удачно, и я спешу заняться другими делами».

«В удовлетворении твоей просьбы отказано! — заявил Бодвин Вук. — Я поручаю тебе выполнение особого задания. Ты отправишься на Землю и постараешься найти ответ на вопрос, который мы только что обсуждали, прилагая при этом все возможные усилия».

«Будет сделано, директор! — выпрямился Глоуэн. — Я возьму отпуск как-нибудь в другой раз».

«Вот так-то будет лучше...» — проворчал Бодвин.

 

 

1

Уэйнесс прибыла в космический порт Гранд-Фьямурж на Древней Земле на борту звездолета «Наяда Зафорозия» и сразу направилась в «Попутные ветры», усадьбу ее дяди Пири Тамма в Иссенже, неподалеку от городка Тиренс, в семидесяти километрах к югу от Шиллави.

Уэйнесс приближалась ко входу в «Попутные ветры» с некоторой робостью, так как не имела точного представления о сложившихся здесь обстоятельствах — она даже не знала, примут ли ее доброжелательно. У нее остались яркие воспоминания от предыдущего посещения усадьбы — большого старого дома, сложенного из темных бревен, просторного и удобного, хотя и несколько обветшавшего, окруженного дюжиной огромных деодаров. Здесь жили вдовец Пири Тамм и его дочери, Чаллис и Мойра — активные участницы местной светской жизни, обе постарше, чем Уэйнесс. Здесь всегда кто-нибудь приезжал или уезжал, здесь почти непрерывно устраивались званые обеды или банкеты в саду, ужины и вечеринки, не говоря уже про ежегодный бал-маскарад. Пири Тамм, каким его помнила Уэйнесс, был рослым добродушным здоровяком, искренним до прямолинейности, но при этом чрезвычайно щепетильным в том, что касалось нравов и взаимных обязательств. Уэйнесс и ее брату, Майло, он оказал щедрое, хотя и несколько формальное гостеприимство.

Вернувшись в «Попутные ветры» через несколько лет, Уэйнесс не могла не заметить множество перемен. И Чаллис, и Мойра вышли замуж и переехали. С тех пор Пири Тамм жил один, пользуясь помощью приходящей прислуги — огромный старый дом казался неестественно пустым и тихим. Тем временем хозяин усадьбы похудел и поседел; некогда румяные щеки стали впалыми и приобрели восково-бледный оттенок, от преувеличенно оптимистической жестикуляции, решительной походки и почти военной выправки остались одни намеки. Он все еще отказывался обсуждать состояние своего здоровья, но со временем Уэйнесс узнала от прислуги, что Пири Тамм упал с лестницы и сломал тазобедренный сустав; осложнения, последовавшие за переломом, во многом лишили его былой жизнерадостности — теперь он больше не мог напрягаться и долго работать.

Пири Тамм приветствовал Уэйнесс с неожиданной теплотой: «Как приятно тебя видеть! Надеюсь, ты останешься у меня подольше — ты ведь никуда не спешишь? В последнее время в «Попутных ветрах» стало скучновато».

«У меня нет никаких определенных планов», — призналась Уэйнесс.

«Прекрасно, прекрасно! Агнеса покажет тебе твою комнату, а я пойду переоденусь к ужину».

Уэйнесс вспомнила, что ужин в «Попутных ветрах» всегда был чем-то вроде официального приема. Поэтому она надела бледно-коричневую плиссированную юбку, темную серовато-оранжевую блузку и черный жакет с наплечниками — костюм, идеально подходивший к ее темным волосам и бледно-оливковой коже.

Когда она появилась в столовой, Пири Тамм рассмотрел ее с головы до ног и вынес ворчливый, но положительный приговор: «Ты и в прошлый раз была пригожей девочкой, и с тех пор не изменилась к худшему — хотя я сомневаюсь, чтобы кому-нибудь пришло в голову обозвать тебя пышной красавицей».

«Мне кое-где не хватает округлостей, — скромно согласилась Уэйнесс, — но приходится обходиться тем, что есть».

«И этого может оказаться вполне достаточно!» — заключил Пири Тамм. Он усадил Уэйнесс на одном конце длинного стола из орехового дерева, а сам устроился в кресле на другом конце.

Ужин подавала, в церемониальном стиле, одна из горничных: густой темно-розовый суп-пюре из лангустов, кресс-салат со сладковатой петрушкой и кубиками куриной грудки, выдержанной в чесночном масле, отбивные из мяса дикого кабана, убитого в Большом Трансильванском заказнике. Пири Тамм поинтересовался, как поживает Майло, и Уэйнесс пришлось рассказать об ужасной гибели своего брата. Дядюшка Пири был неприятно поражен: «Подумать только, что такие отвратительные преступления совершаются на Кадуоле — в Заповеднике, где в принципе должны царить мир и покой!»

Уэйнесс печально рассмеялась: «Мир и покой? Только не на Кадуоле!»

«Возможно, я — непрактичный идеалист. Возможно, я слишком многого ожидаю от людей. Но я не могу избавиться от чувства глубокого разочарования каждый раз, когда вспоминаю все, что мне пришлось пережить за долгие годы. Нигде я не нахожу ничего чистого, невинного и свежего! Любое общество находится в состоянии постоянного гниения. Человечеству уже много тысяч лет, а продавец все еще пытается тебя обсчитать в ближайшей лавке!»

Уэйнесс пригубила вина из бокала, не совсем понимая, как реагировать на замечания Пири Тамма. По-видимому, годы повлияли не только на его выносливость, но и на умственные процессы.

Пири Тамм, очевидно не ожидая никакого ответа, сидел в мрачной задумчивости, уставившись в пространство. Через некоторое время Уэйнесс спросила: «Как поживает Общество натуралистов? Вы все еще секретарь?»

«Да, несомненно! Неблагодарная должность, в самом буквальном смысле слова, так как никто не ценит мои усилия и даже не пытается помочь».

«Очень жаль! А Чаллис и Мойра?»

Пири Тамм резко взмахнул рукой: «Заняты по уши своими делами и ни о чем другом не желают слышать. Полагаю, что такова природа вещей — хотя можно было бы надеяться на лучшее».

«Они удачно вышли замуж?» — осторожно поинтересовалась Уэйнесс.

«Насколько я понимаю, достаточно удачно — с их точки зрения, по меньшей мере. Мойра подыскала себе самого неприспособленного к жизни педанта. Он преподает в университете какую-то бесполезную чушь — «психологические особенности узбекских древесных лягушек» или, простите за выражение, «мифы древних эскимосов о сотворении мира». Чаллис тоже не отличилась: вышла за страхового агента! Представляешь? Никто из них шагу не сделал на другой планете и поддельного копролита не даст за все Общество натуралистов вместе взятое! Как только я упоминаю об этой организации и ее великих начинаниях, они хихикают и переводят разговор на другую тему. Профессор Варберт — муженек Мойры — называет Общество клубом любителей старческого недержания».

«Это не только несправедливо, но и глупо!» — с возмущением заявила Уэйнесс.

Пири Тамм, казалось, не слышал: «Я неоднократно пытался объяснить им узость их мировоззрения, но они даже не спорят, что просто выводит меня из себя! Поэтому в последнее время они редко ко мне заглядывают».

«Очень жаль, — повторила Уэйнесс. — По-видимому, вас не интересуют их занятия?»

Дядюшка Тамм с отвращением крякнул: «Терпеть не могу злободневные сплетни и возбужденное обсуждение очередных шалостей какой-нибудь знаменитости! Пустая трата времени! Я должен обосновать свою монографию подробным списком источников, а это весьма обременительная задача. Кроме того, кто-то должен заниматься делами Общества».

«Неужели нет других натуралистов, готовых оказать вам содействие?»

Пири Тамм горько рассмеялся: «Оставшихся членов Общества можно пересчитать по пальцам, причем они уже настолько состарились, что не встают с постели».

«И в Общество больше никто не вступает?»

Дядюшка Тамм рассмеялся еще мрачнее: «А кому это нужно? Что может предложить наше Общество, чем оно может привлечь?»

«Его идеи не потеряли значение за прошедшую тысячу лет».

«Рассуждения! Расплывчатые мечты, красивые слова! Все теряет смысл, когда больше нет энергии и воли. Я — последний секретарь Общества натуралистов, и скоро от него — так же, как и от меня — останутся одни воспоминания».

«Уверена, что вы ошибаетесь, — возразила Уэйнесс. — Обществу поможет вливание новой крови, новых идей».

«Мне приходилось слышать подобные предложения и раньше». Пири Тамм указал на столешницу у стены, служившую опорой двум амфорам из ржаво-оранжевой обожженной глины, покрытой черной глазурью. Удаляя глазурь острым инструментом, художник изобразил битву древнегреческих воинов. Эти вазы, высотой чуть больше полуметра, показались Уэйнесс удивительно красивыми.

«Я купил эту пару амфор за две тысячи сольдо — невероятно дешево, если они неподдельные».

«Гм, — наклонила голову Уэйнесс. — Действительно, они не выглядят очень старыми».

«В том-то и дело! Сомнительное приобретение. Мне их продал Адриан Монкурио, профессиональный гробокопатель. Он утверждал, что они просто очень хорошо сохранились».

«Может быть, вам следует получить заключение экспертов».

Пири Тамм с сомнением взглянул на пару ваз: «Может быть. Я оказался, однако, в неудобном положении. По словам Монкурио, он добыл их из раскопа в никому не известном месте в Молдавии, где они каким-то чудом пролежали десятки тысяч лет в целости и сохранности. Если это так, то амфоры, скорее всего, добыты незаконно, и я занимаюсь укрывательством похищенных не документированных археологических редкостей. Если же это подделки, я стал законным владельцем пары приятных для глаз и очень дорогих декоративных ваз. Монкурио — совершенно беспардонный жулик. Не сомневаюсь, что его торговля крадеными и поддельными редкостями успешно продолжается».

«Небезопасная профессия, надо полагать».

«Некоторым свойственна врожденная страсть к мошенничеству. Адриан Монкурио — один из таких людей. Он умеет внушать доверие, проницателен и мгновенно реагирует; при этом у него нет ни стыда ни совести. С ним трудно иметь дело».

«Почему же он продал вам эти амфоры так дешево?»

На лице Пири Тамма снова отразилось сомнение: «В свое время его приняли в Общество натуралистов, и он поговаривал о том, что собирается возобновить свой членский билет».

«Но он так и не собрался это сделать?»

«Нет. На мой взгляд, ему не хватает настоящего интереса к естествознанию. Он согласился с тем, что Обществу необходимо возрождение, хотя, как он заметил, возрождать уже практически нечего. При этом он задал мне любопытный вопрос: «Разумеется, вы можете в любой момент предъявить Хартию Кадоула и бессрочный договор?»»

«И что вы ему ответили?»

«Я сказал, что в данный момент Кадуол имеет второстепенное значение, так как все наши усилия должны быть сосредоточены на возобновлении деятельности Общества на Земле.

«Прежде всего, — заявил Монкурио, — должно быть изменено широко распространенное представление об Обществе как о почти опустевшем приюте для дышащих на ладан девяностолетних старцев, дремлющих по вечерам над запыленными манускриптами».

Я начал было протестовать, но Монкурио продолжал: «Вы должны отождествиться с популярными культурными представлениями, предлагая программу развлекательных мероприятий, способных привлечь внимание рядового обывателя. Такая программа может иметь лишь косвенное отношение к основным целям Общества, но она подстегнет энтузиазм». Монкурио стал рассуждать об устроении танцевальных представлений, экзотических пиршеств, рискованных приключенческих экскурсий, соревнований и лотерей, позволяющих выгодно использовать туристические возможности Кадуола.

Будучи несколько шокирован открывающимися перспективами, я выразил опасение в связи с тем, что программа Монкурио никак не способствовала бы достижению ни краткосрочных, ни долгосрочных целей Общества натуралистов.

«Чепуха! — воскликнул Монкурио. — Кроме того, вам следует организовать карнавальный галактический конкурс красоты с участием привлекательных представительниц обитаемых планет. Представьте себе! Очаровательные натуралистки Земли! Натуралистки Альциона в самом натуральном виде! Традиционные эротические танцы в исполнении натуралисток Лирвана! И так далее».

Я отказался настолько тактично, насколько было возможно: «Карнавалы и конкурсы красоты давно вышли из моды».

Монкурио не сдавался: «Ничего подобного! Игриво обнаженные щиколотки, надлежащим образом округленные ягодицы и грациозные позы не выйдут из моды, пока существует Ойкумена!»

«Для человека вашего возраста, привыкшего рыться в могилах по ночам, вы проявляете неожиданную живость воображения», — язвительно заметил я.

Монкурио возмутился: «Не забывайте, что красивая девушка — не менее естественный результат эволюции, чем бутылконосый червекрот из пещер девятой планеты Проциона».

«С этим невозможно не согласиться, — уступил я. — Тем не менее, подозреваю, что Общество натуралистов будет развиваться в не столь неортодоксальном направлении. А теперь, если вы желаете к нам присоединиться, уплатите четырнадцать сольдо и заполните анкету».

«Буду очень рад это сделать, — отозвался Монкурио. — Именно поэтому, по сути дела, я к вам и приехал. Я осторожный человек, однако, и хотел бы просмотреть финансовые отчеты Общества прежде, чем возобновлю свой членский билет. Не могли бы вы показать мне учетные книги и, что важнее всего, Хартию Кадуола и бессрочный договор о передаче права собственности?»

«Это не так легко сделать, — ответил я. — Учредительные документы принято хранить в банковском сейфе».

«Ходят слухи о расхищении архива. Прежде чем зарегистрироваться, я вынужден настаивать на предъявлении Хартии и бессрочного договора».

«Все необходимое делается надлежащим образом, — заверил я его. — Если вы действительно поддерживаете принципы Общества, я не совсем понимаю, что вам мешает зарегистрироваться. Текст Хартии общеизвестен и размножен в тысячах экземпляров».

Монкурио заявил, что ему необходимо проконсультироваться по этому вопросу, и удалился».

«Похоже на то, что он откуда-то узнал об исчезновении Хартии и договора», — заметила Уэйнесс.

«Тогда я предположил, что он нашел упоминание этих документов в каких-то списках конфискованного имущества. Это объяснение до сих пор остается наиболее вероятным, — Пири Тамм печально усмехнулся. — Год тому назад, когда Мойра и Чаллис навестили меня со своими мужьями, я рассказал им о Монкурио и его представлениях о возможностях возрождения Общества. Всем четверым идеи Монкурио показались разумными и многообещающими. А, что об этом говорить!» Дядюшка Пири сфокусировал взор на Уэйнесс: «А ты состоишь в Обществе?»

Уэйнесс покачала головой: «В Строме мы все называем себя «натуралистами», но это одно название. Наверное, нас можно отнести к категории наследственных почетных членов Общества».

«Ха! Такой категории нет. Членом Общества становится только тот, кто подает заявление с просьбой о регистрации, утверждаемое секретарем, и платит взносы».

«Не вижу проблемы, — объявила Уэйнесс. — Прошу принять меня в Общество натуралистов. Вы меня принимаете?»

«Милости просим! — развел руками Пири Тамм. — В таком случае ты обязана заплатить вступительный взнос и первый ежегодный взнос, в общей сложности четырнадцать сольдо».

«Что я и сделаю сразу после ужина», — пообещала Уэйнесс.

Пири Тамм сердито прокашлялся: «Должен тебя предупредить, что ты вступаешь в обнищавшую организацию. Бывший секретарь по имени Фронс Нисфит продал все, что попалось ему под руку, после чего улетучился со всеми деньгами. С тех пор у Общества нет никакой недвижимости и практически никакой наличности».

«Вы так и не пытались найти Хартию?»

«Серьезных попыток не предпринимал. Безнадежное предприятие. Прошло уже столько лет — все следы замело».

«А секретари, занимавшие должность после Нисфита — они ничего не делали?»

Пири Тамм с отвращением крякнул: «После Нисфита секретарем целых сорок лет был Нильс Майхак. Подозреваю, что за все эти годы ему ни разу не пришла в голову мысль о пропаже документов. Его преемником стал Кельвин Килдьюк — уверен, что он тоже не видел никаких причин ездить в банк и рыться в архиве. По меньшей мере, в моем присутствии он никогда не выражал сомнений в том, что Хартия хранится в сейфе. С другой стороны, на мой взгляд, он не слишком добросовестно выполнял обязанности секретаря».

«Значит, если даже секретарь Майхак или секретарь Килдьюк пытались найти Хартию, вы ничего об этом не знаете?»

«Абсолютно ничего».

«Но где-то же она есть! Где? Вот в чем вопрос».

«Не могу знать. Если бы я был богат, я нанял бы добросовестного частного детектива и поручил бы ему поиски».

«Любопытная идея! — сказала Уэйнесс. — Может быть, я сама этим займусь».

«Ты? — Пири Тамм опустил голову и нахмурился. — Это неподходящее занятие для хрупких девушек».

«Почему же? Если я найду Хартию и договор, вас это порадует».

«Разумеется, но представить тебя в качестве детектива... нет, это невозможно, просто нелепо. Об этом речи не может быть».

«Не вижу, почему нет».

«Откуда ты знаешь, как ведутся расследования? У тебя нет никакого опыта».

«По-моему, в этом деле достаточно терпения и настойчивости. Хотя, конечно, пригодится и некоторая сообразительность».

«Так-то оно так! Но детективу нередко приходится иметь дело с вульгарными, непристойными людьми. Кто знает, в какую западню тебя заведут твои поиски? Такое поручение можно было бы дать мужчине, умеющему за себя постоять, привыкшему к трудностям и мерзостям жизни, а не слабой невинной девушке, даже если она семи пядей во лбу! На Древней Земле все еще много опасностей, иногда принимающих самые обманчивые и необычные формы».

«Надеюсь, вы преувеличиваете — потому что я немножко трусиха».

Пири Тамм продолжал хмуро разглядывать поверхность орехового стола: «Полагаю, что ты всерьез решила этим заняться».

«Да, конечно».

«Как ты представляешь себе такое расследование?»

Уэйнесс ответила не сразу: «Ну, прежде всего я составлю список мест, которые имеет смысл проверить — музеев, коллекций, антикваров, торгующих древними документами. А потом начну розыск, переходя от одного пункта списка к другому».

Дядюшка Пири неодобрительно покачал головой: «Дорогая моя, о чем ты говоришь? На одной Земле сотни таких мест!»

Уэйнесс задумчиво кивнула: «Задача непростая, потребуются большие затраты времени. Кто знает, однако? По ходу дела я могу наткнуться на какие-то следы, улики, подсказки. Кроме того, разве не существует центральный каталог древних архивов, где пронумерованы и снабжены перекрестными ссылками все документы?»

«Каталоги, конечно, существуют. Доступ к таким хранилищам информации можно получить в университете. Кроме того, в Шиллави есть Библиотека древних архивов, — дядюшка Пири поднялся на ноги. — Перейдем в кабинет, выпьем по рюмке сладкой настойки».

Пири Тамм провел молодую родственницу по коридору в свой кабинет — просторное помещение с камином и двумя длинными столами. Многочисленные стеллажи были забиты книгами и брошюрами; между столами, заваленными бумагами, стояло вращающееся кресло.

Дядюшка Пири указал на столы: «В последнее время здесь проходит вся моя жизнь. Сидя за одним столом, я работаю над монографией. Потом, когда я вспоминаю, что моего ответа ждут непрочитанные письма, я поворачиваюсь в кресле к другому столу и с головой погружаюсь в дела Общества. Ответив на письма, возвращаюсь к монографии — так и верчусь без конца».

Уэйнесс выразила сочувствие не слишком определенными звуками и жестами.

«Как бы то ни было! — продолжал Пири Тамм. — Хорошо, что у меня всего лишь два стола и два занятия. Представляешь, как бы я вертелся среди трех или четырех столов? От одной мысли голова кружится! Пойдем, посидим у камина».

Уэйнесс устроилась в украшенном витиеватой резьбой старом кресле с высокой спинкой и плюшевым сиденьем цвета седоватого мха. Пири Тамм налил густую темно-красную жидкость в серебряные стаканчики и протянул один стаканчик Уэйнесс: «Лучшая вишневая настойка из Мореллы. Гарантирует появление здорового румянца!»

«В таком случае я выпью совсем немного, — отозвалась Уэйнесс. — Когда у меня краснеют щеки, я выгляжу ужасно. Того и гляди, нос тоже покраснеет».

«Пей! Для опасений нет оснований. Мне очень приятно провести время в твоей компании, с красным носом или без оного. В последнее время меня редко навещают. По сути дела, знакомых у меня все меньше, а друзей уже почти не осталось. Чаллис говорит, что меня считают несносным ревнителем нравов и тайным пожирателем младенцев. Подозреваю, что она повторяет слова своего супруга, на редкость пошлого зануды. Мойра придерживается сходной точки зрения и советует мне научиться держать свои мнения при себе, — Пири Тамм мрачно покачал головой. — Может быть, они правы. Тем не менее, не стану притворяться: мне не нравится происходящее в этом мире. Никто ни к чему не относится серьезно, все делается спустя рукава. Когда я был молод, мы смотрели на вещи по-другому. Мы могли по праву гордиться своими достижениями, и только лучшее считалось достаточным». Старый натуралист покосился на юную собеседницу: «Ты надо мной смеешься».

«Нет, почему же? На Кадуоле — за те немногие годы, что я помню — невозможно было не заметить перемены. Каждый чувствует, что вот-вот произойдет что-то ужасное».

Пири Тамм поднял брови: «Как это понимать? Я всегда представлял себе Кадуол как планету буколических нег, где ничто никогда не меняется».

«Ваше представление несколько устарело, — вздохнула Уэйнесс. — Половина населения Стромы еще придерживается Хартии, но другой половине не терпится от нее избавиться и все перекроить по-своему».

«Они понимают, конечно, что отмена Хартии приведет к уничтожению Заповедника», — мрачно заметил Пири Тамм.

«Именно к этому они стремятся! Они возмущены, они готовы взорваться, по их мнению Заповедник просуществовал слишком долго».

«Какая нелепость! Молодые люди часто жаждут перемен только потому, что хотят чего-то нового — чего-то, что придает подобие значения жизни их поколения или хотя бы напоминает новый стиль. В конечном счете это не более чем ничем не обоснованное самолюбование. Так или иначе, закон есть закон — Хартия Кадуола не может быть нарушена».

Уэйнесс печально, медленно покачала головой: «Если Хартия не найдется, можно будет заявить, что она недействительна. Где она? Поэтому я и приехала на Землю».

Пири Тамм снова наполнил серебряные стаканчики. Некоторое время он молча глядел на огонь в камине. «Тебе следует учитывать одно обстоятельство, — сказал он наконец. — Помимо нас, о пропаже Хартии и бессрочного договора знает как минимум один человек».

Уэйнесс откинулась на спинку кресла: «Кто еще об этом знает?»

«Я расскажу, как это случилось. Любопытная история — не буду утверждать, что мне все в ней понятно. Как тебе известно, после Нисфита должность секретаря Общества занимали три человека — Нильс Майхак, Кельвин Килдьюк и я. Майхак стал секретарем сразу после того, как сбежал Нисфит».

«Позвольте спросить, — вмешалась Уэйнесс. — Почему новый секретарь, Майхак, не заметил сразу же пропажу Хартии?»

«По двум причинам. Майхак был симпатичный субъект, но слегка рассеянный и безалаберный. Он предпочитал, скажем так, принимать за чистую монету видимость вещей, не слишком углубляясь в подробности. Хартия и бессрочный договор были вложены в папку, а папка содержалась в плотном картонном конверте, тщательно запечатанном и перевязанном красными и черными лентами. Конверт этот хранился в банке «Маргравия» вместе с другими документами — в том числе с теми немногими финансовыми договорами, которые Нисфит не сумел продать за наличные. В ходе первоначальной обязательной инвентаризации Майхак нашел конверт, лежавший в сейфе, и убедился в том, что он запечатан, надлежащим образом перевязан черными и красными лентами и правильно обозначен ярлыком. Он допустил, что оригинальные экземпляры Хартии и договора остались в конверте — вполне простительное допущение!

Прослужив много лет в должности секретаря, Нильс Майхак сильно постарел и почти ослеп, в связи с чем большинство его обязанностей поочередно выполняли разные помощники и помощницы. Последней его помощницей стала внушительная женщина, инопланетянка, вступившая в Общество и оказавшаяся настолько полезной, что в конце концов Майхак официально назначил ее заместителем секретаря. Монетта — так ее звали — всячески демонстрировала энтузиазм и неоднократно давала понять, что с радостью займет должность секретаря Общества, как только Майхак согласится уйти на покой. Мрачноватая, но деловая и компетентная особа была эта Монетта — хотя и несколько мужеподобная, на мой взгляд. У нее была рыбья манера смотреть на собеседника неподвижными, ничего не выражающими глазами — отчего в ее присутствии мне всегда становилось не по себе. Майхак, однако, не только никогда на нее не жаловался, но и рассыпался в похвалах: «Монетта — просто неоценимая ассистентка! Что бы я делал без моей Монетты?» И так далее. В один прекрасный день он заявил: «Ни одна мелочь не ускользает от внимания Монетты! Она обнаружила несоответствие в учетных книгах и настаивает на повторной инвентаризации содержимого сейфа, чтобы убедиться в сохранности документов. Мне самому не под силу столь обременительная задача, так что завтра же я вручу ей ключи от сейфа, с запиской для управляющего банком».

Само собой, Кельвин Килдьюк и я энергично возражали против такого неслыханного нарушения правил и традиций. Майхак изобразил оскорбленную невинность, но в конечном счете разрешил нам сопровождать его заместительницу и присутствовать при осмотре содержимого сейфа. Таким образом, мы отправились в банк вместе с Монеттой, что чрезвычайно ее раздосадовало — она пришла мрачнее тучи, и мы делали все возможное для того, чтобы ничем ее не обидеть.

Когда открыли сейф, Монетта сделала перепись его содержимого — нескольких финансовых документов и жалких облигаций. Под этими бумагами в сейфе лежал конверт, предположительно содержавший оригинальный экземпляр Хартии — все еще безукоризненно запечатанный и перевязанный красными и черными лентами. Монетте, однако, этого было недостаточно. Прежде, чем мы успели вмешаться, она сорвала ленты, сломала печати и вытащила папку. Килдьюк воскликнул: «Постойте, постойте! Что вы делаете?» Едва сдерживая раздражение, Монетта ответила: «Что я делаю? Хочу проверить содержимое папки, только и всего». Она открыла папку, заглянула в нее, закрыла и вложила обратно в конверт. «Теперь вы довольны?» — спросил у нее Килдьюк. «Да, — ответила Монетта, — здесь больше нечего делать».

Она перевязала конверт лентами и бросила его в сейф. Больше никто ничего не говорил — судя по всему, она нашла то, что искала.

На следующий день Монетта исчезла без предупреждения, и ее больше не видели. Кельвин Килдьюк стал секретарем; все шло своим чередом до его смерти, после чего мне пришлось взять на себя его обязанности. Когда мы с тобой отправились в банк «Маргравия» и открыли сейф, я был потрясен, обнаружив в папке дешевую копию Хартии. А бессрочный договор Нисфит даже не позаботился скопировать — у нас нет никакого подтверждения его существования!

В эту минуту я сразу вспомнил о Монетте. Теперь я понимаю: она хотела узнать, сможет ли она заполучить оригинальный экземпляр Хартии и договор, если займет должность Майхака после его кончины. Монетта затратила много времени и усилий на то, чтобы стать заместительницей Майхака и получить доступ к сейфу. Представляю, как она была разочарована, увидев в папке копию вместо оригинала! Невероятное самообладание! Внешне ей удалось сохранить полное спокойствие.

Вот и вся история. Монетта давно — уже много лет тому назад — узнала о пропаже Хартии. Чем она занималась с тех пор, не могу даже предположить».

Уэйнесс молча смотрела на игру пламени в камине.

Через несколько секунд Пири Тамм продолжил: «Таким образом, Нисфит продал Хартию и другие документы, представлявшие собой ценность в глазах антикваров. Нынешний владелец бессрочного договора почему-то не догадался зарегистрироваться — на что он, кстати, имеет полное право. Кроме того, меня начинает беспокоить еще одно обстоятельство».

«Какое именно?»

«Бессрочный договор необходимо подтверждать и возобновлять как минимум каждые сто лет — иначе он потеряет силу и, в соответствии с нормами межпланетного права, Общество натуралистов перестанет быть владельцем Кадуола».

Уэйнесс с отчаянием уставилась на дядюшку Пири: «И вы мне никогда об этом не говорили! Сколько у нас осталось времени?»

«Примерно десять лет. То есть время еще есть, но договор необходимо найти».

«Сделаю все, что смогу», — пообещала Уэйнесс.

 

2

Наутро Уэйнесс встала пораньше. Она надела короткую синюю юбку, темно-синие гольфы до колен и мягкий рыжевато-серый свитер — легкий, теплый и подходивший к ее бледно-оливковой коже.

Выйдя из своей комнаты, Уэйнесс спустилась по лестнице. В этот ранний час усадьба «Попутные ветры» казалась необычно молчаливой. За ночь из закоулков старого дома просочились запахи, напоминавшие о бесчисленных цветочных букетах, о редкостях, вырезанных из камфорного дерева и санучи, о политуре и навощенной мебели, о древних коврах — с едва уловимой примесью лавандового саше.

Уэйнесс зашла в утреннюю гостиную и села за стол. Из высоких окон открывался вид на зеленые луга, деревья и живые изгороди, а вдалеке виднелись черепичные крыши и дымовые трубы Тиренса. Возникало впечатление, что погода еще не устоялась. Небольшие облака мчались на восток, подгоняемые высотным ветром, и солнечный свет то становился ярче, то тускнел, то снова разгорался каждые несколько секунд. «Свет Солнца!» — думала Уэйнесс. Особенно здесь, в Средиземье, он казался бледным и дымчатым по сравнению с золотым сиянием Сирены. Свет Солнца будто подчеркивал и обогащал синие и зеленые тона, а также, пожалуй, приглушенные цвета облачных теней, тогда как Сирена вызывала к жизни красные, желтые и оранжевые сполохи.

Из кухни выглянула горничная, Агнеса, и вскоре на столе перед Уэйнесс появились нарезанные фрукты, вареное яйцо, пшеничные булочки с маслом, клубничное варенье и чашка густого темно-коричневого кофе.

Еще через несколько минут появился Пири Тамм в старом твидовом пиджаке, серой рубашке с черными полосками и свободных бриджах из темно-бежевой саржи — в старые добрые времена он, наверное, принарядился бы потщательнее. Тем не менее, он все еще умел создавать вокруг себя атмосферу не слишком церемонной благопристойности. Остановившись в дверном проеме, он разглядывал Уэйнесс с бесстрастной сосредоточенностью офицера, наблюдающего за выправкой марширующих солдат.

«Доброе утро, дядюшка Пири, — осторожно сказала Уэйнесс. — Надеюсь, я вам не помешала, вскочив с постели в такую рань».

«Ни в коем случае! — заявил Пири Тамм. — Привычка вставать с восходом Солнца добродетельна, я ее придерживаюсь всю жизнь». Прошествовав к столу, он уселся и расправил салфетку: «Достаточно простой арифметики. Лишний час утреннего сна отнимает у нас год жизни каждые двадцать четыре года. За сто лет этот час бездеятельной неги сокращает жизнь на четыре года. Подумать только! А я уже начинаю опасаться, что мой век окажется гораздо короче, чем было бы необходимо для удовлетворения самых скромных амбиций. Кто это сказал: «Успею выспаться, когда помру»?»

«Барон Бодиссей, надо полагать. Он успел сказать почти все, что стоило говорить».

«Умница! — Пири Тамм встряхнул салфетку и заправил ее за ворот рубашки. — Сегодня у тебя бодрый, подтянутый, даже веселый вид».

«Бодрый и подтянутый — пожалуй», — пожала плечами Уэйнесс.

«Но не веселый?»

«Не могу сказать, что новость о Монетте и ее проделках меня обрадовала».

«Полно! Пренеприятнейшая история, конечно, но она уже быльем поросла — кто знает, что случилось с этой авантюристкой за прошедшие годы? Подозреваю, что Монетта давно забыла об Обществе натуралистов».

«Будем надеяться».

«Учитывай, что владелец бессрочного договора так и не удосужился зарегистрироваться, — Пири Тамм окинул царственным взором длинный массивный стол. — Я вижу, от беспокойства у тебя не пропал аппетит. Налицо яичная скорлупа, тарелка, некогда содержавшая булочки — и что еще?»

«Апельсинные дольки».

«Превосходно! Надлежащий завтрак — теперь ты не проголодаешься до обеда. Агнеса, где вас черти носят?»

«Я здесь, господин Тамм! Вот ваш чай, уже заварился».

«Скажите повару, чтобы сделал омлет с петрушкой, и принесите кетчуп с грибами. Про булочки тоже не забудьте. И чтобы омлет был нежный, воздушный, а не наводил на мысль о жареной подошве!»

«Я скажу повару, господин Тамм», — Агнеса поспешно скрылась. Пири Тамм заглянул в чайник и презрительно хмыкнул: «Крепким чаем это, конечно, не назовешь». Налив себе горячего чаю, он пригубил его, зажмурился, после чего снова обратил внимание на Уэйнесс, отсчитавшую четырнадцать сольдо и продвинувшую монеты по столу в направлении хозяина дома: «Вчера вечером я забыла. Теперь я — полноправный член Общества натуралистов?»

«Остается только удостоверить твою личность и внести твое имя в реестр. С удостоверением личности проблем не должно быть, так как я сам выступаю в роли твоего поручителя».

Уэйнесс улыбнулась: «Я слышала, что на Древней Земле полезные связи важнее всего».

«К сожалению, так оно и есть — как правило. Тем не менее, у меня никаких особенных связей нет, и когда мне что-нибудь нужно, приходится, как любому другому, обращаться к властям с унизительными просьбами. Не удивительно, что мужья моих дочерей меня презирают. А, что об этом говорить! Полагаю, ты уже размышляла о проекте, который мы обсуждали вчера вечером?»

«Конечно. Только об этом и думаю».

«И теперь — на вполне разумных основаниях — ты успела изменить свое мнение и отказалась от этой сумасбродной идеи?»

Уэйнесс взглянула на дядюшку с искренним удивлением: «Почему вы так думаете?»

«Обстоятельства очевидны! — отрезал Пири Тамм. — Предстоящая задача превосходит возможности молоденькой девушки, даже если она хороша собой и умеет добиваться своего».

«Взгляните на это с другой точки зрения, — предложила Уэйнесс. — Потерянная Хартия — только одна, и я тоже одна. Мы начинаем игру на равных».

«Вот еще! Я не в настроении заниматься софистикой. По сути дела, меня чрезвычайно подавляют немощи, не позволяющие мне самому отправиться на поиски. А, наконец-то несут мой омлет! Надеюсь, на этот раз повар справился со своими обязанностями. Кажется, все в порядке. Удивительно, как часто приготовление такого простого, казалось бы, блюда сводит на нет все усилия высокооплачиваемого специалиста! О чем это мы? Ах да, о твоем предложении. Дорогая моя Уэйнесс, это задача монументальных масштабов! Она просто-напросто выходит за пределы твоей компетенции».

«Я так не считаю, — возразила Уэйнесс. — Если бы мне нужно было дойти отсюда до Тимбукту, я сделала бы первый шаг, потом второй, и так далее — и скоро уже шла бы по мосту Хамшатт через реку Нигер».

«Ага! Ты упускаешь из вида все расстояние между третьим шагом и последним — то есть, в данном случае, от парка усадьбы «Попутные ветры» до реки Нигер, пересекающей великую пустыню Сахару. По пути тебе могут дать неправильные указания, тебя могут ограбить, ты можешь свалиться в канаву, на тебя могут напасть, на тебе могут жениться и с тобой могут развестись!»

«Дядюшка Пири! У вас разыгралось воображение!»

«Гм. Все мое воображение не позволяет представить себе, каким образом ты могла бы узнать то, что ты хочешь узнать, и при этом оставаться в полной безопасности».

«Я уже составила план, — не унималась Уэйнесс. — Я просмотрю архивы Общества, главным образом относящиеся к тому времени, когда секретарем был Нисфит, и, может быть, найду какую-нибудь улику, которая позволит мне продвинуться дальше».

«Дорогая моя и уважаемая! Даже просмотр архивов сам по себе — огромный труд. Ты соскучишься и загрустишь, тебе захочется гулять под открытым небом, встречаться с молодыми людьми и радоваться жизни! В один прекрасный день ты схватишься руками за волосы, завопишь и выскочишь из дома — и на этом закончится твой великий проект».

Уэйнесс пыталась говорить ровно и убедительно: «Дядюшка Пири, вы не только даете волю воображению, вы еще и пессимист».

Пири Тамм делал вид, что смотрит в окно, но поглядывал на собеседницу краем глаза: «Тебя не пугает такая перспектива?»

«Вы всего лишь перечислили трудности, которые я давно предусмотрела. Я должна найти Хартию и бессрочный договор — мне нельзя думать ни о чем другом. Если я добьюсь успеха, моя жизнь не пройдет бесполезно. Если я потерплю неудачу — что ж, по меньшей мере я сделаю все, что смогу».

Пири Тамм ответил не сразу. Мало-помалу, однако, на его лице появился намек на улыбку: «Успех — вещь сомнительная, а твоя жизнь драгоценна — в этом нет никаких сомнений».

«Я хочу добиться успеха».

«Понятное дело. Что ж, я сделаю все, что в моих силах, чтобы тебе помочь».

«Благодарю вас, дядюшка Пири».

 

3

Пири Тамм провел Уэйнесс в небольшое помещение с высоким потолком, соединенное дверью с его кабинетом. Пара высоких узких окон пропускала свет, позеленевший от листвы виноградных лоз, спускавшихся с балкона. Полки и шкафы были забиты до отказа беспорядочными ворохами книг, брошюр, трактатов и папок. Все свободные места на стенах занимали сотни фотографий, чертежи, схемы и всякая всячина. В нише находился стол с полутораметровым информационным экраном.

«Мое бывшее логово, — пояснил Пири Тамм. — Здесь я работал, когда семья была дома и превращала кабинет в средоточие шумных сборищ — вопреки всем моим протестам и намекам. Эту комнату называли «свалкой людоеда», — дядюшка Пири мрачно усмехнулся. — А Варберт, муженек Мойры, когда думал, что я его не слышу, предпочитал выражение «последнее убежище старого пердуна»».

«Приличные люди так не говорят».

«По-твоему, профессор может быть приличным человеком? Так или иначе, когда я закрывал за собой эту дверь, мне давали наконец какой-то покой».

Уэйнесс огляделась по сторонам: «На первый взгляд здесь не мешало бы навести порядок. Вы случайно не засунули Хартию под какой-нибудь ящик или в какую-нибудь папку?»

«Если бы все было так просто! — воскликнул дядюшка Пири. — Представь себе, мне уже приходила в голову эта мысль, и я тщательно проверил каждый клочок бумаги. Боюсь, здесь ты ничего не найдешь».

Уэйнесс подошла к столу, чтобы разобраться в системе управления.

«Стандартная клавиатура, — заметил Пири Тамм, — у тебя не должно быть никаких трудностей. Когда-то у меня здесь был симулятор, сфокусированный на столе. Мойра, конечно же, пользовалась им, чтобы моделировать новые наряды».

«Очень изобретательно!» — похвалила Уэйнесс.

«В своем роде. Однажды вечером, когда Мойра была примерно твоих лет, мы устроили званый ужин. Мойра надела элегантное длинное платье и вела себя со всем приличествующим оказии достоинством. Прошло некоторое время, и мы стали спрашивать друг друга — куда делись все молодые люди? В конце концов мы обнаружили их здесь, перед симулятором, созерцающих с разинутыми ртами двухметровую реплику Мойры, одевающуюся и раздевающуюся догола. Мойра была исключительно удручена этим обстоятельством; она до сих пор подозревает, что Чаллис злонамеренно намекнула молодым людям на возможность такого развлечения».

«Полагаю, что будущий профессор Варберт был в числе зрителей? Ему, наверное, понравилось то, что он увидел».

«Мне он по этому поводу ничего не сообщал, — Пири Тамм печально покачал головой. — Как летит время! Попробуй это кресло. Тебе в нем удобно?»

«Все замечательно. Как получить доступ к архивам Общества?»

«Введи первые три буквы, «АРХ», и на экране появится исчерпывающий каталог. Это очень просто».

«И вся корреспонденция Общества сохранена?»

«Вся! Не только заголовки, но и текст, до последней точки. По двум причинам — основатели Общества были изрядными крючкотворами и предусмотрели правила на все случаи жизни; кроме того, в последнее время нам практически нечего было делать, вот мы и сканировали старые бумаги. Гарантирую, однако, что ты не найдешь почти ничего любопытного. Желаю удачи — оставлю тебя наедине с экраном».

Пири Тамм удалился, а Уэйнесс потихоньку занялась изучением записей Общества натуралистов.

К концу дня ей удалось разобраться в объеме и структуре архива. Огромное большинство материалов относилось к событиям далекого прошлого. Эти записи Уэйнесс игнорировала, установив в качестве отправной точки дату появления на сцене пресловутого Фронса Нисфита. Она установила также дату обнаружения мошеннических операций Нисфита. Она просмотрела документы, зарегистрированные после побега Нисфита, когда делами Общества заведовали Нильс Майхак, Кельвин Килдьюк и Пири Тамм. Некоторое время она выбирала файлы почти случайно, бегло просматривая финансовые отчеты, протоколы ежегодных конклавов и списки членов Общества. С каждым годом число плативших взносы членов Общества уменьшалось; нетрудно было сделать вывод, что существованию Общества натуралистов приходил конец. Уэйнесс пробежала глазами файлы, содержавшие корреспонденцию — запросы о предоставлении информации, уведомления о причитающихся и полученных взносах, извещения о смерти и об изменениях адреса, ученые статьи и трактаты, предложенные к публикации в ежемесячном журнале.

Ближе к вечеру, когда Солнце уже опускалось к горизонту, Уэйнесс откинулась на спинку кресла, пресыщенная делами Общества натуралистов. «А ведь это только начало, — подумала она. — По-видимому, для осуществления моего проекта потребуются недюжинные терпение и настойчивость».

Покинув сумрачное «убежище», Уэйнесс поднялась к себе в комнату. Там она выкупалась и переоделась в темно-зеленое длинное платье, подобающее за ужином в несколько церемонной атмосфере усадьбы. «Нужно подыскать какую-нибудь новую одежду, — напомнила она себе. — А то дядюшка Пири подумает, что я каждый день напяливаю это платье, как униформу».

Расчесав темные волосы, Уэйнесс перевязала их ажурной серебряной цепочкой и спустилась в гостиную. Дядюшку Пири не пришлось долго ждать. Он приветствовал ее с обычной безукоризненной вежливостью: «А теперь, согласно неизменному ритуалу «Попутных ветров» — по рюмке чего-нибудь согревающего! Попробуешь мой превосходный херес?»

«С удовольствием».

Пири Тамм достал из серванта пару маленьких оловянных кубков: «Обрати внимание на то, как они отливают зеленоватой патиной — она свидетельствует о возрасте».

«Они старые?»

«Им как минимум три тысячи лет!»

«У них удивительная форма».

«И не случайно! После первоначальной отливки их нагревали, чтобы снова размягчить металл, после чего гнули, мяли, расширяли и сжимали, искажая всевозможными способами — и только потом делали удобную для питья кромку. Ни один кубок не похож на другой».

«Любопытные бокальчики! — похвалила Уэйнесс. — Херес тоже неплохой. У нас на станции Араминта делают вино примерно в этом роде, но херес, по-моему, лучше».

«Надеюсь! — слегка поморщившись, улыбнулся Пири Тамм. — Все-таки на Земле виноделием занимаются значительно дольше. Не хочешь выйти на веранду? Сегодня тепло, полюбуемся на закат».

Пири Тамм открыл дверь; они вышли на веранду и встали у балюстрады. Немного помолчав, Пири Тамм спросил: «Ты о чем-то задумалась — боишься, что взяла на себя непосильную задачу?»

«О нет! Мне удалось на какое-то время забыть о Нисфите и Обществе натуралистов. Просто любуюсь закатом. Интересно, кто-нибудь когда-нибудь занимался классификацией закатов на различных планетах? Разновидностей, наверное, немало».

«Несомненно! — заявил Пири Тамм. — Могу сразу привести пять или шесть незабываемых примеров! Мне особенно запомнились закаты на планете Делоры, в малонаселенных окрестностях Колумбы, где я добывал сведения, подтверждавшие тезис моего трактата. Каждый вечер мы наслаждались чудесными зрелищами — ослепительным зеленым и голубым сиянием с алыми сполохами! Больше нигде ничего подобного не видел. Покажи мне сотню картин, изображающих закаты, и я безошибочно назову пейзаж, написанный на Делоре. Невозможно забыть и закаты Пранильи — дрожащий радужно-холодный свет, проникающий сквозь стратосферные завесы ледяного дождя».

«На Кадуоле закаты непредсказуемы, — заметила Уэйнесс. — Они будто взрываются за облаками удивительно яркими, иногда даже кричащими цветными лучами; от них всегда становится радостно на душе. Наш закат может разгореться и стать величественным, даже вдохновляющим — но в конце концов наступают тихие и печальные голубовато-серые сумерки, наводящие на безрадостные размышления».

Критически нахмурившись, Пири Тамм изучал небеса: «Действительно, гаснущий закат вызывает заметное ощущение растерянной подавленности. Но оно постепенно проходит и полностью исчезает, как только появляются звезды. Особенно в том случае, — встрепенулся он, будто вспомнив нечто необычайное, — если нас ожидает хорошо приготовленный ужин: самый надежный источник простодушного воодушевления! Вернемся к столу?»

Усадив Уэйнесс за массивным ореховым столом, Пири Тамм занял место на противоположном конце: «Должен повторить, что исключительно рад возможности принимать тебя в «Попутных ветрах». Кстати, тебе идет это очаровательное платье».

«Вы очень любезны, дядюшка Пири. К сожалению, это мой единственный вечерний наряд. Придется завтра же найти что-нибудь новое — иначе вы скоро соскучитесь в моем обществе».

«На этот счет можешь не беспокоиться, уверяю тебя! Тем не менее, у нас в поселке есть два или три ателье, пользующихся высокой репутацией — я отвезу тебя туда, как только у тебя возникнет такое желание. Между прочим, Мойра и Чаллис пронюхали, что ты здесь. Завтра или послезавтра они не преминут сюда нагрянуть, чтобы устроить тебе форменные смотрины. Если эти кумушки решат, что ты не слишком неотесанная провинциалка, тебя могут даже познакомить с представителями местного света».

Уэйнесс скорчила гримасу: «В прошлый раз, когда я у вас гостила, ваши дочери составили обо мне не слишком высокое мнение. Мойра заметила, что я выгляжу, как цыганенок в юбке. Чаллис рассмеялась, но сочла это наблюдение слишком снисходительным. Она считает, что я — недотрога, подобно испуганному котенку воображающая, что все хотят меня съесть, тогда как в действительности никому до меня дела нет».

Пири Тамм издал восклицание, свидетельствовавшее о некотором удивлении: «Хотел бы я знать, от кого эти девчонки унаследовали острые языки! Давно это было?»

«Лет пять тому назад».

«Гм. Признаться, я тоже не пользуюсь популярностью в их избранном обществе. Помню, как-то раз профессор Варберт громогласно классифицировал меня как «редкостную помесь ушастой совы, цапли и росомахи» — не подозревая, что я находился в соседней комнате. А страховой агент Юссери называл меня «привидением из фамильного склепа» и предлагал подарить мне чугунную цепь, чтобы она звенела и волочилась по полу, когда я брожу по коридорам усадьбы».

Уэйнесс с трудом подавила улыбку: «Очень нехорошо с их стороны».

«Мне тоже так показалось. Через три дня я пригласил обе супружеские пары на совещание по важному вопросу и сообщил, что собираюсь изменить свое завещание, но никак не могу решить, следует ли оставить все мое состояние Обществу натуралистов с тем, чтобы финансировать программу защиты ушастых сов и цапель. Мое заявление почему-то было встречено гробовым молчанием. Наконец Чаллис осторожно заметила, что, вероятно, могут существовать какие-то другие варианты. Я согласился с ней целиком и полностью, пообещав поразмыслить об этом, когда у меня будет свободная минута. Поднявшись на ноги, я собрался уходить, но Мойра поинтересовалась, зачем у меня на поясе висит металлическая цепь, волочащаяся по полу. «Что за вопрос! — ответил я. — Мне нравится, как она звенит и грохочет, когда я брожу по коридорам», — Пири Тамм усмехнулся. — С тех пор Варберт и Юссери ведут себя осмотрительнее. Они выражали энтузиазм по поводу твоего приезда и обещали познакомить тебя с подходящими молодыми людьми — можешь себе представить».

«Представляю во всех подробностях! Меня рассмотрят с головы до ног, сделают вывод, что я все еще чучело огородное, и попробуют свести меня с помощником собаковода, долговязым студентом-теологом или прыщавым стажером из страховой компании Юссери. При этом все, кому не лень, будут спрашивать, как мне нравится Древняя Земля и где, собственно, находится Кадуол, о котором никто никогда не слышал».

Пири Тамм не удержался от смеха: «Боюсь, что знатоков Кадуола на Земле можно встретить только среди членов Общества натуралистов, а они встречаются редко. Осталось только восемь особей».

«Девять, дядюшка Пири! Не забывайте обо мне!»

«Как я могу о тебе забыть? Увы, на сегодняшний день нас осталось восемь человек, так как достопочтенный Реджис Эверард скончался».

«Не обнадеживающая новость», — опустила голову Уэйнесс.

«Увы! — Пири Тамм оглянулся. — Там, в тени, стоит темная фигура и считает на пальцах остающиеся годы».

Уэйнесс вздрогнула: «Вы меня пугаете».

«В самом деле, — Пири Тамм прокашлялся. — Что ж, к этой проблеме следует подходить философски. Не следует забывать, что естественный процесс смены поколений обеспечивает пропитанием бесчисленное множество специалистов — жрецов, мистиков и могильщиков, сочинителей од, пеанов и эпитафий, а также врачей, палачей, служащих похоронных бюро, строителей мавзолеев и кладбищенских воров... Кстати, раз уж зашла речь о кладбищенских ворах: не встречалось ли тебе в записях имя Адриана Монкурио? Еще нет? Рано или поздно оно должно появиться — ведь он так-таки вступил в Общество, хотя впоследствии перестал платить взносы. Если ты помнишь, именно Монкурио продал мне эти чудесные амфоры».

«С гробокопателями полезно поддерживать хорошие отношения», — согласилась Уэйнесс.

 

4

Прошли две недели. Однажды вечером Пири Тамм устроил званый ужин для своих дочерей, Мойры и Чаллис, с их мужьями Варбертом и Юссери. По этому случаю Уэйнесс надела один из новых костюмов: темно-багровый пуловер с высоким воротником и облегающую бедра, но свободно распускающуюся почти до щиколоток юбку того же цвета посветлее, в темно-синюю и темно-красную полоску. Когда она спускалась по лестнице, Пири Тамм был вынужден воскликнуть: «Клянусь потрохами! Уэйнесс! Ты превратилась в неотразимый трехмачтовик под всеми парусами!»

Уэйнесс поцеловала его в щеку: «Вы мне льстите, дядюшка Пири».

Пири Тамм весело хмыкнул: «Уверен, что у тебя нет никаких иллюзий на свой счет».

«Я стараюсь не предаваться фантазиям», — отозвалась Уэйнесс.

Гости прибыли; Пири Тамм встретил их на крыльце. Некоторое время продолжался переполох взаимных приветствий, громко возобновившийся после обнаружения Уэйнесс. Мойра и Чаллис быстро оглядели ее с головы до ног, после чего обменялись потоком возбужденных замечаний: «Чаллис, только посмотри, как она выросла! Я бы ее ни за что не узнала, если бы мы случайно встретились!»

«Да уж, от потешного котенка, шарахающегося от каждой тени, почти ничего не осталось!»

Уэйнесс задумчиво улыбнулась: «Со временем все меняется, к лучшему или к худшему. Вы обе выглядите старше, чем сестры, которых я помню».

«Они беспрестанно предаются увеселениям и прожигают жизнь, забывая обо всем, кроме престижа», — заметил Пири Тамм.

«Папа! Разве можно так говорить?» — возмутилась Мойра.

«Не обращай внимания на его выходки, милочка, — сказала Чаллис, похлопав Уэйнесс по плечу. — Мы люди простые, хотя и вращаемся в избранном обществе».

Подошли и представились Варберт — высокий и худой, как палка, с выдающимся клювообразным носом, пепельно-русыми волосами и почти отсутствующим подбородком, и Юссери — покороче, пухлощекий, с животиком, говоривший мягко и снисходительно. Варберт изображал из себя разборчивого эстета, отказывающегося удовлетвориться менее чем идеальным вариантом чего бы то ни было; Юссери, несколько более терпимый в суждениях, отделывался поверхностными юмористическими замечаниями: «Так вот она какая, знаменитая Уэйнесс — наполовину сорванец, наполовину книжный червь! Смотри-ка, Варберт! У меня о ней было совсем другое представление!»

«Предпочитаю не руководствоваться предрассуждениями», — безразлично процедил Варберт.

«Ага! — отозвался Пири Тамм. — Признак дисциплинированного ума!»

«Именно так. Отсутствие предрассуждений позволяет быть готовым ко всему, в любое время и в любой ситуации. Кто знает, что к нам занесут ветры из иных миров?»

«Сегодня, по такому особому случаю, я не щеголяю босиком», — ответила Уэйнесс.

«Странная девушка!» — обратившись к Мойре, чуть слышно пробормотал Варберт.

«Пойдемте! — бодро сказал Пири Тамм. — Опрокинем по стаканчику хереса перед ужином».

Все направились гурьбой в гостиную, где Агнеса подала херес, а Уэйнесс снова стала центром внимания.

«Что тебя привело на Землю в этот раз? — поинтересовалась Мойра. — Есть какая-нибудь определенная причина?»

«Я изучаю раннюю историю Общества натуралистов. Кроме того, собираюсь немного поездить, посмотреть на разные места».

«Без сопровождения? — подняла брови Мойра. — Со стороны неопытной молодой девушки путешествовать в одиночку по Земле было бы непредусмотрительно».

«Судя по всему, ей не придется долго оставаться в одиночестве», — примиряющим тоном вставил Юссери.

Чаллис осадила ледяным взглядом пыл своего не в меру развеселившегося супруга: «Мойра совершенно права. В нашем чудесном древнем мире есть темные закоулки, где прячутся самые странные существа».

«И я знаю, где их всегда можно поймать! — воскликнул Пири Тамм. — Они водятся в университетском клубе профессоров!»

Варберт почувствовал необходимость выразить протест: «Ну что вы, Пири! Я каждый день бываю в клубе профессоров. В него принимают только избранных преподавателей!»

Пири Тамм пожал плечами: «Вероятно, я слегка преувеличиваю. Мой приятель, Адриан Монкурио, придерживается гораздо более беспощадной точки зрения. Он считает, что все настоящие люди давно покинули Землю, оставив на ней одних извращенцев, уродов, мямлей, подхалимов и любителей порассуждать выше облака ходячего».

«Какая чепуха! — отрезала Мойра. — Никто из нас не относится к этим категориям».

Юссери решил сменить тему разговора и шаловливо спросил: «Кстати о птичках — говорят, ты будешь петь на фестивале в парке?»

«Меня пригласили участвовать в программе, — с достоинством ответила Мойра. — Я буду исполнять «Реквием в память погибшей русалки» или «Песни прошлогодних птиц»».

«Мне особенно нравятся «Песни птиц», — вздохнула Чаллис. — Они такие трогательные».

«Мы не упустим редкую возможность тебя послушать, — сказал Юссери. — Я не отказался бы еще раз попробовать этот превосходный херес! Чаллис, а ты пригласила Уэйнесс на фестиваль?»

«Мы будем рады ее видеть, само собой. Но там не будет никаких молодых людей — никого, кто мог бы ее заинтересовать. Сомневаюсь, что она почувствует себя в своей тарелке».

«Не беспокойтесь, — отозвалась Уэйнесс. — Если бы я нуждалась в интересной компании, я осталась бы дома на Кадуоле».

«В самом деле? — усомнилась Мойра. — А мне казалось, что Кадуол — что-то вроде заповедника, где занимаются только лечением больных зверей».

«Приезжайте к нам и взгляните на все своими глазами, — предложила Уэйнесс. — Вас ждет приятный сюрприз».

«Не сомневаюсь. Но я неспособна на такие приключения. Не выношу неудобства, плохо приготовленные блюда и мерзких насекомых».

«Разделяю твои опасения, — подхватил Варберт. — Можно было бы выдвинуть философский постулат, гласящий, что человек не может существовать в инопланетных условиях, и что Ойкумена как таковая — неестественное образование».

Юссери заразительно заржал: «Как бы то ни было, нам, землянам, не грозит целое полчище экзотических зараз, таких, как тропическая лихорадка Дэниела номер три, пучеглазие, трясение ступней и чанг-чанг!»

«Не говоря уже о пиратах, раболовах и кошмарной нечисти, кишащей в Запределье!»

Агнеса приоткрыла дверь: «Пожалуйте ужинать!»

Вечер закончился в атмосфере осторожной вежливости. Прощаясь, Юссери галантно повторил предложение участвовать в фестивале, но Уэйнесс не успела ответить — резко вмешалась Чаллис: «Имей сострадание, Юсси! Пусть бедная девочка сама решает, что ей делать. Если она захочет придти, она не постесняется нам об этом сообщить, не так ли?»

«По-моему, это разумное решение вопроса, — согласилась Уэйнесс. — До свидания, спокойной ночи!»

Гости уехали; Пири Тамм и Уэйнесс остались одни в гостиной. «Не такие уж они плохие люди, — мрачновато заметил Пири Тамм. — Пожалуй, даже лучше большинства типичных землян. Только не спрашивай меня, что такое «типичный землянин»; состав населения на нашей планете настолько разнообразен, что иногда диву даешься. Кроме того, как справедливо заметила Мойра, бывает, что у землян копошатся в головах недобрые и даже опасные мысли. Земля — очень старый мир, в ее темных углах и щелях накопилось много грязи».

Проходили дни и недели. Уэйнесс просмотрела множество всевозможных документов, в том числе устав Общества натуралистов и поправки, внесенные в него на протяжении столетий. Устав этот, основанный на допущении всеобщего альтруизма, казался почти наивным в своей простоте.

Уэйнесс обсудила устав с Пири Таммом: «Удивительные чудаки были эти натуралисты! Они будто напрашивались на то, чтобы их обвел вокруг пальца какой-нибудь секретарь-мошенник. Непонятно, каким образом Общество не ограбили задолго до того, как на сцене появился Нисфит».

«Секретарь Общества, прежде всего и превыше всего — натуралист, то есть, по определению, человек самых честных правил! — с напускной торжественностью провозгласил Пири Тамм. — Мы, натуралисты, как в далеком прошлом, так и сегодня, всегда рассматривали себя как особую элитарную группу. И никогда в этом не ошибались — пока не допустили досадную оплошность, назначив секретарем Нисфита».

«Меня озадачивает кое-что еще. Почему именно в последнее время деятельность Общества перестала вызывать интерес?»

«Мы долго ломали голову, пытаясь найти ответ на этот вопрос, — признался Пири Тамм. — Предлагалось множество объяснений: самодовольство, апатия, отсутствие новых идей, способных возбудить энтузиазм. Общество натуралистов приобрело репутацию сборища дряхлых очкариков, бормочущих над пыльными коллекциями насекомых, и нам не удалось предпринять ничего достаточно дерзкого или поражающего воображение, чтобы рассеять это представление. Кроме того, мы ничего не делали для того, чтобы упростить непривлекательный процесс вступления в Общество. Кандидат обязан был заручиться рекомендациями четырех действительных членов или, если у него не было такой возможности — что вполне вероятно в случае инопланетянина — представить диссертацию, краткую биографию и полицейский отчет, удостоверявший его личность и отсутствие судимостей. Отпугивающие требования».

«Но при всем при том Нисфита приняли в Общество?»

«Система нас подвела — единственный в своем роде казус!»

Уэйнесс продолжала расследование. Она нашла перечень документов и предметов, проданных Нисфитом. Перечень этот, составленный следующим секретарем, Нильсом Майхаком, содержал следующее примечание: «Негодяй надувал нас изобретательно и даже с чувством юмора! Что, во имя всего порочного, означает заголовок столбца «Адаптированные исходные суммы, перечисленные на счет ассигнования активов БЗ 2»? Не знаю, что делать — смеяться или рыдать горючими слезами! К счастью, Хартия и бессрочный договор хранятся в надежном банковском сейфе».

«Вот почему неизвестно откуда взявшаяся Монетта была уверена — точнее, надеялась — что Хартия все еще в сейфе!» — подумала Уэйнесс.

Нисфит экспроприировал в свою пользу всевозможное имущество: зарисовки и наброски, сделанные натуралистами, участвовавшими в экспедициях на далекие планеты, коллекционные редкости и эстетически ценные экспонаты, в том числе изготовленные инопланетными существами нечеловеческого происхождения — например, скрижали, покрытые еще не расшифрованными миррическими письменами, статуэтки с планеты в запредельной части Малой Медведицы, вазы, чаши и прочие сосуды, обнаруженные в поселениях нинархов. Алчный секретарь продал многочисленные коллекции небольших живых существ, ящик, содержавший сотню магических каменных шаров и табличек, вырезанных банджами на Кадуоле, украшения болотных быстроходов с четвертой планеты системы 333 созвездия Близнецов. К другой категории похищенных ценностей относились архивы Общества, интересовавшие коллекционеров древних документов — в папках, в переплетах in folio и в виде вплавленных в искусственный кварц черных пластинок литолита, испещренных микроскопическими символами, а также древние книги и фотографии, всевозможные хроники, нотные записи и биографические очерки.

Все украденные материалы, насколько понимала Уэйнесс, невозможно было сбыть оптом какому-то одному лицу или учреждению. Она внимательно изучила письма, оставшиеся в архиве Нисфита. Архив этот содержал заявки кандидатов в члены Общества, напоминания о просроченных взносах и уведомления об исключении из Общества, корреспонденцию, связанную с судебными процессами и выделением финансовых средств на научные разработки, с экспедициями и исследовательскими проектами, документацию, подтверждавшую внесение вкладов и пожертвований, а также касавшуюся капиталовложений, обеспечивавших доход многим натуралистам в Строме.

Грандиозный, на первый взгляд, объем этого бюрократического материала заставлял бессильно опустить руки. Сначала Уэйнесс просмотрела случайную выборку документов различных типов, чтобы примерно оценить их значение, после чего сосредоточила внимание на категориях, по ее мнению наиболее многообещающих. Производя компьютерный поиск текстов, относившихся к этим категориям и содержавших упоминания о Хартии, она не нашла, однако, ничего существенного.

В конце концов, не придумав ничего лучшего, для очистки совести она произвела такой же поиск в отношении всех вообще текстов, зарегистрированных в то время, когда Нисфит занимал должность секретаря — и наконец, просмотрев множество бессодержательных бумаг, обнаружила протокол, вызвавший у нее живой интерес.

Протокол этот относился к ежегодному конклаву Общества натуралистов, состоявшемуся незадолго до исчезновения Нисфита. В частности, в протоколе был запечатлен обмен репликами между Джеймсом Джеймерсом, председателем комитета по организации мероприятий, и Фронсом Нисфитом, секретарем Общества:

« Джеймерс Господин секретарь, я охотно допускаю, что этот вопрос выходит за рамки моей компетенции, но именно поэтому надеюсь, что вы сможете разъяснить значение некоторых терминов, представляющихся мне загадочными. Почему, например, некоторые виды имущества обозначены в ваших ведомостях как «превалированные»?

Нисфит Это очень просто. К «превалированным» относятся те активы, над которыми превалируют другие, более полезные или ценные для Общества активы.

Джеймерс На мой взгляд, ваш профессиональный жаргон настолько сложен, что граничит с тарабарщиной. Разве нельзя выражаться яснее?

Нисфит Постараюсь.

Джеймерс Вот, пожалуйста! Что такое «оприходованные суммы, перечисленные на счета потенциально сгруппированных активов»?

Нисфит Эта терминология предусмотрена номенклатурой бухгалтерского учета.

Джеймерс Но что это значит?

Нисфит В самых общих чертах, это денежные средства, полученные в результате ликвидации излишних или вышедших из употребления материалов и составляющие фонды, финансирующие различные виды деятельности — пожертвования, стипендии, страхование риска и тому подобное. Кроме того, таким образом обеспечиваются выплаты налогов и сборов, в том числе обязательного ежегодного сбора в пользу Хартии Кадуола, внесение которого обусловлено строжайшим образом.

Джеймерс Предположим. И вы соблюдаете соответствующие правила?

Нисфит Разумеется.

Джеймерс А почему Хартии Кадуола больше нет в почетной витрине?

Нисфит Я отправил ее, вместе с другими документами, на хранение в банк «Маргравия».

Джеймерс Не могу отделаться от впечатления, что во всем этом есть какая-то путаница, отсутствие систематического контроля. Думаю, нам следует предпринять инвентаризацию всего имущества, чтобы получить ясное представление о текущем финансовом положении Общества.

Нисфит Очень хорошо, я проведу такую инвентаризацию».

На следующей неделе Фронс Нисфит перестал выполнять свои обязанности — больше его не видели.

Уэйнесс задала себе любопытный вопрос. Судя по всему, Фронс Нисфит стал членом Общества, легко преодолев или миновав все препоны, предназначенные отсеивать потенциальных мошенников. Кто рекомендовал его? Уэйнесс произвела розыск и нашла файл, содержавший ничего не значившие для нее имена. Как насчет Монетты, принятой в Общество тридцать лет спустя? И снова Уэйнесс занялась изучением записей.

В записях Общества, относившихся к тому времени, когда Монетта была помощницей секретаря, не было никакого упоминания женщины по имени «Монетта».

«Странно!» — подумала Уэйнесс. Она просмотрела файлы еще раз, не упуская из виду никаких деталей, и в конце концов сделала потрясающее открытие.

Вечером того же дня она сообщила о своем открытии Пири Тамму: «Как вы упомянули, «Монетта» прибыла на Землю с другой планеты. Когда она подавала заявление с просьбой принять ее в Общество натуралистов, от нее потребовали заверенную копию удостоверения личности, и эта копия сохранилась в архиве. В удостоверении указано ее настоящее имя: Симонетта Клатток».

 

5

Уэйнесс поведала Пири Тамму все, что ей удалось узнать о Симонетте Клатток из разговоров с Глоуэном: «По-видимому, она отличается несдержанным темпераментом, и любое пренебрежение ее достоинством или интересами вызывает у нее продолжительные приступы яростной мстительности. Еще в молодости она была отвергнута человеком, которого хотела сделать своим любовником, и почти в то же время ее выгнали из пансиона Клаттоков в связи с недостаточно высоким показателем ее статуса. Она покинула станцию Араминта в бешенстве, и о ней больше не слышали».

«Пока она не стала помощницей Нильса Майхака, — задумчиво сказал Пири Тамм. — Что ей было нужно? Не могла же она знать, что Хартия и бессрочный договор пропали!»

«Поэтому она и хотела проверить содержимое сейфа».

«Конечно! Но там она ничего не нашла — и, так как нет никаких сведений о перерегистрации договора, эти документы с тех пор никому не удалось найти».

«По меньшей мере, это утешительное обстоятельство. С другой стороны, Симонетта могла, так же как я и с тем же успехом, искать сведения о местонахождении документов в архиве Общества».

«Не обязательно! Ожидая, что Хартия и договор обнаружатся в банковском сейфе, она вряд ли занималась архивными розысками».

«Надеюсь, что вы правы, — покачала головой Уэйнесс. — В противном случае я теряю время, анализируя записи, уже просмотренные Симонеттой».

Пири Тамм ничего не ответил: он очевидно считал, что Уэйнесс в любом случае теряет время.

Тем не менее, Уэйнесс продолжила свои труды, но, как и прежде, не обнаружила в файлах Общества никакого намека на то, кому именно Нисфит сбывал документы.

Прошли еще несколько недель. Временами Уэйнесс начинала испытывать ощущение бессилия и подавленности. Ее самой интересной находкой оказалась фотография Нисфита — тощего блондина неопределенного возраста с высоким узким лбом, жидкими усиками и тонкими, иронически кривящимися губами. Его лицо сразу вызывало неприязнь и оставалось в памяти, постепенно превращаясь в воображении Уэйнесс во что-то вроде навязчивого символа ее неудачи.

Еще несколько недель Уэйнесс не могла избавиться от убеждения в том, что она могла бы плодотворнее приложить свои усилия, занимаясь чем-нибудь другим. Тем не менее, она не сдавалась и каждый день внимательно просматривала новые документы, письма, счета, квитанции, предложения и жалобы, запросы и отчеты. Но все было тщетно: Нисфит виртуозно замел следы.

Ближе к вечеру одного дня, когда ее глаза начинали слипаться и всякое желание продолжать поиски уже почти пропало, Уэйнесс обнаружила короткую фразу, очевидно ускользнувшую от бдительного внимания секретаря-мошенника. Фраза эта содержалась в конце ничем не примечательного письма, отправленного неким Эктором ван Брауде из города Санселада, находившегося в трехстах километрах к северо-западу от усадьбы дядюшки Пири. Письмо как таковое было посвящено срочной оценке какого-то имущества, но в приписке господин ван Брауде затронул другой вопрос:

«Мой приятель Эрнст Фальдекер, работающий в местной фирме «Мисчап и Дурн», упомянул о крупномасштабных финансовых операциях, осуществленных вами в качестве секретаря Общества натуралистов. Мне эти операции представляются весьма сомнительными: предусмотрительно ли такое распоряжение имуществом и соответствует ли оно интересам Общества? Будьте добры, разъясните мне причины, побудившие вас заключить эти необычные сделки».

Обрадованная и возбужденная, Уэйнесс побежала к Пири Тамму, чтобы рассказать о своей находке.

«Любопытный параграф! — провозгласил дядюшка Пири. — «Мисчап и Дурн» в Санселаде? Так-так. Я где-то слышал это название, но не могу припомнить, по какому поводу… Давай-ка посмотрим в каталоге».

Направившись к себе в кабинет, Пири Тамм получил ответ на соответствующий компьютерный запрос: компания «Мисчап и Дурн» занималась торговым посредничеством, доставкой ценных грузов и комиссионными распродажами. «Удивительно! — заключил Пири Тамм. — Фирма все еще существует и находится там же, в Санселаде».

 

 

1

«Может быть, теперь все наши проблемы разрешатся за пять минут!» — произнес Пири Тамм, набирая номер управления фирмы «Мисчап и Дурн» в Санселаде. На экране зажглась красная эмблема с синим заголовком «Мисчап и Дурн»; в правом нижнем квадранте эмблемы появились голова и плечи молодой женщины с продолговатым лицом и коротко подстриженными пепельно-белыми волосами — с точки зрения Уэйнесс, такая прическа свидетельствовала о бескомпромиссности с изрядной долей эксцентричности. Большие глаза женщины блестели, находясь в постоянном нервном движении, но говорила она монотонно, самым бесцветным и скучающим тоном: «Пожалуйста, сообщите свои имя и фамилию, род занятий, характер ваших взаимоотношений с нашей фирмой и сущность интересующего вас вопроса».

Пири Тамм назвал себя и представился как секретарь Общества натуралистов.

«Очень хорошо. По какому делу вы с нами связались?»

Пири Тамм нахмурился — ему не нравилась выбранная секретаршей манера обращения. Тем не менее, он вежливо ответил: «Примерно сорок лет тому назад в вашей фирме работал некий Эрнст Фальдекер. Надо полагать, он уже на пенсии?»

«Не могу сказать. В настоящее время он у нас не числится».

«Не могли бы вы сообщить мне его теперешний адрес?»

«Одну минуту», — лицо молодой женщины исчезло.

Пири Тамм тихо прорычал в сторону Уэйнесс: «Поразительно, не правда ли? Каждая мелкая сошка считает себя чуть ли не хранительницей ключей от рая, вынужденной внимать мольбам презренных грешников».

«Она ведет себя сдержанно, — заметила Уэйнесс. — Надо полагать, излишняя эмоциональность препятствовала бы выполнению ее обязанностей».

«Может быть, может быть».

Снова появилось лицо с пепельно-белой порослью на макушке: «Мне говорят, что я не уполномочена разглашать запрашиваемую информацию».

«Ну, хорошо — а кто же уполномочен?»

«Наш управляющий, Берле Баффумс. Желаете с ним поговорить? Ему все равно больше нечего делать».

«Любопытное замечание!» — подумала Уэйнесс.

«Да-да, соедините меня с ним, пожалуйста», — отозвался Пири Тамм.

Экран мигнул. Прошло несколько секунд. Живое лицо с большими блестящими глазами вернулось: «Господин Баффумс проводит совещание и просит его не беспокоить».

Пири Тамм недовольно хмыкнул: «Возможно, вы могли бы предоставить мне другие сведения. Насколько мне известно, больше сорока лет тому назад ваша фирма заключила несколько сделок с Обществом натуралистов. Мне было бы очень интересно узнать, кто приобрел имущество, проданное в результате этих сделок».

Секретарша рассмеялась: «Если я хотя бы намекну вам на что-нибудь в этом роде, сукин сын Баффумс мне голову оторвет! Он — скажем так — одержим секретностью. Меня-то вы могли бы запросто подкупить, но Бабник Баффумс заблокировал все конфиденциальные файлы».

«Жаль! Что побуждает его к такой исключительной осторожности?»

«Не знаю. Он никому не объясняет свои причуды, а я тут последняя спица в колеснице».

«Благодарю вас, вы очень любезны», — Пири Тамм выключил телефон и медленно повернулся к Уэйнесс: «На Древней Земле полно чудес, но эта фирма производит странное впечатление. Может быть просто потому, что она в Санселаде, городе чудаков».

«По меньшей мере у нас теперь есть улика — какая-то нить, которую можно проследить».

«Верно. Лиха беда начало».

«Я немедленно отправлюсь в Санселад. Надеюсь, мне удастся так или иначе выудить у Баффумса требуемые сведения».

Пири Тамм печально вздохнул: «Ты представить себе не можешь, как меня донимает эта проклятая болезнь! Я больше не мужчина — я дряхлый гоблин, едва волочащий ноги по темным коридорам старого дома. А ты, беззащитная девочка, поедешь делать то, что давно должен был сделать я!»

«Пожалуйста, дядюшка Пири, не надо так говорить. Вы делаете все, что можете, и я делаю все, что могу — так оно и должно быть».

Пири Тамм погладил Уэйнесс по голове — он редко позволял себе подобные проявления нежности: «Правильно, жалобы ничему не помогут. Наша цель важнее повседневных забот. Тем не менее, я не хотел бы, чтобы ты попала в беду. Что, если тебе станут угрожать? Даже если тебя только напугают, я буду всегда чувствовать себя виноватым».

«Я очень осторожна, дядюшка Пири. Как правило. Так или иначе, я должна поехать в Санселад и узнать все, что можно узнать в этой фирме».

«Пожалуй, что так, — без особой уверенности согласился Пири Тамм. — Ты понимаешь, конечно, что тебе придется преодолеть несколько препятствий — и не в последнюю очередь упрямство Берле Баффумса».

Уэйнесс нервно усмехнулась: «Будем надеяться, что он не оторвет мне голову. И кто знает? Может быть, я вернусь с Хартией в руках!»

Пири Тамм беспокойно крякнул: «Должен еще раз подчеркнуть, что Санселад — странный город с необычной историей». Секретарь Общества натуралистов изложил самые существенные факты, чтобы Уэйнесс могла составить представление о том, куда направляется. Санселад был полностью разрушен в годы так называемого «Мятежа репатриантов». В течение двухсот лет от него оставались одни развалины — до тех пор, пока автократ Тибальт Пимм не приказал выстроить город заново. Он разработал проект будущего Санселада в мельчайших подробностях, превратив шесть районов города в шесть вариаций на одну и ту же сложную архитектурную тему.

При жизни Тибальта над его грандиозным планом потихоньку посмеивались и даже открыто издевались, но со временем презрение сменилось уважением, и в конце концов Санселад стали считать шедевром гения, в равной степени наделенного воображением, энергией и неисчерпаемыми финансовыми возможностями.

Заветы и директивы Тибальта чтили на удивление долго, хотя временами истолковывали достаточно свободно. К примеру, Киприанова слобода, каковой диктатором-зодчим было предначертано стать средоточием ремесленных мастерских и училищ, недорогих ресторанов и общественных собраний, превратилась вместо этого в прибежище художников, музыкантов, бродяг и мистиков, уютно устроившихся посреди тысяч кафе, бистро, студий, небольших лавок, торгующих всякой всячиной, и тому подобных заведений. В конечном счете Санселад приобрел известность как место, где можно истратить миллионы и прожить на гроши, делая все, что заблагорассудится при условии соблюдения определенных приличий — и даже без оного.

 

2

До Шиллави Уэйнесс ехала наземным транспортом по сельской местности, усеянной небольшими фермами и деревеньками — здесь ничто не менялось испокон веку. Из Шиллави подземный поезд на магнитной подушке доставил ее за два часа на центральный вокзал Санселада.

Она села в такси и направилась в рекомендованный дядюшкой Пири отель «Марсак», находившийся на окраине престижного района Гульденери, в двух шагах от Киприановой слободы. Отель «Марсак» оказался беспорядочным нагромождением старых флигелей, трех ресторанов и четырех золоченых танцевальных залов на крутом берегу реки Тэйнг. Уэйнесс внезапно очутилась в окружении привычной изысканности, не нарочитой, а воспринимаемой как нечто само собой разумеющееся — что-либо подобное было бы трудно найти на любой другой планете Ойкумены. Ее провели в номер с высоким потолком и стенами, покрытыми бледно-бежевой эмалью. На сером мозаичном полу расстилался мягкий марокканский ковер, оживлявший интерьер черными, темно-красными и сине-фиолетовыми узорами на коричневом фоне; на столиках с обеих сторон кровати красовались букеты свежих цветов.

Уэйнесс переоделась в строгий темно-коричневый костюм, символизировавший деловой характер ее намерений, после чего спустилась в вестибюль. Пользуясь городским справочником, она узнала, что управление фирмы «Мисчап и Дурн» находилось в особняке Флавиев у Аликстрийского сквера, на другом конце Гульденери.

После полудня прошел уже час, и Уэйнесс закусила в гриль-баре на набережной, любуясь на медленно текущий Тэйнг и пытаясь определить наилучший план действий.

В конце концов она решила вести себя просто и решительно — представиться в управлении фирмы «Мисчап и Дурн», попросить провести ее к господину Баффумсу и вежливо задать ему несколько вопросов, ничем не показывая, что они имеют большое значение. «Это почтенная старая фирма, пользующаяся высокой репутацией, — убеждала она себя. — Почему бы они отказали мне в такой мелочи?»

После обеда она прогулялась по Гульденери до Аликстрийского сквера — английского парка, окруженного четырехэтажными зданиями, построенными в строгом соответствии с эстетическими предписаниями Тибальта Пимма.

Фирма «Мисчап и Дурн» занимала второй этаж особняка Флавиев, с северной стороны сквера. Уэйнесс поднялась по лестнице и оказалась на дворике под открытым небом, озелененном папоротниками и пальмами. На настенном табло перечислялись различные конторы и отделы фирмы «Мисчап и Дурн» — управление исполнительного директора, отдел кадров, бухгалтерия, отдел оценки имущества, отдел биржевых операций, отдел инопланетных активов и несколько других. Уэйнесс направилась в управление исполнительного директора. Дверь сдвинулась в сторону, как только она к ней прикоснулась. Уэйнесс зашла в большое помещение, судя по меблировке предназначенное примерно для восьми служащих — но теперь в нем находились только две женщины. Молодая секретарша с продолговатым лицом сидела за столом в центре помещения. На табличке объявлялись ее имя и должность: «Гильджин Лип, помощник исполнительного директора». Гораздо дальше, справа, за большим прилавком, уставленным ящичками, справочниками, инструментами и оптическими приборами, сидела, погрузившись в изучение коллекции каких-то небольших предметов, приземистая седая особа, широкоплечая и грузная.

Гильджин Лип была лет на десять старше Уэйнесс и сантиметра на три выше ее — с привлекательно угловатой, спортивно тонкой фигурой и плоской грудью, лишь намекавшей на принадлежность к прекрасному полу. Ее сине-зеленые, как море, глаза, широко открытые, казались невинными и бесхитростными, но когда она прикрывала веки, ее лицо приобретало комически игривое и лукавое выражение. Тем не менее, ее физиономия под коротко подстриженным ежиком пепельно-белых волос с чем-то вроде шалашика на макушке, скорее располагала к себе. «Странное существо! — подумала Уэйнесс. — С ней придется вести себя осторожно». Гильджин Лип разглядывала Уэйнесс с не меньшим интересом, приподняв брови и будто говоря: «Это еще что такое?» Вслух, однако, она произнесла: «Я вас слушаю? Здесь управление фирмы «Мисчап и Дурн» — вы уверены, что не ошиблись этажом?»

«Надеюсь, что не ошиблась. Мне хотелось бы получить некоторую информацию, которую вы, возможно, не откажетесь предоставить».

«Вы что-нибудь продаете или покупаете? — Гильджин Лип протянула брошюру. — Здесь перечислено имущество, предлагаемое нами в настоящее время; может быть, вы найдете что-нибудь, что привлечет ваше внимание».

«Я не покупательница, — сокрушенно вздохнула Уэйнесс. — Я всего лишь пытаюсь проследить судьбу имущества, которым вы занимались примерно сорок лет тому назад».

«Гм. Кажется, вчера мне кто-то звонил по этому поводу?»

«Да. Надо полагать».

«К сожалению, с тех пор ничего не изменилось — кроме того, что я постарела на целый день. А Нельда уже не стареет — тем более, что она красит волосы».

«Ха-ха! — язвительно отозвалась пожилая Нельда. — Если бы я красила волосы, зачем бы я выбрала цвет мыльных помоев?»

Уэйнесс не могла оторвать глаз от удивительного рта Гильджин Лип — тонкого, широкого, розового и находящегося в постоянном движении; она то складывала губы бутоном, то поднимала один уголок рта, одновременно опуская другой и прищуриваясь, то опускала оба уголка рта, широко раскрывая аквамариновые глаза.

«Так или иначе, — заключила Гильджин Лип, — Бабник Баффумс как был бабником, так бабником и остался».

Уэйнесс взглянула на дверь в дальней стене помещения, очевидно служившей входом в персональный кабинет господина Баффумса: «Почему он, как вы выразились, одержим секретностью?»

«А ему больше нечем заняться. Фирма преуспевает сама по себе, и директора строго-настрого запретили Баффумсу вмешиваться. Так что он проводит время, любуясь своей коллекцией произведений искусства…»

«Ты это называешь искусством? — прервала ее Нельда. — Я это называю по-другому».

«Бабник изредка принимает важных посетителей, а иногда даже демонстрирует свою коллекцию, если надеется шокировать покупателя — или покупательницу».

«Как вы думаете, он согласится выполнить мою просьбу, если я ему объясню, что мне нужно и почему?»

«Вряд ли. Но вы можете попробовать, конечно».

«Предупредила бы девушку, что ли», — неприязненно заметила Нельда.

«А о чем тут предупреждать? Баффумс достаточно безвреден, хотя бывает довольно-таки невыносим».

Уэйнесс с сомнением разглядывала дверь кабинета исполнительного директора: «В чем именно проявляется его невыносимость, и как часто она проявляется?»

«Ни для кого не секрет, что Бабник чувствует себя неудобно в обществе красивых девушек. Он их боится и пытается замаскировать страх развязностью. Но иногда на него что-то находит…»

«Когда он съест слишком много сырого мяса», — вставила Нельда.

«Вполне приемлемая гипотеза, — не стала спорить Гильджин. — По сути дела, Бабник Баффумс непредсказуем».

Уэйнесс снова посмотрела на дверь в глубине помещения: «Будьте добры, сообщите ему о моем прибытии. Я постараюсь вести себя очень прилично и, может быть, произведу на него хорошее впечатление».

Гильджин Лип стала воплощением бесстрастности и кивнула: «Как прикажете о вас доложить?»

«Меня зовут Уэйнесс Тамм, я помощница секретаря Общества натуралистов».

Дверь в глубине помещения сдвинулась в сторону — в проеме появился крупный мужчина.

«Гильджин, что тут происходит? — резко спросил он. — Ты не нашла другого времени для того, чтобы развлекать своих подруг?»

Гильджин Лип ответила самым сдержанным тоном: «Это не подруга, а представительница важного клиента, и она желает получить информацию о некоторых сделках».

«Какого клиента она представляет, и о каких сделках идет речь?»

«Я — помощница секретаря Общества натуралистов. Я навожу справки по поводу операции, осуществленной много лет тому назад бывшим секретарем нашего общества».

Господин Баффумс выступил вперед размашистыми шагами — высокий полный человек, еще не пожилой, с круглым, легко краснеющим лицом и слишком длинными пепельно-серыми волосами, разделенными пробором посередине и спускавшимися на уши в стиле так называемого «вьючного седла».

«Очень любопытно! — сказал он. — Десять лет тому назад или даже двадцать, точно не помню — к нам в управление приходила другая женщина, интересовавшаяся тем же самым вопросом».

«Неужели? — огорчилась Уэйнесс. — Как она представилась?»

«Я забыл — это было давно».

«И вы предоставили ей информацию?»

Господин Баффумс поднял темные брови, резко контрастировавшие с пепельно-серой шевелюрой, и принялся задумчиво рассматривать Уэйнесс круглыми, почти бесцветными глазами. Наконец он ответил — несколько педантично и гнусаво: «Любая информация, относящаяся к нашим сделкам, конфиденциальна. Это полезное правило, способствующее коммерческому успеху. Но если вы желаете обсудить этот вопрос подробнее, мы могли бы продолжить нашу беседу в моем кабинете». Баффумс повернулся на каблуках и направился в кабинет. Уэйнесс покосилась на Гильджин Лип; скорбное пожатие плеч секретарши не слишком ее ободрило. Слегка ссутулившись и неохотно переставляя ноги, как осужденный на казнь, бредущий на эшафот, Уэйнесс последовала за исполнительным директором.

Господин Баффумс задвинул дверь за спиной Уэйнесс и, выбрав один из множества тонких металлических ключей в связке, закрыл ее на замок.

«Нет ничего надежнее старого доброго замка, как вы считаете?» — весело спросил Баффумс.

«Надо полагать, — неохотно согласилась Уэйнесс. — Если в нем есть необходимость, конечно».

«А! Вполне вас понимаю! Что ж, может быть, я слишком придирчив. Не хочу, чтобы мне мешали, когда я провожу деловое совещание. Думаю, что вам тоже не понравилось бы, если бы вас постоянно прерывали и отвлекали. Не так ли?»

Уэйнесс напомнила себе о необходимости вести себя как можно обходительнее, чтобы господин Баффумс, паче чаяния, не почувствовал себя неудобно. Она вежливо улыбнулась: «У вас гораздо больше опыта, чем у меня, господин Баффумс — вам лучше знать».

Баффумс кивнул: «Вам не откажешь в сообразительности. Не сомневаюсь, что вы добьетесь большого успеха в жизни».

«Благодарю вас, господин Баффумс, очень рада это слышать — и была бы чрезвычайно признательна, если бы вы мне помогли в розысках».

