Более полувека назад Джек Вэнс создал удивительный, таинственный мир Умирающей Земли, покоривший читателей и оказавший огромное влияние на творчество самых ярких современных писателей-фантастов. И теперь, спустя годы, мэтр предоставляет нам уникальную возможность вернуться в знакомые декорации к полюбившимся героям. Джек Вэнс распахнул двери придуманного им мира перед другими авторами, позволив написать собственные оригинальные произведения. Черпая вдохновение в его работах, двадцать два именитых писателя дали волю своей фантазии и подарили персонажам Вэнса новую жизнь, по-прежнему полную захватывающих приключений.

 

БЛАГОДАРЮ ВАС, МИСТЕР ВЭНС

В 1966 году, едва окончив колледж, в свой двадцать один год я мог с полным правом считаться глупцом, пожалуй даже немного сумасшедшим (впрочем, неопасным), однако глупцом начитанным, особенно в области фантастики. На протяжении двенадцати лет я проглатывал в день по меньшей мере одну книгу в этом жанре и чувствовал, что принадлежу к какому-то иному миру или далекому будущему из прочитанных историй в гораздо большей степени, чем пространству и времени, в которых был рожден. Скорее, не потому, что я переживал романтический период, а потому, что имел низкую самооценку и стремился избавиться от последствий происхождения из семейки алкоголиков.

В течение первых пяти лет, во время которых я писал, чтобы прокормиться, я создавал по большей части фантастику. И не был в этом хорош. Я продал написанное — двадцать романов, двадцать восемь рассказов, — но мало что из созданного мной в тот период было запоминающимся, а некоторые вещи казались просто отвратительными. За все последующие годы только два из тех романов и четыре или пять рассказов при прочтении не вызывали у меня страстного желания покончить с собой.

Как читатель я мог сказать, чем отличается отличный фантастический роман от посредственной лабуды, и равнялся на лучшие образцы жанра, которые часто перечитывал. Вдохновляясь качеством, я не должен был выдавать столько кошмарных произведений. Но я вынужден был писать быстро из финансовых соображений: мы с Гердой поженились, имея всего 150 долларов и старую машину, и, хотя кредиторы не ломились в нашу дверь, меня преследовал призрак нищеты. Впрочем, я не считаю нужду оправданием.

В ноябре 1971 года, уйдя от научной фантастики к саспенсу и комедии, я открыл для себя Джека Вэнса. Учитывая сколько сотен фантастических романов я прочел, удивительно, как я раньше не наткнулся на его работы. С твердым намерением прочесть все от корки до корки я купил множество его книг в мягком переплете, но так и не открыл ни одной — отчасти потому, что обложки внушали неверное представление о содержании книг. У меня на полке сегодня стоит роман «Глаза чужого мира» («The Eyes of the Overworld»), выпущенный «Ace» и стоивший 45 центов, на его обложке изображен Кугель Хитроумный в пылающей розовой кепке на фоне нарисованных грибов, больше похожих на гигантские гениталии. Там же красуется издание «Большой планеты» («Big Planet») за 50 центов, где мускулистые мужики, вооруженные лучевыми пушками, скачут на плохо нарисованных инопланетных тварях с сомнительной анатомией. Первой книгой Вэнса, которую я прочел в ноябре 1971 года, был «Эмфирион» («Emphyrio»), купленный за разрушительную для бюджета сумму 75 центов. Иллюстрация на обложке, возможно созданная Джеффом Джонсом, казалась мне изысканной и мистической.

У каждого автора есть небольшой список произведений, которые вдохновляют его, побуждают овладевать новыми приемами и техниками, свежими стилистическими средствами. Для меня такими книгами стали «Эмфирион» и «Умирающая Земля». Покоренный первым романом, я проглотил его целиком, не отрываясь от кресла, и в тот же день прочитал второй. С ноября 1971 по март 1972 года я прочел все выпущенные на тот момент романы Джека Вэнса и его рассказы. И хотя многие произведения тогда еще не увидели свет, у него уже имелась внушительная библиография. Всего два автора настолько же покорили меня в то время — я предпочитал их работы остальным книгам: это был Джон Д. Макдональд, тридцать четыре романа которого я проглотил за тридцать дней, и Чарльз Диккенс — после упрямого игнорирования его творчества в школе и университете в 1974 году я прочел «Историю двух городов», а за следующие три месяца — все остальное, что создал великий английский классик.

В творчестве Вэнса меня особенно восхищают три вещи. Во-первых, яркие описания места действия. Далекие планеты и будущее Земли настолько детально прорисованы, что воспринимаются как реальные перспективы. Это достигается многими средствами, но в основном с помощью подробного описания архитектуры (под этим словом я подразумеваю и внутренние декорации), прежде всего архитектуры зданий. Первые главы «Последнего замка» («The Last Castle») или «Хозяев драконов» («The Dragon Masters») содержат отличные тому примеры. Далее, когда Вэнс описывает природу, он делает это не в манере геолога или натуралиста и даже не языком поэта, а вновь смотрит взглядом знатока архитектуры природы, причем обращает внимание не только на геологические особенности, но и на флору с фауной. Внешний вид вещей интересует его в меньшей степени, чем их структура. Поэтому их описания обладают глубиной и сложностью, от которых в сознании читателя складываются образы, по сути дела являющиеся поэтическими. Это очарование структурами видно в каждом аспекте его творчества, будь то лингвистическая система в «Языках Пао» («The Languages of Pao») или система магии в «Умирающей Земле»; в каждом романе и рассказе, которые написал Вэнс, инопланетные культуры и необычные человеческие общества кажутся настоящими, потому что автор дает нам форму и пространственную сетку, основу и обрамление того, на чем стоят или висят реальные стены.

Второе достоинство творчества мистера Вэнса, которое околдовывает меня, — это мастерская передача настроения. В каждой его работе присутствуют специфические синтаксические конструкции, система образов и взаимосвязанный набор фигур речи, характерные только для одного конкретного произведения. Они не всегда точно отражают смысл, но обязательно передают настроение, которое неизменно проистекает из подтекста, как и должно быть. Я большой поклонник такого подхода и потому могу простить автору многие ошибки, если у него есть способность от страницы к странице до конца истории передавать хитросплетения эмоций. Одна из замечательных черт творчества Джека Вэнса такова, что читатель погружается в настроение каждого отрывка, совершенно не замечая недостатков.

В-третьих, хотя люди в фантастических романах Вэнса менее реальны, чем в нескольких его мистических историях, и связаны законами жанра, где на протяжении десятилетий краски, действие и любопытные идеи ценились куда выше, чем глубина характеров, они запоминаемы. Очевидно, что автор многим героям придает свои черты. Тогда, в 1971–1972 годах, я во многих ключевых персонажах узнавал самого писателя, и именно это было главной причиной частых неудач моих собственных фантастических произведений: я вырос в бедности, в постоянном страхе насилия и потому читал фантастику по большей части для того, чтобы убежать от реальности; как автор я должен был использовать в творчестве значительную часть собственного опыта, а вместо этого писал чистой воды эскапистские тексты.

Несмотря на экзотичную и многоцветную природу творчества Джека Вэнса, прочтение столь многих его работ за столь короткое время привело меня к осознанию того, что я не вкладывал душу в произведения, которые писал. Останься я в научной фантастике после того момента откровения, то написал бы книги, радикально отличающиеся от выпущенных между 1967 и 1971 годами. Но я с головой окунулся во вселенную Вэнса, двигаясь к таким романам в жанре саспенс, как «Чейз» («Chase»), и к комедийным произведениям вроде «Hanging On»; в результате усвоенный урок пригодился мне во всем, что я создал, покинув любимый жанр.

Я ничего не знаю о жизни Джека Вэнса, я лишь читал его романы. Однако на протяжении тех пяти месяцев в 1971–1972 годах и всякий раз потом, когда брал в руки произведения Вэнса, я понимал, что читаю сочинения человека со счастливым, возможно даже идеальным, детством. Если я ошибаюсь, то не хочу знать этого. Погружаясь в истории Вэнса, я ощущаю присутствие чуда, а также уверенность и широту души человека, чьи детство и юность были избавлены от нужды и страха, человека, использовавшего это время, чтобы исследовать мир, и нашедшего множество бесценных сокровищ. Хотя мой путь к счастливой взрослой жизни был мрачным и иногда полным отчаяния, я не завидую Джеку Вэнсу, если его дорога оказалась более солнечной; напротив, я восхищен чудесными мирами, созданными благодаря его опыту, — и не только той вселенной, что ожидает своего конца под затухающим солнцем.

«Умирающая Земля» и ее сиквелы воплощают в себе одну из самых могущественных фантастических и научных концепций в истории жанра. Эти произведения богаты не только приключениями, но и идеями. Созерцание неисчислимых человеческих цивилизаций, водруженных одна на другую, словно в слоеном пироге, потрясает и внушает восторг — в прямом смысле этого слова, — неописуемый крик ума, столкнувшегося с чем-то масштабным и едва ли познаваемым во всех гранях, что тем не менее неизбежно остается в душе читателя, создав свою тайную заводь. Хрупкость и мимолетность всего на свете, благородство борьбы человечества против определенности энтропийных решений делают «Умирающую Землю» столь редким явлением среди романов в жанре фантастики.

Спасибо Вам, мистер Вэнс, за массу удовольствия, растянувшегося на многие годы, и за момент просветления, благодаря которому мои работы стали лучше, чем они могли бы быть, не прочитай я однажды «Эмфирион», «Умирающую Землю» и другие ваши замечательные произведения.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я был безмерно удивлен и счастлив, когда узнал, что столько известных писателей решились создать серию рассказов, основанных на одной из моих ранних работ. Кое-кто может принять это высказывание за стандартную любезность. Ни в коем случае! На самом деле мне действительно очень льстит такое признание.

Я написал «Умирающую Землю», когда работал матросом на грузовых судах, ходивших главным образом по Тихому океану. Выносил на палубу свой планшет и авторучку, находил место, где можно было посидеть, и начинал разглядывать длинные катящиеся волны — идеальные условия, чтобы заставить воображение работать.

Идеи этих произведений зародились, когда мне было десять или одиннадцать лет и я выписывал журнал «Weird Tales». Больше всех прочих авторов я любил К. Л. Мур, в те дни я ее просто обожал. Моя мать увлекалась романтическим фэнтези и коллекционировала книги эдвардианского автора по имени Роберт Чамберс, ныне всеми забытого. Он написал такие произведения, как «Король в желтом» («The King in Yellow»), «Создатель лун» («The Maker of Moons»), «Искатель потерянных душ» («The Tracer of Lost Persons») и многие другие. Также на наших книжных полках были романы о стране Оз Лаймена Фрэнка Баума, «Тарзан» и серия Эдгара Райса Берроуза о Барсуме. Примерно в это же самое время Хьюго Гернсбек начал публиковать «Amazing Stories Monthly» и «Amazing Stories Quarterly»; я обожал обе серии и постоянно их читал. Сказки лорда Дансени, ирландского пэра, тоже оказали заметное влияние на меня; кроме того, я должен упомянуть о великом Джеффри Фарноле, еще одном забытом авторе, который писал о романтичных бандитах. Можно сказать, что почти все, прочитанное мной в детстве, так или иначе повлияло на мой стиль.

Много лет спустя после первой публикации «Умирающей Земли» я решил сделать тот же мир местом приключений Кугеля и Риальто, хотя эти книги заметно отличаются от оригинальных историй по настроению и атмосфере. Очень приятно слышать, что мои ранние сочинения продолжают жить в умах как читателей, так и писателей. Перед всеми, кто заинтересован в выпуске этого сборника, я снимаю шляпу в знак благодарности. И, обращаясь к читателю, обещаю, что он, перевернув эту страницу, будет сполна вознагражден.

 

ИСТИННОЕ ВИНО ЭРЗУИНА ТЕЙЛА

Роберт Сильверберг

В представленном ниже рассказе автор уведет нас на юг от Альмери к томному Гиузу на полуострове Кларитант, омываемом Клорпентинским морем, — в благоуханный край, дарующий успокоение, насколько оно возможно на Умирающей Земле. Здесь мы встретимся с поэтом и философом, принимающим слишком близко к сердцу мудрое древнее изречение: «Ешь, пей и веселись, ведь завтра мы все умрем».

В особенности — «пей».

Пуилейн из Гиуза был одним из тех счастливцев, кто с рождения пользуется всеми мыслимыми жизненными благами. Его отец владел обширным поместьем в южной, наиболее плодородной части полуострова Кларитант, а мать происходила из древнего рода чародеев, в котором из поколения в поколение передавались секреты великой магии. Кроме того, он унаследовал от родителей крепкое здоровье, стройное, мускулистое тело и незаурядный ум.

Однако, несмотря на все подарки судьбы, Пуилейн отличался необъяснимой и неискоренимой склонностью к меланхолии. Он жил на берегу Клорпентинского моря в огромном доме с изящными лоджиями и пилястрами, защищенном сторожевыми башнями с узкими бойницами и подъемным мостом. Лишь немногим позволялось нарушать уединение Пуилейна. Время от времени его душа погружалась в темные пучины депрессии, смягчить которую удавалось лишь одним способом — поглощая неумеренное количество крепких напитков. Мир одряхлел и приближался к неизбежной гибели, даже скалы истерлись и сгладились от старости. Каждая былинка несла в себе воспоминания о давних веках, и сам Пуилейн с детских лет отчетливо понимал, что будущее являет собой пустой сосуд и только необозримое прошлое еще способно поддерживать зыбкость настоящего. В этом знании и заключался источник его неизбывной печали.

Лишь с усердием налегая на вино, он получал возможность на время отбросить мрачные мысли. Вино открывало ему дорогу к высокому искусству поэзии, сладкозвучные строки лились из уст Пуилейна нескончаемым потоком, позволяя ему освободиться из пут уныния. Он в совершенстве владел всеми формами стихосложения, будь то сонет или секстина, вилланелла или фривольная шансонетка, так почитаемая презирающими рифму поэтами из Шептон-Ома. Его стихи были превосходны, но даже в самом веселом из них звучала нотка черного отчаяния. На дне чаши с вином он видел все ту же беспощадную истину, утверждавшую, что дни этого мира сочтены, что солнце — всего лишь остывающий красный уголек в бескрайнем черном небе, что все людские надежды и усилия тщетны. Эта насмешка судьбы отравляла даже самые светлые его чувства.

И тогда, сидя в добровольном затворничестве в своем прекрасном доме, возвышающемся над Гиузом — столицей благословенного Клаританта, наслаждаясь самыми изысканными винами или любуясь диковинками из своей коллекции и экзотическими растениями в саду, он радовал немногочисленных друзей такими, к примеру, стихами:

— Как восхитительны эти стихи! — воскликнул Джимбитер Солиптан, стройный и веселый мужчина в зеленых дамастовых брюках и алой рубашке из морского шелка. Пожалуй, его можно было назвать самым близким другом Пуилейна, несмотря на полную противоположность их характеров. — Они вызывают у меня желание петь, танцевать и еще…

Джимбитер не договорил, но бросил многозначительный взгляд на буфет в дальнем углу комнаты.

— Да, я знаю — и еще выпить вина.

Пуилейн поднялся из-за стола и подошел к буфету из черного сандалового дерева, расписанного ярко-голубым и золотистым орнаментом, где он держал недельный запас вина. На мгновение он задумался над выстроенными в ряд бутылями, затем обхватил горлышко одной из них. Багровый напиток радостно сверкал сквозь бледно-лиловое стекло.

— Одно из лучших, — объявил Пуилейн. — Кларет с виноградников долины Скома в Асколезе. Он ждал этого вечера сорок лет. Чего еще дожидаться? А ну как другого случая не представится?

— Пуилейн, ты же сам только что сказал: «Как знать, может, это последний закат». Зачем же ты прячешь от меня Истинное вино Эрзуина Тейла? Мы должны попробовать его, пока есть возможность. Или ты против?

Пуилейн печально усмехнулся и посмотрел на украшенную узором дверь в дальней стене зала, где под защитой сильных заклинаний хранились самые лучшие его вина.

— Возможно, сегодня еще не конец света. По крайней мере, я не вижу никаких очевидных его признаков. А Истинное вино подобает пить только по особым случаям. Я пока не стану открывать его. Но и то вино, что сейчас у меня в руках, тоже недурно. Убедись сам.

Он прошептал заклинание, снимающее печать, и наклонил горлышко бутыли, наливая вино в прозрачные бокалы с пурпурно-золотой каймой. Напиток удивительным образом начал менять цвет: сперва с багрового на густо-малиновый, затем стал пунцовым, сиреневым, лиловым с топазовыми искорками и завершил спектр превращений великолепным медно-золотым оттенком.

— Идем.

Он провел друга на смотровую площадку, обращенную к заливу. Они уселись в кресла по обе стороны от большой вазы из черного фарфора, над которой величественно парила в воздухе такая же черная фарфоровая рыбка. Это была одна из самых любимых вещей в коллекции Пуилейна.

Ночь опускалась на Гиуз. Красное солнце обессиленно повисло над морем. Звезды, слепящие глаза, уже заблестели на потемневшей части небосвода, выстраиваясь в знакомые созвездия: Древний Нимб, Перекрещенные Мечи, Плащ Кантенакса, Клешня. Воздух с каждой минутой становился все холодней. Даже здесь, на далеком юге, защищенном от пронизывающих ветров, что гуляют по просторам Альмери и всего Великого Мотолама, высокими Келпусарскими горами, было не скрыться от ночных холодов. Даже здесь то скудное дневное тепло, которое еще могло дать остывающее солнце, с наступлением темноты улетало в пустоту сквозь истончившуюся атмосферу.

Друзья молча наслаждались живительной силой вина, постепенно проникающей во все уголки души и наконец достигающей сердца. Для Пуилейна это была пятая за день бутыль, он уже давно миновал границу умеренности, зато и обычная мрачность теперь оставила его. Восхитительное круговращение мира туманило разум. Он начал с серебристого вина из Каучике, сверкающего золотыми искрами, затем перешел к легкому рубиновому с вересковых пустошей, следом — к бодрящему и крепкому, словно гранит, напитку с мыса Таумисса. Мягкое, пленительное сухое из Харпундия служило лишь прелюдией к достойному высшей похвалы вину, которым он сейчас угощал друга. Такая последовательность вошла у него в привычку. С ранней юности он и двух часов кряду не мог провести без бокала в руке.

— Как восхитительно это вино! — произнес наконец Джимбитер.

— Как темна эта ночь! — отозвался Пуилейн. Даже теперь он не мог совладать с мрачными мыслями.

— Забудь о темноте, дорогой друг, и наслаждайся этим превосходным вкусом. Но для тебя ночь и вино неразрывно связаны, не так ли? Одно следует за другим в бесконечной погоне.

Здесь, на юге, солнце быстро уходило за горизонт, сменяясь безжалостными иглами звезд. Друзья задумчиво прихлебывали из бокалов, затем Джимбитер нарушил тишину:

— Ты слышал о чужаках, недавно появившихся в городе и справлявшихся о тебе?

— Вот как, чужаки? И они спрашивали обо мне?

— Трое мужчин с севера. На вид — неотесанные деревенщины. Мой садовник говорит, что они интересовались твоим садовником.

— Вот как? — повторил Пуилейн без особого интереса.

— Эти садовники — все как один прохвосты. Шпионят за нами и продают наши секреты любому, кто готов хорошо заплатить.

— Меня это ничуть не интересует, Джимбитер.

— Неужели тебе совсем не любопытно, зачем они спрашивали о тебе?

Пуилейн пожал плечами.

— А вдруг это грабители, узнавшие о твоем легендарном богатстве?

— Возможно. Но пусть они сначала послушают мои стихи, прежде чем грабить мой дом.

— Ты слишком легкомыслен, Пуилейн.

— Мой друг, само солнце умирает на наших глазах. Так неужели же я потеряю сон и аппетит при мысли, что какие-то чужаки решили выкрасть из моего дома всякие безделушки? За бестолковым разговором мы совсем забыли о вине. Умоляю тебя, Джимбитер, пей и выбрось из головы этих людей.

— Я-то выброшу, но сначала я хочу убедиться, что ты сам не сделаешь того же, — ответил Джимбитер, но тут же понял, что настаивать бесполезно.

Его друг был по-своему беспечным человеком. Глубокое уныние, завладевшее всем существом Пуилейна, лишило его присущей другим людям осторожности. Он жил без надежды на будущее и потому мог позволить себе ни о чем не беспокоиться. А сейчас, как догадался Джимбитер, Пуилейн и вовсе отгородился от проблем за несокрушимой стеной винных бутылок.

Самого же Джимбитера троица чужаков весьма беспокоила. Еще днем он постарался отыскать их. Садовник сказал, что незнакомцы остановились в старой гостинице «Голубая виверна», расположенной между бывшим скобяным базаром и рынком, где торговали тканями и пряностями. Поэтому Джимбитер без труда отыскал их на бульваре, проходящем через весь торговый квартал. Первый из чужаков, невысокий, но крепкий, кутался в тяжелую бурую шубу, на ногах у него были лиловые рейтузы и такие же башмаки, а на голове — шапка из меха черного медведя. Второй, высокий и худой, носил феску из леопардовой шкуры, желтую муслиновую блузу и красные сапоги, украшенные шпорами из длинных игл морского ежа. Третий был одет скромнее — в простую серую тунику и зеленую рубаху из грубой ткани. Этот человек среднего роста казался незаметным на фоне своих разряженных приятелей — но лишь до того момента, пока Джимбитер не увидел его глаза, глубоко посаженные, решительные, горящие змеиной злобой. Они, словно два черных обсидиана, выделялись на бледном как мел лице чужака.

Джимбитер попытался разузнать о незнакомцах в гостинице, но выяснил лишь, что они назвались купцами то ли из Альмери, то ли из какой-то другой северной страны, направляющимися на юг по торговым делам. Кроме того, хозяин гостиницы подтвердил слухи о том, что чужакам откуда-то известно имя лучшего поэта столицы и они настойчиво ищут встречи с ним. Джимбитер поспешил предупредить друга, но с горечью убедился, что большего сделать не в силах.

При этом беспечность Пуилейна вовсе не была наигранной. Того, кто посетил отравленные берега моря Забвения и сумел вернуться обратно, уже ничто не могло обеспокоить. Он доподлинно знал, что окружающий мир — всего лишь иллюзия, созданная туманом и ветром, и было бы сущим безумием поверить во что-либо иное. В трезвом состоянии Пуилейн из Гиуза оказался бы не менее подверженным тревогам и отчаянию, чем любой другой человек. Но он старался как можно быстрее принять свое излюбленное противоядие, пока отравленные щупальца реальности не нарушили его покой. Без вина он не смог бы справиться с неотвязными мрачными мыслями.

Два последующих дня Пуилейн провел в одиночестве в своем полном сокровищ доме. Просыпался на рассвете, купался в ручье, бегущем через сад, затем завтракал с привычной умеренностью и после долгого раздумья над выбором открывал первую бутыль.

К полудню, не позволяя погаснуть огню, зажженному вином в его сердце, он доставал вторую бутыль и какой-нибудь том из собрания своих стихов. Всего в нем насчитывалось пятьдесят или шестьдесят толстых тетрадей в одинаковых черных переплетах из кожи ужасного деодана, за которую охотник получил щедрую награду. Здесь были записаны лишь те из бесчисленного множества стихов Пуилейна, которые он сам посчитал достойными того, чтобы запомнить и сохранить. Он то и дело перечитывал их со щемящим наслаждением. Скромно держащийся на людях, наедине с собой Пуилейн откровенно восхищался собственными стихами, и вторая бутыль лишь усиливала это чувство.

Затем, прежде чем благодатное действие вина успевало закончиться, он обычно отправлялся на прогулку по залам своего дома, с непреходящим восторгом осматривая сокровища и диковинки, собранные им в пору юношеских путешествий по миру. Он успел побывать и на далеком севере, в мрачных пустынях за горами Фер-Аквила, и на столь же отдаленном востоке, за землей Падающей Стены, где обитали полчища смертоносных гулей и гру, и на крайнем западе, в разрушенном городе Ампридатвире, а также в суровом Ацедерахе на берегу темного Супостимонского моря.

Повсюду юный Пуилейн собирал сувениры для будущей коллекции, но не потому, что ему так уж сильно нравилось это занятие. Просто оно на время отвлекало его, точно так же как и вино, от неотвязных мрачных мыслей, с детских лет одолевавших его разум. Теперь он старался продлить минуты забвения, любовно касаясь этих вещей. Воспоминания о путешествиях по прекрасным, полным очарования землям, равно как и по тем, где пришлось испытать трудности и лишения, вероятно, не были бы для него так важны, если б не позволяли ненадолго отрешиться от дня сегодняшнего.

Затем Пуилейн обедал, так же умеренно, как и завтракал, непременно выпивая за трапезой третью бутыль, выбранную на этот раз по усыпляющим свойствам вина. Подремав после обеда, он снова купался в холодном ручье. Уже ближе к вечеру Пуилейн торжественно откупоривал четвертую бутыль, пробуждавшую его поэтический дух. Он торопливо записывал родившиеся стихи, не останавливаясь и не перечитывая, пока порыв вдохновения не угасал. Тогда он снова принимался за книги или же произносил несложное заклинание, наполнявшее музыкой зал, что выходил окнами к морю. Наступало время ужина, более основательного, нежели обед или завтрак, и Пуилейн позволял себе насладиться пятой бутылью с самым изысканным вином, к выбору которого он подходил с особой тщательностью. После чего, в надежде, что на этот раз умирающее солнце наконец-то погаснет и избавит его от неотвязных мучительных дум, он забывался сном, не приносящим облегчения и лишенным сновидений.

Так повторялось все три дня после беседы с Джимбитером Солиптаном, пока однажды у ворот усадьбы не появились три чужака, о которых предупреждал Пуилейна его друг.

Они выбрали для посещения время второй бутыли, когда Пуилейн только взял с полки томик своих стихов. Он не любил живую прислугу и содержал для работы по дому нескольких бестелесных духов и призраков, один из которых и сообщил хозяину о неожиданном визите.

Пуилейн равнодушно взглянул на висевшее в воздухе прозрачное, почти невидимое существо, которое словно пыталось разделить с ним его страдание.

— Пусть войдут. Передай, что я приму их через полчаса.

Не в его обычае было принимать посетителей по утрам. Даже призрак удивился подобному отступлению от правил.

— Господин, если мне будет позволено высказать свое мнение…

— Не будет. Я сказал, что приму их через полчаса.

До прихода гостей Пуилейн успел переодеться в тонкую тунику светлого тона, лиловую рубашку, кружевные брюки того же цвета поверх нижних темно-красных и ослепительно белый камзол. Он уже выбрал для себя охлажденное игристое вино из бухты Санреале, имеющее металлически-серый оттенок, а теперь поставил рядом и вторую бутыль.

Призрак-слуга вернулся ровно через полчаса в сопровождении таинственных гостей. Как и предупреждал Джимбитер Солептан, все они выглядели неотесанными простолюдинами.

— Мое имя Кештрел Тсайе, — объявил самый низкорослый из троицы.

Вероятно, он был у них за старшего: широкоплечий мужчина, облаченный в пушистую шубу из меха неизвестного животного и шапку из другого, более гладкого меха, украшенную золотой каймой. Широкая густая борода почти полностью закрывала его грубое некрасивое лицо, словно еще одна звериная шкура.

— Это Унтан Виорн. — Старший кивнул в сторону высокого спутника в желтой блузе, безвкусно ярких красных сапогах и нелепом головном уборе с кисточками, пятнистом, словно шкура леопарда. — А это Малион Гейнтраст. — Он посмотрел на третьего гостя, бледнокожего и скромно одетого, с безразличным выражением лица и холодными внимательными глазами. — Мы все — большие поклонники вашего таланта и специально прибыли сюда от далеких гор Мауренрона, чтобы выразить вам свое восхищение.

— Трудно найти подходящие слова, чтобы описать восторг, который я испытываю, стоя рядом с самим Пуилейном из Гиуза, — добавил долговязый Унтан Виорн преувеличенно мягким, бархатистым голосом, немного напоминающим змеиное шипение.

— Мне кажется, что вы достаточно легко находите слова, — заметил Пуилейн. — Но возможно, это просто фигура речи. Вы не откажетесь выпить со мной? В утренние часы я обычно выбираю что-нибудь незамысловатое, наподобие вина из Санреале.

Он указал рукой на пару округлых серых бутылей. Однако Кештрел Тсайе вытащил из-под шубы два зеленых сосуда сферической формы и также поставил их на стол.

— Не сомневаюсь, что ваш выбор превосходен, мастер. Но мы наслышаны о вашем пристрастии к виноградному вину и принесли вам в подарок эти бутыли с настоящим старинным вином, знаменитой голубой амброзией Мауренрона. Возможно, здесь о ней и не слышали, но я уверен, что эта новинка вам понравится.

Пуилейн и в самом деле никогда прежде не пробовал амброзию Мауренрона, но сразу определил, что это грубый и простой напиток, годный лишь для того, чтобы растирать им усталые ноги. Однако он сохранил приветливое выражение лица, внимательно разглядывая оплетенные бутыли, поднося их к свету и взвешивая на руке.

— Добрая слава о вашем вине еще не достигла наших краев, — дипломатично ответил он. — Но я предлагаю попробовать его позже, а перед обедом, как вы уже слышали, я предпочитаю легкое вино, которое, возможно, придется по вкусу и вам.

Пуилейн вопросительно взглянул на гостей. Они никак не выразили несогласия, и он произнес заклинание, открывающее бутыли санреале, и наполнил бокалы.

Вместо тоста Унтан Виорн процитировал одно из самых известных стихотворений Пуилейна:

Он читал с отвратительной интонацией и неправильным ритмом, но, по крайней мере, не перепутал слова, и Пуилейн пришел к выводу, что гость все же хотел сделать ему приятное. Потягивая вино, он с интересом рассматривал странную троицу. Они походили на отъявленных бандитов, но, возможно, их грубые манеры были обычными для жителей Мауренрона, куда он так ни разу и не добрался за время своих дальних путешествий. Судя по всему, в своей северной стране они занимали высокое положение: были герцогами, или принцами, или, на худой конец, министрами. Пуилейн с едва теплящимся интересом размышлял над тем, чего эти люди хотят от него. Не проделали же они столь долгий путь лишь для того, чтобы почитать ему его собственные стихи?

Джимбитер был уверен, что они явились сюда с недобрыми намерениями. И вполне могло оказаться, что этот проницательный знаток человеческой души не ошибся в своих выводах. Однако бокал вина на время умерил беспокойство Пуилейна. Теперь гости казались ему лишь новой забавной головоломкой. Он решил подождать, что произойдет дальше.

— Надеюсь, ваше путешествие было не слишком трудным? — вежливо поинтересовался он.

— Мы немного знакомы с магией, и прихватили с собой несколько полезных заклинаний, которые и вывели нас к цели, — объяснил Унтан Виорн. — Только переход через Келпусар оказался по-настоящему трудным. В том месте, где его пересекают горы Одиннадцати Сомнений.

— О, я хаживал через те края, — оживился Пуилейн. Это было удивительное нагромождение неотличимых друг от друга по виду скал, и все дороги там казались одинаковыми, хотя лишь единственная из них вела в нужном направлении, а остальные сулили путникам множество неприятностей. — Но вы, очевидно, отыскали верное направление, а также с неменьшей ловкостью одолели Ворота Призраков и миновали смертельно опасные Столбы Ян Сфоу.

— Надежда попасть в то место, где мы сейчас находимся, провела нас через все препятствия, — произнес Унтан Виорн еще более елейным голосом. И снова процитировал Пуилейна:

Как варварски произносил он эти изысканные стихи! Сколь бесцветно звучал его голос, когда он дошел до восхитительной финальной строки! Однако Пуилейн постарался скрыть свое возмущение. Эти чужеземцы оказались его гостями — пусть даже незваными, — и по законам гостеприимства он должен был развлекать их непринужденной беседой. Кроме того, они в какой-то мере и сами развлекали его. В последние годы жизнь Пуилейна протекала в строгом и нерушимом порядке. Появление северных варваров, читающих стихи, внесло в нее некоторое разнообразие. Он все более сомневался в справедливости подозрений Джимбитера.

Ничего опасного в гостях он не видел, за исключением разве что холодных глаз того из них, который пока еще не произнес ни слова. Джимбитер, очевидно, принял за дурные намерения самоуверенность и скверные манеры чужаков.

— Еще мы слышали, что вы коллекционируете всякие диковинки. Позвольте нам в знак восхищения вашим талантом вручить вам скромный подарок, — сказал закутанный в шубу Кештрел Тсайе и тоже процитировал короткий отрывок:

— Малион Гейнтраст, если тебя не затруднит…

Кештрел Тсайе кивнул спутнику с холодными как лед глазами. Тот достал не замеченный ранее Пуилейном мешок и вытащил оттуда барабан из красного сандалового дерева с туго натянутой шкурой таупина. Девять красноглазых человечков исполняли на ней непристойный танец. Следом появилась небольшая прозрачная сфера из зеленого халцедона, внутри которой бился и кричал пойманный в ловушку демон. А за ней — крохотный флакон, заполненный приятно пахнущей желтой жидкостью, которая то выливалась на пол, то снова возвращалась в сосуд. Гость продолжал вынимать из мешка подарки, пока на столе перед Пуилейном не выстроилась дюжина подобных безделушек.

Тем временем хозяин уже почти допил вино из своей бутыли, и у него начала кружиться голова. Гости же, которым досталось лишь по трети бутыли, едва пригубили из своих бокалов. Неужели они были настолько воздержаны в питии? Или это искрящееся вино санреале оказалось слишком изысканным для их неприхотливого вкуса?

Дождавшись, когда Малион Гейнтраст закончит выставлять подарки, Пуилейн сказал:

— Если вас не устраивает мой выбор вина, я могу подыскать что-нибудь более привычное для вас или открыть то, что вы принесли в подарок мне.

— Вино превосходно, мастер, — ответил Унтан Виорн. — Иначе и быть не могло. Мы знаем, что в ваших кладовых хранятся самые ценные напитки на свете — и даже непревзойденное Истинное вино Эрзуина Тейла. Это санреале, которым ты угощаешь нас, разумеется, не может с ним сравниться. Но и оно в своем роде также изысканно, и мы пьем медленно лишь потому, что смакуем каждый глоток. Пить вино, выбранное Пуилейном из Гиуза в его собственном доме, — это такая честь, что у нас перехватывает горло от восторга. Вот почему еще мы пьем медленней, чем могли бы.

— Значит, вы знаете об Истинном вине?

— Кто же о нем не знает? Легендарное вино Нолвейнов, правивших Гаммелькором в те времена, когда солнце еще не утратило своего золотого блеска. Вино волшебства, вино, дарующее высшее наслаждение, какое только возможно представить. Вино, открывающее все двери мира. — Теперь в глазах долговязого сверкала ничем не сдерживаемая алчность. — Ах, если бы нам посчастливилось отведать всего один глоток! Или хотя бы посмотреть на сосуд, в котором хранится этот удивительный эликсир!

— Я очень редко достаю его, даже для того чтобы просто полюбоваться им, — объяснил Пуилейн. — Боюсь, что, если я принесу вино из хранилища, у меня возникнет непреодолимое желание попробовать его. А для этого еще не пришло время.

— Какая железная выдержка! — поразился Кештрел Тсайе. — Обладать Истинным вином Эрзуина Тейла и даже не попробовать его! Позвольте узнать, почему вы отказываете себе в таком наслаждении?

Этот вопрос Пуилейн уже много раз слышал от друзей, потому что не делал тайны из того, что хранит Истинное вино в своем подвале.

— Я всего лишь экстравагантный сочинитель грустных посредственных стишков. Да-да, — остановил он протесты гостей, — посредственных стишков, которые льются из меня таким потоком, что давно бы заполнили весь дом, если б я записывал каждую пришедшую в голову строчку. Я сохранил лишь небольшую часть из них. — Пуилейн небрежным жестом указал на полку с полусотней томов в переплете из кожи деодана. — Но где-то в глубинах моей души скрывается одна истинная, великая поэма, в которой отразится вся история Земли и которая станет итогом моей жизни и моим завещанием. Нашим завещанием — всех тех, кто живет в последние дни мира. Когда-нибудь я почувствую, что строки уже созрели во мне, переполняют меня и просятся наружу. Думаю, это случится в тот момент, когда солнце испустит последний луч света и Земля погрузится в вечную темноту. Вот тогда, и только тогда, я вскрою печать бутыли с Истинным вином и выпью его. Если оно действительно открывает все двери, то и дверь творчества также отворится, выпуская на волю истинного поэта, томящегося в моем теле. И я в приливе хмельного вдохновения сочиню ту великую поэму, о которой мечтал всю жизнь.

— Мастер, если вы напишете такую поэму лишь накануне гибели мира, это будет несправедливо по отношению к нам, — заметил Унтан Виорн. — Как мы сможем прочитать ее, когда Землю поглотит мрак? Некому будет передать нам ваши последние стихи, все умрут от холода. Вы лишаете нас этого великолепия, отказываете в последнем подарке!

— Если и так, — рассудил Пуилейн, — все равно время откупорить эту бутыль еще не пришло. Но я могу предложить вам другой напиток.

Он достал из буфета большую округлую бутыль с древним фалернским вином. Этикетка на ней стерлась и пожелтела от времени, печать была сорвана, и все прекрасно видели, что внутри нет ничего, кроме засохшего осадка на самом дне. Гости в замешательстве уставились на Пуилейна.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Один знакомый чародей произнес над некоторыми бутылями из моей коллекции заклинание восстанавливающей эманации. Теперь вино в них может появляться вновь.

Он наклонил голову, прошептал что-то, и через мгновение бутыль удивительным образом начала заполняться. Затем он разлил напиток по бокалам.

— Удивительное вино, — произнес Кештрел Тсайе, сделав пару глотков. — Ваше гостеприимство превосходит все наши ожидания, мастер.

Его лицо под густой бородой разрумянилось, с Унтаном Виорном произошло то же самое, и даже мрачный взгляд Малиона Гейнтраста, сидевшего поодаль и как будто случайно оказавшегося в этом зале, несколько смягчился.

Пуилейн улыбнулся и умиротворенно откинулся на спинку кресла. Он не собирался сегодня пить фалернское, к тому же это было слишком крепкое вино для столь раннего часа. Однако и особого вреда в том, чтобы опьянеть к полудню немного больше обычного, он тоже не видел. К тому же Пуилейн мог теперь чуть раньше сочинить какое-нибудь стихотворение. Его неотесанные поклонники, безусловно, придут в восторг, оказавшись свидетелями творческого акта.

Между тем, неторопливо потягивая вино, он почувствовал, что стены зала начали раскачиваться и заскользили по кругу. А сам он словно бы медленно поднялся в воздух и теперь наблюдал сверху за самим собой сквозь приятную дымку, окутавшую разум.

К некоторому его удивлению, гости собрались вокруг него и завязали философскую беседу о природе преступлений.

Кештрел Тсайе заявил, что близкая погибель мира освободила людей от всех ограничений, навязанных законом, и теперь не имеет большого значения, чем каждый из них занимается, поскольку смерть вскорости уравняет все счета.

— Не могу согласиться, — возразил ему Унтан Виорн. — Мы по-прежнему должны нести ответственность за свои поступки, нарушающие традиции и жизненные устои и тем самым, возможно, приближающие ужасный конец, который нам всем грозит.

— В каком смысле? — сквозь дрему поинтересовался Пуилейн.

— Преступление является не столько нарушением людских законов, — пояснил Унтан Виорн, — сколько повреждением причинно-следственных связей между человечеством и окружающим миром. Я полагаю, что именно наша жесткость, наши грехи и преступления истощили силы умирающего солнца.

Малион Гейнтраст беспокойно шевельнулся, словно решился наконец заговорить, но справился с собой и снова принял отстраненный вид.

— Интересная теория, — признал Пуилейн. — Значит, вы считаете, что совокупные грехи и преступления рода человеческого за многие тысячелетия привели к угасанию солнца и, таким образом, мы сами виновны в своей погибели?

— Да, похоже на то.

— Стало быть, уже бесполезно хранить добродетель, — печально сказал Пуилейн. — Свои ужасными пороками мы безвозвратно погубили себя. Принесенный ущерб невозможно восполнить в последние дни существования мира.

Он безутешно вздохнул и с испугом осознал, что действие вина ослабло, стены перестали вращаться, а туман рассеялся. Он снова оказался почти трезвым и ощутил полную беззащитность перед непроглядным мраком собственных мыслей. Такое уже случалось с ним прежде. Теперь, сколько ни пей, отогнать тьму уже не получится.

— Вы чем-то обеспокоены, мастер, — заметил Кештрел Тсайе. — Я чувствую, что, несмотря на чудесный вкус этого вина или, может быть, именно из-за него, ваше настроение внезапно изменилось.

— Я вспомнил о близкой смерти. Наше солнце остыло и утратило яркость… впереди лишь неизбежное забвение…

— Полагаю, мастер, вам следовало бы радостно приветствовать приближение катастрофы, а не впадать в уныние.

— Радостно приветствовать?

— Вне всякого сомнения. Каждому из нас суждено в свой черед умереть — таков закон природы, — и было бы так больно сознавать, что я лежу при смерти, а все прочие остались жить дальше, уже без меня. Но если все погибнут одновременно, у меня не останется причин для зависти и обиды и я с радостью встречу общий, уравнивающий всех конец.

Пуилейн упрямо покачал головой.

— В вашем доводе есть смысл, но мало причин для радости. Я в любом случае не стал бы завидовать тем, кто выживет. Вместе со мной умрет весь мой мир, и смерть нашего солнца лишь прибавит скорби к этому и без того невероятно печальному событию.

— Вы слишком углубились в бесплодные размышления, мастер, — беззаботно сказал Унтан Виорн. — А ведь перед вами стоит бокал с вином.

— Да, эти жалкие и унылые мысли не делают мне чести. Даже в пору расцвета мира, когда солнце сияло вдвое ярче, каждый взрослый человек сталкивался со смертью и лишь малодушные и глупые люди страшились и проклинали ее, вместо того чтобы принять с философским смирением. Бессмысленно сожалеть о неизбежном. Но я должен с прискорбием признать, что не способен справиться со своими чувствами. Только вино позволяет мне на время унять их. Впрочем, и оно не всегда приносит облегчение.

Он потянулся к бокалу с фалернским, но тут в разговор вмешался Кештрел Тсайе:

— Именно это вино так расстроило вас, мастер. Давайте лучше выпьем то вино, которое мы принесли вам в подарок. Возможно, вы не слышали, но оно славится способностью отгонять печаль.

Он взглянул на Малиона Гейнтраста, и тот мгновенно поднялся и ловко распечатал обе бутыли с амброзией Мауренрона. Затем взял новую посуду из буфета и налил бледно-голубой напиток почти до краев в бокал Пуилейна из одной бутыли и втрое меньше — себе и своим спутникам из другой.

— За ваше здоровье, мастер. За вновь обретенную радость. Многая лета.

Вино чужаков оказалось свежим и бодрящим, без малейшего намека на грубый кисловатый вкус, которого Пуилейн в глубине души ожидал. За первым осторожным глотком он сделал более уверенный второй, а затем и третий. Вино и вправду действовало успокаивающе, быстро вызволив Пуилейна из трясины уныния, в которой он по неосторожности едва не увяз.

Однако еще через мгновение он почувствовал неприятный осадок на языке и обнаружил, что под внешним радостным и открытым вкусом вина скрывается другой, почти щелочной, поднимающийся все выше по нёбу и уничтожающий первоначальное ощущение. Голова вдруг отяжелела, руки и ноги сделались ватными. Пуилейн отчетливо вспомнил, что гости наливали ему из одной бутыли, а сами пили из другой. Затем, когда он понял, что не может даже пошевелиться, стало окончательно ясно, что в вино подмешано какое-то зелье. Малион Гейнтраст подошел к нему и пронзительным жестким взглядом посмотрел в глаза. Затем что-то пробормотал нараспев, и Пуилейн даже в своем нынешнем плачевном состоянии без труда угадал в этих словах простенькое обездвиживающее заклинание.

Как и любой состоятельный человек, Пуилейн защитил свой дом различными охранными чарами, которые, по уверениям семейного мага, должны были уберечь его от любых неприятностей. Например, от воровства, поскольку в доме хранились немалые ценности, которыми многие хотели бы завладеть. Дом также следовало оберегать от пожара, землетрясения, падения небесных камней и других превратностей природы. Кроме того, принимая во внимание свое пристрастие к вину, которое могло привести к необдуманным или неосторожным действиям, Пуилейн установил и защиту от чрезмерного опьянения.

Оказавшись теперь в опасности, он решил, что Бдительный страж Цитразанды как нельзя более подходит к этому случаю, и непослушными губами начал произносить заклинание. Однако в последние годы Пуилейн пренебрегал осторожностью и регулярно забывал вовремя подкреплять энергию домашнего стража, ослабевшего в результате настолько, что заклинание не произвело никакого эффекта. Даже призрачная прислуга была не в силах помочь ему в этом затруднительном положении. Едва осязаемая телесная форма призраков не устояла бы под напором злоумышленников. Из всех слуг Пуилейна живым был только садовник. Но даже если бы он находился сейчас в доме, то все равно не расслышал бы слабый призыв хозяина. Пуилейн внезапно осознал, что он совершенно беззащитен.

Гости, оказавшиеся грабителями, осторожно подняли его с кресла.

— Будьте добры составить нам компанию в экскурсии по вашему знаменитому собранию драгоценных диковинок, — сказал Кештрел Тсайе.

Пуилейн потерял всякую способность к сопротивлению. Хотя он мог передвигаться самостоятельно, руки его были связаны невидимыми крепкими путами, а разум лишь выполнял чужие желания. Он просто позволил злоумышленникам водить себя, шатающегося от опьянения, из одного зала в другой. Когда его спрашивали о том или ином предмете, у Пуилейна не оставалось другого выбора, кроме как подробно рассказать о нем. Любую вещь, чем-то поражающую воображение грабителей, они снимали с полок, а затем Малион Гейнтраст относил добычу в большой зал и бросал в кучу, которая росла на глазах.

Так они забрали Хрустальную пластину Карсефона Зорна, на которой можно было наблюдать картины обыденной жизни любого из семи уровней реальности. Они взяли и нижнюю рубашку одного из давно позабытых царей фарьялов: стоило час походить в этой одежде — и мужская сила увеличивалась в двадцать раз. И еще Ключ Сарпанигондара — хирургический инструмент, позволяющий излечить любой больной орган, не разрезая кожу и другие ткани тела. Они взяли также Неистощимую нефритовую шкатулку — реликвию племени разбойников с холодных равнин Нижнего Галура. И Несравненного феникса Сангаала, с крыльев которого при каждом движении осыпалась золотая пыль. И Семицветный ковер Кипарда Сеганга, и инкрустированную алмазами шкатулку с Фимиамом изумрудного неба, и множество других удивительных предметов из коллекции Пуилейна, о которой давно ходили легенды по всем окрестным землям.

Он наблюдал за разбоем со все возрастающим отчаянием.

— Значит, вы проделали такой долгий путь лишь для того, чтобы ограбить меня?

— Не совсем так, — ответил Кештрел Тсайе. — Можете не сомневаться, мы действительно высоко ценим ваши стихи, и надежда встретиться с вами во многом помогла нам вынести все трудности и опасности нашего путешествия.

— Однако вы выбрали довольно странный способ продемонстрировать свое уважение, лишив меня тех вещей, которыми я дорожу.

— Какая разница, кто теперь будет владеть этими вещами? — заявил бородач. — Скоро само понятие собственности потеряет смысл. Лично вы неоднократно высказывали эту мысль в своих стихах.

Пуилейн не мог не признать, что в словах грабителя присутствует определенная логика. Он попытался утешить себя доводами Кештрела Тсайе — гора награбленного между тем продолжала расти. В самом деле, Солнце скоро погаснет окончательно и погрузит Землю в вечную тьму, похоронив самого Пуилейна и все его сокровища под слоем льда толщиной в двадцать марасангов. Так ли важно теперь, что грабители лишили его нескольких любимых безделушек? Он потерял бы вскоре все это, даже если бы не открыл опрометчиво двери перед троицей негодяев.

Но подобная софистика не принесла облегчения. Если рассуждать здраво, подумал Пуилейн, то солнце может погибнуть и через тысячу лет или даже позже. Это неизбежно, но реальная опасность отнюдь не бесспорна. В конечном счете Пуилейн будет лишен всего того, что имеет, как и любой другой человек, включая трех грабителей. Однако теперь он ясно осознал, что при прочих равных условиях предпочел бы дожидаться конца света в окружении собранной собственными руками коллекции, а не без нее.

Он решил принять меры для защиты своего имущества и попытался еще раз вызвать Бдительного стража Цитразанды, отчетливо произнося каждый звук, что, как он надеялся, должно было усилить действие заклинания. Но грабители оказались настолько уверены в тщетности усилий Пуилейна, что даже не попытались помешать, а лишь стали смеяться над его магическими словами. И они оказались правы — страж, как и прежде, не пришел на помощь. Пуилейн вдруг отчетливо понял, что рискует не только потерять все то, что злоумышленники уже забрали, но и лишиться самой жизни, если срочно не придумает что-либо более эффективное. И теперь, когда над ним нависла реальная опасность, он увидел, что его многолетние заигрывания со смертью были всего лишь красивой позой, а на деле он вовсе не готов расстаться с жизнью.

Однако у него был еще один шанс на спасение.

— Если вы освободите меня… — начал он и тут же умолк, дожидаясь, когда грабители обратят на него внимание. — Я найду Истинное вино Эрзуина Тейла и выпью его вместе с вами.

Злоумышленники отреагировали мгновенно и вполне предсказуемо. Глаза их засверкали, лица раскраснелись. Они обменялись взглядами, в которых читалось неудержимое желание отведать чудесный напиток.

Пуилейн надеялся, что верно истолковал их смятение. Как только грабители поняли, что хозяин дома находится в полной их власти и они могут забрать из богатейшей коллекции все, что только пожелают, их обуяла самая обыкновенная жадность. Они забыли, что в доме находятся не только разнообразные безделушки вроде Семицветного ковра и Неистощимой шкатулки, но и нечто несравнимо более ценное — скрытое в подвале среди множества прочих редких напитков Истинное вино Эрзуина Тейла, источник неописуемого наслаждения, эликсир блаженства. Теперь они вспомнили о нем и возжелали его с неодолимой страстью.

— Превосходная идея. — Внезапно охрипший голос Унтана Виорна выдал его жгучее нетерпение. — Скажите, где оно хранится, и мы с радостью его попробуем.

— Эта бутыль не дастся в руки никому постороннему, — объявил Пуилейн. — Я должен принести ее сам.

— Так принесите.

— Сначала вы должны меня освободить.

— Вы ведь можете идти, не так ли? Проводите нас в хранилище, а дальше мы все сделаем сами.

— Ничего не получится, — ответил Пуилейн. — Как вы думаете, почему это вино сохранилось до сих пор? Оно защищено целой сетью заклинаний, таких как чары полной безопасности Тампирона. Таким образом, бутыль может открыться только по желанию законного владельца, каковым в данный момент являюсь я. А если заклинание определит, что мою волю контролирует кто-то другой, то вино попросту испортится.

— Так что же вы предлагаете?

— Развяжите мне руки. Тогда я принесу бутыль из хранилища, откупорю ее, и вы сможете насладиться этим непревзойденным вином.

— А потом?

— Вы испытаете ни с чем не сравнимые ощущения, а я лишусь возможности когда-либо написать великую поэму, которую вы, по вашим словам, так жаждали услышать. Затем, надеюсь, мы попрощаемся, вы оставите мне немного моих безделушек и вернетесь в свои унылые северные пещеры. Договорились?

Грабители переглянулись и быстро пришли к согласию. Кештрел Тсайе, одобрительно крякнув, дал знак Малиону Гейнтрасту, и тот прочитал заклинание, отменяющее прежние чары. Пуилейн почувствовал, как исчезают путы, стягивавшие его руки. Он размял затекшие суставы, пошевелил пальцами и выжидающе посмотрел на грабителей.

— Несите свое знаменитое вино, — велел Кештрел Тсайе.

Пуилейн повел грабителей через все залы, пока не достиг кладовой, в которой хранились самые ценные вина. Здесь он сделал вид, будто разыскивает нужную бутыль, что-то бормоча себе под нос и покачивая головой.

— Видите ли, я слишком надежно спрятал это вино, — сообщил он чуть погодя. — Не столько даже опасаясь похитителей, а скорее для того, чтобы помешать самому себе добраться до него в порыве хмельного нетерпения.

— Мы поняли, — отозвался Унтан Виорн. — Однако отыщите его поскорее. Нам тоже не терпится.

— Позвольте мне подумать. Если бы я решил спрятать такое необыкновенное вино от себя, куда бы я его положил? В Кабинет заслуженного отдохновения? Вряд ли. В Киноварный холл? В Хризолитовую гостиную? В табуларий? В Трогоновый зал?

Пуилейн следил за тем, как алчность грабителей разгорается с каждым мгновением. Как они упираются кулаками в бока, как переминаются с ноги на ногу, как тянутся их руки к отсутствующему оружию. Но он продолжал рассеянно бормотать.

— Ах да, конечно же! — внезапно просиял он, после чего пересек комнату и подошел к двери, ведущей в пыльную, темную кладовую. — Вот оно! — торжественно объявил Пуилейн. — Истинное вино Эрзуина Тейла!

— Это? — с недоверием спросил Кештрел Тсайе.

Пуилейн держал в руках ничем не примечательную серую узкую бутыль, покрытую слоем пыли. На крошечной этикетке едва проступали выцветшие буквы. Все трое подошли ближе, громко сопя, словно терзаемые жаждой василиски, и безуспешно пытаясь прочитать надпись.

— Что это за язык? — не выдержал Унтан Виорн.

— Руны Нолвейнов, — объяснил Пуилейн. — Взгляните, вот имя производителя, знаменитого винодела Эрзуина Тейла. А это дата изготовления, но, боюсь, она ничего вам не скажет, поскольку вы незнакомы с их системой летосчисления. А это печать короля Гаммелькора, правившего в то время.

— Вы нас не обманываете? — нахмурился Кештрел Тсайе. — Вдруг вы задумали всучить нам менее ценное вино, пользуясь тем, что мы не можем разобрать эти каракули?

— Отбросьте свои подозрения! — беспечно рассмеялся Пуилейн. — Не стану скрывать, что я зол на вас из-за совершенного надо мной насилия. Но я не могу опозорить ложью тридцать поколений моих славных предков. Вам, конечно же, известно, что по отцовской линии я — Восемнадцатый магада Наланды и на меня как на наследственного главу этого священного ордена наложено заклятье, запрещающее говорить неправду. Уверяю вас, перед вами не что иное, как Истинное вино Эрзуина Тейла. Отойдите чуть в сторону, чтобы я мог открыть бутыль, не потревожив Чары Тампирона. Как я уже предупреждал, достаточно малейшего намека на то, что я действую не по своей воле, и вино испортится. Было бы прискорбно убедиться, что оно хранилось так долго лишь для того, чтобы превратиться в бесполезный уксус.

— Но вы действуете сейчас по собственной доброй воле, — заметил Унтан Виорн. — Вы сами предложили нам попробовать это вино без всякого насилия с нашей стороны.

— Это правда, — согласился Пуилейн. Он расставил четыре бокала, задумчиво посмотрел на бутыль и произнес распечатывающее заклинание.

— Достаточно трех бокалов, — поправил его Кештрел Тсайе.

— Вы не позволите мне попробовать?

— Тогда нам достанется меньше.

— Вы поступаете жестоко, лишая меня даже четвертой доли вина, которое я приобрел за такие огромные деньги и после столь долгих переговоров, что даже не хочется вспоминать об этом. Но будь по-вашему. Мне не достанется ничего. Какая разница, кто выпьет вино, если час наступления вечной ночи уже близок?

Он отставил в сторону один из бокалов и разлил вино по трем другим. Малион Гейнтраст первым ухватился за свой бокал и жадно осушил его. Его холодные глаза мгновенно засверкали. Два его спутника не стали спешить — они нахмурились при первом глотке, словно ожидали более быстрого действия, затем пригубили снова, теперь уже дрожа от нетерпения. Пуилейн еще раз наполнил бокалы.

— Пейте большими глотками, — посоветовал он. — Как же я завидую вам, испытавшим блаженство из блаженств!

Внезапно Малион Гейнтраст повалился на пол и отчаянно забился, а через мгновение вслед за ним рухнул и Кештрел Тсайе, разбросав руки в стороны, словно внезапно пораженный параличом.

Длинноногий Унтан Виорн смертельно побледнел, зашатался и, схватившись за горло, прохрипел:

— Это яд? Великий Тодиарх, вы обманули нас!

— Именно так, — тихим голосом признал Пуилейн, когда Унтан Виорн присоединился к корчившимся на полу спутникам. — Вместо Истинного вина Эрзуина Тейла я дал вам Совершенный растворитель Гибрака Лахинна. Заклятия Восемнадцатого магады Наланды не распространяются на те случаи, когда он вынужден защищать себя. Полагаю, ваши кости уже начали распадаться. Внутренние органы также, вне всякого сомнения, поражены. Скоро вы потеряете сознание, и это, надеюсь, избавит вас от испытываемых сейчас мучений. Вы удивлены, что я так жестоко поступил с вами? Вы считали меня беспомощным жалким дураком и, вполне вероятно, были правы в столь пренебрежительной оценке. Но в то мгновение, когда вы попытались лишить меня тех вещей, которыми я дорожу, во мне проснулась любовь к жизни, давным-давно, казалось, покинувшая меня. Грядущая гибель мира перестала сковывать мой разум. Я решил сопротивляться дерзкому грабежу — и вот…

Он замолчал, поскольку не было никакого смысла в дальнейших объяснениях. Грабители превратились в лужицы желтой слизи, оставив после себя только шапки, обувь и одежду, которые Пуилейн решил присоединить к своей коллекции. Теперь можно было приказать призрачным слугам прибраться в комнате, а затем с ясным умом вернуться к обычным делам.

— Ну а теперь ты наконец позволишь себе насладиться Истинным вином? — спросил Джимбитер Солептан несколько дней спустя, когда Пуилейн с небольшой компанией его близких друзей собрались на праздничный обед в саду поэта под навесом из небесно-голубого шелка. Воздух благоухал опьяняющими ароматами цветов калавиндры и сладкого наргиса. — Ты едва не лишился его, и как знать, не добьется ли какой-нибудь другой злодей большего успеха? Я хочу сказать, что лучше выпить вино сейчас, чем вовсе упустить такую возможность. Да, давай выпьем его!

— Нет, все-таки не сейчас, — упрямо возразил Пуилейн. — Мне понятен ход твоих мыслей: нельзя упускать благоприятный случай, который позже может уже не представиться. Если так рассуждать, я должен был с жадностью выпить это вино, как только грабители свалились замертво. Но ты должен помнить, что я хранил его ради высокой цели. И время еще не пришло.

— Да, — согласился Иммитер из Глоша, седовласый мудрец, лучше всех в окружении Пуилейна знакомый с его стихами. — Великая поэма, которую ты хочешь сочинить в тот миг, когда солнце угаснет…

— Именно так. И когда придет этот час, в моей руке должен быть бокал с Истинным вином. Однако у меня есть много других вин, пусть не настолько известных, но все же достойных нашего внимания. Я предлагаю выпить сегодня больше, чем обычно. — Пуилейн указал на шеренгу бутылей и призвал друзей помочь справиться с ними. — А пока вы пьете, — добавил он, вытаскивая из рукава кусок пергамента, — я прочитаю вам стихи, написанные сегодня.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я купил первое издание «Умирающей Земли» в конце 1950 года. Отыскать его было непростым делом, поскольку малоизвестное издательство выпустило книгу в мягкой обложке и безо всякой рекламы. Я влюбился в это произведение с первого прочтения, не раз перечитывал в последующие десятилетия и даже написал несколько эссе, восхваляющих его. Но я и подумать не мог, что когда-нибудь получу почетное право сочинить собственную историю о мире «Умирающей Земли» Вэнса. И вот теперь я сделал это. С огромным сожалением я добрался до последней страницы и был вынужден расстаться с удивительным миром. С каким удовольствием я продолжил бы серию, но, увы, приходится считаться с тем фактом, что «Умирающая Земля» принадлежит не мне. Однако я с восторгом отозвался на предложение стать ее частью, хотя бы на недолгое время.

Роберт Сильверберг

 

ГРОЛИОН ИЗ АЛЬМЕРИ

Мэтью Хьюз

Опасно впускать в свой дом странника, попросившего убежища от крадущихся за ним в ночи демонов. В такой момент рискуют оба: и хозяин, и гость. В особенности — если это происходит на Умирающей Земле, где каждый может оказаться не тем, за кого себя выдает.

Когда я наконец пробрался в дом, нынешний мастер уже разговаривал со странником. Я нашел место, где меня никто не заметит: в верхнем углу прихожей, там, где потолочная балка соединяется с каменной стеной, — и приготовился смотреть и слушать. Хозяин редко кого впускал, за исключением надзирателя — человека с вечно недовольной физиономией, огромным животом и висящим на поясе ножом для стигла. Обычно я не обращаю внимания на его визиты, сохраняя силы для решающего мгновения, которое когда-нибудь наступит. Но нынешний чужак был совсем другим. Он беспокойно кружил по комнате своей особой походкой — на полусогнутых ногах, ставя ступни носками наружу, — поминутно оборачивался к окну и тревожно вглядывался в темноту. Время от времени он подходил к двери и проверял, надежно ли заперт засов.

— Эта тварь не сможет сюда войти, — сказал мастер. — Окна и дверь, а также весь дом и сад защищены распознающим барьером Фандааля. Ты знаешь это заклинание?

— Мне известен тот его вариант, которым пользуются в Альмери, — рассеянно отозвался странник. — Он может отличаться от здешнего.

— В любом случае заклинание не пустит тех, кого не нужно пропускать. Как только твой преследователь попытается пересечь барьер, он будет жестоко наказан.

— Но знает ли гуль об этом? — спросил гость и снова посмотрел в окно.

Хозяин также уставился в темноту.

— Видишь, как вздрагивают ноздри на его бледной морде, — заметил он. — Тварь чует запах магии и не решается подойти ближе.

— Но и далеко не отходит.

Свисающая на глаза странника прядь черных волос дергалась вместе с кожей в ответ на каждую гримасу его подвижного лица.

— Он увязался за мной, когда я проходил мимо деревни. Но решился напасть лишь после того, как солнце скрылось за холмами. Если ты не откроешь…

— Здесь ты в безопасности, — успокоил мастер. — В конце концов гуль уйдет искать другую добычу.

Он пригласил странника в гостиную и усадил возле камина. Я полетел вслед за ними и устроился на верхней полке буфета.

— Ты что-нибудь ел сегодня?

— Только то, что собирал в лесу по дороге, — ответил гость, усаживаясь в кресло.

Он больше не бродил из угла в угол, зато глаза его рыскали по заполненным посудой полкам буфета, словно гость решил составить опись имущества, одновременно оценивая стоимость каждого предмета и всех их вместе.

— Могу предложить тушеные сморчки — я их выращиваю прямо в саду — и остатки вчерашнего стигла, — сказал мастер. — А еще половинку хлебной лепешки и небольшой бочонок темного эля.

Странник гордо вскинул острый подбородок.

— Выбирать не приходится.

Они уселись у огня, держа миски на коленях. Очевидно, гость успел представиться до моего появления в доме, потому что хозяин обратился к нему по имени:

— А теперь, Гролион, поведай мне свою историю.

Гость постарался придать своему лисьему лицу выражение аристократа, испытывающего нелегкие времена.

— Я должен был унаследовать титул и владения в Альмери, но в результате подлых интриг лишился всего имущества. Сейчас я странствую по свету и ожидаю подходящего момента, чтобы вернуться и силой восстановить справедливость.

— Говорят, — задумчиво произнес мастер, — что в мире, каким мы его знаем, все устроено правильно, поскольку мудрый творец никогда не допустит нарушения равновесия.

Гролиона такое суждение оставило равнодушным.

— На мой взгляд, мир — это арена, на которой деятельные и смелые люди способны управлять ходом событий.

— И ты один из таких людей?

— Да, — согласился странник, отправляя в рот кусок стигла. На мгновение он замер, оценивая вкус, а затем принялся энергично жевать, зажмурив глаза от удовольствия.

Обдумывая услышанное, я пришел к двум заключениям. Во-первых, если этот парень и жил какое-то время в Альмери, он все же не мог быть отпрыском знатной семьи. Альмериийские аристократы произносят звуки «д» и «т» с двойным придыханием, словно заикаясь, а в его речи я ничего похожего не заметил. Во-вторых, на самом деле его зовут не Гролионом. Иначе я просто не сумел бы удержать в памяти его имя, как не могу запомнить имена нынешнего мастера и надзирателя. В моем теперешнем облике мне не по силам справиться с магией истинных имен — как и с любой другой магией, требующей хорошей памяти. Если бы я был на это способен, то давно бы отомстил, быстро и безжалостно.

Мастер наклонил миску, чтобы зачерпнуть последнюю ложку тушеных сморчков, и вдруг оглянулся в мою сторону. Я тут же спрятался, но было поздно. Он поднес к губам висевший на шее деревянный свисток. Послышался резкий высокий звук, а вслед за ним из коридора донеслось хлопанье кожистых крыльев. Я взметнулся в воздух в отчаянной попытке уйти от погони. Отвратительная мелкая тварь, охраняющая спальню — комнату, в которой некогда жил я сам, — тут же вцепилась в меня обеими когтистыми лапами. С хищной, почти человеческой усмешкой она оторвала мне крыло, затем перелетела на выступ над дверью в спальню и раскрыла ужасную пасть. Но я успел покинуть позаимствованное на время тело за мгновение до того, как острые, покрытые пятнами зубы вонзились в него.

Когда я смог вернуться, уже наступило утро. Солнечные лучи, проглядывая в щель между занавесками, окрашивали румянцем серый каменный пол. Я осматривал одну комнату за другой, стараясь, однако, держаться подальше от спальни. Гролион отыскался в мастерской на первом этаже, где я сам некогда трудился от рассвета до заката вместе со своим коварным помощником. Странник разглядывал сложный звездообразный узор на огромном постаменте, занимающем почти всю ширину комнаты. Он переливался яркими и в то же время нежными цветами. Я замер с наружной стороны окна, выходящего в сад; узор был близок к завершению.

Гролион опустился на колени и протянул руку к звезде, сложенной с ювелирной точностью из множества деталей различных цветов и оттенков. Парные арабески, украшенные орнаментом из стилизованных листьев акараньи и зигзагообразных молний, причудливо переплетались между собой. Каждая частичка сверкала собственной аурой — зеленой и золотой, сапфировой и аметистовой, алыми и оранжевыми блестками пламени. Прежде чем грубые пальцы Гролиона с ломаными ногтями успели нарушить это великолепие, за спиной раздалось тяжелое дыхание, заставившее гостя отдернуть руку.

— Назад! — резко выкрикнул мастер. — Прикасаться к незавершенному узору смертельно опасно.

Гролион отшатнулся и быстро поднялся на ноги. Глаза странника лихорадочно бегали по узору, безуспешно пытаясь охватить его целиком.

— Для чего он нужен? — задал вопрос потрясенный гость.

Хозяин зашел в комнату, ухватил Гролиона за руку и вытащил за дверь.

— Узор начал создавать еще прежний мастер. К сожалению, он так до конца и не понял, что делает. Этот узор способен вызывать возмущение в слоях реальности. Судя по всему, дом построен в точке пересечения нескольких измерений. Поэтому барьер между ними здесь слабее, чем в любом другом месте.

— А где теперь этот прежний мастер? Почему он оставил работу незаконченной?

Хозяин небрежно отмахнулся.

— Это очень давняя история. С тех пор на старушке Земле многое переменилось. Не стоит сейчас вспоминать о прошлом.

— Это правильно, нас всех интересует только то, что происходит сейчас, — заметил Гролион. — Но каждое «сейчас» связано с определенным «потом», и благоразумный человек обязан учитывать эту связь.

Однако хозяин молча направился прочь от мастерской. Странник догнал его в трапезной, но разговор здесь зашел уже о другом.

— Благоразумный человек с такой интуицией, как у тебя, — начал мастер, — не мог не догадаться, что мои запасы довольно скудны. Как ни приятно находиться в твоем обществе, гостеприимство не может продолжаться вечно. Я и так превысил свои полномочия, приютив тебя этой ночью.

Гролион осмотрелся. Обстановка вовсе не казалось бедной: комната была хорошо освещена, на стенах висели картины, пол устилали мягкие ковры.

— Не очень-то похоже на келью отшельника.

— Здесь нет ничего, что принадлежало бы мне, — объяснил мастер. — Я всего лишь скромный слуга деревенского совета, нанятый присматривать за домом, пока работа не будет благополучно завершена. Моего жалования едва хватает, чтобы заплатить за еду и эль.

Странник в ответ беззаботно махнул рукой.

— Я дам тебе долговую расписку на приличную сумму, — пообещал он. — С обязательством расплатиться, как только восстановлю свою права.

— Я ничуть не сомневаюсь, что удача когда-нибудь повернется к тебе лицом. Но не уверен, что это произойдет прежде, чем погаснет солнце.

Гролион собирался сказать что-то еще, но хозяин опередил его:

— Скоро придет надзиратель. Он каждый день приносит мне еду. Я попрошу разрешения взять тебя в подмастерья.

Лицо странника просияло от неожиданной идеи.

— Лучше я притворюсь, будто приехал с проверкой, — предложил он. — Я обладаю даром внушать людям все, что только захочу.

Мастер недоверчиво взглянул на него и холодно возразил:

— Обойдемся без внушений. Мне просто нужен помощник. Осталось только уговорить надзирателя, а это трудная задача. Он удавится за лишнюю монету.

— Меня возбуждают трудные задачи, — заявил Гролион, энергично потирая руки. — А пока давай позавтракаем. На сытый желудок я нахожу более убедительные аргументы.

— У меня осталась корка от вчерашней лепешки и полчашки крепкого чая, — усмехнулся мастер. — А потом мы приступим к работе.

— Может быть, сначала обговорим условия? Не хотелось бы нарушать местные законы.

— Насчет этого не беспокойся. Деревня ценит хороших работников. Если надзиратель увидит, как ты стараешься, считай, что наполовину ты его уже убедил.

Гролион недовольно скривился, но хозяин настоял на своем, поскольку прекрасно понимал: на что бы ни надеялся гость — получит он в любом случае лишь кусок лепешки и глоток невкусного чая.

Мне было хорошо известно, как мастер обычно использует новичков. Поэтому я вернулся в сад и спрятался в трещине ограды, где никто не смог бы меня обнаружить. Спустя недолгое время хозяин и гость закончили скудную трапезу и тоже появились в саду.

Как я и предполагал, первым делом гостю показали острошип, разросшийся на весь дальний угол сада. Бесчисленные ветки дерева, усеянные крупным иглами, непрерывно двигались, словно ощупывая воздух. Некоторые уже вытянулись в сторону людей, почуяв их через весь сад.

Из моего укрытия трудно было расслышать разговор, но я и так догадался о его содержании по недовольному лицу и протестующим жестам Гролиона. Однако мастера его возражения не убедили. Понурив голову и опустив плечи, странник поплелся к дереву, с каждым шагом двигаясь все нерешительней. Он отмахнулся от парочки побегов, тут же потянувшихся к нему, а затем остановился, выискивая в переплетении колючих ветвей самый безопасный путь наверх. Хозяин тем временем направился в мастерскую, откуда мог через окно следить за успехами нового подмастерья, не прекращая работы над звездой.

Я выскочил из щели и полетел вдоль забора, рассчитывая сесть на плечо странника до того момента, как он заберется на дерево. Судя по тому, как Гролион осматривал гостиную, он был неглупым, но жадным малым, так что договориться с ним не составило бы труда. Однако я так стремился поскорей достичь цели, что вылетел на освещенное красным солнцем пространство, позабыв про всякую осторожность. Толстобрюхий паук тут же спикировал на меня из засады и ловко оплел клейкой паутиной крылья. Затем он опрокинул меня и впился острыми хелицерами в мое мягкое брюшко. Я почувствовал, как во внутренности начал поступать пищеварительный сок, и поспешил покинуть тело, вернувшись в убежище, бывшее одновременно и моей тюрьмой.

Когда я смог возобновить наблюдение, хозяина и Гролиона в мастерской не оказалось. Они беседовали в прихожей с надзирателем. Мастер уверял, что небольшое увеличение платы, необходимое для того, чтобы Гролион не умер от голода, с лихвой окупится тем, что работа пойдет быстрее. Надсмотрщик вяло возражал, ссылаясь на то, что прежние помощники все как один оказались лентяями и неумехами.

В конце концов хозяин неохотно признал его правоту, но тут же добавил:

— Все прежние подмастерья были проходимцами и бродягами без рода и племени. А Гролион — отличный работник, потомок древнего альмерийского рода.

Пока продолжался спор, странник пододвинулся к приоткрытой двери и теперь внимательно осматривал дорогу и окружающий ее лес. Надзиратель развернул свой огромный живот в его сторону и спросил:

— Ты правда аристократ?

— Что? Ах да, правда. Ты не видел притаившегося в зарослях гуля, когда шел сюда?

— Мы заметили его еще утром и прогнали с помощью собак и факелов, — ответил надзиратель.

— Точно? — переспросил Гролион, незаметно приоткрывая дверь чуть шире. На его подвижном лице явно читалось недоверие.

— Давайте теперь обговорим условия, — предложил надзиратель.

Гролион обернулся, словно собираясь выслушать его предложение. Но едва надзиратель заговорил, странник распахнул дверь и рванулся прочь из дома. Однако тут же отлетел назад. Затем сел с ошеломленным видом на пол прихожей, застонал и обхватил руками голову, раскалывающуюся от невыносимой боли.

— Распознающий барьер Фандааля не впускает в дом того, кого не нужно впускать, — объяснил надзиратель. — Но и не выпускает тоже.

— Сними заклятье, — попросил Гролион искаженным от боли голосом. — Ведь гуль уже ушел.

— Он не может, — сказал надзиратель. — Заклятье способен снять только тот, кто его наложил.

— Прежний мастер?

— Вот именно.

— Значит, я попал в западню?

— Так же как и я, — признался хозяин. — До тех пор, пока не закончу работу. Энергетический вихрь, который при этом возникнет, уничтожит всю магию.

— Но ведь он, — странник показал на надзирателя, — приходит и уходит.

— Заклинание само распознает, кого следует впускать или выпускать. Отсюда и его название.

— Вставай, — приказал надзиратель, подталкивая Гролиона концом своего посоха. — Вставай и слушай.

Обсуждение продолжилось. В конце концов просьбу мастера удовлетворили: Гролион будет получать свою порцию эля, лепешек и стигла, пока они не закончат работу. Если он станет лениться или совершит оплошность — порцию сократят. За грубую ошибку могут посадить в сырой и зловонный подвал.

Гролион несколько раз пытался возразить, но безуспешно. Покончив с делами, надзиратель достал из ножен кривой нож с лезвием из черного камня. Провел острием над обеденным столом, словно разрезая невидимую ткань, и в воздухе в самом деле образовался разрез. Из него на стол выпал кусок стигла. Надзиратель снова махнул лезвием, и появился второй кусок. Гролион заметил, что из разрезов, словно из кровоточащих ран, закапала густая бледно-розовая жидкость. Но через мгновение они затянулись, и трапезная приняла обычный вид.

Надзиратель ушел. Хозяин объяснил Гролиону, как готовить стигл, и отправился в мастерскую. У меня появилась возможность поговорить со странником. Он стоял у кухонного стола и отбивал кусок стигла деревянным молотком. Мясо оказалось очень жестким и к тому же пахло плесенью. Гролион, не прекращая работы, бормотал проклятия. Я замельтешил перед его носом, для начала пытаясь привлечь внимание, а затем и завязать разговор.

Гролион поднял голову и заметил меня. Я взлетел выше, затем опустился и снова поднялся под углом, рисуя в воздухе первый значок альмерийской слоговой азбуки. Он с кислым видом следил за мной, продолжая вполголоса проклинать хозяина. Я перешел ко второму знаку, но в этот момент Гролион резко откинул голову назад, а затем плюнул в меня. Слюна склеила мои крылья, и мне пришлось опуститься на кухонный стол, рядом с недоотбитым куском стигла. Я увидел опускающийся прямо на меня молоток и поспешил оставить обреченное тело.

Чтобы найти нового подходящего носителя — толстого шмеля, — мне потребовалось несколько часов. Хозяин трудился в мастерской, подправляя детали узора с помощью щипцов и лекала. Осталось доделать последний луч звезды, а затем расположить в центре тройную спираль — и работа будет закончена.

Гролион снова забрался на дерево. Обхватив ногами ствол и уцепившись одной рукой за толстый сук, новый подмастерье осторожно вытягивал другую вперед, стараясь не касаться усеянной шипами ветки. На многих из них виднелись засохшие тельца крохотных птиц и летучих ящериц, опрометчиво решивших полакомиться гусеницами, ползающими в листве. Странник даже не замечал, что тонкая зеленая трубочка с усеянным острыми иглами открытым концом подобралась к его руке и готова вцепиться в плоть между расставленными пальцами. Все внимание Гролиона было приковано к золотисто-пурпурному альмиранту, только что вылупившемуся из кокона. Бабочка сушила прозрачные крылышки в тусклых лучах красного солнца, едва пробивающихся сквозь переплетение веток.

Гролион нежно подул на крохотное создание, чтобы крылья быстрее высохли. Как только альмирант согнул лапки, готовясь к первому в жизни полету, странник ловко поймал его, посадил в бутылочку с широким горлом, висевшую на шее, и закрыл пробкой, которую все это время держал в зубах. Затем он начал осторожно спускаться и вырвал искусанную руку из зубов зеленой трубки. Острошип почувствовал, что пища ускользает, и потянулся к Гролиону ветвями, пытаясь удержать его на месте. Странник то и дело цеплялся одеждой за колючие ветки, пару раз ему даже пришлось остановиться, чтобы вытащить глубоко впившиеся в кожу шипы.

При этом Гролион непрерывно жаловался на свою судьбу и обещал в будущем много приятного виноватым в его несчастьях. Помимо мастера и надзирателя, занимавших главное место в этих планах, там упоминались и другие имена — как я понял, его недругов из Альмери. Он с такой увлеченностью изливал желчь, что я не нашел ни единой возможности привлечь его внимание. Мне пришлось вернуться в щель в ограде сада, чтобы оттуда продолжить наблюдение за хозяином через окно мастерской.

Мастер стоял на коленях перед незаконченным лучом звезды и покрывал краской орнамент из переплетенных лазурно-голубых колец, слегка ударяя пальцем по тонкой полой тростинке, наполненной серебряным порошком. Высыпав все без остатка, он смахнул крошечной щеткой ворсинку с поверхности луча и поправил выбившуюся из линии крупинку.

На пороге появился Гролион и с недовольным видом протянул мастеру бутылочку с бабочкой. Тот испуганно махнул рукой, останавливая помощника, чтобы капли крови с его расцарапанного локтя случайно не упали на узор. Затем поднялся, обошел вокруг постамента и забрал у странника сосуд.

— Смотри и запоминай, — сказал он, опуская бутылочку на верстак и кивком подзывая к себе Гролиона. — Когда я назначу тебя старшим подмастерьем, эту работу придется выполнять тебе.

— Ты хочешь сказать, что забираться на дерево будет кто-то другой?

Хозяин свысока посмотрел на него.

— Обязанности старшего подмастерья включают в себя и то, что делает младший.

— Значит, у меня просто прибавится работы.

— Взгляни на это с другой стороны, и поймешь, что тебе будут оказывать больше доверия, станут больше ценить твой труд.

— Но ведь я только и слышу: «Подай, принеси», а питаться приходится одними грибами и стиглом.

— Ты должен признать, что эль совсем не плох, — возразил хозяин.

— Но элем сыт не будешь.

— Эх! — вздохнул мастер. — Я так надеялся на тебя, а ты оказался не лучше других!

— А что случилось с другими?

Вопрос Гролиона остался без ответа.

— Хватит болтать! Смотри и учись.

Мастер откупорил бутылочку, двумя пальцами ухватил бабочку за лапку и вытащил отчаянно бьющееся насекомое. Затем положил добычу на подставку из губчатого дерева, взял скальпель с тонким полукруглым лезвием и отсек ловким, точным движением треугольную головку альмиранта.

Бабочка последний раз дернулась в предсмертной агонии. Мастер натянул на лицо маску из тонкой марли и приказал Гролиону сделать то же самое.

— Один неосторожный вздох обойдется нам в десятки чешуек, — объяснил он.

Затем взял крохотную щеточку и принялся осторожно счищать пыльцу с крыльев, собирая чешуйки в две кучки: золотистые — слева, а пурпурные — справа. Вычистив все четыре крыла до бледной полупрозрачной пленки, он собрал со стола чешуйки, медленно и аккуратно всосав их в две полые тростинки.

— День начался неплохо, Гролион, — объявил хозяин. — Думаю, ты честно заработал свою кружку эля и кусок стигла.

Гролион не ответил. Он уже давно не следил за движениями мастера, его больше интересовала полка с манускриптами и гримуарами у дальней стены. У одного из них переплет был из голубой замши — верный признак трудов Фандааля. Мастер перехватил взгляд ученика и прикрикнул на него:

— А ну, живо за работу! Видишь вон ту ветку, что свисает, словно перебитая рука? Нет, слева, рядом с вершиной. Я заметил там кокон зелено-оранжевой расцветки. Не сомневаюсь, что он обещает нам превосходную ноктуиду!

— Я должен заняться своими ранами. Они могут загноиться, — пожаловался Гролион.

— Ерунда! У меня есть целебный бальзам, я дам тебе его сегодня вечером. А теперь полезай на дерево. Если упустишь ноктуиду — не видать тебе сегодня ни эля, ни стигла.

— Слишком быстро у тебя все меняется, — проворчал подмастерье. — Только что ты меня хвалил и обещал повысить в должности.

— Такой уж характер, — усмехнулся хозяин. — Многие пытались исправить меня, но ничего не добились. Тебе тоже придется привыкнуть к перепадам моего настроения. А теперь ступай.

Подмастерье, всей сгорбленной фигурой выражая немой упрек, поплелся обратно к острошипу. Хозяин не спускал с него глаз, и я решил, что нет смысла сейчас следовать за ним. Однако Гролион не стал забираться на дерево. Он замер у подножия, там, где в землю уходили толстые корни, а затем отступил назад, словно дорогу ему преградила неожиданная опасность.

Мастер заметил нерешительность ученика.

— Что там у тебя?

Гролион продолжал завороженно смотреть в переплетение корней со смешанным чувством страха и восхищения.

— Не знаю, — ответил он и осторожно шагнул вперед. — Я никогда не видел ничего похожего.

Мастер подошел ближе, но встал за спиной у странника.

— Покажи где.

Тонкий побег вытянулся к Гролиону, но тот отбросил ветку в сторону и присел, наклонив голову.

— Оно прячется среди корней. Что-то круглое.

Хозяин пододвинулся еще на шаг.

— Ничего не вижу.

— Смотри, — крикнул Гролион, — оно шевелится!

Мастер согнулся пополам, внимательно разглядывая корни.

— Я все еще ничего…

Странник внезапно распрямился и ухватил мастера за горло оцарапанными пальцами, одновременно зажимая ему рот другой рукой. Затем развернул и прижал к стволу возле самой нижней ветки, где шипы были особенно толстыми и длинными.

Один из отростков тут же впился Глориону в запястье, но тот словно не замечал боли и все сильнее прижимал мастера к дереву. Со всех сторон к тому потянулись толстые побеги, почуяв свежую плоть сквозь ворсистую кору. Вскоре они охватили хозяина крепче, чем Гролион. Подмастерье убрал пальцы с горла и губ пленника, но по-прежнему не сводил с него взгляда.

— Только начни читать заклинание, я тут же забью тебе рот землей и оставлю на съедение дереву.

— Здесь нельзя пользоваться магией, — прохрипел пленник. — Барьер между измерениями слишком слаб, очень много случайных возмущений, поэтому даже самое простое заклинание может сработать неправильно.

— Отлично, — сказал Гролион. — А теперь рассказывай. Все по порядку.

Разговор предстоял долгий, и Гролион предусмотрительно высвободил оцарапанного мастера из ветвей и побегов, но продолжал удерживать его на месте. Хоть я и знал эту историю не хуже самого рассказчика, но все-таки заставил себя еще раз выслушать повесть о гнусном предательстве ученика, заручившегося поддержкой деревенского совета. Заговорщики решили воспользоваться плодами моих бескорыстных исследований и с крайней жестокостью отняли у меня труд всей жизни.

— Он всегда мечтал увидеть краски Верхнего мира, — объяснял хозяин. — А я служил у него старшим подмастерьем, командуя двумя младшими. Мы были простыми деревенскими парнями, но быстро набирались ума. Он говорил, что выбрал это место из-за благоприятного расположения. Здесь сходятся лепестки сразу четырех пластов реальности. Из точки их соединения можно попасть в два смежных верхних мира и в один нижний.

Усыпанный зубами побег, чувствуя человеческое дыхание, снова потянулся к губам мастера, но Гролион опять отшвырнул его. Пленник продолжил рассказ:

— Он хотел получить цвет, известный в Верхнем мире как «радужное сияние». В нашем измерении ничего подобного не существует. То, что мы видим здесь, — лишь жалкая имитация красок Верхнего мира. Наша деревня расположена в пределах Сферы Фаллума Искусного — великого мага из Семнадцатой эры. Он повелевал такими могучими силами, что барьер между измерениями в этом месте истончился. Исследования моего учителя подсказали, что именно здесь, и только здесь, можно создать точное подобие Верхнего мира и сохранять его бесконечно долго. Находясь внутри сферы, он стал бы наслаждаться радужным сиянием и другими волшебными красками. Это была мечта всей его жизни.

Далее шли подробности. Подобие Верхнего мира внутри сферы начало бы само воссоздавать и поддерживать себя, если бы получилось составить сложный узор из уникального материала: цветных чешуек четырех видов бабочек. Их личинки живут лишь на ветвях удивительного дерева острошипа и находятся с ним в своеобразном симбиозе. Птицы и летучие ящерицы, охотясь за ними в сплетении ветвей, натыкаются на шипы и становятся пищей для дерева, а гусеницы, в свою очередь, питаются его соком.

Это дерево обладает уникальной способностью существовать сразу в нескольких слоях реальности, хотя в каждом из них имеет особую форму. В верхнем его можно считать животным. Там оно охотится за блуждающими душами мелких существ, оставивших наш мир. В нижнем дерево превращается в покрытого шипами змея. Способ его питания отвратителен и не совсем понятен. Сок острошипа содержит компоненты из всех трех миров. Затем они попадают в организм гусеницы, преобразуются в нем, пока сама гусеница превращается в бабочку, и в конце концов выделяются в виде цветных чешуек на ее переливчатых крылышках. Если собрать эти чешуйки и расположить их в определенном порядке, получится узор, способный создать подобие Верхнего мира. И тогда можно будет своими глазами увидеть радужное сияние.

Гролион, слушавший мастера с напряженным лицом, обдумывая каждое слово, задал давно ожидаемый мною вопрос:

— Насколько ценно это радужное сияние?

— Оно бесценно, — ответил хозяин, и алчное пламя вспыхнуло в глазах подмастерья. — И совершенно бесполезно.

Гролион нахмурил густые брови.

— Как это?

— Оно способно существовать только в подобии Верхнего мира, а это подобие можно создать только здесь, в точке соединения слоев реальности.

Гролион оглянулся на мастерскую.

— Значит, эту звезду нельзя унести отсюда или разобрать, а потом соединить снова в другом месте?

— Стоит сдвинуть хоть одну крупинку — и узор разрушится, а заодно уничтожит и тебя, и меня, и этот дом, и, возможно, всю деревню.

Лисье лицо странника сделалось совсем мрачным.

— Рассказывай дальше.

— Прежний мастер построил этот дом и посадил в саду острошип. Деревенский совет был рад появлению нового человека. В последние годы по дороге почти никто не ездил, и наша торговля пришла в упадок. Они договорились с мастером о том, что дадут ему помощников и обеспечат всем необходимым, а он за это позволит всей деревне лакомиться стиглом.

— Кто такой этот стигл?

— Огромное чудище, плавающее в безбрежном океане соседнего измерения, хотя и «океан», и «плавающее» — неточные слова, лишь приблизительно описывающие то, что там происходит. Мастер отдал совету свой нож, которым можно резать стигла: просто проводишь лезвием в воздухе — и кусок сам падает тебе в тарелку. И так повторяется при каждом движении. С тех пор мы не знаем голода.

— Полезный инструмент.

— Увы, — вздохнул хозяин, — он тоже действует только здесь, где барьер между измерениями тоньше, чем в других местах. Достаточно отойти на милю в сторону — и пользы от него будет не больше, чем от обычного ножа.

Гролион поскреб щетину на подбородке.

— А стигл не сердится, когда от него отрезают куски плоти?

— Мы никогда не задумывались над этим. Совет заключил договор, и поначалу все шло хорошо, за исключением того, что дерево разрослось слишком буйно. Ему требовалось все больше пищи. К птицам и ящерицам добавились сбившиеся с дороги путники. Но и это еще не все. Толстые побеги стали тянуться по ночам через всю деревню, они залезали в окна и даже выламывали хлипкие двери. А утром жители деревни находили свой скот мертвым. Дерево высасывало из животных всю кровь до последней капли. А затем оно принялось и за детей. Совет пожаловался мастеру, но тот был слишком занят своей работой. В конце концов, что значат несколько погибших детей — вместо которых всегда можно родить новых — в сравнении с исполнением его возвышенной мечты? Он порекомендовал совету укрепить двери. Однако совет пригрозил забрать у него помощников и лишить всякой поддержки. Тогда мастер установил распознающий барьер Фандааля, не пускающий дерево за пределы сада. Но и нам он тоже не давал выходить наружу.

Я с горечью подумал о том, как недальновидно поступил совет, не позволив мне завершить работу. Дальнейшую часть рассказа я старался не слушать: слишком неприятно было вспоминать, как подмастерья, пока я спал, напоили моего хранителя отравленным медом, а затем, вооружившись ножами, прокрались ко мне в спальню.

Эти трусы одновременно набросились на меня с трех сторон, решив взять сонным. Я попытался защищаться, но без помощи волшебства мало что мог им противопоставить. Однако тот, кто постиг тайны Трех Цветов Магии, никогда не забывает об осторожности. Как только я понял, что обречен, то тут же скрылся в заранее подготовленном убежище в четвертом измерении, чем немало удивил этих подлых предателей. К несчастью, они слишком изувечили мое тело, так что барьер между мирами преодолела только моя духовная сущность.

— Он оставил нам лишь свое тело, — рассказывал мой бывший помощник Гролиону. — Мы положили его в свинцовый гроб, покрытый изнутри сурьмой. Он не может восстановить прежний облик, но часто переносит сюда свой дух из тайного убежища, вселяется в тело какого-нибудь насекомого и шпионит за мной. — Мастер сглотнул и пожаловался: — Что-то укололо мою лодыжку. Избавь меня от этого мерзкого дерева. Клянусь, что не причиню тебе вреда.

Гролион отбросил побег, впившийся в ногу мастера, и сбил палкой другой, пытавшийся заползти ему в ухо. Затем освободил пленника от сжимавших его толстых веток и оттащил подальше от дерева. Бедняга едва не задохнулся от боли. Пятна крови, пропитавшие одежду на спине и ягодицах, отмечали те места, где острые шипы добрались до его плоти.

Гролион разорвал рубашку мастера на полосы и связал ими его руки и ноги. Затем отправился в мастерскую и еще раз осмотрел звезду. Тут его внимание привлек манускрипт Фандааля. Странник потянулся к синему переплету и почти коснулся его, когда из книги с резким щелчком вылетела ослепительно белая искра. Взвизгнув, Гролион отдернул руку и затряс ею, а потом сунул обожженные пальцы в рот. Он вышел из мастерской и уселся на садовой скамейке, расположенной на полпути от двери к дереву. Закинув ногу на ногу и обхватив большим и указательным пальцем острый подбородок, он задумался. Время от времени он оборачивался и смотрел то на окна мастерской, то на дерево, а иногда и на связанного хозяина.

Несколько минут спустя он окликнул пленника:

— Ты сказал, вас было трое. Где же остальные?

Косой взгляд мастера в сторону острошипа показался красноречивей любого ответа.

— Понятно, — сказал Гролион. — И со мной в конце концов случилось бы то же самое?

Глаза мастера беспокойно забегали.

— Понятно, — повторил странник и снова задумался. — А где этот свинцовый гроб?

— В склепе, — ответил хозяин. — В саду, за фонтаном с поющей рыбой. Но если ты откроешь гроб, прежний мастер оживет. И первым делом скормит тебя дереву. Он и раньше не заботился ни о чем, кроме своего радужного сияния, а сейчас наверняка еще больше ожесточился, после того как мы убили его, а также тех насекомых, в телах которых он пытался сюда вернуться.

Гролион отправился взглянуть на склеп. Вход загораживала тяжелая квадратная каменная плита с металлическим кольцом у одного края. Странник ухватился за кольцо и потянул. Где-то внизу пришли в движение невидимые механизмы, и с противным скрежетом гранита о гранит плита отошла в сторону, открывая ведущие вниз ступени.

Я не полетел за ним. Надписи на крышке моего гроба причинили бы мне страшную боль, для этого их и нанесли. Я укрылся в трещине стены над головой у мастера и ждал, что произойдет дальше.

Мне прекрасно было известно, что увидит Гролион: потрескавшиеся стены и сырой шершавый пол погруженного во мрак склепа. Свет проникал туда только сквозь две небольшие зарешеченные отдушины, выходящие к ограде сада. Возле нижней ступеньки лежали обернутые в плотную ткань останки двух моих подмастерьев, а также случайных путников, которые, спасаясь от прирученного надзирателем гуля, попросили убежища в этом доме, после чего вынуждены были остаться здесь навсегда. Одну из стен раскололи корни острошипа, зарывающиеся все глубже в землю.

А на возвышении у дальней стены склепа покоился гроб с моим телом. Оно не было ни мертвым, ни живым, а находилось в состоянии, которое принято называть неопределенным. Я не рассчитывал, что Гролион отважится приподнять крышку и заглянуть внутрь. Он был не настолько глуп, чтобы позволить любопытству взять верх над осторожностью в этом темном зловонном склепе.

Он выбрался наружу, навстречу лучам красного солнца, и посмотрел на мастера, нахмурив брови.

— Сегодня работать не будем, — объявил он. — Мне нужно все обдумать.

Хотя стояло полное безветрие, ветви острошипа вновь зашевелились. Дерево все еще ощущало запах человека. Толстый побег с усеянной зубами трубкой потянулся к нему по траве. Хозяин, по-прежнему связанный, в отчаянии попытался отодвинуться подальше. Гролион наступил каблуком на побег, отшвырнул его обратно и оттащил хозяина к стене мастерской. Затем бросил быстрый взгляд на дерево и снова отправился полюбоваться звездой. Полагая, что за ним никто не наблюдает, странник не следил за выражением своего лица, и все его мысли были видны мне как на ладони. Дерево оставалось неразрешимой проблемой; узор, даже если его удастся закончить, не принесет никакой пользы, поскольку его нельзя забрать отсюда; книга Фандааля обладает большой ценностью, но не дается в руки.

Он вернулся к мастеру.

— Что произойдет, когда узор будет закончен?

— Он создаст подобие Верхнего мира и сам растворится в нем.

— А мы сможем войти туда?

Связанный хозяин отрицательно покачал головой.

— Энергия Верхнего мира слишком мощна даже в его подобии. Мы или расплавимся, или сгорим в ней.

— Но прежний мастер собирался в него войти.

— Он многие годы тренировал свое тело, чтобы вынести любую жару. Именно поэтому нам было так трудно его убить.

Гролион беспокойно зашагал вокруг.

— Значит, мы заперты в этом доме с растением-вампиром в саду и волшебным узором, который уничтожит нас, если мы что-то сделаем неправильно. Только прежний мастер до конца понимал, что он создает. Но если я воскрешу его, он, скорее всего, скормит меня дереву, чтобы получить материалы для завершения работы.

— Да, именно так все и будет.

— Я справлюсь с этим! — воскликнул Гролион, гневно потрясая кулаком. — Даже из самой безнадежной ситуации можно выбраться, проявив хитрость и изворотливость. Я найду выход.

— И что ты собираешься делать?

— Для начала я избавлюсь от посредника.

Пленник хотел спросить, что означают эти слова, но тут из дома послышался голос надзирателя, а через мгновение его живот показался в арке двери. Он сразу заметил связанного мастера, но лишь поинтересовался с невозмутимым видом:

— Как продвигается работа?

Хозяин уже открыл рот, чтобы ответить, но Гролион опередил его.

— Теперь я здесь распоряжаюсь, и меня не устраивают прежние условия. Я собираюсь их изменить.

Он с угрожающим видом шагнул к надзирателю.

— Что ты задумал? — закричал толстяк, и его заплывшие жиром щеки испуганно затряслись.

Он поднял пухлые руки, чтобы защититься, но Гролион просто отбросил их в сторону, как отбрасывал отростки дерева. Затем открыл клапан ножен и схватился за нож для стигла. Нажал на кнопку, и острое лезвие выскочило из рукояти.

— От него тебе не будет никакой пользы, — предупредил надзиратель. — Им можно только резать стигла.

— Вот и хорошо, — ответил Гролион.

И он направился к дереву своей особой походкой на полусогнутых ногах. Надзиратель опустился на колени и развязал путы мастера. Оба они остались на месте, не решаясь приблизиться к острошипу.

Мой шмель выбился из сил, но я заставил его полететь за странником.

Гролион подошел к стволу дерева. Извивающиеся отростки тут же потянулись к нему, дерево не кормили по-настоящему уже много дней. Странник быстро провел черным лезвием горизонтальную черту в воздухе на уровне своей головы. Из разреза закапала кровь, покрывая его волосатые руки розовыми пятнами. Не обращая на них внимания, Гролион сделал еще два надреза, проводя ножом вниз от каждого из краев первого. Затем провел еще одну горизонтальную линию на уровне колена. Потом зажал нож зубами и погрузил обе руки в разрез по углам получившегося четырехугольника. Потянул на себя и оторвал огромный, размером со спальный матрас, кусок стигла, тут же упавший на выложенную камнем дорожку.

Гролион отступил на шаг. Отростки острошипа ощупали воздух над капающей из разреза кровью, затем дружно устремились вниз и впились в мясо тысячами зубов. Еще один кусок рухнул на дорожку, и дерево протянуло к нему новые побеги.

Странник на мгновение замер, наблюдая за этой картиной, а потом снова взялся за нож, повторив те же действия. Третий кусок со шлепком свалился к корням дерева, которое тут же принялось его жадно высасывать.

— Теперь займемся узором, — объявил Гролион.

Он сложил нож, сунул его в карман и полез на дерево, занятое едой. Странник забирался все выше, не обращая внимания на порезы и царапины от шипов, и методически снимал с ветвей коконы, как уже готовые раскрыться, так и недавно появившиеся. Добычу он складывал себе в рубашку, пока та не раздулась. Собрав все коконы до единого, он начал спускаться. Оказавшись внизу, вырезал еще один кусок стигла, а затем направился к мастерской.

— Ступайте за мной! — бросил он через плечо.

Надзиратель и хозяин, обменявшись растерянными взглядами, поплелись за ним. Я выбрал место, откуда мог проследить за дальнейшими событиями. Гролион подошел к столу и высыпал на него коконы. Взял скальпель и разрезал один из них, пока мастер с открытым от удивления ртом наблюдал за его действиями.

Сквозь разрез я увидел почти созревшего альмиранта. Гролион с удивительной ловкостью вытащил его, положил слегка подрагивающее существо на стол и расправил ему пинцетом крылышки. Подышал на влажную пленку, помогая ей высохнуть, затем повернулся к мастеру и скомандовал:

— Собирай чешуйки!

Не найдя что возразить, мастер принялся за работу. Тем временем Гролион сообщил надзирателю, что тот должен отделить друг от друга коконы разных бабочек, а затем отсортировать их по степени созревания. Губы толстяка удивленно свернулись в трубочку, и он хмуро проговорил:

— Я не стану…

Гролион молча засадил ему кулаком в челюсть, и надзиратель повалился на пол. Странник снова приблизился, занес ногу для удара в живот и вопросительно посмотрел на поверженного противника. Надзиратель тут же изменил решение, поднялся на ноги и, вздрагивая от страха, принялся выполнять приказание.

Шло время. Дерево продолжало насыщаться, мужчины не прекращали работать. Чешуек становилось все больше. Гролион извлек последнюю почти созревшую бабочку и обернулся к мастеру.

— Этого хватит?

Тот посмотрел на заполненные чешуйками тростинки и удивлено пробормотал:

— Думаю, что хватит.

— Тогда начинай. А ты, — Гролион обернулся к бывшему надзирателю, — станешь ему помогать и подавать тростинки, когда он попросит.

Они взялись за дело, а новый начальник вернулся к дереву. Острошип, наконец-то получивший достаточно пищи, взамен прежних маленьких отростков теперь вытянул к стиглу самый крупный — толщиной с ногу Гролиона, усыпанный шипами величиной с его большой палец. Массивная трубка впилась в один из двух еще не съеденных кусков и начала высасывать его, громко причмокивая и отвратительно подрагивая. Громадная пластина мяса за несколько мгновений превратилась в высохший коврик.

— Нужно, чтобы ты не отвлекался, — произнес Гролион, доставая из кармана нож с черным лезвием.

Странник вырезал из воздуха новый кусок стигла, вдвое больше прежних, и бросил его рядом с уже высосанным. Тонкие трубочки тут же потянулись к нему, а мгновением позже и толстая также впилась зубами в новую добычу. Дерево задрожало, и откуда-то из переплетения ветвей донесся стон наслаждения.

Гролион вернулся в мастерскую. Оба работника, стоявшие на коленях возле узора, встревоженно обернулись, но он лишь махнул рукой.

— Все в порядке, — сказал он почти добродушно. — Скоро мы забудем обо всех неприятностях. Продолжайте работу, а я пока осмотрю другие комнаты.

Странник вышел из зоны видимости, и теперь я слышал лишь звон и стук падающих на пол предметов. Вскоре он появился в саду с туго набитым полотняным мешком. Оставив свою ношу возле двери мастерской, Гролион снова подошел к дереву, уже расправившемуся с последним куском. Трубочки опять принялись ощупывать воздух. На лисьем лице странника появилось удивленное выражение. Он снова вынул нож, встал на цыпочки и сделал новый надрез, затем наклонился почти до земли и провел последнюю линию. На дорожку упала огромная пластина стигла, окатив Гролиона вязкой розоватой жидкостью. Он отряхнулся, а потом отправился умываться к фонтану с поющей рыбой, тут же зазвучавшей громче, почувствовав, что вкус воды изменился. Тем временем дерево закорчилось в экстазе, разбросав отростки во все стороны.

Мастер и надзиратель уже заканчивали составлять звезду. Первый из них выложил цепочку из пунцовых чешуек напротив сверкающего треугольника из белого перламутра и протянул руку за тростинкой, наполненной угольно-черной пыльцой. Затем привычным движением вывел спираль в середине узора, вытряхивая по нескольку чешуек за один раз.

Закончив с черными, он вернулся к золотым и зеленым, как глаз василиска, — самым редким из всей палитры острошипа. Надзиратель как раз протягивал ему очередную тростинку, когда в дверях появился Гролион, мокрый с головы до ног, сгибающийся под тяжестью мешка с награбленным.

— Как дела? — спросил он, свободной рукой указывая на узор.

— Скоро закончим, — ответил мастер, сам удивленный собственными словами.

— Так заканчивай, — проворчал Гролион. — Я и так потратил здесь впустую уйму времени.

Я понял, что настало мое время, и подлетел ближе. Но Гролион услышал мое жужжание и самым бесцеремонным образом отмахнулся от меня. Отброшенный к двери, я упал на пол с поврежденным крылом. Странник наклонился и с хмурым видом уставился на меня, а затем занес надо мной огромный каблук.

— Смотрите! — закричал вдруг надзиратель.

Смертельный удар каблуком так и не состоялся. Все замерли, вперив взоры в одну точку над центром звезды, где, едва мастер уложил последние чешуйки, вспыхнула яркая искра. Она разрасталась, питаясь как будто самим воздухом, и через мгновение превратилась в пламенеющий шар величиной сначала с горошину, потом с кулак, с голову и еще больше. Старательно выложенная на подставке звезда, как в зеркале, отразила переливающееся сияние немыслимых оттенков шара, теперь уже достигшего размеров винной бочки, и слилась с ним.

Трое мужчин восхищенно смотрели на игру красок, какие мало кому из смертных посчастливилось видеть. Но я перестал думать о них, несмотря на подлое предательство и все мучения, которые за ним последовали. Я поджал измятое крыло, согнул лапки и оттолкнулся ими, устремляясь навстречу свету, убеждая себя, что три здоровых крыла сумеют выдержать шмелиный вес.

И все-таки меня сносило в сторону от цели. К тому же я попался на глаза хозяину. И он сразу понял, что это не простой шмель. Обошел вокруг подставки, где чешуйки причудливого узора одна за другой вливались в сверкающий шар, и замахнулся на меня рукой, все еще сжимавшей последнюю тростинку. Я неуклюже вильнул в сторону, последние перламутровые чешуйки коснулись моей спины, но сам удар прошел мимо. Теперь я оказался возле Гролиона, и он снова отмахнулся от меня, как и в прошлый раз, задев мои крылья кончиками пальцев. Я завертелся в воздухе, потерявший ориентацию и беспомощный, — но теперь меня отбросило прямо в светящийся шар!

Я пролетел сквозь огненную стену и услышал жалкий предсмертный писк шмеля, чья плоть расплавилась в этом маленьком подобии совершенного мира, появившемся в нашей реальности. Освобожденный от телесной оболочки, я ощутил полный, невыразимый восторг соприкосновения с Верхним миром, восхитительные краски которого излечили мои душевные раны. Я наконец-то увидел радужное сияние и еще десять тысяч других цветов и оттенков, которыми, возможно, не любовался еще ни один из смертных. Я испытал невероятное, мучительное, лишающее сил чувство восторга.

Где-то там, за стеной света, мастер, надзиратель и странник думали о своих приземленных делах. Но сейчас меня не заботили ни они сами, ни их жестокие замыслы, ни даже жалкий набор костей и плоти, в котором когда-то была заключена моя душа и который сам теперь оказался заперт в свинцовом гробу, покрытом изнутри сурьмой.

Они боялись моей мести, но я не собирался никому мстить. Что было, то прошло, а я обитал теперь в Верхнем мире. Я изнемогал от восхищения, растворялся в невыразимом блаженстве.

Человек, назвавшийся Гролионом, ошеломленно смотрел на разноцветный шар, прекративший расти, как только в него влетел шмель. Звезда полностью растворилась в его сиянии, и теперь шар завис в воздухе над пустой подставкой. Странник с любопытством протянул к нему руку, но Шалметц — человек, завершивший узор, — одернул его.

Гролион развернулся со свирепым видом и сжал кулак, но тут же успокоился, когда Шалметц сказал:

— Стоит коснуться его — и ты растаешь быстрее, чем льдинка, брошенная в костер.

Гробленс, бывший надзиратель, тоже опустил руку, поначалу потянувшуюся навстречу сияющему шару. Затем с кряхтением поднялся на ноги.

— Все кончилось? — спросил он.

— Похоже на то, — согласился Шалметц, не сводя глаз с шара.

— Проверь ее. — Странник кивнул на голубой манускрипт, стоящий на полке.

Шалметц провел пальцами по корешку книги.

— Никаких искр.

Гролион властно протянул к ней руку. Шалметц не посмел возразить, лишь жалко скривил губы.

— Можешь забрать ее. А я снова займусь разведением рыб.

— Верни мне нож, — произнес толстяк. — От него нет пользы нигде, кроме точки пересечения миров.

— Я сохраню его на память, — усмехнулся человек с лисьим лицом.

Шалметц посмотрел в окно.

— Он нужен нам, чтобы кормить дерево. Похоже, стигл пришелся ему по вкусу.

И не просто по вкусу. Острошип стал теперь в полтора раза выше, чем был утром, и намного толще. Да к тому же агрессивнее.

— Я отрежу ему еще один кусок, — сказал Гролион, — чтобы отвлечь его, когда мы пойдем отсюда прочь. А когда все это останется в прошлом, мне будет все равно, как вы с ним поступите. Хотя я бы посоветовал сжечь его.

Шалметцу и Гробленсу такой план не понравился, но прежде, чем они успели что-то возразить, странник приблизился к дереву. Он снова сделал несколько глубоких и длинных надрезов, и еще один огромный кусок стигла упал перед беспокойно ощупывающими окрестности отростками. Дерево набросилось на новую добычу с пугающей жадностью.

Закончилось все весьма отвратительно: в то время как маленькие трубочки присосались к мясу, длинный побег, разросшийся до ширины человеческих плеч, устремился к разрезу в воздухе, из которого капала розовая кровь. Прежде чем рана затянулась, он успел нырнуть внутрь.

Конец трубки пропал из вида, но он каким-то образом по-прежнему соединялся с отростком. Через мгновение он завибрировал, пропуская сквозь себя кровь и большие куски мяса, словно змея, заглатывающая одного за другим целый выводок поросят.

Дерево низко, протяжно загудело, и в этом звуке одновременно слышались удовольствие и неутолимый голод. Ствол вытянулся и раздулся еще больше, а с самых крупных ветвей свесились новые зубастые отростки. Человек с ножом едва успел отбежать, когда корни дерева, растущие с такой же скоростью, как и ствол, начали разрушать садовую ограду и разрывать выложенные камнем дорожки. Затем они перевернули фонтан, поющая рыба взлетела в воздух и, задыхаясь, прохрипела свою последнюю песню.

Странник развернулся и побежал, спотыкаясь об извивающиеся корни и вывороченные из земли камни. Шалметц и Гробленс выскочили из мастерской, как только побеги дерева застучали по ближней к саду стене. Мгновением позже она треснула от пола до потолка. Перекрытия обрушились, за ними посыпались обломки второго этажа. Однако переливающийся всеми красками Верхнего мира шар с блаженствующим в нем прежним хозяином дома остался невредим. Он все так же сверкал сквозь клубы пыли.

Мешок с награбленным завалило рухнувшей крышей, но странник быстро отыскал его. Он ухватился за конец балки и нечеловеческим усилием сумел приподнять и сдвинуть ее в сторону. Но едва Гролион ухватился за мешок, как раздался вибрирующий от ужаса крик Шалметца.

Странник обернулся и увидел, что дерево, выросшее уже до угрожающих размеров, нависает над разоренным садом, словно грозовая туча. Побег, раздувшийся настолько, что теперь в него поместилась бы целая лошадь, продолжал выкачивать из другого измерения плоть стигла. Тяжелый гул висел в воздухе, земля под ногами непрерывно сотрясалась под натиском корней, тянущихся все дальше за пределы сада.

Однако вовсе не дерево испугало Шалметца и заставило его вместе с надзирателем рвануться по коридору к прихожей и наружной двери. От того места, сквозь которое толстый побег проник в другое измерение, теперь расходилась вверх и вниз широкая трещина в реальности. Она уже достигла земли и разрывала камни с такой же легкостью, как и воздух. И за ней смутно угадывались очертания чего-то темного и огромного.

Странник в оцепенении наблюдал за этим зрелищем, судорожно вцепившись в мешок с добычей. Гигантская звериная морда со щупальцами разной длины на кончике носа протиснулась в щель между мирами, разбрасывая во все стороны комья земли и обломки камней. Она приближалась с каждым мгновением, и теперь уже стал заметен побег острошипа, присосавшийся к мягкой плоти под ее нижней челюстью. Вокруг этого места кожу чудовища покрывало множество шрамов, три из которых до сих пор сочились густой розовой кровью.

Оно уже просунуло в щель голову, за ней показалось длинное туловище, которое то сжималось, то раздувалось. Похожие на толстые лапы плавники без устали молотили воздух. У этого существа не было глаз, но оно вытянуло щупальца прямо к дереву, как будто чуяло, где находится враг.

Затем два самых крупных из них ухватились за трубку побега и с громким треском вырвали его вместе с куском собственной плоти. Из глубокой раны хлынула кровь, но еще одно щупальце поменьше тут же прикрыло ее своим плоским, словно лист, концом.

Когда непрерывный поток пищи прекратился, дерево взревело густым низким голосом, подобным звукам органа. Сдавленный щупальцами побег отчаянно задергался, и все ветви и побеги острошипа устремились навстречу чудовищу, оказавшемуся не только источником питания, но и угрозой. Стигл отбил атаку, разинул гигантскую пасть, до этого прятавшуюся в переплетении щупалец, и выпустил шипящую струю пара. Затем из пасти высунулся длинный толстый язык, усеянный изогнутыми шипами и трехгранными зубьями.

Щупальца ухватились за ствол дерева и потянули его к пасти чудовища. Острошип вцепился в них всей массой своих колючих ветвей и побегов. До странника донеслись звуки борьбы: треск, скрип, стоны, рычание и шипение.

Земля под ногами у Гролиона вновь затряслась, когда стигл вырвал дерево из почвы вместе с корнями.

«Пора уходить», — решил странник и повернулся к двери. Но тут он обнаружил, что прямо перед ним мельтешат и изгибаются корни острошипа, осыпая все вокруг комьями земли и мелкими камнями. Один из булыжников попал в голову Гролиона. Он осторожно двинулся вперед, тщательно выбирая место для каждого шага, но все равно с трудом находя опору. Земля все еще ходила ходуном, к тому же мелкие корни то и дело хлестали Гролиона по ногам, словно плети. Сначала он получил чувствительный удар по ноге, отбросивший его в сторону, затем другой корень, толщиной с палец, рубанул по запястью.

Рука онемела от удара, и мешок упал на землю между двумя корнями. Опасаясь, как бы они не сомкнулись, зажав его руку, Гролион все же потянулся за добычей. Однако он так и не успел коснуться мешка. Стены склепа, над которым стоял странник, наконец-то рухнули, и земля осыпалась, увлекая за собой и его добро. Гролион сам едва удержался на краю глубокой ямы.

Он бросился прочь, уворачиваясь от ударов корней, хлещущих со всех сторон, заскочил в дом и помчался по коридору к двери. «Я еще вернусь за мешком», — убеждал он себя.

За спиной у Гролиона из щели между мирами выплывал длинный гибкий хвост стигла, заканчивающийся парой острых шипов. Теперь чудовище могло использовать его для атаки на дерево, и это преимущество оказалось решающим. Хотя колючие ветки и побеги продолжали вырываться из щупалец стигла и вгрызаться в него, разбрызгивая кровь и вырывая куски плоти, неравная битва близилась к завершению.

Щупальца отрывали одну за другой ветви дерева, обламывали корни и бросали все это в яму, образовавшуюся на месте склепа. Яростный рев острошипа перешел в отчаянный вопль, а затем в жалобные стоны.

Вскоре все кончилось. Стигл разорвал огромное дерево на куски и побросал их в яму. Затем задрал хвост и, вероятно выражая презрение, оросил обломки розовой жидкостью. Дерево и листва неожиданно вспыхнули пламенем ярко-алого цвета, и густой столб дыма поднялся высоко в небо.

Стигл, так и не опустившись на землю, облетел вокруг костра, как будто осматривая его с разных сторон. Затем остановился возле светящегося подобия Верхнего мира, которое неподвижно висело в воздухе, ничуть не потревоженное жестокой битвой. Казалось, что безглазое чудовище любуется игрой постоянно меняющихся цветов и оттенков. Одно из маленьких щупалец вытянулось в сторону шара, прикоснулось к нему, замерло на мгновение, словно обдумывая, какова на вкус эта красота, потом обвилось вокруг него и целиком засунуло в пасть.

Чудище развернулось и исчезло в щели между мирами. Разрез в воздухе мгновенно затянулся, и только горящие останки дерева и развороченный сад напоминали теперь о том, что здесь произошло. Человек, назвавшийся Гролионом, наблюдал последнее действие драмы с холма возле дороги. Там же оказались и Шалметц с Гробленсом. Второй из них до сих пор не пришел в себя от поспешного бегства и мог сейчас думать только о любимых пирожках с вареньем. Зато первый бодро поприветствовал бывшего помощника:

— Итак, Гролион, — если, конечно, это твое настоящее имя — ты должен признать, что ситуация изменилась.

Странник не был расположен к долгому спору и молча врезал Шалметцу в челюсть, отчего тот отлетел к дороге и больше не решился что-либо возразить. Вместе с Гробленсом он направился обратно в деревню. А странник остался ждать, когда догорит жуткий костер. К вечеру, когда пламя наконец погасло, он вернулся к дому мастера.

От дома остались одни развалины. Яма на месте склепа была заполнена отвратительно пахнущими головешками. Ни мешка, ни его содержимого странник так и не нашел. Один лишь свинцовый гроб ничуть не пострадал. Выгравированные на крышке символы защитили его от иномирового огня. Он даже не нагрелся.

С помощью каната и блока странник вытащил гроб из ямы. В сарае, где хранился инструмент, он нашел старую тачку, погрузил на нее свинцовый ящик и покатил прочь от покрытого копотью пепелища. Странника заинтересовали знаки на крышке, он надеялся, что это были сильные заклинания.

Выбравшись на дорогу, он остановился и снял крышку с гроба. К его разочарованию, ни золота, ни драгоценных камней внутри не оказалось. Только разложившаяся плоть и гнилые кости. Ему не досталось даже перстня или украшения из слоновой кости. Бормоча проклятия, странник вывалил мощи в придорожную канаву. Оставался еще сам гроб. Вырезанные на крышке символы могли оказаться полезны. Однако через мгновение странник заметил, что надпись исчезла с опустевшего гроба.

И все же человек решил, что хорошо запомнил бо льшую часть из них. Завтра он снова выгравирует символы на свинцовой крышке, затем разрежет мягкий металл на броши и амулеты, которые позже продаст на ярмарке в Азеномее. И кто знает, как все дальше повернется?

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В начале 1960-х, когда я был еще непоседливым подростком, мой брат увлекся фантастикой. Он вечно разбрасывал журналы и книги в мягких обложках по всему дому, и я поневоле поднимал и читал их. В одном из номеров «Galaxy» был напечатан рассказ «Хозяева драконов», написанный неким Джеком Вэнсом. Я прочел его и пришел в полный восторг.

Мэтью Хьюз

Когда мне исполнилось двадцать, я уже экономил на чем только мог, чтобы купить новую фантастическую книгу и прочитать, — я делал это с бешеной скоростью. Если получалось найти томик Вэнса или журнал с его рассказом, я полагал, что день особенно удался.

К тридцати годам я охладел к фантастике и стал отдавать предпочтение детективам. Но если мне встречалась книга Вэнса, я непременно ее покупал. Однажды, будучи в отпуске, я весь день пролежал на кровати в гостинице, читая «Suldrun's Garden», первый роман цикла «Lyonesse». Теперь, спустя сорок пять лет после знакомства с книгами Джека Вэнса, он остается единственным автором, которого я перечитываю с прежним восторгом, снова попадая под его чары.

Было бы справедливо, если бы его именем назвали новые города, величественные площади и живописные бульвары.

 

ДВЕРЬ КОПСИ

Терри Доулинг

В нижеследующем остроумном рассказе автор проведет нас через загадочную дверь в места по ту сторону пространства и времени и покажет, что не всегда гонку выигрывает быстрейший, а битву — сильнейший…

Войдя в лабораторию тем весенним утром, Амберлин Малый застал своего слугу Диффина пялящимся в Умное Окно. Лаборатория располагалась на самом верху восточной башни замка Фарнесс и выходила на серебристые воды Скома, за которым до дальнего Асколеза тянулся Разбойничий лес. И здесь, более или менее покончив с домашними делами, неизменно оказывался Диффин, любующийся старым багровым солнцем, которому свойства стекла возвращали золотое сияние молодости. Амберлин не в первый раз за утро задумался, не нашел ли этот тощий верзила нового способа выскользнуть из-под связующего заклятия.

— Диффин, я же объяснил тебе все в подробностях. Ты должен был обсудить с братьями Анто состояние двери Копси и немедленно вернуться с докладом.

Долговязое тело с тощими болтающимися конечностями содрогнулось — старый волшебник понадеялся, что в подобострастном трепете, хоть и подозревал иную причину: сдерживаемое веселье. Затем длинное лицо слуги неохотно отвернулось от окна.

— Нет, хозяин. Там была еще одна подробность. Видишь, я все записал на грифельной дощечке. Ты сказал: немедленно вернуться с докладом сюда. Поскольку «сюда» было здесь, я выполнил приказ и тотчас поспешил назад.

— Но я находился в саду! Кое-кто опять не полил лиллобеи и квентины. Ты что, не слышал, как они плачут?

— Вовсе не слышал. Я думал только о твоем поручении. А поскольку тебя здесь не было…

Амберлин вскинул ладонь.

— Понятно. Что ж, теперь я здесь и перебираю в уме наказания. Что поведали братья?

— Что дверь Копси и вправду, как ты предсказывал, вполне оформилась и что она наверняка продержится целый день, прежде чем снова ускользнуть. Братья, согласно твоему совету, скрыли ее за ложной ширмой и впредь намерены соблюдать договор во всех отношениях. Когда ты найдешь способ войти, им причитается полная четверть от всего, что обнаружится за дверью.

— И как они к этому относятся?

— Радостно улыбаются, хозяин, и, между прочим, они заметили, что третья часть сделала бы тебя истинным благодетелем стражи. Они в самом деле надежные, добродушные парни, вопреки всему тому, что болтают люди, знающие их не так хорошо, как ты.

— Право! Ты им сказал, что я осведомлен об их пресловутых хитростях?

— Именно так и сказал, хозяин. Они вряд ли поняли «осведомлен» в том его смысле, в котором это слово употребляешь ты, но сказали, что им всегда приятно, когда их искусство ценят в полной мере.

— Больше ты им ничего не говорил?

Диффин помотал головой — плохо закрепленная челюсть вздрогнула.

— Только — что меня зовут Диффин, — на случай, если они запамятуют, кого следует благодарить.

— А они ничего больше не добавили?

— Ничего. Я бы записал на дощечке. А, постойте, вспомнил. Они надеются увидеть вас за два часа до полудня.

— Что? Уже сейчас? Диффин, как ты медлителен!

Слуга, изображая задумчивость, выставил вперед длинный подбородок.

— Может, запись на дощечке стерлась? Это бы многое объяснило.

— А может, тебе стоит сходить за моей Связующей Книгой, чтобы мы освежили тебе память о самых поучительных аспектах истинного послушания?

— Так ведь некогда уже, хозяин! Я, пока прибирался, заодно перенес самые недобрые книги в библиотеку западной башни — чтобы они насладились разнообразием. К тому же, вы знаете, книга эта тяжелая и сейчас стоит на самой верхней полке. Не лучше ли вам избавить себя от беспокойства — а я бы в наказание посидел здесь, усердно бы понаблюдал, не идут ли чужаки и бродяги?

Амберлин, отвернувшись, взглянул через окно на золотое солнце в чистых голубых небесах минувших эпох.

— А наблюдать ты, конечно, будешь через Умное Окно?

— О да, хозяин! Долинное дерево сказало, что в округе эрбы. Если они осмелятся подойти к замку, то под желтым солнцем будут выглядеть не так страшно.

Почти у слияния Скома с рекой Тайви архимаг Эвнефеос Темный выстроил некогда шикарный сумрачный замок Вента-Валу с хитроумными пятиугольными камерами и переходами, скрытыми под шестью уютными опочивальнями, снабженными отпугивателями призраков в классическом стиле Великого Мотолама.

Столетия в целом пощадили здание, но, когда Эвнефеос безвременно пропал в Эстервойде, погибнув, вероятно, от руки своего великого соперника Шастермона, скрепляющие заклятия распались и Вента-Валу обратился в руины. Сложные теневые образы растащили адепты, посещавшие свою святыню, а то, что они не тронули, высосали теневики и прочие создания, которых влечет полная тьма, так что к Двадцать первой эре от замка осталась лишь горстка уныльников и пустотников, разбросанных по речным берегам. Они были бестелесны и не заслуживали внимания.

И еще что-то скрывалось за дверью Копси. Эвнефеос не уступал своим собратьям в коварстве и устроил помещение — с виду обычный погреб или подвал — вполне материальное и в то же время сопротивляющееся любым попыткам в него проникнуть. Дверь Копси, запечатанная замком «пришел-ушел», откалиброванным в ритме любимого реквиема своего создателя, была установлена высоко над Скомом, словно специально для того, чтобы дразнить алчных и любопытных.

Амберлин полагал, что наконец отыскал способ ее открыть.

Перед выходом окинув взглядом собственное отражение в Безопасном Зеркале, волшебник остался вполне доволен. Несомненно, он, как и солнце над его головой, достиг преклонных лет, но все еще был внушительно высок и, бесспорно, грозен в своем темно-зеленом одеянии, отделанном шевронами цвета старого золота, вышитыми вручную змейками и спиралями. В его длинных седых волосах и бороде, расчесанной по тогдашней моде на три пряди, схваченные опаловыми зажимами, еще мелькали черные нити, а глаза, как внушал себе волшебник, сверкали решимостью и мудростью старого мира, а вовсе не слезились от излишних возлияний и ночных бдений у камина над книгами. Он был вполне готов к встрече с дверью и с хитроумными братьями.

Амберлин знал, что одна только дверь Копси не покончит со всеми его бедами, но последние десятилетия его питала лишь надежда. Если не она, что же ему остается? Почти столетие назад, в самом расцвете сил, он знал более пятидесяти заклятий и песнопений. Он мог повторить их по памяти — точно выговаривая сложные звуки и интонации с самыми трудными конволюциями, глиссандо и скороговорками, не заглядывая в книги и записи, не полагаясь на часто обрывочные, а иногда и обманчивые подсказки служивших ему пересмешников. Но ослабевшая с годами память свела эту полусотню заклятий к трепетно хранимой дюжине.

Амберлин переживал худшие времена. Из-за старинной вражды, начавшейся со спора за отменное дерево госсавари из Разбойничьего леса, презренный выскочка Сариманс Рассеянный навел на него словесную порчу, от чего еще не забытые Амберлином заклятия стали искажаться, растягиваться и фальшивить при произношении: гласные удлинялись, согласные проглатывались, ни с того ни сего возникали осечки или вопросительные интонации. Даже такая мелочь, как освежение истинного послушания на Диффине — дело нескольких секунд, — требовала теперь целого часа тщательного сосредоточения, причем не всякий раз оказывала нужное действие.

Однажды случилась неловкая ситуация, когда, ввязавшись в перепалку с Тралкесом в гостинице «Железная звезда» и произнеся величайшее свое заклятье — любовное возвращение Аспалина, — Амберлин вынужден был потом объяснять, отчего на зрелищный фокус выскочки — стайку серебристых дриад — он ответил всего лишь презренным глиняным чайником, цитирующим сельские баллады земли Падающей Стены. А что за мука — спасаться бегством от деодана в закоулках Вейли и смотреть с качающейся вершины фонарного дерева, как солнечный взрыв покрывает склон холма желтыми цветами с тихо позванивающими колокольчиками. Деодан, залюбовавшись невиданным зрелищем, забыл о погоне и лениво убрел прочь, зато Амберлину пришлось оправдываться перед соседями и случайными прохожими, почему он, вместо того чтобы сразу проклясть чудище, четыре часа качался на ветру. С того случая Амберлин волей-неволей приобрел репутацию эксцентричного, капризного и на редкость аскетичного волшебника. Кое-кто даже называл его, почти не шутя, Амберлином-философом и сравнивал с легендарными тезками — Амберлином Первым и Вторым, — могущественнейшими после Фандааля за всю долгую историю Великого Мотолама. Не самый плохой результат.

Но Амберлин понимал: рано или поздно презренный Сариманс, выскочка Тралкес и братья Анто сведут воедино то, что известно каждому, да еще этот своевольный созерцатель Диффин кое-что добавит, и тогда он, Амберлин, станет посмешищем Альмери, Асколеза и окрестных стран, самой забавной шуткой года.

Амберлин взглянул на старинный хронометр, висящий над столом. Давно пора было выходить. К счастью, хозяйственное и охранное заклятье для Фарнесса требовало единственного односложного слова, и в этот раз волшебнику удалось аккуратно наложить его всего с пятнадцатой попытки. Амберлин быстро прошагал по тропинке, бросил короткий взгляд на Диффина, глазеющего на ушедшее солнце, покрепче ухватил свой посох и двинулся через заливные луга к розовеющему в утреннем свете Вента-Валу.

Немногочисленные сохранившиеся у Амберлина заклятия требовали теперь мучительных трудов, даже текст базового звукового заклятия из «Справочного руководства по практической магии для начинающих» Килликло — и тот ему не давался, зато за свою долгую жизнь волшебник нахватался (прикупил или позаимствовал) других полезных штучек, вовсе не требовавших произношения вслух. При должной осторожности он еще мог делать вид, что представляет собой опасную, требующую осторожного подхода персону.

Среди таких приобретений числилась и древняя ложная ширма, за которой братья Анто прятались сами и скрывали созданное некогда Эвнефеосом подземелье. Шагая по речному берегу, Амберлин приложил к левому глазу монетку из ключевого стекла и увидел братьев и дверь в окружении наиболее осязаемых фрагментов фундамента.

Чувство юмора этих коварных самовлюбленных личностей было непостижимым для Амберлина. Кажется, они, затаившись, надеялись унизить волшебника, вынудив его просить, чтобы они показались.

— Итак, к делу, — окликнул их Амберлин, по очереди окинув взглядом каждого из играющих в прятки братьев, и с удовольствием отметил, как быстро растаяли ухмылки на их ошеломленных, круглых как луны лицах. Оба вскочили и застыли перед ним: коренастые, меднокожие, почти лысые, в скромных деревенских рабочих кафтанах с толстыми кожаными фартуками. Затем их физиономии снова расплылись в дурацких ухмылках.

— Мы тут стерегли, твое великолепие, — заговорил Джоанто, смахивая с фартука травинки. — Все точно как ты велел.

Боанто утер ладонью подбородок.

— Готовы и жаждем увидеть, что там внутри, твое великолепие.

Дверь Копси являла собой гладкий люк из молочного стекла, вставленный в склон холма под углом в сорок пять градусов. Ее окружали вросшие в травянистую землю обломки стены и воротных столбов, превратившихся, прежде чем окончательно уйти в землю, в подпорки для плюща и вьюков. Сквозь арку светило дряхлое красное солнце, и от его багрового света день казался очень далеким. Амберлин не в первый раз подивился, что подвигло Эвнефеоса на создание сумрачного замка. Как будто миру в нынешние времена недостает теней и уныния!

Засучив рукава — ни один волшебник не упустит случая произвести впечатление на низших, — он притворился, будто изучает матовое стекло.

— Джоанто, возьми ведро и принеси чистой воды… смотри только, без всяких нечистот. Боанто, найди на том лугу пять красных полевых цветов. Безупречных, понял? Малейший изъян испортит дело.

Братья переглянулись, явно недовольные тем, что упустят часть колдовства, но спорить не осмелились и, ворча и крутя головами, отправились исполнять поручения. Амберлин проводил их взглядом и, дождавшись, пока Джоанто склонится над водой, а Боанто станет отбрасывать цветок за цветком, выбирая безупречный, взял в одну руку зеленый рабочий кружок с ширмы, а в другую — желтый глазной и ударил их друг о друга. Результатом оказалась вполне зрелищная и достойная вспышка, сопровождаемая раскатившимся по холмам грохотом. Над камышовыми зарослями Скома взвились птицы.

Братья, конечно, увидели в этом истинное колдовство, а не пиротехнический эффект, издавна сопровождающий работу волшебников. Едва замер гром, оба бросились назад. Джоанто уронил ведро, Боанто отшвырнул в сторону букетик цветов.

— Ничего-ничего, — крикнул им Амберлин. — Дверь Эвнефеоса открыло простейшее из моих взрывных заклятий. Зажгите факелы, и приступим.

Боанто, утирая подбородок, разглядывал идеально круглое отверстие на месте двери. Дыра была абсолютно черной.

— Пожалуй, не помешало бы немножко волшебного сияния, а, твое великолепие?

— Пожалуй, не помешало бы, — высокомерно ответствовал Амберлин. — Но подумай сам, Боанто, — должны же такие крепкие ребята, как вы, сделать хоть что-то, чтобы заслужить свою четверть?

Боанто хитро скосил глаза.

— Да ведь это же мы нашли старый манускрипт с реквиемом в том сундуке на чердаке Солвера, когда навещали его бедную больную… гм, теперь уже покойную матушку, — и тут же принесли рукопись тебе.

— Верно, но вы знали, что я люблю старые рукописи и нотные записи, и надеялись ее продать — не более того. Я же потратил не один час, изучая наследие Эвнефеоса, и открыл, как использовать мелодию для управления его прекрасной дверью, чтобы вызывать и скрывать ее, когда нам угодно.

— Верно говоришь, хозяин, — признал Джоанто, — и слово «нам» мне нравится. Оно звучит куда дружелюбнее, чем «мне».

— Чувствуется, что вы поболтали с Диффином. Пока что будьте довольны щедрой четвертью, о которой мы договорились.

Боанто потер подбородок.

— А если там, в дырке, пусто? Четверть от ничего — это совсем ничего.

— Действительно. Но как знать? Если вы желаете стать подмастерьями в Фарнессе, не упускайте случая показать свое искусство.

Братья опять переглянулись, задумавшись о доступе в солидный замок с непыльной работой, которой давно хвастал их осведомитель Диффин.

Джоанто поспешно принялся зажигать факелы.

— Ты прав, хозяин. Побереги свою тонкую магию, а мы с Бо осветим путь к твоей неизменной щедрости и открытой душе.

— Осветите хотя бы дно этой таинственной ямы на речном берегу. Впрочем, ты хорошо сказал, Джоанто. На удивление хорошо сказал. Из тебя со временем выйдет толковый подмастерье. Вперед, храбрецы!

Один за другим братья боязливо и неохотно пролезли в дыру. Амберлин последовал за ними и с облегчением обнаружил обычные каменные ступени, ведущие в выложенный камнем проход, пробитый в теле холма. Что бы ни представляла собой надземная часть Вента-Валу, здесь, внизу, использовались общепринятые методы. Что еще важнее, обычные коридоры, как правило, вели к обычным целям с классическими трофеями в виде груды сокровищ или отборных коллекций. И если братья, конечно, грезили о золоте и самоцветах, возможно, с добавкой нескольких облегчающих жизнь чар, Амберлин надеялся на книги заклятий и еще на подсказку, что и где поможет ему избавиться от превратившей его в идиота словесной порчи.

Конечно, он молчал об этом, шагая за светом факелов по мощеному коридору со стенами, искусно облицованными терракотовыми плитками. Впереди простиралась тьма, и еще более тревожная тьма смыкалась позади. Амберлин размышлял о том, что могло быть здесь раньше. Явно не гробница. Многие волшебники предпочитали испепелить себя молнией перед достойными зрителями в назначенный заранее день и час, словно отзываясь на призыв свыше. Другие выбирали уход в погоне за чудесами, каковыми, по их собственным словам, они собирались поразить мир и войти в легенды. Амберлин, как ни давно он впал в нынешнее жалкое состояние, ни на минуту не забывал, что репутация адепта на одну пятую зависит от магии и на четыре пятых — от умения произвести впечатление. По слухам, сам великий Фандааль говаривал: «Хороший уход много значит!»

Пускай ему после проклятия Сариманса приходится полагаться в первую очередь на производимое впечатление — это тоже требует немалого искусства.

Коридор наконец вывел в большую каменную камеру-толос, совершенно пустую, если не считать вделанного в дальнюю стену черного зеркала. Стекло в узорчатой золоченой раме было размером почти с дверь. Амберлину не требовалось изрядного опыта обращения с зеркалами, чтоб определить: темнота в глубинах стекла не сулит добра. Братья явно держались того же мнения. Убедившись, что толос пуст, они принялись перешептываться. Амберлин не успел успокоить спутников, потому что за спиной у него прозвучал голос:

— Прими нашу сердечную благодарность, Амберлин. Мы с Тралкесом так и думали, что именно ты проведешь нас сюда.

Обернувшись, Амберлин с трудом сдержал бессильную ярость. В проеме коридора, подсвечивая себе шариком на конце посоха, стоял его давний противник Сариманс Рассеянный.

Грозный маг в своем алом повседневном одеянии выглядел самоуверенным и самодовольным, на его обрамленном черными кудрями лице сияла сводящая Амберлина с ума и памятная по недоброму прошлому ухмылка. Рядом, высоко подняв обычный фонарь, стоял Тралкес, ехидный выскочка из гостиницы «Железная звезда», тощий и дерганый. Его нервозность отличалась от самоуверенности Сариманса не меньше, чем темно-синяя дорожная мантия — от ослепительно красной хламиды спутника.

— Ты доставил мне много неприятных часов, — только и нашелся с ответом Амберлин. Он понимал, что допустил промах и никаким оборонительным заклятием этого уже не исправишь.

— Не спорю, мой старый друг, — ответил Сариманс, откровенно наслаждаясь моментом. — Но и ты, сложись обстоятельства по-иному, так же хладнокровно причинил бы неудобства мне. Кажется, ты удивлен, что наши чудные парни так охотно пригласили нас присоединиться к компании?

Амберлин прибегнул к откровенной браваде.

— Джоанто, Боанто, вы можете забыть о том, чтобы получить место в Фарнессе. Все предложения с этого момента отзываются, считайте, что их не было.

Братья захихикали. Джоанто пошел еще дальше — он плюнул на пол.

— Как видишь, твое великолепие, три четверти от ничего тоже легко превращаются в ничто.

Амберлин собрал весь апломб, на какой был способен:

— Кроме того, известите Диффина, что я более не нуждаюсь в его услугах. Он может вместе с вами становиться в очередь безработных в Азеномее.

— Ну-ну, Амберлин, — вмешался Сариманс, сделав шаг в толос, — не стоит винить омара в том, что он омар. Или, вернее сказать, вспомни, что иные мужья не ограничиваются одной женой и успевают достойно обслужить каждую. Смирись с тем фактом, что твоего работника кое-кто нанял прежде тебя и он просто нашел способ служить двум господам. Ну, раз уж мы, отважные первопроходцы, все собрались здесь — что будем делать с этим зеркалом?

На языке у Амберлина вертелся не один колкий ответ, но он понимал, что затевать перепалку бесполезно.

— Это, разумеется, дверь. Записано, что в лучшие дни Эвнефеос Темный устроил в Венту-Валу несколько зеркальных дверей.

Сариманс, подойдя ближе, осмотрел зловещее темное стекло.

— А как ее открыть, в твоих книгах не сказано?

Из-за его спины в блестящую темноту заглянул Тралкес.

— Вопрос в том, имеет ли смысл ее открывать.

— Спокойно, Тралкес, — не переставая улыбаться, возразил Сариманс. — У нашего почтенного коллеги в распоряжении немало трюков и уловок. Главное, конечно, чтобы не требовалось произносить ни слова.

Тралкес и братья ехидно захихикали. Амберлин притворился, что не слышит.

— Я предлагаю вот что: пусть Джоанто с Боанто отработают свою награду, для начала протерев зеркало. Пыль и грязь покрывают его поверхность и могут нарушить процесс, как некая неуместная шутка нарушает сейчас мои заклинания.

Сариманс улыбнулся, зато братья запротестовали.

— Мы держим факелы! — возмутился Джоанто. — Эта важнейшая миссия поглощает все наше внимание — скажи, брат Бо!

Боанто усердно закивал.

— Более того, с нашей стороны стекло выглядит чрезвычайно чистым и гладким.

Амберлин нетерпеливо хмыкнул.

— А вы подойдите ближе. Отдайте факелы Тралкесу, он будет нашим светочем, а вы пока отполируйте зеркало носовыми платками.

— Нет у нас платков! — выкрикнул Джоанто.

Боанто задумчиво протянул:

— Но мы, пожалуй, могли бы купить их на ярмарке в Азеномее и быстренько бы вернулись.

Сариманс, сделав короткий жест, провозгласил:

— Не трудитесь. В карманах ваших фартуков уже лежат превосходные носовые платки.

— Но у нас и карманов нет! — продолжал отпираться Боанто. — Может, мы лучше сходим… — Тут он обнаружил на фартуке карманы, а в них — платки, причем с запасом, по полдюжины того и другого. Джоанто также обзавелся носовыми платками.

— Ба, — воскликнул Джоанто, разглядывая тонкое кружево, — с большим человеком торговаться — никакого удовольствия!

Братьям ничего не оставалось, как нехотя подойти к черному зеркалу. Джоанто нерешительно коснулся стекла платком. Ничего особенного не случилось, и Боанто решился помочь брату.

— Для волшебного зеркала оно ведет себя очень прилично, — заметил Боанто.

— Точно, Бо, — согласился его брат. — Может, оно оценит заботу и вознаградит нас за хорошее обращение.

Вдохновившись, братья принялись тереть и чистить уже всерьез. Волшебники наблюдали за ними. Джоанто совсем разошелся и поплевал на стекло, чтобы оттереть особенно упорное пятнышко.

Зеркало шумно вздохнуло, его блистающая тьма вспучилась и выпустила из себя длинный язык, который ухватил братьев и утащил их в глубины за рамой. С той стороны донесся отдаленный вопль — и стало тихо.

Волшебники не успели обменяться впечатлениями о случившемся — из золотой рамы выступила недурная собой молодая женщина в обтягивающем костюме из черных и желтых ромбов. Открытым было только ее лицо, на котором сияли голубые глаза и улыбка. Женщина поманила магов к зеркальной двери.

— Прошу вас, господа, Эвнефеос ждет.

— Эвнефеос! — вскричал Тралкес. При всем своем честолюбии молодой маг выбился наверх только через покровительство Ильдефонса Наставника и не привык еще соблюдать внешнюю невозмутимость.

— Так веди нас к нему сейчас же, — потребовал Сариманс. — Мы — важные особы и с нетерпением ждем встречи с ним.

Амберлин промолчал.

Привратница зеркала — будь, она человеком, призраком или каким-нибудь более редким волшебным существом — встала рядом с рамой и жестом пригласила гостей входить.

Сариманс, подумав, замялся.

— Амберлин, строго говоря, это твоя инициатива, так что, будь добр, проходи вперед.

— Охотно, — кивнул Амберлин и приблизился к раме. Что ему было терять? Ведь Эвнефеос вполне мог обойтись с ними так же, как с братьями. Медлить не стоило. Шагнув сквозь раму, он на мгновение ощутил покалывание во всем теле и тут же очутился в огромном многоколонном зале, освещенном мягким золотистым сиянием. Над головой блестели миллионы светлячков, но в проемах колоннады стояли тени. Тьма заполняла и высокие окна.

Амберлин догадывался, в чем дело. Если Вента-Валу под меркнущим светом старой Земли являл собой царство теней, то здесь была его оборотная сторона: жилище густого солнечного света и ярких красок среди вечной тени.

Сариманс, Тралкес и служанка быстро догнали его. Братьев Анто нигде не было видно.

— Подойдите, — прогремело с возвышения в дальнем конце зала, и волшебники двинулись навстречу хозяину.

Им представилось потрясающее зрелище. На возвышении, на огромном троне, восседал длинноногий седовласый старец в черном с золотом одеянии. Он обратил к пришельцам острое лицо с ястребиным взором. У подножия трона были собраны диковинные представители геральдики Великого Мотолама: херидинки и плаймасы, блестящие скарликсы и чешуйчатые холиморы — существа, родившиеся в пространствах нижнего и верхнего миров либо выведенные в сосудах, чанах и самодельных вивариях. Сказочная свита шевелилась, бормотала, чистилась и вылизывалась.

Амберлин, Сариманс и Тралкес вслед за прекрасной проводницей приблизились и остановились перед троном.

— Великий Эвнефеос, — заговорила красавица, наполнив своим голосом золотой зал, — я привела к тебе Амберлина Малого, первого из трех славных искателей подземного мира, и с ним Сариманса Рассеянного из Азеномея и Тралкеса Железную Звезду, незаконного сына Ильдефонса Слышащего. Никому, кроме них, не хватило искусства и проницательности, чтобы справиться с дверью Копси, оставленной тобою в Вента-Валу, и тем принять твое приглашение, а затем, презрев доводы благоразумия, набраться храбрости и вторгнуться в твой заветный толос под холмом.

Эвнефеос поочередно устремлял взгляд на каждого из названных.

— Благодарю тебя, прекрасная Азари, — проговорил он. — Ты можешь занять свое место.

Дождавшись, пока дева, одетая в черное и желтое, поклонившись, встанет между двумя покрытыми голубой эмалью херидинками, он вновь обратил черные глаза к гостям.

— Я рад, господа, что вы решили ответить на мое приглашение, и польщен вашим вниманием. Вы были очень любезны.

Амберлин отметил прозвучавшее весьма многозначительно слово «были», но промолчал. Сариманс же не удержался:

— Великий Эвнефеос, позволю себе внести процедурную поправку. Должен заметить, что мой спутник Тралкес и я сам не вполне принадлежим к экспедиции нашего коллеги Амберлина. Это была его инициатива: именно он, усердствуя в науках, изобрел способ справиться с твоей дверью Копси, и он же, не посоветовавшись с доброжелательными коллегами, решился на вторжение в твои владения. Мы же с Тралкесом, тревожась за его безопасность в столь неизведанных, таинственных местах, сочли нужным присмотреть за ним и, возможно, убедить его отказаться от рискованного предприятия. Наша причастность к случившему скорее мнимая, нежели действительная.

— Я всецело понимаю смысл твоей речи, — ответил Эвнефеос. — И сердце мое неизменно радуется при виде товарищей, спешащих на помощь друг другу в подобных обстоятельствах. Однако вы здесь, и, поскольку три волшебника удовлетворяют минимальным требованиям, можно начать состязание.

— Состязание, благородный Эвнефеос? — переспросил Тралкес.

— Вы все узнаете. Но прежде позвольте представить вам судей.

Повинуясь движению руки Эвнефеоса, в стене над троном открылись три огромные ниши. В каждой помещался стеклянный короб в рост человека. Два из них светились серебром с прожилками цвета темной розы и искрами индиго. Короб, расположенный между ними, маслянисто блестел золотом с проблесками красного и жаркого оранжевого цветов. Открывшиеся короба поначалу звенели скрытой энергией, но вскоре успокоились, перейдя к тихой, почти хищной настороженности.

— Перед вами, господа, — продолжал Эвнефеос, — камеры памяти величайших из нас. В центре несравненный, вечно первый Фандааль Великий. Слева и справа сверкают серебром Амберлин Первый и Амберлин Второй. Они будут вашими судьями.

Эвнефеос выдержал драматическую паузу, но Тралкес, не утерпев, нарушил ее:

— Но их тел здесь, конечно, нет?

— Не мне судить, — с прежней любезностью возразил Эвнефеос. — Кто знает, куда удаляются великие, покинувшие нас в давние времена? Что есть смерть и угасание для наших великих предков? Тебе довольно знать, что между нашим и их мирами существует неразрывная связь, живое соединение, пронизывающее века, и что они с превеликим удовольствием наблюдали, как я устанавливаю свою маленькую ловушку в Вента-Валу. Подумайте, как приятно им видеть, что я испытываю их далеких потомков — среди которых есть мудрые и великодушные, подобно вам, а есть и суетные, алчные, думающие лишь о собственном возвышении. Вообразите их радость, когда я заманил к себе вас, их законных наследников — достаточно изобретательных, отважных и решительных, чтобы шагнуть сквозь темное стекло в Дессингу и вступить в состязание. Не столь возвышенный человек, быть может, увидел бы в этом прополку сорняков, удаление шлака, но бриллианты, подобные вам, распознают, конечно, надлежащую заботу во исполнение долга.

Тралкес шагнул вперед.

— Как уже объяснил мой просвещенный друг и коллега, мы с Саримансом, о великий Эвнефеос, лишь дополнили собой первоначальную группу, собранную Амберлином.

— И слушать не желаю, почтенный Тралкес, — перебил его Эвнефеос. — Ты слишком скромен, и это делает тебе честь. Не сомневаюсь, что ты не уступишь Амберлину в решимости. Состязание в магии пройдет здесь, в зале. Каждый из вас по очереди покажет все, на что способен. Три раунда, три попытки — каждая ограничивается двумя минутами. Я жду от вас зрелища, достойного великих судей. Три раунда, три шанса на победу. Выигравший состязание, разумеется, уйдет отсюда свободно. Дверь Копси откроется перед ним и только перед ним. Прочие останутся здесь и вольют в Дессингу свою тончайшую энергию, помогая тем поддерживать ее золотое сияние.

— Я заявляю протест, — сказал Сариманс. — Условия неравны. Наш друг Амберлин — тезка двоих из трех судей, и они, несомненно, будут пристрастны к нему. Я предлагаю отложить состязание до времени, когда представится возможность пригласить двух других судей. Тралкес, Амберлин и я вернемся, скажем, через год…

Эвнефеос вскинул руку.

— Слушай меня, Сариманс. Ты и вообразить не в силах, какой стыд, презрение и отвращение испытывают наши благородные серебряные адепты, если их имя носит жалкий самозванец. Ты ведь не знаешь среди современников нового Фандааля? Как и самозваных Ллорио, и притворных Дибаркасов? Кто бы осмелился? Кто готов подвергнуть себя риску снискать их месть? Но глава вашей экспедиции настолько смел, что без колебаний и сожалений принял имя великого предшественника. Он, конечно, скажет, что сделал это не из гордости и самомнения, а из почтения к предку или что виноваты его беспечные родители. Пусть будет так. Мы скоро узнаем истину. Однако если суд и окажется пристрастен, то не в его пользу, а в вашу. Так начнем же состязание. Тралкес, эта прекрасная синяя мантия придает тебе такое достоинство… ты будешь первым, затем ты, Сариманс, и, наконец, глава экспедиции, Амберлин.

Тралкес, не медля больше, выступил на середину зала и, развернувшись, сделал широкий величественный жест.

— Великий Эвнефеос, просвещенные судьи, почтенные зрители и братья-волшебники, я приветствую вас и сейчас продемонстрирую вам в развлечение и поучение совершенно самостоятельного человека!

Последовала короткая пауза, а затем перед Тралкесом возникла в воздухе голова: полная луна лица дружески улыбалась, поглядывала по сторонам, принимая окружающее с явным удовольствием и удивлением. Секунд двадцать голова разглядывала возвышение, три мерцающих ящика памяти, волшебников и свиту, затем под ее подбородком проявилось тело, вытянулись ноги, и создание наконец встало на пол. Едва его ступни коснулись пола, как надо лбом проросли оленьи рожки со светящимся красным пузырьком на каждом ответвлении. Видение удивленно воздело глаза к возникающим на рогах все новым пузырькам, которые между тем надувались и отваливались, как созревшие плоды. Создание, подхватив несколько из них, принялось жонглировать. Руки его от быстрого движения слились в сплошное пятно, а в воздухе замелькали десятки, а потом и сотни цветных шариков. Наконец они, взлетев все разом, преобразились в пышно окрашенных птиц, которые, испустив заунывный крик, взорвались разноцветными вспышками.

Когда к ослепленным зрителям вернулось зрение, они не увидели ни головы, ни тела, ни всего прочего. Один только Тралкес раскланивался перед судьями.

Эвнефеос, Сариманс и Амберлин довольно зааплодировали, а свита замерла в безмолвном внимании, словно не определившись, одобрять или нет. Три сияющих ящика молчали.

— Превосходно, Тралкес! — воскликнул Сариманс. — Приятно видеть, как ловко ты выполняешь этот старый трюк.

— В самом деле, превосходно, — согласился Эвнефеос. — Весьма впечатляюще, Тралкес Железная Звезда. Сариманс, твоя очередь!

Сариманс выступил вперед, подобно кровавому демону древности, на конце его посоха вспыхнул ослепительный свет. Он тоже раскланялся на все четыре стороны, раскидывая руки так, словно встречал аплодисменты — которых пока не слышалось. Сариманс, отметил Амберлин, не меньше его самого ценит драматические эффекты.

— Великий Эвнефеос, могущественные воспоминания, коллеги и друзья, я вызову для вас предпоследний Редут Каллестина, каким его исполняли в далекой Саримантике перед Девятью.

Волны голубого сияния, подобно океанскому приливу, нахлынули сквозь арки по сторонам зала и столкнулись, набегая друг на друга, посередине. Закричали чайки, воздух наполнился запахом морской соли, затем из брызг и сияющей пены поднялся трехмачтовый галеас. Весла его разбивали воду, флаги хлопали на ветру, команда перекликалась.

На глазах у волшебников корабль закружился, словно в огромном водовороте, все быстрее и быстрее, и наконец пропал под водой. Но едва над ним сомкнулись волны, на месте злосчастного судна выросла огромная башня, мощный и неприступный маяк, украшенный геральдическими цветами Великого Мотолама. Лучи его рассекли гневное море.

Затем все исчезло: и маяк, и волны, и ветер. Тишина, сменившая их, потрясла зрителей.

— Никогда не видел, чтобы Редут исполняли лучше, — признался Эвнефеос. — Ты, Сариманс, бесспорно, первоклассный мастер. Не смею даже гадать, чем еще ты нас угостишь.

— Благодарю, великий, — ответил Красный Волшебник и вернулся к соперникам.

— Теперь ты, благородный Амберлин, — пригласил Эвнефеос. — Ты, у кого хватило искусства и отваги сразится с моей дверью Копси. Ты, дерзнувший, вопреки опасностям, вторгнуться в Дессингу и смело принимающий последствия своего поступка. Твое первое предложение — прошу!

Амберлин шагнул вперед, изображая уверенность, которой не было в его душе. Он величественно раскланялся и взмахнул посохом, уверяя себя, что изумил до глубины души всех плимайсов, херединков и холимомров — если их простые умы способны изумляться.

Но что же им показать? Какое заклинание не будет искажено Порчей? Попробовать Абсолютный тройник Тардантина? Интонации в нем простые, слова большей частью односложные. Главное — не медлить. Едва начав декламацию, Амберлин решил в любом случае не выдавать замешательства. Что бы у него ни получилось, притворится, что так и было задумано.

Договорив заклинание, он сделал величественный жест.

На большом алазинском ковре сидели, моргая и выклевывая соринки, тридцать шесть цыплят. В зале стало тихо. Кто-то нерешительно хихикнул. Среди адептов и свиты, вероятно, имелись ценители благородного узора старинного ковра, другие могли бы оценить тот занимательный факт, что ровно треть цыплят страдали косоглазием или вообще были одноглазыми. Несомненно, над этим стоило бы поразмыслить.

Сам Амберлин испытал потрясение от глубокомысленной простоты того, что у него получилось, однако заставил себя улыбнуться, будто заметил некую тонкость, неуловимую для других. Затем он хмыкнул и, отчаянно импровизируя, погрозил пальцем ближайшему цыпленку, словно тот отпустил какое-то неуместное, а может быть, и неприличное замечание.

Цыпленок моргнул единственным глазом и снова стал клевать пылинки в плетении ковра.

Спустя сорок две секунды после появления ковер с цыплятами, хлопнув, растворился в воздухе и все стало как было. Амберлин, собрав всю решимость, вернулся на свое место перед троном.

— Весьма неожиданно, — отметил Эвнефеос. — Либо тут имеется какая-то тонкость, доступная лишь взгляду знатока, либо ты столь уверен в последней попытке, что решил пока отделываться шутками.

— Хотя ковер был хорош, — признал Тралкес, на которого зрелище в целом явно не произвело впечатления.

— И цыплята весьма необычны, — отметил Сариманс, едва сдерживая смех.

— Действительно, — согласился Эвнефеос. — Да и контраст всегда производит впечатление. Но продолжим. Тралкес, прошу!

— Великий властитель, — Тралкес решил потянуть время, — разве не полагалось бы предложить всем немного подкрепиться? Я наверняка знаю, что гостиница Железной Звезды отличается лучшим…

— Чепуха, почтенный Тралкес. Мы только начали. Прошу-прошу. После первых чудес вашим судьям не терпится увидеть продолжение!

Тралкес снова выступил на середину зала и без лишних слов вскинул вверх руки, декламируя еще одно заклинание из своего репертуара.

На плитках пола раскинулся во сне гигантский младенец. На его широкой спине стояли двадцать серебряных дриад, играющих на музыкальных инструментах: фантифонах и аспонадах, жужжащих рожках, флейтах и барабанчиках. Под самую веселую джигу, какую слышали холмы Каспара-Витатуса, детские сны свивались в затейливые спирали, в которых мелькали замки и хижины, монархи, джинны и драконьи крылья. Через минуту с четвертью элементы видения, мельтешившие в мнимом хаосе, сложились воедино, образуя лицо — лицо самого Эвнефеоса с благосклонной улыбкой на устах.

— Хорошо то, что хорошо сделано, — загадочно произнесло видение, и весь обворожительный ансамбль исчез, оставив Тралкеса почтительно раскланиваться.

На сей раз геральдическая свита присоединилась к рукоплесканиям волшебников дробным стуком чешуи, оружия, цепей и драгоценностей, украшавших каждого из них согласно положению в иерархии Дессинги.

— Элегантно и грандиозно, — с нескрываемым одобрением воскликнул Эвнефеос.

— Серебряная канитель, — подхватил Сариманс. — У меня с ней связаны сладостные воспоминания. И ни единый цыпленок — ни одноглазый, ни косой — не испортил представления.

Амберлин тоже улыбнулся и похлопал, но из осторожности промолчал, хоть и отметил про себя, что Тралкес с их прошлой встречи в гостинице Железной Звезды значительно отточил навыки. Видимо, он учился оформлению и внешним эффектам у Сариманса.

Мысли Амберлина вернулись к оставшимся у него одиннадцати заклинаниям. Он перебирал их одно за другим в надежде подобрать пару, которая поможет ему исправить впечатление при следующих попытках. Три карающих заклятия автоматически исключались, выбор сужался до восьми, из которых только два кое-как подходили для представления. С другой стороны, как знать, — Порча могла сыграть ему на руку, исказив заклинание воистину чудесным образом. Это был шанс.

Тем временем истинный хозяин положения, Эвнефеос, уже приглашал Сариманса занять свое место.

— Сариманс, мы ждем от тебя новых чудес.

— С позволения великого Эвнефеоса я хотел бы пригласить в помощницы прекрасную Азари.

Хозяин обернулся к своей свите и кивнул деве в пестром одеянии, которая тут же двинулась к Красному Волшебнику.

Едва она обернулась к помосту, одетый в алое маг взмахнул рукой. Азари тотчас взмыла в воздух. Движение было плавным и грациозным. Глаза ее чуть округлились, но больше дева, зависшая в двадцати футах над полом, ничем не выдала своего изумления. Из посоха Сариманса ударил белый луч. Пройдя сквозь тело девушки, свет преломился, как в призме, на множество цветов. Красочные блики над спиной Азари дрожали, меняли форму, становились плотнее и наконец сложились в крылья огромной бабочки, простершиеся от стены до стены. На цветных переливчатых полукружиях вдруг проступили лица и фигуры, известные по летописям и легендам. Они сквозь прозрачные крылья смотрели на собравшихся внизу. Эвнефеос ахнул, поймав устремленные на него с нежной заботой взгляды отца и матери.

Видение продержалось минуту с третью, а затем крылья начали смыкаться вокруг Азари и обернули ее светящимся коконом. К концу второй минуты свет полностью погас, а девушка плавно опустилась на пол, ничуть не пострадав от временного преображения. Волшебники восторженно рукоплескали.

— Впечатляюще и со вкусом, — похвалил Эвнефеос. Неподдельное удовольствие смягчило его острые черты.

Ни Тралкес, ни Амберлин не снизошли до похвалы. Кончался второй раунд, и сознание, что обратно сквозь дверь Копси пройдет лишь один из них, отрезвляло каждого.

— Амберлин Малый! — воскликнул Эвнефеос. В формальном призыве проскользнула нотка суховатого юмора. — Просим порадовать нас новым аттракционом!

— С радостью, благородные господа, — отозвался Амберлин, с новой решимостью выступая на середину. Перебрав оставшиеся в его распоряжении средства, он пришел к выводу, что любые фокусы Порчи произведут большее впечатление, нежели точное исполнение заклятий.

Обернувшись, он изобразил на лице усмешку, в которую постарался вложить озорство и предвкушение шутки, и, вполголоса пробормотав заклинание, поднял руку.

Красный воздушный шарик поплыл над полом под звон невидимой музыкальной шкатулки. Он парил секунд сорок — пока длилась нехитрая мелодия, а затем нить, стягивающая отверстие, вдруг распустилась, и шар, сдуваясь, зигзагами заметался по залу, тихонько присвистывая в полете. Не успев коснуться пола, он исчез, явственно фыркнув на прощанье.

Тралкес скрючился от смеха. По щекам Сариманса катились слезы.

Эвнефеос сидел, удивленно и озадаченно усмехаясь.

Первым заговорил Тралкес Железная Звезда:

— Может, карнавальное шествие осталось по ту сторону зеркальной двери и не знает пароля? — Он опять сложился вдвое от хохота.

Сариманс взял себя в руки.

— Ты, милейший Амберлин, по крайней мере сэкономил на ковре и цыплятах! Но хоть музыкальную шкатулку мог бы показать. Прятать ее за сценой — явная скаредность с твоей стороны, да и мелодия была несколько надоедливой.

— Довольно! — вскричал Эвнефеос. — Мы принимаем доброе и дурное, великое и малое. Возможно, кому-то здесь больше других хочется задержаться в Дессинге? Тралкес, будь добр, почти нас финальным представлением.

— С радостью, великий, — ответил Тралкес, которому серьезность положения помогла наконец справиться с весельем. Выступив вперед, он забормотал слова нового заклятия.

В зале потемнело, а в стене над зеркалом-дверью открылся огромный глаз. Глаз моргал, и с каждым движением его века в зале возникали накрытые к обеду столики, за которыми сидели нежно болтающие юнцы и юницы. Мало-помалу глаз стал выдавать пары постарше, к обедающим людям присоединились сказочные существа: крылатые, рогатые, в геральдических плащах, из древних бестиариев. Огромный зал наполнился гулом дружеских бесед, слова человеческих и нечеловеческих языков взлетали к потолку цветными струйками и свивались в сложнейшем узоре. Плетенка начала вращаться, втягивая в себя струйки, которые сложись в единый столб, нарядный, как майское дерево, зазвучала прекрасная музыка, торжественная и до боли трогательная. Мелодия пела об отсутствующих друзьях, об утраченных драгоценностях, о незапамятных временах.

Ровно за десять секунд до истечения двухминутного срока глаз закрылся и зал опустел.

— Узел Байата, — безмятежно улыбнулся Сариманс, — причем в безупречном исполнении!

— Потрясающе! Ошеломляюще! Восхитительно! — восклицал Эвнефеос. — Тралкес, ты, несомненно, восходящая звезда! А теперь, Сариманс, покажи, на что способен ты!

Сариманс взлетел по спирали, взвившись алым факелом, и медленно опустился на пол — Амберлин счел такую прелюдию излишней роскошью, граничащей с бахвальством.

Повинуясь жесту Сариманса, слева и справа проявились две огромные арки. Через левую в зал вливалась процессия прославленных волшебников Великого Мотолама. Первым шел Каланктус Мирный в пышной пурпурной мантии с зеленым и оранжевым узором — в ней он выступал на празднестве Аланктоне, где посрамил Конамаса Софиста. Маг с улыбкой прошествовал мимо тронного возвышения, склонил голову в любезном приветствии. За ним проследовал Дибаркас Майор в пестротканой огненной мантии, прославившей его по всей земле, и на его плечах отплясывали два огненных демона. Он приветственно поднял руку и двинулся дальше, скрывшись за порталом, распахнувшимся справа. Зинкзин Энциклопедист, явившийся за ним, держал в руках чудо-книги, обеспечившие ему место в анналах среди величайших. Он тоже поклонился собравшимся и скрылся за дверью.

Далее в зал вступил Амберлин Первый в изумрудном одеянии с золотыми прожилками, а за ним — Амберлин Второй, в светящейся желтой мантии и в маске. В сравнении с прочими эти двое казались суровыми: они уважительно кивнули Эвнефеосу и его коллегам, но держались несколько надменно. Оба, один за другим, шагнули за правую дверь и пропали.

Следующими вошли Вапуриалы — все трое смеялись и приветствовали зрителей, поднимая в тостах неиссякающие кубки с вином далекого Перголо. Достигнув правого выхода, они подбросили кубки в воздух, и те взорвались вспышками кобальтово-синего, шафранного и янтарного цветов.

Колдунью Ллорио внесли в зал в портшезе, покоившемся на головах ливрейных ящеров. Эти носильщики, если верить слухам, были ее поклонниками, отдавшими жизнь за одну ночь в году с прекрасной госпожой. Ллорио улыбалась и посматривала на окаменевших волшебников так, словно подумывала, достойны ли они занять место в ее свите. Этот взгляд несколько нервировал.

Члены Зеленой и Пурпурной Коллегий — трое ослепительных магов и три прекрасные волшебницы — вступили в зал в легендарных тюрбанах и регалиях своих школ. Они махали зрителям и явно были довольны собой. Едва эти шестеро миновали трон и приблизились к выходу, в левой арке показался архимаг Маэль Лель Лайо. Он пронесся через зал, кивнув Эвнефеосу и судьям так коротко, словно спешил куда-то. За ним явился Кайрол Порфиринсос, который, как сперва показалось, завершал шествие, поскольку, когда этот могущественный чернокожий колдун в серебряном одеянии миновал зал, последовала пауза. Затем в воздух взметнулся звук фанфар, зал озарило бело-голубое сияние, и явился первый среди лучших, Фандааль Великий, с улыбкой на губах. Он соблаговолил задержаться перед тронным возвышением и вскинул руки в братском приветствии, после чего продолжил свой путь под трубные звуки. Проходя в правую арку, маг взмахнул рукой, и портал, сверкнув напоследок, закрылся за ним.

Как восторгались хозяева Дессинги! Несомненно, они узнали каждого из этой легендарной процессии.

— Ты воистину оказал нам честь, мастер Сариманс, — произнес Эвнефеос. — Великие известны приверженностью протоколу и сознанием своего высокого места, так что даже их образы, явленные нам сегодня, не часто удается собрать вместе. Ты, учитывая обстоятельства, сумел порадовать нас гармоничным и благопристойным зрелищем. Я ценю это и благодарю тебя.

— Моя единственная цель — угодить зрителям, — скромно ответствовал Сариманс и возвратился на свое место.

— А теперь, Амберлин, — воскликнул Эвнефеос, — покажи, что ты нам приготовил напоследок. Лично мне не терпится посмотреть!

Амберлин склонился в изящном полупоклоне, вышел на середину и развернулся. У него остался последний шанс. Придется рискнуть всем. Не раздумывая больше, он произнес любовное возвращение Аспалина — самое зрелищное свое заклинание — в надежде, что на сей раз все гласные и согласные прозвучат как надо, а если Порча все же исказит их, то лишь в лучшую сторону, усилив и придав новый блеск старинному волшебству.

Прозвучал громовой удар, мощный световой луч пронзил темноту, и в зале с ревом закрутился прекрасный, совершенно неожиданный смерч. «Добрый знак», — с надеждой подумал Амберлин, глядя, как воздушная воронка сужается и стягивается в одно светящееся пятно. И вот с новым раскатом грома вихрь пропал, оставив после себя мертвую тишину.

На каменной плите стоял глиняный чайник. Он надтреснутым, гортанным голоском выговорил: «Ой-ой-ой!» — и запел вульгарную балладу земли Падающей Стены. Чайник успел исполнить припев и перешел было ко второй строфе, когда отпущенное время истекло, и кухонная посудина вместе с песней испарилась красноватым дымком.

— Великий Эвнефеос, я все объясню… — начал Амберлин, но волшебник перебил его.

— Состязание окончено, — провозгласил он, поднимаясь с трона. — Никаких объяснений. Сейчас судьи огласят свое решение. Благородные маги, прошу вас снова занять свои места, чтобы встретить жюри.

Трое волшебников послушно замерли, глядя, как стеклянные короба за спиной Эвнефеоса жужжат и потрескивают энергией. Наконец дискуссия разрешилась, и нить силы ударила из каждого ящика в тело Эвнефеоса. Глаза его засветились белым сиянием, а в голосе, когда он заговорил, слились три тембра.

— Мы будем оценивать в порядке выступлений, — произнес триединый голос. Эвнефеос Темный застыл как статуя, двигались лишь губы и подбородок. — Тралкес Железная Звезда, поразительное исполнение. Ты прибег к магии, заимствованной у мастеров, однако наследование магии дается нелегко, а ты превосходно овладел им.

Тралкес поклонился.

— Спасибо, благородные господа. Уверен, ваш пример вдохновит меня на новые достижения.

Эвнефеос словно не услышал благодарности.

— Сариманс Рассеянный, в своих заклинаниях ты выказал изобретательность и истинное почтение к тем, кто лучше тебя. Ты искусен, ты хороший стратег и действуешь вдохновенно, хотя и несколько беспощадно.

Сариманс поклонился.

— Великие, к беспощадности меня подвиг ваш пример и преданность вам. Мы можем лишь мечтать о временах, когда вы были среди нас, и благодарны за дарованную нам встречу с вами.

И снова ни Эвнефеос, ни короба памяти не отозвались на благодарность.

— Амберлин Малый, — продолжал тройной голос, — ты поразил нас сегодня своим выбором чудес для столь серьезного состязания. В твоем решении видна новизна и свобода, нам по нраву твое беспечное озорство. Коротко говоря, помни, что для нас, волшебников великой силы, пусть и оставшихся лишь в воспоминаниях, волшебство и волшебные зрелища — вторая натура: они для нас ничего не стоят. А вот чего нам недостает, так это элемента абсурда и неожиданности. Именно им ты одарил нас сполна, и потому мы объявляем тебя победителем!

Сариманс немедля вскричал:

— Что? Великие, я протес…

И превратился в дымное облачко.

Тралкес решился бежать, но не сделал и двух шагов, как тоже исчез, только не в дыму, а в яркой вспышке.

Среди тысяч светлячков на потолке зала засветились два новых.

Онемевший было Амберлин собрался благодарить, но обнаружил, что уже стоит на речном берегу перед дверью Копси, а рядом с ним трясется крупной дрожью в страхе, смешанном с облегчением, Диффин.

— Ох, хозяин, как же я рад тебя видеть! — выговорил долговязый слуга.

Амберлин овладел собой.

— Диффин, что ты здесь делаешь?

— Хозяин, я, как и обещал, смотрел в Умное Окно, и вдруг оно этак потемнело, и в нем появилось острое, очень страшное лицо. Оно сказало, что вы победили в великом магическом турнире, что братьев Анто никто больше не увидит и что на волшебников Сариманса и Тралкеса как на нанимателей тоже впредь рассчитывать не стоит.

— Понятно. Что-то еще?

— Ничего, о великий. Могу только добавить, что лиллобеи и квентины недавно политы, а Связующая Книга вернулась в восточную башню и выглядит очень довольной — насколько книга может выглядеть довольной — тем, как ведет себя новый Диффин.

— Прекрасно. — Амберлин оправил мантию. — Подождем день-другой, посмотрим, как поведет себя новый Диффин.

И они вместе направились к башням замка Фарнесс, блестящим в свете старого красного солнца.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Работы Джека здорово потрясли меня, когда я был мальчишкой. Впервые я столкнулся с ними в пятнадцать лет, начав с «Хозяев драконов» из выпуска «Galaxy magazine» 1962 года, после чего постарался поскорее отыскать все книги этого автора, какие только было возможно. Он сразу попал в мой личный топ выдающихся голосов НФ и фэнтези, которые я в то время открывал для себя: среди них были Рэй Бредбери, Дж. Г. Баллард, Кордвейнер Смит и Филип Дик. Джек, как мне казалось, создавал нечто очень необычное — или, точнее говоря, делал привычные вещи необыкновенным образом. «Умирающая Земля» попалась мне лишь десятью годами позже, и в этой серии рассказов нашлось все то, за что я успел полюбить работы Джека: элегантность и благозвучность стиля, отчетливые каденции и ритмы, изобретательность с привкусом старины, умение сказать много, недоговаривая, и превращение классического писательского девиза «Показывай, а не рассказывай!» в «Не показывай, а намекай».

Терри Доулинг

Когда Тим Андервуд в конце 1980-х познакомил меня с Джеком и его семьей, для меня это значило несказанно много и привело к очень необычной дружбе, из которой я неизменно извлекал массу удовольствия.

Совсем недавно я, рядовой, сидя на ступеньках армейской базы, читал «Звездного короля» («Star King») и «Машину смерти» («The Killing Machine») — и вот уже прошло тридцать лет, а я засыпаю под «Лампу ночи» («Night Lamp»), «Ports of Call» и «Lurulu», доносящиеся из-за стены: Джек начитывает свои новые работы компьютерной программе. Только что я был его верным поклонником, неоперившимся автором, оттачивавшим мастерство в далеком Сиднее и пытавшимся хоть что-нибудь опубликовать, — и вот я уже Контрабандист и один из близких друзей Джека, каждый год бываю в его чудесном доме в холмах Окленда, включаю навигационные огни бара, когда он объявляет, что солнце поднялось над реями, проверяю, чтобы в еде не попалось ни кусочка гадких цукини, и изо всех сил стараюсь, чтобы ансамбль из Джековых банджо, укелеле и казу заканчивал игру одновременно. Как иногда говаривает Джек (обычно после нескольких стопочек): «Вэнс предполагает, Доулинг располагает». Ни он, ни я толком не знаем, как это понимать, но получается отменный тост.

Среди множества незабываемых приключений, которые мы с Джеком и Нормой пережили за эти годы, было потрясающее путешествие на Три Реки в январе 1984 года. Мы тогда посетили дом с настоящими (уверяю вас) привидениями, по многу часов обсуждали новые идеи и искусство рассказывать истории как таковое. «Дверь Копси» родилась из сочного и насыщенного питания книгами Джека и многочасовых разговоров у костра, из работы с печью для обжига, из прослушивания джаз-банда «Black Eagle» и споров, кого из друзей и знаменитостей удастся подвигнуть на воображаемое путешествие от Окленда до Сиднея на прекрасном Джековом кече «Хианано».

Уточню еще одно обстоятельство: как-то раз я нечаянно позаимствовал имя Амберлин из Джекова «Риальто Великолепного» («Rhialto the Marvelous»), превратив его в название кафе в рассказах о Томе Риноссеросе. Джек в ответ утащил словцо моей чеканки «Шаттеррак» («трясовержение» или «извертрясение»), назвав Шатораком потухший вулкан в романе «Исс и Старая Земля» («Ecce and Old Earth»), — он уверяет, что не нарочно. Я счел, что внес достаточный вклад в его книгу, чтобы позволить себе волшебника по имени Амберлин.

Как получился этот рассказ? Собственно, перед вами одно из тех творений, где пририсовываешь себя в уголке. Амберлин просто вошел однажды утром в лабораторию, чтобы поработать над чем-то, под названием «дверь Копси». Мне только и оставалось, что подсматривать за ним. Мне нравится думать, что Джек — и не только в прямом смысле — помогал мне писать этот рассказ.

 

КОЛК, ОХОТНИК НА ВЕДЬМ

Лиз Уильямс

В представленном ниже рассказе мы последуем вместе с охотником на ведьм прочь из Азеномея по реке Ском в открытое море, направимся из Альмери к суровым берегам Альстера — и путь этот, к добру или к худу, приведет к смене профессии…

Колк, охотник на ведьм, покинул Альмери, воспользовавшись приливом; сперва он направился к близлежащему Кзану, а потом вдоль побережья к Скому. Время от времени охотник вынимал из кармана невесомый волосок и рассматривал его, серебрящийся на ладони, будто свет давно закатившейся луны, зная, что под лучами солнца тонкая нить станет тускло-красной, словно запекшаяся кровь. В очередной раз подумав так, Колк слегка улыбнулся, откинул полу и поправил сначала все свои тридцать девять кинжалов, а затем и скальпы. Повеяло запахом Скома, солоноватым, пьяняще-ядовитым.

К полуночи Колк достиг устья. Бросив якорь, охотник остановился на несколько минут, чтобы закинуть в море бечевку с привязанным на конце куском камбалы и тут же извлечь ее, уже отягощенную извивающимися стеклянными угрями. Сварив жирную похлебку, он рассеянно опустошил котелок — и двинулся в открытое море.

Все началось в Азеномее месяц назад, когда Колк впервые встретил ловца сов. Вообще-то, как правило, он не связывался с подобными личностями: будучи довольно разборчив, Колк предъявлял к людям определенные требования, которым ловец сов, к сожалению, не отвечал. Этот человек — лысеющий коротышка с огромными мутными глазами — налетел на него в таверне, обдав брызгами дешевого эля высокие черные сапоги Колка. Охотник раздраженно фыркнул, и ловец сов хитренько покосился на него.

— Не слишком ли ты брезглив для человека, пьющего в таком гадюшнике?

— Я здесь по делу, — холодно отрезал Колк, пытаясь обтереть залитые пивом сапоги.

— А я что, нет? — хихикнул ловец сов и вдруг подпрыгнул, проделав ногами замысловатое антраша, так что оперенные шкурки на его поясе непотребно закачались. Колк моргнул — и тут ловец сов исчез. Махнув рукой на это незначительное происшествие, Колк принялся ждать назначенной встречи, которая, увы, так и не состоялась. Досадуя на то, что уже полночь и возвращаться из Азеномея слишком поздно, Колк заказал луковую похлебку, снял в таверне комнату и поднялся по лестнице в свою новую обитель: каморку с деревянными желтовато-коричневыми стенами и низким потолком, поддерживаемым черными балками. Впрочем, Колк счел обстановку довольно сносной, хотя матрас был бугристым и, как показал осмотр, усеянным блеклыми пятнами подозрительного происхождения. Колк завернулся в грубое одеяло и провалился в беспокойную дрему, перемежающуюся пованивающими луком снами.

Пробуждение было весьма неприятным. Хриплый крик ворвался в уши, что-то грубо хлестнуло по лицу. Отбросив одеяло, Колк выхватил из-под подушки один из своих кинжалов и метнул его в сторону нападающего.

Он не промахнулся; раздался резкий короткий клекот, и на пол шлепнулась мертвая сова с разинутым желтым клювом. Колк зашипел от досады; он был уверен, что не открывал окон. Удостовериться, что это действительно так, много времени не потребовалось.

Сова, верно, пряталась на стропилах.

Секунду спустя кто-то постучал в дверь.

— Потише там! — прорычал Колк. — Хочешь перебудить всю таверну?

— Впусти меня! — дерзко заявил смутно знакомый голос. — Ты вторгся в мою область, и я требую компенсации!

Разъяренный Колк распахнул дверь, держа кинжалы наготове, но мгновенная желтовато-зеленая вспышка на секунду ослепила его, лишив силы. Кинжалы со звоном упали на пол. Колк открыл было рот, но слова заклинания застряли в горле. Ему оставалось лишь злобно смотреть на ловца сов, который, ворвавшись в комнату, подобрал пернатый трупик и сунул его в суму.

— А теперь, — ловец сов зыркнул на Колка, — как насчет компенсации?

Колк, приведенный в замешательство столь очевидной наглой провокацией, обнаружил, что может наконец говорить.

— Это случайность!

— И тем не менее.

— Я не хотел причинить вреда! Она напала на меня!

— Ты, несомненно, напугал птичку.

— Я спал!

— Власти Азеномея косо смотрят на тех, кто вторгается на чужую территорию, — многозначительно заметил ловец сов. — Знаю я одного типа, которого выпороли на площади буквально на прошлой неделе под одобрительные крики и свист зрителей, после чего отвезли в Старый лес, предоставив возможность самому искать дорогу домой. И насколько мне известно, бедняга оттуда пока не вернулся.

— Но…

— А еще, видишь ли, есть и такая незадача: братец мой, Парду Мотт, возглавляет азеномейский Совет честной торговли. Человек он самый что ни на есть прямой и порядочный — настолько, что собственную дочь выставил в Зале укора, безо всякой одежды, притом предварительно заклеймив ее.

— Я…

— Я, однако, тоже человек порядочный, — рассудительно продолжил ловец сов Мотт. — Я готов допустить, что действия твои были в определенной степени неумышленными.

— Это очень…

— Так что, вместо того чтобы волочь тебя в кандалах к моему родичу, что принесло бы мне весьма скромное личное удовлетворение, я потребую иное возмещение. Видишь ли, — проникновенно проговорил ловец сов, — мне нужна одна определенная сова…

Оставляя позади плавные изгибы далеких береговых песчаных дюн, Колк вспоминал недавние злоключения, все больше и больше мрачнея. Белый Альстер считался унылым местом, и делать там было особо нечего, если только ты не ценитель голых скал, руин и черных ненасытных трясин. К тому же Мотт весьма неопределенно описал возможное местонахождение добычи, что тоже отнюдь не утешало.

