Предварительные замечания
I. СИСТЕМА ПУРПУРНОЙ РОЗЫ
(Выдержка из 48-го издания труда «Человеческие миры»)
На полпути вдоль ветви Персеид, на краю Ойкумены, капризный вихрь галактической гравитации подхватил десяток тысяч звезд и небрежно, как сеятель — пригоршню зерна, рассыпал их мерцающей струйкой с завитком на конце. Этот звездный ручеек — Прядь Мирцеи.
В самом конце завитка, рискуя потеряться в безбрежной пустоте, приютилась система Пурпурной Розы, состоящая из трех солнц — Лорки, Синга и Сирены. Белый карлик Лорка и красный гигант Синг быстро вальсируют вокруг общего центра притяжения подобно дородному пожилому любезнику с побагровевшим от натуги лицом и капризной миниатюрной барышне в белом бальном платье. Сирена, желтовато-белое светило, по диаметру и яркости принадлежащее к самому распространенному классу звезд, занимает орбиту на почтительном расстоянии от флиртующей парочки.
Сирене принадлежат три планеты, в том числе Кадуол. Больше одиннадцати тысяч километров в диаметре, Кадоул во многом похож на Землю, и сила притяжения на нем мало отличается от земной. (Перечень физических характеристик и результаты химического анализа атмосферы см. в источнике.)
II. ОБЩЕСТВО НАТУРАЛИСТОВ
Первый исследователь Кадуола, разведчик-заявитель Р. Дж. Нейрманн, был членом-корреспондентом земного Общества натуралистов. Экспедиция на Кадуол, снаряженная Обществом в связи с получением его отчета, подтвердила справедливость лирических отзывов Нейрманна: Кадуол — действительно величественная планета с чудесными ландшафтами, благоприятным климатом и, что еще важнее, поразительно разнообразными флорой и фауной. Общество натуралистов зарегистрировало Кадуол, оформив бессрочный договор о передаче планеты в свою собственность, и сразу же объявило удивительный новый мир Заповедником, навеки защищенным от хищнического уничтожения, вульгарных нововведений и коммерческой эксплуатации.
Великая Хартия определяла порядок управления новым Заповедником и допустимые пределы вмешательства в его экологию.
Три континента — Эксе, Дьюкас и Трой — существенно отличаются друг от друга. Станция Араминта, административный центр планеты, занимала клочок земли площадью примерно 260 квадратных километров на восточном берегу Дьюкаса, наиболее пригодного для жизни материка. Кроме того, Хартия предусматривала создание системы «заповедных приютов», устроенных в самых живописных и любопытных районах для административного персонала, членов Общества натуралистов, ученых и туристов.
III. ПЛАНЕТА КАДУОЛ
Три континента Кадуола, Эксе, Дьюкас и Трой, разделены пустынными морскими просторами, не оживленными островами, за исключением трех вершин потухших вулканов, едва выглядывающих над волнами Восточного океана вдалеке от побережья Дьюкаса — атолла Лютвен, острова Турбен и Океанского острова.
Эксе, продолговатый и узкий материк, растянулся вдоль экватора: практически плоское царство болот и джунглей, покрытое сетью медлительных извилистых рек. Эксе пышет жаром и зловонием, пульсирует яркими красками и прожорливой энергией. Здесь хищные звери повсюду преследуют и яростно пожирают друг друга — а также любого человека, оказавшегося в пределах досягаемости.
Над тропической равниной Эксе возвышаются три вулкана — два действующих, Имфер и Рикке, и один дремлющий, Шатторак.
Первопроходцы почти не уделяли Эксе никакого внимания; впоследствии, когда закончилась первая лихорадочная кампания биологических изысканий и топографических съемок, исследователи тоже почти забыли про Эксе, и джунгли Кадуола остались по большей части неизведанными.
Дьюкас, примерно в пять раз больше Эксе, раскинулся главным образом в умеренных северных широтах на другой стороне планеты, хотя Протокольный мыс, крайняя южная точка этого континента, находится на конце длинного узкого полуострова, пересекающего экватор и продолжающегося еще полторы тысячи километров.
Фауна Дьюкаса, не столь экзотическая, как причудливые чудовища Эксе, тем не менее достаточно агрессивна и нередко внушает серьезные опасения; кроме того, здесь встречаются несколько полуразумных видов. Местная флора во многом напоминает земную — настолько, что на раннем этапе освоения планеты агрономы смогли внедрить на территории станции Араминта несколько полезных видов с Земли, таких, как бамбук, кокосовая пальма, виноградная лоза и фруктовые деревья, не опасаясь экологической катастрофы.
Трой, к югу от Дьюкаса, по площади примерно равен Эксе и простирается от полярных льдов до умеренных южных широт. Трой отличается самой драматической топографией на Кадуоле. Здесь головокружительные утесы нависают над пропастями, а в дремучих лесах бушуют неукротимые ветры. Когда с великого океана налетает буря, волны высотой в тридцать, а то и в пятьдесят метров с оглушительным грохотом разбиваются об утесы земли Питера Буллиса, заставляя сотрясаться все обрывистое побережье.
IV. СТАНЦИЯ АРАМИНТА
На станции Араминта постоянный персонал управления Заповедника, официально насчитывающий двести сорок человек, контролировал соблюдение устава Заповедника и положений Хартии Кадуола. На первый взгляд иерархическая структура управления была проста. Консерватор координировал работу шести отделов.
Первыми начальниками отделов (суперинтендантами) стали Демус Вук, Ширри Клатток, Сол Диффин, Клод Оффо, Марвелл Ведер и Кондит Лаверти. Каждому из них разрешалось нанимать до сорока подчиненных. При этом непотизм был скорее правилом, нежели исключением — каждый суперинтендант назначал главным образом молодых специалистов из числа своих родственников и знакомых. По меньшей мере, в практическом отношении это помогло первым поколениям работников управления избежать разногласий и столкновений, часто омрачающих жизнь поселенцев.
За многие века многое изменилось. На станции Араминта первоначальный примитивный лагерь исследователей превратился в городок, самыми заметными строениями которого стали шесть напоминающих дворцы «пансионов», где проживали потомки Вуков, Оффо, Клаттоков, Диффинов, Ведеров и Лаверти. Со временем каждый пансион приобрел индивидуальные черты, присущие не только зданию как таковому, но и его обитателям — благоразумные и основательные Вуки ничем не напоминали легкомысленных и поверхностных Диффинов, а вкрадчивая осторожность представителей клана Оффо контрастировала с дерзкой опрометчивостью Клаттоков.
Вскоре после основания Араминты на территории станции устроили гостиницу для приезжих, аэропорт, больницу, школы и даже театр — так называемый Орфеум.
Когда перестали поступать редкие субсидии из главного управления Общества натуралистов на Древней Земле, возникла острая необходимость в межпланетной валюте. Поселенцы разбили виноградники во внутренней части анклава и научились производить на экспорт благородные вина, а туристов приглашали останавливаться в любой из дюжины заповедных дач, так называемых «приютов», сооруженных в колоритных районах планеты.
Проходили века, и наличие некоторых проблем становилось все более очевидным. Каким образом всего лишь двести сорок человек могли обслуживать растущий конгломерат учреждений и предприятий? Потребовался компромисс. Прежде всего, «временным наемным работникам» позволили занимать должности среднего уровня. Более или менее свободное истолкование Хартии позволяло не применять ограничение численности постоянных работников управления к детям, пенсионерам, домашней прислуге и «временным наемным работникам без права постоянного проживания». К категории «наемных работников» стали относить тех, кто занимался сельским хозяйством, персонал гостиниц и заповедных дач, механиков из аэропорта и, по сути дела, всех обитателей станции, выполнявших различные обязанности. Так как «наемники» официально не получали право на постоянное проживание, Консерватор смотрел на происходящее сквозь пальцы.
Станция Араминта постоянно нуждалась в доступной, дешевой и послушной рабочей силе. Простейшее решение напрашивалось само собой. Достаточно было пользоваться услугами уроженцев атолла Лютвен, находившегося в пятистах километрах к северо-востоку от станции. Там прозябали йипы — потомки беглой прислуги, нелегальных иммигрантов, мелких преступников и прочего сброда, сначала селившихся на острове тайком, а впоследствии осмелевших и открыто бросавших вызов управлению.
Йипы восполнили дефицит рабочей силы; им стали выдавать действовавшие шесть месяцев разрешения, позволявшие работать на станции Араминта.
Впоследствии от такой уступки отказались, но к тому времени йипы размножились настолько, что ничтожная территория атолла Лютвен не позволяла им разместиться, даже если окружающий океан все еще мог их прокормить. Возникла серьезная угроза того, что йипы хлынут волной на побережье Дьюкаса и тем самым положат конец существованию Заповедника.
Йипы не могли похвастаться высоким происхождением, но их ни в коем случае нельзя было назвать уродливыми или невзрачными. Напротив, с первого взгляда типичный йип производил впечатление человека красивого и статного, с большими, яркими золотисто-карими глазами, волосами и кожей того же золотистого оттенка, безукоризненными чертами лица и атлетическим телосложением. Девушки племени йипов славились по всей Пряди Мирцеи миловидностью, послушным и мягким нравом, а также абсолютным целомудрием в отсутствие надлежащей платы.
По причинам, не вполне поддающимся определению, совокупление йипов с большинством обитателей планет Ойкумены не приводило к появлению потомства. Многие годы по этому поводу высказывались всевозможные догадки и гипотезы; в конечном счете выдающийся биолог Дэниел Темьянка, изучавший диету йипов, выяснил, что определенный вид моллюсков, обитавших в илистой грязи под сваями Йиптона, содержал вещество, оказывавшее выборочное противозачаточное действие на женщин, употреблявших в пищу этих моллюсков с раннего детства. Это открытие подтверждалось тем фактом, что к йипам, отрабатывавшим долги на других планетах, возвращалась способность к перекрестному размножению.
С точки зрения административного персонала станции Араминта самой злободневной проблемой стала необходимость переселения йипов в другие миры.
Тысячи йипов уже перевез таким образом Намур, отпрыск рода Клаттоков, не получивший статус постоянного работника управления, но в свое время заведовавший распределением трудовых ресурсов на станции Араминта. Применявшиеся им методы были законны и, сами по себе, не причиняли йипам особого вреда. Он продавал задолженности йипов инопланетным фермерам, нуждавшимся в рабочей силе. Задолженности эти создавались необходимостью покрывать стоимость космического полета и комиссионные, причитавшиеся Намуру, что приносило последнему существенную прибыль. Будучи обвинен в преступлениях, Намур бежал от представителей закона и прекратил коммерческую деятельность. Кроме того, спрос на услуги йипов не возрастал, так как йипы, по-видимому, не были способны постигнуть основной принцип системы погашения задолженностей: зачем было платить за космический полет, если они уже прибыли в пункт назначения? Необходимость работать, ничего не приобретая взамен, казалась им сущей нелепостью.
V. КОНСЕРВАТОР И ОБИТАТЕЛИ СТРОМЫ
В первые годы после учреждения Заповедника члены Общества натуралистов, нередко посещавшие Кадуол, останавливались в резиденции Консерватора на станции Араминта, Прибрежной усадьбе, ожидая гостеприимства, как чего-то само собой разумеющегося. Время от времени Консерватору приходилось одновременно принимать две дюжины гостей, причем некоторые постояльцы продлевали свое пребывание в усадьбе на неопределенный срок, продолжая заниматься исследованиями или просто наслаждаясь новизной Кадуола и его природы.
В конце концов очередной Консерватор восстал и настоял на том, чтобы приезжие натуралисты селились в палаточном городке на берегу моря и сами готовили себе еду в котелках, разводя костры.
На ежегодном конклаве Общества натуралистов на Земле было предложено несколько возможных решений возникшей проблемы, большинство из которых встретилось с сопротивлением консервационистов, жаловавшихся на то, что Хартия мало-помалу теряла всякий смысл, будучи переполнена исключениями и оговорками, противоречащими ее основным положениям. Их оппоненты отвечали: «Все это очень хорошо. Но почему мы должны ютиться в грязных походных палатках, посещая Кадуол, чтобы проводить запланированные исследования? Мы — не менее полноправные члены Общества, чем Консерватор и его подчиненные!»
После длительных споров и обсуждений Общество утвердило хитроумный план, подготовленный одним из самых радикальных консервационистов. Было решено учредить на Кадуоле второй анклав, гораздо меньше станции Араминта — но с тем условием, что он будет находиться там, где человеческое поселение никоим образом не повлияет на окружающую среду. В качестве места для поселения выбрали крутой, почти отвесный склон над фьордом Строма, вклинившимся в берега Троя — участок, смехотворно неподходящий для строительства. Судя по всему, многие влиятельные участники конклава таким образом надеялись воспрепятствовать осуществлению нового плана.
Вызов, однако, был принят, и на Кадуоле возникла Строма — причудливое скопление опирающихся на уступы скал черных и темно-коричневых домов, узких и высоких, с белыми, голубыми и красными дверными и оконными рамами. С другого берега фьорда Строма выглядела как колония угловатых двустворчатых моллюсков, мертвой хваткой вцепившихся в содрогающийся от ударов прибоя утес.
Многие члены Общества натуралистов, побывавшие в Строме, находили условия жизни в этой колонии достаточно привлекательными и, под предлогом проведения долгосрочных исследований, сформировали ядро постоянного населения поселка, численность которого иногда достигала тысячи двухсот человек.
На протяжении столетий особые условия Стромы — изоляция, академические традиции и этикет, определявший уместность и неуместность тех или иных поступков — привели к образованию общины, в которой доктринерский интеллектуализм сосуществовал с причудливой старомодной простотой нравов, время от времени оживлявшейся эксцентричностью.
Доходы Стромы обеспечивались главным образом инопланетными капиталовложениями; обитатели городка пользовались любой возможностью знакомиться с жизнью других миров и считали себя «космополитами».
На Земле Общество натуралистов пало жертвой слабохарактерности руководства, казнокрадства со стороны очередного секретаря, оказавшегося жуликом, и общей неспособности этой организации найти себе полезное применение. Год за годом численность членов Общества уменьшалась, в основном за счет недостаточного пополнения его рядов.
В Прибрежной усадьбе, в полутора километрах к югу от управления Заповедника на станции Араминта, жил Консерватор, исполнительный суперинтендант станции. В соответствии с положениями Хартии, Консерватором мог быть только действующий член Общества натуралистов; поскольку на Кадуоле земное Общество натуралистов превратилось в не более чем смутное воспоминание, ввиду отсутствия практически целесообразной альтернативы по меньшей мере это условие Хартии приходилось толковать шире, чем предполагалось ее авторами, и проживание в Строме как таковое стали официально считать эквивалентным членству в Обществе натуралистов — несмотря на то, что жители Стромы не платили членских взносов и никак не участвовали в совещаниях и делопроизводстве Общества.
Политическая фракция в Строме, называвшая себя «партией жизни, мира и освобождения» (сокращенно — ЖМО), выступала в защиту прав островитян-йипов, условия существования которых, с точки зрения партийных активистов, были недопустимы и бросали тень на коллективную репутацию обитателей планеты. По их мнению, для решения этой проблемы необходимо было разрешить йипам селиться на побережье Дьюкаса. Другая фракция, так называемые «консервационисты» или «хартисты», признавала наличие проблемы, но предлагала решение, не нарушавшее положения Хартии, а именно переселение всей популяции йипов на другую планету. «Несбыточные фантазии!» — отвечали «жмоты» (члены партии ЖМО) и принимались критиковать Хартию в еще более категорических выражениях. Они заявляли, что соблюдение древней Хартии как таковое — пережиток прошлого, противоречащий принципам гуманизма и «прогрессивного» мышления. По их словам, Хартия отчаянно нуждалась в пересмотре и внесении поправок — хотя бы потому, что это позволило бы облегчить участь йипов.
Возражая, консервационисты настаивали на непреложности Хартии и устоев Заповедника. С циничной подозрительностью они обвиняли «жмотов» в лицемерном служении своекорыстным целям под видом правозащитной деятельности — «жмоты» стремятся переселить йипов на побережье Мармионовой земли, говорили они, чтобы создать прецедент, позволяющий нескольким «особо заслуженным» натуралистам (то есть, фактически, самым радикальным краснобаям-активистам ЖМО) застолбить поместья в районах Дьюкаса с приятным климатом и чудесными видами, где они катались бы как сыр в масле подобно древним лордам, нанимая йипов в качестве прислуги и сельскохозяйственных работников. Подобные обвинения вызывали у «жмотов» бешеные приступы ярости, в глазах циничных хартистов лишь подтверждавшие справедливость их подозрений и существование тайных амбиций в стане их противников.
На станции Араминта «прогрессивную» идеологию не принимали всерьез. Местные жители сознавали реальность и злободневность проблемы йипов, но предложенное «жмотами» решение приходилось отвергнуть — любые официальные уступки стали бы юридически необратимым признанием присутствия йипов на Кадуоле, тогда как все усилия требовалось прилагать в противоположном направлении, подготавливая перемещение всей популяции йипов на другую планету, где их присутствие стало бы полезным и желательным.
VI. СПАНЧЕТТА И СИМОНЕТТА
В пансионе Клаттоков сестры Спанчетта и Симонетта Клатток во многом походили одна на другую, хотя Спанчетта была практична и основательна, тогда как Симонетта — или «Смонни», как ее называли друзья — отличалась игривостью воображения и непоседливостью. Со временем обе сестры превратились в крупных полногрудых молодых женщин с буйными копнами волос, маленькими блестящими глазами, полузакрытыми тяжелыми веками и бледными широкоскулыми лицами. Обе вели себя вспыльчиво, высокомерно, повелительно и тщеславно; обе не стесняли себя условностями и проявляли необузданную энергию. В юности сестры Спанни и Смонни были одержимы страстным влечением к Шарду Клаттоку, коего они бесстыдно пытались соблазнить, женить на себе или подчинить каким-либо иным образом. Увы, их поползновения оказались тщетными: Шард находил обеих сестер одинаково неприятными, если не отвратительными, особами и уклонялся от их назойливых заигрываний со всем возможным тактом.
Шарда откомандировали проходить курс подготовки офицеров МСБР в Сарсенополис на Девятой планете системы Аль-Фекки. Там он встретился с Марьей Атэне — грациозной, очаровательной, умной и полной достоинства темноволосой девушкой. Они влюбились в друг друга, поженились в Сарсенополисе, и в свое время вернулись на станцию Араминта.
Разбитые сердца Спанчетты и Смонни наполнились мрачной яростью. С их точки зрения поступок Шарда знаменовал собой не только окончательный отказ, но и нечто гораздо более возмутительное — вызов, пренебрежение, неподчинение! Им удалось рационализировать свое бешенство, когда Смонни, провалившую выпускные экзамены в лицее и в результате потерявшую статус полноправной служащей управления, выселили из пансиона Клаттоков примерно тогда же, когда в него вселилась Марья; вину за эту трагедию было очень легко возложить на Марью и Шарда.
Обиженная на весь мир, Смонни покинула станцию Араминта. Некоторое время она блуждала из одного конца Ойкумены в другой, затевая и бросая различные предприятия. Со временем она вышла замуж за богача Титуса Зигони, владельца ранчо «Тенистая долина»— пятидесяти семи тысяч квадратных километров плодородной земли на планете Розалия, а также космической яхты со странным наименованием «Мотыжник». На ранчо не хватало рабочих рук, и Титус Зигони, по рекомендации Смонни, стал использовать бригады йипов, подписывавших долговые обязательства в обмен на перевозку и поселение на Розалии. Йипов поставлял на Розалию не кто иной, как Намур, делившийся прибылью с умфо Йиптона Калиактусом.
По приглашению Намура дряхлый Калиактус посетил ранчо «Тенистая долина» на Розалии, где и был умерщвлен Симонеттой или Намуром — не исключено, что Симонеттой и Намуром сообща.
Титуса Зигони — безобидного, ничем не примечательного человека — посадили на престол умфо, но фактически безграничную власть над йипами приобрела стоявшая за его спиной Смонни. Прошедшие годы нисколько не притупили ненависть Симонетты к станции Араминта в целом и к Шарду Клаттоку в частности. Во сне и наяву она мечтала учинить какую-нибудь катастрофу, гибельную для управления Заповедника и отвергнувшего ее авансы наглеца. Тем временем Намур с завидным хладнокровием, достойным лучшего применения, вернулся к исполнению роли любовника обеих сестер одновременно.
Примерно тогда же у Шарда и Марьи родился сын, Глоуэн. Когда Глоуэну исполнилось два года, Марья поехала кататься на лодке и утонула в самых необычных обстоятельствах. Очевидцами несчастного случая были два йипа, Селиус и Кеттерлайн. Оба заявляли, что не умели плавать: как они могли спасти женщину, тонувшую в тридцати метрах от берега? И почему эта женщина сама не научилась плавать, прежде чем доверять свою жизнь ненадежному утлому челноку? В любом случае, поступки этой особы мало их волновали: они беседовали и не обращали внимания на то, чем она занималась. Шард, не убежденный доводами йипов, допрашивал их с пристрастием, пока те не впали в тупое бессловесное оцепенение. Шарду ничего не осталось, как отступиться и отправить их восвояси в Йиптон.
Была ли смерть его молодой жены, на самом деле, несчастным случаем? Шард поклялся, что в один прекрасный день докопается до истины.
Глава 1
1
Терраса гостиницы «Атворд» в Строме выступала на десять метров за край утеса в бескрайний простор напоенного солнечным светом воздуха; в трехстах метрах под ней бушевали холодные сине-зеленые волны фьорда. За столом у наружного поручня террасы сидели четверо. Инопланетяне Торк Тамп и Фаргангер пили густое пиво из каменных кружек. Достопочтенному Дензелю Аттабусу подали сто граммов настойки на травах в маленьком оловянном стаканчике, а другой уроженец Стромы, Роби Мэйвил, держал в руке бокал с зеленым вином, привезенным со станции Араминта. Костюмы Аттабуса и Мэйвила соответствовали моде, преобладавшей в городке: черные пиджаки из теплой толстой саржи, с фалдами, но без украшений, и узкие темно-красные брюки. Полный и круглолицый Мэйвил, с мягкими волнистыми черными волосами, прозрачно-серыми глазами и черной «щеткой» усов, был намного младше своего спутника. Он сидел, развалившись на стуле и глядя в бокал с вином — события его явно не устраивали.
Достопочтенный Аттабус лишь недавно присоединился к компании. Он сидел, отодвинув в сторону стаканчик с настойкой и неподвижно выпрямившись: почтенного возраста господин с пышной седой шевелюрой, выдающимся носом и узкими голубыми глазами под мохнатыми бровями.
Инопланетяне были люди совсем другой породы. Они одевались так, как одевались по всей Ойкумене — в свободные рубашки и темно-синие саржевые брюки, заправленные в башмаки с высокими голенищами и пряжками с внутренней стороны. На лице Торка Тампа, низкорослого и почти облысевшего, но широкоплечего и мускулистого, застыло выражение суровой непреклонности. Фаргангер, костлявый и жилистый верзила, кривил тонкий пепельно-серый рот, рассекавший подобно косому шраму его продолговатую, напоминавшую обтянутый кожей череп голову. Оба будто надели маски полного безразличия; лишь изредка в их глазах загорались искорки презрительного веселья, вызванные репликами Дензеля Аттабуса и Роби Мэйвила.
Бросив небрежный взгляд на двух инопланетян, достопочтенный Аттабус перестал обращать на них внимание и сосредоточил его на Мэйвиле: «Я не только не удовлетворен, я шокирован и обескуражен!»
Роби Мэйвил попробовал изобразить обнадеживающую улыбку: «Уверяю вас, все не так плохо, как может показаться! По сути дела, остается только надеяться...»
Достопочтенный Аттабус оборвал его жестом: «Неужели вы не можете уяснить самый элементарный принцип? Мы заключили нерушимый договор, заверенный директоратом в полном составе».
«Вот именно! Все осталось по-прежнему — с той лишь разницей, что теперь мы можем встать на защиту вашего дела более решительно».
«Почему со мной никто не посоветовался?»
Роби Мэйвил пожал плечами и отвернулся, глядя в солнечный воздушный простор: «Не могу сказать».
«Зато я могу! Допущено отклонение от первичной догмы, а первичная догма — не просто словесная формулировка, но императив, определяющий наше существование ежедневно и ежеминутно!»
Роби Мэйвил отвлекся от созерцания пустого пространства: «Могу ли я поинтересоваться, кто вам предоставил эти сведения? Случайно, не Руфо Каткар?»
«Это не имеет значения».
«Не могу полностью с вами согласиться. Каткар, конечно, во многих отношениях превосходная личность, но его принципы, если их можно так назвать, меняются в зависимости от обстоятельств, и он нередко позволяет себе злонамеренные преувеличения».
«Как он может преувеличить то, что я вижу своими глазами?»
«Но вы не видите всей картины!»
«Как, вы еще что-нибудь натворили?»
Роби Мэйвил покраснел: «Я имею в виду, что, осознавая необходимость, исполнительный комитет проявил надлежащую гибкость».
«Ха! Вы только что обвинили Каткара в непостоянстве, а ведь именно он остался верен своим принципам и приподнял завесу, скрывавшую самое поразительное положение вещей!» Достопочтенный Аттабус заметил оловянный стаканчик с настойкой, поднял его и залпом отправил его содержимое в глотку: «Понятия «честность» и «добросовестность» неизвестны в кругу ваших приятелей-заговорщиков».
Некоторое время Роби Мэйвил сидел в мрачном молчании. Затем, осторожно глядя в сторону, он произнес: «Совершенно необходимо, чтобы это недоразумение было устранено. Я поговорю с теми, от кого это зависит, и нам, без сомнения, официально принесут глубочайшие извинения. После этого, когда взаимное доверие будет восстановлено, наша группа продолжит работу, и каждый, как прежде, будет вносить свой вклад согласно своим возможностям и способностям».
Достопочтенный Аттабус резко расхохотался: «Позвольте мне процитировать отрывок из «Событий» Наварта: «Девственницу четырежды изнасиловали в кустах. Виновник, призванный к ответу, пытается возместить нанесенный ущерб. Он предлагает дорогостоящую мазь, чтобы способствовать скорейшему заживлению царапин на ягодицах потерпевшей, но все его извинения и оправдания не могут восстановить ее девственность»».
Роби Мэйвил глубоко вздохнул и ответил тоном, взывающим к рассудку и доброжелательности: «Возможно, следует взглянуть на дело со стороны, чтобы перед нами открылась более широкая перспектива».
«Я не ослышался? — голос Дензеля Аттабуса взволнованно задрожал. — Вы предлагаете расширить кругозор кавалеру ордена «Благородного пути» девятой степени? Что вы себе позволяете?»
Роби Мэйвил упрямо продолжал: «Я представляю себе вещи таким образом: мы сражаемся на поле битвы абсолютов, добра и зла, и этим фактом непреложно определяются наши потребности. Враги отчаянно сопротивляются — когда на нас нападают, наш долг заключается в том, чтобы отражать их удары. Короче говоря, мы вынуждены плыть по течению реальности — в противном случае мы утонем, обремененные сияющими доспехами иллюзий».
«Не валяйте дурака! — резко сказал достопочтенный Аттабус. — Я не вчера родился. За долгие годы я успел понять, что порядочность и надежность неотъемлемы от добра, они улучшают и обогащают жизнь. Обман, принуждение, кровопролитие и страдания — атрибуты зла; то же можно сказать о несоблюдении договоров».
«Мелочное раздражение и уязвленное самолюбие не должны останавливать вас на пути к великой цели!» — отважно возразил Роби Мэйвил.
Дензель Аттабус усмехнулся: «Да-да, разумеется. Я тщеславен и мелочен, я хочу, чтобы мне почтительно кланялись и целовали мои ступни. Вы действительно так думаете? Не притворяйтесь. Ваши цели совершенно очевидны. Вы хотите, чтобы я снова выплатил большую сумму денег — насколько я понимаю, речь идет о ста тысячах сольдо».
Роби Мэйвил выдавил натянутую усмешку: «Клайти Вержанс упомянула о том, что вы согласились предоставить сто пятьдесят тысяч».
«Эта цифра была упомянута, — согласился Дензель Аттабус. — От нее осталось одно упоминание, не более того. Настало время вернуть деньги, полученные обманным путем — все до последнего гроша! Я принял бесповоротное решение: вам не удастся финансировать за мой счет свои чудовищные приобретения!»
Роби Мэйвил зажмурился и отвел глаза. Тамп и Фаргангер безмятежно прихлебывали пиво. Достопочтенный Аттабус, казалось, только сейчас заметил их присутствие: «Простите, я не запомнил, как вас зовут?»
«Торк Тамп».
«А вас?»
«Фаргангер».
«Фаргангер? К вам обращаются только по фамилии?»
«Фамилии достаточно».
Дензель Аттабус задумчиво изучил обоих, после чего обратился к Тампу: «Я хотел бы задать вам несколько вопросов. Надеюсь, вас это не слишком затруднит».
«Спрашивайте, — безразлично отозвался Тамп. — Хотя Мэйвил, похоже, предпочитает сам отвечать на вопросы — зачем еще он здесь нужен?»
«Возможно. Но я намерен установить факты тем или иным способом».
Роби Мэйвил выпрямился на стуле и нахмурился, обеспокоенный новой помехой — приближался Руфо Каткар, высокий, худощавый и бледный субъект со впалыми щеками и окруженными лиловыми тенями горящими черными глазами под черными бровями. Пряди черных волос прилипли к его узкому белому лбу, костлявую челюсть окаймляла не слишком аккуратная бородка. Его длинные узловатые ноги и руки отличались такими большими ладонями и ступнями, что он казался нелепым. Каткар приветствовал Мэйвила сухим кивком, с подозрением покосился на Тампа и Фаргангера и обратился к достопочтенному Аттабусу: «У вас безутешный вид». Каткар пододвинул стул и уселся.
«Безутешный? Мягко сказано! — откликнулся Дензель Аттабус. — Тебе известны обстоятельства».
Роби Мэйвил открыл было рот, но Аттабус остановил его жестом: «Меня обвели вокруг пальца — история, старая, как мир. Как это могло случиться со мной? Не знаю, смеяться или плакать?»
Глаза Мэйвила нервно бегали из стороны в сторону: «Зачем же так выражаться, господин Аттабус? Ваши восклицания развлекают всю террасу!»
«Пусть слушают! Может быть, они чему-нибудь научатся на моем примере. Факты таковы: ко мне обратились с неискренней любезностью, всем и каждому не терпелось выслушать мое мнение — сама по себе новизна такой ситуации меня настораживала. Тем не менее, я выразил свои убеждения ясно и подробно, не оставив никаких оснований для их неправильного истолкования».
Достопочтенный Аттабус иронически покачал головой: «Реакция слушателей меня удивила. Они попросили назвать источник моих философских воззрений. Я скромно ответил, что отважился сделать лишь несколько первых робких шагов по «Благородному пути», и все присутствующие были глубоко впечатлены. «Наконец удалось сформулировать первичную догму, определяющую политику партии ЖМО!» — говорили мне. Лихорадочно возбужденные, мои собеседники готовы были броситься в священный бой! Меня безвозвратно вовлекли в общее дело, меня настойчиво просили реализовать мои взгляды на практике, применяя все средства, находящиеся в моем распоряжении, в том числе финансовые — в конце концов, разве можно найти лучшее применение богатствам, бесцельно накапливающимся на банковских счетах? Я согласился перевести существенную сумму на счет в «Банке Соумджианы». К этом счету могли получать доступ только три члена исполнительного комитета, назначенных в тот же день: Роби Мэйвил, Джулиан Бохост и, по моему настоянию, Руфо Каткар. Я поставил условие: деньги, переведенные на этот счет, нельзя тратить в целях, сколько-нибудь противоречащих заповедям «Благородного пути». Все без исключения хорошо знали об этом условии, все без исключения обязались его соблюдать! Мои пожелания получили всеобщую поддержку, и громче всех об этом заявлял отважный борец за справедливость, Роби Мэйвил!
Так было достигнуто наше соглашение — в обстановке взволнованного единодушия.
Сегодня утром наступила развязка. Я узнал, что моим доверительным фондом злоупотребили, что первичную догму отбросили пинком, как кусок гнилого мяса, что мои деньги используются в самых неблаговидных целях. Происходящее можно назвать только предательством! Теперь мы стоим лицом к лицу с новой реальностью — и она заключается прежде всего в том, что все мои деньги подлежат немедленному возвращению».
«Но это невозможно! — страстно воскликнул Роби Мэйвил. — Деньги сняты со счета и потрачены!»
«Сколько именно вы растратили?» — резко спросил Руфо Каткар.
Роби Мэйвил обжег его взглядом, полным ненависти: «До сих пор в нашем разговоре я пытался соблюдать общепринятые правила вежливости, но теперь приходится сослаться на ситуацию, о которой лучше было бы не упоминать — по крайней мере до поры до времени. Но факты остаются фактами — между исполнительным комитетом партии ЖМО и Руфо Каткаром больше нет и не может быть никаких отношений. Грубо говоря, Каткар больше не считается «жмотом» с достаточно высокой репутацией».
«Кому какое дело до высокой или низкой репутации ваших «жмотов»! — вспылил достопочтенный Аттабус. — Руфо Каткар — мой двоюродный племянник и человек со связями в самых влиятельных кругах! Кроме того, он — мой помощник, и я во всем на него полагаюсь».
«Не сомневаюсь, — кивнул Мэйвил. — Тем не менее, взгляды Каткара зачастую нецелесообразны и даже нелепы. В интересах беспрепятственного делопроизводства его исключили из состава руководства».
Каткар отодвинулся на стуле: «Мэйвил, потрудитесь придержать язык, пока я перечисляю фактические обстоятельства дела. Обстоятельства эти нелицеприятны и уродливы. Партия ЖМО контролируется парой самовлюбленных женщин, соперничающих в упрямстве и бесцеремонности. Нет необходимости называть их имена. В стаде беспозвоночных простофиль и хвастливых попугаев, среди которых ниже всех пресмыкается и пуще всех распускает хвост Роби Мэйвил, я оставался последним оплотом здравого смысла, последней препоной на пути безумного самоуничтожения, избранном партийным руководством. Но меня смели в сторону, и теперь партия ЖМО — машина без тормозов и ограничителей, мчащаяся в пропасть». Каткар поднялся на ноги и обратился к достопочтенному Аттабусу: «Вы приняли самое правильное решение! Заговорщикам следует отказать в любых дальнейших кредитах, а все деньги, уже ими полученные, они обязаны вернуть!» Каткар повернулся и решительно удалился с террасы. Дензель Аттабус тоже приготовился встать.
Роби Мэйвил воскликнул: «Подождите! Вы должны меня выслушать! Пусть он ваш двоюродный племянник, но Каткар совершенно неправильно истолковывает события!»
«Неужели? Его замечания показались мне разумными».
«Вы не знаете всей правды! Каткара исключили из состава руководства, но это вызвано не только личными столкновениями. Он пытался бессовестно захватить власть! Каткар заявил, что руководить нашей кампанией должен он, так как благодаря своей квалификации он лучше справится с этой ролью, чем Клайти Вержанс и Симонетта, а им он отвел второстепенные роли. Разумеется, обе женщины пришли в ярость. Они считают, что Каткар демонстрирует недопустимый избыток мужского тщеславия. Каткару не только отказали в притязаниях — его задержали и строго наказали, так строго, что теперь он движим исключительно ненавистью и жаждой мщения».
«А какими побуждениями руководствовались бы вы на его месте? — возмутился Дензель Аттабус. — Каткар кое-что рассказывал мне о своей жизни на Шаттораке. Меня нисколько не удивляет его реакция».
Вздохнув, Роби Мэйвил смирился с неизбежностью: «Несмотря на все, Каткар ничему не научился. Он ведет себя так же безрассудно и нагло, как раньше. Он игнорирует линию партии, и ему могут угрожать новые дисциплинарные меры. Тем временем, его рекомендации бессмысленны — по сути дела, они даже опасны, так как вас могут заподозрить в сообщничестве с Каткаром, когда ему придется рассчитываться за свои проступки».
Дензель Аттабус неподвижно воззрился на Мэйвила холодными голубыми глазами: «Не могу поверить своим ушам! Вы, кажется, угрожаете мне насилием?»
Роби Мэйвил церемонно прокашлялся: «Разумеется, нет! Тем не менее, действительностью невозможно пренебрегать, даже если вы — достопочтенный Дензель Аттабус».
«Не вам говорить о действительности. Каткар меня не надувал и не обкрадывал. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы окончательно решить этот вопрос к моему полному удовлетворению». Дензель Аттабус слегка поклонился Тампу и Фаргангеру, после чего покинул террасу, не удостоив Мэйвила даже кивком.
Роби Мэйвил снова размяк на стуле, как остановившаяся заводная игрушка. Тамп наблюдал за ним, не проявляя никаких эмоций. Фаргангер созерцал просторы к югу от гигантской расщелины фьорда и сине-зеленые воды в трехстах метрах под террасой.
Наконец Мэйвил поднял голову и выпрямился: «Ничто не вечно. Похоже на то, что наконец настало время перемен».
По некотором размышлении Тамп заметил: «Рожденный ползать летать не может».
Роби Мэйвил угрюмо кивнул: «Таков урок, извлеченный многими. Никому из них, однако, он не пошел на пользу».
Ни выражение лица Тампа, ни положение головы Фаргангера не изменились; наблюдая за ними, никто не смог бы догадаться, о чем они думают.
2
За два дня до посещения Стромы Эгон Тамм связался со смотрителем Боллиндером. Сообщив о своих планах, консерватор попросил подготовить по такому случаю зал для проведения совещаний. Смотритель Боллиндер обещал выполнить эту просьбу.
В назначенный день, примерно в три часа пополудни, у воздушного вокзала Стромы приземлился автолет Эгона Тамма — темноволосого человека плотного телосложения с непринужденными манерами и настолько обыденной внешностью, что его присутствие иногда переставали замечать. Он приехал в сопровождении Бодвина Вука, Шарда Клаттока и Глоуэна Клаттока, представлявших отдел B (бюро расследований), а также Хильвы Оффо, председательницы Верховного суда управления Заповедника на станции Араминта, и своей дочери Уэйнесс.
Навстречу из Стромы поднялись три смотрителя Заповедника, несколько других видных представителей местной общины, группа студентов и небольшая толпа обывателей, которым просто больше нечего было делать. Они ждали на обочине у дороги, ведущей в городок по краю утеса, в черных плащах с капюшонами, вздувавшихся и хлопавших на ветру. Как только Эгон Тамм приблизился, долговязый рыжебородый молодой человек выбежал и преградил ему путь. Консерватор вежливо остановился, а молодой человек спросил, перекрикивая ветер: «Зачем вы приехали?»
«Чтобы обратиться к населению Стромы».
«В таком случае вы должны сказать правду! Правда — как поручень на краю обрыва; в Строме уже не на что опереться, все перемешалось, все вверх дном! Мы хотели бы услышать обнадеживающие новости — не могли бы вы намекнуть, о чем вы будете говорить?»
Эгон Тамм рассмеялся: «Об этом скоро все узна́ют, а до тех пор рекомендую проявить терпение».
Ветер бушевал, и рыжебородый юноша снова повысил голос: «Но какие вести вы привезли, хорошие или плохие?»
«Ни то ни другое, — ответил Эгон Тамм. — Я скажу вам правду».
«А! — безутешно воскликнул молодой человек. — Хуже ничего не может быть!» Он уступил дорогу, и Эгон Тамм с сопровождавшей его делегацией продолжили спуск по краю утеса.
До выступления консерватора оставался час; приехавшие собрались в таверне «Приют астронавта». Бодвин Вук, Шард и Глоуэн вышли на террасу, Эгон Тамм и Хильва Оффо остались в пивной. Уэйнесс встретила старых приятелей и пригласила их к себе домой — туда, где она жила до переезда на станцию Араминта. Она сообщила о своих планах отцу; Эгон Тамм пытался возражать: «Минут через двадцать все соберутся в конференц-зале».
«Никаких проблем! Мы включим экран и послушаем тебя по телефону».
«Как хотите».
Покинув таверну, Уэйнесс поднялась на второй ярус и быстро, почти вприпрыжку, направилась на восток. Уже через пару минут она увидела впереди высокий зеленый дом с криволинейным фасадом — дом, где Уэйнесс провела первые годы жизни. В детстве она считала его единственным в своем роде, самым лучшим домом во всей Строме; его цвет и особенности казались ей тогда преисполненными значением. На самом деле все дома в Строме были похожи — высокие, узкие, опирающиеся один на другой, с одинаковыми группами высоких узких окон и островерхими крышами; отличались они только мрачноватой расцветкой — темно-синей, каштановой, темно-коричневой, пепельно-серой, черной или темно-зеленой, с архитектурными деталями, подчеркнутыми белыми, голубыми или ярко-красными контурами.
Дом родителей Уэйнесс, темно-зеленый с белыми и голубыми наличниками окон и дверей, находился на восточном конце второго яруса — в престижном районе, с точки зрения никогда не забывавших о статусе жителей Стромы.
Уэйнесс росла девочкой тоненькой, маленькой, задумчивой и замкнутой. Темные кудри и бледно-оливковую кожу она унаследовала от одной из прабабушек, уроженки Кантабрийских гор на Древней Земле. Черты лица ее были настолько правильными, что казались непримечательными, пока наблюдатель не обнаруживал, приглядевшись, деликатные контуры короткого прямого носа, скул и подбородка, а также широкий улыбчивый рот. Отзывчивый и дружелюбный ребенок, Уэйнесс никогда не была чрезмерно общительной или задиристой. Любопытство, граничившее с восхищением, и всевозможные размышления постоянно занимали ее голову — настолько, что она предпочитала сторониться компании сверстников, а в наиболее традиционно настроенных семьях Стромы ее считали чудаковатой и не слишком жаловали. Иногда она чувствовала себя немножко одинокой и всеми забытой, стремясь к чему-то далекому и недостижимому, к чему-то, что она сама не могла точно определить; со временем, однако, мальчики начали замечать, что Уэйнесс Тамм очень хорошо выглядит, и странные печальные настроения стали посещать ее гораздо реже.
В те годы в Строме было мало разногласий и политических конфликтов; даже если споры возникали, они почти всегда ограничивались беззаботными перепалками и философскими дебатами в кругу друзей, встречавшихся в гостиных. Огромному большинству местных жителей существование казалось устоявшимся, не нуждающимся в изменениях и по большей части благополучным; только несколько человек принимали иконоборческие социальные теории близко к сердцу, и эти люди образовали ядро «партии жизни, мира и освобождения» (сокращенно — «ЖМО», в связи с чем их в шутку прозвали «жмотами»).
В детстве Уэйнесс не интересовалась политикой; в конце концов, доктрина Заповедника оставалась основным и непреложным фактом жизни — разве все они не жили на планете Кадуол, где каждый подчинялся положениям Великой Хартии? Ее отец, Эгон Тамм, был убежденным консервационистом, хотя и не любил выражать свои взгляды громогласно; ему не нравилась полемика, и он уклонялся от участия в сопровождавшихся ударами кулаков по столу шумных перебранках, постепенно начинавших омрачать атмосферу Стромы и восстанавливать друг против друга хороших знакомых. Когда настала пора назначить нового консерватора, в качестве компромисса выбрали Эгона Тамма, человека умеренного, разумного и внешне ничем не напоминавшего активистов какой-либо фракции.
Когда Уэйнесс исполнилось пятнадцать лет, ее семья переехала в Прибрежную усадьбу на окраине станции Араминта, а темно-зеленый дом на втором ярусе Стромы уступили пожилой сестре Эгона Тамма и ее не менее пожилому супругу.
Теперь этот дом пустовал — хозяева путешествовали в космосе. Поднявшись по двум ступенькам крыльца, Уэйнесс отодвинула дверь; подобно большинству дверей в Строме, она никогда не закрывалась на замок. Переступив порог, Уэйнесс оказалась в восьмиугольной прихожей со стенами, выложенными панелями из выцветшего дерева, прибитого к берегу океаном. На полках высоких стеллажей красовались коллекция древней оловянной посуды и шесть карикатурных масок — никто не знал, кого они изображали и по какому поводу.
Все было по-прежнему! Слева арочный проход открывался в столовую; в глубине прихожей винтовая лестница и лифт позволяли подняться на верхние этажи. Справа еще один арочный проход вел в гостиную. Заглянув в столовую, Уэйнесс заметила знакомый круглый стол из полированного дерева, за которым она столько раз сидела с родителями и братом. А теперь Майло не было в живых. Глаза Уэйнесс заволокли слезы, она стала часто моргать и подумала: «Не следует поддаваться эмоциям, это ни к чему».
Отвернувшись, Уэйнесс пересекла прихожую и зашла в гостиную, осторожно ступая с пятки на носок, чтобы не потревожить призраков — в Строме все в какой-то степени верили, что в каждом старом доме водятся призраки. Призраки ее темно-зеленого дома, однако, проявляли холодное безразличие к жизни обитателей, и Уэйнесс никогда их не боялась.
Все было по-прежнему — дом оставался таким, каким она его помнила, но в нем все уменьшилось, будто теперь она смотрела не вещи в перевернутый театральный бинокль. Три застекленных «фонаря» в наружной стене создавали ощущение, что дом плыл в необъятном небесном просторе — лишь в трех километрах к югу темнела отвесная стена противоположного утеса. Подойдя близко к окну и глядя вниз, можно было заметить беснующиеся волны фьорда. Сирена уже опускалась к самому краю утеса, и через фасетчатые стекла окон-фонарей гостиную озаряли косые темно-желтые лучи. Пара других солнц, красноватый чопорный Синг с блестящей белой приятельницей Лоркой, уже скрылась за высоким горизонтом.
Уэйнесс поежилась — в доме было холодно. Она разожгла огонь в камине, осторожно насыпав в очаг кучку вымытого морем битумного угля и сложив над ней шалашик ломаного плавника. Уэйнесс продолжала оглядываться — после просторных помещений Прибрежной усадьбы здесь все казалось тесным, хотя высокие потолки несколько компенсировали узость комнат. «Странно!» — подумала Уэйнесс. Она никогда раньше не чувствовала себя стесненной в этом доме. «Не может ли жизнь, проведенная в таких условиях, наложить отпечаток на мышление? — спросила она себя. — Наверное, нет; мозг приучается игнорировать ограничения и преодолевает их воображением». Уэйнесс повернулась спиной к огню. Справа на высокой опоре стоял глобус Древней Земли; слева на такой же опоре возвышался глобус Кадуола. В детстве она часами изучала эти глобусы. Она решила, что, когда она выйдет замуж за Глоуэна, у них в доме будут стоять два таких глобуса — может быть, даже эти самые. Другие предметы мебели не вызывали у нее ностальгического желания взять их с собой; обитые темно-красной и крапчато-зеленой материей, крепкие и традиционные, они будто застыли навечно в предназначенных для них местах — ведь в Строме никогда ничего не менялось!
Уэйнесс поправила себя: перемены уже настигли Строму, и предстояли новые, еще более решительные перемены. Уэйнесс вздохнула, опечаленная неизбежностью.
Глядя в окно внутренней стены, она заметила нескольких своих приятелей, приближавшихся по узкой дорожке, прижимавшейся к обрыву. Четыре девушки и два молодых человека, все они были примерно того же возраста, что и Уэйнесс. Она открыла входную дверь — друзья ввалились в прихожую, смеясь, болтая, перекликаясь веселыми приветствиями. Все они дивились на то, как изменилась Уэйнесс.
«Ты всегда ходила такая серьезная, погруженная в тайные помыслы! Мне часто хотелось догадаться, о чем ты думаешь», — сказала Траденс.
«Мои помыслы были вполне невинны», — успокоила ее Уэйнесс.
«Слишком много думать вредно! — заявила Сунджи Боллиндер. — Начинаешь во всем сомневаться и ничего не можешь решить окончательно».
Все обернулись к Уэйнесс, и той пришлось ответить: «Это очень глубокое наблюдение; в один прекрасный день мне придется взять себя в руки и обуздать саморазрушительные мыслительные процессы».
Так продолжался разговор, полный сплетен и воспоминаний — но шестеро гостей постоянно казались отделенными от Уэйнесс какой-то осторожной формальностью, будто подчеркивая, что Уэйнесс больше не принадлежала к их окружению.
Все присутствующие, включая Уэйнесс, были насторожены тягостными предчувствиями; все то и дело посматривали на большие настенные часы. Причина опасений была проста — через несколько минут консерватор должен был выступить с заявлением, которое, насколько позволяли судить давно распространившиеся слухи, должно было повлиять на повседневную жизнь каждого обитателя Стромы.
Уэйнесс приготовила и подала друзьям горячий ромовый пунш, подсыпала в камин битумного угля. Она мало говорила — ее вполне удовлетворяла возможность прислушиваться к беседам окружающих, сосредоточенным на предстоящем объявлении. Политическая ориентация друзей ее детства становилась очевидной: Аликс-Мари и Танкред остались консервационистами; Траденс, Лэнис и Айвар стали убежденными сторонниками партии ЖМО и называли свои убеждения «динамическим гуманизмом». Сунджи, высокая и гибкая дочь ревностного смотрителя Боллиндера, вызывала у многих холодную ярость замечаниями, противоречившими общепринятым мнениям; так же, как и Уэйнесс, она не проявляла особого интереса к разговору. По-видимому, она считала, что примкнуть к той или иной стороне было бы примитивной пошлостью, и что смехотворность утверждений ее приятелей не оставляла места для серьезного обсуждения.
Траденс не понимала причин такой высокомерной отстраненности: «Разве у тебя нет никакого чувства ответственности?»
Сунджи лениво пожала плечами: «Одна неразбериха всегда более или менее напоминает другую. Для того, чтобы разобраться в разнице между неразберихами, нужен острый аналитический ум, а меня таким умом природа не наградила».
«Но если общество подразделяется на группы, подобные партии ЖМО, — обиженно возразила Траденс, — и каждая группа хорошо понимает, в чем заключается та или иная часть неразберихи, и упорядочивает понятную ей часть, тогда после объединения всех упорядоченных частей возникает единое ясное целое, неразберихи больше нет, и цивилизация празднует очередную победу!»
«Превосходно сказано! — воскликнул Танкред. — Только партия ЖМО занялась той частью неразберихи, в которой ничего не смыслит. Когда распределяли части, нуждающиеся в упорядочении, распределитель забыл их пронумеровать, а теперь, когда настало время их объединить, наступила еще бо́льшая неразбериха — кое-какие важные компоненты наспех сколоченного целого остались лишними, валяются на полу, и о них все спотыкаются».
«Какая чепуха! — фыркнула Траденс. — Кроме того, какое отношение это имеет к тому, что Сунджи отказывается участвовать в политической деятельности?»
«Подозреваю, что она просто-напросто руководствуется своими представлениями о скромности, — ответил Танкред. — Она не заявляет о своих убеждениях, потому что понимает, что в любой момент внезапное озарение может побудить ее к изменению всего мировоззрения. Не так ли, Сунджи?»
«Ты совершенно прав. Хотя в моем случае скромность носит не столь догматический характер».
«Браво, Сунджи!»
Айвар прибавил: «Безумный поэт Наварт, подобно Сунджи, был знаменит смиренномудрием. Он считал себя неотделимым от стихии, а поэзию называл стихийным бедствием».
«У меня стихи тоже вызывают такое чувство», — призналась Сунджи.
«Наварт постоянно пребывал в страстном напряжении, но во многих отношениях оставался на удивление наивным. Когда Наварт решил сочинить великую поэму, он забрался на вершину горы и обратил свой гений к небу, пользуясь облаками как каллиграфическими инструментами. Но облака унес ветер, и ему осталось только сделать вывод, что слава творца сосредоточена в процессе творения, а не в долговечности сотворенного».
«Ничего не понимаю! — раздраженно пожала плечами Траденс. — Как этот старый дурак мог манипулировать облаками?»
«Неизвестно, — сухо ответил Танкред, глубоко почитавший безумного поэта во всех его ипостасях и аспектах. — Некоторые его лучшие произведения относятся к этому периоду, так что методы, которыми он пользовался, не имеют большого значения, не правда ли?»
«По-моему, ты такой же сумасшедший, как твой Наварт!»
«Насколько я помню, он упал со скалы в погоне за козой и едва выжил», — заметила Уэйнесс.
«Смешной старикан! — откликнулась Аликс-Мари. — Что ему было нужно от козы?»
«Кто знает? — беззаботно махнул рукой Танкред. — Это еще одна из многих тайн Наварта».
Айвар взглянул на часы: «Еще десять минут. Уэйнесс знает, что происходит, но ничего не говорит».
«Тебя больше не тянет домой, в Строму?» — повернувшись к Уэйнесс, спросила Аликс-Мари.
«На самом деле нет. Я увлеклась работой, связанной с сохранением Заповедника, и у меня ни на что другое практически не остается времени».
Айвар снисходительно рассмеялся: «Ты говоришь о Заповеднике с религиозным благоговением!»
«Ты ошибаешься, — возразила Уэйнесс. — Религия тут ни при чем. Просто я люблю Заповедник. Кадуол — дикая, просторная, прекрасная планета; для меня невыносима мысль о том, что ее хотят обезобразить».
«Жизнь не ограничивается Заповедником», — несколько доктринерским тоном заметила Лэнис.
«А мне ничего никогда не хотелось сохранять, — лениво растягивая слова, заявила Сунджи. — С глаз долой — из сердца вон».
«Позвольте выступить с прокламацией! — с наигранной торжественностью воскликнул Айвар. — Кадуолу не повредит примесь цивилизации. Два или три города с приличными ресторанами, пара казино и — для меня лично — двадцатикомнатная усадьба на озере Эльджиан с проточной холодной водой и теплой прислугой из отборных девиц, окруженная тысячью гектаров садов с оградами, отпугивающими банджей и ярлапов, не говоря уже о туристах».
«Айвар! — возмутилась Аликс-Мари. — Это не смешно, это отвратительно!»
«Не вижу, почему. По меньшей мере я выражаюсь откровенно — в отличие от многих».
«Может быть. Но я, по сути дела — убежденная консервационистка в той мере, в какой Хартия применяется со всей строгостью не ко мне, а ко всем остальным, и не позволяет им вторгаться в пределы моей частной жизни».
«Каждому по двадцатикомнатной усадьбе с прислугой — это новая партийная установка ЖМО?» — наивно спросила Уэйнесс.
«Конечно, нет! — разгневалась Траденс. — Айвар проказничает».
«Ха-ха! — воскликнул Танкред. — Если жмотам оборвать павлиньи хвосты, что от них останется? Ощипанные цыплята, дрожащие на ветру!»
«Как это невежливо с твоей стороны!» — пожурил его Айвар и, повернувшись к Уэйнесс, прибавил: «Танкред — ужасный циник. Он сомневается в существовании истины, представляешь? Кстати об истине — что нам собирается поведать твой отец? Или ты твердо решила держать язык за зубами?»
«Твердо. Через несколько минут вы все узнаете».
«Но ты сама-то знаешь?»
«Конечно, знаю!»
«Все это ничем не кончится! — заявил Айвар. — Мы решительны, мы все видим насквозь и мгновенно реагируем. Эгон Тамм может спорить с нами, сколько ему заблагорассудится».
«Никаких споров не будет, — возразила Уэйнесс. — Вот увидишь».
Айвар пропустил ее слова мимо ушей: «Какую бы позицию он не занимал, правую или левую, верхнюю или нижнюю, неважно! Ему не совладать с динамическим гуманизмом!»
«Он даже не попытается узнать, в чем заключается гуманоидный динамизм».
«Динамический гуманизм — двигатель прогресса, основа философии ЖМО! Наша система взглядов гораздо демократичнее консервационизма, цепляющегося за Хартию, и сметет все препятствия на своем пути!»
«Браво, Айвар! — с не меньшей горячностью воскликнул Танкред. — Из тебя вышел бы великолепный оратор, если бы ты не болтал сущий вздор! Необходимо раз и навсегда положить конец этому вздору, и со всей серьезностью. Сколько бы жмоты не тянули жадные руки к роскошным усадьбам на озерах Эльджиан и Аманте с соблазнительными девственницами-островитянками, шлепающими босиком по паркетным полам и подающими ромовый пунш в полураздетом и уже не полураздетом виде, эти прекрасные мечты никогда не сбудутся — и почему? Потому что Кадуол — Заповедник. Неужели это так трудно понять?»
«Вот еще! — пробормотал Айвар. — Ты не гуманист, я с тобой никогда не соглашусь. Ситуация неприемлема, и с этим придется что-то делать».
«Что-то уже делается, — сказала Уэйнесс. — Хотя вам, скорее всего, это не понравится». Она прикоснулась к кнопкам настенного экрана, и на нем появилось яркое, четкое цветное изображение зала заседаний городского совета.
3
В таверне «Приют астронавта» — после того, как ее покинула Уэйнесс — Эгон Тамм попытался присоединиться к своим спутникам на террасе, но ему преградила путь группа серьезных молодых интеллигентов, забросавших его вопросами. Консерватор мог только терпеливо повторить, что скоро все будет ясно, и что разъяснять его точку зрения дважды было бы нецелесообразно.
Самым настойчивым из инквизиторов был дюжий детина с розовым лицом, закрепивший на груди большой круглый значок с лозунгом «вся власть йипам!» Он спросил: «Скажите нам, по меньшей мере, согласны ли вы с разумным решением вопроса о размещении йипов?»
«Об этом вы скоро сможете судить сами».
«А до тех пор мы должны затаить дыхание и грызть ногти», — проворчал молодой «жмот».
«Пора бы уже избавиться от вредной детской привычки!» — обронила нахальная молодая женщина в тенниске с изображением печального кота, говорившего: «Мой дед был жмотом, пока не отказался от валерьянки!»
Дюжий молодой человек продолжал приставать к Эгону Тамму: «Вы должны сознавать, консерватор, что Кадуол не может вечно оставаться в каменном веке!»
Смотритель Боллиндер, тяжеловесный черноволосый человек с круглым свирепым лицом, окаймленным черной бородой, попытался неловко пошутить: «Если консерватор не вышлет тебя с планеты за подстрекательство и распространение вредных глупостей, считай, что тебе повезло!» Боллиндер обернулся: «Ага! Приближается еще одна героиня, которой нашлось бы теплое местечко на галере!»
«Размечтался! — отрезала Клайти Вержанс, уже находившаяся достаточно близко, чтобы расслышать последнее замечание. — Пустые угрозы, расточаемые с грацией слона в посудной лавке — чего еще ожидать от пресловутого смотрителя? Остается только надеяться, что при исполнении официальных обязанностей он проявляет больше сдержанности и такта».
«Рад стараться в силу моих скромных способностей», — поклонился Боллиндер.
Клайти повернулась к Эгону Тамму. Крупная ширококостная женщина с мясистыми плечами, ногами и ягодицами, ростом она почти не уступала смотрителю Боллиндеру. Ее жесткие темно-каштановые волосы были подстрижены под горшок, без какой-либо попытки сделать более привлекательным ее угловатое лицо. Без сомнения, Клайти Вержанс была волевой персоной, не проявлявшей никаких признаков легкомыслия: «Мне тоже, признаться, было бы любопытно узнать, какое не терпящее отлагательств дело привело вас в Строму, и почему оно нуждается в театральном обсуждении на общем собрании».
«В ближайшее время все будет разъяснено — надеюсь, мое выступление удовлетворит ваше любопытство», — ответил Эгон Тамм.
Клайти Вержанс презрительно хмыкнула, повернулась, чтобы уйти, но тут же остановилась и указала на настенные часы: «Разве вам не пора уже быть в зале заседаний? Видно, не такое уж у вас срочное дело, если вы позволяете себе прохлаждаться в «Приюте астронавта», насасываясь пивом с закадычными друзьями!»
Эгон Тамм взглянул на часы: «Вы совершенно правы! Благодарю за напоминание». Сопровождаемый смотрителем Боллиндером, Бодвином Вуком, Глоуэном и другими, консерватор направился к зданию городского совета, находившемуся на третьем ярусе. Задержавшись в вестибюле, он заглянул в зал заседаний, где уже собрались небольшими группами и разговаривали должностные лица и другие видные представители Стромы. В черных сюртуках с длинными фалдами, черных брюках в обтяжку и черных ботинках с острыми носками, все они были одеты строго и традиционно. Консерватор обернулся к смотрителю Боллиндеру: «Не вижу Джулиана Бохоста».
«Джулиан путешествует. Здесь никто не сожалеет о его отсутствии — кроме, пожалуй, Клайти Вержанс».
Продолжая разговаривать, консерватор и смотритель прошли в зал заседаний. Эгон Тамм слегка усмехнулся: «Моя дочь, Уэйнесс, повстречалась с Джулианом на Земле. Он проявил себя, мягко говоря, не с лучшей стороны — ничего хорошего о нем я не услышал».
«Меня это не удивляет. Хоть бы он остался на Земле! На мой взгляд, для него и для всех нас будет лучше, если он забудет дорогу домой».
Клайти Вержанс, также поспешившая в зал заседаний, сразу нашла глазами Эгона Тамма, промаршировала по проходу и остановилась перед консерватором и его собеседником: «Так как вы, судя по всему, занимаетесь обменом любезностями, я хотела бы внести свою лепту в этот бесполезный процесс и выразить удовлетворение тем, что здоровье консерватора не оставляет желать лучшего, хотя он и отлынивает от своих прямых обязанностей, находясь в Строме. В том случае, однако, если вы обмениваетесь информацией, относящейся к вопросам общественного значения, я хотела бы присутствовать при их обсуждении».
«До сих пор мы говорили только о незначительных мелочах, — вежливо отозвался Эгон Тамм. — В частности, я интересовался местопребыванием вашего племянника Джулиана».
«Джулиана трудно назвать «незначительной мелочью»! Так или иначе, о его местопребывании следовало бы спрашивать меня, а не Боллиндера».
Консерватор не выдержал и рассмеялся: «Надеюсь, я могу разговаривать со смотрителем без вашего разрешения?»
«Не будем жонглировать словами! Зачем вы здесь?»
«Для того, чтобы выступить с объявлением».
«В таком случае рекомендую обсудить это объявление со мной и другими смотрителями — с тем, чтобы в его текст могли быть внесены, по мере необходимости, изменения с учетом наших полезных замечаний».
«Зачем возвращаться к тому, что уже решено? — спросил Эгон Тамм. — Вы больше не смотрительница, у вас не осталось никаких официальных полномочий».
«Вы ошибаетесь! — громогласно заявила Клайти Вержанс. — Я избрана существенным числом голосов и представляю определенную часть избирателей».
«Я сместил вас с должности, пользуясь полномочиями, предоставленными мне теми же избирателями. В лучшем случае вы представляете общественно-политический клуб ЖМО и не можете претендовать ни на что большее. Если вы думаете, что это не так, вы предаетесь беспочвенным иллюзиям».
Клайти Вержанс усмехнулась, слегка оскалив зубы: «Партия ЖМО может за себя постоять!»
«Не стану спорить, — кивнул Эгон Тамм. — Этот вопрос уже отпал сам собой».
«Какая чепуха! — возмутилась Клайти Вержанс. — Мне известно из самого достоверного источника, что оригинальные экземпляры бессрочного договора о передаче права собственности на Кадуол и Хартии Кадоула утеряны. Таким образом это у вас, а не у меня, нет никаких законных полномочий!»
«Вас ввели в заблуждение».
«Даже так? — снова усмехнулась Клайти Вержанс. — В таком случае просветите меня».
«С удовольствием. Моя дочь, Уэйнесс, только что вернулась с Земли. Она мне сообщила, что оригинальные экземпляры бессрочного договора и Хартии находятся в распоряжении Джулиана Бохоста».
Клайти Вержанс изумленно уставилась на консерватора: «Джулиан их нашел?»
«О да! По сути дела, ему даже не пришлось их искать».
«Но это просто замечательная новость!»
«Рад, что вы так думаете, — сухо продолжал Эгон Тамм. — Ситуация, однако, этим не ограничивается. Джулиан получил вышеупомянутые документы только после того, как они были заменены, в предусмотренном законами порядке, новым договором и новой Хартией, в настоящее время уже вступившими в силу. На каждом из документов, оставшихся у Джулиана, проставлена большими лиловыми буквами печать «аннулировано» — хотя они все еще могут иметь какую-то ценность в качестве исторических достопримечательностей». Консерватор взглянул на часы: «Прошу меня извинить — теперь пора объяснить эти факты населению Стромы».
Отвернувшись от Клайти Вержанс, лишившейся дара речи, Эгон Тамм прошел к трибуне и поднялся на нее. В зале стало тихо.
«Буду настолько краток, насколько возможно, — начал Эгон Тамм, — хотя вам предстоит услышать, пожалуй, самые важные новости, когда-либо оглашенные в этом зале. Суть состоит в следующем: отныне управление Заповедником Кадуола осуществляется в соответствии с новой Хартией. Новая Хартия напоминает прежнюю, но содержит гораздо менее расплывчатые, конкретные формулировки. Копии нового документа уже разложены на столе в вестибюле.
Как и почему это случилось? Предыстория нашей реформы очень сложна, и в данный момент я излагать ее не стану.
Новая Хартия предписывает ряд изменений. Площадь анклава станции Араминта увеличена примерно до тысячи трехсот квадратных километров. Численность постоянного населения также несколько увеличится, но постоянными жителями все еще могут быть только служащие управления нового Заповедника, заменившего древнее Общество натуралистов в качестве правомочного владельца планеты. Административный аппарат будет расширен и реорганизован, но шесть отделов продолжат, по существу, выполнение прежних функций.
Лица, населяющие в настоящее время станцию Араминта и Строму, имеют право войти в число служащих нового Заповедника, но с тем условием, что они возьмут на себя определенные обязательства. Во-первых, они должны соблюдать положения новой Хартии. Во-вторых, они должны переехать на территорию станции Араминта. Сперва это приведет к некоторому замешательству, но каждой семье гарантируются и в конечном счете будут отведены земельный участок и собственное место жительства. Хартия гласит, что на Кадуоле не будет никакого постоянного человеческого поселения, кроме станции Араминта. Несмотря на первоначальные неудобства, связанные с переездом, Строму придется покинуть».
Консерватор согласился ответить на несколько вопросов. Розоволицый молодой человек, раньше пристававший к консерватору с вопросами в таверне, страстно воскликнул: «А что будет с йипами? Надо полагать, вы их сбросите в море, чтобы покончить с их жалким существованием?»
