Глава 1

Из статьи «Межпланетная торговля» Игнаца Водлецкого, «Космополис», сентябрь 1509 г.:

«Во всех коммерческих обществах большое внимание уделяется выявлению и ликвидации фальшивых денег, поддельных переводных векселей, мошеннических долговых расписок и многочисленных прочих средств, позволяющих придавать видимость высокой стоимости чистой бумаге. По всей Ойкумене общедоступны механизмы, позволяющие точно копировать и воспроизводить банкноты и документы, и только тщательный контроль предотвращает хроническое обесценивание валюты. Применяются три средства такого контроля. Во первых, в обороте находится только одна валюта, стандартная единица расчета стоимости (СЕРС); купюры этой валюты, различной нарицательной стоимости, выпускаются только Банком Солнца, Банком Ригеля и Банком Веги. Во вторых, каждой выпущенной этими банками купюре присущи характеристики, подтверждающие ее подлинность. В третьих, три упомянутых банка повсеместно распространили так называемые «фальсометры» — карманные устройства, подающие предупреждающий звуковой сигнал, когда через прорезь устройства пропускается поддельная купюра. Как знают на своем опыте все мальчишки, попытки разобрать фальсометр тщетны: любое повреждение его корпуса приводит к самоуничтожению внутренних схем.

Разумеется, в том, что относится к «характеристикам, подтверждающим подлинность» купюр, строятся всевозможные предположения. По-видимому, на некоторые участки купюр наносят молекулярные конфигурации, вызывающие стандартную реакцию того или иного рода. Какие характеристики измеряются фальсометром: электрическая емкость, магнитная проницаемость, светопоглощение или отражательная способность, спектр изотопного излучения, распределение радиоактивного легирования либо сочетание некоторых или всех этих свойств? Это известно только нескольким специалистам, а они держат рот на замке».

Первое знакомство Герсена с Кокором Хеккусом состоялось, когда Герсену было девять лет. Спрятавшись за старой баржей, он видел, как космические пираты убивали, грабили, жгли и уводили людей в рабство. Ему не посчастливилось присутствовать при знаменитой «резне в Монтплезанте», беспрецедентной в том отношении, что в ней участвовали все пятеро так называемых «князей тьмы». Кёрт Герсен и его дед остались в живых; впоследствии Герсену удалось выяснить имена пятерых главарей пиратов: Аттель Малагейт, Виоль Фалюш, Ленс Ларк, Ховард Алан Трисонг и Кокор Хеккус. Каждому из них были свойственны характерные особенности: Малагейт отличался бесчувственностью и мрачностью, Виоль Фалюш был сибаритом, неспособным обходиться без утонченной роскоши и экзотических наслаждений, Ленс Ларк прославился манией величия, Ховард Алан Трисонг действовал хаотично, избегая закономерностей. Кокора Хеккуса считали самым непоседливым, эксцентричным и недоступным из «князей тьмы». Немногим удалось встретиться с ним, а затем сообщить о своих впечатлениях; его называли обходительным, беспокойным, непредсказуемым и подверженным приступам того, что можно было бы назвать безумием, если бы Хеккус не проявлял, в то же время, умение контролировать себя и силу характера. Насчет его внешности мнения всегда расходились. Ходили настойчивые слухи о том, что Кокор Хеккус бессмертен.

Вторая встреча Герсена с Кокором Хеккусом имела место, когда Герсен выполнял очередное задание МСБР в Запределье; результаты этой встречи невозможно оценить с уверенностью — по меньшей мере, такой вывод можно было сделать тогда. В начале апреля 1525 года Бен-Заум, руководитель оперативного отдела МСБР, организовал тайное интервью с Герсеном и предложил ему стать, на некоторое время, «стукачом» — другими словами, провести расследование в Запределье по поручению МСБР. В то время Герсен не знал, чем заняться: его собственные дела зашли в тупик, он соскучился; поэтому он согласился как минимум выслушать предложение Бен-Заума.

В том виде, в каком его разъяснил Бен-Заум, задание выглядело исключительно простым. МСБР заключило подрядный договор, взяв на себя обязательство определить местонахождение некоего беглеца. «Назовем его «господином Хоскинсом»», — постулировал Бен-Заум. Господин Хоскинс был настолько популярен, что на его поиски в различные секторы Запределья откомандировали тридцать оперативных работников. Функция Герсена заключалась бы в наблюдении за населенными пунктами некой планеты. «Назовем ее «Зловредной планетой»», — подмигнул Бен Заум, рассчитывая встретить понимание. Герсен должен был либо найти господина Хоскинса, либо установить с достаточной степенью определенности, что господин Хоскинс не пребывает на Зловредной планете и не посещал ее в последнее время.

Герсен задумался. Бен-Заум обожал мистифицировать агентов, но на этот раз явно перестарался. Герсен принялся постепенно выдалбливать предложенную на его рассмотрение вершину айсберга, надеясь, что обнажатся какие-нибудь свидетельства подразумеваемой сущности: «Почему только тридцать стукачей? На такое дело нужно было бросить тысячу».

Умудренное жизнью лицо Бен Заума придавало ему сходство с огромным филином-альбиносом: «Нам удалось ограничить область поисков. Могу сказать только одно: Зловредная планета — одно из тех мест, где его обнаружение наиболее вероятно. Именно поэтому я хочу, чтобы вы этим занялись. Важность этого дела невозможно переоценить».

Герсен решил не принимать сомнительное предложение. Бен-Заум очевидно вознамерился — или был вынужден по приказу — сообщать как можно меньше. Работа вслепую раздражала Герсена, необходимость руководствоваться гипотезами отвлекала и снижала эффективность — а это значило, что он вполне мог не вернуться из Запределья. Герсен искал способ отказаться от поручения, не испортив отношения с Бен-Заумом и не потеряв, тем самым, полезную связь с МСБР.

«Что, если я найду господина Хоскинса?» — спросил он.

«В таком случае у вас будут четыре возможности. Я начну с наиболее желательного варианта и закончу наименее желательным. Привезите его на Альфанор живым. Привезите его на Альфанор мертвым. Заразите его одним из ваших кошмарных саркойских ядов, вызывающих слабоумие. Убейте его на месте».

«Я не наемный убийца».

«Это не просто убийство! Это... черт возьми, мне не разрешено вдаваться в подробности. Но это необходимо сделать, и сделать срочно, уверяю вас!»

«Не сомневаюсь, что вы говорите правду, — отозвался Герсен. — Тем не менее, я не убью — я не могу убить — человека, не понимая причину, по которой его следует убить. Вам лучше обратиться к кому-нибудь другому».

В обычных обстоятельствах Бен-Заум закончил бы на этом любое интервью с агентом, но он продолжал настаивать. Тем самым он давал Герсену понять, что МСБР испытывало дефицит достаточно квалифицированных агентов, или что Бен-Заум особенно высоко ценил способности Герсена.

«Если обычный оклад вас не устраивает, — начал Бен-Заум, — я мог бы...»

«Думаю, что это задание мне придется пропустить».

Бен-Заум несколько раз осторожно ударил себя кулаком по лбу: «Герсен! Вы — один из немногих людей, компетенции которых я могу доверять. Это невероятно деликатная операция — в том случае, конечно, если господин Хоскинс прибудет на Зловредную планету. Нарушая все правила, могу вам сообщить, что в это дело замешан Кокор Хеккус. Если Хеккус встретится с господином Хоскинсом...» Начальник оперативного отдела МСБР беспомощно развел руками.

Герсен продолжал изображать безразличие, но теперь ситуация радикально изменилась: «Господин Хоскинс — преступник?»

Бен-Заум расстроенно нахмурил белоснежные брови: «Не могу вдаваться в детали».

«В таком случае как вы ожидаете, что я его опознаю?»

«Вы получите фотографии и описание внешних характеристик — этого должно быть достаточно. Как я уже упомянул, это предельно простое задание. Найдите этого человека! Привезите его обратно на Альфанор, сделайте его полоумным идиотом или убейте его!»

Герсен пожал плечами: «Хорошо. В связи с тем, однако, что мои услуги очевидно незаменимы, мне причитается особый гонорар».

Бен-Заум капризно торговался, но в конце концов уступил: «А теперь перейдем к более конкретным вопросам: когда вы можете вылететь?»

«Завтра».

«У вас все еще есть звездолет?»

«Если старую консервную банку можно назвать звездолетом».

«Вы всегда умудрялись возвращаться на нем в целости и сохранности, причем в Запределье на него никто не обратит особого внимания. Где он запаркован?»

«В космопорте Авенты — зона C, отсек 10».

Бен-Заум делал пометки: «Завтра отправляйтесь в космопорт и вылетайте. Корабль будет заправлен и снабжен всем необходимым. В монитор будут загружены координаты... эхм... Зловредной планеты. В своем «Звездном каталоге» вы найдете папку, содержащую информацию о господине Хоскинсе. Вам потребуются только личные вещи — оружие и все такое».

«Как долго я должен вести поиски на этой планете?»

Бен-Заум глубоко вздохнул: «Хотел бы я знать! Хотел бы я знать, что происходит... Если вы не найдете его через месяц после прибытия, значит, скорее всего, мы опоздали. Если бы мы только знали наверняка, куда он направляется и какими побуждениями руководствуется...»

«Таким образом, можно сделать вывод, что он не преступник».

«Нет. Он прожил долгую и полезную жизнь. А потом с ним связался человек по имени Зейман Отваль — насколько мы подозреваем, агент Кокора Хеккуса. По словам жены господина Хоскинса, с этой минуты вся его жизнь пошла кувырком».

«Вымогательство? Шантаж?»

«С учетом известных нам обстоятельств, это исключено».

Герсен не смог выудить никаких дальнейших сведений.

Он прибыл в космопорт Авенты незадолго до полудня следующего дня; в его корабле все было так, как обещал Бен-Заум. Забравшись в спартанскую кабину маленького звездолета, Герсен прежде всего раскрыл «Звездный каталог» и нашел в нем желтоватую папку с фотографиями и распечатанным текстом описания внешности и привычек господина Хоскинса. Хоскинс был запечатлен в различных костюмах и головных уборах, с кожей, выкрашенной различными пигментами. Человек уже пожилой и крупный, с длинными руками и ногами, приветливыми круглыми глазами, оскалившимся в усмешке ртом и небольшим хищным носом, Хоскинс был уроженцем Древней Земли — об этом позволяла судить его манера одеваться и красить кожу, сходная с обычаями жителей столицы Альфанора, но отличавшаяся рядом деталей. Герсен отложил папку и неохотно решил не совершать предварительный визит на Землю, где он несомненно мог бы установить личность господина Хоскинса. Такой крюк занял бы слишком много времени; кроме того, за это его наверняка внесли бы в черный список МСБР. Проверив напоследок состояние корабля, Герсен связался с диспетчером космопорта и сообщил о своей готовности к вылету.

Через полчаса Альфанор превратился в светящийся шар за кормой. Герсен включил монитор; нос звездолета стал поворачиваться и остановился, указывая в направлении, отклонявшемся на шестьдесят градусов от линии, соединявшей Ригель и Солнце.

Теперь корабль подчинялся гиперпространственному двигателю Джарнелла — точнее говоря, возникли условия, в которых сгорание нескольких килограммов горючего приводило к почти мгновенному перемещению в пространстве.

Шло время. Случайные завихрения вызывали проникновение части фотонов через слои гиперпространства, что позволяло видеть находившуюся снаружи Вселенную: сотни и тысячи звезд, проплывавших мимо подобно искрам на ветру. Герсен тщательно регистрировал астронавигационные координаты, взяв за основу триангуляции Солнце, Канопус и Ригель. Через некоторое время корабль пересек границу между Ойкуменой и Запредельем, и с этого момента закон, правопорядок и цивилизация официально перестали существовать. Экстраполируя курс корабля, Герсен смог наконец определить наименование Зловредной планеты: согласно «Звездному каталогу», это была Четвертая планета системы Карины LO 461; в Запределье, однако, ее называли Притоном Биссома. Генри Биссом был мертв вот уже семьсот лет; его мир — по меньшей мере, область, окружавшая столичный город Скузы — теперь контролировался кланом Карзини. «Бен-Заум не зря называл эту планету зловредной», — подумал Герсен. По сути дела, если бы он приземлился в Скузах без основательной причины — а он не мог сразу придумать такую причину — его, без всякого сомнения, встретила бы делегация местного подразделения группировки «Смерть стукачам». Его подвергли бы допросу с пристрастием. После этого, если бы ему повезло, Герсену дали бы десять минут на то, чтобы покинуть планету. Если бы возникли подозрения в том, что он — стукач, его казнили бы. Герсен внутренне проклинал, в самых сильных выражениях, Бен-Заума и его чрезмерную скрытность. Если бы Герсен заранее знал, куда летит, он, может быть, успел бы придумать правдоподобное объяснение своему визиту.

Впереди, в перекрестье носового экрана, не слишком ярко горела зеленовато-желтая звезда. Она становилась все больше и все ярче. Наконец выключился гиперпространственный двигатель; трехмерное пространство сомкнулось — звездолет вздохнул и задрожал всеми атомами, в том числе атомами организма Герсена. Каждый раз, когда это происходило, у него стучали зубы — хотя вполне могло быть, что дрожь эта не имела отношения к реальности как таковой.

Старый корабль модели 9B дрейфовал в пространстве. Рядом висел сравнительно небольшой шар — Притон Биссома. На полюсах планеты белели льды; по экватору ее опоясывала, подобно сварному шву, соединявшему два полушария, цепь невысоких гор. К северу и к югу от этих гор темнели растянутые серые кляксы морей, заметно мелевших примерно на пятидесятых широтах и переходивших в заболоченные излучины и рукава, терявшиеся в джунглях, а дальше простирались болотистые низины и топи — до самой полосы вечной мерзлоты.

На открытом всем ветрам плоскогорье ютился город Скузы — неразборчивое скопление грязноватых каменных строений. Герсен недоумевал: зачем господину Хоскинсу понадобилось бы навещать Притон Биссома? Существовали гораздо более приятные убежища: например, Крайгород можно было назвать почти гостеприимным — если, конечно, у беглеца водились деньги... «Не следует принимать на веру все, что тебе говорят», — напомнил себе Герсен. У господина Хоскинса, вероятно, и в мыслях не было встречаться с кем-то в Скузах — все задание могло оказаться пустой тратой времени; Бен-Заум не отрицал такую возможность.

Герсен изучил планету в макроскоп и не нашел почти ничего любопытного. Экваториальные горы выглядели пыльными и бесплодными; холодные океаны пестрели темными пятнами низких, стремительно несущихся облаков. Герсен вернулся к созерцанию Скуз, где проживали, судя по всему, не больше трех или четырех тысяч человек. На окраине городка выделялась выжженная площадка, окруженная навесами и складами — очевидно, местный космопорт. Не было заметно ни роскошных усадеб, ни замков; Герсен припомнил, что заправилы клана Карзини предпочитали жить в пещерах на склонах гор, подступавших к городку. В полутора сотнях километров на восток и на запад быстро редевшие следы сельского хозяйства полностью исчезали — дальше начиналась пустынная глушь. На планете был еще один городок, рядом с пристанью, выступавшей в Северный океан. Около этого городка находился металлургический завод, о чем можно было судить по отвалам шлака и наличию нескольких крупных цехов. В других районах планеты какие-либо признаки человеческого обитания отсутствовали.

Если Герсен не мог посетить Скузы открыто, приходилось сделать это незаметно. Он выбрал глубокий овраг поодаль от городка, подождал, пока от холмов не протянулись длинные вечерние тени, и приземлился как можно быстрее.

Он провел целый час, привыкая к местной атмосфере, после чего вышел в ночь. Прохладный воздух, так же, как на практически любой другой планете, отличался характерным привкусом, к которому скоро вырабатывалась привычка. На Притоне Биссома пахло едкими химическими испарениями, смешанными с чем-то вроде горелых пряностей — первый запах исходил, по-видимому, от здешней почвы, второй — от туземной растительности.

Герсен не забыл захватить различные приборы и оружие, полезные в профессии «стукача», спустил на лебедке небольшую реактивную платформу и направился на запад.

В первую ночь Герсен разведывал обстановку в Скузах. На извилистых и грязных улицах городка не было никакого покрытия; столица Притона Биссома могла похвалиться продовольственным магазином, несколькими складами, гаражом, тремя церквями, двумя храмами и узкоколейной рельсовой дорогой, ведущей к океану. Герсен нашел гостиницу — прямоугольное трехэтажное сооружение из камня, волокнита и бревен. Скузы дышали тоской и скукой, ленью и невежеством. Герсен допустил, что местное население мало чем отличалось от рабов.

Он сосредоточил внимание на гостинице, где почти наверняка должен был остановиться господин Хоскинс, если бы он соблаговолил приехать. Заглянуть в какое-нибудь окно здесь не было возможности, а толстые каменные стены не позволяли прослушивать происходящее внутри даже с помощью чувствительного микрофона. При этом Герсен не смел обратиться к кому-либо из постояльцев, время от времени вываливавшихся из гостиничного трактира и удалявшихся, пошатываясь, по ночным улицам Скуз.

Вторая ночь прошла не менее безуспешно. Тем не менее, напротив гостиницы Герсен обнаружил пустовавшее здание — судя по всему, когда-то здесь размещалась ремонтная мастерская или фабрика, но теперь в пыльных помещениях не было никого и ничего, кроме небольших белесых насекомых, жутковато напоминавших миниатюрных обезьянок. Здесь Герсен устроился у окна и провел весь зеленовато-желтый день, наблюдая за гостиницей. Перед его глазами проходила жизнь всего городка: угрюмые мужчины и флегматичные женщины шли по своим делам в темных куртках, свободных, в плещущих на ветру бурых или красновато-коричневых штанах, в черных шляпах с загнутыми вверх полями. Они говорили на тягучем монотонном диалекте, который Герсен даже не надеялся имитировать — таким образом, переодеваться в местную одежду и заходить в гостиницу не имело смысла. Ближе к вечеру в Скузы прибыли чужеземцы: судя по их комбинезонам, команда только что приземлившегося звездолета. Герсен прогнал сонливость, проглотив таблетку депривата. Вскоре солнце зашло, городок погрузился в грязноватые сумерки; Герсен покинул убежище и поспешил по неосвещенным улицам к космопорту. Действительно, на посадочной площадке стоял большой грузовой звездолет — из трюма уже выгружали ящики и мешки. Как только Герсен приблизился, из звездолета спустились три человека в комбинезонах; они пересекли залитый лучами прожекторов участок перед выходом за ограду, показали пропуска охраннику в застекленной будке и направились по дороге в городок.

Герсен присоединился к ним, пожелав доброго вечера. Приезжие вежливо ответили тем же, после чего Герсен спросил, как назывался их корабль.

«Это «Иван Гарфанг», — сообщили ему. — Из Халцедона».

«Из Халцедона на Земле?»

«Так точно».

Младший из троих спросил: «Как обстоят дела в Скузах? Чем тут можно развлечься?»

«Здесь не разбежишься, — вздохнул Герсен. — Кроме трактира в гостинице, в городе почти ничего нет. Смертельно скучная дыра, жду не дождусь возможности уехать. Вы берете пассажиров?»

«А как же! Один уже на борту, есть каюты еще на четверых. Освободится и пятая, если господин Хоузи останется в Скузах — насколько я понимаю, он так и собирается сделать. Черт его знает , зачем он сюда приехал...» — молодой человек недоуменно покачал головой.

«Так-так, — сказал себе Герсен, — проще пареной репы». Кем мог оказаться господин Хоузи, как не господином Хоскинсом? Но по какому делу его «пригласил» Кокор Хеккус? Герсен проводил трех космических «дальнобойщиков» до гостиницы и зашел в трактир вместе с ними — любой встречный, даже подозревающий каждого приезжего «охотник на стукачей» решил бы, что Герсен тоже прибыл на грузовом звездолете.

Герсен дополнительно убедил окружающих в справедливости такого вывода, заказав выпивку на четверых за свой счет. В трактире подавали пиво, слабое и кислое, и едкую, мутную рисовую водку.

Внутренность трактира нельзя было назвать мрачной — в камине пылал огонь, официантка в поношенном красном платье и плетеных соломенных тапках стояла за традиционной стойкой и разливала напитки. Младший из троих звездоплавателей, называвший себя «Карло», принялся было заигрывать с официанткой, на что та ответила взглядом, выражавшим полное непонимание и замешательство.

«Оставь ее в покое! — вмешался старший из новых приятелей Герсена, по прозвищу «Бьюд». — У нее не все дома». Он многозначительно постучал себя пальцем по лбу.

«Мы пролетели столько световых лет, на самое дно Запределья! — ворчал Карло. — И первая женщина, попавшаяся на глаза — идиотка».

«Оставь ее господину Хоузи, — посоветовал Халви, третий астронавт. — Если он тут поселится, с кем еще ему придется проводить время?»

«Он какой-нибудь ученый? Или журналист? — полюбопытствовал Герсен. — Они иногда заезжают в самые странные места».

«Черт его знает, кто он такой! — сказал Карло. — За всю поездку двух слов не сказал».

Тема разговора сменилась. Герсен не прочь был обсудить господина Хоузи подробнее, но не смел задавать вопросы — в Запределье лишние вопросы почти неизбежно приводили к мрачным последствиям.

В трактир зашли несколько местных жителей; они столпились у камина, опрокидывая залпом полулитровые кружки пива и разговаривая на тягучем монотонном наречии. Герсен отвел официантку в сторону и спросил, не сможет ли он переночевать в гостинице.

Женщина стала мотать головой: «У нас давно никто не стоял. Постели простыли, отсырели. Ночуйте у себя на корабле, так будет лучше».

Герсен взглянул на сидевших поодаль Карло, Бьюда и Халви. Бравые звездоплаватели явно не собирались покидать трактир в ближайшее время. Герсен снова повернулся к официантке: «Есть тут кто-нибудь, кто мог бы сбегать с поручением к нашему кораблю?»

«У нас есть паренек, он может сбегать».

«Я хотел бы с ним поговорить».

Официантка позвала подростка — как оказалось, своего сына, увальня с ничего не выражающим лицом. Герсен щедро наградил его чаевыми и заставил трижды повторить сообщение, которое он должен был передать. Увалень промямлил: «Я должен попросить, чтобы меня провели к господину Хоузи, и сказать ему, что его ожидают в гостинице по срочному делу».

Подросток убежал. Герсен немного подождал, после чего быстро вышел из гостиницы и последовал за сыном официантки по дороге в космопорт, держась далеко позади.

Охранник в космопорте знал паренька и, обменявшись с ним парой слов, пропустил его к звездолету. Герсен подкрался как можно ближе к ограде космопорта и притаился в тени высокого куста.

Прошло несколько минут. Из звездолета спустился паренек — один. Герсен разочарованно крякнул. Когда подросток стал возвращаться по дороге, Герсен вышел ему навстречу. Мальчик испуганно вскрикнул и отпрыгнул в сторону.

«Иди сюда, не бойся! — сказал Герсен. — Ты видел господина Хоузи?»

«Да, сударь, видел».

Герсен вынул из-за пазухи фотографию Хоскинса и посветил на нее фонариком: «Это он?»

Паренек прищурился: «Да, сударь. Он самый».

«И что он сказал?»

Подросток отвел глаза в сторону, блеснув белками: «Он спросил, знаю ли я Билли Карзини».

«Даже так, Билли Карзини?»

«Именно так, сударь. Конечно, я не знаю Билли Карзини. Билли Карзини — хормагонт. Хоузи приказал передать вам, если вы — Билли Карзини, что вы должны придти к нему в звездолет. Я объяснил, что вы — астронавт-дальнобойщик с того же корабля. А он сказал, что не будет иметь дело ни с кем, кроме Билли Карзини, и что тот должен явиться собственной персоной. Вот и все».

«Понятно. А что такое хормагонт?»

«Здесь их так называют. Может быть, на вашей планете их прозвали по-другому. Это люди, которые высасывают жизнь из других, а потом улетают и проживают высосанные годы на Тамбере».

«Билли Карзини живет на Тамбере?»

Мальчик серьезно кивнул: «Это настоящая планета, не думайте, что я вру! Я-то знаю, потому что хормагонты живут только там».

Герсен улыбнулся: «Драконы, феи, великаны-людоеды и линдерлинги тоже там живут?»

Паренек скорбно опустил голову: «Вы мне не верите».

Герсен всучил ему еще несколько монет: «Вернись к господину Хоузи. Скажи ему, что Билли Карзини ждет его на дороге, и приведи его сюда, ко мне».

Подросток широко раскрыл глаза: «Вы — Билли Карзини?»

«Кто я такой, не имеет значения. Иди, передай мои слова господину Хоузи».

Мальчик снова направился к звездолету. Через пять минут он спустился по трапу в сопровождении Хоузи — без всякого сомнения того субъекта, который был запечатлен на фотографиях. Они направились к выходу с посадочной площадки.

В этот момент из темного неба на площадку стремительно спустился диск, мигающий бегающими по кругу красными и синими огнями. Это был роскошный аэромобиль, пышно украшенный цветными мерцающими просветами, золотой отделкой с завитками и трепещущими пальмовыми ветвями, отливающими золотом. Костюм водителя — стройного, длинноногого и широкоплечего — не уступал его машине вульгарной колоритностью. Он выкрасил в коричневато-черный цвет молодое, подвижное лицо с правильными чертами; у него на голове был туго затянутый белый тюрбан с парой залихватских кисточек, висевших под правым ухом. Человек этот казался заряженным нервной жизненной энергией: спрыгнув на землю, он почти подскочил, как на пружинах.

Подросток и господин Хоскинс остановились; новоприбывший быстро пересек посадочную площадку и обратился к Хоскинсу. Тот казался удивленным и вопросительно указал на дорогу. «Это и есть Билли Карзини», — скрипя зубами от досады, подумал Герсен. Билли взглянул на дорогу, после чего задал Хоскинсу какой-то вопрос. Хоскинс, судя по всему, неохотно с чем-то согласился и похлопал ладонью по своей поясной сумке. В то же время, продолжая то же движение руки, Хоскинс выхватил оружие и направил дуло на Билли Карзини; Хоскинс явно нервничал и набрался храбрости, чтобы подчеркнуть свое недоверие к собеседнику. Билли только рассмеялся.

Каким образом все это было связано с Кокором Хеккусом? Надо полагать, Билли Карзини — один из его агентов? Существовал простой и прямолинейный способ выяснить, так ли это. Охранник в будке с напряженным вниманием следил за стычкой на посадочном поле. Он не слышал, как сзади подошел Герсен, даже не успел отреагировать и сразу потерял сознание, когда Герсен нанес ему ловкий удар под затылок. Напялив на себя кепку и плащ охранника, Герсен направился к Хоскинсу и Билли Карзини уверенными шагами выполняющего свои обязанности должностного лица. Карзини и Хоскинс были заняты каким-то обменом: каждый держал в руках конверт. Билли взглянул на Герсена и приказал ему взмахом руки вернуться к выходу, но Герсен продолжал приближаться, всем своим видом изображая подобострастное смущение. «Вернись на свой пост, часовой! — резко обронил Билли. — Мы заняты, оставь нас в покое!» В движении его чуть наклонившейся головы было что-то мгновенно вызывавшее страх.

«Прошу прощения, сударь», — сказал Герсен, бросился вперед и огрел Билли Карзини лучеметом по великолепному тюрбану. Билли пошатнулся и упал. Герсен провел парализующим лучом по руке Хоскинса — тот выронил оружие.

Хоскинс закричал от боли и удивления. Герсен подобрал конверт, выпавший из рук Билли и протянул руку, чтобы взять конверт Хоскинса. Хоскинс отступил на пару шагов, но, увидев, что Герсен снова поднимает лучемет, остановился.

Герсен подтолкнул его к машине Карзини: «Быстро! Залезайте, а то хуже будет».

Ноги Хоскинса обмякли и дрожали — спотыкаясь, он побежал шаркающими шажками к аэромобилю. Забираясь в машину, Хоскинс пытался спрятать конверт за пазухой. Герсен дотянулся и схватил конверт, чтобы вырвать его. Пару секунд они боролись — Хоскинс ни за что не хотел отдавать конверт. Конверт порвался, и в руке Герсена осталась его половина; другая половина упала и отлетела куда-то под машину. Билли Карзини кряхтел и поднимался на ноги. Герсен больше не мог задерживаться. В аэромобиле был установлен стандартный пульт управления; Герсен потянул штурвал на себя и вверх, до упора. Двигатели взвыли. Билли Карзини что-то кричал, но Герсен не мог его расслышать; как только машина стала подниматься, одновременно разгоняясь вперед, Билли подобрал лучемет и выстрелил. Разряд прошипел перед самыми глазами Герсена и прожег глубокий косой шрам в голове пригнувшегося рядом Хоскинса. Развернувшись уже на значительной высоте, Герсен ответил бешеным огнем, но противник был слишком далеко, и внизу лишь взметнулись облачка рассыпающейся искрами пыли.

Поднявшись высоко над Скузами, Герсен снова повернул, полетел на запад и опустился в овраге рядом со своим небольшим звездолетом. Он перенес тело Хоскинса в корабль и, бросив на произвол судьбы весело мигающий огнями раззолоченный аэромобиль, поспешно взлетел в черное пасмурное небо. Только включив гиперпространственный двигатель, он почувствовал себя в безопасности — теперь, сколько бы ни старались его враги, они не могли его перехватить. Задание было выполнено профессионально, без лишних усилий и потерь. В соответствии с инструкциями, труп Хоскинса ожидал скорейшей доставки на Альфанор. Дело в шляпе, все в порядке. Но Герсен вовсе не был доволен собой. Он ничего не узнал, ни в чем не преуспел, кроме пустякового поручения, с которым его отправили на Притон Биссома. В этом деле был как-то замешан Кокор Хеккус. Господин Хоскинс, однако, уже ничего не мог рассказать — Герсен так и не понял, почему Кокор Хеккус интересовался персоной убитого.

Наличие трупа создавало проблему. Герсен перетащил тело в рундук кормового трюма и запер его там.

Вынув конверт, экспроприированный у Билли Карзини, Герсен вскрыл его. Внутри лежал сложенный лист розовой бумаги с текстом, написанным мелким витиеватым почерком от руки, лиловыми чернилами. Сообщение было озаглавлено: «Как стать хормагонтом». Герсен приподнял брови: кто-то изволил шутить? Вряд ли. Читая инструкции неизвестного автора, Герсен чувствовал, как холодная дрожь ужаса пробегает у него по спине. Никогда еще чтение не вызывало у него столь неприятные ощущения.

«Старение вызывается истощением жизненных соков юности, это самоочевидно. Хормагонт стремится восполнять в себе запас этих бесценных эликсиров за счет самого доступного источника — за счет тех, кто еще молод. Это дорогостоящий процесс, если под рукой нет достаточного числа молодых особей; обеспечив свой доступ к надлежащему числу доноров, хормагонт приступает к делу следующим образом».

Дальнейшие подробные инструкции предварялись вступительным параграфом:

«Используя организмы живых детей, хормагонт извлекает надлежащие железы и органы, приготавливает экстракты и подвергает экстракты переработке, в конечном счете получая, если все было сделано правильно, воскообразный сгусток. Этот сгусток, будучи вживлен в шишковидное тело мозга хормагонта, предотвращает старение».

Герсен отложил письмо, чтобы изучить обрывок, оставшийся от документа в конверте Хоскинса:

«...микроскладчатость или, точнее выражаясь, штриховые уплотнения. Уплотнения неразличимы невооруженным глазом, и даже при ближайшем рассмотрении их распределение представляется случайным. Их расстановка, однако, имеет решающее значение и определяется последовательностью квадратных корней первых одиннадцати простых чисел. Наличие не менее шести таких штриховых конфигураций на любом из упомянутых участков подтверждает...».

Герсена этот текст чрезвычайно заинтриговал, но он не мог догадаться, к чему относилось описание. Какие сведения, известные господину Хоскинсу, были равноценны секрету вечной молодости?

Он снова изучил отвратительные указания для желающих жить вечно — и усомнился в их эффективности и достоверности. В конце концов Герсен уничтожил оба документа.

В космопорте Авенты он вызвал Бен-Заума по видеофону: «Я вернулся».

Бен-Заум поднял брови: «Так скоро?»

«Задерживаться было незачем».

Через полчаса Бен-Заум и Герсен встретились в зале ожидания космопорта.

«Где же господин Хоскинс?» — деликатно подчеркнув имя Хоскинса, Бен-Заум, чуть наклонился и пытливо прищурился.

«Вам потребуется катафалк. Он покинул этот бренный мир — еще до того, как я покинул «зловредную», как вы предпочитаете выражаться, планету».

«Он пытался... что именно произошло?»

«Хоскинс и человек по имени Билли Карзини собирались заключить какую-то сделку, но никак не могли договориться об условиях. Карзини, по-видимому, был разочарован позицией Хоскинса и прикончил его. Мне удалось найти и увезти тело Хоскинса».

Бен-Заум бросил на Герсена взгляд, полный укоризненной подозрительности: «Они обменялись какими-нибудь документами? Другими словами, успел ли Хоскинс передать Карзини какие-либо сведения?»

«Нет».

«Вы в этом уверены?»

«Совершенно уверен».

Бен-Заум не успокаивался: «Это все, что вы можете сообщить?»

«Разве этого не достаточно? Вы получили Хоскинса — что и требовалось».

Бен-Заум облизал губы, искоса наблюдая за Герсеном: «В одежде покойного не было никаких бумаг?»

«Нет. Я тоже хотел бы задать вам вопрос».

Бен-Заум глубоко, разочарованно вздохнул: «Хорошо. Если смогу, отвечу».

«Вы упомянули Кокора Хеккуса. Каким образом он замешан в это дело?»

Начальник оперативного отдела МСБР немного поразмышлял, поглаживая подбородок: «Кокор Хеккус скрывается под многими личинами. Один из его псевдонимов, по имеющимся сведениям — Билли Карзини».

Герсен печально кивнул: «Так я и думал... Я упустил редкую возможность. Такой случай может больше не представиться... Вы не знаете случайно, что такое хормагонт?»

«Как вы сказали?»

«Хормагонт. Ходят слухи, что на планете Тамбер обитают бессмертные существа — хормагонты».

Бен-Заум ответил размеренно-дидактическим тоном: «Я не знаю, что такое хормагонт. Все, что я знаю о планете Тамбер — слова из детской считалочки: «Захочу — полечу, что ищу, то найду, если курс проложу на Собачью звезду — там, в конце всех путей, открываются вечности двери на планете пропавших детей, на Тамбере». Что-то в этом роде».

«Вы пропустили пару строк после «Собачьей звезды»: «Там на юге горит Ахернар, там никто не становится стар»».

«Неважно, — сказал Бен-Заум. — Изумрудный город я тоже не нашел». Он скорбно вздохнул: «Подозреваю, что вы не сказали мне все, что знаете. Тем не менее...»

«Тем не менее — что?»

«Держите язык за зубами».

«Непременно».

«Кроме того, имейте в виду: если вы, паче чаяния, сорвали какой-нибудь план Кокора Хеккуса, он обязательно встретится с вами снова. Хеккус никогда не прощает долги и не забывает обиды».

 

Глава 2

Из предисловия к монографии «Князья тьмы» Кароля Карфена, опубликованной издательством «Просвещение» в Новом Вексфорде на планете Алоизий в системе Веги:

«Можно задать вполне обоснованный вопрос: почему из огромного множества воров, похитителей, пиратов, работорговцев и наемных убийц, промышляющих в Ойкумене и за ее пределами, следует выбрать пять человек, прозванных «князьями тьмы», и уделять им особое внимание? Автор признаёт некоторую произвольность такого выбора, но может с чистой совестью определить критерии, по мнению автора позволяющие считать именно этих пятерых исчадиями ада и повелителями зла.

Во первых, «князьям тьмы» свойственно самовлюбленное величие. Задумайтесь над тем, каким образом Кокор Хеккус заслужил репутацию «машины смерти», вспомните о «плантации» на планете Хватирог, где Аттель Малагейт создал нечто вроде уникальной рабовладельческой цивилизации, оцените потрясающий памятник, который воздвиг себе Ленс Ларк, или «дворец любви» Виоля Фалюша — тоже своеобразный монумент в честь самого себя. Невозможно не признать, что свершения этих преступников не относятся к разряду рядовых достижений или к последствиям обыденной порочности (хотя говорят, что Виолю Фалюшу не чуждо мелочное тщеславие в том, что касается внешности, а некоторые авантюры Кокора Хеккуса напоминают чудовищно гипертрофированные эксперименты мальчишки, мучающего насекомое).

Во вторых, эти люди наделены конструктивным гением. Они руководствуются главным образом не злобой, не извращенностью и не человеконенавистничеством, но необузданными внутренними побуждениями, по большей части окутанными тайной и необъяснимыми. Что заставляет Ховарда Алана Трисонга сеять хаос с таким наслаждением? Каковы цели непроницаемого Аттеля Малагейта? Чего добивается зловещий щеголь, Кокор Хеккус?

В третьих, каждый из «князей тьмы» окружил себя завесой тайны, настаивая на анонимности и безличности. Даже ближайшие подручные этих людей неизвестны. У «князей тьмы» нет друзей, нет любовниц или любовников (если не считать «любовью» сибаритское потворство Виоля Фалюша своим эротическим прихотям).

В четвертых, вопреки вышесказанному, «князьям тьмы» свойственно качество, которое точнее всего было бы определить как абсолютную гордыню, абсолютную самодостаточность. Каждый из них рассматривает взаимоотношения между собой и остальным человечеством всего лишь как соперничество равных.

В пятых, позвольте сослаться на беспрецедентный в истории человечества конклав «князей тьмы», состоявшийся в 1500 году в таверне Смейда (см. подробное обсуждение этого совещания в разделе I), на котором все пятеро признали — скорее всего, вынуждены были признать — что им выгоднее сотрудничать на равных, нежели соперничать, и определили различные сферы своих интересов. Ipsi dixeunt! ».

Таково было второе свидание Герсена с Кокором Хеккусом. В результате этой встречи Герсен надолго погрузился в подавленное состояние, проводя на Эспланаде Авенты каждый длинный альфанорский день, с утра до вечера, и глядя в просторы Тавматургического океана. Поначалу он рассматривал возможность возвращения на Притон Биссома — но такой проект представлялся ему скоропалительным и почти наверняка бесполезным: Хеккус не стал бы надолго задерживаться на этой заурядной планете. Каким-то образом Герсену нужно было снова установить с ним контакт.

Поставить перед собой такую задачу было легче, чем найти способ ее решения. О Кокоре Хеккусе рассказывали десятки историй, от которых волосы вставали дыбом, но крохи фактической информации в этих небылицах попадались редко. Ссылка на планету Тамбер отличалась новизной, но Герсен не придал ей большого значения: скорее всего, «планета хормагонтов» была порождением богатого воображения скучающего подростка.

Шло время — неделя, две недели. Кокор Хеккус удостоился упоминания в новостях в качестве предполагаемого похитителя некоего коммерсанта с Копуса, восьмой планеты Пи Кассиопеи. Герсен был несколько удивлен этим обстоятельством: «князья тьмы» редко занимались похищениями с целью получения выкупа.

Через два дня поступили известия о еще одном похищении, на этот раз в горах Хаклюз на Орпо, седьмой планете той же звезды, Пи Кассиопеи. Жертвой в этом случае оказался богатый поставщик квашеных спор. Организатором похищения снова называли Кокора Хеккуса; по сути дела, лишь упоминание имени «князя тьмы» делало эти заурядные преступления достойными внимания.

Третья встреча Герсена с Кокором Хеккусом стала возможной непосредственно в связи с упомянутыми похищениями, хотя связь эта оказалась весьма неочевидной. Более того, похищения как таковые явились обратными или косвенными последствиями успеха, достигнутого Герсеном в Скузах.

Ускорению последовательности событий способствовала случайность. Однажды утром, ближе к полудню, Герсен снова сидел на скамье посреди Эспланады. Рядом, на другом конце той же скамьи, присел старик, выкрасивший кожу в бледно-голубой цвет — в черной куртке и бежевых брюках представителя образованного среднего класса. Через несколько минут старик тихо выругался, отшвырнул газету и, повернувшись к Герсену, выразил возмущение беззаконием, творившимся в последнее время: «Еще одно похищение, опять ни в чем не повинного человека утащили к Менялам! Почему это не пресекается? Куда смотрит полиция? Нас предупреждают о необходимости принимать меры предосторожности, понимаете ли! Стыд и срам!»

Герсен выразил безусловное согласие с точкой зрения соседа по скамье, заметив, однако, что ему были неизвестны какие-либо способы эффективного решения этой проблемы, кроме повсеместного, в масштабах Ойкумены, запрещения космических кораблей, находящихся в частной собственности.

«А почему бы их, действительно, не запретить? — потребовал объяснений старик. — У меня, например, нет звездолета, и нет никаких причин, по которым мне потребовался бы собственный звездолет. Все эти частные космические яхты — не более чем роскошные игрушки и показные символы статуса, в лучшем случае! А в худшем случае они способствуют совершению преступлений, в особенности таких, как похищения с целью получения выкупа. Вы только посмотрите! — он постучал пальцами по газете. — Десять похищений, и все стали возможными благодаря бесконтрольному использованию звездолетов!»

«Десять? — переспросил Герсен. — Так много?»

«Десять за последние две недели — и похищают, конечно, только богачей, владельцев крупнейших предприятий и так далее. За них, естественно, платят выкуп, тем самым обогащая негодяев в Запределье — эти деньги растворяются в космосе в ущерб каждому из нас!» Старик продолжал жаловаться на крушение нравственных устоев, общепринятых в дни его молодости, на то, что уважение к закону и правопорядку практически перестало существовать, а также на то, что теперь только самый незадачливый и неудачливый преступник нес наказание за свои действия. Для того, чтобы продемонстрировать справедливость своих наблюдений, долгожитель привел в качестве примера тот факт, что только вчера он собственными глазами видел подручного пресловутого Кокора Хеккуса, несомненно ответственного по меньшей мере за одно из недавних похищений.

Герсен выразил негодование и удивление: не обознался ли его уважаемый собеседник?

«Конечно, я его узнал! Какой может быть разговор! Я никогда не забываю лицо — пусть даже с тех пор прошло восемнадцать лет».

Герсен начинал терять интерес — тем не менее, старик продолжал распространяться на ту же тему. «Невозможно или почти невозможно предположить, — думал Герсен, — что этот столичный старожил подослан Кокором Хеккусом».

«Это было в Понтефракте на Алоизии, где я работал главным протоколистом местной Инквизиции, — не унимался старожил. — Его привели в присутствие Гульдунерии, и я прекрасно помню, с какой поразительной наглостью он себя вел, несмотря на тяжесть предъявленных обвинений».

«В чем заключались эти обвинения?» — полюбопытствовал Герсен.

«Подкуп с целью подстрекательства к ограблению, незаконное приобретение древностей и публичное оскорбление должностных лиц. Его дерзость оказалась вполне обоснованной, так как ему удалось избежать наказания — он отделался выговором. Было совершенно очевидно, что Кокор Хеккус запугал членов комиссии».

«И вчера вы видели этого человека?»

«Его ни с кем невозможно спутать. Он проехал навстречу по Скользящей трассе, направляясь на север, к Парусному пляжу. Если я совершенно случайно встретил этого конкретного подонка, представляете, сколько незнакомых мне преступников проходят мимо каждый день?»

«Недопустимая ситуация! — поддакнул Герсен. — За этим человеком необходимо установить наблюдение. Вы не помните, как его зовут?»

«Нет. И даже если бы я помнил? Бьюсь об заклад, нынче он щеголяет не под тем именем, каким назывался в Понтефракте».

«У него есть какие-нибудь особые запоминающиеся признаки?»

Старик нахмурился: «Ничего особо примечательного, нет. Довольно большие уши, нос тоже крупный. Круглые, близко посаженные глаза. Он выглядит значительно младше меня. Тем не менее, мне говорили, что уроженцы планеты Фомальгаута поздно стареют — благодаря составу их пищи, от нее свертывается желчь».

«Ага! Значит, он — сумереченец».

«Он сам об этом заявлял, причем в несдержанных выражениях, которые я мог бы назвать только проявлением извращенного тщеславия».

Герсен вежливо рассмеялся: «У вас цепкая память. Так вы считаете, что этот преступник с Сумеречья живет на Парусном пляже?»

«Почему нет? Где еще собираются люди с неортодоксальными, мягко выражаясь, привычками?»

«Тоже верно». Сделав из вежливости еще несколько замечаний, Герсен откланялся и ушел.

Скользящая трасса двигалась на север параллельно Эспланаде, после чего поворачивала, углубившись в туннель Лосассо, и заканчивалась на Болотной площади в районе Парусного пляжа. В свое время Герсен уже познакомился с этим районом: глядя с площади в сторону Мельных холмов, можно было заметить обрывистую возвышенность, за которой прятался коттедж, некогда служивший приютом Хильдемару Дассу. На некоторое время мысли Герсена приобрели меланхолический характер... Он заставил себя вернуться к рассмотрению актуального вопроса, а именно необходимости выследить безымянного сумереченца. Это было сложнее, чем найти Красавчика Дасса, отличавшегося незабываемой внешностью.

Площадь окружали низкие толстостенные здания из бетона с наполнителем из ракушечника, расцвеченные клеевой краской — белые, сиреневые, бледно-голубые, розовые. В лучах Ригеля они пламенели словно дрожащими в глазах оттенками и отсветами, тогда как оконные рамы и двери были контрастно выкрашены в самый интенсивный, непроглядно черный цвет. С одной стороны площади тянулся сводчатый пассаж, где теснились магазины и лавки, обслуживавшие главным образом туристов. Во всей Ойкумене — за исключением, пожалуй, одного или двух мест на Земле — не было ничего подобного Парусному пляжу, где в культурно изолированных кварталах теснились представители всевозможных инопланетных народностей, посещавшие отвечающие их особым привычкам продуктовые лавки и рестораны. В ближайшем киоске Герсен купил «Путеводитель по Парусному пляжу». Квартал сумереченцев в нем не упоминался. Герсен вернулся к киоску, где восседала низенькая, толстая, почти шарообразная женщина с кожей, выкрашенной в белесый зеленый цвет — возможно, ктото из ее предков был пещерным бесом с Крокиноля.

«Где тут селятся сумереченцы?» — поинтересовался Герсен.

Продавщица задумалась: «Они редко попадаются. Ниже, на улице Ард, у самого берега, живут несколько сумереченцев. Им приходится там жить, чтобы ветер сдувал в море вонь, исходящую от их деликатесов».

«А где у них продовольственный магазин?»

«Не стала бы называть это продовольствием. Гниль и отбросы! Вы, случайно, не с Сумеречья? Нет, сама вижу, что нет. Есть у них магазин, на той же улице Ард. Поверните вон туда — видите, где стоят два склепца в черных балахонах? Улица Ард — прямо за ними. Не забудьте нос зажать!»

Герсен вернул ей «Путеводитель по Парусному пляжу», не требуя возвращения денег; продавщица сразу выставила путеводитель обратно на витрину. Герсен пересек площадь, обошел двух бледных людей в длинных черных сутанах и повернул на улицу Ард — скорее переулок, нежели улицу, полого спускавшийся к самой воде. В верхней части переулка расположились чайханы и закрытые шторами игорные заведения, откуда исходил довольно приятный запах ароматных курений. Середину улицы Ард занимал обшарпанный квартал, кишащий маленькими черноглазыми детьми с длинными золотыми серьгами-цепочками, одетыми в красные или зеленые рубахи до пупка и больше ни во что. Приближаясь к берегу моря, улица Ард становилась шире и образовывала нечто вроде небольшого двора у волноотбойной стенки. Герсен внезапно осознал значение совета толстой продавщицы из киоска. Воздух на дворе улицы Ард был действительно богат весьма необычными запахами, в сочетании производившими кисло-сладкую вонь, наполнявшую голову тяжестью и напоминавшую о гнилостных органических остатках. Поморщившись, Герсен подошел к лавке, откуда, судя по всему, исходили самые агрессивные дуновения, оскорблявшие обоняние. Сделав глубокий вдох и наклонив голову, чтобы не удариться головой о притолоку, Герсен зашел внутрь. Справа и слева стояли деревянные кадки, содержавшие паштеты, жидкости и погруженные в рассолы продукты неведомого происхождения; под потолком висели гирлянды ссохшихся сине-зеленых плодов величиной с кулак. В глубине лавки, за стойкой, заваленной с обеих сторон мягкими розовыми сосисками, стоял молодой человек лет двадцати со слегка устрашающей физиономией заправского клоуна, в черной блузе, расшитой коричневым узором, и с бархатной черной повязкой на голове. Облокотившись на стойку в полной прострации, продавец без всякого выражения наблюдал за перемещением Герсена по тесному проходу между бадьями.

«Вы с Сумеречья?» — спросил Герсен.

«Откуда еще?» — буркнул молодой человек. Герсену не удалось сразу определить эмоциональный смысл его интонации — в ней было много противоречий: печальная гордость, капризная враждебность, наглое смирение. «Хотите есть?» — спросил лавочник.

Герсен покачал головой: «Я не разделяю ваше вероисповедание».

«Хо-хо! — воскликнул юноша. — Значит, вы бывали на Сумеречье?»

«Нет, но о ваших обычаях много говорят».

Продавец улыбнулся: «Не верьте старым сплетням. Про нас рассказывают, что мы, сумереченцы — религиозные фанатики, что мы едим всякую гниль с целью умерщвления плоти, подобно фанатикам других религий, избивающим себя плетьми до крови. Это неправда! Сами посудите. Вы справедливый человек?»

Герсен задумался: «Пожалуй, хотя я стараюсь не превращать справедливость в культ».

Юноша направился к одной из лоханей и выудил из нее маленьким черпаком кусочек блестящего красно-коричневого паштета с черной корочкой: «Попробуйте! Судите сами! Доверяйте вкусовым ощущениям, а не носу!»

Герсен фаталистически пожал плечами и попробовал. У него во рту возникло покалывание, быстро усиливавшееся и распространявшееся. Герсен судорожно глотнул, подавляя позыв к рвоте.

«Ну, как?» — спросил молодой человек.

«Сказать по правде, — ответил Герсен, когда продышался, — вкус у этой дряни еще хуже, чем запах».

Юноша вздохнул: «Таково всеобщее мнение — среди тех, кто не привык к нашей кухне».

Герсен вытер рот тыльной стороной руки: «Вы знаете всех сумереченцев в округе?»

«Знаю».

«Я ищу высокого человека, слегка косоглазого. У него нет одного пальца, а длинные волосы он перевязывает под затылком на манер конского хвоста».

Молодой человек спокойно улыбнулся: «Как его зовут?»

«Не знаю».

«Таким приметам примерно соответствует Дорогуша Пауэл. Но он вернулся на Сумеречье».

«Понятно. Что ж, неважно. Деньги придется вернуть в провинциальное казначейство».

«Жаль. О каких деньгах вы говорите?»

«О деньгах, оставленных по завещанию. Два сумереченца оказали услугу чудаковатой старухе, и она их не забыла. Другого наследника, как мне дали понять, тоже нет на Парусном пляже».

«А кто второй?»

«Мне сказали, что он улетел с Альфанора месяц тому назад».

«Неужели? — юноша задумчиво почесал в затылке. — Кто бы это мог быть?»

«Опять же, не знаю, как его зовут. Пожилой человек, но еще не состарившийся, с большими ушами и крупным носом, у него близко посаженные глаза».

«Вполне может быть, что это Дольвер Кунд. Но он все еще здесь».

«Как так? Вы уверены?»

«О да. Пройдите вдоль волноломной стенки и постучитесь во вторую дверь слева».

«Спасибо!»

«Как правило, посетители платят за деликатесы, даже если они их только пробуют».

Герсен расстался с монетой и вышел из лавки. Воздух на дворе улицы Ард показался ему почти свежим.

Волноломная стенка тянулась перпендикулярно переулку; в двадцати шагах ниже вздымался и опускался океан, прозрачный и пронзенный лучами Ригеля, как сверкающий звездчатый сапфир. Герсен повернул налево и остановился у второй двери, преграждавшей вход в коттедж с узким шершавым фасадом из общеупотребительного ракушечного бетона.

Герсен постучал в дверь. Изнутри послышались неуверенные шаги. Дверь медленно открылась; выглянул Дольвер Кунд — человек с круглым багровым лицом и посиневшими губами, несколько старше и тяжелее, чем ожидал Герсен: «Да?»

«Позвольте пройти», — Герсен бесцеремонно шагнул вперед. Кунд издал жалобное блеянье, выражавшее протест, но посторонился. Герсен посмотрел вокруг — они были одни в небольшом помещении. Исцарапанная старая мебель стояла на протертом лиловом ковре с красным орнаментом; в кастрюле на плите что-то булькало — Кунд готовил обед. Ноздри Герсена невольно сжались.