Баффумс щедро развел руками: «Разумеется! Почему нет?» Он прислонился к краю стола, опираясь на него руками. «Директор вовсе не производит впечатление человека растерянного или неуверенного в себе, — подумала Уэйнесс. — Следует ли рассматривать это обстоятельство, как хорошее предзнаменование?» Очевидно, Баффумс отличался сложным и непостоянным характером; приступы вздорной сварливости боролись в нем с игривым желанием понравиться. Уэйнесс оценила обстановку в кабинете: слева часть помещения была отделена сдвигающейся в сторону ширмой-перегородкой; справа находились письменный стол, кресла, чайный столик, видеотелефон, стеллажи, шкафчики с картотеками и прочие конторские принадлежности. Четыре узких окна выходили на внутренний дворик с пальмами.

«Вы меня застали в момент относительной бездеятельности, — признался Баффумс. — Могу сказать без лишней скромности, что я способный администратор — служащие нашей фирмы выполняют свои обязанности, не нуждаясь в постоянном контроле с моей стороны. В каком-то смысле это очень удобно, потому что у меня остается время на то, чтобы заниматься своими частными делами. Вы, случайно, не изучали эстетическую философию?»

«Нет — боюсь, мои представления в этой области весьма поверхностны».

«А я уже давно интересуюсь, помимо других вещей, вопросами эстетики. Особое значение я придаю одному из ее самых глубоких и универсальных аспектов, который, по той или иной причине, не привлекает серьезного внимания в академических кругах. Речь идет, конечно же, об эротическом искусстве».

«Подумать только! — нашлась Уэйнесс. — Любопытно было бы узнать, насколько близко вы знакомы с деятельностью Общества натуралистов».

Баффумс, казалось, ее не слышал: «Разумеется, мою коллекцию эротических редкостей нельзя назвать исчерпывающей, но я утешаю себя надеждой на то, что мне удалось собрать экспонаты исключительного качества. Иногда я их показываю интеллектуально развитым людям, не отказывающимся расширить свой эстетический кругозор. Как вы к этому относитесь?» Он напряженно ждал ответа.

Уэйнесс тщательно выбирала слова: «Я никогда не занималась этим вопросом и, по существу, практически ничего не знаю…»

Господин Баффумс прервал ее взмахом руки: «Неважно! Будем считать, что вы заинтересованы в развитии своих потенциальных возможностей, несмотря на относительную новизну предмета».

«Да, разумеется, но…»

«Смотрите!» — Баффумс прикоснулся к переключателю; складная ширма-перегородка, разделявшая кабинет, раздвинулась и спряталась в углублениях стен. За ней открылось неожиданно обширное пространство, превращенное исполнительным директором в своего рода музей эротического искусства — символов, артефактов, принадлежностей, изображений, статуй и статуэток, миниатюр и не поддающихся классификации поделок. Поблизости возвышалась мраморная статуя обнаженного героя в состоянии гипертрофированного приапизма. Напротив другая статуя изображала женщину, экстатически увлеченную ласками демона.

Уэйнесс осмотрела коллекцию, время от времени испытывая поползновения к тошноте, но главным образом едва сдерживая смех. Взрыв хохота в сложившейся ситуации, несомненно, оскорбил бы господина Баффумса в лучших чувствах, и Уэйнесс старательно сохраняла нейтральное выражение лица, демонстрируя лишь вежливую заинтересованность.

По-видимому, этого было недостаточно. Баффумс внимательно следил за ней из-под полуприкрытых век и разочарованно хмурился. Уэйнесс не совсем понимала, что именно она делает неправильно. «Конечно же! Он эксгибиционист! — неожиданно подумала она. — Он ждет каких-нибудь признаков того, что я шокирована или смущена, они его стимулируют. Стоит только поморщиться или облизать губы...» Уэйнесс помрачнела: «Разумеется, было бы полезно оправдать ожидания господина Баффумса и исправить его настроение». Но притворство такого рода было ниже ее достоинства.

Баффумс произнес довольно напыщенным тоном: «В великом храме искусства много отделов, больших и малых — одни ослепляют радужными переливами, другие радуют глаз более тонкими, приглушенными, богатыми оттенками, а третьи таят красоты, доступные лишь искушенному взгляду знатока. Я — один из последних, меня издавна привлекают прелести эротики. Я изучил историю и традиции эротического искусства в мельчайших деталях, мне известны все его причудливые воплощения и вариации».

«Ваша коллекция производит глубокое впечатление. Но я хотела бы вернуться к интересующему меня вопросу...»

Баффумс ничего не слышал: «Как видите, мне не хватает места; я могу уделять лишь поверхностное внимание любовным песнопениям, анакреонтическим представлениям мимов и стимулирующим ароматам». Господин Баффумс покосился на молодую посетительницу и артистически поправил спустившийся на лоб пепельно-серый локон, драматически контрастировавший с темной, почти черной бровью: «Тем не менее, если вы не против, я могу умастить вас каплей легендарного эликсира «Амуйи», известного также под поэтическим наименованием «Призывный клич охотничьего рога»».

«Не думаю, что сегодня это было бы целесообразно», — отказалась Уэйнесс. Она надеялась, что ее уклончивость не слишком обижает исполнительного директора: «Может быть, как-нибудь в другой раз».

Баффумс сухо кивнул: «Может быть. Так что вы на самом деле думаете о моей коллекции?»

Уэйнесс ответила очень осторожно: «Мне, с моим ограниченным опытом в этой области, она представляется исчерпывающей».

Баффумс посмотрел на нее с упреком: «И не более того? У вас нет других впечатлений? Позвольте мне показать вам дополнительные экспонаты — у людей с воображением они часто вызывают настоящее волнение, даже потрясение».

Уэйнесс с улыбкой покачала головой: «Не хотела бы злоупотреблять вашим временем».

«Кто говорит о злоупотреблениях? Я с трудом сдерживаю энтузиазм!» Баффумс подошел к остекленному столу: «Например, взгляните на эти статуэтки — на первый взгляд они ничем не примечательны, но как часто их неправильно истолковывают!»

Опустив глаза, Уэйнесс пыталась сказать что-нибудь осмысленное — от нее явно ожидалось проявление наблюдательности: «Не совсем понимаю, как их можно было бы неправильно истолковать. Их выразительность вполне однозначна».

«Да, пожалуй. Их отличает нарочитая прямолинейность, отсутствие утонченности. Возможно, именно поэтому они так привлекательны... Простите, вы что-то сказали?»

«Ничего особенного».

«Их можно было бы назвать произведениями народного искусства, — продолжал господин Баффумс. — Они сопровождают каждую эпоху, проникают во все слои общества и выполняют множество функций: с помощью одних совершаются обряды, знаменующие достижение половой зрелости, другие помогают наводить порчу или, напротив, придавать особую значимость заклинаниям, призванным исцелять бесплодие, ими пользуются паяцы и шуты, они даже находят различные практические применения в быту. Лучше всех, конечно, резные статуэтки из дерева. Встречаются изделия всевозможных цветов и размеров, отражающие самые различные степени эрекции».

Баффумс замолчал, ожидая реакции. Уэйнесс робко произнесла: «Я все-таки не стала бы называть их народным искусством».

«Даже так? И как бы вы их назвали?»

Уэйнесс колебалась: «Пожалуй, в конечном счете, «народное искусство» — достаточно подходящий термин».

«Вот именно. Такие вульгарные маленькие поделки безупречно выполняют свою функцию в руках людей, эстетические представления которых принято называть «низменными». Ремешки или бечева продеваются через эти отверстия и подгоняются по размеру...» Господин Баффумс взял один из экспонатов и, скромно улыбаясь, примерил его на себе: «Вот таким образом. Как вы думаете?»

Уэйнесс критически оценила внешность исполнительного директора: «Он не совсем подходит к вашей комплекции. Вон тот, розовый, выглядел бы на вас гораздо лучше. Этот крупнее и заметнее, но если вас больше интересует эстетическая сторона дела...»

Нахмурившись, Баффумс отложил изделие в сторону и отвернулся. Уэйнесс поняла, что, несмотря на все попытки вести себя тактично, она вызвала у директора раздражение.

Баффумс сделал несколько быстрых шагов к письменному столу, остановился и повернулся на каблуках: «Так что же, мадемуазель... как вас зовут, я запамятовал?»

«Уэйнесс Тамм. Я представляю Общество натуралистов».

Исполнительный директор высоко поднял темные брови: «Вы шутите? Насколько мне известно, Общество натуралистов давно прекратило существование».

«Местное отделение практически бездействует, — признала Уэйнесс. — Но готовятся планы возрождения Общества. По этой причине мы пытаемся проследить судьбу некоторых бумаг, проданных при посредничестве фирмы «Мисчап и Дурн» бывшим секретарем Общества, Фронсом Нисфитом. Если бы вы могли сообщить нам о местонахождении этих документов, мы были бы чрезвычайно благодарны».

Господин Баффумс снова присел на край стола: «Так-так. Все это очень хорошо, но на протяжении семи поколений мы тщательно поддерживали репутацию фирмы, хранящей в строгой тайне сведения, относящиеся к любой операции, существенной или незначительной. Не вижу, почему бы мы отказались от этого правила сегодня. Мы не можем рисковать, разглашая информацию, которая может быть использована в качестве основания для возбуждения иска».

«Но для таких опасений нет никаких оснований! Нисфит был уполномочен распоряжаться активами Общества, и никто не предъявляет фирме «Мисчап и Дурн» никаких претензий».

«Очень рад это слышать», — сухо отозвался Баффумс.

«Как я уже упомянула, наша цель заключается только в том, чтобы найти и выкупить некоторые памятные документы, отражающие историю Общества».

Исполнительный директор медленно покачал головой: «Прошло столько лет! Эти документы давно затерялись в разных концах Ойкумены, многократно переходя из рук в руки. По меньшей мере таково мое мнение».

«В худшем случае вы правы, — согласилась Уэйнесс. — Но существует вероятность того, что все эти бумаги были приобретены одним коллекционером».

«Можно сделать такое предположение», — уступил Баффумс.

Уэйнесс не смогла сдержать волнение, вызванное приливом оптимизма: «Надеюсь, что это так! Очень надеюсь!»

Едва заметно усмехнувшись, господин Баффумс закинул голову, глядя в потолок: «Хотел бы я знать, насколько важно для вас получение этой информации».

Сердце Уэйнесс упало. Напряженно глядя на иронически-насмешливое лицо директора, она тихо сказала: «Я приехала в Санселад издалека только для того, чтобы поговорить с вами. Судите сами».

«Позвольте мне выразиться точнее. Если я предоставлю вам услугу, с моей стороны было бы естественно ожидать, что вы не откажетесь сделать услугу мне. Разве это не справедливо?»

«Не знаю. Какого рода услугу вы имеете в виду?»

«Должен сказать, что, в дополнение ко всему прочему, я пробую свои силы в области драматургии и — опять же скажу без лишней скромности — не лишен таланта в этом отношении. В моем послужном списке уже несколько небольших интересных спектаклей».

«И что же?»

«В настоящее время я занимаюсь режиссурой нескольких разнообразных номеров, которые, получив надлежащее музыкальное сопровождение и составив непрерывное представление, могли бы вызывать самые изысканные эмоции. Постановка одного короткого эпизода, однако, до сих пор меня не удовлетворяет, и я думаю, что вы могли бы мне в этом помочь»

«Каким образом?»

«Все очень просто. Темой для эпизода служит древний миф о нимфе Эллионе, полюбившей статую героя Леосаласа и стремившейся оживить мраморное изваяние страстными ласками. В моем маленьком музее вы заметили, наверное, статую, вполне подходящую для прослушивания. Приапическое состояние можно игнорировать. В идеальном варианте Леосалас должен сперва казаться расслабленным и лишь постепенно возбуждаться благодаря пылкому вниманию Эллионы. Думаю, мне удастся так или иначе решить эту сценическую проблему. В конце концов герой отвечает нимфе взаимностью — но в ходе репетиции окончание эпизода можно опустить. Мы начнем с первой мимической последовательности. Если у вас нет возражений, разденьтесь на возвышении рядом со статуей, а я приготовлю камеру».

Уэйнесс пыталась что-то сказать. но Баффумс не обращал на нее внимания. Протянув руку, он указал на статую: «Поднимитесь на возвышение и постепенно раздевайтесь. Вы быстро привыкнете к присутствию камеры. После того, как вы обнажитесь, я дам дальнейшие указания. Камера уже готова — начнем прослушивание».

Уэйнесс оцепенела, у нее на мгновение отнялся язык. Она давно понимала, что ее розыски могут привести к ситуации такого рода или даже к необходимости выслушивать более прямолинейные предложения, но никогда в точности не представляла себе, насколько далеко она позволит зайти подобным домогательствам, прежде чем вынуждена будет отступить. В данном случае она находила требования Баффумса оскорбительными и больше не видела ничего смешного в его эстетических претензиях. Ответ последовал незамедлительно: «Очень сожалею, господин Баффумс. Я очень хотела бы стать знаменитой актрисой и танцевать на сцене в обнаженном виде, но мои родители не одобрили бы такое поведение, и здесь больше не о чем говорить».

Исполнительный директор встряхнул головой, не сдержав раздраженный возглас, напоминавший громкое шипение; его длинные бледные волосы взлетели и улеглись: «Подумать только, какое высокомерие! Что ж, так тому и быть! Желаю вам всего наилучшего — терпеть не могу банальность и безвкусицу! Будьте добры, оставьте меня в покое, вы только отнимаете у меня время!» Директор промаршировал к выходу из кабинета, открыл замок и резко отодвинул дверь: «Мадемуазель Лип вас проводит». Выглянув наружу, он громко сказал: «Мадемуазель Лип! Наша юная посетительница уходит, и я не намерен видеть ее снова ни сегодня, ни завтра, ни через десять лет!»

Сжав зубы, Уэйнесс вышла, и Баффумс со стуком закрыл дверь за ее спиной. Проходя мимо стола Гильджин Лип, Уэйнесс остановилась, обернулась, начала было что-то говорить, но решила промолчать.

Гильджин беззаботно махнула рукой: «Высказывайтесь от души, нас вы ничем не удивите. Каждый, кто знаком с Бабником Баффумсом, мечтает надавать ему пинков по меньшей мере три раза в день».

«Я в такой ярости, что даже не могу ничего сказать».

Гильджин Лип напустила на себя выражение мудрой озабоченности: «Совещание закончилось безрезультатно?»

Уэйнесс покачала головой: «Мягко говоря. Он показал мне коллекцию и намекнул, что мог бы предоставить интересующую меня информацию, если я соглашусь плясать перед ним в голом виде. Надо полагать, я все делала неправильно. Как только я возразила, сославшись на отсутствие необходимых навыков, он обиделся и прогнал меня в шею».

«Каждое совещание с Бабником Баффумсом неповторимо, — прокомментировала Гильджин Лип. — И каждый раз остается только удивляться его поведению».

С другого конца помещения послышался голос Нельды: «Он почти несомненно импотент».

«Разумеется, ни одна из нас не может предъявить какое-либо вещественное доказательство этого факта», — пояснила Гильджин.

Уэйнесс глубоко вздохнула и уныло посмотрела на дверь директорского кабинета: «Наверное, я совершила серьезную ошибку. Я не могу позволить себе брезгливость. И все же... не знаю, смогла бы я раздеться перед этим человеком? Меня тошнит от одного его вида».

Гильджин Лип с любопытством наблюдала за собеседницей большими блестящими глазами: «Но если бы не было никакого другого способа добыть эту информацию, вы разделись бы?»

«Наверное, — пробормотала Уэйнесс. — В конце концов, никто еще не умер от того, что попрыгал несколько минут голышом». Она помолчала: «Но я не уверена, что этим дело закончится. Подозреваю, что Баффумс хотел, чтобы я... как бы это выразиться... переспала со статуей».

«И на это вы уже не согласились бы?»

Уэйнесс поежилась: «Не знаю. Пять минут? Десять минут? Кошмар, да и только! Должен же быть какой-то другой способ!»

«Я знакома с этой статуей, — сказала Гильджин Лип. — Ничего так себе статуя, неплохо сделана. Если бы я хотела взглянуть на нее снова, я могла бы это сделать в любой момент». Секретарша выдвинула верхний ящик своего стола: «Здесь лежит ключ от кабинета Бабника. Он думает, что его потерял. Заметьте, у этого ключа черная метка на конце! Хотя вам, конечно, это неинтересно». Гильджин взглянула на часы: «Мы с Нельдой уходим через полчаса. После этого Бабник обычно тоже не задерживается».

Уэйнесс кивнула: «Конечно, почему бы я интересовалась такими вещами?»

«Ни в коем случае. Что вы хотели узнать у Бабника?»

Уэйнесс объяснила, какие записи она ищет.

«Сорок лет тому назад? В компьютерном архиве старых контрактов, под заголовком «кон а», несколько папок помечены сокращением «зс» — «закрытые счета». Поройтесь в папке на букву «Н», там должны быть записи, относящиеся к Обществу натуралистов. А теперь...» Секретарша встала: «Я зайду в туалет, а Нельда, как видите, сидит к нам спиной, смотрит в увеличительное стекло и не может отвлечься от работы. Когда я вернусь, с моей точки зрения вы уже уйдете — хотя, если вы встанете в тени за стеллажом, я ничего не замечу. Так что желаю вам удачи — и прощайте».

«Спасибо за совет, — улыбнулась Уэйнесс. — Нельда, спасибо и вам!»

«Если для начала вы пройдете к выходу, я всегда смогу сказать Бабнику, что видела, как вы уходили».

 

3

Гильджин Лип и Нельда ушли домой. В управлении стало тихо. Еще через полчаса господин Баффумс соблаговолил вынырнуть из своего кабинета. Он тщательно закрыл дверь на замок, пользуясь одним из двух десятков ключей, звеневших в связке. Повернувшись на каблуках, он размашистыми шагами пересек приемную и удалился. Звуки его шагов затихли вдали, и снова воцарилась тишина. Помещения фирмы «Мисчап и Дурн» пустовали.

Но что это? Раздался шорох, в тенях возникло какое-то движение. Прошли десять минут, и движение повторилось. Следовало, однако, подождать как можно дольше — на тот случай, если Баффумс обнаружит, что забыл важный документ и вернется, чтобы его забрать.

Еще через четверть часа Уэйнесс осторожно выскользнула из-за стеллажа. «Уэйнесс Тамм больше не натуралист, — говорила она себе. — С сегодняшнего дня Уэйнесс Тамм — воровка! Тем не менее, стащить ключ лучше, чем кривляться голышом перед Бабником Баффумсом». Подойдя к столу Гильджин Лип, Уэйнесс достала из верхнего ящика ключ с черной меткой на конце. Заметив на столе коммутационную панель, она с трудом подавила капризное желание позвонить дядюшке Пири и сообщить ему о своем новом призвании. Необъяснимый приступ веселости раздосадовал ее: «Я начинаю вести себя безрассудно. Это истерика, вызванная нервным напряжением. Необходимо положить ей конец».

Уэйнесс подошла к двери кабинета в глубине приемной. Вставив ключ в замочную скважину, она тихонько, сантиметр за сантиметром, сдвинула дверь в сторону. У нее мурашки бежали по коже, но в кабинете ее встретила только тишина — ощущалось навязчивое, темное, гнетущее присутствие жутковатой коллекции, однако экспонаты молчали.

Вынув ключ из замка, Уэйнесс плотно прикрыла за собой дверь и быстро прошла к письменному столу Баффумса, с опаской покосившись на мраморную статую.

Усевшись перед компьютерным экраном, Уэйнесс некоторое время изучала клавиатуру, показавшуюся ей вполне стандартной. Выбрав раздел «кон а», а затем подраздел «зс», она открыла алфавитный указатель файлов и нажала клавишу «Н». В появившемся каталоге она открыла папку «Натуралистов общество», содержавшую четыре папки: «Корреспонденция», «Посылки: описание», «Посылки: назначение» и «Последствия».

Просматривая содержимое папки «Посылки: описание», Уэйнесс сразу же обнаружила записи, относившиеся к Фронсу Нисфиту и его сделкам. Длинный перечень проданного Нисфитом имущества заканчивался папкой «Прочие бумаги и документы».

Под списком, в поле «Примечания», содержалась следующая заметка: «Сообщил об этих операциях, весьма сомнительного характера, Эктору ван Брауде, действительному члену Общества. — Э. Фальдекер».

Уэйнесс открыла папку «Посылки: назначение». Все, что она хотела знать, нашлось в одной фразе: «Партия приобретена целиком «Галереями Гохуна»».

Несколько секунд Уэйнесс неподвижно смотрела на эти слова: «Вот оно! «Галереи Гохуна»!»

Что это? Уэйнесс испуганно обернулась. Какое-то сотрясение? Едва слышный, глухой звук? Уэйнесс замерла, наклонив голову и прислушиваясь.

Полная тишина.

«Наверное, что-то тяжелое проехало по улице», — решила Уэйнесс. Вернувшись к экрану, она открыла папку «Последствия».

В ней обнаружились две записи. В первой, датированной за двадцать лет до прибытия Уэйнесс в Санселад, сообщалось: «Женщина, представившаяся как Виолия Фанфаридес, подала запрос о предоставлении ей доступа к этому файлу. Конфликт интересов отсутствует. Запрос удовлетворен».

Вторая запись, датированная сегодняшним днем, гласила: «Молодая инопланетянка, представившаяся как Уэйнесс Тамм, помощница секретаря Общества натуралистов, подала запрос о предоставлении ей доступа к этому файлу. Обстоятельства подозрительны. В удовлетворении запроса отказано».

Уэйнесс уставилась на это примечание, снова не на шутку разозлившись. И снова она обернулась и прислушалась. На этот раз ошибки не было. Кто-то подходил к двери кабинета. Одним движением Уэйнесс погасила экран и спряталась за тумбочкой стола, упав на колени.

Дверь раздвинулась — в кабинет зашел господин Баффумс, державший в руках нечто вроде большой бандероли. Уэйнесс съежилась, стараясь ничем не выдать свое присутствие. Что делать? Если директор решит сесть за стол, он тут же ее заметит.

Вынужденный нести тяжелую посылку, Баффумс оставил дверь открытой. Уэйнесс напряглась, готовая броситься в приемную. Но директор направился не к ней, а налево — туда, где стоял чайный столик. Выглядывая из-за тумбочки, Уэйнесс видела, что Баффумс поставил посылку на столик и начал разворачивать упаковку.

Уэйнесс продолжала наблюдение из укрытия. Директор повернулся к ней спиной. Уэйнесс встала и на цыпочках пробежала к открытой двери. Оказавшись в приемной, она облегченно вздохнула — и заметила связку ключей директора, оставшуюся висеть с наружной стороны двери. Уэйнесс осторожно прикрыла дверь и закрыла замок на два оборота — так, чтобы его нельзя было открыть изнутри. По ее мнению, Бабник Баффумс заслужил такую шутку. Она надеялась, что причинит ему большое неудобство и приведет его в замешательство.

Положив ключ с черной меткой на конце в верхний ящик стола секретарши, Уэйнесс снова бросила долгий взгляд на коммутационную панель. Нажав пару кнопок, она повернула переключатель — теперь господин Баффумс не мог воспользоваться телефоном и обратиться за помощью. Уэйнесс весело рассмеялась. В общем и в целом, день прошел не зря!

Вернувшись в отель «Марсак», Уэйнесс тут же набрала домашний номер Гильджин Лип, не включая видеосвязь.

Послышался жизнерадостный голос: «Гильджин вас слушает!»

«Это анонимный звонок. Возможно, вам будет любопытно узнать, что по какой-то нелепой случайности господин Баффумс запер себя в кабинете, оставив ключи снаружи, и теперь не может выйти».

«Действительно, любопытная новость! — отозвалась Гильджин. — Сегодня я больше не буду отвечать на звонки и посоветую Нельде сделать то же самое — в противном случае Бабник будет настаивать на том, чтобы кто-нибудь из нас пришел и вызволил его».

«Нелепость ситуации усугубляется тем фактом, что телефон господина Баффумса соединен напрямую с электронным прибором на столе Нельды, и теперь директор не сможет никому сообщить о своем заточении, пока кто-нибудь не придет в управление утром».

«Какое странное стечение обстоятельств! — поразилась Гильджин Лип. — Господин Баффумс, несомненно, будет чрезвычайно озадачен и раздражен, тем более, что он не отличается стоицизмом. Он никого не подозревает?»

«Насколько мне известно, нет».

«Ну и хорошо. Пусть поразмыслит на досуге. Завтра утром я подключу его телефон к сети связи и поинтересуюсь, почему он решил ночевать в кабинете. Интересно, что он ответит?»

 

4

Позвонив Гильджин Лип, Уэйнесс проконсультировалась с гостиничными справочниками и узнала, что «Галереи Гохуна» все еще существовали. Она могла завтра же посетить главное управление этой фирмы аукционеров, находившееся тут же, в Санселаде.

Уже вечерело. Уэйнесс сидела в углу гостиничного вестибюля, перелистывая страницы модного журнала. Чувствуя какую-то смутную тревогу, она накинула длинный серый плащ и вышла прогуляться по набережной Тэйнга. Ветерок, налетавший оттуда, где заходило Солнце, теребил полы ее плаща, заставлял шелестеть листву платанов и морщил речную гладь быстро пробегавшей рябью.

Уэйнесс медленно шла, наблюдая за тем, как Солнце постепенно скрывалось за дальними холмами. Наступали сумерки; ветерок превратился в едва заметные дуновения и вскоре полностью затих, зеркало реки разгладилось. На набережной было немноголюдно — встречались иногда пожилые пары, любовники, назначившие свидание на берегу реки, редкие одинокие прохожие, тоже никуда не спешившие.

Уэйнесс задержалась, чтобы полюбоваться на реку — плывущая поверхность отражала бледно-серое, с лавандовым оттенком небо. Она бросила в воду камешек и проводила глазами расходящиеся черные круги. Беспокойство не проходило. «Какого-то успеха я добилась, несомненно. Мои старания нельзя назвать полностью бесполезными, что уже хорошо. Тем не менее... — Уэйнесс скорчила гримасу: ей внезапно вспомнилось имя Виолии Фанфаридес. — Хотела бы я знать... Странно! Меня подташнивает, будто я чем-то заразилась». Поразмышляв, она перестала повторять в уме надоедливое имя: «Подозреваю, что господин Баффумс и его «редкости» произвели на меня большее впечатление, чем хотелось бы. Надеюсь, этот эпизод не будет портить мне настроение слишком долго».

Уэйнесс присела на скамью — в небе догорало последнее свечение вечерней зари. Она вспомнила свой разговор с дядюшкой Пири о закатах. Конечно, и на Кадуоле она видела такие же мягкие, спокойные закаты. Может быть. Этот сумеречный оттенок серого не был, в конце концов, совершенно уникален. И тем не менее, сегодняшний закат принадлежал Земле, а не Кадуолу, полного сходства между ними не могло быть.

Начали появляться звезды. Уэйнесс вглядывалась в небо, пытаясь найти перевернутую скособоченную букву «М» Кассиопеи, позволявшую проследить местонахождение Персея, но листва ближайшего платана загораживала вид.

Уэйнесс поднялась и стала возвращаться в отель. Теперь ее посещали более практичные мысли: «Приму ванну, переоденусь во что-нибудь легкомысленное и поужинаю — по-моему, я уже проголодалась».

 

5

Утром Уэйнесс снова надела темно-коричневый костюм и после завтрака поехала бесшумно скользящим подземным поездом в Клармонд на западной окраине Санселада, где располагались «Галереи Гохуна». Здесь некоторые строжайшие принципы Тибальта Пимма уже не совсем соблюдались. Здания, окружавшие круглую площадь Байдербеке, достигали в высоту десяти или даже двенадцати этажей. В одном из этих строений «Галереи Гохуна» занимали нижние три этажа.

У входа пара охранников в форме, мужчина и женщина, сфотографировали Уэйнесс с трех сторон и зарегистрировали ее имя, возраст, домашний адрес и местный адрес, указанные в удостоверении личности. Уэйнесс спросила, чем объясняются такие необычные предосторожности.

«Мы не создаем препоны просто потому, что нам нравится раздражать клиентов, — сказали ей. — У нас выставляются ценные экспонаты, для осмотра перед началом аукциона. Некоторые драгоценности настолько невелики, что их легко потихоньку засунуть в карман. За посетителями постоянно наблюдают с помощью видеокамер, а регистрация посетителей позволяет быстро установить их личность и обеспечить возвращение нашего имущества. Не слишком приятная, но эффективная система».

«Любопытно! — отозвалась Уэйнесс. — Я не собиралась что-нибудь тащить, но теперь у меня даже мысли такой не возникнет».

«Именно к этому мы и стремимся!»

«Как бы то ни было, я пришла сюда только для того, чтобы получить информацию. К кому мне следует обратиться?»

«Информацию — какого рода?»

«О распродаже, устроенной много лет тому назад».

«Зайдите в регистратуру на третьем этаже».

«Благодарю вас».

Уэйнесс поднялась на третий этаж, пересекла фойе и прошла под широкой аркой в регистратуру: довольно большое помещение, разделенное посередине прилавком. У прилавка стояли больше десятка клиентов, изучавших содержание толстых томов в черных переплетах или ожидавших выполнения их поручений единственным служащим — маленьким согбенным старичком, проявлявшим, однако, бдительность и проворность. Выслушивая запросы, он исчезал в хранилище и появлялся оттуда с еще одним или несколькими толстыми черными томами. Из глубины помещения время от времени выходила не менее пожилая женщина, толкавшая перед собой тележку; на нее она складывала уже не требовавшиеся учетные книги и отвозила их обратно в хранилище.

Седой регистратор суетился, передвигаясь перебежками — так, будто боялся, что его уволят за малейшее промедление, хотя с точки зрения Уэйнесс он работал за троих. Уэйнесс встала у прилавка, и через некоторое время старичок остановился напротив: «Что вам угодно, мадемуазель?»

«Меня интересует судьба партии документов, полученных из фирмы «Мисчап и Дурн» и проданных на аукционе».

«Когда состоялась продажа?»

«Давно — скорее всего не меньше сорока лет тому назад».

«О какого рода документах идет речь?»

«Они относились к Обществу натуралистов».

«И вы уполномочены запрашивать эту информацию?»

Уэйнесс улыбнулась: «Я — помощница секретаря Общества натуралистов, и могу подписать любой документ, предоставляющий мне такие полномочия».

Регистратор поднял мохнатые седые брови: «Не подозревал, что имею дело с важным должностным лицом! Вашего удостоверения личности вполне достаточно».

Уэйнесс предъявила свои бумаги, и старичок внимательно их изучил: «Кадуол? Это где?»

«За Персеем, в самом конце Пряди Мирцеи».

«Надо же! Всегда мечтал побывать на далеких планетах! Впрочем, человек не может быть всюду одновременно, — наклонив голову набок, старичок прищурил один глаз и уставился на Уэйнесс другим ярко-голубым глазом. — И знаете ли, иногда бывает трудно вообще где-нибудь быть!» Нацарапав несколько слов на кусочке бумаги, он пробормотал: «Посмотрим, может быть я что-нибудь найду». Курьер проворно засеменил прочь. Уже через две минуты он появился снова с обтянутым черной кожей томом и водрузил его на прилавок перед посетительницей. Из кармашка с внутренней стороны переплета он вынул карточку: «Распишитесь, пожалуйста». Протянув самопишущее перо, он добавил: «Поторопитесь — мне еще столько нужно сделать, а времени никогда не хватает!»

Уэйнесс взяла перо и пробежала глазами подписи на карточке. Первые несколько имен были ей незнакомы. Но последняя подпись, датированная двадцать лет тому назад, гласила: «Симонетта Клатток».

Регистратор постукивал пальцами по прилавку — Уэйнесс расписалась на карточке. Отняв у нее карточку и перо, старичок тут же занялся другим посетителем.

Уэйнесс перелистывала учетную книгу нервно подрагивающими пальцами, и через некоторое время нашла страницу, озаглавленную:

«Код 777-AРП, категория М/Д;

Общество натуралистов — Фронс Нисфит, секретарь.

Агент: «Мисчап и Дурн»

Три партии:

1) произведения искусства, зарисовки, редкости;

2) книги, тексты, справочные материалы;

3) различные документы.

Подробный перечень содержания партии 1».

Уэйнесс быстро пробежала глазами перечень всевозможных редкостей, изделий и экспонатов, продолжавшийся на следующей странице — в каждой записи указывались цена, по которой товар был продан на аукционе, а также имя, фамилия и адрес покупателя.

На третьей странице таким же образом перечислялось содержимое партии 2. Уэйнесс перешла к четвертой странице, где должен был находиться каталог содержимого партии 3, но дальнейшие записи относились к наследству некоего Яхайма Нестора.

Уэйнесс вернулась к предыдущей странице, тщательно просмотрела ее, перелистала еще несколько страниц, вернулась обратно. Страница с описанием содержимого партии 3, «Различные документы», пропала.

Внимательно присмотревшись, Уэйнесс заметила короткий ровный корешок, оставшийся от недостающей страницы — ее аккуратно вырезали острым лезвием.

Регистратор семенил мимо — Уэйнесс жестом попросила его остановиться.

«Я вас слушаю?»

«Вы не храните, случайно, копии учетных записей?»

Седой служащий издал удивленно-язвительный смешок: «Зачем бы вам понадобилась копия того, что у вас и так уже перед глазами?»

Уэйнесс попробовала объяснить: «Если оригинальные записи перепутались или пропали, копия помогла бы их восстановить...»

«Ага, и мне пришлось бы бегать в два раза быстрее и в два раза дальше, потому что каждый требовал бы по два тома вместо одного! Что, если в записях обнаружилось бы расхождение? Начался бы бесконечный переполох — в одной книге утверждалось бы одно, а в другой — другое. Ни в коем случае и ни за какие коврижки! Ошибка в записи — как муха в супе: умный человек всегда умеет сделать вид, что он ее не видит. Нет-нет, мадемуазель! Хорошего помаленьку! У нас тут регистратура, а не отдел исполнения желаний мечтательных девиц».

Уэйнесс растерянно смотрела на раскрытую учетную книгу. Нить прервалась — проследить ее продолжение было невозможно.

Некоторое время Уэйнесс стояла, неподвижно выпрямившись, и молчала. Больше нечего было сказать; больше нечего было делать. Она закрыла книгу, оставила сольдо на прилавке, чтобы утешить удрученного заботами регистратора, и удалилась.

 

 

1

«В высшей степени обескураживающее завершение поисков! — заметил Пири Тамм. — И все же в сложившейся ситуации есть положительный аспект».

Уэйнесс ничего не сказала в ответ. Дядюшка Пири пояснил свою точку зрения: «Из того, что ты сообщила, следует. что Монетта — Виолия Фанфаридес, Симонетта Клатток, как бы она себя не называла — раздобыла важные сведения, но они не принесли ей никакой существенной пользы, так как бессрочный договор все еще не перерегистрирован. Это следует считать благоприятным предзнаменованием».

«Каковы бы ни были предзнаменования, у нас была только одна нить, и Симонетта ее порвала».

Пири Тамм достал грушу из чаши, стоявшей на столе, и принялся задумчиво очищать ее от кожуры: «Что же теперь? Вернешься на Кадуол?»

Уэйнесс прожгла дядюшку Пири быстрым пламенным взглядом: «Конечно, нет! Как будто вы меня не знаете!»

Пири Тамм вздохнул: «Знаю, знаю. Ты самая упрямая барышня на свете. Но упрямства как такового еще недостаточно».

«У меня есть и другие ресурсы, — возразила Уэйнесс. — Я скопировала страницы, относящиеся к первой и второй партиям, проданным на аукционе».

«Так-так! И что же?»

«Когда я их копировала, я не совсем понимала, зачем я это делаю — скорее всего, руководствовалась каким-то подсознательным побуждением. Но теперь мне кажется, что один из покупателей редкостей, входивших в первую и вторую партии, мог приобрести и третью».

«Удачная мысль — но вряд ли она поможет. С тех пор прошло столько времени, и многих участников того аукциона сегодня, наверное, уже не найти».

«Они — мой последний шанс. На распродаже присутствовали представители пяти учреждений: благотворительного фонда, университета и трех музеев».

«Утром мы можем навести справки по телефону, — заключил Пири Тамм. — По меньшей мере, есть какая-то надежда — слабая надежда, должен признаться».

 

2

Поутру Уэйнесс просмотрела «Всемирный каталог» и обнаружила, что все пять перечисленных ею учреждений все еще функционировали. Она позвонила в каждое по очереди, и в каждом случае попросила связать ее с должностным лицом, заведующим специализированными коллекциями.

В благотворительном фонде «Беруош», финансировавшем «программу изучения альтернативных проявлений жизнеспособности», ей сообщили, что в их коллекции входили несколько сводных отчетов, подготовленных членами Общества натуралистов и содержавших исключительно результаты описательных и анатомических исследований неземных живых существ, а также три редких работы Уильяма Чарлза Шульца: «Первое и последнее уравнение плюс все остальное», «Дисгармония, дробление и крутизна: причины несоответствия математики и космоса» и «Панматематикон». Куратор спросил: «Возможно, Общество натуралистов намерено сделать еще одно пожертвование?»

«Не в настоящее время», — ответила Уэйнесс.

Музею естественной истории имени Корнелиса Памейера принадлежало собрание в шести томах, содержавшее описания разнообразных инопланетных гомологов, сформировавшихся благодаря динамическим закономерностям параллельной эволюции. Все шесть томов были подготовлены и опубликованы Обществом натуралистов. Музей не располагал никакими другими коллекциями документов или текстов Общества.

В Пифагорейском музее хранились четыре монографии Питера Буллиса, Эли Ньюбергера, Стэнфорда Винсента и капитана Р. Пилсбери, посвященные невразумительным для непосвященных вопросам нечеловеческой музыки и акустического символизма.

В Бодлейской библиотеке находилась подшивка зарисовок, запечатлевших процесс формирования псевдоживых кристаллов, произраставших на Спокое, пятой планете системы Беллатрикс.

В мемориальном музее «Фунусти» в Киеве, на окраине Великой Алтайской степи, не было ни справочного бюро, ни какого-либо должностного лица, ответственного за предоставление информации, но работники музея, посовещавшись, соединили Уэйнесс с мрачноватым молодым куратором, продолговатое бледное лицо которого контрастировало с угольно-черными волосами, безжалостно зачесанными назад и обнажавшими высокий узкий лоб. Человек явно не склонный к легкомыслию, он, по-видимому, почувствовал расположение к Уэйнесс, чем-то напоминавшую его и внешностью, и манерами. Он внимательно выслушал ее вопросы и смог незамедлительно предоставить интересовавшие ее сведения. Да, в обширные собрания музея входили несколько трактатов и диссертаций членов Общества натуралистов, посвященных анализу различных аспектов неземных методов связи. Куратор упомянул также — между прочим, как о чем-то, не заслуживающем внимания — об отдельном собрании древних документов, в том числе протоколов, реестров и прочих бумаг из архива Общества натуралистов. Доступ к этому собранию, как правило, частным лицам не предоставлялся, но помощницу секретаря Общества натуралистов трудно было причислить к категории «частных лиц», в связи с чем Уэйнесс могла просмотреть документы в любое удобное для нее время.

Уэйнесс выразила желание посетить музей как можно скорее, объяснив это тем, что она занималась составлением общей библиографии всех подобных исторических материалов в процессе обновления и возрождения Общества. Куратор, представившийся как Лефон Задори, одобрил ее энтузиазм. Он заверил Уэйнесс в том, что окажет ей по прибытии всевозможное содействие.

«Позвольте задать еще один вопрос, — сказала Уэйнесс. — Просматривала ли на протяжении последних двадцати лет те материалы, о которых идет речь, женщина, называвшая себя Симонеттой Клатток, Виолией Фанфаридес или просто Монеттой?»

Лефону Задори этот вопрос показался слегка необычным; он приподнял черные брови и наклонился к столу, просматривая свои записи: «Нет, эти материалы никто не запрашивал».

«Очень приятно это слышать!» — обрадовалась Уэйнесс. Ее беседа с куратором закончилась в атмосфере взаимного дружелюбия.

 

3

Взбудораженная надеждой, Уэйнесс отправилась далеко на северо-восток, пролетев над горами, озерами и реками, и спустилась наконец на Великую Алтайскую степь у древнего города Киева.

Музей «Фунусти» занимал помещения грандиозного дворца Коневицких на Муромском холме, на окраине Старого Киева. Уэйнесс остановилась в отеле «Мазепа»; ее провели в номер с бледно-каштановой обшивкой стен, украшенной красными и голубыми цветочными орнаментами. Окна ее номера выходили на площадь князя Богдана Юрьевича Кольского — не слишком правильный пятиугольник, вымощенный плитами розовато-серого гранита. С трех сторон возвышались любовно восстановленные реконструкции двух древних храмов и монастыря — с дюжинами парящих в небе куполов-луковиц, покрытых блестящим сусальным золотом, красных, синих, зеленых и расписанных спиральными полосами.

В брошюре, лежавшей на столике, говорилось: «Здания, окружающие площадь Кольского, представляют собой точные реплики оригинальных построек и сложены из традиционных материалов с применением традиционных методов в строгом соответствии с античным славянским стилем. Справа от вас находится собор св. Софии с девятнадцатью куполами. Слева — монастырь св. Михаила, на церкви которого лишь девять куполов. Внутри и собор, и церковь роскошно украшены мозаиками, статуями и золотыми окладами, инкрустированными драгоценными камнями. Древний Киев многократно подвергался опустошительным разрушениям, и площадь Кольского была свидетельницей множества катастроф. Но сегодня посетители со всех концов Ойкумены приезжают к нам только для того, чтобы полюбоваться на вдохновляющие произведения архитектуры, поражаясь власти и смекалке жрецов, умудрявшихся в незапамятные времена накапливать такие сокровища за счет населения, прозябавшего в нищете».

На старой площади, озаренной бледным послеполуденным светом, было много прохожих, плотно сжимавших воротники пальто, накидок и плащей — с холмов налетали порывы холодного ветра. Уэйнесс решила было позвонить в музей «Фунусти», но передумала; сегодня было поздно заниматься делами. Лефон Задори уже согласился оказать ей помощь, более чем охотно; Уэйнесс не хотела, чтобы он предложил ей где-нибудь встретиться и заняться осмотром достопримечательностей.

Уэйнесс прогулялась по площади одна и заглянула в собор св. Софии, после чего поужинала в ресторане «Карпатия» — ей подали чечевичный суп, жаркое из дикого кабана с грибами и ореховый торт с фундуком.

Выходя из ресторана, Уэйнесс обнаружила, что город уже погрузился в сумерки. На старой площади Кольского было ветрено, темно и пустынно — она вернулась в отель «Мазепа» в полном одиночестве. «У меня такое чувство, будто я пустилась в океанское плавание на утлой лодочке», — подумала Уэйнесс.

Утром она позвонила Лефону Задори. Куратор музея «Фунусти», как и прежде, облачился в нечто вроде развевающейся черной мантии, казавшейся Уэйнесс странной и старомодной. «Вас беспокоит Уэйнесс Тамм, — сказала она мрачноватому собеседнику с продолговатой физиономией. — Если вы помните, я уже звонила вам из усадьбы «Попутные ветры», в районе Шиллави».

«Конечно, помню! Вы прибыли быстрее, чем я ожидал. Собираетесь в музей?»

«Если это будет удобно».

«Заняться вашими делами сейчас же было бы так же удобно, как в любое другое время. Буду рад вас видеть — более того, постараюсь встретить вас в крытой галерее у входа».

Энтузиазм Лефона Задори — несмотря на попытки последнего вести себя сдержанно — подтвердил правильность вчерашнего решения Уэйнесс не торопиться со звонком в музей «Фунусти».

Уэйнесс вызвала такси и поехала по широкому бульвару; справа тянулась набережная Днепра, слева — ряд массивных многоквартирных домов из бетона и стекла. Выше, на склонах холмов, теснились один над другим кварталы таких же жилых застроек. Наконец такси повернуло на поперечную улицу, извилисто поднимавшуюся в холмы, и остановилось у сооружения впечатляющих размеров, возвышавшегося над рекой и расстилавшейся дальше бескрайней степью.

«Музей «Фунусти», — объявил водитель. — Когда-то здесь жили князья Коневицкие! Днем господа закусывали жареной дичью и медовыми пряниками, а по ночам танцевали фанданго. Теперь здесь тихо, как на кладбище — все ходят на цыпочках в черных балахонах и даже высморкаться боятся, не спрятавшись под стол… Что, по-вашему, лучше: радости элегантной роскоши или уродливый позор педантизма? По-моему, ответ напрашивается сам собой».

«Вам следовало стать философом», — заметила Уэйнесс, выходя из машины.

«Верно! Философия у меня в крови! Но прежде всего и превыше всего я — казак!»

«Казак? А что это такое?»

Таксист взглянул на девушку с изумлением: «Как вы можете этого не знать? Ага, теперь я вижу — вы с другой планеты. Ну что ж... Казак — врожденный аристократ, бесстрашный и непреклонный. Казак не поддается принуждению! Даже если он всего лишь водит такси, он ведет себя с достоинством, приличествующим его происхождению. В конце пути он не подсчитывает, сколько ему должны, а называет первую цифру, пришедшую в голову. Если пассажир не согласен платить, так тому и быть — что с того? Водитель не удостоит его даже взглядом и уедет в молчаливом презрении».

«Любопытно. И какая же цифра приходит вам в голову?»

«Три сольдо».

«Слишком много. Вот один сольдо — можете взять или уехать в молчаливом презрении».

«Учитывая тот факт, что вы прилетели издалека и не понимаете местные обычаи, я возьму монету. Вас подождать? В музее нет ничего интересного — вы только зайдете и сразу оттуда убежите».

«К сожалению, я должна просмотреть много старых скучных бумаг и представления не имею, сколько времени это займет».

«Как вам будет угодно».

Уэйнесс поднялась к центральному портику и зашла в мощеную мрамором крытую галерею внутреннего двора, перекликавшуюся едва уловимыми шорохами отзвуков. Вдоль стен выстроились золоченые пилястры; над головой висела гигантская люстра из десятков тысяч хрустальных подвесок. Уэйнесс оглядывалась по сторонам, нигде не замечая молодого куратора. Вдруг, как из-под земли, появилась высокая худощавая фигура, размашисто шагавшая по галерее на слегка согнутых ногах, с развевающейся по ветру черной мантией за спиной. Лефон Задори остановился, глядя сверху вниз на Уэйнесс — его черная шевелюра, черные брови и черные глаза совершенно не совпадали с белизной кожи. Куратор произнес без малейшего акцента: «Судя по всему, вы и есть Уэйнесс Тамм».

«Совершенно верно. А вы — Лефон Задори?»

Задори с достоинством кивнул. Внимательно изучив Уэйнесс с головы до ног, а затем с ног до головы, он слегка вздохнул и покачал головой: «Невероятно».

«Почему?»

«Вы гораздо моложе, чем я ожидал, и вовсе не так внушительны».

«В следующий раз я пришлю свою матушку».

Продолговатая костлявая челюсть куратора отвисла: «Я выразился неосторожно! По существу...»

«Все это неважно, — прервала его Уэйнесс, глядя на восьмиугольный дворик, окруженный галереей. — Впечатляющая архитектура! Я не могла себе представить подобную роскошь!»

«Да, здесь в общем-то неплохо, — Лефон Задори обозрел помещение так, будто видел его впервые. — Люстра, конечно, нелепа — чудовищно дорогое и громоздкое украшение, почти бесполезное в качестве осветительного прибора. Когда-нибудь она рухнет лавиной блестящих осколков и кого-нибудь прикончит».

«Это была бы большая потеря».

«Несомненно. В целом, Коневицким не хватало вкуса. Мраморные плиты на полу, например, банальны. Пилястры непропорциональны и неправильно расположены».

«Неужели? А я и не заметила».

«Значение нашего музея позволяет не замечать мелкие недостатки. Мы располагаем лучшей в мире коллекцией резных камей эпохи Сассанидов, не говоря уже о совершенно уникальном собрании минойского стекла. Кроме того, нам принадлежит полный комплект миниатюр Леони Бисмайе. Работа нашего отдела семантических эквивалентов также считается выдающейся».

«Надо полагать, столь избранное окружение стимулирует ваши мыслительные процессы», — вежливо заметила Уэйнесс.

Лефон Задори ограничился неопределенным жестом: «Ну что же — займемся вашими делами?»

«Да-да, разумеется».

«Тогда пойдемте, прошу вас. Придется подобрать вам подходящую мантию. Таков обычай в нашем музее. Только не просите меня его объяснить. Но без мантии вы будете обращать на себя лишнее внимание — это все, что я могу сказать».

«Раз придется, так придется», — Уэйнесс последовала за куратором в гардеробную, находившуюся неподалеку. Лефон Задори снял с вешалки черную мантию и примерил ее к плечам посетительницы. «Слишком длинная», — пробормотал он. Порывшись в гардеробе, он выбрал другую: «Эта подойдет, хотя и материал, и пошив оставляют желать лучшего».

Уэйнесс закуталась в мантию: «Я уже чувствую себя по-другому».

«Представьте себе, что вы надели шаль из тончайшей курийской пряжи, самого модного покроя. Чашку чаю с миндальным печеньем? Или предпочитаете сразу перейти к делу?»

«Мне не терпится взглянуть на ваши редкости, — отозвалась Уэйнесс. — После этого я не откажусь выпить чашку чаю».

«Быть посему! Интересующие вас материалы — на втором этаже».

Лефон Задори провел ее вверх по просторной мраморной лестнице, а затем вдоль нескольких высоких сводчатых коридоров, сплошь уставленных стеллажами с обеих сторон, в обширное помещение с длинным массивным столом посередине. За столом сидели кураторы и другие служащие музея — все в черных мантиях — и читали какие-то документы, делая пометки в блокнотах. Другие фигуры в черных мантиях сидели за компьютерными экранами в небольших нишах; прочие бродили туда-сюда, перенося и сортируя книги, папки и всевозможные мелкие экспонаты. В зале было тихо — несмотря на бурную деятельность большого числа людей, никто ничего не говорил; единственными звуками были шелест страниц и мягкий шорох войлочных подошв на полированном полу. Задори жестом поманил Уэйнесс в боковую комнату и закрыл дверь: «Теперь мы можем говорить, никого не отвлекая». Он вручил посетительнице лист бумаги: «Я составил перечень экспонатов, входящих в приобретенную нами коллекцию Общества натуралистов. Они относятся к трем категориям. Если бы вы уточнили, что именно вы пытаетесь найти, возможно, я мог бы оказать вам более эффективное содействие».

«Это давняя и запутанная история, — сказала Уэйнесс. — Сорок лет тому назад секретарь Общества продал несколько важных бумаг, в том числе расписки и другие доказательства выплаты определенных сумм, и теперь возникла необходимость в подтверждении их получения. Обнаружение этих бумаг оказалось бы чрезвычайно полезным для нашего Общества».

«Прекрасно вас понимаю. Я мог бы оказать содействие поискам, если бы знал, как выглядят эти бумаги и каково, приблизительно, их содержание».

Уэйнесс с улыбкой покачала головой: «Я буду знать, что нашла пропавшие документы, только когда увижу их своими глазами. Боюсь, что просмотром бумаг мне придется заняться самостоятельно».

«Очень хорошо, — кивнул Лефон Задори. — Как вы можете видеть, к первой категории относятся шестнадцать монографий, посвященных семантическим исследованиям».

Уэйнесс узнала коллекцию рукописей, приобретенных музеем в «Галереях Гохуна».

«Вторая категория: генеалогия графов де Фламанж. Подробную перепись экспонатов третьей категории, «Различные бумаги и документы», еще никто не производил — догадываюсь, что она интересует вас больше всего. Не так ли?»

«Вы правы».

«В таком случае я оформлю запрос о выдаче материалов и принесу их сюда. Будьте добры, подождите несколько минут».

Лефон Задори покинул помещение, но довольно скоро вернулся, толкая перед собой тележку с тремя ящиками. Переставляя ящики на стол, он почти шутливо заметил: «Не бойтесь — ни один из ящиков не заполнен доверху. А теперь, так как вы отказались от моей помощи, я оставлю вас наедине с документами».

Выходя, куратор прикоснулся к металлической табличке у двери; зажегся красный огонек: «Я обязан включить мониторы. В прошлом у нас было несколько неприятных происшествий».

Уэйнесс пожала плечами: «Можете следить за мной, сколько хотите — у меня самые невинные намерения».

«Не сомневаюсь! — поспешил ответить Задори. — К сожалению, не каждый посетитель демонстрирует ваши многочисленные достоинства».

Уэйнесс задумчиво взглянула на молодого куратора: «Вы очень любезны. Но теперь мне нужно работать».

Лефон Задори вышел из комнаты, явно довольный собой. Уэйнесс села за стол и подумала: «Если я найду Хартию или бессрочный договор, мои намерения могут оказаться не столь невинными, а мои достоинства — не столь многочисленными. Поживем, увидим».

В первом ящике хранились тридцать пять аккуратно переплетенных брошюр; каждая содержала подробную биографию того или иного основателя Общества натуралистов.

«Жаль! — огорчилась Уэйнесс. — Этим брошюрам место в архиве Общества, а не в киевском музее. Хотя их и там, конечно, никто не стал бы читать».

Уэйнесс заметила, что некоторые брошюры были порядком истрепаны и потерты, причем на отдельных страницах остались многочисленные пометки. Имена основателей Общества, однако, ничего ей не говорили. Уэйнесс сосредоточила внимание на втором ящике. Здесь она нашла несколько трактатов, посвященных генеалогии графов де Фламанж и развитию их политических связей на протяжении двух тысячелетий.

Уэйнесс разочарованно поджала губы и занялась содержимым третьего ящика, хотя она уже потеряла надежду найти что-либо существенное. В третий ящик сложили самые различные бумаги, вырезки из газет и фотографии, но все они относились к проекту строительства просторного и великолепного комплекса главного управления Общества натуралистов. На его территории должны были разместиться, в частности, Колледж естественных наук, искусств и философии, музей и демонстрационный зал, а также, по-видимому, различные виварии, позволявшие изучать живые организмы с далеких планет в условиях, приближенных к естественной среде обитания. Спонсоры проекта подчеркивали, что такой комплекс во многом способствовал бы укреплению репутации Общества; их противники возмущались головокружительной величиной предлагаемых затрат и сомневались в необходимости столь экстравагантного объекта. Многие члены Общества, поддержавшие проект, согласились пожертвовать крупные суммы денег, а граф Лесмунд де Фламанж предложил выделить под главное управление Общества участок в своем имении в Мохольке, площадью больше квадратного километра.

Энтузиазм, связанный с проектом, достиг кульминации за несколько лет до того, как на сцене появился Фронс Нисфит, но мало-помалу пыл сторонников строительства охладился в связи с невозможностью стопроцентного финансирования; в конце концов граф де Фламанж отменил свое предложение даровать землю Обществу, и вся затея кончилась ничем.

Уэйнесс раздраженно встала из-за стола. Ей не встретилось ни одно упоминание Кадуола, Хартии Кадуола или бессрочного договора. Она снова зашла в тупик.

Снова появился Лефон Задори. Переводя взгляд с лица Уэйнесс на ящики и обратно, он спросил: «Как продвигаются поиски?»

«Безуспешно».

Куратор подошел к столу, заглянул в ящики, раскрыл несколько брошюр и трактатов. «Наверное, все это интересно — хотя я специализируюсь в другой области. Так или иначе, пора сделать перерыв. Вы не откажетесь от чашки свежезаваренного золотистого чая с кусочком печенья? Приятные мелочи скрашивают обыденность существования!»

«В данный момент я не прочь чем-нибудь скрасить свое существование. Можно оставить эти документы на столе? Или мониторам это не понравится?»

Лефон Задори взглянул на красный световой индикатор, но тот уже давно погас: «Система опять сломалась. Вы могли бы украсть у нас Луну, и никто ничего бы не заметил. Все равно, пойдемте — ничего не случится с вашими документами».

Куратор провел посетительницу в небольшой шумный кафетерий, где служащие музея сидели и пили чай за маленькими шаткими столиками на длинных ножках. Все присутствующие были в черных мантиях, и Уэйнесс убедилась в том, что в обычной одежде она, действительно, привлекла бы всеобщее внимание.

Несмотря на мрачное однообразие облачений, беседы отличались живостью и разнообразием обсуждаемых предметов. Все, казалось, говорили одновременно, прерываясь лишь для того, чтобы жадно глотнуть горячего чаю из керамической кружки.

Лефон Задори нашел свободный столик; им подали чай и печенье. Куратор смущенно поглядывал по сторонам: «Великолепие и роскошь, а также самое лучшее печенье — удел начальства, вкушающего нектар и амброзию в парадной трапезной князей Коневицких. Видел я, чем они там занимаются. У каждого три ножа и четыре вилки, чтобы разделывать одну несчастную селедку. А рожи свои ненасытные они утирают салфетками, из которых получились бы прекрасные скатерти для наших столиков! Нам же, презренным подонкам общества, приходится довольствоваться малым, хотя и с нас дерут по пятнадцать грошей за порцию печенья».

«Я с другой планеты, и мои представления, возможно, наивны, — с напускной серьезностью отозвалась Уэйнесс, — но мне кажется, что у вас не все так плохо, как можно было бы себе представить. Например, я только что нашла в печенье не меньше четырех кусочков миндаля!»

Куратор мрачновато хмыкнул: «Это сложный вопрос, требующий тщательного анализа».

Уэйнесс не нашлась, что сказать, и беседа прервалась. Проходивший мимо бледный молодой человек с водянисто-голубыми глазами, настолько тщедушный, что его черная мантия, казалось, не содержала ничего, кроме воздуха, нагнулся и стал что-то говорить на ухо Лефону Задори. Локоны плохо причесанных русых волос прилипли к его покрытому испариной лбу; с точки зрения Уэйнесс, он выглядел явно нездоровым. Юноша бормотал с нервной настойчивостью, постукивая пальцами одной руки по ладони другой.

Мысли Уэйнесс разбрелись, полные уныния и разочарования. Сегодня утром ей не удалось найти никакой полезной информации, а извилистая тропа, ведущая из архива Общества в музей «Фунусти», оборвалась. Что дальше? В принципе она могла бы попробовать проследить каждое из имен покупателей, зарегистрированных «Галереями Гохуна», в надежде на то, что кто-нибудь из них приобрел третью партию документов. Но задача эта представлялась настолько непосильной, а вероятность успеха — настолько ничтожной, что до поры до времени она решила даже не помышлять о подобном начинании. Вернувшись к восприятию действительности, она поняла, что стала предметом оживленной дискуссии — Лефон Задори и его приятель продолжали шептаться, по очереди высказывая какие-то мнения и каждый раз поглядывая на нее, будто для того, чтобы убедиться в справедливости своих замечаний. Усмехнувшись про себя, Уэйнесс притворилась, что ничего не замечает. Она вспомнила о проекте строительства величественного нового комплекса главного управления Общества. Жаль, что эта идея не осуществилась! Под бдительным оком графа де Фламанжа и других щедрых спонсоров, озабоченных судьбой своих пожертвований, Фронсу Нисфиту не удалось бы безнаказанно грабить имущество натуралистов. Уэйнесс попыталась представить себе, к чему привело бы такое развитие событий… и новая мысль начала проникать в ее сознание.

Странный приятель Лефона Задори наконец выпрямился и куда-то поспешил; Уэйнесс с удивлением смотрела вслед его напоминавшей огородное пугало фигуре, быстро пробиравшейся между столиками к выходу из кафетерия и сохранявшей равновесие на поворотах благодаря неожиданным взмахам длинных нервных рук.

Задори повернулся к Уэйнесс: «Талантливый парень! Таддей Скандер — вы о нем не слышали?»

«Нет, не припомню».

Лефон Задори снисходительно поиграл пальцами в воздухе: «Есть такие...»

Уэйнесс не дала ему договорить: «Простите, пожалуйста — мне нужно срочно кое-что проверить».

«Разумеется!» — откинувшись на спинку стула, Лефон Задори скрестил руки на груди и наблюдал за девушкой с бесстрастным любопытством.

Уэйнесс заглянула в боковое отделение своей наплечной сумки и достала страницы, скопированные в «Галереях Гохуна» — перечни содержимого первой и второй партий имущества, проданного Нисфитом. Раскладывая списки на столике, она тайком покосилась на молодого куратора из-под опущенных ресниц — тот сохранял полное безразличие. Уэйнесс поморщилась, криво усмехнулась, слегка повернулась на стуле; от пристального изучающего взгляда Лефона Задори у нее мурашки бежали по коже. Уэйнесс нахмурилась, шмыгнула носом — и решила впредь игнорировать куратора по мере возможности.

Внимательно просматривая перечни один за другим, она с удовлетворением убедилась в том, что память ее не подвела. Содержимое ящиков, проверенных в музее «Фунусти», не упоминалось в сохранившейся документации «Галерей Гохуна» — ни биографические брошюры, ни генеалогические трактаты, ни документы, относившиеся к проекту нового главного управления Общества натуралистов.

«Странно! — подумала Уэйнесс. — Неужели аукционеры пропустили столько материалов?»

Неожиданно она поняла, чем объяснялось такое несоответствие, и почувствовала укол возбуждения. Все было очень просто — так как материалы не были учтены «Галереями Гохуна», значит, они поступили из другого источника.

Откуда?

И — не менее важный вопрос — когда? Если музей «Фунусти» приобрел документы Общества до того, как Фронс Нисфит занял должность секретаря, происхождение этих документов не имело значения.

Уэйнесс засунула списки обратно в наплечную сумку и оценивающе посмотрела на Лефона Задори, встретившего ее взор с каменной невозмутимостью.

«Я должна продолжить просмотр документов», — заявила Уэйнесс.

«Как вам угодно, — куратор поднялся на ноги. — Мы не брали добавок; с нас причитается только тридцать грошей».

Бросив быстрый взгляд на Задори, Уэйнесс промолчала и выложила на столик три монеты. Они вернулись в комнату со столом и ящиками. Лефон Задори величественно указал на стол: «Прошу заметить! Я был совершенно прав — никто ничего не тронул!»

«Очень рада, — отозвалась Уэйнесс. — Если бы что-нибудь пропало, всю ответственность возложили бы на меня, и мне пришлось бы дорого заплатить за неосторожность».

Куратор поджал губы: «Такие случаи редки».

«Мне повезло — у меня есть возможность консультироваться со специалистом, — продолжала Уэйнесс. — Насколько я могу судить, ваши познания носят глубокий и всесторонний характер».

«По меньшей мере я стараюсь действовать в рамках профессиональной компетенции», — скромно возразил Лефон Задори.

«Не знаете ли вы, случайно, как и когда ваш музей приобрел эти материалы?»

Лефон Задори надул щеки: «Нет, не знаю. Но могу быстро узнать, если вас это интересует».

«Меня это интересует».

«Тогда подождите минутку», — куратор направился в соседний зал и уселся в одной из ниш перед компьютерным экраном. Постучав по клавишам, он вгляделся в экран и резко вскинул голову — по-видимому, этот жест свидетельствовал о поступлении потока информации с экрана в мозг куратора. Уэйнесс наблюдала за ним, остановившись в дверном проеме.

Лефон Задори поднялся на ноги и вернулся в комнату, тщательно закрыл за собой дверь и продолжал молча стоять, как человек, одолеваемый множеством неразрешимых загадок. Уэйнесс терпеливо ждала. В конце концов она спросила: «Что вам удалось узнать?»

«Ничего».

Уэйнесс постаралась переспросить не слишком плаксивым тоном: «Ничего?»

«Я узнал, что интересующая вас информация недоступна — если вам больше нравится такая формулировка. Мы имеем дело с пожертвованием анонимного доброжелателя».

«Невероятно! — пробормотала Уэйнесс. — К чему такая секретность?»

«Ни музей «Фунусти» в частности, ни Вселенная в целом не отличаются последовательностью и логикой, — вздохнул Лефон Задори. — Вы закончили проверку этих материалов?»

«Еще нет. Мне нужно подумать».

Лефон Задори не уходил, продолжая стоять в позе, по мнению Уэйнесс свидетельствовавшей об ожидании. Чего он ждал? Она осторожно спросила: «Может быть, интересующая меня информация известна кому-нибудь из работников музея?»

Куратор поднял глаза к потолку: «Насколько я понимаю, один из начальственных бездельников, протирающих штаны в отделе фондов, закупок и пожертвований, ведет записи такого рода. Доступ к его записям, естественно, получить практически невозможно».

«Если бы мне сообщили всего лишь имя человека, пожертвовавшего документы, я не отказалась бы внести небольшой вклад в фонд музея».

«Даже о невозможном можно мечтать, — ответствовал Лефон Задори. — Но в данном случае мы имеем дело с высокопоставленными набобами, которым лень повернуть голову, чтобы плюнуть на тысячу сольдо».

«Ха! О таких деньгах не может быть и речи. Я могу пожертвовать в пользу музея десять сольдо — и заплатить еще десять за вашу полезнейшую консультацию. Двадцать сольдо в общей сложности».

Лефон потрясенно воздел руки к потолку: «Как я могу упомянуть о столь удручающе ничтожной сумме в присутствии всесильного бюрократа?»

«Очень просто. Укажите ему на тот факт, что десять сольдо за несколько слов лучше, чем бесплатное молчание».

«С этим трудно спорить, — согласился Лефон. — Что ж, так и быть. Учитывая дружеский характер наших взаимоотношений, я рискну и сваляю дурака. Подождите еще несколько минут». Куратор удалился. Подойдя к столу, Уэйнесс устало смотрела на три ящика. Биографии тридцати пяти основателей Общества натуралистов, генеалогические данные, проект строительства нового роскошного комплекса главного управления Общества — сейчас все это не вызывало в ней никакого любопытства.

Прошло минут десять, и Лефон Задори вернулся. Некоторое время он стоял, оценивающе глядя на Уэйнесс с легкой усмешкой, от которой ей становилось не по себе. Наконец она приняла внутреннее решение: «Кого-нибудь другого на его месте можно было бы заподозрить в зловещих, циничных или даже похабных намерениях, но Лефон Задори, насколько я понимаю, всего лишь пытается создать впечатление дружелюбия и любезности». Вслух она сказала: «Вы, кажется, довольны результатами. Что вам сообщили?»

Лефон сделал шаг вперед: «Я был прав, конечно. Бюрократ только фыркнул и спросил, не вчера ли я родился. Я ответил отрицательно, но пояснил, что стараюсь оказать услугу очаровательной молодой особе — каковое объяснение пробудило в нем какие-то воспоминания, на мгновение смягчившие зачерствевшее сердце. Тем не менее, он настоял на том, чтобы все пожертвование, в размере двадцати сольдо, было передано ему лично. Естественно, мне оставалось только согласиться. Может быть, вы пожелаете слегка увеличить сумму вашего вклада?» Лефон ждал ответа, но Уэйнесс молчала. Улыбка постепенно сползла с лица куратора, и к нему вернулось прежнее холодное безразличие: «Так или иначе, вам придется выплатить мне обусловленную сумму».

Уэйнесс изобразила крайнее изумление: «О чем вы говорите, господин Задори? Так дела не делаются!»

«Почему же?»

«Когда вы сообщите мне требуемую информацию, я должна буду убедиться в ее достоверности — и только после этого сделаю пожертвование».

«Вот еще! — проворчал Лефон. — К чему такие церемонии?»

«Все очень просто. После того, как деньги будут уплачены, никто не станет торопиться, и мне придется торчать в отеле «Мазепа» еще несколько дней, ожидая ответа».

Лефон хмыкнул: «А почему так важно знать имя филантропа, подарившего документы?»

«Мы хотим возродить Общество и нуждаемся в помощи со стороны наследников натуралистов», — терпеливо объяснила Уэйнесс.

«Разве имена членов Общества не зарегистрированы в вашем архиве?»

«Записи повреждены безответственным секретарем много лет тому назад. Теперь мы пытаемся восстановить потерянное».

«Уничтожение записей противоречит всякой логике! К счастью, все записанное однажды скорее всего было записано еще десять раз».

«Надеюсь, — кивнула Уэйнесс. — Поэтому я сюда и приехала».

Лефон поразмышлял еще немного, после чего произнес слегка вызывающим тоном: «Ситуация сложнее, чем вы думаете. Я не смогу получить интересующие вас сведения до вечера».

«Это неудобно».

«Почему же? Очень удобно! — куратора охватил внезапный приступ энтузиазма. — Я воспользуюсь таким случаем, чтобы показать вам, что делается в древнем Киеве, о чем у нас говорят! У вас будет незабываемый вечер, полный глубоких впечатлений!»

Ощущая необходимость поддержки, Уэйнесс прислонилась к краю стола: «Ни в коем случае не хотела бы причинять вам столько беспокойства. Вы могли бы зайти в отель и сообщить мне полученные сведения — или я могла бы снова посетить музей завтра утром».

Лефон поднял руку, выставив ладонь вперед: «Ни слова больше! Мне будет чрезвычайно приятно вас сопровождать!»

Уэйнесс вздохнула: «Какие у вас планы?»

«Прежде всего мы отужинаем в «Припятском» — там чудесно готовят куропаток на шампурах. А на закуску — заливной угорь под шубой из икры! Не следует пренебрегать также олениной по-мингрельски со смородиновым соусом».

«Все это, наверное, дорого, — возразила Уэйнесс. — Кто будет платить?»

Лефон Задори моргнул: «Так как ваша командировка, судя по всему, финансируется Обществом натуралистов...»

«У Общества не осталось никаких финансов — я за все плачу из своего кармана».

«Что ж, в таком случае мы разделим расходы. Так мы обычно поступаем, когда встречаемся с друзьями в ресторане...»

«Думаю, что каждому из нас лучше платить за себя, — твердо сказала Уэйнесс. — Я редко заказываю обильные блюда и не испытываю никакого желания пробовать угрей, куропаток и оленину за один присест».

«В таком случае мы могли бы пойти в «Бистро Лены», где подают дешевые и вкусные голубцы».

Уэйнесс решила отнестись к происходящему по-философски — в конце концов, сегодня ей больше нечего было делать: «Как вам угодно. Где и когда мы получим требуемые сведения?»

«Сведения? — Лефон на мгновение опешил. — Ах да! В «Бистро Лены» — там и получим».

«Почему в бистро? Почему их нельзя получить здесь и сейчас?»

«Необходима подготовка. Это деликатная процедура».

Уэйнесс хмыкнула, не скрывая сомнение: «В высшей степени странно. Так или иначе, я должна буду вернуться в отель как можно раньше».

«Цыплят по осени считают! — с наигранной веселостью воскликнул Лефон Задори. — Чему бывать, того не миновать!»

Уэйнесс недовольно поджала губы: «Лучше всего, наверное, будет, если я просто зайду в музей завтра утром. А вы можете веселиться в ресторанах хоть до рассвета. Не забудьте, что мне нужно убедиться в достоверности информации — если вы не принесете мне заверенную копию официальных музейных записей».

«Я зайду за вами пораньше, — сказал Лефон, поклонившись с преувеличенным почтением. — Скажем, в восемь часов вечера?»

«Это слишком поздно».

«Только не в Киеве! У нас в это время только начинают просыпаться. Ну, хорошо — в семь часов?»

«В семь часов. Но я хотела бы вернуться к девяти».

Лефон издал неопределенный звук и беспокойно посмотрел по сторонам: «Мне следует вернуться к исполнению обычных обязанностей. Когда вы закончите просмотр документов, пожалуйста, скажите об этом кому-нибудь в читальном зале, и для вас вызовут носильщика. До семи вечера!»

Лефон Задори удалился из комнаты размашистыми шагами, с развевающейся за спиной черной мантией. Уэйнесс повернулась к трем ящикам на столе. Биографии, генеалогия, проект нового главного управления Общества. Как заверил ее куратор, все эти материалы были частью одной партии документов, о чем свидетельствовала также маркировка ящиков — все они были помечены одним и тем же кодом.

Подумав пару минут, Уэйнесс подошла к двери и выглянула в читальный зал. К этому времени он наполовину опустел, и многие оставшиеся служащие уже собирались уходить.

Уэйнесс закрыла дверь, вернулась к столу и записала код, обозначенный на ящиках.

Издалека по всему городу разнесся перезвон сотен гулких колоколов, оповещавших о наступлении полудня. Уэйнесс снова присела на край стола и стала ждать — пять, десять минут. Она опять выглянула в читальный зал, откуда все, кроме нескольких особенно занятых кураторов, ушли на обед. Уэйнесс прошла в ближайшую нишу и села перед компьютерным экраном. Включив функцию поиска, она ввела слова «Общество натуралистов». На экране появились данные, относившиеся к двум партиям материалов — к семантическим и лингвистическим исследованиям, приобретенным в «Галереях Гохуна», и к трем ящикам, идентифицированным тем самым кодом, который Уэйнесс только что записала. В качестве жертвователя второй партии материалов было указано благотворительное учреждение «Эолийские бенефиции», находившееся в городе под наименованием Крой. Пожертвование было получено музеем пятнадцать лет тому назад.

Уэйнесс скопировала адрес учреждения и выключила функцию поиска. Некоторое время она сидела и думала. Неужели такая простая операция выходила за рамки воображения Лефона Задори? Вряд ли.

Уэйнесс встала и вышла из компьютерного алькова. «Не хочу быть циничной, — говорила она себе, — но до тех пор, пока мне не предложат более полезную философию, придется руководствоваться законами джунглей». Вспомнив о Лефоне Задори, она не могла не усмехнуться: «Кроме того, я сэкономила двадцать сольдо — что неплохой заработок за одно утро».

Подойдя к ближайшему из кураторов, все еще продолжавших работать, она попросила известить носильщика о необходимости увезти три ящика, оставшихся в боковой комнате. Куратор отозвался не слишком вежливо: «Извещайте его сами! Разве вы не видите, что я занят?»

«Но как его известить?»

«Нажмите на красную кнопку у двери — может быть, носильщик соблаговолит ответить. А может быть, не соблаговолит. Это его дело».

«Благодарю вас», — Уэйнесс направилась к выходу из читального зала. Проходя мимо комнаты, где оставались три ящика, она нажала на красную кнопку у двери. В гардеробе у крытой галереи она избавилась от черной мантии, в связи с чем ее настроение дополнительно улучшилось.

Никуда не торопясь, Уэйнесс решила спуститься по дороге и прогуляться по бульвару вдоль Днепра. Остановившись у тележки уличного торговца, весело раскрашенной красными, синими и зелеными узорами, она купила горячий пирожок с мясом и бумажный кулек жареной картофельной стружки. Присев на скамейку, она закусила, глядя на медленно текущий Днепр. Что делать с Лефоном Задори и его явно неблагоразумными планами на вечер? Она никак не могла вынести окончательный приговор — несмотря ни на что, молодой куратор умел составить забавную компанию.

Покончив с обедом на свежем воздухе, Уэйнесс вернулась по проспекту к старой площади Кольского и отелю «Мазепа». Она навела справки в приемной отеля и узнала, что до следующего утра между Киевом и Кроем не было никакого прямого транспортного сообщения. «Что ж, — подумала Уэйнесс, — придется поужинать в «Бистро Лены» — хотя бы для того, чтобы пристыдить Лефона Задори».

Заметив свое отражение в зеркале, Уэйнесс решила, что ей пора укоротить волосы. Она вспомнила эксцентричный белый хохолок на бритой голове Гильджин Лип — нет, разумеется нет! Такие излишества заставили бы ее постоянно думать о своей внешности.

Уэйнесс спустилась в парикмахерскую на первом этаже, где ее темные волнистые локоны подстригли так, чтобы они спускались только до мочек ушей.

Она вернулась в номер, полная решительности, и тут же позвонила в усадьбу «Попутные ветры».

Как и следовало ожидать, первые вопросы Пири Тамма свидетельствовали о некотором волнении и раздражении, но Уэйнесс постаралась как можно быстрее его успокоить: «Я остановилась в приятном респектабельном отеле, погода здесь хорошая, и я чувствую себя прекрасно».

«У тебя лицо как будто вытянулось и осунулось».

«Это потому, что я только что подстриглась».

«Ага! Тогда все понятно! Мне показалось, что ты, может быть, съела что-нибудь не то».

«Еще нет. Но сегодня вечером мне придется пробовать голубцы в «Бистро Лены». Говорят, это колоритное заведение».

«Колоритными заведениями часто называют грязные притоны».

«Не надо беспокоиться! Все идет хорошо. Меня никто не соблазнял, не грабил, не тащил в подвал и не убивал. Мне даже ни разу не пришлось визжать и сопротивляться».

«О таких вещах не шутят! Такому достаточно случиться лишь однажды — а потом уже слишком поздно о чем-либо беспокоиться».

«Конечно, вы правы, дядюшка Пири. Мне не следует быть легкомысленной. Давайте я вам лучше расскажу, что мне удалось узнать. Это действительно важно. Часть коллекции документов Общества в музее «Фунусти» поступила из «Галерей Гохуна». Но другая часть была пожертвована пятнадцать лет тому назад организацией «Эолийские бенефиции» из Кроя».

«М-да, действительно интересно, — тон Пири Тамма едва заметно изменился. — Кстати, вчера прибыл один из твоих приятелей с Кадуола. Он остановился у меня».

Сердце Уэйнесс подскочило: «Кто? Глоуэн?»

«Нет! — ответил другой голос, и на экране появилось второе лицо. — Джулиан».

«Какой ужас!» — беззвучно прошептала Уэйнесс, но вслух спросила: «Что ты здесь делаешь?»

«То же, что и ты — ищу Хартию и бессрочный договор. Мы с Пири считаем, что нам было бы полезно объединить усилия».

«Джулиан совершенно прав! — резко произнес Пири Тамм. — Этот вопрос непосредственно касается нас всех! Как я многократно повторял с самого начала, задача слишком трудна для того, чтобы поручать ее одной беззащитной девочке».

«До сих пор я прекрасно обходилась без посторонней помощи. Дядюшка Пири, попросите Джулиана выйти — я хотела бы поговорить с вами без свидетелей».

«Что я слышу? — издевательски протянул Джулиан. — Тактичность больше не относится к числу твоих сильных сторон?»

«А что еще я могу сказать для того, чтобы ты убрался подальше и не совал свой нос в чужие дела?»

«Даже так! Что ж, как хочешь. Я ухожу».

Прошло несколько секунд, и Пири Тамм заговорил снова: «Признаться, Уэйнесс, я немало удивлен твоим способом выражаться!»

«А меня, дядюшка Пири, ваше поведение не только удивляет, но просто ужасает — вы позволили мне выболтать секрет в присутствии Джулиана! Он фанатичный жмот, твердо намеренный уничтожить Заповедник и заполонить весь Кадуол йипами! Если Джулиан найдет Хартию и договор раньше меня, вы можете попрощаться и с Заповедником, и с Обществом натуралистов».

Теперь голос Пири Тамма звучал значительно мягче: «Он дал мне понять, что между ним и тобой возникла... как бы это выразиться... романтическая взаимная привязанность, и что он прилетел, чтобы тебе помочь».

«Он солгал».

«Что же ты будешь теперь делать?»

«Завтра вылетаю в Крой. Не могу сообщить ни о каких других планах, пока не разберусь в ситуации на месте».

«Уэйнесс, я прошу прощения за свою доверчивость».

«Теперь это несущественно. Но больше ничего никому не говорите — кроме Глоуэна Клаттока, если он приедет».

«Будет сделано! — пообещал Пири Тамм. — Позвони мне снова, как только сможешь. Постараюсь быть осторожнее, уверяю тебя».

«Не волнуйтесь, дядюшка Пири. В конечном счете, может быть, все сложится не так уж плохо».

«Горячо на это надеюсь».

 

4

Шло время. Уэйнесс сидела, ссутулившись, в кресле, и смотрела невидящим взором в пространство. Она дрожала от эмоционального шока— в ладонях и ступнях чувствовалось покалывание, ее подташнивало, к горлу подступало что-то желчное.

Постепенно физиологическая реакция прошла, но ощущение бессилия и безнадежности осталось.

Ущерб нанесен, и нанесен бесповоротно. Обманывать себя бесполезно. Джулиан мог с легкостью опередить ее, прилетев в Крой сегодня же — у него был достаточный запас времени для поиска информации и для создания препятствий, не позволявших Уэйнесс получить те же сведения.

Одна мысль об этом вызвала у нее повторный приступ ярости. Но Уэйнесс взяла себя в руки. Лишние переживания приводили только к бессмысленной трате энергии. Уэйнесс глубоко вздохнула и выпрямилась в кресле.

Жизнь продолжалась. Она подумала о предстоявшем вечере. Сведения, которые ей собирался сообщить Лефон Задори, потеряли какую-либо ценность, но возможность разъяснения этого факта куратору больше ее не забавляла. Перспектива поужинать голубцами в «Бистро Лены», в обществе замкнутого и мрачноватого молодого скряги, тоже потеряла привлекательность. Тем не менее — просто потому, что больше ничего не оставалось — Уэйнесс поднялась на ноги, приняла ванну и переоделась в серое платье до колен с узким черным воротником и продолговатой черной узорчатой вышивкой спереди.

Уже вечерело. Уэйнесс вспомнила о кафе на открытом воздухе, у входа в отель. Она подошла к окну, чтобы посмотреть на площадь. Косые лучи заходящего Солнца озаряли древние гранитные плиты. Плащи прохожих, пересекавших площадь, вздувались и теребились под порывами ветра, налетавшего из степи. Обернув плечи теплой серой накидкой, Уэйнесс спустилась в кафе перед отелем, где ей подали зеленое дагестанское вино с горьковатыми цукатами.

Вопреки всем ее попыткам не вспоминать о сегодняшнем фиаско, мысли Уэйнесс упрямо возвращались к Джулиану Бохосту и к тому, как он надул Пири Тамма. Ее мучил один вопрос: каким образом Джулиан узнал, что Хартия и бессрочный договор пропали? Не было никакой возможности объяснить это обстоятельство. Так или иначе, секрет перестал быть секретом — и, скорее всего, не был таковым уже много лет.

Уэйнесс сидела в бледнеющих закатных лучах, наблюдая за жителями древнего Киева, спешившими по своим делам. Солнце скрывалось за горизонтом — на площадь легли длинные тени. Уэйнесс поежилась и вернулась в вестибюль отеля. Устроившись поудобнее, через некоторое время она задремала в кресле. Проснувшись, она обнаружила, что было уже больше шести часов вечера. Выпрямившись, она посмотрела по сторонам: Лефон Задори еще не прибыл. Уэйнесс взяла со столика журнал и стала читать статью об археологических раскопках в Хорезме, краем глаза следя, не появится ли у входа долговязый молодой куратор.

Она не заметила, как у кресла выросла высокая фигура — подняв глаза, Уэйнесс вздрогнула. Перед ней возник Лефон Задори — хотя в новом наряде его почти невозможно было узнать. На кураторе были плотно облегающие черно-белые полосатые брюки, пунцово-розовая рубашка с зеленым и желтым кушаком, черный жилет из толстой саржи и длинное бутылочно-зеленое пальто, расстегнутое спереди. На лоб щеголя была надвинута тускло-коричневая холщовая шляпа с низкой тульей.

Уэйнесс с трудом удержалась от смеха. Лефон Задори наблюдал за ней сверху с почти опасливым выражением: «Должен признать, вы умеете одеваться со вкусом».

«Благодарю вас, — Уэйнесс поднялась на ноги. — А я вас сразу не узнала — без музейной мантии».

Продолговатое лицо Лефона покривилось язвительной усмешкой: «Вы ожидали, что я и сюда приду в черном балахоне?»

«Нет, конечно — но я не ожидала столь впечатляющей демонстрации мод».

«А, пустяки! Я одеваюсь во что попало. Стиль, моды — до всей этой чепухи мне нет никакого дела».

«Гм! — Уэйнесс смерила его взглядом с ног до головы, от огромных черных ботинок до мягкой холщовой шляпы. — Сомневаюсь в правдивости вашего заявления. Когда вы покупали всю эту одежду, вам приходилось ее выбирать, не так ли?»

«Ни в коем случае! Все, что я напялил, я нашел на распродаже и взял первое, что подошло по размеру. Эти тряпки выглядят достаточно прилично и защищают мои мослы от ветра. Так что же, двинемся?» Повернувшись к выходу, Лефон ворчливо прибавил: «Вы так хотели вернуться как можно раньше, что я поторопился придти до темноты, чтобы успеть вам хоть что-нибудь показать».

«Предусмотрительно с вашей стороны».

Выйдя из отеля, Лефон сразу остановился: «Прежде всего — площадь. Вы уже заметили церкви: их выстраивали заново раз двенадцать, если не больше. И тем не менее их считают старинными диковинами. Вам известно наше далекое прошлое?»

«Только в общих чертах».

«Вы изучали древние религии?»

«Нет».

«Тогда церкви теряют для вас всякий смысл. Мне лично они порядком надоели — все эти веселенькие купола и кресты. Полюбуемся на что-нибудь другое».

«На что именно? Я тоже не хочу соскучиться».

«Ага! В моей компании это вам не грозит!»

Молодые люди пересекли площадь по диагонали, в направлении Старого Города. На ходу Лефон перечислял множество любопытных деталей: «Эти гранитные плиты добыты в каменоломнях Понта и привезены на баржах. Говорят, под каждой плитой лежат четыре мертвеца». Куратор покосился на спутницу, с удивлением подняв брови: «Почему вы подпрыгиваете и спотыкаетесь?»

«Боюсь куда-нибудь не туда наступить».

Лефон Задори экстравагантно взмахнул рукой: «Не будьте сентиментальны — ходите как обычно. В любом случае, это были простолюдины. Когда вы кушаете бифштекс, разве вы думаете о дохлой корове?»

«Стараюсь не думать».

Лефон кивнул: «Перед вами сооружение из железных прутьев, на котором Иван Грозный поджаривал провинившихся киевлян. Реконструкция, конечно — все это было так давно, что никто на самом деле не помнит, кто кого и за что поджаривал. А рядом с решеткой — небольшой киоск, торгующий колбасками, жареными на гриле. Довольно-таки безвкусная идея, на мой взгляд».

«Совершенно с вами согласна».

Лефон остановился и показал пальцем на гребень холма за Старым Городом: «Видите столб? Сто пятьдесят метров высотой! Аскет Омшац провел пять лет на вершине этого столба, провозглашая свои монологи. Существуют два варианта легенды о его кончине. Одни говорят, что он просто исчез — на глазах у толпы, собравшейся послушать столпника. Другие утверждают, что в него ударила чудовищная молния».

«Не вижу противоречия — он мог исчезнуть потому, что в него ударила молния».

«Вполне возможно. Так или иначе, мы уже почти перешли площадь. Слева — слобода торговцев пряностями. Справа — Шелковый рынок. Любопытные достопримечательности».

«Но мы направляемся куда-то в другое место?»

«Да, хотя мы можем столкнуться с некоторыми сложностями, которые вам, как инопланетянке, могут показаться непостижимыми».

«До сих пор мне удавалось понимать происходящее достаточно хорошо — надеюсь».

Лефон пропустил это замечание мимо ушей: «Позвольте попытаться вас проинструктировать. Прежде всего — исходный тезис: Киев издавна считается средоточием интеллектуальных и артистических достижений. Возможно, это вам уже известно».

Уэйнесс издала неопределенный звук: «Продолжайте».

«Таков, можно сказать, исторический фон. В последнее время наш город сделал огромный прыжок в будущее, превратившись в один из самых передовых центров творческого мышления — в масштабах всей Ойкумены».

«Очень интересно».

«Киев подобен огромной лаборатории, где почтение к эстетическим доктринам прошлого сталкивается лоб в лоб с полным презрением к тем же доктринам — иногда в уме одного и того же индивидуума — и это столкновение порождает каскад чудес!»