«Существование йипов достойно жалости, согласен! — сказал Эгон Тамм. — Мы поможем им, но при этом не будем приносить в жертву Заповедник».
«Вы выселите их из родного города и отправите их неизвестно куда, набив ими трюмы, как скотом?»
«Мы перевезем их в новое место жительства со всеми возможными удобствами».
«Еще вопрос! Предположим, кое-кто из нас предпочтет остаться в Строме. Оставшихся будут выселять насильно?»
«Скорее всего, нет, — ответил консерватор. — Этот вопрос мы еще не рассматривали. Было бы лучше всего, если бы все жители Стромы эвакуировались в течение года, но я допускаю, что какая-то часть населения может просто-напросто вымереть мало-помалу, если выберет столь незавидную судьбу».
4
В гостиной старого дома Уэйнесс и ее шесть приятелей слушали выступление консерватора. Когда он закончил, экран погас, и в комнате воцарилась тяжелая тишина.
В конце концов Айвар произнес: «Не знаю, что и думать — я в полном замешательстве». Он поднялся на ноги: «Мне пора домой».
Вскоре все присутствующие последовали его примеру. Уэйнесс осталась в одиночестве. Некоторое время она стояла, глядя в пылающий камин, после чего вышла из дома и побежала к зданию городского совета. Там она нашла Глоуэна, вынужденного выдерживать град возбужденных упреков со стороны престарелой госпожи Кабб, не желавшей покидать привычный старый дом с темно-синим фасадом, где она провела всю свою жизнь. Отвечая, Глоуэн пытался выразить сочувствие и обнадежить собеседницу, в то же время объясняя, почему столь решительное изменение привычного уклада жизни оказалось необходимым. Было очевидно, однако, что госпожу Кабб нисколько не волновали аспекты исторической необходимости; закончить свои дни в мире и спокойствии — все, чего она хотела: «А теперь меня волей-неволей выгонят в шею из моего собственного дома и увезут черт его знает куда, как мешок с картошкой, а все мои вещи и сувениры сбросят во фьорд!»
«Уверяю вас, все будет по-другому! — возражал Глоуэн. — В новом доме вам наверняка понравится больше, чем в старом».
Госпожа Кабб вздохнула: «Может быть. По правде говоря, в Строме стало мрачновато в последнее время, да и от ветра не спрячешься — сплошные сквозняки». Она отвернулась и присоединилась к нескольким старым приятельницам.
«Конечно, она не хочет переезжать! — сказал Глоуэн. — Почему бы она стала мне верить?»
«Я тебе верю, — заявила Уэйнесс. — А если другие представительницы женского пола относятся к тебе скептически, меня это вполне устраивает. Ты хочешь здесь оставаться? Если нет, могу предложить тебе рюмку хереса с ореховым печеньем и показать, где я провела свое детство».
«Я думал, ты собиралась веселиться с друзьями».
«Все они разбежались и оставили меня наедине с камином. По-моему, новости их очень огорчили».
Глоуэн колебался лишь пару секунд: «Госпожа Вержанс набросилась на Бодвина Вука, и дело кончится забавной перепалкой — но я уже все это слышал. Надо предупредить отца, чтобы он знал, где меня найти».
Когда Глоуэн и Уэйнесс покинули здание городского совета, Сирена уже опустилась за край южного утеса — в сумерках суровые просторы побережья стали мягче и спокойнее. «Волшебный вид!» — подумал Глоуэн.
Они поднялись по крутой узкой каменной лестнице на следующий ярус. «Я бегала по этим ступенькам, наверное, тысячу раз, а то и больше! — сказала Уэйнесс. — Отсюда уже видно наш старый дом — смотри! С темно-зеленым фасадом и белыми наличниками окон. Это самый престижный район Стромы; да будет тебе известно, что я происхожу из весьма родовитой семьи».
«Невероятно!» — провозгласил Глоуэн.
«Почему же?»
«На станции Араминта к происхождению относятся очень серьезно, и нам, Клаттокам, приходится постоянно пресекать беспочвенные поползновения всяких Оффо и Вуков — но я почему-то думал, что в Строме слишком холодно и голодно, чтобы беспокоиться по поводу статуса».
«Ха-ха! Разве ты не помнишь, что сказал барон Бодиссей? «Для создания кастовой общественной структуры необходимы как минимум два индивидуума, но двух уже более чем достаточно»».
Молодые люди продолжали путь по узкой дороге, нависшей над обрывом. Через некоторое время Глоуэн сказал: «Может быть, мне следовало упомянуть об этом раньше, но, по-моему, за нами кто-то увязался. В сумерках, однако, трудно определить его социальный статус».
Уэйнесс подошла к перилам ограждения и притворилась, что любуется видом на фьорд; краем глаза она следила за пройденной частью дороги второго яруса: «Никого не вижу».
«Он прячется в тенях за темно-коричневым домом».
«Значит, это мужчина?»
«Да. Высокий, тощий субъект. В черном плаще, передвигается быстрыми перебежками, как насекомое».
«У меня нет таких знакомых».
Когда они приблизились к семейному дому Таммов, Глоуэн оценил темно-зеленый фасад, украшенный белыми акцентами и наличниками окон. Строение это, несколько неуклюжее и педантично спроектированное, продержалось столько веков, что теперь казалось колоритным и причудливым.
Уэйнесс отодвинула входную дверь, и они прошли через прихожую в гостиную, где на решетке камина все еще теплился битумный уголь.
«Тебе здесь, наверное, тесновато, — сказала Уэйнесс. — Мне теперь самой так кажется, но раньше, когда я была маленькой девочкой, я считала, что здесь хорошо и уютно — особенно когда во фьорде бушевала буря». Она повернулась, чтобы пойти в кухню: «Заварить чай? Или ты предпочитаешь херес?»
«Выпить чаю было бы самое время».
Уэйнесс ушла, но тут же вернулась с черным чугунным чайником и повесила его на крюк над очагом: «У нас всегда кипятят воду в камине». Она поворошила угли и подбросила еще несколько кусков плавника и битума — зеленые, голубые и лиловые языки пламени взметнулись к донышку чайника. «Чай нужно заваривать только водой, кипяченой на огне! — заявила Уэйнесс. — Иначе у него неправильный вкус».
«Полезнейшая информация», — с напускной серьезностью отозвался Глоуэн.
Уэйнесс ворошила угли кочергой: «Я обещала себе не расчувствоваться, когда сюда вернусь, но воспоминания сами лезут в голову. Внизу, прямо под нами — узкий галечный пляж; после каждого шторма к берегу прибивает плавник — ветки, бревна, коряги, вымытый из донных отложений битум. Битум накапливается в корнях водорослей, образующих узелки. Когда буря успокаивалась, мы спускались всей семьей на пляж и устраивали пикник; потом мы собирали плавник и уголь, нагружали ими маленькую понтонную баржу и оттаскивали ее по воде, как бурлаки, к подъемнику под центральным районом Стромы».
Послышался резкий стук бронзового дверного молотка. Уэйнесс удивленно обернулась к Глоуэну: «Кто это?» Подойдя к окну фасада, они увидели на крыльце высокого тощего человека — лицо его наполовину скрывалось в капюшоне черного плаща.
«Я его знаю, — сказал Глоуэн. — Это Руфо Каткар, я привез его с Шатторака вместе с отцом и Чилке. Впустить его?»
«Не вижу, почему нет».
Глоуэн открыл дверь — тревожно озираясь, Каткар проскользнул в прихожую. «Мое поведение может показаться мелодраматическим, — беспокойно пояснил он, — но если кто-нибудь узнает, что я с вами разговаривал, моя жизнь будет в опасности».
«Гм! — покачала головой Уэйнесс. — С тех пор, как я уехала, здесь многое изменилось. Насколько я помню, убийство было строго запрещено; по сути дела, людям делали выговор даже за проказливую гримасу».
«Строма не та, что прежде, — по-волчьи оскалился Каткар. — Каждый торопится добиться своего самыми прямолинейными способами. На головокружительных тропах городка дуют ветры алчных страстей. Вода далеко внизу — когда тебя сбрасывают через перила, остается время в последний раз подумать о своих ошибках».
«И ваш сегодняшний визит будет рассматриваться как ошибка?» — спросил Глоуэн.
«Несомненно! Но, как вы знаете, я человек закаленный. Если мне есть что рассказать — и если я решил изобличить виновных — меня никто и ничто не остановит. Тайное станет явным!»
«Продолжайте».
«Нам нужно кое о чем договориться. Я расскажу все, что знаю — но вы должны безопасно препроводить меня в заранее обусловленное место и выплатить мне двадцать тысяч сольдо».
Глоуэн рассмеялся: «С такими требованиями нужно обращаться не ко мне. Пойду позову Бодвина Вука, он вас выслушает».
Каткар раздраженно воздел руки к потолку: «Бодвин Вук? Только не это! Он шипит, фыркает и кусается, как хорек, неспособный делиться добычей!»
«Мне вы можете рассказать все, что хотите, — пожал плечами Глоуэн. — Но я не могу ничего обещать».
«Пока вы спорите, я заварю чай, — нашлась Уэйнесс. — Руфо, вы не откажетесь выпить чаю?»
«Выпью с удовольствием».
Пока Уэйнесс наливала чай в высокие рифленые чашки из янтарного стекла, наступило молчание. «Не разбейте чашку! — предупредила Каткара Уэйнесс. — В противном случае вам придется бесплатно рассказывать все, что вы знаете, призраку моей бабушки».
Каткар хмыкнул: «Не могу избавиться от ощущения глубокого разочарования. Теперь я вижу, что партия ЖМО никогда не могла ничего предложить ни в философском, ни в каком-либо другом отношении. Они цинично предали мои идеалы! Теперь, что я должен делать? Куда пойти? У меня только два варианта: я могу сбежать куда-нибудь на другой конец Ойкумены — или присоединиться к консервационистам, по меньшей мере умеренным и последовательным в своих принципах».
«Так вы решили продать свои сведения и уехать?» — невинно спросила Уэйнесс.
«Почему нет? Предлагаемая информация сто́ит в два раза больше того, что я за нее прошу».
«Было бы лучше, если бы вы все это объяснили моему начальству, — заметил Глоуэн. — Тем не менее, если хотите, мы вас выслушаем в качестве возможных посредников».
«Кроме того, мы могли бы сказать, правильно ли вы оцениваете стоимость вашей информации», — прибавила Уэйнесс.
5
Сведения Руфо Каткара основывались отчасти на его непосредственном опыте, отчасти на его подозрениях и выводах; способ их изложения во многом свидетельствовал о мстительности рассказчика, движимого уязвленным самолюбием. Не все эти сведения были новыми или неожиданными, но в совокупности они действительно производили впечатление, подобное взрыву бомбы — особенную тревогу вызывало то обстоятельство, что события развивались гораздо быстрее, чем предполагалось, и что сложившаяся ситуация была гораздо опаснее, чем ее представляли себе в управлении Заповедника.
В первую очередь Каткар сосредоточил внимание на сотрудничестве Клайти Вержанс с Симонеттой, по сути дела узурпировавшей полномочия умфо Титуса Помпо, диктатора йипов.
«Я уже упоминал о существовании связи между Клайти Вержанс и Симонеттой, — начал Каткар. — Госпожа Вержанс и партия ЖМО стыдятся этой связи и стараются скрывать ее, так как в глазах местного населения подобное сообщничество выглядело бы позорным. Симонетта Клатток, по прозвищу «Смонни», вышла замуж за Титуса Зигони, занявшего престол умфо йипов, Титуса Помпо, хотя практически вся власть сосредоточена в руках Симонетты. Смонни плевать хотела на Заповедник. Госпожа Вержанс все еще поддерживает идею Заповедника на словах — с тем условием, что все мерзкие твари будут содержаться в огороженных заказниках или на цепи, а наихудшие бяки и буки из тех, что набрасываются на людей в темноте, будут поголовно истреблены или вывезены с планеты.
С самого начала активисты партии ЖМО и Симонетта согласились в том, что йипов следует переселить с атолла Лютвен на Мармионское побережье Дьюкаса, но при этом они руководствовались различными побуждениями. Симонетта жаждет отомстить станции Араминта, где с ней так несправедливо обошлись и где ее так глубоко оскорбили. Приверженцы партии ЖМО мечтали о создании пасторального общества счастливых селян, каждый вечер исполняющих народные танцы на центральной площади и подчиняющихся совету старейшин, следующему мудрым и благонамеренным указаниям партийного руководства.
В последнее время руководство партии ЖМО изменило свою программу. Теперь они желают разделить территорию Дьюкаса на множество округов, а в центре каждого округа построить роскошную усадьбу, обслуживаемую некоторым количеством йипов. В соответствии с их планом, примерно треть йипов превратилась бы в домашнюю прислугу и приусадебных работников. Остальные йипы работали бы на землевладельцев с других планет, а деньгами, полученными в качестве оплаты их труда, финансировалось бы новое общественное устройство. Симонетте обещано одно из крупнейших поместий; она всерьез намерена стать родоначальницей новой феодальной знати. Госпожа Вержанс самоотверженно предложила применить свои таланты на должности верховного администратора — по существу, императрицы Кадуола — но Симонетта отозвалась на ее предложение без энтузиазма и даже с пренебрежением. Она заявила, что ее собственная политическая программа более рациональна, так как отличается высокой степенью приспособляемости к изменяющимся условиям и позволит создать оптимальную организационную структуру в кратчайшие сроки. Именно ей, по мнению Симонетты, должно быть доверено проведение социальных экспериментов. Даже если не все они закончатся удачно, эволюционный процесс как таковой станет захватывающей и поучительной демонстрацией человеческих возможностей и ограничений.
Как мне сообщали, Клайти Вержанс отреагировала неуклюжей попыткой превратить конфликт в шутку. Она выразилась в том роде, что не желает служить лабораторной крысой в рамках космического социального эксперимента, обреченного носить бурный и непредсказуемый характер и вовсе не способствующего развитию изящных искусств, таких, как поэтическая декламация, экспрессионистический балет и музыкальное отображение свободных ассоциаций — то есть жанров, вызывающих у нее в последнее время особый интерес. Симонетта только пожала плечами и сказала, что такого рода вещи «утрясутся сами собой».
Теперь им придется иметь дело с новой Хартией, но я подозреваю, что они просто-напросто проигнорируют ее как бессмысленную и неосуществимую абстракцию — их ничто не переубедит и не остановит. Тем временем, практические обстоятельства не изменились. Ни одна сторона не располагает летательными аппаратами в количестве, достаточном для быстрой перевозки требуемого числа йипов на континент, и вооружением, позволяющим предотвратить контрмеры патрульных автолетов, базирующихся на станции Араминта.
Та же проблема отягощает умы на станции Араминта. Управление Заповедника не располагает космическими транспортными средствами, необходимыми для переселения йипов на другие планеты — даже если бы нашлась планета, согласная их принять и обеспечить им терпимые условия существования.
Таким образом, все три стороны, участвующие в конфликте, пока что находятся в тупике».
Каткар прервался, пытаясь истолковать выражения лиц Глоуэна и Уэйнесс: «На этом, конечно, интриги не кончаются».
«Все, что вы рассказывали до сих пор, было очень любопытно, но я не услышал ничего нового», — заметил Глоуэн.
Каткар обиделся: «Я изложил глубокие психологические наблюдения — их важность трудно переоценить!»
«Вероятно, так оно и есть, но Бодвин Вук сочтет неуместными какие-либо заверения, предоставленные в обмен на отчет о результатах психологического анализа».
«Ну хорошо! — прорычал Каткар. — Если уж на то пошло, зовите своих хваленых начальников! Но я предупреждаю, что ко мне должны относиться с безукоризненной вежливостью — я не допущу даже намека на неуважение!»
«Сделаю все, что в моих силах», — пообещал Глоуэн.
«И все же, господин Каткар, вы должны понимать, что Бодвин Вук иногда склонен к преувеличениям, и что от человека в его возрасте трудно ожидать внезапного изменения давних привычек», — задумчиво сказала Уэйнесс.
6
Глоуэн догнал Шарда, Эгона Тамма и Бодвина Вука как раз в тот момент, когда они выходили из здания городского совета. Ему удалось отговорить их от намерения снова посетить «Приют астронавта», приводя убедительные доводы — в старом доме Таммов находился, судя по всему, источник важнейшей информации, и пренебрегать такой возможностью было бы непростительно. Объясняя положение вещей, Глоуэн не упоминал имя Каткара, так как Бодвин Вук испытывал сильнейшую неприязнь к бывшему активисту партии ЖМО.
Уже поднимаясь по ступенькам крыльца к входной двери, Глоуэн задержался и предупредил высокопоставленных спутников: «Ситуация может оказаться деликатной. Будьте добры, проявляйте такт и не выражайте вслух никаких сомнений». Заметив, что Бодвин Вук нахмурился, Глоуэн поспешил прибавить: «Конечно, нет никаких причин для беспокойства, так как все присутствующие известны сдержанностью — особенно суперинтендант отдела B, чья способность к самоконтролю легендарна».
Бодвин Вук раздраженно махнул рукой: «О чем ты болтаешь? Кто там у тебя? Ты поймал за хвост Джулиана Бохоста и потихоньку его поджариваешь?»
«Если бы! — Глоуэн провел делегацию в восьмиугольную прихожую. — Сюда, пожалуйста — и не забывайте о необходимости сохранять полную беспристрастность!»
Все четверо зашли в гостиную. Уэйнесс сидела на одном из тяжелых темно-бордовых стульев. Каткар стоял спиной к камину. Увидев его, Бодвин Вук остановился, как вкопанный, и резко произнес: «Какого дьявола...»
Глоуэн заглушил окончание его фразы громким объявлением: «Всем, разумеется, известен мой гость, Руфо Каткар! Он великодушно согласился поделиться с нами кое-какими сведениями, и я обещал, что мы его выслушаем — вежливо и внимательно».
Бодвин Вук поморщился: «Последний раз, когда мне пришлось выслушивать этого лживого...»
«Каткар надеется, что предоставленные им сведения окажутся чрезвычайно полезными! — еще громче провозгласил Глоуэн. — Я заверил его в том, что должностные лица управления Заповедника, и в особенности Бодвин Вук, отличаются щедростью и великодушием... («Ха! — взорвался Бодвин Вук. — Ты ничего лучше не придумал?») ...и заплатят ему сумму, пропорциональную полезности полученной информации».
«Если Каткар действительно предоставит нам ценную информацию, он об этом не пожалеет», — кивнул Эгон Тамм.
В конце концов Каткара уговорили повторить его наблюдения, относящиеся к госпоже Вержанс. Бодвин Вук сидел неподвижно и молчаливо, как статуя.
Закончив вступительную часть, Руфо Каткар сделал красивый жест большой белой рукой: «Все, что вы слышали до сих пор, можно назвать предпосылками, отражающими мое близкое знакомство с происходящими событиями — и мой горький опыт идеалиста, преданного коррумпированными соратниками. Моими лучшими надеждами, моими незаменимыми способностями пренебрегли! Где еще они найдут такого руководителя?»
«Трагедия! Невосполнимая потеря!» — издевательски поддакнул Бодвин Вук.
«В философском отношении — отныне я сирота, — заявил Руфо Каткар. — Или, точнее говоря, интеллектуальный рыцарь на распутье, готовый предложить свои услуги за достойное вознаграждение. Я лишился корней, меня изгнали из родного гнезда, мне...»
Эгон Тамм поднял руку: «Мы нуждаемся в фактах. Например, когда госпожа Вержанс последний раз посетила Прибрежную усадьбу, ее сопровождали некий Левин Бардьюс с секретаршей или содержанкой, называющей себя «Флиц». Вы что-нибудь знаете об этих людях?»
«Да, — сказал Каткар. — И нет».
«А это что должно означать? Да или нет?!» — взревел Бодвин Вук.
Каткар обратил на Бодвина взор, полный сурового достоинства: «Мне известно множество любопытных деталей и подробностей, отчасти изобличающих истину, но порождающих новые тайны. Например, Левин Бардьюс — владелец крупнейших транспортных и строительных предприятий, пользующийся большим влиянием в индустрии. Само по себе это замечание кажется несущественным, пока оно не рассматривается в контексте других фактических сведений, позволяющих выявить определенные закономерности. Именно таким образом я намерен оправдать расходы, которые потребуются в связи с оплатой моих услуг».
Бодвин Вук с досадой покосился на Шарда: «Вас это, кажется, забавляет. Не понимаю, почему».
«Каткар напоминает мне рыбака, разбрасывающего по воде крошки, чтобы приманить рыбу».
Каткар великодушно кивнул: «Вполне уместная аналогия».
«Ладно, ладно! — пробурчал Бодвин Вук. — Мы разинули рты, плещем хвостами и жадно хватаем приманку».
«Давайте познакомимся с некоторыми из упомянутых деталей и подробностей, — поспешно вмешался Эгон Тамм. — Это поможет точнее определить, какую именно сумму мы согласились бы заплатить за всю информацию».
Каткар с улыбкой покачал головой: «Такому подходу не хватает спонтанности! Ценность моей информации намного превосходит сумму, которую я намерен назвать».
Бодвин Вук демонстративно расхохотался. Эгон Тамм удрученно развел руками: «Мы не можем брать на себя предварительные обязательства, это было бы безответственно! Что, если вы попросите десять тысяч сольдо или даже больше?»
Руфо Каткар укоризненно поднял черные брови: «Я обращаюсь к вам со всей искренностью! Я надеюсь заслужить ваше доверие с тем, чтобы установилась атмосфера товарищеского взаимопонимания, в которой каждый вносит свой вклад по возможности и получает по потребностям! В такой атмосфере несколько тысяч сольдо — пустяк, не заслуживающий внимания побочный эффект».
Наступило молчание. Через некоторое время Эгон Тамм предложил: «Может быть, вы поделитесь все-таки еще несколькими фактами — чтобы мы могли взвесить ваше предложение?»
«Охотно! — заявил Каткар. — Хотя бы для того, чтобы продемонстрировать свою добросовестность. Бардьюс и Флиц — любопытнейшая парочка. Их взаимоотношения носят на удивление формальный характер, хотя они путешествуют вместе. Каков действительный характер этих взаимоотношений? Кто знает? Судя по внешним признакам, Флиц ведет себя странно: она молчалива, холодна, едва снисходит до вежливости и, несмотря на выдающиеся физические данные, явно не хочет быть привлекательной. Как-то во время очередного званого ужина, устроенного госпожой Вержанс, Джулиан завел разговор об изящных искусствах и принялся утверждать, что, если забыть о Строме, Кадуол можно назвать культурной пустыней.
«Значит, станция Араминта — культурная пустыня?» — спросил Бардьюс.
«Нелепый пережиток архаических представлений! — заявил Джулиан. — Искусство? На станции не понимают, что значит это слово».
После этого Джулиан отвернулся, чтобы ответить на какой-то другой вопрос. Когда он снова взглянул в сторону Бардьюса, Флиц уже отошла в другой конец помещения, села перед камином и стала смотреть в огонь.
Джулиан был озадачен таким поведением. Он поинтересовался у Бардьюса, не обиделась ли Флиц на что-нибудь. «Думаю, что нет, — ответил Бардьюс. — Просто-напросто она не выносит скуку».
Клайти Вержанс возмутилась: «Мы обсуждаем искусство! Неужели эта тема ее нисколько не волнует?»
Бардьюс объяснил, что эстетические представления его спутницы неортодоксальны. Например, ей понравились заповедные приюты Дьюкаса, созданные служащими станции Араминта. «Эти обособленные островки цивилизации — настоящие произведения искусства!» — заявил Бардьюс, и стал увлеченно рассказывать о том, как посетители испытывают неповторимое ощущение сближения с природой, с растительностью, климатом и местной фауной.
У Джулиана челюсть отвисла. Он презрительно усмехнулся: «Заповедные приюты? Мы говорим об искусстве с большой буквы!»
«Вот именно», — отозвался Бардьюс и сменил тему разговора».
Руфо Каткар обвел взглядом присутствующих: «Интереснейший был ужин! Я безвозмездно предоставляю эту информацию в интересах взаимного доверия и сотрудничества».
Бодвин Вук только крякнул: «Что еще вы можете сказать о Бардьюсе и его подруге?»
«Очень мало. Бардьюс — практичный человек, непроницаемый, как металл. Флиц проводит время, полностью погрузившись в себя, а если ее пытаются развлечь или развеселить, становится отстраненной, даже неприязненной. Однажды я провел целый час, прибегая к самым галантным любезностям, но она их будто не замечала, и в конечном счете мне пришлось признать поражение».
«Большое разочарование! — посочувствовал Эгон Тамм. — Вам удалось узнать, по какому делу они приехали в Строму?»
Каткар задумался, после чего произнес, тщательно выбирая слова: «Это дорогостоящий вопрос, и в данный момент я не хотел бы отвечать на него прямо». Он повернулся к камину и уставился в огонь: «Насколько я помню, Джулиан в шутку предложил Бардьюсу нанимать йипов в качестве строительных рабочих. Бардьюс ответил, что как-то уже попытался это сделать — судя по всему, результаты эксперимента его не удовлетворили. Джулиан спросил, заключал ли Бардьюс какие-нибудь сделки с Намуром, на что Бардьюс отозвался: «Только однажды — и этого было достаточно»».
«Где прячется Намур?» — спросил Шард.
«Не могу сказать, Намур не доверяет мне свои секреты, — тон Каткара становился резким, он стал беспокойно расхаживать из стороны в сторону. — Я настоятельно рекомендовал бы вам...»
«Это все, что вы можете рассказать?» — прервал его Бодвин Вук.
«Разумеется, нет! Вы меня за дурака принимаете?»
«За кого я вас принимаю, не имеет отношения к делу. Будьте добры, продолжайте».
Каткар покачал головой: «Наступил переломный момент. Дальнейшие сведения представляют собой ценное приобретение. Я изложил свои условия — теперь я должен убедиться в том, что вы согласны их выполнить».
«Не помню, чтобы вы предъявляли конкретные требования! — прорычал Бодвин Вук. — Кроме того, вы даже не дали понять, какого рода информацию вы скрываете».
«В качестве вознаграждения я хотел бы получить двадцать тысяч сольдо, билет на звездолет, направляющийся в пункт назначения, выбранный по моему усмотрению, и гарантию обеспечения моей безопасности вплоть до отлета. Что касается информации, она обойдется вам гораздо дешевле, чем ее отсутствие».
Бодвин Вук прокашлялся: «Допустим, что гонорар Каткара будет точно соответствовать ценности его информации, рассчитанной беспристрастным комитетом после того, как станут известны все факты. Говорите без опасений, Каткар! Мы гарантируем справедливое возмещение».
«Это абсурдно! — воскликнул Каткар. — Мне нужны средства, моя жизнь в опасности!»
«Все может быть, но ваши притязания выходят за рамки здравого смысла».
«Неужели вас нисколько не беспокоит ваша репутация? — взмолился Каткар. — Ваше имя уже стало синонимом скупости, вы сырную корку не дадите умирающему от голода! Наконец у вас есть возможность стереть пятно со своей совести. Не пренебрегайте таким случаем — это пойдет на пользу и вам, и мне!»
«А! Но вы запросили слишком много!»
«Как только вы узна́ете, в чем дело, вы поймете, что двадцать тысяч сольдо — сущая безделица!»
«Двадцать тысяч? Немыслимо!»
«Мыслимо! Я думаю об этой сумме без малейшего напряжения!»
«Тем не менее, беспристрастный арбитраж — наилучшее решение вопроса», — настаивал Бодвин Вук.
«А судьи кто?»
Бодвин Вук постарался ответить сдержанно: «Арбитром должен быть высоконравственный человек с выдающимися умственными способностями».
«Согласен! — с неожиданной живостью воскликнул Руфо Каткар. — Пусть арбитром будет Уэйнесс Тамм!»
«Хммф, — выдохнул Бодвин Вук. — Я собирался предложить свою кандидатуру».
Эгон Тамм устал от препирательств: «Мы учтем ваше предложение и рассмотрим его. Вы получите ответ сегодня же, через некоторое время».
«Как вам угодно, — пожал плечами Каткар. — Рекомендовал бы вам рассмотреть и некоторые другие вопросы. Например, вопрос о космических полетах Симонетты. Время от времени она несомненно появляется в Йиптоне, но ее часто видят и в других местах — например, на Соуме и на Розалии, на Трэйвене и даже на Древней Земле! Как она оттуда прибывает и как она улетает, оставаясь незамеченной?»
«Не знаю, — ответил Эгон Тамм. — Шард, вы знаете?»
«Не имею представления».
«И я не знаю! — вмешался Бодвин Вук. — Допускаю, однако, что космическая яхта Титуса Зигони — кажется, она называется «Мотыжник»? — приземляется, забирает Симонетту и улетает».
«В таком случае почему эта яхта никогда не появлялась на экранах ваших мониторов?»
«Не могу сказать».
Каткар рассмеялся: «Действительно, великая тайна!»
«И вы можете ее раскрыть?» — раздраженно спросил Бодвин Вук.
Каткар поджал губы: «Я этого не утверждал. Возможно, вам следует посоветоваться с вашим знакомым, Левином Бардьюсом — он, наверное, поделится какими-то соображениями по этому поводу. Довольно, я уже достаточно разболтал! Ваше так называемое «бюро расследований» проявляет поразительную некомпетентность. Тем не менее, я не хотел бы, чтобы на меня возложили бремя устранения многочисленных недостатков в аппарате вашего управления».
«Так или иначе, вы подлежите действию ойкуменических законов, — холодно констатировал Эгон Тамм. — Поэтому вы обязаны сообщать о незаконных действиях; в противном случае вас обвинят в сговоре с преступниками».
«Ха-ха! — презрительно задрал голову Каткар. — Прежде всего вы должны доказать, что мне известны ответы на вопросы, которые вы не можете задать!»
«Если вы серьезно намерены покинуть Строму, поднимитесь к воздушному вокзалу до нашего отправления, и мы возьмем вас с собой», — сказал Эгон Тамм.
«Но вы не гарантируете мой гонорар?»
«Мы обсудим этот вопрос сегодня».
Руфо Каткар задумался: «Этого недостаточно. Я хотел бы получить определенный ответ, положительный или отрицательный, в течение часа». Он подошел к двери, задержался и обернулся: «Вы возвращаетесь в таверну?»
«Совершенно верно! — откликнулся Бодвин Вук. — Несмотря ни на что, я голоден и собираюсь поужинать, как подобает уважающему себя человеку».
Каткар по-волчьи оскалился: «Рекомендую псевдолуфаря под шубой из печеного скального мозговика. Уха у них тоже неплохая. Встретимся в таверне — не позже, чем через час».
Открыв выходную дверь, Каткар выглянул наружу и внимательно осмотрелся по сторонам — на дороге, едва озаренной звездным светом, трудно было что-либо различить. Убедившись в том, что вокруг никого нет, он исчез в темноте.
Бодвин Вук поднялся на ноги: «Мозги работают лучше, когда их не отвлекает голод. Давайте вернемся в таверну и там, над мисками с горячей ухой, так или иначе решим этот вопрос».
7
Как только консерватор и работники бюро расследований заняли места за столом в таверне, проем входной двери загородила массивная фигура смотрителя Боллиндера. Жесткие черные волосы, черная борода и мохнатые черные брови всегда придавали его большому круглому лицу неприветливое выражение, но сегодня вечером смотритель был действительно не в духе. Он приблизился быстрыми шагами, подсел ко столу и обратился к Эгону Тамму: «Если вы надеялись, что ваше объявление положит конец сомнениям, ваши надежды не оправдались. Теперь сплетен и пересудов еще больше, чем раньше. Каждый хочет знать, как скоро ему придется покинуть Строму и что его ожидает: меблированная усадьба с видом на горы или палатка в лесу, кишащем диким зверьем. Каждый спрашивает, каким образом его семья переедет на станцию, какие вещи следует взять с собой, что придется оставить — и так далее».
«Подробного плана еще нет, — ответил Эгон Тамм. — Каждая семья внесет свои имена в список, после чего людей будут перевозить по списку, сначала во временные жилища. Через некоторое время они смогут сами выбрать себе постоянное жилье. С переездом не должно быть никаких проблем, если «жмоты» не начнут упираться, в каковом случае их придется перевозить принудительно — что, разумеется, нежелательно».
Смотритель Боллиндер недоверчиво хмурился: «В принципе все это выглядит достаточно просто, но боюсь, что на практике задержки неизбежны. У нас примерно сто пятьдесят домовладельцев-консервационистов, то есть уже в первом списке будут пятьсот или шестьсот человек. Примерно столько же убежденных «жмотов», не считая всевозможных «независимых» и «колеблющихся», а эти будут ждать до самого последнего момента, пока у них не останется никакого выбора — с ними придется иметь дело отдельно».
В таверну зашел Каткар. Ни на кого не глядя, он размашистыми шагами направился к столу у стены, сел, подозвал официанта и заказал миску ухи. Когда уху принесли, он схватил ложку, нагнулся над миской и стал жадно поглощать ее содержимое.
«Каткар явился, — заметил Шард. — Может быть, нам пора обсудить его предложение?»
«Вот еще! — буркнул Бодвин Вук. — Он слишком много просит за кота в мешке».
«По сути дела вопрос сводится к тому, не обойдется ли нам экономия слишком дорого, — возразил Эгон Тамм. — Если у него действительно есть жизненно важные сведения, деньги не имеют значения».
«Мне не полагается знать, о чем вы говорите?» — спросил смотритель Боллиндер.
«Никому об этом не рассказывайте, — предупредил Эгон Тамм. — Каткар желает продать важные сведения за двадцать тысяч сольдо. Кроме того, он боится за свою жизнь».
«Гм! — смотритель Боллиндер задумался. — Учитывайте, что Каткар выполняет функции секретаря или помощника достопочтенного Дензеля Аттабуса, из которого «жмоты», насколько мне известно, обманом вытянули огромные деньги».
«Мысль о том, что Каткар что-то знает, чего мы не знаем, начинает приобретать зловещий оттенок, — задумчиво сказал Шард. — Тем более, что, нуждаясь в нашей защите, он все равно оценивает свою тайну в двадцать тысяч сольдо».
Бодвин Вук нахмурился и промолчал.
За столом у стены к Каткару присоединился полный молодой человек, почти толстяк, с мясистой круглой физиономией, густой черной шевелюрой, строгими черными усиками и красивыми прозрачно-серыми глазами. Каткар оторвался от ухи, явно недовольный вторжением. Молодой человек, однако, начал в чем-то его серьезно убеждать, и через некоторое время Каткар с интересом поднял брови. Положив ложку на стол, Каткар откинулся на спинку стула — глаза его живо поблескивали.
Шард спросил у смотрителя: «Кто это говорит с Каткаром?»
«Роби Мэйвил, штатный активист ЖМО, — ответил Боллиндер. — Он у них заседает в исполнительном комитете или в чем-то таком. Джулиан Бохост считается рангом повыше, но ненамного».
«Он не производит впечатление фанатика».
Боллиндер хмыкнул: «Мэйвил — прирожденный интриган. Ему нравится заводить шашни и плести заговоры из любви к искусству. Доверять ему невозможно. Подождите, он еще и к нам подсядет — воплощение чарующей искренности!»
Смотритель, однако, ошибся — вскочив на ноги, Роби Мэйвил жестом попрощался с Каткаром и покинул таверну.
«Так как же быть с Каткаром? — спросил у Бодвина Вука Глоуэн. — Вы согласитесь на его условия?»
Суперинтендант бюро расследований, продолжавший испытывать отвращение к самовлюбленному перебежчику, не мог избавиться, однако, от профессионального беспокойства по поводу возможностей, ускользавших у него из рук.
«Даже если бы Каткар добровольно и безвозмездно предупредил нас о третьем пришествии святого Джасмиэля — и даже если бы его предсказание сбылось! — я считал бы, что он заломил несусветную цену», — проворчал он.
Глоуэн промолчал. Бодвин Вук внимательно смотрел на него: «А ты бы заплатил?»
«Каткар не глуп. Он знает, что нам нужны его сведения — иначе он не запросил бы так много».
«И ты готов положиться на его самомнение?»
«У нас нет другого выбора. Я обещал бы выполнить его условия, выслушал бы его и уплатил бы обещанную сумму. Впоследствии, если бы оказалось, что его сведения не стоили ни гроша или не соответствовали действительности, я нашел бы какой-нибудь способ заставить его вернуть деньги».
«Гм! — Бодвин Вук кивнул. — Такое решение вопроса делает честь тебе и отделу B, а следовательно и мне, как руководителю отдела. Как вы думаете, консерватор?»
«Согласен».
«Шард?»
«Разумеется».
Бодвин Вук повернулся к Глоуэну: «Ты можешь сообщить ему о нашем решении».
Глоуэн поднялся на ноги — и замер: «Каткар ушел!»
«Это просто возмутительно! — взорвался Бодвин Вук. — Сначала он торгуется, как базарная торговка, а потом выкидывает бессовестные трюки! Чего еще ожидать от продажной душонки?» Суперинтендант гневно направил указательный палец на Глоуэна: «Найди его! Объясни ему, что договор дороже денег! Поспеши, пока он не сбежал! Он не мог уйти далеко».
Глоуэн вышел на дорогу и посмотрел по сторонам. С одной стороны высился крутой утес; с другой открывалась темная бездна, дышавшая в лицо холодным соленым воздухом. Сверху и снизу беспорядочно светились тусклые желтые огни в окнах особняков.
Глоуэн вернулся в таверну и снова занял свое место за столом.
«Где Каткар?» — резко спросил Бодвин Вук.
«Понятия не имею. Снаружи никого нет».
Бодвин крякнул от досады: «Вот увидишь, он скоро прибежит назад, облизываясь и виляя хвостом, и попросит в два раза меньше! Никогда не поддавайся на вымогательство!»
Глоуэн не нашелся, что сказать. Уэйнесс вскочила: «Позвоню ему домой!»
Она скоро вернулась: «Никто не отвечает. Я оставила ему срочное сообщение».
Тем временем смотритель Боллиндер, тоже потихоньку исчезнувший, вернулся в сопровождении рыжебородого молодого человека и представил его: «Перед вами Йигал Фич, местный юрист. Час тому назад Дензель Аттабус вызвал его — по-видимому для того, чтобы оформить какой-то документ. Поднимаясь к дому Аттабуса, господин Фич видел, как его клиент пролетел мимо, будучи сброшен во фьорд с веранды своего особняка. Господин Фич не успел никого заметить на веранде, но побоялся заниматься расследованиями в одиночку и поспешил сюда. Я сразу позвонил в особняк Аттабуса. Горничная ничего не знает — кроме того, что хозяина нет дома. Несмотря на общеизвестную приверженность самым высоким идеалам, насколько мне известно, достопочтенный Аттабус еще не успел отрастить крылья. Короче говоря, он мертв».
Глава 2
1
Утром, незадолго до возвращения на станцию, Эгон Тамм снова обратился к жителям Стромы. К этому консерватора побудили замечания его дочери, Уэйнесс. «Твои заявления были четко сформулированы, но прозвучали слишком официально и совсем не дружелюбно», — сказала она ему.
«Как так? — Эгон Тамм был удивлен и даже раздосадован. — Я выступил как консерватор, а от консерватора требуются сдержанность и достоинство, подобающие его должности. По-твоему, я должен был рассказывать анекдоты и плясать вприсядку?»
«Конечно, нет! Тем не менее, не обязательно выглядеть угрожающе. Местные старушки поговаривают, что ты собрался отправить их в концентрационный лагерь».
«Какая чепуха! Я говорил о решении серьезного вопроса и пытался подойти к своей задаче с подобающей серьезностью».
Уэйнесс пожала плечами: «Тебе лучше знать. И все же было бы лучше, если бы ты еще раз поговорил с местными жителями и объяснил, что на станции Араминта им будет гораздо удобнее и приятнее жить, чем в Строме».
Эгон Тамм задумался: «В сущности, это неплохая идея — тем более, что я хотел бы напомнить о нескольких важных обстоятельствах».
Выступая со вторым обращением к населению Стромы, Эгон Тамм постарался создать атмосферу радушия и терпимости, вполне гармонировавшую с его характером. Обращение транслировалось из не слишком аккуратно прибранного кабинета смотрителя Боллиндера; на этот раз консерватор не стал надевать церемониальную мантию и стоял, слегка прислонившись к краю стола в позе, которая, как он надеялся, должна была показаться непринужденной и даже беспечной. Выражение его лица, от природы суровое и даже мрачноватое, изменить было гораздо труднее, но Эгон Тамм сделал все возможное, чтобы сгладить это впечатление дружелюбной жестикуляцией и сердечным тоном:
«Вчера вечером я выступил с обращением, не предупредив никого заранее, о чем я собирался говорить. По этой причине, а также, возможно, потому, что я выражался сухим официальным языком, мое сообщение могло оказаться для многих шокирующей неожиданностью. Тем не менее, я считаю, что вы заслуживаете четкого и бескомпромиссного изложения фактов такими, какие они есть. Теперь каждый понимает неопровержимость Хартии и непрерывность существования Заповедника. На этот счет не должно быть никаких ошибок и недоразумений, никакого самообмана.
Мы не пытаемся замять вопрос о предстоящих неудобствах, связанных с переселением, но преимущества переезда более чем возместят эти неудобства. Каждой семье, каждому домовладельцу будет выделено жилье в одном из четырех районов станции — или, по желанию, участок плодородной земли на окраине. Первый район будет застраиваться параллельно пляжу, к югу от Прибрежной усадьбы. Второй — в холмах, к западу от станции. Третий будет окружать четыре небольших озера к западу и северу от Прибрежной усадьбы. Наконец, четвертый район будет примыкать собственно к управлению Заповедника к югу от Приречной дороги, на другом берегу реки Уонн. Каждый дом будет окружен участком земли площадью не меньше гектара. Каждая семья может проектировать свой дом согласно своим потребностям — в разумных пределах, конечно. Мы делаем все возможное для того, чтобы избежать стандартизации. Если кто-нибудь пожелает возвести сооружение, по масштабам и сложности планировки превосходящее нашу смету, мы будем приветствовать такие архитектурные замыслы, но дополнительные расходы автору проекта придется нести самостоятельно. Мы не стремимся разделить наше общество на иерархические уровни, определяемые престижем, богатством или интеллектуальными достижениями, но в то же время не навязываем принципы равенства тем, чья интуиция подсказывает развитие в другом направлении.
Внесите свои имена в список как можно скорее — хотя бы потому, что это поможет нам в планировании. Учитывайте, что станция Араминта не превратится в поселок для пенсионеров. Каждый, кто способен работать, будет так или иначе работать на Заповедник.
Теперь вы получили общее представление о том, чего следует ожидать. Тот, кто внесет свое имя в список первым, сможет первым выбрать себе участок — хотя я думаю, что в конечном счете новые условия удовлетворят и тех, кто не будет торопиться с переездом».
Выпрямившись, Эгон Тамм отошел на шаг от стола и улыбнулся камере: «Надеюсь, мне удалось в какой-то мере успокоить тех, у кого возникли опасения после моего вчерашнего выступления. Не забывайте только об одном — все мы обязаны соблюдать закон, то есть Хартию Кадуола. Если вы намерены не соблюдать Хартию, вас подвергнут наказанию за нарушение закона, предусмотренному тем же законом. Это не должно быть неожиданностью ни для кого».
Эгон Тамм и его спутники поднялись из управления смотрителя к воздушному вокзалу; их провожала разрозненная толпа жителей Стромы. Каткара, однако, в этой толпе не было, и делегация консерватора вернулась на станцию Араминта без него.
2
Через три дня Глоуэна вызвали в кабинет суперинтенданта бюро расследований на втором этаже нового здания управления Заповедника, в конце Приречной дороги. Он представился Хильде, сварливой старой деве, с незапамятных времен охранявшей Бодвина Вука от посетителей и прочих нежелательных вторжений. Неохотно признав присутствие Глоуэна в приемной, она указала на скамью, где, по мнению секретарши, ему надлежало ждать минут сорок, чтобы у него «поубавилось несносного самомнения, свойственного всем Клаттокам».
«Думаю, что суперинтендант хотел бы видеть меня немедленно, — вежливо возразил Глоуэн. — У меня возникло такое впечатление».
Хильда упрямо покачала головой: «Твоего имени нет в списке, а Бодвин в данный момент очень занят. Может быть, он уделит тебе несколько минут позже. Пока ты ждешь приема, хорошенько подготовь свой отчет, чтобы ты мог его представить последовательно и сжато. Бодвин терпеть не может заикающихся, пускающих пузыри молодых головотяпов, заставляющих его терять время».
«Все это прекрасно и замечательно, но все-таки было бы лучше, если бы вы дали ему знать, что я пришел. В противном случае...»
«Ладно, ладно! Терпение очевидно не входит в число понятий, доступных пониманию Клаттоков! — Хильда нажала кнопку. — Здесь у меня Глоуэн, яростно всхрапывающий и роющий землю копытами. Вы действительно хотите его видеть в таком бешенстве?»
От ответных замечаний Бодвина Вука динамик задрожал и, казалось, покрылся испариной. Хильда прислушалась, язвительно подняла брови и повернулась к Глоуэну: «Тебе приказано немедленно пройти в кабинет. Суперинтендант возмущен медлительностью, с которой ты реагируешь на его вызовы».
Сравнительно легко отделавшись от секретарши, Глоуэн проскользнул мимо нее, приоткрыл тяжелую дверь кабинета и протиснулся внутрь.
Бодвин Вук повернулся к нему в кресле с высокой, обтянутой кожей спинкой, будто нарочно подчеркивавшей его почти карликовый рост. Начальник приветствовал Глоуэна небрежным взмахом руки и указал на стул: «Садись!»
Глоуэн молча сел.
Откинувшись на спинку кресла, Бодвин Вук сложил руки на маленьком круглом животе. До сих пор не наблюдалось никаких признаков того, что суперинтенданта все еще раздражало своеволие, проявленное Глоуэном в таверне «Приют астронавта». Тем не менее, Бодвин был человек лукавый и никогда ничего не забывал. Некоторое время он разглядывал Глоуэна желтыми, полуприкрытыми тяжелыми веками глазами. Глоуэн спокойно ждал. Он знал, что Бодвин любил преподносить подчиненным маленькие неожиданности, считая, что таким образом в них воспитывалась привычка к постоянной бдительности. Вопреки всем ожиданиям, однако, первое замечание директора застало Глоуэна врасплох.
«Насколько я понимаю, ты собираешься жениться?»
«У меня есть такое намерение», — признался Глоуэн.
Бодвин Вук выпрямился и чопорно кивнул: «Надо полагать, ты уже получил все необходимые рекомендации по этому вопросу?»
Глоуэн с подозрением покосился на притворно-безразличную физиономию начальника: «Надо полагать — тем более, что я не нуждался во множестве рекомендаций».
«Вот именно!» — Бодвин Вук снова откинулся на спинку кресла и воззрился в потолок. В голосе суперинтенданта появился назидательно-педагогический оттенок: «Бракосочетание — обряд, связанный с тысячами мифов. Это не пустяк. Как общественное учреждение, брак скорее всего предшествовал распространению людей по Ойкумене. Ему посвящены огромные затраты усилий и времени, и не только в области теоретических исследований — это своего рода практический эксперимент, поставленный квадриллионами человеческих пар на протяжении десятков тысяч лет. Насколько я понимаю, общепринятое мнение состоит в том, что бракосочетание невозможно обосновать логическими умозаключениями, и что многие его аспекты — не более чем произвольно сформировавшиеся условности. Тем не менее, ритуал этот настойчиво соблюдается. Барон Бодиссей Невыразимый заметил однажды, что в отсутствие института бракосочетания эволюции не пришлось бы так заботливо разграничивать отличительные признаки полов».
Глоуэн пытался представить себе, к чему приведет этот разговор. В отделе расследований считалось, что в случае вызова подчиненного в кабинет суперинтенданта степень разговорчивости Бодвина Вука была прямо пропорциональна сложности задачи, которую он собирался возложить на подчиненного. Глоуэн начинал беспокоиться. Никогда еще Бодвин Вук не проявлял в его присутствии склонность к пространным нравоучительным рассуждениям. Тем более, что Бодвин явно не торопился делать окончательные выводы.
Бодвин Вук нахмурился, будто заметив на потолке пятно неизвестного происхождения, и обронил: «Насколько я помню, Уэйнесс родилась в Строме».
«Да, в Строме».
«Наши проблемы в Строме, не говоря уже об атолле Лютвен, начинают принимать серьезный характер. Уэйнесс, надо полагать, в какой-то степени испытывает личную заинтересованность в том или ином развитии событий».
«Главным образом она стремится к тому, чтобы эти проблемы были решены быстро и безболезненно в соответствии с принципами Хартии».
«К этому стремится каждый из нас! — благочестиво отозвался Бодвин Вук. — Больше нельзя уклоняться от исполнения долга — настало время взяться за дело, засучив рукава!»
«Ага! — подумал Глоуэн. — Наконец-то мы подходим к сути вещей». Вслух он произнес: «И вы нашли дело, которое позволит мне не прозябать спустя рукава?»
«В каком-то смысле, — Бодвин сдвинул в сторону бумаги, лежавшие на столе. — Наше совещание с Руфо Каткаром не увенчалось успехом. Никто не проявил к нему сочувствия. Ты молчал, как дохлая рыба, Шард отделывался язвительными замечаниями, Эгон Тамм не скрывал своих сомнений, да и я, признаться, не проявил особого желания брать на себя далеко идущие обязательства. В общем и в целом мы не показали себя с лучшей стороны и упустили редкую возможность».
Глоуэн смотрел в окно — из кабинета директора открывался широкий вид на спокойные воды реки Уонн. Бодвин Вук внимательно наблюдал за ним, но Глоуэн не позволил себе даже поморщиться и оставался олицетворением безмятежности.
Будучи, по-видимому, удовлетворен результатами своих наблюдений, Бодвин Вук слегка расслабился и поудобнее устроился в кресле. Официальная версия событий была сформулирована и не вызвала возражений: «Сегодня утром я решил снова установить связь с Каткаром. С этой целью я позвонил смотрителю Боллиндеру. Он сообщил, что Каткара никто не видел уже несколько дней. По-видимому, он где-то прячется».
«Возможно и другое объяснение».
Бодвин Вук сухо кивнул: «Боллиндер занимается этим вопросом».
Глоуэн не хотел возвращаться в Строму ни для того, чтобы искать Каткара, ни по какой-либо иной причине. Он и Уэйнесс были всецело погружены в чрезвычайно увлекательный процесс планирования дома, который они собирались построить после того, как поженятся.
Суперинтендант продолжал: «Придется довольствоваться тем немногим, что мы успели узнать. Каткар сулил сенсационные разоблачения, но не предоставил почти никаких фактических данных. Он упомянул Левина Бардьюса и его спутницу по имени Флиц. Возникает впечатление, что Бардьюс — влиятельная персона в индустрии перевозок. Симонетта и «жмоты» желают переселить йипов на континентальное побережье. Бардьюс может предоставить необходимые для этого транспортные средства — именно поэтому он так популярен. Но его трудно найти — он явно предпочитает оставаться за кулисами».
«Нет ли каких-нибудь сведений о Бардьюсе в базе данных МСБР?»
«Никаких уголовных преступлений он не совершал, никаких дел на него не заводили. В последнем выпуске «Промышленного каталога Ойкумены» он числится владельцем контрольных пакетов акций нескольких корпораций — строительной компании «ЛБ», концерна пассажирских космических линий «Транзит с размахом», грузовой транспортной компании «Ромбус» и, вероятно, нескольких других. Бардьюс — очень богатый человек, но умеет не попадаться на глаза».
«Невидимок не бывает. Кто-то должен что-то знать об этом Бардьюсе».
Бодвин Вук кивнул: «В связи с чем полезно вспомнить о Намуре, поставившем Бардьюсу бригаду работников-йипов».
«Сложное дело», — огорченно пробормотал Глоуэн. У того, кому поручат расследование прошлого Левина Бардьюса и его связей с Намуром, не останется практически никакого времени на собственные дела — например, на то, чтобы точно определить подходящие размеры помещений в новом доме и обсудить множество других увлекательных и занимательных вопросов.
«А ты как думал? Конечно, сложное! Намур перевозил должников-йипов главным образом на Розалию. Бардьюс не упомянут в списке владельцев сельскохозяйственных угодий на Розалии — что может оказаться как ничего не значащим, так и очень важным обстоятельством, в зависимости от ситуации».
«Спросите Чилке! — нашелся Глоуэн. — Он провел какое-то время на Розалии».
«Хорошая идея! — одобрил Бодвин Вук. — Так что перейдем непосредственно к делу. Ты уже проявил заметные способности к инопланетным расследованиям...»
«Ничего подобного! Вам только так кажется! Десятки раз моя жизнь висела на волоске! Я каким-то чудом...»
Бодвин Вук поднял руку: «Скромность — редкое качество в клане Клаттоков, и она тебе к лицу. Тем не менее, не заставляй меня подозревать, что в данном случае ты проявляешь скромность, руководствуясь исключительно эгоистическими побуждениями!»
Глоуэн не нашел возражений. Суперинтендант продолжал: «В отделе расследований постоянная нехватка персонала — инспекции и патрули отнимают столько времени, что приходится поручать важные задания таким агентам, как ты, еще не накопившим достаточный опыт и не получившим соответствующее повышение».
Поразмыслив несколько секунд, Глоуэн сказал: «Если бы вы повысили меня в ранге, это наполовину упростило бы решение вашей проблемы».
«Всему свое время. Поспешное продвижение по службе не способствует дисциплинированности и находчивости — это прописная истина, известная испокон веков. Тебе только пойдет на пользу, если ты попотеешь в чине капитана еще восемь или даже десять лет».
Глоуэн промолчал, и Бодвин Вук деловито продолжил: «Несмотря на все, я поручаю тебе это расследование. Разумеется, тебе придется снова побывать на других планетах — где именно, не могу даже предположить. Учитывай, что ты добываешь сведения как о Бардьюсе, так и о Намуре, хотя основным подозреваемым остается Бардьюс. Не сомневаюсь, что ты быстро его найдешь — у него много деловых связей. О Намуре не следует забывать по той простой причине, что он поставлял работников-йипов Бардьюсу, и расследование этих поставок, возможно, позволит установить местонахождение Намура. Естественно, на твоем месте меня в первую очередь интересовали бы планета Розалия и ранчо «Тенистая долина». Если тебе придется иметь дело с Намуром, будь осторожен — он безжалостный и находчивый убийца! Намур знает, что здесь, на станции, ему грозят обвинения в тяжких преступлениях, и сделает все возможное и невозможное, чтобы уйти от ответственности. Ходят слухи, что он связался с бандой отчаянных головорезов, готовых на кровопролитие по заказу. Тем не менее, ты обязан неотступно преследовать Намура и арестовать его по всем правилам».
«В одиночку?»
«А как еще? Никогда не забывай, что ты представляешь весь авторитет бюро расследований и располагаешь всеми его полномочиями!»
«Очень хорошо, суперинтендант! Я не премину напомнить об этом Намуру и Бардьюсу. Тем не менее, моя преждевременная кончина не будет способствовать решению ваших проблем, связанных с нехваткой персонала».
Бодвин Вук передвинул бумаги на прежнее место и снова откинулся на спинку кресла, бесстрастно разглядывая Глоуэна: «У тебя есть ценные качества, полезные компетентному агенту, в том числе терпение и настойчивость. Но твое самое ценное свойство заключается в том, что тебе, как правило, сопутствует удача. По этой причине я сомневаюсь, что тебя убьют или даже искалечат. Успеешь жениться, когда вернешься — если, конечно, ты не задержишься на какой-нибудь планете, повинуясь внезапному влечению сердца».
«Намур уже трепещет, обреченный на неминуемую гибель от руки отважного блюстителя закона!» — пробормотал Глоуэн.
Бодвин Вук пропустил это замечание мимо ушей: «Завтра в полдень ты получишь от меня окончательные указания. После полудня ты взойдешь на борт звездолета «Мирцейский скиталец» — он доставит тебя к пересадочному терминалу на Соумджиане».
3
На следующий день, за пять минут до полудня, Глоуэн пришел в управление бюро расследований и представился Хильде. Та лениво просмотрела список и покачала головой: «Бодвин проводит совещание; тебе придется подождать, пока он не освободится».
«Пожалуйста, сообщите ему, что я здесь, — настаивал Глоуэн. — Он приказал мне явиться точно в полдень».
Хильда неохотно промолвила несколько слов в микрофон, неодобрительно хмыкнула, услышав яростный ответ Бодвина Вука, и показала на дверь кивком головы: «Тебе разрешают пройти».
Глоуэн зашел в святая святых суперинтенданта. Тот был не один — на стуле сбоку сидел Юстес Чилке. Глоуэн несколько опешил и задержался, уставившись на Чилке. Чилке дружески приветствовал его взмахом руки и смущенно усмехнулся, тем самым показывая, что он тоже понимает несообразность своего присутствия в кабинете Бодвина Вука.
Юстес Чилке родился на ферме в Айдоле, в просторах Большой Прерии на Древней Земле. Одолеваемый с раннего детства неудержимой охотой к перемене мест, он отправился в пожизненное путешествие по мирам Ойкумены. Подрабатывая кем придется, Чилке успел побывать на многих планетах, видел самые странные виды и посещал самые причудливые селения, где ему привелось вкушать экзотические блюда и ночевать в неожиданных местах, иногда в компании таинственных спутниц. Годы странствий позволили ему приобрести множество необычных навыков. По прибытии на станцию Араминта он устроился на работу в аэропорте и постепенно прижился — молодость прошла, Чилке устал от вечных переездов, а местные условия и климат его вполне устраивали. В последнее время к его сравнительно скромной заработной плате прибавился пышный титул «начальника авиационной базы».
Крепко сложенный человек среднего роста с пыльно-русыми, коротко подстриженными кудрями, Чилке смотрел на мир невинными голубыми глазами. Грубоватые и несколько несимметричные черты придавали его лицу выражение шутовской озадаченности, как если бы тяготы бурной жизни наложили на него нестираемую печать, и теперь он обращался ко всем окружающим с безмолвным упреком. Сидя в кабинете суперинтенданта отдела расследований, Чилке, судя по всему, чувствовал себя непринужденно и не проявлял никакого беспокойства.
Глоуэн тоже уселся и попытался оценить настроение Бодвина Вука. Внешние признаки не внушали оптимизма. Выпрямившись и прищурившись, суперинтендант сидел на краю огромного кресла и нервно перекладывал бумаги на столе. Бросив на Глоуэна пронзительный взгляд и тут же опустив желтые глаза, Бодвин наконец заговорил: «Сегодня наш разговор с командором Чилке затянулся, но мы не теряли времени зря».
Глоуэн отреагировал кивком. Он мог бы, конечно, указать на тот факт, что Чилке правильнее было бы именовать «начальником аэропорта», а не «командором», но Бодвин Вук, как правило, не выражал благодарность за поправки.
«Я убедился в том, что Юстес Чилке — человек с большим опытом и многочисленными полезными навыками. Ты разделяешь мое мнение?»
«Разделяю».
«Вчера ты выразил опасения по поводу того, что тебе придется в одиночку выполнять задание на незнакомой планете».
«Что?! — Глоуэн подскочил, как ужаленный. — Ничего подобного!»
Бодвин Вук разглядывал его из-под полуприкрытых век: «Значит, ты не выражал никакой неуверенности и никаких сомнений?»
«Я усомнился только в том, что мне удастся в одиночку арестовать Намура и всю его банду!»
«Стало быть, усомнился. Так или иначе, ты убедил меня в том, что для надлежащего выполнения этого задания потребуются два агента, — откинувшись в кресле, Бодвин Вук аккуратно соединил кончики пальцев. — К числу достоинств Юстеса Чилке относится тот факт, что он хорошо знаком с Розалией — планетой, которая, скорее всего, будет фигурировать в ходе расследования. В связи с чем я рад сообщить, что он согласился способствовать выполнению задания. Вопреки твоим опасениям, тебе не придется арестовывать головорезов в одиночку».
«Лучшего партнера трудно найти!» — развел руками Глоуэн.
«Важно, чтобы на вас обоих были официально возложены надлежащие полномочия, — продолжал Бодвин Вук. — Поэтому я назначаю Чилке полноправным агентом отдела расследований, соответствующим образом аккредитованным в МСБР».
От замешательства у Глоуэна начинала кружиться голова: «Чилке, в его возрасте, согласился пройти весь курс подготовки? Четыре года практики и курсы повышения квалификации?»
«Видишь ли, уникальная квалификация Юстеса Чилке позволила нам пренебречь стандартными процедурами. Невозможно ожидать, чтобы он согласился на уменьшение заработной платы. Необходимо было назначить его на должность, соответствующую по окладу должности начальника аэропорта. Поэтому я присвоил ему звание младшего командора — чуть выше капитана — но для того, чтобы дослужиться до полного командора, ему все же потребуются несколько лет».
У Глоуэна отвисла челюсть. Он обернулся — Чилке пожал плечами и ухмыльнулся. Глоуэн снова повернулся к директору: «Если Чилке станет младшим командором, он сможет отдавать мне приказы, потому что я — всего лишь капитан».
«Да-да, разумеется».
«Таким образом, если мы вместе отправимся выполнять задание, младший командор Чилке будет заведовать всей операцией».
«В этом и заключается смысл различия в рангах».
«Надеюсь, вы не забыли, что вчера, когда я предложил вам повысить меня в ранге, вы сказали, что мне придется попотеть еще лет десять?»
«Ничего я не забыл! — отрезал Бодвин Вук. — Ты мог бы заметить, что я еще не страдаю старческим слабоумием!»
«А сегодня Юстесу Чилке не пришлось потеть и десяти минут, чтобы заслужить то же звание?»
«Мое решение объясняется актуальной необходимостью».
«Тогда вам придется иметь дело с еще одной актуальной необходимостью, — Глоуэн поднялся на ноги, вынул свое удостоверение и бросил его на директорский стол. — Будьте добры принять мое заявление об отставке. Я больше не работаю в отделе расследований». Глоуэн направился к двери.
«Подожди-ка, подожди! — воскликнул Бодвин Вук. — Это безответственный поступок, мы испытываем острую нехватку персонала!»
«Вполне ответственный! Я получил хороший урок. Как минимум дважды вы практически посылали меня на смерть — до сих пор не понимаю, как мне удалось остаться в живых».
«Вот еще! — пробормотал Бодвин Вук. — Безумная опрометчивость, свойственная Клаттокам, заставляла тебя любой ценой поддерживать репутацию бесшабашного храбреца! Тебе остается винить только недостатки своего собственного характера».
Глоуэн, уже взявшийся за ручку двери, остановился: «Объясните мне одну вещь: каким образом я могу быть одновременно трусом, холодеющим от страха при мысли о выполнении задания в одиночку, и бесшабашным храбрецом, готовым на все ради поддержания своей репутации?»
«Все Клаттоки — сумасшедшие! — вскочив на ноги, заявил Бодвин Вук. — Это общеизвестно. Очень жаль, что психическое заболевание настигло тебя в столь раннем возрасте, но не следует винить меня, усталого пожилого человека, во всех твоих напастях!»
Чилке осторожно произнес: «Позвольте мне предложить возможное решение проблемы. Присвойте Глоуэну звание командора — он его вполне заслуживает — и все будут довольны».
Бодвин Вук раздраженно упал в кресло: «В его возрасте никто еще не становился командором! Такое представить себе невозможно!»
«Я могу это себе представить, — скромно возразил Чилке. — Как насчет тебя, Глоуэн? Ты можешь себе такое представить?»
«С трудом — после всего, что мне пришлось вытерпеть. Но, пожалуй, такая перспектива не выходит за рамки моих представлений».
«Ладно! — буркнул в стол Бодвин Вук. — Так и быть!» Наклонившись к микрофону, он сказал: «Хильда! Принесите бутылку марочного «Эйверли Сержанс» и три бокала. Командор Клатток, младший командор Чилке и я хотели бы отпраздновать знаменательное событие».
«Как так? — переспросила Хильда. — Я не ослышалась?»
«Все правильно! И не забудьте выбрать вино отличного урожая — сегодня нам не нужны кислые рожи!»
Хильда принесла бутылку и бокалы. Секретарша с каменным лицом выслушала суперинтенданта, объявившего о присвоении званий, молча налила вино в бокалы и промаршировала к двери. Проходя мимо Глоуэна, она отчетливо прошипела сквозь зубы: «С ума сойти!»
Выходя из кабинета, Хильда хлопнула дверью. Бодвин Вук иронически покачал головой: «Боюсь, новости застали ее врасплох. Но ничего — она побесится несколько минут, а потом тоже развеселится. По-своему, конечно — мы об этом никогда, ни за что не узнаем!»
4
Бокалы опорожнялись неоднократно, под аккомпанемент взаимных поздравлений. Суперинтенданту доставил особенное удовольствие тост Глоуэна: «За Бодвина Вука — несомненно самого проницательного и компетентного человека, занимавшего пост директора отдела расследований на протяжении многих лет!»
«Спасибо, Глоуэн! — отозвался Бодвин. — Очень рад это слышать, хотя мою должность уже много лет никто, кроме меня, не занимал».
«Я имел в виду более продолжительный период времени».
«Разумеется, — Бодвин Вук наклонился к столу, отодвинул бутылку с бокалами и взял лист желтоватой бумаги. — А теперь перейдем к делу! Перед тем, как давать конкретные указания, я хотел бы изложить в общих чертах нашу стратегию в отношении партии ЖМО и атолла Лютвен. Нам приходится иметь дело с противником, если можно так выразиться, на двух фронтах — северном и южном. Наших ресурсов недостаточно для того, чтобы вести операции одновременно на обоих фронтах. Поэтому мы намерены ограничиваться более или менее пассивным контролем того, что происходит на севере, в Йиптоне, пока не разберемся со «жмотами» на юге. Программа уже осуществляется — по сути дела, ее выполнение началось три дня тому назад, когда консерватор опубликовал ультиматум: соблюдайте закон или убирайтесь с Кадуола! В данный момент «жмоты», конечно же, оценивают свои возможности, плетут интриги, составляют заговоры и пытаются продумать дальнейшие ходы, самые выгодные с их точки зрения, — Бодвин Вук сгорбился и облокотился на стол. — Их единственная надежда заключается в том, чтобы сформировать эскадрилью вооруженных автолетов, способную оказать эффективное сопротивление нашей авиации и в то же время позволяющую перевезти йипов на побережье. Насколько нам известно, до сих пор им не удалось решить эту задачу. Тем не менее, не следует пренебрегать слухами, даже если их источник не заслуживает доверия. Как вы понимаете, я ссылаюсь на замечания, сделанные в последнее время Руфо Каткаром».