— Послушай, — запротестовал тогда Колк, все еще обессиленный заклятьем, — я ведь охотник на ведьм, а не искатель сов. Уж это-то — наверняка твой круг обязанностей.

Ловец сов по-птичьи моргнул.

— Ну да, я, естественно, знаю, что у тебя за профессия. Высокие сапоги, загнутые поля шляпы, кайма на плаще — все это говорит само за себя. Однако прискорбные обстоятельства таковы, что если я ступлю на берега Белого Альстера, то приведу в действие следящие чары и дикий визг предупредит тварей о моем присутствии. Кроме того, то, с чем ты, по всей вероятности, встретишься, находится в основном в сфере твоей компетенции. Сирены и кикиморы как-никак ведьмы, не говоря уже об оборотнях.

Колк скрепя сердце признал, что это правда.

— Я помогу тебе кое-чем — глянь, вот волос совы-ведьмы. Следи за ним внимательно. Он направит тебя в нужную сторону.

Укради волос ведьмы — и похитишь толику ее силы. Это было известно даже новичку. Колк вгляделся в тонкий завиток и спросил:

— А если я откажусь?

Вспоминать унизительные корчи, вызванные сковавшим его заклятием, не хотелось.

Веселый смех Мотта все еще звенел в ушах Колка. И вот он тут, плывет, подгоняемый попутным ветром, к Белому Альстеру, оставляя позади земли Альмери. Уколы чужой волшбы — нет, более чем волшбы — гнали его вперед.

Он плыл несколько дней, изнывая от скуки в окружении унылых просторов неспокойного моря. Иногда из глубин поднималась рыба-шар, пялила на него свои пустые белые глаза, и Колку приходилось творить леденящее заклятье, отгоняя ее. Как-то раз какая-то огромная птица, хлопая крыльями, пересекла небо, скрывшись за горизонтом, но иных признаков жизни не наблюдалось. Так что, заметив вдалеке поднимающиеся из моря изломы берегов, Колк ощутил некоторое облегчение пополам с дурными предчувствиями.

Неясным оставалось только, как найти мало-мальски подходящий клочок земли, к которому можно было бы причалить, — если таковой вообще существовал. То, что вначале представилось цепью разрушенных укреплений, на деле обернулось голой скалой; приземистый каменный цилиндр оказался простым обнажением породы с дырами-окнами на одной из сторон, впрочем, ни мола, ни пристани Колк не разглядел, а обернувшись, обнаружил, что и окна в скале исчезли.

Суровое местечко, нечего сказать, еще более зловещим оно представлялось в багряных лучах заходящего солнца. Колк, конечно, видал и кое-что похуже, но и получше тоже видывал. С содроганием он вспомнил песчаные пустыни земли Падающей Стены и их обитателей, хищных лейкомансов. Но, по слухам, в Белом Альстере имелись леса — и кто мог знать, что они скрывают? Жутко захотелось вернуться в Альмери — но цепкое заклятье вновь скрутило все нервы, и Колк скривился от боли.

Наконец, когда ему уже стало казаться, что придется вечно дрейфовать вдоль берега, впереди замаячила покрытая скользкой черной тиной пологая скала, служащая основанием замку-обрубку. Преисполнившись воодушевления, Колк направил туда лодку и кинул моток бечевы с петлей на конце, которая надежно закрепилась вокруг поросшего водорослями камня. Медленно, осторожно Колк подтянул свое суденышко к берегу, привязал лодку к древнему бронзовому кольцу и ступил наконец на каменистую сушу.

На берегу Белого Альстера Колка охватило странное чувство легкой тоски пополам с нетерпением. Низкое хмурое небо, переливающееся всеми оттенками серого и розового, и пенящиеся у скал волны уже не казались ему отвратительными, они были даже отчасти… привлекательны. Он повернулся к замку и обнаружил, что за ним следят.

Колк невольно сделал шаг назад — и едва не кувыркнулся с причала в море. Лицо наблюдателя — бледный овал с черными щелками глаз — растворилось в тенях замка. Морская ведьма? Как знать, как знать… Колокольный звон поплыл в воздухе, и Колк шагнул вперед.

Нет, нужно уходить немедля. Достаточно было вспомнить нору той твари в Водопаде — он уже встречался с такими существами прежде. Колк пробормотал заклинание, и все стало как прежде: холодный берег и бурное море. Но скоро заклятье утекло, как вода в сливное отверстие ванны, и Колка опять потянуло вперед.

Достигнув дальнего от моря края причала, он обнаружил полуразрушенную лестницу, ведущую наверх. Колокол запел снова, сладостно и протяжно среди грохота пенных волн. Колк моргнул, пытаясь вспомнить, зачем он пришел. Что-то там насчет сов… Но колокол ударил еще раз — и охотник, пошатываясь, побрел наверх, не в силах сопротивляться звону в голове.

Близилась ночь. Сиреневые сумерки нависли над берегом, и в мире вдруг воцарились спокойствие и тишь — каменные стены, между которыми оказался Колк, приглушили даже шум прибоя. Снова раздался звон, только это был не колокол — не совсем колокол, в звоне различался какой-то ускользающий древний напев. Колк улыбнулся и нетерпеливо зашагал дальше по лестнице.

Она сидела посреди своих покоев, облаченная в лиловое и серое. Черные, перехваченные серебряной лентой волосы падали на спину.

Белое лицо было тем самым лицом, и долгий взгляд был тем самым. Она сидела перед каким-то сложным эбеновым инструментом, почти заслонявшим ее, изобилующим множеством подвесов и планок, по которым она ударяла маленьким молоточком.

Колк заколебался, но было уже слишком поздно. Песнь добралась до него, опутала пришельца серебристой паутиной звука. Охотник потянулся к кинжалу, но рука отяжелела и упала. Морская колдунья — сирена — начала свистеть, все громче и громче, свист ее вплелся в мелодию, выводимую инструментом, и Колк рухнул на пол.

Сирена встала и толкнула его носочком.

— Так-так-так, — произнесла она. — Охотник на ведьм, значит? Из Альмери, судя по шляпе. — Она облизнула белые губы. — Похоже, пора подавать чай.

Колк лежал, оплетенный кольцами извивающегося звука. Думать не получалось. Он лишь проклинал себя за то, что попался на приманку морской колдуньи.

А сирена стояла чуть в стороне, в компании своих сестер. Их было три — похожих, точно вырезанных по единому лекалу, только у одной волосы отливали тускло-серебристой зеленью ивовых листьев, а лишенные белков глаза другой казались целиком вырезанными из нефрита.

Они бормотали, и улыбались, и шептались, прикрывая рты длинными ладонями и поглядывая в сторону Колка. Но главным образом они с восхищением рассматривали кинжалы охотника.

На ближайшем столике рядом с любопытным инструментом стоял чайный сервиз. Тонкие, украшенные розами фарфоровые чашечки просвечивали — Колк видел сквозь них свет лампы. Он попытался разорвать узы звука, но они оказались крепче каната, и усилие лишь сковало его еще прочнее. Морские колдуньи тоненько захихикали.

— Уже недолго, — сказала одна из них, наклонилась и провела ногтем по щеке Колка. Теплая струйка побежала по коже, и охотник почувствовал знакомый — слишком знакомый — запах меди.

— Мы хотим, чтобы ты выбрал, — произнесла другая сирена, — кто из нас прекраснее всех? Та, которую ты назовешь, возьмет самый длинный нож.

Касаться кинжалов охотника за ведьмами не позволялось никому, кроме хозяина. Придется очищать их, если он, конечно, выберется отсюда. Колк вдохнул поглубже, набрав в грудь воздуха про запас.

— Приступим? — ухмыльнулась колдунья с ивовыми волосами.

Сестры уселись за стол, тщательно расправив свои лохмотья. Черноволосая разлила напиток — он хлынул в чашки дымящимся темным потоком. «Не чай они там пьют, — подумал Колк, наблюдавший искоса, снизу вверх. — И пахнет по-другому». Улучив момент, он вздохнул еще раз. Звук обвился вокруг него, крепко сковав по рукам и ногам.

— Итак, — брюнетка откусила кусочек поросшего мхом кексика, — которая же из нас?

Колк стиснул покрепче губы, не отрывая взгляда от сирены.

— Ох, — прошептала зеленоволосая, — он не хочет играть!

— Мы заставим его играть! — Чернявая колдунья вскочила, выхватив из ножен один из кинжалов Колка, тонкий, как иголка.

Колк снова вдохнул.

— Говори!

Но Колк промолчал. Он решил, что пора. Закусив губу, он свистнул, издав высокий пронзительный звук, и услышал, как его свист смешался с удерживавшими его оковами — смешался и растянул их. Сирены закричали и вскинули руки, чтобы зажать уши. Колк лихорадочно втянул еще воздуха и свистнул громче, чувствуя, как краснеет от напряжения, но цепи еще держались, держались… То, что паутина готова лопнуть, он ощутил за миг до того, как это случилось, уловив перемену музыкального тона. Затем оковы пали. Доля секунды — и Колк был уже на ногах, с кинжалом, тонким как игла, в левой руке и кинжалом, белым как кость, — в правой. Две морские колдуньи рухнули, заливая чашки зеленой кровью, хлеставшей из рассеченных шейных артерий. Третью, с ивовыми волосами, Колк прикончил черным кинжалом, вонзив его под ребра. Она прокляла его, умирая, но охотник лишь рассмеялся и свистнул, отгоняя брань.

Он привалился к стене, отдуваясь и восстанавливая дыхание. Рука легла на грубый сырой камень. В противоположном конце комнаты на стене виднелось маленькое полукруглое оконце, за которым чернела ночь. Колк вгляделся, различив вдалеке слабый блеск бурного моря. Соленая вода — всегда сила: последним обрывком чар Колк призвал к себе пену и омыл в ней кинжалы. Тела сирен уже гнили, превращаясь в слизкие водоросли.

В голове слегка прояснилось, и Колк припомнил наставления ловца сов.

«Они часто бывают у горного озера Ллантоу, того, что на севере, между двух холмов, неподалеку от берега. Карты у меня нет. Придется тебе следить за волосом».

«Не слишком-то ценные указания», — подумал тогда Колк, в голове которого билось жестокое заклятье боли. Та же мысль мелькнула у него и сейчас — но, возможно, в крепости морских ведьм найдется карта? Он осторожно подошел к двери, коснулся ее — а затем резко распахнул. За дверью оказался мрачный коридор, продуваемый тоненько и зловеще посвистывающим морским ветром. Колк посмотрел налево, потом направо. Коридор выглядел пустым. Пройдет еще не меньше часа, прежде чем удастся магией вызвать свет. Колк скользнул в проход, вслушиваясь в рокот бьющихся о развалины волн. Он бежал по лабиринту коридоров, не видя ничего, кроме гигантских бледных мотыльков, порхающих подобно призракам. Глаза сирен? Возможно. Но они, казалось, не обращали на него никакого внимания.

Охотник кинулся по лестнице вниз, слыша эхо собственных шагов, проникающее в боковые комнаты: топ-топ-топ — словно кто-то выстукивал ритм на костяном ксилофоне. Но тут никого не было и ничего не происходило. Мир снаружи как будто стал чище, просторнее. Во всяком случае, Колк оказал кому-то услугу, избавив Белый Альстер от этого гнезда морских колдуний. Оставалось надеяться, что сирены не успели расплодиться, разметав икру по непересыхающим лужам в ожидании созревания потомства. Однако охотник не питал иллюзий: другие сирены учуют запах смерти и двинутся к развалинам. Много времени им не потребуется, так что Колк, ненадолго лишившийся магии, решил держаться подальше от этого места. Он осторожно пересек болото, отойдя от берега, и устроился на ночлег под кустом. Над трясиной расплывчатой громадой возвышался силуэт кромлеха, к нему лучше было не подходить, поскольку в таких местах обычно селились виспы и прочие кровососы вроде лейкомансов.

Рассвет следующего дня окрасил небеса мертвенно-серым. Колк обвел взглядом черные торфяники, круглые озерца, подобные обсидиановым глазам, низкие холмы. Серое утро, хмурый пейзаж… Колк вздохнул и занялся приготовлением скудного завтрака.

Подкрепившись поссетом, он принялся изучать волос: тот подергивался в руке, показывая на север. Охотник направился в ту сторону, надеясь, что приближается к озеру Ллантоу.

За всю ночь он ни разу не услышал совиного уханья и сейчас не знал, радоваться этому или нет. Если здесь и есть совы-ведьмы, возможно, они держатся своих охотничьих угодий — района Ллантоу. Или, не исключено, сведения ловца сов устарели, и здесь нет никаких сов-ведьм. Колк снова вздохнул, на этот раз от досады. Он не надеялся, что оправдание: «Я никого не нашел» — будет удовлетворительным объяснением, — в таком случае охотнику в Альмери путь заказан, если только допустить, что наведенное заклятье позволит ему не вернуться. А Колка как-то не тянуло проверять границы возможностей чар.

Он продолжал идти, следуя указаниям волоска, дергавшегося и извивающегося, как червь. Давно перевалило за полдень, когда впереди показалась поблескивающая черная гладь, расположившаяся под суровой скалистой грядой, которая могла быть — а могла и не быть — озером Ллантоу. В темных глубинах сверкала радуга, водовороты отливали розовым и зеленым, и Колк тут же насторожился: он уже видел подобное прежде, на Водопаде. Так болотные и озерные духи заманивали своих жертв; Колк благоразумно отвернулся.

Вокруг горного озера теснились группками невысокие деревца с белыми стволами и темно-зеленой листвой. Едкий перечный запах витал в воздухе, — возможно, в Белом Альстере это считалось признаком весны. У Колка зачесался нос — не слишком радостное событие, если желаешь подкрасться куда-то тайком. Он вдохнул поглубже и двинулся к озеру кружным путем.

Если здесь и было обиталище сов-ведьм, оно, скорее, располагалось на скалистых склонах, а не возле озера — где, кроме деревьев, отсутствовало какое-либо приличное укрытие. Скорчившись за кустами можжевельника, Колк пообедал все тем же поссетом и стал дожидаться сумерек.

Ничего… Только что не было ничего — и вдруг, когда небо окропили первые бледные капли звезд, в воздухе раздался шорох крыльев и над зыбкой поверхностью озера скользнул силуэт парящей совы. Колк, совсем окоченевший без движения в зарослях можжевельника, благодаря увеличительным очкам заметил под совиными крыльями красноречивые свидетельства: маленькие чахлые руки и ноги, которые при превращении должны были обрести форму человеческих конечностей.

Чувство восторга и облегчения охватило охотника, адреналин хлынул в кровь, переполняя душу азартом. Сова-ведьма действительно существовала, оставалось только обдумать, как ее поймать, — и тогда не придется возвращаться в Альмери с рассказом о провале. С другой стороны, неудачное пленение ведьмы могло привести к тому, что никакого возвращения в Альмери не состоялось бы вовсе. Борясь с опасениями, Колк наблюдал за тем, как сова-ведьма спикировала на что-то в дальнем конце озера. Тонкий визг вспорол сумерки, а потом захрустели кости. Колк внимательно осмотрел небеса и, ничего не заметив, вновь переключил внимание на косогор.

Ведьм лучше всего было ловить при свете дня, но на данный момент Колк находился слишком близко к району охоты.

Он подполз к груде валунов и затаился. Со скал слетало все больше сов. Охотник насчитал пять, включая первую. Он так сосредоточился на них, что не учуял лейкоманса, пока тот не подобрался почти вплотную.

Колк обернулся в последний миг, заметив узкую голову, горящие глаза, оскаленные зубы. Хищник припал к земле и взвыл на такой высокой ноте, что у Колка из ушей потекла кровь. Охотник метнул кинжал, но лейкоманс вскочил на один из валунов и уселся наверху, ухмыляясь. Колк выругался, а кровопийца, оскалившись еще шире, задрал лапу и почесал заостренное ухо. Его гениталии омерзительно подергивались, и Колк метнул еще один кинжал, просто от злости. Лейкоманс высоко подпрыгнул, но тут в темноте захлопали крылья — и хищник исчез, успев лишь пронзительно взвизгнуть. Это было очень кстати, только вот заварушка привлекла внимание других ведьм — теперь они расселись на камне, как куры на жердочке, следя за Колком сверкающими любопытными глазами.

— Не двигаться! — рявкнул Колк, когда последняя сова приземлилась, небрежно уронив на землю мертвого лейкоманса. — Я Колк, охотник на ведьм! — Он взмахнул двумя кинжалами и распахнул плащ, демонстрируя остальное оружие. — Я уничтожил гнездо сирен на берегу Белого Альстера! Я преследовал кикимор на Тсомбольском болоте и ласок-оборотней в торфяниках Таума! — Охотник рванул полу плаща, показывая скальпы. — Вот, видите?

— Слишком ясно видим, — ответила одна из сов.

Тело ее затрепетало, крохотные конечности вытянулись и налились плотью, круглая голова удлинилась — и перед Колком предстала женщина, облаченная лишь в сотканный из перьев плащ, — с недоразвитой грудью, крючковатым носом и сероватой кожей, на которой дрожали зыбкие тусклые отблески света, испускаемого фосфоресцирующими лишайниками. Она улыбнулась, демонстрируя зубы, острые, как у лейкоманса, и принялась прихорашиваться по-птичьи, чистя перья, так что Колка на миг охватило невольное восхищение.

— Столько мертвых сестер, — проговорила сова-ведьма. Сидящие рядом с ней тоже преобразились. Две явственно были старше остальных, но, как и морские колдуньи, все женщины-совы отличались разительным сходством.

«Еще одно чертово гнездо», — подумал Колк, но восторженного выражения лица не изменил.

— Не пытайся заставить меня почувствовать себя виноватым, — сказал охотник. — Ведьмы друг дружку не любят.

— Но охотников на ведьм мы любим еще меньше, — ответила женщина, улыбаясь.

Он не мог расправиться со всеми сразу и понимал это.

— А как вы относитесь к ловцам сов? — поинтересовался Колк.

Яростное, бешеное шипение стало ему ответом — охотник поспешно отступил, потянувшись к ножам подлиннее. В горле первой ведьмы что-то заклокотало, и она сплюнула прямо под ноги Колка какой-то твердый темный комок.

— К чему это ты?

— Один из них попросил — нет, вынудил — меня явиться сюда, — сообщил ведьме Колк. — Ловец сов из Альмери, по имени Мотт.

Совы опять зашипели, и охотник отпрянул еще дальше.

— Мы знаем Мотта, — заговорила одна из старших ведьм, и ее маленький рот скривился от отвращения. — Он негодяй.

— Не спорю, — поспешно откликнулся Колк.

— Мотту нет пути в Белый Альстер, — сказала старая ведьма и пожала плечами, так что перья ее плаща встопорщились. — Он умрет. Он украл мой волос.

— Ага! — воскликнул охотник, раскрыл ладонь, демонстрируя лежащую на ней тонкую нить, и быстро отдернул руку, едва сова потянулась к волоску. — Это, случаем, не он?

— Мой волос! — Ведьма явно жаждала получить похищенное обратно.

— Ты говорил о принуждении, — пробормотала другая женщина-сова.

Колк рассмеялся:

— А какая мне выгода убивать сов-ведьм? — Он поднял волос повыше, так чтобы женщины не могли дотянуться до него. — Ваши шкурки на рынке не ценятся. Ваша красота… — тут Колк слегка кивнул, — тоже не самый желанный предмет среди южного изобилия. Так зачем мне утруждать себя и плыть сюда, если не из-за наложенного на меня заклятья?

— Я убью тебя, — заявила, подумав, старшая ведьма. — Но мне еще нужно свести счеты с Моттом.

Колк посмотрел на мох и сотворил маленькую огненную стрелу. Лишайник зашипел, вспыхивая.

— Жалит не сильнее крапивы, — ухмыльнулась ведьма.

— Может, и так. Но чтобы спалить волосок — вполне достаточно, — откликнулся Колк.

На миг воцарилось молчание.

— Охотник на ведьм — не лучший союзник, — произнесла молодая ведьма.

Старшая наклонила голову к плечу, разглядывая Колка.

— Даже за вознаграждение?

— Какое вознаграждение? — очень осторожно поинтересовался Колк.

— Скажи, — обратилась к нему старуха, — счастлив ли ты в своей жизни?

Колк задумался. Напрашивался ответ: «Не слишком». Он гонялся за ведьмами по всему Старому Свету, зарабатывая себе на жизнь, — но и только. К этому следовало прибавить постоянные помехи, исходящие от таких, как Мотт. Когда Колк был моложе, работа приносила ему некоторое удовольствие, но в последнее время охота начала сильно надоедать.

Молодая ведьма поворошила свой плащ; участки голой кожи, мелькнувшие меж перьев, уже выглядели более привлекательно.

— Тогда у меня есть идея… — начала старая сова.

Лодка Колка вошла в гавань Азеномея вместе с приливом. Он шагнул на пристань, другими глазами глядя на древний город, на его бесчисленные башенки, крыши и трубы. Охотник рассеянно потер саднящую грудь: старая ведьма не слишком церемонилась, но таковы уж совы — кто-кто, а Колк имел возможность оценить их по достоинству. Да, цена за избавление от заклятья, которое больше не ворочалось в его голове, оказалась вполне приемлемой.

Ему было велено послать известие Мотту, передав с курьером бумагу с определенной комбинацией цифр и букв, которую, как заверил его ловец сов, поймет любая уважаемая почтовая компания. Колк нашел посыльного в гостинице и стал ждать в той же самой мансарде, где уже встречался с Моттом, — это вызвало не самые приятные воспоминания. И все же кое-какие любопытные перемены были неизбежны…

Раздался стук в дверь; Колк открыл, обнаружив на пороге горящего нетерпением Мотта.

— Ну, ты нашел мою совушку, Колк?

— Да.

— И где она?

— Здесь.

Колк обратил внимание, что Мотт старается держаться так, чтобы его нельзя было ударить кинжалом, но это не имело значения. Охотник дотронулся до места укуса на своей груди. Ловец сов нетерпеливо осматривал комнату.

— Пусто. Не вижу ни шкурки, ни перьев. Где же моя сова?

— Здесь, — повторил Колк и почувствовал рывок, когда кости, кожа и душа его принялись изменяться. Мощные черные крылья вознесли его к потолку, а потом бросили вниз, навстречу распахнувшимся в последний раз мутным глазам Мотта.

Чуть позже Колк выхаркнул твердый катышек на то, что осталось от тела Мотта, и покинул комнату. Он воспарил над крышами Азеномея, направившись сперва к Кзану, а потом к открытому морю вдоль Скома. Нужно было сказать девочкам, что неподалеку от них с недавних пор пустует замок — куда симпатичнее валунов Ллантоу — с кучей комнат и прекрасным видом из окон. Этот замок — думал он во время полета — станет отличным новым домом для них.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мне было одиннадцать. Тогда, в середине 1970-х, я жила в маленьком пасторальном городке на западе Англии. Я жаждала путешествий — в пустыню Гоби, в Сибирь, в Южную Америку, — но возможности отправиться туда были… скажем так, ограничены. Так что вместо настоящих странствий я путешествовала по книгам и к одиннадцати годам уже побывала и в Нарнии, и в Прайдене, и в Грин-Ноу, и на острове принца Эдуарда. А однажды моей матери наскучили готические романы, и она принесла из местной библиотеки нечто иное — книгу под названием «Город кешей» («City of the Chasch»). Я прочла ее очень быстро. А потом перечитала еще раз. После чего мы отправились в библиотеку и вернулись с «Планетой приключений» («Planet of Adventure»), «Властителями Зла» («Demon Princes») и «Умирающей Землей».

Лиз Уильямс

Прошло немало лет, я посетила и Гоби, и Сибирь. Правда, ни ракета, ни машина времени так и не смогли доставить меня в Чай или на Умирающую Землю, но я знаю, что эти места реальны, — как-никак, я побывала и там тоже. Так вот, когда мне было одиннадцать, я начала писать роман, который годы спустя стал «Ghost Sister». За него несколько лет назад в Сиэтле меня номинировали на премию Филипа Дика. Во время того конвента я побеседовала с Джеком Вэнсом. Я сказала ему, что именно он во всем виноват.

«Проклятье! — прорычал он. — С этой писаниной нужно быть предельно осторожным».

 

НЕИЗБЕЖНЫЙ

Майк Резник

Иногда если до предмета желаний не дотянуться — вам же лучше.

Звали его Пелмундо, и был он сыном Рило, главного куратора Великого Архива в далеком городе Зуле. Рило, как любой отец, мечтал, что сын пойдет по его стопам, однако Пелмундо, подобно многим сыновьям, выбрал в жизни собственный путь.

Он стал солдатом, затем наемником и, наконец, стражником в городе Малот, угнездившемся над рекой Ском. Он с радостью и гордостью носил блестящую серебряную бляху добрых пяти дюймов в поперечнике — знак должности, — а в потертых ножнах у него на боку покоился простой меч, которому не раз случалось испробовать крови.

На кожаном одеянии Пелмундо, кроме служебной бляхи, красовался рогатый нетопырь — знак благорасположения истинного защитника города, Амбассарио Светлоглазого.

В обязанности Пелмундо входило оберегать улицы от пьяных, а дома — от воров. От серьезных опасностей верхних и нижних миров город защищал Амбассарио.

«Взаимовыгодные отношения, — рассуждал Пелмундо. — Амбассарио отгоняет от города созданий чужой магии, а город в ответ не замечает его собственных тварей».

Впрочем, не Амбассарио с его существами занимали мысли Пелмундо. Нет, в них царила, приводя в смятение его сны и грезы, золотая красавица по имени Лит, совершенная обликом и движениями, с золотистой кожей и золотыми волосами, — юная ведьма, не прожившая на свете и двадцати лет, но уже достигшая расцвета женственности и околдовывавшая мужчин без посредства магии.

Юная золотая ведьма пленила Пелмундо. Она покинула родное селение и никогда не вспоминала о родителях, проводя время то у себя — Лит поселилась в полом стволе дерева в Старом лесу, — то, когда у нее случались дела в городе, в Доме золотых цветов Лэхи. Из всех цветов, промышлявших древним ремеслом в этом месте, Лит была прекраснейшим.

Иной раз Пелмундо набирался смелости, чтобы с трепетом, немея перед ее призывной красой, выказать свои чувства. И снова и снова Лит встречала его признания смехом.

— Ты всего лишь стражник, — говорила она. — Чем бы ты мог отблагодарить меня за любовь?

Он думал о чести, а она — о блестящих игрушках. Он клялся любить ее вечно, а она напоминала, что даже простенький самоцвет переживет самую великую любовь. Он молил позволения хотя бы находиться при ней, а золотая ведьма исчезала, оставляя в воздухе отзвук смеха.

В конце концов Пелмундо отыскал Амбассарио, обитавшего за пределами Малота в кишевшей змеями дыре под скалой. Пещеру освещали черные свечи, их мерцающие огоньки играли на крыльях тысячи нетопырей, спавших день напролет, повиснув вниз головой среди сталактитов, и набиравшихся сил для ночных недобрых дел.

— Я пришел… — начал Пелмундо.

— Мне известно, зачем ты пришел, стражник, — ответил маг. — Или я не Амбассарио Светлоглазый?

— Значит, ты мне поможешь? — спросил Пелмундо. — Околдуешь ее, чтобы она видела только меня?

— И ослепла к остальному миру? — усмехнулся Амбассарио. — Пожалуй, она этого заслуживает.

— Нет, я не это имел в виду, — спохватился стражник. — Но я сгораю от желания. Не мог бы ты и в ней разжечь такое же пламя?

— Оно горит в ней.

— Но она дразнит меня, не замечает!

— Огонь горит в ней, но не для тебя, сын Рило, — продолжал маг. — Она любит только себя. Она совершенна и ищет лишь совершенства — в драгоценностях, в одеждах, в мужчинах.

— Но ты мог бы ее изменить, — упрашивал Пелмундо. — Ты — величайший из мастеров волшебного ремесла на берегах Скома. Ты мог бы вынудить ее полюбить меня!

— Мог бы, — признал Амбассарио, — но не стану. Жила некогда женщина, почти такая же юная и почти такая же совершенная, как ведьма, к которой рвется твое сердце. Я, будучи молод и глуп, с помощью магии добился того, чтобы она влюбилась в меня. Что ни ночь — она была нежна на шелковых простынях, как ни одна из женщин прошлого и настоящего, и я верил в ее любовь. Но всякий раз, заглядывая ей в глаза, когда тело ее извивалось в экстазе, я видел отвращение, загнанное моими чарами в глубину ее существа, и вкус любви обращался в пыль на моих губах. В конце концов я снял с нее чары, и в тот же час она меня покинула. Того ли ты хочешь от Лит?

— Право, не знаю, — ответил Пелмундо. — Я уверен: будь у меня шанс, я сумел бы добиться ее любви.

Старый маг вздохнул.

— Ты, как видно, не услышал ни слова из сказанного мной. Золотая ведьма любит только себя.

— Она полюбит меня, с помощью твоих чар или без них, — твердо поклялся Пелмундо.

— Значит, без них, — ответил Амбассарио, и стражник покинул его пещеру.

Всякий мог видеть, как он мрачен. Люди на улицах Малота избегали его взгляда, даже подбиравшие объедки дворняги прятались, когда стражник проходил мимо. Наконец он вошел во Дворец семи нектаров, хлестнул взглядом трактирщика, заказал несуществующий Восьмой нектар — и тут же получил флягу, полную до краев. На вкус напиток был точь-в-точь как Седьмой нектар, однако, промочив горло и согревшись, Пелмундо смягчился и не стал спорить.

Выйдя из таверны, он перешел через улицу к Дому золотых цветов и наткнулся на разглядывавшего входную дверь Тая Дезертира.

— Привет, — бросил Тай. — Сразу видно, что она сегодня здесь. Мужчины слетаются, как пчелы на мед.

— Ты это о ком? — с невинным видом спросил Пелмундо.

— Да о золотой ведьме, конечно, — ответил Тай. — Мужчины словно ловят тайный призыв в воздухе — меня всякий раз влечет сюда, стоит ей прийти в Малот из Старого леса. Признайся, друг Пелмундо, — дезертир подмигнул стражнику, — она и тебя приманила?

Стражник сверкнул глазами и не ответил.

— Хотел бы я знать, — продолжал Тай, — что она вообще здесь делает? Может, еще не навострилась зарабатывать на жизнь ведьмовским искусством? — Он опять подмигнул. — Или она преуспевает именно в этом виде чар и колдовства? Ведь я люблю и почитаю свою жену во всякий день, кроме тех, когда Лит в городе, а ты, как я заметил, вовсе не смотришь на других женщин.

— Слишком много болтаешь, — раздраженно буркнул Пелмундо, которому не понравилось, что неприятная правда так легко слетает у Тая с языка.

— А я уже заканчиваю болтать, — отозвался Тай, — ведь сейчас Лэха выведет следующего и придет моя очередь платить дань почтения — и просто дань — Лит.

Едва он договорил, дряхлая морщинистая Лэха, лет двести назад почти не уступавшая по красоте золотой ведьме, вывела к дверям торговца шелком Метокса и пожелала ему счастливого пути. И тут ожидавшие мужчины заметили Лит, стоявшую за спиной Лэхи, — тоненькую, по-звериному грациозную, со спелыми, полными грудями, с золотистой кожей и волосами, словно золотая пряжа, с алыми пухлыми губами, с глазами, искрящимися смехом.

— Готовься, золотая, — обратился к ней Тай. — Ты сейчас встретишь настоящего мужчину, а не потасканный пустой мешок вроде этого жалкого Метокса.

Лэха, дотянувшись клюкой, стукнула Тая по ляжке.

— За что? — удивлено возопил тот.

— Выражайся поосторожней, когда говоришь о нас, стариках, — ответила карга.

— Идем! — Тай грубо взял Лит за голое плечо. — Оставим здесь эту сумасшедшую старуху. Пиршество глаз ждет меня.

— Твои глаза опухли от пиршеств, — возразила Лит. — Опухшие глаза не в моем вкусе. — Она повернулась к Пелмундо. — Эй, стражник! Этот человек мне мешает.

— Он бахвал и грубиян, но здесь он в своем праве, — мрачно ответил Пелмундо. — Ведь это, как-никак, Дом золотых цветов.

— Избавься от него — получишь поцелуй, — сказала Лит.

— Он мой друг, — вмешался Тай, — он смеется над твоим предложением.

— Взгляни на него, — ехидно ответила Лит. — Разве он смеется?

Тай повернулся к Пелмундо, который и не думал смеяться.

— Иди-ка ты отсюда, — велел стражник.

— Нет! — рявкнул Тай. — Я могу заплатить, и сейчас моя очередь!

— Ты занял не ту очередь и не к тому цветку, — ответил Пелмундо. — Иди своей дорогой.

Он взялся за рукоять меча. Тай взглянул на лезвие. Меч был не новым, он не блестел и не сверкал украшениями, не щеголял таинственными надписями — рабочий инструмент мужчины, не отличающегося добротой.

— Мы больше не друзья, сын Рило, — отчеканил Тай и двинулся прочь.

— И никогда не были, — сказал ему в спину Пелмундо.

Дождавшись, пока Тай отойдет на сотню шагов, он вновь обернулся к двери. Лэха скрылась в полумраке внутренних помещений, но Лит стояла на прежнем месте.

— Ты можешь получить свою награду, — тихо сказала она.

Пелмундо шагнул к ней.

— Ты еще ни разу не позволяла мне тебя коснуться, — напомнил он.

— Ты и теперь меня не коснешься, — ответила Лит. — Я тебя коснусь.

— Но…

— Молчи. Подойди и получи заслуженное, — велела Лит.

Пелмундо, весь напрягшись от волнения, с разрывавшимися от желания чреслами шагнул к ней.

— Вот твоя плата, — сказала Лит, целомудренно целуя его в лоб.

Стражник отступил и покачал головой, не веря себе. Лит лукаво улыбнулась.

— Это все? — тупо спросил он.

— Тай большего не стоит, — ответила она, насмешливо блеснув глазами. — Ради большей награды надо и совершить большее.

— Какую же большую награду ты можешь предложить? — жадно спросил Пелмундо.

— Прежде соверши великое деяние, — с озорной усмешкой проговорила золотая ведьма.

— Назови какое, и я исполню!

— Когда я ухожу отсюда, то живу в дупле старого дерева в Старом лесу, — начала Лит.

— Знаю. Я искал твое дерево, но не смог найти.

— Его защищает магия, — улыбнулась ведьма. — Думаю, отыскать его не сумел бы и сам Амбассарио Светлоглазый.

— Деяние! — страстно выкрикнул Пелмундо. — Назови деяние, которое я должен совершить!

— На пути в Малот или по дороге обратно к лесу мне приходится миновать пустошь Модавна Мур, — продолжала Лит.

У Пелмундо сжались мышцы на животе — стражник предугадал следующие слова ведьмы.

— На этой пустоши обитает нечто злое и опасное — оно пугает меня и угрожает мне. Это создание иного мира известно под именем Грэб Неминуемый. Избавь землю от Грэба — и получишь величайшую из наград, стражник.

— Грэб Неминуемый, — тупо повторил Пелмундо.

Лит изогнулась, подставив лунному свет грудь и обнаженное бедро, и рассмеялась его замешательству:

— Разве награда того не стоит? Отправь его в ад, из которого он вышел, и я вознесу тебя на небеса, каких ты не достигнешь ни с кем другим.

Пелмундо бросил на нее короткий взгляд.

— Считай, что он мертв.

Пелмундо понимал, что без защитных чар он не устоит перед чудовищем, поэтому отправился к скале над Малотом и нашел в освещенной свечами пещере Амбассарио.

— Приветствую тебя, всевидящий маг, — заговорил он, представ перед стариком.

— И тебе привет, сын Рило.

— Я пришел… — начал Пелмундо.

— Мне известно, зачем ты пришел. Разве я не величайший из магов этого мира?

— Кроме Лукону, — прошипела длинная зеленая змея.

Амбассарио указал на нее костлявой рукой. Молния, сорвавшись с пальца, обратила змею в пепел.

— Еще кто-нибудь хочет высказаться? — кротко спросил маг, оглядывая свой зверинец. Змеи расползлись по темным углам, летучие мыши зажмурились. — Тогда с вашего любезного соизволения я поговорю с этим безумным молодым стражником.

— Не безумным, — поправил Пелмундо, — а одержимым страстью.

Амбассарио глубоко вздохнул.

— Почему меня не желают слышать даже в моей собственной пещере? — вопросил он и устремил горящий взгляд на Пелмундо. — Слушай меня, сын Рило! Золотая ведьма околдовала тебя не волшебством, а чарами, какие женщины налагают на мужчин от начала времен.

— Каковы бы ни были эти чары, я не могу без нее, — ответил Пелмундо. — А против существа, подобного Грэбу Неминуемому, мне понадобится защита.

— Грэб мой! — выкрикнул волшебник. — Не тронь его!

— Он твой? — изумился Пелмундо. — Эта тварь?

— Ты обороняешь город от воров и злодеев. Я защищаю его от большего зла, и Грэб — мое оружие.

— Но ведь он своими липкими губами высасывает и пожирает людские души!

— Он высасывает больные души, от которых людей следует избавлять.

— Но он заживо расчленяет жертву!

— Ты добиваешься награды, не так ли? — заметил волшебник. — А расчленение — это его награда.

— Он угрожал золотой ведьме!

Амбассарио улыбнулся.

— Если так, почему она еще жива? Грэба не зря зовут Неминуемым.

Пелмундо насупился — к этому вопросу он не был готов.

— А я тебе скажу, — ответил за него Амбассарио. — Если бы ты проник в полое дерево, где живет Лит, то увидел бы там золотой ткацкий стан, на котором ведьма плетет ковры с изображениями волшебной долины Аривенты. — Маг выдержал паузу. — Ковры ткет она, но станок принадлежит Грэбу, он сделан из костей золотой твари, убитой им в нижнем мире. Твоей ведьме не нужно от тебя подвигов, доказательств любви и чести. Она хочет избавиться от создания, которое пытается вернуть свое имущество. И будь Лит так беспомощна, какой ты ее считаешь, Грэб давно получил бы станок.

— Почему же он не получил, если он — Неминуемый? — спросил Пелмундо.

— Потому что его, как мотылька к огню, влекут души, а у Лит нет души.

— Не смей так говорить о ней! — возмутился Пелмундо.

— Недорого же ты ценишь свою любовь и жизнь, если дерзаешь поднимать на меня голос в моей пещере, — бросил Амбассарио. — Или ты не видел, что сталось с моей любимицей-змеей?

— Я не хотел тебя обидеть, — поспешно принялся оправдываться Пелмундо, однако вновь разгорячился. — Но я должен получить золотую ведьму, и если для этого придется убить чудовище — я его убью.

— Несмотря на все, что я тебе рассказал? — спросил волшебник.

— Я не могу иначе, — ответил Пелмундо. — Она — все, чего я желаю, все, о чем мечтаю.

— Остерегайся своих желаний и грез, — с затаенной улыбкой посоветовал волшебник.

— Я сожалею, что все так сложилось, — сказал Пелмундо. — Не хотел бы, чтобы мы стали врагами.

— Мы никогда не станем врагами, сын Рило, — заверил его Амбассарио. — Мы всего лишь не будем друзьями. — И с улыбкой заключил: — Делай, что должен, если сумеешь, — и помни: тебя предупреждали.

— Предупреждали? — нахмурился Пелмундо. — Но ты ничего не сказал о Грэбе Неминуемом.

— Я говорю не о Грэбе, — ответил Амбассарио.

Пелмундо вышел из пещеры и полез вниз по скалистому склону. Оказавшись наконец на ровной земле, он задумался, не обратиться ли к меньшему по силе магу, но рассудил, что если Грэб принадлежит Амбассарио, то только равный ему волшебник сумел бы снабдить охотника нужными чарами и заклятьями.

— Значит, придется мне справляться с тобой, как я справлялся с другими врагами, — бормотал Пелмундо, направляясь к пустоши Модавна Мур, лежавшей между Малотом и Старым лесом. — Берегись, чудовище: Пелмундо, сын Рило, идет по твоему следу!

С этими словами он, обойдя деревню, двинулся к грозной и темной пустоши. Болотистая земля хватала его за пятки, пыталась удержать, словно говорила:

«Глупец, ты думаешь убежать от Грэба Неминуемого?»

Вдруг Пелмундо заметил человечка-твк, оседлавшего стрекозу. Насекомое, повертев головкой, легко опустилось на травинку.

— Ты далеко ушел от своих мест, стражник, — заговорил твк. — Потерялся?

— Нет, — ответил Пелмундо.

— Берегись, как бы тебя не нашли, — предостерег твк, — потому что неподалеку рыщет Грэб Неминуемый.

— Ты его видел? — встрепенулся Пелмундо. — Он близко?

— Нет, иначе меня бы здесь не было, — возразил твк. — Он все ищет свой станок и ведьму, укравшую его.

— Тогда тебе нечего бояться, — сказал Пелмундо.

— У меня есть жизнь и душа, и расставаться с ними я не спешу, — сказал твк. — И ты бы поберег свои, пока не поздно.

— Но ты сам сказал, что ему нужна Лит.

— Я сказал, что он ее ищет, — поправил твк, — но душу Грэб высасывает из всякого, кто попадется ему на пути.

— Лети вперед, твк, — попросил Пелмундо. — Скажи Грэбу, что смерть идет к нему.

— К Грэбу Неминуемому? — ахнул твк, не веря своим ушам.

— Тогда лети прочь — и знай, что с сегодняшнего дня тебе нечего будет бояться.

Твк поднял стрекозу в воздух и дважды облетел вокруг Пелмундо.

— Впервые вижу столь самоубийственное безумие, — объявил он. — Я должен запечатлеть это в памяти, потому что не сыщется другого, кто вышел бы на Грэба Неминуемого.

— Не сыщется, потому что я сражу Грэба, — кивнул Пелмундо.

— Странное дело, — заметил твк, — ты не похож на человека, который стремится в зияющую пасть смерти.

— Или навстречу счастью, — ответил Пелмундо, у которого перед глазами плясала золотистая фигурка Лит.

— Должно быть, она много тебе посулила, стражник, — сказал твк.

— Она?

— Ты и в самом деле думаешь, что ты первый? — рассмеялся твк и скрылся, а Пелмундо вновь остался один.

— Отец, — негромко проговорил он, — я посвящаю грядущую битву тебе, потому что, сразив кошмарного питомца Амбассарио, я буду достоин песен и легенд, и настанет день, когда главный куратор внесет запись обо мне в скрижали славы Великого Архива Зулы. — И, устремив взор вперед, он твердо добавил: — Берегись, тварь, судьба твоя близка!

Он все дальше углублялся в пустоши, земля хватала его за ноги, пот тек по спине ручьями.

— Я здесь, тварь! — снова и снова повторял Пелмундо. — Выходи, все равно не спрячешься!

Но Грэб Неминуемый не показывался.

Целый час бродил Пелмундо по болотистой пустоши, где не было ничего живого, кроме него самого.

— Твк ошибся, — вслух сказал он наконец. — Сегодня чудовища здесь нет. Придется раздобыть у какого-нибудь мага заклятие, чтобы приманить его, — иначе не видать мне награды от золотой ведьмы.

Он побрел напрямик и наконец вышел на край пустоши. Деревья немного расступились, сквозь их густую листву теперь проникали узкие лучи солнца. Здесь пели птицы, трещали кузнечики и даже лягушки урчали, никого не опасаясь.

А затем вдруг стало тихо — тихо до дрожи. Пелмундо взялся за рукоять меча и прищурился, но ничего не увидел: ни тени, ни движения — совсем ничего.

Он повернулся направо, налево. Пусто. Рука потянулась к бляхе не груди — тронуть на счастье — и невольно прикрыла сердце.

— Не бойтесь, лесные звери, — заговорил он наконец. — Моя добыча сбежала.

— Но от судьбы тебе не уйти, — прорычал у него за спиной нечеловеческий голос.

Развернувшись, Пелмундо оказался лицом к лицу с тварью, какой не видал и в самых страшных снах. На заостренной к макушке голове блестели угольно черные глаза, сощуренные, как у кошки в полдень. Ноздри на этом лице созданы были, чтобы вынюхивать души. Толстые уродливые губы только и умели, что высасывать их из жертв. Тело твари поросло грубой черной шерстью, руки ее были способны лишь хватать души и подтягивать их к губам. Ноги служили единственной цели: догонять жертву — не важно, на сухой земле, в болоте или в воде.

— Я — Грэб Неминуемый, — проворчало чудовище, подступая к пятившемуся шаг за шагом Пелмундо. Грязь под ногами, словно руки Грэба, втягивала в себя ступни и хватала стражника за лодыжки.

— Нет, — сказал Пелмундо, — это ты станешь моей данью Лит, золотой ведьме.

— Она взяла то, что ей не принадлежит, — отозвался Грэб. — И искушала тебя тем, что не принадлежит тебе.

— Я ничего не имею против тебя, чудище, — сказал Пелмундо, — но ты стоишь между мною и мечтой, к которой стремится мое сердце, поэтому мне придется убить тебя.

— Не сердцем ты желаешь Лит, — презрительно бросил Грэб и вдруг улыбнулся. — Какая удачная встреча. Я целый день не ел.

Пелмундо попытался отступить от надвигавшегося Грэба, но грязь засосала его ноги, и стражник понял, что перевести сражение на твердую землю не удастся. Он вынул меч, двумя ладонями сжал рукоять, поднял перед собой клинок, изготовившись нанести удар в любую сторону… и в этот миг солнечный луч упал на бляху стражника.

Грэб с застывшей на уродливых, жадных до душ губах усмешкой уставился в сверкающий металлический кружок. Из пасти вырвался болезненный вопль, он эхом разнесся по пустоши, и тварь вскинула руку, прикрывая глаза от представшего ему видения.

Помедлив, Грэб опустил руку и снова вперил взгляд в свое отражение.

— Неужели это я? — с ужасом прошептал он.

Озадаченный Пелмундо так и стоял с мечом в руках.

— Я бы человеком, — тем же еле слышным шепотом продолжал Грэб. — Я заключил договор, но… не на такое. Этого мне не вынести.

— Разве ты никогда не видел своего отражения? — удивился Пелмундо.

— Видел, очень давно. Когда был… как ты. — Грэб завороженно разглядывал свое лицо в бляхе. — Остальное у меня, — спросил он, — такое же?

— Хуже, — ответил Пелмундо.

— Тогда делай свое дело, — сказал Грэб и опустил свои страшные лапы. — Я больше не выдержу. Делай свое черное дело, зарабатывай свой золотой трофей, как ни мало он принесет тебе радости.

Чудовище опустило голову и закрыло глаза. Пелмундо поднял меч и нанес короткий удар.

Голова Неминуемого покатилась по земле, но когда Пелмундо взглянул на нее, то увидел человеческую голову: это был не красавец и не урод, обычный мужчина, а вовсе не создание ужаса и тьмы.

Пелмундо, нахмурившись, присел на корточки над отрубленной головой. Он не сожалел об убийстве, не сопереживал и той твари, в которую превратился Грэб Неминуемый. Он не видел своей вины в преображении чудовища в человека. Другая мысль вызывала в нем ярость — мысль о том, что теперь он не сумеет доказать Лит свою победу над обитателем пустоши, когда станет требовать желанной награды.

— Это проделки Амбассарио, — проворчал стражник и решил, что потребует от мага обратного превращения человеческой головы в ужасную морду Грэба. На худой конец, пусть волшебник заверит Лит, что он, Пелмундо, справился с заданием.

Выпрямившись и собравшись вернуться к волшебнику, Пелмундо вдруг почувствовал себя странно: не так, как бывало, когда он перебирал с нектарами во Дворце, а словно что-то в нем неуловимо переменилось.

Краски потемнели, голоса птиц и насекомых зазвучали громче, грязь стала мягче, словно раздумала держать его ноги, к тому же Пелмундо теперь ощутил невидимое присутствие твк: двое парили на стрекозах, третий примостился на высокой ветке.

Он отправился в путь — к пещере Амбассарио — и заметил, что подъем по скалистому склону дается ему на удивление тяжело. Задохнувшись, Пелмундо протянул руку, чтобы опереться об уступ, и увидел на ней когти.

— Игра света, — проворчал он, часто моргая, но рука не изменилась.

— Войди, — прозвучал из пещеры голос Амбассарио, и он вошел.

— Я явился… — начал Пелмундо.

— Я знаю, зачем ты шел, — ответил Амбассарио Светлоглазый, — но здесь ты оказался, потому что я тебя позвал.

— Я ничего не слышал, — возразил Пелмундо.

— Не слышал ушами, — согласился волшебник. — Ты убил моего питомца, слугу, исполнявшего мою волю, — и я требую возмещения.

— Ты же знаешь, у меня нет денег.

— Я сказал «возмещения», а не «платы», — ответил Амбассарио. — И ты возместишь мне потерю. Я просил тебя не вредить моему созданию, а ты не послушался. Мне нужен новый слуга. Ты им и станешь.

— Не могу, — сказал Пелмундо, — я уже служу стражником… и еще должен получить свою награду.

— Ты никогда ее не получишь, — возразил Амбассарио. — Золотая ведьма отшатнется от тебя. Ты для нее отвратительнее любого другого. Что до тебя, бывший стражник, твоя служба уже началась и продлится, пока солнце не выгорит до конца. Рассмотри хорошенько свои руки и ноги. Тронь пальцами лицо — лицо, которое напугало бы даже Грэба. Ты теперь мой.

Пелмундо ощупал свое лицо. Черты были странными, нечеловеческими. Он вскрикнул, но услышал чудовищный вой.

— А золотая ведьма, из-за которой ты ослушался меня и убил моего слугу, станет подчиняться тебе, как ты — мне. Ты никогда не коснешься ее, но станешь ее использовать. Ее красота, столь желанная для мужчин, будет привлекать к ней бесконечную череду поклонников. Они, чтобы полюбоваться на нее, станут приходить издалека, из самого Эрзе Дамата, Силя и Сферры, и я дарую тебе единственную свободу, единственное счастье — в ревностной ярости ты сможешь убивать привлеченных ею мужчин. Их ослепшие глаза ты будешь нашивать на плащ, и когда он заполнится, когда на нем больше не уместится ни одного глазного яблока — тогда мы, возможно, поговорим о возвращении тебе прежнего облика. — Маг коварно усмехнулся. — Впрочем, подозреваю, что к тому времени ты не захочешь возвращаться к слабости и беспомощности прежнего создания из плоти и крови.

Пелмундо попытался заговорить, но слова застряли в горле.

— Догадываюсь, что прежнее имя оставляет у тебя на языке вкус вины и стыда, — кивнул Амбассарио. — Тебе нужна новая кличка.

— Я… я… — Он хотел выговорить: «Пелмундо», но имя замерло на языке. — Я… — Он с трудом выталкивал из себя слова. — Я… Чын Ри… — Он снова смолк.

— Еще раз, — посоветовал волшебник.

— Я… — Язык стал толстым и непослушным. — Я Чун…

— Да будет так, — ответил Амбассарио, который с самого начал знал имя своего создания. — Ты — Чун.

— Чун, — повторил он.

— Ты — Чун Неизбежный. Даю тебе один день, чтобы привести в порядок дела. Затем ты будешь выполнять, что я велю. А сейчас — пошел вон!

В следующий момент Чун очутился на улице между Дворцом семи нектаров и Домом золотых цветов Лэхи.

Спускались сумерки, и он не сразу узнал место. На улице показалась пошатывающаяся фигура. Чун понял, что его работа над плащом начинается.

Тай Дезертир очень скоро поравнялся с ним.

— Я — Чун Неизбежный, — прозвучал из сумрака низкий нечеловеческий голос, — и мне от тебя кое-что нужно.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Одной из первых фантастических книг, купленных мною в детстве, была «Умирающая Земля» Джека Вэнса в мягкой обложке издания «Hillman». Книга обошлась мне в четвертак — сегодня на «eBay» она ушла бы за сто с лишним долларов. Я сразу стал фанатом Вэнса, раздобыл «Большую планету» и другие его книги — но тогда, как и теперь, особую любовь я испытывал к Умирающей Земле в одряхлевшей Солнечной системе. Я был не один такой — многие авторы, и не только те, чьи рассказы вы можете прочесть в этой книге, переняли стиль Вэнса и позаимствовали некоторые идеи, что отнюдь не плагиат, но дань любви к его искусству и признание его огромного влияния на данную область литературы.

Майк Резник

Когда мы с Кэрол в 1970-х годах решили поучаствовать в маскараде на конвенте «Worldcon», то сразу задумали нарядиться Чуном Неизбежным и его приманкой — золотой ведьмой. Мы взяли первый приз на «Torcon» — конвенте, проходившем в 1973 году в Торонто… И сейчас, тридцать шесть лет спустя, мне приятно было вернуться назад, чтобы поблагодарить Чуна и Лит — двух самых колоритных персонажей Вэнса.

 

АБРИЗОНД

Уолтер Йон Уильямс

В представленной ниже динамичной и напряженной истории мы отправимся в путь вместе со школяром-архитектором, который, намереваясь преодолеть затерянную среди гор Абризондскую теснину и попасть в одну из школ далекого Оккула, против собственной воли оказывается замешан в войну между протостратором Абризонда и правителями Пекса и Калабранда и по ходу дела узнаёт, что удача приходит иной раз в самый неожиданный момент — и лучше ее не упускать!

Веспанус из Роэ, школяр-архитектор, желая посетить город Оккул в стране под названием Калабранд, покинул Эскани в начале года и отправился вверх по течению Димвера, глубокой реки, несущей свои воды через Абризондскую теснину к заливным лугам Пекса — той земли, где Веспанусу пришлось просидеть среди скучных плешивых пустошей всю студеную зиму, ожидая, пока откроется перевал.

Местные баржевики заявили, что раннее путешествие таит в себе слишком большую опасность для их судов, поэтому Веспанус пустился в путь по берегу реки верхом на муле по кличке Твест, спокойном создании кремовой масти. Ледяной Димвер с ревом несся слева от Твеста, который с умиротворенным видом шел вперед. В тени скал еще лежал снег, но тропа была вполне проходимой. По мутным водам проплывали большие куски льда, и Веспанусу пришлось признать, что они и в самом деле представляли угрозу для барж.

Морозными ночами Веспанус упражнялся в архитектурном мастерстве, и, повинуясь приказам хозяина, его мэдлинг Хегадиль каждый вечер строил теплый уютный домик с конюшней для мула и каждое утро разбирал и то и другое. Таким образом, Веспанус проводил ночи в относительном комфорте, развалившись на узорчатых простынях, покуривая флюм и листая какой-нибудь гримуар в те моменты, когда наркотический дым не навевал ему приятные фантазии.

На третий день своего восхождения Веспанус заметил на горизонте укрепленный замок с башнями и понял, что добрался до земель, принадлежавших протостратору Абризонда. Об этом властителе его предупреждали баржевики: «Грабитель, грубый и алчный, питающий странную слабость к красивым нарядам и склонный взимать немыслимые пошлины с каждого путешественника, чей путь лежит через теснину». Веспанус спросил, нет ли маршрутов, которые вели бы в обход владений грозного протостратора, но таковые означали лишние недели в пути, и поэтому Веспанус смирился с неизбежной утратой значительной части своих наличных средств.

Так или иначе, протостратор его приятно удивил. У Амбиуса — так протостратора звали на самом деле — была лысеющая круглолицая голова, а вокруг шеи экстравагантный воротник из паутинного кружева, и за несколько ночей приятного гостеприимства он не попросил ни гроша. Его интересовали только новости из Пекса и слухи про эсканийских воевод, о чьих делишках он, похоже, был весьма осведомлен. Он также хотел знать, что сейчас носят, какие песни поют, какие пьесы и театральные представления посещают и какие стихи сочиняют. Веспанус изо всех сил старался угодить хозяину: он пел мягким тенором, аккомпанируя себе на осмианде; он рассуждал о запретных любовных интригах воевод, изображая глубокие познания, коих на самом деле не имел; он также описал роскошный гардероб Деспуэны из Шозе, которую мельком увидел во время шествия к Эсканийской гильдии черных магов, ибо древний обычай обязывал ее принимать в этом шествии участие каждые девятьсот девяносто девять дней.

— Увы, — сказал Амбиус, — я образованный человек. Будь я обычным грабителем и дикарем, сидел бы себе с радостью тут, в своем гнезде над Димвером, и наслаждался тем, что блеск моих сокровищниц становится все ярче. Но теснина вынуждает меня тосковать по утонченным благам цивилизации — по шелкам, песням и городам. Ни единого города не видел я за последние тринадцать лет, с того самого дня, как занял свое нынешнее положение, — ведь если я отправлюсь в Пекс или Калабранд, то мгновенно лишусь головы за то, что покусился на несправедливую и неразумную государственную монополию по взиманию налогов. Поэтому мне приходится утешаться теми признаками культуры, которые удается добыть. — Он деликатным жестом указал на картины, висевшие на стене, на пологи из шкуры манка и на свое роскошное, хотя и достаточно эксцентричное одеяние. — Таким образом, я обречен пребывать здесь, взимая дань с путешественников тем же самым образом, который применяли другие протостраторы до меня, а о далеких городах мне остается лишь мечтать.

Веспанус, у которого дилемма протостратора не вызывала большого сочувствия, пробормотал несколько слов утешения.

Амбиус просветлел.

— И все же, — продолжил он, — я известен своим гостеприимством. Любой поэт, артист или целая труппа найдут здесь сердечный прием. С них я дань не беру — при условии, что они станут посланцами цивилизации и с охотой возьмутся меня развлекать. А благородным господам вроде вас, — он кивком указал на Веспануса, — я, без сомнения, всегда рад.

Веспанус поблагодарил хозяина, но не преминул заметить, что утром уезжает в Калабранд. Амбиус хитро прищурился в ответ.

— Я так не думаю, — сказал он. — Надвигается буря.

Буря пришла, как и было предсказано; внутренний двор засыпало снегом, а по крыше то и дело оглушительно стучали градины, вследствие чего Веспанус провел еще две не лишенные приятности ночи в гостях у протостратора. На третий день, вновь поблагодарив хозяина, он оседлал Твеста и продолжил свой путь через теснину.

Полдня спустя, изучая простиравшуюся впереди тропу, он заметил в просвете между зубцами горного хребта красный отблеск солнечных лучей на металле. Приглядевшись, он убедился, что блестело там многое — уздечки и стремена, наконечники копий, хрустальные кончики огненных стрел и знамена, на которых виднелась эмблема экзарха Калабрандской марки.

Веспанус развернул Твеста и погнал его обратно к замку протостратора так быстро, как только позволяла неровная местность. Прибыв на место, он сообщил изумленному Амбиусу, что экзарх продвигается к теснине вместе с большим войском.

Амбиус прикусил верхнюю губу.

— Не думаю, — сказал он, — что вы соблаговолите остаться и почтить меня участием в обороне.

— Хотя смерть под знаменами протостратора Абризонда немало прославила бы мое имя, — произнес Веспанус, — боюсь, я оказался бы бесполезен во время осады. Увы, я стал бы всего лишь еще одним голодным ртом.

— В этом случае, — продолжил Амбиус, — вы не могли бы передать моему агенту в Пексе послание, согласно которому ему следует нанять отряд воинов? Должен признаться, что в данный момент под моим командованием не так много людей.

— Я заметил, — отозвался Веспанус, — но счел невежливым обращать на это внимание.

— Я обычно набираю полный гарнизон весной, — сказал Амбиус, — и распускаю большую его часть поздней осенью. Помимо сложностей, связанных с довольствием для солдат в зимний период, всегда есть опасность, что воины, вынужденные проводить в казармах скучные и монотонные зимние дни, вознамерятся развеять свою тоску посредством мятежа, в ходе которого я буду убит, а один из их капитанов станет новым властителем. По этой причине зимой я держу при себе только тех солдат, отсутствие амбиций у которых проверено годами скучной службы, не отмеченной блестящими успехами.

— Рад, что вы проявили такое благоразумие, — ответил Веспанус, — хотя в нынешних обстоятельствах оно и кажется мне несвоевременным.

Амбиус опять прикусил верхнюю губу.

— Мне пришлось прибегнуть к таким мерам из-за сложного жизненного опыта, — пояснил он, — ибо тринадцать лет назад именно я был тем амбициозным капитаном, который убил предыдущего протостратора в канун Нового года и бросил его тело в Димвер с вершины Ониксовой башни.

— Не сомневаюсь, что перемены были к лучшему, — тактично произнес Веспанус. — Но если вы хотите, чтобы я передал ваше письмо, всячески рекомендую предоставить его сейчас, ибо я не испытываю никакого желания встречаться с армией экзарха.

Амбиус дал ему письмо; Веспанус вновь пустился в дорогу, оседлав Твеста, и не поручал мэдлингу строить убежище, пока не стало совсем темно и на востоке не взошло бледное созвездие Лейкоморфа. Утром он осторожно выглянул из окна, опасаясь летающих шпионов, и лишь потом вышел из дома, чтобы подготовить Твеста к новому дневному переходу. Однако ему удалось проехать лишь сотню ярдов, а затем в тумане, поднявшемся над Димвером, показались очертания войска, похожего на змею, ползущую по тропе в каких-то двух лигах от него. Посреди блистающего оружия он разглядел цыплячье-желтые с голубым знамена Пекса.

Проклиная свою злосчастную судьбу и неудачливость, Веспанус вновь погнал мула вверх по склону холма и сумел добраться до Абризондского замка как раз в тот момент, когда по другую сторону от него появились разведчики Калабранда. Его пустили внутрь, и там он сразу заметил, что крепость подготовилась к военным действиям. Тут и там лежали взрывокамни, предназначавшиеся для сбрасывания на головы атакующим. На стенах виднелись солдаты, вооруженные стрелометами и огненными жезлами и выглядевшие знатоками своего дела, хотя им не хватало воодушевления и были они большей частью среднего возраста. Шпили на крышах и башнях заново смазали ядами, чтобы защититься от нападения летающих врагов. Слуги, получившие отличное снаряжение из обширных дворцовых хранилищ, слушали торопливые указания о том, как следует применять оружие.

Веспанус нашел Амбиуса на наблюдательном посту в Ониксовой башне и увидел, что протостратор облачился в искусный полный доспех темно-голубого цвета со шлемом, увенчанным поднявшимся на дыбы клыкастым ящером. Веспанус сообщил о появлении второго войска и стал наблюдать, как Амбиус задумчиво ходит по комнате из угла в угол.

— Предположим, Пекс и Калабранд могли начать войну друг с другом, — сказал он, — и каждая сторона вознамерилась захватить противника, перейдя через теснину, таким образом, они оказались здесь исключительно случайно.

— Думаете, такое возможно? — с надеждой спросил Веспанус.

— Нет, — ответил Амбиус. — Не думаю. — Он внимательно посмотрел на Веспануса. — Я так понял, вы сведущи в тавматургии? — спросил он.

— Мне знакомо только кое-что из низшей магии, — сказал Веспанус, — и я намеревался попасть в Оккул, чтобы продолжить свое обучение, но армия Калабранда преградила мне дорогу.

— Знаете ли вы какие-нибудь заклинания или чары, которые могли бы пригодиться в нынешних обстоятельствах?

— Я позаботился о заклинаниях, при помощи которых можно справиться с каким-нибудь разбойником или деоданом, но мне и в голову не пришло, что сражаться нужно будет с целыми армиями. И в любом случае я уже сказал вам, когда наслаждался вашим сердечным гостеприимством, что моя главная специальность — архитектура.

Амбиус нахмурился.

— Архитектура, — мрачно повторил он.

— Я создаю здания фантастической природы: сначала, следуя желаниям клиента, я проецирую призрачный образ, в точности повторяющий то, каким должно выглядеть законченное здание. Затем при помощи одного из малых сандестинов — тех, которых называют мэдлингами, — на протяжении нескольких часов идет строительство, материалы для которого берутся в любых подходящих частях хроносферы. Клиенту остается лишь обставить дом, но даже это я могу устроить за умеренную плату.

Амбиус прищурился.

— А может ли ваш мэдлинг разрушать постройки? Осадные сооружения, к примеру?

— Любой сандестин это сможет. Но я боюсь, что если послать Хегадиля против столь хорошо вооруженного войска, то любой толковый чародей сумеет изгнать или убить существо, прежде чем оно успеет выполнить задание.

Амбиус кивнул.

— В моем кабинете есть маленькая коллекция гримуаров, собранная протостраторами, которые жили и умерли здесь до меня. В них содержатся заклинания и чары, которые могут оказаться полезными для того, кто ведет войну, хотя должен признаться, что смысл большей их части от меня ускользает. Я не очень сведущ в вопросах магии и полагаюсь в значительной степени на противозаклятия, амулеты и прочие защитные инкунабулы.

— Вероятно, мне следует ознакомиться с этими гримуарами, — сказал Веспанус.

— Вы в точности предвосхитили мою просьбу, — ответил Амбиус.

Амбиус привел Веспануса в свои личные покои, для чего пришлось обезвредить некоторое количество ловушек — лишь теперь Веспанус начал понимать истинные причины паранойи своего хозяина, — а затем они оказались в маленькой уютной комнате с ковром из шкуры медвепрыгуна и книжными полками вдоль стен.

Веспанус с интересом посмотрел на узкий подоконник, где стояла хрустальная колба, в которой находилась отчаянно жестикулировавшая темноволосая женщина миниатюрного размера.

— У вас есть миникин? — спросил он. — Она умеет показывать фокусы?

— Это моя жена, — сказал Амбиус с весьма преувеличенной небрежностью. — Шесть лет назад она попыталась занять мое место, уменьшив меня, но я сумел заманить ее в ловушку первым. До тех пор пока колба цела, она сохраняет свой нынешний размер, а ее впечатляющие чародейские силы полностью подавлены.

— Помогите! — тонким голосом прокричала маленькая женщина.

— Гримуары, — произнес Амбиус, взмахнув рукой, — покоятся вон на той полке.

Веспанус притворился, что не заметил трех нимф на полке перед рядом гримуаров, — эти бронзовые статуи, изображавшие соблазнительных дам, способны были превращаться в настоящих, веселых и нежных женщин, что в значительной степени объясняло, как Амбиус утешается в отсутствие жены или, точнее, в ее весьма сокращенном присутствии. Веспанус изучил гримуары, большинство из которых претендовали на авторство великого Фандааля, но были написаны, несомненно, кем-то менее известным. Он бегло просмотрел содержание нескольких томов и выбрал три.

— Вы позволите?.. — спросил он.

— Разумеется, — ответил Амбиус.

Они покинули личные покои протостратора — Амбиус при этом вновь привел в действие ловушки — и направились через внутренний двор к Ониксовой башне. Именно в этот момент над замком вспыхнуло блистающее желтое зарево, чье сияние напомнило о солнце в эпоху его бурной молодости. Веспанус ладонью заслонил глаза от света и мысленно перебрал весь свой маленький запас заклинаний в надежде отыскать то, что можно было бы применить в такой ситуации.

Солдаты, охранявшие замок, тотчас же вскинули оружие и открыли огонь; полыхающие дротики со свистом проносились сквозь разлившееся над их головами сияние и, летя по высокой дуге, падали где-то далеко за крепостными стенами.

— Прекратить огонь, недоумки! — рявкнул Амбиус. — Прекратить огонь! Это иллюзия, а не враг, которому можно прострелить сердце!

Веспанус изумленно взглянул на хозяина. Несмотря на свой изысканный гардероб и культурные пристрастия, Амбиус выкрикивал приказы, словно прирожденный командир. Веспанус напомнил себе, что Амбиус был профессиональным воином, пока не возвысился до нынешнего положения.

Повинуясь ему, солдаты на укреплениях один за другим умерили свою жажду насилия. Интенсивность сияния уменьшилась в достаточной степени, чтобы можно было разглядеть очертания двух мужчин, которые парили в чем-то похожем на блистающую хрустальную сферу. Решительный седоволосый человек, судя по имевшимся на его одеянии желто-голубым цветам Пекса и красно-белым цветам правящей семьи, был, как предположил Веспанус, базилевсом-отцом этой страны. Он и впрямь слегка напоминал собственный профиль на монетах. Другой человек, более худощавый и в плаще, на котором виднелась знакомая Веспанусу эмблема, был, по всей видимости, экзархом.

Оба смотрели на Амбиуса сверху вниз, самодовольно и презрительно.

— Амбиус Узурпатор, — произнес экзарх, — тебя признали преступником. Если ты не сдашь свою крепость, свою собственную персону и свой бестолковый гарнизон, готовый с радостью палить во все стороны, на тебя обрушится гнев наших объединенных армий.

— Не вижу причин, по которым я должен предоставить вам все перечисленное, — ответил Амбиус, — но взамен с удовольствием могу предложить: придите и возьмите.

Базилевс-отец Пекса улыбнулся.

— Я догадывался, что ты поведешь себя именно так.

Амбиус изобразил поклон.

— Я стремлюсь доставлять удовольствие своим гостям, — сказал он и снова поклонился. — Возможно, ваши величества почтили бы меня своим присутствием на ужине здесь, в замке. Осмелюсь заявить, что мои застолья весьма хороши.

— Из чувства разумной предосторожности, — отозвался базилевс-отец, — боюсь, мы вынуждены отклонить приглашение. Ты добился нынешнего положения, предав человека, который властвовал над тобой, и мы не можем рассчитывать на то, что моральный облик узурпатора за прошедшее время улучшился.

Амбиус пожал плечами.

— Вам так нравился мой предшественник, что на подготовку мести за него ушло тринадцать лет?

Экзарх склонил бритую голову.

— Мы предполагали, что ты продержишься не дольше своих предшественников, — произнес он. — Хотя мы осуждаем то рвение, с которым ты собираешь дань, по праву принадлежащую нам, мы не можем не оценить твое упорство по достоинству.

— В связи с упомянутой вами данью возникает интересный вопрос, — сказал Амбиус. — Предположим, вам удастся захватить мою крепость — и кто же из вас двоих ее займет? Кто будет взимать налоги, а кто уйдет домой с пустыми руками? Короче говоря, кто из вас займет мое место?

Веспанус понял, что Амбиус нащупал больное место. Тот, кто захватит замок, сможет грести деньги из теснины, а остальным придется с этим смириться. Хотя нельзя было исключать, что командующие войсками договорились о совместном владении и разделе богатств, Веспанус не мог себе представить, что два таких амбициозных правителя сумеют сколько-нибудь долго соблюдать подобное соглашение.

Когда Амбиус задал свой вопрос, базилевс-отец и экзарх обменялись взглядами, а потом посмотрели на протостратора, и на их лицах вновь появились раздражающе высокомерные улыбки.

— Крепость не достанется никому, — заявил экзарх.

— Вы выберете третью сторону? — спросил Амбиус. — Как же вы гарантируете ее верность?

— Нет никакой третьей стороны, — сказал экзарх. — Когда мы захватим замок, то разрушим его до основания. Каждый из нас сосредоточит свое внимание на заставах, расположенных по обеим сторонам теснины, а местность будет патрулироваться, чтобы какой-нибудь новый выскочка не отстроил замок Абризонд заново.

Амбиус ничего не сказал в ответ, но Веспанус догадался по тому, как он прикусил верхнюю губу, что это заявление было одновременно неожиданным и до крайности неприятным. Не оставалось никаких сомнений в том, что Амбиус понял: он, его крепость и его сокровища обречены.

С учетом всего перечисленного Веспанус решил воспользоваться шансом обеспечить собственную безопасность.

— Господа! — крикнул он. — Могу ли я обратиться к вам?

Правители повернули к нему каменные лица и ничего не сказали.

— Я Веспанус из Роэ, школяр-архитектор, — произнес Веспанус. — Я направлялся в Оккул, чтобы продолжить свое обучение, и заехал сюда переночевать, а теперь по стечению обстоятельств оказался среди осажденных. Поскольку я никоим образом не связан с этой войной, хотелось бы узнать, нельзя ли мне миновать расположение войск и отправиться по своим делам, предоставив сторонам решать свой спор, как они сочтут нужным.

Соратники по войне выглядели совершенно не заинтересованными в проблемах людей вроде Веспануса.

— Ты можешь уйти, — ответил экзарх, — если согласишься предоставить нам подробные сведения о замке и его защитниках.

Веспануса охватило горькое отчаяние.

— Едва ли я смогу предать того, кто оказал мне гостеприимство, — возразил он. — Не так открыто! У протостратора тогда будут все основания не отпускать меня или причинить мне вред.

Безразличие обоих правителей раздражало его сверх всякой меры.

— Сомневаюсь, что это наша проблема, — сказал базилевс-отец.

Веспануса переполнила кипучая ярость. Ему захотелось плюнуть на властителей, и он этого не сделал лишь потому, что определенно не смог бы плюнуть так высоко.

Они сбросили его со счетов! Уделив ему лишь одно мгновение, оба решили, что от него не стоит ждать ничего особенного: ни угрозы их власти, ни помощи протостратору — ничего такого, что заслуживало бы их внимания. Еще никогда в жизни его так не оскорбляли.

Парящие властители вновь обратились к Амбиусу.

— Ты не воспользовался предложением сдаться, — произнес базилевс-отец. — Следовательно, мы немедленно начнем развлекаться.

В тот же момент голубая молния ударила с неба, целясь прямо в Амбиуса. Он без малейшего удивления поднял руку, на которой был браслет с выгравированной идеограммой, и молния, отразившись, ударила в землю возле Веспануса. Того отбросило на пятнадцать футов, и приземлился он самым недостойным образом, но в остальном не пострадал. Он вскочил на ноги, отряхнул с одежды грязь и устремил яростный взгляд на двух спокойных властителей.

— Замечу исключительно ради приличия, — начал Амбиус, — что вы сами обвинили меня в предательстве и сами же первыми прибегли к вероломству. Также не могу умолчать относительно того, что призыв воздушного убийцы, снабженного эфирными ботинками и заклятием лазурного свертывания, едва ли повернется язык назвать неожиданным ходом.

Экзарх нахмурился.

— Прощай, — сказал он. — Полагаю, у нас не будет другой возможности побеседовать.

— Я должен согласиться с тем, что дальнейшие переговоры представляются излишними, — ответил Амбиус.

Иллюзорная сфера вновь засияла, сделавшись ярче тусклого красного солнца Старой Земли, и исчезла без следа. Амбиус недолго вглядывался в небо, вероятно ожидая еще одного нападения воздушного убийцы, потом пожал плечами и направился к Ониксовой башне. Веспанус ринулся за ним, горя желанием вновь обрести утраченное достоинство…

— Надеюсь, вы не в обиде, — сказал он, — что я попытался самоустраниться с поля боя.

Амбиус удостоил его беглым взглядом.

— В нашем мире царят разложение и смерть, — заявил он, — вследствие чего от людей нельзя ожидать поступков, мотивированных чем-то иным, нежели личные интересы.

— Вы правильно поняли, что мною движет, — отозвался Веспанус. — Я намереваюсь остаться в живых и отплатить болванам за пренебрежение моей персоной. Вследствие этого я немедленно брошу все свои усилия на оборону крепости.

— Я с замиранием сердца ожидаю ваших дальнейших действий, — сказал Амбиус, и они поднялись на башню.

В тот день нападений больше не было. Окна в башне могли увеличивать и уменьшать изображение, и с их помощью Амбиус и Веспанус наблюдали, как каждая из армий занимается обустройством лагеря. Вражеские солдаты не приближались к замку на расстояние выстрела, и большинство из них фактически находились вне поля зрения, скрытые пиками и зубцами ближайших скалистых возвышенностей. Веспанус полдня пытался запихнуть полезные заклинания в свою память, но обнаружил, что большинство из них значительно превосходят его возможности.

Когда громадное, покрытое пятнами солнце направилось к западному краю горизонта, а на востоке несмело замерцали первые звезды Левкоморфа, Веспанус отвернул в сторону камень на перстне, который он носил на большом пальце, и призвал своего мэдлинга Хегадиля.

Хегадиль явился в виде карликовой версии Амбиуса, одетый в такой же экстравагантный голубой доспех и с тем же круглым, скучным лицом, видневшимся под украшенным гребнем шлемом. Веспанус тотчас же извинился.

— У Хегадиля есть склонность к неуместным насмешкам, — подытожил он.

— Вообще-то, — произнес Амбиус, — я и не думал, что так уж хорошо выгляжу в этом облачении. — Он окинул существо критическим взглядом. — Вы пошлете его сражаться с врагами?

— Хегадиль не воинственное создание, — сказал Веспанус. — Он занимается строительством и, разумеется, его противоположностью — разрушением.

— Но если войска охраняются чародеями?..

— Хегадиль нападет не на самих солдат, — объяснил Веспанус, — а, скорее, на их окружение.

— Я хочу увидеть, как это произойдет, — заявил Амбиус.

Первым делом Веспанус поручил Хегадилю быстренько осмотреть вражеские лагеря, и через час мэдлинг — на этот раз он явился в виде пародии на базилевса-отца Пекса, миниатюрного седоволосого человека, казавшегося карликом в своих объемных одеяниях с многочисленными гербами, — предоставил полный отчет относительно численности противников и их расположения. Обе армии оказались больше, чем предполагал Амбиус, и, когда он предложил следующее задание для Хегадиля, лицо у него было обреченное и расстроенное.

Так вышло, что вскоре после полуночи уступ, нависавший над частью армии экзарха, будучи лишенным опоры, рухнул и похоронил несколько отрядов под оползнем. Солдаты схватились за оружие и начали стрелять во всех направлениях — демонстрация огневой мощи получилась воистину впечатляющей, и защитники замка, совершившие нечто подобное утром, были посрамлены.

По тревоге армия Пекса тоже стала готовиться к бою, но вела себя тихо — до тех пор, пока через несколько часов не осыпался берег реки, низвергнув часть обоза с продовольствием в ледяную воду вместе со всеми мемрилами, которые и приволокли его на место. После этого в лагере Пекса также воцарился беспорядок, поскольку солдаты всячески пытались переместить оставшиеся припасы и самих себя как можно дальше от реки. Многие заблудились в темноте и попадали в скрытые ямы и ущелья, а кое-кто — даже в саму реку.

Удовлетворенный результатами, Веспанус поблагодарил Хегадиля и пообещал ему скостить три месяца кабальной службы.

Утром осаждающие попытались взять реванш, и чародеи обеих армий принялись бросать на замок одно смертельное заклинание за другим. Воздух наполнился огненными кольцами, голубовато-зелеными лучами, алыми иглами и грохотом призматических крыльев. Ничто не возымело эффекта.

— Каждая частица этого места пропитана противозаклятиями, — удовлетворенно проговорил Амбиус, а потом — вне всяких сомнений, подумав о Хегадиле и подобных ему, — прибавил: — В том числе и скала, на которой все держится.

Следующая ночная вылазка Хегадиля оказалась менее удачной. Враги приняли меры предосторожности и расставили магические сигнальные устройства в самых уязвимых местах, так что вражеские чародеи оказались предупреждены о появлении Хегадиля. Нескольким часовым мэдлинг размозжил головы при помощи камней, добытых из иного времени и брошенных сверху, но в целом вечернее предприятие оказалось провальным. Расстроенный Веспанус отправился в свои покои, чтобы отдохнуть.

Он проснулся после полудня, перекусил и разыскал Амбиуса в Ониксовой башне. Там он увидел, что протостратор беседует с зеленым человечком-твк — даже меньше размером, чем миниатюрная супруга Амбиуса, — прилетевшим в замок верхом на стрекозе.

— Мой друг принес новость: армия Пекса направляется сюда, чтобы атаковать замок, — сообщил Амбиус.

— Новость кажется слегка устаревшей.

— Она была доставлена со скоростью полета стрекозы, — заявил Амбиус. — Насекомые неважно себя чувствуют на большой высоте, к тому же весна холодная.

— Я хотел бы получить соль прямо сейчас, — произнес твк тоном, не допускающим возражений.

Амбиус предоставил ему желаемое.

— Летом, — сказал он, — здесь всегда обретается не меньше десятка твк. Я даю им все необходимое, а они служат прекрасными разведчиками, когда дело доходит до передвижения войск и барж на Димвере.

И, как подумал Веспанус, до слухов о воеводах Эскани и Деспуэне из Шозе.

— Наши враги, похоже, их опередили, — заметил Веспанус.

— Истинно так. Они пришли раньше, чем прилетели стрекозы с новостями.

— Но позже меня, — сердито пробормотал Веспанус.

Веспанус выглянул из окна башни и увидел, что расположение вражеских войск не изменилось.

— Они чего-то ждут, — произнес Амбиус. — Хотел бы я знать чего.

Веспанус почесал небритый подбородок.

— Оба правителя страдают гордыней. Как вам кажется, не могли бы мы внести раздор в их содружество?

— В этом, — сказал Амбиус, — заключается наша главная надежда.

— Позвольте мне усилить их соперничество.

На закате он вызвал Хегадиля из убежища в перстне. Мэдлингу поручили срезать верхушку небольшого холма к востоку от замка, за пределами досягаемости любого из его орудий и на равном расстоянии от обеих армий. Там была воздвигнута небольшая крепость. А потом, когда красное солнце лениво выползло из-за горизонта, оно осветило не только укрепления и миниатюрные башенки, но и длинное знамя, извивавшееся на ветру, словно раздвоенный змеиный язык, на котором было написано: «Храбрейшему».

Со своей башни Веспанус заметил оживление среди осаждающих солдат, которые махали руками и переговаривались между собой. Солдаты вызвали офицеров. Офицеры вызвали знаменосцев. Знаменосцы вызвали генералов. И в конце концов экзарх и базилевс-отец Пекса принялись изучать крепость при помощи дальноглядных приспособлений, расположившись на подходящих возвышенностях.

После этого со стороны Калабранда к крепости направился отряд дозорных. Еще один был тотчас же выслан армией Пекса. Дозорные окружили крепость и послали внутрь разведчиков. Те вернулись с донесением, что внутри крепости оказалась лишь длинная кушетка, на которой хватало места только для одного человека.

Дозорные вернулись к своим войскам. На протяжении нескольких часов ничего не происходило. Офицеры приступили к трапезе. Часовые вернулись к своим скучным обязанностям. Тусклое красное солнце ползло по темному небосводу, словно паук, раздувшийся от выпитой крови.

Веспанус проклял свою бесполезную затею и отправился спать.

Прямо перед наступлением темноты от каждой армии снова было выслано по отряду; солдат сопровождали заклинатели, и они разбили лагеря у подножия холма, в тени крепости. Два храбрых воина, вооруженные до зубов, вошли внутрь и, предположительно, провели ночь, угнездившись на противоположных сторонах кушетки, словно робкие девственники.

Разумеется, они ждали нападения. Но оно и не планировалось — у защитников замка не было сил на подобное. Утром храбрецы с важным видом вышли из крепости под звуки вежливых аплодисментов своих сторонников и вернулись каждый в свое войско.

— Начало положено, — произнес Веспанус.

— Сомневаюсь, — отозвался Амбиус.

У него было утреннее совещание с твк. Явились еще четверо, и получилась маленькая эскадрилья, на которую он возложил обязанность передавать сообщения и наблюдать за противником.

— Мой друг говорит, что по Димверу из Калабранда идут пять барж, — сказал Амбиус. — В каждой находится какой-то большой предмет, завернутый в парусину.

— Не нравится мне такая скрытность, — заметил Веспанус.

— Мне тоже, — ответил Амбиус. — Я также припоминаю — и от этого меня охватывают дурные предчувствия — наши предположения относительно того, что вражеские силы чего-то ждут, и задаюсь вопросом: уж не является ли прибытие этих самых предметов тем, что повлечет за собой масштабное нападение? Я прикажу одному из твк рассмотреть эти баржи в подробностях.

Твк, посланный на разведку, к обеду не вернулся. Амбиус прикусил губу.

— Пожалуй, — сказал он, — Хегадиль мог бы нам помочь.

Хегадиль был послан к баржам и возвратился через несколько секунд. Он сообщил, что в каждой барже находится люлька, в которой покоится предмет в форме бутыли примерно восьми шагов в длину, сделанный из темного металла, изукрашенный замысловатым орнаментом в стиле Цветок-и-Шип. Кое-что из этих узоров он нарисовал на стене башни пальцем.

— Метатели взрывной безмятежности! — воскликнул Амбиус. — Мы погибли!

Веспанус попытался успокоить его тревогу.

— Как же так? — произнес он. — Вы ведь говорили, что эта крепость защищена от любых видов магии?

— Магии — да! — отозвался Амбиус. — Но Метатели задействуют не магию, а нечто вроде древней формы механики, в которой магии не больше, чем в огненной стреле. Взрывная безмятежность разнесет наши стены на кусочки!

Веспанус повернулся к Хегадилю.

— Сколько еще ждать, пока баржи прибудут в лагерь противника?

Мэдлинг — на этот раз он явился в облике Остери-Прэнца, одного из преподавателей Веспануса в Роэ, грозного человека с внушительным глубоким прикусом и привычкой закатывать свои выпученные глаза, — поразмыслил над вопросом.

— Вероятно, два дня, — сказал он наконец.

— Два дня! — повторил Амбиус, словно эхо. — А потом мы покойники!

— Не надо отчаиваться, — произнес Веспанус, ощущая, что говорит это самому себе, а не своему товарищу. — Я прикажу Хегадилю потопить баржи!

— Они будут готовы к такой попытке, — ответил Амбиус.

— И тем не менее… — Веспанус повернулся к Хегадилю.

— Могу ли я дополнить свой отчет? — спросил Хегадиль.

— Да. Есть чем?

— На каждом судне от семи до десяти баржевиков. Также на каждом — десяток солдат, один командир и один заклинатель. К носу первой баржи серебряной иглой приколот труп человечка-твк.

— Когда будешь топить их, — сказал Веспанус, — позаботься о том, чтобы тебя не проткнули иглой или чем-то в этом духе.

Мэдлинг, все еще в облике Остери-Прэнца, закатил глаза.

— Как прикажете действовать? — спросил он.

— Оторви у баржи дно. Подрой берег реки и обрушь на них. Закидай большими камнями сверху. Делай все в рамках своих талантов и воображения.

— Очень хорошо, — с сомнением отозвался мэдлинг и исчез, только чтобы снова появиться через несколько секунд. — На баржах магическая защита, — доложил он. — Я не смог их потопить или сбросить на них что-то. Они идут посередине реки, и обрушение берегов не причинит им никакого вреда.

— Сооруди насыпь в центре речного русла, под водой, — сказал Веспанус. — Пусть она будет достаточно высокой, чтобы баржи не смогли пройти, не касаясь ее. Потом возьми несколько пик из тех, которыми утыканы крыши замка, и водрузи их в насыпь. — Он с воодушевлением посмотрел на Амбиуса. — Мы оторвем днища баржам.

Амбиус отмахнулся.

— Пусть сначала попытается.

Хегадиль снова отправился на дело, но в результате баржи лишь аккуратно обогнули препятствие. Повторная попытка увенчалась тем же.

Амбиус уныло посмотрел в окно.

— Продолжайте сеять раздор среди врагов, — велел он. — Это все, на что мы можем надеяться.

— Я тут подумал, — сказал Веспанус, — а не станет ли обещание свободы весомым поводом, чтобы ваша супруга приложила свои усилия к обороне Абризонда?

Амбиус недолго поразмыслил над этим, потом покачал головой.

— Не сейчас, — решил он.

Той ночью Хегадиль разрушил крепость, в которой побывали вражеские храбрецы, и взамен соорудил здание с золотым куполом, украшенное с четырех сторон фигурами, аллегорически представлявшими Знание, Истину, Рассудительность и Проницательность. Знамя над зданием гласило: «Мудрейшему».

И вновь выступили разведчики, вновь на закате армии выслали отряды. Два чародея с великолепными бородами, одетые соответственно в цвета меди и полуночи, приблизились к строению, сопровождаемые охранниками, и скрылись внутри.

Утром они вышли. Их бороды по-прежнему были гладко причесаны, а на лицах читалось легкое удивление.

— Что дальше? — спросил Амбиус. — Чистейшему? Стильнейшему?

— Вы увидите, — сказал Веспанус.

День ушел на то, чтобы перебрать обширный арсенал изобретательных уловок, преследовавших целью уничтожение барж, но все оказалось безуспешно. Баржи и их смертоносный груз должны были добраться до места в течение суток. Хегадиль доложил, что вражеские чародеи, сопровождавшие суда, теперь ходили с одинаково высокомерными ухмылками.

Ночью мэдлинг разрушил магический особняк и построил взамен дворец с фасадом из узорчатого мрамора, увенчанный башенками и большим флагом, провозглашавшим: «Величайшему правителю». Амбиус в тревожном молчании ходил из угла в угол по комнате на вершине башни и кусал губы. Веспанус изо всех сил старался уснуть.

Незадолго до наступления темноты экзарх и базилевс-отец в сопровождении отрядов из лучших воинов прошествовали во дворец и заняли свои места там, где, как они считали, была устроена ловушка. Веспанус воспрянул духом: тщеславие не позволило им подумать о чем-то ином.

И вновь Веспанус не стал атаковать тех, кто проник во дворец. У него, как и у защитников Абризонда, не было для этого никаких средств.

Взамен он поручил Хегадилю запереть дворец снаружи и покрыть его металлическими пластинами, прочными как алмаз. Раз уж Веспанус не мог убить тех, кто был внутри, он намеревался их там запереть, а потом заполнить помещения дворца ядовитым дымом.

Отправив Хегадиля на задание, Веспанус принялся ходить туда-сюда по крепостной стене в ожидании результата своей затеи. Вокруг царили тишина и ночной холод. Веспанус вообразил, как стены далекого дворца потихоньку обрастают огромными броневыми пластинами.

И тут внезапный проблеск осветил мраморные башни дворца, а за ним последовал раскат грома. Новые вспышки не заставили себя ждать — красные, желтые и ярко-оранжевые, — и вскоре воздух заполнился воплями, боевыми возгласами и биением невидимых крыльев.

Веспанус проклял свою судьбу, предков и все живое на сорок лиг вокруг. Он еще не успел закончить, как рядом появился Хегадиль — снова в облике Остери-Прэнца, что само по себе вызывало тревогу, не говоря уже о его дымящейся, обугленной одежде и подпаленной бороде.

— Увы, — хрипло каркнул Хегадиль, — они были готовы. Я едва избежал уничтожения.

Крайне недовольный таким оборотом дела, Веспанус открыл перстень и позволил Хегадилю отдохнуть и исцелиться, а сам пошел спать.

Утром он проснулся от шума, с которым солдаты приветствовали своих повелителей, выходивших из дворца. Веспанус посвятил весь свой разум мыслям о побеге. Он задумался о том, что в суматохе финального столкновения ему, возможно, удастся переплыть реку, не без помощи Хегадиля, а потом спрятаться в убежище, которое построит мэдлинг, и дождаться, пока вражеские армии разберутся друг с другом…

Это был дрянной, опасный план, но ничего другого ему в голову не пришло.

Он поднялся, перекусил и отправился в Ониксовую башню. Вокруг головы протостратора беззаботно летали два человечка-твк, чье присутствие было столь же неуместным, как легкомысленный красный колпак на статуе деодана. Амбиус, на лице которого застыло выражение вселенской скорби, взмахом руки указал на войско Калабранда. Выглянув из окна, Веспанус увидел, что верхняя часть скалистой гряды, расположенной за пределами досягаемости всех орудий замка, сделалась совершенно ровной.

— Платформа для Метателей взрывной безмятежности, — сказал Амбиус. — Твк проинформировали меня, что баржи прибудут во вражеский лагерь на исходе утра. После этого солдатам понадобится весь день или большая его часть, чтобы перетащить орудия от пристани до нужного места. Нам следует ждать атаки завтра на рассвете.

— Чтобы разровнять местность за ночь, понадобился бы сандестин или мэдлинг вроде Хегадиля, — заметил Веспанус.

Амбиус пожал плечами.

— И что с того? Они превосходят нас в количестве сандестинов, как и во всем остальном, — ответил он.

— Возможно, в этом следует разобраться.

Веспанус открыл свой перстень и призвал Хегадиля. Создание возникло перед ним в виде мертвого человечка-твк с серой кожей и иглой, которая пронзала его живот, словно копье.

— Убери эту гадостную форму, — приказал Веспанус. — Отправляйся вон к тому хребту и проверь, не можешь ли ты подрыть его основание, чтобы сбросить Метатели в специально подготовленную тобой яму.

Хегадиля не было три или четыре минуты, а потом он вернулся в облике карликового экзарха, чья привычная высокомерная улыбка уступила место гримасе, которая больше подходила умалишенному.

— Платформу охраняет сандестин по имени Кваад, — доложил он. — Он намного сильнее меня и заявил, что разорвет меня на части, если я попытаюсь ее подкопать.

Веспанус открыл перстень.

— Можешь возобновить отдых.

Когда Хегадиль ушел в свое вместилище, Веспанус приблизился к окну и настроил его таким образом, чтобы увидеть горный хребет в деталях.

— Там работают инженеры, — сказал он. — У них те же самые инструменты, которые используются в архитектуре и землемерном деле: треноги и угломеры, цепи и брусы, альтазимуты и делительные механизмы. Они собираются там что-то строить?

— Напротив, — ответил Амбиус. — Они замыслили разрушение. Они измеряют точное расстояние и угол расположения замка, чтобы лучше нацелить Метатели и разнести нас в пух и прах.

Веспанус ненадолго замолчал, осмысливая грустную иллюстрацию этого известия. Внезапно прыжок в Димвер показался ему не таким уж страшным планом. Амбиус, который как будто стал меньше ростом, несмотря на свое боевое облачение, медленно поднялся.

— Боюсь, мне придется навестить свою супругу, — произнес он.

Веспанус из любопытства последовал за Амбиусом в его покои. Амбиус то ли не возражал против его присутствия, то ли не заметил, что не один. Протостратор отключил многочисленные ловушки на двери, и Веспанус снова оказался в его кабинете.

Сегодня он лучше рассмотрел протостратиссу — это была пышногрудая женщина с жесткими волосами и, даже с учетом ее нынешних размеров, пронзительным голосом. Из попыток протостратора поговорить с ней Веспанус выловил ее имя — Амэй.

Амэй начала сыпать обвинениями в адрес Амбиуса, стоило тому лишь войти в комнату, и не замолкала на протяжении всей беседы. Суть ее речей — если опустить высказывания личного характера об Амбиусе, его персоне и привычках — сводилась к тому, что она с радостью встретит уничтожение замка и не станет ничем препятствовать, даже если сможет.

Осознав бессмысленность своих уговоров, Амбиус пожал плечами и взял с одной из полок флакон с жидкостью янтарного цвета. Вытащив пробку, он налил единственную каплю в горлышко хрустальной колбы, вследствие чего Амэй зашаталась, фыркнула и рухнула без чувств.

— Иногда требуется поразмыслить в тишине, — сказал он, возвращая флакон на прежнее место, — а этот наркотик гарантирует мне покой на несколько часов.

— Очень эффективно, — заметил Веспанус.

Амбиус устремил задумчивый взгляд на неподвижную фигуру жены.

— Боюсь, шесть лет в хрустальном сосуде наградили ее непоколебимым предубеждением в мой адрес, — произнес он.

— Очень на то похоже, — ответил Веспанус. — Может, мне поговорить с ней наедине?

Амбиус скорбно посмотрел на него.

— Думаете, это поможет? — спросил он.

Веспанус беспомощно пожал плечами.

— По правде говоря, я думаю, что нет.

Веспанус навестил кладовую и раздобыл там хлеб, сыр и выпивку. Он никак не мог решить, удастся ли ему прямо этим вечером броситься в Димвер с Ониксовой башни, выжить — возможно, при помощи Хегадиля — и унестись к свободе вместе с течением реки.

Сомнительно, подумал он. Защитники замка первыми в него выстрелят.

Он вспомнил о калабрандских инженерах с их угломерами и делителями и о самодовольных ухмылках на лицах магов экзарха, о которых ему было рассказано. Он подумал о том, как базилевс-отец и экзарх сочли его мелкой сошкой и как все его планы по защите замка обернулись ничем.

— Даже их сандестины сильнее, чем мой, — пробормотал он и невольно принялся размышлять о природе сандестинов, их способности свободно путешествовать по хроносфере, посещая Землю в любой момент от ее появления в огне и до дремотного сна под бледными звездами у мертвого Солнца. Потом он подумал о том, как эта способность к путешествиям во времени повлияла на их душевное устройство, сделав сандестинов и их младших родственников, мэдлингов необыкновенно восприимчивыми к среде, в которой им случалось оказываться. Такими разными, такими беспредельно непохожими были места, которые могли посещать сандестины за время своей жизни, что, как предположил Веспанус, у них не оставалось иного выбора, кроме как относиться к миру с прямолинейностью, являвшей собой, с человеческой точки зрения, серьезный изъян…

Посреди всех этих раздумий, перемежавшихся мыслями об инженерах и самодовольных ухмылках заклинателей, в мозгу Веспануса вспыхнула идея, от которой он вздрогнул и сел. Выплюнув недожеванный сыр, он выпустил Хегадиля из кольца.

— Я хочу, чтобы ты снова посетил сандестина, сидящего под платформой, — сказал он, — и спросил, не было ли ему поручено препятствовать твоему строительству в той же степени, что и разрушению.

— Я спрошу, — ответил Хегадиль.

Он вернулся спустя секунду.

— Квааду такого не поручали, — сообщил Хегадиль.

— Отправляйся в кольцо, быстрее! — велел Веспанус. — Мне надо увидеть протостратора.

С вершины Ониксовой башни Амбиус наблюдал за тем, как на платформу затаскивали первый Метатель, все еще в люльке.

— У меня есть идея, — заявил Веспанус.

Хегадиль, действуя согласно его указаниям, медленно стал достраивать платформу, приподнимая ту ее сторону, что была обращена к замку, до тех пор, пока не образовался небольшой уклон, а дула Метателей не оказались направлены под большим углом, чем было запланировано. Сандестин Кваад наблюдал за его действиями и — поскольку Хегадиль ничего не ломал — не вмешивался.

Когда бледное солнце начало свой обычный медленный путь через восточную часть небосвода, Веспанус и Амбиус увидели, что оба войска приведены в боевую готовность и намереваются начать штурм замка, едва тот будет в достаточной степени разрушен. Знамя экзарха парило над платформой, над величественными Метателями. По другую сторону замка возле белого как снег шатра стоял базилевс-отец Пекса, перед которым выстроились лучшие воины.

— В любую секунду… — начал Амбиус, и не успел он договорить, как Метатели выстрелили, и взрывная безмятежность, пролетев над башнями замка, обрушилась на союзников экзарха. Шатер базилевса-отца исчез посреди вихря из огня и пыли. Залпы следовали один за другим, и грохот взрывов не прекращался. Армия базилевса-отца растаяла посреди ослепительных вспышек, похожих на огненные цветы.

Но экзарх и его люди этого не заметили, поскольку Веспанус, используя свою архитектурную магию, создал иллюзорную крепостную стену перед настоящей, неотличимую от оригинала. Когда Метатели выпускали один снаряд за другим, Веспанус создавал иллюзорные взрывы и впечатляющие потоки осколков. Для экзарха все выглядело так, словно он медленно и верно разносил замок Абризонд в пыль.

Веспанус наслаждался грандиозной демонстрацией своего искусства. «Пусть они теперь попробуют не обратить на меня внимание, — думал он, — и тотчас же получат по заслугам!»

Прошло почти полчаса, пока экзарху наконец не сообщили, что его план потерпел крах. Метатели прекратили огонь. Было видно, как экзарх носится по платформе, бранит своих чародеев и лупит инженеров жезлом власти.

Со стороны армии Пекса слышались только крики и стоны.

Так продолжалось до полудня. Во второй половине дня к Амбиусу прилетел твк.

— У меня послание от логофета Терринура, который теперь командует армией Пекса, — заявил прибывший. — Логофет и армия Пекса горят желанием отомстить за своего повелителя, погибшего по вине изменника из Калабранда.

— Я охотно выслушаю предложения логофета, — ответил Амбиус.

— Логофет предлагает атаковать экзарха в полночь, — произнес твк, — но для этого ему придется провести свою армию под стенами замка. Вы позволите ему это сделать?

Амбиус не сумел скрыть выражение мрачного триумфа.

— Позволю, — сказал он. — Но в случае измены мы будем защищаться.

Твк, получив порцию соли, полетел обратно к логофету. Так и вышло, что в полночь Амбиус и Веспанус наблюдали за тем, как армия Пекса тихо продвигается мимо замка, маршируя по направлению к войскам Калабранда. У калабрандцев разведчики и дозорные стояли по всему периметру лагеря, так что они не были столь уж плохо осведомлены о происходящем, но солдат Пекса переполняла ярость из-за гибели их владыки, и, проникнув за укрепления противника, они сумели продвинуться далеко. Ночь заполнилась яростным звоном мечей и яркими вспышками смертоносных заклинаний.

— Глядите! — воскликнул Амбиус. — Они увозят Метатели!

Атакующие позаботились о солдатах и тягловых животных, которым поручено было перетащить Метатели с платформы в собственный лагерь. Громадные устройства требовали больших усилий для своего перемещения, а в это время армию Пекса медленно оттесняли от укреплений противника. И в тот момент когда величественные орудия проходили мимо замка, контратака калабрандцев заставила войско Пекса отступить, так что битва разыгралась прямо перед воротами Абризонда.

— Стреляйте! — приказал Амбиус своим солдатам. Он выхватил меч. — Отгоните их! Если на наших стенах окажутся Метатели, мы будем неуязвимы!

Солдаты протостратора открыли огонь с крепостных стен по толпе воинов внизу, обрушили на головы врагам, сцепившимся в отчаянной схватке, дождь из взрывокамней и отравленных стрел. Ряды захватчиков дрогнули.

— За мной, солдаты! — закричал Амбиус, воздев меч. — Мы наступаем!

Вновь Веспанус удивился воинской доблести Амбиуса. Его приказы были четкими, решительными, действенными — и им подчинялись. Ворота замка распахнулись, и протостратор повел большую часть своего гарнизона наружу. Эта неожиданная атака заставила силы Пекса и Калабранда отступить, бросив Метатели на поле боя. Амбиус изо всех сил старался организовать своих людей так, чтобы затащить в крепость хотя бы один Метатель, но и Калабранд, и Пекс постоянно нападали, из-за чего сражение у крепостных стен то затихало, то разгоралось с новой силой. Веспанус, не обладавший полезными умениями, наблюдал за происходящим с укреплений и наконец услышал смятенные крики защитников Абризонда.

Сквозь ворота возвращался гарнизон, чья численность значительно уменьшилась, и с ними было тело тяжело раненного протостратора Амбиуса. Теперь уже Веспанус за неимением другого командира принялся отдавать приказы. Солдаты на стенах открыли огонь, очистивший равнину.

Постепенно битва утихла. Утром оказалось, что под стенами замка валяются пять брошенных и опрокинутых Метателей, чьи дула указывали во все стороны. Не было сомнений в том, что защитники замка в состоянии помешать какой угодно армии забрать такой трофей.

На исходе утра Веспанус увидел с вершины Ониксовой башни, как два войска, теперь враждующие друг с другом, начали позорный путь в родные края.

В полдень к нему пришел солдат.

— Протостратор умер, — сообщил он.

— Отнюдь, — сказал Веспанус. — Протостратор жив, ибо он — это я.

Солдат — один из тех, как припомнил Веспанус, кого выбрали за отсутствие амбиций и склонность к покорности, — просто поклонился, а затем ушел.

Веспанус некоторое время созерцал крепостные стены, обдумывая свой следующий шаг, а потом спустился во внутренний двор и направился в личные покои протостратора. Весть о его возвышении бежала впереди, и Веспанус с удовлетворением видел, как солдаты, встретившиеся по пути, отдают ему честь, как командиру. У дверей Амбиуса Веспанус попытался обезвредить оставленные им ловушки — и лишь в последний момент сумел уклониться от стрелы оранжевого пламени. Открыв дверь ценой подпаленного рукава, он вошел в кабинет протостратора и приблизился к хрустальной колбе, в которой содержалась протостратисса. Он поставил напротив нее стул и присел. Некоторое время они с Амэй созерцали друг друга сквозь мерцающий хрусталь. В конце концов он заговорил.

— Уверен, ты порадуешься вместе со мной тому, что враг, угрожавший безопасности этого замка, побежден, — сказал он, — а также оплачешь смерть твоего супруга.

Она склонила голову, потом вздернула подбородок и произнесла:

— Хотя истерический смех и горькие слезы в данном случае выглядят одинаково подходящими вариантами, думаю, я откажусь и от того и от другого.

— Как пожелаешь, — мрачно отозвался Веспанус.

— Не могу ли я попросить тебя об услуге? Будь так добр, возьми одну из бронзовых нимф вон с той полки и хорошенько стукни по этой колбе.

— Зачем?

— Разве не ясно? Я желаю освободиться.

— Я нахожу это проблематичным. — Он внимательно смотрел на нее. — Заполучив свободу, ты попытаешься стать правительницей Абризонда, а в связи с тем, что я недавно провозгласил себя новым протостратором, это неизбежно приведет нас к конфронтации.

Амэй удивилась таким новостям. Ее миниатюрное личико кривилось, пока она обдумывала ответ.

— Как раз наоборот, — заявила она. — Я буду твоей помощницей, поддержкой и опорой. Тебе понадобятся мои советы, чтобы по-настоящему сделаться новым правителем теснины.

— Я предпочитаю действовать с предельной осмотрительностью, — ответил Веспанус, и, когда Амэй отвела душу, обругав его в той же манере, что и своего бывшего мужа, он поднял руку. — Покойный Амбиус говорил мне о здешнем уединении, о нехватке светской жизни и искусства. Можно предположить, он жалел о том, что сделался повелителем.

— Не верь ему, — отозвалась Амэй. — У него были большие амбиции.

— А у меня их нет, — признался Веспанус. — Хотя я желаю материального благополучия, у меня нет стремления сидеть в одинокой крепости посреди пустоши всю свою молодость, а также сражаться с целыми государствами.

— В таком случае, — сказала Амэй, — ты должен освободить меня и сделать правительницей, а я вознагражу тебя сторицей за услуги.

— У меня другой план, — произнес Веспанус. — Я останусь правителем только на один сезон и сниму сливки с баржевиков и торговцев, путешествующих по Димверу. После этого я опять превращусь в обычного школяра и удалюсь вместе со своими сбережениями на арендованной барже. Как только я окажусь на безопасном расстоянии, тебя освободит солдат, действующий согласно моему приказу, и ты тотчас же займешь свое место и станешь величайшей женщиной в истории Абризонда.

Амэй, моргая, некоторое время размышляла над услышанным.

— Думаю, это справедливо, — рассудила она. — Однако мне не хотелось бы провести в колбе ни одной лишней секунды.

Веспанус вежливо ей кивнул.

— Что несправедливо, — сказал он, — так это то, что я должен буду платить солдатам, нанимать летний отряд, в то время как у меня нет средств. Следовательно, мне нужно попасть в сокровищницу покойного лорда — и, поскольку в ходе нашего знакомства я не упустил из вида подозрительность протостратора вкупе с его блестящими познаниями в устройстве ловушек, одна из которых только что стоила мне рукава, будет не лишним предположить, что сокровищница под защитой. Таким образом, я обращаюсь к тебе с просьбой поделиться сведениями об имеющихся ловушках и о том, как их можно обезвредить.

Амэй подозрительно прищурилась.

— Вне всяких сомнений, ты можешь расплатиться с наемниками из тех денег, что получишь от торговцев.

— Случившаяся война может повлечь за собой неблагоприятный год для торговли на Димвере, и в этом случае я останусь ни с чем. И как бы там ни было, мне бы хотелось вознаградить нынешний гарнизон за их отвагу во время обороны.

— Деньги в том хранилище должны принадлежать мне! — заявила Амэй. — Я расплатилась за них шестью годами, которые провела сидя в этом шарике, словно кукла!

— Подумай о том, сколько лет ты проведешь в Абризонде, — сказал Веспанус. — О бесконечном потоке денег и товаров, идущем вверх и вниз по Димверу, и о громадном состоянии, которое ты сможешь собрать. В то время как мне придется всю жизнь довольствоваться теми деньгами, которые я сумею отсюда унести.

— Ты никогда не получишь моих денег! Никогда!

И Амэй, потрясая кулаками, начала ругать Веспануса почти теми же словами, которые ранее были адресованы ее мужу.

— Ну что ж, — произнес Веспанус. — Возможно, освобождать тебя мне все же не придется.

Он взял с полки флакон, который Амбиус использовал в его присутствии, вытащил пробку и налил одну каплю в горлышко колбы. Выплюнув еще несколько проклятий, Амэй погрузилась в глубокий сон.

Проснувшись, она обнаружила, что лежит на покрывале из тусклой парчи, на уютном ложе из черного дерева. Комната была маленькая, но изысканно обставленная, с множеством зеркал, мебелью с перламутровыми инкрустациями, коврами замысловатых узоров и ярких цветов. Она изумленно огляделась и села. Перед ней с ленивым видом устроился на диванчике Веспанус из Роэ.

— Это моя комната! — воскликнула Амэй.

— Твой покойный супруг сохранил ее в неизменном виде, — отозвался ее собеседник. — Если хочешь, можешь считать это доказательством привязанности, которой он не утратил до конца.

— Или отсутствия воображения! — сказала Амэй. Она огляделась по сторонам. — Так меня, похоже, выпустили на свободу.

Фигура Веспануса ответила торжественным кивком.

— Я пересмотрел свое мнение. Гарнизон, опьяненный победой, не желает выполнять мои приказы, твк сообщают, что армия экзарха готовится предпринять новый поход, и в нынешних обстоятельствах пойменные луга Пекса кажутся мне до странности привлекательными.

Он поднялся.

— Я оплатил проезд на первой же барже, которая появилась тут, — произнес он, — и позволил себе разместить на ее борту половину содержимого сокровищницы протостратора, что, я надеюсь, ты сочтешь справедливым. Я задержался лишь ради того, чтобы узнать, не пожелаешь ли ты передать с моей помощью какое-нибудь письмо и, быть может, доверить мне некоторую сумму денег, предназначенную для найма солдат в твой гарнизон.

Амэй спустила ноги с кровати и с опаской встала.

— Половина? — переспросила она. — Ты забрал половину?

— Несомненно, я заслуживаю награды за то, что сохранил это место и освободил тебя.

Глаза Амэй блеснули.

— Награды, да… но половина?

Он прочистил горло.

— Если у тебя нет для меня писем, то не смею больше занимать твое внимание.

Он поклонился и поспешно направился к двери.

— Постой! — крикнула она. Он поколебался, и она уверенно шагнула к нему. — Было само по себе плохо, — сказала Амэй, — что я провела шесть лет в этом гадком шаре, униженная и лишенная своих чародейских способностей. Было плохо уже то, что мне пришлось выносить присутствие мужа и наблюдать, как он развлекается с теми бронзовыми нимфами, — и плохо, что я могла видеть, как он день за днем становится все богаче, считает отнятые у баржевиков монеты и драгоценные камни, перед тем как отнести их в хранилище. — Она устремила на Веспануса пылающий взгляд и продемонстрировала в улыбке ровные белые зубы. — Так зачем же мне вдобавок ко всему прочему терпеть вора, который отнимает у меня половину состояния и взамен предлагает передать письмо!

Он снова поклонился и приложил руку к груди.

— Осмелюсь напомнить, — начал он, — что я тебя освободил. Разве я не заслуживаю за это чего-нибудь?

— Несомненно, заслуживаешь, — согласилась Амэй. — Я убью тебя прямо сейчас, и быстро, а не подвешу за пятки на Ониксовой башне!

Решительно взмахнув рукой, она произнесла слова, которые должны были задействовать заклятие лазурного свертывания.

Ничего не произошло.

Амэй уставилась на Веспануса, а тот уставился на нее в ответ, и у них обоих на лицах застыло выражение сильного удивления.

— Так у тебя есть амулет против этого заклятия, — сказала Амэй. — Но ничто не может защитить от превосходного призматического спрея!

И опять она произнесла слова заклятия, усиливая его действие энергичными жестами. Снова ничего не случилось, и ее противник растерянно моргнул.

— Кажется, мы видели достаточно, — произнес голос Веспануса, и Амэй встревоженно огляделась — звук как будто раздавался сверху, а не оттуда, где находился ее противник. Потом она посмотрела на него и отпрянула: фигура Веспануса расплылась и превратилась в ухмыляющегося человека с выпученными глазами, большой бородой и неправильным прикусом.

Потом воцарилась суматоха, поскольку ухмыляющийся человек принялся носиться по комнате с неимоверной скоростью. Он хватался за что попало и рвал саму комнату на части, кусок за куском, и ему понадобилось лишь несколько секунд, чтобы все уничтожить, оставив лишь собственную ухмыляющуюся персону и прозрачные хрустальные стены.

— Позволь мне, — проговорил Веспанус, глядя сквозь хрусталь, — представить своего мэдлинга Хегадиля.

Хегадиль отвесил ей изысканный поклон. Амэй вперила взгляд сначала в мэдлинга, потом — в Веспануса, который стоял в кабинете ее мужа.

— Я решил, что будет лучше проверить, стоит ли иметь с тобой дело, — сказал Веспанус. — Пока ты спала, я поручил Хегадилю построить внутри колбы точную копию твоей спальни. Поскольку у него талант к лицедейству, я также приказал ему принять мой облик и проверить, не нападешь ли ты на меня, оказавшись на свободе. Увы, моя госпожа, испытание провалено…

— Ты вразумил меня! — быстро ответила Амэй. — Я изменюсь!

— Я не так глуп, чтобы снова тебе поверить, — заявил Веспанус. — Идем, Хегадиль!

Хегадиль прошел сквозь хрустальную стену колбы и залетел в перстень на пальце Веспануса.

— Прощай, моя госпожа, — произнес Веспанус. — Я позволю тебе поразмыслить над своим долгим и, вне всяких сомнений, скучным будущим.

Он вышел из кабинета до того, как к ней вернулся дар речи. На самом деле он и не рассчитывал на везение с госпожой Амэй, но идею все же стоило опробовать. В любом случае у него было целое лето, чтобы обезвредить все ловушки на дверях сокровищницы, — и, конечно, он мог рассчитывать на весьма существенную помощь Хегадиля.

Обдумывая открывшиеся перспективы, протостратор Веспанус взошел на вершину Ониксовой башни и оттуда принялся обозревать свои новые владения.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я полюбил прозу Джека Вэнса в зрелом возрасте и этим, похоже, в значительной степени отличаюсь от многих.

Уолтер Йон Уильямс

Большинство читателей Вэнса познакомились с его произведениями будучи подростками. Я тоже читал его работы в юности, но, наверное, сделал неправильный выбор, был невнимателен или просто ничего не понял.

Однако мои друзья-литераторы все время говорили о том, какой Джек Вэнс восхитительный писатель, и о том, как сильно они любят его творчество. Вкусам этих людей я доверял.

Поэтому я принялся читать серию «Властители Зла». За ней последовали циклы «Аластор» («Alastor»), «Планета приключений» («Tschai»), «Большая планета» и вскоре пришла очередь «Умирающей Земли».

Таким образом, я, лишь будучи взрослым, сумел оценить изысканное великолепие стиля, свойственное Вэнсу, его точность в описании характеров и широту воображения.

В романах и рассказах из цикла «Умирающая Земля» меня необычайно привлекли интриги вэнсовских хитроумных и аморальных волшебников, склонных к политесу и одержимых приобретательством и престижем, поэтому я задумал историю о человеке, который еще не заслужил места среди элиты. Веспанус молод, недостаточно образован, и, пожалуй, он посредственный волшебник. Чтобы войти в число властелинов Умирающей Земли, он должен применять свои ограниченные способности искусно и ловко.

Абризонд, Пекс и Калабранд — страны, которые я выдумал сам, но надеюсь, что они вышли достаточно вэнсовскими с точки зрения стиля. Их населяют сущности, созданные воображением Вэнса: сандестины, человечки-твк и уменьшенные волшебники — а также мои собственные изобретения вроде взрывной безмятежности.

Я с удовольствием включил в историю такие вэнсовские штуки, как алидады, альтазимуты и делительные механизмы, которые, хоть и входят в инвентарь инженеров из Калабранда, на самом деле являются настоящими приспособлениями, используемыми в настоящем мире настоящими топографами.

Возможно, у реальной жизни есть с миром Джека Вэнса больше общего, чем кажется.

 

ТРАДИЦИИ КАРЖА

Пола Волски

Перед вами история ленивого и праздного наследника, который получил основательный стимул приступить к занятиям — угрозу неизбежной смерти.

Дражен Каржский, давно ставший фактическим хозяином замка, устремил долгий взор на племянника. Он видел перед собой худощавого юношу в элегантном костюме, его черные волосы обрамляли бледное узкое лицо, а взгляд темных глаз был беспечным. Вероятно, Дражен остался доволен увиденным. Его круглое лицо порозовело от удовольствия, в глазах появилось выражение благосклонности.

— Фарнол, — приветствовал его Дражен, — я желаю тебе счастья в день рождения. Сегодня тебе исполнился двадцать один год. Выпьем за это!

— С радостью, дядюшка, — пристойно поклонился Фарнол Каржский.

Родственники ударили кубками и выпили.

— По вкусу ли тебе вино? — с беспокойством осведомился Дражен.

— Оно превосходно!

— Я рад, ведь с этого дня оно твое. Весь замок со всем его содержимым со дня совершеннолетия принадлежит тебе. Скажи, племянник, что ты намерен делать, став хозяином?

— Делать? Ну, займусь управлением поместьем, наверное, и все такое. В Каиине нет недостатка в занятиях. В фехтовании я еще не достиг совершенства — надо отрабатывать атаки. Театр вечно нуждается в меценатах, а еще конкурс декламаторов, кулачные бои, горные восхождения, гонки по Скому, проект по возвращению солнцу древнего золотого сияния…

— Занятия? — оттопырил губу Дражен. — Скажи лучше: развлечения, безделье. Племянник, ты транжиришь силы на пустяки. Ты вечно уклоняешься от дел первостепенной важности. Ты не упомянул магию, наследие нашего рода. Все патриархи Каржа в той или иной степени владели магией. А ты?

— О, к магии я не чувствую призвания. Простейшие заклинания не держатся у меня в голове, разлетаются пугливыми птахами. — Фарнол беззаботно передернул плечами. — Ну что ж, хватает других, не менее почтенных занятий.

— Ох, племянник, племянник, племянник! — Дражен с шутливым отчаянием покачал головой. — Я далек от мысли упрекать тебя, и все же — ты отказываешься признать главную истину: хозяин замка должен хоть немного владеть искусством тавматургии. Это в традициях Каржа. Ты много лет пренебрегал учением, а я… — позор на мою голову — я потакал твоей лени. Но теперь, когда ты стал взрослым, все пойдет по-другому.

— Поздновато что-либо менять. Умоляю, дядюшка, не волнуйся, — легко возразил Фарнол, — я не так уж плохо удался, и, без сомнений, все к лучшему.

— Смелая точка зрения. Однако я не теряю надежды тебе переубедить. — С этими словами Дражен ударил в маленький гонг, стоявший рядом с ним на столе, и медь зазвенела. В комнату вошел Гвиллис, служивший в замке с незапамятных времен, иссохший и хрупкий, как прошлогодний хризалис. — Неси, — распорядился Дражен.

Гвиллис с поклоном вышел и тут же вернулся, часто перебирая ногами под грузом немаленького предмета. Слуга водрузил его на середину стола.

Фарнол нагнулся вперед. Он видел витки и сплетения стеклистых жилок — большей частью бесцветных, с редкими проблесками алого. На первый взгляд стеклянный клубок показался юноше бесформенным, но при ближайшем рассмотрении в нем стали проступать элементы узора: здесь блестящая чешуя, там подобие когтя, наметившаяся пасть, блеск клыка. И в самом сердце сияющего шара — маленькое темное ядро, о природе которого оставалось только гадать.

— Интригует, не правда ли?

— Еще как! — Племянник устремил на дядю счастливый взгляд, и вдруг что-то сжало ему сердце.

— Обрати внимание на свинцовый ящичек, скрытый за стеклянными нитями. Его содержимое должно тебя заинтересовать, но добраться до него без помощи волшебного искусства невозможно. Я предлагаю тебе открыть шкатулку.

— Колдовство — это совсем не для меня. Мне лучше послужит хороший молоток, способный разбить стекло, — легкомысленно отшутился Фарнол, в душе которого почему-то нарастала тревога.

— Едва ли. Удары молотка только насторожат и разозлят защитников.

— Защитников?

— Стеклянных ящеров, племянник. Они представляются безжизненными, но не дай себя обмануть. Их переполняет праведная решимость охранять сокровище. Пробуждаясь, они не бывают склонны к терпению, а яд их действует быстро.

— Вот как? — Фарнол внимательней всмотрелся в сложное прозрачное переплетение жил. Алые блестки обозначали глаза, когти и вздувшиеся от яда железы. Сосчитать ящеров не удавалось. — Ну, они выглядят верными стражами. Пусть себе хранят свое таинственное сокровище. Я не стану их тревожить.

— Советую тебе подумать еще. Шкатулка в центре узла достойна твоего внимания: в ней содержится единственное известное противоядие.

— Противоядие?

— От проклятия, которое ты недавно проглотил вместе с этим превосходным вином. Я опасался, что ты заметишь примесь, но твои мысли были заняты другим. Горными восхождениями, надо полагать. Или гонками по Скому.

— Яд! Ты убил меня, дядя?

— Милый мой мальчик, даже не думай об этом. Разве я чудовище? В моих действиях проявилась чистая родственная любовь. Я дал тебе повод почтить традиции Каржа. Если условия испытания кажутся несколько суровыми, то лишь от моей неколебимой уверенности в твоих способностях. Выслушай меня, прошу. Действие выпитого тобой напитка сказывается слабо, проявляясь в чуть заметном неудобстве. Три или четыре дня ты будешь ощущать разве что мимолетную слабость. Спустя два или три дня она сменится лихорадкой, но лишь через добрых десять дней внутренний огонь начнет пожирать сердце, разум и жизнь. Впрочем, зачем думать о таких ужасах? Конечно, до них не дойдет. Тебе нужно самое простое волшебное заклинание, которое развяжет узел, чтобы открыть шкатулку и проглотить противоядие. Ты справишься с этим за несколько часов, если не минут. Это легчайшая задача для законного хозяина замка. Племянник, я еще буду гордиться тобой!

Дражен, поднявшись с кресла, похлопал племянника по плечу и удалился.

Несколько секунд Фарнол Каржский сидел, неподвижно уставившись на клубок затем, не поворачивая головы, бросил:

— Гвиллис, принеси мне молоток, топор или лом.

— Бесполезно, господин Фарнол, — дрожащим, срывающимся голосом ответил дряхлый слуга. — Будьте уверены: ничто, кроме магии, вам не поможет. Так распорядился господин Дражен.

— Я вызову волшебника из города.

— Адепты не ответят на приглашение — так приказал господин Дражен.

— Тогда я сам отнесу стеклянный узел в Каиин.

— Узел нельзя выносить из замка. Так приказал…

— А я приказываю иначе, и слуги должны мне повиноваться. Я теперь совершеннолетний.

— Быть может, глупые слуги не заметили перемены статуса.

— Ах, Гвилл… дядя все предусмотрел. Боюсь, я покойник. Остается одно: надо убить Дражена прежде, чем яд начнет действовать. Какое-никакое, а утешение.

— Позвольте мне предложить другое средство. Признаю, мотивы и методы вашего дяди несколько сомнительны, но в его словах сомневаться не приходится. Весьма вероятно, что вы в некоторой степени наделены колдовскими способностями. Вам дали веский мотив отыскать их. Испытайте себя.

— Пустое дело. Голова у меня так устроена, что магия в ней не держится. Объем моих способностей выражается отрицательным числом.

— Для отрицаний сейчас не время и не место. Что же касается устройства вашей головы, а также количества и качества ума, все это не столь неизменно, как вы думаете. Тчерук Вивисектор, живущий среди ульев на краю морены Ксенс, как раз тот человек, который мог бы выцедить из вашего ума потаенные таланты.

— Вивисектор?

— Это почетный титул. Тчерук — маг большой эрудиции, сочетающейся в нем с неизменным и непредсказуемым в своих проявлениях человеколюбием. Если ваша беда его заинтересует — а я бы посоветовал очень постараться его заинтересовать, — он, возможно, исправит все недостатки. Отправляйтесь к Тчеруку, господин, не медлите.

Фарол кивнул. Где-то в глубине его организма понемногу разгорался жар.

Солнце стояло в своем невысоком зените, когда Фарнол выехал из замка Карж. Утомленная старостью звезда просвечивала сквозь пурпурную вуаль тонких облаков. У горизонта теплые цвета блекли, и индиговое небо становилось густым, как чернила. На юге вздымались белые стены Каиина, слегка подсвеченные лиловым сиянием воздуха. Блестящий купол золотого дворца принца Кандива словно проминал горизонт, а за ним поблескивали воды бухты Санреале.

Узкая дорога огибала северную окраину города, вилась между тихих деревушек и лениво спускалась к Старому Городу — безмолвному лабиринту руин, обрушенных стен и опрокинутых колонн, обломанных башенок и башен, до блеска выглаженных бессчетными веками. Фарнол проехал мимо упавшего обелиска. Дальше его путь оказался завален безглазыми трупами — среди них виднелись то павший воин в эмалевом доспехе, то подросток в зеленом плаще и многие, многие другие. Их пустые взгляды до костей пронимали холодом, но не могли загасить разгоравшийся в животе огонек. Фарнол пришпорил коня и проехал мимо.

Престарелое солнце ползло по небу. Старый Город остался позади. Тропа пошла круче, на земле то и дело попадались рытвины и колдобины. Косматые поля Фоуна облекли холмы и лощины старой бронзой, в ее темной зелени кое-где мерцали золотисто-розовые листья вессила. Еще час в седле — и он выехал на край морены Ксенс.

Натянув поводья, Фарнол осмотрелся. Земля плавно бугрилась, словно застывшие морские волны. Повсюду громоздились валуны и груды обломков, скопившихся за минувшие эпохи, — и все это было отполировано до шелкового блеска. Длинные лучи заходящего солнца подкрашивали многозубчатые венцы и вершины теплым багряным светом. Лиловые и черные как уголь тени заливали низины. Меж холмами извивался медлительный бурый поток. Равномерно покрывавшие его берега крутые курганы четкостью своих форм наводили на мысль о творении разума. Фарнол довольно долго всматривался в них, но не заметил ни движения, ни иных признаков жизни. Наконец он тронул коня и осторожно приблизился. Заброшенные курганы поднимались вдвое выше человеческого роста. Всмотревшись, юноша понял, что они выстроены из камешков, скрепленных блестящим клеем, и покрыты снаружи черным, гладким, как фарфор, веществом. Облицовка большей частью уцелела, но то здесь, то там какой-то враг сумел отбить куски стен, и за ними открывались многоугольные камеры, нанизанные, подобно бусам, на узкие коридоры и галереи. Фарнолу очень хотелось задержаться, чтобы исследовать странные постройки, но он преодолел искушение. Солнце почти касалось горизонта, и призрачные тени поднимались из глубин древней земли.

Он поехал дальше вдоль излучин равнодушного потока и вскоре увидел перед собой гигантский курган, вздымающийся над другими и более чем впятеро превышающий рост человека. Гладкий конус отличался особой тяжеловесностью, и что-то подсказало Фарнолу подойти ближе. Юноша дважды обогнул курган, не увидев ни блика света, ни иной приметы жизни внутри.

Спешившись, он подошел и постучал по гладкой поверхности. Ответа не последовало, зато проявился первый признак жизни. На краю зрения скользнуло что-то длинное и гибкое, как щупальце, — и скрылось, когда Фарнол обернулся. Ветер с сожалением вздохнул.

Сердце у юноши колотилось, горячая точка в низу живота, казалось, разрасталась. Фарнол набрал воздуха в грудь, облизнул сухие губы и еще раз постучал.

В ответ дрогнул густой куст лощинника. Колючие стебли раздвинулись, открыв отверстие. В меркнущем свете показалась голова, за ней плечи и тощее туловище. Фарнол отметил серый цвет одежд, маску с выпуклыми фасетчатыми глазами, скрывшую часть узкого лица, костистые белые руки с длинными кривыми ногтями и плащ из прозрачной просвечивающей материи.

— Ну и что ты здесь ищешь? — спросил человек.

— Ищу Тчерука Вивисектора.

— Зачем тебе Тчерук?

— Мне нужна его помощь, и я готов хорошо заплатить.

— Зачем ему твои терции? Он закопает их на морене Ксенс и станет ждать, пока прорастут?

— Я могу угостить его любопытной историей — историей о глупом молодом наследнике, коварном дяде и медленном убийстве, растянутом на десять дней.

— С уверенностью скажу, что Тчерук захочет ее услышать, — ведь я и есть он. Входи.

Голова и плечи скрылись в дыре.

Фарнол заколебался. Щупальце снова мелькнуло рядом — или ему показалось? Обернувшись, он ничего не увидел.

Не мешкая больше, он стреножил коня и ногами вперед сполз в отверстие, оказавшись в бочкообразном проходе. Закругленные стены были выложены тщательно обтесанным камнем, низкий свод позволял перемещаться только ползком. Фарнол опустился на четвереньки и двинулся к свету, мерцающему впереди.

Совершено неожиданно ход открылся в шестиугольную камеру со сходящимся в центре граненым потолком, позволявшим выпрямиться в полный рост. Комната была обставлена аскетически: тюфяк, низкий столик и плетенные из травы циновки на полу. В очаге потрескивал огонь. В открытом шкафу на множестве полок виднелись книги, свитки и всяческие диковинки. Пучки сухих трав, хрустальные волчки и слабо светящиеся кости свисали с потолка.

Тчерук Вивисектор развернулся и оглядел гостя фасетчатыми глазами.

— А, дивишься природе моего жилища? — заметил он. — Знай — я выстроил его во вкусе Ксенс Ксордов, обитавших здесь в древности. Раса, в которой смешались черты человека и белого крылатого муравья, строила ульи, отличавшиеся простой и функциональной красотой, слагала оды чудесам природы и записывала их на восковых табличках. Ей удалось развить тончайший в мире эстетический вкус и под конец разрешить глубочайшие тайны философии и морали. Величайшие свои писания они заключали в сферы и хранили в одной из бесчисленных пустот между мирами. Затем Ксенс Ксорды вымерли: возможно, не вынесли груза собственного совершенства. Восковые таблички истаяли, а местонахождение межмирного хранилища забылось. Но сокровища их философии существуют и все еще ждут открывателя. Для того Тчерук и поселился здесь, переняв обычаи Ксенс Ксордов и заманивая к себе их маленькие крылатые души в надежде, что они вернутся и просветят его.

— И что, просветили?

— Однажды, лет десять назад, прозрачная фигурка — нечто среднее между грызуном и термитом — проникла в этот улей и осветила его своим огоньком. Я воззвал к ней с мольбой, но она исчезла. Не теряю надежды, что она вернется, и постоянно пребываю в готовности.

— Мудрая предосторожность, — кивнул Фарнол.

— Я рассказал о себе — теперь твоя очередь. Назовись, юноша, и рассказывай. Если я не заскучаю, можешь рассчитывать на ужин.

— Меня зовут Фарнол Каржский, и от Тчерука мне нужна не просто пища. Вот что со мной случилось…

Фарнол вкратце, хотя и с воодушевлением, изложил свою историю.

Тчерук слушал молча. Выражение его лица, если оно и было, скрывала маска, наклон головы выказывал внимание. Дослушав до конца, Тчерук простоял в задумчивости целую минуту и лишь потом заговорил:

— Твоя история не обманула моих ожиданий. Если бы Ксенс Ксорды были здесь и слышали тебя, они непременно предложили бы помощь. По совести, я не могу поступить иначе. Что ты хотел бы получить?

— Средство от яда, разъедающего мне внутренности.

— Найти его несложно, стоит только определить, какой это яд. Насколько я помню, в мире насчитывается девятьсот шестьдесят восемь тысяч четыреста семь элементов и декоктов, чья токсичность доказана. Возможно, девятьсот шестьдесят восемь тысяч четыреста восемь, но я не стал бы включать в список гризамин. Какой из этих ядов ты принял?

— Понятия не имею.

— Жаль. Можно безотлагательно приступить к анализам, но результатов, вероятно, придется ждать несколько лет.

— У меня не больше десяти суток. Нет, осталось уже девять с половиной! Не мог бы ты снабдить меня талисманом или руной, которая развяжет узел стеклянных ящеров?

— Никак не могу. Такие сплетения распускаются только посредством заклинания, и в моей библиотеке их множество. Я отыщу подходящее, ты заучишь его, и все будет прекрасно, как могли бы пожелать Ксенс Ксорды. Сядь, подожди, пока я просмотрю записи.

— Я пока займусь своим конем.

Фарнол прополз обратно к выходу, протиснулся через колючий куст и оказался на воле. Солнце уже истекало последними лучами. Окинув взглядом затихшие окрестности, юноша не увидел коня. Он оставил стреноженного скакуна у отверстия, ведущего в улей, набросив поводья на толстый стебель высокого болотника. Болотник был на месте — Фарнол опасливо приблизился к растению. Обрывок кожаного повода застрял на шипастом стволе, в ветвях виднелась прядь гнедых волосков, на листьях остались пятна крови.

Воздух вдруг сильно похолодел. Фарнол поспешно вернулся в шестиугольную келью, где застал хозяина на циновке перед низким столом. Тчерук листал толстый заплесневелый фолиант.

— Мой конь пропал, — доложил Фарнол, — и я подозреваю худшее.

— У тебя есть к тому все основания. Гигантские черви, обитающие в этих местах, прожорливы и совершенно безнравственны. Не оплакивай потерю, развивай в себе философский подход. Логическими аргументами можно доказать, что животное твое никогда и не существовало в природе. А теперь — внимание! Ты хорошо сделал, что обратился ко мне за советом. Я уже отыскал нужное средство: сложнейшее вербальное заклинание, известное как мгновенное взаимное отвращение. Заучи эти слоги, повтори их в нужный момент — тщательно избегая ошибок в произношении, соблюдая все ударения, интонации и перемены тона, — и твоим бедам конец. Вот, слова перед тобой, учи.

— Благодарю тебя.

Фарнол тоже уселся и принялся разглядывать пожелтевший том, раскрытый на взаимном отвращении. Рукописные строки выцвели, но ясный отчетливый курсив читался без труда. Заклинание было длинным, но отнюдь не необъятным. Представлялось вполне возможным окинуть его единым взглядом. Много ли значили прошлые тщетные попытки Фарнола овладеть колдовством? Он был ленивым юнцом, шалопаем. На сей раз он проявит прилежность, как никогда прежде, и добьется успеха.

Фарнол сосредоточенно принялся за работу. Минуты проходили в тишине. Углубившись в зубрежку, юноша не заметил, как хозяин куда-то исчез. Могущественные слоги, казалось, сопротивлялись усилиям — словно отплясывали на странице, выскакивая из поля зрения, — явление было знакомым, но обескураживающим. Прежде такие фокусы букв заставляли его признать поражение, но сегодня Фарнол упрямо пытался уложить фразы в памяти — одну за другой. Наконец за спиной у него прозвучал голос:

— Ты, конечно, давно закончил и теперь сидишь скучаешь. Прошу твоего внимания. Пора проверить, хорошо ли ты запомнил.

Фарнол, моргнув, поднял голову. Тчерук вернулся в камеру с небольшим шаром в руках. Он положил этот предмет, размером не больше кулака, на стол.

— Обрати внимание, — взмахнул рукой волшебник, — я предлагаю тебе испытать себя на несложном пятерном узле с двойным плетением нитей. Ты, конечно, легко расплел бы его, и не прибегая к магии, но давай представим, что время, опущенное на эту задачу, ограничено. Ты произнесешь мгновенное взаимное отвращение — и пять нитей, проникшись острой нетерпимостью друг к другу, с превеликой поспешностью разделятся, тем самым распустив узел. Ты готов?

— Готов.

Фарнолу очень хотелось верить, что он не солгал. Он так долго бился над этими строками, наверняка они остались при нем! Ободрившись, юноша пропел слова заклинания, и тотчас тяжеловесные объемные строки, вбитые им в мозг, истаяли, не оставив и следа. Минуту он просидел в растерянности, потом, опомнившись, принялся разглядывать узел.

Тот остался на столе, крепкий и плотный, как прежде.

Тчерук Вивисектор удивленно хмыкнул и вздрогнул под своим плащом, прозрачным и упруго трепещущим, как крылышки насекомого.

— Удивительно, — заметил маг, — впервые наблюдаю такую беспомощность. Я поражен.

— А… — Фарнол с грустью ощутил пустоту на месте еще недавно теснившихся в голове знаний. — Я слишком грубо произнес?

— Ничуть. Это и есть самое удивительное. В твоем исполнении сказывается неопытность, но ошибок и явных промахов я не заметил. Необходимо продолжить наблюдения. Попробуй еще раз.

— Хорошо.

Проглотив разочарование, Фарнол вернулся к зубрежке. На сей раз заклинание далось ему легче, и через час он полагал себя полным хозяином быстрого взаимного отвращения. Вторая попытка исполнить заклятие доказала, как он ошибся. Нити узла и не подумали расплетаться, шар лежал неподвижно, как неживой.

— И опять я не заметил ошибки. Интересно-интересно… — Тчерук задумчиво поцокал ногтями по выпуклым глазницам маски. — Мне надо поразмыслить. Отложи этот том, молодой человек, от него тебе никакой пользы. Может быть, позднее… Ну-ну, посмотрим.

Затем этом волшебник замолчал, не слыша ни вопросов, ни восклицаний.

Фарнол послушался совета, отложил книгу, но слоги быстрого взаимного отвращения продолжали бешеную пляску в мозгу. Куда идти, если Тчерук Вивисектор не сумеет помочь? Словно в ответ на этот вопрос, огонек у него внутри стал разгораться. Фарнол стиснул зубы, прижал ладонь к животу. Слоги силы улетучились из головы синим дымком.

В тишине истекали минуты. Наконец хозяин дома стал накрывать на стол — простой ужин из тушеных кореньев с соусом из пряных семечек, дикого геруфиона и жареных травяных пирожков. Ели тоже молча. Только покончив со своим геруфионом, Тчерук заговорил:

— Я долго размышлял и готов выдвинуть гипотезу. Корень твоего затруднения — в неком врожденном дефекте.

— Вряд ли. Пока неизвестный яд не очутился у меня в животе, я отличался отменным здоровьем.

— Дефект столь мелок, что ты мог его не заметить. Вероятно, всего лишь незначительная дисфункция желез. Невидимая опухоль, ползучий склероз, провисшая связка. Когда я обнаружу причину, лечение определится само собой. Мне понадобится указательный палец с твоей правой руки для исследования и анализа. Пойдем, проведем ампутацию. Увидишь, что я не даром ношу свой титул.

Фарнол моргнул.

— А других способов нет?

Тчерук задумался.

— Я мог бы обойтись полугиллом твоей крови, но тогда пострадает эффективность. В этом случае результат задержится на два часа, если не более.

— Лучше я пожертвую часами!

— Как хочешь.

Позволив магу взять его кровь на анализ, Фарнол залез в узкую, как гроб, нишу в стене. Огонек внутри долго не давал ему уснуть.

Пробудившись утром, он увидел, что хозяин дома, поджав ноги, сидит все за тем же низким столом.

— А, молодой человек, могу тебя обрадовать. — Тчерук лучился сдержанным торжеством. — Я нашел разгадку, и твоим бедам конец.

— Правда? — с надеждой спросил Фарнол.

— Все, как я и предполагал. Усвоению заклятий препятствовал нарушенный баланс состава крови. Это легко исправить — существует эликсир, излечивающий подобные дефекты, и я могу его приготовить, потому что иду по пути Ксенс Ксордов. Твоя помощь мне понадобится только в одном: добыть последний из недостающих ингредиентов. Остальные у меня есть.

— Назови его, и я восполню недостачу.

— Мне нужен камень из головы пельграна.

— Пельграна… — Фарнол сдержал дрожь. — Понятно. И где его можно купить?

— На этой земле нигде, насколько я знаю.

— Пельграна можно убить, но только с помощью магии или хотя бы эскадрона латников. У меня нет ни того ни другого.

— Гони прочь уныние! Есть и другой способ. Зачем сражаться с живым пельграном, когда достаточно отыскать мертвого?

— Непростая задача. Если я не ошибаюсь, считается, что пельграны пожирают своих мертвецов?

— Это не доказано, да и несущественно. Камень из головы пельграна не переваривается. Проглоченный, он рано или поздно выйдет наружу.

— Значит, я должен незаметно обследовать места обитания этих крылатых прожор…

— Весьма незаметно, смею добавить. Скромность и неприметность приличествуют в любых обстоятельствах. Для этой цели я снабжу тебя магическим амулетом, использование коего не требует искусства, — маской хамелеона, превосходным средством для приобретения защитной окраски.

— А как я узнаю нужный камень?

— Он величиной с боб, пестрит ультрамарином и охрой с черными звездочками, непрестанно плавающими по поверхности. Известно, что колония пельгранов населяет северную область Порфиронового Шрама, — туда я и предложил бы тебе направиться.

— Такое расстояние быстро не одолеешь. — По незаметно приобретенной в последнее время привычке Фарнол прижал руку к животу и ладонью ощутил тепло.

— А… — Тчерук Вивисектор сочувственно задрожал крылышками плаща. — И в этом я сумею тебе помочь. Дам склянку Краденого Покоя. Один глоток сонного эфира ужмет восьмичасовой сон в двадцать минут. Но остерегайся — после двух глотков ты проспишь месяц. Это средство поможет тебе намного продлить часы бодрствования в пути.

— Но если тело получит за это время восемь часов сна, не окажется ли, что и яд успел подействовать, как за восемь часов?

— Интересная проблема. Поэкспериментируй и сообщи мне результаты. А теперь — время не ждет.

Фарнол позавтракал пареной фасолью, вчерашними травяными пирожками и тартинками с вареньем из тетевицы. Хозяин принес и помог уложить в большой кошель обещанные магические предметы и немного провизии. Груз вышел легким — большая часть припасов Фарнола осталась в переметных сумах и пропала вместе с конем. Наконец юноша с запинкой обратился к волшебнику:

— Я постараюсь вернуться как можно скорее. Если поиски окажутся напрасными, мы больше не встретимся, а потому позволь принести тебе благодарность за щедрость и гостеприимство. Ты достоин благородных Ксенс Ксордов.

— Благодарности излишни. Я в восторге от возможности получить головной камень пельграна. Сказать по правде, я много лет о нем мечтал.

Фарнол прополз по коридору, раздвинул куст и выбрался на открытое место. Светало, и восточный горизонт окрасился густым багрянцем, растворяющимся в лиловых чернилах. Над головой небеса оставались еще темно-синими, почти черными, а ульи исчезнувших с лица земли Ксенс Ксордов светились слабым румянцем. Округлые гребни морены окрасились розовым туманом, низины терялись во тьме.

Вдали, еще невидимый, угадывался массив Порфиронового Шрама.

Оглядевшись, молодой человек не заметил ничего похожего на щупальца. Как видно, здешние гигантские черви скрывались с восходом солнца. Глубоко вдохнув прохладный утренний воздух, Фарнол пустился в путь через морену.

Он шел к северу много часов, сделав привал только в полдень, чтобы подкрепиться травяными пирожками, сушеными ягодами тетевицы и черными колбасками, жесткими и сморщенными, как нянюшкины пальцы. Ему не встречались ни люди, ни хищники, да и вообще из живых существ он видел только редкую птицу или крылатую ящерицу, парившую в вышине. Никакая случайность, никакое препятствие не замедляли его перехода через морену, зато о движении времени говорили внутренние перемены. Жар ширился. С каждым часом и с каждой милей искорка разгоралась, заливая внутренности неприятным теплом, не причинявшим, правда, пока боли. Может быть, Фарнол бы так не тревожился, не знай он, что предвещает это тепло.

Чтобы не мучить себя бесполезными страхами, юноша переключился на окрестности, разглядывая плавные изгибы земли со скалами, причудливыми, как дворцовые скульптуры, в окружении темных зарослей лощинника. Впереди земля понемногу поднималась к дальнему хребту, поросшему густым лесом и оттого черному на фоне индигового неба. Этот горный лес Боскаж покрывал крутой склон над рекой Дерной. К лесу Фарнол и направил свои стопы.

Он шел весь день, останавливаясь лишь по нужде. К закату лес Боскаж заметно приблизился. Стемнело, идти дальше не представлялось возможным. Фарнол поел, позволив мыслям вернуться к прошлым радостям Каиина, но глаза и уши его были настороже.

Он не уловил никаких зловещих признаков, однако на всякий случай надел маску хамелеона. От ее плотной ткани исходил явственный запах. Юноша ощутил, как метаморфозы охватывают все его тело. Местность скрывалась в темноте, но он уловил перемены и вокруг себя, так что уже не сомневался, что спрятан надежно. Он уснул.

Наутро его разбудила непривычная тяжесть маски. Поднявшись, Фарнол осмотрелся. В утреннем свете морена Ксенс выглядела туманной и тихой. Ничего опасного на ней не объявилось, и юноша с облегчением сорвал с себя маску.

Путь его лежал дальше. К полудню он вступил под тихие своды Боскажа и мало-помалу поднялся на крутой гребень, с которого открывались бурные, окрашенные в цвет ржавчины воды реки Дерны.

Двигаясь по краю обрыва над руслом, он ощутил, как натянулись нервы, и понял, что цель близка. «Известно, что колония пельгранов населяет северную область Порфиронового Шрама», — сказал Тчерук. Здесь повсюду можно было встретить этих тварей. На ходу Фарнол опасливо поглядывал в небо, не забывая осматривать и землю в надежде на костяк или останки, в которых мог обнаружиться искомый камень.

В поисках прошло несколько часов. Только перед закатом мелькнувшая в воздухе тень заставила путника ничком упасть наземь. Скорчившись во впадине, Фарнол счел себя в безопасности и поднял голову. Над ним парило на перепончатых крыльях крючконосое существо — несомненно, пельгран. Холодный ужас на миг погасил огонь от дядюшкина снадобья.

Пельгран пересек солнечный диск и скрылся. Фарнол перевел дыхание. В нем шевельнулась надежда. Место он нашел. Здесь живут пельграны, здесь же, надо думать, они и умирают. А там, где умер пельгран, должен остаться его головной камень.

Дотемна Фарнол обшаривал землю под деревьями — тщетно. Он заснул на лесной подстилке, ощущая тяжесть маски на лице и тлеющий внутри жар, который и разбудил его на рассвете. Небо кишело парящими пельгранами. Фарнол в страхе и очаровании наблюдал за их полетом, пока стая не рассеялась. Тогда он двинулся дальше через лес, осторожно ступая и стреляя глазами по сторонам. Один раз под кустом блеснул аквамарин, но это оказался просто осколок старинной эмали. Позже он обнаружил плесневеющие под кустом кости, но рогатый трехрогий череп относился не к тому виду, который искал Фарнол.

Юноша бродил по узким тропкам, и с каждым шагом жар в животе разгорался, захватывая все новые органы. Наконец ему попался труп — разложившийся, наполовину объеденный. Сердце зачастило. Осторожно приблизившись, Фарнол рассмотрел огромные кожистые крылья, продолговатую голову с черными рогом, костяное рыло, чудовищную морду. Мертвый пельгран — возможно, в нем был скрыт ключ к спасению.

Достав нож, Фарнол опустился на колени. Жесткая черная плоть головы оказалась неподатливой, но можно было начать с глазниц или разбить череп камнем. Фарнол упорно орудовал ножом и так увлекся, что почти не заметил скользнувшей над ним тени и дуновения. Шершавый голос у него за спиной шепнул:

— Мой муж, моя пища.

Развернувшись как ужаленный, он встретил злобный взгляд второго пельграна. Черное крыло ударило его по голове, в глазах помутилось, но сознания Фарнол не потерял. Понимая все происходящее, но не в силах сопротивляться, он чувствовал, как его хватают и уносят ввысь. Холодный ветер в лицо оживил пленника. Он услышал ржавый хруст крыльев пельграна, различил далеко внизу лес и реку — последнее, что ему предстояло увидеть в этом мире. Вскоре зверюга сбросит его на камни и сожрет в свое удовольствие. Но пельгран не отпускал добычу, а летел дальше и дальше над Дерной, обрывистый берег которой становился все выше и круче, между тем как поросль на камнях редела. На голых уступах виднелись основательные гнезда из сучьев, речного тростника и костей, скрепленных глиной. К одному из таких гнезд поднесли Фарнола — и посадили на уступ рядом. Не слушая протестов, хищник ловко сорвал с добычи одежду и зашвырнул юношу в гнездо. Кроме него, в гнезде обнаружились три жутких голых птенца. Все они спали. Фарнол, не теряя времени, попытался выбраться за край, но мощный толчок острого, как топорик, клюва затолкнул его обратно.

— Сидеть! — Голос, хоть и шершавый и низкий, был, несомненно, женским.

— Госпожа моя, делай что хочешь, я презираю тебя.

— Ага, мясо не пресное. — Тварь склонила уродливую голову. — Как раз как я люблю.

— Позволь мне уйти невредимым, или я причиню непоправимый ущерб твоим детям.

— Отлично! Попробуй, я этого и жду. — Пельграниха резко каркнула, и ее отвратительное потомство зашевелилось, развернув три пары кожистых крылышек. Три пары красных глаз уставились на Фарнола Каржского. — Смотрите, дети, — тоном учителя проговорила мать, — я принесла вам образец, на котором вы можете упражняться. Это существо называется «человек». Повторяйте за мной. «Человек».

— Человек, — хором пропищали птенцы.

— Не дайте убаюкать себя его забавной внешностью. Эти двуногие наделены низким коварством, а некоторые из них владеют магией. Итак, кто покажет, как с ним управиться?

— Я! Я! Я! — наперебой вызывались птенцы.

— Попробуй ты. — Мать указала крылом.

Широко растопырив крылышки, названный ею птенец вприпрыжку протащился через гнездо. Фарнол ударом кулака отбил нападение. Маленький пельгран ударился о край гнезда и слетел на его дно, развеселив сверстников и откровенно позабавив мамашу.

— Ты сумеешь лучше? — указала она на другого.

Второй юнец нацелился Фарнолу в ногу. Юноша отбросил его пинком, и чудовища снова разразились хохотом. Попытка третьего младенца тоже была отбита.

— Дети, вы меня огорчаете, — с наигранной грустью произнесла содрогающаяся от скрытого смеха родительница. — Вам еще учиться и учиться, прежде чем вас можно будет назвать хищниками. Смотрите внимательно. Жертву всегда лучше заставать врасплох, если же это никак не получается, надо отыскать ее слабые места. — Уцепившись когтями за край гнезда, мамаша кончиком крыла принялась указывать: — Вот шея. Здесь — живот. Пах. И наконец, нельзя недооценивать пользы коленей, к которым следует заходить сзади. Вот так — и вот так.

Ее мощные крылья ударили Фарнола под колени, и он опрокинулся на спину. Трое младенцев тут же насели на него, навалились тройным весом. В нос Фарнолу ударило их мерзкое зловоние. Он тщетно пытался сбросить птенцов. Младенческие коготки царапали тело, он почувствовал на коже влажное тепло крови. Птенцы восторженно завизжали.

Фарнол отчаянным взглядом отыскал мать, сидевшую безмятежно, как довольная клуша.

— Предупреждаю, почтенная! — вскричал он. — Имей в виду, я проглотил сильный яд, которые наверняка опасен для вашего рода не меньше, чем для меня. Ты хочешь накормить отпрысков отравленной пищей? Одумайся!

— В самом деле, это неслыханно. Как радостно, что наш старый мир не устает удивлять нас все новыми чудесами. Впрочем, ты правильно заметил, что за детьми нужно присматривать. — Она хриплым голосом выкрикнула: — Малыши, бросьте! Не ешьте его пока, он может пригодиться для другого. Бросьте, я сказала.

Птенцы подняли возмущенный вопль.

— Мама, вкусно!

Мамаша была непоколебима, и все трое, бурча себе под нос, отступили. Тяжесть свалилась с груди Фарнола, дышать стало легче, и он потихоньку сел. По коже протянулись перекрещивающиеся царапины, живот жгло огнем, а мысли леденил страх.

— Еще раз, — велела пельграниха.

На этот раз тройка действовала слаженно, одновременно вцепившись в лицо, живот и шею добычи. Фарнол отбился ценой больших усилий, пролив немало собственной крови. Он в изнеможении привалился к стенке гнезда. Неутомимые юнцы, снова бросившись в дружную атаку, легко свалили его с ног и наверняка тут бы и расправились, если бы не вмешательство матери.

— Рано, дети, — одернула она. — Но долго ждать вам не придется, вы заметно продвинулись. Мать вами гордится!

Спустилась ночь, и птенцы задремали, сбившись в вонючую груду. Мать, кажется, тоже спала, но бдительности не теряла. Фарнол трижды за ночь пробовал выбраться из гнезда, и каждый раз она, встрепенувшись, сталкивала его обратно. Наконец юноша впал в беспокойное, чуткое забытье, и снился ему пожирающий изнутри огонь. Утром выяснилось, что сны не обманывали. Жар из туловища распространился уже на конечности.

Пельграны тоже проснулись. Детишки подскакивали, мать разминала широкие крылья.

— Я лечу за едой, — сообщила она выводку. — Сегодня долго искать не придется — на вашем добром отце осталось довольно мяса.

— Мяса! Мяса! Мяса! — в восторге заорали младенцы.

— Как, вы кормитесь членами семьи? — вырвалось у изумленного Фарнола.

— Не пропадать же хорошей еде. Неужто я выкажу неблагодарность и невежество, отказавшись от самой прекрасной жертвы, какую самец может принести своей подруге и детям?

— А эта прекрасная жертва… она всегда добровольная?

— Вопрос я рассматриваю как неуместный и неприличный, — холодно отрезала мать и вновь обратилась к выводку: — Пока я оставляю вас наедине… с кем, милые?

— С человеком, — хором отозвались птенцы.

— Именно так. Можете с ним поиграть, но обращайтесь бережно, найти другого будет непросто. Вернувшись, я надеюсь застать этого…

— ЧЕЛОВЕКА!

— …живым и без серьезных повреждений. Иначе я рассержусь.

С этими словами она прыгнула со скалы и, хрустя крыльями, полетела прочь.

Едва мать скрылась, Фарнол принялся карабкаться на стенку гнезда. Один из маленьких пельгранов вцепился ему в лодыжку, но получил пинка, и человек, оседлав кромку, окинул взглядом свои вещи: одежду, кошель, меч и ножны, — разбросанные по уступу. Он свесил ногу на внешнюю сторону, но тут на него набросилась троица пельгранов. Их умение и согласованность действий совершенствовались с каждым часом. Фарнол усердно отбивался, но птенцы стянули его вниз, повалили и расселись — один у него на груди, другой на животе, третий на бедрах. Острый клюв оторвал кусочек кожи с плеча. Птенец проглотил и пискнул от удовольствия. Другой выклевал такой же кусочек с ляжки.

— Хватит, обжоры! — в отчаянии выкрикнул Фарнол. — Себе же делаете хуже — я ядовитый!

— Фу, мы не боимся!

— Мы пельграны, мы все переварим!

— Сам увидишь! — последний выклевал кусок мяса со спины.

— Ваша мать рассердится, — выдавил Фарнол между болезненными стонами.

Эти слова заставили птенцов призадуматься. Поспорив между собой, они пришли к выводу, озвученному самым крупным:

— Сейчас поиграем, потом поедим. Пусть человек бегает туда-сюда, а мы будем его сбивать.

— Игра, игра!

Выводок спрыгнул с тела Фарнола. Тот лежал неподвижно.

— Ну же, вставай, бегай, — торопили его.

— Не буду! — Он так и не шевельнулся. — Вы все равно меня повалите.

— Да, для того и надо, чтобы ты бегал. Давай, играй!

— Не буду. Хотите знать почему? Ваша игра слишком простая, она для сопливых младенцев. Таким сильным, ловким ребятам, как вы, тут и делать нечего. Хотите сыграть в игру, которая требует умения? В игру, достойную будущих охотников? Взрослые пельграны славятся искусством бросать вниз камни, убивая добычу издалека. Это требует острого глаза, твердого когтя и точного броска. Интересно, вы трое так можете?

— Можем, можем. МОЖЕМ!

— Тогда так: вы бросайте в меня чем-нибудь, а я буду увертываться. Бросать надо легкими предметами, потому что, если меня раздавит, ваша благородная мать останется недовольна. Я заметил у вашего гнезда много подходящего мусора.

— Сейчас принесем — а ты приготовься к тщетным попыткам уклониться.

Юнцы уже могли немного продержаться в воздухе. Хлопая крыльями, они легко слетели с гнезда на уступ. Их голоса послышались из-за стенки, а потом они вернулись с добычей, среди которой был один камень, один его башмак и кошель. Зависнув над гнездом, они одновременно сбросили ношу. Фарнол особенно постарался увернуться от камня. Башмак в падении ободрал ему плечо, а кошель свалился прямо на голову.

— Выиграл, выиграл! — победоносно заорал один юнец.

— А сейчас выиграю я!

— Нет, я!

Они скрылись и тут же появились снова. На голову Фарнолу градом обрушились два камня и второй башмак. Он увернулся от всех трех.

За камнями последовали комки сравнительно мягкой грязи, и он рассудил, что благоразумнее будет подставиться. Грязь расплескалась по голове и плечам, и в воздухе зазвенели писклявые победные кличи.

— Сдаюсь. — Фарнол вскинул обе руки, добродушно признавая поражение. — Будь это камни, мне конец. Вы доказали свою ловкость. — Подтянув к себе мешок, он нашел внутри склянку с краденым покоем Тчерука, вытащил пробку и натер голое тело маслянистой жидкостью.

— Что ты делаешь? — заинтересовались птенцы, глядевшие на него блестящими глазами с кромки гнезда.

— Готовлюсь к новой игре. Я стану бегать туда-сюда, а вы попытайтесь меня свалить. Только теперь это будет не так-то просто. Смотрите, я намазался скользкой мазью и теперь выскользну у вас из когтей, как монета из пальцев транжиры. Вы меня не удержите.

— Удержим, удержим!

— Докажите!

Птенцы бросились на него. Фарнол бойко пригибался и уворачивался, но в конце концов оказался лежащим ничком, а птенцы расселись у него на спине.

— Опять мы победили! — Щипок острым как бритва клювом заверил это утверждение. За первым последовали еще четыре или пять щипков. Пельграны радостно заворковали.

— Сладкое мясо!

— И новый соус мне нравится!

— Соус вкусный, объеденье!

Фарнол ощутил на себе жадные язычки, вытерпел еще пару укусов, после чего птенцы стали вялыми и прекратили болтать.

Краденый покой оказал свое действие. Один за другим молодые пельграны валились на подстилку гнезда и засыпали. Фарнол поднялся, бешено соображая, что делать. Он выбросил из гнезда свои башмаки и мешок, затем повернулся к ближайшему птенцу, нагнулся и с усилием взвалил его на плечо. С этим грузом он вскарабкался на стену гнезда, свалил пельграна на ту сторону и сам благополучно приземлился на скальный уступ. Его вещи все так же валялись кругом.

Отыскав взглядом меч, он подобрал оружие и с удовольствием отрубил голову спящему младенцу. Череп птенца еще не окреп, и несколько ударов камнем раздробили его. Копаться в содержимом было омерзительно, но Фарнол почувствовал себя вознагражденным, обнаружив у основания черепа камень: не больше горошины, твердый, как гранит, пестревший голубым и охрой и подернутый черными блестками.

Дочиста вытерев камень, юноша спрятал его в кошель и очень поспешно оделся, предчувствуя, что мать убитого пельграна вот-вот вернется.

Спустившись с уступа, он поспешил вниз по осыпи, надеясь скрыться в лесу Боскаж. Он старался не приближаться к многочисленным в этой местности гнездам других пельгранов и на ходу то и дело поглядывал в небо. Казалось, прошла целая вечность, пока беглеца наконец не скрыла долгожданная лесная тень. Из-под сводов старых деревьев Фарнол снова взглянул на небо и увидел, как крылатый силуэт спускается к гнезду.

Мать вернулась к своему поредевшему выводку.

Приземлившись, она несколько мгновений молчала, а потом раздался вопль, прозвучавший тем ужаснее, что эхо его заметалось среди утесов, — стихийный взрыв горя и бесконечной ярости. Фарнол Каржский скорчился от этого звука и не раздумывая прижал к лицу маску хамелеона, после чего замер неподвижно, сливаясь с окружением.

Крики раздавались над землей, уносили страстные проклятия к реке Дерне. Когда замер последний, замолчавшая мать снялась с уступа и полетела расширяющимися кругами, как опытная охотница. Фарнол стоял, обратившись в камень, пока усилившееся ощущение жара не напомнило ему о цели похода. Он поднял лицо к пустому лиловеющему небу. Матери пока что не было видно. Юноша снял маску. Она невыносимо стягивала кожу, а защитить могла, лишь пока он сохранял неподвижность. Под надежным укрытием ветвей Фарнол зашагал вниз.

В лесу стоял полумрак, отчетливая тропа ложилась под ноги, но путь его не был легок. Разрушительное действие снадобья все настойчивей напоминало о себе. Губительный жар горел в каждом нерве, нагло оповещая о продвижении яда. Боль, как и предсказывал дядюшка Дражен, усиливалась с каждым днем.

От боли Фарнола немного отвлекало чувство голода — провиант, полученный от Тчерука, пропал, а в лесу Боскаж нечем было подкрепиться. Еще сильнее занимала его мысли черная тень, временами мелькавшая в просветах ветвей. Широкие крылья, круглое брюхо, острый профиль. Пельгран продолжал охоту.

Фарнол спешил, насколько возможно спешить в незнакомом лесу, — его, как видно, занесли далеко от тропы, по которой он шел сюда. Стволы в этой части леса изгибались, подобно лукам, и были увенчаны пучками длинных, прозрачных, сетчатых листьев. Землю устилал черный ковер ренуллты, питаемой слезами тягучей плаксивицы. На ветках плаксивицы селились колонии светящихся большеголовых букашек, рыдавших сладкими женскими голосами. Воздух дрожал от тихих стонов и причитаний.

Терзаемый голодом, Фарнол оторвал одно насекомое от ветки и внимательно рассмотрел. Тяжелую, как молоток, голову украшали перышки антенн и выпуклые багровые глазки, а три отдела тощего тельца покрывал хитин. Общий вид не вызывал аппетита, но поесть было необходимо.

Словно уловив его намерения, плененная букашка возвысила мелодичный голосок в унылой невнятной жалобе. Сестры подхватили ее крик, и горестный хор принялся упрекать похитителя под аккомпанемент частого трепета крылышек. Дрогнули деревья и кусты. Крошечные голоса слились в гармонии. Их звук привлек внимание темной фигуры, кружившей над лесом на распростертых крыльях.

Порыв ветра, упавшая тень — мать — рванулась к земле. Фарнол едва успел выхватить маску хамелеона и приложить ее к лицу. Он лежал, прижавшись к влажной земле, упругой от поросли ренуллты и палой листвы. Должно быть, и его тело выглядело со стороны черным, упругим, пестрым от листьев. Мать обошла рощицу, поворачивая голову из стороны в сторону. Взгляд ее красных глаз разил копьем. Фарнол не решался смотреть прямо на пельграна, опасаясь, что тварь ощутит тяжесть взгляда, и следил только за ее ногами, расхаживавшими взад-вперед.

Горящий взгляд ее не проник сквозь защиту маски, а понять отчаянные призывы букашек она, как видно, не умела.

Трижды она замирала, словно принюхиваясь, но запах тягучей плаксивицы забивал все, и несчастная мать только щелкала в досаде клювом.

Обиженно ухнув, тварь поднялась на крыло.

Фарнол полежал еще несколько минут, потом, решив, что небо вполне очистилось, встал и пошел своей дорогой. На ходу он осматривал небо, но за час с лишним не заметил ничего нежелательного. Затем пельгран вернулся — прошел низко над вершинами, так близко, что Фарнол заметил блеск самоцветного узора у нее на груди; так близко, что тварь вполне могла бы уловить движение. Скорее всего, и уловила, потому что заскользила по сужающейся спирали над местом, где прятался человек, полдюжины раз прошла у него над самой головой и наконец, раздраженно дернув крылом, улетела.

Когда она растаяла в солнечном сиянии, Фарнол двинулся дальше. За несколько часов он ушел недалеко — стал медлителен от голода, жажды и жжения внутри. Около полудня путник задержался, чтобы подкрепиться горстью жемчужных грибов, ободранных с упавшего ствола. Огонь у него в животе от этого словно разгорелся ярче, — как видно, грибы не желали перевариваться. Еще через час он добрался до просеки горного Боскажа — широкой полосы земли, где ничего не росло, а земля почернела от давно забытой катастрофы. Посреди просеки возвышался гладкий купол, на его черных стенах переливались блики, подобные игре света на мыльном пузыре. Обычная осторожность требовала обойти его подальше, но сегодня Фарнолом правил голод. Короткий взгляд в небо не обнаружил угрозы. Шагнув из-под защиты деревьев, юноша быстрым шагом пошел к куполу. Он не покрыл и половины расстояния, когда над головой возник черный силуэт. Лезть за маской было поздно: мать высмотрела добычу и устремилась к ней, как метко нацеленное пушечное ядро.

Удар кожистого крыла сбил юношу наземь. Мать встала над ним.

— Ну, бездушный детоубийца, моя месть нашла тебя, — возвестила она.

— Лжешь, прожорливая гарпия! — Фарнол увернулся от удара смертоносного клюва и, обнажив меч, ткнул вверх. На груди твари появилось кровавое пятно. Она с жалобным криком отпрыгнула. Вскочив, Фарнол метнулся к куполу, мать бросилась следом.

Он подбежал к блестящему строению. Чуть заметный шов на полированной поверхности купола намекал на дверь. Фарнол что было сил ударил по ней. Открылся округлый вход, и он нырнул внутрь. Позади раздались вопли ярости и отчаяния. Закрывшаяся дверь приглушила их.

Фарнол моргнул. Его окружала непроглядная темнота и жестокий холод. Вложив меч в ножны, он прислушался, но ничего не услышал. Выждав, юноша самым любезным тоном осведомился:

— Здесь кто-нибудь есть? Или я разговариваю сам с собой?

— Ты не один, — медленно проговорил тихий голос совсем рядом. Определить, к какому полу и виду принадлежит говорящий, не удалось. — Не надо никому быть одному. Мы — семья. Я Нефан. Мы рады тебе.

— Благодарю тебя. Я — Фарнол Каржский, путник. Меня загнал сюда пельгран, и я очень благодарен вам за укрытие.

— Пельгран идет путем заблуждений. Его поведение отражает простое невежество. Возможно, в будущем великий Васкв дарует ему прозрение.

— Великий Васкв?

— Наше божество, слепой бог грядущего, обучающий своих последователей жить в мире, когда солнце постигнет неизбежная смерть. Этот мир будет царством безграничной тьмы. — В тоне Нефана прорезались и становились все яснее нотки благоговейного восторга. — Бесконечной тьмы, неизмеримого холода. Мы, дети Васква, готовим себя к реальности будущего. Для этого мы живем во мраке. Вещество, из которого выстроено наше жилище, отвергает вульгарный свет и преходящее тепло обреченного солнца. Если у нас возникает необходимость выйти наружу, мы лишаем себя зрения согласно заветам Васква. Лучшие среди нас вынимают наши глазные яблоки и сокрушают их на алтаре. Принесших такую жертву мы считаем благословенными.

— Это достойно восхищения. — Фарнол поклонился в темноте. — Итак, ваша слепота дает вам прозрение. Недурной парадокс, однако…

Речь его прервал глухой удар, сотрясший купол. За ним последовали другие, перемежавшиеся дикими криками.

— Это пельгран, — с беспокойством заметил Фарнол. — Испытывает силу на вашем доме.

— Несчастное, жалкое создание. Оно напрасно тратит время и силы жизни. Наш дом укреплен благословением Васква. Ты здесь в безопасности, Фарнол Каржский, и можешь оставаться, сколько пожелаешь. Я даже буду склонять тебя задержаться среди нас, чтобы изучить путь Васква.

— Останься. Останься. Останься.

Голоса — множество голосов, он не сумел сосчитать их — тихо шипели из темноты. Невидимые руки трепали его по плечам, гладили по спине. От легких, мертвенно-холодных, почти ласковых прикосновений кожа у него пошла мурашками. Фарнол не позволил себе отстраниться.

— Но постой, мы забыли о гостеприимстве, — прозвучал голос Нефана. — Ты, несомненно, голоден и утомлен, Фарнол Каржский. Желаешь ли разделить с нами трапезу?

— Желаю и благодарю вас, — с чувством ответил Фарнол.

— Так идем же к столу, где мы сможем подкрепить наши силы и восславить величие Васква. Нам сюда.

Взяв гостя за руку, Нефан повел его вперед. Фарнол ничего не видел, но слышал рядом легкие шаги других и часто ощущал на своем лице и плечах их холодные прикосновения. Идти пришлось довольно долго, их путь через ледяную пустоту был извилист.

— Ваш дом обилен простором, — заметил Фарнол.

— А, у тьмы свои способы расширения пространства. Великая вещь — темнота, она утешает, дает опору. Она свята. Взыскующие путей грядущего скоро признают, как прекрасно избранное ими бытие.

— Великая тьма! — прошептали окружавшие их верующие.

— Приносящие дар получают взамен величайшую из наград, — продолжал Нефар. — Великий Васкв радуется каждому принесенному в жертву глазу. Это достойно размышления, Фарнол Каржский. А вот и стол. Ты можешь сесть.

Фарнол повиновался. Шаря на ощупь, он скоро убедился, что стол — всего лишь грубо сплетенная циновка, расстеленная на полу. Никакой посуды он не нащупал.

— Протяни руку и прибегни к изобилию Васква, — торопил Нефар. — Это его дар своим слугам.

Протянув руку, Фарнол наткнулся на металлический бок миски, в которой лежала густая холодная каша. Осторожно попробовав, он нашел пищу совершенно безвкусной. В ней была тяжесть, объем, исключительная плотность и холод — более ничего. Но от голода он пожирал кашу горсть за горстью, и ее холод на время затушил горевший внутри огонь.

Кругом все было темно, слышалось деликатное причмокивание и глотки. Еще отовсюду раздавалось множество молитв, славословий, восхвалений и восторженных благодарностей — последние Фарнол счел сильно преувеличенными.

Когда трапеза подошла к концу, Нефан снова заговорил:

— Фарнол Каржский, мы, верные, идем теперь к алтарю, чтобы исполнить обряд омовения и принести дары Васкву. Владыка темного будущего в своем величии презирает те дары, что приносятся не от полноты сердца. Пойдешь ли ты к алтарю? Там ты сможешь изведать и осязать его размер и очертания и так принять его.

— Благодарю, но откажусь, — вежливо возразил Фарнол. — Вы приняли меня со всей добротой, но теперь мне пора уходить. У меня есть дело, и отпущенное мне время истекает.

— Уходить? Ни в коем случае! — с пылом воскликнул Нефан. — Рассуди сам! Пельгран, конечно, поджидает снаружи. Отдашься ли ты ему на съедение по собственной воле?

Фарнол не нашел ответа.

— Много лучше для тебя побыть среди нас. Послушай, близится час вечернего отдыха. Проспи здесь ночь, и, возможно, ниспосланные Васквом сны тронут твое сердце.

— Здесь… Ночь… — зашептали голоса из темноты.

— Хорошо. Ночь — здесь. — Фарнол постарался скрыть отвращение. — Последователи великого Васква гостеприимны.

Холодные невесомые ладони снова коснулись его и направили к циновке, слишком тонкой и плоской, чтобы называться тюфяком. Растянувшись на ней, Фарнол решил, что всю ночь не сомкнет глаз на неуютном ложе, но сон одолел его мгновенно.

Проснулся он слепым и продрогшим до костей. Он не представлял, долго ли спал, день сейчас или ночь в мире над куполом: в этой темноте все смешалось. Холодное пространство кругом него безмолвствовало, но все же он уловил тихое шипящее дыхание, шорох и исходящую откуда-то дрожь — более ничего. Очень осторожно, почти беззвучно Фарнол поднялся, вытянул перед собой руки и, неуверенно переставляя ноги, начал нащупывать закругляющуюся наружную стену. Пройдя вдоль нее по кругу, он найдет выход. Ждал или не ждал снаружи пельгран, ему было уже все равно. Все его инстинкты молили немедля покинуть дом верных учеников Васква.

Однажды его нога наткнулась на что-то твердое, дернувшееся от удара. В другой раз под ногами вдруг стало скользко, а в третий он смахнул с лица нечто дряблое и податливое, тихонько булькнувшее под его рукой. Потом ладони легли на гладкую как стекло преграду, и юноша понял, что добрался до стены. Тихо ступая вдоль ее закругляющегося изгиба, он нащупывал пальцами шов или впадину, которые могли бы обозначать дверь.

Темнота задышала, и десятки легких холодных ладоней сомкнулись на нем. Тихие голоса заговорили:

— А, это наш новый брат, Фарнол Каржский.

— Он еще не привык к темному пути. Он в смятении.

— Вероятно, он желает принести дар божественному Васкву. Он ищет алтарь, но не может найти.

— Направим его. Не страшись, Фарнол Каржский, мы подведем тебя к алтарю, где ждут перемены. Мы счастливы способствовать обращению.

— Это недоразумение, — объяснил им Фарнол. — Я искал всего лишь выход. Я хочу продолжить путь.

— Сейчас мы идем к алтарю.

Напрасно Фарнол отбивался и спорил. Его любовно волокли и тянули сквозь мрак, пока он не ударился коленями обо что-то массивное, с плоскими боками, а руки не легли на ровную поверхность, на которой запеклось нечто, напоминающее кусочки желе. Отдернув ладони, он воскликнул:

— Поймите, мой темперамент не подходит для монашеской жизни! Отпустите меня!

— Успокойся, Фарнол Каржский. Знай, что божественный Васкв о тебе позаботится.

Отчаянные протесты Фарнола пропали втуне. Сверху раздался грохот, весь купол содрогнулся. Подняв голову, он увидел светящийся теплым светом волосок — как видно, в своде только что образовалась трещина. На его глазах она расширилась, стала щелью. Когда в куполе посветлело, со всех сторон вознеслись крики боли. Новые бешеные удары обрушились сверху, и в провале свода стала видна тень пельграна, колотившего по куполу тяжелым острым камнем.

Вывернувшись из рук ошеломленных васквунитов, Фарнол второпях огляделся. Он увидел множество бледных, как грибница, безволосых существ. На их тонких личиках выделялись огромные выпуклые глаза ночных жителей. Многие острые мордочки таращились пустыми глазницами. Все они окаменели, в изумлении уставившись на рушащуюся крышу. Скользнув взглядом по стене, Фарнол нашел очертания двери и, сбивая безволосых, ринулся к выходу. Когда он добрался туда, от купола отвалилась большая плита, и пельгран с визгом спикировал в проем.

За дверь, в румяный утренний свет: в первый миг — слепящий, потом неописуемо желанный! Фарнол рванулся к дальнему краю прогалины. Он оглядывался на бегу и видел, как перепуганные васквуниты на шатких ножках спасаются из купола. За их спинами из распахнутой двери неслись звуки бойни.

Юноша скрылся за деревьями. Вопли позади затихали, вскоре он перестал их слышать.

Часы пешего хода привели его к утесу, откуда он несколько дней назад начинал путь. Дальше дорога шла под уклон, и Фарнол неплохо продвигался, несмотря на нарастающую слабость и жжение, от которого словно корчились в огне внутренности. Он шел целый день, так что закат застал его уже на марене Ксенс. Спал на открытом месте, маска хамелеона тяжело давила на лицо. Ночь стояла холодная, но Фарнол пылал. Он не поужинал — есть было нечего, — но голода не чувствовал. Весь следующий день он, едва волоча ноги, преодолевал маренные гребни. Мысли стали такими же вялыми, как тело. Он почти не обращал внимания на места, которыми проходил, но еще заставлял себя поглядывать в небо. Дважды он замечал в вышине черную точку и пережидал опасность под маской.

Когда солнце упало за горизонт, Фарнол с тупым удивлением понял, что шагает уже вдоль унылого потока, мимо знакомых ульев. А выделяющееся своей высотой строение впереди — жилище Тчерука Вивисектора.

При виде желанной цели туман в мозгу расступился. Припомнив, где расположен тайный вход, Фарнол раздвинул куст лощинника, скрывавший отверстие, — и обнаружил, что проход загорожен тяжелым камнем. Возможно, Тчерука не было дома. Или он умер. Фарнол встревожился. Подойдя к безмолвному улью, он выкрикнул:

— Тчерук, выходи! Фарнол Каржский вернулся и принес тебе камень из головы пельграна, добытый немалой ценой! Выходи!

Позади щелкнул замок, скрипнули петли, и, обернувшись, путник увидел голову под капюшоном и тощую фигуру волшебника, торчащую из дыры.

— Кто взывает так упорно? — Фасетчатые глаза блеснули в красных лучах заката. — Ты, Фарнол Каржский? Заходи, заходи! Ты что-то плохо выглядишь.

— Яд моего дядюшки делает свое дело. Мне немного осталось, но я еще не потерял надежды.

— Так расстанься же с ней отныне! — Шорох кожистых крыл — и перед ним возник пельгран. Его сверкающий взор перебегал от человека к человеку. — А, двойная добыча!

Тчерук Вивисектор немедля принялся выпевать слоги грозного заклятия, известного как превосходный призматический спрей. Пельгран без особой спешки и без видимого усилия сбил волшебника наземь и поставил когтистую ногу ему на загривок, вжав лицом в землю, так что маг подавился словами.

— В ожидании своей очереди можешь полюбоваться, как я покончу с этим, — посоветовала мать Фарнолу, — а можешь позабавить меня попыткой к бегству. Третьего не дано.

— Есть и третье, госпожа! — Фарнол выхватил меч и нанес удар.

Она шутя отбила атаку, поймала клинок клювом, вырвала у него из руки и отбросила в сторону.

— Выжившие птенцы требуют твоего мяса, — доверительно сообщила она. — Целыми днями клянчат. Сегодняшний ужин придется им по вкусу!

Фарнол, задыхаясь, уставился на нее. Можно было попытаться, пока тварь расправляется с Тчеруком, укрыться в улье — и там дожидаться, пока яд дядюшки Дражена сделает свое дело. Других вариантов он не видел. Тчерук, прижатый тяжелой лапой, беспомощно извивался и, не в силах выговорить ни слова, выражал свои чувства тонким, почти осиным жужжанием. В пронзительных нотах слышалась мольба. Мать не отличалась сентиментальностью, однако призыв мага не остался без ответа.

Темнеющий воздух запел, в нем повис рой призрачных крылатых существ. Эти малютки напоминали одновременно грызунов и термитов. Прозрачные и невесомые, они сияли холодным светом. Жужжа и перекликаясь, крылатый рой обрушился на голову пельграна. Тварь защелкала огромным клювом, но светящиеся бестелесные призраки проходили сквозь него. Раздраженно каркнув, она отступила на шаг, завертела увенчанной гребнем головой, зазвенела когтями. Тчерук, избавившись от ее тяжести, сел, растирая загривок. При виде призрачного роя лицо его просияло восторгом.

— Заклятие! — поторопил Фарнол.

Эфирные гости были далеко не бессильны. Они с головы до ног облепили огромную тварь сверкающим одеянием, на миг замерли в таком положении, затем свет усилился, вспыхнул так, что Фарнол невольно прикрыл глаза рукой. Когда же он убрал ладонь, пельграна не было видно. Заморгав, он поспешно огляделся во все стороны. Тварь пропала. Еще несколько секунд маленькие призраки, гудя, висели перед лицом Тчерука Вивисектора, их холодные огоньки бросали отблески на его лицо. Затем летуны удалились, затерялись среди ульев.

— О! Ксенс Ксорды заметили меня! — Тчерук, сам светясь от восхищения, вскочил на ноги. — Я узрел их во всем совершенстве! Сбылась надежда, которую я лелеял всю жизнь!

— Возможно, они еще вернутся к тебе и откроют, где та пустота между мирами?

— Я буду взывать об этом без устали. Их снисхождение к нашим нуждам наполнило меня новой решимостью. Они еще услышат мой голос! А ты, Фарнол Каржский, входи в дом. Солнце село, скоро выползут черви.

Тчерук скрылся под землей, и Фарнол последовал за ним. Оказавшись внутри, он предал хозяину камень пельграна, и маг тотчас принялся толочь, отмерять и смешивать. Пока волшебник трудился, Фарнол глотал прохладный горький чай, силясь залить пожар, бушевавший в теле. Твердой пищи он не мог взять в рот.

Время шло, и наконец Тчерук вручил ему чашку со злобным на вид и недобрым на запах составом. В чашке бурлили маленькие водоворотики. Фарнол не раздумывая выпил почувствовал, как завязываются узлами все нервы и жилы, — и потерял сознание.

Он проснулся утром, больной и слабый, но с ясной головой. Выпил холодного чая, от еды отказался.