«И где же творятся все эти чудеса? — спросила Уэйнесс. — В музее «Фунусти»?»

«Не обязательно. Хотя Таддей Скандер — вы его встретили сегодня в музее — а также ваш покорный слуга вошли в круг избранных, составляющих тайное общество «Продромес». В целом брожение прогрессивных умов заметно во всем Старом Городе; его можно видеть и слышать в таких местах, как «Бобадиль», «Ным» и «Бистро Лены», а также в «Чумазом Эдварде» — там развозят на тачках жареную печенку с луком. Интерьер «Каменного цветка» знаменит тараканами, у них попадаются поистине великолепные образцы! А в «Универсо» все ходят голые и собирают подписи завсегдатаев и знаменитостей на спинах. В прошлом году нескольким счастливчикам удалось заполучить автограф великого Зонха Темблада — с тех пор они не моются!»

«И в чем же заключаются невиданные чудеса артистического вдохновения? До сих пор я слышу главным образом о тараканах и подписях на спине».

«Вот именно. Мы давно осознали, что все возможные сочетания пигментов, освещения, текстуры, форм, звуков и любых других элементов уже реализованы, что любые притязания на оригинальность совершенно бесполезны. Единственным неувядающим, неисчерпаемым, вечно возобновляющимся ресурсом искусства остается человеческая мысль как таковая, создающая изумительные по красоте закономерности взаимодействий между индивидуальными участниками процесса...»

Уэйнесс озадаченно нахмурилась: «Вы имеете в виду болтовню?»

«Если вы предпочитаете это так называть».

«По крайней мере, это дешевый способ самовыражения».

«Разумеется — что и делает его самой эгалитарной из творческих дисциплин!»

«Очень рада, что вы позаботились мне это объяснить, — сказала Уэйнесс. — Так куда мы идем? В «Бистро Лены»?»

«Да. У них подают превосходные голубцы, и там вы получите интересующую вас информацию, хотя я не совсем уверен, когда именно». Лефон присмотрелся к лицу собеседницы: «Почему вы на меня так странно смотрите?»

«Как именно?»

«Когда-то в детстве я решил напялить на жирного мопса моей бабушки ее любимый кружевной чепчик, и бабушка застала меня за этим занятием. Трудно описать это выражение: что-то вроде беспомощного изумления по поводу того, что еще я могу натворить. Почему вы так на меня смотрите?»

«Со временем, возможно, тайное станет явным».

Лефон Задори издал нетерпеливый возглас, схватился обеими руками за шляпу и надвинул ее на лоб, практически заслонив глаза: «Существо, полное загадок и противоречий! Вы не забыли деньги?»

«Взяла столько, сколько потребуется».

«Прекрасно. Уже недалеко — остается пройти под Вороньей аркой и немного подняться по холму».

Молодые люди продолжили путь — Лефон размашисто маршировал на полусогнутых ногах, а Уэйнесс едва поспевала за ним почти вприпрыжку. Они миновали слободу торговцев пряностями, нырнули под приземистую каменную арку и стали подниматься по кривой улочке, стесненной с обеих сторон каменными домами с нависшими над головой вторыми этажами, почти закрывавшими небо. Улочка постепенно сужалась, превратилась в извилистую дорожку и закончилась ступенями крутой лестницы, выходившей на небольшую площадь.

«Вот «Бистро Лены», — показал Лефон Задори. — За углом — кабак «Мопо», ресторан «Ным» тоже в двух шагах, вверх по Пятигорскому переулку. Перед вами район, избранный большинством голосов общества «Продромес» творческим средоточием Ойкумены! Что вы об этом думаете?»

«Довольно милая старая площадь, не слишком большая», — заметила Уэйнесс.

Лефон мрачно посмотрел ей в глаза: «Иногда мне кажется, что вы надо мной смеетесь».

«Сегодня мне хочется смеяться над всем на свете. И если вы подумаете, что у меня своего рода истерика, ваш диагноз может оказаться вполне справедливым. Почему? Потому что несколько часов тому назад мне причинили большую неприятность».

Лефон посмотрел на нее свысока, издевательски вскинув брови: «Вы истратили на полсольдо больше, чем рассчитывали».

«Гораздо хуже. Я начинаю дрожать, как только вспоминаю об этом».

«Плохо дело! — пробормотал куратор. — Но пойдемте, пока в бистро еще остались свободные места! Откупорим по фляге пива, и вы мне все расскажете».

Лефон распахнул высокую узкую дверь, обитую чугунными завитками — молодые люди зашли в помещение с низким потолком, уставленное тяжелыми деревянными столами, скамьями и табуретами. Языки желтого пламени дюжины факелов, укрепленных на стенах, бросали мягкий, слегка колеблющийся свет. Уэйнесс подумала, что пожар вряд ли случится сегодня, если бистро существует много лет и еще не сгорело.

Лефон Задори обратился к спутнице с наставлениями: «Купите билеты у кассира, после чего подойдите к стене и просмотрите изображения. Когда увидите то, что вам понравится, сбросьте билеты в соответствующую прорезь, и из стены выдвинется поднос, причем размеры порции будут соответствовать числу сброшенных билетов. Это очень просто, и вы можете поужинать как хотите — роскошно, поросячьими ножками с квашеной капустой и селедкой, или самым скромным образом, хлебом с сыром».

«Я хотела бы попробовать голубцы», — сказала Уэйнесс.

«В таком случае следуйте за мной, я покажу, как это делается».

Получив подносы с голубцами, жареной гречневой кашей и пивом, молодые люди перенесли их на стол.

«Еще рано! — недовольно воскликнул Лефон. — Интересные люди еще не собрались, и нам придется есть в одиночестве, как будто мы прячемся».

«У меня нет такого ощущения, будто я прячусь, — возразила Уэйнесс. — Вы боитесь одиночества?»

«Ничего подобного! Я часто обхожусь без собеседников. Кроме того, я вступил в клуб «Степных волков». Ежегодно мы отправляемся в степь и бежим без остановки по диким холмам и низинам, а жители далеких деревень с изумлением смотрят нам вслед. Перед заходом Солнца мы закусываем хлебом с салом, поджаренным на треножнике над походным костром, а потом ложимся на траву и спим. Я всегда смотрю на звезды и пытаюсь представить себе, что происходит в других мирах».

«Почему бы вам не увидеть своими глазами, как живут на других планетах? — предложила Уэйнесс. — Вместо того, чтобы проводить каждый вечер в бистро».

«Я не провожу здесь каждый вечер, — с достоинством ответствовал Лефон. — Меня нередко видят в кафе «Спазм», в кабаке «Мопо» и даже в небезызвестном «Конвольвулюсе». В любом случае, зачем летать на другие планеты, если средоточие человеческого интеллекта находится здесь?»

«Возможно, вы правы», — не стала спорить Уэйнесс. Она попробовала голубцы и нашла их вполне съедобными. Пиво ей тоже понравилось; она выпила целую кружку. Вскоре стали прибывать многочисленные завсегдатаи. Некоторые, хорошо знакомые с Лефоном, присоединялись к нему за столом. Уэйнесс представили такому множеству чудаков, что она не могла всех запомнить: Федору, гипнотизировавшему птиц, сестрам Ефросинье и Евдоксии, Верзиле Вуфу и Коротышке Вуфу, Гортензии, отливавшей колокола, Даглегу, изрекавшему только то, что он называл «имманентностями», а также Марье, специалистке по сексуальной терапии, которая, по словам Лефона, могла рассказать много потешных историй. «Если вам нужен совет в этой области, — предложил куратор, — я ее позову, и вы можете задать ей любые вопросы».

«Не сегодня, — уклонилась Уэйнесс. — В этой области я не хочу знать о том, чего не знаю».

«Гм. Вам виднее».

Бистро наполнилось, свободных мест не осталось. Вскоре Уэйнесс обратилась к своему спутнику: «Внимательно прислушиваясь к разговорам, я до сих пор не уловила ничего, кроме замечаний по поводу качества приготовления блюд».

«Еще не время, — пожал плечами Лефон. — Подождите, настоящие мастера себя покажут». Слегка подтолкнув собеседницу локтем, он сказал, понизив голос: «Взгляните, например, на Алексея — он прямо за нами».

Обернувшись, Уэйнесс увидела полного круглолицего молодого человека с коротко подстриженными, напоминающими щетину русыми волосами и короткой заостренной бородкой.

«Алексей уникален! — заявил куратор. — Он живет поэзией, мыслит поэзией, бредит поэзией — и скоро начнет читать стихи. Но вы не поймете его стихов. Как утверждает Алексей, его стихи — настолько интимные откровения, что их можно выразить лишь в терминах, понятных только ему самому».

«Я уже обнаружила этот факт, — подтвердила Уэйнесс. — Он недавно что-то произнес, и я не могла понять ни слова».

«Разумеется! Алексей создал язык из ста двенадцати тысяч слов, подчиняющийся сложнейшему синтаксису. Он заверяет, что его язык, чувствительный и гибкий — наилучшее возможное средство выражения метафор и аллюзий. Жаль, что никто, кроме него, не может насладиться красотами его поэзии, но он наотрез отказывается перевести хотя бы строчку».

«Может быть, это к лучшему — особенно в том случае, если стихи плохие», — заметила Уэйнесс.

«Может быть. Его обвиняли в нарциссизме и необоснованном бахвальстве, но он никогда не обижается. По его словам, только посредственный поэт одержим стремлением к признанию и нуждается в похвале. Себя Алексей рассматривает как одинокого странника, затерявшегося в толпе и одинаково безразличного к критике и одобрению».

Уэйнесс снова обернулась: «Теперь он играет на гармошке и пляшет вприсядку — что это значит?»

«Ничего особенного. Просто у него такое настроение». Лефон Задори громко позвал кого-то: «Эй, Ликсман! Где тебя черти носили?»

«Только что из Суздаля. Здесь лучше!»

«Конечно, у нас лучше! В Суздале интеллектуальный климат страшнее северной зимы».

«Верно. Там единственное убежище мыслящих людей — «Бистро Янинки», но в нем со мной случилось что-то странное».

«Расскажи! Но сперва не помешает опрокинуть по кружке пива, как ты считаешь?»

«И то правда!»

«Может быть, Уэйнесс раскошелится на флягу?»

«Не раскошелится».

Лефон Задори застонал от досады: «Придется мне за все рассчитываться — если никто не предложит разделить расходы. Как насчет тебя, Ликсман?»

«Послушай, ты предложил мне кружку пива, а теперь хочешь, чтобы я за нее платил?»

«Да, конечно, ты совершенно прав. Так что ты хотел рассказать о происшествии в Суздале?»

«В «Бистро Янинки» я встретил гадалку, утверждавшую, что меня всюду сопровождает дух моей бабки, стремящийся оказывать мне помощь. Как раз в это время я играл в кости и по такому случаю пошутил: «Посмотрим, глубокоуважаемая бабушка! Как выпадут кости в следующий раз?» «Ваша бабушка считает, что выпадет дубль-три!» — сказала гадалка у меня за спиной. Я поставил на дубль-три и выиграл. Когда я обернулся, чтобы снова попросить совета, гадалки уже не было. Не совсем понимаю, что произошло, меня это тревожит. Боюсь сделать что-нибудь, что вызовет неодобрение прародительницы».

«Любопытное стечение обстоятельств, — согласился Лефон. — Уэйнесс, что бы вы порекомендовали?»

«Если ваша бабушка действительно стремится вам помогать, думаю, она не откажется время от времени предоставлять вам возможность принимать решения самостоятельно, особенно если вы ее вежливо об этом попросите».

«Не могу предложить ничего лучше!» — поддержал спутницу Лефон.

«Над этим стоит подумать», — согласился Ликсман и направился к другому столу.

Лефон поднялся на ноги: «Похоже на то, что за пиво в конце концов придется платить мне. Уэйнесс, ваша фляга опустела — вы будете еще пить?»

Уэйнесс покачала головой: «Я засиделась, а завтра мне нужно вылететь из Киева как можно раньше. Не беспокойтесь, я сама найду дорогу к отелю».

У Лефона Задори отвисла челюсть, его черные брови высоко взвились: «А как же насчет сведений, которые вы хотели получить? И как быть с двадцатью сольдо?»

Уэйнесс заставила себя смотреть прямо в мрачноватые глаза куратора: «Я пыталась придумать какой-нибудь способ объясниться с вами, не прибегая к таким сильным выражениям, как «мошенник» или «прохвост». Еще несколько часов тому назад меня ничто не остановило бы, но сейчас мне все равно, меня одолевает чувство подавленности и опустошения. Сегодня я выболтала все, что знаю, разговаривая по телефону со своим дядей. Но человек по имени Джулиан Бохост нас подслушивал — и это может привести к трагическим последствиям».

«Теперь все понятно! Джулиан Бохост — мошенник и прохвост!»

«Без всякого сомнения! Но в данном случае эти эпитеты относились к вам».

Лефон пораженно отпрянул: «Это еще почему?»

«Потому что вы пытались продать мне втридорога информацию, которую можно получить за две минуты».

«Ха! Я мог бы и раньше догадаться, почему у вас такое настроение! Но факты остаются фактами, а домыслы — домыслами. За что вы скорее согласились бы заплатить — за достоверные данные или за туманные предположения?»

«Ни за то, ни за другое! Я уже нашла все, что искала».

Лефон казался больше озадаченным, нежели огорченным: «Меня удивляет, что вы так долго сдерживались, прежде чем выразить свое мнение».

«Зато использование одного из компьютерных экранов в вашем читальном зале не заняло много времени. Вы могли бы сделать то же самое, но вместо этого предпочли пускать мне пыль в глаза, притворяясь, что мою просьбу выполнить трудно — и все для того, чтобы выманить у меня двадцать жалких монет!»

Закрыв глаза, Лефон обеими руками натянул шляпу на лоб так, что не стало видно ни бровей, ни ушей. «Ай-ай-ай! — тихо сказал он. — Значит, я опозорился».

«И еще как!»

«Увы! У себя в квартире я приготовил скромный праздничный ужин — обжарил розовые лепестки в утином жире, стряхнул пыль с бутылки лучшего вина. И все для того, чтобы вас порадовать! А теперь вы не придете?»

«Не пришла бы, даже если бы вы откупорили десять бутылок лучшего вина. Теперь я совершенно не доверяю «степным волкам» и жуликоватым кураторам».

«Жаль! А вот и Таддей Скандер, мой преступный сообщник! Таддей, мы здесь! Ты получил требуемые сведения?»

«Получил — хотя они обошлись мне несколько дороже, чем ожидалось. Пришлось иметь дело с самим главным динозавром».

Уэйнесс рассмеялась: «Браво, Таддей! Вы появились на сцене как раз вовремя, ваши реплики хорошо продуманы, исполнение безупречно — и несчастная безмозглая девчонка, конечно же, заплатит столько, сколько вы попросите!»

Лефон повернулся к Уэйнесс: «Запишите найденные вами сведения на листке бумаги. Мы проверим, обманывает нас Таддей или нет. Теперь, насколько я понимаю, информация стоит двадцать два сольдо?»

«Двадцать четыре! — возмутился Таддей. — Окончательная цена, учитывая все затраты — двадцать четыре сольдо».

«И, надо полагать, эта дорогостоящая информация имеется в письменном виде?»

«Разумеется», — подтвердил Таддей.

«Выложи эти сведения на стол, но так, чтобы мы их не видели — лицевой стороной вниз. А теперь — ты кому-нибудь уже сообщал эти данные?»

«Конечно, нет. Мы же не встречались после полудня!»

«Правильно».

Уэйнесс наблюдала за происходящим, поджав губы: «Хотела бы я знать, что вы пытаетесь доказать?»

«Таддей и я — прохвосты и мошенники, не так ли? Тем более, что мы виновны во взяточничестве и в подкупе высокопоставленных должностных лиц. Я не отрицаю свою вину. Я хочу, чтобы Таддей раскололся и признал, что он еще более безнравственное и порочное чудовище».

«Предположим. Но сравнение ваших моральных качеств меня не интересует. А теперь попрошу меня извинить...»

«Не торопитесь! Я тоже хотел бы выложить на стол, лицевой стороной вниз, запись, содержащую информацию, которую мне подсказывают интуиция и память. Вот так! Сказано — сделано! Перед нами лежат три листа бумаги. А теперь нужен опытный арбитр, не посвященный в сущность нашего конфликта, и такой арбитр неподалеку. Ее зовут Наталинья Хармин, она — старший куратор нашего музея». Он указал на высокую женщину внушительной наружности с прической из золотистых кос, уложенных венцом на голове, зорко и строго взиравшую на окружающих.

«Госпожа Хармин! — позвал Лефон. — Будьте добры, подойдите к нам на минуту».

Наталинья Хармин обернулась; заметив призывные жесты Задори, она подошла: «Что тебе нужно, Лефон? И почему ты на меня уставился, как опереточный заговорщик?»

Лефон смутился: «Я всего лишь пытаюсь изобразить дружелюбное почтение».

«Замечательно! Я приняла во внимание твою попытку; теперь ты можешь вести себя по-человечески. Что тебе нужно?»

«Перед вами Уэйнесс Тамм, привлекательное хрупкое существо с далекой звезды, жаждущее познакомиться с чудесами древнего Киева. Должен заметить, однако, что она отличается исключительным упрямством и чрезвычайной наивностью. Сочетание этих качеств заставляет ее подозревать окружающих в самых порочных и подлых намерениях».

«Ха! То, что ты называешь наивностью — здравый смысл чистой воды! Ни в коем случае, барышня, не соглашайтесь бегать по степи с Лефоном Задори: в лучшем случае вы наживете себе мозоли на ступнях».

«Спасибо за совет, — сказала Уэйнесс. — Непременно ему последую».

«Это все? — спросила Наталинья Хармин. — В таком случае...»

«Не совсем, — остановил ее Лефон. — Мы с Таддеем поспорили и хотели бы, чтобы вы нас рассудили. Я правильно говорю, Таддей?»

«Правильно! Госпожа Хармин знаменита прямолинейной откровенностью».

«Вы хотите от меня откровенности? А ящик Пандоры вы открыть не хотите? Предупреждаю — вы можете услышать гораздо больше, чем ожидаете».

«Нам придется рискнуть. Вы готовы?»

«Готова — говорите!»

«Мы хотели бы, чтобы вы сообщили нам в точности то, что здесь написано», — Лефон взял лист бумаги, лежавший перед Уэйнесс, и передал его Наталинье Хармин.

Та прочитала вслух: ««Эолийские бенефиции», Крой. Гм».

«Вам известно это учреждение?»

«Разумеется, хотя этот аспект регистрации музейных поступлений обычно обсуждается только за закрытыми дверями».

Лефон повернулся к Уэйнесс: «Госпожа Хармин хочет сказать, что в тех случаях, когда в музей поступает анонимное пожертвование, оно регистрируется как дар «Эолийских бенефиций» с адресом в Крое, чтобы предотвратить осложнения, возможные в связи с претензиями наследников. Я не ошибаюсь, госпожа Хармин?»

Наталинья Хармин сухо кивнула: «По существу, так оно и есть».

«Таким образом, если то или иное лицо производит компьютерный поиск и обнаруживает, что пожертвование поступило в музей из «Эолийских бенефиций», полученная таким лицом информация не имеет никакого практического значения?»

«Никакого. Это не более чем кодовое обозначение анонимного пожертвования, — подтвердила Наталинья Хармин. — Что еще ты хотел бы узнать, Лефон? В текущем квартале тебе не повысят жалованье — если тебя, как всегда, это чрезвычайно волнует».

В полуобморочном состоянии от радости, Уэйнесс чуть не упала со скамьи и поскорее прислонилась к стене. Джулиан Бохост, чем бы ни объяснялось его присутствие в усадьбе «Попутные ветры», направился по ложному следу, введенный в заблуждение самым правдоподобным образом!

«Еще один вопрос, — продолжал Лефон. — В качестве чисто гипотетического допущения предположим, что тот или иной посетитель музея попросил бы сообщить ему фактический источник пожертвования — как это можно было бы сделать?»

«Такому посетителю отказали бы, вежливо, но решительно, и никто не стал бы выслушивать его жалобы. Информация такого рода считается строго конфиденциальной и недоступна даже мне. Есть еще какие-нибудь вопросы?»

«Это все, благодарю вас! — ликовал Лефон Задори. — Вы предоставили исчерпывающие и точные сведения».

Наталинья Хармин вернулась к своим знакомым.

«Перейдем к следующему этапу, — деловито сказал Лефон. — Я записал несколько слов на листе бумаги. Эти слова не составляют никакой тайны. Они сформировались у меня в уме благодаря простейшим мыслительным процессам. Сегодня утром, когда я впервые взглянул на три ящика, я заметил, что генеалогические трактаты во втором ящике относились к происхождению и наследственным правам графов де Фламанж, в особенности тех представителей этого древнего рода, которые сотрудничали с Обществом натуралистов. Среди биографических брошюр, находившихся в первом ящике, самая потрепанная была посвящена графу де Фламанж. В третьем ящике много разных бумаг, так или иначе касающихся графа де Фламанж и его предложения выделить Обществу натуралистов участок земли площадью больше квадратного километра. Короче говоря, все эти материалы очевидно пожертвованы человеком, так или иначе связанным с графами де Фламанж. Итак...» Лефон перевернул лежавший перед ним лист бумаги и прочел: «Граф де Фламанж из замка Темный Пород близ города Драцены в Мохольке — можете проверить, слово в слово». Наклонив пивную кружку, Лефон убедился в том, что она пуста, и со стуком поставил ее на стол: «Пиво кончилось. Таддей, займи мне пять билетов».

«Черта с два! Ты мне уже должен одиннадцать».

Уэйнесс поспешно подвинула в сторону Лефона несколько билетов: «Возьмите, мне уже столько не нужно».

«Премного благодарен», — Лефон Задори встал и направился к стене с изображениями блюд и напитков.

«В таком случае принеси и мне!» — прокричал ему вдогонку Таддей Скандер.

Лефон вернулся с двумя большими кружками пива, увенчанными шапками белой пены: «Я нисколько не горжусь моим умозаключением — факты бросались в глаза. А теперь послушаем, что скажет Таддей».

«Прежде всего, мне пришлось заплатить четырнадцать сольдо из своего кармана и применить весь репертуар моих компьютерных трюков, чтобы открыть защищенные файлы».

«Большим подспорьем служат также теплые отношения с секретаршей одного из начальственных остолопов», — доверительно сообщил Лефон Задори.

«Не следует недооценивать мои усилия! — резко возразил Таддей. — Уверяю тебя, все это дело держалось на волоске, и в один момент мне даже пришлось прятаться под столом».

«Все хорошо, что хорошо кончается! Таддей, я охотно признаю, что мне не хватает многих твоих навыков, и что ты прекрасно справился с поставленной задачей. А теперь порази нас, как молнией, неожиданными сведениями, добытыми с таким трудом».

«Рано торжествуешь! — нервным движением пальцев Таддей перевернул свой лист бумаги. — Графиня Оттилия де Фламанж. Пожертвование сделано двадцать лет тому назад, сразу после кончины графа. Оттилия все еще живет в своем замке в полном одиночестве, если не считать прислуги и собак. Говорят, она чудаковатая старуха».

Уэйнесс достала кошелек: «Вот тридцать сольдо. Я не разбираюсь в финансовой стороне дела — кто из вас кому и сколько должен. Вам придется самим уточнить эти вопросы». Она поднялась на ноги: «А мне пора возвращаться в отель».

«Как же так? — воскликнул Лефон Задори. — Мы еще не побывали в кабаке «Мопо», не заглянули в «Черный орел»!»

Уэйнесс улыбнулась: «Тем не менее, мне нужно идти».

«Вы даже не взглянули на мой зуб динозавра, не попробовали мою шафранную настойку, не послушали, как стрекочет мой дрессированный сверчок!»

«Чрезвычайно сожалею, но эти невосполнимые потери неизбежны».

Лефон застонал от досады и тоже встал: «Таддей, постереги мое место, я скоро вернусь».

 

5

На всем обратном пути в отель «Мазепа» Уэйнесс приходилось отказываться от бесконечных предложений Лефона Задори и опровергать его аргументы, изобретательные и настойчивые:

«Это всего лишь в двух шагах от моей квартиры! Стоит только прогуляться пятнадцать минут по самому колоритному району Киева!»

«Мы не имеем права отказываться от того, что нам так редко предлагает жизнь! Бытие подобно сливовому дереву — чем больше слив можно сорвать, тем лучше!»

«Я потрясен, меня это просто изумляет! Невероятная загадка! Попробуйте только представить себе, какова вероятность нашей встречи — вас, посланницы мира на задворках Вселенной, и меня, благородного представителя древней Земли!»

«Мы пренебрегаем предопределениями судьбы на свой страх и риск! Неиспользованные возможности исчезают безвозвратно — и впоследствии судьба остается глухой к нашим мольбам».

На каковые доводы Уэйнесс возражала следующим образом:

«Вверх и вниз по холмам и оврагам, прыгая через канавы и сточные трубы, спотыкаясь на булыжнике и пробираясь, как крысы, по темным задворкам — нет, спасибо! Сегодня вечером вашему сверчку придется стрекотать в одиночестве».

«Не могу представить себя сливой. Лучше попробуйте думать обо мне, как о недозрелой хурме, о высохшей морской звезде или о тарелке с заплесневевшими объедками».

«Согласна, что вероятность нашей встречи невероятно мала. По-видимому, судьба тем самым на что-то намекает — например на то, что у вас гораздо больше шансов на успех, если вы пригласите к себе Наталинью Хармин, а не меня».

В конце концов Лефон Задори сдался и, открывая перед ней парадную дверь отеля, ограничился тем, что пробормотал: «Спокойной ночи».

«Спокойной ночи, Лефон».

Уэйнесс пробежала по вестибюлю и быстро поднялась в свой номер. Несколько секунд она сидела и размышляла, после чего позвонила в усадьбу «Попутные ветры».

На экране появилось бледное лицо Пири Тамма: «Я вас слушаю!»

«Дядюшка, вас беспокоит Уэйнесс. Вы одни?»

«В полном одиночестве».

«Вы уверены? Джулиана нет поблизости?»

«Джулиан, насколько я понимаю, отправился в Ибарру. Сегодня после полудня он куда-то звонил по телефону и сразу после этого сообщил мне, что, хотя он чрезвычайно сожалеет о необходимости скоропалительно покинуть «Попутные ветры», ему необходимо навестить старого приятеля, вылетающего из космопорта в Ибарре послезавтра. Через полчаса его уже здесь не было. Мне этот парень не особенно понравился. Какие у тебя новости?»

«Достаточно хорошие! — похвасталась Уэйнесс. — Получилось так, что мы, по сути дела, пустили Джулиана по ложному следу. Он отправился, конечно, в Крой».

«По ложному следу, ты говоришь?»

Уэйнесс объяснила ситуацию: «А теперь я звоню, потому что не хотела, чтобы вы беспокоились всю ночь».

«Спасибо, Уэйнесс. Теперь я буду спать спокойнее, будь уверена. И каковы твои дальнейшие планы?»

«Еще точно не знаю. Придется подумать. Наверное, я поеду в места не столь отдаленные…»

 

 

1

Сидя в номере отеля «Мазепа», Уэйнесс изучала карту. Город Драцены в Мохольке был не так уж далеко от Киева, но прямого сообщения между этими пунктами не было. Замок Темный Пород, по-видимому, находился в районе, знаменитом прекрасными видами, но в стороне от туристических маршрутов и коммерческих центров; на карте его не обозначали.

Уэйнесс взвесила различные варианты. Джулиана удалось обезвредить — по крайней мере временно. Можно было с уверенностью предположить, что в «Попутные ветры» он возвращаться не собирался. Поэтому утром Уэйнесс вылетела в Шиллави и прибыла в усадьбу «Попутные ветры» через пару часов после полудня.

Пири Тамм был явно рад ее видеть: «Мне показалось, что тебя не было несколько недель!»

«Мне тоже так показалось. Но мне нельзя задерживаться — у Джулиана отвратительный характер, он не прощает унижений».

«Что он может сделать? Его возможности ограничены».

«Как только он узнает, что «Эолийские бенефиции» — всего лишь кодовое обозначение анонимного дара, принятое в музее «Фунусти», он развернет бурную деятельность. Там, где я заплатила за информацию тридцать сольдо, Джулиан заплатит сорок, с тем же результатом. Поэтому мне нужно торопиться».

« И что ты собираешься делать?»

«В данный момент я хотела бы изучить распорядок жизни графини де Фламанж, чтобы представиться в Темном Породе, предварительно накопив какой-то запас полезных сведений».

«Очень разумно, — заметил Пири Тамм. — Если хочешь, пока ты переодеваешься к ужину, я наведу справки и попробую что-нибудь узнать».

«Это было бы просто замечательно».

За ужином Пири Тамм объявил, что ему удалось собрать множество данных: «Может быть, тебе даже не потребуется дополнительная информация. Тем не менее, предлагаю заняться этими делами после ужина, так как у меня развилась заметная склонность к излишнему многословию. Обрати внимание на этот противень с крышкой! Нам подали поистине благородное блюдо — тушеную утку с клецками и луком-пореем».

«Как вам будет угодно, дядюшка Пири».

«Сразу скажу только одно: на протяжении многих веков род графов де Фламанж не отличался ни чрезмерным благоразумием, ни флегматичностью; многие его отпрыски были искателями приключений и чудаками, а некоторые стали знаменитыми учеными. Естественно, время от времени случались и скандальные истории. В последнее время, однако, достоинства и таланты этой семьи пошли на убыль, и гордое имя де Фламанжей практически никому не известно. Графиня Оттилия, с которой тебе придется иметь дело — древняя старуха».

Некоторое время Уэйнесс молча размышляла. Ей пришла в голову неожиданная мысль: «Вы говорили, что Джулиан, перед тем, как уехал, кому-то звонил по телефону?»

«Именно так».

«Вы случайно не знаете, кому?»

«Не имею ни малейшего представления».

«Странно. Джулиан никогда не упоминал о том, что у него есть какие-нибудь друзья или знакомые на Земле — а именно о друзьях и знакомых он больше всего любит поговорить».

«Да уж, болтать он горазд! — кисло усмехнулся Пири Тамм. — Он недоволен станцией Араминта, ее общественной структурой и экологическими принципами».

«У нас, конечно, не все устроено идеально, с этим никто не спорит, — отозвалась Уэйнесс. — Если бы в прошлом персонал Заповедника делал свое дело добросовестно, в Йиптоне не было бы никаких йипов, и сегодняшняя проблема не существовала бы».

«Гм. Джулиан долго распространялся на тему «демократического решения вопроса»».

«Он подразумевает нечто радикально отличающееся от обычного истолкования «демократии». Консервационисты желают переселить йипов на другую планету и сохранить Заповедник. Жмоты — то есть сторонники партии «жизни, мира и освобождения», они страшно не любят, когда их называют «жмотами» — хотят позволить йипам заселить континент, где бы они вели, по словам жмотов, бесхитростное пасторальное существование, проводя время в песнях и танцах, празднуя смену времен года и совершая затейливые обряды».

«Насколько я понимаю, Джулиан говорил именно об этом».

«Тем временем жмоты присвоили бы огромные имения, занимающие лучшие угодья, и превратились бы в новый правящий класс землевладельцев. Когда жмоты обсуждают эту перспективу, они говорят о «служении обществу», о «долге просвещенной прослойки» и о «необходимости административного управления». Но я видела подготовленные Джулианом планы сельской усадьбы, которую он надеется себе когда-нибудь построить — с использованием дешевого труда йипов, разумеется».

«Он неоднократно упоминал о демократии».

«Он имел в виду демократию в понимании жмотов, согласно которому каждому йипу и каждому работнику Заповедника предоставляются равные права голосования. Давайте забудем о Джулиане. Надеюсь, он больше нам не помешает».

После ужина Пири Тамм и Уэйнесс перешли в гостиную и уселись перед камином.

«А теперь, — начал хозяин усадьбы, — я расскажу тебе кое-что о графах де Фламанж. Древность этой семьи невероятна, они прослеживают свой род на протяжении как минимум трех или четырех тысяч лет. Темный Пород построен на месте бывшего средневекового замка и сначала служил чем-то вроде охотничьей дачи. У этого замка колоритная история — обычная беспорядочная смесь дуэлей при лунном свете, интриг и предательств, романтических эскапад. В их летописях можно насчитать сотни подобных легенд. Не обходилось и без мрачных событий. В течение тридцати лет принц Пяст умыкал и содержал в заточении девиц, подвергая их кошмарным издевательствам и мучениям. Число его жертв перевалило за две тысячи, но садистическое воображение принца никогда не истощалось. Граф Бодор, один из первых владетелей Темного Порода, справлял демонические обряды, в конце концов превратившиеся в истерические оргии самого фантастического характера. Эти сведения я почерпнул в книге под наименованием «Диковинные сказания Мохолька». Автор этого сборника считает, что происхождение призраков Темного Порода, таким образом, трудно определить с достаточной уверенностью — они могут быть порождением преступлений принца Пяста, таинственных деяний графа Бодора или иных обстоятельств, затерявшихся во мраке времен».

«Когда была написана эта книга?» — спросила Уэйнесс.

«По-видимому, не так давно. Если тебя интересуют эти легенды, я могу ее найти». Пири Тамм безмятежно кивнул и продолжил свое повествование:

«В общем и в целом графы де Фламанж отличались достаточно благонравным характером, если не считать отдельных помешанных вроде графа Бодора. Примерно тысячу лет тому назад граф Сарберт основал Общество натуралистов. Семья Фламанжей традиционно считается оплотом экологического консервационизма. Граф Лесмунд предложил выделить Обществу большой участок земли с целью строительства нового главного управления, но, к сожалению, из этого проекта ничего не вышло. Граф Рауль до самой смерти был членом и активным спонсором Общества — он умер двадцать лет тому назад. Его вдова, графиня Оттилия, живет одна в Темном Породе. Она бездетна, и наследником станет племянник графа Рауля, барон Трембат, имение которого находится на берегу озера Фон; барон заведует школой верховой езды.

Графиня Оттилия, как я уже упомянул, живет практически в изоляции и никого не принимает, кроме своих врачей и ветеринаров, лечащих ее собак. Говорят, что она чрезвычайно скупа, несмотря на свое несметное богатство. Наблюдаются некоторые признаки того, что она, скажем так, не совсем в своем уме. Когда одна из ее собак подохла, она избила ветеринара тростью и выгнала его в шею. Ветеринар, по-видимому, оказался человеком с философским взглядом на жизнь. Когда журналисты спросили его, собирается ли он судиться с графиней, он только пожал плечами и сказал, что в его профессии ушибы и укусы — неизбежные опасности; на том дело и кончилось.

Граф Рауль щедро финансировал Общество натуралистов — обстоятельство, вызывавшее яростное сопротивление со стороны графини.

Из Темного Порода, занимающего верхнюю часть горной долины, открываются роскошные виды, а озеро Ерест — буквально в двух шагах от замка. Вокруг и выше замка горы поросли диким лесом. Замок не слишком велик — по сути дела, я приготовил фотографии и планы помещений. Может быть, тебе они пригодятся».

«Конечно, пригодятся».

Пири Тамм передал ей толстый пакет и пожаловался: «Не совсем понимаю, что ты задумала. Ведь ты же понимаешь, что в Темном Породе нет ни Хартии, ни бессрочного договора».

«Почему вы так думаете?»

«Если бы эти документы оказались в распоряжении графа Рауля, он несомненно вернул бы их в архив Общества».

«Надо полагать. И все же существует целый ряд причин, по которым он мог этого не сделать. Например, он мог получить документы, когда был уже тяжело болен; в таком случае у него могло не оказаться ни времени, ни сил на то, чтобы их просмотреть. Или же Хартия могла куда-нибудь затеряться, пока он занимался другими делами. Кроме того, графиня Оттилия могла проведать, что в замке хранятся ценные бумаги, и спрятать их от мужа. Или, что еще хуже, бросить их в огонь — ведь она ненавидела Общество».

«Согласен, могло произойти что угодно. Тем не менее, граф Рауль ничего не покупал в «Галереях Гохуна» — объем редкостей, распроданных «Галереями», был гораздо больше, а графиня Оттилия, выполняя завещание мужа, несомненно передала бы музею материалы, которых не было в просмотренных тобой ящиках. Другими словами, кто-то другой купил Хартию и бессрочный договор в «Галереях Гохуна» — а значит, поездка в Темный Пород, скорее всего, окажется бесполезной».

«Не обязательно, — упорствовала Уэйнесс. — Представьте себе, что Хартия лежит на ступеньке лестницы. Мы можем спуститься к ней сверху или подняться к ней снизу».

«Прекрасная аналогия, — отозвался Пири Тамм. — Ее единственный недостаток заключается в ее полной невразумительности».

«В таком случае я объясню это по-другому, без всяких аналогий. Нисфит расхищал имущество; при посредстве фирмы «Мисчап и Дурн» оно попало в «Галереи Гохуна», после чего было приобретено неким лицом, которое мы назовем «стороной A». Симонетта Клатток установила личность стороны A, но либо она не смогла найти этого человека, либо этот человек передал материалы стороне B, которая, в свою очередь, подарила их стороне C, продавшей их стороне D, которая завещала часть документов стороне E. В какой-то момент, на каком-то звене этой цепочки Симонетта зашла в тупик. Предположим, что музей «Фунусти» — сторона F, а граф Рауль де Фламанж — сторона E. В таком случае нам следует искать сторону D. Другими словами, мы должны двигаться в обратном направлении вдоль той же цепочки, пока не обнаружим, в чьих руках была Хартия. Симонетта начала со стороны A — и, насколько нам известно, столкнулась с непреодолимыми препятствиями. Кроме того, имеется Джулиан, начинающий поиски со стороны X, то есть с учреждения «Эолийские бенефиции» в Крое. Куда его приведут такие поиски, невозможно даже предположить. В любом случае нам нельзя задерживаться — тем более, что графиня Оттилия может не проявить никакого сочувствия к нашим целям».

Пири Тамм играл желваками: «Если бы только я был немного моложе и здоровее — с какой радостью я взял бы на себя это бремя!»

«Вы уже мне очень помогаете, — возразила Уэйнесс. — Без вас я ничего не смогла бы сделать».

«Ты умеешь быть очень любезной».

 

2

До сельских районов Мохолька Уэйнесс добиралась несколькими различными видами транспорта: из усадьбы «Попутные ветры» в Шиллави ее доставило такси, подземным поездом на магнитной подушке она прибыла в Антельм, откуда вакуум-экспресс умчал ее в Пассау. От Пассау до Драцен ей пришлось лететь аэробусом, а дальние районы Мохолька, в Карнатских горах, обслуживали только старые скрипучие двухэтажные автобусы.

Ближе к вечеру, когда с гор уже налетали порывы прохладного ветра, Уэйнесс оказалась в деревеньке Тзем на реке Согор, в узкой долине с крутыми, поросшими лесом склонами. Тучи неслись по небу — юбка Уэйнесс стала полоскаться, как флаг, как только она спрыгнула на землю. Пройдя несколько шагов, Уэйнесс обернулась, чтобы проверить, не следят ли за ней — но на дороге не было других машин, двигавшихся в том же направлении.

Автобус остановился перед деревенской гостиницей под наименованием «Железная свинья» — если можно было верить знаку, со скрипом качавшемуся над дверью. Главная улица тянулась вдоль реки, а на другой берег вел каменный мост из трех арок, прямо напротив гостиницы. Посреди моста стояли и рыбачили три старика в мешковатых синих штанах и высоких охотничьих треуголках. Все трое время от времени вынимали из коробок со снастями большие зеленые бутыли и прикладывались к горлышкам. Они то и дело перекликались, обмениваясь советами и поругивая капризный характер рыбы, беспардонные проделки ветра и все, что попадалось на глаза.

Уэйнесс зарезервировала номер в «Железной свинье» и пошла прогуляться по деревне. На главной улице она нашла пекарню, лавку зеленщика, что-то вроде мастерской, где не только точили ножи, но и продавали колбасы, парикмахерскую, владелец которой по совместительству выполнял обязанности местного страхового агента, винную лавку, почтовое отделение и ряд других, менее заметных мелких предприятий и учреждений. Уэйнесс зашла в магазин канцелярских товаров — не более чем встроенный в здание киоск с выходной дверью. Хозяйка, женщина веселого нрава и среднего возраста, облокотилась на прилавок и сплетничала с парой подруг, сидевших на скамье напротив. «Если правильно себя вести, здесь можно получить множество полезных сведений», — подумала Уэйнесс. Она купила журнал и стояла, притворяясь, что читает его, но на самом деле прислушиваясь к тому, о чем болтали кумушки. В конечном счете ей удалось присоединиться к разговору. Уэйнесс назвалась студенткой, изучающей местные древности. «Вы не могли найти более удачного места! — заявила хозяйка. — Нас тут трое, мы все местные, и одна древнее другой!»

Уэйнесс согласилась выпить чашку чая и познакомилась со всей компанией. К хозяйке обращались «мадам Катрина», а ее подруг звали «мадам Эсме» и «мадам Стася».

Уже через пару минут Уэйнесс невзначай упомянула о Темном Породе; как она и ожидала, источник информации вырвался шумным фонтаном.

«Времена уже не те! — всплеснула руками мадам Катрина. — Когда-то у нас только и судили-рядили, что о Темном Породе. Там и пиры задавали, и балы устраивали, чего только не было! А теперь тихо, как в мутной заводи».

«При графе Рауле все было по-другому», — согласилась мадам Эсме.

«И то правда! Он был важная персона, граф Рауль, к нему в замок то и дело наведывались знаменитости. А знаменитости, как водится, устраивали всякие шалости — если верить слухам, конечно».

«Ха-ха! — воскликнула мадам Стася. — А что им не верить-то, слухам? Человеческую природу не изменишь!»

«Возникает впечатление, что у знаменитостей, при всех их репутациях и деньгах, этой самой «человеческой природы» всегда с избытком, в отличие от людей попроще», — философски заметила мадам Катрина.

«А как иначе? — риторически спросила мадам Эсме. — Где большие деньги, там и распущенность, где распущенность, там и скандал!»

«Как насчет графини Оттилии? — поинтересовалась Уэйнесс. — Как она относилась к скандальным проделкам?»

«Дорогая моя! — воскликнула мадам Стася. — Она-то и была главная баловница!»

«Графиня и ее собачки! — презрительно бросила мадам Катрина. — Загнали в могилу графа Рауля, бесстыдные твари!»

«Что вы имеете в виду?» — не поняла Уэйнесс.

«Ничего нельзя сказать наверняка, конечно, но ходят слухи, что граф, доведенный собачками до отчаяния, запретил графине приводить их в столовую. Через несколько дней он будто бы покончил с собой, выбросившись из окна Северной башни. Графиня Оттилия утверждала, что его довели до самоубийства стыд и сожаление, так как он жестоко обращался с ней и с ее маленькими питомцами».

Три подруги одновременно усмехнулись, а мадам Катрина сказала: «Вот так — а теперь в Темном Породе тихо. Только каждую субботу графиня принимает пару старых знакомых. Они играют в пикет по маленькой, и если графиня проигрывает больше нескольких грошей, она впадает в ярость».

«Если бы я попросила у графини аудиенции, она бы меня приняла?» — спросила Уэйнесс.

«Трудно сказать, — ответила мадам Стася. — Все зависит от ее настроения».

«Например, — подхватила мадам Эсме, — ни в коем случае не следует приходить к ней в воскресенье после того, как она проиграла в карты пару сольдо».

«Самое главное — к ней нельзя приходить с собакой! — подняла палец мадам Катрина. — В прошлом году ее внучатый племенник, барон Партер, явился к ней с визитом в сопровождении мастиффа. Как только собаки друг друга увидели, началась форменная война — лай, щелканье зубов и визг, только клочья летели! Некоторым из хвостатых любимчиков графини пришлось зализывать раны, а барон Партер, вместе с мастиффом, улепетнул из замка сломя голову».

«Два ценных совета! — сказала Уэйнесс. — Что еще?»

«Почему не сказать девушке правду? — вздохнула мадам Эсме. — Графиня — чудовище, ни к кому никогда не проявляющее сочувствия».

Мадам Катрина воздела руки к потолку: «А такой скряги, как она, нет во всей Ойкумене! Она покупает у меня журналы, но через месяц после доставки, за полцены. Из-за скупости она все новости узнает с опозданием в месяц!»

«Смехотворно! — согласилась мадам Стася. — Если наступит конец света, графиня Оттилия узнает об этом только через несколько недель».

«Пора закрывать лавку, — спохватилась мадам Катрина. — Кто-то же должен готовить ужин Леппольду? Он, видите ли, рыбачил целый день и, конечно, не поймал даже ершика. Пойду, достану из холодильника макрель, пусть подумает о своей бесполезности».

Покинув новых подруг, Уэйнесс вернулась в гостиницу. В ее номере не было телефона, в связи с чем пришлось воспользоваться будкой в углу фойе. Она набрала номер «Попутных ветров», и на экране появилось лицо Пири Тамма.

Уэйнесс рассказала о своих успехах: «Графиня Оттилия, судя по всему, сварливее, чем я ожидала — сущая мегера. Сомневаюсь, что она мне поможет».

«Над этим следует подумать, — ответил Пири Тамм. — Я тебе перезвоню попозже».

«Хорошо. И все-таки, я хотела бы…» — Уэйнесс оглянулась через плечо: кто-то зашел в фойе гостиницы. Она замолчала и выглянула из будки. На экране в «Попутных ветрах» ее лицо исчезло.

«Уэйнесс? — громко спросил Пири Тамм. — Ты где?»

Уэйнесс вернулась в будку: «Я здесь. На какой-то момент мне показалось…» Она колебалась.

«Показалось — что?» — не на шутку встревожившись, требовал ответа Пири Тамм.

«Нет, я просто нервничаю, — успокоила его Уэйнесс. — Когда я уезжала из вашей усадьбы, у меня было впечатление, что за мной следят — по крайней мере какое-то время».

«Ты не могла бы объяснить подробнее?»

«Объяснять, в сущности, нечего — может быть, ничего такого не было. Пока я ехала в такси до Тиренса, за нами увязалась машина. В ней был черноусый мужчина — больше я ничего не заметила. В Шиллави я зашла за угол и быстро вернулась. На этот раз я смогла его разглядеть: широкоплечий коренастый человек довольно благодушной внешности, с пышными усами. А потом я его больше не видела».

«Ха! — недовольно опустил голову дядюшка Пири. — Сохраняй бдительность — все, что я могу посоветовать».

«Я сама себе постоянно напоминаю то же самое. После Шиллави, по-моему, за мной больше никто не увязывался, но мне все равно не по себе. В свое время я читала про электронные локаторы, шпионские датчики и прочие хитроумные устройства. Может быть, в Шиллави мой «хвост» отстал только потому, что они сумели каким-то образом меня пометить? В Драценах я внимательно осмотрела одежду и действительно нашла на плаще что-то подозрительное — маленькую черную скорлупку, не больше половины божьей коровки. Я взяла ее с собой в станционный ресторан и, когда снимала плащ в гардеробе, засунула ее под воротник пальто какого-то туриста. После этого я поехала на автобусе в Тзем, а турист, кажется, отправился в Загреб или куда-то еще».

«Ты правильно сделала! Хотя я не могу себе представить, кто мог бы за тобой следить».

«Джулиан — он весьма разочарован тем, что нашел в Крое».

Выражая сомнение, Пири Тамм издал звук, напоминавший мычание: «Так или иначе, ты от них, по-видимому, ускользнула. Я тоже не сидел сложа руки — думаю, ты одобришь мои приготовления. Не знаю, известно ли тебе это обстоятельство, но граф Рауль был садоводом и пользовался в этом отношении довольно высокой репутацией. По сути дела, именно по этой причине он принимал активное участие в делах нашего Общества. Короче говоря, я использовал несколько еще оставшихся у меня связей — и добился положительного результата. Барон Стам, двоюродный брат графини Оттилии, сегодня договорится о том, чтобы тебе назначили прием. К вечеру у меня будут более подробные сведения, но пока что дело выглядит так, что тебя представят как аспирантку, изучающую ботанику и желающую просмотреть бумаги графа Рауля, посвященные селекции растений. Если тебе удастся втереться в доверие графини Оттилии, не сомневаюсь, что ты могла бы задать ей, как бы невзначай, несколько вопросов».

«Вполне разумный предлог, — согласилась Уэйнесс. — Когда я должна явиться в замок?»

«Скорее всего завтра, так как барон будет звонить в Темный Пород сегодня вечером».

«И как я должна назваться? Своим именем?»

«Не вижу особых причин скрывать твое имя. Не следует, однако, подчеркивать тот факт, что ты связана с Обществом натуралистов».

«Понятно».

 

3

Около девяти часов утра Уэйнесс забралась в скрипучую развалюху на колесах, служившую единственным средством сообщения между Тземом и несколькими еще более удаленными деревнями на востоке. Проехав километров пять по окруженной дремучим лесом дороге, то взбиравшейся, то спускавшейся по крутым склонам долины шумно журчащего Согора, водитель высадил Уэйнесс перед тяжеловесными чугунными въездными воротами аллеи, ведущей к замку. Ворота были открыты настежь, а будка привратника выглядела заброшенной. Уэйнесс направилась вверх по аллее, метров через двести огибавшей густой ельник; за поворотом открылся вид на Темный Пород.

Уэйнесс нередко замечала в старых зданиях нечто превосходящее характер и почти напоминающее сознательную индивидуальность. Она задумывалась над этой особенностью древних жилищ. Можно ли считать реальностью свойство, не поддающееся измерению? Способно ли сооружение проникаться, на протяжении веков, какой-то жизненной силой — может быть, завещанной его обитателями? Или это чисто воображаемое ощущение, проекция представлений наблюдателя?

Темный Пород, купавшийся в лучах утреннего Солнца, казался образцом такого средоточия сознательной жизненной силы — задумчивая и величественная цитадель, оживленная чем-то вроде безмятежного безразличия, как давно уставший, забытый друзьями человек, слишком гордый для того, чтобы жаловаться на судьбу.

Архитектура замка, насколько могла судить Уэйнесс, не подчинялась строгим канонам, но и не нарушала их намеренно — скорее, здесь эстетические нормы игнорировались с невинностью дикой природы. Преувеличенные массы уравновешивались дразнящей удлиненностью форм; приглядевшись, всюду можно было заметить не бросающиеся в глаза неожиданные детали. Башни, северная и южная, были слишком приземистыми и грузными, а их крыши — слишком высокими и крутыми. Крыша основного строения состояла из трех коньков, причем на треугольном фронтоне каждого был устроен балкон. Сад Темного Порода не производил большого впечатления, но от края террасы, служившей фундаментом замка, до далекой шеренги стоящих навытяжку кипарисов расстилался огромный газон — по сути дела поле аккуратно подстриженной травы. В целом возникало впечатление, что человек с романтическими склонностями сделал набросок на обрывке бумаги и приказал возвести цитадель именно тех пропорций, какие получились на рисунке — или же архитектор вдохновлялся иллюстрацией из детской книжки о рыцарях и феях.

Уэйнесс потянула на себя цепь дверного колокола. Через некоторое время дверь открылась, и наружу выглянула полная молодая горничная, немногим старше посетительницы. На ней было черное форменное платье, а ее русые волосы стягивал кружевной чепец. Уэйнесс показалось, что горничная чем-то обижена или раздражена, хотя ее вопрос — «Что вам угодно?» — прозвучал достаточно вежливо.

«Меня зовут Уэйнесс Тамм, мне назначена аудиенция у графини Оттилии — на одиннадцать часов».

Голубые глаза горничной удивленно раскрылись: «Неужели? У нас в последнее время почти не бывает посетителей. Графиня считает, что все на свете сговорились ее обжулить и обокрасть — продать ей фальшивые драгоценности, стащить ее безделушки или что-нибудь в этом роде. В принципе, конечно, она права. Так мне кажется, по крайней мере».

Уэйнесс рассмеялась: «Я ничего не продаю и боюсь воровать, потому что я страшная трусиха».

Горничная слегка улыбнулась: «Ладно, я вас отведу к старой ведьме, только вам от этого не будет никакой пользы. Ведите себя церемонно и не забудьте похваливать собачек. Как вас зовут, я запамятовала?»

«Уэйнесс Тамм».

«Следуйте за мной. Графиня пьет утренний чай на лужайке».

Уэйнесс последовала за горничной вдоль стены замка по террасе, кончавшейся ступенями, спускавшимися на газон. Метрах в пятидесяти, одинокая как остров в зеленом океане, за белым столиком в тени зеленого с синими кольцами зонта сидела графиня. Ее окружала шайка маленьких толстых собачек, растянувшихся в позах заядлых бездельников, утомленных бездельем.

Графиня Оттилия как таковая, высокая и худая, как палка, отличалась продолговатой костлявой физиономией, впалыми морщинистыми щеками, длинным горбатым носом с широкими ноздрями и выдающимся подбородком. Ее крашеные белые волосы, разделенные пробором посередине, были связаны большим узлом на затылке. На графине были длинное, до лодыжек, синее платье из какой-то тончайшей материи и розовая кофта.

Заметив Уэйнесс и горничную, графиня закричала: «Софи! Сейчас же ко мне!»

Софи не ответила. Графиня молча наблюдала за их приближением.

«Это госпожа Уэйнесс Тамм, ваша светлость, — неприязненно произнесла Софи. — Она говорит, что вы ей назначили прием».

Графиня игнорировала посетительницу: «Где ты пропадала? Сколько раз я тебя звала!»

«Я открывала дверь».

«Да уж, конечно! У тебя целый час ушел на то, чтобы открыть дверь? Где Ленк? Он должен заниматься такими вещами».

«Господин Ленк накладывает мазь на спину госпожи Ленк — у нее сегодня снова спина болит».

«Очковтирательство! Госпожа Ленк всегда умудряется заболеть в самое неподходящее время! А тем временем мне никто не прислуживает, как будто я птичка на заборе или картина на стене!»

«Прошу прощения, ваша светлость».

«Чай едва теплый и недостаточно заварился! Что ты на это скажешь?»

Угрюмое круглое лицо Софи стало еще более строптивым: «Я не завариваю чай, я только его приношу!»

«Унеси этот чайник и сию минуту принеси свежезаваренный чай!»

«Сию минуту не получится, — мрачно отозвалась Софи. — Придется вам подождать, как всем другим, пока он заваривается».

Лицо графини Оттилии покрылось бледными пятнами, она сжала трость трясущейся рукой и несколько раз ткнула ею в газон. Софи взяла поднос с чашкой и чайником. По ходу дела она наступила на хвост одной из собачек, издавшей пронзительный вопль. Софи тоже вскрикнула, отпрянула и уронила поднос; чайник и чашка упали на траву. Несколько капель попали на руку графине, и та хрипло выругалась: «Ты меня ошпарила!» Старуха попыталась огреть горничную тростью по спине, но Софи отскочила, ловко вильнув задом, и трость просвистела по воздуху. «Вы только что говорили, что чай холодный!» — язвительно заметила Софи. Размахивая тростью, графиня растянула себе кисть, что разозлило ее пуще прежнего: «Паршивка, нарочно наступила на бедного Микки, а теперь паинькой прикидываешься? Мерзавка! Иди сюда, говорю!»

«Чтоб вы меня отдубасили? Ни за что!»

Графиня с трудом поднялась на ноги и снова замахнулась, но Софи, резво отскочив на безопасное расстояние, высунула язык: «Ничего ты со мной не сделаешь, старая безмозглая ворона!»

Оттилия де Фламанж тяжело дышала: «Ты уволена! Пошла вон — немедленно!»

Софи гордо отошла на пару шагов, повернулась и задрала юбки, демонстрируя графине обширные ягодицы, после чего торжествующе удалилась.

Уэйнесс стояла в стороне — шокированная, встревоженная, готовая расхохотаться. Теперь она осторожно приблизилась, подняла поднос, чайник и чашку и поставила их на стол. Графиня уставилась на нее: «Еще тебя здесь не хватало! Ступай восвояси!»

«Как вам будет угодно — но вы согласились меня принять, и я пришла в назначенное время».

«Хмф! — графиня снова устроилась в кресле. — И ты, конечно, чего-то от меня хочешь, как все они!»

Уэйнесс понимала, что обстоятельства не сулили ничего хорошего: «Мне очень жаль, что вы расстроились. Может быть, мне следует вернуться, когда вы отдохнете?»

«Отдохну? Не мне нужно отдыхать, а бедному маленькому Микки — у него теперь хвост болит. Микки, ты где?»

Уэйнесс заглянула под кресло: «По-моему, он чувствует себя неплохо».

«Тогда по крайней мере об этом можно не беспокоиться, — графиня Оттилия холодно разглядывала посетительницу глазами, окруженными многочисленными складками потемневшей кожи, как у черепахи. — Ну, раз уж ты здесь, что тебе нужно? Кажется, барон Стам упомянул о какой-то ботанике?»

«Совершенно верно. Граф Рауль, как вы знаете, был известным специалистом в этой области, и некоторые его открытия еще не документированы в той мере, в какой они этого заслуживают. С вашего разрешения, я хотела бы просмотреть его бумаги. Постараюсь не причинять вам никаких неудобств».

Графиня Оттилия плотно сжала губы: «Граф Рауль тратил безумные деньги на всякую дрянь — в том числе на ботанику. Изобретал тысячи способов не оставить мне ни гроша. Его называли филантропом, а на самом деле он был просто идиот!»

«Вы преувеличиваете!» — Уэйнесс была снова шокирована.

Графиня постучала тростью по траве: «Так я считаю. Ты не согласна?»

«Я еще не составила никакого мнения, однако…»

«Нам вечно не давали покоя всевозможные прихлебатели и просители. Каждый день их становилось все больше, и все они скалили зубы и подобострастно ухмылялись. А хуже всех Общество натуралистов».

«Общество натуралистов?»

«Именно! Слышать про них не хочу: попрошайки, воры, паразиты! Ни стыда, ни совести — спасу от них не было! То этого им не хватало, то другое им подавай — и так каждый день. Потрясающая наглость! Рауль им потакал, так они раскатали губу и решили отгрохать себе роскошный дворец на наших наследных землях, представляешь?»

«Что вы говорите? — отозвалась Уэйнесс, чувствуя себя последней предательницей и лживой ханжой. — Невероятно!»

«Я-то им показала, где раки зимуют! Ничего они от меня не получат!»

Набравшись смелости, Уэйнесс задумчиво произнесла: «Граф Рауль проводил весьма любопытные исследования, пользуясь данными Общества натуралистов. Не осталось ли у вас каких-нибудь его бумаг, относящихся к Обществу?»

«Ничего такого у меня нет! Разве я не объяснила, что это за люди? Все их бумажки я приказала сложить в коробки и послать кому-нибудь, кто никогда мне не будет напоминать об этом сумасшедшем разорении!»

Уэйнесс вежливо улыбнулась, пытаясь изобразить сочувствие. Беседа складывалась явно неудачно: «Мои розыски ничего вам не будут стоить, но могли бы способствовать укреплению научной репутации графа».

Графиня Оттилия презрительно хмыкнула: «Репутация? Кому какое дело до репутации? Я и о своей репутации не беспокоюсь, а тем более о репутации Рауля!»

Уэйнесс не сдавалась: «И все же, в академических кругах к работам графа относятся с большим почтением. Не подлежит сомнению, что его достижения были бы невозможны без вашей поддержки».

«Не подлежит».

«Может быть, вы разрешили бы мне посвятить мою диссертацию графу и графине де Фламанж?»

«Если ты за этим пришла — посвящай что угодно кому угодно. А теперь оставь меня в покое».

Уэйнесс пропустила последнее замечание мимо ушей: «Граф Рауль, насколько мне известно, вел подробную перепись своих коллекций и приобретений, а также документировал результаты исследований?»

«Само собой. Он был человек исключительно аккуратный — этого у него не отнимешь».

«Я хотела бы просмотреть его записи, чтобы уточнить несколько вопросов, вызывающих разногласия».

«Невозможно. Все его вещи теперь под замком».

Уэйнесс не ожидала ничего, кроме отказа: «Это способствовало бы научному прогрессу — и существенно помогло бы продвижению моей профессиональной карьеры. Уверяю вас, мои розыски не причинят вам никакого беспокойства».

Графиня Оттилия ударила тростью по газону: «Довольно! Убирайся сейчас же! Ты знаешь, куда идти!»

Уэйнесс колебалась, не готовая признать столь унизительное поражение: «Не могу ли я вернуться, когда вы будете чувствовать себя лучше?»

Графиня Оттилия встала и выпрямилась во весь рост — вблизи она оказалась значительно выше, чем предполагала Уэйнесс: «Ты не слышала, что тебе сказали? Не желаю, чтобы вокруг меня шпионили, чтобы у меня все разнюхивали и высматривали, чтобы мои вещи перебирали жадными пальцами!»

Уэйнесс отвернулась и в бешенстве направилась к выходу.

 

4

Наступил полдень. Уэйнесс стояла у дороги за воротами аллеи, ведущей к Темному Породу, и ждала автобуса, который, если верить расписанию, должен был проезжать мимо каждый час. Автобус, однако, не появлялся; тишину нарушало только жужжание насекомых.

Уэйнесс присела на каменную скамью. Ситуация складывалась примерно так, как она ожидала; тем не менее, она чувствовала опустошение и подавленность.

Что теперь? Уэйнесс заставила себя сосредоточиться. Она рассмотрела несколько возможностей — но все они представлялись практически нецелесообразными, незаконными, безнравственными или слишком опасными. Ни один из вариантов — в том числе предусматривавших похищение одной или нескольких собачек — ее не устраивал.

По проезду из Темного Порода спустилась с двумя набитыми до отказа чемоданами Софи, уволенная горничная. Взглянув на Уэйнесс, она сказала: «А вот и вы! Чем кончилась ваша аудиенция?»

«Ничем».

«Я же вам говорила! Можно было и не терять время, — Софи поставила чемоданы на землю и уселась на скамью рядом с Уэйнесс. — Я тоже с ней покончила — навсегда и бесповоротно. Довольно с меня этой старой змеи, ее ругательств и тумаков!»

«У нее очень непостоянный характер», — уныло подтвердила Уэйнесс.

«О, характер-то у нее вполне постоянный, — возразила Софи. — Он у нее всегда отвратительный. Кроме того, она скряга, каких мало. Платит как можно меньше и хочет, чтобы ее ублажали каждую минуту. Неудивительно, что в Темном Породе прислуга не задерживается».

«У нее много прислуги?»

«Судите сами — господин Ленк и госпожа Ленк, повар и судомойка, четыре горничных, лакей — он же шофер, два садовника и посыльный. Господин Ленк заботится о том, чтобы всех хорошо кормили и никто не надрывался, это невозможно отрицать. Временами он, скажем так, слишком много себе позволяет, но достаточно намекнуть его жене, и та задает ему такую трепку, что на него смотреть жалко. Но Ленк на удивление резвый любезник; приходится постоянно следить за тем, чтобы он не зажал тебя где-нибудь в темном углу, а то потом уже не вырвешься».

«Таким образом, мир и благоденствие в Темном Породе поддерживаются господином Ленком?»

«Он делает все, что может, по крайней мере. С ним достаточно легко иметь дело, он не злопамятен».

«А это правда, что в замке водятся призраки?»

«Сложный вопрос. Каждый, кому казалось, что он их слышал, утверждает, что он их слышал — вы понимаете, что я имею в виду. Лично я ни за что не хотела бы оказаться поблизости от Северной башни в полнолуние».

«А что говорит о призраках графиня Оттилия?»

«По ее словам, именно призраки вытолкнули графа Рауля из окна — вполне возможно. Кому это знать, как не ей!»

«Да уж, больше некому».

Старый двухэтажный автобус наконец приехал, и обе изгнанницы прибыли в Тзем. Уэйнесс сразу направилась к телефонной будке в гостинице «Железная свинья» и позвонила в Темный Пород. На экране появилось холеное и учтивое лицо еще не слишком пожилого человека, пухлощекого, с редкими черными волосами, сонливо полуопущенными веками и щегольскими маленькими усиками.

«Я имею честь говорить с господином Ленком?» — спросила Уэйнесс.

Ленк бросил на собеседницу одобрительный оценивающий взгляд и пригладил усики: «Так точно! Густав Ленк к вашим услугам. Чем могу быть полезен? Будьте уверены, я сделаю все, что от меня зависит!»

«Все очень просто, господин Ленк. Я говорила с Софи, только что уволившейся из Темного Порода».

«К сожалению, нам пришлось с ней расстаться».

«Если вакансия еще открыта, я хотела бы занять ее место».

«Мы еще никого не нашли — и даже не искали. Софи покинула нас, скажем так, скоропалительно, и я до сих пор не успел заняться этим вопросом, — мажордом прокашлялся, рассмотрел Уэйнесс повнимательнее и явно заинтересовался. — У вас есть соответствующий опыт?»

«Не слишком большой, но я уверена, что с вашей помощью как-нибудь справлюсь».

«Как правило, этого было бы достаточно, — осторожно произнес Ленк, — но если Софи поделилась с вами своими впечатлениями...»

«Она не преминула это сделать, и в самых красочных выражениях».

«Тогда вы понимаете, наверное, что основная трудность состоит не в исполнении обязанностей как таковых, а в том, что касается графини Оттилии и ее собак».

«Я это прекрасно понимаю, господин Ленк».

«Должен подчеркнуть также тот факт, что заработная плата невелика. Сначала вы будете получать двадцать сольдо в неделю. Но вам будет выдано форменное платье, и его стоимость, а также расходы на пропитание, из оклада не вычитаются. Я мог бы также отметить, что персонал замка работает в атмосфере взаимопомощи — все мы понимаем, что с графиней трудно иметь дело. Тем не менее, нам приходится иметь с ней дело постоянно, так как графиня обеспечивает наше трудоустройство».

«Разумеется, господин Ленк».

«Вы ничего не имеете против собак?»

«В принципе — ничего», — пожала плечами Уэйнесс.

Ленк кивнул: «В таком случае вы можете приехать сегодня же, и мы познакомим вас с нашим ежедневным распорядком, не теряя лишнего времени. Позвольте узнать, как вас зовут?»

«Мария Шмитт», — после некоторой запинки ответила Уэйнесс.

«У кого вы работали раньше?»

«В данный момент у меня нет никаких рекомендаций, господин Ленк».

«Думаю, что в вашем случае мы можем сделать исключение. До скорой встречи!»

Уэйнесс вернулась к себе в номер. Она зачесала волосы назад и туго связала их черной лентой на затылке, после чего внимательно рассмотрела свое отражение в зеркале. Теперь она выглядела не столь юной и неопытной, в ее внешности появилась определенная компетентность.

Переодевшись и собрав кое-какие пожитки, Уэйнесс вышла из гостиницы и снова поехала на автобусе в Темный Пород. Полная недобрых предчувствий и сомнений, она подошла с чемоданом к парадному входу замка.

Ленк оказался выше и внушительнее, чем она ожидала, и вел себя с достоинством, приличествовавшим его положению. Тем не менее, он встретил новую горничную достаточно дружелюбно и отвел ее в комнату для отдыха прислуги, где она представилась госпоже Ленк — дородной женщине с седеющими черными волосами, подстриженными коротко и без прикрас; у жены мажордома были большие сильные руки и решительные строгие манеры.

Супруги Ленк разъяснили новоприбывшей ее обязанности. В целом она должна была обслуживать графиню Оттилию, выполняя ее пожелания и не обращая внимания на сварливые замечания и вспышки раздражительности; в частности, рекомендовалось вовремя уворачиваться от ударов трости. «У нее это что-то вроде нервного тика, — заметил Ленк. — Тем самым она просто дает понять, что чем-то недовольна».

«Тем не менее, ее привычки заслуживают порицания, — возразила госпожа Ленк. — Как-то раз я подобрала журнал, который она уронила — и вдруг, ни с того ни с сего, она огрела меня тростью по спине! Естественно, меня это неприятно удивило, и я поинтересовалась, чем заслужила неодобрение ее светлости. «В следующий раз не попадайся мне под руку!» — ответила она. Я хотела что-то возразить, но графиня снова замахнулась тростью и приказала мне подготовить список моих проступков, оставшихся безнаказанными, и ставить в этом списке галочку каждый раз, когда ее светлость соблаговолит наградить меня синяком».

«Короче говоря, — заключил мажордом, — не зевайте!»

«Пока мы обсуждаем этот вопрос, — продолжила госпожа Ленк, — я хотела бы заметить, что господин Ленк нередко заигрывает с девушками и в некоторых случаях заходит настолько далеко, что забывает о всяких приличиях».

Ленк отделался галантным жестом: «Дорогая, ты преувеличиваешь. Бедная Мария испугается и будет от меня прятаться».

«Умение прятаться ей не помешает», — сухо возразила госпожа Ленк и доверительно обратилась к Уэйнесс: «Если Густав забудется и начнет слишком много себе позволять, шепните ему на ухо пару слов: «ад кромешный»».

«Ад кромешный? Не совсем понимаю…»

«Именно так! А если Ленк не отступится, услышав это предупреждение, я ему подробно объясню, что это значит».

Мажордом неловко усмехнулся: «Госпожа Ленк, конечно, шутит. В Темном Породе мы работаем в атмосфере мира и согласия, стараясь помогать друг другу по мере возможности. Скандалы, которые устраивает графиня, разумеется, нарушают спокойствие. Ни в коем случае не следует ей перечить, какую бы чепуху она не молола, и никогда не пренебрегайте ее собаками — убирайте дерьмо этих маленьких монстров радостно и весело, как будто это доставляет вам удовольствие».

«Постараюсь», — пообещала Уэйнесс.

Госпожа Ленк облачила новую горничную в форменное черное платье с белым передником и белым кружевным чепцом с напоминающими крылышки полями, торчащими над ушами. Посмотрев на себя в зеркало, Уэйнесс слегка успокоилась — теперь графиня Оттилия ни за что не узнала бы в ней беспардонную студентку Уэйнесс Тамм.

Супруга мажордома провела ее по всем помещениям замка, за исключением Северной башни: «Там ничего нет, кроме бестелесных духов — так, по крайней мере, говорят. Сама я никогда не видела никаких призраков, хотя время от времени оттуда действительно доносятся странные звуки; башня давно заброшена, и там, наверное, поселились белки и летучие мыши. Так или иначе, не беспокойтесь по поводу Северной башни, там нечего делать. Здесь у нас библиотека. Двойные двери ведут в бывший кабинет графа Рауля — он иногда еще используется, но редко, и двери обычно закрыты на замок. А вот и графиня. Пойдемте, я вас представлю».

Графиня Оттилия, сидевшая в большом мягком кресле, ограничилась тем, что бросила на новую горничную один презрительный взгляд: «Мария — так, что ли? Очень хорошо! Можешь рассчитывать на мои щедрость и великодушие — пожалуй даже чрезмерные, так как твоей предшественнице я позволила не на шутку распуститься. Мои потребности немногочисленны. Я в преклонном возрасте и не могу сама ходить за своими вещами, тебе придется их приносить и уносить — следовательно, тебе нужно знать, где что лежит. Заведенный порядок у нас практически не меняется, только по субботам я играю в карты, а первого числа каждого месяца езжу в Драцены за покупками. Ты быстро всему научишься, это нетрудно. А теперь познакомься с моими маленькими друзьями, без них я не могу жить. Тут у нас Часк, Портер, Микки и Топ, — графиня поочередно указывала дрожащим кривым пальцем на каждого из питомцев. — А здесь Сэмми, он как раз чешется за ухом, и Димпкин, а также… Фотцель! Противный! Ты же знаешь, что нельзя задирать ногу в комнате! Теперь Марии придется за тобой убирать. И еще Раффис — он спрятался под диваном». Графиня откинулась на спинку кресла: «Мария, повтори их имена — хочу убедиться в том, что ты их запомнила».

«Гм! — сказала Уэйнесс и тоже стала указывать пальцем. — Это Микки, а это Фотцель, напустивший лужу — его я уже не забуду. Раффис под диваном. Пегий сорванец — это, насколько понимаю, Часк, а за ухом все время чешется Сэмми. Других я еще не запомнила».

«Для первого раза неплохо, — одобрила графиня. — Хотя ты не обратила достаточного внимания на Портера, Топа и Димпкина — все они достойны всяческого уважения и отличаются неповторимой индивидуальностью».

«Не сомневаюсь, — заявила Уэйнесс. — Госпожа Ленк, если вы покажете мне, где взять ведро и тряпку, я сейчас же подотру эту лужу».

«В случае мелкой неприятности лучше всего пользоваться губкой, — ответила супруга мажордома. — Все необходимое находится в шкафу».

Так Уэйнесс начала карьеру горничной. Несмотря на однообразие ежедневного расписания, каждый день происходило что-нибудь новое. Утром, в восемь часов, Уэйнесс заходила в спальню графини Оттилии, чтобы разжечь огонь в камине — несмотря на то, что отопление замка достаточно эффективно обеспечивалось эрготермическими системами. Графиня спала в огромной старой кровати, окруженная дюжиной больших пуховых подушек в розовых, голубых и желтых шелковых наволочках. Собаки спали на мягких матрасиках в коробках, установленных вдоль стены, причем то одна, то другая время от времени решала попробовать, не будет ли удобнее устроиться на чужом месте, что неизменно приводило к шумным конфликтам.

Затем Уэйнесс должна была раздвинуть шторы — графиня требовала, чтобы на ночь их плотно закрывали, не допуская никакого проникновения света в спальню снаружи; ее особенно раздражали проблески лунных лучей. После этого Уэйнесс помогала графине занять сидячее положение, опираясь на подушки — этот процесс сопровождался проклятиями, бранью и громкими жалобами: «Мария! Разве нельзя быть осторожнее? Таскаешь меня туда-сюда, так что у меня теперь все болит! Я не железная и даже не деревянная! Что ты делаешь? Ты же знаешь, мне так неудобно! Подвинь эту желтую подушку пониже мне под спину. А! Наконец ты догадалась. Принеси мне чаю. С собаками все в порядке?»

«Собаки здоровы и процветают, ваша светлость. Димпкин, как обычно, мочится в углу. Кажется, Часк поссорился с Портером».

«Это пройдет. Так принеси мне чаю — что ты стоишь, как чучело?»

«Сию минуту, ваша светлость».

Разместив поднос с чаем на постельной подставке и сообщив графине, какая нынче погода, Уэйнесс вызывала звонком лакея Фоско, уводившего собак на задний двор, где их кормили и где они могли опорожнить мочевые пузыри и кишки.

Мало-помалу Уэйнесс помогала графине мыться и одеваться — опять же под непрерывный аккомпанемент жалоб, угроз и обвинений, которые Уэйнесс практически игнорировала. Когда графиня садилась, наконец, за стол, Уэйнесс оповещала звонком о необходимости подать завтрак, доставляемый кухонным лифтом.

Пока графиня поглощала завтрак, она диктовала расписание предстоящего дня.

В десять часов утра графиня Оттилия спускалась, пользуясь лифтом, на первый этаж и обычно направлялась в библиотеку. Там она просматривала почту и пару журналов, а также выслушивала отчет Фоско, к тому времени уже покормившему и причесавшему собак. Фоско вынужден был предоставлять подробнейшую информацию о состоянии собачьего здоровья и собачьей психики, останавливаясь на последних причудах и предпочтениях каждого зубастого любимчика; обсуждение собак часто затягивалось. Фоско никогда не проявлял нетерпения, что вполне понятно, так как его обязанности ограничивались кормлением и выгуливанием собак — если не считать вождения автомобиля в редких случаях, когда графиня отправлялась в ближайший город.

В это время, пока графиня ее не вызывала, Уэйнесс могла устроить перерыв. Как правило она проводила время в комнате для отдыха прислуги, сплетничая и закусывая с другими горничными и госпожой Ленк; иногда в этих посиделках участвовал и мажордом.

Графиня обычно вызывала ее звонком примерно в одиннадцать часов. Если снаружи было прохладно, ветрено или дождливо, графиня оставалась у камина в библиотеке. Если был ясный погожий день, графиня приказывала открыть остекленные двери библиотеки, выходила на террасу и спускалась на лужайку.

В зависимости от настроения — а Уэйнесс скоро поняла, что настроение хозяйки замка было гораздо изменчивее погоды — графиня могла направиться к столику, стоявшему метрах в пятидесяти от террасы, и устроиться в кресле, изобразив из себя нечто вроде островка из розовых оборок, белых кружев и лавандовых шалей, окруженного зеленым океаном аккуратно подстриженной травы. В другие дни она садилась на самоходную электрическую тележку и разъезжала по обширной лужайке в сопровождении вереницы собак. Самые резвые собаки бежали впереди, а самые толстые и старые пыхтели в арьергарде. Затем Уэйнесс должна была погрузить складной столик, стул и солнцезащитный зонт на другую тележку, установить их в месте, выбранном графиней, и подать туда чай.

Как правило, Оттилия де Фламанж предпочитала пить чай в обществе собак, а Уэйнесс возвращалась в библиотеку и ждала вызова графини, о котором ее оповещало жужжание зуммера в наручном браслете.

Однажды, когда графиня отпустила ее в библиотеку, Уэйнесс прошлась в сторону Северной башни — там она еще ни разу не бывала. За темно-зеленой изгородью из подстриженного тиса она увидела небольшое кладбище с двадцатью или тридцатью маленькими могильными плитами. На некоторых плитах красовались глубоко вырезанные надписи; на других были закреплены бронзовые дощечки, выполнявшие ту же функцию. В пяти-шести случаях на могилах были установлены мраморные статуи собачек, а в промежутках между могилами росли лилии и лиловые пучки гелиотропов. Уэйнесс сразу потеряла всякий интерес к этому уголку парка и быстро вернулась в библиотеку, чтобы ждать вызова графини. Проходя мимо, она всегда проверяла, закрыты ли двери в кабинет графа — но они всегда были закрыты, и Уэйнесс каждый раз ощущала укол нетерпения. Время шло, но она никак не могла контролировать события.

Уэйнесс скоро узнала, где хранились ключи от кабинета. Один висел в связке, принадлежавшей Ленку, а другой — в такой же связке, находившейся в распоряжении графини. Уэйнесс внимательно следила за местонахождением ключей. Днем графиня обычно брала связку с собой, но иногда забывала их там, где сидела. В таких случаях ключи считались потерянными, и графиня разражалась хриплыми возгласами до тех пор, пока их не приносили.

По ночам ключи графини хранились в ящике секретера, рядом с кроватью.

Однажды, когда уже наступила ночь и графиня храпела среди нагромождения пуховых подушек, Уэйнесс тихонько прокралась в ее спальню и приблизилась к секретеру, едва заметному в тусклом зареве ночника. Она уже начала открывать ящик секретера, когда раздраженно проснулся и начал тявкать несносный пес по имени Топ; к нему тут же присоединились хвостатые обитатели остальных коробок. Уэйнесс успела выбежать из спальни, прежде чем графиня приподнялась, чтобы узнать, почему собаки устроили шум. Остановившись перевести дыхание в соседней комнате, Уэйнесс слышала хриплый голос графини: «Тихо, паразиты брехливые! У одного забурчит в животе, и все устраивают концерт! Спать, всем спать!»

Не осмеливаясь повторить свою попытку, Уэйнесс тоже пошла спать.

Через два дня лакей Фоско уволился по собственному желанию. Мажордом попробовал взвалить его обязанности на Уэйнесс, но она заявила, что у нее и так едва хватает времени; тогда господин Ленк предложил уход за собаками горничной Филлис, но столкнулся с еще более энергичными возражениями: «По мне, так пусть они обрастают шерстью, пока не задохнутся! Занимайтесь этим сами, уважаемый господин Ленк!»

Ленк с отвращением кормил и причесывал собак пару дней, после чего нашел нового лакея — смазливого юношу по имени Баро, приступившего к работе без всякого энтузиазма.

В первое время Ленк вел себя по отношению к Уэйнесс безукоризненно, хотя выражался несколько напыщенно, с преувеличенной вежливостью. Но с каждым днем он становился все вальяжнее и в конце концов решил проверить реакцию новой служанки, игриво похлопав ее сзади пониже пояса — естественно, с таким видом, как будто он не более чем выражает начальственное одобрение. Уэйнесс понимала, что замыслы мажордома следовало пресечь в зародыше. Она отскочила: «Что вы, господин Ленк! Какие шалости вы себе позволяете!»

«Как же без них, без шалостей? — весело отозвался мажордом. — У тебя такая восхитительная округлая попка, что моя рука не могла не подчиниться естественному порыву».

«В следующий раз следите за руками и не позволяйте им двигаться бесконтрольно».

Ленк вздохнул и пробормотал: «Увы, не только руки, но и весь мой организм бессилен сопротивляться таким порывам. В конечном счете, почему бы сослуживцам не развлекаться понемножку — ведь это никому не мешает. Разве не так?»

«Боюсь, я недостаточно понимаю ход ваших мыслей, — ответила Уэйнесс. — Может быть, нам следует посоветоваться с госпожой Ленк?»

«Вы могли бы обойтись без таких безвкусных замечаний», — Ленк снова вздохнул и отвернулся.

Время от времени, обычно вскоре после полудня, на графиню находила одна из ее «причуд». Лицо ее будто удлинялось и становилось неподвижным; она отказывалась с кем-либо говорить. Когда это случилось в первый раз, в ответ на удивленный взгляд Уэйнесс госпожа Ленк пояснила: «Графиня недовольна устройством Вселенной и размышляет о том, как ее можно было бы исправить».

Нередко, когда случался такой приступ, графиня усаживалась за столиком на лужайке, не обращая внимания на погоду, доставала особую колоду карт и начинала раскладывать нечто вроде хитроумного пасьянса. Снова и снова графиня открывала одну карту за другой, сжимая костлявые кулаки и диковато жестикулируя, с внезапной подозрительностью приглядываясь к уже выложенным комбинациям, шипя и бормоча, оскаливая зубы в ухмылке, выражавшей не то ярость, не то ликование, и не прекращая это занятие до тех пор, пока карты не подчинялись ее воле — или до тех пор, когда она уже не могла ничего разглядеть, потому что лужайка погружалась в сумерки.

Когда в присутствии Уэйнесс у графини начался второй такой приступ, дул холодный ветер, и Уэйнесс вышла на лужайку, чтобы предложить старухе теплый халат — но та отослала ее назад взмахом руки.

Наконец, уже в последних лучах заходящего Солнца, графиня замерла, уставившись на карты; у Уэйнесс не было никакой возможности понять, чем это объяснялось — победой или поражением. Графиня тяжело поднялась на ноги, и связка ключей со звоном упала на траву. Но старуха уже куда-то шагала и ничего не заметила. Уэйнесс подобрала ключи и засунула их в карман юбки. Затем она собрала карты и последовала за графиней.

Оттилия де Фламанж направилась не к жилой части замка, а к Северной башне. Уэйнесс держалась позади, шагах в десяти. Графиня не обращала на нее никакого внимания.

В окружавшем замок саду становилось темно, холодный ветер шумел в кронах высоких сосен на склонах холмов. Становилось ясно, что графиня решила посетить небольшое кладбище у Северной башни. Она прошла через просвет в живой изгороди и стала бродить среди собачьих могил, то и дело останавливаясь и произнося ласковые или подбадривающие фразы. Уэйнесс, ждавшая за изгородью, слышала ее голос: «Давно это было, ох как давно! Но не отчаивайся, мой добрый Сноярд, твоя верность, твоя преданность будут вознаграждены! И твои, Пеппин, в не меньшей степени! Как ты резвился, как ты весело гавкал в свое время! А ты, маленький мой Корли, с мягкой сопливой мордочкой? Я скорблю по тебе каждый день! Но настанет время, и мы снова встретимся! Мирдаль, не скули — я знаю, в могиле темно…»

В полумраке, за стеной подстриженного тиса, Уэйнесс поежилась — ей казалось, что она видит странный сон. Повернувшись, она побежала по темному газону к библиотеке, прижимая рукой карман юбки, чтобы не звенели ключи. Остановившись на террасе, она снова стала ждать.

Через несколько минут она увидела приближающуюся бледную фигуру графини, опиравшейся на трость и шагавшей тяжело и медленно. Графиня проковыляла мимо так, будто горничная была пустым местом, и зашла в библиотеку. Уэйнесс последовала за ней.

Вечер тянулся бесконечно. Пока графиня ужинала, Уэйнесс успела украдкой рассмотреть ключи и к своему облегчению обнаружила, что каждый помечен биркой. Среди них был и ключ с биркой «Кабинет» — тот самый, который она так долго хотела заполучить! Поразмышляв пару секунд, она направилась в кладовую, где на старом верстаке хранились кое-какие инструменты и утварь — там она раньше заметила ящик со старыми ключами. Порывшись в ящике, она нашла ключ, во многом походивший на ключ от кабинета, и засунула его в карман.

Дверной проем заслонила тень! Уэйнесс испуганно обернулась. Перед ней был Баро, новый лакей — крепко сложенный юноша, черноволосый, с выразительными золотисто-карими глазами и совершенно правильными чертами лица. Он вел себя уверенно, но в разговорах ограничивался полушутливыми малозначительными замечаниями. Уэйнесс не могла не признать исключительную красоту его внешности, но считала его тщеславным и скользким субъектом, стараясь держаться от него подальше. Баро не преминул заметить ее отношение и, по-видимому, считал его вызовом своему самолюбию. Поэтому он стал предпринимать ненавязчивые, как бы случайные попытки сближения с ней, которых Уэйнесс так же ненавязчиво и как бы случайно избегала. Но теперь Баро стоял лицом к лицу с ней в тесной кладовой. «Мария, принцесса радости и красоты! — сказал он. — Почему ты прячешься в чулане?»

Уэйнесс удержалась от язвительного ответа, готового сорваться с языка, и ограничилась простым объяснением: «Мне нужно найти бечевку».

«Вот он, моток бечевки, на полке», — протянув руку мимо нее, Баро опустил другую руку ей на плечо и прижался к ней всем телом так, что она почувствовала его животную теплоту. Уэйнесс заметила, что от лакея исходил приятный свежий запах, нечто вроде смеси ароматов папоротника, фиалки и каких-то незнакомых инопланетных эссенций.

«Ты приятно пахнешь, но я тороплюсь», — скороговоркой выпалила Уэйнесс, проскользнула под рукой лакея и выскочила из кладовой в кухню. Баро последовал за ней, спокойно улыбаясь.

Уэйнесс вернулась в комнату для отдыха прислуги и присела, раздраженная и взволнованная. Соприкосновение с телом Баро вызвало в ней ответное влечение — но в то же время невидимые щупальца подсознания сжимали ей сердце страхом и отвращением. В помещение зашел Баро. Уэйнесс встревожилась и взяла журнал. Баро уселся рядом с ней — Уэйнесс даже голову не повернула.

«Я тебе нравлюсь?» — мягко спросил Баро.

Уэйнесс смерила его безразличным взглядом, помолчала несколько секунд и сказала: «Этот вопрос меня до сих пор не интересовал, господин Баро. Думаю, он меня не будет интересовать и в дальнейшем».

«Ух! — Баро издал такой звук, будто его ударили в солнечное сплетение. — Черт возьми, ты умеешь себя держать!»

Перелистывая журнал, Уэйнесс не удостоила его ответом.

Баро тихо рассмеялся: «Если бы ты хоть немного расслабилась, ты поняла бы, что я не такой уж плохой парень».

Уэйнесс снова смерила его безразличным взглядом, встала и пересела на свободное место рядом с госпожой Ленк, но в этот момент прожужжал зуммер ее браслета. «Вам пора идти, — заметила супруга мажордома. — Ее светлость желает играть в мяч… Ого! Ливень расшумелся не на шутку! Нужно сказать Густаву, чтобы подложил дров в камины».

