Звездолетостроительная корпорация «Дистис» предлагала девятнадцать моделей — от нового варианта тесного космического корабля 9B до роскошного лайнера «Дистис императрикс» с эмалированным черным корпусом, отделанным золотом. Пользуясь денежными средствами, приобретенными благодаря эпохальному ограблению Менял, Герсен приобрел «Фараон» — просторный звездолет, оснащенный такими удобствами, как автоматическая система кондиционирования воздуха, постепенно изменявшая давление и состав газовой среды корабля в соответствии с характеристиками атмосферы в пункте назначения.

Ригель и планеты Кортежа остались за кормой. Впереди темнело усеянное звездами пространство. Озабоченно нахмурившись, Алюсс-Ифигения просматривала «Звездный каталог»: «Змееносец — не звезда. Это целый сектор Галактики. Куда мы летим?»

«Звезда — Фи Змееносца, — ответил Герсен после едва заметной паузы. — Мы летим на Саркой».

«На Саркой? — Алюсс-Ифигения быстро подняла голову. — Саркойцы, если я не ошибаюсь, наперебой соревнуются в приготовлении ядов?»

«Саркойцы — отравители, это уж как пить дать», — кивнул Герсен.

Алюсс-Ифигения с сомнением посмотрела на передний экран. Желание Герсена как можно скорее покинуть Альфанор озадачило ее. Она надеялась, что он внезапно решил радикально изменить образ жизни; теперь оснований для такой надежды почти не оставалось. Она открыла «Путеводитель по планетам» и прочла статью, посвященную Саркою. Тем временем Герсен стоял у фармацевтического шкафа, приготавливая смесь сывороток, защищавшую от потенциально вредоносных белков, вирусов и бактерий Саркоя.

«Зачем тебе понадобилась эта планета? — спросила Алюсс-Ифигения. — Судя по тому, что пишут в справочнике, это какое-то змеиное гнездо».

«Мне нужно поговорить с одним человеком, — тщательно сдержанным тоном ответил Герсен и передал ей бумажный стаканчик. — Выпей эту микстуру, она предохранит тебя от чесотки и коросты».

Алюсс-Ифигения молча выпила приготовленное Герсеном зелье.

 

* * *

На Саркое не было особых формальностей; Герсен приземлился в космопорте Страдаха, как можно ближе к вокзалу — бревенчатому строению с крышей из лакированного тростника. Таможенный служащий зарегистрировал их как посетителей, после чего их немедленно окружили десятки горластых субъектов в темно-коричневых халатах со взъерошенными меховыми воротниками и манжетами. Каждый громко утверждал, что он — лучший местный экскурсовод и устроитель развлечений.

«Чего пожелаете, уважаемый господин, драгоценная леди? Посетить саркойское селение? Я — гетман...»

«Не прочь позабавиться харбайтом? Могу предложить трех превосходных харикапов в самом разъяренном состоянии...»

«Яды, яды в розницу и оптом! Гарантирую свежесть и безошибочную точность воздействия! Моим ядам можно доверять без опасений!»

Герсен переводил взгляд с одного лица на другое. У нескольких гидов и продавцов на щеке была татуировка — небольшой темно-синий мальтийский крест. У одного из них такая татуировка была на обеих щеках.

«Как тебя зовут?» — спросил его Герсен.

«Эдельрод, к вашим услугам. Мне известны древние легенды Саркоя, чудесные сказания! Я могу сделать так, чтобы ваше пребывание на нашей планете стало радостным и познавательным...»

«Насколько я понимаю, ты — токсикант, кандидат в мастера?»

«Верно, — Эдельрод казался несколько разочарованным. — Вы уже бывали на Саркое?»

«Я здесь провел некоторое время».

«А, вы приехали пополнить свою палитру? Будьте уверены, сударь, я могу устроить для вас поразительно выгодные сделки и показать никому еще не известные новшества!»

Герсен отвел Эдельрода в сторону: «Тебе известен мастер по имени Какарсис Азм?»

«Я его знаю. Его приговорили к сотрудничеству».

«Значит, он еще не умер?»

«Он умрет завтра вечером».

«Прекрасно! — заявил Герсен. — В таком случае я мог бы тебя нанять, если твои услуги не обойдутся слишком дорого».

«Я предлагаю все мои познания, а также мою дружбу и охрану — всего за пятьдесят СЕРСов в день».

«По рукам. Прежде всего, нам нужно как-то доехать до постоялого двора».

«Сию минуту!» Эдельрод вызвал ветхий экипаж; переваливаясь и подпрыгивая по испещренным лужами улицам Страдаха, экипаж привез их к гостинице «Отравский замок» — внушительному трехэтажному сооружению со стенами из вертикально установленных бревен и двенадцатиконьковой крышей, покрытой зеленой стеклянной черепицей. Полы в помещениях первого этажа были выстланы домоткаными коврами с яркими черными, белыми и багряными орнаментами; из стен выступали резные пилястры, изображавшие укрощенных харикапов с изможденными, осунувшимися мордами; с бревенчатых перекладин крыши свисали угловатые лозы с зелеными листьями и лиловыми цветами. Из огромных окон десятиметровой высоты открывался вид на степь Горобундур — на западе парило туманом черно-зеленое болото, на востоке темнела полоса леса. Постояльцы подкреплялись в просторном трапезном зале, меблированном столами, стульями и буфетами из плотного черного дерева. К облегчению Алюсс-Ифигении, кухней заведовали, судя по всему, иммигранты с другой планеты, предлагавшие блюда в кулинарных традициях шести миров Ойкумены. Тем не менее, принцесса с Тамбера не доверяла местной пище: «Кто их знает? Вместо приправы здесь могут подсыпать какой-нибудь кошмарный наркотик».

Герсен успокоил ее: «Саркойцы не станут разбрасываться дорогостоящими зельями только для того, чтобы над нами подшутить. Ничего другого, однако, гарантировать не могу. Вот местные чуреки — лепешки кочевников из пресного теста, горки маленьких черных зернышек в пиалах — тростниковые ягоды, а в этом котле — какое-то рагу или гуляш». Герсен попробовал гуляш: «Бывает хуже».

Алюсс-Ифигения угрюмо попробовала тростниковые ягоды, вкусом напоминавшие о копоти костра, разведенного на болоте. «Сколько ты собираешься оставаться на этой планете?» — вежливо спросила она.