— А теперь, юный Фарнол, пора испытать твой разум, — посоветовал Тчерук Вивисектор.

— Твой эликсир меня преобразил? Я теперь смогу учиться?

— Увидим. Книга на столе, открыта на заклятии мгновенного взаимного отвращения. Испытай себя.

Фарнол повиновался. Действие яда мешало сосредоточиться, но юноша упорствовал и понемногу впитал в себя слоги, которые наконец, щелкнув, улеглись у него в голове.

— А теперь узел? — спросил он, приготовившись проверять действие тошнотворного магического лекарства.

— Нет. Прости мне мой пессимизм, но я вынужден отметить, что твое нынешнее состояние не позволяет медлить. Короче, у тебя нет времени на эксперименты. Ты должен поспешить в Карж и добыть противоядие в надежде, что оно окажется действенным. Я сам готов перенести тебя из благодарности за твою роль в моей встрече с Ксенс Ксордами. Итак!.. — Тчерук хлопнул в ладоши. — Встань здесь, на глиняном квадрате. Руки в стороны, глубоко вдохни и… не дыши! Прощай, юноша, желаю тебе счастливой судьбы.

Отступив назад, Тчерук запел заклинание. Фарнола подхватил эфирный вихрь. Миг спустя его ноги снова коснулись земли. Он покачнулся, но устоял. Перед ним был замок Карж, древние стены из светлого камня, одетые пышно разросшимся сине-зеленым плющом, со шпилями и башенками, окрашенными временем в мягкий бежевый оттенок. Минуту Фарнол стоял опешив, затем смахнул с глаз красноватую слизь — недавно появившееся последствие яда — и на подгибающихся ногах двинулся к дому.

Его перехватил озабоченный слуга.

— Скажи дяде, что я немедленно жду его в обеденной зале, — распорядился молодой наследник. Слуга с поклоном удалился. До столовой Фарнол добирался словно сквозь пламя. Большой стеклянный узел по-прежнему лежал на столе, и в центре его виднелась свинцовая шкатулка, скрывающая в себе жизнь, — если дядя не солгал. На этот счет с дядюшкой Драженом никогда нельзя было знать наверняка.

Едва Фарнол помянул про себя дядюшку, тот вошел в зал в сопровождении старика Гвиллиса. При виде племянника Дражен Каржский чуть не споткнулся, а на лице его заиграла благосклонная улыбка.

— Милый мой мальчик, какое радостное событие! Ты снова дома и так прекрасно выглядишь!

Мрачная улыбка искривила губы Фарнола. Он промолчал.

— Ты, конечно, вернулся во всеоружии и готов с честью нести колдовские традиции рода Карж, племянник?

— Да, — сказал Фарнол.

— Вот как!.. — На лице дядюшки отразилось неприятное удивление, быстро растворившееся в отеческой любви. — Я иного и не ожидал. Покажи, что я в тебе не ошибся, племянник. Прояви колдовское искусство.

— Проявлю, — пообещал Фарнол, упрямо цепляясь за надежду. Собрав остатки сил, он глубоко вздохнул и выкрикнул мгновенное взаимное отвращение. Звуки летели подобно стрелам, а в душе воцарилась незнакомая доселе уверенность. Фарнол в ожидании уставился на узел.

Стеклянные витки зашевелились. Голоса ящеров слились в дружном шипении, выражавшем невыразимое отвращение. Они корчились все быстрее, шипение перешло в истерическое крещендо — и вот узел распался, а пять составлявших его рептилий, спрыгнув со стола, метнулись в разные стороны. Фарнол едва глянул на стеклянистых ящерок.

Развернувшись, они оставили перед ним свинцовую шкатулку. Фарнол открыл ее, вынул флакон, вытащил пробку и разом проглотил содержимое. Голова закружилась, все тело охватили слабость и глубокий холод. Юноша, дрожа, упал в ближайшее кресло. Он не в силах был шевельнуться, зрение помутилось, но не померкло совсем.

Он видел, как пять прозрачных ящериц в отчаянном стремлении бежать друг от друга мечутся по залу столовой. Они опрокидывали мебель, налетали на стены, царапали деревянную резьбу, брызгали ядом и злобно шипели, превращая комнату в арену. Гвиллис с отработанной годами ловкостью вскочил на стол. Внушительная фигура Дражена Каржского не допускала такого способа спасения. Когда один из ящеров с пылающими багрянцем глазами, хлеща хвостом, метнулся к нему, Дражен схватил стул и с силой обрушил на стеклянную рептилию.

Ящерка, легко увернувшись, упруго подскочила, снарядом катапульты ударила Дражена в грудь, сбила на пол и вцепилась ему в шею ядовитыми клыками.

Дражен Каржский начал дергаться, корчиться и содрогаться. Спина его выгнулась, задники домашних туфель забарабанили по полу, на губах выступила пена. Лицо покрылось зеленоватой бледностью, а затем он испустил дух. Фарнол с интересом наблюдал за происходящим. Угрызения совести его не слишком мучили.

Огонь у него внутри погас. Жар и боль отступали, и по жилам растекалась свежая прохлада. Юноша чувствовал себя обновленным. Силы вернулись, он без труда поднялся, поймал взгляд Гвиллиса, махнул рукой — и старый слуга понял приказ без слов. Неловко спустившись со стола, он вдвоем с хозяином распахнул настежь ставни.

Ящеры, почуяв свободу, сбегались к открытым окнам. Один за другим они спрыгивали со второго этажа и разбивались вдребезги на мраморе нижней террасы.

— Вы поправились, хозяин Фарнол? — тонким голосом спросил Гвиллис.

— Да, — подумав, ответил юноша, — кажется, поправился. Как видно, дядя Дражен не солгал насчет противоядия. А ты, Гвиллис, когда обретешь обычное хладнокровие, будь добр, займись его проводами.

— С радостью. А потом, хозяин? Смею ли я спросить, чем вы планируете заниматься дальше?

— Заниматься? — Ответ явился легко, словно Фарнол всю жизнь ждал этого вопроса. — Я продолжу совершенствоваться в магических искусствах. Кажется, я приобрел к ним вкус, и к тому же это, как-никак, в традициях Каржа.

— Добро пожаловать домой, хозяин Фарнол.

— Спасибо, Гвиллис.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Много лет назад, когда я росла в Нью-Джерси, мои родители часто обменивались с друзьями-единомышленниками бумажными пакетами, полными прочитанных книг в мягких обложках. Когда в доме появлялся новый пакет, я просеивала содержимое в поисках чего-нибудь интересного. Однажды мне попался выпуск «Fantasy and Science Fiction». Прежде я об этом журнале не знала. Просматривая его, я увлеклась рассказом автора, с которым тоже еще не была знакома. Рассказ назывался «Другой мир» («The Overworld»), а автора звали Джек Вэнс. Едва я начала читать, мое нежное юное воображение попалось в медвежий капкан. Что это оказался за мир — Умирающая Земля Джека Вэнса! Меня заворожили экзотика, колорит, блеск, магия, приключения и опасности. Я влюбилась в его изумительный язык, несравненные описания, эксцентричных героев, причудливые диалоги, ум, стиль, фантазию и, прежде всего, в злой юмор писателя.

Пола Волски

Разумеется, вскоре я узнала, что «Другой мир» — только первое из приключений плута по имени Кугель — и что есть другие. Следующий выпуск «Fantasy and Science Fiction» в бумажном пакете принес мне еще одну часть. В поисках остальных я много месяцев обшаривала букинистические магазины. Только через несколько лет мне попались «Глаза Чужого мира», и я наконец собрала всю историю о Кугеле, которая существовала к тому времени.

Прошло много времени. Я с удовольствием узнавала других авторов, работающих в жанре фэнтези и научной фантастики, восхищалась ими, завидовала. Я стала опытнее в суждениях, но восторг и радость от рассказов Вэнса были такими же, как десятки лет назад. И когда меня спрашивали (а об этом спрашивают каждого писателя), кто на меня повлиял, я называла несколько имен, и первым всегда вспоминался Джек Вэнс.

 

ПОСЛЕДНЕЕ ПОРУЧЕНИЕ САРНОДА

Джефф Вандермеер

В ниже следующем причудливом рассказе чародей Сарнод, который не одно столетие живет в одинокой каменной башне на острове посреди озера Бакил, отправляет двух самых могущественных слуг с жуткой миссией в мифическое Подземное царство, причем шансы на успех у них ничтожно малы. Однако никто не в силах предугадать, какая развязка последует даже в случае благополучного исхода и победы посланников волшебника.

В то утро, когда Носяра Памяти явился нарушить покой чародея Сарнода, волшебник пробудился ото сна точно так же, как и во все прочие дни на закате времен Умирающей Земли. Он облачился в сине-зеленые одежды из чешуи чудовищной рыбы и выглянул в окно, расположенное на самом верху башни. Скоро он спустится, чтобы, как всегда, позавтракать саламандрами: одну ему подавали холодной, для памяти, другую — горячей, для сердца, а третью — живой, для ума. Но первым делом ему хотелось обрести желанный покой и осмотреть свои владения.

Башня возвышалась на острове посреди озера Бакил, которое питал длинный палец реки Дерны. За озером простирались густые дебри лесов и зловещие луга, по которым без позволения чародея не мог пройти незамеченным никто, даже эрб или деодан. И все же Сарнод поймал себя на том, что уже больше года каждое новое утро его терзает беспокойство, будто в сердце вонзается острый крюк, и накатывает странная жажда. Возникало чувство, что он вечно обезвожен и его туго натянутая кожа зудит. В покоях у него стояла чаша с водой, но это не помогало. Свежее и влажное дыхание озера врывалось в окно как нечто физическое и более грозное и пугающее, чем та громадная рыба, что ходит под его темной гладью.

Сарнод одиноко жил в башне с двумя слугами, которых заколдовал в соответствии с собственными нуждами, воспользовавшись для их создания своей кровью. Одного звали Бесшумная Птаха, это существо незримым стражем всегда присутствовало там, где находился чародей. Сарнод не мог постичь безмолвной поэтики существования Птахи. Тот жил невидимо, отчужденно, а Сарнод общался с ним мысленно и лаконично.

В то утро Бесшумная Птаха всполошил его, возвестив прямо в ухо:

— На золотом помосте под Устами Нижнего мира явилось существо.

— Существо из Низовья? Невозможно, — отмахнулся Сарнод.

— И все же… это правда, — ответил Бесшумная Птаха.

Точно так же как существовал Верхний мир, внизу располагались Подземные миры, один из которых, безымянный и невыразительный, Сарнод обнаружил и подчинил своей воле. Намеренно принижая значимость этого места, он называл его просто Низовьем, ибо мир тот был крохотным, и там, среди сот узких туннелей и крошечных пещер, сполна осознавая чудовищность своего положения, как нравилось думать Сарноду, жили все его враги, в наказание изрядно уменьшенные им в размерах.

— Я разберусь с этим, — пообещал Сарнод, и как бы в ответ Бесшумная Птаха одновременно теплой и студеной волной скользнул прямо сквозь чародея к двери, заставив Сарнода содрогнуться: что за дух, что за существо он усмирил?

Человек из плоти и крови и невидимое существо вдвоем отправились взглянуть, что нарушило их каждодневный ритуал.

Каждое утро вторая прислуга чародея, Т'сейс, готовила господину завтрак из саламандр. Однако этим утром саламандры Сарнода, блестяще-зеленые, выловленные в жирном озерном иле, лежали на кухонном столе позабытые, с выколотыми глазами (Сарноду не нравилось, когда еда глядит на него). Из расположенного внизу Зала встреч, где находились Уста и золотой помост, доносились звуки дыхания.

Уста существовали в башне задолго до того, как в ней поселился Сарнод. Он лично создал два немигающих глаза над загадочными губами — каждый из них был порталом в один из участков Низовья. Точно так же как и глядящая на него еда, Сарноду не нравились безглазые рты. Чародей заколдовал Уста таким образом, чтобы они работали в качестве тайного портала из Низовья.

До сего дня Уста вещали лишь трижды.

В первый раз они изрекли: «Остерегайся ложных воспоминаний».

Во второй: «Кому знать, как не тебе?»

В третий раз Уста молвили: «Рыба гниет с головы».

Больше они ничего не издавали, разве что запахи, приятные или смрадные. До сих пор.

В дальнем конце древнего Зала встреч располагались Уста и золотой помост. Через большой круг высеченного в белом мраморе мерцающего окна бесчисленными оттенками синего отражалось озеро и небо.

Замерев возле помоста, Т'сейс взирала на вторгшегося. Стоило Сарноду увидеть бледную темноволосую Т'сейс, как незримый крюк отпустил его сердце, которое словно нырнуло вглубь. Сложив руки, она отсутствующим взглядом взирала на помост. Т'сейс была двойником женщины, созданной в котле из сказок и зелий далекого Эмбелиона. Ничто в ней не принадлежало Сарноду: она его не желала, а ему не хотелось принуждать ее и сообщать об истинной ее природе. Казалось, она была лишена всех страстей и пыла оригинала — ему не удалось справиться с какой-то составляющей формулы, которая по-прежнему ускользала от него. По-своему осторожная и сдержанная, как Бесшумная Птаха, Т'сейс лишь подняла бровь, когда Сарнод подошел. Чародея огорчало это ее выражение лица — отчасти тоскливое, отчасти угрюмое. Она была последним порождением теперь уже остывших котлов: разочарованный неудачами, Сарнод занялся другими делами.

— Что это к нам пожаловало? — спросил он.

— Оно безголово, но все же наделено жизнью, — проговорила Т'сейс. — Но почему?

— Оно явилось со струей холодного и в то же время горячего воздуха, — заметил откуда-то слева Бесшумная Птаха.

Сарнод подошел ближе. На золотом помосте под большим стеклянным колпаком лежало то, что поймала Т'сейс.

Он достал увеличительное стекло, которое нашел в башне, — там все вещи обладали собственным разумом. Пока чародей наводил лупу на неведомое существо, овал линзы стал мутным, затем прояснился, а ручка внезапно нагрелась. Действительно, у существа отсутствовала голова. И глаза тоже. И рот. Хотя Сарнод смотрел прямо на него, оно словно было не в фокусе и норовило ускользнуть на периферию зрения. Сначала казалось, будто оно сморщилось, потом вытянулось, как потягивающаяся кошка.

Неожиданное, словно внушенное, воспоминание дохнуло на Сарнода вестью из давно позабытого прошлого: пыльная книга, раскрытая на вполне определенной странице.

Сарнод вслух озвучил незваную мысль:

— Это же Носяра Памяти, он приносит какое-либо послание.

— Уничтожим его? — тихонько предложил Бесшумная Птаха, который сперва находился поблизости от Сарнода, затем отдалился от него.

Чародей остановил его взмахом руки и проговорил:

— Давайте сначала посмотрим, что оно хочет нам предложить. Я смогу нас защитить, если оно решит навредить. — Поселившееся в сердце Сарнода беспокойство не стихало, к тому же ему передалась тревога Т'сейс. Нежданное вторжение разожгло его любопытство.

— Готов, Бесшумная Птаха? — Как полагал Сарнод, Птаху оживляла первооснова одновременно совы и цапли — одна настороженная, другая недвижимая, и обе, когда надо, смертоносные.

Т'сейс отступила назад, а Птаха из-за левого плеча чародея прошипел:

— Да-а-а!

На этот раз Сарнод не вздрогнул. Он убрал увеличительное стекло и наложил на прозрачный колпак заклятье истинного размера.

Все больше, и больше, и больше во всем своем безголовом величии разрастался Носяра Памяти, пока не начал свисать с помоста. Он сделался размером со среднюю собаку, приземистый, серый и неподвижный, а стеклянный колпак пошатывался на нем сверху, наподобие нескладной шапчонки. От него пахло молоком, травами и рассолом.

Теперь стало ясно, что Носяра Памяти не зря так зовется: это был здоровенный нос с пятью ноздрями, и теперь он недурно дополнял физиономию на стене. Он лежал на постаменте некоторое время, так что Сарнод успел сделать шаг вперед. И тут Носяра громогласно всхрапнул — чародей даже вздрогнул от этого звука.

— Птаха, не нужно ничего делать, — приказал Сарнод и на всякий случай приготовился наложить заклятье тщетности на то, что могло последовать.

Сначала одна ноздря, потом вторая, затем третья, четвертая — и наконец все пять отверстий Носяры Памяти начали выпускать послания в виде тонких спиралек голубого дыма с буквами, которые, стоило их учуять, превращались в мозгу Сарнода в изображения. Завитки дыма удлинялись, сливались воедино и становились облаками, а Носяра Памяти тем временем все уменьшался и уменьшался, пока не достиг своего исходного размера, а затем превратился в обмякший безжизненный мешочек.

Дым навеял такие тяжкие воспоминания, что Сарнод позабыл заготовленное заклятье и зарыдал, хотя выражение лица у него осталось прежним. Ему привиделась Вендра, созданная для того, чтобы быть его возлюбленной, и его брат Гандрил, который согрешил с ней, предав Сарнода. Воспоминание отозвалось кислым привкусом во рту, отчетливым, ярким, но быстро угасающим.

Сарнод нежно любил их обоих, он охотно пригласил Гандрила в башню после долгой службы у царя ящериц Раткара, а спустя несколько недель обнаружил их вдвоем в роще на берегу озера, прильнувших друг к другу в чувственных объятиях. Чародея обуял такой гнев, что поверхность озера вспыхнула огнем. Затем охватившая его печаль сковала воду льдом, после чего сердце его оцепенело и все стало как прежде.

Несмотря на слезы и мольбы, Сарнод изгнал обоих в Низовье. Он поступил с ними точно так же, как со всеми своими врагами: наложил заклятья, чтобы те стали маленькими и ощутили себя ничтожными, на время позабыв о прошлом. Они очутились в Низовье и пробыли там долгие годы.

Внезапные вспышки ненависти оставляли глубокие шрамы на сердце чародея, они тревожили его сон и побуждали бросаться на все живое, бродившее средь равнин и лесов; немало путешественников вдруг в ужасе обнаруживали, что их схватила громадная невидимая рука, которая затем швыряла их прочь на несколько лиг, обычно изрядно при этом помяв.

Но теперь, когда видение прошлого столь ярко оживило остроту прежней любви и былой радости, к терзавшему сердце крюку присоединились, усугубляя страдания, еще два беспокойства. Вестницей смерти являлась физическая боль. Душевные страдания предвещали расплату, ибо за свою жизнь Сарнод совершил немало ужасных поступков, продиктованных чувством мести, пусть даже некоторые из них содеяло его второе «я».

Он вдруг понял, что провел без Вендры и Гандрила очень много времени, будучи одинок и окружен холодом и пустотой, со странным и опасным миром, простирающимся окрест. Одновременно со стремлением к брату и любовью к женщине он вновь почувствовал, что пересыхает, что ему отчаянно нужны очищающие воды озера. На миг ему ужасно захотелось выскочить из огромного окна Зала встреч и нырнуть в волны, обретя свободу.

— Ты — Сарнод, могущественный волшебник! Не пристало тебе так поступать, — вслух проговорил он.

— И вот что мы слышим, — сказал на это Бесшумная Птаха с ноткой предостережения в голосе, — после долгих минут странной тишины.

— Кто мог это прислать? — спросил Сарнод. Стоило ему озвучить вопрос, как на него навалилось чувство беспомощности.

— Господин, может, не стоит посвящать нас, как далеко простирается твое неведение? — несколько сконфуженно предложил Бесшумная Птаха.

— Мне пора ткать гобелен, работа ждет меня, — со вздохом сказала Т'сейс. — Можно я пойду?

— Довольно! — воскликнул Сарнод, дабы подвести итог происшествию. — Не имеет значения, как и для чего это сюда прислали, важно то, что мы сами отправим в Низовье.

— И что же мы можем туда отправить? — вяло поинтересовалась Т'сейс.

— Тебя. — Он ткнул в нее пальцем. — И тебя, — продолжал чародей, указывая туда, где, как он полагал, мог таиться Птаха. — Вас обоих я отправлю в место, которое наилучшим образом отвечает вашей натуре. Вы разыщете и приведете сюда женщину по имени Вендра и мужчину Гандрила, моего брата, давным-давно изгнанных в Низовье. — Затем он предостерег слуг: — Только этих двоих, любой другой погибнет по пути назад! В Низовье находится тюрьма, таковой она и останется впредь.

— Тебе придется нас уменьшить, — только и сказал Бесшумная Птаха.

— Мне всегда нравился мой рост, — заявила Т'сейс, — и моя работа тоже.

Сарнод знал, что она ткет исключительно гобелены, и лишь потому, что он наложил на нее заклятье утонченного увлечения.

Бесшумная Птаха что-то смиренно пробормотал на языке настолько древнем, что Сарнод не понял его, но прозвучало это словно скрип ворот посреди безлюдной равнины.

Чародей проигнорировал обоих и с помощью древних механизмов, установленных в толще башенных стен, показал им изображения Вендры и Гандрила, сосланных задолго до того, как он сотворил Т'сейс и околдовал Птаху. Затем он наделил посланцев способностью проецировать эти изображения непосредственно в разум тех, кого они встретят по пути. Наконец он уменьшил Т'сейс, а Птаха стал маленьким сам, при этом он сделался почти что видимым — солнечным зайчиком, парящим где-то на периферии зрения.

Крошечные, они стояли на золотом помосте и смотрели на чародея, который тем временем наделил каждого из них способностью пользоваться тремя заклинаниями.

— Берегитесь моего брата Гандрила, — предостерег он. — Он некогда тоже был волшебником, хоть и нельзя сказать, что могущественным, но он найдет способ подчинить своей воле окружающих. Что касается Вендры, остерегайтесь ее коварства. Учтите, время в Низовье течет по-другому. То, что здесь может уложиться в полчаса, для вас там окажется годом, и вы, вернувшись после долгих приключений, обнаружите, что тут прошел всего лишь день. Уменьшение размеров — магия капризная, тут возможны неожиданные выкрутасы времени.

Сарнод по очереди поднял обоих в воздух и отправил каждого в один из двух распахнутых глаз — то есть в Низовье.

Когда они исчезли, Уста скривились и изрекли:

— В поисках можно многое потерять.

Впившийся в сердце Сарнода крюк вонзился еще глубже.

Носяра Памяти, теперь похожий на мешок с костями, испустил последний вздох.

Бесшумная Птаха не почувствовал — впрочем, он и не стремился ощутить — зловонную близость уровня под названием Низовье, известного также как Область тишины и грибов. Это была протяженная пещера с безобразными белесыми, словно кости, омарами, поджидавшими неосторожных в холодной илистой воде. Сизые, зеленые и серые грибы образовывали здесь густой покров, они прислушивались и смотрели по сторонам. Тут селились летучие мыши, крысы и слепые плотоядные кабаны, а также похожие на бескрылых драконов громадные прожорливые черви. Все это бурлило средь вездесущего смрада разложения в бледно-изумрудном свечении, более уместном для морского дна.

Практически невидимый, Бесшумная Птаха передвигался все же не совсем беззвучно и обладал запахом, поэтому нервы его были напряжены до предела. Даже сама его незримость являлась иллюзией, следствием наложенного заклятья, которое лишило его человеческого вида и обрекло существовать не только на Умирающей Земле, но в то же самое время и в далеком Эмбелионе, так что он скитался одновременно в двух местах, не тут и не там, и тело его было словно отражением в зеркалах по обе стороны длиннющего коридора. Даже сейчас, когда он в Низовье разыскивал мужчину и женщину, безжалостно изгнанных Сарнодом из своей жизни, вторая половина Бесшумной Птахи бродила по лесам и равнинам Эмбелиона.

Вокруг него прислушивалось столько настороженных ушей на весьма опасных телах, что Бесшумная Птаха умерил бег мыслей и постарался усугубить страх, настолько слабый, что он едва его ощущал. С такой поддержкой он продвигался вперед, пока наконец с тревогой не обратил внимание на все возрастающий рокот — сотрясавший землю отдаленный гул, разносимый жутким шепотом здешних существ. Рокот приближался и усиливался, складываясь в слово «Дутожаба», которое постоянно повторялось — то ли как предостережение, то ли как молитвенное песнопение.

Теперь мимо него проплывали большие делянки бледных грибов, тянувшихся, словно ряды медуз, и ловивших неосторожных или раненых существ. Тьма-тьмущая колышущихся усиков грибов. Пирамида вопящей плоти. В пределах досягаемости их ядовитых отростков невредимыми перемещались отвратительные трупно-белесые сгустки — подвижные, крепкие и клыкастые, они крались сквозь вечную ночь.

Воспользовавшись первым заклятьем, литанией бессловесного обуздания Фандааля, Бесшумная Птаха заставил приблизиться один сгусток и мысленно продемонстрировал ему изображения Гандрила и Вендры.

«Видел кого-нибудь из них?»

Птаха содрогнулся, когда прочел ответные мысли существа, похожие на пауков с крохотными мокрыми телами и длинными, усеянными колючками ногами: Раздеру-ка я тебя на части. Созову братьев и сестер, станем есть твою плоть.

Бесшумная Птаха повторил вопрос и почувствовал, как от силы заклятья мозг сгустка сжался.

«Ты найдешь то, что ищешь, за этой пещерой, а потом дальше за туннелем и за Дутожабой. В деревне».

«Что такое Дутожаба?» — спросил Бесшумная Птаха.

«Это тебе и загадка, и ответ», — сказал сгусток.

«Что это значит?»

Но существо лишь захохотало в ответ, и Бесшумная Птаха, не желая дожидаться его быстро приближавшихся сородичей, продолжил путь во тьме, внушив существу мысль размозжить себя о стену.

Теперь он ощущал вокруг вибрацию нестройного хора, слепленного из бормотания мыслей, отчетливо взывавших в темноте: Дутожаба… Дутожаба… Дутожаба…

Если Птахе приходилось передвигаться медленно и бесшумно, Т'сейс надлежало действовать проворно и быстро — жаль, что она была не птицей. После «наступления ночи» она попала в Низовье на уровень под названием Область сводящего с ума стекла, где только далекое зеленоватое сияние над головой обозначало потолок: свет просачивался с верхнего уровня, где Бесшумная Птаха проводил поиски так же, как она — здесь. Ее окружали сотни тысяч сверкающих острых зубцов — светящихся зеркальных осколков, отражавших такую путаницу картин, что Т'сейс не могла понять, какие из них настоящие, а какие — нет.

На ее запах быстро примчались медведи-вурдалаки и деоданы. Т'сейс не была создана для рукопашной схватки, а потому задействовала первое заклинание путешествия по воздуху и вызвала человечков-твк. Они спустились сверху на стрекозах, которые здесь казались размером с небольшого дракончика.

Четверо человечков понесли ее вверх в гамаке из переплетенных ветвей. Между трепещущими в танце полета крылышками стрекоз места было так мало, что Т'сейс опасалась, не перехлестнутся ли они и, сбившись с ритма, не упадут ли на острые зубцы. Но ничего такого не случилось.

Твк показались ей настолько заботливыми и доброжелательными, что она даже вслух поинтересовалась, за что их сюда изгнали.

— Я дерзнул попросить чуточку больше сахара за то, что добывал Сарноду информацию о его врагах, — ответил один.

— Я посмел пролететь над озером тогда, когда он смотрел на него, — рассказал второй. — Дело было летом, меня разморило, захотелось скользнуть над водой и смочить стрекозьи крылышки.

— Не могу припомнить, за что меня изгнали сюда, — призадумался третий. — Но мне кажется, что жизнь здесь не сильно отличается от той, что была наверху. Мы умираем тут и умираем там, и хотя мы не можем увидеть солнце, но знаем, что оно тоже умрет.

Четвертый, предводитель, не ответил, а спросил сам:

— Куда ты держишь путь и зачем? И найдется ли у тебя для нас щепотка соли?

— Я ищу двух изгнанников, — ответила Т'сейс, проецируя всем четырем человечкам изображения Вендры и Гандрила, отчего те, по обыкновению своего народа, принялись быстро-быстро тараторить между собой.

— Один изгнанник нам известен. Женщина, — заявил предводитель. — Сколько соли ты нам дашь, если мы отнесем тебя к ней?

У Т'сейс радостно екнуло сердце, ибо ей вовсе не хотелось торчать здесь дольше, чем было нужно.

— Щепотка соли здесь оказалась бы с гору камней или же, если б я принесла ее с собой, стала бы ничтожно мала для обмена с вами, — ответила Т'сейс. — Придется вам довольствоваться принуждением в виде заклятья.

— Что ж, логично, — согласился предводитель, хотя голос его прозвучал не очень-то радостно, и стрекозьи крылья зажужжали громче.

— Так где мне ее найти?

Он рассмеялся и ответил:

— Она лежит в гамаке, который несут по воздуху четверо несчастных твк.

— Что за дурацкая шутка?

— Шутку, похоже, сыграли с тобой, — мрачно заметил предводитель. — Может, тебе следует искать не то, о чем ты думаешь.

— Последи-ка за полетом и доставь меня в безопасное место, иначе придется мне пустить в ход еще одно заклятье, — пригрозила Т'сейс, хотя ей не мешало бы приберечь дары Сарнода.

Свирепо улыбаясь, твк повернулся в седле и поднес к лицу Т'сейс зеркало со словами:

— В этом мире, куда изгнал нас Сарнод, мы повсюду видим лица друг друга. Может, в своем мире ты не удосужилась взглянуть на себя?

Услышанное было правдой, в чем немедленно убедилась потрясенная Т'сейс, — и как только она раньше не догадалась? — прежняя возлюбленная Сарнода оказалась как две капли воды похожа на нее саму. В таком случае выходило, что ее саму обманом отправили в забвение? Или поиски Вендры и Гандрила были взаправду?

— Не нравятся мне твои фокусы, твк, совсем не нравятся.

— Ночка-то темная, — заметил твк, — время идет, и, когда мы оставим тебя, заклятье ослабеет.

Слова злополучного сгустка оказались верными. Дутожаба была размером не больше человеческого кулака и восседала посреди обширной пустой пещеры, заляпанной темно-красными пятнами. Попахивало тухлятиной. Воображение Бесшумной Птахи рисовало ему существо огромное, как бронтозавр, и смертельно опасное. На самом же деле, если не считать светящихся золотистых глаз и сине-зеленой призмы на пупырчатой коже, Дутожаба выглядела вполне безобидно.

Бесшумная Птаха стоял прямо перед этим существом в своего рода храме пыли и сухого воздуха — невидимая тень против незлобивого врага.

Враг уставился на него.

Неужели он увеличился в размерах?

Или Бесшумная Птаха стал меньше?

Птаха шагнул в сторону от Дутожабы, но стоило ноге его опуститься…

КРА-А-А О-ОК!

…как его ударило и подбросило в воздух телом амфибии, которая вдруг стала совершенно громадной, и швырнуло об стену пещеры. В хрупкой груди Птахи перехватило дыханье. Да, он существовал одновременно в двух мирах, но все же ему было больно так, словно его пронзила сотня кинжалов. Упругая и при этом рыхлая плоть Дутожабы, воняющая застоявшейся болотной жижей, на несколько жутких мгновений удерживала его в этом положении.

Потом давление ослабло. Бесшумная Птаха бессильно шмякнулся наземь.

Очнувшись, он обнаружил, что Дутожаба восседает посреди пещеры. Амфибия снова уменьшилась и переливалась сине-зеленым и зеленовато-синим.

Теперь Бесшумная Птаха понял, откуда взялись на стенах пятна. Если б он существовал только в одном этом мире, он уже был бы мертв.

Как следует поразмыслив и придя в себя, он еще дважды попробовал миновать Дутожабу: один раз пытался тихонько прокрасться, второй — быстро промчаться без оглядки. И дважды амфибия, на которую не действовали заклинания, с победоносным кваканьем заполняла собой пещеру и давила Бесшумную Птаху. Он чувствовал себя словно мешок с песком, высыпающимся в дырку.

Согнувшись в три погибели, охромевший и потрясенный, он еще раз встал перед Дутожабой.

Терзаемый болью Птаха постарался максимально сконцентрироваться на втором своем «я», находящемся в Эмбелионе: ощутил себя средь лесов и волнующихся полей, меняющих цвет, подстраиваясь под небо. Там его жена и малолетний сын жили в домике на поляне в глубине леса, выращивали себе пропитание на огороде и считали себя счастливчиками, потому что ими не интересовались могущественные правители и колдуны, борющиеся за власть. Им не хотелось думать о том, что Земля умирает, они радовались, что живы. Кто мог сказать, сколько сейчас лет его сыну, появилась ли седина в волосах жены? Никто бы не признал в нем сейчас человека.

Не исключено, что когда-нибудь Бесшумная Птаха станет единым целым и воссоединится с семьей, но сперва ему надо было пережить этот миг.

Бесшумная Птаха все смотрел на Дутожабу, а Дутожаба таращилась на него.

— Интересно, ты можешь говорить, Дутожаба? Безмозглая ты или разумная? Неужели нет ничего, что способно сдвинуть тебя с места? — спрашивал Бесшумная Птаха, до дрожи боясь, что его слова вынудят жабу действовать.

Только Дутожабе до слов дела было не больше, чем до обстоятельств кабалы Птахи. Она смотрела на него снизу вверх и самодовольно квакала. Кра-а-о-ок…

Существо более прямодушное попыталось бы уничтожить Дутожабу молотом и сплясать на ее расплющенных останках. Но у Бесшумной Птахи такого оружия не было; он располагал только своей призрачной раздвоенностью.

Это навело его на мысль, что вполне реально по желанию расщепить себя снова, и это возможно благодаря тому, что знание о его Основном Разъединении всегда было с ним, словно незаживающая рана.

Приняв решение, Птаха застыл перед Дутожабой, а затем прыгнул сразу в две разные стороны — словно взметнулись два одинаковых крыла, между которыми не было тела. Как будто он решил умереть.

Дутожаба с невероятной скоростью увеличилась в размерах, недоуменно квакнула — каждым глазом она следила за разными Птахами — и вдруг исчезла.

Всадники-твк несли Т'сейс над равниной, покрытой битым стеклом. Вскоре она поняла истинную природу зеркал и то, почему давным-давно поблизости никто не живет. Каждый осколок запечатлел и теперь отражал события прошлого, игравшие и преломлявшиеся во множестве призм. За время путешествия Т'сейс видела простиравшиеся под ней сады Мазириана (об этом ей сказали человечки-твк), невозможно огромного и свирепого медведя-вурдалака Тхранга, а также Садларка, сражающегося с демоном Ундерхердом. Она узрела короля Кутта Сумасшедшего с войском волшебных монстров, башню Замороженной крови Колгхута и, что самое ужасное, вечно воспроизводимую на протяжении многих лиг сцену позорного грабежа Голиканом Кодеком Завоевателем народа Баутику и последующего возведения корчащейся пирамиды из человеческой плоти высотой в пять футов. Кроме того, сумасшедшее стекло внизу пестрело многочисленными отражениями ее самой: крохотными, а также громадными и жуткими. Она решила не обращать на них внимания. Через некоторое время обуявший Т'сейс ужас стал настолько сильным, что она уже не осмеливалась смотреть вниз, словно интерес был чем-то опасным для здоровья.

— Что происходит с теми, кто оказывается там? — спросила она у твк. Они направлялись туда, где на горизонте громоздилась полоса унылых и странных облаков.

— Сходят с ума, — ответил один из них.

— Становятся тем, что они видят, — сказал другой.

— Забывают есть и пить.

— Они умирают, полагая, что пируют в залах Золотого Кандива или шепчут на ухо колдуна Туржана.

— Как же Сарнод создал это стекло?

Предводитель неприятно рассмеялся:

— Такое ему не под силу. Стекло — это все, что осталось от всевидящего Ока Парассиса, разрушенного во времена войны Нижних миров. Сарноду просто повезло, что его тюрьма оказалась усыпана осколками, ведь это делает жизнь побежденных им врагов куда хуже.

— И все же, — ответила Т'сейс, — стекло освещает Низовье.

В мире без солнца день и ночь не имеют значения. В зависимости от того, насколько ярко сверкали осколки, здесь была вечная заря или сумерки. Стекла ярко вспыхивали и сияли золотым и зеленым, когда в них отображались древние войны, блистали балы минувших времен и плыли по безбрежным высохшим океанам призрачные галеры. Тогда Низовье освещало слабое подобие восхода солнца.

Вскоре Т'сейс увидела, что громоздящиеся впереди облака превратились в движущиеся странные, продолговатые пульсирующие шары; то тут, то там виднелись руки и головы, которые на таком расстоянии казались крохотными точками.

— Парящие мермеланты, — пояснили твк. К шарам с помощью веревок, тросов и шкивов крепились каркасы кораблей, коробы, висячие платформы и корзины. Еще более неожиданным выглядело обширное переплетение цветов, виноградных лоз и овощей, свисавших с сырых и мшистых корпусов воздушных кораблей.

— Кто они, те, которые там живут? — спросила Т'сейс.

— Налетчики, строители и садоводы, — ответил предводитель. — Душегубы, разбойники, фермеры и воздухоплаватели.

— Как им удается все это?

Твк мрачно усмехнулся:

— Чтобы попасть сюда, надо быть приличным мерзавцем, но, чтобы здесь жить, следует стать кем-то еще.

— А что, если я не желаю оказаться у них? — Несмотря на чары, ее вдруг обуяло чувство беспомощности. Ее тяготило быть обязанной народцу твк, но еще хуже казалась зависимость от незнакомцев, которые не подчинялись ее воле.

— Выбора у тебя нет. Мы не станем таскать тебя на воздушном плоту по всему здешнему миру; если ты не освободишь нас, мы рискнем воспротивиться твоему слабеющему заклинанию. К тому же эти люди бывают повсюду.

Сказав так, они увеличили скорость и вскоре бросили Т'сейс на палубе одного из кораблей. Живой шар наверху фыркал и выпускал газы, которые пахли сильно, но приятно.

Ее ожидал капитан корабля, головорезы его экипажа попятились то ли из соображений безопасности, то ли из уважения — Т'сейс не поняла.

Левый глаз капитана прятался под двумя повязками сразу, словно одной было недостаточно. Правый, светло-голубой, так задорно сиял, что капитан казался моложе своих лет. Густая черная борода скрывала большую часть лица. Он обладал могучим телосложением, которое Т'сейс ценила в мужчинах, а еще от него приятно пахло табаком.

Точно так же как Т'сейс не могла позабыть о том, что от падения на осколки стекла летательный корабль удерживало лишь живое существо над ее головой, ей никак не удавалось выкинуть из головы мысль о том, что в ее мире капитан оказался бы меньше наперстка.

— Добро пожаловать в ад, — сказал мужчина без тени улыбки.

— Добро пожаловать под заклинание, — парировала Т'сейс, причем с таким жаром, что сама удивилась, и наслала на капитана ликующее заклятье, благодаря которому он должен был к ней привязаться.

Но тот лишь усмехнулся, сорвал с глаза одну повязку, и заклинание отскочило обратно к ней. Т'сейс почувствовала всепоглощающее желание подчиняться каждому слову капитана.

— Не заставляй меня снимать вторую повязку, — чуть шутливо предупредил он.

Глядя прямо в глаз капитану и пытаясь сопротивляться заклинанию, которое уже одолело ее, Т'сейс спросила:

— Почему же? Я умру?

— Нет, но тебя так возмутит то, что живет у меня в глазу, что ты откажешься сесть со мной за стол и отобедать.

Из пещеры, которую прежде охраняла необъяснимо исчезнувшая Дутожаба, Бесшумная Птаха вышел к окраине деревни, где, как сказал давешний сгусток, он мог найти то, что искал. Каменный свод над головой светился зеленым из-за беспорядочно разросшихся там лишайников и находился настолько высоко, что почти казался фантазией. Но было видно, как там, в вышине, движется что-то, беспокоившее Птаху.

Сначала ему показалось, что деревня притулилась среди старых-престарых костей давно почивших чудовищ. Но вскоре стало ясно, что она была выстроена из этих самых костей. Ибо здесь явно не обошлось без жутких кровопролитий, хоть и давным-давно. Среди шатких домишек бродили немногие осмелившиеся выбраться из укрытий жители. Они были ужасно бледные и в большинстве своем жили здесь так долго, что за несколько поколений ослепли, глазницы у них запали, уши стали похожи на крылья летучих мышей, а ноздри разрослись от постоянной привычки принюхиваться. Эти люди передвигались медленно и совершенно бесшумно, а дрожали при каждом шаге так сильно, что Птаха никак не мог понять, отчего это: то ли от вырождения, то ли от ужаса перед неведомым хищником.

Посреди деревенской площади на черепе какого-то фантастического трехглазого клыкастого зверя восседал старик-слепец. Борода у него была из бледно-лилового лишайника, а волосы на голове — из колышущихся усиков тонких белых грибов. Одежды старца тоже шевелились, Птаха не мог смотреть долго, его начинало трясти.

Бесшумная Птаха подошел к старцу и сказал:

— Не бойся. Я разыскиваю одного мужчину и женщину, только и всего. — Тут он мысленно передал их изображения. — Знаешь ли ты их?

Тот рассмеялся в ответ:

— Известно ли тебе, кто я и что? Я могу убить тебя, щелкнув пальцами. Стоит мне только захотеть, как жизнь покинет тебя.

— Что ж, действуй, если таково твое желание, — проговорил Бесшумная Птаха. — Коль скоро мы обмениваемся бесцельными угрозами, спешу сообщить: я могу с легкостью избавить тебя от тяжкой ноши, которую ты зовешь жизнью, и мне это ничуть не сложнее, чем повторить вопрос: тебе знаком этот мужчина или эта женщина?

— Тварь, я прекрасно ощущаю невидимое, — проигнорировав вопрос, ответил старец. — Твои очертания отпечатались у меня в мозгу, и я знаю: ты не человек и не птица, а нечто среднее.

— Не называй меня тварью, — запретил Бесшумная Птаха.

— Хорошо, тогда буду звать тебя нежитью. Известно ли тебе, что ты — портал?

— Так меня тоже не нужно называть, — отмахнулся Птаха. Он утомился. Тело его питал солнечный свет, который остался в другом мире. Здесь же были тусклые сумерки, похожие на густой наваристый суп. Теперь половина его сущности соображала медленно и вполсилы, мысли путались, зато вторая часть думала остро и быстро.

— Ты же, нежить, самый настоящий портал, — рассмеялся старик. — Ты позабыл об этом. Даже без глаз я вижу сквозь тебя сияние Эмбелиона. Туда отправилась Дутожаба, до недавнего времени бывшая стражем деревни.

— Ты знаешь о Дутожабе? — удивился Бесшумная Птаха.

— Мудрец бы догадался, что именно я посадил ее там в качестве сторожевого пса, охраняющего нас от врагов.

— Не очень-то я тебе верю, — заявил Птаха, — что бы ты ни говорил.

Старец, по-прежнему игнорируя его слова, продолжал:

— Ежели тебе удастся продержаться здесь некоторое время, я смогу с твоей помощью выбраться отсюда. Скакну через тебя на другую сторону и вдохну воздух Эмбелиона.

— Даже если ты, старец, говоришь правду, то окажешься там ростом с муравья и участь твоя будет соответствующей. Ты готов сбежать отсюда только для того, чтобы тебя раздавила первая попавшаяся мышь?

Старик опять рассмеялся.

— Твоя правда. Но ради того, чтобы взглянуть на солнечный свет и на землю, может, мне хватит несколько мгновений!

— Долго мне здесь не продержаться, это я тебе обещаю, — сказал Птаха. То, что его могут использовать в качестве портала, ужасно его тревожило.

— Тягостно так жить? — спросил старик.

— Если ты не будешь осторожен, то скоро узришь, как твое сердце пронзают острые перья.

Старик зашелся неистовым смехом.

— Ты подстрекаешь меня такими нелюбезными речами; что же мне остается, кроме как использовать тебя в качестве двери, а потом захлопнуть?

Бесшумная Птаха почувствовал давление в своей голове, звон и эхо, и, хотя ни он, ни старик не двигались, между их сознаниями разыгралось великое сражение. Сильнее обычного Птаха соединил две расходящиеся стороны барьера, который против его воли вынуждали раздвинуться. На темных равнинах сошлись и бушевали армии мысли, меж ними клокотал очистительный огонь войны.

Обед не очень-то оправдал ожидания Т'сейс. Она по-прежнему пребывала под действием заклинания и чувствовала полнейшую покорность капитану. Два лейтенанта провели ее в каюту, в которой стояли стеллажи с древними пергаментами и томами. Книги были из числа недоброго наследия и изначально принадлежали ссыльным путешественникам — плененным, сошедшим с ума и погибшим средь осколков стекла внизу (гораздо позже она ему скажет: «Тебе должно быть известно множество заклинаний», на что он ответит: «Не все книги полны ими, любовь моя. Кроме того, человек мудрый не станет слишком сильно полагаться на заклятья»).

Сквозь толстые круглые окна по левой стороне каюты виднелось небо, все испещренное темно-зелеными, синими и пурпурными вспышками. От мха, покрывавшего весь корпус, шел слабый пряный аромат. Сверху постоянно раздавался, разносясь по древесине, неспешный спокойный звук: ритмичный рокот — дыхание мермеланта.

Посредине каюты стояли потертые, видавшие виды столы и стулья. На одном из них лежала карта Умирающей Земли, а рядом с ней — другая, большая часть которой была пуста, а за рамкой карты пестрели примечания и записи. (Позже Т'сейс узнает, что это карта Нижнего мира — такого, каким его знал капитан.)

На третьем столе были расставлены наглядные подтверждения изрядного усердия и тщательных приготовлений в виде праздничного угощения из странной дичи, а также овощи и грибы, которые выращивали на корабле. Аппетитный запах чуть не отвлек ее от объекта противоестественного обожания.

Когда они вдвоем уселись за накрытый стол, а два лейтенанта удалились в овальную деревянную дверь, капитан избавил Т'сейс от влияния отскочившего на нее заклинания. Сердце у нее унялось, и она смогла смотреть на книги, стулья и окна без постоянного желания вновь и вновь возвращаться взглядом к капитану.

Скрыв глаз под второй дополнительной повязкой, капитан проговорил:

— Я не сниму ее до тех пор, пока тебе не вздумается воспользоваться очередным заклятьем. Если нарушишь правило, придется вышвырнуть тебя за борт. Лететь вниз очень далеко.

— Ясно. — Т'сейс была совершенно побеждена. — Спасибо тебе за доброту.

Капитан кивнул ей в ответ и добавил:

— Я же благодарен тебе за то, что ты согласилась разделить со мной эту немудреную трапезу, которая теперь требует полного моего внимания.

Заправив за ворот салфетку, капитан больше не произнес ни слова и принялся наслаждаться сочными ножками дичи с хрустящей корочкой, а также испускающей пар картошкой и отварными грибами. Т'сейс пришлось признать, что пища была очень вкусной, хоть и не изысканной.

Относительно всего прочего Т'сейс не чувствовала уверенности. Она понятия не имела, стоит ли ей считать себя пленницей, или отчасти пленницей, отчасти гостьей, или же просто гостьей, а также не знала, насколько ей можно откровенничать насчет возложенного на нее задания, особенно принимая во внимание тот факт, что в запасе у нее осталось одно-единственное заклятье. А потому она попивала горьковатое вкусное вино и наблюдала за тем, как капитан с энтузиазмом поглощает обед. Невозможно было представить себе человека, более непохожего на Сарнода, которого ей на протяжении многих лет доводилось видеть, поэтому капитан приводил ее в замешательство и в восхищение одновременно. Не подлежало сомнению то, что команда уважала своего предводителя, а ведь он явно не был склонен браниться и распускать кулаки.

Капитан с удовольствием закончил трапезу, вытер губы и разрешил убрать тарелки.

— Редко к нам забредает какой-нибудь незнакомец, — сказал капитан. — Новичков сюда отправляет чародей Сарнод, обычно они сходят с ума, насмотревшись в осколки стекла, задолго до того, как мы их находим. Поэтому мне любопытно, кто ты такая, называющая себя Т'сейс, и зачем к нам пожаловала? Вооруженная заклинаниями, на воздушном плоту и с эскортом четырех человечков-твк. Признаюсь, я изрядно озадачен. Загадки меня порой забавляют, но я не стану терпеть те из них, что угрожают моему флоту. Следует ли мне беспокоиться?

Во время монолога капитан смотрел ей в глаза долгим взглядом, и ее охватило желание. В этот миг во время самого первого обеда она почувствовала, что ее берут штурмом. Стоило ли ей солгать? Если она скроет правду сейчас, что ее ждет?

Глядя в глаз капитану, она сказала:

— Я разыскиваю Вендру, женщину, с которой мы похожи как две капли воды, и мужчину по имени Гандрил. Я покажу их тебе, мысленно отправив картинку, только ты не подумай, что я таким образом насылаю на тебя заклятье.

Улыбка — капитан явно желал утаить большую радость.

— Твоя правда — я бы наверняка принял столь странное вторжение за заклятье. Давай отложим на потом вопрос о предмете твоих поисков. Почему ты ищешь? Кто вынудил тебя пуститься в путь, если этот кто-то, конечно, существует?

Теперь он был настолько серьезен, что Т'сейс, даже освобожденная от заклятья, выдала всю правду.

— Сарнод, — призналась она.

Помрачнел ли он? Она не поняла.

— Что ты сделаешь, когда найдешь кого-то из названных людей или обоих?

— Я должна буду взять их с собой и вернуться.

— А если я попрошу тебя вернуться со мной?

Вид сидящего напротив нее за столом капитана вдруг словно стал более весомым, более целеустремленным, она даже испугалась.

— Я не смогу это сделать, даже если захочу, — ответила она. — Любой другой во время пути погибнет. Так сказал Сарнод.

Что он теперь с ней сделает? Однако капитан не стал ничего предпринимать, только, заметно ослабев, немного откинулся в кресле. И вздохнул.

— Не важно. Не могу же я бросить команду. Теперь я с ними чуть ли не узами брака связан.

Обуявший ее страх Т'сейс сочла полнейшей глупостью и рассердилась, а затем спросила:

— Интересно, как ты потерял глаз?

— А? — переспросил капитан. — Я не терял его, а лишился.

— Что у тебя вместо него?

Не отвечая на последний вопрос, он продолжил:

— Это Сарнод забрал у меня глаз. И изгнал меня сюда вместе с командой. За долгие годы, проведенные здесь, у нас появились новые мермеланты, мы добавили их к нашему флоту. Пытались спастись. Только нам это пока не удалось. — На миг он показался ей совсем старым.

Однако у Т'сейс было свое мнение на этот счет. Или ей казалось, что оно есть.

— Значит, теперь я ваша пленница.

Капитан немного устало ответил ей:

— Месть — орудие дураков, а желание отомстить посредством доверенных лиц — еще большая гнусность. Т'сейс, ты же просто орудие. Меня, скорее, беспокоит мысль, что это может значить. Жизнь и без того опасна, нам неизвестно, где мы находимся и когда такому существованию придет конец, и я поклялся провести остаток отпущенного мне срока в поисках ответа. Возможно, отчасти ответом являешься ты… или же ты просто довесок к хитрым козням Сарнода.

Т'сейс чуть не расплакалась от этих слов, но все же сдержала слезы.

— Я не хотел расстраивать тебя без серьезных оснований, — заверил капитан.

— Причина моих страданий — здесь! Разве ты не видел все мои личины в битом стекле?

— Сложно их не заметить.

— Они тревожат меня. Я лишена собственного «я», я просто отражение отражения!

— И все же, — неожиданно мягко проговорил капитан, и голос его был подобен шелковой перчатке, — именно они разожгли мое любопытство и нетерпение встретить это самое изображение во плоти.

— Твоя любезность не умеряет моей тревоги, — сказала Т'сейс. — Но знание, вероятно, поможет. Известно ли тебе мое происхождение?

— Так вышло, что да, — начал капитан. — Из книг, которые нас окружают.

Он поведал ей о Т'сейс и Т'сейн и обо всем том, что с ними произошло, а также о Туржане и его поисках. Капитан рассказывал очень хорошо, на ее вкус, повествование ужасало и очаровывало ее, хотелось узнать, что было дальше, — и одновременно не знать вовсе.

Когда капитан замолчал и они вновь оказались за столом друг напротив друга, вернувшись из вызванного в воображении древнего таинственного мира Эмбелиона, Т'сейс почувствовала, как в ней нарастает протест, и воскликнула:

— Но в твоем описании нет ничего похожего на меня!

— Уверена? — Казалось, взгляд светло-голубого глаза проникает в самую ее суть.

— Вполне.

Между тем капитан достал из голенища сапога кинжал и метнул его так, чтобы он пролетел мимо левого уха Т'сейс. К вящему своему удивлению, она поймала оружие за рукоять, словно с рождения только этим и занималась.

— Случайность, — пожала плечами она.

Тогда он швырнул в нее яблоко, и Т'сейс поймала его на острие, чувствуя на кинжале вес пронзенного красного плода.

— Ага, — усмехнулся капитан, — случайность. Только если этот мир обладает неким неизвестным мне смыслом.

Т'сейс нахмурилась.

— Не надо мне такого. Это не я, — начала было отпираться она, но, убедившись, что сказанное — правда, выронила из рук кинжал, и яблоко покатилось по полу.

Капитан протянул через стол руку и обхватил пальцы Т'сейс своими. Кожа у него была жесткой, грубой, и ей нравилось его прикосновение.

— Иногда, — проговорил он, — достаточно знать, что в тебе сокрыто. Чтобы извлекать выгоду, совсем не обязательно этим пользоваться.

Т'сейс смотрела на него так, словно он открыл ей ценнейшую истину мира.

Капитан поднялся и выпустил ее пальцы.

— Завтра, — сказал он, — ты станешь членом нашей команды, и я помогу тебе с поисками. А ты поможешь нам в наших. Ибо я, увы, знаю, где находится один из тех, кого тебе надо найти.

Битва бушевала, то ослабевая, то разгораясь вновь, и давление в мозгу Бесшумной Птахи сделалось нестерпимым, где-то внутри у него начало разгораться то, что никогда даже и не теплилось, и тогда он швырнул свой голос в пустоту, взвыл от муки и рывком сбросил навалившуюся на него волю старца.

— Никакая я не дверь! Ни для кого!

Голос Бесшумной Птахи был таким громким, что находившийся поблизости медлительный народец бросился искать убежище среди белых костей.

Старик сгорбился, вздохнул и признал свое поражение:

— Я много учился, долго, ибо чем здесь еще заниматься. И все же этого, полагаю, оказалось недостаточно.

Тут Бесшумная Птаха обратил внимание на то, что за время сражения у мужчины сгорела борода. Глазами, очистившимися от мутной пелены, он посмотрел прямо на Птаху — и тот лишь в этот момент осознал, какой маскарад устроил мнимый старец.

— Как же я раньше не догадался? — воскликнул Бесшумная Птаха.

— Даже ты иногда видишь только то, что зримо.

— Вероятно. Или же я сам не свой.

— Как там, в башне? — спросил Гандрил. — Я храню о ней счастливые воспоминания. Когда Сарнод уезжал навестить дальние пределы своих владений, мы с Вендрой пировали с жителями ближних деревень. Башня представляется мне нескончаемым потоком вина и еды. И музыка там звучала такая радостная!

— Там все как обычно.

— Как брат?

— Чувства твоего брата изменились. Он желает, чтобы ты вернулся со мной.

— Ха, вот так шутка! — воскликнул Гандрил. — Из-за него я потерял Вендру, был изгнан в эти печальные земли. Брат мой мстителен, и изгнание — наименьшее из его беззаконий, совершенных по отношению к Умирающей Земле. Я пытался найти способ выбраться отсюда, но почему я должен возвращаться с тобой?

Бесшумная Птаха вздохнул и сказал:

— Я всего лишь вынужден служить, не питая особого расположения к Сарноду, и стремлюсь вернуться в Эмбелион, стать целым и воссоединиться с семьей.

— Узнают ли тебя теперь родные? — прошептал Гандрил, хотя всевозможные попытки схитрить после того вопля Бесшумной Птахи казались глупыми.

— Я заставлю их признать меня, — сказал Птаха и пожал плечами, потому что понял: они могут никогда его не узнать так, как ему хотелось бы, или же их уже вовсе нет в живых.

Гандрил отвел взгляд, словно Птаха сказал что-то невозможно печальное.

— Я отправлюсь с тобой, — принял решение он. — И мы вместе пойдем навстречу судьбе. Я вижу портал, который ведет назад, к Сарноду, но могу только что-то через него отправить, самому же мне туда дороги нет. И это останется неизменным.

— Значит, Носяру Памяти послал ты? — спросил Бесшумная Птаха.

— Да, — кивнул Гандрил. — В надежде на то, что Сарнод одумается. И мне кажется, я преуспел, — по крайней мере, если верить твоим словам.

— Как бы там ни было, теперь нам нужно отправляться без промедлений, — сказал Птаха, уже уловивший быстро приближающиеся тревожные звуки. — Я словно пробудился от дремы.

— Да, бесспорно, задерживаться у нас причин нет.

С высоты к ним устремились все смертоносные существа здешних мест, которым вопль Бесшумной Птахи показался оглушительным, словно грохот обрушившегося в море утеса.

Птаха произнес заклятье сверхбыстрого передвижения, чтобы поскорей убраться вместе с Гандрилом.

Целых три месяца, два из которых они были любовниками, Т'сейс вместе с капитаном, который как-то раз ночью шепнул ей свое истинное имя, путешествовали над Областью сводящего с ума стекла. На протяжении трех месяцев они искали женщину по имени Вендра и не нашли никаких следов, зато сущностей самой Т'сейс здесь имелось преизрядно: чтобы увидеть призраков, достаточно было просто бросить взгляд вниз. На протяжении трех месяцев она даже не догадывалась о том, что капитан просто откладывает прибытие в нужное ей место. Многое отвлекало ее.

Лежа в постели после бурной ночи, Т'сейс опускала голову на поросший густыми волосами живот капитана и спрашивала:

— Почему ты выбрал именно меня, если существует великое множество других таких же?

И он шептал еще тише, чем Бесшумная Птаха:

— Потому что ты единственная Т'сейс. Только у тебя есть этот нежный пушок на затылке, который мне так нравится целовать. Только у тебя на лице отражается такое милое удивленное замешательство. И вот это. И это… — И через некоторое время, утолив вновь разгоравшуюся страсть, она погружалась в глубокий сон, удовлетворенная правдивыми ответами.

И все же они путешествовали так далеко и так долго, что Т'сейс, которую ежедневно отвлекали многочисленные опасности, все-таки не могла не обратить внимание вот на что: каждый раз, когда они начинали приближаться к скалам на восточном краю этого мира, капитан что-то шептал своему первому помощнику — и на следующий день горы оказывались уже дальше. Каждый раз.

Итак, в конце концов она задала один-единственный важнейший вопрос: почему? И по выражению глаза капитана поняла, что теперь он доставит ее туда, не рискнув снова солгать.

Через неделю они вдвоем на небольшом корабле, который нес малютка-мермелант, прилетели в то место, где осколки стекла внизу вплотную подходили к скале, выдававшейся вперед к ним навстречу. На крошащемся камне, заросшем ползучими растениями, было высечено лицо — точь-в-точь как собственное лицо Т'сейс.

— Что это значит? — спросила она, оборачиваясь к капитану.

— Та, которую ты ищешь, живет здесь в каменных хоромах на вершине скалы. Различай истинное и ложное, — сказал капитан.

— Почему ты говоришь так? — спросила Т'сейс, обнимая его.

— Некоторые жизни иллюзорны. Некоторые места реальнее других, — произнес капитан, затем снял вторую повязку с глаза и надел на Т'сейс. — Используй ее так, как пожелаешь.

Она поняла: капитан говорил о том, что будет после утеса, после каменного дома.

— На твоей спине двадцать семь родинок, — печально сказал капитан, когда она спускалась с корабля на скалу. — Твое левое запястье пересекает шрам там, где ты сломала руку, когда упала с взбрыкнувшей лошади. По утрам твои волосы пахнут лавандой. Тебе не нравится жужжание пчел, но мед ты любишь.

В каменном доме Т'сейс нашла женщину, похожую на нее саму как две капли воды, только волосы у той были с проседью. Дама восседала на растрескавшемся позолоченном троне посреди громадного мраморного зала. Вокруг нее замерли истлевшие скелеты и многочисленные черепа, на некоторых еще сохранились остатки плоти. В помещении пахло так приторно, словно тут упорно пытались избавиться от какого-то другого запаха.

Т'сейс осторожно пошла по направлению к трону.

Дама посмотрела на нее и нехорошо улыбнулась.

— Вижу, как приближаюсь я сама, — сказала она. — Интересно, отчего это зеркало движется, когда я хочу, чтобы оно оставалось на месте?

— Ты Вендра? — спросила Т'сейс, пробираясь сквозь груды костей.

— Вот чудеса, зеркало разговаривает, — проговорила женщина. — Оно назвало избранное мною имя, а не то, которое мне дали, хотя на самом деле я — вечное отражение самой себя. От этого не избавиться.

— Почему здесь столько костей? — спросила Вендру Т'сейс, которой была очень не по душе удушающая тишина и чувство, что она сама оказалась здесь после какой-то катастрофы.

— Эти? — спросила Вендра, махнув унизанной кольцами рукой. — Они спаслись от разбитого стекла, чтобы молиться мне, — взобрались на скалу, но принесли с собой в мыслях осколки, позабыли о еде и питье и потому все равно умерли.

— Но почему? — продолжала недоумевать Т'сейс.

Ей ответом сперва была голодная нехорошая ухмылка, затем последовало объяснение:

— Потому что смотреть на меня — все равно, что глядеть на само стекло, ибо я — воспоминание об Умирающей Земле, живое отражение, совсем как ты. Впрочем, не важно, что они умерли. Придут другие. Таков путь теней.

— Заклятье?

Вендра пожала плечами.

— Я не могу оставить эту преисподнюю собственной воли, зато я выучилась нескольким заклинаниям от тех, кто преклонялся предо мною. Каменные хоромы выстроены с помощью магии. Она же сотворила лицо на скале — это путеводная звезда, маяк. Путеводная звезда, маяк. Путеводная звезда, маяк. Путеводная звезда, маяк…

За сладким нектаром слов Т'сейс почудилось жало, она сдернула повязку с глаза и через несколько мгновений сумела побороть желание лечь и уснуть средь трупов.

Вендра вздохнула, голос и интонации у нее вновь стали нормальными, взгляд с противоестественным напряжением впился в Т'сейс.

— Я освобождаю тебя от твоего собственного заклятья, причем добровольно, — сказала Т'сейс. — Но если ты предпримешь еще одну попытку, клянусь, что скину тебя вниз со скалы. Лететь придется долго.

Вендра вздохнула глубоко, с дрожью.

— Не могу сказать, чтобы я хотела погубить человека по собственной воле, — как ни в чем не бывало продолжила она, не в силах поднять на Т'сейс взгляд. — Явно ты пришла сюда не просто так. Зачем ты здесь?

— Меня послал Сарнод, чтобы вернуть тебя, — ответила Т'сейс, хотя на самом деле Вендра пугала ее почти так же, как мысль о том, чтобы возвратиться к Сарноду и снова стать его слугой.

Вендра горько рассмеялась, изумление ее казалось солью, сыплющейся на рану. Она сказала:

— Сарнод — жестокий человек, но, полагаю, одно доброе дело он себе все же позволил: дал мне возможность избрать такое имя, которое не напоминало бы мне, что я — всего-то лишь отражение, пусть даже из соображений честолюбия мне лучше не пользоваться этим именем.

— И все же, создав меня, — возразила Т'сейс, — он сделал и меня отражением. Однако он ничего не рассказал о моем происхождении, так что я считала себя первообразом.

— Только одно доброе дело, — повторила Вендра. — Одно-единственное среди всего прочего.

— Он очень опечален тем, что тебя нет рядом с ним, — добавила Т'сейс, хотя не знала, правда ли это. На самом деле они с Вендрой были не очень-то и похожи. Такое наблюдение заставило сердце Т'сейс биться сильнее, навело на размышления о капитане, который ждал на корабле. «Что ты будешь делать?» — задал он вопрос, и она ответила: «Не знаю».

Тут глаза Вендры сузились, и она спросила:

— А Гандрил? — На миг она показалась молодой и совсем бесхитростной.

— Сарнод готов все простить. Я здесь для того, чтобы вернуть тебя. Гандрила тоже ищут.

Словно возвращаясь к жизни, Вендра шевельнулась на истлевшем троне.

— Я согласна, — сказала она голосом одновременно усталым и полным надежды. — Даже если это неправда.

— Мне дана власть отправить тебя назад, — проговорила Т'сейс. — Но я с тобой не вернусь. Можешь передать Сарноду, что сначала ему придется меня убить.

Вендра рассмеялась:

— О мое унылое отражение! Он не станет тебя убивать, он накажет тебя, отправив сюда.

Когда Вендра исчезла, Т'сейс с помощью последнего оставшегося в ее арсенале заклинания подчистую разрушила каменный дом и собственное лицо на обрыве скалы, предав все это забвению среди битого стекла внизу.

Затем она вернулась к капитану на корабль.

— Как это понимать? — удивился он.

Т'сейс улыбнулась и, возвращая ему повязку на глаз, сказала:

— У тебя семнадцать шрамов: четыре на левой руке, три на правой, два на груди, три на спине, прочие на ногах. Семь из них от кинжалов, остальные — от всевозможных заклятий и другого оружия. Ты носишь бороду, чтобы скрыть небольшой подбородок. Во сне ты всхрапываешь. Ты настолько же верен и хорош, насколько упрям и уперт. За второй повязкой на глазу у тебя ничего нет, только морщинистый шрам.

Выслушав ответ, капитан почувствовал глубокое удовлетворение.

Уста вопили так, что разбудили и встревожили Сарнода, дремавшего на тахте на самом верху башни. Ему снилась глубокая прохлада озера — видение, навеянное и усиленное тем, что одну сухую руку он опустил в чашу с водой, постоянно находившуюся рядом на столике.

— Они возвращаются из Низовья! Они возвращаются!

Сердце взволнованно затрепыхалось, Сарнод вскочил, подхватил свои сине-зеленые одеяния и спустился в Зал встреч, где предстал перед двумя глазами и на время замолчавшими Устами. Сквозь овал окна солнце изливало на мраморный пол столь нежеланный жар. Огромный зал казался крохотным и душным, словно западня.

— Скоро все это кончится, — изрекли Уста, что никоим образом не успокоило Сарнода.

Раздался такой звук, как будто по всему миру разнесся пронзительный крик.

Неожиданно появился брат Сарнода, Гандрил, причем в своих белых одеждах он выглядел вполне живым и здоровым, таким же, как прежде, если не считать запачканных рук и морщинок в углах глаз.

Гандрил в замешательстве уставился на него, и Сарнод понял, что точно такое же выражение лица у него самого. Глядя на брата, он не испытывал ни родственных чувств, ни облегчения, а впившийся в сердце крюк по-прежнему терзал. Даже наоборот — Сарноду стало хуже и тревожней.

И все же, подумал он, виной тому могло быть замешательство первой встречи, усугубленное воспоминаниями о том, как они расстались. Так, успокаивая себя, Сарнод шагнул вперед и приветствовал Гандрила:

— Дорогой брат, добро пожаловать домой после всех печалей, сумятиц и долгого изгнания.

Гандрил нахмурился пуще прежнего и уклонился от объятий брата, сказав:

— Непросто мне сейчас встретиться с человеком, который некогда был моим братом. Теперь ты даже не Сарнод. Кто ты такой? — Он говорил жестко, а на лице его не было даже намека на дружеское расположение. — По какому праву ты находишься здесь?

Слева от Сарнода послышался голос Бесшумной Птахи, неожиданно исполненный волнения:

— Если не Сарноду, то кому я тогда служил все эти годы?

— Вы что, оба свихнулись? — воскликнул Сарнод. — У вас в Низовье разум помрачился? Сарнод — это я! Ты — Гандрил, мой брат, которого я по ошибке сослал. А ты, Бесшумная Птаха, обязан слушаться меня, если не хочешь неприятностей, ибо я твой хозяин.

— Я готов служить. Что прикажешь мне сделать? — неожиданно близко раздался голос Птахи.

Не успел чародей ответить, как Уста изрекли:

— Иногда отражения становятся тенями.

— Возможно, так оно и есть, — согласился Бесшумная Птаха. — Только какое это имеет значение сейчас?

Вновь послышался вопль. Уста явили Вендру, такую же постаревшую, как Гандрил, но вместе с тем почему-то совсем юную.

— Теперь служить я буду вдвойне старательней, — сказал Бесшумная Птаха Сарноду. Тот при виде Вендры проигнорировал его слова и оставил постепенно затухающую обиду на оскорбление Гандрила.

— Прекрасная, восхитительная Вендра, — сказал он, для того чтобы проверить действие сорвавшихся с губ слов. Паника затопила его: он ничего не чувствовал, совершенно ничего. Ни страсти. Ни ненависти.

Вендра же смотрела только на Гандрила, а тот — на нее, и взгляд его, в отличие от взгляда Сарнода, был глубоким и любящим. Он обнял Вендру, повернувшись спиной к брату, они словно заново знакомились друг с другом, а Сарнод тем временем наблюдал за ними и колебался, не зная, что же предпринять дальше.

— Ты еще прекрасней, чем прежде! — сказал Вендре Гандрил.

— О тебе теперь такого не скажешь, — признала Вендра. — Хотя ты, как всегда, гораздо симпатичнее братца. Что мы будем делать теперь, когда мы свободны?

— Я могу играть на лютне, — ответил Гандрил, озорно сверкая глазами. — Ты будешь петь. Мы вернемся ко двору короля ящериц, если он еще жив.

Вендра рассмеялась, хотя шутки не поняла. И решила уточнить:

— Любовь моя, что ты предпочитаешь: выступать ради нескольких грошей или обрести могущество с помощью нашего колдовства? В Низовье я многому научилась и собираюсь найти своим знаниям достойное применение здесь.

Гандрил некоторое время внимательно на нее смотрел, словно размышляя, как ее следует понимать, затем сказал:

— Какая разница, ведь мы живы, мы вместе и для нас открыт весь мир!

Хотя Вендра не возражала, «Сарнод» интуитивно почувствовал, что она недовольна услышанным.

Затем женщина обратила внимание на Сарнода, губы ее насмешливо скривились, и она впилась в него глазами, глядя из-за плеча Гандрила, обвив возлюбленного руками и явно не собираясь впредь никогда с ним разлучаться.

— Сарнодова служанка мне не говорила, что теперь в башне правит чужак, — заметила она. — Кто ты? Ты явно не Сарнод.

Сарнод ужаснулся, услышав такое из уст Вендры, хотя он почему-то совершенно ничего по отношению к ней не испытывал. Он закричал на нее и на Гандрила, который тоже повернулся, чтобы взглянуть на него:

— Я — Сарнод! Вы в моей башне и потому обязаны мне повиноваться!

Но при этом он чувствовал себя, словно актер в театре, а гнев его был порожден странным и неясным замешательством. Словно каждый раз, когда он претендовал на имя «Сарнод», оно все больше и больше переставало быть его собственным.

Он подумал, что неплохо бы наложить заклятье на этих двух, но тут Уста изрекли:

— Мало толку спорить с тем, кто уже все решил.

— А также служить тому, кто не определился с принятием решения, — добавил, к досаде Сарнода, Бесшумная Птаха.

О третьем прибытии возвестил новый вопль.

В клубах дыма стоял некто высокий и мрачный. Когда он шагнул вперед, дым рассеялся, и его лицо оказалось… лицом самого Сарнода!

Чародей в замешательстве содрогнулся.

— Что за обман? Бесшумная Птаха, это твоих рук дело?

— Во мне лишь один обман: двойная жизнь, которую я веду, — ответил Птаха. — А к происходящему здесь я отношения не имею.

— Обман? — переспросил Гандрил. — Это еще хуже — когда тебя заманивают обещаниями того, кто не может соблюдать их!

Новый Сарнод блеснул глазами на Гандрила, затем обратил горящий взгляд на прежнего Сарнода, неприятно сверкнув острыми белоснежными зубами.

— О, никакого обмана здесь нет! Сарнод — это я, а он — просто гигантская рыба, которую я поймал, заколдовал и оставил здесь вместо себя, вооружив почти всеми известными мне заклинаниями и воспоминаниями, чтобы никто не мог извлечь из моего отсутствия преимущество. Рыба. Не более того. Но и не менее.

— Держи язык за зубами! — вскричал Сарнод. — Ты самозванец!

Однако новый Сарнод остановил его, подняв руку, и рявкнул:

— Пусть твой собственный язык умолкнет, рыба, а заодно и ты весь! Полагаешь, я позволю собственному колдовству обратиться против себя самого? Или ты надеешься сохранить полномочия после моего возвращения? Теперь, когда ты не оправдал моих надежд в качестве хранителя и стража, я провозглашаю пустой год скверного рыбьего правления завершенным!

В горле прежнего Сарнода замерли звуки, и он застыл, недвижим и бессловесен, перед всеми собравшимися, оставшись лишь наблюдателем и наблюдаемым. Охватившая его паника не имела голоса, выразить страдания он никак не мог. В нем всколыхнулось не находившее выхода безумие. Он отчаянно пытался сообразить, какие воспоминания реальны, а какие навязаны ему.

— Теперь я не знаю, кому служить и зачем, — проговорил Бесшумная Птаха.

Новый Сарнод повернулся к настороженным Гандрилу и Вендре и содрогнулся от муки, не имевшей никакого отношения к физической боли.

— Стоило мне уехать, чтобы обсудить с коллегами ошибки созидания и устранение дефектов и отклонений, приводящих, например, к такому, — он показал на Вендру, — как мне тут же пришлось вернуться, оттого что вы вторглись в мои владения. Я опять вижу двух давным-давно изгнанных негодяев. Предателя-брата. Неверную возлюбленную. По какому праву вы надеялись избежать изгнания?

— Только попробуй наложить заклятье, — пригрозила Вендра, — и, клянусь, я приговорю тебя к кое-чему похуже. Я освободилась не для того, чтобы вновь туда вернуться.

— Тщетная угроза бестолкового умишки, — глумливо ухмыльнулся Сарнод.

— Брат, — вмешался Гандрил, — давай не будем продолжать в том же духе.

— Не тебе решать. — Сарнод угрожающе шагнул вперед.

— Гандрил, забудь жалость! Придется убить Сарнода ради нашей свободы, — сказала Вендра. — Их обоих.

Даже сквозь снедавшую его тревогу лже-Сарнод заметил, как Гандрил посмотрел на нее, словно видел впервые.

— Мы не можем их убить, — сказал он. — Даже такой Сарнод — мой брат.

— Порой в этом заключается высшее милосердие, — заметила Вендра.

— Довольно! — сказал Сарнод. — Совершенное вами предательство по-прежнему свежо у меня в памяти, словно это случилось вчера. Рыбу терзает один вонзившийся в сердце крюк, а у меня их целых два. Наказание за измену, — теперь Сарнод обратил внимание всецело на Гандрила и Вендру, тогда как лже-Сарнод оставался беспомощным наблюдателем, — смерть, ибо изгнания вам явно оказалось мало.

Сказав так, Сарнод проговорил заклятье вращающей разрушительной силы и попытался с огромной скоростью поднять Гандрила в воздух. Но тот встретил магию брата четырьмя словами, приложив к ним такое усилие, что на шее у него вздулись вены. Мощь заклятья утекла в Уста и высвободилась где-то в другом месте. Гандрил упал с изрядной высоты.

— С помощью такого ничтожного колдовства недолго ты сможешь спасать свою шкуру, — пообещал Сарнод Гандрилу, посеревшему, опустившемуся на одно колено.

На сей раз чародей приготовил заклятие внутреннего разложения, желая заставить биться в агонии сразу обоих, Гандрила и Вендру.

Но, даже терзаемая муками, Вендра все же нашла в себе силы сделать некий знак и проговорила несколько слов на незнакомом лже-Сарноду языке, отразив с их помощью злую магию настоящего Сарнода. Толчок швырнул женщину и ударил ее о колонну. Шатаясь, она поднялась на ноги, из рассеченного лба текла кровь.

— Остановись, брат, — взмолился Гандрил. — Во имя милосердия!

— Милосердие? Да чтоб Краан потопил ваши живые мозги в кислоте! — возопил Сарнод. — Пусть темный Тиал выколет вам глаза! — Если обычно выражение лица у него было властным, теперь оно стало более чем величественным. — Милосердием с моей стороны является уже то, что вы станете гнить вместе, а не порознь и звери придут пожрать вашу плоть. — Если в обращенном на Гандрила взгляде Сарнода светилась хоть какая-то печаль, то рыба ее не приметила.

Сказав так, Сарнод наслал на них третье и самое жуткое заклятье призматического спрея — в них должны были полететь многоцветные острые стрелы, предавая их мучительной смерти. Повинуясь взмаху правой руки Сарнода, над головой у него закружили острые копья, засветились, заблестели; Гандрил и Вендра в отчаянии попытались противостоять заклятьями куда менее сильными, но сообща смогли лишь ослабить, а не прекратить появление этих копий.

Чародей захохотал как сумасшедший.

— Увы! У вас здесь нет союзников. Ибо Бесшумная Птаха принадлежит мне, равно как и рыба. И пока вы пытаетесь парировать мое заклятье, я пошлю их обоих против вас.

Сказав так, Сарнод обернулся к лже-Сарноду и вскричал, одновременно делая быстрое круговое движение левой рукой:

— Да обернется сия глупая рыба тем, чем была когда-то!

Крюк перестал терзать сердце лже-Сарнода, и он испытал неизъяснимое облегчение. Он почувствовал, как тает его человеческая плоть, а на ее месте нарастает другая, укрепляясь и разрастаясь все больше и больше. Лже-Сарнод превратился в прежнюю гигантскую рыбину с сине-зеленой чешуей. Он балансировал на хвосте и плавниках, а его жабры, терзаемые воздухом, жаждали воды. Постепенно угасающие человеческие мысли встречались с его прежними ощущениями. Задыхаясь, он ловил воздух ртом, бился и пытался заговорить, а все остальные в изумлении взирали на него.

— А теперь, рыба, сожри врагов! — приказал Сарнод. — Ты же, Бесшумная Птаха, обрати против них свое невидимое оружие. Вы оба, доведите мою борьбу до конца!

— Как пожелаешь, Сарнод, — сказал Бесшумная Птаха, — только мне понадобится некоторое время, чтобы дойти от рыбины до врага.

Тем временем рыба-Сарнод, побуждаемая затухающими мыслями о том, что она — могущественный чародей, пребывала в смущении, чувствовала испуг и гнев и в конце концов взревела:

— Я — Сарнод!

Всех до единого в Зале встреч поразил этот вопль, даже самого Сарнода. Дрогнули светящиеся копья над его головой. Гандрил уставился на рыбу, опустившись на одно колено. Тусклый страдальческий взгляд Вендры обратился в том же направлении.

— Рыба полагает, что она — это ты, брат мой, — хмыкнул Гандрил. — Так, может статься, ты действительно самозванец?

— Возможно, эти мысли поддаются усилению, — проговорила Вендра, сосредоточившись на рыбе.

Между тем рыба, глядя на окружающие ее видения, сопровождаемые странными звуками, напоследок еще раз выдала утверждение:

— Я — Сарнод! — хотя она уже не понимала значения этих слов и, сказав так, подвела черту под всеми спорами: мощным рывком она метнулась к смутно осознаваемому источнику своих страданий и в два счета проглотила застигнутого врасплох Сарнода. Беспорядочно замелькали наполовину оформившиеся острые копья. Рыба бросилась к огромному окну, выскочила наружу и нырнула в прохладные печально-темные воды озера; родная стихия обласкала ее. Все заклятья Сарнода улетучились вместе с его последним придушенным воплем: Бесшумная Птаха с тяжким вздохом устремился в Эмбелион, и где-то очень далеко Т'сейс ощутила кардинальные изменения в мире. Исходящие из Уст мудрые изречения затихали по мере того, как рыба уходила все глубже и глубже, погружалась в мутный ил на дне озера. И поскольку последнее поручение Сарнода подошло к своему логическому завершению, ей осталось только беспамятство и безмыслие, никакой чужой власти и много вкусных саламандр там, куда свет умирающего солнца проникает лишь бледным и быстро затухающим воспоминанием.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Первым произведением Джека Вэнса, которое я прочитал, стала повесть «Хозяева драконов». Когда мне было двенадцать лет, нас, школьников, повели на экскурсию в библиотеку, где я и нашел эту книгу. Она так меня поразила, что я разыскал рассказы Вэнса об Умирающей Земле. В детстве мне очень нравились приключения и диковинные истории.

Джефф Вандермеер

Взрослея, я полюбил Вэнса еще больше, потому что находил в его книгах много того, чего не замечал раньше. Например, Кугель — это такой человек, который делает все, чтобы выжить в очень и очень жестоком мире. И его можно назвать скорее антигероем, чем героем, потому что его действия в нравственном отношении подчас весьма сомнительны. Иногда он даже излишне жесток. Что же помогает ему при этом не выглядеть отвратительным? Прочие негодяи. Всегда есть кто-то хуже него, против кого мы готовы выступить.

Также, уже будучи взрослым, я оценил гениальность фантазии Вэнса. Подростком этого не замечаешь — торопишься скорее прочесть, чтобы узнать, что там дальше, а не наслаждаешься чтением и к стилистическим изъянам относишься гораздо снисходительнее, а к языковым изыскам — проще. Поэтому в юности я не считал Вэнса более выдающимся писателем, нежели другие. А теперь, возвращаясь к его книгам, я в самом деле нахожу в них и глубоко ценю высочайшее качество письма и удивительный, но довольно-таки черный юмор.

Что касается моего собственного творчества, замечу, что у меня всегда находила отклик идея о том, что Вэнс творит в жанре «научного фэнтези», или научной фантастики, повествующей о далеком будущем, которая при этом читается совсем как фэнтези. Хотя у меня нет серьезного научного образования, мне нравится думать, что читатель так толкует написанное: он сквозь пальцы смотрит на все «заклятья», полагая, что это некая высокоразвитая форма нанотехнологий, сегодня для нас непостижимая. Таким образом, Вэнс, а еще Кордвейнер Смит оказали колоссальное влияние на мой роман «Veniss Underground» и относящиеся к тому же циклу рассказы. Без Вэнса и Смита я никогда не взялся бы писать научную фантастику.

Всеобъемлющие влияние Вэнса на меня трудно переоценить. Карьера некоторых писателей оказывается длительной и продуктивной, за свою долгую жизнь они становятся культовыми. С Вэнсом дело обстоит иначе. Он был новатором и в конечном итоге повел за собой всех. Сомневаюсь, что без Вэнса могли бы воплотиться некоторые концепции в моем творчестве, а также в работах других авторов. Еще мне кажется важным то, что его влияние широко распространилось на разные направления художественной литературы. Это оттого, что читатель может по-разному трактовать сказания Умирающей Земли: читать их как чисто фэнтезийные истории, видеть в них реальность далекого будущего или рассматривать их в качестве постмодернистской игры, ведь в них столько подтекста. Вот что, на мой взгляд, делает эти рассказы классикой и объясняет неослабевающий интерес к ним как писателей, так и читателей.

 

ЗЕЛЕНАЯ ПТИЦА

Кейдж Бейкер

В представленном ниже рассказе писательница следит за приключениями знаменитого Кугеля Хитроумного, попавшего в белокаменный Каиин и выстраивающего неслыханный план похищения одного необычного домашнего животного… План, который приведет всех участников истории к плачевным последствиям.

Судье Рабдайну из Каиина нравилось избавляться от преступников, сбрасывая их в глубокое ущелье, что граничило с его дворцовым садом.

Да, пропасть была глубока, с отвесными стенами, но дно ее устилал мягкий песок, так что частенько объекты недовольства Рабдайна выживали после падения. И судью это вполне устраивало — ведь веселье переходило в новую стадию. Багряными летними вечерами его кресло выносили на балкон, который нависал над садами и с которого открывался прекрасный вид — в том числе и на пропасть. Отсюда судья с улыбкой наблюдал за забавными кривляньями наказанных злоумышленников, бесплодно пытавшихся выбраться из ущелья или дравшихся друг с другом. Чтобы раздразнить этих бедолаг еще сильнее, Рабдайн поощрял разведение на краю пропасти вьюнков из Саскервоя, растений с длинными черными побегами и алыми листьями, формой и свойствами напоминающими бритвы, — они могли самостоятельно двигаться, и над каждым черенком располагались маленькие прожорливые ротики. Почти каждый новичок, сброшенный в ущелье, пытался спастись, хватаясь за лозы и карабкаясь по ним — обычно это стоило ему пальца или носа, — но никому никогда не удавалось одолеть и первой трети пути: несчастный неизменно выдыхался и шлепался обратно.

Садовники Рабдайна ограничивали подкормку вьюнков ради поддержания остроты их листьев; нехватка пищи со временем начинала сказываться — заключенные быстро отучались хвататься за лозы, и голодные растения принимались охотиться сами, ловя любую пташку или летучую мышь, неблагоразумно оказавшуюся в зоне досягаемости жадной листвы.

Преступники в пропасти плели из ремешков собственных сандалий пращи и метали в гущу лоз маленькие камешки, вынуждая растения ронять пойманные жертвы, после чего жадно бросались на изорванные клочья мяса и уносили их в свои шалаши, сооруженные в наиболее глубоких нишах стен ущелья. Так люди обеспечивали себя продовольствием.

Как-то раз судье Рабдайну чем-то не угодил горный инженер из Эрзе Дамата; его, перед тем как сбросить в пропасть, обыскали не слишком тщательно. Инженер загодя припрятал в сапогах кое-какие инструменты; оказавшись в неволе, он укрылся под нависающим скальным выступом и принялся терпеливо вгрызаться в пористые пласты, вырубая себе глубокую пещеру, чтобы прятаться там от зимнего града и тоскливого багрянца солнечных лучей.

Со временем труды обеспечили инженера и прочих заключенных водой, поскольку удалось наткнуться на подземный родник, избавивший людей от необходимости собирать кровавую росу, падавшую с лоз на заре. Вскрытая инженером золотая жила снабдила заключенных платежными средствами — они понаделали драгоценных кругляшей и стали обменивать их на определенные блага.

Так что на дне пропасти выросло своего рода общество с собственными обычаями и развлечениями — при этом оставшись незамеченным судьей Рабдайном, чье зрение ослабло с годами. Он все еще сиживал на балконе теплыми пурпурными вечерами, отвечая хихиканьем на редкие вопли отчаяния, долетающие до его слуха из ущелья.

Некто Кугель, известный также как Кугель Хитроумный, стал узником пропасти в первый день весны, — кувыркаясь, он полетел вниз, в то время как эхо ледохода на реке Ском металось меж каменных стен ущелья.

Он сильно ударился о песчаное дно и долгое время лежал, оглушенный, — достаточно долгое, чтобы другие обитатели сего печального места успели подкрасться поближе, желая узнать, жив новичок или нет, и, если нет, проверить, вел ли он на свободе сидячий образ жизни — другими словами, достаточно ли он упитан. Увы — Кугель расслышал осторожные шаги и резко сел.

Увидев, что новенький жив и здоров, первый из заключенных улыбнулся Кугелю:

— Добро пожаловать, незнакомец! Что ты совершил, чтобы оказаться здесь?

Кугель поднялся на ноги и огляделся. Его окружало с пару десятков бедолаг — одни в лохмотьях прежней одежды, другие в облачениях из шкурок землероек и летучих мышей, сшитых ценой долгих страданий при помощи иголок из птичьих костей и коротких полосок высушенных кишок.

— Совершил? — переспросил Кугель. — Ничего. Произошло пустячное недоразумение, которое, к сожалению, ревностный истец раздул сверх всякой меры. Мой адвокат даже поразился, что дело дошло до Помоста правосудия. «Дружище Кугель, — сказал он мне как раз перед тем, как меня швырнули сюда, — не вздумай падать духом! Я подам апелляцию, и все необоснованные обвинения растают, как лед на великом Скоме». Так он обещал, и я уверен в его словах.

— Несомненно, — кивнул ближайший заключенный, кривоногий тип с копной спутанных рыжих волос, свисающих до самых плеч. — И как же зовут твоего славного друга?

— Пестари Йолосс из Курца, — ответил Кугель.

Обитатели ущелья заулыбались, переглядываясь.

— Ха, Пестари был и моим адвокатом, — заявил рыжий.

— И моим, — кивнул смуглый выходец из Сферры.

— И моим, — отозвалось множество голосов.

Люди стали смеяться при виде побледневшего лица Кугеля, а затем большинство вернулось к своим делам. Но рыжеволосый придвинулся ближе, вытащил из складок набедренной повязки кошель, растянул двумя пальцами горловину и вытряс на ладонь три сплющенных самородка, больше напоминающих навозные лепешки, чем золотые монеты. Кругляши он предложил Кугелю — буде тот предоставит рыжему определенные привилегии относительно его, Кугеля, персоны. Кугель от сделки отказался, но на золото посмотрел задумчиво.

Потом он отряхнулся и принялся медленно кружить по дну пропасти, разглядывая плети саскервойского вьюнка, подмечая, как они дергаются следом за юркими птицами и иногда, делая стремительный бросок, ловят добычу на лету.

Еще он увидел, как ловко его товарищи по несчастью сбивают тушки жертв вьюнка. Трезвым взглядом понаблюдав за жизнью сообщества, Кугель сел, привалившись спиной к стене ущелья и вытянув длинные ноги. В пропасть его сбросили в колпаке, расшитом узором из чередующихся красных и зеленых ромбов, и теперь Кугель, сняв свой головной убор, запустил в него руку, нашаривая что-то в заостренном конце колпака. Рука скрылась уже по самое плечо, когда Хитроумный наконец нашел то, что искал, — и его гибкие пальцы извлекли на свет пару игральных костей.

Впоследствии Кугель заполучил много сочных ящериц и вьюрков, а также скопил немало золота, ведя азартные игры с другими заключенными. Понимая, однако, что не пользующийся особой любовью человек долго в тесной общине не протянет, Хитроумный щедро раздавал мозговые кости и шкурки оборванным пленникам и старался казаться приятным в иных областях жизни — в первую очередь это касалось бесед. К своему неудовольствию, он убедился, что людей не слишком-то интересуют его рассказы о путешествиях; но каждый, кого Хитроумный подводил к разговору о его собственной жизни, выкладывал все в малейших подробностях и, похоже, испытывал облегчение, найдя внимательного слушателя.

Встречались здесь и придворные подхалимы, которых подвела лесть, и обычные убийцы, и должники, осужденные за неуплату. Крошод, инженер из Эрзе Дамата, пострадал из-за незнания местных обычаев: он не удосужился перед сном трижды обернуть красной нитью ручку двери в своей гостиничной комнате.

Все откровения Кугель выслушивал, наловчившись отлично скрывать скуку, кивая, постукивая порой пальцем по своему длинному носу и бормоча: «Ха! Ну и правосудие!» или «Чудовищно! Как я вам сочувствую!»

Наконец он свел знакомство с одним стариком в бархатных лохмотьях, который всегда сидел в одиночестве, погрузившись в глубины тоски. Кугель приблизился к нему и приветливо предложил метнуть разок кости. Старик искоса посмотрел на него и, прежде чем ответить, пожевал желтоватый ус.

— Благодарю, господин, но — нет. Я никогда не был игроком, и, к несчастью, меня научили не выходить за границы области моих познаний.

— Умоляю, поведайте, что же с вами случилось, — попросил Кугель, присаживаясь рядом со старцем.

— Вы видите перед собой Метерналиса, ученого мужа, бывшего хозяина тысяч книг и старинных рукописей. Если б я довольствовался тем, что имел, я и поныне бы жил безмятежно в далеком Силе; но я поддался жадности и любопытству — и видите, к чему привели меня поиски сокровищ!

— Пролейте же свет на эту историю, — попросил Кугель, почуяв, что здесь можно будет поживиться полезной информацией. Метерналис закатил увлажнившиеся глаза.

— Слыхали ли вы когда-нибудь о Дарателло Пситтике? Он был магом, учеником самого Фандааля Великого. Обладая безграничной силой, он применял ее осторожно и рассудительно; и все же смерть настигла его — по причинам, которые он должен был предвидеть.

— Кажется, это имя мне смутно знакомо. Его что, зарезали грабители, да? Но, наверное, заполучить его богатство им не удалось? И оно до сих пор лежит где-нибудь в ожидании удачливого путника? — Кугель придвинулся чуть ближе к Метерналису в надежде, что тот понизит голос и их никто больше не услышит.

— Примерно так и было, — подтвердил Метерналис. — Но его богатство, что бы вы ни думали, отнюдь не хранилось в окованных медью сундуках или тюках из водонепроницаемого шелка. Богатством Дарателло были его заклинания. Я сам некогда владел свитком, содержавшим сто шесть заклятий, что пережили Фандааля. А Дарателло, по слухам, сохранил вдвое большее число формул в томах, похищенных из Великого Мотолама. И все же Дарателло был лишь человеком, как вы или я, человеком, хотя и премудрым. Всю жизнь я провел в учебе и суровой простоте, но не могу вызвать в памяти более пяти заклинаний умеренной силы единовременно. Говорят, Дарателло был способен вспомнить столько же — не больше. Его гений заключался в том, что он разработал способ обойти ограниченность человеческого разума.

Как-то один торговец, идущий из земли Падающей Стены, привез пару птенцов с ярким оперением. Он утверждал, что их можно научить человеческой речи. Дарателло купил птиц, унес в свою уединенную цитадель и там тайно вдолбил каждой по половине сохраненных им заклятий.

Нашему человеческому разуму не вместить столько. Свои пять заклинаний я удержал лишь благодаря тренировке длиной в жизнь; любая попытка запомнить больше скрутит мой мозг, повергая его в пучину безумия. Обычный человек обнаружит, что нос его убегает, а глаза косеют, едва попробует заполнить свой череп более чем одним заклинанием, три же наверняка сломают отказавшееся повиноваться разуму тело страшными судорогами. Но разум птицы пуст и не замутнен, он лишен человеческих опасений и амбиций; зеленым птичкам просто нравится запоминать и хранить услышанное.

Дарателло носил по птице на каждом плече. Ему стоило только подтолкнуть одну из них, и птаха бормотала ему в ухо то или другое необходимое ему заклятье.

Появление Дарателло где бы то ни было возбуждало зависть. После нескольких попыток украсть его зеленых птиц он скрылся в удаленном поместье. Караваны просителей-чудотворцев тянулись к его дверям, ему предлагали сундуки драгоценностей и волшебные редкости в обмен на птиц. Однако все было тщетно — маг отказывался не только впустить чужаков, но даже поднять решетку ворот.

А посетители становились все назойливее, все докучливее — и Дарателло пришлось отправиться со своими пташками еще дальше; за ним гонялись по всему Асколезу, преследовали и в Альмери, и в море, и в Серебряной пустыне — и окружили наконец, загнав в высокую бревенчатую башню, которую преследователи по неразумению подожгли. Так Дарателло и его птицы погибли. И все же… кое-кто утверждал, что видел, как одной птице удалось спастись, вылететь из клубящегося дыма.

Прочитав об этом в древнем труде из Помподуроса, я стал рыться в других книгах и узнал, что есть люди, утверждавшие, что видели выжившего питомца Дарателло — и даже короткое время владели им. Я отследил перемещения зеленой птицы сквозь пять веков, на пяти землях. Когда упоминания о ней перестали встречаться в книгах, я отправился в дорогу сам, хотя я всего лишь ученый и не привычен к путешествиям; я искал слухи о чудесной птице в тех местах, названия которых попадались мне в последних записях. Не стану говорить, сколько я потратил на подкуп запретных оракулов, с которыми хотел посоветоваться, или с какой болью вырывались рассекречиваемые слоги у тех, кто занимался разоблачением двусмысленностей.

Достаточно сказать, что мне уже перевалило за девяносто, когда я пришел сюда, к белокаменному Каиину, и увидел желтоглазых дочерей Девиатикуса Лерта.

— А кто это? — спросил Кугель, выгнув дугой бровь. — Цветущие сирены? Экзотические красотки из шатров наслаждения принца Кандива?

— Ни в коем разе, — вздохнул Метерналис. — Хотя Вайсса, говорят, в молодости слыла красавицей. Они богатые и уважаемые старые дамы, сестры, непохожие друг на друга, как только могут быть непохожи дети одного отца, по слухам, горячо ненавидящие друг друга. Говорят также, что Девиатикус Лерт часто ругал их за ссоры и навел наконец порядок, лишь вставив в завещание оговорку о «мертвой руке» — владении без права передачи, — так что они получали наследство, лишь живя вместе в фамильном доме, и ни одна из них ни при каких обстоятельствах не могла выехать оттуда под страхом лишения отцовского богатства. Так что сестры заключили перемирие. Лерт-Холл — приземистый дом, увенчанный двумя башнями — на восточном углу и на западном. Западную башню заняла Вайсса со своими драгоценностями, платьями и редкими духами. В восточной поселилась Трунадора — с ее книгами, перегонными кубами, пробирками и алхимическими печами.

— Гм-м! Она ведьма?

— Они обе колдуньи, хотя ни та ни другая не склонны к практической деятельности. Трунадора от природы застенчива и прилежна, она любит уединение и питает страсть к наукам, а Вайсса некогда применяла свои чары, чтобы обзаводиться мужчинами, — пока еще могла хоть чем-то привлекать их. Сейчас она распространяет придворные сплетни и ввязывается в любовные дела молодых, раздавая приворотные зелья и советы. А Трунадора все так же живет взаперти в своей башне. Жизненные интересы сестер пересекаются лишь в одной точке, и точка эта — их привязанность к одной зеленой птичке. Как она попала к ним, я так и не выяснил, но все исследования убедили меня в том, что птица эта — тот самый выживший питомец Дарателло. Я пытался купить его у дочерей Лерта, однако предложение мое было отклонено недвусмысленно и резко.

— Могу представить! — Кугель огладил свой длинный подбородок. — Птаха, конечно, жутко ценная, если и впрямь является вместилищем древних заклинаний, сестры наверняка пользуются ею на всю катушку.

— Напротив! — мучимый воспоминаниями Метерналис стиснул кулаки. — Они ни в коей мере не подозревают, чем владеют, и зеленая птица — за которую, возможно, кое-кто заплатил жизнью, — очевидно, не склонна просвещать их! Птица им как родное дитя. Они любят ее горячо и безрассудно, как только пара старух может любить домашнее животное. Если дом Лерта охватит пламя, Вайсса со спокойной душой бросит Трунадору поджариваться на углях, но запросто расшвыряет горящие балки, чтобы спасти Пиппи; нетрудно представить, что и сестра ее поступит так же.

— Пиппи? — переспросил Кугель.

— Такое имя они дали птице, — с горечью подтвердил Метерналис. — Так вот. Расстроенный крахом своих надежд выкупить птицу, я решил похитить ее. Но грабитель из меня, увы, никакой; я был пойман, когда пытался взобраться по стене дома. Городская стража доставила меня к судье Рабдайну, а об остальном нетрудно догадаться.

— Как это все печально! — вздохнул Кугель. — Знаешь, тебе следовало нанять профессионала.

— Я думал об этом. — Метерналис раздраженно подергал свою бороду. — Задним числом.

С этого времени люди стали часто замечать, как Кугель разглядывает высокие стены пропасти, шагая туда-сюда по дну ущелья и решая на песке какие-то задачи. Узники даже решили, что он спятил, когда Хитроумный начал обменивать золото на их лохмотья и играть в кости на те же рваные тряпки, но безумие в пропасти считалось чем-то вполне обычным, и никто из-за этого не стал думать о Кугеле хуже.

Накопив огромную груду ветоши, Хитроумный принялся распускать тряпье и своими ловкими пальцами сплетать нити в прочный канат. Изготовив веревку во много локтей длиной, он одним ясным утром обмотал ее вокруг руки и поднялся, обратившись с речью к своим товарищам.

— Господа! Кто из вас хочет бежать из этого мрачного заточения?

Ответ был столь очевиден, что слушатели лишь разинули рты, и только крепыш с рыжими кудрями проворчал:

— Тут каждый бедолага жаждет свободы. Но как ее получить?

— У меня есть, — Кугель ослепительно улыбнулся, — план! Мы все, кроме этого почтенного старца, тонки, как веревки, а значит, вполне годимся для дела, ибо единственное преимущество нашего пребывания в этом адском месте — избавление от вредных излишеств. Имели ли вы когда-либо счастье наблюдать за акробатами, выстроившимися в живую пирамиду? Давайте сделаем так же! Посмотрите, какой отличный трос я сплел! По моим расчетам, если вы сумеете образовать пирамиду в тридцать футов высотой, я взберусь по вашим спинам, раскручу веревку и закину петлю на руку статуи богини Эфодеи, которую вы, верно, замечали на краю сада судьи Рабдайна. Я влезу по канату, не коснувшись вьюнков, натяну и закреплю его, а вы последуете за мной на свободу. Что скажете?

Звонкий голос Кугеля, подобно фанфарам, вдохновил заключенных.

— И как мы не додумались до этого раньше! — воскликнул рыжий. — Ох, мы снова будем свободны!

— Требуется только одно, — добавил Кугель. — Какая-нибудь железка, чтобы утяжелить мой конец троса, — он должен точно зацепиться за руку богини. Есть у кого-нибудь из вас такая штука?

Все головы повернулись к инженеру Крошоду, прихватившему с собой зубило. Он с сомнением приподнял инструмент.

— Это хорошее железо, — пробормотал инженер. — Но если оно потеряется…

Нетерпение узников не позволило ему закончить фразу. Зубило выхватили из рук хозяина и передали Кугелю.

А потом те заключенные, что покрепче, принялись под руководством Кугеля перекрещивать руки, выстраивая первый ярус пирамиды. Другие мужчины сбросили сандалии и вскарабкались на плечи первым, тоже поддерживая друг друга, — так выросли второй, а за ним и третий ярусы. Четвертый образовали всего двое узников. Они пошатывались, дрожали, истекали потом, но стояли, пока Кугель взбирался им на плечи. Свои башмаки он аккуратно повесил себе на шею.

— Скорее! — крикнул с самого низа рыжий тип.

— А как же! — хмыкнул Кугель, развернул трос и принялся раскручивать над головой утяжеленный конец веревки.

Зубило описывало все более и более широкие круги. Раз, другой, третий — и железный брус полетел прямиком к богине милосердия. Кугель не промахнулся — трос, как и было задумано, закрутился точнехонько вокруг сгиба локтя статуи. Подергав канат и затянув его потуже, Хитроумный подпрыгнул, тело его описало короткую дугу — и оказалось прямо среди лоз Саскервоя, но уже оставив позади три четверти пути к свободе. Спасаясь от впивающейся в плоть листвы, Кугель лихорадочно полез вверх по тросу. До того как перевалиться через край пропасти, он успел потерять большой палец на ноге — и тем не менее, прихрамывая, побежал к подножию статуи. Здесь он остановил кровотечение с помощью пучка сухой травы — и наконец надел башмаки. Потом он подтянул к себе канат и снял с локтя статуи зубило. Пару секунд Кугель рассматривал инструмент и, решив, что железка эта будет весьма полезна в дальнейшем, сунул зубило за пояс — после чего двинулся прямиком через сад судьи Рабдайна, насвистывая сквозь зубы.

За две недели игры в кости Кугель приобрел достаточно средств, чтобы теперь позволить себе прилично питаться, кроме того, он приоделся и провел несколько часов в отдельном кабинете цирюльни. Прихорошившись перед зеркалом брадобрея, он с удовлетворением подумал, что всякий, кто встретит Кугеля теперь, сочтет его жизнерадостным, любезным молодым человеком, удалым, слегка франтоватым и тем не менее в высшей степени заслуживающим доверия.

Потом Кугель отправился прогуляться по тем местам, где находилась резиденция желтоглазых дочерей Девиатикуса Лерта. Найти их дом оказалось довольно легко — две башни маячили на фоне неба, как рога вдовьего чепца. Он снял комнату в гостинице напротив и несколько дней внимательно наблюдал, кто входит в ворота дома сестер и выходит оттуда. Двери их охранял огромный старый гогмагог с кожей песчаного цвета, почти сливающейся со стеной, так что страж походил на древнюю статую.

По вечерам четверо пошатывающихся и отдувающихся слуг регулярно проносили мимо него открытый паланкин, в котором восседала чудовищно жирная старуха, задрапированная в белые и голубые шелка, с подведенными синим цветом яркими медно-желтыми глазами, зорко следящими за всем вокруг.

Привычки ее отличались неизменностью. Следуя за паланкином на почтительном расстоянии, Кугель узнал, что госпожа Вайсса ежедневно посещает окрестности дворца принца Кандива, где — как удалось выяснить Кугелю — проводит время в пьяном веселье, неуклюжем флирте и улаживании раздоров юных влюбленных.

Домой ее приносили обычно ранним утром, когда — что с радостью отметил Кугель — на улицах Каиина было еще темно: лучшее время для грабителей и всяких черных замыслов.

В ту ночь, когда Кугель, поджидавший в глубоких тенях проулка, в очередной раз услышал шаркающие неверные шаги носильщиков госпожи Вайссы, возвращающейся в дом Лерта, в небе тускло мерцали три бледные звездочки. Хитроумный вытащил из кармана белый платок и коротко взмахнул им — этот знак ясно увидели притаившиеся у дома напротив нанятые им громилы.

Когда паланкин поравнялся с засадой, разбойники ринулись вперед, размахивая дубинками и намереваясь раздробить коленные чашечки носильщиков госпожи Вайссы. Несчастные жертвы, вопя от боли, рухнули на землю, не в силах ничем помочь вывалившейся из паланкина на мостовую госпоже, чей пронзительный визг тут же заглушил крики слуг.

— Эй! Бандиты! Убийцы! Прочь! — взревел Кугель, вырываясь из теней с обнаженным мечом. — Как вы посмели! Бегите, недостойные сыны деодана! Ох, трусы, как вы посмели напасть на беспомощную женщину! — Он шлепнул ближайшего громилу мечом плашмя, куда сильнее, чем было оговорено, так что наемник зарычал и двинулся на Хитроумного с дубинкой наперевес. Дешевый клинок Кугеля сломался от первого же удара. И не миновать бы ему гибели, если б госпожа Вайсса не встала тяжеловесно на четвереньки и не вскинула руку с унизанными перстнями пальцами. Она пробормотала короткое заклинание, и грабители тут же превратились в пылающие факелы; в мгновение ока, не успев даже вскрикнуть, они рассыпались пеплом. Опаленный жаром Кугель отпрянул.

— Благородная госпожа! — воскликнул он, размышляя, уцелели ли у него брови. — Не молчите, скажите, эти негодяи не ранили вас? Позвольте же!

Он поспешно протянул руку госпоже Вайссе и не без труда поднял ее на ноги. Кугель даже поморщился от боли, поскольку вес дамы едва не вывихнул ему плечо, а ее ногти глубоко впились в его кожу; к счастью, темнота скрыла гримасу Хитроумного.

— Спасибо, славный кавалер, я всего лишь слегка ушиблась, — хрипло отдуваясь, ответила госпожа Вайсса. — Но увы! Ваш меч сломан!

— Меч отца, — горестно вздохнул хитрый Кугель. — Но ничего! Лучшей гибели не пожелаешь ни одному клинку! Ох, госпожа моя, здесь нельзя задерживаться; мало ли кто еще бродит во мраке. Позвольте мне проводить вас. Я вернусь с кем-нибудь из ваших домашних, чтобы подобрать носильщиков. Где вы живете?

Госпожа Вайсса, покачивающаяся на четырехдюймовых каблуках, разрешила подвести себя к дому Лерта, благоразумно сопротивляясь обмороку до тех пор, пока не были сняты наложенные на двери защитные заклинания, а она сама не устроилась поудобнее в кресле в собственной гостиной. Ожила она ненадолго, лишь для того чтобы произнести формулу, предназначенную для ушей гогмагога, — дабы тот позволил Кугелю выйти; повинуясь сковывающим его чарам, охранник впускал чужаков с большой неохотой, а выпускать их склонен был еще меньше. Хитроумный в сопровождении садовника и поваренка вернулся к раненым носильщикам, до сих пор стонавшим на улице. Оставив слуг заботиться о своих товарищах, он, не теряя времени, бросился обратно в дом Лерта и с ухмылкой кинул гогмагогу пароль.

Подкрепившаяся поссетом из молока и бренди госпожа Вайсса чуть приподнялась, приветствуя возвращение Кугеля. Она одарила «спасителя» ворохом кокетливых благодарностей, а также набитым золотом кошельком, который искушенный в имитации рыцарского благородства Хитроумный, естественно, отверг. Проводив его до двери и вновь заговорив охранника, госпожа попросила Кугеля вернуться днем, чтобы «провести в беседе с ним долгие приятные часы», — и Кугель с радостью принял приглашение. Удаляясь, он заметил лестницу слева от гостиной и такой же пролет — справа. Взгляд хитреца метнулся вверх, надеясь наткнуться на клетку, но увы — ничего подобного Кугель не увидел. Напротив, сверху вниз на него запавшими желтыми глазами взирало тощее привидение — костлявая ведьма в старом халате, с папильотками на голове.

Поклонившись и поцеловав пухлую руку госпожи Вайссы, Кугель покинул дом Лерта.

— В наши дни редко встретишь столь храброго и отзывчивого молодого человека. — Госпожа Вайсса налила в бокал разбавленного вина из Силя. Кугель с улыбкой принял угощение. Сегодня дама облачилась в платье горчичного цвета, расшитое золотыми узорами, надела колье и серьги из черного стекляруса, а также обильно напудрилась и нарумянилась.

— Госпожа, я просто поступил так, как поступил бы любой настоящий мужчина. Жалею лишь, что не действовал более решительно! И вчера, и тогда, когда не сумел отвести угрозу от наших имений в Каучике, перед тем как меня отправили в ссылку! Увы, фортуна отвернулась от меня, оставив лишь возможность защитить честь прекрасной госпоже.

— О, вы льстите старушке, — хихикнула госпожа Вайсса. — Права ли я, предполагая, что в настоящее время вы не имеете работы?

— Знатный человек никогда не работает, милая госпожа. У него может быть только хобби. — Кугель надменно фыркнул. — И тем не менее не стану отрицать, что сейчас я не имею ни средств, ни планов на будущее. Да.

— Тогда, надеюсь, вы позволите мне предложить вам место в моем доме. — Госпожа Вайсса подалась вперед и положила ладонь на колено Кугеля. — Обязанности, конечно, будут чисто символические. И вы окажете такую любезность бедной напуганной старушке, живущей в одиночестве!

— О, моя госпожа, вы ставите меня в неловкое положение, ибо это касается моей чести. — Кугель дернул рукой, словно желая стиснуть рукоять меча, — и тут же опустил хорошо отработанный горестный взгляд, будто только что вспомнив об утрате оружия. — Как я могу отказать в защите одинокой женщине? Хотя, как я слышал, у вас есть сестра.

— Ах, сестра! — Госпожа Вайсса небрежно отмахнулась. — Жалкая затворница. Она никогда не выезжала в общество, а сейчас и вовсе наполовину обезумела. Живет наверху среди своих книг. У меня, например, крепкий организм и здоровый аппетит, а она иссохла, как старый паук. Уверяю, знакомиться с ней вам ни к чему. Однако, — янтарные глаза госпожи посветлели, — с одним существом вам имеет смысл встретиться, если вы решите остаться здесь с нами. Помогите мне подняться, любезный господин.

Она жеманно приподняла руку, и Кугель вытащил даму из шезлонга, обитого лиловым плюшем, — привычного места отдыха госпожи. Она сделала три неверных шага, пошатнулась и выдохнула заклятье парящей платформы Фандааля. В тот же миг перед колдуньей появился диск около ярда в диаметре, зависший в трех дюймах над полом. Над диском поднимался черный стержень, сделанный, похоже, из оникса и изгибающийся на конце, наподобие румпеля. Госпожа Вайсса шагнула на диск, и тот по ее приказу поплыл вперед.

— Вот так гораздо удобнее. Пойдемте, милый Кугель.

Она парила перед ним, точно гигантский воздушный шар, — вверх по лестнице и дальше, в оранжерею на втором этаже главного здания. Едва войдя туда, Кугель ощутил, как на лбу у него выступает пот, — тяжелая, неприятная жара царила здесь. Верхние части стен и купол-потолок были стеклянными, они пропускали тусклый красноватый солнечный свет, но ни малейшего дуновения ветерка. Хитроумный увидел множество разнообразнейших фруктовых деревьев, растущих в бесчисленных горшках, а также папоротники, орхидеи и цветущие лозы, украшающие стены, будто гобелены. В центре помещения тихо журчал фонтан — статуя мочащегося деодана, — делающий воздух еще более влажным.

Возле фонтана висело железное кольцо, удерживаемое прикрепленной к потолку цепью, — кольцо с водруженными на обод маленькими чашечками. А между ними восседала зеленая птица с длинным алым хвостом и сильным крючковатым клювом. При приближении Кугеля она наклонила голову, разглядывая гостя круглым глазом древней рептилии, после чего переключила внимание на женщину, тоже древнюю и наводящую на мысли о змеях, — та протягивала питомцу ломтик какого-то розового плода.

— А кто у нас хочет сладенький спелый кусочек? Гляди-ка! Еще только самое начало сезона, а Трунадора сорвала его для своего драгоценного маленького Пиппи. Хочешь вкусненького? — Женщина взяла дольку морщинистыми губами, наклонилась ближе к птице, и та осторожно взяла угощение.

— Что ты здесь делаешь? — гневно осведомилась госпожа Вайсса.

Трунадора возмущенно обернулась, и Кугель узнал старуху, взиравшую на него вчера с лестницы. Сейчас она была в плиссированном сером бархатном платье, с шеи свисала длинная нить белых кораллов. Суровое лицо, похоже, никогда не знало ни пудры, ни красок для бровей и ресниц; однако, хотя эти орлиные кости и не были хорошенько подбиты жиром, а выпирали из кожи, как рифы из песка во время отлива, Кугель все же уловил сходство сестер.

— Что я здесь делаю? Что ты здесь делаешь? Почему ты не в своем будуаре, не отсыпаешься после ночи омерзительных излишеств, как обычно в этот час дня? Я — единственная, кто заботится о том, чтобы милый Пиппи получал свой завтрак. Если его кормление поручить тебе, он умрет с голоду! А это кто? Ты снова начала таскать свои увлечения в дом? И как тебе не стыдно, в твоем-то возрасте!

— Ты бессердечная старая доска! — Госпожа Вайсса в гневе стиснула руль своей летающей платформы. — В тебе нет ни капли чувств, ни капли! К твоему сведению, вчера ночью на меня напала шайка убийц и насильников, и, если бы не своевременное появление этого достойного добродетельного господина, случиться могло все что угодно! И как ты смеешь намекать, что я пренебрегаю моим маленьким Пиппи!

— Это правда! — На сей раз Трунадора обращалась к Кугелю. — Она вечно забывает сменить воду в его чашечках!

— Грязная старая лгунья!

— И взгляните сюда! — Трунадора жестом указала на зеленоватый иссохший сталагмит высотой семь или восемь дюймов — кучку птичьего помета прямо под кольцом. — Вот ее обязанность! Сколько дней я ждала, только чтобы посмотреть, заметит ли она, что здесь не чищено! Но ты ведь никогда не делала это сама, да, ленивая неженка? Ты поручала уборку слуге, так? Тому самому, которого я поймала на воровстве ложек.

Госпожа Вайсса открыла рот — и тут же захлопнула его. Ярость ее была так велика, что слова застревали в горле. Кугель, отметивший про себя, что Метерналис ничего не преуменьшил, погрузился в размышления о том, как сыграть на взаимной ненависти сестер.

— Она была такой всю свою жизнь, — пожаловалась госпожа Трунадора Кугелю. — Вечная беспечность, вечное небрежение своими обязанностями. Она не любит нашего милого крошку так, как люблю его я.

— Люблю! — У госпожи Вайссы наконец-то прорезался голос. — Разве виновата я, что хрупкость моего здоровья не позволяет становиться на карачки и скрести пол? И если б ты действительно любила драгоценнейшего Пиппи, то сама бы и убрала грязь, не позволяла бы ей копиться из принципа. Смотри! Его маленькие глазки слезятся от вредных испарений! А бедный Леодопольф никогда не крал ложек. Ты прогнала его, поскольку завидовала тому, как он привязан ко мне! Но так или иначе, милый Кугель из Каучике любезно согласился поступить ко мне на службу. И он с радостью будет следить за тем, чтобы пол под Пиппи блестел, как новехонькая парча!

— Конечно, моя дорогая госпожа, я просто жажду приступить к своим обязанностям, — заявил Кугель, осчастливленный возможностью вставить в разговор хоть словечко. — В поместье моего отца был большой птичник, и я не раз помогал смотрителю ухаживать за нашими пернатыми подопечными.

Он поклонился госпоже Трунадоре, подражая почтительности царедворцев принца Кандива. Госпожа Трунадора наградила его ледяным лимонным взглядом и фыркнула:

— Охотно верю. Что ж, коли так, можешь приступать немедленно. Видел шкафчик, вон там, под цветущей сиспитолой? В нем ты найдешь стальную щетку и совок для мусора. Убери помет и выброси его в компостную кучу. Потом вымой пол душистой водой и протри все насухо замшей.

— Всенепременно. — Кугель снова поклонился. — Пожалуйста, больше ни о чем не тревожьтесь! Просто оставьте меня здесь, чтобы я, работая, мог получше познакомиться с маленьким Пиппи.

— Ну уж нет! — Госпожа Трунадора вскинула руку, тонкую, как палка от метлы. Зеленая птица наклонилась и, помогая себе внушительным клювом, перебралась на запястье хозяйки. — Оставить наше обожаемое дитя наедине с чужаком? Право, Вайсса, о чем ты вообще думаешь?

Госпожа Вайсса недовольно скривила напомаженные губы.

— Посмотрите на эти бедные маленькие коготки! Ты, очевидно, не подрезала их целый месяц. Ничего, дорогой Пиппи. Сейчас ты пойдешь со мной, и я покажу милому Кугелю, как мы стрижем наши пальчики.

Она тоже протянула руку, и зеленая птица с готовностью перебралась на более мягкий насест. Скривившись, дама махнула Кугелю:

— Поднимите руку, господин. Ступай, Пиппи! Ну вот! Видишь, Трунадора? Пиппи сразу узнает порядочного человека.

— Вы слишком добры, моя госпожа. — Кугель едва не охнул, когда острые как иглы коготки, проткнув рукав, впились ему в кожу. А зеленая птица перебралась меж тем на плечо Кугеля, предоставив ему возможность любоваться своим мощным изогнутым клювом.

Хитроумный по достоинству оценил этот клюв еще трижды или четырежды в процессе обучения стрижке, когда пташка клевала его. Для подравнивания коготков использовались серебряные ножнички и пилочка с алмазной крошкой, а после процедуры кожистые ножки птицы натирались специальной мазью. Госпожа Вайсса сидела, спрятав руки в рукава, и терпеливо инструктировала Кугеля, хотя он едва слышал ее наставления из-за оглушительных криков пернатого питомца. Время от времени хозяйка увещевала Пиппи — мягко, как корят любвеобильные мамаши расшалившихся детишек, — когда пташка оставляла очередную полукруглую рану на костяшках, ладони или ухе Кугеля.

— Похоже, давненько вы не держали в руках птиц, — заметила госпожа Вайсса, подняв указательный палец. Она громко чмокнула, будто целуя кого-то, и Пиппи спрыгнул с плеча Кугеля, оставив после себя кучку зеленоватых экскрементов и ощутимо шлепнув Хитроумного крылом по голове. Устроившись на пальце госпожи Вайссы, птица продолжила прихорашиваться, а Кугель, ощупав кровоточащую зарубку на левом ухе, улыбнулся, стиснув зубы.

— Несколько лет, моя госпожа. И конечно, он еще не привык ко мне. Полагаю, мы станем добрыми друзьями, если мне будет позволено провести какое-то время с ним наедине.

— Несомненно, — зевнув, ответила госпожа Вайсса. — Так! К чему сидеть сложа руки? Пожалуйста, вычистите все под шестком нашей милой крошки, ладно? А когда закончите, сходите в агентство и наймите мне новых носильщиков. Скажите, я предпочитаю рослых мускулистых парней, желательно с каштановыми волосами. Неплохо также, если на них будут кожаные ремни, вот так, крест-накрест, и защитные наголенники. И полагаю, вы захотите перевезти сюда свои вещи — где вы там поселились, в меблированных комнатах? Можете занять старое помещение Леодопольфа, оно очень мило обставлено. О, и еще — будьте так добры, заскочите по пути в лавку госпожи Витронеллы и попросите ее приготовить пять флаконов моего личного одеколона. И пусть доставит прямо сюда. Да, и, конечно, я требую, чтобы вы сопровождали меня нынче вечером. Милый принц назначил меня главным судьей в конкурсе начинающих творцов любовной поэзии! Это так занятно!

— Нудная старушенция! — буркнул Кугель, бросившись на застеленную для него узкую кровать.

Он вытянул длинные ноги и скрестил руки за головой. Уже перевалило за полночь, а он большую часть дня провел на ногах, прислуживая госпоже Вайссе. Во-первых, он выполнял тысячи мелких поручений, придуманных ею для него, каждое из которых уводило его все дальше от дома и зеленой птицы, и хотя он что было сил напрягал слух, стараясь разобрать заклятье, с помощью которого госпожа Вайсса проводила его мимо гогмагога, до сих пор Хитроумному не удалось уловить ни одного внятного слога. Во-вторых, ему пришлось сопровождать даму ко двору принца Кандива Золотого. Последнее также не приближало Кугеля к цели, но тем не менее он с удовольствием предвкушал, как станет форсить перед придворными дамами. Каково же было его разочарование, когда оказалось, что ему положено ждать на переднем дворе со слугами и лакеями других аристократов, вкушая апельсиновую водицу, маленькие пирожные и слушая кухонные сплетни.

— И все равно, — сказал он себе, — я — Кугель Хитроумный! Я уже добился большего, чем Метерналис, чья мудрость вне всяких сомнений. Но он не зашел так далеко, как я. Разве я не проник в дом и не завоевал доверие сестер? Я знаю, где держат птицу. Теперь мне нужен лишь шанс, возможность остаться наедине с Пиппи и какое-то средство заткнуть ему клюв, чтобы тихонько вынести эту тварь из дома, а еще — разузнать заклинание ухода, чтобы обойти охранника.

Хмурясь, Кугель принялся размышлять о первом необходимом условии. Не было никакой надежды провернуть дельце в те часы, когда ему приходилось бегать на задних лапках перед госпожой Вайссой, — то есть все время, пока старуха бодрствовала. Вставала она обычно перед обедом. А до этого за зеленой птицей присматривала госпожа Трунадора — и следила она весьма пристально.

Кугель помрачнел еще больше, представив сомнительные «прелести» госпожи Трунадоры. Потом пожал плечами.

— Ну и что из того, Кугель? Разве не приходилось тебе работать с женским полом? Если не сумеешь снискать расположение старой ведьмы, ты не сын своего отца!

Итак, когда госпожа легла спать, Кугель отправился в оранжерею. Приблизившись к двери, он заметил тащившуюся впереди кухонную прислугу с парой ведер, над которыми клубился пар.

— Эй, ты! Что несешь?

Служанка повернулась и тупо уставилась на Кугеля.

— Горячую воду из кухни. Мой господин должен принять ванну.

— Твой господин? Ты имеешь в виду зеленую птицу?

— Ну да. Моя хозяйка требует приносить свежую воду каждое утро. Меня побьют, если я опоздаю, — многозначительно добавила девушка.

Отчаявшись отыскать в фигуре служанки мало-мальски соблазнительный изгиб плоти, который можно было бы ущипнуть — или по которому можно бы было похлопать, — он решительно забрал у девицы ведра.

— Сегодня я сам отнесу воду. Возвращайся к мытью посуды!

Бормоча что-то, служанка ушла. Кугель толкнул плечом дверь, вошел в оранжерею — и сразу увидел госпожу Трунадору с зеленой птицей на плече; старая женщина, лепеча какую-то нежную чушь, кормила любимца засахаренными шариками из тапиоки.

— Доброе утро, милая госпожа, — поздоровался Кугель, опуская ведра. — Смотрите! Я принес свежую воду для ванны маленького Пиппи.

— По чьему приказу? — осведомилась госпожа Трунадора.

— Ну, как бы это сказать — ваша досточтимая сестра пожелала, чтобы я обеспечил птице комфорт во всех отношениях. И вот я здесь, готов служить и исполнять любые ваши требования.

Желтые глаза госпожи Трунадоры сузились. Нетерпеливым жестом она указала на широкую серебряную чашу, стоящую рядом с высоким серебряным кувшином на столике из зеленого серпентина:

— Тогда лей воду сюда!

Кугель повиновался покорно и почтительно, как положено слуге.

— Что мне делать дальше, госпожа?

— Готовь ванну, дурак.

Трунадора сама подхватила кувшин и плеснула в лохань охлажденную воду, облагороженную цветочными ароматами. Потом добавила пригоршню розовых лепестков.

— Сунь руку в воду! Проверь, комфортная ли температура; вода должна быть не холодной, чтобы наш птенчик не простудился, но и не горячей, чтобы не ошпарить его.

— Тогда, думаю, лучше добавить еще холодной, — сказал Кугель, подавляя желание немедленно сунуть обожженные пальцы в рот.

Температуру воды довели до приемлемой; только после этого госпожа Трунадора посадила зеленую птицу на обод серебряной чаши. Пиппи с готовностью прыгнул в ванну и принялся плескаться, разбрызгивая воду во все стороны, — больше всего, естественно, досталось Кугелю.

— Внимательно следи за Пиппи, — велела госпожа Трунадора. — Нельзя, чтобы вода попала ему в его сладенькие маленькие ноздри.

— Конечно, госпожа.

Госпожа Трунадора проследовала к стенному шкафу, открыла его — и за дверцами обнаружилась маска Шандалуна, бога южного ветра, которому поклоняется народ Фалганто. Женщина вскинула руки, прошептала молитву, и тут же из приоткрытого рта маски бога заструился теплый воздух. Тем временем Кугель не отрывал глаз от зеленой птицы, мокрое оперение которой некрасиво съежилось и посерело, так что сейчас Пиппи походил на какую-то нездоровую помесь вороны и утонувшей крысы. А размышлял Хитроумный о том, как ему расположить к себе госпожу Трунадору, поскольку его персона, похоже, ее все-таки не устраивала.

— Госпожа, — произнес наконец Кугель, — я обеспокоен.

— Что-то с моей обожаемой крошкой? — Трунадора мигом обернулась, чтобы убедиться, что с зеленой птицей все в порядке.

— Нет, госпожа, это касается меня лично.

— А при чем тут я?

— Я подумал, вероятно, вы можете дать мне совет, поскольку лучше знаете свою сестру. — Лицо Кугеля изображало при этом огорчение человека, который, однако, не в силах побороть своих рыцарских порывов, — Хитроумный весьма неплохо справился с этим выражением.

— Что ты такое несешь, парень? В Вайссе нет ничего сложного: сплошное тщеславие и потворство собственным слабостям. — Госпожа Трунадора издала резкий смешок. — А в дни молодости ее мог отлично узнать любой привлекательный мужчина, который выказывал желание подойти к ней.

— В этом-то и причина моего беспокойства. — Кугель опустил глаза, как бы в смущении.

Брызги вновь окропили его лицо, и он украдкой, из-под ладони, которой смахивал воду, недобро взглянул на зеленую птицу.

— Она — дама преклонных лет. Когда она попала в беду, я кинулся к ней на помощь, как кинулся бы на помощь собственной матери. Она предложила мне службу — как я решил, из чистой благодарности. Но…

— Да?

Кугель прикусил губу.

— Как же мне сказать это, никого не оскорбив? Вчера вечером она сделала мне определенные… предложения, весьма нескромные.

Госпожа Трунадора оглядела его с головы до пят.

— Что?! Тебе?

— Мне, госпожа.

Она рассмеялась, искренне и весело.

— Видят боги, она воистину отчаялась!

— Нет нужды говорить, я в растерянности, — продолжил Кугель, приметив мягкий огонек в глазах старой женщины, напоминающий отблеск только что отчеканенной золотой монеты, и сочтя это за добрый признак. — Я не отказал бы госпоже в любой разумной просьбе, выполнить которую в человеческих силах, — но тут на кону стоит честное имя дамы.

Госпожа Трунадора захлебнулась смехом:

— Репутация ее вот уже много лет как запятнана! При дворе Кандива есть таверна, открытая круглосуточно, она называется «Руки принцессы», но придворная молодежь нарекла сие заведение «Ногами Вайссы»!

— Боюсь, сейчас они высказываются еще менее уважительно, — с весьма правдоподобной горечью вздохнул Кугель.

— О, и как? Говори же! — воскликнула госпожа Трунадора и взяла со столика, расположенного под струей теплого воздуха, ворсистое полотенце. — И вытащи моего драгоценного крошку из ванны.

Зеленая птица явно не была расположена покидать теплую ароматную воду, и Кугель заработал три мелкие и две глубокие рваные раны, нанесенные клювом, прежде чем ухитрился ухватить жутковато выглядящую тварь.

Сопротивляясь сильному желанию вышибить птичке мозги, он завернул питомца сестер в полотенце и опустил на столик.

— Говорят, что госпожа Вайсса — жалкая старуха, давным-давно утратившая красоту, а теперь потерявшая еще и ум.

— Неужто? — Госпожа Трунадора, улыбаясь, склонилась над высунувшимся из полотенца Пиппи, который бил крыльями, суша перья. — А еще?

— Ну, говорят, что и прежде она не блистала красотой. Что она была такой жадной и ненасытной, что юноши зачастую бежали из ее спальни через окно, считая риск сломать ногу разумной платой за спасение, — сымпровизировал Кугель, оборачивая пальцы полой жилета в надежде остановить кровотечение.

— Так они и делали. — Госпожа Трунадора протянула Пиппи сахарную палочку. Клюв птицы перекусил лакомство пополам. — Какой смышленый малыш! Так они и делали, пока я не показала им тайный ход из винного погреба, ведущий к реке. Они предлагали спуститься за бутылочкой доброго старого Горного кобальта, чтобы прибавить сладости и без того сладким утехам, и видел бы ты, как они бежали, едва она выпускала их из виду! Через три часа она все еще задыхалась от нетерпения, а они уже мчались в Восточную Альмери, попытать счастья с прекрасными варварками.

— Вот так так! — Кугель поверить не мог своей удаче. — При всем уважении, моя госпожа, если бы я не был в долгу у вашей сестры за место здесь — и за предоставленный шанс свести столь приятное знакомство с Пиппи, — госпожа Вайсса несколько упала бы в моих глазах.

— Называй ее жуткой старой лахудрой, если хочешь, — весело предложила госпожа Трунадора. Она наблюдала за кровавыми пятнами, расползающимися на жилете Кугеля. — Что, Пиппи ущипнул тебя? Умывальня дальше по коридору, через две двери, слева. Бинт, вата и мази в красном сундучке в углу.

— Вы милосердны и добродетельны за двоих, госпожа; ваша сестра этими качествами, как ни прискорбно, не обладает. Но, возвращаясь к тому, о чем я говорил; что мне делать, если госпожа Вайсса вновь проявит настойчивость? Я боюсь отказать ей, поскольку, как ни стыдно в этом признаться, я не могу позволить себе потерять место в вашем доме, и все же одна лишь мысль…

— Ничего, откажи ей, парень. — Потрескавшиеся, бесцветные губы госпожи Трунадоры сложились в ухмылку. — А я восстановлю тебя на службе. Ее от злости кондрашка хватит.

Всю следующую неделю Кугель спал очень мало, тщательно взращивая свое знакомство с госпожой Трунадорой днем и выплясывая под дудку госпожи Вайссы ночью. И хотя жирная карга вовсе не мыслила покушаться на добродетель Кугеля — что, как ни странно, уязвляло его гордость, — она, однако, изнуряла его постоянными поручениями, посылая в сотни адских местечек, изобилующих кружевами и розовым цветом, чтобы забрать новые туфли на семидюймовых каблуках, или сласти, или притирания, или парики. В раздражении он придумывал для госпожи Трунадоры все более злобные дворцовые сплетни, которыми щедро потчевал старушку, убирая вонючие испражнения Пиппи, или готовя птице деликатесные закуски, или играя на цитре (что выходило плоховато — забинтованными-то пальцами), дабы навеять Пиппи приятные сны нежными мелодиями.

Но хотя Кугель и завоевал расположение госпожи Трунадоры, мнения Пиппи, похоже, не могли поколебать никакие ухищрения Хитроумного. Птица продолжала свирепо клевать его, едва только представлялся случай. Не проявляла она и никаких волшебных способностей, не произнесла даже самого короткого заклинания; вокальный репертуар Пиппи ограничивался ушераздирающими воплями и единственным внятным словом «привет», которое он мог повторять часами на разные лады с маниакальным упорством, так что Кугелю хотелось биться головой о стену — если бы не его великая цель.

Не успевал Кугель вздремнуть и в три свободных часа перерыва между Вайссой и Трунадорой; в это время он исследовал винный погреб в поисках тайного хода. Три дня подряд, по три часа, при свете воскового огарка — и цель оказалась достигнута; Кугель нашел затянутую паутиной дверь за кучей пустых ящиков и древний, весь в завитушках, кованый ключ, висящий на стене рядом. Еще час ушел на смазку замка и петель топленым салом, добытым у служанки, и еще час — на то, чтобы убедить замок открыться. Вглядевшись во мрак сырого туннеля и втянув носом влажный речной запах, Хитроумный поздравил себя.

На следующий день, покупая для госпожи Вайссы три локтя клетчатого бомбазина из Сапонса, Кугель несколько уклонился от своих обязанностей — ровно настолько, чтобы успеть посетить речную пристань, куда, как он решил, должен был выходить туннель. Там он заметил много лежащих без присмотра маленьких лодок и украдкой улыбнулся. Узнав все, что ему было нужно, он быстренько заглянул в палатку мелкого колдуна на рынке, где среди сомнительных снадобий и откровенных подделок нашел то, что искал, и расплатился за покупку серебром госпожи Вайссы.

— Дорогу! Дорогу для самой досточтимой и милостивой дочери Девиатикуса Лерта! — ревел Кугель, шагая перед спотыкающимися и отдувающимися носильщиками. Госпожа Вайсса, развалившись в высоком паланкине, самодовольно ухмылялась и грациозно махала прочим аристократам, что двигались ко дворцу принца Кандива по длинной аллее, озаренной светом расставленных между кипарисовых деревьев факелов. Арку, ведущую в передний двор, украшали две цветущие магнолии, осыпающие розовыми лепестками всех входящих в огромные ворота с искусно выгравированным на створках гербом принца.

Апельсиновый свет струился из высоких окон дворца, превращая белый гравий двора в россыпь тлеющих углей. Черные тени проталкивающихся сквозь толпу носильщиков скользили по камням. Кугель, вскочив на одну из ближайших плит, предназначенных для помощи спешивающимся всадникам, с поклоном протянул руку госпоже Вайссе. Упершись покрепче пятками, он выволок старуху из паланкина, и носильщики застонали от облегчения.

Пока что этот вечер ничем не отличался от любого другого из тех, что провел Кугель на службе у Вайссы, но сегодня, когда его хозяйка, повиснув на руке Хитроумного, направилась к главной лестнице, вдруг раздался слабый, но отчетливый звук, похожий на треск забытого над огнем железного котелка. Госпожа Вайсса оступилась, покачнулась — и упала бы, если б не заботливая рука Кугеля.

— Ох, что это? — воскликнула она. — Что-то случилось с моей туфлей!

— Позвольте верному Кугелю взглянуть, миледи, — откликнулся хитрец и подсадил хозяйку на спину одного из охраняющих жилище принца Кандива каменных волков. — Увы! Кажется, на левой туфельке сломан каблук.

Впрочем, какое тут «кажется» — каблук действительно был сломан, ведь не зря же Кугель четверть часа тщательно подпиливал его под нужным углом!

Госпожа Вайсса крякнула от досады.

— И это в ту ночь, когда Скайланд Косой должен предстать пред судом Любви и Красоты! Теперь я опоздаю. О, какая несправедливость!

— Слишком несправедливо, чтобы случиться, — понимающе улыбнулся Кугель. — Посмотрите, драгоценная госпожа, что я прихватил на случай подобной неприятности. Вторую пару ваших лучших праздничных туфель. Наденьте их, и вы не пропустите ни секунды веселья.

— Но, милый Кугель, они же не того цвета, — оскорбилась госпожа Вайсса. — Они алые и совершенно не подходят к моему платью.

Это было воистину так: сегодня дама облачилась в бирюзово-зеленое платье, отделанное по кромке лунными камнями. Кугель, подготовившийся и к этому возражению, ответил:

— О, наденьте их всего лишь на час, а ваш преданный раб сбегает и принесет что-нибудь более подходящее. Не стоит пропускать развлечение. У вас ведь есть зеленая пара с алмазными пряжками, так?

— Точно! — воскликнула госпожа Вайсса. — Да, Кугель, будь так добр, принеси их мне. Разбуди Трунадору. Они выпустит тебя. — И старуха, хихикнув, добавила: — Никаких ее особо сладких снов ты не прервешь, ручаюсь.

Кугель с усилием втиснул отекшие ноги госпожи Вайссы в красные туфли и помог ей взойти по главной лестнице, после чего бросился сквозь безлунную ночь с испорченными туфлями под мышкой и радостью в сердце.

Гогмагог у дверей угрюмо оглядел его, но без препятствий впустил в дом Лерта, услышав входной пароль. Едва оказавшись внутри, Кугель швырнул опостылевшую обувь на диван в холле. Одна туфля, ударившись об атласную подушку, скатилась на пол.

— Кто там? — воскликнул резкий голос. На верхней площадке лестницы стояла Трунадора, стиснув края распахивающейся на груди ночной рубашки.

— Всего лишь я, моя госпожа, бедный Кугель. У меня заболела голова, и ваша сестра по доброте своей разрешила мне уйти пораньше.

— Что ж, хорошо. — Подозрения исчезли из голоса Трунадоры. — Доброй ночи, славный Кугель.

— Приятных снов, моя госпожа.

Кугель углубился в дом, но подниматься по лестнице в башню госпожи Вайссы он отнюдь не собирался; нет, он направился прямиком в оранжерею, задержавшись только затем, чтобы заглянуть в умывальню и забрать оттуда заранее припрятанный прочный мешок.

В оранжерее было темно и тихо, поскольку дочери Лерта не желали, чтобы свет ламп тревожил сон Пиппи. Однако Кугель без труда нашел путь между горшков с орхидеями и хмыкнул про себя, различив темный силуэт птицы на фоне стеклянной стены.

— Итак, дражайший Пиппи, — прошептал он, доставая путы покорности, купленные в лавке колдуна, — попрощайся со своей изнеженной жизнью. С этого момента у тебя новый хозяин, и ты увидишь, как он воздает за личные оскорбления!

Завязав на волшебной веревке петлю, Кугель накинул ее на голову зеленой птицы и крепко затянул.

— Ну же! Иди ко мне, послушный кроха!

Он поднял одну руку, подставляя ее птице, а другой встряхнул мешок, который намеревался накинуть на пленника, чтобы тот не упорхнул, пока Хитроумный будет бежать по туннелю к реке. Пиппи поднял голову, открыл горящие глаза и секунду удивленно разглядывал Кугеля. Потом перья его встопорщились — это был верный признак дурного настроения.

— Я приказываю тебе идти…

Кугель осекся на полуслове от ужаса, увидев, что оперение птицы продолжает подниматься, заметно увеличивая ее в размерах. Потом Пиппи спрыгнул с железного кольца и опустился на выложенный плитками пол перед Кугелем, который поспешно отпрянул, насколько позволила длина пут. Он дернул веревку — тщетно.

— Я сказал, что приказываю…

Существо вскинуло руку — руку! — и несколько неуверенным движением сбросило петлю на пол. Теперь оно было на голову выше Кугеля, и его глаза горели, как два жарких костра. В мерцающем свете тающего заклятья перед Кугелем предстала обнаженная фигура моложавого крепкого мужчины.

Тут бы Кугелю и удрать, но резкий жест мага сковал Хитроумного льдом, он почти не мог дышать. Свет залил помещение. Волшебник заговорил, и голос его был подобен грому:

— Вор, ты жестоко оскорбил меня! Ты хотел лишить меня сладкой жизни на покое. Может, отнять за это твою жизнь? Или изобрести иное наказание, пострашнее?

Пурпурный балахон окутал фигуру мага. Затем мужчина хлопнул в ладоши и издал резкий призывный клич, и другой вопль, прилетевший откуда-то из глубины дома, стал ему ответом; звук этот раздавался все ближе и ближе, и вдруг дверь оранжереи распахнулась. В помещение влетела птица, зеленая птица с желтой головой и золотыми глазами. Она опустилась на левое плечо мага. А секунду спустя раздался еще один крик — жалобный клекот в ночи. Стекло осыпалось лавиной осколков, впуская вторую птицу, в точности похожую на первую, только с ожерельем из лунных камней на шее. Дрожа и задыхаясь от напряжения, она уселась на правое плечо мага.

— Мои дорогие, мои бедные маленькие крошки, нам нужно уходить, — произнес Дарателло Пситтик голосом, полным искреннего сожаления. — Здесь было отличное укрытие, а вы, маленькие девочки, вели себя весьма храбро, но этот двуногий проныра вторгся в наше убежище. Что же нам сделать с ним? Позволить вам выклевать ему глаза? Но у него останется еще язык, которым можно рассказать, что он здесь видел. А просить вас вырвать ему язык я не буду, мои милые, а то вдруг грязное существо укусит одну из вас. Нет… Папочка сам разберется с ним.

Дарателло вскинул руку.

— Заклятье иллюзии Фелоджуна, маленькая Вайсса, пожалуйста.

Последним, что услышал Кугель, был хриплый металлический голос одной из зеленых птиц, произносящий грозные слова, и голос Дарателло, повторяющий их, — а потом вселенная раскололась, обернувшись хаосом бессмысленных цветов и звуков.

Кухонная прислуга больше часа ждала, когда же Кугель придет за горячей водой, после чего решила, что лучше уж отнести ведра самой. Едва войдя в оранжерею, девушка замерла с разинутым ртом при виде Кугеля Хитроумного, втиснутого в железное кольцо Пиппи, с коленями над ушами и завернутыми за спину локтями. Он наклонил голову, разглядывая девушку пустыми нечеловеческими глазами; потом неуклюже подался вперед и принялся рыться в кормушке с просяными семечками своим длинным носом.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В начале 1960-х, сразу после первого бума, вызванного появившимися на американском рынке книгами Толкина, засуетились составители антологий, жаждущие поживиться за счет возродившегося интереса к фантастическим историям. Я не ходила в школу, сидела дома с бронхитом, и вот мама принесла для меня из аптеки Фергюсона сборник в мягкой обложке «The Young Magicians» под редакцией Лина Картера. В напечатанном сзади тексте говорилось: «Если вы любите Толкина, то полюбите и эту антологию, поскольку она полным-полна таких же отличных историй». На деле содержимое оказалось взятым в основном из американских журналов; там был рассказ Роберта Говарда, пара историй Лавкрафта, какое-то творение Кларка Эштона Смита и «Туржан Миирский» («Turjan of Miir») Джека Вэнса. Именно рассказ Вэнса произвел на меня самое сильное впечатление — со всеми его выспренними описаниями двора принца Кандива Золотого и непреодолимой яростью отрицательной героини Т'сейс. Мне понравился язык Вэнса, понравилось, как он вплетает в текст архаичные слова, точно виноградные грозди, как без объяснений разбрасывает тут и там ссылки на другие события и персонажей Умирающей Земли, так что мое воображение лихорадочно пытается нарисовать их.

Кейдж Бейкер

Много лет спустя я столкнулась с рассказами о Кугеле Хитроумном, лжеце и воре в обреченном мире лжецов и воров, незадачливом, как Хитрый Койот, [87] человеке, на порядок более аморальном, чем Гарри Флэшмен. [88] Он, вероятно, являлся самым непривлекательным героем, которого только можно найти, бродя по вселенной, схожей с картинами Иеронима Босха, и все же истории о Кугеле показались мне ужасно забавными.

Если бы я создавала рассказ для этого сборника, будучи гораздо моложе, то написала бы о Т'сейс, девушке, постоянно гневающейся на несовершенство своего мира. Но сейчас я дама средних лет, я знаю цену хорошей оплошности, и потому мой рассказ — о Кугеле.

 

ПОСЛЕДНЯЯ ЗОЛОТАЯ НИТЬ

Филлис Эйзенштейн

Даже тому, кто родился в богатой и успешной семье, жизнь торговца грибами может показаться не особо привлекательной. Если наследник такой семьи решит променять грибное дело на трудную и опасную долю волшебника, ему придется быть очень смелым, очень сообразительным… Ну и без некоторого количества грибов ему, конечно, никак не обойтись!

Поскольку Боск Септентрион был старшим сыном — старше своего брата на целых полчаса, — именно ему досталась привилегия сидеть за обедом рядом с отцом. Он предпочитал ею не пользоваться, ибо давным-давно утратил интерес к бесконечному потоку отцовских советов, но этим вечером у них был гость, и правила приличия требовали разделить трапезу с путешественником, направлявшимся домой, в Асколез. Боск знал, что его отца волнует лишь возможность наладить новые торговые связи с югом; его же собственной заботой стало молодое деревце, которое выросло на их обеденном столе по приказу Туржана Миирского.

— Очаровательный подарок, — сказал отец Боска, передавая Туржану очередную порцию сочного рагу из трех разновидностей грибов.

— Всего лишь безделица, — ответил Туржан. — Подкармливайте его объедками, и через год у вас будут плоды.

Боск не мог оторвать взгляда от деревца с его грациозным стволом и склоненными ветвями, так похожего на танцовщицу в облаке пушистых волос, застывшую в ожидании, пока зазвучит музыка. Он никогда не желал стать торговцем, хотя на протяжении десяти поколений именно такая судьба ждала каждого сына Септентрионов. И вот теперь, прожив пятнадцать зим, он наконец-то понял, чего хочет. Он посмотрел на отца, который увлеченно беседовал с Туржаном о торговых делах. Он посмотрел на младшего брата Флувио, который сидел за другим концом стола и нанизывал тушеные грибы на вилку с таким видом, словно это зверьки, которые могут сбежать. Боск знал, что Флувио любит сидеть рядом с отцом; Флувио был истинным наследником рода Септентрионов.

Боск протянул руку и коснулся дерева. Бледная кора оказалась такой же гладкой на ощупь, как отполированная за долгие годы поверхность, из которой выросло дерево. Под столом отцовский ботинок на толстой подошве пнул Боска в лодыжку, и юноша, отпрянув, схватил свой хрустальный бокал, чтобы отпить ароматной грибной настойки, которая являла собой завершение трапезы, а также тему продолжавшейся беседы.

— Видимо, к ней нужно привыкнуть, — произнес Туржан.

— Как и ко многим другим вещам, — согласился отец Боска. Он высоко поднял свой бокал, демонстрируя теплый бронзовый цвет настойки. — Мы также обнаружили, что она хорошо помогает от головных болей, наступающих вследствие чрезмерных возлияний. — Он улыбнулся Туржану. — Я дам вам с собой целую флягу.

Туржан поставил бокал на стол и откинулся на спинку стула.

— Вы и так уже нагрузили меня подарками, мастер Септентрион.

Отец Боска отмахнулся от этого замечания.

— Сушеные грибы почти ничего не весят. Я лишь хочу, чтобы у вас осталось напоминание о нашей дружбе. — Он кивком указал на Боска, не сводя при этом глаз с Туржана. — Вы произвели на моих мальчиков впечатление, которое не скоро рассеется.

Боск заметил, что на Флувио отец даже не взглянул.

После недолгой паузы отец продолжил:

— Мой старший мог бы показать вам окрестности нашего имения. Здесь есть красивые места, заслуживающие внимания. В первую очередь — ущелье, разумеется.

— Разумеется, — сказал Туржан. — И, возможно, сами шахты?

Отец Боска с нескрываемым сожалением покачал головой.

— Боюсь, такая поездка может оказаться слишком длинной для второй половины дня, да и шахтовики не очень-то привечают чужаков. Они и нас-то с трудом переносят.

— Какая жалость, — пробормотал Туржан. — Ну что ж, юный Боск, пусть будет ущелье? — Он повернулся к юноше. — Думаю, мне не помешает немного размяться после столь обильной трапезы.

Он отодвинул стул, поднялся и отвесил короткий поклон хозяину.

Выйдя из дома, они пустились в длинную прогулку по тщательно ухоженным окрестностям, и Туржан вознес хвалу лужайкам, живым изгородям и даже декоративным валунам, которые обрамляли длинную тропу, что заворачивала на восток.

— Шахтовики заботятся обо всем, что на земле, — поведал ему Боск. — Это часть нашего с ними соглашения.

Туржан кивнул.

— Я полагаю, они хорошо живут на свою долю прибыли. На юге ваши деликатесы, вне всяких сомнений, стоят весьма дорого.

— Они живут хорошо, — сказал Боск. — Лучше нас в каком-то смысле. Их чертоги так полны, что эху негде разгуляться в ночи, а их очаги куда лучше наших согревают комнаты.

Туржан бросил взгляд через плечо на огромный особняк с многочисленными флигелями, который распростерся сразу на нескольких возвышенностях.

— Ваши чертоги поражают воображение. Семья Септентрионов обладает богатством, которому многие бы позавидовали.

Боск заложил руки за спину.

— Мы добились этого, угождая своим клиентам, — сказал он и услышал в своем голосе отцовские интонации.

— Слова настоящего торговца, — заметил Туржан.

Они прошли через редкие заросли деревьев и неожиданно очутились на краю ущелья, по дну которого — на глубине почти в милю — протекала река Дерна. С высоты она казалась узкой бронзовой лентой, тускло светящейся красным в лучах заходящего солнца.

— Ох! — выдохнул Туржан и, как все прочие посетители этого места, застыл в нерешительности, выставив в сторону обрыва согнутую в колене ногу, готовый в любой момент отпрыгнуть назад. — И в Миире река течет между высоких скал, но они не чета этим. — Он заглянул в пропасть. — Зрелище не для слабых духом.

Боск был в шаге от края. Он не помнил, когда перестал бояться ущелья, поскольку отец привел его сюда еще совсем малышом. Он смотрел, как Туржан, чей страх выдавали только выступившие на лбу капли пота, заигрывает с обрывом, и не улыбался, как непременно поступил бы на его месте Флувио.

— Неужели здесь никогда не было моста? — спросил Туржан.

Боск указал на юг.

— Говорят, что мост стоял там давным-давно и по нему все время перевозили немалые грузы. Когда мой отец был мальчишкой, на нашей стороне еще встречались отдельные камни в том месте, где располагалось начало моста, но с тех пор они успели рассыпаться.

Туржан отошел от края пропасти достаточно далеко и перевел дух. Он жестом предложил Боску подойти к нему ближе.

— Кому-нибудь случалось отсюда упасть?

Отец всегда настаивал, что ответ на этот вопрос должен быть отрицательным, но Боск решил, что не станет лгать Туржану.

— Моя мать, — сказал он. — Она упала или, возможно, прыгнула.

Туржан положил руку на плечо юноши.

— Я не должен был задавать столь болезненный вопрос. Умоляю простить меня.

Боск покачал головой.

— Я ее не помню. Это случилось вскоре после того, как мы с Флувио появились на свет.

— Трудно расти без матери, — негромко проговорил Туржан.

Боск тяжело вздохнул.

— Трудно расти Септентрионом. — Осведомленный лишь о двух способах просить что-либо — отца нужно было умолять, а с шахтовиками приходилось торговаться, — Боск решил обратиться к мольбе. Он опустился на одно колено. — Господин, я от всей души заверяю вас в своей готовности исполнить любое ваше желание. Только позвольте мне стать вашим учеником и освоить премудрости волшебства.

Туржан скрестил руки на груди и устремил на юношу долгий, пристальный взгляд.

— Это ведь оно тебя увлекло, не так ли? Деревце, выросшее на столе?

— Я знаю, что есть много всего другого, — сказал Боск. — Знания, не имеющие границ, тысяча еще не сотворенных чудес. Разве торговля грибами может с этим сравниться?

Туржан покачал головой.

— Никто из ныне живущих волшебников не обладает и малой долей того, что когда-то было известно Фандаалю. Наши жизни наполнены разочарованиями, потому что мы тратим их в попытках восстановить утерянное. Лучше сделаться странствующим акробатом, юный Боск, чем посвятить себя поискам тех знаний, что мы ищем.

Боск с усилием сглотнул.

— Мне нужна лишь малая часть от целого, господин. Не смею даже думать, что заслуживаю чего-то большего.

Туржан посмотрел в сторону особняка.

— Почему ты хочешь бросить уютную жизнь и ясное будущее ради мира бесконечных вопросов?

— Господин…

— Боск, — Туржан снова повернулся к юноше, — ты слишком молод, чтобы принимать столь важное решение.

— Значит, ваш ответ — нет?

— Твой отец, несомненно, так бы и сказал. Я рискну предположить, что ты с ним не советовался.

Юноша покачал головой.

— Тогда сделай это, — велел Туржан. — И если он согласится, мы однажды вернемся к сегодняшнему разговору. Возможно, через год — после того как ты все основательно обдумаешь.

Боск поник.

— Вы сомневаетесь, что он согласится.

— Как и ты, ведь иначе ты бы не спросил меня первым. — Туржан взял юношу за плечо и вынудил встать. — Давай-ка пойдем обратно домой и поговорим о грибах. Уж эта-то премудрость тебе хорошо знакома.

Боск со вздохом кивнул.

На протяжении десяти поколений Септентрионы из Северного Предела занимались торговлей грибами, и их познания в этой области были такими же глубокими, как само ущелье. Боск бесчисленное множество раз отправлялся с отцом и братом в дневное путешествие на север — туда, где западную сторону ущелья усеивали входы в туннели, к которым вели опасные крутые тропы из зеленого серпентина, столетия назад высеченные шахтовиками. В туннелях шахтовики выращивали свои тусклые сокровища и сушили с десяток сортов, которые в свежем виде невозможно было отправить на юг. Дважды в год Септентрионы везли туда партии товара и возвращались с золотыми монетами и продуктами, которые южанам доставались чуть ли не даром, а на севере считались деликатесами, — мукой, сушеными фруктами и овощами, законсервированными в масле.

Боск чувствовал себя запертым в торговом круговороте.

Прошел месяц после отбытия Туржана, когда юноша наконец-то осмелился заговорить о волшебстве.

— Это что еще за глупости? — пророкотал отец. Семья обедала за новым столом — тот, посреди которого росло деревце, переставили в отдаленную нишу, где имелось окно. — Ты будешь заниматься тем же, чем занимались все мы, и хватит об этом!

Боск оттолкнул тарелку с обжаренными до золотистой корочки грибами.

— Прошу тебя, отец. Флувио не хуже меня мог бы служить интересам семьи.

— Отпусти его, отец, — сказал Флувио.

— Тихо! — услышали они в ответ. — Я больше не хочу об этом разговаривать.

Спустя две ночи, когда хозяева дома и слуги уснули, Боск спрятал несколько монет в своем поясе, уложил в седельные сумки одежду, провизию, немного свежих грибов для себя и мешок сухих на продажу, после чего осторожно выбрался из особняка. В конюшне, седлая любимую лошадь, он услышал позади шаги и ощутил, как по спине пробежал холодок. Он повернулся, ожидая увидеть разгневанного отца, но то был лишь его брат в халате и тапочках.

— Он никогда не передумает, — произнес Боск.

— Я скажу ему, что ты отправился в шахты. Этого должно хватить дня на три.

Боск кивнул.

— Теперь здесь все твое, наслаждайся.

Губы Флувио медленно растянулись в улыбке.

— Я все ждал, когда ты наконец-то это скажешь.

— Он будет с тобой крут, как прежде со мной.

— Сомневаюсь. Теперь у него нет еще одного ребенка, который ждет своей очереди.

Боск повернулся к лошади и закрепил седельную сумку.

— Мне жаль, что все так вышло.

— В этом я тоже сомневаюсь. Но какая разница, раз ты все равно уходишь?

Не говоря больше ни слова, Флувио повернулся и вышел из конюшни.

При свете звезд Боск отправился на юг, следуя знакомым маршрутом, который вел к рынкам Асколеза. Он продвигался по некоему подобию дороги, чье частично сохранившееся покрытие на рассвете проступило сквозь буйную растительность. Боск знал этот маршрут, знал уединенные жилища, попадавшиеся тут и там на пути, — некоторые из них лежали в руинах, другие все еще были обитаемы. В последних он иногда останавливался, расплачиваясь грибами за гостеприимство, согласно старой традиции. Хозяева потом наверняка расскажут о случившемся его отцу, но это не имело значения, потому что отец и так догадался бы о цели его путешествия без особого труда. Удивительное дело, но последний полуразрушенный дом, в воспоминаниях Боска запечатлевшийся как рассыпающаяся лачуга, почти утонувшая в зарослях высокой травы, оказался преображенным. Его отстроили заново, а траву на широком лугу скосили.

Дверь была приоткрыта на ширину ладони, и сквозь щель кто-то смотрел на него.

— Добрый день! — крикнул Боск.

Дверь закрылась.

Боск взглянул на заходящее солнце. В этих развалинах он хотел переночевать. Поблизости протекал ручей, в котором он планировал наполнить флягу и поймать рыбу на ужин, а в десятке шагов от дороги можно было набрать сколько угодно сухих веток. Боск надеялся, что у него все-таки получится здесь остаться, расположиться на скошенном лугу и провести под открытым небом ночь, которая обещала быть ясной. Он подвел лошадь к воде, после чего привязал поводья к низкой ветке на почтительном расстоянии от хижины и снял седло, намереваясь использовать его в качестве подушки.

Дверь снова открылась — недостаточно, чтобы можно было что-то увидеть внутри, — и женский голос прокричал:

— Уходи!

Боск вытащил из седельной сумки рыболовную леску, соорудил наживку из остатков вчерашнего ужина и вскоре поймал рыбу, которую разделал кинжалом и отложил, занявшись разведением огня. Для рыбы у него имелись лоснящаяся от масла сковорода и последний запас свежих грибов; вскоре запахло ужином. Когда все было готово, Боск вместе со сковородой прошествовал к хижине, коротко постучался и громко проговорил;

— Можешь присоединиться ко мне, если хочешь.

Внезапно у него вырвали сковороду, а потом чьи-то грубые руки схватили его, сбили с ног и перекинули через какую-то преграду, словно через забор, причем с изрядной силой. Судорожно хватая воздух ртом, Боск осознал, что висит вниз головой на плече голого мускулистого деодана. Кинжал в ножнах оказался зажат между телами его и противника, и вытащить его не представлялось возможным; однако шахтовики, которые частенько дрались ради развлечения, научили Боска кое-каким штукам, и он сумел, для равновесия упершись одной рукой в подмышку твари, другой обхватить ее за шею. Последовал яростный рывок. Деодан испустил сдавленный крик и вцепился когтями ему в ноги, а Боск, упершись коленями в грудь противника, еще сильнее сдавил ему голову. Тварь была могучей, однако желание Боска избежать съедения оказалось не менее сильным, и их состязание продолжалось до тех пор, пока оба вдруг не оказались на траве. Хватка деодана ослабла, и Боск, высвободившись, вытащил свой кинжал.

В спине чудовища торчала золотая стрела.

— Не беги, — произнес женский голос. — Он мертв.

Боск поднял голову, увидел в дверях хижины фигуру с золотым луком в руках, и на мгновение дар речи покинул его. Он впервые в жизни повстречал такую женщину — красивую, стройную и грациозную, с волосами и глазами цвета золотых монет — таких же, что были спрятаны в его поясе, — и кремово-золотистой кожей. По-прежнему тяжело дыша, он сказал:

— Я и не собирался убегать.

И вложил кинжал в ножны.

— Я так и поняла, — отозвалась женщина. Потом прибавила чуть мягче: — Да ты же совсем дитя!

Боск выпрямился, чувствуя, как болят от напряжения руки, плечи и бедра.

— Я наследник Северного Предела, — заявил он и лишь потом вспомнил, что это уже не совсем так.

— Я не знаю, где это.

— На севере. — Он широким жестом указал куда-то в сторону. Потом посмотрел на собственную руку и с удивлением понял, что та дрожит. Его слегка повело.

— Ты ранен, — сказала женщина.

— Мне досталось, — признался он.

Незнакомка ненадолго задумалась.

— Входи, — проговорила она наконец. — Ты же собирался разделить со мной ужин. — Она наклонилась, чтобы подобрать его сковороду. Рыбы нигде не было видно. — Моего хватит на двоих.

— Очень мило с твоей стороны. Но сначала я должен что-то сделать с этим. — Он кивком указал на деодана. — Иначе сюда придут падальщики.

— Я сама разберусь.

Он покачал головой и указал на дорогу.

— Я выкопаю для него яму вон там.

Она обошла труп и схватила Боска за руку.

— Идем со мной.

От прикосновения по его телу волной прошла дрожь. Женщина была ростом немного ниже Боска, ее большие, слегка раскосые глаза смотрели на него снизу вверх, а блистающая шевелюра казалась шелковой. Он позволил завести себя в хижину.

Внутри обнаружилась комната, которую освещали четыре стоящие по углам шарообразные лампы; их желтый свет падал на круглый стол и два стула без подлокотников возле него, маленький шкаф для посуды возле ближайшей стены и узкую кушетку чуть подальше. Незнакомка вынудила Боска сесть на стул и положила его сковороду и свой лук на стол перед ним. Она достала из шкафа маленькую банку и вышла наружу, где рассыпала над телом деодана щепотку густой черной пыли. Пыль превратилась в облако, которое целиком окутало труп, и через несколько ударов сердца тот растворился, оставив после себя лишь слегка примятую траву и золотую стрелу.

Когда незнакомка вернулась в хижину, Боск все еще сидел с открытым ртом.

— На живых это не действует, — сказала она. Убрав банку на прежнее место, она взяла с полки повыше буханку хлеба и тарелку с нарезанным сыром и поставила все на стол. — Ты боишься ужинать со мной?

Он покачал головой и с почтением в голосе произнес:

— Это было могущественное волшебство.

Женщина кивнула:

— Я кое-что в этом смыслю.

Она заняла свободный стул и отломила себе кусок хлеба.

— Я Боск, — представился он.

— А я Лит.

Она еле заметно улыбнулась и воздела указательный палец перед своим лицом. Нижняя дверца посудного шкафа отворилась сама собой, и оттуда выплыли графин и два золотых кубка, которые разместились рядом с буханкой хлеба. Лит согнула палец, и графин наполнил кубки прозрачным золотистым вином.

Боск взял ближайший кубок.

— Я направляюсь в Асколез, чтобы стать учеником волшебника, — заявил он. — Надеюсь, меня и такому научат.

Вино источало аромат фруктов, легкий и притягательный. И все же Боск хотел, чтобы женщина выпила первой, а также дожидался, пока она попробует еду, не отваживаясь взять что-то с тарелки для себя. Он вовсе не думал, что она желает ему зла, но он был сыном своего отца-торговца и понимал, что бесплатных подарков не существует. Он хотел обменять возможность провести ночь на ее лугу на ужин из жареной рыбы. Теперь он был ей обязан не только угощением, но и жизнью и помнил об этом, несмотря на золотое сияние ее красоты.

— Еда и вино не отравлены, — сообщила она и отпила из своего кубка. — Но подозрительность иногда бывает качеством, полезным для здоровья. Тебе стоило бы вести себя повнимательнее там, снаружи.

— Это место было достаточно безопасным несколько месяцев назад.

— По-настоящему безопасных мест нынче очень мало, — сказала Лит и бросила взгляд через плечо на дальнюю стену хижины.

Он посмотрел туда же. Над кушеткой висел гобелен, поблескивающий в свете ламп, — гобелен, изготовленный из нитей всевозможных оттенков золота, от самых темных до самых нежных, на котором были изображены окруженные горами широкая речная долина и небольшой поселок; все казалось таким настоящим, словно и впрямь существовало где-то в лучах немыслимо золотого солнца. Нижняя часть гобелена выглядела так, будто кто-то сорвал его с ткацкого станка непосредственно перед завершением работы. Наверное, подумал Боск, она просто его еще не закончила.

Лит отвернулась от гобелена и снова глотнула вина из кубка.

— Очень красиво, — сказал Боск. — Это твоя работа?

Она кивнула.

— Это очень могущественный волшебный предмет.

— Волшебный предмет, — с интересом повторил он. — А для чего?

— Это дверь в Аривенту. Точнее, поврежденная и неработающая дверь.

— В Аривенту?

— Там мой дом. — Лит несколько раз моргнула, и он увидел слезы на золотых ресницах. Она тяжело вздохнула. — Но он остался в прошлом, как и многие другие вещи.

Она выпила еще.

— Дверь? — спросил Боск.

Лит опустила глаза.

— Когда я была молода, меня обуревала жажда странствий. Искусство, которое я долго изучала, позволило создать гобелен, способный перенести меня в те отдаленные места, куда ты сам сумел бы добраться только верхом. И я стала путешествовать. О, я насладилась странствиями сполна! А потом кто-то испортил гобелен и украл завершающую нить, и Аривента стала от меня слишком далека… — Теперь слезы потекли по щекам женщины, и она вытерла их тыльной стороной ладони. — Извини, — прошептала она. — Я просто слишком давно не была дома.

Боск снова посмотрел на гобелен.

— Нет ли другого способа попасть туда?

Лит тяжело вздохнула.

— Я о таком не знаю. Тем, с кем я здесь встречалась, тоже ничего не известно.

Боску захотелось протянуть руку и утешить женщину, погладив по волосам.

— Если исправить гобелен, ты сможешь вернуться?

— Только если нить будет настоящая.

— А вор… ты что-то о нем знаешь?

— О да. — Она поставила локти на стол и спрятала лицо в ладонях. — Это Чун Неизбежный.

Боск нахмурился.

— Кто он такой?

— Он живет в развалинах к северу от Каиина и хранит последнюю нить, обернув ее вокруг горлышка древней турмалиновой вазы. Его забавляет мое бессилие. Мы ведь совсем не друзья, видишь ли. Он… неприятное существо.

Боск нерешительно коснулся ее руки.

— Могу ли я каким-то образом вернуть ее тебе? Если он любит грибы, то у меня есть отборные северные, они стоят дороже, чем любая нить из золота.

Она покачала головой.

— У него другие пристрастия в еде. Я предпочитаю о них не думать.

Боск глубоко вздохнул, черпая силу в осязаемой гладкости ее кожи под своими пальцами.

— Я разыщу мощное оружие и вызову на бой этого Чуна.

Она снова покачала головой и отстранилась.

— Ты мечтатель, юный Боск. Чун гораздо опаснее любого деодана. Ты даже не сумеешь войти в его чертоги. Сильные заклинания преграждают дорогу туда для всех, кроме золотоглазых, а у тебя глаза синие, словно небо.

— Я найму отряд золотоглазых головорезов, и они все сделают за меня.

Лит чуть-чуть приподняла бровь.

— Ты везешь с собой больше грибов, чем мне показалось вначале.

Боск подумал о своем поясе, своих седельных сумках и понял, что обладает прискорбно малыми средствами для воплощения подобного плана в жизнь.

— Ну, возможно, и нет, — пробормотал он.

— Не бери в голову. Когда ты уйдешь, я буду жить не хуже, чем жила до сих пор. — Она откинулась на спинку стула. — Тебе предстоит долгий путь. Ты должен отдохнуть. Под моей кушеткой лежит вполне удобный тюфяк, а ночь будет ясная. Хлеб и сыр можешь забрать с собой.

В ее словах он явственно расслышал приказ убираться. Снаружи уже сгустилась тьма, но Боск отыскал свою лошадь по приветственному ржанию и соорудил себе постель из тюфяка Лит и собственного одеяла вместе с седлом. Закрыв глаза, он подумал о шелковистой коже женщины, о блеске ее волос, а перед самым пробуждением увидел, как она склоняется над ним, едва заметно улыбаясь.

В свете утра его взгляду открылись руины, вновь занявшие место хижины, и вокруг не было ни следа Лит — исчез даже тюфяк, на котором юноша провел ночь. Только скошенная трава на лугу напоминала о том, что совсем недавно здесь кто-то жил. Его сковорода, начищенная до блеска, лежала рядом с седлом.

Боск часто вспоминал о Лит, пока продолжал свой путь, — и когда четыре ночи спустя остановился в трактире, предвестнике более густонаселенных земель, и когда спросил на какой-то ферме, где находится Миир, и когда ехал по мощеной дороге к воротам замка. Сердце учащенно забилось в груди юноши — ворота в ответ на стук отворились сами, и в тот же момент Боск понял: волшебная наука может дать ему то, что позволит помочь Лит.

Под аркой входа стоял Туржан собственной персоной.

— Я все думал, когда же ты отправишься в путь.

Боск спешился.

— Отец мне это запретил.

— Он тебя простит, когда ты вернешься домой.

— А я вернусь?

— Мы все когда-нибудь возвращаемся, — сказал Туржан. — Осталось дождаться того самого момента, когда ты сам примешь решение.

Он жестом предложил Боску войти.

В конюшне поблизости от ворот оказались несколько прекрасных скакунов и конюх, который принял лошадь Боска.

— Путешествие прошло без происшествий, я надеюсь?

Туржан провел гостя через маленький внутренний двор в главный зал — комнату с высокими потолками, мраморными полами и богатыми гобеленами на стенах; там были столы с инкрустациями из дорогих пород дерева и стулья, обитые темно-красным бархатом.

— Кое-что случилось, — сказал юноша. — Достаточно бурная встреча с деоданом, за которой последовала приятная трапеза с красивой золотоволосой колдуньей по имени Лит. У нее волшебное обиталище, которое исчезло ночью. Быть может, вы знаете эту даму?

Туржан изучал лицо юноши, словно впервые его увидел.

— Тебе повезло, что ты голубоглазый. Будь у тебя золотые глаза, сомневаюсь, что мы бы сейчас разговаривали. У Лит есть привычка посылать золотоглазых мужчин навстречу ужасной участи, что поджидает их в доме Чуна Неизбежного. Я полагаю, она изрядно уменьшила золотоглазое население Асколеза.

Боск сопоставил новые сведения с собственными впечатлениями.

— Она показалась мне очень несчастной.

— Она несчастна уже долгое время. Мудрый человек не захочет иметь с ней ничего общего. А вот тут у нас дама куда счастливее, да к тому же милее.

В проеме одной из дверей, выходивших в зал, появился ребенок — девочка лет девяти с длинными косами цвета воронова крыла, одетая в тунику и облегающие штаны, похожие кроем на одежду Туржана. Девочка устремилась к Боску с доброй улыбкой и протянула ему руку. Ее макушка едва доставала ему до талии.

— Добро пожаловать в Миир, мастер Боск. Я Рианна.

— Моя дочь, — пояснил Туржан.

Боск вежливо поклонился и поцеловал ее руку.

— Мы будем учиться вместе, — сказала Рианна.

— Я сочту это за честь, — ответил Боск.

— С ее матерью ты познакомишься за ужином, — произнес Туржан. — Но сначала мы покажем тебе твою комнату.

Поднявшись по расположенной в дальнем конце зала широкой лестнице, они попали в комнату, которая оказалась почти такой же большой, как его спальня в Северном Пределе, с роскошным ковром, уютной кроватью и окном, выходящим во внутренний двор. Его пожитки уже принесли — все вещи обнаружились в углу у платяного шкафа, который занимал большую часть стены. Новая одежда была разложена на кровати, а в алькове поджидала предназначенная лично для Боска ванна, наполненная горячей водой.

— Слуга проводит тебя, когда придет время ужинать, — сказала Рианна, и они с отцом ушли, закрыв за собой дверь.

Было весьма приятно принять горячую ванну после стольких дней, на протяжении которых ему приходилось довольствоваться холодной водой из ручья или вовсе обходиться без таковой. Он старался не терять время попусту, но едва успел одеться к тому моменту, когда постучался слуга. В главном зале был накрыт стол для четверых, три места оказались заняты. Женщина, сидевшая напротив Туржана, очевидно, приходилась матерью девочке.

— Дорогая, вот мой новый ученик, — сказал ей Туржан. — Боск, это Т'сейн, моя жена.

Она была темноволосой и бледной, в каком-то смысле такой же красивой, как Лит, но одновременно совсем другой, потому что на ее лице после слов мужа тотчас же появилась широкая улыбка. Туржан и Рианна тоже улыбались, и Боск им всем кивнул, ощутив укол ревности из-за того, что в Северном Пределе за обеденным столом улыбались очень редко. Среди блюд не было грибов ни в каком виде, и все кушанья показались Боску замечательными, а разговор легко переходил от одной темы к другой, включая садоводство, волшебство и последние новинки в кукольном домике Рианны.

— Ты потом его увидишь. Он тебя не разочарует, — пообещала она.

Из Боска вытянули историю про деодана, с женской половины стола при этом то и дело раздавались восклицания.

— Она про него знала, — сказала Рианна возмущенно, с грубоватой прямотой. — Она должна была его убить до того, как он напал на ни в чем не повинного путешественника. Я бы поступила именно так.

Туржан похлопал ее по руке.

— Я не сомневаюсь, что ты бы попыталась. Но эти твари опасны. Думаю, женщина решила, что ни в чем не повинный путешественник сумеет в достаточной степени отвлечь деодана, чтобы она могла выстрелить из лука.

— Это был магический лук, не так ли, отец?

— Вероятно. Но деодан — сильный противник, даже волшебнику с ним справиться непросто. — Он посмотрел на Боска. — Вот и твой первый урок: не каждый раз удается спастись, не получив при этом ни единой царапины.

— Я все запомнил, — сказал юноша и почувствовал, что вот-вот начнет зевать. Он попытался подавить зевоту, но не преуспел.

Туржан отодвинул свой стул.

— Второй урок будет завтра. — Он взмахом руки призвал слугу, и тот поспешно принялся убирать со стола. — Это подождет. Проводи мастера Боска в его спальню.

Утром за тем же самым столом Боск позавтракал кашей с фруктами, а потом Туржан отвел его в библиотеку, где ему предстояло начать свое обучение. Рианна была уже там — сидела за длинным столом и читала книгу толщиной с ее собственный кулак. Она аккуратно копировала какую-то схему в блокнот из веленевой бумаги. В книжных шкафах, стоящих вдоль стен, было множество томов, а на столе лежали разнообразные блокноты и письменные принадлежности.

— В этой комнате собрана мудрость, достойная уважения, — сказал Туржан. — Отныне ты каждое утро будешь посвящать ее изучению, и каждый день после обеда мы станем проверять, что ты усвоил, и определять, какими еще способами следует обогатить твои знания. Коллекция распределена так, что ты можешь начать с простейших основ, вот отсюда. — Он указал на верхнюю полку шкафа, стоящего у самой двери. — Ты будешь продвигаться слева направо, а когда одолеешь первую полку в этом шкафу, перейдешь к той, которая под ней. Первого шкафа тебе должно хватить примерно на год.

Боск в смятении окинул взглядом комнату. Он насчитал двенадцать шкафов.

— Уж не думал ли ты, юный Боск, что волшебству можно обучиться быстро? — спросил Туржан.

Боск расправил плечи и подошел к первой полке, чтобы взять книгу. Она оказалась тяжелой. Боск положил ее на стол.

— Судя по пустому месту на полке, ваша дочь опережает меня больше чем на год.

— Это верно. Таково одно из преимуществ прирожденного волшебника.

— Тогда, с вашего позволения, я бы хотел обучаться не только у вас, но и у нее.

Рианна вскинула на них глаза, но ничего не сказала.

Туржан улыбнулся.

— Что ж, посмотрим, какой из нее учитель. — Уже у двери он прибавил: — Обед будет в башенном саду. Рианна покажет тебе дорогу. И, Боск… книги написаны множеством разных авторов, и через некоторое время ты заметишь, что кое-какие вещи в них повторяются с незначительными отличиями. Это также будет важной частью твоего обучения.

Сказав так, он ушел.

Боск устроился за противоположным от Рианны концом стола и погладил тиснение на кожаной обложке своей книги. Шрифт был такой замысловатый, что юноша сначала не смог ничего прочесть; лишь проследив за каждым изгибом при помощи пальца, он сумел сложить из букв слово «Лаккодель». Он открыл книгу на первой странице. Текст был написан от руки, но вполне разборчиво; это оказался рассказ о попытках Лаккоделя воспроизвести работу более старого мага — отчасти дневник, отчасти журнал опытов. Боск выбрал для себя блокнот и стило, потом сделал несколько заметок относительно мест, смысл которых от него полностью ускользнул. Через какое-то время он посмотрел на Рианну, которая дополняла свои схемы печатями загадочного вида, постоянно меняя цвет чернил. Она трудилась так усердно, что ему расхотелось ее отвлекать. Вскоре, однако, девочка сама на него посмотрела, и Боск подумал, что настал подходящий момент для вежливой беседы.

— Что ты изучаешь? — спросил он.

Она добавила еще один штрих к верхней части рисунка.

— Третью эволюцию мазириановского уменьшения.

— Понятно, — проговорил он, не зная, что тут еще можно сказать.

— Я решила, что к своему десятому дню рождения доведу его до совершенства.

— И это случится…

— Уже скоро. Лаккодель тебе так быстро наскучил? У него неимоверно напыщенный стиль.

— Не наскучил. Скорее, озадачил, — сказал Боск.

Она улыбнулась, не разжимая губ.

— Он стоит у истоков волшебства. Он знал самого Фандааля.

— Твой отец говорил о Фандаале, когда был в Северном Пределе. Кто это такой?

— Нельзя изучить волшебство, не изучив Фандааля. — Она снова уставилась в книгу. — Ты все про него узнаешь, равно как и про других великих, если продолжишь читать.

Боск глубоко вздохнул и вернулся к началу своей книги. На этот раз он не делал заметок, а записывал в блокнот вопросы. Исписав три страницы, он услышал хлопок — Рианна закрыла книгу. Он поднял глаза и увидел, что она внимательно смотрит на него, подперев рукой подбородок.

— Ты не голоден? — спросила девочка.

Лишь в этот момент Боск осознал, что его желудок требует еды.

Башенный сад располагался на самой вершине замка и утопал в пестрых цветах, которые тянули лепестки к проходившему мимо Боску, словно заинтересовавшись новым посетителем. Вид из этого цветочного царства открывался впечатляющий: зеленая Дерна между крутыми берегами, раскинувшийся на северо-западе лес, мерцающий бледный мираж башен Каиина с южной стороны горизонта. Деревянный стол уже был накрыт; обед включал холодные закуски, заливное и овощи, приготовленные на пару с четырьмя видами специй. Боск все попробовал и остался доволен тем, что в блюдах не обнаружилось ни единого гриба.

— Вообще-то мы едим грибы, — сказала Рианна, — просто отец подумал, что они наскучили тебе еще сильней, чем Лаккодель.

Туржан появился, когда они уже закончили обедать, и спросил Боска, что ему удалось выучить этим утром. Боск предъявил свои вопросы, и все трое провели вторую половину дня, обсуждая их; Туржан с легкостью разъяснил Боску все непонятные места, то и дело предлагая Рианне добавить что-нибудь от себя. Боск чувствовал, как растет в нем жажда знаний, — ведь каждый ответ порождал новые вопросы о волшебстве. Он не замечал, как красноватое солнце клонится к закату, пока оно не стало светить ему прямо в глаза.

Туржан отодвинулся от стола.

— У тебя все получится, юный Боск. Ты хочешь учиться — а без этого учеба превращается в пустое заучивание формул. — Он окинул взглядом пейзаж, погруженный в сумерки. — Полагаю, на сегодня хватит.

Боск подумал о том, сколько можно успеть за вечер.

— Если позволите, я бы перед ужином еще раз заглянул в книгу.

Туржан улыбнулся ему.

— Думаю, прямо сейчас тебе требуется кое-что другое. — Он повернулся к дочери. — Ты горела желанием показать ему свой кукольный домик.

Девочка тотчас же вскочила.

— Только не переусердствуй, — попросил ее отец. — Помни, о чем мы с тобой договорились.

Она уже вела Боска за собой.

Этажом ниже располагалась занимавшая всю ширину башни комната с высоким потолком и мерцающими светильниками возле каждого окна. В центре комнаты обнаружился замок Миир, воссозданный в деталях вплоть до миниатюрных цветочков в саду на крыше. Боск был с первого взгляда поражен архитектурной точностью копии, и его потрясение лишь усилилось, когда наружная стена замка, повинуясь прикосновению Рианны, разделилась надвое и открыла внутреннее убранство, исполненное с той же тщательностью, что и наружное. Он опустился на колени, разглядывая богато обставленные комнатки, висевшие на стенах гобелены размером с носовой платок, изысканные люстры на потолках. Он нашел свою спальню, в которой были кровать, шкаф и даже ванна кукольной величины, а также стоявший у двери человечек ростом с его мизинец.

— Два года работы, — сказала Рианна с гордостью в голосе. — Все детали до единой сделаны моими руками. Я даже соткала простыни. А теперь смотри внимательно!