Собравшись с духом, Кунд выпрямился и выпятил грудь колесом: «Что означает ваше вторжение? Что вам нужно и к кому вы пришли?»

Герсен бросил на него жесткий презрительный взгляд: «Дольвер Кунд! Восемнадцать лет ты уклонялся от наказания за свои преступления».

«Вы о чем?»

Герсен вынул табличку-удостоверение, имитировавшую «ночник» агента МСБР, с фотографией под полупрозрачной золотистой семиконечной звездой; он прикоснулся звездой ко лбу, и та засветилась. Дольвер Кунд наблюдал за этими фокусами с полуоткрытым от изумления ртом.

«Я представляю исполнительное подразделение нового дисциплинарного управления Инквизиции в Понтефракте на Алоизии в системе Веги. Восемнадцать лет тому назад ты предстал перед арбитражной комиссией, но Гульдунерия была подкуплена. Результаты этого разбирательства объявлены недействительными. Ты задержан на основании вызова в суд и обязан вернуться в Понтефракт, чтобы присутствовать на повторном слушании дела».

Взволнованно заикаясь, Кунд долго не мог ничего сказать, но в конце концов завопил неожиданно высоким голосом: «У вас нет никакого права! Ваша юрисдикция сюда не распространяется! Кроме того, преступление совершил не я!»

«Не ты? А кого я должен арестовать? Кокора Хеккуса?»

Облизывая лиловые губы, Кунд покосился на входную дверь: «Уходите. И не возвращайтесь. Не хочу иметь с вами никакого дела».

«Так как же насчет Кокора Хеккуса?»

«Не произносите при мне это имя!»

«Кому-то придется отчитаться за содеянное — тебе или ему. В данный момент Хеккус недоступен правосудию. Значит, придется задержать тебя. Собирайся — даю тебе десять минут».

«Смехотворно! Чепуха! Вы берете меня на пушку!»

При упоминании о пушке Герсен выставил на обозрение лучемет и направил дуло на Кунда, обжигая собеседника ледяным взглядом. Возмущение Кунда тут же сменилось благодушной ворчливостью: «Послушайте, зачем же так! Достаточно немного подумать, и вы поймете, что совершаете ошибку. Садитесь! Мы — гостеприимный народ. Не хотите ли выпить?»

«Сумереченское варево? Нет уж, благодарю».

«Могу предложить не столь ароматный напиток — от арака не откажетесь? Он здешний, из Морской провинции».

Герсен уступил: «Хорошо».

Кунд подошел к полке, снял с нее бутылку, небольшой поднос и пару стаканов, налил в стаканы арак. Герсен потянулся и зевнул, изображая рассеянную усталость. Кунд медленно поставил поднос на столик и взял один из стаканов. Герсен взял другой стакан и внимательно рассмотрел прозрачную жидкость, стараясь подметить крупицы еще не растворившегося порошка или завихрения, вызванные добавлением другой жидкости, тоже прозрачной, но несколько иной плотности. Кунд с хитрецой посматривал на него. «Этот подонок знает, что его будут подозревать, — подумал Герсен, — и ожидает, что я потребую обменяться стаканами».

«Пейте!» — сказал Кунд, поднимая стакан. Герсен с любопытством наблюдал за ним. Кунд опустил свой стакан, даже не прикоснувшись к нему губами.

«Значит, ты не прочь выпить? — Герсен взял оба стакана и смешал их содержимое, после чего вернул стакан Кунду. — Пей первым».

«Никогда не позволю себе пить раньше гостя. Это неприлично».

«А я не могу пить прежде, чем выпьет хозяин дома. Неважно, однако: мы успеем выпить по пути в Понтефракт. Так как ты не хочешь брать с собой пожитки, пора идти».

Покрасневшее лицо Кунда сморщилось и тут же печально осунулось: «Никуда я с вами не поеду. Заставить вы меня не можете. Я старый человек, мое здоровье оставляет желать лучшего. Имейте сострадание!»

«Ты — или Кокор Хеккус! Таковы мои инструкции».

Кунд снова покосился на входную дверь и сдавленно прохрипел: «Не произносите это имя!»

«Расскажи все, что ты о нем знаешь».

«Не дождетесь».

«Тогда пошли. Попрощайся с Ригелем: отныне тебе придется загорать — и потеть — под Вегой».

«Но я ни в чем не виноват! Неужели вы не можете понять?»

«Расскажи мне все, что знаешь о Кокоре Хеккусе, — настаивал Герсен. — Мы предпочли бы задержать его, а не тебя».

Кунд глубоко вздохнул и закрыл глаза. «Так и быть, — выдохнул он после длительного молчания. — Если я расскажу вам все, что знаю, мне все равно придется тащиться на Алоизий?»

«Ничего не могу обещать».

Кунд еще раз вздохнул: «Мне известно немногое...»

Два часа он утверждал, что его знакомство с Кокором Хеккусом носило исключительно случайный и мимолетный характер: «Мне предъявили ложные обвинения; даже инквизиторам из Гульдунерии пришлось это признать!»

«Оставшиеся в живых члены этой арбитражной комиссии находятся в исправительных учреждениях и несут максимальное наказание за всю совокупность своих преступлений. Никаких уловок, говори правду! Допрос не кончится, пока я не буду удовлетворен!»

В конце концов Кунд обмяк в кресле и объявил, что готов все рассказать. Но прежде всего, по его словам, ему нужно было принести кое-какие заметки и памятные записки, чтобы ничего не забыть. Он отошел в сторону и открыл ящик якобы для того, чтобы достать бумаги, но вынул из ящика оружие. Герсен держал лучемет наготове и одним парализующим выстрелом выбил оружие из руки сумереченца. Кунд медленно повернулся лицом к Герсену, широко открыв слезящиеся глаза. Разминая онемевшую руку, он добрался до кресла, упал в него — и с этой минуты уже не пытался врать. По сути дела, он стал говорлив — практически взорвался информацией, как если бы из него вынули пробку, давно затыкавшую рот. Да, восемнадцать лет тому назад он помогал Кокору Хеккусу обделывать кое-какие делишки в Понтефракте и в других местах. Хеккус стремился приобрести несколько ценных экспонатов. На Алоизии они ограбили замок Крири, аббатство Бодельси и Хоульский музей. В ходе последнего ограбления Кунд был схвачен «сыновьями Немезиды», но Кокор Хеккус воспользовался своими связями и надавил на нескольких людей: инквизиторы, заседавшие в Гульдунерии, объявили Кунду выговор и отпустили его. После этого Кунд реже выполнял поручения Хеккуса и полностью потерял с ним связь лет десять тому назад.

Герсен настаивал на подробностях. Кунд беспомощно разводил руками: «Что я могу сказать о его внешности? Он такой же человек, как все. Ничего особенного в нем нет. Он среднего роста, хорошо сложен, возраст его неизвестен. Он тихо говорит, хотя, когда он не в духе, его голос становится гулким и ухающим, будто он говорит через трубу с далекой планеты. Хеккус — странный человек, обходительный, если на него находит настроение, но чаще всего безразличный. Его завораживают красивые вещи, редкости, хитроумные механизмы. Вам известно происхождение его имени?»

«Эту историю мне никто не рассказывал».

«Кокор Хеккус — эти слова означают «машина смерти» на тайном языке мира, затерянного где-то в Запределье. Мир этот заселили еще в глубокой древности, но он был забыт или потерял связь с остальными людьми — пока Кокор Хеккус не открыл его заново. Для того, чтобы наказать население вражеского города, Хеккус построил гигантского металлического робота-палача, рубившего людей пополам огромным топором. Ужаснее этого топора был только оглушительный скрежет, который металлический монстр издавал при каждом взмахе. С тех Кокор Хеккус и получил прозвище «Машина Смерти»... Это все, что я знаю».

«Жаль, что ты не можешь объяснить, как его найти, — заметил Герсен. — Одному из вас — тебе или ему — предстоит отвечать на обвинения властей в Понтефракте».

Кунд развалился в кресле, как разорванный бурдюк. «Я все рассказал, — бормотал он. — Какой смысл мне мстить, через столько лет? Разве это поможет вернуть экспонаты в ваши музеи?»

«Правосудие должно свершиться. Если ты не выдашь властям Кокора Хеккуса, ты должен будешь заплатить за преступления, которые вы совершали вместе».

«Как я могу выдать Хеккуса? — срывающимся от напряжения голосом вопросил Кунд. — Я боюсь даже произнести его имя».

«Кто его помощники?»

«Не знаю. Я не встречался с ними уже много лет. В те годы...» — Курд замялся.

«Я слушаю».

Кунд облизал посиневшие губы: «Властям в Понтефракте незачем это знать».

«Только я могу судить, о чем следует или не следует знать властям».

Кунд глубоко вздохнул: «Об этом мне нельзя говорить».

«Почему же?»

Кунд отозвался вялым, беспомощным жестом: «Потому что я не хочу, чтобы меня убили каким-нибудь особо жестоким, зверским способом».

«А что, по-твоему, с тобой сделают в Понтефракте?»

«Нет! Больше ничего не скажу».

«На протяжении последнего часа тебе удавалось преодолевать опасения».

«Все, что я сообщил вам до сих пор, общеизвестно», — изобретательно парировал Кунд.

Герсен улыбнулся и поднялся на ноги: «Пошли!»

Кунд не сдвинулся с места. Наконец он произнес низким, глухим голосом: «Я знал трех человек, работавших с Кокором Хеккусом. Их звали Эрмин Странк, Роб Кастиллиган и Хомбаро — последнего величали только по прозвищу. Странк был родом из Кортежа, с какой планеты — понятия не имею. Кастиллиган родился на Балагуре, в системе Веги. О Хомбаро я вообще ничего не знаю».

«Ты встречался с ними в последнее время?»

«Конечно, нет».

«У тебя есть фотографии?»

Кунд утверждал, что у него не было никаких фотографий, и продолжал сидеть, развалившись в кресле, пока Герсен осматривал помещение в надежде найти тайник, в котором Кунд мог хранить сувениры. Через несколько минут Кунд язвительно заметил: «Если бы вы выросли на Сумеречье, то не ожидали бы, что я храню фотографии. Мы смотрим в будущее, прошлое не имеет значения».

Герсен прекратил поиски. Кунд прищурился, задумчиво глядя на Герсена; пока Герсен был занят обыском, он успел о чем-то подумать: «Позвольте поинтересоваться — в какой должности вы состоите?»

«Агент специального назначения».

«Вы не алоизиец. Где ваш трахейный клапан?»

«Это несущественно».

«Рано или поздно Кокор Хеккус узнает, что вы вынюхиваете относящиеся к нему сведения».

«Можешь донести ему сам, если тебе так хочется».

Кунд разразился тявкающим смехом: «Нет уж, уважаемый! Если бы я даже знал, кому пожаловаться, я не стал бы это делать. С меня хватит ужасов».

Герсен задумчиво произнес: «А теперь я отберу все твои деньги и выброшу твою вонючую еду в море».

«Что?» — физиономия Кунда снова стала плаксивой.

Герцен подошел к выходной двери: «Кунд, ты жалкое ничтожество, размазня и подонок. Я не стану тебя казнить — игра не стоит свеч. Прощай. Считай, что тебе повезло».

Герсен вышел из коттеджа, поднялся по улице Ард, вышел на Болотную площадь и проехал по Скользящей трассе в Авенту. Результаты многочасового труда его нисколько не радовали. Дольвер Кунд, конечно же, многое продолжал скрывать, но у Герсена не хватило хитрости или жестокости выдавить из него эти сведения. Что ему удалось узнать?

Кокор Хеккус получил свое прозвище на неизвестной, давно забытой планете.

Десять лет тому назад на Хеккуса работали три человека: Эрмин Странк, Хомбаро и Роб Кастиллиган.

Кокор Хеккус был без ума от хитроумных механизмов, поклонялся красоте и высоко ценил древние редкости.

Герсен снимал номер на верхнем этаже отеля «Креденца». На следующий день после допроса Дольвера Кунда он встал раньше, чем Ригель успел взойти над холмами Катилины, выкрасил кожу модным в последнее время бледным серовато-бежевым пигментом, оделся в строгий темно-зеленый костюм и вышел из отеля через боковой вход. В системе подземки он принял все возможные меры для того, чтобы убедиться в отсутствии робохвоста или другой слежки, после чего направился на станцию Судебной башни. Поднявшись на лифте в вестибюль, он перешел в небольшую одноместную кабину. Когда дверь задвинулась, автоматический голос попросил его назвать свое имя и место назначения. Герсен сообщил эти данные, а также продиктовал свой код допуска, полученный в МСБР. Дальнейших вопросов не было; кабина поднялась на тридцатый этаж, после чего переместилась горизонтально и выпустила его в приемную кабинета Бен-Заума. Приемная и кабинет примыкали к прозрачной западной стене высотного здания, откуда открывался панорамный вид на город и побережье, до самого Ремо. На полках, тянувшихся вдоль противоположной стены, хранились всевозможные трофеи, редкости, оружие и глобусы. Судя по интерьеру, Бен-Заум занимал почетное место в иерархии МСБР — насколько высок был его ранг, Герсен не мог установить в точности: титул «начальник оперативного отдела провинции Умбрия» мог буквально означать то, что он значил, или служить прикрытием для чего-то гораздо большего.

Бен-Заум приветствовал Герсена с осторожным радушием: «Надо полагать, вы ищете работу? На что вы тратите деньги? На женщин? Всего лишь месяц тому назад мы заплатили вам пятнадцать тысяч СЕРСов...»

«Мне не нужны деньги. Откровенно говоря, мне нужна информация».

«Бесплатная информация? Или вы желаете нанять МСБР?»

«Сколько будут стоить все имеющиеся сведения о Кокоре Хеккусе?»

Большие голубые глаза Бен-Заума чуть прищурились: «Предоставляемые нам или нами?»

«И вам, и вами».

Бен-Заум задумался: «В настоящее время он значится в красном списке... Официально мы даже не знаем, жив он или мертв — если не заключили подрядный договор».

Как всегда, Бен-Заум капризничал, на что Герсен ответил понимающей вежливой улыбкой: «Вчера я узнал происхождение его имени».

Бен-Заум рассеянно кивнул: «Я слышал эту легенду. Скверная история, нечего сказать. Небылицы нередко оборачиваются былью. Кстати, чтобы вы могли чем-нибудь развлечься... — Бен-Заум выдвинул ящик стола. — Охотники на стукачей заманили в западню нашего человека на Пало и выдали его Хеккусу. Тело агента вернулось в состоянии, которое я не хотел бы описывать. Кокор Хеккус сопроводил посылку сообщением». Бен-Заум вынул из ящика лист бумаги и прочитал вслух: «На Притоне Биссома стукач позволил себе непростительное вмешательство в мои дела. Считайте сукиного сына, останки которого вы получили, счастливчиком по сравнению с наглецом, осмелившимся напасть на меня в Скузах. Если у него есть воображение, пусть отправится в Запределье и объявит о своем прибытии. Клянусь, в таком случае я отпущу два десятка следующих стукачей, задержанных нашими людьми».

Герсен кисло усмехнулся: «Хеккус недоволен».

«Он в ярости, причем отличается неутомимой мстительностью, — Бен-Заум, казалось, слегка замялся. — Любопытно было бы узнать... насколько можно доверять обещаниям Кокора Хеккуса?»

Герсен поднял брови: «Вы предлагаете мне сдаться Хеккусу?»

«Не совсем так, разумеется — но взгляните на это с моей точки зрения. Одна жизнь в обмен на двадцать, причем в последнее время желающих работать в Запределье явно не хватает...»

«Ловят только недотеп, — заявил Герсен. — Благодаря их потере повышается общий уровень квалификации работников МСБР». Поразмышляв, он прибавил: «Но у вашего предложения есть определенные достоинства. Почему бы вам не отправиться со мной в Запределье и не объявить, что вы — тот самый стукач, который огрел Хеккуса по башке в Скузах, и что нас было двое? Может быть, Хеккус пощадит в обмен на нас обоих не двадцать, а полсотни недотеп?»

Бен-Заум поморщился: «Вы шутите. Почему вас так интересует Кокор Хеккус?»

«Я руководствуюсь альтруистическими побуждениями, свойственными каждому законопослушному гражданину».

Бен-Заум задумчиво переместил несколько украшенных цветными полосками старых бронзовых пластинок, лежавших у него на столе, после чего вернул их в первоначальное положение: «Я руководствуюсь теми же побуждениями. Что вам известно?»

Уклончивость не давала никаких преимуществ, а Бен-Заум несомненно почувствовал бы, что Герсен что-то умалчивает: «Вчера мне удалось узнать имена трех человек, работавших с Хеккусом десять лет тому назад. Может быть, эти имена значатся в вашей базе данных — в чем я не уверен».

«Будьте добры, назовите эти имена».

«Эрмин Странк. Роб Кастиллиган. Хомбаро».

«Расовое происхождение? Родные планеты? Национальность?»

«Неизвестны».

Бен-Заум зевнул, потянулся, взглянул на панораму Авенты. Погода была солнечная, но ветреная — далеко над Тавматургическим океаном нависли огромные наковальни кучевых облаков. Помолчав некоторое время, Бен-Заум снова повернулся к столу: «Все равно мне сейчас нечего делать».

Он пробежался пальцами по сенсорным клавишам на пульте, выступавшем сбоку из стола. Противоположная стена задрожала бесчисленными искрами белого света, после чего на ней вспыхнуло сообщение:

«ЭРМИН СТРАНК

1 из 5 записей»

Под надписью появился столбец с перечнем физических характеристик, слева от столбца — фотография с несколькими именами и кличками, которыми мог пользоваться Странк, справа — краткая сводка биографических сведений:

«Эрмин Странк № 1. Родился на планете Квантик, шестом спутнике звезды Одинокий Альфард; специалист в области контрабандного ввоза наркотиков на острова Вакуана. Эрмин Странк № 1 никогда не покидал родную планету».

«Не тот Странк», — сказал Герсен. Появилась следующая запись, с розовым текстом поперек затемненного фона ранее зарегистрированных данных:

«Эрмин Странк № 2. Ликвидирован 10 марта 1515 г.».

Эрмин Странк № 3 жил на другом краю Ойкумены, на планете Вадилов, единственном спутнике звезды Сабик, она же Эта Змееносца. В настоящее время он промышлял скупкой краденого. Так же, как Эрмин Странк № 1, он почти никогда не покидал родной мир, но провел два года в Дурбане на Земле, по всей видимости законопослушно выполняя функции складского рабочего.

Эрмин Странк № 4 был коротышка с узловатыми конечностями и шишковатой головой, лет тридцати пяти, рыжий, с наглой физиономией. Его содержали в исправительной колонии на планете Килларни в системе Веги, где он провел уже шесть лет.

«Это наш Странк!» — заявил Герсен.

Бен-Заум коротко кивнул: «Подручный Хеккуса, по вашим словам?»

«Насколько мне известно».

Бен-Заум прикоснулся к еще нескольким клавишам. Краткое резюме Эрмина Странка № 4 было снабжено подзаголовком: «По имеющимся сведениям, сообщник Кокора Хеккуса».

Начальник оперативного отдела вопросительно покосился на Герсена: «Вы что-нибудь еще знаете о Странке?»

«Кажется, ничего».

На экране появилась целая вереница уголовников по прозвищу «Хомбаро» — наиболее подходящий кандидат исчез восемь лет тому назад при невыясненных обстоятельствах и считался погибшим.

В базе данных содержались сведения о не менее чем восьми преступниках по имени «Роб Кастиллиган». Роб Кастиллиган № 2 явно был тем самым грабителем, который в сотрудничестве с Кундом обчистил замок Крири, аббатство Бодельси и Хоульский музей. Внимание Герсена привлекла недавняя запись в резюме Кастиллигана: всего лишь пять дней тому назад, в провинции Гаррой континента Скифия, в другом полушарии Альфанора, Кастиллигана задержали по подозрению в содействии похищению.

«Мастер на все руки, старина Кастиллиган, — заметил Бен-Заум. — Вас интересует это похищение?»

Герсен подтвердил свою заинтересованность; Бен-Заум вызвал на экран подробные данные. Похищены были двое детей Душана Одмара, сотрудника Института девяносто четвертого уровня, очень богатого и влиятельного человека. Скоростной катер на воздушной подушке подлетел к яхте, совершавшей морскую прогулку. Детей схватили на ходу, не выключая двигатели; сопровождавший детей преподаватель сумел спастись, спрыгнув с кормы и продолжая плыть как можно дольше под водой. Роба Кастиллигана опознали и арестовали через несколько часов, но двум другим преступникам удалось скрыться вместе с похищенными детьми. Отец детей, Душан Одмар, держался отстраненно, не проявляя особого интереса к этой авантюре. Он не сомневался в том, что детей отвезут к Менялам, где их должны были вернуть под опеку отца после «погашения задолженности» (как эвфемистически выражались Менялы).

Теперь Бен-Заум явно оживился. Откинувшись на спинку кресла, он поглядывал на Герсена с откровенным любопытством: «Насколько я понимаю, вы работаете на Одмара?»

Герсен покачал головой: «На заслуженного сотрудника Института? Вы переоцениваете мою квалификацию».

Бен-Заум пожал плечами: «Он на девяносто четвертом уровне. Вполне может быть, что ему не хватает еще шести-семи ступенек, чтобы убедиться в собственной божественности».

«Если бы он был на шестидесятом или семидесятом уровне, он мог бы нанять такого, как я. Но у него слишком высокий ранг».

Бен-Заум, по-видимому, заметил уклончивость замечания Герсена: «Значит, вас не интересует это похищение?»

«Интересует. Но я впервые о нем узнал здесь и сейчас».

Бен-Заум выпятил губы и тут же поджал их: «Остается, конечно, один вопрос...»

Герсен понял, что начальник оперативного отдела размышляет о связи между похищением и Кокором Хеккусом. Бен-Заум повернулся к пульту: «Посмотрим, о чем нам поведает Кастиллиган».

Пять минут Бен-Заум разговаривал с различными представителями полицейского управления провинции Гаррой; еще через две минуты Кастиллигана привели и посадили перед видеокамерой. На экране появился пригожий щеголеватый тип с холеным, спокойно-отзывчивым лицом и гладкими черными волосами, прилизанными лаком. С него уже смыли пигмент — кожа его белела, как мрамор. Он вел себя вежливо, даже любезно, словно был почетным гостем, а не заключенным в гарройском Карцере. Бен-Заум представился; Герсен оставался за кадром. Кастиллигана, судя по всему, забавляло проявленное к нему внимание.

«БенЗаум, корифей ищеек собственной персоной! И все это изза безродной шантрапы вроде меня! — Кастиллиган говорил с приятно-ритмичным акцентом уроженца Заливных гор с Балагура. — Рад с вами познакомиться. Что я могу для вас сделать — помимо обнажения неприглядных фактов личной жизни?»

«Не кривляйся! — сухо сказал Бен-Заум. — Как ты попался?»

«По глупости. Мне нужно было улететь с Альфанора вместе с другими. Но я решил остаться. Мне опостылело Запределье. Мне нравится легкая жизнь».

«О тебе позаботятся, не беспокойся».

Кастиллиган покачал головой, словно сожалея о себе со стороны: «Что поделаешь? Я мог бы подать запрос о модификации, конечно — но вот в чем закавыка: я нравлюсь себе таким, какой я есть, со всеми пороками и слабостями. Что может быть скучнее модифицированного добропорядочного обывателя?

«Дело твое, — отозвался Бен-Заум. — Ты можешь неплохо провести остаток дней за решеткой, особенно если тебя будут иногда выпускать на свежий воздух».

«Нет-нет! — серьезно возразил Кастиллиган. — Я об этом долго думал, и заключение слишком напоминает смерть при жизни. Любознательный и обаятельный Роб Кастиллиган исчезнет с лица Вселенной, и вместе с ним вся радость бытия, все, ради чего стóит жить! Кому нужен согбенный честным трудом добросовестный болван Роберт Мичем Кастиллиган, неспособный украсть кусок мяса для голодающей бабушки? Если ничто не помешает, я надеюсь попрощаться с этой орбитальной кутузкой лет через пять — а может быть и скорее».

«Значит, ты намерен сотрудничать с властями?»

Кастиллиган скорчил дерзкую гримасу: «По возможности как можно меньше, но в той мере, в какой это необходимо, чтобы пройти на склад и получить медаль».

«Кто тебе помогал в похищении детей Одмара?»

«Постойте-ка, уважаемый! Вы же не ожидаете, что человек станет доносить на своих товарищей. Даже у воров есть понятие о чести и достоинстве, разве вы не слышали?»

«Не становись в позу, — покривился Бен-Заум. — Ты не лучше остальных».

Кастиллиган охотно признал, что ничто человеческое ему не чуждо: «По сути дела, у меня душа нараспашку — я уже все сооб-щил полиции».

«Имена твоих сообщников?»

«Август Вей и Пайгер Симзи».

«Кокор Хеккус не участвовал в похищении непосредственно?»

Уголки рта Кастиллигана внезапно опустились. Он снова надел маску разбитной капризности: «Ну что же вы делаете? Разве можно произносить такие имена вслух? Давайте не выходить за границы возможного».

«Мне показалось, что ты хотел заслужить медаль отличника».

«Разумеется! — заявил Кастиллиган. — Но не золотой венок на могилу».

«Допустим, — как бы между прочим продолжал БенЗаум, — что благодаря твоей помощи мы поймаем Кокора Хеккуса. Представляешь, какие награды ты получишь? Тебя изберут почетным директором МСБР!»

Кастиллиган отвел глаза в сторону и задумчиво пожевал губами: «Вы взяли подряд на поимку Хеккуса?»

«Даже если это не так, мы могли бы предложить его тем, кто даст за него самую высокую цену, и таким образом нажить несметное состояние. Пятьдесят пять планет ждут не дождутся возможности полюбоваться на то, какого цвета кишки у Кокора Хеккуса».

Кастиллиган внезапно обнажил белоснежные зубы в ослепительной улыбке: «Что ж, по правде говоря, мне нечего скрывать, потому что я не знаю ничего, что могло бы нанести ущерб Кокору Хеккусу. Он таков, каков он есть, и я не смогу изменить ваше представление о его персоне».

«Где он теперь?»

«В Запределье, надо полагать».

«Он планировал вместе с тобой похищение детей Одмара».

«Ничего подобного он не делал — если, конечно, он не представился под другим именем. На самом деле я никогда не встречался с Хеккусом лично. Мне всегда тайно передавали поручения, тем или иным способом: «Роб, сделай то! Роб, сделай сё!» Скрытная тварь, этот Кокор Хеккус».

«В старые добрые времена ты занимался ограблениями музеев и частных коллекций. Почему?»

«Потому что мне за это платили. Хеккус хотел заполучить редкие экспонаты, и никто не мог их для него добыть, кроме смышленого смельчака Роба. Но это было давно, на заре моей карьеры, если можно так выразиться».

«Как насчет других похищений? Ты в них тоже участвовал?»

Кастиллиган деликатно поднял одну бровь: «Не смею ответить на ваш вопрос. Это могло бы повредить моей репутации».

«Хорошо. Сколько было известных тебе похищений?»

«В последнее время? Четырнадцать. Если «последним временем» называть прошлый месяц».

«Четырнадцать?!»

Кастиллиган весело улыбнулся: «Понятное дело, тут что-то не так. Я сам себя спрашивал — зачем это нужно и кому?» Он пожал плечами: «Тем не менее... кто я такой, чтобы гадать, что задумал Кокор Хеккус? В любом случае ему, как и всем остальным, нужны деньги».

Бен-Заум покосился на Герсена и выключил микрофон. Герсен спросил: «Что еще он может рассказать о Хеккусе?»

Бен-Заум включил микрофон и повторил вопрос. Заключенный изобразил тревогу и смущение: «Вас нисколько не беспокоит мое здоровье! Если моих показаний окажется достаточно для того, чтобы Кокор Хеккус разозлился — будьте уверены, ничего такого я не скажу, но сделаем чисто гипотетическое допущение — как по-вашему, чтó он со мной сделает? Заглянет в самые темные уголки моей души и наполнит их страданием и ужасом, тем, чего я боюсь больше всего! Человек должен заботиться о себе — кто еще о нем позаботится?»

«Можешь быть уверен: все, сказанное тобой о Хеккусе, никто не станет ему передавать», — доверительно пообещал Бен-Заум.

«Не надо врать! Уже сейчас рядом с вами кто-то стоит — я заметил, как вы на него поглядываете. Кто знает? Может быть, вас навестил Кокор Хеккус собственной персоной — с него станется».

«Ты нарочно преувеличиваешь».

И снова лицо Кастиллигана стало серьезным: «Пожалуй, что так. В любом случае, Хеккус в Запределье и, насколько я понимаю, тратит огромные деньги, присвоенные за последние два месяца».

«Тратит каким образом? На что?»

«На этот счет ничего не могу сказать. Кокор Хеккус стар — одни говорят, что ему триста лет, другие — что четыреста — но в то же время он молод и полон энтузиазма. Если он чего-то хочет, он этого добьется».

Помолчав, Бен-Заум спросил: «Если ты не встречался с Хеккусом лично, откуда ты это знаешь?»

«Слышал, как он говорил, как он строил свои планы, как он ругался. Он переменчив, капризен, изворотлив, как бернальская огнерусалка. Его безумная щедрость общеизвестна, но его жестокость не знает предела — и в том, и в другом он не замечает, не слушает и не понимает никого, кроме себя. Он — ужасный враг и неплохой хозяин. Я говорю это потому, что ему это ничем не грозит, а мне может помочь. Но я никогда не осмелюсь нанести ему малейший ущерб. Он специально изобретает новые, неслыханные пытки для тех, на кого затаил обиду. А если я буду ему верно служить, он построит мне зáмок и сделает меня бароном Робертом Кастиллиганом».

«И где воплотится в жизнь эта романтическая мечта?» — презрительно спросил Бен-Заум.

«В Запределье».

«В Запределье, в Запределье... — проворчал Бен-Заум. — У всех у вас одно на уме — Запределье. В один прекрасный день мы соберемся и покончим с Запредельем на веки вечные!»

«Вы только зря потратите время и деньги. Запределье будет существовать всегда».

«Не зарекайся. Что еще ты знаешь о Кокоре Хеккусе?»

«Знаю, что он собирается и в дальнейшем похищать сыновей и дочерей самых богатых людей. Он сам сказал — ему нужны огромные деньги, и нужны позарез».

 

Глава 3

Выдержка из главы I, «Астрофизические предпосылки», справочника «Народы Кортежа» Штрика и Чернитца.

«Кортеж существует исключительно благодаря Ригелю, блистательному императору звезд, благодаря его несравненной светимости и обширности пригодной к обитанию зоны. Невозможно не подивиться впечатляющей грандиозности этой солнечной системы! Подумать только! Двадцать шесть миров с благоприятным для человека климатом величественно кружатся по тысячелетним орбитам в лучах слепящего белого светила. Средний радиус планетарной орбиты в системе Ригеля составляет больше двадцати миллиардов километров, не учитывая часто ускользающие от внимания шесть планет внутреннего Раскаленного пояса, а также Голубой Спутник, дремлющий на расстоянии сороковой доли светового года!

Но именно те условия, которые делают возможным существование Кортежа, представляют собой одну из самых неразрешимых загадок Галактики. Большинство специалистов считают Ригель молодой звездой, в возрасте от нескольких миллионов до миллиарда лет. Чем, в таком случае, объясняется образование Кортежа, уже ко времени прибытия сэра Джулиана Хоува способного похвалиться двадцатью шестью полностью сформировавшимися биологическими комплексами? С учетом скорости развития земных организмов, жизнь на планетах Кортежа должна была эволюционировать уже несколько миллиардов лет — допуская ее автохтонное происхождение.

Насколько обосновано такое допущение? Хотя флора и фауна каждой из планет Кортежа бесспорно уникальны, при ближайшем рассмотрении наблюдается ряд сходных характеристик, позволяющих предположить, что все живые организмы Кортежа — когда-то давно, очень давно — произошли от общего предка.

Предлагается множество теорий, объясняющих возникновение такой ситуации. Самый уважаемый из современных космологов, А. Н. дер Поульсон, выдвинул изобретательную гипотезу, согласно которой Ригель, Голубой Спутник и планеты конденсировались в облаке газа, изначально богатого сложными углеводородами, что позволило жизни развиваться раньше и быстрее, чем на Земле. Другие теоретики, поддавшись полету воображения, позволяют себе предположить, что планеты Кортежа были перемещены на оптимальные орбиты, так сказать, «в готовом виде», ныне вымершей расой научных гениев. Регулярность рассредоточения орбит и почти одинаковые размеры планет Кортежа — тогда как внутренние миры Раскаленного пояса составляют весьма разношерстную компанию — придают видимость целесообразности такому невероятному, казалось бы, допущению. Когда? Зачем? Каким образом? Кто? Гексадельты, покрывшие письменами и рельефами Монументальный утес на Десятой планете Кси Кормы? Раса, установившая не поддающийся пониманию механизм в Таинственном гроте на единственной луне Земли? Никто еще не сумел ответить на эти мучительно интригующие вопросы».

Ксавиар Сколькамп, входящий в состав высшего руководства (занимающий уровень выше 100) сотрудник Института, будучи в разговорчивом настроении и обсуждая с журналистом политику Института, позволил себе следующие замечания:

«Человечество существует давно, цивилизация — недавно. Никак нельзя сказать, что механизмы цивилизации работают без сучка без задоринки — само собой, так это и должно быть. Человек, входящий в здание из стекла и металла, в звездолет или в подводную лодку, не может не поражаться в какой-то степени — по меньшей мере, должен поражаться, если он мыслящий человек — тому, что видит. Никому не удается подавить в себе страстный эмоциональный порыв к действию без некоторого усилия... В Институте нам интенсивно прививают взгляд на вещи в исторической перспективе. Мы понимаем людей прошлого и спроецировали десятки возможных вариантов будущего — все эти варианты, без исключения, отвратительны. В том виде, в каком он существует сейчас, человек, со всеми его недостатками и пороками, несмотря на тысячи блаженно нерациональных компромиссов между тысячами бесплодных абсолютов — оптимален. По меньшей мере, мы так считаем, потому что мы тоже люди».

Соображения, приведенные в оправдание своих действий фермером, которого вызвали в полицейский суд в связи с нападением на достопочтенного Боза Коггинделла, сотрудника Института 54 го уровня:

«У них легкая жизнь, у этих умников. Развалились в своих креслах и всех поучают: «Давайте, страдайте, вам это понравится. Делайте все через ухо — так оно труднее, а потому полезнее. Потейте!» Они хотят, чтобы я пристегнул свою жену к плугу, как это делалось при царе Горохе. Так я и показал ему, что я думаю про его драгоценную «беспристрастность»».

Заключение судьи (после наложения на фермера штрафа в размере 75 СЕРСов):

«Беспристрастное отношение к проблемам других людей не запрещено законом».

Из семи континентов Альфанора Скифия была крупнейшим, наименее населенным и, по мнению культивированных умбрийцев, лузитанцев и ликийцев, самым буколическим. Омываемая Мистическим океаном с одной стороны и отделенная горами Моргана с другой, провинция Гаррой считалась наиболее изолированным районом Скифии.

В Тауб, опаленный солнцем сонный поселок на берегу Джерминского залива, Герсен прибыл на воздушном пароме, курсировавшем раз в две недели из Маркари, провинциальной столицы. Он выяснил, что во всем провинциальном центре можно было арендовать только одно транспортное средство: видавший виды аэромобиль с дребезжащими подшипниками и склонностью соскальзывать вбок на спуске. Расспросив местных жителей о маршруте, Герсен забрался в машину и отправился в путь вдоль дороги, ведущей от моря к горам. Он долго поднимался над пологим склоном, утопавшим в слепящем, заставляющем дрожать воздух сиянии Ригеля.

Поначалу дорога петляла среди виноградников, садов с сучковатыми фруктовыми деревьями, огородов, где поспевали сине-зеленая капуста и артишоки, зарослей местной ягоды. То там, то сям виднелись сельские коттеджи, каждый под зонтичной крышей, поглощавшей энергию Ригеля. Дорога перевалила через пологую гряду, и Герсен остановился, чтобы сориентироваться. На юге простирался океан, по накренившемуся к заливу побережью рассыпались мышастые, розовые и белые пятнышки — поселок Тауб. В ослепительном свете все цвета становились фантастическими пастельными тонами, вибрирующими и танцующими. Впереди дорога поворачивала и выходила на равнину, где Герсен заметил виллу Душана Одмара, сотрудника Института девяносто четвертого уровня. Это хаотичное сооружение из камня и выбеленного солнцем дерева пряталось под сенью пары огромных дубов и рощи туземных гинкго.

Герсен прошел пешком по дорожке, ведущей ко входу, после чего приподнял и опустил огромный бронзовый дверной молоток в форме львиной лапы. Ждать пришлось долго. Наконец дверь открыла красивая молодая женщина в крестьянской блузе.

«Я хотел бы поговорить с Душаном Одмаром», — сказал Герсен.

Женщина задумчиво рассмотрела его: «Могу ли я поинтересоваться, по какому делу?»

«Это мне придется объяснить только самому господину Одмару».

Она медленно покачала головой: «Боюсь, что он не сможет вас принять. Возникли трудности семейного характера, и Душан Одмар никого не принимает».

«Мой визит имеет самое непосредственное отношение к этим трудностям».

Лицо женщины внезапно озарилось надеждой: «Их вернули? Детей? Скажите мне, скажите!»

«К сожалению, насколько мне известно, это не так, — Герсен вынул из кармана записную книжку, вырвал из нее листок и настрочил: «Кёрт Герсен, 11 го уровня, желает обсудить Кокора Хеккуса». — Передайте Одмару эту записку».

Женщина прочла записку и молча ушла внутрь.

Вскоре она вернулась: «Пойдемте!» Герсен последовал за ней по полутемному широкому коридору в комнату со сводчатым потолком и голыми белеными стенами. Здесь сидел за столом Одмар — на столе находились пачка белой бумаги, гусиное перо и граненая хрустальная бутылочка с темно-красными чернилами. На бумаге не было никаких записей, кроме одной строчки на верхнем листе, выведенной витиеватым курсивом с заметными утолщениями — почерком, характерным для тех, кто занимал высшие уровни Института. Одмар был человек невысокий, широкоплечий, плотный. У него были резковатые, но правильные черты лица: небольшой прямой нос, узкие, маслянисто поблескивающие черные глаза, поджатые губы над раздвоенным подбородком. Он спокойно приветствовал Герсена, отвернувшись от бумаги, пера и чернил: «Где вы достигли одиннадцатого уровня?»

«На Земле, в Амстердаме».

«Значит, вы занимались под руководством Карманда?»

«Нет. Под руководством ван Блика, предшественника Карманда».

«Хм! Вы были молоды тогда. Почему вы не продолжали подготовку? После одиннадцатого уровня не так уж трудно продвинуться до двадцать седьмого».

«Я не мог подчинить свои личные цели целям Института».

«И в чем заключаются эти цели?»

Герсен пожал плечами: «Они просты, даже достаточно примитивны для того, чтобы удовлетворить сотрудника сто первого уровня, но центростремительны».

Брови Одмара скептически изогнулись, но он решил не настаивать на обсуждении этой темы: «Почему вас интересует Кокор Хеккус?»

«Он интересует нас обоих».

Одмар коротко кивнул: «Он интересный человек, не спорю».

«На прошлой неделе он похитил ваших детей».

Одмар молчал не меньше тридцати секунд. Стало ясно, что до сих пор личность организатора похищения ему была неизвестна: «Каковы основания для такого утверждения?»

«В этом признался арестованный участник похищения по имени Роб Кастиллиган, в настоящее время находящийся в Карцере».

«Вы — официальное должностное лицо?»

«Нет. Я — частное лицо».

«Продолжайте».

«Допускаю, что вы стремитесь к безопасному возвращению детей».

Одмар слабо улыбнулся: «Это всего лишь допущение».

Герсен проигнорировал двусмысленность: «Вы получили уведомление о том, как обеспечить безопасное возвращение детей?»

«Потребован выкуп. Сообщение пришло два дня назад».

«Вы заплатите?»

«Нет», — тихо и спокойно сказал Одмар.

Герсен не ожидал ничего другого. Старейшины Института, достигнувшие сотого уровня или приближавшиеся к нему, были вынуждены беспристрастно и отстраненно подходить к любым и всем внешним воздействиям. Если бы Душан Одмар заплатил выкуп за детей, тем самым он признал бы свою податливость и создал бы предлог для дальнейшего вымогательства извне по отношению к нему и ко всему Институту в целом. Политика Института была общеизвестна — и в десятый раз Герсен задал себе вопрос: почему Хеккус покусился на детей Одмара? Может ли быть, что в прошлом, в каких-то обстоятельствах, Одмар уступил давлению? Или похитители просто не поняли, что от них требовалось?

Герсен спросил: «Вы знали, что в это дело замешан Кокор Хеккус?»

«Нет».

«Теперь, когда вы это узнали, готовы ли вы принять против него меры?»

Одмар досадливо позволил себе слегка пожать плечами — по его мнению, Герсен должен был понимать, что карательные действия были не менее скандальны, чем выплата выкупа.

«Позвольте высказаться откровенно, — продолжал Герсен. — У меня есть причины считать Кокора Хеккуса личным врагом. Меня, в отличие от вас, не связывают никакие ограничения, я могу действовать в соответствии со своими эмоциями».

В глазах Одмара появилась искорка чего-то вроде зависти, но он лишь вежливо подтвердил понимание наклоном головы.

«Я пришел, чтобы получить информацию, — настаивал Герсен, — и для того, чтобы по возможности заручиться вашей помощью».

«Помочь я вам не смогу — или почти не смогу», — сказал Одмар.

«И все же, вы — человек, и, конечно же, любите своих детей. Уверен, что вы не хотите, чтобы их продали в рабство — а ведь так оно и будет».

Одмар улыбнулся — горькой, дрожащей улыбкой: «Кёрт Герсен, я — человек, и моя человеческая сущность, возможно, носит еще более варварский и примитивный характер, чем ваша. Но я достиг девяносто четвертого уровня. Мое самообладание слишком велико, и мне приходится быть осторожным в его применении. А поэтому...» — Душан Одмар сделал многозначный жест рукой.

«Равновесие превыше всего?» — продолжил его мысль Герцен.

Одмар не поддался на колкость. Он спокойно произнес: «О Кокоре Хеккусе я почти ничего не знаю — по меньшей мере не больше того, что известно всем и каждому».

«В настоящее время он, насколько можно судить — самый активный из «князей тьмы». Он наносит огромный ущерб».

«Гнусное, презренное существо».

«Известно ли вам, зачем Хеккус похитил ваших детей?»

«Чтобы получить деньги, я полагаю».

«Какую сумму он потребовал?»

«Сто миллионов СЕРСов».

Пораженный, Герсен не находил слов. Одмар мрачно улыбнулся: «Мои дети, Даро и Викс, дороже ста миллионов».

«Вы могли бы столько заплатить?»

«Мог бы, если бы захотел. Проблема не в деньгах», — Одмар взял гусиное перо и повернулся к пачке бумаги; Герсен чувствовал, что терпение собеседника подходит к концу.

«На протяжении последнего месяца, — сказал Герсен, — Кокор Хеккус похитил не меньше двадцати человек, скорее всего больше. Последний подсчет был произведен в МСБР до того, как я покинул Авенту. Все жертвы похищений — чрезвычайно богатые и влиятельные люди».

«Кокор Хеккус пренебрегает предусмотрительностью», — безразлично заметил Одмар.

«Именно так. В чем заключается его цель? Почему, вдруг, ему понадобились такие огромные суммы?»

Этот вопрос вызвал у Одмара любопытство. Сотрудник Института сразу понял, к чему клонит Герсен, и бросил на него неожиданно проницательный взгляд.

Герсен продолжал: «Возникает впечатление, что Хеккус замыслил некий грандиозный проект. Не думаю, что он собирается отойти от дел».

«Ему двести восемьдесят два года, и все эти годы он никогда не отходил от дел».

Герсен убедился в том, что Душан Одмар знал о Хеккусе гораздо больше, чем дал понять в начале разговора: «Похоже на то, что бюджет — запланированная сумма расходов — Кокора Хеккуса составляет примерно два миллиарда СЕРСов, допуская, что все потребованные им суммы выкупа так же велики, как в вашем случае. Зачем ему такие деньги? Их хватило бы на целый флот звездолетов. Их хватило бы на реконструкцию целой планеты. Может быть, он хочет основать университет имени Машины Смерти?»

Одмар глубоко, тоскливо вздохнул: «Вы считаете, что он поставил перед собой некую труднодостижимую цель, и что ее достижение способно нанести ущерб всему человечеству?»

«Почему бы ему неожиданно потребовалось столько денег?»

Одмар нахмурился и досадливо покачал головой: «Жаль было бы сорвать столь грандиозный план. Но с моей личной точки зрения, а также в соответствии со стратегией Института...» Его голос замер.

«Ваши дети у Менял?»

«Да».

«Возможно, вы не знакомы с протоколом Менял. К рассчитанной продолжительности полета прибавляются пятнадцать суток. На протяжении этого периода времени только так называемая «основная заинтересованная сторона» может «погасить задолженность». По истечении этого срока внести выкуп может любой желающий. Если бы у меня были сто миллионов СЕРСов, я мог бы выкупить ваших детей».

Некоторое время Одмар изучал его лицо: «Почему бы вы это сделали?»

«Я хочу узнать, зачем Хеккусу столько денег. Я многое хочу узнать о Кокоре Хеккусе».

«Насколько я понимаю, при этом вы не руководствуетесь беспристрастной любознательностью?»

«Мои побуждения не играют роли. Я могу сделать следующее. Если бы у меня были сто миллионов СЕРСов, а также деньги на путевые расходы и подготовку, я представился бы Менялам как частное лицо, не связанное с вами никакими обязательствами, и детей передали бы под мою опеку. Кстати, сколько им лет?»

«Даро девять лет. Викс недавно исполнилось семь».

«Тем временем, я попытался бы выяснить побуждения и цели Кокора Хеккуса, а также его нынешнее местонахождение».

«И что потом?»

«Получив максимальное возможное количество информации, я привез бы сюда ваших детей и, если вы пожелаете, представил бы вам подробный отчет».

Лицо Одмара стало совершенно неподвижным: «Ваш адрес?»

«Я остановился в отеле «Креденца» в Авенте».

Одмар поднялся на ноги: «Очень хорошо. Вы достигли одиннадцатого уровня. Вы знаете, чтó нужно сделать. Нужно узнать, зачем Кокору Хеккусу понадобились такие большие деньги. Он изобретателен, у него богатое воображение — он не перестает нас удивлять. Институт считает его достопримечательным персонажем и рассматривает как полезные некоторые побочные последствия причиняемого им зла. Не могу сказать ничего больше».

Герсен покинул помещение без дальнейших слов. В тихом широком коридоре к нему вышла встретившая его женщина. Он обратила на него пытливый вопросительный взгляд. Герсен спросил: «Это ваши дети?»

Она уклонилась от прямого ответа: «Что с ними? Они живы, здоровы?»

Герсен вдруг понял, что она принимает его за агента похитителей. Как опровергнуть такое подозрение, если оно еще не высказано? Чувствуя себя исключительно неудобно, он сказал: «Имеющихся у меня сведений недостаточно, чтобы утверждать что-либо с уверенностью — я не участвую в процессе лично. Но я надеюсь, что существует возможность...» Все, что он мог сказать, представлялось ему либо бессмысленным, либо чрезмерно откровенным.

Она не отступала: «Я знаю — я знаю, что мы обязаны отстраниться... Но это так несправедливо! Они же маленькие дети! Если бы я могла что-нибудь...»

«Не хочу внушать напрасные надежды, — прервал ее Герсен, — но вполне вероятно, что ваших детей вернут».

«Я буду вам благодарна», — просто отозвалась она.

Герсен вышел из прохладного полутемного дома во внезапно ослепительное пространство приусадебного цветника. Наступил тихий, безветренный вечер — когда он включил двигатель аэромобиля, его ворчание показалось неприлично громким. Герсен рад был оставить позади виллу Душана Одмара. Несмотря на великолепие открывавшегося оттуда вида, при всей очаровательности расчетливо непритязательной конструкции, это был дом тишины и строго подавляемых эмоций, где гнев и скорбь тщательно скрывались. «Именно поэтому я никогда не переступил за грань двенадцатого уровня», — сказал себе Герсен.

Через три дня Герсен получил в отеле «Креденца» увесистую посылку. Открыв ее, он нашел восемнадцать пачек новеньких купюр «Банка Ригеля», в общей сложности на сумму в сто один миллион СЕРСов. Герсен проверил их фальсометром: это были настоящие деньги.

Герсен немедленно выписался из отеля и доехал на подземке до космопорта, где его ожидал старый потрепанный космический корабль модели 9B. Уже через час он покинул систему Ригеля и находился в глубоком космосе.

 

Глава 4

Из труда «Нравственная сущность цивилизации» Кальвина В. Кальверта:

«В некотором смысле взрывообразное распространение человека по Галактике следует считать деградацией цивилизации. На Земле, прилагая усилия на протяжении тысячелетий, люди согласовали наконец понятия добра и зла. Покинув Землю, они оставили за спиной и достигнутое взаимопонимание по этому вопросу...»

Из учебника «Человеческие учреждения» Прейда (для учащихся десятого и одиннадцатого классов):

«Станция Менял — еще один причудливый элемент той совокупности средств, которую мы называем «тотальным механизмом». Невозможно отрицать тот факт, что похищение с целью получения выкупа — общераспространенное преступление, хотя бы потому, что похищать людей и тут же скрываться с помощью космического корабля относительно легко и просто. В прошлом система выплаты выкупа нередко не срабатывала в связи с неизбежно возникавшими взаимной ненавистью и подозрительностью сторон, и многие из похищенных никогда не возвращались домой. В связи с этим возникла необходимость в Менялах, станция которых находится на планете Сасани в Ближнем Запределье и служит местом посредничества между похитителем и теми, кто платит выкуп. Похититель получает сумму выкупа за вычетом комиссионных, причитающихся Менялам; похищенное лицо безопасно возвращается домой. Учреждение Менял официально объявлено незаконным, но практически на него смотрят сквозь пальцы, так как, по общепринятому мнению, отсутствие такого учреждения привело бы к существенному ухудшению ситуации. Время от времени отдельные группы поднимают вопрос о целесообразности заключения подрядного договора с МСБР, предусматривающего захват и ликвидацию станции Менял. По той или иной причине все эти обсуждения никогда ни к чему не приводят».

Станция Менял — небольшая группа сооружений у подножия округлой скалистой возвышенности — находится в пустыне Дар-ар-Ризм на планете Сасани, четвертом спутнике звезды GB 1201 созвездия Орла, если пользоваться геоцентрической номенклатурой, все еще предпочитаемой авторами «Звездного каталога». Когда-то, в далеком прошлом, разумная раса населяла как минимум два северных континента Сасани, ибо там сохранились руины монументальных замков и крепостей.

Частные звездолеты запрещены в пустыне Дар-ар-Ризм, и соблюдение этого правила обеспечивается кольцом лучевых пушек, окружающих обменную станцию. Лица, желающие воспользоваться услугами Менял, должны приземляться в Нихее на берегу мелководного Калопсидского моря и лететь на воздушном корабле в Суль-Арсам — не более чем пересадочный пункт в пустыне. Затем трясущийся на ухабах автобус перевозит их на станцию Менял, расположенную в тридцати километрах.

Когда Герсен прибыл в Суль-Арсам, потрескавшуюся почву пустыни увлажняла холодная морось, и уже за то время, пока он шел от посадочной полосы в здание вокзала, на грунте проявились яркие пятна лишайника. На полпути небольшое жужжащее насекомое ударилось ему в щеку и немедленно принялось зарываться в кожу. Герсен выругался, ударил себя по щеке, и смахнул кровососа на землю. Он заметил, что его попутчики тоже ругаются и отвешивают себе пощечины; заметил он и презрительную усмешку на лице служащего аэровокзала — у того на голове было какое-то отпугивающее насекомых устройство, скорее всего ультразвуковое.

В компании пяти других пассажиров Герсен ждал машину в аэровокзале — не более чем длинном навесе с защищенной мутно-прозрачной пленкой открытой стороной. Морось превратилась в кратковременный ливень, и вдруг солнце ошпарило пустыню, поднимая стелющиеся пряди испарений. Пятна лишайника взорвались маленькими розовыми облачками спор.

Появился совершавший челночные рейсы автобус: неуклюже переваливающийся драндулет на четырех высоких колесах. Автобус остановился, словно нарочно, в самом неудобном месте, метрах в семидесяти от аэровокзала; пассажиры, в том числе Герсен, побежали к машине, размахивая руками, чтобы отпугнуть насекомых, и как можно быстрее забрались в салон.