Глоуэн держал язык за зубами. Бодвин Вук продолжал: «Было упомянуто имя Левина Бардьюса, и мы обязаны обратить на него внимание, так как этот магнат занимается не только строительством, но и перевозками. Несколько месяцев тому назад Бардьюс уже посещал Кадуол — якобы для того, чтобы изучить возможности и особенности наших заповедных приютов. Может быть, такова и была его цель. Он и его спутница по прозвищу «Флиц» действительно останавливались в нескольких приютах. Кроме того, они гостили у Клайти Вержанс в Строме. Мы не знаем, какие именно дела они обсуждали, но предусмотрительность требует, чтобы мы подозревали худшее. Ваше задание в общем и в целом диктуется именно этим соображением. Вам поручается найти Левина Бардьюса и узнать, чем он занимается. В частности, мы хотели бы знать, какие соглашения он заключил со «жмотами» — если между ними достигнута какая-то договоренность. Ваши дальнейшие действия будут определяться обстоятельствами. Прежде всего и превыше всего: постоянно приспосабливайтесь, держите ухо востро и угадывайте, куда дует ветер! Например, если Бардьюс действительно заключил те или иные сделки со «жмотами», вы должны сделать все возможное, чтобы склонить его к расторжению этих сделок или воспрепятствовать выполнению его обязательств. До сих пор все понятно?»
Чилке и Глоуэн подтвердили, что до сих пор Бодвин Вук выражался с предельной ясностью. Глоуэн хотел было высказать дополнительное замечание, но вспомнил о своем недавнем повышении и промолчал.
«Очень хорошо. Существуют и другие, не столь злободневные соображения. Не забывайте, что нам тоже потребуются транспортные средства, когда настанет время переселить йипов на другие планеты. Пока вы имеете дело с Бардьюсом, вы могли бы изучить возможности, открывающиеся в этом направлении, хотя финансовые условия подлежат предварительному утверждению на станции Араминта, — Бодвин Вук снова поднял голову, переводя взгляд с одного подчиненного на другого. — Все еще никаких вопросов?»
«Никаких! — заявил Чилке. — Наша задача проста. Мы находим Бардьюса, выясняем, чем он занимается, и заставляем его расторгнуть любые сделки, заключенные с госпожой Вержанс. После этого, если Бардьюс все еще расположен нас выслушать, мы предлагаем арендовать несколько его звездолетов за счет Заповедника. При этом мы берем на себя только устное обязательство обсудить окончательные условия договора, когда Бардьюс снова посетит станцию Араминта. Кроме того, вы упомянули о Намуре. Насколько я понимаю, вы хотели бы, чтобы мы его задержали и привезли на Кадуол. Вот и все — надеюсь, я ничего не упустил».
«Хм! — Бодвин Вук прокашлялся и надул щеки. — Вы точно изложили суть дела, командор Чилке. Рад приобрести в вашем лице столь понятливого помощника!»
«К сожалению должен признать, что у меня все-таки возникла пара вопросов», — огорченно произнес Глоуэн.
«Что поделаешь? Задавай свои вопросы», — благосклонно отозвался суперинтендант.
«Существуют ли какие-нибудь официальные сведения о Левине Бардьюсе?»
«Практически никаких. На него не заводили дел в МСБР. Он ведет себя тихо и незаметно, путешествуя без помпы — хотя в одном отношении он не может не привлекать к себе внимание. Его постоянная спутница и помощница, Флиц, внешне исключительно привлекательна. При этом, однако, она замкнута и холодна — по меньшей мере с посторонними. Такое впечатление она произвела на Эгона Тамма и смотрителя Боллиндера, — Бодвин Вук приподнял желтоватый лист бумаги и некоторое время изучал его. — Постоянного адреса у Бардьюса, по-видимому, нет. Он предпочитает кочевать по строительным площадкам.
Возникает еще один вопрос: где и каким образом Левин Бардьюс впервые узнал о существовании работников-йипов? Как он встретился с Намуром — на строительном участке? Или они познакомились на Розалии? Бардьюс не числится в каталоге фермеров Розалии, а на этой планете ничем, кроме сельского хозяйства, не занимаются. Мы впервые познакомились с Бардьюсом и Флиц в Прибрежной усадьбе, куда он приехал в компании Клайти Вержанс и Джулиана Бохоста.
У нас нет никаких сведений о том, что происходило на Розалии. Можно предположить, что Намур обратился к Бардьюсу с деловым предложением и начал поставлять ему работников-йипов, после чего свел его с Симонеттой — возможно, по настоянию самой Симонетты, узнавшей о том, что Бардьюс располагает целым флотом звездолетов и других транспортных средств. А Симонетта, в свою очередь, познакомила Бардьюса с Клайти Вержанс. Вполне вероятная последовательность событий. Короче говоря, Розалия остается в фокусе нашего расследования. Чилке, вы хотели что-то сказать?»
«Нет-нет. Просто любое упоминание о Розалии вызывает у меня приступ тошноты».
Бодвин Вук откинулся на спинку кресла: «Вас все еще беспокоят воспоминания о трудоустройстве под блестящим руководством Симонетты?»
«В какой-то степени, — откровенно признался Чилке. — Днем я об этом не вспоминаю. Но по ночам, бывает, просыпаюсь в холодном поту. Не могу отрицать, что опыт управления фермой на Розалии произвел на меня глубокое впечатление. Вас интересуют подробности?»
«В той мере, в какой они относятся к делу — не забывайте, что у нас мало времени».
Чилке кивнул: «Не буду заниматься глубоким философским анализом — достаточно сказать, что я никогда не был уверен в том, что правильно понимаю происходящее. Действительность и ложь настолько переплетались, что образовывали какую-то нереальную смесь, сбивавшую меня с толку».
«Хм! Понятное дело — вас намеренно приводили в замешательство, — заметил Бодвин Вук. — Продолжайте».
«Когда мадам Зигони наняла меня управляющим ранчо «Тенистая долина», я думал, что мне повезло, что наконец-то мне удалось занять приличную должность — хотя перспектива находиться в обществе мадам Зигони меня не слишком привлекала. Я ожидал, что мне предоставят хороший оклад, что я буду пользоваться всеобщим уважением, буду жить в просторном доме с прислугой из девушек-йипов. Я намеревался проводить бо́льшую часть времени на веранде, угощаясь ромовым пуншем со льдом и распоряжаясь по поводу предстоящего ужина и, так сказать, постельных принадлежностей. Разочарование наступило быстро. Мне выделили старый сарай без горячей воды и без какой-либо прислуги. На Розалии много странных и диких пейзажей, но у меня не было возможности ими любоваться, так как почти с самого начала у меня стали шалить нервы. Меня беспокоили, главным образом, две вещи — как добиться того, чтобы мне платили, и как избежать женитьбы на мадам Зигони. Решение обеих проблем оказалось весьма затруднительным, и ни на что другое у меня практически не оставалось времени. Даже ромового пунша мне не досталось — мадам Зигони отказалась выдавать мне спиртное под тем предлогом, что я, по ее мнению, намеревался спаивать девушек-йипов».
«Вам поручили руководить должниками-йипами?»
«В общем-то так оно и было. И, должен вам сказать, мне удалось с этой задачей справиться, хотя на то, чтобы разобраться, что к чему, и доходчиво объяснить это йипам, у меня ушла примерно неделя. После этого не было никаких недоразумений. Я понимал йипов, а они понимали меня. Пока я за ними следил, они притворялись, что работают. Как только я отправлялся подремать часок-другой, они делали то же самое. Время от времени появлялся Намур, привозивший из Йиптона новые бригады. Насколько я понимаю, йипам нравилось на новом месте. Между собой они ладили превосходно — у них не было ничего, что можно было бы украсть, а для того, чтобы драться, они слишком ленивы. Однажды я спросил Намура, почему он ничего не делает для того, чтобы задержать или разыскать беглых йипов, разбредавшихся кто куда. Намур только рассмеялся. Получив комиссионные, он плевать хотел на то, чем будут заниматься привозные йипы».
Бодвин Вук снова взглянул на желтоватый лист бумаги: «Как я уже упомянул, Бардьюс не зарегистрирован на Розалии в качестве землевладельца, хотя не исключено, что он собирается приобрести там поместье».
«И это поместье называется «Тенистая долина»?» — предположил Глоуэн.
Бодвин Вук развел руками: «Тому нет никаких свидетельств. Командор Чилке — наш специалист по Розалии; может быть, у него есть какие-нибудь дополнительные полезные сведения?»
Чилке покачал головой: «Не думаю, чтобы Симонетта или ее супруг, Зигони, намеревались продать свое ранчо. Будучи владельцами земельных угодий, пусть даже относительно небольших по местным понятиям — насколько я помню, площадь ранчо составляла примерно сто восемьдесят тысяч квадратных километров, считая горы, озера и леса — они автоматически приобретали статус аристократов. На Розалии растут большие деревья — метров двести высотой. Как-то раз, просто из любопытства, я измерил длину тени одного выдающегося перистолиста и подсчитал его высоту: больше двухсот сорока метров, причем лешие населяли его крону на трех разных уровнях. У перистолистов темно-серая древесина, а листва похожа на шелковистые перья, черные и белые — отсюда и название. У розовяков черная с ярко-желтыми пятнами кора, а с ветвей свисают длинные розовые нити. Лешие плетут из них веревки. У синего дерева древесина, естественно, синяя, а у черной чалки — черная. Деревья-фонари, тонкие и желтые, светятся по ночам; по какой-то причине лешие их избегают, что очень полезно знать, гуляя в лесу — в роще фонарей тебя не забросают вонючками».
Бодвин Вук поднял лысеющие брови: «Вонючками?»
«Даже не спрашивайте — не знаю, из чего они их делают. Помню, к Титусу приехали старые знакомые с другой планеты. Одна дама, корреспондентка ботанического общества, пошла собирать дикие цветы. Она вернулась в таком виде, что Симонетта отказалась пускать ее в дом. Возникла пренеприятнейшая ситуация, и дама сразу уехала. Она сказала, что никогда не вернется туда, где так обращаются с гостями».
Бодвин Вук хмыкнул: «Эти «лешие», как вы их называете — какие-то обитающие на деревьях животные, вроде местных сильвестров и ревнивцев?»
«Не могу даже сказать, как они в точности выглядят, — признался Чилке. — Я жил на поверхности земли, а лешие — в кронах деревьев, и никакого особенного желания знакомиться с ними ближе у меня не было. Иногда слышно, как они поют, но как только на них взглянешь, они исчезают, будто растворяются в воздухе. Только если очень быстро обернуться, можно краем глаза заметить жутковатых, надо сказать, существ с длинными черными руками и ногами. Никогда не мог понять, где у них голова — если у них вообще есть голова; впрочем, они и без головы достаточно уродливы. А если стоять и вглядываться в листву, они сбросят тебе на голову вонючку».
Бодвин Вук нахмурился и прикоснулся ладонью к лысине: «Хулиганское поведение свидетельствует о наличии некоторого интеллекта».
«Вполне может быть. Мне рассказывали странную историю про биологов, устроивших в гондоле дирижабля что-то вроде исследовательской станции и привязавших дирижабль над лесом, к вершине высокой йонупы. Из гондолы они наблюдали за лешими и вообще за подробностями жизни в лесном пологе. Каждый день, в течение полутора месяцев, они связывались с базовым лагерем по радио, после чего отчеты внезапно перестали поступать. На третий день после прекращения связи из лагеря выслали автолет — разобраться, в чем дело. В гондоле все оказалось в полном порядке, весь персонал оставался на своих местах, но не подавал признаков жизни; медики установили, что к тому времени исследователи были мертвы уже не меньше трех недель».
«И что же предприняли местные власти?» — сурово спросил Бодвин Вук.
«А ничего. Дирижабль отвязали и больше туда не возвращались. Тем дело и кончилось».
«Сплетни! — пробурчал Бодвин. — Такие истории можно услышать в любой забегаловке на окраинах Ойкумены. Что ж, перейдем к практическим деталям. Хильда выдаст вам деньги и всю необходимую документацию. Вы сегодня же вылетаете на «Мирцейском скитальце» в Соумджиану. Местное управление компании «ЛБ» находится в комплексе Гральфуса. Там вы начнете наводить справки».
Глоуэн и Чилке поднялись на ноги и собрались уходить.
«Последнее наставление! — поднял палец Бодвин Вук. — Вашему статусу в бюро расследований соответствует эквивалентный ранг офицеров МСБР. Тем не менее, в данном случае вы занимаетесь делом, относящимся исключительно к юрисдикции Заповедника и действуете в качестве служащих полиции Кадуола, а к помощи МСБР можете прибегать только в том случае, если это будет совершенно необходимо. Я выражаюсь достаточно ясно?»
«Совершенно ясно!»
«С предельной ясностью, суперинтендант!»
«Хорошо. Тогда не задерживайтесь».
5
Глоуэн и Уэйнесс горестно попрощались, после чего, вернувшись в пансион Клаттоков, Глоуэн занялся последними приготовлениями к отъезду.
Пока он собирал чемодан, Шард молча наблюдал за ним. Несколько раз он явно хотел что-то сказать, но сдерживался.
В конце концов Глоуэн не мог оставить без внимания странное поведение отца: «Тебя что-то беспокоит».
Шард улыбнулся: «Это настолько очевидно?»
«Если бы ты действительно хотел что-нибудь от меня скрыть, у тебя бы это получилось гораздо лучше».
«Да-да, разумеется. Видишь ли, я хотел бы, чтобы ты кое-что для меня сделал. Но в то же время боюсь, что тебе моя просьба покажется старческим капризом. Ты можешь подумать, что я одержим навязчивой идеей».
Глоуэн взял исхудавшего в недавнем заключении отца за плечи и обнял его: «Я сделаю все, чего ты хочешь, даже если это самый невероятный каприз».
«Идея действительно навязчивая. Я живу с ней уже долгие годы и никак не могу от нее избавиться».
«Я слушаю».
«Как тебе известно, твоя мать утонула в лагуне. Два йипа утверждают, что видели происходившее с берега. По их словам, они не умеют плавать и ничем не могли помочь. Кроме того, спасение утопающих, видите ли, не входило в их обязанности».
«Все йипы умеют плавать».
Шард кивнул: «Подозреваю, что они перевернули лодку и удерживали твою мать под водой, пока она не задохнулась. Лодки не переворачиваются сами собой в тихой заводи. С другой стороны, йипы не стали бы ничего предпринимать по своей инициативе. Они выполняли чье-то поручение. Я не успел закончить расследование — Намур отправил обоих мерзавцев обратно в Йиптон. Их звали Кеттерлайн и Селиус. Каждый раз, когда я имею дело с йипами, я спрашиваю, не знают ли они что-нибудь о Кеттерлайне и Селиусе — но до сих пор мне никто ничего не сообщил. Возможно, Намур отправил их на другую планету. Поэтому, если тебе встретятся йипы-переселенцы, не мог бы ты навести справки о местонахождении Кеттерлайна и Селиуса?»
«Уверен, что они выполняли приказ Намура. И это еще одна причина, по которой Намура необходимо найти. Сделаю все, что смогу».
Глоуэн присоединился к Чилке на космическом вокзале. Им уже заказали билеты на звездолет «Мирцейский скиталец», но их нужно было получить. Стоя в очереди у билетной кассы, Глоуэн заметил на удивление долговязую и тощую женщину, сгорбившуюся на скамье в дальнем углу зала ожидания. Она завернулась в просторную черную рясу, а на голове у нее была странная черная шапочка маскаренской евангелистки. Полоса черной марли, закрывавшей нос и рот подобно вуали, отфильтровывала микроорганизмы из вдыхаемого воздуха, тем самым избавляя от уничтожения бесчисленные ничтожные жизни.
В космических портах Ойкумены попадались самые необычные люди в самых причудливых нарядах, но эта фигура казалась здесь, на Кадуоле, особенно неуместной. Евангелистка — женщина неопределенного возраста с длинным клювообразным носом и пунцовыми от румян щеками — подкрасила черные брови так, что они соединялись на переносице.
Чилке подтолкнул Глоуэна локтем: «Ты тоже заметил особу в черном? Маскаренская евангелистка, подумать только! Когда-то одна из них пыталась обратить меня в свою веру. Отчасти из любопытства, а отчасти потому, что она отличалась живым темпераментом и, судя по заметным признакам, молодостью и удачным телосложением, я попросил ее объяснить, каким образом человек становится маскаренским евангелистом. По ее словам, это очень просто: прежде всего необходимо подвергнуться «семи деградациям», после чего «семи унижениям», затем «семи наказаниям» и «семи надругательствам» и, наконец, «семи умерщвлениям», а также еще нескольким процедурам, наименования которых я позабыл. Считается, что психическое состояние аколита, прошедшего такую подготовку, позволяет ему стать правоверным евангелистом, способным обращать в свою веру предрасположенные к этому души и прибирать к рукам их сбережения. Я спросил свою собеседницу: возможно ли прохождение мною всех этих обрядов в тесном сотрудничестве с ней, с проведением консультаций наедине после каждой деградации? На что она ответила, что ее бабушка охотно пожертвует своим временем с этой целью. Мне пришлось признаться, что перспектива обращения в маскаренскую веру заслуживает дальнейшего размышления, и на этом дело кончилось».
Громкоговорители системы оповещения пригласили пассажиров, отправляющихся в Соумджиану, пройти на посадку. Маскаренская евангелистка поднялась и, неуклюже сгорбившись, проковыляла к выходу. Глоуэн и Чилке последовали за ней — по взлетному полю к звездолету и вверх по наклонному трапу в небольшой салон, где стюард объяснил, где находятся их каюты. Выходя из салона, евангелистка встретилась блестящими черными глазами с глазами хмуро наблюдавших за ней Глоуэна и Чилке. При этом она моргнула и вздрогнула, после чего, наклонив голову и снова ссутулившись, поторопилась скрыться в коридоре.
«Очень любопытно!» — пробормотал Глоуэн.
«Никогда раньше не замечал за Каткаром наклонность к переодеванию в женское платье», — согласился Чилке.
«Впечатляющее преображение!» — заключил Глоуэн.
Глава 3
1
Глоуэн остановился в коридоре у двери каюты номер 3-22 и тихонько постучал. Примерно минуту не было никакого ответа. Он снова постучал и подождал, почти приложив ухо к двери. В каюте даже не послышалось, а почувствовалось какое-то движение. Дверь чуть приоткрылась.
«Что вам нужно?» — спросил приглушенный низкий голос.
«Откройте. Я хочу с вами поговорить».
«Вы ошиблись, это каюта госпожи Фурман».
«Никакой ошибки не может быть. Я — Глоуэн Клатток, и хочу поговорить с Каткаром».
Молчание длилось несколько секунд, после чего голос поинтересовался: «С вами никого нет?»
«Никого».
Дверь открылась чуть пошире. Блестящий черный глаз оглядел Глоуэна с головы до ног. Дверь отодвинулась еще немного — едва достаточно для того, чтобы Глоуэн мог протиснуться внутрь. Нервно усмехнувшись, мрачный Каткар тут же закрыл дверь. На нем была обычная одежда: свободная черная рубашка, серые брюки и легкие сандалии из ремешков, подчеркивавшие непропорциональную величину мягких белых ступней. Рядом, на вешалке, красовались части маскарадного костюма — длинная черная ряса и шапочка, а на полу стояли узкие сапоги с металлическими застежками и широкими высокими каблуками, несомненно причинявшие владельцу множество неудобств при ходьбе.
«Зачем вы за мной увязались? — резко спросил Каткар. — Что вам нужно? Или все это делается просто для того, чтобы причинить мне как можно больше неприятностей?»
«Мы заказали билеты, не подозревая, что вы станете нашим попутчиком, — возразил Глоуэн. — Кто за кем увязался?»
Каткар крякнул: «Я ни за кем не слежу и не хочу, чтобы за мной следили. Наконец мне удалось избавиться от забот и домогательств. Забудьте о моем существовании — это все, чего я прошу».
«Проще сказать, чем сделать».
«Чепуха! —рявкнул Каткар, возмущенно уставившись на Глоуэна блестящими черными глазами. — Мое решение бесповоротно! Я полностью порвал с прошлым — вам придется поверить мне на слово. Отныне мы незнакомы, у вас не должно остаться даже воспоминаний о Руфо Каткаре. Уходите и не возвращайтесь!»
«Увы, все не так просто. Нам придется многое обсудить».
«Ничего подобного! — отрезал Каткар. — Время для обсуждений прошло! А теперь...»
«Не торопитесь. Помните ваш последний вечер в Строме? Вы сидели за столом с вашим приятелем, Роби Мэйвилом. Почему вы внезапно ушли?»
Каткар сверкнул глазами: «Мэйвил? Никакой он мне не приятель. Он — жук-навозник в человеческом обличье! Вы спрашиваете, почему я ушел? Потому что Мэйвил заявил, что меня срочно желает видеть Дензель Аттабус. Но я знал, что он лжет — я только что расстался с достопочтенным Аттабусом, получив от него недвусмысленные указания. Глядя в лицо Роби Мэйвилу и слыша его вкрадчивый голос, я понял, что мне грозит смертельная опасность. Кто-нибудь другой на моем месте стал бы паниковать, но я просто-напросто поспешно удалился из таверны и улетел на станцию Араминта в аэромобиле Дензеля Аттабуса. Больше мне нечего сказать — и вам больше нечего у меня спрашивать. Теперь вы, наконец, уйдете?»
Глоуэн проигнорировал последний вопрос: «Вам известно, что Дензель Аттабус мертв?»
«Я узнал об этом в гостинице на станции. Это огромная потеря для Кадуола, Аттабус был настоящим патрицием, человеком благородным во всех отношениях. У меня с ним было много общего, и я скорблю о его безвременной кончине, — Каткар резко взмахнул рукой. — Но довольно слов! Слова безжизненны, разговоры — бессмысленная трата эмоциональной энергии. Вы этого никогда не поймете, потому что вам негде и некогда было набраться мудрости».
Глоуэн задумался, но не смог уловить в этом замечании никакого глубокого смысла: «Так или иначе, зачем вы переоделись женщиной?»
Каткар поджал губы: «Мое поведение объясняется логическими соображениями — мыслительным процессом, неизвестным на станции Араминта. Короче говоря, таким образом я надеюсь спасти свою жизнь, какой бы ничтожной, презренной и убогой она вам не казалась. Только оставаясь в живых, я могу воспользоваться бесконечными возможностями миров Ойкумены, другого шанса у меня нет. Я делаю все возможное для того, чтобы мерцающая искра моего сознания не погасла — ибо неведомо, что со мной будет, когда она исчезнет».
«Скорее всего то же самое, что с любым другим».
«Ага! Но я не такой, как другие! Я сделан из лучшего материала, мне уготована великая судьба! Вспомните о титанах древности, бросивших вызов Норнам, их безжалостным пророчествам. Неукротимые герои! Я никогда о них не забываю, они наставляют меня на путь истинный!»
«И поэтому вы переоделись евангелисткой?»
«Маскарад сослужил свою службу. Мне удалось безопасно скрыться на борту звездолета, а это что-то значит. Хотя, признаться, эти чертовы сапоги — сущая пытка! — Каткар с подозрением покосился на Глоуэна. — А вы? Вы что тут делаете? Еще какая-нибудь слабоумная затея Бодвина Вука?»
«Не совсем слабоумная. Вы сами рассказали нам о Левине Бардьюсе и о каких-то его сделках с Клайти Вержанс».
Каткар мрачно кивнул: «Ну, рассказал, ну и что?»
«Поэтому мы здесь. Нельзя допустить, чтобы жмоты или йипы пользовались инопланетной поддержкой».
«И вы надеетесь им воспрепятствовать?»
«Не вижу, почему разумные люди не стали бы с нами сотрудничать».
«Многие люди неразумны и глубоко порочны».
«Дензель Аттабус был знаком с Бардьюсом?»
«Они познакомились в доме Клайти Вержанс. Аттабус и Бардьюс не сошлись характерами. За ужином они спорили; достопочтенный Дензель заявил, что Бардьюс — «психический каннибал» и «пожиратель душ», а Бардьюс не остался в долгу и обозвал Аттабуса «чокнутым старым девственником». Тем не менее, они не приняли этот обмен эпитетами близко к сердцу и расстались почти по-дружески. А теперь мне вам больше нечего сказать — можете идти».
«Раз вы настаиваете, мне придется вас покинуть, — уступил Глоуэн. — Прошу прощения за беспокойство».
Глоуэн вернулся в салон на корме. Чилке сидел у иллюминатора и смотрел на скользящие мимо звезды. У него под рукой были поднос с соленой рыбой и пузатый каменный кувшин «Синего пламени».
«Как поживает наш друг Руфо?» — поинтересовался Чилке.
Глоуэн присел за тот же столик: «Он ведет напряженную жизнь, в которой такие люди, как мы, играют несущественную роль мимолетных раздражителей». Глоуэн поднял кувшин и налил бледно-голубую жидкость в широкий стаканчик: «Каткар что-то скрывает. Он много говорил, но не сказал мне ничего, что я хотел услышать. По его словам он, подобно достопочтенному Аттабусу, вращается в высших аристократических кругах. Он выразил сожаление по поводу смерти Аттабуса, но прибавил, что не видит причин объяснять мне свои чувства, так как мне недоступно понимание столь утонченных эмоций. Каткар объяснил, однако, что предпочитает жизнь смерти, в связи с чем сбежал из Стромы и проник в звездолет, переодевшись женщиной».
«Прямолинейный образ мыслей, — заметил Чилке. — Но многое остается неясным. Например, Каткар мог бы сразу подняться на борт «Левкании», направлявшейся к пересадочному терминалу Диогена в секторе Пегаса, и замести следы. Вместо этого он предпочел ждать целый день, чтобы улететь в Соумджиану на «Мирцейском скитальце»».
«Любопытно! Что бы это могло значить?»
«Это значит, что, несмотря на все опасения, Каткар вынужден заняться какими-то делами на Соуме. Дела эти, несомненно, связаны с деньгами. Вопрос: чьи это деньги? Жмотов? Дензеля Аттабуса?»
Глядя в межзвездное пространство, Глоуэн задумчиво произнес: «Нам не давали никаких указаний по поводу Каткара. С другой стороны, Бодвин предупредил, что умение приспосабливаться к обстоятельствам уместно и похвально».
«Не только похвально! — отозвался Чилке. — Без него наше предприятие может закончиться провалом».
«Следует учитывать еще одно обстоятельство. Каткар скрывает какие-то сведения, возможно, жизненно важные. Он оценил эти сведения в двадцать тысяч сольдо. Хотя бы по этой причине я считаю, что мы должны проявить интерес к делам Руфо Каткара. Как ты думаешь?»
«Согласен. Бодвин Вук тоже согласился бы. Каткар может не соглашаться, но он, несомненно, понимает, что наше любопытство в данном случае неизбежно».
«Плохие новости для бедняги Каткара! Теперь, в придачу ко всем его заботам, ему придется иметь дело с двумя бессердечными ищейками из бюро расследований — а он так хотел отдохнуть и успокоиться в полете! Каткар, надо полагать, мечется из угла в угол в своей каюте, осыпая нас самыми ужасными проклятиями всех вероучений Ойкумены — и выбирая самый выгодный для него вариант развития событий».
Чилке опорожнил свой стакан, не отрывая глаз от плывущих мимо звезд Пряди Мирцеи: «Каткар назвался груздем. Теперь ему придется лезть в кузов, ничего не поделаешь. Через несколько минут он сам сюда явится, чтобы снискать наше расположение, притворяясь чистосердечным и добрым малым — и в то же время надувая нас, как уличный фокусник».
«Вероятно. И все же, Каткару нельзя отказать в оригинальности мышления. Например, он мог бы переодеться кем угодно, но предпочел шокирующую внешность маскаренской евангелистки».
«Было бы любопытно узнать, какими стратегическими соображениями он руководствовался».
«А вот и он, легок на помине! — воскликнул Глоуэн. — И даже не удосужился переодеться».
Каткар приблизился и, будучи приглашен Глоуэном, уселся за стол. Чилке наполнил стакан «Синим пламенем» и пододвинул его к сидящему напротив Каткару: «Выпейте! Это зелье вас живо подбодрит!»
«Благодарю вас, — кивнул Каткар. — Я редко употребляю крепкие напитки, настойки и бальзамы — на мой взгляд, они не способствуют внутренней гигиене. Тем не менее…» Бывший член исполнительного комитета партии ЖМО поднял стаканчик и попробовал шипучую жидкость: «Вполне приемлемо».
«Два-три кувшина в день здорово помогают коротать время в полете, — доверительно сообщил Чилке. — Дни уплывают, как звезды за окном!»
Каткар покосился на Чилке с суровым неодобрением: «Я не намерен заниматься подобными экспериментами».
«Куда вы направляетесь, если не секрет?»
«Насколько я понимаю, наша первая остановка — на Соуме. Я не прочь провести там некоторое время, отдохнуть в сельской местности. По сути дела я хотел бы, хотя бы в общих чертах, разобраться в Гнозисе, основанном на поэтапных «амелиорациях». Покойный Дензель Аттабус был хорошо знаком с этой системой».
«Увлекательная перспектива, — кивнул Чилке. — А после этого что вы собираетесь делать?»
«У меня нет определенных планов, — по-волчьи оскалился Каткар, обнажив длинные редкие зубы. — Моим врагам, следовательно, придется иметь дело с такой же неопределенностью, что меня устраивает».
«Ваша жизнь полна опасностей и приключений, — заметил Чилке. — Чем вы заслужили такое внимание мстительных супостатов?»
«Опасность связана не с тем, что уже сделано, а с тем, что я собираюсь сделать».
«Как это понимать? Вы не могли бы выразиться определеннее?»
Каткар нахмурился. Изображая из себя храбреца, он наговорил лишнего. Опрокинув в глотку остатки «Синего пламени», он со стуком опустил стакан на стол: «Приятный напиток! Он стимулирует ротовую полость и прочищает синусы, наполняя их бодрящим теплом. Мягкий, но пикантный аромат, не оставляющий прогорклого или жгучего привкуса. С вашего разрешения, я хотел бы попробовать еще толику».
Чилке снова наполнил стаканчики и подозвал рукой стюарда.
«Я вас слушаю?»
«Еще кувшин «Синего пламени»! Предстоит серьезная выпивка — только успевайте пробки вынимать! — Чилке откинулся на спинку кресла. — О чем мы говорили?»
«Каткар упомянул, что собирается посетить пасторальные просторы Соума».
«В наряде евангелистки?» — поднял брови Чилке.
Каткар снова нахмурился: «Дальнейшие переодевания, пожалуй, ни к чему. Хотя, конечно, я буду соблюдать осторожность».
«Но прежде всего вам нужно выполнить последние указания Дензеля Аттабуса?»
Лицо Каткара приобрело строгое выражение: «Это конфиденциальное дело, не подлежащее обсуждению».
«Вы все еще боитесь ваших врагов — даже на Соуме?»
«Конечно! У них было три дня — за это время можно было нанять космическую яхту и прибыть в Соумджиану раньше меня».
«Неужели они на это способны?»
«Они способны на все. Мне приходится ожидать самого худшего и принимать все меры предосторожности».
«По-видимому, наибольшая опасность будет вам угрожать по пути в банк».
Каткар высоко поднял черные брови: «Я ничего не говорил о банке! Откуда вы знаете?»
«Неважно. Не беспокойтесь, однако — мы будем вас сопровождать и позаботимся о вашей безопасности».
«Можете отказаться от своих намерений, — холодно ответил Каткар. — Я не хочу вашего вмешательства и не нуждаюсь в нем!»
«Рассматривайте наше вмешательство как часть официального расследования», — посоветовал Глоуэн.
«Я не желаю в нем участвовать! Если вы от меня не отвяжетесь, я донесу на вас местным властям. Мои права защищены основным законодательством Ойкумены, в рамках которого крючкотворство вашего бюро расследований не имеет никакой юридической силы!»
«Мы можем возбудить иск, руководствуясь как законами Ойкумены, так и Хартией Заповедника, не говоря уже о местном регламенте станции Араминта. Для этого потребуется лишь продемонстрировать, что вы совершали неправомочные действия».
«Ничего подобного вы продемонстрировать не сможете, потому что никаких неправомочных действий я не совершал!»
«Если достопочтенный Дензель Аттабус финансировал правонарушения партии ЖМО или содействовал им, он виновен в подстрекательстве к вооруженному мятежу, в преступном сговоре и черт знает в чем еще — невзирая на то, насколько идеалистическими были его побуждения. Будучи его пособником, вы сами находитесь в весьма рискованном положении. Вас могут обвинить в уголовных преступлениях — и не в последнюю очередь потому, что вы утаили существенную информацию от Бодвина Вука, мстительность и злопамятность которого в таких ситуациях просто невероятна! Вы мне не верите?»
«Охотно верю тому, что вы говорите о Бодвине. Ядовитый сморчок! Неотвязная пиявка!»
«Как только мы приземлимся в Соумджиане — если вы все еще сомневаетесь в моих словах — мы направимся в управление МСБР, где вам посоветуют, что делать дальше. Вполне вероятно, что межпланетная служба безопасности заинтересуется вашим делом, и вам придется отвечать на множество вопросов. Разрешите вам напомнить, что агенты МСБР, хотя и не отличаются мстительностью или злопамятностью, отправляют правосудие без проволочек и не принимают во внимание выдающиеся личные качества правонарушителя, даже если он руководствовался самыми лучшими побуждениями».
«В этом нет необходимости, — помрачнев, тихо сказал Каткар. — Достопочтенный Дензель и я... Возможно, мы чрезмерно увлеклись альтруистическими соображениями. Теперь я понимаю, что нашим доверием злоупотребили».
«Какую информацию вы хотели продать нам в Строме?»
Каткар махнул рукой, показывая, что этот вопрос потерял всякое значение: «Что было, то прошло! Обстоятельства изменились».
«Почему бы не объясниться начистоту и не позволить нам самостоятельно судить о ситуации?»
Каткар покачал головой: «С этим придется подождать. Мне нужно подумать о том, в каком положении я оказался».
«Как вам будет угодно».
2
На полпути вдоль Пряди Мирцеи желтая звезда Мазда опекала семью из четырех планет — трех громадин из камня и льда, кувыркавшихся по внешним орбитам, и единственной внутренней планеты, Соума, финансового и коммерческого центра всей Пряди.
Так же, как согревавшая ее материнским теплом Мазда, планета Соум вступила в старческий период существования. Физическая география Соума отличается отсутствием драматических контрастов. Тектоническая активность прекратилась еще в незапамятные времена; безмятежная погода так же предсказуема, как смена времен года. Мировой океан окружает четыре почти одинаковых континента, где преобладают пологие холмы, переходящие в равнины, усеянные бесчисленными озерами и прудами, в спокойной глади которых отражаются прибрежные «шале» — летние дачи горожан. Сельские угодья Соума, прилежно обрабатываемые помещиками-фермерами, позволяют производить огромное количество в высшей степени съедобной продукции, с должной почтительностью поглощаемой местным населением, славящимся своей разборчивостью.
Предпринимавшиеся в течение многих веков попытки описать характер обитателей Соума приводили к употреблению разнообразных эпитетов, каждый из которых выражал какую-то долю истины, но, как правило, в чем-то противоречил следующему: их называли любезными, предприимчивыми, скучными, самодовольными, проницательными, щедрыми, бережливыми, педантичными, снисходительными, заботливыми и даже инфантильными. Все наблюдатели сходились, однако, в том, что жители этой мирной планеты по существу являются квинтэссенцией так называемого «среднего класса» — им не чуждо робкое тщеславие, но они соблюдают все приличия и подчиняются условностям, диктуемым потребностями общества. На Соуме каждый стремится совершенствовать себя и других, руководствуясь системой «амелиораций», предусмотренной «Гнозисом».
«Мирцейский скиталец» приблизился к Соуму и опустился из космоса на поле космопорта в Соумджиане. Перед Глоуэном и Чилке, стоявшими на нижней обзорной палубе, открылся широкий вид. К западу и северу пестрели, как лоскутное покрывало, городские кварталы — рыжевато-бежевые, горчично-охряные и янтарные в бледно-медовых лучах Мазды, причем каждый сегмент подчеркивался сзади густой черной тенью.
Трап выдвинулся; пассажиры стали переходить в здание космического вокзала. Оглядываясь в поисках Каткара, Глоуэн и Чилке наконец заметили нелепую долговязую фигуру маскаренской евангелистки: болезненно сгорбившись, как жертва застарелой травмы позвоночника, она ковыляла вниз по трапу звездолета. Черная шапочка и длинные волосы того же цвета позволяли видеть только нарумяненные щеки, хищный нос и яркие черные глаза. Все тело послушницы было закутано в обширную черную ризу, из-под которой выглядывали большие белые ладони и пара узких черных сапог с металлическими застежками.
Следуя за облаченной в черное фигурой, Глоуэн и Чилке пересекли вокзал и вышли на улицу. Злобно поглядывая через плечо на преследователей, Каткар ковылял прочь по тротуару. Глоуэн и Чилке не спеша шли за Каткаром, полностью игнорируя его недовольство.
С трудом преодолев метров сто, Каткар яростно взмахнул рукой и, хромая, добрался до скамьи в тени киоска, торговавшего газетами. Там он остановился и опустился на скамью — видимо, чтобы передохнуть. Не обращая внимания на угрожающие взгляды искоса, Глоуэн приблизился к нему, а Чилке направился к веренице ожидавших неподалеку такси.
«Неужели у вас нет никакого представления об осмотрительности? — громко прошипел Каткар. — Из-за вас рушатся все мои планы! Убирайтесь немедленно!»
«В чем состоят ваши планы?»
«Я направляюсь в банк — каждая минута на счету! Кроме того, я хотел бы, по возможности, остаться в живых».
Глоуэн посмотрел по сторонам, но обнаружил лишь нескольких горожан, идущих по своим делам непреклонно-безмятежной походкой, выводившей из себя уроженцев других планет: «Может быть, вы преувеличиваете угрожающую вам опасность?»
«Может быть, — прошептал Каткар. — Не сомневаюсь, что вы задали бы такой же вопрос достопочтенному Аттабусу».
Губы Глоуэна слегка покривились; он еще внимательнее изучил происходившее на улице, после чего повернулся к Каткару: «Чилке наймет такси, и мы поедем в банк, принимая все меры предосторожности. В банке вы будете в безопасности».
Каткар презрительно фыркнул: «Почему вы так уверены?»
«Как только мы окажемся в банке, игра закончится, и больше не будет никакого смысла вас убивать».
«Вы так думаете? — язвительно пожал плечами Каткар. — Какое это имеет значение для Торка Тампа и Фаргангера? Эти черти окаянные прикончат меня хотя бы для того, чтобы свести старые счеты. Но я готов ко всему! У меня в сумочке пистолет — застрелю их, как только увижу!»
Глоуэн нервно рассмеялся: «Прежде чем спускать курок, будьте добры, убедитесь в том, что убиваете того, кого надо! Если вы ошибетесь, никакие извинения вам не помогут».
Каткар хрюкнул, но прыти у него поубавилось: «Не такой уж я дурак, чтобы палить куда попало».
«Вот подъезжает такси. Когда мы тронемся с места, снимите маскарадный костюм. Иначе банковские служащие подумают, что вы чокнутый».
Каткар хрипло расхохотался: «Покуда дело пахнет деньгами, меня там встретят с распростертыми объятьями! Тем не менее, как бы то ни было, эти проклятые сапоги — форменные орудия пытки! Хватит, маскарад сослужил свою службу».
«Согласен. Садитесь в такси. План такой: подъедем к боковому входу банка. Мы сопроводим вас внутрь. А когда мы закончим дела в этом достойном учреждении, нам придется посоветоваться с вами по самому важному вопросу, а именно: где находится Бардьюс?»
Каткар помрачнел: «Все это очень хорошо, но в план необходимо внести изменение. Я буду разговаривать с работниками банка наедине — это позволит значительно сократить затраты времени».
«Ни в коем случае! — улыбнулся Глоуэн. — Вы не поверите тому, как ускорит события наше участие в переговорах».
Машина уже подъехала; несколько секунд Каткар упорствовал, но затем, приглушенно выругавшись, нырнул в пассажирский салон. Такси спокойно покатило по упорядоченным проспектам Соумджианы. Они пересекли Урседес — полупромышленный пригородный район, проехали мимо Гастрономического института, занимавшего холм над озером, после чего свернули на широкий бульвар Провозглашенных, окаймленный рядами монументальных чугунных статуй, каждая из которых была воздвигнута в честь той или иной почтенной персоны, нажившей крупное состояние и заслужившей самую высокую репутацию. Через некоторое время они миновали университет имени Тайдора Баунта — обширный комплекс аудиторий и флигелей, построенных из одного и того же искусственного пористого камня оттенка неочищенного сахара в почти чрезмерно декоративном стиле, по мотивам древней спанобарсильской архитектуры. Студенты со всех концов Соума и из всех обитаемых миров Пряди Мирцеи сидели на скамьях под деревьями или спешили по дорожкам, пересекавшим скверы.
Такси выехало на площадь Парса Панкратора и остановилось у «Банка Соумджианы». К тому времени Каткар уже избавился от маскаренского наряда; теперь на нем были черные брюки в трубочку, сандалии, белая куртка «повседневного» покроя и низко нахлобученная на длинную черную шевелюру белая шляпа с мягкими полями — вроде тех, которые предпочитают любители летнего спорта.
Глоуэн и Чилке вышли из машины. Осматривая площадь вдоль и поперек, они не смогли заметить ничего, что вызвало бы подозрения. Каткар выскочил из такси и тремя быстрыми размашистыми шагами скрылся в фойе банка, оказавшись в относительной безопасности. Глоуэн и Чилке последовали за ним не столь поспешно. И снова Каткар заявил, что должен проконсультироваться с банковскими служащими с глазу на глаз, так как порученные ему дела покойного Дензеля Аттабуса строго конфиденциальны. И снова Глоуэн отказался выслушивать какие-либо возражения: «Не вижу ничего необычного в том, что вы желаете обеспечить свое будущее, но в основе своей это дело касается будущего Заповедника, и я не могу позволить вам распоряжаться счетами Аттабуса».
«Ваши заявления оскорбительны и беспочвенны! — бушевал Каткар. — Вы подвергаете сомнению мою незапятнанную репутацию!»
«Мы с Чилке работаем в бюро расследований; скептицизм — наша профессиональная черта».
«Тем не менее, я не могу не защищать свои интересы — вполне законные интересы!»
«Посмотрим, — кивнул Глоуэн. — Кто тут самый главный?»
«Насколько мне известно, счетами все еще заведует Лотар Вамбольд».
Глоуэн подозвал стоявшего неподалеку портье: «Немедленно проведите нас к г-ну Вамбольду. У нас срочное дело, не терпящее отлагательств».
Портье взглянул на Каткара, приподнял брови, отступил на полшага и подтвердил холодным кивком, что ему понятны пожелания Глоуэна: «Уважаемый, согласно нашим правилам дела каждого клиента рассматриваются безотлагательно, но в установленном порядке. В связи с чем...»
«В данном случае вам придется нарушить установленный порядок. Проведите нас к г-ну Вамбольду».
Портье отступил еще на полшага и проговорил с нарочито усиленным местным акцентом: «Упомянутое вами должностное лицо — главный администратор счетов. Он никогда не принимает посетителей без рекомендаций и предварительного обсуждения с подчиненными должностными лицами, которые, как правило, способны удовлетворить все запросы клиентов. Я посоветовал бы вам встать в очередь к турникету, и в свое время вами займутся».
«Мной займется лично г-н Вамбольд, и сейчас же. Сообщите, что его желают видеть командор Глоуэн Клатток и командор Юстес Чилке из полиции Кадуола. Поспешите, или я арестую вас за сопротивление полиции!»
«Вы на Соуме, а не на Кадуоле, где бы ни находилась ваша планета, — высокомерно отозвался портье. — Вам не кажется, что вы превышаете свои полномочия?»
«Нам присвоен эквивалентный ранг офицеров МСБР».
Портье коротко поклонился: «Одну минуту — я передам ваше сообщение. Возможно, его превосходительство Вамбольд согласится назначить вам время приема».
«Прием должен быть назначен сию минуту, — настаивал Глоуэн. — Имеет место чрезвычайная ситуация, и задержки недопустимы».
Портье снова отвесил самый официальный поклон, предусмотренный правилами банка, и удалился. Нахмурившись, Каткар тут же повернулся к Глоуэну: «Должен отметить, что ваше поведение неуместно и граничит с нахальством. На Соуме высоко ценят хорошие манеры; воспитанность — одна из важнейших местных добродетелей».
«Что я слышу? — воскликнул Чилке. — Не прошло и двадцати минут с тех пор, как вы собирались ворваться сюда в черной ризе и дурацкой шапочке-ушанке. При этом вы утверждали, что вас нисколько не беспокоит, что банковские служащие подумают о вашей наружности».
«Так оно и было. Но во мне можно безошибочно распознать представителя высшей касты, а местному персоналу хорошо знакомы мельчайшие признаки общественного положения».
«Портье, кажется, вас едва заметил».
«Условия изменились не в мою пользу».
«Мы учтем ваши пожелания на совещании с его превосходительством Вамбольдом».
«Вот так всегда! — взвыл Каткар. — Никогда и ни в ком я не встречаю подобающей искренности и заслуженного доверия!»
«Весьма сожалею», — отозвался Глоуэн.
Каткар набрал в грудь воздуха и расправил тощие плечи: «Я не жалуюсь. Я всегда смотрю вперед без страха и упрека. Когда мы встретимся с администратором, говорить с ним буду я — вам не хватит необходимой обходительности».
«Как хотите. Посоветовал бы, однако, ни словом не упоминать о кончине достопочтенного Дензеля Аттабуса. В противном случае мы можем лишиться свободы действий».
«Наши мнения по этому вопросу совпадают, — холодно кивнул Каткар. — Лучше всего не отказываться ни от каких возможностей».
«Еще одно обстоятельство: не забывайте, что вы говорите не от своего имени, а от имени управления Заповедника».
«Лишняя формальность!» — проворчал Каткар.
Портье вернулся: «Его превосходительство Вамбольд может уделить вам пару минут. Будьте добры, следуйте за мной».
Троих посетителей провели по коридору к двери, вырезанной из цельной массивной панели красного дерева. Портье прикоснулся к двери, и та бесшумно сдвинулась в сторону: «Господа, его превосходительство Вамбольд вас ожидает».
Глоуэн, Чилке и Каткар прошли в помещение с высоким потолком, отличавшееся неожиданной роскошью убранства. На полу расстилался мягкий черный ковер. В дальнем конце окна выходили на площадь Парса Панкратора. Слева мраморные пилястры с канелюрами обрамляли ниши, орнаментально выложенные малахитом. Справа такие же ниши были облицованы белым мрамором, на фоне которого, на мраморных пьедесталах, возвышались чугунные бюсты выдающихся банкиров, способствовавших успеху учреждения.
«В высшей степени странный кабинет!» — подумал Глоуэн. В помещении не было ни письменного стола, ни какого-либо рабочего места, ни стульев, ни кресел, ни дивана, ни даже скамьи. Единственным предметом мебели оказалась небольшая изогнутая столешница на длинных тонких ножках, с поверхностью из белого, напоминающего воск нефрита. Рядом с ней стоял человек среднего роста и среднего возраста с деликатными чертами лица и тонкими пальцами, уже несколько располневший, с холодными янтарными глазами, строгим длинным носом и кожей, такой же бледной и гладкой, как нефрит на столешнице. Его плотные волосы, завитые маленькими темно-коричневыми кудрями, были подстрижены так ровно, что прическа производила впечатление искусственного парика. Кудряшки блестели, будто покрытые лаком — излишество, напоминавшее о давно минувшей эпохе изнеженности и упадка.
Его превосходительство Вамбольд не проявлял эмоций: «Господа, мне сообщили, что у вас срочное дело, требующее моего немедленного внимания».
«Совершенно верно! — воскликнул Каткар и сделал шаг вперед. — По-видимому, вы меня не помните. Меня зовут Руфо Каткар, я — помощник Дензеля Аттабуса из Стромы. Его счет открыт в вашем банке».
Администратор Вамбольд бесстрастно изучал Каткара, как ученый, рассматривающий незнакомое насекомое. Через несколько секунд, хотя на лице его не дрогнул ни один мускул, манера обращения администратора с посетителями существенно изменилась: «Да-да! Теперь я вспоминаю нашу встречу. Достопочтенный Аттабус — благородный и выдающийся человек. Надеюсь, он в добром здравии?»
«Принимая во внимание все обстоятельства, в этом отношении не ожидается никаких оснований для беспокойства», — нашелся Каткар.
«Рад слышать. И кто же ваши спутники?»
«Позвольте представить вам моих сотрудников, командора Клаттока и командора Чилке из полиции Кадуола. При всем моем уважении к вашей занятости я вынужден повторить, что наше дело требует принятия немедленных мер, необходимых для предотвращения необратимого ущерба».
«Понимаю. И в каком направлении мы должны приложить эти срочные усилия?»
«В связи со счетом Дензеля Аттабуса».
«Ах да! Меня предупреждали о вашем посещении».
Каткару с трудом удалось скрыть удивление: «Кто вас предупредил?»
Его превосходительство Вамбольд уклонился от прямого ответа: «Давайте перейдем в помещение, более подходящее для совещания». Он подошел к стене и постучал пальцем по серебряному декоративному щитку; малахитовая панель отодвинулась: «Прошу вас, заходите».
Все присутствующие прошли через открывшийся проем в обычный рабочий кабинет с письменным столом, стульями и конторским оборудованием. Теперь Глоуэн понял, в чем заключалось назначение только что покинутой ими элегантной пустой залы: это был своего рода шлюз, где слишком навязчивых посетителей могли содержать некоторое время в одиночестве, а затем направлять к нижестоящему должностному лицу, приглашая выйти обратно в коридор. В отсутствие надлежащей мебели не было необходимости приглашать незваного гостя сесть — тактика, способствовавшая скорейшему избавлению от нахала.
Администратор Вамбольд указал собеседникам на стулья, а сам уселся за столом и спросил, тщательно выбирая и произнося слова: «Надо полагать, вы прибыли, чтобы обновить счет достопочтенного Аттабуса?»
Каткар отпрянул: «Даже так? А это вы откуда знаете?»
Администратор вежливо улыбнулся: «Слухами земля полнится. Ожидать вашего посещения было вполне целесообразно, учитывая развернувшуюся в последнее время лихорадочную деятельность».
Каткар уже не мог скрывать беспокойство. Он воскликнул: «Что происходит? Что именно? Сообщите немедленно!»
«Разумеется, разумеется, — успокоил его Лотар Вамбольд. — Но прежде всего скажите: вы действительно готовы перечислить новые средства на счет Дензеля Аттабуса?»
«Ни в коем случае! Совсем наоборот!»
«Интересно!» — заметил администратор Вамбольд. Решительный отрицательный ответ Каткара, казалось, скорее позабавил его, нежели обеспокоил.
Каткара, однако, уклончивость главного администратора начинала выводить из себя: «Будьте добры, объясните, что происходит, и как можно яснее! Ваши туманные замечания и расплывчатые намеки становятся обременительными».
Его превосходительство Вамбольд отозвался с безукоризненной вежливостью: «Сложившиеся обстоятельства сами по себе не отличаются кристальной ясностью — в этом-то и заключается трудность. Но я сделаю все, что смогу».
«Забудем о трудностях — изложите факты!»
«Состояние счета Дензеля Аттабуса можно назвать любопытным. У него есть материальные активы, но объем наличных средств сократился — в некотором смысле — до двадцати девяти тысяч сольдо».
«Что значит «в некотором смысле»? — испуганно спросил Каткар. — Вы выражаетесь двусмысленно — ничего не понимаю!»
Глоуэн позволил себе вставить замечание. «Сосредоточьте внимание на первоочередных задачах, — тихо сказал он Каткару. — В деталях можно будет разобраться потом».
Каткар раздраженно хмыкнул: «Да-да, вот именно». Он снова обратился к администратору: «У достопочтенного Аттабуса были основания не доверять суждению и даже добропорядочности своих партнеров. В настоящее время он желает установить жесткий контроль над своими финансами — над тем, что от них осталось». Каткар предъявил документ и с подчеркнутой церемонностью положил его на стол: «Можете рассматривать эту бумагу как официальное уведомление».
Его превосходительство Вамбольд брезгливо поднял документ двумя пальцами и внимательно изучил его: «Ага, гм. Да. Очень любопытно!» Некоторое время администратор сидел неподвижно, погруженный в свои мысли. Мысли эти, по-видимому, слегка развеселили его: «Рад получить однозначные указания достопочтенного Аттабуса. Вы предоставили их весьма своевременно. Я только что собирался перевести с его счета более шестидесяти пяти тысяч сольдо на счет особого доверительного фонда».
Глоуэн поразился: «Перевести шестьдесят пять тысяч сольдо со счета, содержащего двадцать девять тысяч? Это было бы финансовым чудом!»
Чилке не видел в этой операции ничего таинственного: «Они просто-напросто перемещают десятичные запятые. Есть такой творческий подход к финансовому учету. Некоторые банкиры на Земле пытались его применять, но они недостаточно разобрались в системе, в связи с чем их поймали и посадили в тюрьму».
«Мы не чудотворцы, и наши десятичные запятые абсолютно неподвижны, — натянуто произнес главный администратор. — Время от времени, однако — например, в данном случае — удачный выбор времени осуществления операций позволяет создавать поистине достопримечательные эффекты».
«Поясните, пожалуйста!» — заинтересовался Глоуэн.
Каткар воскликнул: «Прежде всего давайте сделаем все необходимое для того, чтобы счет был защищен, и чтобы ваши служащие не выбрасывали на ветер последние сольдо Дензеля Аттабуса обеими руками!»
«Это очень просто», — согласился администратор Вамбольд. Он нажал несколько кнопок на клавиатуре. Прозвучал голос: «Счет Дензеля Аттабуса изолирован».
«Вот и все, — повернулся к Каткару Лотар Вамбольд. — Счет защищен».
«А теперь объясните: кто хочет снять шестьдесят пять тысяч с этого счета, кому он платит и за что?» — потребовал Каткар.
Его превосходительство Вамбольд колебался: «Эти расчеты конфиденциальны. Я не могу их обсуждать в ходе повседневного разговора».
«Это не повседневный разговор! — громовым голосом произнес Каткар. — В качестве представителя достопочтенного Аттабуса я имею право знать все, что относится к его интересам! Если вы утаиваете информацию, и это нанесет ущерб Дензелю Аттабусу, вы лично и ваш банк, как учреждение, будете нести ответственность за возмещение убытков. Я делаю это заявление в присутствии свидетелей, пользующихся самой высокой репутацией».
Главный администратор холодно улыбнулся: «Ваши замечания убедительны — тем более, что они соответствуют действительности. В качестве доверенного представителя Дензеля Аттабуса вы имеете право задавать такие вопросы. Но кто сопровождающие вас господа? Можете ли вы безусловно гарантировать, что они сохранят полученные сведения в тайне?»
«Целиком и полностью! Они получили удостоверения офицеров МСБР, что само по себе достаточное свидетельство их добросовестности. В настоящее время они расследуют дело межпланетного характера, но главным образом связано с Кадуолом, по каковой причине они представились как сотрудники полиции Кадуола».
Администратор Вамбольд кивнул, не проявив особого интереса: «За многие годы мне удалось кое-что узнать о нравственных принципах достопочтенного Аттабуса, и для меня очевидно, что действия Роби Мэйвила и Джулиана Бохоста не соответствуют этим принципам. Вы требуете, чтобы я предоставил информацию? Я охотно это сделаю, учитывая необычные манипуляции, предпринятые Джулианом Бохостом».
«Каковы, наконец, факты?»
Его превосходительство Лотар Вамбольд откинулся на спинку кресла и, казалось, сосредоточил внимание на стеллаже в дальнем углу кабинета. Когда он заговорил, речь его стала более плавной, а его жесты — не столь сухими и официальными: «Это сложная история, и в некотором смысле забавная, как вы сами убедитесь». Администратор достал листок желтой бумаги из прорези в боковой панели стола и некоторое время изучал распечатанные на нем данные: «Два месяца тому назад на счету Дензеля Аттабуса было сто тридцать тысяч сольдо. Затем фирма «Космические верфи Т. Дж. Вейдлера» представила переводной вексель на сто одну тысячу сольдо, полученный в качестве оплаты двух боевых автолетов класса «Стрэйдор-Ферокс». Вексель подписан Роби Мэйвилом и оформлен по всем правилам. Тем не менее, я осведомлен о том, как достопочтенный Аттабус относится к убийствам и насилию, и меня такое приобретение более чем удивило. В конце концов я утвердил эту выплату, так как Роби Мэйвил — одно из трех лиц, уполномоченных снимать деньги со счета; двумя другими были Джулиан Бохост и Руфо Каткар. Таким образом, на счете осталось двадцать девять тысяч сольдо».
Глоуэн наклонился вперед: «Один момент! Вы сказали, что Мэйвил купил на деньги Аттабуса два вооруженных автолета?»
«Именно так».
Глоуэн уставился на Каткара: «Вы об этом знали?»
Плечи Каткара опустились: «Сложились затруднительные обстоятельства. Я обнаружил автолеты в замаскированном ангаре и тут же сообщил об этом достопочтенному Аттабусу. Он был просто возмущен».
«Но вы не сообщили об этом в бюро расследований!»
«Как я уже сказал, в сложившихся обстоятельствах это было не так просто. Приходилось взвешивать интересы трех сторон: вашего бюро, Дензеля Аттабуса и мои собственные. Поэтому я решил сообщить об автолетах в бюро расследований сразу после того, как закончу дела в банке, тем самым соблюдая интересы всех трех сторон в кратчайшие возможные сроки».
Глоуэн промолчал. Наступившая тишина действовала Каткару на нервы, и он обратился к Лотару Вамбольду: «Будьте добры, продолжайте».
Главный администратор Вамбольд, отстраненно забавлявшийся происходящим, послушно продолжил: «Две недели тому назад мне предъявили еще один переводной вексель, на этот раз на сумму в десять тысяч сольдо, оформленный фирмой «Космические верфи Т. Дж. Вейдлера» и подписанный Джулианом Бохостом. Эта сумма переводилась в качестве частичной оплаты отремонтированного пассажирского судна «Фратценгейл», а остающаяся часть его стоимости, в размере шестидесяти пяти тысяч сольдо, должна была быть оплачена в течение тридцати следующих дней. Опять же, вексель был выписан по всем правилам, но я не утвердил его. Вместо этого я позвонил Доркасу Фаллинчу, директору отдела сбыта фирмы «Космические верфи Т. Дж. Вейдлера», с которым у меня всегда были хорошие отношения; по сути дела мы оба — синдики Мурмелианского института. Фаллинч сообщил мне примерно то, что я ожидал услышать: «Фратценгейл» оказался ржавым корпусом и годился только на переплавку. Никто и не подумал бы его ремонтировать. Его предлагали в продажу как металлолом уже два года, но только Джулиан проявил к нему интерес. Тридцатидневный срок, таким образом, не имел никакого смысла, так как никто не собирался увести это барахло у Джулиана из-под носа.
Я отметил, что, с моей точки зрения, ржавый корпус никак не мог стоить семьдесят пять тысяч сольдо. Фаллинч согласился. Он принял бы практически любое предложение — лишь бы избавиться от этой груды ржавого хлама. Названная цена казалась совершенно неразумной. Фаллинч обещал проверить, чем занимается Ипполит Бруни, продавец, которому было поручено сбыть «Фратценгейл», а затем снова связаться со мной. До поры до времени на этом дело и кончилось. Конечно же, я не выплатил задаток в десять тысяч сольдо за «Фратценгейл».
Через два дня мне позвонил Доркас Фаллинч. О завышенной цене «Фратценгейла» сговорились Джулиан Бохост и продавец, Ипполит Бруни. На самом деле Джулиан собирался купить два судна: «Фратценгейл» для отвода глаз и в качестве взятки продавцу — а также космическую яхту «Фортунатус» по сходной цене. Сговор позволял Джулиану заплатить за оба судна векселем, выписанным за счет непоименованного им «толстосума», и пользоваться «Фортунатусом» как своей персональной яхтой, а Бруни причитались комиссионные, о которых он не собирался отчитываться перед начальством. Все было задумано просто и красиво — выигрывали и продавец, и покупатель, а с носом оставался только ничего не подозревающий «толстосум».
Меня все это чрезвычайно заинтересовало и обеспокоило, так как банк, в определенных пределах, пытается защищать своих клиентов от подобных злоупотреблений. Доркас Фаллинч собирался уволить Ипполита Бруни, взыскав с него штраф с пристрастием, но я уговорил его повременить, так как хотел узнать, откуда Джулиан возьмет недостающие деньги.
Еще через два дня ко мне заявился Джулиан Бохост — впервые я встретился с ним лицом к лицу. Джулиан — высокий, модно одетый молодой человек, блондин, пышет здоровьем и энергией, хотя ведет себя несколько снисходительно, как будто он предпочитает, чтобы его считали человеком обаятельным, но в то же время превосходящим собеседника во всех отношениях. Он хотел знать, почему я не утвердил задаток за «Фратценгейл» в размере десяти тысяч сольдо. Я сказал, что у меня еще не было времени произвести такую выплату по всем правилам. Мой ответ вызвал у Джулиана раздражение. Он заявил, что им уже были соблюдены все необходимые правила и формальности. Цена, по его словам, вполне соответствовала судну такой вместимости, с мощными и надежными двигателями. Он откровенно признался в том, что судно нуждалось в покраске и ремонте, но утверждал, что оно по существу в прекрасном состоянии и пригодно к эксплуатации — короче говоря, старый добрый звездолет, не слишком роскошный, но вполне соответствующий своему назначению.
«Все это прекрасно, — сказал я, — но каким образом вы собираетесь за него платить?» Ответ Джулиана застал меня врасплох. «Нет никаких проблем!» — заявил он. С минуты на минуту на счет достопочтенного Дензеля Аттабуса должны были поступить дополнительные средства в размере ста или даже ста пятидесяти тысяч сольдо».
Каткар не сумел сдержать взрыв хохота: «Как же, как же! Очень хорошо помню, как все это устраивалось. Клайти Вержанс отвела Аттабуса в сторону и безжалостно напустилась на него, обвиняя его в скупости и в нежелании поддержать хорошее дело, а достопочтенный Дензель, не зная, как вырваться из этой западни, согласился заплатить сколько угодно и кому угодно. Конечно, это было до того, как я продемонстрировал ему боевые автолеты. Клайти Вержанс сообщила Джулиану благую весть, и тот, разумеется, не сомневался, что дело в шляпе».
«Таким образом объясняется его уверенность в своих финансовых возможностях, — кивнул Лотар Вамбольд. — Тем временем, фирма «Космические верфи Т. Дж. Вейдлера» не получила задаток в размере десяти тысяч сольдо и, по словам Джулиана, времени почти не оставалось. Ему удалось получить лишь тридцатидневную отсрочку выплаты всей суммы. Он даже признался, что рассматривает возможность другой, не менее важной сделки.
«О какой сделке идет речь?» — спросил я. Джулиан поведал, что все детали еще не согласованы, но что сделка выглядит чрезвычайно привлекательно. Но каким образом он собирался финансировать все эти сделки, если на счету Дензеля Аттабуса не было достаточной суммы? Джулиан сказал, что самым практичным решением проблемы было бы получение краткосрочного займа от банка.
«И что бы вы могли предложить в обеспечение такого достаточно существенного займа?» — поинтересовался я. Джулиан стал вести себя несколько высокомерно и заверил меня, что, если возникнет такая необходимость, он может получить доступ к другим ресурсам. Я попросил его указать эти ресурсы, но Джулиан заявил, что в данный момент делиться подобными сведениями было бы неуместно, и покинул мой кабинет, всем своим видом изображая недовольство.
Я подумал обо всем, что он мне рассказал, и решил просмотреть открытые в нашем банке счета, которые могли иметь отношение к возникшей ситуации. Мне удалось получить множество сведений, причем вполне уместных. Я обнаружил счет партии ЖМО почти двадцатилетней давности. На нем постепенно, посредством множества мелких взносов, накопилась сумма, составляющая в настоящее время девяносто шесть тысяч сольдо. Кроме того, у Клайти Вержанс был персональный счет, содержавший тридцать одну тысячу сольдо, и даже у Джулиана были в банке свои деньги — примерно одиннадцать тысяч. Джулиан был уполномочен пользоваться любым из этих трех счетов! Мне в голову пришла забавная мысль, от которой я заставил себя отказаться — она противоречила всем общепринятым этическим нормам.
Через три дня Джулиан вернулся. Он снова был общителен, приветлив и самоуверен. Несколько минут он обсуждал движение ЖМО, активистами которого были он и достопочтенный Дензель Аттабус, а также трудности Клайти Вержанс в ее самоотверженной борьбе с консервационистами на станции Араминта. Можно было легко догадаться, однако, что он явился не для того, чтобы говорить о политике. И действительно, у него на уме было нечто другое. Помимо пассажирского судна, то есть «Фратценгейла», партии ЖМО срочно требовался, по его словам, небольшой курьерский корабль. У Вейдлера ему удалось найти судно, точно соответствовавшее всем их требованиям, и по сходной цене! За первоклассную яхту «Фортунатус» просили сорок три тысячи сольдо, так что «Фратценгейл» и «Фортунатус» вместе обошлись бы только в сто восемнадцать тысяч. Такую феноменальную сделку просто нельзя было упускать!
Энтузиазм Джулиана был заразителен. Он просто влюбился в неотразимый «Фортунатус»! Космическая яхта, как новенькая, и почти за полцены!