«Примерно два дня, если не будет никаких неприятностей».

«Я не хочу совать нос в твои дела, но мне все-таки было бы любопытно узнать...»

«Никакой тайны здесь нет. Я хотел бы получить некоторые сведения от человека, которому осталось жить чуть больше суток».

«Понятно». Тем не менее, было очевидно, что Алюсс-Ифигению мало интересовали планы Герсена; когда Герсен вышел, чтобы найти Эдельрода, она осталась сидеть в вестибюле.

«Я хотел бы поговорить с Какарсисом Азмом, — сказал проводнику Герсен. — Это можно устроить?»

Эдельрод задумчиво потянул себя за длинный нос: «Щекотливое дело. Он приговорен к сотрудничеству с гильдией: таких, как он, строго стерегут — по очевидным причинам. Конечно, я могу попытаться организовать вашу встречу. Вы готовы понести некоторые затраты?»

«В разумных пределах. Я мог бы заплатить не больше пятидесяти СЕРСов в казну гильдии, еще полсотни гроссмейстеру токсикантов и, пожалуй, еще двадцать или тридцать СЕРСов тебе, в качестве премиальных».

Эдельрод — дородный человек неопределенного возраста с шапкой мягких, густых черных волос — поджал губы: «Вашу щедрость нельзя назвать королевской. На Саркое самым уважаемым достоинством считается готовность безрассудно швыряться деньгами».

«Насколько я могу судить, моя готовность понести дополнительные расходы произвела на тебя впечатление, — возразил Герсен. — Названные суммы — самое большее, что я могу потратить. Если ты не можешь устроить встречу на таких условиях, мне придется обратиться к кому-нибудь другому».

«Сделаю все, что смогу, — уныло отозвался Эдельрод. — Пожалуйста, подождите в вестибюле, я наведу справки».

Герсен сел рядом с Алюсс-Ифигенией, демонстративно не задававшей вопросов. Через некоторое время вернулся торжествующий Эдельрод: «Лед тронулся! Но затраты несколько превысят установленные вами ограничения». Он прищелкнул пальцами, всем своим видом выражая ликующее нетерпение.

«Я передумал, — заявил Герсен. — Мне не нужно встречаться с мастером Азмом».

Эдельрод встревожился: «Но это вполне возможно! Я уже говорил с гроссмейстером!»

«Как-нибудь в другой раз».

Эдельрод разочарованно поморщился: «Жертвуя всей прибылью, причитающейся мне как посреднику, я мог бы организовать интервью с Азмом за смешные деньги — какие-нибудь двести СЕРСов».

«Интересующие меня сведения не отличаются особой ценностью. Завтра я отправлюсь в Худах, где мой старый знакомый, мастер-токсикант Кудиру, сможет все устроить наилучшим образом».

Эдельрод поднял брови и почтительно выпучил глаза: «Это полностью меняет дело! Вам следовало сразу же упомянуть о ваших связях с Кудиру. Думаю, что теперь гроссмейстер согласится взять гораздо меньше, чем требовал до сих пор».

«Вы знаете, сколько я согласен заплатить», — упорствовал Герсен.

«Хорошо, — вздохнул Эдельрод. — Интервью может состояться сегодня вечером. Тем временем, чем бы вы хотели развлечься? Не желаете ли полюбоваться на окрестности? Вам повезло с погодой: в лесу настоящий калейдоскоп цветов, пылких знойников, корорваток. Я знаю сухую тропу».

Алюсс-Ифигения, не находившая места от скуки, поднялась на ноги. Эдельрод повел их по тропе, пересекавшей по мосту коричневатую речку и углублявшейся в лес.

Флора отличалась типичным для Саркоя мрачноватым разнообразием: в подлеске росли бесчисленные разновидности кустарника, саговников, пузырчаток и трав. Листва в кронах деревьев была в основном черной и коричневой, с отдельными сполохами темно-красного оттенка; кустарник, однако, радовал глаз фиолетовыми, зелеными и бледно-голубыми тонами. Эдельрод оживлял прогулку обсуждением различных достопримечательностей, попадавшихся по пути. Он указал на небольшую поросль серого грибка: «Это источник твитуса, превосходного селективного яда, смертельного только с условием употребления в пищу два раза в неделю. В этом отношении он не уступает мервану, безболезненно и незаметно пропитывающему кожу и оказывающему летальное воздействие только после облучения солнечным светом. Я знал нескольких людей, опасавшихся мервана настолько, что они проводили целые дни, не выходя из юрт».

Они вышли на небольшую прогалину. Эдельрод бдительно поглядывал по сторонам: «У меня нет явных врагов, но в последнее время здесь умерли несколько человек... Сегодня, кажется, все в порядке. Обратите внимание на это деревце, растущее в стороне от других, — проводник указал на гибкий побег с белой корой и круглыми желтыми листьями. — Одни называют его «монетным деревом», другие — «никчемником». Оно совершенно безобидно как в качестве основного материала, так и в качестве катализатора. Можно съесть любую часть этого дерева — лист, кусочек коры, сердцевину или корень — и не заметить ничего, кроме легкого несварения желудка. Недавно один из наших токсикантов, раздраженный очевидной бессодержательностью «никчемника», уделил существенное время исследованию возможностей этого растения, и через несколько лет сумел выделить из монетного дерева необычно сильнодействующее вещество. Для того, чтобы оно оказывало действие, необходимо растворить его в метицине и распылить в воздухе так, чтобы оно образовало туман или дымку, в каковом случае оно проникает в организм через глаза и вызывает сначала слепоту, затем онемение членов и, наконец, полный паралич. Подумать только! Из бросового, казалось бы, материала он сумел добыть полезный, высокоэффективный яд! Разве это не замечательный пример свойственной человеку изобретательности и настойчивости?»

«Впечатляющее достижение!» — откликнулся Герсен. Алюсс-Ифигения промолчала.

Эдельрод продолжал: «Нас часто спрашивают: почему мы настаиваем на приготовлении ядов с использованием только натуральных ингредиентов? Почему не затвориться в лабораториях и не заняться синтезом? Ответ, конечно же, заключается в том, что яды естественного происхождения, изначально непосредственно связанные с живыми тканями, более эффективны».