Графиня оставалась в библиотеке, вместе с собаками. Снаружи ливень, гонимый ветром, обрушивался на террасу и лужайку — когда сверкали молнии, на мгновение можно было заметить завесы капель воды, блестящие на фоне черного неба.

Игра в мяч заключалась в том, что графиня бросала мяч, а собаки бросались за ним вдогонку, повизгивая, рыча и огрызаясь. Уэйнесс должна была извлекать мяч из пасти животного, схватившего игрушку или отнявшего ее у соперников, и возвращать этот слюнявый приз графине.

Минут через десять графиня устала бросать мяч, но настояла на том, чтобы Уэйнесс продолжала игру самостоятельно.

Наконец внимание графини отвлеклось, она задремала. Уэйнесс, стоявшая за креслом старухи, воспользовалась этой возможностью, чтобы отделить от связки ключ к замку кабинета и заменить его ключом, найденным в кладовой. Она не забыла повесить на ключ из кладовой бирку с надписью «Кабинет». Связку ключей она спрятала в большом горшке комнатного растения, в углу гостиной. После этого она направилась в кухню, чтобы приготовить зелье, которое Оттилия де Фламанж каждый вечер принимала перед сном: пренеприятнейшую смесь сырого яйца, пахты и вишневой настойки с добавлением лечебных порошков.

Графиня скоро проснулась в самом брюзгливом расположении. Нахмурившись, она с подозрением уставилась на Уэйнесс: «Где ты была? Ты не должна уходить! Я собиралась тебя вызвать!»

«Готовила микстуру, ваша светлость».

«Хм. Ладно, давай ее сюда. Удивительно, как ты умеешь порхать туда-сюда, за тобой не уследишь! — графиня залпом выпила снадобье, но ее настроение не исправилось. — Ну вот, опять пора спать. Сегодня я снова преодолела все препятствия, несмотря ни на что! Старость — не радость, особенно если ты в своем уме, все помнишь, замечаешь и понимаешь».

«Да, ваша светлость».

«Отовсюду тянутся алчные руки, лезут воровские пальчики! Со всех сторон сверкают хищные глаза, как у зверей, окруживших костер одинокого путника! Я веду жестокую, беспощадную войну; жадность и соблазн — мои вечные враги!»

«Ваша светлость отличается исключительной силой характера».

«Так оно и есть!» — хватаясь за ручки кресла, старуха пыталась подняться на ноги. Уэйнесс подбежала, чтобы помочь, но графиня сердито отмахнулась и плюхнулась обратно в кресло: «Отстань! Я еще не инвалид, что бы ни говорили у меня за спиной!»

«Я никогда так не говорила, ваша светлость».

«Так или иначе, когда-нибудь я умру — и что потом? Кто знает?» Графиня проницательно взглянула на Уэйнесс: «Ты слышала призраков Северной башни?»

Уэйнесс покачала головой: «Мне лучше ничего не знать о таких вещах, ваша светлость».

«Даже так? Что ж, больше мне нечего сказать. Пора в постель. Так помоги же мне подняться и побереги мою бедную спину! Когда меня дергают то туда, то сюда, я ужасно страдаю».

Во время выполнения сложного ритуала отхода ко сну графиня обнаружила отсутствие ключей: «А! Тысяча чертей, чтоб вас всех выворотило наизнанку! Почему на мою голову валятся все беды этого прогнившего мира? Мария, где мои ключи?»

«Там, где ваша светлость их хранит, надо полагать».

«Нет, нет! Я их потеряла! Они остались на лужайке, где любой вор может придти и взять их ночью! Сейчас же позови Ленка!»

Мажордому сообщили о пропаже ключей. «Подозреваю, что оставила их на газоне, — сказала ему графиня. — Сию минуту принесите их сюда!»

«В темноте? Под дождем? Там льет, как из ведра! Ваша светлость, давайте будем практичны».

Оттилия де Фламанж затряслась от ярости и принялась колотить тростью по полу: «Кто решает, что практично в Темном Породе, а что нет? Я — больше никто! Не заблуждайтесь на этот счет! Я преподала эту истину многим персонам поважнее вас!»

Ленк внезапно наклонил голову набок и прислушался, одновременно подняв руку.

«Что такое? Что вы слышите?» — вскричала графиня.

«Не знаю, ваша светлость. Может быть, это завывают души умерших».

«Призраки? Мария, ты что-нибудь слышала?»

«Что-то слышала. Но это могла быть одна из собак».

«Конечно! Так и есть! Теперь я тоже слышу — это бедняга Портер, он простудился».

Ленк поклонился: «Вам лучше судить, ваша светлость».

«А мои ключи?»

«Мы найдем их утром — когда их легко будет найти». Мажордом снова отвесил поклон и удалился. Графиня долго ворчала, но в конце концов легла в постель. Сегодня она была необычно придирчива, и Уэйнесс пришлось менять и переставлять пуховые подушки раз двенадцать, прежде чем графиня устала наконец играть в эту игру и заснула.

Уэйнесс вернулась в свою комнату. Она сняла белый передник и надела шлепанцы с мягкими подошвами вместо обычных туфель. В карман она засунула карандаш, бумагу и миниатюрный электрический фонарик.

В полночь она вышла из комнаты. В замке было тихо. Уэйнесс постояла несколько секунд в нерешительности, после чего набралась смелости, спустилась по лестнице и снова остановилась, прислушиваясь.

Ни звука.

Уэйнесс прошла через библиотеку к дверям кабинета, вставила ключ в замочную скважину и повернула его. Створки приоткрылись с легким скрипом. Уэйнесс внимательно рассмотрела замок, убедившись в том, что сможет открыть его изнутри. В данном случае опасность разделить судьбу господина Баффумса ей не угрожала. Уэйнесс проскользнула в кабинет и закрыла двери на замок. Вынув фонарик, она постаралась сориентироваться. Середину кабинета занимал большой стол, оборудованный компьютерным экраном и телефоном. За окнами все еще шумел дождь, хотя и не такой сильный, как раньше; небо озарялось частыми голубыми зарницами. В углу на массивной опоре пылился большой глобус Земли. Многочисленные стеллажи вдоль стен, украшенные сверху старинным оружием, были заполнены книгами, редкостями и сувенирами. Уэйнесс просмотрела корешки книг; ни одна из них не напоминала регистрационный журнал, в котором граф Рауль мог вести свои записи и счета. Она сосредоточила внимание на столе. Компьютер явно не использовался много лет и мог не работать.

Уэйнесс села за стол и прикоснулась к переключателю. К ее несказанному облегчению экран засветился; на нем появилась личная эмблема графа Рауля — черный двуглавый орел на голубом шаре с сеткой меридианов и широт.

Уэйнесс занялась поиском файла, в котором граф Рауль хранил интересовавшую ее информацию. Эта задача могла оказаться достаточно простой, если граф относился к компьютерным записям со свойственными ему аккуратностью и вниманием к деталям.

Прошло полчаса. Больше десяти раз Уэйнесс заходила в тупик или ошибалась — но в конце концов она открыла файл, содержавший искомые данные.

Граф Рауль ничего не покупал в «Галереях Гохуна». Кроме того, его коллекция документов Общества натуралистов содержала только те материалы, которые Уэйнесс уже видела в музее «Фунусти». Эти сведения разочаровали Уэйнесс. Она тайно надеялась — настолько тайно, что не признавалась в этом даже себе самой — на то, что в кабинете графа, может быть даже просто в корзине для бумаг на его столе, найдутся и Хартия, и бессрочный договор о передаче права собственности на Кадуол.

Надежда не оправдалась. Граф Рауль приобрел свои материалы у торгового посредника по имени Ксантиф в древнем городе Триесте.

В этот момент Уэйнесс услышала едва уловимый звук — тихий скрежет железа по железу. Вовремя повернув голову, она успела заметить, что ручка двери, выходящей на террасу, вернулась в прежнее положение. Кто-то пытался открыть эту дверь снаружи.

Уэйнесс притворилась, что ничего не замечает. Она заменила имя «Ксантиф» вымышленным именем «Чафф», а вместо Триеста указала Крой, после чего продолжила поиск и убедилась в том, что Ксантиф больше нигде не упоминается. Тем временем Уэйнесс краем глаза наблюдала за окном. Небо разорвалось ослепительной голубой молнией. В мимолетном зареве она увидела силуэт человека, стоявшего снаружи у окна; его руки были приподняты — по-видимому, он держал какой-то инструмент. Уэйнесс не спеша поднялась на ноги и подошла к дверям, ведущим в библиотеку. Снаружи донесся короткий глухой звук, будто что-то упало; за этим звуком последовал торопливый шорох. Уэйнесс поняла, что незнакомец пробежал по террасе, зашел в библиотеку и теперь остановился у дверей кабинета, чтобы перехватить ее, когда она выйдет. Может быть, он решил затолкнуть ее обратно в кабинет и закрыть дверь изнутри — кто знает, что случилось бы после этого?

«Ничего хорошего», — подумала Уэйнесс, и мурашки пробежали у нее по коже.

Она оказалась в ловушке. Она могла открыть дверь на террасу, но тот же человек, несомненно, поймал бы ее снаружи.

Из-за дверей, ведущих в библиотеку, послышался зловещий приглушенный скрежет — незнакомец занялся замком.

Дико озираясь, Уэйнесс искала спасения. Над стеллажами висело музейное оружие — сабли, японские мечи, ятаганы, кинжалы, булавы, двуручные мечи, шпаги, китайские боевые жезлы и стилеты; к сожалению, все эти средства нападения и защиты были накрепко привинчены к стене толстыми железными скобами. И тут Уэйнесс вспомнила о телефоне.

Подбежав к столу, она нажала клавишу внутренней связи.

Через секунду из громкоговорителя послышался голос мажордома — сонный, раздраженный голос, но Уэйнесс он показался прекраснее пения ангелов. «Господин Ленк! — задыхаясь, выдавила она. — Это Мария! Я на лестнице! Я слышу какой-то шум в библиотеке! Приходите скорее, пока графиня не проснулась».

«А? Да-да! Не беспокойте ее ни в коем случае! В библиотеке, вы говорите?»

«Кажется, это грабитель — возьмите пистолет!»

Уэйнесс подошла к дверям, ведущим в библиотеку, и прислушалась. Снаружи стало тихо. Взломщик — кто бы он ни был — решил убраться подобру-поздорову.

В библиотеке послышались шаги и голос Ленка: «Что происходит?»

Уэйнесс приоткрыла створку и посмотрела в щель. Ленк, с пистолетом в руке, подошел к застекленной двери библиотеки, выходившей наружу, и смотрел на террасу. Уэйнесс выскользнула из кабинета. Когда Ленк обернулся, она уже стояла в проеме, ведущем из коридора в библиотеку. «Опасности больше нет, — заверил ее мажордом. — Несмотря на все мои усилия, грабитель скрылся. Он уронил, однако, сверло. Очень странный случай».

«Может быть, лучше не говорить об этом графине? — предложила Уэйнесс. — Она будет без конца беспокоиться, причем совершенно бесполезно, и всем испортит жизнь».

«Верно! — сказал не на шутку встревоженный Ленк. — Графиня будет вечно вспоминать о потерянных ключах и обвинит нас в том, что мы отдали ее на расправу грабителям, не выполнив указания сразу».

«Тогда я ничего не скажу».

«Правильно! Что было нужно этому негодяю, хотел бы я знать?»

«После того, как он увидел вас с пистолетом, он не вернется — это уж точно! Ой, по-моему, сюда идет госпожа Ленк! Объясните ей, что случилось, а то она невесть что подумает».

«На этот раз нам ничего не грозит, — криво усмехнулся мажордом. — Она слышала, как вы звонили по телефону. Кстати, как вам удалось не разбудить графиню, когда вы звонили?»

«Я говорила тихо, вы же помните. А она храпит громче раскатов грома. Так что никакой проблемы не было».

«Разумеется, разумеется. Может быть, следовало бы позвонить Баро... чтобы удостовериться в его местопребывании, так сказать».

«Может быть. Но чем меньше мы распространяемся об этой истории, тем лучше».

Наутро все шло своим чередом. При первой возможности Уэйнесс достала связку ключей из цветочного горшка, заменила поддельный ключ настоящим и вышла на лужайку. Через десять минут она торжествующе вернулась с ключами.

Графиня Оттилия не слишком обрадовалась: «Ты должна была это сделать вчера вечером, чтобы я не беспокоилась всю ночь. Я глаз не сомкнула!»

Пока Баро был занят причесыванием собак, Уэйнесс покинула Темный Пород. Она доехала на автобусе в Тзем и позвонила Ленку из будки в гостинице «Железная свинья». Когда мажордом увидел ее на экране, у него слегка отвисла челюсть: «Мария? Где вы и что вы делаете?»

«Господин Ленк, это сложный вопрос. Прошу прощения за то, что я внезапно оставила службу, но мне передали срочное сообщение, и я не могла задерживаться ни на минуту. Я звоню вам для того, чтобы попрощаться. Пожалуйста, передайте мои глубочайшие извинения графине».

«Но у нее будет сердечный приступ! Она привыкла на вас полагаться — так же, как и весь ее персонал!»

«Очень сожалею, господин Ленк. Уже подъезжает автобус — мне пора!»

 

 

1

В двухэтажном автобусе Уэйнесс доехала до Драцен; насколько она могла судить, за ней никто не увязался. В Драценах она пересела в вагон поезда на магнитной подушке, и тот с быстро помчался на запад.

Ближе к вечеру поезд, следовавшей по магистральной линии, пересекавшей весь континент и кончавшейся только в Амбеле, остановился на пересадочной станции в Пагнице. Уэйнесс притворилась, что не замечает остановку, а затем, в самый последний момент, спрыгнула на платформу станции. Несколько секунд она ждала, не выскочит ли кто-нибудь другой из поезда перед тем, как закроются двери, но на перроне больше никто не появился — в частности, не было видно коренастого человека с пышными черными усами на бледной физиономии.

Уэйнесс остановилась на ночь в гостинице «Триречье». Из номера она позвонила Пири Тамму.

Владелец усадьбы «Попутные ветры» сердечно отозвался на вызов: «Ага, Уэйнесс! Рад тебя слышать! Откуда ты звонишь?»

«В данный момент я в Кастенге, но завтра же еду в Историческую библиотеку в Модри. Оттуда я снова позвоню, как только будет возможность».

«Хорошо, не буду тебя задерживать. До завтра!»

Через полчаса Уэйнесс снова связалась с Пири Таммом, на сей раз ожидавшим ее звонка в банке Иссенжа.

Секретаря Общества натуралистов не радовала необходимость конспирации: «Никогда не думал, что настанет день, когда я не буду доверять своему телефону! Это чертовски неприятно!»

«Я вас понимаю, дядюшка Пири. Простите меня за то, что я причиняю вам столько хлопот».

Пири Тамм успокоительно поднял руку: «Какая чепуха, моя дорогая! Ты не причиняешь никаких хлопот. Но неопределенность меня раздражает чрезвычайно! Я нанял специалистов; они проверили всю мою систему связи, но ничего не нашли. Тем не менее, они ничего не гарантируют. По их мнению, способов подслушивать переговоры слишком много, и не все они поддаются обнаружению — так что нам придется принимать меры предосторожности, по крайней мере некоторое время. Итак — чем ты занималась?»

Уэйнесс вкратце изложила события прошедших дней и сообщила, что направляется в Триест: «Там я надеюсь найти Ксантифа, кто бы он ни был».

Пири Тамм издал неопределенно-поощрительный звук, стараясь скрыть свои чувства: «Таким образом, судя по всему, тебе удалось подняться — или спуститься — еще на одну ступеньку лестницы. В том и в другом случае это большое достижение!»

«Надеюсь. Лестница, однако, заколдована: она становится длиннее по мере того, как я приближаюсь к цели — это мне не нравится».

«Гм. Да, пожалуй. Подожди-ка минутку, я загляну в каталог. Мы разыщем этого торговца».

Уэйнесс ждала. Прошла минута, другая. Лицо Пири Тамма снова появилось на экране: «Альцид Ксантиф — так его зовут. Указан только его коммерческий адрес: улица Мальтуса 26, Старый Порт, Триест. Он зарегистрирован как торговец редкостями, снадобьями и талисманами — то есть, в сущности, всем, что попадается под руку».

Уэйнесс записала адрес: «Я хотела бы избавиться от ощущения, что за мной следят».

«Ха! Вполне возможно, что за тобой действительно следят — и этим объясняется твое ощущение».

Уэйнесс невесело рассмеялась: «Я никого не замечаю. Мне просто чудятся, наверное, разные вещи — темные фигуры, отступающие в тени, когда я оборачиваюсь. Может быть, у меня какой-то невроз».

«Не думаю, — нахмурился Пири Тамм. — У тебя есть все основания нервничать».

«Я себе говорю то же самое. Но это мало утешает. Кажется, я предпочла бы, чтобы у меня был невроз, но чтобы мне на самом деле было нечего бояться».

«От слежки с применением некоторых методов трудно избавиться, — заметил Пири Тамм. — Микроскопический передатчик может генерировать короткие кодированные сигналы, выдающие твое местонахождение…» Престарелый секретарь Общества натуралистов порекомендовал несколько способов обнаружения и уничтожения шпионской электроники. «Так же как специалисты по телефонной связи, однако, я ничего не могу гарантировать», — закончил он.

«Я сделаю все возможное, — пообещала Уэйнесс. — До свидания, дядюшка Пири».

Вечером Уэйнесс приняла ванну, тщательно вымыла волосы и начисто выскоблила туфли, наплечную сумку и чемодан, чтобы удалить любые следы радиоактивного вещества, которым ее могли пометить. Она выстирала плащ и другую одежду, проверяя, не закреплен ли миниатюрный передатчик где-нибудь под воротником или на подкладке.

Утром она применила все приемы, перечисленные Пири Таммом, и даже некоторые процедуры, изобретенные ею самостоятельно, чтобы исключить всякую возможность незаметной слежки, после чего отправилась в Триест подземным поездом на магнитной подушке.

В полдень она прибыла на центральный вокзал посреди Нового Триеста, к северу от Карсо — одного из немногих оставшихся на Древней Земле районов, где все еще преобладала архитектура в стиле «технической парадигмы», то есть расположенные в шахматном порядке прямоугольные блоки из бетона и стекла, отличавшиеся один от другого только номерами на плоских крышах. Этот стиль был впоследствии отвергнут почти на всей Земле — люди предпочитали менее абстрактные и не столь безжалостно эффективные методы строительства и проектирования.

От центрального вокзала Уэйнесс проехала пятнадцать километров на метро до станции Старый Триест — сооружения из ажурного чугунного литья и матово-зеленого стекла, занимавшего площадь в два гектара, заполненную переходами и пересадочными узлами, рынками, кафетериями и энергично спешащей толпой носильщиков, школьников, бродячих музыкантов, приезжих и уезжающих.

В киоске Уэйнесс купила карту и взяла ее с собой в кафе между прилавками торговок цветами. Закусывая мидиями под ярко-красным соусом, обильно приправленным чесноком и розмарином, она изучала планировку города. На обложке карты красовался следующий эпиграф:

«Желающему познать тайны Старого Триеста — а их немало! — приличествует подходить к ним с почтением и неторопливо, подобно благочестивому причетнику, приближающемуся к алтарю, а не толстяку, плюхающемуся в плавательный бассейн».

— Э. Беллор-Фокстехуде

Уэйнесс развернула карту и подумала в некотором замешательстве, что держит ее вверх ногами. Перевернув карту, она опять ничего не поняла — по-видимому, сначала она держала ее правильно. Повертев карту в руках, она нашла правильное положение, в котором Адриатическое море находилось справа. Несколько минут она разглядывала запутанный лабиринт разноцветных линий и многочисленных символов. Согласно пояснениям на врезке, они обозначали улицы, магистральные и соединительные каналы, второстепенные водные пути, переулки, мосты, специальные пешие переходы, скверы, площади, прогулочные бульвары и важнейшие достопримечательности. Наименования были напечатаны мелким шрифтом над линиями или под ними, причем возникало впечатление, что самым коротким переулкам присвоены самые длинные имена. Уэйнесс озадаченно смотрела то на один участок карты, то на другой, и уже собиралась вернуться к киоску и попросить схему попроще, когда заметила улицу Мальтуса, тянувшуюся параллельно западному берегу канала Бартоло Сеппи в районе Порто-Веккио.

Сложив карту, Уэйнесс осмотрелась по сторонам. В кафе не было коренастого бледного господина с черными усами и никто, по-видимому, не обращал на нее особого внимания. Она как можно незаметнее вышла из кафе, а затем из-под навеса станции, внезапно оказавшись под небом, затянутым серыми тучами; с моря дул пронизывающий холодный ветер.

Уэйнесс задержалась на полминуты, придерживая рукой юбку, норовившую раздуться, как парус, после чего подбежала к веренице такси и выбрала трехколесный автомобиль явно самого распространенного здесь типа. Показав водителю карту, она ткнула пальцем в улицу Мальтуса и объяснила, что хотела бы остановиться в гостинице где-нибудь поблизости. Таксист с уверенностью заявил: «Старый Порт — очаровательный район! Отвезу вас в отель «Сиренуза». Вам он понравится — там удобно и не слишком дорого».

Уэйнесс забралась в машину, и они помчались по Старому Триесту — городу единственному в своем роде, построенному наполовину на узкой косе под каменистыми холмами и наполовину на сваях, вбитых в дно Адриатического моря. Везде виднелась черная вода каналов, омывающая фундаменты домов с высокими узкими фасадами. «Темный, загадочный город», — подумала Уэйнесс.

Трехколесный экипаж то и дело кренился, поворачивая то налево, то направо, и проносился вверх и вниз по горбатым мостикам; они выехали на Далматинскую площадь по улице Кондотьеров и продолжили путь по улице Страда. Уэйнесс не могла проследить маршрут по карте — если водитель добавил два или три лишних километра по счетчику, у нее не было никакой возможности это проверить. Наконец такси свернуло на улицу Северин, пересекло канал Флакко по мосту Фиделиуса и углубилось в район извилистых каналов и зигзагообразных улочек, полузакрытых крышами и балконами всевозможных форм и очертаний, наклоненными под всевозможными углами. Таков был Старый Порт — Порто-Веккио, примыкавший к самым причалам. Ночью здесь царила тишина; днем здесь не было прохода от толпы местных жителей и туристов, спешившей то в одном, то в другом направлении подобно приливу и отливу.

Вдоль канала Бартоло Сеппи расположился бульвар Десяти Пантологов, пестрящий вывесками многочисленных бистро и кафе, перемежавшихся прилавками торговцев цветами, жареными мидиями и жареным картофелем в бумажных кульках. В боковых улочках владельцы маленьких темных лавок предлагали специфический товар: редкости, инкунабулы, сувениры, инопланетные артефакты, редкое старинное оружие и музыкальные инструменты, настроенные в известных и неслыханных ладах. В некоторых заведениях продавались исключительно головоломки, криптографические материалы и надписи на нерасшифрованных или неизвестных языках; в других торговали монетами, стеклянными насекомыми, автографами и минералами, добытыми в недрах потухших звезд. Здесь можно было купить коллекционные куклы в костюмах различных эпох и народов, а также искусно запрограммированные куклы, исполнявшие те или иные роли, как вполне приличные, так и совершенно непристойные. На прилавках торговцев специями рекламировались самые любопытные приправы и духи, экстракты и эссенции; в кондитерских можно было найти пирожные и конфеты, недоступные ни в одном другом городе Земли, а также сухофрукты, сиропы и цукаты. В витринах множества небольших магазинов красовались модели кораблей, древних поездов и автомобилей; другие обслуживали исключительно любителей собирать модели звездолетов.

Такси остановилось у отеля «Сиренуза» — обширного нагромождения соединенных флигелей, лишенного каких-либо архитектурных достоинств; отель разрастался, пристройка за пристройкой, на протяжении многих столетий, пока не занял весь участок между бульваром Десяти Пантологов и берегом Адриатического моря. Уэйнесс отвели комнату в конце коридора на втором этаже, с высоким потолком и двустворчатой стеклянной дверью, выходившей на балкон. Интерьер был достаточно оживлен обоями с розовыми и голубыми цветочными орнаментами и хрустальной люстрой под потолком. Еще одна дверь вела в ванную, оснащенную удобствами в игривом стиле рококо. За дверцами серванта Уэйнесс обнаружила экран телефона и несколько книг, в том числе сокращенное издание «Жизни», монументального десятитомного труда барона Бодиссея, а также «Легенды древнего Триеста» под редакцией Фиа-делла-Рема и «Таксономию демонов» Мириса Овича. Кроме того, в серванте находились меню гостиничного ресторана, корзинка с зеленым виноградом и графин красного вина на подносе, с двумя бокалами.

Уэйнесс попробовала виноград, налила себе полбокала красного вина и вышла на балкон. Почти под самым балконом поскрипывал на вялых волнах Адриатики полуразвалившийся старый причал с шестью пришвартованными рыбацкими лодками. За причалом открывались море и небо с темно-серыми завесами дождя, медленно ползущими между тучами и водой. К северу темные размытые очертания береговой линии почти пропадали в тумане и кончались где-то далеко, где уже светило Солнце. Несколько минут Уэйнесс стояла на балконе, прихлебывая терпкое красное вино. Прямо в лицо дул влажный прохладный ветер, наполненный запахами пристани. «Передо мной Древняя Земля в один из моментов откровенности», — подумала Уэйнесс. Нигде среди бесчисленных звезд нельзя было найти подобную панораму.

Ветер не ослабевал. Уэйнесс осушила бокал, вернулась в комнату и закрыла стеклянные створки. Выкупавшись, она переоделась в коричневато-серые брюки, плотно облегающие бедра, но свободные ниже колен и стянутые резинками на лодыжках, и строгий черный жилет. Немного подумав, она позвонила в усадьбу «Попутные ветры», и уже через полчаса Пири Тамм говорил с ней из местного банка.

«Как я вижу, ты в целости и сохранности, — заметил секретарь Общества натуралистов. — За тобой следили?»

«Не думаю. Не могу сказать с уверенностью».

«Так что же теперь?»

«Попробую встретиться с Ксантифом. Его лавка неподалеку. Если удастся узнать что-нибудь определенное, я позвоню, а если нет — еще немного подожду. Боюсь, нас все-таки могут подслушивать — несмотря на то, что я, по существу, ничего не сообщаю».

Пири Тамм задумчиво хмыкнул: «Насколько мне известно, это невозможно».

«Будем надеяться. Вы ничего не говорили Джулиану или кому-нибудь еще?»

«Джулиан не давал о себе знать, но сегодня утром пришло письмо от твоих родителей. Прочитать?»

«Да-да, пожалуйста!»

В письме говорилось о возвращении Глоуэна на Кадуол, о падении и казни Флоресте и том, что Глоуэн отправился один в экспедицию на Шатторак, в джунгли континента Эксе — к тому времени, когда было отправлено письмо, Глоуэн еще отсутствовал.

Это письмо не обрадовало Уэйнесс. «Меня чрезвычайно беспокоит то, чем занимается Глоуэн, — сообщила она Пири Тамму. — Он забывает о всякой осторожности, когда считает, что обязан что-то сделать».

«Тебе он нравится?»

«О, да!»

«Счастливчик Глоуэн!»

«Это очень любезно с вашей стороны, дядюшка Пири, но для меня важнее всего будет узнать, что он вернулся живой из джунглей».

«В данный момент тебе следует побеспокоиться о собственной безопасности. Думаю, в этом Глоуэн Клатток согласился бы со мной беспрекословно».

«Надо полагать. Что ж, до свидания, дядюшка Пири».

Уэйнесс спустилась в вестибюль. В отеле было полно народа, непрерывный поток входящих сталкивался с не менее плотным встречным движением; многие стояли в стороне, ожидая встречи в назначенное время. Уэйнесс переводила взор с одного лица на другое, но никого не узнавала.

Настенные часы пробили три раза; остаток дня обещал быть промозглым и туманным. Покинув отель, Уэйнесс прошлась по бульвару Десяти Пантологов. Плоские облачка тумана перечеркивали склоны холмов, постепенно подкрадываясь к морю. Канал Бартоло Сеппи слегка дымился испарениями, доносившими мрачновато-неприятные запахи разложения. В усталых, не желающих сосредоточиться глазах окружающий мир становился коллажем из абстрактных, чуть размытых форм, черных, бурых и серых.

Уэйнесс постепенно отвлеклась от невеселых размышлений, встревоженная странным ощущением, похожим на щекотку с тыльной стороны шеи. Означало ли это, что она снова инстинктивно чувствовала слежку? Либо за ней действительно кто-то увязался, либо опасения такого рода превращались в навязчивую идею. Уэйнесс остановилась, притворившись, что ее интересует витрина торговца ароматизированными свечами, и в то же время краем глаза наблюдая за происходящим за спиной. Как обычно, она не заметила ничего, что подтверждало бы ее подозрения.

Все еще не удовлетворенная, она повернулась и стала возвращаться той дорогой, какой пришла к свечной лавке, подмечая каждого, кто попадался по пути. Никого из прохожих она раньше не видела — и все же, если бы встретившийся ей низенький лысый толстяк с младенчески розовым лицом надел черный парик, наклеил черные усы и напудрился, он практически ничем не отличался бы от человека, следившего за ней с самого начала. А тот широкоплечий молодой турист, круглолицый, с длинными золотистыми волосами — он вполне мог оказаться загримировавшимся молодым лакеем с преступными наклонностями, недавно называвшим себя «Баро». Уэйнесс поморщилась. «В наши дни все возможно, — подумала она. — Искусство фальсификации внешности достигло небывалых высот; применяются гибкие маски и линзы, изменяющие не только цвет, но и форму глаз. Сличение внешности больше не считается убедительным доказательством, и для того, чтобы наверняка убедиться в том, что человек за тобой следит, необходимо уличить его в тех или иных однозначных поступках».

Уэйнесс решила проверить основательность своих теоретических предпосылок. Она нырнула в темный узкий переулок и, сделав несколько шагов, спряталась в нише какой-то входной двери.

Шло время — пять, десять минут. Не произошло ничего существенного. Никто не заходил в переулок; никто даже не задержался на главной улице, чтобы посмотреть, что делается в переулке. Уэйнесс начала подозревать, что ее нервы начинают ее обманывать. Она покинула укрытие и вернулась на бульвар Десяти Пантологов. Рядом стояла высокая худощавая женщина с узлом черных волос на макушке. Заметив Уэйнесс, она презрительно подняла брови, повернулась на каблуках и быстро пошла прочь.

«Странно! — подумала Уэйнесс. — Впрочем, может быть, не так уж странно». Женщина могла подумать, что Уэйнесс заходила в темный переулок, чтобы использовать его в качестве туалета.

Насколько понимала Уэйнесс, не было никакой возможности точно объяснить или проверить происшедшее. Кроме того, если Уэйнесс неправильно поняла поведение женщины, дальнейшие попытки выяснить этот вопрос, независимо от их деликатности, могли привести к значительным осложнениям.

Уэйнесс продолжила прогулку по бульвару, держась со всем возможным достоинством.

Еще метров через двести она приблизилась к слиянию канала Бартоло Сеппи с каналом Дачиано. Уэйнесс перешла через канал Дачиано по мосту Орсини к перекрестку бульвара и улицы Мальтуса. Повернув направо, она замедлила шаг. Метров через пятьдесят ей попалась темноватая маленькая лавка со скромной табличкой у двери. Поблекшими золотыми буквами на черном фоне было написано, затейливым курсивом:

«Ксантиф: талисманы и снадобья»

Дверь была закрыта, лавка пустовала. Уэйнесс отошла на шаг и разочарованно поджала губы. «Черт возьми! — сказала она себе. — Что же это получается? Я проделала весь этот путь, чтобы стоять здесь под дождем перед закрытой дверью?» Действительно, сгустившийся туман превращался в моросящий дождь.

Уэйнесс попробовала что-нибудь рассмотреть через стеклянную панель двери, но ничего не увидела. Возможно, Ксантиф просто вышел на минуту и скоро вернется? Ссутулившись под дождем, Уэйнесс взглянула на соседнюю лавку справа — там продавали ароматические шарики из инопланетных трав. Слева находился магазинчик, предлагавший нефритовые медальоны — или, может быть, пряжки — примерно в ладонь величиной.

Уэйнесс прошла до конца улицы Мальтус, упиравшейся в причал. Там она задержалась и посмотрела назад. Никто, по-видимому, не интересовался ее передвижениями. Она вернулась по улице Мальтуса к магазину, торговавшему нефритовыми медальонами. Объявление в витрине гласило:

«Заходите, Альвина здесь!

Вход рядом»

С трудом открыв подпружиненную дверь, Уэйнесс зашла внутрь. За столом сбоку сидела худая женщина средних лет в рыбацкой кепке, натянутой набекрень на рыжевато-серые кудри; на ней были толстая серая шерстяная кофта и юбка из серой саржи. Женщина покосилась на Уэйнесс яркими серо-зелеными глазами: «Заметно, что вы в Триесте первый раз — не ждали дождя?»

Уэйнесс нервно рассмеялась: «Да уж, у вас не позагораешь! По сути дела, я приехала, чтобы навестить соседнюю лавку, но она закрыта. Вы не знаете случайно, когда господин Ксантиф ее откроет?»

«Знаю. Он открывает лавку три раза в неделю в полночь, и каждый раз только на три часа. Если вас это интересует, сегодня ночью он явится».

Уэйнесс слегка отпрянула: «Удивительное расписание!»

Альвина улыбнулась: «Если бы вы знали Ксантифа, вас это нисколько бы не удивило».

«Но это неудобно для покупателей! Или коммерческий успех его нисколько не волнует?»

Продолжая улыбаться, Альвина покачала головой: «Ксантиф отличается множеством неожиданных особенностей. Между прочим, он ловкий делец. Прекрасно умеет притвориться, что не желает расстаться с товаром, подразумевая, что интересующая клиента безделица слишком хороша для непосвященных, и что объявленная стоимость просто смехотворна по сравнению с ее действительной ценностью. На мой взгляд, однако, такой подход граничит с нелепостью».

«Так или иначе, это его лавка, и с ней он может делать все, что хочет. Даже если потенциальные покупатели зябнут под дождем», — Уэйнесс старалась придать голосу оттенок равнодушия, но чувствительное ухо Альвины уловило признаки недовольства.

«Раздражаться по поводу Ксантифа бесполезно. Он аристократ».

«В мои намерения не входило устраивать ему скандал, — с достоинством ответила Уэйнесс. — Тем не менее, я благодарна за совет». Приоткрыв входную дверь, она выглянула на улицу: дождь упорно продолжался и только усиливался.

Так как Альвина явно не торопилась избавиться от посетительницы, Уэйнесс спросила: «Ксантиф уже давно держит здесь лавку?»

Альвина кивнула: «Он родился километрах в семидесяти к востоку от Триеста, в родовом замке. Его отец, тридцать третий барон, умер, когда Ксантиф еще не закончил колледж. Ксантиф рассказывал мне о последних минутах своего батюшки. Когда Ксантиф приехал его проведать, старый барон был уже при смерти и сказал ему: «Дорогой Альцид, мы счастливо провели вместе много лет, но теперь настал мой час. Я умираю безмятежно, ибо оставляю тебе бесценное наследство. Во-первых — я привил тебе безукоризненный вкус, разборчивость, завидную с точки зрения большинства. Во-вторых, тебе свойственно бессознательное, инстинктивное чувство собственного достоинства, чести и превосходства, как и подобает тридцать четвертому обладателю нашего титула. В-третьих, ты наследуешь абсолютное право собственности на практические аспекты поместья — все наши земли, владения и сокровища. Итак, внемли мое последнее наставление: хотя кончина моя не должна служить поводом для распутства и бесшабашного веселья, не предавайся скорби, ибо, если на то будет моя воля, я всегда буду под рукой с тем, чтобы предохранять тебя от напасти и поддерживать тебя в нужде». С этими словами старик умер, и Ксантиф стал тридцать четвертым бароном. Так как он уже успел познакомиться с прелестями вина, деликатесов и женщин, а также потому, что он никогда не сомневался в своих личных достоинствах, в первую очередь он занялся оценкой унаследованного имущества. Ксантиф обнаружил, что оно не слишком велико — заросший плющом старый замок, несколько гектаров скалистого известнякового плоскогорья, две дюжины древних оливковых деревьев и немногочисленное стадо коз. Ксантиф выжал из наследства все, что мог. Он открыл лавку и первоначально наполнил ее коврами, драпировками, книгами, картинами и всевозможной древней утварью из замка. Финансового успеха он добился сразу же. Так, по крайней мере, он утверждает».

«Гм. Возникает впечатление, что вы с ним хорошо знакомы».

«Достаточно хорошо. Каждый раз, когда Ксантиф появляется поблизости днем, он заходит ко мне полюбоваться на танглеты. Он к ним очень чувствителен, и время от времени я даже прислушиваюсь к его советам, — Альвина усмехнулась. — Странное дело! Ксантиф может прикоснуться к танглету и определить интенсивность его влияния. Ни у меня, ни у вас это не получится».

Уэйнесс повернулась, чтобы посмотреть на будто светящиеся изнутри зеленые пряжки — или застежки, как бы они не назывались — выставленные в витрине. Каждый покоился на небольшой подставке, покрытой черным бархатом. Все они были похожи, но каждый заметно отличался от других.

«Красивые штучки — как называют этот камень? Жадеит, нефрит?»

«Именно нефрит. У жадеита чуть более грубая, крупнозернистая текстура на ощупь. Нефрит — холодный и скользкий, как зеленое масло».

«В чем их назначение?»

«Я продаю их коллекционерам, — ответила Альвина. — Подлинные танглеты — очень дорогие исторические редкости, а все новые танглеты — подделки».

«Как они использовались первоначально?»

«Первоначально это были заколки для волос — их носили воины на далекой планете. Когда воин убивал врага, он брал его заколку и надевал на свою косу. Танглеты, таким образом, становились трофеями. Танглет героя, однако — нечто гораздо большее, чем трофей, это талисман. Существуют сотни деталей и свойств, отличающих танглеты, и целый словарь соответствующих специальных терминов, что делает коллекционирование этих талисманов захватывающим занятием для тех, кому более или менее знакомы его тонкости. Несмотря на все усилия фальсификаторов, известно лишь ограниченное число подлинных танглетов, причем каждому из них присвоено особое наименование, и каждый сопровождается сертификатом, подтверждающим его происхождение, с комментариями экспертов. Все они дорого стоят, но выдающиеся талисманы просто бесценны. Коса героя с шестью танглетами излучает такую внутреннюю силу, что практически искрится. Приходится принимать чрезвычайные меры предосторожности; от одного прикосновения блеск тускнеет и мана — внутренняя сила — сходит на нет».

«Вы преувеличиваете! — воскликнула Уэйнесс. — Кто заметит, что вы прикоснулись к заколке?»

«Эксперт заметит, и с первого взгляда. Я могу вспоминать истории об этом часами, — Альвина подняла глаза к потолку. — Расскажу вам одну, о знаменитом танглете под наименованием «Двенадцать канавок». Коллекционер Джадух Ибразиль пытался приобрести танглет «Двенадцать канавок» в течение многих лет и в конце концов, в результате длительных и сложных переговоров и обменов, получил его. Вечером того же дня его супруга, красавица Дильре Лагум, заметила этот танглет и надела его в качестве заколки для волос, когда готовилась к банкету. Джадух Ибразиль присоединился к жене на банкете, похвально отозвался о ее красоте и умении одеваться — и увидел танглет у нее в волосах. Очевидцы говорят, что он побелел, как полотно. Он знал, в чем состоял его долг — не было никаких сомнений. Он любезно взял Дильре Лагум под руку, вывел ее в сад и разрезал ей глотку над клумбой гортензий, после чего закололся кинжалом. Об этом случае, как правило, шепчутся только в тесном кругу коллекционеров. Практически все они считают, что Джадух Ибразиль поступил совершенно верно — в противном случае он пренебрег бы высшими соображениями, доступными только тем, кто хорошо понимает метафизику. А вы как думаете?»

«Не знаю, — осторожно ответила Уэйнесс. — Может быть, все коллекционеры — сумасшедшие».

«Само собой! Это азбучная истина».

«А вы не боитесь, что соседство с такими... темпераментными изделиями подействует вам на нервы?»

«Иногда побаиваюсь, — призналась Альвина. — Тем не менее, мои высокие цены в значительной степени компенсируют вредность постоянной работы с талисманами». Владелица лавки поднялась на ноги: «Если хотите, потрогайте поддельный танглет. Это не нанесет никакого ущерба».

Уэйнесс покачала головой: «Лучше этого не делать. Тем более, что я не вижу особого смысла в том, чтобы держать в руках подделку».

«В таком случае я могла бы заварить чаю — если вы не торопитесь».

Глядя в окно, Уэйнесс заметила, что дождь кончился — по меньшей мере на какое-то время. «Нет-нет, спасибо! — заторопилась она. — Я воспользуюсь просветом в облаках и вернусь бегом в отель».

 

2

У выхода из лавки Альвины Уэйнесс на несколько секунд задержалась. Над Адриатическим морем сквозь тучи пробились снопы солнечного света. Улица Мальтуса дышала запахами влажного камня, испарениями канала и всепроникающим духом моря. Вдоль канала выгуливал маленькую белую собачку старичок в красном колпаке с помпоном на длинном шнурке; помпон болтался, постукивая ему по плечам. С другой стороны улицы, чуть поодаль, в проеме входной двери дома подбоченилась старуха, болтавшая с другой старухой, остановившейся на тротуаре. Обе были в длинных черных платьях и кружевных шалях. Продолжая говорить, кумушки повернули головы и с осуждением смотрели вслед еле волочившему ноги старичку с собачкой; по какой-то причине, непостижимой для Уэйнесс, они, по-видимому, испытывали к этому старичку отвращение. Никого из них нельзя было счесть людьми опасными или подозрительными. Уэйнесс быстрым шагом направилась по улице Мальтуса к перекрестку и свернула налево, на бульвар Десяти Пантологов, время от времени любуясь на витрины, чтобы незаметно взглянуть назад. Возвращение в отель «Сиренуза» обошлось без происшествий, и Уэйнесс сразу поднялась к себе в номер.

Заходящее Солнце разогнало большинство разорванных туч, и некоторые серые и темно-серые тона пейзажа стали белыми. Уэйнесс несколько минут постояла на балконе, после чего вернулась в номер, устроилась в кресле и стала размышлять о полученных сведениях. Эти сведения, хотя и любопытные, в основном имели мало отношения к предмету ее поисков. Она не заметила, как задремала, встрепенулась, добралась до кровати и снова уснула.

Шло время. Уэйнесс открыла глаза, разбуженная ощущением срочной необходимости что-то сделать. Уже стемнело. Она переоделась в темно-коричневый костюм, спустилась в ресторан и поужинала гуляшем с салатом из белой и красной капусты, запивая их мягким местным вином из графина.

Покинув зал ресторана, Уэйнесс присела в углу вестибюля, притворяясь, что читает журнал, и следя за входящими и выходящими.

Часы показывали двадцать минут двенадцатого. Уэйнесс встала, подошла к выходу и посмотрела на улицу.

Все было тихо, ее окружала темная ночь. Редкие тусклые фонари стояли в островках своего желтоватого света. На склонах холмов, приглушенные туманом, тысячи других фонарей казались не более чем искорками. По бульвару Десяти Пантологов больше никто не спешил — насколько могла видеть Уэйнесс, тротуары опустели. Но она колебалась и зашла обратно в отель. Подойдя к прилавку регистратуры, она обратилась к девушке немногим старше ее, выполнявшей обязанности ночного дежурного. Уэйнесс старалась говорить самым обыденным тоном: «Деловой партнер назначил мне встречу в нескольких кварталах отсюда. Безопасно ли ходить по улицам в такое время?»

«В любом городе на улице можно столкнуться с кем угодно — с маньяком или с собственным отцом. Говорят, в некоторых случаях и отец может оказаться маньяком, и маньяк — отцом».

«Мой отец далеко, — возразила Уэйнесс. — Я очень удивилась бы, если бы встретила его на улицах Старого Триеста».

«В таком случае больше вероятность того, что вам встретится маньяк. Моя матушка очень беспокоится, когда мне приходится выходить из дому поздно вечером. «Безопасности нет нигде, даже в кухне на шестом этаже, — говорит она. — Только на прошлой неделе водопроводчика вызвали починить раковину, а он оскорбил твою бабушку!» Я ответила, что в следующий раз, когда она позовет водопроводчика, бабушке следует выйти на улицу и подождать, а не торчать в кухне у него под боком».

Уэйнесс повернулась, собираясь уходить: «Видимо, придется рискнуть».

«Одну минуту, — остановила ее дежурная. — Вы неправильно выглядите. Повяжите голову платком. Девушка с непокрытой головой дает знать, что ищет приключений».

«Только приключений мне еще не хватало! — откликнулась Уэйнесс. — У вас, случайно, нет платка, который я могла бы занять примерно на час?»

«Конечно, есть! — дежурная вынула большой шерстяной платок в черную и зеленую клетку и передала его Уэйнесс. — Этого достаточно. Не задерживайтесь».

«Надеюсь, меня ничто не задержит. Человек, назначивший мне встречу, открывает свое заведение в полночь».

«Ладно — я здесь до двух. После этого вам придется звонить, чтобы вам открыли».

«Постараюсь вернуться пораньше».

Уэйнесс повязала косынку и вышла наружу. Ночные улицы Порто-Веккио в Старом Триесте ей не нравились. Из-за прикрытых занавесками окон доносились приглушенные разговоры, казалось, полные зловещего значения — хотя по существу они были просто неразборчивы. Там, где бульвар прерывался каналом Дачиано, на мосту Орсини стояла высокая женщина в длинном черном платье. Уэйнесс вся похолодела: могла ли это быть та самая женщина, что уставилась на нее днем? Может быть, она решила, что Уэйнесс заслуживает дальнейшего порицания?

Но это была другая женщина, и Уэйнесс тихо рассмеялась над собой, все еще дрожа от испуга. Женщина на мосту тихо пела — так тихо, что Уэйнесс, задержавшись и прислушавшись, едва ее слышала. Незнакомка напевала приятную тоскливую мелодию; в мелодии было нечто, заставившее Уэйнесс надеяться, что она не останется у нее в памяти навсегда и не будет ее преследовать.

Уэйнесс свернула на улицу Мальтуса, оглядываясь тревожнее, чем когда-либо. Прежде, чем она дошла до лавки Ксантифа, из-за угла на перекрестке бульвара появился быстро идущий, почти бегущий человек спортивной выправки, в куртке с капюшоном. Он задержался, пригляделся к улице Мальтуса и последовал за Уэйнесс.

Уэйнесс замерла — у нее душа ушла в пятки — но тут же повернулась и побежала к заведению Ксантифа. За окнами лавки брезжил свет; она толкнула входную дверь. Дверь не открывалась. Уэйнесс вскрикнула от отчаяния и снова попробовала открыть дверь, потом постучала по стеклу и наконец догадалась потянуть на себя шнур звонка. Обернувшись через плечо, она увидела высокую фигуру, приближавшуюся по улице Мальтуса бодрыми пружинистыми шагами. Уэйнесс повернулась спиной к двери и прижалась к ней, стараясь слиться с тенью. У нее подкашивались ноги, она чувствовала, что слабеет, впадая в оцепенение, как загнанный хищником беспомощный зверек. Уэйнесс чуть не упала — у нее за спиной открылась дверь. Она увидела невысокого человека с окладистой белой бородой, тщедушного, но державшегося прямо и спокойно. Хозяин лавки отступил в сторону; спотыкаясь и держась за косяк, Уэйнесс заскочила внутрь.

Спортсмен в куртке с капюшоном быстро прошел мимо, даже не повернув голову. Он скоро исчез в темноте, удаляясь по улице Мальтуса.

Ксантиф закрыл дверь и предложил посетительнице стул: «Вы взволнованы — посидите, отдохните минутку».

Уэйнесс облегченно опустилась на стул. Уже через несколько секунд ей удалось взять себя в руки. Следовало что-то сказать — почему бы не сказать правду? Правда не принесла бы вреда; кроме того, она отличалась тем преимуществом, что ее не нужно было придумывать. «Я испугалась», — сказала Уэйнесс и удивилась тому, что у нее еще дрожит голос.

Ксантиф вежливо кивнул: «Я пришел к тому же заключению — хотя, несомненно, по другим причинам».

Поразмышляв над замечанием барона-лавочника, Уэйнесс не смогла не рассмеяться, что, судя по всему, произвело хорошее впечатление на Ксантифа. Выпрямившись на стуле, она посмотрела по сторонам: помещение больше напоминало гостиную частного дома, нежели коммерческое предприятие. Какими бы «снадобьями» и «талисманами» ни торговал Ксантиф, их нигде не было видно. Сам Ксантиф вполне соответствовал представлению, сформированному Уэйнесс на основе замечаний Альвины. Он явно отличался аристократическими привычками — хорошо воспитанный брезгливый человек с чистой бледной кожей, деликатными чертами лица, на котором выделялся тонкий нос с горбинкой, и мягкими белыми волосами, не слишком короткими, но и не длинными. Одевался он без претензий — на нем были удобный костюм из мягкой черной ткани и белая рубашка с едва заметным тонким темно-зеленым галстуком.

«Насколько я понимаю, вам удалось более или менее справиться с испугом, — отметил Ксантиф. — Что вас так напугало, если не секрет?»

«Все очень просто, — отозвалась Уэйнесс. — Я боюсь смерти».

Ксантиф снова кивнул: «Страх смерти испытывают многие, но лишь некоторые забегают ко мне в лавку после полуночи, чтобы об этом рассказать».

Уэйнесс ответила внятно и осторожно, будто говоря с непонятливым ребенком: «Я к вам пришла не поэтому».

«Ага! Вы здесь не случайно?»

«Нет».

«Тогда позвольте задать еще один вопрос. Вы, надеюсь, не безымянный призрак и не жертва внезапной амнезии, родства не помнящая?»

«Понятия не имею, что вы имеете в виду, — с достоинством ответила Уэйнесс. — Меня зовут Уэйнесс Тамм».

«Ага! Теперь все ясно! Простите мою осторожность. У нас в Старом Триесте нет недостатка в неожиданных эпизодах — иногда причудливых, нередко трагических. Например, после такого визита, как ваш, в необычное, скажем так, время суток, бывает, что домовладелец обнаруживает у себя на пороге подкидыша, плачущего в корзине».

«Можете не беспокоиться по этому поводу, — холодно произнесла Уэйнесс. — Я вынуждена была явиться в столь необычное время суток только потому, что вы открываете лавку только в это время».

Ксантиф поклонился: «У меня не осталось никаких сомнений. Вас зовут Уэйнесс Тамм? Это имя вам подходит. Только будьте добры, снимите эту ужасную скатерть, мухобойку или кошачью подстилку — в общем, то, чем вы повязали себе голову. Вот так! Гораздо лучше. Не хотите ли настойки? Нет? Чаю? Значит, чаю». Барон покосился на нее с шутливой подозрительностью: «Вы выросли на другой планете, не так ли?»

Уэйнесс кивнула: «Кроме того, я состою в Обществе натуралистов. Мой дядя, Пири Тамм — секретарь Общества».

«Мне знакомо Общество натуралистов, — слегка удивился Ксантиф. — Я думал, оно уже не существует».

«Существует, — Уэйнесс замолчала и задумалась. — Если бы я стала подробно объяснять причины моего визита, мне пришлось бы говорить несколько часов. Попробую изложить их вкратце».

«Благодарю вас, — сказал Ксантиф. — Я не очень терпеливый слушатель. Продолжайте».

«Давным-давно — точную дату я не припомню — секретарь Общества натуралистов по имени Фронс Нисфит продал имущество Общества и похитил полученные таким образом деньги. Теперь делаются попытки возродить Общество, и для этого потребовались некоторые из похищенных документов. Я узнала, что примерно двадцать лет тому назад граф Рауль де Фламанж купил у вас некоторые материалы натуралистов. По сути дела, поэтому я к вам и приехала».

«Я помню это сделку, — подтвердил барон-лавочник. — Что дальше?»

«Не остались ли у вас какие-нибудь другие материалы Общества — например, относящиеся к Заповеднику на Кадуоле?»

Ксантиф покачал головой: «Ничего не осталось. Вообще, я занимался бумагами натуралистов чисто случайно».

Уэйнесс разочарованно поникла на стуле: «Тогда, может быть, вы не отказались бы объяснить мне, каким образом материалы Общества попали к вам в руки? Это позволило бы мне продолжить розыски в другом месте».

«Охотно. Как я упомянул, документы такого рода не относятся к числу интересующего меня ассортимента. Я согласился их получить только потому, что мог предоставить их в распоряжение графа Рауля, которого считал альтруистом, благородным человеком во всех смыслах слова и, осмелюсь так выразиться, своим другом. Возьмите чаю».

«Спасибо. Почему вы смеетесь?»

«Вы ужасно серьезны».

Уэйнесс начала было что-то говорить, но вдруг часто заморгала и не смогла сдержать слезы. Она отчаянно захотела свернуться калачиком в девичьей постели на втором этаже Прибрежной усадьбы и забыть обо всех ужасах Вселенной! Воспоминание заставило ее сердце сжаться так сильно, что она почти выронила чашку.

Ксантиф мгновенно оказался рядом и уже вытирал ей слезы тонким шелковым платком, благоухавшим лавандой: «Простите меня — как правило, я не веду себя настолько бестактно. Совершенно очевидно, что вам пришлось преодолеть много трудностей».

«Боюсь, что за мной следят... очень опасные люди. Я старалась сделать все возможное, чтобы они за мной не увязались, но не уверена, что мне это удалось».

«Что навело вас на мысль о слежке?»

«Как раз в тот момент, когда вы открыли дверь, мимо прошел человек в куртке с капюшоном. Вы, наверное, его заметили».

«Заметил. Он проходит мимо, примерно в это время, каждую ночь».

«Так вы его знаете?»

«Я с ним не знаком, но я его вижу уже несколько лет — на каковом основании можно с уверенностью сделать вывод, что он за вами не следил».

«И все же я чувствую, что за мной следят — у меня мурашки бегут по коже».

«Все может быть, — не возражал барон. — В свое время мне привелось слышать много странных историй. Тем не менее...» Он помолчал и пожал плечами: «Если за вами увязались любители, вы, скорее всего, уже от них избавились. Если за вами следят профессионалы, вполне возможно, что вам не удалось их перехитрить. Настоящие специалисты могут сделать так, чтобы ваша кожа излучала кодированный сигнал с определенной длиной волны. Вас могли окружить облачком летучих микроскопических датчиков — каждый меньше мельчайшей капли воды. В таком случае с вашей стороны совершенно бесполезно запутывать следы: такие датчики незаметно осаждаются на одежду».

«Значит, нас и сейчас могут подслушивать!»

«Не думаю. Моя профессия такова, что приходится иметь дело с самыми разными людьми, и за многие годы я приобрел определенные привычки. В частности, я установил приборы, которые сразу же предупредили бы меня о попытке посторонних лиц узнать, о чем говорится у меня в приемной. Скорее всего, вы страдаете от нервного перенапряжения, и у вас разыгралось воображение».

«Надеюсь».

«А теперь вернемся к тому, каким образом в мои руки попали бумаги Общества натуралистов. Это тоже странная история. Вы, наверное, заметили лавку по соседству?»

«Я говорила с Альвиной — она объяснила мне ваше расписание».

«Двадцать лет тому назад к ней обратился человек по имени Адриан Монкурио, желавший продать комплект из четырнадцати танглетов. Альвина пригласила экспертов, и те подтвердили, что танглеты Монкурио — не только подлинники, но и представляли собой необычайную редкость. Альвина была рада возможности найти покупателей за определенное вознаграждение. Монкурио — насколько я понимаю, субъект, движимый неутолимой страстью к приключениям — отправился добывать следующую партию товара. Через некоторое время он привез еще двадцать танглетов. Эти изделия, однако, эксперты объявили фальшивыми. Монкурио схватил свои подделки и скрылся из Триеста прежде, чем руководство Танглет-клуба успело что-либо предпринять. С тех пор Монкурио не видели».

«Но как же быть с документами Общества?»

Ксантиф сделал успокоительный жест: «Когда Монкурио впервые встретился с Альвиной, он предложил ей также материалы Общества натуралистов. Она направила его ко мне. Меня интересовали только вещи, полезные для графа Рауля, но Монкурио наотрез отказывался продавать бумаги по отдельности, он хотел сбыть всю партию сразу. Так что я приобрел все эти документы, заплатив чисто номинальную сумму, и передал их графу за те же деньги».

«И среди них не было ничего относящегося к Кадуолу? Хартии Заповедника, например? Никакого договора или другого документа, подтверждающего передачу прав собственности?»

«Ничего подобного среди них не было».

Уэйнесс откинулась на спинку стула. Помолчав, она спросила: «А Монкурио не упоминал о происхождении документов? Где он их нашел? Кто их ему продал?»

Ксантиф покачал головой: «Не припомню ничего определенного».

«Интересно было бы узнать, где он сейчас».

«Кто? Монкурио? Если он на Земле, ему приходится держаться тише воды, ниже травы».

«Альвина посылала ему деньги за первые четырнадцать танглетов — может быть, она знает, по какому адресу с ним можно связаться?»

«Гм. Если это так, она должна была поставить в известность Танглет-клуб. Хотя, возможно, Монкурио заранее с ней условился, что она не будет разглашать его местонахождение, — барон задумался. — Что ж, если хотите, я могу с ней поговорить. Она может доверить мне сведения, которые вам из нее не выудить».

«Пожалуйста, пожалуйста! — Уэйнесс вскочила на ноги и торопливо объяснила. — Не могу сразу все сказать, но главное очень просто. Если я не найду то, что ищу, в Заповедник хлынет орда дикарей, а Кадуол станет собственностью шайки бессовестных мошенников».

«Ага! — поднял палец Ксантиф. — Теперь я начинаю понимать. Сию минуту зайду к Альвине — она тоже полуночница». Барон взял платок в черную и зеленую клетку и повязал его на голову Уэйнесс: «Где вы остановились?»

«В отеле «Сиренуза»».

«Спокойной ночи! Если я узнаю что-нибудь полезное, сразу же дам вам знать».

«Не знаю, как вас благодарить».

Ксантиф открыл дверь, и Уэйнесс вышла на улицу. Посмотрев направо и налево, барон сказал: «Все тихо. В это время на улицах, как правило, безопасно — все уважающие себя бандиты храпят в постелях».

Уэйнесс торопливо прошла по улице Мальтуса и обернулась на углу. Ксантиф еще стоял и смотрел ей вслед. Уэйнесс подняла руку на прощание и свернула на бульвар Десяти Пантологов.

Казалось, что ночь стала еще темнее. На мосту Орсини больше не было женщины в черном, напевавшей тихую песню. Холодный сырой ветерок продувал улицы Старого Триеста.

Уэйнесс шла по бульвару; в глухой тишине отчетливый стук ее каблуков разносился удивительно далеко, возвращаясь гулкими отзвуками. Из-за пары чугунных ставень послышалось бормотание низких голосов на фоне каких-то рыданий и всхлипываний. Уэйнесс на мгновение задержалась, но поспешила дальше. Она приближалась к месту, где между домами темнел проем узкого переулка, ведущего к пристани. Когда она проходила мимо, из теней выступил высокий мужчина в темной одежде и мягкой черной шляпе. Он схватил Уэйнесс за плечи и заставил ее повернуть в переулок. Уэйнесс открыла рот, чтобы закричать, но похититель плотно закрыл ладонью всю нижнюю половину ее лица и наполовину повел, наполовину поволок ее, спотыкающуюся, вниз по переулку — у нее подкосились ноги. Уэйнесс начала отбиваться и кусаться; похититель равнодушно произнес: «Перестань, а то шею сверну».

Уэйнесс обмякла, делая вид, что теряет сознание, после чего сделала отчаянное усилие и вырвалась. Бежать можно было только вперед, к пристани, и она припустила со всех ног. Слева она заметила чуть приоткрытую створку деревянных ворот какого-то двора или портового склада. Толкнув створку, она заскочила внутрь, нащупала засов и задвинула его как раз в тот момент, когда преследователь с размаху налег на ворота плечом. Дощатые ворота вогнулись и затрещали. Похититель снова ударил в ворота плечом — доски начинали ломаться и расходиться. Рядом, у стены, стоял какой-то пыльный стол с горшками и тиглями; среди них Уэйнесс нашла пустую бутылку из-под шампанского и схватила ее за горлышко. Трухлявые доски разлетелись на куски, и мужчина в черном прорвался через ворота. Уэйнесс изо всех сил огрела его по голове бутылкой — он пробежал еще пару шагов по инерции и упал. Уэйнесс опрокинула на него стол со всеми горшками, выскочила в переулок и припустила вверх по мостовой. Добежав до бульвара, она обернулась; за ней больше никто не гнался.

Уэйнесс побежала дальше и перешла на быстрый шаг только метрах в тридцати от входа в отель. Оказавшись у входа, она остановилась, чтобы перевести дыхание. Бульвар был безлюден. Только теперь Уэйнесс начинала полностью осознавать то, что произошло. Она еще никогда в жизни не была так напугана, хотя во время нападения особых эмоций она почему-то не чувствовала — если не считать ощущения дикого торжества, охватившего ее, когда тяжелая бутылка трахнула бандита по макушке.

Одолеваемая противоречивыми стимулами, Уэйнесс передернула плечами, обхватила себя руками и снова поежилась — на этот раз от холода. Она зашла в вестибюль и приблизилась к прилавку регистратуры. «Как раз вовремя, я собиралась уходить!» — встретила ее дежурная. Заметив, что Уэйнесс часто дышит, девушка удивилась: «Вы бежали?»

«Да, чуть-чуть пробежалась», — ответила Уэйнесс, стараясь не выказывать особого волнения. Обернувшись через плечо, она добавила: «По правде сказать, я порядком испугалась».

«Какая чепуха! — махнула рукой дежурная. — У нас нечего бояться, особенно если вы правильно повязали косынку».

Во время потасовки платок соскользнул с головы Уэйнесс на плечи. «В следующий раз буду осторожнее, — пообещала Уэйнесс, развязала платок и вернула его служащей. — Большое спасибо!»

«Не за что. Мы всегда рады помочь постояльцам».

Уэйнесс поднялась к себе в номер, закрыла дверь на замок и на засов и плотно задвинула шторы на окнах. Устроившись в кресле, она вспоминала происходившее в переулке. Кто на нее напал — случайный насильник? Наемный убийца? Агент, собиравшийся выпытать из нее добытые сведения? Не было никаких свидетельств, позволявших сделать определенные выводы, но интуиция часто работает в отсутствие явных улик. Скорее всего, улики были, но воспринимались лишь на подсознательном уровне. Голос нападавшего показался ей знакомым. Кроме того, если ей не показалось, от похитителя исходил едва уловимый запах, напоминавший смесь папоротника, фиалок и каких-то инопланетных эссенций. Он был молод и силен.

Уэйнесс не хотела приходить к окончательному заключению — сейчас оно было бы слишком неприятным.

Прошло минут пять. Уэйнесс поднялась на ноги и стала раздеваться. Звякнул телефон. Уэйнесс испуганно замерла. Кому понадобилось звонить ей посреди ночи? Она медленно подошла к телефону и ответила, не включая видеосвязь: «Кто это?»

«Вас беспокоит Альцид Ксантиф».

Уэйнесс присела и включила экран. Ксантиф сказал «Надеюсь, я вас не разбудил?»

«Нет, конечно нет!»

«Я поговорил с Альвиной. Вы произвели на нее хорошее впечатление. Я объяснил ей, что любая оказанная вам помощь послужила бы подспорьем правому делу — не говоря уже о том, что она доставила бы удовольствие в высшей степени приятной особе по имени Уэйнесс Тамм. Альвина согласилась сделать для вас все, что может, если вы зайдете к ней в лавку завтра в полдень».

«Очень рада это слышать, господин Ксантиф!»

«Не хотел бы внушать вам преувеличенные надежды. Альвина предупредила, что не знает, где именно Монкурио находится в настоящее время, но у нее есть адрес, оставленный им несколько лет тому назад».

«Это лучше, чем ничего».

«Разумеется. А теперь позвольте мне снова пожелать вам спокойной ночи. Как вы знаете, в это время я работаю — на самом деле меня уже ждет клиент».

 

3

Проснувшись утром, Уэйнесс обнаружила, что над Адриатическим морем сияет яркое Солнце. Один из коридорных в синей униформе, а именно недоросль по имени Феликс, подал ей завтрак в номере. Исподтишка оценив достоинства этого юноши, Уэйнесс решила, что Феликс, подвижный и ловкий парень с гладкими черными волосами, худощавой смышленой физиономией и зорко поблескивающими черными глазами, вполне способен выполнить несколько конфиденциальных поручений. Когда Уэйнесс вручила ему сольдо, чтобы заручиться взаимным доверием, он охотно согласился выслушать и выполнить ее указания.

«Прежде всего, — сказала она ему, — никто не должен знать о наших приготовлениях, ни единая душа! Это очень важно!»

«Не беспокойтесь! — заверил ее Феликс. — Я никогда не болтаю лишнего. Более осмотрительного коридорного нет ни в одном отеле Вселенной!»

«Прекрасно! В таком случае, сначала зайдите в несколько лавок на набережной...» Уэйнесс подробно объяснила ему, что следовало сделать. Через некоторое время Феликс вернулся со старым бушлатом, серой фланелевой рубахой, брезентовыми штанами, сандалиями на резиновой подошве и рыбацкой кепкой.

Уэйнесс переоделась в ванной и рассмотрела себя в зеркале. Она, конечно, мало походила на видавшего виды моряка, но по меньшей мере теперь ее было трудно узнать, особенно после того, как она придала коже лица оттенок темного загара с помощью косметики.

Феликс присоединился к ее мнению: «Не знаю, что о вас теперь подумают, но вы определенно выглядите по-другому».

За полчаса до полудня Феликс провел ее вниз по служебной лестнице в подвал отеля, а оттуда по сырому бетонному проходу — к каменным ступеням, спускавшимся к тяжелой бревенчатой двери. Феликс открыл эту дверь, они спустились еще ниже и в конце концов спрыгнули на прибрежную гальку с обращенной к морю стороны волноотбойной стены под пристанью. Волны Адриатики накатывались на камни всего лишь в десяти шагах.

Феликс и Уэйнесс прошли метров сто по галечному пляжу вдоль стены и поднялись по ржавой вертикальной лестнице на набережную. Феликс собрался уже возвращаться в отель, но Уэйнесс остановила его: «Подождите! Я чувствую себя безопаснее, когда вы рядом».

«Вам что-то мерещится, — убежденно сказал Феликс, взглянув по сторонам. — Никто за нами не гонится, а даже если бы гнался и устроил потасовку, я скорее всего убежал бы, потому что я трус».

«Все равно, пойдемте, — настаивала Уэйнесс. — Я не ожидаю, что вы пожертвуете своей жизнью за несколько монет. Но по-моему, если мы разбежимся в разные стороны в случае нападения, мои шансы выжить удвоятся».

«Гм! — с сомнением произнес Феликс. — Возникает впечатление, что вы гораздо хладнокровнее меня. За сопровождение вам придется заплатить еще сольдо — тем более, если, как вы говорите, существует опасность».

«Хорошо».

Там, где улица Мальтуса выходила на пристань, находился небольшой дешевый ресторан, где портовым рабочим, рыбакам и любым желающим подавали горячую уху, жареную рыбу и печеные мидии. И снова Феликс собрался убраться восвояси — и снова Уэйнесс не хотела об этом слышать. Положив юноше руку на плечо, она дала дальнейшие указания: «Пройдите по улице Мальтуса до лавки с зелеными пряжками в витрине».

«Знаю — там сидит эта чокнутая, Альвина».

«Зайдите в лавку и скажите Альвине, что здесь, в ресторане, ее ждет Уэйнесс Тамм. Убедитесь в том, что вас никто не подслушивает. Если она не сможет уйти из лавки, вернитесь и сообщите мне ее ответ».

«Деньги вперед».

Уэйнесс покачала головой: «Я не вчера родилась. Заплачу, когда вы вернетесь с Альвиной».

Феликс ушел. Прошло десять минут. Альвина зашла в ресторан в сопровождении Феликса. Уэйнесс сидела в углу, и Альвина сначала не могла ее найти, с недоумением оглядываясь по сторонам. Феликс подвел ее к столику Уэйнесс и получил три сольдо. «Никому не говорите об этом поручении, — сказала Уэйнесс, передавая деньги. — Кроме того, оставьте открытой дверь прохода, ведущего в отель с пляжа, чтобы я могла вернуться тем же путем».

Феликс удалился, весьма довольный собой. Альвина спокойно оценила внешность собеседницы: «Как видно, вы принимаете меры предосторожности — еще не помешало бы наклеить черную бороду».

«Об этом я не подумала».

«Неважно. Если бы мне не сказали, я бы вас теперь не узнала».

«Это хорошо. Ночью, когда я возвращалась в отель после встречи с Ксантифом, на меня напали. Я едва избежала смерти».

Альвина подняла брови: «Неужели? Это очень неприятно!»

Уэйнесс показалось, что Альвина не принимает ее всерьез — возможно, считает переодевание мелодраматическим преувеличением.

Приблизился официант в грязном белом переднике. Альвина заказала горшок красноватой рыбацкой ухи, и Уэйнесс последовала ее примеру.

Альвина спросила: «Не объясните ли вы мне причины ваших поисков?»

«Охотно. Больше тысячи лет тому назад первопроходцы Общества натуралистов открыли планету Кадуол. Натуралистов настолько впечатлили красота этого мира и неповторимость многих его аспектов, что они решили создать вечный Заповедник, предохраняющий Кадуол от эксплуатации человеком. Теперь Заповеднику угрожает гибель — только потому, что бывший секретарь Общества продал документы натуралистов торговцам редкостями; среди этих документов был бессрочный договор, передававший владельцу право собственности на Кадуол, и оригинальный экземпляр Хартии Кадуола. Эти бумаги исчезли — куда, никто не знает. Но если их не найдут, Общество может потерять право собственности на планету».

«И каким образом вы очутились в центре событий?»

«Мой отец — консерватор Кадуола, он живет на станции Араминта. Мой дядя Пири — секретарь Общества на Земле; но он стар и немощен, и никому не остается заняться поиском документов, кроме меня. Бессрочный договор ищут и другие люди, желающие завладеть планетой — среди них есть преступники и просто глупцы, но все они намерены уничтожить Заповедник и все они мои смертельные враги. Думаю, что их агенты проследили меня до Триеста, несмотря на все мои предосторожности. Я опасаюсь за свою жизнь. Меня тревожит судьба Кадуола, малонаселенного и уязвимого мира. Если я не найду документы, Заповедник не выживет. Я приближаюсь к своей цели с каждым днем. Мои враги это знают и убьют меня без малейшего сожаления, а я еще не хочу умирать».

«Надеюсь, что нет, — Альвина постучала пальцами по столу. — Значит, вы не слышали?»

Уэйнесс испуганно взглянула на нее: «Не слышала — чего?»

«Этой ночью Ксантифа убили. Утром его нашли в канале».

Время остановилось. Все расплылось — Уэйнесс не видела ничего, кроме пронзительных серо-зеленых глаз Альвины. В конце концов она заставила себя выдавить: «Это ужасно. У меня не было никакого представления... Я во всем виновата! Я их к нему привела!»

Альвина кивнула: «Может быть и так. А может быть и нет — кто знает? Так или иначе, это не меняет дела».

Помолчав, Уэйнесс сказала: «Вы правы. Это не меняет дела». Она вытерла слезы. Официант принес горшки с ухой; Уэйнесс тупо посмотрела в горшок.

«Ешьте! — посоветовала Альвина. — Нам все равно придется платить».

Уэйнесс отодвинула горшок: «Что случилось?»

«Не хочу рассказывать. Отвратительный случай. Кто-то хотел заставить Ксантифа поделиться сведениями. Он не мог предоставить эти сведения, потому что знал не больше того, что сказал вам. Не сомневаюсь, что он не преминул это объяснить своим палачам, но они упорствовали, замучив его до смерти, и выбросили его тело в канал». Альвина съела несколько ложек ухи, после чего прибавила: «Ясно, однако, что он сумел не упомянуть мое имя».

«Почему вы так думаете?»

«Я вернулась в лавку сегодня рано утром, и меня никто не ждал. Ешьте уху! Бессмысленно страдать на пустой желудок».

Уэйнесс глубоко вздохнула, пододвинула к себе горшок и стала есть. Альвина наблюдала за ней с мрачной усмешкой: «Всякий раз, когда на меня обрушивается удар судьбы, я радуюсь тому, что еще жива. Я пью дорогие вина, набиваю живот деликатесами, которые мне не по карману, и трачусь на никому не нужные безделушки».

Уэйнесс невесело рассмеялась: «И что, это помогает?»

«Нет. Тем не менее, доедайте уху».

Помолчав, Уэйнесс сказала: «Мне придется научиться быть бессердечной. Я не могу позволить себе слабости».

«Думаю, у вас достаточно сильный характер. Но вам никто не помогает?»

«У меня есть помощник, он очень далеко. Глоуэн должен приехать — не могу его дождаться».

«У вас нет никакого оружия?»

«Нет».

«Подождите здесь», — Альвина вышла из ресторана и через несколько минут вернулась с парой небольших пакетов. «Эти вещи по меньшей мере помогут вам сохранять спокойствие», — она объяснила, как следовало пользоваться ее подарками.

«Благодарю вас, — кивнула Уэйнесс. — Могу я за них заплатить?»

«Нет. Но если вам удастся применить то или другое средство в отношении человека, погубившего Ксантифа, будьте добры, не забудьте об этом мне сообщить».

«Даю вам слово!» — Уэйнесс засунула пакеты в карманы бушлата.

«А теперь перейдем к делу, — Альвина вынула листок бумаги. — Не могу устроить вам встречу с Монкурио, так как он улетел с Земли. Куда? Не имею представления. Но он оставил адрес на тот случай, если ему будут причитаться какие-нибудь деньги за еще не проданные изделия».

«И этот адрес еще действителен?» — с сомнением спросила Уэйнесс.

«В прошлом году я выслала по этому адресу деньги и получила расписку в получении».

«От Монкурио?»

Альвина поморщилась и покачала головой: «Деньги были отправлены на имя Ирены Портильс — по-видимому, супруги или сожительницы Монкурио. Будьте с ней осторожны. Она подозрительная особа, с ней трудно иметь дело. Не ожидайте, что она охотно — или даже неохотно — предоставит вам нынешний адрес Адриана Монкурио. Она не хотела даже расписываться в получении денег, заявляя, что не должно быть никакой улики, связывающей ее имя с именем Монкурио. Я заверила ее, что подобные возражения абсурдны, так как Монкурио уже установил такую связь, оставив мне ее адрес, и что, если она не распишется в получении денег от имени Монкурио, я аннулирую денежный перевод, и больше она от меня ничего не получит. Ха! Жадность пересилила в ней паранойю, и она выслала мне надлежащую расписку, сопроводив ее, однако, саркастическими замечаниями, способными привести в ярость кого угодно».

«Может быть, она добрее, когда ничего не опасается?» — неуверенно предположила Уэйнесс.

«Все возможно. Тем не менее, не могу себе представить, как втереться к ней в доверие — и тем более выжать из нее важные сведения».

«Придется над этим подумать. Может быть, у нее есть какая-нибудь слабость — или поможет какое-нибудь побочное обстоятельство».

«Желаю удачи. Вот адрес», — Альвина протянула ей листок. Уэйнесс прочла:

«Г-жа Ирена Портильс

Вилла «Лукаста»,

ул. Мадуро, 31

Помбареалес, Патагония».

 

4

Уэйнесс вернулась в отель «Сиренуза» тем же путем, каким пришла в ресторан на набережной: по пристани до вертикальной лестницы, по галечному пляжу вдоль волноотбойной стены до каменных ступеней, вверх по ступеням в подземный проход за бревенчатой дверью. В подвале она заблудилась и некоторое время бродила взад и вперед по сырым закоулкам, где пахло плесенью, старым вином, затхлым луком и рыбой. Наконец она нашла дверь, выходившую на служебную лестницу, с облегчением поднялась на второй этаж и поспешила в номер. Там она сбросила рыбацкую одежду, выкупалась и переоделась в обычный костюм. Присев у окна, она стала смотреть на море и размышлять о новых обстоятельствах своей странной жизни.

Возмущение и гнев тщетны, они приводят только к разочарованию. Страх не менее бесполезен, но его труднее контролировать.

Уэйнесс не могла усидеть на месте. Приходилось думать о стольких вещах, многочисленные сложности не давали сосредоточиться. Пассивное размышление делало ее уязвимой, только действие позволяло ей постоять за себя.

Уэйнесс подошла к телефону и позвонила в усадьбу «Попутные ветры». Агнеса, ответившая на звонок, отправилась в сад на поиски Пири Тамма, и тот сразу нашелся.

«А, Уэйнесс! — осторожно сказал он. — Я как раз собирался ехать в Тиренс, нужно заняться одним вопросом в банке. Если хочешь, могу позвонить тебе примерно через полчаса».

«Я предпочла бы, чтобы вы уделили мне минуту перед отъездом», — Уэйнесс пыталась придать голосу беззаботно-деловитое выражение, но он звучал напряженно даже в ее собственных ушах.

«Да, у меня есть пара минут. Какие у тебя новости?»

«И хорошие, и плохие. Вчера я говорила с неким Альцидом Ксантифом. Сам он ничего не знал, но по ходу дела упомянул об архиве в Бангалоре. Сегодня утром я туда позвонила, и они подтвердили, что у них есть документы, которые мы ищем — похоже на то, что мы сможем их получить без особого труда».

«Поразительно!» — в полном замешательстве Пири Тамм зажмурился и снова открыл глаза.

«Более чем поразительно, если учесть, через что мне пришлось пережить, чтобы получить эти сведения. Я написала вам, отцу и Глоуэну, чтобы информация не пропала, если со мной что-нибудь произойдет».

«Почему бы с тобой что-нибудь произошло?»

«Вчера поздно вечером я здорово испугалась — на меня напали. Может быть, кто-нибудь, так сказать, «ошибся адресом», а может быть это была попытка ухаживания в адриатическом стиле — понятия не имею. Так или иначе, мне удалось сбежать».

Пири Тамм в ярости стукнул кулаком по столу: «Проклятие! Мне твоя затея нравится все меньше и меньше! Тебе приходится делать вещи, опасные даже для сильного и опытного мужчины. Это неправильно!»

«Правильно или неправильно, кто-то должен этим заниматься. А кроме меня никого нет».

«Знаю, знаю! — ворчал Пири Тамм. — Мы уже тысячу раз об этом спорили».

«Будьте уверены, я принимаю все меры предосторожности. Дядюшка Пири, теперь вам, наверное, уже пора ехать по делам. Раз уж вы будете в банке, попросите их, пожалуйста, проверить, переведены ли на мой счет те деньги, которые мне обещали прислать родители».

«Обязательно этим займусь. Что ты теперь собираешься делать?»

«Еду в Бангалор — еще не знаю, сколько пересадок придется сделать, постараюсь найти самый короткий маршрут».

«И когда ты мне снова позвонишь?»

«Скоро — скорее всего, уже из Бангалора».

«Тогда до свидания, и будь осторожна!»

«До свидания, дядюшка Пири».

Через полчаса Уэйнесс зашла в телефонную будку, стоявшую в вестибюле отеля, и набрала номер банка в Тиренсе. На экране снова появилось лицо Пири Тамма: «Надеюсь, теперь мы можем поговорить без свидетелей?»

«Хотелось бы в это верить — хотя я уже не доверяю телефону в собственном номере. Меня без всякого сомнения проследили до Триеста». Уэйнесс решила не рассказывать старому секретарю Общества об убийстве Ксантифа.

«Таким образом, поездка в Бангалор отпадает?»

«Совершенно верно. Если мне удалось направить кого-нибудь по ложному следу, тем лучше».

«Что ты узнала в Триесте?»

«Я спустилась еще на одну ступеньку лестницы — и вас, несомненно, удивит, чье имя всплыло в связи с нашим расследованием».

«Даже так? Чье же?»

«Вашего приятеля-гробокопателя, Адриана Монкурио».

«Ха! — поразмышляв несколько секунд, воскликнул Пири Тамм. — Удивлен-то я, конечно, удивлен — но не слишком!»

«Вам что-нибудь известно о его нынешнем местонахождении?»

«Ничего».

«У вас с ним есть какие-нибудь общие знакомые?»

«Никаких. Я от него давно ничего не слышал — подозреваю, что он либо на другой планете, либо мертв».

«В таком случае придется продолжить розыски. В связи с чем мне тоже, может быть, потребуется покинуть Землю».

«И улететь куда?»

«Еще не знаю».

«Но куда ты направишься сейчас, из Триеста?»

«Боюсь сказать — совершенно необходимо, чтобы это оставалось в тайне. Телефон в моем номере почти наверняка прослушивается. Я звоню из вестибюля».

«Правильно! Ничему и никому не доверяй!»

Уэйнесс вздохнула, вспомнив Ксантифа — ясность его ума, его непоколебимую порядочность.

«Еще один вопрос, дядюшка Пири. Я не зря попросила вас поехать в банк. У меня осталось примерно триста сольдо, но в том случае, если мне придется лететь на другую планету, этого не хватит. Не могли бы вы занять мне примерно тысячу?»

«Разумеется! Две тысячи, если потребуется!»

«Две тысячи в два раза лучше одной. Я приму деньги с благодарностью и верну их как можно скорее».

«Не беспокойся о деньгах. В конце концов твои затраты должен будет возместить Заповедник».

«Я тоже так считаю. Спросите, пожалуйста, служащего, в каком банке Триеста я могу получить их перевод, и я сразу же заберу деньги».

«Ты не можешь себе представить, как я из-за тебя беспокоюсь!» — ворчал Пири Тамм.

«Пожалуйста, дядюшка Пири, не волнуйтесь! — воскликнула Уэйнесс. — По меньшей мере в данный момент я в безопасности — тем более, что я отослала всех негодяев в Бангалор! Они разозлятся, когда поймут, какого дурака сваляли, но к тому времени я уже буду далеко».

«Так когда же я снова смогу с тобой поговорить?»

«Не знаю — это выяснится только через некоторое время».

 

5

Рассчитавшись с отелем у прилавка регистратуры, Уэйнесс вернулась в номер. Происшедшее в Триесте оказалось полезным во многих отношениях. Представление Уэйнесс о преступной сущности ее противников, прежде носившее почти абстрактный характер, приобрело вполне реальные черты, леденящие кровь. Они были настойчивы и безжалостны, они предпочитали убивать даже тогда, когда в этом не было необходимости. Если бы она не сбежала, ее бы убили — а с ее точки зрения это было бы весьма трагическим стечением обстоятельств. Такое стечение обстоятельств привело бы к прекращению существования смышленого и резвого существа по имени Уэйнесс, со всеми ее неповторимыми прелестями и причудами, с ее привязчивым и доброжелательным характером, с ее ироническим чувством юмора. Трагедия, да и только!

Уэйнесс никак не могла решить, следует ли ей переодеться в утренний наряд, и в конце концов выбрала компромисс, закутавшись в бушлат и нахлобучив на темные кудри рыбацкую кепку. Вооружившись средствами самозащиты, полученными от Альвины, она чувствовала себя значительно увереннее.

Теперь ей оставалось только уехать. Уэйнесс подошла к двери, тихонько приоткрыла ее и посмотрела в коридор. Вполне можно было себе представить, что за дверью ее уже кто-то ждал, что ее затащили бы обратно в номер, зажимая рот, и расправились бы с ней втихомолку. Подумав об этом, Уэйнесс поморщилась.

Но в коридоре было пусто. Уэйнесс вышла из отеля, спустившись по служебной лестнице и воспользовавшись подземным переходом, кончавшимся на галечном пляже под набережной.

 

6

Три дня и три ночи Уэйнесс применяла все известные ей и доступные ее воображению способы запутывания следов, переодевания и конспирации — в частности, она часто проверяла одежду в поиске микроскопических датчиков и радиоактивных меток. Она быстро протискивалась через толпу и тут же возвращалась по своим следам, снова и снова присматриваясь к выражению лиц — не удалось ли ей привести кого-нибудь в замешательство? Зайдя в автобус, она выскочила из него, когда тот остановился у светофора в небольшом поселке, и сразу же покинула поселок в автофургоне, перевозившем сельскохозяйственных рабочих. В Лиссабоне, на атлантическом побережье, она села в вагон поезда на магнитной подушке, отправлявшегося на север, вышла на первой остановке, зашла в другой вагон того же поезда, заперлась в женском туалете до следующей остановки, снова вышла и проскользнула в вагон поезда, двигавшегося в обратном направлении; в этом поезде она доехала до самого Танжера. Там она изменила внешность, выбросив приобретенные раньше зеленый походный плащ и светлый парик, после чего присоединилась к группе молодых странников, одетых в одинаковые парусиновые штаны и серые свитера. Переночевав на молодежной базе в Танжере, на следующее утро она приобрела билет на трансатлантический аэроэкспресс и через шесть часов оказалась в мегаполисе Алонсо-Сааведра, на реке Танагра. К тому времени она была уже почти уверена, что избавилась от любого «хвоста», но продолжала проверять, не подбросили ли ей какой-нибудь датчик, прятаться в укромных местах, наблюдая за проходящими вслед людьми, и непредсказуемо пересаживаться из одного транспортного средства в другое. В свое время она приземлилась на небольшом аэробусе в провинциальной столице Биригуассу, после чего отправилась на другом аэробусе, летевшем на юго-запад над бескрайней пампой, в горняцкий городок Намбукара. Здесь она остановилась на ночь в гостинице «Стелла д'Оро» и поужинала бифштексом угрожающих размеров с гарниром из жареного картофеля и авокадо; с гарниром принесли еще и жареную птицу, похожую на небольшую длинноногую курицу.

Помбареалес все еще находился далеко на юге, и сообщение с этим населенным пунктом оказалось весьма непостоянным. Наутро Уэйнесс с большим сомнением забралась в древний аэробус, с какими-то перестуками и стонами поднявшийся в воздух рывками и тяжело полетевший на юг, покачиваясь и ныряя под порывами ветра. Другие пассажиры, судя по всему, не замечали тревожных особенностей этого рудимента античности — беспокойство у них вызвал только один исключительно резкий провал в «воздушную яму», из-за которого несколько человек разлили пиво. Господин, сидевший рядом с Уэйнесс, заявил, что давно летает по этому маршруту и отбросил возникавшие у него поначалу опасения. По его мнению, так как этот аэробус почти ежедневно совершал рейсы с севера на юг и обратно на север уже в течение многих лет, не было никаких причин предполагать, что именно сегодня он возьмет и развалится на части в воздухе. «По сути дела, — доверительно сообщил он, — этот драндулет становится безопаснее с каждым днем. Этот неоспоримый факт можно доказать математически! Насколько можно судить по вашей манере выражаться, вы получили хорошее образование — полагаю, вас обучали началам логики?»

Уэйнесс скромно признала, что ей действительно преподавали курс логики.

«В таком случае я смогу без труда продемонстрировать вам ход своих мыслей. Представьте себе новый аэробус. Допустим, он летает два дня без происшествий, а на третий день разбивается. Значит, ему свойственна очень высокая аварийность — больше тридцати процентов. Однако, если аэробус — такой, как наш — летает уже десять тысяч дней и ни разу не упал, его аварийность очень невелика, меньше одной сотой доли процента, что внушает оптимизм! Более того, с каждым следующим днем риск, связанный с таким аэробусом, уменьшается, так что уверенность пассажиров в их безопасности должна только укрепляться».