Подскакивая на камнях и проваливаясь в рытвины, автобус полчаса тащился по засушливой равнине; наконец вдали показалась станция Менял — низкие бетонные строения, окружавшие груду крошащегося красного песчаника. На вершине этой возвышенности, в рощице жухлых деревьев с перистой желтой, буроватой и красноватой листвой, можно было различить три или четыре коттеджа.

Автобус со скрипом остановился на дворе между зданиями; пассажиры вышли и направились, следуя указательным знакам с желтыми стрелками, в приемное помещение. За стойкой сидел и заносил какие-то записи в журнал маленький желтушный служащий в маленькой серой кепке, с аккуратно напомаженными седыми волосами. На тулье кепки красовалась эмблема Менял — пара ладоней, встретившихся в рукопожатии. Молча указав новоприбывшим на сиденья, регистратор продолжал работать. В конце концов он с шумом захлопнул журнал, поднял голову и указал пальцем: «Вы, сударь! Будьте добры, подойдите — я обслужу вас в первую очередь».

Выбранный им мрачный черноволосый субъект в облегающей черной куртке и белых брюках уроженца Бернала, подошел к стойке. Служащий приготовил бланк: «Ваше имя?»

«Ряд Ольгвин 92, шеренга Метье 6».

«Кого вы желаете выкупить?»

«Ряд Сетт 44, шеренга Метье 7».

«Сумма погашаемой задолженности?»

«Двенадцать тысяч пятьсот СЕРСов».

«Кто вы — посредник, основная заинтересованная сторона или независимый скупщик?»

«Посредник».

«Очень хорошо. Будьте добры, предъявите выкуп».

Посредник выложил на стойку деньги, служащий тщательно пересчитал их, пропуская каждую купюру через прорезь фальсометра и убеждаясь в подлинности банкнот. Выписав квитанцию, он потребовал встречную расписку, каковую бернальский посредник отказался предоставить до тех пор, пока выкупленное лицо не окажется в его присутствии. Регистратор откинулся на спинку стула, пораженный таким несоблюдением установленного порядка, и прищурился, глядя бернальцу прямо в глаза: «Сударь, вы не понимаете. Добросовестное выполнение обязательств — непреложное правило Менял. Сам по себе тот факт, что я позволил вам предъявить сумму, погашающую задолженность, служит достаточной гарантией того, что выкупленное лицо имеется в наличии и находится в хорошем состоянии. Ваше недоверие, ваша подозрительность не только бросают тень на нашу репутацию, но и не делают честь вам самому».

Берналец пожал плечами, нисколько не впечатленный полученной отповедью. Тем не менее, он оформил встречную расписку. Служащий сухо кивнул и прикоснулся к кнопке; вышел проводник в красном пиджаке, чтобы проводить бернальца в зал ожидания.

Регистратор неодобрительно покачал головой и снова ткнул пальцем в случайно выбранного посетителя — на этот раз им оказался коренастый хмурый громила с окрашенной в темновато-бежевый цвет кожей; на нем был более или менее стандартный космический комбинезон, такой же, как на Герсене, что не позволяло сразу определить его происхождение.

Нисколько не смущенный угрожающей внешностью клиента, служащий спросил: «Ваше имя?»

«Не твое дело».

Регистратор снова откинулся на спинку стула: «Это еще что такое? Так не пойдет! Я должен записать ваше имя».

«Пиши: господин Безымянный».

Желтушный служащий широко раскрыл глаза: «Наша организация функционирует, не прибегая к какому-либо обману и не нарушая объявленные правила. Естественно, мы ожидаем такого же подхода со стороны наших деловых партнеров. Хорошо, раз вы настаиваете, так и запишем: господин Безымянный». Регистратор со вкусом сделал витиеватую запись: «Будьте добры, назовите гостя, за которого вы вносите сумму погашения задолженности».

«Я выкупаю заложника, а не гостя! — взревел коренастый громила. — Вот твои чертовы награбленные деньги, чтоб вы подавились! Отдавай моего племянника и перестань лапшу на уши вешать!»

Регистратор чопорно поджал губы: «Все будет сделано в кратчайшие сроки, как того требуют правила. Как зовут вашего племянника?»

«Кэйдер, лорд Саттербус. Приведите его — и пошевелитесь!»

Служащий полуприкрыл веки и вызвал проводника: «Будьте добры, приведите к этому господину лорда Саттербуса из номера 14». Сделав ладонью перед лицом такое движение, словно он отмахивался от дурного запаха, регистратор указал пальцем на третьего ожидающего: «Подойдите, сударь — вы следующий».

Третий клиент был стройный человек со смущенным выражением лица; он выкрасил кожу зеленым пигментом с шелковым блеском, на нем был расшитый узорами камзол с брыжами, в последнее время модными в Диковатых горах на Нирване, одной из планет Кортежа. Этот посетитель хотел, чтобы его дело не предавалось гласности — он наклонился над стойкой поближе к служащему и что-то пробормотал полушепотом. Регистратор не желал напрягать слух: «Будьте добры, говорите громче, сударь. Не могу понять, чего вы хотите».

Смущение клиента словно сдуло порывом ветра — он тут же взорвался: «Нет никаких причин, по которым позорными делишками, которые вы тут обделываете, необходимо заниматься во всеуслышание! Вы должны предусмотреть отдельные закрытые кабины для тех из нас, кому еще дороги честь и достоинство».

«Что вы, сударь! — возмутился служащий. — За кого вы нас принимаете? С какой стати вы стали бы пробираться сюда тайком, как в какой-нибудь бордель? Наша организация пользуется самой высокой репутацией. Мы выступаем в качестве доверенных посредников, обеспечивающих соблюдение условий сделки, заключенной между двумя сторонами, добросовестно и неподкупно представляя интересы обеих сторон. Поэтому извольте изложить свой запрос открыто».

Посетитель побагровел — его зеленая кожа приобрела грязновато-серый оттенок: «В таком случае, раз вы такие олицетворения честности и добропорядочности, будьте любезны назвать владельцев вашего предприятия! Кто получает прибыль?»

«Этот вопрос не имеет никакого отношения к погашению задолженностей», — отозвался служащий.

«Мое имя и мой адрес также не имеют никакого отношения к внесению выкупа как такового. Что же вы молчите? Отвечайте: кто снимает сливки с денег, полученных вымогателями? Где ваша хваленая добросовестность?»

«Достаточно сказать, что нашей корпорацией руководят несколько групп владельцев-акционеров».

«Бандитов и вымогателей!»

В конечном счете этот клиент заплатил выкуп, и его провели в зал ожидания. Следующим оказался Герсен. Он назвал свое имя и заявил, что является независимым скупщиком — другими словами, не берущим на себя никаких обязательств предпринимателем, который может «погасить задолженность» (Менялы настаивали на применении этого эвфемизма) по своему усмотрению, заплатив за «гостя» по истечении пятнадцатидневного срока ожидания выкупа заложника «основной заинтересованной стороной»; при этом допускалось, что «скупщик» мог перепродать заложника впоследствии по более высокой цене и таким образом извлечь прибыль. Регистратор сухо кивнул: «В настоящее время в наличии имеются следующие лица, ожидающие погашения просроченной задолженности». Он передал Герсену перечень из нескольких десятков имен с указанием соответствующих сумм «задолженностей». Герсен просмотрел список. Одна из верхних записей гласила:

«Одмар Даро, 9 лет, мужского пола; Одмар Викс, 7 лет, женского пола;

Сумма задолженности: 100 000 000 СЕРСов»

Чуть ниже значилось:

«Кромарти Белла, 15 лет, женского пола;

Сумма задолженности: 100 000 000 СЕРСов»

За пятнадцатилетней Беллой следовал четырехлетний ребенок:

«Дарбассин Олег, 4 года, мужского пола;

Сумма задолженности: 100 000 000 СЕРСов»

И еще, чуть ниже:

«Эперже-Токай, Алюсс-Ифигения, 20 лет, женского пола;

Сумма задолженности: 10 000 000 000 СЕРСов»

Заметив последнюю цифру, Герсен моргнул. Опечатка? Десять миллиардов СЕРСов? Неслыханная сумма выкупа, невозможная! Сто миллионов можно было считать беспрецедентным запросом, хотя в списке — Герсен еще раз пробежался по нему глазами — было семь или восемь «гостей», за которых требовали по сто миллионов. Огромные деньги — но десять миллиардов? В сто раз больше ста миллионов? Здесь что-то было не так. От кого можно было ожидать выкупа в десять миллиардов СЕРСов? Такой расход не выдержали бы бюджеты большинства планет, не говоря уже об индивидуальных лицах. Герсен продолжал просматривать перечень. Вслед за восемью «гостями», стоившими по сто миллионов, значился только один, оцененный больше, чем в сто тысяч:

«Пач Мирон, 56 лет, мужского пола;

Сумма задолженности: 427 685 СЕРСов»

Пока Герсен изучал список, регистратор занимался другими посетителями; через некоторое время он вернулся к Герсену: «Соответствуют ли вашим сегодняшним потребностям какие-либо из имеющихся в наличии гостей?»

«Разумеется, я хотел бы произвести личный осмотр, — сказал Герсен. — Позвольте, однако, спросить — чисто из любопытства. Вот здесь указана сумма в десять миллиардом СЕРСов. Это, случайно, не опечатка?»

«Никаких опечаток в списке нет. На станции Менял, сударь, за этим бдительно следят, мы не смеем ошибаться».

«Кто предлагает выкупить эту молодую особу? От чьего имени вы действуете в данном случае?»

Служащий ощетинился: «Как вам должно быть известно, если мы не получаем особое разрешение на раскрытие информации о спонсорах, она должна храниться в тайне».

«Понятно. Как насчет пары детей Одмара, Кромарти, Дарбассина, Флоя, Хелариопы и прочих, за кого просят по сто миллионов? Кто их спонсор?»

«Мы не получили разрешение на раскрытие этой информации».

Герсен кивнул: «Что ж, в таком случае пора произвести осмотр».

«Одну минуту, сударь. В том, что относится к гостье по имени Эперже-Токай, мы не можем позволить осмотр исключительно из любопытства. Перед тем, как вам будет разрешено осмотреть это имеющееся в наличии лицо, вы должны внести задаток в размере десяти тысяч СЕРСов, который, в случае погашения задолженности, будет зачтен в счет выкупа».

«Я не заинтересован в ней в такой степени», — заявил Герсен.

«Как вам будет угодно». Регистратор подозвал проводника. Следуя за ним, Герсен пересек зал ожидания и прошел по коридору, выходившему на внутренний двор. Здесь проводник остановился: «Каких именно лиц вы хотели бы осмотреть?»

Герсен изучил внешность стоявшего перед ним человека. Судя по интонациям и произношению, он родился и вырос на Земле — хотя, вероятно, сходный акцент был у жителей какой-нибудь планеты Запределья. Ему было примерно столько же лет, что и Герсену — возможно, несколько меньше; плечи его уныло сутулились, а достаточно приветливое, хотя и грубоватое лицо было выкрашено бледно-желтым пигментом. Кепка с эмблемой Менял увенчивала роскошную копну волнистых русых волос, перевязанных так, чтобы они окружали голову на уровне ушей и висели сзади наподобие птичьего хвоста.

«Вам известно, что я — независимый скупщик», — задумчиво сказал Герсен.

«Да, сударь».

«Я мог бы вложить часть своих СЕРСов в полезное дело — вы, конечно, понимаете, что я имею в виду».

Проводник не был уверен в своем понимании, но многозначительно кивнул.

«Вы могли бы оказать мне неоценимую помощь, — продолжал Герсен. — Я уверен, что вы знаете больше об индивидуальных «лицах, имеющихся в наличии» — больше, чем обычно сообщают рядовому клиенту. Если благодаря вам я извлеку дополнительную прибыль, было бы только справедливо, если я поделюсь с вами частью этой прибыли».

Проводник был явно заинтригован направлением, в котором развивались мысли Герсена: «Мне ваше предложение представляется вполне разумным — с тем условием, конечно, что будут соблюдаться правила корпорации. У нас строгие правила, и за их нарушение полагается не менее строгое наказание».

«О каком-либо вопиющем нарушении правил не может быть и речи, — успокоил его Герсен, вынимая пару сотенных купюр. — Вы получите больше, в зависимости от того, какую информацию сможете предоставить».

«Я могу говорить часами — самые странные вещи происходят на станции Менял. Но перейдем к делу. Если я правильно вас понимаю, вы хотели бы осмотреть «имеющихся в наличии» персон?»

«Верно».

«Хорошо. Вот в этом направлении находятся изоляторы класса E для гостей, друзья и близкие которых не смогли вовремя погасить их задолженности. Эти люди — если выражаться откровенно — ожидают продажи в рабство тому, кто предложит достаточно высокую цену. Условия содержания гостей зависят от суммы их задолженности. Лучше всех устроились гости, занимающие помещения в так называемых «Имперских садах» на вершине холма. Гости обязаны находиться в своих помещениях в часы утреннего досмотра, но после полудня им позволяют развлекаться по своему усмотрению, а по вечерам они могут общаться друг с другом. Некоторые из гостей считают, что это способствует повышению их тонуса, и даже испытывают нечто вроде благодарности к своим спонсорам».

В сопровождении проводника, теперь болтавшего без остановки, Герсен осмотрел несчастных узников, томившихся в изоляторах класса E, после чего перешел к изоляторам классов D и C. Перед каждым изолятором висела табличка с указанием имени и статуса заключенного, а также требуемой суммы «погашения задолженности». Проводник, которого звали Арманд Кошиль, указывал на возможности выкупа по сниженным ценам, причем некоторые из предлагаемых им сделок носили характер весьма сомнительных спекуляций: «Невероятный шанс! Взгляните на него! Старший сын Тайвальда Фитцбиттика, богатейшего разработчика карьеров на Балагуре. Что для него значат сорок тысяч СЕРСов? Ничего! Он выложит сто тысяч и не поморщится. Если бы у меня были такие деньги, я купил бы парня, не оглядываясь. Прибыль, можно сказать, гарантирована!»

«Почему же сам Тайвальд Фитцбиттик не выкупил сына за сорок тысяч?»

Кошиль развел руками в замешательстве: «Он занятый человек — возможно, он никак не может отвлечься от управления своими предприятиями. Но рано или поздно, помяните мое слово, он будет здесь, и деньги потекут рекой!»

«Возможно, возможно».

Кошиль указал еще на нескольких «гостей», находившихся примерно в таком же положении, и выразил удивление тем, что Герсен не проявлял особого интереса и не делал никаких заявок: «Поверьте мне, излишние колебания и сомнения нередко приводят к разочарованию. Например — вот, именно здесь, в этом изоляторе, мы содержали привлекательную девушку, отец которой просрочил погашение задолженности. Спонсор предложил скидку, снизив цену до девяти тысяч СЕРСов, и только вчера независимый скупщик — насколько я понял, сарданиполитанец — оформил ее передачу ему на поруки. И — вы не поверите! — почти в тот же момент, когда были подписаны все бумаги, прибыл отец девушки. Надо полагать, он был разочарован, так как покупатель заявил, что удовлетворен сделкой. Последовала пренеприятнейшая сцена».

Герсен согласился с тем, что медлительность иногда приводит к неудобствам.

«Если вы спросите меня, — продолжал разглагольствовать Кошиль, — на Ойкуменической конференции должен быть утвержден бюджет, позволяющий погашать все просроченные задолженности. Почему нет? Большинство наших гостей — жители Ойкумены. Такая организация оплаты способствовала бы повышению качества обслуживания, а гости могли бы гораздо чаще избегать неприятностей и лишений».

Герсен предположил, что выкуп заложников за счет ойкуменического фонда можно было бы рассматривать как общественную поддержку деятельности похитителей, и Кошиль признал существование такой возможности: «С другой стороны, некоторые аспекты сложившейся ситуации вызывают у меня замешательство».

«Неужели?»

«Именно так. Приходилось ли вам иметь дело с «Трансгалактической службой страхования и обеспечения гарантий»? У них есть представительства во многих крупных городах».

«Кажется, я слышал это название».

«Они специализируются в области страхования от похищений. Насколько мне известно, на их долю приходятся от 60 до 70 процентов рынка такого страхования — по той простой причине, что их страховка дешевле, чем у конкурентов. А почему их страховка дешевле? Потому что их клиентов редко похищают, тогда как клиенты их конкурентов неизбежно попадают сюда, на станцию Менял. Я часто спрашиваю себя: принадлежит ли станция Менял «Трансгалактической службе»? Или, может быть, «Трансгалактическая служба» принадлежит Менялам? Конечно, говорить о таких наблюдениях вслух, наверное, не следует».

«Возможно, хотя ваше наблюдение весьма любопытно... Почему нет? Два предприятия взаимовыгодны — рука руку моет, как говорится».

«Вот именно. Да уж, странные вещи делаются на станции Менял, много странных вещей...»

Они подошли к изолятору класса B, где содержали детей Одмара. «Вот замечательная парочка! — хвалил товар Арманд Кошиль. — Уровень задолженности, конечно, установлен слишком высоко — за этих двоих дали бы, вероятно, двадцать или тридцать тысяч, в зависимости от вкусовых предпочтений, так сказать. Срок их выкупа основной заинтересованной стороной уже истек, они «имеются в наличии» — но, разумеется, для того, чтобы согласиться уплатить такую огромную сумму, нужно быть не в своем уме».

Герсен взглянул на двух детей через зеркальное смотровое окно, не позволявшее ничего видеть изнутри. Они апатично коротали время: Даро что-то читал, Викс крутила в руках какой-то шнурок. Брат и сестра походили друг на друга — стройные, темноволосые, с прозрачно-серыми глазами, унаследованными от отца.

Герсен отвернулся: «Не совсем понимаю, почему за них заломили такую высокую цену — простите, «сумму задолженности»? Я заметил, что за нескольких других гостей тоже требуют несусветные деньги. Чем это объясняется?»

Кошиль облизал губы, несколько раз моргнул, опасливо оглянулся: «Мне не следовало бы распространять эти сведения, так как правила запрещают разглашать личность спонсора. Но я уверен, что этому спонсору будет все равно, если я его назову. Потому что спонсор — знаменитый Кокор Хеккус».

Герсен притворился удивленным: «Как так? Кокор Хеккус, Машина Смерти?»

«Он самый. Хеккус давно уже приносил нам некоторый доход, но теперь очевидно стал важнейшим поставщиком. За последние два месяца он привез Менялам двадцать шесть гостей, и каждый из них — за исключением одного — оцениваются в сто миллионов СЕРСов. Причем в большинстве случаев он получает требуемые суммы. Спонсор этих двух детей — Кокор Хеккус».

«Но зачем ему это нужно? — подивился Герсен. — Он задумал какой-то грандиозный проект?»

Кошиль таинственно ухмыльнулся: «О, да! В том-то и дело. Здесь-то и зарыта собака — как сказал сукин сын, навестив могилу своей матери». И снова Кошиль пугливо оглянулся: «Вам следовало бы кое-что знать о Кокоре Хеккусе...»

«Что именно? Все мы кое-что о нем знаем».

«Видите ли, в его характере есть черта, казалось бы, не свойственная людям его профессии — он поклоняется эстетическому идеалу. Возникает впечатление, что Кокор Хеккус безумно влюбился в девушку, которую — уверяю вас, это не преувеличение — можно назвать самым восхитительным созданием во Вселенной. Ей нет равных!»

«Откуда вы знаете?»

«Терпение! Прекрасная дева мечты вовсе не отвечает взаимностью Кокору Хеккусу — напротив, одна мысль о нем вызывает у нее приступ бледности и тошноты. Что ей делать, куда бежать? Как она может противиться его домогательствам? Галактика слишком тесна. Хеккус неутомим, он найдет ее, где бы она ни пряталась. Ни у кого не найдет убежище беззащитное очаровательное существо — ни у кого, кроме Менял. Даже Кокор Хеккус не посмеет нарушить правила Менял. Во первых, его никогда не допустят к изоляторам; во вторых, если он посмеет ее увезти, нарушив правила, Менялы используют все свое влияние и не пожалеют никаких затрат для того, чтобы его наказать. Вполне возможно, что Кокор Хеккус презирает опасность, но он не потерял рассудок. Девушка объявила себя своим собственным спонсором. Она определила сумму своей задолженности в размере десяти миллиардов СЕРСов — по сути дела, она называла гораздо бóльшую сумму, триллион СЕРСов, но ей не разрешили.

Таким образом, возникла смехотворная ситуация. Девушка проживает в покое и безопасности в Имперских садах станции Менял, а Кокор Хеккус обливается вонючим потом, страдая от неутоленной страсти. Причем возникает впечатление, что он вознамерился преодолеть любые препятствия. Ему не хватает наличных денег — где-то нужно добыть десять миллиардов СЕРСов».

«Я начинаю понимать», — пробормотал Герсен.

«Хеккус не отступится! — с восхищенным возбуждением продолжал Кошиль. — Он тушит огонь огнем и заливает воду водой. Девушка попыталась нанести ему поражение, воспользовавшись правилами Менял. Хеккус играет по тем же правилам, чтобы навязать ей свою волю. Десять миллиардов — внушительная цифра, но, с другой точки зрения, это всего лишь сто раз по сто миллионов, не так ли? Так что теперь Хеккус рыщет по всей Ойкумене, похищая родных и близких сотни богатейших людей Галактики! Когда будет выплачет сотый выкуп, Хеккус потребует выдать ему на поруки Алюсс-Ифигению Эперже-Токай, ибо срок «погашения ее задолженности» давно истек».

«Какая романтическая личность, Кокор Хеккус — во всех смыслах слова!» — заметил Герсен.

Кошиль не заметил суховатую язвительность этого замечания: «Не правда ли? Только представьте себе! Ей приходится ждать, день за днем наблюдая за тем, как драгоценный щит ее невинности стоимостью десять миллиардов СЕРСов постепенно превращается в прах! Хеккус уже взыскал задолженность с двадцати доставленных им гостей, и с каждым днем его наличный капитал растет. Тем временем, девушка больше ничего не может предпринять — она попалась в собственные сети».

«Хммф! Печальное положение вещей — по меньшей мере с точки зрения добровольной узницы. Откуда взялась эта девушка?»

Кошиль покачал головой: «На этот счет могу только поделиться слухами; в конце концов все, что я вам сообщил — не более, чем слухи, слухами мир полнится. Но в данном случае разумным людям, таким, как мы с вами, не пристало доверять небылицам. Говорят, наша прекрасная гостья объявила, что она родом из сказочного мира легенд, с планеты Тамбер!»

«Тамбер?» — на этот раз Герсен действительно удивился: Тамбер, легендарный мир ведьм и морских драконов, галантных рыцарей и заколдованных лесов, упоминался лишь в детских сказках. Память подстегнула Герсена, как электрическим разрядом: паренек с Притона Биссома утверждал, что на Тамбере живут хормагонты!

«Именно так, Тамбер! — смеясь, воскликнул Арманд Кошиль, экстравагантным жестом протягивая руку к небу. — Если у вас случайно завалялись десять миллиардов СЕРСов — и вы не знаете, что такое страх — перед вами открывается замечательная возможность! Кокору Хеккусу придется похитить отпрысков еще сотни благословенных небожителей Галактики, но такое вложение денег, несомненно, позволит вам удвоить первоначальный капитал».

«Что, если я выкуплю несравненную красавицу, а она заболеет и умрет у меня на руках? И я, и Кокор Хеккус будем безутешны!»

Продолжая беседу, они прогуливались мимо изоляторов класса B и класса A. Кошиль задержался, указывая на человека средних лет, чертившего, по-видимому, какую-то схему в блокноте: «Здесь вы можете видеть Мирона Пача, еще одного гостя, доставленного Хеккусом. Сумма его задолженности определена в размере 427 685 СЕРСов — что, на мой взгляд, слишком много. Чего нельзя сказать о красавице с Тамбера!» — Арманд Кошиль похотливо подмигнул Герсену и подтолкнул его локтем.

Нахмурившись, Герсен пригляделся к Мирону Пачу — ничем не примечательному субъекту среднего роста, начинающему толстеть, с незлобивым открытым лицом. Сумма его задолженности возбудила в Герсене любопытство. Почему в точности 427 685? За этой цифрой и вынужденным пребыванием Мирона Пача на станции Менял скрывалась какая-то история. Герсен спросил проводника: «Могу ли я поговорить с этим человеком?»

«Разумеется, срок погашения его задолженности давно истек. Если вы считаете, что вам удастся выручить за него больше, чем 427 685 СЕРСов, и таким образом перещеголять Кокора Хеккуса — вам карты в руки, как говорится!»

«Конечно же, в изоляторах установлены потайные видеокамеры и микрофоны?»

«Нет, — решительно заверил его Кошиль, — и по очень простой причине: подслушивание здесь, на станции, не дает никаких преимуществ».

«Тем не менее, — возразил Герсен, — следует принять меры предосторожности. Позвольте мне обратиться к этому узнику».

Кошиль нажал кнопку; в изоляторе послышался тихий звонок, предупреждавший вызванного «гостя» о том, что требуется его присутствие. Мирон Пач поднял голову, встал и медленно подошел к двери. Кошиль вставил ключ в гнездо замка — панель смотрового окна резко сдвинулась в сторону. Мирон Пач взглянул на Герсена — с надеждой, быстро сменившейся замешательством. Герсен взял Арманда Кошиля за плечи, заставил его подвинуться вплотную к проему в двери и повернул его лицом внутрь изолятора: «А теперь пойте, горланьте во весь голос!»

Кошиль глупо ухмыльнулся: «Я помню только колыбельные моей матушки».

«Значит, пойте колыбельные — но громко и без перерыва!»

Кошиль принялся фальшиво распевать колыбельную, перевирая слова, но не останавливаясь. Герсен подозвал еще более недоумевающего Мирона Пача: «Встаньте рядом».

Пач прижал лицо к двери, выглядывая из смотрового окна. Наклонившись к его уху, Герсен спросил: «Почему вы здесь?»

Губы Пача покривились: «Это долгая история».

«Объясните в нескольких словах».

Пач скорбно вздохнул: «Я — инженер-производственник. Я взялся выполнить сложное поручение влиятельного человека — как я теперь понимаю, преступника. Мы разошлись во мнениях; меня схватили и привезли сюда. Сумма выкупа соответствует сумме, вызвавшей наше разногласие».

Кошиль стал горланить другую колыбельную. Герсен спросил: «Преступник — Кокор Хеккус?»

Мирон Пач обреченно кивнул.

«Вы знаете его лично?»

Пач что-то ответил — благодаря вокальному энтузиазму Арманда Кошиля, однако, Герсен его не расслышал. Пач повторил громче: «Я сказал, что знаю его агента — он часто приезжает на Крокиноль».

«Вы могли бы связаться с этим агентом?»

«На Крокиноле — да. Но не отсюда».

«Хорошо. Я погашу вашу задолженность», — Герсен постучал Кошиля по плечу: «Достаточно! Вернемся в приемную».

«Вы уже закончили осмотр? Мы могли бы предложить много других выгодных сделок!»

Герсен колебался: «Я хотел бы взглянуть на девушку, внимания которой добивается Кокор Хеккус».

Кошиль покачал головой: «Только если вы заплатите за такую привилегию десять тысяч СЕРСов. По существу, она отказывается кого-либо принимать — даже таких служащих станции, как я, несмотря на то, что я с удовольствием согласился бы развеять скуку ее добровольного отшельничества и способствовать расслаблению напряжений, несомненно вызванных ее одиночеством».

«Нельзя так нельзя!» — Герсен передал проводнику еще триста СЕРСов, каковые Арманд Кошиль, опьяненный разговорами о миллионах и миллиардах, засунул в карман, мрачновато выразив чисто номинальную благодарность: «Что ж, вернемся в управление».

 

Глава 5

Из «Популярного путеводителя по планетам», 303 е издание (1292 г.):

«Крокиноль: третья по величине планета Кортежа Ригеля, занимает четырнадцатую орбиту.

Постоянные характеристики

Диаметр: примерно 15 120 километров

Масса: 1,23 массы Земли

Средняя продолжительность суток: 22 часа 16 минут 48,9 секунды (и т. д.)

Общие замечания

Крокиноль иногда называют прекраснейшим из миров Кортежа. Бесспорно одно: Крокиноль заслуженно пользуется репутацией самой разнообразной планеты как в географическом, так и в этническом отношении. На Крокиноле насчитываются восемь континентальных массивов, два крупнейших — Боркленд и Санкленд, и шесть континентов более скромных размеров — Камберленд, Лэйленд, Гардена, Мергенталер, Хопленд и Скакерленд.

Каждый из континентов может похвастаться десятками чудесных достопримечательностей естественного происхождения. Упомянем лишь некоторые из них, в произвольной последовательности: Хрустальные шпили в приходе Бизé и водопады на реке Кард в Лесоповальном приходе (оба прихода — на территории Камберленда), Бездонный провал в Северном штате Санкленда, Подводный лес у побережья Иксеманда на Скакерленде, а также гора Джова в Нагорье Гардены (12 833 метра над уровнем моря, самая высокая вершина из всех на планетах Кортежа).

Флора и фауна Крокиноля знамениты сложностью экологических взаимосвязей и высоким уровнем развития. Почти вымершие ныне суперзавры, некогда безраздельно повелевавшие Крокинолем, демонстрируют признаки интеллекта, который никак нельзя назвать рудиментарным, о чем свидетельствуют их неповторимая система коммуникационных семафоров (назвать их способ общения «языком» значило бы вызвать очередную семантическую потасовку среди лингвистов), их лодки, корзины, орнаментальные узлы и система руководящих комитетов.

Человеческое население Крокиноля не менее разнообразно, чем его топография. Опять же, у нас есть возможность перечислить лишь некоторые примеры такого многообразия. Скакерленд был изначально колонизирован схизматическим культом скакеров, впоследствии переселившихся на Оллифейн. В Нагорье Гардены живут небезызвестные пещерные бесы, Камберленд — родина талантливых и предприимчивых белоколпаков, а друиды-банкиры блуждают по тундрам Северного Хопленда. К числу народов, населяющих Крокиноль, относятся также аркадийцы, батталезы, сингели, рыбаки из Опорто, янсенисты, древние аланы и многие другие...»

Возвращаясь с планеты Сасани на борту принадлежавшего Герсену космического корабля модели 9B, Мирон Пач подробнее разъяснил сущность своих взаимоотношений с Кокором Хеккусом, а также поведал Герсену, в общих чертах, историю своей жизни. Уроженец Земли, уже в молодости Пач стал беженцем, спасаясь от Тексахомских мятежей — ему едва удалось остаться в живых. Он прибыл на Крокиноль без гроша в кармане и устроился на первую попавшуюся работу, ликвидатором морских желудей в компании, обслуживавшей причалы эстуария реки Кард. Через некоторое время он открыл небольшую ремонтную мастерскую в Патрисе, столице белоколпаков. Его предприятие процветало и расширялось на протяжении восемнадцати лет. Пач стал владельцем и директором «Конструкторского бюро Пача», крупнейшей инженерной фирмы на Камберленде. Кроме того, он заслужил известность и высокую репутацию благодаря любознательности, изобретательности и умению решать разнообразные технические задачи; именно любознательность подвела его, когда Зейман Отваль привез в Патрис описание механизма с самыми необычными характеристиками. Пач был заинтригован, но не видел ничего невозможного в осуществлении проекта.

Зейман Отваль, по словам Пача, был человек несколько моложе его самого, с поразительно уродливым лицом, отличавшимся длинным крючковатым носом, почти прикасавшимся к загнутому вверх костлявому подбородку.

Отваль разъяснил сущность своего поручения без обиняков. Он назвался представителем Кокора Хеккуса и, судя по всему, был удовлетворен заявлением Пача о том, что в качестве инженера тот был готов работать на самого дьявола, если деньги заказчика не вызовут короткое замыкание фальсометра.

Когда была заложена реалистическая основа для дальнейшего сотрудничества, Отваль изложил свои планы. Он хотел, чтобы Пач спроектировал и построил шагающий форт, внешне напоминающий гигантскую многоножку, двадцать три метра в длину и три с половиной метра в высоту. Механизм должен был состоять из восемнадцати сегментов, каждый из которых опирался бы на пару ног. Перемещаясь благодаря синхронизированному, слаженному движению ног, этот «форт», как его называл Отваль, должен был развивать скорость, составлявшую не менее шестидесяти четырех километров в час. Форт должен был изрыгать струи жидкого пламени из языка, а также испускать ядовитый газ и производить обстрел лучами энергии из различных отверстий и стволов, предусмотренных в голове. Пач заявил о своей способности изготовить такой механизм и, побуждаемый вполне естественным любопытством, поинтересовался назначением самоходного «форта». Отваль поначалу выразил недовольство этим вопросом, но в конечном счете объяснил, что Кокор Хеккус увлеченно коллекционирует сложные, причудливые и жуткие машины. Зейман Отваль упомянул также о том, что в последнее время интересам Хеккуса угрожала орда вышедших из повиновения варваров, и что «форт», задуманный Хеккусом, позволит ему «говорить с этими дикарями на языке, который они понимают».

Разговорившись, Отваль прочел Мирону Пачу продолжительную лекцию, посвященную методам внушения ужаса. По мнению Отваля, существуют две категории ужаса: инстинктивный и внушенный. Для того, чтобы достигался максимальный эффект, обе разновидности ужаса должны стимулироваться одновременно, так как каждая из них по отдельности поддается сдерживающему контролю. Метод Кокора Хеккуса заключался в идентификации и анализе составляющих ужас факторов, после чего он практически применял полученную информацию, выбирая факторы и усиливая их воздействие таким образом, чтобы они оказывали максимальное воздействие.

«Невозможно запугать рыбу, угрожая ее утопить!» — заявил, в частности, Зейман Отваль.

По мере того, как Отваль излагал сущность целей Кокора Хеккуса, Мирон Пач все больше чувствовал себя не в своей тарелке. После того, как Отваль удалился, Пач долго испытывал мучительные угрызения совести по поводу своего согласия построить механическое чудовище, внушающее максимальный возможный ужас.

Герсен прервал инженера вопросом: «Вы подозревали, в то или иное время, что Зейман Отваль мог оказаться не кем иным, как Кокором Хеккусом?»

«Конечно, подозревал! Но в один не столь прекрасный день Хеккус явился в мой ангар собственной персоной. Он ничем не напоминал Отваля».

«Не могли бы вы описать его внешность?»

Пач сдвинул брови: «Это не так просто, как может показаться. У него нет особых отличительных черт. Телосложением он примерно похож на вас, движется проворно и нервно, голова у него средних размеров, не слишком большая и не слишком маленькая, черты лица — правильные, пропорциональные. Он предпочитал красить кожу мрачноватым темным пигментом и одевался на манер старейшин белоколпаков. Он ведет себя скромно, с почти преувеличенной любезностью, но его вежливость неубедительна и не предназначена располагать к себе. При всем при том он говорит тихо и слушает внимательно, глаза его поблескивают, а по его лицу видно, что Хеккус вспоминает о чудесных вещах, которые ему привелось видеть, и о кошмарных поступках, которые он совершил».

Разговор Герсена с Пачем прервали дети, потребовавшие, чтобы им показали на экране Ригель. Герсен указал на пылающий белый светлячок прямо по курсу, после чего вернулся к Пачу, продолжавшему описывать свое внутреннее смятение. Пач заявил, что ему пришлось претерпеть всевозможные угрызения совести, волнения и страхи, но что в конечном счете он решил руководствоваться двумя стимулами: во-первых, тем обстоятельством, что он себя скомпрометировал — тем более, что он уже получил аванс в размере 427 685 СЕРСов, а во-вторых тем соображением, что существовали десятки других предприятий и цехов, которые согласились бы выполнить заказ Хеккуса, если бы Пач расторгнул договор. Поэтому работы продолжались — несмотря на то, что Мирон Пач прекрасно сознавал, что способствует созданию зловредного механизма.

Герсен слушал, не высказывая замечаний — и, по сути дела, не испытывал никакого желания выражать негодование. Мирон Пач производил впечатление достаточно безобидного человека, всего лишь не унаследовавшего инстинктивную нравственную интуицию.

Строительство «форта» шло полным ходом и близилось к завершению. Наконец прибыл сам Кокор Хеккус, чтобы произвести инспекцию. К величайшему сожалению Пача, Хеккус заявил, что совершенно не удовлетворен результатами. Он насмехался над перемещением ног чудища, называя его неуклюжим и ничем не напоминающим движения живого существа. По его мнению, шагающий «форт» не мог испугать даже ребенка. Мирон Пач, поначалу не смевший возражать, мало-помалу собрался с духом. Он предъявил перечень технических требований и продемонстрировал буквальное выполнение полученных инструкций. Никогда и ни в каком виде он не получал никаких недвусмысленных указаний, относившихся к характеру перемещения ног механизма. Кокора Хеккуса его доводы не впечатлили. Хеккус объявил изготовленный механизм неприемлемым и потребовал, чтобы Пач внес изменения согласно его, Хеккуса, пожеланиям. Пач гневно отказался нести ответственность за прихоти заказчика — да, он будет рад внести требуемые изменения, но только за дополнительную плату. Кокор Хеккус в ярости отшатнулся. Резким взмахом руки он показал, что Пач зашел слишком далеко. Хеккус провозгласил, что Пач не выполнил договор, что договор тем самым стал недействительным, и что Пач поэтому обязан вернуть все деньги, полученные авансом, а именно 427 685 СЕРСов. Мирон Пач отказался возвращать деньги, после чего Кокор Хеккус откланялся и удалился.

Пач вооружился, но тщетно; через четыре дня на него напали три человека. Инженера избили, но без особого пристрастия, затащили в небольшой космический корабль и привезли на станцию Менял, где его «задолженность» определили в размере 427 685 СЕРСов. У Пача не было ни друзей, ни родственников, ни даже деловых партнеров, способных выложить такую сумму. В связи с тем, что к тому времени он уже залез в долги, связанные с расширением предприятия, продажа всего его конструкторского бюро вместе с производственным цехом могла принести не более двухсот тысяч СЕРСов. Мирон Пач оставил всякую надежду на выкуп и смирился с мыслью о рабстве. После чего на сцене появился Герсен. Пач, естественно, интересовался побуждениями Герсена и задал несколько робких вопросов. Он испытывал огромную благодарность за освобождение, восхищался щедростью избавителя — но возникшее положение вещей должно было объясняться какими-то неизвестными инженеру факторами. В чем заключались эти факторы?

Герсен не испытывал желания исповедоваться Мирону Пачу. «Допустим, — сказал он, — что мне известны достоинства вашего конструкторского бюро, и что я рассматриваю внесенный выкуп как вложение капитала, делающее меня владельцем 51 процента акций вашего предприятия».

Пачу ничего не оставалось, как согласиться, хотя он, конечно, подозревал, что дело не ограничивалось капиталовложением: «Вы хотели бы официально оформить такое распределение акционерного капитала?»

«Подготовьте и подпишите меморандум, подтверждающий учреждение корпорации на таких условиях. По существу, я хотел бы контролировать деятельность корпорации на протяжении некоторого периода времени, но не дольше пяти лет. Так как в настоящее время я не нуждаюсь в деньгах, вы можете использовать любую прибыль предприятия в счет погашения задолженности за выкуп».

План Герсена не вызвал у Пача особого энтузиазма, но, опять же, у него не было никаких оснований возражать. Внезапно инженеру пришла в голову какая-то мысль — нервно потирая пальцами виски и лоб, он спросил: «Не собираетесь ли вы, чего доброго, вступить в дальнейшие отношения с Кокором Хеккусом?»

«Раз уж вы спрашиваете — собираюсь».

Пач облизал губы: «Позвольте мне немедленно проголосовать против такого намерения 49 процентами акций. Если вы испытываете какую-либо неуверенность по поводу вашего намерения, которую можно было бы оценить хотя бы в размере двух процентов акционерного капитала, результаты голосования акционеров поддержат резолюцию, предотвращающую попытки удовлетворения ваших безрассудных амбиций».

Герсен усмехнулся: «Все мои голосующие акции дружно и безоговорочно выступают за взыскание с Кокора Хеккуса денежной суммы, незаконно изъятой им из бюджетного фонда корпорации».

Мирон Пач поник головой: «Пусть будет по-вашему».

В черном небе космоса уже вовсю пылал Ригель. Герсен направил корабль к Альфанору; Даро и Викс кипели радостным нетерпением. Наблюдая за детьми, Герсен испытывал противоречивые чувства. Как только они вернутся в полутемный старый дом за обожженными солнцем холмами над Таубом, они поспешат броситься в объятия отца и матери; похищение, заключение в изоляторе и полет домой станут расплывчатым воспоминанием, а Герсена они вообще забудут... Герсен задумался о неисповедимых путях судьбы, сделавшей из него — ему пришлось приложить усилие, чтобы внутренне сформулировать это определение — маньяка, одержимого одной идеей. Что, если, благодаря какому-то фантастическому стечению обстоятельств, ему удастся отомстить за резню в Монтплезанте всем пятерым «князьям тьмы» — что тогда? Сможет ли он отойти от дел, купить участок земли в сельской местности, ухаживать за женщиной и жениться, вырастить детей? Или роль посланца Немезиды стала настолько неотъемлемой частью его натуры, что он никогда не сможет отступиться, не сможет знать о существовании злодеев, не стремясь их прикончить? Второе было вполне возможно. И, к вящему сожалению, его побуждения объяснялись не возмущением и не нравственным убеждением в своей правоте, а выработанным рефлексом, профессиональной реакцией — удовлетворение возмездия, которое он испытывал, носило характер подчинения физиологической потребности, подобного отрыжке или почесыванию.

Как это бывало и раньше, подобные размышления вызвали у Герсена приступ меланхолии, и на протяжении остатка пути он был немногословнее и резче, чем когда-либо. Дети смотрели на него с удивлением, но без страха, потому что уже научились ему доверять.

Корабль устремился вниз — на Альфанор, к Скифии, к устаревшему космопорту провинции Гаррой в Маркари. Оттуда Герсен связался по видеофону с Душаном Одмаром. Лицо заслуженного сотрудника Института заметно осунулось; сразу было видно, что он много беспокоился и сомневался по поводу миссии Герсена. Одмар кратко осведомился о состоянии здоровья своих детей и кивнул в ответ на положительные заверения Герсена.

В тот день между Маркари и Таубом не было воздушного сообщения, а звездолетам разрешалось приземляться только в космопортах. Герсен препроводил детей на борт каботажного маршрутного судна с широкой палубой, обширным грузовым трюмом и пассажирскими каютами в надстройке. До Тауба было восемьсот километров, и плавание вдоль берега занимало целые сутки. В Таубе Герсен арендовал все тот же древний аэромобиль, дребезжавший и норовивший сбиться с курса, и поднялся вдоль длинной извилистой дороги к усадьбе Душана Одмара. Выпрыгнув из машины, дети побежали со всех ног, даже не оглянувшись, к своей матери, стоявшей перед открытой дверью, и бросились к ней в объятия. Лицо их матери было искажено отчаянной попыткой сдержать слезы радости, а Герсен почувствовал внутреннюю пустоту, потому что успел привязаться к детям. Он зашел в дом — Даро и Викс, уже убежденные в своей безопасности, принялись обнимать и целовать его.

Одмар вышел к нему и провел его в простое помещение с белеными стенами, где они уже говорили прежде. Герсен представил свой отчет.

«Кокор Хеккус желает накопить десять миллиардов СЕРСов. Он надеется заполучить эти деньги, вымогая выкуп в размере ста миллионов из ста богатейших людей Ойкумены. У него уже есть примерно треть этой суммы; регулярно поступают новые взносы. Заплатив десять миллиардов, он сможет приобрести в рабство молодую женщину, пытавшуюся избежать этой судьбы, укрывшись на станции Менял и объявив себя в продажу по максимальной возможной цене».

Одмар хмыкнул: «Надо полагать, эта женщина экстравагантно привлекательна, если Кокор Хеккус согласен поступиться из-за нее таким состоянием».

«Надо полагать — хотя верно и обратное: любой товар, предлагаемый по такой цене, вызвал бы у него желание его приобрести, — сказал Герсен. — Я произвел бы «осмотр» этой женщины, как выражаются Менялы, но она, выступая в качестве своего собственного спонсора, взимает десять тысяч СЕРСов только за возможность взглянуть на нее, чтобы отвадить любопытствующих — таких, как я».

Душан Одмар кивнул: «Предоставленная вами информация может стоить или не стоить ста миллионов, поступивших, как вы сами понимаете, из фондов Института. Мои дети вернулись: разумеется, я вам за это благодарен, но не могу допустить, чтобы мои эмоции возобладали над рассудком. Боюсь, что я уже себя скомпрометировал».

Герсен никак не прокомментировал эти объяснения. Он сам придерживался примерно той же позиции. Тем не менее, Институту оставалось винить только себя — если бы его руководители захотели, они могли бы уничтожить Хеккуса в одночасье: «Еще одна деталь, которая могла бы вас заинтересовать. Упомянутую молодую женщину зовут Алюсс-Ифигения Эперже-Токай; она утверждает, что родилась на планете Тамбер».

«Тамбер! — теперь Одмар на самом деле заинтересовался. — Это серьезное утверждение или каприз?»

«Насколько я понимаю, она заявила об этом официально».

«Любопытно. Даже если все это — бутафория, — Душан Одмар покосился на Герсена. — Вы хотите мне сказать что-то еще?»

«Вы предоставили мне некоторое количество денег на расходы. Я потратил часть этих денег надлежащим, с моей точки зрения, образом, а именно приобрел контрольный пакет акций «Конструкторского бюро Пача», базирующегося в Патрисе на Крокиноле».

Одмар не возражал: «Вы поступили предусмотрительно».

«Такая возможность представилась на станции Менял. Инженер Мирон Пач был похищен Кокором Хеккусом, оценившим «задолженность» Пача в 427 685 СЕРСов. Эта цифра меня заинтересовала. Я навел справки и, когда Пач подтвердил, что лично имел дело с Кокором Хеккусом, я выкупил его с тем условием, что в обеспечение долга Пач станет моим партнером».

Душан Одмар встал, подошел к двери и вернулся с подносом ароматных крепких настоек.

«Дело в том, — продолжал Герсен, — что Мирон Пач изготовлял по заказу Кокора Хеккуса механическое чудовище — шагающий форт в виде гигантской многоножки из восемнадцати сегментов».

Одмар пригубил настойку и поднял рюмку повыше, наблюдая за розовыми и фиолетовыми проблесками. «С вашей стороны нет необходимости отчитываться в затратах, — сказал он. — Они позволили приобрести ряд весьма любопытных сведений, а побочным следствием стало возвращение к родителям двух милых детей». Сотрудник Института осушил рюмку и поставил ее на стол с отчетливым стуком. Герсен понял, что недосказано было гораздо больше, чем сказано, поднялся на ноги и попрощался.

Патрис, столица Ассоциации приходов Камберленда, широко и хаотично раскинулся по берегам эстуария реки Кард, причем многие пригородные жилые районы окружали озеро Ок. В центральном Старом квартале сохранились архитектурные памятники тысячелетней древности, в том числе трех- и четырехэтажные здания из неровного черного кирпича с узкими фронтонами, высокими узкими окнами и остроконечными крышами. Выше по течению реки, в основанном семьсот лет тому назад Новом городе, возвышались знаменитые Речные Арки — одиннадцать монументальных сооружений, опиравшихся на берега широкого устья. Во всей известной человеку части Вселенной не было других таких высотных домов — на двести пятьдесят метров устремлялись в небо усеченные треугольники с вырезанными в основаниях арками радиусом по шестьдесят метров. По форме и размерам все здания были одинаковы, но отличались расцветкой; в основании каждого небоскреба размещались магазины, ателье и различные службы, а на верхних этажах — квартиры городской элиты. Между арками Нового города и черными кирпичными домами Старого квартала находился обширный промышленный район — здесь-то и приютился ангар Мирона Пача. Проявляя смешанные признаки усердия, нерешительности, гордости, тревоги и уязвленного самолюбия, Пач провел Герсена к главному входу. Предприятие оказалось более внушительным, чем ожидал Герсен — главный сборочный цех занимал шестьдесят метров в длину и тридцать в ширину, а на верхнем этаже хранились компоненты и материалы. Пач огорчился от того, что ангар был заперт на замок и покинут: «Казалось бы, в трудные времена работники предприятия должны были бы оказывать посильную помощь, следя за тем, чтобы все работало, как обычно, или даже предпринимать какие-то попытки погасить задолженность своего работодателя. Благодаря мне работали и обеспечивали свои семьи более ста служащих — и ни один из них даже не поинтересовался у Менял, в каком положении я находился!»

«Надо полагать, они были заняты поиском нового места работы», — предположил Герсен.

«Как бы то ни было, мне не за что их благодарить». Пач распахнул двери, пригласил Герсена пройти в гулкое полутемное пространство ангара и указал на отсек, отгороженный стеной из металлических щитов. «Зейман Отваль настоял на том, чтобы работы велись с соблюдением строжайшей тайны, — объяснил Пач. — Я использовал только самых доверенных служащих, а затем, по требованию Отваля, они были подвергнуты гипнотическому внушению: им было приказано забывать все, что они видели в отсеке B, как только они из него выходили. Кроме того, — задумчиво прибавил Мирон Пач, — пока они были в состоянии гипнотического транса, я дополнительно внушил им, что они должны работать усерднее и аккуратнее, чем когда-либо, не испытывая в рабочее время ни жажды, ни голода, ни потребности в болтовне. Должен сказать, что на протяжении некоторого времени все они демонстрировали безукоризненную дисциплину и завидную производительность — вплоть до того дня, когда меня похитили. Я как раз собирался расширить программу, чтобы весь персонал моего предприятия прошел такую полезную гипнотическую подготовку; по сути дела, когда на меня напали, сначала я подумал, что бандитов нанял профсоюз — так называемая Гильдия защиты интересов производственных рабочих».

Инженер показал Герсену оборудование цеха — различные прессы для ковки и штамповки, резаки, литейные формы, сварочные аппараты, фрезерные и токарные станки — после чего они приблизились к двери с наклеенным ярко-красным символическим изображением ладони, означавшим по всей Ойкумене одно и то же: «Вход воспрещен». Пач пробежался пальцами по цифровой клавиатуре замка: «Так как мы — партнеры, между нами не должно быть никаких секретов».

«Совершенно верно», — подтвердил Герсен.

Дверь сдвинулась в сторону, и они прошли через небольшой тамбур в отсек B. Перед ними вырос шагающий форт. В связи с привычкой Пача к недоговоркам и преуменьшениям, Герсен недостаточно приготовился к свирепому, жуткому внешнему виду механизма, представшего перед его глазами. Голова чудища была оснащена шестью серповидными жвалами и ошейником с длинными зазубренными шипами. Посреди головы блестел рубиновый полу-обруч единственного фасетчатого глаза. Поглощающим отверстием служила овально-коническая пасть в верхней части головы, снабженная парой сочлененных манипуляторов по бокам. За головой следовали восемнадцать сегментов — каждый был соединен подвеской с парой высоких суставчатых ног, обтянутых складчатой желтой кожей. На заднем конце чудища был закреплен шишковатый выступ, по форме напоминавший голову, но поменьше — тоже с фасетчатым глазом и комплектом зазубренных шипов. Отделку торса механизма не успели закончить: он все еще отливал металлическим блеском.

«Как вы думаете?» — с беспокойством спросил Мирон Пач, словно ожидая осуждения или похвалы.

«В высшей степени впечатляющий механизм, — отозвался Герсен, и его слова, казалось, разрядили напряжение, одолевавшее Пача. — Хотел бы я знать, зачем он понадобился Хеккусу».

«Смотрите!» — пользуясь металлическими шипами, как лестницей, инженер взобрался на голову чудища, спустился в коническую пасть и скрылся в утробе механизма. Герсен остался наедине с двадцатитрехметровым порождением кошмарного сна с форсунками, способными плеваться ядом, и глазом, готовым изрыгать пламя. Одним взмахом жвал-серпов чудище могло подкосить дерево. Герсен посмотрел по сторонам и отступил в тамбур отсека — Пач был, конечно, добрый малый, но зачем лишний раз искушать человека?

Разместившись в тамбуре так, чтобы его нельзя было увидеть из головы монстра, Герсен ждал. Пач включил силовой блок и приводную систему: каким-то образом почувствовалось, что чудище ожило. Голова стала крутиться и мотаться, зазвенели шипы, защелкали жвала. Из отверстий по бокам головы вырвался дикий воющий вопль — Герсен вздрогнул. Вопль умолк. Теперь механизм сдвинулся с места; ноги сегментов поочередно зашевелились: одни поднимались, другие упирались в пол.