«Я скорее предположил бы, что это объясняется наличием в естественных ядах малозаметных примесей сложных катализирующих веществ, нежели метафизической «взаимосвязью» с живыми организмами», — возразил Герсен.

Эдельрод поучительно поднял указательный палец: «Никогда не следует недооценивать роль человеческой психики! Например — посмотрим, где-то здесь должен быть хоть один экземпляр... Да-да, вот она, взгляните — маленькая рептилия».

Под белесым листом с голубыми пятнышками притаилось небольшое существо, напоминавшее ящерицу.

«Это менг. В одном из его органов содержится вещество, которое могут предлагать в продажу как ульгар или фурукс. Одно и то же вещество, позвольте напомнить! Если оно продается и применяется в качестве ульгара, симптомы отравления проявляются в судорогах, откусывании собственного языка и безумии, сопровождающемся пеной у рта. Но если оно покупается и употребляется в качестве фурукса, его воздействие приводит к растворению межкостного хряща и, в конечном счете, к полной потере способности к передвижению. Что вы на это скажете? Разве это не метафизическая зависимость самого трансцендентального свойства?»

«Любопытно, в самом деле... хм... А что произойдет, если то же самое вещество будет использоваться и продаваться, предположим — исключительно гипотетически — с целью утоления жажды?»

Эдельрод потянул себя за нос: «Интересный эксперимент. Хотел бы я знать... Но в вашем допущении содержится логический изъян. Кто станет пить драгоценный экстракт вместо воды?»

«Я недостаточно продумал свой аргумент», — признал Герсен.

Эдельрод ответил великодушным жестом: «Нет-нет, ни в коем случае! Именно такие смелые — на первый взгляд, лишенные логики — предположения приводят к открытию замечательных вариантов. Возьмите хотя бы сероцвет. Кто бы подумал, что его душистый аромат может приносить какую-то пользу? Но гроссмейстер-токсикант Струбал перевернул цветок стеблем вверх и оставил в темноте на месяц. Эссенция его запаха после такой выдержки — знаменитый токсмератис! Одно дуновение убивает — токсиканту достаточно пройти мимо субъекта отравления».

Алюсс-Ифигения нагнулась и подняла небольшой окатыш кварца: «Какую ужасную отраву можно приготовить из этого камешка?»

Эдельрод отвел глаза, будучи слегка смущен: «Пожалуй, что никакую. По меньшей мере, насколько мне известно. Хотя мы используем такие окатыши в шаровых мельницах, измельчая в муку семена фотиса. Не беспокойтесь — этот камешек не так бесполезен, как может показаться».

Алюсс-Ифигения с отвращением выбросила кусочек кварца в траву. «Не могу поверить, — пробормотала она. — чтобы целый народ посвятил себя подобной деятельности!»

Эдельрод пожал плечами: «Мы служим полезной цели — каждый время от времени нуждается в яде. Мы можем достигнуть совершенства в этой области и считаем своим долгом стремиться к совершенству». Он с любопытством взглянул на принцессу из Жантийи: «Разве у вас нет никаких навыков в этой области?»

«Никаких».

«В гостинице вы можете купить брошюру под заголовком «Основы искусства приготовления и применения ядов». Насколько я помню, к ней прилагается небольшой комплект элементарных алкалоидов для начинающих. Если вы хотели бы научиться...»

«Благодарю вас, у меня нет таких намерений».

Эдельрод вежливо развел руками, словно подтверждая, что каждому суждено выбирать интересы и род занятий согласно своим наклонностям.

Прогулка продолжалась. Через некоторое время лес поредел, и тропа вывела их в открытую степь. На окраине городка темнело длинное сооружение из скрепленных чугунными скобами бревен, с восемью коническими выступами на крыше и десятью чугунными дверями, обращенными к степи. Напротив этого здания, на обширной площади, покрытой утрамбованной глиной, теснились сотни мелких киосков и лавочек.

«Караван-сарай! — пояснил Эдельрод. — Здесь заседает Соглашательство, выносящее приговоры». Он указал на площадку посреди крыши караван-сарая, где в четырех узких клетках, безутешно глядя на площадь, стояли четыре узника: «Крайний справа — Какарсис Азм».

«Смогу ли я поговорить с ним сейчас?» — поинтересовался Герсен.

«Пойду спрошу. Подождите, пожалуйста, у этого киоска — там заправляет кухней моя бабушка, она заварит вам прекрасный чай!»

Алюсс-Ифигения опасливо заглянула внутрь указанного заведения. На плите, в большой бронзовой чаше, что-то яростно кипело; рядом стояли бронзовые пиалы. На полках выстроились сотни стеклянных банок с травами, кореньями и не поддающимися определению ингредиентами.

«У нее всегда чисто, и никто лучше нее не разбирается в целебных травах! — радостно заявил Эдельрод. — Садитесь, выпейте чего-нибудь горячего и бодрящего. Я скоро вернусь — надеюсь, с хорошими новостями».

Алюсс-Ифигения молча присела на скамью. Посоветовавшись с бабушкой Эдельрода, Герсен приобрел две пиалы умеренно стимулирующего горячего чая из вербены. Они наблюдали за тем, как из степи прибывал громыхающий караван. Первым приехал восьмиколесный фургон, перевозивший святилище, кабину гетмана и большие бронзовые емкости с водой. За ним следовали десятки других фургонов — одни побольше, другие поменьше; двигатели ревели, лязгали, выли. Каждый фургон представлял собой колесную платформу с поразительно высокой надстройкой, заполненной всевозможными тюками, товарами, пожитками и утварью, на самом верху которой располагались жилые юрты. Некоторые мужчины ехали на мотоциклах, другие сидели, развалившись, на фургонах; правили фургонами старые женщины или рабы племени. Дети бежали сзади, ехали на велосипедах или болтались с опасностью для жизни на подножках и поручнях фургонов.

Караван остановился; женщины и дети установили треножники, развесили котлы и занялись приготовлением обеда, а рабы разгружали с фургонов товары — меха, ценные породы дерева, связки трав, куски агата и опала, птиц в клетках, бочонки с камедью и ядовитым сырьем, а также двух пойманных по пути харикапов — полуразумных автохтонных существ, предлагавшихся в продажу любителям популярного на Саркое спорта, харбайта. Тем временем мужчины-кочевники собрались молчаливой группой, пили чай и бросали подозрительные враждебные взгляды на базар, где, как они ожидали, их непременно должны были обсчитать или надуть каким-нибудь новым, еще более изобретательным способом.