В этот момент музейный летательный аппарат подвергся воздействию исключительно бестактного воздушного потока — резко вздрогнув, он клюнул носом и затрясся крупной дрожью; откуда-то послышался жалобный скрежет, закончившийся таким звуком, будто что-то лопнуло. Любитель математики игнорировал это обстоятельство: «Таким образом, по всей вероятности мы здесь в большей безопасности, чем сидя дома в любимом кресле, где нас может укусить забежавшая с улицы бешеная собака».

«Ваши пояснения очень любопытны и отличаются редкой ясностью изложения, — отозвалась Уэйнесс. — Тем не менее, я все еще немного беспокоюсь, хотя теперь не понимаю, почему».

После полудня аэробус приземлился в городе Акике, где Уэйнесс вышла — древний аппарат продолжал путь на юго-восток, к озеру Анжелина. В местном справочном бюро Уэйнесс узнала, что опоздала на аэробус в Помбареалес, совершавший рейсы три раза в неделю; до конечного пункта ее странствий, гнездившегося практически в тени гигантских Анд, оставалось еще километров сто пятьдесят. Она могла ждать аэробуса, проведя два дня в Акике, или отправиться в Помбареалес на омнибусе, выезжавшем на следующий день.

В качестве лучшего отеля Акике ей рекомендовали «Универсо», пятиэтажную башню из бетона из стекла рядом с аэропортом. Уэйнесс отвели просторную комнату на верхнем этаже, откуда можно было видеть весь город — несколько тысяч блоков из бетона и стекла, образовывавших прямоугольные кварталы вокруг центральной площади. Дальше, до горизонта, расстилалась пампа.

Вечером Уэйнесс почувствовала себя одиноко, ей хотелось вернуться домой. Она провела целый час, сочиняя письмо родителям — с припиской для Глоуэна на тот случай, если он еще не покинул станцию Араминта: «Я потеряла надежду получить от тебя какую-нибудь весточку. Джулиан объявился в доме дядюшки Пири, но не сделал ничего, что принесло бы ему популярность. Тем не менее он упомянул, что ты куда-то уехал, чтобы помочь своему отцу, и теперь я не знаю, жив ты или нет. Надеюсь, что ты жив, и очень хотела бы, чтобы ты был со мной, так как окружающая бесконечная степь вызывает подавленность. У меня не хватает энергии на все эти интриги и заговоры, а когда у меня кончается энергия, я чувствую себя несчастной. И все же я постараюсь выжить. Мне нужно рассказать тебе огромное количество разных вещей. Я нахожусь в очень странной сельской местности — иногда я забываю, что путешествую по Древней Земле, мне кажется, что я уже на другой планете. В любом случае я тебя целую и всей душой надеюсь, что ты ко мне скоро присоединишься».

Наутро Уэйнесс села в омнибус, резво помчавшийся на юго-запад по ровной прямой дороге, пересекавшей пампу. Удобно расположившись в кресле, она тайком разглядывала попутчиков — у нее это уже практически вошло в привычку. Ничто не вызвало у нее подозрений; никто не проявлял к ней особого интереса, кроме молодого человека с узким лбом и широкой зубастой ухмылкой, желавшего вручить ей религиозную брошюру.

«Нет, спасибо, — отказалась Уэйнесс. — Меня не интересуют ваши теории».

Молодой человек протянул ей кулек: «А конфет не хотите?»

«Нет, спасибо! — повторила Уэйнесс. — И если вы намерены есть все эти конфеты, пожалуйста, пересядьте подальше, потому что у них тошнотворный запах, и меня может вырвать на ваши проповеднические брошюры».

Молодой человек пересел на другое место и ел конфеты в одиночестве.

За окнами омнибуса проплывали пустынные низкие холмы, обнажения крошащейся скалистой породы, пучки орляка, редкие группы ив и осин в низинах и провалах, еще более редкие тщедушные кипарисы, изуродованные ветром. Ланюшафт не был лишен определенной унылой красоты. Уэйнесс подумала, что, если бы ее попросили нарисовать этот пейзаж, ей потребовалась бы палитра с очень немногими красками, но из этих красок пришлось бы смешивать многочисленные оттенки серого — темного для теней, с примесями умбры, охры и кобальта для камней и скальных обнажений, а также желтовато-серого, серовато-оливкового и пыльного коричневато-серого, с несколькими мазками темно-зеленого с бронзовым отливом и черно-зеленого, чтобы не забыть о кипарисах.

По мере приближения к пункту назначения горы вырастали все выше. а ветер, налетавший с запада, оживлял пампу порывистыми движениями.

Солнце, побледневшее в пыльной дымке, поднималось к зениту. Вдалеке показалось скопление низких беленых строений — городок Помбареалес.

Омнибус въехал на центральную площадь и остановился перед обветшалым зданием гостиницы «Монополь». С точки зрения Уэйнесс, этот населенный пункт во многом напоминал Намбукару, слегка уменьшенную в масштабе — такая же площадь посередине, такие же прямоугольные кварталы беленых строений с прямоугольными очертаниями. «Непривлекательный городишко», — подумала Уэйнесс. Единственным преимуществом Помбареалеса было то обстоятельство, что это было, пожалуй, последнее место на Земле, куда добрались бы агенты Танглет-клуба в поисках нарушителя его правил.

С багажной сумкой на плече Уэйнесс зашла в просторное темное фойе гостиницы «Монополь». Регистратор предложил ей, на выбор, номер с окнами, выходившими на площадь, номер с окнами, не выходившими на площадь, или угловой двухкомнатный номер с окнами, выходившими и не выходившими на площадь. «У нас немного постояльцев, — пояснил служащий. — Цена всех номеров одинаковая: два сольдо в день, включая стоимость завтрака».

«Тогда я предпочла бы двухкомнатный номер, — сказала Уэйнесс. — Я еще никогда не снимала двухкомнатный угловой номер».

«В наших местах, как вы заметили, свободного пространства более чем достаточно, — философски пожал плечами регистратор. — Если хотите, занимайте целый этаж, я с вас много не возьму. Завывания ветра и вид на Анды — бесплатно».

Двухкомнатный номер удовлетворил Уэйнесс во всех отношениях. Все устройства в ванной функционировали безупречно; в спальне стояла широкая кровать, слегка пахнувшая антисептическим мылом, а в гостиной красовались тяжелый дубовый обеденный стол на большом синем ковре, несколько тяжелых стульев, софа и письменный стол-секретер с телефоном. Уэйнесс подавила в себе желание позвонить дядюшке Пири и присела на один из стульев. У нее еще не было никаких планов — в отсутствие информации какое-либо планирование казалось бессмысленным. Прежде всего нужно было разведать обстановку и узнать все, что можно было узнать об Ирене Портильс.

Приближался полдень — обедать было рано. Уэйнесс спустилась в фойе и подошла к регистратору. Теперь следовало проявить чрезвычайную осмотрительность — ведь служащий отеля мог оказаться, чего доброго, двоюродным братом Ирены Портильс! Уэйнесс начала расспросы издалека: «Приятель просил меня навестить одну знакомую. Она живет на улице Мадера. Вы не подскажете, где эта улица?»

«Мадера? В Помбареалесе нет такой улицы».

«Гм. Может быть, я перепутала или не расслышала. Нет ли у вас улицы с похожим названием — Ладеро или Бадуро?»

«У нас есть улица Мадуро, а также проспект Оникс-Формадеро. По традиции улицу здесь называют «калье», а проспект — «авенида»».

«Да-да! Кажется, он сказал «калье Мадуро»; его знакомая живет в доме с двумя черными гранитными шарами на столбах въездных ворот».

«Не припомню такого дома, но улица Мадуро мне хорошо известна, — служащий указал карандашом на лежавшую перед ним карту. — Пройдите три квартала на юг по улице Люнета, и вы окажетесь на перекрестке с улицей Мадуро. Там у вас будет выбор: если вы повернете налево и пройдете несколько кварталов, вы упретесь в ограду кооперативного птичника, а если вы повернете направо, в конце концов вы придете на кладбище. Решайте сами! Не могу ничего порекомендовать по этому поводу».

«Спасибо!» — Уэйнесс повернулась, чтобы уйти.

Регистратор остановил ее: «Нельзя сказать, что это в двух шагах, причем снаружи сильный ветер, он гонит много пыли. Почему бы вам не воспользоваться удобным средством передвижения? Прямо у выхода запарковано такси Эстебана, с красной крышей. Он не возьмет с вас слишком много, если вы пригрозите, что пересядете в такси его брата Игнальдо, с зеленой крышей».

Уэйнесс подошла к красному такси. На переднем сиденье скучал тощий субъект с длинными руками и ногами; его обветренное коричневое лицо было вытянуто, как у клоуна, изображающего удивление. Заметив возможную пассажирку, он воскликнул «Сию секунду!», выскочил и распахнул дверь.

Уэйнесс спросила: «Это машина Игнальдо? Мне говорили, что у него низкие — даже очень низкие цены».

«Какая чепуха! — возмутился Эстебан. — Вы здесь впервые, и вас обманули. Иногда Игнальдо притворяется, что предлагает низкие расценки, но он хитрый дьявол и в конце концов умудряется содрать с пассажиров втридорога. Кому это знать, как не мне, его единственному конкуренту?»

«Именно по этой причине ваше суждение может быть пристрастным».

«О нет! У Игнальдо нет ни стыда ни совести. Даже если бы ваша бабушка, будучи при смерти, торопилась доехать до церкви прежде, чем священник уйдет домой, Игнальдо повез бы ее в объезд по окраинам и плутал бы до тех пор, пока она не испустила бы дух, после чего вступил бы в силу его тариф на перевозку трупов — или, во имя спасения ее души, до тех пор, пока несчастная старуха не согласилась бы заплатить неслыханные чаевые!»

«В таком случае я попробую воспользоваться вашими услугами, но сперва вы должны сообщить мне свои расценки».

Эстебан нетерпеливо воздел руки к небу: «Куда вы едете?»

«Хочу посмотреть на город. В частности, для начала, не помешало бы завернуть на улицу Мадуро».

«Это вполне возможно. Вы хотите зайти на кладбище?»

«Нет. Меня больше интересуют дома».

«На улице Мадуро нет домов, заслуживающих внимания, в связи с чем вступает в силу мой минимальный тариф. За поездку продолжительностью полчаса взимается один сольдо».

«Что? Игнальдо берет в два раза меньше!»

Эстебан издал возглас, полный отвращения, но сдался так быстро, что Уэйнесс убедилась в полной справедливости своего возмущения.

«Очень хорошо, — сказал таксист. — Мне все равно больше нечего делать. Залезайте. Тариф — один сольдо в час».

Уэйнесс чопорно уселась на сиденье: «Учитывайте, что я не обязательно нанимаю такси на час. За полчаса я заплачу половину сольдо, включая чаевые».

«Почему бы мне не отдать вам машину вместе со всем моим жалким скарбом и не уйти из города нищим, побираясь по дороге?» — взревел Эстебан.

В голосе водителя послышалась непритворная обида, в связи с чем Уэйнесс заключила, что названный тариф соответствовал стандартным расценкам. Уэйнесс рассмеялась: «Успокойтесь! Нельзя же надеяться на внезапное богатство каждый раз, когда к вам в машину садится неопытный новичок».

«Вы не так неопытны, как может показаться с первого взгляда», — проворчал Эстебан. Он закрыл дверь, и такси поехало по улице Люнета: «Так куда мы едем?»

«Сперва на улицу Мадуро».

Эстебан понимающе кивнул: «Кто-то из ваших родственников похоронен на кладбище».

«Не припомню, чтобы у меня здесь были родственники».

Эстебан поднял брови, всем своим видом показывая, что не видит смысла в указаниях клиентки: «В нашем городке, в сущности, не на что смотреть — и тем более на улице Мадуро».

«Вы знаете, кто там живет?»

«Я знаю всех в Помбареалесе!» — гордо ответил Эстебан. Он уже повернул на улицу Мадуро, заасфальтированную очень давно, и с тех пор покрывшуюся многочисленными выбоинами. Лишь примерно половина участков по обеим сторонам улицы были застроены — промежутки между домами достигали не менее двадцати метров. На участках, окружавших дома, время от времени виднелись тщедушные кустики или искаженные постоянным ветром деревца, свидетельствовавшие о попытках зачаточного садоводства. Эстебан указал на жилище с заколоченными окнами, окруженное зарослями чертополоха: «Этот дом продается по дешевке».

«Он мрачновато выглядит».

«Не удивительно — в нем водится призрак Эдгара Самбастера, повесившегося в полночь, когда с гор дул холодный ветер».

«И с тех пор там никто не живет?»

Эстебан покачал головой: «Владельцы улетели на другую планету. Несколько лет тому назад некий профессор Соломон, уличенный в мошенничестве, пару недель прятался в этом доме — но с тех пор про него никто ничего не слышал».

«Гм. Кто-нибудь проверял — может быть, он тоже повесился?»

«Такая возможность рассматривалась, и полиция произвела обыск, но никого не нашла».

«Странно!»

Медленно двигающаяся машина поравнялась с другим домом, отличавшимся от других парой установленных перед входом статуй в натуральную величину. Статуи изображали нимф, благословляющих отсутствующего входящего.

«А здесь кто живет?»

«Здесь живет Эктор Лопес, кладбищенский садовник. Он перенес к себе эти скульптуры, когда производилась перепланировка могил».

«Любопытная идея».

«Как сказать. Некоторые считают, что Эктор Лопес слишком много о себе думает. А вы как считаете?»

«Не вижу в этих нимфах ничего, что позволило бы сделать подобный вывод. Может быть, соседи ему просто завидуют?»

«Может быть. А теперь перед вами жилище Леона Касинде, забойщика свиней. Он хорошо поет, как пьяный, так и трезвый — его нередко можно послушать в винном баре».

По мере того, как такси продвигалось по улице Мадуро, Эстебан разговорился не на шутку, и Уэйнесс узнала множество подробностей, относившихся к жизни и привычкам обитателей домов, встречавшихся по пути. Наконец они подъехали к вилле «Лукаста» — двухэтажному дому чуть побольше соседних, с крепкой оградой, окружавшей приусадебный участок, и табличкой «№ 31». С северной стороны, в самом солнечном и защищенном от ветра уголке, было устроено нечто вроде садика с геранями, гортензиями, ноготками, лимонной вербеной и потрепанным пучком бамбука. Рядом находились игровая площадка и различные предметы дешевой садовой мебели — стол со скамьей, несколько стульев, качели, большая песочница и большой деревянный ящик со всякой утварью. На этой площадке, сосредоточенно игнорируя друг друга, занимались своими делами мальчик лет двенадцати и девочка года на три младше.

Заметив любопытство пассажирки, Эстебан притормозил и многозначительно постучал пальцем по лбу: «У них не все дома — матери приходится очень тяжело».

«Могу себе представить! — отозвалась Уэйнесс. — Остановитесь здесь на минутку, пожалуйста». Она с интересом наблюдала за детьми. Девочка сидела за столом, складывая какую-то головоломку; мальчик стоял на коленях в песочнице, заканчивая сложное сооружение из песка, увлажненного водой из ведерка. Оба ребенка, тонкие и гибкие, но не истощенные, отличались непропорционально длинными руками и ногами. Их каштановые волосы были коротко подстрижены без всякой попытки следовать какой-либо моде — так, как если бы человеку, ухаживавшему за детьми, не было никакого дела до их внешности, да и вообще до внешности, как таковой. У детей были продолговатые худые лица с достаточно правильными чертами, серые глаза и бледная, чуть загоревшая кожа с едва уловимым розово-оранжевым оттенком. «Довольно милые дети, — подумала Уэйнесс, — хотя явно не местного происхождения». Лицо девочки казалось более оживленным, чем у мальчика, работавшего с замкнутым упорством. Дети ничего не говорили. Бросив безразличные взгляды на остановившееся такси, они больше не обращали внимания на машину.

«Гм! — сказала Уэйнесс. — Почему я не видела на этой улице никаких других детей?»

«Здесь нет никакой тайны, — ответил Эстебан. — Остальные дети в школе».

«Ах да, конечно. А эти почему не ходят в школу?»

«Трудно сказать. Их регулярно посещают психиатры, и все они только головой качают, а дети продолжают делать, что хотят. Девочка впадает в дикую ярость, если что-нибудь делается против ее воли, и падает на землю с пеной у рта, так что все боятся за ее жизнь. А мальчик невероятно упрям и отказывается вымолвить хоть слово, хотя говорят, что в некоторых отношениях он очень сообразителен. Одни считают, что их полезно было бы хорошенько выпороть несколько раз; другие склоняются к тому мнению, что они страдают от какого-то гормонального нарушения или от недостатка какого-то вещества».

«На мой взгляд, они не выглядят заторможенными или недоразвитыми. Как правило, психиатры умеют помогать детям без явных генетических дефектов».

«Этим двум ничто не помогает. К ним еженедельно приезжает доктор из института в Монтальво, но никаких улучшений не наблюдается».

«Жаль! Кто их отец?»

«Это сложная история. Если вы помните, я уже говорил о профессоре Соломоне, замешанном в скандале. Он теперь на другой планете — никто, по-видимому, не знает, где именно, хотя многие были бы не прочь его найти. Он и есть их отец».

«А мать?»

«Мадам Портильс — зазнается, как герцогиня, хотя она из наших мест. Ее мать, госпожа Клара, родилась в Сальгасе, а там никакой знатью и не пахнет».

«И каким образом мадам Портильс обеспечивает свое существование?»

«Работает в библиотеке — подклеивает оторвавшиеся корешки и выполняет всякие мелкие поручения. Так как у нее двое детей, и ее престарелая мать живет вместе с ней, она получает общественное вспомоществование. Этого хватает на самое необходимое. У нее нет никаких оснований для тщеславия — тем не менее, она задирает нос перед всеми, даже перед людьми действительно знатного рода».

«Судя по всему, она необычная женщина, — заметила Уэйнесс. — Возможно, у нее есть какие-то скрытые таланты».

«Если это так, она скрывает их лучше всякого преступления. При всем при том, ее судьба достойна сожаления».

С предгорий налетел порыв ветра, со свистом взметнувший с дороги облако пыли и мусора и унесший его на пустырь. Эстебан указал пальцем на девочку: «Смотрите-ка! Она всегда возбуждается от ветра».

Девочка вскочила и встала лицом к ветру, чуть расставив ноги, покачиваясь и кивая головой в такт какому-то внутреннему ритму.

Мальчик не обращал на нее внимания, полностью сосредоточившись на своем занятии.

Из дома послышался резкий окрик. Напрягшееся тело девочки расслабилось, она неохотно обернулась к дому. Мальчик игнорировал окрик и продолжал добавлять детали из влажного песка к уже чрезвычайно изощренному сооружению.

Из дома позвали снова — еще громче и настойчивее. Девочка направилась ко входу, остановилась, обернулась, подошла к песочнице и разрушила ногой все чудесное сооружение своего брата. Тот оцепенел, глядя на развалины песочного дворца. Девочка ждала. Мальчик медленно повернул голову и посмотрел на нее. Насколько могла заметить Уэйнесс, его лицо не выражало никаких чувств. Девочка повернулась и, задумчиво сутулясь, пошла ко входу в дому. Мальчик печально поплелся за ней.

Такси Эстебана тронулось с места: «А теперь мы познакомимся с кладбищем, каковое каждый, кто, подобно вам, решил изучать улицу Мадуро, должен считать главной достопримечательностью. Для того, чтобы надлежащим образом обсудить все заслуживающие упоминания могилы, нам потребуется как минимум полчаса…»

Уэйнесс рассмеялась: «С меня пока достаточно. Давайте вернемся в гостиницу».

Эстебан фаталистически пожал плечами, развернул машину и стал возвращаться: «Вам больше понравилось бы проехаться по авениде де лас Флоритас, где проживает местная элита. Кроме того, приятно прогуляться в нашем парке; там есть фонтан и Палладиум — павильон, где каждое воскресенье после обеда играет духовой оркестр. Музыка вам понравится — они исполняют самые разные пьесы, на все вкусы. Кроме того, вы могли бы повстречаться в парке с привлекательным молодым человеком и — кто знает? — дело закончилось бы великолепной свадьбой!»

«Это было бы приятной неожиданностью», — вежливо согласилась Уэйнесс.

Эстебан указал рукой на высокую худощавую женщину, приближавшуюся навстречу: «А вот и мадам Портильс собственной персоной, возвращается с работы».

Эстебан чуть притормозил. Уэйнесс наблюдала за тем, как Ирена Портильс быстро шагала по тротуару, наклонив голову против ветра. С первого взгляда и на значительном расстоянии она казалась красивой — но иллюзия разрушилась почти мгновенно. На Ирене Портильс были потертая юбка из рыжеватой саржи и облегающий плечи черный жакет. Гладкие черные волосы, обрамлявшие лицо до подбородка, увенчивала маленькая бесформенная шляпка. Ирена уже попрощалась с молодостью, и годы ее не пощадили. Черные глаза с потемневшими веками были посажены слишком близко над длинным носом с узкими ноздрями; уже слегка одутловатые щеки были испещрены морщинами, свидетельствовавшими о подавленности и пессимизме.

Проезжая мимо, Эстебан обернулся и посмотрел Ирене вслед: «Странно, в молодости она была очень привлекательна. Но она поступила в школу актеров и, насколько я знаю, присоединилась к труппе каких-то комических импрессионистов или драматургических комиков — уж не знаю, как они там называются; а потом говорили, что она улетела с этой труппой в межпланетное турне, и никто о ней не вспоминал до тех пор, пока в один прекрасный день она не вернулась, уже замужем за профессором Соломоном, называвшим себя археологом. Они тут прожили только пару месяцев и снова улетели куда-то в просторы Галактики.».

Такси подъехало к длинному приземистому бетонному строению в тени шести высоких эвкалиптов.

«Это не гостиница!» — встревожилась Уэйнесс.

«Я заговорился и проехал поворот, — извиняющимся тоном объяснил Эстебан. — Это кооперативный птичник. Раз уж мы здесь, может быть, вы желаете пройтись и посмотреть на куриц? Нет? В таком случае мы сразу вернемся в «Монополь»».

Уэйнесс откинулась на спинку сиденья: «Вы рассказывали о профессоре Соломоне».

«Да-да. Так вот, Ирена и профессор вернулись несколько лет тому назад, вместе с детьми. Некоторое время Соломон пользовался высокой репутацией — его считали видным представителем общественности, высокообразованным ученым. Он занимался исследованиями в горах и раскопками в доисторических руинах. А потом он объявил, что нашел зарытый клад — и оказался замешан в очень темную историю, в связи с чем ему пришлось бежать с Земли. Ирена утверждает, что не знает, где он прячется, но ей никто не верит».

Эстебан повернул на улицу Люнета и подъехал к месту своей обычной стоянки у гостиницы: «Вот так обстоят дела на улице Мадуро».

 

7

Уэйнесс сидела в углу фойе, полузакрыв глаза, с блокнотом на коленях. Она пыталась привести свои мысли в порядок, делая записи под заголовком «Ирена Портильс», но никак не могла сосредоточиться. Она чувствовала необходимость отдохнуть, прерваться на несколько часов, чтобы внести ясность в свое представление о происходящем. Откинувшись на спинку кресла, она попыталась ни о чем не думать.

Фойе — огромное помещение с массивными деревянными брусьями, поддерживающими высокий потолок — наполняли успокоительные отзвуки и шорохи. Вся мебель была большой и тяжелой: обтянутые кожей кресла и диваны, длинные низкие столешницы из цельных кусков полированного дерева в стиле «чирики». Арка в далекой противоположной стене вела в ресторан.

На площади появилась группа фермеров, рассевшихся за столиками, чтобы выпить пива и поговорить о делах перед обедом в ресторане. Их веселость, громкие голоса и внезапные шлепки ладонями по бедрам мешали Уэйнесс не думать. Кроме того, у одного из фермеров были большие пушистые черные усы, от которых Уэйнесс никак не могла отвести глаза, хотя боялась, что скотовод заметит ее внимание и подойдет, чтобы спросить, чем ей не понравились его усы.

Уэйнесс решила, что настало время пообедать и ей. Она зашла в ресторан, и ее посадили у большого окна, выходящего на площадь; в это время дня, однако, в городе не происходило ничего достойного внимания.

Согласно меню, одним из фирменных блюд ресторана была белая куропатка на шампуре, заинтересовавшая Уэйнесс, никогда еще не пробовавшую ничего подобного. Она заказала куропатку, но почти не могла ее есть — на ее взгляд, жареная птица слишком отдавала дичью.

Уэйнесс задержалась в ресторане за десертом и кофе. У нее был свободный вечер, но она решила больше не делать попыток «отключиться» и снова занялась Иреной Портильс.

Главный вопрос формулировался просто: как узнать у Ирены местонахождение человека, называвшего себя «профессором Соломоном»?

Уэйнесс вынула блокнот и просмотрела записи, сделанные раньше:

«Задача: найти Монкурио

— Решение 1. Объяснить Ирене Портильс все обстоятельства и попросить ее о помощи.

— Решение 2. Сделать то же, что и в случае 1, но предложить Ирене деньги — возможно, существенную сумму.

— Решение 3. Загипнотизировать Ирену или опоить ее наркотиком и таким образом извлечь из нее требуемую информацию.

— Решение 4. Произвести розыски в доме, пока там никого нет.

— Решение 5. Расспросить мать и (или) детей Ирены. (???)

— Решение 6. Не делать ничего из перечисленного выше».

Просмотр возможных вариантов не внушал никакой уверенности. Первое решение, казалось бы наиболее разумное, почти наверняка вызвало бы у госпожи Портильс в высшей степени эмоциональную реакцию и побудило бы ее к еще большей скрытности. То же можно было сказать о втором решении. Третий, четвертый и пятый варианты были почти столь же непрактичны. Наиболее целесообразным решением представлялось последнее.

Уэйнесс вернулась в фойе. Было около двух часов дня, до вечера оставалось много времени. Уэйнесс подошла к регистратору и спросила, как пройти к публичной библиотеке.

«Она в пяти минутах ходьбы, — ответил тот, показывая карандашом на карте. — Пройдите один квартал по улице Люнета до перекрестка с улицей Базилио; там вы увидите большую акацию. Поверните налево и пройдите еще квартал — там вы и найдете библиотеку».

«Это очень просто — спасибо!»

«Не за что. Не забудьте полюбоваться на коллекцию первобытной керамики — кажется, в справочном отделе. Даже здесь, в Патагонии, где некогда пасли скот гаучо, мы стремимся к идеалам высокой культуры!»

Стеклянная дверь в бронзовом обрамлении сдвинулась в сторону — Уэйнесс вошла в вестибюль, где были предусмотрены обычные удобства и средства связи. Слева и справа коридоры вели к различным тематическим отделам.

Уэйнесс побродила по библиотеке, постоянно проверяя, нет ли поблизости Ирены Портильс. У нее не было определенного плана, но ей казалось более чем естественным, что именно здесь было бы удобнее всего познакомиться с Иреной. Уэйнесс просмотрела журналы, выставленные на проволочной стойке, присела за компьютерный экран, притворяясь, что просматривает базу данных, внимательно прочитала вывешенное расписание часов работы библиотеки. Нигде не было никаких признаков Ирены — возможно, сегодня она больше не собиралась приходить на работу.

В разделе изобразительных искусств и музыки Уэйнесс нашла коллекцию первобытной керамики, рекомендованную регистратором гостиницы. Экспонаты были расставлены на полках широкого стеклянного шкафа. В шкафу находилась дюжина горшков и мисок, а также различная прочая утварь. Многие изделия были склеены из черепков; на некоторых были заметны остатки примитивных узоров, нанесенных точечными углублениями или выцарапанных. Утварь изготовлялась посредством обмазывания внутренней стороны корзины глиной с последующим обжигом глины вместе с корзиной или лепилась вручную — гончарный круг был еще неизвестен.

Пояснительная табличка приписывала изделия аборигенам из племени «зунтиль», полудиким охотникам и собирателям, обитавшим в этих местах за много тысяч лет до прибытия европейцев. Утварь нашли местные археологи на берегах реки Азуми, в нескольких километрах к северо-западу от Помбареалеса.

Рассматривая коллекцию, Уэйнесс нахмурилась — ей пришла в голову удачная мысль. Она критически рассмотрела различные аспекты своей идеи и не нашла в ней никаких изъянов. Конечно же, такой вариант означал, что ей пришлось бы врать, притворяться и рыться в чужих вещах без разрешения. Что с того? Не разбив яйца, не сделаешь омлет. Уэйнесс решила обратиться к библиотекарю, сидевшему рядом за столом — угловатому молодому человеку с мягкими волосами песочного цвета, широким лбом мыслителя, клювообразным носом и выдающимися желваками и подбородком. Библиотекарь давно исподтишка наблюдал за посетительницей. Встретив ее взгляд, он покраснел и поспешно отвернулся, но не смог удержаться и посмотрел на нее снова.

Уэйнесс улыбнулась и подошла к столу: «Это вы так хорошо организовали выставку керамики?»

Молодой человек ухмыльнулся: «Не кто иной, как я — то есть, отчасти. Я не занимался раскопками. Этим занимались мой дядя и его приятель. Они — опытные археологи. Меня лично не слишком привлекает перспектива целый день копаться в земле».

«Но это же самое интересное!»

«Возможно», — кивнул библиотекарь, но задумчиво прибавил: «На прошлой неделе мой дядя и его приятель Данте работали на раскопках. Моего дядю ужалил скорпион. Он стал прыгать от боли и упал в реку. А вечером того же дня за Данте погнался разъяренный бык, и тоже загнал его в реку».

«Гм! — Уэйнесс взглянула на коллекцию горшков и мисок. — На этой неделе они продолжали раскопки?»

«Нет. Они пошли в бар и напились».

На это Уэйнесс нечего было сказать.

Рядом с коллекцией висели несколько карт. На одной были отмечены стоянки племени зунтиль, а на другой, более крупномасштабной, изображались зоны распространения различных империй инков — раннего, среднего и позднего периодов.

«По-видимому, инки никогда не забирались так далеко на юг», — заметила Уэйнесс.

«Время от времени их передовые отряды и разведчики здесь появлялись, — возразил молодой человек. — Но никто еще не нашел достоверной стоянки инков ближе, чем в Сандовале, и даже там, скорее всего, не было ничего важнее обменного торгового пункта».

«Думаю, именно этот вопрос хочет решить, так или иначе, руководитель нашей экспедиции», — как бы между прочим заметила Уэйнесс.

Библиотекарь язвительно усмехнулся: «В Сандовале никогда не было столько инков, сколько теперь туда повадилось археологов!» Но теперь он смотрел на посетительницу с явным уважением: «Значит, вы тоже занимаетесь археологией?»

Уэйнесс рассмеялась: «Спросите меня снова после того, как я отработаю год в полевых условиях и еще три года в лаборатории, сортируя кости и черепки». Она посмотрела по сторонам: «У вас не слишком много посетителей, я вам не мешаю?»

«Ни в коем случае. У нас никогда не бывает много посетителей. Садитесь, если вы не против. Меня зовут Эван Форес».

Уэйнесс скромно присела: «А меня — Уэйнесс Тамм».

Разговор продолжался вполне дружелюбно. Через некоторое время Уэйнесс стала расспрашивать молодого человека о пещерах в горах и легендах о золоте инков: «Было бы здорово найти огромный ящик с золотом!»

Эван опасливо обернулся, проверяя, нет ли кого-нибудь за спиной: «Я не посмел бы упомянуть о пресловутом профессоре Соломоне, если бы меня могла услышать Ирена Портильс. Но сегодня, думаю, она уже на работу не вернется».

«Кто такие профессор Соломон и Ирена Портильс?»

«Ага! — воскликнул Эван. — Вы хотите узнать всю подноготную о самой громкой скандальной истории нашего города!»

«Расскажите — я люблю скандальные истории».

Эван снова обернулся: «Ирена Портильс — служащая библиотеки. Насколько я понимаю, когда-то она была танцовщицей или чем-то в этом роде, и выступала на других планетах с развлекательной труппой. Она вернулась в Помбареалес, будучи замужем за археологом по имени Соломон, заявлявшим, что он повсеместно известен и пользуется высокой репутацией. Профессор произвел хорошее впечатление на местную элиту и стал одним из самых почетных жителей нашего города.

Однажды вечером, ужиная с друзьями, профессор Соломон развеселился больше обычного и, по-видимому, пренебрег необходимостью держать язык за зубами. Он поведал друзьям, с условием сохранения этих сведений в строжайшей тайне, что нашел старую карту, на которой указано местонахождение тайника в пещере, где конкистадоры спрятали сокровище — дублоны из переплавленного золота инков. «Скорее всего, это подделка или чья-то злая шутка, — сказал он. — Тем не менее, было бы любопытно проверить, нет ли чего-нибудь в пещере».

Дня через два, никому ничего не сообщив, профессор Соломон ушел в горы. Его друзья, как только они об этом пронюхали, забыли о своем обещании и разболтали о золоте профессора Соломона всем и каждому.

Через месяц профессор вернулся. Друзья настойчиво просили его поделиться результатами экспедиции, и он неохотно показал им четыре золотых дублона, пояснив, что для извлечения найденного им сундука необходимо расчистить пещеру от каменного завала, а для этого, в свою очередь, потребуется специальное оборудование. Вскоре после этого он снова исчез. Вести о его находке вызвали живой интерес и пробудили во многих алчность. Когда профессор Соломон вернулся и привез четыреста дублонов, коллекционеры стали осаждать его предложениями. Он позволил произвести анализ нескольких монет, что привело к снижению их стоимости, и никто не удивился, когда он отказался посылать на экспертизу остальные дублоны. Однажды, точно в полдень, он устроил распродажу. Собралась плотная толпа потеющих и вопящих коллекционеров, размахивавших пачками денег. Профессор продавал монеты партиями по десять штук, и все четыреста дублонов разошлись быстрее, чем за час. После этого Соломон поблагодарил коллекционеров за проявленный ими интерес и сообщил, что отправляется на раскопки в другой пещере, где, по его мнению, может находиться еще более ценный клад — изумруды инков. Профессор уехал под аккомпанемент похвал и поздравлений. На этот раз он взял с собой Ирену Портильс.

В Помбареалесе восстановились мир и покой — но ненадолго. Уже через несколько дней стало ясно, что коллекционеры заплатили большие деньги за дублоны, отчеканенные из свинца и покрытые сусальным золотом. Эти подделки ничего не стоили.

Коллекционеры редко бывают фаталистами. Их разочарование сменилось возмущением и гневом, превосходившими по интенсивности прежний энтузиазм».

«И что случилось?»

«Ничего. Если бы профессора Соломона нашли и вытащили оттуда, где он прячется, побили камнями, повесили, утопили, четвертовали, сожгли заживо, отхлестали кнутом до смерти, распяли вниз головой и заставили выплатить все, что он получил за подделки, с процентами, начисленными за прошедшее время, может быть, жажда торжества справедливости была бы утолена. Но профессора никто не нашел, и по сей день никто не предложил простить ему совершенное преступление. А Ирена Портильс вернулась через несколько лет с двумя детьми. Она заявляет, что профессор Соломон ее бросил. Кроме того, она заявляет, что ничего не знала о мошенничестве и хочет только одного — чтобы ее оставили в покое. Никто не может доказать, что она была в сговоре с профессором, хотя такие попытки предпринимались неоднократно. Через некоторое время Ирена устроилась работать в библиотеку. Прошли годы — ситуация с тех пор не изменилась».

«И где же профессор Соломон? Вы думаете, она с ним переписывается?»

Эван холодно усмехнулся: «Не знаю. Спрашивать у нее что-либо бесполезно. Она никому не доверяется».

«У нее нет подруг, близких знакомых?»

«Насколько я знаю, никого. В библиотеке она справляется с обязанностями и умеет разговаривать достаточно вежливо, когда это требуется, но всегда думает о чем-то другом, ее мысли блуждают где-то далеко. Иногда в ней чувствуется такое напряжение, что вокруг нее все начинают нервничать. В ней как будто бушует какая-то буря, готовая вот-вот вырваться наружу».

«Как странно!»

«Очень странно. Не хотел бы находиться рядом, когда она наконец взорвется».

«Гм». Замечания Эвана не вызывали оптимизма. Ирена Портильс оставалась единственным связующим звеном с Адрианом Монкурио; к ней нужно было найти подход, тем или иным способом. Уэйнесс осторожно заметила: «Если я приду в библиотеку завтра, то наверняка с ней встречусь».

Судя по всему, эти слова произносить не следовало. Эван насторожился: «Зачем вам встречаться с Иреной?»

«Наверное, меня просто интересуют необычные люди», — робко объяснила Уэйнесс.

«Завтра ее на работе не будет — к ее детям приедет психиатр. Он навещает их каждую неделю. Кроме того, Ирена работает в отделе реставрации книг. В читальных залах вы с ней так или иначе не встретитесь».

«Все это неважно».

Эван мечтательно улыбнулся: «А я был бы не прочь встретиться с вами снова».

«Все может быть», — уклончиво сказала Уэйнесс. Возникало впечатление, что ей в любом случае потребуется чья-то помощь. Но Эван? Эксплуатировать его было бы жестоко. Тем не менее, как уже поняла Уэйнесс, чтобы сделать омлет, требовалось разбить хотя бы одно яйцо.

«Если у меня будет такая возможность, я еще сюда зайду», — пообещала она.

Уэйнесс вернулась в гостиницу. За столиками кафе на открытом воздухе, занимавшего часть центральной площади, уже сидели и болтали деловитые молодые люди, матроны из местных высших кругов и окрестные фермеры с супругами, прибывшие в город за покупками и решившие приятно провести вечер. Уэйнесс присела за свободный столик и заказала чай с ореховым печеньем. Ветер успокоился, теплые солнечные лучи нагрели мостовую. Подняв голову и глядя далеко на запад, можно было разглядеть угрожающе высокую тень Анд. Если бы не отягощавшие ее заботы и опасности, Уэйнесс могла бы с легким сердцем отдохнуть и расслабиться.

Не зная, чем заняться, она отодвинула чайник, достала бумагу и ручку и сочинила еще одно письмо родителям; в заключении письма говорилось: «Я ввязалась в сложнейшую игру, связанную с погоней за документами, причем правила этой игры допускают ходы, чреватые самыми неприятными последствиями. В данный момент мне придется иметь дело с некой Иреной Портильс, служащей единственным связующим звеном между мной и Адрианом Монкурио (по удивительному — а может быть и не столь удивительному — стечению обстоятельств оказавшемуся старым приятелем дядюшки Пири). Кстати, сведения, которые я вам сообщаю, не следует доверять никому, кроме Глоуэна, и даже намекать на них нельзя. Для Глоуэна я вложила отдельную записку. Рано или поздно, надеюсь, я смогу узнать, где он и что с ним».

В записке для Глоуэна она снова упомянула Ирену Портильс: «Не знаю, как к ней подойти. Постоянно чувствую себя в замешательстве и в тупике, как муха, бродящая в калейдоскопе. Но на самом деле я не жалуюсь. Когда я вспоминаю о значении того, что могу найти, ко мне возвращается бодрость. Шаг за шагом, пядь за пядью я продвигаюсь к цели. Должна еще раз повторить, что Джулиан производит на меня самое плохое впечатление. Не знаю, убийца ли он, но у него за плечами несомненно масса отвратительных делишек. В том, что касается Ирены Портильс, мне придется проявить изобретательность и найти какой-то повод с ней познакомиться. Не думаю, что в библиотеке для этого подвернется подходящий случай, но она нигде больше практически не контактирует с окружающим миром. Еженедельно, однако, ее детей посещает психиатр. Может быть, что-нибудь удастся сделать в этом направлении. Следует об этом подумать. Как всегда, мне очень хочется, чтобы ты был со мной — и я очень надеюсь, что ты получишь это письмо».

Увы, этой надежде Уэйнесс не суждено было сбыться: к тому времени, когда ее письмо прибыло на станцию Араминта, Глоуэн уже взошел на борт звездолета, чтобы преодолеть невообразимое расстояние, разделяющее Кадуол и Древнюю Землю.

Уэйнесс отнесла письма в местное почтовое отделение, вернулась в гостиницу и поднялась в номер. Она выкупалась, после чего, пытаясь воспрянуть духом, переоделась в один из своих самых привлекательных вечерних костюмов— мягкую черную тунику с юбкой в черную и горчично-охряную полоску. Настроение ее поправилось лишь ненамного, но она спустилась в ресторан гостиницы, чтобы поужинать.

За ужином Уэйнесс не торопилась; ей подали бараньи котлеты со спаржей. Когда она покончила с этим блюдом, уже спустились сумерки, и молодежь Помбареалеса вышла на вечернюю прогулку. Девушки ходили по площади по часовой стрелке, а юноши — против часовой стрелки; встречаясь, они обменивались приветствиями и шутками. Некоторые молодые люди расточали комплименты, другие шутники притворялись, что у них при виде такой красоты случился разрыв сердца, подкашиваются ноги и начинаются предсмертные судороги. Самые бесшабашные бедокуры издавали страстные возгласы типа «Ай-ай-ай! Готов застрелиться, не сходя с места!», «Соблазнительное чудо грации, озари меня светом очей!» или «Тысяча проклятий! Чем я заслужил такие сердечные муки?» Девушки гордо игнорировали эти излишества, иногда с заметным презрением, но от продолжения круговой прогулки не отказывались.

Уэйнесс вышла на улицу и села за столиком кафе подальше от шумной толпы. Заказав кофе, она смотрела на Луну, поднимавшуюся в небо Патагонии. Ее присутствие не осталось незамеченным — к ней несколько раз подходили расположенные к общению молодые люди. Один предложил ей посетить кантину «Долоросита», чтобы послушать музыку и потанцевать; другой хотел заказать кувшин пунша «писко» и побеседовать о философии; третий приглашал Уэйнесс проехаться с ним по пампе в спортивном автомобиле. «Ты опьянеешь от свободы и пространства!» — заверял последний.

«Звучит заманчиво, — признала Уэйнесс. — Но что, если машина сломается, если тебе станет нехорошо, или если произойдет еще что-нибудь, и мне придется возвращаться в Помбареалес пешком?»

«Чепуха! — заявил молодой человек. — Хорошеньким девушкам не пристало забивать голову практическими соображениями; впрочем, вам это даже к лицу».

Уэйнесс вежливо отказалась от приглашения, поднялась к себе в номер и забралась в постель. Она лежала и смотрела в потолок не меньше часа, вспоминая места близкие и далекие, тех, кого она любила, и тех, кого ненавидела. Она размышляла о жизни, столь незнакомой и дорогой, чуть было не прервавшейся уже по чьей-то воле, и о смерти, не поддававшейся сколько-нибудь осмысленному анализу. Мысли ее вернулись к Ирене Портильс. Она лишь на мгновение увидела усталое мрачное лицо с плотно сжатыми губами над узким подбородком, обрамленное гладкими, растрепанными ветром черными волосами, но уже сумела составить себе представление о характере Ирены.

Доносившиеся из открытого окна восклицания, сопровождавшие прогулку, стали затихать по мере того, как девушки расходились по домам; возможно, некоторые согласились проехаться с ветерком по пампе.

Уэйнесс стало клонить ко сну. Она уже решила, каким образом познакомится с Иреной Портильс. Выбранный ею подход вовсе не гарантировал успеха — более того, провал был гораздо вероятнее. Тем не менее, в данном случае любое действие было лучше бездействия, а Уэйнесс почему-то была уверена в том, что добьется своего.

Утром она встала пораньше и надела клетчатую юбку, белую блузку и темно-синий жакет — аккуратный и не привлекающий особого внимания наряд, приличествующий рядовой банковской служащей, молодой помощнице учителя или даже консервативно настроенной студентке.

Покинув двухкомнатный номер, Уэйнесс спустилась на первый этаж, позавтракала в ресторане и вышла из гостиницы.

На небе не было ни облачка, дул свежий ветер; прохладные бледные лучи Солнца косо освещали площадь с северо-востока. Уэйнесс быстро прошла по улице Люнета, придерживая юбку на ветру и уворачиваясь от беспорядочно суетившихся пыльных вихрей. Повернув на улицу Мадуро, она продолжала идти, пока до виллы «Лукаста» не осталось метров сто. Теперь она остановилась и осмотрелась по сторонам. Прямо напротив находился маленький белый домик, ветхий и явно нежилой — два окна с разбитыми стеклами смотрели на улицу, как неподвижные глаза пьяницы, уже не замечающего ничего вокруг. Убедившись в том, что за ней никто не наблюдает, Уэйнесс подождала, пока очередной вихрь пыли, взвившийся над мостовой, не пробежал мимо, и, сморщив нос, перебежала на другую сторону. Еще раз опасливо оглянувшись направо и налево, она взобралась на крыльцо пустующего домика и спряталась в тени за покосившейся ажурной перегородкой между опорами нависшей над крыльцом крыши. Здесь она была защищена от ветра и могла наблюдать, оставаясь незамеченной, за всем, что происходило на улице.

Уэйнесс приготовилась ждать — если потребуется, весь день; она не имела никакого представления о том, когда именно должен был приехать психиатр, посещавший виллу «Лукаста».

Было примерно девять часов утра. Уэйнесс устроилась как можно удобнее. По улице проехала машина — грузовичок, по-видимому доставлявший какие-то материалы на кладбище. Появилась еще одна небольшая машина — фургон пекаря, развозившего хлеб и прочие продукты обитателям района. Мимо промчался молодой человек на мотоцикле; грузовичок вернулся с кладбища. Уэйнесс вздохнула и переставила ноги. Теперь уже было без пяти минут десять. На улицу Мадуро повернул средней величины автомобиль, белый с черной полосой и желтым наименованием какого-то учреждения на полосе — очевидно тот самый, которого ждала Уэйнесс. Выскочив из укрытия, она выбежала на тротуар и, когда автомобиль подъехал поближе, стала лихорадочно сигнализировать. Машина затормозила. Уэйнесс с облегчением заметила надпись на боковой панели автомобиля:

«ИНСТИТУТ ОБЩЕСТВЕННОГО ЗДРАВООХРАНЕНИЯ

— Монтальво —

АДАПТАЦИОННОЕ ОБСЛУЖИВАНИЕ».

Она не ошиблась — это был автомобиль психиатра.

Водитель и Уэйнесс рассматривали друг друга. В автомобиле сидел темноволосый мужчина среднего роста, тридцати трех или тридцати четырех лет, крепко сложенный, с решительным угловатым лицом. С точки зрения Уэйнесс он выглядел достаточно привлекательно — главным образом в том смысле, что производил впечатление человека разумного и способного к непредвзятому мышлению, что было для нее полезно; тем не менее, мрачновато поджатые губы могли свидетельствовать об отсутствии чувства юмора, а это могло быть опасно. На водителе была повседневная одежда — темно-зеленый свитер и светло-коричневые брюки — что говорило, скорее всего, об отсутствии строгих правил в его учреждении. Полезное обстоятельство. С другой стороны, он изучал Уэйнесс с безразличным аналитическим интересом, что было опять-таки опасно — такие люди не таяли от приятной улыбки и не реагировали положительно на легкий флирт. Последнее могло означать, что ей придется воспользоваться умом, а не внешностью, что было значительно труднее.

«Что случилось?» — спросил водитель.

«Вы врач?»

Мужчина смерил ее взглядом с головы до ног: «Разве вы больны?»

Уэйнесс несколько раз моргнула. Следовало ли понимать этот вопрос, как язвительное проявление своего рода чувства юмора? Она поняла, что ей предстоит нелегкая задача.

«Я чувствую себя прекрасно, благодарю вас. У меня к вам очень важное дело».

«Настораживающее заявление! Вы уверены, что обращаетесь по адресу? Я — доктор Арманд Оливано; пожалуйста, не застрелите меня по ошибке».

Уэйнесс подняла обе руки ладонями вперед: «Вы в полной безопасности. Я всего лишь хочу вам кое-что предложить — и надеюсь, что вы сочтете мое предложение разумным и целесообразным».

Доктор Оливано поразмышлял пару секунд, после чего резко пожал плечами: «После такого вступления не остается ничего другого, как выслушать ваше предложение». Он открыл дверь автомобиля: «Поблизости меня ждут пациенты, но несколько минут ничего не меняют».

Уэйнесс села в машину: «Было бы гораздо лучше, если бы мы куда-нибудь отъехали и остановились там, где нам никто не помешает разговаривать».

Доктор Оливано не возражал. Он развернул машину, проехал назад по улице Мадуро и остановился в тени эвкалиптов у ограды кооперативного птичника: «Это место вас устраивает?»

Уэйнесс кивнула и сказала, осторожно выбирая слова: «Так как я хотела бы, чтобы вы приняли меня всерьез, необходимо начать с изложения некоторых фактов. Меня зовут Уэйнесс Тамм — что, разумеется, ничего для вас не значит. Но позвольте вас спросить: как вы относитесь к консервационизму, в философском и эмоциональном отношении?»

«Положительно. В сущности, я думаю, что любой человек предпочитает не уничтожать окружающую среду».

Уэйнесс не ответила на это утверждение непосредственно: «Вы когда-нибудь слышали об Обществе натуралистов?»

«Нет, должен признаться, не слышал».

«Это не слишком важно. От Общества уже почти ничего не осталось. Мой дядя, Пири Тамм, его секретарь. Я выполняю обязанности помощницы секретаря. Членами Общества все еще состоят три или четыре человека — все они глубокие старцы. Но тысячу лет тому назад Общество натуралистов было очень влиятельной организацией. В доверительную собственность Общества была передана целая планета — Кадуол, находящаяся в конце Пряди Мирцеи, за созвездием Персея. Вся эта планета была объявлена Заповедником, причем навечно. Я родилась на Кадуоле; мой отец — консерватор Заповедника».

Уэйнесс говорила несколько минут, стараясь выражаться сжато и по существу. Она описала вкратце возникший на Кадуоле кризис, обнаружение потери Хартии и бессрочного договора о передаче собственности и свои попытки найти эти документы. «Поиски привели меня сюда», — закончила она.

Доктор Оливано удивился: «Сюда? В Помбареалес?»

«Не совсем так. Следующим звеном цепочки, ведущей к документам, является Адриан Монкурио, профессиональный гробокопатель. В Помбареалесе он известен как «профессор Соломон», устроивший знаменитую распродажу свинцовых дублонов».

«А! Начинаю понимать! Вилла «Лукаста» оказалась в прицеле судьбы!»

«Совершенно верно. Возможно, Ирена Портильс — законная супруга Монкурио, хотя я в этом сомневаюсь. Тем не менее она, насколько мне известно — единственный человек на Земле, знающий, где его можно найти».

Доктор Оливано кивнул: «Все это очень любопытно, но поверьте мне на слово — Ирена Портильс ничего вам не расскажет».

«Я тоже так считаю — я заглянула ей в лицо, когда она шла по тротуару. Ее обуревает какое-то внутреннее напряжение, будто она бросила вызов всему миру».

«Справедливое наблюдение, хотя я выразился бы покрепче. Мне пришлось привезти ей несколько форм, которые нужно было заполнить и подписать — стандартные вопросники, относящиеся к ситуации, возникшей в семье. Закон требует, чтобы в таких формах указывался адрес отца, но госпожа Портильс наотрез отказалась его предоставить. И не только адрес — она столь же решительно отказалась назвать имя, возраст, место рождения и профессию пропавшего супруга. Я напомнил ей, что, если она будет упорствовать в этом отношении, судебные исполнители могут отобрать у нее детей и разместить их в общественном приюте. Эта угроза привела ее в чрезвычайное возбуждение. «Эта информация ни для кого не имеет значения, кроме меня! — закричала она. — Мой муж на другой планете, и это все, что вам нужно знать. А если вы отберете детей, я сделаю что-нибудь ужасное». Я уступил и сказал, что в конце концов в ее случае можно сделать исключение. Я указал в вопросниках вымышленное имя и вымышленный адрес, и это всех устроило. Но совершенно очевидно, что госпожа Портильс находится на грани психического заболевания. Она надевает маску спокойствия и по возможности сдерживается — особенно тогда, когда я приезжаю к детям. Что неудивительно, так как я представляю институт, располагающий самыми широкими полномочиями. Я понимаю, что она меня ненавидит — тем более, что дети ко мне относятся, по всей видимости, положительно».

«Их можно вылечить?»

«Трудно сказать, так как никому еще не удалось определить характер их заболевания. Их состояние неустойчиво — в один день они ведут себя почти нормально, а уже через несколько дней полностью погружаются в свои фантазии. Девочку зовут Лидия, она часто мыслит рационально — если ее не подвергают чрезмерному давлению. Мальчик — Мирон. Он может взглянуть на страницу печатного текста и безошибочно воспроизвести ее в любом масштабе, слово в слово. Его движения невероятно точны. Возникает впечатление, что ему доставляет удовольствие фотографическая передача изображения. Но он не умеет читать и не желает говорить».

«Хотя он может говорить?»

«Лидия утверждает, что может — но она не уверена, что с ней разговаривал Мирон, а не ветер. Видите ли, с ней часто говорит ветер. Если ночью налетает сильный ветер с гор, за ней нужно следить, потому что она вылезает из окна и бегает в темноте. В такие минуты с ней очень трудно иметь дело, приходится применять успокаивающие средства. Любопытнейшая пара детей, их способности вызывают у меня нечто вроде почтения, граничащего со страхом. Однажды я расставил перед Мироном шахматы, объяснил ему правила — и мы начали играть. Он едва смотрел на доску и поставил мне мат через двадцать ходов. Мы стали играть снова. Он замечал доску только тогда, когда наступал его черед переставить фигуру — и с унизительной легкостью покончил со мной за семнадцать ходов, после чего соскучился и потерял всякий интерес к игре».

«И при этом он не читает?»

«Нет — и Лидия тоже не умеет читать».

«Кто-то должен их научить».

«Согласен. Их бабка, однако, безграмотна, а у Ирены нет достаточного терпения. Кроме того, она слишком капризна. Я рекомендовал бы ей приходящего на дом учителя, но у нее нет денег на такую роскошь».

«Как насчет меня?»

Оливано медленно кивнул: «Я подозревал, что дело идет к чему-то в этом роде. Позвольте мне изложить мое понимание ситуации. Во-первых, я верю в вашу искренность и в то, что вы заслуживаете всей помощи, какую я мог бы оказать вам на законных основаниях. Но мой первоочередной долг — оказывать помощь детям. Я не могу участвовать в осуществлении плана, способного нанести им вред».

«Я не нанесу им никакого ущерба! — твердо сказала Уэйнесс. — Я хочу только одного — получить какой-то предлог оказаться в доме и какую-нибудь возможность выяснить адрес Монкурио».

«Понятное желание», — голос доктора Оливано приобрел оттенок, который Уэйнесс могла назвать только «казенным». Несмотря на все попытки сдерживаться, она стала говорить громче: «Я не хочу производить впечатление особы, склонной к мелодраматическим эффектам, но от меня зависит судьба целой планеты и жизнь тысяч людей».

«Да, по-видимому это так, — доктор Оливано помолчал, тщательно выбирая слова. — Если вы правильно оцениваете ситуацию».

Уэйнесс огорченно взглянула ему в глаза: «Вы мне не верите?»

«Посмотрите на вещи с моей точки зрения, — сказал Оливано. — В институте мне ежегодно приходится говорить с десятками молодых женщин, излагающих свои фантазии настолько убедительно, что ваша история бледнеет в сравнении. Я не хочу сказать, что вы не говорите мне правду — напротив, я совершенно уверен, что вы описываете действительность такой, какой вы ее видите, или даже такой, какова она есть. Но у меня нет никакой возможности это проверить, в связи с чем мне нужно подумать о вашем предложении по меньшей мере пару дней».

Уэйнесс мрачно смотрела на птичник: «Насколько я понимаю, вы желаете навести справки и подтвердить достоверность моего рассказа. Если вы позвоните в усадьбу «Попутные ветры», ваш разговор с моим дядей подслушают. Меня найдут в Помбареалесе и убьют».

«Утверждения такого рода весьма характерны для пациентов, одержимых манией преследования».

Уэйнесс не смогла сдержать короткий горький смешок: «Я едва избежала смерти в Триесте. Мне повезло — я успела ударить убийцу по голове каким-то горшком или бутылкой. Этого убийцу зовут, кажется, «Баро». Хозяину лавки по имени Альцид Ксантиф, предоставившему мне полезные сведения, не повезло. Его убили той же ночью, а его тело сбросили в канал Дачиано. Это похоже на манию преследования? Позвоните в полицию Триеста. А еще лучше — если вы согласитесь зайти со мной в гостиницу — мы позвоним Пири Тамму и попросим его перезвонить назад из банка, где телефон не прослушивается. Тогда вы сможете задать ему любые вопросы обо мне и о Заповеднике».

«Сейчас туда звонить бессмысленно, — трезво заметил доктор Оливано. — В Шиллави глубокая ночь». Он выпрямился на сиденье: «Кроме того, в этом нет необходимости. Сегодня я принял определенное решение и менять его не стану, даже если оно ошибочно. Я не могу допустить, чтобы у Ирены отняли детей; насколько мне известно, она обращается с ними достаточно хорошо — кормит их и одевает, содержит их в чистоте. Они не слишком несчастливы. По меньшей мере нет никаких признаков того, что они страдают от того образа жизни, который ведут в настоящее время. Но что будет через двадцать лет? Лидия все еще будет раскладывать на столе кусочки цветной бумаги, а Мирон все еще будет строить в песочнице сооружения, приобретающие смысл только в пяти измерениях?»

Повернув голову и глядя куда-то в простирающуюся за эвкалиптами пустынную даль пампы, Оливано продолжал: «И тут ни с того ни с сего появляетесь вы. Несмотря ни на что, я не считаю, что вы сошли с ума или стали жертвой горячечной фантазии». Психиатр бросил взгляд на собеседницу и тут же отвел глаза: «Сегодня я приведу вас к Ирене Портильс и представлю как работницу программы общественного вспомоществования, которой поручено, в виде эксперимента, некоторое время проводить занятия с детьми».

«Благодарю вас, доктор Оливано».

«Думаю, что вам лучше не ночевать в доме, где живут дети».

«Я тоже так думаю», — сказала Уэйнесс, вспомнив отчаянное лицо Ирены.

«Полагаю, что у вас нет никаких познаний в области психотерапии?»

«В сущности никаких».

«Неважно. От вас не потребуется выполнение сложных процедур. Вы должны составлять компанию Лидии и Мирону и относиться к ним с дружеской симпатией, стараясь привлечь их внимание к окружающему миру и отвлечь его от мира внутреннего. Проще говоря, вы должны придумывать занятия, которые им понравятся. К сожалению, очень трудно предсказать, что им понравится, а что нет — их предпочтения всегда необъяснимы. Главное: будьте терпеливы и ни в коем случае не проявляйте презрение или раздражение — заметив такое отношение, они замкнутся в себе и перестанут вам доверять, то есть все ваши усилия пропадут даром».

«Сделаю все, что смогу».

«Превыше всего — в том числе превыше жизни и смерти, репутации и чести, истины и справедливости — как вы сами понимаете, благоразумие и предусмотрительность. Не втягивайте институт в какую-нибудь скандальную историю. Не попадитесь Ирене на глаза, когда вы будете рыться в ящиках ее стола или просматривать ее почту».

Уэйнесс усмехнулась: «Она меня не поймает».

«Остается одна трудность. Вы не сможете убедительно притворяться служащей общественной организации, у вас это просто не получится. По-моему, лучше будет представить вас в качестве студентки психотерапевтической школы, проходящей у меня аспирантуру. Ирене это не покажется странным, так как я уже привозил с собой аспирантов».

«С ней трудно работать?»

Оливано поморщился и уклонился от прямого ответа: «Она держит себя в руках, но, судя по всему, с большим усилием, отчего мне становится не по себе. У меня такое ощущение, что она постоянно танцует на краю обрыва, но я никак не могу определить, что ее заставляет так жить. Как только я затрагиваю тему, которую она не желает обсуждать, она начинает возбуждаться, и мне приходится отступать, чтобы не вызвать какой-нибудь эмоциональный взрыв».

«А что собой представляет их бабушка?»

«Госпожа Клара? Проницательная и наблюдательная старуха, все замечает. Дети приводят ее в замешательство, она обращается с ними грубовато. Думаю, что она поколачивает их тростью, когда у нее плохое настроение. Она меня не любит, и вам тоже доверять не станет. По возможности игнорируйте ее. От нее вы не получите никаких сведений. Возможно, что она ничего толком не знает. Так что же, вы готовы?»

«Готова, хотя нервничаю».

«Нет никаких причин для беспокойства. Теперь ваше имя — Марина Уэйлс. Так зовут одну нашу студентку, уехавшую на несколько недель повидаться с родителями».

Машина тронулась с места и стала возвращаться к вилле «Лукаста». Уэйнесс с сомнением смотрела на белое двухэтажное здание. Раньше ее беспокоила невозможность получить доступ в этот дом; теперь, когда появилась такая возможность, она беспокоилась пуще прежнего. И все же — чего бояться? «Если бы я знала, чего бояться, — подумала она, — то, наверное, боялась бы гораздо меньше». Что ж, отступать было поздно. Оливано уже вышел из машины и ждал ее с легкой усмешкой: «Не волнуйтесь. Вы студентка, от вас не ожидается обширный профессиональный опыт. Стойте в сторонке и наблюдайте, сегодня больше ничего не потребуется».

«А впоследствии?»

«Вам придется играть с двумя интересными, хотя и ненормальными детьми, которым вы, скорее всего, понравитесь — с чем связаны мои основные опасения, потому что они могут к вам слишком привязаться».

Уэйнесс осторожно вылезла из машины, заметив, что Ирена уже смотрит из окна второго этажа.

Психиатр и новоявленная аспирантка подошли к парадному входу. Дверь открыла госпожа Клара. «Доброе утро! — приветствовал ее Оливано. — Мадам Клара, разрешите представить вам мою ассистентку Марину».

«Что ж, проходите», — потеснившись, безразлично и хрипло отозвалась приземистая старуха с трясущимися руками, сгорбленная настолько, что голова ее постоянно наклонялась вперед. Ее седые волосы, казавшиеся грязноватыми, были неряшливо повязаны узлом на затылке; черные глазки зорко бегали из стороны в сторону; рот, искривленный судорогой или повреждением какого-то нерва, застыл в гримасе, напоминавшей усмешку, и придавал всему лицу выражение хронической циничной подозрительности, будто ее забавлял тот факт, что все окружающие пытаются скрыть уже известные ей отвратительные тайны.

Уэйнесс заглянула в столовую, справа от прихожей — за столом, вытянувшись в струнку и широко открыв глаза, сидели дети, неестественно притихшие и приличные, сжимая в руках по апельсину. Безразлично взглянув на доктора и Уэйнесс, они вернулись к своим грезам наяву.

По лестнице спускались длинные костлявые ноги Ирены Портильс. Она надела зеленую с желтыми узорами блузу и темную красновато-серую юбку. Ей этот наряд был явно не к лицу. Цвета не подходили к оттенку кожи, блуза была слишком коротка, а талия юбки находилась слишком высоко, в связи с чем подчеркивался уже полнеющий живот. Тем не менее, в первый момент, когда она появилась на лестнице, Уэйнесс снова показалось, что она увидела трагический призрак былой красоты, столь мимолетный, что он мгновенно исчез, как лопнувший мыльный пузырь, обнажив действительность изможденного страстями и отчаянием существа.

Ирена с удивлением и без всякого удовольствия посмотрела на новоприбывшую. Доктор Оливано игнорировал ее реакцию и деловито произнес: «Это Марина Уэйлс. Она уже заканчивает курс и выполняет обязанности моей ассистентки. Я попросил ее поработать с Мироном и Лидией на интенсивной основе с тем, чтобы ускорить их лечение, так как в настоящее время не вижу никаких признаков прогресса».

«Не совсем понимаю».

«Все очень просто. Марина будет приходить каждый день и проводить какое-то время с детьми».

«Приятная неожиданность, — медленно ответила Ирена. — Но я не уверена, что это удачная идея. У нас в доме все может пойти кувырком».

«В таком случае нам придется принять другие меры, о которых я уже упоминал раньше. Годы проходят, и мы не можем позволить себе ничего не делать».

Ирена и госпожа Клара одновременно принялись пристально изучать Уэйнесс. Уэйнесс попыталась улыбнуться, но было ясно, что она произвела неблагоприятное впечатление.

Ирена снова повернулась к доктору и холодно спросила: «В чем именно будет заключаться это весьма неудобное вмешательство в нашу жизнь?»

«Никаких особенных неудобств Марина вам не причинит, — возразил Оливано. — Ей поручено как можно больше играть и заниматься с детьми. По сути дела, она будет составлять им компанию, чтобы пробудить в них интерес к окружающему миру, применяя любые средства, которые покажутся ей целесообразными. Она будет приносить с собой какие-нибудь закуски, чтобы ничем вас не обременять. Я хотел бы, чтобы она пронаблюдала, чем дети занимаются на протяжении дня — с самого утра до тех пор, когда они ложатся спать».

«Вы позволяете себе бесцеремонное вмешательство в нашу личную жизнь, доктор Оливано!»

«Как хотите. Для того, чтобы не вмешиваться в вашу личную жизнь, я увезу Лидию и Мирона в больницу, где распорядок их дня будут определять врачи. Будьте так любезны, соберите их пожитки — я их сразу увезу, и вам не нужно будет испытывать никаких неудобств».

Ирена оцепенела, уставившись на доктора исподлобья, как обиженный ребенок. Госпожа Клара, ухмыляясь своей бессмысленной усмешкой, повернулась на месте и пошлепала в кухню, всем своим видом показывая, что ее происходящее не касается. Лидия и Мирон смотрели в прихожую из столовой. Уэйнесс подумала, что они выглядят беспомощными и беззащитными, как птенцы в оставленном гнезде.

Ирена медленно перевела оценивающий взгляд на лицо Уэйнесс и пробормотала: «Не знаю, что делать. Дети должны жить у меня».

«В таком случае, если вы позволите нам остаться с детьми наедине, я представлю им Марину».

«Нет. Я останусь. Я хочу слышать все, что вы им будете говорить».

«Тогда, пожалуйста, сядьте в углу и не вмешивайтесь в разговор».

 

8

Прошло три дня. Ближе к вечеру, выполняя указания доктора Оливано, Уэйнесс позвонила ему — он жил в окрестностях Монтальво, километрах в пятидесяти от Помбареалеса. На экране появилось лицо миловидной блондинки: «Суфи Джиру вас слушает».

«Вас беспокоит Уэйнесс Тамм; я хотела бы поговорить с доктором Оливано».

«Одну минуту».

Оливано подошел к телефону и приветствовал Уэйнесс без удивления: «Вы только что познакомились с моей женой. Она музыкантша, и психические расстройства ее совершенно не интересуют. Вернемся, однако, к психическим расстройствам — как идут дела у обитателей виллы «Лукаста»?»

Уэйнесс собралась с мыслями: «Это зависит от точки зрения. Ирена сказала бы вам, что дела идут плохо, хуже некуда. Госпожа Клара заявила бы, что все идет, как обычно — она делает все, что от нее требуется, и ненавидит это каждую минуту. Что касается меня, то я еще ничего не обнаружила — не знаю даже, где искать. Никаких откровений со стороны Ирены я не жду; она со мной почти не разговаривает и всем своим видом показывает, что терпеть меня не может».

«Этого следовало ожидать. А как себя ведут дети?»

«В этом отношении до сих пор все идет хорошо. По-видимому, я им понравилась, хотя Мирон держится особняком. Лидия, может быть, не так талантлива, но подвижна и не столь замкнута. Кроме того, у нее есть чувство юмора, хотя оно всегда проявляется неожиданно. Ее смешат вещи, которые кажутся мне самыми обычными — скомканный клочок бумаги, птица в небе или один из песочных замков Мирона. Она прыгает от радости, когда я щекочу ухо Мирона травинкой — по ее мнению, это самая лучшая шутка, и даже Мирон снисходит до того, чтобы улыбнуться».

Оливано слегка усмехнулся: «Вижу, что вы с ними не скучаете».

«Нет, что вы! Но не могу сказать, что мне нравится вилла «Лукаста». В глубине души я боюсь этого дома. Боюсь Ирены и госпожи Клары — вылитые ведьмы в темной пещере!»

«Вы очень красочно выражаетесь», — сухо заметил Оливано.

Из-за спины доктора послышался задумчивый голос Суфи: «Жизнь — не что иное, как череда красочных мгновений». Доктор обернулся: «Суфи? Ты не могла бы пояснить свое наблюдение?»

«Не обращай внимания. Я просто подумала, что красочные выражения правильно отражают сущность бытия, но это не новая мысль, и она не служит ключом к разгадке каких-нибудь тайн».

«А жаль! — отозвалась Уэйнесс. — Вилла «Лукаста» полна тайн, хотя все они могут быть составными частями одной головоломки».

«О каких тайнах вы говорите?»

«Например, о поведении Ирены Портильс. Утром она выходит из дома собранная, аккуратная и холодная, как ледышка. После работы она возвращается в ужасном настроении, с осунувшимся, покрытым розовыми пятнами лицом».

«Я заметил нечто в этом роде. В сложившихся обстоятельствах не хотел бы высказывать догадки. Возможно, имеет место незначительная проблема медицинского характера».

«А дети? Меня просто поражает, насколько они изменились за те несколько дней, что я с ними провела. Не могу сказать с уверенностью, но мне кажется, что теперь они гораздо лучше понимают, что вокруг них происходит, быстрее реагируют, внимательнее слушают. Лидия много говорит, когда на нее находит особое настроение, и я ее понимаю — в какой-то степени. По меньшей мере, она сама хорошо понимает, о чем говорит. Сегодня — и это был настоящий триумф — она ответила на несколько моих вопросов, вполне разумно. Мирон притворяется, что ничего не замечает, но он наблюдателен и все время думает. В целом он предпочитает безмятежную отстраненность и свободу воображаемых внутренних миров. Иногда, однако, он интересуется тем, чем я занимаюсь с его сестрой — надеюсь, что рано или поздно он к нам присоединится».

«А что обо всем этом думает Ирена?»

«Я говорила с ней сегодня и поделилась примерно теми же соображениями. Она только пожала плечами и ответила, что у детей часто меняется настроение, и что их не следует слишком возбуждать. Иногда у меня возникает такое ощущение, что она хочет, чтобы они оставались молчаливыми, лишенными всякой энергии и неспособными жаловаться».

«Весьма распространенное явление».

«Вчера я принесла детям бумагу, картинки и карандаши, чтобы учить их читать. Мирон сразу уяснил себе суть процесса, но быстро соскучился и перестал реагировать. Лидия написала слово «КОТ», когда я показала ей картинку с изображением кошки, после чего Мирон, уступив моим настояниям, сделал то же самое с выражением презрительного безразличия. Ирена считает, что я теряю время зря, так как дети никогда не проявляли желания читать.

Мы изготовили воздушного змея и запустили его, что развеселило и сестру, и брата. А потом змей упал и сломался, что их очень огорчило. Я обещала им скоро сделать еще одного змея, но только после того, как они научатся читать. Мирон недовольно хмыкнул — это был первый звук, который он издал в моем присутствии. Когда Ирена вернулась с работы, я хотела, чтобы Лидия прочла ей несколько слов, но Лидия будто перестала меня слышать. Вот тогда Ирена и сказала, что я теряю время. А потом она сказала, что завтра, в воскресенье, госпожа Клара должна уехать по каким-то делам, а Ирена будет заниматься детьми весь день — купать их, готовить им воскресный обед и так далее. Она считает, что мое присутствие ей помешает, и попросила меня не приходить».

Оливано удивился: «Купать? Готовить обед? На это не уйдет весь день — два-три часа, не больше. А все остальное время Ирена проведет с детьми наедине, и никакая Марина не будет знать, что происходит». Психиатр погладил подбородок: «Никаких особых посетителей у нее не может быть — об этом бы знал весь городок. Скорее всего, она просто хочет от вас избавиться».

«Я ей не доверяю. Сомневаюсь, что это ее родные дети — они на нее совершенно не похожи».

«Любопытное наблюдение! Истину, между прочим, установить нетрудно». Оливано снова погладил подбородок: «Мы брали у детей анализы крови, чтобы проверить, нет ли у них каких-нибудь генетических нарушений. Разумеется, никаких нарушений мы не нашли — их поведение остается одной из тайн виллы «Лукаста». Вы звоните из гостиницы?»

«Да».

«Я перезвоню вам через несколько минут».

Экран погас. Уэйнесс подошла к окну и выглянула на площадь. В субботу вечером все население Помбареалеса, независимо от общественного положения, наряжалось в самые лучшие костюмы и отправлялось на прогулку. Подчиняясь строгим предписаниям местной моды, молодые люди носили черные брюки в обтяжку и рубашки сочных темных тонов — красновато-коричневые с полосами цвета глубокой морской воды и темно-желтые с темно-синими полосами, причем их кушаки обязательно были того же цвета, что и полосы рубашки. Самые галантные головорезы носили широкополые черные шляпы с низкой тульей, залихватски сдвинутые на лоб, набекрень или назад, в зависимости от настроения владельца. Девушки носили доходившие до колен платья с короткими рукавами и прикалывали к волосам цветы. Откуда-то доносились звуки веселой музыки. «Жизнь кипит ключом посреди пампы!» — подумала Уэйнесс.

Звонок заставил ее поспешить к телефону. На экране снова появился Оливано, теперь несколько озабоченный: «Я поговорил с Иреной. Она не смогла назвать никаких убедительных причин, по которым вам не следовало бы приходить к детям завтра. Я объяснил ей, что вы сможете посещать виллу «Лукаста» лишь на протяжении ограниченного срока, и что детям было бы полезно проводить с вами как можно больше времени. Она ответила, что не может ничего возразить, если таково мое профессиональное мнение. Таким образом, вы можете продолжать ежедневные посещения».

Утром Уэйнесс явилась к детям в обычное время. Дверь открыла Ирена.

«Доброе утро, госпожа Портильс!» — приветствовала ее Уэйнесс.

«Доброе утро, — холодно и отчетливо отозвалась Ирена. — Дети еще в постели, сегодня они неважно себя чувствуют».

«Как же так? Что случилось?»

«По-моему, они съели что-то несвежее. Вы, случайно, не давали им конфеты или какое-нибудь печенье?»

«Я принесла им несколько маленьких кексов с кокосовым жмыхом, это правда. Но я их тоже ела, и у меня они не вызвали никакого расстройства».

Ирена только кивнула, будто убедившись в справедливости своих подозрений: «Боюсь, что сегодня они не смогут ни заниматься, ни играть. Очень сожалею».

«Не следует ли мне все-таки провести с ними какое-то время?»

«Не вижу, каким образом ваше посещение могло бы принести им пользу. Они плохо спали всю ночь, и теперь их лучше не тревожить».

«Я понимаю».

Ирена приготовилась закрыть входную дверь: «Доктор Оливано упомянул, что его эксперимент не затянется надолго. Когда именно он закончится?»

«Определенная дата еще не назначена, — вежливо ответила Уэйнесс. — Все зависит от результатов моей работы».

«Вам ненормальные дети, наверное, здорово надоели, — предположила Ирена. — Мне-то уж точно все это надоело. Что ж, можете идти. Пусть дети слегка поправятся, и завтра вы сможете продолжить свои занятия».

Ирена отступила в тень прихожей, и дверь закрылась. Уэйнесс медленно повернулась и пошла обратно в гостиницу.

Полчаса она сидела в фойе, хмуро оглядываясь по сторонам; ей хотелось позвонить доктору Оливано, но ее останавливали несколько соображений. Во-первых, в воскресенье утром Оливано лучше было не беспокоить по пустякам. Во-вторых... были и другие причины.

Несмотря ни на что, в конце концов Уэйнесс решила позвонить психиатру, но ей ответил бесстрастный голос, сообщивший, что доктора нет дома. Уэйнесс отвернулась от телефона, испытывая смешанное чувство разочарования и облегчения — и в то же время горячий прилив необъяснимого гнева. Ее необычайно раздражала Ирена Портильс.

Вечером следующего дня Уэйнесс снова позвонила доктору Оливано. Рассказав о своем воскресном разговоре с Иреной, она перешла к событиям понедельника: «Когда я пришла туда утром, я не знала, чего ожидать — но то, что я увидела, меня очень удивило. Дети уже встали, оделись и завтракали. Они были какие-то вялые, почти коматозные, и почти не обратили на меня никакого внимания, когда я их поприветствовала. Ирена наблюдала за мной из кухни. Я притворилась, что не замечаю ничего необычного, и продолжала сидеть с детьми, пока они не кончили есть. Как правило, после завтрака им всегда не терпелось выйти на улицу, но в этот раз им было явно все равно.

Так или иначе, мы вышли на улицу. Я попробовала заговорить с Лидией, но она только на меня взглянула и отвернулась. Мирон сидел на бортике песочницы и что-то чертил палкой на песке. Короче говоря, все улучшения исчезли — их состояние даже ухудшилось, и я не понимаю, в чем дело.

Когда Ирена вернулась с работы, она ожидала, что я буду ее расспрашивать о состоянии детей, но я только отметила, что Мирон и Лидия, по-видимому, еще не совсем поправились. Ирена с этим согласилась и прибавила: «На них всегда что-нибудь находит, я уже привыкла». Вот такие дела».

«Черт побери! — выругался Оливано. — Вам следовало позвонить мне вчера утром».

«Я звонила, но вас не было».

«Разумеется — я уехал в институт! А Суфи занималась с учениками».

«Прошу прощения. Кроме того, я боялась вас потревожить утром в воскресенье».

«Сегодня вы меня достаточно встревожили. Тем не менее, нам удалось кое-что узнать. Что именно, я еще толком не понял». Психиатр помолчал несколько секунд: «В среду я туда приеду, как обычно. Продолжайте посещения и позвоните мне завтра вечером, если произойдет что-нибудь заслуживающее внимания. По сути дела, позвоните в любом случае».

«Хорошо, я так и сделаю».

Во вторник день прошел без особых происшествий. Уэйнесс показалось, что дети стали не такими вялыми и унылыми, но качества, которые она начинала в них замечать раньше — живость, непосредственность восприятия — были все еще подавлены.

После полудня стало прохладно — Солнце скрылось за плотной серой пеленой, с гор подул пронизывающий ветер. Дети сидели на диване в гостиной. Лидия вертела тряпичную куклу, а Мирон теребил обрывок бечевки. Госпожа Клара вышла в пристройку с корзиной грязного белья — приготовления к стирке должны были занять у нее не меньше пяти минут. Уэйнесс вскочила и беззвучно взбежала вверх по лестнице. Дверь в комнату Ирены была закрыта. Сердце Уэйнесс часто билось — она открыла дверь и заглянула внутрь. В обстановке комнаты не было ничего особенного — кровать, сундук с несколькими ящиками, письменный стол. Уэйнесс сразу бросилась к столу. Открыв один ящик, она стала просматривать содержимое, но торопилась — время шло слишком быстро. С каждой секундой напряжение росло и уже становилось невыносимым. Шипя от досады, Уэйнесс закрыла ящик и бегом вернулась в гостиную. Мирон и Лидия наблюдали за ней без любопытства — невозможно было понять, о чем они думали; возможно, мир представлялся им не более чем туманным сочетанием цветных пятен. Уэйнесс присела на диван и раскрыла книжку с картинками; сердце ее все еще тяжело стучало, все еще существо дышало огорчением и гневом. Она осмелилась сделать вылазку на вражескую территорию — и все закончилось ничем.

Через пятнадцать секунд госпожа Клара вернулась и заглянула в гостиную. Уэйнесс даже не повернула голову. Скривив рот в своей вечной подозрительной усмешке, старуха зорко обвела глазами помещение и ушла по своим делам. Уэйнесс глубоко вздохнула. Неужели Клара что-то услышала? Или она просто нутром почувствовала непорядок? Одно было совершенно ясно — в присутствии госпожи Клары плодотворные поиски в этом доме были невозможны.

Вечером Уэйнесс позвонила доктору Оливано. Она сообщила, что состояние Мирона и Лидии, все еще апатичное, несколько улучшилось: «То, что с ними случилось в воскресенье, как будто рассеивается, но очень медленно».

«Мне будет любопытно взглянуть на них завтра».

 

9

В среду, в одиннадцать часов утра, доктор Оливано нанес регулярный визит обитателям виллы «Лукаста». Он нашел Уэйнесс и Мирона с Лидией на площадке у дома. Дети были заняты лепкой, изготовляя из пластилина животных, изображенных в книжке, раскрытой перед ними на столе.

Оливано приблизился. Дети взглянули на него и продолжали свое занятие. Лидия лепила лошадь, а Мирон — черную пантеру. По мнению Оливано, оба они достигли определенных успехов в своем начинании, хотя не проявляли особого энтузиазма.

Уэйнесс приветствовала психиатра: «Как видите, Лидия и Мирон старательно работают. Думаю, что сегодня они чувствуют себя лучше. Разве не так, Лидия?»

Девочка подняла глаза и едва заметно улыбнулась, но сразу же сосредоточилась на пластилиновой фигурке. Уэйнесс продолжала: «Я могла бы задать тот же вопрос Мирону, но сейчас он слишком занят и не ответит. Тем не менее, мне кажется, что он тоже поправляется».

«У них хорошо получается!» — похвалил Оливано.

«Да. Но не так хорошо, как раньше. Теперь они главным образом разминают пластилин и начинают все заново. Вот когда они действительно будут чувствовать себя хорошо, мы увидим самые любопытные вещи. Мирон и Лидия твердо решили больше не предаваться сонным фантазиям...» Уэйнесс замолчала и вздохнула: «У меня такое чувство, будто я делаю им искусственное дыхание».

«Гм! — с иронией отозвался Оливано. — Вы бы посмотрели, с какими субъектами мне приходится иметь дело по десять раз в день. Эти детишки показались бы вам свежими и веселыми, как весенние цветы». Психиатр обернулся к дому: «Насколько я понимаю, Ирена сегодня не пошла на работу?»

Уэйнесс кивнула: «Она здесь. Более того, она следит за нами из окна».

«Хорошо. То, что она сейчас увидит, ее несомненно заинтересует». Психиатр открыл свой чемоданчик и вынул пару небольших прозрачных конвертов. После этого доктор вырвал волосок из шевелюры Лидии, чем вызвал ее немалое удивление, и повторил ту же операцию с шевелюрой Мирона, не проявившего никакой реакции. Оливано положил волоски в конверты, наклеил на конверты ярлыки и надписал их.

«Зачем вы мучаете детей?» — спросила Уэйнесс.

«Я их не мучаю, я занимаюсь научным исследованием», — возразил Оливано.

«Разве это не одно и то же?»

«Нет, по меньшей мере в данном случае. Волосы растут кольцевыми слоями, как деревья, впитывая при этом различные вещества, содержащиеся в крови, и становятся своего рода стратиграфическими записями. Мы эти волосы проанализируем».

«Вы ожидаете обнаружить что-то определенное?»

«Не обязательно. Некоторые наркотики не поглощаются волосами или не накапливаются в отдельных слоях. Тем не менее, попытка — не пытка». Оливано повернулся и посмотрел на виллу «Лукаста». Силуэт Ирены отступил от окна, будто она хотела остаться незамеченной.

Психиатр сказал: «Пора побеседовать с Иреной».

«Мне пойти с вами?» — спросила Уэйнесс.

«Думаю, ваше присутствие окажется полезным».

Они подошли к входной двери, и Оливано нажал кнопку звонка. Через некоторое время Ирена открыла дверь: «Да?»

«Можно войти?»

Ирена молча повернулась и провела их в гостиную. Там она остановилась и продолжала стоять: «Почему вы выдергиваете волосы у детей?»

Оливано объяснил процесс анализа и причины его проведения. Ирена была явно недовольна: «Разве это необходимо?»

«Не могу сказать с уверенностью, пока не узнаю результаты анализа».

«Вы уклоняетесь от прямого ответа».

Оливано рассмеялся и огорченно покачал головой: «Если бы у меня были точные данные, я оповестил бы вас об этом в первую очередь. А теперь я хотел бы затронуть другой вопрос, касающийся общей гигиены. Может быть, вам уже говорили, что в Помбареалесе на прошлой неделе обнаружили поливирус XAX-29. Он не слишком опасен, но может вызывать неприятные симптомы у людей, лишенных соответствующих антител. Я могу быстро определить, есть ли у вас иммунитет к этой инфекции». Оливано вынул из кармана небольшой прибор: «Требуется лишь простой анализ крови. Позвольте...» Он сделал шаг вперед и, прежде чем Ирена успела возразить или отступить, прижал прибор к ее предплечью: «Вот и хорошо! Результаты будут получены завтра. Тем временем не беспокойтесь — вероятность заражения очень невелика, хотя предосторожность никогда не помешает».

Ирена стояла, потирая предплечье; ее черные глаза блестели на морщинистом лице.

«Пожалуй, на сегодня это все, — вежливо поклонился доктор Оливано. — Марина уже получила указания — по существу те же, что и раньше».

Ирена презрительно фыркнула: «Она день-деньской играет с детьми и больше ничего не делает».

«Это именно то, что им нужно — детям нельзя позволять надолго погружаться в сны наяву и жить только в мире фантазии. Похоже на то, что в воскресенье у них начался новый приступ апатии, но теперь он проходит, и я хотел бы сделать все возможное, чтобы такие приступы больше не повторялись».

Ирена не смогла ничего возразить, и Оливано удалился.

Прошла неделя. В пятницу вечером Оливано позвонил в гостиничный номер Уэйнесс: «Какие у вас новости? Что происходит у Ирены Портильс?»

«Ничего особенного — хотя дети уже почти оживились. Лидия снова разговаривает, а Мирон ограничивается какими-то необъяснимыми жестами. Они оба читают: Лидия не хуже других детей, а Мирон запоминает всю страницу с первого взгляда».

«Такие случаи известны».

«Я заметила еще кое-что — в высшей степени любопытное обстоятельство. Мы пошли прогуляться по пампе, и Лидия нашла красивый белый камешек. Сегодня утром она не могла его найти — потому что я по ошибке положила его в коробку с точилками для карандашей. Лидия повсюду искала свой камешек, его потеря ее явно огорчала. В конце концов она пожаловалась Мирону: «Мой белый камень пропал!» Мирон посмотрел по сторонам, направился прямо к коробке с точилками, открыл ее и бросил камешек Лидии в руки. Это Лидию нисколько не удивило. Я спросила ее: «Как Мирон узнал, что камешек в коробке?» Но она только пожала плечами и пошла рассматривать книжку с картинками. Позже, когда дети пошли в столовую обедать, я спрятала красный карандаш Мирона в песке, в углу песочницы. После обеда дети вышли на двор. Мирон начал рисовать, но его красный карандаш исчез. Мирон посмотрел по сторонам, направился прямо к песочнице и сразу вынул карандаш из песка. А потом он посмотрел на меня с очень странным выражением, как будто, по его мнению, я глупо пошутила или потеряла рассудок. Я чуть не рассмеялась. Но на самом деле в этом нет ничего смешного. Получается, что Мирон, способный делать разные удивительные вещи, к довершение ко всему еще и ясновидец!»

«Нечто подобное упоминается в литературе, — с сомнением ответил Оливано, — но авторы, как правило, остерегаются делать окончательные выводы. Способности такого рода проявляются очень редко; говорят, они достигают максимума в период полового созревания, а затем идут на убыль». Психиатр задумался и прибавил: «Я не хотел бы заниматься этим вопросом профессионально, и вам посоветовал бы держать свои мысли по этому поводу при себе. Не следует подчеркивать обстоятельства, на основании которых можно было бы заключить, что Мирон еще ненормальнее, чем мы думали раньше».