Она произнесла фразу, которую Боск толком не расслышал, и занавески сами собой опустились, а светильники погасли — комната погрузилась в такую глубокую тьму, что он замер, опасаясь что-нибудь повредить или пораниться. Она произнесла другую фразу, и сотня желтовато-зеленых огоньков, точно рой светлячков, зажглась по всему кукольному домику — в люстрах и канделябрах, в фонарях на воротах, во внутреннем дворе и вдоль зубчатых стен. Света оказалось достаточно, чтобы Боск смог подняться и обойти всю конструкцию без опаски.

— Как красиво! — восхитился он. — А что будет, когда ты его закончишь?..

Она скрестила руки на груди и улыбнулась.

— Тогда я научусь делать кукол, способных двигаться. И возможно, даже говорить.

Она взяла человечка из комнаты Боска и продемонстрировала ему. Кукла обладала мягкой кожей, руки-ноги сгибались; ее можно было усадить на маленький стул, согнув нужным образом. Рианна так и сделала, поместив человечка в главный зал, где за обеденным столом, похожим на тот, за которым он ужинал прошлым вечером, уже сидели три другие куклы. Одна была поменьше, с длинными черными косами. Рианна взяла эту куколку, выпрямила и уложила в кровать в другой комнате.

— Я пыталась уговорить кого-нибудь из твк поселиться здесь. Тут ведь удобнее, чем в сушеной тыкве. — Она взяла двух кукол побольше и усадила на постель в комнате, расположенной в другой части замка. — Но они отказались.

— Твк?

— Ты с ними еще встретишься.

Она шагнула назад, коснулась ворот, и миниатюрный замок закрылся.

— Я остался за столом в одиночестве, — заметил Боск.

Рианна тихонько рассмеялась.

— Это ведь просто куклы, Боск.

Одной фразой она заставила светильники на стенах вспыхнуть, другой — погасила миниатюрные огни.

Юноша спустился следом за ней ужинать и ни в одном блюде снова не нашел грибов.

Над книгой Лаккоделя Боск корпел много дней, после чего наступила очередь второго тома того же Лаккоделя, а за ним — третьего. Прочитав все и бесчисленное множество раз обсудив содержание с Туржаном и Рианной, он уверился в том, что теперь сможет узнать ненавистный стиль Лаккоделя с первого взгляда. Однако именно с Лаккоделем был связан его первый магический опыт, которым стало превращение цитриновой пыли в аметистовую, — и он с трудом удержался от бурного ликования, когда цвет порошка переменился с желтого на пурпурный.

— Неплохо, — произнес Туржан. — А теперь верни все как было.

Боску понадобилось на это две недели.

— Иногда отменить трансмутацию сложнее, чем совершить ее, — сказал Туржан.

— Пурпурный цвет мне больше нравится, — заявил Боск. Он снова изменил пыль и пересыпал ее во флакон, который оставил себе в качестве напоминания о том, что чему-то научился. Прошло уже много недель, и собственные успехи казались ему весьма незначительными.

На следующий день во время обеда появился твк верхом на стрекозе. Он оказался миниатюрным существом, не больше мизинца Боска; кожа у него была зеленоватая, а одежда представляла собой просторную полупрозрачную рубаху. Мать Рианны, как уже бывало раньше, присоединилась к ученикам в саду на крыше, и все цветы повернулись к ней, но твк заставил их обратить все внимание на себя. Т'сейн протянула руку, на которую тут же уселась стрекоза, а потом поднесла ее к уху и кивнула, выслушав то, что сказал ей всадник тихим жужжащим голосом. Потом маленький человечек погнал своего крылатого скакуна к цветам, где набрал из десятка венчиков пыльцы в два мешка, закрепленных у его ног.

— Данданфлорес, — объяснила Т'сейн Боску. — Вождь племени твк. Им известно все, что происходит в Асколезе.

— В прошлый раз, — сказала Рианна, — он предупредил нас о твоем приближении.

Вождь облетел вокруг головы Боска и был таков.

— А на север они летают? — спросил Боск.

— Не до Северного Предела, — ответила Т'сейн.

— А-а!

— Твоя семья слишком далеко, Боск.

— Да я просто так спросил.

На самом-то деле он ощутил укол разочарования.

— Если тебе и впрямь понадобятся когда-нибудь новости от племени твк, — сказала Рианна, — за это придется заплатить.

Т'сейн кивнула.

— Они торговцы, как и твои родственники, хотя торгуют куда менее ощутимыми вещами.

Он призадумался.

— И о какой же плате может попросить такое маленькое существо?

— Они любят нашу пыльцу, — ответила Т'сейн, — ты и сам это видел.

— А я делаю для них одежду из паутинного шелка, самого мягкого на свете, — сказала ее дочь и нахмурилась. — Теперь, когда ты увидел одного из них, скажи — разве мой кукольный домик им не подойдет?

— Будь я таким, как они, поселился бы в нем с радостью.

— Мы это уже обсуждали, — произнесла мать Рианны, обращаясь скорее к Боску, чем к собственной дочери. — Племя твк живет своей жизнью, и их выбор надо уважать. Они не игрушки и не рабы.

Рианна уставилась в свою тарелку.

— Ты права, конечно. Просто… живые куклы такие сложные.

Позже, в библиотеке, где они проводили не только утренние часы, как велел Туржан, а намного больше времени, Рианна спросила Боска:

— Ты бы хотел еще раз посетить мой кукольный домик?

— Может быть, сегодня вечером. Пока что я пытаюсь разобраться в одном из простых заклинаний Фандааля.

— Это в каком же? — Она вытянула шею, заглядывая в его книгу.

— Пронырливое око.

— Для тебя это еще слишком сложно.

— Я читаю наперед, пытаюсь понять, что за структура лежит в основе всего волшебства.

— Отец говорит, никакой структуры нет, всем управляет случай.

— Фандааль считал, что структура есть.

— Нет, Лаккодель утверждает, будто Фандааль считал, что структура есть, а это совсем не одно и то же.

Боск вздохнул.

— Но принципы-то существуют.

— Я не вижу между ними важных связей.

— Да ведь тебе еще десяти лет не исполнилось! — воскликнул Боск. На лице девочки появилось обиженное выражение, и он прибавил: — Прости меня. Мы оба еще совсем неопытные волшебники. Что мы можем знать?

— Ты неопытнее меня, — негромко проговорила она, захлопнула книгу и вышла из библиотеки.

Не дождавшись ее возвращения, Боск спустился в комнату с кукольным домиком и нашел девочку сидящей на полу, скрестив ноги, перед открытым замком. Она расставляла тарелочки на полках миниатюрного буфета. В его сторону она даже не взглянула.

Он сел рядом.

— Честное слово, мне очень жаль.

Рианна ничего не сказала.

Он встал на одно колено.

— Умоляю о прощении, госпожа Рианна.

Выдержав долгую паузу, она проговорила:

— Я знаю намного больше, чем ты.

— Конечно. Поэтому мне постоянно приходится обращаться к тебе за помощью. — Он сел поудобнее и взмахом руки указал на буфет. — А тебе с этим помощь не нужна?

Она покачала головой.

— У тебя слишком грубые руки.

— Хотел бы я, чтобы они были другими.

Она задвинула последний ящичек кончиком пальца.

— Ты и в самом деле хочешь что-нибудь для меня сделать?

— Я сделаю все, о чем ты попросишь.

Рианна перестала дуться и посмотрела на Боска.

— Я научу тебя одному заклинанию, если ты пообещаешь ничего не говорить отцу. Он решит, что ты еще не готов к такому.

— Даю слово, — сказал Боск.

— Это мазириановское уменьшение.

— То самое, которое ты изучаешь?

— Да. Я научу тебя первой и второй эволюциям, и ты вызубришь их наизусть. Обе.

— И все это для чего?

На ее губах мелькнуло подобие улыбки.

— Для посещения моего кукольного домика.

— А-а, — произнес он. — Ну конечно.

— Ты сделаешь это?

Он подумал об аметистовой пыли, созданием которой так гордился. Теперь она казалась пустяком.

— Да!

Заклинания были сложные, требующие пауз, особых интонаций и произнесения нескольких не вполне человеческих звуков. Запомнить их оказалось совсем непросто. Но, потратив на зубрежку час с небольшим, Боск решил, что справился с заданием. Уверенности ради он записал заклинания на обрывке велени, подражая слоговому письму Лаккоделя, и сунул обрывок в карман.

— Сначала я, — сказала Рианна и в мгновение ока уменьшилась до размера твк.

Боск охнул. Знать о действии заклинания было совсем не то же самое, что видеть собственными глазами.

Тоненький голосок Рианны — Боск знал, что на самом деле она кричит, — позвал его:

— Ну, давай же!

Он глубоко вздохнул и произнес заклинание. Ему стало дурно. Стены комнаты рванулись вверх, он упал на колени, силясь справиться с желудком, так и норовившим вывернуться наизнанку. Но миновала всего секунда — и комната успокоилась, тошнота прошла, а Рианна оказалась рядом и помогла ему подняться. Миниатюрный замок теперь был огромным, а потолок комнаты казался далеким, словно небо. Боск сделал несколько шагов на подгибающихся ногах и рассмеялся от радости — у него получилось! Когда они с Рианной вошли в кукольную версию замка Миир, он двигался так же уверенно, как всегда.

Их вылазка необыкновенно увлекла Боска. Все вокруг, одновременно знакомое и незнакомое, казалось восхитительным. Он бы затерялся во дворце, чтобы дождаться темноты и посмотреть, как зажгутся огни, но Рианна, обеспокоенная тем, что кто-то из родителей может прийти за ними перед ужином, почти что насильно заставила его выйти наружу. Тогда-то он и порадовался тому, что припас обрывок велени: часть обратного заклинания забылась. Рианна предупредила его, что надо сначала отойти как можно дальше от ворот, и сама отбежала совсем далеко. Когда она вдруг выросла, словно какое-то невероятное растение, он раз пять мысленно повторил заклинание, проверяя каждое слово.

— Боск, нам пора на ужин, — сказала Рианна, и ее голос был таким громким, что ему пришлось закрыть уши ладонями.

Только с третьей попытки ему удалось произнести заклинание правильно, и он увидел, как двойник замка Миир уменьшается, а потолок комнаты стремительно летит вниз. Он снова потерял равновесие, и Рианне пришлось схватить его обеими руками и потянуть в сторону, чтобы он не свалился прямо на ее творение.

— Дурнота будет слабее с каждым разом, — успокоила она. — Теперь скажи мне, ученик Боск, что ты на самом деле думаешь о моем кукольном домике?

— Рианна, — сказал он, — ты и твой домик изумительны.

Ответ ей понравился, и Боск понял, что наконец-то прощен за свою глупую выходку. Он отправился на ужин с улыбкой и, когда Туржан спросил, в чем причина такого хорошего настроения, ответил: лишь в том, что обучение продвигается как надо.

Мазириановское уменьшение понравилось Боску — оно стало его первым серьезным заклинанием, и на протяжении нескольких недель он упражнялся, совершенствуя обе эволюции, сначала только в присутствии Рианны, но в конце концов и самостоятельно, в своей спальне. Он также продолжал работу над заклинанием пронырливого ока. Об этом Туржану было известно, и он не возражал, хотя и выдвинул условие — не забывать о том, что предшествующим книгам также следует уделять должное внимание. Пронырливое око едва ли могло причинить вред неопытному волшебнику; оно просто позволяло увидеть вещи, расположенные далеко.

Со стороны наблюдателя око представляло собой ониксовое кольцо размером с круг, который образовывали соединенные указательный и большой пальцы, а на дальней стороне оно походило на размытую петлю, парящую в воздухе. Первые попытки совладать с заклинанием привели к головокружительно быстрой смене образов, увиденных в лесу, возле реки и в небе. Однако вскоре Боск научился держать око уверенно, с какой бы скоростью оно ни двигалось, и с точностью определять расстояние и направление. В большинстве случаев на дымчатый круг никто не обращал внимания. По крайней мере, когда юноша попробовал шпионить за Северным Пределом, ни его отец, ни Флувио ничего не заподозрили.

Боск вынудил Туржана поверить, что именно тоска по дому заставила его изучить око, но истинной целью были чертоги Чуна Неизбежного. Руины к северу от Каиина Боск отыскал без труда, и посреди них обнаружилось всего одно неповрежденное строение. Он летал вокруг, ожидая, пока появится Чун, и дважды замечал тварь издалека; в обоих случаях он тотчас же прерывал заклинание и потом ждал несколько дней, прежде чем взяться за дело опять. В третий раз Боск увидел Чуна — одинокую гротескную фигуру в плаще, расшитом глазными яблоками с золотыми радужками, — удаляющегося в сторону города, и лишь после этого осмелился загнать око внутрь.

Замок Чуна оказался на удивление просторным обиталищем с алебастрово-белыми чистыми стенами и колоннами, на которых держалась крыша. Внутри не было ни кровати, ни очага, ни хранилища с диковинками; из всех предметов интерьера обнаружился только круглый столик в нише прямо напротив входа. На столике стояла изящная турмалиновая ваза с зеленой нижней половиной и пурпурной верхней. Но на ее тонком горлышке не было никакой золотой нити.

Борясь с жестоким разочарованием, Боск обыскал все вокруг, но ничего не нашел.

Тем же вечером во время ужина Туржан устремил на Боска долгий молчаливый взгляд, от которого юноша начал ерзать на стуле.

— Я сделал что-то плохое, господин?

— Сегодня днем у меня был посетитель, — сказал Туржан.

Боск терпеливо ждал, сгорая от любопытства.

— Думаю, ты его знаешь. Это был Чун Неизбежный.

У Боска перехватило дыхание.

— Он попросил, чтобы ты прекратил за ним шпионить. Он изъяснялся в куда более сильных выражениях, но суть я передал верно. Мы говорили о Чуне сразу же после твоего прибытия, и теперь я понимаю, что моих предупреждений оказалось недостаточно. К счастью, за этими стенами ты в безопасности. Однако ему понадобилась плата за причиненное неудобство. Дыши, мальчик, иначе ты потеряешь сознание.

Боск судорожно вздохнул.

— Господин… вы собираетесь выгнать меня?

— Мы все иногда совершаем глупые поступки. Остается лишь надеяться, что их цена не превысит золотого глаза, выращенного в чане. — Туржан криво улыбнулся. — Подходящая плата за использование тобой другого глаза.

— Так вы… не станете меня выгонять?

Туржан откинулся на спинку стула.

— Как раз наоборот, я доволен, что ты столь мастерски управляешься с оком. Все не так плохо, как тебе кажется. Но скажи, что же тебе понадобилось в замке Чуна?

— Ничего, — сказал Боск. — Я просто экспериментировал.

Туржан вздохнул.

— Ты рановато начал лгать своему учителю. Уловки меня не удивляют. — Он бросил взгляд на дочь, и она тотчас же уставилась в свою тарелку. — Но откровенная ложь — плохая основа для отношений между учителем и учеником.

Боск выпрямился.

— Господин, я искал золотую нить, вырванную из гобелена.

— А-а, Лит.

Боск кивнул.

— Но у Чуна этой нити не оказалось.

— Кажется, я предупредил, что Лит — дама, с которой лучше не встречаться.

— Я обязан ей жизнью, господин. Я бы предпочел вернуть долг.

— Быть может, ради этого она тебя и спасла?

Боск позволил такой мысли войти в свой разум и не испытал негодования. Даже если все так и было, он не мог забыть, какими печальными стали глаза Лит, когда она заговорила про Аривенту.

— В любом случае, — негромко проговорил он, — я больше ничего не могу для нее сделать. Нить исчезла, и вряд ли Чуна удастся разговорить, чтобы узнать, куда она подевалась. — Боск устремил на Туржана взгляд, полный надежды. — Может, еще один искусственный золотой глаз?

— Я предпочел бы избежать новых встреч с Чуном, юный Боск.

— Твк должны знать, где нить, — сказала Рианна.

Боск повернулся к ней.

— Конечно, им придется заплатить.

Юноша снова посмотрел на Туржана.

— Вы знаете, что они хотели бы получить в качестве платы. Я все возмещу, даю слово.

— Ты сам все это начал, юный Боск, — произнес Туржан. — Продолжай учиться. Возможно, когда-нибудь ты поймешь, как достичь цели.

— Возможно, — сказал Боск. Все было безнадежно.

Той ночью он думал о Лит, как уже случалось не раз. Но, вспоминая страх, охвативший его при мысли об изгнании, он также думал о своем доме. Неужели его и в самом деле приняли бы назад, как когда-то уверял Туржан, или же на самом деле отец, как и Флувио, рад был от него избавиться? Когда стареющее солнце заглянуло в его спальню, он решил послать пронырливое око в Северный Предел, чтобы разобраться, какое из двух предположений верно. В утреннем свете его старая комната выглядела такой же, какой он ее оставил; даже пыли не было видно, точно кто-то держал помещение наготове к его возвращению. На мгновение это воодушевило Боска, но потом он вспомнил, что слуги ни за что бы не позволили ни одной части дома покрыться пылью.

И вот в этот момент юношу и охватила тоска по родным местам. В его комнате хранились памятные вещицы из детства: горсть зеленых серпентиновых камешков, собранных во время первого путешествия в шахты; несколько хрупких птичьих черепов, обнаруженных под кустом в саду; чашка, которую он вылепил из глины и обжег в самодельной печи. Посудина была черная, покрытая трещинами — не чашка даже, а то, что от нее осталось, после того как печь взорвалась и уничтожила флигель, служивший Боску мастерской. Отец этому совсем не обрадовался.

Юноша придвинул око к камешкам. Какая жалость, что он не взял ни одного с собой. Такая мелочь легко поместилась бы в кармане. Из-за ока казалось, что они совсем рядом — только руку протяни. Боск осторожно приблизил кончик пальца к ониксовому кольцу, ожидая почувствовать какое-то сопротивление, но ничего не ощутил. Он сунул палец поглубже, а потом вытащил и убедился, что тот невредим; осмелев, он попытался прикоснуться к камешкам, но они были дальше, чем казалось. Затем он достал нож и сунул его в кольцо — и все равно не смог дотянуться даже острием. Боск ринулся на кухню, где сонная повариха только начинала раскатывать тесто для завтрака, и без особых сложностей выпросил у нее кухонные щипцы и вертел, длинный как меч. И то и другое влезло в кольцо, но только вертел оказался достаточно длинным; обращаться с ним было так трудно, что несколько камешков полетели на пол. Боск вытащил вертел наружу и задумался о том, не стоит ли приделать к острию мешочек или намазать его чем-то вроде клея. Оба трюка вряд ли сработали бы. И тогда ему в голову пришла одна толковая мысль.

Он прислонил ониксовое кольцо к своей подушке и сунул в карман копию второй эволюции мазириановского уменьшения. Потом он изменил свой размер до кукольного и вошел в кольцо. Для этого пришлось лишь чуть-чуть наклонить голову.

Всего один шаг — и он оказался в прохладном и темном туннеле со скользкими стенами из полированного металла. В дальнем конце туннеля уже не представлялось возможным разглядеть комнату, которую Боск видел, когда был большим; там маячило пятнышко света, где-то очень далеко. Он двинулся вперед, касаясь руками стен. Идти по изогнутому полу в темноте было не так уж просто. Пятнышко медленно увеличивалось, и через некоторое время юноша увидел что-то размыто-зеленое — вероятно, те самые камешки. Он ускорил шаг, а потом побежал. Свет обрушился на него, и, вывалившись из противоположного конца туннеля, Боск упал прямиком на один из камешков, который теперь выглядел сущим валуном. Переведя дух, он попытался ухватить камень. Тот не пошевельнулся, и стало понятно: не хватит сил, чтобы забрать в Миир даже самый маленький камешек. Но это уже не имело значения. Случившееся само по себе было поводом для торжества. Он стал волшебником. Взобравшись на валун, Боск окинул задумчивым взглядом свою старую комнату, казавшуюся теперь такой огромной.

Тихий шум заставил его вздрогнуть. Где-то открылась дверь — возможно, приближался слуга, чтобы заняться уборкой. Не дожидаясь, пока причина звука прояснится, юноша повернулся к бледно-серому кольцу ока, нырнул в него и побежал. Он несколько раз поскользнулся на изогнутом полу и стукнулся головой о потолок, но в конце концов сумел вернуться в Миир. Прислонившись к подушке, он сунул руку в карман за второй эволюцией.

В кармане было пусто.

Наверное, лист бумаги выпал в туннеле или остался где-то посреди камней в Северном Пределе — там, где никто уже не смог бы его отыскать. Это не очень обеспокоило Боска, потому что заклинание хранилось в его памяти. Он произнес нужные слова.

Ничего не произошло.

Он попытался еще несколько раз и лишь потом признался самому себе, что не справится без шпаргалки. Вздохнув, он запихнул ониксовое кольцо под подушку и сел на нее, надеясь, что первой в комнату войдет Рианна. Надеждам не суждено было осуществиться. В итоге Туржан сам прочитал четвертую эволюцию по книге заклинаний и восстановил обычный размер Боска.

— Эти заклинания сложны, — сказал Туржан, закрывая книгу. — Даже самые великие из нас не могут запомнить больше трех или четырех одновременно. Для новичка вроде тебя и два — это уже много.

— Потому я и записал вторую эволюцию.

— Наверное, надо было записать ее на руке, а не на бумаге.

Боск просиял.

— В следующий раз я так и сделаю.

Туржан рассмеялся.

— Как пожелаешь, юный Боск. Тогда ты с легкостью сможешь восстановить свой истинный размер по любую сторону ока. — Увидев, как изменилось выражение лица Боска, он прибавил: — Ох, ну хватит… Неужели ты думаешь, что я мог не заметить волшебства, которое творится в этих стенах? И кстати, если уж ты надумал уменьшать себя до размеров гусеницы, тебе следует выучить еще одно заклинание ради собственной безопасности. Я не хочу потом объяснять твоему отцу, как так вышло, что его сына съела кошка.

Боск сглотнул.

Остаток дня они с Туржаном не выходили из приемной волшебника, где Боск осваивал заклинание всемогущей сферы. Когда ему казалось, что дело сделано, Туржан проверял — снова и снова. В конце концов Боску пришлось записать заклинание на руке несмываемыми чернилами.

— Пиши и переписывай, — сказал Туржан, — пока не убедишься, что по-настоящему его запомнил и уже никогда не забудешь.

Боск кивнул.

— Я иногда буду устраивать тебе проверки.

Боск снова кивнул.

— А теперь иди к племени твк и спроси, где можно отыскать твою золотую нить.

— Но, господин, мне нечем им заплатить.

Туржан улыбнулся ему.

— Ты совершенно уверен в этом?

Боск растерянно развел руками.

— Что ж, юный Боск, возможно, тебя заинтересует тот факт, что племя твк очень любит грибы.

— Но у меня их нет, — сказал Боск.

— В самом деле? Какая жалость.

А потом пришло время ужинать, и грибов снова не подали.

Вечером у себя в спальне Боск перерыл седельные сумки, но, как он и думал, все грибы оказались съедены и растрачены по пути в Асколез. Он забрался в постель, сунул руку под подушку, чтобы взбить ее, и нащупал ониксовое кольцо пронырливого ока.

И тут до него дошло, что грибы, даже свежие, весят куда меньше, чем камни.

Когда солнце зашло, он был уже в холодной кладовой Северного Предела, где хранились запасы свежих грибов, предназначенные для семьи. Он мог переносить грибы только по одному, и оттого пришлось совершить полдесятка путешествий туда и обратно в спальню в Миире.

Утром он спросил, как можно призвать кого-нибудь из твк.

— Они приходят, когда захотят, — сказала Т'сейн. — Звать их бесполезно.

— Тогда я сам к ним пойду, — заявил Боск. — Кто-нибудь может указать мне направление?

Он посмотрел на Туржана.

Туржан посмотрел на Рианну.

— Я была в городе племени твк, — призналась девочка.

В библиотеке она нарисовала карту. Твк жили в лесу, где не стояло дорожных указателей, но все же имелись приметные россыпи валунов и деревья, самое большое из которых и было целью путешествия.

— Когда окажешься внизу, позови Данданфлореса, и он придет, — посоветовала девочка. — Скажи, что тебя послала Рианна.

Днем, сидя в своей спальне, он отправил око в город племени твк, представлявший собой скопище выдолбленных тыкв-горлянок — их была добрая сотня — на ветвях высоченного дерева. Некоторое время он наблюдал, как человечки-твк верхом на стрекозах снуют между домами, которые им казались такими же просторными, какой для него самого была его собственная комната. Он заглянул в несколько тыкв и обнаружил твк, занятых домашними делами: семьи собирались за столиками, располагаясь на стульчиках, кто-то рылся в сундучках и шкафчиках, кто-то дремал в гамаках из шелковистой паутины, размером не превышавших пальцы от перчатки. Увидев их в такой обстановке, Боск понял, отчего Рианна так хочет, чтобы человечки-твк поселились в ее кукольном домике.

Он остановил дальний конец ока возле круглого входа в одну из самых больших тыкв, уменьшил себя до размера твк и вскоре уже сидел на краю туннеля, болтая ногами над пропастью. Тотчас же из тыквы вылетела стрекоза и повисла перед ним; сильный ветер от ее крыльев вынудил Боска покрепче ухватиться за дымчатое кольцо. Теперь, когда они были одинакового размера, голос всадника казался таким же глубоким, как обычный человеческий.

— Ты кто такой? — спросил твк.

— Меня послала Рианна. Я Боск, и я хочу увидеть Данданфлореса.

Стрекоза улетела прочь. Вскоре появился другой всадник.

— Я тебя помню, — сказал он. — Только ты был больше.

— Это все заклинание Рианны, — ответил Боск.

— О, так она засунула тебя в свой кукольный домик?

— Я в нем бывал.

— Ужасное место, — произнес вождь. — Ни один из нас никогда не согласится там жить.

— Я так и понял. Но я не за этим сюда пришел. Мне очень нужно кое-что узнать.

— Не тебе одному. А что ты можешь предложить взамен?

— Я Боск Септентрион. Ты, наверное, слышал о моей семье.

— Слышал, — ответил твк.

Боск протянул руку назад в туннель и вытащил гриб, который был больше его собственной головы.

— Вот отличный образец нашего товара, — сказал он. — Свежий, не высушенный, и все оттенки его вкуса сохранены в неприкосновенности. Приготовленный на пару, обжаренный в масле или даже сырой, с соусом из горчицы, он представляет собой королевское блюдо. Это мой подарок тебе, вождь. — Он протянул гриб. — Я смогу предложить кое-что еще, если мы придем к соглашению.

Данданфлорес схватил гриб, отломил кусочек и сунул в рот. Прожевал с задумчивым видом. Через некоторое время он сказал:

— И чего же хочет от меня создание, явившееся из пустоты и сидящее на самом ее краю?

— Мне нужно узнать, где находится золотая нить, — ответил Боск, — которой ранее владел Чун Неизбежный, но которая при этом принадлежала женщине по имени Лит, колдунье с золотыми волосами и глазами.

— Ах, вот что! — сказал Данданфлорес.

Боск кивнул.

— Я желаю вернуть ее хозяйке.

Твк поместил гриб в сеть, прикрепленную у его левого бедра.

— Нить поменяла владельца, став предметом справедливой сделки.

— Но она была украдена.

— Тот, кто владеет ею сейчас, ее не воровал. Вина лежит на Чуне.

— Если новый хозяин не отдаст ее во имя справедливости, я ее выкуплю. Кому я должен сделать предложение?

Вождь посмотрел на него, склонив голову набок.

— Давай обсудим это поподробнее. Мой дом совсем близко, и мой скакун достаточно силен, чтобы нести двоих.

Домом вождю служила одна из самых больших тыкв. Внутри она была такой же, как жилища остальных твк, — свет падал из окон, вырезанных в стенах, а предметы интерьера располагались на платформах, похожих на полки. Внутри оказались женщины-твк и несколько детей. Данданфлорес и Боск спешились на нижней платформе и преодолели несколько лестниц, чтобы попасть на верхнюю. Оттуда было рукой подать до семейной спальни: у каждого имелся свой подвешенный к круглому потолку гамак, сплетенный из толстых нитей и набитый одуванчиковым пухом. Самый большой гамак был украшен витым золотым шнуром.

— Красиво, не так ли? — спросил вождь.

Боск не ответил. Он понимал, что именно видит перед собой.

— Частью моей сделки с Чуном было то, что я никогда не верну нить Лит. Теперь ты понимаешь мои сомнения.

— Я не Лит, — сказал Боск. — Вообще-то нить мне так понравилась, что я решил оставить ее себе. Из нее можно сделать отличное украшение для моей шляпы.

— Я не вижу на тебе шляпы, — заметил твк.

— Это нетрудно исправить. Так на что ты согласен обменять нить?

Данданфлорес задумчиво разглядывал гамак.

— Мне не хочется с ней расставаться.

— Я могу предложить огромное количество свежих грибов нескольких разновидностей.

— И как много грибов моя семья успеет съесть, прежде чем они испортятся?

— Я могу устроить так, что они будут приходить на протяжении нескольких недель или месяцев.

— И что с того? Через некоторое время мы точно ими насытимся.

Боск вынужден был признать, что это правда. Перед его мысленным взором предстал отец, сидящий за обеденным столом, охотно поедающий свою порцию грибов и уговаривающий сыновей сделать то же самое. Интересно, подумал он, знает ли отец о пропавших грибах? Вряд ли кто-то это заметил — исчезло совсем небольшое количество. Но если брать их постоянно, скрыть недостачу уже не удастся, и кого-то из слуг в Северном Пределе обвинят в воровстве. Боска начала мучить совесть за то, что он столь опрометчиво предложил грибы, которых не имел, в качестве средства оплаты. Волшебник он или нет, он все же оставался сыном торговца и с ранних лет знал, что семью обманывать нельзя.

И тут сын торговца проснулся в нем по-настоящему. Человечки-твк, достаточно маленькие, чтобы жить в доме Рианны, были способны проходить и сквозь пронырливое око.

— У меня есть идея, — заявил он и в общих чертах описал партнерство между домом Септентрион и племенем твк. Используя око в качестве дороги, твк могли перевозить свежие грибы с севера в Каиин, где Боск стал бы снабжать ими пресыщенных богачей. Племя получало бы долю за труды, Боск брал бы часть для обустройства своего дела, а семья Септентрион открыла бы новый для себя рынок.

Данданфлорес уставился на него с сомнением.

— Сушеные грибы великолепны, — произнес Боск, — но, как ты и сам недавно понял, они не сравнятся со свежими. Свежие будут стоить дороже, но продажи сушеных из-за них не должны так уж сильно пострадать, если ограничить объем и делать поставку, допустим, только раз в месяц.

— Меня больше беспокоит твой магический туннель, — признался Данданфлорес. — Магия опасна, и с ней, как правило, лучше не связываться.

— Мне она не навредила, — сказал Боск.

— Так ведь ты волшебник.

Боск подумал о заклинаниях, написанных у него на руках и спрятанных под широкими рукавами.

— Я всего лишь ученик. Если бы там было опасно, я бы непременно это испытал на своей шкуре. — Когда Данданфлорес не ответил, Боск продолжил настаивать: — Я думал, что вождь племени твк поведет себя мудро и смело ради блага собственного народа. Разве ты не понимаешь, что доход позволил бы вам всем жить лучше?

Данданфлорес скрестил руки на груди и посмотрел куда-то мимо Боска. Дети вскарабкались на одну из нижних платформ и слушали их разговор. Один из них крикнул:

— Возьми меня с собой, папа!

Отец одарил его пристальным взглядом.

— Мальчишки!.. — пробормотал тот и посмотрел на Боска. — Все вы одинаковые.

Боск пожал плечами.

— Ну ведь кто-то же должен быть смелее.

— Ладно, — сказал вождь племени твк. — Покажи мне это око, и я приму решение.

Они оседлали стрекозу и вернулись к кольцу из дыма, парившему среди ветвей. Боск спешился первым, сойдя прямо в туннель. Он прижался спиной к стене и протянул руку человечку-твк. Данданфлорес не принял ее, а начал ощупывать край кольца, чтобы убедиться в его твердости. Потом он осторожно проверил пол ногой. Боск отодвинулся, освобождая ему место в туннеле.

— Войдя в кольцо, ты стал едва различимым призраком из тумана, — проговорил вождь. — Видимо, то же самое случилось со мной.

— Это снаружи так кажется, — ответил Боск.

— Разумеется, — сказал Данданфлорес. — Что ж, давай продолжим наше приключение.

Они достигли противоположного конца ока и оказались в спальне Боска.

— Туннель можно расположить так, что его начало и конец будут именно в тех местах, которые мне нужны, — произнес Боск.

Твк размял руки и оглядел себя.

— Со мной все в порядке, — сказал он. — Значит, мы пришли к согласию. И когда же начнется торговля?

— Как только я договорюсь обо всем со своим отцом. Могу ли я предложить, чтобы ты внес свою плату после того, как первая партия грибов будет продана в Каиине?

— Это меня вполне устроит.

Боск провел его обратно в город племени твк.

…Отец Боска и Флувио ужинали, когда Боск спустился по главной лестнице Северного Предела. Флувио сидел на месте, которое раньше занимал Боск, и слушал отцовскую тираду, которая вдруг оборвалась на полуслове. Они оба уставились на Боска, который приближался к столу.

— Добрый вечер, отец, Флувио. — Он отодвинул стул и уселся. — Надеюсь, у вас тут все в порядке. А-а, я вижу, на ужин снова грибы.

Отец первым обрел дар речи.

— Приказать, чтобы тебе тоже принесли?

— Не нужно, отец. Я поужинаю в Миире. — Он кивнул. — Да, я теперь путешествую магическим образом. Пребывание в Миире пошло мне на пользу, и я рассчитываю еще много всего узнать за те годы, что собираюсь провести там.

Отец откашлялся.

— Мастер Туржан прислал нам письмо. Он рад твоим успехам. Я все еще сердит, но у тебя, похоже, и в самом деле есть нужные способности.

— Чистая правда, — сказал Боск, опуская на стол руки с переплетенными пальцами, — однако твои уроки я тоже не забыл.

Он изложил план сотрудничества с твк, не вдаваясь в подробности относительно сущности ока и отзываясь о нем как о неопределенном «волшебном средстве».

— Семья получит от этого прибыль. Все, что нужно для начала, — небольшое количество серебра, чтобы арендовать магазинчик в самом центре города, и достаточная партия товара, который мы предложим первым покупателям, — выбор будет скромный, но качество отменное. Когда богачи Каиина ознакомятся с тем, что мы предлагаем, у нас появятся верные клиенты. Возможно, мы сделаем подарок принцу, учитывая его склонность становиться законодателем моды. Что ты об этом думаешь, отец?

— Цена должна быть высокая, — произнес его отец. — Соответствующая трудностям перевозки товара.

— Я тоже так считаю.

Отец взглянул на него, прищурившись.

— Я не ожидал, что ты применишь волшебство ради нашей выгоды.

Боск встретил его взгляд.

— Я ведь Септентрион.

Его отец кивнул.

— Это хороший план. Мы им займемся. — Он повернулся к Флувио. — Ты сделаешь для брата все, что понадобится. Я займусь серебром.

Флувио проследил за тем, как отец уходит.

— Нам надо поговорить, — сказал он. — Пойдем туда, где нас никто не сможет подслушать.

— Как пожелаешь, — отозвался Боск.

Снаружи Флувио заговорил, понизив голос:

— У нас двое новых слуг. Все, что ты сказал, они тотчас же сообщат шахтовикам, и шахтовики повысят цену на свой товар. Отец должен был об этом подумать. Возможно, возраст начинает сказываться.

— Отец еще совсем не старый. И почему бы шахтовикам в самом деле не получить свою долю в этом новом предприятии?

Флувио покачал головой.

— За ту же самую работу, что всегда? Вот еще!

Боск пожал плечами.

— Пусть отец решит.

— Мы должны вместе сказать ему. Тогда он согласится.

— Возможно, — ответил Боск, хотя на самом деле он в этом сомневался.

— Мы новое поколение Септентрионов, — заявил Флувио. — Семейное дело будет нашим.

Боск негромко рассмеялся.

— Твоим, — сказал он. — Я выбрал для себя другую дорогу.

— Так зачем же ты вернулся? Зачем придумал этот план?

— На то есть причины.

Некоторое время они шли в молчании; Флувио глядел на траву, а Боск все ждал, когда брат заговорит, потому что чувствовал недосказанность.

Но Флувио без единого слова повернулся и ударил его. Удар был такой сильный, что Боск даже не почувствовал, как падает. Придя в себя, он ощутил головокружение и горькую слюну, заполнившую рот; он висел на чем-то, и оно двигалось — неужели его снова сцапал деодан? Боск сглотнул горечь и схватился за спину похитителя. Тот был одет, — значит, деодан ни при чем, ведь те ходят голыми. Потом воспоминания вернулись, и Боск понял, что его несет Флувио.

Заклинание всемогущей сферы было записано на руке несмываемыми чернилами, но у Боска все плыло перед глазами. Однако в результате бесчисленных повторений нужные слова все-таки врезались ему в память. Он начал шепотом произносить заклинание и к тому моменту, когда Флувио сделал именно то, чего следовало ожидать, сфера уже формировалась вокруг тела Боска, поэтому он не упал, а опустился в бурные воды Дерны плавно, как пушинка одуванчика, и успел даже мягко отпрыгнуть от ближайшего склона, поскольку сфера отталкивала все, что могло причинить ему вред. Несколько секунд Боск видел, как Флувио смотрит вниз, стоя на краю пропасти, а потом вокруг были только скалы и небо.

Дурнота прошла, когда Боск оказался на берегу реки. К тому моменту его челюсть начала сильно болеть, и ему пришлось прижать рукав к прокушенному языку, чтобы остановить кровотечение. Он открыл сферу и на коленях подполз к реке, чтобы ополоснуть рот. Возвращение в Северный Предел казалось весьма нелегким делом. Но выше по течению реки, возле шахт, по крайней мере одна зеленая серпентиновая тропа шла до самого низа. Дорога туда должна была занять два дня.

Боск добрался до шахт таким уставшим и голодным, что с радостью набросился на грибы. Через несколько дней три шахтовика сопроводили его в Северный Предел, где он сказал отцу, что просто решил их навестить перед возвращением в Миир. Он даже не намекнул на недоразумение, приключившееся по вине Флувио, и никак не объяснил заметный синяк на своей челюсти. Флувио, в свою очередь, держался на почтительном расстоянии от брата и почти не говорил, хотя Боску казалось, что он видит страх в его глазах каждый раз, когда они встречались взглядом. Боску это очень понравилось.

Его отец приготовил и серебро, и предложения по поводу того, где стоило открывать магазинчик в Каиине. Как и следовало ожидать, заклинание Мазириана сработало на монетах не менее успешно, чем на Боске, и он вернулся в Миир богаче, чем уходил. Никто не спросил, где он пропадал все это время, хотя Рианна и пялилась на его синяк, и никто не поставил под сомнение его затею.

— Я думал, сделка окажется попроще, — сказал Туржан, — но ты, как бы там ни было, Септентрион. Следует понимать, твоя учеба окончена?

— Я о таком и не помышлял, — ответил Боск.

— Выходит, это компромисс. Ты будешь служить и своему отцу, и мне.

— Надеюсь, у меня получится.

Туржан покачал головой.

— Она такого не заслуживает.

— Я это делаю ради себя и своей семьи, а не ради нее.

Выражение лица у Туржана было достаточно красноречивым, чтобы выдать его сомнение.

Когда с магазинчиком все уладилось, с десяток человечков-твк занялись переноской грибов. Боск уже отправил принцу партию свежих грибов в яркой упаковке и поместил над входом объявление о скором начале торговли. В назначенный день, когда он явился в свои владения и снова сделался большим, за дверью обнаружилась толпа, размеры которой радовали глаз. Множество монет перешло из рук в руки, пока склад не опустел; Боск все записывал в маленькую бухгалтерскую книгу. Он закрыл пустой магазин в полдень, запер дверь и вернулся в Миир, где пообедал с Туржаном, Рианной и Т'сейн.

На следующее утро каждый твк-грузчик унес по одной серебряной монете, а Боск помог Данданфлоресу вытащить золотую нить из плетения его гамака.

— Я знаю, что ты не собираешься ее навещать, — сказал вождь, — но, возможно, тебе будет интересно узнать, что Лит сейчас поселилась на лугу Тамбер.

Он как бы случайно объяснил, куда Боску следует направиться.

— Вряд ли мы с ней снова встретимся, — согласился Боск. Он свернул золотую нить и перебросил через плечо. Она оказалась довольно тяжелой. Он подумал, не применить ли к ней уменьшающее заклинание Мазириана, но потом решил, что лучше не рисковать, сочетая одну магию с другой.

В Миире он вернул себе истинный размер, и золотой канат превратился в блестящую нитку. Он обернул ее вокруг шеи и спрятал под рубашкой.

У ворот его поджидала оседланная лошадь. «Это ненадолго», — сказал он учителю и его родным, хотя по лицам было видно, что они ему не поверили. Он оставил на подушке запечатанный конверт с инструкциями для отца, Флувио и Туржана, позволяющими продолжать торговлю вместе с твк в его отсутствие. Уезжая, он несколько раз обернулся и заметил Рианну, которая следила за ним из башенного сада. В последний раз из-за большого расстояния она показалась ему очень маленькой — под стать ее собственному кукольному домику, — и Боску захотелось вернуться, чтобы сказать ей, что без ее помощи ничего бы не получилось. Он подавил это желание.

Он нашел луг Тамбер без труда, на закате второго дня своего путешествия. Там был маленький дом с крышей из соломы и стенами, затянутыми плющом; рядом с домом протекал ручей. Лит в подоткнутой юбке, стоявшая по колено в воде, как раз в момент его появления выловила рыбу и угомонила ее отчаянные трепыхания одним ударом кулака.

Женщина следила за Боском, пока он спешивался, и казалась еще прекраснее, чем он ее запомнил.

— Мальчик с севера, — проговорила она.

— Я принес тебе подарки. — Он вытащил из седельной сумки мешочек с грибами. — Лучшее, что растет на севере. А вот тут свежий хлеб, испеченный в замке Миир.

— Ты такой добрый. Теперь я буду невежливой, если не разделю с тобой ужин. Тебя зовут Боск, верно?

Он кивнул, чувствуя, как колотится сердце оттого, что она произносит его имя.

Пока он помогал женщине готовить рыбу, они обменивались скупыми репликами: он начал учиться, она успела немного попутешествовать, но все это не имело значения. Когда с ужином было покончено, он не стал дожидаться, пока Лит уберет со стола, и показал свой главный подарок.

При виде нити она закрыла рот ладонью и побледнела. Потом приняла подарок дрожащими пальцами и прошептала:

— Как?

— Слишком долгая история, — сказал он. — Хватит и того, что нить вернулась к тебе.

Голова Лит опустилась, плечи задрожали от рыданий.

Он потянулся через стол и нежно коснулся ее руки.

— Ты сейчас должна радоваться.

Она спрятала лицо в ладонях.

— Ты не понимаешь. Оставь меня, пожалуйста. Прошу тебя.

Он поднялся — растерянный, забывший все слова. Она на него не посмотрела. Наконец он вышел, отвел лошадь подальше от дома и привязал там, где в изобилии росла трава. Подложив под голову седло и завернувшись в одеяло, он принялся смотреть на звезды, пока не уснул.

Утром домик все еще стоял на лугу Тамбер, но, когда Боск позвал Лит, никто не ответил. Он толкнул дверь — та была не заперта — и вошел. Тарелки, так и не вымытые после ужина, все еще стояли на столе, он отнес их к ручью, вымыл и насухо вытер тряпкой, после чего сложил в буфет. Боск увидел, что золотой гобелен закончен, и наклонился, чтобы лучше разглядеть деревню, горы и реку. Под определенным углом поверхность воды блестела на солнце так, словно сотканная река и в самом деле текла.

Он сложил все лежавшие на кушетке подушки одну на другую и придвинул их к гобелену — к изображенной на нем тропе, едва различимой посреди золотого мерцания. Сел, упираясь коленями в подушки, и произнес первую эволюцию мазириановского уменьшения — однако, даже сделавшись размером с куклу, он оказался слишком велик и поэтому применил заклинание во второй раз. Теперь подушка стала громадной равниной, простершейся перед ним, и с ее края он перепрыгнул на тропу, преодолев мембрану, похожую на стенку мыльного пузыря.

Вокруг него была Аривента, залитая золотым сиянием. Деревня оказалась дальше, чем он рассчитывал, но все-таки он до нее добрался и с изумлением принялся разглядывать дома — такие же маленькие, как жилище Лит, но сделанные из драгоценного металла, который отражал золотые лучи с потрясающей яркостью.

Посреди закрытых дверей и окон не было ни души.

Он нашел Лит на центральной площади, где она сидела на золотой скамье, уронив руки на колени. Боск опустился рядом.

— Их нет, — сказала она. — Все, кого я знала, вся моя семья. Все, кто здесь жил. Все исчезли.

Она уставилась на свои руки.

— Может быть, они где-то ниже по течению реки или в горах? — предположил Боск.

Она покачала головой.

— Почему ты так уверена?

— Это моя земля. Я совершенно уверена.

— Тогда, госпожа Лит… возвращайтесь в мой мир.

Лит медленно повернула голову и посмотрела на него огромными золотыми глазами. Она вдруг стала старше, возле уголков ее глаз появились тонкие морщины, а под глазами залегли темные круги. Может быть, подумал он, это все из-за того, что она не спала всю ночь.

— Аривента моя, — сказала она. — Я ее не покину.

— Но ведь здесь никого нет…

— Я ее не покину! — закричала Лит и ударила его по лицу, оцарапав щеку так, словно у нее была не рука, а лапа с когтями. — Уходи! Аривента моя!

Он вскочил, прижимая ладонь к кровоточащей щеке.

— Я лишь хотел помочь тебе.

— Уходи, мальчишка!

Он без лишних слов отступил, а оказавшись на краю деревни, повернулся и побежал прочь по золотой тропе. Вырвавшись из гобелена, он почувствовал себя так, словно наглотался огня, и упал на колени посреди подушечной равнины. Два повторения Второй эволюции вернули ему истинный размер, и он кубарем скатился с кушетки на пол. Гобелен к этому моменту был величиной с большой палец и продолжал уменьшаться, а через мгновение и вовсе исчез. Дом вокруг Боска зашатался, словно оказавшись во власти урагана, и едва он успел выбраться наружу, как все рухнуло, превратившись в кучу мусора.

Две ночи спустя он вернулся в Миир, и на этот раз у ворот его ждала Рианна.

— Все закончилось? — спросила она, когда он передал поводья конюху.

— Да, — пробормотал Боск.

— Правда-правда закончилось?

Он кивнул.

— Хорошо. Значит, тебе осталось лишь дождаться.

— Дождаться чего?

Она положила ладонь на его согнутую в локте руку.

— Пока я вырасту, конечно. — Она улыбнулась уголком рта. — Пойдем со мной. Мы оставили тебе кое-что на ужин. И никаких грибов!

Он глубоко вздохнул и улыбнулся ей в ответ. Они вошли в замок Миир вдвоем.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я познакомилась с прозой Джека Вэнса, когда мне было лет десять. Я перебирала принадлежавшую старшему брату коллекцию научной фантастики, выискивая что-нибудь интересное, и обнаружила его запас палп-журналов: несколько оставшихся без обложек экземпляров «Planet», «Space» и «Startling». Произведения, опубликованные в них, мгновенно захватили меня: что-то из Брэкетт, что-то из Уильямсона… и «Planet of the Damned» Вэнса, мрачная космическая опера, в числе персонажей которой фигурировала одна из его знаменитых загадочных и властных женщин. Я поняла, что хочу прочитать еще много историй, похожих на эту. Но тогда отыскать книги Вэнса было не так уж просто. К тому моменту, когда я перешла в старшие классы, мне удалось прочитать лишь парочку его романов и несколько рассказов. А потом я обнаружила «Умирающую Землю».

Филлис Эйзенштейн

Несмотря на то что это была легендарная книга, известная каждому фанату, я о ней никогда не слышала. Однако имени автора мне оказалось достаточно, чтобы наскрести в карманах 75 центов за книгу издательства «Lancer» со странной обложкой. Лишь много лет спустя я узнала, что это было первое переиздание с 1950 года, когда книга впервые вышла в издательстве «Hillman». Не могу сказать, что я ее прочитала, — я впитала ее в себя. Это было фэнтези, это была научная фантастика, это была восхитительная смесь того и другого. Тогда, в свои шестнадцать, я уже начала собирать отказы из журналов, и вот теперь передо мной появилась цель, к которой стоило стремиться. Конечно, я не могла воспроизвести то, что создавал Вэнс. Но когда через пять-шесть лет я наконец-то написала первую историю из цикла об Аларике, моей мантрой стала фраза: «Думай как Джек Вэнс», и я повторяла ее, пока работала над другими рассказами. Отголоски «Умирающей Земли» слышатся тут и там во всех моих произведениях. Иногда я с удивлением обнаруживаю их годы спустя и вновь понимаю, насколько сильным оказалось влияние Вэнса на мое становление как писателя.

Вот почему, когда мне предложили присоединиться к путешествию по Умирающей Земле, я никак не могла ответить отказом. Не потому что это казалось чем-то простым — плащ Мастера позволительно примерять на себя лишь с трепетом. Возвращение в эзотерический закатный мир, сотворенный Джеком Вэнсом полвека назад, показалось мне особым вызовом, который в конечном итоге принес прекрасные плоды. Все дело было в том, что этот мир — полный опасностей, чудес и очарования — оставил в моем воображении след, с каким немногое может сравниться.

 

СЛУЧАЙ В УСКВОСКЕ

Элизабет Мун

В этом рассказе писательница выделяет нам лучшие места на скачках в будоражащий день — как раз в духе «Умирающей Земли».

Когда-то на берегу глубокого залива океана Вздохов возвышался могущественный город. Его корабли бороздили водную гладь, перевозя бесчисленные товары, а великолепие его зданий демонстрировало неслыханное богатство… Теперь от него остался лишь пыльный городишко с обшарпанными постройками, залатанными обломками прошлого величия. Нынче это был небольшой порт, уже не играющий важной роли, — просто остановка на пути сухопутных караванов. Усквоск съежился и померк в холодную эпоху солнечного заката, но его жители с удивительной цепкостью продолжали держаться за множество причудливых верований.

Полдень в сухой сезон, когда раздувшееся солнце угрюмо висит над городом, а большинству жителей не остается ничего другого, кроме как захлопнуть ставни и смотреть на проезжающих мимо путников, был не лучшим временем для встречи. Однако только в это время Петри, известный всем мальчик на побегушках из «Днища-и-брюха» — так местные коротко называли заведение под вывеской «Первоклассная выпивка Геримара, обеды и прекрасные комнаты с видом на море», — мог быть уверен, что выбранная им постройка пуста.

В сезон караванов конюшня всегда оказывалась забитой и шумной, но с сезона минула уже четверть года. Нынче стойла, предназначенные для раздельного размещения животных, служили приватными уголками и, на взгляд Петри, вполне подходили для общения с одной дамочкой для удовольствий, понравившейся ему больше прочих. Он скопил достаточно, чтобы заплатить ей, — насобирал потертых медяков под кроватями пьяных купцов, пока выносил их вонючие ночные горшки. Девушка должна была освободиться к этому часу. Уж точно она предпочтет лечь с ним, приятным и невинным парнем, нежели с теми мужланами, что приходили в «Днище-и-брюхо», прежде чем направиться в «Дом услад» тетушки Меридель — обнесенное высокой стеной здание, в котором коротали вечера прекраснейшие из городских жриц любви.

И вот Эмеральдина уже показалась в дверях — пухлые губки, зрелое тело, золотые завитки на округлых плечах — и нахмурилась, вместо того чтобы улыбнуться. Ее глаза сузились до щелочек. Надув губки, красавица сжала кулачки.

— Что это? Конюшня? И где мой сюрприз?

— Здесь, — сказал Петри, сняв шляпу и взмахнув ею, словно рассказчик историй. — Плата в десять медяков, честное слово.

Он раскрыл ладонь, чтобы она могла увидеть деньги.

Девушка чуть расслабилась, но не приблизилась к Петри, несмотря на его поклон и еще один взмах шляпой.

— Петри, ты хороший парень, но, боюсь, ты неправильно меня понял. Я проститутка и останусь таковой до смерти. Но я не сплю с детьми. Ты еще не вырос, парень. Подойди ко мне через год или два, когда подрастешь, и мы оба сможем получить от этого удовольствие.

— Но… я вполне взрослый. — Петри старался изо всех сил, чтобы его голос звучал достаточно низко для мальчишки.

Глаза Эмеральдины сузились вновь.

— Если это так, Петри, значит ты — гном. Если с детьми я не сплю, заботясь о них самих, то с гномами не ложусь из соображений гордости. Как ты наверняка знаешь, это наши обычные требования. Ну что, ты вправду гном, притворяющийся мальчишкой? Уверена, что мастер Геримар, давший тебе работу из жалости, как сироте, с интересом узнает…

Петри почувствовал раздражение. Такая новость стала бы катастрофой. Кроме того, он был не гномом, а всего лишь очень невысоким мужчиной.

— Нет! Я не гном! Я просто… Один парень в доках сказал, что спал с женщиной, а он всего на полгода старше меня! — Тот был старше лишь внешне, поскольку на самом деле в прошлый сезон засухи Петри исполнилось тридцать.

Девушка фыркнула.

— Если ты имеешь в виду Кательберта, то ему пятнадцать, просто он очень молодо выглядит. И все время врет по поводу своего возраста. Но ты, юный Петри, — она подошла ближе, поднесла руку к его лицу и провела пальцами по щеке, остававшейся мальчишески гладкой благодаря удалению волос, — ты, парень, еще слишком юн. Я понимаю твое любопытство и ценю стремление заплатить мне. Вот что я скажу тебе: ты можешь посмотреть на все, что хочешь, на все, что ждет тебя, когда ты подрастешь, чтобы впоследствии первый взгляд на женское тело не отпугнул тебя.

Девушка вплыла в конюшню; Петри ввалился следом, не смея даже прикоснуться к ее бедру и к ложу, которое он приготовил из краденой соломы и позаимствованных простыней. Чуть меньшее, чем стойло для бегового таракана, оно могло стать уютным гнездышком для любовников.

— Садись здесь, — велела она, указав на дальний угол постели. — И будь хорошим мальчиком, даже не думай распускать руки. Это образование, а не развлечение.

Петри сел там, где она велела, проклиная суеверие, заставлявшее его притворяться мальчишкой. Не медля более, девица подняла полосатые юбки, обнажив сначала колени в ямочках, затем пышные белые бедра, затем — он вздохнул, когда она отвела юбки одной рукой и нащупала в корсаже ключ, открывавший доступ к заветным секретам.

— ПЕТРИ! Ленивое грязное отродье! Горшки все еще немытые!

При реве Геримара Эмеральдина поморщилась, дернула плечами и уронила юбки, а Петри вскочил на ноги.

— Лучше иди, мальчик, или потеряешь свою…

— Проклятье, ПЕТРИ! Если я найду тебя бездельничающим в теньке, то так наподдам твою тощую задницу, что будешь лететь до самых доков…

Петри в порыве вожделения бросился вперед, но Эмеральдина схватила его за руку, с силой разжала ладонь и вынула медяки, словно семечки из дыни.

— Ты ведь не собирался лишить меня заработка, — приторно молвила она, опуская монеты в карман в просторном рукаве.

Петри вырвался; ее смешок преследовал его в жарком воздухе, когда Геримар, огромный и пурпурный от ярости, схватил его за ухо, отлупил по спине поленом и швырнул в руки повара. Тот настучал Петри ложкой по голове и вскоре уже наблюдал, как парень отчищает самые грязные котелки, да так, что кожа слезает с пальцев. Петри отнюдь не обрадовался, услышав, что Эмеральдина и Геримар разговаривают. Скажет ли она хозяину про солому и простыни? Если да, то он точно покойник.

Солнце село, мягко источая насыщенный алый свет, но Петри работал до самой глубокой ночи, когда он, к удовлетворению повара, дочистил последний обеденный котелок. Геримар поймал его у двери.

— Ты бездельничал все утро. За это не будешь спать. Сиди до рассвета здесь или где-нибудь еще.

Петри нашел удобное место под кучей мусора через две улицы, но неудачи преследовали его и там: посреди ночи по улице пробежал карманник, за которым гнался один из городских ночных стражников, тяжелым топотом будя горожан. Петри проснулся, когда вор наступил на него и, споткнувшись, упал. Парень громко вскрикнул; карманник с проклятьями вскочил и бросился бежать. Петри с трудом поднялся, слыша более тяжелые шаги, и одной рукой нащупал что-то мягкое и комковатое. Полусонный, он не сообразил быстро отшвырнуть эту вещь в сторону, а схватил как раз в тот момент, когда из-за угла выбежал стражник.

Очень скоро он стоял перед сержантом стражи со связанными руками, а свидетельство грабежа лежало на столе. Богатый мешочек из бархата — женская сумочка, щедро украшенная вышитыми цветами и благоухающая духами, теперь была пуста: когда сержант ее открыл, на стол с мелодичным, но грозным звоном посыпались золотые терции и серебряные монеты местной чеканки.

— Ну что, парень, — начал сержант. Он был высок, грузен и явно с трудом застегивал пуговицы своей ярко-желтой формы. У стены позади него стояли двое мужчин, один сжимал рукоять плети. — Ты ведь маленький воришка, не так ли? Я видел тебя в «Днище-и-брюхе», шарившим в поисках медяков, — и это твоя работа, не сомневаюсь.

— Я не… это не…

— Ты хочешь, чтобы я поверил, что кто-то просто прошел мимо и уронил красивую женскую сумочку с золотыми и серебряными монетами тебе на голову, пока ты невинно… Что ты делал в том переулке, кстати?

— Спал, — ответил Петри.

— Спал! — повторил сержант таким тоном, что сразу стало ясно, как мало он верит в сказанное. — На куче мусора! Ну конечно! Когда все знают, что ты должен спать в конюшне «Днища-и-брюха». Если только Геримар не застукал тебя за воровством и не выгнал…

— Нет! — Петри попытался было придумать объяснение, которое спасло бы его от неприятностей, но затем сдержался, предположив, что стражники могли уже поговорить с его хозяином. — Он не выгонял меня. Просто сказал, что я не буду спать у него и должен вернуться только утром…

— Почему ты не можешь спать на работе? У него забиты все места?

— Я не знаю, — ответил Петри. — То есть я не знаю, все ли у него занято. Он просто сказал…

— И вот ты здесь с кошельком, полным золота и серебра. Если бы у тебя не было постоянного места работы у Геримара, парень, расплата оказалась бы мгновенной. Например… публичная порка и день в колодках.

Петри пытался выглядеть юным и жалким. Публичная порка обнажила бы правду — что он вовсе не юный мальчик, а очень маленький мужчина; некоторые назвали бы его гномом, уродом и закидали бы камнями. Всего ночь и день без средства для удаления волос, которое он с таким трудом и смекалкой раздобыл у ведьм с пустошей, — и появится щетина. А затем полетят камни… и он умрет, мучительно и верно. Так что выглядеть жалким и виноватым ему было совсем нетрудно. Правда, это не сработало — на лицах громил вокруг него симпатии не появилось.

Затем сержант поморщился и вздохнул.

— С другой стороны…

— С другой стороны? — пискнул Петри.

— Видишь ли, это все бега.

Петри ничего не видел, но был готов услышать что угодно, что вытащило бы его из этой передряги.

— Тараканьи бега, парень. Всего через несколько дней, на ежегодной встрече южного побережья. Мы думали, что у нас есть шанс в этом году. Старый Магготори, бывший стражник — наш человек, — принялся выращивать тараканов для бегов, когда вышел на пенсию. Сейчас у него есть отличный экземпляр, уже выигравший несколько бегов за городом, здоровый, хорошо натренированный. Он точно возьмет Кубок в нынешнем году… То есть мы так думали, когда поставили на это весь пенсионный фонд против тех тупых торгашей, которые полагают, что раз их лодчонки быстро плавают по морю, то сами они могут разбираться в скорости тараканов.

Петри уже понял, к чему все шло.

— Но?..

— Но теперь стало известно, что герцог Малакендра, никогда не удосуживавшийся послать сюда какую-нибудь из своих лучших тварей, соблазнился размером выигрыша и отправляет чемпиона, непобедимого лидера сотни забегов. И это именно тот таракан, которого купцы видели в другом месте и на которого ставят теперь.

— Почему вы говорите это мне?

— Потому что, как ты наверняка знаешь, у каждого таракана есть чистильщики — ты как раз работаешь на конюшне. Наверняка видел их, скребущихся в щелях, собирающихся стаями. И ты, может, заметил, что, если кто-то за обедом насыплет крошек, они придут, поедят, но все равно вернутся к одной и той же твари, так?

— Ну… да, так и есть.

— Мы посоветовались с магом Керсандаром, и он тайными средствами — запросив сумму, которую я тебе называть не стану, — выяснил и сообщил нам, что таракан герцога обязан своим проворством особой разновидности чистильщиков, неизвестной в этой местности. Герцог заполучил их яйца и поместил в свои конюшни, чистильщики теперь селятся на каждом из его собственных тараканов… и вот он послал чемпиона, чтобы уничтожить нас.

Петри посмотрел на руку, словно загипнотизированный полоской под ногтями.

— Умоляю, объясните…

— Не понимаешь? Беговой таракан использует чистильщиков, чтобы содержать шкуру в чистоте и убирать патоку, которую он производит по своей природе. Она накапливается и вызывает раздражение, из-за чего тараканы двигаются медленно. Но если мы возьмем у чемпиона герцога Малакендры его чистильщиков и отдадим их Магготори, то герцогский таракан уже не побежит — наш станет быстрее. И наш фонд будет спасен. Если нет — мы потеряем все. Никто из нас не способен найти повод, чтобы приблизиться к таракану герцога, нет ни малейшей возможности попасть в конюшни незамеченными. Но ты, мой мальчик, именно тот, кто нас спасет.

— Как?

— Известно, что таракан герцога с завтрашнего или с послезавтрашнего дня будет жить у Геримара. Ты точно получишь к нему доступ — у Геримара больше некому чистить конюшни. Если справишься с задачей, мы забудем о твоем воровстве, ведь ты так юн и можешь перевоспитаться…

Петри подумал, что точно умрет в случае неудачи, и потому быстро согласился сделать все, что в его силах. Сержант подержал его в здании стражи до тех пор, пока не пришло время возвращаться к Геримару.

— Ты свободен, — сказал сержант. — Ступай домой. Уверен, что ты не сказал нам всей правды, но это не имеет значения, если ты справишься со своей задачей.

Перед рассветом Петри скорчился у главной двери «Днища-и-брюха» — с вымытым лицом, причесанными волосами и шапкой, щегольски сдвинутой набекрень. Когда Геримар распахнул дверь, Петри вскочил и поклонился — раз, другой, третий, то и дело роняя шапку в пыль.

— А, это ты, шельмец! — прогудел хозяин. — Значит, хочешь работать?

— Всем сердцем, — ответил Петри.

— Мне нужны твои руки. На работе. Можешь начать с чистки конюшен — к нам едет ценное животное.

Он провел Петри через главную залу на первом этаже гостиницы, и тот не смог улучить ни секунды, чтобы стащить хоть крошку из бара.

Продолжая говорить, хозяин шел к конюшне:

— Знаменитый беговой таракан герцога Малакендры здесь — и высокая плата за исключительное пользование всей конюшней. Каждое стойло следует вычистить, подмести и выскоблить. Не должно остаться ни навоза, ни паутины, никакой грязи. Вот сюда накидай соломы. Чуть позже я проверю твою работу. Разумеется, эта тварь выиграет. Так что, по обычаю, мне придется поставить все свое имущество, включая гостиницу. Ты можешь заработать себе на хлеб с сыром, если справишься.

Когда Геримар удалился, Петри прокрался в конец ряда, откопал маленький горшочек со средством для удаления волос и нанес его на лицо и тело. Колючие волоски, уже выросшие на коже, тотчас отпали. Затем он приступил к работе, хотя живот прилипал к спине от голода. Но выбора не оставалось. Он мысленно произнес множество проклятий в адрес Геримара. Впрочем, если бы тот заболел или умер до прибытия герцогского таракана, полицейские расправились бы с Петри.

Когда Геримар вернулся, слуга очистил все конюшни и на высоту локтя заполнил соломой стойло, на которое указал хозяин. Петри поклонился, сняв шляпу и махнув ею.

— Видите, добрый хозяин, я сделал все, что вы сказали, до последней мелочи. Прошу, господин, можно мне хоть что-нибудь съесть?

Геримар сунул руку в солому.

— Глубже, — сказал он, — в два раза. Я имел в виду по локоть не мальчишки, а мужчины. Ты так же туп, как и ленив? Сделай это и ступай себе на кухню. По крайней мере, можно будет считать, что ты поработал.

Бормоча что-то себе под нос, но не громче, чем урчало у него в животе, Петри добавил соломы, пока не зарылся в нее по плечо, а потом пошел к кухне, где повар, не глядя, вручил ему половину ломтя хлеба и кусок твердого сыра с каемкой плесени.

Слуга уже съел изрядную часть своего ланча, когда прибыл таракан герцога, окруженный облаченными в ливреи погонщиками. Каждый держал по веревке из паутины песчаного паука, которые опутывали тварь. Их черно-белые ливреи и красные гольфы оттеняли блестящие алые надкрылья таракана, покрытые серебряным орнаментом. Личный главный хранитель тараканов герцога двигался впереди, на нем была широкая шляпа с черными и белыми перьями, белый плащ с черной окантовкой и белым мехом песчаного паука, алая рубашка с длинными рукавами и мешковатые черные штаны, заправленные в алые ботинки. Он вел вьючное животное, нагруженное кулями с тараканьей приманкой, которая заставляла тварь идти следом.

Геримар, кланяясь и расшаркиваясь изо всех сил, провел их в конюшни; хранитель велел помощникам следовать за ним, и большой таракан протиснулся через двери в приготовленное для него стойло.

— Нам нужен сборщик экскрементов, — сказал хранитель тоном, предполагавшим, что Геримар должен представить целую толпу таковых на выбор.

Хозяин схватил Петри за плечо и вытолкнул вперед.

— Вот, добрый господин. Его зовут Петри. Умный парень, сделает все в точности, как вы скажете.

Хранитель уставился на Петри так, словно тот был грязью на башмаках.

— Ну… если это лучшее, что у тебя есть… Ты, парень, станешь делать в точности то, что тебе скажут, и ничего больше, понял? И чтоб никаких сплетен о Великолепном в городе!

— Никаких, господин, — ответил Петри.

— И никаких подслушиваний!

Петри попытался изобразить ужас, который вроде бы удовлетворил хранителя. Тот повернулся к Геримару.

— Мне нужна лучшая комната. Мои погонщики останутся с чемпионом и будут спать в конюшне. Кормить их нужно тут же.

— Конечно, — откликнулся Геримар. — Сюда, добрый господин.

Остаток дня погонщики помыкали Петри, словно персональным слугой. Ему пришлось заполнить стойло напротив таракана соломой, постелить простыни, принести ведра с водой; они велели достать блюда, которых не было в меню, и пожаловались на качество посуды. Все это время у Петри не возникало особой необходимости подслушивать, потому что погонщики болтали так, словно у слуги вовсе не было ушей. Он узнал массу сплетен о дворе герцога: с какими девушками кто переспал, кому кто симпатизировал, когда герцогиня должна была родить следующего ребенка и какие слуги обманывали дворецкого. Единственное, что показалось интересным Петри, так это история о недавней болезни и смерти придворного шута-карлика.

— Такая простая жизнь, — сказал один. — Кормиться со стола самого герцога, пить эля столько, сколько влезет, — и все за разыгрывание из себя дурака и за позволение людям смеяться над собой.

— Мне бы такое не понравилось, — ответил другой.

— За еду каждый день и эль? Да они могли бы хохотать над чем угодно, и я посмеялся бы вместе с ними.

Петри был полностью согласен с последней репликой, но не видел для себя возможности попасть на службу к герцогу. Его знали как безбородого юнца без особых талантов, способного лишь убирать солому, навоз и горшки. Как он мог проявить себя, не рискуя при этом оказаться убитым?

Следующим утром, когда погонщики вывели таракана из города на тренировку и Петри понадеялся немного поспать, один из стражников вошел в гостиницу и потребовал отослать эля в здание стражи. Геримар подозвал слугу.

— Возьми тачку и постарайся не повредить ни ее, ни бочонок, не то дорого поплатишься.

В сопровождении стражника Петри дотолкал тачку до стражницкой.

— Расскажи мне все, — велел сержант, когда бочонок был поставлен на стол и откупорен. Командир принялся тянуть эль через усы. Никто не предложил Петри ни глотка.

Парень рассказал то немногое, что знал: продемонстрировал размеры существа, назвал его кличку и описал, как за ним ухаживали.

— Что ж, ладно. Сначала нам потребуется катышек его фекалий. Затем мы дадим тебе приманку для чистильщиков и кувшин, куда их можно будет спрятать. Положи приманку на горлышко, и они сбегутся на запах.

— Да погонщики не дадут мне и прикоснуться к твари… как я должен достать ее чистильщиков?

— Ну, ты же собираешь ее дерьмо… И для этого наверняка приближаешься.

— Нет. Сперва они выводят ее на тренировку — и только затем мне разрешают заходить в стойло. И погонщики спят в конюшне вместе с тварью, она все время под охраной.

Сержант обменялся взглядом со своими людьми.

— Все равно может сработать. Мы возьмем фекалии, сделаем наживку — и тогда… Ты приносишь им еду, так ведь?

Петри кивнул.

— Тогда тебе придется опоить их. — Сержант вытащил из-под стола ящичек, порылся в нем и достал плоскую бутылку с притертой пробкой. Этикетки на ней не было. — Смотри, этим вечером нальешь по глотку в еду или питье каждому погонщику. Даггарт заберет образец фекалий на утреннем обходе. Когда закончишь свою работу и гостиница закроется, один из нас будет стоять у конюшни на страже с банкой приманки.

— А что если погонщики заподозрят неладное?

— Не заподозрят. Волшебник Керсандар состряпал нам это мощное снотворное, его не сможет обнаружить никто, кроме другого мага. Очень полезно для случаев, когда… — Сержант резко замолчал, вспыхнув. — Не важно. Воспользуйся им сегодня; бега назначены на послезавтра, времени хватает, чтобы избавить таракана от его чистильщиков, но недостаточно, чтобы герцог что-нибудь пронюхал из своей твердыни.

Петри положил бутыль в карман куртки, побежал обратно в гостиницу и вернул тачку ворчащему Геримару.

— Тащи сюда свою задницу. Иди проверь, чистое ли стойло, — велел хозяин. — Они скоро вернутся с пробежки.

Петри нашел всего два катышка фекалий и вынес их аккурат в тот момент, когда погонщики ввели таракана в ворота.

— Как раз вовремя, добрые господа, — сказал Петри, кланяясь. — Я принесу вам ваш ужин.

— Плохая мысль, — сказал один из погонщиков. — Слишком уж ты грязный. И повару скажи, чтобы не трогал наши подносы, понял?

Главный хранитель к тому времени уже вошел внутрь; погонщики ввели Великолепного в стойло. Петри, пока нес катышки через двор к навозной куче, мысленно пожелал, чтобы у них на ногах, руках и яйцах вскочили волдыри. Затем он побежал на кухню. Даггарт вошел в гостиницу, подтягивая пояс и вертя палкой так же, как делали все стражники каждый день. Петри не обратил на него внимания. Повар ставил на подносы миски с нарезанным мясом в подливке, чашки с прожаренными насекомыми, вареные овощи и куски горячего хлеба.

— А вот и ты наконец, — сказал он.

— Господин повар, погонщики хотят, чтобы их обслуживала девушка, а не я.

— Неудивительно. Мальчишки всегда грязные, — отозвался тот. — Твой вид и запах у любого отобьет аппетит.

Петри тяжело вздохнул.

— Мне нужно найти одну из девчонок… — Повар отвернулся, ругаясь.

Петри вытащил бутылку, влил по два глотка жидкости в каждую из порций мяса и овощей, а затем с большой осторожностью плюнул туда же и размешал все грязным пальцем. Если их затошнит… никто его не заподозрит. Оставшееся зелье парень вылил в кувшин с элем.

Петри шел по двору со связкой колючего хвороста для кухонной печи, когда наконец появилась одна из девушек, жалуясь, что не может тащить за раз столько подносов. Повар стал кричать, служанка заорала в ответ, в результате появилась еще одна девица. Вдвоем они отнесли еду в конюшню.

Дело уже близилось к вечеру, когда Петри почистил последний из горшков, достал скудный ужин, в котором не было ни мяса, ни подливки, и услышал, как звякнула за спиной щеколда на кухонной двери. Он отправился через двор к прачечной, откусывая от ломтя черствого хлеба и добавляя проклятий к уже накопившейся груде, которую он хотел бы обрушить на голову повара, разжившись достаточной суммой, чтобы заплатить волшебнику. Со стороны конюшни Петри услышал дружное сопение: по крайней мере, двое погонщиков спали, а остальные, возможно, просто не храпели.

В прачечной слуга ослабил рейки и открыл окошко, якобы защищенное от воров, после чего бесшумно двинулся вдоль стены к дальней части конюшни, где и обнаружил сержанта и нескольких стражников с глиняным горшком. Чистильщики должны были клюнуть на наживку, так что сосуд сверху закрывала ткань, а на ручке для удобства висела веревка. Петри обвязал ее вокруг пояса.

Двое мужчин подняли его, чтобы он смог достать руками до края крыши. Петри подтянулся и залез на скат, покрытый обшарпанными досками, черепицей, кровельной дранкой, ветками и колючим хворостом. Геримар, не желавший тратить ни медяка без крайней необходимости, настоял, чтобы крыша его конюшни таким образом вентилировалась, делая здоровее ночевавших внутри существ. Петри отвязал от пояса веревку и, обернув петлю вокруг доски, заранее отодранной от крыши, вернул ту на место, чтобы никто ничего не заметил.

Медленно и осторожно он двинулся вперед, проверяя каждый участок пути, казавшийся ненадежным, избегая малейшего шума, который могли бы услышать погонщики внизу — на случай, если кто-то из них не напился снотворного. К счастью, фосфоресцирующие сферы, используемые против воров, давали достаточно света, чтобы сделать видимой крышу, так что Петри не провалился.

Что-то прошуршало внизу. Петри посмотрел через одну из многочисленных щелей на огромного таракана, неустанно двигавшегося в своей клети. Серебряные письмена виднелись на изящных надкрыльях там, где должен был сидеть наездник. Таракан поднял их, высвободив прозрачные нижние крылья, взмахнул ими — и странный, жутковатый запах, тяжелый и одновременно соблазнительный, добрался до ноздрей Петри. И тут в первый раз парень увидел блеск чего-то, двигающегося по телу большой твари. Вероятно, это и были чистильщики. Он подобрался как можно ближе к таракану. Длинные чувствительные антенны шевельнулись, одна почти достала до крыши.

Петри передвинул кусок дранки рядом с собой — теперь он мог видеть погонщиков в ливреях, спящих в стойлах напротив большого таракана. Зелье сработало, или, по крайней мере, было похоже на то. Петри неуклюже заскользил по склону крыши, отвязав веревку, на которой висел кувшин с приманкой. После опасного спуска он взял кувшин, вытащил пропитанную приманкой тряпку, уже завязанную жгутом, и понюхал ее, но ничего не ощутил, кроме слабого тараканьего запаха, хотя сержант клялся, что средство привлечет чистильщиков лучше, чем сама тварь.

Он стал опускать приманку через проделанную между двумя досками дыру, пока та не коснулась тела Великолепного прямо там, где на скачках располагался наездник. Переднеспинка — вот как это называлось, по словам сержанта. Нервы там были перерезаны, чтобы таракан рефлекторно не раскрывал крылья при ощущении веса наездника.

Антенны существа шевелились, но больше оно никак не реагировало. Петри стало интересно, мог ли таракан почуять наживку так же, как чистильщики. Он начал считать, как ему и велели. Сперва ничего не происходило, затем по всему телу таракана прошла легкая рябь. Вероятно, это были чистильщики. Шнур начал дергаться в руке, пока существа заползали на ткань. Нижний конец оказался весь покрыт ими, пытавшимися залезть наверх и добраться до приманки. Когда Петри наловил достаточно, он потянул шнур вверх, ровно и не слишком быстро.

Самой трудной задачей было протащить тряпку с добычей через дыру в крыше так, чтобы чистильщики не свалились вниз. Как только все получилось, он палкой затолкал жгут в кувшин, закрыл его тканью, привязал кувшин к поясу и пополз обратно по крыше к задней стене конюшни, где и спустил добычу сержанту. Когда он приземлился в переулке, сержант и его люди уже были далеко; слуга безо всяких проблем вернулся в прачечную и, прежде чем растянуться на полу, поставил на место рейки на окне.

На следующее утро Петри проснулся от криков, полных беспокойства и гнева. Кто-то пинком распахнул дверь прачечной.

— Нет, он здесь! — Это оказался один из погонщиков. — Тоже дрыхнет. Вставай, тараканье дерьмо! Выходи. Мы ищем свидетельства.

— Свидетельства?

Что-то зачесалось у Петри в волосах, и он мгновенно уверился, что это чистильщик, который докажет его виновность. Он постарался не чесаться.

— Это ты отравил еду, которой нас вчера кормили? — спросил погонщик, встряхнув его за плечо. — Ничего нельзя было заметить в той отвратительной жидкости, которую тут называют элем…

— Постойте-ка, — вмешался Геримар. Петри заметил, что хозяин опять стал пунцовым. — Господин, это оскорбление. С моим элем все в порядке. Мы сами варим его, он отличного качества…

— Варите из грязных носков и ночных горшков, судя по вкусу, — отозвался погонщик, все еще держа Петри. — Если в нем было не снотворное, значит яд. Никто из нас не уснул бы на страже без…

Погонщик встретился глазами с герцогским главным хранителем, который, в соответствии со своим положением, спал в лучшей комнате гостиницы.

— Давайте рассмотрим все возможности, — сказал главный хранитель. — Наш хозяин не имел счастья сравнить свой эль с тем, что варят при дворе герцога, но, хоть он и хуже герцогского, я нашел, что его вполне можно пить, — в нем есть действительно интересная нотка ягод делукина и легкий привкус униолы.

На лице Геримара сменилось несколько выражений, и наконец оно скривилось в нервной ухмылке, которая, как посчитал Петри, имела отношение к отряду главного хранителя, его оружию… и толстому кошельку на поясе.

— Теперь по поводу мальчишки, — произнес хранитель. — Мальчик, ты приносил прошлой ночью еду, как всегда?

— Н-нет, — ответил Петри. — Они — погонщики — попросили, чтобы их обслуживала девушка…

— Ах, они попросили! — Главный хранитель одарил своих людей взглядом, полным презрения. — Они не уточняли, что девушка должна быть симпатичной?

— Нет, нет, — встрял один из погонщиков. — От мальчишки несет дерьмом, и мы просто не хотели, чтобы его грязные пальцы касались нашей еды. Девушки, что работают внутри, они чистые. А мы были голодны и не хотели ждать.

— Вы хоть мылись перед едой?

— Да, хранитель…

— Конечно, хранитель…

— И где был мальчишка, когда служанка принесла вам ужин?

Погонщики этого не знали, но, когда опросили всех слуг, свидетельство повара оказалось решающим: Петри пришел сказать ему, что мужчины пожелали тем вечером заменить его служанкой, повар согласился, что парень воняет тараканьим дерьмом, и отправил его собирать дрова для утренней готовки. Затем он поймал Пекантию, та заявила, что работа слишком тяжела для нее, и потому ей стала помогать Скиллинта. Обе девчонки вернулись чуть позже, красные и хихикающие… Да, он видел, как Петри складывал хворост у печи.

— Они… — Хранитель вновь воззрился на своих людей, и те нервно заерзали. — Так, отпусти мальчика, Джост. Предположим, кто-то действительно подсыпал снадобье в вашу еду — если, конечно, вы не свалились от слишком большой дозы уникального эля мастера Геримара и не веселились с девушками, — но это явно не мальчишка.

Погонщик отпустил плечо Петри и оттолкнул того в сторону. Геримар указал на парня:

— Отправляйся подметать. Если, конечно, добрые господа не хотят, чтобы стойло таракана было вычищено немедленно…

— Нет! — одновременно выпалили все погонщики.

Главный хранитель тут же продолжил:

— Чемпион не в себе этим утром — возможно, немного раздражен, и лучше некоторое время не пускать к нему незнакомцев.

— Он заболел? — спросил Геримар. — А как же бега?..

Его лицо заметно побледнело. Петри знал, что хозяин думал о сделанной им ставке.

— К забегу он будет в порядке, — уверил Хранитель. — Спортивные тараканы всегда доставляют некоторые проблемы. Единственное, чего мы боимся, — это саботажа. Я подозреваю, что мои погонщики просто напились прошлой ночью и алкогольные пары воздействовали на дыхательные отверстия таракана. Сегодня, — он взглянул на своих людей, — не подавайте им ничего, кроме простой воды и хлеба. Это прочистит им головы.

Остаток утра Петри подметал и убирался, выносил ночные горшки, чистил их — и все это время слушал. Две девушки разрыдались, когда их обвинили, и принялись отрицать даже очевидное: на обеих были следы вчерашнего свидания — всё выдававшие маленькие синяки и ожидаемые покраснения, а также обнаружившееся в нарукавных карманах серебро, которого Геримар им, разумеется, не платил.

Хозяин был в ярости. Как подозревал Петри, не потому, что девушки решили подработать в стенах его гостиницы, а потому что они не поделились с ним. Он забрал у обеих деньги, чтобы проучить их. Служанки сверлили взглядами спину толстяка и о чем-то шептались. Геримар велел принести бочонок эля, из которого наливали погонщикам, но Петри его уже как следует ополоснул.

— Повар сказал помыть всю посуду, — заявил он.

Геримар свирепо воззрился на него.

— Не строй из себя святую невинность, парень. Ты кое в чем виноват, не думай, что я этого не знаю! Крадя сахар из кухни или лапая за моей спиной девчонку… следи за собой.

Петри решил, что будет лучше ретироваться, и домыл все комнаты наверху, не присвоив ни одного медяка тамошних постояльцев.

До конца дня он наблюдал, как погонщики входят в конюшни и выходят наружу. По их зову он приближался к дверям, принося воду или унося мокрые полотенца, чтобы высушить их на солнце.

— У чемпиона лихорадка? — спросил Геримар у одного из мужчин, когда сам в очередной раз появился у конюшни. — Не будет ли ему лучше на открытом воздухе двора?

— Нет, — ответил хранитель. — Ему просто немного неудобно, и мы разминаем ему спину… в том месте, где надевается седло.

Петри слышал, как изнутри доносилось шуршание, словно таракан скребся в соломе, а не стоял, как обычно.

Место, куда надевается седло? То самое, которого так долго касался жгут с приманкой? Было ли дело в приманке или в том, что Петри собрал слишком много чистильщиков?

Позднее в тот же день Петри вышел еще раз с большим кувшином эля для отряда стражников — те снова обратились в «Днище-и-брюхо», заказав доставку, — и рассказал сержанту обо всем, что видел и слышал.

— Хороший доклад, парень, — похвалил сержант. — Ты не думал стать стражником, когда вырастешь?

— Э… нет, господин…

— Это хорошо, поскольку ты пока слишком юн и к тому же подворовываешь. Но для тебя может теперь найтись работа, раз ты продемонстрировал свои таланты. Если таракан герцога проиграет и Геримар обанкротится, тебе придется искать себе другое занятие, а я не хочу, чтобы парень с такими способностями стал чистить карманы.

Другими словами, понял Петри, даже после всего сделанного ему не удастся избавиться от внимания сержанта.

Наконец наступил долгожданный день забега, и население города столпилось вдоль древней дороги, когда-то построенной для соревнований колесниц, но теперь приспособленной для бегов гигантских тараканов. Геримар ушел рано, чтобы занять места в ложе купцов. Петри попытался вновь улизнуть через окно прачечной с парой деревянных жетонов в кармане, которые стащил и надеялся выменять по дороге на выпивку. Но снаружи оказался ухмылявшийся стражник, который крепко взял Петри за воротник и всю дорогу вел его.

Тараканы, в отличие от других животных, на которых тысячелетиями ездили люди, никогда не испытывали желания ни бегать, ни преследовать добычу. Напротив, они бежали, только если преследовали их. На небольших скачках в качестве таких погонщиков использовали менее дорогих существ, так что самые медленные беговые тараканы доходили до финиша. Но на более важных мероприятиях — вроде нынешнего — владельцам приходилось нанимать гигантскую землеройку и обеспечивать нужное количество тараканов для ее пропитания. Это была вынужденная мера, поскольку землеройки могли напасть и на людей. Только наевшись тараканов, они становились спокойнее и позволяли надеть на себя намордник.

Тараканы бежали по заданному маршруту потому, что им подрезали крылья и они не могли летать, а еще потому, что вогнутые заборы давали их жокеям преимущество, если твари пытались забраться наверх. Несколько лебедок, закрепленных на седле, позволяли наездникам контролировать передние лапы тараканов.

На параде перед бегами команды погонщиков проводили тараканов мимо клетки на колесах, в которой сидела землеройка, чтобы те почувствовали ее запах и поняли опасность. Зверь Магготори, по кличке Арест, сверкавший, как золотая монета, прошествовал мимо бесновавшейся землеройки, высоко поднимая лапы и дергая антеннами. На ставках его оценивали как второго. Петри никогда его раньше не видел. Таракан был длиннее и тоньше, чем Великолепный, но двигался плавно, несмотря на волнение. Дальше вышел темно-коричневый скакун управляющего гаванью — надкрылья этого таракана были бирюзового цвета.

— Никакой угрозы, — сказал сержант. — Существовала бы некоторая опасность, будь это бег на короткую дистанцию. Но на длинной ему не выдержать. Хотя на него тоже ставят деньги.

Следующим шел тусклый рыжевато-коричневый таракан. Его жокей нервно смотрел на землеройку.

— Этому придется бежать очень быстро, когда тварь поймают, — ухмыльнулся сержант. — Он знает, что едет на самом медленном таракане из всех. Спорю, он пытался разорвать контракт.

Главный хранитель герцога появился, ведя Великолепного, чьи угольно-черные надкрылья сияли на солнце серебряными завитками. Следом шли погонщики в официальных ливреях. Таракан, которого приходилось толкать, остановился, поднял одну лапу и согнул ее. Надкрылья поднялись, насколько возможно, и выпустили прозрачные крылья; голова качнулась из стороны в сторону. Жокей, тоже одетый в ливрею герцога, перебирал веревки.

— Они заставляют его это сделать, чтобы он побольше испугался и побежал быстрей, — сказал кто-то за спиной Петри.

— Ну не знаю… — прозвучал ответ. — По мне, так выглядит жалко.

Рука сержанта еще крепче сжалась на воротнике Петри; он ничего не сказал.

Пятый таракан, светло-коричневый с зелеными полосками, просто нарисованными, а не вырезанными, проковылял мимо клетки с землеройкой — его тащили погонщики.

Теперь, стоя на исходных позициях, тараканы яростно шевелили антеннами и пытались рвануть с места, но мешали путы на лапах. Когда взмахнул флаг, погонщики отпустили веревки, а в двух сотнях шагов от них открылась клетка с землеройкой.

Толпа взревела. Таракан управляющего гаванью рванул вперед и возглавил гонку. Арест шел прямо за ним. Великолепный, сначала бежавший на одном уровне с Арестом, несмотря на бешеные усилия погонщика, быстро начал сдавать вбок и тереться об ограждение, словно собака, пытающаяся унять зуд. Он бежал быстро, но по более длинной дистанции, чем остальные. К тому времени, когда жокей сумел вернуть таракана на середину тропы, было поздно — землеройка оказалась уже совсем близко. Испуганный, он все равно несся вперед, ему даже удалось обогнать самого последнего таракана, тускло-коричневого, а затем перед очередным поворотом — еще одного. Далеко впереди таракан управляющего гаванью уступил лидерство Аресту. Великолепный продолжал его настигать, он обошел таракана управляющего гаванью, но даже со своего места Петри видел, что Арест идет спокойнее, не тратя сил на взмахи надкрыльями. Более быстрый Арест приник к земле, двигаясь рядом с Великолепным, и вновь вырвался вперед. Герцогский таракан еще раз попробовал его обогнать, когда твари приблизились к следующему повороту.

Голова к голове неслись они, перебирая лапами так быстро, что их почти невозможно было разглядеть. То красный, то золотой вырывался вперед. Далеко позади оставшиеся три таракана явно сошли с дистанции, и землеройка отхватила лапу одному, прежде чем настичь другого. Жокей спрыгнул и изо всех сил понесся за защитную ограду — успел, к разочарованию зрителей.

Петри смотрел на все это с интересом, а сержант ни на секунду не ослаблял хватку. Парень прекрасно знал, какая судьба ждала его в случае проигрыша Ареста. Он сделал все, о чем его просили, но этого оказалось недостаточно для спасения. А в ложе купцов сидел его наниматель — он разгневается, если проиграет Великолепный. Не важно, что Геримар понятия не имел об истинной вине Петри; в любом случае он будет достаточно зол, чтобы превратить жизнь парня в ад.

— Убери его, — пробормотал сержант над головой Петри. — Убери его от этой твари…

— Господин, от землеройки? — спросил Петри. — Они довольно далеко…

— Нет, дурак, от Великолепного! Плохо, что они так близко…

А на трассе тем временем два таракана неслись во весь опор, и Арест медленно вырывался вперед… на ладонь… на локоть…

Жокей Великолепного нагнулся вперед, подхлестывая таракана… и вдруг блестящее облако поднялось с Ареста и осело на его противнике. Наездник замахал руками, словно человек, отмахивающийся от роя пчел, и чуть не свалился на землю.

— Пусть его заберут все демоны в аду! — сказал сержант. — Мы его предупреждали!

— Кого предупреждали? — спросил Петри. — Что случилось?

Но прежде чем сержант успел объяснить, он и сам все понял. Чистильщики, перенесенные на Ареста, почувствовали рядом запах своего хозяина — из-за бега выделение секрета усилилось — и попрыгали обратно. В следующее мгновение они как будто исчезли, зарывшись в щели в панцире Великолепного, чтобы почистить его. Таракан замедлился, а затем и вовсе остановился, в то время как Арест продолжил гонку и вскоре пересек финишную черту. Несмотря на все старания жокея, герцогский таракан замер на трассе, вытянув антенны. Петри представил, какое облегчение испытывала тварь… все эти чистильщики делали свою работу, и чувство блаженства пересилило страх.

Таракан управляющего гаванью, едва-едва опережавший землеройку, но уже изрядно удалившийся от тех тварей, которых сожрала преследовательница, пронесся мимо Великолепного. Слишком поздно чемпион почувствовал опасность; слишком поздно он собрал свои длинные лапы и попытался бежать… слишком поздно и слишком медленно.

Радостные крики толпы в честь победителя смолкли, пока люди созерцали немыслимое… Лапа за лапой лучший герцогский таракан исчезал в пасти землеройки; жокей храбро попытался отбить его, но разъярившаяся землеройка оторвала ему ногу. Дюжина мужчин с оружием бросились спасать жокея, но тот умер прежде, чем успели найти целителя. А здоровенный таракан был сожран целиком. Герцогский главный хранитель швырнул на землю украшенную перьями шляпу и принялся топтать ее с яростными криками; погонщики сгрудились в кучу, горестно завывая.

— Ну что, — сказал сержант, наконец ослабляя хватку, — как я и сказал, парень, пришло время уладить дела с Геримаром и обдумать свои возможности. Если придешь к нам, работа будет не тяжелее, а у тебя появятся шансы стать стражником, когда подрастешь.

А когда он не подрастет, они начнут интересоваться почему; а выяснив…

Петри нацепил на лицо улыбку.

— Правда? Но мне нужно забрать свои вещи у мастера Геримара, прежде чем…

— Прежде чем он придет в себя и достанется всем, — отозвался сержант. — Хорошо. Иди. Я побуду здесь — на случай, если хранитель решит подать официальный протест, это на него похоже. Впрочем, он не сможет ничего доказать. Приходи к зданию стражи после заката… Вот тебе несколько монет в доказательство честности моего предложения. Больше не кради кошельки… — И он отсчитал пять медных кругляшков.

— Нет, мой господин! Я и не думал о таком! — Петри взял деньги, повернулся и локтями стал проталкиваться через толпу. Этого было недостаточно для ночлега или хорошего ужина, но больше, чем у него появлялось с тех пор, как Эмеральдина забрала все сбережения. И… ни Геримар, ни сержант не были сейчас на своих местах.

Вот и представился случай надуть их обоих. Пришло время покинуть город: один год без внешних изменений еще возможен для мальчишки, а вот два — уже многовато. К тому же он хотел бы найти место, где не зависел бы от магического зелья.

Наверняка вся стража сейчас вышла на улицы, оставив свое помещение запертым, но без охраны. Запертым — но уязвимым перед мужчиной ростом с мальчишку, обладающим определенными навыками. В столе сержанта в ящике лежал бархатный кошелек и его драгоценное содержимое. Петри спрятал его в карман куртки, нацарапал инициалы Геримара на одном из деревянных жетонов и уронил его на пол, слегка подтолкнув под стол рядом с бронированным ящиком. Он оставил царапины вокруг замка, словно безуспешно пытаясь открыть его. Затем он вновь запер здание стражи и отправился к «Днищу-и-брюху».

Главную залу заполнил народ, вернувшийся с бегов, — люди прихлебывали эль и обсуждали увиденное и услышанное. Служанки носились туда-сюда, тут же была половина дамочек из «Дома услад» тетушки Меридель, включая Эмеральдину — источник всех сегодняшних проблем Петри.

Геримар, однако, отсутствовал. Наверняка спорил с букмекерами по поводу своих потерь и всего того, что ему некогда принадлежало. Он также мог поругаться с главным хранителем и отсутствовать еще не один час.

Петри скользнул в личные комнаты хозяина и оставил кошелек под матрасом, забрав из него лишь две золотые монеты. Затем наверху, в комнате хранителя, он обнаружил — как и ожидал, — что мужчина спрятал запас монет в своем ночном горшке и пометил их обычным дилетантским способом, нацарапав инициалы между головой принца и девизом. Их было достаточно просто стереть, но у Петри имелась идея получше. Он забрал все монеты, кроме одной, завернул половину из них в тряпку, чтобы не звенели, и убрал под рубашку, на спину, закрепив веревкой. Одну монету, серебряную, Петри зажал в руке. Другую половину парень присоединил к остальным деньгам, спрятав в куртке.

Спустившись вниз с горшками в руках, словно он, как прежде, работал, Петри посмотрел, не вернулся ли Геримар. Еще нет… и это было очень хорошо. Тряпка с монетами хранителя отправилась под подушку хозяина; Петри вышел из комнаты Геримара с тремя ночными горшками на случай, если кто-нибудь заметил его там, и покинул здание через заднюю дверь, чтобы вылить нечистоты в яму. Затем он соскреб инициалы хранителя с монет и запачкал их, чтобы те не слишком блестели.

Главный хранитель тоже еще не вернулся. Петри представил, как он и его погонщики спорят с сержантом, и улыбнулся. Не пришел еще и Геримар. Улыбка Петри стала шире. Ему нужно было совсем немного времени… Зайдя обратно в гостиницу, он опустил серебряную монетку с инициалами хранителя в нарукавный карман Эмеральдины, пока та вовсю целовалась с каким-то купцом, а потом направился в конюшню и достал горшочек с зельем.

Теперь пора было двигать к герцогу — попытаться получить работу шута. Петри пробрался через переполненную городскую площадь, остановившись лишь для того, чтобы купить себе фруктов в дорогу, продать горшок с зельем под видом средства для роста волос и наполнить пустую бутылку из горшка красильщика, а затем вышел через неохраняемые западные ворота. Когда воры будут обнаружены, его не окажется поблизости. Кто-нибудь сможет что-то заподозрить и обвинить его — но жетоны обнаружат у Геримара, и все свидетельства вины укажут на него же. Жадность и алчность трактирщика давно стали притчей во языцех. Впрочем, даже если все пойдет не так, мальчишку Петри никто больше не увидит.

К тому времени, как главный хранитель и его погонщики осмелятся вернуться ко двору герцога — лишь для того, чтобы тут же получить расчет, — один очень волосатый гном, известный благородным лордам как Отокар Петроски, будет уже вовсю шутить в зале герцога, каждую ночь выступая в шутовском костюме и колпаке с колокольчиками. С выкрашенными в голубой цвет волосами, подвязанными лентами и заплетенными в косы, с рыжей бородой, в которой звенит колокольчик, когда за нее дергает герцог, Петри ничем не будет напоминать того безбородого тощего мальчишку из «Днища-и-брюха». А его маленький рост никоим образом не помешает удовлетворению известных желаний… ведь отнюдь не все в Петри — маленькое.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я открыла для себя Джека Вэнса в старших классах, в те годы, когда запоем читала любую фантастику, какую только могла отыскать. В сравнении с прочими книгами произведения Вэнса, как и Старджона, показались мне экзотичными: его выдуманные миры настолько отличались от маленького городка на юге Техаса, насколько вообще можно вообразить. Позднее другие авторы отвлекли мое внимание от Вэнса, но именно его творчество стало красной нитью в гобелене прочитанной мной литературы. Мне кажется, именно из-за него однажды я потратила целое лето в попытках писать красными чернилами очень скверные истории.

Элизабет Мун

 

МАНИФЕСТ СИЛЬГАРМО

Люциус Шепард

Одним из древнейших и главных мотивов, управляющих людьми, является месть. В следующем стремительно разворачивающемся рассказе вы узнаете, как она привела покрытого боевыми шрамами воителя к краю Умирающей Земли… А заодно подтолкнула к краю и саму Умирающую Землю!

Из окна второго этажа таверны «Кампау», что стоит неподалеку от центра Каспара-Витатуса, за восходом солнца наблюдал Тьяго Алвес — манера подобным образом встречать рассвет стала просто массовым помешательством в эти самые последние из последних дней. Вначале появился слабый розовый лучик, нерешительно коснувшийся аметистового неба над горами Магнаца; затем вверх устремился клинок багрового света, словно окровавленный палец кого-то пытающегося выбраться из пропасти и цепляющегося за щели в камнях. И вот наконец показался солнечный диск, который как будто решил угнездиться между двух пиков, — раздутый и дрожащий, точно до половины наполненный водой воздушный шарик. Его цвет потускнел до светло-малинового.

Тьяго поморщился, увидев столь плачевное зрелище, и повернулся к окну спиной. Он был человеком могучего телосложения, на его руках, торсе и ногах вздувались бугры мышц, но при этом он двигался почти бесшумно и с ошеломительной ловкостью. И хотя внешностью он обладал весьма внушительной (если не сказать пугающей), от него разило этакой простецкой добродушностью, так что не слишком проницательные люди принимали его за недотепу. Каскад припорошенных сединой черных волос ниспадал на его лоб, резко обрываясь прямо над глазами — это была фамильная черта. Тщеславие побудило Тьяго выправить сломанные уши, но на его лице красовались все прочие вмятины и уродства, оставшиеся как память о долгих годах, проведенных на арене. Глазницы Тьяго пересекали многочисленные шрамы, а неоднократно сломанный за время карьеры нос приобрел вид забавного корнеплода; детишкам очень нравилось дергать за него и хохотать.

Облачившись в кожаные штаны и зеленую, как листва, рубаху, Тьяго спустился на нижний этаж таверны и вышел на бульвар Династий, лежащий в тени огромных монументов, а затем свернул в переулок, выходящий к воротам в городских стенах. Над водами Кзана кружили и дрались стрижи, вниз по течению резво шел двухмачтовик, направляющийся к устью реки. Энергичной походкой Тьяго зашагал по берегу, время от времени останавливаясь, чтобы размять мускулатуру; наконец, усмирив боль и ломоту в суставах интенсивной физической нагрузкой, он повернул обратно к воротам. Даже сиреневого цвета облака не казались чем-то примечательным на фоне причудливых городских шпилей — одни были увенчаны куполами, отделанными золотом и ониксом и украшенными декоративными навершиями; другие — башенками из витражного стекла, выложенного в виде полос либо завихрений; остальные же окутывало пламя, туман или скрывала завеса пространственных искажений, что указывало на основной род занятий живущего там волшебника.

Тьяго позавтракал оладьями со стридляничным джемом, расположившись в «Зеленой звезде», общем зале «Кампау» — освещенном лампами пыльном помещении, почти безлюдном в столь ранний час, с обшитыми резными панелями стенами, со скамьями, столиками и расписными окнами, изображающими картины прекрасных минувших дней и разные забавные сценки. Краска была нанесена на стекло столь густым слоем, что через нее едва просачивался свет немощного солнца. Тьяго как раз подумывал заказать себе еще и порцию жареного гляса, чтобы окончательно заморить червячка, но тут распахнулась дверь и в зал вошли четверо в замысловато закрученных тюрбанах. Новоприбывшие тут же проковыляли к его столику. «Волшебники», — догадался Тьяго, окинув взглядом отличительные украшения, прикрепленные к их головным уборам. За исключением одежд, все они были похожи, точно фасолины: одинаково низкорослые и худощавые, с бледными, одутловатыми угрюмыми лицами и коротко остриженными черными волосами. Ростом они отличались ну разве что на дюйм или два. Чуть запоздав, вошел и пятый, затворивший за собой дверь и прислонившийся к ней спиной, — сделав так, он серьезно ограничил Тьяго в выборе тактики и заставил насторожиться. Этот последний отличался от своих товарищей тем, что не шаркал ногами, а передвигался с юношеской проворностью, а еще он носил свободные черные штаны, куртку с высоким воротником, щегольскую широкополую шляпу (следует заметить: тоже черную, скрывающую лицо).

— Имею ли я удовольствие разговаривать с Тьяго Алвесом? — поинтересовался один из волшебников — мужчина, чьи глаза постоянно метались из стороны в сторону, не задерживаясь ни на одном предмете, словно пытались вырваться из плена его глазниц.

— Да, это я, — ответил Тьяго. — Но вот что касается того, получите ли вы удовольствие, сильно зависит от поведения младшего из ваших спутников. Он что, планирует помешать мне удалиться?

— Разумеется, нет!

Волшебник махнул молодому сопровождающему, и тот отошел от двери. Впрочем, Тьяго заметил, что с пояса щеголя свисает несколько ножей, а потому вовсе не спешил расслабляться.

— Я Васкер, — произнес волшебник. — А сей достойный муж слева от меня — Диссерл. — С этими словами он указал на человечка, чьи руки ни на секунду не останавливались и все время ощупывали тело, словно он пытался вспомнить, куда засунул свой кошелек. — Рядом с ним — Архимбауст. — Архимбауст кивнул и возвратился к прерванному занятию — то есть принялся неистово чесать свою ляжку. — И, разумеется, Пелейсиас. — Названный вдруг испустил горловой рык, становившийся все громче и громче, пока человеку все-таки не удалось, изрядно подергав головой и судорожно сглотнув, замолчать. — Если разрешите присесть, — добавил Васкер, — то, думаю, нам найдется что предложить вам для нашей общей выгоды.

— Садитесь, если вам так хочется, — отозвался Тьяго. — Я как раз собирался заказать тарелку гляса и, наверное, еще чаю с мятой. Можете тратить мое время сколько угодно, пока я буду есть. Но мне поручено довольно-таки срочное задание, и я не имею права от него отвлекаться, сколь бы многообещающими ни оказались ваши предложения.

— Скажите, разве может вас отвлечь тот факт… — Архимбауст перестал старательно скрести ногтями собственный локоть, — что наше предложение касается вашего родственника? Того самого, кого вы разыскиваете.

— Кугеля? — Тьяго вытер губы. — Он-то тут при чем?

— Вы же его ищете, верно? — заметил Диссерл. — Вот и мы тоже.

— К тому же мы на шаг впереди, — добавил Васкер. — Мы способны точно назвать его местонахождение.

Тьяго еще раз промокнул губы платком и посмотрел волшебнику прямо в глаза:

— И где же он?

— Великий Эрм. Деревушка под названием Йоко Анвар. Мы бы могли и сами отправиться туда и задержать его, но, как вы видите, нам несколько не хватает для этого физической силы. Тут нужен человек крепкий, как вы, например.

При этих словах он издал какой-то звук — с точки зрения Тьяго, выражающий презрение — и отвернулся.

— Мы можем перенести вас почти к самому Йоко Анвару за считаные минуты, — сказал Архимбауст. — Какой смысл предпринимать рискованное путешествие через Дикие пустоши, а затем еще терпеть неудобства и невзгоды при переправе через Ксандурское море?

— К тому же, избрав традиционные способы перемещения, вы можете не успеть выполнить работу, — добавил Диссерл. — Если Сильгармо не ошибся в своих последних вычислениях, у нас, вероятно, осталось лишь несколько дней до того, как солнце окончательно покинет небосвод.

Волшебники принялись оживленно обсуждать достоинства и недостатки манифеста Сильгармо. Васкер придерживался оптимистичного прогноза в два с половиной столетия, настаивая на том, что вычисления Сильгармо определенно свидетельствуют о значительном событии, которое произойдет на поверхности солнца, но вовсе не обязательно катастрофическом. Архимбауст оспаривал использованную методику предсказания, Диссерл оказался сторонником пессимистичного варианта, а Пелейсиас разразился целой гаммой скорбных стонов и хрипов.

Дабы прекратить их перепалку, Тьяго грохнул кулаком по столу — тем самым он заодно и подозвал служанку. И, только сделав заказ, он поинтересовался у волшебников, зачем те разыскивают Кугеля.

— Вопрос сложный, я бы даже сказал — мутный, — ответил Васкер. — Если вкратце, Юкоуну, Смеющийся Маг, похитил кое-какие из наших органов и конечностей. Мы поручили Кугелю возвратить их, а заодно и вооружили его знанием о том, как навсегда покончить с Юкоуну. Да, утраченное вернулось к нам, но в состоянии весьма далеком от идеального. Потому-то мы и хромаем, чешемся да трясемся, а бедолаге Пелейсиасу и вовсе выразить свое возмущение не проще, чем шелудивому псу.

Как подумалось Тьяго, Васкер изложил суть проблемы несколько размыто.

— И вы вините в этом Кугеля? А почему не Юкоуну или кого-то из его слуг? Может ведь быть так, что причина в условиях, в которых хранились органы. Например, консервант оказался не очищенным должным образом. Мне кажется, что вы чего-то недоговариваете.

— Боюсь, вы просто не до конца представляете всю степень грехопадения Кугеля. Я могу…

— Я знаю его не хуже, чем любой другой, — прервал Тьяго. — Это коварный и жадный тип, и он без всякого зазрения совести использует людей. И все же никогда и ничего не делает просто так. Вы должны были действительно изрядно насолить ему, чтобы удостоиться подобного возмездия.

Пелейсиас создал мычащий аккомпанемент дружному хору возмущенных волшебников, с пеной у рта доказывающих всю несправедливость этого утверждения. Наибольшее красноречие проявил Архимбауст:

— В последний наш совместный вечер мы пили вино из погребка Юкоуну, поднимали друг за друга тосты и наслаждались жареной гусятиной, — заявил он. — Вместе пели похабные песни и травили пошлые анекдоты. А Пелейсиас даже исполнил «Пять милых суждений», дабы освятить торжество и связать нашу дружбу.

— В таком случае я вынужден посоветовать вам одуматься, пока вы не продолжили разваливаться дальше. — Служанка принесла заказ, и Тьяго втянул носом ароматный пар, поднимающийся над чайником. — Я и обычных обманщиков-то не слишком люблю, не говоря уж о двуличных волшебниках.

Четверка стариков ретировалась к двери и принялась там что-то оживленно обсуждать (Пелейсиас то и дело дополнял разговор скорбными стонами). Послушав этот спор с минуту или около того, их молодой спутник что-то прошипел с явной досадой. Он отбросил свою шляпу, выпустив на свободу облако темных волос, и внезапно оказался юной и условно миловидной дамой: острый подбородок, жгучие черные глаза и очаровательный маленький ротик, изображавший сейчас явное недовольство. Ее даже можно было бы назвать красавицей, не окажись ее лицо изуродовано шрамами настолько, что напоминало лоскутное одеяло. Самый длинный рубец тянулся от скулы и вдоль всей шеи; кроме того, он был еще и шире остальных и выглядел определенно так, словно нанесший его собирался не изуродовать женщину, а убить. Она подошла к Тьяго и обратилась к нему напряженным хриплым шепотом — это было последствие той самой раны, не иначе.

— Они утверждают, что, перебирая вещички в жилище Юкоуну, Кугель наткнулся на карту, которую создал волшебник Пандельюм, живущий на планете, что обращается вокруг далекой звезды, — сказала она. — На карте этой отмечено местоположение башни. Внутри нее хранятся заклятья, и тот, кто сумеет их изучить, переживет гибель Солнца.

— Вот теперь поступок Кугеля обретает смысл, — ответил Тьяго. — Он пытался оградить себя от преследования.

Волшебники отошли от двери, и Васкер недовольно покосился на женщину.

— Раз так, слушайте, что мы предлагаем, — обратился он к Тьяго. — Мы перенесем вас с Дерве к точке неподалеку от Йоко Анвара, туда, где располагается башня Пандельюма. Там вы…

— Что еще за Дерве?

— Дерве Корим из дома Домбер, — представилась женщина. — Я правила Силем, пока меня не одурачил твой двоюродный братец.

В последнем слове определенно прозвучала ненависть.

— Это Кугель тебя так?

— Он не носит кинжалов. Так развлекаются бузиаки — уродливый душой и телом народец, населяющий Великий Эрм. И все же Кугель повинен и в моих шрамах, и много в чем еще. В обмен на информацию он передал меня в руки бузиаков, словно какой-то мешок тиффля.

— Вернемся к делу, — не терпящим пререканий голосом произнес Васкер. — Оказавшись на месте, вы должны будете проникнуть в башню и обездвижить Кугеля. Не позволяйте ему сдохнуть, пока мы его не допросим. Справитесь — и мы поделимся с вами всем, что сумеем от него узнать.

Прислужница принесла гляс, и Тьяго окинул тарелку довольным взглядом.

— Когда мы закончим с ним, — продолжал тем временем Васкер, — вы можете вдосталь насладиться, истязая его любыми способами. — Волшебник выдержал паузу. — Надеюсь, мы договорились?

— Договорились? — Тьяго повел плечами, и его суставы издали довольно отчетливый хруст. — Наша беседа еще только началась. Уж не детектор ли магии я наблюдаю на шее Архимбауста? А амулет, прицепленный к шляпе Диссерла, если не ошибаюсь, способен мгновенно погружать в сон? Подобные погремушки не помешают в предложенном вами предприятии. И еще мы не обсудили мой гонорар. Присаживайтесь, господа. Если желаете, можете даже приложиться к моему глясу. И давайте уповать на то, что к тому моменту, как наша трапеза подойдет к концу, вы согласитесь на мои условия.

Лес, известный как Великий Эрм, производил впечатление гигантского собора, лежащего в руинах. Огромные, подобные контрфорсам стволы тонули в тени древесного свода, откуда свисали обросшие мхами ветви, казавшиеся сломанными в какой-то давней катастрофе стропилами, которые обмотали сорванными со стен гобеленами. Порой до Дерве Корим и Тьяго доносились отчаянный топот или же вопль, какой определенно не могла произвести человеческая глотка; один раз они даже заметили, как из гущи листвы рухнула на землю неуклюжая белая тварь, тут же поспешившая скрыться в тени деревьев, — она становилась все меньше и меньше, пока не превратилась просто в белую точку, словно отдалилась от путников на расстояние, которое взгляд в столь плотном лесу определенно не мог пронзить. Казалось, это существо прорвало брешь в самой ткани реальности и теперь удирало к неведомому логову где-то за гранью мира.

Холмистая местность, по которой они только что шли, внезапно сменилась глубокими оврагами и провалами. Все вокруг заросло мхами и лишайником, превращавшими здоровенный пень в оранжево-черную цитадель людоеда, а поваленный ствол — в построенный феями мост, перекинувшийся от мерцающего зеленым светом валуна к зарослям папоротника, где длинноногие, размером с дверную ручку пауки плели свои почти невидимые тенета, готовя западню для ирликсов — серых человекоподобных созданий росточком не более бельевой прищепки. Малыши отчаянно пытались вырваться из шелкового плена, пищали и старались пронзить своими крошечными копьями волосатое брюхо пленителя, уже спускавшегося, чтобы их ужалить.

Дерве первой приметила башню Пандельюма — изящную иглу из желтоватого камня, чья средняя треть проглядывала сквозь разрыв в густой листве. Поднявшись на вершину очередного склона, путники увидели, что прямо за башней открывается змеящаяся лощина — скорее даже, неглубокий овраг между холмов, где на излучине реки расположились несколько десятков хижин с красными крышами; сразу за лощиной вновь начинался Великий Эрм. Дерве и Тьяго прибавили шагу, направившись прямо к башне, но внезапно дорогу им преградила глубокая расщелина, ранее скрытая от глаз густыми зарослями. Добрых полчаса путники брели вдоль нее, но так и не нашли места, где она оказалась бы достаточно узкой, чтобы можно было осмелиться ее перепрыгнуть. Расщелина обладала отвесными стенами, а дно скрывалось во мраке, так что и речи не шло о том, чтобы спуститься, а затем взобраться на противоположный край.

— Это дурачье только зря тратило время, отправляя нас сюда, — проворчала Дерве Корим.

— Терпение укажет нам путь, — отозвался Тьяго. — Скоро начнет смеркаться. Предлагаю разбить стоянку возле той речки, что мы перешли минут пять назад, и переждать ночь.

— Да ты хоть знаешь, что означает ночь в Великом Эрме? Жуки-баркасы. Гиды и фиремы. Чудовища всех видов и сортов. Весь последний час за нами идет деодан. Ты уверен, что тебе хочется разделить с ним свою постель?

— И где же он? Покажи мне его!

Она удивленно посмотрела на спутника.

— Он стоит вон там, позади того дуба с дуплом над самыми корнями.

Тьяго решительно направился к указанному дереву.

Не предвидевший такого нахальства деодан, увидев Тьяго, отступил на пару шагов назад, и серебряные глаза твари изумленно расширились. От неожиданности миловидный черный дьявол даже рот разинул, на лишний дюйм обнажая клыки, сверкавшие в уголках его губ. Тьяго же толкнул чудовище сразу обеими руками, вкладывая в удар всю набранную инерцию, — и деодан полетел на землю. Воин успел схватить одну из ног удивленного соперника, шагнул вперед, повалился на спину и, притянув пойманную ногу к своему животу, вначале налег на тело существа, а затем резко перекатился, выдергивая колено из сустава, и — хотя плоть чудовища по прочности напоминала выдержанную древесину — сломал ему лодыжку. Деодан испустил истошный вопль, вскоре повторившийся вновь, когда Тьяго обрушил удар сапога на второе колено твари. Воин продолжал бить, пока не раздался хруст. Не в силах уже подняться, деодан пополз к своему мучителю, сипло дыша. Но Тьяго ловко вывернулся из его лап и резкими ударами переломал дьяволу обе руки в локтях. Какое-то время воин без видимого результата избивал ногами голову деодана. В конце концов один из серебряных глаз вспыхнул, пошел трещинами, словно лед по весне, и начал сочиться влагой.

Деодан задергался, лицо его исказила недоуменная гримаса.

— Как такое могло случиться? Как ты, человек, сумел победить меня?

Это было последнее, что он успел сказать, поскольку Дерве Корим опустилась рядом на колени и перерезала ему глотку тонким кинжалом. Чудовище захрипело, распахнув пасть, и тогда женщина отрезала деодану язык и запихала обрубок ему же в горло. Через несколько секунд тварь испустила дух, захлебнувшись собственной кровью.

— Я сама могла справиться с деоданом, — заявила Дерве Корим, когда они направились к речке, — и куда быстрее.

Тьяго ехидно поцокал языком.

— Вот только я что-то не заметил, чтобы ты хотя бы попыталась.

— Я просто ждала подходящего случая.

— И продолжала бы ждать, пока он не прыгнул бы на нас.

Она остановилась на полушаге и положила ладонь на рукоять кинжала.

— Может, ты и умеешь неплохо сражаться, но твои манеры не позволят тебе долго протянуть в Великом Эрме. А я выживала здесь целых три года.

— Под защитой бузиаков.

Ее ладонь сжалась на рукояти.

— Ошибаешься. Мне удалось сбежать всего через восемь месяцев. И все остальное время я охотилась на них. — Дерве сменила позу, чуть отодвинув левую ногу назад и перенеся на нее весь свой вес. — Знаешь, зачем ты понадобился Васкеру? Они рассчитывают, что ты сможешь контролировать меня. Они боятся, что когда я увижу Кугеля, то не сумею сдержать эмоций и просто покончу с мерзавцем, а заодно и со всеми знаниями, способными сохранить им жизнь.

— И как, их сомнения обоснованны?

— Только в том, что я и в самом деле могу не сдержаться. — Она легко взмахнула рукой, изящным жестом убирая выбившуюся прядку волос за ухо. — Никто не в силах заглянуть в глубины своего сердца. А потому я не знаю, что сделаю, доведись мне снова встретиться с Кугелем. Так что, если планируешь меня остановить, сейчас, возможно, самое время.

Тьяго ощущал ее гнев; казалось, он даже мог слышать тяжелые удары ее сердца.

— Я лучше подожду более удобного случая.

Он отвернулся и продолжил путь; спустя пару секунд Дерве нагнала его.

— А что ты собираешься делать с Кугелем? — спросила женщина. — Я ведь имею полное право разделаться с ним.

— Прорицатель, обладающий безупречной репутацией, заверил меня, что Кугелю суждено умереть не от моей руки, а от своей собственной.

— Прямо так и сказал? Тогда твой прорицатель — тупица. Никогда Кугель не лишит себя жизни! Он цепляется за нее, точно свинья за последний трюфель.

— Тот прорицатель очень редко ошибается, — пожал плечами Тьяго.

Дерве Корим задумчиво нахмурилась.

— Впрочем, может, я и сумею заставить его совершить самоубийство. К примеру, если после долгих пыток предложу ему выбирать между новой невыносимой болью и тем, чтобы покончить с собой одним из моих кинжалов… Это ли не наслаждение? Наблюдать за тем, как он, обессиленный, трясущимися ручонками пытается вскрыть себе вены и выпустить дарующую жизнь кровь.

— Это было бы логично, — кивнул Тьяго.

Потупив взор, Дерве прошла еще несколько шагов, а затем добавила:

— Знаешь, чем дольше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что твой прорицатель был весьма проницателен.

Когда начало смеркаться, Тьяго развел костер, озаривший своим светом неровный круг поляны диаметром в добрых пятнадцать ярдов. На самом краю освещенной территории шумела река, и Дерве Корим, несколько минут понаблюдав за игрой воды, поднялась и сбросила куртку.

— Искупаюсь, пожалуй, пока вода еще хранит дневное тепло, — произнесла она. — Шрамы покрывают мое тело так же, как и мое лицо, если тебе вдруг захочется посмотреть, как я моюсь, не стану препятствовать. Но должна предостеречь от сопутствующих позывов. Кинжалы я всегда держу под рукой.

Тьяго, в этот момент жевавший обжаренный кукурузный початок с гарниром из сушеных яблок, что-то пробурчал, подавая знак, что она ему совершенно не интересна. И все же, хоть он и не собирался подглядывать, но устоять перед соблазном таки не смог. С расстояния шрамы скорее напоминали татуировки. Опустившаяся на колени в игривом потоке, с водой, пенящейся вокруг ее талии, Дерве выглядела очаровательной и влекущей, словно сошедшей со страниц древних легенд нимфой, не подозревающей о том, что за ней наблюдает великан. Оставалось только гадать, что за алхимия оказалась способна превратить ее в столь переполненное злобой существо… впрочем, Тьяго за свою жизнь не раз имел возможность видеть, на какие мерзости порой готовы пойти люди. Сложив лодочкой ладонь, женщина зачерпнула воду и пустила ее ручейком между лопаток. Тьяго подумалось, что на свете нет ничего чище и прекрасней вида женской спины.

На землю опустилась ночная мгла. Дерве выбралась из воды и принялась вытираться, бросая на воина косые взгляды, словно пыталась понять, что у него сейчас на уме. Затем она обернулась полотенцем и присела подле костра. Тьяго мужественно сдерживал свои желания, и ему даже вдруг показалось, что его спутница несколько обижена проявленным к ее наготе равнодушием. Шрамы, покрывающие тело женщины, посинели от холодной воды, но теперь они скорее казались причудливым рисунком, совершенно никак не портящим ее красоту.

О чем-то, потрескивая и искрясь, шептал костер. Какая-то ночная птаха переругивалась с собственным эхом, возвращавшимся к ней чуть более приглушенными уханьями и трелями.

И тут Дерве спросила Тьяго, что заставило его избрать своей профессией войну.

— Я просто любил драться, — ответил он. — И все еще люблю. В Каиине есть арена Син-сю, где никогда не иссякает спрос на новых бойцов. В отличие от многих, я не испытываю радости, причиняя своим соперникам боль. Во всяком случае, так было вначале. Позднее… возможно, что-то такое и случалось. Целых шесть лет я обладал титулом великого чемпиона Каиина.

— А потом что-то случилось? — поинтересовалась она. — Что-то, сделавшее тебя еще более сильным или злым?

— Кугель.

Дерве помолчала, дожидаясь, пока он продолжит.

— Долго рассказывать. — Воин сплюнул в костер. — Если вкратце, все дело в одной женщине.

Поскольку Тьяго явно не собирался тратить свое время на подробности, Дерве поинтересовалась, почему он до сих пор не отплатил брату.

— Вначале сам источник проблемы перестал попадаться на глаза, — ответил он. — И были другие женщины. А еще — неплохие деньги, большой дом и много друзей, чтобы тот не казался пустым. Но манифест Сильгармо заставил меня задуматься о том, что время-то у нас на исходе. Я снова затосковал по той женщине и вспомнил, что кое-что задолжал своему братцу.

Они немного посидели молча, каждый погруженный в собственные думы. Что-то зашебуршало в кустах, раздался дикий рев, яростно затряслась листва и ветви — затем все стихло. Дерве Корим придвинулась поближе к Тьяго, нерешительно протянула руку и коснулась ноготком шрама, рассекавшего его бровь. Обрамлявшие рубец волоски были седыми.

— Мои глубже… но у тебя шрамов больше, — задумчиво произнесла она.

Впервые на ее лице появилось что-то, отличающееся от привычной, с трудом сдерживаемой злобы. Дерве помедлила, прежде чем коснуться ладонью щеки Тьяго, и в неровном свете пляшущего огня ее глаза вдруг озарились теплотой и надеждой. Но затем она резко отдернула руку и, словно дряхлое солнце, на мгновение вспыхнувшее юным огнем и тут же утратившее свою силу, вновь окинула своего спутника взором, в котором, казалось, отражалось погребальное пламя.

Силой воображения Тьяго лесные тропы, разбегающиеся от поляны, вдруг наполнились зловещими темными силуэтами с пылающими огнем глазами. Мрачные, колеблющиеся фигуры размерами с водную тень свисали с древесных крон. Воин моргнул, стараясь отогнать наваждение и справиться с усталостью. Спустя некоторое время его, тряся за плечи, разбудила Дерве Корим. Тьяго был ошарашен и не знал, куда деться от стыда. Он что-то пробормотал, пытаясь извиниться за то, что вот так позволил себе уснуть.

— Умолкни! — отрезала женщина.

Он все еще продолжал извиняться, и тогда она хлопнула его по щеке — недостаточно сильно, чтобы это можно было счесть пощечиной, — и произнесла:

— Слушай!

Звуки доносились со стороны расщелины. Первая ассоциация, посетившая Тьяго, заставила его вообразить огромное животное, с аппетитом перемалывающее листву, жадно чавкающее и в перерывах издающее удовлетворенное урчание. Но шум постепенно нарастал, становясь громче и отчетливее, и начинал скорее напоминать о толпе, где множество людей пытаются говорить одновременно. Чем отчетливее он звучал, тем меньше у Тьяго оставалось предположений о его источнике.

Расщелина окуталась ночным туманом. Три бледных огонька, благодаря этой влажной пелене обрамленных неровным ореолом, светили с высоты огромной фигуры, медленно и тяжко, с характерным хлюпаньем передвигавшей ноги одна за другой, точно человек, пытающийся выбраться из трясины. Вглядывавшийся во мрак Тьяго слышал теперь смех и неразборчивую болтовню, словно доносившиеся с городской ярмарки. Затем его ушей достиг пронзительный свист. Существо что-то проворчало в явном расстройстве и подняло свою голову над туманом. При виде бронзового, сфинксоподобного лица, изящного, но лишенного всяких человеческих эмоций, в сердце Тьяго зародился ужас. Это был джид!

Стоявшая рядом Дерве Корим испуганно вскрикнула. Джид замер на полушаге, и его пустые, невыразительные глазницы устремились туда, где прятались путники. Ноздри его носа — небольшого обрубка с двумя зияющими провалами — были узкими, точно у амфибии. Огоньки — отростки на висках и на лбу — придавали его лицу совершенно сюрреалистический облик. Туман прятал крылья и горбатое мускулистое тело.

— Покажитесь! — прогремел раскатистый голос. — К вам обращается Мелорий! Предлагаю вам безопасный проход через Великий Эрм!

Это заявление заглушило хор голосов, но вскоре тот зазвучал вновь, обрушившись на Мелория градом пьяных шуточек и весьма нелестных комментариев. Джид вновь поднял голову и потянулся вверх, пытаясь преодолеть завесу тумана, но безуспешно; ему следовало бы быть на полголовы выше ростом. Тьяго смотрел на джида сверху и сквозь туман видел стальные корзины, закрепленные у чудовища по бокам. Эти корзины делились на четыре части, в каждой из которых находилось порядка сорока или даже пятидесяти мужчин и женщин. По подсчету Тьяго, джид нес на себе несколько сотен человек, но вели они себя вовсе не как пленники, а как пассажиры на круизном судне. Внизу тискались влюбленные парочки; разогревался оркестр, состоящий из флейтистов, квинтсептаккордий и носовых фанфар.

— Вам незачем бояться этого джида, — пророкотал Мелорий. — Я сковал его могущественным заклятьем, сделавшим тварь не опасней ручного фрейла. Путешествуйте через Великий Эрм в полной безопасности! Наслаждайтесь обществом прекрасных дам, не страдающих какими бы то ни было моральными предрассудками! Вам выбирать, куда отправиться — в Силь или в Саскервой… но вначале мы заглянем в мой подземный дворец ради пиршества, способного утолить любой голод.

Джид вновь заурчал, пытаясь поднять голову повыше, над краем расщелины; его остановил пронзительный свист. Дерве Корим испуганно посмотрела на своего спутника и отчаянно замотала головой, а губы ее отчетливо изобразили одно слово: «нет».

— Гражданская сознательность не позволяет мне бросить вас в этом опасном лесу. — На шее джида показался привязавшийся страховочной веревкой лысый мужчина с кожей цвета меда, облаченный в китель и брюки темно-синего шелка. Говорил он через небольшое устройство в своей руке. Рядом с ним, цепляясь за складки на коже джида, возникли еще несколько силуэтов. — Покажитесь сейчас, и я отправлю за вами своих слуг. Лесовики и деоданы, предостерегаю вас! Плоть моих людей содержит смертельно опасную инъекцию, поражающую демоническими клещами всякого, кто осмелится ею полакомиться.

Тьяго выбежал из подлеска, наполовину волоча за собой Дерве Корим. Поначалу она сопротивлялась, но, осознав, что обратного пути уже точно нет, даже обогнала своего спутника у края расщелины и прыгнула, приземлившись на голову джида, расположенную на пару футов ниже края расщелины, а затем по его брови побежала к противоположному краю. Прыгнул следом и Тьяго — но только не туда, куда собирался.

Джид, потревоженный знакомством с ногами Дерве, решил разобраться, что это его ударило, и задрал голову к небу… и тут ему прямо в левый глаз влетел Тьяго. Воин уже приготовился к тому, что сейчас пробьет мембрану и утонет в лимфе, но, вместо этого, заскользил по склизкой поверхности, изо всех сил пытаясь найти хоть что-нибудь, за что можно было бы зацепиться. Взревев от боли, джид отчаянно замотал огромной башкой, отправив Тьяго в полет, который закончился в кустах лоскутного терновника. В воздухе повис испуганный визг людей, путешествовавших в стальных корзинах, но воин едва ли мог расслышать их голоса за звоном в собственных ушах. Оглушенный, не понимающий толком, где оказался, Тьяго начал выбираться из кустов и обнаружил, что те нависают над расщелиной. Крошечная медовокожая букашечка в темно-синем шелковом камзоле — Мелорий — болталась на страховке прямо перед огромной, ничего не выражающей мордой джида. Насколько мог видеть Тьяго, бедняга Мелорий старался раскачаться, отталкиваясь от щеки чудовища, и забраться обратно на плечо, но с каждым разом все ближе и ближе подлетал к навечно застывшей в недовольной гримасе пасти. Устройство свое он выронил, а потому его голоса не было слышно (равно как и свиста). Тьяго даже показалось, что джид посмотрел на Мелория несколько меланхолично, словно осознав, что детство его вот-вот закончится, и пытаясь противиться самой мысли о взрослении и связанном с ним жутковатом ритуале. Мелорий оттолкнулся от носа существа и уже полетел было прочь, когда джид повернул голову и неторопливо схрумкал своего погонщика.

Не обращая внимания на свои раны, Тьяго вскочил на ноги и кинулся бежать, отбрасывая в сторону ветви, перепрыгивая выступающие над землей корни, спотыкаясь, но делая все мыслимое и немыслимое, чтобы только оказаться подальше от джида. Чудовище взревело где-то позади, и, хотя его крик и не стал менее громким, показалось, что он исходит теперь из более узкого горла — он приобрел хрипловатое, надтреснутое звучание, сопровождаемое подозрительным жужжанием. Дерве Корим нигде не было видно. Попытки Тьяго припомнить, успела ли она добежать до противоположного (точнее, уже этого) края расщелины, успехом не увенчались. Он начал задыхаться от усталости и спустя пару секунд нырнул под похожее на клубок змей переплетение корней мандура и принялся старательно закапываться, пока его полностью не скрыла черная грязь. Буквально минутой позднее его окатило волной жара, словно нечто огненное пролетело прямо над ним. Он вжался лицом в землю и лежал так еще какое-то время. Потом рискнул сесть и, выдергивая терновые шипы из своей кожи, принялся вглядываться в небо. Он изрядно перепугался и дергался сейчас от каждого звука.

Завеса проливного дождя, казалось, была готова потушить первые лучи солнца — пульсирующего красноватого зарева на востоке. Да и после небо осталось все таким же хмурым. Ветер гнал по нему черно-серебряные тучи под аккомпанемент грозовых раскатов.

Тьяго пошарил вокруг, пытаясь отыскать свой рюкзак. Тот сгинул, унеся с собой их запас провианта, а также разнообразные руны и устройства, которые удалось перед походом выбить из Васкера. Над вершиной высокого холма виднелась макушка башни, но стоило воину направиться к ней, как вновь зарядил косой дождь, тут же промочивший его до нитки. Немного не дойдя до вершины холма, Тьяго наткнулся на руины часовни. Каменный притвор сохранил некоторое подобие целостности, и теперь в нем, скрестив ноги, сидела перед огнем женщина в черном костюме. Дерве Корим. Рядом с ней на земле валялся обглоданный до костей скелетик какого-то небольшого животного. Женщина бросила на воина равнодушный взгляд и облизала измазанные в жиру пальцы.

Тьяго, грязнее самой грязи, опустился возле костра. Шип, который ему так и не удалось извлечь из своей спины, вновь попытался впиться еще глубже.

— Пожрать есть? — поинтересовался воин.

— А твой рюкзак где? Хочешь сказать, что вся наша еда на дне той расщелины? — Дерве удрученно вздохнула, порылась в карманах и извлекла тряпицу, в которую были завернуты несколько съедобных корешков и орехов.

На вкус коренья изрядно горчили, и, пытаясь разжевать один из них, Тьяго скривился от боли.

Женщина немного понаблюдала за тем, как он шарит во рту пальцем, а потом произнесла:

— Когда мы повстречались в Каспара-Витатусе, мне показалось, что ты очень похож на Кугеля. То, как ты разговаривал с Васкером и остальной компанией, напомнило мне о нем. Но когда ты разделался с деоданом, я поняла, что ты совсем другой. Ему не хватает твоей отваги, и хоть твоя манера боя далека от совершенства, зато отражает прямолинейность характера. На тот момент мне даже подумалось, что ты искренний и честный человек. А вот теперь, после того как ты загубил несколько сотен жизней единственной безрассудной выходкой, я сижу и гадаю, не приняла ли я за честность и прямолинейность банальное отсутствие ума? И пришлось спросить себя, так ли уж отличается непонимание последствий своих поступков от продуманного преступления? Результат-то один: гибнут безвинные.

— Неужели ты настолько наивна, что полагаешь, будто Мелорий и впрямь собирался устроить для тех людей в клетках неделю курортного отдыха? Их заставляли двигаться его заклинания… они были уже мертвы. Или ты скорбишь о его собственной жизни?

Дерве явно собиралась выдать в ответ что-то довольно резкое, но вовремя прикусила язык.

— И все же, — наконец произнесла она, — ты заставил меня прыгнуть в бездонную пропасть и пробежать по лбу джида. Тебе самому-то, если оглянуться назад, это не кажется плохим решением?

— Рискованным — да. Но цель достигнута, так что я не соглашусь, что оно оказалось плохим.

— Помнится, ты говорил: «Терпение укажет нам путь». Я так понимаю, это был пример того, что ты подразумеваешь под терпением?

— Важно вовремя понять, когда терпение более не приносит пользы. И я принял решение.

— Смиренно прошу впредь заранее посвящать меня в детали своих будущих решений. — Дерве отряхнула грязь со своих брюк.

Ближе к полудню небо расчистилось и длинные тени протянулись на солнце от огромных валунов, украшавших поле у подножия башни; само строение тени почему-то не имело, и этот факт заставил Тьяго помедлить — как, впрочем, и вид пельграна, слетевшего с вершины и, прежде чем вернуться в свое гнездо, описавшего над путниками круг. Это явно была самка и, судя по неуверенному, неуклюжему полету, еще ко всему прочему и беременная — а уж в таком состоянии они были особенно злобными и непредсказуемыми.

Впрочем, на Дерве Корим ничто из этого не произвело ровным счетом никакого впечатления. Ее нетерпение только нарастало с каждым шагом. Когда они приблизились к зданию, Дерве разве что не побежала, не в силах сдерживать овладевшее ею воодушевление. Однако к тому моменту, когда Тьяго добрался до подножия башни, его спутница уже всем своим видом выражала отчаяние. Она бегала вдоль стены, ощупывая ее руками и издавая скорбные стоны.

— Входа нет! — заявила она. — Никакого. Вообще ничего!

Башня, казалось, была вырезана из цельного куска камня — огромный, без единой трещинки монолит высотой в сотню футов, лишь наверху расширявшийся в некое подобие луковицы, где загадочным изящным узором были прорезаны оконца, позволявшие обитателям наблюдать за окрестностями и при этом самим оставаться невидимками.

Оставив Дерве Корим беситься от ненависти, Тьяго направился в обход вокруг башни, исследуя каждое, даже самое незначительное, углубление или выступ в надежде, что нажатие на них откроет потайную дверь. Примерно часом позднее, когда он еще не успел проверить свою гипотезу и на треть, с противоположной стороны башни донеслись раздраженные чем-то голоса, и громче всех орала Дерве Корим. Приняв оборонительную стойку и сжимая в обеих руках кинжалы, она отбивалась разом от пятерых. Шестой уже валялся на земле, из порезов на его груди и руках текла кровь.

Завидев Тьяго, незнакомцы отступили от женщины и прекратили сыпать угрозами. Компания была довольно разношерстной даже в том, что касалось возраста. Младший лишь недавно обрел право называться юношей, а старший оказался пожилым мужчиной с обветренным лицом и носил коническую, нахлобученную по самые седые брови красную шляпу, напоминающую крыши домов той деревушки внизу. Чужаки были вооружены вилами и носили грубые белые платья, перехваченные в талии зелеными поясами. С шей свисали свинцовые амулеты с примитивным изображением какой-то антропоморфной фигуры.

— Ого! Это еще что такое? — произнес Тьяго и многозначительно сжал кулаки, что заставило незнакомцев отодвинуться подальше от Дерве Корим. — Извольте объясниться, и побыстрее.

Вперед вышел старик.

— Меня зовут Идо. Я духовный наставник деревни Йоко Анвар. Во имя Яндо, мы намеревались задать несколько вопросов этой женщине, но она вдруг зашипела, словно демоница, и напала на нас. Бедняга Стеллиг тяжело ранен.

— Лжецы! Они начали лапать меня! — Дерве бросилась на мужчин, и Тьяго пришлось преградить ей путь.

— Просветите меня насчет того, кто такой этот Яндо?

— Бог Йоко Анвара, — ответил Идо. — Воистину сказано, что он бог всех покинутых мест.

— И кем же это сказано?

— Как «кем»? Самим Яндо!

Одутловатый мужчина с клочковатой бороденкой наклонился к уху старика и что-то прошептал.

— Чтобы вам было понятнее, — добавил Идо, — обычно Яндо является в виде человека, чья плоть — горящее серебро. И в этом обличье он не разговаривает. Но с недавних пор он стал присылать к нам свой аватар, внушивший нам веру в правду Яндо.

Дерве Корим, успевшая немного расслабиться и опустить оружие, вдруг откровенно издевательски засмеялась и уже открыла было рот, чтобы что-то сказать, но ее перебил Тьяго:

— Вы говорите, с недавних пор? Аватар появился до оглашения манифеста Сильгармо?

— Напротив, — ответил Идо. — Он появился вскоре после того, как мы услышали про манифест, и провозгласил, что Яндо прислал его спасти нас силой изобретений своего ученика — Пандельюма.

Тьяго покатал в голове полученные сведения.

— А этот аватар… он случайно не похож на меня? Волосы у него не падают на лоб вот так?

Идо изучил прическу своего собеседника.

— Отдаленное сходство есть, но у аватара волосы черные и обладают великолепным блеском.

Дерве Корим выругалась сквозь зубы. Тьяго опустил руку на ее плечо.

— Вы не могли бы рассказать мне о наставлениях аватара?

Мужчины немного пошептались, после чего Идо спросил:

— Я так понимаю, в ваши намерения входит пройти ритуал очищения?

Тьяго замешкался, и Дерве Корим прыгнула вперед, приставив острие кинжала к горлу Идо.

— В наши намерения входит попасть в башню, — сказала она.

— Святотатство! — закричал одутловатый мужчина. — Напали на Красную Шляпу! Скорее — известите деревню!

Двое его товарищей со всех ног помчались к домам, встревоженно крича. Дерве Корим сильнее прижала кинжал к шее старика, и по лезвию скатилась капля крови.

— Немедленно впусти нас, — произнесла женщина. — Или умрешь.

Идо закрыл глаза.

— Лишь очищение откроет врата в башню и лежащий к спасению путь за ними.

Дерве бы точно порезала его на лоскуты, но Тьяго вовремя перехватил и сжал ее запястье, вынуждая выронить оружие. Идо отшатнулся назад, потирая шею.

Тьяго попытался примириться со стариком и его страдающим от избыточного веса спутником, но те оставались безучастными к его словам — селяне расположились рядышком и принялись, беззвучно шевеля губами, посылать небесам довольно выразительные, но все же непонятные жесты. Наконец, устав взывать к голосу разума, Тьяго повернулся к Дерве Корим.

— Не могла бы ты убедить их раскрыть нам тайну этого ритуала очищения?

Она уже успела подобрать свой кинжал и сейчас проверяла пальцем остроту лезвия, задумчиво поглядывая на своего спутника.

— Я понял, — продолжил он. — Так ты можешь или нет? Желательно без летальных исходов. И я буду премного тебе обязан, если мы избежим сражения с местными.

Дерве шагнула к Идо и поднесла к его глазам испачканный в крови клинок. Старик вдруг издал жалобный писк и еще сильнее прижался к толстяку.

— Когда мне не мешают, я могу творить чудеса, — заметила Дерве Корим.

В тот миг, когда закат перетекает в ночь, Дерве Корим и Тьяго абсолютно одни стояли и тряслись от холода посреди украшенного каменными валунами поля неподалеку от башни. На них застегнули спаренную деревянную упряжь с проходящим через нее сплетенным из прутьев кольцом, возвышающимся над головами, — если верить Идо, только так крылатый вестник Яндо мог поднять их ввысь, к спасению. Если не считать мягких тканых подгузников, не дающих дереву натереть тело, оба были нагими, а их тела украшали многочисленные рисунки, назначение которых старик разъяснил в самых утомительных подробностях.

Хотя верования этих крестьян в своей смехотворности не сильно выделялись на фоне всех прочих религий, но все же откровения и ритуалы, явленные Яндо через его аватара, отличались завуалированным, злым сарказмом. И Тьяго нисколько не сомневался, что все это проделки его двоюродного братца.

«Обратите внимание на зеленое пятно, которое я сейчас наношу, — вещал Идо. — Выбранное для него место никак нельзя назвать случайным. Когда Яндо был призван из Несотворения, дабы оберегать нас, он, проснувшись, обнаружил, что нечаянно раздавил левой ягодицей целый выводок копиропитов. Пятно символизирует след, оставленный на его коже одним из этих существ».

Последние лиловые всполохи угасли на горизонте. Тьяго изо всех сил старался не обращать внимания на прижимающуюся к нему, чтобы согреться, Дерве Корим. Он прокашлялся и запел гимн во славу Яндо, но умолк, заметив, что его спутница молчит.

— Давай же, — сказал он. — Мы должны петь.

— Не буду, — угрюмо отозвалась она.

— Тогда может не появиться крылатый вестник.

— Если под этим словом подразумевается пельгран, его и так приведет к нам голод. Я не собираюсь паясничать на потеху Кугелю.

— Начнем с того, что предположение, будто пельгран и крылатый вестник суть одно и то же, — всего лишь моя ничем не подтвержденная догадка. Согласен, именно эта версия представляется мне наиболее правдоподобной, но ведь он может оказаться и кем-то другим, обладающим довольно специфическим чувством прекрасного. Кроме того, если мы все же правы и пельгран действительно является крылатым вестником, он может обратить внимание на тот факт, что мы не очень-то добросовестно следуем установленному церемониалу… а это, в свою очередь, пробудит в нем сомнения и спровоцирует отклониться от исполнения порученных обязательств. Мне почему-то кажется, что ни к чему хорошему для нас это не приведет.

Дерве Корим промолчала.

— Ты со мной не согласна?

— Согласна, — неохотно выдавила из себя женщина.

— Вот и славно. Тогда, надеюсь, на счет «три» ты присоединишься ко мне и постараешься изобразить радость, когда запоешь «Лишь прихотью Яндо веселье и счастье мы обретем».

Они едва успели приступить ко второму куплету, как в нос Тьяго ударил сальный, отвратительный запах пельграна. Захлопали по воздуху огромные кожистые крылья, и земля начала уходить вниз. Деревянная упряжь раскачивалась, словно колокол в руках пьяного звонаря, мешая петь, но все же Тьяго и Дерве не умолкли даже тогда, когда раздался голос твари.

— О, неужто обед пожаловал? — весело прокричала она. — Скоро один из вас удобно устроится в моем животе. Но кто… кто же, кто же, кто же?

Тьяго запел с еще пущей набожностью в голосе. На раздувшемся брюхе самки пельграна заметно выделялась белесым пятном зреющая кладка яиц. Когда он указал на нее Дерве Корим, та потянулась к своему подгузнику, но воин яростно замотал головой и особенно выразительно пропел «рано» в строчке «Пусть и рано узреть нам высоты». Бросив на него сердитый взгляд, женщина убрала руку.

Над навершием башни расцвел нимб бледного света. Они еще не успели приземлиться, когда Дерве отстегнулась. Держась одной рукой за плетеное кольцо, она вспорола пельграну брюхо кинжалом, который прятала в своем подгузнике, и яйца полетели вниз, исчезая во тьме. Тварь испустила истошный вопль. Тогда отстегнулся и Тьяго. Едва его ноги коснулись каменной кладки, он прыгнул, ухватил существо за основание крыла и ударил по нему одним из ножей Дерве Корим. Когда крыло, почти отделившись от остального тела, беспомощно повисло, пельгран потерял равновесие и завалился набок. Он едва не сорвался в темную бездну, отчаянно лязгая жвалами и мотая огромной, напоминающей жучиную, башкой. Тварь повисла на самом краю, беспомощно хлопая единственным крылом и скребя когтями по камню.

Стараясь отдышаться, Тьяго уселся посреди костей, устилавших верхнюю площадку башни, и принялся наблюдать за мучениями пельграна.

— Почему только один из нас? — поинтересовался Тьяго.

Тварь продолжала бороться за жизнь.

— Ты обречена, — сказал воин. — Твои лапы не могут долго удерживать такой вес, и скоро ты сорвешься. Так почему бы не ответить на мой вопрос? Ты сказала, что один из нас окажется у тебя в брюхе. Но почему только один?

Вонзив коготь в трещину в одном из камней, пельгран сумел временно обрести хоть какую-то опору.

— Ему была нужна только женщина. Тому человеку, что снабжает меня едой.

— Под «тем человеком» ты подразумеваешь Кугеля?

С клыков пельграна закапала слюна.

— Срок уже подходил, и мне стало трудно охотиться. Я заключила сделку с самим дьяволом!

— Это был Кугель? Скажи мне!

Тварь обожгла его взглядом, коготь выскользнул из трещины, и она, не произнеся более ни звука, сорвалась в темноту.

Свет, исходивший из незримого источника, озарял проход к винтовой лестнице, убегавшей вглубь башни. Теперь, когда цель была столь близка, Дерве Корим стало окончательно плевать на все условности. Она сорвала с себя подгузник и, сжимая в каждой руке по кинжалу, начала спускаться. Пару раз зацепившись за перила, Тьяго тоже предпочел избавиться от лишней одежды.

Лестница привела их к круглой зале, где в стенах были прорезаны те самые оконца, на которые Тьяго обратил внимание еще внизу. Она оказалась лишена какой-либо меблировки и была освещена все тем же бледным, лишенным источника светом. Вторая лестница сбегала к еще более просторному пятиугольному помещению; стены из серого мрамора покрывала затейливая вязь и барельефы, изображающие фантастических зверей. В воздухе повис кисловатый запах чего-то вроде застарелого пота. На полу (опять же из серого мрамора) был вырезан сложный абстрактный узор. От залы отходили пять извилистых коридоров, удаляясь на расстояние, показавшееся Тьяго абсолютно невозможным, учитывая внешние размеры башни; впрочем, напомнил он себе, это же жилище волшебника, не отбрасывающее тени и, скорее всего, подчиняющееся совсем иным правилам, нежели те, к которым привык он сам.

Они с Дерве принялись осторожно осматривать первый из коридоров, обследуя каждую встреченную дверь, но те все были заперты, кроме последней, выходящей в некое помещение, всем своим видом напоминающее какую-то лабораторию. Дерве Корим уже шагнула было внутрь, но рука Тьяго преградила ей путь.

— Оглядеться бы для начала, — заметил он.

Его спутница нахмурилась, но возражать не стала.

Панели под потолком излучали свет всех цветов радуги — от тускло-оранжевого до лавандового. На полках вдоль стен выстроились ряды древних фолиантов. На длинном столе побулькивали над горелками колбы и лежал еще не собранный загадочный механизм, а вокруг него в полном беспорядке были разбросаны запчасти из начищенной до блеска стали и кристаллы. Рядом стояла огромная стеклянная реторта, где в подозрительной красной жидкости плавали какие-то темные штуковины. В комнате было еще несколько похожих реторт, содержащих предметы, которые Тьяго не удалось идентифицировать, и более того, ему показалось, будто какие-то из них шевелятся.

И вдруг все странным образом изменилось. Нет, они по-прежнему стояли в той же самой комнате, но почему-то оказались значительно ближе к столу. В реторте, как теперь мог видеть Тьяго, плавали обломки затонувшего судна. По ним, словно в поисках чего-то, ползали серые твари с похожими на хоботки ртами, длинными руками и перепончатыми ногами. Другая посудина хранила миниатюрный город удивительно однообразной архитектуры. Две высочайшие его башни были объяты огнем. Под самым большим стеклянным колпаком стадо четвероногих зверей с развевающимися светлыми гривами и грудями как у женщин бежало по заболоченному полю, удирая от целой армии деревьев (а может, и одного, имеющего несколько стволов), вытягивающих свои подобные щупальцам корни из земли, чтобы ползти.

Охваченные тревогой, Тьяго и Дерве Корим предпочли возвратиться в комнату из серого мрамора и обследовать следующий коридор. И вновь они шли, пока не достигли двери на противоположном его конце. За ней простирались золотые нивы, ковром покрывающие холмы. Кое-где виднелись изъеденные стихией черные каменные валуны, вполне возможно являвшие собой обломки некогда грандиозной статуи, разрушившейся до полной неузнаваемости под действием времени. Путники не наблюдали никаких признаков жизни, ни малейшего намека на движение. И именно это отсутствие хотя бы какого-то шевеления породило в душе Тьяго нежелание заходить внутрь.

В конце третьего коридора им открылся вид на пейзаж, характерный для Сузанесского побережья к югу от Валь-Омбрио: стоящее почти в зените красноватое солнце, лысые холмы, полоска леса и берег, сбегающий к морю с мерцающими водами насыщенного синего цвета. И все было хорошо, пока мимо не промчались крылатые ящеры, каждый размером с баркас. В глазах одного из зверей, летевшего прямо на дверь и свернувшего лишь в последнюю секунду, Тьяго увидел собственное испуганное отражение.

Им надоело проверять закрытые двери, но, когда они уже почти вернулись в мраморную залу, Тьяго от скуки повернул одну из ручек, и ему послышалось, будто кто-то судорожно всхлипнул.

— Есть кто? — Воин подергал ручку.

Ему не ответили. Тогда он снова затряс дверь и крикнул:

— Мы пришли вас спасти. Откройте!

Спустя пару секунд отозвался женский голос:

— Умоляю, помогите! У нас нет ключа.

Дерве Корим зашагала дальше; когда же Тьяго попытался ее окликнуть, она ответила:

— Кем бы она ни оказалась, это может подождать. Надо осмотреть еще два коридора.

Прежде чем воин успел сказать что-либо еще, она уже свернула за поворот. Будучи оставлен Дерве, Тьяго почувствовал себя униженным, что удивило и разозлило его. Он оценил дверные петли. Втулки глубоко уходили в стальной кожух, и вряд ли представлялось возможным выковырять их при помощи ножа. Тогда он привалился к двери плечом и для пробы попытался толкнуть. Слишком прочная. Впрочем, коридор был достаточно узким, чтобы иметь возможность опереться спиной о противоположную стену и вложить все свои силы в удар ногами. Так Тьяго и поступил — наградой ему стало то, что замок хоть и немного, но поддался. Грохот он, конечно, производил просто невообразимый, но все равно продолжал молотить по двери, пока от нее не начали отлетать щепки. Еще пара ударов — и она распахнулась. В центре комнаты, всю меблировку которой составляли кровать, большой шкаф и зеркало, стояли, разглядывая его, две прекрасные черноволосые женщины, облаченные в платья из настолько тонкой ткани, что воображению практически и не требовалось что-либо дорисовывать. Тьяго непроизвольно постарался прикрыться, насколько это было возможно.

Более молодая из женщин, еще почти совсем ребенок, упала в обморок. Та же, что была постарше, окинула своего спасителя взглядом, в котором одновременно читались надменность и подозрительность; затем она подошла ближе и наклонилась так, что ее лицо оказалось почти вплотную к лицу воина. Она была очень ухоженной, с великолепной осанкой, присущей женщинам знатного рода, с которыми он водил знакомство в Каиине. Волосы ее скрепляла заколка, изготовленная из инкрустированной изумрудами кости. Кого-кого, а эту даму невозможно было представить варящей пельмени на деревенской кухне Йоко Анвара.

— Кто ты такой? — спросила она строго.

— Тьяго Алвес из Каиина.

— Мое имя Дилетта Ордай. Я держала путь к…

— Нет времени обмениваться воспоминаниями. Найдете, где спрятаться? Я не могу одновременно сражаться и присматривать за вами.

Взгляд Дилетты метнулся в сторону.

— Нам негде укрыться, покуда жив аватар. — Девушка, лежавшая на полу, застонала, и Дилетта вызывающе добавила: — Рускана полагает, что вы собираетесь нас изнасиловать.

— Это не входит в мои намерения. — Тьяго изучил тени в углах комнаты. — Если не ошибаюсь, кроме вас двоих имелись и другие?

— Всего нас было девятнадцать. Но семнадцать уже увел аватар. И ни одна не вернулась. Он утверждает, что теперь они вместе с Яндо.

Кугель, как догадывался Тьяго, отправлял женщин через проходы, которыми завершались коридоры, и наблюдал за тем, что произойдет. Судя по всему, ничем хорошим это не заканчивалось.

— Никакой он не аватар, — сказал Тьяго.

— Я не дура. Понимаю, кто он такой. — Она вдруг указала пальцем на здоровенный шкаф. — Раз уж ты собираешься драться, твои руки должны быть свободны. Он держит там свою одежду. Возможно, что-то на тебя и налезет.

Внутри шкафа было полно предметов мужского гардероба. Вот только все рубашки оказались слишком маленькими и сковывающими движения. Впрочем, Тьяго удалось подобрать себе штаны, в которые он сумел втиснуться.

— Вы знаете, где он сейчас? — поинтересовался воин.

— Ох, поверьте, вы встретитесь очень скоро.

Встревоженный тем, как прозвучали последние слова, он обернулся — и тут же почувствовал резкий укол в шею, а затем увидел, как Дилетта, не скрывая триумфа, отступает подальше. Перед глазами все поплыло, и, охваченный внезапной слабостью, воин опустился на одно колено. Кто-то пнул его сзади, вынуждая завалиться набок. Следующий удар заставил перевернуться на спину. Та девчонка, Рускана, избивала его ногами, смеясь словно безумная. Он попытался посмотреть на Дилетту, но зрение затуманилось. Ее голос теперь казался затухающим эхом, утратив даже намек на осмысленность и интонации, превратившись просто в какой-то фоновый шум… и удары, благодаря воздействию наркотика, более не причиняли боли; просто с каждым следующим реальность отступала от него все дальше и дальше.

Тьяго разбудил разговор. Какая-то женщина чем-то возмущалась… Рускана? Вторая, чей тембр был более низким, спрашивала, что теперь делать. Дилетта. А затем зазвучал знакомый мужской голос, от которого Тьяго окончательно пришел в себя. Он лежал на спине, со связанными сзади руками, — осознав это, он, еще не открыв глаза, уже начал пытаться высвободиться из пут.

— С ним должна быть женщина, — с некоторого расстояния донеслись слова Кугеля. — Иначе пельгран не поднял бы его на башню.

— Голод мог и притупить чувство долга твари, — заметила Рускана.

— Я бы не стал вообще применять такое понятие, как «чувство долга», к пельграну, — раздраженно ответил Кугель. — Вот только осмелюсь предположить, что, заявись Тьяго на то поле в одиночестве, тварь не стала бы утруждаться и тащить его на башню. Она бы сожрала его на месте.

— Мы искали почти всю ночь, — сказала Дилетта. — Если с ним и была какая-то женщина, сейчас ее здесь нет. Возможно, она попыталась воспользоваться одним из проходов в коридорах, и тогда нам вообще не о чем волноваться.

Ответа Кугеля Тьяго не разобрал. Он приоткрыл глаза и увидел, что лежит в небольшой, практически пустой комнате с серыми мраморными стенами, а рядом возвышается опирающееся на треногу синеватое металлическое яйцо пятнадцати футов в длину и десяти в ширину. За ним располагались ступени, и на нижней сейчас стояла Рускана. Лестничный марш тянулся к потолку из все того же серого мрамора, и Тьяго предположил, что где-то выше находится потайной люк, открывающийся в залу, от которой расходились пять коридоров. Он с удвоенным старанием возобновил свои попытки ослабить веревку.

— Все готово? — спросила Дилетта, появляясь в поле зрения.

— Надо свериться с записями Юкоуну. Возможно, придется немного повозиться с настройками.

Кугель вышел из-за яйца. Он был одет в черный плащ с высоким воротником, серые штаны и бархатную тунику с сиреневыми и черными полосами. На большом пальце правой руки красовалось кольцо, вырезанное из черного камня. Острое лицо казалось карикатурой на облик самого Тьяго. Черты, ранее выдававшие в его брате жулика и отражавшие живой ум и мятежный дух, были безвозвратно стерты прошедшими годами, взамен наградившими Кугеля внешностью подлого и своенравного человека. Тьяго застыл, увидев его таким. Ему показалось, будто сама картина происходящего с миром была неполной без этой придающей ей завершенность худощавой фигуры. Теперь, когда Тьяго видел своего врага во плоти, ненависть к Кугелю обрела такой вес, что стала едва ли не материальной, и воин осознал, что все это время это была даже не ненависть, а одна только ее тень. Омерзение настолько переполнило его, что он уже не мог более притворяться спящим; он уставился на своего родственника, точно коршун, дожидающийся, пока жертва покажется из норы. Кугель бросил в его сторону взгляд.

— Братец! — Лицо Кугеля исказилось в улыбке, не затронувшей, впрочем, глаза. — А я бы и не узнал тебя, не представься ты Дилетте. Ты вырос таким могучим! Наверное, много над собой работал, да? Все эти шрамы, и так много седых волос! Похоже, не очень-то любезно обошлась с тобой жизнь.

Тьяго просто утратил дар речи.

— И что же вынудило тебя отправиться на мои поиски после стольких лет? — поинтересовался Кугель. — Желание возродить ту связь, что объединяла нас в детстве? Это вряд ли, если судить по выражению твоего лица. Быть может, старая обида? Но какая? Не припоминаю, чтобы я когда-либо причинил тебе вред. Во всяком случае, ничего такого, что могло бы вынудить тебя столь безрассудно отправиться в опасный путь.

Тьяго заставил себя прорычать одно-единственное слово:

— Сиэль!

Присев рядом на корточки, Кугель слегка наклонил голову набок.

— Сиэль? Признаюсь, звучит знакомо, но… — Он постучал пальцем по своему лбу. — Неужто все дело в той куколке-блондиночке, за которую ты так бился в наши юные годы? Сладенькая, словно яблочко. Сейчас-то она, должно быть, уже внуков нянчит. У нее все в порядке?

— Ты прекрасно знаешь, что нет. — Тьяго продолжал высвобождать руки.

— Ах, да. Припоминаю. Какая жалость, что ты не успел ее спасти, ведь у тебя в те дни были иные приоритеты. Ты так увлекся своим жестоким спортом и пирушками! Винить меня в смерти Сиэль… все равно что винить пчелу за собирание нектара.

Тьяго попытался неожиданно выбросить ноги из-под себя и нанести удар, но Кугель, все такой же проворный, увернулся и схватил его за голень. А затем протащил его по полу и бросил валяться возле самой машины.

— У меня есть занятие поважнее, чем слушать, как ты скулишь о девчонке, умершей четверть века назад. — Кугель распахнул прозрачную дверцу, ведущую внутрь машины, и указал рукой на находящееся там небольшое яйцевидное помещение. Там стояли два мягких кресла. — Еще несколько минут — и мы будем наслаждаться отдыхом в уютном мире далеко-далеко от этой гнилой планетки и ее испускающего дух солнца.

— Манифест Сильгармо еще не доказан! — отозвался Тьяго.

— Правда?

Ухмыляясь, Кугель подошел к стене и надавил на выступающий камень. Панель со скрежетом отошла в сторону, открывая большое, округлое окно.

— Позвольте представить последнее утро этого мира, — произнес Кугель.

За окном было темно. Не то чтобы совсем хоть глаз выколи — с мраком пыталось спорить болезненное зарево, чей источник повис точно посередке окна: солнце. Хотя сейчас было где-то около десяти утра, но Тьяго мог смотреть на светило, не щурясь… и некоторое время ничем иным он и не занимался. Бледно-оранжевый ореол колыхался вокруг сферы, напоминающей своим видом вынутый из костра уголек — гигантский потрескавшийся черный шар, охваченный огнем. По разные стороны от нее вздымались огромные багряные протуберанцы, столбы солнечной материи, похожие на два несимметричных рога или на клешню, которая вот-вот сомкнется на планете. Это было жуткое, повергающее в трепет зрелище. Всем телом Тьяго вдруг овладела слабость. Рускана испуганно прижала к губам ладонь, а Дилетта, чтобы не упасть, оперлась о стену. Кугеля же, казалось, эта сцена только позабавила.

— Рускана! Проверь тут все напоследок, — крикнул он, потирая руки. — Мы же не хотим, чтобы нам помешали? Быстрей, девочка! Дилетта, загружай провиант!

Голос Кугеля вновь пробудил ненависть Тьяго. Воин уже почти справился со своими путами, но ему было нужно выиграть еще хоть капельку времени.

— Рускана! — закричал он, когда девушка направилась к лестнице. — В машине только два кресла. Неужели ты думаешь, что он дождется, когда ты вернешься? Ни одна женщина еще не могла похвастаться, что он был с ней честен.

— Рускана поедет у меня на коленях, — сказал Кугель. — Мы это уже обсудили. Иди уже! — Он махнул ей рукой.

— У него была уже тысяча таких Рускан, — произнес Тьяго. — Начать хотя бы с моей Сиэль. Мы с ней как-то повздорили. Кугель же заманил ее в уединенное местечко на окраине Каиина, прикрываясь обещанием дать совет, как ей восстановить наши отношения. Там он опоил ее наркотиками, и она умерла… а он сбежал. Поверь, не стоит ждать от этого человека большего.

Рускана застыла, занеся ногу над первой ступенькой, всем своим видом выражая тревогу.

— А ты думал, я буду спокойно дожидаться, пока ты собираешь толпу? — Кугель насмешливо фыркнул. — И твоя вина в этом есть. Выбрал себе того, кого считал слабым, на роль козла отпущения и начал разогревать народный гнев. Вот только здесь нет никакой толпы, лишь эти две преданные мне дамы. Я проделал слишком долгий путь и перенес чрезвычайно много страданий, чтобы мои планы срывали такие, как ты. — Он поднес к лицу Тьяго сжатый кулак, демонстрируя перстень из черного камня. — Это кольцо Юкоуну. Я расправился с ним его же волшебством. Я побеждал демонов, великанов и таких тварей, один вид которых поверг бы тебя в дрожь. Как смеешь ты выступать против меня?

Кугель навис над Тьяго, сохраняя на лице равнодушную маску, и извлек из складок плаща какой-то свиток, который бросил на грудь своего двоюродного брата.

— Это подарок, — произнес Кугель. — Заклятье безнадежного заточения. Возможно, тебе захочется его попробовать. Только, прежде чем использовать его, задай себе вопрос: стоит ли жизнь вечного заточения? Впрочем, выбор, прямо скажем, невелик. — Он опять повернулся к лестнице. — Быстрее же, Рускана!

Девушка взбежала по ступеням и нажала на рычаг — участок потолка начал подниматься.

— Она порвала с тобой, Тьяго, — произнес Кугель. — Она исполняла каждую мою прихоть.

Рускана встревоженно вскрикнула. В открывшийся проем скользнула Дерве Корим, успевшая переодеться в мужские штаны и рубашку. В результате краткого поединка Рускана слетела с лестницы и ударилась головой о мраморный пол. Затем Дерве увидела Кугеля и с перекошенным от ярости лицом направилась к нему, сжимая в руке кинжал. Кугель метнулся к яйцу, и спутница Тьяго испустила крик, подобный воплю хищной птицы, — казалось, он разорвет ей грудь. Дерве метнула кинжал, но Дилетта успела оттолкнуть Кугеля. Клинок вонзился в ее горло, и кончик его вышел с противоположной стороны шеи. Черноволосая женщина упала. Дерве Корим метнула второй кинжал, но тот отскочил от дверцы яйца, и Кугель успел благополучно скрыться внутри. Брызги крови Дилетты испачкали его лицо, сделав его немного похожим на клоуна.

Дерве Корим стремительно сбежала по лестнице и, не переставая орать, замолотила кулаками по дверце. Кугель всем своим видом выражал недоумение. Казалось, будто он спрашивает: «Кто эта изуродованная шрамами фурия?» Он заканчивал последние приготовления, не обращая внимания на ее вопли, — если, конечно, вообще их слышал.

Тьяго все-таки разорвал удерживавшие его путы.

Яйцо начало издавать равномерный гул; Кугель, закрыв глаза, читал активирующее заклинание. Вскочив на ноги, Тьяго встал рядом с Дерве Корим и посмотрел на двоюродного брата сквозь дверь. Завершив заклятье, Кугель открыл глаза, и на лице его возникла сладкая и безмятежная улыбка человека, ускользнувшего от правосудия. Гул продолжал нарастать.

Тьяго попробовал толкнуть яйцо. Затем он отодвинул Дерве Корим от двери, отошел на несколько шагов и с разбегу ударил механизм плечом.

Улыбка Кугеля погасла. Тьяго снова разбежался, и на этот раз яйцо слегка сдвинулось. Плечо налилось болью, но воин предпринял третью попытку. На лице Кугеля появилось беспокойство, но тут гул сменился воем, и яйцо окутала искрящаяся аура, прозрачная пелена, вибрировавшая над металлической поверхностью. Кугель опять улыбался. Тьяго вновь кинулся к механизму, но был безжалостно отброшен и рухнул на спину. Яйцо подернулось рябью и начало словно бы погружаться во тьму. Вскоре оно стало утрачивать материальность и в конце концов исчезло, оставив после себя лишь призрачный контур.

Тьяго вглядывался в растворяющийся силуэт. Уж не след отчаяния ли читался в улыбке его двоюродного брата? Не зачатки ли страха? Была ли она искренней или же просто гримасой, свидетельствующей о том, что в конце Кугель испытал адские муки? Возможно, попытки Тьяго решить проблему грубой силой все же увенчались успехом, или яйцо Пандельюма перенесло Кугеля в куда менее приятный мир, нежели планировалось, и такое выражение на его лице возникло от того, что он увидел. Гадать было бессмысленно. Оставалось только надеяться. Тьяго опустился на пол возле Дерве Корим, сидевшей, закрыв руками лицо.

— Он не узнал меня, — со скорбью в голосе произнесла она.

Тьяго и рад был бы подбодрить ее, но он и сам чувствовал себя опустошенным. Спустя некоторое время он положил ладонь на плечо Дерве Корим. Женщина вздрогнула, но отстраняться не стала.

— А с тобой что случилось? — спросил он. — Ты отсутствовала целую ночь.

— Это было странно, — ответила Дерве. — Они искали меня, а в руках держали какие-то склянки с голубой жидкостью. Одну бы я убила, но не обеих сразу, а потому решила спрятаться в комнате в конце первого из осмотренных нами коридоров.

— В том кабинете… похожем на лабораторию?

— Да. Я встретила там кое-кого. Я… полагаю, это был пожилой мужчина. Он дал мне одежду, и мы с ним долго общались. И все же я не могу ни описать его внешность, ни вспомнить хоть слово из того, что он говорил.

— Пандельюм, — произнес Тьяго.

— Если это и был он, я все равно не помню.

По поверхности солнца прокатилось волной странное белое мерцание, что-то вроде электрического разряда. Они в надежде посмотрели на него, но увидели все тот же оплавленный ужас, напоминающий герб на флаге какого-нибудь злодея. Часть трещин в черной корке закрылась, и аура оранжевой плазмы, как показалось, уменьшилась, но в остальном все было по-прежнему.

— Надо уходить! — Дерве Корим вскочила на ноги.

— Предложение интересное, но как?

Она подошла к стене и надавила на углубление рядом с тем, на которое ранее нажимал Кугель. Широкий участок пола с громким скрежетом отошел в сторону. Из открывшейся дыры ударил столб света. Вниз сбегала спираль еще одной лестницы. Тьяго поинтересовался, откуда его спутнице известно про этот проход. Она только покачала головой и наклонилась подобрать кинжалы. Чтобы извлечь один из них из горла Дилетты, ей пришлось несколько раз провернуть его в ране и подергать, прижимая плечо трупа к полу ногой. Наконец с влажным звуком лезвие высвободилось. Дерве обтерла его о штаны и направилась к лестнице. Тьяго не видел в ее поступке повода для возмущений. Для него это была всего лишь еще одна смерть на его пути.

— Идите. Иди-и-ите-е-е… — прозвучал шепот, который, казалось, издавала сама башня. Они словно находились в глубине огромной глотки.

Стены комнаты подернулись дрожащей дымкой, и у Тьяго вдруг возникло ощущение, что Пандельюм повсюду вокруг них, что голос принадлежит именно ему и что его присутствие наполняет стены и полы, — это место было не домом волшебника… а им самим. Рассудив, что перспектива спуска по уходящей в бездонную бездну лестнице все же более привлекательна, чем попытка выяснить, что его ждет, рискни он остаться, Тьяго тяжело поднялся на ноги.

Путь вниз оказался долгим — более долгим, нежели можно было предположить, исходя из высоты башни, и несколько раз приходилось останавливаться на отдых. Во время одного из таких привалов Дерве Корим произнесла:

— И как только эти женщины могли его выносить?

— Ты и сама когда-то была с ним.

— Да, но сбежала бы при первой же возможности. Наши отношения строились исключительно на необходимости.

— Возможно, эти женщины не так уж и отличаются от тебя. Кугель славится талантом навязывать свою волю людям, даже если им нет до него никакого дела.

— Думаешь, он выжил?

— Как тут узнаешь? — Тьяго пожал плечами.

Внизу башни они нашли приоткрытую дверь. Пройдя сквозь нее, путники оказались на поле, усеянном валунами. Солнце находилось в зените, освещая землю красноватым светом, и хотя было сегодня чуть тусклей обычного, но вполне в пределах своего нормального состояния. Молча, ничего не понимающие, они смотрели на него из-под ладоней.

— Я беспокоюсь, — произнесла Дерве Корим, когда они направились к границе Великого Эрма. — Солнце решило передумать, пока мы спускались? Или мы вышли в иной версии реальности? За нас вступился Пандельюм? В жизни и так было не много вещей, в которых я чувствовала уверенность, а теперь их стало и того меньше.

Высоко в небе солнце посылало свои лучи сквозь темно-зеленые кроны деревьев, заставляя их выглядеть так, словно они сочатся кровью. Дерве Корим шагнула под полог леса и направилась по тропе, проходящей между двух мандуаров. Тьяго оглянулся и увидел, как башня распадается, становясь призрачным вихрем; тот, в свою очередь, превратился в нечто новое — в огромное существо, которое можно было описать лишь как пустоту, облаченную в рясу с капюшоном. Лицо у него отсутствовало, а тело вроде бы и было и не было одновременно. На мгновение в непроницаемой тьме под рясой что-то сверкнуло — голубоватый овал, с такого расстояния кажущийся не больше светлячка. Такой же голубоватый, отметил Тьяго, как яйцо, в котором удрал Кугель, и пульсирующий тем же живым светом, мерцающий, подобно далекой звезде. Несколько раз сверкнув, овал исчез, поглощенный пустотой.

Вначале Тьяго даже расстроился, осознав, что Кугель, возможно, все еще жив, но затем он прикинул вероятность того, что бедолага будет вечно скитаться в пустоте, или окажется навсегда заточен в каком-то из дьявольских изобретений Пандельюма, или попадет в один из тех миров, куда вели коридоры, или, скажем, обнаружит себя на столе в той лаборатории под одним из стеклянных колпаков в качестве экзотической зверушки… Нельзя было сказать наверняка, что именно произойдет, но такие размышления и предположения развеяли грусть Тьяго.

Пандельюм начал растворяться в воздухе, все более и более теряя материальность, пока в небе не остались лишь немощное красное солнце да несколько пушистых облаков. Тьяго прибавил шагу, чтобы нагнать Дерве Корим. Глядя на ее ладную фигурку, скользящую в тени, он вдруг осознал, что, оставшись прежним, все в то же самое время изменилось. Солнце (или же его подобие) продолжало светить, судьбы мира, как и раньше, решали волшебники и их колдовство, а ими самими управляли чары сомнений и неуверенности в будущем — и все же понимание это не только не давило на него больше, но даже придавало сил. Тьяго словно вышел из мрака на свет, на его душе стало легче на одну обиду, и когда Дерве Корим задала очередной из своих неопределенных вопросов, касающихся судьбы, рока или чего-то подобного, Тьяго подумал: раз уж момент настолько благоприятный, ему следует дать ей весьма определенный ответ.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я познакомился с книгами Джека Вэнса еще в средней школе, прочитав «Умирающую Землю» в мягком переплете. Я прятал эту книгу то за одним учебником, то за другим (я терпеть не мог математику, а потому во время урока, как правило, читал). Я сразу же попался на крючок и стал регулярно наведываться в газетный киоск за новыми книгами мистера Вэнса — помню, в какой восторг меня привели «Языки Пао». Позднее, уже в институте, я наткнулся на первые три романа из серии «Властители Зла» и вновь принялся читать, пряча книги за учебниками. Думаю, чтение работ Вэнса у меня даже стало ассоциироваться с неподобающим на занятиях поведением, а в том конкретном случае — еще и с ненавистью к одному преподавателю истории, произносившему слово «феодализм» как «фиа-даа-лызм».

Люциус Шепард

Из многочисленных книг Джека Вэнса (а я, думаю, читал их все) именно «Умирающая Земля», как мне кажется, оказала наибольшее влияние на мой стиль. Именно она познакомила меня с вэнсовскими правилами литературной речи. Благодаря усилиям отца на тот момент я уже вступил на путь к усложненному синтаксису и выдержанности стиля, но Вэнс стал моим личным открытием, и я прислушивался к нему куда охотнее, чем к советам старших. Если не считать одного странного фильма, именно Вэнс открыл для меня мир научной фантастики — отец запрещал мне читать такое — и потому оказался для меня настоящим откровением. Тот факт, что можно писать про угасающее Солнце и удивительных людей, живущих под ним, поверг меня в шок, от которого я так никогда и не оправился. Да, действие почти всех написанных мной произведений происходит в современности, но если бы не Вэнс, я мог бы стать одним из тех писателей, что повествуют о психологических нюансах своих неудавшихся браков. Не то чтобы я их осуждал, но в моем случае — куда веселее…

Спасибо вам, Дж. В.

 

ПЕЧАЛЬНАЯ КОМИЧЕСКАЯ ТРАГЕДИЯ

(ИЛИ ЗАБАВНАЯ ТРАГИЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ)

ЛИКСАЛЯ ЛАКАВИ

Тэд Уильямс

Есть такое избитое современное утверждение: главное не победа, а участие. Но в грядущем, миллионы лет спустя, на Умирающей Земле, — как станет видно из нижеследующей комической трагедии (или трагической комедии) — будет очень даже важно, победил ты или проиграл. По правде говоря, важнее этого ничего и нет…

— Я не маг, — сообщил Ликсаль Лакави хозяину лавки, вышедшему ему навстречу на звон колокольчика над прилавком, — но я играю такового в передвижном шоу.

— Тогда вы попали как раз в нужное место, господин, — отозвался мужчина, улыбаясь и кивая. — Торговый дом Твиттерела славится по всей Альмери несравненным выбором эффектов, чудес и усилителей доверия.

— А вы и есть Твиттерел? — поинтересовался Ликсаль. — Тот самый, чье имя красуется над дверями этого заведения?

— Честь имею, — сообщил маленький усатый человечек, смахивая пылинку со своей бархатной мантии. — Но давайте не будем терять время на такие пустяки, как мое имя. Чем могу служить, мой господин? Не угодно ли искрящего порошка? Он создает впечатление мощного выброса магической энергии, не причиняя при этом никакого вреда тому, кто его использует. — Твиттерел сунул руку в глиняный кувшин, стоящий на изрезанном и обожженном прилавке, извлек пригоршню серебристого порошка и одним мановением руки рассыпал по полу. Порошок взорвался с оглушительным грохотом, образовав изрядное облако белого дыма. Лавочник принялся старательно разгонять дым рукой, пока они с Ликсалем снова не начали видеть друг друга. — Как вы наверняка поняли, он также прекрасно отвлекает внимание на случай заранее задуманного исчезновения или ловкого трюка.

Ликсаль задумчиво кивнул.

— Да, полагаю, порция-другая искрящего порошка может очень пригодиться, хотя он никоим образом не решит всех моих проблем.

— А! — Твиттерел улыбнулся, демонстрируя немногочисленные зубы — слишком немногочисленные даже для его возраста. — Господин, желающий, чтобы его обман оказался одновременно и правдоподобным, и захватывающим. Смею сказать, что публика будет благодарна вам за заботу. Возможно, вон тот кусок веревки? При правильном показе он выглядит настоящей живой змеей. Или же вот этот Ящик Бенаракса, в котором может с удобством разместиться стройная ассистентка, — ее соблазнительные формы и вы, угрожающий им вот этими хитроумно сконструированными саблями, в особенности возбудят ваших зрителей…

— Нет-нет, — отмахнулся Ликсаль. — Вы неправильно меня поняли. Я не хочу прибегать к обычным фокусам, особенно к их дорогостоящей разновидности, чьим олицетворением является этот чудовищный зеркальный саркофаг. — Он щелкнул пальцем по лакированной поверхности Ящика Бенаракса. — Труппа, с которой я кочую, небольшая, привычная к проселочным дорогам Альмери, и у нас всего одна повозка для всех наших пожитков. К тому же, и это куда важнее, в тех местах, которые мы часто посещаем, различие между играть роль мага и быть магом нередко весьма расплывчато.

Лавочник Твиттерел помедлил. Он вытряхнул из бороды крошки от завтрака (во всяком случае, Ликсаль надеялся, что не от более ранних трапез). Казалось, старика странным образом встревожили слова покупателя.

— Не уверен, что понял весь смысл ваших слов, господин, — сказал Твиттерел. — Поясните, пожалуйста, чтобы я мог лучше угодить вам.

Ликсаль нахмурился.

— Вы принуждаете меня к большей грубости, нежели мне бы хотелось. Однако я постараюсь как можно лучше пояснить, чего хочу. — Он прочистил горло. — Я путешествую с труппой актеров, развлекая, вразумляя, а порой даже даруя надежду тем, у кого ее почти не осталось. Не все воспринимают нас в этом качестве — на самом деле некоторые низкие душонки полагают, что я и мои партнеры ничем не лучше продажных мошенников, что я решительно отвергаю. В ходе наших просветительских представлений мы предлагаем публике некие лекарства и тонизирующие целебные напитки. Несмотря на пренебрежительное непонимание, наших достижений в исцелении не смогла превзойти ни одна из аналогичных организаций, и они даже вполне сравнимы с наиболее обычными врачебными рекомендациями, предлагаемыми той медициной, что доступна обыкновенно нашей сельской публике. Улавливаете смысл?

— Вы продаете крестьянам сомнительные снадобья.

— В самую точку, мой добрый лавочник, в самую точку, хотя я бы и возразил против слова «сомнительные». В некотором смысле жизнь сама по себе сомнительна. В целом, однако, ваша проницательность достойна восхищения. Итак, поскольку моя роль в этих выступлениях — изображение магии, ко мне порой подходят представители публики, отличающиеся от остальных, покупатели, верящие, что увиденные ими иллюзии — реальность. Многие из них хотят лишь знать, в самом ли деле серебряная монета, которую я сотворил, прежде была у них в ухе, а если так, то не должна ли она принадлежать им. — Ликсаль печально покачал головой. — Другие, однако, требуют более тонкой магической помощи, обычно касающейся всяких незначительных проблем в их жизни — чаще всего неполадок в работе некоего человеческого органа самого интимного свойства. Наконец, есть и такие, кто хотел бы видеть, как член их семейства поскорее упокоится с миром, дабы как можно быстрее поделить его или ее наследство. — Ликсаль воздел к небу палец. — Такие заказы я не принял бы, спешу вас уверить, даже обладай я соответствующими возможностями, и не только из-за своей врожденной морали. Наш сельский люд имеет склонность к жадности и использованию острых ручных орудий труда, так что у меня нет ни малейшего желания возбуждать в нем злобу. — Он прочистил горло. — Иные просители желали бы обрести утерянные предметы, засадить в тюрьму неприятных им людей или родственников, ну и так далее — короче, великое множество пожеланий, большую часть которых я не способен исполнить, а значит, изрядная сумма остается рассеянной по карманам поселян, вместо того чтобы собраться в моем собственном кармане, где она могла бы стать основой будущего процветания. — Ликсаль печально покачал головой. — Я уже утомился от столь прискорбно неправильного положения дел. Поэтому я пришел к вам, мой добрый лавочник.

Твиттерел глянул на Ликсаля с куда большим страхом, чем мог бы ожидать случайный наблюдатель.