«Превосходно, молодой человек! — сказал я ему. — Но опять же, как вы собираетесь платить за оба звездолета?» После выплаты задатка за «Фратценгейл» на счете Дензеля Аттабуса оставалось бы всего девятнадцать тысяч сольдо. Джулиан продолжал заверять меня, что вот-вот на счет Аттабуса будут переведены дополнительные средства, и что он уже получил извещение об этом от самой Клайти Вержанс!
«Тем не менее, — предупредил я его, — если деньги не поступят вовремя, десять тысяч сольдо будут потеряны».
С точки зрения Джулиана, мои опасения были смехотворны. Он хотел получить от банка краткосрочный заем, позволявший приобрести два звездолета.
Я сказал, что банк мог бы надлежащим образом предоставить такой заем с тем условием, что право собственности и фактически оба корабля должны были принадлежать банку до утверждения займа, после чего, так как в мои обязанности входит защита интересов банка, я должен был потребовать, чтобы Джулиан предоставил весьма существенный залог.
Джулиану эти формальности казались тягостными, он пытался их обойти. По его мнению, достаточным залогом могли служить два звездолета как таковые. Я возразил, указав на тот неоспоримый факт, что Ойкумена велика, обширна и бездонна, в связи с чем звездолеты традиционно считаются рискованным обеспечением банковских кредитов».
И снова его превосходительство Лотар Вамбольд позволил себе холодную улыбку: «Джулиан подтянулся и напустил на себя строгость. Он спросил: «Вы считаете меня человеком, способным просрочить долг?» «Разумеется! — ответил я. — Будучи банкиром, я обязан подозревать всех и каждого».
Джулиан ушел, но на следующий день вернулся, не на шутку взволнованный. По моей просьбе, Доркас Фаллинч порекомендовал ему торопиться, так как другие стороны якобы готовы были представить предложение о покупке «Фортунатуса». Джулиан сказал, что мы должны были действовать безотлагательно, и что он уже не мог ждать перевода денег на счет Дензеля Аттабуса.
«Это решение зависит только от вас, — сказал я ему. — Но каким образом вы предоставите надлежащий залог?»
Слегка помрачнев, Джулиан объяснил, что, если это совершенно необходимо, он мог бы использовать в качестве залога активы на других доверенных ему счетах.
«В таком случае, — ответил я, — вам следовало бы рассмотреть возможность непосредственного использования этих активов с целью покупки обоих звездолетов». «В этом есть определенный смысл, — признал Джулиан. — Но я предпочитаю, по ряду причин, перевести деньги на счет Дензеля Аттабуса». Я понимал, что важнейшая из «ряда причин» заключалась в том, что Джулиан мог купить себе вожделенный «Фортунатус» только на деньги Аттабуса. Я предупредил его, что другие счета могут быть назначены в качестве залогового обеспечения, но что такой процесс иногда занимает несколько недель — требуется утверждение займа ревизионной комиссией. Наши правила, на первый взгляд производящие впечатление лабиринта бюрократических проволочек, специально предназначены для того, чтобы отпугивать рассчитывающих на быструю наживу спекулянтов, финансовых аферистов и вечных изобретателей перевернутых пирамидальных схем. Джулиана мои объяснения оскорбили. По его мнению, глупо было принимать лишние меры предосторожности, если он мог за несколько минут перевести на счет Аттабуса достаточные средства с трех других счетов. Я повторил, что решение зависело только от него — ему достаточно было только дать письменные указания. Может быть, он хотел бы поразмыслить об этой сделке еще несколько дней или неделю? «Нет! — заявил Джулиан. — Время не ждет, я должен действовать сию минуту!» Он хотел перевести деньги с трех других счетов на счет Дензеля Аттабуса, а потом, как только поступят новые средства, вернуть соответствующие суммы на другие счета. «Как вам будет угодно, — сказал я ему. — Я могу сейчас же подготовить документы и, если таково ваше желание, перевести требуемую сумму».
Джулиан колебался. «Какая сумма потребуется?» — спросил он. Я объяснил, что остаток денег на счету Аттабуса следует сохранить в качестве резерва на тот случай, если потребуется оплата других, уже подписанных векселей. Поэтому к семидесяти пяти тысячам за «Фратценгейл» следует прибавить сорок три тысячи за «Фортунатус», и в конечном счете получится сто восемнадцать тысяч сольдо. Из-за банковских сборов итоговая сумма может оказаться несколько большей — но, вероятно, ста двадцати тысяч сольдо хватит на все.
Джулиан не обрадовался моим расчетам, но не высказал никаких замечаний. Он перевел девяносто тысяч сольдо со старого счета ЖМО, двадцать тысяч с персонального счета Клайти Вержанс и десять тысяч со своего собственного счета.
«Очень хорошо! — сказал я ему. — Я немедленно выплачу ожидаемую сумму фирме Т. Дж. Вейдлера. Вы можете вернуться завтра или когда вам будет угодно, и мы покончим со всеми остающимися формальностями».
Как только Джулиан ушел, я позвонил Доркасу Фаллинчу и спросил его: сколько, примерно, сто́ит «Фортунатус» на самом деле? Он сказал, что справедливая рыночная цена такой яхты составляла не менее шестидесяти пяти тысяч сольдо. Как насчет «Фратценгейла»? Вкупе с «Фортунатусом» Фаллинч отдал бы ржавый корпус еще за пять тысяч. Я принял его предложение от имени достопочтенного Дензеля Аттабуса, и сделка была заключена в ту же минуту.
Через полчаса прибыл курьер с документами, ключами и шифраторами. Сегодня утром вы застали меня в процессе перевода семидесяти тысяч сольдо на счет Т. Дж. Вейдлера. Этот перевод приведет к завершению сделки, и на него, боюсь, уже никак не повлияют самые последние указания достопочтенного Аттабуса. Короче говоря, в настоящее время Дензелю Аттабусу принадлежат два звездолета, двадцать девять тысяч сольдо, остававшиеся на его счете, и пятьдесят тысяч сольдо, переведенные со счетов, доверенных Джулиану Бохосту».
Глоуэн спросил: «И теперь эти средства заморожены на счету Аттабуса?»
Главный администратор Вамбольд кивнул, улыбнувшись своей бледной полуулыбкой: «Я мог бы упомянуть, чисто в рамках личных отношений, что в качестве синдика Мурмелианского института я разделяю взгляды достопочтенного Дензеля Аттабуса, заслужившего орден «Благородного пути» девятой степени. Последняя операция позволила мне искупить непредусмотрительное участие в продаже боевых автолетов «Стрэйдор-Ферокс» Роби Мэйвилу, за утверждением которой я должен был предварительно обратиться лично к достопочтенному Аттабусу. Эта ошибка легла тяжким бременем на мою совесть, и меня радует, что ее удалось возместить хотя бы в какой-то степени».
«Кто-то когда-то изрек, что из всех человеческих разновидностей самая безжалостная — пацифисты», — задумчиво произнес Чилке, глядя в пространство.
«И теперь Каткар контролирует счет Дензеля Аттабуса?» — спросил Глоуэн.
Главный администратор сверился с документом, врученным Каткаром: «Достопочтенный Аттабус выразил свои пожелания однозначно. Руфо Каткару предоставляется полная свобода действий в отношении этого счета».
«Счета, содержащего львиную долю активов ЖМО?»
«Так точно».
«Ага! — торжествующе воскликнул Чилке. — А еще говорят, что чудес не бывает! Можно подумать, что денежки Джулиана исчезли в трещине, вызванной искривлением пространства-времени».
Полуулыбка Лотара Вамбольда приобрела печальный оттенок: «Мне придется проявить такт, разъясняя Джулиану сложившуюся ситуацию».
«Достаточно без обиняков изложить нелицеприятные факты! — заявил Каткар. — Джулиану пора уже относиться к превратностям жизни по философски, как подобает мужчине».
«Хороший совет — не премину передать его господину Бохосту».
Каткар задумчиво кивнул: «А мне придется взять на себя бремя новых обязанностей. Тем не менее, я сделаю все, что смогу, без жалоб и упреков».
Глоуэн рассмеялся: «Мы восхищены вашей стойкостью, но интересы Заповедника превыше всего».
«В свое время, когда я закончу подробный анализ...» — ледяным тоном начал Каткар.
Глоуэн не обращал на него внимания: «На счете Дензеля Аттабуса в настоящее время находятся семьдесят девять тысяч сольдо; кроме того, ему принадлежат космическая яхта «Фортунатус» и ржавый корпус «Фратценгейла» — я правильно понимаю?»
«Совершенно верно», — подтвердил Лотар Вамбольд.
Глоуэн повернулся к Каткару: «Прежде всего о «Фортунатусе». Вы можете передать право собственности на космическую яхту директору бюро расследований станции Араминта. Уверяю вас, Бодвин Вук будет очень благодарен и станет пользоваться этой яхтой исключительно по мере надобности — то есть, по своему усмотрению».
«Этого я не допущу!»
«Тогда передайте право собственности мне».
«Что? — вскричал Каткар. — Ни за что! Все это полнейший вздор! Я разделяю нравственные представления достопочтенного Аттабуса, хотя и не продвинулся так далеко по «Благородному пути». Теперь я найду себе место, подходящее для спокойного отдохновения, и займусь изучением «Гнозиса»; кроме того, ничто не помешает мне завести пару хорошо оборудованных птичников. Я намерен использовать доверенное мне имущество Дензеля Аттабуса в благородных целях, во имя совершенствования человечества!»
Глоуэн продолжал говорить совершенно бесстрастно: «Не сопротивляйтесь, не пытайтесь уклоняться или возражать. Это пустая трата времени. Допускаю, что Дензель Аттабус — идеалист; тем не менее, он финансировал преступное подстрекательство к мятежу, и все его имущество, без сомнения, будет конфисковано. Ваше собственное положение, мягко говоря, весьма сомнительно. Представляете, что будет, когда Бодвин Вук узнает, что вы не рассказали ему о вооруженных автолетах? Он принимает такие вещи близко к сердцу».
«Вы прекрасно знаете, что я оказался в затруднительных обстоятельствах! — вскричал Каткар. — Всю мою жизнь я боролся с судьбой! И всегда мои лучшие намерения натыкаются на стену непонимания, всегда меня наказывают за то, за что по справедливости мне полагается награда!»
«Вас еще никто не наказывает! Ваши лучшие намерения могут распустить крылья и пуститься в свободный полет. Забудьте о радужных фантазиях и начинайте подписывать бумаги».
«Как только я увидел вас на борту «Скитальца», я подумал: плохо дело!» — уныло пробормотал Каткар.
«Давайте покончим с разделом имущества, — поморщился Глоуэн. — Прежде всего «Фортунатус»; он пригодится мне и Чилке в нашей экспедиции».
Каткар диковато всплеснул руками и повернулся к главному администратору счетов: «Передайте право собственности на «Фортунатус» и «Фратценгейл» командору Глоуэну Клаттоку, гражданину станции Араминта на планете Кадуол. Я вынужден подчиниться этому бездушному солдафону».
Его превосходительство Лотар Вамбольд пожал плечами: «Как вам угодно».
«Далее, — загнул второй палец Глоуэн. — Выплатите Каткару двадцать тысяч сольдо, хотя он вряд ли этого заслуживает».
«Двадцать тысяч?! — страстно возопил Каткар. — Мне причитается гораздо больше!»
«Вы сошлись на двадцати тысячах с Бодвином Вуком».
«Это было до того, как я стал рисковать своей жизнью!»
«Хорошо, двадцать пять тысяч сольдо».
Главный администратор сделал заметку: «А остаток?»
«Переведите остаток на счет Флоресте-Клаттока, открытый в вашем банке».
Лотар Вамбольд покосился на Каткара: «Таковы будут ваши указания?»
«Да, да! — прорычал Каткар. — Как всегда, все мои мечты и надежды повержены в прах!»
«Очень хорошо! — его превосходительство Лотар Вамбольд поднялся на ноги. — Если вас не затруднит вернуться, скажем, дня через три...»
Потрясенный, Глоуэн уставился на банкира: «Три дня! Дело нужно закончить сейчас же, сию минуту!»
Главный администратор счетов сухо покачал головой: «В «Банке Соумджианы» мы работаем в темпе, оставляющем время для благоразумия и предусмотрительности. В нашем деле оправдания бесполезны — мы не можем рисковать, не можем ошибаться. Ваши инструкции и пожелания метались из стороны в сторону, как перепуганные птицы — что вполне позволительно с вашей стороны, так как вы не несете никакой ответственности. Я же, напротив, обязан выполнять свои функции, принимая все меры предосторожности. Мой долг заключается в том, чтобы произвести надлежащую оценку предлагаемой сделки и навести справки, подтверждающие вашу репутацию».
«Мои требования законны?»
«Конечно. В противном случае я не стал бы их даже рассматривать».
«В дополнительной оценке, таким образом, нет необходимости. Что же касается моей репутации, предлагаю вам обратиться к Ирлингу Альвари из Мирцейского банка, находящегося здесь же, в Соумджиане».
«Вам придется немного подождать. Я поговорю с ним без свидетелей в другом помещении», — Лотар Вамбольд удалился.
Глоуэн обратился к Каткару и Чилке: «Совершенно необходимо очистить счет раньше, чем распространится весть о смерти Дензеля Аттабуса — пока деньги не исчезли, Джулиан может найти какие-нибудь юридические основания для иска о восстановлении счета «жмотов». Мы должны торопиться!»
Его превосходительство Вамбольд вернулся и снова сел за стол, несколько подавленный и задумчивый: «Ирлинг Альвари заверил меня в том, что ваша репутация безукоризненна, и рекомендовал содействовать вам настолько, насколько позволяют мои полномочия. Я последую его совету. Двадцать пять тысяч сольдо — Руфо Каткару, «Фортунатус» и «Фратценгейл» — вам, а остаток, примерно пятьдесят четыре тысячи — на счет Флоресте-Клаттока».
«Все правильно».
«Деньги и документы, подтверждающие передачу права собственности, скоро принесут. Это займет еще несколько минут».
Раздался звонок, и главный администратор включил телефон. Глоуэн, стоявший у стола, заметил на экране лицо Джулиана Бохоста.
«Я уже здесь, в банке, — раздался голос Джулиана. — Подняться к вам в кабинет? Полагаю, все бумаги уже оформлены».
Глоуэн жестом привлек внимание администратора: «Попросите его придти через два часа, после обеда».
Лотар Вамбольд кивнул. Джулиан продолжал спрашивать: «Все готово?»
Его превосходительство ответил самым бесцветным тоном: «Прошу прощения, г-н Бохост, но я был чрезвычайно занят и еще не успел подготовить все бумаги».
«Как так? Времени больше нет, сделка висит на волоске!»
«Возникло препятствие, которое мне еще не удалось преодолеть — чиновник, ответственный за утверждение некоторых документов, ушел на обед».
«Это ни в какие ворота не лезет! — взбесился Джулиан. — Медлительности ваших сотрудников нет оправдания!»
«Г-н Бохост, если вы встретитесь со мной через два часа, я смогу со всей определенностью сообщить вам результаты нашего анализа ситуации, каковы бы они ни были».
«Что это значит? — воскликнул Джулиан. — С вами невозможно иметь дело!»
«Увидимся через два часа», — кивнул Вамбольд. Экран погас.
Главный администратор счетов с сожалением покачал головой: «Не люблю притворяться».
«Вспомните о том, что Джулиан не заслуживает сострадания — он сделал все, что мог, для того, чтобы обокрасть Дензеля Аттабуса, который, в свою очередь, игнорировал законы Заповедника и финансировал деятельность, способную привести только к кровопролитию. Его тоже никак нельзя назвать невинной жертвой, невзирая на орден девятой степени и все остальное».
«Возможно, вы правы», — его превосходительство Вамбольд потерял интерес к разговору.
В окошечко для доставки документов упали три пакета. Один из них Лотар Вамбольд передал Руфо Каткару: «Двадцать пять тысяч сольдо». Другой получил Глоуэн: «Документы, ключи и шифраторы к «Фортунатусу» и «Фратценгейлу»». Из третьего пакета администратор счетов вынул какую-то бумагу. «Подпишитесь здесь, — сказал он Глоуэну. — Это сертификат, подтверждающий перевод денег на ваш счет».
«Конфиденциальный перевод, надеюсь?»
«Совершенно конфиденциальный. А теперь наши дела закончены, так как на счету Дензеля Аттабуса ничего не осталось».
«Один последний вопрос, — задержался Глоуэн. — Вам знакомо имя «Левин Бардьюс»?»
Главный администратор Вамбольд нахмурился: «Кажется, он какой-то магнат. Занимается строительством».
«У него есть управление в Соумджиане?»
Лотар Вамбольд связался с кем-то по телефону. Голос произнес: «Компанию «ЛБ» в Соумджиане представляет строительная фирма «Кантолит»».
«Будьте добры, позвоните в «Кантолит» и спросите, где в настоящее время находится Левин Бардьюс».
Главный администратор счетов узнал только то, что Левина Бардьюса на Соуме не было, и что никто не знал, где именно он мог находиться: «Главное управление его компании в нашем секторе находится в Застере на планете Яфет, в системе Зеленой звезды Гилберта. Там, несомненно, вам смогут предоставить более определенные сведения о его местонахождении».
Три посетителя удалились. Его превосходительство главный администратор счетов Лотар Вамбольд проводил их изысканно вежливым поклоном.
Покидая банк через главный вход, они остановились на площади, теперь заполненной толпой горожан, шагавших по своим делам все той же знаменитой по всей Ойкумене непреклонно-равномерной походкой, почти горделивой, с высоко поднятой головой и расправленными плечами.
Каткар, сожалевший об утраченных возможностях, позабыл о страхе, раньше занимавшем почти все его мысли. Не протестуя и не жалуясь, однако, он присоединился к Глоуэну и Чилке, присевшим за столик в кафе на открытом воздухе. Полногрудая официантка принесла им блюдо жареных колбасок, хлеба и пива.
Глоуэн сказал Каткару: «Что ж, нам пора расставаться. Полагаю, у вас уже есть какие-то определенные планы на будущее?»
Каткар фаталистически пожал плечами: «Я отыграл свою роль в трагедии, и теперь меня выгоняют со сцены».
Чилке ухмыльнулся: «У вас есть деньги. И вы поставили Джулиану хороший синяк под глазом — чего еще вам не хватает?»
«И тем не менее я не удовлетворен. Я думал, что отправлюсь к своей родне в Фушер на Девятой планете Канопуса и стану заниматься выращиванием первосортной птицы — но почему-то эта перспектива меня больше не привлекает».
«Считайте, что вам повезло, — неприязненно отозвался Глоуэн. — Бодвин Вук заставил бы вас дробить скалы на Протокольном мысу».
«Бодвин Вук — геморрой в заднице прогресса! — проворчал Руфо Каткар. — Так или иначе, я предпочел бы жить на Кадуоле, где я смог бы участвовать в управлении новым порядком вещей… Но подозреваю, что на Кадуоле я больше никогда не буду в безопасности». Каткар внезапно вспомнил, как он боялся, что его убьют. Встрепенувшись, он стал пытливо озираться, разглядывая площадь, утопавшую в бледно-желтых лучах Мазды. Во всех направлениях сновали обыватели Соумджианы — мужчины в просторных бриджах, перевязанных под коленями, и в свободных куртках, накинутых на белые рубашки с открытыми, не стеснявшими шею воротниками. Женщины носили блузы с длинными рукавами и длинные юбки; так же, как и представители сильного пола, они передвигались с горделивой осанкой, внушенной незыблемыми нравственными устоями.
«Смотрите!» — вдруг воскликнул Каткар, указывая пальцем на героическую чугунную статую в центре площади, воздвигнутую в честь Корнелиса Памейера, одного из первопроходцев Ойкумены. Рядом с пьедесталом памятника установил жаровню торговец лемурийскими колбасками; там стоял, мрачно поглощая хлеб с колбасками, Джулиан Бохост.
3
Глоуэн, Чилке и Каткар покинули площадь и прошлись к стоянке такси по бульвару Несокрушимых Дев. Глоуэн сказал Каткару: «Здесь мы с вами расстанемся».
Каткар удивленно вскинул голову: «Как? Уже? Мы еще не договорились о планах на будущее!»
«Верно. Какого рода планы вы имеете в виду?»
Руфо Каткар махнул рукой, тем самым показывая, что множество возможных тем для обсуждения было практически не ограничено: «Ничто еще не решено. До сих пор мне удавалось ускользать от моих врагов, но вы заставили меня «засветиться», и теперь я снова уязвим».
Глоуэн улыбнулся: «Наберитесь храбрости, Каткар! Вам больше не угрожает опасность».
«Почему же? — хрипло, с недоверием спросил Каткар. — Почему вы так говорите?»
«Вы же видели — Джулиан лопал колбаски. Судя по его внешности, у него отвратительное настроение, но он никого не подговаривал вас прикончить — а мог бы, если бы знал, что вы под рукой».
«Он может узнать, что я здесь, в любую минуту».
«В таком случае, чем скорее вы уедете, тем лучше — и чем дальше, тем лучше».
Чилке произнес: «Сейчас же поезжайте на такси в космический порт, взойдите на борт первого пакетбота, отправляющегося к Перекрестку Диогена на Чердаке Кларенса, в самом основании Пряди Мирцеи. Там, как только вы зайдете в космический вокзал и смешаетесь с толпой, ваши враги потеряют вас навсегда».
Каткар нахмурился: «Безрадостная перспектива».
«Тем не менее, лучше мы ничего посоветовать не можем, — отозвался Глоуэн. — Было приятно с вами сотрудничать. Ваше содействие оказалось выгодно всем — даже его превосходительство главный администратор счетов, кажется, развеселился».
Каткар хмыкнул: «Нет никакой выгоды в том, чтобы перечислять обиды или поносить несправедливость, не так ли?»
«Никакой — тем более, что вы получили не по заслугам».
«Это пристрастная интерпретация фактов!» — заявил Каткар.
«Как бы то ни было, пора прощаться».
Но Каткар все еще колебался: «Честно говоря, теперь меня одолевают сомнения по поводу будущего. Может быть, я смогу оказаться полезным в вашем расследовании? Вы же знаете, я человек способный и проницательный».
Покосившись на Чилке, Глоуэн заметил полное отсутствие какого бы то ни было выражения на физиономии своего партнера и сказал: «Боюсь, это невозможно. Мы не уполномочены пользоваться услугами гражданских лиц, независимо от их талантов и квалификации. Для этого вам потребовался бы стандартный допуск, а его можно получить только в бюро расследований».
Лицо Каткара опустилось: «Если я вернусь на станцию Араминта и предложу свои услуги — как меня там встретят?»
Чилке с сомнением покачал головой: «Если вы покончите с собой, Бодвин Вук, может быть, согласится сплясать на вашей могиле».
Глоуэн сказал: «Если вы сообщите все, что знаете о боевых автолетах, думаю, что с вами обойдутся вежливо, а может быть даже наградят».
Каткар сомневался: «Как правило, я не склонен к романтическим мечтаниям, а ожидать наград от прижимистого лысого гоблина значило бы предаваться грезам наяву».
«При обращении с Бодвином Вуком большое значение имеет такт, — заметил Чилке. — Вам следует научиться такту, это не всякому дано».
«Я обращался с ним, как с разумным человеком — и ожидал от него по меньшей мере уважения к логике вещей».
«Хорошо! — вдруг согласился Глоуэн. — Я напишу письмо, и вы можете его доставить лично Эгону Тамму».
«Такое письмо может оказаться полезным, — ворчливо сказал Руфо Каткар. — Однако не упоминайте, пожалуйста, о двадцати пяти тысячах сольдо. Кичиться финансовым успехом — дурной вкус».
Глава 4
1
«Фортунатус» достигал в длину, от кормы до форштевня, почти двадцати метров. Большой салон, камбуз, три каюты по две койки в каждой, кладовая и подсобное помещение занимали верхнюю палубу; три широкие ступени спускались из салона в рубку управления под прозрачным куполом. Ниже находились двигательный отсек, динаморегуляторы, кубрик, еще одно хранилище и еще несколько подсобных помещений. Наружная оболочка корпуса блестела белой эмалью с черными обводами и темно-красными полосами вокруг приплюснутых спонсонов, в последних моделях этой серии составлявших единое целое с корпусом.
Космическая яхта превзошла самые оптимистические ожидания Глоуэна и Чилке. «Джулиану нельзя отказать во вкусе, — заметил Глоуэн. — Боюсь, сегодняшние события причинят ему немалое огорчение».
«Особенно учитывая тот факт, что за все платит достопочтенный Аттабус. Даже у меня это вызывает какое-то удовлетворение».
«По справедливости, право собственности должно быть зарегистрировано на твое имя».
«Так или иначе, какая разница? — пожал плечами Чилке. — Все равно яхту у нас отберут, как только мы вернемся на станцию».
Глоуэн тяжело вздохнул: «Надо полагать, так оно и будет».
Они сидели в салоне и пили чай. Желтая звезда Мазда сияла за кормой, как яркая золотая монета, становясь меньше и тусклее с каждым часом. Впереди все еще пряталась среди мерцающих завитков Пряди Зеленая звезда Гилберта.
Каткара они оставили в космическом порту Соумджианы, хотя тот выражал желание присоединиться к их экспедиции. Глоуэн снова отклонил его предложение: «Скорее всего, управление в Застере предоставит нам всю необходимую информацию».
Каткар погладил свой длинный белый подбородок: «Что, если они откажутся?»
«Почему бы они отказались? Мы предъявим удостоверения».
«Когда дело доходит до переговоров, удостоверения не стоят выеденного яйца».
Глоуэн пожал плечами: «Я еще не заглядывал так далеко в будущее».
«Об этом нужно подумать уже сегодня, — возразил Каткар. — Завтра вы можете влипнуть в ситуацию, чреватую всевозможными осложнениями».
Глоуэн был озадачен: «Осложнениями? Какого рода?»
«Разве не ясно? Бардьюс — человек упрямый и неподатливый, но он мыслит рационально. Тем не менее, вам, вполне вероятно, придется иметь дело с непостижимой особой по имени Флиц. Переговоры с ней могут носить деликатный характер, а именно в таких случаях, когда один взгляд дороже дюжины контрактов, я незаменим».
«Нам остается только надеяться на наши скромные достоинства», — улыбнулся Глоуэн.
Вынув из портфеля лист бумаги, он набросал короткое письмо Эгону Тамму, в котором упомянул о Руфо Каткаре как о человеке «проницательном и находчивом, способном к творческому мышлению». Кроме того, он сообщил консерватору следующее: «Каткар уверяет, что порвал все связи с партией ЖМО. Он расскажет Вам о нашей успешной конфискации финансовых средств заговорщиков. В этом отношении он оказал нам своевременную помощь. Он заявляет, что Ваши недавние выступления, а также почти поголовная продажность в рядах руководства партии ЖМО побудили его прекратить всякие взаимоотношения с этой организацией. И командор Чилке, и я считаем, что Руфо Каткар может оказаться полезным на станции Араминта, выполняя функции, соответствующие его квалификации».
Каткар прочел письмо, поднимая брови: «Это нельзя назвать лестным отзывом. Все же, лучше заручиться такой рекомендацией, чем приехать с пустыми руками, насколько я понимаю».
Глоуэн передал Каткару еще пару писем, адресованных Бодвину Вуку и отцу Глоуэна, Шарду — в них он описывал события, имевшие место в Соумджиане, и обращал особое внимание на наличие двух вооруженных автолетов, спрятанных где-то на просторах Троя. Кроме того, он отправил письмо Уэйнесс, обещая ей написать снова из Застера на планете Яфет.
Каткар подошел к билетной кассе и оплатил полет до Кадуола на звездолете «Тристрам Танталюкс», самым удачным образом отправлявшемся утром следующего дня. Он собирался переночевать в отеле космического вокзала.
Глоуэн и Чилке взошли на борт «Фортунатуса», задали координаты Зеленой звезды Гилберта в системе автопилота и покинули Соум.
2
Обсуждая Зеленую звезду Гилберта, многие астрофизики называли ее необычный зеленый отлив не более чем иллюзией, утверждая, что на самом деле звезда эта — радужно-белая, возможно с ледяным голубоватым оттенком. Ученые мужи приходили к другому выводу только тогда, когда видели Зеленую звезду Гилберта собственными глазами. Зеленый отлив чаще всего объясняли присутствием ионов тяжелых металлов в атмосфере этого светила, каковое утверждение не совсем подтверждалось результатами спектрального анализа.
Вокруг Зеленой звезды Гилберта обращались одиннадцать сфер, из которых только на Яфете, восьмой планете, стало возможным человеческое поселение.
Туристы почти не посещали Яфет, и по вполне основательной причине: там почти нечем было развлекаться, если не считать развлечением наблюдение за людьми, решительно намеренными реализовать все имеющиеся у них возможности.
Ландшафты Яфета не вызывали интереса — местная растительность была представлена главным образом болотной стручковой травой, водорослями и тускло-коричневым, напоминающим бамбук кустарником, который местные жители называли «хорохором». Что же касается животного мира этой планеты, то великий зоолог Консидерио, строго придерживавшийся принципа бесстрастной научной отстраненности и не находивший ничего примечательного даже в короткохвостых ящерицах планеты Текса Уиндэма, объявил фауну Яфета «непривлекательной, малозаметной и невыносимо однообразной».
Яфет отличался умеренным климатом, скучноватой топографией, а также опрятным, прилежным и высоконравственным населением. Коммивояжеры и редкие туристы останавливались в аккуратных гостиницах, расцветка интерьеров которых проектировалась опытными психологами. Здесь подавали блюда, неизменно питательные и точно соответствовавшие диетическим потребностям индивидуального едока. Всегда предлагались отборные напитки: ячменный отвар, горячий и холодный, охлажденная молочная сыворотка и надлежащим образом отфильтрованные фруктовые соки.
На протяжении своей истории город Застер стал промышленным и финансовым центром, где находились представительства всех крупнейших концернов.
Пользуясь адресным каталогом, Глоуэн и Чилке узнали, что управление строительной компании «ЛБ» находилось в здании под наименованием «Башня Эксельсис». Попавшийся на улице носильщик дал им более подробные указания: «Ступайте прямо, вон туда, господа хорошие! Примерно три километра по Девятому бульвару. Добротная, розовая с черным постройка — розовый и черный цвета, как известно, символизируют усердие и честь. Хотя, может быть, вам это неизвестно, так как вы явно не из наших мест».
«А городского транспорта у вас нет? Или нам следует взять такси?»
Носильщик рассмеялся: «Дорогие мои! Платить за такси, когда нужно пройти всего три километра? Десять или пятнадцать минут ходьбы только пойдут вам на пользу!»
«Само собой. К сожалению, у моего коллеги разболелась нога, так что нам придется ехать».
«Нога болит? Какая беда! Плохое предзнаменование и для вас, и для меня. Сию минуту вызову инвалидный фургон!»
Почти мгновенно появилась белая машина; носильщик и водитель приложили все возможные старания с тем, чтобы помочь Чилке сесть.
«Не запускайте колено! — наставлял Чилке носильщик. — С одной ногой не очень-то побегаешь!»
«И то правда! — согласился Чилке. — В свое время я кувыркался и ходил колесом не хуже любого другого, но, боюсь, моя акробатическая карьера подошла к концу! И все же я предпочитаю, чтобы моя нога — обе ноги, по сути дела — отдыхали как можно чаще».
«Правильно! Держитесь молодцом! И доброго вам здоровья!»
Инвалидный фургон повез Глоуэна и Чилке по Девятому бульвару, мимо потоков мужчин и женщин, бежавших в закусочные — как раз наступил обеденный перерыв.
Белая машина остановилась у входа в розовую с черным Башню Эксельсис, и водитель помог Чилке выйти. «Сейчас управление, конечно, закрыто, — сообщил водитель. — Но напротив есть прекрасный ресторан, где вы могли бы пообедать».
Глоуэн и Чилке перешли улицу и задержались у двери ресторана «Бег фараона», меню которого заверяло, что в этом заведении использовались только исключительно питательные ингредиенты в абсолютно гигиеничных условиях. У входа им выдали салфетки, увлажненные антисептическими жидкостями; следуя примеру окружающих, они тщательно протерли руки и лица, после чего зашли собственно в обеденный зал. Им подали блюда из неизвестных веществ подозрительного внешнего вида, странные на вкус. Объявление на стене гласило: «Пожалуйста, обращайте наше внимание на любые сколько-нибудь неудовлетворительные характеристики нашей кулинарной продукции — наш главный диетолог будет рад подробно и красноречиво разъяснить вам синергические концепции, на основе которых приготавливались наши блюда, а также безусловную необходимость тщательного пережевывания и проглатывания пищи в умеренном объеме, не заполняющем всю ротовую полость».
Глоуэн и Чилке поглотили столько «кулинарной продукции», сколько смогли, после чего поспешно покинули ресторан, опасаясь, что кто-нибудь заставит их вернуться и доедать оставшиеся на столе «обогащенный творог» и «морскую капусту с имбирем».
Управление строительной компании «ЛБ» занимало десятый этаж Башни Эксельсис. Глоуэн и Чилке вышли из лифта в приемную, интерьер и меблировка которой носили поистине спартанский характер. Вдоль противоположной стены тянулся прилавок; на других стенах были вывешены большие фотографии строительных участков и проектов в различных стадиях завершения. За прилавком стоял подтянутый молодой человек в безупречно белом пиджаке с голубыми полосками на рукавах и в голубых в белую полоску брюках. На прилавке стояла табличка:
«ДЕЖУРНЫЙ ТЕХНИК:
Т. ДЖОРН»
«Чем я могу вам помочь?» — поинтересовался техник Джорн.
«Мы только что прибыли с другой планеты. У нас есть дело к Левину Бардьюсу, и нам сказали, что его можно было бы здесь найти».
«Вы опоздали на неделю, — сказал Т. Джорн. — Г-на Бардьюса здесь уже нет».
«Как жаль! У нас срочное дело. Где же его найти?»
Джорн покачал головой: «Мне никто не побеспокоился об этом сообщить».
В приемную пружинистыми шагами зашла высокая молодая женщина, широкоплечая, атлетической выправки, с мускулистыми бедрами и поясницей. Так же, как о технике Джорне, о ней можно было без преувеличения сказать, что она пышет здоровьем.
«А, Обада! — громко приветствовал ее Джорн. — Наконец-то и ты появилась! Где обедала?»
«Решила попробовать «Старый добрый общепит», километрах в шести по проспекту Молодняка».
«Далековато для обеда — хотя я слышал восторженные отзывы об их клейковинах! К делу, однако! У нас посетители, желающие поговорить с г-ном Бардьюсом, но я не смог им помочь. Тебе, случайно, не известно, где он нынче обретается?»
«Нет, но подожди-ка — дай мне найти Сигнатуса. У него обычно все подобные сведения под рукой», — Обада выбежала из приемной.
Джорн обратился к Глоуэну: «Пожалуйста, не беспокойтесь — это займет лишь несколько минут, хотя Сигнатуса никогда нет там, где его ищут».
Глоуэн присоединился к Чилке, изучавшему вывешенные на стенах фотографии плотин, мостов и всевозможных других конструкций. Чилке стоял, как завороженный, перед фотографией строительного крана невероятных размеров, нависшего над ущельем, глубина которого подчеркивалась шестью человеческими фигурами на переднем плане.
«Что тебя очаровало?» — спросил Глоуэн.
Чилке указал на фотографию: «По-видимому, это очень глубокое ущелье».
«Надо полагать».
Группу изображенных на фотографии людей возглавлял чуть выступивший вперед человек среднего возраста, сильный, хорошо сложенный, с коротко подстриженными волосами, прищуренными серыми глазами и коротким прямым носом. Лицо его, по существу, ничего не выражало — кроме, пожалуй, некоторого намека на непреклонность или, точнее, целенаправленную убежденность.
«Герой с квадратной челюстью — Левин Бардьюс, — сказал Глоуэн. — Я видел его в Прибрежной усадьбе примерно год тому назад. Насколько я помню, он больше помалкивал».
Рядом с Бардьюсом на фотографии стояли пара местных должностных лиц, два инженера и — несколько поодаль — Флиц. На ней были брюки цвета загоревшей кожи, темно-синий пуловер и мягкая шляпа из белой ткани. Так же, как Бардьюс, она не испытывала никаких очевидных эмоций или скрывала их, но если пронзительный взгляд Бардьюса свидетельствовал о бдительности и даже, в какой-то степени, о настороженности, Флиц казалась полностью отстраненной.
«Полагаю, что передо мной во всей красе — легендарная Флиц?» — спросил Чилке.
«Вот эта?»
«Почему ты спрашиваешь? Других женщин на фотографии нет».
«Да, это Флиц».
Вернулась Обада: «Нашла Сигнатуса! Никогда не догадаешься, где он прятался!»
«В отделе проектирования строительных снарядов?»
«В отделе инвентаризации материалов — и ты прекрасно знаешь, почему!»
«Разумеется — но что он тебе сказал?»
«Сигнатус всеведущ! Он сообщил, что г-н Бардьюс отправился на Рейю — это в системе Тир-Гог, в секторе Пегаса. Мы только что закончили там большой проект…»
«Конечно! Мост через Скейм!»
«И г-н Бардьюс, естественно, понадобился на церемонии торжественного открытия».
Чилке спросил: «А Флиц — она тоже там?»
«Конечно, почему нет? Как правило, она его сопровождает как секретарь — но кто знает, кто есть кто и что есть что, если вы меня понимаете».
«Ага! — кивнул Чилке. — Земля слухами полнится?»
Джорн ухмыльнулся: «Не стал бы доверять беспочвенным сплетням — но если факт за фактом указывают на север и оттуда доносятся шум и гвалт, только последний кретин выбегает на дорогу и смотрит на юг, не так ли?»
«Совершенно справедливо!»
Джорн продолжал: «По моим наблюдениям, ей не занимать решительности. Иногда кажется, что она руководит компанией, а г-н Бардьюс держится в стороне и помалкивает. Конечно, она достаточно умна — видит сущность проблемы с первого взгляда».
«Гм! — произнес Чилке. — Она не выглядит, как математик или инженер».
«Не заблуждайтесь! Флиц — не сентиментальное хрупкое создание, несмотря на деликатность телосложения. Очевидно, однако, что ей недостает выносливости, и я лично не выбрал бы ее партнершей по Стомильному марафону. Можете сами убедиться — у нее не развита ягодичная мускулатура. Обада, иди-ка сюда!»
«Я не намерена демонстрировать посетителям ягодичную мускулатуру!»
«Как хочешь, — Джорн вернулся к обсуждению Флиц. — Несмотря на физические недостатки, она поддерживает близкие, хотя и не откровенные, отношения с г-ном Бардьюсом. Что не удивительно, учитывая, что они постоянно работают вместе. Проявим снисходительность. В конце концов, большой объем легких и развитые мышцы грудной клетки — не все, что привлекает нас в этой жизни!»
«Бедняга Бардьюс! — покачал головой Чилке. — Тяжелая у него жизнь. Все эти бесконечные проекты, и никто ему не помогает, кроме несчастной Флиц».
Джорн нахмурился: «Никогда не представлял себе его существование с этой точки зрения».
«Благодарю вас за помощь, — сказал Глоуэн. — Еще один вопрос: вы не помните, использовал ли Бардьюс работников-йипов с Кадуола?»
«Было нечто в этом роде. Три или четыре года тому назад».
«У вас, случайно, не сохранились списки этих работников?»
«Может быть. Сейчас же выясню». Джорн пробежался пальцами по клавишам информационной системы: «Да-да! Вот они, все зарегистрированы».
«Не будете ли вы так добры и не проверите ли, встречаются ли в вашем списке имена «Кеттерлайн» и «Селиус»?»
Джорн ввел требуемые имена: «Нет, к сожалению такие не числятся».
3
Покидая сектор Персея, «Фортунатус» скользил сквозь Бездну Шимвальда. Зеленая звезда Гилберта слилась с Прядью Мирцеи, а та в свою очередь побледнела на блестящем фоне Нижней ветви Персеид, и скоро ее уже невозможно было различить.
Впереди появились звезды Пегаса и Кассиопеи, и среди них — белая звезда KE58 Пегаса, общеизвестная под наименованием Тир-Гог. Через некоторое время она уже преобладала на черном небосклоне.
Шесть из девяти планет Тир-Гога — небольшие миры, не имеющие особого значения. Из трех остающихся планет одна — газовый гигант, другая — шар аммиачного льда, а третья, Рейя, отличается дюжиной аномалий — от наклонной орбиты до обратного направления вращения вокруг своей оси и асимметричной формы. Материалы, из которых она состоит, еще необычнее. В конечном счете специалисты сочли Рейю не результатом повсеместно встречающейся планетарной конденсации, а скорее своеобразным слиянием множества разнородных крупных компонентов, в том числе астероидов и фрагментов взорвавшейся погасшей звезды.
Первый разведчик-заявитель, Давид Эванс, сразу распознал странные и чудесные качества минералов Рейи, не походивших ни на что привычное или известное. Некоторые обнаруженные здесь вещества образовались в глубинах звезд в ходе процессов, преобразовавших структуру элементарных частиц таким образом, что возникли новые, теоретически немыслимые устойчивые соединения. Продукция рудников Рейи, таким образом, положила начало развитию интереснейшей, не существовавшей ранее области физической химии.
Давид Эванс продал лицензии и арендные договоры синдикату горнодобывающих предприятий — так называемым «Двенадцати семьям» — на условиях, в конечном счете сделавших его одним из самых богатых людей Ойкумены.
Рейя, небольшая и плотная, славится разнообразной топографией и ландшафтами, полными драматических контрастов. Два основных континента, Рик и Мирдаль, противостоят друг другу, разделенные Скеймом — экваториальным разломом и проливом. Доступ к уникальным минералам Рейи легче всего было получить на Рике, где сформировался промышленный комплекс с городком для рабочих и строителей под наименованием Тенви. Не столь суровые земельные угодья южного континента, Мирдаля, были заняты наследными поместьями Двенадцати семей — касты, чьи сокровища превосходили горячечное воображение самого алчного из поклонников Мамоны.
Континенты Рик и Мирдаль сближались, почти соприкасаясь; ширина Скейма была меньше половины его длины, составлявшей примерно сто пятьдесят километров. Скорость приливно-отливных и прочих течений в этом проливе, соединявшем два огромных океана, достигала сорока, а иногда и более пятидесяти километров в час.
За пять лет до прибытия Глоуэна и Чилке на Рейю местная знать решила построить мост через Скейм, чтобы удешевить перевозку грузов между Тенви на Рике и Мирдалем. Головным подрядчиком назначили строительную компанию «ЛБ». Гигантские бетонные понтоны буксировали по проливу и устанавливали на дне так, чтобы между ними образовывались одинаковые четырехсотметровые промежутки. Пролеты моста — длинные пологие арки — поддерживали дорогу через Скейм на высоте семидесяти метров над стремительно бурлящими водами. Новый мост стал великолепным образцом инженерного искусства; теперь помещики могли ездить с одного континента на другой в комфортабельных купе высокоскоростных поездов на магнитной подушке.
У северного конца моста находились городок Тенви и главный космический порт планеты, где и приземлился «Фортунатус». Глоуэна и Чилке подвергли обычным процедурам подготовки и вакцинации новоприбывших, после чего им позволили пройти в главный зал ожидания космического вокзала. Над широким прилавком красовался знак «СПРАВОЧНОЕ БЮРО». Здесь на мягком высоком табурете устроилась низенькая пухлая особа с замысловатой прической из темных кудряшек, впалыми щеками и маленьким ярко-красным ртом. Она наблюдала за приближением Глоуэна и Чилке из-под лениво опущенных век: «Что вам угодно, господа?»
«Мы только что прибыли, — пояснил Глоуэн. — Мы хотели бы получить некоторые сведения, в связи с чем, естественно, обратились к вам».
«Понятное дело, — шмыгнув носом, сказала особа. — Учитывайте, однако, что я не обязана предоставлять ни эконометрические данные, ни генеалогическую информацию, относящуюся к Двенадцати семьям. Кроме того, перед тем, как вы начнете задавать вопросы, должна предупредить, что никакие экскурсии по Мирдалю и дворцовым комплексам поместий Двенадцати не предлагаются».
«Мы это учтем, — кивнул Глоуэн. — А насчет моста вопросы задавать можно?»
Особа указала на киоск агентства новостей: «Там вы найдете десятки источников подобных сведений — усваивайте их на здоровье в комфорте и тишине гостиничного номера».
«А у вас такой информации нет?»
«Чтобы ее найти, мне придется спрыгнуть с табурета и рыться в бумагах — сплошная потеря времени! Насколько полезнее и удобнее было бы для всех, если бы каждый научился проявлять минимальную инициативу. Кроме того, госпоже Кей, работающей в киоске, тоже нужно на что-то жить».
«Мы ограничимся самыми необходимыми вопросами, — пообещал Глоуэн. — Надеюсь, вам даже не придется прыгать с табурета».
Особа снова шмыгнула носом: «Что вы хотите знать?»
«Прежде всего, по поводу церемонии торжественного открытия моста. Она уже состоялась? Или еще ожидается?»
«Все уже закончилось. Мост официально объявили открытым».
«Плохо дело! — заметил Глоуэн. — Но мы должны смиряться с разочарованиями. Где находится управление строительной компании «ЛБ»?»
«В доме номер 3 на Силурийской площади».
«И как лучше всего туда добраться?»
«Вы можете взять такси или пойти пешком. Лично я поехала бы на трамвае «А», это бесплатно. Но опять же — я знаю, куда я еду».
Покинув вокзал, Глоуэн и Чилке нашли такси, сперва углубившееся в фабричный район цехов и складов, после чего начался квартал административных зданий — одинаковых блоков из стекла и бетона с покрытием из черного опала, радужно переливавшегося сотнями цветов. Дальше холмы пересекались упорядоченными вереницами жилых домов, серых с розовыми крышами. Иные были побольше, другие поменьше, но все подчинялись одному и тому же архитектурному стандарту, избранному человеком, предпочитавшим капризное рококо — повсюду виднелись аркады, колоннады и луковичные купола, причем каждый дом был окружен как минимум двумя, а иногда и шестью высокими кипарисами, подстриженными на манер карандашей.
Такси повернуло в сторону Скейма, и открылся вид на чудесный новый мост. Выехав на круглую площадь, машина остановилась у дома номер 3. Глоуэн и Чилке вышли и уплатили за проезд, заявив лишь формальный протест, так как чаевые не показались им чрезмерными. Они зашли в вестибюль и направились к сидевшей за столом секретарше — худощавой блондинке с решительным выражением лица, длинным тонким носом и быстро бегающими, все подмечающими черными глазами. Напустив на себя строгость и суровость, она тем самым предупреждала всякого, кто осмеливался приблизиться, о необходимости вести себя подобающим образом — у нее не было ни времени, ни желания заниматься всякими шалостями.
«Прошу прощения, — робко сказал Глоуэн. — Не могли бы вы нам помочь?»
Ясность ответа граничила с резкостью: «Это всецело зависит от того, в чем заключается ваша просьба!»
«Мы только что прибыли на Рейю...»
«Мы больше не нанимаем персонал. По сути дела, приходится увольнять рабочих или перевозить бригады на другие объекты. За дальнейшими сведениями обращайтесь в отдел трудоустройства непосредственно на объекте».
«Там в настоящее время находится Левин Бардьюс?»
Секретарша окаменела: «Каким образом вам могла придти в голову такая глупость?»
Глоуэн ухмыльнулся: «Полагаю, вам известно, о ком я говорю».
«Разумеется. Вы упомянули г-на Левина Бардьюса».
«Мы хотели бы с ним поговорить. Где его можно найти?»
«В этом отношении, по меньшей мере, я ничем не могу вам помочь».
«Он все еще на Рейе?»
«Мне неизвестно, где он находится в настоящее время. Он присутствовал на церемонии торжественного открытия моста — это все, что мне известно».
«Тогда, пожалуйста, направьте нас к кому-нибудь, кто знает, где его найти».
Секретарша поразмыслила несколько секунд, после чего наклонилась к микрофону системы внутренней связи: «Тут у меня два посетителя, желающих говорить с г-ном Бардьюсом. Не совсем понимаю, что им сказать». Она выслушала ответ, приложив к уху миниатюрный динамик, после чего возразила невидимому собеседнику: «Но им этого мало! Они настаивают на получении определенной информации». Она снова выслушала ответ и сказала: «Хорошо». Повернувшись к Глоуэну и Чилке, блондинка указала рукой на дверь во внутреннее помещение: «Если вы пройдете в конференц-зал, г-н Йодер к вам присоединится». Сделав небольшую паузу, она на всякий случай добавила: «Г-н Йодер — административный руководитель категории 3b. Не сомневаюсь, что в его присутствии вы будете вести себя как следует».
Послушно выполняя полученные указания, Глоуэн и Чилке зашли в продолговатое помещение со стенами, обшитыми белыми гипсовыми панелями, черным потолком и полом, выложенным в шахматном порядке желтыми и коричневыми плитками. Мебель из подогнанных вручную деревянных элементов — длинный стол и полдюжины кресел — отличалась элегантной простотой. На одной из стен висела огромная фотография моста через Скейм; на переднем плане можно было заметить группу мужчин и женщин — по-видимому, высокопоставленный персонал компании.
В помещение вошел долговязый сутулый человек лет тридцати с лишним, резкие черты лица которого, жилистого и обветренного, совершенно не соответствовали фешенебельному белому костюму с бледно-голубым галстуком. Верзила произнес, звонко и холодно: «Меня зовут Ошман Йодер. Кто вы такие и по какому делу явились?»
«Вас беспокоят командор Глоуэн Клатток и командор Юстес Чилке из полиции планеты Кадуол. Мы — офицеры МСБР высокого ранга».
Ошман Йодер, по-видимому, не был впечатлен этим заявлением: «Кадуол? Никогда не слышал это название».
«Кадуол хорошо известен образованным людям, в том числе Левину Бардьюсу. Мы хотели бы задать ему несколько вопросов. Насколько я понимаю, он все еще на Рейе?»
Йодер холодно смерил посетителей глазами: «Я не упоминал ни о чем подобном».
«Верно, но если бы он уже покинул эту планету, вы не преминули бы сообщить нам об этом сразу».
Йодер коротко кивнул и даже изобразил нечто вроде улыбки: «Садитесь, прошу вас». Он тоже сел в кресло у длинного стола: «Левин Бардьюс не любит выполнять общественные функции. Он ценит преимущества частной жизни и нанимает таких людей, как я, чтобы они принимали представителей общественности от его имени. Надеюсь, это понятно?»
«Вполне, — ответил Глоуэн. — Тем не менее, мы не представители общественности, как вы выразились, а офицеры органов охраны правопорядка. Наше дело носит чисто официальный характер».
«Я хотел бы проверить ваши удостоверения».
Глоуэн и Чилке предъявили документы, которые Йодер просмотрел и вернул: «Ситуация не так проста, как может показаться».
«Почему же?»
Ошман Йодер откинулся на спинку кресла: «Потому что я не знаю, куда делся г-н Бардьюс».
Глоуэн сдержал раздраженное восклицание: «Тогда почему...»
Йодер его не слышал: «Мы посоветуемся с г-ном Номини. Он выполняет функции связного между компанией «ЛБ» и Двенадцатью семьями. Он знает все, что можно узнать — а также, несомненно, многое, о чем знать вовсе не следует». Йодер повернул голову и произнес: «Дидас Номини!»
Часть стены сдвинулась в сторону; за ней оказался большой плоский экран, на котором вскоре появились голова и плечи круглолицего субъекта, напоминавшего херувима, только что развеселившегося по неизвестной причине. Каштановые кудри, нависавшие на лоб и почти закрывавшие уши, переходили в пушистые бачки. Кнопка носа едва умещалась между пухлыми розовыми щеками. Только бледно-голубые глаза, маленькие и прищуренные, в какой-то степени противоречили возникшему образу румяного весельчака.
«К вашим услугам! — заорал Номини. — Кто это? Йодер? Как дела?»
Ошман Йодер представил Глоуэна и Чилке, объяснив причину их присутствия: «Так что же — где Левин Бардьюс?»
«Не могу точно сказать. Вчера он собирался взглянуть с воздуха на три участка — рассматривается возможность дальнейшего строительства — но это было вчера. Сегодня у него какая-то другая причуда. Он хотел посетить прибрежную деревню, в ста пятидесяти километрах вниз по течению».
«Странно! — сказал Йодер. — Что за деревня?»
«Примитивное селение. У него и названия-то, кажется, нет».
За спиной Номини раздался другой голос — человека, не показывавшегося на экране: «Они называют его Йиптоном».
Глоуэн и Чилке подскочили от неожиданности: «Йиптон?»
Номини продолжал говорить — размеренным тоном человека воспитанного и образованного: «Сперва мы пользовались услугами строителей с различными навыками, а иногда и совершенно неквалифицированных, собравшихся со всех концов Ойкумены. Затем в течение некоторого времени г-н Бардьюс экспериментировал с племенем, называющим себя «йипами». Это сильные люди с жизнерадостным темпераментом, охотно сотрудничающие — но только в том случае, если не требуется приложение какого-либо труда. Работу они считают неподходящим для себя занятием. К нам привезли три сотни йипов. Уже через месяц их осталось не больше двухсот, а потом и остальные разбрелись. Эксперимент провалился».
«И куда же подевались эти тунеядцы?» — поинтересовался Чилке.
«Каким-то образом они умудрялись существовать в дикой местности, и мы о них долго ничего не слышали. Несколько месяцев тому назад кто-то обнаружил, однако, что они спустились вниз по течению на сто пятьдесят километров, нашли себе каких-то женщин из сельских окраин, и теперь устроили своего рода поселение. Когда г-н Бардьюс об этом услышал, он уже собирался куда-то лететь, но отложил дела на целый день. По его словам, эта деревня интересовала его больше, чем мост».
Йодер повернулся к Глоуэну и Чилке: «Любопытно, не правда ли?»
«В высшей степени, — согласился Глоуэн. — Так где же Бардьюс в данный момент?»
«У нас теперь полдень. Либо Бардьюс еще в этой паршивой деревне, либо уже в космосе».
«А куда он намеревался лететь?»
Номини пожал округлыми плечами: «Об этом он мне не докладывался — кто я такой, в конце концов?»
«Каким звездолетом пользуется Бардьюс?»
«У него «Флеканпрон» шестого разряда, по кличке «Элиссой». Превосходная яхта! Куда бы он ни летел, он там окажется очень скоро. Но, может быть, вы еще успеете застать его в деревне йипов. Вы могли бы нанять аэромобиль — или, если хотите, я и сам могу вас туда подвезти».
«Это было бы очень любезно с вашей стороны. Не могли бы мы вылететь сейчас же?»
«Правда ваша. Время не ждет».
4
Аэромобиль летел на восток вдоль побережья Скейма. Слева вздымалась дикая неразбериха остекленевших утесов и торчащих высоко в небе многогранных останцев — вместилище экзотических минералов, обеспечивших Двенадцати семьям состояния, которые, несмотря на все усилия, они никак не могли истратить.
По мере продвижения на восток Скейм расширялся, и побережье Мирдаля исчезло в дымке за горизонтом. Снизу начинался обширный луг. На маленьких огородах работали женщины в серых халатах и голубых тюрбанах. С обрыва к северу от луга, с высоты не менее трехсот метров, обрушивался водопад. Из образованного распыленными струями водоема вытекал извилистый ручей, блуждавший по лугу мимо кучки жалких хижин.
Номини посадил машину рядом с деревней; все трое спрыгнули на землю и осмотрелись.
Хижины явно отличались одна от другой качеством постройки. Иные выглядели как беспорядочные кучи тростника и палок; другие, сооруженные из обтесанных кусков местного трухлявого дерева, увенчивались навесами из переплетенных пальмовых листьев. Примерно треть построек свидетельствовала о тщательности и даже о некотором профессионализме в подходе владельцев к своей собственности: на каменных основаниях были установлены стойки с бревенчатыми перекладинами, соединенные гниловатыми досками, а кровля была выложена гонтом из метаморфической магнезиальной слюды.
В деревне было тихо; лишь из одного строения — по-видимому, общинной мастерской — доносились глухие удары и скрежет. Дети, игравшие в грязи, замерли на несколько секунд, рассматривая незнакомцев, после чего вернулись к своим занятиям. Время от времени то мужчина, то женщина выглядывали из дверных проемов, но, не заметив ничего примечательного, снова исчезали в сумрачных глубинах жилищ. Женщины, коренастые, даже грузные, с жесткими черными волосами, крупными и грубыми чертами и большими глазами, не отличались грациозной красотой девушек-йипов, но, судя по всему, компенсировали этот недостаток склонностью к упорному и результативному труду. Поля и огороды обрабатывались именно женщинами, хотя некоторые из них тем или иным способом вынуждали сожителей мужского пола оказывать им неохотную помощь.
Чилке спросил у Номини: «Вы, кажется, упомянули, что эти женщины — местного происхождения?»
«В любом случае ни одна из них не приехала вместе с йипами. Некоторые могли прилететь с других планет, увязавшись за рабочими, строившими мост. Почему вас это беспокоит?»
«У них есть дети».
Номини взглянул на возившихся неподалеку голодранцев: «Дети как дети, только уж очень замызганные».
«На Кадуоле йипы не могли иметь детей от женщин другого происхождения».
«Здесь это не так».
«Одно совершенно очевидно, — заметил Глоуэн. — Нет никаких признаков Бардьюса».
«Так я и думал! — весело отозвался Номини. — Но, по меньшей мере, мы могли бы узнать, чем он тут интересовался. Такие сведения часто оказываются полезными». Атташе Двенадцати семей нахлобучил шляпу пониже и расправил бакенбарды: «Позвольте мне провести интервью. Я уже имел дело с этими субъектами и знаю, как найти к ним правильный подход».
Глоуэн не согласился: «И Чилке, и я давно знакомы с йипами. Они гораздо проницательнее, чем вы предполагаете. Было бы лучше, если бы вы оставались, так сказать, на заднем плане».
«Как вам угодно, — сухо ответил Номини. — Но впоследствии не вините меня в своих ошибках».
Все трое подошли к одной из наиболее внушительных хижин — двухкомнатному сооружению с каменными стенами и крышей, выложенной из разносортных пластинок бледно-серого кристаллического сланца. В тенистом внутреннем помещении кто-то зашевелился, и под бледными лучами Тир-Гога появился высокий, хорошо сложенный мужчина с темно-золотистой шевелюрой, золотисто-бронзовой кожей и правильными чертами лица.
«Мы ищем звездолет, который приземлился здесь утром», — сообщил ему Глоуэн.
«Вы опоздали. Он улетел».
«А ты здесь был, когда он приземлился?»
«Был».
«Люди из звездолета, они с тобой вежливо разговаривали?»
«Достаточно вежливо, да».
«Я рад это слышать, потому что они наши друзья, и мы пытаемся их найти. Они не сказали, куда они собирались улететь?»
«Они не делились со мной своими планами».
«Но ты же человек наблюдательный, ты многое подмечаешь и без объяснений».
«Верно. Меня постоянно поражает множество мельчайших деталей, которые люди замечают или предпочитают не замечать, в зависимости от своих предрассуждений».
«Не мог бы ты рассказать, какие детали поразили тебя в людях, приземлившихся на звездолете?»
«Конечно, мог бы — если вы мне заплатите за такую услугу».
«Вполне разумное требование. Командор Чилке, будьте добры, уплатите этому благородному человеку пять сольдо».
«С удовольствием — но только с условием, что мне возместят эту сумму».
«Вы можете ее возместить из средств, выделенных на мелкие расходы».
Чилке передал деньги йипу, принявшему мзду с мрачноватым достоинством.
«Итак, — продолжил Глоуэн, — что происходило здесь утром?»
«Корабль приземлился. Из него вышли несколько человек. Один был капитаном корабля. С ним была женщина — очень высокомерная, как мне показалось. В любом случае, меня это не касается. Эти двое, капитан и женщина, подошли ко мне, чтобы поговорить. Им очень понравился мой дом, и они отметили, что крыша в особенности хорошо выложена. Я объяснил им, что моя женщина устала спать под дождем и настояла на том, чтобы мы устроили укрытие. Она посоветовала мне выложить крышу из камня, потому что это долговечный материал, который в конечном счете позволит мне затратить меньше усилий. Насколько я понимаю, она была права, потому что крыши нескольких других хижин уже несколько раз сдувало бурей, и теперь все начинают понимать, что строить из камня гораздо надежнее. Кто-то из команды звездолета заметил, что это называется «социальной эволюцией», но я в таких вещах не разбираюсь».
«По всей вероятности, он имел в виду изменения в вашем образе жизни», — заметил Чилке.
«Но в этих изменениях нет ничего удивительного! Как могло быть иначе? На Кадуоле мы жили, как рыбы в садке. Намур нас увез, но он большой лжец, и все всегда было не так, как он обещал. Мы оказались вдалеке от дома, нам было тоскливо и одиноко, а он требовал, чтобы мы вкалывали. Представляете?»
«Если бы вы прилежно работали в Тенви, — слегка презрительно произнес Номини, — вы давно уже уплатили бы свои долги и теперь жили бы в прекрасных домах на окрестных холмах».
Йип устремил взор к далекому водопаду за лугом: «Когда йип работает, надзиратель усмехается. Когда йип перестает работать, надзиратель перестает усмехаться. Здесь я работаю на себя. Я приношу камень с холмов, и это мой камень».
«Действительно, налицо социальная эволюция! — заметил Чилке. — Когда ты говорил с Бардьюсом — то есть с капитаном — он не упоминал, куда он собирается лететь?»
«Бардьюс ничего такого не говорил».
Чилке показалось, что в том, как сформулировал свой ответ йип, был оттенок умолчания. «А его женщина?» — спросил он.
«Бардьюс интересовался, не заезжал ли к нам в последнее время Намур, — безмятежно отозвался йип. — «Нет, — сказал я ему, — не заезжал». Тогда женщина повернулась к Бардьюсу и говорит: «Он, конечно, на Розалии; там мы его и найдем».
Больше узнавать было нечего. Собираясь уходить, Глоуэн спросил йипа: «Ты не был знаком с Кеттерлайном или Селиусом?»
«Кеттерлайн? Был такой умп. Селиуса я не встречал, но слышал о нем. Он тоже был умп».
«Ты знаешь, где они сейчас?»
«Нет».
Глава 5
1
Из последнего издания «Путеводителя по населенным мирам» Глоуэн почерпнул сведения о сложной географии Розалии и многих других характеристиках и достопримечательностях этой планеты. Восемь больших континентов, не говоря уже о бесчисленных островах, были охвачены сетью морей, лагун, каналов и проливов; местами открытые водные пространства были достаточно обширны, чтобы их можно было назвать океанами. В целом площадь суши на Розалии, диаметром больше двенадцати тысяч километров, была в два раза больше, чем на Земле.
Флора и фауна здесь были разнообразны, хотя в большинстве случаев не враждебны человеку. Существовали заметные исключения из этого правила, в том числе «лешие», обитавшие на верхних ярусах древесных крон, «водяные», населявшие реки, болота и влажные отливные пустоши на Дальнем Севере, и «вихряки» в пустынях. Все эти существа были известны непостижимыми и опасными привычками. В своих поступках они руководствовались, по-видимому, мимолетными капризами, подчинявшимися, однако, некой извращенной логике — их выходки, одновременно поражавшие воображение и внушавшие ужас, служили постоянной темой для разговоров.
Розалия оставалась малонаселенной планетой. Крупнейший город, Портмона, насчитывал от двадцати до сорока тысяч жителей, в зависимости от прибытия и возвращения домой сезонных работников. Там же, в Портмóне, находились космический вокзал, несколько более или менее приличных гостиниц, агентства, магазины и административные учреждения необычного двойного правительства.
Первоначальным разведчиком-заявителем здесь был легендарный Вильям Уипснейд по прозвищу «Бешеный Вилли». Он разделил земли Розалии на почти квадратные сегменты со стороной сто шестьдесят километров каждый и распродал их, устроив торжественный аукцион. Через пятьдесят лет, когда утряслись первые конфликты и недоразумения, была основана Ассоциация торговых агентов землепользователей, число членов которой ограничивалось ста шестьюдесятью представителями фермеров. В соответствии с условиями «Первого договора Ассоциации», фермеры обязались никогда не подразделять свои сегменты на более мелкие участки, хотя они могли продавать целые сегменты соседям, в связи с чем одни фермы увеличивались за счет других. Ранчо «Ивовая лощина» Боггинсов занимало около двухсот шестидесяти миллионов гектаров. С ним соперничали другие гигантские поместья (например, Эгль-Мор и Стронси), в то время как площадь более скромных хозяйств, таких, как ранчо «Черная Лилия» и «Железный треугольник», составляла порядка двадцати пяти миллионов гектаров. Самым маленьким поместьем на Розалии была ферма Флалик, площадью всего лишь пятнадцать с половиной миллионов гектаров.
В отсутствие интенсивной обработки земель эти огромные угодья, как правило, не приносили большого дохода — что в любом случае не рассматривалось как их основное предназначение. Для того, чтобы поправить свое финансовое положение, некоторые фермеры занимались развлечением туристов, устраивая их на ночь в передвижных спальных прицепах, приготавливая им обеды с помощью походных кухонь и взимая с них немалую плату за эти привилегии. Туристам, тем временем, разрешалось наслаждаться видами. Большой популярностью пользовались равнина Дикого Меда, покрытая коврами небольших цветущих растений и мотыльков, мимикрировавшихся под цветы, Динтонский лес, где росли перистолисты, органные деревья и брухи высотой больше двухсот метров, а лешие вели себя просто возмутительно, особенно если в лес забредал одинокий турист, а также Таинственные острова Муранского залива и разноцветная пустыня Тиф, где вихряки имели обыкновение создавать миражи и чудовищные дымчатые образы, чтобы наводить страх на туристов и красть у них одежду.
Ранчо «Тенистая долина», площадью сто пятьдесят пять миллионов гектаров, охватывало горы Морци, озеро Паван и дюжину водоемов поменьше, несколько прекрасных лесов и усеянную редкими деревьями саванну, где паслись стада длинноногих желтых птиц-топотунов. Еще несколько лет тому назад ранчо «Тенистая долина» принадлежало Титусу Зигони, краснолицему толстяку-коротышке с копной седых волос. Однажды в Ветлянике, городке на берегу Большой Грязной реки, он случайно встретился с инопланетянином по имени Намур. С тех пор жизнь Титуса полностью изменилась. Намур познакомил его с энергичной особой по имени Симонетта Клатток, на первый взгляд создавшей впечатление женщины покладистой, даже подобострастной, и в то же время весьма эрудированной — короче говоря, Титус решил, что ей можно смело поручить наблюдение за назойливыми мелочами его жизни. Незадачливый землевладелец не успел моргнуть глазом, как эта выдающаяся женщина, на самом деле не терпевшая никаких возражений, стала его супругой.