Чудище надвигалось и отступало; членистые ноги работали слаженно, хотя и несколько неуклюже, порывисто. Механическая многоножка остановилась и принялась пританцовывать наподобие краба, крадущимися скачками вбок — на один шаг, на два, на три. Затем ноги передних сегментов, по-видимому, подогнулись, и механизм со звоном обрушился на пол, привалившись к стене отсека. Если бы Герсен оставался в отсеке там, где стоял раньше, под машиной уже лежало бы его раздавленное тело. Конечно же, такую аварию невозможно было предотвратить — какая-то неполадка, какая-то ошибка оператора... Из пасти на лбу чудовища выбрался Мирон Пач — побледневший, вспотевший, с испуганно выпученными глазами. Наблюдая за ним из тамбура, Герсен мог бы поклясться, что беспокойство инженера было неподдельным, что Пача ужасала мысль о том, чтó он мог найти на полу своего ангара. Соскочив на пол, Пач бегал вокруг металлической туши, заглядывал под нее и звал: «Герсен! Герсен!»

«Я здесь», — сказал Герсен, появившись у него за спиной. Пач подпрыгнул и повернулся к нему лицом — опять же, если облегчение, изобразившееся на его физиономии, было поддельным, театры Галактики потеряли в инженере великого актера.

Задыхаясь, Пач благодарил судьбу за то, что Герсен остался в живых. Фазирующая сигнальная схема правой вереницы ног механизма отказала — инженер никогда раньше не замечал таких неисправностей. Но это уже не имело значения, так как всю машину теперь надлежало рассматривать как груду металлолома.

Пач вывел Герсена из отсека и закрыл за собой дверь. «Завтра, — сказал он, — мне предстоит вернуться к работе. Не знаю, что стало с моими регулярными заказчиками, но они всегда были довольны моей продукцией в прошлом — надеюсь, они не откажутся обратиться ко мне снова».

Герсен стоял, повернувшись лицом к отсеку B: «Какие именно недостатки механизма Кокор Хеккус назвал неприемлемыми?»

Пач скорчил гримасу: «Ему не понравилось движение ног. Он сказал, что оно не производило желаемый эффект, что ноги двигались слишком неуклюже, порывисто и шумно. Его удовлетворило бы только вкрадчиво шелестящее, проворное и гибкое, непрерывно-циклическое скольжение. Я указал на технические трудности и существенные затраты, связанные с выполнением такого требования. На самом деле я сомневаюсь, что механизм такой величины может успешно подражать движениям многоножки, учитывая массу металла и пересеченный характер местности, по которой, как мне сообщили, должна двигаться машина».

«Мой план заключается в следующем, — сказал Герсен. — Кокор Хеккус отнял у нас почти полмиллиона СЕРСов. Я намерен добиться возвращения этих денег».

Мирон Пач улыбнулся — печальной, дрожащей улыбкой: «Было бы предусмотрительнее игнорировать его существование. Нам не нужны такие заказчики. Что было, то прошло — забудем о Хеккусе, так будет лучше всего. Пойдемте в управление, проверим счета».

«Нет, — отказался Герсен. — Я полностью доверяю вам решение коммерческих и финансовых вопросов. В том, что касается шагающего форта, однако, я считаю, что мы должны возместить наши расходы. Причем мы можем это сделать совершенно безопасным и законным способом».

«Каким именно?» — с сомнением спросил Пач.

«Нам придется модифицировать машину так, чтобы она отвечала требованиям Кокора Хеккуса. После чего мы продадим ее Хеккусу по первоначальной цене».

«Есть такая возможность. Но существуют и многочисленные проблемы. Что, если машина больше не нужна Хеккусу? У него может не оказаться под рукой таких денег. Или — что еще более вероятно — мы так и не сможем усовершенствовать аппарат к его полному удовлетворению».

Герсен задумался: «Где-то я видел средство, позволяющее преодолеть ваши технические затруднения... На другом краю Ойкумены, в созвездии Скорпиона, есть планета Ванелло, служащая чем-то вроде курорта для желающих поправить здоровье. Там, во время одного из религиозных фестивалей, на платформе, поддерживаемой длинным гибким стеблем, поднимается жрица в одеянии из цветочных лепестков. На другой, сходной платформе, поднимается стол с размещенными на нем символическими объектами — насколько я помню, в их числе были книга, кувшин и человеческий череп. Это несущественно. Пока жрица совершает обряды, стебли обеих платформ сплетаются, образуя нечто вроде волнообразно колеблющейся спиральной опоры. Мне говорили, что каждый из стеблей состоит из нескольких десятков гибких трубок небольшого диаметра, заполненных пастообразной пульпой из порошкового ферромагнетика — по сути дела, из мелких железных опилок в вязкой жидкости. Реагируя на электромагнитные поля, индуцированные в наружных обмотках, эти трубки избирательно сокращаются подобно мышечным волокнам, причем создается очень большое усилие. Надлежащие триггерные схемы позволяют обеспечивать быстрое искривление трубок в любом направлении. Мне кажется, что такую систему можно было бы применить в ногах шагающего форта».

Мирон Пач почесал маленький круглый подбородок: «Если вы сами наблюдали эту систему в действии, что тут можно сказать? Надо попробовать».

«Прежде всего следует известить Зеймана Отваля и убедиться в том, что Кокор Хеккус все еще желает заполучить шагающий форт».

Пач глубоко вздохнул и мелодраматически развел руками: «Так и быть — хотя, честно говоря, я предпочел бы не копошить это осиное гнездо».

Когда Пач позвонил в гостиницу, где обычно останавливался Зейман Отваль, ему сказали, однако, что господина Отваля в настоящее время нет, и что никому не известно, когда он может вернуться.

Пач выслушал эту новость с огромным облегчением. Только по настоянию Герсена инженер попросил регистратора отеля сообщить Отвалю, как только тот появится, что Мирон Пач желает с ним связаться при первой возможности.

Когда лицо регистратора исчезло с экрана видеофона, Пач снова повеселел: «В конце концов, нам не нужны их грязные деньги, нажитые самыми гнусными преступлениями, доступными воображению! Может быть, мы могли бы продать механического монстра как редкий экспонат — или даже установить на нем сиденья и рекламировать развлекательные поездки на спине чудовища в качестве аттракциона. Не беспокойтесь, Кёрт Герсен, мы как-нибудь вернем ваши деньги!»

«Меня не интересуют деньги, — возразил Герсен. — Меня интересует Кокор Хеккус».

Мирон Пач явно рассматривал такую одержимость как опасное извращение: «Зачем вам понадобился Хеккус?»

«Я намерен его убить», — ответил Герсен — и сразу пожалел о своей откровенности.

 

Глава 6

Выдержка из раздела IV, «Кокор Хеккус или Машина Смерти», монографии «Князья тьмы» Кароля Карфена, опубликованной издательством «Просвещение» в Новом Вексфорде на планете Алоизий в системе Веги:

«Если Палача Малагейта можно назвать безразлично беспощадным, а Ховарда Алана Трисонга — непостижимо жестоким, остальных «князей тьмы» — Ленса Ларка, Виоля Фалюша и Кокора Хеккуса — следовало бы охарактеризовать как эксцентрично безжалостных. Кто из этих троих превосходит других в экстравагантности? Любопытный, хотя и бесполезный вопрос. Попробуйте представить себе «дворец любви» Виоля Фалюша, монумент Ленса Ларка или чудовищные, невероятные катастрофы, учиненные Кокором Хеккусом — если столь изобретательные и причудливые в своей бесчеловечности эксперименты не поддаются представлению, как их можно сравнивать? Справедливо будет отметить, однако, что гротескное, зловещее чувство юмора Кокора Хеккуса сумело завладеть воображением масс. Прислушаемся к его собственным словам — ниже приводится цитата из его знаменитого выступления по видеофону с лекцией «Теория и практика устрашения» перед студентами Университета имени Сервантеса:

«Для того, чтобы произвести максимальный эффект, необходимо распознать и преувеличить основные опасения, уже существующие в психике субъекта. Не следует рассматривать страх смерти как наиболее интенсивную разновидность ужаса — это ошибка. Мне известны десятки гораздо более мучительных вариантов страха, например:

боязнь неспособности защитить своих близких;

боязнь потерять уважение к себе;

боязнь осязательного или вкусового контакта с тем, что вызывает сильнейшее отвращение;

боязнь неспособности справиться со страхом как таковым.

Моя цель заключается в том, чтобы вызывать ужас, отличающийся характером «кошмара», и обеспечивать достаточную продолжительность этого ощущения. Кошмар является результатом подсознательного перевозбуждения наиболее чувствительных участков мозга, ответственных за эмоциональное восприятие, и, таким образом, становится показателем, полезным для вызывающего ужас оператора. После того, как будет локализована такая очевидно уязвимая область, оператор изобретает, в меру своих способностей, средства, драматизирующие и многократно усиливающие — сенсибилизирующие — эту конкретную разновидность страха. Если, например, субъект боится высоты, оператор приводит его к подножию головокружительного обрыва, подвешивает на тонкой, явно ненадежной или местами протертой веревке и поднимает его параллельно вертикальной поверхности утеса — не слишком далеко от нее, но и не слишком близко. При этом необходимо тщательно рассчитывать масштабы конфигурации, приводящей к судорожному стремлению вцепиться в неровности обрыва и в то же время к отчаянному пониманию их недостижимости. Подъемный механизм подготавливается так, чтобы субъект поднимался рывками и раскачивался. Для того, чтобы сенсибилизировать клаустрофобию, субъекта приводят в пещеру или спускают в яму, после чего заставляют погружаться головой вперед в узкий, направленный вниз наклонный лаз, время от времени изменяющий направление под различными углами и дополнительно сужающийся в той или иной степени. Яма или пещера заполняется песком или щебнем, после чего субъект вынужден продвигаться только вперед, главным образом вниз»».

На протяжении первого месяца Зейман Отваль не появлялся. Прошел второй месяц — Отваля не было. За это время служащие Мирона Пача вернулись на рабочие места; инженеру удалось получить новые заказы, и вскоре ангар «Конструкторского бюро Пача» снова наполнился грохотом, звоном и запахом искрящегося металла.

Герсен взял на себя модификацию шагающего форта. Он связался с местным отделением ГСТК, упомянул ежегодный «обряд цветения» на планете Ванелло, описал гибкие, волнообразно движущиеся опоры сорока пяти символизирующих чашелистники платформ и уже через несколько минут получил увесистую папку, содержавшую таблицы, графики, схемы и технические характеристики материалов. Он принес эти документы Пачу. Инженер просматривал бумаги, многозначительно кивая и приговаривая: «М да... Ага!... Да-да...». В конце концов он скорбно вздохнул: «И что же? Мы затратим сумасшедшие деньги, чтобы довести до совершенства этот слоноподобный макет букашки-таракашки — после чего ни Зейман Отваль, ни Кокор Хеккус, ни кто-либо другой не согласится выложить за него ни гроша. Что тогда?»

«Мы подадим в суд», — с каменным лицом ответил Герсен.

Мирон Пач хрюкнул и вернулся к изучению предоставленных Герсеном данных. Наконец он неохотно признал: «Система вполне целесообразна; она отличается гибкостью и синхронизацией движений, невозможной при использовании сочлененных ног. Тем не менее, проектирование фазирующих процессоров, их соединение с модуляторами, а также изготовление модуляторов как таковых выходят за пределы моих возможностей... Есть в высшей степени компетентная группа инженеров-кибернетиков — насколько я понимаю, основные сложности в данном случае связаны с проектированием и программированием логических контроллеров... Управление их фирмы находится в нескольких кварталах отсюда — предлагаю связаться с ними и поручить им эту часть проекта».

«Сделаем так, как вы считаете нужным».

Прошло еще два месяца — Зейман Отваль не появлялся. Невзирая на яростные протесты Пача, Герсен заставил его снова связаться с гостиницей «Халкшир», но Отваля там не видели. Герсен начал испытывать приступы беспокойства и пытался найти какие-нибудь другие способы установить контакт с Кокором Хеккусом. Может быть, о местонахождении Хеккуса могли что-то сообщить характеристики самого шагающего форта? Герсен раскопал в архиве конструкторского бюро все, что относилось к машине — планы, технические условия и корреспонденцию — и разложил эти документы перед собой на столе.

Нигде не упоминалась конкретно планета, по поверхности которой должен был передвигаться механический монстр.

Герсен просмотрел документы снова, на этот раз разыскивая косвенные указания на «планету X», подразумевавшиеся техническими данными.

Какое-либо оборудование для кондиционирования воздуха не требовалось — следовательно, состав атмосферы на «планете X» был близок к оптимальному.

В одном из разделов технических условий говорилось следующее:

«При полной нагрузке машина должна быть способна подниматься и спускаться по склонам крутизной до 40° (допуская отсутствие чрезмерных препятствий) со скоростью, составляющей не менее 15 километров в час, беспрепятственно двигаться по пересеченной местности — в частности, по участкам, загроможденным скальными обломками неправильной формы, до двух метров в диаметре — и пересекать трещины, провалы и рвы шириной до шести с половиной метров».

В другом документе указывалось:

«Требования к потреблению энергии рассчитывались с учетом термодинамического коэффициента полезного действия, составляющего 75%, и запаса прочности, составляющего 100%».

Герсен вооружился логарифмической линейкой, калькулятором и графопостроителем. Ему были известны масса шагающего форта и количество энергии, необходимое для подъема машины по склону крутизной 40° со скоростью 15 километров в час. На основе этих данных, с учетом указанных к.п.д. и запаса прочности, он сумел рассчитать силу притяжения на поверхности «планеты X», равную 0,84 стандартной земной, что означало, в свою очередь, что диаметр планеты не мог быть меньше 11 тысяч километров или больше 13 тысяч километров.

Полученные результаты, однако, не позволяли выявить индивидуальную планету среди множества подобных. И снова Герсен изучил технические требования — исключительно жесткие, не допускавшие никаких отклонений. Четырнадцать цветных эскизов изображали форт со всех сторон. Машина должна была быть покрыта эмалью различных оттенков черного, темно-коричневого, розового и мутно-голубого. Даже эмали и пигменты определялись графиками, определявшими зависимость длины волны от отражательной способности. Герсена заинтересовало, однако, отсутствие одного показателя, а именно цветовых характеристик падающего света. Глубоко задумавшись, он вызвал специалиста, заведовавшего в конструкторском бюро окраской и отделкой поверхностей, и поручил ему приготовить комплект образцов, покрытых эмалями, соответствующими графикам заказчика.

Ожидая получения этих образцов, Герсен изучил еще одну возможность. Исключительная точность технических условий позволяла предположить, что они соответствовали свойствам некой действительно существующей гигантской многоножки. Настолько кошмарную тварь трудно было себе представить, но такая гипотеза вполне согласовывалась с философией Кокора Хеккуса. Герсен подготовил подробную сводку характеристик шагающего форта и представил ее в ГСТК. Через двенадцать минут он получил отчет, сообщавший, что животное с указанными таксономическими показателями не значилось в стандартной справочной литературе и не описывалось в бестиариях, монографиях или дневниках космических исследователей. Во многих мирах, однако, обитали общеизвестные существа со сходными признаками. На Айдоре, одиннадцатой планете звезды Сад-аль-Сауд, водился сегментированный пресноводный червь, в длину достигавший десяти метров; на Земле встречалось множество похожих миниатюрных многоножек, а в Нагорье на Крокиноле обитали морфологически сходные чердачные бегунки — небольшие ядовитые захребетники. Согласно тому же отчету, любопытная ссылка на подобное гигантское членистоногое содержалась в не переиздававшемся уже несколько веков и предназначенном для детей сборнике сказочных повествований под наименованием «Легенды древнего Тамбера» — Герсен тут же наклонился над отчетом с напряженным вниманием. Соответствующий отрывок гласил:

«Извиваясь и скользя, перетекая по осыпям и протискиваясь в расщелинах, рыская и вынюхивая, она спускалась с горы, дробно шелестя тридцатью шестью проворными ногами-крюками! Внушающая цепенящий ужас неспешной стремительностью тварь длиннее вереницы из дюжины человеческих тел!

«Все потеряно! — воскликнула принцесса Созанелла. — Что нам осталось? Нас растерзает это чудище, если мы не сдадимся на милость мерзких троллей из Таддо!»

«Надейся! Остается надежда! — прошептал Д’Антинет. — Ибо чудище — извечный враг троллей! Смотри! Его черная голова повернулась, оно смотрит на Таддо! Смотри! Оно вздыбилось, обнажая голубое брюхо цвета плесени и разложения! Тролли заходятся визгом, тролли прыснули во все стороны, но поздно, поздно! Чудище подбрасывает их в воздух и ловит стрекочущей пастью! А нам пора спешить — скроемся в мрачном лабиринте подземных проходов: на сей раз само олицетворение Деймоса спасло нас от ужасной судьбы!»»

Герсен медленно отложил отчет. Тамбер! Еще одна ссылка на мифический мир!

Вошел Ксавар Манкинелло, инженер-декоратор, с набором небольших пластинок, покрытых эмалями, нанесенными в точном соответствии со спецификациями Кокора Хеккуса. Проявляя редкое для него нетерпение, Герсен разложил пластинки на цветном эскизе форта. Цвета образцов эмалей явно отличались от цветов на эскизе. Манкинелло тревожно наклонился над столом: «Никаких ошибок не было — я тщательно сверял показания приборов с графиками».

Герсен рассматривал эмалированные пластинки: «Допуская, что эти цвета точно соответствуют требованиям заказчика, какое освещение позволило бы образцам эмалей выглядеть так же, как цвета на эскизе?»

Манкинелло задумался: «Цвета образцов эмалей, несомненно, холоднее тех, что на эскизе. Давайте зайдем в лабораторию».

В лаборатории Манкинелло разместил пластинки под спектральным проектором: «Вас интересуют цвета при стандартном освещении?»

«Разве стандартное освещение и освещение солнцем — не одно и то же?»

«Не совсем. Спектр солнечного излучения зависит от температуры и химического состава атмосферы звезды. Но я могу запрограммировать спектры излучения звезд различных категорий, это очень просто. Начнем с температуры примерно 4000 градусов». Инженер отрегулировал верньер, щелкнул переключателем, сравнил цвета с помощью компаратора: «Почти, но должно быть немного теплее». Он повернул регулятор еще чуть-чуть: «Вот, пожалуйста! 4350 градусов». Он еще раз заглянул в окуляр: «Смотрите сами».

Герсен приложил глаз к окуляру. Теперь цвета эмалированных пластинок точно соответствовали цветам на эскизе: «Цветовая температура 4350 градусов. Звезда класса К?»

«Сейчас я вам скажу точно, — Манкинелло сверился со справочником. — Звезда класса G8».

Герсен отнес эскиз и эмалированные пластинки обратно в помещение, самовольно занятое им в качестве кабинета. Фактическая информация накапливалась. Искомая планета была спутником звезды класса G8, а сила притяжения на ней составляла 0,84 земной. Ссылки на легендарный мир Тамбер встречались с необычной настойчивостью... Герсен снова позвонил в ГСТК и запросил сводку любых упоминаний — гипотетических, фиктивных, мифических, исторических, истерических, каких угодно — о планете Тамбер. Через полчаса ему доставили папку, содержавшую несколько десятков цитат. Увы, эти тексты не содержали практически никаких полезных сведений. Какой-то намек на информацию можно было угадать только в уже известных Герсену словах детской считалочки:

«Захочу — полечу, что ищу, то найду,

Если курс проложу на Собачью звезду:

Там на юге горит Ахернар,

Там никто не становится стар,

Там, в конце всех путей,

Открываются вечности двери

На планете пропавших детей,

На Тамбере».

Практическое применение могли найти только сведения, содержавшиеся во второй и третьей строчках; остальные указания — если это были указания — оставались бессмысленными. Изучение форта не открывало больше никаких возможностей. Герсен решил, что зашел в тупик. Где-то в глубинах космоса таился тот мир, куда Кокор Хеккус намеревался привезти металлическое чудище. Возможно, этот мир действительно был родиной Алюсс-Ифигении Эперже-Токай, оценившей себя в десять миллиардов СЕРСов. Может быть, этот мир действительно был мифическим Тамбером. Никакие поиски, однако, не позволили Герсену подтвердить или опровергнуть эти гипотезы.

В дверном проеме кабинета появился Мирон Пач. Его круглое лицо исказилось напряженным, обвиняющим выражением. Несколько секунд он молча смотрел на Герсена, после чего произнес тоном, не предвещавшим ничего хорошего: «Зейман Отваль приехал».

 

Глава 7

Из предисловия к «Краткой истории Ойкумены» Альберта Б. Холла:

«Эволюция человека никогда не была непрерывной и постепенной — напротив, это всегда был циклический, даже конвульсивный процесс, если рассматривать всю историю человечества в целом. Племена смешивались и сливались, образуя расы, после чего начинался период изгнания, миграции, обособления, разделения на новые племена.

Последний такой процесс продолжался больше тысячи лет по мере того, как расширялась сфера захваченного людьми космического пространства. Изоляция, особые условия и близкородственное скрещивание привели к формированию десятков новых расовых категорий. В последнее время, однако, в Ойкумене наступила стагнация — разумеется, происходит масса всевозможных событий, но возникает впечатление, что маятник эволюции, возможно, замер и начинает перемещаться в другую сторону.

Я говорю, конечно, только об Ойкумене! Люди продолжают заселять новые миры Запределья, сфера человеческого обитания неудержимо растет. Никогда еще изоляция не достигалась так легко, никогда индивидуальная свобода не обходилась так дешево!

К чему это приведет? Остается только гадать. Возможно, Ойкумену ждет вынужденное расширение. Могут образоваться другие Ойкумены. Можно представить себе, что рано или поздно люди вторгнутся в жизненное пространство другой, нечеловеческой расы — ибо на сегодняшний день уже найдено более чем достаточно свидетельств того, что другие существа пересекали межзвездные пространства гораздо раньше нас; почему и куда они исчезли, никто не знает».

«Где Зейман Отваль? — спросил Герсен. — Здесь, в конструкторском бюро?»

«Нет. Но он в Патрисе. Он хочет знать, зачем я оставил ему сообщение, — выражение на лице Мирона Пача стало еще более обвиняющим. — Я не знал, что ему сказать... Унизительно лебезить перед человеком, устроившим такую подлость... Словно тебя заставляют глотать пепел...»

«Но что вы сказали?»

Пач беспомощно развел руками: «Что я мог сказать, кроме правды? Я сообщил ему, что мы нашли способ модифицировать форт».

«Мы?»

«Разумеется, я сослался таким образом на «Конструкторское бюро Пача», ни на что иное».

«Он заинтересовался?»

Пач неохотно кивнул: «Отваль заявляет, что получил новые инструкции свыше. Он скоро прибудет».

Герсен сидел и думал. Зейман Отваль мог быть или не быть одним из многих аватаров Кокора Хеккуса, а Кокор Хеккус мог знать или не знать, что Кёрт Герсен был стукачом, нарушившим его планы в Скузах. Герсен встал: «Когда придет Зейман Отваль, примите его у себя кабинете. Представьте меня как Ховарда Уолла, заведующего производством или главного инженера — что-нибудь в этом роде. Не удивляйтесь ничему, что я скажу». Помолчав, Герсен прибавил: «Не удивляйтесь также изменению моей внешности».

Продолжавший негодовать Пач сухо кивнул и отвернулся. Герсен направился в душевую предприятия, где настенный дозатор позволял выбирать пигменты для кожи. Выкрасив кожу в экзотический двойной тон, багрянистый темно-бордовый с зеленым блеском, он причесался так, чтобы его волосы были разделены пробором точно посередине и ниспадали на щеки — на манер столичных белоколпакских «знатоков». У него не было другого костюма, в который он мог бы переодеться, в связи с чем он накинул белый лабораторный халат. Все еще не удовлетворенный, Герсен нацепил на себя украшения, оставленные в душевой одним из техников, предпочитавшим придавать себе щегольской вид: пару филигранных позолоченных «феерических раковин», закрывавших уши, и позолоченную полоску на нос. Расфуфыренный по последнему слову моды, теперь Герсен сам себя не узнавал в зеркале.

Герсен прошел по коридору в управление конструкторского бюро. Секретарша встретила его удивленным взглядом; Герсен молча прошел мимо нее и сразу зашел в кабинет Мирона Пача. Он застал Пача врасплох — тот поспешно спрятал оружие, которое только что разглядывал. Поднявшись на ноги, инженер раздул щеки: «Да, сударь? Что вам угодно?»

«Меня зовут Ховард Уолл», — сказал Герсен.

«Ховард Уолл? — Пач напряженно нахмурился. — Мы знакомы? Кажется, я где-то слышал ваше имя».

«Разумеется, — отозвался Герсен. — Я произнес это имя несколько минут тому назад».

«О! Герсен. Да уж, в самом деле! — Пач прокашлялся. — Вы меня здорово напугали». Инженер снова уселся: «Зачем такой маскарад?»

«Для Зеймана Отваля. Он меня не знает, и я хочу, чтобы он продолжал меня не знать в дальнейшем».

Всем своим видом Пач изображал упрямое недовольство: «Мне не нравится якшаться с бандой оголтелых преступников, это бросает тень на репутацию фирмы, а высокая репутация — наш самый ценный актив».

Герсен игнорировал возражения: «Не забывайте: я — Ховард Уолл, заведующий производством».

«Как вам будет угодно», — с достоинством уступил Пач.

Уже через пять минут секретарша объявила о прибытии Отваля. Герсен подошел к двери и сдвинул ее в сторону. В кабинет бодро вошел Зейман Отваль. Его кожа была раскрашена бросающимися в глаза темно-рыжими и черными узорами; длинный горбатый нос, костлявые скулы, подчеркнутые впалыми щеками, и выступающий острый подбородок, а также высокие заостренные раковины на ушах, из черного агата с перламутровой инкрустацией, делали его лицо похожим на гротескную маску, вырезанную на носу корабля. Герсен пытался сравнить этого субъекта с воспоминанием о человеке, с которым он столкнулся на Притоне Биссома. Было ли между ними какое-то сходство? Возможно. Отваль был сложен примерно так же, но физиономические пропорции были явно другими. Герсену приходилось слышать о косметических операциях, приводивших к радикальному изменению лицевых метрических показателей, но Отваль отличался от «Билли Карзини» не только носом и не только впалыми щеками... Вопросительно взглянув на Герсена, Зейман Отваль молча перевел такой же взгляд на Мирона Пача — тот неуверенно поднялся на ноги и представил Герсена: «Наш генеральный директор».

Отваль вежливо кивнул: «Значит, у вас стало больше заказчиков?»

«Мне пришлось нанять директора, — ворчливо пояснил Пач. — Кому-то надо было присматривать за предприятием в мое отсутствие. В связи с чем никак не могу выразить вам благодарность».

Отваль беззаботно махнул рукой: «Кто прошлое помянет, тому глаз вон. У патрона свои причуды — он никогда не скупится, но требует, чтобы щедрое вознаграждение оправдывалось ценностью приобретения. Господину Уоллу известно, чьи интересы я представляю?»

«Разумеется. Он понимает необходимость конфиденциальности».

Герсен кивнул с подобающей случаю торжественностью.

Зейман Отваль слегка пожал плечами: «Очень хорошо, господин Пач. Это приемлемо. О чем вы хотели со мной говорить?»

Указав на Герсена большим пальцем не так любезно, как предпочел бы Герсен, Мирон Пач произнес напыщенно-ироническим тоном: «Господин Уолл понимает характер трудностей, возникших в прошлом в связи с выполнением вашего заказа, и предложил несколько новых идей».

Казалось, Отваль не замечал, что Пач явно не проявлял энтузиазма: «Буду рад вас выслушать».

«Прежде всего — вопрос, — сказал Герсен. — Заинтересована ли все еще сторона, которую вы представляете, в приобретении механизма на условиях, предусмотренных первоначальным договором?»

«Вполне может быть, — ответил Отваль, — если наши требования будут удовлетворены. Патрон был чрезвычайно огорчен неуклюжестью перемещения прототипа. Ноги двигались угловато, рывками, как ножницы парикмахера».

«И это был единственный недостаток?» — поинтересовался Герсен.

«Без сомнения, это была важнейшая недоработка. Допускаю, что в остальных отношениях механизм изготовлен в соответствии с общеизвестными высокими стандартами «Конструкторского бюро Пача»».

«Разумеется!» — заявил Пач.

«Значит, теперь у заказчика не может быть никаких претензий, — сказал Герсен. — Господин Пач, с моей помощью, разработал систему, позволяющую программировать любые плавные движения ног и синхронизировать их в любой последовательности».

«Если это так, и если система соответствует нашим требованиям к надежности, патрон будет приветствовать такую новость».

«Прекрасно. В таком случае необходимо рассмотреть вопрос о возмещении расходов и вознаграждении. В том, что касается финансовых вопросов я, конечно, представляю интересы владельца предприятия, господина Пача. Он хотел бы получить в полном размере сумму, предусмотренную первоначальным договором, а также сумму, возмещающую затраты на внесение изменений и включающую обычную ставку прибыли».

Отваль ненадолго задумался: «За вычетом, разумеется, денежных средств, уже вложенных в разработку механизма. Насколько я помню, ваша фирма получила 427 685 СЕРСов».

Мирон Пач начинал вскипать. Герсен не мог удержаться от усмешки: «Наши дополнительные расходы в итоге составили 437 685 СЕРСов. Эту цифру следует учитывать при окончательном расчете». Отваль начал было возражать, но Герсен решительно поднял руку: «Мы не намерены торговаться. Механизм может быть доставлен заказчику, но мы настаиваем на оплате в том размере, какой я указал. Разумеется, если ваш работодатель желает обсудить этот вопрос более подробно, мы будем рады выслушать его доводы, но только в ходе личной встречи».

Зейман Отваль холодно рассмеялся: «Как хотите! Я согласен. Патрон ждет доставки с нетерпением».

«И все же — ни в коем случае не преуменьшая вашу роль в заключении сделки — мы предпочли бы иметь дело с вашим работодателем. Хотя бы для того, чтобы не возникали дальнейшие недоразумения».

«Это невозможно. Он занят в другом месте. Зачем осложнять дело пустяками? Я уполномочен действовать от его имени».

Инженер начинал беспокойно ерзать на стуле: так называемый «партнер», единственным вкладом которого в «Конструкторское бюро Пача» было «погашение задолженности» на станции Менял, безжалостно узурпировал его прерогативы. Герсен следил одним глазом за Пачем, другим — за Отвалем; оба были непредсказуемы.

«На нет и суда нет, — пожал плечами Герсен. — А теперь, господин Отваль, от вас потребуется очередное вложение капитала в разработку механизма — в размере примерно полумиллиона СЕРСов».

«Ни в коем случае! — отрезал Отваль. — Патрон занят другим предприятием, где он должен сосредоточить все свои ресурсы».

Мирон Пач наконец взорвался: «Сначала вы заплатите, и только после этого...»

Герсен поспешно вмешался: «Допустим, что изготовление механизма завершено, что он готов к доставке. Где гарантия того, что мы получим свои деньги?»

«Вполне достаточно моего личного заверения», — сказал Отваль.

«Недостаточно! — рявкнул Пач. — Еще чего! Вы уже надули меня раньше и обманете опять, как только представится такая возможность!»

Отваль придал лицу обиженно-непонимающее выражение и повернулся к Герсену: «Если мы не выполним свои обязательства — смехотворное предположение! — мы не получим от вас механизм. Все предельно просто».

«И что мы будем после этого делать с шагающим фортом на тридцати шести ногах? — поинтересовался Герсен. — Мы вынуждены настаивать на выплате аванса в размере одной трети договорной цены, на выплате второй трети после утверждения удовлетворительного движения новых ног механизма и на выплате последней трети непосредственно в момент доставки».

«Я считаю, что вы обязаны уплатить штрафные убытки! — бормотал Мирон Пач. — Десяти тысяч недостаточно. С вас причитаются сто, двести тысяч! За все, что мне пришлось претерпеть, за все неудобства и тревоги, за...»

Пререкания продолжались. Отваль потребовал подробного описания новой системы перемещения ног; Герсен отвечал в расплывчатых выражениях: «Мы используем гибкие элементы, по своей конфигурации точно соответствующие техническим условиям. Они приводятся в движение специализированными гидравлическими трубчатыми устройствами и контролируются модуляторами электромагнитного поля, обеспечивающими неограниченное множество позиционных сочетаний».

Наконец Отваль уступил: «Мы могли бы без труда поручить выполнение заказа другому предприятию, но у нас мало времени. В какие сроки вы можете гарантировать доставку? В новом договоре необходимо предусмотреть пункт о штрафной неустойке — мы и так уже проявили чрезмерную снисходительность».

И снова разгорелся спор. В какой-то момент Пач вскочил и наклонился над столом, потрясая в воздухе кулаком; Отваль презрительно отступил на пару шагов.

Наконец все вопросы были согласованы. Зейман Отваль настаивал на осмотре незаконченного форта, и Пач, продолжавший возмущенно бормотать, повел его в ангар; Герсен замыкал шествие. По пути Герсен изучал фигуру и походку Отваля. Тот двигался вкрадчивой уверенной поступью пантеры, широкий в плечах, узкий в бедрах — то же можно было сказать о Билли Карзини, но то же можно было сказать и о миллионах других подвижных мускулистых людей.

Отваль был удивлен тем, что техники и механики уже работали вовсю. Повернувшись к Герсену с мрачной усмешкой, он спросил: «Вы ожидали, что я уступлю?»

«Несомненно — после того, как попытаетесь выжать из нас все, что можно».

Отваль рассмеялся: «Вы правильно оценили ситуацию. У вас недюжинные умственные способности, господин Уолл. Вы бывали в Запределье?»

«Никогда. Я придерживаюсь строгих правил и не люблю приключений».

«Странно! — сказал Зейман Отваль. — В тех, кто работал в Запределье, всегда чувствуется что-то особенное, вроде излучения. Мне показалось, что я заметил в вас эту эманацию. Разумеется, мои предположения не всегда оправдываются». Он снова повернулся лицом к шагающему форту: «Что ж, на мой взгляд все правильно, если не считать, конечно, отделки поверхностей».

«Не могли бы вы удовлетворить мое любопытство? — спросил Герсен. — В чем заключается конечное предназначение этой машины?»

«Могу. Патрон проводит много времени на далекой планете, где ему постоянно досаждают варвары. Каждый раз, когда ему нужно куда-нибудь поехать, на него нападают. Шагающий форт обеспечит ему необходимую безопасность».

«Значит, форт будет использоваться чисто в оборонительных целях?»

«Конечно. Моему работодателю приписывают всевозможные пороки, его проклинают и поносят. На мой взгляд, однако, он вполне разумный человек. Да, он дерзок, предприимчив, временами даже опрометчив; вне всякого сомнения, он — самый изобретательный из всех ныне живущих людей — но при этом остается разумным человеком, во всех отношениях».

Герсен задумчиво кивнул: «Насколько мне известно, он особенно изобретателен в том, что касается запугивания, то есть эксплуатации страха и ужаса».

«Гораздо лучше угрожать действием, чем прибегать к жестокостям как таковым, — заметил Зейман Отваль. — Вы не согласны?»

«Возможно, вы правы. Но мне приходит в голову, что человек, одержимый абстрактными аспектами ужаса, скорее всего, сам страдает от приступов мучительного страха».

Судя по всему, Отвалю это наблюдение показалось неожиданным. «Об этом я не думал, — признался он. — Возможно, что так оно и есть. Настойчиво стремящийся к самовыражению человек живет стократно: он испытывает во всевозможных ипостасях радость, печаль, торжество, отчаяние и, конечно же, страх, причем все его ощущения выходят за границы эмоционального диапазона обычных людей. Он ликует, как никто, он страдает, как никто — он боится, как никто! — но никогда не согласился бы жить по-другому».

«Чего, по-вашему, он боится больше всего?»

«Это не секрет: больше всего он боится смерти. Ничего другого он не боится, но для того, чтобы избежать смерти, принимает самые экстравагантные и далеко идущие меры».

«Вы говорите со знанием дела, — заметил Герсен. — Вы хорошо знакомы с Кокором Хеккусом?»

«Не хуже любого другого. И, само собой, я тоже изобретателен, у меня тоже яркое воображение».

«Мне тоже хватает изобретательности и воображения, — вмешался Мирон Пач, — но я не решаю свои финансовые проблемы с помощью Менял».

Зейман Отваль тихо рассмеялся: «Достойный сожаления эпизод. Предлагаю оставить его в прошлом и больше никогда о нем не вспоминать».

«Вам легко говорить! — пожаловался Пач. — Вас не отлучали от дел и не держали взаперти два месяца».

Они вернулись в управление конструкторского бюро, где у Зеймана Отваля, по-видимому, испортилось настроение; он угрюмо и раздраженно подписал поручительство о переводе полумиллиона СЕРСов с номерного счета, после чего к нему вернулась прежняя любезность, и он откланялся. Герсен немедленно отнес поручительство Отваля в местное отделение «Банка Ригеля», где подлинность расписки была подтверждена и деньги были перечислены на счет «Конструкторского бюро Пача».

Вернувшись в ангар, Герсен нашел Мирона Пача в состоянии агрессивного возбуждения. Пач хотел, чтобы Герсен взял аванс, выплаченный Отвалем, и отказался от своей доли акционерного капитала. Герсен отказался это сделать. Пач угрожающе проворчал что-то о соглашениях, заключенных под принуждением, и принялся рассуждать о том, что он закроет предприятие до тех пор, пока не добьется удовлетворения своих претензий по суду. Герсен рассмеялся ему в лицо: «Вы не можете закрыть предприятие. Я — владелец контрольного пакета акций».

«Я не понимал, что имею дело с гангстерами и бандитами! — выпалил инженер. — Не понимал, что доброе имя «Конструкторского бюро Пача» будет запятнано. Монстры! Убийцы! Террористы! Воры! Грабители! Во что я вляпался?»

«В конечном счете вы станете полноправным владельцем своей фирмы, — утешил его Герсен. — И не забывайте, что ваша корпорация извлечет большую прибыль».

«Если меня снова не изобьют на улице и не отвезут на станцию Менял, — горько вздохнул Пач. — Это произойдет с минуты на минуту, помяните мое слово!»

Герсен тихо выругался — Пач с удивлением взглянул на него; он не привык к подобным проявлениям эмоций со стороны своего партнера: «Что случилось?»

«Я забыл об одной вещи — точнее, даже не подумал об этом заранее».

«О чем именно?»

«Я мог бы следить за Отвалем с помощью робохвоста — или даже самостоятельно».

«Зачем? Он остановился в гостинице «Халкшир». Вы его там найдете».

«Да, разумеется», — Герсен подошел к видеофону и соединился с регистратурой отеля «Халкшир». Ему сообщили, что в данный момент господин Отваль не проживает в гостинице, но может получить оставленное для него сообщение. Герсен повернулся к Пачу: «Осторожная сволочь! Полагаю, что он сумел бы ускользнуть и от моего робохвоста».

Пач смотрел на Герсена с выражением настороженного внимания, никогда раньше не появлявшимся на его лице: «Я так и знал!»

«О чем вы?»

«Вы — ищейка из МСБР».

Герсен рассмеялся и покачал головой: «Должен вас разочаровать. Я — Кёрт Герсен, и больше никто».

«А каким образом, если вы не из полиции и не из МСБР, вы могли бы воспользоваться робохвостом?» — с проницательной усмешкой поинтересовался Пач.

«Это нетрудно, если знать подходящих людей. Давайте лучше займемся нашим чудищем».

На следующий день Зейман Отваль позвонил по видеофону, чтобы сообщить, что он покидает планету. Он намеревался вернуться примерно через два месяца и надеялся, что к тому времени работы существенно продвинутся.

Еще через день по телевидению передали сенсационные новости. Предыдущей ночью неизвестные вымогатели похитили одного или нескольких представителей каждой из пяти богатейших семей Камберленда.

«Вот зачем Зейман Отваль прилетел на Крокиноль», — сказал Герсен Пачу.

Сооружение шагающего форта продвигалось достаточно быстро — факт, вызывавший удовлетворение у Мирона Пача и беспокойство у Герсена. Следовало ли считать Зеймана Отваля и Кокора Хеккуса одним и тем же лицом? Если нет, каким образом можно было заставить Отваля выдать местонахождение Хеккуса? Герсен надеялся, что Хеккус снова решит самолично явиться в ангар и произвести инспекцию. Но это могло и не случиться... Герсен подумывал о возможности устройства в шагающем форте потайного отделения, где он мог бы спрятаться, но отказался от этой идеи — несмотря на размеры чудища, в его утробе было недостаточно свободного места. Может быть, ему удалось бы сопровождать шагающий форт в качестве инструктора или эксперта? Но если механизм действительно подлежал доставке на Тамбер, Герсен мог тем самым обречь себя на пожизненное изгнание или рабство.

Ему в пришла в голову мысль о возможности совсем другого рода, и на протяжении нескольких следующих дней Герсен воспользовался этой возможностью. Сигналы управления циклическим процессом перемещения шагающего форта поступали по продольному гибкому кабелю, закрепленному на нижней внутренней поверхности сегментов; ответвления кабеля соединялись слева и справа с реле, установленными в каждом сегменте. Кабелепровод начинался в голове чудища, и здесь Герсен спрятал выключатель, срабатывавший при возбуждении миниатюрных газовых датчиков, установленных снаружи по бокам головы монстра. Ионизация газа в любом из этих датчиков — вызванная, например, воздействием слабого парализующего разряда лучемета — приводила к возникновению электрического тока в проводнике, подсоединенном к выключателю, выключатель размыкал цепь, и шагающий форт застывал в неподвижности по меньшей мере на десять минут, пока происходила аварийная перезагрузка программ.

Тем временем на поверхности механизма наносили эмали. Проверялись и регулировались сервомоторы и цепи, перемещение ног испытывалось в различных режимах. В конце концов инженеры вынесли приговор: механизм был готов к доставке заказчику. В сумрачные предрассветные часы шагающий форт накрыли брезентовым чехлом и «вывели» своим ходом на улицу, где его подхватили мощным электромагнитом грузового вертолета и перевезли в пустынный район на юге прихода Бизе с целью проведения полевых испытаний. Мирон Пач гордо восседал за пультом управления; Герсен устроился рядом. Дробно перестукивая ногами, форт плавно двигался по пересеченной местности, заваленной камнями и поросшей кустарником, и легко поднимался по склонам холмов. Обнаружились некоторые неисправности, надлежащим образом учтенные и устраненные. За несколько минут до полудня шагающий форт перевалил через невысокую гряду и, проворно перебирая тридцатью шестью ногами, спустился по ложбине прямо в палаточный городок, где устроили пикник завсегдатаи Общества любителей дикой природы. Многочисленные туристы, отвлеченные от мирного походного полдника, одновременно ахнули от ужаса и с воплями разбежались по холмам. «Еще один успех! — отметил Герсен. — Теперь мы можем с чистой совестью гарантировать Кокору Хеккусу достижение требуемого эффекта».

Пач развернул форт и направил его обратно за холмы. В вечерних сумерках чудище снова облачили в брезентовый чехол и перевезли в ангар конструкторского бюро.

Словно ясновидящий, Зейман Отваль позвонил уже на следующий день и потребовал отчета о результатах работ. Пач заверил его в том, что форт успешно прошел испытания и что, если Отваль того пожелает, он может сам испробовать механизм. Отваль согласился. Снова покрытый чехлом форт, с цокотом перебирая ногами, вынырнул из ангара на безлюдную предрассветную улицу промышленного района и был перевезен на обширную пустошь за Хрустальными шпилями; Отваль следовал за грузовым вертолетом в небольшом, ничем не примечательном аэромобиле.

Герсен, выкрасивший кожу в прежний бордовый оттенок с зеленым отблеском и нацепивший модные украшения, сел за пульт управления — снова шагающий форт стал плавно и быстро подниматься и спускаться по каменистым отрогам холмов.

В соответствии с условиями договора, оружие еще не было установлено; тем не менее, упругие баллоны для ядовитого газа и плюющиеся вонючей кислотной жидкостью «железы» монстра заправили газом, образующим дымовую завесу, и подкрашенной водой. Форсунки и разбрызгиватели срабатывали бесперебойно и точно поражали цели. Отваль спрыгнул на землю и пронаблюдал за тем, как форт перемещается передним и задним ходом, после чего снова залез в голову чудища и уселся за пульт управления. Он говорил очень мало, но по нему можно было видеть, что он доволен. Мирон Пач, тоже необычно молчаливый, явно поздравлял себя с тем, что ненавистная афера должна была скоро завершиться.

В сумерках форт перевезли обратно в Патрис. Отваль, Пач и Герсен собрались в управлении конструкторского бюро. Отваль расхаживал взад и вперед, словно погруженный в глубокое раздумье. «Судя по всему, форт функционирует приемлемо, — сказал он. — Тем не менее, если уж говорить начистоту, его стоимость представляется слишком высокой. Я порекомендую патрону произвести окончательную инспекцию механизма только в том случае, если цена будет снижена до разумного и целесообразного уровня».

Пач отшатнулся и побагровел. «Как?! — взревел он. — Как вы смеете здесь стоять и говорить такие вещи? После всего, что вы заставили меня перенести, после всего, что я сделал, чтобы изготовить ваше треклятое пугало?»

Зейман Отваль смерил инженера холодным взглядом: «Громогласное пустословие ничему не поможет. Я уже разъяснил мои...»

«Вон! — закричал Мирон Пач. — Вы ничего от меня не получите! Вон отсюда! И не смейте возвращаться, пока не заплатите все до последнего грязного гроша!» Пач решительно подступил вплотную к бандиту: «Убирайтесь, или я прикажу вас выбросить на улицу! Это доставит мне огромное удовольствие. По сути дела...» Инженер схватил Отваля за плечо и стал толкать его к двери. Отваль слегка пошатнулся и безмятежно улыбнулся Герсену, словно забавляясь яростным нападением игривого котенка. Пач снова потянул его к выходу — Отваль сделал небольшое резкое движение; Пач отлетел на несколько шагов, ударился головой об стол и упал, часто моргая от боли. Отваль повернулся к Герсену: «Как насчет вас? Хотите попытать счастья?»

Герсен покачал головой: «Я хотел бы только завершить сделку. Привезите своего работодателя, чтобы он произвел окончательную инспекцию, после чего, если он будет удовлетворен, получите заказанный механизм. Мы не согласимся снизить цену ни в каких обстоятельствах и ни на каких условиях; начисление процентов на сумму вашей задолженности начинается с сегодняшнего дня».

Зейман Отваль рассмеялся: «Вы заняли твердую позицию. На вашем месте я сделал бы то же самое. Что ж, я вынужден уступить. Когда вы сможете передать нам форт?»

«Согласно условиям договора, мы обязаны упаковать его в пеноматериал, погрузить в контейнер и отвезти в космопорт — это займет три дня после приемки товара заказчиком и обработки платежа».

Отваль слегка поклонился: «Очень хорошо. Я попробую связаться с патроном, после чего вы получите от меня соответствующее уведомление».

«Насколько я понимаю, — сказал Герсен, — настало время для перечисления второго платежа». Мирон Пач растирал ушибленную голову, уставившись на Отваля так, словно надеялся испепелить его ненавистью.

«К чему беспокоиться? — пожал плечами Зейман Отваль. — Все эти скучные финансовые вопросы можно решить впоследствии».

Герсен не отступал: «Чего стоит договор, если его положения не рассматриваются как подлежащие обязательному исполнению?» Опираясь на стол, с трудом поднявшийся на ноги Пач стал обходить стол с поспешностью больного, срочно нуждающегося в дозе лекарства. Герсен быстро обогнал его и вынул лучемет из полуоткрытого ящика стола. Отваль покровительственно рассмеялся: «Вы только что спасли ему жизнь».

«Я спас вторую выплату, — возразил Герсен. — В случае смерти Пача мне пришлось бы прикончить вас на месте».

«Ладно, ладно! Не будем говорить о смерти, мысль о прекращении существования меня пугает! Скучные люди, вы думаете только о деньгах. Еще полмиллиона, надо полагать?»

«Совершенно верно. Третий платеж, — Герсен сверился с заметками, — в размере 681 490 СЕРСов, позволит вам окончательно рассчитаться с «Конструкторским бюро Пача»».

Отваль медленно расхаживал по кабинету: «Придется сделать некоторые приготовления... Упаковка займет три дня, вы говорите?»

«На мой взгляд, это разумный срок».

«Слишком долго. Вот как можно упростить этот процесс. Закройте форт чехлом; в полночь выведите его на улицу. Грузовой вертолет подхватит его и отвезет к нашему звездолету — по счастью, он под рукой, и его трюм достаточно вместителен».

«Возникает одно препятствие, — возразил Герсен. — Ночью банки закрыты, и действительность вашего чека не может быть подтверждена».

«Я принесу наличные деньги, всю сумму — вторую и третью выплаты вместе».

На самом деле Герсена платежи нисколько не интересовали — но в этот момент он вдруг почувствовал, что ни в коем случае не должен был допустить, чтобы Отваль снова надул «Конструкторское бюро Пача». Герсен заставил себя рассмотреть ситуацию в более далекой перспективе. Он спросил: «Так ваш работодатель не приедет проводить инспекцию?»

Отваль ответил нетерпеливым жестом: «За качество продукции придется отвечать мне. Патрон слишком занят и предоставил мне все полномочия. Так что же, по рукам?»

Герсен раздраженно усмехнулся. Кто был этот человек с ястребиным носом: Кокор Хеккус или его подручный? Иногда возникало впечатление, что Отваль — не кто иной, как Хеккус, но уже через минуту становилось очевидно, что это не так. Герсен тянул время: «Еще один вопрос — как быть с техническим обслуживанием? Вы ожидаете, что машину будет сопровождать техник?»

«Если обслуживание потребуется, вас об этом известят. В конце концов, у нас есть свой собственный технический персонал — кто, по-вашему, подготавливал эскизы и определял размеры? Насколько я понимаю, необходимость в дополнительных специалистах не предвидится».

Мирон Пач, присевший в кресло, порывисто выпрямился. «Убирайтесь! — бормотал он срывающимся голосом. — Оба, убирайтесь! Убийцы, бандиты! Вы тоже — Уолл или Герсен — как бы вас ни звали. Не знаю, что вам здесь нужно, и знать не хочу».

Герсен безразлично взглянул на инженера, игнорируя его истерику. Зеймана Отваля происходящее, казалось, забавляло. Герсен сказал: «Если вы хотите, чтобы форт доставили в полночь, переведите всю причитающуюся нам сумму на банковский счет конструкторского бюро. Мы не желаем принимать оплату наличными, проверять деньги фальсометрами и носить их с собой до тех пор, пока не откроется банк. Не сомневаюсь, что вам и вашему работодателю можно безусловно доверять, но существование подлых и бесчестных грабителей общеизвестно, и их приходится принимать в расчет. Как только платеж будет подтвержден, форт будет передан в вашу собственность».

Зейман Отваль серьезно поразмыслил над словами Герсена и в конечном счете согласился. «Будь по-вашему». Он бросил по-змеиному быстрый взгляд на часы: «Время еще есть. Где ваш банк?»

«В Патрисе. «Банк Ригеля» на главной площади в Старом квартале».

«Примерно через полчаса вы можете проверить перечисление денег. Я подготовлю все необходимое для приемки форта в полночь».

С некоторым запозданием вспомнив о своей роли генерального директора корпорации, Герсен повернулся к Пачу: «Вас устроит такое решение вопроса, господин Пач?»

Мирон Пач прорычал нечто нечленораздельное. И Герсен, и Отваль сочли целесообразным истолковать его реакцию как согласие. Зейман Отваль откланялся, а Герсен повернулся к инженеру, ответившему вызывающим взглядом. Герсен подавил в себе желание устроить Пачу хорошую взбучку и присел напротив: «Нам тоже нужно приготовиться».

«О каких приготовлениях вы говорите? Как только деньги будут перечислены на наш счет, я намерен выкупить вашу долю акций, даже если на это уйдет все, что у меня есть, до последнего гроша, и спровадить вас в шею из моего бюро!»

«Вы неблагодарны, — заметил Герсен. — Если бы не я, вы все еще сидели бы в изоляторе у Менял».

Пач с сожалением кивнул: «Вы погасили мою задолженность — в своих собственных целях. Каковы эти цели? Не имею ни малейшего представления, но у меня с ними нет ничего общего. Как только деньги появятся в банке, я выкуплю вашу долю. Заплачу любую дополнительную сумму, по вашему усмотрению — в разумных пределах, конечно — и попрощаюсь с вами с неописуемой радостью».

«Пусть будет по-вашему, — пожал плечами Герсен. — Меня не привлекает перспектива оставаться там, где меня не терпят. По моему усмотрению дополнительная сумма составит, скажем, полмиллиона».

Мирон Пач раздул щеки: «С моей точки зрения это вполне приемлемо».