Эдельрод поспешно возвращался из караван-сарая. Герсен проворчал, обращаясь к Алюсс-Ифигении: «Сейчас он перечислит шесть причин, по которым разрешение на встречу с приговоренным обойдется втридорога».

Эдельрод взял у престарелой прародительницы пиалу отвара из опаленного айоля, присел на скамью и принялся с молчаливым озлоблением прихлебывать обжигающее варево.

«Так что же?» — поинтересовался Герсен.

Эдельрод вздохнул и покачал головой: «Все мои хлопоты оказались ни к чему. Главный староста заявляет, что устроить интервью невозможно».

«Ну и ладно! — отозвался Герсен. — Я всего лишь хотел передать ему соболезнования от Виоля Фалюша. Так или иначе, разница невелика. Где он будет сотрудничать?»

«В «Отравском замке». Соглашательство нынче заседает в Страдахе — а мастерам гильдии тоже охота поразвлечься».

«Может быть, у меня будет возможность перекинуться с Азмом парой слов в гостинице — или, по меньшей мере, подбодрить его каким-нибудь жестом, — Герсен пожал плечами. — А пока что пойдем, посмотрим, что делается на базаре».

Присмиревший и притихший, Эдельрод провел их по базару. Живость вернулась к нему только на рынке ядов; здесь он то и дело указывал гостям на продавцов, предлагавших выгодные скидки на заслуживающие особого внимания препараты. Эдельрод схватил с прилавка комок серого воска: «Взгляните на этот убийственный материал! Я держу его в руках без малейших опасений. Почему? Я приобрел необходимый иммунитет! Но стóит только натереть этим воском предмет, принадлежащий вашему врагу — расческу, ухочистку — и считайте, что с ним покончено! Кроме того, этим составом можно натереть удостоверение личности. Если к вам пристанет особенно назойливый бюрократ, он заразится и дорого заплатит за свою мелочность».

Алюсс-Ифигения порывисто вздохнула: «Как саркойцы доживают до зрелого возраста?»

«Секрет в двух словах! — заявил Эдельрод, дидактически поднимая два пальца. — Осторожность — раз! Иммунитет — два! Я выработал в себе невосприимчивость к тридцати ядам. Ношу с собой индикаторы и детекторы, предупреждающие о клюте, мератисе, чернояде и фволе. Соблюдаю исключительную осторожность, когда ем что-нибудь, нюхаю что-либо, надеваю одежду, ложусь в постель с незнакомой женщиной. Ха-ха! Это излюбленный трюк отравителей — не в меру нетерпеливый развратник наживает кучу неприятностей. Но не будем отвлекаться. Я не теряю бдительность во всех этих ситуациях и даже тогда, когда прохожу с подветренной стороны от переодетого токсиканта — несмотря на то, что не боюсь мератиса. Осторожность становится второй натурой. Если я подозреваю, что у меня появился или может появиться враг, я навязываюсь этому человеку в друзья и отравляю его первый, чтобы не подвергаться лишнему риску».

«Ты доживешь до преклонных лет», — заметил Герсен.

Эдельрод чуть поклонился и сделал почтительные круговые движения обеими руками, правой рукой по часовой стрелке, а левой — в противоположном направлении, тем самым символизируя милосердие Годогмы, соблаговолившего вращать свои колеса на одном месте вместо того, чтобы сразу переехать колею жизни: «Надеюсь. А здесь, — проводник указал на колбу с белым порошком, — здесь у нас клют. Полезное, эффективное средство, находит самое разнообразное применение. Если вам нужен доброкачественный клют, покупайте здесь».

«Клют у меня есть, — почесал в затылке Герсен. — Хотя, может быть, он уже выдохся».

«Выбросьте лежалый клют — чрезмерная скупость нередко приводит к большому разочарованию! — посоветовал Эдельрод. — Враг, покрывшийся гнойными язвами и потерявший ногу из-за гангрены, но выживший, будет опаснее прежнего!» Саркойский гид повернулся к продавцу: «Клют свежий?»

«Свежее утренней росы!»

Поторговавшись на славу, Герсен приобрел небольшую шкатулку с клютом. Все это время Алюсс-Ифигения стояла, отвернувшись и приподняв голову, полная гневного неодобрения.

«А теперь, — сказал Герсен, — давайте вернемся в гостиницу».

«Мне пришла в голову одна идея, — осторожно произнес Эдельрод. — Если бы я подарил старостам бочонок хорошего чая — стоимостью в двадцать или тридцать СЕРСов — возможно, они разрешили бы вам посетить приговоренного».

«Прекрасная мысль! Подари им бочонок чая».

«Но вы, само собой, возместите мне затраты?»

«С какой стати? Я уже пообещал тебе немалую сумму — в общей сложности сто двадцать СЕРСов».

Эдельрод раздраженно махнул рукой: «Вы не понимаете сложность ситуации!» Помолчав и прищелкнув пальцами от досады, он сказал: «Хорошо, так и быть! Исключительно потому, что я испытываю к вам дружеское расположение, мне придется поступиться своими интересами. Где деньги?»

«Вот пятьдесят СЕРСов. Остальное — после интервью».

«Как быть с вашей спутницей? Где она будет ждать?»

«Только не на базаре. Кочевники могут подумать, что ее выставили на продажу».

Эдельрод усмехнулся: «Такое бывало. Не беспокойтесь, однако! Она под защитой Идделя Эдельрода, бакалавра токсикологии! Она не чувствовала бы себя в большей безопасности, даже если бы была стопудовым чугунным монументом покойному бульдогу!»

Герсен настоял, однако, на том, чтобы проводник нанял экипаж, усадил в него Алюсс-Ифигению и отправил ее обратно в гостиницу. После этого Эдельрод проводил Герсена к караван-сараю; они миновали несколько просторных пустующих помещений и поднялись по лестнице на крышу. Шестеро старост сгорбились, поеживаясь от ветра, на табуретках вокруг кипящего котла; застегнув меховые воротники, они без особого интереса взглянули на Эдельрода, вернулись к распитию обжигающего чая и перебросились парой тихих ворчливых замечаний — судя по всему, сатирического свойства, так как все они одновременно зашлись кашляющим смехом.