Несмотря на уравновешенность и бесстрастность замечаний психиатра — а может быть именно потому, что они были чрезмерно уравновешены и бесстрастны — Уэйнесс не могла не возразить: «Но Мирон не сумасшедший! Да, у него есть свои странности, а его попытки сохранять достоинство могут кому-то показаться смешными, но в конечном счете он чувствительный, послушный и во всех отношениях милый мальчуган!»

«Ага! Еще неизвестно, кто из вас кого обвел вокруг пальца!»

«Я к нему привязалась — боюсь, что вы правы».

«Тогда, может быть, вам будет небезынтересно узнать, что Мирон и Лидия, будучи несомненно братом и сестрой, детьми Ирены Портильс ни в коем случае быть не могут. Их генетический материал с ней несовместим».

«Я ничего другого и не ожидала, — отозвалась Уэйнесс. — А что вам поведали кольцевые слои волос?»

«Результатов анализа еще нет, но я должен их получить к среде. Не знаю, удалось ли мне обмануть Ирену рассказом о вирусе, но придется, по-видимому, продолжать в том же духе и заверить ее, что она вне опасности и может не делать прививки. Кроме того, я ей скажу, что в воскресенье вы должны будете помогать мне в институте, и если в следующий понедельник у детей снова будет заметна апатия, даже если рецидив окажется не столь интенсивным, вы должны будете немедленно меня вызвать — я не хочу повторения их психологического срыва».

Выходные дни прошли без особых происшествий. Как обычно, в среду утром доктор Оливано подъехал на автомобиле к вилле «Лукаста». Начинался еще один прохладный день — бледный солнечный свет едва пробивался сквозь высокую дымку, и со склонов Анд дул настойчивый порывистый ветер. Уэйнесс и дети, привыкшие к прихотям местной погоды, сидели за столом на дворе. Сегодня Мирон и Лидия сидели вместе, рассматривая картинки в книжке, изображавшей всевозможных диких животных, земных и неземных.

«Всем привет! — энергично воскликнул Оливано. — Чем мы сегодня занимаемся?»

«Изучаем Вселенную снизу доверху, — доверительно сообщила Уэйнесс. — Мы разглядываем картинки и разговариваем. Лидия иногда читает, что написано в книжке, а Мирон рисует иллюстрации — когда он не ленится, у него хорошо получается».

«Мирон все может», — коротко сказала Лидия.

«Нисколько не сомневаюсь! — отозвался Оливано. — Тебе тоже не откажешь в сообразительности».

«Лидия уже хорошо читает», — заметила Уэйнесс и показала пальцем на картинку: «Это кто, Лидия?»

Девочка удивленно посмотрела на нее: «Здесь написано «лев»».

Уэйнесс взяла книжку, повернула страницу, закрыла картинку ладонью и спросила: «А на этой странице кто?»

«Не знаю. Здесь написано «тигр», но я не могу сказать, кто на картинке».

«Ты совершенно права! Авторы могли ошибиться и написать «тигр» под картинкой, изображающей зайца. Но в этот раз они не соврали — на картинке действительно тигр».

«А как насчет Мирона? — спросил психиатр. — Он тоже читает?»

«Еще как — лучше нас с вами! Мирон, будь хорошим мальчиком, прочти нам что-нибудь».

Мирон с сомнением наклонил голову и ничего не сказал.

«В таком случае покажи мне зверя, который тебе нравится».

Сначала Мирон, казалось, пропустил просьбу мимо ушей, но через несколько секунд стал внезапно листать страницы и показал картинку, изображавшую оленя на фоне заснеженных гор.

«Красивый зверь, спору нет!» — похвалил Оливано. Уэйнесс обняла худые плечи Мирона: «Ты у нас самый умный!»

Уголки рта Мирона чуть приподнялись.

Лидия взглянула на картинку: «Это «олень»».

«Правильно! Что еще ты можешь прочесть?»

«Что угодно».

«Неужели?»

Лидия раскрыла книгу и стала прочла заголовок:

«Негодник Родни»

«Очень хорошо, — кивнула Уэйнесс. — А теперь прочти нам эту историю».

Лидия наклонилась над книгой и стала быстро читать:

«Жил-был мальчик по имени Родни. У него была плохая привычка. Он рисовал прямо в книжках с картинками. Однажды он зачеркнул черными загогулинами красивую морду саблезубого тигра. Сам того не зная, он совершил большую ошибку, потому что книжка принадлежала волшебнице. Волшебница сказала: «Ты испачкал мою книжку, Родни! Теперь у тебя будут клыки, как у этого бедного тигра, которому ты зачеркнул морду».

У Родни изо рта тут же выросли два больших клыка. Клыки были такие длинные и кривые, что, когда Родни опускал голову, они упирались ему в грудь. Родители Родни очень огорчились, но зубной врач сказал, что у мальчика здоровые клыки без единого дупла, и что ему уже не потребуется мост для их выпрямления. Он посоветовал Родни хорошо чистить клыки каждый день и аккуратно вытирать их салфеткой после еды».

Лидия отложила книгу: «Я больше не хочу это читать».

«Интересная история, — заметила Уэйнесс. — Надо полагать, Родни с тех пор больше не зачеркивал картинки в книжках».

Лидия кивнула и вернулась к разглядыванию картинок.

«Потрясающе! — сказал психиатр, с искренним удивлением глядя на Уэйнесс. — Как вам это удалось?»

«Мне не пришлось ничего делать, по сути дела. Они всему сами научились. Я просто их хвалила и обнимала, им это явно нравится».

«Да-да, — пробормотал Оливано. — Кому бы это не понравилось?»

«Подозреваю, что они уже давно умели читать. Мирон, ты все это время читал, но так, чтобы никто не догадывался, правда?»

Мирон что-то рисовал на листе цветной бумаги. Он покосился на Уэйнесс, но промолчал и продолжал рисовать.

«Если не хочешь говорить, может быть, ты напишешь что-нибудь на зеленой бумаге?» — Уэйнесс положила перед ним бумагу.

И снова Мирон покосился на нее. Увидев, что Уэйнесс улыбается, он взял карандаш и быстро написал: «Нет, раньше мы не умели читать. Это проще шахмат. Но я еще не знаю многих слов».

«Этот пробел мы устраним — может быть, даже сегодня. А теперь покажи доктору Оливано, как ты умеешь рисовать».

Мирон начал рисовать без всякого энтузиазма, пользуясь разноцветными карандашами. Потом он взял фломастеры и нанес несколько мазков — то в одном месте, то в другом. На бумаге появилось изображение гордого оленя с великолепной парой рогов, на фоне пейзажа, напоминавшего пейзаж из книжки, но отличавшегося многими деталями. Рисунок был более уверенным, а цвета — более живыми, чем в книжке.

«Невероятно, поразительно! — Оливано был потрясен. — Мирон, ты гений».

«Я тоже умею рисовать», — обиделась Лидия.

«Конечно, умеешь! — откликнулась Уэйнесс. — Ты у нас чудесное маленькое создание!»

Краем глаза Уэйнесс заметила, что Ирена наблюдала за ними из окна.

«За нами следят», — сообщила она психиатру.

«Знаю. Все это необходимо с ней обсудить».

Плечи Лидии опустились: «Я не хочу больше принимать лекарство».

«Какое лекарство?» — живо осведомился Оливано.

Лидия смотрела на угрожающе высокую горную цепь: «Иногда, когда дует ветер, я хочу убежать, и тогда они дают нам лекарство, и везде становится темно, и мы от всего устаем».

«Мы позаботимся о том, чтобы вам больше не давали это лекарство, — мрачно сказал Оливано. — Не следует, однако, далеко бегать, когда дует ветер».

«Ветер гонит облака, и птицы летают боком. Перекати-поле бежит по дороге, а потом скачет по кочкам в пампе».

«Лидия считает, что она должна присоединиться к облакам, птицам и перекати-полю», — пояснила Уэйнесс.

Лидию это замечание рассмешило: «Нет, Марина! Ты говоришь глупости».

«А тогда зачем ты бежишь?»

Лидия ответила медленно, с трудом: «Сперва дует ветер, и я знаю, что все начинается. Я слышу далекие голоса. Они зовут. Они говорят...» — тут голос девочки стал низким и гулким: «Уиирууу! Уиирууу! Где ты? Уиирууу!» Они зовут — из-за гор, с неба. Мне становится хорошо и страшно, и я бегу в темноту».

«А ты знаешь, кто тебя зовет?» — спросила Уэйнесс.

«Может быть, старые, старые люди с желтыми глазами?» — неуверенно предположила Лидия.

«А Мирон тоже их слышит?»

«Мирон от них злится».

«Бегать в темноте нехорошо, с этой привычкой придется расстаться, — строго сказал Оливано. — Темной ночью, когда с гор дует холодный сильный ветер, ты можешь потеряться и упасть в каменистую ложбину, заросшую колючками, и сломать себе шею. И больше не будет Лидии, и каждый, кто тебя любит, ужасно расстроится».

«Я тоже ужасно расстроюсь», — пообещала Лидия.

«Несомненно. Так что ты обещаешь больше не бегать в темноте?»

Лидия взволновалась: «Но они все равно будут звать!»

«Я, например, не бегу каждый раз, когда меня кто-нибудь зовет», — возразила Уэйнесс.

«Правильно! — похвалил Оливано. — И ты тоже должна держать себя в руках».

Лидия медленно кивнула, будто соглашаясь рассмотреть сложное и сомнительное предложение.

Психиатр повернулся к Уэйнесс: «Настало время побеседовать с Иреной. Сегодня придется обсудить очень серьезные вопросы».

«По поводу волос?»

Оливано кивнул: «Похоже на то, что мне скоро придется принимать неприятные решения. Это всегда трудно».

Уэйнесс встревожилась: «Какого рода решения?»

«Еще не знаю наверняка. Я жду отчета о результатах некоторых анализов», — психиатр направился к входной двери. Ирена молча впустила их в дом.

Доктор Оливано напустил на себя профессионально-заботливый вид: «Рад вам сообщить, что вирус больше не опасен — новых случаев заражения не было».

Ирена сухо кивнула: «Я сегодня очень занята, и если это все...»

«Не все, — прервал ее Оливано. — По сути дела, необходимо обсудить еще несколько вещей. Присядем, если вы не против?»

Ирена молча отвернулась и прошла в гостиную. Оливано и Уэйнесс последовали за ней и осторожно присели на край дивана. Ирена продолжала стоять.

Оливано тщательно выбирал слова: «По поводу детей. Прогресс, который они демонстрируют в последнее время, можно назвать только феноменальным. Трудно сказать, чья именно это заслуга, но детям несомненно нравится общество Марины, и ей удалось вывести их из состояния постоянной замкнутости».

«Может быть, это полезно, — резко ответила Ирена. — Но меня предупреждали, что у них маниакальные наклонности, и что их не следует перевозбуждать».

«Вас ввели в заблуждение, — холодно сказал Оливано. — Лидия и Мирон — в высшей степени высокоразвитые личности, отчаянно стремящиеся к нормальному общению. Я не понимал этого до тех пор, пока Марина не указала мне на некоторые особенности. После этого причины их проблем начали проясняться».

Горящие черные глаза Ирены покосились на Уэйнесс: «Нет никаких проблем. Они жили беззаботно и счастливо до тех пор, пока не появилась Марина. А теперь они ведут себя странно и непредсказуемо!»

«Совершенно верно, — подтвердил психиатр. — Они начали проявлять экстраординарные способности, значительно превосходящие то, что считается «нормальным». В течение нескольких следующих лет эти способности станут не столь выдающимися или даже исчезнут— так оно обычно бывает. Но в настоящее время развитие их личностей настолько бросается в глаза, что мы обязаны сделать все возможное, чтобы ему способствовать. Разве вы не согласны?»

«Разумеется, разумеется — но с определенными оговорками».

Оливано отмел всякие оговорки решительным взмахом руки: «На прошлой неделе я взял у детей по волоску для анализа. Результаты этого анализа весьма удивительны — признаться, почти невероятны. Разрешите вас спросить: вы не давали детям какое-нибудь седативное лекарство или другое успокоительное средство?»

Ирена прищурилась и не отвечала несколько секунд. Наконец она сказала: «Не в последнее время». Она попыталась придать голосу беззаботное выражение: «Откуда вы это взяли? На основе анализа волос?»

Оливано серьезно кивнул: «В волосах обоих детей наблюдаются еженедельные наслоения, не содержащие поддающихся идентификации соединений, но указывающие на то, что дети принимали какое-то лекарство сложного органического состава — или смесь каких-то органических веществ, слишком разбавленную для того, чтобы она оставляла определенные улики. Тем не менее, тот факт, что дети еженедельно принимали какой-то препарат, не подлежит сомнению. Поэтому разрешите вас спросить еще раз: какой препарат вы давали детям?»

Ирена снова попыталась изобразить беззаботность: «Всего лишь их обычную тонизирующую настойку. По-моему, именно благодаря ей они сегодня чувствуют себя хорошо».

«Почему вы раньше ничего мне не говорили об этой так называемой «настойке»?»

Ирена пожала плечами: «Разве это имеет какое-то значение? Врач, который ее прописал, объяснил, что она укрепляет нервы и способствует пищеварению».

«Я хотел бы взглянуть на этот препарат».

«А она уже кончилась, — заявила Ирена. — Я недавно дала им последнюю порцию и выбросила бутылку».

«И у вас больше не осталось этой настойки?»

«Нет», — после едва заметной запинки ответила Ирена.

Оливано кивнул: «В таком случае выслушайте мои указания. С этих пор вы не будете давать детям никаких медицинских препаратов, микстур или настоек — никаких! Это понятно?»

«Конечно. И все же дети иногда причиняют много беспокойств. Если ночью разыгрывается ветер, с Лидией просто невозможно справиться, она хочет убежать в пампу. В такие моменты успокоительное средство просто незаменимо».

Оливано снова кивнул: «Я понимаю, что у вас могут возникать трудности. Я пропишу успокоительное средство, но его можно применять только в чрезвычайных обстоятельствах».

«Как вам будет угодно».

«Повторяю — для того, чтобы не было никаких недоразумений. Я не хочу, чтобы вы давали детям какие-либо препараты без моего предварительного разрешения. Это им повредит, и я об этом в любом случае узнаю. Тогда у меня не останется никакого выбора — придется увезти детей в учреждение, где о них будут заботиться».

Ирена стояла, поникшая и побежденная, лицо ее осунулось пуще прежнего. Она начала было что-то говорить, но осеклась.

Психиатр поднялся на ноги: «Я обменяюсь парой слов с детьми, после чего уеду». Он кивнул на прощание и удалился. Ирена повернулась к Уэйнесс и проговорила хриплым низким голосом: «Не могу понять — кто ты такая, и за что ты со мной это делаешь!»

Уэйнесс не могла найти слов — отчаяние Ирены пробудило в ней стыд; она находилась в чужом доме под притворным предлогом. В конце концов она робко сказала: «Я не хотела ничего плохого».

«Моя жизнь больше мне не принадлежит!» — губы Ирены Портильс судорожно сжимались и разжимались, хриплые возгласы вырывались негромко, но дико: «Еще один год — всего один год. Один проклятый год! И все бы это кончилось! Я избавилась бы... я бы и сейчас избавилась, но мне нигде нет утешения, нигде нет убежища! Я еще не умерла, но уже стала полным ничтожеством — и кто знает, что будет дальше? Никто не знает! Только поэтому я боюсь!»

«Госпожа Портильс, пожалуйста, успокойтесь! Все не так плохо, как вы себе представляете!»

«Ха! Что ты понимаешь? Ты только и умеешь, что лебезить и хныкать! А теперь я просто не знаю, что мне делать».

«Почему вы так волнуетесь? Все это из-за профессора Соломона?»

Лицо Ирены мгновенно оцепенело: «Я ничего не говорила, слышишь? Ничего!»

«Разумеется. И все же, если вам есть, что рассказать, я вас выслушаю».

Но Ирена повернулась на каблуках и вихрем покинула гостиную, сделав три длинных шага.

Помрачневшая Уэйнесс вышла на двор, где ей удалось взять себя в руки. Она не могла позволить себе излишнее сочувствие — если обман и притворство были наихудшим компромиссом, ей еще повезло. В конце концов, следовало подумать и о судьбе Мирона и Лидии. Ирена упомянула, что ей осталось ждать один год — что должно было случиться через год? Уэйнесс почему-то была уверена, что детям не предстояло ничего хорошего.

Доктор Оливано уже уехал. Через некоторое время госпожа Клара позвала детей обедать. Уэйнесс присела на борт песочницы и съела бутерброд, принесенный из гостиницы.

После обеда Уэйнесс скромно попросила разрешения выйти с детьми на прогулку. Ирена угрюмо дала такое разрешение, и Уэйнесс отправилась со своими подопечными в кондитерскую на площади, где Лидия и Мирон сосредоточенно поглотили фруктовые пирожные с огромными шапками взбитых сливок, запивая их горячим какао. Уэйнесс пыталась представить себе, что будет с детьми после того, как она уедет. Доктор Оливано, конечно, позаботится об их материальном благополучии, но их эмоциональная жизнь… Уэйнесс вздохнула. Кто бы подумал, что во имя добра приходится черстветь сердцем! Ее собственные дела шли из рук вон плохо. С тех пор, как она приехала в Помбареалес, она ни на йоту не приблизилась к раскрытию тайны местопребывания Монкурио. Не было никакой возможности производить поиски в доме — она даже не знала, можно ли было там что-нибудь найти. Ее ободряла только надежда, потому что она не могла представить себе никакой альтернативы тому, что делала теперь. Уэйнесс смотрела на Мирона и Лидию — а те, как она заметила, уже давно изучали ее в свою очередь. Дети доели пирожные до последней крошки. Она повела их в книжную лавку и купила им большой атлас Земли, большую книгу с иллюстрациями, посвященную естественной истории, толковый словарь и астрономический атлас.

Они вернулись втроем к вилле «Лукаста». Ирена заметила покупки, но никак их не прокомментировала. Уэйнесс даже удивилась бы, если бы она что-нибудь сказала.

На следующее утро Уэйнесс застала Мирона и Лидию за работой — дети сооружали воздушного змея своей собственной конструкции, пользуясь материалом из расщепленных бамбуковых звеньев и темно-синей пленкой, закрепленной кусочками липкой ленты. Двухметровый змей производил впечатление исключительно сложного устройства с многочисленными плоскостями и лопастями, плавно искривленными поверхностями, закрылками и то расширяющимися, то сужающимися переходными соединениями. С точки зрения Уэйнесс аппарат выглядел просто замечательно, но она сомневалась в том, что он будет летать.

Змей был закончен только через пару часов после полудня, когда ветер налетал случайными порывами, перемежавшимися периодами полного затишья. Поколебавшись, Уэйнесс решила не вмешиваться, хотя она опасалась того, что запуск змея кончится плачевной катастрофой.

Брат и сестра вынесли змея со двора, пересекли улицу Мадуро и стали осторожно пробираться по каменистой, поросшей кустарником степи, простиравшейся на юг. Уэйнесс последовала за ними.

Лидия держала шнур, пока Мирон отходил по ветру со змеем в руках; пленка хлопала на ветру, многочисленные лопасти и закрылки трепетали, как птичьи перья. Мирон повернулся лицом к сестре, ветер подхватил изощренную конструкцию — и, вопреки пессимистическим прогнозам Уэйнесс, змей стал резво подниматься в небо, выше и выше, по мере того, как Лидия разматывала шнур. Оглянувшись, девочка взглянула на Уэйнесс и слегка усмехнулась. Мирон наблюдал за полетом змея без удивления и без энтузиазма, но с почти суровым, серьезным вниманием. Змей парил в вышине, не подчиняясь ветру — каждая из причудливых лопастей и поверхностей Мирона выполняла свою функцию безукоризненно. Уэйнесс смотрела в небо, как завороженная.

Ветер то усиливался, то ослабевал, но змей приспосабливался к изменениям, чуть поворачиваясь, чуть ныряя, но практически игнорируя прихоти стихии — змей Мирона презирал стихию!

С гор налетел неожиданно резкий порыв ветра. Длинный шнур воздушного змея оторвался и медленно упал на землю. Освобожденный змей величественно поплыл по ветру, направляясь в неизвестность, и скоро его уже невозможно было разглядеть; было очевидно, однако, что падать он не собирался.

Мирон и Лидия некоторое время неподвижно стояли, глядя вслед воздушному змею и слегка опустив уголки губ, но ничем больше не выказывая своих чувств. Уэйнесс подумала, что запуск, по сути дела, оказался успешным. Ей показалось, что Мирон и Лидия тоже удовлетворены результатом. Мирон обернулся и встретился глазами с Уэйнесс — что он хотел сказать этим взглядом? Уэйнесс промолчала. Лидия стала прилежно сматывать шнур. Как только она закончила, все трое стали возвращаться к дому. На лицах брата и сестры не было разочарования — только задумчивость.

Какое-то время они сидели на диване в гостиной, просматривая новые книги. Уэйнесс удивилась, заметив, что Мирон терпеливо перелистывает толковый словарь, просматривая страницу за страницей без каких-либо признаков заинтересованности. «Это вполне естественно, — сказала она себе. — В словаре нет ничего захватывающего или развлекательного».

Ирена вернулась с работы, уставшая и расстроенная больше обычного. Она сразу поднялась к себе в комнату, никому ничего не говоря. Уэйнесс вскоре попрощалась с детьми и вернулась в гостиницу.

Вечером позвонил Оливано: «Как прошел сегодняшний визит?»

«Достаточно хорошо. Лидия и Мирон построили и запустили красивого воздушного змея, он взлетел очень высоко. Но шнур порвался, и теперь этот змей летает где-то над пампой. Когда я уходила, Лидия рассматривала изображение стегозавра, а Мирон изучал карту созвездий Ойкумены. Он уже прочел толковый словарь. Клара гремела кастрюлями, а Ирена со мной не разговаривала».

«Еще один день в жизни обитателей виллы «Лукаста»! А я сегодня получил подробные результаты анализа крови Ирены. Как я и подозревал, она принимает какой-то наркотик неземного происхождения — в лаборатории не могут в точности определить, какой именно».

«Я тоже подозревала нечто в этом роде. По утрам, уходя на работу, она опрятна и держит себя в руках. После работы она спешит домой растрепанная, как чучело огородное, и со всех ног бежит к себе наверх».

Оливано придал голосу беспристрастно-казенное выражение: «Принимая во внимание все обстоятельства, становится совершенно ясно, что Ирену Портильс невозможно считать подходящим опекуном для Мирона и Лидии. Я намерен как можно скорее переместить их в место проживания с лучшими условиями».

Уэйнесс постепенно усваивала неизбежность перемен, не суливших ей ничего хорошего: «Когда это произойдет?»

«Юридический процесс займет два или три дня, в зависимости от того, насколько мучает подагра старого судью Бернарда. После этого не будет никаких оснований для промедления, хотя те или иные задержки неизбежно возникают. Для всех заинтересованных лиц было бы лучше, если бы вы не присутствовали, когда детей будут увозить».

«Значит, мне пора прекратить визиты?»

«Боюсь, что да — и чем скорее, чем лучше».

«Сколько у меня времени? Два дня? Три?»

«Не больше трех дней, насколько я понимаю. Я буду рад окончательно решить этот вопрос — ситуация в вилле «Лукаста» настолько неустойчива, что даже у меня появились признаки какого-то невроза».

 

10

Уэйнесс растерянно опустилась в кресло и уставилась в пустоту. Мало-помалу эмоции улеглись, ум прояснился; осталось лишь горькое ощущение раздражения всем и вся, в том числе доктором Оливано и его незыблемым благоразумием.

В конце концов Уэйнесс рассмеялась — печальным беззвучным смехом. Забота о детях была прямой обязанностью психиатра, обвинять его в предательстве было бы нерационально. Доктор Оливано не был членом Общества натуралистов.

Уэйнесс поднялась на ноги и подошла к окну. Ее перспективы были неутешительны — она так и не сумела приблизиться к разгадке адреса Монкурио с тех пор, как прибыла в Помбареалес. Теперь, по всей видимости, ее шансы даже ухудшились, так как она восстановила против себя Ирену Портильс — единственного человека, знавшего, где скрывается авантюрист-гробокопатель.

У нее оставалось не больше трех дней, и она не могла представить себе никаких способов раздобыть нужные сведения, кроме обыска виллы «Лукаста». До сих пор возможность для такого обыска не возникала — в доме постоянно находились либо госпожа Клара, либо Ирена. Уэйнесс подозревала, что даже если бы такая возможность представилась, ей не удалось бы ничего найти — не говоря уже о позоре, ожидавшем ее в том случае, если ее застанут за таким занятием!

Она мрачно смотрела на почти опустевшую площадь. Сегодня снова дул сильный ветер, гнавший опавшие листья и завывавший в отдушинах здания гостиницы. Можно было только надеяться, что Лидия не услышит сегодня голоса, зовущие «Уиирууу! Где ты? Иди к нам, иди!» — и не убежит в пампу.

Уэйнесс не могла успокоиться и не хотела спать. Она набросила на плечи плащ, покинула гостиницу и быстро пошла к перекрестку улиц Люнета и Мадуро. Над головой, в черном небе, холодно, как отблески бриллиантов, мерцали редкие звезды; на западе, низко над горизонтом, красовался Южный Крест.

На городок спустилась тишина; других прохожих поблизости не было. Винные бары почти опустели, хотя красные и желтые огни, украшавшие их фасады, храбро разгоняли мрак. В кантине «Де лас Эрмосас» кто-то пел приятным баритоном. «Наверное, забойщик свиней Леон Касинде сегодня в духе», — подумала Уэйнесс.

Порывы ветра налетали вдоль улицы Мадуро, шелестя в кустах и травах пампы. Уэйнесс остановилась, прислушалась — ей показалось, что откуда-то издалека, сверху, доносится низкий печальный звук, хотя никаких голосов она не различала. Она пошла дальше. По обеим сторонам улицы белели бледные в звездном свете небольшие дома. В окнах виллы «Лукаста» было темно. Ее обитатели уже спали — хотя, вполне возможно, кое-кто и не спал, лежа в постели и думая свои думы.

Уэйнесс встала в тени под портиком пустующего дома напротив. Ничего не было видно; ничего, кроме ветра, не было слышно.

Она подождала минут десять, кутаясь в плащ и не совсем понимая, зачем она вообще сюда пришла — хотя она не удивилась бы, если бы увидела, как вылезает из окна виллы и бежит в пампу хрупкая тень.

Ничего такого, однако, не случилось. В темных окнах виллы «Лукаста» не было никакого движения. Через некоторое время Уэйнесс отвернулась и стала медленно возвращаться в гостиницу «Монополь».

Утром Уэйнесс проснулась в настроении, оставшемся со вчерашнего вечера. Ветер молчал, но за окном было пасмурно — затянутое тучами небо будто давило на плоскость существования.

За завтраком настроение Уэйнесс изменилось, она стала упрекать себя: «Я — Уэйнесс Тамм из Прибрежной усадьбы! Говорят, что я талантливая и умная девушка. Следовательно, мне пора проявить эти качества — иначе я буду чувствовать себя глупо, глядя в зеркало. Чего я жду? Что мне принесут нужные сведения на блюдечке с голубой каемочкой? Малоэффективная стратегия! Я обязана приступить к действиям... Но к каким именно действиям?» Уэйнесс задумалась: «Если бы только я могла убедить Ирену в том, что не намерена причинять Монкурио никакого ущерба, может быть, она помогла бы мне — особенно в том случае, если я предложу ей деньги». Уэйнесс покачала головой: «Нет, боюсь, этот вариант отпадает. Следует смотреть правде в глаза — я боюсь Ирены Портильс».

Тем не менее, Уэйнесс направилась к вилле «Лукаста», полная решимости. Она прибыла как раз в тот момент, когда Ирена шла на работу. «Доброе утро! — вежливо сказала Уэйнесс. — Похоже, скоро начнется дождь».

«Доброе утро, — отозвалась Ирена, взглянув на небо так, будто никогда раньше его не видела. — Здесь часто идут дожди». Она загадочно улыбнулась и поспешила по тротуару.

Глядя ей вслед, Уэйнесс встряхнула головой от замешательства — эта женщина была поистине непредсказуема!

Подойдя к входной двери, Уэйнесс нажала кнопку звонка. Пришлось подождать — промедлив ровно столько, сколько требовалось, чтобы выразить максимальные презрение и раздражение, госпожа Клара открыла дверь и тут же вернулась в кухню, бросив по пути предостерегающий взгляд через плечо. «Все ясно, — подумала Уэйнесс. — Я не принадлежу к числу любимчиков госпожи Клары».

Дети завтракали в столовой. Уэйнесс приветствовала их, после чего присела за столом поодаль и стала наблюдать за тем, как брат и сестра доедали кашу. Мирон, как всегда, выглядел строго и замкнуто; Лидия казалась чем-то расстроенной.

«Вчера поздно вечером дул сильный ветер, — сказала Уэйнесс. — Ты его слышала?»

«Слышала», — кивнула Лидия, и гордо прибавила: «Но я не убежала!»

«Очень предусмотрительно с твоей стороны! А голоса ты тоже слышала?»

Лидия поерзала на стуле: «Мирон говорит, что их на самом деле нет».

«Мирон прав — он, кажется, всегда прав».

Лидия вернулась к поглощению каши. Уэйнесс воспользовалась случаем внимательно посмотреть по сторонам. Где можно было бы найти хоть что-нибудь, относящееся к Адриану Монкурио? Хранилась ли вообще в этом доме какая-нибудь информация? Все зависело от подхода Ирены Портильс. Если та считала, что адрес Монкурио не имеет большого значения, какое-нибудь письмо от него могло лежать где угодно — даже в ящике серванта, где Ирена держала счета и квитанции.

Госпожа Клара ушла в пристройку. Уэйнесс вскочила, подбежала к серванту и стала открывать ящики, быстро просматривая бумаги и надеясь, что ей попадется на глаза имя «Монкурио» или «Соломон».

Ничего такого в ящиках не было.

Лидия и Мирон наблюдали за ней спокойно, без удивления. Мадам Клара вернулась в кухню; Уэйнесс снова присела на стул. Лидия спросила: «Что вы потеряли?»

Уэйнесс тихо ответила: «Я потом тебе расскажу, когда Клара не сможет нас подслушивать».

Лидия кивнула — судя по всему, с ее точки зрения такой ответ представлялся вполне разумным. Она сказала, тоже полушепотом: «А вы спросите Мирона. Он может найти все, что угодно — он просто знает, где что лежит».

По коже Уэйнесс пробежала радостная дрожь. Она взглянула на Мирона — возможно ли это? Сама мысль о такой способности противоречила любому человеческому опыту. Уэйнесс осторожно спросила: «Мирон, ты действительно умеешь находить потерянные вещи?»

Мирон презрительно шмыгнул носом — так, будто его спросили, умеет ли он держать в руке ложку. Лидия пояснила: «Мирон все знает. Или почти все. Я думаю, что теперь ему нужно начать разговаривать, чтобы вы могли слышать, что он хочет сказать».

Мирон проигнорировал сестру и отодвинул тарелку с остатками каши.

Лидия серьезно посмотрела на брата и снова объяснила, повернувшись к Уэйнесс: «То есть, я думаю, он начнет говорить, когда ему будет что сказать».

«Или когда он согласится найти то, что мы ищем».

Перерыв в перестуке посуды на кухне свидетельствовал о том, что госпожа Клара прислушивалась к разговору.

«Что ж! — тяжело вздохнув, сказала Уэйнесс. — Чем мы сегодня займемся? Погода плохая, но на улице не слишком холодно; мы могли бы пойти на двор». На дворе можно было поговорить, не опасаясь посторонних ушей.

Тем не менее, уже накрапывал дождь, и она осталась с детьми в гостиной.

Раскрыв атлас Земли, она объяснила проекцию Меркатора: «Таким образом на плоской бумаге изображается вся поверхность Древней Земли. Голубым цветом обозначены моря и океаны, а это континенты. Вы знаете, на каком континенте мы сейчас находимся?»

Лидия помотала головой: «Нам никто еще не говорил».

Бросив взгляд на карту, Мирон указал пальцем на Патагонию.

«Правильно!» — похвалила Уэйнесс. Она стала перелистывать страницы атласа: «На Земле много разных стран, и у каждой страны свои особенности. По ним интересно путешествовать, приезжая из одного древнего города в другой или посещая красивые дикие места — даже на Древней Земле осталось много диких мест».

Лидия с сомнением взирала на карты: «Если вы так говорите, наверное, так оно и есть, но эти карты меня смущают, от них возникает какое-то странное чувство. Не знаю, нравится ли оно мне или нет».

Уэйнесс рассмеялась: «Мне это чувство хорошо знакомо. Его называют «охотой к перемене мест». Когда мне было столько же лет, сколько тебе, мне подарили книгу старинных стихов. Одно стихотворение произвело на меня самое сильное впечатление; я повторяла его день за днем и не могла от него отвязаться — так что даже боялась открывать эту книгу. Хочешь послушать этот стишок? Он короткий:

Из погибшей страны, где не будет весны,

Из страны неизбывного горя

Мы уехали вдаль, чтоб развеять печаль

За горами у синего моря».

«Звучит неплохо!» — одобрила Лидия. Она взглянула на Мирона — тот наклонил голову набок. «Мирону тоже понравилось. Ему вообще нравится, когда слова складываются, как в головоломке. Вы еще какие-нибудь стихотворения знаете?»

«Нужно подумать. Вообще-то я всегда плохо запоминала стихи. А сейчас мне почему-то приходят в голову только грустные стихи, даже зловещие. Есть такая странная поэма, называется «Безбрежное озеро». Это не детское стихотворение — просто я помню, как оно начинается:

Не спится в беспробудном сне

Тому, кто слепнущие очи

Открыл перед лицом богов:

Огнем в берестяном челне

Блуждает он в туманной ночи

По озеру без берегов...»

Лидия немного помолчала и вынесла приговор: «Это стихотворение мне тоже нравится». Она снова посмотрела на Мирона и удивленно обернулась: «Мирон хочет что-то сказать — он пишет!»

Выпрямившись на стуле, Мирон взял карандаш и бумагу. Аккуратно выводя печатные буквы, он написал: «Красивые стихи, правильные слова. Прочтите еще раз».

Уэйнесс с улыбкой покачала головой: «Во второй раз они не прозвучат так же хорошо».

Мирон взглянул на нее так жалобно, что Уэйнесс смилостивилась: «Ну ладно. Так и быть, еще раз». Она опять продекламировала стихи.

Мирон внимательно слушал, после чего написал: «Мне нравятся стихи. В них все соединяется. Когда у меня будет время, я напишу стихи».

«Надеюсь, ты их мне покажешь, — ответила Уэйнесс. — Или, может быть, даже прочитаешь вслух?»

Не готовый заходить так далеко, Мирон поджал губы.

Лидия не отставала: «А еще вы знаете какие-нибудь стихи?»

Уэйнесс порылась в памяти: «Я выучила один стишок, когда была совсем маленькая. Он тоже какой-то странный, но меня он тогда насмешил — может быть и вы развеселитесь». Дети замерли в напряженном ожидании — Уэйнесс с недоумением переводила взгляд с одного забавно-серьезного лица на другое: «Если я правильно помню...

В прыжке котенок Бушкин

Атаку отразил —

И шишку на макушке

Об зеркало набил!»

«Бедный котенок! — возмутилась Лидия. — Он же еще маленький, и не понимает, что отразил себя в зеркале!»

«Ничего, шишка скоро пройдет, — успокоила ее Уэйнесс. — Зато он научится не ловить себя в зеркале и вообще будет осторожнее, что пойдет ему на пользу. Во всяком случае, на его месте я сделала бы соответствующие выводы».

«Я тоже. Прочтите еще что-нибудь!»

«Не сейчас. Может быть, вы с Мироном сами попробуете сочинить стихи?»

Лидия задумчиво кивнула: «Я сочиню про ветер».

«Удачная мысль! А ты, Мирон, что придумаешь?»

Мирон написал: «Мне нужно подумать. Мои стихи будут похожи на старинные, потому что так лучше всего писать стихи».

«Очень интересно!» — Уэйнесс повернула голову и прислушалась. Мадам Клара снова удалилась в пристройку. Уэйнесс боялась выйти из гостиной, но вокруг не было никакого письменного стола или шкафа, где Ирена могла бы хранить личные бумаги.

Лидия снова спросила: «Что вы ищете?»

«Бумагу с адресом человека по имени «Адриан Монкурио». Или бумагу с адресом «профессора Соломона» — это тот же самый человек».

Клара возвращалась в кухню. Проходя по коридору, она не преминула заглянуть в гостиную и убедиться, что все идет своим чередом. Ни Мирон, ни Лидия ничего не сказали. Старуха ушла.

Мирон схватил карандаш и написал: «В этом доме нет такой бумаги».

Откинувшись на спинку стула, Уэйнесс уставилась в потолок.

Так прошел день. Снаружи непрерывно шел дождь — крупные тяжелые капли впитывались в бетон тротуаров и в почву на дворе, усиливая их тяжеловатые запахи, но кругом было так сухо, что лужи еще не образовались. Ирена вернулась домой, и Уэйнесс попрощалась с детьми. Разочарованная и подавленная, она побрела под дождем в гостиницу.

На следующий день тяжелая пелена туч продолжала нависать над отсыревшей пампой. Явившись к детям, Уэйнесс обнаружила, что Ирена не вышла на работу. Этот факт Ирена ничем не объясняла, но, по-видимому, она неважно себя чувствовала. Вполголоса обменявшись парой фраз со старухой-матерью, она поднялась к себе в комнату. Через полчаса мадам Клара надела черную косынку и плащ, взяла хозяйственную сумку и куда-то поковыляла.

Продолжал моросить дождь — Уэйнесс и детям пришлось оставаться в гостиной.

Клары не было. Уэйнесс прислушалась — с лестницы не доносилось никаких звуков. Она тихо сказала детям: «Мне нужно вам кое-что рассказать. Я это здесь никому больше не говорила — но мне нужна ваша помощь, и я открою вам свою тайну.

Я родилась на далекой планете, дикой планете. Там никто не живет, кроме самых разных животных и нескольких людей, присматривающих за планетой. Но другие люди хотят прогнать животных, построить большие города и погубить красоту этого мира».

«ДУРАКИ», — большими буквами написал Мирон.

«Я тоже так думаю, — кивнула Уэйнесс. — Кроме того, некоторые из них – очень злые люди, они даже пытались меня убить».

Лидия широко раскрыла глаза: «Какие ужасы вы говорите! Кто они такие?»

«Не знаю. Но я пытаюсь их остановить, чтобы спасти мою прекрасную планету. Есть один человек, который мог бы мне помочь. Его зовут...» Уэйнесс прервалась, подняла голову и прислушалась. Какой-то шорох? Может быть, ей показалось — звук не повторился. Уэйнесс сказала еще тише: «Его зовут Адриан Монкурио». Она снова наклонила голову, прислушалась — и продолжала почти шепотом, скороговоркой: «Монкурио называл себя здесь «профессором Соломоном». Может быть, вы его знаете под этим именем. Он приехал в Помбареалес и здорово набедокурил. Он стал рассказывать, что нашел клад золотых дублонов, спрятанный в пещере. Но он говорил неправду. Пещеру он придумал, а почти все золотые дублоны были свинцовыми. Он продал столько дублонов, сколько смог, а потом покупатели поняли, что он их обманывал, и ему пришлось бежать с Земли. А теперь мне нужно его найти. Кто-нибудь из вас знает, где он?»

Дети слушали в напряженной тишине. Лидия сказала: «Мирон, конечно, знает. Мирон все знает».

Уэйнесс взглянула на Мирона и начала было говорить, но осеклась. В дверях гостиной стояла Ирена Портильс — с растрепанными волосами, побледневшая до оттенка сухой горчицы. Ирена хрипло воскликнула: «О чем вы тут шепчетесь? Вы что-то скрываете у меня за спиной, и я больше не намерена это терпеть! Признавайтесь!»

Уэйнесс пыталась что-нибудь ответить, но онемела от страха. Мирон легко и отчетливо сказал: «Я сочинил стихотворение. Хотите послушать?»

Ирена вытаращила глаза, у нее отвисла челюсть — все ее морщины растянулись и углубились: «Ты говоришь?!»

«Я прочту стихотворение».

Ирена издала сдавленный звук, пытаясь что-то возразить, но Лидия резко одернула ее: «Слушайте Мирона! Он решил говорить!»

«Мое стихотворение называется «Мир девятнадцати лун»».

«Довольно! Вы что, надо мной издеваетесь?» — закричала Ирена и, наклонившись, посмотрела Уэйнесс в глаза: «Кто ты такая? Что тебе здесь нужно? Ты не работаешь в Институте! Сейчас же убирайся отсюда — шпионка, вредительница!»

«В отличие от вас, я никакого вреда никому не нанесла! — яростно возмутилась Уэйнесс. — Разве вас не радует, что Мирон говорит, что он в здравом уме? Это вы вредительница, вы ужасная женщина!»

«Так вот, стихотворение, — невозмутимо повторил Мирон, как профессор, которого прервали во время лекции. — Я только что его сочинил». Мальчик понизил голос и продекламировал размеренным гекзаметром:

«Алчность, богиня, воспой, нумизматов, губу раскатавших!

Всех на мякине провел Адриан, многоженец и лгун —

Ныне в Глуши Столбовой усыпальницы витязей павших

Он оскверняет опять в ночь Девятнадцати лун».

«Для первого раза неплохо!» — захлопала в ладоши Лидия.

Ирена Портильс хотела что-то выкрикнуть, но вместо этого проговорила с неестественным торопливым спокойствием: «Да-да, с этим нужно что-то делать. Мирон поправляется самым чудесным образом. Одну минуту, я хотела бы послушать, что еще он хочет нам сказать». Она повернулась и ушла в кухню.

Уэйнесс вскочила на ноги: «Быстро! — пробормотала она. — Пора уходить, сейчас же! Идите за мной!» Она направилась к выходу.

Ирена ворвалась в гостиную с большим кухонным ножом: «Все! Теперь я положу этому конец!» Она кинулась к Уэйнесс, одновременно нанося удар ножом. Уэйнесс увернулась; нож полоснул ей по плечу. Уэйнесс чуть не упала, хватаясь рукой за стену. Ирена шагнула к ней и снова занесла нож.

«Нет, не надо!» — закричала Лидия, повиснув на руке Ирены сзади и тем самым чуть не вывихнув той локтевой сустав. Нож со звоном упал на пол.

Уэйнесс бросилась к двери. «Скорее! — кричала она. — Лидия, Мирон! Бегите!»

Ирена подобрала нож и двинулась за ней.

Убегая, Уэйнесс кричала детям: «Выходите на задний двор! Скорей, скорей!» Открыв парадную дверь, она остановилась и повернулась к Ирене: «Послушайте, вы должны...»

Ирена издала вопль и рванулась вперед; Уэйнесс отскочила на крыльцо. За плечом Ирены Портильс мелькнуло перекошенное волчьей усмешкой лицо госпожи Клары — она только что вернулась из магазина через пристройку. Дверь захлопнулась. За ней послышались громкие вопли, возня. Уэйнесс выбежала на улицу и со всех ног припустила к ближайшему обитаемому дому. Как только какая-то пожилая женщина отворила дверь в ответ на ее лихорадочные звонки, она прорвалась внутрь мимо изумленной хозяйки, подбежала к телефону и позвонила в полицию. Она не забыла предупредить диспетчера, что может потребоваться скорая помощь.

 

11

Уже вечерело. Пелена туч начинала рассеиваться, и Солнце озарило центральную площадь Помбареалеса бледным безрадостным светом. Ветер поднимал с каменных плит небольшие вихри пыли и мусора.

Уэйнесс лежала на кровати у себя в номере гостиницы «Монополь». Ее рану уже обработали; фельдшер заверил ее, что от нападения останется только узкий шрам и что со временем он полностью исчезнет.

Ей дали успокоительное средство, и теперь она только начинала приходить в себя, то и дело ощущая приступы сонливости. В конце концов она села и посмотрела на часы. Тут же прозвенел телефон. На экране появилось лицо доктора Оливано. Он внимательно посмотрел на собеседницу: «Вы достаточно хорошо себя чувствуете? Могу я нанести вам визит?»

«Разумеется».

«Я закажу чай».

«Это было бы очень кстати».

Уже через несколько минут они сидели за столиком в углу гостиной двухкомнатного номера. Оливано сказал: «Ирена мертва. Она перерезала себе глотку. Сначала она пыталась зарезать Мирона и Лидию. Детей спасла Клара. Она отгоняла Ирену шваброй, пока не прибыла полиция. Завидное присутствие духа у этой старухи, надо сказать! Когда к дому подъехала полиция, Ирена бросилась в столовую, легла на стол и полоснула себя по горлу».

«А дети — что с ними?» — дрожащим голосом спросила Уэйнесс.

«У обоих детей несколько глубоких и множество поверхностных порезов, но ничего серьезного. Они хорошо себя чувствуют и хотят вас видеть».

Уэйнесс посмотрела в окно: «Не знаю, пойдет ли это на пользу им или мне».

«Почему нет?»

«Я к ним очень привязалась. Если бы у меня был свой дом, я забрала бы их к себе. Но у меня сейчас нет постоянного жилья. Что с ними будет? Если им грозят неприятности, я все равно возьму их с собой и оставлю их на попечение дяди — временно, разумеется».

Оливано криво усмехнулся: «О них позаботятся. Видите ли, я тоже к ним привязался — вопреки всем непреложным правилам моей профессии».

«Понятно».

Оливано откинулся на спинку стула: «Я беседовал с Кларой. Старуха в здравом уме, настроена стоически и заявляет, что давно знала, к чему идет дело. Она не в меру болтлива, и прошел целый час, прежде чем я узнал то, что хочу вам рассказать. Надеюсь, в моем изложении это займет гораздо меньше времени.

Начнем с того, что Ирена в молодости была красавицей, но отличалась непредсказуемым и непоседливым характером. Кроме того, она любила деньги; ее глубоко возмущал тот факт, что она родилась в бедной семье. Ирена стала танцовщицей и присоединилась к труппе каких-то клоунов, совершавших межпланетные турне. Где-то в просторах Ойкумены — госпожа Клара не сильна в астрографии — Ирена встретилась с Монкурио и стала его сожительницей. В свое время они вернулись в Помбареалес. Профессор Соломон продал фальшивые дублоны, мошенничество обнаружилось, и любовники бежали с Земли, опасаясь за свою жизнь.

Прошли годы — Ирена вернулась в Помбареалес с парой явно слабоумных детей. Ирена всем рассказывала, что сожитель бросил ее, не отдав ни гроша из вырученных денег, и ее мало-помалу оставили в покое. Ирена призналась Кларе в том, что Мирон и Лидия — не ее дети, и объяснила, что их следовало воспитывать с соблюдением жестко установленного распорядка, пока они не достигнут подросткового возраста, после чего должны были максимально проявиться их особые психические способности. Дети должны были помогать Ирене и Монкурио в поиске зарытых и спрятанных драгоценностей. Эта парочка считала, что благодаря детям они смогут сказочно разбогатеть. Время от времени Монкурио присылал Ирене небольшие суммы денег, а также запас надлежащих «лекарств» как для детей, так и для Ирены».

«Думаю, что преступные наклонности у нее были даже в отсутствие наркотиков», — заметила Уэйнесс.

«Несомненно. Вот такие дела. Очень жаль, что вы не успели получить сведения, за которыми приехали, но вы изобретательная девушка, и что-нибудь придумаете».

«Надо полагать», — холодно отозвалась Уэйнесс. Она все еще не простила доктору Оливано его чрезмерную умеренность.

«Сейчас детям, наверное, уже пора спать. Но вы, конечно, можете навещать их, когда пожелаете». Психиатр поднялся на ноги: «Если хотите, однако, я могу им сказать, что вы заходили с ними попрощаться, когда они спали, а потом вас вызвали по важному делу».

Уэйнесс печально кивнула: «Так, наверное, будет лучше всего».

 

 

1

Агнеса, заведовавшая хозяйством в усадьбе «Попутные ветры», решила провести отпуск у моря на Тиднорской косе. Она должна была отсутствовать две недели, и замещать Агнесу, ухаживая за Пири Таммом и обеспечивая его комфорт, взялась ее племянница Тасси, задорная энергичная восемнадцатилетняя девушка.

Пири Тамм согласился с такой заменой без энтузиазма. Тасси была миловидным, пухлым, веселым, круглолицым, веснушчатым, светловолосым, кудрявым существом с невинными голубыми глазами и безграничной самоуверенностью. Перед отъездом Агнеса заверила престарелого секретаря Общества натуралистов в том, что Тасси, несмотря на бьющую через край живость характера, очень добросовестна и сделает все возможное, чтобы ему угодить.

Так оно и было. Тасси мгновенно поставила Пири Тамму правильный диагноз: трагический случай одинокого пожилого добряка, проводящего последние дни своей жизни в мрачных раздумьях. Она решила, что обязана внести в распорядок жизни усадьбы «Попутные ветры» хотя бы какой-то намек на разнообразие и приятные неожиданности. Пока владелец усадьбы поглощал завтрак, Тасси стояла рядом, готовая подать свежий мармелад или предложить горячей жареный хлебец, ненавязчиво настаивая на том, чтобы господин Тамм попробовал чудесные сливы из своего сада (Пири Тамм ненавидел эти сливы) и не рекомендуя ему злоупотреблять солью и перцем на основаниях, с исключительной ясностью изложенных в недавно опубликованной журнальной статье — хотя она не могла припомнить, в каком именно журнале. Тасси оповещала Пири Тамма о погоде, а также о последних скандалах в жизни интересовавших ее знаменитостей, и увлекательно пересказывала сюжеты понравившихся ей кинематографических опусов. Она упомянула о последнем крике моды, танце в стиле «дрожащие коленки», исполняемом под громкий визгливый аккомпанемент чего-то вроде кашля, повизгивания и хрюканья. С точки зрения Тасси этот танец представлял собой захватывающее упражнение, требующее выполнения самых различных движений руками, коленями и тазом — не желает ли господин Тамм разучить несколько простейших па? Господин Тамм отвечал, что, несмотря на несомненную привлекательность такой перспективы, его попытки исполнить новейший молодежный танец вызвали бы строгие возражения со стороны его врача; кроме того, куда, черт побери, подевались соль и перец? Никакой уважающий себя человек не может есть яйца всмятку без соли и перца!

«Может, а в вашем случае даже обязан! — возражала Тасси. — Это совершенно необходимо для укрепления вашего здоровья. Нужно идти в ногу с достижениями современной медицины!»

Пири Тамм поднимал глаза к потолку и внутренне желал Агнесе замечательно провести время на Тиднорской косе.

Однажды вечером, когда Пири Тамм уже прикладывался к бокалу с хересом, Тасси известила его о телефонном звонке. Секретарь Общества натуралистов нахмурился и выругался: «Кому приспичило звонить в такое время и мешать цивилизованным людям размышлять над рюмкой хереса? Кто это?»

«Он не представился, а я забыла спросить. Довольно привлекательный молодой человек, хотя мрачноватый и какой-то строгий, что ли. Тем не менее, по-моему, он достаточно воспитан, и я решила позволить ему вас побеспокоить».

Пири Тамм с изумлением уставился на юную горничную. Помолчав, он произнес: «Твоя наблюдательность достойна всяческих похвал».

Тасси скромно кивнула: «Я всегда была наблюдательна, мне с детства говорили».

Пири Тамм поднялся на ноги: «Придется подойти к телефону, кто бы это ни был».

Достаточно приятное, но мрачноватое лицо, ожидавшее его на экране, соответствовало описанию горничной. Некоторые малозаметные признаки позволили Пири Тамму заключить, что молодой человек родился не на Земле: «Я вас слушаю. Насколько я понимаю, мы не знакомы».

«Уэйнесс могла обо мне упомянуть. Меня зовут Глоуэн Клатток».

«Разумеется, разумеется! — воскликнул Пири Тамм. — Где вы?»

«В космопорте Шиллави. Уэйнесс все еще с вами?»

«Увы, в данный момент ее здесь нет. Она отправилась в Бангалор, и с тех пор я ничего от нее не слышал. Надеюсь, вы заедете ко мне в усадьбу?»

«Только в том случае, если это не причинит вам лишнего беспокойства».

«О чем может быть речь! — Пири Тамм объяснил, как к нему проехать. — Буду ожидать вашего прибытия примерно через два часа».

Глоуэн прибыл в усадьбу «Попутные ветры», и Пири Тамм тепло приветствовал его. Они поужинали в обшитой деревом столовой. Пири Тамм рассказал Глоуэну все, что знал о приключениях Уэйнесс: «Последний раз она звонила мне из Триеста. Она рассказывала мне очень мало, потому что боялась, что наши телефонные разговоры прослушиваются. Я в этом сомневался но, тем не менее, вызвал группу специалистов. Сначала они ничего не нашли, но после более внимательного изучения аппаратуры извлекли три подслушивающих устройства, а также зарегистрировали непредусмотренное подключение какой-то третьей стороны к моей линии связи. Мы убеждены, что всеми этими неприятностями обязаны Джулиану Бохосту. Вы с ним знакомы?»

«Слишком хорошо».

«В настоящее время усадьба защищена от таких вторжений и мы можем говорить свободно — хотя, признаться, я все еще боюсь выболтать что-нибудь лишнее».

«Вы не знаете, что Уэйнесс удалось найти?»

«К сожалению, нет. Симонетта опередила нас в «Галереях Гохуна» и выдрала страницу из учетной книги. Поэтому Уэйнесс пришлось подойти к делу с другой стороны. Она использовала в качестве аналогии лестницу. Хартия и бессрочный договор находятся где-то на средней ступеньке. Симонетта, знавшая, кто купил документы, начала поиски, поднимаясь по лестнице снизу вверх. В нашем случае, мы обнаружили другие материалы Общества натуралистов и прослеживали их, продвигаясь вниз по лестнице, в направлении первоначального покупателя».

«Вы могли бы этого и не делать, — возразил Глоуэн. — Мне известен первый покупатель Хартии. Его звали Флойд Суэйнер, он жил в городе Айдола посреди Большой Прерии. Симонетта тоже на него вышла — судя по всему, благодаря упомянутым вами «Галереям Гохуна» — и с тех пор сосредоточила внимание на наследстве Флойда Суэйнера. Она все еще считает, что оба документа находятся где-то среди вещей, оставшихся от Суэйнера, хотя она уже устраивала грабеж со взломом — безрезультатно — и пыталась женить на себе внука Суэйнера, также безрезультатно».

Пири Тамм невесело хмыкнул: «И каким же образом в эту картину вписывается Джулиан Бохост? Он в сговоре с Симонеттой?»

«Подозреваю, что они пытаются эксплуатировать друг друга, причем каждый из них подготовил тайные планы уничтожения конкурентов в любых возможных обстоятельствах. Боюсь, нас ждут большие неприятности».

«Каковы же ваши планы?»

«Я сразу отправлюсь в Айдолу. Если там нет Хартии и бессрочного договора, придется подниматься по лестнице дальше, до той самой средней ступеньки».

 

2

Перелетев через океан, Глоуэн приземлился в Старом Тране, ныне известном также под наименованием «Город Раздела», в самой сердцевине континента. Местный воздушный транспорт доставил его в Ларго, в трехстах километрах к западу, на реке Сиппевисса. Он прибыл туда уже в сумерках и остановился в старой гостинице на берегу реки. Из гостиницы он позвонил Пири Тамму, но не узнал ничего нового: Уэйнесс не давала о себе знать.

Утром Глоуэн арендовал аэромобиль, полетел на север над Большой Прерией и через час приземлился в Айдоле — небольшом городке, где, как и в многих других городках Древней Земли, ничего практически не менялось на протяжении тысяч лет. Глоуэн навел справки о местонахождении фермы семьи Чилке. Ему дали следующие указания: «Летите на север, пока не увидите ручей Фоско, километрах в восьми отсюда. Поблизости вы заметите большую излучину ручья — сначала он поворачивает на восток, а потом возвращается на запад. На широком мысу, образованном этой излучиной, вы увидите амбар с зеленой крышей, а рядом с ним — дом, окруженный несколькими старыми дубами. Это и есть ферма Чилке».

Глоуэн снова поднялся в воздух, пронизанный ярким утренним светом Солнца, и полетел над обширными желтыми полями поспевающей пшеницы. Заметив ручей Фоско, он повернул вдоль обрамлявшей русло полосы зарослей ивы и ольхи, и через некоторое время оказался над излучиной. Внизу он увидел легендарный сарай, пострадавший от нескольких ограблений со взломом, и дом, в котором Юстес Чилке провел свое детство.

Глоуэн приземлился на дворе — его приветствовали пара беспородных собак и три русых мальчугана, возившиеся в пыли с игрушечными грузовиками и обломками каких-то зеленых камней необычной формы.

Глоуэн спрыгнул на землю. Старший мальчик вежливо поздоровался: «Доброе утро».

«Доброе утро, — отозвался Глоуэн. — Твоя фамилия — Чилке?»

«Меня зовут Кларенс Эрл Чилке», — подтвердил ребенок.

«Подумать только! — сказал Глоуэн. — А я знаком с твоим дядей Юстесом».

«Правда? Где он сейчас?»

«Очень далеко, на планете Кадуол, в месте, которое называется «станция Араминта». Что ж, мне следует, наверное, представиться твоим родителям. Они дома?»

«Нет, дома только бабушка. Мама и папа уехали в Ларго».

Глоуэн подошел к крыльцу старого дома, где у входа его ожидала пожилая женщина, сильная и коренастая, с доброжелательным круглым лицом, в котором Глоуэн заметил безошибочные признаки родства с Юстесом Чилке. «Меня зовут Глоуэн Клатток, — сказал он. — Я привез рекомендательное письмо от Юстеса».

Мамаша Чилке прочла письмо вслух:

«Дорогая матушка!

Позволь представить тебе моего друга, Глоуэна Клаттока — в отличие от большинства моих приятелей, он вполне приличный молодой человек. Мы все еще пытаемся найти кое-какие вещи из наследства покойного деда, бесследно пропавшие. Насколько я понимаю, Глоуэн задаст тебе несколько вопросов и, может быть, захочет осмотреть сарай, где лежит хлам, оставшийся от деда. Позволь ему делать все, что ему придет в голову. Не знаю, когда я вернусь домой, но мысль об этом приходит мне в голову все чаще, особенно когда мне угрожает Симонетта Клатток. Если ты ее встретишь, дай ей хорошенько кулаком в нос и передай от меня привет. А после этого уноси ноги, потому что она злая и сильная баба. Когда-нибудь я вернусь домой. Не позволяй собакам спать на моей постели. Целую тебя и всех, кроме Эндрю — он прекрасно знает, почему.

Твой послушный сын,

Юстес».

Мамаша Чилке моргнула и вытерла глаза рукавом: «Даже не знаю, что это я прослезилась. Негодник носа здесь не показывает — уже много лет. «Послушный сын» называется!»

«У Юстеса своенравная натура, спору нет, — отозвался Глоуэн. — Тем не менее, на станции Араминта его считают незаменимым человеком».

«В таком случае ему лучше оставаться у вас на станции и считать, что ему повезло — из большинства других мест его выгнали в шею. Конечно, я опять глупости говорю. В глубине сердца Юстес всегда был добрым мальчиком, хотя уродился непоседой. Он, наверное, рассказывал вам про деда Суэйнера».

«Рассказывал».

«Суэйнер был мой отец — тоже чудак, каких мало! Но заходите, присаживайтесь, будьте как дома! Давайте я вам кофе сделаю. Есть хотите?»

«Не сейчас, спасибо», — Глоуэн уселся за кухонным столом. Мамаша Чилке налила ему кофе, выставила тарелку с печеньем и сама пододвинула стул к столу: «Батюшка, конечно, был с придурью — кому нужны его пятнистые филины, чучела и старые ломаные браслеты? Мы никогда его толком не могли понять — и Юстеса тоже, честно говоря. Возникает такое впечатление, что вся непутевость в нашем роду накопилась в моем отце, пропустила одно поколение и осела в голове бедняги Юстеса. Не знаю, стоит ли предаваться сожалениям по этому поводу — отец вечно бредил тайниками в неизведанных уголках далеких планет, где спрятаны несметные сокровища. Юстес, конечно, уши развесил и прыгал от восторга. Батюшка, конечно, болтал много лишнего. Например, он обещал подарить Юстесу красивую космическую яхту, когда тому исполнится двенадцать лет. Юстес, конечно, настолько возбудился, что ни о чем другом уже думать не мог. Я его предупреждала, чтобы он не хвастался космической яхтой в школе, потому что ему никто не поверит и все будут считать его чокнутым. Но Юстесу, по-моему, было все равно, что бы о нем ни говорили за спиной. Дед подарил ему большой атлас Ойкумены, и Юстес сидел над ним часами, выбирая, куда он полетит на своей новой космической яхте и как он приземлится на берегу океана в каком-нибудь затерянном мире, куда еще не ступала нога человека, и установит табличку с надписью «Здесь был Юстес Чилке». Старый Суэйнер так и не купил Юстесу космическую яхту, но он взял его с собой в какое-то путешествие, и этого было достаточно, чтобы заразить бедного мальчика лихорадочной охотой к перемене мест. С тех пор мы его почти не видели».

Мамаша Чилке вздохнула и хлопнула ладонью по столу: «Ну, а теперь вы приехали, чтобы рыться в вещах покойного Суэйнера. Вы уже не первый, знаете ли. Мне пора взимать входную плату!»

«А кто еще приезжал сюда с этой целью?» — спросил Глоуэн.

«Ох, уже и не припомню, сколько их было. И каждого я спрашивала: «Что вы ищете? Может быть, я вам подскажу, где искать». Хотя про себя я всегда думала: «Если бы знала, то давно бы уже сама нашла»».

«И никто не объяснял вам, что они искали?»

«Никто. И вы, наверное, мне тоже ничего не скажете».

«Скажу, если вы обещаете не говорить никому другому».

«Ладно, обещаю».

«Мы ищем потерянную Хартию Кадуола. Тот, кто найдет этот документ, станет владельцем планеты Кадуол. Хартию ищут многие — и честные люди, и злонамеренные. Юстес и я — честные люди. Я, конечно, описываю ситуацию в предельно упрощенном виде».

«Вот почему мне причиняют столько беспокойства по поводу этого сарая! Вы знаете, его уже взламывали несколько раз. Лет десять тому назад сюда заявилась крупная такая, видная особа. Она была разодета в пух и прах, и у нее на шляпе было столько финтифлюшек, что я решила: «Ох, это знаменитость какая-нибудь!» Она назвалась «мадам Зигони» и хотела купить чучело лося. Я сказала, что это не мой лось, но что его законный владелец, несомненно, согласился бы расстаться с чучелом за тысячу сольдо.

Знаменитость только хрюкнула и сказала, что за тысячу сольдо она тоже не прочь расстаться со многими вещами.

Я предложила ей назвать свою цену, но она пожелала сперва осмотреть товар. Я ей объяснила, что это просто чучело лося с рогами и глупой длинной мордой, и что у меня нет никакой возможности бросить все свои дела и бежать открывать сарай только потому, что в него хочет заглянуть каждый, кому не лень. Она вся надулась, и мы с ней поругались, после чего она убралась подобру-поздорову. А через неделю сарай взломали. Когда мы туда зашли, там все валялось кувырком, а пол был завален ватой — кто-то вспорол бедному лосю живот и вытряхнул всю начинку. Мне пришлось его снова набивать и зашивать».

«Что взяли грабители?»

«Ничего, насколько я понимаю. Вытряхнули все бумаги из коробок. Честно говоря, не могу поверить, что такая женщина, как мадам Зигони, стала бы тратить столько усилий только потому, что ее интересовало содержимое какого-то сарая. По-моему, она все это сделала назло».

«Злобствовать она умеет, но в данном случае, я думаю, она искала Хартию, — заметил Глоуэн. — Флойд Суэйнер купил Хартию на аукционе — и никто не знает, куда он ее положил или кому он ее отдал. В связи с чем возникает вопрос: не помните ли вы, с кем он заключал сделки?»

Мамаша Чилке слегка пожала плечами, выражая очевидное пренебрежение: «Как вспомню, так вздрогну! Кого здесь только не было — какие-то жучки и спекулянты, коллекционеры и торговцы поддельными редкостями. Не говоря уже о типчиках, которых явно выпустили из сумасшедшего дома по ошибке. Я их за версту чуяла. Все они ходят так, будто им ботинки жмут, а когда приближаются к чему-нибудь, что хотят прибрать к рукам, то исподтишка оглядываются, чтобы проверить, не следят ли за ними. Под конец жизни батюшка в основном имел дело с пронырой по имени Мелвиш Киблс. Не имею представления, где он живет. Пару дней тому назад приезжал еще один господин и задавал такие же вопросы. Я ему ответила то же самое».

«Кто был этот господин?»

Мамаша Чилке подняла глаза к потолку, напрягая память: «Болст? Болстер? Я, признаться, даже не расслышала. Он очень любит складно поговорить, елейным таким голоском — без мыла в душу залезет. Бостер? Что-то в этом роде».

«Джулиан Бохост?»

«Вот-вот! Он ваш приятель?»

«Нет. Что вы ему сказали?»

«Про Киблса? Сказала то, что знала — то есть, по существу, ничего, кроме того, что Киблс, по-моему, представлял какое-то торговое агентство в Городе Раздела».

«Он заглядывал в сарай?»

«Я заставила его заплатить два сольдо за осмотр сарая и настояла на том, что буду его сопровождать — отчего у него сделалось такое лицо, будто он лимон проглотил. Он порылся там-сям, просмотрел учетные книги Суэйнера, сорокалетней давности, но скоро соскучился, а на лося даже не взглянул. Он спросил, нет ли у меня каких-нибудь других бумаг, и сказал, что заплатил бы приличные деньги, если бы нашел что-нибудь любопытное. Особенно его интересовало, не спрятал ли батюшка где-нибудь какие-нибудь документы. У него такая надменная манера выражаться, словно он знатный господин: «Потрудитесь принести мне эти бумаги, почтеннейшая — возможно, у меня для вас найдется еще пара сольдо».

Я ему сказала, что никаких других бумаг у меня нет, и что батюшка, как только ему попадались какие-нибудь старые документы, сразу сбывал их Мелвишу Киблсу. Ваш знакомец хотел, конечно, узнать адрес Киблса. Я ему объяснила, что не вспоминала о Киблсе уже много лет — и вообще, за кого он меня принимает? Какая уважающая себя женщина будет хранить адреса всяких подозрительных субъектов? У него сделалось глупое лицо, и он промямлил, что не имел в виду ничего такого. Я погрозила ему пальцем и предупредила, чтобы он впредь не распускал язык. От этого он еще больше опешил и стал извиняться. Так что я ничего не смогла ему рассказать о Мелвише Киблсе — кроме того, что он был изрядный проходимец. Господин Бохост поблагодарил меня и уехал, а я стала вспоминать давешние дела — и вспомнила Шупа».

«Шупа?»

«Не могу точно сказать, как его звали, но он один из закадычных приятелей старого Суэйнера — или какой-то делец в Городе Раздела. В любом случае, когда батюшка обсуждал свои покупки с Киблсом, они то и дело упоминали этого Шупа, — мамаша Чилке шмыгнула носом и моргнула. — Не люблю говорить о прошлом, от этого всегда одно расстройство. Когда батюшка был жив, у нас всегда что-нибудь происходило, он каждый день что-нибудь привозил. Вот эту лиловую вазу он привез, и эти зеленые безделушки тоже. Кстати, их он купил у того самого Киблса и очень их ценил; поэтому, когда дети нашли их в ящике и стали ими играть, я их отобрала и расставила на полке камина — видите? В сарае много таких безделушек и ваз, там еще всякие другие штуки, не говоря уже о лосе».

Глоуэн вернулся в Город Раздела и остановился в одной из гостиниц аэропорта. Вечером он просмотрел справочник предприятий и организаций города. Ему практически сразу попалось на глаза следующее рекламное объявление:

«ШУП И КОМПАНИЯ

Художественные материалы всех разновидностей

Импорт, экспорт

Торговля редкостями и экзотическими артефактами

Специализируемся в области инопланетных услуг

Уипснейд-парк, № 5000, Болтон».

Утром Глоуэн воспользовался общественным транспортом и отправился в Болтон, полупромышленный пригород на северной окраине, где без особого труда нашел пятиэтажный дом по адресу Уипснейд-парк, № 5000 — квадратное приземистое сооружение из пенобетона, целиком и полностью принадлежащее фирме «Шуп и компания».

Глоуэн зашел внутрь и оказался в большом выставочном зале, занимавшем весь первый этаж. На стеллажах, на столах, в застекленных ящиках и на стойках демонстрировались всевозможные материалы, используемые художниками, скульпторами и граверами. Товары предлагались в розницу и оптом, с доставкой в любой населенный пункт Ойкумены. Слева находились застекленное отделение с окошком кассира и прилавок упаковочного отдела.

Глоуэн подошел к продавцу, одетому, по-видимому, в форму компании «Шуп». На нашивке под нагрудным карманом серой рубашки продавца значилось:

«Д. МУЛЬШ

К ВАШИМ УСЛУГАМ».

Д. Мульш, невысокий широкоплечий молодой человек с копной светлых пушистых волос и доброжелательно-невинной розовой физиономией, расставлял в витрине какие-то предметы, о предназначении которых Глоуэн даже не догадывался. Предметы эти, явно угрожающего вида, напоминали маленькие пистолеты — каждый с рукояткой, курком, металлическим дулом и патронником.

«Судя по всему, это какое-то оружие? — спросил Глоуэн. — Я думал, фирма «Шуп» специализируется в области изобразительных искусств».

Мульш вежливо улыбнулся: «Вполне естественный вопрос — почему бы мы продавали пистолеты в числе художественных материалов? Некоторые считают, что они полезны для уничтожения бездарных художников-любителей. Другие подозревают, что художники используют эти аппараты, вымогая деньги из посетителей выставок, не желающих приобретать их творения добровольно».

«Какая из этих теорий соответствует истине?»

«Обе теории, увы, ошибочны. Эти пистолеты позволяют любому желающему изготавливать великолепные панно из цветного стекла. Процесс очень прост. Смотрите! Я вставляю в патронник зеленую капсулу и устанавливаю мишень из прозрачного стекла. Нажимая курок, я выпускаю струйку жидкого зеленого стекла, мгновенно сплавляющегося с прозрачной панелью. Стрелок может выбирать капсулы любых цветов и создавать узорчатые стеклянные панели, переливающиеся ярчайшими, завораживающими глаз красками. Не желаете ли приобрести стандартный набор для начинающих?»

«Заманчивое предложение, — откликнулся Глоуэн. — Но в данный момент я интересуюсь другими вещами».

«Если они продаются, у нас они есть! Таков девиз фирмы «Шуп и компания». Одну минуту, мне нужно отправить этот набор». Мульш отнес коробку к упаковочному прилавку и сказал служащей: «Наложенным платежом. Заказчик — Йованес Фарай в Анакутре». Повернувшись к Глоуэну, он просиял: «А теперь перейдем к делу! Что вам предложить? Одну или две партии стеклодувного оборудования? Дюжину моделей для любителей писать с натуры? Десятитонный блок паросского мрамора? Тридцать пять унций мотыльковой пыльцы? Бюст Леона Байдербеке? Сегодня все эти товары — на распродаже по сниженным ценам».

«В настоящее время у меня гораздо более скромные потребности».

«А именно?»

«Мне нужна кое-какая информация. Один из ваших заказчиков — некий Мелвиш Киблс. Я хотел бы отправить ему посылку, но потерял адрес. Не могли бы вы заглянуть в учетную книгу? Вот вам сольдо за труды».

Мульш с подозрением прищурился и отказался от протянутой монеты: «Странно! Только вчера ко мне с такой же просьбой обратился другой человек. Я не знаю никакого Киблса и посоветовал ему подняться в бухгалтерию или в отдел выставления счетов. Вам я тоже ничего другого не могу порекомендовать».

Глоуэн нахмурился: «Как он выглядел?»

«Человек как человек, ничего особенного. Чуть повыше вас, примерно того же возраста. Прилично одет и умеет себя держать. Только немного задирает нос, если вас интересует мое мнение».

Глоуэн кивнул: «Куда вы его направили?»

«Бухгалтерия — на пятом этаже. Или спросите мадемуазель Шуп собственной персоной, она — владелица фирмы».

«Но, надо полагать, не основательница?»

«Разумеется, нет! Нашей фирмой владели шесть поколений Шупов, хотя нынешняя представительница этого рода, судя по всему, может оказаться последней, — Мульш опасливо оглянулся. — Позвольте вас предупредить. Если вы будете говорить с мадемуазель Шуп, ни в коем случае не улыбайтесь ей, не называйте ее «Флавией» и вообще не позволяйте себе никаких фамильярностей — она вам голову оторвет!»

«Я приму это во внимание, — пообещал Глоуэн. — Кстати, удалось ли получить адрес Киблса человеку, который обращался к вам вчера?»

«Не знаю. Когда он уходил, у меня уже кончилась смена».

Глоуэн поднялся в лифте на пятый этаж, представлявший собой, подобно первому, одно большое помещение. Какой-либо декор полностью отсутствовал — не предпринимались даже попытки как-нибудь прикрыть конструкционные элементы здания. Бетонные потолочные перекладины были побелены; пол покрывал бесшовный слой упругой губки. Вдоль стены справа тянулся длинный прилавок, над которым висели таблички: «Счета», «Бухгалтерия», «Отдел кадров» и т. п. По всему залу были расставлены, на первый взгляд беспорядочно, десятки столов. За столами серьезно и практически беззвучно работали мужчины и женщины в аккуратных формах компании «Шуп». Время от времени, когда требовалось обменяться парой слов, они обращались друг к другу вполголоса, ограничиваясь самыми лаконичными фразами, в связи с чем поддерживалась не совсем естественная для столь многолюдного помещения тишина.

Глоуэн расправил плечи, напустил на себя самый официальный вид и быстро подошел к прилавку в том месте, где висела табличка «Счета». Почти мгновенно к нему приблизилась молодая женщина — судя по нашивке на рубашке, ее звали Т. Мирмар. «Я вас слушаю!» — полушепотом сообщила она.

Глоуэн вынул из кармана карточку и написал на ней «Мелвиш Киблс». Положив карточку перед носом Т. Мирмар, он сказал таким же полушепотом: «Мне нужно отправить этому господину несколько книг. Не могли бы вы, пожалуйста, записать его точный почтовый адрес?»

Т. Мирмар посмотрела ему в глаза и покачала головой: «С чего это всем понадобился господин Киблс? Вчера про него уже спрашивали».

«И вы сообщили его адрес человеку, который приходил вчера?»

«Нет — я отослала его к мадемуазель Шуп. Она решает такие вопросы. Что она ему ответила, понятия не имею, но вам тоже следует обратиться к мадемуазель Шуп».

Глоуэн вздохнул: «Я надеялся как-нибудь обойтись без таких сложностей. Не помогут ли десять сольдо выполнению моей просьбы?»

«Вы мне предлагаете деньги? Почему бы я стала брать у вас деньги? Нет, благодарю вас».

Глоуэн снова вздохнул: «Ну хорошо: где находится мадемуазель Шуп?»

«Там», — Т. Мирмар показала на стол в конце помещения, за которым сидела нескладная долговязая особа уже не первой молодости.

Глоуэн посвятил некоторое время изучению внешности мадемуазель Шуп: «Она выглядит не совсем так, как я ожидал. Ее что-то раздражает, или мне кажется?»

Т. Мирмар взглянула на свою начальницу и произнесла нарочито невыразительно: «Мне не подобает высказывать какие-либо замечания по этому поводу».

Глоуэн продолжал ненавязчиво наблюдать за мадемуазель Шуп. Та была на удивление непривлекательна — можно было легко представить себе причину, по которой почтенный род Шупов мог прерваться в шестом поколении. Хозяйка предприятия носила форменную серую рубашку с короткими рукавами, подчеркивавшую плоскость ее груди и белизну длинных рук. Ее бледный круглый лоб увенчивали уныло завитые кудряшки мышиного оттенка. Большой лоб нависал над круглыми серыми глазами, маленьким тонким носом, маленьким бледным ртом и маленькой шишкой подбородка. Мадемуазель Шуп сидела, выпрямившись, как палка, всем своим видом выражая строгость и надменное равнодушие. «Даже если она не раздражена, — подумал Глоуэн, — нельзя сказать, что ее переполняют жизнерадостность и веселье».

Ничего другого не оставалось — приходилось обратиться к мадемуазель Шуп без дальнейшего промедления. Глоуэн снова повернулся к Т. Мирмар: «Следует просто подойти к ее столу?»

«А как еще? Вы же не собираетесь прыгать задом наперед или подъехать туда на роликах?»

«Разве не предусмотрены какие-нибудь формальности?»

«Только не в фирме «Шуп и компания»! Достаточно соблюдать приличия».

«Понятно. Что ж, постараюсь соблюсти все приличия». Он пересек помещение и приблизился к столу хозяйки предприятия. Мадемуазель Шуп не поднимала глаз до тех пор, пока Глоуэн не остановился прямо перед ней.

«Мадемуазель Флавия Шуп?»

«Что вам угодно?»

«Меня зовут Глоуэн Клатток. Разрешите присесть?» Глоуэн поискал глазами стул, но ближайший находился у другого стола, метрах в пятнадцати.

Мадемуазель Шуп изучала его некоторое время круглыми, безразличными, как у трески, глазами: «Как правило, посетители понимают намек, когда видят, что с другой стороны моего стола нет никаких стульев».

Глоуэн выдавил напряженную улыбку. «Странное замечание! — подумал он. — Оно совершенно не соответствует репутации компании, славящейся обходительностью и расторопностью». Возможно, мадемуазель Шуп просто пыталась пошутить. «Намек понят! Я постараюсь изложить свое дело как можно короче. Если вы предпочитаете, чтобы я стоял, я могу и постоять».

На лице мадемуазель Шуп появилось некое подобие усмешки: «Как вам будет угодно».

Глоуэн повернулся на каблуках, сходил за стулом, поставил его у стола хозяйки компании и уселся, предварительно отвесив небольшой поклон в надежде, что такое проявление вежливости произведет положительное впечатление. Тем не менее, мадемуазель Шуп произнесла еще строже, чем раньше: «Мне не нравится, когда надо мной насмехаются, даже если это делается на чисто подсознательном уровне».

«Я тоже недолюбливаю такое поведение, — кивнул Глоуэн. — К сожалению, оно встречается повсеместно, и мне приходится делать вид, что я его не замечаю».

Почти бесцветные брови мадемуазель Шуп едва заметно приподнялись, но она промолчала. Продавец Мульш предупреждал о необходимости не позволять себе фамильярности в разговоре с мадемуазель Шуп. «Мог бы и не предупреждать, это и так ясно», — подумал Глоуэн и вежливо сказал: «Как вы уже, наверное, догадались, я с другой планеты».

«Разумеется», — без всякого выражения, но с оттенком легкого пренебрежения обронила мадемуазель Шуп.

«Я работаю на станции Араминта в управлении Заповедника на планете Кадуол — может быть, вы о ней слышали».

«Вы оказались далеко от дома», — без малейшего любопытства констатировала мадемуазель Шуп.

«Именно так. Мне поручено найти некоторые документы, похищенные из архива Общества натуралистов».

«Вы явились не по адресу. Мы не торгуем архивными документами».

«Мне это известно, — продолжал Глоуэн. — Тем не менее, мне мог бы помочь один из ваших заказчиков. Его зовут Мелвиш Киблс — но мне неизвестен его нынешний адрес. Поэтому я вынужден обратиться к вам».

Мадемуазель Шуп снова позволила себе едва заметную усмешку: «Мы не можем разглашать информацию такого рода, не получив соответствующее разрешение заказчика».

«Таковы обычные коммерческие правила, — согласился Глоуэн. — Я надеялся, однако, что в существующих особых обстоятельствах вы могли бы не применять ограничения буквально. Уверяю вас, между прочим, что в мои намерения не входит причинить какой-либо ущерб Мелвишу Киблсу. Я хотел бы всего лишь навести справки о судьбе некоторых документов, имеющих большое значение для Заповедника».

Мадемуазель Шуп откинулась на спинку стула: «Я могу нарушить любое правило. Я олицетворяю фирму «Шуп и компания». Я устанавливаю правила. Я могу изменять их по своей прихоти десять раз в день. Здесь мое слово — закон, и таково самое непреложное правило. А в том, что касается Киблса, вы сказали бы мне то же самое, даже если бы намеревались долбануть его по башке ледорубом — ваши утверждения совершенно бездоказательны».

«Боюсь, что вы правы, — признал Глоуэн. — Вы изложили суть дела в высшей степени логично».

«Я кое-что знаю о Киблсе. Он большой безобразник. Многие хотели бы его разыскать, в том числе пять бывших жен — он с ними даже не развелся и не сообщал одним о существовании других. Все действительные члены общества «Шото» ждут не дождутся первой возможности расправиться с ним по-свойски. Киблс протестовал бы громче всех моих заказчиков, если бы я сообщила кому-нибудь его адрес».

Глоуэн подумал, что мадемуазель Шуп, по-видимому, тайно наслаждается возможностью подробно обосновать свой отказ. С мрачноватым упорством он попробовал снова пойти в наступление: «Если факты могли бы убедить вас...»

Мадемуазель Шуп наклонилась вперед, опираясь на острые локти, и сплела длинные белые пальцы: «Меня не интересуют факты».

Глоуэн притворился искренне удивленным, презирая себя за притворство: «В таком случае, существует ли вообще какой-нибудь способ повлиять на ваше решение?»

«Никакой определенной методики нет. Вы могли бы воззвать к моему альтруизму. Я рассмеялась бы вам в лицо. Лесть? Льстите мне, сколько хотите, это меня только позабавит. Знамения и пророчества? Я не суеверна. Угрозы? Одно слово — и мои служащие выведут вас отсюда, да еще надают вам тумаков на прощание. Кроме того, вас раскрасят множеством несмываемых ярких пигментов. Взятка? У меня уже столько денег, что я не смогла бы их потратить за тысячу лет. Что еще вы можете придумать?»

«Как насчет обычной человеческой порядочности?»

«Но я не обычный человек, разве вы не заметили? Если бы от меня это зависело, я ни в коем случае не выбрала бы человеческий облик. А так называемая «порядочность» была изобретена без моего участия, в связи с чем ее существование — если она вообще существует — не накладывает на меня никаких обязательств».

Глоуэн поразмышлял несколько секунд: «Мне говорили, что вчера кто-то другой просил вас предоставить ему адрес Киблса. Он его получил?»

Мадемуазель Шуп замерла, ее пальцы напряглись, у нее на шее внезапно обозначились мышцы, напоминающие натянутые веревки. Она ответила: «Да, получил».

Глоуэн изумленно уставился на нее: «Кем он представился?»

Мадемуазель Шуп сжала маленькие костлявые кулаки: «Он назвал несуществующее имя. Я звонила в отель, где, по его словам, он остановился. Там про него даже не слышали. Он оставил меня в дураках. Я никому больше не позволю оставлять меня в дураках!»

«И вы не знаете, где можно найти этого человека?»

«Нет, — голос мадемуазель Шуп снова стал спокойным и холодным. — Он сидел там же, где сидите вы. Он сказал мне, что прилетел с другой планеты, что его отец желает поставлять материалы для художников и послал его на Землю, чтобы разобраться в том, как это делается, на примере фирмы «Шуп и компания». Он сказал, что приготовился к самому безотрадному времяпровождению, пока не встретил меня, но что теперь он понял, как он ошибался. Он сказал, что ум — самая привлекательная черта в женщине, и пригласил меня поужинать в его компании. Я ответила, что мне очень приятно было бы провести с ним вечер, и предложила поужинать у меня вместо того, чтобы ходить в ресторан — тем более, что он только что приехал и еще не знает города. Его это вполне устроило. Уходя, он вспомнил, что его отец выразил желание пользоваться услугами торгового посредника по имени Мелвиш Киблс, но не знал, как найти этого посредника — не могла бы я что-либо посоветовать? Я ответила, что, по счастливой случайности, Киблс — один из моих заказчиков, и что я могла бы сию минуту решить его проблему. Так я и сделала. Он поблагодарил меня и удалился. Я вернулась домой и приготовила все для уединенного ужина на двоих; я приказала принести из погреба бутылку лучшего вина и дорогие деликатесы. Стол выставили на широком балконе с видом на озеро, на столе расставили свечи. Я оделась в длинное черное платье из бархата, которое никогда раньше не надевала, и позаботилась о том, чтобы моя внешность производила самое положительное впечатление. После этого я села и стала ждать. Я ждала очень долго. В конце концов я зажгла свечи, завела музыку, выпила вина и поужинала одна».

«Очень сожалею — представляю себе, как это было неприятно».

«Только сначала. Когда я допивала вторую бутылку вина, я даже развеселилась. А сегодня я вернулась к привычному распорядку жизни, с той лишь разницей, что теперь я терпеть не могу смазливых молодых людей — а вы относитесь к этой категории. Я вижу вас насквозь. Вы грубые, жестокие животные, от вас разит похотью, вы придаете непомерное значение своим половым органам. Некоторые люди испытывают доходящее до безумия отвращение к паукам, другие — к змеям. У меня такие чувства вызывают смазливые юнцы».

Глоуэн поднялся на ноги: «Мадемуазель Шуп, я мог бы выдвинуть тысячу возражений, но вы не пожелаете их рассматривать, в связи с чем я вынужден с вами попрощаться».

Мадемуазель Шуп ничего не ответила.

Глоуэн спустился в лифте на первый этаж и подошел к витрине, где красовались пистолеты, стрелявшие расплавленным стеклом. К нему немедленно присоединился Д. Мульш, с нескрываемым любопытством спросивший: «Как вам понравилась мадемуазель Шуп?»

«В высшей степени достопримечательная женщина», — ответил Глоуэн.

«Не могу с вами не согласиться. Вижу, что вас все еще интересует стрельба цветным стеклом. Не желаете ли приобрести комплект и сегодня же попробовать?»

«Что ж, может быть, это действительно будет полезно».

«Вы ни за что не пожалеете! — от всего сердца заверил его Мульш. — Перед вами откроются самые поразительные возможности».

«В сущности, я хотел бы подарить этот набор одному хорошему знакомому — нельзя ли отправить его без задержки?»

«Никаких задержек — хотя вам, конечно, придется заплатить за доставку».

«Разумеется, я не возражаю».

Мульш отнес коробку с комплектом артистических пистолетов к упаковочному прилавку: «Теперь остается только наклеить ярлык с адресом. Продиктуйте служащей адрес, и она отправит посылку». Мульш взял у Глоуэна деньги и поспешил к кассиру.

Глоуэн обратился к девушке, занимавшейся отправкой упаковок: «Будьте добры, укажите на ярлыке адрес Мелвиша Киблса. Он значится в вашей учетной книге».

Девушка нажала несколько клавиш — из прорези аппарата выскочил ярлык с напечатанным адресом. Девушка наклеила ярлык на упаковку. Глоуэн сказал: «Впрочем, я сам могу отвезти посылку — так будет даже быстрее».

Служащая не возражала: «Как вам угодно».