Через полчаса Пач позвонил в местное отделение «Банка Ригеля» и вставил в прорезь видеофона свою кредитную карту. Работник банка подтвердил, что на счет инженера была переведена сумма в 1 181 490 СЕРСов.

«В таком случае, — сказал Пач, — будьте добры, откройте счет на имя Кёрта Герсена». Инженер продиктовал имя Герсена по буквам: «И переведите на его счет, пожалуйста, 500 тысяч СЕРСов».

Деньги были перечислены, после чего Пач и Герсен оба подписали квитанции, распечатанные видеофоном, и зарегистрировали на экране отпечатки больших пальцев правой руки. Мирон Пач повернулся к Герсену: «Вы расписались в получении денег — осталось только скрепить нашими подписями документ, подтверждающий расторжение договора о передаче вам контрольного пакета акций».

Герсен выполнил требование инженера.

«А теперь, — сказал Пач, — будьте любезны, освободите помещения моего конструкторского бюро и больше не возвращайтесь».

«Как вам будет угодно, — вежливо отозвался Герсен. — Наше сотрудничество было конструктивным и динамичным. Желаю вам и вашей фирме всяческого процветания. Напоследок позвольте вам кое-что посоветовать: после того, как форт будет доставлен заказчику, позаботьтесь о том, чтобы вас не похитили снова».

«На этот счет можете не беспокоиться, — по-волчьи осклабившись, заявил Пач. — Недаром я — инженер-конструктор. Я разработал защитный костюм, который оторвет руки и снесет полголовы любому, кто ко мне прикоснется — пусть они только попробуют меня похитить!»

 

Глава 8

Любимая присказка Раффлза, взломщика-дилетанта:

Деньги часто не нужны,

совесть обойдется:

то, что сделано в штаны,

больше не вернется.

Ночь на планетах Кортежа редко бывает непроглядной. В мирах, занимающих ближайшие к нему орбиты, Голубой Спутник служит небольшой яркой луной; кроме того, вокруг миров Кортежа ночью мерцают как минимум несколько планет-сестер.

На Крокиноле Голубой Спутник становился заметным только в качестве вечерней звезды, причем такое положение вещей должно было продолжаться еще несколько веков в связи с огромной протяженностью орбит всех планет Кортежа и, соответственно, большой продолжительностью периода их обращения — в случае Крокиноля год длится 1642 земных года.

Полночь на Крокиноле была настолько темной, насколько можно было ожидать в этой многонаселенной солнечной системе. В Патрисе, где все еще соблюдались древние «протокольные запреты» белоколпаков, горожане, как правило, рано ложились спать, а те немногие речные рестораны, где эмансипированная молодежь продолжала пьянствовать и веселиться до утра, были сосредоточены главным образом в Новом городе. На улицах Старого квартала, замутненных туманом, наползавшим из эстуария, царил влажный мрак — островком яркого света оставались только окна управления «Конструкторского бюро Пача».

За полчаса до полуночи Герсен тихо шел по опустевшим улицам промышленного района. Голубой Спутник давно скрылся за горизонтом; фонарей здесь почти не было — только редкие шары, окруженные золотистым нимбом тумана, тускло озаряли перекрестки. В прохладном воздухе пахло мокрым кирпичом, причальными доками эстуария, топкими илистыми отмелями, обнаженными отливом — возвращаясь из дальних странствий, местные жители сразу узнавали этот неприятный, но и не слишком сильный аромат тления, характерный для Старого квартала Патриса. Напротив «Конструкторского бюро Пача» находился ряд зданий с высокими остроконечными крышами; перед каждым зданием был устроен глубокий тенистый дворик. Теперь Герсен крадучись перемещался из одного такого темного алькова в другой, приближаясь к косой полосе света, исходившего из открытых ворот отсека B. Приблизившись настолько, насколько, по его мнению, это было целесообразно, Герсен прислонился спиной к плесневеющей кирпичной стене, ослабил крепления различных ремней и застежек, крепивших его оружие, и приготовился ждать. Он надел черную одежду и обувь, выкрасил кожу черным пигментом и даже скрыл блеск белков глаз черными декоративными раковинами. Его неподвижная фигура полностью сливалась с тенями туманной ночи: еще одна зловещая тень.

Герсен взглянул на часы: без пяти полночь. Герсен надел на голову очки ночного видения и надвинул их на глаза: улица мгновенно стала яркой, но брезжащей нереальными нюансами и оттенками — местами негативной, местами позитивной светотенью. Сияние окон конструкторского бюро компенсировалось метахроматическим фильтром — они выглядели, как темные пятна. Герсен внимательно рассмотрел небо, но ничего не заметил.

За минуту до полуночи Мирон Пач вышел на улицу. Два тяжелых лучемета в кобурах демонстративно висели у него на поясе, а на шее инженера был закреплен микрофон — несомненно, настроенный на частоту аварийной полицейской связи. Герсен усмехнулся: Пач приготовился ко всему. Прошла минута. Со стороны колоссальной статуи Мермианы, стоявшей по колено в море, послышалось продолжительное унылое гудение — наступила полночь. В небе появился силуэт грузового воздушного судна. Судно немного опустилось, но повисло высоко над улицей. Глядя вверх через прибор ночного видения, Герсен прищурился и на всякий случай взял на изготовку гранатомет. Воздушным кораблем наверняка управляли люди Хеккуса — Галактика только выиграла бы от их смерти... Но где сам Кокор Хеккус? Герсен выругался, проклиная неопределенность, мешавшую нажать на спусковой крючок.

Приближался небольшой аэромобиль. Нырнув между домами вопреки всем городским правилам воздушного движения, машина приземлилась примерно в сотне шагов от того места, где прятался Герсен. Герсен плотно прижался к стене в темном углу и поднял очки на лоб — размытые очертания и отсутствие правильной перспективы теперь только мешали.

Из аэромобиля вышли двое. Герсен крякнул от досады. Ни один из них не был Зейманом Отвалем, и ни один из них не мог быть Кокором Хеккусом. Оба незнакомца — плотные, приземистые, темнокожие — носили облегающую тело темную одежду и облегающие голову черные капюшоны. Они подошли быстрыми шагами к воротам цеха и заглянули внутрь; один из них сделал повелительный жест. Опустив на глаза очки ночного видения, Герсен взглянул вверх, на грузовое судно. Оно продолжало парить в воздухе. Герсен поднял очки на лоб и снова сосредоточил внимание на двух субъектах, прибывших на аэромобиле. Мирон Пач вышел им навстречу, неубедительно пытаясь придать своей походке уверенность. Он остановился и сказал несколько слов; двое одновременно кивнули, после чего один что-то проговорил в микрофон.

Пач повернулся и подал знак рукой; шагающий форт выполз на улицу — брезентовый чехол колыхался в такт цокающим движениям многочисленных ног. Грузовое судно спустилось ближе. Герсен наблюдал за происходящим, будучи уверен в том, что последовательность событий, начавшаяся с разговора со стариком на Эспланаде в Авенте, теперь закончится ничем к его вящему разочарованию. Пач отступил в освещенный цех, не снимая руки с обоих лучеметов на поясе. Люди в черном игнорировали его; из днища воздушного судна спускался, слегка покачиваясь, продольный брус с кольцевыми кранцами и десятью повисшими на кольцах тросами. Два незнакомца взобрались на хребет шагающего форта и пристегнули тросы крюками к проушинам, выступавшим из прорезей вдоль брезентового чехла. Соскочив на землю, они просигналили, размахивая руками; форт взмыл в ночное небо. Люди в черном быстро вернулись в свою машину, даже не обернувшись в сторону Пача, стоявшего в вызывающей позе и гневно провожавшего их пристальным взглядом. Аэромобиль поднялся над улицей по диагонали и тоже пропал в сумраке ночи; в поле зрения остались только Мирон Пач и его опустевший цех, казавшиеся почему-то одинокими и обездоленными.

Ворота отсека B закрылись, на улице стало темно и пусто. Конечности Герсена затекли от неподвижности, он слегка пошевелился. Ему нанесли поражение, он злился на себя. Почему, по меньшей мере, он не сбил воздушное судно вместе с чудовищным фортом? Вполне может быть, что на борту находился Кокор Хеккус. Даже если он не прилетел сам, разрушение форта привело бы его в ярость и побудило бы к какому-нибудь действию.

Герсен прекрасно знал, однако, почему он не уничтожил шагающий форт. Нерешительность сдержала палец, готовый нажать на спусковой крючок. Герсен страстно стремился столкнуться с Хеккусом лицом к лицу. Кокор Хеккус должен знать, почему он умер, и кто его убил! Увидеть, как он гибнет, обрушиваясь на крыши в охваченном пламенем порождением своего извращенного воображения, было бы неплохо — но недостаточно.

Как и где найти еще одну возможность? Пожалуй, связующим звеном мог послужить Зейман Отваль и его излюбленная гостиница «Халкшир». Герсен выступил из теней на улицу. От него испуганно отскочили три темные фигуры — одна прокричала хриплый приказ; вырвался ослепительный белый луч — Герсен перестал что-либо видеть. Он схватился за оружие — одна из черных фигур бросилась вперед и ударила его по руке; другая раскрутила длинный черный кабель, тут же обвивший плечи Герсена тугой металлической змеей. Еще один металлический удав стянул ему ноги — Герсен пошатнулся и упал. Его тяжелое оружие пнули в сторону, у него из-за пояса выхватили лучемет и нож.

Человек с ярким фонарем приблизился, направил сноп света в лицо Герсену и усмехнулся: «Неплохо! Это партнер, он контролирует капитал».

Герсен узнал холодный, спокойный голос Зеймана Отваля.

«Вы ошибаетесь, — сказал Герсен. — Пач выкупил мои акции».

«Превосходно! Значит, у вас есть деньги».

Осторожные пальцы обыскали Герсена и удалили с его персоны метательный кинжал, пипетку-шприц с быстродействующим анальгетиком и несколько других устройств, очевидно вызвавших у его оппонентов некоторое замешательство. Один из них уважительно произнес: «Прямо-таки ходячий арсенал. Не хотел бы встретиться с ним в одиночку».

«Да... — задумчиво протянул Зейман Отваль. — Странный субъект! Вооружился до зубов, как заправский наемник. Кто он такой, черт его знает... Неважно! Вселенная полнится странными субъектами — достаточно взглянуть на нас самих. Теперь он — наш гость, незачем тратить время на Пача».

Начинало светать. Связанного Герсена затолкнули в багажник; аэромобиль тихо поднялся в воздух и растворился во все еще темном небе Крокиноля.

Через некоторое время Зейман Отваль открыл багажник и заглянул в него: «Вы действительно странный человек, господин Уолл — как бы вас ни звали на самом деле. Увешались всевозможным оружием, будто знаете, как им пользоваться, прятались так хитро и терпеливо, что мы — а хитрости и терпения нам тоже не занимать — даже не подозревали о вашем присутствии. А потом берете и выходите, даже не оглянувшись, на самую середину улицы».

«Непростительная ошибка», — согласился Герсен.

«Непростительную ошибку вы совершили с самого начала, связавшись с Пачем. Это бесполезно отрицать, нам все известно. Тогда как вы должны были бы понимать, что недотепе Пачу никогда не заплатят за форт. Его заставили раскошелиться на станции Менял — теперь ваша очередь. Если вы можете немедленно передать нам 1 681 490 СЕРСов, дело быстро закончится ко всеобщему удовлетворению. Если же вы решили упираться — боюсь, вам придется отправиться в космический отпуск».

«У меня нет таких денег, — возразил Герсен. — Позвольте мне объяснить обстоятельства...»

«Нет, объясняться я с вами не буду. Мне предстоит далекий путь, у меня дел по горло. Если у вас нет денег, придется воспользоваться общеизвестной процедурой».

«Помощью Менял?» — невесело усмехнулся Герсен.

«Именно так. Желаю вам всего наилучшего, господин Уолл — как бы вас ни звали на самом деле. Рад был возможности с вами сотрудничать».

Зейман Отваль удалился, и Герсен больше его не видел. Герсена перевели в космический корабль, где он оказался в компании трех детей, двух молодых женщин, трех женщин постарше и мужчины средних лет — по-видимому, представителей различных богатых семей с планет Кортежа. Шло время — как долго, Герсен не мог знать. Он ел и спал много раз, но в конце концов корабль приземлился — настал знакомый, но, как всегда, тревожный период ожидания, во время которого уравнивалось давление атмосфер, после чего пассажиров-заложников вывели на пустынную поверхность планеты Сасани, загнали в автобус и повезли по ухабистой колее на станцию Менял.

В небольшой аудитории один из служащих Менял провел краткий инструктаж: «Дамы и господа, мы рады вашему прибытию и надеемся, что, пока вы будете гостить на станции, вы попытаетесь отдохнуть, развлечься и приятно провести время. На станции Менял предлагаются те же удобства, что и в любом санатории: мы позволяем гостям общаться в той мере, в какой они понимают необходимость вежливости и соблюдения правил. Мы приветствуем занятия, соответствующие вашим увлечениям и наклонностям, а также некоторые виды спорта, такие, как плавание, шахматы, калинго и теннис, игру на музыкальных инструментах и использование хроматиля. У нас нет возможности разрешать вам длительные прогулки по пересеченной местности, полеты на планерах, бинокли для изучения повадок птиц, участие в марафонских бегах или использование транспортных средств для изучения диких просторов планеты Сасани. Предлагаются помещения шести категорий — от личных номеров люкс класса AA до стандартных изоляторов класса E, непритязательных, но оснащенных всеми основными удобствами. Наша кухня предлагает блюда восьми стандартных категорий, соответствующих наиболее распространенным гастрономическим привычкам народов Ойкумены. Лицам, нуждающимся в более специализированной диете, предоставляются особые кулинарные услуги за дополнительную плату. Мы гордимся тем, что на станции Менял каждый может выбирать для себя вкусную и здоровую пищу, даже если дорогостоящие деликатесы не входят в наше меню.

Наши правила несколько строже тех, что обычно применяются на курортах, и я должен предупредить вас, что попытки совершать в одиночку несанкционированные вылазки в пустыню могут привести к плачевным последствиям. Прежде всего, в пустыне водятся многочисленные разновидности плотоядных насекомых. Во вторых, там нет воды и нечего есть. В третьих, автохтонные обитатели Сасани, покидающие берлоги только по ночам, охотятся на людей и поедают их. В четвертых, мы обязаны защищать интересы наших клиентов, и особо непокорные индивидуумы — которые, к счастью, встречаются редко — могут быть лишены всех привилегий.

Теперь каждый из вас получит анкету. Пожалуйста, укажите предпочитаемые вами класс изолятора и категорию меню. На обороте анкеты приводится также перечень действующих правил. Будьте добры, внимательно их прочтите. Наш обслуживающий персонал вежлив, хотя и держится несколько отстраненно. Служащим станции хорошо платят — пожалуйста, воздерживайтесь от попыток навязывать им чаевые. Мы рассматриваем такие попытки с подозрением и внимательно изучаем побуждения тех, кто предлагает персоналу дополнительное вознаграждение за какие-либо услуги.

Завтра вам предоставят средства установления связи с теми, от кого может ожидаться погашение ваших задолженностей. Это все — благодарю за внимание».

Герсен просмотрел анкету и выбрал изолятор класса B, позволявший пользоваться всеми оздоровительными и развлекательными помещениями станции и в то же время рассчитывать на некоторую уединенность личной жизни. Во время своих странствий Герсен испробовал всевозможные блюда, предлагавшиеся обитателям планет Ойкумены («В том числе сумереченцам», — с иронией подумал он, вспомнив лавочника с улицы Ард), и от природы не был особенно брезглив. Он выбрал «классическую» кухню Альфанора и Запада Земли, предпочитаемую примерно третью населения Ойкумены.

Герсен прочел перечень правил; они не показались ему неожиданными или зловещими, за исключением пункта 19: «Лица, продолжающие проживать на станции по истечении срока погашения их задолженности основными заинтересованными сторонами и, следовательно, относящиеся к категории «имеющихся в наличии», обязаны оставаться в отведенных им помещениях в утренние часы с тем, чтобы их осмотр могли производить независимые скупщики, заинтересованные в выплате задолженностей тех или иных гостей».

В свое время Герсена препроводили в отведенную ему небольшую квартиру, вполне отвечавшую его ожиданиям. В «гостиной» находились рабочий стол, обеденный стол и несколько стульев, на полу — зеленый ковер с черным орнаментом, на стене — полка с периодическими изданиями. Розовато-лиловые стены были украшены оранжевыми «брызгами», а потолок выкрашен в рыжеватый оттенок лисьего меха. В объединенном санитарном узле предусмотрели все обычные удобства; стены, пол и потолок ванной комнаты были отделаны блестящей коричневой плиткой. В комнатушке, называемой «спальней», над узкой кроватью с аскетически тонким матрацем с потолка свешивался ничем не прикрытый инфракрасный радиатор — наподобие тех, что использовались в старомодных сельских гостиницах.

Герсен вымылся, переоделся в приготовленную для него свежевыстиранную одежду, улегся на кровать и стал размышлять о дальнейших возможностях. Прежде всего следовало избавиться от подавленности и позывов к самоуничижению, преследовавших его с того момента, когда его ослепил фонарь Зеймана Отваля. Он слишком давно считал себя неуязвимым, защищенным покровительством судьбы — исключительно в силу повелевавших им побуждений. Пожалуй, таково было его единственное предубеждение: солипсистическая уверенность в том, что пятеро организаторов резни в Монтплезанте, один за другим, неизбежно падут от его руки. Окрыленный этой верой, Герсен пренебрег здравым смыслом и не убил вовремя Зеймана Отваля — за что и поплатился.

Необходимо было реорганизовать структуру мышления. Его прежний подход был самодовольным, доктринерским, дидактическим. Он вел себя так, словно ему было суждено добиться успеха во всех своих начинаниях, словно он был наделен сверхъестественными способностями. «Как я ошибался!» — думал Герсен. Зейман Отваль с подручными поймали и связали его, как ребенка. Отваль настолько презирал Герсена, что не удосужился даже устроить ему допрос и запихнул его в багажник вместе со своей походной сумкой. Тем самым он унизил достоинство Герсена гораздо больше, чем намеревался. Герсен никогда раньше не осознавал масштабы своего тщеславия. «Что ж! — сказал он себе. — Если непревзойденные изобретательность и неукротимость — неотъемлемые черты моего характера, настало время найти им надлежащее применение».

Уже не столь раздраженный — по сути дела, даже несколько насмехаясь над своей серьезностью — Герсен оценил сложившуюся ситуацию. Завтра он мог бы известить Мирона Пача о своем похищении. Это не принесло бы никакой пользы. У Герсена были полмиллиона СЕРСов, выплаченных ему Пачем — первоначально все эти деньги были предоставлены Душаном Одмаром — и примерно семьдесят или восемьдесят тысяч, оставшиеся от денег, унаследованных от деда. Сумма его задолженности была гораздо больше — на миллион СЕРСов больше — того, что он мог заплатить.

Если бы Кокора Хеккуса или Зеймана Отваля — одного и того же человека? — можно было убедить в том, что Герсен и Пач расторгли партнерский договор, бандиты могли бы снова похитить Пача и уменьшить «задолженность» Герсена, сведя ее к сумме, полученной Герсеном за контрольный пакет акций. Но Мирон Пач, если он был человеком хоть сколько-нибудь предусмотрительным, должен был сделать все возможное для того, чтобы избежать повторного похищения. Таким образом, Герсен мог провести на станции Менял месяцы, если не долгие годы. В конце концов комиссионные сборы Менял и расходы на содержание узника начали бы угрожать потенциальной прибыли «спонсора», и сумма «задолженности» была бы уменьшена. Как только она уменьшилась бы до полумиллиона, Герсен мог бы сам себя выкупить — если какой-нибудь независимый скупщик не оценил бы его выше, что было маловероятно.

Таким образом, Герсен мог оставаться на станции Менял в течение неопределенно длительного срока.

Как насчет побега? Герсен никогда не слышал, чтобы кому-нибудь удавалось бежать от Менял. Даже если человек мог ускользнуть от внимания охраны и обмануть тщательно продуманную систему сигнализации, автоматических камер слежения и лазерных инфракрасных датчиков, куда он мог пойти? Пустыня была смертельна днем, не говоря уже о ночах. Автоматические лучевые пушки предотвращали приземление поблизости каких-либо космических кораблей, способных оказать помощь беглецам. Покидали станцию Менял только те, кого выкупили — или те, кого выносили в гробу. Мысли Герсена непроизвольно вернулись к Алюсс-Ифигении Эперже-Токай, девушке с Тамбера. Она заломила за себя фантастическую цену, десять миллиардов СЕРСов: как скоро Кокор Хеккус накопит достаточно выкупов для того, чтобы купить ее? Приятно было бы выплатить ее «задолженность» и выхватить ее из-под носа Кокора Хеккуса! Бесплодная мечта! Герсен не мог погасить даже собственную «задолженность».

Прозвучал удар гонга, оповещавший о начале ужина. Герсен прошел в трапезную по проложенной между голыми стенами дорожке с шероховатым покрытием из плотно переплетенного стекловолокна — такое покрытие использовалось во всех переходах и коридорах станции Менял. В трапезной — просторном помещении с высоким потолком и стенами, выкрашенными в аскетический серый цвет — «гости» ели за небольшими отдельными столиками; блюда развозили на тележках, то и дело проезжавших мимо столиков. Здесь царила безошибочно тюремная атмосфера, в других помещениях станции Менял не ощущавшаяся столь остро. Герсен затруднялся определить причину этой особенности — возможно, она объяснялась очевидной необщительностью едоков, тем, что они не обменивались сплетнями и шутками. Синтетическая пища отличалась неправильной расцветкой, была плохо приготовлена и раздавалась не слишком щедрыми порциями. Даже Герсен, обычно мало интересовавшийся едой, находил кулинарию Менял неаппетитной. «Если так кормят «гостей» класса B, что подают тем, кто томится в изоляторах низшего класса E?» — спрашивал себя Герсен. Возможно, однако, что разница была невелика.

После ужина наступал так называемый «общий час» — «гостей» выпускали на большой двор, защищенный куполом от пыльного вечернего ветра сасанийской пустыни. Здесь, покончив с вечерней пайкой, собиралось все заключенное население станции Менял — люди скучали, они интересовались новоприбывшими и проверяли, кого и когда уже выкупили. В киоске посреди двора Герсен получил под расписку картонную банку пива и уселся с ней на скамье. На дворе было не меньше двухсот человек: «гости» всех возрастов, представители всевозможных рас — одни просто прогуливались, некоторые играли в шахматы, другие беседовали, но многие, подобно ему самому, сидели на скамьях и угрюмо прихлебывали напитки. Даже дети казались зараженными всеобщей мрачностью, хотя проявляли более заметную тенденцию собираться группами. Среди заключенных можно было заметить примерно два десятка молодых женщин, еще более отстраненных, оскорбленных и молчаливо возмущенных, чем остальные. Герсен рассматривал их с особым интересом: кто из них — пресловутая Алюсс-Ифигения? Если Кокор Хеккус безудержно стремился ее приобрести, она должна была быть выдающейся красавицей — на первый взгляд, ни одна из присутствующих молодых особ не отвечала этому критерию. Неподалеку высокая девушка с поразительно яркими рыжими волосами грустно разглядывала свои длинные тонкие пальцы, каждый сустав которых был окольцован черной металлической втулкой — что свидетельствовало о ее происхождении из Эгинанда на Копусе. Чуть дальше темнокожая девушка небольшого роста, грациозная и привлекательная, пила вино из бумажного стаканчика; невозможно было себе представить, однако, чтобы она оценила себя в десять миллиардов СЕРСов.

Вокруг были и другие женщины, но все они казались либо значительно старше двадцати лет, либо слишком юными, или не отличались особой красотой — только одна девушка, сидевшая на другом конце той же длинной скамьи, которую выбрал Герсен, могла оправдывать восхищенные отзывы Арманда Кошиля. Бледная кожа оттенка чуть потемневшей слоновой кости, ясные серые глаза и правильные черты лица, золотистые русые волосы — все это позволяло назвать ее красавицей, но в ней, пожалуй, не было ничего, что стоило бы десяти миллиардов. Герсен не взглянул бы на нее снова, если бы не заметил слегка надменную посадку ее головы, а также движения серых глаз, говорившие о наблюдательном и расчетливом уме... Нет, несмотря на ясность взора и классические черты античной богини, в ней не было ничего необычайного, ничего немедленно внушавшего пылкую страсть... Двор пересекал, не глядя по сторонам, служащий станции Менял, с которым Герсен разговаривал во время предыдущего визита — Арманд Кошиль. Герсен помрачнел и замкнулся пуще прежнего. «Общий час» закончился; «гости» разбрелись по изоляторам, квартирам и номерам.

Завтрак для новоприбывших — пару кексов, чай и компот — подавали непосредственно в изоляторах. После завтрака Герсена вызвали в здание центрального управления, где он снова встретился с несколькими людьми, прибывшими на станцию Менял вместе с ним.

Через некоторое время объявили его имя. Герсен зашел в кабинет конторского служащего с сердитой физиономией, едва приветствовавшего посетителя небрежным жестом и заученной наизусть речью: «Господин Уолл, будьте добры, присаживайтесь. С вашей точки зрения пребывание на нашей станции — достойная сожаления трагедия. С нашей точки зрения вы — гость, заслуживающий вежливого и достойного обращения. Мы постоянно стремимся к тому, чтобы повышать репутацию нашей организации в глазах общественности, и принимаем с этой целью все возможные практические меры. В качестве вашего спонсора выступает господин Кокор Хеккус. Он требует погашения вашей задолженности в размере 1 681 490 СЕРСов. Теперь я вынужден поинтересоваться, каким образом вы рассчитываете выплатить эту сумму». Служащий ожидающе замолчал.

«Хотел бы я знать, — пожал плечами Герсен. — Это фантастическая, высосанная из пальца цифра».

Служащий кивнул: «Многие из наших гостей находят потребованные за них суммы чрезмерными. Как вам известно, от нас не зависит размер объявленной спонсором задолженности. Мы можем только рекомендовать спонсору умеренность, а гостю — стремление к сотрудничеству. Так что же — можете ли вы обеспечить выплату такой суммы?»

«Нет».

«А ваша семья?»

«У меня нет семьи».

«Друзья?»

«У меня нет друзей».

«Деловые партнеры?»

«Нет».

Служащий вздохнул: «Тогда вам придется оставаться здесь, пока не будет удовлетворено одно из следующих условий. Спонсор может уменьшить сумму задолженности таким образом, чтобы вы могли ее погасить. Через пятнадцать дней после того, как заинтересованным в вашем освобождении сторонам будет предоставлена первая возможность погасить вашу задолженность, вы будете отнесены к категории «лиц, имеющихся в наличии», после чего затребованная спонсором сумма может быть выплачена любой стороной, под опеку которой вы будете переданы. По прошествии некоторого времени, если наши сборы за питание и проживание не будут регулярно оплачиваться, мы будем вынуждены передать вас под опеку любого независимого посетителя станции, готового возместить расходы Менял. Что вы можете сказать по этому поводу?»

«У меня нет названной суммы. И мне не с кем связаться».

«Мы сообщим об этих обстоятельствах вашему спонсору. Желаете ли вы назвать сумму, которую вы могли бы предложить в счет вашей задолженности?»

«Примерно полмиллиона», — неохотно ответил Герсен.

«Мы сообщим об этом спонсору, — повторил служащий. — Тем временем, господин Уолл, надеюсь, что вы найдете пребывание на нашей станции не слишком неприятным».

«Благодарю вас».

Герсена отвели обратно в его квартиру и вскоре, когда наступило время обеда, выпустили в трапезную.

Во второй половине дня он мог бесплатно пользоваться помещениями станции, предназначенными для «отдыха и развлечения гостей». Развлекаться можно было не занимавшими слишком большое пространство спортивными и прочими играми, а также различными ремеслами; Герсен мог упражняться в гимнастическом зале и плавать в бассейне. Или же он мог оставаться в своей квартире. Посещение изоляторов и квартир других «гостей» запрещалось.

Прошло несколько дней. Отходя от киоска с картонной банкой пива, Герсен почти столкнулся с Армандом Кошилем, расписание работы которого, по-видимому, требовало, чтобы он время от времени проходил по двору станции, заполненный «гостями» во время «общего часа». Кошиль вежливо извинился и сделал шаг в сторону, после чего с недоумением обернулся, глядя на Герсена.

Герсен мрачно усмехнулся: «С тех мор, как мы встретились в последний раз, многое изменилось».

«Мягко говоря! — заметил Кошиль. — Я хорошо вас помню. Господин Гассун, кажется? Гриссон?»

«Уолл, — поправил его Герсен. — Ховард Уолл».

«Да-да, конечно: господин Уолл, — Кошиль недоуменно покачал головой. — Пути нашей судьбы неисповедимы, не правда ли? Но мне пора идти. Нам не разрешают болтать с гостями».

«Скажите мне одну вещь. Насколько приблизился Кокор Хеккус к накоплению десяти миллиардов?»

«Насколько мне известно, существенно. Этот процесс вызывает на станции всеобщее любопытство — никто никогда еще не погашал задолженность таких размеров».

Герсен ощутил нерациональный укол раздражения — или, может быть, ревности?

«Эта женщина когда-нибудь появляется на дворе?»

«Я замечал ее здесь несколько раз», — Кошиль явно не хотел продолжать разговор.

«Как она выглядит?»

Арманд Кошиль нахмурился, опасливо оглянулся: «Она выглядит не так уж поразительно, как можно было бы ожидать. Ее нельзя назвать искрометной или игривой, если вы понимаете, что я имею в виду. Но прошу меня извинить, господин Уолл — я должен идти, или мне сделают выговор».

Герсен присел на уже привычную скамью, разгоряченный новыми огорчениями. Исходя из логики вещей, неизвестная женщина не должна была иметь для него никакого значения... Но это было не так. Герсен недоумевал: что с ним происходило? Что возбудило в нем такой интерес к этой девушке? Только то, что она оценила себя в десять миллиардов? Тот факт, что Кокор Хеккус, самовлюбленный кровавый маньяк, мог в ближайшее время приобрести ее в собственность? (Именно эта мысль вызывала у Герсена особую ярость.) Потому что она утверждала, что родилась на легендарном Тамбере? Потому что в нем самом проснулись тщательно подавлявшиеся прежде романтические инстинкты? Какова бы ни была причина, Герсен беспокойно разглядывал всех выходивших на тюремный двор в поисках красавицы, которая могла оказаться Алюсс-Ифигенией с планеты Тамбер. Конечно же, она не могла быть ни миниатюрной темнокожей девушкой, ни огненно-рыжей красавицей из Эгинанда на Копусе. Надменной девушки с золотистыми русыми волосами на дворе сегодня не было, но и она вряд ли была подходящей кандидаткой. «Хотя, — поправил себя Герсен, — у нее исключительно светлые серые глаза и безупречная фигура, достаточно стройная и грациозная, и при этом строго пропорциональная». Прозвучал гонг; Герсен вернулся в свою квартиру, разочарованный и снедаемый тревогой.

Начался еще один день — Герсен с нетерпением ждал «общего часа». Наконец он наступил; на дворе появилась новая молодая женщина, атлетически гибкого телосложения, с длинными ногами, удлиненным аристократическим лицом и ошеломительной ярко-белой шевелюрой — несомненно, произведением дорогостоящего парикмахера. Герсен внимательно рассмотрел ее. «Нет! — решил он с облегчением. — Это не может быть Алюсс-Ифигения с Тамбера». У роскошной заложницы был слишком сложный, слишком искусственный характер. Она вполне могла бы оценить себя в десять миллиардов СЕРСов, однако, и Герсен поймал себя на мысли, что не возражал бы против того, чтобы Кокор Хеккус расстался со всеми своими сокровищами ради подобной воображули. Тем временем, девушка с золотистыми русыми волосами не появлялась. Раздираемый досадой, Герсен с отвращением вернулся к себе в квартиру. Пока он здесь сидел взаперти, неспособный что-либо предпринять, Кокор Хеккус уже настигал свою жертву. Чтобы отвлечься, Герсен до полуночи листал старые журналы.

Следующий день почти ничем не отличался от предыдущего; дни начинали сливаться, терять индивидуальность. На обед в трапезную явились два «новичка». Герсен подслушал разговор о том, что оба они были мультимиллионерами с Земли — Тайхус Хассельберг, председатель совета директоров корпорации «Джарнелл», и Скерде Форек, главный исполнительный директор акционерного общества «Лесные угодья». «Хеккус сделал еще два шага к своей цели», — с унынием подумал Герсен.

Во второй половине дня он упражнялся в гимнастическом зале. Блюда, поданные на ужин, показались ему в этот день особенно безвкусными. Герсен поплелся проводить «общий час» в подавленном настроении. Он приобрел в киоске кружку затхлого сасанийского чая и уселся в ожидании еще одного тоскливого вечера. Прошло полчаса; у входа на двор появилась девушка с золотистыми русыми волосами. Сегодня вечером она казалась еще более отстраненной, чем в прошлый раз. Герсен напряженно наблюдал за ней. «По сути дела, — сказал он себе, — в ней несомненно есть нечто особенное». Она тоже купила себе кружку чая в киоске, после чего села на скамью недалеко от Герсена. Герсен изучал ее с возрастающим интересом, сердце его стало биться чаще. «Почему? Что происходит?» — с нетерпением спрашивал он себя. Почему эта молодая женщина, не более чем просто привлекательная по всем общепринятым меркам, возбуждала в нем такие чувства?

Он поднялся на ноги и прошел туда, где она сидела: «Позволите ли вы мне составить вам компанию?»

«Если вам так будет угодно», — ответила она достаточно неуверенно, чтобы показать, что в сущности она предпочла бы проводить время в тишине и одиночестве. Она говорила с приятным архаическим акцентом, происхождение которого Герсен не мог определить.

«Простите за любопытство, — сказал он наконец. — Я хотел бы проверить правильность моей догадки. Вы — Алюсс-Ифигения Эперже-Токай?»

«Я — Алюсс-Ифигения Эперже-Токай», — подтвердила она, при этом поправив его произношение.

Герсен глубоко вздохнул. Инстинкт не подвел его! Теперь, когда он сидел рядом и смотрел ей прямо в лицо, ее скромная приятная внешность уже не казалась такой скромной. Да, ее можно было назвать почти красавицей. По его мнению, такое впечатление создавали в особенности ее глаза. Тем не менее, трудно было поверить, что девушка такого темперамента могла побудить Кокора Хеккуса к приложению столь экстравагантных, титанических усилий.

«И вы действительно родились на Тамбере?»

Она бросила на Герсена еще один скучающий взгляд: «Да».

«Вам, наверное, известно, что для большинства людей Тамбер — не более чем воображаемый мир легенд и сказочных баллад?»

«Я была очень удивлена, когда мне впервые об этом сказали. Уверяю вас, Тамбер — вовсе не воображаемый мир». Прихлебнув чаю, она еще раз быстро взглянула на Герсена. Ее глаза — большие, ясные, искренние — несомненно были ее самой привлекательной особенностью. Их можно было назвать прекрасными. Но теперь она едва заметно изменила позу, показывая, что продолжение разговора ее не интересовало.

«Я не стал бы вас беспокоить, — натянуто произнес Герсен, — если бы не тот факт, что я сюда попал из-за Кокора Хеккуса, которого рассматриваю как своего кровного врага».

Помолчав, Алюсс-Ифигения ответила: «Рассматривать Хеккуса в качестве врага небезопасно».

«Если ему удастся вас выкупить, что тогда?»

Она пожала плечами: «Этот вопрос я не хотела бы обсуждать».

«Она бесспорно красива, — подумал Герсен. — Даже более чем красива — когда она говорит, ее лицо словно озаряется внутренним светом, живостью, способной преобразить самые обыденные черты».

Герсен не мог найти повод продолжать беседу. Наконец он спросил: «Вы хорошо знаете Хеккуса?»

«Не слишком. Он проводит время главным образом в Миске, в Захребетном краю. А я родом из Драсцана, в Жантийи».

«Но как вы попали сюда? Разве с Тамбером есть регулярное космическое сообщение?»

«Нет». Ее взгляд внезапно стал жестким и подозрительным: «Кто вы такой? Работаете на Хеккуса?»

Герсен покачал головой. Глядя в ее лицо, он с изумлением думал: «Как я мог не понимать, что она — красавица? Она невыразимо прекрасна!» Вслух он сказал: «Если бы я был свободен, я бы вам помог».

Она рассмеялась, довольно-таки жестоко: «Как вы можете мне помочь, если вы не можете помочь самому себе?» Герсен ощутил нечто, почти никогда с ним не случавшееся: он покраснел.

Поднявшись на ноги, он сказал: «Спокойной ночи».

Алюсс-Ифигения ничего не ответила. Герсен отправился к себе в квартиру-изолятор, принял душ и бросился на постель. Стоило ли пробовать связаться с Душаном Одмаром? Бессмысленно! Ветеран Института не удостоит его даже отказом. С Мироном Пачем? Еще бессмысленнее. С Бен-Заумом? Тот согласился бы прислать пять или десять тысяч СЕРСов, но никак не миллион... Герсен схватил какой-то старый журнал и стал нервно перелистывать страницы. На одной из промелькнувших фотографий он заметил лицо, показавшееся знакомым. Герсен взглянул на имя под фотографией: Дэниел Трембат. Нет, это имя ему ничего не говорило. Странно! Герсен перевернул страницу. Лицо на фотографии необычайно напоминало кого-то — кого? Герсен вернулся к фотографии. Да, он знал этого человека — под именем «господина Хоскинса». Он привез его труп на Альфанор с Притона Биссома. Герсен внимательно прочел весь текст под фотографией:

«Дэниел Трембат, архидиректор «Банка Ригеля», вышел на пенсию. Пятьдесят один год его превосходительство служил народам Кортежа, будучи руководителем знаменитого банка. На прошлой неделе он объявил о выходе в отставку. Каковы его планы на будущее? «Хочу отдохнуть, — говорит он. — Я работал много и упорно — может быть, слишком долго и слишком упорно. Теперь я не прочь взять от жизни те удовольствия и радости, в которых мне отказывали многочисленные обязанности».

Герсен проверил дату — этот выпуск журнала «Космополис» был опубликован в январе 1525 года. Через три месяца Трембат исчез, а еще через неделю был убит выстрелом Билли Карзини — то есть Кокора Хеккуса — на неприятнейшей захолустной планете в Запределье. К Герсену вернулась ясность мышления — он припомнил все, что тогда происходило. Зачем вышедший на пенсию архидиректор крупнейшего банка Ойкумены отправился в такую даль на тайную встречу с гангстером, называвшим себя «Билли Карзини»? Трембат хотел вечной молодости, хотел стать хормагонтом — что он мог предложить взамен? Учитывая характер его карьеры, он не мог предложить ничего, кроме денег. Встреча в Скузах имела место сразу после того, как Алюсс-Ифигения нашла убежище на станции Менял. Взаимосвязь мест, событий, дат и личностей становилась интригующей. Хеккусу нужны были деньги: десять миллиардов СЕРСов. Дэниел Трембат, архидиректор «Банка Ригеля» в отставке, олицетворял собой деньги — а также консервативную респектабельность. Почему МСБР стремилось во что бы то ни стало добиться его возвращения, живым или мертвым? Не мог же Трембат украсть десять миллиардом? Герсен вспомнил обрывок письма, отобранный у господина Хоскинса в Скузах. Теперь, когда содержание этого отрывка могло открыть перед ним долгожданные возможности, Герсен напряженно восстанавливал его в памяти:

«...микроскладчатость или, точнее выражаясь, штриховые уплотнения. Уплотнения неразличимы невооруженным глазом, и даже при ближайшем рассмотрении их распределение представляется случайным. Их расстановка, однако, имеет решающее значение и определяется последовательностью квадратных корней первых одиннадцати простых чисел. Наличие не менее шести таких штриховых конфигураций на любом из упомянутых участков подтверждает...».

Напрашивались сногсшибательные выводы. Кроме того, во всей этой истории присутствовал аспект, способный послужить основой опереточной трагикомедии. Герсен вскочил с постели и принялся расхаживать по тесной квартире. Если его догадки справедливы, как он мог использовать то, что узнал?

Герсен думал целый час, формулируя и отбрасывая различные варианты. Важнейшую роль теперь могла сыграть тюремная мастерская, где заключенные развлекались ремеслами. Менялами допускались сравнительно простые занятия, за которыми можно было легко наблюдать: резьба по дереву, изготовление игрушек и кукол, вышивка, вязание шалей, рисование акварельными красками, выдувание безделушек и украшений из плавленой стекломассы. Фотография? Может быть... Утро тянулось невыносимо долго. Герсен развалился на самом удобном стуле, заложив руки за голову. Он внезапно рассмеялся: его воображению представился чрезвычайно удачный вариант основного замысла... Сразу после обеда он направился в мастерскую. Она оказалась примерно такой, какой он ожидал ее увидеть: большим помещением с ткацким станком, горшками с глиной для лепки, наборами красок, ящичками с бисером, мотками проволоки и всевозможными ремесленными принадлежностями. Наблюдал за мастерской дородный служащий средних лет, лысый, с напоминающими марионетку мелкими чертами округлого пухлого лица. Он достаточно терпеливо отвечал на вопросы Герсена. Нет, на станции не было фотографического оборудования. Несколько лет тому назад предпринимались попытки установить такое оборудование, но от этого намерения отказались, потому что руководство считало чрезмерными затраты времени и средств на техническое обслуживание и пополнение запасов химикатов и материалов. Герсен выдвинул тщательно сформулированное предложение: он, Герсен, ожидал, что ему придется провести на станции Менял не меньше месяца, а то и пару месяцев; перед тем, как его похитили, он интересовался возможностями создания декоративных произведений искусства, сочетавших фотографию с живописью, и экспериментировал в этом направлении. Теперь он хотел бы продолжать свои занятия, чтобы скоротать время — и не прочь был бы закупить необходимое для этого оборудование за свой счет.

Заведующий мастерской задумался, выпятив влажные губы. По его мнению, проект Герсена был связан с чрезмерными заботами — как для самого Герсена, так и для всех причастных к проекту лиц. В принципе, конечно, в закупке такой аппаратуры не было ничего невозможного, но... — тут заведующий красноречиво пожал плечами. Герсен успокоительно рассмеялся: как звали заведующего? Фьюниан Лабби. Любое дополнительное внимание к его проекту, по словам Герсена, должно было быть, разумеется, надлежащим образом — и даже щедро (осторожно прибавил Герсен) — вознаграждено. Лабби тяжело вздохнул. Правила Менял предусматривали всестороннее сотрудничество с «гостями» — в определенных теми же правилами пределах, само собой. Вознаграждение, о котором упомянул господин Уолл, выходило за рамки установленных правил, но только господин Уолл мог судить о том, целесообразно ли, с его стороны, было такое нарушение правил. Как скоро заведующий мог закупить и установить требуемое оборудование? Если господин Уолл предоставит перечень аппаратуры и необходимые для ее закупки средства, заведующий мог бы оформить заказ в Сагбаде, ближайшем населенном пункте, где был торговый центр; оборудование могло быть получено не раньше, чем на следующее утро, а скорее всего — только на второй день.

«Превосходно!» — сказал Герсен. Усевшись за стол, он составил список — длинный список, содержавший ряд устройств и материалов, предназначенных лишь для того, чтобы сбить с толку Фьюниана Лабби и отвлечь его внимание от основной цели проекта. Увидев перечень, Лабби выпятил губы пуще прежнего: объем поручения удивил его и вызвал инстинктивное неодобрение. Герсен поспешно спросил: «Я понимаю, какое огромное неудобство это причиняет вам лично — надеюсь, ста СЕРСов будет достаточно, чтобы возместить вам эти хлопоты?»

«Вы же знаете, — строго ответствовал Лабби, — что правила запрещают персоналу станции принимать деньги от гостей. В данном случае деньги используются исключительно с целью приобретения для мастерской станции оборудования и материалов, в которых уже давно ощущался острый недостаток — в связи с чем, надо полагать, вы намерены оставить приобретенное оборудование на станции после того, как ваша задолженность будет погашена?»

Герсен не хотел, чтобы заведующий заметил его нетерпение: «Возможно. Я мог бы оставить здесь, по меньшей мере, какую-то часть оборудования — то, что у меня уже установлено дома». В общем и в целом у Герсена были основания для оптимизма. Тот факт, что Лабби свободно обсуждал предложенный проект, означал, что мастерская не прослушивалась — по меньшей мере, не прослушивалась непрерывно.

«Как по-вашему, во сколько обойдутся эти устройства и материалы?» — поинтересовался Герсен.

Лабби просмотрел список: «Широкоформатная камера... увеличитель и принтер... микроскоп с прецизионной шарнирной фокусировкой... Все это недешево! Дупликатор пересеченных матриц? Зачем вам понадобился дупликатор матриц?»

«Я проецирую калейдоскопические комбинаторные сочетания поверхностей естественных объектов в увеличении, — охотно пояснил Герсен. — Для этого иногда требуется изготовление двадцати или тридцати копий одного оттиска, в связи с чем дупликатор оказывается полезным».

«На это уйдет уйма денег, — ворчал заведующий мастерской. — Но если вы не прочь потратиться...»

«Придется, что поделаешь! — развел руками Герсен. — Я не люблю разбрасываться деньгами, но перспектива провести два месяца без моего любимого занятия мне нравится еще меньше».

«Я вас хорошо понимаю, — Лабби снова взглянул на список. — Впечатляющий набор химикатов! Надеюсь, — тут пухлые губы заведующего язвительно покривились, — что вы не намерены взорвать наше учреждение и тем самым лишить меня скромного, но постоянного заработка».

Герсен оценил юмор заведующего, громко рассмеявшись: «Не сомневаюсь, что вы достаточно разбираетесь в своем деле, чтобы предотвращать любые инциденты такого рода. Нет, в моем списке нет никаких взрывчатых веществ, сильнодействующих кислот или убийственных токсинов: только красители, фоточувствительные эмульсии и прочие химикаты, позволяющие получать высококачественные изображения».

«Да-да, разумеется. Меня нельзя назвать полным невеждой в том, что касается профессионального фотографирования. Я аккредитован в качестве научного сотрудника колледжа Бумаро на Лоргане и некоторое время занимался исследованиями популяции плоскорыбицы в Нестерильном океане, пока руководство не перестало субсидировать мой проект — надо полагать, в Институте решили, что анализ закономерностей размножения плоскорыбицы каким-то образом угрожает будущему человечества».

«Достойное сожаления вмешательство, — согласился Герсен. — Каждому, кто пытается приносить пользу, вечно ставят препоны. Чем все это кончится? Они что, хотят загнать нас назад в пещеры?»

«Кто знает, на что рассчитывают проклятые умники-вредители! Поговаривают, что Институт постепенно скупает акции корпорации «Джарнелл». Когда они добьются своего и получат контрольный пакет, мы оглянуться не успеем, как больше не будет никаких звездолетов, и вся экономика Ойкумены рухнет. Что тогда? Что будет со мной? Я потеряю работу — чем я стану добывать пропитание? Институт! Чтоб они провалились!»

Герсен тем временем обозревал помещение: «Где я смогу работать, чтобы как можно меньше мешать другим? Я предпочел бы какой-нибудь угол, где можно было бы установить ширму, заслоняющую лишний свет. Естественно, любая помощь с вашей стороны не останется безвозмездной... По сути дела, если у вас есть на примете какой-нибудь чулан, подсобное помещение, что-нибудь в этом роде...»

«Ладно, — Фьюниан Лабби тяжело поднялся на ноги. — Посмотрим. Старой студией для скульптурной лепки никто уже не пользуется — нынче никто из гостей не желает заниматься серьезной работой».

Стены небольшой восьмиугольной студии были обшиты панелями из местного дерева, покрытыми лаком ядовито-коричневого цвета; из застекленного люка в потолке сочился сероватый, почти лиловато-розовый свет, придававший выложенному грязным желтым кирпичом полу какой-то невообразимый оттенок. «Световой люк я закрою чем-нибудь черным, — сказал Герсен. — А в остальном это помещение мне вполне подойдет». Для того, чтобы проверить, насколько тщательно заведующий собирался следить за происходящим в студии, он спросил: «Я понимаю, что правила запрещают обмен деньгами между персоналом и гостями, но, опять же, нет правил без исключений, и было бы несправедливо, если бы вы прилагали дополнительные усилия исключительно из альтруистических побуждений. Не так ли?»

«Думаю, что вы правильно сформулировали мое отношение к этому вопросу».

«Хорошо. В таком случае пусть то, что я буду делать в этой студии, не беспокоит никого, кроме меня и вас. Я не очень богатый человек, но ни в коем случае не скряга и, когда дело касается моего любимого времяпровождения, расходы перестают быть препятствием». Герсен вынул чековую книжку и выписал платежное поручение на сумму в три тысячи СЕРСов, подлежавшее оплате предъявителю в любом представительстве «Банка Ригеля»: «Этого должно быть достаточно для приобретения всего, что указано в моем списке, а остаток послужит вознаграждением за ваши труды».

Лабби раздул щеки: «Этого более чем достаточно. Я уделю особое внимание вашему проекту. Кто знает? Может быть, оборудование смогут доставить уже завтра утром».

Герсен покинул мастерскую, довольный собой. Его надежды могли основываться на ошибочных предпосылках — однако, проверяя и перепроверяя логику своих умозаключений, он каждый раз убеждался в том, что сделал единственный возможный вывод. Как еще все это можно было объяснить?

Но он нуждался в еще одной вещи, в самой важной вещи, приобретение которой не следовало доверять Фьюниану Лабби — по меньшей мере в отсутствие крайней необходимости. Герсен выписал еще одно платежное поручение, на этот раз на сумму в двадцать тысяч СЕРСов, и положил его в карман.

Вечером этого дня Алюсс-Ифигения не соизволила выйти на тюремный двор. Герсена это не волновало. Он медленно прохаживался туда-сюда, выжидая, оглядываясь — наконец, когда он уже почти потерял терпение, появился Арманд Кошиль, спешивший к какому-то корпусу по другую сторону двора. Герсен приблизился к нему, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. «Я пройду мимо урны, — сказал он Кошилю. — Я уроню рядом с ней подписанный чек на двадцать тысяч СЕРСов. Через некоторое время пройдите мимо той же урны и поднимите чек. Получите для меня купюру «Банка Ригеля» достоинством в десять тысяч СЕРСов. Остальные десять тысяч возьмите себе». Не ожидая ответа, Герсен повернул в сторону и подошел к киоску. Уголком глаза он заметил, что Кошиль слегка пожал плечами и продолжал идти своей дорогой.

В киоске Герсен купил небольшой пакет с леденцами; открыв пакет, он вынул из него леденец и вложил в него чек, после чего прошел мимо урны и бросил в нее пакет, но не попал. Завершив эту операцию, Герсен прошел к скамье и сел.

Скомканный пакет с небольшим чеком внутри теперь казался огромным, ярко-белым, заметным для всех. Но Кошиль уже возвращался. Подойдя к киоску, он перекинулся парой шуток с продавцом, сам купил пакет леденцов и бросил пустой пакет в сторону урны, но не попал. Наклонившись, чтобы поднять пакет, он подобрал пакет Герсена и опустил оба пакета в урну — по меньшей мере, только так можно было истолковать его движение — после чего ушел по своим делам.

Герсен вернулся в свою квартиру, дрожа от напряжения. Механизм его замысла пришел в движение. Надеяться на то, что все пройдет без сучка без задоринки, было бы глупо, но до сих пор причин для особого беспокойства не было. Просматривая видеозапись камеры наблюдения в замедленном темпе, можно было, конечно, заметить, как чек Герсена исчез в рукаве Кошиля, когда тот бросал пакет в урну. Фьюниан Лабби мог слишком внимательно следить за занятиями Герсена в студии. Новое оборудование могло привлечь нежелательное внимание служащих, менее расположенных смотреть сквозь пальцы на нарушения плавил, чем заведующий мастерской. Тем не менее, пока что все обошлось.

На следующий день Герсен заглянул в мастерскую. Лабби был занят с парой детей, спасавшихся от скуки посредством изготовления карнавальных масок. Лабби сообщил, что оборудование будет доставлено на следующий день, и Герсен удалился.

Закончился вечерний «общий час» — ни Кошиль, ни Алюсс-Ифигения на дворе не появлялись. Прошла ночь. Утром, возвращаясь из трапезной в квартиру, Герсен нашел у себя на столе конверт, а в нем — зеленую с розовыми узорами купюру достоинством в десять тысяч СЕРСов. Герсен проверил банкноту фальсометром, который, вместе с другими безопасными личными вещами, разрешалось хранить в изоляторе. Купюра была настоящая. Превосходно! Герсен не позволил себе никаких других экспериментов — даже сейчас за ним могли наблюдать. Но оборудование еще не прибыло, причем сегодня Фьюниан Лабби пребывал почему-то в скверном настроении. Герсен вернулся из мастерской в квартиру, сгорая от нетерпения. Никогда еще день не тянулся для него так долго; к счастью, на Сасани сутки продолжались всего двадцать один час.