Герсен приблизился к клетке Какарсиса Азма, некогда мастера-токсиканта, а ныне смертника, приговоренного к сотрудничеству. Азм был несколько выше среднего саркойца, хотя его обширная грудная клетка и выпуклый живот были типичными для этой расы. Формой головы он тоже отличался от соплеменников — его челюсти и скулы были широкими и массивными, но узкий лоб словно вытянулся по вертикали. На этот лоб черным клином наползли густые матовые волосы, напоминавшие мех; длинные черные усы Азма уныло повисли. Осужденному преступнику не полагалось носить обувь: ноги токсиканта, украшенные традиционными татуировками, изображавшими колеса с многочисленными спицами, от холода покрылись синеватыми и розовыми пятнами.

Эдельрод повелительно обратился к Азму: «Гнусный злодей! Благородный господин с другой планеты пожелал тебя осмотреть. Веди себя прилично!»

Азм взмахнул рукой, словно собираясь швырнуть яд — Эдельрод отскочил, испуганно выругавшись. Какарсис Азм расхохотался. Герсен обратился к проводнику: «Подожди в стороне. Я хотел бы поговорить с мастером Азмом наедине».

Эдельрод неохотно отошел. Азм уселся на табурет, стоявший посреди клетки, и уставился на Герсена, прищурив матовые, как кремень, серые глаза.

«Я заплатил за то, чтобы мне разрешили с вами встретиться, — сказал Герсен. — По сути дела, я для этого прилетел сюда с Альфанора».

Азм никак не отозвался.

«Виоль Фалюш не заступился за вас?», — спросил Герсен.

В мутных глазах появилась искорка: «Тебя прислал Фалюш?»

«Нет».

Искорка погасла.

«Казалось бы, — продолжал Герсен, — в связи с тем, что Фалюш подстрекал вас нарушить правила гильдии, его тоже следовало бы посадить в клетку и приговорить к сотрудничеству».

«Я не стал бы возражать», — отозвался Азм.

«Не совсем понимаю, в чем именно вы провинились. Вас посадили в клетку и приговорили за то, что вы продали яд общеизвестному преступнику?»

Азм хрюкнул и сплюнул в угол клетки: «Откуда я знал, что он — Виоль Фалюш? Давным-давно я знал его под другим именем. Он изменился — его невозможно было узнать!»

«За что же, в таком случае, вас приговорили к сотрудничеству?»

«С постановлением гильдии невозможно спорить. Гроссмейстер приготовил для Фалюша особый прейскурант. Я ничего об этом не знал и продал Фалюшу две драхмы патциглопа и драхму фволя — немного, но любое отступление от прейскуранта не подлежит помилованию. Гроссмейстер гильдии токсикантов — мой заклятый враг, хотя он никогда не смел инспектировать мои яды». Азм снова сплюнул и задумчиво, искоса взглянул на Герсена: «Почему я должен перед тобой исповедоваться?»

«Потому что я могу устроить так, чтобы вы умерли от альфа- или бета-токсина, а не в процессе экспериментального сотрудничества».

Азм крякнул и мрачно усмехнулся: «В присутствии гроссмейстера Петруса? Ничего у тебя не выйдет. Он ждет не дождется испробовать свой новый пиронг».

«Гроссмейстера Петруса можно переубедить. Деньгами, если не поможет ничто другое».

Азм пожал плечами: «Мне не на что надеяться, болтовня не поможет. С другой стороны, мне нечего терять. Что ты хочешь знать?»

«Насколько я понимаю, Виоль Фалюш уже покинул Саркой?»

«Конечно».

«Где и когда ты с ним познакомился?»

«Давным-давно. Сколько лет прошло? Двадцать? Тридцать? Давно. Он уже тогда был работорговцем, в молодости. Еще будучи почти подростком. По сути дела, я никогда не видел работорговца моложе Фалюша. Он приземлился на развалюхе с барахлящими двигателями, набитой девчонками — все они его страшно боялись. Поверите ли? Они были счастливы, когда я их купил!» Какарсис Азм недоуменно покачал своей странной головой: «Пренеприятнейший юноша! Он весь трепетал и содрогался, словно у него внутри извивался змеиный клубок страстей. Теперь он стал другим. Неутолимые страсти все еще его терзают, но Виоль Фалюш научился их сдерживать — пока это требуется. Да, он стал другим человеком».

«Как его звали, когда ты с ним встретился впервые?»

Азм снова покачал головой: «Не припомню. Не знаю. Может быть, я даже тогда не знал, как его звали. Он обменял двух первосортных девочек на палитру ядов, хотя мне пришлось приплатить деньгами. Подружки рыдали от облегчения, когда выбежали из его корабля. А остальные рыдали потому, что им не повезло — я не смог их купить. А, как они плакали!» Какарсис Азм поморщился и вздохнул: «Подружек звали Инга и Дандина. Они без конца болтали! Девочки слишком близко познакомились с Фалюшем и поносили его без устали».

«Что с ними теперь? Они еще живы?»

«Понятия не имею, — Азм вскочил на ноги и стал нервно расхаживать из одного угла клетки в другой, после чего так же неожиданно снова плюхнулся на табурет: «Меня вызвали на юг, в Согмир. Я их продал. Почти за те же деньги — девушки были еще молодые и свежие. Я пользовался ими всего два года».

«Кто их купил?»

«Оптовик, Гаскойн с планеты Мерчисона. Больше я о них ничего не знаю».

«А откуда они были, эти девушки?»

«С Земли».

Герсен поразмышлял немного: «Не могли бы вы подробно описать внешность Виоля Фалюша — такого, каким он стал теперь?»

«Он высокий человек, довольно приятной внешности. У него темные волосы. Никаких особых примет или манер у него нет. Когда он был молод, было сразу заметно, что у него не все дома — лицо у него то и дело искажалось гримасами, голос срывался. Теперь он следит за собой и ведет себя вежливо. Больше не кричит и не повышает голос. Улыбается. Если бы я не знал Фалюша практически с детства, никогда не догадался бы с первого взгляда, что имею дело с сумасшедшим».