Глоуэн покинул здание фирмы «Шуп и компания». Оказавшись на тротуаре, он прочел надпись на ярлыке посылки:

«Мелвиш Киблс

Фирма «Аргонавт»: поставки художественных материалов

Пер. Криппета, г. Танджари, Найон

VI пл. зв. Фарисса, сектор Корабля Аргонавтов, 14-AR-366».

Глоуэн вернулся в гостиницу аэропорта Города Раздела. Из своего номера он позвонил в усадьбу «Попутные ветры», но от Уэйнесс еще не было никаких вестей.

«Не могу себе представить, куда она пропала! — беспокоился Пири Тамм. — Почему она молчит? Молчание — золото, но в данном случае пора было бы уже дать о себе знать».

«Согласен, — ответил Глоуэн. — Что еще хуже, у меня нет времени ее искать — обстоятельства заставляют меня торопиться. Я улетаю с Земли первым подходящим рейсом».

«А мне остается только ждать в одиночестве», — ворчал Пири Тамм.

«Кому-то нужно оставаться дома и выполнять функции связного, — возразил Глоуэн. — Когда Уэйнесс наконец позвонит, скажите ей, что мне пришлось улететь на другую планету, чтобы подняться еще на одну ступеньку нашей лестницы, и что я вернусь как можно скорее».

 

3

Компьютер билетной кассы космопорта Таммеола, ближайшего к Городу Раздела, сравнил все расписания полетов, возможности пересадок и стыковки рейсов, рассчитав маршрут, позволявший Глоуэну прибыть на планету Найон с наименьшими затратами времени. Распечатанный график полетов был действителен только в течение одного часа; по прошествии этого срока обстоятельства могли измениться. Кроме того, были предусмотрены оговорки, относящиеся к пересадкам. В случаях опоздания того или иного звездолета, внесения поправок в расписание или отмены рейса тщательно рассчитанный маршрут подлежал обновлению. Короче говоря, элемент случайности делал ситуацию непредсказуемой, несмотря на все достижения техники. Противник вылетел на день раньше, что могло оказаться решающим фактором или ничего не означать; Глоуэн отказывался руководствоваться догадками и предположениями.

Он взошел по трапу звездолета «Мадель Азенур», направлявшегося к Звездной Базе, пересадочному центру на четвертой планете звезды Аспидиск в самом начале сектора Корабля Аргонавтов. Пассажирский челнок, совершавший рейсы по вспомогательной местной линии, должен был доставить его от Звездной Базы до Мерсея на планете Антона Прингла, а оттуда еще один пакетбот местного значения, пролетавший через звездное скопление под наименованием Бубенцы, отправлялся вглубь самых отдаленных областей Ойкумены и делал посадку в конечном пункте назначения, в городе Танджари на планете Найон, под лучами желто-белого солнца Фариссы.

На борту корабля «Мадель Азенур» не происходило ничего достойного внимания, и Глоуэну оставалось только приятно проводить время, то есть посещать ресторан, спать в каюте, смотреть на звезды, медленно плывущие мимо, и ограничиваться немногими доступными возможностями для развлечения. Глоуэн внимательно изучил попутчиков, так как его противник мог находиться в том же звездолете. В конце концов он пришел к выводу, что молодой человек, столь бессердечно обманувший мадемуазель Шуп, выбрал другой маршрут или другое расписание полетов.

В «Путеводителе по населенным мирам» Глоуэн прочел, что первая волна переселенцев прибыла на Найон в далеком прошлом, когда человек только начинал осваивать другие миры. Со временем про дальние колонии почти забыли, и обитаемые планеты за скоплением Бубенцов, в том числе Найон, оказались почти отрезанными от более цивилизованной части Ойкумены на протяжении примерно тысячи лет.

Согласно «Путеводителю», Найон был довольно крупной планетой (диаметр — 21 000 км, тяготение на поверхности — 1,03 земной нормы, сидерические сутки — 37 часов 26 минут) и совершал свой путь вокруг Фариссы в компании большого количества спутников. Несмотря на умеренность климата в большинстве широтных поясов планеты, ее топография отличалась большим разнообразием, и плотно населенные районы чередовались с пустынями, плоскогорьями с обрывистыми склонами, чудесными и странными лесами и так называемыми «наводями». Наводи определялись в «Путеводителе» как плавучая взвесь пыльцы, принесенной ветрами из лесов и с «цветочных степей», покрывавшая сплошным слоем бывшие озера и моря; пыльца, выпадавшая в осадок на дно, становилась веществом, которое местные жители называли «пылесенью».

Фауна Найона — главным образом насекомые — не представляла особого интереса.

В «Путеводителе» утверждалось следующее: «Для того, чтобы разобраться в тонкостях повседневной жизни на Найоне, необходимо понимать концепцию «пылесени». Существуют сотни разновидностей пылесени, но в самых общих чертах они подразделяются на категории «сухой пылесени», добываемой из напоминающих наносные суглинки слоев пыльцы и спор, перенесенных ветром, образовавших дюны и в конце концов слежавшихся, и «влажной пылесени», добываемой из донных отложений древних озер и морей. Коммерческие сорта пылесени отличаются возрастом, характеристиками выдержки, составом смеси, воздействием морфотических ферментов и тысячами других аспектов, зависящих от фирменной методики приготовления, которая хранится в тайне. Пылесень вездесуща и неизбежна. Почва состоит из пылесени. Пиво варится из пылесени. Естественная сырая пылесень нередко питательна, но не всегда; некоторые отложения ядовиты, оказывают наркотическое или галлюциногенное действие либо отвратительны на вкус. Гангрилы из района Ланкстер-Кликс считаются экспертами; они образовали сложно устроенное общество, целиком и полностью основанное на методах манипуляции пылесенью. Другие народы — не столь утонченные знатоки — едят пылесень в качестве хлеба или пудинга; кроме того, пылесень служит заменителем мяса. Аромат пылесени, разумеется, зависит от множества факторов. Она зачастую почти безвкусна, слегка отдает орехами или даже кисловата, подобно невыдержанному сыру.

Благодаря тому, что пылесень общедоступна и встречается повсеместно, голод на Найоне неизвестен. Тем не менее, по множеству причин, эта планета остается относительно малонаселенной.

Инопланетным посетителям Найона трудно избежать употребления пылесени в пищу как в дорогих ресторанах, так и в заведениях, не пользующихся высокой репутацией — что объясняется тем простым фактом, что пылесень всегда под рукой и легко приготовляется. Жалобы туристов не приводят ни к каким результатам.

В качестве предостережения следует подчеркнуть одно обстоятельство. Судя по всему, именно в связи с изобилием пылесени прилежание и добросовестный труд на Найоне практически не встречаются, и туристу следует ожидать, что его будут обслуживать спустя рукава даже в лучших отелях. «Работа не тангтингский мутант, в лес не убежит» — таков основной принцип существования в Танджари. Будьте к этому готовы и не позволяйте себе вспышки раздражения! С обитателями столицы, по существу, легко иметь дело, хотя они в какой-то степени тщеславны и необщительны. Социальный статус имеет первостепенное значение, но он определяется малозаметными деталями и условностями, невразумительными для новоприбывшего. Грубо говоря, в самом упрощенном представлении, статус человека тем выше, чем лучше он умеет избегать необходимости работать и с непередаваемо непринужденным нахальством взваливать свои обязанности на кого-нибудь другого. Таким образом, например, если в ресторане под открытым небом где-нибудь на Променаде владелец заведения попытается передать ваш заказ одному из трех присутствующих официантов, все трое будут демонстративно поворачиваться к нему спиной до тех пор, пока ресторатор не повысит голос, чтобы привлечь их внимание; в некоторых случаях, если у официантов есть какие-либо основания для возражений, может воспоследовать громкая неприятная сцена. Обмен раздраженными репликами, однако, и любое другое участие в скандале приводят к быстрой и невосполнимой потере лица. Поэтому ближайший официант неохотно снизойдет до того, чтобы принять ваш заказ, но в конечном счете вас обслужит поваренок — в то время как официант будет стоять, сложив руки за спиной, и тем самым восполнять потерю статуса за счет раздраженного до изнеможения владельца заведения, других официантов и окончательно униженного поваренка.

Не лишним может оказаться и второе предупреждение, еще более настоятельное. Танджари — единственный космополитический город на Найоне. Другие населенные пункты подчиняются местным правилам и традициям, которые турист может находить странными, иногда неприятными, а зачастую и опасными — особенно в том случае, если туристу придет в голову исключительно неудачная идея настаивать на соблюдении местными жителями привычных для него условностей. На Найоне человеческая жизнь — и прежде всего жизнь инопланетянина — не считается неприкосновенной. Туристам не рекомендуется совершать вылазки в малонаселенные сельские районы без сопровождения и не заручившись поддержкой лиц, пользующихся уважением и влиянием среди местного населения. Недостаточно серьезное отношение к этому предупреждению привело к тому, что сотни туристов постигла самая необычная судьба.

В связи с особенностями окружающей среды первопоселенцы, обосновавшиеся в различных точках планеты, развивались в отсутствие межрегионального взаимодействия, без учета предпочтений других народностей и племен. В результате сформировались во многом несовместимые общественные структуры. В числе первопроходцев, прибывших на Найон в самом начале его истории, была хунта биологов, посвятивших себя созданию сверхчеловеческой расы посредством генетической манипуляции.

Потомки этих так называемых «сверхлюдей» выжили в Большом Тангтингском лесу, где они превратились в диких уродов и чудовищ, в некоторой степени разумных, но наводящих ужас своими привычками.

В настоящее время эти выродки стали вызывать живой интерес у туристов, и уничтожение им больше не грозит. Защитная оболочка из прозрачного непробиваемого стекла окружает тридцатикилометровую дорогу через Тангтингский лес, по которой в шарабанах возят группы туристов, любующихся на омерзительных «сверхлюдей», вопящих, пускающих слюни, бросающихся на стекло и развлекающих зрителей неприличными ужимками.

В других областях Найона различные народности продолжали следовать древним традициям, не обращая внимания на инопланетян, приезжавших подивиться на их уникальный быт и купить, похитить, отобрать силой или каким-либо иным образом получить в свое распоряжение их изделия и священные амулеты. Некоторые племена со временем стали неприязненно и даже враждебно относиться к чужакам, и это отношение заметно по сей день. Отдельные этнические сообщества положительно опасны для посторонних — в особенности это касается рудокопов из Эладре, вырубивших фантастический город многоярусных туннелей, проходов и залов в толще скальной породы. Тенепыты предаются убийствам в периоды определенных сочетаний лунных фаз. Гангрилы не только не употребляют в пищу ничего, кроме пылесени во всевозможных ее ипостасях, но и преобразуют ее в неведомые новые вещества, вызывающие непредсказуемые психические эффекты. В течение многих веков гангрилы держали в подчинении касту потомков инопланетян, туристов и других похищенных лиц, на которых они проверяли действие препаратов, приготовленных из пылесени. Эти повадки, наравне с прочими, принесли им дурную славу. Несмотря на кажущуюся обходительность и уступчивость гангрилов, к ним относятся с подозрением; туристам не рекомендуется приближаться к селениям гангрилов в одиночку — слишком часто поступают сообщения о наивных инопланетянах, согласившихся воспользоваться гостеприимством безмятежно улыбающихся гангрилов только для того, чтобы обнаружить, что им скормили экспериментальный препарат, и что они находятся под ежеминутным наблюдением местных жителей, интересующихся исключительно симптомами воздействия этого препарата.

На просторах Найона прозябают и другие, совершенно безвредные племена с оригинальными и причудливыми привычками, среди которых в первую очередь следует упомянуть разбивающих походные лагеря бродячих шутов, перемещающихся по всей планете в караванах ярко разукрашенных фургонов. Эти кочевники исполняют экзотические танцы, фарсы и бурлески, поражают слушателей музыкальной виртуозностью и развлекают себя и любых желающих комическими балладами, опереттами и всем, что приходит им в голову».

Автор статьи в «Путеводителе» приходил к тому выводу, что Найон — планета, чрезвычайно любопытная с точки зрения туриста, но не предлагающая космополиту многих привычных удобств, в связи с чем приезжему приходится идти на определенные уступки, особенно в том, что относится к пылесени. Танджари — единственный город на Найоне, обслуживаемый космопортом — не отличался ни величиной, ни большой численностью населения, но подчинялся стандартным законам и условностям Ойкумены; во всех остальных районах планеты люди руководствовались настолько неожиданными соображениями и вели себя настолько странно, что их можно было принять за автохтонных аборигенов или представителей нечеловеческих рас. Так заканчивалась познавательная статья «Путеводителя по населенным мирам».

В свое время звездолет «Мадель Азенур» опустился на обширный космодром Звездной Базы на четвертой планете Аспидиска. Звездная База была первой и важнейшей пересадочной станцией — и уже здесь график, тщательно рассчитанный в Таммеоле, сорвался в связи с прекращением полетов челнока, в котором Глоуэн зарезервировал место. Через два дня ему удалось договориться с капитаном грузового корабля, следовавшего в Мерсей, крупнейший город планеты Антона Прингла, на окраине скопления Бубенцов. В Мерсее ему повезло, и он практически сразу взошел на борт «Аргопилота», небольшого пассажирского судна, совершавшего регулярные рейсы через Бубенцы — скопление ярких и погасших звезд, газовых полупланет-полузвезд, черных обожженных астероидов, мрачных сфер нейтронного металла, яростно притягивающих все на своем пути, блуждающих планет и заблудших лун — чтобы сделать несколько остановок в дальней части сектора Корабля Аргонавтов и приземлиться, наконец, в Танджари на Найоне.

Космопорт занимал полосу вдоль края низкого обрывистого плато; в основании плато находился город Танджари, окружавший подковой небольшое озеро.

Глоуэн покончил с въездными формальностями, к числу которых относились инъекции универсальных профилактических средств, фунгицидов, противовирусных препаратов и буферных растворов, предохранявших приезжих от первого шока, вызванного токсичными местными белками. Кроме того, походную сумку и одежду Глоуэна подвергли необычно тщательному обыску, сопровождавшемуся конфискацией пистолета. «Ношение оружия такого типа на Найоне запрещено, — сообщили ему. — У нас и так слишком часто возникают напряженные ситуации, способные во мгновение ока закончиться кровавой потасовкой; ножей и другого холодного оружия вполне достаточно».

«Тем больше, казалось бы, причин носить пистолет с целью самозащиты?» — спросил Глоуэн.

На его возражение не ответили. Глоуэну вручили расписку: «По этой квитанции вы можете получить свое оружие при выезде».

Выйдя из космического вокзала, Глоуэн зажмурился от слепящего света Фариссы. Небо — безоблачное лилово-синее пространство — казалось невероятно широким, так как со столовой горы, где находился космический порт, горизонт можно было видеть во всех направлениях. Глоуэн подошел к ограждению, установленному на краю обрыва, и посмотрел вниз, на Танджари. Под ним был небольшой город, разделенный округлым озером. С западной стороны находился «старый город», населенный в основном потомками первопоселенцев — беспорядочная россыпь низких белых куполов и стройных остроконечных башен, почти карликовых по сравнению с дюжиной гигантских дендронов, осенявших большинство строений. По приблизительной оценке Глоуэна, деревья эти достигали семидесяти метров в высоту — массивные черные стволы разветвлялись, образуя широкие плоские кроны; концы ветвей загибались вниз под весом плодов — пыльно-голубых шаров трехметрового диаметра.

Планировка «нового города», к востоку от озера, была немногим рациональнее беззастенчивого хаоса старых кварталов. Озеро окаймлялось бульваром. Там, где бульвар расширялся перед туристическими отелями и другими центрами обслуживания, его называли «Променадом». Кварталы подальше от набережной, заполненные довольно-таки убогими на вид постройками, пестрели сетью узких улиц и переулков, пересекавшихся под самыми различными углами. Здания, как небольшие, так и крупные, были сложены из чего-то вроде бугорчатого гипса, явно вручную и на глаз, без применения измерительных приборов или строительного оборудования. В городе практически не было ни острых, ни прямых углов, ни даже строго вертикальных поверхностей — все формы производили впечатление однообразной случайности органического роста, на первый взгляд достаточно приятное. По большинству дома были двухэтажными, хотя выходившие на озеро фасады туристических отелей позволяли насчитать три или даже четыре этажа.

Глоуэн оторвался от созерцания городской панорамы. Поблизости на небольшом сооружении красовалась надпись «Туристическое справочное бюро». Глоуэн направился туда и зашел внутрь, оказавшись в помещении с длинным столом, стульями и стойками, заполненными брошюрами. За столом сидели две девушки в сандалиях и белых платьях без рукавов. «Привлекательные создания!» — подумал Глоуэн. Девушки были удивительно похожи одна на другую деликатными чертами бледных лиц, каштановыми кудрями и хрупкой стройностью. У обеих волосы были повязаны лентами — девушка слева предпочитала розовую ленту, а девушка справа — голубую. Заметив Глоуэна, они придали своим лицам одинаковое вежливо-вопросительное выражение. Девушка с голубой лентой спросила: «Мы к вашим услугам. Чего пожелаете?»

«Прежде всего, — ответил Глоуэн, — мне нужна гостиница. Не могли бы вы мне порекомендовать, где остановиться — и, может быть, даже зарезервировать для меня номер?»

«Конечно, можем! Для этого мы здесь и сидим!» Девушки насмешливо переглянулись, будто вспоминая шутку, известную только в их избранном кругу. Та, что с розовой лентой, сказала: «В Танджари двадцать гостиниц — шесть первого класса, пять второго класса. Остальные не столь удобны. Имеются также убежища для неимущих».

Та, что с голубой лентой, подхватила: «Для того, чтобы надлежащим образом удовлетворить все ваши потребности, мы должны определить ваши предпочтения. Какую категорию гостиниц вы предпочитаете?»

«Самую лучшую, разумеется, — развел руками Глоуэн. — Если я могу ее себе позволить».

Девушка с голубой лентой вручила ему листок бумаги: «Вот перечень гостиниц с указанием цен».

Глоуэн просмотрел перечень: «Не вижу ничего, что привело бы к моему разорению. Какая гостиница считается лучшей?»

Девушки обменялись усмешками. «Трудный вопрос! — заметила та, что с голубой лентой. — Уезжающие туристы, как правило, выражают мнения по поводу того, какую гостиницу следует считать худшей».

«Гм, — задумался Глоуэн. — Пожалуй, следует сформулировать мой вопрос по-другому: какая гостиницы вызывает у приезжих наименьшее количество гневных жалоб?»

Девушки на мгновение задумались, после чего стали живо обсуждать новую проблему.

««Кансаспара», наверное?» — предположила та, что с розовой лентой.

«Я тоже сразу подумала о «Кансаспаре», — согласилась та, что с голубой лентой. — К сожалению, за последние три дня прибыли три корабля, полные туристов, и никто из них еще не уехал. «Кансаспара» полностью забита».

«Жаль! — откликнулась та, что с розовой лентой. — Мне так нравится прогулочная галерея в «Кансаспаре»!»

«Очень приятная галерея!» — поддержала ее та, что с голубой лентой.

Глоуэн переводил взгляд с одной девушки на другую. «Очаровательные существа, — снова подумал он. — Хотя несколько медлительные и склонные отвлекаться от непосредственного выполнения обязанностей». Вслух он сказал: «У меня есть дело, не терпящее отлагательств. Поэтому зарезервируйте мне номер в той гостинице, где есть свободные места».

«В гостиницах «Супербо» и «Витязь-Хаз» примерно одинаковые удобства, — ответила девушка с розовой лентой. — Какую из них вы предпочитаете?»

«У меня нет предпочтений, честно говоря. Хотя, судя по фотографии в брошюре, в «Супербо» более непринужденная обстановка».

«Вы очень проницательны, — заметила девушка с голубой лентой. — Очевидно, вы что-то уже слышали о хазах, не так ли?»

«Боюсь, что нет. Но в данный момент...»

«Хазы практически вымерли. Осталось еще несколько человек под плоскогорьем Кроо-Кликс, но они больше не строят парусники пустынь. В старые добрые времена они похищали туристов и заставляли их драться на дуэлях».

Девушка с голубой лентой поежилась: «Но все это в прошлом: полночные таборы, музыка, дикие пляски, жуткие понятия о чести...»

«Очень колоритный народ, — согласился Глоуэн. — Надо полагать, их обычаи отпугивали туристов».

Обе девушки весело рассмеялись: «А вот и нет! Туристу достаточно было отказываться от дуэли. Витязь насмехался над ним, дергал его за нос, предлагал драться с завязанными глазами или с руками, связанными за спиной. Но если турист все равно не соглашался, его обзывали трусом, вором и туристом. Женщины плевали ему на ноги и вырезали в его штанах большую дыру на том месте, где сидят. Но его отпускали живым в Танджари, после чего ему всегда было о чем вспомнить!»

«Очень любопытно, — кивнул Глоуэн. — А теперь, по поводу гостиниц «Супербо» и «Витязь-Хаз»...»

«Разница небольшая, — прервала его девушка с голубой лентой. — В гостинице «Витязь-Хаз» играют музыку хазов и притворяются, что презирают туристов, хотя к насилию на самом деле не прибегают».

«Тогда я предпочел бы «Супербо», — сказал Глоуэн. — Будьте так добры...»

«Ни в «Супербо», ни в «Витязе-Хазе» не осталось свободных номеров, — сказала девушка с розовой лентой. — Мы зарезервируем вам номер в «Новиале»».

«Где угодно — мне приходится спешить».

«Сию минуту! — заявила девушка с голубой лентой. — Мы знамениты расторопностью своей расторопности!»

«Значит, «Новиаль»? Их пылесень далека от классических образцов».

«Мне она подойдет, — терпеливо отозвался Глоуэн. — Я еще не знаток. Зарезервируйте мне номер в «Новиале»».

«Непременно, — кивнула та, что с голубой лентой. — Если вам захочется пылесени получше, подойдите к одному из киосков на улице. Нет ничего лучше гангрильских рецептов».

Девушка с розовой лентой высунула язык. К кончику ее языка прилипла маленькая черная подушечка. Она сказала: «Даже сейчас я держу во рту леденец из «тикки-тикки», одного из гангрильских сиропов. У него острый, но изысканный привкус; на меня этот сироп оказывает успокаивающее действие».

Девушка с голубой лентой поддержала подругу: «Тикки-тикки часто помогает забывать о тягостной необходимости работать».

Глоуэн решительно произнес: «Мне пора идти. Я не хотел бы, чтобы выполнение моей просьбы стало для вас тягостной необходимостью».

«Вы нас нисколько не обременяете! — возразила та, что с розовой лентой. — Напротив, нам очень нравится с вами болтать — ведь нам больше нечего делать».

Та, что с голубой лентой, сказала: «Вот карта Танджари». Она сделала на карте несколько пометок: «Здесь мы живем. Если вы соскучитесь, заходите к нам попробовать самую настоящую пылесень».

«Или мы могли бы прогуляться по набережной, считая луны и декламируя надлежащие поэмы», — предложила та, что с розовой лентой.

«Или мы могли бы пойти в сераль, посмотреть на сумасшедших арлекинов, пляшущих под звуки гармошки», — прибавила та, что с голубой лентой.

«У меня просто голова кружится от такого множества возможностей! — воскликнул Глоуэн. — Тем не менее, в первую очередь мне нужно заняться делами».

«Если хотите, я вам подарю леденец из нгинга, — нашлась девушка с розовой лентой. — Нгинг сводит к минимуму серьезное отношение к делам. Вы сможете проводить время беззаботно, без напряжения».

Улыбнувшись, Глоуэн покачал головой: «Нет, благодарю вас». Он взглянул на карту: «Где именно находится «Новиаль»?»

Девушка с голубой лентой сделала отметку на карте: «Прежде всего следует зарезервировать ваш номер, а то из всего этого ничего не получится».

«Я сейчас же этим займусь! — вызвалась девушка с розовой лентой. — Совсем забыла, представляете?»

Глоуэн подождал, пока девушка с розовой лентой звонила по телефону. В конце концов она ему кивнула: «Все, ваш номер заказан, но вам следует безотлагательно явиться в «Новиаль» — иначе они все равно сдадут его кому-нибудь другому. В Танджари все так делается — раз-два и готово!»

«Вы не оставили в этом никаких сомнений, — отозвался Глоуэн. — Будьте так добры, отметьте на карте переулок Криппета, а также фирму «Аргонавт», поставляющую художественные материалы».

Девушка с голубой лентой тщательно выполнила его указания, после чего девушка с розовой лентой внимательно проверила ее пометки и одобрила их. Глоуэн снова поблагодарил обеих и удалился.

 

4

Глоуэн спустился к бульвару на набережной озера по дребезжащему, еле движущемуся эскалатору. Судя по положению Фариссы в небе, после полудня прошел примерно час. Тем не менее, его представление о времени дня могло не соответствовать действительности, так как сутки на Найоне продолжались больше тридцати семи часов.

Прогулявшись пешком по Променаду, Глоуэн уже через несколько минут нашел гостиницу «Новиаль». Он зашел в вестибюль — ничем не примечательное помещение, не слишком просторное и не отличавшееся изяществом интерьера. За прилавком сидел щеголеватый служащий, занятый оживленным телефонным разговором. Этот молодой человек, с округлыми плечами и пухлыми щеками, с гладкими черными волосами и томными карими глазами под красивыми выразительными черными бровями, был на два или три года старше Глоуэна. На нем были темно-зеленые панталоны и желтая рубашка, расшитая слева и справа сложными орнаментальными узорами, красными и черными. У него на голове красовался задорно сдвинутый набекрень черный колпак с кисточкой — по-видимому, последний крик местной моды. Покосившись на Глоуэна, молодой человек тут же отвернулся от прилавка, полностью поглощенный обсуждением какого-то животрепещущего вопроса по телефону. Глоуэн заметил на экране его аппарата другого молодого щеголя в таком же залихватски сдвинутом набекрень колпаке.

Прошло некоторое время. Глоуэн ждал, хотя его терпение постепенно истощалось. Служащий продолжал болтать, время от времени усмехаясь в ответ на реплики собеседника. Глоуэн устал стоять неподвижно и начал постукивать пальцами по прилавку. Время шло, каждая минута могла оказаться решающей! Служащий гостиницы раздраженно поднял брови, оглянулся через плечо и закончил разговор. Повернувшись к Глоуэну, он спросил: «Да? Чего вы хотите?»

«Хочу остановиться в вашей гостинице», — со всей возможной сдержанностью ответил Глоуэн.

«К сожалению, у нас не осталось свободных мест. Вам придется обратиться в другой отель».

«Что вы говорите? Мой номер только зарезервировали из туристического справочного бюро!»

«Неужели? — служащий покачал головой. — Почему мне никто об этом не сообщил? Они, наверное, по ошибке позвонили в другую гостиницу. Вы не пробовали обращаться в отель «Бон-Феличе»?»

«Разумеется, нет. Для меня зарезервировали номер в гостинице «Новиаль», и я пришел в гостиницу «Новиаль». Вы не видите в этом никакой логики?»

«Мое отношение к сложившейся ситуации вполне логично, — возразил служащий. — Логики не хватает тому, кто, будучи недвусмысленно осведомлен об отсутствии свободных мест, продолжает настаивать на своем и спорить. На вашем месте я не стал бы даже упоминать о логике».

«Не будем упоминать о логике, — согласился Глоуэн. — Когда вам звонят из туристического справочного бюро для того, чтобы зарезервировать номер, что вы делаете?»

«Все очень просто. Дежурное должностное лицо — в данном случае, допустим, таким должностным лицом являюсь я — записывает имя лица, зарезервировавшего номер, на доске, висящей у меня над головой, что устраняет всякую возможность возникновения ошибок и недоразумений».

Глоуэн указал на доску: «Чье имя написано на этой доске и обведено голубой рамкой?»

Служащий неохотно поднялся на ноги и посмотрел на доску: «В голубой рамке? Там написано «Глоуэн Клатток». Что с того?»

«Я — Глоуэн Клатток».

Несколько секунд служащий стоял неподвижно и молчал. Наконец он произнес: «Вам повезло. Вы зарезервировали номер люкс. В дальнейшем потрудитесь разъяснять сущность ваших пожеланий и приготовлений более подробно. Мы не можем функционировать в отсутствие фактической информации».

«Да-да, само собой, — кивнул Глоуэн. — Вы демонстрируете чудеса эффективности. А теперь покажите мне ваш номер люкс».

Служащий уставился на Глоуэна с неподдельным изумлением и возмущением: «Я — должностное лицо высокого ранга! Я — администратор гостиницы и заместитель исполнительного директора! С какой стати я буду водить постояльцев туда-сюда по коридорам?»

«Кто же этим занимается, в таком случае?»

«В данный момент никто. Носильщик еще не прибыл, и у меня нет никакого представления о том, какое расписание сегодня выбрали уборщицы номеров. Вы можете подождать в вестибюле, пока не придет кто-нибудь из работников гостиницы, обязанных сопровождать клиентов — или вы можете пройти в конец коридора налево и постучать в последнюю дверь слева. Замок открывается в ответ на сигнал «тук-тук — тук»».

Глоуэн подошел к указанной двери и постучал «тук-тук — тук» по панели замка. Дверь сдвинулась в сторону. Глоуэн прошел в небольшое помещение со столом справа и кроватью у левой стены. В нише стены справа находилась ванная. Глоуэн удивленно остановился посреди комнаты: нет ли тут какой-то ошибки? Это называется «номером люкс»?

Приходилось довольствоваться малым — у него не было времени заниматься мелкими неприятностями. Он прибыл в конечный пункт своего пути; где-то в переулке Криппета его ожидало решение судьбы. Глоуэн бросил походную сумку на кровать и вышел из номера.

Служащий в вестибюле краем глаза наблюдал за его приближением, после чего, подняв черные брови, демонстративно отвернулся, чтобы в тот момент, когда Глоуэн обратится к нему с обычными претензиями, он мог бы «случайно заметить» ожидающего внимания постояльца с выражением полного безразличия, выводящего из себя инопланетян и тем самым способствующего повышению его репутации в собственных глазах.

Глоуэн прошел мимо, даже не повернув голову, и покинул гостиницу. Служащий мрачно смотрел ему вслед — его самоуважение не получило ожидаемого подспорья.

Оказавшись на бульваре, Глоуэн осмотрелся по сторонам. Положение Фариссы в небе изменилось несущественно — до начала долгих, постепенно сгущающихся сумерек оставалось, по-видимому, еще часов восемь. Низко над горизонтом можно было заметить бледные призраки нескольких лун Найона в различных фазах, от первой до последней четверти. Ветра не было, и в озере четко отражались купола и минареты старого города, раскинувшегося на противоположном берегу.

Глоуэн отправился заканчивать свое судьбоносное предприятие, стараясь освободить ум как от зловещих предчувствий, так и от необоснованных надежд— задача эта усложнялась тревожными размышлениями по поводу молодого человека, оскорбившего в лучших чувствах мадемуазель Шуп. Где он был сейчас?

Повернув с бульвара в переулок Криппета, Глоуэн мгновенно перенесся из среды, более или менее приспособленной к ожиданиям инопланетных туристов, в условия, соответствовавшие повседневным представлениям местного населения. Обитатели Танджари производили впечатление людей спокойных и умеренных, никуда не торопившихся и ни о чем особенно не беспокоившихся — такому укладу быта способствовала, по-видимому, тридцатисемичасовая продолжительность суток. Подобно девушкам с розовой и голубой лентами, они отличались хрупкой стройностью телосложения, каштановыми волосами, деликатностью лиц и серыми глазами. Переулок Криппета, угловато-извилистый, то сужался до такой степени, что нависающие вторые этажи зданий практически закрывали небо, то неожиданно расширялся, превращаясь в небольшую неравностороннюю площадь, иногда с необхватным черным стволом дендрона посередине.

Постепенно Глоуэну стало ясно, что переулку Криппета чего-то недоставало — в нем было неестественно тихо. Не было слышно ни громких голосов, ни музыки, ни звона посуды — можно было уловить только мягкий шорох шагов и приглушенное бормотание редких прохожих, обменивавшихся короткими фразами с лавочниками и уличными торговцами.

Глоуэн скоро нашел фирму «Аргонавт», занимавшую двухэтажное строение, пожалуй, несколько более внушительное, нежели большинство зданий переулка. В окнах, находившихся по обеим сторонам входной двери, были выставлены несколько небольших механических игрушек и образцы предлагаемых в продажу художественных материалов — инструменты для скульптурной обработки гипса, различные виды воска, пластилина и глины для лепки, оборудование для нанесения орнаментов на ткани, вместе с соответствующими красителями и закрепителями, пигментами, протравами и растворителями, а также наборы градуированных андроморфов. У всех товаров был лежалый вид — их явно никто давно не трогал.

Глоуэн зашел в лавку — полутемное захламленное помещение с высоким потолком и неровными стенами, выкрашенными в темно-коричневый цвет. В лавке было тихо; Глоуэн не сразу заметил, что он не в одиночестве — за прилавком сидела и читала газету женщина средних лет с начинающими седеть светлыми волосами. Стройная, в аккуратной голубой блузе, она производила приятное впечатление.

Глоуэн приблизился к прилавку. Женщина оторвалась от созерцания газеты и подняла глаза с дружелюбным, хотя и достаточно безразличным выражением: «Да, я вас слушаю?»

У Глоуэна пересохло в горле. Настал решающий момент, он нервничал. Наконец он смог произнести: «Не могу ли я видеть господина Киблса?»

Женщина посмотрела куда-то в глубину лавки, размышляя над заданным вопросом. Через несколько секунд она приняла определенное решение: «Господина Киблса? Его нет».

Сердце Глоуэна упало. Женщина прибавила: «В данный момент». Глоуэн облегченно выдохнул.

Ответив на вопрос, женщина вернулась к чтению газеты. Глоуэн терпеливо спросил: «Когда он вернется?»

Женщина снова подняла голову: «Скоро, надо полагать».

«Когда именно? Через несколько минут? Через час? Завтра? Через месяц?»

Женщина вежливо улыбнулась: «Ну что вы! Какие странные вещи вы говорите! Господин Киблс просто зашел в туалет».

«Значит, он вернется через несколько минут? — продолжал сомневаться Глоуэн. — Так вас следует понимать?»

«Во всяком случае не через несколько дней или месяцев, — чопорно ответила женщина. — И даже не через несколько часов».

«В таком случае я подожду».

Женщина кивнула и снова опустила голову, заинтересованная какой-то статьей. Глоуэн повернулся и повнимательнее рассмотрел обстановку. В глубине лавки находилась узкая ветхая лестница, а напротив прилавка — упаковочный стол, на котором Глоуэн заметил что-то зеленое. Приблизившись к столу, он увидел лоток с шестью зелеными нефритовыми безделушками или браслетами, похожими на те, что он видел на каминной полке в кухне мамаши Чилке, хотя браслеты Киблса были выщерблены и покрыты трещинами; местами на них были заметны следы явных попыток реставрации. «Странно!» — подумал Глоуэн. Повернувшись к женщине за прилавком, он спросил: «Эти изделия из нефрита — что это такое?»

Женщина подняла голову, пригляделась, немного поразмышляла и вспомнила: «Ах, эти! Это нефритовые заколки. Их называют «танглетами». Их находят в Столбовой Глуши, на другой стороне планеты».

«Они дорого стоят?»

«О да! Но их опасно собирать. В них нужно хорошо разбираться».

«И господин Киблс в них хорошо разбирается?»

Женщина с улыбкой покачала головой: «Только не господин Киблс! Он получает их от приятеля, но танглеты становится все труднее достать. Очень жаль — за них всегда дают хорошую цену». Она обернулась: «А вот и господин Киблс».

По лестнице спускался маленький человек с растрепанными седыми волосами. У него были мускулистые грудь и плечи, голова на короткой шее клонилась слегка вперед, будто он набычился. Круглые бледно-голубые глаза настороженно изучали Глоуэна: «Что вас интересует, почтеннейший?»

«Я имею честь говорить с Мелвишем Киблсом?»

Бледно-голубые глаза недружелюбно уставились Глоуэну в лицо: «Если вы — коммивояжер или торговый агент, вы теряете время, и не только ваше, но — что важнее всего — мое тоже».

«Я ничего не предлагаю в продажу. Меня зовут Глоуэн Клатток. Мне нужно обсудить с вами важное дело».

«Какое именно?»

«Не могу ничего сказать, пока не задам вам пару вопросов».

Киблс поджал тонкие губы: «Это следует понимать таким образом, что вы чего-то от меня хотите, но не желаете за это платить».

Глоуэн улыбнулся и покачал головой: «Думаю, что наш разговор позволит вам извлечь по меньшей мере какую-то прибыль».

Киблс хрипло застонал: «Когда у меня будет наконец клиент, которому потребуется что-нибудь существенное?» Он махнул рукой: «Пойдемте, я вас выслушаю. Несколько минут ничего не меняют». Киблс повернулся и провел Глоуэна по коридору в комнату бесформенной планировки, такую же полутемную и душную, как лавка. Небольшие окна, скособоченные и наклоненные то внутрь, то наружу, выходили на мрачноватый задний двор. «Здесь моя контора, — пояснил Киблс. — Здесь можно поговорить без свидетелей».

Глоуэн посмотрел по сторонам. Обстановку нельзя было назвать роскошной — письменный стол, четыре узких стула с высокими спинками из гнутого тростника, темно-красный с черным орнаментом ковер; вдоль стены тянулись ряды картотечных ящичков, на приставном столике были беспорядочно разбросаны какие-то канцелярские принадлежности. Полка над картотекой поддерживала дюжину крупных керамических статуэток полуметровой высоты, изображавших чудовищ Тангтингского леса. На Глоуэна они сразу произвели сильное впечатление как исключительной тщательностью обработки, так и беспощадной выразительностью поз и пропорций —никогда еще он не видел ничего более кошмарного и отвратительного.

Киблс уселся за столом: «Приятные штучки, не правда ли?»

Глоуэн отвернулся от статуэток: «Как вы можете смотреть на такое каждый день?»

«У меня нет выбора, — сухо сказал Киблс. — Никак не могу их продать».

«Туристы оторвут их с руками! — возразил Глоуэн. — Они все покупают, и чем ужаснее выглядят сувениры, тем больше они платят».

Киблс хрюкнул: «Сто тысяч сольдо за дюжину?»

«Действительно, дороговато».

«Напротив, очень дешево. Один из тангтингских сверхлюдей — большой чудак. Он изображает своих собратьев в глине для развлечения. Я привожу его поделки на Землю, описываю их как потрясающие гениальные творения, полные психологических тайн, и продаю в музеи». Киблс показал большим пальцем на стул: «Садитесь и вкратце изложите сущность вашего дела. Не будьте многословны — я назначил прием нескольким другим посетителям».

Глоуэн сел. Его отец, Шард, как-то заметил, что правду не следует скрывать только на том основании, что она отражает действительность. В данном случае Киблс все равно не поверил бы ему на слово, в связи с чем правда выполняла ту же функцию, что и любая попытка ввести в заблуждение. Всю правду говорить, конечно, нельзя было. Вся правда, с точки зрения Киблса, была бы слишком невероятна.

«Я только что прилетел с Земли, чтобы провести деловые переговоры от имени клиента. Должен сразу заметить, что эти переговоры не имеют к вам никакого отношения. Тем не менее, просматривая список коммерческих агентов, я увидел ваше имя и вспомнил, что уже слышал о вас раньше. Не так уж много в Ойкумене коммерсантов по имени Мелвиш Киблс. Короче говоря, я решил к вам зайти».

Киблс слушал без особого интереса: «Продолжайте».

«Вы — тот самый Мелвиш Киблс, который в свое время сотрудничал с Флойдом Суэйнером?»

Киблс кивнул: «Старые добрые времена! Увы, они никогда не вернутся». Торговец откинулся на спинку стула: «Как вы узнали о моем знакомстве со Суэйнером?»

«От дочери Суэйнера. Она все еще живет на ферме в Большой Прерии».

Киблс поднял глаза к потолку, по-видимому вспоминая давно минувшие дни: «Я с ней знаком, хотя никак не припомню, как ее звали».

«Госпожа Чилке. Теперь ее все называют «мамаша Чилке» — если у нее и есть другое имя, я его никогда не слышал».

«Чилке! Да, именно так. И что вас привело на просторы Большой Прерии?»

«Все очень просто. Так же как и вы, я представляю интересы клиентов; в данном случае клиентом является Общество натуралистов. Точнее, я действую в интересах Общества безвозмездно — о какой-либо прибыли практически нет речи. Вы, случайно, не член этого общества?»

«Общества натуралистов? — Киблс отрицательно покачал головой. — Я думал, оно давно перестало существовать».

«Это не совсем так. Но вы сочувствуете целям этого общества?»

Киблс слегка улыбнулся: «Кто станет защищать убийство и разрушение? Кто станет возражать против целей натуралистов?»

«Никто — кроме тех, кто надеется извлечь прибыль из убийства и разрушения».

Киблс беззвучно рассмеялся, подрагивая мускулистыми плечами: «С таким балластом любая лодка пойдет ко дну».

«Так или иначе, предпринимаются попытки возродить Общество. Много лет тому назад — думаю, что это вам известно — секретарь по имени Нисфит распродал архивы Общества и удрал с деньгами. Общество пытается вернуть все пропавшие документы, какие еще можно спасти, и я уделяю время поискам этих документов везде, где мне приходится бывать. Поэтому, когда я узнал, что вы обосновались на Найоне, я решил с вами встретиться, чтобы навести справки».

«Все это было давно и очень далеко отсюда», — безразлично пожал плечами Киблс.

«По словам госпожи Чилке, Флойд Суэйнер продал вам партию документов Общества. Они все еще у вас?»

«Через сорок лет? — Киблс снова рассмеялся беззвучным трясущимся смехом. — Вряд ли».

Глоуэн почувствовал укол разочарования — вопреки всему, он надеялся, что Хартия и бессрочный договор все еще находились в руках Киблса: «У вас ничего не осталось?»

«Ничего. Я, как правило, не занимаюсь книгами и документами».

«Что стало с этой партией документов?»

«Я их сбыл много лет тому назад».

«Известно ли вам, где они сейчас?»

Киблс покачал головой: «Я знаю, кому я их продал. О том, что с ними стало после этого, можно только догадываться».

«Возможно ли, что они все еще находятся в распоряжении покупателя?»

«Все возможно».

«Я хотел бы знать, кому вы их продали».

Киблс, снова откинувшись на спинку стула, сложил короткие ноги на столе: «Теперь мы приближаемся к тому таинственному моменту, когда каждое слово становится на вес золота. Теперь пора снять ботинки и ходить на цыпочках».

«Я уже играл в такие игры, — заметил Глоуэн. — И каждый раз кто-нибудь крал мои ботинки».

Киблс проигнорировал его наблюдение: «Я небогат, и мой основной товар — информация. Если вы желаете получить информацию, вам придется за нее заплатить».

«Слова дешевы, — парировал Глоуэн. — Чего стоит ваша информация? Другими словами, что вы знаете?»

«Я знаю, кому я продал документы Общества натуралистов. Я знаю, где можно найти этого человека. Вы хотите получить именно эти сведения, не так ли? Какова ценность этих сведений с вашей точки зрения? Думаю, она достаточно высока».

Глоуэн покачал головой: «Вы не учитываете реальное положение вещей. В настоящее время Общество натуралистов не располагает значительными средствами — и я не могу платить за сведения, достоверность которых ничем не подтверждена. Кроме того, ваш покупатель мог давно перепродать интересующие меня документы».

«Жизнь непредсказуема, господин Клатток. Для того, чтобы что-то приобрести, необходимо чем-то рискнуть».

«Разумный человек заранее оценивает свои шансы. В данном случае мои шансы невелики. Ваш знакомый мог давно продать материалы другому человеку, которого он даже не помнит — или, если документы все еще у него, он может отказаться их продать по той или иной причине. Короче говоря, есть какая-то вероятность того, что я заработаю скромные комиссионные благодаря предоставленной вами информации, но скорее всего дело кончится ничем, и конечная цель моих поисков недостижима».

«Болтовня все это! — недовольно пробормотал Киблс. — Вы слишком много беспокоитесь». Он снял ноги со стола и выпрямился на стуле: «Перейдем к сути дела. Сколько вы согласны заплатить за интересующие вас сведения?»

«Какие сведения? — упорствовал Глоуэн. — Я не могу ничего вам предложить, пока не узнаю, что получу. Позвоните своему приятелю и спросите его, принадлежат ли ему еще проданные вами документы и перепродал ли он кому-нибудь часть этих документов. Если он перепродал документы, узнайте, кому именно. Я заплачу вам пять сольдо за потраченное время и подожду ответа».

Киблс взревел от негодования: «Даже те несколько минут, которые я потратил, торгуясь с вами, стоят в два раза больше!»

«Вполне может быть — если вы найдете желающего заплатить». Глоуэн выложил на стол пять сольдо: «Позвоните, установите факты — и тогда нам будет о чем поговорить. Я могу вас подождать в лавке».

«Сейчас звонить невозможно, — проворчал Киблс. — Там глубокая ночь». Он взглянул на настенные часы: «Кроме того, мне нужно принять другого посетителя. Приходите снова сегодня вечером, с заходом солнца. В это время все равно будет еще неудобно звонить, но на этой проклятой планете все неудобно! Я все еще не могу привыкнуть к их тридцатисемичасовым суткам».

 

5

Глоуэн возвращался по переулку Криппета, размышляя о своей беседе с Мелвишем Киблсом. Принимая во внимание все обстоятельства, он заключил, что ничего лучшего нельзя было ожидать, хотя Киблс привел его в состояние нездорового нервного напряжения.

Тем не менее, Глоуэн считал, что добился определенного успеха. Киблс согласился позвонить покупателю документов, тем самым косвенно подтвердив, что покупатель находился на Найоне. Сожалел ли Киблс о том, что дал это понять? Вряд ли — такая неосторожность была несвойственна опытному скрытному торговцу. Скорее всего, Киблс считал беседу с Глоуэном малозначительным эпизодом, не сулившим значительной прибыли. А покупателем документов, скорее всего, был давний сотрудник Киблса, в настоящее время занятый сбором танглетов в Столбовой Глуши — то есть очень опасным делом, по словам женщины, работавшей продавщицей в лавке Киблса. Впрочем, она могла быть не продавщицей, а одной из многочисленных жен Мелвиша Киблса, знаменитого своим пренебрежением к брачным узам.

Переулок Криппета расширился, превратившись в маленькую площадь, и снова сузился. Теперь на улице было больше прохожих — в основном это были хрупкие уроженцы Танджари с деликатными бледными лицами, хотя время от времени встречались мужчины и женщины из других районов планеты, резко отличавшиеся от местных жителей как обликом, так и одеждой; по-видимому, они приезжали в Танджари за покупками. Никто не обращал на Глоуэна никакого внимания — он мог бы с тем же успехом оставаться невидимым.

Предстоял долгий вечер. Глоуэн вернулся в гостиницу «Новиаль». В вестибюле служащий привстал и облокотился на прилавок: «В столовой уже готовятся подавать средневечерник. Следует ли предупредить их о том, что вы скоро соблаговолите получить порцию пылесени?»

Глоуэн растерянно остановился. Средневечерник? Сколько раз обитатели Найона ели на протяжении тридцатисемичасовых суток? Надо полагать, не меньше пяти раз. Что они делали, проголодавшись посреди долгой девятнадцатичасовой ночи? Глоуэн решил пока что не беспокоиться по этому поводу. В данный момент он был голоден. «Боюсь, что я еще не готов к тому, чтобы попробовать пылесень, — сказал он регистратору гостиницы. — У вас подают стандартные блюда?»

«Разумеется! Некоторые туристы не соглашаются на что-либо, кроме стандартной космополитической кухни — и тем самым многое теряют, потому что пылесень вкусна, питательна и способствует пищеварению. Это самая здоровая пища, ее ничто не может заменить. Тем не менее, ее никто вам не станет навязывать».

«В таком случае я рискну».

В обеденном зале Глоуэну подали «Меню туриста», с помощью которого он сделал свой выбор. В качестве непрошеной добавки ему принесли на блюдце кусок бледно-кремовой пылесени. Глоуэн попробовал ее — почти безвкусная, с легким ореховым запахом, она напоминала по консистенции плотный омлет. Не находя никаких причин задерживаться в столовой, Глоуэн поспешил выйти на бульвар. День даже не собирался кончаться. Фарисса пылала, словно пригвожденная к одному месту на небосводе. На востоке и на западе бледные тени дневных лун ненавязчиво скользили по своим орбитам. На озерной глади чуть дрожали яркие отражения куполов и остроконечных башен старого города.

Глоуэн присел на скамью. По словам продавщицы в лавке Киблса, Столбовая Глушь находилась на другой стороне планеты. Полдень в Танджари соответствовал полуночи в Столбовой Глуши; когда в Танджари наступали сумерки, таким образом, в Столбовой Глуши начинался рассвет — нежелание Киблса звонить своему знакомому до захода солнца представлялось вполне обоснованным.

Глоуэн вынул пачку информационных брошюр, полученных в туристическом справочном бюро, и нашел цветную карту Найона в проекции Меркатора. По вертикали карта была разделена меридианами на тридцать семь приблизительно часовых поясов, а нулевой меридиан проходил через Танджари.

Площадь поверхности Найона почти в четыре раза превышала площадь поверхности Земли; разница становилась еще более заметной в связи с отсутствием на Найоне океанов и крупных морей. Физиографические детали обозначались на карте различными цветами: серым — донные отложения высохших морей, оливково-зеленым — наводи, голубым — открытые водные пространства, розовым — бескрайние цветочные степи. Самыми населенными районами были окрестности трех крупнейших городов планеты: Танджари, Сирмегосто в десяти тысячах километрах к юго-востоку и Тыл-Тока в семи тысячах километров к западу. Кроме того, по практически сплошному материку Найона были разбросаны еще несколько десятков населенных пунктов поменьше, многие из которых стали популярными туристическими базами, в том числе Крюково, откуда шарабаны отправлялись в Тангтингский лес, Луновей на равнине Столбовой Глуши и Лагерь Уиппла под Искрящейся скалой, не говоря уже о множестве мелких деревень и стойбищ. Населенные районы соединялись на карте черными линиями, обозначавшими «основные пути скитания кочевников».

Глоуэн нашел равнину Столбовой Глуши рядом с меридианом «18», то есть действительно на другой стороне планеты. Здесь находился поселок Луновей; к северу от него на карте были обозначены «Останцы Вильяма Шульца», к югу — «Пастельная степь Герхарта».

Потратив несколько минут на изучение карты, Глоуэн сложил ее и положил в карман. Поднявшись со скамьи, он прошел по бульвару к книжной лавке рядом с гостиницей «Кансаспара». Там он купил туристический путеводитель со следующим заголовком:

«Найон: куда ехать и что там делать?

Кроме того, куда не ехать и чего там не делать, если вам дороги жизнь и рассудок! (Именно так — рассудок!

См. раздел, посвященный пылесени гангрилов.)»

Рядом было кафе на открытом воздухе. Глоуэн нашел столик чуть поодаль от остальных и уселся. Клиентура кафе состояла в основном из инопланетян — туристов, живо обсуждавших многочисленные нелепости быта, замеченные в Танджари. По их мнению, этот убогий и запущенный город на краю Ойкумены был, тем не менее, воистину экзотической достопримечательностью, во многом, разумеется, не поддающейся пониманию. Некоторые делились вкусовыми переживаниями, связанными с пылесенью различных сортов, другие рассказывали о захватывающих экскурсиях в Тангтингский лес и о его кошмарных обитателях. Высоко в небе, окруженная свитой лун, продолжала сиять Фарисса, явно никуда не торопившаяся.

Глоуэн начал было читать путеводитель, но его отвлекло прибытие официанта в красновато-коричневой униформе с развевающимся при ходьбе широким и длинным черным шейным платком: «Что пожелаете заказать?»

Глоуэн поднял глаза: «А что у вас есть?»

«Мы предлагаем спиртные напитки всех разновидностей. Они перечислены в этом меню». Официант указал на карточку, торчащую в зажиме посреди столика, и повернулся, чтобы уйти.

«Подождите! — остановил его Глоуэн. — Что такое «Литаврический тоник»?»

«Местный напиток, оказывающий умеренно стимулирующее действие».

«Он делается из пылесени?»

«Разумеется».

«А что такое «Взрыв метеора»?»

«Еще один умеренно стимулирующий коктейль; его иногда пьют перед состязаниями в беге».

«И он, конечно, делается...»

«Из другой разновидности пылесени».

«Скажите, а что пьет не в меру веселая барышня за соседним столиком?»

«Наш фирменный «Воскреситель мертвых». Он приготовляется по тайному рецепту гангрилов и пользуется популярностью среди туристов, шагающих в ногу с современностью».

«Понятно. Как насчет напитков, перечисленных в разделе «Импортировано с Земли»? Они тоже из пылесени?»

«Насколько мне известно, нет».

«В таком случае принесите мне, пожалуйста, зеленого чаю».

Глоуэн вернулся к чтению путеводителя и нашел раздел, озаглавленный «Равнина Столбовой Глуши». В нем утверждалось следующее.

«Какое-либо описание Столбовой Глуши невозможно без упоминания тенепытов, до сих пор скрывающихся на равнине и в ее окрестностях. Прозвище «тенепыты» подходит им во всех отношениях — хотя бы потому, что они представляют собой лишь бледное подобие своих достопримечательных предков, каждый из которых неустанно заботился о защите чести и посвящал свою жизнь свершению великих подвигов. Современные тенепыты — мрачные, молчаливые, чрезвычайно суеверные люди, настолько замкнутые в себе, что их внутренняя жизнь непроницаема. Этикетом определяется каждый шаг в жизни тенепыта, в такой степени, что тенепыт кажется полностью поглощенным подробностями соблюдения обычаев, а его поступки можно легко предсказать. Посторонний посетитель Луновея, случайно повстречавшийся с тенепытом, видит человека бесстрастного и невозмутимого, как камень. Но приезжему не следует забывать ни на минуту, что этот равнодушный незнакомец перережет ему глотку без малейшего сожаления, если обнаружит, что чужестранец осквернил священные гробницы тенепытов. Тем не менее, пусть это соображение не удерживает вас от посещения Столбовой Глуши — каменные столбы чрезвычайно любопытны, и вы будете в полной безопасности, если не нарушите правила.

Современных тенепытов следует рассматривать в контексте их истории. История же их печальна — типичный случай изолированного поселения эмигрантов, с течением веков сформировавших уникальное общество, подчиняющееся изощренным условностям. Условности эти, непонятные непосвященным, становились все более сложными и приобретали все большее значение до тех пор, пока их соблюдение не превратилось в самоцель и не стало настолько обременительным, что экономические основы существования рухнули и популяция была обречена на вымирание. Этот процесс неизменно приводит в замешательство неискушенного наблюдателя, сравнивающего достижения золотого века, кульминационного периода развития общины, с открывающимся перед его глазами современным убожеством. Чаще всего такой процесс связан с преобладанием религии и чрезмерной концентрацией власти в руках неблагоразумных жрецов; в случае тенепытов разрушительное влияние оказало стремление к славе, приобретаемой победителями в ходе величественных состязаний.

Две тысячи лет тому назад общество тенепытов достигло своего зенита. Популяция делилась на четыре клана — северный, восточный, южный и западный. Чемпионы водрузили четыре или пять тысяч каменных столбов, отмечавших их почетные усыпальницы. Специалисты до сих пор не могут согласиться по вопросу о том, что было раньше — столбы или состязания на столбах. Но это несущественно: поначалу состязания предоставляли молодым людям, прыгавшим наперегонки с одного столба на другой, демонстрировать отвагу и проворство, рискуя своей жизнью. Со временем взаимодействие соревнующихся — толчки, подножки, различные приемы борьбы — стали признаваться допустимыми средствами задержки и устранения конкурентов. А затем предки тенепытов стали устраивать знаменитые «Железные бега», представлявшие собой уже не столько продвижение к финишу прыжками по вершинам столбов, сколько требовавшие сложного стратегического мышления поединки вооруженных мечами витязей, балансировавших на высоких каменных столбах. Умение пользоваться оружием стало играть не менее важную роль, чем проворство и умение сохранять равновесие. Состязания на столбах неизбежно вызывали безудержные страсти — четыре клана охватило губительное пламя кровной мести и наследственной вражды, поглощавшее львиную долю их энергии.

Остаток энергии уходил на подготовку к состязаниям. Сражения подчинялись сложным, но строгим правилам. Достигая четырнадцатилетнего возраста, молодой человек начинал отращивать длинные волосы и вырезал себе заколку из крупного самородка нефрита. Эти заколки — их называют «танглетами» — нечто гораздо большее, нежели украшения. В них сосредоточивалась мана — жизненная сила — их владельца, для него не было ничего более драгоценного. Вырезав первый танглет и представив его на утверждение совета старейшин своего клана, молодой человек получал право на участие в состязаниях.

Прежде всего он должен был ждать надлежащего противостояния лун — это условие считалось совершенно непреложным. Луны, их фазы, периоды обращения и взаимное расположение на небе определяли весь уклад жизни тенепытов. Когда наконец образовывалось благоприятное сочетание лун, молодой человек забирался на каменные столбы. Если он был предрасположен к осторожности, поначалу он вступал в состязания только с другими юнцами, только что изготовившими первые танглеты. В случае поражения ему приходилось спрыгнуть или, в худшем случае, упасть со столба, как правило не рискуя жизнью, хотя он обязан был отдать свой танглет победителю. Важнейшая церемония передачи танглета сопровождалась пышной церемонией, в ходе которой победителя превозносили, а побежденный подвергался унижению. Побежденный, обуреваемый горечью поражения и страстным желанием смыть его позор, должен был вырезать новый танглет, бросавший вызов соперникам.

Мало-помалу достаточно способный и удачливый молодой человек оттачивал свои навыки и начинал выигрывать танглеты, которые закреплялись на его длинной косе, свисавшей с затылка. Будучи побежден, то есть сброшен со столба или убит, он терял все танглеты вместе с косой, которую отрезал победитель. Если же он побеждал и становился чемпионом, к двадцатилетнему возрасту ему предоставлялось право войти в круг десяти избранных витязей. Витязи совершали совместное паломничество к скальным обнажениям кварцита в ста пятидесяти километрах к югу от Столбовой Глуши и высекали десять столбов из кварцита. Эти столбы они приносили по равнине, украшали гравированными именными надписями и водружали рядом с другими. Совершив этот обряд, молодой человек становился мужчиной — рано или поздно ему предстояло быть погребенным в основании его именного столба вместе с его трофеями-танглетами.

Таковы были состязания на столбах: сначала соревнования в беге прыжками по вершинам столбов, а в конечном счете — яростные вызовы на поединок, убийства и акты кровавой мести, быстро истощившие мужскую половину популяции четырех кланов и сократившие общую численность тенепытов до жалких нескольких сотен человек.

Сегодня тенепыты не носят танглеты; тем не менее, они изготавливают нефритовые заколки, которые предлагают в продажу туристам, утверждая, что они добыты из известных только им усыпальниц древних витязей. Не доверяйте этим утверждениям! Изделия тенепытов — современные подделки! Настоящие танглеты высоко ценятся, в связи с чем приезжие авантюристы не раз предпринимали попытки хищнического разграбления усыпальниц. Как правило — можно сказать, во всех без исключения случаях — этих искателей приключений и сокровищ находили мертвыми среди каменных столбов, с перерезанными глотками.

На западной окраине Столбовой Глуши находится поселок Луновей, наименование которого отражает поверья тенепытов, все еще убежденных в том, что их жизнь подчиняется астрономическому ритму образования всевозможных комбинаций девятнадцати лун. Луновей трудно назвать городом — он скорее представляет собой сочетание торгового поста, туристического центра и деревни. Три гостиницы — «Луновей», «Нефритовый танглет» и «Лунный призрак» — предлагают услуги примерно одного и того же класса. Судя по отзывам приезжих, в отеле «Луновей» принимают более эффективные меры по предотвращению проникновения песчаных блох в постели постояльцев; персонал всех трех гостиниц может халатно относиться к своим обязанностям. Берите с собой инсектицид и опрыскивайте им постель перед отходом ко сну. В противном случае к утру ваше тело будет покрыто вызывающими чесотку укусами.

ПРИМЕЧАНИЕ . На первый взгляд тенепыты вежливы и терпеливы. Это впечатление обманчиво, и вы в этом сразу убедитесь, если толкнете лысую женщину, прикоснетесь к ней, подвергнете ее насмешкам или даже просто заметите ее присутствие. Вам тут же перережут глотку — женщина обрила голову, чтобы сжечь свои волосы в качестве жертвоприношения определенному сочетанию лун с целью, имеющей для нее большое значение. Никогда не улыбайтесь тенепыту — он ответит вам такой же улыбкой, после чего быстрым движением руки, вооруженной острым кинжалом, сделает вашу улыбку в два раза шире, после чего у вас больше не будет оснований веселиться. Кроме того, вас никто не защитит, а тенепыта никто не накажет, так как вас заранее предупредили о недопустимости нарушения местных обычаев. Не пренебрегайте же нашим предупреждением!»

«Буду иметь в виду», — подумал Глоуэн. Устроившись на стуле поудобнее, он наблюдал за многочисленными прохожими, наполнявшими бульвар — в основном это были инопланетяне из соседних гостиниц и стройные уроженцы Танджари с каштановыми шевелюрами; встречались и гангрилы с сонно полузакрытыми глазами, такие же хрупкие на вид, но с рыжеватыми волосами, отливающими медью. Гангрилы мужского пола носили черные бриджи до колен и цветные рубашки, а женщины предпочитали белые шаровары, черные блузы и маленькие зеленые шапочки.

Глоуэн внезапно вспомнил, что ему так и не подали зеленый чай. Официант, принявший его заказ, стоял неподалеку, и лениво смотрел на озеро. Следовало ли выразить гневное возмущение? Официант только отвернулся бы, всем своим видом показывая, что испытывает не поддающееся описанию отвращение к приезжим и бесконечно от них устал. В результате Глоуэн выглядел бы в глазах окружающих раскрасневшимся крикуном, бесполезно размахивающим руками. Оценив открывающиеся возможности, Глоуэн решил, что проще всего было забыть о чае. Но как только он терпеливо вздохнул, смирившись с таким положением вещей, мальчишка-поваренок принес ему зеленый чай. «Подожди-ка!» — остановил поваренка Глоуэн. Приподняв крышку чайника, он принюхался к содержимому: чай или пылесень? Содержимое больше напоминало по запаху чай. «Кажется, это чай», — предположил Глоуэн.

«Мне тоже так показалось», — отозвался поваренок.

Глоуэн с подозрением взглянул на мальчишку, но промолчал — возможно, в его замечании не скрывалось никакой насмешки. «Хорошо!» — сказал Глоуэн и отпустил поваренка суровым жестом. «В конце концов, — подумал он, — с кухней невозможно спорить; они подают все, что хотят, а клиент вынужден поглощать то, что ему подали, вопреки любым опасениям и подозрениям».

По бульвару приближалось шаткое и ветхое сооружение на колесах — нечто вроде огромной коробки, разукрашенной кричащими узорами, метров двенадцать в длину и четыре в высоту. Шесть высоких колес, каждое на независимой подвеске, наклонялись то в одну, то в другую сторону, виляли и подпрыгивали по мере того, как сооружение переваливалось по мостовой. Управлял перемещением этого удивительного шарабана толстый круглолицый человек с пушистыми черными усами, в широкополой черной шляпе — он сидел на скамье, установленной на переднем краю коробки, и орудовал какими-то рычагами. У него за спиной находилась окруженная низкой оградой верхняя сторона гигантской коробки, где бегали пятеро или шестеро сорванцов неопределенного пола в длинных рваных балахонах, через большие дыры которых временами проглядывали ягодицы. Другие пассажиры высовывались из окон коробки, энергично приветствуя зевак различными веселыми жестами, не всегда приличными. Черноусый толстяк потянул на себя пару рычагов — угрожающе накренившись, коробка затормозила. Складная боковая панель сдвинулась в сторону, открыв взорам окружающих сцену четырехметровой глубины, занимавшую всю внутреннюю полость кузова-коробки. На сцену выступил маленький человечек с шутовской физиономией — его широкий плоский нос почти раздваивался на конце, полузакрытые тяжелыми веками глаза смотрели на публику с меланхолической покорностью судьбе, рот был окружен глубокими складками кожи. Больше всего он напоминал обиженного мопса. На нем были синий костюм, украшенный сотнями оборок и помпонов, и синяя же шляпа с узкими полями и низкой тульей. Он подошел к переднему краю импровизированной сцены и стал садиться на воздух, но в самый последний момент из-под сцены высунулась рука и подставила табурет под его быстро опускающееся основание. Человечек в синем скорчил гримасу и с наигранным недоумением посмотрел на посетителей кафе, после чего протянул руку и стал хватать воздух — но другая рука, появившаяся из-под сцены, тут же вложила ему в ладонь гриф струнного инструмента. Клоун набрал последовательность аккордов и что-то быстро наиграл в верхнем регистре, после чего сделал паузу и спел жалобную балладу о лишениях и трудностях бродячей жизни. Когда он исполнял заключительную каденцию, на сцену вырвались две толстые женщины, принявшиеся скакать и танцевать, высоко поднимая ноги и кувыркаясь под аккомпанемент быстрой веселой мелодии оживившегося клоуна. К клоуну присоединился вышедший из глубины сцены молодой человек с гармошкой; толстухи удвоили свои усилия — их мощные груди высоко взлетали, их руки крутились мельницами. Они так высоко вскидывали ноги, что, казалось, готовы были грохнуться на спину, но вместо этого совершали поразительные прыжки кувырком назад, на мгновение обнажая жирные ляжки и приземляясь на ноги, отчего ходила ходуном вся сцена-коробка. Наконец толстухи схватили клоуна с печальной физиономией и швырнули его со сцены в собирающуюся толпу зрителей, многие из которых закричали и приготовились увернуться от столкновения. Но клоун, привязанный тонким проволочным тросом к длинному шесту, описал широкую дугу над головами публики, ни на секунду не прекращая играть на своем инструменте, и с привычной уверенностью приземлился снова на сцене.

Толстух заменили три девушки в длинных черных юбках и коричневых блузах с золотистым отливом; их сопровождал коренастый юнец в костюме и маске демона, обуреваемого безумной похотью. Демон гонялся за девушками по сцене, совершая бешеные акробатические трюки в попытках сорвать с девушек одежду и повалить их на землю. В тот момент, когда лихорадочные кривляния демона достигли кульминации, две девушки уже бегали с обнаженными грудями, а третья почти потеряла юбку, Глоуэн почувствовал какое-то движение, быстро оглянулся и схватил за кисть девочку восьми или девяти лет. Ее рука уже залезла к нему в карман; ее лицо было в нескольких сантиметрах — Глоуэн смотрел прямо в темные синевато-серые глаза. Девочка отпустила то, что держала в руке. Глоуэн понял, что она собирается плюнуть ему в лицо, и разжал пальцы. Девочка удалилась не торопясь, гордой походкой, бросив презрительный взгляд через плечо.

На сцене уже стоял жонглер, совершавший обычные чудеса с помощью дюжины колец. За ним последовала пожилая босая женщина, игравшая на тяжелой латунной тубе и аккомпанировавшая себе на гуслях, перебирая струны пальцами одной ноги и отбивая гулкую дробь по резонатору инструмента другой ногой. Через некоторое время ей составил компанию рахитичный клоун столь же преклонного возраста, одновременно исполнявший трехголосный контрапунктический мотив на двух волынках и носовой флейте. В заключение десять взрослых актеров составили оркестр, а шесть маленьких детей плясали жиги, кружились хороводами и парами, после чего выбежали со сцены к публике с подносами для добровольных пожертвований. К Глоуэну подошла та самая девочка, которая раньше залезла к нему в карман. Не высказывая никаких замечаний, Глоуэн опустил на поднос несколько монет; не высказывая никаких замечаний, девочка прошла дальше. Уже через минуту-другую коробка на колесах, переваливаясь с боку на бок, двинулась к следующему кафе по другую сторону гостиницы «Кансаспара».

Глоуэн взглянул на небо — Фарисса слегка опустилась к горизонту. Он вернулся к чтению путеводителя и нашел главу, посвященную бродячим труппам. странствовавшим по Найону в разукрашенных драндулетах. По оценке автора справочника, на планете было примерно двести таких трупп, каждая со своими традициями и с особым репертуаром.

«Их кочевнические инстинкты настолько сильны, что они ведут себя почти наподобие диких животных, — утверждал автор. — Ничто не способно побудить их к малейшему ограничению свободы. Их социальный статус низок; другие народы считают их сумасшедшими и относятся к ним со снисходительным презрением, незаслуженно игнорируя тот факт, что некоторые номера, исполняемые бродячими труппами, демонстрируют поистине творческую изобретательность, не говоря уже о техническом мастерстве, требующем постоянных упражнений.

При всей живости и красочности их представлений, жизнь этих бродяг далека от романтической идиллии. Проделав далекий путь, они прибывают в пункт назначения в торжествующем настроении. Но вскоре они начинают беспокоиться и нервничать; уже через несколько дней они отправляются в новое странствие по цветочным степям. Они не легкомысленны — напротив, в быту они скорее производят впечатление людей молчаливых и меланхоличных. По меньшей мере, такими они стараются выглядеть в глазах посторонних, будто подчиняясь какой-то неписаной традиции. В детстве они учатся исполнять номера, как только начинают ходить. Их взрослую жизнь отравляют ревностная профессиональная конкуренция — стремление занять более почетное и незаменимое место в труппе — и просто ревность. Старость не приносит им покоя. Как только старик или пожилая женщина начинают оступаться при выполнении акробатических номеров или сбиваться и фальшивить при исполнении номеров музыкальных, они теряют репутацию в глазах коллег-попутчиков, и к ним начинают относиться как к едва выносимой обузе. Они продолжают выступать, тщательно избегая повторения ошибок и даже поднимаясь на невиданный ранее уровень мастерства, а публика продолжает дивиться их поразительным энергии и ловкости — до того дня, когда они, наконец, не выдерживают и падают, теряя сознание, или извлекают из своих инструментов раздражающую ухо мешанину бессвязных звуков. Тогда наступает конец, и они впадают в апатию. Во время следующего переезда из одного селения в другое цирк на колесах делает непродолжительную остановку посреди ночи, под черным небом, усыпанным разномастными лунами. Старика выталкивают в степь, вручив на прощание бутылку вина. Шарабан уезжает, и старый циркач остается в степи один. Он опускается на землю и просто сидит, глядя на медленно скользящие по небосклону луны, или затягивает песню, давно сочиненную на этот случай. Потом он допивает бутылку вина, ложится на цветы и засыпает беспробудным сном, ибо вино приправлено медленно действующим гангрильским ядом».

Глоуэн отодвинул путеводитель; он узнал о кочевниках все, что хотел узнать — и даже больше. Откинувшись на спинку стула, он взглянул наверх, на Фариссу, и подумал, что ему придется, наверное, взять одну из сладких булочек, которые развозил на тележке поваренок. С другой стороны кафе из-за столика поднялся высокий молодой человек атлетического сложения. Он куда-то направился, и Глоуэн автоматически посмотрел ему вслед. По мере того, как молодой человек удалялся, его походка, широкие плечи и посадка головы стали вызывать у Глоуэна все больший интерес — несмотря на то, что незнакомец был уже далеко, Глоуэн успел заметить узкие темно-зеленые брюки, короткую накидку сочного темно-синего цвета и небольшой выпуклый берет.

Фигура молодого человека, шагавшего легко и уверенно, почти развязно, скрылась за каким-то углом. Глоуэн пытался восстановить в памяти внешность этого человека — ведь он, несомненно, попадался ему на глаза, пока сидел в кафе. Возникало общее впечатление пропорциональности головы, аккуратно подстриженных темных волос, светлой кожи и классически правильного профиля. Несмотря на отсутствие особых примет, Глоуэн был почти убежден, что где-то видел этого человека раньше.

Глоуэн выпрямился на стуле и взглянул на часы — у него было время вздремнуть перед свиданием с Киблсом. Поднявшись на ноги, он покинул кафе и вернулся в гостиницу «Новиаль».

В вестибюле дежурил другой регистратор — пожилой человек с редкими рыжеватыми волосами и аккуратной бородкой. Глоуэн попросил обязательно разбудить его звонком в двадцать семь часов, так как у него назначена важная встреча. Служащий сухо кивнул, сделал пометку в журнале и вернулся к созерцанию журнала мод. Глоуэн прошел к себе в номер, разделся, бросился на кровать и почти сразу заснул.

Через некоторое время его потревожило ощущение острого жжения в бедре. Глоуэн включил свет и обнаружил, что его укусило какое-то черное насекомое. За окном небо уже потемнело. Будильник на тумбочке показывал двадцать восемь часов. Глоуэн вскочил, уничтожил нескольких попавшихся под руку насекомых, сполоснул лицо холодной водой, оделся и вышел из номера. Когда он проходил через вестибюль, регистратор вскочил, облокотился на прилавок и огорченно воскликнул: «Господин Клатток! Я как раз собирался вам позвонить, но вы, как видно, само проснулись вовремя».

«Не совсем так, — отозвался Глоуэн. — Меня разбудил укус насекомого. Ваш номер кишит этими тварями. Меня не будет несколько часов — будьте добры, не забудьте распорядиться, чтобы в мое отсутствие в номере произвели дезинфекцию».

Служащий снова уселся: «Очевидно, уборщица забыла применить инсектицид, когда прибирала номер. Я позабочусь о том, чтобы вашу жалобу рассмотрели в надлежащем порядке».

«Этого недостаточно. Вы должны заняться этими насекомыми безотлагательно».

«К сожалению, уборщица придет на работу только утром, — неприязненно ответил регистратор. — Могу заверить вас только в том, что завтра этот вопрос будет решен к вашему полному удовлетворению».

Глоуэн сдержанно и отчетливо произнес: «Когда я вернусь в гостиницу, я произведу осмотр в своем номере. Если я найду в нем насекомых, я их поймаю, принесу сюда и выпущу вам за шиворот. Не думаю, что вам это понравится».

«Вы себе слишком много позволяете, господин Клатток!»

«Меня разбудило насекомое, которое слишком много себе позволило. Не забывайте о моем предупреждении!»

Глоуэн вышел из гостиницы. Фарисса уже скрылась за горизонтом; на Танджари опустились сумерки, и ландшафт чудесно преобразился. На другом берегу озера старый город, озаренный мягким белым светом фонарей, казался видением из волшебного сна, россыпью сказочных дворцов. По небу плыла добрая дюжина лун, слегка различавшихся оттенками, от серовато-кремового до белого и серебристо-белого; один полумесяц теплился едва заметным бледно-розовым отливом, в сиянии другого диска угадывалось смещение в фиолетовую область спектра. Все луны отражались дрожащими дорожками на поверхности озера. Согласно путеводителю, Найон нередко называли «планетой Девятнадцати лун». У каждой луны было свое наименование; каждый обитатель Найона мог безошибочно назвать любую луну и предсказать, когда одна из них обгонит другую.

Глоуэн повернул в переулок Криппета и был удивлен тем, насколько очаровательной и жизнерадостной стала эта улица благодаря ночному освещению. По-видимому, каждый домовладелец должен был вывешивать над входом светящийся шар, раскрашенный по прихоти обитателей дома — в результате образовывалось празднично-карнавальное столпотворение цветных шаров. Глоуэн понимал, однако, что местные жители руководствовались вовсе не эстетическими соображениями; просто-напросто такой подход к освещению улицы не требовал никакого планирования и никакой организации.

Вокруг было много прохожих, хотя и не такая толпа, как на бульваре. Здесь были и местные жители, и туристы, вышедшие на прогулку, чтобы полюбоваться на витрины лавок или посидеть в небольших кафе. Глоуэн спешил — Киблс просил его явиться с заходом солнца, а после захода солнца уже прошло больше часа. Что-то заставило его замедлить шаг и обернуться. Навстречу прошел человек в темно-синей накидке; Глоуэн успел заметить бледное озабоченное лицо, неподвижное, как маска. Темно-синяя накидка быстро исчезла среди огней и других темных фигур. Глоуэн продолжил путь по переулку Криппета и вскоре оказался перед входом здания фирмы «Аргонавт». В лавке горел свет; входную дверь еще никто не закрыл, хотя согласно вывешенному расписанию фирма принимала посетителей до двадцати семи часов, а продавщицы за прилавком не было.

Глоуэн зашел внутрь и задвинул за собой дверь. Некоторое время он стоял посреди захламленного помещения и оглядывался по сторонам. Все было так же, как днем — но нигде не было никаких признаков Киблса.

Глоуэн подошел к коридору, ведущему в контору Киблса, остановился и прислушался. Ни звука. Он позвал: «Господин Киблс! Я здесь — Глоуэн Клатток!»

Ему ответила глухая тишина.

Глоуэн поморщился. Обернувшись, он взглянул на лестницу, поднимавшуюся на второй этаж, после чего углубился в коридор и снова позвал: «Господин Киблс?»

Никакого ответа. Глоуэн заглянул в контору. На полу лежал труп — труп Киблса. Его руки и лодыжки были связаны, изо рта сочилась кровь. Открытые глаза Киблса невероятно выпучились в ужасе. Его брюки были вспороты — очевидно, торговца пытали.

Глоуэн наклонился и прикоснулся к шее Киблса костяшками пальцев. Тело еще не остыло. Киблса убили только что, несколько минут тому назад. Если бы служащий гостиницы не забыл разбудить Глоуэна, Киблс был бы еще жив и здоров.

Глоуэн с сожалением смотрел на связанный труп, на окровавленный рот, так и не раскрывший тайну, за которой Глоуэн приехал так далеко.

Почему Киблса убили? В конторе не было никаких явных свидетельств грабежа. Ящики письменного стола остались закрытыми, картотечные ящички тоже никто не трогал. В глубине конторы, в углу, была ниша с дверью; дверь открывалась на крыльцо с кривыми ступеньками, спускавшимися на задний двор. Эта дверь была закрыта на засов изнутри — убийца не мог ею воспользоваться.

Глоуэн снова обратил внимание на письменный стол. Он попытался найти на столе какой-нибудь блокнот, список адресов или что-нибудь, что позволило бы установить личность сотрудника Киблса — но тщетно. Осторожно, чтобы не оставлять отпечатки пальцев, Глоуэн проверил содержимое ящиков стола. В них не было ничего интересного. Среди картотечных ящичков он обнаружил дверцу небольшого сейфа, открывшуюся при первом прикосновении. В сейфе тоже не осталось ничего заслуживающего внимания.

Глоуэн стоял и думал. Киблс собирался звонить по телефону. На столе находились экран и клавиатура телефона. Пользуясь концом карандаша, Глоуэн нажал клавишу выбора функций, а затем выбрал на экране список последних вызовов.

Самый последний вызов соединил Киблса с гостиницей «Луновей» в Луновее. Другие вызовы, соединенные раньше, были сделаны в черте города с использованием местных номеров, которые Глоуэну ничего не говорили.

Из лавки донесся тихий звук — кто-то пытался открыть снаружи входную дверь — она, по-видимому, защелкнулась на замок, когда Глоуэн закрыл ее за собой.

Глоуэн вернулся по коридору и украдкой выглянул в лавку. За окнами, в разноцветном зареве уличных огней, он увидел пару полицейских, возившихся с замком.

На мгновение Глоуэн замер. Повернувшись, он быстрыми длинными шагами вернулся в контору, к выходу на задний двор, открыл засов и вышел на крыльцо. Прикрыв за собой дверь, он постоял, прислушиваясь, после чего спрятался в тени под навесом у ограды. Через несколько секунд из подворотни во двор забежали двое полицейских; не слишком внимательно посмотрев по сторонам, они зашли в контору Киблса с заднего хода.

Глоуэн тут же перепрыгнул через ограду, оказавшись на каком-то пустыре. При свете дюжины лун он с трудом нашел дорогу между кучами строительного мусора и многочисленными ямами, заполненными вонючей грязной водой. С пустыря он забрел в узкий переулок, окруженный небольшими строениями с бугорчатыми стенами. Впереди, метрах в тридцати, мостовую тускло озарял фонарь таверны. Из таверны доносились говор низких голосов и странная воющая музыка, время от времени прерываемые взрывами пьяного женского хохота. Глоуэн быстро прошел мимо и, повернув за несколько углов и поблуждав по нескольким другим переулкам, оказался наконец на Променаде.

Возвращаясь по бульвару, он размышлял. Прибытие полицейских сразу после того, как он зашел в лавку, не могло быть случайностью. Их кто-то известил — кто-то, кто знал, что Киблс уже мертв. Глоуэн представил себе возможную последовательность событий, сделав несколько разумных допущений. Предположим, что молодой человек в синей накидке был тем самым молодым человеком, который надул мадемуазель Шуп на Земле. Допустим, он прибыл в Танджари почти одновременно с Глоуэном. Вполне возможно, что он заметил Глоуэна и узнал его. Кроме того, он мог встретиться с Киблсом и получить от него тот же ответ, что и Глоуэн. Если все эти допущения соответствовали действительности, дальнейшее становилось очевидным. Явившись в фирму «Аргонавт», противник заставил Киблса говорить, после чего убил его, чтобы лишить Глоуэна возможности получить ту же информацию. Покинув контору Киблса, убийца чуть не столкнулся с Глоуэном в переулке Криппета, и ему пришло в голову позвонить в полицию и сообщить об ужасном убийстве и о присутствии убийцы на месте преступления.

Даже если события разворачивались не совсем так, как их себе представлял Глоуэн, ему надлежало без промедления отправиться в Луновей.

Регистратор гостиницы «Новиаль» встретил Глоуэна едва заметным кивком, будучи явно не в духе. Вернувшись в номер, Глоуэн увидел, что кто-то повесил над кроватью сетчатый гамак — на тот случай, если присутствие насекомых станет невыносимым.

Глоуэн переоделся и снова вышел в вестибюль. Регистратор предусмотрительно исчез, рассчитывая вернуться, когда постоялец уже устроится на ночь. Глоуэн подошел к платному телефону, установленному в вестибюле, и просмотрел каталог туристических агентств и бюро путешествий. Оказалось, что агентство «Гальцион» в гостинице «Кансаспара» работало до тридцати двух часов ночи.

 

 

1

Бюро путешествий «Гальцион» находилось в застекленном боковом отделении вестибюля гостиницы «Кансаспара». Большое объявление гласило:

«БЮРО ПУТЕШЕСТВИЙ «ГАЛЬЦИОН»

Все виды туристических услуг

групповые поездки, экскурсии, экспедиции

Посетите далекие и малоизвестные уголки планеты в безопасности и комфорте!

Узнайте Найон таким, какой он есть!

Наблюдайте дикие обряды и разнузданные нравы таинственных племен!

Отужинайте под несущимися наперегонки лунами на «Банкете тысячи пылесеней» — или закажите роскошный обед в традициях привычной для вас кухни!

ТАКАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ ТОЛЬКО РАЗ В ЖИЗНИ!

ПЕРЕВОЗКИ — ЭКСКУРСОВОДЫ

СПРАВОЧНАЯ ИНФОРМАЦИЯ».

Глоуэн зашел в помещение бюро. За столом сидела высокая темноволосая женщина, привлекательная и стройная, явно инопланетного происхождения. На табличке, установленной у нее на столе, было написано:

«Т. Дитцен

Дежурный агент».

Женщина подняла голову: «Да? Не могу ли я вам помочь?»

«Надеюсь, что можете, — отозвался Глоуэн и присел на стул с другой стороны стола. — Как быстрее всего добраться до Луновея? Я очень спешу — по сути дела, мне нужно было там быть уже вчера».

Т. Дитцен улыбнулась: «Вы недавно на Найоне?»

«Я прибыл только сегодня».

Т. Дитцен кивнула: «Не пройдет и недели, как вы перестанете употреблять выражения типа «я спешу», «как можно скорее» и «немедленно». Посмотрим, однако, что можно для вас сделать». Т. Дитцен пробежалась пальцами по клавишам, глядя на экран компьютера: «Рейсы в Луновей совершают несколько транспортных компаний, но ни одну из них нельзя назвать крупной или хорошо организованной. «Полуэкспресс» — единственная фирма, соблюдающая какое-то подобие расписания, но вы уже опоздали на их вечерний аэробус, он вылетел в двадцать девять часов двадцать минут. Аэробус делает промежуточную посадку в аэропорте Фрэнка Медича, после чего прибывает в Луновей примерно в двенадцать часов дня по нашему времени — то есть когда в Луновее уже начинаются сумерки. Я упоминаю об этом только для того, чтобы вы могли составить себе представление о продолжительности полета».

«Понятно. Какие еще возможности существуют в ближайшее время?»

Т. Дитцен изучала расписание на экране: «В тридцать два часа сорок минут из Танджари вылетает регулярный лайнер компании «Голубая стрела», но он делает шесть длительных промежуточных посадок и прибывает в Луновей завтра в двадцать шесть часов».

«Что-нибудь другое?»

Т. Дитцен предложила услуги еще нескольких летательных аппаратов, позволявших рано или поздно добраться до Луновея: «По большинству это полугрузовые авиафургоны, вмещающие от тридцати до сорока пассажиров и не превышающие самую экономичную скорость, что позволяет их владельцам сводить концы с концами и даже извлекать какую-то прибыль. По существу число пассажиров, желающих посетить удаленные базы и селения, недостаточно для того, чтобы окупалось высокоскоростное сообщение. Так что туристам приходится довольствоваться тем, что доступно, и считать это своего рода «приключением». Жалоб не так уж много».

«Не могу ли я арендовать автолет? Так или иначе я должен как можно скорее попасть в Луновей».

Т. Дитцен с сомнением покачала головой: «Даже не знаю, что вам сказать. Выбор невелик — аэромобили сдают в аренду только две фирмы, «Воронок-люкс» и «Дуновение небес». Не могу порекомендовать ни одну из них. Машины «Воронка» не зря называют драндулетами, они ненадежны; «Дуновение небес», пожалуй, еще хуже. Обе фирмы навязывают обязательные услуги пилотов — чтобы турист, паче чаяния, не решил прогуляться по Тангтингскому лесу, приземлившись где-нибудь на опушке. Тем не менее, если вы не против, я позвоню в «Воронок» и узнаю, что они могут предложить».

«Позвоните, пожалуйста».

Т. Дитцен прикоснулась к клавишам телефона, и через несколько секунд послышался раздраженный ответ: «Что вам нужно? Я давно сплю!»

«Странно! — заметила Т. Дитцен. — В вашем рекламном объявлении значится: «Высококачественное круглосуточное обслуживание— мы никогда не спим!»».

«Так оно и есть — когда у нас есть свободные машины».

«То есть в настоящий момент у вас машин нет?»

«Остались две, но они в ремонте».

«В объявлении фирмы «Воронок-люкс» говорится, что вы располагаете дюжиной аэромобилей различных типов».

«Это старое объявление. Позвоните как-нибудь в другой раз». Экран погас.

«Ничего другого я не ожидала, — заметила Т. Дитцен, повернувшись к Глоуэну. — И все же, для очистки совести я позвоню в «Дуновение небес»». Она снова набрала номер. Ответа вообще не последовало.

«Похоже на то, что фирма «Дуновение небес» сегодня не работает, — задумчиво сказала Т. Дитцен. — Завтра же спрошу их, почему их объявление обещает «Надежное и бдительное обслуживание в любое время дня и ночи». Т. Дитцен задумалась: «Пожалуй, для вас лучший вариант — машина провинциальной почтовой службы. Она делает несколько остановок, семь или восемь, и прибывает в Луновей примерно в полдень по местному времени —то есть где-то в тридцать семь или тридцать восемь часов по нашему времени».

«И нет никаких других средств сообщения? Как насчет частных аэромобилей? Должны же быть какие-то грузовые рейсы? Кто-то же должен доставлять товары и материалы даже в самые отдаленные городки».