После полудня на следующий день Фьюниан Лабби указал дружелюбным жестом пухлой руки на несколько больших картонных коробок в углу мастерской: «Вот, все прибыло, господин Уолл. Высококачественное оборудование! Теперь вы можете забавляться со своими призмами и калейдоскопами, сколько вам заблагорассудится».

«Благодарю вас, господин Лабби! Это просто замечательно!» — отозвался Герсен. Он перенес картонки в бывшую студию для скульптурной лепки и распаковал их с помощью Лабби, умилявшегося блестящим новеньким приборам.

«Калейдоскопическое комбинирование требует исключительного внимания к деталям, — сообщил заведующему Герсен. — Некоторые даже считают этот процесс утомительным, но мне нравится работать постепенно и методично. Прежде всего, думаю, следовало бы завесить световой люк и дверные щели черной тканью».

Пока Лабби поддерживал стремянку, Герсен прикрепил проволочными скобами к потолку кусок светонепроницаемой ткани, полностью закрывавший люк. Спустившись с лестницы, Герсен приготовил и повесил с наружной стороны двери студии знак, предупреждавший: «Фотографическая темная комната! Стучитесь перед тем, как входить!»

«А теперь, — объявил он, — я готов приступить к делу». Поразмышляв, Герсен прибавил: «Пожалуй, начнем с простого воспроизведения и наложения зеленых и розовых тонов».

Лабби наблюдал за его махинациями с огромным интересом. Герсен торжественно сфотографировал булавку, увеличил ее изображение в десять раз, подготовил эталон и распечатал с помощью автолитографического принтера тридцать оттисков зеленого цвета и тридцать оттисков розового.

«Что дальше?» — спросил Лабби.

«Теперь начинается самая трудоемкая часть процесса. Каждое из этих изображений булавки необходимо вырезать так, чтобы они были совершенно одинаковыми. После этого, располагая увеличенными макетами двух цветов и вырезами в форме булавки, я могу составить композицию в соответствии с рассчитанным алгоритмом повторяемости. Если хотите, можете заняться вырезанием, пока я приготовляю краски нужных оттенков».

Лабби с сомнением взглянул на пачку оттисков: «Все это нужно вырезать?»

«Да, и без малейшего нарушения идентичности».

Фьюниан Лабби взялся за ножницы без особого энтузиазма. Герсен постоянно проверял, как продвигалась работа заведующего, предоставлял рекомендации и подчеркивал необходимость прецизионной точности. Между тем, позаимствовав в мастерской логарифмическую линейку, Герсен рассчитал значения квадратных корней первых одиннадцати простых чисел, начиная от 1 и кончая 4,79. За это время Лабби успел вырезать три увеличенных изображения булавки, но в одном случае отрезал лишний кусочек, на что Герсен немедленно пожаловался. Лабби отложил ножницы: «Все это чрезвычайно любопытно, но, к сожалению, мне нужно заняться другими делами».

Как только заведующий удалился, Герсен сравнил цвета банкноты достоинством в десять тысяч СЕРСов с цветами распечатанных зеленых и розовых изображений, отрегулировал состав красок, добавил в краски протраву и катализатор, а затем распечатал новые оттиски той же увеличенной фотографии булавки.

Герсен выглянул в основное помещение мастерской; Лабби помогал детям раскрашивать маски. Положив купюру под микроскоп, Герсен — так же, как делали до него тысячи любопытствующих — изучил ее, пытаясь обнаружить секретные признаки, подтверждавшие ее подлинность. Так же, как тысячи других, он таких признаков не нашел. А теперь — важнейший эксперимент, от результатов которого зависел успех всего замысла. Герсен взял лист из пачки заказанной им бумаги, толщина и текстура которой примерно соответствовали характеристикам бумаги для банкнот, и вырезал прямоугольник тех же размеров, что и купюра: точно пять дюймов на два с четвертью. Он пропустил этот бумажный прямоугольник через прорезь фальсометра: загорелся красный предупреждающий индикатор. Затем Герсен разметил на бумажном прямоугольнике точки, соответствовавшие рассчитанным значениям квадратных корней, после чего приложил к бумажному прямоугольнику металлическую линейку и соединил каждую пару размеченных точек тонкой вмятиной, нанесенной острием гвоздя — тем самым он надеялся воспроизвести «уплотнения» или «складчатость» бумажных волокон. Дрожащими от волнения пальцами он поднял фальсометр...

Дверь открылась, в студию зашел Фьюниан Лабби. Герсен одним движением левой руки отправил в карман фальсометр, банкноту и бумажный прямоугольник. Правой рукой он взял ножницы и притворился, что увлеченно и сосредоточенно вырезает изображение на оттиске. Лабби был разочарован тем, что такое множество новых приборов и аппаратов позволило сделать так мало. Он выразил свое мнение по этому поводу; Герсен пояснил, что ему пришлось произвести перерасчет некоторых эстетически существенных пропорциональных закономерностей, что заняло много времени. Если Лабби хотел ускорить процесс, он мог бы способствовать этому, вырезая дальнейшие изображения булавки, уделяя исключительное внимание точности. Заведующий заявил, что у него не было времени на дальнейшее оказание такой помощи. Герсен продолжал вырезáть изображения булавки из оттисков; Лабби не уходил и продолжал наблюдать. Герсен тщательно разместил вырезки на столе и осветил их яркой лампой. Лабби взглянул на зеленые и розовые шаблоны: «Вы будете пользоваться только этими двумя цветами?»

«По меньшей мере в том, что относится к первой пробной композиции, — ответил Герсен. — Сочетание розового и зеленого на первый взгляд может показаться несколько очевидным, даже наивным, но в моих целях оно совершенно необходимо».

Лабби хмыкнул: «Эти оттенки выглядят довольно-таки неинтересными, даже выцветшими».

«Верно, — согласился Герсен. — Я добавил к пигментам несколько присадок и, судя по всему, воздействие света на присадки приводит к быстрому обесцвечиванию оттисков».

Через некоторое время Лабби наконец вернулся в мастерскую. Герсен достал фальсометр и пропустил свой бумажный прямоугольник через прорезь. Красный индикатор не загорелся; сработал зуммер прибора, подтверждавший подлинность несуществующей купюры. Сердце Герсена наполнилось неистовым ликованием: никакая музыка никогда не услаждала его слух больше этого тихого жужжания!

Герсен взглянул на часы: период «развлечений» подходил к концу. Сегодня уже не было времени продолжать работу.

Наступил «общий час» — Алюсс-Ифигения соблаговолила выйти на двор и с безразличной холодностью стояла у стены. Герсен не пытался к ней приближаться; насколько он мог судить, девушка нисколько не интересовалась его присутствием... На каких основаниях он считал поначалу, что у нее ничем не примечательная внешность? Как он сумел придти к выводу, что у нее неинтересное лицо? Ее внешность была идеальна, лицо — безукоризненно! Он никогда не видел ничего более притягательного, чем это порождение мечты с планеты легенд! Десять миллиардов СЕРСов? Мелочь! Герсен чувствовал, что готов аплодировать выбору Кокора Хеккуса... Ему не терпелось вернуться в мастерскую.

Но на следующий день, после полудня, Фьюниан Лабби пребывал в самом занудном расположении духа. Других любителей заняться поделками в мастерской не было, и Лабби просидел два часа, пристально наблюдая широко раскрытыми глазами за кропотливыми манипуляциями сосредоточенно хмурившегося Герсена, вырезавшего, раскладывавшего и перекладывавшего увеличенные изображения булавки и внутренне молившего всех богов и дьяволов Вселенной, чтобы Лабби убрался ко всем чертям.

День был потерян впустую. Герсен покинул мастерскую вне себя от подавленного раздражения.

На следующий день удача ему улыбнулась. Фьюниан Лабби был занят. Герсен сфотографировал банкноту, наложив маскирующую полоску на серийный номер, и распечатал двести оттисков, пользуясь тщательно сверенными с оригиналом красками. Еще через день, под тем предлогом, что ему нужно было экспонировать фоточувствительную бумагу большой площади, он запер дверь студии на замок. Соорудив приспособление, плотно прижимавшее поддельные купюры к столу, Герсен нанес на каждую из них рассредоточенные в требуемой последовательности уплотняющие «складки», после чего, пользуясь миниатюрным принтером, напечатал на купюрах новые серийные номера. Поддельные купюры выглядели примерно так же, как настоящие; естественно, они несколько отличались на ощупь, и при внимательном рассмотрении можно было заметить некоторое расхождение оттенков и качества печати — но какое это имело значение для тех, кто привычно проверял деньги фальсометром?

Поглощая тюремный ужин, Герсен размышлял над последним препятствием: как «погасить задолженность», не вызывая подозрений? Если бы он просто явился в управление станции, сразу возник бы вопрос о том, каким образом в его распоряжении оказались такие деньги... Герсен никак не мог придумать практически целесообразный способ организовать доставку на станцию Менял посылки, содержавшей большую сумму. Арманду Кошилю, конечно же, нельзя было доверять пакет, содержавший два миллиона СЕРСов.

Герсен решил, что ему требовалась дополнительная информация. Когда наступил «общий час», он отправился в управление станции и обратился к помощнику ординатора, человеку с пронырливой физиономией подхалима, носившему темно-синюю форму станции Менял так, словно это была невесть какая привилегия. Герсен придал своему лицу обеспокоенное выражение: «У меня возникло своего рода затруднение. Мне сообщили, что завтра на станцию приедет мой старый знакомый, чтобы выкупить одного из гостей. Не могу ли я заглянуть в регистратуру, когда автобус прибудет из космопорта?»

Ординатор нахмурился: «Это не предусмотрено правилами».

«Я понимаю, — почтительно продолжал Герсен. — Тем не менее, политика Менял состоит в том, чтобы способствовать скорейшему погашению задолженностей, а мой знакомый может этому способствовать».

«Хорошо! — согласился ординатор. — Приходите в управление сразу после завтрака, и я все устрою».

Герсен вернулся на тюремный двор и выпил много дешевого вина, чтобы успокоить нервы, но продолжал взволнованно расхаживать из стороны в сторону. Прошла ночь. Наскоро покончив с завтраком, Герсен поспешил в управление; ординатор притворился, что не помнит о вчерашнем разговоре, и Герсену пришлось терпеливо повторять свои разъяснения и доводы.

«Ладно, ладно! — сказал наконец ординатор. — Полагаю, что можно воспользоваться таким случаем, чтобы обеспечить ваш выкуп, хотя, конечно, обычно так дела не делаются». Он провел Герсена в зал ожидания рядом с приемной регистратурой, и они стали ждать автобуса.

Старый дребезжащий автобус наконец прибыл — из него вылезли восемь пассажиров, один за другим заходившие в регистратуру.

«Так что же? — спросил ординатор. — Кто из них — ваш знакомый?»

«Он здесь! — заявил Герсен. — Коротышка с синей кожей, видите? Я обменяюсь с ним парой слов и организую свой выкуп». Не дожидаясь возражений ординатора, Герсен быстро вышел в приемную и подошел к человеку, на которого он указал ординатору: «Прошу прощения! Вы, случайно, не Мирон Пач из Патриса?»

«Нет, сударь. Вы обознались».

«Еще раз прошу меня извинить, — Герсен вернулся к ординатору с пакетом в руках. — Все в порядке, он привез мои деньги. Я — свободный человек!»

Ординатор крякнул. Ситуация показалась ему необычной — но, в конце концов, деньги часто переходили в руки Менял самым необычным образом из самых необычных источников: «Ваш знакомый приехал, чтобы выкупить вас и кого-то еще?»

«Да. Он — сотрудник Института и не желает публично демонстрировать чрезмерное сочувствие к кому бы то ни было».

Ординатор снова крякнул. Такое объяснение было не хуже любого другого. «Ладно! — сказал он. — Раз у вас есть деньги — идите, погасите свою задолженность. Я объясню регистратору, что происходит, потому что, как бы то ни было, так дела не делаются».

Когда автобус покинул станцию Менял, в нем сидел Герсен. В Нихее он нанял аэротакси, и его сразу отвезли в ближайший крупный город, Сагбад.

Еще через пять дней, выкрасив кожу в черный цвет, в черной тунике с коричневыми отворотами и черных брюках, Герсен вернулся на станцию Менял на той же четырехколесной развалюхе. Оказавшись в уже знакомой регистратуре, он дождался, пока его не вызвал наслаждавшийся мелкой бюрократической властью служащий: «Чью задолженность вы желаете погасить?»

«Ее зовут Алюсс-Ифигения Эперже-Токай».

Брови регистратора поднялись. «Я имею честь говорить с Кокором Хеккусом?» — с почтительным ужасом спросил он.

«Нет».

Регистратор явно нервничал: «Речь идет об очень большой сумме. Десять миллиардов СЕРСов».

Герсен открыл плоский черный чемодан и выложил на стойку регистратора несколько толстых пачек купюр по 100 тысяч СЕРСов каждая — банкноты большего достоинства банками Ойкумены не выпускались: «Вот ваши деньги».

«Да-да... Вынужден, однако, поставить вас в известность о том, что Кокор Хеккус уже внес в счет этой задолженности залог в размере более девяти миллиардов СЕРСов».

«А я привез десять миллиардов. Пересчитайте».

Служащий издал такой звук, словно у него внутри перегрелся клапан, выпустивший струйку пара: «Вы в своем праве. Упомянутая особа имеется в наличии». Регистратор прикоснулся к деньгам дрожащими пальцами: «Для того, чтобы пересчитать такую сумму, мне потребуется помощь».

Шесть человек проверяли фальсометрами десять миллиардов СЕРСов в течение четырех часов. Регистратор подписал расписку нервным витиеватым росчерком: «Очень хорошо, сударь — вот таким образом. Я попрошу вызвать гостью, чью задолженность вы погасили. Ее сейчас же приведут». Он не удержался и пробормотал напоследок: «Хеккусу это не понравится. Полетят головы».

Через десять минут Алюсс-Ифигению привели в зал ожидания. Ее лицо было искажено, глаза горели от страха. Она уставилась на Герсена, не узнавая, после чего направилась к выходу, словно желая убежать в пустыню. Герсен удержал ее: «Успокойтесь! Я не Хеккус. Я ничего вам не сделаю, вам ничто не угрожает».

Она ответила недоуменным взглядом, приглянулась; Герсену показалось, что она наконец его узнала.

«Остается решить еще один вопрос!» — заявил регистратор и обратился к Алюсс-Ифигении: «Так как вы выступаете в необычной роли своего собственного спонсора, сумма комиссионных, за вычетом двенадцати с половиной процентов комиссионных — ваша».

Алюсс-Ифигения смотрела не служащего, явно ничего не понимая. «Предлагаю вам выписать чек, подлежащий оплате в банке, — вмешался Герсен, — чтобы вашей гостье не нужно было носить с собой наличные деньги в таком количестве».

Работники станции Менял принялись совещаться приглушенными голосами, пожимая плечами и размахивая руками; в конце концов был выписан кассирский чек, подлежавший оплате в отделении «Планетарного банка Сасани» в Сагбаде, на невероятную сумму 8 749 993 581, то есть десять миллиардов минус двенадцать с половиной процентов комиссионных и минус 6419 СЕРСов за особые удобства, предоставленные в апартаментах класса AA.

Герсен с подозрением изучил чек, выданный Менялами: «Вы утверждаете, что этот документ позволит получить названную сумму? На счету Менял есть достаточные средства?»

«Разумеется! — заявил регистратор. — По сути дела, Кокор Хеккус уже перевел на наш кредитный счет сумму, превышающую такой дебет».

«Хорошо, — сказал Герсен. — Придется этим удовольствоваться». Он повернулся к Алюсс-Ифигении: «Пойдемте, нас ждет автобус».

Выходя наружу, она все еще колебалась и тревожно смотрела по сторонам, словно опять подумывала о побеге в пустыню Дар-ар-Ризм. Но одно из летучих черных насекомых ударилось в нее и вцепилось ей в руку — испуганно вскрикнув, она смахнула кровососа на землю.

«Пойдемте! — повторил Герсен. — Выбирайте: Кокора Хеккуса, пустыню, кишащую гнусом — или меня. По меньшей мере, я не буду вас насиловать или сосать вашу кровь».

Без дальнейших возражений она последовала за Герсеном в автобус. Машина покачнулась, взревела, затряслась — вскоре станция Менял стала едва заметным в пыльной дымке скоплением сероватых и белых корпусов.

Они сидели рядом на скамье прыгающего по ухабам автобуса. Через некоторое время Алюсс-Ифигения искоса бросила на Герсена озадаченный взгляд: «Кто вы?»

«Враг Кокора Хеккуса».

«Что... что вы хотите со мной сделать?»

«Ничего, что не позволил бы себе уважающий себя человек».

«Куда, в таком случае, мы едем? Вы не понимаете! Кокор Хеккус выследит нас и настигнет нас в любом закоулке Галактики!»

Герсен ничего на это не ответил, и разговор закончился. По правде говоря, Герсен сам не чувствовал себя в безопасности — их все еще могли перехватить. Но поездка по каменистым пустошам обошлась без происшествий.

Переваливаясь из рытвины в рытвину, автобус прибыл в Суль-Арсам. Герсен и его спутница взошли на борт уже ожидавшего пассажиров воздушного судна и вскоре приземлились в космопорте Нихеи. Неподалеку стоял новый звездолет модели «Арминтор», заранее приобретенный Герсеном в Сагбаде. Алюсс-Ифигения поколебалась, прежде чем заходить в салон звездолета, но в конце концов фаталистически пожала плечами и поднялась по трапу.

В Сагбаде им пришлось еще немного задержаться, чтобы посетить местное отделение «Планетарного банка». Работники банка позвонили на станцию Менял. Служащие Менял неохотно и нервно подтвердили подлинность чека — они явно понимали, что происходит нечто исключительно подозрительное, но все правила были соблюдены, и им не оставалось ничего другого. Директор «Планетарного банка» тоже не испытывал энтузиазма. «Благодаря маловероятному стечению обстоятельств, — сказал он Герсену, — в наших сейфах хранится достаточная сумма, накопленная в результате поступления ряда последовательных взносов на счет Менял. Эти деньги, однако, вносились купюрами самой различной номинальной стоимости».

«Это несущественно, — заверил его Герсен. — Уверен, что вы все подсчитали правильно».

Деньги, с таким трудом накопленные Кокором Хеккусом, упаковали в четыре чемодана и погрузили в багажник нанятого Герсеном аэротакси.

В этот момент на стоянку перед входом в банк выбежал главный кассир: «Срочное сообщение со станции Менял! Для господина Уолла!»

Герсен подавил в себе сильнейшее желание бежать сломя голову и вернулся в банк. На экране видеофона его ожидало лицо начальника станции Менял; за спиной начальника маячил незнакомый Герсену субъект.

«Господин Уолл! — сказал начальник. — Возникли затруднения. У меня в управлении — Ахилл Гоган, представитель Кокора Хеккуса. Он желает поговорить с вами лицом к лицу и настоятельно рекомендует вам оставаться в Сагбаде вплоть до его прибытия».

«Никаких проблем, — ответил Герсен. — Нас всегда можно найти в отеле «Аль-Амут»».

Снова покинув банк, Герсен сел в аэротакси, где его ожидали деньги и унылая Алюсс-Ифигения. «В космопорт!» — приказал он водителю.

Уже через двадцать минут планета Сасани осталась за кормой звездолета; включив гиперпространственный двигатель, Герсен наконец почувствовал себя в безопасности. Облегчение опьяняло его. Он присел на диван в салоне и стал смеяться. Алюсс-Ифигения, стоявшая напротив, смотрела на него с осторожным любопытством: «Почему вы смеетесь?»

«Меня забавляет способ погашения наших задолженностей».

«Наших задолженностей — наших?»

Значит, она до сих пор не узнала его! Герсен встал и подошел к ней — она слегка отшатнулась, явно испытывая более чем недоверие.

«Как-то вечером мы беседовали с вами на дворе станции Менял», — напомнил Герсен.

Она изучила его лицо: «Теперь вспоминаю. Молчаливый человек, вечно сидящий в тени. Откуда у вас столько денег?»

«Я их сам напечатал — потому и смеюсь».

Она ошеломленно раскрыла глаза: «Но деньги проверили! Они выдали расписку!»

«Именно так. Самое смешное не в этом: я подмешал в краску выбеливающий агент. Через неделю у них на руках будут пачки белой бумаги. Я выкупил себя у Кокора Хеккуса — макулатурой! Я выкупил вас у Менял за десять миллиардов СЕРСов — никчемной бумагой! Я обвел Хеккуса вокруг пальца! Я провел Менял на мякине! И смотрите — вот они, перед вами: награбленные деньги Хеккуса!»

Алюсс-Ифигения долго смотрела на него, спокойно и внимательно, после чего повернулась к иллюминатору и взглянула в космическую пустоту, где уже исчезла планета Сасани. Девушка задумчиво улыбнулась: «Кокор Хеккус будет вне себя. А во всей Галактике нет человека, придающего большее значение своим эмоциям и лучше умеющего заставить других их почувствовать». Она взглянула на Герсена с чем-то вроде удивления, смешанного с сожалением: «Он готов был приобрести меня за десять миллиардов — только потому, что я назвала такую сумму. А потратив на меня эти сумасшедшие деньги, — она содрогнулась, — он заставил бы меня их отработать до последнего гроша, тем или иным способом. Что он сделает с вами, когда он вас поймает? Немыслимо!»

«Если я не убью его раньше».

«Вы увидите, как это трудно. Сион Трамбл — самый талантливый военачальник на Тамбере, и даже ему это не удалось».

Герсен зашел в кубрик и вернулся с бутылкой вина и двумя бокалами. Алюсс-Ифигения сначала отказалась жестом, но потом передумала и взяла бокал.

Герсен спросил: «Вы знаете, почему я вас выкупил?»

«Нет». Она невольно сделала беспокойное движение, ее лицо медленно порозовело. «Никогда! — подумал Герсен. — Никогда не видел ничего прекраснее!»

Вслух он сказал: «Потому что вы можете привести меня на Тамбер, где я найду Хеккуса и убью его».

Порозовевшее лицо так же медленно побледнело. Девушка попробовала вино и задумчиво опустила глаза, глядя в бокал: «Я не хочу возвращаться на Тамбер. Я страшно боюсь Кокора Хеккуса. А теперь он обезумеет от злости».

«Тем не менее, мы должны отправиться на Тамбер».

Она задумчиво покачала головой: «Ничем не могу вам помочь. Я не знаю, как найти Тамбер».

 

Глава 9

Обращение арестованного революционера Тедоро к собратьям-заключенным:

«Не уступайте ни в чем! Не поддавайтесь ни на йоту, ни на четверть йоты! Ешьте то, что вам дают, но не выполняйте никаких приказов! Кто они, наши тюремщики? Разбойники, убийцы! Позорьте их! Бросайте им вызов! Колебание подобно трещине в стали — разве вы хотите, чтобы они гнули вас то в одну сторону, то в другую, и в конце концов переломили пополам? Не поддавайтесь ни на что, не уступайте ни в чем! Если комендант разрешит вам сидеть, стойте! Если вам прикажут писать на разлинованной бумаге, пишите наискось!»

Герсен ошеломленно уставился на Алюсс-Ифигению. Через секунду он почти подбежал к пульту управления и резко выключил гиперпространственный двигатель. Весь корпус звездолета, все его переборки и палубы содрогнулись со звуком, напоминавшим человеческий вздох; по коже Герсена и девушки одновременно пробежала электрическая дрожь.

Звездолет «Арминтор» бесшумно дрейфовал в пустом пространстве. Далеко за кормой сияла звезда 1201 GB Орла — точнее, еще почти солнце, но психологически она уже воспринималась как одна из звезд.

Герсен отправился в душевую, смыл с себя черный пигмент и надел то, что обычно носил в космосе: шорты, сандалии и рубашку с короткими рукавами. Когда он вернулся в салон, Алюсс-Ифигения продолжала по-прежнему сидеть, неподвижно глядя в пол.

Герсен молча уселся напротив и стал задумчиво потягивать вино.

Наконец девушка заговорила: «Почему вы выключили двигатель?»

«Зачем куда-то лететь, если мы не знаем, куда? У нас нет пункта назначения — следовательно, с таким же успехом можно ничего не делать и оставаться неизвестно где».

Она пожала плечами, нахмурилась: «Оставьте себе все деньги и отвезите меня на Землю. Я не хочу глупо торчать в космосе».

Герсен покачал головой: «Я выкупил вас, подвергая себя серьезному риску — главным образом для того, чтобы выяснить местонахождение Тамбера. Кроме того, я нахожу вас привлекательной. Приходится согласиться с Кокором Хеккусом — вы стóите десяти миллиардов СЕРСов».

Алюсс-Ифигения разгневалась: «Вы мне не верите! Но это правда: я не могла бы вернуться на Тамбер, даже если бы хотела этого всеми фибрами души!»

«Как вы покинули Тамбер?»

«Сион Трамбл захватил небольшой звездолет, когда совершил набег на остров Омад, где Кокор Хеккус содержит космодром. Я прочла «Руководство по эксплуатации», оно показалось мне достаточно простым. Когда Хеккус стал угрожать Жантийи войной в том случае, если отец не отдаст меня ему в наложницы, я могла сделать только две вещи. Я могла покончить с собой или покинуть Тамбер. Я улетела. В корабле я нашла «Путеводитель по планетам». Там было сказано, что на планете Сасани есть станция Менял, и что эта станция — самое безопасное место в населенной человеком части Галактики, недоступное для преступников».

Она испепелила Герсена презрительным взглядом: «Авторы путеводителя ошибались. Судя по всему, станция Менял не может защитить своих подопечных даже от фальшивомонетчика».

Герсен самодовольно усмехнулся и налил себе еще вина. Но перед тем, как пригубить из бокала темно-красную жидкость, он усомнился: открытая бутылка оставалась в салоне, пока он принимал душ — его спутница вполне могла отравить вино. Герсен поставил бокал на столик: «Кто такой Сион Трамбл?»

«Принц Вадруса, граничащего с Миском на востоке. Мы должны были быть обручены... Он храбрый воин и знаменит многими благородными подвигами».

«Понятно, — Герсен задумался. — Разве вы не знаете, как вы прилетели с Тамбера на Сасани?»

«Я ввела координаты Сасани в астронавигационный компьютер и оставила Тамбер позади. Больше я ничего не знаю. Кокор Хеккус — единственный человек на Тамбере, у которого есть звездолеты».

«Как вы называете свое солнце?»

«Просто Солнцем».

«У него свет слегка оранжевого оттенка?»

«Да. Откуда вы знаете?»

«Посредством дедукции. Как выглядит на Тамбере ночное небо? Наблюдаются ли в вашем небе какие-нибудь необычные объекты? Есть поблизости двойные или тройные звезды?»

«Нет. Ничего необычного».

«И в последнее время в вашем секторе не было сверхновых?»

«Что такое сверхновая?»

«Внезапный взрыв звезды, сопровождающийся огромным количеством излучения».

«Нет, ничего такого не было».

«Как насчет Млечного пути? Как вы видите Галактику на ночном небе: в виде полосы, опоясывающей небо, звездного облака или как-нибудь еще?»

«Зимой по ночам небо пересекает неровная полоса мерцающего света — вы это имеете в виду?»

«Да. По-видимому, Тамбер где-то на окраине Галактики».

«Может быть», — разговор не вызывал у Алюсс-Ифигении особого интереса.

«Как насчет ваших традиций? — настаивал Герсен. — Есть у вас какие-нибудь древние сказания о Земле или о других планетах?»

«Ничего особенного... Несколько легенд, несколько песен, которые поют с незапамятных времен». Девушка смотрела на Герсена со слегка презрительным выражением: «Почему вы не можете найти то, что хотите узнать, в вашем «Звездном каталоге» или в «Путеводителе по планетам»?»

«Тамбер — затерянный мир. Древние правители вашей планеты хорошо умели хранить тайну. В наши дни о Тамбере не сохранилось почти никаких сведений — кроме детской считалочки:

Захочу — полечу, что ищу, то найду,

Если курс проложу на Собачью звезду:

Там на юге горит Ахернар,

Там никто не становится стар,

Там, в конце всех путей,

Открываются вечности двери

На планете пропавших детей,

На Тамбере».

Алюсс-Ифигения слабо улыбнулась: «Это не считалочка, а заклинание, чтобы загадывать желания перед сном — я его помню с детства, полностью».

«Полностью? У него есть продолжение?»

«В нем есть другие строчки. Вы что-то пропустили посередине:

Захочу — полечу, что ищу, то найду,

Если курс проложу на Собачью звезду,

Чтоб полдюжины карликов справа

Голубому гиганту кровавой

Угрожали расправой,

Чтобы нос повернулся в беззвездный туман,

Чтобы сверху пронесся, блестя, ятаган:

Там на юге горит Ахернар,

Там никто не становится стар,

Там, в конце всех путей,

Открываются вечности двери

На планете пропавших детей,

На Тамбере».

«Любопытно!» — заметил Герсен. Поднявшись со скамьи, он пересел в кресло перед пультом управления, настроил несколько параметров и снова включил гиперпространственный двигатель.

«Куда мы летим?» — поинтересовалась Алюсс-Ифигения.

«Собачья звезда — Сириус. Я проложил курс на Собачью звезду».

«Вы всерьез воспринимаете эти стишки?»

«Других указаний у меня нет — приходится воспринимать всерьез то, что есть, или ничего не делать».

«Хм! — Алюсс-Ифигения пригубила вино. — В таком случае, так как я вам рассказала все, что знаю, не согласитесь ли вы высадить меня на какой-нибудь планете Сириуса — или, может быть, на Земле?»

«Нет».

«Но... я же не могу вам больше ничем помочь!»

«Вы знаете, как выглядят созвездия с Тамбера. Вашему рифмованному заклинанию, даже если в нем содержатся какие-то полезные указания, больше тысячи лет. С тех пор положение Сириуса сместилось, и Ахернар тоже не там, где был когда-то. Мы можем оказаться где-нибудь поблизости от Тамбера — надеюсь, не больше чем на расстоянии десяти или двадцати тысяч световых лет. А тогда нам придется прибегнуть к старому трюку заблудившихся астронавтов — осматривать небо, пока мы не заметим где-нибудь знакомое созвездие. Такое созвездие будет только одно, и оно будет меньше, чем тогда, когда вы смотрели на него с Тамбера, потому что мы будем дальше от него, чем Тамбер. Все остальные созвездия будут искажены, и даже на фоне знакомого созвездия могут гореть более близкие светила — в частности, солнце Тамбера. Тем не менее, всегда есть одно знакомое созвездие, которое можно найти. И когда вы его найдете, мы возьмем курс прямо на него, а когда оно вырастет до привычных вам размеров, рядом будет мир, в котором вы родились».

«Что, если мы не найдем знакомое созвездие?»

«Даже в таком случае вы можете найти дорогу домой. Для этого придется лететь перпендикулярно плоскости галактической эклиптики, на север или на юг, то есть вверх или вниз, до тех пор, пока вы не сможете обозревать всю Галактику, как звездную карту, и найти на этой карте ориентиры. Такой поиск занимает много времени, требует больших затрат энергии и угрожает перегрузкой даже двигателю Джарнелла. Если во время такого поиска что-нибудь сломается, мы действительно потеряемся навсегда и будем висеть в пространстве, любуясь на Млечный путь, сияющий, как роскошный водоворот бесчисленных огней, пока не кончится энергия в аккумуляторах — и тогда мы умрем». Герсен пожал плечами: «Я еще никогда не терялся в космосе». Приподняв бокал, он снова с подозрением взглянул на вино, поставил бокал обратно на столик, сходил в кубрик и принес новую бутылку: «Расскажите мне о Тамбере».

Алюсс-Ифигения говорила два часа — Герсен устроился в углу дивана с бокалом вина. Ему было приятно смотреть на нее и слушать: хотя бы на какое-то время треволнения повседневного существования забылись, и он блуждал мыслями где-то далеко... Девушка упомянула Аглабат, город за стеной из бурого камня, и Герсен очнулся. Расслабляться было опасно. Время, проведенное на станции Менял, не пошло ему на пользу. Он слишком легко поддавался влиянию, становился рассеянным... Тем не менее, мало-помалу он снова успокоился, потягивая вино и слушая рассказ Алюсс-Ифигении.

Тамбер — чудесный мир. Никто не помнил, когда первые люди прибыли на эту планету: история терялась во мгле прошлого. На Тамбере было несколько различных континентов, субконтинентов и полуостровов, а также огромный тропический архипелаг. Алюсс-Ифигения родилась в Драсцане, столице княжества Жантийи на западном берегу наименьшего из континентов. К востоку находился Вадрус, где правил Сион Трамбл, а еще дальше — Миск. Остальная территория континента, за исключением нескольких вечно враждующих государств на восточном берегу, одичала, и ее населяли только варвары. Сходные условия преобладали и на других континентах. Алюсс-Ифигения назвала десятка два тамберских народов — каждый отличался особым характером. Некоторые племена были замечательными музыкантами и устраивали великолепные процессии, поражавшие воображение. Другие поклонялись идолам, совершали ритуальные убийства и подчинялись ограм. В горах водились дерзкие разбойники — предводители их кланов величали себя «лордами» и жили в неприступных замках. Повсюду встречались чародеи и колдуны, способные творить самые удивительные чудеса, а одной таинственной страной на севере крупнейшего континента правили демоны и бесы. Флора и фауна Тамбера, высокоразвитая, многообразная и радующая взор, была нередко опасна: на корабли нападали морские чудовища, в тундрах рыскали чешуйчатые волки, а в горах к северу от Миска на всех наводил ужас кошмарный дназд.

Технология и современный образ жизни на Тамбере были неизвестны. Даже элитные «смуглые стрелки» Кокора Хеккуса были вооружены только палашами и кинжалами, а рыцари Миска пользовались мечами и арбалетами. Миск и Вадрус нередко воевали, причем правители Жантийи, как правило, выступали на стороне Вадруса. Сион Трамбл был человеком героической доблести, но ему не удавалось сломить сопротивление «смуглых стрелков». В кровавой битве он отразил нападение варваров из Скар-Сакау, в результате вымещавших неутолимую злобу на обитателях Миска, где они грабили селения, уничтожали пограничные укрепления и устраивали опустошительные пожары.

Герсен слушал и диву давался. Оказывается, романтические легенды о Тамбере ничего не преувеличивали — скорее, даже преуменьшали сказочный характер планеты. Когда он высказался по этому поводу, Алюсс-Ифигения пожала плечами: «Конечно, Тамбер — мир романтических свершений. В замках тамберских лордов — величественные хоромы, где поют барды, в садах возводят павильоны, где под музыку лютнистов танцуют прекрасные девы, но под башнями цитаделей — темницы и пыточные камеры. Рыцари в блестящих латах и с разноцветными хоругвями выглядят великолепно, а потом, в снегах степей Скава, кочевники-скодолаки отрубают им ноги, и они лежат, беспомощные, пока волки не разрывают их на куски. Ведьмы варят зелья, колдуны тревожат города дымом пророческих снов и насылают на врагов гибельную порчу... Двести лет тому назад настала эпоха великих героев. Тайлер Трамбл завоевал Вадрус и построил город Карай, где теперь правит Сион Трамбл. Джадаск Дуско основал Миск, страну скотоводов, и Аглабат, селение рыбаков. Через десять лет он сформировал первый отряд «смуглых стрелков», и с тех пор войны не прекращались». Девушка вздохнула: «В Драсцане жизнь относительно спокойна — у нас четыре древних колледжа и сотни библиотек. Жантийи — мирная древняя страна, но Миск и Вадрус почему-то неспособны жить в мире. Сион Трамбл хочет сделать меня своей королевой — принесет ли это Вадрусу мир и благоденствие? Или Сион будет вечно драться со скодолаками, тадушко-ойями и «морскими богатырями»? И, как назло, во все вмешивается Кокор Хеккус — теперь он станет совершенно неумолим...»

Герсен молчал.

Алюсс-Ифигения продолжала: «На станции Менял я много читала — о Земле, о Кортеже Ригеля, об Алоизии. Теперь я знаю, как вы живете. Сперва я не понимала, почему Хеккус так долго остается в Аглабате, почему он вооружает своих «смуглых стрелков» мечами и луками, если у него есть возможность привезти тысячи лучеметов. Но никакой тайны тут нет. Его снедает жажда эмоций — так, как других людей снедает голод. Он не может жить без ликования и ужаса, без ненависти и вожделений. В Захребетном краю Миска он находит то, в чем нуждается. Но в один прекрасный день он перейдет все границы, и Сион Трамбл его убьет». Девушка печально рассмеялась: «Или в один ужасный день Сион Трамбл отважится на какую-нибудь безрассудную эскападу, и Кокор Хеккус отрубит ему голову — что было бы достойно сожаления».

Герсен хмыкнул: «Вы очень привязаны к этому, как его... Сиону Трамблу?»

«Да. Он добрый, щедрый, храбрый. У него в мыслях не было бы кого-нибудь ограбить — даже Менял».

Герсен кисло усмехнулся: «Значит, я отношусь скорее к категории Кокора Хеккуса... Как насчет остальной планеты, что там делается?»

«Везде разные обычаи, разные порядки. В Бирзуле правитель Годмус содержит гарем из десяти тысяч наложниц. Каждый день он вербует десять девственниц и выгоняет десять отслуживших срок наложниц — или, если у него плохое настроение, топит уволенных женщин. В Каластанге по городу носят Божественное Око на пунцовом алтаре длиной сорок шагов и такой же высоты. В Латкаре знать выращивает и обучает особую породу борзых рабов — посмотреть на их состязания собираются толпы латтов. Тадушко-ойи строят свои жилища на самых высоких и неприступных утесах и сбрасывают с них инвалидов и дряхлых стариков. Тадушко-ойи — самые бешеные бойцы на Тамбере; они поклялись снести стены Аглабата. Рано или поздно это произойдет, потому что «смуглые стрелки» не могут с ними справиться».

«Вы когда-нибудь встречались с Кокором Хеккусом лицом к лицу?»

«Да».

«Как он выглядит?»

«Дайте мне бумагу и перо — я вам покажу».

Герсен принес ей бумагу и перо. Она нанесла несколько разрозненных меток, после чего начала быстро рисовать. Линия за линией, участок за участком на бумаге появилось лицо — умное, проницательное, с широко открытыми, пытливыми глазами. Волосы были густыми, темными, блестящими, нос — коротким и прямым, рот — небольшим, даже слишком маленьким. Алюсс-Ифигения сделала также эскиз фигуры Хеккуса, изобразив человека несколько выше среднего роста, широкоплечего, узкого в талии, с длинными ногами. Телосложением он походил и на Билли Карзини, и на Зеймана Отваля, но его лицо ничем не напоминало хищную костлявую физиономию Отваля, а лицо Билли Карзини Герсен не успел толком рассмотреть на тускло освещенной посадочной площадке запредельного космопорта.

Наблюдая за Герсеном, разглядывавшим ее рисунок, Алюсс-Ифигения поежилась: «Я не понимаю жестокость. Почему люди убивают, ненавидят? Я вас боюсь почти так же, как боюсь Хеккуса».

Герсен отложил рисунок в сторону: «Когда я был мальчиком, поселок, в котором я родился и вырос, был уничтожен, население увезли в рабство, и вся моя семья — за исключением деда — была убита. Уже тогда я понял, чему посвящу свою жизнь. Я знал, что убью, одного за другим, пятерых главарей пиратов, устроивших этот погром. Жизнь сама поставила передо мной эту цель, других целей у меня нет. Я не злодей, я — орудие судьбы. Я выше добра и зла — как машина смерти, построенная Кокором Хеккусом».

«А мне не посчастливилось стать орудием в ваших руках», — заметила Алюсс-Ифигения.

Герсен усмехнулся: «Позволю себе допустить, что лучше быть орудием в моих руках, нежели игрушкой в руках Хеккуса. Все, что мне от вас нужно — сведения, позволяющие найти Тамбер».

«По меньшей мере вы галантны», — промолвила красавица. Герсен никак не мог решить, следовало ли воспринимать это замечание как колкость или как комплимент.

Впереди пылал белый Сириус; чуть поодаль мерцала желтовато-белая звезда, пригревшая на своей груди юное человечество. Алюсс-Ифигения с тоской поглядывала на Солнце, повернулась было к Герсену, чтобы о чем-то его попросить, но передумала и промолчала.

Герсен указал на Ахернар, мерцавший в истоках звездной реки Эридана: «Плоскость, соединяющая Сириус и Ахернар, смещена по отношению к плоскости, перпендикулярной галактической эклиптике, на одиннадцать с четвертью градусов к северу. Рифмованному заклинанию, которым мы руководствуется, должно быть не меньше тысячи лет — поэтому прежде всего нам следует находиться там, где Сириус находился тысячу лет тому назад. Это нетрудно. Затем мы рассчитаем координаты Ахернара тысячелетней давности — что опять же нетрудно. Установив местонахождение этих двух пунктов, мы повернем на север вдоль плоскости, смещенной на одиннадцать с четвертью градусов, и будем надеяться, что нам повезет. Кстати, я уже сделал все необходимые расчеты...» Герсен тщательно откорректировал астронавигационные приборы; Сириус величественно отплыл в сторону.

Через некоторое время двигатель Джарнелла замолк; «Арминтор» снова дрейфовал в трехмерном пространстве. Герсен повернул звездолет кормой к той точке, где Ахернар должен был находиться тысячу лет тому назад, после чего взял курс, смещенный на одиннадцать с четвертью градусов к северу от плоскости, параллельной оси вращения Галактики. «Вот таким образом!» — сказал он, включая гиперпространственный двигатель. Лишенные инерции и освобожденные от ограничений эйнштейновского времени-пространства, «Арминтор» и его пассажиры стали перемещаться почти со скоростью мысли вдоль разрыва, образовавшегося в квантовом континууме. «Теперь нужно следить за появлением шести красных карликов. Они могут все еще догонять голубую звезду, но за тысячу лет все могло измениться; они могут даже не появиться с правой стороны, если заклинание не подразумевает, что продольная ось звездолета должна быть ориентирована параллельно оси вращения Галактики...»

Шло время. Ближние звезды проплывали мимо, заслоняя дальние, а те, в свою очередь, ползли на фоне мерцающего фона Галактики.

Герсен начинал нервничать. Он выразил сомнение в том, что Алюсс-Ифигения правильно запомнила стихи. Она ответила пожатием плеч, означавшим, что, даже если она в чем-то ошиблась, ее это мало беспокоило, но через некоторое время предположила, что Герсен, скорее всего, допустил какую-то ошибку в своих расчетах.

«Сколько продолжался ваш полет до станции Менял?» Герсен задавал этот вопрос и раньше, но девушка всегда отвечала неопределенно, что она сделала и на этот раз: «Я много спала. Мне показалось, что время прошло быстро».

Герсен начинал подозревать, что древнее заклинание заставило его отправиться в погоню за призраками. Тамбер вполне мог находиться в другом квадранте Галактики, причем этот факт мог быть хорошо известен Алюсс-Ифигении.

Девушка догадывалась о его сомнениях, и в ее голосе прозвучало некоторое злорадство, когда она указала на вереницу из шести красных карликов, протянувшуюся дугой в направлении ярко-голубой звезды.

В ответ Герсен ворчливо заметил: «Что ж, их заметно с правого борта, так что и стихи, и мои расчеты оказались более или менее полезными». Он выключил двигатель Джарнелла; «Арминтор» вынырнул в обычное пространство. «А теперь где-то должно быть созвездие или скопление, напоминающее кривую саблю — если верить заклинанию, его должно быть видно невооруженным глазом».

«Вот оно! — протянула руку Алюсс-Ифигения. — Тамбер где-то близко».

«Откуда вы знаете?»

«Созвездие в виде ятагана. В Жантийи его называют Кораблем Богов. Хотя отсюда оно выглядит немного по-другому».

Герсен повернул звездолет под «ятаган» и снова включил гиперпространственный двигатель. Космический корабль помчался среди плывущих звезд и через некоторое время пролетел «сквозь» напоминающее ятаган скопление. Они оказались в почти лишенной звезд, бархатно-черной области космоса. «По сути дела, — сказал Герсен, — мы на самом краю Галактики, «в конце всех путей». Где-то прямо впереди должно мерцать солнце Тамбера».

Впереди мерцала россыпь редких звезд.

«Ваше солнце — звезда класса G8, оранжевого оттенка, — рассуждал Герсен. — Какая из этих звезд — оранжевая? Вот она. Другие не подходят».

Оранжевая звезда горела несколько ниже и в стороне, не прямо по курсу. Герсен выключил двигатель Джарнелла и отрегулировал макроскоп. Около оранжевой звезды тлело пятнышко единственной планеты. Герсен довел увеличение до максимума — теперь можно было различить размытые очертания континентов.

«Тамбер!» — сказала Алюсс-Ифигения Эперже-Токай.

 

Глава 10

«Человеку свойственно нечто не поддающееся точному определению — возможно, самая благородная из его особенностей. Она включает, но в то же время превосходит такие качества, как откровенность, щедрость, сочувственное понимание, способность к тактичному признанию оригинальности и таланта, способность к энергичному приложению усилий, целеустремленность, беззаветная преданность своему делу. С этим свойством связаны причастность ко всем человеческим восприятиям и память о всей человеческой истории. Это свойство характерно каждому выдающемуся творческому гению, ему невозможно научиться: любая попытка учиться в этом направлении — напыщенная профанация, анатомирование великолепной бабочки, изучение заката с помощью спектроскопа, психоанализ смеющейся девушки. Попытка научиться этому свойству саморазрушительна: с появлением эрудиции исчезает поэзия. Как часто встречаются интеллектуалы, неспособные чувствовать! Как ничтожны суждения интеллектуала по сравнению с суждениями земледельца, извлекающего свою силу, подобно Антею, из плодородной эмоциональной почвы, накопленной всей человеческой расой! По существу, вкусы и предрасположенности интеллектуальной элиты, основанные на результатах образования, фальшивы, носят доктринерский, искусственный характер, бестактны и поверхностны, сомнительны, эклектически бесплодны и неискренни».

— «Жизнь», том IV, барон Бодиссей Невыразимый.

Мнения критиков о многотомной энциклопедии «Жизнь» барона Бодиссея Невыразимого:

«Монументальный труд — если вам по душе монументы. ... Читателю невольно приходит в голову скульптурная группа, подобная «Лаокоону», в которой доблестный барон корчится, связанный по рукам и ногам анакондами здравого смысла; разумеется, серьезный читатель не желает становиться жертвой этих конвульсивно удушающих околичностей и откладывает книгу в сторону».

— «Панкритическое обозрение», Сент-Стефан, Балагур

«Как громоздкий всеядный комбайн, безостановочно поглощающий кипы и связки всевозможных сведений, со стонами и содроганиями перемалывая их в механистическом чреве, барон извергает с другого конца конечный продукт: небольшие расплывчатые облачка едкого разноцветного тумана».

— «Экскалибур», Патрис, Крокиноль

«Шесть томов бахвальства и пустой болтовни».

— «Академия», Лондон, Земля

«Вопиющая демагогия, неприемлемое хамство».

— «Ригелиана», Авента, Альфанор

«Дилетант, ревниво насмехающийся над карьерами настоящих специалистов. ... Вызывает добродетельный гнев у любого порядочного человека».

— «Ежеквартальный галактический вестник», Балтимор, Земля

«Невозможно не представить себе барона Бодиссея, работающего в условиях рекомендуемой им пасторальной идиллии в окружении восхищенных свинопасов».

— «Эль-Орхид», Серле, Квантик

Континент Деспаз начинали озарять рассветные лучи. Алюсс-Ифигения показывала на экране различные географические области: «На юге, длинная полоса в предгорьях Скар-Сакау — это и есть Захребетный край, то есть Миск. Аглабат трудно различить; там коричневатые стены, они сливаются с ландшафтом. Но Аглабат вот здесь, где берег изгибается бухтой».

«А где ваш родной город?»

«На западе. Сначала, вдоль этого ответвления горного хребта, простирается Вадрус. Отсюда видно столицу, Карай — белое пятнышко с серыми прожилками. Потом снова начинаются горы, а за ними — Жантийи. Вот это побережье — к нему только начинает прикасаться солнечный свет — это Жантийи». Она отвернулась от макроскопа: «Но, конечно же, я никогда туда не вернусь. И в Карай тоже».

«Почему нет?»

«Потому что ни мой отец, ни Сион Трамбл не позволят мне оставаться вашей рабыней».

Не высказывая никаких замечаний, Герсен наклонился над экраном макроскопа и почти целый час внимательно изучал ландшафт, постепенно становившийся ярким и рельефным.

«Кое-что совершенно ясно, — сказал он наконец, — а кое-что еще предстоит выяснить. Например: как приблизиться к Кокору Хеккусу, не подвергая себя смертельной опасности? Несомненно, он пользуется радаром и, скорее всего, его город защищен лучевыми орудиями противовоздушной обороны. Мы должны приземлиться где-то за пределами радиуса действия его датчиков. На мой взгляд, удобнее всего это сделать здесь, за горным хребтом».

«И после того, как вы приземлитесь — что тогда?»

«Для того, чтобы убить Хеккуса, его нужно найти. Для того, чтобы его найти, его придется искать».

«И что будет со мной? — сокрушенно пожаловалась Алюсс-Ифигения. — Я покинула Тамбер, чтобы ускользнуть от Хеккуса, а теперь вы привезли меня назад. После того, как вас убьют — что совершенно неизбежно — что тогда? Мне придется возвращаться на станцию Менял?»

«Возникает впечатление, что наши интересы совпадают, — возразил Герсен. — Мы оба хотим, чтобы Кокор Хеккус умер. Мы оба не хотели бы, чтобы он знал о нашем присутствии на Тамбере. Значит, мы останемся вместе».

Он направил «Арминтор» вниз, к поверхности Тамбера — туда, где начинались северные предгорья системы возвышенностей, именуемой Скар-Сакау. Внимательно изучив местность, Герсен нашел изолированную седловину под выдающейся вершиной, и там опустил свой корабль. Справа и слева высились открытые всем ветрам обнаженные пики, перемежающиеся ледниками; ниже, к югу, простиралась путаница хребтов, пропастей и ущелий — судя по всему, дикая и необжитая страна. Пока давление воздуха в звездолете приводилось в соответствие с атмосферным давлением на Тамбере, Герсен опустил лебедкой из трюма небольшой аэромобиль, хорошо вооружился и завернулся в плащ; Алюсс-Ифигения тоже надела плащ. Открыв входной люк, Герсен спрыгнул на каменистую почву Тамбера. Ярко светило солнце, но предгорья дышали прохладой — к счастью, сильного ветра не было. Алюсс-Ифигения встала рядом с ним, глядя вокруг со сдержанно-ликующим возбуждением — по-видимому, вопреки всем ее опасениям, она была рада вернуться домой. Повернувшись к Герсену, она поддалась внезапному порыву и выпалила: «Несмотря на то, как мрачно вы о себе отзываетесь, вы не злодей. Вы обращались со мной хорошо — гораздо лучше, чем я могла бы ожидать. Почему не забыть о несбыточных планах? Кокор Хеккус в полной безопасности за стенами Аглабата — даже Сион Трамбл не может ему там угрожать. Что вы можете сделать? Для того, чтобы убить Хеккуса, нужно его как-то выманить или преодолеть все его коварные западни. И не забывайте о том, что теперь он ненавидит вас больше всех людей во Вселенной и жаждет вас найти больше, чем вы хотите найти его».

«Мне все это известно», — сказал Герсен.

«И вы все еще упорствуете? Это безумие — если, конечно, вы не чародей».

«Я не волшебник».

«У вас есть какие-то планы?»

«Как я могу составлять планы, не располагая фактическими данными? Прежде всего мы займемся сбором информации. Видите эту коробку? — Герсен поддел носком ботинка черный металлический ящик с ручкой для переноски. — В ней аэрошпион — дистанционно управляемый бесшумный летательный аппарат с камерой наблюдения. Я могу сидеть в пятнадцати километрах от Аглабата и видеть все, что происходит в городе».

Алюсс-Ифигения не стала возражать. Герсен оценивающе посмотрел на свой звездолет и на окружающие горы — вряд ли бродячие варвары забирались так высоко или так далеко. Угадав, о чем он думает, девушка сказала: «Они держатся к югу от Скара, где можно выпасать скот и удобнее грабить житницы Миска. Если мы полетим на юг, мы увидим их селения. Здешние горцы — самые яростные и безжалостные бойцы, они пользуются только кинжалами и голыми руками».