Кроме того, Намур привез на ферму группу должников-йипов — привлекательных молодых людей и восхитительных девушек; подразумевалось, что они будут выполнять сельскохозяйственные и другие работы на территории обширного поместья. Эти ожидания, однако, не оправдались. Йипы никак не могли понять финансовую сторону процесса их переселения из Йиптона на причудливые просторы Розалии. Главным образом их смущало то обстоятельство, что их пытались заставить работать в течение невероятно длительных периодов времени — не один день и не два дня, но день за днем, беспощадно и непрерывно, без каких-либо поддающихся разумению причин. Обстоятельства казались им загадочными, а заявленная цель — выплата задолженности, эквивалентной стоимости их перевозки с учетом комиссионных, полученных Намуром — нисколько их не привлекала.
В один прекрасный день Намур привез с планеты Кадуол дряхлого старичка и представил его как «Калиактуса, умфо всех йипов». Мадам Зигони не преминула немедленно подметить сходство между ее супругом-помещиком и Калиактусом; судя по всему, сходство это было еще раньше подмечено Намуром. Во время довольно утомительной прогулки в Сад Дидоны — Калиактус тщетно пытался от нее отказаться — имел место трагический случай со смертельным исходом, после которого идея заменить Калиактуса Титусом Зигони на престоле умфо представлялась исключительно целесообразной. Кто об этом узнает? И кому какое дело? Кто осмелится протестовать? Никто, разумеется.
Предложение было представлено на рассмотрение Титуса. Помещик возражал: у него не было никакого опыта руководства такой массой людей. Но Симонетта заверила его, что работать почти не придется — достаточно придавать лицу строгое выражение и держаться с достоинством на людях, тогда как в частной жизни ему оставалось руководить лишь эскортом из отборных девушек-йипов. Вздохнув, Титус Зигони согласился попробовать себя на новом поприще.
В сопровождении Намура и Симонетты Титус Помпо, новый умфо, прибыл в Йиптон — и с тех пор его почти не видели на ранчо «Тенистая долина».
2
Вильям Уипснейд (Бешеный Вилли) — первый разведчик, подавший заявку на планету Розалия — отличался неспособностью противостоять чарам привлекательных созданий женского пола, встречавшихся ему во всевозможных уголках Ойкумены. В честь самых приятных эпизодов своей биографии, связанных с этими прелестницами, он окрестил всю планету Розалией, первое поселение назвал «портом Моны» (уже через несколько лет его стали величать Портмоной), а восьми континентам присвоил наименования Оттилия, Эклин, Куку, Рыжая Нелли, Тринки, Гортензия и Альмира.
Приблизившись к Розалии, «Фортунатус» опустился на поле у космического вокзала Портмоны. Глоуэн и Чилке покончили с таможенными формальностями и вышли в зал ожидания — высокое восьмиугольное помещение, каждая стена которого была обшита панелями из того или иного местного дерева: перистолиста, колюки, дамсона, брухи, спорады, розалийского граба, кровавого дерева и сплендиды. Высоко над головой соединялись в центре купола чередующиеся треугольные панели из темно-оранжевого и пепельно-голубого стекла, образовывавшие нечто вроде вершины восьмигранного кристалла. Этот интерьер производил бы должное впечатление, если бы кто-нибудь удосужился время от времени чистить стены и купол.
В зале никого не было. Глоуэн и Чилке подошли к экрану, позволявшему просматривать список космических кораблей, прибывавших и вылетавших на протяжении последних шести месяцев, а также узнавать ожидаемое (и весьма сомнительное) расписание полетов на следующие шесть месяцев. Яхта «Элиссой» в этом списке не значилась.
«Возможны три варианта, — сказал Чилке. — Все они связаны с осложнениями. Во-первых, Бардьюс мог еще не прилететь. Во-вторых, он мог приземлиться не в Портмóне — ему ничто не мешает посетить какого-нибудь помещика по приглашению. В-третьих, он мог вообще отказаться от плана посещения Розалии».
«Если он не прилетел, найти его будет трудновато», — согласился Глоуэн.
Они вышли из вокзала на дорогу, залитую рыжеватыми лучами темно-желтого солнца. Под развесистой кроной растущего неподалеку драконова глаза стоял йип, без особого энтузиазма собиравший и поедавший небольшие плоды. Никаких такси не было видно. Примерно в полутора километрах к востоку можно было различить какие-то строения на окраине Портмоны.
Чилке подозвал йипа: «Где все такси?»
«Сегодня никто не приезжает и не уезжает. Почему бы здесь были такси?»
«Само собой. Ты не хотел бы отнести наш багаж в город?»
«Конечно, нет. Вы меня за дурака принимаете?»
«Никто тебя не принимает за дурака. Мы готовы заплатить».
Йип взглянул на два не слишком больших чемодана: «Сколько вы заплатите?»
«Думаю, половины сольдо будет вполне достаточно».
Йип повернулся, чтобы вернуться к драконову глазу, и безразлично бросил через плечо: «Сольдо».
«Хорошо, сольдо — за оба чемодана, отсюда до отеля, сейчас же и в нашем присутствии, а не волоча ноги где-нибудь позади и не усаживаясь на обочине, чтобы передохнуть по пути».
«С вас следовало бы взять побольше за нахальство», — пробормотал йип. Поразмыслив, он не нашел в предложении Чилке ничего, на что можно было бы возразить на разумных основаниях: «Деньги вперед».
«Ха-ха! Кто кого принимает за дурака? Мы расплатимся в отеле».
«Похоже на то, что мне придется верить вам на слово, — ворчал йип. — Вот так всегда — мы, йипы, слишком доверчивы. Наверное, поэтому нас все унижают и оскорбляют».
«Вы чувствуете себя униженными и оскорбленными, потому что вы ленивы», — заметил Чилке.
«Если я ленив, а вы — нет, то каким образом получается, что я несу ваши чемоданы, а вы идете с пустыми руками?»
Несколько секунд Чилке не мог найти объяснение этому кажущемуся парадоксу. Наконец он сказал: «Если бы ты хоть немного разбирался в экономике, ты не стал бы задавать таких банальных вопросов».
«Вам, конечно, виднее».
Все трое зашагали в Портмону по безлюдной дороге под почти безоблачным небом, окруженные бескрайним пейзажем, позлащенным будто пропущенным сквозь кружку с пивом солнечным светом, внушавшим одновременно отраду и печаль. Вдалеке на севере одиноким ровным строем возвышалась дюжина гигантских бахробанов. Пустынное пространство между дорогой и стволами бахробанов заросло пучками осоки и низкорослым кустарником с мясистыми розовыми листьями в форме сердечек, от которых исходил едковатый сухой запах.
«Где ты живешь?» — спросил йипа Глоуэн.
«Там, в таборе» — чуть повернувшись, йип показал кивком головы назад.
«И как давно ты здесь живешь?»
«Не могу точно сказать. Несколько лет, наверное».
«Вы уже построили себе хорошие дома?»
«Нам хватает тростниковых хижин. Если ветер сдует крышу, всегда можно набрать травы и сделать новую».
Наконец они добрались до окраины Портмоны, сначала пройдя мимо довольно роскошных бревенчатых дач в стиле причудливых угловатых тропических бунгало, а затем углубившись в район, застроенный разнообразными постройками — коттеджами, складами и мастерскими, одинаково потрепанными, засаленными и невзрачными. Дорога повернула на юг, и за мостом через пересохшее русло показалась центральная площадь.
Притихший город казался вымершим. На улицах не было машин. У изредка встречавшихся прохожих был какой-то рассеянный вид, будто они сами толком не знали, куда идут и зачем.
С северной стороны площади находились две туристические гостиницы, «Мультифлор» и «Заезжий дом Дарсови», элегантностью архитектуры резко контрастировавшие с непритязательным и непривлекательным окружением. Оба пятиэтажных здания были увенчаны куполами из стекла в латунных переплетах; оба были окружены пышными ухоженными садами, где красовались стройные иланг-иланги, темные кипарисы, жасмин, альмиранте, огненно-красные звездоцветы. Сады, подсвеченные мягко тлеющими зелеными, синими и белыми фонарями, распространяли завораживающие цветочные ароматы.
Рядом, на той же площади, размещались магазины, агентства, продуктовые лавки и бетонное здание Ассоциации торговых агентов. С южной стороны возвышался отель «Уипснейд» — большое беспорядочное сооружение из темных бревен со слегка покосившейся двухэтажной галереей вдоль фасада. Глоуэн заметил также малоприметное сооружение из плавленого камня и стекла, обозначенное бело-голубым символом МСБР. Традиции межпланетной службы безопасности и расследований требовали, чтобы находящиеся в командировке сотрудники наносили визит вежливости в местное отделение и знакомились с его персоналом, причем сразу по прибытии. Обычно Глоуэн не возражал против этого правила. Но в данном случае их появление в городе могло послужить поводом для нежелательного любопытства. С другой стороны, нарушение традиций могло воспрепятствовать немедленному предоставлению помощи в чрезвычайной ситуации. «Успеем зайти туда завтра утром», — решил Глоуэн.
Солнце скрылось за скоплением рваных облаков над горизонтом. Небо окрасилось в чистый прозрачно-лавандовый цвет, которым славилась Розалия. Чилке указал рукой на две гостиницы с северной стороны площади: «Говорят, там неплохо, но их цены несопоставимы с бюджетом разумного человека. В отеле «Уипснейд» скрипят полы и запрещено храпеть во сне, но именно там останавливаются фермеры, когда приезжают в город».
Глоуэн и Чилке зарезервировали номер в отеле «Уипснейд», после чего вышли выпить пива под арочные своды наружной галереи.
На Портмону опустились сумерки. Площадь почти опустела — только владельцы закрытых лавок и магазинов разбредались по домам.
«Не вижу никаких кафе, салунов или ресторанов, никаких концертных залов», — заметил Глоуэн, обозревая центр города.
«Такова политика торговых агентов. Они рассматривают Портмону как коммерческий транспортный узел, где туристы останавливаются только для того, чтобы провести ночь после приземления или перед отлетом. Остальное они считают несущественным».
«Безрадостный городок».
Чилке не возражал: «Молодые люди уезжают отсюда, как только появляется возможность. Здесь постоянно ощущается нехватка рабочей силы».
«У Намура, в принципе, возникла удачная мысль. Но полное пренебрежение йипов к труду превращает любую ожидаемую прибыль в убытки».
«Намур требовал выплаты комиссионных авансом — убытки понесли фермеры, а не Намур».
Глоуэн размышлял о сложившейся ситуации: «Если Бардьюс все еще считает, что Намур его надул, его интерес к местонахождению Намура и социальной эволюции йипов может объясняться злопамятностью и желанием свести старые счеты. Он просто-напросто хочет вернуть потерянные деньги».
«С другой стороны, если он смотрит на вещи по-философски, он давно уже забыл обо всей этой смехотворной истории, — возразил Чилке. — Теперь его интересует новый проект. На Рейе он заметил изменения в мироощущении йипов и сказал себе: «Если это происходит в системе Тир-Гога, то почему не под лучами другого солнца?» Поэтому он прилетел на Розалию, чтобы разобраться в том, как обстоят дела в других колониях йипов. Его поведение можно объяснить и таким образом».
«Лететь на Розалию только для того, чтобы взглянуть на нескольких йипов?»
«Он же не поленился познакомиться с ними на Рейе!»
«Там он просто хотел что-то узнать. На это ушло пять минут. Он узнал, что сердитые коренастые сожительницы крестьянского происхождения могут заставить йипов работать и строить хижины покрепче. Бардьюс увидел все, что хотел увидеть, и тут же отправился на Розалию. Наверное, он все-таки где-то здесь».
«Насколько я понимаю, его можно найти двумя способами, — продолжал рассуждать Чилке. — Мы можем заниматься беспорядочными поисками, надеясь на случайный успех. Или мы можем решить этот вопрос, исходя из чистой логики».
«Не прочь попробовать второй способ — полезно было бы знать, однако, с чего начать».
«Вернемся к деревне на Рейе. Флиц посоветовала Бардьюсу не беспокоиться по поводу Намура, так как они найдут его на Розалии. По-моему, это означает, что они и так уже собирались лететь на Розалию, но по причинам, не имеющим прямого отношения к Намуру. Не могу поверить, что они забрались так далеко только для того, чтобы поглазеть на йипов. А следовательно... Что еще есть на Розалии? Ответ напрашивается сам собой: ранчо «Тенистая долина», где могут ошиваться Симонетта и Титус Зигони — а может быть, даже и Намур собственной персоной».
«Очевидное решение! Не слишком ли очевидное, однако? Что могло понадобиться Бардьюсу на ранчо Симонетты?»
«Для этого мы сюда и приехали — задавать вопросы».
«Гм! — нахмурился Глоуэн. — Задавать вопросы Бардьюсу просто. Найти его не так просто. Заставить его отвечать может оказаться совсем не просто».
«Ты займись Бардьюсом, а я попробую расспросить Флиц, — задумчиво сказал Чилке. — Сложная задача, но я думаю, что справлюсь».
«Помнишь, есть такая древняя басня про кошку, мышей и колокольчик?»
«Как же! Мне ее в детстве много раз читали. А при чем тут эта басня?»
«Если ты хочешь допрашивать Флиц, прежде всего необходимо найти к ней какой-то подход. Иначе она просто-напросто даст тебе от ворот поворот».
Наутро Глоуэн и Чилке посетили местное отделение МСБР. Тощий, будто состоявший из одних костей и жил начальник отделения, Адам Винкуц, принял их вежливо, но сдержанно, тщательно избегая расспросов, относящихся к цели их командировки. У него были рыжеватые волосы, длинное костлявое лицо и непроницаемые голубые глаза.
Глоуэн и Чилке объяснили свое присутствие на Розалии поисками Намура. По их словам, полицию Кадуола не удовлетворяли некоторые стороны деятельности Намура. Считалось, что он может скрываться на Розалии. Не мог ли Винкуц предоставить какие-нибудь сведения о том, где находится Намур и чем он занимается?
Винкуц, судя по всему, не проявлял особого интереса к этому делу: «Намур? Мне приходилось слышать это имя. Он привез на Розалию несколько бригад работников с какой-то богом забытой планеты у черта на куличках».
«Эта планета называется Кадуол. Она представляет собой заповедник, и наше бюро расследований — отдел управления этого заповедника», — сухо произнес Глоуэн.
«Ага! Так или иначе, проект ни к чему не привел. Йипы сбежали с ферм».
«Вы помните, куда именно поставлялись их бригады?»
«Нам известно о прибытии трех или четырех довольно многочисленных контингентов. Одну бригаду направили на ранчо «Медовый цвет». Пару бригад пригласили владельцы поместий Стронси. Барамонд согласился принять одну бригаду, а в «Тенистой долине», если мне не изменяет память, попытались использовать сразу три — там даже до сих пор еще остались несколько йипов. Но бо́льшая часть этих, с позволения сказать, работников растворилась в необжитых просторах, как щепотка соли в воде — фермеры ничего не могли с этим поделать».
«Они не подавали жалобы в МСБР?»
«Им не на что было жаловаться. Намур ничего не гарантировал. Он доставил товар, после чего ожидалось, что йипы начнут работать».
«И где же теперь все эти йипы?»
«Йипы, доставленные на ранчо «Медовый цвет», устроили поселение у городка Туни на Оттилии. Йипы, приглашенные семьей Стронси, переселились на Таинственные острова. Йипы из «Тенистой долины» устроили табор близ Ветляника на Большой Грязной реке, на Ламаре. А йипы Барамонда живут под тростниковыми навесами сразу за космопортом, рядом с Фанейской топью».
«Еще один, последний вопрос, — сказал Глоуэн. — По-видимому, Намур привез на Розалию больше тысячи йипов. Существуют ли какие-нибудь записи, удостоверяющие их личности — списки имен йипов, входивших в ту или иную бригаду, например?»
«У нас нет такого реестра, — ответил Винкуц. — Но я не сомневаюсь, что Ассоциация торговых агентов получила от Намура соответствующий перечень. Какие имена вас интересуют в первую очередь?»
«Кеттерлайн и Селиус».
«Одну минуту», — Винкуц повернулся к телефону, и на экране появилось женское лицо: «Вас беспокоит Винкуц из МСБР. Будьте добры, проверьте, не встречаются ли в иммиграционных списках имена двух йипов, Кеттерлайна и Селиуса».
«Сейчас, — женщина куда-то пропала, после чего снова появилась. — Таких имен в списках нет».
«Значит, их определенно нет на Розалии?»
«Если они не прибыли тайком без прохождения иммиграционного контроля, что маловероятно».
«Спасибо, — Винкуц повернулся к Глоуэну. — Вот и все, что я могу для вас сделать».
«Очень благодарен», — сказал Глоуэн.
3
Глоуэн и Чилке наняли в космопорте аэромобиль, надеясь, что такой способ передвижения сделает их менее заметными; вести расследование, пользуясь «Фортунатусом», было бы неудобно. Они вылетели из Портмоны, взяв курс на вест-тень-норд, и понеслись над болотами, заросшими пучками красноватого и черноватого тростника, небольшими прудами и пойменными лугами, над грядой пологих холмов, а затем вдоль длинного озера, отливавшего дрожащим блеском под янтарными лучами солнца. Начали появляться деревья — сначала дымчатые деревья поразительной высоты, стоявшие поодиночке или дисциплинированными купами, потом густые леса перистолистов, бильбобов, чуластиков и бахробанов, покрывших пейзаж деликатно орнаментированным ковром черной, коричневой и рыжеватой листвы.
Чилке обратил внимание на заметно возвышающееся над лесным покровом дерево с мощным стволом и массой небольших прямоугольных листьев, по которым под порывами ветерка пробегали темно-красные, бледно-красные и ярко-красные волны: «Это пилькардия, хотя местные жители называют ее божемойкой».
«За что такое прозвище?»
Чилке усмехнулся: «Отсюда не увидишь, но божемойка кишмя кишит лешими. Там они смешивают древесные волокна со смолой и еще какими-то ингредиентами, изготавливая знаменитые вонючки. Туристы, приглашенные на фермы, то и дело заходят в лес, привлеченные величественной красотой деревьев. Их предупреждают ни в коем случае не останавливаться под пилькардиями и даже не подходить к ним».
Аэромобиль покинул Эклин и полетел над Корибантическим океаном наперегонки с солнцем, поднимавшимся очень медленно. Когда наступил местный полдень, на горизонте уже появилась расплывчатая полоска побережья Ламара. Уже через несколько минут воздушный аппарат пересек длинную извилистую линию пенистого прибоя над далеко отстоящим от берега рифом. Внизу пронеслись бирюзовая полоса лагуны и белый песчаный пляж, после чего начались казавшиеся бесконечными джунгли, лишь километров через двести разбившиеся зеленой волной о каменную стену тектонического сдвига, за которой простиралось высокогорное засушливое плато.
Машина почти бесшумно скользила над красными оврагами и желтыми лощинами, коричневыми, охряными и рыжеватыми откосами, обнаженными каменными пустошами и редкими дюнами бледно-горчичного песка. Глоуэн находил этот пейзаж мрачноватым, но волнующе прекрасным. «И все это принадлежит какому-то фермеру?» — спросил он.
«Скорее всего нет, — отозвался Чилке. — На Розалии еще много диких нераспроданных участков. Тебе их могут предложить, если торговые агенты сочтут, что ты человек порядочный, надежный и способный проявлять надлежащее уважение к кастовым различиям. Учитывая древность рода Клаттоков, у тебя, я думаю, не будет проблем. За какие-нибудь десять тысяч сольдо ты можешь купить все это плато».
«И что я буду с ним делать?»
«Ну, например, ты мог бы наслаждаться полным одиночеством — или изучать повадки вихряков».
Глоуэн обозревал безжизненный простор: «Не вижу никаких вихряков».
«Если бы ты был там, внизу, после наступления темноты, и сидел бы у походного костра, они принялись бы бросаться в тебя камешками и издавать странные звуки. А с заблудившимися туристами они выкидывают номера похлеще. Чего только мне не рассказывали».
«Как они выглядят?»
«На этот счет нет общепринятого мнения, тем более что видеокамеры и фотоаппараты на них не фокусируются».
«Любопытно!» — нахмурился Глоуэн.
Плато внезапно закончилось на краю гигантского обрыва высотой метров шестьсот — внизу начиналась волнистая равнина. Чилке указал на реку, лениво петлявшую в западном направлении: «Большая Грязная! Знакомые места — можно сказать, будто домой возвращаюсь».
Аэромобиль скользил в небе. Еще через час внизу показался Ветляник — растянувшаяся вдоль берега реки беспорядочная вереница обветшалых построек из неокоренных бревен перистолиста, посветлевших под солнцем и ветром до приятного серовато-бронзового оттенка. Крупнейшим сооружением была старая неуклюжая гостиница с галереей вдоль фасада, напоминавшая отель «Уипснейд» в Портмóне. Ее окружали лавки и агентства, почтовое отделение и несколько скромных жилищ. Почти до середины реки тянулся длинный причал, поддерживаемый сотней хилых, покривившихся свай; на конце причала была устроена площадка с каким-то сараем. По словам Чилке, этот сарай и был знаменитым трактиром «У Пулины». Меньше чем в километре вниз по течению виднелось скопление хижин, кое-как сколоченных из плавника, кусков коры и обломков всевозможных материалов, найденных на свалке Ветляника.
По мере того, как машина спускалась к Ветлянику, Чилке не смог не поделиться воспоминаниями о трактире «У Пулины», где он впервые встретил Намура, когда покинул ранчо «Тенистая долина». Мадам Зигони ничего ему не заплатила, и в Ветлянике у Чилке едва хватило денег на кружку пива. Узнав о бедственном положении собеседника, Намур проявил должное сочувствие и даже предложил Чилке работу на станции Араминта. Тогда Намур показался Чилке милосердным избавителем и щедрым благодетелем. Теперь он не был уверен в правильности своего первого впечатления.
«Как бы то ни было, — пожал плечами Чилке, — если мы повстречаемся с Намуром «У Пулины», я закажу ему кружку пива».
«Посмотрим!» — отозвался Глоуэн. Он показал рукой на скопление хижин среди зарослей ольхи: «Надо полагать, это поселение йипов».
Чилке согласился: «Здесь мало что изменилось, по-моему. Если Бардьюс заявится в Ветляник, надеясь обнаружить процветающую цивилизацию йипов, он будет разочарован».
Аэромобиль опустился на площадку у почтового отделения. Глоуэн и Чилке вышли из машины и приблизились к отелю, ярко освещенному полуденным солнцем. На деревянной веранде у входа сидели и пили пиво три йипа. Покосившись на новоприбывших, йипы сделали вид, что не замечают прибывших — характерное для этого племени подчеркнутое пренебрежение, оскорблявшее чувствительных людей.
Некоторые объясняли такую замкнутость всего-навсего застенчивостью. Но в том, что касалось уроженцев Йиптона, Чилке давно потерял всякое терпение — ему слишком часто приходилось иметь дело с йипами и их не всегда безобидными причудами. И теперь на его лице возникло привычное удивленно-неодобрительное выражение: «Полюбуйся на этих мерзавцев, наливающихся пивом подобно наследным помещикам!»
«Возникает впечатление, что они устали — у них очень расслабленные позы», — заметил Глоуэн.
«Да ну? В самом деле? — возмутился Чилке. — Чтобы устать, сначала нужно потрудиться. В «Тенистой долине» я умолял их выполнить свои обязательства, отработать задолженность и стать, наконец, порядочными людьми. А они только растерянно глазели на меня, будто я нес какую-то тарабарщину!»
«Печальный случай», — кивнул Глоуэн.
Когда Глоуэн и Чилке взошли на веранду, один из йипов поднялся на ноги: «Господа, не желаете ли приобрести ценный сувенир? Он будет всегда напоминать вам о Розалии — совершенно подлинный!»
«Какого рода сувенир? — спросил Чилке. — И сколько ты просишь?»
Йип вынул прозрачный флакон, содержавший три шарика из напоминающего войлок древесного волокна, плававших в маслянистой темно-желтой жидкости. «Вонючки, три штуки всего за пять сольдо! — гордо предложил йип. — Дешево! И без малейших повреждений, как новенькие!»
«В данный момент у меня нет потребности в вонючках», — ответил Чилке.
«Ты заломил невозможную цену! — сказал Глоуэн. — Намур обещал, что мы получим скидку, если упомянем его имя».
Йип озадаченно улыбнулся: «Намур ничего такого мне не говорил».
«Странно! По его словам, он с тобой встречался совсем недавно».
«В последнее время я его не видел. И мы не обсуждали вонючки».
«Даже так? А что вы обсуждали? Новый проект Намура?»
«Нет. Так вы купите вонючки?»
«Не куплю, пока не посоветуюсь с Намуром. Он все еще в Ветлянике — или вернулся в «Тенистую долину»?»
«Отдам шесть вонючек за девять сольдо!»
«Придется сначала узнать, что по этому поводу думает Намур. Вы знаете, где его можно найти?»
Йипы выглядели сконфуженными. Они переглянулись, после чего продавец вонючек занял свое место за столом: «Неважно. Сговоримся потом. Никто вам не предложит такую низкую цену за товар такого качества!»
Глоуэн и Чилке зашли в отель и остановились в чистых, скупо меблированных номерах, где пахло сухим перистолистом.
Сегодня было уже поздно наносить визит в «Тенистую долину». По предложению Чилке они вышли из гостиницы, прошли по длинному причалу до трактира «У Пулины» и сели за столом у открытого окна, с видом вверх и вниз по течению реки. Стены трактира были украшены старыми плакатами и полочками с сувенирами и антикварными безделушками. Местные посетители занимали стол в углу; еще один человек сидел, сгорбившись, за стойкой бара и смотрел в кружку пива, как загипнотизированный. Бледный глазастый подросток принес Глоуэну и Чилке блюдо, полное жареной речной кильки, и взял заказ на пару кружек пива.
Чилке внимательно разглядывал трактир: «Никогда не думал, что снова окажусь «У Пулины». Какой-то философ — забыл, как его звали — изрек, что «жизнь невероятна, но мы ей не удивляемся, пока мы живы». Или что-то в этом роде. Так или иначе, мне эта мысль почему-то поднимает настроение».
«Жизнь может стать еще более невероятной, прежде чем мы закончим расследование, — сказал Глоуэн. — Не спрашивай, что я имею в виду, сам не знаю».
Чилке смотрел на хижины йипов среди зарослей ольхи ниже по течению: «Социальная эволюция еще не затронула йипов Ветляника — но опять же, они не живут с решительными дочерьми Рейи, не желающими спать под дождем».
4
Утром Глоуэн и Чилке полетели на север над пейзажем, пестрившим тысячей контрастов: холмы сменялись долинами, леса — прудами, многокрасочные цветочные поля — одинокими утесами, торчавшими наподобие гигантских черных клыков.
В трехстах километрах к северу от Ветляника они увидели предгорья мощного хребта Кали-Калу, поднимавшегося обрывистыми ярусами и массивами до шестикилометровых вершин. Пара отрогов, вытянувшихся на восток, образовывала Тенистую долину, в честь которой было названо все ранчо, и где находились усадьба, управление, бараки и подсобные сооружения. На севере темнел лес кровавых и синих деревьев невероятной величины; к югу возвышались отдельные дымчатые деревья и перистолисты. Собственно помещичий дом — не слишком презентабельное сооружение из камня и бревен — не отличался определенным архитектурным характером — за долгие годы его перестраивали десятки раз в соответствии со вкусами менявшихся владельцев. В ста метрах к северу под буйной листвой розалийской повилики почти скрывались барак, кухонный навес, мастерская, гараж и несколько сараев-складов.
Чилке указал на стоявшее в стороне двухэтажное беленое бунгало: «Там я прозябал, будучи местным управляющим. Как тебе известно, в конечном счете я не получил и ломаного гроша!»
«Возмутительная несправедливость!» — поддержал его Глоуэн.
«Тем более возмутительная, что мадам Зигони — представительница небезызвестного благородного клана, населяющего пансион на станции Араминта».
Глоуэн кивнул: «Ее оттуда выгнали. Несмотря на то, что она обесчестила наше имя, я почему-то не испытываю особенного желания взыскивать с нее просроченные долги».
В Тенистой долине отсутствовали какие-либо признаки посетителей — не было здесь ни «Флеканпрона» Левина Бардьюса, ни грандиозной космической яхты «Мотыжник», принадлежавшей Титусу Зигони.
«Логика нас подвела», — подвел итог Глоуэн.
Аэромобиль опустился на землю у помещичьей усадьбы. Рядом с бараком на траве сидели несколько йипов; они были заняты какой-то азартной игрой и потягивали из старых консервных банок самодельную брагу из моченого лисохвоста. В пыли возились голые дети.
«Совсем как в старые добрые времена! — умилился Чилке. — Эта сцена врезалась мне в память, как след кислоты на эмали!»
Выйдя из машины, Глоуэн сказал: «Пойду представлюсь. Держи пистолет наготове. Если Намур здесь, может быть, он спит или напился до бесчувствия — иначе во дворе уже не было бы так тихо и спокойно. Смотри в оба! Он может выскочить с заднего хода, украдкой обогнуть двор за кустами и смыться на нашей машине».
Глоуэн направился к главному входу; Чилке следовал за ним в некотором отдалении. Уже через несколько секунд входная дверь распахнулась — на крыльцо вышел, подбоченившись, коренастый немолодой субъект со взъерошенными седыми волосами и недовольной покрасневшей физиономией: «Кто вы такие? По какому делу? Я вас не знаю!»
«Мы из полиции, — объяснил Глоуэн. — Вы — местный суперинтендант?»
«Меня зовут Фестус Диббинс; действительно, я здесь главный управляющий».
«Вы принимаете сейчас посетителей? Друзей? Гостей? Кого-нибудь с другой планеты?»
Диббинс расправил плечи: «А зачем вам это знать?»
«Есть основательные причины».
«Никого я не принимаю, да будет вам известно. Ни с другой планеты, ни с этой. Кого вы ищете?»
«Не могли бы мы зайти внутрь? Тогда мы объяснили бы вам причину нашего визита».
«Предъявите удостоверения».
Глоуэн и Чилке выполнили это требование. Прищурившись, Диббинс проверил документы и вернул их: «Заходите, прошу вас».
Управляющий провел их в большую гостиную с высокими окнами, выходившими на восток.
Чилке спросил: «Насколько я понимаю, мадам Зигони нет дома?»
«Вы правы».
«И у вас нет никаких гостей или посетителей?»
«Я уже ответил на этот вопрос — никого тут нет! — Диббинс жестом пригласил их сесть. — Не желаете ли что-нибудь выпить?»
«Если бы вы могли заварить чай, это было бы просто превосходно», — отозвался Глоуэн.
Диббинс дал указания своей жене, выглядывавшей из соседней столовой. Трое мужчин уселись: Глоуэн и Чилке на массивной, обтянутой кожей софе, а Диббинс — на стуле.
«Что ж, теперь вы, может быть, объясните, что вас сюда привело?» — спросил управляющий.
«Объясним. Прежде всего, позвольте спросить: вы знакомы с Намуром?»
Диббинс сразу насторожился: «Знаком».
«Вы сказали, что его здесь нет, не так ли?»
«Его здесь нет, совершенно верно. Вы его ищете?»
«Мы хотели бы задать Намуру несколько вопросов».
Диббинс невесело рассмеялся: «Неудивительно! Если происходит что-нибудь таинственное или подозрительное, обращаться следует, разумеется, к Намуру».
«Вы с ним близко знакомы?»
«Не очень. Он — приятель мадам Зигони. Она позволяет ему приезжать сюда на отдых, меня это не касается. Тем не менее, мне приходится иметь дело с его йипами — а они, должен признаться, редкостные поганцы!»
«Как насчет Титуса Зигони и мадам Зигони — они посещали свое ранчо в последнее время?»
Диббинс покачал головой: «Уже больше года их тут не было, да и раньше они заезжали только на пару дней. Но когда они приедут в следующий раз, я им кое-что скажу, и без обиняков!»
«Что именно?»
Диббинс махнул рукой в сторону двора: «Я про йипов. Они не работают, если не принесешь им пива, но уже через пару часов они навеселе и начинают резвиться и проказничать, а работа стоит. Пока пиво не кончится, продолжается кутеж. А потом они валятся на траву и спят, и никакими уговорами и пинками не заставишь их пальцем пошевелить!»
«Почему вы не вернете их Намуру?»
«А он их не возьмет. Но и продать йипов на Розалии он больше никому не сможет. Нынче их привычки общеизвестны».
«Вы знакомы с человеком по имени Левин Бардьюс?»
Диббинс нахмурился, глядя в потолок: «Где-то я про него слышал...»
«Бардьюс — владелец крупной строительной компании. Он путешествует в сопровождении молодой женщины, представляя ее как свою деловую партнершу. Она хороша собой и умна, с привлекательной фигурой и глянцевой прической. Себя она называет «Флиц»».
«Да-да! — лицо Диббинса просветлело. — Теперь я их вспомнил!»
«Когда вы их видели?»
«Несколько лет тому назад, вскоре после того, как я здесь устроился управляющим, мадам Зигони принимала их на ферме. Они меня вызвали, чтобы послушать, что я думаю по поводу йипов. Подозреваю, что это была затея Бардьюса. Намур, по-видимому, хотел поставить Бардьюсу две или три бригады йипов. Бардьюс заявил, что пробовал использовать йипов раньше, и что ничего хорошего из этого не получилось, а Намур заверял его, что подобные проблемы — дело давно минувших дней, и что теперь он тщательно выбирает йипов из числа самых надежных и работящих. Что-то в этом роде, дословно я их беседу пересказать не могу. Помню только, что Намур в чем-то заверял Бардьюса, а от меня ожидалось подтверждение его слов. Так как за правду меня могли уволить, я произнес несколько фраз к удовлетворению Намура, но сомневаюсь, что мне удалось обмануть Бардьюса. Меня отпустили, и я ушел. Вот и все».
«Когда вы видели Намура в последний раз?» — спросил Чилке.
Диббинс впервые проявил признаки нерешительности: «С тех пор прошло довольно много времени».
«Не могли бы вы выразиться точнее?»
Управляющий помрачнел: «Не люблю лезть в чужие дела. Кроме того, мадам Зигони, скорее всего, предпочла бы, чтобы я держал язык за зубами. Возможно, мне не следует об этом говорить, но она, судя по всему, завела с Намуром шашни — если вы понимаете, что я имею в виду...»
Глоуэн придал голосу жесткость: «Наши полномочия превышают полномочия мадам Зигони. Мы желаем допросить Намура в связи с рядом серьезных преступлений. Любой, кто нам препятствует, тем самым становится его сообщником».
«Незачем мне угрожать — если для вас это так важно, я расскажу все, что знаю, — проворчал Диббинс. — Намур приехал примерно месяц тому назад. Мне показалось, что он чего-то ждет, потому что каждый день, в одно и то же время, он куда-то звонил — по-моему, в Портмону. Три или четыре дня тому назад его вызвали по телефону. Он, по-видимому, узнал все, что хотел узнать, потому что уже через час улетел».
«Кто ему звонил?»
«Попросили позвать Намура Клаттока. Это все, что я слышал».
«Поговорив по телефону, он обрадовался? Огорчился? Рассердился?»
«Трудно сказать. Пожалуй, он нервничал, что-то ему не давало покоя».
«У вас есть еще какие-нибудь сведения?»
«Нет — со мной здесь никто не откровенничает».
Глоуэн и Чилке поднялись на ноги. «Нельзя ли воспользоваться вашим телефоном?» — спросил Глоуэн.
Диббинс указал на аппарат, стоявший на столе в углу гостиной. Глоуэн позвонил в отделение МСБР в Портмóне и попросил задержать и не выпускать Намура, если тот появится в городе. Винкуц заверил его, что безотлагательно примет все необходимые меры.
Глоуэн выключил телефон и повернулся к Диббинсу: «Вы нам помогли, и мы очень благодарны».
Управляющий только крякнул и провел посетителей к выходу. Здесь Глоуэн обратился к нему с последним увещеванием: «Никому не сообщайте о нашем визите. Я достаточно ясно выражаюсь?»
«С предельной ясностью!» — буркнул Диббинс.
5
Глоуэн и Чилке вернулись в Ветляник, на берег Большой Грязной реки. На конце причала, в трактире «У Пулины», они наблюдали за тем, как солнце садилось в речную гладь, пили пиво и обсуждали результаты своей поездки. Их нельзя было назвать несущественными. Бардьюс не показывался в «Тенистой долине». Этот факт говорил о многом или ни о чем. Возможно, его просто что-то задержало по пути. Может быть, он вовсе не собирался заезжать на ранчо «Тенистая долина», а направлялся совсем в другое место. Вероятно, он уже приземлился где-то на другой ферме. Интересовала ли его, на самом деле, «социальная эволюция» йипов? Если да, то почему? Даже задавать такой вопрос было странно — они уже видели местных йипов из табора около Портмоны, в Ветлянике и в Тенистой долине. Никаких признаков «социальной эволюции» они не заметили. На Розалии находились еще по меньшей мере два поселения йипов — табор йипов с фермы «Медовый цвет», переселившихся на окраины городка Туни, и колония йипов, бежавших с ранчо Стронси на Таинственные острова в Муранском заливе.
Утром Глоуэн снова позвонил в отделение МСБР в Портмóне. Ему сообщили, что Намура не удалось найти, но что его непременно задержат, если он появится в городе или в его окрестностях.
6
Вылетев из Ветляника, Глоуэн и Чилке взяли курс на ост-тень-норд — обратно через Ламар и Корибантический океан к берегам Оттилии. Рассвет застал их над бескрайним узорчатым ковром цветов. К полудню над северным горизонтом показалась гряда из семи покрытых снегами вулканических конусов — свидетельство того, что они находились в пределах огромного ранчо «Медовый цвет». Еще через полчаса они приземлились на площадке перед управлением ранчо. Усадьба землевладельцев занимала верхнюю часть пологого холма, переходившего в обширные луга; в полутора километрах к северу темнел типичный розалийский лес — густой, зловещий, жутковатый.
Помещик собственной персоной, Аликс Эт — энергичный и решительный человек с багровым лицом — без колебаний ответил на их вопросы. Он составил нелестное мнение о Намуре; с точки зрения Аликса, Намур был ловкий мошенник, не переступавший границы порядочности только в той мере, в какой это соответствовало его интересам. Опыт использования йипов на ранчо «Медовый цвет» привел к типичным результатам. Обнаружив их полную бесполезность, Аликс попытался найти Намура, чтобы договориться с ним о возмещении хотя бы части убытков, но Намур, как выразился Аликс, «растворился в воздухе, как вихряк».
Потеряв надежду на возвращение своих денег, Аликс Эт попытался научить йипов основам взаимодействия цивилизованных людей. Он собрал бригаду и объявил, что отныне вводится новая система, решающая все проблемы. Он больше не будет давать им указания, относящиеся к работе. Он не будет их ругать или угрожать им наказаниями за то, что они лежат и ничего не делают. Они могут делать все, что им заблагорассудится. По тому, как загорелись глаза йипов, по их радостным улыбкам Аликс Эт понял, что до сих пор его программа их вполне устраивала. «А теперь, — сказал Аликс, — какова будет система вознаграждения? Каким образом мы проследим за тем, чтобы больше всех получал тот, кто работает усерднее всех? Это очень просто, проще некуда. Работа измеряется количеством купонов. Выполнив норму, работник получает купон. Эти купоны — ценная валюта. За купоны можно покупать спальные места в бараке и еду под кухонным навесом. Работа оценивается купонами; купоны обеспечивают проживание. Кто не работает, тот не ест. Что может быть проще? Все ясно?»
Йипов эта система заинтересовала, но озадачила. Они рассмотрели образцы купонов и спросили: «Нам эти купоны будут выдавать каждый день, а потом мы будем отдавать их у входа в барак и под кухонным навесом каждый вечер?»
«Именно так».
«Хорошо, мы попробуем так жить, хотя вся эта процедура кажется излишней и обременительной. А теперь давайте нам купоны».
«Не сейчас! Купоны вы получите, когда выполните норму, то есть определенный объем работы. В этом и заключается новизна системы».
Через пару дней йипы заявили Аликсу Эту, что новый порядок вещей их не устраивал — расчеты различных объемов работы и соответствующего числа купонов служили постоянным источником замешательства. Они предпочитали традиционный, прежний порядок вещей, не требовавший дополнительных расчетов и не отнимавший столько времени у всех заинтересованных сторон.
«Прежнему порядку вещей больше не бывать, — ответил Аликс Эт, — а новая система постепенно станет все более понятной. Достаточно помнить три слова: работа равняется купонам».
Йипы ворчали: какой смысл вкалывать целый день за клочки бумаги, ничего не стоившие нигде, кроме барака и кухни? Аликс Эт сказал, что они могут жить по-другому, если им так хочется, но в каком-нибудь другом месте, а не у него. На протяжении нескольких следующих недель йипы стали разбредаться, покидая ферму небольшими группами. Они переселились на юг в окрестности городка Туни, устроив себе шалаши в дикой местности на берегу реки Тун, среди болот и зарослей кустарника.
«По-видимому, они там чувствуют себя неплохо, — признал Аликс Эт. — Ловят рыбу, собирают ягоды, а о купонах давно забыли».
«Вы что-нибудь знаете о йипах с фермы Стронси?» — спросил Чилке.
«Мне говорили, что там возникла сходная ситуация, — ответил Аликс. — Их йипы переселились на субтропические острова Муранского залива и блаженствуют в первобытном раю».
«Другими словами — зачем работать?»
«Я сам начинал над этим задумываться, — усмехнулся Аликс Эт. — Но в конечном счете принял бесповоротное решение. Хотите знать, каким образом? На берегу Туна йипы живут в зарослях терновника — у него съедобные ягоды. Терновник окружает заболоченную пойму, сплошь покрытую кочками принеси-травы. В принеси-траве вызревают большие стручки, полные семян. Йипы варят из этих семян кашу. Она напоминает на вкус скисшую грязь. Йипы кладут эту кашу в горшки с болотной водой, добавляют плоды розалийского финика и горький корень. Через несколько дней в горшках образуется вонючее пиво, и они поглощают его ведрами. Чтобы чем-то развлекаться по ночам, они приютили каких-то неприглядных бродяжек из Туни. Я пробовал их кашу. Я отхлебнул глоток их пива. Я взглянул на их женщин. И решил, что работа имеет смысл».
Глоуэн и Чилке направились на юг, к городку Туни. Они прибыли, когда уже наступил вечер, и остановились в гостинице «Старый диван» — высоком сооружении из стоек и столбов, соединенных дамсоновыми досками, потемневшими до мрачноватого рыжевато-коричневого оттенка. Доски были покрыты вычурной резьбой, напоминавшей стиль рококо и служившей предметом гордости основательницы городка и первой хозяйки гостиницы, г-жи Гортензии Туни.
Глоуэн и Чилке поужинали в саду при свете цветных фонарей. Они засиделись за столом, угощаясь вином. Размышляя над странностями порученного им расследования, они пришли к выводу, что «социальная эволюция» йипов не имела места ни в Туни, ни, без всякого сомнения, на блаженных Таинственных островах.
«Теперь я начинаю подозревать, что Бардьюса интересовала на Рейе не социальная эволюция, а что-то другое», — заявил Чилке.
«В один прекрасный день мы узнаем правду», — отозвался Глоуэн.
Утром они вылетели из Туни, взяли курс на зюйд-тень-ост и поздно вечером вернулись в Портмону. На следующий день, проведя короткое совещание с Винкуцем в отделении МСБР, они пересекли площадь и зашли в здание центрального узла связи Ассоциации торговых агентов, где находились почтовое отделение, омниграф и телефонный коммутатор, обслуживавшие всю планету.
Пожилой служащий, худосочный и печальный, с мохнатой седой шевелюрой и комковатым длинным носом, подслеповато прищурился, заметив посетителей, после чего провел их в кабинет генерального суперинтенданта Тео Каллу — огромного приземистого толстяка с массивными плечами, выпуклыми черными глазами и коротко подстриженной щетиной черных волос между глубокими бледными залысинами. Нос суперинтенданта Каллу напоминал кнопку, но его скулы и подбородок были будто высечены скульптором, предпочитавшим обширные плоскости и резкие грани.
«Да? Вы хотели меня видеть?» — спросил Каллу.
Глоуэн представил Чилке и представился сам: «Насколько я понимаю, начальник отделения МСБР, Адам Винкуц, должен был известить вас о нашем прибытии».
Каллу откинулся на спинку кресла: «Так это он про вас говорил!» Создавалось впечатление, что суперинтендант ожидал увидеть людей какой-то другой породы.
«И мне, и командору Чилке присвоен высокий ранг в иерархии МСБР, — сухо сказал Глоуэн. — Вы желаете проверить наши удостоверения?»
Каллу махнул рукой: «Нет-нет, зачем же? В этом нет необходимости. Вас интересуют определенные телефонные переговоры, не так ли?»
Глоуэн кивнул: «На протяжении последнего месяца некий Намур Клатток звонил неизвестному лицу из управления ранчо «Тенистая долина». Несколько дней тому назад ему кто-то позвонил из Портмоны. Мы хотели бы получить всю доступную информацию об этих переговорах».
«Дорогие мои! Для проницательных людей нет ничего невозможного! Кто ищет, тот всегда найдет! — Тео Каллу величественно приподнял мясистую руку и постучал по клавишам; на экране появились строчки текста и цифр. — Ха! Вот видите! Звонки из усадьбы в Тенистой долине — куда? В Портмону! Терпение, терпение! Кого вызывали в Портмóне? Ха-ха! Почтовое отделение, у нас под самым носом! Вот видите! Достаточно было нажать пару кнопок, и мы все узнали!»
«Потрясающе!» — поддакнул Чилке.
«И это еще не все!» — заявил Каллу. Повернув голову, он заорал: «Трокке! Ты где?»
Подслеповатый служащий выглянул из-за приоткрытой двери: «Я вас слушаю?»
«Трокке! Объясни-ка, если можешь, эти звонки из Тенистой долины!»
«Ах да, конечно, в этом нет никакой загадки! Мне звонил очень воспитанный господин по имени Намур Клатток».
«И что ему было нужно?»
«Всегда одно и то же, господин суперинтендант. Каждый раз он спрашивал, не прибыло ли для него какое-нибудь сообщение».
«Так-так! А как насчет этого звонка, из Портмоны?»
Трокке моргнул, не совсем уверенный в том, как следовало отвечать: «Это я звонил, господин суперинтендант. Чтобы уведомить господина Клаттока о прибытии адресованного ему сообщения».
Тео Каллу выпучил глаза, надул щеки и уставился на служащего с сосредоточенностью хищника, готового наброситься на жертву: «И тебя побудил к этому исключительно врожденный альтруизм?»
«Я получил небольшую мзду. Не выходящую за рамки регулярной оплаты подобных услуг, уверяю вас».
«Разумеется! Естественно! Как может быть иначе? В чем состояло сообщение?»
«Сообщение было получено по омниграфу — в высшей степени таинственная фраза. Я прочел ее господину Намуру слово в слово, и он, по-видимому, был вполне удовлетворен».
«И где это сообщение теперь?»
«Под грифом «К» в ящике для невостребованной почты. Господин Клатток не явился лично, чтобы его забрать, как вы понимаете».
«Принеси его! — оглушительно взревел Каллу. — Что ты стоишь? Принеси его сию минуту!»
«Будет сделано!» — Трокке удалился и вскоре вернулся с листом бумаги: «Любопытный документ, как вы можете сами убедиться, господин суперинтендант. Никакого приветствия, никакой подписи — и, по существу, никакого содержания».
«Не беспокойся, мы как-нибудь разберемся! Давай сюда!» — Тео Каллу схватил лист бумаги, опустил над ним свою большую голову и внимательно, как прилежный ученик, прочел: «Проверка линии Н». Каллу поднял голову: «Это все?»
«Все, господин суперинтендант!» — сокрушенно подтвердил Трокке.
«Очень странно!»
Глоуэн взял лист и прочел: «Проверка линии Н».
«Откуда прибыло это сообщение?» — спросил он.
Каллу указал на строчку кода в нижней части страницы: «Здесь указаны дата, время суток и код передавшего сообщение отделения, «97». Трокке! Кто у нас под номером 97?»
«Ранчо Стронси, господин суперинтендант».
«И кто там проживает?»
«Трудно сказать. Владелец — на другой планете, в этом я уверен. Управляющим ранчо в настоящее время является господин Альхорин».
Секретарша управления Ассоциации торговых агентов подтвердила предположения Трокке: «Странная история случилась на ферме Стронси! После катастрофы поместье передали распорядителям имущества, и они заведовали делами десять лет. Надо полагать, столько времени у них ушло на то, чтобы досконально разобраться, что к чему. В конце концов они передали ранчо новому владельцу, но там никто так и не поселился. Недавно стали ходить слухи о какой-то деятельности — о каких-то новых проектах — но до сих пор ничего по сути дела не происходило. Тем временем управляющим ранчо остается господин Альхорин».
«О какой катастрофе вы упомянули?» — спросил Чилке.
Секретарша, округлая миниатюрная женщина с румяными щеками и длинными русыми локонами, завитыми наподобие пружинок, покачала головой, снова переживая ужасное воспоминание: «Это же просто какой-то кошмар! Все это случилось в замке Бэйнси — я там бывала еще маленькой девочкой, и он казался совершенно неприступным!»
«Где находится замок Бэйнси?»
«Далеко на севере, на краю Разлива. Их семья любила там устраивать праздничные пикники, — секретарша порылась в шкафу, достала большую фотографию и поставила ее на прилавок. — Вот они, семья Стронси, все двадцать семь человек — и все погибли!»
Глоуэн и Чилке рассмотрели фотографию. На заднем плане, на верхней площадке широкой лестницы, стояли старшие представители клана, а молодежь занимала ступени пониже. В центре верхнего ряда опирался на трость дряхлый патриарх; на самой нижней ступеньке сидели четверо детей: мальчик лет девяти со строгим выражением лица, не менее суровая девочка лет семи и два мальчика помладше, четырех-пяти лет.
«Старик — Мирдаль Стронси, — пояснила секретарша. — Это госпожа Адели, она была чудесная музыкантша! Музыкантом был и этот молодой человек, Джереми. Детей звали Глент, Фелиция, Доннер и Милфред. Прекрасная была семья, все они были хорошие люди!» Секретарша шмыгнула носом: «Я ходила в школу с этими детьми — и все они сгинули в проклятом Разливе!»
«Что вы называете Разливом?»
Секретарша понизила голос, будто речь зашла о какой-то запрещенной теме: «Это огромное плоское пространство, будто выложенное плитами черного камня. Его заливает море. Во время отлива там остаются лужи и мелководные пруды, и водяные носятся по ним как сумасшедшие черные чертенята. А когда возвращается прилив, набегает пелена за пеленой морская вода и всюду, сколько видит глаз, пенятся водовороты. Когда в океане начинается шторм, по Разливу катятся волны — разбиваясь в брызги, снова вздымаясь и снова разбиваясь. Семья Стронси считала, что в замке Бэйнси они в полной безопасности. Но это старый замок, частые бури ослабили его стены. А Стронси все равно отправились туда, чтобы устроить ежегодное празднество. Все, наверное, началось в лучших традициях — развели большие трескучие костры, у всех было вдоволь еды и питья, все любовались видом на Разлив. Разлив всегда меняется: сегодня он спокойный и блестящий, как зеркало, а завтра бушует и гремит, внушая ужас. Иногда, тихим солнечным утром, Разлив завораживает красотой. Но в тот памятный день как раз наступил штормовой сезон, и ревущий Разлив напоминал им, как уютно и безопасно они устроились в замке, а на обнажавшихся перед растущей волной плоских камнях можно было заметить водяных, танцующих и скачущих, как безумные. И вот, пока Стронси праздновали, океан разгневался и напустил на Разлив огромные черно-зеленые волны, и они стали биться в стены за́мка, взлетая над ним шипящими водопадами. Древние стены затрещали, застонали и рухнули. Волны разбросали все камни, и от клана Стронси ничего не осталось».
«И что же дальше?»
«Ничего. У распорядителей имущества ушло десять лет на то, чтобы определить и найти наследника; тем временем они наняли Петара Альхорина управляющим ранчо, а новые владельцы оставили его в этой должности. До сих пор в Портмóне никого из них не видели. Оно и понятно, ранчо — на другой стороне планеты, на восточном берегу Альмиры».
7
Глоуэну и Чилке порядком надоела тесная кабина аэромобиля. Соображения, диктовавшие необходимость как можно менее заметного передвижения, оставались в силе; тем не менее, они оставили аэромобиль в космопорте Портмоны и, не включая космические двигатели, поднялись в воздух на «Фортунатусе». Направившись на северо-восток, они летели над континентом Эклин и пересекли пролив Сарабанда, когда уже заходило солнце. Всю ночь летел «Фортунатус» над континентами Куку и Альмира, чтобы встретить рассвет над побережьем Менадического океана, неподалеку от городка Порт-Тванг. В полусотне километров к северу, на гребне холма над рекой Феск располагалось управление ранчо Стронси: продолговатое приземистое сооружение с мощными стенами и неровным, ступенчатым коньком крыши, почти неотличимое от служившего ему опорой скального обнажения. С обеих сторон здания и за ним росли несколько черных тисов — никакого другого парка или сада здесь не было. Приближаясь на бреющем полете, Глоуэн и Чилке не могли различить никаких признаков присутствия приезжих: ни автолета, ни космического корабля, ни даже наземного транспорта.
«Фортунатус» опустился на площадку перед зданием. Спустившись по трапу, Глоуэн и Чилке некоторое время стояли, осматривая окрестности. До полудня оставалось еще часа два. По небу, время от времени затуманивая солнце, медленно перемещалась стайка перистых облаков. За их спинами склон холма спускался к реке. В тишине о чем-то шептал ветер.
Глоуэн сказал: «Если Намур за нами наблюдает, у него может возникнуть искушение нас расстрелять, а потом уже думать о последствиях».
«Мне пришло в голову то же самое», — отозвался Чилке.
Входная дверь открылась. Наружу выглянула низкорослая особа — уборщица или горничная.
«Она безоружна и выглядит не слишком угрожающе, — почесал в затылке Чилке. — По-видимому, мы в безопасности».
«Доброе утро! — громко сказал Глоуэн. — Мы хотели бы поговорить с господином Альхорином».
«Его нет. Уехал в Порт-Тванг».
«Тогда, будьте добры, представьте нас человеку, заведующему хозяйством в его отсутствие».
«Я позову хозяйку. Заходите! — горничная провела их в гостиную. — Как прикажете о вас доложить?»
«Командор Чилке и командор Клатток из полиции Заповедника на Кадуоле».
Горничная удалилась, прошло несколько минут. В доме не раздавалось ни звука. В дверном проеме появилась молодая женщина. У Глоуэна отвисла челюсть: перед ним была Флиц! Переводя взгляд с одного посетителя на другого, она их явно не узнавала. Глоуэн встречался с ней в Прибрежной усадьбе года полтора тому назад. Неужели он не произвел на нее никакого впечатления? Он подавил раздражение — Флиц была знаменита высокомерным безразличием. На ней были светло-бежевые брюки и темно-синий пуловер. Стройная, среднего роста, она держалась очень прямо. Ее глянцевые волосы были перевязаны сзади черной лентой.
Глоуэн решил, что появление Флиц, в конце концов — не такая уж неожиданность. Он сказал: «Я — командор Глоуэн Клатток, мой спутник — командор Юстес Чилке. Не могли бы мы поговорить с господином Бардьюсом?»
Флиц отрицательно покачала головой: «Он уехал выбирать участок для строительства». Она говорила вежливо, но холодно.
«И когда он вернется?»
«Сегодня, позже. Эта поездка не планировалась, так что я ни в чем не могу быть уверена».
«Что вы имеете в виду?»
Флиц слегка пожала плечом, что могло быть признаком раздражения, но никак не повлияло на невозмутимость ее тона и выражения лица: «Левин совещается с инженером, ответственным за фундаменты — там возникла какая-то проблема».
«Что именно строится и где?» — спросил Чилке.
Флиц взглянула на него без любопытства: «Еще ничего не строится. Рассматриваются несколько проектов». Она снова обратилась к Глоуэну: «Если бы вы объяснили, по какому делу вы приехали, возможно, я смогла бы оказать вам содействие».
«Возможно. У вас есть омниграф?»
«Есть — в кабинете управляющего».
«Не могли бы мы осмотреть его?»
Не сказав ни слова, Флиц провела их по длинному полутемному коридору к помещению в северном флигеле, где было установлено конторское оборудование. Она указала на стол: «Вот омниграф».
«Вы пользовались им в последнее время?»
«Я вообще никогда им не пользовалась».
«А господин Бардьюс?»
«Не думаю. Это кабинет господина Альхорина».
Глоуэн подошел к аппарату и убедился, что ему был присвоен идентификационный номер узла связи 97. Включив автоматическое регистрирующее устройство, он обнаружил, что последнее сообщение было отправлено четыре дня тому назад в почтовое управление Портмоны. Глоуэн прочел это сообщение: «Проверка линии Н».
«Странная омниграмма», — заметила стоявшая у него за спиной Флиц.
«Действительно, — кивнул Глоуэн. — Где сейчас находится господин Альхорин?»
Этот вопрос нисколько не обеспокоил хозяйку дома: «Кажется, поехал в Порт-Тванг».
«И вы не знаете, где его найти?»
Флиц только повела плечами и воззрилась на противоположную стену.
«Вы знакомы с Намуром Клаттоком?»
«Да, он мне известен».
«Это сообщение было отправлено управляющим Альхорином Намуру. Вы можете связаться с господином Бардьюсом?»
«Я могу вызвать его воздушный экипаж, но если он и господин Баньоли осматривают участок, он не ответит».
«Неплохо было бы попытаться».
Флиц подошла к телефону, ввела код и подождала. Ответа не было. «Он на участке, — сказала Флиц. — Вам придется поговорить с ним, когда он вернется». Она отвела их обратно в гостиную: «Полагаю, что осмотр участка займет у Левина не больше двух часов. Неста принесет вам что-нибудь выпить и закусить». Она собралась уходить.
«Один момент. Может быть, вы тоже ответите на несколько вопросов».
«Может быть, но не сейчас», — четко, холодно и ровно произнесла Флиц. Подойдя к двери, она бросила взгляд через плечо, как если бы для того, чтобы проверить, не смеются ли у нее за спиной незваные гости, и удалилась.
Глоуэн раздраженно хмыкнул и, заложив руки за спину, стал смотреть в окно. Чилке подошел к застекленному стеллажу, служившему чем-то вроде выставочного шкафа для редкостей и хитроумных декоративных поделок. Отвернувшись от окна, Глоуэн сел на диван: «В конечном счете, дела идут не так уж плохо. По меньшей мере, мы нашли Бардьюса и знаем, зачем он прилетел на Розалию».
Чилке присел на тот же диван: «Ты имеешь в виду строительные проекты?»
«Вот именно. Намур каким-то образом замешан — как и в чем, еще неизвестно. Флиц, наверное, могла бы нам об этом рассказать, если бы она была в настроении. Но она предпочла поставить нас на место».
«Странно, что наш визит ее, видимо, нисколько не интересует! — размышлял Чилке. — Полагаю, таким образом и создается репутация «непостижимого существа»».
«Скорее всего глаза нас не обманывают, и ей действительно свойственно безразличие — или даже враждебность к человеческой расе как таковой, вызванная какими-то необычными обстоятельствами».
«На первый взгляд ее гормональный баланс не вызывает беспокойства. Но на первый взгляд судить, конечно, трудно».
Глоуэн откинулся на спинку дивана: «Все это для меня слишком сложно. В конце концов, мне нет никакого дела до секретов какой-то Флиц».
Чилке с улыбкой покачал головой: «На самом деле здесь нет никакого секрета».
Глоуэн вздохнул: «Поделись своими догадками».
Немного помолчав, Чилке сказал: «Взгляни на это с такой точки зрения: если бы тебя попросили дать определение старого тиса, растущего за окном, ты прежде всего сказал бы, что это дерево. Таким же образом, если бы тебя попросили дать определение Флиц, ты сказал бы, что это существо — женщина».
«Что еще?»
«Я только начал. Не стал бы утверждать, что все женщины одинаковы — не следует заходить так далеко. Это популярное мнение не соответствует действительности. Тем не менее, основные характеристики неизменны».
«Не успеваю следить за ходом твоих мыслей. Каким образом это касается Флиц?»
«С первого взгляда она может казаться таинственной и непостижимой. Почему? Не потому ли, что на самом деле она застенчива, боится людей, эмоционально недоразвита?»
«Чудесно! — заявил Глоуэн. — Тебе удалось молниеносно разгадать ее натуру!»
«Мне приходилось иметь дело с задирающими нос воображулями, — скромно пояснил Чилке. — Один простейший трюк помогает преодолевать их защитные механизмы».
«Гм! — Глоуэн сомневался. — Может быть ты не откажешься поведать, по знакомству, в чем он заключается?»
«О чем разговор! Учитывай, однако, что при этом требуется терпение. Ты садишься где-нибудь поодаль и притворяешься, что она тебя нисколько не интересует, разглядывая небо или следя за птицей — так, будто твой ум занят высокими духовными помыслами. И она не выдерживает. Уже через несколько минут она как бы невзначай проходит мимо напряженной походкой, чуть подергивая пальцами, и в конце концов просит у тебя совета по какому-нибудь вопросу или предлагает тебе что-нибудь выпить в ее компании. Дальнейшее — не сложнее, чем пришвартовать лодку у причала».
Появилась горничная, Неста; она поставила на стол поднос с бутербродами, чайником и чашками, после чего удалилась. В гостиную зашла Флиц. Бросив взгляд на поднос, она направилась к окну и взглянула на небо, после чего повернулась и внимательно рассмотрела посетителей. Кивнув в сторону подноса, она сказала: «Угощайтесь».
«Вы — хозяйка дома, и мы ожидали, что вы нальете чай, — отозвался Чилке. — В нашем деле полезно соблюдать правила приличия».
«Наливайте сами, — пожала плечами Флиц. — Нет ничего невежливого в том, чтобы налить себе чаю».
Чилке налил три чашки чаю и протянул одну Флиц. Та отрицательно покачала головой: «Зачем вы приехали?»
Глоуэн колебался: «Это запутанное дело».
«Все равно, расскажите».
«Вам известна ситуация, сложившаяся на Кадуоле?»
«В некоторой степени».
«Теперь население Кадуола подчиняется новой Хартии, очень похожей на прежнюю — с тем исключением, что она сформулирована жестче и определеннее. В Строме так называемая «партия жизни, мира и освобождения» — сокращенно «ЖМО» — отказывается признать новое законодательство. Не соблюдает его и Симонетта Зигони, контролирующая йипов. Кроме того, Симонетте и Титусу Зигони, как вам известно, принадлежит ранчо «Тенистая долина»».
«Да, мне это известно».
«Станция Араминта находится на грани катастрофы. И «жмоты», и Симонетта намерены переселить йипов на побережье Дьюкаса, что приведет к уничтожению Заповедника. Их гораздо больше, чем нас, и в конце концов они могут добиться своего. Мы боремся за спасение Заповедника и собственной жизни. До сих пор осуществлению планов ЖМО и Симонетты препятствовали три фактора: во-первых, в нашем распоряжении все еще есть преобладающая боевая техника; во-вторых, нашим противникам нужны транспортные средства для перемещения йипов на континент; в-третьих, «жмоты» и Симонетта не могут согласовать свои приоритеты — не говоря уже о распределении имущества и власти после победы. У человека, незнакомого с подробностями истории и повседневной жизни Кадуола все это, разумеется, может вызвать замешательство».
«У меня вызывают замешательство только причины вашего появления на этой ферме».
«Мы надеемся уговорить господина Бардьюса не оказывать содействие Симонетте и партии ЖМО».
«По этому поводу вы можете не беспокоиться. К Левину обращались с просьбами и Клайти Вержанс, и Симонетта, но у него нет никакого намерения помогать ни той, ни другой».
«Рад это слышать!»
Чилке сказал: «Мы надеемся также найти Намура. По-видимому, вы прилетели на Розалию с той же целью».
Флиц взглянула на него без всякого выражения: «Почему вы так думаете?»
«Мы слышали, что вы упоминали об этом на Рейе».
И снова Флиц подошла к окну и взглянула на небо: «Вас ввели в заблуждение — по меньшей мере в значительной степени».
«Не могли бы вы объяснить нам, в чем мы заблуждаемся?» — вежливо спросил Глоуэн.
«Мы прилетели на Розалию по другим причинам. Так как Левин, кроме того, хотел встретиться с Намуром, ему удобнее всего было бы это сделать, если бы он и Намур оказались на Розалии одновременно».
«Намур вас ждал в Тенистой долине, — сказал Глоуэн. — Как только вы прибыли, Альхорин известил его».
«По-видимому. Левин разберется, в чем тут дело, и поступит с Альхорином так, как он заслуживает».
«Надо полагать, вас не связывают с Намуром дружественные отношения?»
Флиц надменно подняла брови: «Надо полагать, этот вопрос полностью выходит за рамки ваших полномочий?»
«Вы ошибаетесь! Все, что касается Намура, входит в мои полномочия».
Флиц пожала плечами: «На самом деле все очень просто. Левин поставил Намуру дорогостоящее оборудование. Намур пожелал изменить условия оплаты».
«Таким образом, вас сюда привели дела строительной компании «ЛБ», а не дела Намура?» — спросил Чилке.
«Можно сказать и так».
«Не могли бы вы объяснить нам, какой строительный проект ваша компания осуществляет с участием Намура?»
«В этом нет никакой тайны. Когда мы последний раз посетили Кадуол, мы останавливались в ваших пансионатах для туристов — кажется, у вас их называют «заповедными приютами». Мне и Левину они очень понравились. Левин уже давно интересуется гостиницами и постоялыми дворами — с философско-эстетической точки зрения. Познакомившись с приютами Кадуола, он решил заняться строительством гостиниц примерно такого рода».