— Я все-таки не улавливаю до конца ваших пожеланий, господин, — нервно произнес старик. — Быть может, вам лучше посетить лавку моего доброго друга и коллеги Декионаса Крона, расположенную всего-то в четырех лигах отсюда, в славной деревушке у плотины в Бликсингби, — он тоже специализируется на всяческих приспособлениях для изображения магии перед проницательной публикой…

— Да вы издеваетесь надо мной, господин, — сурово заявил Ликсаль. — Вы должны были уже понять, что меня не интересуют ни приспособления для магического искусства, ни даже горшки и трубки алхимиков или прочие ученые, но не подходящие мне вещи. Я хочу купить настоящие заклинания. Вот так — яснее некуда. Немного, причем отобранных для таких, как я, не имеющих магической подготовки, — хотя, следует отметить, я обладаю замечательным твердым голосом, которому может позавидовать любой маг, и наружностью, подходящей настоящему волшебнику, как вы, должно быть, сами заметили. — Ликсаль Лакави медленно пригладил свою окладистую коричневую бороду, словно сравнивая ее пышность с редкой пожелтелой порослью, украшавшей скошенный подбородок лавочника.

— Откуда у меня, простого торговца, такие вещи? — почти взвизгнул Твиттерел. — И почему, даже обладай я подобным могущественным знанием, я должен делиться им с кем-то, предъявляющим свои права на кусок магического пирога лишь потому, что у него есть бархатная мантия и окладистая борода? Да я бы скорее вложил пылающий факел в руки ребенка, сидящего в шалаше из веток и сухих листьев!

— Вы снова меня не понимаете, мой славный Твиттерел, — парировал Ликсаль. — Утверждаете, будто вы простой торговец, тем не менее, если я не ошибаюсь, имя, выгравированное над дверью, не соответствует вашей истинной личности. Иными словами, я полагаю, что на самом деле вы вовсе не Твиттерел, а скорее Элиастри из Окторуса, известный некогда в самых могущественных кругах как Багряный Маг, — кстати, приятное сценическое имя, я быстро приспособил бы его для своих собственных выступлений, если б темные цвета не шли мне больше — вроде черного или тусклых ночных оттенков синего. — Ликсаль улыбнулся. — Видите ли, так получилось, что по чистой случайности я изучил вашу карьеру, когда оттачивал свое перевоплощение в ваше подобие. Вот почему я узнал вас, увидев, как вы вчера выпивали в придорожной таверне. Такая удача!

— Я… я не понимаю. — Твиттерел, или Элиастри, если это действительно было его имя, чуть-чуть отступил от прилавка, за которым находился. — Почему такое неправдоподобное стечение обстоятельств означает для вас удачу?

— Вернитесь на место, пожалуйста. Не вздумайте сбежать от меня, — предупредил Ликсаль. — А также не стоит пытаться обмануть меня при помощи тех сил, которыми вы некогда столь превосходно владели. Я прекрасно знаю, что после провала вашей попытки захватить лидерство среди коллег Совет практикующих магов лишил вас вышеупомянутых сил и наложил запрет на попытки вернуть их или любым другим способом заниматься магией под страхом унизительной, мучительной и медленной смерти. Пожалуйста, поймите, что, если вы будете упорствовать, я охотно проинформирую Совет о вашем местонахождении и теперешнем роде занятий. Склонен полагать, что ваша нынешняя профессия, вся эта торговля дистилляторами и искрящимся порошком, вполне может подпадать под действие данного запрета.

В доли секунды Твиттерел, казалось, постарел лет на двадцать — на десятилетия, которые он с трудом мог себе позволить присоединить к своим годам.

— Я не сумел найти иного способа заработать на жизнь, — печально признался он. — Это единственное умение, которым я владею. Вот чего Совет не принял в расчет. Лучше бы они сразу казнили меня, а не обрекали бы на голодную смерть. В конце концов, я хотел лишь исправить некоторые недостатки в надзоре за преобразованиями — то, что когда-то было просто мерой профилактики, превратилось в ужасный, мучительный бюрократизм…

Ликсаль выставил перед собой руку.

— Увольте. Меня интересуют не подробности вашего бунта, а лишь то, что вы сделаете дальше — а именно: снабдите меня несколькими несложными заклинаниями, которые позволят мне пополнить доход от выступлений, оказывая содействие обращающимся ко мне за помощью крестьянам. Я человек не жадный и не хочу воскрешать мертвых или делать золото из сухих листьев и речного ила. Напротив, я прошу лишь несколько простеньких патентованных рецептов, которые позволили бы мне добиться благосклонности поселян, — возможно, заклинание для розыска скотины… — Он задумался. — И наверняка есть какое-нибудь малое проклятие, позволяющее наслать чирьи на неприятных соседей. Множество раз меня просили именно об этом, но до сих пор у меня не было возможности откликнуться на такие призывы.

Элиастри, или же Твиттерел, потер руки, похоже, в неподдельной тревоге.

— Но даже такие малые заклинания могут быть опасны при неправильном применении — не говоря уже об их стоимости!

— Не беспокойтесь, — заявил Ликсаль с достоинством истинного дворянина. — Когда я начну получать деньги благодаря использованию этих заклинаний, я непременно вернусь и уплачу вам за них сполна.

— Значит, с помощью угроз вы грабите меня, — с горечью заметил лавочник.

— Вовсе нет. — Ликсаль покачал головой. — Но дабы подобное необдуманное мнение не побудило вас к вынашиванию замысла каким-либо образом покарать меня всего лишь за попытку улучшить свое положение в этом шатком мире, позвольте показать вам этот оберег — браслет на моем запястье, предмет истинной силы. — Он продемонстрировал витую медную полоску на своей руке, от которой, казалось, в самом деле исходило свечение более яркое, нежели обычный отблеск металла. Его дала Ликсалю одна юная особа из труппы в упоительно интимный момент — амулет, который, как она клялась, защитит его от безвременной смерти, унаследованный ею от тетки после вполне своевременной кончины престарелой дамы. — О, и кстати, — продолжал Ликсаль, обеспокоенный тем, как пристально Элиастри рассматривает его украшение, — если в своей не по адресу направленной обиде вы решите, что при помощи неких известных вам уловок сможете превзойти силу этого узора, то я хотел бы сообщить вам, что браслет — не единственная моя защита. Если со мной случится какая-нибудь неприятность, мой товарищ, которого вы не знаете, немедленно отошлет в Совет практикующих магов подготовленное мною письмо с подробным описанием ваших недавних преступлений и текущего местонахождения. Помните об этом, пока я буду выбирать заклинания, а вы — наставлять меня в их рекомендуемом применении.

Старик долго смотрел на него, и взгляд этот сложно было бы назвать дружелюбным или снисходительным.

— А, ладно, — произнес наконец Элиастри. — Похоже, руки у меня все равно, так сказать, связаны, и чем дольше я сопротивляюсь, тем глубже впиваются узы. Приступим.

Завершив, к своему удовольствию, сделку с бывшим магом, Ликсаль забрал рукописные листы с новыми заклинаниями и распрощался с Элиастри.

— Кстати говоря, я не одобряю слова «вымогательство», — бросил напоследок Ликсаль старику, испепелявшему его взором из дверей лавки. — Особенно после того, как я дал вам слово чести, что вернусь, когда карманы мои наполнятся, и заплачу вам по рыночной цене. Судя по выражению вашего лица, я полагаю, что вы либо не доверяете моему обещанию, либо же в каких-то иных отношениях недовольны нашим обменом, который мне видится более чем честным. В любом случае мне это не нравится. Надеюсь, к тому радостному дню, когда мы вновь встретимся, вы сумеете стать гораздо сдержаннее.

Ликсаль направился прочь из города Катечумия к лесной опушке, где раскинула лагерь его передвижная труппа. Он бы охотно заставил старика прочесть заклинания лично в доказательство того, что это — не заранее подготовленные ловушки, способные обратиться против произносящего их, причинить ему серьезный вред или даже убить. Но поскольку Совет практикующих магов насильно лишил Элиастри возможности заниматься магией, Ликсаль понимал, что смысла в этом не было: никаких дефектов обнаружить не удастся, поскольку сами заклинания попросту не сработают. Приходилось положиться на сдерживающее действие угрозы, будто в случае каких-либо неприятностей с Ликсалем его коллега обо всем известит Совет. Того, что этот коллега был чистой выдумкой, созданной под влиянием момента — Ликсаль обладал богатым опытом импровизации, — Элиастри знать не мог, а значит, вымышленный сообщник должен был сработать не хуже настоящего.

Большинство актеров еще не вернулись из города, но Ферлаш, неприятный коренастый малый в сутане служителя Церкви приближающегося горизонта, сидел у костра и жарил на огне краюшку хлеба. При появлении Ликсаля он поднял глаза.

— Эге! — кисло воскликнул он. — У тебя веселый вид. Принес чего-нибудь пожевать? Такого, что, если поделиться этим с достойным жрецом, поможет тебе снискать благорасположение богов в загробной жизни? Я не сомневаюсь, что положение твоей души за горизонтом просто необходимо немножко улучшить.

Ликсаль раздраженно тряхнул головой.

— Ферлаш, все наши знают, что ты уже не священник с хорошей репутацией с тех пор, как давным-давно тебя отлучили за чудовищное совращение прихожан. Так что давай оставим обсуждение моей личной загробной жизни. Твои умствования насчет благополучия моей души интересуют меня не больше, чем советы от куска хлеба, который ты жаришь.

— Ты брюзгливый юнец, — заявил Ферлаш, — и чересчур самодовольный. Вообще-то, должен сказать, что сегодня ты выглядишь даже более довольным собой, чем всегда.

— Если и так, то вполне заслуженно. Сегодня я сделал изрядный вклад в свое будущее благополучие и, опосредованно, в ваше тоже, поскольку распространение славы обо мне как о волшебнике пойдет на пользу всей труппе.

Ферлаш нахмурился. Наряду с Ликсалем и еще одним человеком, именовавшим себя Кверионом — аптекарем, бывший жрец играл в труппе роль властной фигуры, поясняя сельской публике вопросы религии и то, как они согласуются с коммерцией.

— Из тебя еще худший маг, чем из меня жрец, — заявил он теперь Ликсалю. — Я, по крайней мере, когда-то по праву носил мантию священника. А какое отношение к истинной магии имеешь ты?

— На сегодняшний день — самое прямое. — И поскольку Ликсаль был и в самом деле доволен собой, он рассказал Ферлашу, что проделал. — И вот плоды моего ума и честолюбия, — закончил он, помахивая пачкой заклинаний. — Выучив это, я стану в некотором роде магом, а уж дальше буду быстро совершенствоваться.

Ферлаш медленно кивнул.

— Вижу, ты и впрямь нынче преуспел, Ликсаль Лаками, и извиняюсь, что равнял тебя со всеми нами, жалкими позерами и лицемерами. Раз ты собираешься вскоре стать столь искусным чудодеем, то, полагаю, тебе больше совершенно ни к чему этот браслет, что ты носишь, этот славный талисман против преждевременной смерти? Во время наших странствий случается, что из-за своего агностицизма зрители переходят от сомнений в моей искренности к воистину ужасной раздражительности — в особенности те из них, кому проданные мною молитвы и священные артефакты помогли не так хорошо, как они рассчитывали. Я бы очень оценил наличие у себя на руке подобной защиты от наиболее активно отрицающих мои методы.

Ликсаль недовольно отодвинулся.

— Ничего не выйдет, Ферлаш. Браслет мой, и только мой, его дала мне женщина, нежно любившая меня, хоть она и предпочла благополучие романтике и вышла в прошлом году замуж за того владельца конюшни, похожего на жабу. Сама мысль о том, что достаточно просто поклянчить — и ты тут же получишь в награду столь могущественный дар, смешна. — Он фыркнул. — А теперь я пошел учить свои заклинания. Когда мы увидимся снова, тебе уже не придет в голову не принимать меня всерьез.

И будущий маг оставил Ферлаша сидеть у костра и глядеть ему вслед, недовольно и завистливо.

Ликсаль Лакави тщательно отбирал заклинания, поскольку без десятилетий упорных тренировок, которые большинство магов отдавали своему делу — а это был слишком тяжкий путь, чтобы привлечь Ликсаля, знавшего о существовании множества куда более приятных способов провести время, — запросто можно было оговориться или перепутать жесты и очутиться в очень опасном положении — не важно, с браслетом-талисманом или без. Также в силу неопытности представлялось сомнительным, что Ликсаль Лакави сумеет осилить более одного заклинания за раз, и, разумеется, после каждого использования ему придется разучивать его заново, прежде чем применить еще раз. Поэтому Ликсаль отобрал у Твиттерела, оказавшегося на самом деле Элиастри, всего четыре заклинания — те, что должны были, как он полагал, оказаться универсальными и несложными в исполнении.

Первым стало проклятие ринократии, позволявшее владеющему им злоумышленнику изменить нос кому угодно самым забавным или ужасным образом, а потом по желанию снова сделать все как было. Второе, чары смыслового преуменьшения, позволяло сделать так, чтобы некая идея или точка зрения стала казаться менее важной или значимой тем, на кого оно направлено, причем продолжительность воздействия зависела от численности подвергнувшихся заклинанию. Третье представляло собой любовный заговор, именуемый псевдоприворотным зельем и имеющий свойство порождать страсть даже тогда, когда на самом деле таковой не существовало, или же усиливать ее наислабейшие проявления, пока намеченная жертва в конце концов не оскандалится в попытках унять свой любовный зуд.

Последним же, наиболее сложным для запоминания, но также, без сомнения, и самым могущественным из всех выбранных Ликсалем заклинаний, стал громовой выдох изгнания — оружие, мгновенно перемещающее нежелательную персону или существо в точку, наиболее удаленную от места применения заклятия, и удерживающее там жертву навсегда. Разгневанный муж или голодный лейкоморф просто исчезали из Альмери и в мгновение ока переносились к заснеженным пределам неведомых земель на самом краю мира и оставались там до конца своей жизни.

Это заклинание забирало у творящего его столько сил, что имело смысл пользоваться им лишь по особым поводам, но, поскольку в таких случаях, скорее всего, речь идет о жизни или смерти, Ликсаль не сомневался, что это разумный и полезный выбор. Между прочим, то, что он остановился на громовом выдохе, похоже, особенно рассердило старика Элиастри, поскольку тот что-то непрерывно бубнил, пока будущий маг переписывал заклинание, что лишь убедило Ликсаля в правильности своего выбора.

Действительно, на протяжении следующих месяцев Ликсаль и его новообретенные магические таланты имели большой успех. Он придавал живости бесчисленным местным междоусобицам, то навешивая на их участников несуразные носы, то убирая их, и достиг вершины мастерства, прицепив к носу одной пожилой женщины морскую звезду, так что старушка живо переписала завещание в пользу своего племянника, которого прежде недолюбливала, а тот с готовностью поделился деньгами с Ликсалем, после чего «маг» вернул длинному носу образумившейся дамы былую форму (немногим менее противную).

В особых случаях Ликсаль пользовался выдохом — чтобы изгнать прочь трех бешеных собак, одну устрашающе крупную и агрессивную древесную ласку, а также двух мужей и отца, категорически несогласных с тем, что Ликсаль воздействовал псевдозельем на их жен и дочерей соответственно. (Двух жен и двух дочерей, если точнее, поскольку у одного из мужей-рогоносцев имелась также прехорошенькая дочка, едва вошедшая в брачный возраст. В последнем Ликсаль удостоверился отдельно: он тщательно следил, чтобы его любовные чары применялись только к взрослым, — это была еще одна из множества его особенностей, заслуживавших, как он сам считал, большого восхищения.) А чары смыслового преуменьшения пригодились в нескольких случаях, когда другие методы не сумели помочь, и позволили Ликсалю улизнуть и даже получить вознаграждение там, где в ином случае ему не удалось бы ни то ни другое. Он начал приобретать изрядную репутацию в окрестностях тех мест, по которым кочевала его труппа.

Так, однажды ночью после окончания вечернего представления в городишке, именуемом Саэпия, к нему заявилась компания местных чиновников с олдермэром во главе и попросила о помощи. Он предложил им выпить с ним по стаканчику вина и обсудить их проблему. После череды успехов в соседних городах Ликсаль точно знал, что способен предложить, а значит, и за что именно он в состоянии взяться.

— Мы не можем не восхищаться вашим сегодняшним выступлением, — начал мэр, тиская в руках свою остроконечную церемониальную рогатую шляпу из шерсти, как послушный школяр. — Также на нас глубокое впечатление произвели доводы ваших коллег, Квериона и преподобного Ферлаша, показывающие, насколько важно для города вроде нашего мыслить прогрессивно, пользуясь плодами вашего просвещенного знания.

— Кстати, к слову о прогрессивной помощи, а эти аптекарские снадобья вправду позволят мне удовлетворить жену? — робко поинтересовался один из чиновников. — Если да, то я бы хотел прикупить немножко у вашего коллеги Квериона. У моей супруги просто ненасытный аппетит, если вы понимаете, о чем речь, и я нередко просто теряю надежду удержать ее от поиска пропитания на стороне.

— О, снадобье Квериона, несомненно, в силах помочь, — заверил его Ликсаль. — Но если вы пришлете вашу жену ко мне на осмотр, в качестве личной любезности дам ей кое-что для укрощения… голода — и не возьму с вас ни единого терция! Итак, это все, чего вы хотели, добрые люди? — поинтересовался он, пока чиновник, запинаясь, бормотал свои благодарности.

— По правде говоря, есть еще одно дельце, — заговорил олдермэр. — Мелкое и незначительное для великого и могущественного Ликсаля Лакави, но серьезное и губительное для таких, как мы, и для ресурсов нашего маленького захолустья. В местной каменоломне завелся деодан, и мы больше не можем добывать там хрусталь, главнейший источник нашего дохода. Мало того что присутствие чудовища остановило работу каменоломни, так еще оно время от времени вылезает оттуда, ворует из кроваток наших детишек или хватает неосторожных горожан, поздно возвращающихся домой. Деодан утаскивает этих несчастных в свою пещеру и пожирает. Мы выставляли против него нескольких отважных охотников, но он победил и съел их. Все это почти свело на нет городскую жизнь в Саэпии, обыкновенно довольно оживленную.

— И вы хотели бы, чтоб я избавил вас от этого ужасного существа? — уточнил Ликсаль, радостно думая о громовом выдохе изгнания. — Запросто, но, учитывая, что дело это опасное даже для столь подготовленного и опытного мастера магических искусств, как я, стоить оно будет немало. — И он назвал им сумму золотом, от которой отцы города побледнели, а мэр от расстройства оторвал один из войлочных рогов от своей церемониальной шляпы.

После долгого торга они сговорились на сумму чуть меньшую, хотя все равно получилось больше, нежели при обычном ходе событий Ликсаль сумел бы заработать за следующие полгода. Чтобы получить возможность перечитать и заново разучить изгоняющее заклинание, он сослался на сильную усталость этим вечером и пожелал гостям спокойной ночи, пообещав встретиться вновь завтра утром и разрешить их проблему.

На другой день после неспешного завтрака с женой чиновника, чей визит к целителю затянулся надолго, Ликсаль вышел из своего фургончика — теперь у него был свой собственный — и направился к дому мэра, скромному, но добротному куполообразному сооружению в местном стиле. Сам господин уже ждал его на улице в компании горожан, еще большей, нежели сопровождала его прошлой ночью. Ликсаль поприветствовал их с небрежной беспечностью и позволил отвести себя за город, к горе с каменоломней.

Его оставили у входа, без провожатых, но с указаниями, как пройти к пещере деодана. Ликсаль двинулся через затихшую каменоломню, с интересом отмечая разбросанные инструменты, словно те, кто ими пользовался, вдруг убежали прочь и больше не вернулись, — так, по-видимому, и было. Вперемешку с брошенными орудиями труда валялись кости людей и животных, в большинстве своем разгрызенные, — кто-то очень хотел добраться до костного мозга. Каменоломню затягивал легкий утренний туман, почти скрывающий солнце и мешающий Ликсалю видеть, что происходит вокруг; и менее уверенный в себе человек мог бы занервничать, но он знал, что в долю секунды способен выкрикнуть одно-единственное отрывистое слово, запускающее громовое проклятие. В конце концов, разве он не был застигнут врасплох мужем-рогоносцем в Таудисе, когда он только начал произносить заклинание, а в голову ему уже полетел топор? И все же вот он, Ликсаль, все еще тут, тогда как владелец топора, без сомнения, трясется от холода в снегах далекой Ультрамондии, жалея, что не подумал дважды, прежде чем оскорблять Ужасного Мага Лакави.

— Эгей! — позвал он, устав идти. — Есть тут кто-нибудь? Я заблудившийся путник, толстый и неуклюжий, беспомощно плутаю по вашей заброшенной каменоломне.

Как он и ожидал, перед ним из тумана неспешно возникла темная фигура, привлеченная обещанием столь легкой добычи. Деодан, как и все его сородичи, был весьма похож на человека, за исключением абсолютно черной, будто сажа, кожи и ярко сверкающих когтей и зубов. Существо остановилось, разглядывая Ликсаля глазами цвета желчи с узкими щелками зрачков.

— Ты преувеличиваешь свою полноту, путник, — неодобрительно заявило оно. — Если не считать незначительной жировой складки на талии, я бы вообще не назвал тебя толстым.

— Твои глаза не только не похожи на людские, они еще и плохо видят, — воскликнул Ликсаль. — Нет там никакой складки. Я описал себя так, просто чтобы выманить тебя наружу, дабы я мог избавиться от тебя, не тратя все утро на поиски.

Деодан взглянул на него с любопытством.

— А, так ты воин? Должен признаться, на воина ты не похож. Вообще-то ты выглядишь рыхлым упитанным торговцем. Ты хочешь покончить с моим террором здесь, в Саэпии, предложив мне лучшие условия где-то в другом месте? Признаюсь, мне охота побывать в новых землях и отведать других, более экзотических людишек.

Ликсаль презрительно рассмеялся.

— Не наглей. Я не просто торговец, а Ликсаль Лакави, Ужасный Маг в Одеяниях Цвета Ночи. Если имя мое тебе еще неведомо, у тебя будет достаточно времени пожалеть об этом среди холодной пустыни, куда я тебя отправлю.

Деодан придвинулся поближе, остановившись, лишь когда Ликсаль предостерегающе поднял руку.

— Странно. Я никогда не слышал про такого мага и за исключением этого маленького талисмана на запястье не вижу в тебе признаков силы. Если я не прав, прошу прощения, но ты вообще не кажешься мне магом. Может, это ты сам ошибаешься?

— Ошибаюсь? А вот это — тоже ошибка? — Ликсаль, чье раздражение теперь больше походило на слепую ярость, взмахнул рукой и выкрикнул громовой выдох изгнания насколько мог отчетливо и выразительно. По небу прокатился гром, будто от ужаса перед высвобожденной великой силой, и деодан окутался сиянием, словно молнии ударили изо всех его угольно-черных пор. Однако в следующее мгновение, вместо того чтобы начать уменьшаться вплоть до полного исчезновения, подобно человеку, падающему в бездонный колодец, как это случалось со всеми прежними жертвами выдоха, деодан вдруг скользнул к Ликсалю — да так стремительно, словно мерзкое создание было баржей, которую тащит подгоняемый магией осел. Ликсаль успел лишь закрыть лицо руками и коротко пискнуть от ужаса, как деодан вдруг остановился в двух шагах от него, издав странный хлопок — как если бы налетел на мягкую, но непроницаемую и невидимую стену.

Ликсаль глянул сквозь пальцы на чудовище, чей жуткий вид вблизи ничуть не улучшился. Деодан в ответ уставился на него, на свирепом безжалостном лице застыло изумление.

— Странный вид изгнания, — сказало существо, отступив на шаг. В следующий миг оно прыгнуло на Ликсаля, оскалив клыки. Нечто, не давшее ему добраться до мага в первый раз, остановило его и теперь: деодана мягко отбросило прочь. — Хм-м, — проворчало существо, — похоже, твое заклинание сработало прямо противоположно тому, чего ты хотел: притянув меня к тебе, вместо того чтобы изгнать прочь. — Деодан развернулся и попытался уйти, но сумел сделать не более шага, как его снова притянуло обратно. — Я на привязи, как луна, летающая вокруг планеты, и не могу оторваться от тебя, — с досадой сообщил он. — Но этот талисман на запястье, видимо, не дает мне добраться до тебя и осуществить свое изначальное намерение, а именно — убить тебя и съесть. — Создание нахмурилось, пряча устрашающе острые зубы под пухлой нижней губой. — Я не в восторге от такого положения дел, маг. Освободи меня, и я пойду своей дорогой и не буду больше надоедать тебе. Даю слово.

Ликсаль смотрел на существо, стоящее так близко, что чувствовалось исходящее от него резкое зловоние, запах костей и гниющей плоти, витающий над деоданом, словно утренний туман над каменоломней.

— Я… я не могу, — сказал он наконец. — Я не способен отменить заклинание.

Деодан раздраженно фыркнул.

— Значит, грош тебе цена и как магу, и как победителю деоданов. И что нам теперь делать? — В его желтых глазах промелькнула мысль. — Если не можешь освободить меня обычным путем, ты должен подумать о том, чтобы снять браслет и позволить мне убить тебя. Таким образом по крайней мере один из нас сможет жить своей жизнью так, как этого хотели духи пустоты.

— Ничего подобного! — возразил уязвленный Ликсаль. — Почему это я должен позволять тебе убить меня? С тем же успехом ты можешь убить и себя — полагаю, что эти острые когти справятся с твоим собственным горлом так же эффективно, как и с моим. И тогда я смогу и дальше жить своей собственной жизнью, куда более похвальной, чем твое существование похитителя детей и пожирателя падали.

— Очевидно, здесь нам нелегко будет прийти к соглашению, — признал деодан. — Мне в голову пришла мысль. Не обидел ли ты в последнее время какого-нибудь мага?

Ликсаль сразу же подумал об Элиастри: каким тот выглядел недовольным, когда они расставались, — но ему не хотелось рассказывать об этом деодану после столь недолгого знакомства.

— Все возможно в тех утонченных, но вспыльчивых кругах, в которых я вращаюсь. Почему ты спрашиваешь?

— Потому что если так, то, вполне вероятно, даже смерть не освободит нас. Если эта осечка твоего заклинания есть результат злого умысла мага, она вполне может быть задумана так, что даже если один из нас умрет, другому от этого не станет легче. Например, я вынужден находиться рядом с тобой. Если ты умрешь и превратишься в груду недвижимых костей, вполне логично, что я буду вынужден оставаться там, где ты умер. Точно так же, если тебе, что маловероятно, каким-то образом удастся убить меня, мой труп, вероятно, прилипнет к тебе, куда бы ты ни направлялся. Телесные оболочки моего племени разлагаются исключительно медленно и выглядят при этом отвратительно. Короче говоря, остаток своей жизни ты будешь повсюду таскать за собой мой гниющий труп.

От ужаса и отвращения Ликсаль зажмурился.

— Элиастри! — выдавил он, и в голосе его звучало горькое проклятие. — Я знаю, это его рук дело. Он подло одурачил меня, и я уж как-нибудь отомщу ему!

Деодан уставился на него.

— Что это за имя?

— Имя того, кого нам, по-видимому, придется навестить, — ответил Ликсаль. — Это наша единственная надежда избежать неприятной участи. Пошли со мной. — Он состроил грустную гримасу. — Думаю, когда мы уйдем отсюда, надо будет потихоньку убираться из Саэпии. У горожан теперь есть несколько причин не любить меня, а о тебе, скажу честно, они никогда особо не волновались.

Словно два альпиниста, связанные веревкой, Ликсаль и деодан пробрались через лес к лагерю за городской чертой, где расположилась труппа. При других обстоятельствах актеры остались бы в худшем случае безразличными к появлению Ликсаля, но его спутник переполошил весь лагерь.

— Не двигайся! — завопил аптекарь Кверион. — За тобой гонится ужасное чудовище! Падай на землю, мы постараемся убить его!

— Пожалуйста, не причиняйте ему вреда, — попросил Ликсаль. — Иначе, если вы убьете его, хотя это вряд ли возможно, я буду обречен таскать за собой его вонючий гниющий труп до скончания своих дней под умирающим солнцем.

Когда Ликсаль объяснил, что произошло, остальные члены труппы испытали крайнее изумление.

— Ты должен отыскать более сильного мага, чтобы он помог тебе, — сказал Кверион.

— Или какого-нибудь симпатичного бога, — предложил Ферлаш, с трудом пытаясь скрыть свое довольство.

— Конечно же, такой умница, как ты, найдет выход, — заявила девушка по имени Минка, заменившая ту юную особу, что дала Ликсалю браслет, в роли главной исполнительницы обучающих танцев. В последнее время Минка выказывала явное благорасположение к Ликсалю и, хоть ее явно разочаровал последний поворот событий, похоже, решила оставить за собой свободу выбора. — И тогда ты снова отыщешь нас.

— В любом случае, — авторитетно объявил Кверион, — ты должен отправляться на поиски спасения немедленно!

— Я бы предпочел остаться с вами — ведь труппа вскоре направится обратно в сторону Катечумии, — сказал Ликсаль. — Я бы обеспечивал безопасность. Я найду способ задействовать деодана в наших представлениях. Это же будет сенсация! Какая другая труппа может похвалиться тем же?

— Ну, труппа, где актеры больны желтой чумой, тоже никогда еще не давала представлений, — парировал Ферлаш. — Одной новизны для сборов мало, особенно когда эта новизна заключается в ужасной, смертельной опасности и сопровождается столь омерзительным и всепроникающим запахом разлагающегося мяса.

Остальные, даже Минка, похоже, были согласны с доводами мнимого жреца, и, несмотря на все споры и мольбы Ликсаля, им с деоданом пришлось в конце концов самим отправиться в далекую Катечумию, имея при себе из пожитков лишь то, что они смогли унести, поскольку труппа решила отобрать у Ликсаля ранее подаренный ему фургон, сочтя это излишней роскошью для того, кто более не появляется в их ежевечерних выступлениях, сеющих познания среди достойной публики.

Первая ночевка Ликсаля Лакави в лесной чаще оказалась весьма некомфортной, а мысль о том, что он спит рядом с ужасным существом, которое с радостью прикончило бы его, если б могло, отнюдь не делала его сон крепче. Наконец в холодный предрассветный час он поднялся.

Деодан, похоже, даже не пытался спать. Во тьме виднелись лишь его горящие глаза.

— Ты рано проснулся. Ты решился позволить мне забрать твою жизнь и тебе не терпится начать захватывающее путешествие к Тому, Что Лежит По Ту Сторону?

— Определенно нет. — Ликсаль снова разжег костер, раздувая пламя, пока оно не наполнило лес красноватым светом, хотя и тогда деодан остался не более чем тенью. Ликсаль не очень-то горел желанием беседовать с призрачным существом, но ему не хотелось также и молча сидеть рядом с ним в ожидании рассвета. Наконец Ликсаль полез в рюкзак, где лежала большая часть его уцелевшего имущества, и вытащил коробочку, раскладывающуюся в игральную доску из полированного дерева, покрытую небольшими отверстиями. Потом он вытряхнул из мешка, лежавшего внутри коробочки, горсть палочек из слоновой кости в виде гвоздиков и начал втыкать их в отверстия вдоль дальнего края доски.

— Что это? — спросил Деодан. — Алтарь твоего бога? Что-то вроде религиозного обряда?

— Нет, это гораздо важнее, — ответил Ликсаль. — Ты когда-нибудь играл в «Королевский компас»?

Горящие глаза медленно моргнули — раз, другой, третий.

— Играл в «Королевский компас»? Что означают эти слова?

— Это состязание — игра. В доме моего детства на Туманных островах мы играли в нее для развлечения или для проверки мастерства. Потом стали играть на деньги. Хочешь научиться играть?

— У меня нет денег. Мне не нужны деньги.

— Тогда будем играть просто на интерес. — Ликсаль взял доску и поставил ее посередине между собой и деоданом. — Что касается расстояния, то оно всегда должно разделять нас, поэтому, когда ты захочешь протянуть руку и сделать ход, я отклонюсь назад, позволяя тебе передвинуть спинары.

Деодан воззрился на него, недоверчиво прищурившись.

— Что такое «спинары»?

— Не «спинары» — это множественное число. Одна штука называется «спинар». Это такие вот острые палочки. Каждый раз, когда ты двигаешь одну вправо, другую ты должен переставить влево. Или можешь передвинуть две в одном направлении. Понимаешь?

Деодан долго молчал.

— Передвинуть одну вправо… Какой в этом смысл?

Ликсаль улыбнулся.

— Я тебе покажу. Ты мигом научишься — на Островах в нее играют даже грудные дети!

Ко времени прихода в Катечумию они путешествовали вместе уже почти месяц и сыграли несколько сотен партий в «Королевский компас», каждую из которых выиграл ловкий Ликсаль. Деодан несколько буквально применял стратегию и с трудом воспринимал более спонтанные решения человека. Также понятия блефа и хитрости нисколько не запечатлелись в сознании существа. И все-таки деодан достиг того уровня, когда игра велась уже по-настоящему, пусть и не на равных, и хотя бы по этой причине Ликсаль чувствовал благодарность к чудовищу. Жизнь человека, привязанного к живому деодану, просто обречена быть одинокой, что его пример и подтверждал все последние недели. Путники бежали от них, не желая даже остановиться, чтобы обсудить новизну положения Ликсаля. Компании побольше часто пытались убить деодана — у его соплеменников была заслуженно скверная репутация, — и едва ли лучшие намерения они имели насчет Ликсаля, полагая его предателем рода человеческого: не раз ему приходилось удирать вместе с чудовищем под градом камней размером с кулак. Дважды сараи, в которых они находили пристанище на ночь, поджигали, и оба раза они выбирались с трудом.

— Признаюсь, я не до конца понимал, насколько безрадостно твое существование, — сказал Ликсаль деодану. — Все и каждый ведут на тебя охоту, и помощи ждать неоткуда.

Существо наградило его взглядом, в котором удивление смешивалось с презрением.

— Напротив, при обычном ходе вещей это я охочусь на всех и каждого. При всякой обычной встрече даже с тремя-четырьмя вашими преимущество оказывается за мной благодаря моей исключительной быстроте и силе. Наше теперешнее скверное положение необычно — ни один деодан в здравом уме не полез бы в самую гущу своих врагов при свете дня, когда природная окраска не защищает его от обнаружения. Лишь потому, что я связан с тобой из-за заклинания, я оказался в столь уязвимом положении. Не говоря уже о том, как это нарушает мою диету.

Эта последняя претензия из многих касалась настоятельного требования Ликсаля, чтобы существо, с которым он был связан, не употребляло в пищу человеческого мяса, пока они находятся в обществе друг друга, что означало в силу сложившихся обстоятельств — никогда. Деодан воспринял это безо всякой радости и лишь после того, как Ликсаль подчеркнул, что может с легкостью предостеречь всех, кроме самых глухих и слепых потенциальных жертв. Когда он сопроводил свой запрет проклятием ринократии, продемонстрировав существу, что может заставить его нос вырасти настолько, чтобы полностью заслонить ему глаза, деодан наконец подчинился.

Однако пища требовалась им обоим, так что Ликсаль получил возможность собственными глазами увидеть, насколько остры и практичны когти и зубы деодана, когда они на пару с чудовищем занимались ловлей птиц или зверей. Поскольку дистанция между ними все время должна была оставаться примерно одной и той же, это означало, что Ликсалю тоже пришлось научиться кое-каким из умений деодана, позволяющим бесшумно охотиться и стремительно нападать. Однако подобное сотрудничество между представителями двух разных видов, пусть интересное и необычное, лишь вынудило Ликсаля Лакави еще лучше понять, насколько сильно он желает избавиться от присутствия твари.

Поскольку громовой выдох изгнания применительно к деоданам показал себя не просто бесполезным, а даже хуже — и это, как подозревал Ликсаль, было истинной целью смертоносной хитрости Элиастри, — лишь браслет-талисман на его запястье удерживал существо на расстоянии. Ликсаль больше не питал иллюзий, будто сумел бы отразить нападение чудовища каким-либо иным способом: проклятие ринократии задержало бы его не более чем на миг, псевдозелье было для этого до смешного неподходящим средством, и даже чары смыслового преуменьшения, к которым Ликсаль уже прибегал за время вынужденного сотрудничества с монстром, лишь незначительно ослабили одержимость деодана мечтой дождаться наконец дня, когда он обретет свободу от человека (и — подтекст был ясен — в равной степени и свободу убить Ликсаля). Вероятно, он мог бы применить заклинание к себе самому, чтобы понизить собственный уровень тревожности, но боялся перестать замечать грозящую опасность.

Интересным сопутствующим фактором в такой ситуации оказалось то, что успокоенный посредством чар деодан с течением дней становился все более общительным. Бывали вечера, когда они, подобно гребцам, раскачивались взад и вперед, дотягиваясь до игровой доски «Королевского компаса», и существо становилось чуть ли не болтливым, повествуя, как росло безымянным детенышем в переполненном гнезде, выживая в борьбе с себе подобными лишь благодаря вот этим впечатляющим клыкам и когтям, как стало вполне взрослым, чтобы покинуть гнездо и начать убивать существ, отличающихся от его братьев и сестер.

— Мы не строим городов, как ваша раса, — пояснял деодан. — Мы обитаем на одной территории, но на расстоянии друг от друга, за исключением поры, когда нас тянет друг к другу для спаривания и разрешения конфликтов, — последние мы решаем с помощью силы, что неизбежно оканчивается оправданием одной стороны и гибелью другой. Лично я пережил с дюжину споров. Вот, взгляни, этот глубокий шрам остался после почетного завершения одной из таких ссор. — Существо подняло руку, демонстрируя Ликсалю шрам, но при свете костра тот ничего не смог увидеть на угольной черноте кожи. — В нашей природе никогда не было стремления сбиваться вместе, свойственного твоей расе, или строить. Мы всегда довольствовались любым найденным убежищем. Однако, играя с тобой в эту игру, я начинаю видеть преимущества в вашем образе мыслей. Мы, деоданы, редко планируем наперед, дальше успешного окончания конкретной охоты, но теперь я вижу, что одно из преимуществ твоего народа над моим заключается в этом самом продумывании наперед. Также я начинаю понимать, насколько полезными могут быть недомолвки и даже прямая ложь, позволяющие запросто застать осторожного путника врасплох. — Деодан резко передвинул два спинара в одну сторону, демонстрируя подготовленную ловушку, прятавшуюся за ними. — Вот, смотри сам, — добавил он, скаля клыки, что было у него эквивалентно самодовольной улыбке.

Несмотря на необычную тактику существа, Ликсаль снова выиграл той ночью. Однако он отметил: деодан учится и придется прикладывать больше усилий в игре, чтобы и дальше подтверждать свое превосходство и не давать побить собственный рекорд. Он поймал себя на сожалении, далеко не в первый раз, что сотни побед в игре не принесли ему ровным счетом ничего в денежном выражении. Это было куда мучительнее, чем любая месть, придуманная для него Элиастри.

Наконец они добрались до маленькой столицы Катечумии, давшей приют Торговому дому Твиттерела. Ликсаль и деодан дождались наступления темноты на поляне в окрестностях города, неподалеку от места, где когда-то был лагерь труппы.

— Когда мы встретимся с Элиастри, не утруждай себя речами, — предупредил он деодана. — Разговор пойдет напряженный, и лучше его вести по плану, подвластному лишь мне. Вообще-то, — добавил он, немного подумав, — может, лучше будет, если ты останешься за дверью, когда я зайду внутрь, чтобы вероломный маг ничего не знал о твоем присутствии и не смог заранее подготовить защиту, если я сочту необходимым позвать тебя.

— Ты уже пытался однажды оставить меня по ту сторону двери, Лакави, — кисло ответил деодан. — И не простой, а церковной, ты думал, что так твой замысел окажется более успешным. И что в итоге вышло?

— Ты меня обижаешь! Это было несколько недель назад, и здесь я ничего такого не собираюсь!..

— Ты обнаружил, что не можешь идти дальше, когда я стою за дверью, — напомнило ему существо. — Как звенья золотой цепочки на обшлаге магистра, мы связаны, волей-неволей один не может без другого.

— Что касается нашего сегодняшнего плана, я хотел лишь сохранить твое присутствие в тайне, — угрюмо буркнул Ликсаль. — Поступай как знаешь.

— Так я и сделаю, — пообещал деодан. — И тебе лучше помнить об этом.

Когда настала полночь, они пересекли город, быстро и почти бесшумно, хотя Ликсаль был вынужден жестко поспорить с деоданом, захотевшим съесть спящего пьяницу, обнаруженного в кустах возле таверны с закрытыми ставнями.

— Он не представляет интереса ни для кого, кроме меня, — возмущалось существо. — Как ты можешь мне препятствовать, когда сам столько времени морил меня голодом, держа без нормального человеческого мяса?

— Если нас обнаружат, дела окажутся плохи у обоих. Если люди найдут обглоданные кости пусть даже наипоследнего из горожан, разве не будет тут же сделан вывод, что в Катечумии завелся кто-то вроде тебя?

— Они могли бы предположить, что в город пробрался волк, — парировал деодан. — Почему ты вечно мешаешь мне? Ты даже не позволяешь мне есть трупы твоих сородичей, которых ваш народ презирает настолько, что закапывает в землю подальше от жилищ!

— Я не разрешаю тебе поедать мертвецов, потому что мне это отвратительно, — холодно ответил Ликсаль. — Такое поведение доказывает, что, как бы ты ни пытался стать другим, ты и тебе подобные ничем не лучше зверей.

— Как и те, кого ты называешь зверьми, мы не даем пропадать вполне съедобным вещам. Под конец своих дней мы вполне счастливы вернуться в желудки наших собратьев.

Ликсаля передернуло.

— Хватит. Вот эта улица.

К великому горю Ликсаля, когда он подошел к двери, за которой некогда находился Торговый дом Твиттерела, то с первого взгляда понял, что помещение давно покинуто.

— Ну вот! — вскричал Ликсаль. — Воистину ужасно! Этот трус сбежал. Давай войдем и посмотрим, нет ли там какого-нибудь намека на то, где он теперь находится.

Деодан легко, может лишь чуть шумно, сломал дверной засов, и они вошли в большую темную комнату, прежде битком набитую товарами, которыми торговал Твиттерел-Элиастри. Теперь на полках не было ничего, кроме паутины, да и та выглядела давным-давно покинутой. Крыса, потревоженная, возможно, необычным запахом деодана, прошмыгнула к норе в углу и исчезла.

— Кажется, он оставил тебе записку, Лакави, — заметил деодан, взмахнув рукой. — Тут твое имя.

Ликсалю, чье зрение было не столь острым, как у существа, пришлось на ощупь искать сложенный лист пергамента, пригвожденный к стене, а потом выходить из дома под мерцающий свет уличного фонаря, чтобы прочесть его.

«Ликсалю Лакави, вымогателю и фальшивому магу» — так начиналось послание.

«Раз ты читаешь это, значит случилось одно из двух. Если ты явился заплатить мне долг, я удивлен и рад. В таком случае можешь отдать тринадцать тысяч терциев хозяину этого дома (он живет по соседству), и я получу их от него в дальнейшем способом, известным мне одному. В знак прощения я также предупреждаю, чтобы ты ни в коем случае не пытался пробовать громовой выдох изгнания на деодане.

Если ты вернулся не для того, чтобы отдать долг, что кажется мне более вероятным, значит ты-таки применил выдох к одному из этих темных существ, но по какой-то причине мое намерение преподать тебе урок потерпело неудачу, и ты решил выразить мне свой протест. (Возможно, из-за спешки эффект от перестановки двух ключевых слов оказался не столь вредоносным, как я надеялся. Отчасти я допускаю даже, что оберег, который ты носишь на запястье, оказался полезнее, чем я думал, в таком случае мне остается винить лишь собственную самонадеянность.) Если причиной твоего возвращения стало что-либо из вышеназванного, все мои проклятия в твой адрес остаются в силе, а заодно я сообщаю, что перенес свой бизнес в другой город и взял другое имя, так что все твои попытки причинить мне неприятности через Совет практикующих магов будут обречены на провал.

Желаю тебе гнить в аду с моего полного благословения».

Подпись: «Тот, кто был Твиттерелом».

Ликсаль скомкал листок в кулаке.

— Отдать ему долг? — прорычал он. — Да я ему такой долг отдам, что в его кубышки не влезет! Заплачу по всем счетам!

— Твои метафоры неточны, — заметил деодан. — Я так понимаю, нам не удастся расстаться так скоро, как мы оба надеялись.

Будто узники, обреченные делить одну камеру, Ликсаль и деодан все больше уставали от компании друг друга за недели и месяцы, проходившие после их ухода из Катечумии. Ликсаль без особого энтузиазма выискивал новости о бывшем маге Элиастри, но его связывало присутствие деодана, что всячески мешало переговорам с большинством людей, так что пришлось почти оставить надежду найти виновника этой трудной ситуации: тот мог открыть свою лавчонку в любом из сотен сел и городов по всему Альмери или даже в еще более далеких краях.

В то время как люди повсеместно шарахались от них, иногда они вступали в контакт с другими деоданами, которые смотрели на Ликсаля без страха или любопытства, скорее — как на потенциальный источник пищи. Когда эти новые деоданы убеждались, что им не преодолеть силу браслета, они присаживались поболтать со своим плененным товарищем. Ликсаль вынужден был выслушивать долгие споры и критику казавшихся смехотворными всем, кроме него, возражений против поедания человечины, живой или мертвой. Деодан, прикованный к нему громовым выдохом, после таких бесед с единомышленниками неизбежно чувствовал прилив сил и с еще большей энергией предавался ежевечерним играм в «Королевский компас». Временами Ликсалю бывало непросто удержать свой рекордный победный счет, но все же ему это удавалось, и поскольку упреки деодана в ханжестве уязвляли его, он не колеблясь напоминал своему противнику так часто, как было возможно, о тщетности всех его усилий.

— Да, критиковать легко, — часто говаривал Ликсаль, убрав доску. — Но достаточно лишь взглянуть на наши спортивные результаты, чтобы понять, чей подход к жизни правильнее. — Он даже начал привыкать к такому существованию, несмотря на то что деодан был не самым подходящим собеседником или партнером по игре.

Спустя почти год после их первой встречи наступил день, когда браслет, дар поклонницы, столь долго хранивший жизнь Ликсаля Лакави, вдруг перестал действовать.

Ликсаль обнаружил, что чары больше не работают, самым внезапным и крайне неприятным образом. Только что он спал и видел волшебный сон: как он разукрашивает костлявый нос Элиастри карбункулами размером побольше самого бывшего мага и смеется, а старик вопит и молит пощадить его. В следующее мгновение он проснулся и ощутил зловонное дыхание деодана на своем лице и увидел дьявольские желтые глаза в дюйме от своих собственных.

Ликсаль успел лишь придушенно пискнуть, и когтистая рука сомкнулась вокруг его шеи.

— О, да ты мягонький, мой человечек, — прошептало существо, похоже, вовсе не потому, что не хотело лишнего шума, но просто наслаждаясь моментом, словно громкий голос мог внести диссонирующую ноту в совершенную в остальном мелодию. — Мои когти войдут в твое горло, как в масло. Конечно же, мне надо будет выбрать самый медленный и подходящий способ расчленения тебя.

— М-мой б-б-браслет, — заикаясь, выдавил Ликсаль. — Что ты с ним сделал?

— Я? — Деодан фыркнул. — Я не делал ничего. Насколько я помню, он должен был хранить тебя от преждевременной смерти. Очевидно, каким-то образом все оказалось где-то сосчитано, и пришло твое время умирать. Возможно, при другом развитии событий, в какой-нибудь параллельной реальности тебя бы насмерть зашибло слетевшим с крыши кровельным листом или ты убился бы, выпав из перегруженного фургона, чей возница упустил вожжи из рук. Но не бойся! На этом уровне реальности тебе не придется искать свою смерть, Лакави, поскольку, ко всеобщему удобству, я тут и готов проследить, чтобы с тобой все произошло так, как угодно судьбе.

— Но почему? Разве я так уж плохо обращался с тобой? Мы странствовали вместе целый год. — Ликсаль поднял дрожащую руку, намереваясь ободряюще и по-братски похлопать деодана по плечу, но при виде оскаленных клыков существа живо отдернул ее. — Мы ближе между собой, чем когда-либо оказывались другие представители наших рас, — мы понимаем друг друга, как никто. Безусловно, было бы просто позором взять и отбросить все это!

Деодан издал звук, исполненный саркастического удивления.

— Что это означает? Неужели ты предполагаешь, что, будучи целый год прикованным против своей воли к ходячему ростбифу, ты сам, когда узы вдруг исчезнут, захочешь сохранить свою дружбу с ним? Ты моя добыча, Лакави. Обстоятельства свели нас. Теперь обстоятельства позволяют мне убить тебя!

Хватка на шее усилилась.

— Постой, постой! — вскрикнул Ликсаль. — Разве ты не помнишь, что сам предположил? Если я умру, ты будешь прикован к месту, где останутся мои кости!

— Я размышлял об этом всю долгую ночь, поскольку первым понял, что твой магический браслет больше не препятствует мне. Мое решение элегантно: я съем тебя вместе с костями. Таким образом, я буду прикован только к своему собственному желудку, а это и так уже имеет место. — Деодан довольно улыбнулся. — В конце концов, Лакави, ты же рассуждал тут о близости нашего знакомства — безусловно, большей близости, чем оказаться у меня в брюхе, ты не можешь и желать!

Одного зловонного дыхания существа почти хватало, чтобы лишить Ликсаля немногих еще имевшихся остатков затуманенного сознания. Он закрыл глаза, чтобы не видеть ужасного взгляда деодана, когда тот начнет убивать его.

— Что ж, прекрасно, — произнес он со всем апломбом, на который еще был способен, хотя каждая частичка его тела дрожала, словно в лихорадке. — По крайней мере, я умру, с удовлетворением сознавая, что деодан так и не победил человека в «Королевский компас» и уже не победит никогда.

Он ждал.

Ждал.

Ликсалю невольно вспомнились слова деодана о смерти медленной и более приятной, нежели просто от порванного горла, — приятной, без сомнения, для свирепого существа, а не для него самого. Не потому ли оно теперь колеблется?

Наконец он вновь открыл глаза. В горящем взгляде чудовища к злобе подмешивалось какое-то иное непонятное чувство.

— Ты попал в самую точку, — сказал деодан. — По моим подсчетам, ты выиграл трижды по сто и еще сорок четыре раза из такого же количества возможных. И все же я временами чувствовал, что нахожусь на волосок от того, чтобы закончить игру и победить тебя. Ты и сам должен признать, что мы во все большей степени играем на равных.

— По правде говоря, я должен согласиться с тобой, — признал Ликсаль. — Ты заметно улучшил защиту и двойной маневр в центре.

Деодан встал, продолжая сжимать лапой шею Ликсаля Лакави и вынуждая того тоже подняться.

— Вот мое решение, — объявило ему существо. — Мы продолжим играть. Пока ты сможешь побеждать меня, я позволю тебе жить, ибо я должен знать, что, когда выиграю — а я уверен, что в конце концов выиграю, — это случится лишь благодаря моему собственному возросшему мастерству.

Ликсалю чуть полегчало — его смерть откладывалась, по крайней мере на данный момент, — но осознание этого не пробудило в нем особой надежды, как случилось бы в иных обстоятельствах после подобной отсрочки смертного приговора. Деодан не спал, в то время как Ликсаль испытывал потребность в сне — каждый день и по многу часов. Деодан был силен и проворен, в то время как он, Ликсаль, многократно уступал ему в этом. И ни один человек, сохранивший хоть каплю разума, не попытается прийти к нему на помощь.

И все же могло произойти нечто непредвиденное, что позволило бы ему одолеть чудовище или убежать. Жизнь научила Ликсаля, что обстоятельства просто обязаны меняться, и иногда — к лучшему.

— Ты должен сделать так, чтобы я был сытым и здоровым, — сказал он деодану. — Если я ослабею от голода или болезни, это обесценит твою победу.

— Справедливо. — Теперь существо железной хваткой вцепилось ему в руку, а затем без лишних разговоров двинулось в путь. Оно развило изрядную скорость по лесу, вынуждая Ликсаля поспешать, чтобы конечность его не оказалась выдернутой из ключицы.

— Куда мы идем? — спросил он, задыхаясь. — Чем тебе не понравилось прежнее место? У нас был костер, и мы могли бы на досуге начать партию, после того как ты изловил бы нам чего-нибудь на обед.

— Этим я как раз и занимаюсь, но такой обед, какой я ищу, не так-то просто добыть возле нашего прежнего лагеря.

Спустя некоторое время после этого пугающего заявления, как раз к тому моменту, когда утреннее солнце начало наполнять лес светом, деодан выволок Ликсаля из чащи на открытое, заросшее травой пространство, усеянное кусками обработанного камня — часть из них стояла вертикально, но многие другие были повалены и расколоты, и все без исключения поросли мхом.

— Зачем мы сюда пришли? — спросил Ликсаль. — Это же какое-то древнее кладбище.

— Вот именно, — ответил деодан. — Но не такое уж и древнее — здесь сравнительно недавние захоронения. Ты долго запрещал мне есть то, что мне нравится, питаться мясом, которое я предпочитаю. Теперь меня больше не связывают твои абсурдные и жестокие ограничения. И все же я не хочу, чтобы твое беспокойство за судьбы соплеменников повлияло на исход нашей борьбы, поэтому, вместо того чтобы делать вылазки за живым человеческим мясом, мы расположимся здесь, где всего лишь в нескольких дюймах под землей нас ждут должным образом выдержанные, созревшие консервы. — Существо широко ухмыльнулось. — Признаюсь, я мечтал о подобных деликатесах на всем протяжении нашего досадного и нежелательного партнерства.

— Но как же я? — спросил Ликсаль. — Что буду есть я? Ты станешь охотиться для меня?

— Похоже, ты все еще считаешь себя хозяином положения, Лакави. — Деодан говорил сурово, как разочарованный отец. — Никто из твоих собратьев не поможет тебе, а я в один миг способен вырвать тебе горло своими когтями. Охотиться для тебя? Чушь. — Деодан покачал головой и бросил Ликсаля на колени. — Будешь есть то же, что и я. Научишься бережливости, как деоданы! А теперь доставай доску и готовься защищать честь своей расы, Ликсаль Лакави! А я пока пойду, накопаю поесть.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Если честно, я не могу сказать точно, когда открыл для себя Умирающую Землю. Поскольку это случилось в пору расцвета моей любви к научной фантастике, где-то между одиннадцатью и четырнадцатью годами, подозреваю, что первое, с чем я познакомился, это «Глаза Чужого мира», начало истории про Кугеля Хитроумного. Что я запомнил — так это наслаждение от первой встречи с чудесными плодами воображения Джека Вэнса и ликующую радость, с которой я следовал за искусно выстроенными, многоречивыми диалогами между его восхитительно аморальными героями во множестве разных необычайных ситуаций. Диккенс и Вудхаус подготовили меня к подобному упоению словом, но я никогда не встречал ничего подобного в научной фантастике (да и много лет спустя не нашел ничего столь же изысканного).

Тэд Уильямс

Я определенно влюбился и остаюсь влюбленным поныне — не только в Умирающую Землю, но во все произведения Вэнса. Я очень надеюсь, что свидетельство того, как он повлиял на многих лучших писателей наших дней (и на меня в том числе!), привлечет к его работам новых читателей. Не только потому, что они того стоят — хотя они стоят, стоят, стоят, — но и потому еще, что люди, ценящие остроумие и выдумку, можно сказать, толком и не жили, если не внимали благоговейно словам мастера, смеясь и восхищаясь.

Вам повезло — тем, у кого это открытие еще впереди!

 

ГАЙЯЛ ХРАНИТЕЛЬ

Джон Райт

В представленном ниже рассказе автор знакомит читателей с историей жизни последнего Хранителя порядка Старого Ромарта, который успешно поддерживает покой на улицах города с помощью мистического оружия, именуемого Беспощадным жезлом темного металла Квордаала. Однако Хранителю приходится столкнуться лицом к лицу с невероятно суровыми опасностями, исходящими от демонов, злых колдунов и огромных великанов. К счастью, необходимая ему — и магическому жезлу — помощь вовремя появляется, откуда ее и не ждали…

В СТАРОМ РОМАРТЕ

Манксолио Квинк, гранд Старого Ромарта, жил в Антикварном квартале, наслаждаясь неспешностью бытия.

Ввиду уникальности природных особенностей Антикварной Впадины весь квартал был обнесен стеной из темно-красного камня один фатом толщиной и пять элей высотой. Вдоль всей стены на одинаковом расстоянии друг от друга возвышались остроконечные башни, на которых были установлены огромные фонари из особого стекла, оснащенные специальными усиливающими линзами, которые, потратив немалые средства, привезли из Каиина. Посылаемые ими лучи определенной частоты и проникающей силы были способны остановить любые миазмы, испарения, а также праздных лентяев, меланхоликов, монстров и призраков, которые только могли появиться, а также выхватить из тьмы беглецов. Благодаря яркому освещению жители спокойно и уверенно чувствовали себя на улице в ночное время, не опасаясь нападений и внезапных столкновений с уличными бандами. Убийства, кражи и случаи нанесения тяжких повреждений стали очень редки в этом квартале.

Свет не достигал Впадины, огромной бездонной расщелины в самом центре Квартала на площади Магистратов, которая разверзлась в тени возвышающегося остова буровой вышки. Крики и стоны, доносившиеся из земных глубин, напоминали прохожим о строгости законов, принятых в Антикварном квартале.

В других районах города не было такого жесткого порядка. Преступники и контрабандисты часто появлялись на пристанях Морского квартала, а неведомый голос, доносившийся с вод залива в безлунные ночи, отдавал приказы об организации хулиганских шаек. Банда деоданов захватила пустующие особняки Древнего квартала и яростно отражала любые попытки выдворить их оттуда. Кочевники, прибывшие из земли Падающей Стены, стали хозяевами опустевших зданий и магазинов квартала Развалин Делвера: они разместили животных в пустом одеоне, поселили своих оустов в заброшенных галереях, принялись разбирать на дрова возвышающиеся здания, а непрошеных гостей — Стражей — отгонять острыми стрелами со стеклянными наконечникам, выпуская их из небольших изогнутых луков. Каждый раз, убив Стража, они исполняли ритуальный танец на крышах домов, прикрывая лица оскорбительным образом разрисованными масками.

Стражи непрестанно стерегли ворота Антикварного квартала от желающих проникнуть за возведенную стену. И только Манксолио Квинк бесстрашно выходил за пределы охраняемой территории, сделав частью своей повседневной жизни прогулки в дальних частях города, где не действовали общепринятые законы. Он шел по тем же маршрутам, какими следовали его отец и дед, находясь в должности Хранителя общественного порядка. Ликторы, обязанностью которых было сопровождать Хранителя порядка во время обхода улиц города и нести впереди идущего пики, полыхающие ядовитым пламенем, часто увиливали от своих обязанностей, объясняя это тем, что Хранитель порядка не нуждается в защите.

Манксолио Квинк был хорошо известен среди населения всего города благодаря своему магическому оружию, происхождение которого скрывалось покровом древней неведомой тайны. Беспощадный жезл темного металла Квордаала — верный помощник Манксолио Квинка — всегда был в руках Хранителя порядка, и временами звуки едва слышного шепота, зловещего и предостерегающего, волнами расходились от магического жезла.

И даже охваченные яростью деоданы отступали, не смея поднять руку на Манксолио, когда каждый день на рассвете он поднимался на самую вершину разрушенной цитадели в Антикварном квартале.

Отсюда казалось, что полуразрушенные улицы и руины отдаленных частей города, окутанные плотной дымкой кроваво-красного цвета, складываются в затейливые диорамы, выстроенные по велению колдуна.

От невероятных просторов и видов, открывающихся взору, захватывало дух. На севере возвышались горы с вершинами, словно окрашенными в светло-вишневые тона из-за постоянно находящихся в движении потоков воздуха. На юге, подгоняемые волнами величественной реки Сцонглей, спешили к городу фелуки со скошенными парусами и многовесельные гальярды, на бортах которых доставляли шелк и специи из Альмери, области Нефтлинг и Ближнего Жизо. В обратный путь суда отправлялись нагруженные поднятыми из земных недр в Антикварном квартале бесценными ископаемыми: рукописями и фолиантами, обложки которых были выделаны из кожи давно вымерших животных, а застежки инкрустированы аметистами, цитринами или аметринами. Каждый корабль с берега провожали взглядами, полными тоски и отчаяния: отданные сокровища ничем нельзя было заменить.

На востоке пустынные склоны горы Тандербрейк временами освещались вспышками неведомых огней, призрачный свет которых окутывал башню из оникса — владения колдуна Исцмагна. На западе причудливые тени леса Неизбежности медленно удлинялись и наползали на полуразрушенные здания и забытые участки, заполненные сорняками. Густая лесная поросль покрыла заброшенные земли по ту сторону холма, которые, как было известно, стали теперь обиталищем титана Магнаца, после того как он недавно вернулся, разрушив великий город, столицу Перламутровой Андоламеи, — когда-то там в сладостном блаженстве правили три принцессы Айвори. Если верить в истинность слухов, с той стороны часто можно было услышать призрачное эхо великих волнений, о происхождении которых не догадывался ни один из антикваров Старого Ромарта.

Было известно, что колдун Исцмагн отправил к Главе Стражей города поверенного ворона с определенным предложением: своим великим колдовским искусством помочь справиться с непреодолимой трудностью — титаном Магнацем. Но цена магической помощи была заоблачной: шестьсот великолепных светящихся фолиантов, инкрустированных множеством драгоценных камней, вынутых из земных недр Старого Ромарта; двенадцать самых прекрасных светловолосых юных дев, а также две тысячи золотых талантов и священную белую обезьяну из пагоды звероподобного бога Аууха. Глава Стражей долго обдумывал свое решения, советуясь и с теми, кто наблюдает за птицами, и с астрологами, изучающими звезды на небосклоне.

Возвышаясь над городом, Манксолио Квинк окидывал пытливым взором просторы и отмечал строгий порядок во вверенном ему пространстве: величественный город с красными черепичными крышами, башнями зеленого стекла, резными трубами, из которых поднимался голубоватый дым, в безмолвии лежал у его ног, и Хранитель порядка испытывал великое чувство удовлетворения. Бесспорно, здесь жили и колдуны, и титаны, и контрабандисты с кочевниками, встречались и деоданы, и обитатели темных лесов. Ну так что ж? Какой вред они могли успеть причинить за то короткое время, что осталось существовать вселенной? История привнесла свою гармонию и вечный покой. Больше не будет никаких войн, экспериментов и несвершенных деяний. Закончится эпоха не более сложная и насыщенная, чем выпитый залпом горячий ромовый пунш, прежде чем Земля сомкнет веки и погрузится в вечный сон и покой.

НАСТОЙЧИВОСТЬ

Все изменилось однажды утром, когда он спустился по городской лестнице из Цитадели и направился к Антикварному кварталу, туда, где жили люди. Третья площадка, именуемая Площадкой Прыгунов, с двух сторон была украшена статуями известных самоубийц, застывших в позах сброшенных с высоты людей. В тот день тусклый, хмурый рассвет и пятна на солнце смазывали очевидную картину: в призрачном освещении казалось, будто среди застывших скульптур появилась еще одна фигура.

Манксолио решил, что неведомый человек задумал покончить жизнь самоубийством, прыгнув с высоты, поскольку все в его позе — опущенные плечи и склоненная голова — говорило о том, что он готовится к прыжку. Хранителя это совершенно не касалось, он должен был поддерживать порядок в городе. Однако вдруг Манксолио осознал, что неведомая фигура стоит лицом к нему, и ощутил исходящую от нее необъяснимую угрозу.

Из-под капюшона раздался глухой мужской голос:

— Вы Манксолио Квинк? Я давно ищу вас.

— Да, это я. — Манксолио не задумываясь поднял Беспощадный жезл темного металла и выставил перед собой. — Взгляните на мой жезл! Он был создан в Девятнадцатой эре, в эпоху Знающих Фарьялов. Ему подвластны восемь источников энергии, три категорий видимого излучения и четыре — ныне невидимого, а также особый принцип антивиталистической проекции.

Мужчина подошел ближе. Манксолио несколько раз постучал торцом жезла о каменные плиты площадки, чем вызвал появление едва различимого звука. Мгновение спустя тусклый металл жезла озарился темным сиянием.

— С его помощью, — продолжал Манксолио, — Квордаал Безжалостный победил левиафана Амфадранга, одним ударом не оставив от зверя и следа! Видите? Потусторонняя сила уже поднимается из глубин его неспокойного воинственного сердца!

— Нет, — произнес человек.

Манксолио немного подождал, но больше ничего не услышал, человек в плаще стоял в полной задумчивости.

— Нет? Что вы имеете в виду?

Мужчина вздохнул и заговорил:

— Я хотел сказать, что ваши сведения неверны. Жезл относится к Восемнадцатой эре — его внешний вид соответствует всем основным принципам торсинголианских инженеров. Энергетических сил, которыми он управляет, — всего двадцать одна. Легкие удары Беспощадным жезлом темного металла по земле просто активируют его восстановительный цикл, который проходит беззвучно, если элементы не были иссушены излияниями. Только когда он опустошен, то гремит подобным образом. Связь с основным источником энергии была утрачена, поэтому действующими остались только вторичные функции. Кроме того, левиафан не исчез бесследно, как вы сказали. Не подвергшееся никаким изменениям тело убитого змея опустилось на дно реки Сцонглей, перекрыв доступ в гавань Ромарта более чем на три с половиной века, так что на протяжении нескольких благостных десятилетий в тех местах добывали кости, чешую, хрящи и другие ценные материалы.

Пытаясь скрыть охвативший его ужас, Манксолио вновь несколько раз ударил жезлом о землю, прекращая едва различимые звуки. Его мучило любопытство, что же будет дальше, но незнакомец в капюшоне стоял неподвижно и безмолвно.

Тогда с нарочитой небрежностью в голосе Манксолио произнес:

— Этот жезл подобен тому, каким владеет Хранитель человечества. Однажды много веков назад антиквары получили возможность ознакомиться с его архивами. Во времена моего деда с помощью этого оружия удалось проделать отверстие в северном склоне горы Скагг, имеющее выход с другой стороны. Тоннель существует до сих пор. Мой отец был последним из Хранителей порядка, кто мог сбросить с седла воина в полном вооружении с помощью одного удара жезлом. Когда я был молод, в нем все еще хватало мощи для излучения звуковой волны, способной отбросить даже взрослых лесных великанов. Кроме того, это крепкая дубинка, и я знаю, как с ее помощью переломать кости любому, а крюк, закрепленный на одном из торцов, позволяет использовать жезл как якорь или багор. В случае необходимости я могу пробить им самый крепкий череп.

Он отогнул прикрепленное острие, которое теперь поблескивало над древком, подобно указателю-гномону, придавая жезлу несомненное сходство с киркой на длинной ручке.

Человек в капюшоне спросил:

— В чем же основные особенности вашей работы?

— Странный вопрос! Вы знаете секреты величайшей реликвии рода Квинк, знаете мое имя, искали меня — и не представляете, кто я в этом городе и чем занимаюсь в великолепном Старом Ромарте?

— Ваше имя я узнал от помощника трактирщика, я долго докучал ему расспросами, пока хозяин не набросился на меня.

— Почему он напал на вас?

— Совершенно того не желая, я обманул его: ваши деньги отличаются от тех, что есть у меня. Для изготовления ваших византинов используются чешуйки, добываемые из чрева представителей морской фауны.

Манксолио опешил, не зная, что ответить незнакомцу. Могло ли так быть на самом деле? Запустив руку в карман, он вынул оттуда два больших голубых византина и один поменьше, розового цвета. Они представляли собой полукруглые пластины из твердого как сталь вещества. Эмаль? Панцирь? В тусклом розоватом свете Манксолио вынужден был прищуриться, он разглядывал монеты так, будто видел их впервые. Чешуя Амфадранга, скорее всего. Осознание новой истины лишило его прежнего мужества и уверенности.

В конце концов Манксолио спрятал монеты в карман.

— Я — Хранитель порядка, исполнитель воли закона, последний на всей Древней Земле. За более чем достойное вознаграждение я устраняю правовые трудности, собираю ценную информацию, препятствую распространению бесстыдства и наглости, уточняю детали и по мере необходимости применяю действенные меры по устрашению преступников.

— Способны ли вы раскрывать тайны?

— А! Вы ищете Исполнителя? Могу предположить, что ваша возлюбленная проводит время в объятиях другого. Ваше возмущение понятно. С помощью крюка и крепкой веревки я могу оказаться в самых труднодоступных местах — на крыше или на стене — и заглянуть через дымоход или окна дома, используя приспособление, которое я называю Взгляд исподтишка.

— Мною движут отнюдь не подозрения в неверности.

— Вы невероятно простодушны! Лучше знать наверняка. Бесшумно, как взгляд, скользящий по снежному покрову, я могу проследить даже за очень осторожной женщиной и раскрыть причины ее необъяснимых отлучек или нередких провалов в памяти.

— Я высоко ценю ваши незаурядные способности, но возникшие у меня трудности немного из другой области. Вы ищете пропавших людей? Утраченную информацию?

— Без ложной скромности могу заверить, что это часть моей профессии. Что у вас пропало? Позвольте узнать ваше имя и откуда вы родом. Кто тот человек, которого вы хотите поручить мне найти?

— Я хотел бы воспользоваться вашими услугами, — заявил молодой человек. — Я утратил свою сущность, свое «я». Поэтому я не могу назвать вам своего имени: я его не знаю. Пропавший человек — я сам.

Незнакомец откинул с головы капюшон. Все его лицо было в кровоподтеках, искривленные очертания рта свидетельствовали о сильном повреждении челюсти или зубов. Невысокого роста, он был крепок и хорошо сложен, в его ясных глазах светилось такое достоинство, что Манксолио сначала не понял, что тяжелая накидка скрывает ужасные старые лохмотья, в которые был одет незнакомец.

ВОПРОС ПАМЯТИ

Даже такой беспристрастный и уравновешенный человек, как Манксолио, едва мог держать себя в руках, продолжая общаться с незнакомцем. Весь их разговор состоял из бесконечной череды вопросов, незначительных и самых общих, по-детски наивных и глубоко философских, что повергало Хранителя в состояние полного недоумения. Незнакомец вел себя довольно эксцентрично: наклонялся, внимательно изучая на улице различные предметы, вытягивал шею, пытаясь разглядеть отдельные детали крыш.

Вскоре они подошли к дому Манксолио Квинка. Стены небольшой гостиной были выдержаны в зеленоватых тонах и отделаны золотом, возвышающиеся опоры-колонны украшали вырезанные замысловатые узоры — изображения невиданных птиц и вьющихся растений.

В камине уютно потрескивали дрова, а единственный слуга в доме, Биттерн, принес ароматный горячий напиток в красивых фарфоровых пиалах. Молодой человек снял свои лохмотья и облачился в подходящие по размеру одежды, некогда принадлежавшие отцу Манксолио, которые обнаружились в старом сундуке. Манксолио решил, что прежние лохмотья недостойны человека, который обратился за помощью к самому Исполнителю Закона.

Манксолио едва удалось остановить юного гостя, когда тот, опустившись на ковер, начал осматривать стены из бруса и изучать опоры крыши, испещренные замысловатыми рисунками. Все это сопровождалось бесконечными вопросами о художнике, его школе ремесел, инструментах, используемых для такой тонкой работы по дереву. Наконец гостя удалось усадить в кресло с высокой спинкой поближе к камину.

Манксолио задумчиво произнес:

— Прежде чем я начну говорить, позвольте мне, прожившему долгие годы, поделиться с вами, человеком юным, своей мудростью.

— Я слушаю вас. Мой разум открыт новым знаниям.

— Я только хотел сказать, как важно все тщательно взвесить, прежде чем принимать решение: на одной чаше весов — трудности в дальнейшем поиске своей утраченной самобытности, своего «я», на другой же — несомненные преимущества в случае прекращения поиска.

Юный гость удивленно приподнял брови.

— О каких преимуществах идет речь?

— Багряное Солнце охвачено дрожью, вскоре оно погаснет, жизнь Земли погрузится во мрак и холод. Перед лицом надвигающейся действительности вы должны осознать, что утраченная сущность вашего «я» когда-то была счастлива и наслаждалась этой жизнью, попытки восстановить ее приведут к возвращению к тому счастливому времени. А теперь аргументы против: на другой чаше весов — то беззаботное одиночество, которым вы можете насладиться сейчас, вы, человек, не знающий ни долговых обязательств, ни родительских тягот. Подумайте! Что, если, восстановив утраченное «я», вы поймете, что весь долгий путь был пройден только затем, чтобы вернуть себя в исходную точку, на прежнее место? Солнце может погаснуть до того, как ваш путь завершится. Или вы вернетесь домой, а там вас ждут невыгодный брак, тяготы военной службы или завершение обременительного религиозного обета, связанного с исключительными актами самопожертвования, целомудрия или умеренности во всем. Нет, лучше не пытаться вернуться к прерванной жизни. Великая мудрость состоит в том, чтобы принять произошедшее с вами со спокойствием и самообладанием, присущими философам.

Молодой человек сделал жест, выражающий несогласие.

— Моя душа страстно стремится к знаниям, словно желая заполнить незримую пустоту.

Манксолио покачал головой.

— Вы рассуждаете как хорошо начитанный человек — более того, как человек, чьи знания лежат за гранью возможного, — но в вас нет ничего, что указывало бы на вашу магическую сущность: во взгляде ваших глаз слишком много здравомыслия и рациональности, что не присуще человеку, чья память хранит многомерные руны древней магии, а ваши пальцы не пожелтели и не покрылись пятнами от постоянной работы с алхимическими реактивами. Следовательно, вы не чародей. А кто еще может столько всего знать? Вы и не антиквар. Но, несмотря на это, цвет вашей кожи и акцент указывают на то, что вы местный. Вы родом из этих земель.

— Тогда кто я? Что случилось со мной?

— Нарушение работы центров памяти в коре головного мозга иногда может быть следствием сильного удара по голове, что приводит к расстройству и неправильному функционированию человеческого сознания. Но на вашей голове нет специфических ран, подтверждающих данное предположение. Второй вариант — непереносимые психологические переживания или душевные потрясения, они тоже могут стать причиной потери памяти. И вновь мы не находим свидетельств этого — вы человек много знающий, имеющий в жизни определенные неоспоримые ориентиры, вы не можете страдать душевными болезнями или безумием. Единственный оставшийся вариант — это магия.

— Существует ли возможность вновь обрести утраченные воспоминания с помощью теургии и долгих молитв?

— Да, такое делают, но вам этот вариант не подходит. Нет. Я чувствую, что здесь задействованы силы более древние, первобытные, а не обыкновенная фармакопея. Камни-иоун, жеоды затвердевшего первозданного илема, отколовшиеся под собственной тяжестью в сердцах погасших мертвых звезд и извлеченные оттуда более чем диковинным способом, — именно они помогают раскрыть тайный смысл бытия: известно, что они способны впитывать вибрации чародея, подобно тому как пьяница выпивает вино до последней капли, вбирая в себя душевную и жизненную квинтэссенцию человека. Я полагаю, что только с помощью камней-иоун возможно извлечь все воспоминания из человеческого разума!

— Но кто владеет этими уникальными потрясающими реликтами?

— Насколько я знаю, никто. Чародеи из самых разных мест попусту растрачивали свои знания, получая взамен болезненное наваждение и отравляющие душу губительные грезы наяву; хитростью и обманом они принижали друг друга или создавали гомункулов. Любой чародей, управляя той непревзойденной силой, что даруют камни-иоун, незамедлительно стал бы величайшим магом среди себе подобных.

Молодой человек кивнул.

— Следовательно, меня околдовал, лишив памяти, чародей, который не так давно стал обладателем этих камней. Тот, у кого еще не хватило времени — или способностей — навязать свою волю миру.

Манксолио не спеша пил чай.

— Вы, кажется, способны на логические умозаключения, что вновь противоречит вашему умственному и психическому состоянию на данный момент. Откуда вам известны такие тайны, как, например, специфические особенности Жезла темного металла?

— Откровение, яркая вспышка — словно отголоски прошлого озарили мой разум. Но в следующий момент все погасло. — На лице гостя проступило выражение испуга и безысходности. — Мне показалось, будто перед моим внутренним взором появилась знакомая картина: бескрайние просторы, то тут, то там яркие пятна золотых, рыжевато-коричневых, серебристо-белых, изумрудных и аквамариновых тонов, неясные очертания, принимающие форму человека или зверя, даты и места, сложнейшая математическая конструкция, более массивная, чем любая башня. А сразу затем — вновь наступило помутнение рассудка, и все исчезло.

Манксолио встревожился. Среди его друзей одного с ним возраста было немало тех, кто пострадал от старческого расстройства памяти.

— В любом случае существует еще одна совершенно очевидная подсказка к разгадке тайны вашего происхождения. Возникает вопрос: как долго лишенный памяти человек без гроша в кармане и без оружия способен странствовать по просторам Умирающей Земли? По вам не скажешь, что вам пришлось долгое время терпеть голод и жажду; на вашем теле нет глубоких царапин и шрамов, значит, вам посчастливилось избежать опасных столкновений с лесными деоданами, ужасными волками, жаждущими свежей плоти антропофагами и одноглазым Аримаспианом. И борода отросла не сильно. Каковы ваши самые первые воспоминания?

— Я увидел звезду. Я стоял у высокой каменной стелы, покрытой рыжеватым мхом, и плакал.

— С какой стороны вы подошли к городу?

— Я точно не знаю. Мне казалось, что звезды расположены на небосклоне иначе, будто все они переместились со своих привычных мест.

— Любопытно. Не понимаю, чем это можно объяснить.

— Я помню, как шел вдоль высохшего русла реки.

Манксолио развел руки в стороны, широко улыбаясь.

— Это река Ском, воды которой до последней капли выпил титан Магнац. Ходят слухи, что он бродит по западным землям, выкорчевывая с корнем деревья, круша горы и разрушая башни. Если вы пришли пешком, то нет ничего проще, чем оседлать хорошо подкованных скакунов, взять с собой ищеек и пуститься по следу, проследив весь ваш путь в обратном порядке. Это не займет много времени, но, возможно, нам посчастливиться понять, что с вами произошло и где вы лишились памяти и своего «я».

Молодой человек вскочил на ноги.

— Путем логических умозаключений вы пришли к превосходному решению моей проблемы! Когда мы отправимся в путь?

— О! Я бы не хотел сталкиваться с чародеем, во власти которого находятся всемогущие камни-иоун. Кроме того, в мои планы не входило подвергать свою жизнь неминуемым опасностям. Кто знает, вдруг этот чародей обладает даром ясновидения? Его соглядатаи могут быть повсюду. Не исключено, что уже сейчас магическая субстанция, зародившаяся в недрах тайного обиталища демонического существа, покроет расстояние, отделяющее ее от колдовской лаборатории, чтобы в конце концов разрушить двери моего дома, ворваться в комнату и уничтожить меня на месте. Нет! Нам необходимо сперва решить вопрос о достойном вознаграждении.

И осторожным движением он извлек Беспощадный жезл темного металла из чехла и положил его на колени юному незнакомцу.

ВОПРОС ДОСТОЙНОГО ВОЗНАГРАЖДЕНИЯ

Манксолио Квинк задумчиво произнес:

— Несмотря на то что теоретически достойным вознаграждением за мой опыт и мастерство, благодаря которым я сумею помочь вам, должно было стать моральное удовлетворение и возможность еще раз продемонстрировать свой профессионализм, на самом деле Законом Равновесия пренебречь нельзя. Ученые, исследовав космические законы, установили, что все в мире стремится к равновесию и требует ответной реакции: каждый долг подлежит оплате; приложенные усилия требуют достойного вознаграждения, а за любую несправедливость непременно следует мстить! Если все противостоящие друг другу силы будут уравновешены, напряжение момента снято, а в мире возьмут верх беспристрастность и покой, тогда истощенная противоборствами Вселенная погрузится в состояние мирного забвения.

— Мрачная гипотеза. Предположим, что это действительно так, но что тогда получили в обмен на свое изобретение ее создатели? Если они действовали во имя бескорыстной любви к истине, то их предположение не выдерживает критики, оно несостоятельно.

Манксолио в замешательстве нахмурился.

— Сначала скажите мне, возможно ли каким-то образом восстановить силу жезла?

Юный незнакомец взглянул на него, прищурив глаза.

— Вы могли быть стать более могущественным, чем маги Великого Мотолама. Вы хотите такой оплаты?

Манксолио покачал головой:

— Я не настолько амбициозен. Я мечтаю о том, чтобы вернуть Беспощадному жезлу темного металла его былое величие и мощь, чтобы защитить себя.

— У вас много врагов?

— Мои-то не настолько беспощадны. Меня беспокоят ваши враги.

Без лишних слов юный незнакомец стремительным движением пальцев коснулся вертикальной щели на жезле и надавил на нее. К великому изумлению Манксолио, Беспощадный жезл темного металла раскрылся с неясным звуком, напоминающим звон монет.

То, что увидел Манксолио внутри жезла, напоминало туго скрученный столб многочисленных разноцветных проводов и изогнутых стеклянных, металлических и огненных волокон, к которым были прикреплены черные металлические диски, кварцевые пластины, шипящие сферы поражающего ничто и световые точки ярко-синего цвета по размеру меньше светлячков.

— Как вам удалось его открыть? — спросил Манксолио хриплым голосом.

— Вручную. Соединения, улавливающие мысли, — с их помощью Жезл обычно реагирует на мысленные команды — находятся в нерабочем состоянии. К сожалению, эти два карбункула выступают в роли молекулярного фиксатора.

— Эти два… Немыслимо!!! — Охваченный необъяснимым чувством, Манксолио, инстинктивно подался вперед. Но, желая сохранить лицо и не показать своей неосведомленности, он откинулся на спинку кресла и небрежно произнес: — Ни мой отец, ни мой дед, передавая мне жезл, не упоминали о существовании подобного фиксатора. Очевидно, в этом не было необходимости.

Молодой человек пристально посмотрел на него:

— Вы столько лет владели этим жезлом и ни разу внимательно не изучили его?

Пока Манксолио решал, что ответить, молодой человек вернулся к прерванной работе.

— Что вы сейчас делаете?

— Я хочу настроить внутреннее считывающее устройство на собственную запрограммированную волну, чтобы получить возможность переместить диагностируемые показатели в когнитивную долю своего сознания. Я надеюсь, что остаточного заряда нервных импульсов хватит для этого, иначе я не смогу изучить показания прибора.

Внезапно крошечные синие точки, светящиеся внутри жезла, мигнули и потускнели. Молодой человек в смятении взглянул на прибор.

Что за невезение! Даже попытка добавить немного мысленной энергии спровоцировала полное обесточивание основного механизма! Он закрыл полуцилиндрическую крышку и вновь собрал жезл. Черный металл не издал ни звука.

— Он утратил свои возможности! Вы убили его! — воскликнул Манксолио, вскочив на ноги. — Этот артефакт был знаком мне с детства! Убийца!

— Не увлекайтесь антропоморфизмом. Я все еще стараюсь его отремонтировать. — С этими словами молодой человек неторопливо поднялся на ноги, вновь открыл жезл и резко ударил одним его концом о ковер. К своему величайшему облегчению, Манксолио услышал знакомый низкий гул, с которым жезл тихо выдал энергетический импульс.

И вдруг незнакомец совершил нечто необъяснимое. Посмотрев в одну сторону, затем в другую, он стал медленно перемещать жезл назад и вперед, описывая в воздухе дугу. Легкий при этом шорох то усиливался, то затихал, меняя высоту тона.

— Что означают ваши загадочные действия? — спросил Манксолио, удивленно взирая на незнакомца.

И вновь молодой человек бросил на Манксолио удивленный взгляд.

— Вы никогда не замечали, что звук, издаваемый во время восстановительного цикла, меняется по высоте тона и насыщенности?

Манксолио небрежно кивнул:

— Конечно! Или я не последний на Земле Хранитель порядка, Исполнитель, человек, обладающий редкой прозорливостью и точным восприятием даже незначительных деталей! Нередко я одним взмахом менял тональность звучания жезла. Это вселяло страх в подозреваемых, предупреждая ложь и обман на допросах.

— Но разве вам не было интересно, в чем причина этих изменений? — спросил молодой человек. — Вы никогда не пробовали нанести звуковые колебания на бумагу и вычертить графики? Не интересовались источником звуковых изменений?

Манксолио непонимающе взглянул на него:

— Я предполагал, что вы имеете в виду резкие удары жезлом о твердую поверхность, но сейчас смысл ваших слов ускользает от меня.

Незнакомец обратился к нему, едва заметно улыбаясь:

— Осторожно возьмите жезл. Тональность звучания изменится, как только мы приблизимся к источнику сигнала, способному обеспечить необходимое энергоснабжение. Неподалеку может располагаться мощный источник энергии, с помощью которого мы восстановим силу жезла.

ВОПРОС ПРОИСХОЖДЕНИЯ

В самом центре огромной площади, вымощенной чередующимися плитами черного и коричневого цветов, возвышалась буровая вышка, в тени которой скрылись два человека. Кольцо из белых камней высотой чуть выше колена окружало пропасть. Мужчины переступили через него и застыли на краю, вглядываясь вглубь Впадины.

Край ее был неровный, и отколотые части плиток опасно нависли над зияющей черной дырой. Солнце, словно розоватый шар, стояло в зените, и косые лучи цвета ржавчины тускло освещали пропасть. Наблюдательному взору открывалось необозримое пространство с колоннадами и коридорами, уходящими в стороны от центра.

Плитка, которой была вымощена улица, оказалась не чем иным, как черепицей крыши великолепного дома, погребенного в толще земли. Тот город, что позже люди возвели поверх этой крыши, казался не более значимым, чем гнезда грачей, находимые под крышами амбаров.

Архитектура подземного здания была старинной, ее отличали та изящная красота и внимание к деталям, которые так редко встречаются в новых домах, возведенных на поверхности земли; впечатление, впрочем, портили возвышающиеся по сторонам кучи мусора и битого камня, пятна плесени и грибов на старинных стенах. Из мрачных глубин доносились отзвуки капающей воды.

Отряд солдат, впереди которого выступали два офицера в прямоугольных шлемах с плюмажем и плотной броне из круглых твердых разноцветных пластин, напоминающих чешую, миновал кованые железные ворота и остановился у здания Магистрата. В руках солдаты сжимали копья с заостренными стеклянными наконечниками и большие круглые щиты из прозрачного вещества.

Понизив голос, Манксолио произнес:

— Нас обнаружили. Это элитный отряд уланов, тайная гвардия Ордена Стражей. Такова цена неуемного любопытства. Если они проявят уважение ко мне и моей должности, возможно, нам удастся избежать неприятностей. Не раздражайте их лишними вопросами!

Молодой человек поднял глаза и увидел солдат.

— Обратите внимание на золотисто-алые, серебристо-фиолетовые, розовые и сиреневые пластины, из которых изготовлена их броня. Это чешуя левиафана. А щиты сделаны из роговицы его глаз. — Казалось, он ничуть не обеспокоен приближением солдат. — Беспощадный жезл темного металла указывает вниз и на юг или юго-запад. Дальний, третий, уровень — видите тусклые отсветы радиевых ламп? Источник энергии находится именно там, в глубине, скрытый обломками потрескавшихся оконных наличников.

Вооруженный отряд приблизился. Солдаты отдали честь, взмахнув копьями со стеклянными наконечниками и прищелкнув сапогами, офицеры вежливо приветствовали Манксолио.

В ответ Манксолио с важным видом произнес:

— Позвольте представить вам Стражей, благодаря стараниям и доблести которых Старый Ромарт процветает в благости и спокойствии. Это Ульфард из рода Улиримов, сын Оотбарда; а это его правая рука — лейтенант Ммамнерон из рода Мм, сын Ммаэла, дидакт и антиквар. Большая часть богатств его семьи добыта из Впадины, поэтому, следуя по стопам своих предков, он занимается ее изучением. — После чего, обратившись к Стражам, Манксолио продолжил: — А это… ммм… зовите его Безымянным. Он помогает мне в одном сложном деле. Вопрос очень деликатный, поэтому позволю себе не заострять внимание на деталях. Надеюсь, больше ничего не нужно говорить? — И он улыбнулся в поисках поддержки и понимания.

Не повышая голоса, Ульфард произнес:

— Благородные господа, к сожалению, я должен заметить, что вы переступили установленные демаркационные границы, полностью совпадающие с кругом из белых камней, окружающим спуск во Впадину. Это прямое нарушение Первого Распоряжения в отношении гражданских полномочий. Несмотря на мое уважение к вашей профессии, я приказываю вам немедленно покинуть это место.

В то время как он говорил, из котлована сначала донесся чей-то голос, больше похожий на едва различимый шепот, после чего послышался гомон толпы. В тусклом свете виднелось несколько фигур: худые, бледные, с безумными глазами, они были одеты в какие-то лохмотья. Эти странные люди вглядывались из темноты, сгрудившись около насыпей отработанной горной породы, возвышающихся в конце каждого коридора. Впадина представляла собой огромную воронку, так что сверху была возможность внимательно рассмотреть все уровни, каждый из которых все дальше уходил вглубь земли. Оборванцы, видневшиеся среди колонн и разрушенных стен первого уровня, вполне могли оказаться людьми; в темноте далеких подземных глубин просматривались худые фигуры, принадлежавшие, вероятно, Ска, или Приезжим, или иным существам, таким, как зверолюди.

Безымянный (так его теперь называли) заговорил:

— Господа! Там внизу я вижу детские лица, худые и обезображенные болезнями. Если здесь вы содержите преступников, то как там оказались дети?

Манксолио поморщился.

Ульфард вежливо ответил:

— В условиях обычной жизни, как только женщина совершает тяжкое преступление: убивает человека, уклоняется от уплаты штрафов, сквернословит, нарушает указы или становится блудницей, — ее незамедлительно направляют сюда. Во Впадине осужденные женщины выходят замуж или там, во тьме, вступают в отношения без брачных уз и производят на свет свои отродья, чьи крошечные лица вы видите внизу.

— Но почему вы не спустите платформу буровой вышки и не заберете оттуда детей? — удивленно спросил Безымянный. — Ведь они не совершили ни единого преступления!

Ульфард улыбнулся в ответ:

— В принципе все верно, но, согласно современной правовой теории, только дети, выросшие на земле, в лучах солнца, могут считаться настоящими людьми, поскольку наша раса, как известно, именуется «дневной». Эти существа ведут ночной образ жизни. Несмотря на то что биологически они являются детьми, с правовой точки зрения они относятся к менее значимой категории. Кроме того, кто знает, какие ужасные преступления могли совершить эти порождения тьмы в отношении друг друга, обитая в сыром и смрадном подземелье? В чем-то они безусловно виновны! В любом случае, боюсь, я вынужден настаивать на том, чтобы вы, уважаемые господа, покинули вверенную мне территорию. Никто не имеет права приближаться к Впадине.

Из-под земли раздался чей-то голос:

— Ульфард, Ульфард из рода Улиримов! Мы умираем от голода! Опусти вниз платформу, дай нам еды и хорошего темного пива! Мы умираем от жажды! Нас тошнит от постоянно употребления грибов! Это я, Чомд, начальник Северо-западного подземного коридора, обращаюсь к тебе!

Ульфард ударил копьем по прозрачному щиту, отчего раздался на удивление громкий звон.

— Молчать, черви преисподней! Я разговариваю с высокопоставленными благородными людьми! Всем отступить назад! Время, когда вам разрешено выходить из глубин земли, чтобы увидеть солнце, еще не наступило! Всем назад, или я позову лучников. Они не раздумывая выпустят в вас свои стрелы — острые иглы кактусов, — которые вы со слезами и стонами будете вырывать из своей плоти! Всем отойти назад!

И вновь раздался голос:

— Благороднейший и добрейший Ульфард из рода Улимиров! У нас важные новости! Один из рабочих обнаружил в буровой грязи на втором уровне затопленный люк, ведущий в сокровищницу третьего уровня. Там оказался совершенно сухой нетронутый ранее коридор, вдоль стен — чьи-то мумифицированные останки, они пребывают в тех позах, которые приняли еще при жизни. Возвышаясь среди разрушенного великолепия, они хранят свои библиотеки и реликтовые залы! В одной из усыпальниц мы нашли необычайные редкие кристаллы и церемониальные одеяния праматери — главы рода в Девятнадцатой эре, а также бесценные рукописи и фолианты. Найденные раритеты стоят нескольких кувшинов вина и упитанных курочек! Книги написаны искусной рукой, прописные буквы выведены красными чернилами и украшены крошечными кусочками малахита. Опусти вниз платформу, благословенную платформу, на глубину в сорок девять футов. Дай нам еды, мы умираем от голода, иначе мы начнем жечь книги и эти уникальные фолианты никогда не появятся на ваших ярмарках и в торговых домах!

Тут же раздался другой голос, звучал он приглушенно, будто кричали издалека:

— Не обращай внимания на его слова, Ульфард! К тебе взываю я, Большой Гвард, гетман Третьего подземелья! Законные права собственности на эти книги принадлежат нам, раритеты были найдены на нашем уровне. Опусти платформу на глубину в девяносто один фут, и мы незамедлительно нагрузим ее фолиантами и жеодами, прославляющими величие Старого Ромарта! Дай нам больше ламп, масляных ламп, и ты получишь еще больше богатств! Дай нам оружие, ножи и пистолеты, взрывчатку, протазаны, алебарды и гизармы с острыми железными наконечниками, чтобы мы могли прогнать прочь бессовестных нарушителей со второго уровня! Мы трудимся в поте лица, чтобы добыть для вас как можно больше бесценных реликвий для продажи!

Ульфард вновь ударил копьем по щиту.

— Молчать! Всем отойти назад! Или я прикажу открыть шлюзы!

Ммамнерон Мм, заметно нервничая, сказал Безымянному:

— Высказывания обитателей подземелья часто бывают абсурдными, полными аллюзий, их нелегко понять! Когда они говорят о продаже бесценных археологических сокровищ Старого Ромарта, их слова ни в коем случае нельзя воспринимать буквально. В действительности, все добытые раритеты помещены в музеи антикваров для их дальнейшего научного исследования.

Безымянный обратился к Стражам:

— Нам необходимо спуститься в глубины Впадины, исследовать определенные коридоры и шахты погребенного города, после чего мы вернемся. Если мы не поспешим, то сигнал исчезнет. Что мы должны сделать, чтобы попасть туда?

Ульфард ответил вкрадчивым голосом:

— От вас ничего не зависит. Никто не имеет права спускаться в глубины Впадины без разрешения Магистрата. Но требуемая бумага может быть выдана только после официального рассмотрения дела, тщательного дознания и совещания с предсказателями. А сейчас, оказавшись настолько близко от Впадины, вы нарушаете закон и должны немедленно отойти назад. Закон суров, но это закон.

— Каково наказание для тех, кто нарушит его? — спросил Безымянный.

Ульфард надул щеки.

— В случае категорического неподчинения приказу и открытого сопротивления при условии, что возникла необходимость в дополнительной рабочей силе, не подчинившихся закону отправляют в подземелья Впадины.

— Получается, что за незаконную попытку попасть в подземелья Впадины нарушивших запрет как раз и отправляют туда?

Запинаясь, Манксолио Квинк произнес:

— Безымянный, это бесполезно. Мы не вправе нарушить древние законы. Если бы Магистрат был здесь… Но даже если и так, нет никаких причин отправлять невиновных людей в Подземелье. Возможно, нам лучше пройти вон к той юридической библиотеке. Внимательно изучив Указы, мы, вероятно, найдем варианты исключений из общепринятых правил.

Не говоря ни слова, Безымянный выхватил Беспощадный жезл темного металла из рук Манксолио и подбросил его в воздух. Жезл исчез в глубинах Впадины, звонко ударяясь о разрушенные колонны и каменные глыбы, и остался лежать, мерцая в розоватых отблесках рассвета. Внезапно удары топоров смолкли. Жезл издал едва слышное зловещее шипение.

Испугавшись внезапного шума, обитатели Подземелья, чьи бледные лица мелькали во тьме среди колонн, бросились врассыпную.

Безымянный произнес:

— Вы видите! Я виновен в совершении двух преступлений: моя дерзкая выходка не имеет оправдания, равно как и кража бесценной реликвии. И чтобы не тревожить вашего Магистрата по пустякам, я сам осуждаю себя. Вы должны опустить меня в глубины подземелья. В противном случае наследие Дома Квинков будет утеряно навсегда.

Стражи, не двигаясь, в недоумении уставились на Безымянного.

ВВЕРХ ПО РЕКЕ СКОМ

Полуденное небо было затянуто облаками. Манксолио Квинк ехал верхом на оусте, беспокойном двуногом человекоподобном существе, которым он управлял с помощью поводьев, продетых через нос. Безымянный возвышался на более привычной человеческому взгляду лошади с голубым оперением.

Мужчины двигались вдоль высохшего русла безжизненной реки Ском. По обеим сторонам возвышались бесплодные земляные насыпи. Искривленные полузасохшие деревья гинкго и эвкалипты, склонив свои ветви, все еще росли на том месте, где в давние времена были прекрасные берега реки. Окружающий пейзаж не радовал глаз путников: склоны покрывала высокая сизая сухая трава да глыбы гранита и кремня.

Наконец река, превратившись в небольшой спокойный ручеек, который мог бы перейти вброд даже ребенок, бесшумно устремилась вперед, преодолевая воронки, заполненные грязью, груды камней и омывая многочисленные кости разнообразных рыб. Цветы лотоса и лилий, покачиваясь на желтоватой водной глади, слегка окрашивали ее в зеленый цвет. На протяжении всего пути Манксолио вертел в руках жезл. Цвет его стал более темным и насыщенным, чем прежде, теперь он отливал магическим сияющим блеском. Когда Манксолио, каждый раз не скрывая своего изумления, щурился и украдкой посматривал на жезл, один его конец вспыхивал зеленовато-белым ацетиленовым светом. Как только раздавался довольный смех Манксолио, искра тотчас же исчезала. Впрочем, мгновение спустя, когда он вновь, охваченный наивной детской радостью, прикрывал глаза, искра разгоралась.

— Необходимо сохранить заряд! — предупредил его Безымянный. — Я уже говорил, что смог активизировать только две второстепенные функции: одна из них — защитное поле первичного затемнения, благодаря ей спектр источника света темнеет на всех этапах; вторая — функция многозначного великого торжества. Она представляет собой комплексные вибрации симпатических импульсов, которые позволят частично увеличить стороннюю силу или ослабить ее, кроме того, следование ее вектору и конфигурации впоследствии приведет к преумножению силы. Что касается основных функций, я исследовал жезл с помощью шунтирования, но они еще слишком ослаблены. Во флогистоновых камерах достаточный заряд, чтобы производить единичные выбросы огня в пирокондуктивном режиме. Я не смог восстановить вариативную систему управления, поскольку регулирующий клапан потерян; заряженный элемент будет тратить весь запас энергии единовременно.

Манксолио ограничился тем, что продолжил молча открывать и закрывать прикрепленное к одному из торцов жезла острие. Он подсознательно чувствовал силу и власть жезла над ним, легкую, ненавязчивую, словно едва слышный шепот из темной гардеробной в залитой солнечным светом комнате.

— Как вы выжили в подземельях Впадины? Что случилось под землей?

— Я обнаружил узел электрической цепи, погребенный под обломками в одном из затопленных музейных залов; он все еще искрился, обладая достаточной мощностью, так что я зарядил вспомогательные функции. Трижды, задержав дыхание, я погружался в мрачные ледяные воды, покрывающие пол в мавзолее. Единственным инструментом, с помощью которого я мог работать, был сам жезл, временами он затвердевал в закаленном воздухе. Я не сумел восстановить основные элементы. Тем не менее, соприкасаясь с электрическим узлом, жезл уловил другой, очень слабый сигнал — «шепот власти». Он поступает вон оттуда. Вот что вы должны обнаружить с помощью жезла, и только поэтому вы все еще держите его в руках.

— Конечно! Я просто… Ох!.. И все-таки почему обитатели Подземелья не разорвали вас на куски и не сварили в котле ваши руки и ноги?

— Как только я зарядил светящиеся элементы, они отступили и предпочли не появляться в поле моего зрения, пока я договаривался с вами о том, чтобы мне спустили вниз прочную цепь. Я пообещал им добиться для них освобождения.

— И ваша угроза спалить все в огненном пламени была, я полагаю, небольшим обманом? Если жезл все еще слабо заряжен, как вы утверждаете, значит с его помощью нельзя разрушить монолитные породы и каменные плиты, чтобы сжечь до основания здание Магистрата!

Безымянный удивленно посмотрел на него.

— Я даже несколько преуменьшил то, что могло произойти. Как я уже сказал, я не сумел заменить регулирующий клапан в основном лучевом эмиттере.

Манксолио хмыкнул:

— Вам просто повезло! Если бы я не вспомнил, что древнейшей привилегией Хранителя порядка является возможность смягчить наказание осужденному, уланы не стали бы опускать платформу, чтобы помочь вам выбраться из Впадины.

— Но, по закону, я не был осужден, — вкрадчиво заметил Безымянный.

— Простая формальность. Ваш поступок сам по себе можно было расценить как эксцентричное оскорбление устоев и традиций. Впрочем, не важно, взгляните-ка! — Он указал наверх, туда, где кусты и травы, росшие по берегу реки, были примяты. — В расследовании грядут определенные перемены. Ваши следы спускаются к руслу реки.

МЕРТВЫЙ ГОРОД СФЕРРА

На глиняных откосах высохшего русла реки были явно видны отпечатки босых ног.

— Итак, ваши следы сохранились в виде отпечатков в подсохшей глине. Посмотрите на оборванные листья эвкалиптов, равномерно лежащие на земле, и на сломанные ветки деревьев. Два дня назад шел дождь, — несомненно, вода сгладила бы края отпечатков или просто смыла бы их, превратив в грязевые потоки. Теперь мы знаем верхний временной предел. Вспомните, не пробирались ли вы здесь через заросли кустарника?

Безымянный закрыл глаза и покачал головой.

— Я помню, как летел кувырком. Возможно, именно с этого склона.

— А что еще вы помните?

— Была ночь. Как я уже говорил, звезды, казалось, расположились иначе на небе. Я скатился вниз со склона — не думал, что тропинка пойдет под откос.

— Почему вы не дождались рассвета?

— Я не знал, как долго длятся ночи в этом мире.

Манксолио удивленно приподнял брови.

— Невероятное объяснение, даже немного эксцентричное. Ваш ответ наводит на определенные размышления.

С большим трудом, то верхом, то ведя под уздцы двуногого оуста и лошадь, мужчины взбирались вверх по глиняному склону. Они миновали заросли кустарников и эвкалиптов. Сжимая в руке фонарь, сделанный из наростов светящихся рыб, Манксолио тщательно изучал землю под ногами. В течение часа они следовали, ориентируясь по едва различимым следам: оторванному листу дерева, перевернутым камням, утоптанной траве.

Они долго решали, что делать дальше, не вернуться ли в Старый Ромарт, чтобы нанять поисковую группу ахульфов или предложить в качестве вознаграждения сахар для человечков-твк, как вдруг сильный порыв ветра разорвал мрачные кучевые покровы неба, давая возможность красноватым, розовым и оранжевым лучам устремиться вниз и озарить лежащие вокруг путников просторы. В красных отблесках они увидели вдалеке нагромождение светящихся камней.

Перед ними раскинулась бескрайняя равнина, разделенная пополам руслом реки. Нижнюю часть долины затопило, поскольку Ском был перегорожен. Огромные камни образовывали покрытую илом плотину, за которой разлилось озеро. Из воды поднимались полуразрушенные колонны, покрытые мхом башни, разломанные арочные своды и зияющие пустотой некогда прекрасные окна. Судя по форме образующих плотину камней, не оставалось сомнения, что когда-то это были дома и башни, крепости и оборонительные стены того, что в древние времена являлось небольшим городком, возведенным некой невообразимой силой и разрушенным до основания, превращенным в огромную плотину.

Невдалеке от того места, где путники остановились, чтобы осмотреть мрачные руины древнего города, возвышалась одинокая каменная стела, испещренная узорами потемневшего мха. Здесь и там, с трудом преодолевая преграды из зарослей травы и кустарников, тянулись к небу статуи изящных дев; некогда прекрасные, сейчас они были полуразрушены, время и дожди не пощадили их тонкие черты. Среди скульптур лентой вилась дорога из белых камней, позеленевших и потрескавшихся от времени. Остовы городских стен все еще возвышались над землей, разрушенные, заостренные, словно обломки чьих-то огромных клыков; дома стояли без крыш и дверей, заросшие сорной травой, но многие из них не затопило водой.

— Первое что я помню, — эта каменная стела, — произнес Безымянный.

Манксолио приблизился к ней и, свесившись с седла, закрепленного на плечах оуста, счистил немного мха широким лезвием своего кинжала.

— «Это город Сферра, основанный в третий год правления Короля-Героя Сферрендура. Он пребывает под покровительством девяти богинь Удачи, Долголетия и Спокойствия…» На другой стороне начертаны слова проклятия, которое постигнет каждого, посмевшего нарушить их покой. Осмелюсь высказать свое мнение… — Испытывая благоговейный страх, Манксолио еще раз пристально осмотрел невероятные по объему разрушения, постигшие весь город. — Вся сила проклятия обрушилась на этот город. — Он развернулся в седле и посмотрел на Безымянного. — Если здесь был ваш дом, вы чудом избежали неминуемой катастрофы.

Безымянный с любопытством осматривал возвышающиеся вокруг них руины древнего города. Белые камни сияли в солнечном свете. Прямоугольники фундамента исчезнувших зданий располагались ровными рядами, подобно кладбищенским надгробиям. Среди разрушенных колонн мирно паслись овцы.

У подножия склона, частично скрытые водами озера, угадывались очертания домов и башен. На месте древнего амфитеатра виднелись ряды каменных скамеек, наполовину погребенные в грязи, водорослях и иле.

— Совершенно никаких чувств. Одна лишь пустота, — произнес Безымянный. — Если б это был мой дом, я непременно испытал бы горечь утраты и щемящее чувство потери.

— Ваши следы обрываются в этом месте, — сказал Манксолио. — Больше мы здесь ничего не найдем.

Казалось, Безымянный не слышит его. Поглощенный своими мыслями, он бесстрастно смотрел вдаль.

Внезапно, словно волной, на Манксолио накатило необъяснимое чувство сострадания к этому несчастному.

— Поехали! Вернемся вместе в Старый Ромарт! Несмотря на свой возраст, я, так и быть, сделаю вас своим учеником! Вы познаете все секреты моего мастерства, начнете вести расследования, станете осторожным, как кот, верным, как пес, и опасным, словно дикий зверь! Вы будете уважаемым человеком! Мы можем начать с изучения удушающих захватов, применяемых к заключенным: они причиняют боль, но не оставляют следов, или только небольшие синяки, которым можно найти и другое объяснение.

— Я не собираюсь отступать, — произнес в ответ Безымянный. — Что бы ни похитило мою сущность, это произошло не в то время, когда на город обрушилась катастрофа. Когда высохла река Ском?

— Семь лет назад, не больше.

— Если ваши знания и мастерство Исполнителя воли закона больше ничем не способны нам помочь, — ответил Безымянный, — тогда я, как ученый, вынужден поступить иначе. Еще раз вытяните руку с Беспощадным жезлом вперед. Вопрос с происхождением сигнала так нами и не решен, — значит, сейчас мы начнем поиски источника невидимого импульса энергии, на который нам указывает жезл.

Манксолио и Безымянный спешились, ступив на пожухлую траву. Вскоре они вышли на широкую площадку, выложенную цветной керамической плиткой, местами потрескавшейся и потускневшей от времени; среди зарослей вездесущей травы она появилась, подобно островку, на пару дюймов погруженная в затхлую, стоячую воду. В самом центре площадки виднелись обломки камней, некогда служивших верхней частью колодца; сейчас он был засыпан ветками деревьев и плавающим на поверхности мусором, и статуи речных богинь, которых не пощадило время, по-прежнему держали над ним пустые кувшины.

Дожди, прошедшие два дня назад, переполнили колодец: местами вода переливалась через край и стекала вниз тоненькими быстрыми струйками. Прозрачные насекомые с длинными лапками танцевали на застывшей поверхности, отчего по воде расходились небольшие круги. Запустение и разорение охватили все вокруг.

— Источник близко, — сообщил Манксолио.

Безымянный смахнул с поверхности воды насекомых, тотчас раздраженно закружившихся в воздухе, и погрузил руку вглубь замусоренного устья колодца. Манксолио заметил блеск металла. Мгновение — и Безымянный достал из воды некий предмет, по форме и размерам напоминающий тамбурин.

— Это Трансмногоугольный перипатетический аналепт, заброшенный в колодец вместе с другим мусором. Совершенно случайно он упал на кучу веток и благодаря обильным дождям вновь оказался на поверхности. Но кто так необдуманно распорядился этой удивительной вещью?

Предмет в руках молодого человека представлял собой витой зеркальный кристалл с латунными накладками, но неуловимый визуальный эффект не позволил Манксолио отчетливо представить себе форму находки. Когда он смотрел на него с одной стороны, предмет напоминал треугольник Пенроуза с непонятным углублением в самом центре; но стоило Безымянному развернуть его, как тот приобрел форму ленты Мебиуса — плоского, наполовину скрученного круга.

— Кажется, он изготовлен совсем недавно, — задумчиво произнес Безымянный. — Ни один из элементов не пострадал от элюирования. Кристаллы не пожелтели, не наблюдается эффекта Доплера, не расширены микроические венулы.

Манксолио горько усмехнулся.

— Он ваш.

— В каком смысле? Я бы не стал выбрасывать такое в колодец.

— И тем не менее он ваш, — тяжело вздохнул Манксолио. — С помощью этого предмета можно открыть врата в мир демонов, лежащий за пределами зримого космического пространства, или портал в трансплутоновые миры, пронизывающие насквозь высшие пределы.

— Это конечная опорная точка Синего пути мгновенного движения, — ответил Безымянный, — основной элемент, с помощью которого возможно осуществить сверхсветовое прохождение энергии и вещества через любые расстояния. Для правильного проложения пути необходимо, чтобы он был активирован и закреплен с обеих сторон: здесь нет жесткого фиксатора. Но вы-то откуда знаете?

— Дедукция. Кроме того, внешне вы похожи на человека: у вас такой же цвет кожи и акцент, как у жителей Старого Ромарта. С помощью этого элемента вы перенеслись сюда. Вы… — Внезапно он замолчал. Жезл темного металла завибрировал в его руке. — Что это значит? — удивился Манксолио.

И сам жезл ответил на вопрос, беззвучно вложив прямо в его сознание понимание того, что напряжение во временном пространстве достигло того предела, за которым законы природы больше не действуют.

Солнце скрылось за облаками, и в его тусклом свете далеко на востоке отчетливо проступили очертания полной луны, окруженной звездами. И насекомые, стрекочущие во мраке ночи, и птицы, поющие при свете дня, молчали. Стих даже ветер.

— Происходит что-то сверхъестественное! — воскликнул Манксолио.

ПОЧИВШИЙ ПОВЕЛИТЕЛЬ СФЕРРЫ

Из-под воды послышался звон колоколов и глухие удары гонга. Возвышающиеся на той стороне озера полуразрушенные дома теперь казались восстановленными, их позолоченные крыши были покрытые замысловатыми узорами, свет, проникая через витражные стекла окон, окрашивал подземные воды в нежные тона.

Пока мужчины, охваченные благоговейным трепетом, взирали на происходящее, оуст и лошадь с голубым опереньем взревели от ужаса и умчались прочь.

Клубы белого тумана, сверкающие, словно рой светлячков, сгустились над озером и постепенно преобразовались в прозрачную фигуру человека, облаченную в мерцающий иридий и увенчанную короной из тринадцати лунных камней.

Он заговорил, и, хотя вслух не было произнесено ни слова, оба мужчины поняли смысл его обращения.

«Взгляни на меня, на тень из прошлого, на отголосок могущества минувших времен, на то, что осталось от великого Сферрендура, благодаря жертвоприношению которого был основан этот город».

Безымянный преклонил колени и обратился к бесплотной тени:

— Достопочтенный призрак, кто я и откуда я прибыл? Как мне вернуть свою утерянную сущность?

И вновь они услышали беззвучный ответ, необъяснимым способом вложенный в их головы.

«Ты Гайял из Сферры, сын Гилла, последний из моего рода и из всего моего народа, подло уничтоженного семь лет назад. Но я дам тебе новое имя: Гайял из Сферренделума. Ты — Хранитель Музея человечества, сумевший благодаря своему искусству и мастерству возвысить его; огромный и невесомый, подобно грозовому облаку, он объял небесные просторы и незримые дали».

Безымянный, или Гайял, напряженно вслушивался в слова, в то время как Манксолио замер словно громом пораженный.

— Хранитель! — шептал он, охваченный благоговейным трепетом.

«Страстно желая познать звездный путь небес и храня в памяти все накопленные знания о происходящем в мире на протяжении долгих эр, ты решился пойти по стопам фарьялов и амбициозных кламов, покинувших Землю, так же как за несколько веков до них поступил гордый Мерионет, дети которого были превращены в безжалостных звездных богов за пределами Антареса. А Серые Маги еще раньше тайно оставили Землю. В созвездии Плеяд в знак сыновней почтительности ты дал мое имя нетронутому сияющему миру — нарек его Сферренделумом.

В силу того что Земля движется по своей орбите долгие столетия, нити, пронизывающие пространство и время, заметно ослабли, что привело к вторжению посланцев тьмы, появившихся из недр нижних миров. Тяжесть времен покрыла сущность Вселенной налетом человеческой боли и страхов, накопленных за многие тысячелетия. Разительный контраст представляет лазурная планета Сферренделум, свежая и нетронутая; огромное солнце Альсион ослепительно сияет голубовато-белым ярким светом, а небольшие спутники окутывают планету великолепием алых, голубых и золотых оттенков. Там никогда не слышали ни о королевстве демонов Ла-Эр, ни о страшном непрекращающемся голоде, охватившем Бликдака из низших миров.

Ты обратился к знаниям, полученным в Музее человечества, использовал специально созданные инструменты и взял помощников, умеющих ими пользоваться. Ты призвал всех властителей утраченной звезды от представителей скопления Гиады до Магелланова Облака: жрецов с забытой Аэрлиты, Пнумекина, который усиленно трудился в подземных государствах на раздираемой войнами планете в Арго Нэвис. Ты освободил и вернул их человеческий род.

Когда все было готово для погибающих народов Земли, включая золотые дома, способные принять их, ты спустился в этот мир».

Призрак поднял голову, и Гайял увидел, что его бесплотное лицо искажено обуревавшими его чувствами.

«Из сострадания к своему отцу, девяти братьям и двенадцати дядьям ты пришел в свой первый дом в Сферре, чтобы позвать их за собой на этот берег полночных морей. Ты должен отомстить за их смерть — я накладываю на тебя такую обязанность. Чтобы найти убийцу и вернуть свои утраченные воспоминания, дождись чудовища. Разъяренное моим появлением, оно скоро будет здесь. Оно уже близко». И, набросив на голову капюшон, призрак испарился, лишь потревоженные озерные воды теперь напоминали о его появлении.

Через мгновение смолкли звуки гонгов, а мрачные стены затопленного города, как и прежде, стояли полуразрушенные и безликие.

ТИТАН

Манксолио заговорил первым:

— Существует легенда о Гайяле из Сферры, мальчике, от рождения наделенном острым и пытливым умом, какового не было у его сверстников. Родители считали его жажду познания досадной помехой. В наказание за бесконечные вопросы и желание разобраться в сути вещей его отправили на поиски мифического Музея человечества, расположенного за пределами земель сапонидов. Нашел ли он там что-то — никто не знает.

Молодой мужчина, имя которого было теперь известно — Гайял из Сферренделума, Хранитель Музея человечества, обратился к Манксолио Квинку с вопросом:

— Очевидно, что Гайял из Сферы — если это действительно я — нашел Хранителя Музея и стал его преемником.

— Никак иначе не объяснить ваши обширные познания. Призрак произнес очень важные вещи. Имя повинного в том, что с вами случилось, — титан Магнац. Он разрушил здесь дом ваших предков, и, несомненно, к нам сейчас приближается именно он.

— Почему вы так думаете?

— Во-первых, многочисленные рытвины, усеивающие долину, подозрительно похожи на следы, оставленные огромными ступнями. Во-вторых, в моем городе появились слухи о том, что колдун Исцмагн стремится заполучить несметные сокровища Ромарта, разжигая в нас страх перед ужасным Магнацем. А в-третьих, там вдалеке, между двумя горными пиками, я вижу нечто подобное третьему пику, но вершина его покрыта волосами, а не деревьями, а два озера удивительно похожи на глаза. Магнац приближается к нам!

— Поскольку не в наших силах что-либо изменить, нам остается только ждать на месте, а затем попробовать договориться и удержать его от дальнейших необдуманных поступков.

Грохот шагов, подобно раскатам грома, разносился над долиной. Словно полная луна, появилась голова Магнаца в пространстве между двух горных хребтов, огромная и бледная.

Манксолио поднялся во весь рост.

— Есть ли нам смысл вести переговоры или же лучше бежать? Разве это чудовище не угрожает также и Ромарту? Значит, оно — и мой враг тоже! Разве вы не починили смертельное оружие, Беспощадный жезл темного металла? Вы сказали, остался один разряд! Ха-ха-ха! А двух мне и не нужно!

Манксолио разложил жезл на всю длину и направил его в сторону монстра, чье туловище и плечи теперь возвышались над горными вершинами. Огненная вспышка вырвалась вовсе не из того конца жезла, из которого ожидалась, и слегка опалила лицо Манксолио. Затем вместо сокрушительного луча мощной разрушительной силы из глубины жезла раздался жалобный крик, на миг он стал пронзительным и тут же растворился в воздухе.

— Ох! — воскликнул Гайял. — Этого не может быть.

Взревев от ярости, Магнац отломил вершину скалы, намереваясь обрушить ее на своих врагов. Пока титан примеривался, размахивая в воздухе каменной глыбой, Манксолио активировал жезл и создал вокруг себя защитное поле, подобное плотному облаку, где оба мужчины тотчас же укрылись. Земля содрогалась; казалось, наступил конец света — тонны камней и грязи, деревья и комья земли летели в их сторону и, не достигнув цели, с грохотом падали вокруг. Мелкий гравий, подобно жалящим насекомым, прорывался сквозь защитную пелену тумана, причиняя беспокойство.

Манксолио переместил защитное поле первичного затемнения так, что, застыв над их головами, оно теперь оберегало, подобно прочному навесу. Между тем титан уже переходил озеро вброд.

Манксолио передал жезл Гайялу.

— Посмотрите, что там не так.

Гайял внимательно начал осматривать металлический стержень жезла.

— Все в порядке. Активизировалась система обеспечения безопасности. Прицельный считывающий анализатор определил, что титан неуязвим: он не восприимчив к огню, страхам, металлу и боли, даже мощные потоки направленной энергии не причинят ему ни малейшего вреда. Магнац не боится голода, его невозможно утопить и задушить, поскольку его окружает особая защитная система рунических импульсов, которая обеспечивает его жизнеспособность в девяти направлениях. Жезл не сможет выпустить заряд, иначе тот просто вернется обратно и убьет вас.

— А что если заманить его в яму глубиной восемьдесят сажен?

— Теоретически ваш план великолепен, но практически — бесполезен.

Подумав, Манксолио воскликнул:

— Ваш Аналепт! Посмотрите, его переполняют таинственные многомерные энергии. Способен ли он уничтожить Магнаца с помощью сильной огненной вспышки или, если это невозможно, открыть врата в далекий неведомый мир, где мы дожили бы свои жизни несчастных изгнанников, утешая себя прекрасными молодыми девами и неземными винами, до самого конца, то есть в течение многих-многих лет, вместо того чтобы погибнуть здесь через несколько минут?

Гайял начал медленно поворачивать светящийся предмет, поочередно придавая ему форму четырехугольника, креста и наконец треугольника, так что между латунными элементами появилось свечение далеких звезд, застывших в пустоте.

— Боюсь, что нет. Излучения шипящего ничто не закреплены на этой стороне, и ближайший источник энергии, с помощью которого было бы возможно закрепить его, находится в Ромарте. Если я установлю показатель напряжения на позицию «Сквозь космическое пространство», может получиться так, что мы с вами просто притянемся к ближайшему телу, двигающему под воздействием силы тяжести. Сейчас с помощью Аналепта мы не сможем переместиться в Сферренделум.

— Бесполезная вещица! Что же нам делать?

— Сам по себе он обладает достаточной силой, чтобы поднять человека в высшие космические пространства.

Времени продолжать дискуссию больше не осталось. Невероятные по своим размерам, подобные раструбам двух движущихся рядом разрушительных торнадо, появились ноги пробирающегося к ним титана; часть тела выше пояса исчезала в непроглядной туманной мгле. За Магнацем вихрем вздымались клубы пыли, ветки и трава, щебень и битый камень.

Вдруг со страшным завыванием, разрывая воздух, из непроглядной темноты, окутавшей титана, появились вырванные с корнем стволы деревьев, и невероятный по силе удар сотряс землю при их падении. К счастью, своей цели они не достигли — в ста футах восточнее того места, где укрылись мужчины и куда приземлились деревья, произошло невероятное: земля разверзлась, исторгнув из себя фонтан подземных вод, так что всю маленькую бесплодную долину, шириной не более полдюжины шагов, заволокло паром.

Манксолио взглянул на Жезл темного металла.

— Что ж, возможно, нам стоило начать именно с переговоров. Но почему не дать жезлу второй шанс?

Гайял не успел ничего ему ответить, поскольку в этот момент оба мужчины услышали свист летящей в них дубинки титана и бросились наутек. Они выскользнули из-под защитного покрова, под которым скрывались какое-то время, и теперь были вынуждены, не останавливаясь ни на минуту, с невероятной скоростью мчаться вперед, совершая обманные маневры и огромные прыжки, чтобы уклониться от громовых ударов дубинки Магнаца.

Сквозь грохот падающих камней Манксолио едва расслышал слова Гайяла:

— Задержите его! Отвлеките, чтобы он не заметил меня! — И тотчас же он бросился к огромным скрипящим ногам гиганта.

Манксолио, бледный от ужаса, никак не мог заставить себя произнести хотя бы слово. Вдруг он заметил свою шляпу из лакированной кожи, которая слетела с головы в пылу погони и теперь одиноко лежала в дымящейся воронке. Это печальное зрелище придало Манксолио мужества. Он громко крикнул:

— Магнац! Послушайте меня! Остановитесь! У меня есть для вас важное известие!

Манксолио увидел, как дубинка исчезла за тучей, занесенная для нового удара, но внезапно воздух сотряс низкий, глубокий голос, словно заговорил сам вулкан:

— Какие известия от мелких людишек могут касаться меня? Я неуязвим! Меня невозможно уничтожить! С каждым годом я становлюсь все больше и больше. Я легко перешагиваю через самые высокие горы, мои испражнения заполняют бескрайние дикие долины. Я велик и ужасен, подобно морским пучинам.

Манксолио с трудом справился с колотившей его дрожью, стиснул зубы и продолжил:

— Вы правы, великий Магнац! Но все-таки у меня для вас печальные вести! Колдун Исцмагн обманывает вас!

— Мой брат? Как же он может меня обмануть?

— Исцмагн обещает, что вы беспрепятственно войдете в охваченные ужасом и страхом города и силой захватите их неисчислимые богатства, плените очаровательных девушек, будете купаться в золоте. Разве он делится с вами этими богатствами? Он нежится в порфировой ванне, наполненной парным молоком, в то время как прекрасные девы угощают его восхитительным виноградом и напевают любовные мелодии. Он проводит ночи в блаженном отдыхе. А где ваше золото, Магнац?

В ответ раздался дикий хохот, подобный порывам шквального ветра.

— Нет, это я обманываю его! Он многого добился в науке черной магии, но, несмотря на это, растрачивает время попусту в погоне за волшебными сферами, которые он ловит в живые линзы. По моему приказу он требует у людей, охваченных ужасом только от слухов о моем появлении, такие сокровища, достойным которых мог бы быть сам император. Золото и женщин я забираю себе, развлекаюсь или уничтожаю в свое удовольствие. А ему не достается ничего, кроме сфер и прочего мусора! Только вчера, например, следуя неведомым магическим знакам, мы встретили звездного странника и ограбили его — но Исцмагн не взял ничего, кроме никчемных камней, парящих вокруг головы странника. Бесполезная вещица! Они никого бы не смогли защитить от силы моих рук! Странника мы пощадили скорее из любопытства, чтобы узнать, как долго он будет мучиться, полностью потеряв память. Мы надеялись, что стражники Ромарта схватят его и бросят в подземелья Впадины за бродяжничество.

В этот момент Манксолио показалось, что Гайял скатился под ноги Магнаца, — по крайней мере, молодой человек пропал из виду. А затем вдруг раздался его голос:

— Вторая восстановленная функция — великое затемнение! Используйте ее на Аналепте!

Манксолио прищурился. Металл пульсировал в его руке. Затем пространство вокруг начало погружаться во тьму. На один короткий ужасающий миг титан возвысился над ним во весь свой огромный рост. И в то же самое мгновение из-под его большого пальца раздался странный, пронзительный, в три тона, звук. Какое-то неясное движение, словно окутанное пеленой клубящейся пыли, — и Манксолио, моргнув, бросил последний взгляд на титана Магнаца, подобно мельчайшей песчинке исчезнувшего в темно-синих космических просторах.

Возможно, минуту спустя на бледном диске полной луны появился еще один кратер, больше, чем Тихо, и потоки пыли разнеслись далеко за пределы безвоздушного пространства, образуя астероиды. Кратер раскалился добела в момент столкновения с огромным телом, но вскоре свечение начало угасать, постепенно переходя в желтый, розовый и темно-красный тона.

ПРИЗЫВ БЕСПОЩАДНОГО ОБЛАКА

Гайял поднялся из углубления, которое осталось от брошенного титаном обломка скалы — молодой человек лежал там все это время, — и тяжело побрел в сторону Манксолио.

— Как вам удалось выдержать давление огромной ступни титана? — спросил Манксолио.

— Аналепт способен излучать потоки отталкивающей силы, под которыми я и прятался, подобно черепахе в панцире. Так я лежал до тех пор, пока вы не активировали функцию многозначного великого затемнения, после чего подъемная сила Аналепта увеличилась настолько, что стало возможно забросить чудовище в неведомые космические дали. К сожалению, мне не хватило сил, и звездная нить, соединяющая Аналепт со Сферренделумом в скоплении Плеяды, вырвала его, забросив неизвестно куда. Магнац не погибнет, поскольку неуязвим и не может задохнуться в безвоздушном пространстве; кроме того, даже старость не принесет ему облегчения и смерти; ему суждено вечно страдать от окружающего вакуума, приводящего к кровотечениям из глаз, носа, ушей и рта, — так будет продолжаться, пока Вселенная не прекратит свое существование. Откуда вам стало известно, что Магнац и Исцмагн действуют заодно?

— Я Исполнитель закона, у меня отлично развита интуиция. Кроме того, некоторая схожесть имен. Я подумал, что уникальная способность быть неуязвимым не могла появиться сама собой — кто-то наделил ею титана; а то, что он достиг таких невероятных размеров, подтолкнуло меня к мысли о чародее. Я задался вопросом, почему Исцмагну на руку бесчинства Магнаца, почему там, где есть несомненная выгода, не может быть и союза?

— Верное предположение. Я доволен, что сумел исполнить свой долг перед предками, но сам я ни на шаг не приблизился к достижению цели — обрести свое утраченное «я».

Манксолио недоверчиво посмотрел на него.

— Разве вы не слышали? Титан сам рассказал о краже и назвал того, кто ее совершил.

— Я пытался незаметно подобраться к нему, потому часть вашей беседы, к сожалению, прошла мимо меня, — сказал Гайял.

— Колдун Исцмагн одержал над вами верх и забрал ваши камни-иоун и ваши воспоминания, оставив вас в живых, чтобы посмотреть, к чему приведет его эксперимент с кражей разума. Ваше страстное желание отомстить неосуществимо, поскольку невозможно победить такого сильного соперника.

— Но разве не вы сегодня утром говорили о Законе Равновесия, согласно которому за каждым преступлением неминуемо следует отмщение?

— А вы отрицали эти очевидные истины.

Гайял посмотрел в небо и глубоко вздохнул.

Манксолио произнес:

— Вы решили отказаться от мысли довести начатое до конца и разгадать эту головоломку? Возвращайтесь со мной в Ромарт, заживем спокойно и легко.

— Нет, я вздыхаю, потому что мы должны идти навстречу нашим судьбам, а времени подготовиться у нас нет: колдун использует призыв беспощадного облака, чтобы заманить нас в ловушку.

В воздухе раздался шум, подобный реву множества голосов. Внезапно столп бурлящего черного дыма низвергся с небес на землю. Манксолио вновь активировал функцию защитного поля первичного затемнения — все вокруг тут же заволокло непроглядной пеленой тумана, но ничто не могло остановить беспощадное облако. Обоих мужчин подхватил мощный поток воздуха, закружил в неистовом вихре, дергая во все стороны, после чего со всего размаху безжалостно швырнул на землю.

По-прежнему было темно хоть глаз выколи. Гайял необычайно удивился, обнаружив себя не в кратере вулкана и не в ледяной морской воде, что, на его взгляд, было бы самым надежным способом лишить их жизни. Вместо этого он лежал на тротуаре и стонал, ощущая каждый ушиб и синяк, появившийся на теле. С трудом поднявшись на ноги, он услышал подозрительное шипение, как будто раскаленные добела провода поместили в шипучее вино. И тут же он ощутил нестерпимый запах гари, нагретого камня и расплавленного металла.

— Не убирайте защитное поле, Манксолио! — предупредил Гайял, надеясь, что его спутник начеку. — Кто-то использует против нас превосходный призматический спрей, — до тех пор пока визуальная составляющая реальности остается в покое, фотонные выбросы не ошпарят нас.

Через мгновение шум стих. Манксолио убрал защитное поле затемнения, и свет озарил пространство вокруг них.

МЕЧТАЮЩИЙ МАГ

Они стояли перед прекрасной башней из оникса и темного базальта в стиле рококо, искусно украшенной высеченными узорами и надежно поддерживаемой массивными колоннами. Во внутреннем дворике виднелось множество дымящихся клумб, полных обожженных и обуглившихся цветов; с десяток потрескавшихся статуй времен Первой эры и серебряный фонтан с чашей были окутаны бурлящим обжигающим паром. На каменных плитах виднелись крошечные темные пятнышки — очевидно, следы недавнего раскаленного дождя.

Сотни крошечных струек дыма поднимались вверх от каменных плит внутреннего двора к высокому балкону, на котором стоял колдун Исцмагн. Руки его по-прежнему были подняты над головой, а кончики пальцев, раскаленные докрасна, все еще пылали; мрачное удовлетворение, светившееся в глубине его темных глаз, начало постепенно сменяться удивлением.

На нем была укороченная накидка, длиной до колена, с зелеными отворотами, в центре каждого из которых вспыхивали линзы, переливаясь удивительными цветами, каких не встретишь в реальной жизни. Кроме того, линзы моргали и тревожно всматривались вдаль, всем своим видом показывая, что они — ожившие элементы, и продолжали шевелиться, словно в насмешку над самой жизнью. А во лбу колдуна мерцал Глаз Арчвильта Сириуса, корень которого, несомненно, проник глубоко в головной мозг.

В воздухе вокруг головы Исцмагна кружились разноцветные многоугольные камни-иоун — сферы, эллипсоиды, цилиндры размером с небольшую сливу, — и внутри каждого из них мерцали переливающиеся всеми цветами всполохи.

Охваченный на долю секунды сомнениями, колдун вновь воздел руки к небу и начал выкрикивать отрывистые слова заклинания мгновенного электрического разряда. Разящие стрелы молний устремились на землю, где стояли нежданные гости, но Манксолио успел создать в воздухе над их головами мощное защитное поле затемнения, и смертельные вспышки не причинили никакого вреда.

Пока защитное поле парило вверху, скрывая их действия от глаз колдуна, Гайял указал на обитую железом дубовую дверь, ведущую в башню. Манксолио, установив жезл одним концом на каменные плиты, а другим подперев снизу декоративный выступ замка, раскрыл жезл и с помощью заклинания великого затемнения настолько увеличил его силу, что замок отлетел в сторону и массивные двери распахнулись перед незваными гостями.

БАШНЯ ИЗ ОНИКСА

Манксолио и Гайял прокрались в темный холл. Чудесные стены и потолок башни колдуна скрывало темное защитное поле, создаваемое Манксолио, но пол был прекрасно виден: он состоял из полых стеклянных блоков, в каждом из которых плавали неведомые разноцветные рыбы. С одной стороны виднелись несколько ступеней витой и хрупкой, словно паутина, лестницы.

Внезапно вспышка света озарила все вокруг, и защитное поле исчезло.

Гайял пробормотал едва слышно:

— Неожиданно! Исцмагн понял, как противостоять заклинанию первичного затемнения.

Манксолио прошептал в ответ:

— Скорее всего, ему это удалось благодаря камням-иоун. Нам придется отступить и спокойно разработать более хитрый план. Возможно, после стаканчика доброго вина «Древнее золото», которым нас угостят в таверне «Рассеянный свет», у нас это получится лучше.

— Маловероятно, что нам удастся отступить, — не согласился Гайял. — Башня окутана неведомой синей дымкой. — Он стоял около высокого арочного окна с массивными резными ставнями. Все пространство внутреннего двора, казалось, погрузилось в непроглядный туман насыщенного аквамаринового цвета, поверхность которого время от времени вздымалась, подобно морским волнам, отчего становилось на редкость неуютно.

Поднявшись по лестнице, они миновали алхимическую лабораторию, где что-то бурлило в перегонных кубах и булькало в многочисленных ретортах, и оказались в удивительном помещении, где вместо стен были невероятных размеров зеркала, каждое из которых отражало притягивающие взгляд пейзажи, каких не увидишь на Земле.

В следующей комнате, находящейся под самым куполом башни, в обители астролога, они совершенно неожиданно для себя увидели Исцмагна, безмятежно возлежащего на розовой кушетке с блюдом засахаренного инжира в одной руке и кальяном в другой. За его спиной сверкали огромные кристаллические окна, через которые в комнату вливался багряный свет заходящего солнца и виднелось темно-синее небо и далекая полная луна, где немногим ранее появился новый кратер. Камни-иоун парили под стеклянным куполом, словно пчелиный рой.

— Ступайте прочь, вы, невоспитанные создания недремлющего мира! — воскликнул Исцмагн. — Мне ничего не нужно. Я лишь мечтаю прожить остаток своей жизни на Земле безмятежно и спокойно, коллекционируя линзы-сновидения. Они — мои друзья, они нашептывают мне любовные песни, пока я сплю!

Слова Гайяла раздались под сводами башни, подобно гласу беспощадного рока:

— Колдун Исцмагн, вы виновны в гибели народов Сферры, Вулля, Андоломеи и многих других мест, а также в убийстве моего отца и братьев! Признайте свою вину — и вы сохраните себе жизнь! Здесь находится Хранитель порядка и Исполнитель закона Старого Ромарта — вы будете взяты под стражу и доставлены в Магистрат, где решится ваша судьба.

— Что? И меня отправят на работы в подземелья Впадины, где я буду в поте лица трудиться за кусок хлеба и глоток несвежей воды? — выкрикнул в ответ Исцмагн. Голос его прозвучал резко и пронзительно. Он расхохотался и полуприкрыл глаза, казалось, ему это все безразлично, и только третий глаз, око неземного существа с далекого Сириуса, изучающе всматривался в непрошеных гостей, словно колдун что-то замышлял.

Гайял настойчиво повторил:

— Вы сдаетесь? Жизнь бесценна — во всей Вселенной она даруется человеку один-единственный раз. Лучше трудиться в поте лица, чем увидеть лик смерти!

— Итак, вы утверждаете, что я убил вашего отца и всех ваших близких! И что дальше? Я сделал все, чтобы лишить вас памяти, и вы не можете страдать слишком сильно. Кроме того, вы ничего не докажете, ваши обвинения в мой адрес безосновательны, если не абсурдны.

Манксолио в отчаянии выступил вперед и произнес:

— Смотрите, в моих руках Беспощадный жезл темного металла Квордаала!

Переливающиеся линзы на отворотах накидки Исцмагна заискрились, охваченные волнением: образы сновидений вспыхнули и погасли. Колдун поднялся на ноги, резко бросив в лицо гостям:

— Я не хотел допускать этого, но вы слишком упрямы! Хватит! — И под сводами просторной комнаты раздались слова заклинания призыва разительного удара.

Сокрушающий поток воздуха устремился в сторону Манксолио. Заметив это, Гайял кинулся вперед, принимая удар на себя. Словно тряпичную куклу, молодого человека подбросило вверх, и неведомая сила швырнула его со всего размаха в возвышающуюся у стены стойку с золотыми и серебряными блюдами; все это великолепие со звоном упало на каменный пол.

Манксолио активировал жезл: мощный поток сияющей энергии вырвался из его глубины. Хранитель порядка никак не мог уменьшить силу белого пламени.

Когда наступила тишина, Манксолио с трудом открыл глаза, перед его взором мелькали пурпурные точки. Жезл лежал на каменном полу тусклый и безжизненный.

Исцмагн не был ранен, а в комнате царил совершенный порядок: вокруг головы колдуна кружились многогранные элементы, сияющие ярче прежнего. Он довольно расхохотался, даже переливающиеся линзы на отворотах его накидки, казалось, посмеивались.

— Мои камни-иоун поглощают все магические колебания! Я неуязвим! Кроме того, теперь я знаю, как противостоять вашему защитному полю затемнения. А Беспощадный жезл темного металла бессилен против меня!

Гайял поднялся на ноги. В его накидке зияла прожженная дыра, но тело было нетронуто огнем.

— Вы не знаете, на что я способен, — произнес он.

В ту же минуту солнце погасло, блеснуло несколько раз, подобно вспышкам молний, — и мир погрузился в непроглядный мрак. И только бронзово-красный лик луны мерцал в черном небе еще несколько мгновений.

Маг закрыл все три глаза и в ужасе закричал:

— Солнце! Смерть всему живому!

Из окна послышался шум: под сводами темного неба через поля и моря прокатилась волна безудержных стенаний и плача: все живое — люди и иные создания, говорящие животные и оборотни — все, кто понимал значение солнечного света и знал, к чему ведет наступивший мрак, разразились криками и рыданиями. Едва слышные звуки долетали до башни, расположенной очень далеко от городов и поселений, но раздавались они со всех сторон.

К счастью, солнце погасло ненадолго. Сбросив оковы светонепроницаемости, охватившей его, оно задрожало с новой силой. Тлеющие красноватые отсветы стали просачиваться из недр небесного светила, и яркие сияющие всполохи принялись вырываться на поверхность, подобно извержениям вулкана. Через несколько минут большая часть солнечного диска вновь засияла на небосклоне, освещая все живое почти как прежде.

Когда свет озарил помещение под самым куполом башни, присутствующим предстало невероятное зрелище — колдун Исцмагн был мертв: металлическое острие Беспощадного жезла насквозь пронзило его череп. Ручейки крови и мозгового вещества колдуна стекали вниз по шее, исчезая за воротником накидки. Переливающиеся линзы почернели, жизненная сила покинула их: все скрупулезно собранные мечты-сновидения колдуна были мертвы.

ВОЗРОЖДЕНИЕ ГАЙЯЛА ИЗ СФЕРРЫ

Манксолио, крепко сжимая древко жезла обеими руками, в ужасе смотрел на мертвое тело. Он медленно выпрямился, вздохнул, и самообладание вернулось к этому сильному человеку. Когда он убрал острие жезла, тело колдуна, тяжело соскользнув со смертельного наконечника, коснулось пола и тут же начало растворяться в воздухе. Все стало ясно: камни-иоун не могли уберечь тело человека от простого физического воздействия.

Манксолио повернулся к Гайялу, целому и невредимому, и с трудом произнес:

— Мне, Исполнителю закона, нелегко в этом признаваться, но я не понимаю, как вы смогли противостоять колдовскому заклинанию, от которого закаленная сталь разлетается на куски, и выжить?

Гайял улыбнулся и поднял вверх крепко сжатый кулак. Сквозь пальцы просачивался мягкий сияющий свет. Он раскрыл ладонь, и небольшой камешек-иоун метнулся, словно выпущенная на свободу рыбка, и занял свое место в ореоле над головой молодого человека.

— Это мои камни, — по крайней мере, мы так решили. Я схватил один из парящих в воздухе элементов, когда прыгнул, принимая на себя удар колдовского заклятия.

Один за другим камни прекращали свое движение возле мертвого тела и вслед за первым элементом перемещались вверх в сияющий ореол вокруг головы Гайяла. Камни-иоун изменили цвет, приобрели спокойные матовые оттенки, словно все они друг за другом — сначала эллипсоиды, затем сферы и цилиндры — раскрывали наконец свою сущность. Гайял из Сферренделума возвышался посередине комнаты, и лицо его дышало благородством и величием.

Даже голос его сейчас казался более звучным и сильным, словно окрашенным неземной мудростью.

— Теперь я вспомнил предначертанную мне судьбу и мой рок. Исцмагн оказался глупее, чем я предполагал. Сила и влияние Музея человечества на Сферренделум в созвездии Плеяд, расположенном на расстоянии четырехсот сорока световых лет от Земли, настигло меня и здесь, и, подобно вашему жезлу, эта мощь оказалась подвластна лишь силе мыслей. Если бы я только знал раньше, что одно мое желание способно выпустить на свободу ни с чем не сравнимые силы. Смотрите!

Гайял оставался неподвижен — не взмахивал руками, не произносил никаких слов, — но Манксолио внезапно почувствовал, что пол под ним начал раскачиваться, подобно палубе корабля. Когда движение прекратилось, Манксолио взглянул в высокие окна и увидел, что башня из оникса теперь возвышается в самом сердце древних развалин Сферры.

Невидимая сила поднимала одну за другой каменные глыбы, перегородившие реку, и серебристые струи воды постепенно начали вновь заполнять сухое русло реки Ском.

— С помощью камней-иоун я могу найти в бесконечном космическом пространстве свой Аналепт, вернуть его на землю и закрепить здесь. Сказано — сделано! Пусть первая опорная точка будет тут, в Сферре. Река Ском оживет: по ее водам вновь поплывут лодки и плоты многочисленных паломников. Синий путь мгновенного движения откроется для всех, кто захочет покинуть Умирающую Землю, он уведет их далеко-далеко в счастливый Сферренделум!

Манксолио почувствовал, как Беспощадный жезл начал вибрировать в его руке, становясь тяжелым, словно был сделан из свинца.

— Как я и обещал, жезл восстанавливается. — Звонким голосом Гайял из Сферренделума продолжал: — Манксолио, я повелеваю вам вернуться в Старый Ромарт и передать всем эту великую весть, которую я принес. Конец Земли не должен стать концом человечества.

— Я полагаю, народы всех стран и континентов Земли согласятся последовать за вами, и ваш разрушенный город вновь станет богатым и процветающим благодаря умениям и знаниям людей самых разных профессий — и паломников, которые покидают умирающий мир, и ученых, прибывающих со звезд в непреодолимом стремлении найти и сохранить тайны и реликвии Земли и поднимающих наверх из морских пучин погребенные под темными водами города. Несомненно, практические знания антикваров Ромарта станут выдающимися научными учениями, и сокровища вашего древнего города не будут больше бездумно разбазариваться и покидать пределы города, все их нужно надлежащим образом собрать, занести в указатель и отдать на изучение специалистам.

— Сейчас я должен покинуть вас, пока камни-иоун не потеряли своей силы, и отправиться в свой новый мир. Я надеялся, что мой отец будет сопровождать меня, но, к великому сожалению, этот путь я пройду один. Расскажите всем людям о том, что, оставаясь на Земле, они подвергают себя опасности и что я хочу подарить им возможность начать новую жизнь на чудесных просторах иного далекого мира. Но и предупредите их, что, если во всем мире на найдется таких людей, как я, желающих открывать неизведанное, путешествовать в поисках звезд, я не вернусь сюда и путь закроется навсегда. Мой народ погиб, что ждет меня здесь? У меня много других обязанностей, и там, за пределами созвездия Плеяд, остались те, кого я люблю. Я слышу серебряный голос Ширл, она зовет меня к звездам. Ах, Ширл! Я возвращаюсь к тебе!

ХРАНИТЕЛЬ ПОРЯДКА СТАРОГО РОМАРТА

Манксолио слушал его со всевозрастающим беспокойством, но ничего не говорил. Затем своды башни распахнулись, Гайял поднялся в небо, и яркая вспышка синего цвета поглотила его.

Как только исчез Гайял Хранитель, раздался странный, в три тона перезвон Аналепта, хотя этого предмета нигде не было видно.

Оставшись один, Манксолио целый день провел изучая необычайные колдовские вещицы и амулеты в башне Исцмагна. Он обнаружил удивительное свойство линз, расположенных на отворотах изумрудно-зеленой накидки колдуна: несмотря на то что они были мертвы, небольшие смысловые волны, исходящие от Беспощадного жезла, приводили к тому, что сокрытые в линзах образы оживали — кошмары, нечто, прорвавшееся из темных глубин человеческого подсознания, несущее тревогу и беспокойство.

Манксолио отобрал самые отвратительные из линз и закопал их одну за другой вокруг долины Сферры. Больше всего линз оказалось похоронено у реки и в тех местах, где легче всего можно было подобраться к древнему городу. С помощью своего жезла он пробудил линзы от вечного сна, и в тот же миг вереницы призраков, едва различимых, но наводящих страх, встали на стражу.

Он потратил больше часа, высекая предупреждающие знаки на всех известных ему языках, — покрыл ими каменные глыбы, возвышающиеся стены города и даже начертал их на пустынном склоне холма, который прежде расколол надвое с помощью Жезла темного металла. Ужасные последствия разрушений и кровавые следы битвы, произошедшей здесь, — все предупреждало о необходимости держаться в стороне от этого места; зловещие знаки указывали на Синий путь смерти.

Затем стремительный вихрь, вызванный силами Беспощадного жезла, закружил его в неистовом водовороте, и Манксолио Квинк вновь оказался в Старом Ромарте, перед колоннами Адмонастических ворот.

Он не спеша двинулся вверх по узким улочкам Антикварного квартала в направлении дома. Чувство бесконечного удовлетворения от того, к чему привели произошедшие с ним события, захлестнуло его.

— Древние магические силы Беспощадного жезла темного металла, принадлежавшего моим предкам, восстановлены. Теперь в моих руках, в руках одного человека, власть и могущество отряда воинов, нет, целого легиона. Я победил колдуна и убил титана, не пролив ни капли собственной крови, оставшись целым и невредимым, не получив ни шрамов, ни смертельных ран. И самое главное, я вновь возвращаюсь к своей прежней размеренной жизни, где все предсказуемо и нет места неприятным неожиданностям! К счастью, удалось предотвратить появление в моем прекрасном городе десяти тысяч паломников со всеми сопутствующими такой толпе преступлениями, болезнями и незнакомой едой. Звездные знания, ниспосланные сюда, могут растревожить умы людей, так что пусть они остаются неведомыми для Земли, а репутация антикваров по-прежнему будет нерушима и непререкаема. И почему кто-то может мечтать покинуть Землю? Избранные рождены здесь, чтобы править, — это наша святая обязанность и в то же время непосильная ноша. Большинство же появились на свет, чтобы в поте лица, превозмогая боль и страдания, упорно трудиться всю жизнь. Покинуть Землю только потому, что она погибает, — это нечестно, нет, это настоящее предательство! Каким же нужно быть подлецом, чтобы отказаться от больной умирающей матери? И здесь все точно так же, моральные принципы незыблемы.

Манксолио не спеша бродил вблизи Впадины по центральной площади квартала, как вдруг неведомый свет, льющийся снизу, заставил его замереть. Он прислушался к звукам, доносившимся из недр земли, из разрушенного и погребенного мира, над которым возвышались здания современного города, в том числе и его собственный дом, — и вместо стонов и мольбы обитателей подземелья, хныканья детей, страдающих без хлеба, он услышал торжественное песнопение. Трудно было понять слова, но мелодия казалась волнующей и вселяющей великую радость.

Внезапно каким-то неведомым внутренним слухом он услышал неземной, в три тона перезвон и понял, что Гайял создал вовсе не одну опорную точку для своего Аналепта.

И в тот же миг первый из бесчисленного множества воспаривших в воздух мужчин, женщин и детей показался из недр Впадины. Раскинув руки-крылья, подобно птице, он поднимался все выше и выше, устремляясь в бескрайние просторы. Затем ярко-синяя вспышка озарила небо, и он исчез навсегда.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

В моей давно ушедшей юности свободного времени имелось в достатке, а книги стоили так дорого, что каждую я был вынужден читать и перечитывать много раз, пока не заучивал ее содержание почти наизусть.

Джон Райт

Книги в мягких обложках, стоимость которых (в то время) составляла менее 2 долларов, родители дарили мне с той же частотой, с какой утомленному путнику в бескрайней пустыне встречаются долгожданные оазисы. Эти книги стали для меня тем благодатным зеленеющим садом, где воспаленное воображение могло укрыться от палящего солнца реальности и передохнуть.

Я помню, в каком порядке появились мои первые три книги жанра фэнтези: прежде прочих я купил роман «В поисках Кадата неведомого» («Dream-Quest of Unknown Kadath») Говарда Лавкрафта под редакцией Лина Картера, второй книгой стал «Последний Единорог» («The Last Unicorn») Питера Сойера Бигла, а третьей — небольшой сборник рассказов о неведомом мире, где умирало Солнце, а всесильные колдуны и эксцентричные жулики беззаботно проводили дни в ожидании, когда все погрузится в вечную тьму. Это была «Умирающая Земля» Джека Вэнса.

Я прожил так много лет, что помню времена, когда еще не появились «Подземелья и драконы» («Dungeons and Dragons»), когда книги жанра фэнтези были настолько редкими и никому не известными, что не существовало двух похожих произведений. «Горменгаст» («Gormenghast») соседствовал с книгой «Змей Уроборос» («The Worm Ororboros»), а «The Well at the World's End» стоял рядом с циклом «Ксиккарф» («Xiccarph»). В то время мир еще не знал о Мече Шанарры, а книги о драконах появились спустя десятилетия.

И самым выдающимся, непохожим на другие произведения было фэнтези Вэнса, где причудливым образом переплетались магия и супернаука. Человеческая природа в этих книгах беспощадно обнажалась и демонстрировала все свои пороки и изъяны, но делалось это с помощью удивительно изящных и в меру ироничных речевых оборотов. Незабываемое сочетание!

В те далекие времена элементы фэнтези нельзя было встретить в журналистской прозе Хемингуэя, в прямолинейных произведения Хайнлайна, Кларка и Азимова. У Кларка Эштона Смита была иная лексика и манера написания, нежели у Уильяма Морриса, Э. Р. Эддисона или Мервина Пика. Эти люди творили симфонии, арпеджио, арии и арабески, пользуясь средствами английского языка. Наиболее выдающимся среди прочих я считаю Джека Вэнса.

В тех старых книгах жанра фэнтези было так много удивительных, гениальных идей! Основная проблема, с которой сталкивается автор волшебных мистических историй: как правдоподобно и убедительно раскрыть драматургию произведения, чтобы все эффектные сложные конфликты не решались только с помощью колдовства, быстро и легко. Для этого Вэнс находит уникальный и, откровенно говоря, блестящий выход: колдуны могли запомнить в течение дня лишь определенное количество неточных, искажающих реальность слогов магического заклинания, и стоило только произнести его — как оно мгновенно забывалось. Несомненно, сегодня эта уловка кажется банальной из-за Гарри Гайгэкса, позаимствовавшего идею у Вэнса (а кроме нее, и наименования нескольких заклинаний), но сама эта идея отнюдь не проста. Она по-прежнему удивительна и восхитительна, как и все, что делает Вэнс.

Даже теперь, когда жанр фэнтези стал так популярен, что потеснил научную фантастику, и каждая новая книга кажется все менее выразительной и все больше похожей на предыдущую, работы Вэнса, написанные почти полвека назад, до сих пор выделяются на общем фоне, подобно благостному оазису для страждущего воображения — они словно божественный зеленеющий сад среди топкого болота обыденности.

С возрастом мои вкусы кардинально изменились. Немногие книги, которыми я восхищался в юности, я способен читать сейчас с прежним удовольствием. Джек Вэнс — принципиальное исключение. И теперь, когда денег на покупку книг у меня хватает, а время, наоборот, очень подорожало и стало некогда предаваться праздности, Джек Вэнс остается тем автором, для которого я всегда найду время, чтобы вновь и вновь перечитывать его произведения.

«Умирающая Земля» для меня вечно будет жить в сияющей сокровищнице воображения — в моей памяти этот оазис останется вечнозеленым.

 

ДОБРЫЙ ВОЛШЕБНИК

Глен Кук

В этом рассказе перед глазами читателя проносится мимолетное виденье: над рекой Ском летит чародей Альфаро по прозванию Рассветная Акула, и к нему присоединяется разношерстное сборище других магов и волшебников. Все они отправляются в опасный путь — на поиски легендарного затерянного города, который, как выясняется в самом скором времени, лучше было и не находить.

1

Альфаро Мораг, который самолично присвоил себе прозвище Длинная Рассветная Акула, плыл на своем вихрелете высоко над лесом. Впереди маячило кровавое зарево над рекой Ском. Целью путешествия Альфаро был Баумергарт. Там он рассчитывал заполучить защитные чары из могущественного магического тома, который ныне находился в коллекции Ильдефонса. Существовала, однако, вероятность, что Ильдефонс Наставник не пожелает уступить Альфаро книгу. Поэтому предусмотрительный Альфаро заблаговременно облекся надежными чарами — воровской мантией Фандааля. Предмет его желаний именовался «Книгой перемен» и имел подзаголовок «Даже прекраснейшие обречены умереть». Этот увесистый том содержал все возможные заклинания и чары, дарующие вечную молодость и неиссякаемое здоровье. Экземпляр, которым владел Ильдефонс Наставник, был последним и единственным в мире. Ильдефонс категорически не желал им ни с кем делиться: не соглашался одолжить книгу, не позволял снять с нее копию — словом, вел себя необъяснимо скаредно. Альфаро полагал, что имеет полное и неоспоримое право воспользоваться «Книгой перемен» и ознакомиться с чарами — в особенности его интересовали рецепты мощных эликсиров молодости.

Вот каковы были размышления волшебника Альфаро Морага, пока он трюхал по небу, более чем когда-либо недовольный упорством и жадностью Ильдефонса и сплоченным кругом его зашоренных приспешников. В большинстве своем это были дряхлые старики, ходячие замшелые древности, исполненные высокомерия и задиравшие нос чуть ли не до самого солнца. В их старчески мутных глазах Альфаро был молодым да ранним, наглым выскочкой, молокососом, который ведет себя до неприличия нахально и так и норовит нагло заграбастать все, что ему приглянется, а о дипломатии и вежливости даже не слыхивал. Ха! Да это старичье просто-напросто боится беженца с неведомого юга, из краев столь далеких, что они даже и на местных картах не обозначены.

Альфаро задумчиво маневрировал на вихрелете то вверх, то вниз, то левее, то правее, стараясь лечь на верный курс. Вдалеке показался силуэт, заслонивший солнце, но он возник лишь на краткое мгновение и, возможно, был не более чем миражом из прошлого. И все-таки очертания показались Альфаро знакомыми. Он сдал назад, ловя воздушный поток. Силуэт всплыл в небе еще на несколько мгновений. Альфаро пришлось подняться повыше, чтобы поймать нужный угол, — туда, где вскоре замаячат рукоклювы, высматривая на дороге внизу неосторожных странников, осмелившихся путешествовать после того, как угасли лучи кровавого заката. Впрочем, рукоклювы охотились и на пернатых — на стервогрифятников и совонарыл. А также на простенькие вихрелеты, которые были слишком малы, чтобы поставить на них больше одного защитного заклятия, а потому служили легкой добычей.

Вихрелет, на котором путешествовал Альфаро, оставался невидимкой, но шумел, рассекая воздух, и потому тоже мог привлечь внимание. Волшебник самолично навел защитные чары, замаскировав от хищников все запахи, выдававшие аппетитную, с их точки зрения, добычу.

Альфаро повернул к Баумергарту. Сбросив высоту, он взял курс на конечную цель своего путешествия — Явелланский каскад, расположенный в притоке реки. Ему удалось приземлиться в считаных шагах от бурного потока и аккуратно припарковать вихрелет на причал. Здесь он задержался ровно на несколько минут — проверил, надежно ли его вихрелет встал на якорь и не унесет ли его порывом коварного ветра. После этого Альфаро поднялся по лестнице, постучал в дверь своего дома и закричал:

— Тихомир! Я прибыл! Принеси в гостиную мой вививидео. Потом собери что-нибудь перекусить.

Тихомир тотчас возник на пороге — хлипкий человечек со скверным цветом лица, весь в перхоти и угрях. На макушку сплющенной головы были начесаны жиденькие пряди белых волос, а в затылке виднелась вмятина. Больше всего Тихомир напоминал неудачно сработанного двойника Альфаро, а на самом деле был не кем иным, как хворым братом-близнецом волшебника.

Он помог Альфаро сойти, потом спросил:

— Лестницу поднять?

— Так будет лучше, — рассудил Альфаро. — Чую я, ночка выдастся бурная. Поднимешь — тащи вививидео, не забудь.

Тихомир склонил голову. Интересно, подумал Альфаро, что творится под этой кривой черепушкой? Наверняка ничего особенно сложного.

Башня Альфаро не шла ни в какое сравнение с роскошными обиталищами магов-старейшин Асколеза. Выглядела она скромно, зато обходилась недорого. Когда Альфаро отыскал ее, строение стояло совсем заброшенное и запущенное. Теперь он рассчитывал в течение года закончить ремонт.

Гостиная располагалась на третьем этаже и служила заодно и библиотекой. Библиотекой, в которой не хватало «Книги перемен», написанной Латангом Казарангом. Альфаро снял с полки несколько внушительных томов в одинаковых переплетах из винно-красной кожи, четырнадцать дюймов на двадцать два, с золотым тиснением на обложке и корешке. Чепуха, дешевые копии с подлинников. Все книги Альфаро, за вычетом нескольких, приобретенных весьма сомнительными способами, были копиями, выполненными в лавчонках на восточной окраине города. Те, которые Альфаро сейчас держал в руках, представляли собой истинные произведения искусства — первые тома из начала четырнадцатитомного собрания «Знаменитые изображения современных эр». Пока что Альфаро мог позволить себе только первые шесть томов и только копии. Шестого недоставало — он так и не вышел. Альфаро как раз отыскал на полке весь комплект, когда вошел Тихомир и принес вививидео.

— Эксперименты идут как надо?

— Все отлично. Только карлики-минискулы просят еще соли.

— Грабители, — сказал Альфаро, имея в виду буквальный смысл этого слова. С тех пор как он поселился в Асколезе, поток путешественников и разбойников заметно поредел. Ведь Альфаро превращал их в карликов. Альфаро этим достижением не хвалился — он вообще сомневался, что кто-нибудь заметил происходящее. — Утром выдашь им еще драм, — велел он Тихомиру.

— Они и бренди просят.

— Кстати, и я бы не прочь. У нас еще осталось? Если есть, подай бутылку, когда будешь накрывать на стол.

Тихомир вышел, а Альфаро погрузился в изучение иллюстраций. Память слегка подвела его: нужная картинка после долгих поисков обнаружилась там, где он меньше всего ожидал ее найти, — на последней странице третьего тома.

— Так я и думал, — удовлетворенно сказал Альфаро. — Будь солнце у меня за спиной, вид оказался бы один в один. И конечно, эры тому назад.

Он включил вививидео на разогрев. Однако поглаживания деревянной ложечкой эффекта не возымели. Альфаро пустил в ход металлическую лопатку — опять без толку. Впору было решить, что Ильдефонс Наставник попросту не желает откликаться. Или, возможно, он слишком погружен в свои услады. Разозлившись, Альфаро выбрал из инструментов для настройки серебряную вилку. Он раз шесть ткнул ею в экран дальновизора, провозглашая:

— Госпожа Плавнотекущих Сумерек уступает место Великой Госпоже Ночи.

Экран вививидео засиял, и на нем возник Ильдефонс Наставник. У него было лицо человека жизнерадостного от природы, но изборожденное неумолимыми следами времени. Впрочем, изображение все равно оставалось мутным и подстройке не поддавалось. И неудивительно — дряхлое вививидео Альфаро купил не то что из третьих, а из десятых рук.

— Говори, Мораг, — произнес наставник.

Очень уж лаконично, что для него было совсем не характерно.

— Посмотрите на иллюстрацию. — Альфаро поднес раскрытую книгу к экрану. — Знаете это место?

— Да. Ближе к делу, Мораг, — отрывисто ответил наставник.

— Я проветривался нынче вечером над Скомом и видел его.

— Это невозможно, оно разрушено много эр тому назад.

— Как бы то ни было, а оно проступило на пустоши. Там, куда никто не суется, потому что все боятся призраков.

Повисло напряженное молчание. Затем с экрана прошелестело:

— Это не дальновизорный разговор. Обсудим с глазу на глаз. Завтра. Я велю, чтобы твой вихрелет пропустили на нашу территорию. При условии, что он будет видим.

— Я в точности выполню ваши инструкции, наставник, — ответил Альфаро.

Пока он это говорил, ему подумалось, что его видение было редкостной удачей. Вот почему всем Ильдефонсам уходящих времен удалось выжить.

Альфаро еще раз внимательно вгляделся в картинку, которую показывал собеседнику. Пояснительного текста под ней не было. Лишь одно слово: «Моадель». Волшебник перерыл всю свою скромную библиотеку, пытаясь найти хоть какие-нибудь сведения о Моаделе. Тщетно.

2

Альфаро спешился со своего вихрелета и отвесил Ильдефонсу Наставнику поклон, а сам в то же время отметил, что на широкой лужайке Баумергарта скопилось больше десятка транспортных средств. Альфаро удивился, что наставник вышел встретить его самолично, но еще поразительнее было то, сколько гостей опередило Альфаро — и все, все волшебники, кто из Альмери, кто из Асколеза. Вон Пандерлеу, который явно только что прибыл, разглагольствует перед Барбаникосом и Ао Опаловым — расписывает, что недавно приобрел потрепанный экземпляр «Дня котлов».

— Вы только послушайте. Это из второй главы: «И умертвили они вора, и скормили самые лакомые части Вальмуру, дабы придать ему сил в пути».

Кроме этой троицы, Альфаро углядел на лужайке Герарка Предвестника, Вермулиана Сноходца, Дарвилка Миапыльника в неизменном черном домино, а также Гильгеда, как всегда в красном, Пергустина, Византа Некропа и Мглу-над-Устлой-Водой в новеньком зеленом плаще и с каскадом ивовой листвы вместо шевелюры. Были здесь и другие — они вели себя потише и потому не сразу привлекли внимание Альфаро: Мун Волхв появился следом за Альфаро, пока тот оглядывал присутствующих. Через несколько мгновений прибыл щеголеватый Риальто Великолепный, а вслед за ним пришел Заулик-Хантце. Эта компания являла собой фундамент магического сообщества Альмери и Асколеза. Альфаро едва не поежился, чувствуя на себе множество пристальных взоров. Он не слишком стремился сдружиться с этим кругом. Да и не нуждался в друзьях. По крайней мере, раньше.

Что тут творилось? Что за странное явление? Это скопище с трудом можно было назвать дружным и спаянным коллективом — здесь собрались самые необщительные, сварливые и мятежные изо всех местных волшебников. Кое-кто из них десятки лет не открывал рта. Теперь волшебники настороженно оглядывали друг друга — не менее враждебно, чем чужака Альфаро.

Ильдефонс поднялся на возвышение и воздел руки. Установилось подобие тишины.

— Сомневаюсь, что прибудет кто-то еще, — провозгласил он. — Предлагаю обществу перейти на веранду. Там нас ждет легкая закуска и неплохой выбор вина, эля и светлого пива. Откушаем и выслушаем новости юного Альфаро.

Волшебники просветлели и оживились. Распихивая друг друга локтями, они наперебой ринулись к столу. Знали, что Ильдефонс гордится своим хлебосольством и потому не поскупится на угощение.

Альфаро напрягся и покраснел. Лощеный щеголь Риальто шагал на веранду под ручку с Ильдефонсом. Оба поглядывали на Альфаро косо.

В буфет он поспел последним и обнаружил на столе лишь косточки, шкурки, огрызки, перья и кожуру. А на роскошнейших нарядах Двадцать первой эры теперь красовались пятна соусов, подливы и вина.

Хитрец этот Ильдефонс! На сытое брюхо и нетрезвую голову волшебники разнежились и перестали ерепениться. В толпе гостей сновали слуги и то и дело подливали каждому понравившийся ему напиток.

Ильдефонс призвал гостей к молчанию.

— Не столь давно юный Альфаро, прогуливаясь по воздуху, узрел нечто такое, что никак не может существовать в нашу эру, если только это не мираж из прошлого. Амальдар.

Волшебники зашептались, но Альфаро не уловил ни единого внятного слова — разговор шел на тайном жаргоне.

— Юный Альфаро не понял, что именно узрел. Он не смекнул, что перед ним нечто из иных эр. Но он неглупый паренек и собрал библиотеку из дешевых копий шедевров. В одной из книг он по чистой случайности обнаружил иллюстрацию, на коей было изображено недавно увиденное им. У юного Альфаро зародилось смутное подозрение, что его открытие может быть весьма значимым, и он связался со мной по дальновизору. — Ильдефонс воздел левую руку и широким жестом начертил в воздухе знак — наискось, затем вверх, затем раскрытая ладонь. На западной стене появилась увеличенная иллюстрация из книги, которую ему показывал Альфаро.

Альфаро окинул собравшихся быстрым взглядом. Скучающие осоловелые лица. Похоже, увиденное их не впечатлило.

— Это еще до меня было, — пробурчал обыкновенно молчаливый Визант Некроп. — А с учетом истории, явно мираж из прошлого.

У Мглы-над-Устлой-Водой вся листва вздыбилась, словно шерсть у рассерженного кота.

— Да будь это даже чистейшей правдой, нам-то что с того? — заявил он.

Посыпались вопросы, гипотезы, названия. Волшебники наперебой перечисляли исторические факты и выдвигали версии. Поднялся гвалт. Вскоре он перерос в спор, а затем в свару — начались взаимные оскорбления.

Следовательно, картинка все-таки для некоторых кое-что значила.

Когда спорщики раззадорились до того, что вот-вот были готовы подкрепить свои аргументы заклятиями, хозяин дома возгласил: «Тише!» — и тем спас веранду от разрушений. Волшебники не привыкли лезть в карман за чарами, поэтому запросто могли разнести весь дом.

К Альфаро приблизился Риальто. С точки зрения Морага, своего прозвища «Великолепный» этот тип не заслуживал и к тому же при ближайшем рассмотрении даже вполовину не оправдывал славу надменного франта.

— Альфаро, что подвигло вас заварить всю эту кутерьму? — спросил Риальто.

— Я и в мыслях ничего подобного не допускал. По чистейшей случайности я заметил это таинственное и зловещее сооружение там, где полагается быть пустоте. В изумлении я поспешил домой, предпринял кое-какие изыскания, случайно же наткнулся на иллюстрацию, которая отображена вон там, на стене. О зловещем видении я сообщил Ильдефонсу Наставнику. — Альфаро старался излагать все отчетливо и внятно, поскольку покамест никто не допрашивал его, а что он, собственно, делал там, где углядел Моадель.

Не дожидаясь ответа Риальто, Альфаро сам пошел в атаку:

— Скажите, а отчего все так взволновались? Я и не ожидал, что на мою новость соберется все братство.

— Если допустить, что вы и в самом деле видели… то строение… это может повлиять на жизнь многих волшебников. — И Риальто отошел, забыв о своей изящной жестикуляции и изысканных манерах. Он тут же ввязался в бурный диспут между Византом и Науредзином, уже успевшим изрядно отведать тонких вин. Науредзин страдал старческим маразмом и, судя по всему, воображал, будто ссорится с кем-то из врагов времен своей далекой юности.

Волшебники то и дело наведывались в погреб Ильдефонса, и настроение собравшихся приметно менялось. Старшее поколение, набравшись вина, делалось все раздражительнее, обидчивее и вспыльчивее.

Поскольку Риальто не изъявил желания продолжить беседу, Альфаро остался в одиночестве — похоже, прочие волшебники его игнорировали. Но он отыскал в создавшейся ситуации свои преимущества и не замедлил ими воспользоваться: едва челядь Ильдефонса внесла следующую перемену блюд, как Альфаро принялся основательно знакомиться с меню. Он явился в гости облаченный в длинный и просторный серый плащ — его любимый, — в котором имелось немало потайных карманов, как и подобает плащу волшебника. Карманы были весьма вместительные, но вскоре они переполнились, и тогда Альфаро потихоньку ретировался на лужайку. Когда он вскарабкался на седло своего вихрелета, тот даже просел под его тяжестью. Он сделал три попытки взлететь, и все неудачные. На третий раз Альфаро осознал, что судьба распахнула перед ним врата уникальной возможности, а он едва не упустил свой шанс.

Он находился внутри Баумергарта, среди подвыпившей толпы, в которой каждый окажется в равной степени на подозрении, если сегодня «Книга перемен» исчезнет из дома Ильдефонса.

3

Среди прочих талантов Альфаро Мораг был одарен и едва ли не идеальной памятью. Впервые попав в библиотеку Ильдефонса, Альфаро и пальцем не притронулся к книгам — он ходил вдоль полок, изучал корешки, читал заглавия — те, что были на понятных ему языках. Поэтому, когда хозяин дома застукал его в библиотеке, Альфаро, держа руки за спиной, изучал ряд тоненьких книжиц, предположительно написанных Фандаалем из Великого Мотолама.

— Мораг?

— Наставник? Простите, я зашел сюда без спросу, но не могу сдержать восхищения. Подозреваю, ваша библиотека — самая дорогая на свете. Я уже заметил по меньшей мере три книги, про которые мои учителя утверждали, будто они безвозвратно утрачены.

— Напрасно подозреваешь, Мораг. Впрочем, как и всегда, пока что без особого вреда для себя. Существуют библиотеки и побогаче, но и охрана там еще посильнее моей. — Ильдефонс пребывал в скверном расположении духа. — Вернись-ка на веранду и не разгуливай по дому в одиночку. Даже я не помню все ловушки и западни от чужаков, которые у меня тут расставлены.

Альфаро нимало не усомнился в услышанном. Но волшебник не сомневался и в том, что уж кто-кто, а он, Альфаро Мораг, справится с любой ловушкой от воров.

Он послушно проследовал за хозяином в гостиную, где кучковались по трое-четверо занятые беседой волшебники. Они то сбивались в группки, то расходились и снова собирались. Завидев Альфаро, волшебники принялись многозначительно усмехаться, глядя в его сторону. Физиономии у них были как нельзя лучше приспособлены для усмешек и ухмылок.

В гостиную вошел слуга, облаченный в цветастую ливрею: несколько оттенков оранжевого на темном фиолетово-синем.

— Осмелюсь доложить их достопочтенствам, что на горизонте наблюдается исторический солярный эффект, который может быть им небезынтересен. Наилучший вид на него открывается с верхней террасы.

Услышав столь требовательный призыв, волшебники выхлебали остатки из своих бокалов и заторопились на террасу.

Старое толстое солнце проделало уже треть своего закатного пути и клонилось к горизонту. Солнечный диск покрывала обильная сыпь, а по широким щекам вихрились и мелькали крупные пятна — с дюжину, не меньше. Некоторые сталкивались и сливались в пятна покрупнее, а в это время с другого края наливались новые угри. Вскоре добрая четверть красного лица скрылась под темной маской.

— Это оно самое и есть? — спросил кто-то из гостей. — Настал конец света?

Солнце мигнуло, разрослось на одну десятую, затем содрогнулось и стряхнуло с себя всю тьму. Теперь оно сделалось обычного размера. Пятна рассосались. Самые мелкие сгорели в темно-красном огне.

Миновали часы, прежде чем волшебники сбросили оцепенение, в которое впали, созерцая небывалое действо. Ильдефонс очнулся первым и принялся сыпать распоряжениями. Прислуга засуетилась, забегала. Ильдефонс провозгласил:

— Нижняя часть солнечного диска достигнет горизонта в течение часа. Я велел выкатить самый большой и вместительный из моих вихрелетов. Отправляемся в путь! Пусть юный Мораг укажет нам то место, где наблюдал чудесный мираж.

Вдруг подал голос волшебник Гильгед:

— У солнца вырос зеленый хохолок! И хвост!

Углядеть такое мог только он, способный видеть сокрытое от других. Гильгед быстро стушевался и умолк.

4

Самый большой и вместительный из вихрелетов Ильдефонса представлял собой сооружение размером с летающий дворец. Альфаро с трудом подавил лютую зависть. Между тем он до сих пор не мог взять в толк, почему волшебники заинтересовались вестью о мираже Моаделя. На вопросы Альфаро никто из них ответить не соизволил. Радости насчет миража они тоже не изъявили. Наоборот, приметно нервничали, а кое-кто и вовсе перепугался. Некоторые — да что там, многие — косились на Альфаро мрачно, грозно и недовольно, подозревая, что он наглый лжец, который лелеет таинственные планы и строит коварные козни. До разговора с Альфаро снизошел только Ильдефонс, да и то с нескрываемым отвращением.

— Солнце скоро скроется за Амальдаром. Куда держать курс?

— Амальдар? — смешался Альфаро. — Я думал, мы летим в Моадель.

— Амальдар — это место. А Моадель — так звали творца.

— А-а, ясно… — Альфаро приложил некоторые усилия, чтобы придумать, как бы увильнуть и не признаваться, что он побывал неподалеку от Баумергарта. И ничего не придумал. Да и едва ли его оправдания стали бы слушать.

Ильдефонс был весьма щедр на намеки. Альфаро прикинул курс вихрелета. Он подумал, что должен постараться, чтобы у волшебников создалось впечатление, будто он честнейший малый и готов помочь чем получится. Впоследствии это пригодится — ему, Альфаро, такая готовность обязательно зачтется.

— С этой точки судить трудновато, но я бы взял на сто ярдов в сторону от Скома и поднялся ярдов на шесть.

Роскошный летательный аппарат развернулся и лег на курс, — похоже, Ильдефонс управлял им силой мысли.

— Вот-вот, теперь почти точно…

— Превосходно, — уронил Ильдефонс. В голосе его послышался намек на благоволение — мол, юный Мораг заслужил право пребывать в обществе старших и мудрых.

С тех пор как Альфаро прибыл в Асколез, он почти не общался со старыми волшебниками. Теперь он заподозрил, что они куда затейливее, чем прикидываются. А уж как искусно умеют унизить чужака!

5

Острия шпилей и купола-луковицы Амальдара выделялись на фоне солнца отчетливыми черными силуэтами. Казалось, они стараются взобраться на солнце.

Если раньше волшебники держались безразлично, теперь они наконец-то оживились и проявили интерес к цели путешествия — некоторые даже весьма бурный.

Ильдефонс и Риальто стояли на палубе, опираясь на перила. Альфаро устроился рядом.

— Возможно, мы недооценили нашего нового собрата, — задумчиво произнес Риальто.

— Не исключено, — с сомнением в голосе отозвался Ильдефонс.

— Я, например, доволен. Не исключено, что перед нами открываются великие возможности. Альфаро, поведайте нам подробности.

— Да я уже рассказал все, что знаю, — ответил Альфаро.

— В самом деле? Отчего же тогда вы поспешили к Ильдефонсу, а не отправились исследовать мираж сами?

— Потому что соображаю медленно и не отличаюсь храбростью, когда сталкиваюсь с небывалым, — объяснил Альфаро.

— Любой из этих таких-растаких стариков ринулся бы туда, рассчитывая на скорую поживу, — сказал Ильдефонс.

Альфаро заметил, что Заулик-Хантце и Герарк Предвестник как-то жмутся и нервничают. Да и Ильдефонс с Риальто утратили обычное присутствие духа.

К беседующим приблизился Пандерлеу:

— Ильдефонс, я совсем позабыл! У меня в лаборатории полным ходом идет эксперимент. Там все раскочегарено! Вернемся в Баумергарт! Мне срочно надо домой!

— И куда же вы направите свои стопы оттуда? — осведомился Риальто.

— Не время насмешничать, Риальто! Ильдефонс, я настаиваю, поворачиваем!

— Дражайший Пандерлеу, соратник моих юных лет, ты совершенно свободен — ступай, коли желаешь.

— Чрезвычайно заманчивая перспектива, но ты лично сделал ее невозможной.

Солнце уже склонилось за Азур. В лучах, еще струившихся из-за горизонта, не просматривалось ни малейшего признака Амальдара. Лишь стая рукоклювов кружила в вышине в поисках добычи.

Не рассчитывая услышать вразумительный ответ, Альфаро все же поинтересовался:

— Может, кто-нибудь наконец объяснит мне, в чем дело? Хотя бы что-то?

Ильдефонс ответствовал:

— Мы уважим просьбу собрата Пандерлеу. Я поворачиваю обратно к Баумергарту. Подкрепив силы, мы проследуем в библиотеку и, после необходимых изысканий, порешим, что предпринять завтра. Или же не предпринять.

Огромный вихрелет понесся, рассекая сумерки. Сотни цветастых знамен, украшавших его борта, громко хлопали на ветру.

6

Едва вихрелет опустился на лужайку, как поднялась суматоха. Большинство волшебников ринулось к накрытым столам, намереваясь еще основательнее опустошить хозяйские кладовые. Кое-кто разбежался по своим вихрелетам, но эти немногие тотчас вернулись — и все как один клокоча от ярости и изрыгая брань.

Ильдефонс заявил:

— Я погрузился в глубины собственной души, поразмыслил, и намерения мои совершенно переменились. Благоразумие требует от нас держаться вместе, составить четкий план, наметить ясную цель и уже тогда устремляться в будущее — сплоченно, локоть к локтю.

Мун Волхв, набивший рот крокетами из печенок жаворонка, невнятно высказался:

— Благоразумнее всего было бы сохранить верность тому принципу, которого мы держались со времен похода Фритьофа. Игнорировать Амальдар, и все тут.

Но с Муном согласилось лишь меньшинство.

Герарк Предвестник отчеканил:

— Скажу так. Пусть кому-то и помстилось, будто Амальдар необъяснимым образом уцелел, но со времен Великого Мотолама он никак не давал о себе знать. А потому — не буди лихо, пока оно тихо, — вот вам мое мнение.

Герарк до сих пор не пришел в себя и сидел белее мела. Альфаро опасался, что провидец учуял какое-то смертоносное дуновение из будущего.

Тут подал голос Риальто:

— Прекрасная идея, только вот есть у нее один прокол. Когда Альфаро заметил Амальдар, то и сам Амальдар заметил Альфаро.

Старцы снова принялись метать в Альфаро грозные взоры. Голосу разума они явно внимали очень редко.

— Когда мы только что летали проверять, истинно ли было видение, посетившее Альфаро, Амальдар унюхал нас. Те Радье знает, что мы знаем.

— Невозможно! — горячо возразил Пандерлеу.

Герарк возгласил:

— Я призываю вас, собратья, изгнать Альфаро Морага из наших рядов и конфисковать все его имущество!

Но его прервал Ильдефонс:

— Возьми себя в руки, собрат. Альфаро — всего-навсего гонец. В любом случае, даже если у него и имелось что-нибудь ценное, кто-то уже взял эти ценности на хранение.

По спине у Альфаро пробежала ледяная дрожь. Ему подумалось, что сейчас самое время набить карманы съестным (если в них еще осталось место) и бежать отсюда без оглядки — чем дальше, тем лучше, например в пустыню, что за землей Падающей Стены.

Герарк ворчливо вопросил:

— Что, ни одна живая душа не поддержит мое предложение?

Молчание. Затем Мгла-над-Устлой-Водой, снова сердито взъерошив лиственную гриву, сказал:

— А мое предложение таково: пусть Ильдефонс Наставник, Риальто и все прочие, кто располагает необходимыми нам познаниями относительно Амальдара, просветят тех, кто недостаточно осведомлен, и пусть не утаивают они ни слова, дабы все мы в равной мере имели представление об этом предмете.

— Верно! Верно! — завопило с десяток голосов. Волшебники помоложе желали знать, во что их втягивают старшие.

Альфаро не услышал, чтобы кто-нибудь с кем-нибудь согласился, и объявил:

— Я поддерживаю предложение достопочтенного Мглы.

Хор голосов, кричавший: «Верно, верно!», сменил речовку и начал обвинять Альфаро в дерзости и самонадеянности.

— Тише! — призвал Ильдефонс. — Есть еще кое-что, что хочет сказать Визант.