Герсен погрузил черный ящик в багажник аэромобиля — в отличие от открытой реактивной платформы, которой он пользовался, когда летал на старом корабле модели 9B, эта машина была оснащена прозрачным куполом и удобными сиденьями. Алюсс-Ифигения забралась в машину; Герсен присоединился к ней и закрыл купол. Аэромобиль поднялся в воздух и скользнул вниз вдоль склона седловины, после чего повернул на юг, в хаотический лабиринт головокружительных пропастей и зубчатых кряжей. Грозное великолепие пейзажа произвело впечатление даже на видавшего виды Герсена. Отвесные утесы поднимались по бокам напоминавшего гигантскую трещину каньона, с отливающей тусклым металлическим блеском нитью реки где-то далеко внизу, различимой только благодаря ярко-оранжевому полуденному солнцу, пылавшему в зените. Одна пропасть открывалась в другую; внезапные порывы ветра налетали то с одной, то с другой стороны, встряхивая машину. То и дело с кромки очередного утеса обрушивался в бездну водопад, распылявшийся волнистыми струйками брызг, похожими на белый шелк.

Утесы и хребты один за другим оставались за кормой; теперь долины были направлены главным образом на юг. Далеко в предгорьях уже можно было заметить в солнечной дымке леса и луга, и через некоторое время Алюсс-Ифигения указала на нечто вроде сложно устроенного осиного гнезда, прилепившегося к почти отвесному обрыву: «Селение тадушко-ойев. Они подумают, что мимо пролетела сказочная птица».

«Пусть думают, что хотят, лишь бы не стреляли».

«Они сбрасывают на врагов валуны, а луками и рогатками пользуются только для охоты».

Тем не менее, Герсен обогнул заоблачное селение, держась ближе к противоположной стене пропасти, странная поверхность которой казалась бугорчатой и пористой. Только когда машину отделяли от этой стены какие-то сто метров, Герсен понял, что смотрит на еще одно селение, невероятным образом прилепившееся к отвесной скале. Он сумел различить несколько темных фигур; человек, стоявший на одной из узких крыш-выступов, поднял какое-то оружие и прицелился. Герсен выругался и резко свернул в сторону, но короткий и острый металлический дротик пробил носовую часть аэромобиля — машина вздрогнула со звоном и накренилась носом вниз.

Девушка вскрикнула. Герсен шипел сквозь зубы — он не провел на Тамбере двух часов и уже нажил крупные неприятности. «Передние подъемные пропеллеры разбиты, — сообщил он, стараясь говорить спокойно. — Мы в безопасности, не бойтесь. Вернемся к звездолету».

Но надеяться на возвращение явно не приходилось: аэромобиль висел в воздухе под угрожающим углом, поддерживаемый только центральными и задними пропеллерами.

«Придется где-нибудь сесть, — признал Герсен. — Может быть, я смогу отремонтировать лопасти... Вы же сказали, что у горцев нет дальнобойного оружия?»

«Наверное, он выстрелил из арбалета, захваченного у людей Кокора Хеккуса. Не могу придумать никакого другого объяснения... Мне очень жаль, что так получилось».

«Вы ни в чем не виноваты», — Герсен сосредоточил все внимание на клевавшей носом машине, стараясь удерживать ее от вертикального падения, пока они спускались в долину. В последний момент он выключил задние пропеллеры и максимально повысил частоту вращения центральных — аэромобиль выровнялся, и они достаточно мягко опустились на покрытый гравием уступ шагах в пятидесяти от реки.

Все еще скованный напряжением, Герсен вылез из машины, чтобы проверить состояние передних пропеллеров, и в отчаянии развел руками — неисправимость повреждений была очевидна.

«Это нельзя починить?» — с тревогой спросила Алюсс-Ифигения.

«Нельзя. Может быть, нам удастся вернуться к звездолету, если я установлю центральные пропеллеры спереди — или что-нибудь в этом роде... Что ж, за работу!» Он вынул те инструменты, какие нашлись в стандартном комплекте, и занялся ремонтом. Прошел час. Полуденный солнечный свет покидал дно каньона, надвигались голубовато-черные тени, а с ними подступал промозглый холодок, пахнувший снегом и мокрым камнем. Алюсс-Ифигения потянула Герсена за рукав: «Скорее, прячьтесь! Тадушко-ойи!»

Растерявшись от неожиданности, Герсен позволил ей оттащить себя за локоть в расселину между скалами. Через несколько секунд перед его глазами открылась странная картина — никогда в жизни он не видел ничего подобного. Вниз по долине спускалась шеренга из более чем двадцати гигантских многоножек, на каждой из которых сидели пять человек. Животные были меньше шагающего форта, построенного «Конструкторским бюро Пача», но своему строению почти не отличались от него. Они плавно перебегали — можно сказать, перетекали — по камням и углублениям между ними. Всадники отличались исключительно неприятной внешностью: покрытые бугорчатыми сплетениями мышц дикари с красновато-коричневой кожей, блестевшей, как старая навощенная обивка мебели. Неподвижно открытые глаза, жесткие искривленные рты и толстые горбатые носы придавали их лицам выражение каменного упрямства. На дикарях были безрукавки и штаны из соединенных грубыми швами кусков черной кожи, их головы защищали аляповатые железные шлемы с тульями и наушниками из той же черной кожи. Каждый держал в руке копье, за поясом у каждого висели боевой топор и тяжелый кинжал.

При виде сломанного аэромобиля банда удивленно остановилась. «По меньшей мере их не выслали нас подобрать», — прошептал Герсен.

Алюсс-Ифигения промолчала. В расселине они прижались друг к другу; несмотря на смертельную опасность, Герсен не мог не почувствовать возбуждение, вызванное такой близостью.

Тадушко-ойи окружили летательный аппарат. Некоторые спешились и стали обсуждать находку приглушенными хрипло-ворчливыми голосами. Они начинали поглядывать по сторонам, вверх и вниз по течению реки — уже через несколько секунд кто-нибудь из них догадался бы заглянуть в расселину.

Герсен прошептал девушке: «Оставайтесь здесь. Я отвлеку их внимание». Он выступил вперед и встал, засунув большие пальцы за ремень, на котором висело оружие. Бойцы замерли, оценивая молчаливого незнакомца, после чего к Герсену медленно приблизился тот из них, шлем которого отличался несколько более сложной конструкцией. Он что-то сказал, хрипло и гулко, на диалекте, явно происходившем от древнего общечеловеческого языка, но совершенно непонятном для Герсена. Мутно-серые глаза предводителя горцев — а его, по-видимому, следовало считать таковым — метнулись в сторону: он снова удивился. Алюсс-Ифигения вышла из укрытия. Она обратилась к предводителю на языке, напоминавшем диалект тадушко-ойев. Предводитель что-то ответил. Остальные бойцы не двигались с места — сцена носила зловещий характер.

Девушка сообщила Герсену: «Я сказала ему, что мы — враги Кокора Хеккуса, что мы прилетели с далекой планеты, чтобы убить Хеккуса. Гетман говорит, что они едут воевать, что они должны присоединиться к другим бандам и собираются напасть на Аглабат».

Герсен несколько пересмотрел первое впечатление, произведенное на него гетманом: «Спросите его, не смогут ли они привезти нас обратно к звездолету. Скажите, что я ему хорошо заплачу».

Алюсс-Ифигения перевела; гетман насмешливо хмыкнул, подернув плечами, и произнес несколько слов.

Девушка объяснила: «Он отказывается. Отряд твердо намерен участвовать в долгожданном набеге на Аглабат. Он говорит, что, если нам так хочется, мы могли бы присоединиться к их отряду. Я ответила, что вы, скорее всего, предпочитаете починить летающую машину».

Гетман снова заговорил; Герсен уловил неоднократно повторявшееся слово «дназд». Алюсс-Ифигения повернулась — после показавшегося ему необычным колебания — к Герсену: «Он говорит, что ночью мы тут не выживем, дназд придет и сожрет нас».

«Что такое «дназд»?»

«Чудовище. Оно тут живет. Этот каньон называют Долиной дназда».

Гетман продолжал говорить на глуховато-ворчливом диалекте; уши Герсена, привыкшие извлекать смысл из тысяч местных вариантов общечеловеческого наречия, начинали улавливать понятные сочетания слогов в хриплой гортанной мешанине звуков, доносившихся из гулкой грудной клетки тадушко-ойя. Несмотря на угрожающие интонации, гетман, по-видимому, не имел враждебных намерений. Герсен догадался, что с точки зрения этих горцев, отправлявшихся на войну, убийство или порабощение двух путников, попавших в беду, представлялось недостойным поведением. Насколько мог понять Герсен, предводитель считал, что, поскольку Герсен назвался врагом Кокора Хеккуса, с его стороны было бы естественно присоединиться к отряду тадушко-ойев, если, конечно, Герсен — уважающий себя человек и не прочь подраться, несмотря на болезненно-бледный оттенок его кожи.

Алюсс-Ифигения переводила: «Они едут на войну. У вас бледная кожа, и поэтому гетман думает, что вы чем-то больны. Он говорит, что, если мы хотим ехать вместе с ними, нам придется зарабатывать на пропитание, прислуживая бойцам. Работы будет много, опасностей — еще больше».

«Гм! И это все, что он сказал?»

«Он выразился примерно в этом роде».

Алюсс-Ифигения очевидно не испытывала желания присоединяться к военному отряду. Герсен сказал: «Спросите гетмана, нет ли у нас какой-нибудь возможности вернуться к звездолету».

Девушка задала вопрос. Гетмана, казалось, этот вопрос позабавил — он ответил язвительно: «Если вас не сожрет дназд, вам придется блуждать в горах без крова и без пищи, а путь далек».

«Он ничего не может для нас сделать, — упавшим голосом переводила Алюсс-Ифигения. — Если мы решим возвращаться, он не станет нас задерживать, но не советует даже пытаться». Девушка взглянула на аэромобиль: «Мы можем починить эту машину?»

«Не думаю. У меня нет подходящих инструментов. Придется сопровождать этот отряд — пока не подвернется что-нибудь получше».

Алюсс-Ифигения неохотно перевела слова Герсена. Предводитель тадушко-ойев безразлично согласился и подал знак — подбежала многоножка, на спине которой сидели только четыре бойца. Герсен забрался на кожаную прокладку, служившую седлом, и посадил Алюсс-Ифигению себе на колени. Такая близость девушки возбуждала его чрезвычайно; он удивлялся сдержанности, которую сумел проявлять до сих пор. Ей, по-видимому, приходили в голову сходные мысли — она бросила на него задумчивый взгляд. Некоторое время она держалась очень напряженно, но постепенно расслабилась.

Многоножки бежали без малейшей тряски, словно скользя по маслу. Отряд бойцов спускался по каньону вдоль едва заметной тропы, карабкаясь вверх и вниз в обход громадных валунов и пересекая многочисленные трещины, расселины и провалы. Временами, когда стены каньона близко сходились и небо Тамбера становилось узкой темно-синей лентой, а вода в реке — бурлящей черной патокой, веренице многоножек приходилось взбираться на утесы. Бойцы упорно молчали, гигантские многоножки не издавали ни звука; слышны были только вздохи ветра и шум горной реки. На Герсена все сильнее действовала теплота прижавшегося к нему тела девушки. Он тоскливо напомнил себе, что обязан отказываться от потворства таким слабостям — самой судьбой было предрешено, что жизнь его будет мрачной, скорбной и одинокой. Но все клетки его организма, все инстинкты и нервы протестовали, и его руки невольно обняли Алюсс-Ифигению крепче. Она обернулась — он заметил, что лицо ее стало отчаянно-неподвижным, на ее глаза навернулись слезы. Почему она отчаивалась? Герсен не понимал. Конечно, сложилась весьма нежелательная, вызывающая раздражение, но далеко не отчаянная ситуация — напротив, тадушко-ойи обращались с ними вполне достойно... Внезапная остановка прервала ход его мыслей. Гетман советовался с группой помощников; их внимание сосредоточилось на головокружительном утесе, под самой вершиной которого прилепилось еще одно тускло-серое «осиное гнездо» горного селения.

Алюсс-Ифигения неловко повернулась у него в руках. «Это поселок врагов, — объяснила она. — Кланы тадушко-ойев часто ненавидят друг друга».

Гетман подал знак; три лазутчика спешились и побежали вперед, проверяя тропу. Примерно в ста метрах впереди они перекликнулись гортанными предупреждающими возгласами и успели отскочить назад перед тем, как поперек тропы обрушился большой кусок скалы.

Бойцы не шелохнулись. Лазутчики поспешили дальше и скрылись за поворотом каньона. Через полчаса они вернулись.

Гетман взмахнул рукой. Одна за другой, многоножки устремились вперед. Высоко в небе появились точки, превращавшиеся в серые горошины и падавшие со странной медлительностью, словно они парили в воздухе. Но их размеры и скорость их падения были обманчивы — это были валуны, с глухим треском разбивавшиеся на осколки на тропе и рядом с ней. Бойцы, внешне не проявляя никакого беспокойства, избегали попадания этих каменных бомб, то ускоряя, то замедляя движение многоножек, то резко останавливая их, то срываясь с места в карьер. Когда Герсен и Алюсс-Ифигения миновали опасный отрезок пути, канонада прекратилась.

Сразу за поселком каньон расширялся — по берегам реки раскинулся серповидный луг, а у самой воды росли многочисленные деревца с пушистой листвой. Здесь головная многоножка остановилась, и вереница бойцов впервые обменялась какими-то ворчливыми фразами, в которых угадывалось часто повторявшееся слово «дназд».

Но дназд не появился. Пригнувшись в седлах и опасливо озираясь, бойцы проехали по лугу.

Начинало смеркаться. Высоко над стенами каньона пряди перистых облаков озарились бронзовыми лучами заходящего солнца. Через некоторое время отряд повернул в боковую расщелину между скалами — не более чем трещину, где многоножки могли протиснуться, только поджимая свои обычно дугообразно расставленные конечности. Время от времени Герсен почти прикасался плечами к скалам то с одной, то с другой стороны. Трещина вывела их на обширную круглую площадку, усыпанную плотным песком. Все спешились; многоножек отвели в сторону и пристегнули застежками сбруи так, чтобы голова одной была обращена к хвосту другой. Неподалеку сочился родник, образовавший маленькую глубокую заводь. Несколько бойцов набрали в кожаные бадьи воды, размешали в воде нечто вроде порошковой крови и подали эту смесь многоножкам. Другие развели небольшие костры, развесили на треножниках котелки и стали варить жирную кашу с прогорклым вяленым мясом.

Гетман и его помощники собрались отдельной группой и вполголоса что-то обсуждали. Гетман бросил взгляд в сторону Герсена и его спутницы, сделал повелительное движение рукой — два бойца тут же установили нечто вроде палатки из черной ткани. Алюсс-Ифигения порывисто вздохнула и опустила глаза к земле.

Каша сварилась. Каждый из бойцов взял железную миску, служившую подкладкой его шлема, и зачерпнул миской рагу из котелка, не обращая внимания на обжигающие пальцы пар и кипящее варево. Не располагая посудой, Герсен и Алюсс-Ифигения терпеливо сидели и ждали, пока бойцы ели, зачерпывая кашу ломтями твердого хлеба и помогая себе пальцами. Первый тадушко-ой, покончивший с ужином, прочистил свою миску песком и вежливо передал ее Герсену; тот взял миску, поблагодарив бойца, зачерпнул кашу с мясом и подал миску Алюсс-Ифигении — поступок, вызвавший у тадушко-ойев перекличку ворчливо-иронических замечаний. Герсену предложили другую миску, и он тоже стал подкрепляться. Походное варево оказалось вполне съедобным, хотя было приправлено какой-то жгучей пряностью и показалось Герсену пересоленным; от жесткого хлеба пахло паленой травой. Бойцы сидели на корточках вокруг костров; никто не болтал и не смеялся.

Гетман встал, подошел к палатке и залез внутрь. Герсен смотрел по сторонам, чтобы подыскать место для ночлега себе и девушке. Ночь обещала быть холодной, а они захватили с собой только плащи. У тадушко-ойев не было даже плащей — они явно собирались развалиться на песке поближе к огню. Герсен заметил, что бойцы поглядывают на Алюсс-Ифигению в некотором замешательстве. Герсен тоже взглянул на нее. Девушка сидела и смотрела в огонь, обняв руками колени — казалось бы, для недоумения не было никакого повода.

Гетман вылез из палатки, нетерпеливо нахмурившись, и поманил к себе рукой Алюсс-Ифигению. Герсен медленно поднялся на ноги. Не отрывая глаз от огня, девушка тихо проговорила: «Для тадушко-ойев женщины — создания низшего сорта, животные... Они держат их в загонах, а перед сном воин высшего ранга первый выбирает любую доступную женщину».

Герсен взглянул на гетмана: «Объясни ему, что у нас другие обычаи».

Алюсс-Ифигения медленно подняла голову и оглянулась: «Здесь ничего не поделаешь, мы...»

«Объясни ему!»

Девушка повернулась к гетману и повторила слова Герсена. Бойцы, сидевшие вокруг костров, замерли. Гетман явно удивился и сделал два шага вперед. «В вашей стране, — сказал он, — вы соблюдаете свои обычаи. У нас вы обязаны соблюдать наши. Вокруг — Скар-Сакау, здесь действуют наши законы. Разве этот бледнокожий человек — воин высшего ранга, превосходящий доблестью всех бойцов отряда? Конечно, нет. Поэтому ты, бледнокожая женщина, должна спать в моем шалаше. Так это делается в Скар-Сакау».

Герсен не стал ожидать перевода: «Скажи ему, что в моем племени я — воин самого высокого ранга, и что, если тебе придется с кем-нибудь спать, то только со мной».

На это гетман отозвался достаточно вежливо: «Опять же, законы Скар-Сакау непреложны. Я — гетман, здесь никто не может со мной соперничать — очевидно, что бледнокожий человек уступает мне в ранге. Поэтому, женщина, ступай в палатку, пора положить конец бесполезному спору, унижающему и мое, и ваше достоинство».

Герсен сказал: «Передай ему, что мой ранг гораздо выше, что я — космический адмирал, правитель и лорд — назови любой титул, способный произвести на него впечатление».

Девушка слегка покачала головой и встала: «Мне лучше подчиниться».

«Передай ему мои слова!»

«Вас убьют».

«Переводи!»

Алюсс-Ифигения перевела. Гетман приблизился еще на пару шагов и подозвал дюжего молодого воина: «Поставь бледнокожего чужеземца на место! Пусть хорошая взбучка научит его не зазнаваться».

Боец сбросил кожаную куртку. Гетман продолжал: «Бледнокожий трус полагается на оружие, запрещенное в поединках. Женщина, объясни ему, что он должен драться, как мужчина — кинжалом или голыми руками. Пусть снимет и бросит на землю свои огнеметы».

Рука Герсена почти потянулась к лучемету. Но подступившие горцы уже приготовились схватить его. Герсен медленно передал оружие Алюсс-Ифигении и тоже обнажился до пояса. Противник держал в руке увесистый обоюдоострый кинжал. Герсен тоже вынул из-за пояса стилет — гораздо тоньше и несколько длиннее, чем у дикаря.

Тадушко-ойи освободили песчаную площадку между тремя кострами и уселись на корточках кружком — с серьезными, бесстрастными красновато-коричневыми лицами, напоминая непроницаемой неподвижностью застывших насекомых.

Герсен шагнул вперед, оценивая реакцию противника. Дикарь с обширной грудной клеткой, оплетенной жгутами мышц, был выше его и двигался мелкими проворными бросками. Он вращал в пальцах тяжелый кинжал, словно тот был птичьим перышком. Герсен не сжимал стилет, а слегка подбрасывал его в кулаке. Молодой боец медленно очертил кинжалом гипнотическую полуокружность — железо тускло поблескивало, отражая сполохи костров.

Герсен сделал внезапное резкое движение. Его стилет сверкнул в воздухе и пригвоздил кисть дикаря к его плечу. Кинжал выпал из онемевших пальцев бойца — тот в изумлении уставился на свою беспомощную руку. Герсен подступил почти вплотную, подобрал упавшее оружие, увернулся от пинка и ударил бойца в висок плашмя лезвием тяжелого кинжала. Воин пошатнулся; Герсен ударил его снова — оглушенный дикарь упал на песок.

Герсен вытащил из раны свой стилет и вежливо вложил кинжал бойца в ножны у того на поясе, после чего вернулся к Алюсс-Ифигении и стал надевать майку и куртку.

Впервые зрители начали тихо переговариваться; они не приветствовали победу Герсена, но и не выражали негодование. Их голоса выражали скорее некоторое недоумение, с примесью разочарования.

Все обернулись к гетману — тот вышел на середину освобожденной площадки и гулко произнес, ритмично распевая рубленые фразы: «Бледнокожий чужеземец! Ты победил этого юнца. Не могу осуждать твои необычные приемы — ты не из нашего племени. Мы, тадушко-ойи, считаем, что только слабак полагается на один удачный бросок. Кроме того, ты ничего не доказал победой — кроме того, что твой ранг выше ранга молодого бойца. Тебе придется драться снова». Он уже переводил взгляд с одного красно-коричневого лица на другое, но Герсен вмешался. «Передай гетману, — сказал он девушке, — что мой спор по поводу того, где и с кем ты проведешь эту ночь, касается только меня и его самого. Драться я буду только с ним».

Алюсс-Ифигения тихо повторила его слова на местном наречии; теперь аудитория была поистине поражена. Гетман даже позволил себе изумленно поднять брови: «Таков его выбор? Он не понимает, что я — чемпион, что до сих пор я не уступил ни в одной схватке никому из воинов — ни врагу, ни другу? Объясни ему также, что гетман может драться с человеком не из своего клана только насмерть».

Девушка объяснила. Герсен сказал: «Сообщи гетману, что у меня нет особого желания доказывать свое превосходство, что я предпочитаю спать, а не драться — если он не будет настаивать на твоем подчинении его прихоти».

Алюсс-Ифигения перевела. Гетман сбросил куртку, после чего ответил: «Мы быстро решим вопрос о превосходстве, так как у военного отряда не может быть двух предводителей. Трусливое метание ножей тебе не поможет — мы будем драться голыми руками».

Герсен внимательно рассмотрел фигуру гетмана. Это был высокий и плотный, но явно проворный человек с темной кожей, напоминавшей задубевшую шкуру вола. Герсен взглянул на Алюсс-Ифигению, следившую за ним с напряженным вниманием, после чего медленно шагнул навстречу гетману. Рядом с бугристым темно-багровым телом дикаря его торс казался бескровным и гибким. Для того, чтобы проверить реакцию гетмана, Герсен ткнул кулаком, словно наугад, ему в лицо; жесткая рука мгновенно схватила его за кисть, мелькнула ступня гетмана, наносившая удар с разворота. Герсен тоже развернулся и вырвал кисть из хватки противника; он мог бы схватить ступню гетмана и повалить его на спину, но вместо этого позволил ей слегка задеть свое бедро. Снова взмахнув левой рукой, он будто случайно попал ребром ладони по шее гетмана. С таким же успехом он мог бы ударить ствол дерева.

Гетман подскочил ближе, подпрыгнув на обеих ногах и широко раскинув руки в стороны, что выглядело исключительно странно. Герсен нанес удар кулаком в левый глаз тадушко-ойя, но тут же оказался в тисках захвата, грозившего через секунду переломить его локтевую кость — Герсен никогда не сталкивался с подобным приемом. Герсен подогнул колени и совершил безумное сальто-мортале, перекувыркнувшись в воздухе колесом, ударив гетмана пяткой в лицо и высвободив руку из захвата. Когда Герсен снова взглянул гетману в лицо, тот уже не был так уверен в себе. Гетман медленно поднял обе руки; Герсен опять ударил его в левый глаз. Снова нога гетмана взметнулась — и снова Герсен не схватил его за лодыжку, а позволил ступне скользнуть по бедру. Глаз гетмана вспух. После пинка он отскочил назад, и Герсен воспользовался мгновенной передышкой, чтобы сделать канавку в песке носком ботинка. Гетман стал обходить его по кругу; Герсен подвинулся в сторону и притворился, что споткнулся. Гетман тут же схватил его за кисть — огромная рука размахнулась, чтобы нанести удар сзади по шее. Герсен тут же нырнул вперед, толкнув гетмана плечом в твердый, как камень, живот; удар проскользнул по плечу. Герсен надавил еще раз; гетман принялся пинать Герсена коленом в грудь — Герсен подхватил его колено, сделал шаг в сторону, сжал лодыжку противника и резко повернул. Гетману пришлось упасть, чтобы спасти колено. Герсен пнул его в правый глаз и отскочил, увернувшись от взмаха могучей красно-коричневой руки. Герсен стоял, часто дыша и даже постанывая — у него болели легкие; но правый глаз гетмана тоже начинал закрываться. Нагнувшись, Герсен тщательно углубил и удлинил канавку в песке. Поднимаясь на ноги, гетман уставился на него, как разъяренный дикий кабан и, словно отбросив всякую осторожность, рванулся вперед. Герсен отступил в сторону, опять притворяясь опрометчиво неуклюжим. Он ткнул пальцами в левый глаз гетмана, но тот повредил ему кисть молниеносным взмахом левой руки, — пронзительная боль заставила левую руку Герсена бессильно опуститься. Это была серьезная потеря, но правый глаз гетмана уже ничего не видел, а левый вспух и покраснел. Игнорируя боль, Герсен махнул бесполезной левой рукой в направлении лица противника; снова левая рука гетмана приготовилась рубить, но Герсен схватил его левую кисть правой рукой, подсек гетмана пяткой под левое колено и боднул гетмана в шею — тот успел отшатнуться, смягчив удар; гетман все еще прекрасно контролировал и координировал свои движения. Со стоном напряжения и шипя сквозь зубы, Герсен изо всех сил ударил по обнажившейся ненадолго шее ребром правой ладони. Побагровев, предводитель тадушко-ойев размахнулся открытой мясистой ладонью — Герсен, начинавший выдыхаться, перехватил правым предплечьем удар, отбросивший его, словно кувалдой. Теперь и правая рука Герсена онемела и отказывалась слушаться. Противники стояли, обливаясь пóтом и тяжело дыша. Гетман уже почти ничего не видел обоими глазами; Герсен пытался скрывать свою неспособность действовать руками — показывать слабость было равносильно смерти. Собравшись с последними силами, он пригнулся и стал подкрадываться к гетману, держа руки наготове, словно собирался напасть. Гетман взревел и прыгнул вперед, оттолкнувшись обеими ногами; Герсен рванулся навстречу и погрузил локоть в почерневшую от ушибов шею противника. Руки гетмана обхватили Герсена, дикарь принялся колотить его головой по затылку. Герсен опустился, боднул гетмана под подбородок и подцепил его сзади пяткой под колени. Оба они свалились — гетман пытался перевернуть Герсена и навалиться сверху. Герсен поддался натиску и потянул в том же направлении, что позволило ему перевернуться еще раз и усесться на гетмана, сжимавшего Герсена мокрыми красно-коричневыми руками. Герсен наносил головой удары по подбородку и в нос; гетман делал встречные выпады головой, щелкая зубами, и раскачивался, упираясь в песок плечами и ногами, чтобы сбросить Герсена и оказаться сверху. Герсен пресекал эти попытки, широко расставляя ноги. Он продолжал бить лицо гетмана головой; зубы дикаря оцарапали ему лоб. Герсен сломал гетману нос своим окровавленным лбом. Он продолжал колотить головой, зубы противника снова содрали ему кожу со лба — но гетман терял сознание и слабел. Он ослабил хватку, чтобы взять Герсена рукой за горло, но Герсен ожидал этого и, отодвинувшись на живот противника, вырвал свою взмокшую, окровавленную шею из пальцев гетмана и из последних сил нанес с размаха удар головой в сломанный нос.

Гетман поперхнулся и расслабился, оглушенный болью, усталостью, ударами по шее и по голове. Герсен с трудом поднялся на ноги, глядя на распростертое на песке огромное красно-коричневое тело. Руки Герсена висели, как плети; еще никогда ему не приходилось иметь дело со столь устрашающим соперником. Трудно было сказать, умер ли предводитель тадушко-ойев. Любой другой противник уже давно испустил бы дух.

Спотыкаясь, Герсен добрался туда, где сидела, всхлипывая, Алюсс-Ифигения. Едва выговаривая слова, он пробормотал: «Скажи им, чтобы позаботились о гетмане. Он доблестный воин, враг моего врага».

Алюсс-Ифигения обратилась к тадушко-ойям. Свидетели поединка отозвались приглушенным ворчанием. Несколько бойцов собрались посмотреть на неподвижного гетмана, потом обернулись в сторону Герсена. Герсен шатался, у него кружилась голова. В глазах мелькали сумасшедшие отсветы костров, лица плясали кошмарным подпрыгивающим хороводом. Откинув голову назад, он ловил ртом воздух — наверху, в черном небе, мерцало скопление звезд, напоминавшее блестящий ятаган...

Алюсс-Ифигения поднялась на ноги. «Пойдем!» — сказала она и повела его к черной палатке. Никто не преградил им путь.

 

Глава 11

Из статьи «Как правильно пахнуть» Руди Тумма, опубликованной в журнале «Космополис» в январе 1521 года:

«Позвольте привести выдержку из каталога «Эмистес: благоухания, ароматы, эссенции», популярного в Памифиле, столице государства Заккарé на Квантике. В дальнейших разделах каталога приводятся более подробные описания каждой из перечисленных категорий, причем характер и качества каждого ингредиента не только точно определяются, но и сопровождаются пахучими образцами.

Раздел I. Ароматы для личного пользования

Соблазнительные ароматы

Для очарования прелестной незнакомки

Для привлечения нового поклонника

Для демонстрации торжества

Дабы ошеломить назойливого ребенка

Дабы приветствовать любовника

Дабы намекнуть на отвращение

Ароматы, полезные в одиночестве

В окружении других

В немногочисленном собрании

В торжественных обстоятельствах

При обсуждении семейных тайн

Во время богохвальства:

– утром;

– вечером;

– притворно;

– непредумышленно.

На фестивалях

Во время прогулки

На пьянке

Танцуя тарантеллу

и т. п.

Раздел II. Церемониальные благоухания

Во время частных приемов

Домашние приготовления:

– различные эссенции.

Ароматизация трупопровода

Орошение древнего дерева

Во время дегустации вод

– на рассвете;

– в сумерках.

Утешение скорбящих

Подавление угрызений совести

Празднование убийства

В публичных местах

Омовение ног Заткуна

Заклятие поля предстоящей битвы

Ускорение побега

Облагораживание ветров

Приветствие удачи

и т. п.

Вышеизложенное позволяет сделать очевидный вывод: посещая Заккарé по приглашению или без оного, не применяйте парфюмерию — иначе вы можете поставить себя в неожиданное и нежелательное положение. Обитатели этой фантастической и прекрасной страны настолько же чувствительны к оттенкам обонятельного воздействия, насколько сирены восприимчивы к музыке, и в их окружении самая незначительная примесь специфического запаха способна передавать баснословное количество информации. Как можно видеть, по каждому случаю следует правильно выбирать парфюмерную палитру, отвечающую характеру оказии, и любая ошибка в таком выборе воспринимается жителями Заккарé как смехотворная и нелепая бестактность. Если вы не следуете рекомендациям друга, хорошо знакомого с местными обычаями, не пользуйтесь ароматизирующими веществами. Нейтралитет лучше непристойности!

В Заккарé парфюмерия — процветающая промышленность. Главные управления десятков фирм, изготовляющих ароматические ингредиенты и композиции, базируются в Памифиле. Они импортируют со всех концов Ойкумены всевозможные масла, экстракты и эссенции, но самое драгоценное и редкое ароматное сырье поставляется сборщиками-знатоками из близлежащих Талалангийских лесов.

Прилагаются образцы заккарейских ароматов».

(На развороте журнала наклеены ароматизированные плашки.)

Перед рассветом бойцы встрепенулись, раздули угли костров и снова подвесили котелки, чтобы подогреть кашу с мясом. Гетман — с головой, сплошь покрытой кровоподтеками — сидел, прислонившись спиной к скале, и угрюмо наблюдал за соплеменниками заплывшими глазами. С ним никто не говорил, и он ни к кому не обращался. Из палатки выбрался Герсен, за ним последовала Алюсс-Ифигения. Она перевязала кисть левой руки Герсена и долго массажировала его правое предплечье; он тоже был покрыт сотней синяков и ушибов, и растяжение сухожилий кисти давало о себе знать, но в общем и в целом он вышел сухим из воды. Подойдя к сидящему гетману, он попытался сказать несколько слов на хрипло-ворчливом диалекте Скар-Сакау: «Ты хорошо дрался».

«Ты дрался лучше, — пробормотал гетман. — С детства меня никто не мог побить. Я обозвал тебя трусом. Я ошибся. Ты меня не убил — тем самым ты стал нашим соплеменником и гетманом. Что прикажешь?»

«Что, если я прикажу отряду отвезти нас к звездолету?»

«Тебя не послушаются. Все разъедутся куда глаза глядят. Я был военачальником; теперь ты — военачальник. Помимо того, что относится к войне, моя власть ограничивалась возможностями принуждения. Теперь ты в таком же положении».

«В таком случае будем рассматривать события вчерашнего вечера как не более чем дружескую демонстрацию приемов рукопашной схватки. Ты — гетман, мы — твои гости. Когда настанет время расстаться, мы пойдем своим путем».

Кряхтя, гетман поднялся на ноги: «Раз так, пусть будет по-твоему. Мы выступим вместе против нашего врага, Кокора Хеккуса, правителя Миска».

Вскоре отряд был готов выступить. Лазутчик пробрался в каньон, чтобы разведать обстановку, и поспешно вернулся: «Дназд!»

«Дназд!» — приглушенно отозвался нестройный хор голосов.

Прошел час, небо просветлело. Лазутчик снова отправился вперед и, вернувшись, сообщил, что путь свободен. Вереница многоножек выскользнула из расщелины и стала спускаться по каньону.

К полудню каньон стал гораздо шире; обогнув очередной скальный выступ, отряд поднялся на отрог, откуда через развал в стене каньона открывался далекий вид на солнечные зеленые просторы.

Уже через десять минут они выехали на относительно ровный берег излучины, где толпились не меньше шестидесяти привязанных гигантских многоножек; поодаль сидели на корточках две или три сотни бойцов. Гетман выехал вперед и посовещался с другими предводителями того же ранга — без дальнейших задержек вся небольшая армия двинулась вниз по долине. Незадолго до захода солнца они выехали из предгорий на холмистую саванну. Здесь паслись стада небольших черных жвачных животных; несколько пастухов — взрослых мужчин и подростков — разъезжали на животных примерно того же типа, но повыше. При виде тадушко-ойев они бросились врассыпную, но, заметив, что их никто не преследует, остановились, с удивлением оглядываясь на дикарей.

Постепенно местность становилась все более населенной. Сначала попадались редкие хижины, затем отдельные круглые строения с низкими стенами и высокими коническими крышами, а затем и целые поселки. Везде местные жители обращались в бегство — никто не смел противостоять орде тадушко-ойев.

Перед заходом солнца впереди показался господствующий над равниной город Аглабат. Зубчатые стены из бурого камня, испещренные бойницами, издали казались увенчанными почти непрерывной чередой высоких круглых башен. Над центральной, самой высокой башней развевался длинный узкий флаг из двух полос, коричневой и черной.

«Кокор Хеккус дома, — заметила Алюсс-Ифигения. — Когда он в отъезде, стяг опускают».

Бойцы приближались к городу по зеленому дерну, ровному, как парковый газон.

Алюсс-Ифигения встревожилась: «Нам пора расстаться с горцами, прежде чем они нападут на Аглабат».

«Почему?» — поинтересовался Герсен.

«Ты думаешь, Кокора Хеккуса можно застать врасплох? С минуту на минуту навстречу выступят «смуглые стрелки». Начнется страшная резня — нас могут убить или, что еще хуже, захватят в плен, и у тебя не будет никаких шансов встретиться с Хеккусом лицом к лицу».

Герсен никак не мог возразить на ее доводы, но в то же время чувствовал, что связан с отрядом горцев какими-то странными узами. Покинуть их сейчас — тем более, что он разделял убежденность Алюсс-Ифигении в том, что тадушко-ойи, скорее всего, были обречены — казалось непростительным предательством. Тем не менее, он прибыл на Тамбер не для того, чтобы погибнуть на всем скаку в порыве рыцарской солидарности.

Когда до городских стен оставалось километра три, отряд остановился. Герсен подошел к гетману: «Какие у вас планы?»

«Мы осадим Аглабат. Рано или поздно Кокору Хеккусу придется высунуть нос. Прежде, когда его армия выходила за стены, нас было слишком мало, и мы разбегáлись. Теперь нас все еще мало, но уже не так мало. Мы уничтожим смуглых стрелков, мы повергнем в прах его рыцарей, мы привяжем Кокора Хеккуса веревкой к седлу и будем таскать его по равнине, пока он не сдохнет! А потом все сокровища Аглабата будут наши!»

«По меньшей мере, такая стратегия отличается преимуществом простоты», — подумал Герсен. Вслух он сказал: «Что, если армия Хеккуса не выступит?»

«Им придется выступить — кому охота помирать с голоду?»

Солнце опустилось за лиловый горизонт, в башнях Аглабата зажглись огни. Сегодня никто не заявлял свое право на Алюсс-Ифигению и, так же, как и прошлой ночью, Герсен и девушка устроились в черной палатке.

Ее близость возобладала, наконец, над сдержанностью Герсена. Он взял девушку за плечи, заглянул в ее почти неразличимые в темноте глаза и поцеловал ее — казалось, она охотно ответила ему. Но не ошибся ли он? Выражение ее лица невозможно было разглядеть. Он снова поцеловал ее и почувствовал влагу на губах — девушка плакала. Герсен раздраженно отшатнулся: «Почему ты плачешь?»

«Наверное, я слишком волнуюсь».

«Потому что я тебя поцеловал?»

«Конечно».

На Герсена накатила внезапная волна бешенства — все на свете сговорились ему досаждать! Она была в его власти, вынуждена подчиняться его приказам. Но он не хотел подчинения, он хотел взаимности, он хотел страсти! «Что, если бы все было по-другому? — спросил он. — Если бы мы вернулись в Драсцан и у тебя не было бы никаких тревог — и если бы я пришел к тебе, как сейчас, и поцеловал тебя, что бы ты сделала?»

«Я никогда не вернусь в Драсцан, — печально прошептала она. — И у меня много тревог. Я — твоя рабыня. Делай все, что хочешь».

Герсен уселся, как деревянный, на полу палатки: «Хорошо, я буду спать».

На следующий день тадушко-ойи переместились ближе к городу и разбили лагерь в полутора километрах от главных ворот. Отсюда можно было видеть, как по парапетам сновали солдаты. В полдень ворота поднялись — на луг промаршировали шесть полков копейщиков с арбалетами за плечами, в коричневых мундирах с черными панцирями и в черных шлемах. Тадушко-ойи ответили хриплым боевым кличем и вскочили на своих многоножек. Герсен и Алюсс-Ифигения наблюдали за битвой из лагеря. Как и ожидалось, бойня была кровавой и беспощадной. «Смуглые стрелки» дрались храбро, но им не хватало дикой ярости горцев; через некоторое время остатки полков Хеккуса отступили в город, оставив зеленое поле, усеянное трупами.

Следующий день обошелся без событий. На шпиле центральной башни цитадели продолжал развеваться черно-коричневый флаг. Герсен спросил Алюсс-Ифигению: «Где Кокор Хеккус прячет свой звездолет?»

«На острове, к югу от города. У Хеккуса есть летающая машина, вроде твоей. Пока Сион Трамбл не напал на его остров и не захватил звездолет, я думала, что Кокор Хеккус — великий чародей».

Герсен был раздражен больше, чем когда-либо. Становилось ясно, что ни в каких обстоятельствах он не мог встретиться с Хеккусом. Даже если бы тадушко-ойям удалось взять Аглабат штурмом, Хеккус сбежал бы на аэромобиле... Герсену необходимо было вернуться к «Арминтору». Пользуясь звездолетом, пока его присутствие на планете было еще неизвестно противнику, он мог бы перехватить аэромобиль Хеккуса, который рано или поздно должен был покинуть Аглабат, независимо от исхода осады.

Он сообщил Алюсс-Ифигении о принятом решении; она одобрила его: «Нам нужно только добраться до Карая. Сион Трамбл сопроводит тебя через Скар-Сакау, и твоя цель будет достигнута».

«А что будет с тобой?»

Она повернулась лицом к северу: «Сион Трамбл давно объявил меня своей невестой. Он признался мне в любви. Я выйду за него замуж».

Герсен презрительно крякнул. Благородный Сион Трамбл, видите ли, признался ей в любви! Галантный рыцарь Сион Трамбл! Герсен пошел поговорить с гетманом: «В битве полегло много бойцов. Я заметил, что освободилось много седел. Если бы вы могли уступить мне одну из этих многоногих тварей, я попытался бы вернуться к своему космическому кораблю».

«Как тебе угодно — выбирай, какую хочешь».

«Я хотел бы, чтобы мне отдали самую смирную и легко управляемую из этих тварей».

Ближе к вечеру к палатке Герсена подвели оседланную многоножку; Герсен и Алюсс-Ифигения собирались выехать на рассвете.

Ночью защитники Аглабата сделали тайную вылазку, чтобы построить перед воротами покрытый бурым чехлом огороженный загон длиной метров тридцать и высотой метров семь. Тадушко-ойев такая наглость привела в бешенство. Оседлав многоножек, они бросились в атаку — соблюдая осторожность, однако, ибо таинственный загон, несомненно, был построен с опасной целью.

Их предчувствия оправдались. Как только передние ряды многоножек оказались поблизости от загона, бурый чехол всколыхнулся и раскрылся: из загона выбежала чудовищных размеров многоножка на тридцати шести высоких ногах, с пламенеющим глазом посреди лба.

Тадушко-ойи развернулись в ужасе и замешательстве. «Дназд! — кричали они. — Дназд!»

«Это не дназд, — сообщил своей спутнице Герсен. — Это изделие «Конструкторского бюро Пача». А нам пора». Они вскочили в седла ожидавшей их многоножки и поспешили на северо-запад. Шагающий форт носился по лугу перед городской стеной, преследуя истерически орущих тадушко-ойев, обратившихся в беспорядочное бегство. Механизм перемещался с устрашающей плавной грацией, вызвавшей у Герсена смешанное чувство раскаяния и гордости. Алюсс-Ифигения все еще сомневалась: «Ты уверен, что это чудище сделано из металла?»

«Совершенно уверен».

Некоторые горцы мчались в том же направлении, что и Герсен с его спутницей, и механическое чудище погналось за ними, излучая лиловато-белые молнии. Каждое попадание молнии испепеляло очередную многоножку и ее пятерых седоков; через некоторое время ни один из беглецов не остался в живых, кроме Герсена и Алюсс-Ифигении, опередивших остальных примерно на километр. Они пытались как можно быстрее добраться до предгорий, но шагающий форт побежал наперерез. Бешено погоняя многоножку, Герсен заставил ее взобраться на первый склон и повернуть за скальный выступ. Там он спрыгнул на землю и снял с седла Алюсс-Ифигению; их многоножка сразу убежала. Герсен спрятался в углублении под заросшим мхом выступом песчаника. Девушка залезла туда же вслед за ним, взглянула на него и хотела что-то сказать, но промолчала. Она испачкалась, исцарапалась, ее волосы растрепались, платье порвалось, глаза с почерневшими от страха зрачками широко раскрылись. У Герсена не было времени на то, чтобы ее успокаивать. Он взял лучемет на изготовку и ждал.

Послышался дробный перестук тридцати шести проворных механических ног; шагающий форт взбежал на склон и остановился, высматривая беглецов.

На какое-то мгновение Герсен вспомнил, что давным-давно, еще в отсеке B «Конструкторского бюро Пача», он подсознательно представлял себе именно такое столкновение. Переключив лучемет в режим слабого парализующего огня, он тщательно прицелился в едва заметный датчик на голове монстра и выстрелил. Датчик среагировал: выключатель магистральной цепи сработал. Ноги чудища застыли и подогнулись, сегментированный корпус осел на землю. Открылся люк — на землю спрыгнули операторы убийственного механизма; они окружили машину в явном замешательстве. Герсен сосчитал их: вылезли девять человек, тогда как для управления всеми орудиями форта требовалась команда из десяти наводчиков и водителя. Значит, двое оставались внутри. Все находившиеся снаружи носили бурые комбинезоны; их походка и жесты выдавали уроженцев другой планеты — на Тамбере так себя не вели. Двое походили телосложением на Зеймана Отваля и Билли Карзини — то есть, судя по всему, Кокора Хеккуса — но с расстояния в пятьдесят метров Герсен не мог их опознать с уверенностью. Один повернулся; у него была слишком длинная шея — явно не тот, кого искал Герсен. Другой? Другой уже залез обратно в машину. Ионизированный газ в датчике начинал разряжаться, энергия уже возвращалась к ногам шагающего форта... «Слушай!» — прошептала Герсену на ухо Алюсс-Ифигения.

Герсен ничего не слышал. «Слушай!» — повторила девушка. Наконец уши Герсена смогли различить мягкое цоканье — ритмичный шелест, заставлявший инстинктивно цепенеть от страха. Звук, судя по всему, доносился откуда-то сзади и сверху. По горному склону спускалось существо, послужившее моделью шагающему форту: настоящий дназд. Теперь Герсену было трудно понять, каким образом металлическая конструкция могла кого-нибудь обмануть. Шагающий форт напугал тадушко-ойев, но дназда было не так просто провести. Гигантская тварь проворно приблизилась и резко остановилась — по-видимому, машина вызвала у дназда любопытство, даже изумление. Команда форта поспешно забралась внутрь механизма, люк захлопнулся. Ноги машины все еще не оправились; красный глаз испустил прерывистый, слабый всплеск огня, слегка опаливший задний сегмент дназда. Чудовище вздыбилось с диким свистящим ревом и бросилось на шагающий форт. Чудовище и машина повалились на землю, перекатываясь с треском и звоном. Жвала судорожно хватались за металлический корпус, дназд бодал и царапал эмалированное брюхо механизма шипами, наполненными ядом. Команда, кувыркавшаяся внутри, сначала ничего не могла поделать, но в конце концов кому-то удалось включить стабилизирующий алгоритм. Энергоснабжение уже восстановилось, и шагающий форт поднялся на ноги. Дназд снова высоко вздыбился, чтобы навалиться на металлические сегменты туловища форта. Из красного глаза механизма вырвался луч огня: дназд потерял одну из ног. Оператор орудия прицелился получше: теперь огненный луч поразил сегмент посреди туловища дназда. Чудовище осело, скребя землю слабеющими ногами. Форт отодвинулся задним ходом, продолжая испепелять противника почти непрерывными сполохами излучения: дназд превратился в дымящуюся груду горелой плоти.

Герсен подвинулся чуть вперед, опять прицелился в датчик на голове шагающего форта и выстрелил. Механизм снова пошатнулся и грохнулся брюхом на землю. Через некоторое время люк на голове открылся; слегка оглушенная встряской команда стала осторожно спускаться по лестнице. Герсен считал: девять, десять, одиннадцать. Все вылезли. Посовещавшись, операторы форта отошли от машины, чтобы взглянуть на мертвого дназда. Когда они обернулись, перед ними стоял Герсен с лучеметом наготове.

«Повернитесь ко мне спиной и постройтесь в ряд! — приказал Герсен. — Руки вверх! Я убью на месте каждого, кто вздумает не повиноваться!»

Операторы форта нерешительно переминались с ноги на ногу: каждый напряженно рассчитывал свои шансы, но не хотел стать героем. Герсен подчеркнул свои намерения вспышкой энергии, опалившей землю в двух шагах перед ними. Бормоча проклятия, с лицами, искаженными ненавистью, один за другим они повернулись спиной к Герсену. Подошла Алюсс-Ифигения. Герсен сказал ей: «Загляни внутрь машины, проверь, нет ли там кого-нибудь еще».

Девушка вернулась и сообщила, что шагающий форт был пуст.

«А теперь, — обратился Герсен к одиннадцати пленникам, — если хотите жить, точно выполняйте мои указания. Первый справа, сделай шесть шагов назад!» Крайний справа бандит угрюмо подчинился; Герсен отобрал его оружие — небольшой, но отвратительного вида лучемет неизвестной Герсену конструкции. «Ложись лицом вниз и заложи руки за спину!»

Один за другим все одиннадцать человек отошли назад, были разоружены и легли лицом вниз с руками, связанными за спиной их собственными ремнями.

Одного за другим, Герсен переворачивал их на спину, разглядывая лица — ни один из пленных не был Зейманом Отвалем.

«Кто из вас — Кокор Хеккус?» — спросил Герсен.

Наступило молчание; наконец бандит, у которого Герсен отнял необычный лучемет, произнес: «Хеккус в Аглабате».

Герсен повернулся в Алюсс-Ифигении: «Ты знаешь Хеккуса — его среди них нет?»

Девушка настороженно смотрела на человека, ответившего Герсену: «У него другое лицо — но он говорит и ведет себя так же, как Хеккус».

Герсен изучил лицо разбойника: оно выглядело вполне естественным, без каких-либо следов заживления швов или несоответствий текстуры участков кожи, которые свидетельствовали бы об изменении внешности. Это лицо явно не было маской. Но глаза! Глаза чем-то напоминали Зеймана Отваля? Герсен заметил в этих глазах что-то знакомое, не поддающееся определению особое выражение циничной житейской мудрости. Не говоря больше ни слова, Герсен рассмотрел лица остальных членов команды шагающего форта, после чего вернулся к человеку, ответившему на его вопрос: «Как тебя зовут?»

«Франц Падербуш», — тихо, почти подобострастно ответил бандит.

«Ты откуда?»

«Я — рыцарь, наследник владетеля замка Падер, к северу от Миска... Ты мне не веришь?»

«Почему бы я стал тебе верить?»

«Тебе достаточно навестить замок Падербушей, — ответил пленник беззаботным тоном, не вязавшимся с возникшей ситуацией, — и мой отец поручится за меня своей головой».

«Вполне возможно, — кивнул Герсен. — Тем не менее, ты напоминаешь мне некоего Билли Карзини из Скуз, а также некоего Зеймана Отваля, встречавшегося мне на Крокиноле». Герсен обратился к остальной команде шагающего форта: «Эй вы! Все, кроме этого подонка — поднимайтесь на ноги и валяйте отсюда!»

«Куда?» — спросил один из лежащих.

«Куда глаза глядят».

«У нас руки связаны — дикари нас перебьют», — проворчал другой.

«Найдите какую-нибудь канаву и прячьтесь до темноты».

Десять пленников уныло побрели вниз по склону. Герсен еще раз обыскал Падербуша, но не нашел никакого другого оружия. «А теперь, рыцарь-наследник, — сказал ему Герсен, — вставай и полезай в машину».

Падербуш подчинился с охотным проворством, немедленно вызвавшим у Герсена подозрения. Надежно привязав пленника к скамье внутри форта, Герсен впустил внутрь девушку, задраил люк и сел за знакомый пульт управления.

«Ты знаешь, как погонять это чудище?» — спросила Алюсс-Ифигения.

«Я помогал его строить».

Она бросила на него задумчивый, даже недоумевающий взгляд и повернулась посмотреть на Франца Падербуша, одарившего ее глупой ухмылкой.

Герсен наклонился над приборами управления: туловище форта приподнялось, ноги заработали — машина двинулась на север.

Через некоторое время Алюсс-Ифигения спросила: «Куда мы едем?»

«Назад к звездолету, конечно».

«Через Скар-Сакау?»

«Напрямик или в объезд, как получится».

«Ты сошел с ума!»

Несколько обескураженный, Герсен заметил: «В этой машине мы как-нибудь доберемся».

«Ты даже не знаешь, куда ехать. В Скар-Сакау тропы часто обрываются в пропасть. Тадушко-ойи будут сбрасывать на нас валуны. В каньонах водятся дназды. Даже если ты не попадешь в западню, нам придется карабкаться на утесы, пересекать расселины, ползти по узким уступам над бездной. И нам будет нечего есть».

«Все это так. Тем не менее...»

«Поверни на запад, в Карай. Сион Трамбл примет тебя с почестями и сопроводит тебя на север, в объезд Скар-Сакау».

Не находя возражений, Герсен неохотно развернул форт, и они спустились на равнину.