«А вы что решили?»
«В заповедных приютах было приятно провести время. Но они не вызвали у меня особого интереса».
«Почему господин Бардьюс решил сосредоточить внимание именно на Розалии, планируя дальнейшее строительство?» — спросил Чилке.
Флиц пожала плечами: «На Розалии хороший климат. Драматические пейзажи. На леших и гигантские деревья приезжают смотреть тысячи туристов. Левин знаком с топографией ранчо Стронси и выбрал несколько участков, пригодных, по его мнению, для строительства прибыльных центров обслуживания экологически сознательных туристов. Поэтому он сформировал проектную группу, и выполнение работ уже началось».
«А каково мнение землевладельца? Он одобряет этот проект?»
На лице Флиц появилось нечто вроде мрачной усмешки: «Землевладелец не станет чинить препятствия».
Зазвенел телефон. Флиц подошла к аппарату. Она что-то тихо сказала, ей ответил шквал отрывистых фраз — ее собеседник явно не скрывал раздражение.
Флиц задала какой-то вопрос, ей ответили. Она дала несколько указаний и выключила телефон. После этого она медленно повернулась к Глоуэну и Чилке и сказала бесцветным тоном: «Звонил Баньоли».
«Инженер?»
Флиц кивнула: «Он все еще в Порт-Тванге. Ему сообщили, что Левин встретит его в магазине Абеля на южной окраине города. Баньоли отправился к Абелю и долго ждал, после чего вернулся туда, где встреча была назначена первоначально. Левин там был, но не нашел Баньоли и улетел. Баньоли считает, что ложное сообщение отправил Альхорин».
«Альхорин или Намур».
«Теперь Левин находится на строительном участке один, и я за него боюсь».
«Объясните, как найти этот участок».
«Я полечу с вами».
Глава 6
1
«Фортунатус» летел на север над все более безрадостными просторами. Внизу проплыли гряда каменистых вершин, оголенных, как акульи зубы, лес сучковатых искривленных ведьмовниц, равнина, где не было ничего, кроме желтовато-серых пучков осоки. Постепенно равнина превратилась в трясину, разделенную темной, полосой застоявшейся воды.
«Река обмелела, — заметила Флиц. — Скоро начнется штормовой сезон». Она указала на тяжелые лилово-черные тучи, нависшие над восточным горизонтом: «Уже начинается».
Глоуэн смотрел далеко вперед, где в дымке виднелся какой-то горный хребет: «Далеко ли до строительного участка?»
«Недалеко. Разлив — сразу за горами; там же — развалины замка Бэйнси. Кошмарное место — но именно там Левин Бардьюс вознамерился построить свой первый туристический приют».
«Фортунатус» упорно поглощал расстояние над мрачной пустошью, усеянной пятнами черного и бурого лишайника. На востоке обозначилось свинцовым блеском открытое водное пространство — Менадический океан. Внизу стали расти холмы, сменившиеся горами. Северные склоны хребта оказались гораздо круче южных, а за ними, насколько мог охватить взор, простирался Разлив: прибрежная каменная пустыня, плоская, безжизненная и черная — за исключением тех мест, где отражали небо мелководные озерца и лужи. На краю Разлива, рядом с пологим утесом, беспорядочной грудой лежали руины замка Бэйнси. Вокруг никого не было — не было и никаких признаков звездолета Бардьюса.
«Фортунатус» приземлился за утесом, в ста метрах от развалин. Глоуэн, Чилке и Флиц сошли на землю и тут же были атакованы неистовым холодным ветром. Глоуэну пейзаж показался пугающим и в то же время чарующим — он никогда ничего такого не видел и даже не представлял себе. По небу мчались предвещавшие бурю тучи, бурлящие, как клубы черного дыма. Ветер гнал океанские валы на простор Разлива — вода покрывала плоский черный камень сплошной шипящей пеленой. Вдали, на влажной пустоши, танцевали и кувыркались в безостановочном стремительном движении водяные. «Идеальное место для заповедного приюта!» — подумал Глоуэн. Новый замок Бэйнси, настолько прочный и массивный, что ему были бы нипочем гигантские зеленые волны, позволил бы посетителям обозревать эту фантастическую панораму в комфорте и безопасности.
Глоуэн повернулся к Флиц: «Его здесь нет!»
«Он должен быть здесь! Он сказал, что прилетит именно сюда!»
Приложив руку козырьком ко лбу, Глоуэн изучал каменную пустошь: «Не вижу никакой машины».
«Он летел на «Флеканпроне»».
Глоуэн ничего не ответил. Флиц стала спускаться по склону. Глоуэн и Чилке последовали за ней с пистолетами наготове.
Флиц внезапно остановилась и показала вперед. Под утесом, среди россыпи валунов, Глоуэн и Чилке увидели автолет, приземлившийся на узкой ровной площадке у самой скалы — так, будто пилот хотел, чтобы машину не было видно. Флиц повысила голос, чтобы перекричать надвигающийся шторм: «Это машина с нашего ранчо!»
Чилке проворно спустился по камням к автолету и тут же обернулся, приложив руки ко рту. Несмотря на шум ветра и воды, Глоуэн и Флиц расслышали его слова: «Здесь труп! Это не Бардьюс!»
Флиц тоже спустилась к машине: «Это Альхорин!» Она поискала вокруг, больше никого не нашла и, проявив неожиданную сноровку, взобралась на громадный валун, откуда были хорошо видны развалины за́мка. «Левин! — позвала она. — Левин! Где ты?»
Ее голос унесло шквалом холодного воздуха. Насторожившись, все трое слышали только шипение набегающих волн и стенания ветра.
Водяные заметили незваных гостей. Пританцовывая и шныряя из стороны в сторону, они то приближались, то удалялись, но постепенно становились все больше — черные фигуры примерно человеческого роста, будто состоящие из одних рук и ног. Они постоянно находились в стремительном движении, как лопасти вращающегося вентилятора, и глаз не мог на них сфокусироваться. Невозможно было даже получить точное представление об их анатомии. Флиц игнорировала их. Она спрыгнула на землю и углубилась в развалины, продолжая звать Бардьюса, заглядывая в проемы и трещины. В какой-то момент она вскричала от неожиданности и отпрянула, чуть не потеряв равновесие. Из теней неподалеку выскочили четверо водяных, угрожающе потрясавших заостренными шестами. Они тут же рассыпались по Разливу кто куда с истерической прытью, внушенной то ли страхом, то ли злорадством, то ли какой-то только им одним известной эмоцией. Оказавшись на расстоянии метров пятидесяти, они остановились и принялись носиться туда-сюда, высоко подпрыгивая, мгновенно меняясь местами и размахивая шестами.
Наклонившись, Флиц заглянула в расщелину, откуда появились водяные. Глоуэн и Чилке присоединились к ней. В самой глубине, там, где уже набегала и откатывалась кипящая ледяная пелена моря, лежал Бардьюс, полупогруженный в заполненную водой впадину.
Флиц начала было карабкаться вниз по расщелине, но Глоуэн остановил ее: «Там, внизу, вы ничего не сможете сделать одна! Оставайтесь здесь, держите пистолет наготове и прикрывайте нас. Не позволяйте этим тварям вернуться и устроить какую-нибудь пакость».
Глоуэн спустился в каменный проем ногами вперед, тормозя локтями и ботинками; Чилке последовал за ним. Водяные не одобрили их поведение и стали приближаться молниеносными перебежками по мокрым плоским камням. «Отгоняй их!» — обернувшись к Чилке, крикнул Глоуэн, спустился еще на пару метров и нагнулся над Бардьюсом. Строительный магнат был еще жив. Почувствовав прикосновение Глоуэна, он попытался открыть глаза и прошептал: «Ноги сломаны».
Глоуэн схватил его сзади под мышки и вытащил из воды. Бардьюс шипел сквозь зубы, но ничего не сказал. Поднатужившись, Глоуэн стал рывками тащить Бардьюса вверх по расщелине. Он слышал, как яростно выругался Чилке — мелькнувшие тенью водяные проскользнули на дно расщелины. До конца своих дней Глоуэн не мог забыть тяжесть этого жилистого мокрого тела, его холодные, тщетно хватающиеся за камни руки. Глоуэн пинался и отбивался — что-то вонзилось ему в бедро, что-то расцарапало лицо, его кололи в плечо, в грудь, в ногу. Взрывные пули из пистолета Чилке отбросили пару вцепившихся в Бардьюса черных привидений. Глоуэн с трудом оторвал от себя существо, заключившее его в объятия и уже приложившееся к шее каким-то органом. Как только водяной отпрянул, Чилке пристрелил его.
Водяные собирались со всех концов Разлива — мгновенно перемещаясь из стороны в сторону, они стали наступать зигзагообразными прыжками. Не теряя их из виду, Флиц спустилась по плечи в расщелину, перевела рычажок на своем пистолете вниз до третьего деления и разрядила ослепительный широкий конус энергии в кишащий рой водяных. Одни превратились в дымящиеся черные волокна, другие заверещали от ужаса и откатились кувыркающейся волной назад.
Глоуэн и Чилке вытащили, наконец, Бардьюса из провала. Теперь он казался мертвым — его ноги волочились, как конечности промокшей тряпичной куклы. У Глоуэна кружилась голова. «Что происходит?» — подумал он. Часто моргая, он снова увидел водяных, прыгавших с разрушенных стен замка. Водяные столкнули Чилке, отчаянно размахивавшего руками и ногами, обратно на дно расщелины. Призраки набросились на Чилке; тот поймал одного и отшвырнул — тот шмякнулся на плоский камень. Глоуэн выхватил пистолет и расстрелял остальных. Чилке пытался выбраться из провала. Водяные поднимали и сбрасывали увесистые камни — камни посыпались на Чилке, тот покатился вниз и опять погрузился в воду на дне расщелины. Гримасничая от боли, Чилке снова стал ползти вверх. Еще один булыжник попал в него, но Чилке стоически выдержал удар, упираясь локтями и коленями в стенки расщелины, и на этот раз не сорвался. Выстрел Глоуэна уничтожил изобретательного водяного, сбросившего камень. Чилке продолжал упорно ползти вверх, несмотря на многочисленные переломы костей. Наконец ему удалось присоединиться к Глоуэну и Флиц.
Ценой бесконечных усилий они добрались до «Фортунатуса». Чилке, хромая и падая, помог Флиц затащить Бардьюса вверх по трапу. Глоуэн обнаружил, что больше не мог управлять мышцами, и упал лицом вниз. Его тоже затащила в «Фортунатус» Флиц с помощью Чилке, щелкавшего сломанными костями.
Держась за стену и прыгая на одной ноге, Чилке сумел спуститься в рубку управления — «Фортунатус» поднялся в воздух и устремился на юг.
Первое обследование показало, что кто-то выстрелил строительному магнату в спину и сбросил его в расщелину. Падение привело к тяжелой травме головы и к перелому нескольких костей, в том числе обеих ног; кроме того, у Бардьюса нашли множество колотых ран, уже окруженных желтоватыми кольцами омертвения. Глоуэн был покрыт царапинами, кровоподтеками и колотыми ранами; он сломал левую руку. У него тоже вокруг ран образовались кольцеобразные гниющие отеки. Чилке отделался переломами ребер и ключицы, трещиной в бедренной кости и одной колотой раной, нанесенной ядовитым копьем; даже единственный прокол, однако, вызвал у него галлюцинации и головокружение.
Флиц вызвала из рубки «Фортунатуса» больницу в Портмóне и попросила выслать машину скорой помощи на ранчо Стронси. Она не забыла упомянуть, что ее спутники подверглись нападению водяных и, по-видимому, были отравлены. Медик, с которым она говорила, прописал коктейль из стандартных противоядий, хранившихся в аптечке звездолета. «Будем надеяться, что это зелье позволит им дожить до нашего прибытия, — сказал он. — Кроме того, к вам вылетает бригада из диспансера в Порт-Тванге».
Флиц выполнила все инструкции; Бардьюс и Глоуэн, дрожавшие в горячечном бреду, расслабились, не приходя в сознание, и стали дышать спокойнее.
До прибытия на ферму больше ничего нельзя было сделать. Чилке попытался сидеть, но резкая боль в ребрах этому мешала. Прихрамывая, он встал у иллюминатора, держась обеими руками за поручень. Его мозг не работал нормально; казалось, мыслительным процессам препятствовала какая-то вязкая среда. Вероятно, даже время замедлилось, что способствовало необычайному обострению чувств. Он слышал все звуки с предельной четкостью, а цвета и текстуры представлялись его глазам с поразительной яркостью и рельефностью. Жаль, что он не мог думать с такой же ясностью! «Наверное, так выглядит мир с точки зрения насекомого», — сказал себе Чилке. Если бы у него все было в порядке с головой, невероятную чуткость слуха и зрения можно было бы только приветствовать.
Постепенно мысли начали приходить в порядок, а нереальная острота восприятия стала притупляться. К Чилке возвращалось понимание происходящего. Он вспомнил кошмарную схватку под развалинами замка Бэйнси. Беда накатилась внезапной, сокрушительной волной. Смерть была близка — пожалуй, слишком близка. Бардьюс и Глоуэн лежали в забытьи — бледные, зловеще притихшие. Флиц расстегнула их одежду и устроила их как можно удобнее. Чилке почувствовал не характерный для него укол скорби и сожаления. Он отвернулся к иллюминатору. События восстанавливались в уме чередой болезненно ярких образов. Чилке наблюдал за засадой у за́мка так, будто незримо присутствовал на сцене, где актеры разыгрывали трагедию. Намур подошел сзади к ничего не подозревавшему Бардьюсу — шум ветра не позволял расслышать шаги. Выстрелив Бардьюсу в спину, он оттащил его к расщелине и сбросил в яму, заполненную водой. По какой-то причине он застрелил также Альхорина — а может быть, к этому времени Альхорин был уже мертв. Несколько минут Намур стоял, обозревая дело своих рук, как мастер, закончивший шедевр — на его красивом лице не отразились ни волнение, ни сожаление. А затем он улетел на «Флеканпроне», считая, что Бардьюс умер.
«Если Бардьюс выживет, Намуру предстоит пренеприятнейший сюрприз», — подумал Чилке.
Состояние самого Чилке оставляло желать лучшего. У него все болело, на нем живого места не осталось; при этом его то и дело охватывало ощущение необыкновенной легкости и пустоты в голове. Чилке глубоко вздохнул. Никогда еще он не чувствовал себя так странно. Что это — последствия отравления? Дезориентация, вызванная сотрясением мозга? Что-нибудь похуже? Согнув руки в локтях, Чилке пригнулся над поручнем и уставился на плывущий внизу пейзаж. Он моргал, прищуривался, закидывал голову назад и наклонял ее вперед, пытаясь сосредоточиться.
Флиц заметила его маневры и спросила: «Господин Чилке, вам нехорошо?»
«Не знаю, — ответил Чилке и указал пальцем на иллюминатор. — Взгляните туда, вниз, пожалуйста».
Флиц внимательно посмотрела вниз: «И что же?»
«Если вы видите мешанину странных цветов — сиреневого, розового, оранжевого, зеленого — значит, я в своем уме. Если вы их не видите, значит, на меня пора надевать смирительную рубашку».
Флиц еще раз изучила пейзаж: «Мы летим над болотами. Вы видите крупные разноцветные скопления ковровых водорослей».
Чилке вздохнул: «Тогда, может быть, все в порядке».
«Что-нибудь еще не так?»
«Я ощущаю невесомость, будто плыву в воздухе, — чтобы удержаться на ногах, Чилке протянул единственную здоровую руку и ухватился за плечо собеседницы. — Флиц, вы молодец! Я вами горжусь!»
Флиц высвободилась и отошла: «Идите сюда, сядьте на софу. По-моему, яд оказывает на вас наркотическое действие».
Хромая, Чилке добрался до софы и с гримасой опустился на нее.
«Я принесу вам лекарство. Оно вас успокоит, и вы не будете чувствовать себя так странно».
«Мне уже лучше. Я обойдусь без лекарства».
«Тогда посидите, отдохните. Мы скоро прилетим на ферму».
2
Скорую помощь Глоуэну и Бардьюсу оказал фельдшер из Порт-Тванга, выполнявший указания говоривших по телефону специалистов, летевших из Портмоны.
Три дня Глоуэн и Бардьюс лежали в бессознательном или полусознательном состоянии, усыпленные седативными средствами. Время от времени казалось, что Бардьюс не выживет. За состоянием пациентов постоянно следил медицинский персонал, вооруженный саморегулирующимися терапевтическими устройствами, контролировавшими и корректировавшими важнейшие физиологические процессы. Тем временем забинтованный с ног до головы Чилке, практически лишенный всякой подвижности благодаря наложенным шинам, вынужден был лежать в постели и терпеть инъекции препаратов, ускорявших срастание костей.
Шло время. К Глоуэну вернулось сознание, но он бессильно лежал, лишь мало-помалу набираясь сил и начиная узнавать окружающих. Бардьюс очнулся днем позже. Магнат открыл глаза, посмотрел направо и налево, пробормотал что-то невразумительное, закрыл глаза и, казалось, задремал. Медики повеселели: кризис миновал.
Через два дня Бардьюс смог говорить. Медленно, часто прерываясь, чтобы сосредоточиться на том или ином воспоминании, он рассказал, что с ним случилось. В Порт-Тванге он получил сообщение, якобы отправленное инженером Баньоли. В нем говорилось, что планы изменились, и что Баньоли будет ждать Бардьюса у замка Бэйнси. Бардьюс, слегка озадаченный, но ничего не опасавшийся, вылетел на север к Разливу. Там он не заметил никаких признаков присутствия Баньоли; тем не менее, он приземлился на «Флеканпроне» и прошел на участок, где предположительно должно было начаться строительство. Он спускался к развалинам замка мимо выступа скалы; в этот момент все смешалось у него в голове, и последующие воспоминания представляли собой не более чем вереницу смутных впечатлений. Он слышал какой-то треск — по-видимому, разряд пистолета — и ему показалось, что у него разорвалась грудная клетка. Небо накренилось и закружилось; он почувствовал безжалостные удары и оказался в каменной яме, лежа по пояс в воде. Ему повезло — он упал на клубок копошившихся во впадине водяных. Это смягчило удар падения и, скорее всего, спасло ему жизнь. Водяные с писком выскочили из ямы. Наступила напряженная тишина, после чего водяные стали возвращаться, прыгая и яростно вереща. Превозмогая боль, Бардьюс нащупал на поясе пистолет и открыл огонь. Водяные отступили. Но как только он стал терять сознание, коварные твари вернулись и стали колоть его острыми палками. Уколы пробудили его, и он застрелил нескольких водяных, после чего остальные сбежали, а он приготовился умирать в одиночестве.
Флиц рассказала Бардьюсу историю его спасения. С усилием переводя взгляд с одного лица на другое, Бардьюс произнес: «Я еще не могу вас отблагодарить».
«В благодарности нет необходимости, — отозвался Глоуэн. — Мы всего лишь выполняли свой долг».
«Может быть и так, — ровным, слабым голосом возразил магнат. — Тем не менее, я вам благодарен. Кроме того, я знаю, кто мой враг, и почему он хотел меня уничтожить». Полминуты Бардьюс лежал молча, после чего сказал: «Думаю, он пожалеет о своей ошибке».
«Вы имеете в виду Намура?»
«Да, Намура».
«Зачем ему было вас убивать?»
«Это длинная история».
«Тебе нельзя утомляться», — предупредила Флиц.
«Я буду говорить, пока не устану — а когда устану, тогда замолчу».
Флиц неодобрительно взглянула на Глоуэна и Чилке и вышла из палаты.
Бардьюс вздохнул: «Начнем с начала. Пятнадцать лет тому назад моя компания выполняла кое-какие строительные работы для семьи Стронси, и Стронси хотели обсудить новый проект. Когда я прибыл, оказалось, что вся семья улетела на север, в замок Бэйнси, на пару дней. Меня это устраивало — я не спешил и мог подождать на ферме.
Нужно подчеркнуть, что в замке собрался весь клан, двадцать семь человек. Многие прилетели по этому случаю с других планет. Патриарх, Мирдаль Стронси, жил на ферме с супругой Глаидой, дряхлой старшей сестрой, двумя сыновьями, Сезаром и Камю, и многочисленными внуками.
Устраивалось веселое празднество. Стронси, вообще, были старомодные, но жизнерадостные люди — им нравились традиционные торжества, и раньше они уже несколько раз ездили в замок Бэйнси с той же целью. Но в этот раз случился чудовищный шторм — волны достигли такой высоты, что стали разбиваться непосредственно о стены замка. Участникам пиршества некуда было бежать; они с ужасом видели, как рушилась каменная стена и море с ревом прорывалось в образовавшуюся брешь. А потом все было кончено.
Когда из замка Бэйнси перестали отвечать на вызовы с ранчо Стронси, мы встревожились и вылетели на север, чтобы выяснить, что случилось. Мы обнаружили развалины и разбросанные трупы — некоторые тела водяные уже утащили на Разлив. Часть погибших так и не удалось найти. Мы вызвали полицию и скорую помощь — что еще можно было сделать? Все стали возвращаться, я тоже махнул рукой и решил улететь. Но как только я поднялся в воздух, меня потянуло назад, к Разливу. Меня что-то беспокоило, какая-то навязчивая неуверенность. Я пытался избавиться от этого ощущения, приводя самому себе разумные доводы, но в конце концов развернул машину и вернулся к замку один. Дело шло к вечеру, шторм давно кончился, и на Разливе было очень тихо. Прекрасно помню эту сцену, — Бардьюс немного помолчал, потом продолжил. — На западе солнце выглянуло в разрыв между тучами и залило влажные пустоши красноватым светом — на блестящих черных камнях он казался вишневым. Миллионы луж вспыхивали миллионами отблесков, и в этом зареве водяных почти невозможно было разглядеть. Я подошел ближе к развалинам и смотрел по сторонам. Мне показалось, что я слышу, как кто-то меня зовет едва слышным, слабым голоском. Сначала я думал, что это проделки водяных, но двинулся в направлении голоса и через некоторое время заметил под грудой камней лоскуток одежды. Это была маленькая девочка, ее завалило камнями. Она пролежала там две ночи в обществе водяных, шнырявших вокруг, совавших палки между камнями и пытавшихся к ней протиснуться.
Короче говоря — хотя на это ушло много времени — мне удалось ее вытащить, полумертвую девочку лет семи. Я ее помнил по фотографиям семьи, это была Фелиция Стронси; вся ее родня погибла, только ей удалось пережить катастрофу.
Заботиться о ней было некому. Распорядители имущества семьи жили далеко, на другой планете, причем никто еще ничего не организовал, и процесс назначения опекуна занял бы много месяцев. Я не доверял Ассоциации торговых агентов; она тогда занимала — и все еще занимает — враждебную позицию по отношению к семье Стронси. В конце концов я взял девочку под свою опеку, намереваясь найти ей подходящих приемных родителей. Но время шло, и я ничего не делал для того, чтобы кому-нибудь ее передать: у меня не было детей, и мне нравилось ее присутствие.
Фелиция была странное маленькое существо. Сначала она не могла говорить — просто сидела и смотрела на меня большими глазами, наморщив лоб и поджав губы. Мало-помалу ей удалось преодолеть шок, но она практически забыла все прошлое — помнила только, что ее называли «Флиц»».
Бардьюс прервался и вызвал горничную Несту. Та принесла большую групповую фотографию клана Стронси — Глоуэн и Чилке ее уже видели. Серьезная светловолосая девочка, по-турецки сидевшая на нижней ступени лестницы, была Фелиция Стронси.
Бардьюс продолжал рассказ. Он привык к девочке, и в конечном счете распорядители имущества семьи Стронси назначили его опекуном. Он дал ей такое образование, какое считал бы подходящим для своего сына, сосредоточив внимание на строительстве, технологии и математике, но не забывая также о музыке, эстетическом восприятии и других навыках, ценившихся в цивилизованном обществе.
Флиц развивалась более или менее нормально. Когда ей исполнилось четырнадцать лет, Бардьюс устроил ее в частную школу на Древней Земле, где она провела два года. Флиц оставалась худосочной и бледной, но выгодно отличалась от многих сверстниц синими, как морская вода, глазами, глянцевыми волосами и тонкими чертами лица. Преподаватели считали ее достаточно прилежной, хотя и необычно замкнутой ученицей.
По окончании второго года обучения Флиц заявила, что не вернется в школу осенью. «Даже так! — воскликнула директриса. — И почему же нет?» Флиц объяснила, что она просто-напросто хотела вернуться к прежней жизни — летать из одного конца Ойкумены в другой с Левином Бардьюсом по делам его строительной компании. Возражения были бесполезны; «благопристойность» и «приличия» оставались для нее пустыми словами. Флиц вернулась к Бардьюсу, и он приветствовал ее без критических замечаний.
Флиц удалось пережить подростковый возраст без травматических переживаний. Время от времени она начинала интересоваться тем или иным решительным молодым человеком крепкого телосложения, как правило из числа строителей, работавших на компанию «ЛБ». Бардьюс не вмешивался— Флиц могла делать все, что ей придет в голову.
Флиц никогда не любила заниматься чем-нибудь слишком долго или слишком сосредоточенно. К сожалению соискателей ее расположения, она не могла не сравнивать их с Бардьюсом, и редко у нее возникали сомнения в том, кто выигрывал от такого сравнения. Люди, незнакомые с ситуацией, подозревали, что Флиц стала любовницей Бардьюса. Флиц знала об этих сплетнях, но они ее не беспокоили. На всем протяжении ее жизни Левин Бардьюс был не более чем заботливым и осторожным опекуном; в его обществе она чувствовала себя в безопасности.
Воспоминания о раннем детстве заслонялись в ее памяти катастрофой в замке Бэйнси. Она смутно помнила патриарха Мирдаля Стронси и своих братьев, но всякое представление об отце и матери стерлось бесследно. В один прекрасный день Бардьюс упомянул о том, что, будучи Фелицией Стронси, она была единственной наследницей обширного поместья — ранчо Стронси — и что, возможно, для нее настало время познакомиться с этим поместьем и решить, что она собирается с ним делать.
Это предложение не вызвало у Флиц никакого энтузиазма — все, что было связано с ранним детством, пробуждало в ней недоверие и опасения. На ферме Стронси поселился управляющий, Альхорин. Привыкший к тому, чтобы рассматривать усадьбу Стронси как свой собственный дом, он не был рад неожиданному появлению новой хозяйки. По его мнению оно, как минимум, беспричинно нарушало заведенный порядок вещей.
Вопреки ожиданиям Флиц, ранчо Стронси не произвело на нее пугающего впечатления; она даже занялась планированием обновления интерьеров громадной старой усадьбы. Она не хотела, однако, заходить в спальню, где когда-то проводила ночи семилетняя Фелиция и где ничто не изменилось со дня катастрофы. Флиц не могла заставить себя взглянуть на игрушки и книжки маленькой девочки, не подозревавшей о безжалостном ударе, уготовленном ей судьбой. Флиц закрыла дверь этой спальни на замок. Она обещала себе как-нибудь нанять бригаду ремонтников и декораторов, чтобы перевернуть все вверх дном в старом доме, но для этого еще не настало время. Ей нужно было о многом подумать, принять множество решений, представить себе какое-то определенное будущее.
Просмотрев финансовые отчеты управляющего, Бардьюс нашел множество упущений и несоответствий. Альхорин оформлял заказы на поставку материалов, никаких следов использования которых на территории ранчо не наблюдалось. Альхорин подписывал векселя, оплачивавшие работы, которые не только не выполнялись до конца, но даже не начинались.
Альхорин готов был многословно обосновывать свои действия десятками различных причин, но Бардьюс оборвал его: «Обсуждать здесь нечего. Совершенно ясно, что вы доили вымя доверительного фонда, схватившись за все четыре соска. Я хотел бы узнать у вас только одно: каким образом вы намерены возместить потери?»
«Это невозможно!» — воскликнул Альхорин и пустился в запутанные объяснения.
Бардьюс отказался его выслушивать и поступил с расхитителем по справедливости, но не слишком сурово. Отныне Альхорин должен был жить в коттедже управляющего, как в старые добрые времена. Кроме того, он обязан был проследить за тем, чтобы материалы, якобы заказанные им за счет имения, были действительно доставлены, а работы, оплаченные им из кармана семьи Стронси, были действительно выполнены. Каким образом Альхорин добудет деньги, необходимые для соблюдения этих условий, зависело исключительно от самого управляющего — эти деньги, как следовало из учетных записей, существовали.
Альхорин ворчал и жаловался, но Бардьюс поставил его перед выбором: управляющий мог либо возместить убытки, либо понести наказание, предусмотренное или не предусмотренное законами, но в любом случае грозившее ему крупными неприятностями.
Всплеснув руками, Альхорин смирился с судьбой и занялся компенсацией нанесенного ущерба.
Примерно в это время Намур привез первую партию йипов на ранчо «Тенистая долина».
Бардьюс познакомился с Намуром и решил попробовать использовать йипов в качестве рабочей силы. Он заключил с Намуром контракт на поставку двух бригад по триста человек в каждой; одна должна была прибыть на ранчо Стронси, а другая — на один из строительных участков его компании.
Так же, как и другие деловые партнеры Намура, Левин Бардьюс скоро убедился в полной бесполезности йипов и в том, что он потерял деньги, заплатив за их перевозку. Это обстоятельство не удивило его и не вызвало у него никакого раздражения. Йипы были психологически неспособны функционировать в качестве наемных работников; Бардьюс решил забыть об этой истории и покинул Розалию в сопровождении Флиц, чтобы заняться другими, более важными делами. Когда они вернулись на ранчо, они обнаружили, что Альхорин возместил большинство нанесенных им убытков и теперь, судя по всему, выполнял свои обязанности достаточно эффективно. Йипы, как сообщил Альхорин, мигрировали в полном составе на юг, к Таинственным островам Муранского залива, где они жили, как сибариты, в столь идиллических условиях, что управляющий сожалел о невозможности к ним присоединиться.
Бардьюс и Флиц убедились своими глазами в том, что Альхорин ничуть не преувеличивал. В Муранском заливе было примерно двести островов, по большинству отличавшихся буйной и живописной растительностью и полным отсутствием леших — что позволяло переплывать с одного острова на другой и собирать подножный корм, не опасаясь внезапных злоключений. Окаймленные белым песком, мирные голубые лагуны Таинственных островов таили смертельную опасность — водяные здесь встречались в изобилии и утаскивали на дно неосмотрительных пловцов.
Бардьюс и Флиц снова покинули Розалию, и некоторое время путешествовали из одного места в другое, с планеты на планету, занимаясь делами строительной компании «ЛБ» и других предприятий, с некоторых пор контролируемых Бардьюсом.
Блуждая по Ойкумене, они вновь посетили Кадуол. Они уже раньше познакомились с красотой местных пейзажей и с достопримечательными флорой и фауной этого мира, а также с уникальными условиями жизни на станции Араминта. На этот раз Бардьюс и его спутница осмотрели заповедные приюты — не слишком роскошные гостиницы, ненавязчиво притаившиеся на фоне драматических ландшафтов Кадуола. В приютах посетители могли наслаждаться видами, звуками и ароматами дикой природы, а также поразительными продуктами местной эволюции, не рискуя жизнью и — что еще важнее — не нарушая течение естественных процессов.
Приюты Кадуола произвели на Бардьюса глубокое впечатление. Принципы, которыми руководствовались их строители, совпадали с его собственными представлениями. Деловая жизнь заставила его проводить дни и ночи в сотнях гостиниц и отелей, отличавшихся всевозможными стилями, интерьерами, удобствами и неудобствами. Время от времени Левин Бардьюс замечал самоотверженное рвение, с которым тот или иной хозяин гостиницы относился к планировке и обустройству своего заведения, причем одержимость эта нередко не имела непосредственного отношения к извлечению прибыли. Бардьюс понял, что в таких случаях владельцы рассматривали свою собственность как вместилище красоты — можно сказать, как произведение искусства. Посетив заповедные приюты Кадуола, Бардьюс начал формулировать концепции, лежавшие в основе этой необычной эстетической доктрины.
Прежде всего, не должно быть никакой неестественности, никакой надуманности. Настроение, внушаемое гостиницей, должно создаваться ненавязчиво, благодаря соответствию сооружения и ландшафта. Превосходная гостиница есть сочетание множества превосходных характеристик, каждой из которых невозможно пренебрегать: месторасположения, открывающегося вида и их взаимно усиливающего влияния на архитектуру; интерьера, который должен быть прост, без чрезмерных украшений или бросающейся в глаза роскоши; обильной кухни, не слишком изощренной и ни в коем случае не стильной; вежливого, но не фамильярного персонала, и постояльцев как таковых. Кроме того, существовали не столь материальные и не поддающиеся определению факторы, непредсказуемые и нередко не поддающиеся контролю.
Вспомнив о замке Бэйнси, Бардьюс решил построить на краю Разлива первую из своих «синергических гостиниц». Затем он намеревался соорудить несколько «туземных приютов» на Таинственных островах, пригласив в качестве прислуги атлетически сложенных юношей и очаровательных девушек из племени йипов. Лагуны — по меньшей мере некоторые — можно было очистить от водяных и сделать безопасными для купания. В других отношениях водяные придавали дополнительный, щекочущий нервы оттенок опасности идиллической, в целом, атмосфере островов. Погружаясь в небольших прозрачных подводных лодках, посетители могли перемещаться с одного острова на другой, изучая по пути коралловые пещеры и разноцветные подводные джунгли.
Таковы были планы Левина Бардьюса. Флиц их не разделяла. Она мало интересовалась этим проектом и отказывалась принимать участие в воплощении капризов.
В вестибюле гостиницы станции Араминта к Бардьюсу подошел Намур. Некоторое время он беззаботно болтал о пустяках, чем даже в какой-то степени позабавил иронично-мрачноватого Бардьюса, в основном ограничивавшегося односложными ответами. Намур упомянул о строительной компании «ЛБ» и ее достижениях. Он выразил восхищение масштабами гигантского моста на Рейе.
«Закладка фундаментов для понтонов в условиях настолько стремительного течения, сама по себе — непревзойденное достижение!» — заявил Намур.
«Я нанимаю компетентных инженеров, — ответил Левин Бардьюс. — Они могут построить что угодно».
«Насколько я понимаю, в процессе строительства моста вы применяли подводную лодку?»
«Применяли».
«Любопытно было бы узнать, где она используется теперь».
«Нигде. Она осталась на Рейе. Рано или поздно нам придется ее ликвидировать».
«Даже так! — поднял брови Намур. — Она в хорошем состоянии?»
«Надо полагать».
«На какое расстояние, по-вашему, она может передвигаться под водой без захода в порт?»
Бардьюс пожал плечами: «Точно не помню. Это небольшой аппарат, управляемый двумя людьми и перевозящий до шести пассажиров. Он развивает скорость до девяноста километров в час и может двигаться без перезарядки аккумуляторов несколько суток — то есть, преодолевать несколько тысяч километров».
Намур кивнул: «Вполне может быть, что мне удастся организовать продажу вашей подводной лодки, если вы не запросите слишком высокую цену».
«Неужели? —спросил Бардьюс. — Сколько вы согласны заплатить?»
Намур засмеялся и сделал пренебрежительный жест рукой: «Недавно мне повстречался один чудак, убежденный, что в глубинах Моккарского моря на планете Тирхун скрываются руины нечеловеческой цивилизации. Вы слышали что-нибудь подобное?»
«Нет».
Намур продолжал: «Он упомянул, что ему нужна небольшая надежная подводная лодка, способная преодолевать большие расстояния. Мне кажется, я мог бы выступить в качестве посредника и помочь вам с продажей».
«Несомненно, я выслушаю ваше предложение».
Намур задумчиво кивнул: «Не предпочитаете ли вы принять в качестве оплаты удовлетворение каких-либо потребностей, которое могло бы послужить основой для обсуждения? Я мог бы организовать ту или иную трехстороннюю или даже более сложную сделку».
Бардьюс невесело усмехнулся: «Вы уже продали мне трудовые договоры шестисот йипов — и все они гроша ломаного не стоили, как вы сами прекрасно знаете. А теперь вы ожидаете, что я снова буду иметь с вами дело?»
Намур беззаботно хмыкнул, не проявляя ни малейшего смущения: «Господин Бардьюс, вы возводите на меня напраслину. Я не предоставлял никаких, даже подразумевающихся гарантий — и по вполне понятной причине. Я не мог контролировать условия трудоустройства. Йипы могут работать, если создаются правильные условия — на станции Араминта они работали много веков».
«Так в чем же секрет?»
«Никакого секрета нет. Йип не понимает необходимости работать в обмен на нечто нематериальное — например, для того, чтобы отработать задолженность. Для него что было, то прошло. Он будет функционировать в системе, основанной на осязаемом вознаграждении. Точно определенный объем выполненной работы должен соответствовать точно определенному размеру оплаты. Постольку, поскольку йип стремится получить плату, он будет работать. Но ему ни в коем случае нельзя переплачивать или платить вперед».
«Вы не объяснили мне это, когда доставили йипов».
«Если бы я предоставил такие объяснения, вы могли бы рассматривать их как своего рода гарантию, а я не мог брать на себя никаких обязательств».
«Намур! — сказал Бардьюс. — Должен признать, что ваша версия происходившего весьма правдоподобна. Но в рамках любого дальнейшего делового взаимодействия, если таковое будет иметь место, я потребую точнейшего определения условий, нерастяжимых и не содержащих никаких лазеек».
«Господин Бардьюс, вы составили обо мне неправильное мнение!» — на этот раз Намур изобразил на лице некоторое подобие оскорбленного достоинства, но Бардьюс его проигнорировал.
«Думаю, что я мог бы воспользоваться услугами еще одного контингента йипов, владеющих некоторыми навыками. По меньшей мере, в настоящее время у меня есть такие планы».
«Не вижу в этом никакой проблемы».
«Как я уже упомянул, новый договор будет содержать точно сформулированные положения, и его условия должны выполняться совершенно неукоснительно, не отступая ни на йоту».
Намур погладил подбородок и взглянул куда-то вдаль: «В принципе это даже желательно. К сожалению, хотя лично я могу обещать вам достать луну с неба, любые условия должны быть утверждены сторонами, интересы которых я представляю. В чем именно заключаются ваши условия?»
«Во-первых, я никому не собираюсь платить никаких комиссионных. Во-вторых, вы перевезете йипов на пассажирских звездолетах в указанный пункт назначения».
«На пассажирских кораблях? — с сомнением протянул Намур. — Мы говорим о йипах, а не о путешествующих аристократах».
«Тем не менее, я не хочу, чтобы с ними обращались, как со скотом. Я предоставлю в аренду звездолеты из моего собственного флота».
«Полагаю, что это можно устроить — в зависимости от того, сколько вы возьмете за аренду».
«Стоимость перевозки плюс десять процентов. Дешевле не бывает».
Намур успокоился: «По крайней мере наш разговор начинает приобретать какой-то смысл. Сколько йипов потребуется? Еще шестьсот?»
«Двадцать тысяч человек, по десять тысяч мужского и женского пола, не старше тридцати лет. Все эти молодые люди должны быть совершенно здоровы, в том числе в отношении умственного развития и психики. Таковы мои условия, и они должны соблюдаться неукоснительно».
У Намура отвисла челюсть: «Это очень крупный заказ!»
«Напротив, он недостаточен для решения вашей основной проблемы, — возразил Бардьюс. — А именно проблемы тотальной эвакуации атолла Лютвен и переселения его обитателей на другую планету с подходящим климатом».
Намур понизил голос: «И все же я не могу взять на себя такое огромное обязательство без предварительных консультаций».
Бардьюс безразлично отвернулся: «Дело ваше».
«Один момент! — оживился Намур. — Вернемся к подводной лодке — как насчет доставки?»
«Доставить аппарат нетрудно. Мне принадлежит очень большой транспортный корабль, позволяющий перевезти всю подводную лодку целиком. Я мог бы предоставить этот корабль в аренду на тех же условиях, что и в случае перевозки йипов».
Намур кивнул: «И вы гарантируете конфиденциальность?»
«Мне ничего не нужно знать. Погрузите лодку и увезите ее на Тирхун, в систему Канопуса или на планету Макдудла, куда угодно — мне все равно. Я не буду никому предлагать информацию, относящуюся к этой сделке. Но если меня станут допрашивать в МСБР, я скажу им все, что знаю — а именно, что я продал вам подводную лодку».
Намур поморщился: «Я скоро смогу дать вам определенный ответ».
«Поторопитесь — я улетаю с Кадуола буквально с минуты на минуту».
Намур вернулся в мрачном настроении. Ничего хорошего он сообщить не мог. Умфо йипов Титус Помпо — то есть Симонетта — не разрешил вывозить такое количество йипов на таких условиях; если Бардьюс желает получить двадцать тысяч йипов, он должен принимать йипов всех возрастов, от мала до велика. Бардьюс ответил, что допускает включение в контингент некоторого числа здоровых во всех отношениях йипов в возрасте от тридцати до пятидесяти лет, без преобладания лиц какого-либо определенного возраста. На дальнейшие уступки он не пошел — сторонам, представляемым Намуром, приходилось либо принять условия сделки, либо забыть о ней.
Намур неохотно согласился с этими требованиями, и Бардьюс своевременно выполнил свою часть обязательств. На Рейю прибыл огромный грузовой корабль, поглотивший подводную лодку и выбывший в неизвестном направлении.
Прошел месяц, и Бардьюс начал терять терпение. Наконец первую партию йипов — тысячу человек — доставили в назначенный проверочный пункт на планете Меракин; оттуда они должны были продолжать путь до Розалии. Группа врачей провела обследование и сразу выяснила, что условиями Бардьюса полностью пренебрегли. Возраст половины прибывших составлял от тридцати пяти до семидесяти пяти лет. Из них никоторые страдали рахитом, другие — старческим слабоумием; иные не могли говорить, только бормотали что-то невразумительное. Среди молодых людей каждый второй был уродом, инвалидом, больным или помешанным. Остальные отличались придурковатостью или сексуальной дезориентацией. Эти люди никак не могли внести полезный вклад в осуществление печально-сладостной мечты, которую Бардьюс надеялся воплотить на идиллических Таинственных островах.
Бардьюс решительно отказался принимать этот сброд. Он отыскал Намура; тот изобразил замешательство, смешанное с веселостью, как если бы затруднялся объяснить капризы Титуса Помпо (то есть Симонетты). Бардьюс немедленно перешел к делу. Он потребовал надлежащего выполнения контракта. Намур согласился с тем, что имели место серьезные недоразумения, и обещал сделать все от него зависящее для того, чтобы исправить положение вещей — хотя, конечно же, он ничего не мог гарантировать.
Шло время. В один прекрасный день Намур явился на ранчо Стронси с разочаровывающей вестью; по его словам, Титус Помпо заупрямился. Теперь он не желал расставаться с таким количеством подданных, если Бардьюс не согласится подсластить сделку несколькими дополнительными уступками, такими, как поставка четырех боевых автолетов класса «Стрэйдор-Ферокс».
Бардьюс не стал даже выслушивать Намура до конца: первоначальный контракт подлежал неукоснительному выполнению. В противном случае Бардьюс обещал принять принудительные меры — в том числе, возможно, по отношению к самому Намуру.
Намур отреагировал печальным смехом. По его словам, от него уже ничего не зависело. Бардьюс пожал плечами и заметил, как бы между прочим, что он мог потопить подводную лодку в любой момент, когда у него возникнет такое намерение. Если в этот момент подводная лодка будет использоваться по назначению — тем хуже для тех, кто окажется на борту.
Намур был искренне поражен: «Как это возможно?»
«Каким образом это произойдет — не имеет значения; важен результат».
Намур, теперь несколько подавленный, больше не предлагал компромиссы. Он обещал разъяснить позицию Бардьюса другим заинтересованным сторонам и удалился.
«Так обстояли дела, — сказал Бардьюс Глоуэну и Чилке. — В конце концов Намур решил, что проблему легче всего решить, уничтожив ее источник. Он завербовал Альхорина, и они вместе устроили мне засаду у замка Бэйнси».
Глоуэн спросил: «И что же теперь? Каковы ваши планы?»
Левин Бардьюс тихо ответил: «Я человек практичный, мне чуждо тщеславие — по меньшей мере, я стараюсь себя в этом убедить. И тем не менее…» Он замолчал. Когда Бардьюс заговорил снова, связь между уже произнесенными словами и следующими не сразу стала очевидной: «Персонал МСБР в Портмóне не может найти никаких следов Намура или «Флеканпрона». Несомненно, на Розалии Намура нет, и он улетел на моем звездолете».
«Если Намур считает, что вы мертвы, скорее всего, он отправился на Кадуол».
Глядя в потолок, Бардьюс произнес голосом, напоминавшим скрежет металла: «Если так, мы очень скоро встретимся».
Глоуэн встрепенулся: «Вы собираетесь на Кадуол?»
«Как только я смогу встать с этой постели и ходить, не падая носом вниз на каждом шагу».
Глоуэн задумался. Бардьюс не стал бы отправляться в такой далекий путь после такого потрясения только для того, чтобы встретиться с Намуром, какое бы удовольствие ему не доставила эта встреча. Наверняка у него были и другие соображения. Глоуэн не хотел задавать лишние вопросы, но спросил все равно: «Зачем вы летите на Кадуол?»
Бардьюс ответил как ни в чем не бывало: «У меня там остались несколько незаконченных дел. И Клайти Вержанс, и Симонетта в частном порядке просили меня оказать им содействие. В настоящий момент они находятся в самых дружественных отношениях. Обе хотят, чтобы я перевез орду йипов на побережье Дьюкаса — с тем, чтобы смести с лица Кадуола станцию Араминта. После чего каждая из них намерена всадить кинжал в спину другой».
«Надеюсь, вы не окажете им такое содействие?»
Бардьюс усмехнулся: «Это маловероятно».
«Так что же вы сделаете?»
«Ничего».
Наступило молчание. Через несколько секунд Бардьюс пробормотал, будто говоря с самим собой: «То есть почти ничего».
«Не могли бы пояснить разницу между «ничем» и «почти ничем»?»
Изможденное лицо магната слегка оживилось: «Все очень просто. Я поговорю с Клайти Вержанс, чтобы она успокоилась на мой счет и у нее не осталось никаких сомнений. Я сделаю то же самое, встретившись с Симонеттой — она этого заслуживает». Бардьюс снова замолчал, после чего тихо добавил: «Может быть, нам следует всем собраться на совещание — кто знает, может быть оно приведет к полезнейшим последствиям».
«Надеюсь, вы пригласите на совещание меня и Чилке — хотя бы в качестве наблюдателей».
«Неплохая мысль», — Левин Бардьюс с беспокойством следил глазами за перемещением медика, явившегося снимать показания терапевтического аппарата: «Сколько еще я буду тут валяться, связанный по рукам и ногам проклятыми бинтами, трубками и электродами?»
«Терпение, терпение! Когда вас привезли, вы были мертвы на девяносто пять процентов. Вам придется провести в постели еще две недели, а после этого считайте каждый свой следующий вздох чудом, которое может не повториться».
Бардьюс вздохнул и посмотрел на Глоуэна: «С докторами не поспоришь, у них все козыри в руках. А как у тебя обстоят дела?»
«Я более или менее в порядке — мне досталось гораздо меньше вашего».
«А Юстес Чилке? Он выглядит молодцом».
«Ему крепко намяли бока. Водяные сбрасывали на него увесистые камни и пытались затащить его подальше от берега гарпунами. Но каким-то чудом он избежал опасного отравления».
«Гм! — буркнул Бардьюс. — Чилке родился под счастливой звездой. Не могу найти другого объяснения его несокрушимому оптимизму».
«Чилке руководствуется здравым смыслом. Он избегает страхов, разочарований и мрачных мыслей потому, что они портят ему настроение».
Бардьюс немного поразмышлял и ответил: «Разумная концепция, хотя, признаться, она отличается неожиданной простотой».
«Чилке — человек, полный неожиданностей. В последнее время Флиц стала вызывать у него нескрываемое восхищение. Он подозревает, что она не оставляет это восхищение без внимания».
Бардьюс болезненно усмехнулся: «Он и вправду оптимист! Осадные кампании такого рода велись неоднократно, но штурмы храбрецов неизменно заканчивались позорным отступлением. Вопрос о существовании души у Флиц остается открытым».
«Но у вас нет возражений?»
«Разумеется нет! Какие могут быть возражения? Он спас мою жизнь — не без твоей помощи, конечно. Так или иначе, Флиц может делать все, что ей заблагорассудится».
3
Глоуэн, в инвалидной коляске, и Чилке, хромающий и опирающийся на костыль, решили подышать свежим воздухом на террасе. Утро веяло прохладой, но сильного ветра не было. Балюстрада и пара чугунных фонарей слева и справа обрамляли вид на юг так, что он казался наброском гениального рисовальщика-пейзажиста, обходившегося черной тушью и сепией.
Травмированные офицеры бюро расследований сидели, моргая в лучах восходящего солнца. Глоуэн размышлял о недавней беседе с Бардьюсом: «Это значит, что по меньшей мере мы вернемся на станцию Араминта и сможем заявить, что успешно выполнили задание».
Чилке согласился, но с одной оговоркой: «Человек, настаивающий на буквальном истолковании полученных нами указаний — например, Бодвин Вук — мог бы упомянуть о Намуре. Нам не удалось его задержать».
«Неважно. Все это дело уже передано в другие руки и в другую юрисдикцию».
«По приказу Бардьюса?»
Глоуэн кивнул: «Бардьюсу очень не понравилось, что Намур позаимствовал его любимый звездолет — не говоря уже о покушении на его жизнь. Этого достаточно, чтобы ответить на любые критические замечания Бодвина Вука».
«Особенно учитывая тот факт, что мы передадим «Фортунатус» в распоряжение бюро расследований, и Бодвин сможет разъезжать на нем, нанося официальные визиты не менее разборчивым коллегам на других планетах».
Глоуэн поморщился: «Должен быть какой-то способ избежать такой невосполнимой потери! Но сколько я об этом не думаю, не могу найти никакого законного выхода из положения».
«Я тоже».
«Бардьюсу не позволят встать с постели еще недели две. Я начну ходить уже через неделю».
«Не перенапрягайся ради меня, — посоветовал Чилке. — Я тоже только начинаю выздоравливать. Флиц выразила беспокойство по поводу моего состояния. Мы оба озадачены тем обстоятельством, что невыносимая боль в моей ноге успокаивается только тогда, когда массаж делает она».
«Не каждому присущ дар исцеления», — философски заметил Глоуэн.
«Но он присущ Фелиции Стронси! У нее много других достойных восхищения даров, и связь между нами постепенно укрепляется благодаря взаимному дополнению наших талантов и преимуществ».
«Любопытно! Постепенно, говоришь?»
«М-да. Весьма постепенно. В таких делах нельзя торопиться. На самом деле она все еще несколько уклончива и труднодоступна».
«Надо полагать, Флиц понимает твои намерения и считает, что не мешает заглянуть в замочную скважину прежде, чем заходить в комнату».
«Чепуха! — возмутился Чилке. — Женщину завораживает сладостный холодок опасности, даже если опасность существует только у нее в воображении. Она начинает приписывать себе таинственное предназначение; возможность манипулировать опасным человеком притягивает ее, как горгонзола — крысу».
«Что такое горгонзола?»
«Есть такой сыр — его делают на Древней Земле. А что такое крыса, тебе должно быть известно».
«Ага! Тогда все ясно. Ты думаешь, Флиц вот-вот попадется на приманку?»
Чилке решительно кивнул: «Она будет есть у меня из рук уже через три дня, плюс-минус четыре часа».
Глоуэн с сомнением покачал головой: «Бедная Флиц! Подозревает ли она, в какую переделку попала?»
«Надеюсь, что нет. Ее и так слишком легко спугнуть».
Уже в тот же день Чилке нашел возможность проверить инстинкты Флиц. Он подозвал ее, когда она проходила через главную гостиную: «А, Флиц! Как это кстати! Настало время декламировать стихи!»
Флиц остановилась. На ней были бледно-голубые брюки и белый пуловер из матовой тонкой ткани; глянцевые волосы были перетянуты черной лентой, не позволявшей им закрывать лицо. Чилке не мог обнаружить в ее внешности никаких изъянов. Она спросила: «Кто декламирует стихи, и кому?»
Чилке поднял над головой томик в мягком кожаном переплете: «Вот «Почкования» Наварта! Вы можете прочесть одно из ваших любимых стихотворений, после чего я выразительно продекламирую какое-нибудь по своему выбору. Не помешает предварительно захватить флягу «Старого громилы» и пару кружек пообъемистее».
Флиц холодно улыбнулась: «В настоящий момент я не в настроении читать стихи, господин Чилке. Но ничто не мешает вам декламировать их вслух в одиночку, настолько выразительно, насколько это в ваших силах. Я только закрою дверь — и никто не станет протестовать».
Чилке отложил книгу в кожаном переплете: «Декламация в одиночку лишает поэзию всякого очарования. Так или иначе, пора устраивать пикник».
Несмотря на всю свою сдержанность, Флиц удивилась: «Какой пикник?»
«Я подумал, что было бы неплохо, если бы мы захватили корзину с вином и закусками и вдвоем посидели бы где-нибудь на траве».
На лице Флиц появился намек на улыбку: «О чем вы говорите? Ваша нога причиняет вам такие страдания — тревожить ее непредусмотрительно».
Чилке заверил ее галантным жестом, что страдания ему нипочем: «Мне бояться нечего! Первый приступ послужит сигналом для применения вашего волшебного массажа. Боль успокоится, и мы продолжим нашу беседу — или какое-нибудь другое занятие, в зависимости от того, чем мы будем заниматься».
«Господин Чилке, вы забываетесь!»
«Ни в коем случае! И зовите меня Юстесом».
«Как вам угодно. Но сейчас...»
«Сейчас — именно сейчас, подумать только! — я вдруг почувствовал резкую боль».
«Очень сожалею», — отозвалась Флиц.
«И вы не примените ваш чудесный массаж?»
«Не сейчас!» — Флиц вышла, в последний момент бросив на Чилке ничего не выражающий взгляд через плечо.
На следующий день, часа через два после восхода солнца, Чилке тихонько проник в гостиную. Устроившись на софе, он погрузился в размышления, глядя на пейзаж, открывающийся в окне.
Через некоторое время дверь на другом конце гостиной открыла Флиц. Заметив Чилке, она замедлила шаг, остановилась, повернулась и вышла туда, откуда пришла.
Еще через час Флиц снова открыла дверь в гостиную. Чилке, полностью поглощенный наблюдением за полетом далекой птицы, казалось, ее не замечал. Флиц задержалась неподалеку, с любопытством выглянула в окно, окинула Чилке оценивающим взглядом и пошла по своим делам.
Уже через несколько минут Флиц пересекала гостиную в обратном направлении. Как прежде, Чилке сидел, пытаясь найти смысл жизни в туманных далях. Флиц медленно приблизилась к софе. Подняв голову, Чилке обнаружил, что она изучает его с клиническим любопытством. Флиц спросила: «Вам нехорошо? Вы сидите здесь в полном ступоре все утро».
Чилке мрачно рассмеялся: «В ступоре? О нет! Я мечтал, мне приходили в голову прекрасные мысли. По крайней мере некоторые из них были прекрасны — другие были скорее загадочны».
Флиц отвернулась: «Продолжайте мечтать, господин Чилке. Сожалею о том, что прервала ваши восторженные размышления».
«Не спешите! Размышления могут подождать! — с внезапной энергией воскликнул Чилке. — Присядьте на минуту. Я хочу вам что-то сказать».
Флиц поколебалась, после чего осторожно присела на край софы с противоположного конца: «В чем проблема?»
«Нет никакой проблемы. Я хотел бы скорее прокомментировать результаты анализа».
«Анализа — чего?»
«Анализа меня».
Флиц не могла удержаться от смеха: «Это слишком сложная и обширная тема, господин Чилке! Сегодня у нас на это не хватит времени».
Чилке не сдавался: «Когда я был маленьким мальчиком, я жил в Айдоле, на Древней Земле. У меня были три сестры — они были популярны и приводили домой своих подруг, так что, к моему вящему сожалению, мне пришлось провести детство в кругу хорошеньких девочек. Вы знаете, их выпускают самых разных сортов и размеров. Одни высокие, другие коротенькие, а некоторые очень быстро бегают — так быстро, что от них трудно удрать. Я рос в безжалостных джунглях красивых платьев, милого смеха и очаровательных ужимок».
Вопреки своим намерениям, Флиц заинтересовалась: «Почему вы об этом сожалеете?»
«Будучи романтически настроенным юношей, я не мог все это переварить — классический случай чрезмерного и преждевременного изобилия впечатлений».
«Каких впечатлений?»
Чилке неопределенно махнул рукой: «Как это называется? Разочарование? Прекрасный пол потерял всякую таинственность и притягательность. К шестнадцати годам я был пресыщенным эпикурейцем. Там, где обычный парень видел что-то воздушное, прелестное и внушающее сладостные мечты, я замечал лишь вздорную воображулю, к тому же еще и гунявую».
Чилке выпрямился, голос его приобрел суровость: «При всем моем уважении должен признаться, что, когда я впервые вас встретил, я сказал себе: «Ага! Еще одна очаровашка, такая же, как все остальные — скрывает за миловидной внешностью пресную посредственность». Вас, наверное, удивляла моя холодность, за которую теперь я вынужден принести извинения. Что вы на это скажете?»
Флиц покачала головой в некотором замешательстве: «Не могу решить, следует ли мне вас поблагодарить или потихоньку оставить вас в одиночестве, чтобы вы могли продолжать наблюдение за механикой птичьего полета».
«Каково бы ни было ваше решение, меня оно полностью устраивает! — великодушно заявил Чилке. — Я пришел в себя и осознал свою ошибку. Несмотря на вашу непревзойденную красоту, мне доставляет огромное удовольствие проводить время в вашем обществе — и в той мере, в какой я способен понимать происходящее, я хотел бы вас поцеловать».
«Здесь? Сейчас?»
«Где угодно и когда вам будет угодно!» — галантно разрешил Чилке.
Флиц смотрела на него искоса: что на уме у этого видавшего виды человека? С ее точки зрения он выглядел неплохо; грубоватое и неправильное, лицо его отличалось иронической живостью и вызывало интерес. В Юстесе Чилке было что-то веселящее, наполняющее жизнь энергией и юмором.
«И что будет, если я назначу вам свидание?»
«Я хотел бы, чтобы вы рассмотрели мое предложение».
«Какое предложение?» — поинтересовалась Флиц.
«Не хотел бы объяснять его во всех подробностях до тех пор, пока вы не назначите мне свидание».
«Нет, вы должны объясниться сейчас. Во-первых, мне интересно. А во-вторых, мы можем быть заняты, и на свидание не хватит времени».
Чилке тщательно выбирал слова: «Я задумал один проект, и ваша квалификация, на мой взгляд, вполне достаточна — более чем достаточна — для того, чтобы вы могли стать моей сообщницей».
«Не совсем понимаю, почему вы меня так высоко цените».
«Все очень просто! Я видел вас в действии. Если мы попадем в потасовку — скажем, в каком-нибудь заплеванном салуне за пределами Запределья — я знаю, что вы меня не оставите в беде, что вы будете пинаться, кусаться, ругаться, визжать и лупить по головам кружками, наводя ужас на заматерелых бандитов и наполняя меня гордостью».
«Не наполняйтесь гордостью слишком рано. К тому времени я могу быть где-нибудь в другом месте. Видите ли, я стараюсь не посещать заплеванные салуны».
Чилке пожал плечами: «Если в окрестностях только один салун, выбор невелик».
«Верно. Но почему я там окажусь в первую очередь? С кем я буду драться, и зачем?»
«Причины драк часто непредсказуемы. Например, человек может тихо сидеть, никому не мешать и размышлять о своих делах. Но к нему на колени приседает слишком дружелюбная дамочка, непременно желающая поболтать. Естественно, манеры дамочки достойны негодования, и человек дергает ее за волосы, чтобы она слезла и оставила его в покое. И начинается мордобой».
«Очень хорошо! — сказала Флиц. — Теперь я знаю, зачем я вам нужна в качестве сообщницы. Но в чем, собственно, заключается ваш проект?»
Чилке нахмурился, глядя на блестевшую за окном реку: «Ладно, я все объясню. Несколько лет тому назад мой образ жизни можно было назвать бродяжническим — я часто переезжал с места на место и, как я теперь понимаю, набирался ума-разума. В ту пору мне привелось повстречаться с десятками других скитальцев — разведчиков, первопроходцев и беглецов, бежавших по причинам, которых никто уже не помнил, в том числе они сами. Даже люди, предпочитающие одиночество, однако, время от времени нуждаются в общении и становятся многословными, особенно за кружкой пива, и я выслушал десятки необыкновенных историй. Через некоторое время я стал делать заметки. В конце концов у меня накопилась примерно дюжина описаний самых чудесных мест и невероятных вещей. Существуют ли они на самом деле? Или все это легенды, пьяные измышления? Думаю, что в этих рассказах была какая-то правда, приправленная, разумеется, красочным вымыслом. И эта правда все еще ждет меня там, в далеких мирах — ждет, чтобы я пришел и увидел ее своими глазами!»
«И вы хотите, чтобы я отправилась с вами проверять, насколько соответствуют действительности небылицы, рассказанные вам случайными нетрезвыми собеседниками в заплеванных салунах за пределами Запределья?»
«Мы могли бы вместе просмотреть список и выбрать несколько самых перспективных маршрутов. Думаю, Глоуэн разрешит мне взять «Фортунатус» — все равно он ему больше не пригодится».
Флиц продолжала говорить очень сдержанно: «Таким образом, по сути дела вы предлагаете мне вести вместе с вами безответственную жизнь на борту краденого звездолета, блуждая в погоне за призраками из одной богом забытой дыры в другую».
«Ну да, — развел руками Чилке. — В общих чертах в этом и состоит мой проект».
Флиц глубоко вздохнула: «Юстес, вы не думаете, что у меня и так уже достаточно забот? Теперь, в довершение ко всему, мне придется беспокоиться о вашем очевидном помешательстве».
«Уверяю вас, я в своем уме!»
«А! Это хуже всего!»
«Один-ноль», — пробормотал себе под нос Чилке.
Флиц встала с софы. Подчинившись внезапному порыву, она наклонилась и поцеловала Чилке в щеку: «Юстес, ваши доблестные усилия заслуживают хотя бы такой награды».
«Одну минуту! — вскричал Чилке, хватаясь за костыль и пытаясь подняться на ноги. — А как насчет свидания?»
«Не сейчас, Юстес, не сейчас».
Флиц вышла из гостиной. Чилке провожал ее глазами, ухмыляясь во весь рот.
4
Прошло три дня. Чилке почти не видел Фелицию, а если видел, то в обществе других людей. Он не искал случая застать ее где-нибудь в одиночестве, опасаясь, что она сочтет его докучливым, но через некоторое время его мысли стали омрачаться сомнениями: не может ли его сдержанность быть истолкована как самодовольная удовлетворенность достигнутым результатом?
Чилке начинал терять терпение — он злился на себя и на возникшую проблему. Довольно ходить вокруг да около! Лес рубят — щепки летят!
Тем не менее, ему пришлось повременить с решительными действиями. Прибыли главный инженер-архитектор северного проекта, Баньоли, и с ним три высокопоставленных инженера из компании «ЛБ». Они работали в усадьбе Стронси; тем временем у развалин замка Бэйнси возник временный городок строительных рабочих. Флиц наняла прислугу из Порт-Тванга, но даже после этого у нее было больше обязанностей, чем когда-либо — так, по меньшей мере, казалось Юстесу Чилке.
Новоприбывшие ежедневно совещались с Бардьюсом и часто совершали поездки на объект. Глоуэн, присутствовавший на некоторых совещаниях, информировал Чилке: «Это лучшие инженеры компании «ЛБ». Бардьюс начинает свой проект у Разлива, не теряя времени. Я видел эскизы. Они собираются построить низкое несимметричное здание с одной стороны утеса — так, чтобы оно выглядело, как продолжение утеса. Массивное и впечатляющее сооружение, но сливающееся с ландшафтом. Штормовые волны могут бомбардировать его сколько угодно — эта крепость не пошелохнется. По вечерам постояльцы смогут любоваться на Разлив и на водяных, скачущих по лужам. А в штормовой сезон, когда ревущие волны будут откатываться кипящей пеной по каменной пустоши, постояльцы, наверное, даже будут немного поеживаться перед тем, как приступить к ужину в зале с гигантским камином».
«Свободных номеров в этой гостинице долго не будет», — заметил Чилке.
«Не сомневаюсь. Но я заметил нечто любопытное. Флиц этот проект нисколько не привлекает. Как только в комнату заходит Баньоли или кто-нибудь из других инженеров, она скрывается».
«В этом отчасти виноват я», — признался Чилке.
Глоуэн поднял брови: «Как так?»
«Мне показалось, что Фелиция слишком часто грустит, и я стал развлекать ее небылицами галактических скитальцев — про императора Шульца, правившего мирами Большой Туманности в секторе Андромеды, про Пита Питтаконга, говорившего на нечеловеческом языке, про Фарлока, которого я встретил на краю Ойкумены в месте под наименованием Орвиль. Фарлок рассказывал множество невероятных вещей, но в отличие от большинства искателей планет, всегда умудрялся документировать свои истории, указывая точные координаты. Я упомянул о некоторых его находках в разговоре с Флиц и заметил, что было бы неплохо, если бы мы с ней тоже стали скитальцами и проверили справедливость этих фантастических отчетов».
«И что же?»
«Она сказала, что это чрезвычайно увлекательная перспектива, но что ей нужно еще немного подумать».
«Невероятно! — развел руками Глоуэн. — И при всем при том она ведет себя так, как будто вы едва знакомы».
«Опять же, в этом моя вина, — скромно потупил глаза Чилке. — Я решил на некоторое время оставить ее в покое, чтобы у нее была возможность разобраться в своих мыслях».
«Тогда все понятно», — успокоился Глоуэн.
На следующий день Баньоли и другие инженеры переехали на север, в строительный городок, возведенный у замка Бэйнси персоналом компании «ЛБ».