Герсен задал еще несколько вопросов; Какарсис Азм не смог ничего добавить к тому, что уже сказал. Герсен собрался уходить. Азм спросил с притворным безразличием: «Ты намерен вступиться за меня перед Петрусом?»

«Да».

Азм задумался. Открыв рот, он несколько секунд молчал, после чего произнес явно через силу: «Будь осторожен. Петрус — влиятельный человек, и его влияние пагубно. Не доверяйся ему — он может тебя отравить только потому, что ты ему не понравишься».

«Благодарю за предупреждение, — отозвался Герсен. — Я постараюсь вам помочь». Он подал знак Эдельроду, наблюдавшему за разговором с плохо скрываемым любопытством: «Отведи меня к гроссмейстеру Петрусу».

Следуя за проводником, Герсен спустился по лестнице в караван-сарай и, после некоторого блуждания по извилистым коридорам и асимметричным полутемным закоулкам, они зашли в помещение, напоминавшее шатер из желтого шелка. На подушке сидел, скрестив ноги, тощий субъект с изощренной татуировкой на щеках; субъект изучал или сравнивал несколько небольших флаконов, аккуратно выстроенных в ряд на ковре у него под рукой.

«Господин с другой планеты желает говорить с гроссмейстером», — тихо объявил Эдельрод.

Тощий человек одним движением вскочил на ноги, подошел к Герсену, внимательно понюхал его руки, похлопал его по одежде, попросил показать язык и зубы. «Один момент!» — он бесшумно исчез за завесой желтого шелка, почти мгновенно вернулся и подозвал Герсена жестом: «Сюда, будьте добры».

Герсен последовал за ним и оказался в комнате без окон, но с высоким потолком — настолько высоким, что он терялся во мгле. Четыре шарообразных светильника, низко подвешенных на длинных цепях, отбрасывали маслянисто-желтый свет. На столе побулькивал вездесущий бронзовый котел. Тяжелый теплый воздух полнился запахами мускуса, тканей, кожи, пота, резковатых испарений сушеных трав. Гроссмейстер гильдии токсикантов Петрус — бледный старик с яркими черными глазами — только что проснулся. Приподнявшись на узком ложе, он подбросил трав в котел и налил себе пиалу горячего отвара. Старец приветствовал Герсена коротким кивком.

«Вы уже немолоды», — констатировал очевидный факт Герсен.

«В земном летоисчислении мне сто девяносто четыре года».

«Сколько еще вы рассчитываете прожить?»

«Как минимум шесть лет — надеюсь. Многие хотят меня отравить».

«На крыше сидят четыре преступника, ожидающих казни. Все они приговорены к сотрудничеству?»

«Все. Мне нужно провести испытания дюжины новых ядов. Другие мастера тоже ожидают своей очереди».

«Я заверил Какарсиса Азма в том, что он умрет от альфа- или бета-токсина».

«Значит, вы наделены даром предвосхищения чудес. Я скептически отношусь к подобным прорицаниям. Азм давно уже подрывает репутацию региональной ассоциации токсикантов своей самонадеянной дерзостью. Теперь ему придется сотрудничать с ревизионной комиссией гильдии».

В конечном счете Герсену пришлось заплатить 425 СЕРСов за обещание гроссмейстера допустить смерть Какарсиса Азма от быстродействующего и безболезненного альфа-токсина.

Несколько помрачневший Эдельрод вывел Герсена на базарную площадь, и они стали возвращаться в гостиницу, для чего пришлось пройти через весь городок. Вдоль топких улиц Страдаха выстроились высокие бревенчатые избы на сваях; фасад каждой избы был выложен так, чтобы из него получилась карикатурная физиономия — скорбная, нахмурившаяся или изумленная.

В «Отравском замке» Герсен узнал, что Алюсс-Ифигения уже поднялась к себе в номер, и решил ее не беспокоить. Выкупавшись в большом деревянном ушате, он спустился в вестибюль и подошел к огромному окну, глядя на степь. В сумерках пейзаж казался размытым, но четкие черные силуэты высоких столбов с навершиями-колесами продолжали выделяться на фоне пасмурного неба, словно аккуратно нарисованные.

Герсен заказал пиалу чая и, так как ему все равно нечего было делать, стал размышлять о себе и своей жизни... С точки зрения обывателя Ойкумены, он был счастливчиком, обладателем состояния, не поддававшегося представлению. Но что ждало его в будущем? Допустим, по какому-то капризу судьбы ему удалось бы достигнуть своей цели и уничтожить троих оставшихся «князей тьмы» — что тогда? Сможет ли он вжиться в повседневную рутину существования? Или воспитание и опыт настолько изуродовали его, что до конца своих дней он будет выслеживать очередных кандидатов на уничтожение? Герсен невесело усмехнулся. Вряд ли он доживет до той минуты, когда ему придется решать этот вопрос. Тем временем, чтó ему удалось узнать у Какарсиса Азма? Только то, что двадцать или тридцать лет тому назад помешанный юнец продал Азму двух девочек, Ингу и Дандину, которых Азм впоследствии сбыл оптовику Гаскойну с планеты Мерчисона. Скудные сведения... Тем не менее, Инга и Дандина близко познакомились со своим похитителем и «поносили его без устали».

В вестибюль спустилась Алюсс-Ифигения. Игнорируя Герсена, она тоже подошла к окну посмотреть на темную степь, где теперь перемигивалась пара далеких огней. Тучи озарились темно-лиловым заревом, под ними появилось кольцо ярких белых огней, и на взлетное поле опустился пассажирский космический лайнер компании «Робарт-Геркулес». Понаблюдав за приземлением звездолета, Алюсс-Ифигения отвернулась от окна и, чопорно выпрямившись, присела рядом с Герсеном. Когда он предложил ей чаю, принцесса отказалась: «Сколько еще ты собираешься здесь пробыть?»

«Только до завтрашнего вечера».

«Почему мы не можем улететь сегодня же? Ты уже беседовал со своим приятелем и купил свой яд».

Словно отвечая на ее вопрос, появился Эдельрод, отвесивший любезный поклон, в его случае выглядевший достаточно нелепо. Теперь он нарядился в длинный халат из зеленого сукна и напялил высокую меховую шапку. «Крепкого здоровья и прочного иммунитета! — приветствовал он своих гостей. — Вы будете присутствовать при отравлениях? Они состоятся в ротонде гостиницы, для развлечения и просвещения собравшихся знаменитостей и экспертов».