Их окружала радующая глаз, слегка холмистая местность. Вершины Скар-Сакау уменьшились и растворились в голубой дымке. На протяжении всего теплого летнего вечера форт бежал на запад мимо небольших ферм и пастбищ с каменными амбарами и коттеджами с высокими крышами; изредка попадались поселки. При виде шагающего форта местные жители застывали на месте, провожая машину остекленевшими от ужаса глазами. Эти светлокожие и темноволосые люди не отличались каким-нибудь особенным телосложением; женщины носили колоколообразные юбки и облегающие корсажи с орнаментальной вышивкой, мужчины — короткие свободные штаны с буфами на коленях, рубахи яркой расцветки и куртки-безрукавки, тоже украшенные вышивкой. Время от времени в глубине парка можно было заметить усадьбу, а изредка вершину обрывистого холма увенчивал замок. Некоторые из этих усадеб и замков, судя по всему, уже превращались в руины. «Там живут призраки, — пояснила Алюсс-Ифигения. — Это древняя страна, здесь много призраков».

Бросив взгляд на Франца Падербуша, Герсен успел заметить на его лице задумчивую улыбку. Такую же молчаливую улыбку он не раз замечал на лице Зеймана Отваля — но ни чертами лица, ни светлой молодой кожей его пленник не напоминал Отваля.

Солнце зашло, сельская местность погрузилась в сумерки. Герсен остановил форт на краю безлюдного заливного луга. Им пришлось поужинать рационами, предназначенными для команды; после еды Падербуш был заперт в хвостовом лазарете форта.

Герсен и Алюсс-Ифигения вышли на луг и стояли, наблюдая за пляской светлячков. Над головой мерцали созвездия Тамбера: многочисленные на юге, редкие на севере, где начиналось межгалактическое пространство. В близлежащем лесу пело какое-то ночное существо, мягкий воздух был напоен запахами влажной тенистой растительности. Герсен не знал, о чем говорить. Через некоторое время он вздохнул и взял девушку за руку; та не попыталась отнять руку.

Несколько часов они просидели спиной к форту. Светлячки перемигивались над лугом. Каждый час из далекого селения доносился печальный отголосок колокола. Наконец Герсен расстелил свой плащ, и они уснули в мягкой траве.

На рассвете шагающий форт снова двинулся на запад. Характер местности изменился: лесистые холмы и долины становились все круче и постепенно превратились в горы, поросшие высокими остроконечными деревьями, напоминавшими ели. Населенные пункты встречались реже и становились более примитивными; усадеб больше не было, остались только крепости, мрачно наблюдавшие сверху за долинами и реками. Однажды почти бесшумно бежавший форт догнал шайку пьяниц, горланивших песни посреди дороги. Они были одеты в какие-то лохмотья, но у них были луки и стрелы.

«Дезертиры, — заметила Алюсс-Ифигения. — Отребье из Миска и Вадруса».

Границу охраняла пара небольших каменных крепостей. Форт пробежал между ними, не останавливаясь; сзади послышалась поспешная перекличка фанфар, призывавших гарнизоны к оружию.

Еще через час машина выбежала на открытую холмистую равнину, простиравшуюся на север и на запад. Алюсс-Ифигения протянула руку: «Это уже Вадрус. Видишь, за темной полосой леса, белеют стены? Это Карай. Жантийи — к западу от Карая, но меня хорошо знают в столице Вадруса. Сион Трамбл нередко оказывал гостеприимство нашей семье, потому что в Жантийи я — принцесса».

«А теперь ты станешь его невестой».

Алюсс-Ифигения смотрела в сторону Карая с печальным сожалением, словно вспоминая что-то дорогое ее сердцу, но безвозвратно утерянное: «Нет. Я больше не ребенок. Жизнь больше не кажется мне такой простой. Раньше в моей жизни были Сион Трамбл — и Кокор Хеккус. Сион — военачальник, и в битвах он так же беспощаден, как любой другой. Но в своей стране он пытается быть справедливым правителем. Кокор Хеккус, конечно же — олицетворение зла. Раньше я охотно вышла бы замуж за Сиона. Теперь я не хочу жить ни с одним из них. Мне слишком многое пришлось пережить... В самом деле, — тоскливо прибавила она, помолчав, — с тех пор, как я покинула Тамбер, я слишком многое узнала — и потеряла детскую веру в правильность устоявшегося порядка вещей».

Обернувшись, Герсен снова застал улыбку на лице пленника: «А тебя что так забавляет?»

«Припоминаю сходное разочарование, постигшее меня в молодости».

«Не соблаговолишь ли ты посвятить нас в обстоятельства, вызвавшие такое разочарование?»

«Нет. Они имеют лишь косвенное отношение к вашей беседе».

«Как давно ты служишь Кокору Хеккусу?»

«Всю жизнь. Он правит Миском — он мой хозяин».

«Может быть, ты расскажешь нам о его нынешних планах?»

«Боюсь, что по этому поводу ничего не могу сказать. Сомневаюсь, что у него есть какие-нибудь особые планы, а если есть, он о них не распространяется. Хеккус — достопримечательный человек. Думаю, что потеря шагающего форта его изрядно огорчила».

Герсен рассмеялся: «Потеря этой машины — еще не самое большое огорчение из тех, какие я ему причинил. В Скузах я сорвал его сделку с Дэниелом Трембатом. На станции Менял я похитил его принцессу и обменял его деньги на макулатуру». Говоря, Герсен внимательно следил за глазами Падербуша: показалось ли ему, или зрачки пленника слегка расширились? Неуверенность приводила Герсена в отчаяние — настойчивые подозрения казались бессмысленными и безосновательными. Билли Карзини, Зейман Отваль и Франц Падербуш ничем не напоминали друг друга, кроме общих пропорций телосложения и какой-то не поддающейся определению манеры себя вести. По словам Алюсс-Ифигении, ни один из них не мог быть Кокором Хеккусом... Шагающий форт соскользнул со склонов предгорий и пересек район фруктовых садов и виноградников, за которыми начинались хорошо орошаемые луга, усеянные фермерскими домиками и поселками. Здесь они поднялись на плечо невысокого холма, откуда открывался вид на Карай — город, поразительно отличавшийся от Аглабата. Вместо мрачных бурых стен с контрфорсами здесь простирались широкие проспекты, мраморные колоннады, виднелись окруженные деревьями виллы, дворцы среди ухоженных парков, великолепием не уступавшие жилищам древней знати на Земле. Если в Карае были трущобы или нищие лачуги, они ютились поодаль от главных дорог.

При въезде в город огромная мраморная арка поддерживала шар из горного хрусталя. Здесь поперек дороги выстроился взвод охранников в лиловых мундирах с зеленой оторочкой. Заметив приближающуюся кошмарную машину, лейтенант выкрикнул несколько приказов: медленно шагая в ногу, охранники выступили навстречу форту, бледные, но решительные; остановившись, они воткнули пики древками в землю, направив острия вперед, и ждали неминуемой смерти.

В пятидесяти метрах от ворот Герсен открыл люк и спрыгнул на землю. Солдаты оторопели от изумления. Алюсс-Ифигения последовала за Герсеном — несмотря на растрепанность ее платья, лейтенант, по-видимому, ее узнал: «Что я вижу? Из утробы дназда вышла принцесса Ифигения из Драсцана?»

«Внешность чудовища обманчива, — ответила ему Алюсс-Ифигения. — Это не более чем механическая игрушка Кокора Хеккуса — мы ее похитили. Находится ли Сион Трамбл в своей резиденции?»

«Нет, принцесса. Владыка выступил на север, но его канцлер только что вернулся в Карай и находится неподалеку. Я сейчас же пошлю за ним».

Вскоре появился высокий седобородый аристократ в черном бархатном одеянии с пурпурным отливом. Алюсс-Ифигения с облегчением приветствовала его — наконец она узнала кого-то, на кого могла положиться без опасений. Она представила старика Герсену: «Барон Эндель Тобальт». Девушка снова поинтересовалась местонахождением Сиона Трамбла. Барон Тобальт ответил тоном, в котором нельзя было не уловить оттенок иронии: Сион отправился в карательный поход против гроднедзов, корсаров Северного Променейского моря. Ожидалось, что он вернется — в обозримом будущем. Тем временем принцессе надлежало рассматривать столицу как свою вотчину, ибо таково было бы, разумеется, пожелание Сиона Трамбла.

Алюсс-Ифигения повернулась к Герсену; на ее лице просияло новое, незнакомое ему выражение изящной благосклонности: «Никак не могу отплатить тебе за предоставленные услуги — не стану даже пытаться. Тем более, что с твоей точки зрения, конечно, все, что ты сделал, никак нельзя рассматривать как «услуги». Тем не менее, предлагаю тебе гостеприимство. Теперь, наконец, я могу его предложить — каковы бы ни были твои пожелания, тебе достаточно их высказать, и они будут выполнены».

Герсен вежливо ответил в том духе, что он рад был возможности оказать ей помощь, и что любые обязательства, какие могли бы возникнуть с ее стороны, были более чем восполнены тем обстоятельством, что она помогла ему найти Тамбер: «Тем не менее, я намерен воспользоваться твоим предложением. Я хотел бы, чтобы Падербуша содержали в охраняемой камере, абсолютно исключающей всякую возможность побега, до тех пор, пока я не решу, что с ним делать».

«Мы разместимся в Государственном дворце; в подземельях дворца достаточно подходящих темниц». Алюсс-Ифигения сказала несколько слов лейтенанту охраны, и злосчастного Падербуша увели, подгоняя тычками в спину.

Вернувшись внутрь шагающего форта, Герсен выключил блок энергоснабжения и отсоединил несколько кабелей, тем самым предотвратив возможность использования механизма людьми, незнакомыми с его конструкцией. Тем временем подъехала карета — высокий, украшенный изящной резьбой экипаж на позолоченных колесах. Герсен присоединился к Алюсс-Ифигении и барону Тобальту, занявшим места в переднем салоне экипажа, испытывая некоторое смущение: его пыльная и грязная одежда никак не вязалась с пунцовым бархатом сидений, отороченных мягким белым мехом.

Карета поехала по бульвару: мужчины в роскошных плащах и высоких остроконечных шляпах, женщины в длинных белых платьях с многочисленными оборками оборачивались, чтобы взглянуть на новоприбывших.

Впереди показался Государственный дворец Сиона Трамбла — прямоугольное в плане здание в глубине великолепного сада. Приятный стиль архитектуры дворца, так же, как и многих других дворцов Карая, можно было назвать одновременно вычурным и наивным: шесть высоких башен были опоясаны спиральными лестницами; между ними блестел купол из стеклянных пятиугольников, ажурно обрамленных бронзовыми прожилками; к парку были обращены балюстрады террасы с балясинами в форме обнаженных нимф. Поднявшись по дугообразной мраморной эстакаде, карета остановилась. Здесь гостей ожидал очень высокий и необычайно тощий старик в черной мантии поверх серого костюма. Он держал в руке булаву с большим яйцевидным изумрудом на конце — очевидно, этот инструмент служил символом его статуса. Старик приветствовал Алюсс-Ифигению со сдержанным почтением. Барон Тобальт представил его Герсену: «Ютер Каймон, сенешаль Государственного дворца».

Сенешаль поклонился, не забыв смерить критическим взглядом потрепанную и запыленную одежду Герсена, после чего сделал быстрое движение сверкнувшей булавой. Появившиеся как из-под земли лакеи провели Алюсс-Ифигению и Герсена во дворец. Они прошли вдоль длинного зала со стенами, увешанными завесами из хрусталя, переливавшимися радужными искрами при малейшем движении воздуха, по ковру, сотканному из орнаментально переплетающихся полос лавандового, розового и бледно-зеленого оттенков. Герсен и его спутница расстались в круглом вестибюле — их повели дальше по разным коридорам. Герсена разместили в многокомнатных апартаментах с высокими окнами, выходившими в окаймленный стеной сад, где цветущие деревья окружали центральный фонтан. После всех тягот проделанного пути внезапная роскошь казалась нереальной.

Герсен выкупался в теплом бассейне; тут же появился и выполнил свои обязанности брадобрей. Слуга принес из гардероба свежую одежду: свободные темно-зеленые бриджи с подвязками на лодыжках, темно-синюю рубаху, расшитую белыми узорами, зеленые кожаные тапки с причудливо закрученными носками и залихватскую остроконечную шапочку, служившую, по-видимому, неотъемлемым элементом мужского костюма.

В саду накрыли стол — принесли фрукты, печенье и вино. Герсен закусил и выпил вина, спрашивая себя: почему, будучи окружен такими удобствами, Сион Трамбл считал своим долгом выступить в поход против корсаров или подвергать себя каким-либо иным лишениям и тяготам?

Покинув апартаменты, Герсен бродил по дворцу; всюду ему встречались искусно изготовленные, изысканные ковры, гобелены и мебель, драгоценные поделки и редкости самых различных стилей, привезенные со всех концов Тамбера.

В просторной и светлой гостиной Герсен нашел барона Тобальта, приветствовавшего его с мрачноватой вежливостью. Поразмыслив несколько секунд, барон поинтересовался характером Вселенной за пределами Тамбера — откуда, «насколько он понимал», прибыл Герсен.

Герсен подтвердил справедливость предположения барона. Он вкратце рассказал ему об Ойкумене, о различных мирах и об организованной структуре их взаимоотношений, о Запределье и об отсутствии в нем какой-либо организованной структуры, а также о Земле — планете, откуда произошли все люди. Вернувшись к Тамберу, Герсен упомянул о том, что эта планета превратилась в не более чем легенду — на что барон Тобальт ответил: «Что ж, для нас все остальное человечество, о котором вы говорите, превратилось в не более чем миф». В голосе барона появился оттенок меланхолии: «Не сомневаюсь, что вы намерены вернуться в лоно привычной для вас цивилизации?»

«В свое время», — осторожно отозвался Герсен.

«А вернувшись, вы сообщите всем и каждому, что Тамбер на самом деле существует?»

«Я еще не рассматривал этот вопрос, — признался Герсен. — Как вы считаете? Возможно, обитатели Тамбера предпочитают оставаться в изоляции?»

Тобальт покачал головой: «К счастью, на меня не возложена обязанность принимать такие решения. До сих пор только один человек заявлял, что посещал миры, вращающиеся вокруг других солнц, и этот человек — Кокор Хеккус; но его повсеместно отвергают, так как он — хормагонт, то есть человек без души, недостойный доверия».

«Вы знакомы с Хеккусом?»

«Я видел его издали, на поле битвы».

Герсен решил не спрашивать, заметил ли барон Тобальт какое-нибудь сходство между Кокором Хеккусом и Падербушем. Вспомнив о Падербуше, томившемся в подземельях дворца, Герсен почувствовал укол совести: если Франц Падербуш не был Кокором Хеккусом, его единственная вина состояла в том, что он участвовал в контратаке против тадушко-ойев.

Герсен подозвал лакея: «Проведи меня в подземелье — туда, где содержится мой пленник».

«Одну минуту, высокородный рыцарь, я сообщу о вашем пожелании сенешалю: у него все ключи от темниц».

Вскоре явился сенешаль. Рассмотрев запрос Герсена, он неохотно — насколько можно было судить по внешним признакам — провел Герсена к огромной двери из резного дерева и открыл ее замок. За деревянной дверью оказалась другая, чугунная дверь, запертая на засовы, а за чугунной дверью открывался пролет каменной лестницы. Под лестницей начинался вымощенный гранитными плитами широкий коридор, освещенный узкими амбразурами, сквозь которые просачивался дневной свет — скорее всего, благодаря какой-то системе зеркал. С противоположной амбразурам стороны чередовались закрытые чугунными решетками входы в казематы; все камеры, кроме одной, пустовали.

«Вот ваш узник, — протянул руку сенешаль. — Если вы пожелаете его убить, будьте добры, воспользуйтесь помещением в конце коридора, где предусмотрено используемое с этой целью оборудование».

«Я не намерен никого убивать. Я хотел всего лишь убедиться в том, что пленника не подвергают лишним жестокостям».

«Мы не в Аглабате — у нас такими вещами не занимаются».

Герсен заглянул в камеру сквозь промежутки между прутьями решетки. Падербуш, развалившийся на стуле, ответил ему презрительно-издевательским взглядом. В камере было сухо, она хорошо проветривалась; на столе можно было заметить остатки не слишком скудного обеда.

«Вы удовлетворены?» — спросил сенешаль.

Герсен кивнул и отвернулся: «Пара недель, проведенных в одиночестве и размышлениях, только пойдет ему на пользу. Не позволяйте ему, однако, встречаться ни с кем, кроме меня».

«Как вам будет угодно», — сенешаль проводил Герсена обратно в гостиную, где к барону Тобальту успела присоединиться Алюсс-Ифигения. Там же собрались другие дамы и рыцари, гостившие во дворце. Принцесса взглянула на Герсена с некоторым удивлением: «Я почему-то не ожидала увидеть тебя в костюме вадрусского вельможи».

Герсен усмехнулся: «Я-то не изменился, несмотря на всю эту мишуру. Но ты...» — он не мог найти слов.

Алюсс-Ифигения поспешила сменить тему разговора: «Мне сказали, что Сион Трамбл скоро вернется. Ожидается, что он прибудет к вечеру и встретится с нами на банкете».

Герсен остро ощутил внутреннюю пустоту. Сколько бы он ни пытался притворяться, никакой роскошный костюм не делал его вельможей ни в Вадрусе, ни где бы то ни было — он везде оставался Кёртом Герсеном, случайно выжившим во время резни в Монтплезанте и посвятившим свою жизнь мрачному делу возмездия: «Вот почему ты вся сияешь от радости — скоро приедет твой жених?»

Девушка покачала головой: «Ты прекрасно знаешь, что это не так. Я радуюсь потому, что... Но я не радуюсь, нет! Меня разрывают противоречия!» Она возбужденно всплеснула руками: «Посмотри вокруг! Все это — мое, стоит мне только захотеть! В моем распоряжении все самое лучшее, что может предложить Тамбер. Но — хочу ли я этого? Кроме того, остается непредсказуемый Кокор Хеккус. Но почему-то как раз о нем я не думаю... Может быть, мне больше нравится скитаться — может быть, теперь, когда я убедилась собственными глазами в существовании бесчисленных миров за пределами Тамбера, меня неудержимо влечет их неизвестность?»

Герсену было нечего сказать. Алюсс-Ифигения вздохнула, наблюдая за ним краем глаза: «Но у меня почти нет выбора. Теперь я здесь, и здесь мне придется остаться. На следующей неделе я вернусь в Драсцан, а ты уедешь... Ты уедешь, не так ли?»

Герсен трезво рассмотрел свои возможности: «Куда и каким образом я уеду, зависит от того, как я мог бы быстрее всего вернуться к звездолету».

«А потом?»

«Потом — я продолжу заниматься тем, зачем я сюда прилетел».

Принцесса вздохнула: «Унылая перспектива. Обратно в Скар-Сакау... Опять утесы, опять пропасти. И Аглабат. Как ты собираешься проникнуть сквозь городские стены? А если тебя схватят...» Она поморщилась: «Когда мне впервые рассказали о темницах под Аглабатом, я не могла спокойно спать несколько месяцев — от страха, что когда-нибудь туда попаду».

Мимо проходил с подносом слуга в бледно-зеленой ливрее. Алюсс-Ифигения сняла с подноса пару бокалов и протянула один Герсену: «А если тебя схватят или убьют — как я смогу улететь с Тамбера, когда мне захочется отсюда сбежать?»

Герсен смущенно рассмеялся: «Если бы я постоянно воображал себе такие вещи, меня тоже мучили бы всевозможные страхи. Страхи мешали бы мне действовать эффективно, и вероятность того, что меня схватят или убьют, только увеличилась бы. Насколько я понимаю, если ты выйдешь замуж за Сиона Трамбла, тебе предстоит иметь дело со сходными проблемами».

Алюсс-Ифигения пожала изящными обнаженными плечами — на ней было длинное белое платье с оборками и без рукавов, модное в Карае: «Сион — любезный, справедливый и галантный человек приятной внешности; может быть, для меня он даже слишком хорош. В последнее время мне в голову приходят мысли и желания, о которых я никогда раньше не имела представления». Девушка обвела глазами гостиную, прислушалась к смешанному бормотанию вежливых бесед и снова повернулась к Герсену: «Мне трудно объяснить, что со мной происходит — но в эпоху, когда мужчины и женщины могут мгновенно пересекать космические бездны, когда существует ассоциация сотен миров, именуемая Ойкуменой, когда кажется, что для человеческого разума нет ничего невозможного, наша заброшенная маленькая планета, со всеми ее преувеличенными доблестями и пороками, представляется немыслимой».

Герсен, гораздо лучше познакомившийся с мирами Запределья и Ойкумены, чем Алюсс-Ифигения, не разделял ее чувств. «Все зависит от того, с какой точки зрения ты рассматриваешь человечество, — ответил он. — Что тебя больше беспокоит: прошлое человечества, его настоящее или его надежды на будущее? Большинство обитателей Ойкумены, скорее всего, согласилось бы с тобой. Институт, с другой стороны...» Герсен невесело рассмеялся: «Ветераны Института, пожалуй, предпочли бы Тамбер повседневному прозябанию в Ойкумене».

«Я ничего не знаю об Институте, — призналась принцесса. — Они — злодеи, преступники?»

«Нет, — сказал Герсен. — Они — философы».

Алюсс-Ифигения вздохнула и почти бессознательно взяла его за руку: «Я слишком многого не знаю».

В гостиную прошествовал герольд в сопровождении пажей с длинными горнами в руках. Герольд воскликнул: «Сион Трамбл, великий князь Вадрусский, прибыл во дворец!»

Все присутствующие притихли. Из коридора послышались приближающиеся, размеренно позвякивающие шпорами шаги. Пажи подняли горны и протрубили заздравный клич. В гостиную вступил Сион Трамбл — в запятнанных грязью и кровью латах, в помятом гребенчатом шлеме с открытым забралом. Воевода снял шлем, высвободив целую лавину русых кудрей и коротко подстриженную русую бороду; у него были необычайно яркие голубые глаза и тонкий прямой нос. Сион Трамбл приветствовал всех окружающих величественным взмахом руки, тут же направился к Алюсс-Ифигении и наклонился, чтобы поцеловать ей руку: «Моя принцесса! Вы соблаговолили вернуться».

Алюсс-Ифигения хихикнула. Сион Трамбл взглянул на нее с удивлением. «Своим возвращением я обязана исключительно этому господину, — сделав небольшой реверанс, девушка представила жестом Герсена. — По сути дела, он не оставил мне в этом отношении никакого выбора».

Сион Трамбл повернулся, чтобы оценить внешность Герсена. «Мы с Сионом не станем приятелями», — подумал Герсен. Исключительно благородный, галантный, любезный и справедливый великий князь был, вне всякого сомнения, полностью лишен чувства юмора, в высшей степени самодоволен и бесконечно упрям.

«Мне сообщили о вашем прибытии, — произнес Сион Трамбл. — Я видел ужасный механизм, в котором вы ехали. Нам многое предстоит обсудить. Но в данный момент прошу меня извинить. Мне нужно избавиться от доспехов». Князь повернулся и вышел из гостиной. Приглушенное бормотание разговоров возобновилось.

Алюсс-Ифигения погрузилась в задумчивость и не проявляла желания продолжать беседу. Примерно через час вся компания перешла в пиршественный зал. За особым поперечным столом, установленным на возвышении, восседал Сион Трамбл в пунцовой мантии с оторочкой из белого меха, в окружении самых знатных вассалов. Ниже, в последовательности, строго соответствовавшей иерархическому уровню, вдоль длинного стола расселись другие гости. Герсену отвели место поблизости от выхода; он заметил, что даже Алюсс-Ифигении, несмотря на ее предполагаемый статус невесты великого князя, пришлось сидеть дальше от престола, чем шестерым другим дамам, по местным понятиям, по-видимому, превосходивших ее древностью рода.

Роскошный пир затянулся; подавали крепкие вина. Герсен ел и пил не слишком много, вежливо отвечал на вопросы и безуспешно пытался не привлекать к себе внимание — все глаза все равно то и дело поглядывали на него с нескрываемым любопытством.

Сион Трамбл тоже ел мало, а пил еще меньше. Не дожидаясь окончания банкета, князь поднялся и, сославшись на усталость, попросил прощения у гостей и удалился.

Через некоторое время один из заходивших в трапезный зал пажей наклонился сзади к Герсену и прошептал ему на ухо: «Достопочтенный рыцарь, если вы не возражаете, князь хотел бы с вами поговорить».

Герсен поднялся на ноги; паж провел его в круглый вестибюль дворца, а оттуда, по коридору, в небольшую гостиную со стенами, обшитыми светлым зеленоватым деревом. Здесь сидел Сион Трамбл, переодевшийся в свободный халат из бледно-голубого шелка. Князь жестом пригласил Герсена сесть в стоявшее неподалеку кресло и указал на этажерку, уставленную бокалами и бутылями. «Будьте как дома, — сказал Сион. — Вы — человек с далекой планеты; бессмысленно было бы ожидать, что вы знакомы с нашими вычурными церемониями. Поговорим без задних мыслей, как два попутчика, повстречавшихся по дороге. Скажите: зачем вы здесь?»

Герсен не видел никаких причин скрывать правду: «Я здесь для того, чтобы убить Кокора Хеккуса».

Брови Сиона Трамбла поднялись: «В одиночку? Как вы намерены преодолеть его укрепления? Как вы справитесь с его смуглыми стрелками?»

«Еще не знаю».

Князь смотрел в пламя, бушевавшее за решеткой камина: «В настоящее время между Миском и Вадрусом установилось перемирие. Принцесса Ифигения согласилась со мной обручиться, когда мы воевали с Хеккусом, но теперь возникает впечатление, что она не желает связывать свою судьбу ни с одним из нас». Сион Трамбл нахмурился, продолжая смотреть в огонь, и крепко сжал ручки кресла: «Я не стану провоцировать Хеккуса, нарушив перемирие».

«Не могли бы вы как-нибудь мне помочь?» — Герсен подумал, что лучше всего было сразу объясниться начистоту.

«Вполне возможно. За что вы ненавидите Кокора Хеккуса?»

Герсен рассказал владыке Вадруса о набеге на Монтплезант: «Пять человек уничтожили мой город, убили моих родителей, братьев и сестер и увели в рабство всех моих друзей. Я поклялся отомстить пятерым главарям пиратов. Аттель Малагейт уже получил свое. Кокор Хеккус — следующий».

Сион Трамбл снова нахмурился и кивнул: «Вы поставили перед собой труднодостижимую цель. Чего именно вы хотите от меня?»

«Прежде всего я хотел бы, чтобы вы помогли мне вернуться к моему звездолету — я оставил его к северу от Скар-Сакау».

«Это я постараюсь сделать, в меру своих возможностей. Княжества к северу от Скара настроены враждебно, а тадушко-ойи неукротимы».

«У всего этого дела есть еще одна сторона», — Герсен колебался; он внезапно догадался о поразительной возможности, раньше не приходившей ему в голову. Теперь он говорил медленно, тщательно выбирая слова: «Когда я захватил шагающий форт Кокора Хеккуса, я взял в плен одного из водителей форта; мне показалось, что он может быть Хеккусом, изменившим обличье. Принцесса Ифигения считает, что я ошибаюсь, но я все еще не уверен. Было маловероятно тогда — и, с моей точки зрения, все еще маловероятно — что Кокор Хеккус не поддался искушению позабавиться своей новой игрушкой при первой возможности... И что-то в этом пленнике, в его манере выражаться и держаться, напоминает мне другого субъекта, который тоже мог быть Кокором Хеккусом».

«Я могу избавить вас от сомнений, — заявил Сион Трамбл. — У меня во дворце гостит барон Эри Кастильяну, некогда ближайший союзник Кокора Хеккуса, а ныне — его ненавистный враг. Если кто-нибудь может узнать Хеккуса в любом обличье, это барон Кастильяну. Почему бы вам не показать ему вашего узника завтра же?»

«Буду рад узнать его мнение».

Сион Трамбл принял решение: «К сожалению, не могу оказать вам более существенную помощь; не хотел бы снова навлекать войну и лишения на мой народ. Пока Кокор Хеккус не показывает нос из Аглабата, я не стану его провоцировать».

Князь дал понять жестом, что аудиенция закончилась. Герсен поднялся на ноги и вышел из гостиной. В небольшой приемной между гостиной и коридором его ожидал сенешаль, проводивший Герсена в отведенные ему апартаменты. Герсен вышел в сад, взглянул на небо и нашел яркое созвездие в форме ятагана — Корабль Богов, как его называли на Тамбере. Представив себе все, что ему еще предстояло сделать, Герсен почти испугался. Тем не менее — что еще он мог предпринять? Зачем еще он прибыл на Тамбер?

Герсен лег в постель и хорошо выспался. Его разбудил яркий солнечный свет, озаривший спальню. Он принял душ, оделся в самый темный из нарядов, обнаруженных в гардеробе, и позавтракал фруктами и пирожными с чаем. На западе собирались тучи; вскоре в саду за окном начался дождь. Герсен смотрел на дрожащие пересекающиеся круги, разбегавшиеся по поверхности бассейна, и оценивал различные аспекты сложившейся ситуации. Все его размышления неизбежно сводились к одной и той же задаче: прежде всего, тем или иным способом, необходимо было безошибочно установить личность Франца Падербуша.

Появился паж, сообщивший о прибытии барона Эри Кастильяну. Барон оказался сухим, как палка, человеком средних лет со строгими манерами и глубокими шрамами на обеих щеках. «Князь Сион Трамбл приказал мне предоставить в ваше распоряжение мой особый опыт, проистекающий из близкого знакомства с небезызвестным субъектом, — сказал барон Кастильяну. — Я буду рад это сделать».

«Вы знаете, что мне потребуется?»

«Лишь в общих чертах».

«Я хотел бы, чтобы вы очень внимательно рассмотрели моего пленника и распознали в нем Кокора Хеккуса — или исключили всякую возможность того, что под его личиной скрывается Кокор Хеккус».

Барон поморщился: «Что еще?»

«Вы можете это сделать?»

«Разумеется. Обратите внимание на шрамы, изуродовавшие мое лицо по приказу Хеккуса. Я провисел три дня на стержне, продетом через мои щеки, и выжил только благодаря ненависти».

«Тогда пойдемте, я покажу вам этого человека».

«Он здесь?»

«Его содержат в камере, в подземелье дворца».

Паж привел сенешаля; тот отворил обе двери, деревянную и чугунную. Они спустились втроем в подземелье. Падербуш стоял в камере, взявшись руками за прутья решетки, слега расставив ноги и неподвижно глядя в тускло освещенный амбразурами коридор. Герсен указал на него рукой: «Вот мой пленник».

Барон подошел ближе и внимательно рассмотрел узника.

«Так что же?» — спросил Герсен.

«Нет, — помолчав, сказал барон. — Это не Кокор Хеккус. По меньшей мере... нет, конечно нет... Хотя в его глазах есть та же искорка злобной, безжалостной проницательности... Нет. Я не знаю этого человека. Никогда не встречал его ни в Аглабате, ни в каком-либо другом месте».

«Очень хорошо — значит, я ошибался». Герсен повернулся к сенешалю: «Выпустите его».

«Вы намерены освободить пленника?»

«Не совсем. Но его больше незачем держать в темнице».

Сенешаль открыл решетчатую дверь камеры. «Выходи! — приказал Герсен. — Судя по всему, я обознался, и тебе не следует больше злоупотреблять гостеприимством великого князя».

Падербуш медленно вышел из камеры; он не ожидал освобождения и двигался настороженно.

Герсен крепко взял его за кисть — так, чтобы пленнику можно было в любой момент заломить руку за спину: «Пойдем — вверх по лестнице».

«Куда вы его ведете?» — капризно спросил недовольный сенешаль.

«Князь Сион Трамбл и я совместно вынесем приговор», — ответил Герсен. Повернувшись к барону Эри Кастильяну, он прибавил: «Благодарю вас за сотрудничество; вы мне очень помогли».

Барон сомневался: «Этот разбойник может быть опасен в любом случае; он может попробовать напасть на вас или сбежать».

Герсен указал на лучемет, висевший у него на поясе: «Я готов ко всему».

Барон поклонился, быстро поднялся по лестнице и удалился — выполнение распоряжения князя его явно тяготило. Герсен отвел Падербуша к себе в апартаменты и закрыл дверь перед носом сенешаля.

Герсен беззаботно уселся на диван; Падербуш продолжал стоять посреди гостиной. Наконец он спросил: «Что ты собираешься со мной сделать?»

«Я все еще в замешательстве, — признался Герсен. — Вполне возможно, что ты — тот, за кого себя выдаешь, в каковом случае мне практически не в чем тебя обвинить — кроме как в том, что ты служишь Кокору Хеккусу. Так или иначе, я не хотел гноить человека в темнице исключительно на основании гипотетических подозрений. Ты весь в грязи — хочешь выкупаться?»

«Нет».

«Предпочитаешь быть потным и грязным? Может быть, хочешь переодеться?»

«Нет».

Герсен пожал плечами: «Дело твое».

Падербуш скрестил руки на груди и смерил Герсена горящим взглядом: «Почему ты меня здесь держишь?»

Герсен задумался: «Подозреваю, что твоя жизнь в опасности. Я хотел бы тебя защитить».

«Я сам могу себя защитить».

«Тем не менее, будь так любезен, присаживайся, — Герсен указал на кресло дулом лучемета. — Ты стоишь посреди комнаты как хищник, готовый броситься на жертву. Это меня нервирует».

Падербуш холодно усмехнулся и уселся. «Я не нанес тебе никакого вреда, — сказал он через некоторое время. — Но ты меня унизил, бросил в темницу, а теперь пытаешься вывести меня из себя оскорбительными намеками. Не забывай, что Кокор Хеккус не прощает тех, кто намеренно наносит ущерб его подчиненным. Если ты не хочешь, чтобы владелец этого дворца оказался в постыдном положении, тебе следовало бы отпустить меня, чтобы я мог вернуться в Аглабат».

«Ты хорошо знаешь Хеккуса?» — спросил Герсен, словно продолжая светскую беседу.

«Конечно. Он похож на хасферугского орла. В его глазах светится ум. Его радость и гнев подобны всепожирающему пламени. Его воображение беспредельно, как небо; каждый пытается угадать, какие мысли бродят у него в голове, и что послужило причиной его размышлений».

«Любопытно! — заметил Герсен. — Мне не терпится с ним познакомиться — и наша встреча скоро состоится».

Падербуш изумился: «Ты встретишься с Кокором Хеккусом?»

Герсен кивнул: «Мы с тобой вернемся в Аглабат в шагающем форте — после того, как отдохнем пару недель здесь, в Карае».

«Я предпочел бы отправиться в Аглабат сегодня же».

«Невозможно. Никто не должен предупредить Хеккуса о моем прибытии; я хочу застать его врасплох».

Падербуш презрительно усмехнулся: «Глупец! Ты самоуверенный глупец, не подозревающий о своей глупости, что еще ничтожнее. Как ты можешь застать врасплох Кокора Хеккуса? Он знает больше тебя о твоих намерениях и действиях».

 

Глава 12

Выдержка из апокрифа «Ученик аватара» в «Рукописи из девятого измерения»:

«Справа и слева клубились, одна за другой, непроглядные завесы студнеобразного тумана, ничто не позволяло определить направление вверх или вниз. Что-то постоянно прибывало и удалялось, вызывая трепещущее ощущение поступления невидимых сообщений: все они далеко выходили за пределы возможностей осознания, доступных Мармадьюку. Он начинал подозревать, что доктрина темпорального стаза каким-то образом повлияла на транспозицию восприятий. «Почему бы еще? — дивился он, пробираясь на ощупь по лиловато-румяному полумягкому субстрату. — Почему бы еще мне приходило в голову, снова и снова, одно и то же слово: «плаксивость»?

Он оказался на краю выпяченного полупрозрачного просвета — за ним плясали анаморфотические видения. Взглянув наверх, он заметил бахрому изогнутых стержней; снизу простирался розовый, слегка закругленный уступ, в который врастали такие же стержни. Сбоку нечто бугристое и пористое выступало подобно громадному носу; по сути дела — теперь он распознал чудовищный объект — это и был нос, со всеми присущими носу характеристиками: невероятное обстоятельство! Образ мыслей Мармадьюка претерпел соответствующие изменения. По-видимому, основная проблема заключалась в том, чтобы узнать, из чьего глаза он смотрел. В конце концов, многое зависело от точки зрения».

Приближался полдень. Время от времени казалось, что Падербуш задремал в кресле, но уже через несколько секунд он наполнялся напряженной бдительностью, явно готовый внезапно наброситься на Герсена. Когда наступил очередной период такого напряжения, Герсен сказал: «Настоятельно рекомендую проявлять терпение. Прежде всего, как тебе известно, я вооружен, — Герсен приподнял и продемонстрировал пленнику лучемет. — Во-вторых, даже если бы я не был вооружен, ты ничего не смог бы со мной сделать».

«Ты в этом так уверен? — с усталой дерзостью спросил Падербуш. — Мы с тобой примерно одного роста — сделаем пару выпадов врукопашную, посмотрим, кто из нас лучше умеет драться?»

«Нет уж, благодарю — мне надоело драться. Зачем выкладываться? Скоро подадут обед, давай лучше посидим спокойно».

«Как хочешь».

В дверь тихо постучали. Герсен подошел к толстой деревянной панели: «Кто там?»

«Ютер Каймон, сенешаль, — послышался приглушенный голос. — Будьте добры, откройте дверь».

Герсен открыл дверь; в гостиную вошел престарелый сенешаль: «Князь желает вас видеть у себя в апартаментах, и немедленно. Он выслушал мнение барона Эри Кастильяну и просит вас немедленно освободить пленника. Он не желает предоставлять Кокору Хеккусу никаких поводов для претензий».

«В свое время я намерен полностью освободить этого человека из-под моей опеки, — возразил Герсен. — Пока что, однако, он согласился, так же как и я, воспользоваться гостеприимством Сиона Трамбла на протяжении примерно двух недель».

«Это очень великодушно с его стороны, — сухо заметил сенешаль. — Тем более, что великий князь очевидно забыл предложить вашему пленнику оказанное вам гостеприимство. Так вы готовы проследовать за мной в апартаменты Сиона Трамбла?»

Присевший было Герсен снова поднялся на ноги: «Рад буду снова навестить князя. Но что мне делать с моим гостем? Я не смею оставить его одного, но в то же время не хотел бы, чтобы он повсюду сопровождал меня, как на привязи».

«Пусть возвращается в темницу, — буркнул сенешаль, — и пользуется тем гостеприимством, какого заслуживает».

«Великий князь не может с вами согласиться, — заявил Герсен. — Он только что потребовал, чтобы я освободил пленника».

Сенешаль моргнул: «Действительно».

«Пожалуйста, передайте мои глубочайшие извинения и спросите князя, не соблаговолит ли он встретиться со мной здесь».

Сенешаль что-то проворчал себе под нос, в отчаянии воздел руки к потолку, бросил желчный взгляд на Падербуша и удалился.

Герсен и Падербуш снова сидели лицом к лицу. «Скажи-ка, — встрепенулся Герсен. — Ты знаешь человека по имени Зейман Отваль?»

«При мне упоминали его имя».

«Он — подручный Кокора Хеккуса. У тебя есть с ним нечто общее — манеры, интонации».

«Вполне может быть... В конце концов, мы оба служим Хеккусу, а его манеры заразительны. В чем именно проявляется это сходство?»

«Посадка головы, некоторые характерные жесты, а также то, что я назвал бы психической аурой. Странно, не правда ли?»

Падербуш торжественно кивнул, но больше не сказал ни слова. Еще через несколько минут к двери гостиной подошла Алюсс-Ифигения, и Герсен впустил ее. Девушка с удивлением переводила взгляд с Герсена на Падербуша и обратно: «Почему этот человек здесь?»

«Он считает, что его содержание в одиночной камере несправедливо, так как он не виновен ни в каких преступлениях, если не считать дюжины убийств».

Падербуш по-волчьи оскалился: «Я — Франц Падербуш, наследник рыцаря-владетеля замка Падер. В нашей семье никто не придает значение умерщвлению нескольких врагов на поле боя — в конце концов, тадушко-ойи сами на нас напали, а я защищал город, рискуя своей головой».

Алюсс-Ифигения отвернулась от него и обратилась к Герсену: «В Карае уже не так весело, как бывало раньше. Что-то изменилось, чего-то не хватает; может быть, я сама изменилась... Я хочу вернуться домой, в Драсцан».

«Я слышал, что в твою честь готовится всеобщее празднество — бал-маскарад или что-то в этом роде?»

Алюсс-Ифигения пожала плечами: «Может быть, об этих приготовлениях уже забыли. Сион Трамбл гневается на меня — или, по меньшей мере, уже не так любезен, как раньше». Она бросила на Герсена опасливый взгляд: «Возможно, он ревнует».

«Ревнует? Почему бы он стал ревновать?»

«В конце концов, мы провели много времени вдвоем. Этого вполне достаточно для возбуждения подозрений — и ревности».

«Смехотворно!» — заявил Герсен.

Алюсс-Ифигения подняла брови: «Я настолько непривлекательна, что даже предположение возможности наших интимных отношений кажется тебе нелепым?»

«Ни в коем случае! — уступил Герсен. — Напротив! Но мы не можем допустить, чтобы Сион Трамбл предавался мучительному заблуждению». Герсен выглянул из гостиной, подозвал пажа и послал его к великому князю, испросить разрешение на аудиенцию.

Паж вскоре вернулся и сообщил, что князь никого не принимает.

«Вернись к нему! — приказал Герсен. — Сообщи Сиону Трамблу следующее: завтра утром мне придется уехать. Совершенно необходимо, чтобы, отправившись на север в шагающем форте, я смог каким-то образом найти свой звездолет. Кроме того, извести князя о том, что принцесса Ифигения намерена сопровождать меня. После этого спроси, отказывается ли он все еще принимать нас».

Алюсс-Ифигения повернулась к Герсену: «Ты действительно собираешься взять меня с собой?»

«Если ты не прочь вернуться в Ойкумену».

«Но как быть с Кокором Хеккусом? Я думала...»

«Неважно, все это мелочи».

«Значит, ты все-таки шутишь», — печально вздохнула Алюсс-Ифигения.

«Да. А ты со мной поедешь?»

Поколебавшись, она кивнула: «Поеду. Почему нет? У тебя настоящая жизнь. Моя жизнь на Тамбере, да и весь Тамбер — легенды, небылицы, сны далекого прошлого! Гальванизированный миф, архаические сцены в театре манекенов! Мне душно на этой планете».

«Хорошо. Мы скоро отсюда уедем».

Девушка взглянула на Падербуша. «А что будет с ним? — с сомнением спросила она. — Ты его отпустишь — или оставишь Сиону Трамблу?»

«Нет. Он поедет с нами».

Алюсс-Ифигения не поняла: «С нами?»

«Да. Ненадолго».

Падербуш встал и потянулся: «Мне надоел этот разговор. Я никогда никуда с тобой не поеду».

«Неужели? Не поедешь даже в Аглабат, чтобы вернуться к Хеккусу?»

«Я сам вернусь в Аглабат — и никого не стану ждать!» — Падербуш один броском пересек гостиную, выпрыгнул из окна в сад, подбежал к стене, перемахнул через нее и был таков.

Алюсс-Ифигения подбежала к окну, глядя в сад, вернулась к Герсену: «Позови слуг! Он не мог далеко убежать, все эти сады — часть большого внутреннего двора. Скорее!»

Герсен явно не торопился. Девушка потянула его за локоть: «Ты хочешь, чтобы он сбежал?»

«Нет! — внезапно преисполнившись энергией, объявил Герсен. — Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он сбежал. Мы немедленно сообщим о побеге Сиону Трамблу — он лучше всех знает, как поймать беглеца. Пойдем!»

В коридоре Герсен сказал пажу: «Быстро проводи нас к апартаментам князя. Бегом!»

Паж провел их по длинному коридору в круглый вестибюль, а оттуда по еще одному широкому коридору, устланному красным ковром, к широкой белой двери. Здесь стояли два часовых в белых мундирах и черных чугунных шлемах.

«Откройте! — потребовал Герсен. — Мы должны немедленно видеть Сиона Трамбла».

«Невозможно, уважаемый рыцарь. Сенешаль приказал никого не впускать».

Герсен направил дуло лучемета на замок. Вырвался луч огня — замок почернел, дверь задымилась. Часовые отшатнулись с протестующими возгласами. «Отойдите, охраняйте коридор! — закричал на них Герсен. — Во имя безопасности Вадруса!»

Ошеломленные часовые топтались на месте. Герсен распахнул дверь ударом ноги и зашел внутрь вместе с Алюсс-Ифигенией.

Они оказались в приемной, окруженной нишами, где стояли белые мраморные статуи. Герсен заглянул в соседний зал через арочный проход, поспешно подошел к двери противоположного помещения и прислушался. Из-за двери доносился шорох какого-то движения. Герсен попробовал открыть эту дверь — она была закрыта на замок. Герсен снова воспользовался лучеметом, взломал дверь и ворвался в помещение.

Полуодетый Сион Трамбл обернулся и подскочил от неожиданности. Он открыл рот и проревел что-то нечленораздельное. Алюсс-Ифигения ахнула: «На нем одежда Падербуша!»

Действительно, рядом на подставке висел зеленый с синей вышивкой костюм Сиона Трамбла, а сам Сион Трамбл снимал с себя грязную одежду Франца Падербуша. Князь потянулся за шпагой — Герсен ударил его по кисти правой руки и выбил шпагу. Сион Трамбл сделал два шага к полке, где лежал небольшой карманный лучемет — Герсен уничтожил лучемет одним выстрелом.

Медленно повернувшись на месте, Сион Трамбл бросился на Герсена, как дикий зверь. Громко рассмеявшись, Герсен нагнулся, встретил бросок Трамбла ударом плеча в солнечное сплетение, схватил князя за поднявшееся сразу же колено и резко подбросил его в воздух, спиной вперед. Мгновенно схватив упавшего князя за кудрявые русые волосы, Герсен стал тянуть их на себя, пока Трамбл пытался оттолкнуть его и вырваться. Русая шевелюра отделилась от головы вместе с лицом — Герсен держал за волосы теплую маску из напоминавшего мягкую резину материала: тонкий прямой нос свернулся набок, рот маски глупо распахнулся. У человека на полу не было лица. Скальп и лицевые мышцы, розовые и темно-красные, проглядывали сквозь пленку прозрачной ткани. Глаза без век выпучились под ободранным лбом, над черной черепной впадиной ноздрей. Лишенный губ рот ощерился, внезапно обнажив десны с хищными белыми зубами.

«Кто... что это?» — сдавленно воскликнула Алюсс-Ифигения.

«Хормагонт, — пояснил Герсен. — Это Кокор Хеккус. Он же Билли Карзини. Он же Зейман Отваль. Он же Франц Падербуш. Он же — многие другие. А теперь его время пришло. Кокор Хеккус! Помнишь набег на Монтплезант? Я нашел тебя, чтобы заплатить сполна».

Кокор Хеккус медленно поднялся на ноги — на Герсена уставилось олицетворение ужаса.

«Когда-то ты мне сказал, что боишься только смерти, — продолжал Герсен. — Теперь ты умрешь».

Хормагонт с шумом втянул воздух.

«Ты прожил больше двух столетий и наполнил их бесчисленными бесчинствами и надругательствами, — говорил Герсен. — По всей справедливости мне следовало бы пытать тебя, долго и терпеливо, чтобы причинить тебе как можно больше ужаса и боли. Но достаточно того, что ты умрешь». Он направил на хормагонта лучемет. Кокор Хеккус издал дикий хриплый вопль и бросился вперед, широко раскинув руки, чтобы встретить грудью испепеляющий поток пламени.

На следующий день на центральной площади города казнили другого хормагонта, сенешаля Ютера Каймона — пособника, наперсника и приближенного Кокора Хеккуса. Стоя на высокой раскладной лестнице с петлей на шее, старец кричал, обращаясь к притихшей от ужаса толпе: «Глупцы! Глупцы! Теперь вы понимаете, сколько лет вам пускали кровь, сколько лет вас водили за нос, доили, грабили? Все ваше золото, всех ваших бойцов, всех ваших красавиц — мы все пустили на ветер! Двести лет! Мне двести лет, а Хеккус был старше! Он науськивал ваших храбрых сыновей на смуглых стрелков из Аглабата, и ваши сыновья гибли только для того, чтобы его позабавить! Он затаскивал в постель ваших невинных дочерей — немногие из них вернулись домой. О, как вы будете рыдать, когда узнаете о судьбе тех, что не вернулись! Все люди умирают — Кокор Хеккус умер, сегодня умру и я. Но какие вы идиоты! Слабоумные ничтожества...»

Палач повалил лестницу. Толпа долго смотрела опустевшими глазами на то, как дергалась и раскачивалась на веревке длинная тощая фигура.

Алюсс-Ифигения и Герсен прогуливались в саду у дворца барона Энделя Тобальта. Девушка, все еще бледная от пережитого страха, спросила: «Как ты догадался? Что выдало Хеккуса?»

«Я стал подозревать Сиона Трамбла, когда взглянул на его руки. У него хватило ума вести себя совсем не так, как Падербуш, но у него были те же руки: с длинными пальцами, с гладкой блестящей кожей, с необычно узкими ногтями больших пальцев. Я видел эти руки, но ему удавалось меня обманывать, пока я не пригляделся к Падербушу снова. Сион Трамбл выдал себя и по-другому. Он знал, что ты решила не выходить за него замуж — он сам мне об этом сказал. Но только три человека могли об этом знать наверняка — ты, я и Падербуш — потому что ты приняла это решение, пока мы ехали в механическом чудище. Услышав об этом от Сиона Трамбла, я взглянул на его руки и понял, что говорю с Кокором Хеккусом».

«Неописуемо зловредная тварь! С какой он планеты, хотела бы я знать? Кто были его родители?»

«Кокор Хеккус нес в себе благословение и проклятие чрезмерного воображения. Одной жизни ему было недостаточно — он должен был испить из каждого источника, познать каждую страсть, исчерпать каждую возможность до предела. На Тамбере он нашел мир, отвечавший его темпераменту. Выступая в различных ролях, он создавал свою собственную эпическую историю. Когда он уставал от Тамбера, он возвращался в другие человеческие миры — не столь покорные его воле, но, тем не менее, позволявшие ему развлекаться от души. Теперь он мертв».

«И теперь больше, чем когда-либо, я хочу улететь с Тамбера», — сказала Алюсс-Ифигения.

«Нас здесь ничто не задерживает. Завтра мы уедем».

«Почему завтра? Давай уедем сейчас же! Я думаю... я уверена, что смогу найти дорогу к твоему звездолету. Объехать Скар-Сакау стороной не так уж трудно, все ориентиры известны».

«Пожалуй, оставаться незачем, — согласился Герсен. — Поехали!»

Их провожала в лучах вечернего солнца небольшая группа столичных аристократов. «Вы пришлете к нам космические корабли из Ойкумены?» — с внезапной тревогой спросил барон Эндель Тобальт.

Герсен кивнул: «Как обещал, так и сделаю».

Алюсс-Ифигения с легким вздохом взглянула на окружающий пейзаж: «Когда-нибудь — не знаю, когда — я тоже вернусь на Тамбер».

«Не забывайте, — обратился Герсен к барону, — что ваши традиции, ваш образ жизни — все изменится, когда прибудут звездолеты из Ойкумены! Многие будут недовольны, многие будут тосковать по старому доброму времени. Может быть, вы все-таки предпочитаете, чтобы Тамбер остался таким, какой он есть?»

«Могу говорить только от своего имени, — ответил Эндель Тобальт. — Думаю, что нам следует покончить с изоляцией и присоединиться к остальному человечеству, чего бы это ни стоило».

Другие аристократы разделяли точку зрения барона.

«Пусть будет по-вашему», — сказал Герсен. Алюсс-Ифигения уже забралась в шагающий форт. Герсен последовал за ней, задраил люк, сел за пульт управления и взглянул на закрепленную на пульте бронзовую табличку с надписью:

«Конструкторское бюро Пача

Патрис, Крокиноль»

«Старина Пач! — сказал Герсен. — Надо будет послать ему отчет о том, как хорошо работает его машина — допуская, что она довезет нас до звездолета».

Сидя рядом с ним, Алюсс-Ифигения склонила голову ему на плечо. Глядя на ее блестящие волосы, словно припорошенные золотом, Герсен вспомнил о том, как он впервые увидел ее на тюремном дворе станции Менял и решил, что у нее ничем не примечательная внешность. Он тихо рассмеялся. Она подняла голову: «Почему ты смеешься?»

«Когда-нибудь я тебе расскажу. Но не сегодня».

Улыбаясь своим собственным воспоминаниям, Алюсс-Ифигения промолчала.

Герсен передвинул рычаг переднего хода. Тридцать шесть ног стали подниматься и опускаться в такт; восемнадцать сегментов сдвинулись с места. Шагающий форт почти бесшумно скользил на северо-запад — туда, где длинные косые лучи вечернего солнца золотили снежные пики Скар-Сакау.