Еще через два дня Флиц подошла к Чилке, сидевшему на террасе и заносившему какие-то заметки в записную книжку.
«Что вы записываете?» — с любопытством спросила Флиц.
«О! Всякие наблюдения и воспоминания, ничего особенного».
«Не могли бы вы мне помочь?»
Чилке захлопнул записную книжку и вскочил на ноги: «Я к вашим услугам. Чего вы хотите?»
«Левин попросил меня отвезти на север, в Бэйнси, образцы нескольких материалов. Он хотел бы, чтобы вы меня сопровождали».
«Очень предусмотрительно. Когда мы вылетаем?»
«Сейчас же».
«Дайте мне пять минут».
Поднявшись в воздух на аэромобиле семьи Стронси, они полетели на север. На Флиц были бежевые брюки, кожаные полусапожки и темно-синяя рубашка. Она казалась немного бледной, как будто она от чего-то устала, и говорила очень мало. Чилке не пытался прерывать ход ее мыслей. Через некоторое время Флиц повернулась к нему и чуть наклонила голову набок: «Почему вы молчите? Вы всегда такой необщительный?»
Чилке отпрянул от неожиданности: «Я думал, что вы, может быть, предпочитаете посидеть в тишине…»
«Полная тишина меня нервирует».
«Что ж, на самом деле я хотел бы кое-что обсудить».
«Да? Что именно?»
«Вас».
Флиц улыбнулась: «Это не такая уж интересная тема для разговора».
Чилке сделал широкий жест рукой, будто охватывая окружающий простор: «Взгляните туда! На сотни километров во все стороны текут реки, расстилаются степи, высятся горы — и все это принадлежит Фелиции Стронси. Разве это не делает вас интересной и важной темой для разговора?»
«Пожалуй, что так. Никогда раньше об этом не думала. Но вы совершенно правы». Флиц показала пальцем вниз: «Видите этот великолепный куст мастики с желтыми цветами? Если бы я захотела, я могла бы приземлиться и сжечь этот куст — и никто не посмел бы усомниться в моем праве это сделать!»
«Власть опьяняет! Но прежде, чем Фелиция спалит куст мастики, она должна что-то предпринять по поводу водяных, заполонивших ее владения. Они ломали ребра бедняге Юстесу Чилке и наслаждались каждой минутой этого процесса!»
«По-видимому, они намеревались преподать господину Чилке хороший урок».
«Возможно, хотя педагогические приемы водяных могут причинить неприятности и Фелиции собственной персоной. Когда построят ее новую гостиницу и полные достоинства пожилые дамы пойдут прогуляться на Разлив, чтобы полюбоваться видом, кто может поручиться, что им тоже не переломают ребра?»
«Прежде всего, это не ее гостиница. Гостиницу строит Левин Бардьюс. Он может строить что угодно где угодно — с тем условием, что к Фелиции это не имеет никакого отношения».
«Тогда больше не о чем говорить. Когда пожилые дамы вернутся с переломанными ребрами, пусть жалуются Бардьюсу».
Аэромобиль летел на север. Флиц показала рукой на облака над восточным горизонтом: «Снова собирается шторм. Строительные рабочие скоро познакомятся с отвратительным нравом Разлива».
Зеленовато-серые воды океана постепенно приближались с востока, и наконец перед ними открылась блестящая черная плоскость Разлива.
Машина приземлилась среди дюжины временных построек — общежития, столовой, склада и навесов для различного оборудования. Чилке и Флиц сошли на землю, после чего Чилке вытащил из багажного отделения два тяжелых футляра. Вложив два пальца в рот, Чилке издал пронзительный свист. Его услышал один из рабочих, подъехавший на погрузчике и забравший футляры. Из столовой вышел Баньоли, махнувший рукой в знак подтверждения доставки — поручение было выполнено.
Чилке снова повернулся к машине. Флиц стояла в стороне, глядя на развалины старого замка, где теперь работали бульдозеры и экскаваторы. Ее лицо хмурилось и нервно подрагивало; прохладный влажный ветер трепал ее волосы. Тучи неслись низко над головой, начинали падать первые капли дождя. Голос Флиц, казалось, донесся издалека: «Я знаю — она все еще там, под камнями, замызганная грязью, испачканная в крови. Я слышу, как она скулит — или, может быть, это ее призрак». Флиц отвернулась. Каким-то образом так получилось, что Чилке обнял ее за плечи, после чего стал гладить по голове, приговаривая что-то успокоительное: «Бедная маленькая Флиц! Теперь все по-другому, я о тебе позабочусь. Подумаешь, куча камней! Это всего лишь куча камней, и ничего больше. Никаких там призраков нет. Почему? Очень просто. Потому что если там никто не умер, значит, там не может быть призрака. Фелицию спасли — теперь она выросла и стала самой красивой, самой умной девушкой по имени Флиц, совершенно определенно живой и на вид, и на ощупь, что я могу лично засвидетельствовать. Даже под этим проклятым дождем с ней тепло и уютно».
Флиц засмеялась, не предпринимая попыток освободиться. Она сказала: «Юстес, ты превращаешься в привычку. Не знаю, что это значит, потому что я в таком же замешательстве, как ты».
Наклонив голову, Чилке поцеловал ее — к некоторому его удивлению, она ответила без всякой робости. Чилке повторил этот в высшей степени удовлетворительный процесс, пробормотав: «В любом случае, это успокаивает нервы».
Дождь становился проливным. Чилке и Флиц забрались в машину и полетели на юг.
5
По просьбе Флиц Чилке опустил аэромобиль на вершину голого холма, откуда до самого южного горизонта сплошным покровом простирался густой высокий лес.
«Я хочу поговорить, — сказала Флиц. — Здесь нам никто не помешает. Нет, пожалуйста, не надо меня прерывать!»
«Я слушаю», — сказал Чилке.
«Левин Бардьюс был очень добр ко мне — ты представить себе не можешь, как добр. Он дал мне буквально все — и всегда относился ко мне с молчаливой привязанностью, не требуя ничего взамен. Я думала, что это всегда так будет, и ничего другого не хотела.
И вдруг что-то изменилось. Не знаю, как и почему, но я не могла найти себе места. Дела, связанные со строительством, стали навевать на меня смертную скуку. А заповедные приюты, так очаровавшие Левина, меня, по правде говоря, не слишком волнуют. Но Левин, даже если он и заметил во мне какую-то перемену, ни во что не вмешивался.
А потом появился некто Юстес Чилке, со своим приятелем Глоуэном Клаттоком. Сначала я их едва замечала. Однажды Юстес сделал мне безрассудное предложение. Он сказал, что мы можем отправиться в бесконечное путешествие, скитаясь от одной звезды к другой и посещая таинственные места, где еще никто не побывал. Необычайное предложение! Поначалу я никак не могла связать его с реальностью.
Естественно, я не принимала его всерьез, да и сам Юстес не принимал себя всерьез. Юстес разливался соловьем, напевая сладостные песни о несбыточной земле обетованной — просто так, чтобы попрактиковаться и не потерять полезный навык обольщения доверчивых простушек. Если бы я поверила его глупостям, у него, наверное, случился бы сердечный приступ от неожиданности.
Но день проходил за днем, а его идея не оставляла меня в покое. Я стала спрашивать себя: что, если я действительно хочу провести свою жизнь в странствиях? Почему это невозможно? Это было бы даже забавно, особенно если бы у меня была возможность странствовать со всеми удобствами и, может быть, в компании практичного мечтателя, предпочитающего такой же образ жизни. В связи с чем было бы откровенной несправедливостью не уведомить поименованного Юстеса Чилке о том, что вакансия спутника-бродяги может быть открыта».
«Таким образом, мне вручено уведомление?»
«Настоящим тебя уведомляют о существовании вакансии, и ты можешь подать заявку в любое время».
«В таком случае я немедленно подаю заявку и расписываюсь».
«Очень хорошо, Юстес! — сказала Флиц. — Я внесу твое имя в список кандидатов».
6
Глоуэн и Чилке стояли, облокотившись на балюстраду, окаймлявшую террасу, и наблюдали за тем, как вечерняя мгла окутывала окрестности. Солнце уже полчаса как скрылось за дальней грядой облаков, и яркие цвета заката быстро темнели, проходя всю скорбную гамму коричневых тонов от янтарного до оттенка красного дерева, а затем углубляясь в суровый бурый полумрак с редкими печальными проблесками темно-розового огня.
Приятели обсуждали события прошедшего дня. «Бардьюс теперь передвигается на инвалидной коляске, — сообщил Глоуэн. — Он кипит энергией и завтра начнет ходить. Глядишь, и меньше чем через неделю он уже умчится на Кадуол, чтобы заняться, как он выражается, «незаконченными делами»».
«Он не выражается точнее?»
«Он не вдается в подробности, но упомянул Клайти Вержанс и Симонетту; кроме того, у него могут быть на уме Намур и потерянный «Флеканпрон»».
«Любопытные у него дела».
«Более чем любопытные! Бардьюс спросил, не желаем ли мы наблюдать за тем, как будут разворачиваться события. Он предупредил, что для сохранения инкогнито нам могут потребоваться переодевание и грим. Я с готовностью согласился. Надеюсь, это не противоречит твоим планам?»
«Нисколько. Какая у нас программа развлечений?»
«Бардьюс хочет вылететь отсюда на «Фортунатусе» в город Паш на Карсе, где у него стоят на приколе несколько космических кораблей различного назначения. Там мы пересядем с «Фортунатуса» на звездолет покрупнее и отправимся на Кадуол. Сначала мы поможем Бардьюсу закончить его «дела», а затем явимся с повинной к Бодвину Вуку и выслушаем его поздравления — если у него будет хорошее настроение».
Чилке смотрел на медленно плывущую речную гладь, отражавшую последние искры заката. Через некоторое время он сказал, будто размышляя вслух: «Надо полагать, Каткар не забыл описать Бодвину Вуку «Фортунатус» во всех деталях».
Глоуэн угрюмо кивнул: «Рано или поздно нам придется с ним расстаться».
«Рано или поздно», — согласился Чилке.
Тон, которым он произнес эти слова, немедленно привлек внимание Глоуэна: «Что ты имеешь в виду?»
«Ничего особенного».
«И все же?»
«Намечаются кое-какие возможности, — Чилке встрепенулся и выпрямился, опираясь обеими руками на балюстраду. — Мне кое-что пришло в голову, но я еще не продумал все до конца».
«Какие возможности?»
Чилке рассмеялся и сделал рукой жест, свидетельствовавший о беззаботности и в то же время о неуверенности: «Слишком много неопределенностей. Мысли ускользают, как водяные, пляшущие на Разливе».
«Гм! — отозвался Глоуэн. — Разрывные пули оказались быстрее водяных. Но я отвлекся — вернемся к основной теме разговора. В чем заключаются упомянутые возможности — пусть даже самые гипотетические?»
«Пару дней тому назад я говорил с тобой о Флиц и признался, что меня восхищают преимущества, отличающие ее в изобилии. Помнишь эту беседу?»
«В общих чертах».
«Я говорил об изменении в настроении Флиц, в том числе в ее подходе ко мне».
Глоуэн кивнул: «Я сам это заметил. Похоже на то, что она намерена отправить тебя в изгнание».
Чилке самодовольно улыбнулся: «Мы решили отложить дальнейшее развитие наших отношений до тех пор, пока Левин Бардьюс не закончит свои дела на Кадуоле и до тех пор, как мы представим окончательный отчет Бодвину Вуку».
Подняв брови, Глоуэн пытался разглядеть в сумерках выражение на лице Чилке: «И что будет дальше?»
«А потом нам придется сделать выбор. Флиц утверждает, что она больше никогда не вернется на Розалию, и что Бардьюс может делать с ранчо Стронси все, что пожелает. Кроме того, ей до чертиков надоел строительный бизнес. По ее словам, одна плотина ничем не интереснее другой — с одной стороны вода, а с другой воздух».
«Надо полагать, у нее уже есть какие-то другие планы на будущее?» — осторожно спросил Глоуэн.
Чилке снова неуверенно отвел руку в сторону: «Наверное, какая-то часть ответственности ложится на меня. Я рассказал ей о странствиях разведчика Фарлока, и она вся загорелась — теперь она больше ни о чем не хочет слышать; мы просто обязаны лететь в Запределье по следам обрывочных легенд. Она желает найти озеро Мар и записать песни русалок; она желает сфотографировать Бестиарий под развалинами Агаве. Обсуждая эти вопросы, я заметил, что «Фортунатус» может пригодиться в бродяжнической жизни. Она спросила: как же быть с Глоуэном? Я объяснил, что ты собираешься строить новый дом, и что по крайней мере некоторое время «Фортунатус» тебе не понадобится — основной проблемой станет Бодвин Вук. Но Флиц сказала, что с Бодвином никаких проблем не будет, и я не стал задавать дальнейших вопросов».
Глоуэн с почтением смотрел на Чилке, темневшего силуэтом на фоне сумерек: «Как тебе это удается?»
Чилке усмехнулся: «Здесь нет никакой тайны. Любая женщина хочет, чтобы ее ценили — за то, чем она уже является или за то, какой она хочет быть».
«Ты должен написать трактат, — сказал Глоуэн. — Чтобы не только я, но и наши далекие потомки могли приобщиться к твоей мудрости».
«Чушь! — заявил Чилке. — Таких специалистов пруд пруди. Если мне не изменяет память, одного из них ждет на Кадуоле хорошенькая дочь консерватора, ни больше ни меньше».
«Что там происходит? Я в постоянном напряжении, как канатоходец над пропастью, — Глоуэн потянулся, разминая руки. — Мне вдруг ужасно захотелось домой. Теперь уже, наверное, ждать осталось недолго. Бардьюс начинает ходить. Как только ему разрешат врачи, он оставит проект в Бэйнси на своих инженеров, и Розалия, наконец, нас отпустит».
Глава 7
1
Город Паш на планете Карс, TT-652-IV в секторе Персея, служил складским и ремонтным центром, а также перегрузочным и пересадочным пунктом для дюжины крупнейших трансгалактических компаний. Кроме того, в Паше пересекалась сотня местных маршрутов, соединявших его со всеми уголками сектора Персея. Здесь базировались две транспортные компании Левина Бардьюса, совершавшие более или менее регулярные полеты на планеты в секторах Кассиопеи и Пегаса — а также на некоторые планеты Запределья. Еще одна фирма занималась главным образом обслуживанием строительных проектов компании «ЛБ», но время от времени, когда предоставлялась достаточно выгодная возможность, перевозила и грузы внешних заказчиков. Управления всех трех компаний находилось в здании частного космического терминала Бардьюса в городке Баллилу, к югу от Паша. Сюда прилетели на «Фортунатусе» Бардьюс, Флиц, Глоуэн и Чилке.
Потребовалась четырехдневная задержка — «Рондину», готовый к полету грузопассажирский звездолет, переоборудовали в соответствии с требованиями Бардьюса. Тем временем Бардьюс сформировал команду из четырнадцати немногословных людей крепкого телосложения, квалификация которых, по-видимому, соответствовала планам магната. Глоуэну новые попутчики показались довольно-таки опасными субъектами, хотя те вели себя исключительно сдержанно, не позволяя себе никаких вольностей. Глоуэн не преминул заметить, что каждый из них делал все возможное, чтобы не появляться внезапно в поле зрения другого и не оказываться незаметно за спиной у другого; кроме того, никто из новых членов экипажа не проявлял наклонности к тому, чтобы делиться воспоминаниями о своем прошлом.
«Рондина» вылетела из Паша и взяла курс прямо на систему Пурпурной Розы, оставив в стороне Прядь Мирцеи и углубившись в беззвездный провал, известный под наименованием Одинокой Бездны. «Фортунатус» остался в ангаре у терминала в Баллилу.
Наконец Бардьюс решил, что настало время обсудить его дальнейшую программу. «На самом деле я еще не могу сказать ничего определенного, — начал он. — У меня есть несколько личных целей, в том числе мстительные намерения по отношению к Намуру, бросившему меня подыхать на Разливе и укравшему мой «Флеканпрон». Кроме того, я чрезвычайно недоволен Симонеттой. Она обвела меня вокруг пальца с поистине неподражаемым апломбом. Так что, как видите, мне предстоит свести кое-какие счеты — но подозреваю, что в данном случае они будут иметь второстепенное значение.
Как вам известно, и партия ЖМО, и Симонетта желают, чтобы я предоставил им транспортные средства с тем, чтобы они могли перевезти орду йипов на континент, но каждая из этих сторон предпочитает действовать независимо от другой. Таков контекст нашего нынешнего предприятия. Я организовал встречу с представителями обеих фракций на нейтральной территории. Они уверены в том, что я готов к проведению серьезных переговоров, но я потребую гораздо большего, чем голословные заверения. Я потребую согласования всех расхождений между сторонами и назначения ими одного ответственного представителя. Я потребую также подписания письменного контракта и выплаты существенного задатка.
Чем это кончится? Здесь ничего нельзя сказать наверняка. В идеальном варианте все конфликты будут урегулированы, все обиды будут забыты в порыве взаимной любвеобильности, и будет назначен исполнительный директор — возможно, Джулиан Бохост. Он сразу же передаст мне подписанный контракт и сто тысяч сольдо.
Таков идеальный вариант. Реальность, однако, редко бывает идеальной. Организационная структура совещания не изменится. После вступительных замечаний мне будет практически нечего сказать. Другим сторонам придется самостоятельно принимать дальнейшие решения. Что произойдет? Кто знает? Можно ожидать, что стороны обменяются вежливыми замечаниями, откажутся от тех или иных претензий, и наконец кто-нибудь неохотно предложит взять на себя неблагодарные обязанности исполнительного директора. Будут выдвинуты альтернативные предложения, которые сменятся взаимными увещеваниями. Каждая из сторон начнет настаивать на том, чтобы другая уступила перед лицом разумных соображений, во имя солидарности. Затем начнутся упреки, протесты, изощренная риторика и даже обмен несдержанными обвинениями.
Необходимо позволить этому обсуждению развиваться до естественного завершения. Каждое мнение должно быть высказано, каждая вожделенная амбиция должна быть объяснена и обоснована, независимо от того, интересует ли это всех присутствующих. Обе стороны рано или поздно утомятся; в конце концов они утихомирятся и замолчат — еще не признавшие свое поражение, но уже разочарованные, изнуренные, апатичные.
До этого момента я не возьму на себя никаких обязательств и по сути дела произнесу не больше десятка слов. Но, начиная с этого момента, я начну наконец говорить. Я укажу на тот факт, что выдвинутые на совещании предложения противоречат действующему законодательству. Тем не менее, исключительно из альтруистических соображений, я преодолею эту проблему единственным возможным способом — а именно, перевезу йипов на Таинственные острова Розалии, где они смогут жить в благоприятных для них условиях. Кроме того, я перевезу «жмотов», предложив им большую скидку, в любые выбранные ими пункты назначения, и даже помогу им приспособиться на новом месте с тем, чтобы они могли вести плодотворную жизнь.
Как присутствующие отнесутся к моему плану, можно только догадываться».
«Что, если они ничего не решат и не возьмут на себя никаких обязательств?»
Бардьюс пожал плечами: «Планы полезны в тех случаях, когда они способствуют решению известных задач. В данном случае мы имеем дело с сотней возможных вариантов, и любое планирование будет потерей времени».
2
«Рондина» проскользнула мимо толстого красного Синга и его легкомысленной миниатюрной подруги Лорки, после чего приблизилась к Сирене. Кадуол превратился в огромную сферу. «Рондина» подлетела к планете со стороны, противоположной станции Араминта. Внизу появился тропический континент Эксе — продолговатый прямоугольник, растянувшийся вдоль экватора. Разрывы в облаках позволяли разглядеть черновато-зеленую поверхность, покрытую переплетающейся сеткой рек — даже отсюда, из космоса, джунгли Эксе казались гноящимися, пульсирующими насилием.
«Рондина» спустилась к поверхности планеты и полетела на запад буквально в нескольких метрах от океанских волн — чтобы звездолет не засекли радиолокаторы над атоллом Лютвен.
На горизонте появилось размытое пятно, через некоторое время превратившееся в остров Турбен; до атолла Лютвен оставалось еще километров триста в северо-западном направлении.
Приблизившись к острову, «Рондина» медленно облетела его по кругу — безводное вулканическое образование диаметром километра три, с крошащейся красноватой скалой в центре. Растительность ограничивалась тусклым желтоватым кустарником, терновником и несколькими группами суховатых пальм на пляже. Полоса лагуны отделяла пляж от кораллового рифа, открывавшего два прохода в океан. Напротив северного прохода в лагуну выступал полуразрушенный причал; в глубине пляжа за причалом виднелись остатки хижины, сооруженной из хвороста и пальмовых листьев — место, от которого у Глоуэна остались самые неприятные воспоминания.
«Рондина» приземлилась на площадке плотного песка в нескольких метрах от пляжа, напротив южного прохода в рифе. «Мы прибыли примерно на сутки раньше других, — сообщил Бардьюс своим спутникам. — Следовательно, у нас есть время для приготовлений».
Участок обустроили в соответствии с указаниями Бардьюса. Установили три павильона из натянутой на каркасы материи в синюю и зеленую полоску — один непосредственно примыкал к звездолету; второй и третий, разделенные примерно тридцатиметровым промежутком, были обращены входами один к другому. В середине образовавшейся площадки находились небольшой квадратный стол, метра два в поперечнике, и четыре стула — по одному с каждой стороны стола.
Приготовления закончились; оставалось ждать следующего полудня. Бардьюс повторил указания, уже полученные Глоуэном и Чилке: «Вы будете загримированы, разумеется, и никто вас не сможет узнать — тем не менее, держитесь поодаль, в тени. Экипаж сможет поддерживать порядок без вашей помощи».
Начинало темнеть — меланхолический закат вспыхнул на западе и уступил место бледному зареву. Ночь прошла спокойно. Утром команда звездолета надела черные с темно-желтыми шевронами униформы, привезенные Бардьюсом; в такие же униформы нарядились Глоуэн и Чилке, изменившие внешность с помощью кремов, париков, защечных прокладок, накладных бакенбард и фальшивых бород. Нахлобучив залихватские кепки с козырьками полувоенного фасона, они сами не могли узнать себя в зеркале.
Сирена почти достигла зенита; близился полдень. Низко в южном небе появился аэромобиль — по-видимому, делегация из Стромы. Они прибыли на двадцать минут раньше назначенного времени: незначительная деталь. Машина покружила над участком и приземлилась туда, куда показывали сигнальщики из числа команды «Рондины».
Из аэромобиля вышли шесть человек: Клайти Вержанс, Джулиан Бохост, Роби Мэйвил, сухопарая женщина со впалыми щеками, румяный толстяк и Торк Тамп. Четыре охранника из экипажа «Рондины» встретили их и, после короткой раздраженной перепалки, провели делегатов по одному через турникет рядом с предназначенным для них павильоном, освободив их от всех видов оружия; безоружной оказалась только Клайти Вержанс. Группа делегатов зашла в павильон, где их встретили Бардьюс и Флиц. Стюарды подали напитки и закуски, а Бардьюс извинился за необходимость конфискации оружия: «Я не могу обезоружить другую сторону, если вы не подвергнетесь тому же неудобству. В конце концов это несущественно, так как все мы стремимся достигнуть соглашения».
«Постольку, поскольку, я надеюсь, разум и справедливость преобладают», — весомо произнесла Клайти Вержанс. На ней сегодня была плотная твидовая юбка, блуза цвета хаки, перевязанная на шее небольшим черным галстуком, строгий черный саржевый пиджак и крепкие ботинки с тупыми носками. Шляпу она не надела — подстриженные под горшок, ее прямые волосы покачивались с обеих сторон обветренного загорелого лица.
«Справедливость — наша общая цель, — подтвердил Бардьюс. — Сегодня должны быть взвешены все имеющиеся варианты».
«Вариантов не так уж много, — хмыкнула госпожа Вержанс. — Не подлежит сомнению, что мы обязаны принять наилучшие, самые «демократические» решения — причем я применяю этот термин в его новом, расширенном смысле».
«Любопытная концепция! — сказал Бардьюс. — Я внимательно выслушаю вас, когда вы разъясните ее в ходе совещания».
Джулиан Бохост повернулся к Флиц. Сегодня на нем были желтовато-белый костюм, перехваченный темно-голубым поясом, и широкополая «плантаторская» шляпа: «А, привет, Флиц! Рад снова встретиться с вами!»
Флиц непонимающе уставилась на него: «Снова? Разве мы знакомы?»
Улыбка Джулиана стала не столь жизнерадостной: «Разумеется! Вы гостили в Прибрежной усадьбе примерно полтора года тому назад!»
Флиц кивнула: «Припоминаю. Там были несколько человек из Стромы — вероятно, вы один из них».
«Именно так, — надулся Джулиан. — Неважно! Кто старое помянет, тому глаз вон! Колесо Фортуны совершило полный оборот, и мы снова вместе».
«Можно это объяснить и таким образом».
Джулиан поворачивался на каблуках, обозревая окрестности: «Почему вы решили встретиться в таком унылом месте? И все же, в нем есть своеобразная красота запустения. Лагуна отливает поистине роскошной лазурью».
«Не советую в ней купаться. Трубчатники — зоологи их называют «фалориалами» — набросятся на вас со всех сторон. Через пять минут от вас останется чисто обглоданный скелет в белом костюме; даже шляпа не успеет упасть с вашего черепа».
Джулиан поморщился: «Жутковатая перспектива! Флиц, вопреки невинной внешности, в вашем характере есть темная сторона».
Флиц ответила безразличным движением плеч: «Возможно».
Джулиан продолжал, как ни в чем не бывало: «Увидев вас здесь, я удивился. Переговоры — утомительная и скучная процедура, со всеми неизбежными разглагольствованиями и оговорками. Как ими может интересоваться такое милое существо, как вы? Впрочем, надо полагать, вы не можете не выполнять свои обязанности», — Джулиан многозначительно поднял бровь, взглянув в сторону Бардьюса, взаимоотношения которого с Флиц он никогда не мог толком понять. Снова повернувшись к Флиц, он сказал: «Так что же, что вы думаете о совещаниях и переговорах?»
«Я здесь всего лишь украшение; мне не полагается думать».
«Помилуйте! — укоризненно произнес Джулиан. — Вероятно, вы гораздо умнее, чем подозревают окружающие. Не так ли?»
«Совершенно верно».
«Вот видите! Я вознес вам красноречивую похвалу — почему вы не аплодируете?»
«Я могла бы похлопать в ладоши, но в данный момент вам следовало бы обратить внимание на госпожу Вержанс. Насколько я понимаю, она подает вам знаки».
Джулиан взглянул на свою тетку, стоявшую посреди площадки: «Ничего срочного. Она просто хочет поделиться замечаниями о погоде или пожурить меня за галстук, который считает слишком легкомысленным для такого случая».
«С вашей стороны очень храбро не бежать к ней по первому приказу».
Джулиан вздохнул: «Какая скука нам всем предстоит! Причем все это никому не нужно. Каждый прекрасно знает, что следует сделать — план разработан до последней детали. И все же, если формальное соглашение необходимо, чтобы игра началась по-настоящему, пусть будет так. Я жаловаться не стану».
«Ваша тетка все еще подает вам знаки, господин Бохост».
«И то правда! Клайти Вержанс умеет внушать трепет, не правда ли?»
Флиц кивнула: «Она могла бы переплыть лагуну, не опасаясь трубочников».
«Тем не менее, я передам ей ваше предупреждение, хотя сомневаюсь, что она намерена купаться, — Джулиан повернулся, чтобы наконец уйти. — Не сможем ли мы встретиться снова после совещания?»
«Это маловероятно».
Джулиан горько рассмеялся: «Время прошло, ничто не изменилось! Как всегда, у вас мраморное сердце!» Он приподнял шляпу, поклонился и промаршировал к своей тетке. Та стояла, разглядывая стол и четыре стула; когда подошел Джулиан, она стала ему что-то говорить, с явным недовольством указывая пальцем то туда, то сюда. Джулиан кивал и оглядывался по сторонам — но Бардьюс уже вернулся в свой павильон. Джулиан направился было к звездолету, но остановился: из открытого моря через проход между рифами приближалась рыбацкая лодка — точнее, судно того же типа, но покрупнее. Лодка бросила якорь метрах в десяти от берега; в воду сбросили ялик. В ялик спустилась крупная женщина, полногрудая, с мощными ягодицами и бедрами, но непропорционально маленькими лодыжками и ступнями. Это была Симонетта Клатток по прозвищу «Смонни», а ныне мадам Зигони, хозяйка ранчо «Тенистая долина». На ней были комбинезон с ремнем на талии и черные сапоги с модными заостренными носками и высокими каблуками. Ее волосы цвета яблочного пюре были заплетены в косу, туго уложенную впечатляющей пирамидой, стянутой черной сеткой. Вслед за ней в ялик сошли четыре умпа — атлетически сложенные субъекты лет тридцати, с золотистыми волосами и золотистой кожей, в аккуратных белых униформах с желтыми и синими нашивками.
Ялик наткнулся на дно в трех метрах от берега. Не обращая внимания на трубочников, умпы поспешно прошлепали по мелководью и вытащили ялик на пляж. Симонетта ступила на берег, сопровождаемая своим эскортом. Она стояла, разглядывая площадку и окрестности, когда к ней подошли четверо охранников из команды Бардьюса. Когда они объяснили Симонетте процедуру обыска, та в ярости выпрямилась и наотрез отказалась. Бардьюсу пришлось самому вмешаться в происходящее.
«Ваши требования унизительны! — резко сказала Симонетта. — Не вижу необходимости в подобных формальностях».
«Это необходимая формальность, — возразил Бардьюс. — Делегация из Стромы тоже протестовала, но я объяснил им, что каждый должен чувствовать себя в полной безопасности. Совещание не может начаться до тех пор, пока все не согласятся соблюдать правила».
Нахмурившись, Симонетта позволила себя обыскать. Из сумки у нее на поясе был извлечен компактный пистолет, а из голенища сапога — кинжал. Умпов заставили опорожнить кобуры, после чего их направили в предназначенный для них павильон.
Тем временем Симонетта прошла к столу в середине площадки, где уже стояли Клайти Вержанс и Джулиан Бохост. Две женщины обменялись сухими кивками, но не проронили ни слова, продолжая приспосабливаться к атмосфере острова. Их разногласия носили фундаментальный характер. Симонетта намеревалась перевезти всех йипов с атолла Лютвен на побережье Мармионского залива, пользуясь всеми доступными транспортными средствами — предпочтительно предоставленными Левином Бардьюсом. После этого йипы должны были двинуться сплошной волной на юг и смести с лица Кадуола станцию Араминта. Симонетта стала бы, таким образом, правительницей планеты, и вершила бы ужасное правосудие, воздавая по заслугам всем, кто так долго оскорблял ее в лучших чувствах. А затем йипы могли бы делать все, что им заблагорассудится — под ее руководством, разумеется.
Первоначально Клайти Вержанс и другие руководители партии ЖМО поддерживали основной принцип переселения йипов на Дьюкас с последующим провозглашением истинно демократического общества, в котором голос самого непритязательного рыбака-йипа имел бы такой же вес, как голос заносчивого Бодвина Вука. Таков был революционный тезис партии жизни, мира и освобождения в раннюю пору политической невинности, когда прогрессивно настроенные интеллектуалы и возбужденные студенты встречались, чтобы пить чай и обсуждать вопросы социальной нравственности в гостиных-светлицах Стромы. Прошедшие годы принесли множество изменений. Невинности след простыл. Идеал чистой демократии заменился планами внедрения более управляемой и полезной системы благонамеренного патернализма, подчиняющейся элитной группе владельцев обширных сельских поместий. Когда их спрашивали, чем такая система отличалась от манориального феодализма, «жмоты» заявляли, что подобное сравнение — самая беспардонная софистика. Ни о каких рабах или крепостных не было речи. Йипы оставались вольными людьми, им предстояло учиться народным танцам и хоровому пению; радость плодотворного труда сменялась бы для них весельем красочных карнавалов и шествий, а по вечерам умудренные годами барды развлекали бы зачарованно сидящих кружком селян балладами, аккомпанируя себе на гитарах.
«Жмоты» считали, что хаотический и неоправданно кровавый план Симонетты следовало отвергнуть со всей определенностью и решительностью, по ряду причин. Прежде всего, предложенная правительницей Йиптона программа не предусматривала никаких привилегий для руководства ЖМО, а йипы, предающиеся грабежу и насилию, приобрели бы дурные привычки. Ярость Симонетты необходимо было смирить и направить в конструктивное, полезное для всех заинтересованных сторон русло.
Клайти Вержанс приступила к выполнению возложенных на нее судьбоносных обязанностей. Оставив Джулиана на заднем плане и расплывшись в благосклонной улыбке, она повернулась к Симонетте: «Рада возможности снова с вами встретиться! С тех пор, как мы говорили в последний раз, прошло немало времени, не так ли?»
«Слишком много времени. Я теряю терпение. Ожидание становится невыносимым».
«Верно! Но день победы близок, и мы должны тщательно согласовать наши планы».
Симонетта смерила госпожу Вержанс быстрым безразличным взглядом и отвернулась.
Клайти Вержанс почувствовала укол раздражения, но продолжала говорить, модулируя интонации так, чтобы выражать благожелательность и поддержку и в то же время намекать Симонетте на то, каким образом должны разворачиваться события и кто на самом деле их контролирует: «Мне пришлось изрядно потрудиться, но я успела подготовить график — надеюсь, он позволит координировать наши действия. Решающую роль играет первый этап. Наши люди уже на борту наблюдательного корабля над атоллом Лютвен, и по вашему сигналу любое сопротивление команды будет быстро преодолено. После этого ничто не воспрепятствует дальнейшему выполнению операции».
Симонетта выслушала союзницу в презрительном молчании. До сих пор планы госпожи Вержанс ничем не отличались от того, как она сама представляла себе ближайшие события. Симонетта коротко кивнула и отвернулась. Клайти Вержанс несколько секунд смотрела на нее, широко открыв глаза, после чего пожала плечами и замолчала.
Наступила тишина, нарушавшаяся только бормотанием сплетничавших «жмотов».
Левин Бардьюс вышел к собравшимся и пригласил всех, кто находился в двух павильонах, выслушать его обращение. Делегаты ЖМО и умпы безмолвно выстроились у входов в свои павильоны.
«Сегодня предстоит важное совещание, — сказал Бардьюс. — Я очень хотел бы, чтобы оно завершилось успехом. Позвольте мне определить мою позицию. Я — деловой человек и не принадлежу ни к одной из фракций, ведущих переговоры. Мои мнения, даже если они у меня есть, не имели бы никакого значения. Рассматривайте меня и моих сотрудников как нейтральных наблюдателей. Тем не менее, мы будем поддерживать порядок. Две группы останутся в своих павильонах и воздержатся от внеочередных восклицаний, советов и какого бы то ни было вмешательства. Надеюсь, необходимость такого ограничения очевидна для всех.
Между тем я хотел бы мельком познакомить вас с моей командой. Кое-кто из вас, наверное, узнал эти униформы. Они принадлежали легендарному отряду скутеров, беззаветно служивших великолепному принцу Ша-Ха-Шану. Мои скутеры не собираются таскать вас за волосы и раздавать затрещины подобно их древним тезкам; тем не менее, настоятельно рекомендую выполнять их указания.
А теперь прошу всех, кроме основных участников переговоров, вернуться в павильоны, и мы начнем наше совещание».
Джулиан Бохост, беззаботно болтавший с Клайти Вержанс, пока Бардьюс выступал с обращением, теперь повернулся и посмотрел на стол. Он приблизился было к нему, но Флиц, вышедшая из павильона «Рондины», уселась за столом спиной к лагуне. Она принесла несколько подшивок, папок и справочных документов и разложила их на столе. Джулиан остановился в замешательстве. Клайти Вержанс и Симонетта сели одна напротив другой, а Бардьюс встал у другого стула во главе стола.
«А я где буду сидеть? — обиженно спросил Джулиан. — Здесь какая-то ошибка — для меня не приготовили стул».
«Место за столом предусмотрено только для основных представителей сторон, для меня и для секретаря, ведущего протокол, — вежливо сказал Бардьюс. — Вы можете присоединиться к другим членам вашей делегации в павильоне».
Джулиан поколебался, но в конце концов с досадой отвернулся, что-то бормоча себе под нос. Он промаршировал по площадке к павильону, плюхнулся на стул рядом с Роби Мэйвилом и поделился с последним рядом ворчливых наблюдений.
«Уважаемые дамы! — обратился к представительницам сторон Бардьюс. — Обратите внимание на эти кнопки. Если вы желаете, чтобы ваша делегация слышала переговоры, нажмите красную кнопку. Если вам потребуется консультация с кем-либо из вашей группы, нажмите желтую кнопку». Магнат перевел взгляд с поджавшей губы госпожи Вержанс на мрачное лицо Симонетты: «Совещания такого рода часто не приводят к желаемым результатам потому, что участники отвлекаются, недостаточно сосредоточиваясь на основной теме переговоров. Надеюсь, нам удастся избежать этой опасности. Какой-то общий план может уже существовать — было бы глупо являться на такое совещание без должной подготовки, даже если требуется согласование незначительных расхождений. Так как я не отношусь к числу основных участников процесса, я не могу выдвигать никаких предложений по существу и не желаю это делать».
Манеры и тон Бардьюса все больше раздражали госпожу Вержанс, считавшую его поведение неуважительным и даже автократическим. Она сухо произнесла: «Вы теряете время. Никто не ищет у вас совета и не просит вашего вмешательства. От вас требуется предоставление транспортных средств — ни больше ни меньше».
«Значит, мы друг друга понимаем, — Бардьюс уселся. — Перейдем к делу». Он перевел взгляд с Симонетты на госпожу Вержанс: «Кто из вас представляет общие интересы?»
Клайти Вержанс прокашлялась: «Я уполномочена изложить нашу программу. Операция должна осуществляться, если можно так выразиться, в прецизионном массовом порядке. Наши цели носят альтруистический характер и неопровержимы в философском отношении: мы желаем установить на Кадуоле демократический строй. При этом, конечно, я использую термин «демократия» в его новом, расширенном смысле.
Будучи убежденными сторонниками партии жизни, мира и освобождения, мы не признаем насилие и надеемся избежать кровопролития. Правящая клика на станции Араминта, бессильная перед лицом преобладающих сил противника, будет вынуждена смириться с действительностью, не поступаясь своим достоинством настолько, насколько это возможно — без сомнения, новый мировой порядок предоставит каждому шанс стать полезным для общества.
А теперь перейдем к практическим деталям. На Дьюкас мы перевезем только тридцать тысяч йипов — такого числа вполне достаточно, и ограничение числа мигрантов даже желательно. В полном объеме наш план отличается сложностью структуры...»
Симонетта прервала союзницу резким крикливым голосом: «Нет никакого сложного плана и нет никакой необходимости танцевать вокруг да около или наводить тень на плетень каким-нибудь другим способом! Планируется только одна основная операция — перевозка всех йипов на Мармионское побережье Дьюкаса. У нас примерно сто тысяч человек; все они должны быть выпущены на берег в кратчайшие возможные сроки для того, чтобы власти на станции были полностью парализованы. Учитывая это условие, вы можете сообщить, сколько транспортных средств потребуется, и сколько будет стоить перевозка».
«Несомненно, — согласился Бардьюс. — Такая оценка займет не более получаса. Но должны быть удовлетворены некоторые условия. Прежде всего, я нуждаюсь в твердой гарантии выполнения контракта. С кем именно я заключаю контракт?»
Клайти Вержанс холодно ответила: «Думаю, что смогу внести необходимые разъяснения. Моя коллега, как всегда, правильно проанализировала ситуацию, упустив из вида лишь пару второстепенных обстоятельств. Она все еще придерживается принципов молодежного идеализма, согласно которым демократия эквивалентна нигилизму. Всем нам, конечно же, знакомо блаженное увлечение этими романтическими мечтами, но когда они завели нас в тупик, нам пришлось принять во внимание действительность. Теперь мы — практические реалисты».
«Очень хорошо, — сказал Бардьюс. — Но я могу сотрудничать только с одним представителем одной организации».
«Разумеется, — согласилась Клайти Вержанс. — Отныне мы обязаны, все как один, сплотиться в поддержке системы, обеспечивающей предоставление большинству максимального количества благ. Такая система существует. Мы называем ее «структурированной демократией». Симонетта, конечно, сыграет важную роль, и ее таланты несомненно найдут полезное применение, возможно, в качестве...»
Из груди Симонетты вырвался хриплый хохот. Госпожа Вержанс раздраженно подняла брови: «Позвольте мне...»
Симонетта внезапно перестала смеяться: «Дорогая моя, о чем вы говорите? Вы ложно истолковываете каждое предзнаменование! События не обошли стороной никого, и почему? Потому что ничто не изменилось. Станция Араминта продолжает оставаться цитаделью алчности и ревнивой жестокости; там каждый впопыхах карабкается по золотой лестнице, останавливаясь только для того, чтобы пнуть в лицо тех, кто занимает ступеньки пониже! А благородные и талантливые люди становятся изгоями. Такова действительность, с которой мы имеем дело!»
Клайти Вержанс напустила на себя благодушную важность — она решила сохранять терпение, невзирая на любые провокации: «Вы, пожалуй, немного преувеличиваете. Хартисты упрямы и слишком много о себе думают, но в конце концов и они поймут, что наш путь — единственный возможный и наилучший. Что касается Заповедника, то в видоизмененной форме...»
«Заповедник? Не смешите меня! В нем охраняются только привилегии и бесстыдное подчинение общественной собственности личным интересам. Вы витаете в облаках, в полном отрыве от действительности, если вы ожидаете благодарных приветствий от патрициев! Вы столкнетесь только с сопротивлением загнанных в угол паразитов. Они бессердечны, как чугунные статуи! Их необходимо унизить и наказать!»
Госпожа Вержанс нахмурилась и подняла руку: «Я настаиваю на отделении наших личных обид от всех аспектов официальной политики!»
Собачьи карие глазки Симонетты загорелись: «Обиды не ограничиваются моими личными маленькими трагедиями. Йипов эксплуатировали в течение многих веков. Теперь они отомстят за себя этому вонючему муравейнику привилегий! Они вырвут с корнем ядовитые ростки Оффо и Вуков, Лаверти и Диффинов, Ведеров и Клаттоков! Они будут гнать своих бывших господ на юг до Протокольного мыса и сбросят их со скал в море! Зачем в это вмешиваться? Их решение проблемы — окончательное и бесповоротное».
Клайти Вержанс закрыла глаза и открыла их только через пару секунд: «И снова я призываю к умеренности суждений. Чрезмерное рвение не полезно, оно только затрудняет осуществление официального плана установления «структурированной демократии». Мы подсчитали, что для заселения новых округов достаточно тридцати тысяч здоровых и жизнелюбивых обитателей — мы хотим, чтобы наша чудесная планета сохранила свое пасторальное очарование! Остальные йипы будут переселены на другие планеты. Оставшиеся на Кадуоле тридцать тысяч йипов будут подчиняться строгим правилам дисциплины — им не позволят растаскивать чужое добро или наносить какой-либо иной ущерб частной собственности».
«Ваш план не продуман, бесполезен и неприемлем во всех его вариантах и на всех его этапах, — пренебрежительно бросила Симонетта. — Поэтому он отменяется. Нет необходимости ссылаться на него в дальнейшем».
Госпожа Вержанс заставила себя улыбнуться: «Дорогая моя! Вы принимаете решения и распоряжаетесь так, как будто мы — ваши подчиненные!»
«Почему бы и нет?»
«Это нецелесообразно и не соответствует духу нашего совещания. Но давайте не будем об этом спорить. Существуют ключевые факторы, заставляющие нас проявлять умеренность».
«Не знаю я никаких ключевых факторов. И сомневаюсь в том, что они существуют».
Игнорируя это замечание, Клайти Вержанс продолжала тягучим, настойчивым тоном: «Недавно имело место массовая миграция традиционных натуралистов из Стромы на станцию Араминта. Это наши ближайшие родственники — моя собственная сестра теперь живет с двумя детьми рядом с Прибрежной усадьбой. Каждый член партии ЖМО находится в таком же положении. Мы не можем поддержать предлагаемые вами бесчинства. Они равносильны варварству и дикости».
Стоя в тени, Глоуэн и Чилке следили за обменом репликами, пытаясь предсказать последствия.
«Они играют по разным правилам, — заметил Глоуэн. — И каждая считает, что выигрывает».
«Обеим не занимать энергии и настойчивости, — отозвался Чилке. — Клайти Вержанс, пожалуй, более красноречива. Только послушай ее! Она намыливает Симонетту с головы до ног прохладительным шампунем логики и рассудительности. Но он стекает с Симонетты, как с гуся вода».
Оба внимательно и серьезно наблюдали за тем, как перед их глазами разыгрывалась человеческая комедия: Клайти Вержанс набычилась, вокруг ее тяжелых челюстей обозначились напряженные жилы; Симонетта сидела, наполовину отвернувшись, всем своим видом изображая оскорбительное безразличие.
Ситуация мало-помалу менялась — об этом свидетельствовали малозаметные признаки. Прищуренные серые глаза Клайти Вержанс расширились и начали выпучиваться; толстая шея Симонетты слегка порозовела. Голоса повысились, стали резкими, напряженными. Клайти Вержанс потеряла самообладание: она поднялась со стула и схватила край стола обеими руками: «Я это уже объяснила, так оно должно быть, так оно и будет!» Она нагнулась вперед и ударила кулаком по столу: «Структурированная демократия — другого пути нет!»
«Не кричи мне в лицо, вонючая старая корова! — закричала Симонетта. — С меня довольно!»
Из груди Клайти Вержанс вырвалось гортанное клокотание: «Несносная тварь!» Она размахнулась и отвесила Симонетте даже не пощечину, а скорее мощную оплеуху. Симонетта свалилась со стула. Клайти Вержанс ревела: «А теперь слушай меня — и слушай внимательно...» Прежде чем она успела закончить, Симонетта тяжело поднялась на ноги и бросилась в нападение.
На песке острова Турбен началась беспощадная драка двух уже не молодых женщин — они плевались, повизгивали, пинались, рвали волосы, стонали и рычали, высвобождая давно не находившую выхода ненависть. Клайти Вержанс схватила величественную прическу Симонетты и повергла противницу на стол, разломившийся под весом правительницы Йиптона. Всхрапывая, как разгневанная лошадь, Клайти Вержанс двинулась вперед, чтобы нанести дальнейший ущерб, но Симонетта отбежала на четвереньках в сторону. Схватив отломавшуюся ножку стола, она поднялась на колени и ударила госпожу Вержанс этим обломком по лицу, после чего встала во весь рост, нанося новые частые удары по голове и плечам. Клайти Вержанс отшатнулась, споткнулась и упала плашмя на спину. Сопя, Симонетта бросилась вперед, опустилась тяжелым задом на лицо соперницы, зажала руки Клайти Вержанс своими ногами и принялась колошматить живот госпожи Вержанс ножкой от стола.
Окоченевший в шоке Джулиан, спотыкаясь, сделал пару шагов в направлении дерущихся: «Прекратите! Прекратите это безумие! Господин Бардьюс...»
Скутеры схватили его и затолкали обратно в павильон: «Вы не можете вмешиваться в переговоры. Соблюдайте правила!»
Клайти Вержанс, торс и руки которой были плотно прижаты к песку, болтала ногами в воздухе. Яростным рывком она умудрилась высвободиться из-под ягодиц Симонетты; раскрасневшаяся и задыхающаяся, она вскочила на ноги и повернулась к обидчице: «До сих пор ты мне только надоедала! Но теперь я разозлилась не на шутку. Теперь не будет тебе пощады!» Сделав два быстрых шага вперед, Клайти вырвала ножку стола из рук Симонетты и отбросила ее в сторону: «Ядовитая гадина! Уселась на меня свой потной задницей! Вот я тебе покажу!»
Бывшая смотрительница Заповедника Клайти Вержанс уступала Симонетте ростом и весом, но была гораздо крепче и сильнее благодаря частым прогулкам и здоровому образу жизни, а лодыжки ее были подобны стальным опорам. Ненасытная ярость Симонетты позволила ей продержаться гораздо дольше, чем можно было бы ожидать, но в конце концов она выдохлась и упала на песок. Госпожа Вержанс, ругаясь, как пьяный мужлан, пинала ее до тех пор, пока сама не почувствовала непреодолимую усталость — пошатнувшись, она шлепнулась на один из стульев. Симонетта лежала и смотрела на нее остекленевшими глазами.
Бардьюс нарушил молчание: «Что ж! Теперь стало ясно, какая сторона располагает преобладающими полномочиями, и мы могли бы снова перейти к рассмотрению обсуждаемых вопросов. Продолжим совещание?»
«Совещание? — простонал Джулиан. — О каком совещании может идти речь?»
«В таком случае...»— начал было Бардьюс, но его никто не слушал. Джулиан и Роби Мэйвил помогли госпоже Вержанс забраться в аэромобиль. Симонетта, посидев некоторое время на песке, встала и, хромая, прошла к своему ялику. Умпы молча взялись за весла и отвезли ее к лодке.
Экипаж «Рондины» разобрал павильоны, сжег на костре обломки стола и убрал мусор, оставшийся на участке. Угли костра забросали влажным песком; вскоре на берегу не осталось никаких следов пребывания людей.
3
«Рондина» поднялась в небо. Ко всеобщему удивлению Бардьюс взял курс на север, где не было ничего, кроме пустынного океана и полярной шапки льда.
Наконец Глоуэн спросил: «Почему мы движемся в этом направлении?»
«Как? — спросил Бардьюс. — Разве это не очевидно?»
«Для меня — нет. Командор Чилке, для тебя это очевидно?»
«Если господин Бардьюс говорит, что это очевидно, значит, так оно и есть. Но не спрашивай меня, в чем тут дело. Флиц, конечно, все может объяснить».
«Нет, — покачала головой Флиц. — На острове Турбен мне стало дурно».
«Этот эпизод оставил неприятное впечатление, — согласился Бардьюс. — Нам пришлось наблюдать очень откровенные проявления эмоций. Позвольте вам напомнить, однако, что я отказался делать какие-либо предположения относительно возможных результатов встречи, что было очень предусмотрительно с моей стороны — любая попытка предсказывать непредсказуемое возмутительна с эпистемологической точки зрения, даже в самой абстрактной форме».
«И поэтому мы летим на север?» — догадался Глоуэн.
Бардьюс кивнул: «В общем и в целом именно поэтому. Остров Турбен сослужил свою службу, но переговоры закончились прежде, чем мы успели обсудить вопросы, интересующие меня лично. Симонетта ни словом не упомянула о подводной лодке, не говоря уже о вопиющем отсутствии Намура. Поэтому нам приходится лететь на север».
«Вы выражаетесь очень ясно, — сказал Глоуэн. — Но в логической последовательности ваших слов отсутствует звено».
Бардьюс усмехнулся: «Здесь нет никакой тайны. Симонетте нужна подводная лодка — зачем? Чтобы она могла покидать Кадуол, не появляясь на радиолокационных экранах. Подводная лодка доставляет ее туда, где она пересаживается на космическую яхту «Мотыжник», оставаясь незамеченной. Где может находиться ангар «Мотыжника»? Только далеко на севере гарантированы необходимые отсутствие свидетелей и удаленность от радаров. Подводная лодка нуждается в открытом океане, а «Мотыжнику» необходимо опираться на твердую поверхность. Эти условия удовлетворяются там, где кончается лед и начинается море».
Поиски начались в пункте, находившемся точно на севере по отношению к атоллу Лютвен, на краю арктических льдов. Через два часа после полуночи инфракрасный детектор зарегистрировал проблеск излучения. «Рондина» отлетела в сторону, опустилась на лед и оставалась в неподвижности до рассвета, после чего звездолет приблизился к подозрительному участку с севера. Глоуэн и Чилке, в сопровождении двух членов экипажа, спустились на автолете и произвели разведку. Они обнаружили подо льдом искусственную каверну, сообщавшуюся с морем узким каналом. Пирс пустовал; здесь не было ни подводной лодки, ни какого-либо другого плавательного аппарата. На двух посадочных площадках, однако, стояли «Флеканпрон» Левина Бардьюса и «Мотыжник» Титуса Зигони.
Еще десять человек спустились на лед, и вся группа украдкой пробралась в станционное помещение. Станция обслуживалась восемью йипами, и все они завтракали в столовой. Йипы сдались с мрачной покорностью. Ни одному из них не удалось получить доступ к узлу связи, и со станции не было передано никаких сообщений.
Теперь на юг летели три звездолета, оставившие за собой уничтоженную станцию. Взрывные заряды обеспечили коллапс каверны, заваленной массой льда и снега, и теперь от пересадочной базы Симонетты не осталось ничего, кроме вмятины на белой поверхности полярных льдов.
Бардьюс летел на «Флеканпроне» в компании Флиц; Чилке и три человека из первоначальной команды Бардьюса летели на «Мотыжнике», а Глоуэн остался на борту «Рондины» с йипами и остальным экипажем.
Глоуэн заметил, что все захваченные в плен йипы носили на плече нашивки касты умпов. Он обратился к их предводителю: «Не могли бы вы сказать, как вас зовут?»
«Пожалуйста. Меня зовут Фало Ламонт Кудрэй».
«Как давно вы служите в гвардии умпов?»
«Двадцать лет. Это элитное подразделение, как вам известно».
«В элитное подразделение удается попасть немногим. Сколько вас? Сто человек? Двести?»
«Сто рядовых, двадцать капитанов и шесть командиров. Я — командир».
«Я слышал об одном выдающемся умпе по имени Кеттерлайн. Он тоже командир?»
«Нет, он только капитан. Дальнейшее продвижение по службе для него закрыто — ему не хватает способностей». В данном случае йип использовал термин, практически не поддающийся переводу — «способностями» островитяне называли некое сочетание стойкости, такта и многих других качеств, формировавшее маску улыбчивой терпимости, под которой йип скрывал свои эмоции.
Глоуэн спросил: «А как насчет Селиуса? Он тоже капитан?»
«Капитан. Почему вас интересуют эти люди?»
«Давным-давно, когда я был ребенком, они работали на станции Араминта».
«О! С тех пор много воды утекло».
«Да, это правда».
Йип поколебался, но в конце концов спросил: «Куда вы нас везете?»
«На станцию Араминта».
«Нас убьют?»
Глоуэн рассмеялся: «Только в том случае, если вы совершили тяжкое преступление».
Йип задумался: «Сомневаюсь, что у вас есть достаточные доказательства».
«Тогда, скорее всего, вас не убьют».
4
Покинув остров Турбен, лодка Симонетты направилась на запад с максимальной возможной скоростью, подпрыгивая на волнах, и прибыла в Йиптон с наступлением вечера.
Симонетта не теряла ни секунды. Она знала, кто был ее главный враг — по сути дела, она это знала уже давно. Она медлила, надеясь на то, что проблема решится сама собой; но это не произошло, и теперь больше нельзя было ждать. Оказавшись в своих апартаментах, Симонетта со стоном села за стол — но теперь каждый синяк, каждое растянутое сухожилие почти доставляли ей удовольствие, ибо предвещали то, что должно было быть и свершится.
Прикоснувшись к кнопке, Симонетта наклонилась к микрофону и дала указания, четко выговаривая слова. В ответ на запрос о подтверждении приказа она повторила его и получила встречное подтверждение.
Больше ничего не оставалось делать. Гримасничая от боли, Симонетта скинула с себя одежду, приняла ванну и умастила синяки болеутоляющим составом, после чего полакомилась расстегаем с устрицами и пареной икрой угря в сладком соусе.
Тем временем из гавани выплыла большая рыбацкая лодка, ни команда, ни оборудование которой не вызвали никаких подозрений на борту наблюдательного корабля, парившего над атоллом.
Рыбацкая лодка безмятежно скользила по волнам на юг, пока не оказалась за пределами дальности действия радара, после чего открылась палуба, и из чрева лодки в небо поднялся автолет. Он быстро направился на юг и летел всю ночь. Когда Лорка и Синг взошли над горизонтом, озарив море бледно-розовым заревом ложного рассвета, воздушный аппарат уже находился на широте мыса Фарэй, что на северной оконечности Троя.
Внизу проплывали горы и горные луга, утесы и ущелья южного континента. Наконец автолет, теперь на бреющем полете, залетел в гигантский разрез между горами с языком бушующей серо-зеленой воды на дне: фьорд Стромы.
Машина приземлилась на самом краю утеса. Из нее выпрыгнули пять йипов, каждый с большим рюкзаком. Надев рюкзаки и сгорбившись под их весом, йипы побежали к верхним площадкам подъемников. Добежав до шахты подъемника, каждый йип снял рюкзак, установил на краю шахты небольшой кабестан, закрепил карабин троса на рюкзаке и стал опускать рюкзак в шахту, плавно разматывая трос.
Вскоре на дне каждой шахты лежал большой рюкзак. По сигналу йипы замкнули контакты схем, отсчитывавших время перед подачей командного импульса, и побежали к своему летательному аппарату. Из ближайшего склада вышел человек, заметивший йипов. Он закричал, приказывая им остановиться, но йипы даже не оглянулись.
Из глубины шахт донесся грохот пяти одновременных мощных взрывов. Утес вздрогнул; параллельно краю обрыва пробежала трещина. Человек, стоявший на другом берегу фьорда, увидел бы, как гигантская скальная плита медленно отделилась от основы утеса и безмятежно, как во сне, скользнула вниз, обрушившись на дно фьорда с высоты почти трехсот метров. Там, где ярус за ярусом теснились высокие узкие дома Стромы, первые лучи восходящего солнца озарили свежий шрам на лице утеса.
Стромы больше не было. Она пропала — так, будто этот городок никогда не существовал. И те ее жители, которые еще не переехали на станцию Араминта, лежали, мертвые, под толщей скальной породы на дне фьорда.
Сверху, на краю обрыва, стоял человек, вышедший из склада, и смотрел вниз, не веря своим глазам — туда, где был его старый дом, где спали его жена и трое детей, где мирно ждали его возвращения уютное кресло и стол, доставшиеся от далеких предков. Их не было. Так скоро? Да, он едва успел повернуть голову! Человек взглянул на север — автолет йипов уже превратился в точку над горизонтом. Человек бегом вернулся на склад и включил телефон.
В пятнадцати километрах к югу от фьорда замаскированный ангар занимал поляну, расчищенную в густой чаще леса. Покинув остров Турбен, делегация «жмотов» прилетела к этому ангару. К тому времени было уже поздно, у госпожи Вержанс болело все, что могло болеть, и они решили переночевать в ангаре, чтобы вернуться в Строму наутро.
На звонок ответил Джулиан Бохост. Выслушав лихорадочное сообщение, он недоуменно повторил его вслух — все присутствующие узнали, что произошло.
Сначала они отказывались поверить, заявляя, что это фантазия, галлюцинация, бред. Затем, забравшись в автолет, они поспешили туда, где был древний городок их предков, и лишились дара речи, шокированные предельной простотой катастрофы и ее не поддающимися воображению масштабами.
Джулиан глухо произнес: «Если бы мы не остались в ангаре, мы погибли бы вместе со всеми!»
«Она этого и хотела, — отозвался Роби Мэйвил. — Никто и никогда еще не совершал более гнусного преступления!»
Они вернулись в ангар. Срывающимся голосом Клайти Вержанс сказала: «Теперь необходимо провести совещание, чтобы...»
Кервин Монстик, руководитель «бригады особого назначения» партии ЖМО, грубо оборвал ее: «Какие еще совещания? Мой дом, моя семья, мои маленькие дети — все, что у меня было — все исчезло во мгновение ока! Боевым машинам приготовиться к вылету! Пусть эта дьяволица подавится огненным смерчем!»
Никто не возражал. Два тяжело вооруженных автолета поднялись в воздух и направились на юг. Первым свидетельством их прибытия в пункт назначения стало попадание фугасной ракеты во дворец Титуса Помпо рядом с отелем «Аркадия». Титус Помпо, урожденный Титус Зигони, даже не успел проснуться. Другая ракета уничтожила собственно отель; над гаванью Йиптона взметнулся высокий язык огня. Автолеты суетились над атоллом, причиняя беспорядочные разрушения и оставляя за собой полосы ревущего пламени и облака удушливого черного дыма, поднимавшиеся огромными клубами и растекавшиеся по ветру подобно вязкой жидкости.
В сооружениях из бамбука, тростника и пальмовых листьев раздавались вопли отчаяния и ужаса. Каналы тут же заполнились баржами и лодками, натыкающимися одна на другую в тщетных попытках пробиться к открытому морю. Некоторым это удалось; другие, почувствовав невыносимый жар окружившего их ада, прыгали в воду, надеясь на спасение вплавь. У причалов рыбацкие лодки тонули, переполненные толпой истерически кричащих мужчин и женщин. Лучшие лодки присвоили умпы, застрелившие владельцев или сбросившие их за борт. Пламя бушевало, выбрасывая сполохи высоко в небо; ядовитый черный дым вздымался, как грязь, взбаламученная в воде, свертывался шевелящимися валами и смещался, гонимый ветром, в сторону от атолла. Лодки, кишащие выжившими йипами, отплывали от ярко горящего города; те, кому не хватило места в лодках, погибали, задыхаясь в дыму, или бросались в море в надежде схватиться за какой-нибудь плавучий обломок.
Три незабываемых минуты Йиптон горел, как один ослепительный костер, бодро раздуваемый ветром то с одной, то с другой стороны. Затем запасы горючего материала стали истощаться, пламя поутихло и разделилось на сотни отдельных костров. Через час от города не осталось ничего, кроме дымящейся черной золы, жирной и влажной, усеянной обугленными трупами. Выполнив свою задачу, боевые автолеты вернулись на полном ходу в ангар, спрятанный в чаще тройского леса.
Наблюдательный корабль, занимавший сторожевую позицию над атоллом Лютвен, сообщил о нападении и пожаре в бюро расследований. Сразу же на север были высланы все доступные транспортные средства, морские, воздушные и космические, в том числе «Рондина», «Мотыжник», «Флеканпрон» и пара туристических пакетботов, оказавшихся в то время на космодроме.
Спасательные суда сновали над водами, разделявшими атолл Лютвен и побережье Мармионского залива. Работы продолжались трое суток до тех пор, пока в водах вокруг погибшего города — обугленного полумесяца вонючей грязи — не осталось ни одного выжившего йипа. Удалось подобрать и перевезти на Мармионский берег примерно двадцать семь тысяч человек. Две трети населения погибли — сгорели или утонули.
Глава 8
1
Выживших йипов поселили в нескольких временных лагерях на Мармионском побережье — непосредственно на берегу залива и по берегам реки Мар. Очевидцы знали, что Титус Помпо спал во дворце непосредственно перед нападением — он несомненно погиб. Несколько человек видели Симонетту и Намура на причале для подводной лодки у отеля «Аркадия»; скорее всего, им удалось уплыть, хотя теперь, после разрушения арктической базы, им некуда было деться.
Как только появилась такая возможность, Глоуэн и Чилке представились Бодвину Вуку. Напустив на себя важность, Бодвин воздал им должное — с некоторыми оговорками: «В значительной мере вам удалось добиться успеха — ничего большего в сложившихся обстоятельствах я не мог бы ожидать».
Глоуэн и Чилке заявили, что рады слышать столь лестный отзыв от начальника бюро расследований. «Мы постоянно помнили о вас, понимая, что обязаны не подавать никаких возможных поводов для критики», — сказал Глоуэн.
«И невозможных тоже», — добавил Чилке.
Бодвин Вук крякнул, переводя взгляд с одного на другого: «Вы оба выглядите, как пышущие здоровьем откормленные младенцы — по-видимому, ни в чем себе не отказывали. Надеюсь, отчет о ваших расходах не подтвердит мое первое впечатление».
«Мы — благородные люди и офицеры полиции Кадуола, — твердо ответил Глоуэн. — Мы вели образ жизни, подобающий нашему положению».
«Гм. Передайте ваши счета Хильде — она отделит зерно от плевел».
«Так точно, суперинтендант!»
Бодвин Вук откинулся на спинку огромного кресла и устремил взор в потолок: «Жаль, что вы пренебрегли одной неотъемлемой частью вашего задания — а именно, не удосужились задержать Намура. Насколько я понимаю, пока вы прохлаждались на ранчо Стронси, он потихоньку ускользнул от вас и совершил покушение на Левина Бардьюса. После чего, с поистине оскорбительной бравадой, он бежал на звездолете Бардьюса».
«Действительно, по пути нам пришлось преодолеть несколько препятствий, что привело к задержкам, — признал Чилке. — Но даже в то время, когда мы лежали без сознания и при смерти, мы подсознательно сознавали свой долг перед вами лично и перед бюро расследований в целом. Этот настоятельный внутренний зов способствовал нашему скорейшему выздоровлению, и до сих пор мы продолжаем надеяться, что наша миссия завершится полным успехом».
«В бюро расследований «надежды» не пользуются популярностью», — назидательно произнес Бодвин Вук.
«По сути дела, можно считать, что беглецы у нас в руках, — возразил Чилке. — Намур и Симонетта — в подводной лодке, им некуда бежать и негде прятаться. Они — как пара рыбок в бутылке».
«Все это не так забавно и просто, как вам кажется! — отрывисто и сердито сказал Бодвин. — Они всплывут ночью где-нибудь около пляжа, затопят подводную лодку и переберутся на берег в ялике. После чего они угонят космическую яхту и будут таковы прежде, чем кто-нибудь успеет моргнуть глазом. Вы выставили охрану на космодроме?»
«Еще нет, директор».
Бодвин Вук включил микрофон и дал указания: «Теперь это сделано — благодарите судьбу за то, что мы не опоздали! Я знаю Намура. Было бы очень, очень жаль, если бы он снова вас облапошил».
«Вы совершенно правы», — ответил Глоуэн.
Бодвин Вук наклонился вперед и навел порядок среди бумаг на столе: «Давайте вернемся, с вашего позволения, к событиям в «Банке Мирцеи». Мне не совсем ясна последовательность этих событий; кроме того, я хотел бы подробнее разобраться в результатах заключенной сделки».
До сих пор никто ни словом не упомянул Руфо Каткара, но Глоуэн и Чилке прекрасно знали, что, стремясь заслужить благорасположение Бодвина всеми возможными средствами, Каткар, несомненно, выложил все, что знал, расколовшись, как трухлявый пень.