Визант Некроп неохотно оторвался от трапезы и сердито глянул на Ильдефонса.

— Пандерлеу, в походе Фритьофа ты был в первых рядах. И язык у тебя хорошо подвешен, вот ты и рассказывай, да смотри мне, не криви! Раз такое дело, скромничать неуместно, но и бахвалиться ни к чему. Говори правду.

Пандерлеу воспротивился:

— Риальто тоже был в первых рядах. К тому же, как нам всем прекрасно известно, Риальто так самовлюблен, что навряд ли сможет точно пересказать историю, в которой участвовал, — будет вещать главным образом о себе.

Альфаро улыбнулся. Даже закадычный дружок Риальто — и тот его недолюбливал.

Пандерлеу надулся и пробурчал:

— Ладно, так уж и быть. Устраивайтесь поближе. Расскажу, но вкратце и самое основное.

Волшебники собрались в кружок. Те, кто имел всего две руки, с трудом удерживали на весу еду и питье. А Ильдефонс был из тех негостеприимных хозяев, которые категорически против чужих чар у себя в доме. Не исключено, что именно поэтому он до сих пор в столь преклонные годы был так крепок здоровьем.

Пандерлеу повел свой рассказ:

— Было это в Шестнадцатую эру. В те годы вошел в силу первый Великий Волшебник, Те Радье из Агаджино, и, судя по всему, могуществом он превосходил самого Фандааля. Его давно уж нет на свете, и известен он лишь по примечаниям в самых древних книгах, где его имя неизбежно искажают и пишут как Шинарамп, Вришакис или Теравачи.

Ильдефонс откашлялся:

— Пандерлеу, слишком уж сжато твое повествование, помни о тех, кто ничего не знает о Те Радье и Амальдаре.

Пандерлеу проворчал:

— А это все нынешнее образование, будь оно неладно! Одни невежи кругом. Ну хорошо. В свое время Те Радье был известен как Добрый Волшебник. По его словам, магия — это дар, который надлежит использовать во благо человечества, и никак иначе. Лицемерие Те Радье во сто крат превосходило эгоизм нашего Риальто. Самодовольного, властолюбивого, невыносимого — Те Радье было слишком много. Немудрено, что прочие волшебники порешили принять меры и объяснить ему, как он не прав. В результате их вмешательства большая часть обитаемых земель стала необитаемой и была выжжена дотла. Беженцы в основном переселились на звезды. Их потомки иногда возвращаются, но там, на звездах, они переменились так, что в наших глазах уже и на людей не похожи.

Альфаро обвел взглядом лица слушателей. Никто из волшебников на последнюю фразу не возразил ни слова.

— То было в эпоху Великого Мотолама. С тех пор многие волшебники удивлялись, как это Вальдарану Праведному удалось повергнуть волшебников Великого Мотолама. Ответ прост: благодаря Те Радье, Доброму Волшебнику. В конечном итоге и сам Те Радье, и его Блуждающий Город оказались уничтожены. Или изгнаны в измерения демонов. Вальдаран окончил свою жизнь. Земля стала такой же, какой была прежде, разве что недосчиталась нескольких миллионов людей.

— И так было до недавнего времени, — произнес Ильдефонс.

Он сделал причудливый жест — и на стене вновь появилось изображение Амальдара.

— Моадель нарисовал это после того, как Те Радье исчез. Утверждал, что это привиделось ему во сне. Но, по словам Вермулиана, то был не сон, а мираж из прошлого, преследовавший спящих, когда они попадали в страну снов.

Вермулиан Сноходец перестал жевать зубочистку.

— Я говорил тебе, что не нашел в стране снов и следа подобных сновидений, когда Моадель заявил, будто видел город во сне.

— Да, ты так и сказал. А я из вежливости согласился. Те Радье больше не желал покоряться. Твое свидетельство было лучшим доказательством того, что проблема решена.

Альфаро старался думать так, чтобы Ильдефонс не мог прочитать его мысли. Еще немного, и волшебники втянут его в ссору — в застарелый конфликт между яростной добродетелью и снисходительным отношением к пороку.

Прошлое может вернуться.

Альфаро опасался, что на пути обратно прошлое раздавит его.

7

Некогда Баумергарт представлял собой необъятный дворец. Бесчисленные покои и башни — некоторые даже располагались в иных измерениях — ныне ветшали, по мере того как дряхлел их хозяин. Невзирая на тайны, почерпнутые из «Книги перемен» Казаранга, Ильдефонс постепенно впадал в старческое слабоумие. Или же он просто утратил вкус к пышности и размаху. Когда в его палаты не наведывались гости, он вместе с челядью обитал в одном из флигелей и вел умеренную жизнь, примерно как средней руки купец. А когда приключалось такое нашествие гостей, как нынче, Ильдефонсу это вставало в огромные траты.

И все же разгуливать по Баумергарту без сопровождения хозяина или кого-то из опытных слуг было рискованной затеей. Ильдефонс порой и сам оказывался жертвой какого-нибудь позабытого магического капкана или западни.

Все это Альфаро узнал от прислуги Ильдефонса: ночью никому не спалось, всех гостей снедала досада.

Ильдефонсу предстояло вступить в сражение с Амальдаром наутро, как только дневной свет разгонит по пещерам, лесам и прочим убежищам опасности более обыкновенные.

Завтрак волшебникам подали сытный, но простой: так сказать, топливо для напряженного дня и никаких услад для гурманов. К тому же стоило ли тратиться на обреченных?

Чтобы подбодрить собравшихся, Ильдефонс объявил:

— Ночью я привел в действие невидемонов. Настройтесь на то, что увидите не намного больше миража из прошлого, — скорее всего, нам предстанет мертвый город. Если б Те Радье нас засек, он бы уже предпринял какие-то действия. Он будет вспоминать о нас не так тепло, как мы о нем. Итак, допивайте вино — и в путь!

Волшебники, как и вчера, повалили на лужайку ворчливой толпой, и там их снова ожидало разочарование. Транспорт для экспедиции Ильдефонс, как и обещал, приготовил, но вот везли своих пассажиров эти средства передвижения по строго определенному маршруту — лишь туда, куда сказал сам хозяин дома. К прискорбию волшебников, большинство вихрелетов управлялись невидемонами — мелкими духами-невидимками. Демонов этих Ильдефонс заполучил отчасти угрозами, отчасти обманными посулами, заболтал и туманно наобещал им частичное освобождение, после того как невидемоны выполнят свою роль, — словом, предпринял то, что было в его силах.

— Вы вместе с юным Альфаро пойдете в авангарде, поведете экспедицию, — обратился Ильдефонс к Риальто. — А я — замыкающим, заодно буду подбирать отстающих и тех, кто попытается сбежать.

Альфаро показалось, что нынешним утром пыла у Риальто значительно поубавилось и теперь он рвался в путь примерно так же, как Пандерлеу или Заулик-Хантце, которые хором настырно твердили, что у них неотложные дела дома.

Ильдефонс, уже занявший позицию в арьергарде, гаркнул:

— Каждый из вас явился ко мне в Баумергарт, вооруженный несколькими заклятиями. Думаю, в сумме мы вооружены целым арсеналом, а?

— Заклятия? — Услышав это, Альфаро аж поперхнулся. — Я не… с какой бы стати мне?..

Риальто покосился на него с неким подобием жалости. А то и с презрением. Впрочем, может быть, ему просто било ветром в глаза.

8

Волшебники добрались до Азара. Ильдефонс перестал подгонять отстающих и следить, чтобы никто не сбежал.

Альфаро держался поближе к Риальто и старался прятаться за него, как за щит, потому что впереди открылась та самая заколдованная местность.

Летучий караван, круживший в небе, как стая гигантских комаров, привлек внимание сначала тех, кто двигался внизу, по дороге, тянущейся по дальнему берегу реки Ском, а потом и тех, кто летел еще выше в небе. С земли на караван с интересом таращились путники, а из поднебесья — рукоклювы, летучие чудовища, некогда произошедшие от рода людского. Рукоклювы соображали туго и пока что лишь почуяли, что под ними летит много сочного сладкого мяса, но скопление это таит какой-то подвох, а то и смертельную опасность. Один из волшебников, а именно Ао Опаловый, запустил в рукоклювов заклятием первостатейно острых воздушных копий. Когда сотня сверкающих лучей пронзила особенно ретивую тварь насквозь, путники внизу на дороге разноголосо загалдели и заухали, выражая одобрение. Туша чудовища, дымясь, рухнула в воды Скома.

Караван волшебников направился к своей конечной цели — каменистому мысу, заваленному сухостоем и заросшему жесткой травой.

Ильдефонс приложил руки ко рту и окликнул Риальто:

— Сейчас самое время пустить в ход чары абсолютной ясности!

— Чтобы проверить, нужно было всего-навсего заклинание… Абсолютное-то оно абсолютное, однако же на мишень таких гигантских масштабов, как Амальдар, может и не подействовать.

Ильдефонс оглядел летучий караван. Он зорко стерег собратьев, чтобы никто не улизнул. Потом он прошептал заклинание, и его вихрелет помчался вперед, туда, где на Азар наступал лес. Сделав круг над верхушками деревьев, Ильдефонс метнул чары абсолютной ясности вперед. Альфаро никогда прежде не видел это заклинание в действии. Лишь немногие волшебники рисковали прибегать к нему — оно сметало все иллюзии в непосредственной близости, а не только те, в которые метил заклинатель.

В воздухе сверкнуло. Вместо лесной чащи перед взорами волшебников предстал прозрачный купол, возвышающийся на голой скале. Лес был всего лишь иллюзией, надежно укрывавшей город.

Волшебники на вихрелетах поспешно сбились в кучу. Ильдефонс приосанился.

Риальто между тем шепнул на ухо Альфаро:

— Ты погляди на него, сразу лет на сто помолодел!

Но Альфаро Морага куда больше интересовал таинственный город — теперь уже не мираж из прошлого.

Город расстилался перед ними, неподвижный и заброшенный. Следов разрушений волшебники не различили, но казалось, что город давно покинут и властвуют в нем только пыль да паразиты. «Он стоит так уже несколько эр, — напомнил себе Альфаро. — А это означает, что тут работают могущественные чары и они ничуть не выветрились».

Старшие волшебники, которые еще недавно рвались домой, теперь оживленно судили и рядили, что бы такого интересненького мог таить заброшенный город. Страхи были позабыты — возобладала жадность. Волшебники еще и насмехались над теми, кто не откликнулся на зов Ильдефонса: дескать, им же хуже, останутся без богатой добычи!

— И снова осторожность пала под натиском алчности, — философски заметил Ильдефонс.

— Смотрите! Вон там! Видели? — Альфаро вскинулся.

— Что?

— Голубой мотылек. Но огромный.

— Хм, — глубокомысленно отозвался Ильдефонс. — Голубой? Не самый любимый цвет Те Радье.

— Это еще мягко сказано, — добавил Риальто. — Похоже, у Те Радье вот-вот лопнет терпение. Он уже прямо рвется в бой.

Вихрелет Ильдефонса взмыл вверх и стремительно метнулся прочь. Альфаро и Риальто пустились следом. И вовремя: внизу волшебник Барбаникос со всей силы запустил в прозрачный купол заклятием. Результаты не заставили себя ждать: ослепительная вспышка, треск, мощная волна отдачи — и в нее попался сам Барбаникос. Его седая грива встала дыбом. Волшебник растрепанным одуванчиком полетел вниз. Его вихрелет дымился и разваливался на куски, а прикованный к вихрелету мелкий невидемон-двигатель отчаянно верещал. На склон Азара посыпались пылающие обломки. Деревья загорались, но тотчас гасли.

— Барбаникос своего добился, — заметил Риальто.

Теперь в куполе черным ртом зияла дыра в добрую дюжину футов диаметром. Края ее подрагивали. В этот черный колодец решительно спикировал Мгла-над-Устлой-Водой. Купол тотчас сбил его. За Мглой ринулся Мун Волхв, за ним прочие волшебники.

— Если не последуем за всеми, плакало наше доброе имя, — сказал Риальто.

У Альфаро промелькнула в голове заманчивая мысль: если сейчас этот черный рот купола сомкнется (а он и так постепенно сужается), то не меньше десятка дворцов останутся бесхозными.

— Научись продумывать все как следует, — сказал Ильдефонс, глядя на Альфаро в упор и явно читая его мысли.

Альфаро открыл было рот, чтобы возразить.

— Если бы ты раньше этому научился, тебе не пришлось бы так поспешно менять место жительства, — добавил Риальто. — Ты тугодум, но ты небезнадежен. Кроме того, у тебя, как и полагается юным, острый глаз.

Юный обладатель острого глаза потупился, не в силах больше выносить свирепый взор престарелого Ильдефонса. Потом он глянул на рукоклювов, которые кружили над проезжей дорогой, высматривая добычу. Затем на тусклое солнце.

— Гильгед был прав. На солнце виднеется зеленый хохолок. И что-то вроде не то бороды, не то хвоста, — заметил Альфаро.

Риальто и Ильдефонс прищурились и согласились. Риальто вгляделся пристальнее.

— Больше того, от солнца к земле тянется ниточка — не толще шелковинки.

Ильдефонс сказал:

— Надо бы зарисовать Моадель с натуры.

— Могу послать за братом, — вызвался Альфаро. — Он сумеет, у него талант. — Тихомир и вправду был отменным рисовальщиком.

— Прямо сейчас не стоит — солнце продержится еще несколько дней, спешить с рисунком некуда. Риальто, веди. Я подтяну тылы, — распорядился Ильдефонс.

Риальто направил свой инкрустированный драгоценными камнями вихрелет прямиком в черную дыру в куполе. Сердитому Альфаро ничего не оставалось, как последовать за ним.

9

— Здесь же все серое! Никаких других цветов! — воскликнул пораженный Альфаро.

— Они есть, — возразил Риальто. — Множество оттенков серого, сотни, тысячи. Это любимый цвет Те Радье — цвет нравственной безупречности.

— Скверные новости, — сказал, подлетев к ним, Ильдефонс. — Дыра, которую пробил Барбаникос, почти закрылась.

Дыра и правда превратилась в маленький черный кружок, который парил в воздухе. И огромный участок, который расчистили было чары абсолютной ясности, тоже превратился в крошечный пятачок — уже в этом, ином измерении.

— Я здесь раньше не бывал, — озираясь, сказал Риальто.

— Я-то бывал, но так давно, что почти ничего уже не помню, — признался Ильдефонс. — Восстановить воспоминания можно, но на это потребуются недели. Альфаро был прав. Здесь летает голубой мотылек. Но я и без воскрешенных воспоминаний знаю, что вот эта улица внизу ведет в самое сердце Амальдара.

Именно туда уже устремились все остальные волшебники — только пыль взвилась столбом. Но больше ничего в городе не шелохнулось. Казалось, Амальдар — самый тусклый и унылый город на свете. Тут не было зданий выше трехэтажных, не было конструкций сложнее обычного каменного куба, не было цветов, кроме серого. Совершенно утилитарные постройки.

— А где башни? Где минареты и купола-луковки? — вопросил Альфаро.

— Тот силуэт с башнями — всего лишь игра воображения Те Радье: Добрый Волшебник полагал, будто именно такой город и возводит, — растолковал ему Ильдефонс. — А сейчас мы внутри того, что получилось из его видения.

— И Вальдаран Праведный уничтожил волшебников Великого Мотолама ради этого? — Альфаро не верил своим глазам и ушам.

Риальто хмыкнул, но не ответил, а Ильдефонс просто промолчал.

Тут Альфаро вскрикнул: мимо, задев его по лицу крылышком, метнулся голубой мотылек.

Старшие волшебники притормозили свои вихрелеты.

— А теперь осторожнее! — Риальто многозначительно указал на груду обломков — полированное дерево и плетение из прутьев, — которая еще недавно была вихрелетом.

Ильдефонс прищурился.

— Это повозка Муна. Трупа нет, значит, сам он уцелел.

Мимо них порхнуло еще несколько огромных мотыльков, а может бабочек, — от темно-бирюзовых до бледно-аквамариновых.

— По-моему, у них на крыльях какие-то надписи, — сказал Альфаро, присмотревшись.

— Это заклинания, записанные тайнописью Те Радье, — пояснил Ильдефонс, уклоняясь от мелькнувшего мимо мотылька размером с мужскую ладонь. — Один из его вкладов в магию. Даже Те Радье не под силу было выполнить больше четырех заклинаний одновременно. Поэтому он создал такие летающие подсказки: захочет — читает заклинание, записанное шифром, который понятен лишь ему, захочет — пошлет мотылька, и тот нанесет магический удар наобум. Вот как сейчас.

Риальто отколупнул с руля своего вихрелета крошечный лиловый камушек, нашептал на него и запустил в самого увесистого из мотыльков. Насекомое перевернулось брюшком кверху и шлепнулось наземь.

— Это было заклятие зловещего зуда, — констатировал Ильдефонс.

— Да они все — из заклинаний-надоед, — сказал Риальто. Рука его так и плясала в воздухе, и в такт ее движениям лиловый камушек летал в воздухе и метко сшибал мотылька за мотыльком. Сыпалась пыльца, сочилась сукровица, летели клочья крыльев.

Наконец Ильдефонс и его спутники приземлились туда же, куда до них опустились прочие волшебники. Вскоре они нагнали Муна Волхва — он хромал впереди, и его разноцветный плащ полыхал на сером фоне Амальдара, словно северное сияние. Мун оставлял в пыли светящиеся следы, но они быстро угасали.

— Да он взбодрился, какой молодец! Вперед, Мун, смелее, веселее!

Мун в ответ показал Ильдефонсу грубый жест — все равно что обложил бранью.

Но Риальто снизился и перемолвился с волшебником словом-другим. Потом вернулся и доложил:

— Цел и невредим, только самолюбие задето. Но, как следовало ожидать, уже вовсю бурчит про возмещение морального ущерба.

Альфаро приглушенно сказал:

— Там впереди что-то есть.

Они сбавили ход.

В самой сердцевине Амальдара трепетали разноцветные переливы на сером фоне — словно умирающий цветок под голым валуном. Но этот радужный трепет казался каким-то выцветшим и линялым — призраком былой красоты. Здесь же возвышались те самые купола и башни, который Альфаро видел, когда ему впервые предстал мираж Амальдара. На деле они оказались куда скромнее размером. Башни и шпили окружали просторную площадь, а посреди нее выстроились покинутые вихрелеты.

Ильдефонс что-то подсчитал и сказал:

— Здесь все, кроме Муна и Барбаникоса.

Троица опустилась на серую поверхность площади. Спешиваясь, каждый заметил, что, едва его нога касалась камня, серое начинало переливаться радужным — и тающий разноцветный след еще какое-то время держался в воздухе.

Альфаро осенило: разноцветье, пусть и слабое, проступило здесь потому, что в Амальдар проникли они, чужаки из другого измерения. Они принесли с собой цвета своего мира.

10

Мертвые мотыльки устилали пусть к самому серому и унылому зданию на площади. Сюда не проникал свет.

Альфаро вытащил из-под плаща короткий меч. Заговоренный лунный камень в рукоятке голубоватым мерцанием освещал пространство футов на двадцать в диаметре.

Риальто и Ильдефонс посмотрели на меч с почтительным интересом.

— Наследный, — небрежно сказал Альфаро. Собственно, обретение этого меча и породило ту цепочку событий, которая в итоге привела братьев Мораг в Асколез.

— Потрясающе, — оценил Ильдефонс. — Но нам нужно кое-что посильнее.

Волшебники очутились в бескрайнем зале — глаз различал только ту стену, через которую они сюда пробрались, все прочее терялось в сером сумраке. Но, судя по далекому эху и смутным вспышкам, все остальные участники вылазки тоже были где-то здесь.

— Что это за место? — спросил Альфаро.

— Попробуй угадай, — откликнулся Ильдефонс. — Кто же знает…

Раздался мощный лязг какого-то механизма. Каменный пол дрогнул. Что-то загудело — все громче и громче, — и сумрак стал медленно рассеиваться.

Далекие голоса волшебников растаяли.

Альфаро пригасил лунный камень и медленно повернулся.

На стене, через которую они только что проникли в здание, теперь появились ряды книг, тянувшиеся в бесконечность — влево и вправо.

— Наставник…

— Я говорил тебе — есть на свете библиотеки побогаче моей! — произнес Ильдефонс. — Вперед!

Альфаро последовал за ним. Сейчас ему решительно не хотелось оставаться одному. В воздухе витала опасность. Риальто тоже это почувствовал — он припустил за коллегами и утратил свою обычную уравновешенность.

Ильдефонс двинулся по следам, оставленным в пыли волшебниками, которые пробежали тут раньше, еще вслепую. Бесконечный зал, заполненный пыльными столами и стульями, все тянулся и тянулся.

— Призраки, — заметил Альфаро на ходу.

И верно — над головами у волшебников парили два создания. Эти полуобнаженные девушки, однако, были не совсем прозрачными. Риальто оглядел их и одобрительно замурлыкал. О нем шла громкая слава, которую, правда, никто до сих пор толком не подтвердил.

— Поосторожнее: они не такие безобидные, как кажутся, — предупредил Ильдефонс.

Риальто, глядя вверх, добавил:

— Подозреваю, это какой-то хитроумный поворот истории с мотыльками. Вон та слева мне вроде бы знакома.

— Она тебе показывает, какую именно тайну хочет увидеть Риальто, — объяснил Ильдефонс. — Ловушка подобного рода строится на выборе. Ты будешь вынужден выбрать прикосновение. Но если решишься, времени пожалеть о сделанном она тебе уже не оставит.

— Очень в стиле Те Радье. Повергнуть противника, использовав его слабость, — определил Риальто.

Призраков над головами волшебников все прибывало. Видимо, до этого они вели остальных магов. Далеко не все призраки выглядели как молодые красавицы.

Вдруг вдалеке разнесся пронзительный крик. Что-то ослепительно вспыхнуло. Минуту-другую царила полнейшая тишина, и призраки висели в воздухе недвижимо.

Затем раздался тяжкий скрежет, будто одновременно заворочалась сотня каменных жерновов.

Ильдефонс отважно шагал вперед. Альфаро опасливо держался в тылу. Риальто шел рядом с ним и что-то бормотал на ходу, сражаясь с искушениями, витавшими в воздухе.

11

Как выяснилось, кричал волшебник Пергустин. Гильгед, свидетель случившегося, рассказал вот что:

— Пергустин прикоснулся к призрачной деве. Мгла-над-Устлой-Водой пытался его остановить и кинулся наперерез.

Пергустин валялся на полу, обожженный, но живой. Здесь целый акр каменных плит почему-то оставался незапыленным, а в потолке высоко над головами волшебников зияло отверстие, и в нем синело небо.

— А что стало с девой? — спросил Ильдефонс.

— Она рассыпалась. — Рука в алой перчатке указала на клочья бумаги, усыпавшие пол. — Увы, все эти девушки теперь выглядят совсем призрачно.

— Они все равно не более чем иллюзия, — заметил Мгла-над-Устлой-Водой, прежде чем изложить свою версию событий.

По периметру площади выстроились гигантские запыленные механизмы неведомого назначения.

— Откуда все это взялось? — спросил Альфаро. — Нам они раньше не попадались.

Гильгед пожал плечами.

— В Амальдаре все не так, как в привычном мире, — дрожащим от страха голосом сказал он. Впрочем, от страха трясся не только Гильгед.

— А это еще что такое? — Альфаро ткнул вверх, в небо, где мерцали россыпи звезд, складываясь в неведомые созвездия. На ночной синеве неба чернели и колыхались тонкие линии. Если присмотреться, они напоминали огромного кракена, который собирается пожрать звезды.

— Спроси у Те Радье при встрече — он тебе все объяснит, — сказал кто-то из волшебников.

Чародеи внимательно вглядывались в небо, изучая зеленоватый волнистый хвост, который оставило за собой закатившееся солнце.

Ильдефонс опустился на колени возле Пергустина. Риальто подошел поближе и тоже склонился над раненым. Прочие волшебники, невзирая на страх, ворчали — бранились, что им пока не удалось обнаружить здесь ничего ценного.

Альфаро оглянулся назад, туда, где смутно вырисовывались книжные полки. А книги что, не ценность? Но он ничего не сказал и снова поднял голову к небу.

За плечом у него проплыли в воздухе шафранно-желтые буквы.

«Перед вами эволюция звезд. За три минуты вашего созерцания в небе проходит миллион галактических лет».

Альфаро вздрогнул, вперился взглядом в черные щупальца небесного кракена, но ничего не разобрал, повернулся — и увидел перед собой крошечного ветхого дедка. Лысина да и все лицо у его были обсыпаны обычным старческим крапом — коричневыми мелкими пятнышками. Левое веко не поднималось, левый уголок рта висел. Морщины, казалось, копили вековую пыль. Старичок опирался на плечо прелестной юной нимфы и шел подволакивая ноги.

Эти двое были никакими не призраками. Альфаро ощутил, как от них исходит волна живого тепла. Люди из плоти и крови! Они не рассыплются клочками бумаги.

И тут вокруг началось такое, что Альфаро с трудом поверил своим глазам: волшебники Альмери и Асколеза, которые так хвалились своим бесстрашием, заверещали от страха. Кое-кто обмочился, а Науредзин и вовсе рухнул в обморок. Хотя, конечно, он-то мог потерять сознание и от усталости и пережитых ужасов. Впрочем, появление старичка подкосило не всех магов — многие устояли на ногах и даже не очень испугались, в том числе Ильдефонс и Риальто.

12

— Те Радье? — осведомился Риальто.

Старичок кивнул. Но не сразу. Казалось, он не вполне уверен, кто он такой. Откуда-то слетелось еще несколько девушек, спеша поддержать его под локоток. В отличие от Пергустина, старичку их прикосновение не причинило ни малейшего вреда.

— Занятно, как они вокруг него суетятся, — отметил Ильдефонс. — Ведь их существование зависит от его воли. А он слаб и немощен.

Риальто усмехнулся.

— Даже мои немалые силы быстро иссякли бы, случись мне развлекать такое множество прелестниц.

— Но кто они? — спросил Альфаро. — Такие необычайные красавицы! Он что, сам их сотворил? — Когда Альфаро пытался создать что-нибудь подобное, обычно получались сущие уродки.

— Нет, дело было иначе. Когда-то Те Радье путешествовал во времени и собрал облики лучших красавиц и признанных куртизанок, причем ловил именно тот момент, когда каждая из них еще не перешагнула порог женской зрелости и была в расцвете юных лет. Вот эти подобия Те Радье и выпускает, когда ему нужно.

Ильдефонс добавил:

— Любит помоложе.

— Барышни не вполне понимают, каков их статус, — сказал Риальто, — зато соображают, что их выудили где-то в глубине веков, и знают, что участь и само их бессмертие зависят от расположения Те Радье и его здоровья.

— Но почему он так дряхл? — поразился Альфаро. Собственно, он подразумевал другое: если Те Радье столь могучий маг, отчего он позволил себя так распуститься, постареть и оказаться в столь позорном виде?

Риальто объяснил:

— У Те Радье голова устроена не так, как у обычных магов. К тому же весьма вероятно, что это лишь иллюзия старости, — как иллюзорна внешность у Ильдефонса, Мглы-над-Устлой-Водой или, скажем, расписные железные ногти у Заулик-Хантце.

Альфаро внимательно оглядел Ильдефонса Наставника. Тот, как всегда, производил впечатление дородного, румяного, благодушного златобородого дедули. А каков он был на самом деле?

Между тем Добрый Волшебник, Те Радье, неприметным образом утратил дряхлость — он выпрямился, помолодел, и перед незваными гостями оказался крепкий, стройный, высокий и очень мрачный пожилой мужчина. Но глаза его не изменились — они остались старческими и полуслепыми. Те Радье по-прежнему безмолвствовал. Потом он вдруг ткнул в воздух указательным пальцем левой руки. Ноготь его блеснул, и Те Радье начертал в воздухе:

«Добро пожаловать всем вам. Альфаро Мораг, Орудие Судьбы, долго же ты собирался сюда».

Длинные строки завивались на концах и постепенно таяли в воздухе, словно струйки желтого дыма.

— Он всегда был пижоном! — фыркнув, сказал Герарк.

«Время предало меня. Вам непременно надо снова причинить вред моему величайшему творению?» — написал Те Радье.

Риальто скептически процедил:

— Что-то я не вижу тут никаких признаков творения — ни великого, ни обыкновенного, ни злокозненного. Вообще никаких. Я вижу только пыль забвения. Это место заброшено и запущено.

«Я прекратил всякие попытки облагородить род людской. Люди — пустые, себялюбивые, порочные, коварные и неблагодарные существа. Пусть и дальше развлекаются саморазрушением. Я всецело сосредоточил свои помыслы и усилия на том, чтобы хранить знания, и на работе солнца».

Начертав эту длинную тираду, Те Радье повел рукой. Между ним и волшебниками возникла полупрозрачная стена шесть футов шириной и три высотой. На ней появилось объемное изображение — макет того зала, где сейчас пребывали все участники истории. Волшебники увидели свои собственные фигурки, увидели и призрачных девушек в миниатюре.

Палец Те Радье вдруг вытянулся и превратился в длинную светящуюся указку с желто-зеленым огоньком на кончике.

«Библиотека. Здесь все книги мира, написанные с Тринадцатой эры», — объяснил Те Радье.

Ильдефонс быстро подмигнул Альфаро Морагу.

«Вот здесь машины. Они настроены так, чтобы выискивать, где и в каких эрах создается нечто новое. Как только работа завершается, набор чар останавливает время. В прошлое отправляется гонец и приносит точную копию созданного. Таким образом, мимо меня не проходит ни одно стихотворение, песня, роман, магический или исторический трактат».

У Альфонсо голова пошла кругом. Он ощутил, что сходит с ума.

Его сотоварищи по экспедиции оставили библиотеку Те Радье без внимания, промчались мимо нее в поисках каких-то других сокровищ! Но что может быть драгоценнее, чем библиотека, где собраны все книги за восемь эр? В том числе и утраченные гримуары Фандааля, а также сочинения Амберлинов, Вапуриалов и Зинкзина? Это же три четверти всей магической мудрости, погибшей со времен Великого Мотолама!

Даже слепой бы учуял, как в воздухе повеяло жадностью.

Интересно, Те Радье нарочно провоцирует незваных гостей или как?

Внутри полупрозрачной картины несколько механизмов засветились сиренево-розовым.

«Здесь бьется сердце Амальдара. Вот эти машины ведут великую работу времени. А вон те дотягиваются до самых звезд и черпают энергию, столь необходимую нашему солнцу».

Высказавшись, Те Радье снова махнул рукой, и в воздухе возникла новая картина: космическое пространство, посреди которого алой грушей висело солнце. Пропорции и масштаб были искажены — по краям схему окаймляли тусклые угасающие звезды. От них шли черные нити, прошивая пустоты между звездами. Каждая такая нить служила проводом, по которому нечто невидимое накачивалось в солнце — точнее, в зеленоватый хохолок и хвост, отходившие от дряхлого светила на его полюсах.

«Точно так же как я дарую жизнь моим ангелам, я дарую ее и всему, что живет на земле под этим солнцем. Ступай за мной», — пригласил Те Радье.

— Я? — выдавил Альфаро.

«Да, ты. Ибо ты единственный из всех, кто невинен душой».

У Альфаро перехватило дыхание. Он ощутил себя проказливым мальчишкой, которого застукали за воровством из чужого кошелька. Надо сказать, в такое положение он попадал не единожды, и ощущение было знакомое. Альфаро быстро обвел взглядом спутников — и оказалось, что все они замерли на месте и даже не видят его.

— Стазис? — уточнил Альфаро у Доброго Волшебника. — Избирательный? Меня не затрагивает, хотя не я его навел? Вот это да!

«Именно. — Те Радье коварно усмехнулся. Он молодел и крепчал на глазах. — Здесь почти нечем заняться, остается лишь присматривать за машинами, учиться и вести научные исследования». — Он ухмыльнулся еще шире. Две юные гурии скользнули у него под руками. Еще одна, темноволосая красавица, наряженная в некое подобие пажеского костюмчика — о, она с самого начала покорила сердце Альфаро — грациозно переместилась поближе к молодому волшебнику. Глаза ее многозначительно поблескивали — прелестница осознавала свою власть над гостем.

«Когда под рукой все великие магические трактаты, а времени вдосталь, то даже неопытный новичок придумает новые заклинания и чары», — сообщил Те Радье.

Альфаро был так увлечен темноволосой прелестницей и откликом собственного организма, что слушал Те Радье вполуха.

То, что рассказывал Добрый Волшебник, звучало неправдоподобно даже для наивного юноши, который начал понимать, что ему отчаянно необходимо обуздать свои природные наклонности, если он не хочет, чтобы его ждала участь, очень похожая на ту, что постигла его предшественников, которых местные волшебники обратили в карликов-минискулов, по сути дела в рабов. Ведь Альфаро уже успел поймать несколько взглядов Византа Некропа и чуял: ничего хорошего от магов ему лучше не ждать.

13

Темноволосая нимфа терлась об Альфаро, ластилась, словно кошечка.

— Обязательно надо меня отвлекать? — спросил он.

«Я не властен над их чувствами», — объяснил Те Радье.

Альфаро и не заметил, как они перенеслись с площади, окруженной машинами, в уютную, роскошно обставленную маленькую библиотеку. Вокруг тянулись книжные корешки и поблескивало полированное дерево. Вряд ли здесь собраны все книги, написанные за восемь эр, подумал Альфаро. Два мага и три девушки и то еле помещаются.

«Какую книгу ты бы хотел увидеть?» — поинтересовался Добрый Волшебник.

Альфаро не колебался. В конце концов, разве не отчаянная жажда обладать заветным томом привела его к этой авантюре?

— «Книгу перемен» Латанга Казаранга, — твердо ответил он.

Рука Те Радье растянулась, пересекла библиотеку по диагонали, сняла с верхней полки книгу. Волшебник вручил ее Альфаро. Новехонький экземпляр, его явно ни разу не открывали! Альфаро бережно положил драгоценный том на столик тикового дерева, отполированный до такого блеска, что казалось — книга вот-вот утонет в темной глади воды. Дрожа от волнения, Альфаро спросил:

— Что вы со мной творите?

«Я хочу, чтобы ты пошел ко мне в ученики», — засветились желтые буквы.

— Почему?! — выпалил Мораг.

«Потому что ты первый за многие эры смог узреть и найти Амальдар. Ты пришел сюда не отягощенный жадностью или предрассудками прошлого. Тебе мешает лишь презренная слабость, которую усугубляет твой талант».

— Но зачем самому Те Радье ученик? — удивился Альфаро.

«Потому что даже прекраснейшие обречены умереть», — был ответ.

Альфаро пришел в замешательство и сконфузился. В те редкие минуты, когда он бывал честен с собой, Альфаро Мораг признавал — он не образец добродетели, а просто мастер самооправданий, вот и все. Куда ему до Доброго Волшебника! Он, Альфаро, устроен совсем иначе.

Во всем этом чувствовался подвох. Наверняка имелась какая-нибудь ловушка.

«Будет день — будет и человек. Испытания закаляют. Веками старался я сохранить знания и продлить жизнь солнца. Страдания, которые претерпел я в Восемнадцатой эре, стоили мне потери магического могущества и нанесли неисцелимые раны, терзающие меня и поныне», — поведал Те Радье.

Может ли ловушка строиться на эмоциях?

«Но, даже укрывшись в убежище, даже располагая всеми накопленными за века знаниями, я не мог вернуть себе то, что утратил. И вот теперь судьба дает мне шанс подготовить себе преемника».

Альфаро собрал все свои запасы цинизма. Он не верил Доброму Волшебнику. Он воспринимал реальность сквозь призму собственного характера. Те Радье он видел как еще одного Альфаро Морага, двуличного, хитрого, только еще коварнее и искуснее, — ведь он на много веков старше и набрался опыта.

Но даже теперь Альфаро постарался ответить честно:

— Я не тот, кто вам нужен. В лучшем случае меня можно назвать негодяем и жуликом.

Кроме того, над Альфаро тяготели кое-какие обязанности.

«Твой брат. Конечно, я помню. Но у меня здесь, как видишь, хватит на всех — в моем распоряжении десять тысяч сладких красавиц в самом расцвете нетронутой красы, каждый день ты можешь иметь другую, и так хоть сто лет. В моем распоряжении мир, где ради чудесных машин Те Радье готовы даже загасить усталый свет дряхлого солнца».

— Вы читаете мысли? — спросил Альфаро.

«Иногда получается, но не у всех. Твой разум открыт. У моих врагов в былые времена, у этих порождений хаоса, воплощений эгоизма, — не получалось. Но я понимал их резоны. И машины понимали. Итак, решено. Альфаро Мораг будет учиться, чтобы стать новым Добрым Волшебником».

Темноволосая прелестница придвинулась еще ближе к Альфаро и сладострастно мурлыкнула.

14

В библиотеку вошел Ильдефонс. Девушки вскрикнули от неожиданности. Добрый Волшебник заколыхался, словно дымка тумана.

— В чем дело, Мораг? Что это? — спросил Ильдефонс.

— Что случилось? — выпалил Альфаро. — Как вы освободи…

— Подоспел Мун Волхв, он снял с нас чары стасиса. Но, подозреваю, лишь после того, как прибрал к рукам все сокровища. А теперь отвечай — что тут происходит?

— Те Радье хочет, чтобы я стал его учеником.

Ильдефонс неприятно засмеялся, и смех его подхватили прочие волшебники, толпившиеся за порогом библиотеки.

Ильдефонс повернулся к дверям.

— Сегодня я растратил недельный запас чар абсолютной ясности. У кого-нибудь есть заклинания, рассеивающие иллюзию?

Сквозь ряды волшебников протолкался Вермулиан Сноходец.

— У меня есть; правда, это не то чтобы полноценное заклятие, но помогает отличить иллюзию от сна.

— Пусти-ка ее в ход. Юному Альфаро необходимо увидеть, как далеко его заманили.

— К чему такая расточительность! — буркнул Вермулиан.

— Все мы когда-то были молоды.

— Хорошо. Да и чары эти потом можно подзарядить. — Вермулиан начертал в воздухе какой-то знак и произнес несколько слов.

— Что делают эти чары? Высвобождают время? — осведомился Ильдефонс. — Ничего не произошло.

— Действуют незамедлительно.

— Но ничего же не изменилось!

Строго говоря, Ильдефонс заблуждался. Те иллюзии, видимость которых он хотел сохранить, так и не развеялись. Но сам Ильдефонс вернулся в свое природное состояние. Правда, перемены были не очень-то драматичными: он слегка полысел, потолстел и утратил общую ауру благодушия. А за порогом библиотеки начался взволнованный гомон: волшебники впервые увидели друг друга в истинном обличье.

Библиотека совсем не изменилась. Не подействовала магия и на трех красавиц. Но вот запах разнесся такой, что хуже некуда.

Альфаро ахнул.

— Те Радье!

Под воздействием чар Добрый Волшебник перестал молодеть — он одряхлел обратно, скукожился в морщинистого гнома, а затем и вовсе замер в неподвижности.

Альфаро стоял ближе всех к нему.

— Мертв! Давным-давно мертв! — объявил он. — Это же мумия. С кем мы разговаривали? С призраком?

Вокруг останков соткалась мерцающая дымка, и голос в голове Альфаро отчетливо произнес: «Я — воспоминание, что хранится внутри машин. Оно же вызывает к жизни и привидения красавиц. Даже прекраснейшие обречены умереть. Но идея, мечта живет в Амальдаре вечно. И машины будут трудиться, когда угаснет последняя звезда».

— Это не сон, это кошмар наяву, — высказался Вермулиан.

Ильдефонс кивнул.

Альфаро с трудом сосредоточился. Кошечка-брюнетка льнула к нему все теснее и покусывала ему мочку левого уха. Он растерянно сказал:

— Я не знаю главного. Те Радье ни разу не упомянул о прежних междоусобицах.

Ему это представлялось важным лишь постольку, поскольку могло помешать жизни в Амальдаре.

— Те Радье был зашоренным фанатиком, готовым порушить целые цивилизации, лишь бы воплотить в жизнь свои понятия о «хорошо» и «плохо». Тот серый город, который вы все видели, — вот какой подарочек готовил нам Добрый Волшебник! — пылко сказал Ильдефонс.

— Да, но после уничтожения Великого Мотолама Те Радье оборвал все связи с человечеством. Он сосредоточил свои усилия на том, чтобы не дать солнцу погаснуть.

— Разумеется, за это мы должны быть ему благодарны, — неохотно кивнул Ильдефонс. — И тем не менее…

Шаловливая ладошка нимфы скользнула под рубашку Альфаро. Соображал он со скрипом.

Добрый Волшебник — или же машина, внутри которой все еще жил упрямый дух Те Радье, — прочла его разбегающиеся мысли. «Правда остается правдой, в каком бы обличье она ни являлась».

— У каждого своя правда! — возразил Альфаро. — В некоторых обстоятельствах даже законы природы — и те меняются. — Он вытащил игривую ладошку из-под рубашки и мягко отстранил красотку на безопасное расстояние — чтобы тепло ее тела больше не горячило ему кровь. — Силы магии пытаются овладеть мной, кто посулами, кто угрозами. Почему?

Ильдефонс не смог сдержать удивленной гримасы, но тут же сделал невозмутимое лицо.

— Искусителя легко понять. Он обещает исполнить все мои желания и фантазии. Но Наставник, со своей стороны… — Сказав это, Альфаро увидел, как Ильдефонс прикусил язык.

«Правда остается правдой. В ход уже пущены чары, и потому никто не может сейчас солгать — разве что промолчать. Однако правда проникнет в их мысли. Ильдефонс Наставник жаждет разграбить Амальдар, а потом разрушить его окончательно, сровнять с землей. Вот до чего ему отвратительны идеи Доброго Волшебника».

— И он готов на это даже ценой уничтожения солнца?

«Даже прекраснейшие обречены умереть. Есть и другие солнца. Волшебники Асколеза вполне могут перебраться во дворец Вермулиана Сноходца».

— Но почему волшебники так ненавидят идеи Те Радье?

Машины показали ему тот мир, который хотел бы создать Те Радье: сначала таким, каким его видел сам Добрый Волшебник, затем — бесстрастным взором машин, способных высчитать, сколь сильному давлению подвергнется мир, если будет переделан согласно идеям Те Радье. Картины выходили совершенно разные.

Альфаро внимательно изучал все, что было записано в памяти машин, постигая факты, мелочи, истории, читая между строк.

15

Время истекло. Ильдефонс вновь замер на месте — так и остался с открытым ртом, не успев запротестовать, обездвиженный заклятием стасиса. Замерли красавицы, замерла мумия, которая вовсе не была Те Радье. Настоящий Добрый Волшебник давным-давно пал в сражении. Его заменили преемником, магом куда более слабым. А затем на смену ему нашли нового.

«Теперь сними чары стасиса».

Как только чары спали, Ильдефонс снова шумно запротестовал — испустил тот самый вопль, который был прерван заклятием.

— Что происходит?

«Машины тенью следовали за мной на протяжении всей истории человечества».

Ильдефонс промолчал, прочие волшебники, так и толпившиеся за порогом библиотеки, — тоже.

— Ильдефонс Наставник, подлинный Те Радье пал в битве во время Похода Фритьофа. А Добрый Волшебник, обитавший здесь, был всего-навсего его преемником, который спас Амальдар и тщательно сохранил его тайну. Он приложил все усилия, чтобы, пока наша Вселенная цела, машины работали. Амальдар не представляет для вас ни малейшей опасности, — объяснил Альфаро. — Амальдар будет поддерживать свет солнца, чтобы то не угасло. Амальдар будет оберегать любимых дочерей Те Радье. Он защитит себя сам.

Ильдефонсу, к которому так и не вернулось иллюзорное благодушие и обличье доброго дедули, теперь никак не удавалось утаить свои подлинные чувства. И скрыться от Амальдара, продолжавшего посылать информацию в сознание Альфаро, старому волшебнику тоже не удавалось.

Альфаро твердо сказал:

— Поймите вы все наконец: ваши планы здесь не сработают. Ни один из них. Довольствуйтесь нынешним положением вещей.

— Это каким же? — спросил Вермулиан.

— Мы — гости Амальдара. И будем ими, пока ему это угодно. — Альфаро постарался передать свою мысль машинам. — Столы уже накрыты. Следуйте за красавицами туда, где горит свет. Но придержите свою похоть. Вермулиан, ступайте. Ильдефонс, а вас я попрошу остаться. И вас, Риальто, тоже. — Усилием мысли Альфаро отдал распоряжение, машины повиновались, и мумия Доброго Волшебника уплыла прочь. Альфаро даже не проводил ее взглядом. Он опасался, что мумия, покидая комнату, будет смотреть на него.

Стены библиотеки заколебались, затуманились и раздвинулись. Стало просторнее — теперь здесь без труда помещались трое волшебников в удобных кожаных креслах, а вокруг них хлопотали три очаровательные красотки. Альфаро воскресил в памяти свою собственную печальную историю. Ему не давало покоя лишь одно: увечье брата.

Между тем в библиотеку явилось еще несколько девушек. Они принесли вино и изысканные яства.

Альфаро признался:

— Меня укусила змея, чей яд управлял и Те Радье. Я сделаю все, что он ни попросит. Поэтому теперь я спрашиваю: как мне быть с вами?

— Отпустите нас, — рассеянно предложил Риальто. На каждом колене у него восседало по юной прелестнице.

— Я спросил машины, они полагают, что это опасно. Машины читают ваши помыслы. Они знают, кто вы и что затевали. Поэтому отпускать вас обратно в Асколез или нет — решать мне, — сказал Альфаро.

Сказал — и сам удивился тому, как властно и решительно он говорит.

— Кому из отряда можно доверять? — спросил он.

Риальто и Ильдефонс тут же хором откликнулись: «Мне!»

— Понятно. Но машины с таким вариантом не согласны. Мне нужно послать кого-нибудь в Асколез с поручением. Но кого бы я ни отправил из вашей братии, он ограбит оставшихся. Исключение — разве что Науредзин, но у него такая скверная память, что он забудет суть поручения. Да. Прекрасная и взаимовыгодная идея. Так. Готово.

— Что готово? С кем ты… вы разговариваете? — нервно и опасливо спросил Ильдефонс.

— С невидемонами, впряженными в вихрелеты. Они выполнят мое поручение, а взамен я освобожу их, — спокойно ответил Альфаро.

— Вот так; между прочим, Те Радье и настроил окружающих против себя — он слишком уж бойко распоряжался чужой собственностью, — проворчал Ильдефонс.

— Прислужников из другого мира слишком мало, поэтому любые выступления против Амальдара — глупая затея. Вкушайте вино и угощение. Наслаждайтесь приятным обществом. — Альфаро наклонился поближе к Ильдефонсу и Риальто и прошептал: — Я делаю все возможное, чтобы вытащить вас отсюда живыми!

16

Тихомир рассматривал одинаковые кубы зданий серого города с детским любопытством. Невидемоны доставили его и все имущество из дома у Явелланского каскада на центральную площадь. Альфаро поспешил навстречу брату. За ним торопливо семенили прелестные фаворитки. Молодой волшебник с восторгом и трепетом думал о том, что ему еще предстоит знакомство с десятью тысячами красавиц. Десять тысяч девушек!

Ни волшебников, ни вихрелетов на площади не было.

Обняв Тихомира, Альфаро принялся за трудоемкое и долгое дело: надо было объяснить брату, что они переехали. Но беспокоился он напрасно: Тихомир удовлетворился мыслью, что снова будет рядом с Альфаро, а все прочее его мало волновало. Был он напуган и встревожен лишь потому, что Альфаро куда-то надолго пропадал, а потом за Тихомиром явились незнакомые невидемоны и унесли его с собой.

«Альфаро Мораг, внимание! Скверные волшебники обратились в бегство».

«Как им это удалось?» — поразился Альфаро. Правда, он заметил, что все вихрелеты исчезли, даже его собственный.

«Именуемый Барбаникосом проложил дорогу, когда невидемоны вернулись. Демоны не поверили твоему обещанию освободить их и предпочли помочь волшебникам и впрячься в вихрелеты. Ильдефонс и Риальто сладкими речами усыпили их сомнения и уговорили повиноваться. Невидемонов скорее поработили, чем наняли, и тому есть своя причина».

Альфаро пожал плечами: ему пришлось не по нраву, что волшебники умыкнули и его вихрелет, — наверняка это сделал Мун Волхв. Но зато с глаз долой — из сердца вон. Одной морокой меньше, и задачка решилась сама собой, так что не пришлось оскорблять Амальдар. Чудесно. Теперь он, Альфаро, свободен и может стать новым Добрым Волшебником и вылечить Тихомира.

На площадь прибежало еще с десяток девушек — помочь Альфаро перенести имущество в роскошное новое жилище. Машины прочитали все фантазии и заветные мечты Альфаро и создали для него просторные и богатые покои. С их великолепным убранством не сравнился бы и Баумергарт — жилище Ильдефонса.

Альфаро попал в настоящий рай.

Рай, похожий на сверкающий клинок с острым лезвием.

На протяжении последующих веков была предпринята не одна дерзкая попытка проникнуть в Амальдар и поживиться его сокровищами. Пробовали и маги-одиночки, и целые компании злоумышленников. Но никто из них не преуспел. Кроме Вермулиана Сноходца. Лишь он сумел пробраться в сны Альфаро, вплоть до самого кошмарного, какой только снился Доброму Волшебнику. Ибо Альфаро Мораг, как и все его предшественники на посту Доброго Волшебника, обнаружил, что тысячелетие-другое в раю заставило его по горло пресытиться красотой и роскошью. И, подобно своим предшественникам, Альфаро возмечтал о побеге.

Преемником его стал Тихомир Мораг — человек более приземленный, он совершенно довольствовался жизнью в раю.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я записался на службу во флот в 1962 году, прямо со школьной скамьи, движимый явным синдромом дефицита амбиций в острой форме. Однако, когда Военно-морские силы предложили отправить меня в колледж на четыре года, я вскричал: «Йо-хо-хо!» — и радостно помчался в Миссурийский университет. Неуклюжий, нелепый первокурсник, я ходил хвостом за старшим товарищем, чью фамилию давно позабыл, но которому до сих пор благодарен, — он изменил мою жизнь. Узнав, что я неравнодушен к научной фантастике, этот добрый человек отвел меня в книжный магазинчик, помещавшийся по соседству с кабаком, где мы проводили вечера, готовясь стать моряками. Затем он предложил мне вскладчину купить за невероятную сумму (75 центов с налогом!) коллекционное карманное издание книги Джека Вэнса «Умирающая Земля». Я был ошарашен. В те времена издания в мягких обложках стоили 50, от силы 60 центов. Книгу мы купили, и она давно уже развалилась, зачитанная мною до дыр, — равно как и продолжения.

Глен Кук

С первых же страниц я попался на крючок. Это оказалось подобие интеллектуального наркотика. С тех пор я пребываю в глубокой зависимости от подобной литературы, а также страдаю от жажды написать что-нибудь похожее. Словом, я отношусь к этой книге так, как всякий писатель относится к своему любимцу, озарившему его жизнь и указавшему новые пути на истоптанных литературных просторах. Приглашение поучаствовать в данной антологии стало одним из самых приятных потрясений в моей писательской карьере. Поэтому я впервые за двадцать пять лет написал рассказ — посвятив его тем, кто завлек меня в фантастику.

Описываемые события разворачиваются в Двадцать первой эре, в остальном же — в довольно унылой эпохе через несколько веков после истории, показанной в романе «Риальто Великолепный».

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОГНЕННОЙ ВЕДЬМЫ

Элизабет Хэнд

Порой излишняя беспечность может принести ощутимые проблемы.

Грибы, вызывавшие безразличие, меланхолию, умственное и эмоциональное оскудение, обычное душевное смятение и более изощренные физические муки (в частности, бойлс, разновидность трипсов, которая оставляла на коже неверного возлюбленного сильную сыпь цвета лиловой мальвы), — Салуна Морн взращивала их все в своем садике в тени Кобальтовых гор. Жизнь в наполненном спорами воздухе лишила ее и обычной человеческой хрупкости, и тысячи других недостатков. Вот уже двенадцать лет как чародейка не чувствовала ни малейшего признака тоски или сожаления, и минуло двадцать зим с той поры, как она в последний раз страдала от отчаяния или тревоги. Салуна никогда не знала робости и детской беззаботности. Некоторые, например ее ближайшая соседка, огненная ведьма Пайтим Норингал, утверждали, что она никогда и не была ребенком, — но Пайтим ошибалась.

Точно так же в характере Салуны отсутствовали безрассудство, оптимизм и меньшие, но в равной степени досаждающие качества, способные нарушить сон: страх путешествовать в чужом климате, а также стеснение, что сопровождает долгие сумерки, наступающие вместе с осенью. Отчаяние и его кузина страсть не знали тропинки к сердцу Салуны. Заглянув в ее спокойные, похожие на льдинки глаза, можно было подумать, что ведьма счастлива. Но счастье не оставило ни единого следа на ее гладкой коже.

Создать и взрастить невозмутимость оказалось просто. Удивительно, но клиентам нравилось. Вот, наверное, почему Салуна вдохнула изрядное количество спор спокойствия: потому что это было единственное качество, которым она могла бы обладать. Не считая, разумеется, красоты — если и не совершенной, то по крайней мере вполне заметной.

Этим утром Салуна пыталась унюхать отличия в шеренге великолепных фиолетовых рядовок, грибов, похожих на выпачканные в чернилах пальцы. Рядовки были сапрофитами, а их любимыми хозяевами — плотоядные деоданы, которых Салуна наловила, купаясь в ближайшей речке. Она обезоружила хищников пригоршней спор аметистового плута, а затем подтащила их по склону к своему домику. Там она топором раскрыла блестящие, черные как угорь грудины и сыпала споры до тех пор, пока сердца вновь не забились. Пройдет семь или восемь дней, пока небесно-голубые мешочки не лопнут, явив великолепные боевитцы и высвободив их затхлый запах сырости и куркумы.

Через неделю Салуна уже сможет собрать споры. Они были частью сложной, но постоянно применяемой формулы, которую любили люди с устремлениями, свойственными для голубых кровей, — в данном случае тупой аристократ средних лет, жаждущий впечатлить своего гораздо более молодого любовника, мелкого землевладельца, предпочитавшего оселекс пантолон, которые ему не льстили.

Салуну не заботило, что ее клиенты были тщеславны, глупы или просто измучены постоянной тоской, окрашивавшей их суждения, подобно лучам солнца, розовящим небо. Ей просто нужно было есть. И аристократы хорошо платили за фальшивое великолепие. Так что высокомерие и поддельная скромность, приступ раболепия в попытке забить вонь самолюбия… всего несколько семян великолепных боевитцев — и дело будет сделано.

Однако что-то пошло не так.

Вчера вечером ведьма развернула сети из сырого льна, похожие на водоросли, разложив ткань под пальцами цвета индиго, чтобы поймать споры, которые они выбрасывали ночью. Утром споры должны были уже появиться, их похожий на порох поток окрасил бы сети, словно пыльца.

Но вместо этого в сетях витал лишь запах фиалок и цитрусовых. Салуна наклонилась, осматривая ткань и придерживая длинные волосы цвета календулы так, чтобы они не касались сетки.

— Не трудись.

Она посмотрела в сторону, на зависшую рядом с ее головой миниатюрную женщину-твк верхом на бабочке-сатурнии.

— Отчего же? — спросила Салуна.

Магическое создание дернуло за усик бабочки. Та порхнула вниз и приземлилась на одно из карликовых хвойных деревьев, дававшее тень грибному саду.

— Дай мне соли, — попросила твк.

Салуна дотянулась до сумки с травами и вручила женщине мешочек, дожидаясь, пока та пристроит его к груди бабочки. Собеседница выпрямилась, поправила шляпку, а затем приняла горделивую позу, словно какой-нибудь Паолина Второй на своем самом знаменитом изображении казни.

— Пайтим Норингал приходила сюда при луне и собрала твои споры, не заметив меня. Я все видела. Поднявшееся облако заставило меня закашляться, но я клянусь, что даже утром я была более заметной.

Салуна склонила голову.

— И зачем Пайтим сделала это?

— Я больше ничего не могу сказать.

Сатурния поднялась в воздух и упорхнула, ее яркие крылышки затерялись среди ряби изумрудных и яшмовых деревьев, заполонивших склон горы. Салуна скатала сеть и положила к тем, что нужно было постирать. Она не чувствовала ни беспокойства, ни гнева относительно поступка Пайтим, ни даже любопытства.

Но ей все же нужно было есть.

Она пообещала аристократу приготовить зелье через два дня. Если она поймает еще одного деодана этим вечером, придется ждать неделю, прежде чем споры созреют. Она спрятала сети от дождя или воров и зашагала к загону рядом с домиком, где подозвала призматическую лодку.

— Я навещу Пайтим Норингал, — сказала она.

Какое-то мгновение лишь солнечный свет играл на мягких волнах ковра из пихт и елей — затем осенний воздух задрожал от жара. Появился резкий запах озона и опаленного метала, и перед ведьмой зависла призматическая лодка. Прозрачные лепестки были раскрыты так, чтобы женщина могла запрыгнуть внутрь.

— Пайтим Норингал — шлюха и воровка, — промолвила призматическая лодка капризным тоном.

— Теперь она, похоже, стала еще и вандалом, — ответила Салуна, опускаясь на подушку так, чтобы не помять свою сумку с травами. — Возможно, она приготовит ланч. Еще ведь не слишком рано, не так ли?

— Пайтим Норингал отравит тебя во сне. — Лодка поднималась в воздух, пока не зависла над склоном, словно переливающийся всеми цветами радуги пузырь. — Если ты голодна, у второго водопада водится лосось. А еще можно нарвать айвы, она как раз созрела.

Салуна уставилась вниз, на свою маленькую ферму, шахматную доску на склоне — местами небесно-голубую, местами розовато-лиловую, кремово-желтую, красновато-коричневую, лавандовую и еще дюжины оттенков, которые Салуна изобрела, но не придумала имен.

— Пайтим отлично готовит, — сказала она ничего не выражающим тоном. — Надеюсь, она сделает желе из сливок. Или студень из саранчи. Как думаешь, сделает?

— Понятия не имею.

Лодка резко остановилась. Салуна положила руку на штурвал и успокоила судно:

— Ну-ну, тебе не нужно беспокоиться. У меня есть универсальное противоядие. Это было желе из саранчи, состряпанное Пайтим двадцать семь лет назад. Она поступила очень щедро, прислав мне немного.

— Она хочет навредить тебе.

Салуна зевнула, прикрыв рот маленькой рукой, усыпанной веснушками.

— Лодка, я посплю. Разбуди меня, когда доберемся до ее участка.

Великолепные ели и закованные в гранит глыбы Кобальтовых гор остались позади, невидимые для Салуны Морн и проигнорированные призматической лодкой, которая мало понимала в том, что люди называют красивым.

Гнездо огненной ведьмы расположилось в маленькой долине близ пещер Гондера. Строение явно видало лучшие дни. Оно служило гаремом для Хайланда Страйфа, лютниста Багрового Двора, чья нескончаемая болтовня вынудила трех из его обиженных любовниц (Пайтим Норингал была одной из них) сначала соблазнить, а затем подвергнуть его пытке, известной как Красная бездна. Когда через семнадцать дней лютнист истек кровью, огненная ведьма приготовила праздничный пир для своих приятельниц-мучительниц, для жаркого взяв вертела из олеандра. Обе женщины скончались в судорогах еще до наступления заката. За прошедшие с тех пор десятилетия гарем изрядно пострадал от землетрясений, метелей и однажды даже от непродуманной атаки печально известного Хрустального эскадрона воздушного генерала Ша.

И конечно, собственные магические выходки Пайтим покрыли сажей мраморные стены и волнистые колонны, а знаменитые портьеры, испорченные огнем и дымом, уже не поддавались реставрации. Теперь она шла мимо останков гобелена, известного как «Преследование Винке» и изображавшего безголовых гекконов и желтых лемуров, которые карабкались на заднем плане одного из наиболее заметных эротических приключений красавицы.

Пайтим презирала магию в любовных делах, хотя много лет подряд использовала заклинание поразительной регенерации, чтобы сохранять молодость. Она оставалась удивительно красивой. Как и соседка, Пайтим была рыжей, но ее волосы больше напоминали тигровые лилии, тогда как локоны Салуны походили на бледные бархатцы. Ее глаза были зелеными, молочной белизны кожа, покрытая множеством шрамов там, где ведьма обжигалась во время заклинаний, ремонта пушки или просто неосторожно достав горшок из печи. Шрамы были предметом ее гордости, а не стыда, а также предостережением против чрезмерной уверенности, особенно в обращении с суфле или василисками.

Сегодня ее мысли бродили по обычной дорожке: изобретение рецепта для сбора щедрого урожая айвы; оценивание, когда ее юный василиск успешно спарится; вспоминание старых ран и обид. Она остановилась, вытащила сияющий сосуд, похожий на рубиновую каплю, из кармана штанов и, нахмурившись, посмотрела на него.

Плотная красная тень, темная почти до черноты, сворачивалась и шевелилась внутри сосуда. Время от времени ее очертания становились образом гизарта в пурпурных и шафрановых тонах; в один из таких моментов он протянул руки — то ли в радости, то ли в гневе, — а затем воззвал к ведьме голоском пронзительным, как у летучей мыши:

— Пайтим Норингал, Огненная и Непокорная! Твое изгнание закончилось вслед за неожиданной и несчастной смертью ее величества Паолины Двадцать Восьмой. Его величество Паолина Двадцать Девятый, таким образом, требует твоего присутствия на балу в честь его коронации. Лишь сожаления должны быть выражены…

Тут фигляр сложился пополам в спазме и опять стал извиваться.

Хмурая мина Пайтим превратилась в легкую улыбку, что было тревожным знаком для тех, кто ее знал. Она прошла по комнате к низкому столику, нажала на кнопку, и с пола поднялась стальная клетка цилиндрической формы. Внутри спал юный василиск. Небольшие всполохи пламени появлялись вокруг его ноздрей при выдохе, в воздухе чувствовался легкий запах серы.

Сосуд сообщил приказ, а не просьбу. Ссылка Пайтим была добровольной, хотя, по правде говоря, она питала отвращение ко всем Паолинам вплоть до их прародителя, придворного плясуна, который утверждал, что именно он изобрел гавот.

Его новое величество, Паолина Двадцать Девятый, имел склонность к вульгарной демонстрации власти, уже ставшей традиционной. Побывав при дворе, Пайтим заметила похотливые взгляды, которые он на нее кидал. В то время их легко удавалось игнорировать, ведь тогдашний Паолина был всего лишь мальчишкой с тощей шеей. Теперь же избежать его внимания окажется намного сложнее.

Несмотря на все это, ведьма уже решила присутствовать на балу в честь коронации. Какое-то время она не выбиралась никуда за пределы гор. А недавно она сделала открытие: нашла древнее и необычное заклинание и надеялась его применить, хотя его успех зависел от некоторой сторонней помощи.

Однако это была отнюдь не помощь глупого гизарта. Ведьма подняла руку и бесстрастно взглянула на сосуд, затем слегка толкнула ногой стальную клетку. Василиск заворчал. Мягко заскрипев, он открыл пасть и зевнул, продемонстрировав пламенеющий язык и расплавленную глотку.

— Сообщите его величеству, что я буду счастлива присутствовать, — сказала Пайтим. — Могу я взять гостя?

Тело в сосуде перестало извиваться и вперило в ведьму взгляд маленьких ярких глазок. Вспышки фосфоресцирующего серебра сменились алыми и агатово-черными завитками. Существо вздрогнуло, затем кивнуло.

— В этом случае, — промолвила Пайтим, — прошу сообщить его величеству, что я прибуду в компании Салуны Морн.

— Ваш ответ зарегистрирован придворным, ведающим приглашениями. Вас позвали в обществе одного гостя. Дальнейшие инструкции будут…

Глаза Пайтим сузились. Длинным пальцем она щелкнула по клетке василиска, открыв в ней отверстие. Ее обитатель поднялся на лапы и ожидающе вытянул шею, пока ведьма держала над отверстием рубиновый сосуд. Когда виал упал в пасть василиска и исчез, испустив волну пара, по комнате пронесся почти неслышимый вопль — он напугал гекконов, которые тут же скользнули за гобелены.

С воздуха усадьба Пайтим напоминала игрушку, которую попинал ногами нетерпеливый ребенок. Плющ и мох покрывали груды упавшей с крыши черепицы ручной работы. Все восточное крыло обрушилось, погребя под собой террасу и пруд. Коллекция музыкальных свитков, которые Хайланд Страйф усердно собирал в те периоды, когда не волочился за очередной прекрасной куртизанкой, превратилась в пепел, уничтоженная попавшей в башню библиотеки молнией. Остов и теперь возвышался над северным крылом, словно почерневшая виселица. Паутина окутывала знаменитый самшитовый лабиринт, а сады гранатовых деревьев и кассии разрослись и превратились в дикие кущи. Салуна заметила гнездо пересмешника на верхушке айвы — белые косточки нескольких несчастных птиц застряли в кроне, словно сломанные воздушные змеи.

Нетронутым стояло только крыло с кухней. Из пяти труб струился дым, светились окна. Тройлерсы крутились в траве и овощах, собирая капусту, сладкий базилик и ямс. Салуна посмотрела на овощи, и рот наполнился слюной.

— Яд, — прошипела призматическая лодка. — Спорынья, черемуха, воронец, пижма!

Салуна махнула рукой, командуя снижаться.

— Оставайся в саду и попытайся не настроить ее против себя. Я чую тушеную тыкву.

Другие, менее притягательные запахи нахлынули на нее при приближении к обшарпанному дому — запахи, которые ассоциировались с ремеслом огненной ведьмы: сера, сгоревшая ткань, паленые волосы, порох, странноватый и сладкий запах василисков, а также ароматы поджаренных персиков и рыбы. Пайтим стояла у входа в кухонное крыло, ее непослушную шевелюру едва ли усмиряла сияющая сеть черных гранатов, на брюках красовались пятна тыквенной мякоти и сажи.

— Любимое дитя сестры матери, — Пайтим использовала семейное, даже архаичное приветствие, которое предпочитали ведьмы четвертой касты, — присоединишься ли ты ко мне за ланчем? Моченая тыква, заливные языки жаворонков, я только что собрала несколько птенцов. И припасла немного студня из саранчи. Помню, как сильно ты его любишь.

Салуна кивнула.

— Только кусочек. И только если ты ко мне присоединишься.

— Разумеется, — улыбнулась Пайтим, обнажив коронку, которую вырезала из фаланги лютниста и вставила на место собственного правого верхнего клыка. — Прошу, входи.

За ланчем они вежливо беседовали. Салуна поинтересовалась новым пометом василисков и изобразила беспокойство относительно того, что выжил всего один детеныш. Пайтим невинно спросила, не конфисковали ли призматическую лодку во время недавней волны усиленных проверок транспортных средств.

Когда блюда опустели и последняя ложка заливного из саранчи была съедена, Пайтим разлила янтарное виски. Она принесла с кухонного атанора две раскаленные кочерги, окунула их в каждую порцию напитка, затем положила в раковину — и вручила дымящийся бокал Салуне, тут же безо всяких колебаний опустошив собственный.

Салуна уставилась на свое отражение в кипящей жидкости и, когда та остыла, сделала глоток.

— Какой же ты замечательный повар! — сказала она. — Все просто восхитительно. И заливное из язычков выше всяких похвал. Зачем ты ходила к моим гнездам спор прошлой ночью?

Пайтим неубедительно улыбнулась.

— Мне нужна была компания. Я хотела пригласить тебя на ланч, но боялась, что ты отклонишь любое приглашение.

Салуна обдумала ее слова.

— Вероятно, я так и сделала бы, — признала она. — Но твое приглашение стоило мне недельного урожая спор, которые нужны для заказа клиенту. Я не могу позволить…

— Твои чары — просто детская игра! — воскликнула Пайтим. Она была способна сдерживать свое обычное нетерпение на час, не дольше. — Я нашла заклинание безмерной мощи, ради обладания которым Геста Рестилль убила бы собственное дитя! Восемь магов и вдвое больше ведьм умерли в попытках отыскать это заклинание. Не думай, что можешь помешать мне, Салуна Морн!

— Я впервые услышала об этом заклинании от тебя только сейчас. — Салуна поставила недопитый бокал на стол. — И не хочу мешать тебе.

— Тогда ты согласишься мне помочь?

Салуна изогнула бровь цвета бархатцев.

— Я простой фермер, выращивающий психоактивные грибы, а не огненная ведьма. Я ничем не сумею помочь тебе.

— Это не зажигательное заклинание. Но куда более летальное.

Салуна легонько выдохнула:

— Я принесла клятву никому намеренно не причинять смерти.

— Ни одна смерть не будет намеренной.

— Я принесла клятву, — повторила Салуна.

— У меня нет транспорта, и мне нужна твоя призматическая лодка.

— Ее не может использовать никто, кроме меня.

— Заливное, которое ты только что хвалила, было сделано из молочая и клещевины. Я приняла маленькую дозу два дня назад.

Снаружи призматическая лодка издала резкий звук. Салуна начала расстегивать ребра своей сумки с травами.

— У меня есть универсальное противоядие…

— Противоядия нет. Сохрани это…

Пайтим раскрыла ладонь. В центре ее подрагивало нечто похожее на каплю воды.

— Это может быть простая дождевая вода, — промолвила Салуна. — Думаю, ты лжешь.

— Нет. Ты выпьешь свое лекарство и все равно умрешь в конвульсиях.

Лодка снаружи завыла так громко, что забренчали блюда в раковине. Салуна вздохнула.

— О, отлично! — Она высунула язык и потянулась к ладони Пайтим. Капля сперва показалась ей холодной, но тут же стала горячей. Ведьма сморщилась. — Что за заклинание?

Пайтим сопроводила ее к руинам библиотеки в башне.

— Я нашла его здесь, — притихшим от волнения голосом сообщила ведьма. — Не тревожила его, боялась, что кто-нибудь приедет неожиданно и почувствует мое открытие. Целые кланы дрались и умирали за этот амулет. Моя прапрапрабабушка перепилила горло одного певца бельканто, едва прослышала, что тот обладал им.

— Он хранил его в горле?

Пайтим поднялась на носочки, чтобы не наступить в зеленую грязь.

— Никто не знал, где могло храниться заклинание. Перерезали горло, давили позолоченные цимбалы, обтягивали кожей юношей и девушек литавры. Хайланд Страйф клялся, что его отец задушил его мать во сне, а потом натянул ее волосы на свою лютню вместо струн. Все ради заклинания — и все тщетно.

Она остановилась у подножия осыпающейся лестницы, ввинчивающейся все выше и выше в недра скелета башни-библиотеки. Быстро, почти по-детски Пайтим схватила Салуну за руку и повела по шатким ступеням. Строение вокруг них дрожало и раскачивалось, повсюду на стенах виднелись побеги граба и клыков мускала.

Холодный ветер трепал волосы Салуны, неся с собой запахи забродившей айвы и жженой бумаги. По мере того как они поднимались на верхний этаж, все начинало перебивать резкое амбре дыма и озона. Верхушка башни сотрясалась, словно одинокое дерево в шторм. Наконец ведьмы вышли на маленькую платформу, которую совсем не защищали самодельные панели из промасленного шелка.

Огненная ведьма отпустила руку Салуны и осторожно пересекла широкое пространство. Единственная стена чудом уцелела в давней борьбе с молнией и покрылась трещинами. Опаленная и накренившаяся, она была испещрена рядами небольших круглых отверстий и напоминала здоровенный улей.

— Хайланд держал здесь свои музыкальные свитки, — объяснила Пайтим Норингал. — Иногда я разжигала ими печь. Заклинание я нашла совершенно случайно, благодаря удаче. Или наоборот, неудаче.

Она легко ступала меж иссушенных свитков, разбросанных по неровному полу. Некоторые лежали развернутыми, и на них до сих пор можно было прочесть ноты. От других остались лишь кучки пыли и пергамента. Много свитков торчало из отверстий в стене рядом с кучей схем, стекла, колышков, свернутых в кольца струн, лютневых ключей из слоновой кости и стопок хрустальных дисков, разбитым гамеланом.

Добравшись до стены, Пайтим помедлила. Щеки ее зарумянились, на нижней губе выступила капля крови, так сильно ведьма ее закусила. Она набрала воздуха в грудь к резко засунула руку в одно из отверстий. Салуне это напомнило другое время, когда она с возлюбленным коротала день, ловя филилсов на мелководье рифа Гаспар. В тот раз молодой человек добрался до расщелины, гонясь за увиливающей добычей и намереваясь ее схватить. Однако вместо этого он неосторожно столкнулся с луреем. По крайней мере, так подумала Салуна, когда фонтан крови и расщепленных костей взлетел над ущельем, и девушка бросилась обратно к ждущей каравелле.

Сейчас, конечно, не появилось никакого лурея, хотя все равно было мгновение, когда чернота расползлась по руке Пайтим, словно укус пересмешника. Огненная ведьма со вздохом вытащила руку обратно. Пятно исчезло — если оно вообще было. Ее пальцы крепко сжимали сияющий серебряный жезл, тонкий, словно прутик, и в полтора раза длиннее ее руки. Он был исчерчен светящимися формулами и цифрами, неизвестными Салуне, которые сама огненная ведьма, похоже, тоже узнавала с большим трудом.

— Это и есть заклинание, которое так жаждала заполучить Геста Рестилль? — спросила Салуна.

Огненная ведьма кивнула.

— Да. Семнадцатая вариация безжизненного ноктюрна Блейза, известная некоторым как черная жемчужина.

С губ Пайтим едва успело сорваться последнее слово, как ледяной ветер прорвался сквозь тонкие стены, раздирая шелковые панели и разбрасывая вокруг свитки и сломанные инструменты. В тот же самый момент воздух заполнил странный звук, который Салуна ощутила не только ушами, но даже костями: низкая и протяжная вибрация, словно зазвучала теорба со слишком туго натянутыми струнами.

— Быстрей! — выдохнула Пайтим Норингал, бросившись к спиральной лестнице.

Салуна пригнулась, чтобы ей не снесло голову бронзовым гонгом, и последовала за ведьмой. С каждым шагом ступени за женщинами вздрагивали и проваливались вниз. То, что оставалось от башенных стен, начало распадаться кусками слоновой кости и облаками древесной пыли. Сверху сыпался град из обугленных свитков и обрывков почерневшего шелка. Наконец ведьмы добрались до земли и выбежали из башни за секунду до того, как здание обрушилось.

Как только они попали в коридор, тот тоже начал разваливаться. Мраморные колонны и мозаичный пол крошились так, словно по постройке катился гигантский невидимый точильный круг. Салуна выскочила через узкую дверь, выходящую в сад при кухне. Пайтим Норингал вывалилась следом, все еще сжимая светящийся серебряный жезл.

— Мудрость подсказывает мне, что тебе следовало обезопасить себя от этого! — прокричала Салуна в грохоте трескавшегося камня и кирпичей.

Она побежала туда, где зависла призматическая лодка, капля, переливавшаяся всеми цветами радуги, чьи лепестки раскрылись при появлении ведьмы.

— Катастрофа! — воскликнула лодка. Салуна нежно коснулась ее, усаживаясь на место; но судно продолжило выражать тревогу, особенно когда Пайтим Норингал приземлилась рядом с Салуной.

— Мой бедный василиск!.. — выдохнула огненная ведьма, уставившись на руины собственного дома. Одна-единственная слеза блеснула в уголке ее глаз, прежде чем испариться облачком пара.

— Возможно, ему удалось убежать, — утешила ее Салуна, когда призматическая лодка взмыла вверх. По правде говоря, она гораздо больше жалела о потере кухни Пайтим, особенно последнего оставшегося блюда с желе из саранчи. — Он вполне может последовать за нами.

Она кинула взгляд на серебряный жезл в руке огненной ведьмы. Сияние цифр померкло, но время от времени по поверхности пробегала яркая волна. От этого зрелища Салуну затрясло. Казалось, она услышала эхо того странного звука и даже вздрогнула, словно кто-то ударил в гонг рядом с ее ухом. Она пожалела, что не послушалась предупреждений призматической лодки и не осталась дома среди своих грибов.

Теперь же было не важно, какая опасность грозит ей самой, — Салуна оказалась связана древними законами гостеприимства. Она не имела права отказать огненной ведьме в убежище. Такая мысль даже представлялась глупой, учитывая мощь заклинания, которое держала Пайтим.

Когда призматическая лодка отплыла на безопасное расстояние от развалин дома огненной ведьмы, скользя над бесконечным полем из крон зелено-голубых елей и пихт, Салуна вежливо прочистила горло.

— Мне интересно, зачем могло понадобиться музыкальное заклинание тому, кто изучает огненные искусства, тебе например.

Пайтим уставилась на жезл, лежавший у нее на коленях. Она нахмурилась, затем потерла пальцы, словно те были мокрыми. В воздухе материализовался язычок пламени, тут же обратившийся в клуб дыма, но оставивший дрожащий клочок пурпурного бархата на колене Пайтим. Ведьма быстро обернула им серебряный жезл — и тот исчез.

— Вот так, — сказала она, и Салуна услышала облегчение в ее голосе. — В течение одного дня и ночи мы сможем говорить о нем безнаказанно.

Она вздохнула, уставившись вниз, на подножие Кобальтовых гор.

— Меня призвали ко двору Паолины, чтобы присутствовать на балу в честь коронации.

— Я не знала, что королева была больна.

— Королева тоже об этом не знала, — ответила Пайтим. — Ее брат отравил ее и захватил власть в Алом дворце. И сразу же я получила приглашение посетить коронацию Паолины Двадцать Девятого.

— Коронация. Значит, заклинание будет ему подарком?

— Лишь в той же мере, в какой смерть можно считать милостью, дарованной человечеству завистливыми богами. Я намерена уничтожить весь род Паолины, чтобы никогда больше не сталкиваться с их отвратительным пониманием веселья.

— Кажется, это несколько чересчур, — заметила Салуна.

— Все потому, что ты никогда с ними не ела.

Несколько минут они сидели молча. Призматическая лодка летела высоко над деревьями, подчиняясь заклинанию, возвращавшему ее домой. Окрашенный кровью туман спустился с небес, когда умирающее солнце коснулось горизонта, и первый зловредный певун начал причитать далеко внизу.

Наконец Салуна повернулась к огненной ведьме, глядя на нее простодушными серыми глазами.

— И ты чувствуешь, что это заклинание будет лучше, чем твоя собственная огненная магия?

— Я ничего не чувствую. Я знаю, что это заклинание обладает огромной мощью и действует посредством неких тонких гармонических, а не пиротехнических манипуляций. Это окажется важно в том маловероятном случае, если выживем не только мы, — при дознании я не буду очевидным подозреваемым.

— А что насчет моей невиновности?

Целый шквал искр засверкал в воздухе, когда Пайтим махнула рукой и многозначительно отвернулась от Салуны.

— Ты всего лишь скромный грибной фермер, падающий ниц при одном только упоминании Алого дворца и тамошней отвратительной династии. Твоя невиновность неопровержима.

Вопли певуна превратились в пронзительный визг, когда призматическая лодка начала долгий спуск к ферме Салуны, и скромный грибной фермер задумчиво уставился в сгущающуюся тьму.

Пайтим явно была рассержена из-за того, что ее дом оказался разрушен, и, к досаде Салуны, не проявила особого интереса ни к приготовлению завтрака следующим утром, ни даже к помощи хозяйке, когда та металась по маленькой кухне в поисках чистых или хотя бы не очень грязных котелков и бутылки витринового масла, которое последний раз использовала года три назад.

— Похоже, твои кулинарные способности атрофировались, — заметила Пайтим. Она сидела за маленьким плетеным столом, окруженная корзинками сушеных грибов и блестящим собранием перегонных кубов, пипеток, тигелей и тому подобных емкостей вперемешку со сломанными дисками и системными платами для призматической лодки. Тут же валялся ссохшийся трупик мыши. Светящиеся письмена завивались на панели рядом со столом — детали и сроки исполнения различных заклинаний, а также рецепты, часть из этого всего требовалось сделать к следующему утру. — Я потеряла своего василиска.

— Мои способности никогда и рядом не стояли с твоими. По-моему, пытаться их улучшить — просто тратить время попусту.

Салуна отыскала бутылку витринового масла, налила немного в ржавую кастрюлю и включила нагревательную спираль. Когда масло зашкворчало, она высыпала в него несколько больших горстей голубиных трихломасов и немного свежих рампсов, затем помешала их ложкой.

— Ты еще должна мне посоветовать, что делать с покупателем, чей заказ ты помешала мне выполнить.

Пайтим поморщилась. Изумительный жезл лежал на столе перед ней, все еще обернутый в бархатный покров невидимости. Она осторожно провела над ним рукой, подождала, пока исчезнут появившиеся серебряные искры, и затем ответила:

— Тот мягкотелый болван? Я позаботилась о нем.

— Каким образом?

— Обугливающее заклинание, направленное на ванную залу его любовника. Богач обратился в пепел. Таким образом, необходимость поддерживать те отношения отпала сама собой.

Ноздри Салуны затрепетали.

— Это было жестоко и неуместно, — сказала она, швырнув еще одну горсть рампсов в котелок.

— Ха! У аристократа уже завелся другой любовник. Ты типично сентиментальна.

Салуна резко втянула воздух, затем повернулась обратно к плите. Пайтим была права: она уже многие десятилетия не выказывала таких эмоций.

Осознание этого факта ее беспокоило. И ее недовольство не успокаивала мысль, что столь непривычная вспышка чувствительности имела место после того, как Пайтим произнесла слова гармонического заклинания, в данный момент скрытого бархатным покровом.

Салуна встряхнула кастрюльку сильнее, чем требовалось. С того самого момента в башне она продолжала слышать низкое, немелодичное жужжание в ушах, такое мягкое, что его можно было спутать с гудением пчел или ночным ветром, гладящим еловые ветви за окном ее спальни.

Но сейчас был белый день. И никакого ветра на улице. И никаких пчел — ведь грибы не нужно опылять.

А шум никуда не исчезал. Салуна почти убедила себя, что жужжание становится более интенсивным, почти грозным.

— Ты это слышишь? — спросила она Пайтим. — Звук, похожий на гудение шершня под крышей.

Огненная ведьма одарила ее таким презрительным взглядом, что Салуна опять отвернулась к плите.

Но было слишком поздно: рампсы уже пригорели. Она торопливо вытряхнула их на оловянное блюдо и поставила его на плетеный столик.

— Это… заклинание. — Салуна вытащила стул, поставила рядом с Пайтим и приступила к еде. — Его мощь кажется громадной. Я не понимаю, зачем тебе нужны мои скромные силы, чтобы доставить его в Алый дворец.

Пайтим с отвращением попробовала грибы.

— Твоя притворная скромность неуместна, Салуна. Кроме того, мне нужна твоя лодка. — Она выглянула в окно, где малиновое сияние предвещало наступление зари. — Алый дворец относится ко мне с величайшим подозрением, как тебе хорошо известно. Но при этом династия постоянно стремится заполучить меня в свою свиту в качестве придворного огненного мага. Кроме того, у меня мучительная история отношений с этим конкретным нынешним Паолиной. Много лет назад он сделал мне предложение, я его отвергла, и он стал угрюмым и затаил обиду. Уверена, что это его приглашение — ловушка.

— Тогда почему ты не отказалась?

— Встречу просто перенесли бы на другой раз. Он даже может попытаться взять меня силой. Салуна, я устала от их игр. Я хочу закончить все сейчас и посвятить себя более приятным занятиям. Моему василиску… — По щеке пробежала и быстро испарилась слеза. — И моей кулинарии…

Косой взгляд на Салуну, затем многозначительный — на подгоревшую кастрюльку. Салуна проглотила трихломас.

— Я все еще не…

Пайтим грохнула кулаком по столу.

— Ты будешь моим бархатным покровом! Ты нужна мне, чтобы распылить облака невежества, восторга, невнимательности, желания и так далее. Всего, что захочешь, всего, что сможешь выжать из этого…

Она вихрем промчалась через комнату к окну и ткнула пальцем в сторону тесных рядов грибниц, озаренных первыми утренними лучами.

— Разоружи Паолин и их свиту, чтобы мы пришли ко двору желанными — и с черной жемчужиной. Во время вечернего мероприятия я задействую заклинание — и их порочная династия наконец падет!

Салуна выразила сомнение:

— А что поможет нам не погибнуть?

— Это тоже будет твоей заботой. — Огненная ведьма хитро глянула на сумку со снадобьями, висевшую на поясе Салуны. — У тебя ведь есть универсальное противоядие?

Ведьма провела пальцами по кожаной сумке и нащупала внутри знакомые очертания хрустального сосуда.

— Да. Но совсем немного, осталось от прошлогоднего урожая. И мне придется подождать еще месяц, прежде чем я смогу собрать споры, чтобы изготовить больше.

Пайтим фыркнула.

Салуна расправилась с последними грибами и отодвинула в сторону тарелку. Желудок наполнился, но слабые покалывания эмоций не утихли. Стало даже хуже, теперь она чувствовала себя еще более расстроенной и не имела никакого желания впутываться в эту сомнительную авантюру. Заклинание Пайтим, по всей видимости, было очень мощным, раз ему удалось так быстро смести десятилетия сдержанности. Опасно, если огненная ведьма знает о том, что Салуна неожиданно утратила самоконтроль.

— Ты хочешь воспользоваться моей призматической лодкой и моим грибным электуарием. Но я не уверена, что вижу выгоду для себя.

— Неблагодарная шлюха! Я спасла тебе жизнь!

— После того как сама попыталась отнять ее у меня!

Пайтим побарабанила пальцами по окну. Стекло расплавилось, затем снова застыло и теперь было мутным.

— Все богатства Алого дворца окажутся нашими.

— Мне и здесь хорошо.

— О кухне Алого дворца ходят легенды. Ты слишком долго томилась здесь, среди своих поганок, Салуна Морн! Навлекая на себя большую опасность, я сделала тебе предложение, и скоро в твоем распоряжении окажется пена медуз Паолин и их прекрасные кушанья. А их погреб славится по всем Метариновым горам своими винами, столь же редкими, сколь и пьянящими. Ты по-прежнему сомневаешься в том, что я говорю?

Салуна встала и подошла к огненной ведьме. Маленькие трещинки теперь змеились по окну, словно крошечные кратеры или вихри. Запах грибов в соусе и горелых рампсов сменился нотками озона и горячего песка. Волосы Пайтим встали дыбом, наэлектризовавшись. Если Салуна откажет огненной ведьме, та вполне сможет вынудить ее передумать.

— Я сделаю все, что смогу. — Салуна прижала ладонь к стеклу. — Я слышала, что кухня Паолин богата и изысканна, а меню шеф-повара прекрасны, если не уникальны. Но если у меня не получится…

— Если у тебя не получится, ты умрешь, зная, что попробовала пену медуз — субстанцию более изысканную, чем желе из саранчи. И что услышала семнадцатую вариацию безжизненного ноктюрна Блейза. Некоторые утверждают, что смерть — это малая цена за возможность услышать такую серенаду.

— Я никогда не была ценителем музыки.

— Как и я, — признала Пайтим и положила руку на плечо Салуны. — Пойдем. Пора приготовить нормальный завтрак.

К утру Салуна подготовила полдюжины заклинаний и средств различной мощности. Огненная ведьма хотела, чтобы ничто не мешало черной жемчужине, поэтому план заключался в том, чтобы наполнить воздух спорами и чарами, которые лишат силы или сведут на нет любые попытки задержать их, когда они окажутся при дворе. Самым жестоким было заклинание спонтанного разъедания, вызываемое спорами леопардовиков, розовых мицен и хрупких эльфийских шляпок, смешанными с медом азалии и каладиумом. Последние усиливали действие грибов, вызывая судороги, временный паралич, галлюцинации, различные превращения, спазмы, конвульсии и помутнения ума.

Салуна отказалась творить любые заклинания с летальным исходом. Впрочем, многие годы ее любимым развлечением было исследование и составление средств, позволяющих сделать безлюдными обширные пространства окружающих гор. Она выращивала ядовитые грибы рядом с их безобидными и иногда почти неотличимыми собратьями и гордилась тем, что могла безошибочно различить, скажем, дьявольский боровик и его кузена с медовым ароматом — летний боровик. Со своей обычной невозмутимостью она извлекала из этого жуткое, хотя и невинное удовольствие. Ей никогда не приходило в голову, что однажды ей придется собирать споры, ножки и шляпки этих ядовитых грибов.

Однако сейчас она не находила радости в приготовлении ядов. Более того, она испытывала вину. Все это Салуна связывала с долгим эхом черной жемчужины. Вероятно, чары были чрезвычайно могущественными, раз им удалось преодолеть эмоциональную закрытость, которую она взращивала в себе, столь долго имея дело с психотропными веществами.

— Неуместно сеять такое среди невинных гостей, — поделилась она сомнениями с огненной ведьмой.

— Уверяю тебя, среди присутствующих в Алом дворце не будет ни одного невинного человека.

— Я невинна!

Пайтим взяла смертоносную галерину, ядовитый гриб, который, как утверждала Салуна, обладал изысканным вкусом.

— Сомнительное заявление. Невинна? Ты применяешь это слово слишком часто и не по поводу. «Наивна» подошло бы куда более. Или «лицемерна».

— Лицемерна я или нет, но мы будем целиком зависеть от универсального противоядия, — сказала Салуна, чьи попытки сотворить чары временной глухоты пока что не давали результата. — Если это заклинание так могущественно, как кажется…

— Мало какие заклинания нельзя отменить при помощи твоего чудесного средства, — ответила Пайтим мягким голосом. — Ты уверена, что его хватит, чтобы защитить нас обеих?

Салуна вытащила из сумки хрустальный сосуд. Серовато-голубой жидкости оставалось совсем немного, и огненная ведьма воззрилась на нее с сомнением.

— Этого хватит, чтобы уберечь нас, если черная жемчужина не сведет на нет силу противоядия. Мощь эликсира такова, что хватает самого малого количества. Да, этого достаточно — но не больше. Мы должны быть очень точны и не тратить понапрасну ни единой капли.

— Если понадобится, можем заткнуть уши воском.

— Если такая мера сработает, значит заклинание куда слабее, чем мы думаем, — произнесла Салуна и убрала сосуд.

Пайтим Норингал ничего не ответила; она стояла в глубокой оконной нише и угрюмо глядела на темную линию елей, отмечавшую горизонт.

Она искала взглядом своего василиска. Салуна сильно сомневалась, что он вернется.

Впрочем, жалость заставляла ее молчать, равно как и мысль о том, что лучше не злить огненную ведьму, известную своим взрывным характером. Салуна никогда не видела, чтобы ее соседка питала нежность к другим людям. То, как Пайтим поступила со своим бывшим возлюбленным, придворным лютнистом, не являлось исключением.

Однако она выказывала большую, даже, можно сказать, трепетную привязанность к выращенным ею василискам. Они были красивыми грациозными созданиями размером с выдру, с блестящей, резко очерченной чешуей разных оттенков: кораллового, киноварного, шоколадно-коричневого и оранжевого. Хвосты их походили на плети, а когти казались достаточно острыми, чтобы содрать кору с айвы. У василисков были прекрасные фасетчатые глаза, чистые и ясные, как желтые топазы. В отличие от мифологических собратьев, взгляд василисков Пайтим не нес смерти. А вот дыхание, подобное пламени в атаноре, с трех шагов превращало песок в стекло.

Их почти невозможно было приручить. Насколько знала Салуна, только огненная ведьма преуспела в этом. Ее питомцы выказывали по отношению к ней ответную искреннюю привязанность. Питались они всем, что им предлагалось: и живыми существами, и мертвыми субстанциями, — но всему явно предпочитали хорошо выдержанную древесину твердых пород деревьев. Салуна подумала, что именно поэтому взгляд Пайтим возвращался к ближайшему лесу, несмотря на то что василиски не очень-то жаловали ели и пихты.

— Возможно, он найдет путь сюда. — Салуна смахнула крошки грибов с пальцев. — Ты всегда говорила, что у них хорошо развит инстинкт поиска дома.

— Возможно, — вздохнула Пайтим. — Но это не его дом. И через несколько часов мы уйдем отсюда.

Салуна коснулась ее руки. Она надеялась, что жест получился обнадеживающим, — она давно не практиковалась в таких вещах. Ей очень нужно было присутствие огненной ведьмы во время последней стадии сбора каждого заклинания. После завтрака они работали бок о бок в маленькой, набитой стеклом и сталью лаборатории, которая помещалась в самом темном углу фермы Салуны, глубоко в дебрях леса, среди высоченных древних елей.

Там, под светящимися трубками из светочей и неона, Салуна запустила древний ионный пульверизатор, способный превратить споры и ядовитые компоненты в почти невидимую пыль. Огненная ведьма при помощи телескопических щитков вводила яды в сосуды. Пайтим нанизывала эти похожие на драгоценные камни бусины на цепь из отличной платины, которая должна была украшать Салуну, когда та прибудет на бал. Обе ведьмы приняли по минимальной дозе каждого из ядов.

Заполнив последнюю бусину, они вернулись в домик. Там Салуна перелила половину оставшегося универсального противоядия в сосуд и отдала его огненной ведьме. Затем Пайтим приготовила ланч. Салуна продолжала пререкаться вплоть до наступления ночи.

— Я не получала личного приглашения на это празднество. Наверняка они меня не ожидают.

Пайтим стояла рядом плитой, готовя два превосходных омлета с добавлением вывалянных в соусе рампсов и бекона из антилопы.

— Мой ответ двору был четким: ты явишься в качестве моей спутницы.

— Я девять лет не покидала это место.

— Давно пора было выбраться куда-нибудь. — Пайтим положила омлет на медную тарелку и поставила перед Салуной рядом с лимонной тарталеткой размером с наперсток и стаканом свежего киселя из перца. — Вот. Ешь, пока горячее.

— Мне нечего надеть.

Струйка белого дыма вырвалась из левой ноздри огненной ведьмы.

— Печальным будет тот день, когда ведьма Кобальтовых гор не сможет сотворить наряд, достойный появления при дворе такого легендарно некомпетентного правителя, как Паолина Двадцать Девятый.

— А если моя некомпетентность окажется больше его? — Салуна раздраженно потыкала вилкой в омлет. — Что тогда?

— Этот момент будет столь кратким, что только ты и сможешь его заметить. Если, конечно, твои заклинания замешательства не подведут и универсальное противоядие не сработает против черной жемчужины. В противном случае…

Голос Пайтим сменился неприятной тишиной. Две ведьмы посмотрели друг на друга, обдумывая неутешительную перспективу. Неожиданно Салуна вздрогнула и с силой зажала уши.

— Ты это слышала? — вскрикнула она.

Огненная ведьма побледнела.

— Я ничего не слышала, — ответила она, а затем добавила: — Но подозреваю, что бархатный покров исчезает. Мы больше не должны говорить о музыкальном заклинании. И даже думать о нем.

Салуна закусила губу. Она попробовала омлет и с грустью подумала о том, как мало радости в последние полтора дня ей приносит стряпня Пайтим.

И это тоже благодаря злополучному заклинанию. Не дожидаясь, пока ее снова скрутит судорогой, ведьма начала есть, но с гораздо меньшим аппетитом, чем заслуживало блюдо.

С наступлением сумерек небеса и тени смешались в пурпурном тумане. На краю леса призматическая лодка уже несколько часов выводила пронзительную литанию предупреждений, прерываемую душераздирающим плачем. С тех пор как Салуна вновь обрела способность чувствовать, стенания лодки нервировали ее до крайности, а огненную ведьму наполняли гневом. Дважды Салуне приходилось хватать Пайтим за руку, чтобы та не превратила лодку в кусок дымящегося металла и обугленных проводов.

— Тогда сама заставь ее замолчать! — велела Пайтим.

— Я не могу. Нервные волокна, дающие ей разум, также приводят ее в движение и управляют навигацией.

Глаза Пайтим опасно сузились.

— Тогда мы пойдем пешком.

— И придем только завтра, — с нетерпением возразила Салуна. — Возможно, это наилучший момент, чтобы опробовать твои восковые затычки для ушей.

Огненная ведьма выдохнула с такой силой, что кайма ближайшей занавески превратилась в горстку серого пепла. Салуна проигнорировала этот факт и вернулась в спальню.

Там повсюду валялась одежда. Запятнанные туники для работы в лаборатории; уродливые кринолины, украшенные тонкими листами теллура, засвистевшими, когда она откинула их в сторону; древние, расшитые бесполезными знаками шелковые кимоно — она ни разу их не надевала; резиновые сапоги и садовые платья; кроме того, там был балахон, который Салуна сшила себе из шкуры деоданов и от которого все еще разило тухлым мясом и грибами.

Салуна запихнула все это в шкаф и несколько мгновений размышляла, усевшись на край маленькой кровати, богато украшенной резьбой. Она жила здесь в одиночестве, много лет не заводила любовников, совсем не интересовалась модой. Правда, у нее все еще имелось портновское заклинание.

Но какой толк был от чар, если отсутствовала не только склонность, но даже малейший интерес к моде? А если у нее получится неэлегантный наряд, даже оскорбительный? Подобное представлялось крайне неуместным для такого роскошного события, как бал в честь коронации.

Салуна действительно чувствовала себя наивной. Она разделяла общее для провинции презрение к правящей династии, но никогда не бывала при дворе и даже не планировала там появляться. Поэтому ее тревоги не знали предела. Она еще раз открыла дверь шкафа, проверяя только что отвергнутые одеяния, и вновь признала их негодными.

Прошла почти четверть часа, а она все еще была одета в выцветшую рабочую тунику.

— Ты готова? — послышался резкий голос Пайтим.

— Подожди минуту.

Салуна закусила нижнюю губу. Она торопливо разделась, оставшись в одной льняной сорочке и алых чулках, цвет которых, как она думала, может быть воспринят как знак восхищения. Потом натянула просторные сатиновые брюки насыщенного розовато-лилового оттенка и воздушный шелковый блузон, белый, но изысканно украшенный крошечными глазками, которые открывались, демонстрируя пурпурные радужки всякий раз, когда на ткань падал свет.

— Салуна! — Голос огненной ведьмы прозвучал почти неистово. — Пора!

Салуна испустила безмолвный крик, собрала прекрасные волосы в не слишком тугой шиньон, украшенный парой золотых богомолов, чьи лапы зарылись до самых корней волос. Последний раз посмотрев в зеркало, Салуна обнаружила, что выглядит даже хуже, чем предполагала. Тонкое светящееся ожерелье из сосудов с ядом казалось явно неуместным, его фальшивый блеск напоминал визянский адамант. Не украшали ее и потертые кожаные шлепанцы с длинными закругленными носами с оранжевыми кисточками.

Но времени менять обувь не оставалось. Когда в коридоре раздался звук шагов Пайтим, Салуна схватила шелковое кимоно и выскочила из комнаты.

— Я готова, — выпалила она, заворачиваясь в нежные складки.

Огненная ведьма едва ли взглянула на нее, просто схватила за локоть и повела через входную дверь к загону.

— Твоя лодка знает дорогу?

Ответный резкий звук, похожий на нечто среднее между ревом турбины и криком роженицы, провозгласил, что призматическая лодка понимает, куда они направляются.

Салуна кивнула и расширившимися глазами воззрилась на свою спутницу. Огненная ведьма одарила ее сдержанной улыбкой.

— Столько лет не надевала. Удивительно, что оно все еще впору.

От белых плеч до тонких лодыжек Пайтим была завернута в тогу из гибкой кожи ифта цвета берилла, морской пены и лунного камня. Там, где свет касался ложбинки между грудей, танцевали дрожащие и сверкающие опаловые искорки. Тяжелые золотые браслеты, вырезанные в форме гадюк и филилсов, оттягивали руки. Гребень из меди, отлитый в виде головы василиска, венчал сияющие волосы, скалывая их так, что лишь несколько золотых прядей дерзко падали на щеки.

— Наряд тебе идет, — выдохнула Салуна.

— Да.

Огненная ведьма безрадостно улыбнулась, обнажив коронку, вырезанную из пальца бывшего любовника, затем подняла руку. Жезл, который принес смерть даже Гесте Гестилль, сиял, словно слиток, только что вынутый из пламени, да так ярко, что Салуна моргнула и отвела взгляд.

Однако куда неприятнее были звуки, испускаемые жезлом. Тонкий, чистый, но пронзительный каскад нот, одновременно похожий на колокольный звон, только сильнее — словно играли на барабане, кожей для которого служила сама земля. Ноты сотрясали ближайшие скалы и пики, бились внутри головы Салуны так, что она стала задыхаться.

Впрочем, прежде чем она смогла вдохнуть снова, звук исчез. Это зловещее молчание показалось Салуне еще неприятнее прежней музыки.

У нее не было времени выразить свое недовольство. Мягкой командой Пайтим поторопила ее. Когда они приблизились к загону, воздух стал крайне беспокойным. Тяжелые ветви елей дрожали. Сухая хвоя и папоротники кружились в миниатюрных вихрях. Ограда изогнулась, затем взорвалась фонтаном щепок. Стайка зловещих певунов вспорхнула с верхних веток самой высокой ели и с воплями исчезла в темнеющем небе.

— Ты что, не можешь ее контролировать? — закричала Пайтим.

Салуна заслонила глаза от залпа фиолетовой плазмы.

— Думаю, она не хочет лететь.

При ее словах воздух стал сгущаться, пока не показались очертания лодки, то и дело перечеркиваемые молниями.

— ПРЕДАТЕЛЬСТВО ПОРОЧНОСТЬ РАЗЛОЖЕНИЕ ОТЧАЯНИЕ, — прогромыхала лодка. — БЕЗЗАКОНИЕ КАТАСТРОФА РОК РОК РОК.

— Я поговорю с ней. — Салуна проскользнула мимо огненной ведьмы, заставив лодку открыться. Прозрачные лепестки появились из воздуха, и женщина скользнула внутрь. — Ты должна без задержки отнести нас в Алый дворец. — Салуна прижала ладонь к навигационной мембране. — Мы… я — гостья его величества Паолины Двадцать Девятого.

— ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОГО, — прогрохотала лодка, но, как с удовольствием отметила Салуна, ярость поутихла, и голос превратился в скрежет: — Хаотичная гетерархия. Их линия проклята!

— Я должна идти. — Салуна взглянула сквозь подвижную пелену плазмы туда, где стояла огненная ведьма со сжатыми губами и взглядом, устремленным на запад, на кровавое небо. — Пайтим Норингал обладает чудовищным заклинанием. Я боюсь перечить ей.

— Что за заклинание?

Салуна пригнулась, пока ее губы не коснулись теплой плазменной мембраны лодки, и выдохнула ответ:

— Пайтим Норингал утверждает, что это черная жемчужина. Семнадцатая вариация безжизненного ноктюрна Блейза, ради обладания которым Геста Рестилль совершила многочисленные злодеяния. Впрочем, тщетно, — добавила она и бросила взгляд на огненную ведьму.

— Гармоническое заклинание, несомненно, большой силы, — отметила лодка после краткого раздумья. — Лучше я убью тебя сейчас, безболезненно.

— Нет! — Салуна рывком оторвала руку от навигационной мембраны. — Вероятно, от него можно защититься. Если нет, я попробую сбежать, и ты отнесешь меня обратно домой.

Ее тон выдавал чувства, но силовое поле лодки успокоилось и из ярко-пурпурного стало красновато-коричневым.

— Так она знает дорогу? — вопросила Пайтим Норингал, когда лепестки открылись вновь, чтобы впустить ее внутрь.

— Да, разумеется, — ответила Салуна. — Пожалуйста, присядь сюда, в кресло. Я должна направлять лодку первую часть пути, но потом присоединюсь к тебе.

Не говоря больше ни слова, они заняли места в кабине. Салуна закрыла глаза и вновь положила руку на эластичную мембрану.

— Отнеси нас в Алый дворец, — велела она низким голосом.

Призматическая лодка задрожала, но после недолгого колебания легко оторвалась от земли и поднялась в воздух, направившись в сторону севера. Молнии заструились из сгущавшихся облаков, когда судно помчалось над горами. Его полет сопровождался яркими вспышками голубоватого пламени и пульсацией свечения, похожего на огни святого Эльма.

Те немногие люди, что видели лодку с земли, спешили в укрытие, боясь очередного яростного приступа непогоды, каковые время от времени сотрясали горы. Но даже когда люди зарывались в сено и спускались в подземные убежища, кожа их все равно покрывалась мурашками от едва различимой музыки, прокрадывающейся в сознание, от звука одновременно болезненного и прекрасного. Слышавшие ее не могли заснуть ни той ночью, ни следующими. Спящие же вскрикивали от этой музыки во сне, моля, чтобы пришедшие видения оставили их в покое. Даже мимолетное действие заклинания было очень мощным.

Алый дворец появился на горизонте, подобно сияющему скоплению упавших звезд, алых, золотых и пурпурных, собравшихся на узком мысе среди острозубых Метариновых гор. Как только призматическая лодка начала снижаться, Салуна разглядела очертания похожих на моллюсков башен и колоколен, внешних ворот с зубчатыми укреплениями из мягкой осыпающейся киновари и просторных садов-лабиринтов, где бродили огромные маскелоны с бивнями, питавшиеся, как поговаривали, бастардами Паолин.

— Это оно? — вслух поинтересовалась она.

— Да, — ответила Пайтим Норингал. До настоящего момента она сидела молча, всеми силами творя и поддерживая маскирующее заклинание, которое должно было прятать жезл, пока они не окажутся на балу. — Когда-то здесь высился громадный пик из ломкого красного камня. Амбициозный предшественник нынешнего короля давным-давно начал возводить дворец. Двенадцать сотен рабов потратили пятнадцать лет на вырубку леса и уборку камней с вершины. Еще полстолетия прошло, прежде чем была высечена из пурпурного камня эта постройка. Пришлось использовать громадных туннельных жуков, чтобы создать внутренние башни и залы.

— Должно быть, множество рабов погибло во время строительства.

— Да, хотя их костей нет ни здесь, ни где-либо еще. Эти жуки чудовищно прожорливы, хотя мне говорили, что один издох от обжорства и его панцирь валяется в каком-то забытом коридоре в сотнях элей под нами.

— Ты многое знаешь об этой крепости, — заметила Салуна.

— Хайланд любил изучать здешние места. Лучше бы он развлекался чем-нибудь другим.

Тон огненной ведьмы свидетельствовал о том, что она забыла, кто пригласил ее любовника в суровые объятия Красной Бездны.

Салуна была слишком подавлена, чтобы прояснить этот момент.

— Я могла бы остаться в лодке и подождать, пока ты вернешься, когда веселье закончится, — сказала она, после того как призматическая лодка нависла над поросшей травой ложбинкой рядом со скоплением людей и транспорта. — Это позволило бы нам безопасно вернуться на ферму.

— Наше безопасное возвращение не гарантировано и совершенно не обязательно желаемо, — отмахнулась огненная ведьма. — Куда более благородная мысль — свергнуть с трона тирана! Чего стоят наши жалкие жизни по сравнению со столь высокой целью?

Лодка с толчком приземлилась.

— Чего стоят? — повернулась к Пайтим разгневанная Салуна. — Я не разделяю твоих самоубийственных идей, и мое присутствие явно не обязательно для их воплощения. Зачем ты вовлекла меня в эту опрометчивую авантюру?

Пайтим откинулась на спинку кресла. Она прижимала к груди черную жемчужину, которая теперь выглядела как букетик цветов.

— А почему бы нет? — ответила она. — Тебе самой это нравится и хочется узнать больше. Пошли, кресло ужасно неудобное, у меня нога затекла.

Лепестки лодки раскрылись, и огненная ведьма вывалилась наружу, прихрамывая. Салуна вышла следом. Лодка дрожала, и она похлопала судно, успокаивая:

— Ну не надо, не бойся, я вернусь. Жди здесь. Я ненадолго.

Лодка в последний раз печально вздрогнула. Ее фиолетовые плазменные поля потускнели и приняли металлический оттенок. Затем судно зарылось в траву, и теперь его можно было заметить только по тусклому поблескиванию, как на панцире улитки.

— Оставь свою летающую лодку, — велела огненная ведьма. — Если выживем, сможем выбрать что угодно из всего этого транспорта.

Она указала на ожидавшие кабриолеты и крылатые караваны, на привязанных лошадей и спящих горгозавров, выстроившихся вдоль длинной извилистой дороги. Салуна бросила последний скорбный взгляд на свою лодку и пошла за Пайтим.

На сердце у нее было тяжело. Она больше не могла притворяться, что ее накопленное годами самообладание вовсе не испарилось без следа, причем вполне вероятно, что безвозвратно, после недавней встречи с жезлом, который содержал черную жемчужину. Впервые в жизни она поймала себя на том, что думает о прежних, более добрых временах и событиях, которые, хоть ведьма этого и не понимала, были по-настоящему счастливыми. Зеленая трава, усыпанная сотнями крошечных молочно-белых зонтиков, первые богатые спорами плоды после теплого летнего дождя; песня дроздов и розовогрудых дубоносов; пурпурное облако, летящее прочь от заходящего солнца и расплывающееся фиолетовыми завивающимися нитями, предвестник последних дней Земли. Салуна видела все это — и еще в тысячу раз больше; но она никогда не делила ни один момент радости с другим человеком.

«К сожалению», — прошептал голос в голове. Это и означает прожить жизнь в одиночестве.

— Быстрей, Салуна Морн, мы опаздываем. — Огненная ведьма сцапала ее за руку. — Сюда…

Пайтим схватила пакетик и поспешила к огромной пещере, которая плавно перетекала в зал громаднее любого, что Салуне приходилось когда-либо видеть. Янычары в ливреях вытянулись вдоль стен крепости, у входа маячили несколько гостей: бородатая девица, тучный мужчина с усами, похожими на складки лишайника, гиганты из Трилла со стеклянной кожей, чьи лица были окутаны белым туманом, скрывавшим черты, но не уменьшавшим их красоту.

Салуна с недовольством осмотрела собственный наряд: безнадежно измятые брюки, промокшие от росы нелепые шлепанцы с загнутыми носами, бесформенное кимоно на плечах. Только ядовитое ожерелье казалось более-менее подходящим предметом для Алого дворца. Она с обидой взглянула на огненную ведьму, и та пожала плечами.

— Ты со мной, — сказала Пайтим и направилась к вратам.

Салуна сжала кулак, сминая пакет, данный ей Пайтим. Его содержимое не пострадало, как она убедилась, когда открыла его и обнаружила внутри две желтоватые пробки — затычки из пчелиного воска, которые должны были защитить их от черной жемчужины. В ярости Салуна захотела бросить их в грязь, но побоялась еще больше заляпать тапочки.

— Ваше приглашение?

Чародейка подняла глаза и увидела, что огненная ведьма стоит перед молодым мужчиной в костюме арлекина.

Пайтим поняла руку.

— Мое приглашение?

Одна из змей-браслетов приподнялась, готовая к броску, а затем открыла пасть и выплюнула блестящую рубиновую бусину, которая зависла в воздухе. Из нее раздался призрачный пронзительный голос:

— Пайтим Норингал, Огненная и Непокорная! Твоя ссылка закончилась вслед за неожиданной и несчастной смертью ее величества Паолины Двадцать Восьмой. Его величество Паолина Двадцать Девятый требует твоего присутствия на балу, следующем за коронацией.

Огненная ведьма опустила руку. Змея спряталась, призрак исчез во вспышке золотого пламени.

Арлекин склонил голову.

— Пайтим Норингал. Простите меня.

— Моя гостья, Салуна Морн, прославленная ведьма Кобальтовых гор, — промолвила Пайтим и взмахнула фальшивым букетиком. — А теперь впусти нас.

Они двинулись по узкому коридору, высеченному в мягком красном камне. Вокруг слышалась странная музыка, витали ароматы горелого иссопа, сладкой клистры, кожуры мандаринов. Неподалеку, в атриуме, Салуна заметила празднующих в роскошных одеждах, с гирляндами из цветов сальи и гранатов. Когда они отошли от входа, огненная ведьма остановилась и схватила Салуну за руку.

— Думаю, твой наряд совершенно не подходит для столь роскошного праздника. Боюсь, твое присутствие привлечет ненужное внимание к нам обеим и помешает нашему заклинанию.

Салуна кивнула и поспешно повернулась к выходу.

— Совершенно с тобой согласна, я лучше подожду снаружи.

— В этом нет необходимости. Простой покров обеспечит тебе модный наряд. Закрой глаза, иначе сияние тебя ослепит.

Салуна помедлила, разочарованная, но согласилась. Даже с закрытыми глазами она почувствовала слабое дыхание огненного заклинания и услышала, как ее одежда тихо зашуршала, изменяясь.

— Ну вот, — довольно промолвила Пайтим.

Салуна открыла глаза и обнаружила, что неуместный наряд сменился складками белоснежного шелка, а волосы туго стягивает сеточка из тафты в форме изящных кораблей. Вместо нелепых тапок на ногах красовались туфельки с серебряными носами, отделанные живыми сияющими муравьями, — необычные и очень модные. Ядовитое ожерелье теперь как нельзя лучше подходило к наряду. Ее рука инстинктивно поднялась к поясу и тут же нащупала мешок с травами, превращенный в сумочку из шкуры ифта; Салуна провела пальцами по знакомым очертаниям хрустального сосуда с универсальным противоядием.

— А теперь пойдем, — сказала Пайтим. — Возможно, сам король захочет пригласить тебя на гавот.

Салуна побледнела при такой мысли, но ее спутница уже вплыла в атриум. Последовав за ней, Салуна окунулась в новые ароматы и феромоны, а также в вездесущий запах пота, услышала смех и веселую музыку. Над головами в фиолетово-зеленых сумерках сияли великолепные лампы.

Танцоры выстроились в сложных фигурах; другие присутствующие парами отдыхали в альковах, где потягивали ликер из икры и алый лагер.

— Ты видишь короля? — спросила Салуна.

Пайтим едва заметно указала на позолоченное возвышение.

— Он развлекается вон там. На нем церемониальные штаны, которые служат отличительным признаком его положения. Как Земля скатилась к старости, болезням и упадку, так и Паолины измельчали. Он последний из развратной династии, никто не будет оплакивать его смерть.

Салуна воззрилась на бочкообразную фигуру, державшую большую бутыль пенящейся жидкости. Грязные желтые перья свисали с рыхлого торса. Остатки кружевных складок застряли среди перекрученных веток Алого Венца с тускло поблескивающими драгоценными камнями, а церемониальные штаны были заляпаны.

При этом король пританцовывал и пронзительно смеялся. Он стоял между такими же выпивохами-гостями, которые перебрасывали его назад и вперед, словно он был мячом для игры.

— Пренеприятное зрелище, — заметила Салуна. — Но точно ли все собравшиеся не обладают добродетелями и заслуживают уничтожения?

— Думаешь, нет? Смотри! Лалула Линдини, в равной степени порочная и хорошенькая, вырезала всю свою семью, когда та спала, а затем скормила тела гру. Вон там — молочно-белое лицо Ванфредо дела Руиза, он делил постель с глосом. А вот — сросшиеся близнецы Дил и Дорла Клаксен-Хау, любящие использовать в своих сексуальных развлечениях плачущих детей и плазменную пилу. Здесь нет ни одного человека, которого бы Зандоггит Справедливая не приговорила бы к бесконечным пыткам, окажись она сейчас среди нас.

— Тогда как мы избегнем наказания? — спросила Салуна. — Ты должна поведать свой план нашего спасения.

— К счастью, никто не знает, что мы исполним роль Зандоггит. — Огненная ведьма провела пальцами по фальшивому украшению на шее Салуны и посмотрела на поддельный букетик в собственной руке. Затем она одарила спутницу лукавым взглядом и указала в другой конец переполненного зала. — Уверена, ты сможешь освежиться вон на той банкетке. Подкрепись пеной медуз, а затем посей грибные чары среди самодовольной толпы. Я тем временем осмотрю тут все и проверю выходы. А потом запоет черная жемчужина, и мы с тобой очень быстро уйдем.

Прежде чем Салуна успела возразить, Пайтим растворилась в толпе и исчезла из виду. Чародейка несколько минут тщетно искала ее взглядом, а затем решила посвятить себя прославленным угощениям Паолин.

Однако те ее разочаровали. Подгоревшая морская свинья, вымоченная в настойке из айвы и можжевельника, оказалась пресной и безвкусной, а бланманже из саранчи не шло ни в какое сравнение с желе Пайтим Норингал.

Только пена медуз оправдала ожидания — розоватая жидкость восхитительной чистоты, с вяжущим вкусом.

Три бокала успокоили ее, и Салуна моментально забыла причину своего присутствия на празднике; она принялась безразлично бродить среди толпы, наслаждаясь отражением собственного шелкового одеяния в высоких полированных стенах и восхищенными взглядами опьяневших кавалеров и дам.

Когда один из мужчин сделал ей крайне непристойное предложение, Салуна опечалилась, расстегнула ожерелье и, пробормотав активирующее заклинание, раздавила первую ядовитую бусину у самых ноздрей гостя.

— Роскошный аромат, — плотоядно прожурчал аристократ. Внезапно он издал вопль и рухнул на спину, засучил руками и ногами, а потом внезапно погрузился в глубокий сон.

Салуна начала прокладывать себе путь сквозь заполненный двор. Через каждые несколько шагов она снимала очередную бусину, произнося соответствующее заклинание, и давила пальцами похожий на драгоценный камень сосуд. Она не останавливалась, чтобы оглянуться, пока не сделала круг по комнате, задействовав при этом все грибные заклинания. Только тогда она посмотрела назад с довольной улыбкой, замечая испуганные движения в толпе гостей.

То тут, то там веселившиеся люди подпрыгивали, метались и крутились, как в пляске святого Витта, и так же быстро падали на пол без чувств. Другие замирали на месте, словно разодетые статуи. Третьи начинали хохотать с нездоровой веселостью, а затем с сумасшедшими глазами сдирали с себя одежду и носились по атриуму, кукарекая, словно петухи, и курлыкая, как голуби.

— Клянусь бедрами Сладкой Бенты, их постигло безумие короля! — воскликнул один из придворных.

Салуна привстала на носочки и увидела высокую фигуру, стремительно двигавшуюся к королевскому помосту. Огненная ведьма ворвалась на него, не обращая внимания на танцоров, музыкантов и янычар, и встала перед королем, который пронзительно захохотал, увидев ее.

— А вот кого мы сейчас пощекочем! — воскликнул он и попытался схватить ведьму за талию. — Долго я ждал твоего возвращения в нашу веселую компанию! Давай, потанцуй со мной, конфетка!

— Кимбол Паолина!

Голос огненной ведьмы разнесся по атриуму. Вздохи раздались при звуке имени короля, кто-то неосторожно засмеялся. Но король продолжал пританцовывать, и булькающий смех срывался с его дряблых губ. Огненная ведьма подняла руку.

— Смотри же на разрушение своей глупой династии! — вскричала она. — Пусть кости и жилы станут фисгармонией, на которой будет сыгран твой последний гавот.

Чудовищный свет зажегся в глазах Пайтим Норингал. Ее браслеты превратились в полоски шипящего золота. Василиск в волосах оскалил клыки. Она подняла руку, высвободив жезл из сияющего адаманта, усеянного тайными числами и неизвестными символами. Яростный свет пробежал по всей его длине, и жезл расщепился на две части, каждая из которых вспыхнула музыкальными ключами, нотными знаками и верхними медиантами, разветвлявшимися линиями и завитками; каждый призрак был из каких-то древних нот, языков или гимнов.

Салуна моргнула, слишком ошеломленная, чтобы убежать или хотя бы шевельнуться, даже когда огненная ведьма с пронзительным криком воздела над головой половинки жезла и ударила их друг о друга. Воцарилась тишина, нарушаемая только рваным дыханием короля.

«Это обман», — подумала Салуна, и по толпе пронеслась та же мысль, на лицах появилось облегчение.

Чародейка быстро повернулась, чтобы уйти, раздумывая, как добраться до лодки, когда откуда-то сверху долетела одна-единственная нота пронзительной сладости.

Салуна замерла в восхищении. Такую ноту мог извлечь Эстрагал из своей желтой дудочки, когда впервые сыграл утром на Земле и поднял рассвет из глубин дремлющего моря. Она заплакала, вспомнив тот день в детстве, когда заснула на поле, заросшем желтой булавницей и волшебными плаунами, — а проснулась уже под небом, усыпанным ослепительными звездами.

Никогда еще она не слышала такой музыки! Протяжная нота наполнила ее доброжелательностью, на губах она ощутила вкус меда; по лицам людей вокруг Салуна видела, что все ощущали то же самое: смесь радости и сожаления, страсти и насыщения, восторженное и одновременно печальное желание.

Положение спасла Пайтим Норингал. С удивительным проворством она спрыгнула с помоста, помедлив лишь для того, чтобы отпить чего-то из маленького сосуда, и опрометью бросилась к двери.

Салуна нахмурилась. Ее восторг померк от воспоминания о чем-то менее приятном, и какой-то другой вкус появился на языке…

Универсальное противоядие.

Слабыми руками она нащупала сквозь серебряные складки сумку с травами. Пальцы, разрывая ткань, добрались до хрустального сосуда и вытащили его наружу. Салуна открыла виал и выпила содержимое.

Всего одна капля коснулась ее языка. Не веря, она встряхнула сосуд снова, затем пригляделась.

Виал был пуст.

Вероломная огненная ведьма!

Слишком поздно выявилось предательство Пайтим: она настояла, чтобы Салуна довезла ее на своей лодке, и украла ее часть противоядия, чтобы удвоить собственную защиту. В этот самый момент она может взять снаружи любое транспортное средство, пока ее наивная соседка погибает от предательства. Салуна отчаянно присосалась к горлышку хрустального сосуда, пытаясь добыть еще хоть каплю противоядия, пока не подействовала черная жемчужина.

Но как раз в этот момент печальную ноту сменила новая мелодия. Прекрасные трубы, барабаны и флейты присоединились к болеро, которое пронеслось, ускорилось, а затем смолкло, оставив лишь бешеный, даже жестокий ритм. Салуна качнулась в сторону, как и люди вокруг нее; некоторые из них нетерпеливо взмахивали руками, натыкались друг на друга, словно дети, игравшие в «Найди свою даму».

— Вариана! О прекрасная Вариана, что это за предательство?

— Никогда я не должна была уходить от тебя, Капилосо, ты забрал мое сердце.

— Эссик Лонгстар, о мое бедное прекрасное дитя!..

Воздух наполнился горькими плачами: все принимали живых за давно упокоившихся любимых. Музыка смолкла лишь затем, чтобы вернуться с новой силой и большей громкостью. Матери стенали об убитых детях; преданные любовники царапали собственные щеки и грудь. Янычары срывали ливреи и хватали сослуживцев, принимая их за неверных возлюбленных. Салуна помедлила с и без того затянувшимся уходом.

Она знала эту дикую колыбельную: разве не она звучала у ее собственной детской кроватки? Чародейка замерла, а потом ноги сами начали выплясывать сложные па на вымощенном плиткой полу.

Но какие-то частички универсального противоядия в ней все-таки действовали. Она сбросила с ног громоздкие туфли с серебряными носками и стала пробиваться к стене. Там она перевела дыхание и оглядела атриум, выискивая Пайтим Норингал.

Огненная ведьма исчезла. На королевском помосте обезумевшие гости, протягивая руки, облепили раззявившего рот короля, словно для того чтобы поймать каскады нот с его языка. Трели и негромкие звуки ударных, пение струн цитр и лютни, сладкие мандолины и виолончели — все смешалось в оглушающем реве, словно яростная рапсодия игралась на телах самих обезумевших гостей, как на инструментах оркестра.

Раскрытый рот короля разорвался. Полоски мягкой плоти сползли с лица, сложившись в алую лиру. Ребра с хрустом вылезли из груди, словно зубцы, и принялись исполнять гипнотизирующее глиссандо. Со звуком литавр череп вырвался из окровавленной плоти и треснул, а Алый Венец покатился по полу.

То же самое происходило с каждым гостем в комнате: он превращался в инструмент, на котором исполнялся Ноктюрн Блейза. С каждым, кроме Салуны Морн. Кроваво-красные пикколо завизжали, к ним присоединились лиры со струнами из сухожилий и волос, забренчали кастаньеты из черепов, и на немых спинетах из ребер заиграли лишенные плоти пальцы. Лишь один-единственный человек слышал эту чудовищную симфонию, спасенный той малейшей дозой универсального противоядия, которое смог добыть. Впрочем, Салуна с радостью пропустила бы это представление.

Адская симфония начала звучать все громче. С каждой нотой рушился фрагмент крепости, вокруг неподвижной ведьмы сыпались осколки красного камня и цветной плитки.

Крайне взволнованная, Салуна не могла двигаться и лишь наблюдала за тем, как крепость превращается в ливень из обломков цвета киновари и граната, мокрых от крови. Так закончилась злобная династия Паолин, начавшаяся с гавота.

Черная жемчужина угасла. Чудовищный оркестр смолк. Салуна Морн шевельнулась. В ушах грохотало. Она с тревогой заметила, что позади рушится стена. Появились фиолетовые завихрения.

— ГИБЕЛЬ КАТАСТРОФА РОК РОК РОК.

Салуна узнала свою призматическую лодку, зависшую в наполненном пылью удушливом воздухе. Ее лепестки раскрылись, и ведьма скользнула внутрь.

— Спасибо тебе!

Плазменное поле лодки окружило ее. Салуна положила руку на мембрану и ввела нужные координаты.

Но лодка уже отчалила сама. Ведьма молча смотрела вниз, на развалины Алого дворца.

Кабриолеты и лошади лежали погребенные под дымящимися обломками. От крепости не осталось ничего, кроме светящейся груды красного камня, окутанной темным пламенем. Несмотря на предательство огненной ведьмы, Салуна вздохнула, мучаясь от угрызений совести.

— А я тебе говорила! — назойливо прожужжала призматическая лодка и понесла ведьму домой.

Судно вернулось, когда рассвет окрасил небо над горами и последний крикун устроился на ночлег, шепча и насвистывая, среди самых высоких ветвей.

— Теперь можешь поспать, — сказала Салуна, коснувшись мембраны лодки. Та мягко зажужжала, затем погрузилась в состояние покоя.

Чародейка выбралась наружу. Поросшая мхом земля под босыми ногами казалась восхитительно прохладной. Салуна подняла подол серебристого платья и поспешила к домику, но вдруг поморщилась.

Рядом с дверью земля обуглилась. Мох и лишайник выгорели до почвы, равно как и круг елей. Салуна в замешательстве огляделась, пока не заметила маленькую змеящуюся фигурку, спрятавшуюся за почерневшим камнем.

Василиск.

Ведьма закусила губу, затем вытянула руку и призывно посвистела. Василиск слабо зашипел, поднял в недоверии хвост, повернулся и скользнул в лес, оставляя за собой тропу из опаленных папоротников.

Днем Салуна попробовала приманить его тем, что зверь, по ее мнению, мог есть: хорошими досками, кусками твердой древесины и обломками кресла. Василиск только неодобрительно таращился на нее из-под деревьев и иногда назло сжигал ее сети для сбора спор.

Одним прохладным утром Салуна, подивившись, что животное до сих пор не оголодало, начала было собирать разномастную порцию еды для самой себя, как вдруг раздался голос призматической лодки:

— Э-Э-ЭЙ! ОСТОРОЖНО! ОПАСНОСТЬ!

Ведьма выглянула в окно. Высокая черная фигура шагала по поросшему мхом полю, неся на руках василиска.

Салуна встретила ее у двери.

— Любимое дитя сестры матери, — промолвила она, смотря с дрожью, как Пайтим опустила василиска, тут же метнувшегося в дом, — не ожидала твоего появления.

Пайтим проигнорировала ее. Она выпрямилась и с неодобрением уставилась на обычное скопление немытых тарелок и сухих грибов, наваленных по всей кухне. Ее одежда была в полном беспорядке, черная ткань покрылась пеплом и пятнами цвета ржавчины. На руках и лице виднелось несколько свежих шрамов. Через мгновение она повернулась к Салуне.

— У тебя здоровый вид, — холодно заметила она. Вторая коронка теперь появилась рядом с той, что была вырезана из пальца лютниста. — Твое противоядие еще сильнее, чем я предполагала.

Салуна не сказала ни слова. Василиск учуял корзину сушеных древесных ушей и выпустил облачко дыма. Когда чародейка попыталась отпугнуть его, тварь оскалилась. Желтые язычки пламени появились из пасти, и Салуна отпрянула.

Пайтим бросила на нее властный взгляд и прошагала через кухню к очагу.

— Отлично! — Щелчком пальцев она вызвала огонь в плите, а затем схватила котелок. — Ну, кто тут хочет есть?

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Когда мне было четырнадцать, наша семья владела домиком у озера в штате Мэн. Стояло лето 1971 года, меня ждали старшие классы. Большинство дней и ночей я проводила купаясь или играя в «Монополию» на веранде с младшими братьями и сестрами и свободными соседскими детьми.

Элизабет Хэнд

Однако спустя годы и десятилетия я вспоминаю ту дождливую субботу, когда провела дома большую часть дня одна (что само по себе было чудом). Утром я пообещала отцу, что составлю ему компанию в походе в местную лавку за провизией к завтраку — яйцами, беконом и коробкой свежеиспеченных пончиков. Эти пончики были чудесными — с патокой, жаренные в масле.

А потом, оставшись одна в домике, я принялась рыскать вокруг в поисках чего-нибудь почитать.

Еще в Паунд-ридж моя мать купила коробку с книгами на библиотечной распродаже. Я уже прочитала большую их часть и вот теперь на самом дне коробки нашла книгу без обложки. Усевшись в старое складное кресло у окна — а на улице в это время лил дождь — с книгой в руке и коробкой пончиков на коленях, я начала читать.

Никогда в жизни я больше так увлеченно не читала. Несколькими годами позже меня захватил «Властелин колец», но и это чтение растянулось на недели. А в тот, первый раз оно больше походило на наркотик (впрочем, не скажу, чтобы я их когда-либо пробовала): дезориентировало, покорило, обеспокоило меня и даже вызвало легкую тошноту, которая усиливалась пончиками. Я не могла остановиться и поедала их с чувством той же неизбежности, с какой переворачивала страницы. Уже годы спустя я проассоциировала это накрывающее с головой, чувственное, слегка мутящее ощущение от чтения той книги со вкусом пончиков, струящимся зеленым отражением дождя в озере и шумом ветра в ветвях деревьев. Чудесное воспоминание.

Единственное, что я напрочь забыла, — название и имя автора. Все эти годы я могла вернуть вкус той книги, но не пыталась найти ее в магазинах, ведь обложка была оторвана. Где-то на пути своего писательского становления я прочла о Джеке Вэнсе и о его классическом романе под названием «Умирающая Земля». Однажды — это произошло году в 1985-м — я оказалась в «Wayward Books», магазине старых книг недалеко от моего дома на Капитолийском холме. Наверху располагалась маленькая полочка с фантастикой, и, просматривая обложки, я нашла «Умирающую Землю». Я вытащила ее, начала читать и почувствовала вкус патоки и поджаренного сахара.

Это была та самая книга.

Я взяла ее домой и прочитала от корки до корки. Теперь уже без пончиков. До сего момента я не понимала, как «Умирающая Земля» повлияла на мое собственное творчество, но теперь знаю. Мои первые три романа местами похожи на это произведение — и ни один из них не был бы создан без него. И теперь я пишу этот рассказ, сидя в домике, по крыше которого хлещет дождь, на озере в штате Мэн, а передо мной лежит «Умирающая Земля». Так что, вполне вероятно, без нее я и не состоялась бы вовсе.

 

КОЛЛЕГИУМ МАГИИ

Байрон Тетрик

Подросток отправляется на поиски своего имеющего дурную репутацию отца, которого никогда не знал, и обретает куда больше, чем ожидал…

Дринго взобрался к вершинам последних обшарпанных холмов Границы Момбака как раз в миг, когда вечер, полыхнув багровой вспышкой, разом сменился ночью. Внизу, дразняще близко, тусклые огни небольшой деревушки отбрасывали коричневые тени сквозь спутанные ветви. Настолько рядом — и все же так далеко. Вопли и стоны ночных существ, казалось, приближаются к нему с пугающей быстротой. Внезапный оглушительный рев и последовавший за ним пронзительный вой лишили его последних остатков мужества. «Они охотятся за мной», — подумал Дринго, ускоряя шаг; он понимал, как мало у него шансов добраться до безопасного места. Дринго обнажил свой маленький кинжал. Раздававшийся сбоку, между ним и деревушкой, скорбный плач козодоя сулил беду.

— Полагаю, нам лучше прибавить ходу, как ты думаешь? — голос прозвучал совсем рядом, и от неожиданности и без того отчаянно стучавшее сердце Дринго подпрыгнуло.

Юноша, разодетый изысканно, словно для встречи с высокопоставленными персонами, присоединился к трусящему Дринго без дальнейших предисловий. Пышные переливчатые одеяния развевались за незнакомцем, как вымпелы, рвущиеся на ветру в бурю. Затейливая остроконечная шляпа подпрыгивала на макушке, хотя хозяин и вцепился одной рукой в ее кисточки из серебряного шнура.

— Я уже сотворил заклятие близкого игнорирования, — отрывисто выдохнул он, — но, похоже, оно теряет силу.

В сумраке быстро сгущающейся ночи Дринго мог лишь разглядеть, что человек, спешащий рядом с ним, был примерно его лет и одного с ним роста. Он разом отбросил все свое недоверие к магам: лучше неизвестный союзник, чем хорошо известная смерть в пасти виспа или деодана.

— Ты знаешь еще какую-нибудь магию, которая помогла бы нам? — так же задыхаясь, спросил Дринго.

— Ничего, что я мог бы сотворить в нашем теперешнем затруднительном положении, разве что предложить, чтобы один из нас отстал, — скорее всего, он устроит наших преследователей в качестве обеда, дав другому возможность добраться до безопасного местечка. — Маг рассмеялся и припустил вперед, его переливчатое одеяние на расстоянии сделалось и вовсе призрачным.

Огни хоть и приблизились, но все же были еще вдалеке, когда юный маг вдруг остановился и согнулся пополам, упершись ладонями в коленки.

— Теперь мы в безопасности, в черте действия охранительного заклинания, окружающего город, — задыхаясь, выдавил он.

Дринго замедлил шаг, но не остановился.

— Как ты можешь знать наверняка?

— Я вижу, — пропыхтел незнакомец. — Оно мерцает, подобно калихрому, за гранью видимого спектра. Сомневаюсь, что ты разглядишь его.

Не удовлетворенный столь непонятной — и невидимой для него — защитой, Дринго зашагал дальше и вскоре миновал незнакомца. «Отдувается, будто вот-вот помрет; может, это у него в глазах вспышки, которые видят перед тем, как упасть в обморок? — подумал Дринго. — Лучше бросить его, чтобы утолить голод ночных существ».

— Подожди! Постой! Одну минутку, и мы снова сможем идти, — взмолился юноша. Он опять рассмеялся, выпрямился и снова зашагал. — Первая четверть пинты за мой счет. Поумерь прыть и составь мне компанию.

— Не слишком заманчиво, чтобы рисковать жизнью, — отозвался Дринго.

— Верно, но я обещаю, что внутри магического барьера, охраняющего город, мы в безопасности. — Он произнес несколько непонятных слов и взмахнул рукой. — Может, теперь ты сумеешь увидеть слабую ауру того, что защищает нас?

Дринго огляделся. Казалось, в воздухе разлито неясное фосфоресцирующее мерцание, быстро тающее у него на глазах.

— Ну вот, оно исчезло.

— Нет-нет. Мне просто не хватает силы показывать его тебе дольше. Но ты же видел, да? Так что давай помедленнее, будем нагуливать аппетит более неспешным шагом.

Дринго с опаской остановился и подождал его.

— Сегодня я прошел немало, ободряемый лишь шарканьем собственных ног, терзаемый карканьем и визгом. — Юноша протянул руку. — Гастерло. Мы удрали от смерти и, конечно, должны стать друзьями.

Дринго ответил на рукопожатие.

— Дринго, одинокий путешественник. Чудно, ты такой молодой — и так сведущ в магии. Иначе мы вряд ли добрались бы сюда.

Гастерло скромно выставил перед собой ладонь.

— Мое предыдущее заклинание больше ни минуты не смогло бы удерживать их всех, а силы, способные хранить нас, и вовсе за пределами моих жалких способностей. В сущности, чтобы стать магистром магии, я и бросил уют и праздность и решился пуститься в опасный путь. А что сманило тебя? Ты не похож на бродягу или странника.

Дринго колебался лишь мгновение. Чем может повредить откровенность?

— Я ищу отца. У меня есть — во всяком случае, так сказала моя мать — лишь описание, как он выглядит, и больше ничего, что связывало бы меня с человеком, произведшим меня на свет.

— Благородная цель, Дринго! Обдумаем же наше будущее за обещанным мной элем. Мы уже дотащились до окраины городка, я чую запах жареного мяса, и горло мое жаждет чего-либо иного, нежели затхлая вода из фляги.

По мере их приближения в городишке обнаружилось редкостное оживление и удивительное отсутствие боязни темноты, столь обычной для людей, отважившихся обитать вблизи от Границы. Во множестве маленьких домиков, стоящих вдоль дороги, были открыты ставни, и теплый свет, льющийся из окон, освещал ее. Те, кому случилось выглянуть из окна и заметить двоих путников, идущих мимо, не скупились на приветственные возгласы и добрые пожелания. Можно было подумать, будто они сию минуту узнали, что умирающее солнце наутро вновь воспрянет, и готовились встретить сияющий новым великолепием рассвет, настолько очевидно радужным было их настроение.

Дорога привела к небольшой торговой площади. Гастерло указал на единственное двухэтажное здание. Потрепанная непогодами доска болталась на столь же хлипкой укосине. Мигающий фонарь, подвешенный к поперечной балке, отбрасывал тусклый свет на корявые буквы надписи: «Гостиница Гриппо».

— Похоже, наше место назначения. Я не вижу впереди ничего более многообещающего. — Гастерло распахнул деревянную дверь, и путники вошли в гостиницу.

Внутри всеобщее добродушие ощущалось еще сильнее. Все столы и стулья были заняты улыбающимися краснолицыми людьми. Внимание присутствующих, казалось, было полностью приковано к возвышению в конце зала, хотя многие и обернулись взглянуть на Дринго и Гастерло. Из алькова на возвышении привстал молодой человек.

— Гастерло! — вскричал он. — Мы уже почти отчаялись. Присаживайся. — Он грубо толкнул в плечо пожилого мужчину, сидящего рядом. — Освободи место для нашего друга. — Тот вскочил, подобострастно кивая. Несколько человек сдвинулись в сторону, давая Дринго возможность мельком увидеть спутников говорившего. Еще четверо юношей, двое в камзолах искусного шитья, двое в ниспадающих мантиях, таких же как у Гастерло, сидели на скамьях по обе стороны стола из узловатого даобадо. По столу была разбросана аппетитная еда, и желудок Дринго свела завистливая судорога.

Гастерло шагнул вперед и обернулся к колеблющемуся Дринго.

— Мои товарищи. Присоединяйся к нам.

Тут как раз прибежал трактирщик, отпихнув по пути несколько клиентов из местных.

— Расступитесь! Не мешайте им пройти, вы, шваль неотесанная! Дайте этим высокородным господам пробраться к своим друзьям. — Он провел их сквозь толпу к столу. — Полагаю, вы пожелаете пива или, может, чего-нибудь покрепче? Абсинтеи? Зеленого кроате? Я Гриппо, и я к вашим услугам.

— Пиво подойдет, — бросил Гастерло, не глядя на трактирщика. Он крепко обнял своего друга. — Кавор Сентгорр, ты отлично выглядишь. Готов приступить к учебе?

— Разумеется, — ответил тот. — Слишком долго наши могущественные папаши держали нас на поводке. Они засели по домам и довольно наблюдают, как умирающее солнце все больше хиреет, пока они тратят свою магию, чтобы досаждать конкурентам да строить козни простым людям.

— Точно! — согласился Гастерло. — По крайней мере, если Двадцать первой эре и суждено оказаться последней для нас, пусть она будет отмечена возрождением победных вибраций. А теперь позволь мне представить Дринго. Мы оба только что едва спаслись от зубов виспа — или от какой-то не менее ужасной смерти. — Гастерло назвал своих друзей, сидящих вокруг стола: Кавора Сентгорра, Трилло Макшоу, Цимми Гарке, Луппи Фросса и Попо Киллрея. Все они были сыновьями более или менее известных магов и, очевидно, студентами коллегиума. Дринго чувствовал себя не в своей тарелке, ему было неловко; молодые люди оказались заметно выше него по статусу и происхождению.

За столом потеснились, и они с Гастерло сели. Появилось пиво, принесенное крепкой девицей, застенчиво улыбнувшейся Дринго. Гастерло вынул кошелек, но Кавор остановил его.

— За все заплачено. Школа открыла нам счет. Однако ты мог бы добавить несколько терциев в общий котел.

— Щедрость наших отцов изумляет меня, — заметил Гастерло.

Дринго осмелился вступить в разговор.

— Это вы установили защитное кольцо вокруг города?

— Ха! — фыркнул Попо Киллрей. — Нам нужно много недель учиться, прежде чем мы сможем остановить хотя бы букашку. Нет, лорд Личенбарр защитил этот городишко ради нас. — Он обвел рукой толпу. — Вот — благодарность тех, кто нас окружает.

— А я-то удивлялся, что у людей такое радостное настроение. Народ Приграничья не из тех, кто осмеливается прогуливаться под сенью дерева мовуд, а уж тем более в открытую резвиться на сумеречных улицах.

Трилло Макшоу хохотнул.

— Похоже, этот лорд Личенбарр хочет, чтобы у нас было место вне коллегиума, где можно заниматься всем тем, чем обычно занимается молодежь, не нарушая его гармонии. Он просто суетливый и вечно недовольный маг, которого силком заставили обучать нас, бездельников. — Он кивнул на очередную полнотелую служанку, вперевалку спешащую к соседнему столу. — Я думаю о нашем будущем здесь. Увидим, насколько именно благодарны нам горожане, когда речь пойдет о добродетельности их дочерей.

Кавор подтолкнул к Дринго тарелку с жареной рыбой и обратился к Попо:

— Передай сюда вон те красноватые грибы. Вы оба, должно быть, умираете с голоду. Гриппо! Еще пива для всех за этим столом.

Дринго поначалу позабыл про еду, но теперь почувствовал, что умирает с голоду. Они с Гастерло наполнили тарелки, на стол снова подали пиво. Вечер, казалось, пролетел в одно мгновение. Было много смеха и добродушных подтруниваний, на что без затаенной злобы способны одни лишь молодые парни, которым не хватает привязанностей. Трактир, по-прежнему весьма людный, начал стихать по мере того, как горожане небольшими группами стали направляться к дверям, как правило, перед этим подходя к столу молодых магов, снимая шляпы и произнося несколько лестных слов. Дринго даже заважничал среди этих сынков могущественных чародеев. Они, казалось, получали удовольствие от его общества, насколько он понял по их беззлобному подшучиванию. Трактирщик приготовил им наверху комнаты, и они единодушно решили выпить по последней, прежде чем разойтись.

Луппи Фросс склонился к Дринго.

— Куда теперь поведет тебя твоя дорога? — спросил он.

— Хороший вопрос, Луппи. Об этом я подумаю утром, на свежую голову. Я ищу своего отца. Знаешь, он тоже был магом, — не сдержавшись, похвастался он.

— Что? — вскричал Луппи. Он повернулся к остальным участникам застолья. — Дринго говорит, что его отец — маг.

Дринго сконфуженно выставил перед собой ладонь.

— Подождите! Я основываюсь только на нескольких историях, которые слышал от матери. Она была с ним недолго, но отец сказал ей, что он маг низшего уровня, — конечно, по ее словам, он говорил много такого, что на самом деле не соответствовало действительности. Я даже не знаю, жив ли он еще.

— Дринго сказал мне, что странствует в поисках своего отца, — заметил Гастерло.

— Расскажи нам побольше, — сказал Цимми.

— Действительно! — подхватил Попо.

— Рассказывать особо нечего, — начал Дринго. — Я ищу отца, хоть и не знаю, с чего начать и останусь ли я при этом в живых. Не помоги мне Гастерло сегодня вечером, мое путешествие было бы окончено и лишь обглоданные кости напоминали бы о провале моей затеи. Но таково обещание, которое я дал матери, лежавшей на смертном одре. — Дринго махнул рукой. — Сегодня все вы пренебрежительно говорили о своих отцах, и я прекрасно понимаю почему. И все же у вас есть с кем себя сравнивать. У меня — нет.

На миг за столом затихли. Но потом Кавор с заговорщицким видом подался вперед.

— У меня потрясающая идея, Дринго. Поступай к нам в коллегиум. Разве можно лучше подготовиться к будущим испытаниям, нежели имея под рукой целую кучу заклинаний?

Все заговорили разом.

— Да! — завопил Трилло.

— Здорово! — подхватил Цимми.

— Браво! — согласился Попо.

Луппи с Гастерло в знак одобрения громко ударили пивными кружками.

Дринго был ошарашен, у него кружилась голова от пива и мыслей, вихрем пролетающих в мозгу. Затея казалась безумной.

— Как это возможно? Мой кошелек почти пуст. У меня нет отца, чтобы выплачивать содержание. Я ничего не знаю про магию, а у всех вас явно есть какие-то базовые навыки. — Он продолжал, перечисляя все новые и новые доводы, и голос его звучал все жалобнее, потому что он вдруг понял, что хочет этого, хочет больше всего на свете.

— Вздор! — заявил Кавор. — Коллегиум финансирует Гильдия магов. Еще один ученик вряд ли будет в тягость. Мы поможем покрыть всякие мелкие расходы. Верно, ребята? А что до магических способностей, так мы все начинающие. Гастерло здесь единственный более-менее продвинутый.

— Вы оказываете мне честь, мои славные новые друзья, — горячо ответил Дринго. — Но по положению вы гораздо выше меня. Этому лорду Личенбарру, про которого вы говорите, сразу станет ясно, что я не подхожу. — Он поколебался мгновение и добавил уныло: — Я незаконнорожденный.

Остальные переглянулись и вдруг разразились оглушительным хохотом.

Наконец Гастерло выдавил, запинаясь, не в силах совладать со смехом:

— Дринго, мы все незаконнорожденные. Ты же не думаешь, что маги заводят себе жен, правда? Они живут в своих дворцах, в окружении пойнкчеров, сандестинов и прочих существ. Пути применения исходящей от них силы порой кажутся даже не вполне человеческими. Они непостоянны — в лучшем случае — и ненадежны — всегда. Я полагаю, мой папаша наплодил много бастардов; почему он выбрал меня — для меня такая же загадка, как и самые сложные заклинания для моего нетренированного ума.

— Это заставляет задуматься, хочу ли я такой участи для себя, — сострил Трилло. — Дринго может занять мое место.

Кавор припечатал ладонью стол.

— О, мы будем другими. Давайте сейчас заключим договор: во-первых, мы останемся друзьями и не превратимся во враждующих стариков, а во-вторых, будем использовать свои умения с радостью и весельем.

Один за другим юноши возложили руки поверх его ладони. Все повернулись к Дринго.

Улыбнувшись, он добавил свою ладонь к остальным.

Лорд Личенбарр хмуро оглядел собравшихся с приподнятой трибуны. Он расхаживал по помосту, его одежды шуршали в тишине аудитории, будто сухие листья.

— Передо мной поставлена задача, — начал он наконец голосом сильным и звучным, — превратить вас, ничего не умеющих новичков, в магов. Легче было бы — и намного легче, надо сказать, — сделать из червяка орла.

Дринго услышал, как Трилло шепнул что-то Попо и оба рассмеялись.

Худое лицо лорда Личенбарра, казавшееся еще длиннее из-за пучка седой бороды, потемнело от раздражения. Он пробормотал несколько неразборчивых слов.

В аудариуме наступила абсолютная тишина. Казалось, звук вообще исчез из него. Шарканье ног, шорох бумаги, даже чуть посапывающее дыхание Цимми разом стихли. Дринго не мог пошевелиться. Он попытался скосить глаза, но взгляд его оказался скован так же, как и тело. Возникшее в животе горячее покалывание быстро усиливалось.

Лорд Личенбарр свирепо уставился на них.

— Должен сказать, что я требую абсолютного послушания и подчинения моей воле во всем. — Он улыбнулся, но улыбка больше походила на злобную гримасу. — Хочу добавить, что еще я требую тишины и внимательности. Вопросы есть?

Разумеется, никто не шелохнулся.

— Хорошо, тогда продолжаем, — решил лорд. — Я только что активировал быструю последовательность из трех заклинаний, в некотором роде несложных. — Он поднял палец. — Первое — это заклятие несгибаемой отверделости. — Он разогнул еще один палец. — Второе — ослабленная форма зловещего зуда Лагвайлера, — лучше бы вам не испытывать на себе его полную силу. И третье…

К тому времени в животе у Дринго пылал настоящий костер. Зуд был настолько силен, что хотелось разорвать тело голыми руками, чтобы добраться до его источника.

Лорд Личенбарр помолчал, словно потеряв ход мысли.

— Ах… да, третье произнести я забыл. — Он рассмеялся, а затем выдал сложную последовательность странных звуков.

Разом помещение наполнилось стонами облегчения. Дринго обвел взглядом комнату и увидел, что все остальные страдали так же, как и он.

Не обращая на них внимания, лорд Личенбарр продолжал:

— Третье — это правило полной отмены Трискола, аннулирующее два предыдущих заклинания. Чтобы держать в голове даже одну такую формулу, нужна долгая подготовка и методичные тренировки. Единственная случайная ошибка — и результаты могут быть непредсказуемы. Учитывая это, мы начнем с «Предупреждения о бесчисленных последствиях Амберлина», важнейшего принципа в структуре всех заклинаний.

Их первый день оказался днем унижений и разочарований. Даже Гастерло, по общему признанию, наиболее искусному из всех — во всяком случае, изначально, — не удавалось ничего. Как это было ни удивительно, лекция лорда Личенбарра по теории показалась Дринго вполне понятной, хотя первая его попытка сотворить простейшее заклинание эффектно провалилась. И все же он не чувствовал себя подавленным и даже начал ощущать нечто вроде реальных проблесков уверенности. Однако в тот миг, когда все выходили из аудитории под градом весьма едких насмешек лорда Личенбарра, хорошее настроение Дринго разлетелось вдребезги.

— Дринго, зайди в мой кабинет перед обедом, — скомандовал наставник.

Что ж, он знал, что это случится. Утром, отправляясь из гостиницы в колледж, семеро приятелей придумывали, как бы им осуществить свою затею. Чтобы Дринго мог сойти за молодого аристократа, каждый из друзей пожертвовал ему кое-что из одежды. Трилло предложил поручиться за него.

«Ты будешь дальним родственником, из семьи, которую высоко ценит мой отец, — предложил Трилло. — В самом худшем случае лорд Личенбарр просто даст мне пинка под зад за компанию с Дринго». Версия была такова, что отец Дринго, могущественный маг, слишком поздно узнал о создании школы и отослал туда Дринго, одновременно ведя переговоры с Гильдией.

Войдя в кабинет наставника, Дринго расправил плечи и попытался выглядеть уверенно.

— Лорд Личенбарр, вы хотели побеседовать со мной?

Лорд Личенбарр оглаживал бороду и разглядывал юношу. Наконец он заговорил:

— Дринго, у меня нет официальных документов на зачисление тебя в коллегиум. И соответствующие ассигнования тоже не пришли.

Дринго выдержал его взгляд и ответил со всей отвагой, на какую был способен:

— Я уверен, что мои верительные грамоты еще в пути, лорд Личенбарр. Я приехал из земель к западу от Плоского моря. Должно быть, я обогнал посыльного с документами.

— Боюсь, что этого объяснения недостаточно, — покачал головой лорд Личенбарр.

Друзья предлагали Дринго держаться понаглее и, если понадобится, напугать лорда Личенбарра гневом могущественного отца; однако теперь юноша был уверен, что их замысел не сработает. Стало очевидно, что лорда не запугаешь и это лишь даст повод для вопросов, на которые у Дринго не было ответов.

— Я прошу вашего снисхождения, лорд Личенбарр. Я просто подавлен этим первым днем, но с нетерпением жду ваших завтрашних занятий. Я буду стараться. Очень прошу, не выгоняйте меня.

Лорд Личенбарр задумчиво разглядывал его, но затем изумил Дринго, заявив:

— Я подожду несколько дней. Иди обедай, долой с глаз моих.

Дринго ушел, твердо решив впредь не думать об этом. В любом случае больше он не мог поделать ничего. В конце концов, а вдруг солнце не взойдет завтра утром — и затруднение Дринго тоже канет во тьму.

На следующий день лорд Личенбарр гонял их с неиссякаемой энергией, требуя точности во всем и с жаром карая за ошибки. За Дринго он следил с особенным пристрастием. В конце дня их учитель покинул аудиторию, не сказав ни слова, и не вернулся, оставив их спорить о том, могут ли они сами также отправиться на обед. Они хорошо помнили про зуд Лагвайлера.

Еще один день не принес ничего нового, равно как и следующий за ним. На пятый день Дринго и Гастерло удалось кратковременное заклятие яркого света. Их воодушевление подстегнуло остальных, и через два дня весь класс умел это.

Последующие недели явили им трансформацию самого лорда Личенбарра, куда более чудесную, чем мог вообразить Дринго. Их наставник превратился в терпеливого и увлеченного учителя, столь же скорого теперь на похвалы и поощрения, как раньше — на издевки и ругательства. Однажды вечером, после дня, проведенного за нудным разбором «Основ практической магии Килликлоу», он пригласил всех выпить к себе на огражденную балюстрадой площадку на крыше. Пятнистое солнце цедило дрожащие от старости тусклые бледно-лиловые лучи, скатываясь за округлые холмы Границы, прохладный вечерний воздух благоухал сладкими ароматами димфнии и теланксиса.

— Сначала я был сильно возмущен тем, что мне пришлось покинуть свой дом, — начал лорд Личенбарр. — Вы покорили меня своей юной энергией и энтузиазмом. — Он сделал паузу, чтобы вновь наполнить бокалы пряным желтым вином. — Я настолько доволен вашими успехами, что решил: вы вполне готовы к своему первому практическому испытанию сегодня ночью.

Его слова были встречены громкими стонами и невнятными протестами.

Лорд Личенбарр рассмеялся.

— Вот ваша задача: вы свободны, можете сегодня вечером прогуляться к Гриппо. Предупреждаю, опасностей множество: виспы, эрбы, фермины, асмы, все ужасные порождения искаженной магии. — Помедлив мгновение, он добавил: — Конечно, если вы не чувствуете себя готовыми…

Дринго первым обрел голос:

— НЕТ! Мы готовы.

Громкий хор согласных криков эхом зазвучал среди пурпурного заката.

Юные маги возвратились вечером следующего дня с затуманенными взорами и нетвердо стоящие на ногах, но беспечные и расслабленные. Дринго также ощущал новый прилив уверенности в себе. Одно дело — произнести несколько слов наизусть в классе, и совсем другое — в точности воспроизвести нужные первульсии при реальной необходимости. Они с Гастерло от души посмеялись вчера у Гриппо, вспоминая свою первую ужасную встречу, казавшуюся теперь столь далекой.

Лорд Личенбарр начал собирать их на ужин в небольшой комнате отдыха, предназначенной для этой цели. Такие вечера давали не меньше знаний, чем дневные лекции. Практические аспекты магии казались более понятными, когда сопровождались хорошей едой и еще более хорошим вином.

Быстро пролетали месяцы. Зима стояла мягкая, несмотря на то что от солнца, казалось, с трудом поднимавшегося каждое утро над краешком замерзшего горизонта, было мало толку. Трилло Макшоу, хоть и имел какие-то способности, решил покинуть коллегиум магии. «Мы тут корпим, в то время как умирающая Земля расслабляется напоследок. Лучше предаться веселью посреди всеобщего праздника, пока эта славная планета продолжает дарить нам свои фрукты и вина, своих шаловливых нимф в их бесстыдной наготе и песни умирающей Земли еще звучат в наших ушах».

Хотя Трилло и не хватало, особенно во время их периодически случавшихся вылазок к Гриппо, требования лорда Личенбарра все время росли, не оставляя молодым людям времени особо расстраиваться по этому поводу. Дринго по-прежнему опережал остальных, но все же опасался, что их учитель вдруг возобновит свое расследование по поводу отсутствия у него документов о зачислении. Он утешал себя тем, что теперь, во всяком случае, он куда лучше подготовлен к неведомым испытаниям, с которыми может встретиться, возобновив поиски отца.

Лорд Личенбарр никогда не позволял юным магам использовать кого-либо могущественней бесенят — низшей, а потому самой управляемой формы сандестина. Попытки перекодировать рабочие инструкции заклинания в непредсказуемый разум высшего существа становились причиной несчастных случаев с множеством магов. Учитель особенно подчеркивал это предостережение всякий раз, когда лекции сопровождались практическими занятиями.

Причиной беды, как это обычно и бывает с молодыми людьми, стала самонадеянность.

Кавор Сентгорр пытался воспроизвести следствие к заклятию ускоренного развития интеллекта. Неправильно произнесенная по памяти первульсия побудила низшую сущность просить о помощи демона, известного раздражительностью и мстительным нравом.

Демон поднялся, окутанный облаком газов и зловония своего субмира. Он навис над учениками, поводя туда-сюда головой со злобными глазами смарагдового цвета. Растущая вдоль хребта по всей его длине вздыбленная грива походила на спинной плавник морского существа. Под раздувшимся мешком брюха, наводившим на мысли о только что съеденной крупной живой добыче, покачивался отвисший половой орган. Существо уставилось на Кавора и произнесло:

— Твой вызов побеспокоил меня. Однако я подчиняю свои желания твоей воле. — Голос демона был безмятежен и удивительно похож на человеческий, и тем ужаснее прозвучали его следующие слова: — Мне понадобится помощник. — Его глаза снова обежали комнату и опять остановились на Каворе. — Никто из вас не подходит. Я сделаю голема и использую твои… — он взглянул на Гастерло, — глаза. — Демон повернулся к Попо Киллрею. — И возьму твои ноги. Они кажутся достаточно крепкими. И, думаю…

— Стой! — хрипло выкрикнул Кавор. — Я освобождаю тебя от этого задания. Можешь возвращаться домой.

Демон фыркнул:

— Одно приказание за раз. Правило приоритета заставляет меня отказаться от этого варианта. — Он вновь вернулся к осмотру частей тел студентов, оскалив пасть, возможно, в подобии ухмылки.

Дринго поднял взгляд на лорда Личенбарра, который, казалось, пребывал в глубокой задумчивости, тихонько бормоча заклинание. Брови его тревожно хмурились. Дринго попытался вычислить, какой тип заклинания пробует его наставник: скорее всего, это было заклятие дальней отсылки. Так или иначе… оно не казалось действенным. Чем бы его усилить?

Внезапно Дринго выпалил мягкую угрозу настоятельных желаний.

Изумленно и с облегчением молодые люди молча посмотрели друг на друга. Существо исчезло.

Лорд Личенбарр, явно потрясенный, обратился к Дринго:

— Отлично проделано. Почему ты решил, что это заклинание сработает?

— Демон выглядел таким упрямым в своих намерениях, и мне пришло в голову, что ваше заклинание не сможет подействовать без успокаивающего дополнения. Раньше мы использовали мягкую угрозу Джонко, чтобы утихомиривать мелких лесных животных. — Он пожал плечами и развел руками. — Это все, что я смог придумать в тот момент.

Лорд Личенбарр подошел к Дринго и костлявой рукой обнял его за плечи. То был первый случай физического контакта этого загадочного человека с кем-либо из них.

— Еще раз повторю, отличная работа. Я бы не додумался объединить эти заклинания. Теперь же я вижу, что при их совместном использовании у них может быть множество полезных применений. Полагаю, что сегодня вечером за ужином мы выпьем больше обычного. Я — так уж точно. — Он повернулся и вышел из аудитории.

Дринго все еще ощущал тепло его руки на своем плече. «Да ведь под всеми этими ниспадающими одеждами он всего лишь слабый пожилой человек», — подумалось ему с неожиданной теплотой.

В тот же вечер по окончании трапезы лорд Личенбарр попросил Дринго зайти к нему в кабинет. У того не было причин для беспокойства после чудесного обеда, где наставник снова восхвалял его находчивость. Но едва он вошел в кабинет, все переменилось.

— Я получил указания, что без спонсора тебя следует отчислить, — сурово начал лорд Личенбарр.

Дринго побледнел.

— Несомненно, если еще немножко подождать…

Учитель поднял руку, останавливая его.

— У тебя прекрасные успехи, Дринго, а я не из тех, кто подчиняется командам равных мне. — Лицо его смягчилось, и на нем появилась улыбка. — У тебя есть спонсор, Дринго. Твоим благотворителем буду я.

С того дня лорд Личенбарр стал осторожнее.

— Теперь я понимаю, что привнес в ваше обучение слишком много своей собственной торопливости. После едва не случившегося несчастья с демоном мы снова сосредоточимся главным образом на теории и сделаем больший акцент на использовании активанов и зелий. Даже главнейшие маги Великого Мотолама время от времени погибали из-за собственной горячности и недостаточной точности.

Когда пошел слух, что Личенбарр растит потенциальных конкурентов, в коллегиум начали наведываться могущественные маги. На взгляд Дринго, все они были высокомерными, хвастливыми, самонадеянными, надменными и напыщенными. Эти влиятельные пандалекты, все без исключения, тут же пытались навязать собственное извращенное одобрение; и Дринго было очевидно, что лорд Личенбарр понимает, как он ошибся, разрешив подобные визиты. Никогда он не выглядел более встревоженным, чем когда объявил, что пришло сообщение, будто их колледж удостоит посещением Смеющийся Маг Юкоуну.

Юкоуну предпочел обставить свое прибытие пышно. Дринго вместе с другими студентами наблюдал из окон верхнего этажа, как дородный маг выпрыгнул из своего транспортного средства, пересек на крепких коротких ножках небольшой кусок поросшего травой двора и повелительно воззвал в сторону дома:

— Это Юкоуну. Появитесь, пока над моими благожелательными мыслями не взяли верх раздражение и досада.

Слуга приветствовал Юкоуну и провел мага внутрь и далее по лестнице в аудариум, где молодые люди ожидали его.

Лорд Личенбарр приветствовал коллегу:

— Ваше путешествие прошло без осложнений?

Юкоуну скрипуче захихикал.

— Одна незначительная досадная помеха, быстро ликвидированная. Для такого, как я, — ничего особенного.

На нем было плохо сидящее светло-синее одеяние с красно-коричневым абстрактным рисунком. Оно почти не скрывало полноты. Большая голова возвышалась над ворохом шелка, словно валун, пребывающий в вечно неустойчивом равновесии.

— Итак, это те самые юные маги, о которых я столько наслышан, — произнес он, обводя взглядом аудариум. Внезапно Юкоуну пронзительно выругался, издав звук почти на верхней границе слышимости. Он обвиняюще воздел руку, указывая пальцем. — Кугель. Это ты!

Лорд Личенбарр проследил направление злобного взгляда мага и повернулся к нему.

— Вы ошиблись. Это Дринго.

Юкоуну прищурился. Откуда-то из потайных складок ткани он извлек очки в золотой оправе и подошел на несколько шагов поближе.

— Ах-х… Сходство невероятное. Та же стройная фигура. Волосы цвета воронова крыла. Лисье выражение лица. — Юкоуну нахмурился, но, казалось, успокоился.

Потрясенный Дринго шагнул вперед.

— Так вы знаете моего отца? — спросил он простодушно и без опаски. — Моя цель — разыскать его.

— Знаю ли я твоего отца? — взвизгнул Юкоуну. — Знаю ли я твоего отца? Вор и мошенник! Он для меня хуже чирья на заднице. — Маг замахнулся и устремился к юноше, словно собираясь ударить его.

Лорд Личенбарр бросился вперед и втиснулся между ними.

— Прекратите немедленно! Юкоуну, я не позволю вам нарушать гармонию этого коллегиума. Как бы вы ни были раздражены, Дринго не сделал вам ничего худого. Он…

Юкоуну выкрикнул заклятие пространственного перемещения, отшвырнув лорда Личенбарра через всю комнату и впечатав его в стену с такой силой, что из нее посыпались камни, а из-под потолочных балок потекли струйки пыли, засыпая осевшего на пол мага.

Дринго кинулся к нему.

Лорд Личенбарр попытался поднять голову, но не смог. Дринго упал на колени и поддержал его затылок.

— Мне очень жаль, Дринго… — старческим голосом пробормотал лорд Личенбарр. Его рука нашарила руку юноши и вложила в его ладонь нечто твердое, размером и тяжестью напоминающее шарик из отполированного мрамора. — Это тебе в наследство от меня, дорогой друг, — прошептал он.

Юкоуну навис над ними.

— Дринго, ты слишком похож на своего отца. Хочешь найти его? Ты его получишь! — И он сотворил заклятье дальней отсылки и сразу вслед за ним — заклятье безнадежного заточения.

Дринго еще слышал, как по-девчоночьи хихикает Юкоуну, когда мир вокруг сменился головокружительным водоворотом небес, звезд и мыслей.

Дринго смотрел на самого себя сквозь неверный охристый свет, искажающий его облик и странно непрозрачный, словно янтарь. Глаза юноши были открыты, но застыли, не мигая. Ни малейшего движения вокруг. Ни намека на звук. Дринго попробовал пошевелиться. Такого ощущения он не мог даже вообразить. Нуль. Ничто. Абсолютное отсутствие связи между разумом и телом. Он не ощутил биения своего сердца и в тот же миг понял, что не дышит. Не было боли. Не было холода. Не было жары. Была ли в таком случае сама жизнь? Вот, значит, каким оказалось заклятье безнадежного заточения. Хуже, чем быть похороненным заживо. Стоп. Он как раз и погребен заживо. В сорока пяти милях под поверхностью земли, если говорить точнее. У него не оставалось надежды даже на смерть как избавление от вечной пустоты. Он обратился мыслями к Юкоуну. Там, по крайней мере, была ненависть. Но он не сумел ухватиться и за это, поскольку, вопреки невозможности чувствовать что-либо, он продолжал ощущать хрупкость головы лорда Личенбарра, покоившейся у него в ладонях. Жив ли еще его наставник? Дринго плакал. Но слез не было.

Шло время. Или ему казалось, что оно шло. Его мир жил теперь по другим часам. Казалось, Дринго не спал, но временами ход мыслей вдруг затуманивался помимо его воли, а затем восстанавливался вновь, как у человека, очнувшегося от дремоты. Ему пришло в голову, что к его положению может добавиться еще и безумие. Он начал дисциплинировать мозг, вспоминая каждое из разученных им заклинаний со всеми первульсиями и во всех подробностях. В случае ошибки приходилось начинать все с начала. Позднее поводом для этого стало любое, даже малейшее, колебание. Прошло еще какое-то время.

Дринго пребывал в одном из своих наименее мыслящих состояний, разум его блуждал где-то, в то время как он смотрел на свое странное отражение, и вдруг он разглядел крохотное отличие в чертах своего лица, которого не замечал раньше. Как будто он день за днем ходил мимо картины на стене, не замечая, что же на ней нарисовано, пока однажды не увидел ее по-настоящему. В первый раз он сконцентрировался на собственном отражении. В нем были и другие незначительные отличия, пусть неотчетливые и смутные, которые вдруг стали очевидными. Теперь он понял, что имел в виду Юкоуну, говоря Дринго, что тот получит своего отца!

Он смотрел на отца, не на себя самого. Юкоуну поместил его лицом к лицу с Кугелем. Жестокость и злая ирония, усиленные тысячекратно.

Ощущение сдвинувшейся реальности было почти физическим. Если раньше ему казалось, что у него нет ощущения пространства, то теперь он видел, что Кугель находится от него на расстоянии всего лишь вытянутой руки. Что происходит в его мозгу? Он ведь даже не знает, что у него есть сын. Может, он думает, что Юкоуну в качестве особо извращенного наказания создал его двойника? Не исключено, что рассудок покинул его и он перестал мыслить связно. Мой отец. Теперь Дринго было о чем поразмыслить.

Время шло. Дринго все более и более существовал в каком-то полусне-полусознании. Его былые страхи потерять рассудок на почве клаустрофобии исчезли. Временами он глядел в глаза отца и мысленно беседовал с ним. Он нашел другие предметы для размышления. Например, узнает ли он о последней битве солнца, когда это случится?

Именно во время одного из таких созерцательных моментов он вдруг понял, что чувствует. Ощущение было бесконечно слабым. Но когда не остается ничего, то и крохотное кажется безмерно большим. Прошло какое-то время, прежде чем Дринго смог хотя бы определить, из какой части его тела исходит ощущение, настолько долго он вовсе не чувствовал себя. Оказалось, это был шарик, данный ему лордом Личенбарром. Он шевелился.

Физические ощущения нарастали. Сперва начало покалывать руку, потом стало казаться, что по ней взад-вперед шмыгает какое-то животное. Наконец он начал различать тепло и запахи, и его легкие наполнил теплый спертый воздух. Он моргнул. И, поняв, что моргает, моргнул снова.

На каменистом уступе, всего на несколько дюймов выше и примерно в футе от него, примостился крохотный бесенок с довольным выражением проказливого личика.

— Мой контракт окончен, — заявило существо. — Освободи меня — как я освободил тебя, — чтобы я мог вернуться в свой субмир.

Дринго покрутил головой. Он был свободен. Оставалось только произнести заклинание, чтобы вернуться на поверхность.

— Я в долгу у тебя, маленький друг, — сказал он. Ему было странно слышать собственные слова.

Существо усмехнулось, оскалив острые как иглы зубы.

— Я тебе не друг, и я не маленький. Я лишь принял этот размер, поскольку если бы я раздавил тебя, то не выполнил бы должным образом условия своего соглашения. Как, по твоему мнению, я поместился в шарике лорда Личенбарра? А теперь отпусти меня.

— Конечно, ты свобо…

Существо исчезло.

— …ден.

Капсула вокруг Дринго пропала, но образовавшаяся в результате этого в земле вокруг него пустота едва позволяла пошевелиться. Кугель по-прежнему оставался заточенным. Теперь отцовское лицо было видно лучше. Дринго протянул руку и коснулся капсулы, хотя не мог ни проникнуть сквозь оболочку, ни ощутить живую плоть под своими пальцами. Видел ли его Кугель? Если нет, то вскоре он сильно удивится. Дринго освежил в памяти шесть коротких фраз, которые должны были вынести его на поверхность. Становилось все труднее дышать, и жара делалась нестерпимой. Он уверенно произнес заклинание вслух.

Его исторгло наружу, словно поток живой магмы. Он лежал на мокрой траве, слишком слабый, чтобы пошевелиться, и лишь втягивал в себя холодный воздух. Была ночь — или солнце угасло? В данный момент это не интересовало Дринго. В конце концов он поднялся на нетвердые ноги и медленно отошел в темноту. Пока Дринго еще владел собой, он произнес все те же первульсии, добавив к ним три нужных слова.

Земля содрогнулась, затряслась и выплюнула из себя Кугеля, вылетевшего не более чем в трех футах от места, где стоял Дринго. Кугель пугающе долго лежал неподвижно. В сумерках Дринго разглядел, что его грудь вздымается и опадает, — но остался ли разум в этом человеческом теле?

Внезапно Кугель сел.

— Пить, — было первое слово, что услышал Дринго от своего отца.

— Ты можешь подняться? — спросил Дринго. — Нам нужно пойти поискать воду.

Кугель попытался встать, опираясь на руку, но не сумел.

— Минуточку. Думаю, я пробыл под землей дольше, чем предполагал. — Он запрокинул голову в небо. — Это ночь или же солнце отбрасывает свою последнюю тень на умирающую землю?

Дринго тоже взглянул на небо.

— Думаю, это просто ночь. Света хватает, чтобы смутно видеть друг друга и землю под ногами. Впрочем, через несколько часов мы узнаем правду.

Кугель рассмеялся.

— Это верно! — Он искоса взглянул на Дринго. — Кто ты? Жестокая шутка, что сыграл со мной Юкоуну? Ты выглядишь моей точной копией, хоть и не такой энергичной. — Не дожидаясь ответа, он медленно перевернулся на бок и встал на четвереньки, потом поднялся во весь рост. — Что ж, если ты демон, посланный притвориться мною и пробудить ложную надежду, по крайней мере отведи меня к какой-нибудь воде, прежде чем снова похоронить.

— Уверяю тебя, что я из плоти и крови, — ответил Дринго. — Но ты угадал, подозревая злые проделки Юкоуну. Угадал даже больше, чем сам ожидаешь, Кугель.

— Ты знаешь меня по имени! Еще один повод подозревать грязную игру!

Дринго пропустил его слова мимо ушей и повернулся лицом к подножию холма, на склон которого их выкинуло.

— Пошли поищем воду. Нам есть о чем поговорить.

В темноте они побрели вниз по склону невысокого холма. Дважды Кугель останавливался и садился, заявив на второй раз:

— Я подожду здесь, пока ты ищешь. Ты выглядишь посвежее меня. Может, ты даже найдешь подходящий сосуд, чтобы принести живительную влагу сюда, избавив тем самым нас от необходимости таскаться по этим ужасным горам вдвоем.

Дринго продолжил путь, не обращая внимания на жалобы Кугеля. Склон спускался все ниже и в конце концов привел их к благоухающим мирхадионовым деревьям, выстроившимся вдоль неглубокого русла, откуда доносилось журчание ручья. Дринго и Кугель принялись горстями пить сладкую воду, пока животы у них не раздулись, будто тыквы.

Они сели вдвоем на широкий плоский камень на самом берегу.

Кугель, чье настроение заметно улучшилось, улыбнулся и обратился к Дринго:

— Твоя схожесть со мной просто поразительна. Кто же ты, если не прислужник Юкоуну?

Юноша покачал головой, удивляясь его глупости.

— А другой вариант ты придумать не можешь?

Кугель молчал, поджав губы.

Дринго осознал, что его нетерпимость по отношению к отцу вызвана скорее тревогой, нежели разочарованием.

— Я твой сын! — выпалил он.

Он пристально смотрел отцу в лицо, наблюдая за его реакцией. Но такого он не ожидал.

Кугель безудержно расхохотался.

— Это невозможно. Ты почти мой ровесник. Юкоуну, ты выдал себя. Твоему обману не хватает логичности. — Он наклонился вперед, вглядываясь в черты Дринго. Внезапно он разъярился. — Четкость мысли вернулась ко мне. Юкоуну, ты отнял у меня больше лет, чем я мог предположить! Заклятие безнадежного заточения лишило меня рассудка! Я думал, что пробыл похороненным год или два, — но такое? Это уже чересчур. Закон Равновесия, который критиковали почем зря, требует равно сурового наказания.

Наконец он успокоился и снова взглянул на Дринго.

— Значит, у меня есть сын. Кто твоя мать? Наверное, ты сможешь освежить мою память?

— Мою маму звали Аммадин. К сожалению, она уже умерла.

Кугель покачал головой.

— Нет, не помню. Имя, однако, прелестное. Она была хорошенькая?

— Она была одной из семнадцати девственниц Симнатис, которых избирают за красоту и непорочность. Их приезд на Великое шествие открывает празднество. В один из годов караван, который должен был доставить юных дев, охранял молодой мужчина, называвший себя Кугелем Хитроумным. Лишь две доехали девственницами. Моя мать не была одной из них.

По лицу Кугеля скользнула то ли улыбка, то ли усмешка — Дринго не разглядел в темноте.

— Да, помню. Неверно понятая ответственность. Мне не дали возможности просветить Великого Искателя. Караван добрался без происшествий, и мне следовало бы оценить свои услуги куда дороже ранее условленного вознаграждения, которого, к слову, я так и не получил. — Он помолчал и задумался. — Твоя мать была светловолосой с янтарно-серыми глазами?

— Нет, — ответил Дринго.

— Ага. Может, она была невысокой, с темными волосами и пышной грудью, что вздымалась…

— Моя мать, — перебил его Дринго, — была юной девушкой, утратившей свое высокое положение и давшей жизнь внебрачному сыну, который вырос без отца… — Голос его дрогнул.

Кугель кивнул.

— Сожалею. Ты должен учесть, что в это самое время Юкоуну подвергнул меня жестокому наказанию, совершенно непропорциональному тяжести проступка, учитывая отсутствие злого умысла с моей стороны, и по причинам, вполне безрассудным в своей мелочности. — Его голос утратил легкомыслие. — Я думал, что наконец избавился от Юкоуну, но он нашел способ вернуться из небытия. Не знаю уж, из Верхнего ли мира, Нижнего ли или из мира демонов. Но факт налицо. И его местью стало заклятие безнадежного заточения.

Дринго не мог не взглянуть на отца несколько иными глазами.

— Я тоже не понаслышке знаю о жестокости Юкоуну, отец.

Кугель расслабленно прислонился спиной к камню.

— Расскажи мне свою историю.

Когда Динго окончил, Кугель сказал ему:

— Нам нужно еще многое поведать друг другу, и я думаю, тебе есть чему поучить меня в смысле магии. Итак, решено. Мы объединим силы, чтобы сыграть последнюю шутку над Смеющимся Магом.

Они пожали друг другу руки, скрепляя клятву. Рассветные лучи окрасили небо, и красный шар увенчал собою ту самую гору, с которой они недавно спустились.

— Я вижу, солнце встает, — сказал Кугель своему сыну. — Похоже, у этой уставшей старушки Земли есть еще один день. Давай приступим.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Я открыл для себя Джека Вэнса в самом начале своего увлечения фэнтези и научной фантастикой. Его «Vandals of the Void», напечатанные «John C. Winston Company», были второй или третьей книгой в твердой обложке, которую я купил в своей жизни; но лишь благодаря издательству «Ace Doubles» с их уникальным проектом по выпуску сдвоенных книжек и впечатляющим качеством обложек, над которыми работали такие гранды, как Джек Гоуэн, Эд Эмсвиллер и Эд Валигурски, я начал по-настоящему ценить великолепный талант Джека. Уже одолев в местной библиотеке детские книги Уинстона и романы Роберта Хайнлайна для юношества, я жаждал более замысловатого чтения. «Ace Doubles», по 35 центов каждая, стали идеальным следующим шагом — и к тому же доступным по средствам. «Большая планета» и «Slaves of the Klau», «Хозяева драконов» и «Пять золотых браслетов» («The Five Gold Bands») — лучшего я не мог и желать!

Байрон Тетрик

Для мальчишки-подростка, однако, книги Вэнса представляли некий вызов. Я заметил, что чаще обычного лезу в словари. После пары его произведений до меня дошло, что он даже придумывает слова, черт побери! Его герои носили странные имена и частенько выглядели не слишком приятными. Я вырос на комиксах и привык к сверхгероическим существам — да, к супергероям. И все же было в этом Джеке Вэнсе нечто притягательное для меня. После выхода романа «Глаза Чужого мира» Джек Вэнс стал одним из моих любимых авторов. Это вторая из четырех книг об Умирающей Земле и первая, где появляется новый герой — Кугель Хитроумный. Я помню, что, когда впервые читал книгу, воистину смаковал язык, которым она была написана. Романы Джека Вэнса всегда переносили меня в странные миры, полные красок, названий и обычаев, но тогда я в первый раз понял, как он это делает. Именно потому мне приходилось время от времени рыться в словарях. Именно для того Джек Вэнс изобретал слова.

Марк Твен писал: «Разница между правильным словом и почти правильным огромная — такая же, как между молнией и мерцанием светлячка».

Джека Вэнса спросили однажды на съезде научных фантастов, откуда он взял имя «Кугель» и, если на то пошло, остальные имена для своих персонажей. Он ответил: «Я подбираю имя и пробую его на вкус, чтобы понять, как оно звучит». Джека Вэнса называли Шекспиром научной фантастики. Я пробую это имя на вкус, и оно звучит как надо.

 

ЭВИЛЛО БЕСХИТРОСТНЫЙ

Танит Ли

Забивать голову историями о дерзких приключениях и героических подвигах — заманчивый способ провести время, когда вы живете в таком скучном местечке, как крохотная, ничем не примечательная деревенька Крысград, но Эвилло Бесхитростному суждено узнать, что попытка повторить эти приключения может стать причиной возникновения таких проблем, с которыми ты отнюдь не готов справиться…

1. НАД ДЕРНОЙ

За крутым лесистым каньоном, по дну которого бежит узенькая речка Дерна, простирается унылый ландшафт, усеянный крохотными деревеньками. Однажды вечером здесь был обнаружен бродящий по округе мальчонка годиков двух от роду. В тускло-красном свете закатного солнца, среди высоких куп сорняков и мрачных колючих кустарников его запросто могли бы и не заметить. Но не исключено, что золотистые волосы мальчика по ошибке приняли за нечто ценное.

Парень по имени Свинд, нашедший малыша, быстро понял, в чем дело, но все же отнес его в ближайшее село — Крысград.

— Эй, Свинд, ты что, не мог оставить это там, где нашел? Где твое милосердие? Любой проходящий мимо голодный кот или призрак только поблагодарили бы тебя.