«Сегодня вечером? Насколько я понял, сотрудничество было назначено на завтра».

«Колеса Годогмы повернулись, и казнь перенесли на сегодня. Мерзавцам придется сотрудничать раньше, чем они думали».

«Я непременно приду», — пообещал Герсен.

Алюсс-Ифигения быстро поднялась на ноги и удалилась из вестибюля.

Герсен поднялся к ней в номер: «Ты на меня сердишься?»

«Я не сержусь. Я совершенно ошеломлена. Не могу понять, почему тебя так интересуют эти отвратительные, болезненно извращенные люди... Почему тебя так интересует смерть...»

«Это не совсем справедливое заключение. Да, жизнь саркойцев устроена по-другому. Да, она меня интересует. Я могу у них чему-то научится — чему-то, что поможет мне выжить».

«Но тебе не нужно у них учиться! У тебя есть огромные деньги, десять миллиардов СЕРСов...»

«У меня больше нет этих денег».

«Как то есть, нет? Ты их потерял?»

«Мое богатство больше не исчисляется наличными. Сформирована анонимная корпорация, владельцем акций которой являюсь я. Вложение капитала приносит постоянный доход — что-то вроде миллиона СЕРСов в день, насколько мне известно. Конечно, это все еще большие деньги».

«Об этом я и говорю — тебе, с такими деньгами, нет необходимости самому ввязываться в грязные истории. Если тебе нужно кого-то убить, найми убийц, в конце концов! Найми этого жуткого душегубца, Эдельрода. По сходной цене он с радостью отправит на тот свет родную мать!»

«Любому наемному убийце могут поручить отправить на тот свет меня самого, заплатив еще больше. Но есть еще одно соображение. Я не хочу, чтобы обо мне знали — чтобы знали о том, чем я занимаюсь. Для того, чтобы у меня был хоть какой-нибудь шанс добиться успеха, я должен быть абсолютно неизвестен — незаметен, как призрак. Боюсь, что Институт уже взял меня на заметку, и это огромная потеря».

Алюсс-Ифигения возразила со страстной серьезностью: «Ты одержим, ты маньяк! Ты весь сосредоточился на умерщвлении врагов и ни о чем не беспокоишься, ничем не интересуешься, кроме повышения эффективности своей смертоносности!»

Яростная атака подруги ошеломила Герсена. Ее обвинения были достаточно преувеличены для того, чтобы не нанести болезненный удар; тем не менее, если она верила в то, что говорила — каким чудовищем он должен был казаться в ее глазах! Герсен успокоительно ответил: «Ты говоришь неправду. Может быть, в один прекрасный день ты поймешь...» Алюсс-Ифигения зажала уши руками и гневно трясла головой — ее золотистые волосы болтались из стороны в сторону. Голос Герсена замер. В любом случае то, что он собирался предложить, по ближайшем рассмотрении представлялось маловероятным, даже абсурдным: он не смел помышлять об отдыхе в кругу семьи, о домашнем уюте...

«Что будет со мной?» — холодно спросила Алюсс-Ифигения.

«Я не вправе распоряжаться твоей судьбой или даже препятствовать тебе в чем-либо, — сказал Герсен. — У каждого из нас только одна жизнь — каждый делает все, что может, руководствуясь своими наклонностями и своим чувством долга».

Алюсс-Ифигения продолжала молча стоять, теперь уже собранная и сдержанная. Герсен печально вернулся к себе в номер. В каком-то смысле, однако, он приветствовал эту ссору. Вполне может быть, что подсознательно он хотел привезти ее на Саркой, чтобы показать, в каком направлении будет развиваться его дальнейшая жизнь, и предоставить ей возможность уклониться от участия в этой жизни.

Он был несколько удивлен, когда Алюсс-Ифигения спустилась к ужину — замкнутая и бледная.

В трапезном зале было людно, всюду жестикулировали и разговаривали видные и влиятельные саркойцы в халатах с меховыми воротниками; их густые черные волосы тоже напоминали шкурки пушных зверей. Кроме того, сегодня вечером можно было заметить необычное для Саркоя множество женщин в характерных длинных платьях из блестящего лилового, красновато-коричневого и черного атласа, обремененных ожерельями, браслетами и крупными заколками из бирюзы и нефрита. В углу расселась многочисленная группа туристов, прибывших в Страдах на экскурсионном звездолете — объявление о предстоящих публичных отравлениях вызвало интерес не только на Саркое. Судя по их манере одеваться, туристы прилетели с одной из планет Кортежа — скорее всего, с Альфанора, так как они красили кожу в бежевые и сероватые тона. Рядом с Герсеном вырос, как из-под земли, Эдельрод: «Ага, лорд Герсен! Рад вас видеть в этом блестящем собрании! Могу ли я присоединиться к вам и к вашей очаровательной спутнице? Возможно, мне удастся сопроводить экзекуцию полезными пояснениями». Не дожидаясь ответа, напористый гид уселся за стол: «Сегодня подадут ужин из шести блюд, в саркойском стиле. Пока вы здесь, на нашей чудесной планете, вы обязаны насладиться ее дарами в полной мере! И я чрезвычайно рад содействовать вам в этом начинании. Надеюсь, у вас все идет хорошо?»

«Все в порядке, благодарю вас».

Прогноз Эдельрода оказался правильным — сегодня кухня гостиницы предлагала только саркойские блюда. На первое подали отчетливо горьковатый бледно-зеленый бульон из болотных овощей и болотной живности, с гарниром из обжаренных в масле стеблей молодого тростника, а также салат из сельдерея и черники, приправленный стружкой пикантной черной коры. Пока постояльцы ели, прислуга вынесла на дощатую террасу четыре столба и установила их в предусмотренных гнездах.

Вторым блюдом оказалось рагу из бледного мяса в соусе из болотных полипов, обильно удобренное специями, с гарниром из студенистых овощных бананов, кондированного жаоика и местных фруктов.

Алюсс-Ифигения ела без особого аппетита; Герсен вообще не был голоден.