Бодвин Вук продолжал необычно спокойным, даже благодушным тоном: «По словам этого подонка, Руфо Каткара, вам посчастливилось предотвратить присвоение финансовых средств Дензеля Аттабуса Джулианом Бохостом. Предложенная Каткаром версия происходившего привела меня в замешательство. Никак не могу понять, кто сколько получил и кому что досталось — помимо того факта, что определенная часть этих средств каким-то образом оказалась на счету Глоуэна Клаттока».
«Это отчасти верно. Я перевел деньги на так называемый «счет Флоресте» — вам известно, о чем я говорю».
«Гм! Речь идет о существенной сумме, не так ли?»
«Не помню точную цифру, но было выплачено примерно пятьдесят тысяч сольдо».
Бодвин Вук снова неопределенно хмыкнул: «Как бы то ни было, Джулиан и его прихвостни из ЖМО получили хороший пинок под зад. Что же случилось дальше?»
«Расследование шло своим чередом. В Застере командор Чилке и я употребили в пищу несколько гигиенических блюд, но покинули планету прежде, чем успели сбросить вес и нарастить мускулатуру согласно рекомендациям лучших специалистов. Тем не менее, полученная там информация в конечном счете позволила нам обнаружить Левина Бардьюса на Розалии. Намур выстрелил Бардьюсу в спину и оставил его умирать, но мы успели вмешаться. В результате Бардьюс согласился перевезти йипов на Розалию за свой счет. Такова, по существу, последовательность событий».
«Очень любопытно! И, конечно же, за все это время вы не получали доступ ни к каким другим преимуществам или побочным доходам?»
«Не могу с уверенностью ответить на ваш вопрос. Командор Чилке вступил в тесные дружественные взаимоотношения с Флиц — точнее, Фелицией Стронси, нынешней владелицей ранчо Стронси. Такую связь можно было бы рассматривать в качестве «преимущества», потенциально способного привести к извлечению «побочных доходов»».
Бодвин Вук постучал длинными сухими пальцами по ручкам своего кресла: «Вот как!» Повернувшись к Чилке, он спросил: «Надеюсь, эта деятельность имела место исключительно в нерабочее время?»
«Разумеется, суперинтендант!» — заявил Чилке.
Глоуэн прибавил, будто спохватившись о чем-то, что раньше ускользало из памяти: «Конечно, есть еще одно несущественное обстоятельство, связанное с космической яхтой, о которой вам, наверное, говорил Каткар».
«Он упоминал нечто в этом роде. Где же находится в настоящее время дорогая, роскошная космическая яхта под наименованием «Фортунатус»?»
«В ангаре космического терминала в Баллилу, близ города Паш на планете Карс».
«И почему она спрятана там, будучи законным имуществом управления Заповедника?»
«Потому что мы вернулись на Кадуол в компании Левина Бардьюса, чтобы способствовать дальнейшему успешному выполнению задания!»
«Гм! — Бодвин Вук не был удовлетворен полученным ответом. — Когда ты строишь из себя оловянного солдатика, сразу становится ясно, что дело нечисто. Мы еще рассмотрим этот вопрос во всех подробностях. Имущество Заповедника неприкосновенно!». Он откинулся на спинку кресла: «На сегодня все, можете идти».
2
Через шесть дней после двух катастроф состоялось заседание Верховного суда в зале показательных процессов, в старом здании управления Заповедника в конце Приречной дороги.
Три судьи — Мельба Ведер, Роуэн Клатток и председательница суда Хильва Оффо — вошли в зал и заняли места на возвышении. К тому времени расположенные амфитеатром полукруглые ряды сидений уже заполнились публикой. Судебный исполнитель ударил в гонг, призывая присутствующих к порядку, после чего обвиняемых ввели в помещение и рассадили на скамье подсудимых. Их было восемь человек: Клайти Вержанс, Джулиан Бохост, Роби Мэйвил, Ньюэлл Бетт, Кервин Монстик, Таммас Стерч, Торк Тамп и Фаргангер. Все они, за исключением Торка Тампа и Фаргангера, были урожденными традиционными натуралистами из Стромы и видными членами партии жизни, мира и освобождения. Все они присутствовали в ангаре, когда боевые автолеты были высланы с целью уничтожения Йиптона, в связи с чем считались соучастниками преступлений, перечисленных в обвинительном акте.
Торк Тамп указал в качестве своего места рождения Поселок Контрабандистов на планете Теренса Доулинга, где-то на дальнем конце Ойкумены. Он говорил тихо, без акцента, и не выражал никаких эмоций — ни гнева, ни страха, ни раскаяния. Фаргангер, однако, замкнулся в себе и отказывался говорить; он не признал даже своего имени. В отличие от лица Торка Тампа, его лицо превратилось в маску презрения ко всем окружающим.
Личности Торка Тампа и Фаргангера чрезвычайно интересовали зрителей. Другие обвиняемые вызвали несколько меньший ажиотаж. Клайти Вержанс, несмотря на упрямо сжатые губы и обычную для нее угрюмую внешность, держалась с достоинством. Джулиан, бледный, нервный и безутешный, явно предпочел бы находиться где-нибудь на расстоянии тысячи световых лет от зала суда. Роби Мэйвил безвольно расслабился на скамье, опустив уголки рта — по-видимому, он рыдал всю ночь от бессильной злости и отчаяния. Бетт казался удрученным, но посматривал по сторонам с неуверенной усмешкой, как бы приглашая присутствующих разделить его сардоническое недоумение по поводу незавидного положения, в котором он оказался. Стерч сидел в состоянии безразличной апатии, а Кервин Монстик вызывающе сверлил судей гневным, ни в чем не сомневающимся взором.
Судебный исполнитель объявил, что арестованные готовы выслушать предъявляемые им обвинения в присутствии адвоката и заявить, признаю́т ли они себя виновными: «Пусть прокурор выйдет вперед и предъявит обвинения!»
Эльвин Лаверти, высокий худой старик с мохнатыми бровями, впалыми щеками и длинным горбатым носом, поднялся на ноги: «Достопочтенные члены Верховного суда! Пренебрегу формальностями. Шесть дней тому назад подсудимые осуществили неправомочные действия или участвовали в сговоре, который привел к осуществлению неправомочных действий, а именно устроили пожар на атолле Лютвен, унесший жизни тысяч мужчин, женщин и детей. В частности, им приписываются следующие нарушения. Вопреки положениям Хартии они импортировали два боевых автолета класса «Стрэйдор-Ферокс» и скрывали их в ангаре около Стромы, намереваясь применить их в ходе вооруженного восстания против законных властей Заповедника. Если это необходимо, я могу вызвать свидетелей, способных подтвердить существование этого заговора, который сам по себе является тяжким преступлением, наказуемым смертной казнью. Упомянутые боевые автолеты были использованы с целью совершения основного преступления, в котором обвиняются подсудимые. После нападения на атолл Лютвен автолеты вернулись в ангар на территории Троя. За ними проследовали патрульные летательные аппараты под управлением офицеров бюро расследований. Облава, осуществленная по прибытии подкрепления, позволила задержать подсудимых. Их застали в процессе подготовки к вылету на борту небольшого космического корабля, когда-то принадлежавшего достопочтенному Дензелю Аттабусу. Подсудимых арестовали, привезли на станцию Араминта и подвергли тюремному заключению.
Я вкратце изложил сущность преступления — каждый его этап может быть подтвержден очевидцами или логическими умозаключениями. Если суд нуждается в подтверждении каких-либо сделанных мною заявлений, я предоставлю такое подтверждение. В противном случае не вижу причины для дальнейшего обсуждения этого бесчеловечного злодеяния».
Председательница Верховного суда, Хильва Оффо, сказала: «Выслушаем обвиняемых. Признаю́т ли они свою вину?»
Теперь вперед вышел адвокат: «Достопочтенные судьи, все обвиняемые заявляют, что они не виновны в том преступлении, которое им приписывается».
«Неужели? Они признаю́т, что ими были высланы боевые летательные аппараты, напавшие на атолл Лютвен?»
«Они признаю́т, что выслали боевые автолеты, но утверждают, что их так называемое преступление было не более чем вандализмом, так они намеревались лишь уничтожить загрязняющие окружающую среду и отвратительные на вид сооружения, возведенные вопреки правилам Заповедника, и тем самым восстановить естественное очарование ландшафта».
«Как они объясняют массовую гибель обитателей города, сгоревших, утонувших и умерших от удушья?»
«Нет никакого доказательства существования таких обитателей».
«Любопытно! Каким образом они обосновывают подобное заявление?»
«На основе юридической силы и неопровержимых положений нашего законодательства, ваша честь!»
«В высшей степени любопытно! Будьте добры, поясните, ссылаясь, по возможности, на соответствующие положения законов».
«Налицо необходимость разумного истолкования событий. На протяжении многих веков наши законы и наше мышление формировались под влиянием жесткой и безапелляционной доктрины. Эта доктрина, по существу, превратилась в фундаментальный принцип нашего существования в качестве служителей Заповедника. Буквально и по существу, этот принцип безоговорочно запрещает какое-либо заселение атолла Лютвен. Традиционное уважение к нашим общественным учреждениям и к нашему основному законодательству заставляют допустить, что действующие законы соблюдались неукоснительно, так как даже предположить, что мы живем в беззаконном обществе, немыслимо для каждого из нас.
Позвольте мне повторить: все содержание и весь смысл нашего законодательства не допускают существования какого-либо населения на атолле Лютвен! А в отсутствие такого населения обвинять подсудимых в том преступлении, которое им приписывается, невозможно — это обвинение очевидно ложно, пристрастно и ошибочно сформулировано.
Я заявляю, что самым серьезным обвинением, которое может быть предъявлено подсудимым на каких-либо законных основаниях, является обвинение в разжигании костров без получения предварительного разрешения. В этом подсудимые признаю́т себя виновными. Наказанием, предусмотренным за это правонарушение, является штраф в размере двадцати пяти сольдо. Поэтому я прошу достопочтенных судей наложить на подсудимых надлежащий штраф, предоставив этим достойным людям возможность заплатить причитающуюся сумму, и освободить их из-под стражи с тем, чтобы они могли спокойно заниматься своими делами».
Председательница Хильва Оффо обратилась к прокурору: «Желаете ли вы выдвинуть возражение против убедительных доводов защиты?»
«Нет, ваша честь! Эти доводы в высшей степени абсурдны».
«Не думаю, господин прокурор. В логике ответчиков больше смысла, чем может показаться на первый взгляд. В некотором смысле можно утверждать, что не только те, кто, по выражению господина адвоката, «разжигал костры», но и каждый гражданин станции Араминта, живой и мертвый, обязан взять на себя часть вины за происшедшее».
«Очень хорошо, ваша честь! — поднялся на ноги Эльвин Лаверти. — Давайте рассмотрим заявление представителя подсудимых. По его словам, так как никому не разрешено жить на атолле Лютвен, никто фактически там не жил. По сути дела защита утверждает, что на вершинах гор не может быть камней потому, что законы физики не позволяют камням катиться вверх по склону. Пусть будет так! Допустим на какое-то время, что подсудимые имели право ожидать отсутствия какого-либо человеческого поселения на атолле Лютвен, что они намеревались лишь восстановить красоту первозданной природы и не занимались ничем, кроме разжигания костров. Факты, однако, а именно тысячи обугленных тел, свидетельствуют о том, что на месте преступления — простите, на месте восстановления условий окружающей среды — неоспоримо находились люди. Кто были эти люди, не имеет значения. Может быть, это были граждане станции Араминта, отправившиеся на атолл Лютвен провести отпуск и устроившие пикник. А теперь, если достопочтенный представитель подсудимых соизволит свериться с уголовным кодексом, он обнаружит, что преднамеренное разжигание костров без разрешения, приводящее к смертельному исходу, может рассматриваться как преднамеренное убийство — в зависимости от обстоятельств дела. Следовательно, даже если подсудимые обвиняются лишь в разжигании костров без разрешения, они заслуживают сурового наказания».
Адвокат обвиняемых, несколько упавший духом, сказал: «Не могу ничего прибавить к моему предыдущему заявлению, логика которого неопровержима и должна послужить основанием для решения суда».
Хильва Оффо наклонилась вперед: «Вы хотите сказать, что подсудимые руководствовались исключительно желанием устранить загрязнение окружающей среды, когда они подожгли Йиптон?»
«Там никто не жил, ваша честь! Я это доказал — следовательно, какими другими мотивами могли бы руководствоваться подзащитные?»
«Господин адвокат, вы сделали все, что могли, и ваша аргументация отличается почти безукоризненной логикой, хотя и применима исключительно к воображаемым ситуациям. Наш суд — и я думаю, что мои коллеги со мной согласны, — Хильва Оффо взглянула налево и направо, — отвергает вашу гипотезу. Тот факт, что подсудимые располагали тайно приобретенными боевыми летательными аппаратами и очевидно планировали вооруженное восстание, лишь подтверждает справедливость предъявленных им обвинений».
Адвокат молчал. Судья Ведер спросил: «Кто из обвиняемых управлял боевыми автолетами?»
Адвокат повернулся к скамье подсудимых: «Кто-нибудь желает ответить? Я не могу повлиять на исход этого дела, он предрешен».
Торк Тамп спокойно сказал: «Я управлял одним автолетом, Фаргангер — другим. Мы настояли на том, чтобы в одной машине находился Джулиан Бохост, а в другой — Роби Мэйвил. Нам они были нужны в качестве заложников. В противном случае остальные удрали бы раньше времени в космос и оставили бы нас одних отдуваться за их проделки. Пока эти два болвана были под рукой, мы знали, что Вержанс и ее подручные подождут нашего возвращения».
Клайти Вержанс поднялась на ноги и громко воскликнула: «Я хотела бы сделать заявление!»
Хильва Оффо резко отозвалась: «Я не потерплю никаких доктринерских разглагольствований! Наш суд — не трибуна для выражения личных мнений. Если вы не готовы признать свою вину или обосновать свою невиновность вещественными доказательствами, придержите язык!»
Госпожа Вержанс обиженно села. Хильва Оффо продолжила: «Все присутствующие прекрасно понимают, каким должно быть решение нашего суда. Подсудимые виновны в чудовищных преступлениях. Все они приговариваются к смерти. Казнь состоится через неделю».
Заключенных увели. Клайти Вержанс маршировала, выставив вперед квадратный подбородок — ее раздражало то, что ей не позволили продемонстрировать ораторское искусство и разразиться речью по поводу такого торжественного события. Джулиан брел, опустив голову; за ним едва волочил ноги Роби Мэйвил. В арьергарде шли Торк Тамп и Фаргангер — они о чем-то тихо говорили, не проявляя никаких эмоций.
Зал показательных процессов опустел. Глоуэн и Уэйнесс направились в «Старую беседку» и нашли свободный столик снаружи. Им подали гранатовый сок со льдом. Некоторое время они молчали. «Скоро все это кончится, — сказал Глоуэн. — По правде говоря, не выношу судебные процессы, они у меня вызывают тошноту и слабость в коленях. Может быть, карьера в бюро расследований — не для меня».
«Как это может быть? — изобразила удивление Уэйнесс. — Ты — самый молодой командор за всю историю станции Араминта! Все говорят, что в один прекрасный день ты займешь кресло Бодвина Вука».
«Этому не бывать, — проворчал Глоуэн. — Бодвин никогда не уйдет на пенсию. А, ладно! Неважно! Расслабляться нельзя — Намур и Симонетта все еще на свободе, и никто толком не знает, где они могут прятаться. Может быть, они сидят в подводной лодке где-нибудь посреди океана».
«На Эксе они не выживут. Они могли бы как-то существовать на Трое, в одной из летних дач для туристов, пока не кончится провизия. Кроме того, они могут высадиться на Дьюкасе, но куда они пойдут? Неделя не пройдет, как их сожрут какие-нибудь хищники».
«Их единственная надежда — космодром на станции, но теперь его охраняют днем и ночью».
«Значит, их скоро поймают, — уверенно сказала Уэйнесс и взяла Глоуэна за руки. — Вспомни! Через две недели мы поженимся, и ты сможешь жить спокойно до конца своих дней».
«Это было бы неплохо. Мне нравится спокойствие».
Уэйнесс надулась: «Ты сейчас так говоришь. Рано или поздно тебя одолеет охота к перемене мест».
«Возможно. А тебя?»
Уэйнесс задумалась: «До сих пор нашу жизнь нельзя было назвать спокойной».
Они тихо сидели, вспоминая о событиях, определивших их настоящее, и пытаясь представить себе будущее.
3
Беженцам из Йиптона, ожидавшим перевозки на другие планеты, предоставили кров и пищу в четырнадцати лагерях вдоль Мармионского побережья.
От теплого ветра их достаточно защищали палатки, односкатные навесы и хижины, сооруженные из хвороста и пальмовых листьев. Достаточно калорийное питание обеспечивалось пекарней и синтезатором белковых брикетов; в дополнение йипы получали консервы из складских запасов станции и пользовались любой возможностью добыть пропитание на месте. В реке Мар водились мидии, угри, нередко полные икры, и небольшие земноводные; по берегам можно было собирать семена, орехи, стручки и некоторые овощи. Женщины и дети бродили по покрытой лужами отливной полосе, собирая съедобных морских улиток — они умели избегать ядовитых желтых морских жаб, не наступать на шиповатые кораллы и заблаговременно замечать появлявшиеся временами стайки трубочников; они даже ловили трубочников сачками и варили из них уху. Бригады работников со станции Араминта поддерживали порядок, оказывали медицинскую помощь и регистрировали данные обитателей временных лагерей — их имена, возраст, пол и гражданское состояние.
Шард Клатток вылетел на север с аэродрома станции Араминта в управление временных лагерей, находившееся рядом с устьем реки Мар. Здесь он узнал, что йипов регистрировали отдельно в отдельных лагерях — никто не видел причины составлять один общий список всех йипов.
Шард спросил: «Сохранилась ли во временных лагерях какая-то иерархическая структура? Или представители всех каст и уровней, существовавших в Йиптоне, теперь перемешались?»
«Не могу точно сказать, — вздохнул служащий управления. — По сути дела, я ничего о них не знаю — для меня что один йип, что другой».
«Хорошо вас понимаю. Тем не менее, их высшую касту составляют умпы, а они, как правило, очень заботятся о своем статусе».
«По меньшей мере мне известно следующее: умпы настаивали на выделении им особого участка, и мы не видели никаких причин не удовлетворить их запрос. Они собрались в лагере номер три — до него метров четыреста вверх по течению».
Шард прогулялся по берегу к третьему лагерю и зашел в сарай, где размещалось управление. Там его встретила женщина средних лет, крепко сложенная и энергичная — из иммигранток, переселившихся на станцию из Стромы.
«Что вам угодно?» — спросила она.
«Я — командор Шард Клатток из бюро расследований. Как идут дела в третьем лагере?»
«Жалоб нет. Йипы ведут себя вежливо, если с ними обращаются так же вежливо».
«Я заметил, что вежливость обычно помогает. Насколько я понимаю, у вас в третьем лагере собрались все умпы?»
Работница управления мрачновато усмехнулась: «В Йиптоне числились сто восемьдесят два умпа. Здесь, в нашем лагере, сто шестьдесят один умп. Следовательно, при пожаре погиб только двадцать один умп».
«Они это называют «техникой выживания»».
«Я это называю умением бить локтем в глаз и пинать в пах».
Шард выглянул в открытую дверь: «Где они теперь?»
«Кто чем занимается. Одни собирают дикие сливы — вон там, в роще. Они могли бы разбежаться по всему Дьюкасу, если хотели бы — но они не могли не заметить пару длинношеих онниклатов на склоне холма; тростниковый тигр здесь тоже водится. Йипы — не трусы, но и не дураки тоже».
Шард рассмеялся: «Надо полагать, у вас есть список их имен?»
«Есть», — служащая передала ему распечатанный список.
Шард просмотрел его и недовольно поднял глаза: «Это их формальные имена: Хайрам Бардольк Фивени, Кобиндер Моск Тучинандер...»
«Разумеется, но они сообщали нам только такие имена».
«И у вас нет списка их фамильярных имен?»
«Боюсь, что нет. Мы не видели никаких причин интересоваться их кличками».
«Что ж, спасибо за вашу помощь — в любом случае».
Работница управления провожала Шарда глазами — тот подошел к умпу, сидевшему на стволе упавшего дерева. Умп лениво перебрасывал окатыш из одной сильной руки в другую. Шард задал ему вопрос; умп поразмышлял немного, потом пожал плечами и указал рукой в сторону реки.
Шард прошел метров пятьдесят по тропе к речному берегу и заметил йипа, лежащего лицом вниз на поверхности воды. Время от времени йип поднимал голову, чтобы набрать воздуха, после чего продолжал изучение дна. Внезапно йип резко опустил правую руку и, перевернувшись на спину, поднял на вытянутой руке полуметрового угря, извивавшегося в развилке самодельной рогатины. Умп подплыл к берегу и сбросил добычу в корзину.
Шард подошел ближе. Йип, стоявший на коленях и отделявший угря от рогатины, с недоумением поднял голову. Это был уже немолодой человек, примерно тех же лет, что и Шард, хотя он выглядел моложе — широкоплечий, подтянутый, с мускулистыми руками и ногами. Шард сказал: «Ты умеешь ловить рыбу».
Йип пожал плечами: «Угрей легко ловить. Они жирные и ленивые».
«В Йиптоне ты тоже ловил рыбу?»
«Не угрей. Иногда я охотился на скунов и вертляков, но в открытом океане рыбачить не так просто».
«Представляю себе, — отозвался Шард. — Только очень хорошему пловцу такое под силу».
«Да, хороший рыбак плавает как рыба».
«Кажется, я тебя где-то видел. Тебя зовут Селиус. Ты меня помнишь?»
«Нет, не помню».
«Это было давно. Как давно, по-твоему? Пятнадцать лет? Двадцать?»
Йип опустил глаза к корзине: «Не знаю. Не помню».
«Ты помнишь, как меня зовут?»
Йип покачал головой и поднялся на ноги: «Теперь я пойду. Мне нужно ободрать угрей».
«Давай немного поговорим», — сказал Шард. Он отошел на несколько шагов и сел на бревно, прибитое течением к берегу: «Опусти корзину в воду, чтобы угри остались свежими».
Селиус поколебался, но последовал совету Шарда.
«Садись, — предложил Шард, показывая на песок перед собой. — Отдохни».
Селиус присел на одно колено, явно чувствуя себя неловко.
Шард спросил: «Где твой друг Кеттерлайн?»
Селиус наклонил голову в сторону лагеря: «Там. Нам обоим повезло, мы не сгорели».
«Да, вам здорово повезло», — Шард сорвал зубчатую травинку и принялся вертеть ее пальцами. Селиус безрадостно следил за его манипуляциями. «Знаешь, что я думаю, Селиус? — тихо произнес Шард. — Я думаю, что ты мне наврал».
«Почему вы так говорите? — возмущенно воскликнул Селиус. — Никогда я вам не врал!»
«Разве ты не помнишь? Ты сказал, что не умеешь плавать. Кеттерлайн сказал то же самое. Именно по этой причине, по твоим словам, ты не мог спасти госпожу Марью, когда она тонула в Большой лагуне».
«Прошло двадцать лет — я уже не помню, что тогда было».
«Помнишь!» — на мгновение Шард обнажил зубы.
«Нет-нет! — с неожиданной живостью возразил Селиус. — Я всегда говорил правду».
«Ты сказал, что не умеешь плавать, и что поэтому ты не мог спасти госпожу, когда она тонула. Но теперь мы оба знаем, что это было не так. Ты прекрасно плаваешь. И моя жена, Марья, тоже хорошо умела плавать. Ты и Кеттерлайн, вы держали ее под водой, пока она не умерла».
«Нет-нет! Неправда!»
«Кто вытолкнул ее из лодки — ты или Кеттерлайн? На этот раз я докопаюсь до истины!»
Селиус опустил плечи: «Кеттерлайн. Это он все придумал, я ничего не знал».
«Неужели? Ты плавал вместе с Кеттерлайном просто для того, чтобы составить ему компанию?»
«Да-да, именно так».
«А теперь, Селиус, настало время ответить на важный вопрос, и от этого ответа во многом зависит твое будущее. Все остальные в этом лагере переселятся в красивые новые дома, но тебе не разрешат уехать. Тебя заставят сидеть в тесной, душной, темной хижине, и ты больше никогда не увидишь дневной свет и не услышишь человеческие голоса — если не скажешь мне правду. Не пытайся подняться на ноги, или я прострелю тебе кишки, и тебе будет очень больно. А теперь я отведу тебя в темную хижину, где ты останешься один навсегда».
Селиус мучительно спросил: «А что будет, если я скажу правду?»
«Тебя накажут, но не так страшно».
Селиус опустил голову: «Я скажу правду».
«Прежде всего: кто приказал утопить Марью? Быстро! Отвечай — и только правду!»
Селиус опасливо посмотрел по сторонам и ответил: «Намур». Внезапно лицо Селиуса расплылось в типичной для йипов благожелательной улыбке, он преисполнился добродетелью: «Я ему говорил, что не хочу причинять страдания слабой, беззащитной женщине. Но он ко мне не прислушался, несмотря на все мои уговоры. Он утверждал, что эта женщина — инопланетянка, не более чем вредительница, что она злонамеренно вмешивается не в свои дела, не имеет права дышать нашим свежим воздухом, объедать нас и вытеснять заслуженных людей с почетных должностей. Надлежало искоренять таких вредителей из нашего общества. Кеттерлайн признавал, что это логичная концепция — и в любом случае мне приходилось выполнять приказы Намура. У меня не было выбора, я согласился, и дело было сделано».
Несколько секунд Шард молча смотрел на Селиуса. Тот начал беспокоиться и оглядываться.
Шард сказал: «Ты мне не все рассказал».
Селиус энергично возразил: «Но я все рассказал! Что еще можно рассказать?»
«Почему Намур приказал тебе пойти на такое преступление?»
«Я же объяснил! Намур перечислил все причины!»
«Не мог же ты действительно ему поверить!»
Селиус пожал плечами: «Кто я такой, чтобы допрашивать Намура?»
«И ты на самом деле поверил, что Намур приказал убить госпожу Марью по этим причинам?»
Селиус снова пожал плечами: «Побуждения Намура мне непонятны. Я — йип из Йиптона, происходящее на станции было для меня полной загадкой».
«Намур, разумеется, не давал вам такое поручение от своего имени. Кому он помогал?»
Селиус смотрел на другой берег реки: «Это было слишком давно. Я больше ничего не помню».
«Кто просил Намура это устроить? Симонетта?»
«Симонетты уже не было на станции».
«Тогда кто же?»
«Даже если я это знал, теперь уже не помню».
Шард поднялся на ноги: «Ты ответил на мои вопросы — надо полагать, настолько правдиво, насколько это для тебя возможно».
«Да-да, совершенно верно! Будьте уверены — вы можете положиться на правдивость моих слов! А теперь, когда вы узнали все, что хотели узнать, я пойду обдирать угрей, ладно?»
«Не торопись. Ты отнял у Марьи жизнь».
«Ну да — двадцать лет тому назад. Так что подумайте сами — она мертва уже двадцать лет и останется мертвой на веки вечные. Что такое двадцать лет по сравнению с предстоящей вечностью? Мимолетное мгновение! Кто вспомнит об этом мгновении, скажем, через сто тысяч лет?»
Шард печально вздохнул: «Ты у нас философ, Селиус. Я не такой многосторонний человек, в связи с чем вы оба — ты и Кеттерлайн — теперь поедете со мной на станцию Араминта».
«Но почему? Мне больше нечего рассказать!»
«Поживем — увидим».
4
Шард отвез Селиуса и Кеттерлайна на станцию Араминта. Их посадили в одиночные камеры и допрашивали отдельно. Воспоминания Кеттерлайна соответствовали рассказу Селиуса во всех существенных подробностях, хотя он не был так красноречив.
Селиуса привели в конференц-зал старого флигеля бюро расследований. Это помещение редко использовалось, так как в нем царил полумрак — никто не удосужился сменить устаревшие осветительные приборы. Йипа усадили на подушки тяжелого старого кресла, обращенного к возвышению, где стояла трибуна для выступлений должностных лиц. Здесь его оставили в одиночестве на полчаса, чтобы он успел поразмышлять над достойными сожаления обстоятельствами, в которых он оказался благодаря сотрудничеству с Намуром. Зал с темно-коричневой обшивкой стен из тонко распиленного фаникового капа освещали только три небольшие панели, установленные высоко напротив трибуны — эти панели скорее усиливали, нежели рассеивали ощущение полумрака. Селиус сначала сидел тихо, но вскоре стал нервничать, постукивая пальцами по ручкам кресла в такт неритмичной музыке йипов.
Бодвин Вук, нарядившийся в необычный костюм — мешковатые черные бриджи, темно-красную тунику, черные сапоги, белый галстук и мягкую судейскую шапочку из черного вельвета, появился в зале, взошел на возвышение и уселся на трибуне. Только после этого он соблаговолил взглянуть на Селиуса: «Ты — убийца!»
Селиус с ужасом смотрел на грозный темный силуэт. Наконец он выдавил: «Это было давно, очень давно».
«Давность ничего не значит, — нараспев произнес Бодвин Вук. — Взгляни на свои руки! Они толкали слабую женщину под воду, все глубже и глубже, а она вырывалась, она хотела дышать, но не смогла — и, к своему величайшему сожалению, умерла. Что ты смеешь сказать по этому поводу?»
«Мне все объясняли по-другому! — жалобно воскликнул Селиус. — Мне сказали, что я сделаю великое дело — и кто может с этим поспорить? Это инопланетное существо, эту прихлебательницу привезли наслаждаться роскошью, а нас в Йиптоне за людей не считали!»
Бодвин Вук устремил взор в потолок: «Этот аргумент уже не убедителен — говори по существу».
«Что я могу сказать? Вы уже все знаете!»
«Не все! Ты умалчиваешь факты — хотя, может быть, сам это не осознаешь».
Селиус моргнул: «Я назову любые факты, если мне скажут, в чем они заключаются».
«Вопрос — важнейший вопрос — заключается в следующем. Намур приказал тебе утопить эту женщину — но кто отдавал приказы Намуру?»
«Это мне неизвестно».
«Может быть — а может быть и нет. Я объясню это кажущееся противоречие. Твой мозг похож на огромный склад, состоящий из миллионов отделений памяти. Каждое отделение зарегистрировано и обозначено в твоей индивидуальной системе поиска информации. Назовем эту систему «секретарем». Когда тебе нужно вспомнить тот или иной факт, секретарь просматривает указатель обозначений и сразу узнает, где хранится этот факт; он его достает, и ты его вспоминаешь. Этот секретарь прилежно трудится. Но каждый день на склад поступают все новые и новые пакеты информации, и каждый нужно обозначить и зарегистрировать. Неизбежно мозг перегружается или захламляется. Иногда секретарь выбрасывает старые пакеты или даже вырывает целые страницы из указателя обозначений. Но чаще всего он просто заталкивает старые пакеты подальше, в темные углы, затянутые паутиной. Время от времени секретарь обновляет и переписывает указатель обозначений. А иногда он ленится или становится слишком брезгливым и притворяется, что старые грязные пакеты вообще не существуют, представляя тебе ошибочный отчет. И в результате в дальних углах твоего мозга незаметно для тебя накапливаются забытые кучи информационного мусора. Все это достаточно понятно?»
«Если вы так говорите, значит, так оно и есть! Я вынужден признать превосходство ваших концепций».
«Вот именно. А теперь, к делу! Я задам вопрос. Ты должен послать своего секретаря на поиски ответа — бегом, со всех ног! Ты готов?»
«Да, готов».
«Вопрос: кто приказал тебе утопить госпожу Марью?»
«Намур».
«Ха-ха! Секретарь выполняет обязанности как положено. Еще вопрос: кто поручил Намуру отдать тебе такой приказ?»
«Не знаю!»
Бодвин Вук нахмурился: «Секретарь пренебрег своими обязанностями. Придется снова дать ему самые строгие указания. Пусть проверит указатель обозначений как можно внимательнее».
Селиус всплеснул руками: «Не могу вам ничего сказать! Я хотел бы пойти прогуляться, пожалуйста».
«Еще не время — по сути дела, мы только начали».
«Ай-ай-ай! Чего еще вы от меня хотите?»
«Не беспокойся, все будет хорошо. Мы знаем, как помочь секретарю твоего мозга. Сначала мы должны терпеливо прочитать весь указатель обозначений, осветить все темные углы, срывая паутину и заглядывая во все щели в поисках забытых воспоминаний. Твой мозг, по существу, подобен дикому континенту, полному затерянных и неизведанных областей — и мы обязаны их изучить, проникая в самые недоступные места. Рано или поздно мы найдем тот пакет, который ищем — но это тяжелая работа. По ходу дела придется узнать о тебе гораздо больше, чем мы хотим знать».
Селиус был явно подавлен: «Мне кажется, это бессмысленное занятие — особенно в том случае, если пакет, который вы ищете, безвозвратно потерян».
«Придется рискнуть, — пожал плечами Бодвин Вук. — Начнем же этот поиск немедленно, нет никаких оснований для потери времени!»
В лаборатории бюро расследований два специалиста сначала ввели Селиусу обезболивающие препараты, а потом подсоединили электродами к его центральной нервной системе чрезвычайно деликатные приборы. Аналитическая вычислительная машина начала обработку информации. В конечном счете удалось выделить эпизод, служивший предметом расследования, сфокусироваться на нем и изучить его.
Факты соответствовали утверждениям Селиуса, но полученные данные отличались гораздо большей подробностью. Они позволили выявить, в частности, пугающее отсутствие каких-либо эмоций, связанных с убийством.
В числе деталей, зарегистрированных компьютером, было ироническое замечание Намура, сопряженное с именем и взглядом через плечо.
Изображение фигуры, стоявшей за спиной Намура, было четким; имя поддавалось безошибочному определению.
От Селиуса больше ничего не требовалось, и его сознание было восстановлено. Два констебля из бюро расследований отвели его в старую тюрьму за мостом через реку Уонн, где ему следовало ожидать окончательного приговора в компании Кеттерлайна.
Шард и Бодвин Вук совещались в кабинете директора бюро расследований. Хильда подала им чай и печенье.
«Наконец, — сказал Бодвин Вук, — мы раскрыли эту тайну».
«Двадцать лет она лежала камнем на моей груди».
«А теперь что вы будете делать? Это зависит только от вас».
«Доведу дело до конца — другого выхода нет».
Бодвин тяжело вздохнул: «Пожалуй, что так. А Глоуэн — как насчет него?»
«Он должен знать, как утонула его мать. Позовите его, и мы сразу поставим его перед фактами».
«Как знаете», — Бодвин Вук наклонился к микрофону и дал указания. Прошло десять минут — на станции Араминта уже сгущались сумерки. Глоуэн приоткрыл дверь. Взглянув на отца и суперинтенданта, он зашел в кабинет и, после приглашения Бодвина, сел на стул.
Сухим официальным тоном, выражаясь предельно лаконично, Бодвин Вук изложил сведения, полученные с помощью Селиуса и Кеттерлайна. Закончив, Бодвин откинулся на спинку кресла.
Глоуэн взглянул на отца: «И что мы теперь будем делать?»
«Продолжим расследование утром».
5
На рассвете с моря обрушился ливень, скоро умчавшийся в холмы на запад. Через два часа солнце выглянуло в разрыв между облаками, и вся станция Араминта, казалось, воссияла.
К пансиону Клаттоков приближались шесть человек. Они зашли в вестибюль; Шард Клатток поговорил со швейцаром. Он услышал то, что хотел услышать. Все шестеро — Шард, Глоуэн, Бодвин Вук, пара сержантов из бюро расследований и надзирательница женского отделения местной тюрьмы — поднялись по лестнице на второй этаж. Они промаршировали по коридору и остановились перед дверью, ведущей в апартаменты Спанчетты. Шард нажал кнопку звонка. Наступила длинная пауза — Спанчетта, по-видимому, изучала непрошеных посетителей на экране своей охранной системы.
Дверь не открывалась — сегодня утром Спанчетта решила не принимать гостей. Правила вежливости требовали, чтобы незваные посетители удалились, истолковывая неприветливость Спанчетты так, как им заблагорассудится. Шард, однако, нажал кнопку звонка во второй и в третий раз.
Наконец из громкоговорителя донесся раздраженный голос Спанчетты: «Сегодня утром я не принимаю. Приходите в другой раз, но не сегодня и не завтра».
Шард проговорил в микрофон: «Открой дверь, Спанчетта. Мы здесь по официальному делу и не нуждаемся в приглашении».
«Что вам нужно?»
«Нам необходимо проконсультироваться с тобой по важному вопросу».
«У меня нет настроения кого-нибудь консультировать — честно говоря, сегодня я не слишком хорошо себя чувствую. Вам придется вернуться через пару дней».
«Это невозможно — мы обязаны с тобой поговорить. Открывай, или нам придется послать за запасным ключом к швейцару».
Прошла еще минута, после чего дверь распахнулась, открыв взору стоящих в коридоре величественную фигуру Спанчетты в длинном платье из вишневого вельвета с черным, расшитым бриллиантовыми кружевами жилетом; на ногах у нее были непропорционально маленькие заостренные тапочки, подобающие скорее танцовщице, нежели такой матроне. Ее блестящие черные волосы, как всегда, были завиты кудряшками и громоздились над широким белым лбом пирамидой невероятных размеров. Объем ее груди внушал почтение; ее бедра подавляли воображение. Как всегда, Спанчетта казалась заряженной некой жизненной силой — тяжеловесной, грубой, полнокровной. Она сердито отступила, когда Шард широко раскрыл дверь и вошел в роскошную мраморную приемную.
Спанчетта воскликнула жгучим контральто: «Какое хулиганство! Но опять же — ты никогда не умел себя вести. Ты — стыд и позор дома Клаттоков!»
Пять остальных посетителей тоже зашли в приемную. Спанчетта разглядывала их с отвращением: «Что все это значит? Объяснитесь и уходите — я займусь вашими делами позже. В данный момент у меня нет никакой возможности...»
Бодвин Вук прервал ее: «Спанчетта, довольно болтовни! Мы все сделаем по правилам». Он обратился к надзирательнице: «Обыщите ее хорошенько — каждую складку, каждое углубление; она — хитрая бестия».
«Одну минуту! — взвыла Спанчетта. — Я не верю своим ушам! Вы что, с ума сошли? В чем меня обвиняют?»
«Разве ты не знаешь? — тихо спросил Шард. — В убийстве».
Спанчетта замерла: «В убийстве? В каком убийстве?»
«В убийстве Марьи».
Спанчетта закинула голову назад и расхохоталась — возможно, от облегчения — так, что монументальный столб ее темных кудрей стал угрожающе раскачиваться: «Ты что, издеваешься? Какие у тебя улики? По сути дела, какие могут быть улики, если преступления не было?»
«В свое время тебя поставят в известность. Надзирательница, обыщите арестованную. Заткнись, Спанчетта, если хочешь сохранить какое-нибудь достоинство!»
«Это чудовищное, неслыханное преследование! Я подам на вас в суд! Я найму лучших адвокатов!»
«Твое право».
Надзирательница произвела тщательный обыск, но ничего не нашла.
«Очень хорошо, — сказал Бодвин Вук. — Вас отведут в мое управление, где вам будут предъявлены формальные обвинения. Не желаете ли переодеться или накинуть плащ?»
«Это какая-то оскорбительная бессмыслица! — бушевала Спанчетта. — По-моему, все вы свихнулись. Никуда я с вами не пойду!»
Бодвин Вук привык к таким сценам: «Спанчетта, вы можете идти сама — или вас свяжут по рукам и ногам и отвезут в тачке. Так или иначе вам придется подчиниться. Надзирательница поможет вам надеть что-нибудь подходящее».
«Еще чего! Как все это утомительно и неудобно! — пробормотала Спанчетта. — Я накину плащ». Она повернулась, чтобы выйти из приемной. По знаку Бодвина Вука за ней тут же последовали надзирательница и два сержанта. Спанчетта остановилась и раздраженно махнула рукой: «Я сама найду свой плащ! Можете не беспокоиться!»
«Это было бы не по правилам, — возразил Бодвин Вук. — Мы обязаны выполнять правила. Вы не можете передвигаться без сопровождения».
«Я буду делать все, что захочу! — завопила Спанчетта, отталкивая надзирательницу. — Вам придется подождать!» Она повернулась к двери в гостиную.
«Я выполняю приказ, — сказала надзирательница. — Я обязана вас сопровождать».
«А я вам это запрещаю! Это ни в какие рамки не лезет, я этого не допущу!»
Шард и Бодвин Вук переглянулись, озадаченные и внезапно встревоженные. Поведение Спанчетты, истерическое от природы, становилось преувеличенно мелодраматическим.
«Один момент! — вмешался Бодвин Вук. — Вы очень расстроены. Присядьте в кресло и возьмите себя в руки. Мы принесем ваш плащ».
Спанчетта ничего не хотела слышать и попыталась выбежать из приемной. Два сержанта схватили ее под руки, подвели к креслу и заставили сесть. Спанчетту пристегнули наручниками к ручке кресла и оставили под присмотром надзирательницы. Все остальные осторожно обследовали апартаменты. В бывшей спальне Арлеса они обнаружили Симонетту, дремавшую в постели. В соседнем кабинете сидел и читал книгу Намур. Он поднял голову, не выразив никакого удивления: «Да, господа? Чем я могу быть вам полезен на этот раз?»
«В последний раз», — сказал Бодвин Вук.
Намур задумчиво кивнул и закрыл книгу; он нагнулся, чтобы положить книгу на столик. Глоуэн бросился вперед и схватил его за кисть, выхватив небольшое устройство, позволявшее Намуру ослепить присутствующих внезапной вспышкой, а затем перестрелять их по одному. Шард заломил Намуру руки за спину и связал их липкой лентой. Обыскав Намура, он нашел и удалил пистолет, кинжал и эжектор, стрелявший ядовитыми шипами.
«Намур — ходячий арсенал! — прокомментировал Бодвин Вук. — Теперь, надеюсь, он безопасен?»
«Надеюсь, — отозвался Шард. — Когда имеешь дело с Намуром, ни в чем нельзя быть уверенным. Он может прыснуть ядом в глаза из-под языка — так что не приглядывайтесь к нему слишком близко».
Намур устало рассмеялся: «Я не такой маньяк, как вы себе представляете».
Шард слегка усмехнулся: «Так или иначе, дорога за твоей спиной усеяна трупами».
Бодвин Вук спросил с клиническим любопытством: «Вы считали, сколько человек вы убили?»
«Нет», — Намур отвернулся со скучающим видом, после чего спросил: «По каким правилам играем — по местным или межпланетным?»
«Конечно, по межпланетным, — ответил Шард. — В противном случае пришлось бы потратить уйму времени и усилий на три отдельных судебных процесса. Местные законы в данном случае противопоказаны».
6
Задержанных потихоньку вывели из пансиона Клаттоков через задний вход и отвезли на аэродром, где их уже ожидал Чилке в туристическом аэромнибусе. Невзирая на громкие протесты Симонетты и Спанчетты, их заставили взойти на борт и пристегнули наручниками к сиденьям. Намур молчал.
Чилке поднял аэромнибус в воздух и запрограммировал автопилот; воздушный аппарат полетел на запад. Трех арестантов сопровождали Шард, Бодвин Вук и Глоуэн. Бодвин Вук посоветовал всем присутствующим устроиться поудобнее: «Нам еще далеко лететь».
«Куда вы нас везете?» — требовательным тоном спросила Симонетта.
«В свое время узна́ете. Вам пункт назначения хорошо известен».
«Какая-то чушь собачья! — взорвалась Симонетта. — Скандал! Все это абсолютно незаконно!»
«Возможно, — нежно отозвался Бодвин Вук. — В том случае, если бы мы действовали от имени бюро расследований. Но это не так. В данном случае мы действуем в качестве агентов МСБР — и, как уже давно понял Намур, играем по другим правилам».
«Это отвратительный фарс! Противный напыщенный старикашка! Ничего не понимаю».
В голосе Бодвина Вука появилась нотка раздражения: «По сути дела, здесь и объяснять-то нечего. Методическое руководство МСБР предусматривает четыре уровня реагирования, соответствующих четырем уровням тяжести преступлений. Четвертый уровень — самый оперативный и бесцеремонный. В случаях массовых и особо опасных преступлений — таких, как уничтожение Стромы — допускаются карательные меры четвертого уровня».
«Я не имела никакого отношения к уничтожению Стромы! — вскричала Спанчетта. — И, тем не менее, вы затащили меня в этот грязный омнибус!»
«В случае Стромы вы — соучастница, укрывавшая исполнителей преступления».
«Кроме того, — мрачно вмешался Шард, — на твоей совести уже двадцать лет преднамеренное убийство. Ты поручила Намуру устроить так, чтобы Марья утонула — и он выполнил твое поручение с помощью йипов, Селиуса и Кеттерлайна. Йипы признались, факт преступления установлен, и вы оба понесете наказание».
Спанчетта повернулась к Намуру: «Скажи им, что это не так, что я никогда тебя ни о чем таком не просила! Ты обязан это сделать — нет никаких причин для того, чтобы меня куда-то тащили вместе с вами!»
Намур сказал: «Спанчетта, я устал. Непреодолимое течение судьбы влечет нас в места отдаленные, и я больше не хочу сопротивляться. Они сказали правду. Я не намерен ее отрицать, и тебе придется плыть по течению вместе с нами».
Спанчетта издала нечленораздельный возглас и отвернулась, глядя на прекрасный пейзаж, который ей больше никогда не суждено было увидеть.
Омнибус летел всю ночь над пустынным Западным океаном и с рассветом прибыл к южному континенту Эксе, после чего морские просторы сменились болотами, покрытыми черной слизью, и коврами гниющих тропических зарослей. За два часа до полудня над горизонтом показался серый конический силуэт потухшего вулкана Шатторака — остров в зеленом море вонючих болот и джунглей. Теперь вершина Шатторака обезлюдела — когда-то это место использовалось Симонеттой в качестве тюрьмы, где содержали и пытали ее врагов, в том числе Чилке и Шарда Клаттока.
Омнибус приземлился; арестанты неохотно спустились на землю и стояли, оглядываясь по сторонам. Все местные сооружения уже развалились — кроме небольшого бетонного бункера, ранее служившего укрытием для оборудования системы связи.
«Теперь вы дома — здесь вы проведете остаток своей жизни, — сказал Бодвин Вук. — Не ожидайте посетителей. Не ожидайте милосердия. Не ожидайте новостей. Вам придется полагаться исключительно на себя».
«Не знаю, расположены ли вы выслушивать советы, — прибавил Глоуэн, — но я все равно кое-что посоветую. Обратите внимание на частокол, окружающий вершину. В нескольких местах в нем образовались проломы. Первым делом нужно залатать эти дыры — в противном случае на вас нападут хищники из джунглей. Мы оставим дюжину ящиков с провизией. Под старым кухонным навесом вы, может быть, найдете еще какие-нибудь консервы».
«Но эти запасы скоро кончатся, и мы умрем с голода!» — в отчаянии воскликнула Спанчетта.
«Не умрете, если будете работать, — возразил Шард. — Симонетта знает, как здесь жили заключенные. Снаружи, за частоколом, они выращивали овощи. Вам ничто не мешает делать то же самое — мы оставим садовые инструменты и семена. Кроме того, в джунглях можно найти орехи, съедобные стручки, ягоды и корневища — но в джунглях находиться очень опасно. И все же, вы скоро усвоите навыки выживания. Узники Симонетты сооружали жилища в кронах деревьев, с лестницами, которые поднимали на ночь. Может быть, какими-то из этих хижин еще можно пользоваться. Так или иначе, жизнь на Шаттораке поставит перед вами множество интересных и трудных задач».
«Какой ужас! Какой позор! — рыдала Спанчетта. — Как может быть, чтобы я, Спанчетта Клатток, карабкалась на деревья по ночам, чтобы меня не сожрали хищники?»
«Это единственная в своем роде тюрьма, — продолжал Шард. — Вы можете бежать в любое время, когда пожелаете. Ворота частокола всегда открыты, а охраны теперь нет, так что вам не придется составлять тайные заговоры. В тот день, когда вы решите отсюда уйти, просто-напросто выйдите за ворота, спуститесь по склону и попробуйте добраться до берега океана».
«Ваши советы вдохновляют, — сказал Намур. — Мы начнем планировать побег немедленно».
Чилке обратился к Симонетте: «Мне очень жаль, госпожа Зигони, что все так кончилось. Не могу сказать, что я всегда был на вас в обиде. Однажды мы с вами отменно отобедали, и вы заплатили за обед. Но потом вы приказали меня бросить в яму — вон туда, помните? Мы можем пойти на нее посмотреть — я до сих пор с криком просыпаюсь по ночам, когда ее вспоминаю. Кроме того, вы задолжали мне заработную плату за шесть месяцев. Полагаю, сейчас у вас нет возможности со мной рассчитаться?»
Симонетта молча смотрела на Чилке ненавидящими глазами.
«Неважно! — снисходительно махнул рукой Чилке. — Я на вас не в обиде. В конце концов, в отличие от Шарда, я провел в яме всего одну ночь».
Чилке забрался в кабину омнибуса; за ним последовали Шард, Бодвин и Глоуэн. Намур, Спанчетта и Симонетта стояли, провожая глазами омнибус — тот поднялся в небо, постепенно превратился в точку над восточным горизонтом и скрылся.
Глава 9
1
На Мармионском побережье йипов больше не было — от четырнадцати лагерей не осталось никаких следов. К востоку редкие пологие валы лениво катились по глади лазурного залива. Прибой набегал на пляж, бормоча и шипя пеной, после чего неторопливо отступал. Ветер раздувал шевелюры пальм, но теперь уже некому было слушать шелест пальмовых листьев. Йипы появились и исчезли, оставив после себя только обугленный выступ коралла посреди безбрежного океана. Их всех, всех до одного, перевезли на Таинственные острова Муранского залива на планете Розалия.
2
Глоуэн и Уэйнесс справили свадьбу в Прибрежной усадьбе. Кора Тамм настаивала на традиционной церемонии — со свечами, музыкой и древним обрядом обмена золотыми обручами — и молодожены уступили ее просьбе. Теперь, приютившись во временной избушке на участке, выделенном у основания холмов Боло, они планировали строительство своего нового дома. Дом этот, из тесаных деревянных брусьев и глинобитных панелей, должен был разместиться на пологом травянистом холме над спокойным ручьем. За домом остались бы уже выросшие на участке две кряжистые ромовые яблони, а по бокам они собирались посадить пару сильванских вязов. Ожидая прибытия машин, необходимых для того, чтобы вырыть яму под фундамент, залить его и сформировать стены дома, они сажали виноградные лозы на склоне холма и фруктовые деревья на лугу неподалеку.
3
Левин Бардьюс снова посетил заповедные приюты, устроенные управлением Заповедника, и с удовлетворением обнаружил, что его былой энтузиазм не истощился. В этот раз, однако, он был в аналитическом настроении и делал многочисленные заметки. Он пришел к заключению, что очарование приютов объяснялось не мистическими свойствами и не ожиданиями постояльцев, а последовательным применением определенного сочетания практических методов.
Основная общая характеристика каждой такой гостиницы очевидна: сооружение должно быть неотъемлемой частью ландшафта, без какого-либо вмешательства извне, то есть без цветовых контрастов, без создающих дисгармонию форм, без музыки и прочих развлечений. Комфорт, тишина и хороший повар имеют большое значение, так как их отсутствие раздражает постояльцев. Кроме того, персонал должен носить ненавязчивую фирменную одежду и вести себя вежливо, но беспристрастно, без фамильярности и чрезмерной любезности.
Бардьюс проводил в каждом из приютов по два-три дня. На этот раз он путешествовал один — Флиц больше интересовалась другими вещами.
Когда инспекция заповедных приютов закончилась, у Бардьюса не осталось никаких дел на станции Араминта. Новое население Таинственных островов точно соответствовало его целям. Бывшие обитатели Йиптона отличались непосредственностью, податливостью, превосходным телосложением и склонностью окружать себя музыкой, цветами и праздничной атмосферой — склонностью, которой Бардьюс намеревался потворствовать. Тем не менее, он собирался открыть школы и обеспечить достаточные возможности для изменения общественного положения — на тот случай, если кто-либо предпочтет порвать с образом жизни, навязанным Таинственными островами.
Кроме того, Намура и Симонетту теперь можно было исключить из числа участников человеческой комедии. Несмотря на вполне объяснимое отвращение к этим людям, Бардьюс не мог представить себе их нынешнее существование без содрогания. Он заставил себя не думать о них и запретил себе вспоминать о них.
Настало время отъезда. Бардьюса ждали многочисленные дела в Застере, на планете Яфет у Зеленой звезды Гилберта. Ему предстояла нелегкая задача всесторонней реорганизации своих слишком многочисленных и разбросанных по Ойкумене предприятий: утомительные совещания, обсуждение технико-экономических обоснований вложения капитала в новые проекты, подписание бесконечных утверждений и резолюций. После чего, в том случае, если его не отвлечет какая-нибудь авария или чрезвычайная ситуация, он намеревался вернуться на Розалию — его интерес к строительству гостиницы на Разливе граничил с одержимостью.
Эгон Тамм и его супруга устроили в Прибрежной усадьбе прощальный прием в честь Левина Бардьюса. После обеда гости вышли на веранду. На побережье Дьюкаса уже наступила осень — в прохладном воздухе витал чуть едкий аромат дровяного дыма и опавших листьев. Солнечный свет сочился бликами сквозь кроны деревьев; рядом, практически под самой террасой, мирно струилась река. Небо, воздух и весь пейзаж были напоены безмятежной меланхолией.
Разговор на веранде сначала не вязался — гости обменивались редкими тихими фразами. В числе приглашенных были мигранты из Стромы: бывший смотритель Заповедника Алджин Боллиндер с женой Этруной и дочерью Сунджи, еще один бывший смотритель, Уайлдер Фергюс, с супругой Ларикой, с также несколько старых друзей и подруг Уэйнесс, в частности Танкред Сахуц и Аликс-Мари Суорн. Кроме того, были в наличии госпожа Лэйми Оффо и ее сын Ютер (некогда один из «бесстрашных львов»), Шард Клатток и Клод Лаверти с супругой Вальдой. Бодвин Вук сидел несколько поодаль от всех, низко натянув на лоб мягкий черный берет. Глоуэну показалось, что Бодвин не в духе — во всяком случае, сегодня он не демонстрировал обычное изысканно-раздражительное самодовольство.
Некоторое время собравшиеся обсуждали беспрецедентный масштаб жилищного строительства на территории анклава станции Араминта, вызывавший повсеместные задержки и простои. Лэйми Оффо предложила Левину Бардьюсу позвонить в управление компании «ЛБ» и положить конец этому безобразию. Бардьюс разделял ее нелестное мнение о местном отделе бытового обслуживания, но вежливо отказался — вот если бы госпожа Оффо предложила ему построить еще дюжину заповедных приютов, он с радостью взял бы на себя такую задачу. На территории Троя было еще много мест, идеально подходивших для строительства небольших укромных заезжих домов — например, на Вересковой степи Фрупа, где андорилы играли в городки из костей, а также в скалах на Китовом мысу, где величественные штормовые валы Южного океана разбивались фейерверками брызг об отвесные утесы.
Лэйми Оффо игриво возражала: сама по себе это прекрасная мысль, но если Бардьюсу позволят дорваться до строительства в Заповеднике, на всем Дьюкасе и по всему Трою через каждые три километра будет торчать постоялый двор, забитый туристами с биноклями и видеокамерами. Кроме того, почему он оставил без внимание Эксе? Туристы без ума от кровожадных монстров!
Бардьюс был вынужден признать, что госпожа Оффо, несомненно, лучше представляла себе насущные потребности Заповедника, и что впредь он будет всецело руководствоваться ее рекомендациями.
На несколько минут воцарилась тишина — на всех действовал опьяняющий покой осеннего вечера. Эгон Тамм вздохнул и поднялся на ноги: «Худшее позади — отныне у нас нет врагов, кроме злополучных болванов в отделе бытового обслуживания».
«Боуэр Диффин, пожалуй, не заслуживает расстрела без суда и следствия, — заметил Глоуэн, проявляя непопулярную снисходительность к координатору жилищного строительства. — Тем не менее, он клянется, что не может прислать к нам экскаваторы раньше, чем через два месяца».
«Расстреливать его бесполезно, — пожала плечами Ларика Фергюс. — А вот выпороть его хорошенько не помешало бы».
Ютер Оффо, которому сулили место профессора исторической философии в Лицее, торжественно заявил: «История Кадуола завершилась! Прошлое миновало и уже становится нереальным. Наступает эпоха, свободная от социальных потрясений и конфликтов. Осталось возмущаться мелкими неприятностями и перемывать косточки соседям».
«С меня довольно потрясений, — насмешливо отозвалась Ларика Фергюс. — В спокойном, размеренном существовании есть свои достоинства».
Ютер нахмурился, глядя в небо: «Мало-помалу спокойное, размеренное существование превращается в апатию, в летаргическое безразличие, в свою очередь сменяющееся ленью, нерадивостью и коррупцией. Откуда возьмутся благородство, честность, трудолюбие, предусмотрительность? Добродетели не растут, как сорняки. Разве можно жить без романтики? Без выдающихся достижений? Без приключений, славы, героизма?»
«Я уже не в том возрасте, — вздохнула госпожа Фергюс. — Вчера вечером я упала и ушибла колено».
«О чем вы говорите? — недовольно вмешалась Лэйми Оффо. — Только что случились две невероятные трагедии. Жаловаться на синяки сегодня, когда мы не можем даже похоронить всех погибших, по-моему, некрасиво».
Бывший смотритель Боллиндер задумчиво дергал свою пиратскую бороду: «Кошмарные события, согласен — но, может быть, они послужат чем-то вроде оздоровительного катарсиса. Было бы неплохо, если бы наши потомки чему-то научились на нашем опыте».
«Я твой потомок! — заявила отцу Сунджи Боллиндер. — Чему, по твоему, я должна научиться?»
«Человек должен быть человеком, а не свиньей! Человек должен выполнять обещания, заслуживать доверия и жить так, чтобы не стыдиться своего прошлого. К черту извращенную философию! К дьяволу идеологические миазмы и экзотические культы!»
«Почему ты не сказал мне раньше? — поразилась Сунджи. — Звездолет улетел, я безвозвратно испорчена».
Алджин Боллиндер печально покачал головой: «Хотел бы я знать, чему ты будешь учить своих детей».
«Сунджи — себе на уме, — заметила Аликс-Мари. — Вот увидите, она еще будет прятать от своих отпрысков их ботинки, чтобы они не вылезали из окна по ночам и не занимались всякими безобразиями».
Сунджи томно вытянула ноги, положив одну на другую: «Вопреки устоявшемуся мнению, у меня нет привычки молчать в тряпочку. Но никто не интересуется моими наблюдениями, потому что, как только я открываю рот, имеет место очередное постыдное разоблачение. В данный момент вынуждена признаться, что мир стал скучнее без Клайти Вержанс. Жаль, что старая бодливая корова так плохо кончила».
Лэйми Оффо чопорно улыбнулась: «У нас все еще есть Бодвин Вук и его неподражаемые выходки. Наслаждайтесь ими, пока он не покинул этот мир! Когда еще природа умудрится породить такого самовлюбленного нахала?»
Бодвин Вук встрепенулся, выпрямился и ударил кулаком по столу: «Ваши слова возымели каталитическое действие! Можете считать, что я сложил с себя полномочия суперинтенданта бюро расследований — сей момент! Мое решение бесповоротно! Отныне, оскорбляя меня, помните, что вы оскорбляете свободного, независимого человека — трепещите!»
Это заявление вызвало хор возбужденных восклицаний: «Не может быть! Без Бодвина охрана правопорядка станет пустым звуком! Кто будет наводить ужас на преступников? Кто будет поправлять галстуки констеблям?»
«И потребуется преемник, достойный занять знаменитое кресло суперинтенданта! — прибавила Уэйнесс. — Я выдвигаю кандидатуру Руфо Каткара!»
«Бодвин шутит, — успокоительно сказала Кора Тамм. — Он просто хочет нас расшевелить, мы что-то загрустили».
«Не верьте ни одному слову этого старого мошенника! — проворчала Лэйми Оффо, вечно устраивавшая перепалки с Бодвином на собраниях общества садоводов. — Он умеет, как никто другой, внушать несбыточные надежды».
Бодвин Вук взревел: «Даже когда я пытаюсь тихо уйти в ночь забвения и безвестности, не хлопая дверью и не нарушая беспробудный сон разума, одолевающий обывателей, меня обвиняют во всех смертных грехах!»
Эгон Тамм повернулся к Бардьюсу: «Кстати, а где Флиц? Ее пригласили, а она не пришла. Юстеса Чилке тоже нет».
Бардьюс усмехнулся: «Флиц и Юстес Чилке — так же, как Бодвин Вук — сложили с себя полномочия. Отныне Чилке — капитан космической яхты «Фортунатус». Он сообщил об этом обстоятельстве Фелиции, они долго совещались и наконец решили бродяжничать, блуждая от одной планеты к другой».
Даже Сунджи вытаращила глаза: «Чилке? Флиц?»
«Вот именно. У них больше общих интересов, чем может показаться. Думаю, в один прекрасный день они залетят по пути на станцию Араминта и поделятся рассказами о местах далеких и удивительных».
Позже, когда гости уже расходились по домам, Бардьюс присоединился к Глоуэну и Уэйнесс, сидевшим в углу веранды: «Мы оставили «Фортунатус» в Баллилу, и теперь он принадлежит Чилке. Ни Эгон Тамм, ни Бодвин Вук не возражали, так как я сделал им несколько одолжений — в том числе передал управлению Заповедника экспроприированную космическую яхту «Мотыжник». Кроме того, я проконсультировал их по поводу имущества Титуса и Симонетты Зигони. Консерватор имеет право требовать от наследников этой парочки, если таковые имеются, возмещения катастрофических убытков, нанесенных в Строме. Вся недвижимость в Строме принадлежала управлению Заповедника. Заручившись постановлением суда, консерватор может продать ранчо «Тенистая долина» за большие деньги — их можно будет добавить к фонду Флоресте. Я пообещал, что компания «ЛБ» построит новый Орфеум на выгодных условиях. Поэтому Бодвин Вук даже не мяукнул, когда я предложил отдать «Фортунатус» Чилке и Фелиции».
«С вашей стороны это очень щедро», — сказала Уэйнесс.
Левин Бардьюс жестом попросил ее не преувеличивать: «А теперь, пока я не забыл, займемся еще одной мелочью — а именно вашим свадебным подарком. Я купил для вас еще один «Фортунатус», точно такой же. Он ждет вас на космодроме станции. Желаю вам доброго пути и долгих счастливых лет супружеской жизни! Ключи и шифратор я оставил у диспетчера космодрома».
«Это просто невероятно! — пробормотал Глоуэн. — Не знаю даже, что сказать».
Бардьюсу несвойственно было открытое выражение эмоций, но он слегка прикоснулся к плечу Глоуэна: «У меня много денег, но мало друзей. Позвольте мне считать тебя и Уэйнесс моими друзьями. Надеюсь, нет необходимости упоминать о пресловутой холодной расщелине у замка Бэйнси — мы оба ее хорошо помним». Помолчав, он прибавил: «Мне пора идти, а то я еще, чего доброго, расчувствуюсь. Последняя просьба: пожалуйста, навестите меня на Розалии в отеле у замка Бэйнси, когда состоится его торжественное открытие. Теперь у вас есть такая возможность. Флиц и Чилке обещали не пропустить церемонию».
«Мы тоже ее ни в коем случае не пропустим».
Через несколько минут Эгон Тамм отвел Бодвина Вука в сторону: «Не могу поверить, что вы действительно уходите на пенсию. Чем вы займетесь? В бюро расследований вы как рыба в воде — а отсутствие воды, как известно, рыбам не по душе».
Бодвин широко развел руками: «Все эти разговоры о скитаниях и странствиях по неизведанным тропинкам планет с труднопроизносимыми названиями напомнили мне, что я уже совсем не молод, и я разнервничался. Я никогда нигде не был — не считая одной убогой экскурсии по Соуму, где мне посчастливилось увидеть десять пивоварен и четыре храма. Все говорят о Древней Земле; одни ее превозносят до небес, другие предупреждают, что там даже ботинки утром не найдешь, если не положишь их на ночь в сейф. Хочу убедиться в этом своими глазами. А когда я вернусь домой, меня сделают председателем комитета, ответственного за проектирование и строительство нового Орфеума. Мечта Флоресте осуществится, несмотря ни на что».
Кора Тамм заварила свежий чай и подала его на веранде. Пять человек молча сидели в сумерках. Далеко за рекой солнце заходило за холмы.
Джек (Джон Холбрук) Вэнс (родился 28 августа 1916 г. в Сан-Франциско, умер 26 мая 2013 г. в Окленде) — знаменитый американский писатель, автор множества романов и рассказов в научно-фантастическом и фантазийном жанрах, а также детективных повестей. Большинство его произведений публиковалось под именем «Джек Вэнс», хотя он пользовался и другими псевдонимами. Новеллы и рассказы Вэнса посвящены самым различным научно-фантастическим идеям, но писатель уделял внимание, главным образом, загадочным явлениям и биологическим возможностям (экстрасенсорному восприятию, генетике, паразитам мозга, «переселению душ», другим измерениям, необычным культурам), а не технологическим изобретениям. К 1960-м годам Вэнс выбрал, в качестве места действия своих персонажей, подробно разработанную футуристическую Ойкумену — область Млечного пути, заселенную человеком в процессе космической экспансии. Все его последующие научно-фантастические сюжеты развиваются в более или менее строгом соответствии с условиями Ойкумены — объединенной лишь некоторыми общими представлениями о законности и цивилизации и постоянно расширяющейся федерации миров, каждый из которых отличается своей уникальной историей, своим уровнем развития и своей культурой. В пределах Ойкумены поддерживается относительная безопасность и, как правило, преобладает коммерция. Но за ее пределами, в Запределье, о безопасности во многих местах не может быть и речи.