— Цыц! — буркнул Свинд, сбросив ревущего мальчишку в грязь. — В эпоху умирающего солнца любая жизнь ценна и должна быть сохранена — чтобы, к примеру, понести кару за дерзкое упорство.

Вот так вот Свинд и его жена Сланнт вырастили мальчика, следуя деревенским обычаям.

Они держали его впроголодь и осыпали побоями, сопровождая все свои действия колкими насмешками и бранью, как это обычно бывает в селах. Однако, несмотря на подобную заботу, приемыш дорос до восемнадцати лет. Парень имел хорошее сложение и был довольно симпатичен — смуглый, с большими черными глазами и по-прежнему золотыми волосами, скрытыми, однако, под коркой грязи, прилежно втиравшейся Сланнт и прочими в голову воспитаннику.

Нарекли паренька Блуркелем, но к семи годам он, кажется, вспомнил свое настоящее имя — Эвилло (по крайней мере, сам он был в этом уверен). Все остальное из прежней жизни покрывал густой мрак.

Крысград соседствовал с еще одной деревенькой, столь же неприглядным Плоджем. Ежемесячно жители обоих сел встречались на голой скале, которую одни называли пиком Крысплод, а другие — Плодкрыс. Там люди рассаживались у большого костра, пили брагу из шишек конопли, вопили нестройным хором похабные или жалостливые песни и рассказывали скучнейшие истории.

Итак, наступил очередной праздничный день.

На пике собрался весь Крысград, и Эвилло волей-неволей тоже отправился туда.

Торжества проходили так же, как и всегда, с каждой минутой становясь все отвратительнее. К тому часу, когда старое солнце поползло к своему логову на западе, над пиком и окрестными кустарниками уже раздавались грубые песнопения и звуки, сопровождающие рвоту.

Эвилло, дабы избежать внимания определенных неприятных ему деревенских девиц, взобрался на одинокий даобадо, раскинувший свои бронзовые сучья за скалой. Отсюда он внезапно заметил шагающую в сторону пика фигуру.

Эвилло смотрел во все глаза, размышляя, не померещился ли ему пришелец; чужаки редко забредали сюда. Но, как ни странно, хотя скудный закатный свет был уже багрян, как старое вино Танвилката, очертания прорисовывались все четче — фигура человека в плаще с капюшоном.

В ушах Эвилло громыхало — так билось его сердце.

И тут деревенский страж, обязанности которого этим вечером исполнял главный рубщик Фоуп, тоже заметил пришельца — и заорал что было мочи.

Ошеломленные бражники умолкли. Многие вскочили, пошатываясь на неверных ногах, и все до единого уставились на незнакомца в сером плаще.

— Стой! — рявкнул Фоуп, взмахнув топором. — Назови свое имя и намерения.

— А также знай, — добавил Глак, грузчик туш, — что врагов мы убиваем немедленно, а друзья, заглядывающие к нам, обычно приносят подарки.

Загадочная фигура приблизилась еще и заговорила негромко и торжественно:

— Я не враг и не друг. Но подарок преподнесу.

Глупая жадность пересилила столь же глупую браваду селян. Задние поднажали, и все столпились вокруг шагнувшего в освещенную область чужака.

Сидевший на дереве Эвилло ждал, что сейчас магия — если она есть — развеется, маска упадет и откроется истинное чудовищное лицо пришельца. Однако фигура в плаще ни во что не превратилась. Гость просто подошел к огню и присел на огромный плоский камень. Тогда-то Эвилло и почудилось, что под скрывающим лицо капюшоном сверкнули глаза отнюдь не обычного человека. Сила духа и сила мысли горели в них. На миг взгляды паренька и пришельца встретились — всего лишь на миг.

— Садитесь, — сказал незнакомец деревенским, и такая властность исходила от него, что люди повиновались. — Подарок мой скромен, но вы получите его. Знайте же, что я Канья Век, Сказитель. Тот, кто вынужден, подчиняясь безымянной, но всемогущей силе, путешествовать по Умирающей Земле и рассказывать свои истории людям, желающим слушать.

Бессмысленных пьяных криков как не бывало — точно садящееся солнце стерло все следы буйства последним взмахом пропитанной вином губки. В полной тишине расширились глаза и приоткрылись рты — селяне застыли в ожидании, как завороженные дети. И Эвилло с ними; он — в первую очередь.

Всю эту безлунную ночь, одну из многих вечно безлунных ночей, говорил Сказитель.

Истории текли непрерывным потоком, то короткие и страшные, то нежные и чарующие, и загадочные, и скабрезные, и уморительные, и приводящие в ужас. Власть Каньи Века над слушателями была такова, что ни один человек не пошевелил и пальцем, не подал и признака жизни — разве что моргал, да охал, да вздыхал, да разражался хохотом. Выпивка оставалась нетронутой, угли костра едва тлели, а люди все сидели и сидели. Что же до Эвилло, он словно бы наконец обрел истинную реальность, подлинный мир, ничуть не похожий на тесную каморку, которую занимал вот уже шестнадцать лет.

Излагая истории своих героев и героинь, Канья Век описывал и различные места, на фоне которых происходили действия. Он говорил об Асколезе, о белом полуразрушенном Каиине, о земле сапонидов, златоглазые обитатели которой жили на вершинах гор Фер-Аквила. Он описал землю Падающей Стены, и дикий Каучике, и древнюю метрополию, обреченный Олекнит, и отдаленные, замкнутые и таинственные районы Кобальтовых гор, и страшные леса Лиг Тига и Великого Эрма. Он упомянул демоническую вселенную Джелдреда, созданную как вместилище зла, и Эмбелион, иной мир, который сотворил для себя невидимый чародей Пандельюм, чтобы скрываться там, — мир, в котором вместо небес колыхались бесчисленные радуги. Он рассказал об Альмери, что на юге — родине не героя, а скорее того, кто шел наперерез всему героическому, — Кугеля, величавшего себя Хитроумным, привлекавшего к себе всеобщее внимание, длинноногого, ловкорукого, чуткопалого, благословенного дьявольской удачей — и отмеченного проклятым невезением, кои свойства вечно противоречили друг другу.

Кроме того, Кугель отличался гениальной хитростью и остроумием, но также время от времени — и абсолютной тупостью.

Наконец черный бархат ночи чуть залоснился на востоке. Красное солнце потянулось, стряхивая сон, и взглянуло на мир, который мог еще послужить, хотя возраст его давным-давно уже должен был считаться преклонным.

Завороженные крестьяне освободились от чар.

Они дружно взглянули на восток, проверяя, по обычаю тех времен, как там солнечный диск. Убедившись, что светило все еще пылает, они перевели взгляды на камень, где только что сидел Канья Век. Но Сказитель исчез.

Лишь Эвилло, которого не заботило состояние солнца, увидел, как чужак поднялся, стряхнул с балахона росу и молча зашагал прочь. Лишь Эвилло, соскользнув с даобадо, осмелился последовать за чудотворцем среди Сказителей, не оглядываясь, — вниз с горы, мимо деревень, в леса над крутыми берегами Дерны.

Около полудня Эвилло нагнал Канью Века, задержавшегося у лесистого кряжа. Далеко внизу мелькала река, подобная торопливо ползущей по ущелью змее.

— Могущественный господин…

Канья Век не обернулся.

— Господин… великий волшебник…

На это Канья Век ответил:

— Я — Сказитель.

— Великий Сказитель… — Но тут Эвилло, столько лет живший по деревенским понятиям, запнулся, не в силах подыскать слова, чтобы высказать свои желания. Вместо этого он в замешательстве выдавил банальное: — Вы не голодны, мой господин? Вы ели сегодня?

— Нет, — мрачно ответил Канья Век, — но я ел завтра, тогда, когда солнце почернеет. Наелся досыта.

Эвилло благоговейно ждал.

— Я имею в виду, — спокойно уточнил Канья Век, — что, как любой сказитель, вижу будущее столь же хорошо, как и прошлое. Похоже, ты, — добавил он, — не пил ту отвратную конопляную брагу. Хорошо. Она, как и подобный ей чай, знаменита не своим возбуждающим эффектом, а чрезмерным содержанием наркотика. Коноплю, как тебе, возможно, известно, именуют смесью человека, медведя, ящерицы и демона. Ну, определенные маги говорят так.

— Пурпурная книга Фандааля? — рискнул предположить Эвилло, припомнив рассказы пришельца.

Канья Век покачал головой и мягко осведомился:

— Чего ты хочешь от меня?

У Эвилло перехватило дыхание. Он не мог говорить, только раскинул руки, не отрывая от Сказителя отчаянного взгляда.

— Я хочу… жить… жизнью… героя… такого, как Гайял… или Туржан… или Кугель! Да-да, как Кугель.

— Бессердечный, плетущий интриги Кугель? Глупый Кугель Хитроумный?

Слова не вязались во фразы. Эвилло запустил пальцы в грязные лохмы и в расстройстве рванул волосы.

— Успокойся, — сказал Канья Век. — Посмотри, как далеко ты уже ушел от своих истоков. Если ты станешь героем истории, то тебе придется самому творить свою судьбу. Вот река, а вот древняя разбитая дорога, которая приведет тебя к утесам Порфиронового Шрама, а потом — к белокаменному Каиину.

— И Альмери… — прошептал Эвилло.

— Путешествие займет многие месяцы, — продолжал Канья Век голосом ледяным, как свет далеких звезд. — Если не перенесешься, допустим, сверхъестественным путем.

Эвилло, охваченный какой-то паникой пополам с ликованием, уставился на бегущую за рекой дорогу, которая с такой высоты казалась тоненькой нитью. Внезапно тень переместилась. Оглянувшись, Эвилло убедился, что Канья Век вновь бесшумно исчез. Юноша стоял один на краешке своей судьбы — и на краю обрыва. И в эту секунду ужасающий, безумный крик разорвал воздух. На Эвилло спикировала черная птица размером, пожалуй, с ногу взрослого человека, ее алый клюв целился прямо в только что по-новому пробудившееся сердце Эвилло. И была ли то решимость, или просто от страха юноша сделал неверный шаг, но Эвилло спрыгнул с обрыва — и полетел вниз, к далекой реке.

2. ХИСС

Три ветра хлестали по лицу падающего Эвилло. А когда он нырнул в воду, река, разгневанная появлением незваного гостя, принялась избивать его со свирепостью, не уступающей ярости любого крысградца. Погружаясь то в серебристые, то в черные волны, Эвилло потерял счет времени.

Однако вдруг некая иная сила подтолкнула его, выводя из транса. Юношу потащило вверх, выдирая из вод Дерны, словно разбивая им стеклянное блюдо.

Борясь за глоток воздуха, Эвилло обнаружил, что висит над водой, болтаясь в мускулистых руках какого-то мрачного, покрытого синей чешуей гиганта.

— Именем Пицки Эскалерона, несравненного бога моей расы, как посмел ты осквернить священные глубины реки?

— Я… — Эвилло закашлялся, пытаясь избавиться от доброй порции этих «глубин», засевшей в его легких.

— Прекрати пищать, нечестивец! Откуда ты вообще свалился? Стучаться не научили, деревенщина? Знай же, незваный, что я, великий вождь речных фисциан, только что изысканно развлекался с прекрасной дамой из моего королевства, и сей приятный процесс ты нарушил своим дерзким вторжением. И если бы я не поклялся вечными плавниками Пицки Эскалерона забирать по утрам не более трех жизней и если бы не исчерпал уже сегодняшнюю норму, я бы разорвал тебя на кусочки, сожрал бы на твоих презренных глазах твою же презренную печень, а то, что осталось, забросил бы в ужасное царство Калу.

— Я… — опять начал Эвилло.

— Захлопни створки, глупая устрица! Я с тобой закончил. Иди и страдай!

С этими словами существо швырнуло Эвилло так, что он, перелетев Дерну, застрял в колючих кустах у дороги.

Выбравшись, юноша присел на обочине.

В сущности, дорога оказалась разрушена наступлением реки. Любой путник вынужден был бы то и дело сворачивать в заросли шиповника и трубчатых стеблей, издающих свой обычный бессмысленный свист. Однако далеко-далеко, у самого горизонта, местность, кажется, менялась. Возможно, там и стоял Порфироновый Шрам. Потрясение постепенно уходило на задний план, и прежний пыл вернулся к Эвилло. А вскоре он заметил приближающуюся к нему высокую фигуру.

Когда человек поравнялся с ним, юноша вскочил на ноги:

— Простите мое невежество, — осторожно начал он, — но какой город находится в том направлении?

Путник действительно был очень высок; рост его явно превышал эль с тремя четвертями. Прямые черные волосы ниспадали до самого пояса, а одежды повторяли сине-фиолетовые и эбонитовые оттенки дневных и ночных небес. Темно-синие глаза незнакомца остановились на Эвилло.

— Мое имя, — произнес человек, — Каиин. Какое заключение ты из этого делаешь?

— Что вы — гражданин славного Каиина? — поспешно предположил Эвилло.

— Что, естественно, может быть неправильным выводом. А неправильных выводов все должны избегать. С другой стороны, в моем случае ты прав. Однако тебе следует проявить осторожность, когда ты возобновишь путь, поскольку в траве у твоих ног лежит огромная и прекрасная улитка.

Удивленный Эвилло опустил взгляд и действительно заметил улитку. Высокий господин уже скрылся за поворотом, а Эвилло все еще находился под впечатлением заботы этого человека о судьбе моллюска. Не будучи предупрежден, юноша запросто мог бы раздавить улитку. «Какие же чуткие и воспитанные, по всей видимости, все каиинцы!» — подумал он.

Эвилло уже занес ногу, чтобы перешагнуть через улитку — действительно симпатичную, желтовато-зеленую, точно нефритовую, с изящной витой раковиной, — и тут она заговорила:

— Прошу прощения, друг мой, я невольно стала свидетелем вашей беседы с Чернографиком Каиином. Это ведь ты направляешься в город?

Эвилло опешил. Говорящая улитка! И тоже такая вежливая! Чудесное создание, воистину воплотившее в себе сказку, магию и изысканность!

— Я.

— Тогда, возможно, я не слишком тебя обременю, если попрошу позволить мне пойти с тобой? Боюсь только, тебе придется понести меня, иначе я прискорбно отстану. Но вешу я мало, а для поддержания существования мне хватает время от времени подкрепляться зеленым листиком. Дорогих алкогольных напитков я не употребляю.

Размышлял Эвилло недолго — он наклонился, поднял улитку и посадил ее на левое плечо — с этой точки, как объяснила улитка, ей будет видно дорогу не хуже, чем ему.

Некоторое время они шли в молчании. Честно говоря, Эвилло попросту стеснялся своего косноязычия.

Однако в конце концов улитка сама начала разговор:

— Человек, с которым ты общался недавно, как я уже упоминала, Чернографик. Ты спросишь, кто он такой? Это тот, кто рисует карту мира, пока солнце не погасло и все вокруг не слилось с тенью. Но возможно, тебе интересно также, почему я оказалась здесь, так далеко от родного Каиина. Случилось так, что я искала целебное средство от ожогов и один жулик, подсунув мне отравленный латук, унес меня, намереваясь, в чем он бесстыдно признался, сварить меня с чесноком, дабы соблазнить вожделенную для него даму — питающуюся лягушками ведьму с луга Тамбер, которая, по слухам, частенько доводит мужчин до смерти. А мой похититель бахвалился, что избежал неизбежного, просто не прибегая к нему, несмотря на какую-то там приманку в виде расшитого золотом гобелена или чего-то вроде того. К счастью, этого типа преследовал другой негодяй, с которым они были не в ладах, — и он зарезал моего похитителя посреди дороги. Мне удалось ускользнуть незамеченной. И вот мое возвращение обратно длится уже шесть дней и шесть ночей. Но довольно обо мне. Давай поговорим о тебе. Чего ты ищешь в белокаменном Каиине?

Эвилло, волнуясь, как бы ему не наскучить красноречивому спутнику, сдержанно ответил:

— Я всего лишь скромный крестьянин. Но даже я слышал о чудесах этого города.

— А твое имя?

— Я… я называю себя Эвилло.

Улитка, похоже, задумалась.

— Это имя мне незнакомо. А я зовусь Хисс.

Несколько миль они одолели в молчании.

Затем Хисс заговорила снова:

— А скажи, друг Эвилло, какое ремесло или талант несешь ты в город?

Эвилло вздохнул:

— Если я что и несу, мне о том неизвестно.

— Чтобы добиться там успеха, — продолжила Хисс своим мелодичным, чуть звенящим голоском, — ты должен как минимум уметь читать, считать и драться — и не обязательно именно в таком порядке.

— Я не владею ни одним из этих умений.

— Увы, — заключила Хисс. — Давай-ка остановимся.

Удрученный Эвилло сел — а с ним, соответственно, и улитка. Вокруг простирались поля, а прямо перед ними лиловел утес. Но что в том толку? Очевидно, Эвилло дальше идти не стоило.

— Что же мне делать? Вернуться к тоскливой паре — Крысграду с Плоджем?

— Это было бы трагедией, так что выброси подобные мысли из головы, — посоветовала Хисс. — А теперь слушай. Я сама научу тебя тому, что перечислила, плюс еще кое-чему. Я даже открою секрет, как лечить ожоги, и чуть-чуть посвящу тебя в магию — ты узнаешь заклятье пространственного перемещения, например, из захватывающего тома Фандааля. В обмен на мои уроки, однако, по Закону Равновесия, тебе придется оказать и мне некоторые услуги. Впрочем, это будет тебе не в тягость. Согласен ли ты заключить сделку?

У Эвилло кружилась голова. Он смотрел в изумрудные глаза улитки Хисс — бусинки, покачивающиеся на тонких зеленоватых стебельках, которые тоже пристально взирали на него.

— Но сколько времени тебе потребуется, чтобы обучить меня? Я ведь полный невежда.

— Тем быстрее пойдет дело. Ошибочные старые знания часто затрудняют доступ правильным новым. Да будет тебе известно, что подобные мне, хоть и не скоры в движении, отличаются стремительностью мысли — и, соответственно, способны быстро учить. Если бы люди понимали столько же, их подзвездные империи никогда бы не рушились и угасающее ныне задыхающееся солнце, наоборот, возродившись, оживило бы всю землю.

Эвилло сидел ошеломленный.

Хисс разглядывала его еще секунду, а потом затянула нечто жутко усыпляющее, невнятное, но сладкозвучное.

Когда же убаюканный юноша растянулся среди травы, Хисс взобралась на верхушку цветущего багряного иссопа и приступила к гипнотическому обучению.

Тем временем солнце, как будто подслушавшее похвальбу Хисс, раздраженно закуталось в лиловую дымку. Явление это, естественно, вызвало ужас и смятение на всей земле, ибо люди страшились, что вот-вот наступит вечная тьма. Но три минуты спустя туман рассеялся и все стало, как прежде.

Проснувшийся Эвилло сразу понял, что теперь он — обладатель многих полезных знаний, среди которых не на последнем месте стояло искусство боя.

Тем же днем, но попозже возле самого Порфиронового Шрама ему выпал шанс проверить усвоенный материал в сражении с выскочившим из логова лейкоморфом.

Опознавший тварь лишь по рассказам Каньи Века, Эвилло прыгнул ногами вперед на монстра и поверг его. Затем, инстинктивно выхватив меч, юноша пригвоздил противника к одинокому дереву.

— Но откуда, — удивился Эвилло, — у меня взялись меч и перевязь? Клинок будто сам лег мне в руку, и я, взмахнув им, успел заметить лишь странное голубое сияние на стали.

— Это потому что клинок хорошо отполирован. Пока ты спал, я кое-что нашла в траве. Дав тебе новые таланты, я предположила, что тебе понадобится и оружие, — резонно отметила Хисс.

Под утесом лежал Каиин, а за городом синели воды бухты Санреале. Эвилло быстро спустился и, миновав возвышенную площадку Лодыжки Безумного Короля, увидел нелепо разросшийся дворец нынешнего правителя, Кандива, иногда величаемого Золотым.

На улицах было полным-полно интереснейших людей, чернокожих и мертвенно-бледных, и надушенных женщин в платьях с длинными шлейфами. Хисс, время от времени глухо бормоча, повела Эвилло по лабиринту улиц — сперва застроенных высокими домами, затем домами пониже, а после и совсем маленькими домишками. Так они добрались до захламленного берега канала, воняющего всем, чем только можно, — тут лучше было не вдаваться в подробности. Здесь нашлась едва не рассыпающаяся на глазах гостиница — постоялый двор «Утомленное солнце».

— Войди и спроси комнату, — велела Хисс.

— Я? Но откуда мне знать, что сказать…

— Верь в высшее покровительство, щедро расточаемое на тебя.

Эвилло, уже воодушевленный своей ловкой расправой с коварным лейкоморфом, мужественно шагнул в трактир — и нужные слова сразу спрыгнули с его языка:

— Комнату, пожалуйста, — объявил он хозяину. — А покамест — еду и чуть-чуть спиртного.

Задумчивый, совершенно беззубый трактирщик как-то невоодушевляюще нахмурился.

— Сперва объясни, отчего ты вваливаешься сюда в лохмотьях и с грязью в волосах. И почему у тебя на плече улитка? Хочешь, чтобы тебе ее сварили на обед? Так знай: мы подаем только кушанья собственного приготовления и отвечаем за качество. А еще мы не обслуживаем нищих. Деньги вперед. Сомневаюсь, чтобы ты хоть когда-нибудь видел терций, а тем паче владел им.

И вновь ответ сразу выскочил из разума Эвилло прямо на язык:

— Знай, о недостойный трактирщик, — звонко провозгласил он, — что я — благородный лорд Эвилло, посланный с тайной инспекцией таверн Каиина, причем никем иным, как самим принцем Кандивом. Принц желает знать, как ведутся дела в этом городе и особенно — с какой учтивостью и добротой встречают здесь пришельцев. Я уже понял и принял к сведению, что ты склонен к грубости и жестокосердию. И если бы не мой почтенный кузен… — здесь Эвилло замешкался, не успевая придумать имя, — которого я сейчас не стану называть, но который считает тебя человеком отзывчивым и любезным, я бы немедленно доложил о твоем поведении его высочеству. Итак, я даю тебе второй шанс.

Хозяин торопливо вылез из-за стойки.

— Добрый господин, простите мою шутку — ее, конечно же, было слишком просто истолковать превратно. Я сразу увидел, что вы тот, кем вы, по вашим словам, являетесь. Я лично провожу вас в наилучшую комнату и организую превосходный ужин. С особым удовольствием я сам приготовлю для вас улитку…

— Фи! Моя улитка не для котла, милейший. Это волшебная брошь немыслимой ценности, дарованная мне потомком великого Фандааля. И не говори больше ничего, дабы не оскорбить меня.

В комнате наверху Эвилло умылся и побрился, нашел в шкафу чистое белье, непривычно богатое платье и даже высокую бордовую шляпу. Переодевшись, он, по совету улитки, насладился зрелищем собственного отражения в зеркале, также неожиданно обнаруженном в шкафу. Впрочем, удовольствие было испорчено. Внезапно в стекле сгустился сине-зеленый образ — переливчато-прекрасный пейзаж с озерами, лесами и горами, охваченными бирюзовым сиянием. Миг — и картинка исчезла. Хисс, казалось, ничего не заметила, так что Эвилло списал мираж на свои перенапрягшиеся нервы.

Они спустились на ужин — и провели вечер за трапезой. Никогда еще за всю свою жизнь не сталкивался Эвилло с подобной роскошью, и хотя гостиница явно была не из лучших, по сравнению с Крысградом она казалась вершиной Царства Небесного. Хисс подкрепилась листком латука.

Остальные посетители подталкивали друг друга локтями:

— Глянь, глянь, это придворный принца Кандива, не иначе как родич правителя, ишь, какой жакет, чистый шелк, да и кудри, кудри — золото!

К этому моменту Эвилло заметил, что Хисс стала немного больше — несомненно, благодаря салату.

Когда Эвилло и Хисс, окончив ужин, уже поднимались по лестнице, к ним подошла обольстительная молодая женщина с аметистовыми волосами и ясными глазами, хотя и одетая несколько… легкомысленно.

Она поинтересовалась, не будет ли юноше слишком одиноко этой ночью одному в незнакомом доме, и предложила составить компанию. Она позаботится о нем — заверила женщина — всего лишь за цену своего номера, ведь очевидно, что она, будучи с ним, не воспользуется снятой комнатой. Комната эта — с сожалением добавила женщина — весьма роскошна и, соответственно, очень дорога, но она всегда готова отказаться от пышности, если ее присутствие требуется где-то еще. Эвилло был тронут и очарован и уже собирался согласиться, когда Хисс сурово зашипела, напоминая о том, что на самом деле у него вовсе нет денег. Так что Эвилло с грустью отклонил предложение достойной дамы.

Внезапно ее манеры необъяснимым образом изменились. Она яростно завопила, охватывая голосом несколько октав, причем под конец стала призывать демона по имени Кардамог, требуя, чтобы он покарал того, кто так оскорбил несчастную работящую девушку. Эвилло и Хисс поспешили удалиться.

И тишина вернулась. Снаружи утомленное солнце спряталось за «Утомленным солнцем», и нечто неописуемое игриво плескалось в канале.

3. СТАРЫЙ ГОРОД

Этой ночью лейкоморф, не без труда отцепившийся от дерева, влез в окно гостиницы. Он выследил Эвилло по запаху и вошел в город — поступок, необычный для этой породы, — а потом взобрался по неровной стене трактира.

В результате получилось много шума: вопли и проклятья, грохот ударов и контрударов, треск мебели и жуткое рычание.

Затем дверь номера распахнулась, извергнув, к вящему ужасу других постояльцев, Эвилло и лейкоморфа. И минуты не прошло, как большинство гостей с криками ринулись прочь из здания — и хорошо, если они успели завернуться в простыни. Остальные спрятались под столами в главном зале, но кто-то в общей сумятице случайно сбил с низкой балки лампу — и вспыхнул пожар. В конце концов Эвилло и лейкоморф, так и не прервавшие боя, вновь отступили в комнату наверху, и молодому человеку удалось оглушить тварь ночным горшком и выбросить ее из того же окна в канал, где она некоторое время пускала пузыри, а потом утонула. Огонь внизу потушили. А Эвилло прилег и, не обращая внимания на ушибы, устало провалился в сон. Впрочем, тот оказался недолгим.

Заря только-только тронула небо, как дверь его комнаты опять с грохотом распахнулась.

— Вставай, разбойник! — взревел мускулистый капитан отряда городской стражи; каждый его подчиненный был вооружен мечом и дубинкой. — Ты отправишься с нами в тюрьму.

Эвилло еще не вполне очухался, но слова вновь сами собой выскочили из его рта:

— Вы обознались! — воскликнул он.

— Ничего подобного. Ты — мерзавец, заманивший грязного монстра в эту гостиницу и тем самым причинивший вред заведению. Хуже того, ты обманул хозяина, выдав себя за представителя королевского семейства.

Несмотря на красноречивые мольбы Эвилло, юношу обезоружили, живенько выставили на улицу и повели под конвоем в разрушенный, перегороженный упавшими колоннами Старый Город, туда, где возвышалась страшная семиэтажная темница, воздвигнутая сотни лет тому назад Гбилом Нетерпимым. И только когда его швырнули в полутьму камеры на грязный вонючий пол, Эвилло обнаружил, что Хисс и здесь сопровождает его, по-прежнему сидя на левом плече.

Потянулись весьма неприятные часы. Довольно большое помещение было уже основательно набито преступниками. Кто-то стонал, кто-то ругался, кто-то проклинал людей, богов и талисманы, так и не принесшие счастья владельцам.

Некоторые из тех, что поэнергичнее, буянили, мечась по камере. Другие подкрадывались потихоньку, замышляя недобрососедские поступки по отношению к прочим узникам. Один из таких типов даже попытался украсть Хисс, вообразив, что это какое-то украшение, но Эвилло разубедил его, сообщив, что, во-первых, сия безделушка цены не имеет, а во-вторых, в ней заключено зло, ставшее причиной неволи Эвилло.

В полдень отодвинулась панель в железной стене, и в отверстие впихнули общий котел с комковатой дымящейся кашей, на которую узники жадно набросились, истекая слюной и ухая. Только совсем ослабевшие или вконец отчаявшиеся — настолько, что даже пища их уже не интересовала, — остались на местах. Эвилло тоже предпочел воздержаться от тюремного угощения.

С наступлением дня в темницу проник багровый солнечный свет, сочащийся сквозь многочисленные трещины в стенах. Эти жалкие лучи позволили Эвилло разглядеть сидящего напротив высокого, хорошо одетого черноволосого и сероглазого мужчину. Он не ел, не ругался, не жаловался — и сверлил Эвилло пронзительным взглядом.

— Посмотри-ка, — прошептала Хисс словно самой себе, — это же колдун Пендат Баард.

Эвилло перетряхнул отточенный гипнозом моллюска разум, но не нашел в нем такого имени, хотя на миг оно показалось ему знакомым. Однако взгляд мужчины смущал его, и юноша без всяких подсказок Хисс поднялся и направился к странному сокамернику.

— Ты знаешь меня? — резко осведомился маг.

— Вы Пендат Баард, волшебник. Почему же вы в темнице? Или силы покинули вас?

Возможно, вопрос прозвучал слишком дерзко; мужчина поморщился, потом высокомерно улыбнулся;

— Силы мои безмерны. Отец мой, всеми оплакиваемый высший маг Катараспекс, обучил меня многому. Знай же, я оказался здесь благодаря собственному эксперименту, исследуя теорему Фандааля о самопереносе.

Эвилло вспомнил, что Хисс упоминала о такой магии при их первой встрече.

— Каковы же выводы из этой теоремы? — спросил он.

— Ну, — протянул маг, — разве сие не очевидно?

Эвилло помедлил.

— Прошу прощения, но мне показалось, что вы не так давно очень пристально смотрели на меня. Вдруг у вас есть для меня какое-то задание? Может, оно даже связано с освобождением из этой темницы?

— Нет, ничего подобного, — ответил колдун. — Мне вдруг показалось, что я кое-что знаю о тебе. Ты много странствовал?

Эвилло вынужден был признать, что нет, но затем оживился, подумав о герое-путешественнике Кугеле, и добавил:

— Но мысленно где я только не был! Разум мой посетил множество мест. Хмурый север, океан Вздохов, Альмери с мрачными голыми холмами, бурную реку Кзан, называемую также Твиш… особняк со стеклянными башнями Смеющегося…

— Довольно, — решительно прервал его Пендат Баард.

В этот момент что-то загремело, и тут же раздался хриплый визг. Изголодавшиеся узники так толкались, что опрокинули котелок на какого-то бедолагу. Горячая каша обварила человеку руки и ноги. И пока тот корчился на полу, странные угрызения совести охватили Эвилло. Покинув мага, он поспешил к ошпаренному, прилег рядом с ним — и вдруг прополз прямо по раненым ногам мужчины — под насмешливые, оскорбительные крики других заключенных, которые, впрочем, оборвались, когда Эвилло остановился, а обожженный человек вскочил как ни в чем не бывало.

— Я спасен! Боли больше нет! Кожа моя цела!

И все воочию убедились, что это так.

Люди тут же сгрудились вокруг Эвилло.

— Ты могучий волшебник. Спаси нас, великий мастер! Мы все невинны, как новорожденные младенцы. Только освободи нас, и мы станем твоими рабами. Если откажешься — то, маг ты или нет, ты умрешь!

Эвилло выпрямился, но на сей раз ни наставления Хисс, ни воспоминания об остроумии Кугеля не подсказали ему красноречивого ответа.

— Хисс! Как быть?

Улитка забормотала что-то ему на ухо.

— Великий мастер шепчет заклинание, — решили пленники. — Будем надеяться, оно поможет нашему освобождению — ради нас и ради него самого!

— Все будет, как вы желаете, — поспешно подтвердил Эвилло. — Но встаньте подальше — или сила выпущенной на волю магии разнесет вас в клочья.

Заключенные попятились. Хисс забормотала снова. Слушаясь ее, Эвилло обернулся как раз вовремя, чтобы заметить, как колеблется, то появляясь, то исчезая из виду, фигура настоящего колдуна — Пендата Баарда.

Доверившись очередному повелению Хисс, Эвилло подскочил к магу и бросился на него, крепко-накрепко вцепившись в колдуна, охватив его руками и ногами.

Пендат Баард придушенно взревел от гнева и боли, но неудержимые колебания уже охватили и Эвилло. Еще секунда, и все трое — маг, юноша и улитка — исчезли из темницы.

4. ДВОЙНИК

Можно сказать, что в тот день в Альмери стояла плохая погода. Посреди бури троица путешественников одновременно рухнула на твердый восточный берег Кзана — или же Твиша.

Попытавшись стряхнуть с лица капли, Эвилло обнаружил, что вместо воды смахивает каких-то мягких крохотных голубоватых насекомых, прилипших к коже и больно кусающихся.

Так что на некоторое время Пендат Баард и Эвилло объединились в бешеном танце, отмахиваясь от жуткого дождя из букашек.

В конце концов волшебник додумался воздвигнуть магический стальной купол, который — несомненно, нечаянно — накрыл также и Эвилло. Здесь они оказались тесно прижаты друг к другу, и небо не рухнуло на землю, и река не вскипела.

— Проклинаю тебя от всего сердца, злодей, и проклятье мое не описать словами, но сопровождать оно будет тебя всю твою жалкую жизнь! — бушевал Пендат Баард. — Назови свое имя, чтобы проклятье сие закрепилось вовеки!

— А если я скромно отклоню подобную честь?

— Тогда я размажу тебя в кашу, здесь и сейчас!

— Блуркель, — представился Эвилло.

— Благодарю. Считай себя, Блуркель, проклятым до конца дней своих. Утруждать себя, проклиная твою брошку, я не буду. Это ниже моего достоинства. Известно ли тебе, что твоя идиотская попытка заключить меня в прощальные объятия, пускай и вполне объяснимая, нарушила структуру самопереноса? Посмотри, куда я из-за тебя приземлился!

— Куда? — переспросил Эвилло, поскольку еще не разобрался в географии местности.

— Заклятье самопереноса, которое я, подобно отцу моему Катераспексу, отточил, основываясь на теореме Фандааля, позволило мне попасть в древнее узилище и проверить некоторые соображения насчет подлой природы человечества, оно же должно было вернуть меня в мое жилище в Старом Городе. А твое эгоистичное вмешательство зашвырнуло нас обоих в окрестности Альмери — в место, к которому, по-видимому, ты — ибо это точно не я! — питаешь излишний навязчивый интерес.

— Альмери?

— Вот именно. Кстати, ядовитый жучиный ливень слабеет: видишь, там, над откосом, дом этого вредителя Юкоуну, Смеющегося Мага. Он сразу почуял меня и вызвал бурю из кусачих клещей. Он был смертельным врагом моего отца. А теперь, как это ни нелепо, он мой смертельный враг.

Из легенд о Кугеле Эвилло уже знал о коварстве Юкоуну, равно как и о некоторых иных фактах, которые, по идее, должны были несколько умерить злобу колдуна.

— Но разве Юкоуну не умер? Я слышал…

— Ха! Такие злодеи никогда не умирают, они неистребимы.

— Почему же ты сразу не покинул это место посредством того же самопереноса?

— Увы, единственный изъян в моих расчетах. В тюрьме я понял, что не способен немедленно воссоздать заклинание. Должно пройти два часа, прежде чем я вновь буду готов к отправлению. А когда наступил критический момент — ты испортил все путешествие. Обычно практикующий маг — такой, как я, к примеру, — может посредством самопереноса мгновенно физически перенестись в любое известное ему место на земле или хотя бы то, которое он частично способен вообразить. Но твое воображение, твои мысли о владениях Юкоуну оказались сильнее моих шаблонных представлений о собственном доме. Второй раз проклинаю тебя, Блуркель, и третий тоже!

Удрученный Эвилло выскользнул из-под стального полога. Дождь из жучков прекратился, хотя по темно-синему небу еще метались тучи, так что рубиновое солнце лишь изредка подмигивало невольным путешественникам.

Тем не менее юноша увидел — не так уж и далеко, на холме, — особняк, так подробно описанный Каньей Веком. Крутые коньки крыш, кружева лесенок и балконов, сверкающие в мерцающем свете, зеленые стеклянные башни, кажущиеся то хризолитовыми, то сердоликовыми, напоминая отчего-то высовывающиеся и прячущиеся змеиные языки.

— Что мне делать? — спросил он Хисс.

— То, что сделал бы любой человек. Ты здесь. Иди.

Эвилло показалось, что Хисс стала гораздо тяжелее — и даже, возможно, больше, словно улитка символизировала вес проклятий, обрушенных на юношу колдуном, которые, похоже, не попали в самого Эвилло.

Взбираясь на холм, Эвилло разок оглянулся и увидел, что Пендат Баард роет для себя — естественно, посредством магии — глубокую яму, укрытие в земле.

Особняк стоял в конце тропы, вымощенной коричневыми плитками — стертыми, выщербленными, крошащимися. Еще Эвилло заметил заброшенную деревню, населенную, похоже, одними деревьями. И какие-то развалины, очень древние на вид. В сущности, только дом мага выглядел более-менее пристойно.

Из историй Сказителя Эвилло сделал вывод, что Юкоуну — даже он! — в конце концов встретил достойного соперника, и не столько в лице Кугеля, сколько в силе страшного божества Садларка и его Огненных брызг. И все же кому, как не обидчивому магу Пендату, знать истину.

Тоскливая атмосфера затхлости обволакивала здания. Добравшись до дома, юноша с осторожностью, достойной самого Кугеля, принялся заглядывать в окна нижнего этажа. За одним из них обнаружилась комната, оклеенная алыми обоями, — там на полу кружилось нечто непонятное. За другим простирался огромный зал, весь в искусно сотканных коврах всевозможных оттенков зеленого, сиреневого и оранжевого цветов. Здесь стоял изящный пьедестал, на котором медленно и грациозно вальсировал скелет грызуна. В третьем окне Эвилло заметил прекрасную сильфиду с серебристыми волосами, растаявшую прямо у него на глазах. Через четвертое окно не было видно ничего — то есть за стеклом находилось именно оно, это ничто, воплощение самой пустоты, вынудившее Эвилло поспешно отпрянуть.

Входить он, честно говоря, не хотел. Одно лишь ошеломленное любопытство заставило его обогнуть опасный дом. И Хисс не протестовала, только цыкнула пару раз.

А потом Эвилло обнаружил в каменной стене боковую дверь — причем приотворенную.

За ней оказался двор с одиноким хилым деревцем-мулгуном, шуршащим пурпурными листьями. В этот момент солнце выскользнуло из-за туч, малиновый свет залил дворик, и из-под дерева выступил тот, с кем Эвилло, казалось, расстался только вчера — так хорошо он знал этого человека. Низкорослый, похожий на грушу, в черной тунике с воротником из длинных перьев, с тощими птичьими ногами, вокруг которых болтались пестрые шаровары, с абсолютно лысой головой и лицом, формой и цветом напоминающим тыкву, с крохотными сухими глазами и вечной ухмылкой на губах, — кто еще это мог быть, если не Смеющийся Маг?

— Что это у нас тут? — с жестокой радостью поинтересовался Юкоуну. — Еще один гость? О, какое удовольствие — быть популярным! Прошу, входи и осмотри мои сокровища! Не ограничивай свое воображение в отношении того, что из увиденного ты можешь украсть. Дай волю своим самым корыстным фантазиям! Не ты первый, не ты, подозреваю, и последний. Немало еще посетителей явится ко мне с подобной миссией, пока солнце не погасло.

Хисс молчала, и разум Эвиило сам подбросил на язык ответ:

— Счастлив видеть вас в добром здравии. — Он низко поклонился.

— А что, ты слышал нечто иное?

Эвилло почувствовал, что вышла промашка.

А Юкоуну добавил, ликующе ухмыляясь:

— Что, небось ходят слухи о моей гибели в фонтане Огненных брызг, после того как меня обманул Кугель Дурень?

— Слухи эти явно сильно преувеличены… — заикаясь, пробормотал Эвилло.

— Необязательно. Или возможно. Ну, что скажешь? Веришь ли ты, что я мертв? А главное — верю ли в это я?

Эвилло благоразумно промолчал.

— А я скажу вот что, — продолжил чародей, — жив Юкоуну, или мертв, или же умер, а потом ожил, или укрылся где-то в своем имении, углубившись в науку, или даже покинул дом, отправившись к кому-нибудь в гости, — я здесь, был, есть и останусь. Усвой же, если способен: я — двойник, созданный Юкоуну по своему подобию. И я сейчас — смотритель его замка. Во мне ты найдешь — если пожелаешь испытать меня — все его необъятные и изумительные силы, ибо в меня их вложили пожизненно. Так что отбрось смущение и заходи.

— У меня, увы, нет на это времени. Хозяин послал меня отыскать его любимую курочку, пропавшую из сада, — слукавил Эвилло.

— Ах, курочку! — повторил двойник. — У Юкоуну тоже имеется свой любимец. Смотри, вон он! Эттис, крошка моя, ко мне! Ко мне!

Откуда-то сверху тут же раздался отрывистый лай.

Об Эттисе Эвилло тоже слышал. Колдун, помнится, хотел отравить Кугеля, но Хитроумный словчил, и в результате погибло животное — видимо, то самое, которое сейчас парило в воздухе, перемахнув, вероятно, через перила.

Да, длинношерстный Эттис действительно напоминал шар с круглыми черными глазами, но Эвилло отметил две особенности, о которых не упоминалось в легенде Сказителя. Во-первых, сквозь тело зверя просвечивало солнце, а во-вторых, клыки и когти его оказались необычайно длинными и острыми. Похоже, Эттис стал чем-то вроде нежити-вампира.

— Прошу прощения, кажется, я слышал нетерпеливый крик хозяина и должен идти, — воскликнул Эвилло — и пустился наутек.

Он ринулся вниз с холма к реке Кзан, решив, что, коли потребуется, прыгнет прямо в воду, даже если это расстроит еще одного влюбленного фисцианина.

Однако ему помешало то ли магическое заклятье, то ли охранник-двойник. К своему отчаянию, Эвилло обнаружил, что способен бежать лишь вокруг особняка, то и дело перемахивая через препятствия вроде лесенок или небольших статуй. Он проносился мимо окон, в которые недавно заглядывал, невольно замечая, что кости грызуна пляшут теперь тарантеллу, а верчение среди алых обоев прекратилось да и сильфида исчезла. Однако, когда юноша поравнялся с пустотой, тревожная мысль настигла его, вклинившись в и без того всполошенное сознание. Ему показалось, что он уловил слабое эхо разговора, происходящего внутри вакуума: «Пусть сегодня длится вечно!» — провозгласил один голос. «И я того же мнения, — согласился второй. — Ни к чему познавать что-либо, кроме единственного «сейчас»».

Неужто сам победивший Кугель произнес столь простодушный софизм и тем породил пассивную, но смертельно опасную защиту дома — застывшее время?

Впрочем, остановиться и обдумать это Эвилло не мог. Он бежал, безоружный, каким покинул темницу, не в силах вырваться из магических стен. А за ним трусил Эттис, то по земле, то по воздуху, и его веселый лай нещадно терзал уши.

— Хисс, — выдохнул Эвилло, заходя на второй круг, — ты действительно знаешь заклятье самопереноса? Мне кажется, да. Если так — не соблаговолишь ли ты унести нас отсюда?

— Я постараюсь, несмотря на тряску, — ответила Хисс. — Но ты должен представить какое-нибудь приятное, безопасное место. Я не могу действовать в одиночку.

Какой тяжелой показалась Эвилло улитка в этот момент!

— Я знаю так мало, и все же голова моя набита сценами путешествий Кугеля — так что, думаю, подойдет любое, лишь бы оказаться не здесь.

Едва успев выпалить эти слова, Эвилло споткнулся о низенькую глянцевую стенку — и полетел в цветущий куст касперина, из которого тут же поднялся рой кусачих синих жучков. В тот же миг на бедолагу спикировал ощеривший клыки Эттис, подобный пушистому пончику.

Ну все, пиши пропало, решил Эвилло — и вдруг его вновь окутал кружащийся туман, как и во время побега из тюрьмы с Пендатом Баардом. И на спину ему обрушился отнюдь не Эттис — нет, сам Эвилло рухнул спиной на землю и застыл, вглядываясь в верчение сине-зеленых гор в голубых облаках тумана. Длилось все это меньше секунды — сердце не успело ударить, выдох не вырвался из груди.

Потом юноша обнаружил, что смотрит сквозь листву гигантского дуба на кроваво-красное закатное небо. Уже мерцали звезды, но бледные далекие точки складывались в неведомые узоры. Опознать удалось только Лиралет.

Постепенно Эвилло осознал, что находится на лесной прогалине — совершенно один. Избавившись от несносного Эттиса, он где-то потерял и своего учителя, Хисс.

Обуянный горем, Эвилло поднялся — и обнаружил, что он все-таки не совсем одинок.

На этот раз его зашвырнуло в вешний лабиринт Лиг Тига, или Великого Эрма, — в обширнейший и зловещий лес дальнего севера. Тяжкие испытания, невзгоды и злоключения поджидали здесь некогда Кугеля.

Деревья тесно росли вокруг поляны — величественные кедры и толстенные янтарники, украшенные кошенильными бликами. Северные мандрагоры напоминали хмурых жрецов в дымных балахонах. Но вечерний Фейдер — западный ветер — нес приятный аромат ванили, исходящий от длинной глиняной трубки, которую передавали друг другу трое саблезубых, немыслимо черных, словно обугленных, людоедов-деоданов. Они курили и улыбались, радуясь Эвилло и приглашая его на ужин — в качестве главного блюда.

5. В ЛИГ ТИГЕ И ОКОЛО ТАВЕРНЫ «У ГОЛУБЫХ ЛАМП»

Свет дня угасал. Самый высокий деодан приблизился к Эвилло и заговорил:

— Какая радость, что ты вышел на нашу поляну. Я и мои друзья вот уже несколько дней не ели вкусненького. Последний из наших, скажем так, гостей оставил нам эту трубку и мешочек с травами. Такое бескорыстие! Мы получили массу удовольствия.

Эвилло поднял глаза на деодана.

— Как кстати ты заговорил о дружбе. Боюсь, мой собственный друг, ну, такой толстяк по прозвищу Громадина, где-то отстал. И я уже скучаю по нему, он такой приятный человек, и ростом хоть и не с дерево, но в обхвате наверняка втрое толще любого ствола.

Деодан, похоже, заинтересовался.

— Неужто? Как жалко, что он запаздывает.

— Ну, наверное, он уговаривает двух других наших приятелей, Гиганта и Толстяка, присоединиться к нашей прогулке.

— Ну что ж, — победоносно ухмыльнулся деодан, — в ожидании твоих превосходных сотоварищей мы можем начать трапезу с легкой закуски. Идем! Мы настаиваем на твоем присутствии, — в сущности, оно просто необходимо. Слово даю, мы с неменьшей радостью встретим твоих друзей, когда они появятся.

— Вот огорчение, — опечалился Эвилло. — Если я не произведу определенное действие, Громадина, Гигант и Толстяк не появятся. Позволь объяснить. Обратил ли ты внимание, что я прибыл сюда несколько необычным образом? Я умею перемещаться из одного места в другое в мгновение ока. Громадина тоже обладает этой способностью. Однако он отчего-то стал жертвой глупой привычки — всегда требует, чтобы я, достигнув любого места назначения, проводил довольно-таки хлопотный ритуал. И если я поленюсь, он почувствует это издалека — и не последует за мной. Как и прочие мои увесистые друзья.

Тут к собеседникам приблизились два других деодана. Они, убрав трубку, элегантно уселись на ближайшие пни, и один из людоедов пропел коротенькую песенку:

— И в чем же заключается этот ритуал? — поинтересовался второй.

— Ох, он такой утомительный, — вздохнул Эвилло. — Наверное, стоит все же пренебречь им. Давайте просто приступим к еде. В конце концов, трое столь крупных мужчин, как мои друзья, наверняка уничтожат ваши припасы.

— Вовсе не обязательно, — заверил «гостя» первый деодан. — Нет-нет, мы просто жаждем встречи с ними. Убедительно прошу тебя провести обряд. Мы терпеливо подождем, постоим рядышком.

— Увы, я вынужден попросить вас помочь. Хотя нет — это же ниже вашего достоинства! Давайте лучше начнем с закуски — какой бы скромной она ни была.

— Да нет же, нет. Не сомневайся — мы очень хотим помочь тебе.

Два других деодана с энтузиазмом закивали, соглашаясь.

— Что ж, отлично, тогда я должен завязать вам глаза вот этими полосками, оторванными от моей рубахи, — да-да, обязательно частью моей одежды, иначе Громадина откажется перемещаться сюда. Вот. Не слишком туго? Теперь все мы должны лечь лицом вниз и считать до ста. По очереди. Сперва вы, господин. Потом вы, а потом уже вы. Я считаю последним — ибо того требует мой упрямый друг.

Деоданы улеглись ничком, уткнувшись носами в землю.

К этому времени лес потемнел, обретя выразительные оттенки коучикского эля и фиалок Мендоленса. Прислонившийся к дубу Эвилло притворился, что тоже лег.

— Теперь мы все заняли исходную позицию, — сообщил он деоданам. — Последний совет: не начинайте отсчет, пока я не дам сигнал. Громадина такой обидчивый. Закончив же считать, не шевелитесь и тем паче не озирайтесь, не дождавшись, когда я завершу обряд, — только после этого к нам присоединятся Громадина и другие. И знайте, что Громадина из-за своей чудовищной массы так нарушает равновесие, когда переносится куда-либо, тем более в компании, что его низвержение чревато серьезной опасностью, особенно для глаз — потому-то я и воспользовался повязками. Прижмитесь получше к земле. Ждите моих сигналов. И примите тысячу извинений за причиненное неудобство.

Эвилло сделал паузу. Небо стало черным, как чернила, лишь Лиралет еще виднелся в непроглядном мраке.

— Начнем! — скомандовал юноша и тут же, на цыпочках, шмыгнул в лес.

Он бежал и считал про себя, но, не дойдя и до пятидесяти, услышал шум погони.

Вдруг над его головой раздался тихий, жалобный зов. Ухватившись за сук дерева-великана, Эвилло стремительно взобрался как можно выше.

Обладатель негромкого зовущего голоска уставился на него, прищурив крохотные светящиеся глаза. Это был твк, возле которого в листве прихорашивалась его стрекоза.

— Расплатиться за услугу, — заявил твк, — ты можешь солью.

— У меня нет соли. И за какую услугу?

— Я в беде, — пояснил твк. — Стаи моих родичей недавно оказались заманены к северным границам — им было обещано нескончаемое количество соли, — и сделал это противный маг Пендат Баард в своих вечных поисках Немеркорила. Много чего потребовал он от нас. А когда настало время платить, он направил нас на морской берег, посоветовав выпаривать волны прилива.

— Грустно слышать это, — прошептал Эвилло, — но помолчи минутку, пожалуйста, если можешь. Мои преследователи рыщут внизу.

Твк скосил глаза на троицу деоданов, которые, освещенные одинокой звездой, обнюхивали древесные корни, то и дело пристально всматриваясь в переплетение ветвей.

— Возможно, мне следует выдать тебя им, — протянул твк. — Деоданы иногда носят соль — чтобы вялить не слишком вкусных жертв.

По руке Эвилло пополз зловещий холодок. Он в смятении опустил взгляд — и обнаружил Хисс. Хисс, выросшую за время их разлуки до размеров кошки.

Внизу зашлепали ноги — деоданы пробовали влезть на дерево.

— Сдержи удивление, — посоветовала Хисс новым, брюзгливым тоном. — Нам нужно немедленно уходить. Из-за твоей глупости мы не только в очередной раз разминулись с целью, но и разделились во время путешествия. Нужно снова прибегнуть к самопереносу. Но на этот раз, ради всех пяти демонов Лумарша, думай только о безопасном месте — и, желательно, синем.

В голове Эвилло разом стало пусто. Но они с Хисс уже пульсировали, тела их распадались на атомы.

И вдруг, словно из ниоткуда, воспоминания о синеве наполнили мысли юноши — и он истолковал их как указание на еще одно временное прибежище Кугеля: таверну «У голубых ламп», ту, что была на юге, в Саскервое.

Какое же недовольство посетителей вызвало появление двоих путников, влетевших в гостиницу через высокое закрытое окно и упавших в зал вместе с градом сверкающих осколков!

Не без труда Эвилло с Хисс вылезли из огромного блюда с жареной курицей и тушеными цыплятами в земляничном соусе. Твк и стрекоза, тоже угодившие под действие самопереноса, тут же набросились на солонку.

Появился хозяин — наверное, Краснарк, тот самый, который, если верить Сказителю, встретил Кугеля. Сердито смотрели из-под густых бровей черные глаза, и тонкий шрам на лбу верзилы-трактирщика не предвещал ничего хорошего.

— Неужели мне никогда не избавиться от этих невероятных вторжений? С той роковой ночи, когда парочка негодяев затеяла здесь свою грязную игру, мерзость которой открылась мне лишь позже, беды так и сыплются на гостиницу!

— Это правда, — подтвердила пышногрудая дама в вишневом переднике, лучезарно улыбаясь Эвилло, несмотря на его необычное, сопровождавшееся разрушениями появление. — Бедного Краснарка оглушила невидимая сила, так что он угодил в нижнюю кладовку, много чего разбив и разлив — на целых девятнадцать флоринов! Кроме того, одного богатого резчика цапнул за ногу сбежавший из бака краб-сфигал, у некоторых мужчин оказались посечены бороды, потом возникли проблемы с освещением, и еще один господин провалился в отхожую яму.

— А теперь, — прорычал Краснарк, — в погребе поселился козел-кровосос Глиниц, он залег там и подстерегает моих мальчишек-слуг!

Будто бы по сигналу откуда-то снизу раздалось оглушительное зловещее блеяние — даже пол затрясся.

— Если вы взбаламутили эту тварь своим дурным падением, — пригрозил Краснарк, — я взыщу с вас двести терциев. На кону принципы Саскервоя!

Большинство клиентов к этому моменту уже покинули трактир, даже дама в вишневом переднике. Похоже, они так и не свыклись с голосом Глиница.

— Сожалею, хозяин, — потупился Эвилло. — У меня в карманах — ни медяка.

— Эй, — прошипела Хисс довольно громко — благодаря своим нынешним размерам; сейчас улитка была уже с молодого львенка, — дай ему то кольцо, что блестит в рассыпанной соли. Оно окупит все.

Эвилло поднял перстень, который, весьма вероятно, стоил больше целой гостиницы, — огромный, сине-зеленый дымчатый камень сверкал в оправе из голубого тантала с вкраплениями синего золота.

Манеры Краснарка мигом изменились.

— О, этого вполне достаточно. Прошу вас завершить ужин, который вы уже испробовали… или вы хотите, чтобы я проводил вас в умывальную?

Эвилло не удостоил хозяина вниманием. Он любовался бирюзовым огнем, горящим в сердце драгоценного камня, — пламя это, казалось, заполняло помещение, вытесняя голубоватый свет гостиничных серных ламп.

И снова Эвилло почудились загадочные туманные леса, холмы, ущелья, горы и шелковые озера, уже столько раз мелькавшие перед его мысленным взором. Ослепленный сиянием, он задумался: а что если видение, подобное фиалковым пикам Верхнего мира, однажды открывшимся Кугелю, не только помутило его зрение, но и затронуло все остальные чувства? Ибо Эвилло ощущал благоухание деревьев, цветов и воды и почти чувствовал, как гладят его лицо атласные листья.

А потом в самой сердцевине чуда появилась женщина — стройная, но с совершенными формами, с кожей, подобной белоснежному чистейшему перламутру, с длинными струящимися волосами цвета холодного рассвета. Глаза ее походили на изумруды в лавандовых сумерках. Олицетворение самой красоты видел пред собой Эвилло, и понял, что знает ее имя, и в исступлении выдохнул его:

— Твайлура Флэйм!

— Не смей при мне ругаться и сыпать проклятьями! — громыхнул Краснарк. — Знай, что я защищен амулетами. Гаси этот ведьмовской свет и давай сюда безделушку. По зрелом размышлении я вижу, что она едва покроет стоимость ужина, что уж говорить о разбитом окне и потерянных клиентах! К тому же я должен еще заплатить за изгнание козла.

В следующий момент одновременно произошло несколько событий. Резко и хрипло заговорила Хисс, посылая Краснарка в непристойном направлении. Взвыл оскорбленный трактирщик. А внизу раздался грохот, и из-под проваливающегося пола показался козел-кровопийца Глиниц.

— Прибегнем к самопереносу, — безапелляционно приказала Хисс. — Эвилло, не отрывай глаз от видения в кольце и больше не позволяй себе никаких мыслей о пристанищах твоего дурацкого Кугеля.

Сера, горевшая в трактирных лампах, взорвалась, разметав по сторонам чистейшее васильковое пламя. А потом были лишь туман и кружение.

6. НЕМЕРКОРИЛ

Во все стороны до самого горизонта простирался чарующий озерный край Немеркорил. Эвилло казалось, что он уже когда-то видел эти земли, сотворенные неведомыми богами и раскрашенные во всевозможные легчайшие оттенки синего и зеленого. Небеса над головой тоже сияли переливами нефрита и лазури, и у этого света не было источника — точно живые сумерки играли под полной, добела раскаленной луной.

Эвилло огляделся в поисках Хисс. Но улитка снова куда-то исчезла. Вместо нее рядом с юношей на берегу озера сидел величественный молодой человек, на вид ровесник Эвилло. Незнакомец оказался высок и хорошо сложен, его длинные волосы отливали медью, а цвет глаз повторял оттенок самого темного малахита, и в тон им был блекло-голубой и сапфировый бархат одежд человека, семь верхушек широкополой шляпы которого отливали кармином.

— Можешь любоваться, — неожиданно заявил юноша снисходительным тоном. — Помнится, в прошлом мой чарующий вид притягивал все взгляды.

— Где Хисс? — спросил Эвилло.

— Ха! А как по-твоему?

— Ты… она?

— Естественно. Я принц Хисс. Знаю, ты простак. И вникать во все детали тебе ни к чему.

— А это место?..

— Прелестный уголок Немеркорил, где никогда не светит солнце — а значит, оно никогда здесь и не погаснет. Это мое королевство, из которого я был изгнан вследствие козней колдуна Кастераспекса. А вот, полагаю, и мой клариот.

И действительно, по берегу плавно ступал, потряхивая украшенной четырьмя рогами головой и фисташковой гривой, мощный, ухоженный и уже заседланный скакун.

Поднявшись, принц, бывший недавно улиткой, легко взлетел в седло и любезно предложил Эвилло:

— Беги рядом со мной, если хочешь. Я еду домой, в несравненный дворец Фурн.

Эвилло, не видя иных вариантов, послушался принца.

А Хисс принялся излагать свою историю, поясняя и роль Эвилло в ней:

— Катераспекс вторгся в мои владения, воспользовавшись теориями Фандааля о самопереносе, которые ему, презренному Катераспексу, каким-то образом — несомненно, случайно — удалось постичь. И он вторгся на территорию Немеркорила. Я, конечно, противостоял ему. Однако, хоть я и искушен в чудотворчестве, негодяй одолел меня, прибегнув к хитрости, слишком многосложной, чтобы ее объяснить, — для этого потребовалось бы очень много времени, гораздо больше, чем мы провели вместе, да и разум твой, признаться, чересчур ограничен. Достаточно сказать, что Катераспекс забросил меня в иной мир, лишив возможности открыть кому-либо мою истинную сущность. Впрочем, по Закону Равновесия, разбойнику пришлось позволить мне сохранить некоторые преимущества — включая знания и умения в определенных сферах и память о тех магических формулах, которыми я овладел. Еще по небрежению колдуна я не утратил свой королевский меч, костюм принца и кольцо — символ моей власти. Но опять-таки злая воля коварного мага постаралась сделать так, чтобы я не мог воспользоваться ни одним из своих атрибутов. Он постановил, что едва нога моя коснется земли, я приму облик первого существа, увиденного мной. И существом этим, как нетрудно догадаться, оказалась улитка.

Единственное, на что я уповал, — ибо этой возможности Катараспекс не учел — так это на встречу с легковерным болваном. Я готов был вдолбить в его башку кое-какие из моих талантов, которыми не мог воспользоваться сам, и мы бы с ним вдвоем стали источником силы. Если моего ученика где-то ждала удача — она притягивалась бы ко мне, его же, в противовес, преследовало невезение. Таким образом происходило бы пополнение моих запасов энергии.

Я милостив и не стану упрекать тебя, что своим запоздалым появлением ты обрек меня на долгое ожидание. Мне попадалось много болванов, но они оказывались слишком хитры, чтобы поверить мне. А головы доверчивых были настолько забиты глупостями, что для моего учения там места не находилось. Ты же подошел идеально. Дурачок, с головой пустой, как безлунная ночь. Так что довольно скоро ты получил мой меч, потом одеяние и, наконец, перстень. С каждым приобретением ты ловил частицу ускользающего образа Немеркорила — и вот вид моих земель прочно обосновался в твоем сознании. Благодаря этому интервалы между актами самопереноса становились все меньше, и наконец в них отпала необходимость. Затруднением оказался только твой пунктик насчет Кугеля — но в конце концов мы и его одолели. И добрались до Немеркорила. Здесь, на священной для меня земле, я вновь обрел свой истинный облик и избавил твой мозг от своей мудрости. Теперь вся она снова моя. Заметь, даже меч вернулся ко мне.

Хисс радостно рассмеялся. Эвилло почувствовал, что разум его опустошен и растерян. А принц меж тем добавил:

— Кстати, тот колдун, Пендат Баард, пялился в тюрьме вовсе не на тебя. Он смотрел на меня. Нет, он со мной не встречался — ни как с принцем, ни как с улиткой, и все же он ощутил во мне следы влияния своего проклятого отца. От которого, если тебе интересно знать, сам Пендат и избавился, отравив его в один из редких родственных визитов ядом сапонида, — ибо и сам искал Немеркорил. Безуспешно, смею заметить.

Утомленный отнюдь не краткой речью принца да и вынужденной физической нагрузкой, Эвилло как подкошенный рухнул ничком в траву. И уже с земли увидел возвышающийся неподалеку дворец Фурн — с бирюзовыми колоннами и множеством тонких, похожих на ветви дягиля башенок, утопающий в пышных садах, изобилующих фисташковыми деревьями и сумахом, метлицей и горечавкой.

У ворот стояла прекрасная женщина с розовыми волосами. Хисс радостно вскрикнул и натянул поводья.

— Жена моя, Твайлура Флэйм, единственная женщина, равная мне по величию! — И, оглянувшись, Хисс добавил: — Эвилло, ты можешь удалиться. Через секунду я открою портал — и ты перенесешься к истоку своего бесполезного и безвкусного существования.

Однако прежде чем он успел это сделать, прекрасная Твайлура Флэйм вспорхнула на котоглавого фаэтона, скакавшего по холму на заячьих ногах.

— Как ты быстро вернуться! — воскликнула она, обращаясь к мужу, довольно-таки резким тоном. — Предупреждать, Хисс, пока ты отсутствовать, Твайлуре Флэйм наскучить ожидание и она сбежать с чрезвычайно симпатичным глефтом. А ее место занять я.

— Кто же ты? — опешил принц Хисс.

— Демон Кардамог. Подходить же и обнимать меня. — Хисс побелел. Клариот встал на дыбы — и сбросил его. Принц упал прямо на Эвилло.

— Ох, Эвилло, милый друг, несмотря на то что силы ко мне вернулись, демон одолел меня! Поэтому мы снова умчимся на Умирающую Землю…

— Нет, муженек. Ты оставаться с любимой Кардамог! — немелодично проскрежетал демон. У красотки выросло две головы, из шести ноздрей рвался клубящийся пар. — Будь спокоен, я передать часть твоих сил этому желтоволосому человеку, пусть оставить их на память о нашем счастливом воссоединении.

Сильный удар обрушился на голову Эвилло. Он почувствовал, как открывается портал, ведущий прочь из этого иного мира, носящего имя Немеркорил, — а дальше уже не ведал ничего…

…Пока не рухнул на землю Каиина, озаренную лучами красного светила. Множество рук помогло ему подняться, множество голосов заговорило наперебой, описывая, как его искали повсюду. Потом его окружила подоспевшая стража.

«Ну, опять поведут в тюрьму», — устало решил Эвилло, но ликующая толпа увлекла его во дворец принца Кандива Золотого.

— Как хорошо, что мы отыскали тебя, дорогой мальчик, — провозгласил Кандив. — Я уже лишился всех сыновей и племянников, склонных к далеким путешествиям по неведомым землям. Мы проконсультировались с достойными мудрецами и выяснили, что ты мой прямой наследник — в случае пропажи всех прочих. Ибо ты — сын моей сводной сестры, которая шестнадцать лет назад, посещая тайный храм над Дерной, из чистого небрежения потеряла тебя возле деревни Крысград.

Эвилло застыл как громом пораженный. Неужели удача вернулась к нему? Он ощущал также присутствие неких сил, ранее принадлежавших надменному Хиссу. Значит, освобожденный от влияния Закона Равновесия, Эвилло действительно может наслаждаться новыми способностями. И не в последнюю очередь — как наследник правителя белокаменного Каиина.

Обдумывая открывающиеся перед ним перспективы, юноша заметил среди толпы Чернографика Каиина и вспомнил, как недопонял его вежливого предупреждения — не только не наступить на улитку, но и избегать улиток вообще.

Как легко поддаться глупости! Нет, кто-то должен привести дела в порядок.

И он спросил принца Кандива:

— А имя мое — Эвилло, как мне открылось в возрасте семи лет?

— Вовсе нет, — ответил озадаченный Кандив. — Ради всего сущего, с чего это взбрело тебе в голову?

— Тогда как же меня зовут, повелитель?

— Что ж, мальчик, слушай и с гордостью носи свое истинное родовое имя, записанное в архивах Асколеза. Ты — Блуркель.

Эвилло оторопел. Решив, что это от восторга, Кандив хлопнул юношу по спине.

Но весь вес назойливого трехступенчатого проклятья Пендата Баарда обрушился на Эвилло, придавив его именем Блуркель, точно каменной лавиной.

Вечером, пока двор щедрого Кандива праздновал, тот самый настырный лейкоморф свалился с канделябра прямо на Блуркеля. Практика основательно улучшила боевые навыки твари…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Для меня Джек Вэнс — один из литературных богов.

Танит Ли

В начале 1970-х, когда я была очень несчастна и находилась в депрессии, моя замечательная мудрая мама, уже пристрастившая меня к мифологии, истории и научной фантастике, принесла мне «Умирающую Землю». И я сразу вышла из тяжелого состояния, погрузившись в богатое, парадоксальное сияние пейзажей неординарного угасающего мира будущего Вэнса.

Эта книга — выпущенная английским издательством «Mayflower» — до сих пор остается у меня, я храню ее, как сокровище, и часто перечитываю, хотя страницы от времени пожелтели, а кое-какие и выпали (наверное, корешок поклевал какой-нибудь пельгран).

Повести Умирающей Земли — это авантюрные приключения в истинном смысле слова, истории развиваются стремительно и последовательно.

В них звучит эхо не только «Тысячи и одной ночи», но и остроумно-серьезных «Путешествий Гулливера», не говоря уже о произведениях Мильтона и Блейка. Вэнс как будто на самом деле под прикрытием фэнтези проник в средневековый разум — здесь мир может погибнуть в любой момент, а мифические звери и чудища сосуществуют с греховным, эгоистичным и (весьма редко) одухотворенным человеком. Язык повествования то невыразимо уморителен, то чарующе прекрасен, то шокирующе — но утонченно — жесток. Что же до черного юмора, то Вэнс, должно быть, сам и изобрел его.

Эти шедевры воспламенили и, надеюсь, кое-чему научили мое воображение раз и навсегда. «Оказали влияние» — слова слишком слабые. Я в неоплатном долгу перед Вэнсом — и как страстный поклонник, и как плодовитый писатель.

Каждый раз, когда я пере-пере-перечитываю его книгу, она открывается мне с новых, бесподобных, волшебных сторон, и я не уверена, что Джек Вэнс выдумал Умирающую Землю. В глубине души я знаю, что он бывал там. И далеко не единожды.

Но… он ведь берет с собой и нас, верно?

 

УКАЗУЮЩИЙ НОС УЛЬФЭНТА БАНДЕРООЗА

Дэн Симмонс

В сложной и богатой деталями истории, которая следует ниже, автор вовлечет нас в бегство от погони и проведет по неизведанным территориям до самого края Умирающей Земли, а в это время жуткие враги станут дышать нам в спину, на кону окажется судьба целого мира, и все будет зависеть от того, куда укажет… нос?

На закате Двадцать первой эры, во время одной из бесчисленных поздних эпох Умирающей Земли, безымянных и охваченных хаосом, все обычные признаки неизбежного рокового финала как-то внезапно переменились от плохого к худшему.

Огромное красное солнце, никогда не отличавшееся торопливостью на восходе, сделалось еще медлительней, чем всегда. Словно старик, с отвращением выбирающийся из постели, обрюзгшее светило по утрам вздрагивало, тряслось и замирало в нерешительности, из-за чего протестующий рокот землетрясений волнами расходился с востока на запад по всем древним континентам, заставляя шататься даже низкие, изрядно пострадавшие от времени и земного притяжения горные хребты, похожие на дырявые моляры. На тусклом лице ползущего по небу солнца появлялись все новые и новые черные оспины, и дни в конце концов уступили место унылым красно-коричневым сумеркам.

Спурн, в прошлом славившийся как месяц благоденствия и нескончаемых праздников, ознаменовался пятью днями почти полной тьмы, и пшеница на полях полегла от Асколеза и Альмери до болотистых границ Айд-оф-Каучике. Река Ском в Асколезе превратилась в лед на заре празднования летнего солнцестояния, охладив благочестивые намерения нескольких тысяч людей, погрузившихся в воду для исполнения Скомского Ритуала Многочисленных Любовных Единений. Те немногие древние стоячие камни и стенные пластины, что еще возвышались посреди земли Падающей Стены, полегли, как ложатся на стол выпавшие из чаши игральные кости, и стали причиной гибели бесчисленного множества ленивых крестьян, которые на протяжении тысячелетий по глупости строили свои лачуги в непосредственной близости от них лишь ради того, чтобы не тратиться впустую на возведение четвертой стены. В священный город Эрзе Дамат прибыли тысячи пельгранов — стай такого размера не помнили ни люди, ни нелюди — и три дня кружились над крышами, после чего разом спикировали, схватили шесть с лишним сотен самых набожных паломников и осквернили Черный Обелиск экскрементами, в коих было множество костей.

На западе заходящее солнце пульсировало, становясь все больше и ближе к горизонту, пока в лесах Великого Эрма не начались пожары. Приливные волны смыли не только города, но и все прочие признаки жизни в окрестностях мыса Печальных Воспоминаний, а древний торговый город Ксикси, расположенный в каких-то сорока лигах к югу от Азеномея, полностью исчез однажды ночью, через три минуты после полуночи, когда многолюдная Летняя ярмарка была в самом разгаре; одни говорили, что город поглотило страшное землетрясение, а другие считали, что он в мгновение ока переместился в один тех из непригодных для жизни миров, что вращаются вокруг Ахернара, звезды мошенников, — так или иначе, многие жители громадного Азеномея попрятались по домам, испугавшись того, что случилось так близко от их города. Пока происходили все эти маленькие трагедии, на большую половину близлежащего региона, в лучшие времена известного как Великий Мотолам, обрушились потопы, засухи, чума, инфляция и частые затмения.

Люди — как, впрочем, и нелюди — повели себя в точности так же, как бывало всякий раз, когда наступали трудные деньки, коих невообразимо долгая история Умирающей Земли, а также Земли Желтого Солнца, существовавшей до нее, знавала немало: они пустились на поиски козлов отпущения, которых можно было бы выследить, затравить и убить. На этот раз величайшему поношению и поруганию подверглись маги, волшебники, чародеи, чернокнижники, последние ведьмы, что еще умудрялись как-то выживать в обществе чопорных коллег мужского пола, и все прочие адепты искусства тавматургии. Разъяренные толпы брали штурмом особняки волшебников и врывались на тайные собрания; слуг, которых чародеи посылали в город за овощами или вином, раздирали на части; произнесенное на людях заклинание тотчас же влекло за собой появление крестьян с факелами, вилами и теми нетронутыми волшебством мечами да пиками, что остались после старых войн и давних погромов.

Внезапное падение престижа магической профессии не оказалось новостью для чародеев усталого мира, ведь все они прожили столько, что хватило бы на несколько жизней и еще чуть-чуть; поэтому вначале они тоже повели себя так, как уже делали раньше: окружили дома заклятиями, стенами и рвами, вместо убитых слуг призвали куда менее хрупких демонов и духов из Надмирья и Подмирья, открыли громадные погреба и катакомбы с запасами (их подручные в это же самое время занимались обустройством огородов за волшебными стенами); словом, они затаились, а некоторые так преуспели, что стали в прямом смысле слова невидимы.

Но на этот раз волна всеобщего осуждения не схлынула тотчас же. Солнце продолжало мигать, дрожать, вызывать землетрясения, и количество темных дней почти сравнялось с количеством светлых. Большая часть рода людского, населявшего Умирающую Землю, объединилась с теми, кто уже перестал быть людьми: с вездесущими пельгранами и деоданами, ползучими эрбами и ящерами, духами и скальными вурдалаками, сапонидами и некрофагами, гнилушками и гнойными печальцами; и все они являли собой лишь вершину ужасающего айсберга бесчеловечности, и не было у них с людьми ничего общего, кроме желания убивать волшебников.

Когда от неприятной правды об этой особенной череде магопогромов уже нельзя было отмахиваться, волшебники Альмери и Асколеза (а также других земель к западу от Падающей Стены), некогда входившие в почившее Содружество Голубых Принципов и пришедшие ему на смену Зеленую и Пурпурную Коллегии Великого Мотолама, поступили каждый сообразно своему характеру: кое-кто бежал с Умирающей Земли, развязав двенадцать пространственных узлов и быстренько прошмыгнув к Архерону, или к Джанку, или к одному из близлежащих миров, открытых старым Омоклопеластическим тайным обществом; кое-кто переместился в прошлое, в более благоприятные эры; были и те, кто направился к другому концу галактики и за ее пределы, захватив передвижные дома или самодостаточные сферические миры (так, Тьюч, признанный Старейшина Узла, потащил за собой не что-нибудь, а личную бесконечность).

Лишь очень немногие маги — наделенные уверенностью, любопытные, преисполненные желания нажиться на чужом горе или просто гордые (впрочем, возможно, все заключалось в их выраженной склонности к меланхолии) — рискнули остаться на Умирающей Земле и поглядеть, что же с ней случится.

Чернокнижник Шрю вел себя спокойнее большинства. Возможно, причиной тому был его истинный возраст, о котором никто из коллег по тавматургии не смел даже гадать. Или, не исключено, так проявлялась особенность его магической специализации — большую часть тех, кто занимался вызовом демонов и дьяволов из Надмирья, Подмирья, а также со звезд и из иных эр, ждала ранняя и весьма мучительная гибель. А еще было не исключено, что так на мага повлияло случившееся много тысячелетий назад расставание с любовью его сердца, — слухи об этом никак не утихали. (Одни твердили — правда, шепотом, — что Шрю однажды любил Иаллэ, с которой готов был разделить ложе и жизнь, но потерял ее, любимую танцовщицу самого Пандельюма, создательницу Танца четырнадцати шелковых движений. Другие говорили — еще тише, чем прочие сплетники, — что Шрю попался в сети, раскинутые одним из его учеников, еще в те времена, когда горы Магнаца были высокими, и на долгие века утратил интерес к магии, поскольку юный красавец украл его самые могущественные руны и сбежал с затянутым в кожу сапонидом из ночного города Сапонс.)

Шрю улыбался, когда до него доносились эти слухи; впрочем, улыбка его была грустной.

В очередной раз столкнувшись с Великой Паникой, чернокнижник Шрю запечатал Штормовой Путь — свой уютный особняк с множеством комнат и фигурных башенок, расположенный в холмах у северного края Зачарованного леса, — и, применив упрощенную вариацию древнего заклятия безнадежного заточения, захоронил сам дом, прекрасные сады и двенадцать слуг из тринадцати в недрах Умирающей Земли, на глубине примерно сорока пяти миль. Приборы Шрю, его заметки, основная часть библиотеки и занимательная коллекция демонов-помощников, которую он собирал на протяжении нескольких веков, были защищены от всего — кроме, разумеется, самого красного солнца, которое на этот раз могло и поглотить Умирающую Землю. Что касается воистину удивительного собрания цветов, деревьев и прочей растительно-животной экзотики из его садов (не говоря уже о двенадцати слугах, людях и не совсем людях), то все это было упаковано во Всемогущие Яйца, а каждое Яйцо, в свою очередь, завернуто в отдельное поле хроностазиса, так что Шрю знал наверняка: если Земля и он сам выживут, то его прислуга проснется через несколько месяцев, лет, веков или тысячелетий, как после обычного здорового сна.

Шрю оставил при себе лишь Слепого Боммпса, старшего слугу и незаменимого повара, и отправился на север, в свой летний домик на берегу Малого Полярного моря. Боммпс помнил наизусть и этот домик, и защищенные прилегающие территории — ничуть не хуже, чем многочисленные комнаты, башенки, туннели, тайные ходы, лестницы, гостевые пристройки, кухни, сады и угодья в самом Штормовом Пути.

Что касается множества малых дьяволов, демонов, сандестинов, скальных вурдалаков, элементалей, арквальтов, дайхаков и нескольких рунных призраков, которых Шрю держал на коротком поводке, — то все, кроме одного, ушли под землю вместе со Штормовым Путем, повинуясь измененному заклятию безнадежного заточения, но каждого из них можно было призвать с помощью кратчайшей формулы.

Единственным иномирным созданием, которое чернокнижник Шрю взял с собой в домик на берегу Малого Полярного моря, был Кирдрик.

Странное создание смешанной природы, Кирдрик наполовину представлял собой мутировавшего сандестина из Четырнадцатой эры, наполовину — полноценного дайхака из ордена Ундра-Хадра. Только величайшие архимаги в истории лишенной желтого солнца Умирающей Земли предпринимали смелые попытки подчинить взрослую помесь дайхака с сандестином. В распоряжении чернокнижника Шрю было сразу три таких грозных существа. Два из них теперь покоились в сорока пяти милях под поверхностью земли, а Кирдрик летел на север вместе с Шрю и Слепым Боммпсом, удобно устроившись на одном из тех больших ковров, что раньше украшали главный зал Штормового Пути. Ковер-самолет путешествовал по ночам, никогда не поднимался выше пяти тысяч футов и находился под защитой всемогущей сферы Шрю, а также собственного облака тайны, рожденного древним узором переплетенных чаронитей, поющих свою негромкую песню.

Шрю понадобилось тридцать пять лет, чтобы призвать Кирдрика; на его полное подчинение ушло еще шестьдесят девять лет, на обучение иному языку, нежели родное наречие, состоящее из проклятий и междометий, — десять, а на то, чтобы дайхак-полукровка сделался в меру воспитанным и смог занять свое место среди верной челяди Шрю, пришлось потратить больше двух веков. Шрю решил, что пора бы твари наконец-то начать отрабатывать свое содержание.

Первые недели, проведенные Шрю в полярном домике, были временем тишины и спокойствия, о которых мог лишь мечтать любой отставной чернокнижник.

Каждое утро Шрю просыпался, в течение часа упражнялся, сражаясь с личным аватаром, подчиненным во времена Войны Ранфица, а потом удалялся в сад для длительной медитации. Никто из бывших коллег или противников Шрю понятия не имел о том, что он уже давно являлся адептом Медленной науки Дер Шур и, сообразно ее суровым требованиям, ежедневно совершенствует свои духовные способности.

Сам сад, хоть он и выглядел скромно в сравнении с садом Штормового Пути и располагался большей частью ниже уровня окружающих лугов и безлесных равнин, все-таки был впечатляющим. Вкусы Шрю отличались от присущей большинству магов любви к буйной экзотике — пушистым зонтичным деревьям, серебристо-голубой танталовой листве, трехлепестковым воздушным анемонам, прозрачным стволам и так далее; ему больше по душе были растения скромные и приятные глазу: триосина, завезенная из старых миров вроде Иперио и Гроджа, ночецветная камнеломка и ветропевный шалфей, а также кингрин, образующий фигурные узоры без помощи ножниц садовника.

На исходе утра, когда огромное красное солнце наконец-то вырывалось из плена южного горизонта, Шрю обычно шел по длинному причалу к своему лоснящемуся пятикрылому катамарану, ставил мачты и поднимал паруса, после чего отправлялся в плавание по прозрачным водам Малого Полярного моря, изучая по пути бухты и заливы. Даже здешние неглубокие, бесприливные северные воды служили обиталищем для морских чудовищ — чаще всего кодорфинов и сорокафутовых водяных теней, — но эти морские хищники давным-давно поняли, что не стоит и пытаться досаждать такому архимагу, как чернокнижник Шрю.

Потом, после одного-двух часов спокойного плавания, он возвращался и наслаждался приготовленным Боммпсом скромным обедом из груш, свежеиспеченной питы, бернишских макарон и холодного золотистого вина.

Во второй половине дня Шрю работал в одной из своих мастерских — обычно в Зеленой тайной комнате — на протяжении нескольких часов, а затем удалялся в библиотеку, где, выпив чего-нибудь для настроения, выслушивал ежедневный отчет Кирдрика о патрулировании окрестностей и наконец-то открывал почту.

И вот однажды в один из таких моментов Кирдрик явился в библиотеку, шаркая полусогнутыми ножищами, одетый лишь в оранжевую набедренную повязку, которая не очень-то скрывала пол чудища и его странное телосложение. Дайхак сжал свое материальное воплощение до предельно малого размера, но все равно был почти в два раза выше среднего человека. Покрытый голубой чешуей, желтоглазый, шестипалый, с жаберными щелями на шее и животе, многочисленными рядами зубов и пурпурными перьями, украшавшими грудь и костяные выросты на черепе, — не говоря уже о пятифутовых бритвенно острых спинных лезвиях, которые поднимались дыбом, стоило Кирдрику разволноваться или просто захотеть произвести впечатление на своих врагов, — слуга Шрю на людях вынужден был по приказу хозяина носить просторные, развевающиеся голубые одеяния и вуаль фиршнийского монаха.

На этот раз, как уже говорилось, дайхак был в одной лишь непристойной оранжевой набедренной повязке. Проковыляв к чернокнижнику, Кирдрик стукнул себя кулаком по лбу, изображая пародию на приветствие — или, возможно, лишь приглаживая белые нежные перья, которые покрывали его колючий налобный панцирь, — и по привычке сперва начал ворчать, рычать и плеваться и только потом заговорил (Шрю уже давно применил к дайхаку заклятие, которое вызывало боль при попытке извергнуть какое-нибудь проклятие — по крайней мере, в присутствии самого мага, — но чудовище все никак не унималось).

— Что ты сегодня видел? — спросил Шрю.

— Гр-р-р, тьфу… Гризпола в часе человечьей ходьбы на восток вдоль берега, — прорычал Кирдрик голосом, который приближался к инфразвуку, но Шрю соответствующим образом изменил устройство своих ушей.

— Хм, — пробормотал чернокнижник. Гризполы были редкостью. Громадные рыжевато-коричневые медведи, воссозданные в Девятнадцатой эре проживавшим на севере магом по имени Хрестырк-Гырк, возникли, согласно легенде, благодаря скрещиванию мифических белых медведей, которые обитали здесь миллионы лет назад, когда полюса все еще были холодными и просторными, с коварными коричневыми медведями из южных степей.

— Что ты сделал с гризполом? — поинтересовался Шрю.

— Сожрал на обед.

— Что еще ты видел? — спросил чернокнижник.

— Я напоролся на пятерых деоданов, которые прятались в пяти милях отсюда, в Последнем лесу, — прогрохотал Кирдрик.

Шрю слегка приподнял и без того круто изогнутую бровь. Деоданы не водились в полярных лесах и степях, поросших дроком.

— Ну, — мягко проговорил он, — и зачем же они, по-твоему, забрели так далеко на север?

— Хотели заработать на поимке волшебника, — прорычал Кирдрик и оскалил все три или четыре сотни идеальных зазубренных резцов.

Шрю улыбнулся.

— И что ты сделал с этой пятеркой, Кирдрик?

Все еще скалясь, дайхак протянул руку над чайным столиком Шрю, разжал кулак — и на паркет со стуком высыпались где-то шестьдесят деодановых клыков.

Шрю вздохнул.

— Собери это, — приказал он. — Пусть Боммпс измельчит их в порошок, как всегда, поместит в обычные аптекарские банки и оставит в мастерской Синей Диадемы.

Кирдрик заворчал и начал переминаться с одной громадной когтистой лапы на другую, сжимая и разжимая пальцы, словно готовясь кого-то задушить. Шрю знал, что дайхак ежечасно и ежедневно пробует на прочность сковавшие его чары и заклятия.

— Это все, — сказал чернокнижник. — Ты свободен.

Кирдрик удалился через самую большую из пяти дверей, что имелись в библиотеке, и Шрю, открыв выходившее в уединенный внутренний дворик окно, позвал вновь прибывших пташек.

Девять маленьких серых безголосых птиц уселись рядком на подлокотнике кресла Шрю. Когда одна из них прыгала ему на руку, Шрю совершал пасс, вскрывал ей грудку и вытаскивал второе сердце, которое потом бросал в пустую чайную чашку. Затем Шрю наколдовывал каждой птице новое чистое записывающее сердце и размещал его в положенном месте. Когда он закончил проделывать эти манипуляции, девять птиц выпорхнули из окна, поднялись над внутренним двориком и целеустремленно полетели на юг.

Шрю позвонил, вызывая старого Боммпса, и, когда маленький человечек тихонько вошел в комнату, сказал ему:

— Сегодня их только девять. Пожалуйста, добавь зеленого чая для аромата.

Боммпс кивнул, безошибочно нашел чайник, стоявший где следовало, и ушел столь же уверенным шагом, как и появился, невзирая на слепоту. Через пять минут он вернулся с горячим чаем для Шрю. Когда слуга исчез, чернокнижник отпил глоток и закрыл глаза, погружаясь в свою почту.

Оказалось, что Ильдефонс Наставник вернулся из тех мест, куда бежал с Умирающей Земли, потому что забыл кое-какие из своих парадных бархатных костюмов. Во время снятия чародейской завесы с вычурного особняка надменного мага застигла толпа из более чем двух тысяч местных крестьян, объединившихся с пельгранами и деоданами — что было весьма странно, — и старый глупый Ильдефонс даже не успел дернуться или пробормотать проклятие, не говоря уже о заклинании, как ему заткнули рот, завязали глаза и обездвижили пальцы. Со старого дурня содрали одежду, амулеты, талисманы и чары. Как только к телу Ильдефонса прикоснулись чужие руки, его окружило мерцающее защитное Яйцо, но толпа просто отнесла мага в город и там захоронила в каменной тюрьме, сооруженной посреди площади Собраний, в одиночной камере, заполненной навозом до самого потолка и окруженной со всех сторон двадцатью четырьмя стражами и пятью голодными деоданами.

Шрю хихикнул и перешел к новости в следующем птичьем сердце.

Ульфэнт Бандерооз умер.

Шрю резко выпрямился, и чашка, выпав из его рук, разлетелась на осколки.

Ульфэнт Бандерооз умер.

Чернокнижник Шрю вскочил, заложил руки за спину и начал быстро ходить из одного угла своей обширной библиотеки в другой, закрыв глаза и сделавшись слепым, словно Боммпс, потому что он и впрямь столь же хорошо, как и Боммпс, знал и размеры комнаты, и ковер, и паркет, и полки, и столы вместе со всей прочей мебелью, что заполняла это огромное пространство, и ни одну антикварную вещицу он не сдвинул с места, не потревожил ни один открытый том. Шрю, по натуре своей все время находившийся в состоянии предельной сосредоточенности, сейчас был еще более собран, чем когда-либо.

Ульфэнт Бандерооз умер.

Волшебники втайне считали Ульфэнта Бандерооза самым старым из всех — воистину старейшим магом Умирающей Земли. Но на протяжении многих тысячелетий, насколько эти волшебники могли припомнить, единственным достижением Ульфэнта Бандерооза на магическом поприще было руководство легендарной Непревзойденной библиотекой и Всеобъемлющим собранием тавматургической премудрости Великого Мотолама и предшествующих времен. Десятки тысяч огромных древних книг и чуть менее впечатляющие коллекции магических гобеленов, дальноглядов, говорящих дисков и прочих старинных предметов представляли собой единственное действительно великое собрание магических редкостей, сохранившееся в малозначащем мире Умирающей Земли. Ульфэнт Бандерооз принимал посетителей лишь изредка, повинуясь собственным капризам, однако на протяжении бесчисленных веков большинство ныне живущих магов успели побывать в Непревзойденной библиотеке и побродить в изумлении по лабиринту из книжных шкафов.

Без малейшего успеха.

На каждом предмете, являвшем собой часть Непревзойденной библиотеки, лежало не то проклятие, не то заклятие, позволявшее только Ульфэнту Бандероозу — и, возможно, кому-то из его помощников, что там работали, — понимать суть книг и вещей. Буквы на страницах менялись, прыгали с места на место и таяли, не позволяя расшифровать написанное. Говорящие артефакты бормотали невнятицу, заикались и частенько вовсе умолкали. Древние рисунки, гобелены и картины превращались в расплывчатые пятна и выцветали, стоило кому-то устремить на них пристальный взгляд.

А Ульфэнт Бандерооз — крупная, грузная, дурно пахнущая развалина с двойным подбородком и глазками-бусинами — смеялся над расстроенными чародеями, после чего приказывал слугам выпроводить их.

Шрю посетил Непревзойденную библиотеку три раза за тысячу лет, дважды будучи предупрежденным о своеволии букв и слов и соответствующим образом запасшись стабилизирующими противозаклятиями, магическими растворами, зачарованными линзами и прочими хитростями, но всякий раз буквы менялись, предложения начинались, чтобы оборваться на полуслове, а длинные замысловатые заклинания вместе с цифровыми каббалистическими формулами ускользали и от его глаз, и из его памяти.

Ульфэнт Бандерооз смеялся, словно охрипшая жаба, а Шрю уходил, вновь побежденный.

Некоторые чародеи, избрав легчайший путь, являлись тайком, вооруженные боевыми заклятиями и сопровождаемые демонами; план их был сама простота — убить Ульфэнта Бандерооза и либо вынудить его странных помощников (все они представляли собой гибриды животных и прочих тварей из былых эр) раскрыть секрет, позволяющий закрепить книги во времени, либо, если не получится, попросту захватить Непревзойденную библиотеку и без спешки решить головоломку собственными силами.

Никто не преуспел. Ульфэнта Бандерооза нельзя было напугать или перечародеить в его собственной библиотеке. Кости тысяч дураков, решивших опробовать подобную тактику, были превращены в белую крошку, что покрывала красивую дорожку, которая вела к главному входу в Непревзойденную библиотеку.

Но теперь Ульфэнт Бандерооз был мертв. Сердце пташки поведало, что тело древнего мага после смерти обратилось в камень и теперь лежало в его спальне на вершине самой высокой каменной башни, являвшейся частью громадной крепости-библиотеки. Сердценовости также сообщили Шрю, что, по слухам, выжил только один из бесчисленного множества учеников, но он теперь оказался пленником Непревзойденной библиотеки, поскольку смерть и окаменение Ульфэнта Бандерооза мгновенно пробудили не меньше десятка ужасных заклинательных барьеров, которые отрезали библиотеку от всего остального мира.

Чернокнижнику Шрю не нужно было открывать глаза и обращаться к хрустальному шару или атласу, чтобы понять, где находятся Непревзойденная библиотека и Всеобъемлющее собрание тавматургической премудрости Великого Мотолама и предшествующих времен. Библиотека Ульфэнта Бандерооза располагалась в каких-то пяти тысячах лиг к юго-востоку от домика Шрю, а оттуда надо было пройти еще две лиги вверх по склону горы Мориат, что нависала над рекой Дириндиан и городом Диринд Хопц — перекрестком караванных путей, лежащем где-то в двух сотнях лиг к юго-западу от крайней южной оконечности Падающей Стены. Вокруг простирались безлюдные края, чья дикость и опасность смягчались лишь тем фактом, что Диринд Хопц был частью одного из Девяти главных караванных путей, ведущих в священный город Эрзе Дамат.

Шрю открыл глаза и потер свои гладкие руки с длинными пальцами. У него возник план.

Первым делом он призвал вихрептицу из ее костяного гнезда во внутреннем дворе, обездвижил жуткую хищницу при помощи магического пасса и подготовил для нее второе сердце с сообщением. Сообщение было для госпожи Дерве Корим, в прошлом наследницы дома Домбер, а ныне — стратегессы, предводительницы Сильских мирмазонок. Дерве Корим, как было известно Шрю, в настоящее время вместе со своими мирмазонками охраняла караван паломников, следующий в Эрзе Дамат и находящийся лишь в нескольких сотнях лиг от его пункта назначения, города Диринд Хопц.

Вихрептица дергалась и сопротивлялась, насколько это было возможно под действием связавшего ее заклинания. Красные глаза громадного хищника пытались испепелить чернокнижника Шрю. Тот не замечал их взгляда, полного ненависти; с ним играли в гляделки куда более опасные люди и твари.

— На сверхзвуковой! — скомандовал он, отпуская вихрептицу, и она, развернув крылья, вылетела из внутреннего двора и устремилась на юг по заданному маршруту.

Потом Шрю прикоснулся к пульсирующему зеленому камню, призывая Кирдрика. Дайхак приковылял на полусогнутых ногах, по обыкновению продолжая дергать невидимые путы, но приказы Шрю все-таки выслушал.

— Ступай на пастбище и приведи хорксбрида посильнее и поумнее. Ленурд подойдет. Потом выгони из сарая большой фургон, погрузи в него недельный запас еды и вина, а также восемь-десять самых малоценных ковров из хранилища и запряги Ленурда. Когда все сделаешь, придешь за моим дорожным сундуком. А, еще: аккуратно перелей полную лентру горючего экстракта оссипа из чана в контейнер и упакуй как следует.

— В свинцовый контейнер? — прорычал Кирдрик.

— Да, если ты не хочешь, чтобы в последний раз тебя увидели летящим к северу над Малым Полярным морем, — сухо проговорил Шрю. — И оденься как следует. Нам предстоит преодолеть пять тысяч лиг к югу, чтобы добраться до места под названием Диринд Хопц, что за Падающей Стеной.

Шрю обычно не видел причин делиться планами или мыслями — или чем-то еще — со своими слугами, однако он знал, что еще до того, как состоялся первый призыв Кирдрика, дайхак провел весьма неприятные двенадцать сотен лет в камере, расположенной в миле под землей, и у него до сих пор возникали неприятные ассоциации с тем, что хоть отдаленно напоминало захоронение заживо; Шрю хотел, чтобы чудище подготовилось к предстоящему путешествию.

Кирдрик выдал обязательную порцию ворчания и рычания, а потом сказал:

— Вы собираетесь проехать в фургоне пять тысяч лиг на юг, хозяин?

Шрю понял, что дайхак пытается его поддеть. На пятнадцать сотен лиг от берегов Малого Полярного моря не было никаких дорог, а сам фургон не преодолел бы даже зарослей осоки, начинавшихся неподалеку от домика.

— Нет, — ответил Шрю. — Я применю постоянно расширяющуюся и сжимающуюся туннельную апофегму. Мы будем ехать в фургоне, находящемся внутри передвижной червоточины.

Тут Кирдрик с новой силой возобновил мучительные попытки освободиться от прочнейших уз; его массивный лоб сморщился, подвижная морда задергалась, а многочисленные ряды зубов заскрежетали от бесплодных усилий. Потом он затих.

— Хозяин, — начал дайхак, — я осмелюсь заметить, что на большом ковре с единорогом будет быстрее, — надо лишь закатить на него фургон, и он полетит прямо в…

— Тихо! — сказал чернокнижник Шрю. — Сейчас неподходящее время для волшебных полетов на чем бы то ни было. Подготовь хорксбрида и фургон, вытащи мой сундук, надень темно-голубую фиршнийскую монашескую робу и жди меня на лужайке через сорок пять минут. Мы отправляемся сегодня днем.

Последние несколько лиг, которые они преодолели вместе с караваном паломников, были намного приятнее — даже для Шрю, — чем те часы, на протяжении которых фургон несся под землей, сквозь камень и магму. Кирдрику маг еще на поверхности приказал молчать, но последние мили и лиги он при любой возможности демонстрировал свое плохое настроение посредством шипения и отрыжки.

В более счастливые времена караван, чей путь лежал по столь опасным землям — наиболее вероятными здешними агрессорами были ветряные призраки, скальные гоблины и бандиты, принадлежавшие к человеческому роду, — охранял бы какой-нибудь маг послабее, используя свой арсенал защитных заклятий в обмен на вознаграждение. Но после того как недоверие к волшебникам возросло до смертельно опасного уровня, паломникам, торговцам и прочим караванщикам пришлось обходиться помощью наемников. Этот караван охранял отряд из восемнадцати мирмазонок, предводительницей которого была госпожа стратегесса Дерве Корим.

С той поры как Дерве Корим и чернокнижник Шрю познакомились, упавшие в землю семена успели превратиться в высоченные деревья, но в том, что она никому не выдаст его истинный род занятий, не было никаких сомнений. Когда Шрю впервые предложил ей оставить оседланную мегилью и проехаться с ним в фургоне с холщовым верхом, она расхохоталась, но предложение приняла; чернокнижник правил сам, кутаясь в обычный мешковатый желто-коричневый наряд торговца, его морщинистое и пугающе мрачное лицо почти полностью пряталось в тени, которую отбрасывала зеленая бархатная шляпа с мягкими и широкими полями — такие шляпы носили все, кто входил в Азеномейскую гильдию торговцев коврами. Они мило беседовали, пока фургон Шрю катился в хвосте каравана из более чем сорока таких же фургонов; в это же самое время Кирдрик кашлял, плевался и шипел, сидя позади, среди ковров, а клыкастая и когтистая двуногая мегилья Дерве Корим вприпрыжку бежала рядом, неимоверно взволнованная запахом дайхака.

Прошлое госпожи стратегессы Дерве Корим было скрыто во тьме и большей частью превратилось в легенды, однако Шрю знал, что когда-то эта красивая, но покрытая шрамами немолодая воительница была нежной, невинной и угрюмой девушкой, а также в значительной степени бесполезной принцессой, пятой в очереди на трон ныне не существующего сильского дома Домбер. Однажды вор и бродяга, которого Смеющийся Маг Юкоуну в наказание послал в бессмысленное и долгое путешествие, похитил юную Дерве Корим, воспользовался ею и в конечном итоге продал маленькой банде мерзких речных вонючек-бузиаков в обмен на сомнительный совет, касавшийся выбора правильной дороги. Бузаиаки использовали ее самым грубым образом в течение года. В конце концов ее характер и сама ее сущность отвердели, как закаленная сталь; Дерве Корим убила шестерых бузиаков, превративших ее в рабыню для удовлетворения своих низменных потребностей, и на протяжении нескольких лет странствовала по болотам Веге и горам Магнаца с варваром по имени Конорд (и превзошла в искусстве меча и копья всех принцесс, что когда-либо жили на Умирающей Земле, а также, по слухам, самого туповатого варвара), после чего пустилась в самостоятельное путешествие, зарабатывая на жизнь ремеслом наемника и верша суд над всеми, кто осмеливался ею пренебречь. Вор и бродяга, который когда-то похитил ее — хотя к этому моменту Дерве Корим уже считала его поступок благодеянием, — был в конечном итоге застигнут в Альмери. Поначалу Дерве Корим собиралась подвергнуть кривоногого негодяя унижениям, при одной лишь мысли о которых содрогнулось бы любое существо мужского пола, но потом она позволила ему сбежать, унося свои конечности и свое хозяйство в целости и сохранности. (Он был не очень хорошим человеком, но оказался — так уж вышло — ее первым. И свойственное ему эгоистичное безразличие в куда большей степени, чем ее родители или дворцовые воспитатели, позволило Дерве Корим стать той, кем она теперь была.)

Последние десятилетия госпожа стратегесса Дерве Корим потратила на то, чтобы лично подготовить три сотни мирмазонок — женщин-воительниц, с которыми судьба обошлась не менее жестоко, чем с нею, воспитав в них соответствующий характер, — и с ними заняться прибыльным наемническим делом. Этот караван вместе с нею охраняли восемнадцать мирмазонок (хотя четырех или пяти хватило бы на насколько сотен ветряных призраков, скальных гоблинов и бандитов-людей, если бы те осмелились устроить засаду), и каждая из этих воинственных женщин восседала на мегилье, одетая в облегающий доспех из драконьей чешуи, оставлявший левую грудь обнаженной. Традиционное одеяние мирмазонок приводило их противников в смущение, даже когда те доживали последние секунды своих жизней.

Пока они болтали, Дерве Корим произнесла, смеясь:

— Ты все такой же забавный, хитроумный и скрытный, Шрю. Я часто думаю о том, что бы вышло у нас с тобой, будь ты моложе, а я добрее по отношению к мужским особям человеческого рода.

— Я часто думаю о том, что бы вышло у нас с тобой, будь ты старше и окажись я женской особью человеческого рода, — сказал чернокнижник Шрю.

— Ты же маг! — расхохоталась стратегесса Дерве Корим. — Сделай, чтобы так и вышло!

Сказав это, она издала пронзительный свист, и мегилья, подбежав ближе к фургону, опустила чешуйчатую шею, чтобы воительница смогла прыгнуть в седло и погнать своего скакуна прочь.

Город караванщиков Диринд Хопц был переполнен паломниками, торговцами и странниками, которые не могли найти себе места. Южные земли оказались до такой степени охвачены бесчинствами разбойников и всеобщим хаосом, что даже самые благочестивые пилигримы, направлявшиеся в Эрзе Дамат, застряли в Диринд Хопце, ожидая, пока отряды наемников очистят дороги. На равнинах к северо-востоку от города образовался громадный временный лагерь, и большая часть путешественников из каравана Шрю разместились именно там вместе со своими фургонами, а Дерве Корим и ее мирмазонки развернули целый городок из высоких красных шатров. Однако сам Шрю, по-прежнему изображавший торговца коврами, хотел подобраться как можно ближе к горе у реки, на вершине которой находились Непревзойденная библиотека и Всеобъемлющее собрание, поэтому он взял Кирдрика и отправился на поиски гостиницы.

Все приличные заведения располагались на высоких берегах реки Дириндиан, где можно было насладиться прохладным ветерком, прекрасными видами и удаленностью от многочисленных сливных труб, что выходили прямо в реку; но в приличных заведениях не было свободных мест. Наконец-то Шрю отыскал крошечную комнатку с маленькой кушеткой под самой крышей древнего, покосившегося трактира под названием «Шесть голубых фонарей» — ему пришлось заплатить за нее несусветную цену в двадцать терциев.

Одноглазый трактирщик Шмольц, у которого предплечья были толще, чем бедра Шрю, кивком указал на Кирдрика и заявил:

— Еще двадцать терциев, если твой монах будет спать на полу в той же комнате или стоять рядом, пока ты спишь.

— Последователей Фиршнийского Ока интересуют только умерщвление плоти и физические неудобства, — сказал Шрю. — Монах никогда не спит и вполне может устроиться под крышей твоей конюшни, рядом с кучами навоза, среди зловонных брид и мермелантов.

— Тогда за место в конюшне — десять терциев, — проворчал Шмольц.

Отведя Кирдрика в конюшню, Шрю поднялся в свою комнатку и развернул на полу один из своих ковриков — тот занял все пространство между кроватью и стеной, — после чего застелил сомнительного вида кушетку собственными простынями и одеялами, спалив старые в вихре холодного голубого огня. Потом чернокнижник спустился в общий зал, чтобы наконец-то поужинать. Торговцы коврами из Азеномея не снимали своих шляп в публичных местах, так что Шрю чувствовал себя в достаточной степени удобно, пряча лицо и даже уши за низкими бархатными полями и огрызком вуали.

Он успел съесть лишь половину своего рагу и выпить только один стакан посредственного «Голубого крушения», коего был заказан целый кувшин, когда пустой стул напротив вдруг занял какой-то лысеющий коротышка и спросил:

— Прошу простить меня за беспокойство, но не имею ли я чести находиться в обществе чернокнижника Шрю?

— Не имеете, — пробормотал Шрю, поправляя поля шляпы костлявыми пальцами. — Вы ведь узнаете знак Азеномейской гильдии?

— Ах, да, — отозвался низенький тучный незнакомец с глазками-бусинками. — Извините за нахальство, но я также узнаю это длинное лицо с выразительными чертами, принадлежащее архимагу по имени Шрю. Я имел удовольствие встречаться со знаменитым чернокнижником давным-давно, на ярмарке тавматургических принадлежностей в Альмери.

— Вы ошибаетесь, — произнес Шрю с неслышным вздохом. — Я Диско Ферншум, торговец коврами и календарными гобеленами из Септ Шримунка, что в провинции Вунк в южном Асколезе.

— Выходит, я перепутал, — сказал его собеседник. — Но позволю себе объяснить почтенному торговцу Диско Ферншуму, что я, Фосельм, вообще-то, намеревался поговорить с волшебником по имени Шрю о деле необычайной важности. Обещаю, господин, вы не пожалеете о затраченном на меня времени.

И Фосельм, подозвав прислугу — пышногрудую молодую жену Шмольца, — заказал у нее кувшин вина получше.

Шрю слышал про Фосельма, хотя они друг с другом никогда не разговаривали и не были представлены. Фосельм вел весьма странную жизнь — он обитал где-то в лесистых пустошах далеко к северу от Порт-Пергуша, жил в скромном (по меркам волшебников) особняке и, притворяясь весьма слабым магом, держал в страхе всю округу, убивая и грабя путешественников и собирая магические талисманы и диковинки, которые позволяли ему медленно наращивать свои магические возможности. Сам он выглядел вполне безобидно — низенький, лысый, сутулый, с носом изогнутым, как клюв вихрептицы, и маленькими, близко посаженными глазами. Неопрятные седые волосы росли только над ушами Фосельма, тоже волосатыми. На старом волшебнике был черный бархатный костюм, залоснившийся и истончившийся от времени, и лишь дорогие кольца на каждом пальце говорили о том, что он богатый лицемер.

— Видите ли, — сказал Фосельм, наливая Шрю лучшего красного вина из запасов Шмольца, — к юго-востоку от этого унылого — и вонючего! — караванного городка, совсем недалеко, на вершине горы Мориат, располагается Непревзойденная библиотека…

— Какое мне до этого дело? — перебил Шрю. Он продолжал пить никчемное «Голубое крушение», которое заказал сам. — Библиотека нуждается в коврах?

Фосельм оскалил в улыбке древние желтые зубы и стал похож на крысу.

— Мы с вами не единственные чародеи, появившиеся здесь после смерти Ульфэнта Бандерооза, — свистящим шепотом проговорил коротышка, испортивший Шрю ужин. — На вершине горы Мориат, у самого края заклинательного щита, оставленного хозяином библиотеки, уже лежат где-то двадцать трупов.

Шрю принялся поедать рагу, излучая безразличие.

— Ульфэнт Бандерооз соорудил двенадцать слоев защиты, — прошептал Фосельм. — Есть слой мучительной одышки. За ним располагается слой внутреннего огня. Потом — инертный слой, битком набитый голодными скальными вурдалаками и вампирами-некрофагами. После него идет слой тотального всепрощения осквернителя, а за ним…

— Вы меня принимаете за кого-то другого, — сказал Шрю. — Мое молчание в ответ на вашу грубость кажется вам признаком интереса.

Фосельм вспыхнул, и Шрю увидел в глазах старого мага ненависть, но потом его лицо вновь приобрело добродушное и дружелюбное выражение.

— Послушайте, чернокнижник Шрю, было бы лучше — а также умнее и безопаснее — нам двоим объединить наши возможности… мои несоизмеримо скромнее ваших, конечно, но все-таки вместе мы сильнее, чем по отдельности, и когда мы на рассвете попытаемся преодолеть все двенадцать защитных слоев…

— Зачем ждать утра, если вам так не терпится? — спросил Шрю.

На лице Фосельма отразился неподдельный страх.

— Гора Мориат и без магических штучек Ульфэнта Бандерооза славится своими вурдалаками, гоблинами, привидениями, волками и деоданами-альбиносами. И вы можете слышать, как прямо сейчас над крышей этого постоялого двора разыгралась буря…

— Бурю я слышу, — сказал Шрю, поднимаясь и знаком приказывая дочери Шмольца прибрать за ним. Оставшееся «Голубое крушение» он забрал с собой. — От нее мне хочется спать. Я рассчитываю утром присоединиться к каравану, который идет на юг, поэтому спокойной ночи вам, господин… Фолькум?

Он ушел, предоставив улыбающемуся Фосельму возможность поупражняться в том движении, которое всегда совершал Кирдрик, обуреваемый желанием задушить своего хозяина.

Шрю проснулся утром, когда раздалось два удара колокола, как он и приказал себе при помощи гипнотического внушения, и на несколько секунд растерялся, ощутив рядом с собой тепло другого тела. Потом он вспомнил.

Когда он поднялся в свою маленькую комнату, там уже поджидала, с напускной скромностью прячась под одеялом, обнаженная Дерве Корим. Одеяло было приспущено в достаточной степени, чтобы он заметил, что проникающий сквозь открытое окно речной воздух холодит ее кожу.

— Прости, — произнес он, скрывая удивление, — я не успел применить заклинание, меняющее пол.

— Ну тогда я покажу тебе, с чего бы начала женская версия Шрю, пожелай она доставить мне удовольствие, — ответила Дерве Корим. В конечном итоге Шрю осознал, что бывшая принцесса из дома Домбер не испытывала к мужчинам того отвращения, о котором говорила с такой убежденностью.

Теперь он выскользнул из-под одеяла, стараясь не разбудить тихонько сопящую воительницу, избавился от одежды и шляпы торговца коврами, спалив все в бесшумной голубой вспышке, и столь же тихо нарядился в свою самую элегантную темно-серую тунику, панталоны и просторную мантию из редчайшего паутинного шелка. Потом он запустил ковер-самолет, поднял его на четыре фута над полом и устроился посередине вместе со своим походным саквояжем.

— Ты собирался оставить мне записку? — шепотом спросила Дерве Корим.

Шрю не заикался с юных лет — с тех самых лет, что канули в бездну времени, — но сейчас он был к этому как никогда близок.

— Вовсе нет, я собирался вернуться еще до рассвета и продолжить с того места, где мы остановились, — мягко проговорил он.

— Пф, — произнесла стратегесса и, выбравшись из-под одеяла, быстро надела свои доспехи из драконьей чешуи.

— Я и не догадывался, что у мирмазонок и их предводительницы под доспехами ничего нет, — сказал Шрю.

— Если меч или силовой луч пробьет эту чешую, — отозвалась Дерве Корим, застегивая пряжки на высоких ботинках, — лучше, чтобы снизу не было ничего лишнего, чтобы в рану не попала инфекция. Чистая рана — самая хорошая рана.

— Я с этим абсолютно согласен, — прошептал Шрю, чей ковер парил как раз на уровне обнаженной левой груди стратегессы. — Тебя подбросить куда-нибудь по пути?

Дерве Корим вложила в ножны два кинжала, закрепила на поясе короткий нож, метательную звездочку и выдолбленный рог иберка, которым подавали сигналы, надела перевязь с мечом в ножнах, сдвинула все набок и, забравшись на ковер, уселась рядом с Шрю.

— Я иду с тобой.

— Но, уверяю тебя, нет никакой необходимости в… — начал Шрю.

— В тех трех часах, что мы провели вместе, пока не уснули, тоже не было необходимости, — сказала Дерве Корим, — но вышло неплохо. Я хочу поглядеть на эту так называемую Непревзойденную библиотеку вместе с Собранием тавматургической премудрости Великого Мотолама и предшествующих времен. И раз уж на то пошло, я бы хотела посмотреть также на Ульфэнта Бандерооза, о котором столько всего слышала за минувшие годы.

— Он… может тебя разочаровать, — ответил Шрю.

— С мужчинами такое бывает, — заметила стратегесса Дерве Корим и обняла Шрю за талию; он притронулся к полетным нитям — и ковер вылетел наружу, ненадолго завис в шестидесяти футах над рекой, после чего поднялся и направился на восток, к темной громаде горы Мориат.

Над фундаментом Непревзойденной библиотеки, утопавшим в скале, вздымались мерцающие крепостные стены, фронтоны, выступы, купола и башенки. Цитадель была слепа — ее многочисленные окна являлись простыми щелями не шире изящной (хоть и довольно сильной) руки Дерве Корим. Слои защитных заклинаний заставляли всю конструкцию излучать молочно-белое сияние, и Шрю подумал, что бесчисленные замки давно минувших эр в свете полной луны выглядели, должно быть, именно так. Приступ свойственной Шрю меланхолии усилился, когда он осознал, что ни одна живая душа из тех, кого он знал, и помыслить не может о лунном свете: спутница Умирающей Земли уже миллионы лет брела сквозь дальний космос, о ней теперь даже легенд не рассказывали. Ночное небо над ними было большей частью черным, и лишь несколько бледных звезд виднелись там, где когда-то сверкала целая череда горделивых созвездий.

Шрю попытался стряхнуть меланхолию, от которой его охватывала слабость, и сосредоточиться на том, что предстояло сделать, но к нему в голову уже не в первый и не в десятитысячный раз пришла мысль: какова же истинная причина, вынуждающая его проникнуть в Непревзойденную библиотеку и узнать, что написано в книгах Ульфэнта Бандерооза? «Знание», — сказала часть его разума. «Сила», — прошептала другая часть, более честная. «Любопытство», — заявила еще одна, тоже не склонная к самообману. «Власть над Умирающей Землей», — подытожило то, что составляло самую суть усталой и меланхоличной натуры чернокнижника.

— Ты собираешься приземлиться? — спросила Дерве Корим у него за спиной. — Или мы так и будем летать кругами в тысяче футов над Дириндианом, пока солнце не взойдет?

Шрю заставил ковер зависнуть в трех футах над землей и отключил его, когда они сошли. Кирдрик, как ему и было приказано, уже ждал хозяина у первого защитного поля. Он избавился от монашеских одеяний, или их за секунды до своей гибели содрали твари, с которыми ему пришлось встретиться во время пути к вершине горы.

— Великий Краан!.. — прошептала стратегесса, предводительница мирмазонок, невольно схватившись за меч. — Ну и уродливый же у тебя слуга, Шрю.

— Ты еще Слепого Боммпса не видела, — ответил Кирдрик голосом, напоминавшим одновременно скрежет, бульканье и рычание.

— Тихо! — скомандовал Шрю. — Мне нужно изучить защиту, оставленную Ульфэнтом Бандероозом.

Спустя мгновение он знал, что презренный Фосельм, в сущности, сказал правду: библиотеку окружали двенадцать защитных слоев, из которых восемь были в боевой готовности, а четыре — считая призраков — имели материальное воплощение. Измеряя и подсчитывая, Шрю чувствовал нечто вроде растущего разочарования. Ульфэнт Бандерооз был одним из величайших магов, что все еще жили на Умирающей Земле, но эти защитные заклинания, хоть и смертельно опасные для чародея средней руки или какого-нибудь невежественного варвара, отразить и превозмочь было совсем не трудно. На первые восемь слоев у Шрю ушло меньше пяти минут, а что касается круживших рядом с библиотекой зачарованных (и очень голодных) волков, скальных вурдалаков и вампиров-некрофагов, то Кирдрик избавил их от жалкой участи за несколько секунд.

Они прошли по массивному древнему подвесному мосту — ров вокруг был скорее для украшения, чем для дела, хотя Шрю заметил, что в черной воде внизу плавают кроколюди, — и оказались перед не менее массивной дверью, на которой красовался невероятно тяжелый замок.

— Ты его взорвешь? — спросила Дерве Корим. — Или предпочитаешь, чтобы я использовала меч?

— Боюсь, в последнем случае ни от тебя, ни от меча ничего не останется, — негромко проговорил Шрю. — Воспитанные люди используют ключ. — Он вытянул таковой из кармана, сунул в замок, повернул и открыл громадную дверь. Отвечая на быстрый, требовательный взгляд мирмазонки, Шрю прибавил: — Я когда-то был тут гостем и воспользовался возможностью изучить устройство замка.

Внутри Непревзойденной библиотеки было темно и тихо, воздух казался мертвым, как в комнате или склепе, что простояли закрытыми не недели, а века. Опасаясь ловушек, Шрю приказал Кирдрику зажечь в своей груди рассеянный, но яркий свет, который озарил все на двадцать шагов перед их троицей. Шрю также позволил дайхаку идти первым, хотя при этом не перестал им командовать. Они шли из комнаты в комнату, с этажа на этаж, вверх по лестницам, покрытым пылью. Тут и там на полу лежали штуковины, которые они поначалу приняли за каменные статуи — маленькие, нечеловеческие, — а потом Шрю наконец-то проговорил:

— Это слуги или ученики Ульфэнта Бандерооза. Похоже, когда он умер, они также обратились в камень.

На каждом уровне погруженной во тьму библиотеки их встречали стеллажи, полки и стопки с книгами, каждая из которых была толщиной в треть или в половину роста Шрю. Когда они забрались достаточно далеко, чтобы чернокнижник почти уверился, что им не грозит нападение гоблинов или внезапный смертельный выброс темной энергии, он взял пыльный том с одной из полок и с трудом переложил на древний и перекошенный деревянный стол для чтения.

— Интересно, о чем эта книга? — прошептала Дерве Корим. Говорить обычным голосом в комнатах, облюбованных эхом, было трудно.

— Прошу, — сказал Шрю, открывая большую книгу. Сам он не стал читать, лишь заглянул через закованное в доспехи плечо стратегессы. Желтоватого свечения в груди Кирдрика для этого было более чем достаточно.

Дерве Корим отшатнулась, словно получила пощечину. Шрю попытался сфокусировать взгляд, но предложения, слова и даже сами буквы то исчезали, то появлялись вновь, как будто их писали не чернилами, а ртутью.

— Ах! — воскликнула воительница. — Да можно ослепнуть от головной боли, если просто смотреть на страницы!

— Кое-кто и впрямь ослеп из-за этих книг, — прошептал Шрю.

— Кое-кто из волшебников, верно? — спросила Дерве Корим.

— Да.

— А твой монстр может их читать? — поинтересовалась она.

— Нет, — каркнул Кирдрик. — Я знаком с более чем девятьюстами фонетическими и иероглифическими алфавитами и могу читать на более чем одиннадцати тысячах языков, живых и мертвых, но эти символы разбегаются, словно тараканы на свету.

Шрю невесело улыбнулся и поаплодировал Дерве Корим и своему дайхаку.

— Мои поздравления, — сказал он женщине, — ты только что вынудила Кирдрика прибегнуть к аналогии впервые за более чем сотню…

Во тьме у них за спиной раздался какой-то звук.

Дерве Корим развернулась, и длинное лезвие ее меча блеснуло в свете, исходившем из груди Кирдрика. Дайхак сжал огромные шестипалые руки в кулаки и оскалил целую стену зубов. Шрю поднял три длинных пальца — не столько ради защиты, сколько из желания удержать своих спутников на месте.

Среди теней мелькнуло низенькое — не больше четырех футов ростом — создание, и писклявый бесполый голос произнес:

— Не трогайте меня! Я друг.

— Ты кто такой? — требовательно спросил Шрю.

— Ты что такое? — уточнила предводительница мирмазонок.

— Меня зовут Мауз Меривольт, — пропищало маленькое существо. — Я с рождения был слугой Ульфэнта Бандерооза.

— Слугой? — повторила Дерве Корим и опустила меч.

У Шрю имелось наготове заклинание всеохватного яйца, которое окружило бы их, произнеси он завершающий слог, не говоря уже о превосходном призматическом спрее, который должен был за секунду разрезать незнакомца на ленточки, но даже чернокнижник — а он мало о ком и мало о чем судил по внешнему виду — не чувствовал никакой угрозы от низкорослого создания. Мауз Меривольт оказался обладателем пегой шкуры, тоненьких ручек и ножек, которые выглядели еще более тонкими и сухими, чем старческие запястья Шрю, трехпалых ладошек и слишком большой головы со слишком большими ушами, расположенными слишком близко к затылку, с длинным носом, на кончике которого торчали редкие усы, и громадными черными глазами.

— Да, что же ты такое? — повторила Дерве Корим.

Вопрос сбил малыша с толку, и Шрю ответил за него:

— Ульфэнт Бандерооз любил восстанавливать формы жизни, исчезнувшие в тумане прошлого, и делать из них слуг, — негромко проговорил он. — Полагаю, наш маленький друг Мауз Меривольт принадлежит к какой-то давно забытой ветви отряда грызунов.

— Можете звать меня Меривольт, — робко пропищало маленькое создание. — «Мауз» — это что-то вроде должности… вроде бы…

— Ну что ж, Меривольт, — начал Шрю, стараясь говорить спокойно, — возможно, ты объяснишь нам, как выжил, несмотря на то что все другие слуги Ульфэнта Бандерооза обратились в камень, как и ваш хозяин. — Маг взмахом руки указал на каменную фигуру поблизости — некий гибрид человека и древней формы жизни из семейства кошачьих.

— Это Джернисавьен, нео-кошка Хозяина и наставница всех низших слуг вроде меня, — ответил Меривольт. — Она… изменилась… в ту же секунду, как умер Хозяин, и все остальные тоже изменились.

— Тогда позволь снова спросить, — продолжил Шрю, — а как же ты?

Малыш пожал плечами, и Шрю впервые заметил, что у Меривольта имелся тонкий и короткий хвост, похожий на хлыстик.

— Вероятно, я недостаточно важен для превращения в камень, — сказал он, и в писклявом голосе скользнули унылые нотки. — Или, быть может, меня пощадили, потому что — невзирая на мою незначительность — Хозяин ко мне в каком-то смысле привязался. Принято считать, что господин Ульфэнт Бандерооз не был сентиментальным, но не исключено, что именно поэтому я не умер, когда все остальные умерли вместе с ним. Других идей у меня нет.

— Возможно, — отозвался Шрю. — А теперь, Меривольт, веди нас к своему Хозяину.

Дерве Корим, Шрю и Кирдрик двинулись за маленьким существом по лестницам, через тайные двери, сквозь огромные залы, от пола до потолка заполненные книгами.

— Ты когда-нибудь раскладывал книги для своего господина? — спросил Шрю у малыша, когда они поднялись еще на один этаж и оказались у начала винтовой лестницы.

— О да, господин. Да.

— Значит, ты способен читать названия книг?

— Ох, нет, господин, — сказал Меривольт. — Никто в библиотеке не мог читать ни названия книг, ни сами книги. Я просто знал, что и куда надо положить, на какую полку или в какую стопку.

— Каким образом? — спросила Дерве Корим.

— Я не знаю, госпожа, — пропищал Меривольт и указал на маленькую дверь. — Вот спальня Хозяина. А внутри… ну… Хозяин.

— Ты там был после того, как твой Хозяин умер? — спросил Шрю.

— Нет, господин. Я… боялся.

— Так с чего ты взял, что бездыханное тело твоего господина там? — спросил Шрю. Чернокнижник знал, что Ульфэнт Бандерооз лежит на постели мертвый и окаменевший, потому что видел это глазами птички-шпионки, устроившейся на узком подоконнике как раз над кроватью, но он хотел поймать Мауза Меривольта на лжи, найдись только повод.

— Я подглядывал через замочную скважину, — пискнул маленький помощник.

Шрю кивнул. Кирдрику он сказал:

— Отправляйся на подвесной мост и следи за тем, что происходит вокруг. — Потом он прибавил, обращаясь к Дерве Корим и дрожащему Меривольту: — Пожалуйста, встаньте за этими толстыми колоннами. Спасибо.

Шрю коснулся задвижки — дверь в покои Ульфэнта Бандерооза была не заперта, — потом повернул ручку и вошел.

В тот же миг превосходный призматический спрей Фандааля взорвался тысячью разноцветных осколков льда, похожих на зазубренные хрустальные молнии, и все они рванулись в сторону чернокнижника Шрю. Усовершенствованное всеохватное яйцо остановило их в полете, а потом чернокнижник щелкнул пальцами — и осколки исчезли.

Облака зеленого дыма, в равной степени смертельного для человека и мага, вырвались из потолка, из-под паркета и из самого окаменевшего тела Ульфэнта Бандерооза. Шрю поднял ладони, превратил дым в бесцветный и безвредный пар, который разогнал взмахом руки. Он ждал.

Больше ничего не изверглось, не взорвалось, не надвинулось и не набросилось.

— Теперь можете входить, — сказал Шрю стратегессе и человекомыши.

Все трое замерли у кровати, на которой лежал окаменевший труп хозяина Непревзойденной библиотеки и Всеобъемлющего собрания тавматургической премудрости Великого Мотолама и предшествующих времен. Ульфэнт Бандерооз выглядел очень старым, но благородным; он лежал полностью одетый, закрыв глаза и вытянув ноги, спокойно сложив руки на животе.

— Он как будто знал, что умирает, — прошептала Дерве Корим.

— У Хозяина начались странные припадки еще за несколько лет до… до… этого, — пропищал Меривольт чуть слышно.

— Твой Хозяин часто покидал библиотеку? — спросил Шрю.

— На неделю каждый месяц, сколько я себя помню, а я был верным помощником Хозяина на протяжении многих веков, — пропищала человекомышь.

— Как я и думал, — пробормотал Шрю. — Существует вторая библиотека.

— Что? — воскликнула предводительница мирмазонок.

Шрю развел руками.

— Собственно говоря, моя дорогая, это та же самая библиотека, но подвергнутая фазовому сдвигу и смещенная в пространстве — несомненно, на много сотен и тысяч миль и лиг — и во времени, по крайней мере на несколько долей секунды. Вот почему здешние книги нельзя прочитать.

— Но их можно прочитать в другой библиотеке? — спросила Дерве Корим.

— Нет, — с улыбкой ответил Шрю, — но в другой библиотеке должно быть средство, позволяющее объединить их в одной и той же фазе. — Он повернулся к Меривольту. — У тебя, случаем, не было близнеца?

Пегий мышонок чувствовал себя настолько растерянным, что его трехпалые руки взметнулись, а странные уши прижались к голове.

— Да… у меня была сестра, которая умерла при рождении… точнее, сразу же после того, как нас вынули из чана. Хозяин много раз мне говорил, как сожалеет о том, что она не выжила… он назвал ее Миндривольт. Как же вы об этом узнали, господин?

— Она не умерла при рождении, — сказал Шрю. — На протяжении веков твоя сестра-близнец была помощницей Ульфэнта Бандерооза во второй, сдвинутой по фазе библиотеке. Поэтому ты и «знал», куда следует класть книги, которые тебе давал Хозяин.

— Так она… она не… не превратилась в камень, когда Хозяин умер? — дрожащим голосом пропищал Меривольт.

Шрю покачал головой с отсутствующим видом.

— Думаю, нет. Мы это узнаем, когда попадем туда.

— Где находится то место? — спросила Дерве Корим, и на ее лице появилась хищная улыбка исследователя или, может быть, расхитителя сокровищниц. — Какие богатства там хранятся?

Шрю снова развел руками, словно желая охватить всю библиотеку, что была под ними и вокруг них.

— Богатства, о которых ты говоришь, составляют собранные за десять тысяч раз по тысяче лет секреты власти, науки и волшебства, — негромко сказал он. — Давно утерянное наследие великого Фандааля. «Первичные заповеди» Пангвира. Секреты Кламбарда, Тинклера, Зарфаджио и еще сотен древних магов — людей, по сравнению с которыми современные чародеи, включая меня, выглядят детьми, поглощенными бестолковым строительством из разноцветных кубиков.

— Как же мы ее найдем? — спросила стратегесса.

Шрю пересек скромно обставленную комнату и приблизился ко входу в чулан, прикрытому обычной ширмой, проверил, нет ли ловушек, и отодвинул ширму. Внутри обнаружился скромного вида комод, на котором стоял стеклянный ящичек, а в нем лежал, испуская мягкий мерцающий свет, идеально отшлифованный кристалл, по форме и размерам напоминавший яйцо мерга. В самом сердце пульсирующего камня светилось темно-красным нечто, похожее на вертикальный кошачий зрачок.

— Что это? — выдохнул Меривольт.

— Поисковый кристалл, — сказал Шрю. — Он зачарован и предназначен для того, чтобы показать своему обладателю дорогу к чему-то… например, ко второй библиотеке. — Он постучал пальцем по тонкой нижней губе, изучая хрустальный ящик, в котором лежало сокровище. — Как бы открыть это без того, чтобы…

Дерве Корим вынула меч, взяла его за острое лезвие — перчатка из драконьей чешуи надежно защищала ее руку — и ударила тяжелой рукоятью по бесценному хрусталю. Он разлетелся на тысячу осколков, а воительница вложила меч обратно в ножны, подняла хрустальное яйцо с кошачьим глазом внутри и передала Шрю, который, преодолев мгновенное замешательство, спрятал драгоценность где-то в складках своей мантии.

— Мы немедленно отправимся в путь! — воскликнула госпожа стратегесса Дерве Корим. — Запускай свой самоходный ковер, или как его там, заводи эту штуковину, ну, что ты там с ней должен сделать. Сокровища и добыча ждут нас!

— Думаю, нам следует… — начал Шрю, но его прервал вновь появившийся рядом Кирдрик.

— У нас гости, — пророкотал дайхак. — И один из них — Красный.

Первые предрассветные лучи освещали скалы и хилые заросли, окружавшие цитадель библиотеки. Фосельм явился в сопровождении небольшой армии: одиннадцать пельгранов, все намного крупнее, чем Шрю когда-либо доводилось видеть, и оседланные, словно для того, чтобы нести на себе людей или демонов; высокий, светловолосый, красивый ученик, также одетый в черное, и девять демонов. Последние оказались для Шрю огромным сюрпризом: он был удивлен не тем, что мерзкий коротышка-маг обзавелся свитой из демонов — такого не могло не случиться, — но тем, что тот сумел справиться с настолько ужасными созданиями. За спинами ученика и Фосельма (он все еще был в черном, а кольца на его пальцах мерцали вовсе не из-за отраженного утреннего света) выстроились девять элементалей — три Желтых (этого следовало ожидать), три Зеленых (впечатляюще для любого чародея из Двадцать первой эры), два Пурпурных (довольно ошеломляюще и в немалой степени ужасающе) и один Красный.

Присутствие Красного, как было известно Шрю, все меняло. «Как этот маленький гомункул вообще сумел вызвать и подчинить Красного — и не умереть по ходу дела?» — мысленно удивился чернокнижник. Вслух же он сказал:

— Раз тебя видеть, Фосельм. Я пришел на нашу утреннюю встречу, как ты и просил.

Вор-чародей изобразил подобие улыбки.

— Ах, да… торговец коврами? Если этот скудоумный дайхак и есть все, на что ты способен, то, возможно, лучше тебе и в самом деле половички продавать.

Шрю пожал плечами. Он чувствовал, что находившаяся рядом Дерве Корим готова броситься в бой, но мирмазонка вряд ли выстояла бы в сражении с Желтым, не говоря уже про Зеленого или Пурпурного, а с Фосельмом, его учеником или Красным ее шансы представляли собой отрицательную величину. Внимание Кирдрика на всех двенадцати уровнях восприятия было сосредоточено на Красном и только на нем. Шрю ощущал, как дайхак пытается разорвать вековые невидимые узы, словно волк, посаженный на цепь. Кирдрик сдавленно рычал на частоте, которую не воспринимал человеческий слух, но двое Пурпурных и кошмарный одиночка Красный, заслышав брошенный им вызов, оскалили многочисленные ряды того, что у менее значимых сущностей называлось клыками.

— Мои букашки полюбовались на каменюку, которая была когда-то Ульфэнтом Бандероозом, — продолжил Фосельм. — Но у меня в кабинете на столе уже имеется подходящее пресс-папье, поэтому мертвый библиотекарь мне без надобности. Но мне нужно… Эге! Что за крыса присоединилась к рядам твоих сторонников, чернокнижник?

Меривольт, притаившийся за Дерве Корим, высунул из-за ее бронированного бедра свою мордочку с длинным носом и большими глазами. Рот миниатюрной человекомыши приоткрылся — непонятно было, испытывает ли Меривольт благоговение, страх, ужас или все сразу.

— Всего лишь кандидат на место слуги, — сказал Шрю. — Ты так и не сказал, что тебе нужно… спуститься вместе с нами в город и позавтракать? Или ты и твоя свита намереваетесь войти в библиотеку и отдать последний долг Ульфэнту Бандероозу, в то время как мы вернемся в Диринд Хопц?

Шрю, все еще улыбаясь, запустил ковер-самолет и заставил его подлететь ближе.

Красный шевельнул всеми шестью руками — его пальцы венчали ониксовые когти, — и ковер Шрю, передававшийся в его семье по наследству еще с тех времен, когда солнце было желтым, — самым безжалостным образом оказался сожжен в яркой вспышке багрового пламени. Пепел развеял ветерок, усиливавшийся по мере того, как красное солнце силилось подняться над восточным горизонтом за рекой.

— Таким же будет итог любой попытки взлететь на чем угодно, — прошипел Фосельм. — Твой фургон и другие ковры уже превратились в пепел, Шрю. Мне нужен поисковый кристалл, и нужен сейчас.

Левая бровь Шрю едва заметно приподнялась.

— Поисковый кристалл?

Фосельм расхохотался и вскинул руку, словно готовясь спустить Красного с поводка.

— Шрю, ты дурак. Ты же сам выяснил, что Ульфэнт Бандерооз сделал книги нечитаемыми путем фазового сдвига в пространстве-времени… но ты все еще продолжаешь думать о том, что существует вторая библиотека. Есть только одна Непревзойденная библиотека, разъединенная в пространстве и времени. Когда я устраню фазовый сдвиг, магическая мудрость, накопленная за миллионы лет, будет моей. Теперь отдай мне поисковый кристалл.

Шрю с неохотой вытащил кристалл из кармана своей мантии и взял его обеими руками так, что свечение вырывалось сквозь длинные узловатые пальцы. Гора Мориат у него под ногами содрогнулась, когда раздувшееся красное солнце, покрытое пятнами, попыталось взойти и несколько раз мигнуло.

— Фосельм, это ведь ты не продумал все до конца, — мягко проговорил Шрю. — Разве ты не понимаешь? Беспечные манипуляции Ульфэнта Бандерооза с пространством-временем привели к тому, что Непревзойденная библиотека сделалась нестабильной. Вот это все, — он убрал одну руку от притягивавшего все взгляды кристалла и указал на дрожащие стены библиотеки у себя за спиной, — привело к тому, что Земля умрет еще до истечения того недолгого срока, что ей еще предстояло прожить.

Фосельм снова рассмеялся.

— Я не вчера родился, чернокнижник. Ульфэнт Бандерооз поддерживал библиотеку разделенной в пространстве-времени в стабильном состоянии дольше, чем ты — или даже я — прожили на этом свете. Немедленно отдай мне кристалл.

— Ты должен понять, Фосельм, — сказал Шрю. — Я только здесь осознал причину того, что происходит сейчас во всем мире. По какой-то причине Ульфэнт Бандерооз утратил контроль над фазовым смещением двух библиотек еще за несколько месяцев до своей смерти. Чем сильнее библиотеки сближаются во времени, тем больший ущерб причиняется пространственно-временному континууму, частью которого являются и Красное Солнце, и сама Умирающая Земля. Если ты объединишь реальности обеих библиотек, как вы с Красным собираетесь сделать, наступит конец всему…

— Чепуха! — со смехом ответил Фосельм.

— Пожалуйста, выслушай… — начал Шрю, но увидел в глазах своего противника безумный блеск.

Теперь он понял, что проблема заключается не в том, отпустит ли Фосельм Красного. Скорее Фосельм был марионеткой демона, нежели наоборот, а тот и ломаного гроша не дал бы за еще один день жизни миллионов существ, населявших Умирающую Землю. В отчаянии Шрю сказал:

— Нет никакой гарантии, что твой Красный — даже с учетом его помощников. Пурпурных, — сумеет одержать победу над сандестином-дайхаком из Четырнадцатой эры.

В глазах Фосельма сверкнули красные искры. Это была не иллюзия, не отражение мучительного рассвета. Древняя нечеловеческая сущность овладела хрупкой оболочкой и в буквальном смысле слова горела от желания вырваться наружу.

— Ты прав, чернокнижник Шрю, — произнес Фосельм. — Нет никакой гарантии, что мой Красный победит, — лишь неимоверно большая вероятность. Но ты знаешь, как и я, что случится через тридцать секунд после того, как мы оба спустим с поводка своих зверушек: ты — дайхака, а я — своих элементалей. Не исключено, что ты выживешь. Однако уже через пять секунд шлюха и грызун будут мертвы, равно как и восемь тысяч людей в долине, что под нами. Решайся, Шрю. Я требую поисковый кристалл… сейчас.

Чернокнижник Шрю бросил кристалл Фосельму. Внезапно Шрю словно уменьшился, превратился в обычного старика, высокого, но худощавого и хрупкого, одетого в мантию из паутинного шелка, ссутулившегося под грузом времени и неимоверной усталости.

— Я бы всех вас прикончил, — сказал Фосельм, — но не хочу тратить силы, которые понадобятся во время путешествия.

Прорычав несколько команд на языке более старом, чем гора, на склоне которой стоял его отряд, Фосельм приказал двум Пурпурным остаться и не позволить Шрю и его спутникам покинуть библиотеку. Потом Фосельм, его ученик, трепещущий Красный, трое Желтых и трое Зеленых забрались на своих пельгранов-мутантов и взмыли в небо.

Хотя их разделяло большое расстояние, Шрю мог видеть, как сидящий в седле Фосельм склоняется над мерцающим поисковым кристаллом. Одиннадцать громадных пельгранов, хлопая крыльями, летели на юго-восток, пока их не поглотило расплывчатое красное зарево рассвета.

— Идем, — устало произнес Шрю. — Пурпурные позволят нам еще немного пожить, так что стоит поискать в библиотеке какую-нибудь еду.

Дерве Корим открыла рот, чтобы сказать колкость, сердито посмотрела на согбенного старика, который был ее неутомимым любовником всего лишь несколько часов назад, и с отвращением последовала за Шрю в библиотеку. Мауз Меривольт, а за ним и Кирдрик — дайхак двигался с неохотой, рывками, явно не по собственной воле — сделали то же самое. Взгляд демона на всех уровнях реальности был устремлен на двух Пурпурных.

Когда Шрю оказался внутри, его поведение полностью изменилось. Маг вприпрыжку рванулся мимо полок и взлетел по ступенькам, словно мальчишка. Босые черные лапы Меривольта зашлепали по гладким камням, а Дерве Корим пришлось перейти на бег, при этом правой рукой придерживая ножны и рог иберка, чтобы не бряцали слишком громко.

— Ты что-то придумал? — крикнула она, когда чернокнижник Шрю снова ворвался в спальню, где вечным сном уснул Ульфэнт Бандерооз. Дерве Корим чуть запыхалась после пробежки и с некоторой досадой заметила, что дыхание Шрю совсем не сбилось.

— Не придумал, — ответил Шрю. — Я все время об этом знал. Тот красивый поисковый кристалл был всего лишь приманкой. Он ни к чему не приведет Фосельма и его элементалей — по крайней мере, к тому, что им нужно, точно не приведет. Я надеюсь, он их направит прямиком в глотку пламенноротого левиафана где-нибудь в Южном Полярном море.

— Я не понимаю, — пропищал Меривольт, глядя на осколки хрусталя, оставшиеся от ящика, который никоим образом не прятал поисковый кристалл. — Неужели Хозяин мог оставить… — Тут человекомышь посмотрела на Шрю и замолчала.

— Именно, — сказал Шрю. Он сунул руку в свою дорожную сумку и вытащил долото, молоток и резную деревянную коробочку со стеклянной крышкой. Склонившись над останками Ульфэнта Бандерооза, словно доктор, явившийся слишком поздно, Шрю отсек внушительный нос мертвого волшебника, трижды ударив по долоту. Повинуясь его жесту, стеклянная крышка маленькой коробочки отъехала в сторону, а когда Шрю поместил нос внутрь, она закрылась, и все услышали характерное шипение — из коробочки выкачивался воздух. Шрю держал ее совершенно прямо, стеклянной стороной кверху, и два его спутника придвинулись ближе, в то время как Кирдрик остался в дверном проеме и продолжал сквозь дерево, железо и камень глядеть на двоих Пурпурных, что пребывали снаружи.

Нос в коробочке вздрогнул, словно стрелка компаса, начал медленно поворачиваться и замер в тот момент, когда ноздри указали на юго-юго-восток.

— Великолепно! — воскликнула Дерве Корим. — Теперь тебе осталось только запустить один из этих летающих ковров — и мы отыщем вторую Непревзойденную библиотеку еще до захода солнца!

Шрю печально улыбнулся.

— Увы, Фосельм не соврал, когда сказал, что все мои самоходные ковры уничтожены.

— Ты волшебник, — произнесла предводительница мирмазонок. — Разве ты не можешь при помощи магии превратить любой ковер в летающий?

— Нет, моя дорогая, — ответил Шрю. — За прекрасной волшебной тканью и проводами было спрятано еще кое-что — так называемая наука. Акт вандализма, который Фосельм совершил этим утром, никак нельзя исправить. Те ковры сами по себе стоили больше, чем легендарное сокровище из катакомб Эрзе Дамата. Кроме того, Фосельм не соврал и в том, что заклинание Красного собьет любое летающее самоходное устройство где угодно над Умирающей Землей — да, Красный элементаль и в самом деле настолько могущественный.

Кирдрик зарычал, и Шрю понял, что дайхак спрашивает:

— Туннельная апофегма?

— Нет, указующий нос не будет работать под слоем камня, — мягко проговорил Шрю.

— Можем взять мегилий, даже запасных, — сказала Дерве Корим. — Но если Непревзойденная библиотека находится на другом конце света, мы будем добираться туда…

— Целую вечность, — с тихим смешком закончил Шрю. — Особенно если учесть тот факт, что твои мегильи не очень-то любят плавать, насколько я знаю. На нашем пути могут оказаться моря и океаны.

— Значит, ничего не выйдет? — спросил Меривольт. В голосе маленького слуги звучало облегчение.

Шрю устремил на малыша холодный, оценивающий взгляд.

— Думаю, ты теперь полноправный участник этой экспедиции, Мауз Меривольт. Если ты этого хочешь, конечно.

— Если моя сестра-близнец и впрямь находится в другой библиотеке, то я хотел бы с нею встретиться, — пискнула человекомышь в ответ.

— Что ж, очень хорошо, — произнес Шрю, аккуратно помещая коробку с носом Ульфэнта Бандерооза в свою походную сумку, — ей нашлось место рядом с запасным комплектом белья. — Летать можно не только при помощи магии. Транзитный караванный узел под названием Мотманский Перекресток находится в каких-то пятидесяти лигах к юго-востоку отсюда, если ехать вдоль берега Дириндиана, и, если я не ошибаюсь, старинные небесные причальные башни и сами воздушные галеоны все еще целы.

— Целы, — сказала Дерве Корим, — но не осталось ни капли необходимой для них подъемной жидкости, потому что северные торговые маршруты закрыты. За последние два года из Мотманского Перекрестка не вышел ни один небесный галеон.

Шрю снова улыбнулся.

— Мы можем взять твоих мегилий, — тихим голосом проговорил он. — Если загнать их до полусмерти — так, чтобы седло до крови натерло зад одному старому магу, — то можно попасть в Мотманский Перекресток уже завтра к полудню. Но надо будет заехать к моему фургону, чтобы забрать походный сундук.

— Фосельм сказал, что сжег фургон и все, что в нем было, — напомнила Дерве Корим.

— Так и есть, — ответил Шрю. — Но мой сундук сложно украсть и еще сложнее сжечь. Мы найдем его в целости и сохранности посреди пепелища. Владельцы небесных галеонов из Мотмана обрадуются одной вещи, которую Кирдрик поместил в… о, я вспомнил! Кирдрик?

Дайхак, чьи пурпурные перья вдоль костяных гребней на черепе встали дыбом так, что теперь касались дверной рамы в двенадцати футах над полом, а огромные шестипалые ладони то сжимались в кулаки, то снова разжимались, дрожа, зарычал в ответ.

— Ты не мог бы оказать мне услугу, — попросил Шрю, — прикончив двоих Пурпурных, что ошиваются внизу?

Кирдрик оскалил клыки в улыбке столь широкой, что она дотянулась до его заостренных ушей. Еще пара дюймов — и верхняя часть головы дайхака могла бы отвалиться.

— Но сначала забери их на десятый уровень Надмирья, а там уже делай что хочешь, — прибавил Шрю. Повернувшись к Меривольту и Дерве Корим, он объяснил: — Так он в значительной степени уменьшит косвенный ущерб. По крайней мере, в этом мире. — Вновь обратившись к Кирдрику, он сказал: — Когда закончишь свои дела в Надмирье, тотчас же возвращайся к нам.

Кирдрик исчез в мгновение ока, и через несколько секунд библиотека содрогнулась от оглушительных громовых раскатов — это дайхак перетащил обоих Пурпурных из одной реальности в другую. Окаменевший труп Ульфэнта Бандерооза подпрыгнул на высокой кровати, а книги и талисманы попадали с полок и комодов.

— А теперь — к треклятым мегильям! — сказал Шрю. Они вышли из комнаты, и Дерве Корим на ходу сняла с пояса рог иберка.

Мауз Меривольт на секунду задержался. Стоя над безносым окаменевшим трупом, малыш сложил перед собой ладони и склонил голову. Его огромные черные глаза наполнились слезами.

— Прощайте, Хозяин, — произнес он.

Потом Меривольт поспешил за своими спутниками. Оглушительный сигнал рога госпожи стратегессы Дерве Корим эхом раскатился среди гор, и почти сразу из долины внизу раздалось ответное гудение других таких же рогов.

Над караванным городом под названием Мотманский Перекресток вздымались три высокие башни из стали и железа, похожие на три металлические отметки на солнечных часах. Вершины башен располагались на высоте от трех до шести сотен футов над городом и рекой. Башни были построены из ферм, вид имели скелетоподобный и сугубо функциональный, однако вместе с тем казались красивыми, выдержанными в стиле, забытом много веков назад; на каждой вершине имелась площадка в один-два акра, на которой располагались лебедки, подвесные доки, рампы, хибары смотрителей, специально отведенные места, где пассажиры собирались в ожидании рейсов, а также передвижные ленты для грузов — все, что требовалось для обслуживания почти непрерывного движения небесных галеонов, которые когда-то бороздили здешние небеса. Шрю и его спутники — в том числе семнадцать мирмазонок, присоединившихся к своей предводительнице, — ехали по широкой главной улице Мотманского Перекрестка, вынуждая местных жителей и случайных пилигримов бросаться врассыпную, чтобы не попасть под лапы измученных и разъяренных мегилий, и чернокнижник видел, что небесных галеонов осталось только три. За последние века небесная торговля зачахла, поскольку сок оссипа и его горючий экстракт превращались во все более и более редкие субстанции. Многие старинные небесные галеоны, когда-то приписанные к порту Мотман, давно уже приземлились где-то еще или были украдены пиратами, которые нашли им применение на морских и речных просторах Умирающей Земли.

Но три остались — они покоились на вершинах соответствующих причальных башен и выглядели относительно нетронутыми временем. Задолго до того, как Шрю и его спутники достигли подножия этих башен, чернокнижник достал подзорную трубу и принялся изучать имевшиеся варианты.

Первая башня, вздымавшаяся в темно-синее полуденное небо и принадлежавшая «Наивеликолепнейшей мартусийской компании комфортабельных круизов», представляла собой совокупность насквозь проржавевших ферм и перекрестных балок, готовых вот-вот превратиться в деревянную труху. Наружная лестница обрушилась, а подъемная клеть лифта давным-давно упала на самое дно шахты. Шрю видел, что конструкция опутана веревочными лестницами, словно паутиной, а на провисшей платформе в трехстах футах над рекой есть люди, но они, похоже, заняты разборкой некогда прекрасного галеона, покоящегося в подвесном доке. На мачтах корабля уже не было парусов, а с большей части палубных надстроек — и даже с корпуса — ободрали обшивку из бесценного железного дерева.

Плакаты на второй башне все еще провозглашали: «Лумартийские роскошные путешествия! Наши галеоны доставят вас в любую точку Умирающей Земли! Непревзойденный комфорт, тотальная безопасность и декадентская роскошь, какой вы еще не видели! Добро пожаловать, пилигримы! Почитателям Йаунта, Джастенава, Фампоуна, Адельмара и Суула — да будут их имена благословенны! — скидка 10 %!» Впрочем, эта башня едва ли находилась в лучшем состоянии, чем первая вместе с ее кораблем. На вершине не наблюдалось ни души, и даже лачуги, в которых жили грузчики, рассыпались. Небесный галеон в доке этой башни был не больше предыдущего, но выглядел так, словно вернулся из боя: по всей длине корпуса виднелись подпалины и пробоины, а торчащие отовсюду десятифутовые железные гарпуны превращали старый корабль в подобие дикобраза.

Шрю со вздохом обратил взгляд к третьей, самой высокой башне. Лестница — все ее шестьдесят идущих зигзагом пролетов — выглядела шаткой, но целой. Платформа лифта находилась на дне шахты, но Шрю увидел, что все левитационное оборудование было снято, а оставшиеся металлические кабели — слишком старые и тонкие, чтобы вынести такой вес, — кто-то присоединил к ручному вороту, располагавшемуся внизу. Эмблема была поскромнее: «Шиолко и сыновья. Небесные перевозки в долину Фольгус, Баумергарт и мыс Печальных Воспоминаний (при наличии достаточного запаса оссипа)».

«Вот уж нет, — подумал Шрю, — никто не согласится платить за полет до мыса Печальных Воспоминаний после недавних цунами». Он направил трубу на плоскую вершину башни.

Там обнаружились палатки и люди — десятка два тех и других, — что вызывало у него и воодушевление, и разочарование. Кем бы ни были эти вероятные пассажиры, похоже, они ждали уже довольно долго. Между старыми палатками тянулись веревки, на которых сушилось белье. Небесный галеон, однако, выглядел куда лучше своих собратьев. Этот корабль, повисший на высоких опорах дока, был меньше двух предыдущих и казался не только целым, но и готовым к полету. На реях фок- и грот-мачты виднелись аккуратно убранные прямоугольные паруса, а две задние мачты несли косое парусное вооружение. На верхушке фок-мачты, в шестидесяти или семидесяти футах над палубой галеона, горделиво развевалось красное знамя; Шрю разглядел и выкрашенные яркой краской орудийные порты — они были закрыты, и он не смог понять, имелись ли внутри настоящие пушки или метатели. Солнечные лучи, попадавшие в нижнюю часть дока, играли на овальных и квадратных хрустальных окнах, расположенных вдоль днища судна. Несколько юношей — Шрю почему-то решил, что это сыновья Шиолко, — деловито сновали по трапам и со знанием дела взбирались по вантам.

— Вперед, — произнес Шрю, пришпоривая задыхающуюся, мрачную мегилью. — Мы выбрали галеон.

— Я не собираюсь карабкаться по ржавой и гнилой лестнице из шестидесяти пролетов, — ответила Дерве Корим.

— И не нужно, — отозвался Шрю. — Тут есть лифт.

— Платформа лифта весит, наверное, тонну, — заявила Дерве Корим. — И к ней прикреплен только трос с ручкой.

— А у тебя есть семнадцать замечательно мускулистых мирмазонок, — сказал Шрю.

Хозяин и капитан небесного галеона, седобородый, жующий бетель низкорослый крепыш по имени Шамбе Шиолко, любил торговаться.

— Как я уже объяснил, мастер Шрю, — начал Шиолко, — впереди вас очередь из примерно сорока шести пассажиров… — Шиолко взмахом руки указал на скопище поникших шатров и лачуг на открытой всем ветрам платформе в шести сотнях футов над рекой. — И значительная их часть ждала два года или того больше, пока я разыщу экстракт оссипа и атмосферный эмульсификатор, необходимые для того, чтобы наш прекрасный галеон взлетел…

Шрю вздохнул.

— Капитан Шиолко, я уже несколько раз попытался объяснить вам, что у меня имеется нужная вам горючая вытяжка оссипа. — Шрю кивнул Дерве Корим, она вытащила тяжелый запаянный контейнер из сундука, поднесла поближе и с глухим стуком опустила на доски платформы. Из недр своей мантии Шрю достал свинцовую коробочку, которая испускала рассеянный зеленоватый свет. — У меня также есть кригониевые кристаллы для столь необходимого вам атмосферного эмульсификатора. И то и другое достанется вам бесплатно, если вы обеспечите нам место на корабле.

Капитан Шиолко почесал короткую бороду.

— Надо учесть затраты на путешествие, — пробормотал он. — Жалование для моих восьми сыновей — они же и есть моя команда, ну, вы понимаете. Еда и вода, грог и вино и прочий провиант для шестидесяти пассажиров.

— Шестидесяти? — переспросил Шрю. — Провиант понадобится только для меня и этого слуги… — Он махнул рукой в сторону Меривольта, который в целях маскировки нарядился в миниатюрный вариант фиршнийской монашеской робы. — И в будущем к нам может присоединиться еще один член моего отряда.

— И я, — сказала стратегесса Дерве Корим. — И шесть моих мирмазонок. Остальные вернутся в наш лагерь.

Шрю приподнял бровь.

— Но ведь у тебя, моя дорогая, без сомнения, могут найтись другие, более… выгодные… занятия? Это путешествие неопределенной длительности, и мы действительно можем пересечь всю Умирающую Землю от края и до края, причем далеко не прямым путем…

— Вы, значит, едете вдевятером, — проворчал капитан Шиолко. — Да еще те сорок шесть, что так долго ждали. Значит, провизия нужна для пятидесяти пяти пассажиров, ну и для девяти членов экипажа, конечно включая меня; итого шестьдесят четыре голодных рта. На «Мечте Стересы» всегда хорошо кормили. Только провиант, не считая нашего жалования, обойдется в… хм… пять тысяч триста терциев за съестные припасы, и еще каких-то две тысячи четыреста терциев за наш усердный труд…

— Немыслимо! — рассмеялся Шрю. — Ваш небесный галеон никуда не полетит, если я не предоставлю экстракт оссипа и эмульсификатор. Это я должен предъявить счет вам, капитан Шиолко, на семь тысяч пятьсот терциев.

— Вы всегда можете это сделать, мастер Шрю, — проворчал старый небесный моряк. — Но в таком случае стоимость вашего проезда возрастет до более чем четырнадцати тысяч терциев. Я хотел как лучше.

— Несомненно, — начал Шрю, взмахом руки указав на толпу, — эти добрые люди не захотят отправляться в такое долгое и… я вынужден признаться… опасное путешествие, поскольку мне придется настоять на том, чтобы пункт моего назначения, который еще даже не определен, был первым из всех, к которым мы направимся. Вы сможете за ними вернуться. Этого количества оссиповой флогисты хватит на то, чтобы ваш прекрасный галеон…

— «Мечта Стересы», — уточнил капитан Шиолко.

— Да, милое имя, — сказал Шрю.

— Я назвал его в честь моей покойной жены и матери восьми членов экипажа, — прибавил старый капитан, понизив голос.

— И оттого название кажется мне еще более милым, — ответил Шрю. — Но, как я уже говорил, даже если мы согласимся на эту непомерную сумму, добрым людям не стоит подвергать свои жизни риску в столь небезопасном путешествии, ведь они всего лишь хотят попасть в те места, где проблем куда меньше, чем здесь.

— Со всем уважением к вам, господин маг, — сказал Шиолко, — поглядите-ка на тех, кто терпеливо прождал два с лишним года, и поймите же наконец, что никто из них не откажется от мысли взойти на борт «Мечты Стересы», когда она покинет док. Вон те трое в роскошных голубых нарядах — преподобный Цепрес и две его жены, они собирались отправиться на нашем прекрасном галеоне в свое свадебное путешествие — а свадьба-то была двадцать шесть месяцев назад, мой господин. Видите ли, религия преподобного запрещает ему приступить к исполнению своих супружеских обязанностей до формального начала медового месяца, и вот эта счастливая супружеская троица, два с лишним года назад принесшая брачные обеты, до сих пор живет в палатке из дырявой мешковины — вон она, за сортиром…

В горле у Шрю что-то заклокотало.

— А те семеро работяг в коричневом, — продолжил Шиолко, — братья Вромарак, которым нужно лишь доставить прах усопшего отца домой, в семейный шалаш с крышей из дерна, находящийся в степях Шванга на дальнем востоке Помподуроса, и лишь потом они смогут вернуться в Мотман, чтобы вновь наняться на работу в каменоломни…

— Но Восточный Помподурос нам будет не по пути, я почти уверен в этом, — сказал Шрю.

— Истинно так, господин, — согласился Шиолко, — но раз уж вы сказали, что обратный транспорт вам не понадобится, мы можем подбросить братьев, и всего лишь за восемь сотен терциев с каждого из них за доставленные мне неудобства. А вон тот высоченный парень — архдоцент Уэ из университета Космополиса… он уже девятнадцать месяцев живет в лачуге из картона… и не может дописать диссертацию о воздействии древних свершений на сумеречных шахтовых гномов-стеклодувов, потому что для этого ему нужно посетить город упавших колонн, находящийся на другой стороне залива Мелантин. Я возьму с него всего лишь пятнадцать сотен терциев за то, что придется сделать круг. И вот еще сестра Йеналлия, когда-то принадлежавшая к ордену Бгланет, она заботится о бедных сиротах и должна…

— Хватит! — воскликнул Шрю, вскинув руки. — Вы получите свои семь тысяч пятьсот терциев вместе с оссипом и эмульсификатором и можете пустить на борт весь этот зверинец, с которого хотите стрясти еще денег. Когда мы отправляемся в путь?

— Моим сыновьям понадобится остаток сегодняшнего дня и еще одна ночь, чтобы погрузить запасы провизии и воды на первые недели нашего путешествия, господин маг, — пробормотал Шиолко, лишь самую малость зардевшись от успеха. — Выходим на рассвете, если зловредное светило порадует нас еще одним рассветом.

— На рассвете так на рассвете, — сказал Шрю. Он повернулся, чтобы воззвать к благоразумию Дерве Корим, но та уже выбирала шесть мирмазонок, которые должны были ее сопровождать, и инструктировала остальных по поводу возвращения в лагерь.

И вот так начались — Шрю осознал это намного позже и долго сам себе не верил — три самые счастливые недели его жизни.

Капитан Шиолко сдержал слово, и «Мечта Стересы» вылетела из колыбели дока, когда красное солнце только начало мучительное восхождение к вершине темно-синего небосвода. Галеон, словно огромный шар из дерева и хрусталя, ненадолго завис в тысяче футов над Мотманским Перекрестком, чье население почти в полном составе следило за тем, как он улетает, а потом восемь «сыновей» Шиолко (Шрю уже заметил, что у того было три дочери) подняли паруса, капитан запустил атмосферный эмульсификатор, установленный на корме, — он делал воздух вокруг корпуса и руля густым, что позволяло небесному галеону не только двигаться, но и лавировать, — и, следуя указаниям Шрю, которые основывались на том, что чернокнижник видел в маленькой коробочке с носом Ульфэнта Бандерооза, корабль лег на курс зюйд-зюйд-ост.

Все сорок шесть давних клиентов Шиолко, а также Дерве Корим и ее мирмазонки, Меривольт (так и не снявший робы) и сам Шрю прильнули к ограждениям средней палубы и балконов, примыкающих к каютам, чтобы помахать взбудораженной толпе, собравшейся внизу. Сначала Шрю подумал, что тысячи жителей Мотманского Перекрестка — крестьян, лавочников и матросов с двух других судов — кричат в знак одобрения, желая странникам счастливого пути, но потом тусклый свет утреннего солнца озарил стрелы, арбалетные болты, камни и прочие штуковины, которые полетели вслед «Мечте Стересы», и тут до него дошло, что первое за более чем два года отправление небесного галеона оказалось отнюдь не тем событием, которое могло вызвать только лишь чистейший восторг и всеобщую радость. Впрочем, галеон стремительно набирал высоту. За считаные секунды он поднялся еще на несколько тысяч футов, а потом, пройдя на юг вдоль реки Дириндиан, над лесистыми холмами Кумельциана повернул на юго-запад и оставил ревущий Мотманский Перекресток далеко позади.

Потекли дни, а за ними недели, на протяжении которых Шрю жил в том же ритме, что и весь корабль.

Каждое утро на рассвете чернокнижник выбирался из подвесной койки, рассчитанной на двоих, которую он делил с Дерве Корим, равно как и комфортабельную каюту, и — даже до того, как наступало время медитации согласно Медленной науке Дер Шур, — взбирался по вантам в «гнездо вихрептицы», расположенное почти у самой вершины грот-мачты, где использовал указующий нос Ульфэнта Бандерооза, чтобы уточнить курс. В течение дня курс сверяли с носокомпасом еще несколько раз — капитан Шиолко с точностью вносил даже самые незначительные поправки, — а завершающая проверка происходила около полуночи, при свете лампы нактоуза, когда за штурвалом стоял (или стояла) кто-то из «сыновей» Шиолко.

«Мечта Стересы» сама по себе была редчайшей из редких птиц, что встречались в небесах Умирающей Земли на протяжении последних эр — как и любая по-настоящему сложная машинерия, — и в первый же день путешествия капитан Шиолко с гордостью показал свой красивый корабль Шрю, Дерве Корим, Меривольту в монашеской робе и еще многим любопытным из числа пассажиров и пилигримов. Шрю сразу же сообразил, что маленькая команда из восьми «сыновей» могла управлять столь сложным устройством не благодаря банальной магии, а потому что громадный небесный галеон был в значительной степени автоматизирован. Пульт управления на квартердеке в задней части судна (доступ туда был только у Шиолко и у тех, кто удостаивался особого капитанского приглашения) и другие пульты в кормовом машинном и рулевом отделении позволяли брать рифы и убирать паруса, перемещать и укорачивать бесчисленные тросы и лини, передвигать балласт при необходимости и даже рассчитывать силу ветра, его сопротивление и густоту, чтобы наилучшим образом распределять горючий экстракт оссипа в паутине труб, что пронизывали корпус, мачты, рангоут и даже сами паруса. Автоматический эмульсификатор так зачаровал Шрю своим немагическим гудением и дрожанием, предупреждениями о безопасности, чудными клапанами и пронимавшей до костей нечародейной вибрацией, что в нередкие периоды бессонницы волшебник спускался в машинное и рулевое отделение и наблюдал за тем, как там все работает.

Небесные галеоны строились для удовлетворения пассажиров, и даже те, кто выложил из кармана наименьшее количество терциев, не могли пожаловаться на неудобства. Шрю и другим богатым пассажирам предоставили по-настоящему роскошные условия. В каюте чернокнижника и Дерве Корим, расположенной на третьем уровне возле кормы, значительная часть стены и пола состояла из хрустальных окон. Двуспальная подвесная койка даже во время самых страшных ночных штормов лишь слегка раскачивалась, создавая ощущение безопасности. Проверив курс и завершив утренние упражнения, Шрю будил свою боевую подругу, и они вдвоем принимали душ в персональной ванной, что примыкала к каюте. У них имелся также личный балкон, где можно было насладиться прохладным воздухом. Закончив утренние процедуры, они направлялись по главному коридору в столовую для пассажиров, расположенную у носа, где также имелась стена из окон, сквозь которые можно было видеть происходящее прямо по курсу и внизу. К этим комнатам, наполовину состоявшим из стекла, пришлось привыкать, чтобы избавиться от головокружения.

На пятый день «Мечта Стересы» покинула знакомые места и продолжила путь на восток. Даже капитан Шиолко признался, что с нетерпением хочет увидеть, что ждет их впереди. Вечером, попивая вино с Шрю и Дерве Корим, капитан объяснил, что, хотя его небесный галеон и был построен, чтобы бороздить далекие небеса, Стереса, супруга Шиолко, сильно переживала за мужа и детей, пока оставалась жива, поэтому из любви и преданности капитану пришлось обуздать свою жажду неизведанного и удовлетворяться пассажирскими перевозками туда и обратно в известных (и относительно безопасных) направлениях вроде долины Фольгус, Баумергарта и ныне разрушенных городов у мыса Печальных Воспоминаний с остановками в лежащих между крайними точками селениях и портах. Теперь, как сказал капитан, он сам, его сыновья и храбрые пассажиры, а также корабль, к которому Стереса некогда испытывала смесь необычайной любви и такого же страха, наконец-то отправились в путешествие вроде тех, для каких галеон придумали и построили много веков назад, задолго до рождения Шиолко или его покойной жены.

Прошла неделя, и Шрю сделался нетерпелив — он рвался во Вторую Непревзойденную библиотеку, убедил себя, что Кирдрик проиграл и был растерзан где-то в Надмирье, а Пурпурные прямо сейчас спешат вернуться к злодейской банде Фосельма, — и потому уговорил капитана Шиолко поднять галеон туда, где в атмосфере Умирающей Земли еще сохранилось высотное струйное течение — туда, где ветра завывали, угрожая разорвать белые паруса на ленточки, где реи, мачты и тросы покрывались льдом, а пассажиры прятались в каютах, кутаясь в меха и одеяла и чувствуя, как помещения заполняются холодным воздухом по мере того, как корабль выравнивает давление.

Всю глупость своего поступка он осознал еще до того, как Дерве Корим мягко поинтересовалась:

— Фальшивый поисковый кристалл может привести Фосельма к другой библиотеке?

— Нет, — сказал Шрю. — Но рано или поздно он — или, точнее, Красный — поймет, что их обманули. И тогда они начнут нас искать.

— Хочешь, чтобы они нашли нас обледеневшими и посиневшими от нехватки воздуха? — спросила стратегесса.

Тогда Шрю покачал головой, извинился перед капитаном и пассажирами за поспешное решение и позволил Шиолко опустить «Мечту Стересы» — корабль менял высоту медленно, точно во сне, — туда, где было теплее и где дули приветливые легкие ветра.

Вторая неделя путешествия подарила чернокнижнику Шрю несколько запоминающихся моментов.

Целый день «Мечта Стересы» медленно шла среди слоисто-кучевых облаков, что вздымались на девять миль и выше, достигая стратосферы. Когда небесный галеон проходил сквозь кого-нибудь из этих облачных гигантов, на палубе сами собой загорались фонари, один из сыновей Шиолко запускал скорбный туманный горн на носу, а рангоут и такелаж покрывались каплями влаги.

Два дня они летели над огромным лесным пожаром, который уже поглотил миллионы гектаров древних лесов. Восходящие потоки горячего воздуха заставляли «Мечту Стересы» дергаться и грохотать. Дым сделался настолько густым, что Шиолко поднял корабль так высоко, как только смог, не рискуя обледенением, и все-таки Шрю и пассажирам приходилось, выходя на палубу, прятать носы и рты под шарфами. Тем вечером пятьдесят четыре пассажира, включая мирмазонок Дерве Корим и Мауза Меривольта, который уже перестал кутаться в монашеское одеяние, ужинали в потрясенном молчании, не в силах оторвать взгляда от огненного ада, что разверзся менее чем в миле от днища корабля и был прекрасно виден сквозь стеклянный пол столовой.

Приближаясь к береговой линии, небесный галеон низко пролетел над полем битвы, которая близилась к завершению: войско осаждало город, окруженный железными крепостными стенами. Укрепления были старые и ржавые, в нескольких местах их уже проломили, и кавалеристы верхом на рептилоидах вместе с вооруженными пехотинцами ворвались внутрь, словно муравьи, в то время как защитники города перегораживали улицы и площади в последней отчаянной попытке удержаться. Дерве Корим определила, что более чем сотне тысяч осаждающих противостояли менее десяти тысяч защитников обреченного города.

— Жаль, что они не наняли меня и мои три сотни, — негромко проговорила Дерве Корим, когда галеон прошел над резней, над полыхающим портом и устремился на юго-восток, летя над морским простором.

— Почему? — удивился Шрю. — Вы бы точно погибли. Не было в истории Земли трехсот воинов, что могли бы спасти тот город.

Стратегесса улыбнулась.

— Так ведь дело в славе, Шрю! В ней одной. Мои мирмазонки затянули бы войну на недели или даже месяцы, и о нашей доблести и воинской славе слагали бы песни до тех пор, пока красное солнце не почернеет.

Шрю кивнул, хотя не все в услышанном было ему понятно, и сказал, коснувшись ее руки:

— Но это может случиться через несколько недель или дней, моя дорогая. Как бы там ни было, я рад, что ты и твои три сотни сейчас не там.

Направляясь прямо на восток, «Мечта Стересы» летела над неглубоким зеленым морем, и в какой-то момент они оказались над тем, в чем капитан Шиолко и Шрю опознали легендарный Экваториальный архипелаг. Пассажиры, обедавшие на своих балконах, глядели вниз, когда Шиолко опустил галеон до высоты менее чем в тысячу футов над покрытыми буйной растительностью островами и зелеными лагунами. Сами острова казались необитаемыми, но внутренние воды и бесчисленные заливы были заполнены сотнями и сотнями замысловатых плавучих домов — некоторые из них не уступали размерами небесному галеону, и все могли похвастаться богато изукрашенными деталями корпуса, яркими латунными фестонами, зубчатыми башенками и сводчатыми крышами, а еще над каждым следующим домом, казалось, реяло больше флагов, знамен и разноцветных шелковых полотнищ, чем над предыдущим.

Они оставили архипелаг позади и проследовали дальше на юго-восток, где глубина была больше, — море из зеленого сделалось светло-голубым, а потом синим и почти таким же темным, как небо над Умирающей Землей, — единственными живыми существами, которых теперь можно было разглядеть внизу, оказались киты, представавшие в виде огромных теней, а также морские чудовища, питавшиеся ими. Вечером из окна столовой они увидели живой океан, чья фосфоресцирующая поверхность не могла скрыть яркие, дугообразные живые огни величавых пламенноротых левиафанов. Сообразив, что одна из этих тварей может проглотить «Мечту Стересы» целиком и не подавиться, Шрю, как и другие пассажиры, испытал облегчение, когда капитан Шиолко увел галеон вверх в поисках более благоприятного ветра.

На следующее утро один из сыновей капитана показал Дерве Корим и Шрю, как прицепить два маленьких сетчатых гамака к грот-мачте, прямо над «гнездом вихрептицы». День был ветреный, и мачты вместе с парусами частенько отклонялись на тридцать-сорок градусов от вертикали, когда громадный корабль менял галс, чтобы пойти фордевиндом. Гамаки мага и стратегессы болтались в шестидесяти футах над палубой, а потом «Мечта Стересы» кренилась, и они мгновенно оказывались в тысяче футов над плотной поверхностью штормовых облаков, простиравшейся на мили и лиги вокруг. День стоял бессолнечный, и единственным источником света были вспышки молний, которые просверкивали то в одном облачном брюхе, то в другом.

— Это странно, — сказала Дерве Корим, ловко перебравшись из своего гамака в гамак Шрю. Дешевые застежки и тонкая сетка затрещали, но выдержали, даже когда стратегесса оседлала чернокнижника. — До сих пор я не знала, что боюсь высоты.

На шестую ночь второй недели Шиолко и его сыновья открыли большой бальный зал удивительной красоты — его хрустальный пол занимал почти треть днища корабля, — и пассажиры вместе с матросами устроили праздник Среднепути, хотя никто из них понятия не имел, достигли ли они середины своего путешествия. К полуночи такие малозначимые тонкости волновали Шрю не больше, чем остальных.

Даже проведя с этими людьми две недели, Шрю был удивлен тому, сколь охотно они приняли участие в празднике. Все «сыновья» Шиолко, как выяснилось, играли на каких-то музыкальных инструментах — и играли хорошо. Боковые окна в большом бальном зале были открыты, и в межокеанскую ночь уплывали звуки, которые издавали колокольчики тианко, струны виол, серпи и сфероскрипок, чистые ноты флейт, клаксофона, арфы и трубы, а также басовитое гудение тамдрамов и вобеонов. Капитан Шиолко, оказывается, управлялся с трехрядным пианино столь же виртуозно, как со своим кораблем, и потому начались танцы.

Преподобный Цепрес и обе его жены — Вильва и Кофрана — не выходили из каюты с самого начала путешествия, но этим вечером явились, одетые в сверкающие голубые шелка, и показали всем интересующимся участникам праздника, как следует танцевать дикую и неудержимую девианскую тарантеллу. Братья Вромарак отложили скорбь до утра и затеяли прыгучее и скакучее танго-конгу, к которому присоединились все, выстроившись в ряд, и в итоге две трети танцоров повалились на пол, обессиленные и хохочущие. Потом архдоцент Уэ — тот самый высокий, молчаливый, степенный человек, с которым Шрю каждый вечер играл в шахматы на шкафуте, — сбросил темные академические одеяния в каюте, уставленной книгами, и пришел полураздетый, в золотых тапочках и серебряных панталонах, чтобы в одиночку станцевать дикарское квостри под грохот пианино и тамдрамов. Удивительный танец спорил с гравитацией, и все шестьдесят с лишним зрителей аплодировали в такт, пока Уэ не завершил свой номер, взлетев к потолку, оттанцевав там чечетку на протяжении немыслимых трех минут и спустившись, словно огромный паук, на хрустальный пол танцевального зала, чтобы поклониться.

Маленький Меривольт прикатил инструмент, который смастерил сам. Штуковина выглядела гибридом органа, каллиопы и туманного горна, и Мауз — теперь он был одет в свою лучшую желтую рубашку, белые перчатки и красные шорты и обут в огромнейшие деревянные сабо — принялся отбивать чечетку, петь фальцетом и дергать за веревки, заставлявшие разнообразные рожки, трубы и паровые сирены звучать. Все это выглядело так комично, что аплодисменты, которых удостоился Меривольт, соперничали с приемом, оказанным архдоценту Уэ.

Но, вероятно, наиболее неожиданным сюрпризом за всю ночь для Шрю стало превращение, случившееся с госпожой стратегессой Дерве Корим и ее шестью мирмазонками.

Шрю никогда не видел, чтобы Дерве Корим и ее воительницы надевали что-то еще кроме облегающих доспехов из драконьей чешуи, но этим вечером они были в тонких, летящих, невероятно эротичных платьях из мерцающего прозрачного шелка нежных тонов — красного, оранжевого, желтого, зеленого, голубого, синего и фиолетового. Все в бальном зале ахнули, когда влетели мирмазонки, похожие на ожившую радугу. Как и положено радуге, интенсивность и оттенки цветов менялись, словно перетекая от одной женщины к другой, когда они двигались или менялись местами. Когда Дерве Корим вошла, платье на ней было красным, а когда Шрю приблизился, чтобы пригласить ее на танец, дымчатая ткань сделалась фиолетовой. Цвет каждого платья менялся, когда молодые женщины перемещались и когда двигались их тела под тканью, но ни один из семи цветов радуги не исчезал.

— Поразительно! — прошептал Шрю много, много позже, притянув к себе Дерве Корим во время танца. Оркестр, явно измученный быстрыми мелодиями, играл медленный вальс, почти такой же старый, как сама вселенная. Бал практически закончился. Темнота за окнами перетекала в предрассветную серость. Шрю чувствовал, как грудь Дерве Корим прижимается к его телу; они медленно двигались по хрустальному днищу корабля. — Твое платье — все ваши платья — просто поразительны! — сказал он снова.

— Что? Ты об этих старых тряпках? — спросила Дерве Корим, взмахивая лентой из полупрозрачной и явно неподвластной земному притяжению ткани, — та была теперь зеленого цвета. — Мы с девочками нашли их, когда грабили город Мой. — Она выглядела явно удивленной — и польщенной — тем, что Шрю оказался потрясен. — А что такое, чернокнижник? Нарядный воин противоречит твоей чародейской философии?

Шрю негромко продекламировал:

— А вот это и впрямь поразительно, — прошептала Дерве Корим. — Чьи стихи? Где ты их раздобыл?

— Никто не знает, чьи они, — сказал Шрю, прижимая ее еще сильнее, щека к щеке. — Мгновение назад я подумал, что этот вальс почти такой же старый, как сама вселенная… ну а стихотворение, чей автор навеки для нас потерян, еще древнее. По крайней мере, оно старше всех наших воспоминаний — кроме, пожалуй, образа моей матери, которая укладывала меня спать, читая стихи былых эпох.

Дерве Корим вдруг отстранилась и уставилась в лицо Шрю.

— Ты? Чернокнижник Шрю? У тебя была мать? В это трудно поверить.

Шрю вздохнул.

Вдруг вмешался архдоцент Уэ — он не стал приглашать Дерве Корим на танец, но с видом знатока обратился к Шрю:

— Я слышал, вы что-то сказали про гномов и шахты? Я изучаю сумеречных шахтных гномов, знаете ли!

Шрю кивнул, взял Дерве Корим за руку и произнес:

— Невероятно. Но боюсь, мне и даме надо удалиться. Мы поговорим о гномах в другой раз — может быть, завтра за шахматами.

Архдоцент Уэ, выглядевший не вполне соответственно профессии со своей голой грудью, в серебряных панталонах, подпоясанных красным кушаком, и в золотых тапочках, заметно пал духом.

Когда они вышли из бального зала и стали подниматься по большой лестнице, Дерве Корим прошептала:

— Мой уход разрушит радугу.

Шрю рассмеялся.

— Пять из шести оставшихся цветов уже давно нашли себе людей и удалились.

— Ну, — произнесла стратегесса, — не могу сказать, что я сама нашла себе какого-нибудь человека.

Шрю бросил на нее острый взгляд. Хотя выражение его лица не изменилось, сам чернокнижник был неприятно поражен тем, как сильно оказались задеты его чувства.

Словно угадав это, Дерве Корим сжала его руку.

— Я нашла настоящего человека, — мягко проговорила она. — Он такой один на этом корабле. И за всю мою не такую уж короткую жизнь я не встречала подобных ему. Наверное, их просто нет, хоть всю Умирающую Землю обойди. Приличный человек, человек и маг — такое не назовешь привычным сочетанием, как ни крути.

Шрю не стал возражать. До самой каюты он не проронил ни слова.

Два дня спустя вскоре после рассвета «Мечта Стересы» пересекла западную береговую линию другого континента. Нос Ульфэнта Бандерооза повернулся в своей коробочке на десять градусов к северо-востоку, и небесный галеон соответствующим образом изменил курс.

— Капитан, — начал Шрю, обращаясь к стоявшему у большого штурвала Шиолко; кроме них, на квартердеке не было ни души. — Я заметил вдоль бортов орудийные порты…

Шиолко рассмеялся густым смехом моряка.

— Всего лишь краска, мастер маг. Всего лишь краска. Для вида, если случатся какие-нибудь небесные пираты или где-то в порту нагрянут сердитые мужья.

— Так вы безоружны?

— У нас есть арбалеты, а в рундуке лежит сабля моего дедушки, — сообщил Шиолко. — А, еще гарпунная пушка внизу, в носовом трюме.

— Гарпунная пушка?

— Здоровенная неуклюжая штуковина, которая работает на сжатом воздухе, — сказал капитан. — Плюется восьмифутовым зазубренным гарпуном, к которому привязан стальной трос длиной где-то три мили. Изначально предназначена для охоты на китов, или детенышей пламенноротых, или еще кого-то в том же духе. У меня и моих сыновей никогда не возникало ни желания, ни возможности ее использовать.

— Пожалуй, стоит перетащить ее наверх и посмотреть, работает ли она, — ответил Шрю. — И заодно попрактиковаться.

Во второй половине того же дня галеон проходил над бескрайней пустыней, чья поверхность была разукрашена в охряный и ярко-красный цвета и усыпана блестящими кристаллами. «Мечта Стересы» летела достаточно низко, чтобы все могли разглядеть огромных голубых тварей — Шрю, расположившийся у перил, мысленно сравнил их с моллюсками-наутилусами, только без жесткого панциря, — которые поднимали огромное колесо и катали его по красному песку пустыни то поодиночке, то сообща, оставляя борозды длиной в десять лиг.

— Можем попрактиковаться на них! — крикнул один из сыновей Шиолко, обращаясь к Шрю. Они с двумя братьями собрали гарпунную пушку на верхней палубе и зарядили ее, но никак не могли найти повод, чтобы пострелять.

— Я бы не стал, — сказал Шрю.

— Это почему же? — добродушно спросил юноша.

Шрю указал вниз.

— Видишь следы, которые эти голубые колесовращатели оставляют на песке? Это древние иероглифы. Существа желают нам попутного ветра и приятного путешествия.

Когда галеон миновал пустыню, Дерве Корим тоже подошла к ограждению.

— Шрю, скажи мне правду. Ты ведь давно знал, что не покинешь Умирающую Землю, когда наступят ее последние дни, верно?

— Верно, — ответил Шрю. На его лице мелькнула улыбка, что было ему совсем не свойственно. — Здесь так увлекательно и интересно, ну как все это можно пропустить?