«Грузовые рейсы есть, — кивнула Т. Дитцен и снова просмотрела расписание на экране компьютера. — Большинство из транспортных агентств, однако, уже закрыты».

«Может быть, какой-нибудь грузовой корабль совершает местные рейсы из космопорта?»

Т. Дитцен ответила ничего не обещающим кивком и снова пробежалась пальцами по клавишам телефона. Она поговорила с кем-то, ее соединили с другим отделом; там ее попросили подождать, после чего на вызов ответил третий человек. Обменявшись с ним несколькими словами, Т. Дитцен повернулась к Глоуэну: «Вам повезло. Судно агентства «Всемирное карго» доставляет грузы в сектор Луновея. Оно вылетает с площадки 14 космопорта примерно через полчаса. Я говорила с пилотом — он возьмет вас за двадцать сольдо. Это вам подойдет? Примерно столько же вы заплатили бы за билет на «Полуэкспресс»».

«Меня устраивает цена — но когда прибывает этот корабль?»

Т. Дитцен снова обменялась несколькими фразами с пилотом и повернулась к Глоуэну: «Примерно через час после прибытия «Полуэкспресса»».

«Зарезервируйте мне место».

Т. Дитцен подтвердила заказ, попрощалась с пилотом и выключила телефон: «Отправляйтесь сразу же на площадку 14 космопорта и встаньте рядом с грузовым кораблем. Постарайтесь не привлекать к себе внимание и никому не объясняйте, что вы собираетесь делать. Пилот встретит вас и проведет на борт. Между прочим, мне причитаются пять сольдо в качестве комиссионных».

 

2

Глоуэн вернулся в гостиницу «Новиаль», где регистратор снова сидел за прилавком. Когда Глоуэн выразил желание немедленно выписаться, регистратор возмутился: «Неужели все наши попытки вам угодить оказались тщетными?»

«У меня нет времени на объяснения, — ответил Глоуэн. — Но две вещи не подлежат никакому сомнению: Фарисса взойдет завтра утром, и вы меня больше никогда не увидите».

Глоуэн со всех ног поспешил в космический порт. По пути он купил в портовом баре несколько пакетов с сухим печеньем, сыром, вяленой рыбой и пикулями, а также четыре фляжки импортного пива, после чего вышел а космодром через грузовой док. Он нашел площадку 14, где продолжались загрузка и подготовка к взлету космического судна довольно скромных размеров. Глоуэн встал в тени под куполом рубки управления.

Минут через пять из грузового дока вышел высокий тощий человек в форменном комбинезоне; его непринужденная неторопливая походка свидетельствовала, по-видимому, о достаточно покладистом и спокойном темпераменте. Пилот был не старше Глоуэна; у него не было никаких характерных примет, кроме коротко подстриженных русых волос льняного оттенка и невинно-голубых глаз. Он остановился лицом к лицу с Глоуэном: «Меня зовут Рэк Ринч, я пилот этой дырявой консервной банки. Вы мне что-то принесли?»

«Принес — деньги».

«Это меня вполне устраивает».

Глоуэн отсчитал двадцать сольдо.

Ринч посмотрел по сторонам: «Залезайте в кабину и никому не попадайтесь на глаза».

Через пять минут грузовое судно взлетело над космическим портом и, круто набирая высоту в ночном небе, стало выходить на крейсерскую орбиту. Над головой сияли луны Найона — лучистые диски различных размеров, фаз и оттенков, то затмевая, то перегоняя одна другую, то кружась парами, как шаловливые дети. «Неудивительно, что местные жители придают мистическое значение их сочетаниям и взаимодействиям!» — подумал Глоуэн.

Ринч подтвердил справедливость догадок Глоуэна — уроженец города Кайпер-Сити на Сильване, он не принадлежал к числу местных жителей. Пилот покосился на пассажира: «Вы не были на Сильване?»

«Нет, — признался Глоуэн. — Сильван — один из миров, о которых я практически ничего не знаю, кроме того, что он где-то в секторе Девы».

«Верно, — кивнул Ринч. — Не такая уж плохая планета, по сравнению с другими. Каждый год туда слетаются туристы со всех концов Ойкумены — на фестиваль птиц-топотунов. Вы не слышали даже про бега топотунов?»

«Увы, не слышал».

«Эти твари называют «птицами» только из вежливости. Топотун, если хотите — помесь дракона, страуса и дьявола четырехметрового роста, с двумя длинными мослами на копытах, длинной шеей и длинной головой с длиннющим клювом. Они свирепы, если их не дрессировать с самого раннего возраста, и при этом сообразительны. Так или иначе, они ни к чему не пригодны, кроме верховой езды, и каждый год в Кайпер-Сити устраивают чемпионат, «Большие бега». Жокеи топотунов — избранная каста, они очень религиозны. Понятное дело! Практически каждого из них в конце концов заклевывают на смерть топотуны. Но жокей, выигрывающий «Большие бега», становится знаменитостью и богачом, ему больше не приходится рисковать жизнью в седле».

«Надо полагать, эти бега — захватывающее зрелище».

«О да! Топотуны неизменно сбрасывают двух или трех наездников, и тогда начинается настоящая свалка, потому что птицы с бешенством накидываются на упавших жокеев — они их ненавидят лютой ненавистью. Туристы уезжают в ужасе. А вы откуда?»

«Я родился и вырос на станции Араминта, на планете Кадуол — это в дальней части сектора Персея».

«Надо же! Никогда даже не слышал про Кадуол, — Ринч отказался от предложенных Глоуэном закусок. — Я только что поужинал».

«Когда мы прилетим в Луновей?»

«Вы торопитесь?»

«Если это возможно, я хотел бы прибыть туда раньше «Полуэкспресса»».

«Об этом не может быть речи. Я должен приземлиться в Порт-Скрежете и выгрузить три насоса для их системы водоснабжения. После Порт-Скрежета по-хорошему мне следует отправиться в Желтоцветный Приют, а потом уже в Луновей, но я могу сначала разгрузиться в Луновее, а потом уже сигануть на север в Приют. Это позволит вам скостить час-полтора».

«И когда мы прилетим в таком случае?»

«Примерно в четырнадцать часов. Вам это подойдет?»

«У меня нет другого выбора».

Ринч с любопытством взглянул на Глоуэна: «Вы никогда не бывали в Луновее?»

«Нет».

«Потрясающее место! Столбовую Глушь иногда называют «лесом памятников древним героям», но эти полупрозрачные столбы — гораздо больше, чем просто монументы. Они — олицетворения самих бессмертных витязей. Именно так — бессмертных, герои не умирают. В ночь Девятнадцати лун, наступающую редко, через разные промежутки времени, витязи поднимаются из усыпальниц и снова танцуют на столбах, звеня мечами. Если туристов застают у Столбовой Глуши в такую ночь, их убивают на месте, хотя как правило тенепыты — люди тихие и мирные, к тому же неразговорчивые. Все их эмоции зависят от сочетаний лун. Если туристы не соблюдают объявленные правила, им перерезают глотки».

Глоуэн почувствовал, что у него смежаются веки — он давно не высыпался. В задней части кабины была пара кушеток. Глоуэн растянулся на одной, а Ринч, проверив заданные параметры автопилота, сложил свои длинные ноги на другой. Оба заснули, а грузовое судно продолжало беззвучный полет в ночном небе.

Глоуэн проснулся от резкого толчка, сопровождавшегося глухим стуком. Он поднялся с кушетки и обнаружил, что снаружи уже рассвело — более того, Фарисса уже несколько часов как взошла. Судно приземлилось на губчатой поверхности небольшого плато. К северу, западу и югу открывалось бескрайнее пространство, усеянное такими же обрывистыми плоскими возвышенностями, высоко поднимающимися со дна высохшего моря. К востоку, неподалеку от космического грузовика, выстроилась в ряд дюжина бетонных строений, а за ними начинались, по-видимому, сельскохозяйственные участки, засаженные инопланетной растительностью.

Ринч уже спрыгнул на губчатую почву из купола рубки управления, чтобы проследить за доставкой своего груза. Вместе с тремя местными работниками он подошел к тыльной стороне судна. Открылись створки, и с помощью небольшого автопогрузчика из трюма извлекли несколько контейнеров. Створки трюма захлопнулись; обменявшись с местным персоналом несколькими словами, Ринч снова залез в кабину. Пометив пару пунктов в декларации, он откорректировал параметры автопилота, и судно снова взмыло в небо.

«Вот и весь Порт-Скрежет! — объявил Ринч. — Какие-то агрономы с Земли — гениальные провидцы или просто помешанные — пытаются выращивать земные растения на почве, состоящей главным образом из пылесени. Они утверждают, что по химическому составу почва вполне пригодна для сельского хозяйства, что в ней нет никаких ядовитых металлов — только макромолекулы, типичные для ферментированной пылесени. Так что они расщепляют эти макромолекулы с помощью бактерий, а другие бактерии уничтожают автохтонных вирусов; кроме того, они применяют экспериментальные удобрения. По их словам, через десять лет на всех этих столовых горах, покрытых сухим губчатым ковром, будут зеленеть леса, сады и огороды».

«А как насчет воды?»

«Грунтовых вод здесь больше чем достаточно. Я только что доставил им три насоса высокого давления. Кроме того, в самой пылесени содержится огромное количество воды. Некоторые ученые поговаривают о возвращении дождей, морей и рек, но это дело далекого будущего — надеюсь. Проектирование в масштабе целой планеты вызывает у меня большие опасения».

Полет продолжался. Фарисса заметно перемещалась к западу, подгоняемая движением грузового судна на восток. В десять часов Фарисса нырнула за горизонт. На Найоне начались продолжительные сумерки, сначала озарившие огромное полушарие планеты свечением золотисто-абрикосового оттенка, потом сгустившиеся до сливовых тонов; в конце концов все цвета исчезли, и в черном небе воцарились луны. Сначала их было три. Ринч стал их перечислять: «Лилимель, Гаруун, Сеис! Я всех их знаю по именам. Но настоящие эксперты — тенепыты. Они стоят и показывают рукой на небо — и вдруг что-нибудь происходит: восходит следующая луна или одна луна затмевает другую. Тогда тенепыты начинают стонать или шипеть и падают на колени. Как-то раз я доставил партию товара в Луновей, и в ту самую ночь что-то случилось с лунами. Тенепыты внезапно напали на старого толстого туриста — а тот им ничего не сделал, он просто вышел из гостиницы и стоял на крыльце. Турист забежал в гостиницу и спрятался за стойкой бара. Тенепыты сказали заведующему, что разрежут толстяка на восемь частей, если он еще раз покажет нос на улице ночью. Разумеется, этот турист улетел из Луновея, как только наступил рассвет. Утверждается, что во время экскурсии по Столбовой Глуши этот старый турист остановился за одним из столбов, чтобы помочиться. Никто об этом не знал, пока сочетание лун не позволило выявить осквернителя».

Шло время. На небосклоне появились еще три луны — по словам Ринча, Зосмеи, Мальтазар и Яназ. Глоуэн, однако, мало интересовался лунами и посматривал на часы.

«Не беспокойтесь! — успокоил его Ринч. — Мы прилетим вовремя. В любом случае, я выжимаю из этой развалюхи все возможное. Скоро будем в Луновее».

Глоуэн взглянул на расстилающийся далеко внизу ландшафт, подернутый дымкой атмосферы: «Это уже равнина Столбовой Глуши?»

«Еще нет, — Ринч указал пальцем на восток. — А вот уже восходит Сигилла. Тенепыты верят, что в момент затмения Найны Сигиллой наступит конец Вселенной. Вероятность такого события, однако, практически равна нулю, так как орбита Сигиллы значительно выше орбиты Найны».

Прошло еще довольно много времени. Глоуэн пригнулся, передвинувшись на передний край сиденья. Наконец судно стало снижаться, и Ринч сказал: «Под нами равнина Столбовой Глуши. Видите огни слева? Это костры Западного клана. Через минуту появятся фонари Луновея. В нем три гостиницы. Самая лучшая называется «Луновей». Вы зарезервировали номер?»

«Нет».

«Когда привозят туристов, в первую очередь заполняется, естественно, «Луновей». Все равно советую спросить, нет ли у них мест, прежде чем обращаться в другие заведения. Вот видите — фонари уже появились».

«А вы? Вы здесь не ночуете?»

«Расписание не позволяет. Заскочу в Желтоцветный Приют и полечу обратно, подбирая грузы там и сям».

«Может быть, мы еще встретимся в Танджари».

«Буду рад вас видеть. Вы знаете, где меня найти».

Грузовой транспорт уже заходил на посадку. Ринч показал Глоуэну, где найти гостиницу «Луновей»: «Это самое большое здание в центре. Цветные фонари светятся на шарабанах циркачей — здесь всегда ошиваются три или четыре труппы. Они кривляются и выкидывают сумасшедшие трюки — в общем, развлекают постояльцев. Потому их и терпят».

Судно приземлилось. Как только Ринч открыл люк купола рубки управления, Глоуэн схватил походную сумку и спрыгнул на землю: «Спасибо — и до свидания!»

«До свидания — желаю удачи!»

 

3

Глоуэн направился к гостинице «Луновей» быстрым шагом, временами переходящим в бег. Гостиницу было видно издалека: массивное сооружение из бетона и стекла, более или менее следовавшее архитектурным канонам Найона, отвергавшим плоские поверхности и ровные края и допускавшим вертикальность лишь постольку, поскольку в отсутствие оной здание обвалилось бы. Справа и слева от центральной постройки находились двухэтажные флигели с номерами, а на крыше центрального корпуса была устроена озелененная прогулочная терраса. Там постояльцы ужинали под гирляндами тусклых зеленых и синих бумажных фонарей. Недалеко от входа остановились три коробчатых шарабана кочевников, разрисованных такими же кричащими веселыми узорами, как и те, что Глоуэн уже видел в Танджари. Бродяги-циркачи отдыхали поблизости, потягивая пылесеневое пиво из высоких бесформенных горшков с ручками, а над их кострами что-то громко булькало в железных котелках на треножниках. Завидев Глоуэна, ему навстречу бросилась шайка сорванцов. Глоуэн бежал трусцой, в связи с чем сорванцы решили, что он совершает вечернюю спортивную пробежку, побежали рядом с ним и стали кричать: «Давайте бегать наперегонки за деньги! Смотрите, у нас у всех есть деньги! Мы будем честно соревноваться, вот увидите!»

«Нет, спасибо, — бросил на бегу Глоуэн. — Не сегодня».

«Мы будем бежать задом наперед! Как вы можете проиграть? Вы же быстро бегаете!»

«Я очень медленно бегаю. Вам придется состязаться с вашими дедушками или бабушками».

«Ха, ха! Еще чего! Если мы их обгоним, они нам накостыляют!»

«Очень сожалею», — слегка задыхаясь, посочувствовал Глоуэн.

«Давайте, мы будем бегать наперегонки, а вы заплатите приз победителю!»

«Давайте, мы понесем вашу сумку!» — самый большой из сорванцов попробовал сорвать сумку с плеча Глоуэна.

Глоуэн цепко ухватился за сумку и перешел на шаг: «Мне не нужна ваша помощь — идите играйте сами».

Сорванцы игнорировали его указания. Окружив Глоуэна, они бежали перед ним задом наперед, с воплями и смехом дергая его за рукава: «Трус! Боишься, что мы тебя перегоним? — Да он бегает, как старая толстуха! — У него пальцы на ногах длиннее ступней: потому он и носит дурацкие ботинки! — Ты еще где-нибудь видел такую глупую рожу?»

Крупный усатый субъект вскочил из-за стола, озаренного походным костром, и приблизился: «Пошли прочь, паразиты! Вы что, не видите — господину не до вас!» Обратившись к Глоуэну, он продолжил: «Прошу прощения за беспокойство! У детей нынче нет никаких манер. И все же они обрадуются, если вы им бросите несколько монет — после этого они больше ни за что не обзовут вас скрягой или жмотом».

«Пусть обзываются, сколько влезет, — отозвался Глоуэн. — Простите, я очень спешу». Он направился ко входу в гостиницу. Кочевник пожал плечами, разогнал щалопаев пинками и вернулся к своему пиву.

Вступив в фойе гостиницы «Луновей», Глоуэн оказался в просторном помещении с высоким потолком. За прилавком регистратуры восседал холеный молодой служащий, явно родом с другой планеты. Приподняв брови при виде потертой походной сумки Глоуэна, он брезгливо опустил уголки губ. Тон его голоса, однако, оставался безукоризненно вежливым: «Очень сожалею, глубокоуважаемый, но в том случае, если вы не зарезервировали номер заранее, не могу вам ничего предложить. Все наши номера заняты. Вы могли бы заглянуть в «Танглет» или в «Призрак» — хотя, насколько мне известно, у них тоже нет свободных номеров».

«Номером я займусь позже, — коротко сказал Глоуэн. — Прежде всего мне нужна информация. Ваша помощь может оказаться полезной». Он выложил сольдо на прилавок.

Регистратор сделал вид, что не заметил этого: «Сделаю все, что в моих силах».

«Ведете ли вы записи входящих телефонных вызовов? В частности, меня интересует вызов из Танджари, соединенный утром вчерашнего дня».

«Мы не ведем таких записей, они были бы ни к чему».

Глоуэн поморщился: «Вы не дежурили, случайно, с утра — примерно в двадцать восемь часов?»

«Нет. Я пришел на работу в десять часов пополудни».

«А кто дежурил утром?»

«Насколько я знаю, господин Стенсель».

«Я хотел бы немедленно с ним поговорить. Мое дело не терпит никаких отлагательств».

Служащий подошел к телефону и тихо произнес несколько слов. Прислушавшись к ответу, он вернулся к Глоуэну: «Господин Стенсель заканчивает ужин. Если вы будете так добры и присядете на диван — вон тот, под настенными часами — господин Стенсель выйдет к вам сию минуту».

«Благодарю вас», — Глоуэн прошел к указанному дивану и уселся.

Несмотря на аляповатую конструкцию стен, в фойе было просторно и весело. Полы были закрыты коврами в черную, белую, красную, синюю и зеленую полоску; потолок, в десяти метрах над головой, украсили традиционными орнаментами тенепытов — варварски экстравагантными и экспрессивными, но в то же время отличавшимися какой-то дикой сдержанностью. Над прилавком регистратуры висела большая панель с цветными дисками, схематически изображавшими текущее расположение лун на небе. Диски «восходили» из левого нижнего угла панели, поднимались по дуге, спускались и скрывались в нижнем правом углу.

Прошло три минуты. К Глоуэну подошел пухлый маленький человечек, лысеющий и деловитый, одетый почти так же аристократически, как и высокомерный регистратор гостиницы. «Меня зовут Стенсель, — представился он. — Насколько я понимаю, у вас ко мне есть какие-то вопросы?»

«Есть. Присядьте, пожалуйста».

Господин Стенсель присел на край дивана: «Чем я могу быть полезен?»

«Вы дежурили сегодня утром в двадцать восемь часов?»

«Совершенно верно — как правило, я выхожу на работу несколько раньше».

«Не помните ли вы телефонный звонок из Танджари, примерно в это время?»

«Гм, — господин Стенсель задумался. — Такого рода подробности быстро вылетают из головы».

Глоуэн молча вручил ему два сольдо, и господин Стенсель улыбнулся: «Удивительно, как деньги освежают память! Да, я помню такой звонок. Кроме того, я знаю, кто звонил — господин Мелвиш Киблс. Он часто сюда звонит».

«Правильно. С кем он говорил?»

«С одним из наших давнишних постояльцев, господином Адрианом Монкурио. Он археолог — может быть, вы о нем слышали, он пользуется широкой известностью».

«Вы не знаете, о чем они говорили?»

«Нет. Подслушивать телефонные разговоры нехорошо, в любом случае. Чуть больше часа тому назад другой господин задавал мне те же самые вопросы, и я ответил ему то же самое».

Сердце Глоуэна упало: «Представился ли как-нибудь этот другой господин?»

«Нет».

«Как он выглядел?»

«Он был очень хорошо одет, выглядел тоже неплохо — и выражался самым изысканным образом, как мне показалось».

Глоуэн вынул еще два сольдо: «Ваши сведения мне очень пригодятся. Где я могу найти господина Монкурио?»

«Он занимает двухкомнатный номер «A» с окнами, обращенными к веранде. Выйдя из фойе, поверните направо. Номер «A» — в самом конце. Не знаю, застанете ли вы господина Монкурио; он не придерживается регулярного расписания, а иногда надолго уходит бродить между столбами — когда считает, что сочетание лун ему благоприятствует. Он прекрасно разбирается в сочетаниях лун и умеет точно определять их значение. Что не удивительно — в противном случае ему давно уже перерезали бы глотку».

«В данный момент сочетание лун благоприятно?»

Господин Стенсель бросил взгляд на панель над регистратурой: «Понятия не имею. Никогда не занимался этими вопросами».

«Еще раз благодарю вас», — Глоуэн покинул фойе, повернул направо и добежал до конца веранды, где он быстро нашел номер «А». Из-за штор-жалюзи, закрывавших окна, проблескивал свет. Глоуэна это обстоятельство обнадежило — кто-то был дома. Он нажал на кнопку звонка.

Прошла минута — напряжение Глоуэна росло. Изнутри послышался шорох медленного передвижения. Дверь отодвинулась в сторону: в проеме стояла темноволосая пышная женщина небольшого роста. Несмотря на признаки приближения среднего возраста, она еще отчасти сохранила привлекательность молодости. Ее густые полосы были коротко подстрижены «под горшок» — оставалось только гадать, диктовался ли такой стиль требованиями моды или какой-то практической необходимостью. Женщина разглядывала Глоуэна яркими черными глазами: «Да, в чем дело?»

«Госпожа Монкурио, насколько я понимаю?» — Глоуэн с раздражением отметил едва заметную дрожь в своем голосе.

Женщина покачала головой, и сердце Глоуэна снова упало: «Монкурио на равнине, занимается своей археологией». Слегка наклонившись, женщина выглянула на веранду, чтобы проверить, нет ли вокруг кого-нибудь еще: «Никак не пойму, зачем он вдруг всем понадобился. Ни с того ни с сего каждому нужно срочно встретиться с профессором Монкурио!»

«Где его можно найти? Это очень важно».

«Он на равнине Столбовой Глуши. Луны наконец в благоприятном расположении. Думаю, что он где-то около четырнадцатого ряда. Вы тоже археолог?»

«Нет. Не согласится ли кто-нибудь помочь мне найти его как можно быстрее?»

Женщина горько рассмеялась: «Только не я — с моими-то больными ногами! Но он не мог уйти очень далеко, потому что ему обязательно нужно вернуться до захода Шана, то есть меньше чем через два часа». Женщина указала на бледно-голубую луну: «Когда заходит Шан, тенепыты рыщут во мраке — ищут, кому бы перерезать глотку».

«Где находится четырнадцатый ряд?»

«Это очень просто! Дойдите до пятой череды — там проход между столбами пошире, сверните в проход и отсчитайте четырнадцать рядов. Потом поверните налево и пройдите мимо трех или четырех столбов — Адриан должен быть где-то там. А если его там нет, не ищите вокруг! В столбах легко заблудиться, особенно в лунном свете. Под ними пылесень уже черна от пролитой крови».

«Спасибо, я буду осторожен», — Глоуэн собрался уходить.

Женщина сказала ему вслед: «Если найдете других, напомните им, что пора возвращаться!»

Глоуэн выбежал на равнину и приблизился к Столбовой Глуши. Шестиметровые столбы теснились над головой частоколом теней, в неверном свете множества лун казавшихся грозными, готовыми упасть и раздавить пришельца. Он нашел продольный проход за пятой чередой — ряды столбов, чередуясь с пересекающимися тенями, уходили в темноту с обеих сторон прохода, сходясь и сливаясь в неразборчивом бледном зареве, пропадая далеко во мраке.

Глоуэн пошел быстрым шагом по проходу пятой череды, на ходу отсчитывая ряды. Дойдя до восьмого ряда, он остановился и прислушался. Единственным звуком был шум крови у него в ушах. Он двинулся дальше — тень, бегущая среди теней. У двенадцатого ряда он снова остановился, пытаясь уловить какие-нибудь шорохи, способные подсказать что-нибудь или направить его куда-нибудь.

Показалось ли ему? Или он действительно слышал чей-то голос? Если так, голос был тихим и робким — будто кто-то пытался дать о себе знать, но в то же время боялся, что его услышат. Странно!

Глоуэн повернул в поперечный проход между двенадцатым и тринадцатым рядами и длинными беззвучными шагами прокрался мимо трех столбов, до восьмой череды. Здесь он снова остановился и прислушался. Тишина! Плохое предзнаменование. Если бы Адриана Монкурио встретил друг, можно было бы ожидать разговора или хотя бы обмена какими-то фразами. Глоуэн двинулся вдоль череды столбов — и почти сразу снова услышал чей-то зов, тихий и тревожный. Столбы приглушали и рассеивали звуки; Глоуэн никак не мог определить, откуда раздавался голос и с какого расстояния. Ему казалось, однако, что источник звука находился где-то поблизости.

Глоуэн прокрался поперек до девятой череды и повернул направо. Еще два столба — и он оказался бы у четырнадцатого ряда. Главное — не заблудиться, вести правильный счет! Шаг за шагом Глоуэн продвигался вперед. Он инстинктивно чувствовал, что рядом кто-то есть — кто-то начеку, кто-то сулящий гибель. Что-то беззвучно пробежало в темноте, чтобы наброситься ему на спину — Глоуэн обернулся. Сзади никого не было, его обманывали нервы. Глоуэн стоял, вглядываясь то в одном направлении, то в другом, прислушиваясь к любым шорохам и звукам — к чему угодно, что позволило бы сосредоточить внимание.

Звук раздался — совсем рядом, в двух шагах — внезапный хохот, скорее похожий на отвратительный рев, издевательский и торжествующий. За хохотом последовал неразборчивый всплеск нескольких фраз, произнесенных одновременно двумя голосами, оборвавшийся зловещим глухим стуком. На несколько мгновений наступила тишина — но она прервалась яростным воплем.

Глоуэн отбросил всякую осторожность и устремился к источнику звуков. Сделав несколько шагов, он задержался, чтобы сориентироваться. Послышались поспешные шаги — в проходе между столбами появилась человеческая фигура. Она приближалась странными рывками — маленькими прыжками или шажками. Внезапно, отчаянно всхлипнув, она остановилась, нагнулась и что-то поспешно развязала или сорвала. Освободившись от пут, она пустилась бегом вперед — и на всем ходу столкнулась с Глоуэном. Девять из девятнадцати лун озарили искаженное лицо. Оглушенный невозможностью происходящего, Глоуэн воскликнул: «Уэйнесс!»

Уэйнесс смотрела на него — сначала с полным недоумением, потом с радостью ребенка, увидевшего чудесный подарок: «Глоуэн! Этого не может быть! Как ты здесь оказался?» Она обернулась через плечо, протянула руку: «Там Баро — он убийца! Он сбросил Монкурио в могилу и оставил его на расправу тенепытам. Он меня поймал и сказал, что я ему интереснее живая, чем мертвая, и стал меня раздевать. Я трахнула его лопатой, и он упал. Я побежала, но никак не могла убежать, потому что у меня в ногах запутались трусы». Она продолжала со страхом оборачиваться: «Нам лучше вернуться в гостиницу! Этот Баро — исчадие ада!»

Из теней между столбами в лунное зарево выдвинулась тень чернее ночи. Глоуэн узнал человека, которого встретил в переулке Криппета и в кафе у гостиницы «Кансаспара».

Уэйнесс тихо охнула от отчаяния: «Слишком поздно!»

Человек медленно приблизился и остановился метрах в трех. Какая-то манера двигаться или заметная даже во мраке горделивая ухмылка вызвали в уме Глоуэна вихрь воспоминаний — он знал этого человека: «Бенджами! Шпион Бенджами! Предатель-йип!»

Бенджами рассмеялся: «Он самый! А ты — высокородный и чистокровный Глоуэн Клатток! Это я увез твоего отца на Шатторак. Надо полагать, тебе это не понравилось».

«Ты за это ответишь».

Бенджами приблизился еще на шаг. Глоуэн пытался угадать, что он держал за спиной.

«Значит, так! — произнес Бенджами. — Теперь мы увидим, кто из нас настоящий мужчина — добряк и честняга Глоуэн или исчадие ада Бен Барр! А хорошенькая Уэйнесс насладится ласками того, кто останется в живых».

Глоуэн мрачно изучал противника — йип был на три пальца выше и килограммов на десять тяжелее. Кроме того, Бенджами был проворен, ловок и чрезвычайно уверен в себе.

Повернувшись к Уэйнесс, Глоуэн сказал: «Беги в гостиницу! Как только ты будешь на безопасном расстоянии, я избавлюсь от этого субъекта и догоню тебя».

«Но Глоуэн! Что, если...» — она не смогла закончить.

«Если ты поторопишься, у нас еще будет время помочь Монкурио до захода Шана. А Бенджами не уйдет от судьбы».

Бенджами презрительно рассмеялся. «Стой! — приказал он девушке. — Побежишь — я тебя все равно поймаю». Он снова шагнул вперед.

Теперь Глоуэн видел, что у йипа в руке была лопата с короткой ручкой.

«Тебе не придется долго ждать, красавица», — пообещал Бенджами. Сделав обманное движение, он рассек воздух лопатой, намереваясь полоснуть Глоуэна по горлу. Глоуэн отскочил в сторону, прижавшись спиной к высокому каменному столбу. Бенджами ткнул лопатой вперед — Глоуэн снова отскочил, и лезвие со звоном ударилось в кварцит. Глоуэн схватил ручку лопаты обеими руками; противники боролись за обладание оружием, пытаясь вывернуть лопату то в одну, то в другую сторону. Глоуэн понял, что Бенджами готовит сюрприз. Йип потянул лопату на себя, чтобы Глоуэн занял уязвимое положение. Глоуэн притворился, что поддался на уловку. Тут же последовал сюрприз — внезапный пинок в пах. Но Глоуэн вовремя повернулся на каблуках, и ботинок противника проскользнул по бедру. Схватив Бенджами за ногу, Глоуэн сразу же резко шагнул вперед — йип отскочил на одной ноге назад, едва сохранив равновесие. Глоуэн вырвал лопату у него из рук и с силой ударил лезвием по плечу йипа. Тот зашипел от боли, бросился вперед, как разъяренный бык, схватил Глоуэна за предплечья и толкнул его, со стуком ударив затылком о столб. У Глоуэна помутнело в глазах, его затошнило. Бенджами ударил Глоуэна кулаком в челюсть; Глоуэн ударил йипа в солнечное сплетение — с таким же успехом он мог стукнуть кулаком деревянную доску.

На несколько секунд возникло полное замешательство — крякающие и сопящие тела противников переплелись, руки хватались за руки, лица исказились от напряжения. Оба забыли о боли и страхе, каждый думал только об уничтожении соперника. Бенджами снова попробовал пнуть Глоуэна ниже живота — Глоуэн снова схватил его за ногу; на этот раз он заломил ее и резко повернул. Раздался хруст, Бенджами упал на спину со сломанной лодыжкой. Медленно поднявшись на пальцах рук и ног, йип сделал бросок вперед, обхватив руками ноги Глоуэна и дернув их на себя. Глоуэн тоже упал. Мгновенно оказавшись за спиной Глоуэна, не успевшего встать, Бенджами сжал шею Глоуэна борцовским захватом. Торжествующе ухмыляясь, йип напряг мышцы — глаза Глоуэна выпучились, его грудная клетка тщетно колыхалась, пытаясь набрать воздух.

Выставив назад правую руку, Глоуэн схватил Бенджами за волосы и потянул вниз, приложив все оставшиеся силы. Бенджами беспокойно заскулил, пытаясь освободиться рывками головы. На какое-то мгновение мышцы его руки ослабли. Глоуэн, уже оттянувший голову йипа назад и вниз, резко сдвинул ее направо и ударил ребром левой руки по шее противника там, где находился особо чувствительный нерв. Хватка Бенджами разжалась. Глоуэн вырвался; тяжело и громко дыша, он повернулся и изо всех сил ударил йипа костяшками пальцев в гортань. Он почувствовал, как рушится хрящ — хрипя и повизгивая, Бенджами отпрянул и с размаху уселся под каменным столбом, уставившись на Глоуэна с тупым недоумением.

Все еще пытаясь отдышаться, Глоуэн подобрал лопату. Повернувшись к Бенджами, он сказал: «Помнишь Шатторак?»

Бенджами обмяк, прислонившись спиной к столбу. Глоуэн понял, что йип теряет сознание.

Уэйнесс подошла ближе, глядя на Бенджами с испуганным любопытством: «Он умер?»

«Еще нет. Скорее всего, он в шоке».

«Он выживет?»

«Не думаю. Если бы я думал, что он выживет, я отрубил бы ему голову лопатой. Пожалуй, это следует сделать — на всякий случай».

Уэйнесс схватила его за руку: «Нет, Глоуэн, не надо!» Но она тут же поправилась: «Я не хотела это сказать. Его нельзя оставлять в живых».

«Он умирает. Так или иначе, он не может встать, а тенепыты скоро придут и своего не упустят. Где Монкурио?»

«Рядом, — Уэйнесс привела его к яме, закрытой каменной плитой. — Монкурио под плитой. Она очень тяжелая».

Пользуясь лопатой, как рычагом, и навалившись на нее изо всех сил, Глоуэн сумел отодвинуть плиту на несколько сантиметров. Наклонившись к образовавшейся щели, он позвал: «Монкурио?»

«Я здесь, здесь! Выпустите меня отсюда! Я думал, вы — тенепыты».

«Еще не время».

Совместными усилиями Глоуэн и Уэйнесс мало-помалу сдвинули плиту настолько, что Монкурио смог наконец протиснуться и выкарабкаться из ямы: «А! Воздух! Пространство! Свобода! Какое чудесное ощущение! Я думал, мне пришел конец». Монкурио нервно стряхивал грязь с одежды. При лунном свете Глоуэн увидел высокого, крепко сложенного человека, уже пожилого, но только начинающего полнеть. Его усы, похожие на щетку, вполне соответствовали густым и жестким серебристо-серым волосам. Широкий лоб, длинный прямой нос и благородно-решительный подбородок придавали его лицу оттенок врожденного достоинства; глаза его, однако, темные и влажные, смотрели из-под полуопущенных век с робостью спаниеля.

Монкурио смирился с невозможностью стряхнуть все следы земли с одежды и с чувством произнес: «Поистине, это какое-то чудо! Я уже распростился с жизнью; у меня перед глазами проплывали лучшие — и не самые лучшие — воспоминания. Вы подвернулись в самый удачный момент».

«Мы не подвернулись», — сказал Глоуэн.

Монкурио не понял и вопросительно заглянул ему в лицо.

Уэйнесс объяснила: «Я пришла, чтобы вас найти. Я видела, как Бенджами сбросил вас в яму. Потом он на меня напал, но Глоуэн меня спас. Бенджами сидит у столба — наверное, он уже умер».

«Это очень хорошо! — страстно заявил Монкурио. — Ему нужна была информация; я рассказал ему все, что знаю, а он за это столкнул меня в яму. С его стороны это очень невежливо».

«Вежливости ему недостает, это вы верно подметили».

Монкурио тревожно посмотрел на небо: «Шан скоро зайдет!» Он взглянул на часы: «Остается двадцать четыре минуты». С внезапной энергией он повернулся к своим спасителям: «Скорее! Помогите мне закрыть гробницу! Иначе тенепыты разозлятся, и всех нас отравят».

Они принялись за работу втроем. В конце концов Монкурио более или менее успокоился: «Придется оставить так, как есть — Шан уже над самым горизонтом, а Рес ниже Падана. Тенепыты знают, чем я тут занимаюсь, и уже вне себя от ярости. До гостиницы семь минут ходьбы. До захода Шана осталось девять минут».

Они стали быстро возвращаться по проходу между столбами и скоро вышли на открытую равнину.

«Останавливаться нельзя! — предупредил Монкурио. — Шан скроется за горизонтом через пять минут, но какой-нибудь не в меру резвый юнец может поставить все на карту ради того, чтобы мгновенно прославиться, и перережет нам глотки здесь и сейчас в надежде как-нибудь ублажить луны впоследствии».

«Вы живете в опасном месте», — заметил Глоуэн.

«Во многих отношениях вы правы, — согласился Монкурио. — Но настоящий археолог пренебрегает опасностями и лишениями. Он обязан жертвовать собой ради науки!»

Гостиница была уже близко. Монкурио продолжал: «Не все мои дни полны романтики и славы, уверяю вас! Нет более неблагодарной профессии! Одна ошибка — и репутация, старательно заслуженная за долгие годы, разлетается в прах! Тем временем, финансовые преимущества минимальны».

«Успешные гробокопатели живут неплохо», — задумчиво произнесла Уэйнесс.

«По этому поводу у меня нет определенного мнения», — с достоинством отозвался Монкурио.

Наконец они достигли безопасной территории, окружавшей гостиничный комплекс. Далеко на западе бледно-голубая луна Шан скрылась за краем равнины — дна высохшего древнего океана.

Прошло секунд десять. Из Столбовой Глуши послышался дикий вопль, полный мстительного торжества.

«Они нашли Бенджами — или Бена Барра, как бы его не звали, — прокомментировал Монкурио. — Если он еще не умер, когда вы его там оставили, теперь-то он точно мертв». Монкурио подошел к двери номера «A», остановился и обернулся: «Позвольте снова поблагодарить вас за помощь. Возможно, завтра вы не откажетесь выпить со мной чаю на веранде. А теперь — спокойной ночи!»

«Одну минуту, — возразила Уэйнесс. — Нам тоже нужно задать вам пару вопросов».

«Я очень устал, — чопорно сказал Монкурио. — Разве с вопросами нельзя подождать?»

«Что, если вас убьют сегодня ночью?»

Монкурио невесело рассмеялся: «Тогда мне уж точно не будет никакого дела до ваших вопросов».

«Мы не отнимем у вас много времени, — настаивала Уэйнесс. — Кроме того, пока мы будем говорить, вы можете отдыхать».

«Пожалуй, я могу уделить вам несколько минут», — неохотно уступил Монкурио. Он открыл дверь, и все они зашли в гостиную его двухкомнатного номера. Из спальни послышался женский голос: «Адриан? Это ты?»

«Да, дорогая! Два друга пришли ко мне по делу; тебе не нужно выходить».

Голос, теперь несколько озабоченный, спросил: «Может быть, заварить чай?»

«Спасибо, дорогая, не нужно. Наши дела не займут много времени».

«Тебе лучше знать».

Монкурио повернулся к Глоуэну и Уэйнесс: «Вам, несомненно, известно, что я — Адриан Монкурио, археолог и историк-обществовед. Боюсь, однако, что я не успел познакомиться с вами как следует».

«Меня зовут Глоуэн Клатток».

«А меня — Уэйнесс Тамм. Думаю, вы хорошо знакомы с моим дядей, Пири Таммом. Он живет в усадьбе «Попутные ветры» в районе Шиллави».

Монкурио слегка опешил — дело принимало несколько неожиданный оборот. Покосившись на Уэйнесс так, будто он пытался угадать, какими соображениями она руководствуется, Монкурио воскликнул: «Да-да, конечно! Я хорошо знаком с Пири Таммом. Но какого рода вопросы вы хотели мне задать?»

Глоуэн спросил: «Вы вчера говорили с Мелвишем Киблсом?»

Монкурио нахмурился: «А зачем вам это знать?»

«Киблс мог упомянуть о Бенджами — или о Бене Барре, как вы его назвали».

Монкурио поморщился: «Киблс звонил и оставил мне сообщение, но я был занят раскопками. Когда я получил сообщение и попытался с ним связаться, он не отвечал на звонки». Монкурио устало опустился в кресло: «Может быть, вы соблаговолите наконец объяснить, в чем дело?»

«Охотно. Много лет тому назад Киблс продал вам коллекцию документов Общества натуралистов. Он сказал, что эти бумаги могут все еще находиться в вашем распоряжении».

Красивые серые брови Монкурио взметнулись: «Киблс ошибается. Я продал эту партию документов Ксантифу в Триесте».

«Вы просмотрели документы прежде, чем их продавать?»

«Разумеется! Я очень внимательно отношусь ко всему, что продаю!»

«И вы не сохранили никаких бумаг?»

«Ничего — ни одного листочка».

«А Киблс? У него ничего не осталось?»

Монкурио покачал головой: «Киблс никогда не занимался древними документами. Он получил эти бумаги от некоего Флойда Суэйнера, ныне покойного. В обмен Киблс передал Суэйнеру набор танглетов». Монкурио осторожно снял с полки зеленую нефритовую заколку и любовно погладил ее: «Перед вами танглет — украшение, некогда подтверждавшее славу чемпионов-тенепытов. В наши дни танглеты пользуются большой популярностью среди коллекционеров». Монкурио положил танглет обратно на полку: «К сожалению, их все труднее находить».

Глоуэн продолжал расспросы: «И вы ничего не знаете о судьбе документов Общества натуралистов — например, где они могут быть теперь?»

«Ничего не знаю кроме того, что уже вам рассказал».

Наступило кратковременное молчание. Уэйнесс вздохнула: «Я спускалась по лестнице ступенька за ступенькой, из «Галерей Гохуна» я поехала в музей «Фунусти», оттуда в Темный Пород и в Триест, оттуда — к вилле «Лукаста» и, наконец, в Луновей».

«А я поднимался по той же лестнице, отправившись из Айдолы посреди Большой Прерии в Город Раздела, потом в Танджари и, наконец, тоже в Луновей», — откликнулся Глоуэн.

«Луновей — средняя ступенька лестницы, здесь мы должны найти то, что ищем — но в Луновее тоже ничего нет!»

«Что вы ищете? — спросил Монкурио. — Неужели Хартию Кадуола и бессрочный договор?»

Уэйнесс печально кивнула: «Они приобрели огромное значение — даже решающее значение. Без них Заповедник на Кадуоле не сможет существовать».

«Вы знали, что эти документы пропали?» — спросил Глоуэн.

«Когда я впервые просматривал партию документов Общества натуралистов, я заметил, что в ней недоставало Хартии и бессрочного договора. Киблс никогда их не видел, в этом я совершенно уверен. Что это означает? Только одно — он никогда не получал их от Флойда Суэйнера».

«Симонетта Клатток тоже так считала, — заметил Глоуэн. — Она взламывала сарай мамаши Чилке несколько раз и даже распотрошила старое чучело лося, но так ничего и не нашла».

«Что же могло случиться с Хартией и договором?» — спросил Монкурио.

«Эту тайну мы и пытаемся раскрыть», — сказала Уэйнесс.

«Дед Суэйнер завещал весь свой хлам внуку, Юстесу Чилке, — пояснил Глоуэн. — Симонетта пыталась завладеть этим наследством всеми способами — в том числе она даже пыталась женить на себе Юстеса Чилке, но ему посчастливилось избежать этой судьбы. «Жизнь слишком коротка», — кажется, так он обосновал свой отказ. И теперь возникает впечатление, что никто — ни Чилке, ни Симонетта, ни вы, ни я, ни Уэйнесс — никто не знает, что случилось с Хартией и бессрочным договором».

«Интересная задача! — Монкурио погладил подбородок. — Увы, не могу предложить вам ключ к ее решению». Он потянул себя за ус и обернулся через плечо, взглянув на дверь, ведущую в спальню. Дверь эта была слегка приоткрыта. Монкурио встал, тихо подошел к двери, плотно ее закрыл и вернулся в кресло: «Не следует беспокоить Карлотту нашими разговорами. Да уж… гм. Похоже на то, что в ходе ваших поисков вам пришлось преодолеть множество препятствий». Он вопросительно взглянул на Уэйнесс: «Вы, кажется, упомянули о вилле «Лукаста»?»

«Упомянула».

Монкурио тщательно выбирал слова: «Очень любопытно! Мы говорим о вилле «Лукаста», находящейся в… не припомню, как назывался этот городок?»

«Помбареалес».

«Именно так! Как идут дела в этом странном закоулке Древней Земли?»

Уэйнесс подумала, прежде чем отвечать: «Жители Помбареалеса злопамятны. Они все еще ищут археолога, называвшего себя «профессором Соломоном»».

«Даже так! — Монкурио смущенно рассмеялся. — Вы, конечно, говорите о рекламной кампании, которая кончилась провалом. Идея заключалась в том, чтобы организовать строительство нового туристического комплекса, но в последний момент вкладчики капитала отказались от участия в проекте, и я оказался в самом неудобном положении. Это дела давно минувших дней, превратившие меня из идеалиста в циника, уверяю вас!»

Уэйнесс рассмеялась, не веря своим ушам: «Туристический комплекс в пампе, где ветер гоняет перекати-поле среди камней?»

Монкурио с достоинством кивнул: «Я рекомендовал отказаться от этого предприятия, но когда проект провалился, все шишки свалились именно на мою голову. В состоянии коллективной истерии местные жители обвинили меня в мошенничестве, в жульничестве, в подделке — в чем только меня не обвиняли! Просто невероятно!»

«С точки зрения всех и каждого в Помбареалесе эти обвинения более чем обоснованы», — заметила Уэйнесс.

Монкурио пропустил ее замечание мимо ушей: «Так вы посещали виллу «Лукаста»?»

«Неоднократно».

«Как поживает Ирена?»

«Она мертва».

Лицо Монкурио осунулось, он был явно раздосадован: «Что с ней случилось?»

«Она покончила с собой после того, как пыталась убить двух детей».

Монкурио поморщился: «А дети — что с ними?»

«Они в безопасности. Госпожа Клара утверждает, что Ирена и вы отравляли их наркотиками».

«Злонамеренная клевета! Я сделал этим детям огромную услугу, освободив их из подземелья гангрилов! На Найоне жизнь ничего не стоит».

«И все же — зачем было отуплять их наркотиками на Земле? Это не похоже на услугу».

«Вы не понимаете! Мой замысел должен был принести пользу всем его исполнителям! Я могу все объяснить, хотя это не так просто, как может показаться с первого взгляда. Слушайте же! Я кое-что узнал о препаратах гангрилов — немного, самую малость. Они умеют развивать и усиливать некоторые функции мозга и подавлять другие. Ясновидение относится к числу функций, которые они развивают. Учтите! Я — археолог, пользующийся высокой репутацией! — Монкурио придал своей физиономии строгое выражение несгибаемой преданности идеалам просвещения. — Моя первоочередная цель — научные исследования, в этом отношении меня ничто не может остановить! И тем не менее, время от времени мне удается находить неведомые другим сокровища и тем самым финансировать свои исследования».

«Дядюшка Пири называет вас гробокопателем», — заметила Уэйнесс.

«Это не слишком церемонно с его стороны, — отозвался Монкурио. — Но я человек практичный и не стану придираться к мелочам. Древних героев-тенепытов хоронили вместе с их трофеями, танглетами. Набор таких танглетов — целое состояние. Но только одна усыпальница из шестидесяти позволяет найти больше трех или четырех танглетов, и только одна усыпальница из ста — могила героя. Раскопки даже одной могилы — трудоемкое и опасное занятие. Много раз я был на волосок от смерти. Если бы ясновидец мог сказать мне, в какой именно могиле был похоронен герой вместе со всеми его танглетами, через год мы могли бы покинуть Луновей навсегда и прожить остаток жизни, не зная никаких забот. Теперь вы понимаете, для чего потребовались Ирена, наркотики и два ребенка. Ирена любила деньги превыше всего; я знал, что она будет с фанатическим усердием выполнять мои указания».

Дверь, ведущая в спальню, распахнулась — в гостиную ворвалась Карлотта: «С меня довольно! Ты что думаешь, я глухая и слепая дура? Я тебе не гангрилка и не гробокопательница и никого не собираюсь слушаться «с фанатическим усердием»! Уши вянут от всего, что ты тут болтаешь! Тошно становится! Если б мы были одни, я бы тебе сказала, что я на самом деле о тебе думаю!»

«Карлотта, дорогая моя! Зачем же вести себя так несдержанно?»

«Я веду себя более чем сдержанно. Ты — мошенник и многоженец, ты — гниющая язва и шакал в человеческом обличье! Это самые сдержанные выражения, какими можно определить твою сущность. Завтра я пришлю кого-нибудь за своими вещами». Карлотта решительно проследовала к выходной двери и скрылась в ночи. Дверь захлопнулась.

Монкурио расхаживал по комнате, опустив голову и сложив руки за спиной: «Меня преследуют неудачи, мне никогда не улыбается судьба! Бесконечные труды, бесконечное терпение — не говоря уже о расходах! — и все мои ухищрения пошли прахом!» С подозрением взглянув на Уэйнесс, он спросил: «Кто сообщил вам мой адрес? Клара? Я никогда ей не доверял!»

«Нет, Мирон».

«Мирон? — у Монкурио слегка отвисла челюсть. — Ему-то откуда знать?»

Уэйнесс пожала плечами: «Он ясновидец — вы забыли?»

Монкурио возобновил подражание зверю, запертому в клетке. Глоуэн и Уэйнесс попрощались с ним и вышли в ночь, последовав примеру Карлотты.

Облокотившись на поручень веранды, они смотрели на далекие призрачные ряды каменных столбов.

«Я все еще дрожу, — призналась Уэйнесс. — Я была уверена, что он меня убьет».

«Ты едва избежала самой плачевной участи. Мне не следовало тебя отпускать одну», — Глоуэн положил руку ей на плечи. Уэйнесс повернулась к нему, и они крепко обнялись.

Наконец Уэйнесс произнесла: «И что теперь?»

«В настоящий момент не могу придумать ничего осмысленного. У меня голова кружится от всех этих событий. Я хотел бы поужинать с тобой в цивилизованной обстановке, за столом с бутылкой хорошего вина. Я практически ничего не ел уже несколько дней, кроме какого-то хлеба с сыром и куска пылесени. Кроме того, мне негде спать — все номера заняты».

«Это не проблема, — сказала Уэйнесс. — У меня очень хороший номер».

 

 

1

Из Танджари на Найоне через скопление Бубенцов к Мерсею, а оттуда на Звездную Базу шестой планеты Аспидиска и в самый центр Ойкумены — весь этот долгий путь обошелся без волнующих или достопримечательных событий. Оставалось только смотреть на проплывающие мимо звезды и задавать себе все тот же вопрос: куда пропали Хартия и бессрочный договор?

Глоуэн и Уэйнесс проводили часы в обсуждении гипотез и размышлениях, но в конце концов вернулись к основным и по-видимому непреложным фактам. Хартия и договор были похищены и проданы Фронсом Нисфитом вместе с другими документами Общества натуралистов. Это подтверждалось действиями Симонетты в «Галереях Гохуна». Она нашла запись, свидетельствовавшую о продаже Хартии и договора Флойду Суэйнеру, что заставило ее вырезать страницу из учетной книги и сосредоточить внимание на ферме Чилке и Юстесе Чилке собственной персоной.

Таков был основной и непреложный факт № 1. Основной и непреложный факт № 2 заключался в том, что Хартия и договор остались в руках Флойда Суэйнера. Не было никаких причин сомневаться в том, что и Киблс, и Монкурио говорили правду, и что Флойд Суэйнер не включил Хартию и договор в число документов Общества натуралистов, которые он обменял на танглеты. Основной и непреложный факт № 3 состоял в том, что Флойд Суэйнер завещал все имущество Юстесу Чилке, своему внуку. Тем не менее, Чилке неоднократно заявлял, что ничего не знал об искомых документах, и что самыми ценными предметами, унаследованными им от деда, были несколько чучел животных и коллекция лиловых ваз.

«Вывод ясен, — сказала Уэйнесс. — Хартия и договор, несмотря на все попытки Симонетты их найти, находятся среди вещей, оставшихся от Флойда Суэйнера — то есть являются частью наследства Юстеса Чилке».

Они сидели вдвоем в салоне на корме, глядя на звезды, медленно перемещавшиеся по черному небу. Глоуэн сказал: «Похоже на то, что нам снова придется побеспокоить мамашу Чилке. Ей, наверное, ужасно надоели все эти расспросы и поиски».

«Она развеселится, когда узнает, сколько стоят ее танглеты!»

«Да, это должно ее утешить. Документы, по всей видимости, находятся на каком-то видном месте, где никто даже не думал их искать».

«Убедительное предположение. Против него можно возразить только то, что на ферме Чилке, судя по всему, нет никаких таких «видных мест» — за исключением тех, которые постоянно используются».

«Может быть, документы лежат среди детских вещей Юстеса Чилке — старых писем, альбомов со школьными фотографиями и всякой всячины. Вдруг мы найдем Хартию в ничем не примечательном конверте с надписью «Памятные вырезки из газет»? Кто знает? По сути дела…» — Глоуэн вдруг замолчал.

«По сути дела? Что ты хотел сказать?»

«Кажется, я знаю, где могут быть документы. Нет, я не имею в виду чучело лося!»

 

2

Глоуэн и Уэйнесс вышли из здания космопорта Таммеола под рассветное небо. Немедленно зайдя в вагон скоростного поезда на магнитной подушке, они доехали до Города Раздела, а оттуда местным аэробусом прибыли в Ларго на реке Сиппевисса. Там, как и прежде, Глоуэн арендовал аэромобиль; они полетели на северо-запад над Большой Прерией, миновали Айдолу и оказались над тем местом, где ручей Фоско, окаймленный зарослями ивы и ольхи, изгибался длинной излучиной, окружавшей ферму Чилке.

На этот раз мамаша Чилке была одна — даже детей не было видно. Выйдя из машины, Глоуэн и Уэйнесс подошли к дому. Мамаша Чилке открыла входную дверь и, подбоченившись, ждала гостей. Глоуэна она приветствовала с церемонным дружелюбием, а его спутницу подвергла внимательному изучению, каковое Уэйнесс встретила со всем возможным апломбом. Повернувшись к Глоуэну, мамаша Чилке насмешливо произнесла: «Уехал, чтобы найти Мела Киблса, а вернулся с молодой барышней — вот и посылай таких по важным делам!»

Глоуэн улыбнулся до ушей: «Я могу объяснить свое поведение самыми уважительными причинами».

«Можете не беспокоиться, — отрезала мамаша Чилке. — Причины ваши всем понятны и даже, может быть, уважительны — в зависимости от того, с какой точки зрения на них смотреть. Может быть, вы нас все-таки представите?»

«Госпожа Чилке, позвольте представить вам Уэйнесс Тамм».

«Рада с вами познакомиться, — мамаша Чилке отступила внутрь дома. — Давайте заходите. Пока дверь открыта, мухи летят!»

Хозяйка провела гостей через кухню в небольшую гостиную. Глоуэн и Уэйнесс присели рядышком на диване. Мамаша Чилке посматривала на них не особенно дружелюбно: «Зачем вы явились в этот раз? Нашелся Мел Киблс?»

«Да. Его пришлось долго искать. Он был на далекой планете».

Мамаша Чилке неодобрительно покачала головой: «Никогда не могла понять этих людей! Неужели где-то у черта на куличках лучше, чем дома? Как правило, у черта на куличках хуже. Я слышала про места, где каждый раз, когда ты ложишься спать, тебя покрывает какая-то черная плесень. Кому это приятно?»

«Никому! — решительно сказала Уэйнесс. — Вы совершенно правы».

«Я не хочу подойти к окну и увидеть двадцатиметровую змею, которая приползла на меня полюбоваться, — продолжала мамаша Чилке. — Меня такие вещи нисколько не развлекают».

«Трудно сказать, почему людей тянет в далекие миры, — сказал Глоуэн. — Может быть, всему виной любопытство, а может быть — любовь к приключениям. Многие надеются быстро разбогатеть, а иногда люди просто хотят жить по своим правилам, так, чтобы им никто не мешал. Некоторые — мизантропы, разочаровавшиеся в человеческой природе, а других упрячут за решетку, если они снова покажут нос на Земле».

«К последней категории относится, например, Адриан Монкурио», — вставила Уэйнесс.

«Адриан кто?» — не поняла мамаша Чилке.

«Монкурио. Вам, наверное, это имя знакомо — он был закадычным приятелем Флойда Суэйнера и Мелвиша Киблса».

«Что-то такое припоминаю, — признала хозяйка фермы. — Давненько я про него ничего не слышала. Он имел какое-то отношение ко всем этим лиловым вазам и зеленым браслетам».

«Кстати, в этом заключается одна из причин, по которым мы вас снова побеспокоили, — поспешил вставить Глоуэн. — Ваши лиловые вазы — погребальные урны. Они высоко ценятся коллекционерами».

«То же можно сказать о нефритовых заколках, — прибавила Уэйнесс. — Их называют «танглетами». Прежде чем мы уедем, я оставлю вам адрес женщины, которая разбирается в этих украшениях и поможет вам продать их за большие деньги».

«Это очень мило с вашей стороны, — мамаша Чилке заметно подобрела. — Все эти вещи, строго говоря, принадлежат Юстесу, но я думаю, что он не будет возражать, если я продам несколько побрякушек. Деньги-то мне всегда пригодятся».

«Для начала полезно было бы спрятать куда-нибудь в надежное место и не давать детям с ними играть».

«Разумный совет! — одобрила мамаша Чилке. — Так и сделаю. Не желаете ли чаю? Или стаканчик холодного лимонада?»

«Холодный лимонад был бы очень кстати, — отозвалась Уэйнесс. — Вам помочь?»

«Нет, зачем же. У меня это займет только пару минут».

«Не могли бы мы взглянуть на «Атлас миров», который ваш отец подарил Юстесу?» — спросил Глоуэн.

«Вот он лежит, — показала рукой мамаша Чилке. — Большая красная книга в самом низу стопки». Она вышла в кухню готовить лимонад.

Глоуэн вытащил атлас из-под других книг и вернулся с ним на диван: «Прежде всего — Кадуол». Он просмотрел алфавитный указатель и перевернул несколько страниц. Карта каждой из планет (как правило в проекции Меркатора) занимала в атласе два листа — весь разворот. На обороте карты мелким шрифтом приводились сведения, относившиеся к изображенному миру: историческая сводка, физические данные, статистические таблицы, а также перечень необычных, уникальных или просто достойных внимания фактов. Ко многим таким информационным страницам кем-то — скорее всего юным Юстесом, а может быть и дедом Суэйнером — были прикреплены или приклеены листки и вырезки с дополнительными сведениями.

Глоуэн раскрыл карту Кадуола. К обратной стороне левого листа карты был прикреплен липкой лентой большой желтоватый конверт. Глоуэн поднял голову — мамаша Чилке еще возилась на кухне. Глоуэн отделил конверт от страницы, открыл его и заглянул внутрь. Таинственно покосившись на Уэйнесс, он засунул конверт за пазуху.

«Они?» — заговорщическим шепотом спросила Уэйнесс.

«Они самые!» — таким же шепотом отозвался Глоуэн.

Мамаша Чилке вернулась из кухни с тремя высокими бокалами лимонада на подносе. Он протянула поднос Уэйнесс и Глоуэну, опустила глаза, заметила атлас и спросила: «А это какая планета?»

«Кадуол, — ответил Глоуэн. — Она очень далеко». Он указал на маленький красный квадрат на восточном берегу континента под наименованием «Дьюкас»: «Вот станция Араминта, где мы живем — и где теперь живет Юстес. Он там большой человек, начальник аэропорта».

«Подумать только! — подивилась мамаша Чилке. — Когда он учился в школе, его никто не принимал всерьез, все считали его пустомелей и фантазером. Надо сказать, он действительно не умел ладить с другими детьми, да и не только с детьми — ну, то есть, когда все шли на север, он поворачивал на юг, если можно так выразиться. Но зато как он умел меня смешить! Это его спасало — даже тогда, когда ему по-хорошему полагалась крепкая затрещина. А дед его всегда защищал — их водой разлить нельзя было! Странно все-таки, как все получается! Прошло столько лет, и Юстес стал начальником! Ведь кому расскажешь — не поверят».

Оторвавшись от приятных воспоминаний, мамаша Чилке снова взглянула на карту: «А где другие города, дороги и все такое?»

«На Кадуоле только два населенных пункта — станция Араминта и Строма, а дорог практически нет, — объяснила Уэйнесс. — Первопоселенцы считали, что Кадуол настолько прекрасен и полон чудес дикой природы, что заселение людьми его испортит и погубит. Поэтому они решили сделать всю планету Заповедником. Люди могут туда приезжать и любоваться на нетронутые пейзажи и диких животных, но никому не разрешается изменять естественные условия, рыться в поисках драгоценных камней, строить многоэтажные отели или охотиться на местных зверей, даже на самых хищных и противных».

«Ну и целуйтесь с вашими противными хищниками! — провозгласила мамаша Чилке. — Мне сусликов и крыс вполне достаточно!»

Уэйнесс поднялась на ноги: «Я обязательно позвоню Альвине, моей знакомой в Триесте. Она торгует танглетами и, конечно же, захочет с вами связаться. Мне кажется, что она вас не обманет, но в любом случае не помешает упомянуть мое имя».

«Это очень мило с вашей стороны».

«Мы рады вам помочь».

«А того, другого молодого человека, вы так и не встретили?»

«Джулиана Бохоста? — спросил Глоуэн. — Нет. Но он послал нам навстречу одного из своих приятелей, на поверку оказавшегося еще более противным хищником».

Глоуэн и Уэйнесс вежливо попрощались и удалились. Их аэромобиль взлетел, и ферма Чилке скоро растворилась в послеполуденной дымке за кормой.

Глоуэн достал из-за пазухи желтоватый конверт и передал его Уэйнесс: «Проверь. Я боюсь даже посмотреть».

Уэйнесс открыла конверт и вынула три документа. «Это Хартия, — сказала она. — Оригинальный экземпляр Хартии Кадуола!»

«Очень хорошо».

«А это бессрочный договор о передаче собственности. По-моему, тоже оригинальный экземпляр». Уэйнесс пробежала глазами текст договора: «Несложный документ, передающий в собственность его полномочному предъявителю планету Кадуол, с указанием ее астрографических координат. В качестве первого и последнего зарегистрированного полномочного предъявителя поименовано Общество натуралистов, существующее постольку, поскольку существуют его члены, выплачивающие взносы. Процедура дальнейшей передачи права собственности очень проста — достаточно передать договор новому полномочному предъявителю, то есть вписать его имя или наименование и скрепить запись о передаче печатью и подписью передающей стороны. Тем не менее ни Фронс Нисфит, ни кто-либо другой не воспользовались этой процедурой».

«Очень хорошо!»

«Хорошо-то хорошо, но по этому поводу у меня есть определенные соображения, которые нужно будет обсудить. Третий документ — письмо, адресованное Юстесу Чилке и подписанное Флойдом Суэйнером:

«Дорогой Юстес!

К своему огромному удивлению я обнаружил эти документы среди бумаг, которые приобрел на аукционе практически за бесценок. Значение этих документов, однако, невозможно переоценить — по существу, они наделяют их владельца правом собственности на планету Кадуол.

Официально планета в настоящее время принадлежит Обществу натуралистов и, если бы оно было действующей ответственной организацией, я немедленно вернул бы эти документы тем, кого следует считать их правомочными владельцами. Я навел справки, однако, и выяснил, что такое решение было бы в высшей степени нецелесообразным. Общество натуралистов практически бездействует; его немногие остающиеся члены — глубокие старцы, а его должностные лица, за исключением двух человек — не более чем дилетанты. Короче говоря, Общество натуралистов вымирает, если уже не вымерло, но еще не осознало этот факт.

Я поддерживаю идею сохранения Заповедника на Кадуоле. Тем не менее, по мере того, как я пишу эти строки, смерть стоит у меня за плечами, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, и в ближайшее время меня ожидает та же судьба, что и дряхлое Общество натуралистов. Поэтому я назначаю тебя хранителем этих документов до тех пор, пока ты не сможешь передать их в надежные и заботливые руки представителей нового возрожденного Общества натуралистов или его правопреемника — исключительно с целью обеспечения дальнейшего существования и процветания Заповедника на Кадуоле.

Мои конкретные указания ограничиваются следующим: не позволяй благонамеренным, но непрактичным теоретикам контролировать твои действия; убедись в том, что ты имеешь дело с компетентными и опытными людьми, проявляющими терпимость и не руководствующимися идеологическими соображениями.

Если ты считаешь, что обязанности, возложенные на тебя этим письмом, выходят за рамки твоих способностей или возможностей, тщательно выбери знающего и добросовестного человека, приверженность которого принципам Заповедника не вызывает никаких сомнений, и возложи на него свои обязанности.

По существу, ты должен будешь руководствоваться интуицией и здравым смыслом; я знаю, что ты так и поступишь в любом случае, вопреки любым строжайшим инструкциям и серьезнейшим предупреждениям.

Я прибегаю к столь необычному средству передачи тебе этих документов по нескольким причинам, одна из которых заключается в том, что после моей смерти, когда тебя не будет дома, любое имущество, полученное тобой в наследство, будет с энтузиазмом экспроприировано твоими братьями и кузенами, тетушками, дядюшками и даже родителями. Или же оно будет пылиться в сарае вместе с чучелами. Я написал тебе несколько писем, пользуясь несколькими известными мне адресами; подозревая, что эти письма могут попасться на глаза посторонним, я осторожно рекомендовал тебе заглянуть туда, где, как тебе известно, может содержаться ценная информация. Надеюсь, что ты получишь одно из этих писем, и оно позволит тебе без труда найти документы, о которых идет речь.

А теперь, Юстес, боюсь, что настало время прощаться. Я не боюсь смерти, но не думаю, что она мне очень понравится.

Флойд Суэйнер».

Уэйнесс взглянула на Глоуэна: «Вот и все».

«Что ж, пожелания деда Суэйнера мало отличаются от наших намерений, в связи с чем нам даже не придется их игнорировать».

«Это упрощает дело для всех, — согласилась Уэйнесс. — В том числе для Чилке, так как у нас есть основания допустить по умолчанию, что он согласился бы с нашим образом действий и немедленно передал бы Заповеднику эти документы».

«Чилке будет рад узнать, что его так быстро освободили от бремени лишних обязанностей. Тем не менее, следовало бы как-нибудь отметить его вклад в общее дело — назвать его именем болото, птицу, гору или хотя бы новый исправительно-трудовой лагерь на Протокольном мысу. «Пенитенциарий памяти Юстеса Б. Чилке», представляешь?»

«Чилке сказал бы, что он жив, здоров и отдавать концы не собирается, в связи с чем посвящать его «памяти» что бы то ни было, пусть даже каторжную тюрьму, несвоевременно».

«Это уж точно!»

В Ларго Уэйнесс и Глоуэн остановились в гостинице «Заезжий дом на набережной», с видом на речные просторы Сиппевиссы. Уэйнесс сразу же позвонила в усадьбу «Попутные ветры».

«Уэйнесс! — воскликнул Пири Тамм. — Приятный сюрприз! Где ты?»

«Возвращаюсь из Бангалора. Мои занятия прошли успешно. Я научилась распознавать гармонии семи небесных сфер».

«Не сомневаюсь, что тебе это полезно», — осторожно заметил Пири Тамм.

«Гуру доволен моими достижениями. По меньшей мере он считает, что мои стопы на правильном пути».

«Учитывая его общеизвестную сдержанность, это исключительно высокая оценка, — сухо ответил Пири Тамм. — Ты заедешь в «Попутные ветры»?»

«Да, но я хотела вас предупредить, что приеду не одна. Вас это не обременит?»

«Нисколько. Кто твой приятель?»

«Это долгая история — я все расскажу, когда мы встретимся. Что происходит в «Попутных ветрах»?»

Пири Тамм помолчал несколько секунд, явно выбирая слова, после чего произнес самым обыденным тоном: «Я чувствую себя хорошо, перелом бедра уже практически не дает о себе знать. Рододендроны в этом году распустились просто потрясающе — Чаллис просто зеленеет от зависти, так как считает себя непревзойденной специалисткой по выращиванию цветов. От Джулиана Бохоста ничего не слышно, что меня вполне устраивает. Несносный паразит с невероятным самомнением. Что еще у нас происходит? Ну, например, по какой-то непонятной причине число действительных членов Общества в последнее время резко возросло: на протяжении последнего месяца я зарегистрировал больше двадцати новых заявителей».

Уэйнесс внимательно следила за выражением лица Пири Тамма, и воскликнула с почти неподдельным энтузиазмом: «Прекрасные новости, дядюшка Пири! Можно только надеяться, что эта тенденция продолжится».

«Разумеется, — кивнул Пири Тамм. — Все это весьма необычно, и в качестве секретаря Общества я должен удостовериться в том, что в данном случае не нарушаются некоторые пункты наших правил внутреннего распорядка. Когда ты приедешь?»

«Одну минуту, дядюшка Пири. Мне нужно посоветоваться с моим спутником — возможно, по пути нам придется заняться несколькими делами». Уэйнесс исчезла с экрана; Пири Тамм ждал, слыша неразборчивые отзвуки приглушенного разговора. Уэйнесс вернулась: «Дядюшка Пири, мы решили задержаться на пару дней в Шиллави — и были бы очень рады, если бы вы могли к нам присоединиться».

«Меня это нисколько не затруднит, — отозвался Пири Тамм. — Мне давно пора немного проветриться. Где мы встретимся, и когда?»

«Завтра мы будем в дороге — значит, послезавтра утром. Мы остановимся в вашей любимой гостинице — сейчас я не припомню, как она называлась, но, конечно, вспомню к тому времени, когда мы приедем. Значит, увидимся послезавтра утром!»

«До встречи! Мне не терпится узнать все подробности твоих приключений!»

 

3

Глоуэн и Уэйнесс прибыли в Шиллави посреди ночи. Они тут же направились в отель «Шелдон» и проснулись только в девять часов утра, разбуженные звонком Пири Тамма.

«Может быть, я звоню слишком рано, — извинился секретарь Общества натуралистов, — но уже, несомненно, утро, а ты не определила время встречи точнее. В любом случае, я решил, что лучше приехать пораньше, нежели опаздывать».

«Вы совершенно правы, дядюшка Пири! — заверила его Уэйнесс. — Нам нужно о многом поговорить и многое сделать. Но уже сейчас я могу вам сообщить, что наши поиски завершились успехом. У нас в руках — все, что требовалось найти».

«Это просто замечательно! Но почему ты говоришь о себе в множественном числе?»

«Со мной Глоуэн Клатток».

«Ага! Теперь я вижу, куда дует ветер! Что ж, меня это нисколько не удивляет. В любом случае, буду рад его видеть».

«Подождите нас в вестибюле, мы спустимся через пять минут».

Уэйнесс, Глоуэн и Пири Тамм позавтракали вместе; их застольный разговор затянулся. Молодые люди поведали о своих приключениях, а Пири Тамм рассказал им о своих новых опасениях и гипотезах.

«Совершенно ясно, что Джулиан замышляет очередной подвох, — сказала Уэйнесс. — С ним приходится держать ухо востро».

«Тем более, что Джулиан сотрудничает с Симонеттой», — прибавил Глоуэн.

Уэйнесс скривила губы: «Но этого мы не знаем наверняка — или знаем?»

«Кто подослал Бенджами на станцию Араминта? Намур или Симонетта. Здесь, на Земле, мамаша Чилке направила Джулиана в фирму «Шуп», но туда явился не Джулиан, а Бенджами, очаровавший мадемуазель Шуп и срочно прибывший на Найон. Таким образом неопровержимо устанавливается связь между Джулианом и Симонеттой. Скорее всего, их сотрудничество носит временный характер, так как в конечном счете цели Симонетты и жмотов несовместимы. Но в данный момент, насколько я понимаю, они друг другу еще не мешают и считают выгодной взаимную поддержку».

Уэйнесс вскочила: «Чего мы ждем? Давайте покончим со всем этим как можно скорее, пока кто-нибудь снова не попытался нас остановить».

«Ты меня пугаешь, — Глоуэн тоже поднялся на ноги. — Чем быстрее все это кончится, тем лучше».

«Очень хорошо! — заключил Пири Тамм. — Сегодня мы станем свидетелями окончания эпохи».

 

4

Пири Тамм, Уэйнесс и Глоуэн вернулись в усадьбу «Попутные ветры», когда уже наступил вечер.

«Слишком поздно устраивать пир на весь мир, — заметил Пири Тамм. — Тем не менее, такой случай необходимо отметить, и мы ограничимся скромным праздничным ужином».

«Тем лучше, — отозвалась Уэйнесс. — У меня такое чувство, что радоваться еще рано. Кроме того, Глоуэну все равно не разрешили бы участвовать в официальном торжестве, так как у него нет никакой одежды, кроме той, которая на нем в данный момент».

Пири Тамм вызвал Агнесу: «Позвольте представить вам капитана Глоуэна Клаттока. Нет ли у нас в гардеробе какого-нибудь приличного костюма, который ему подошел бы?»

«Думаю, что костюм найдется. Если молодой человек не откажется последовать за мной, мы что-нибудь подыщем».

«Кроме того, сообщите повару, что ужинать будут трое. Может быть, он соблаговолит приготовить в духовке сочных утят под сливовым соусом или добрый говяжий окорок. Ничего особенного, вы понимаете».

«Прекрасно понимаю. Я передам повару ваши пожелания».

Глоуэн и Уэйнесс выкупались и принарядились, избавившись наконец от походной одежды. Спустившись в гостиную, они обнаружили, что Пири Тамм уже их ждет: «На веранде довольно прохладно, и Солнце уже полчаса как зашло. Поэтому сегодня вечером мы пригубим хереса в тепле и уюте. Насколько я помню, Уэйнесс любит херес марки «Фино»».

«У вас нет плохого хереса, дядюшка Пири».

«Я придерживаюсь того же мнения. Глоуэн, вам нравится херес? Или вы предпочитаете что-нибудь другое?»

«С удовольствием попробую херес, благодарю вас».

Все трое расселись, и Пири Тамм поднял бокал: «Насколько я понимаю, следует воспользоваться таким случаем и произнести тост в честь благородного Общества натуралистов, занимавшегося достойной и полезной деятельностью много веков и объединившего усилия множества выдающихся и талантливых людей!» Пири Тамм помолчал, о чем-то вспоминая: «Возможно, это траурный тост, но я все равно его провозглашаю — подобно древним друидам, певшим гимны очищения вокруг костров массового самосожжения».

«Скажите нам, когда можно будет пить», — отозвалась Уэйнесс.

«Пейте! — воскликнул Пири Тамм. — За Общество натуралистов!»

Второй тост предложил Глоуэн: «За бесстрашную и несравненную Уэйнесс!»

«Может быть, это не слишком скромно, но я не откажусь выпить, — сказала Уэйнесс. — За меня!»

Пири Тамм снова наполнил бокалы. Теперь тост провозгласила Уэйнесс: «Прежде всего, за Глоуэна и дядюшку Пири, которых я очень люблю, а также за покойных Ксантифа и деда Суэйнера, за детей Мирона и Лидию и за многих других — даже за графиню Оттилию и ее собачек!»

«Хотел бы упомянуть в числе прочих мадемуазель Флавию Шуп и Мелвиша Киблса, — прибавил Глоуэн. — Даже не знаю, почему».

Пири Тамм опять поднял бокал: «Мы торжественно помянули прошлое, с его величественными и галантными подвигами, но теперь нам предстоят новые дерзновения, новые достижения, разгадки новых тайн и, само собой, победы над новыми врагами! Будущее воздвигает перед нами препятствия...»

«Пожалуйста, дядюшка Пири! — возмутилась Уэйнесс. — Я еще не оправилась от прошлого! Будущее может подождать до тех пор, пока мы не восстановим силы, довольствуясь приятным и беззаботным настоящим!»

Пири Тамм мгновенно раскаялся: «Разумеется! Так тому и быть! Боюсь, я увлекся риторическими построениями. Мы займемся будущим, когда для этого наступит подходящее время».

В гостиную зашла Агнеса: «Пожалуйте ужинать!»

Утром все трое позавтракали на досуге. Глоуэн спросил Пири Тамма: «Вы уверены, что мы вас не обременяем? Мы могли бы...»

«Даже не заикайтесь об этом! Когда вы уедете, я снова останусь один. Живите у меня столько, сколько вам заблагорассудится».

«Нас ждут неотложные дела, — напомнила Уэйнесс. — Необходимо подготовить проект новой Хартии и временный устав, предохраняющий Заповедник до тех пор, пока не будут окончательно согласованы все детали».

«Разумное соображение, — согласился Пири Тамм. — В сложившейся ситуации вполне можно себе представить, что Заповедник у вас отнимут, и без особого труда — хотя в таком случае потребуется предотвратить всякую возможность вашего выступления в суде со свидетельскими показаниями. То есть вас могут убить».

«Если бы Бенджами был жив, я продолжала бы чувствовать себя в опасности, — отозвалась Уэйнесс. — Он убивал без сожаления, даже с удовольствием. Не знаю, убивал ли кого-нибудь Джулиан».

«Перспектива заниматься нашими делами здесь очень привлекательна, — заметил Глоуэн. — Но меня беспокоит происходящее на Кадуоле. Уверен, что по возвращении нас не ждет ничего хорошего».

Раздался звонок телефона. Пири Тамм подошел к экрану: «Да?»

Послышался голос: «Вас беспокоит Джулиан Бохост».

«Даже так? Чего вы хотите?»

«Я хотел бы заехать к вам в усадьбу, чтобы обсудить важные дела. Когда вам было бы удобно меня принять?»

«Меня устроит любое время».

«Тогда я прибуду через полчаса — вместе с моими ассистентами».

Через полчаса Джулиан Бохост подъехал к усадьбе «Попутные ветры» со свитой из двух мужчин и двух женщин. На Джулиане были бледно-голубой костюм в белую полоску, белая рубашка с темно-бирюзовым галстуком и широкополая белая шляпа. Сопровождавшие его лица были немногим старше Джулиана или примерно того же возраста, и никакими особыми приметами не отличались.

Пири Тамм провел всю группу в гостиную. Уэйнесс и Глоуэн уже сидели на софе. Джулиан притворился, что не ожидал их увидеть, но его усилия нельзя было назвать убедительными. Он представил своих компаньонов: «Господин Спангард и госпожа Спангард, господин Фасс, мадемуазель Трефетин — вас принимает господин Пири Тамм; присутствуют также Уэйнесс Тамм и Глоуэн Клатток с планеты Кадуол».

Пири Тамм спросил: «Не желаете ли кофе? Или чаю?»

«Нет, благодарю вас, — отказался Джулиан. — Мы приехали не для того, чтобы заниматься пустыми разговорами».

«Каковы бы ни были беспокоящие вас серьезные вопросы, надеюсь, они будут решены ко всеобщему удовлетворению», — вежливо отозвался Пири Тамм.

«По этому поводу ничего не могу сказать заранее. Супруги Спангарды специализируются в области бухгалтерского учета. Господин Фасс и мадемуазель Трефетин — адвокаты. Следует отметить, что все мы, в том числе я, зарегистрированы в качестве действительных членов Общества натуралистов».

Пири Тамм отвесил формальный поклон: «Поздравляю вас! Что ж, присаживайтесь — или можете стоять, если вам угодно. Думаю, что стульев здесь хватит на всех».

«Приступим!» — Джулиан выбрал стул, уселся, небрежно заложив ногу за ногу, и произвел осмотр присутствующих, после чего произнес слегка гнусавым тоном: «В качестве вступления позвольте мне заметить, что мы подробнейшим образом изучили правила внутреннего распорядка Общества натуралистов».

«Прекрасно! — сердечно похвалил его Пири Тамм. — Вы подаете всем хороший пример».

«Несомненно. Так или иначе, насколько мне известно, недавно вы зарегистрировали нескольких новых членов Общества».

«Совершенно верно. Если я правильно помню, на протяжении прошедшего месяца зарегистрировались двадцать два человека. Это неожиданное пополнение, служащее добрым предзнаменованием».

«Таким образом, каково общее число действительных членов Общества в настоящее время?»

«Считая членов-корреспондентов или только голосующих членов?»

«Только голосующих».

Пири Тамм сокрушенно покачал головой: «Должен с прискорбием признаться, что их не слишком много. От прежнего состава остались только Уэйнесс, я и два других человека. За последние шесть месяцев скончались трое. Таким образом, всего насчитывается двадцать семь членов Общества, в том числе четверо уже упомянутых и двадцать два новичка — то есть двадцать три, считая вас».

Джулиан кивнул: «Это соответствует моим данным. У меня в руках — доверенности членов Общества, не присутствующих на нашем совещании, предоставляющие мне право голосовать от их имени. Таким образом, за исключением двух отсутствующих престарелых членов, в этом помещении представлен весь состав Общества натуралистов. Не желаете ли проверить подлинность доверенностей?»

Пири Тамм с улыбкой отмахнулся от предложенного конверта: «Почему бы я стал сомневаться в их подлинности?»

«Для этого нет никаких оснований, — заверил его Джулиан. — Таким образом, присутствующие составляют кворум, предусмотренный правилами внутреннего распорядка».

«Возникает такое впечатление. Что вы желаете предпринять? Увеличить размеры взносов? Я возражал бы против такого предложения, по меньшей мере в настоящее время».

«Размеры взносов нас устраивают. Будьте добры, объявите об открытии официального совещания Общества натуралистов, как того требуют правила».

«Очень хорошо. В качестве секретаря и одного из высших должностных лиц Общества натуралистов, я объявляю сегодняшнее совещание открытым. Теперь вам придется подождать пару минут, пока я найду протокол предыдущего совещания, который, согласно правилам, я обязан зачесть в присутствии собравшихся. Дайте-ка подумать. Куда я мог подевать этот проклятый протокол?»

Джулиан поднялся на ноги: «Господин председатель, сегодня я предлагаю пропустить чтение протокола предыдущего совещания».

«Я поддерживаю это предложение», — поднял руку господин Спангард.

Пири Тамм обвел взглядом всех присутствующих: «Возражений нет? Предложение принято — протокол зачитываться не будет. Что значительно упрощает дело с моей точки зрения. Существуют ли какие-либо вопросы, оставшиеся нерешенными на прошлом совещании?»

Никто ничего не ответил.

«Нет? Существуют какие-либо новые вопросы, подлежащие рассмотрению?»

«Существуют!» — отозвался Джулиан.

«Слово предоставляется господину Бохосту».

«Я хотел бы указать на параграф двенадцатый правил внутреннего распорядка, согласно которому секретарь Общества может быть смещен с должности в любое время двумя третями голосов действительных членов Общества».

«Благодарю вас, господин Бохост. Это любопытное наблюдение, и мы его учтем. Слово предоставляется господину Фассу».

«Предлагаю сместить господина Пири Тамма с должности секретаря Общества и назначить на его место Джулиана Бохоста».

«Кто-нибудь поддерживает это предложение?»

«Я!» — подняла руку мадемуазель Трефетин.

«Все желающие принять это предложение, пожалуйста, поднимите руки!»

Джулиан и четверо его знакомых подняли руки. Джулиан сказал: «Я голосую также от имени лиц, предоставивших мне доверенности. Таким образом, «за» проголосовали восемнадцать человек».

«Предложение принято. Господин Бохост, отныне вы занимаете пост секретаря Общества натуралистов. Вы можете взять на себя полномочия по дальнейшему проведению совещания. Я поздравляю вас и желаю вам успешно выполнять ваши новые обязанности в течение многих лет. Что касается меня, я стар и давно устал заниматься делами Общества. Чрезвычайно рад видеть, что наше древнее и заслуженное Общество пополняют молодые, энергичные люди».

«Благодарю вас», — сказал Джулиан, с подозрением бросив взгляд на Глоуэна и Уэйнесс: почему у них такие послушные, смирные лица?

Пири Тамм произнес: «Документы общества вы сможете найти у меня в кабинете. Пожалуйста, заберите все эти бумаги, как только у вас появится такая возможность. Стоимость активов общества приближается к нулю. Как правило, я восполнял мелкие недостачи из своего кармана. Супруги Спангард, несомненно, подвергнут счета Общества пристальному изучению после того, как вы переместите документацию в свою собственную контору».

Джулиан прокашлялся: «А теперь остается решить последний, очень простой вопрос. Важнейшим активом Общества является акт, подтверждающий его право собственности на планету Кадуол. Как известно всем присутствующим, этот акт, известный под наименованием «бессрочного договора», пропал много лет тому назад».

«Верно. Мы не публиковали эти сведения по очевидным причинам».

«Рад сообщить, что эта потеря может быть восполнена. Господин Фасс и мадемуазель Трефетин заверили меня в следующем. Общество натуралистов может подать в Ойкуменический суд по делам межпланетного значения ходатайство о замене старого договора новым и об объявлении старого договора безвозвратно утерянным и недействительным. Такова, по словам адвокатов, стандартная процедура; она может быть осуществлена беспрепятственно и в кратчайшие сроки. Я упоминаю об этом главным образом к сведению мадемуазель Тамм и господина Клаттока, поскольку они давно занимают враждебную позицию по отношению к партии жизни, мира и освобождения, которая отныне возьмет на себя всестороннюю перестройку структуры так называемого «Заповедника»».

Глоуэн медленно покачал головой: «И опять ты ударил лицом в грязь, Джулиан. Если жмоты желают разграбить планету, им придется поискать какую-нибудь другую».

«Не смейте называть нас «жмотами»! — резко оборвал его Джулиан. — У вас больше нет никакого законного статуса. Как только будет подписан новый договор о передаче собственности...»

«Он не будет подписан».

«Даже так? Почему же?»

«Потому что мы нашли оригинальный договор».

Джулиан выпучил глаза, его нижняя губа задрожала. Господин Фасс что-то прошептал ему на ухо. Джулиан заявил с прежней резкостью: «В таком случае договор является активом, принадлежащим Обществу натуралистов. Где он?»

Глоуэн привстал, повернувшись к полке над софой, просмотрел несколько бумаг, выбрал одну и бросил ее на стол перед Джулианом: «Вот он».

Джулиан, господин Фасс и мадемуазель Трефетин склонились над документом, почти столкнувшись головами. Господин Фасс внезапно ткнул пальцем в какой-то пункт договора: «Вот в чем дело!»

Джулиан недоуменно спросил: «Что они сделали?»

«Они продали Кадуол за один сольдо, получение какового подтверждено подписью Пири Тамма и датировано вчерашним днем».

«Сумма в размере одного сольдо была надлежащим образом перечислена на счет Общества натуралистов», — скромно сказал Пири Тамм.

«Это мошенничество!» — закричал Джулиан. Он схватил документ и вперился в него глазами: «Продано ассоциации, известной под наименованием «управления Заповедника на Кадуоле», с получением возмещения в размере одного сольдо». Джулиан повернулся к господину Фассу: «И они могут это сделать?»

«Без лишних слов — могут. Это уже сделано. Как вы можете заметить, на бессрочном договоре проставлена печать «недействителен в связи с передачей собственности новому владельцу»».

Джулиан повернулся к Глоуэну: «Где новый договор?»

«Вот его копия. Договор официально зарегистрирован. Оригинальный экземпляр хранится в сейфе».

«Ты все еще секретарь Общества натуралистов! — утешила Джулиана Уэйнесс. — Перед тобой открывается новая славная карьера».

«Я складываю с себя полномочия!» — звонким, напряженным голосом сказал Джулиан Бохост. Он обратился к своим приятелям: «Нам здесь больше нечего делать. Мы в гнезде лукавых консервационистов, они жалят, как осы, как ядовитые змеи! Пойдемте отсюда». Он нахлобучил шляпу себе на голову и размашистыми шагами вышел из гостиной, сопровождаемый всей свитой.

Уэйнесс спросила Пири Тамма: «И кто теперь секретарь Общества натуралистов?»

«Только не я, — ответил Пири Тамм. — Боюсь, что Общество натуралистов больше не существует. Конец — делу венец».