На следующий день рано утром они летели среди крутых гор, подобных которым никто из них раньше не видел — пики были такими высокими, что на вершинах сохранился настоящий снег, — а когда низкие облака впереди разошлись, то оказалось, что «Мечта Стересы» медленно плывет среди тонких башен из металла и стекла, озаренных изнутри чем-то более ярким, чем фонари.

Штук десять воздухолетов вылетели из башен, словно рой шершней, и ринулись к галеону.

Капитан Шиолко запустил сигнал тревоги — для этого ему пришлось забрать у Меривольта несколько ревунов и сирен, которые тот присоединил к своему музыкальному инструменту, — и пассажиры разошлись по каютам, как того требовали правила. «Сыновья» капитана заняли свои места среди снастей, вооружившись противопожарным инвентарем, а еще Шрю увидел, что все три древних арбалета готовы к бою. Сам Шиолко, стоявший за штурвалом, пристегнул к поясу саблю, которую принесла одна из его сынодочерей. Дерве Корим и шесть ее мирмазонок, вооруженных арбалетами поменьше и острыми лезвиями, тоже разошлись по местам — две женщины были у ограждения левого борта, две другие — у правого, одна на носу, одна на квартердеке у капитана за спиной, а сама Дерве Корим все время перемещалась. Шрю остался там же, где был, — у фальшборта.

Три воздухолета подобрались ближе. Шиолко приказал одному из сыновей поднять общеизвестный бело-голубой флаг, призывающий к переговорам, но три воздушные машины выстрелили в «Мечту Стересы» узкими, плотными световыми лучами. Два паруса и часть палубы вспыхнули, но сыновья Шиолко пустили в ход ведра с водой и покончили с огнем за полминуты.

Еще четыре воздухолета присоединились к первым трем и зависли недалеко от левого борта, готовясь выпустить свои тепловые лучи с расстояния всего лишь в сотню ярдов.

— Огонь! — скомандовала Дерве Корим. Все семь мирмазонок нажали на спусковые скобы своих грубых, но мощных арбалетов. Они так быстро достали новые болты из поясных колчанов и перезарядили оружие, что Шрю даже не успел разглядеть их движений. Действуя слаженно, семерка менее чем за минуту успела выпустить одиннадцать залпов.

Болты пронзили пожелтевшие хрупкие чехлы древних воздухолетов, и шесть пилотов из семи погибли, а их машины рухнули сквозь облака на заснеженные пики внизу. Седьмой воздухолет улетел, вихляя и явно не подчиняясь управлению.

Уцелевшие пять начали летать кругами возле «Мечты Стересы», держась на расстоянии в половину лиги и пытаясь поджечь широкие белые паруса галеона тонкими лучами.

Шрю посмотрел на пневматическую гарпунную пушку, но сыновья Шиолко были слишком заняты тушением горячих пятен на парусах, чтобы взяться за неповоротливое орудие. Шрю закрыл глаза, поднял обе руки, и его пальцы, как всегда во время призыва, согнулись наподобие когтей; он нараспев проговорил заклинание, которое узнал сто лет назад от одного волшебника-женоненавистника по имени Чамаст.

С северо-востока из облаков вынырнул темно-красный дракон длиной в полмили, его крылья превосходили размерами галеон, желтые глаза полыхали, длинные зубы отражали солнечный свет, а челюсть была достаточно широка, чтобы проглотить все пять воздухолетов разом. На «Мечте Стересы» все замерло и затихло, из звуков слышался только шелест парусов на ветру и куда более громкое «шурр… шурр… шурр», издаваемое кожистыми крыльями гигантского дракона.

Воздухолеты неуклюже развернулись и рванули в башенный город.

Дракон не стал преследовать машины из металла и пластика, а обратил внимание на «Мечту Стересы» и полетел следом за ней сквозь облака, будто гибкий морской змей, сверкая голодными желтыми глазами.

— Гарпунная пушка! — крикнул Шиолко сыновьям. — Приготовьте гарпунную пушку!

Шрю покачал головой и поднял руку, приказывая молодым людям ничего не делать. Оглянувшись на всякий случай, чтобы убедиться, не остался ли поблизости еще какой-нибудь воздухолет, Шрю снова поднял обе руки — рукава из серого паутинного шелка съехали вниз — и как будто превратился в дирижера невидимого оркестра, после чего дракон исчез с громоподобным хлопком. Пассажиры зааплодировали.

Тем же вечером, стоило Шрю выйти на палубу, как ему снова начали рукоплескать. Пассажиры наблюдали за подобием его дракона — оно было меньше, зеленее, но зато злее и все никак не могло догнать небесный галеон, чьи паруса наполнял сильный юго-западный ветер, уносивший «Мечту Стересы» из края горных пиков и вездесущих облаков. Дыхнув огнем вслед галеону, маленький дракон вернулся в свое затянутое тучами высокогорье.

— По-моему, первый дракон выглядел убедительнее, — произнес капитан Шиолко, когда пассажиры на палубе снова начали аплодировать магу.

— Мне тоже так кажется, — сказала Дерве Корим. — Этот не такой… плотный. Местами почти прозрачный.

Шрю скромно кивнул. Он не видел причин сообщать, что второй дракон был настоящим.

Они заметили преследователей на рассвете. Шрю и Дерве Корим разбудил один из сыновей капитана, и пара, получив разрешение, заторопилась на квартердек, к кормовому ограждению. Там уже стояли Шиолко, несколько его детей, архдоцент Уэ, Меривольт и кое-кто из пассажиров — они передавали друг другу подзорную трубу Шиолко, изучая летящие над западным горизонтом точки. Утреннее небо было безоблачным и совершенно чистым. Собственная подзорная труба Шрю в сложенном виде казалась плоской, как монокль, но на самом деле она была мощнее любого подобного устройства на борту «Мечты Стересы». Чернокнижник раскрыл ее и устремил долгий взгляд на горизонт, а потом передал капитану, чтобы тот смог воспользоваться лучшим увеличительным прибором.

— Одиннадцать пельгранов, — произнес маг негромко. — Фосельм нас отыскал.

— Одно седло пустое, — сообщила Дерве Корим, когда настала ее очередь смотреть в подзорную трубу.

— Похоже, с ними нет ученика, — сказал Шрю. — Но ты не могла не заметить, что Пурпурные вернулись.

Дерве Корим обратила к Шрю побледневшее лицо.

— Но тогда твой дайхак… Кирдрик… проиграл. Если это так…

— Если это так, — ответил Шрю, — то мы обречены. Впрочем, возможно, что Пурпурные, которых мы видим, это иллюзии Фосельма. Точнее, Красного, поскольку я уверен, что Фосельм теперь не может действовать самостоятельно, разве что изредка. Они явно рассчитывают, что наш боевой дух упадет, когда мы узнаем о поражении Кирдрика.

— Мой уже упал, — пропищал Меривольт.

Шрю приложил длинный палец к губам.

— Никто не должен знать о сражении Кирдрика с Пурпурными. И тогда боевой дух нашей маленькой компании будет в порядке, невзирая ни на какие иллюзии.

— Пока Фосельм и его Красный вместе с Пурпурными не убьют нас, — произнесла Дерве Корим очень тихо. Но она улыбалась, и в глазах у нее сверкали искры.

— Да, — сказал Шрю.

Капитан Шиолко подошел к ним. Он и другие пассажиры знали только то, что Шрю счел возможным им сообщить: что их, вероятно, догонит другой маг со своими приспешниками.

— Они приближаются, — объявил Шиолко. — И если высшие силы не благословят «Мечту Стересы» сильным ветром с юго-запада, они нас догонят. Но станут ли нападать?

— Думаю, нет, — ответил Шрю. — У меня есть то, что они хотят заполучить, однако еще больше им нужно попасть туда, куда нас ведет нос Ульфэнта Бандерооза. Но раз уж они приближаются, думаю, я могу кое-что сделать во избежание резких движений с их стороны. — Шрю повернулся к семифутовому архдоценту Уэ и миниатюрному Маузу Меривольту. — Господа, будьте любезны пройти со мной вниз.

Через десять минут Шрю вернулся, ведя за руку фигуру одиннадцати футов ростом. Она была с головы до ног укутана в синие одеяния и черную вуаль фиршнийского монаха. Шрю подвел грандиозную, хотя и слегка неустойчивую фигуру к корме и положил руки монаха на перила.

— А если мне придется двигаться? — Приглушенный голос архдоцента Уэ раздался откуда-то из груди высокого монаха.

— Не придется, если они не нападут, — сказал Шрю. — Такое может случиться, только если наш маленький маскарад окажется раскрыт. И еще… если понадобится развернуться в другую сторону, Меривольт будет направлять, а кто-то из нас возьмет вас за руку, уважаемый архдоцент.

Из-под вуали послышался унылый писк:

— Великолепно…

Когда Шрю и Дерве Корим спустились в свою каюту, женщина прошептала:

— Каковы шансы, что настоящий Кирдрик победит и вернется вовремя, чтобы помочь нам?

Шрю пожал плечами и вскинул длинные ладони.

— Как я уже говорил, моя дорогая, такая битва в Надмирье может продлиться от десяти минут до десяти веков по нашему времени. Но Кирдрик знает, что должен вернуться, как только одержит победу, — если у него получится одолеть врагов и выжить.

— Был ли у дайхака шанс просто взять и удрать? — шепотом спросила она.

— Нет, — сказал Шрю. — Ни единого шанса. Кирдрик по-прежнему скован. Если он выживет — ведь либо он, либо Пурпурные должны погибнуть, — то сразу же вернется.

На протяжении дня преследователи верхом на пельгранах подбирались все ближе, пока темные крылатые фигуры не зависли менее чем в двух лигах от небесного галеона. Шрю настоял, чтобы капитан Шиолко приказал своим сыновьям попрактиковаться с пневматической гарпунной пушкой, и весь долгий, жаркий день они усердно стреляли, а потом сматывали трос, затаскивая длинный зазубренный гарпун обратно на палубу. Вскоре после полудня указующий нос Ульфэнта Бандерооза развернулся прямо на восток, и галеон вместе с преследующими его тварями соответствующим образом изменил курс.

— Я никогда не видел таких больших пельгранов, — сказал Шиолко чернокнижнику ближе к вечеру, когда они вдвоем изучали своих преследователей при помощи подзорных труб. — Эти существа почти вдвое больше обычного размера.

Так оно и было. Пельграны питались людьми — они бы с радостью перешли на диету из одной лишь человечины, — но обычная тварь вряд ли могла утащить в своих когтях взрослого мужчину или женщину. Фосельмовы же существа выглядели так, словно им под силу было нести по одной жертве в каждой когтистой лапе, терзая при этом третью клювастой пастью.

— Новый вид, выведенный при помощи магии, — а спасибо надо сказать Фосельму и Красному, — пробормотал Шрю. Со средней палубы донесся глухой хлопок — сыновья капитана снова выстрелили из пневматической пушки. Затем послышался скрежет и визг, когда они принялись трудолюбиво сматывать четверть мили стального троса, к концу которого крепился гарпун.

Одиннадцать летящих силуэтов были четко видны на фоне огромного заходящего солнца, когда вдруг один из пельгранов разбил строй и начал приближаться к галеону.

— Этот без седока, — сказала Дерве Корим, следя за ним через подзорную трубу Шрю. Она и мирмазонки были в доспехах и при оружии. — Проклятье!

— Что? — одновременно спросили капитан Шиолко и Шрю.

— У него бело-голубой флаг.

Она не ошиблась. Сыновья Шиолко с радостью опробовали бы неуклюжий гарпун на приближающемся пельгране, а мирмазонки Дерве Корим легко пустили бы в ход свои короткие, но мощные арбалеты, но тварь и в самом деле несла в розовых пальцах одного из своих рукокрыльев бело-голубой флаг переговорщика. Ей позволили подлететь и опуститься на перила левого борта.

Пассажиры собрались на палубе огромным полукругом, но вскоре от него осталась половина, потому что каждый старался оказаться против ветра, чтобы не вдыхать вонь пельграна; в это же время несколько мирмазонок и сыновей Шиолко не спускали глаз с летящих позади десяти существ, желая убедиться, что нынешний визит не имел целью просто отвлечь их.

Шрю и капитан приблизились, окунувшись в смердящее тухлятиной облако, окружавшее тварь. Чернокнижник заметил, что на пельгране надеты очки с закопченными стеклами, — все его собратья ненавидели дневные полеты.

— Чего ты хочешь? — требовательно спросил капитан Шиолко. Чуть подумав, он прибавил: — Если нагадишь на ограждение или палубу, я тебя прикончу.

Пельгран улыбнулся так мерзко, как умели улыбаться только его соплеменники.

— Твой маг знает, что нам нужно.

— У меня закончились поисковые кристаллы, — сказал Шрю. — Что случилось с учеником Фосельма?

— Он стал слишком… амбициозным, — проскрипел пельгран. — Такое рано или поздно происходит со всеми учениками. Фосельму пришлось… его… наказать. Но не уходи от темы, чернокнижник. Отдай нос.

Что-то в словах пельграна заставило Шрю и Дерве Корим рассмеяться. Многие пассажиры и матросы решили, что они сошли с ума.

— Передай Красному и его марионетке Фосельму, что представление с иллюзорными Пурпурными, увы, провалилось, — заявил Шрю. Он кивком указал на молчаливого высокого монаха у кормового ограждения. По крайней мере, Меривольт сумел развернуть архдоцента Уэ так, чтобы черная вуаль под капюшоном была обращена в сторону пельграна. — Мы знаем, как на самом деле закончилась битва в Надмирье.

Пельгран изобразил скучающий вид.

— Так ты отдашь мне нос или Фосельму придется забирать его силой?

Шрю вздохнул.

— Позволь-ка я тебе кое-что покажу, мой друг, — проговорил он негромко. — Юный Шиолко — Арвин, — ты не мог бы дать мне вон тот лишний натяжной блок? Да, положи его на палубу передо мной. Спасибо. Ты внимательно следишь за мной, пельгран?

Огромные желтые глаза твари смотрели куда угодно, только не на лежащий на палубе громоздкий натяжной блок с намотанной на него веревкой. Пельгран омерзительно облизнулся, уставился на пассажиров и спросил:

— А тут у вас что, вроде как вечеринка в честь дня рождения? Вы наняли деревенского колдуна? Старикашка сейчас продемонстрирует, что у него ничего нет в рукавах, а потом сделает так, что большой нехороший блок возьмет и исчезнет? Это произведет на одного из Красных Элементалей, коих во Вселенной лишь семнадцать, просто неизгладимое впечатление!

Шрю улыбнулся и щелкнул пальцами.

Тяжелый блок исчез.

Пельгран закричал от страха и боли. Когтистыми лапами и миниатюрными пальчиками рукокрыльев он вцепился в свой живот.

— Я подумал, что ты голоден, — сказал Шрю. — Я знаю, что Фосельм и хозяин Фосельма пользуются твоими глазами и ушами. Да будет им известно, что если кто-то попытается отнять у меня нос Ульфэнта Бандерооза, я отправлю его в другое место — куда менее доступное, чем твое мерзкое брюхо, пельгран.

Продолжая вопить, тварь взлетела и, даже в воздухе корчась от боли, прокричала:

— Я еще поужинаю вами, смертные!

Он рванулся к Шрю, но в самый последний момент вильнул в сторону и, схватив когтистыми лапами Вильву, молодую жену преподобного Цепреса, тяжело полетел на юг, издавая визгливые и пронзительные вопли, к которым присоединились крики женщины.

— Быстро! — воскликнул Шрю, указывая застывшим сыновьям Шиолко на пневматическую гарпунную пушку.

Мирмазонок тормошить не пришлось. Пельгран едва успел отлететь на тридцать ярдов, как шесть арбалетных болтов вонзились твари в плечи, спину и волосатую грудную клетку, — воительницы старались не попасть в женщину, висевшую в его когтях. Мирмазонки мгновенно перезарядили оружие, и Дерве Корим подняла руку, готовясь отдать приказ для второго залпа.

— Нет! — крикнул Шрю. — Если тварь умрет, то отпустит Вильву.

Он махнул сыновьям Шиолко, чтобы те выстрелили из пушки; его губы в это время произносили заклинание, а пальцы словно играли на трехрядном капитанском пианино.

Поток сжатого воздуха направил гарпун с неимоверной точностью прямо в широкую грудь пельграна. Брызнул желтый ихор. Вопль твари перешел в ультразвук.

— Скорее! — закричал Шрю и бросился на помощь матросам, которые начали выбирать металлический трос.

— Я брошу ее! — заорал разъяренный пельгран. — Отпустите меня — или, клянусь всеми Высшими богами, которым вы поклоняетесь, я оторву ей башку и брошу прямо сейчас!

— Брось ее — и умрешь! — крикнул Шрю, продолжая подтягивать пельграна к борту. Шесть мирмазонок держали его голову на прицеле. — Верни ее в целости и сохранности, и у тебя будет шанс выжить, — продолжил чернокнижник. — Я отпущу тебя, даю слово.

Пельгран завопил от досады и боли. Его вытащили на борт, словно огромную пернатую рыбу странной формы, смердящую падалью, и тварь начала бить крыльями, корчиться и реветь, пятная палубу желто-зеленым ихором. Но Вильва оказалась свободна, и преподобный Цепрес обнял ее, плачущую, но живую.

— Ты обещал, что отпустишь меня! — заорал пельгран.

— Обещал, — сказал Шрю и кивнул Дерве Корим, которая тотчас же, взмахнув своим самым длинным и острым мечом, разрубила волосатое туловище существа, — размерами оно превосходило Меривольта, которому пришлось поспешно отпрыгнуть в сторону, чтобы не попасть под дергающееся жало, — и половина задергалась на палубе, все еще пронзенная длинным зазубренным гарпуном. Шрю опять небрежно шевельнул пальцами, и вторая половина, вопя, кувыркнулась за борт, словно ее выбросила огромная невидимая рука. Тварь пролетела тысячу футов, извергая вопли, проклятия и ихор, и лишь потом сообразила, что у нее все еще есть крылья.

Ночь была длинная, но Шрю и Дерве Корим не сомкнули глаз. Тучи сгустились, и к полуночи «Мечта Стересы» оказалась окружена таким густым туманом, что сыновья капитана убрали почти все паруса и небесный галеон еле-еле двигался. Держась поблизости от стоявшего за штурвалом Шиолко, озаренного мерцающим светом лампы нактоуза, Шрю и предводительница мирмазонок едва могли разглядеть фонари на грот-мачте, превратившиеся в тусклые и далекие пятна. Единственным звуком, раздававшимся на корабле, — если не считать выкрикивание времени одним из сыновей Шиолко каждые четверть часа — было тихое «кап-кап-кап» возле каждой мачты и реи. Но за бортом все громче слышалось хлопанье кожистых крыльев, потому что десять пельгранов сужали круг.

— Думаешь, они попытаются проникнуть на борт этой ночью? — шепотом спросила Дерве Корим. Шрю с интересом подумал, что в ее голосе звучит лишь сдержанное любопытство, без намека на страх или тревогу. Ее шесть мирмазонок, завернувшись в одеяла, спали на влажной палубе — крепко, словно дети. Но, в отличие от детей, они могли проснуться по тревоге в любой момент, готовые ко всему. Шрю задался вопросом: каково это — перековать себя и позабыть о том, что такое страх?

Он сказал:

— Все зависит от того, как Красный, управляющий Фосельмом, оценивает свои шансы украсть нос.

С этими словами Шрю похлопал себя по карману возле сердца, где лежала коробочка.

— А они… есть? — спросила Дерве Корим. — Ну, шансы. Он может применить магию?

Шрю улыбнулся ей в мягком свете нактоуза.

— С магией я справлюсь, моя дорогая. По крайней мере, если она будет неприкрытой.

— Так ты по силе равен Красному и Фосельму? — в тихом шепоте женщины скользнули напряженные нотки.

— Сомневаюсь, — сказал Шрю. — Я могу помешать им завладеть носом, но в бою мне вряд ли удастся выстоять.

— А если, — прошептала Дерве Корим, коснувшись маленького арбалета за своим плечом, — Фосельм внезапно умрет?

— И даже в этом случае, — тоже шепотом ответил Шрю. — Но и без Красного старого чародея, известного под именем Фосельм, убить не так уж просто. Однако меня совсем другое беспокоит этой ночью.

— Что же тебя беспокоит, Шрю? — спросила Дерве Корим, и ее мозолистые пальцы, скользнув чернокнижнику за ворот, коснулись его обнаженной груди.

Улыбнувшись, Шрю отстранился и вытащил из кармана коробочку. Приблизив ее к лампе нактоуза, он прошептал:

— Это.

Указующий нос Ульфэнта Бандерооза, зависнув под самой крышкой, стучался в стекло. Шрю повернул коробочку вертикально, и нос приподнялся, словно намагниченный, ноздрями указывая вверх и чуть-чуть налево, во тьму и туман.

— Над нами? — сдавленно проговорила Дерве Корим. — Это невозможно.

Шрю покачал головой.

— Видишь штуковину с циферблатом на подставке рядом с капитаном, между штурвалом и кабестаном? В оссиповом двигателе, расположенном под нами, есть деталька, которая улавливает связанную с работой атмосферного эмульсификатора вибрацию корпуса и киля и перенаправляет ее сюда, а этот прибор показывает капитану, на какой высоте находится корабль, даже если вокруг ночь и туман. Ты должна видеть, что сейчас стрелка застыла возле пятерки — то есть мы в пяти тысячах футов над уровнем моря.

— Ну и что?

— Это горная долина, — прошептал Шрю. — Мы движемся вдоль нее уже несколько часов. Непревзойденная библиотека на вершине одной из гор к востоку от нас — вероятно, на высоте примерно девять тысяч футов.

— Почему мы еще не разбились, врезавшись в какой-нибудь утес? — спросила Дерве Корим. Шрю снова не услышал в ее голосе ничего, кроме умеренного любопытства.

— Мы идем самым малым ходом, почти что дрейфуем, — прошептал Шрю. — И еще я собрал один маленький инструмент, — видишь, наш славный капитан все время поглядывает на четыре циферблата, которые я вытащил из каллиопы Меривольта.

Воительница посмотрела на провода, что шли от прибора к коробке, стоявшей возле нактоуза, хихикнула и покачала головой.

— Мальчишки и их игрушки. А почему Фосельм и его пельграны тоже пока не напоролись на скалы в темноте?

— Эх, — вздохнул Шрю, — боюсь, они куда лучше нас осведомлены как о собственном, так и о нашем расположении. Пельграны — ночные летуны. Они ориентируются по звуковым волнам, которые отражаются от предметов. Поэтому мой приборчик присоединен к вибрирующей грудной клетке нашего незадачливого гостя-пельграна. Эти твари слышат тем, что у них в груди… потому я и позволил нашему другу подойти совсем близко и вести себя именно так, как положено настоящему пельграну.

— Тебе нужна была его грудная клетка.

— Да. — Он сжал ладонь Дерве. Ее кожа была очень холодной и влажной, но рука совсем не дрожала. — Поспи, если хочешь, моя дорогая, — прошептал он. — Я не могу объяснить это ничем иным, кроме предчувствия, но мне кажется, что Красный, Фосельм, трое Желтых и трое Зеленых, а также их пельграны нынешней темной ночью ничего не предпримут.

— Спать? — шепотом переспросила Дерве Корим, бывшая принцесса дома Домбер. — И все пропустить? Ты шутишь, наверное.

Она расстелила на палубе одеяло и, сунув руки под мантию Шрю, вынудила его лечь.

Капитан Шиолко бросил на них короткий взгляд, тихонько вздохнул и вновь сосредоточился на показаниях эмульсификатора и пельграньей грудной клетки.

Едва рассвело и облака, наполнившись молочным сиянием утра, расступились и позволили красному солнцу выкарабкаться из-за горизонта, как нос начал вертеться. Капитан Шиолко остановил галеон и позволил ему подняться на три с лишним тысячи футов.

Вторая Непревзойденная библиотека располагалась на выступе скалы, в четырех с лишним тысячах футов над лесистой долиной. Вокруг нее не было рва, но ее окружало диколесье, простиравшееся среди горных пиков на бесчисленные мили к западу.

— Возле главного входа есть поляна, подходящая для приземления, — сказал Шрю капитану. — Высадите нас, и у вас появится возможность заняться остальными пассажирами.

Шиолко ухмыльнулся.

— У меня есть идея получше, господин маг. Этот дьявол Фосельм и красная тварь, которая управляет им, дергая за ниточки, ни за что не позволят нам уйти. Мы вас высадим, раз так надо, а потом причалим к тому огромному старому дереву возле водопада, где можно будет наполнить наши бочки, но станем глядеть в оба и придем на помощь, если сумеем. Наши судьбы связаны. Я это точно знаю.

— Мне жаль, что так вышло, — искренне проговорил Шрю.

Капитан Шиолко пожал плечами.

— Кажется, я говорю не только за себя, но и за всех на этом корабле или, быть может, на всей Умирающей Земле. Почему так вышло, я не знаю… и мне, вообще-то, все равно. Я думаю, из вас вышел не самый плохой знаменосец, господин маг, и я что-то не заметил, чтобы тут поблизости устраивали день рождения какому-нибудь малолетнему сопляку.

Десять пельгранов приземлились на опушке незадолго до того, как «Мечта Стересы» снизилась и опустила трап. Дерве Корим покинула корабль первой, за ней последовали шесть мирмазонок, которые вели вялых и сонных мегилий, — те три недели дремали под воздействием магии и еще не стряхнули со своих чешуйчатых боков солому, которой в загонах для скота на средней палубе было достаточно.

Фосельм рассмеялся, когда Шрю сошел по трапу, ведя за руку высокую фигуру в монашеском одеянии и под вуалью.

— Что-то твоего дайхака штормит, чернокнижник! — крикнул Фосельм, когда укутанное в просторную робу существо сначала осторожно попробовало ногой землю и лишь потом шагнуло вперед.

— Ну, — сказал Шрю, — он ведь побывал в серьезной переделке. По крайней мере, он выглядит плотнее, чем твои жалкие Пурпурные.

Смех Фосельма оборвался, но широкая улыбка никуда не делась.

— Ты скоро почувствуешь, насколько мои Пурпурные плотны, покойник.

Все элементали к этому моменту спешились — трое Желтых, трое Зеленых, двое Пурпурных и высоченная громадина Красный. Десять пельгранов забеспокоились и начали орать — их явно не кормили ни свежим мясом, ни кровью, пока длилась долгая погоня.

— Тихо! — рявкнул марионетка-Фосельм и одним лишь взмахом руки накрыл пельгранов хроностазисом, похожим на дымящийся кусок льда.

Шрю моргнул, чуть растерявшись от легкости, с которой Фосельм — точнее, Красный — применил столь трудное заклинание.

Фосельм приблизился. Он и в самом деле двигался словно кукла, которой управлял неумелый кукольник, — неуклюже, на полусогнутых ногах, — хотя Шрю и подумал, что три недели в седле тоже могли стать этому причиной.

— Фосельм, — произнес Шрю, — где твой ученик?

— Ученик! — раздраженно проворчал маг-коротышка. — Пф! Ты же знаешь учеников, Шрю. Они всегда переоценивают свои силы… всегда. Вот почему ты так и не обзавелся собственными.

— Верно, — ответил Шрю.

— Отдай мне нос, — потребовал Фосельм, — и я, пожалуй, оставлю твою ручную войношлюшку в живых. Я даже могу позволить небесному галеону убраться восвояси сразу, а не по частям. Но ты, Шрю, пощады не жди.

— Мне мама часто об этом говорила, — сказал Шрю. Он сунул руку в недра мантии и вытащил носокомпас. — Ты даешь мне слово, Фосельм… и ты, Красный Элементаль из Одиннадцатой реальности Истинного надмирья?

— Мы даем тебе слово, — в унисон произнесли Фосельм и Красный.

— Что ж, — отозвался Шрю, держа коробочку так, что ноздри носокомпаса были обращены к ним. — Немного жаль, что ваши слова, как мне хорошо известно, стоят не дороже свежей кучи пельгранового навоза. Кирдрик!

Высокая фигура в синем монашеском одеянии сдернула капюшон и вуаль огромными шестипалыми лапами, обнажив красную грудь и пурпурные перья, а потом разодрала остатки робы в лохмотья и стряхнула их с себя. Десятифутовые спинные лезвия Кирдрика, мерцающие оранжевым от внутреннего огня, вздыбились. На поросшем белым пухом лбу, груди и бедрах дайхака были свежие глубокие шрамы, но тварь казалась выше, сильнее, мускулистее, злее и увереннее в себе.

— Он приплелся домой прошлой ночью, — сказал Шрю. — Я решил его не прогонять.

— Мои Пурпурные!.. — воскликнул Красный, и две иллюзии исчезли в мгновение ока.

— Твои Пурпурные были вкусны до последней капли ихора, — пророкотал Кирдрик. — Их сила теперь во мне, как и их кости и внутренности. Догадайся, Элементаль, что это значит.

Фосельм мог только пялиться, а вот Красный в три прыжка оказался рядом с Кирдриком.

— Не зачали еще того ублюдка сандестина и дайхака, который выстоит против Красного Элементаля из Одиннадцатой реальности Истинного надмирья! — проревел гигант.

Дайхак не успел даже рта открыть, как Шрю негромко проговорил:

— Кирдрик — полукровка-дайхак из ордена Ундра-Хадра. Ты и в самом деле хочешь рискнуть своим существованием в надежде победить его? Неужели Непревзойденная библиотека так важна для тебя?

— Тьфу! — зарычал Красный. — Непревзойденная библиотека для меня ничто. Все заклинания во всех книгах, что были написаны на протяжении всех эр, пока жила Умирающая Земля, не сравнятся с врожденными знаниями только что вылупившегося Красного!

— Заткнись, саламандра! — прогремел Кирдрик. — И сразись со мной. И сдохни…

Дайхак и элементаль начали расплываться, словно готовясь вот-вот исчезнуть, отправившись в любое из десятка измерений.

— Тьфу! — снова выкрикнул Красный. — Вы, и ваша библиотека, и ваша Умирающая Земля все равно не проживете и двадцати четырех часов, чернокнижник. Наслаждайтесь, пока можете!

Элементаль небрежно взмахнул лапой и с громким хлопком покинул измерение, в котором находилась Умирающая Земля. Желтые и Зеленые последовали за ним, не прошло и секунды. Пельграны остались, запертые в плотном куске хроностазиса.

Фосельм, оказавшийся в одиночестве, растерянно шагнул назад, подергиваясь и шатаясь оттого, что Красный внезапно покинул его нервы и мозг, его внутренности, мышцы и сухожилия.

Шрю начал увеличиваться, и вскоре в нем оказалось двадцать футов роста. Утренний ветер трепал его мантию из паутинного шелка, словно серое знамя.

— Так-так, — пророкотал великан. — Ты все еще чего-то хочешь от меня, Фосельм, грабитель бродяг, убийца ночных гостей, коров и старух?

Коротышка-маг затряс лысой головой и заозирался с видом человека, который забыл, куда подевал свою вставную челюсть.

— Тогда убирайся, — сказал Шрю. Он взмахнул рукой — и Фосельм взлетел, а менее чем через пять секунд превратился в точку, исчезающую над западным горизонтом. Шрю вернул себе нормальный размер.

Меривольт спустился по трапу. Ножки-палочки еле держали его после трех недель, проведенных на борту небесного галеона. Шрю спрятал носокомпас, вытащил из кармана тяжелый ключ и повернулся к Кирдрику, Дерве Корим и Меривольту.

— Ну что, заглянем в библиотеку? Кирдрик! Принеси мой дорожный сундук.

Внутри все выглядело в точности так же, как и в первой библиотеке: те же самые скамьи, полки и узкие окна, те же самые нечитаемые книги на тех же местах.

Среди теней что-то встрепенулось, засуетилось, и женская версия Мауза Меривольта — Мауз Миндривольт — поспешила навстречу, чтобы с воплем обнять своего брата. Они прильнули друг к другу и принялись обниматься и целоваться с увлечением и страстью, которые не очень-то подходили для выражения братско-сестринской любви, — по крайней мере, обменявшиеся быстрыми взглядами Дерве Корим и чернокнижник Шрю подумали именно об этом. Кирдрику, который тащил огромный сундук хозяина, было все равно.

Через минуту Шрю прочистил горло — раз, потом еще раз, пока парочка не выпуталась из объятий.

— Ох! — воскликнула Миндривольт писклявым голосом, где-то на октаву выше голоса ее брата. — Я так рада всех вас видеть! Это было так ужасно: сначала Хозяин, Ульфэнт Бандерооз, превратился в камень, а потом начались землетрясения и пожары, да еще и красное солнце по утрам — такое, будто оспой заболело… ох, я очень испугалась!

— Уверен, что так оно и было, моя дорогая, и, как Красный Элементаль соизволил напомнить, мы ничего не способны сделать, чтобы прервать пространственно-временное слияние этой библиотеки с первой, которое состоится меньше чем через сутки. Умирающая Земля может и в самом деле умереть еще до завтрашнего заката. Но мы-то все еще живы и должны праздновать наши маленькие победы, пока время еще есть.

— Мы должны, верно, — пропищал Меривольт. — Но перво-наперво нам следует пойти наверх и отдать последний долг этому каменному телу Ульфэнта Бандерооза, мастер Шрю. Могу ли я одолжить у вас носокомпас на секундочку? Наш Хозяин — мой и Миндривольт — не должен остаться без носа.

— Ты прав, мой маленький друг, — мрачно сказал Шрю. — Если бы мне не нужно было отыскать это место, я бы ни за что не стал делать при помощи долота то, что сделал. — Он вытащил носокомпас из кармана, поколебался и сунул его обратно. — Но прямо сейчас, Меривольт, мои старые кости болят после путешествия, а нервы гудят от страха из-за чуть было не случившейся драки с элементалями. Есть ли в этой каменной крепости место, где можно увидеть солнечный свет и немного отдохнуть, а заодно и освежиться, прежде чем принести дань уважения покойнику?

— Терраса в конце коридора, проходящего рядом со спальней Хозяина? — подсказала Миндривольт тихим, нежным, робким голосом.

— Она отлично подойдет, — произнес Шрю. — Идем, Кирдрик. Не растряси наш освежающий напиток.

Умирающая Земля содрогалась от землетрясений, будто живая. С крутых склонов падали лавины камней, густой лес взволнованно колыхался. Светило с большим, чем обычно, трудом взбиралось к высшей точке небосвода, и даже солнечный свет казался мигающим и робким. Но утренний воздух взбодрил близнецов Мауз, деву-воительницу, дайхака и чернокнижника, когда они вышли на открытую террасу. Внизу, на поляне и в саду, мирмазонки устанавливали палатки для ночного отдыха и прогуливали мегилий. Шиолко пришвартовал галеон к огромному дереву возле водопада, и его «сыновья» катали огромные бочки для воды вверх и вниз по трапу, в то время как пассажиры выбрались на луг, чтобы размять ноги.

— В такой день всякий радуется жизни, — сказал Шрю.

— Каждый день нужно радоваться жизни, — возразила Дерве Корим.

— За это надо выпить, — сказал чернокнижник. Несмотря на нетерпение Меривольта и Миндривольт, он не торопился, вытаскивая из принесенного Кирдриком большого сундука глубокое ведро, наполненное льдом. Из льда он медленно извлек большую винную бутылку, в которой было золотое игристое. Потом он достал четыре хрустальных фужера из специальной коробки.

— Нам стоит позаботиться о теле Хозяина… — начал Меривольт.

— Всему свое время, — ответил Шрю. Он вручил брату и сестре, а потом и Дерве Корим по фужеру, наполнил их пузырящимся вином, а потом налил и себе. — Это лучшее, что есть в моих погребах, — проговорил он с гордостью. — Ему три сотни лет, и оно как раз вступило в свою лучшую пору. Нигде на Умирающей Земле вы не найдете золотого игристого изысканнее, чем это.

Он поднял свой фужер, остальные сделали то же самое.

— За то, чтобы каждый день мы радовались жизни! — произнес он и пригубил напиток. Другие тоже выпили. Кирдрик следил за происходящим без интереса. Шрю снова наполнил фужеры.

— Моя дорогая, — сказал он Дерве Корим, — я останусь во второй библиотеке, что бы ни случилось. У тебя есть какие-то планы?

— Ты имеешь в виду, на случай, если мир не исчезнет через день? — спросила она, глотнув вина.

— Да, — ответил Шрю.

Дерве Корим легко пожала плечами и улыбнулась.

— Мы с девочками это обсудили. Кажется, нас занесло настолько далеко от Асколеза, Альмери, Каучике и земли Падающей Стены, насколько это вообще возможно, если, конечно, не учитывать вариант продолжения пути на восток, и вот мы решили, что было бы весело вернуться домой верхом на мегильях.

— Весело? — переспросил Шрю, опять наполняя все фужеры. — Дорога домой займет годы… если хоть одна из вас вообще доживет до конца путешествия, в чем я весьма сомневаюсь.

Дерве Корим улыбнулась и отпила золотого игристого. Меривольт с сестрой, нахмурившись, осушили по третьему фужеру одним нетерпеливым глотком.

— Что ж, — сказал Шрю, обращаясь к предводительнице мирмазонок, — я надеюсь, твои мегильи умеют плавать, дорогая. Впрочем… если мы переживем то, что сейчас происходит… как ты и говорила, о твоих приключениях будут петь тысячу лет или дольше.

— О, я думаю… — начала Дерве Корим.

— Я думаю, что нам надо прямо сейчас вернуться внутрь и навестить тело Хозяина, — встрял Меривольт. — Могу ли я хоть взглянуть на нос своего господина, Ульфэнта Бандерооза? Я допускаю мысль, что мы сумели бы как-нибудь приделать его обратно.

— Разумеется, — ответил Шрю сконфуженно и, поставив фужер на балюстраду, принялся рыться в карманах в поисках коробочки. Ее он вручил Меривольту.

Близнецы Мауз одновременно схватили носокомпас — и тут в них произошла перемена. Меривольт стукнул коробку о камень, разбил стекло и вытащил нос. Брат с сестрой подняли его как можно выше, и каменный осколок начал испускать сияние, которое окутало их обоих. Потом они открыли рты и выдохнули облако тумана, надвинувшееся на Шрю, Дерве Корим и Кирдрика.

Шрю узнал ползучие миазмы хроностазиса по неприятному запаху, но не успел отреагировать — его тело застыло. Даже дайхак замер над открытым сундуком.

Меривольт и Миндривольт захихикали, непристойно прильнув друг к другу.

— Ох, Шрю, старый ты дурень! — пропищал Меривольт. — Мы с моей милой так боялись, что ты все сразу вычислишь! Сколько было бестолковых переживаний, что ты умнее, чем кажешься… мы послали Красного к Фосельму, чтобы отвлечь тебя, но теперь я сомневаюсь, что нам стоило так напрягаться.

Они разделились и начали танцевать вокруг замершей тройки.

Миндривольт пропищала:

— Мой дорогой братик, мой драгоценный любовник никогда не был простым слугой, тупой ты чародей. Он был учеником Ульфэнта Бандерооза в Первой библиотеке… а я была его ученицей здесь, во Второй. Ульфэнт Бандерооз нам обоим доверял… он нуждался в нас, потому что только наши разумы, соединенные еще до рождения, и наше сдвоенное восприятие позволяли ему разбираться в своих искаженных временным сдвигом книгах… и он обучил нас кое-каким пустяковым трюкам, но мы и сами все время учились, учились…

— Учились! — рявкнул Мауз Меривольт. Сияние вокруг него сделалось из серебристого красным. Пританцовывая точь-в-точь как когда-то возле своей каллиопы, малыш пробормотал заклинание, призвал сферу голубого огня и бросил ее в пришвартованный небесный галеон. Зарифленный грот корабля вспыхнул. Меривольт швырнул еще одну пылающую голубую сферу, и Миндривольт присоединилась к нему.

Капитан Шиолко сбросил трап и приказал обрубить швартовочные тросы, но было уже поздно — «Мечта Стересы» горела в десяти разных местах. Меривольт и его сестра танцевали, скакали и смеялись, когда горящий небесный галеон завалился набок, теряя высоту и дымясь, и врезался в деревья, едва Шиолко попытался направить его в водопад.

Меривольт повернулся, подкрался к Шрю, запрыгнул на перила и шутливо дернул застывшего чернокнижника за длинный нос, продолжая сжимать в другой руке каменный нос своего окаменевшего Хозяина.

— Это, — воскликнул пегий грызун, размахивая каменным носом, — было нашей последней заботой. Но забота осталась в прошлом, как и ваши жизни, мои отзывчивые дурачки. Спасибо, что помогли мне воссоединиться с любимой. Спасибо, что приблизили конец вашей Умирающей Земли. — Меривольт протанцевал к огромным песочным часам у двери. — Еще двадцать два часа — и библиотеки объединятся…

— …и этот мир закончится… — пропищала Миндривольт.

— …и начнется новая эра… — пропел Меривольт.

— …и Красный вместе с другими Элементалями присоединятся к нам, своим Хозяевам… — пропищала Миндривольт.

— …в новой эре, когда…

— …когда… новой эре, когда…

— …когда… Почему у меня болит живот? — пискнула Миндривольт.

— …новая эра, когда… У меня тоже болит, — пропищал в ответ Меривольт. Он ринулся к замершему Шрю. — Что ты сделал, чернокнижник? Что… где-как ты… говори! Но вякни хоть слог заклинания и… умрешь. Говори!

Он взмахнул трехпалой кистью, затянутой в белую перчатку.

Шрю облизнул пересохшие губы.

— Ученики всегда переоценивают себя, — мягко проговорил он.

Меривольт заорал от боли и упал, корчась в судорогах. Миндривольт повалилась на него, также крича и извиваясь; их короткие хвосты беспрестанно дергались. Через пятнадцать секунд все стихло. Пегие тела лежали, переплетясь друг с другом, абсолютно неподвижные.

Туман хроностазиса начал рассеиваться, и Шрю прогнал его последние остатки заклинанием. Кирдрик пришел в чувство и зарычал. Дерве Корим зашаталась и коснулась побледневшего лба, так что Шрю пришлось ее подхватить.

— Что-то было в золотом игристом? — спросила она.

— О да, — сказал Шрю. — Легкое недомогание может продлиться еще несколько часов, но серьезных последствий нам опасаться не стоит. Зелье в вине предназначалось для вполне определенной цели… это была древняя, но очень эффективная разновидность крысиного яда.

Меривольт хвастался, что у них осталось лишь двадцать два часа до конца света; Шрю и Дерве Корим потратили девяносто минут, помогая Шиолко, его сыновьям и пассажирам заливать водой еще не потушенные очаги пожара и обрабатывая ожоги тех, кто боролся с огнем. Больше всего на «Мечте Стересы» пострадали паруса — для которых имелась замена, — но требовались дни или даже недели на то, чтобы отыскать в трюме холст, раскроить его и провести замену, а также чтобы уложить новые доски палубы и корпуса вместо сгоревших и как следует их отполировать.

Потом чернокнижник, воительница и дайхак использовали еще два часа из оставшихся, чтобы перевернуть вверх дном загроможденные мастерские и личные покои Ульфэнта Бандерооза в поисках тюбика или банки с эпоксидным клеем. Шрю знал больше пятидесяти заклинаний связывания и склеивания, но для камня не было ничего лучше обычного эпоксидного клея.

Тюбик нашел Кирдрик — в самом нижнем выдвижном ящике из семидесяти, забитом какой-то подозрительной дребеденью эротического характера.

Шрю с необыкновенной аккуратностью приложил нос к лицу каменного трупа, вытер излишки клея и отошел. Дерве Корим сгорала от желания спросить, отчего это тело Ульфэнта Бандерооза тоже не имеет носа — ведь здесь-то Шрю не поработал долотом и молотком, — но решила, что загадки соединенно-разделенного пространства-времени с его двенадцатью узлами и потенциалами, коих существовало двенадцать раз по двенадцать, могут подождать до момента не столь критического с точки зрения времени. Реальность была такова, что этот труп Ульфэнта Бандерооза также обратился в камень и — по крайней мере, с того момента, как Шрю поработал каменотесом три недели назад, в другой части мира, — в самом деле оказался безносым. Дерве Корим с детства умела остро чувствовать важность момента — или, возможно, с той поры, как ее похитили из Силя и Дома Домбер, когда она была еще совсем юной.

Тело Ульфэнта Бандерооза из сланцево-серого сделалось гранитно-розовым, а потом медленно превратилось в живую плоть.

Хозяин Непревзойденной библиотеки и Всеобъемлющего собрания тавматургической мудрости Великого Мотолама и предшествующих эпох сел, огляделся и нащупал на тумбочке свои очки. Надев их на нос, он уставился на двух людей и дайхака, которые пялились на него, и сказал:

— Ты, Шрю. Я так и думал, что это будешь ты… или, возможно, Ильдефонс или Риальто, называющий себя Великолепным.

— Ильдефонс похоронен заживо в куче дерьма, а Риальто покинул планету, — сухо сообщил Шрю.

— Ну что ж… — Ульфэнт Бандерооз улыбнулся. — Вот оно как вышло-то. Сколько у нас еще времени до того момента, когда библиотеки объединятся и миру придет конец?

— Хм… восемнадцать часов, плюс-минус полчаса, — сказал Шрю.

— Ммм… — протянул Ульфэнт Бандерооз с ухмылкой. — Чуть не опоздал, верно? Пытался произвести впечатление на даму, да? Ммм?

Шрю не удостоил вопрос ответом, но что-то в улыбке Дерве Корим понравилось воскресшему старому хозяину библиотеки.

— Сколько времени вам понадобится, чтобы привести в порядок пространственно-временной сдвиг между библиотеками? — спросил Шрю. — И могу ли я хоть чем-нибудь помочь?

— Времени? — повторил Ульфэнт Бандерооз, как будто уже забыл, о чем его спросили. — Времени на то, чтобы устранить последствия вандализма моих так называемых учеников? О, где-то четыре дня неустанного труда, я думаю. Плюс-минус, как ты сам выразился, полчаса.

Шрю и Дерве Корим переглянулись. Они поняли, что проиграли гонку со временем и, подумав о том, как стоит провести последние восемнадцать часов жизни — плюс-минус полчаса, — пришли к одинаковому ответу, который с легкостью мог прочесть в их глазах и сам Ульфэнт Бандерооз.

— Ох господи, нет! — рассмеялся библиотекарь. — Я не позволю миру скончаться раньше, чем он будет мною спасен. Умирающая Земля останется в хроностазисе, в то время как я займусь ремонтом за пределами времени, только и всего.

— Вы можете это сделать? — спросил Шрю. — Вы можете весь мир погрузить в стазис? — Собственный голос показался ему неприятно похожим на писк Меривольта.

— Конечно, конечно, — сказал Ульфэнт Бандерооз, вставая с кровати и направляясь к лестнице, ведущей в мастерскую. — Я это уже много раз делал. А ты разве не пробовал?

На последних ступеньках библиотекарь повернулся и схватил Шрю за руку.

— Ох, я не хочу разыгрывать тут из себя архимага из архимагов, дорогой мой мальчик, но у меня имеется для тебя важный совет. Не возражаешь?

— Вовсе нет, — сказал Шрю. Старый маг владел загадками и тайнами, которым были миллионы лет.

— Никогда не бери мышей в ученики, — прошептал Ульфэнт Бандерооз. — Эти вредители чертовски ненадежны. Никаких исключений.

Для Шрю и всех разумных обитателей Умирающей Земли пространственно-временной разлом, о котором никто — кроме все еще летящего где-то там Фосельма — даже не знал, был исправлен в мгновение ока.

Землетрясения прекратились. Цунами утихли. Количество совершенно темных дней уменьшилось до разумных пределов. Престарелое солнце все еще вставало по утрам с неохотой, и на нем иногда появлялись темные пятна, но в происходящем не было ничего особенного, — по крайней мере, так казалось всем живущим. Умирающая Земля по-прежнему умирала, но с той же скоростью, с какой делала это раньше. Можно было предположить, что погромы и преследования магов продлятся еще много месяцев или лет — у подобных явлений своя логика и периодичность, — но Дерве Корим заявила, что через год или два все друг с другом помирятся.

— Может, и не нужно, чтобы мирились прямо все со всеми, — заметил Шрю.

Когда мирмазонка бросила на него удивленный взгляд, Шрю объяснил:

— На нашей прекрасной Умирающей Земле все давным-давно вышло из равновесия, — мягко проговорил он. — Миллионы лет назад дисбаланс был выгоден тиранам, торговцам и тем, кто занимался ранней разновидностью магии, которая звалась наукой. В наше время богатство и власть принадлежат тем, кто готов надолго покинуть мир, где живут реальные люди, чтобы сделаться настоящим волшебником. Мы, владеющие лучшими в мире книгами, лучшей едой, искусством и сокровищами, проводим свое время таким образом и якшаемся с такими силами, что нас уже давным-давно — будем откровенны — сложно назвать людьми. Скорее всего, Умирающей Земле отведено еще достаточно много лет и веков, чтобы она смогла пережить еще одну, лучшую эпоху, перед тем как все завершится.

— Что же ты предлагаешь? — спросила стратегесса с улыбкой. — Крестьяне всего мира, объединяйтесь?

Шрю покачал головой и уныло улыбнулся, сожалея о своей несдержанности.

— Как бы там ни было, ты хочешь все увидеть собственными глазами, — сказала Дерве Корим. — Все. Включая финал.

— Разумеется, — сказал чернокнижник Шрю. — А ты разве не хочешь?

На протяжении нескольких недель, пока ремонтировался галеон и люди залечивали раны, жизнь была легка и весела — временами даже слишком, — а потом как-то сразу (так всегда получается, когда наступает момент прощания) все закончилось, и дела позвали в дорогу. Ульфэнт Бандерооз заявил, что ему нужно навестить самого себя — свой второй каменный труп — в Первой библиотеке и разобраться с этим душераздирающим зрелищем.

— В одиночку? — удивилась Дерве Корим. — Вам ведь понадобится каменный нос, а он был только один, и Шрю с его помощью вас уже оживил!

Старый библиотекарь смущенно улыбнулся.

— Я что-нибудь придумаю по пути, — сказал он. Он обнял Дерве Корим — объятие вышло слишком долгим и чересчур крепким, с точки зрения Шрю, — а потом она вручила ему наполовину опустошенный тюбик эпоксидного клея, и чародей исчез.

— Я что-то не понимаю, — задумчиво проговорил Шрю, потирая длинный подбородок, — каким образом можно «что-нибудь придумать по пути» во время мгновенного перемещения.

— Ты так же отправишься домой? — спросила Дерве Корим. — Мгновенно?

— Я еще не решил, — ответил Шрю, и слова прозвучали резковато.

Капитан Шиолко и его пассажиры проголосовали и решили — не просто большинством, но единогласно! — вернуться домой длинным путем, продолжив двигаться на восток и обогнув Умирающую Землю.

— Вы только подумайте, — кричал капитан Шиолко, когда убирали трап, — «Мечта Стересы» может стать первым небесным галеоном нашего времени, которому удастся пройти вокруг земного шара — если он на самом деле шар. Моя дорогая супруга была бы очень горда мальчиками и мною. Мы можем вернуться в Мотманский Перекресток через месяц… или два-три месяца… в крайнем случае, через четыре-шесть.

«Или вас сожрет дракон побольше, чем тот, которого я наколдовал», — подумал Шрю. Вслух он пожелал всем счастливого и безопасного путешествия.

Их осталось только восемь, или девять, считая Кирдрика, и Шрю еще не успел попрощаться с мирмазонками, как дайхак прочистил горло — звук получился лишь немногим тише сильного камнепада — и сказал:

— Хозяин, сковавший меня, зловредный ничтожный человечишка, я покорнейше прошу позволения остаться.

— Что? — спросил Шрю. В первый раз за очень, очень долгое время он оказался по-настоящему и весьма сильно изумлен. — О чем это ты говоришь? Остаться где? Ты не можешь просто взять и остаться где бы то ни было. Ты скован.

— Да, Хозяин, — прогрохотал Кирдрик. Руки дайхака сжимались и разжимались, но это уже не выглядело репетицией удушения — он, скорее, теребил в пальцах невидимую шляпу. — Но Хозяин Ульфэнт Бандерооз предложил мне остаться и быть его учеником здесь, в библиотеке, так что, если бы вы меня отпустили — или отдали ему в пользование хотя бы на время, — я был бы рад… Хозяин.

Шрю устремил на него долгий взгляд, а потом откинул голову и расхохотался.

— Кирдрик, Кирдрик… ты ведь понимаешь, ты точно это понимаешь, что подобное будет означать для тебя двойные узы. Ты окажешься прикован и ко мне, и к Ульфэнту Бандероозу, чьи чары, вероятно, сильнее моих.

— Да, — прогрохотал Кирдрик. В его сердитом голосе проскальзывали почти детские просительные нотки.

— Ох, ради всех богов! — фыркнул Шрю. — Ну ладно. Оставайся в этой библиотеке, в восточной заднице мира. Раскладывай книги по полкам… Дайхак, расставляющий книги и зубрящий простые заклинания! Что за нелепость!

— Спасибо, Хозяин.

— Я заберу тебя назад через век или даже раньше, — поспешно прибавил Шрю.

— Да, Хозяин.

Шрю шепотом отдал дайхаку последний приказ и неспешно прошествовал туда, где мирмазонки завершили погрузку разобранных шатров на мегилий. Он поглядел, прищурившись, на непослушных, плюющихся ядом вероломных рептилий и их маленькие, с виду невероятно неудобные седла, за которыми громоздились сумки и оружие. Дерве Корим, которая поправляла последнюю из тысячи застежек, он сказал:

— Ты не шутила по поводу этой эпической чуши с возвращением домой всемером?

Она холодно взглянула на него.

— Ты ведь помнишь, — продолжил он столь же холодно, — что мы сюда летели над морями и океанами?

— Да, — сказала она и затянула последний ремень так, что мегилья судорожно выдохнула, обдав их зловонием своей пасти. — А помнишь ли ты, раз уж потратил века на копание в книгах, — или, может быть, ты не просто так хвастался, будто у тебя там есть летний домик? — что вокруг Великого и Малого полярного морей есть перемычки суши. Потому они и называются морями, Шрю, а не океанами.

— Хм, — уклончиво пробормотал Шрю, все еще хмуро глядя на неуемных, беспокойных, плюющихся мегилий.

Дерве Корим стояла перед ним. Она была в высоких походных ботинках, а в руке держала шоковый кнут, которым то и дело легко постукивала по мозолистой ладони. Чернокнижник Шрю признался самому себе, что находит это в некотором роде волнительным.

— Решайся, если хочешь отправиться с нами, — жестко проговорила она. — У нас нет лишней мегильи или лишнего седла, но ты достаточно худой и легкий, чтобы ехать позади меня. Держись крепче — и не будешь падать слишком уж часто.

— Представляю себе это зрелище, — сказал чернокнижник Шрю.

Дерве Корим начала что-то говорить, но осеклась, схватилась за оттопыренную чешуйку и легко взлетела над мешками, зачехленными арбалетами и мечами в ножнах прямо в маленькое седло. Она сунула ноги в стремена с небрежной легкостью — следствием огромного опыта, — махнула мирмазонкам, и все семь мегилий галопом понеслись на запад.

Шрю следил за ними, пока они не превратились в облако пыли у самого дальнего западного горного хребта.

— Шансов, что хоть одна из вас переживет это путешествие, — сказал он далекому облаку пыли, — ноль минус один. У Умирающей Земли слишком много острых зубов.

Кирдрик вышел из библиотеки, неся вещи, которые попросил Шрю. Он разложил ковер прямо на земле, покрытой сосновыми иголками. «Хороший размер, — подумал Шрю, усаживаясь в центре, скрестив ноги, — пять футов в ширину и девять в длину». Достаточно места, чтобы вытянуться во весь рост и вздремнуть. Или заняться чем-нибудь еще.

Кирдрик водрузил на ковер плетеную корзину с крышкой, где был теплый обед, ведерко с тремя бутылками хорошего вина во льду, накидку на случай, если похолодает, книгу и большой сундук.

— Это какой-то кошмарный оксюморон, — произнес Шрю, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Да, Хозяин, — сказал Кирдрик.

Шрю с сожалением покачал головой.

— Кирдрик, — мягко проговорил он, — я самый глупый человек на свете.

— Да, Хозяин, — согласился дайхак.

Не говоря больше ни слова, Шрю размял пальцы, коснулся полетных нитей старого ковра и запустил его, поднял на восемь футов над землей и заставил ненадолго зависнуть, после чего повернулся, поглядел дайхаку в равнодушные — по крайней мере, такими они казались — желтые глаза, покачал головой в последний раз и погнал ковер на запад, высоко над кронами деревьев, стремясь настичь почти исчезнувшее облако пыли.

Кирдрик недолго смотрел вслед удаляющейся точке, а потом потопал в библиотеку на полусогнутых ногах, чтобы подыскать себе дело — или интересное чтение, — пока не вернется новый Хозяин, Ульфэнт Бандерооз, один или вдвоем с самим собой.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Летом 1960 года я, двенадцатилетний мальчишка, отправился в гости к брату Теду, который был намного старше меня, и к дяде Уолли; они проживали в Чикаго, в дядиной квартире на третьем этаже дома на Норт-Килдаре-авеню, неподалеку от перекрестка с Медисон-стрит. День за днем мы ездили на метро в музеи, в исторический центр Чикаго — Луп, на пляжи Норт-авеню и на те, которые возле планетария, ходили в кино, но иногда днем или, гораздо чаще, вечером я проводил часы в маленькой гостиной Уолли возле открытого окна, через которое в комнату проникали чикагская жара и уличный шум. Я лежал на кушетке и читал Джека Вэнса.

Дэн Симмонс

Строго говоря, я перечитал всю громадную коллекцию романов из серии «Ace Double», старые выпуски «The Magazine of Fantasy & Science Fiction», принадлежавшие моему брату, но наиболее живо мне в память запал именно Джек Вэнс. Я запомнил обширную, одиссейного масштаба «Большую планету» и энергичный темп «The Rapparee» (позднее переименованного в «Пять золотых браслетов»), «Языки Пао» и свое первое знакомство с семантикой, печальное колдовское великолепие «Волшебника Мазириана» (позже ставшего «Умирающей Землей»), а также стилистическое мастерство, которым отличалась «Вечная жизнь» («To Live Forever»).

По большей части причиной такого интереса был стиль. Мой читательский рацион уже тогда миновал стадию строгой научно-фантастической диеты, но хотя мой вкус оттачивался, а литературные пристрастия росли — а ведь к тому моменту я ознакомился не только со стилистическим мастерством лучших представителей жанра, но также с тем, на что были способны Пруст и Хемингуэй, Фолкнер и Стейнбек, Фицджеральд и Малькольм Лоури, а также многие другие, — со мной оставались воспоминания о стиле Джека Вэнса, всеобъемлющем, легком, мощном, лаконичном, насыщенном, о каскадах незабываемых образов, порожденных искрометными диалогами, и все это в сочетании с уверенным и четким напевным ритмом, свидетельствующим об использовании потенциала английского языка на столь высоком уровне, какой только можно себе представить.

Когда я наконец-то вернулся к НФ в середине 1980-х, не только как читатель, но и как писатель, трудившийся над первым научно-фантастическим романом под названием «Гиперион», в мои цели входило отдать должное старой и новой фантастике, от космооперы до киберпанка, но больше всего я хотел признаться в любви к НФ и фэнтези, выражая свое почтение творчеству Джека Вэнса. Заметьте, что я и не пытался подражать его стилю; имитация уникального вэнсовского языка представляется мне в той же степени невозможной, как и воспроизведение дара его друга Пола Андерсона, или моего друга Харлана Эллисона, или любого истинного мастера стиля, будь он родом из наших краев или из большой литературы.

Читая прозу Джека Вэнса сегодня, я словно возвращаюсь на сорок восемь лет назад, к звукам и запахам Чикаго, проникающим сквозь окно на третьем этаже дома, расположенного на Килдаре-авеню, и вспоминаю, каково это — по-настоящему безоглядно, целиком и полностью погружаться в мир, созданный воображением истинного волшебника.

 

ШАПКА ИЗ ЛЯГУШАЧЬЕЙ КОЖИ

Говард Уолдроп

Автор перенесет нас на Умирающую Землю ближе к финалу ее существования, дабы показать, что есть на свете нечто вечное, и это — жажда знаний.

У солнца выдался славный день.

Взошло оно масляно-золотым, словно сделанным из яичного желтка. Голубой утренний воздух был прозрачен как вода. Мир казался свежим и обновленным — таким он, вероятно, представлялся людям в прежние эпохи.

Мужчина в шапке из лягушачьей кожи (его назвали Тибальтом) наблюдал за восходом посвежевшего солнца. Встав лицом к западу, он навел астролябию на крохотную звезду. Наложил на тимпан «паука», оторвал взгляд от пальца и пробормотал себе под нос несколько цифр.

Внимание Тибальта привлекла перемена света за его спиной. Он обернулся: нет, это было не облако и не пролетевшая птица, а что-то покрупнее.

Что-то такое, ради чего некоторые отправляются в опасные многолетние странствия к самым дальним уголкам этой некогда зелено-голубой планеты — дабы увидеть и запечатлеть. Момент настал — только взгляни наверх.

Круглое пятно — с видимым диаметром, как у большого медяка в вытянутой руке, — вползло на лик утреннего светила и теперь двигалось по нему.

Тибальт смотрел, как планета Венера прикоснулась к свету, озарилась им — и свет мгновенно вобрал ее в себя. Итак, это правда: на Венере все еще есть атмосфера, хотя планета неимоверно приблизилась к Солнцу (некогда между ними существовала планета Меркурий, но ее Солнце поглотило давным-давно). Эту самую Венеру когда-то покрывали плотные облака; теперь атмосфера планеты казалась чистой и гулкой, хотя солнечные лучи, без сомнения, немилосердно опаляли поверхность.

Тибальт пожалел о том, что не захватил смотровое стекло, — оно осталось в башне. Впрочем, он слыхал истории о людях, которые, глядя прямо на светило сквозь такие стекла, слепли навсегда или оказывались поражены блеском на долгие годы; потому он уперся спиной в стену и стал краешком глаза наблюдать за прохождением Венеры, пока большое пятно не пересекло солнечный лик и не исчезло, превратившись в еще одну яркую световую точку по ту сторону от Солнца.

Он нашел шапку из лягушачьей кожи много лет назад, когда обследовал некие развалины в поисках книг. Кожа была тонкой и бумажистой, и немудрено — лягушек не застали ни старейший из живущих, ни даже его дедушка. А значит, шапку сшили в старину, когда можно было свежевать лягушек; когда, не исключено, по небу еще плыла луна.

Впервые надев шапку, он обнаружил, что та ему впору. Древность подала его эпохе еще один знак. С того дня его нареченное имя, Тибальт, было забыто, и его стали звать «человеком в шапке из лягушачьей кожи».

Этим утром он рыбачил там, где из пещеры в скале вырывался бурный поток. У него имелись тонкая ивовая удочка и леска в шесть конских волос толщиной. На ее конце крепился изящный крючок, хитроумно покрытый перьями и мехом, чтобы напоминать насекомое. Он ловил рыбу, вез ее в город и там обменивал на комнату в трактире (и приличную пищу). Тибальт направлялся в Восторград, где должен был пройти Фестиваль грязи, приуроченный к началу сезона дождей, — в этом году они задержались на целый месяц (само собой, из-за сильных солнечных флуктуаций).

Рыбы в ручье, вытекающем из пещеры, были, конечно, безглазые, но в пищу годились. Выход таких рыб из темноты свидетельствовал о том, насколько тусклым стал обычный солнечный свет.

Искусственная мушка упала на воду около камня. Тибальт несколько раз дернул леску, чтобы избавиться от ряби.

Громадная слепая рыбина с громким всплеском заглотила мушку и ушла на дно. Используя гибкость удочки, Тибальт бросил рыбе вызов. В один миг безглазое создание оказалось на берегу и забило хвостом. Тибальт положил добычу в мокрый холщовый мешок к трем пойманным ранее рыбам и решил, что для обмена их теперь более чем достаточно.

Он намотал леску на удочку, нацепил мушку на удилище. Закинул тяжелый мешок за плечо и побрел в Восторград.

Фестиваль был в самом разгаре. Люди в праздничных нарядах танцевали под музыку множества инструментов или стояли, покачиваясь из стороны в сторону.

На тех, кто проникся празднеством по-настоящему, не было ничего, кроме набедренных повязок и корки грязи — или одной только грязи; они возвращались с мокрого спуска на холме и из грязевой ямы под ним.

Тибальт воодушевился при виде примитивной системы водоводов, не дававшей спуску высохнуть. Возможно, дух Рогола Домедонфорса все-таки не исчез за долгие эры времени. Не все было отдано на откуп магии в эту последнюю эпоху. Под колдовскими трясинами еще теплилась тяга к науке и знаниям.

— КИ-ЙИ-ЙИ! — завопил кто-то на вершине мокрого спуска — и скользнул вниз по волнистой траектории, с каждой секундой ускоряясь и коричневея; вылетев пулей с конца спуска, человек в великом возбуждении и с выразительным шумом приземлился в яму, полную грязи.

По наблюдающей толпе прокатилось вежливое рукоплескание.

Тибальт уже обменял добрую часть улова (кроме одной рыбы — ее он оставил себе на ужин) на комнату в трактире. Сперва хозяин, седобородый толстячок, заявил:

— Мест нет, как и повсюду в городе.

Но стоило Тибальту выложить на стол содержимое мешка, как глаза трактирщика округлились.

— Прекрасный улов, — сказал он, — да и запасы на исходе, толпа уже неделю жрет все, что недостаточно быстро движется…

Толстячок потер подбородок.

— Есть комната служанки; сама она может отправиться домой и переночевать с сестрами. Этой рыбы хватит на… На сколько? Пусть будет две ночи. Договорились?

Они соединили руки, как в спортивной борьбе.

— Договорились! — сказал Тибальт.

Похвастать избытком одежды на теле юная красавица не могла.

— Добрые дамы! Отважные господа! — сказала она изумительно поставленным голосом. — Сегодняшним вечером вы впервые узрите своими глазами правдивую историю Солнца!

Она шагнула на расчищенное место перед колышущейся толпой, которая начинала оседать.

— Это чудо сотворит перед вами величайший маг нашего времени Рогол Домедонфорс-младший.

Дерзкий сценический псевдоним поразил Тибальта до глубины души. Единственный настоящий Рогол Домедонфорс жил много веков назад; он был последним человеком, посвятившим себя сохранению науки и технологии в эпоху, когда человечество скатилось в магию и суеверие.

В залпе пламени и клубах дыма появилась фигура.

— Я принес вам чудеса, — произнес человек, — которые познал в зеленом фарфоровом дворце, вмещающем в себя Музей человечества. Там собраны все диковины мира, — продолжил он, — хотя по большей части каждую из них люди изучали лишь однажды, а потом забывали. Но если вы знаете, где искать, вам удастся найти ответ на любой вопрос. Смотрите, — сказал он, — это Солнце.

Над импровизированной сценой разлилось теплое золотое сияние. Когда оно оформилось в шар, из-за кулис показался симулякр желтой звезды. По высокой дуге он плыл с востока на запад. Вокруг него вращался серебряный шар поменьше.

— Неисчислимые столетия Солнце вращалось вокруг Земли, — сказал маг. — И была у него подруга по имени Луна, светившая ночью, когда Солнце заходило.

«Неверно, — подумал Тибальт, — но посмотрим, к чему он клонит».

Шар-Солнце закатился за левый край сцены, олицетворявший горизонт, в то время как шар-Луна поднялся наверх. Потом шар-Луна уплыл на запад, а Солнце воссияло и вышло из-за «горизонта» на востоке.

— У-у-ух! — произнесла толпа. — А-а-ах!

— Затем, — продолжил Рогол Домедонфорс-младший, — люди, практиковавшие искусство магии, наколдовали свирепого дракона, и тот сожрал Луну.

Извивающийся вихрь, возникший между шарами Солнца и Луны, уплотнился до змееподобного дракона иссиня-черного цвета. Дракон поглотил шар-Луну, и шар-Солнце остался в сценическом небе в одиночестве.

«Неверно, — подумал Тибальт, — но теперь я понял, куда ты клонишь».

— Не удовлетворившись, — сказал Рогол Домедонфорс-младший, — люди, практиковавшие искусство магии, притянули Солнце поближе к Земле и вынуждены были при этом ослабить его свет. Итог — Солнце, каким мы видим его сегодня.

Шар-Солнце стал крупнее, его поверхность покраснела, из недр вырывались огромные вьющиеся протуберанцы, он покрылся веснушками, как легендарный Древний Ирландец.

— Так человек, обретя мудрость и состарившись, изменил Солнце под стать своему мироощущению. Слава человеческому духу и его магии и пусть великолепное Солнце властвует в небесах!

Раздались вежливые хлопки. Вдалеке, на мокром спуске, еще один придурок ринулся в грязевую яму.

Собирался дождь. Они были в гостинице, где остановились Рогол Домедонфорс и его помощница по имени Т'силла. Девушка положила перед собой серебряный шарик и три посеребренных наперстка.

— Ах! — сказал Тибальт. — Старинная игра — шарик и наперстки.

Он вновь обернулся к Роголу Домедонфорсу-младшему.

— Отменное зрелище, — заявил он. — Только ты ведь знаешь, что это все неправда. Луна была поглощена, когда безжалостное Правило Боде столкнулось с неодолимым Пределом Роша!

— Истинная физика творит скверные спектакли, — сказал маг.

Т'силла стала передвигать наперстки так быстро, что у Тибальта зарябило в глазах.

Он указал на средний.

Шарик обнаружился под ним; Т'силла резко накрыла его наперстком и снова поменяла их местами.

Тибальт указал на левый.

Она подняла колокольчик и, увидев шарик, чуть нахмурила брови.

— Прислушайся к дождю, — сказал Рогол Домедонфорс-младший. — В этом году людей ждет сказочный урожай. Пройдут ярмарки, фестивали, страда будет веселой и бурной. А потом грянут Пиры урожая!

— Да, — сказал Тибальт. — А ведь говорили, что ветровой режим не будет прежним. Что мы не увидим уже традиционной смены времен года. Что трансформируется сама динамика солнечной активности. Я рад, что мрачные пророчества не сбылись. Разумеется, ты натыкался на них, когда был Хранителем Музея человечества?

— Я читал в основном древние книги, — сказал маг. — В них почти ничего нет о магии, главным образом о науке.

— Но ты, конечно…

— Я уверен, там есть немало философских и научных трудов, — сказал Рогол Домедонфорс-младший. — Я оставляю их людям с невеликим биением мысли.

Т'силла прекратила двигать наперстки, от которых уже рябило в глазах. Она вопросительно смотрела на Тибальта.

— Нигде, — сказал он. — Шарик — в твоей руке.

Не выказывая раздражения, она уронила шарик на стол и накрыла его наперстком, а два других поставила рядом.

— Значит, ты не вернешься в Музей человечества? — спросил Тибальт, натягивая шапку из лягушачьей кожи.

— Может, и вернусь, когда уберут урожай, — через полгода, не меньше. Может, не вернусь.

Т'силла вновь переставила наперстки.

С мокрого спуска донесся вопль идиота, въехавшего в грязь пузом.

— Когда даешь людям то, чего они хотят, — сказал Рогол Домедонфорс-младший, — они неизменно выворачивают все наизнанку.

Дорога на юг оказалась тяжкой, хотя почти все селяне пребывали в добром расположении духа, ибо предвкушали неслыханный урожай. Они пускали Тибальта на ночлег в негодные амбары и приглашали разделить с ними скудную трапезу, словно не испытывали нужду, а пировали.

Прошло немало месяцев, прежде чем на золотом закате путник Тибальт увидел зеленый фарфоровый дворец, вмещавший Музей человечества.

Издалека казалось, что дворец затейливым образом вырезан из цельного куска селадона; в вечерних лучах башни и шпили окутывало мягкое изумрудное сияние. Тибальт ускорил шаг, надеясь добраться до места засветло.

Осмотр на скорую руку подтвердил, что все надежды Тибальта сбылись. Фолиант за фолиантом на многих и многих языках; чертежи и географические карты; планы городов, давным-давно обратившихся в руины. В более просторных залах — экспозиция за экспозицией, повествующие об эволюции животного и растительного царств, а также человечества. Машины — одни спроектированы, чтобы летать по воздуху, другие, кажется, для странствий в глубинах вод. Металлические гуманоиды, назначение которых осталось для Тибальта загадкой. До наступления темноты он обнаружил, что в самой северной из башен расположена обсерватория, оснащенная восхитительно гигантской подзорной трубой.

Он нашел галерею портретов прежних Хранителей Музея. Много месяцев назад, когда Тибальт прощался с Роголом Домедонфорсом и Т'силлой, девушка вручила ему сложенный и запечатанный лист бумаги.

— Что это? — спросил он.

— Придет время, когда он тебе понадобится. Тогда и сломаешь печать, — сказала она. Все эти месяцы послание приятно тяготило его карман.

Он шагал вдоль ряда портретов и замер лишь у изображения настоящего Рогола Домедонфорса, жившего в седой древности. Тибальт шел по галерее, словно ступал по оси времени; он наблюдал за переменой в костюмах — от вздыбленных воротников со скошенными концами до приспущенных бретелей. На последнем парадном портрете перед дверью Хранителя был изображен Рогол Домедонфорс-младший. Тибальт отметил его отдаленное сходство с первым Роголом: своенравный вихор, угрюмая складка в уголке рта, длинная шея. Одни и те же черты, миновав множество поколений, вдруг проявились в тезке — невероятно, но факт.

Дальше, у самой двери, висела пустая рама; в центре очерченного ею куска стены виднелись четыре канцелярские кнопки.

Тибальт достал из кармана сложенный и запечатанный лист, сломал восковую печать и развернул бумагу.

Он увидел самого себя, нарисованного коричневым карандашом, в шапке из лягушачьей кожи. Подпись внизу гласила: «Тибальт Научник, Шапка из Лягушачьей Кожи. Последний Хранитель Музея человечества». Портрет был великолепен, хотя подпись Тибальта смутила. Когда же Т'силла — между игрой в наперстки и следующим дождливым утром, когда они расстались, — успела создать этот прекрасный рисунок?

Он прикрепил лист к стене — тот идеально вписался в раму. Тибальт ощутил, что он дома, что именно здесь — его место.

Он заметил также, что, когда ночная тьма сгустилась, стены галереи начали светиться бледно-голубыми огнями, и чем чернее становилась заоконная мгла, тем ярче разгорались огни. Он выглянул наружу из кабинета и увидел, что точно так же сияет весь Музей.

Он нашел писчий инструмент и бумагу, расчистил место на столе и начертал на самой верхней странице:

ПРАВДИВАЯ ДОСТОВЕРНАЯ ИСТОРИЯ НАШЕГО СОЛНЦА

Тибальт, Шапка из Лягушачьей Кожи,

Хранитель Музея человечества

Он работал почти всю ночь. Стены поблекли, а восточный горизонт окрасился багрянцем.

Тибальт потянулся. Он едва набросал общую схему рождения, взросления, старения и смерти звезд. Пока это казалось достаточным; нужно будет посоветоваться с книгами и найти еды. Он проголодался: накануне вечером он доел последнюю горсть поджаренной кукурузы — ею Тибальта угостили на ферме перед лесом, за которым стоял Музей человечества. Наверняка в округе есть какая-нибудь еда.

Он вышел из зеленого фарфорового Музея и посмотрел на восток.

Вставало помрачневшее солнце — щербатое, как треснувшее яйцо. На подбородке солнца развевались клочья огненных волос; они росли и укорачивались за считаные мгновения.

Из верхней части сферы взвился локон огня, и поверхность сделалась рябой и угрюмой, как если бы светило поразил недуг.

У солнца выдался скверный день.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Помню, как летом 1962 года я сидел на бело-зеленом садовом кресле под магнолией (из всех домов, в которых я когда-либо жил, это был единственный дом с магнолией) и читал «Умирающую Землю» Джека Вэнса.

Говард Уолдроп

Тем летом небесные кондиционеры сломались, и по утрам я читал до тех пор, пока не становилось жарко, потом проходил две мили до муниципального бассейна и плавал до вечера, после чего возвращался домой, перекусывал и шел на работу — семь дней в неделю, пять часов каждую ночь — на станцию техобслуживания; я был кем-то средним между Иоганнесом Фактотумом, как называли в елизаветинской Англии мастеров на все руки, и «смазочной мартышкой», то есть автомехаником.

Книга, которую я читал тогда, стоит на моей полке до сих пор: томик из «Библиотеки научной фантастики» издательства «Lancer», 1962 год, второе издание, вышедшее ограниченным тиражом, — и фактически первое, доступное массовому читателю. Мой друг Джейк Сондерс коллекционировал книги Джека Вэнса, и у него имелись первые издания многих его рассказов в журналах «Thrilling Wonder» и «Startling Stories»; было у Джека и первое издание «Умирающей Земли» (от «Hillman» — издательства, выпускавшего комикс «Airboy»!).

Мне казалось, что у страниц моего экземпляра были закругленные уголки (ложная память; в начале 1960-х книги в мягких обложках с закругленными уголками издавало «Avon», а не «Lancer»).

Если отвлечься от библиографических аномалий, издательство «Lancer» оказало миру большую услугу, напечатав прошедший мимо читателя классический текст спустя 12 лет после первого издания.

Помню, я познавал мир колдунов, безумцев, странных растений и недоступных красавиц, как если бы встречал их всех в реальной жизни, которая казалась мне, шестнадцатилетнему, устремленной вперед по оси времени в бесконечность.

Вероятно, Вэнс начал сочинять часть рассказов, составивших сборник «Умирающая Земля», плавая на дырявых посудинах в Атлантике или Тихом океане, когда служил во время Второй мировой войны в торговом флоте. Воображение Вэнса нашло способ преодолеть предлагаемые обстоятельства, — пока другие фантасты все еще танцевали от рукотворных катастроф и писали об атомной войне, Вэнс заглянул в столь далекое будущее, когда Земля, Солнце и Вселенная постарели и человечество приспособилось к новой ситуации.

Когда я с глазом, налитым кровью, лежал на спине в больнице Управления по делам ветеранов и перечитывал «Умирающую Землю», она оказалась для меня откровением. Это была другая книга; ее подтексты стали куда глубже. Частично я отношу происшедшее на свой счет — за минувшие сорок шесть лет я вырос как личность; частично — на счет Джека Вэнса, написавшего чрезвычайно мудрую книгу.

«Умирающая Земля» — тщательно продуманный текст, сотворенный чистым воображением. Он вновь заговорил со мной (в моем досадном состоянии) годы спустя — и продолжит говорить с людьми, пока те читают книги.

И всякий раз, когда кто-то берется за «Умирающую Землю», это другая книга.

Большего нельзя и пожелать.

 

НОЧЬ В ГОСТИНИЦЕ «У ОЗЕРА»

Джордж Р. Р. Мартин

В рассказе, представленном ниже, мы попадем в землю Падающей Стены, пройдем через лес с привидениями и мрачное пустынное озеро, где нас ждет опасная и удивительная ночь в гостинице «У озера» (известной своими шипящими угрями) в компании странных и ярких персонажей, которые на самом деле совсем не те, кем кажутся.

Четыре мертвых деодана несли железный паланкин, на котором плыл сквозь лиловый мрак Моллокос Меланхоличный.

В небе висело набухшее красное солнце, на котором все больше расползались огромные поля черного пепла, накрывая моря тусклого умирающего огня. Вокруг путешественника высились леса, погруженные в кроваво-красные тени. Черные, как оникс, огромного роста деоданы были одеты только в изодранные лохмотья, обернутые вокруг бедер наподобие юбки. Бежавший справа впереди умер не так давно, и ступни его при каждом шаге издавали чавкающий звук. Зловонная жидкость сочилась из тысяч крошечных отверстий, там, где его гниющую, распухшую плоть пронзил превосходный призматический спрей. Ноги твари оставляли влажные следы на поверхности древней обветшалой дороги, камни которой были уложены еще при Торсинголе, во времена, почти уже стершиеся из людской памяти.

Мертвые деоданы бежали ровной, пожирающей расстояние рысью. Мертвецов не беспокоил ни холод, разлитый в воздухе, ни потрескавшиеся острые камни под ногами. Плавное покачивание паланкина напомнило Моллокосу далекие годы, когда мать качала его в колыбели. Даже у него когда-то очень давно была мать, но эти времена остались в прошлом. Человеческая раса вымирала, и гру, эрбы и пельграны поселялись в брошенных человеком руинах.

Моллокосу не хотелось впадать в еще большую меланхолию, размышляя об этих вещах, и он предпочел сосредоточиться на книге, лежавшей у него на коленях. Целых три дня он безуспешно пытался снова запомнить заклинание превосходного призматического спрея; наконец ему это надоело, он отложил в сторону свой гримуар — массивный фолиант, переплетенный в алую кожу, с застежками и пряжками из черного железа, — и открыл небольшой томик эротической поэзии последних дней Шеритской империи, чьи сладострастные напевы развеялись прахом много веков тому назад. В последнее время его печаль была так глубока, что даже эти пылающие от желания строки не могли заставить его плоть шевельнутся, но по крайней мере ему не мерещилось, что слова на пергаменте превращаются в извивающихся червей, как строчки в его гримуаре. Долгий вечер этого мира сменялся ночью, и даже магия начинала бледнеть и рассыпаться в наступающем мраке.

По мере того как набухшее солнце клонилось к западу, читать становилось все труднее. Моллокос захлопнул книгу, поплотнее прикрыл колени своим Ужасающим плащом и стал наблюдать, как проплывают мимо деревья. В наступающем сумраке каждое из них казалось все более зловещим, и ему почудилось, что он различает тени, скользящие меж кустов. Но когда он повернул голову, чтобы присмотреться, тени исчезли.

Потрепанный и облупившийся деревянный указатель возле дороги гласил:

ГОСТИНИЦА «У ОЗЕРА» ПРЯМО ЧЕРЕЗ ПОЛ-ЛИГИ.

НАШИ ШИПЯЩИЕ УГРИ СЛАВЯТСЯ НА ВСЮ ОКРУГУ.

«Гостиница сейчас оказалась бы очень кстати», — подумал Моллокос, хотя вряд ли от заведения, стоящего на столь пустынной и мрачной дороге, можно было ожидать чего-то хорошего. Но с наступлением темноты выйдут на охоту гру, эрбы и лейкоморфы, и кто-то из них может оказаться достаточно голоден, чтобы рискнуть напасть даже на грозного колдуна. Не так давно ему и в голову не пришло бы остерегаться подобных тварей; как и все маги, всякий раз, когда ему приходилось покидать безопасные стены своего дома, он просто вооружался дюжиной мощных заклинаний. Но теперь магия утекала из его памяти с той же скоростью, что вода сквозь пальцы, и даже те чары, которые он еще помнил, казалось, становились все слабее всякий раз, когда ему приходилось их использовать. К тому же не следовало иметь в виду и воинов Призрачных мечей. Поговаривали, что некоторые из них были оборотнями, чьи лица текли и изменялись, как податливый воск. Моллокос не знал, правда ли это, но сомнений в зловредности их намерений и помыслов у него не было. Что ж, совсем скоро он станет пить черное вино с принцессой Ханделум и другими магами в Каиине, под защитой высоких белых стен и заклинаний, окружающих город. И хотя постоялый двор «У озера» наверняка малоприятное заведение, сейчас даже такой приют казался лучше еще одной ночи в шатре под этими зловещими соснами.

Повозка, подвешенная между огромными деревянными колесами, громыхала по разбитой дороге, подскакивая на потрескавшихся камнях. Зубы Чимвазла стучали от тряски, но он только крепче сжимал в руках кнут. Грубая зеленоватая кожа на его широком лице с плоским носом висела тяжелыми складками; время от времени язык быстрым движением облизывал ухо.

Слева от дороги стояла густая мрачная чаща, справа за немногочисленными хилыми деревцами и полоской унылого берега, поросшего пучками жесткой травы, тянулось озеро. Чернильная мгла все больше заволакивала лиловое вечернее небо, и кое-где уже тускло поблескивали звезды.

— Быстрее! — крикнул Чимвазл запряженному в повозку Полимамфо. Он оглянулся через плечо: признаков погони пока не было, но это не значило, что твк не преследуют его. Вкусные маленькие твари, но до чего же вредные и долго помнят нанесенные им обиды. — Быстрее! Становится темнее, ночь уже близко! Шевелись, отродье, нам нужно найти убежище до наступления темноты!

Пунер только фыркнул волосатым носом в ответ, и Чимвазл огрел его кнутом, чтобы заставить бежать быстрее.

— Шевели лапами, зараза!

Полимамфо прибавил ходу, шлепая ногами и тряся толстым животом. Колесо наехало на камень, повозка подпрыгнула, и Чимвазл больно прикусил язык. Рот его наполнился вкусом крови, густой и сладковатой, как запах плесневелого хлеба. Чимвазл сплюнул. Комок зеленовато-черной слизи попал в лицо Полимамфо и стек на дорогу.

— Быстрее! — взревел Чимвазл и принялся охаживать бока пунера кнутом, заставляя его ускорить бег.

Наконец деревья расступились, и впереди показалась гостиница, угнездившаяся на выступе скалы у слияния трех дорог. Вид строения внушал уверенность и ободрял, крепкое здание с многочисленными башенками и резными коньками было сложено из бревен и стояло на каменной основе; теплый призывный свет лился из широких окон. Веселая музыка, смех, звон кружек и тарелок, доносившиеся из дверей, словно бы манили гостей: «Заходи, заходи! Скинь сапоги, дай ногам отдохнуть, налей стаканчик эля!» Позади гостиницы гладкие воды озера блестели красным светом, словно полированная медь под лучами солнца.

Великий Чимвазл ничему, кажется, еще так не радовался, как виду этой гостиницы.

— Стой! — закричал он, щелкнув кнутом прямо над ухом Полимамфо. — Стой, вот мы и нашли ночлег на сегодня!

Полимамфо споткнулся, замедлил ход и наконец остановился. Он с сомнением поглядел на здание и принюхался.

— На твоем месте я бы ехал дальше.

Чимвазл спрыгнул с повозки, его сапоги мягко чавкнули в грязи.

— Да уж, не сомневаюсь. Ты только порадуешься, вместо того чтобы помочь, если твк доберутся до меня. Так вот, здесь им нас не найти!

— Один уже нашел, — заметил пунер. И точно: нахальный твк на своей жужжащей стрекозе вовсю крутился вокруг головы Чимвазла, поудобнее перехватывая копье. У него была бледно-зеленая кожа, а голову покрывал шлем из чашечки желудя.

Чимвазл в ужасе вскинул руки.

— Почему ты преследуешь меня? Я ничего тебе не сделал!

— Ты съел благородного Флорендаля! Ты проглотил госпожу Мелесенс и пожрал трех ее братьев, — закричал твк.

— Неправда! Твои обвинения лживы. Это был кто-то, просто похожий на меня. У тебя есть доказательства? Предъяви мне доказательства! Ах, у тебя ничего нет! Тогда пошел прочь!

Твк бросился в атаку, нацелив копье ему в нос, но, как бы ни был он быстр, Чимвазл оказался быстрее. Его длинный липкий язык мелькнул в воздухе и стащил вопящего малыша с его стрекозы. Доспехи крохотного всадника аппетитно хрустнули между острыми зелеными зубами Чимвазла. Вкус был приятный, с оттенком мяты, мха и лесных грибов.

Чимвазл поковырял в зубах крохотным копьем и пришел к выводу, что нашедший его твк был один, поскольку остальные так и не появились.

— Ладно, ты стой здесь и охраняй мою повозку, — приказал он пунеру. — А меня ожидает миска шипящих угрей.

Гибкая, длинноногая, похожая на мальчишку-сорванца, одетая в серые и тускло-розовые тона, Лирианна шла по дороге упругим пританцовывающим шагом. Она расстегнула три верхние пуговички на своей мягкой рубашке, сшитой из паутинного шелка, а широкополую бархатную шляпу с дерзким пером лихо сдвинула на один глаз. Ее меч Щекотун покачивался на бедре в ножнах из мягкой серой кожи, под цвет той, из которой были сшиты ее высокие ботфорты. Копна рыжих кудрей, молочно-белая кожа, украшенная россыпью веснушек, веселые серо-зеленые глаза. Картину завершали рот, словно созданный для лукавых улыбок, и маленький вздернутый носик, который чуть подергивался, пока девушка принюхивалась к окружающим запахам.

В вечернем воздухе пахло соснами и морской солью, но под этими запахами Лирианна ощущала едва уловимое амбре эрбов, подыхающего гру и вонь упырей где-то неподалеку. При мысли, что кто-нибудь из них осмелится приблизиться к ней в темноте, она усмехнулась, коснулась рукояти Щекотуна и закружилась в танце прямо под деревьями, взметая дорожную пыль каблуками сапог.

— Почему ты танцуешь, девушка? — произнес тихий голосок. — Близится ночь, и тени становятся длиннее. Сейчас не время танцевать. — Твк возник в воздухе возле ее лица. За ним второй, третий, четвертый. Кончики их копий поблескивали красным в лучах заходящего солнца, а верховые стрекозы чуть мерцали бледно-зеленым светом. Лирианна заметила, что маленьких человечков было еще больше среди деревьев, где их огоньки мелькали между ветвями, словно крошечные звезды.

— Солнце умирает, — ответила Лирианна. — Когда наступит тьма, мы уже не сможем танцевать. Поиграйте со мной, друзья мои, пока еще вы способны ткать яркий ковер своего воздушного танца.

— У нас нет времени на игры, — сказал один из человечков-твк.

— Мы охотимся, — добавил другой.

— Танцевать мы будем потом.

— Да уж, потом мы потанцуем, — согласился первый, и смех прозвенел между деревьями, рассыпавшись множеством острых осколков.

— Ваш город где-то рядом? — спросила Лирианна.

— Нет, — ответил один из твк.

— Нам пришлось далеко лететь, — добавил другой.

— Нет ли у тебя для нас пряностей, плясунья?

— Или, может быть, соли?

— Или перца с шафраном?

— Дай нам пряностей, и мы покажем тебе все потайные тропы в округе.

— Вокруг озера.

— И вокруг гостиницы.

— Ага, — усмехнулась Лирианна, — здесь даже гостиница есть? Мне кажется, я чувствую доносящийся оттуда запах. Какое-то магическое место?

— Плохое место, — сказал один из твк.

Лирианне припомнилось другое время и другая гостиница, небогатая, но приветливая, где пол устилал свежий камыш, а у очага дремала собака. Мир умирал уже тогда, и ночи стояли темные и полные ужасов, но в тех стенах еще можно было найти дружбу, веселье и даже любовь. Ей вспомнилось темное пиво, пахнущее хмелем и кружащее голову. И девушка, дочь хозяина, с яркими глазами и наивной улыбкой, которой так нравились странствующие воины. Бедняжка давно уже мертва. Но что с того? Весь мир уже почти мертв.

— Солнце садится, и земля погружается во тьму, — сказала Лирианна. — Я хочу посмотреть на эту гостиницу. Далеко ли до нее?

— Примерно с лигу, — сказал один из крохотных всадников.

— Даже меньше, — поправил его другой.

— А где наша соль? — потребовали оба. Лирианна дала им по щепотке соли из кошеля, подвешенного на поясе.

— А если вы покажете мне дорогу, я дам вам еще и перца.

Гостиница была полна народу. За одним столиком седой длиннобородый старик хлебал из миски какое-то мерзкое лиловое варево. Чуть дальше темноволосая потаскуха обнимала стакан вина с такой нежностью, словно это был новорожденный ребенок. Какой-то человечек с крысиной мордочкой и жидкими усиками, что сидел возле выстроившихся вдоль стены деревянных бочек, занимался тем, что высасывал улиток из раковин. Чимвазл решил, что, несмотря на хитрый и неприятный взгляд незнакомца, серебряные пуговицы на куртке и пучок павлиньих перьев на шляпе явно свидетельствуют о том, что их хозяин в деньгах не нуждается.

Ближе к очагу муж с женой и двое их большущих нескладных сыновей дружно уплетали огромный мясной пирог. Судя по их виду, там, откуда они приехали, в ходу был только коричневый цвет. Лицо главы семейства украшала густая борода, сыновья щеголяли пышными усами, полностью закрывавшими их рты. Более тонкие усы матери не скрывали ее губ.

От селян так и несло капустой, поэтому Чимвазл прошел мимо них и присоединился к хорошо одетому типу с серебряными пуговицами на куртке.

— Как улитки? — поинтересовался он.

— Склизкие и невкусные. Не рекомендую.

Чимвазл пододвинул себе стул.

— Позвольте представиться, я Великий Чимвазл.

— А я князь Рокалло Непобедимый.

Чимвазл озадаченно сдвинул брови.

— Князь чего?

— А просто князь. — Рокалло проглотил еще одну улитку и бросил пустую раковину на пол.

Ответ Чимвазлу не понравился.

— Великий Чимвазл — не тот человек, с которым стоит шутки шутить, — предупредил он самозваного князя.

— И что же тогда этот великий человек делает в такой гостинице?

— То же, что и вы, — сварливо заметил Чимвазл.

Тут подоспел хозяин, подобающе кланяясь и расшаркиваясь.

— Чем могу служить?

— Я, пожалуй, съел бы миску твоих знаменитых шипящих угрей.

Хозяин извиняющееся кашлянул:

— Увы, угри… У нас в меню их больше нет.

— Это почему? У тебя же на вывеске написано, что угри — ваше фирменное блюдо.

— Да, в прежние времена мы их отлично готовили. Восхитительные твари, но небезопасные. Один как-то съел наложницу колдуна, тот разозлился и вскипятил озеро, вот все угри и погибли.

— В таком случае тебе стоило бы поменять вывеску.

— Да я и сам об этом каждый день думаю. Вот только потом мне приходит в голову, что, может, сегодня всему миру придет конец, — и мне становится лень проводить свои последние часы, корячась на лестнице с кистью в руках. Тогда я наливаю себе винца, размышляю на эту тему, а к вечеру охота сама собой и проходит.

— Твоя охота или неохота меня не касается, — заметил Чимвазл. — Раз уж угрей у тебя нет, давай тогда курицу, да поподжаристее.

Хозяин, казалось, готов был разрыдаться.

— Увы, наш климат не подходит для домашней птицы.

— Тогда неси рыбу.

— Из этого озера? — Хозяин даже вздрогнул. — Не советовал бы, очень, знаете ли, нездоровые воды.

Чимвазл почувствовал нарастающее раздражение. Его сосед перегнулся через стол.

— Окрошку ни в коем случае не берите, впрочем, пироги с мясом тоже не ахти.

— Уж извините, — встрял хозяин, — но пироги с мясом — это все, что у нас есть.

— А что за мясо в начинке? — поинтересовался Чимвазл.

— Коричневое, — ответил хозяин. — И кусочки серого попадаются.

— Ладно, тащи мясной пирог. — Все равно делать было нечего. Пирог оказался большой, но на этом его достоинства заканчивались. Начинка состояла в основном из хрящей, кое-где виднелись куски желтого жира, и один раз что-то подозрительно хрустнуло у Чимвазла на зубах. Серого было больше, чем коричневого, а в одном месте внутренность пирога поблескивала склизкой зеленью. Нашлась, кажется, одна пережаренная морковка, впрочем, это с таким же успехом мог быть и палец. Тесто тоже доброго слова не заслуживало.

Съев не больше четверти пирога, Чимвазл отодвинул блюдо.

— Мудрый человек прислушался бы к моим предупреждениям, — заметил Рокалло.

— Возможно, если бы он не был так голоден, как я. — Вот ведь проблема с народцем твк: что сколько их ни съешь — через час опять голоден. — Ну да ладно, пусть миру конец, но эта ночь только начинается. — Чимвазл достал из рукава колоду расписных табличек. — Не приходилось ли вам играть в пегготи? Отличная игра, и под пиво хорошо идет. Как насчет нескольких партий?

— Игра мне незнакома, но я быстро учусь, — ответил Рокалло. — Ежели вы объясните мне основные правила, я с удовольствием попробую.

Чимвазл перемешал карты.

Гостиница оказалась куда роскошнее, чем ожидала Лирианна, и это было странно: подобному заведению совсем не место на далекой лесной дороге на земле Падающей Стены. «Наши шипящие угри славятся на всю округу», — прочитала девушка и рассмеялась. Последние лучи заходящего солнца бросали красные отблески на озеро позади гостиницы.

Всадники-твк носились вокруг девушки на своих стрекозах. Пока Лирианна шла к гостинице, их становилось все больше. Сперва два десятка, потом четыре, потом сотня, в конце концов Лирианна потеряла им счет. Прозрачные крылышки стрекоз звенели в вечернем воздухе, и лиловый сумрак гудел от звука тонких злых голосков.

Лирианна втянула воздух, принюхиваясь. Запах магии вокруг был настолько силен, что она едва не чихнула. «Ага, кажется, я чую колдуна». И она двинулась к гостинице, насвистывая какой-то веселый мотивчик. Возле ступеней крыльца стояла потрепанная повозка, к колесу которой небрежно привалился толстобрюхий вонючий гигант, из ушей и ноздрей которого торчали темные щетинистые волосы.

— Я бы туда не совался. Плохое место. Много народу заходит, но никто не выходит, — посоветовал он Лирианне.

— Ну, я тот еще народ, да и плохие места мне нравятся. А ты кто будешь?

— Меня зовут Полимамфо. Я из пунеров.

— Не знаю таких.

— Нас мало кто знает. — Он пожал массивными плечами. — Слушай, а это твои твк? Ты им скажи, что мой хозяин как раз в гостинице.

— Хозяин?

— Три года назад я сел играть с Чимвазлом в пегготи. Когда деньги кончились, я поставил на кон самого себя.

— А он чародей, твой хозяин?

Огромные плечи снова вздрогнули.

— Он-то думает, что да.

Лирианна погладила рукоять Щекотуна.

— В таком случае можешь считать, что ты свободен. Я уплачу твой должок.

Полимамфо выпрямился.

— Правда? А можно мне взять повозку?

— Да как пожелаешь.

Пунер широко ухмыльнулся.

— Хочешь, садись, я отвезу тебя в Каиин. Обещаю, с тобой ничего не случится. Мы, пунеры, едим человечину, но только когда звезды выстраиваются определенным образом.

— И кто может сказать, когда это произойдет в следующий раз?

— Доверься мне.

Она хихикнула.

— Нет уж, я лучше пойду в гостиницу.

— Ну тогда я побежал. — Пунер налег на постромки. — Ежели хозяин пожалуется на мое отсутствие, скажешь ему, что долг теперь за тобой.

— Непременно. — Лирианна смотрела, как пунер рысит в сторону Каиина, волоча за собой грохочущую, подскакивающую на камнях повозку. Потом она поднялась по неровным каменным ступеням и толкнула входную дверь.

В общем зале пахло плесенью, дымом, упырями и едва заметно — лейкоморфом, хотя ни одного не было видно. За одним столом расселась компания волосатых деревенщин, за другим пышногрудая шлюха тянула вино из помятого серебряного кубка. По соседству в полном одиночестве сидел старик в рыцарском облачении древнего Торсингола, его длинная белая борода была заляпана лиловыми пятнами от похлебки.

Чимвазла она легко обнаружила у дальней стены, за столиком у бочек, напротив такого же мошенника, — представлялось затруднительным сказать, кто из двоих выглядел неприятнее. От Чимвазла несло жабой, а его визави напоминал крысу. На крысоподобном была серая кожаная куртка, украшенная серебряными пуговицами и оставлявшая на виду узкую рубаху в кремово-голубую полоску со свободными присборенными рукавами. Широкополую синюю шляпу, увенчанную пучком павлиньих перьев, он сдвинул на затылок. Его похожий на жабу приятель с отвисшими щеками и бородавчатой зеленоватой кожей, из-за цвета которой казалось, что его сейчас стошнит, щеголял обвисшим беретом, похожим на помятый гриб, грязной лиловой туникой с золотой вышивкой по подолу и рукавам и зелеными туфлями с загнутыми носками. Губы у него были толстые, а рот настолько широк, что уголки едва не доставали до крупных мочек ушей.

Оба мошенника похотливо разглядывали Лирианну, прикидывая шансы на возможную интрижку. Жабоподобный даже осмелился слегка улыбнуться ей. Лирианна превосходно знала, как вести эту игру. Она сняла шляпу и с поклоном приблизилась к их столу. Расписные таблички покрывали поверхность грубого дощатого стола рядом с застывшими остатками крайне неаппетитного на вид мясного пирога.

— А во что вы играете? — нарочито невинно спросила она.

— Пегготи, — ответил жабоподобный. — Тебе знакома эта игра?

— Нет, но я бы не возражала сыграть. Научите?

— С удовольствием. Присаживайся. Меня зовут Чимвазл, я из Галланта. А приятель мой известен как Рокалло Неубедимый.

— Непобедимый, — поправил его крысоподобный. — Рокалло Непобедимый, и я князь, между прочим. Хозяин где-то здесь по соседству, сейчас подойдет. Не выпьешь ли с нами, девушка?

— Да, пожалуй, — ответила Лирианна. — А вы волшебники? Что-то в вашем облике есть колдовское.

Чимвазл небрежно махнул рукой.

— А глазки у тебя не только красивые, но и острые. Я знаю пару-тройку заклинаний.

— Небось, чтобы молоко скисло? — съехидничал Рокалло. — Это заклинание многие знают, да вот действует оно только через шесть дней.

— И это, и еще кучу всяких, — напыжился Чимвазл, — одно сильнее другого.

— А вы мне покажете? — замирающим голосом попросила Лирианна.

— Возможно, когда мы получше узнаем друг друга.

— О, прошу вас! Я всегда мечтала увидеть настоящую магию.

— Магия добавляет остроты в пресный вкус жизни, — высокопарно заявил Чимвазл, с вожделением уставившись на девушку. — Но я не собираюсь демонстрировать чудеса моего искусства перед деревенщинами и недотепами, окружающими нас. Потом, когда мы останемся наедине, я покажу чудеса, которых ты никогда не видела, да так, что ты будешь кричать от восторга и удовольствия. Но сперва выпьем пива и сыграем в пегготи, чтобы кровь быстрее побежала в жилах. На что играем?

— Я уверена, что вы что-нибудь придумаете, — сказала Лирианна.

К тому времени когда Моллокос Меланхоличный наконец увидел гостиницу, распухшее солнце уже опускалось за горизонт, словно толстый старик, осторожно усаживающийся в любимое кресло.

Тихо бормоча что-то себе под нос на языке, которого люди не слыхали с тех давних пор, когда Серые Волшебники улетели к звездам, колдун приказал своим носильщикам остановиться. На первый взгляд, гостиница казалась очень уютной, но подозрительный Моллокос давно усвоил, что вещи не всегда бывают тем, чем кажутся. Он прошептал короткое заклинание и поднял посох из черного дерева, на конце которого светился хрустальный шар с золотым глазом внутри. Никакие чары или морок не могли обмануть Видящее Истину Око.

Лишенная покрова чар, гостиница «У озера» оказалась потрепанным серым и неприятно узким строением в три этажа. Здание, словно пьяное, кривилось на сторону, к двери вели неровные каменные ступени. Свет, лившийся изнутри через зеленые ромбовидные стекла, придавал строению изъязвленный и больной вид, с крыши свисали фестоны зеленого мха. От чернеющего за гостиницей озера пахло гнилью, темная, неприятно морщившаяся вода была усеяна затонувшими деревьями. Сбоку притулилась конюшня, настолько ветхая, что даже мертвые деоданы вряд ли захотели бы туда зайти. Рядом с крыльцом висела вывеска:

ГОСТИНИЦА «У ОЗЕРА».

НАШИ ШИПЯЩИЕ УГРИ СЛАВЯТСЯ НА ВСЮ ОКРУГУ.

Правый передний деодан внезапно заговорил:

— Земля умирает, и скоро даже солнцу придет конец. Эта прогнившая крыша — достойное прибежище, где Моллокос может встретить вечность.

— И земля и солнце умирают, — согласился Моллокос, — но даже если конец застанет нас здесь, я встречу его, сидя у огня и наслаждаясь жареными угрями, покамест вы будете дрожать во тьме, глядя, как отваливаются и падают на землю куски вашей разлагающейся плоти.

Он поправил складки Ужасающего плаща, взял посох, ступил на заросший сорняками двор и направился к лестнице, ведущей ко входу в таверну. Дверь над ним хлопнула, и появился маленький, подобострастного вида человечек в заляпанном соусом переднике — явно сам хозяин заведения. Он торопливо двинулся вниз по ступенькам, на ходу вытирая руки фартуком, затем вдруг увидел Моллокоса и побледнел.

И было от чего. Под Ужасающим плащом кожа Моллокоса казалась белее кости. Темные и глубокие глаза его переполняла печаль. Орлиный нос нависал над тонкими недовольными губами. Руки он имел крупные и выразительные, а ногти на длинных пальцах были покрашены: на правой кисти — в черный цвет, а на левой — в красный. Полосатые штаны тех же цветов маг носил заправленными в низкие сапоги из полированной кожи гру. Красно-черными были и его волосы, словно кровь и ночь, смешавшиеся вместе; голову покрывала широкополая шляпа лилового бархата, украшенная зеленой жемчужиной и длинным белым пером.

— О грозный господин, — еле выдавил хозяин, — эти… эти деоданы…

— Они тебя не побеспокоят. Смерть укрощает даже их свирепые желания.

— Чародеи к нам в гостиницу не так часто заглядывают…

Моллокоса это не удивило. Некогда Умирающая Земля была полна волшебства, но в последние дни мира и магия клонилась к закату. Заклинания, казалось, теряли силу, и сами слова их ускользали из памяти. Колдовские фолианты в древних библиотеках потихоньку превращались в пыль, по мере того как охраняющие их чары гасли, подобно догорающим свечам. И с угасанием волшебства исчезали волшебники. Некоторые становились жертвами собственных прислужников, демонов и сандестинов, некогда покорно исполнявших любое их пожелание. Других выслеживали воины Призрачных мечей или разрывали на куски орды осатаневших женщин. Самые мудрые бежали, укрываясь в других временах и местах, и их огромные, продуваемые ветрами замки просто исчезали, словно туман перед рассветом. Сами имена их уже давно превратились в предания: Мазириан, Туржан Миирский, Риальто Великолепный, Мамф Загадочный, Гильгед, Пандельюм, Ильдефонс Наставник.

Но Моллокос принял решение не уходить с этой земли, чтобы выпить последний свой кубок вина, глядя, как гаснет солнце в небе.

— Перед тобой Моллокос Меланхоличный, поэт, философ, великий маг, познавший забытые языки, некромант и гроза демонов, — объявил он испуганно жмущемуся хозяину. — Каждый камень Умирающей Земли известен мне. Я собираю загадочные артефакты древних эпох, перевожу рассыпающиеся от времени свитки, которые никто уже не может прочитать. Я общаюсь с мертвецами, вызываю восторг у живых, устрашаю слабые души и привожу в трепет невеж. Месть моя подобна холодному черному ветру, а приязнь согревает, словно яркое солнце. Законы и правила, предписанные простым смертным, я отбрасываю с пути своего, подобно тому как путник отряхивает с плаща дорожную пыль. Сегодня ночью я окажу твоему заведению честь своим присутствием. Раболепного поклонения я не желаю, но мне потребуется твоя лучшая комната, сухая и просторная, и пуховая перина. К тому же я собираюсь здесь поужинать, так что прикажи приготовить хороший кусок мяса дикого кабана и к нему еще что-нибудь, что сможет подать твоя кухня.

— Ни диких, ни домашних кабанов у нас тут нет. Большую часть сожрали гру и эрбы, а остальных утащила озерная нечисть. Я вам могу подать мясной пирог с пылу с жару или миску лиловой окрошки, но только есть у меня подозрение, что ни то ни другое вам не понравится. — Хозяин испуганно сглотнул. — Тысячу раз прошу прощения, о великий господин, но я боюсь, что мое скромное заведение просто недостойно вашего величия. Я уверен, что вы легко найдете какую-нибудь гостиницу получше…

Моллокос нахмурился.

— Я уверен, что это так, но, поскольку твоя гостиница — единственная в этих краях, мне придется остаться здесь.

Хозяин промокнул испарину фартуком.

— Грозный господин, я прошу простить мою дерзость и ни в коем случае не хочу обидеть вас, но у меня уже были раньше проблемы с волшебниками. Некоторые из них, разумеется, не такие честные, как вы, платят по счету заколдованными кошелями с камнями и навозом вместо золота, а другие наводят порчу и насылают бородавки на прислугу и хозяина, ежели им что не понравится.

— Этого легко избежать, — заявил Моллокос Меланхоличный. — Проследи, чтобы меня обслуживали подобающим образом — и у тебя не будет никаких проблем. Я обещаю тебе не колдовать перед другими посетителями, не насылать порчу на твою прислугу и не платить камнями и навозом. Но я утомился, беседуя с тобой. День окончен, и солнце уже село, я устал и проведу ночь в этой гостинице. Перед тобой простой выбор: либо ты предоставляешь мне удобный ночлег, либо я наложу на тебя заклятие гнилостной вони Гаргу, и ты будешь задыхаться от собственных миазмов до конца своих дней. Который наступит довольно быстро, потому что запах этот привлекает упырей и пельгранов, как выдержанный сыр — мышей.

Хозяин открыл было рот, но так и не смог выдавить ни слова. Наконец он посторонился, пропуская гостя, который кивнул, поднялся по ступеням и вошел в дом.

Внутри гостиница «У озера» была столь же мрачна, темна и неприветлива, как снаружи. В воздухе висел странный кисловатый запах, хотя от кого он исходил — от посетителей, от самих стен или с кухни, — понять было невозможно. Разговоры мгновенно стихли, и глаза всех присутствующих обратились к вошедшему чародею, которому его Ужасающий плащ придавал зловещий вид.

Присев за стол у окна, Моллокос наконец позволил себе оглядеться и рассмотреть остальных гостей. Сидевшая у огня группа сельчан, переговаривавшихся низкими грубыми голосами, напомнила ему волосатые коренья. За столиком у бочек красивая молодая девушка смеялась и кокетничала с двумя отпетыми мошенниками, один из которых, похоже, был не совсем человеком. По соседству дремал старик, опустивший голову на скрещенные на столе руки. А сидевшая подальше женщина задумчиво покачивала бокал с остатками вина и оценивающе поглядывала на колдуна через комнату. С первого взгляда Моллокос понял, что перед ним местная «подружка на вечер», хотя в ее случае вечер уже почти перешел в ночь. Язык не поворачивался назвать ее неприятной на вид, но проглядывало что-то странное и беспокоящее в очертаниях ее ушей. Тем не менее фигура у нее была хорошая, большие темные глаза влажно поблескивали, и пламя очага зажигало красные отсветы в ее длинных темных волосах.

По крайней мере, именно так это представлялось смертным глазам, с которыми был рожден Моллокос, но он знал, что человеческому взгляду доверять нельзя. Тихо, почти неслышно он прошептал заклинание и взглянул снова через золотой глаз, увенчивающий его посох. И на этот раз правда открылась ему.

На ужин колдун заказал мясной пирог, поскольку угрей в меню не было. После первого же куска Моллокос отложил ложку и помрачнел еще больше. Струйки пара, тянущиеся сквозь трещинки в корке пирога, свивались в воздухе в ужасные, искаженные мукой лица. Когда подошедший хозяин осведомился, понравилось ли ему угощение, Моллокос укоризненно глянул на него и заметил.

— Тебе повезло, что я не так скор на расправу, как некоторые мои собратья.

— Я очень благодарен грозному господину за его терпение.

— Что ж, остается надеяться, что спальни у тебя содержатся в лучшем состоянии, чем кухня.

— За три терция можете разделить большую кровать с Мампо и его семейством, — хозяин указал на селян, устроившихся возле очага. — Отдельная комната обойдется в двенадцать.

— Моллокос Меланхоличный достоин только самого лучшего.

— Цена лучшей нашей комнаты — двадцать терциев, но ее уже занял князь Рокалло.

— Сейчас же вынесите его вещи и подготовьте комнату для меня, — приказал Моллокос. Прежде чем он успел произнести что-либо еще, темноволосая женщина поднялась и приблизилась к его столику. Моллокос кивнул на стул напротив. — Садись.

Она села.

— Почему ты такой печальный?

— Доля человеческая печалит меня. Я смотрю на тебя и вижу ребенка, которым ты некогда была. Твоя мать прижимала тебя к своей груди. Отец качал тебя на коленях. Они называли тебя маленькой красавицей и в твоих глазах вновь видели все чудеса этого мира. Но теперь их нет, мир умирает, а их дитя торгует своей печалью перед незнакомцами.

— Но нам же не обязательно оставаться незнакомцами, — сказала женщина. — Меня зовут…

— Как тебя зовут — не важно. Или ты по-прежнему дитя неразумное, если так легко готова назвать свое имя чародею?

— Что ж, здравый совет. — Она чуть дотронулась до его рукава. — У тебя есть комната? Давай поднимемся наверх, и я сделаю тебя счастливым человеком.

— Маловероятно. Земля умирает, и раса человеческая вместе с ней. Никакие эротические чудеса не способны это изменить, какими бы они ни были извращенными и изощренными.

— Но и у тебя, и у меня, у всех нас еще остается какая-то надежда, — заметила женщина. — Только в прошлом году я была с человеком, который рассказывал, будто в Саскервое у одной семьи родился ребенок.

— Он лгал, или его самого обманули. Женщины в Саскервое плачут так же, как и везде, и утробы их пожирают своих нерожденных детей. Человечеству приходит конец, и скоро Земля станет прибежищем деоданов, пельгранов и прочей нечисти, пока не погаснет самый слабый луч света. Никакого ребенка не было. И уже никогда не будет.

Женщина зябко поежилась.

— И все же… И все же, пока еще живы мужчины и женщины, мы должны попробовать жить. Так давай попробуем вместе.

— Хорошо. — Видящее Истину Око уже показало Моллокосу Меланхоличному, кем она была на самом деле. — Когда я поднимусь к себе в комнату, ты можешь присоединиться ко мне, и мы вместе попытаемся открыть суть вещей в этом мире.

Карты были сделаны из тонких пластинок темного дерева и легкой, ярко раскрашенной бумаги. Когда Лирианна переворачивала очередную карту, раздавался тихий стук. Игра оказалась несложной. Ставки были маленькие, и пока что Лирианна чаще выигрывала, чем проигрывала, хотя она приметила, что, как только на кону накапливалась приличная сумма, карты Чимвазла чудом оказывались лучше, какие бы козыри у нее ни были до этого.

— Фортуна благоволит тебе сегодня, — заметил Чимвазл после нескольких ходов, — но скучно играть на такую мелочь. — При этих словах он бросил золотой на середину стола. — Кто-нибудь примет мою ставку?

— Я, — отозвался Рокалло. — Земля умирает, а вместе с ней умрем и мы все. Какая разница трупу, сколько у него осталось золота?

Лирианна бросила на них печальный взгляд.

— У меня нет золота.

— Ничего, — ухмыльнулся Чимвазл, — мне нравится твоя шляпа. Поставь ее на кон против наших монет.

— Ах, значит, даже так? — Лирианна кокетливо склонила голову и провела кончиком языка по губам. — Почему бы и нет?

Как и следовало ожидать, вскоре шляпа ей уже не принадлежала. Девушка с изысканным поклоном передала Чимвазлу его трофей и встряхнула волосами, улыбаясь в ответ на его откровенный взгляд. Лирианна старалась не смотреть напрямую в сторону мага, сидевшего возле окна, но она приметила его с первой же минуты, когда он вошел. Чародей был худ, мрачен, и от него так и несло устрашающей магией, которая полностью заглушала следы слабого волшебства этого мерзкого мошенника Чимвазла. Большинство великих магов либо умерли, погибнув от Призрачных мечей, либо покинули Землю, ушли в другие миры или, возможно, к дальним звездам. Она знала, что те из них, что еще оставались в этом умирающем мире, собирались в Каиине, надеясь обрести безопасность под защитой древних заклинаний, охраняющих белые стены города. Этот маг явно был одним из них. Ладонь у нее зачесалась, и меч на бедре беззвучно запел. Сталь меча закалилась в крови первого колдуна, убитого Лирианной, когда ей было всего лишь шестнадцать лет. Ни одно защитное заклинание не могло остановить это лезвие, но ее саму оберегали только ум и мастерство. Самым сложным в убийстве колдуна было поймать момент, когда нужно нанести удар, поскольку большинство из них легко могли развеять нападающего в прах одним-двумя словами.

Принесли пиво. Потом еще. Лирианна неторопливо потягивала из своей кружки, отодвинув нетронутую вторую на край стола, но ее сотрапезники себя не сдерживали. Когда Рокалло объявил, что заказывает по третьей, Чимвазл извинился, поднялся и отправился искать уборную. Лирианна отметила, что он постарался обойти стол мага как можно дальше. Колдун, казалось, был полностью погружен в беседу с местной шлюхой и не обратил никакого внимания на зобатого пучеглазого типа, пробирающегося через комнату, однако золотой глаз на его посохе уставился на Чимвазла и неотрывно следил за каждым его движением.

— Послушай, Чимвазл жульничает, — сказала она Рокалло, как только их спутник скрылся за дверью. — Я выиграла последнюю партию, ты выиграл две перед этим, но его кучка монет вообще не уменьшается. Похоже, монеты просто переползают обратно к нему, когда мы не смотрим. Да и карты меняют масть.

Князь только пожал плечами:

— Подумаешь! Солнце угасает. Кто будет считать, сколько у нас денег, когда мы умрем?

Его скучающее равнодушие рассердило девушку.

— Что ты за князь, если позволяешь какому-то жалкому волшебнику смеяться над собой?

— Я князь, которому довелось испытать на себе заклинание зловещего зуда Лагвайлера, — и повторения мне бы не хотелось. Чимвазл забавляет меня.

— Я бы с удовольствием позабавилась, пощекотав его.

— Уверен, он бы сильно смеялся.

Внезапно тень легла на стол перед ними. Подняв голову, Лирианна увидела нависшего над ними мрачного колдуна.

— Три сотни лет прошло с тех пор, как я в последний раз играл в пеготти, — объявил он похоронным голосом. — Могу я присоединиться к вам?

Великого Чимвазла невыносимо пучило, скорее всего, из-за хрящей и сала в пироге. А может, еще и от всех твк, которых он сожрал в лесу. Вкусные-то они вкусные, да вот перевариваются плохо. Может, они вообще еще там в животе летают и тычут в него своими крошечными копьями. Съел дюжину — тут бы и остановиться, но они же прямо сами на язык просились. Внезапно ему пришла в голову мысль, что их копья могли быть отравлены. Мысль показалась неприятной.

Почти такой же неприятной, как здешняя гостиница, подумал Чимвазл. Надо было послушаться пунера: ничего хорошего здесь нет, кроме, пожалуй, этой рыженькой веснушчатой милашки, которая подсела к ним за стол. Шляпу он у нее уже выиграл, на очереди сапоги, а потом и чулки. Чимвазл дожидался, пока большая часть постояльцев разбредется по своим комнатам, чтобы начать наступление всерьез. Рокалло явно был слишком зануден и боязлив, чтобы помешать ему. Когда он выиграет всю ее одежду, у нее не будет других вариантов, кроме как предложить в качества ставки себя. И тогда он впряжет ее в повозку сразу перед Полимамфо. Вот уж пунер резво припустится — может, даже и кнут не понадобится.

Тесная уборная без всяких удобств представляла собой просто вонючую дыру в полу. Спустив штаны и присев на корточки, Чимвазл, стеная и кряхтя, принялся избавляться от съеденного. Занятие было чревато неприятностями, поскольку он рисковал разбудить мелкого бесенка, обитавшего в складках его мясистого зада. Бес обожал развлекаться, во всеуслышание отпуская ядовитые шуточки по поводу Чимвазлова мужского достоинства. Впрочем, про его самое любимое развлечение Чимвазл даже вспоминать не хотел.

На этот раз обошлось, но еще более неприятный сюрприз ожидал его в зале, когда он обнаружил, что в его отсутствие высокий грозный чародей присоединился к их компании. Чимвазлу уже приходилось сталкиваться с великими магами, и он не имел ни малейшего желания повторять этот опыт. Нынешняя внешность его была результатом непонимания, возникшего между ним и одним волшебником, когда их пути случайно пересеклись. А притаившийся в штанах бесенок с его набором шуток был подарочком на память от Элууны, с которой он провел пару недель в молодости, тогда еще стройный и красивый. Этот наряженный в алое с черным маг не обладал ее привлекательностью, но характер у него, скорее всего, был такой же непредсказуемый. Никто не мог предвидеть, какую мелкую оплошность или невинную оговорку колдун решит принять за смертельное оскорбление.

Впрочем, других выходов, кроме немедленного бегства из гостиницы, просто не оставалось, а подобное решение казалось сомнительным. Ночь была стихией гру, упырей и лейкоморфов, да и небольшой шанс, что человечки-твк поджидают его за пределами гостиницы, все же имелся. Так что Чимвазл приблизился к столу и уселся, стараясь улыбаться как можно приятнее.

— Я смотрю, у нас новый игрок появился. Хозяин, принеси-ка пива нашему новому другу. Да поживее, а то я тебе чирей на нос посажу!

— Меня зовут Моллокос Меланхоличный, и я не пью пива.

— Как я понимаю, вы, как и я, чародей? А сколько у вас с собой заклинаний? — поинтересовался Чимвазл.

— Это не твое дело. — В голосе Моллокоса прозвучало предупреждение.

— Да ладно вам, я всего лишь задал невинный вопрос коллеге, так сказать. У меня лично при себе шесть великих заклинаний, девять меньших и еще всяческие чары по мелочи. — Чимвазл смешал таблички. — Мой сандестин ожидает возле крыльца, замаскированный под жалкого пунера с повозкой, но он в любой момент готов по моей команде умчать меня в небо. Но только чур никаких чар за столом! Здесь царит госпожа удача, которая не любит магического вмешательства в свои дела. — С этими словами он положил перед собой золотой центум. — Ну же, давайте, делайте ставки! Игра куда как интереснее, когда на столе блестит золото.

— Вот именно. — Рокалло положил свой золотой на монету Чимвазла.

Лирианна только очаровательно надула губки.

— У меня нет золота, и я хочу обратно мою шляпу.

— Тогда тебе придется поставить на кон свои сапоги.

— Да? Ну ладно, что ж поделаешь!

Колдун ничего не сказал. Вместо того чтобы полезть в кошелек за деньгами, он просто трижды стукнул черным посохом об пол и произнес короткое заклинание, рассеивающее чары и наведенные иллюзии. В ту же секунду золотой Чимвазла превратился в толстого белого паука с волосатыми лапами, который медленно уполз со стола, а кучка терциев перед ними — в бросившихся врассыпную тараканов.

Девушка завизжала, князь фыркнул от смеха, а Чимвазл выпрямился, постаравшись скрыть смятение. Щеки его дрожали.

— Посмотри, что ты наделал! Теперь ты должен мне золотой!

— Еще чего! — возмутился Моллокос. — Это ты пытался перехитрить нас, пользуясь дешевыми фокусами. Ты что, всерьез решил, что подобное жалкое волшебство может обмануть Моллокоса Меланхоличного?

Золотой глаз на вершине его посоха мигал в завихрениях зеленого пара, который грозно закручивался в хрустальном шаре.

— Тише, тише, — успокаивающим тоном сказал Рокалло. — У меня и так голова от пива кружится, а от этого шума так и вовсе разболится.

Лирианна захлопала в ладоши.

— Может быть, устроите магическую дуэль? Неужели мы увидим чудеса великой магии?

— Не думаю, что хозяин гостиницы обрадуется, — возразил Рокалло. — Такое состязание слишком дорого обойдется его заведению. От дуэли на мечах всего ущерба — битая посуда да, может, пара кровавых пятен на полу. Усердная служанка с ведром горячей воды мигом все поправит. А после магической дуэли от гостиницы, скорее всего, останется только кучка головешек.

Щеки Чимвазла возмущенно задрожали. Ответы, один ядовитее другого, просились на язык, но осторожность заставила его сдержаться. Он вскочил на ноги с такой быстротой, что стул его отлетел и свалился на пол.

— Хозяину нечего бояться. Чары, которыми я повелеваю, слишком могущественны, чтобы разбрасываться ими на потеху бродячим шлюшкам и самозваным князьям. Великий Чимвазл не позволит смеяться над собой! — После чего он с предельно возможной скоростью удалился, прежде чем одетый в алое с черным маг успел обидеться на его выпад. За Чимвазлом торопливой вереницей потянулись тараканы и толстый белый паук.

Огонь в очаге догорел до углей, стало холоднее, и по углам легла тьма. Сельчане придвинулись поближе друг к другу, что-то тихо бормоча сквозь усы. Золотой глаз на посохе Моллокоса вращался, оглядывая комнату.

— Ты просто позволишь этому обманщику сбежать? — спросила девушка. Моллокос даже не снизошел до ответа. Он чувствовал, что скоро все покровы будут сброшены, и мелкий мошенник Чимвазл беспокоил его меньше всего. Маг ощущал присутствие Призрачных мечей и прочих, куда худших тварей. Ему даже показалось, что он слышит тихое, мягкое шипение. Его мысли были прерваны хозяином, неслышно возникшим рядом, чтобы объявить, что комната для господина готова, если господин желает удалиться к себе.

— Да, желаю. — Моллокос поднялся, опираясь на посох и плотнее запахивая свой Ужасающий плащ. — Показывай, куда идти.

— Если господин чародей соблаговолит последовать за мной… — Хозяин снял со стены лампу и зажег фитиль. Им пришлось подняться по трем длинным покосившимся лестничным маршам, пока они не добрались до тяжелой деревянной двери на верхнем этаже. Лучшая комната во всей гостинице не слишком впечатляла. Потолок был низкий, пол скрипел, а единственное окно выходило на озеро, черные воды которого странно пульсировали и вздымались под тусклым красным светом далеких звезд. Подле кровати стоял маленький трехногий столик, на котором в разводах застывшего сала мерцала кривая свеча. Из прочей мебели в комнате имелись только сундук и стул с прямой спинкой. В углах раскинулись густые тени, черные, словно брюхо деодана. Тут было холодно и сыро, и Моллокос слышал, как ветер посвистывает в щелях ставен.

— А перина у тебя пуховая? — спросил он.

— Ничего, кроме соломы, не держим. — Хозяин повесил лампу на крюк. — Видите, вот два крепких засова на двери и на окне, так что спите спокойно, никто сюда не войдет. В сундуке у кровати — еще одно одеяло. Туда же можете положить одежду и что у вас есть ценного. Ночной горшок рядом с кроватью. Что-нибудь еще нужно?

— Просто оставь меня одного.

— Как прикажете.

Моллокос прислушивался, пока хозяин спускался вниз. Наконец, убедившись, что он один, маг внимательно осмотрел комнату, простучал стены, проверил дверь и окно и в нескольких местах ударил посохом по половицам. В сундуке обнаружилось ложное дно, открывающееся снизу как лаз, через который, без сомнения, воры и убийцы проникали в эту комнату, чтобы избавить беспечных путешественников от их добра, а то и от самой жизни. Что же касалось кровати…

Моллокос обошел ее как можно дальше и уселся на стул, не выпуская посох из рук и чувствуя, как звенят у него в голове последние несколько заклинаний, которые он еще помнил. Первая гостья не заставила себя ждать, постучавшись тихо, но уверенно. Моллокос впустил ее в комнату и снова задвинул засов за ее спиной.

— Это чтобы нас не побеспокоили, — объяснил он.

Женщина соблазнительно улыбнулась ему и потянула за завязки платья, так что оно соскользнуло на пол вокруг ее ног.

— А ты разве не хочешь снять свою мантию?

— Не больше, чем снять свою кожу, — ответил Моллокос Меланхоличный.

Темноволосая вздрогнула в его объятиях.

— Как странно ты говоришь. Твои речи пугают меня. — Кожа ее покрылась мурашками. — А что это у тебя в руке?

— Твоя смерть. — Нож пронзил горло женщины. Она упала на колени, шипя от боли, и в полумраке блеснули длинные острые клыки. Черная кровь струйкой потекла по шее. Лейкоморф, решил маг, или какая-то еще более странная тварь. В диких землях полно было причудливых существ, чудовищных отродий демонов и деоданов, порождений суккубов и инкубов, искусственно выращенных подделок под человека и исторгнутых болотами чудовищ из разлагающейся плоти.

Моллокос склонился над бледным телом, откинул прядь волос со щеки женщины и поцеловал ее в лоб, в щеки и последним долгим поцелуем — в губы. Она вздрогнула, жизненная сила покинула ее тело и перешла в мага: он почувствовал вздох, теплый, словно летний ветер в годы его юности, когда солнце еще светило ярко и вокруг был слышен людской смех.

Когда тело остыло, он произнес заклятие послушания Казула, и труп вновь открыл глаза. Маг приказал мертвой женщине подняться и встать на страже, охраняя его сон. Все эти усилия утомили его, но меры предосторожности были необходимы, поскольку он не хотел, чтобы его застали врасплох, и ничуть не сомневался, что нынешняя ночь приведет к нему и других гостей.

Ему снился Каиин, мерцающий за высокими белыми стенами.

Чимвазл выскользнул из гостиницы через боковую дверь. Похолодало, серый туман тянулся от озера, и у берега был слышен тихий плеск, словно что-то двигалось в воде на отмели. Он пригнулся и огляделся по сторонам. Взгляд его выпуклых глаз шарил туда-сюда из-под полей обвислого берета, но твк нигде не было видно. Не звенели угрожающе и стрекозиные крылья. Значит, они не нашли его. Вот и отлично. Пришло время отсюда убираться. В лесах наверняка полно было гру, упырей и эрбов, но такой риск казался предпочтительней, чем опасность еще раз столкнуться с некромантом. Пара-тройка хороших ударов хлыстом — и его пунер всех перегонит. А даже если и нет, Полимамфо-то пожирнее будет, чем он, Чимвазл. Ухмыляясь от уха до уха и колыхая тяжелым животом, он спустился по каменистому пригорку.

Уже на полпути он увидел, что повозки внизу больше нет, и даже споткнулся от изумления.

— Проклятый пунер! Воры, воры! Ах ты, вшивый ублюдок, где моя повозка?

Но ответа не последовало. У подножия лестницы виднелся только мрачный железный паланкин и четыре черных, как ночь, деодана, стоящие по колено в озерной воде. Чимвазл внезапно понял, что вода в озере поднялась. Гостиница превратилась в остров.

Однако гнев пересилил страх. Все знали, что деоданы едят человечину. Он решил потребовать ответа.

— Вы что, съели моего пунера?

— Нет, — ответил один из них, продемонстрировав полный рот снежно-белых клыков, — но если ты подойдешь поближе, мы с удовольствием съедим тебя.

Чимвазл только фыркнул. Вблизи стало видно, что деоданы мертвы, — без сомнения, это была работа некроманта. Чимвазл нервно облизнул ухо, и внезапно ему в голову пришел хитрый план.

— Моллокос, ваш хозяин, приказал, чтобы вы немедленно и со всей возможной поспешностью отвезли меня в Каиин.

— Что ж, — прошипел один из деоданов, — Моллокос повелевает, и мы подчиняемся. Садись в паланкин, и мы двинемся в путь.

Что-то в словах твари заставило Чимвазла усомниться, так ли уж разумен его план. А возможно, это был угрожающий скрежет острых зубов всех четырех деоданов. Он заколебался и внезапно почувствовал, как его шеи коснулось легкое дуновение, и словно шепот раздался в воздухе позади него. Чимвазл резко обернулся. Перед его лицом парил твк, за которым виднелся еще десяток всадников на стрекозах. Выпученные глаза Чимвазла еще сильнее округлились, когда он увидел, что верхние этажи гостиницы окутаны гудящей тучей воинов-твк, словно роем огромных ядовитых насекомых. Сбившиеся в кучу стрекозы колыхались, словно мерцающее зеленым светом грозовое облако.

— А теперь ты умрешь, — сказал всадник-твк.

Липкий язык метнулся вперед, крошечный всадник хрустнул на зубах, и Чимвазл сглотнул. Но туча, сердито жужжа, уже поднялась в воздух. Чимвазл взвизгнул от ужаса, но другого выхода не было, и он бросился вверх по ступенькам в гостиницу, преследуемый роем стрекоз и смехом деоданов.

Лирианна с досадой размышляла о том, что если бы ей удалось заставить обоих колдунов сразиться из-за нее и потратить свою магию друг на друга, то все было бы гораздо проще. Она ничуть не сомневалась, что кошмарный Моллокос без особого труда бы разделался с этим гнусным Чимвазлом, но в любом случае у него осталось бы меньше заклинаний к тому моменту, когда она решила бы пощекотать его своим мечом. Однако, вместо этого, Моллокос отправился спать, а Чимвазл вообще удрал из гостиницы, пробираясь бочком, как испуганный краб.

— Ты только посмотри, во что он превратил мою шляпу, — пожаловалась Лирианна, подхватывая с пола головной убор, на который Чимвазл в спешке наступил. Перо было сломано.

— Это его шляпа, а не твоя, — ответил князь Рокалло. — Ты ее проиграла.

— Да, но я намеревалась отыграться. Хотя, наверное, надо спасибо сказать, что она тоже не превратилась в таракана. — Лирианна нахлобучила шляпу на голову и лихо сдвинула ее на один глаз. — Мало ему разрушенного мира, теперь еще и шляпу попортил.

— А что, это Чимвазл разрушил наш мир?

— Он и ему подобные. — Голос Лирианны был мрачен. — Колдуны. Волшебники и волшебницы, мудрецы, маги и архимаги, ведьмы и ведьмаки, фокусники, чародеи, заклинатели и мастера иллюзий. Некроманты, геоманты, пироманты, аэроманты, провидцы, сновидцы, толкователи и пожиратели снов. Все они. Это их грехи тьмой застилают небо и солнце.

— Ты думаешь, в гибели мира виновата черная магия?

Лирианна только фыркнула, в который раз поражаясь глупости мужчин.

— Черная и белая магия — это просто две стороны одной монеты. В старых книгах все написано, надо только понимать, что читаешь. Когда-то в мире не существовало магии. Небо было голубое, ярко-желтое солнце испускало теплый свет, леса кишели оленями, кроликами и певчими птицами. И род человеческий процветал. Древние строили башни из стекла и металла, которые поднимались выше гор, и корабли с огненными парусами уносили их к звездам. Где сейчас все эти чудеса? Потеряны и забыты. Взамен у нас есть чары, заклинания и проклятия. Воздух становится все холоднее, а в лесах полно гру и упырей. В руинах древних городов поселились деоданы, а в небесах, где некогда летали люди, теперь хозяйничают пельграны. Чьих рук это дело? Колдунов! Их магия, как болезнь, разъедает душу и солнце. Всякий раз, когда на земле кто-то произносит заклинание, солнце еще больше темнеет.

Она бы и дальше продолжала свой гневный рассказ, но именно в эту минуту Чимвазл ввалился в комнату, вытаращив глаза и пытаясь прикрыть голову руками.

— Прогоните их! — вопил он, натыкаясь на столики. — Снимите их с меня, я не виноват, это был не я! — Продолжая верещать, он споткнулся, упал и принялся кататься по полу, хлопая себя по голове и плечам и взывая о помощи: — Твк, проклятые твк! — хотя ни одного маленького всадника вокруг не было видно.

Рокалло недовольно поморщился.

— Хватит, Чимвазл! Прекратите этот жалкий визг. Хотелось бы выпить вина в тишине и спокойствии.

Чимвазл приподнялся и уселся на свою обширную пухлую задницу.

— Твк, эти твк!..

— Они остались на улице, — ответила Лирианна. И действительно, дверь была распахнута настежь, но ни один всадник не залетел в гостиницу. Чимвазл поморгал и, оглядевшись, убедился, что это правда. Однако шея его сзади была покрыта воспаленными нарывами, и все новые красные волдыри вспухали на лбу и щеках, всюду, куда ужалили острия копий крошечных всадников.

— Надеюсь, вы знаете какое-нибудь целебное заклинание, — произнес Рокалло, — а то вид у этих волдырей довольно опасный, у вас на щеке даже кровь сочится.

Чимвазл только хрипло застонал:

— Мерзкие твари! Напали на меня безо всякой причины. Что я такого сделал? Всего лишь слегка уменьшил их количество. Вон еще сколько осталось! — Тяжело отдуваясь, он встал на ноги и поднял свой берет. — Где этот распроклятый хозяин? Мне срочно нужна мазь, волдыри уже чесаться начинают.

Лирианна сочувственно улыбнулась.

— Зуд — это только первый симптом. Копья воинов-твк отравлены, поэтому к утру голова у вас распухнет, как тыква, кожа на языке почернеет и полопается, а из ушей будет сочиться гной. А еще вам непреодолимо захочется совокупиться с хуном.

— С хуном? — в ужасе выдавил Чимвазл.

— Ну, или с гру — зависит от того, какой был яд.

Чимвазл аж позеленел.

— Я не собираюсь терпеть такое! Гной, хуны… Неужели нет никакого средства, мази там или противоядия?

Лирианна задумчиво склонила голову.

— Мне кажется, я слышала, что кровь колдуна отлично помогает от любого яда.

…Чимвазл осторожно крался вверх по лестнице, оба его компаньона следовали за ним по пятам: Лирианна — с мечом, а князь Рокалло — с обнаженным кинжалом. У самого Чимвазла оружие отсутствовало, но его пухлые влажные руки обладали чудовищной силой. Однако трудно было заранее сказать, хватит ли у него силы, чтобы свернуть шею колдуну.

Старые крутые ступеньки поскрипывали под его весом. Чимвазл карабкался наверх, пыхтя и вывалив язык изо рта. Он размышлял, уснул ли уже Моллокос и закрыл ли дверь на засов. Ему совсем не улыбалось первым нападать на колдуна, но пути назад не было. Сразу за ним, отрезав ему путь к отступлению, шла Лирианна, а позади нее оскалил в улыбке острые желтые зубы Рокалло. К тому же волдыри на шее и щеках Чимвазла зудели все сильнее и увеличивались с каждой минутой. Один нарыв под ухом уже распух до размеров яйца. В конце концов, может же один чародей любезно помочь другому и пожертвовать толикой крови? Увы, скорее всего, Моллокос отнесся бы к подобной просьбе отрицательно — он явно не обладал широтой души Чимвазла.

Достигнув верхней площадки лестницы, трое заговорщиков сбились в кучку перед дверью, за которой спал чародей. Лирианна чуть принюхалась.

— Он там. Из комнаты так и несет его магией.

Рокалло потянулся к ручке двери.

— Осторожно! — шепотом предостерег его Чимвазл. — Тише, не разбудите его, это было бы невежливо с нашей стороны.

Он почесал нарыв на лбу, но зуд от этого только усилился.

— Дверь закрыта на засов, — прошептал Рокалло.

— Какая жалость, — с облегчением сказал Чимвазл. — Увы, наш план потерпел неудачу. Что ж, вернемся к огню, выпьем еще пива и подумаем, что делать дальше.

Он принялся, постанывая, чесать под подбородком.

— А почему бы нам просто не выбить дверь? — заявила Лирианна. — Вы же такой большой и сильный… — Она сжала его руку и улыбнулась. — Впрочем, возможно, интимное общение с хуном кажется вам предпочтительнее?

Чимвазл вздрогнул, но подумал, что даже хун, наверное, и то лучше, чем этот зуд. Внезапно взгляд его упал на приоткрытую фрамугу над дверью. Щель была совсем небольшая, но этого казалось достаточно.

— Рокалло, друг мой, не могу ли я взобраться вам на плечи?

— Да пожалуйста. — Князь подставил ему колено. Рокалло явно был сильнее, чем казался, и без труда поднял даже такой солидный вес. Его не особо смутили нервные гнусавые звуки, издаваемые седалищем Чимвазла.

Прижавшись носом к фрамуге, Чимвазл просунул язык в щель, дотянулся до засова, трижды обвил его языком и очень осторожно приподнял его… однако он не смог удержать засов на весу, и доска шлепнулась на пол. Чимвазл отшатнулся, князь Рокалло потерял равновесие, и оба с грохотом и ругательствами рухнули на площадку. Лирианна успела только отскочить в сторону.

И тут дверь распахнулась.

Моллокос Меланхоличный не произнес ни слова. Молча жестом он пригласил их войти, и так же молча они проследовали в комнату. Чимвазл переполз порог на четвереньках, его спутники аккуратно обошли вокруг него. Моллокос закрыл за ними дверь и снова опустил засов.

Лицо Чимвазла под его помятым беретом было почти неузнаваемо. Его жабья физиономия распухла и покрылась волдырями и нарывами всюду, где его коснулись копья воинов-твк.

— Бальзам, — простонал он, нетвердо вскарабкавшись на ноги, — прошу вас, мне необходим бальзам. Я очень сожалею, что мы вас побеспокоили, но мне необходимо лекарство от зуда…

— Я Моллокос Меланхоличный, и я не занимаюсь бальзамами. Подойди сюда и прикоснись к моему посоху.

Какую-то минуту казалось, что Чимвазл сейчас бросится прочь из комнаты, но наконец он склонил голову, подошел поближе и осторожно обхватил черное дерево посоха своей мягкой пухлой рукой. Видящее Истину Око внутри хрустальной сферы повернулось в сторону Лирианны и Рокалло. Моллокос стукнул посохом по полу, и око моргнуло.

— А теперь посмотри на своих спутников и скажи мне, что ты видишь.

Рот у Чимвазла непроизвольно открылся, и глаза, казалось, готовы были вылезти из орбит.

— Девушка вся окутана тенями, и под веснушками на ее лице я вижу череп.

— А твой знакомый князь…

— …на самом деле демон.

Тварь, называвшая себя Рокалло, рассмеялась и позволила чарам соскользнуть. Плоть демона напоминала сырое красное мясо и горела тусклым огнем, как солнце, покрытое такими же черными язвами. Из ноздрей его шел дым, пол под лапами уже начал обугливаться, и длинные как ножи когти теперь украшали его пальцы.

Моллокос произнес одно-единственное слово и с силой стукнул посохом об пол. Из теней в углу комнаты показался женский труп и прыгнул на спину демона. Они сцепились в драке, кружась по комнате, и запах горящей плоти наполнил воздух. Лирианна отскочила в сторону, а Чимвазл, пошатнувшись, снова шлепнулся на задницу. Демон оторвал у женщины дымящуюся руку и запустил ею в голову Моллокоса, но мертвой была неведома боль, и вторая рука трупа накрепко обвилась вокруг его горла. Черная кровь текла по щекам покойницы, словно слезы, она опрокинулась на постель, потянув демона за собой.

Моллокос снова стукнул посохом. Пол под кроватью разошелся, матрас накренился и труп вместе с демоном рухнули вниз в зияющую черную пропасть. Мгновением позже, снизу донесся всплеск, за которым последовал ужасающий шум, визг демона, оглушающее шипение и свист, как будто одновременно закипела тысяча чайников. Когда кровать встала на место, звук ослабел, но прошло еще много времени, прежде чем все затихло.

— Ч-что это было? — заикаясь, спросил Чимвазл.

— Знаменитые местные шипящие угри.

— Но я точно помню — хозяин сказал, что угрей больше нет в меню.

— В этом заведении их больше не готовят, но вот гости явно остались в меню угрей.

Лирианна недовольно надулась.

— Здешнее гостеприимство оставляет желать лучшего.

Чимвазл начал потихоньку продвигаться в сторону двери.

— Я этому хозяину выскажу все, что думаю. Похоже, ему придется уменьшить наш счет. — Он сердито почесался.

— На вашем месте я не стал бы возвращаться в общую комнату, — посоветовал колдун. — Посетители гостиницы — не те, кем они кажутся. Компания волосатых селян — на самом деле одетые в человеческую кожу упыри. Им здешние пироги с мясом нравятся. Седой старик в потертом плаще рыцаря Старого Торсингола — злобный дух, за свою скаредность проклятый до скончания веков жрать мерзкую лиловую похлебку. От демона и лейкоморфа мы избавились, но наш раболепный хозяин — вообще самый опасный из всех. Наиболее разумное — бежать отсюда. Я предлагаю вам воспользоваться окном.

Великому Чимвазлу дальнейшие уговоры не требовались. Он бросился к окну, открыл ставни и внезапно вскрикнул:

— Озеро! Я совсем забыл: вода окружила гостиницу и пути наружу нет!

Лирианна глянула через его плечо и забеспокоилась, увидев, что так оно и было.

— Действительно, — задумчиво сказала девушка, — вода стоит куда выше, чем прежде.

Плавать она научилась раньше, чем ходить, но маслянистая темная гладь озера не внушала доверия, и, хотя Лирианна не сомневалась, что ее верный меч Щекотун способен справиться с любым шипящим угрем, плыть и фехтовать одновременно ей было бы затруднительно.

Она обернулась к некроманту.

— Похоже, нам всем конец, если только вы не спасете нас каким-нибудь заклинанием.

— И какое же заклинание я должен произнести? — язвительно осведомился Моллокос. — Должен ли я призвать силу дальнего переноса, дабы отправить нас троих на край земли? Или заставить превосходный призматический спрей сжечь эту мерзкую гостиницу до углей? Произнести заклятие знобящего холода Фандааля, которое накрепко заморозит воды озера, чтобы мы могли дойти до берега, словно посуху?

Чимвазл поднял на него полный надежды взгляд.

— Да, пожалуйста.

— Так какое же из них?

— Любое. Великому Чимвазлу не подобает закончить свою жизнь начинкой для мясного пирога. — Он снова принялся чесать под подбородком.

— Я уверен, что ты и сам знаешь все эти заклинания, — заявил Моллокос.

— А я и знал, — ответил Чимвазл. — Только вот какой-то мерзавец украл мой гримуар.

Моллокос усмехнулся, и это был самый невеселый звук, который Лирианна слышала в своей жизни.

— Теперь это не имеет значения. Все в мире умирает, даже магия. Волшебство слабеет, колдовские книги обращаются в пыль, и даже самые мощные заклинания больше не действуют так, как прежде.

Лирианна вопросительно наклонила голову.

— Это правда?

— Да, это правда.

— Ну раз так… — И она выхватила меч, чтобы пощекотать его сердце.

Некромант умер мгновенно, не издав ни единого звука. Его ноги подкосились, и он осел на пол, словно бы преклонив колени для молитвы. Когда девушка извлекла лезвие из его груди, струйка алого дыма поднялась из раны. В воздухе запахло летними ночами и девичьим дыханием, сладким, словно первый поцелуй.

— Зачем ты это сделала? — в ужасе воскликнул Чимвазл.

— Он был некромантом.

— Но он был нашей единственной надеждой.

— У тебя нет никакой надежды. — Лирианна вытерла лезвие о рукав. — Когда мне было пятнадцать лет, мы нашли раненого странника возле нашей гостиницы. Мой отец, добрый человек, не мог допустить, чтобы незнакомец умер в дорожной пыли, поэтому мы отнесли его наверх, и я стала ухаживать за ним. Вскоре после того как он покинул нас, я обнаружила, что беременна. Семь месяцев рос мой живот, и я мечтала о ребенке с глазами такими же синими, как у его отца. А на восьмом месяце живот перестал увеличиваться, и с того момента я только все больше и больше худела. Повитуха мне все объяснила: какой смысл рожать ребенка в умирающем мире? Чрево мое было мудрее сердца. А когда я спросила ее, почему умирает мир, она наклонилась поближе и прошептала: «Это все дело рук чародеев».

— Но уж точно не моих рук. — Чимвазл отчаянно всеми десятью пальцами чесал щеки, сходя с ума от жуткого зуда. — Что если твоя повитуха ошибалась?

— Значит, получается, что ты умрешь ни за что. — Лирианна чуяла его страх. От него по-прежнему несло магией, но резкая вонь ужаса заглушала все более слабеющий запах волшебства. Чародей из него явно был никудышный. — Слышишь угрей? — поинтересовалась она. — Они голодны. Хочешь, я тебя пощекочу?

Чимвазл попятился от нее, выставив перед собой растопыренные окровавленные пальцы.

— Нет!

— Это быстрее, чем быть заживо съеденным угрями. — Щекотун танцевал в воздухе, мерцая в отблесках свечей.

— Не подходи ко мне, — предупредил Чимвазл, — или мне придется наслать на тебя превосходный призматический спрей.

— Да, ты бы его призвал, если бы знал как. Но ты не знаешь. Или если бы заклинание по-прежнему работало. Но если верить нашему усопшему другу, оно больше не действует.

Чимвазл сделал еще шаг назад и споткнулся о труп некроманта. Он попытался ухватиться за что-нибудь, чтобы не растянутся на полу, и его пальцы сомкнулись на посохе колдуна. Схватив посох, он вскочил на ноги.

— Не приближайся! Эта штука полна чар, я чувствую их силу.

— Возможно, но ты не сумеешь ею воспользоваться. — Лирианна была совершенно уверена, что серьезная магия ему недоступна. Скорее всего, он даже свои игральные карты украл и попросту заплатил какому-то магу, чтобы тот заколдовал для него тараканов. Бедный глупец. Она решила разделаться с ним побыстрее. — Да стой же ты смирно! Щекотун живо вылечит тебя от зуда. Обещаю, тебе не будет больно.

— А вот тебе будет. — Чимвазл ухватил посох обеими руками и с размаху обрушил хрустальный шар на голову Лирианны.

Чимвазл обыскал оба трупа и стащил с них одежду, прежде чем столкнуть их в люк под кроватью. Он надеялся, что на какое-то время это успокоит угрей. Без одежды девушка оказалась еще красивее. Она слабо пошевелилась, пока он волок ее по полу к крышке люка.

— Такое добро пропадает, — пробормотал Чимвазл, сталкивая ее вниз. Шляпа не налезала на его голову, да и перо на ней сломалось, но меч оказался выкованным из превосходной гибкой стали, в кошельке нашлось изрядно монет, а сапоги были из отличной мягкой кожи. Для него они оказались маловаты, но вдруг найдется еще какая-нибудь хорошенькая веснушчатая девушка, на которую их можно будет надеть.

Некромант, даже мертвый, был страшен настолько, что Чимвазл едва решился прикоснуться к нему. Однако внизу по-прежнему шипели голодные угри, и он понимал, что его шансы на спасение резко возрастут, если они насытятся. Он собрался с духом, склонился над трупом и расстегнул пряжку, скреплявшую плащ колдуна. Когда он перевернул тело, лицо чародея внезапно стекло на пол, образовав лужицу черного воска. Чимвазл обнаружил, что стоит на коленях над трупом дряхлого беззубого старика с глазами, затянутыми бельмами, и похожей на пергамент кожей. Сеть тонких синих вен покрывала безволосый череп. Весил чародей не больше, чем мешок с сухими листьями. Когда Чимвазл столкнул тело в люк, губы трупа едва заметно улыбались.

К тому времени зуд начал утихать. Чимвазл еще немного почесался и набросил на плечи плащ некроманта, немедленно ощутив, как становится выше, сильнее и жестче. Зачем ему бояться этих тварей внизу в гостинице? Пусть они боятся его!

Он сошел по ступеням, даже не оглянувшись. И упырям, и призраку хватило одного взгляда на него, чтобы расступиться. Даже эти твари понимали, что с чародеем столь устрашающего вида лучше не связываться. Только хозяин рискнул приблизиться к нему, бормоча:

— Грозный господин, чем изволите платить?

— Вот твоя плата. — Он вынул меч и пощекотал тварь. — Вряд ли стану советовать твою гостиницу еще кому-нибудь.

Черная вода по-прежнему окружала гостиницу, но доходила Чимвазлу только до пояса, так что он без особого труда перебрался на сухое место. Преследователи-твк давно исчезли в ночи, и даже шипящие угри затихли и присмирели. Деоданы по-прежнему стояли у железного паланкина, в точности там, где он видел их последний раз. Один из них приветствовал его:

— Земля умирает, и скоро само солнце погаснет. Когда исчезнет последний свет, истают и чары, и тогда мы насытимся белой плотью Моллокоса.

— Земля умирает, но вы-то уже мертвы. — Чимвазл сам удивился, какой мрачной глубиной наполнился его голос. — Когда солнце погаснет, исчезнут и чары, и вы превратитесь в ту черную жижу, из которой вышли.

Он уселся в паланкин и приказал:

— В Каиин.

Может быть, в городе белых стен какая-нибудь гибкая красотка станцует для него, одетая только в высокие сапоги той веснушчатой девушки. На худой конец, сойдет и хун.

И Моллокос Меланхоличный двинулся прочь сквозь лиловую тьму на своем железном паланкине, несомом четырьмя мертвыми деоданами.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

На книги Джека Вэнса я впервые наткнулся, когда мне было лет одиннадцать, и я схватил с вертящегося стенда один из томиков с ярким красно-синим корешком серии «Ace Doubles». Случилось это в кондитерской на углу Первой и Келли в Бейонне, Нью-Джерси. Большинство таких «двойных» книжек содержали два отдельных романа разных писателей, напечатанных «валетом», но в этот том входили две вещи одного и того же автора: «Slaves of the Klau» и сокращенная версия «Большой планеты».

Джордж Р. Р. Мартин

Прочитав «Slaves of the Klau», одиннадцатилетний, я пришел к выводу, что это вполне недурно. Но «Большая планета» — даже в том урезанном варианте — меня просто потрясла. С тех пор, толкая вертящийся торговый стенд и рассматривая мелькающие корешки, я всегда старался найти имя Джека Вэнса. И вот, несколько лет спустя, я наткнулся на «Умирающую Землю», изданную «Lancer».

С тех пор прошло полвека, но это маленькое собрание тонких томиков остается одним из моих самых любимых. Почти каждый год я непременно заглядываю в одну из этих книг. Вселенная, созданная Вэнсом, достойна занять свое место рядом со Средиземьем Толкина и Хайборийской эрой Роберта Говарда как один из самых запоминающихся миров, оказавших влияние на многих авторов.

Я был под сильным впечатлением от поэтичности языка Вэнса (не говоря уже о том, насколько он расширил мой словарный запас). Я и сейчас время от времени перечитываю его диалоги — до такой степени мне нравится его суховатый, саркастический юмор. Но больше всего мне по душе его герои. Т'сейн и Т'сейс, Гайял из Сферры, Туржан Миирский и, конечно, Лайен Странник, история о встрече которого с Чуном Неизбежным до сих пор остается, пожалуй, моим самым любимым рассказом во всем жанре фэнтези.

Выхода второй книги про Умирающую Землю пришлось ждать шестнадцать лет, но к моменту появления «Глаз Чужого мира» я уже привык немедленно хватать любой томик с фамилией Вэнса, как только он появлялся в магазинах. К моему удивлению, вторая книга оказалась совершенно не похожа на первую. На этот раз Джек представил нам Кугеля Хитроумного, авантюриста настолько подлого и беспринципного, что Гарри Флэшмен по сравнению с ним кажется жизнерадостным недотепой типа Дадли Дурайта. [95] Ну как может не понравиться подобный типчик? Судя по тому, сколько раз Вэнс писал о Кугеле, остальные читатели явно согласятся со мной. Хорошего негодяя должно быть много.

К настоящему времени я прочитал все, что написал Джек Вэнс: научную фантастику, фэнтези, детективы (да, даже то, что выходило под псевдонимом Эллери Куин). Все его книги хороши, но, само собой, у меня есть и любимцы. Цикл «Властители Зла», четверка книг о Планете приключений, «Эмфирион», трилогия «Lyonesse», отмеченные премией «Хьюго» «Хозяева драконов» и «Последний замок», незабываемая «Лунная моль» («Moon Moth»). Но именно «Умирающая Земля» и три последовавших продолжения по-прежнему возглавляют мой список.

Для меня было настоящей честью готовить эту антологию совместно с моим другом Гарднером Дозуа, и еще большей честью стала возможность создать собственный рассказ об Умирающей Земле. Само собой, никто не способен писать, как Джек Вэнс, — кроме самого Джека Вэнса, — но я тешу себя надеждой, что Моллокос, Лирианна и Чимвазл все же достойны оказаться в компании Риальто, Т'сейс, Лайена, Кугеля и прочих незабываемых персонажей Вэнса и что бесчисленным читателям книг Джека приятно будет ненадолго заглянуть в гостиницу «У озера», знаменитую своими шипящими угрями.

 

БЛОКИРАТОР ЛЮБОПЫТСТВА

Нил Гейман

Однажды, не важно, через сколько миллионов лет, наступит Последний День и Солнце погаснет — остынет и умрет, как истлевший уголек.

Что случится тогда?..

Блошиные рынки разбросаны по всей Флориде, и этот — не самый плохой. Когда-то здесь находился ангар для самолетов, однако местный аэропорт закрыли. За металлическими столиками располагались сотни продавцов, и большинство торговало разной дребеденью и фальшивками: солнцезащитными очками, наручными часами, поясами или сумками. Семейка африканцев продавала вырезанных из дерева животных, позади них женщина по имени Черити Пэррот (это имя намертво засело у меня в голове) хозяйничала за прилавком с книгами в мягких обложках и старой бульварной прессой — бумага журналов пожелтела и крошилась в руках, томики давно растеряли обложки. Рядом, на углу, мексиканка, чье имя я так и не узнал, разложила киноафиши и старые фотографии из фильмов.

Иногда я покупал книги у Черити Пэррот.

Скоро женщина с плакатами освободила место, и ее сменил человечек в темных очках; он накрыл металлический стол серой скатертью и усеял ее резными фигурками. Я остановился посмотреть на его товар — необычный ассортимент существ из темного дерева, серой кости и камня, — а потом взглянул на продавца. Я еще подумал: а не попал ли он когда-то в страшную автокатастрофу, не пользовался ли услугами пластических хирургов? Форма и линии его лица казались странными, неправильными, кожа — слишком бледной, волосы напоминали парик из чего-то похожего на собачью шерсть; линзы его очков были такими темными, что не представлялось возможным рассмотреть глаза. Однако он полностью вписывался в общую картину флоридской барахолки: прилавки оккупировали странные личности, но и закупались там люди не менее странные. У него я ничего не приобрел.

Когда я пришел на рынок в следующий раз, Черити Пэррот уже не было и ее место заняла семья индейцев, которые продавали кальяны и прочие курительные принадлежности. Но чудной человечек в темных очках оказался на старом месте, на задворках базара. На серой скатерти появились новые фигурки.

— Никогда не видел подобных животных.

— Естественно.

— Вы сами их делаете?

Он покачал головой. На блошином рынке нельзя выспрашивать у торговцев, где они берут товар. На барахолках разговаривают обо всем, но эта тема — табу.

— И как продаются?

— Неплохо, на жизнь хватает, — сказал он. — Правда, их стоимость выше, чем мой ценник.

Я взял в руки статуэтку, отдаленно напоминавшую оленя, только явно плотоядного, и спросил:

— Что это такое?

Он опустил глаза.

— Думаю, первобытный тоун. Сложно сказать. — Продавец задумался, а потом добавил: — Эта вещь принадлежала моему отцу.

Прозвенел звонок, оповещающий о том, что рынок скоро закрывается.

— Хотите перекусить?

Он опасливо посмотрел на меня.

— Угощенье за мой счет, — сказал я. — Никаких обязательств. Через дорогу есть забегаловка «У Дэнни». А еще бар.

Он на пару секунд задумался.

— «У Дэнни» подойдет, — сказал он. — Встретимся там.

Я ждал его в условленном месте. Просидев полчаса, я уже начал думать, что он не придет, но нет — он появился через пятьдесят минут после меня. В руке мужчина держал коричневую кожаную сумку, привязанную к запястью длинным отрезком бечевки. Я еще подумал, что он, наверное, прячет в ней свои деньги, ведь с виду она была пустая, и весь его товар там бы не поместился. Через минуту он уже уплетал оладьи, а за кофе приступил к рассказу.

Солнце начало гаснуть немногим позже полудня. Сперва появилось мерцание, а потом стремительная темнота наползла с одной стороны звезды на весь ее алый лик, и та потемнела, точно уголек, который выкинули из кострища. Ночь вернулась на землю.

Бальтазар Неспешный бежал вниз по склону, оставив на деревьях свои сети вместе с уловом. Он молчал, сохраняя дыхание для бега, и мчался настолько быстро, насколько позволяло его пузо. Наконец он достиг двери своей хижины у подножия холма.

— Эй, простофиля! Пора! — позвал он, присел и зажег светильник на рыбьем жире, который сразу же начал шипеть, вонять и гореть неровным, припадочным оранжевым огнем.

Дверь хибары отворилась, и на пороге возник сын Бальтазара: он был немножко выше отца и, в отличие от него, безбородый и худой. Парня назвали в честь деда, и пока старик был жив, тот отзывался на Фарфала-младшего; теперь же к нему обращались Фарфал Несчастный. И вот почему: если он притаскивал домой несушку, она тут же переставала класть яйца; если он подступал к дереву с топором, оно падало неизменно в ту сторону, где от него был наименьший прок и наибольший ущерб; если он находил старинный клад в закрытом ларце, наполовину торчащем из земли на краю поля, ключ ломался в замке со звуком, напоминавшим слабое эхо далекого хора, а сундучок рассыпался в песок; девицы, к которым он питал нежные чувства, влюблялись в других, превращались в чудовищ, или же их уносили деоданы.

— Солнце погасло, — сказал Бальтазар Неспешный сыну.

— Ну вот и все. Это конец, — ответил Фарфал.

Теперь, когда потухло светило, стало прохладней.

— Да-да, скоро конец. У нас всего пара минут. Хорошо, что я основательно подготовился. — Вот и все, что сказал Бальтазар. Он поднял светильник и вошел в хижину.

Фарфал последовал за отцом в их крохотное жилище. В лачуге была лишь одна большая комната с запертой дверью в дальней стене. Именно к двери и направился Бальтазар. Он поставил лампу на пол, снял с шеи цепочку с ключом и отпер дверь.

У Фарфала отвисла челюсть. Он вымолвил лишь одно слово:

— Цвета. — Юноша сглотнул и пробормотал: — Я не посмею войти туда.

— Глупый мальчишка! — прошипел отец. — Иди давай и смотри под ноги.

А потом, когда Фарфал так и не сдвинулся с места, Бальтазар толкнул его в проем, вошел сам и захлопнул дверь.

Фарфал стоял и моргал часто-часто — глаза резал необычный свет.

— Ты, должно быть, понял, — сказал отец, сложив руки на объемном животе и осматривая помещение, в котором они очутились, — этой комнаты нет в мире, тебе знакомом, ее нет в нашем времени. Она существовала за миллион лет до наших дней, в эпоху последней Реморийской империи, славившейся превосходной игрой лютнистов, изысканной кухней, а также красотой и покорностью рабов.

Фарфал протер глаза и оглянулся на закрытую дверь, которая стояла посреди комнаты, — именно через нее они только что прошли, как сквозь обычный проход в стене.

— Я начинаю понимать, почему ты так часто пропадал, — сказал он. — Или мне кажется, или я действительно видел, как ты не раз заходил в эту дверь. Я даже не задумывался — просто занимался своими делами, пока ты не возвращался.

Бальтазар Неспешный принялся снимать робу из темной мешковины — и вот совершенно голый жирный мужчина с длинной белой бородой и белыми стрижеными волосами на голове уже облачался в шикарные, яркие и цветастые шелковые одежды.

— Солнце! — воскликнул Фарфал, выглядывая в окошко. — Посмотри на него! Оно горит ярко-оранжевым огнем, как голодный костер! Чувствуешь, каким жаром от него веет?! Отец, почему мне никогда не хотелось поинтересоваться, зачем ты долго сидишь во второй комнате нашей хижины? Почему я никогда не обращал внимания на существование этой комнаты, почему ничего не спрашивал?

Бальтазар справился с последней застежкой, и пузо закрыла шелковая ткань. Она пестрела изысканной вышивкой с чудовищами.

— Возможно, это все чары Эмпусы — они отражают любопытство, — признался он и показал черную коробочку у себя на шее. Вещица была такой маленькой, что там не уместился бы и крохотный жучок. — Вот что делает нас незаметными, если заклятие произнести правильно и применить со знанием дела. Вот ты не замечал, как я уходил, так и люди этого времени и места не изумляются ни мне, ни моим поступкам, когда они идут вразрез с моралью и обычаями восемнадцатой и последней великой Реморийской империи.

— Потрясающе! — сказал Фарфал.

— Не важно, что солнце погасло и что через пару часов или в лучшем случае недель вся жизнь на Земле умрет. Здесь, в этом времени, мое имя — Бальтазар Благоразумный, здесь я торговец воздушными судами, перекупщик старинных сокровищ, магических предметов и чудес, и здесь, сын мой, ты останешься. Для всех, кто вдруг начнет интересоваться твоим происхождением, ты будешь простым слугой Бальтазара.

— Слугой? — удивился Фарфал Несчастный. — Но почему я не могу называться твоим сыном?

— По разным причинам, — заявил отец, — но они слишком тривиальны и незначительны, чтобы говорить о них прямо сейчас.

Он повесил черную коробочку на гвоздь в углу комнаты. Фарфалу показалось, что из нее выглянула голова или лапка какого-то жукообразного существа, как будто оно махало ему изнутри, но парень подумал, что ему померещилось.

— А еще потому, что в этом времени у меня уже есть сыновья, которых я подарил своим наложницам, и они бы вряд ли обрадовались, узнав, что появился еще один. Хотя, если учесть дату твоего рождения, получится, что, прежде чем ты унаследуешь хоть какую-то часть моего состояния, пройдет около миллиона лет.

— У тебя… состояние? — удивился Фарфал, по-новому глядя на комнату, в которой он очутился. Парень всю жизнь прожил в маленькой хибаре на краю времен, у подножия небольшого холма, выживая благодаря пище, которую они добывали с помощью расставленных Бальтазаром сетей. Обычно туда попадались морские птицы и летающие ящеры, но время от времени в сетях запутывались и другие твари: существа, заявлявшие, что они — ангелы; заносчивые, напоминавшие тараканов животные в высоких металлических коронах; огромные студни цвета бронзы. Отец с сыном доставали их из сетей, а потом либо съедали, либо выпускали на волю, либо обменивали на что-то у случайных путешественников.

Отец ухмыльнулся и, словно кота, погладил внушительную белую бороду.

— Да еще какое! В эти времена камушки и галька с Конца Света пользуются большим спросом: существуют заклятия, чары и магические инструменты, для которых они просто незаменимы. Этим-то я и промышляю.

Фарфал Несчастный кивнул.

— А что, если я не захочу прислуживать тебе и попрошу, чтобы меня вернули туда, откуда я пришел? Что, если я перешагну порог этих дверей?

— Не испытывай моего терпения подобными вопросами. Солнце погасло. Через несколько часов, а то и минут, миру придет конец. Перестань думать об этом. И вообще, не купить ли мне на корабельном рынке магический замок-черепок для нашей двери? Пока меня не будет, ты можешь убраться в этой комнате и навести лоск на все, что здесь видишь. Но не смей трогать голыми руками зеленую флейту — она подарит музыку, но заменит удовольствие в душе на неутолимое желание и тоску. И не намочи ониксовый богадил!

Блистательный, ослепительный мужчина в многоцветных шелках ласково похлопал сына по руке.

— Я спас тебя от смерти, мой мальчик, — молвил он. — Я привел тебя сквозь время к новой жизни. Важно ли, что здесь ты не сын, а слуга? Жизнь — это жизнь, и она, как мне кажется, несомненно лучше, чем ее альтернатива, ведь никто еще не вернулся, чтобы это оспорить. Таков мой девиз.

Он пошарил под порогом, достал серую тряпку и вложил ее в руки Фарфалу:

— Держи. За дело! Поработаешь хорошенько, и я покажу тебе роскошные пиры древности — сравнишь их с нашими копчеными морскими птахами и маринованными корнями оссакера. Но ни при каких обстоятельствах, что бы тебе ни вздумалось, не двигай дверь. Ее положение точно откалибровано. Передвинешь — и она откроется туда, куда сама захочет.

Он набросил на дверь плетеную ткань. То, что она находилась посреди комнаты и стояла без всякой поддержки, уже не так бросалось в глаза.

Бальтазар Неспешный покинул комнату через дверцу, которую Фарфал до этого не замечал. Замок с лязгом защелкнулся. Фарфал взял тряпку и начал нехотя вытирать пыль и полировать безделушки.

Через несколько часов он обнаружил, что в щель под дверью проникает свет — такой яркий, что его лучи пронизывают покрывало; впрочем, сияние очень быстро исчезло.

Бальтазар Благоразумный представил Фарфала своим домашним в качестве нового слуги. Он увидел пятерых сыновей и пять наложниц, однако ему запретили разговаривать с ними. Также он познакомился с дворецким (ключником по совместительству), а еще с домработницами, носившимися туда-сюда по команде последнего. В конце концов Фарфал узнал, что у него был самый низкий ранг при дворе.

Домработницы презирали бледнокожего Фарфала за то, что лишь ему одному позволялось входить в святая святых — в комнату чудес повелителя Бальтазара.

Шли дни, недели… Фарфала перестали удивлять всякие странности. Яркое красно-оранжевое солнце, такое огромное и необычное. Расцветка небес, то розовато-желтая, то в следующий миг — лиловая. Суда, прибывавшие на корабельный рынок из далеких миров с полными трюмами чудес.

Даже в окружении мираклей, даже в забытом веке, даже в этом мире, исполненном удивительных вещей, Фарфал был несчастен. Потому в следующий раз, как только купец появился на пороге святилища, сын заявил отцу:

— Это несправедливо.

— Несправедливо?

— Несправедливо то, что я здесь чищу и полирую дивные драгоценности, пока ты с сыновьями ходишь на пирушки, вечеринки и банкеты, встречаешься с людьми и нелюдями и в целом наслаждаешься жизнью здесь, на заре времен.

Бальтазар ответил:

— Младший сын не всегда может пользоваться привилегиями старших братьев. Все они старше тебя.

— Рыжеволосому всего лишь пятнадцать, темнокожему четырнадцать, близнецам не больше двенадцати, а я — мужчина семнадцати лет от роду…

— Они старше тебя более чем на миллион лет, — сказал отец. — Я не буду слушать этот вздор.

Фарфал Несчастный прикусил нижнюю губу, чтобы ненароком не ответить.

Именно в этот момент со двора послышался шум — словно выбили тяжелую дверь; домашние животные и птицы подняли галдеж. Фарфал подбежал к слуховому окошку и выглянул наружу.

— Там люди, — сказал он. — Я вижу, как блестит солнце на их оружии.

Казалось, отца это совсем не удивило.

— Конечно, — сказал он. — У меня есть задание для тебя, Фарфал. Я немного просчитался, и у нас почти закончились камни, на которых зиждется мое богатство, и честь мою запятнали известия о чрезмерных расходах. Поэтому нам с тобой необходимо вернуться в наш старый дом и собрать все, что сможем. Будет безопасней, если мы пойдем вместе. И время — превыше всего.

— Я помогу тебе, если ты станешь относиться ко мне лучше, — заявил Фарфал, и тут со двора послышался крик:

— Бальтазар! Подлец! Обманщик! Враль! Где мои тридцать камней? — Голос был глубоким и пронзительным.

— Впредь я стану относиться к тебе намного лучше, — ответил отец. — Клянусь.

Он подошел к двери, стянул покрывало. Сияние исчезло: в щели не было видно ничего, кроме глубокой и бесформенной черноты.

— Возможно, миру настал конец, — предположил Фарфал, — и теперь нет ничего, одна пустота.

— С тех пор как мы попали сюда, по ту сторону прошло всего лишь несколько мгновений, — сказал ему отец. — Такова суть времени. Оно течет быстрее, когда молодо, когда его русло не так широко. Под конец всего сущего время разлилось и замедлилось, подобно маслу на тихом пруду.

Он убрал застывший замок-черепок, который ранее поместил на дверь в качестве замка, и она медленно открылась. Из проема дунул прохладный ветерок, и Фарфал поежился.

— Ты ведешь нас на смерть, отец, — сказал он.

— Все мы идем навстречу смерти, — ответил родитель. — Однако ты здесь, за миллион лет до своего рождения, но все равно живой. Мы и вправду сотканы из чудес. А теперь, сын, бери сумку. Она, как ты вскоре и сам заметишь, пропитана настойкой необычайной вместительности Свонна — в нее ты можешь складывать все, вне зависимости от веса, массы или объема. Когда будем на месте, бери побольше камней и кидай их в сумку. А я побегу на холм и проверю сети — вдруг в них попались какие-нибудь сокровища. Или какая-нибудь ерунда, которая сойдет за сокровища здесь и сейчас.

— Я пойду первым? — вопросил Фарфал, стиснув сумку.

— Конечно.

— Там так холодно…

В ответ Бальтазар ткнул его в спину пальцем. С ворчанием Фарфал неуклюже переступил через порог. Отец последовал за ним.

— Ой, как все это нехорошо! — пожаловался Фарфал.

Они вышли из хибары на краю времен, и Фарфал нагнулся за камнем. Он положил первый булыжник в сумку, и тот засветился изумрудным. Юноша поднял еще один камешек. Небо было темным, но, казалось, что-то аморфное заполняло все пространство над головой.

Вспыхнуло нечто похожее на молнию, и Фарфал увидел отца — тот снимал сети с деревьев на вершине холма.

Яркий свет. Треск. В мгновение ока сети превратились в пепел. Бальтазар мчал вниз, хватая ртом воздух. Жалкое зрелище.

Он показывал на небо.

— Это Ничто! — кричал Бальтазар. — Ничто поглотило верхушку холма! Ничто захватило власть в этом мире.

Подул могучий ветер, и Фарфал увидел, как его отец треснул, точно глиняный горшок, поднялся в воздух, а потом исчез. Наступало Ничто, тьма во тьме, по краям которой выплясывали маленькие молнии. Юноша попятился от нее, повернулся и бросился наутек. Он забежал в дом, метнулся к дальней комнате, но замер на пороге. Постояв немного, он оглянулся на Умирающую Землю. Он увидел, как Ничто поглотило стены дома, дальние холмы, небеса; на его глазах Тьма проглотила остывшее солнце — парень смотрел до тех пор, пока не осталось ничего, кроме аморфной черноты. Казалось, Тьма не успокоится, пока не съест весь мир.

Только тогда Фарфал шагнул вперед и очутился в отцовском святилище, за миллион лет до этого времени. Кто-то барабанил во входную дверь.

— Бальтазар! — послышался знакомый голос. — Негодяй! Я дал тебе один день, как ты и просил. А теперь гони мои тридцать камней. Иначе я выполню свое обещание: твоих сыновей заберут во внешние миры — трудиться в Бдельских копях Тильба, а женщины станут флейтистками во дворце услад Люциуса Лимна — там они удостоятся чести играть чарующую музыку, пока я, Люциус Лимн, буду петь, танцевать и заниматься любовью с мальчиками-акробатами. Я даже не стану тратить дыхание на то, чтобы описать судьбу, уготованную твоим слугам. Твои заклинания не скрыли эту комнату, ведь я нашел ее довольно легко. А теперь отдай мне тридцать камней, не то я выломаю дверь и срежу с твоего тучного тела весь жир, а кости швырну собакам и деоданам.

Фарфал задрожал от страха.

«Время. Мне нужно выиграть время», — подумал он.

Он понизил голос и прокричал:

— Подожди чуть-чуть, Люциус Лимн! Я провожу сложную операцию по очистке твоих камней от негативной энергии! Если мне помешают, последствия будут катастрофическими!

Фарфал окинул помещение взглядом. Единственное окно было слишком маленьким, и в него не представлялось возможным протиснуться, а по другую сторону двери караулил Люциус Лимн.

— Воистину я Несчастный, — вздохнул Фарфал. Он взял отцовскую сумку и запихнул туда все артефакты и безделушки, до которых смог дотянуться, в том числе и зеленую флейту, предусмотрительно обмотав ее куском ткани. Все исчезло в сумке, ни форма, ни вес которой, казалось, совсем не изменились.

Он посмотрел на дверь посреди комнаты. Единственный выход и тот вел в Ничто, поглощавшее время и пространство.

— Ну, все! — послышалось снаружи. — Мое терпение лопнуло, Бальтазар. Сегодня вечером мои повара будут жарить твои потроха!

Раздался хруст — как будто о дверь били чем-то твердым и тяжелым.

Кто-то закричал, и все стихло.

— Он что, умер? — послышался голос Люциуса Лимна.

— Я подозреваю, что дверь защищена магическим заклинанием, — заговорил другой человек. Фарфалу показалось, что это был один из его сводных братьев.

— В таком случае мы развалим стену! — заорал упрямый Люциус Лимн.

Фарфал был несчастным, но не глупым. Он снял с гвоздя черную лакированную коробочку и услышал, как внутри что-то засуетилось и забегало.

— Отец велел не менять положения двери, — сказал он сам себе. А потом изо всех сил надавил на дверную коробку и сдвинул тяжеленую конструкцию почти на целых полдюйма. Тьма менялась, дверной проем заполнялся жемчужно-серым светом.

Фарфал Несчастный повесил коробочку на шею.

— Хватит, — произнес он.

Слышались глухие, но мощные удары в стену комнаты. Фарфал взял обрывок ткани, привязал сумку с остатками сокровищ Бальтазара Благоразумного к левому запястью и шагнул за порог.

Хлынул свет — столь яркий, что парень закрыл глаза. Еще шаг — и Фарфал полетел вниз.

Зажмурившись, он падал и отчаянно бил руками по воздуху. В ушах свистел ветер.

Что-то хлюпнуло и захлестнуло его — это была солоноватая, теплая вода. Фарфал начал барахтаться. От изумления он забыл о том, что нужно дышать. Его голова показалась над водой — он всплыл на поверхность и стал жадно хватать ртом воздух. А потом он поплыл и двигался до тех пор, пока его руки не ухватились за что-то похожее на растения. Он выполз из воды на пористую, сухую землю, отставив после себя след из лужиц и ручейков.

— Свет, — сказал человек в забегаловке «У Дэнни». — Сияние было ослепляющим. А ведь солнце даже не взошло. Но я нашел вот это. — Он постучал пальцем по оправе темных очков. — И держусь подальше от солнечного света, чтобы кожа не сильно обгорала.

— А что потом?

— Я начал торговать резными фигурками, — молвил мужчина в очках. — И продолжаю искать другие двери.

— Ты хочешь вернуться в свое время?

Он покачал головой.

— Оно мертво. Все, что я знал, все, подобное мне, — мертво. И я не вернусь во тьму на краю времен.

— Чего же ты хочешь?

Он почесал шею, и в разрезе его рубашки я заметил маленькую черную коробочку — она была не больше медальона, а внутри что-то шевелилось. Жук, подумал я. Впрочем, во Флориде встречаются большие жуки. Они не редкость.

— Я хочу вернуться в начало, — проговорил он. — Туда, где все началось. Хочу стоять там и купаться в сиянии новорожденной Вселенной, на заре всего сущего. Если мне суждено ослепнуть, то пускай меня ослепит первобытный свет. Хочу присутствовать при рождении солнц. Сияние этой древней звезды для меня слишком блеклое.

Затем он взял салфетку, открыл кожаную сумку и положил передо мной инструмент, похожий на флейту. Он был около фута в длину, выточенный из зеленого жадеита или другого похожего камня.

— Это моя благодарность за угощение, — сказал человек в очках.

А потом он поднялся и пошел прочь, а я остался сидеть, пялясь на зеленую флейту. В конце концов я легонько прикоснулся пальцами к ее холодной поверхности. Осторожно, не решаясь дунуть в нее, не пытаясь играть музыку окончания времен, я поднес флейту к губам.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Мне было около тринадцати. Антология называлась «Flashing Swords», и в ней я прочел рассказ «Морреон» («Morreion»). Он пробудил во мне мечтателя. Я нашел экземпляр британского издания «Умирающей Земли» в мягкой обложке — книга изобиловала странными опечатками, но там были другие рассказы, столь же магические, как и «Морреон». В магазине подержанных книг, где всегда царил полумрак и мужчины в пальто скупали порнографию, я нашел «Глаза Чужого мира», а следом и маленькие пыльные сборники рассказов. «Лунная моль» — как я считал тогда и как думаю поныне — это научно-фантастический рассказ с самым стройным из когда-либо написанных сюжетов. Приблизительно в то же время в Великобритании начали издавать книги Джека Вэнса, и внезапно ситуация изменилась: для того чтобы читать Вэнса, мне достаточно было лишь приобрести очередную книгу. Что я и делал: покупал «Властителей Зла», трилогию «Аластор» и другие. Мне нравились отступления от темы, фантазия автора, но больше всего я любил то, как он писал: с душой и умом (в отличие, к примеру, от Джеймса Брэнча Кейбелла), с иронией, мягко, развлекаясь, как сам Творец, но при этом не умаляя достоинств собственного текста.

Нил Гейман

Время от времени я замечаю за собой, что начинаю мастерить вэнсовское предложение, и каждый раз радуюсь этому. Но Вэнс не тот автор, которому я бы осмелился подражать. Не думаю, что такое возможно.

Среди писателей, которых я любил в тринадцать лет, очень мало тех, чьи книги я захочу перечитать еще через двадцать лет. А Джека Вэнса я буду читать всегда.