Перед ними поставили третье блюдо: тонкие ломтики душистого вареного теста на кружочках охлажденной дыни, в сопровождении чего-то вроде небольших моллюсков в перченом масле. По мере того, как посуду убирали, приготавливая столы к четвертому блюду, приговоренных вывели на террасу, где те стояли, жмурясь от непривычно яркого света. На них не было никакой одежды, кроме массивных ошейников, подбитых мехом, огромных набитых войлоком рукавиц и тугого кушака, продетого между ногами и перевязанного на поясе.

Алюсс-Ифигения взирала на них с напускным безразличием: «Это преступники? Что они натворили?»

Эдельрод с трудом отвлекся от только что выставленной перед ним вереницы небольших мисок, содержавших кишмиш из давленых насекомых и зерновых хлопьев, маринад, красновато-фиолетовый джем и катышки жареного мяса. Вспомнив, в чем заключался смысл вопроса, он бросил взгляд на осужденных: «Справа — Какарсис Азм, он предал интересы гильдии. Рядом с ним — кочевник, обвиненный в сексуальном правонарушении».

Алюсс-Ифигения рассмеялась, не веря своим ушам: «На Саркое такое возможно?»

Эдельрод болезненно поморщился и посмотрел на нее с укоризной: «Третий облил свою бабушку скисшим молоком. Четвертый осквернил фетиш».

Алюсс-Ифигения явно недоумевала. Она взглянула на Герсена, чтобы проверить, не шутит ли саркойский гид.

Герсен сказал: «С нашей точки зрения обвинения могут показаться странными, а проступки — не заслуживающими казни. В то же время, некоторые общественные запреты Земли и Альфанора, например, кажутся не менее бессмысленными саркойцам».

«Именно так! — подтвердил Эдельрод. — На каждой планете свои порядки. Меня просто поражает бесчувственность некоторых господ, прибывающих к нам с других планет. Как правило, их самый заметный порок — скаредность. На Саркое имущество одного принадлежит всем. Деньги? Мы расстаемся с деньгами без задних мыслей. Чтобы заслужить настоящее уважение на Саркое, проявляйте щедрость без оглядки!» Бакалавр токсикологии с надеждой посмотрел на Герсена, но тот только улыбнулся.

Алюсс-Ифигения даже не попробовала четвертое блюдо. Подали пятое — трех больших пареных сколопендр на лепешке из слоеного теста, с гарниром из мелко нарубленного синего овоща и пиалой шелковисто-черной пасты, мгновенно наполнившей воздух едким ароматом. Алюсс-Ифигения поднялась со стула и покинула трапезный зал. Эдельрод с соболезнованием проводил ее глазами: «Она нездорова?»

«Боюсь, что так».

«Жаль! — Эдельрод с энтузиазмом набросился на еду. — Ужин еще далеко не кончился».

На террасу вышли четыре бакалавра; они установили перед каждым из приговоренных по табурету, а на каждом табурете — белое блюдце с ядом.

«В первую очередь испытанию подвергнется небезызвестный Какарсис Азм! — объявил мастер-токсикант. — В качестве возмещения ущерба, нанесенного гильдии его махинациями, он согласился испробовать разновидность активанта, именуемого «альфа-токсином». Оральное употребление альфа-токсина вызывает почти мгновенный шок главного спинномозгового ганглия. Сегодня вечером альфа-токсин приготовлен в новом растворителе, который, возможно, катализирует летальное воздействие эффективнее любого другого вещества, известного человечеству. Преступник Азм, будьте добры, приступите к сотрудничеству».

Какарсис Азм не шевелился, но глаза его бегали. К нему подошел бакалавр; Какарсис Азм открыл рот, проглотил дозу и уже через две секунды был мертв.

«Потрясающе! — заявил Эдельрод. — Каждую неделю что-нибудь новое!»

Экзекуция продолжалась; мастер-токсикант подробно пояснял присутствующим происходящее. Сексуальный правонарушитель попытался пнуть блюдце, стоявшее на табурете, так, чтобы яд плеснул в лицо бакалавру, за что получил выговор. Остальные отравления завершились без непристойных инцидентов. За шестым блюдом — сложносоставным салатом — последовали всевозможные чаи, отвары и подносы с леденцами и цукатами; торжественный ужин подходил к концу.

Герсен медленно поднялся на второй этаж и постучался в номер своей спутницы. Алюсс-Ифигения уже собрала багаж. Герсен стоял в дверном проеме, озадаченный внезапным блеском паники в глазах принцессы — ему было невдомек, что на фоне светлой деревянной обшивки стен он казался ей темной зловещей фигурой.

Алюсс-Ифигения поспешно проговорила, словно запыхавшись: «Экскурсионный корабль возвращается на Альфанор. Я заказала каюту. Нам придется расстаться».

Некоторое время Герсен не отвечал, после чего сказал: «На твоем банковском счету есть деньги. Я прослежу за тем, чтобы там всегда были деньги — столько, сколько понадобится... В чрезвычайной ситуации, даже если ты истратишь все, что у тебя есть, тебе достаточно будет известить управляющего отделением банка, и он переведет тебе требуемую сумму».

Алюсс-Ифигения молчала. Герсен повернулся, чтобы уйти: «Если тебе когда-нибудь нужна будет помощь...»

Алюсс-Ифигения Эперже-Токай, принцесса Жантийи, коротко кивнула: «Я знаю».

«Тогда до свидания».

«Прощай».

 

* * *

Герсен вернулся в свою комнату и лег на постель, подложив руки под голову. Так закончилась приятная интерлюдия в его жизни. «Больше никогда! — поклялся он себе, — Никогда не стану вовлекать женщину в темные хлопоты моего дела. Благородству, великодушию и доброте нет места в преступном мире...»

Рано утром пакетбот компании «Робарт-Геркулес» вылетел из Страдаха с Алюсс-Ифигенией на борту. Герсен отправился в космопорт, подписался в ведомости для выезжающих, уплатил налог на выезд, наградил Эдельрода чаевыми и тоже покинул Саркой.

 

Из «Популярного путеводителя по планетам», 348-е издание 1525 г.:

«АЛОИЗИЙ: шестая планета Веги.

Постоянные характеристики

Диаметр:11 744 километра

Масса:0,86 массы Земли

Средняя продолжительность суток:19 часов 48 минут (и т. д.)

Общие замечания

Алоизий и две другие планеты системы Веги, Балагур и Катберт, были первыми мирами, успешно колонизированными выходцами с Земли. Поэтому Алоизию свойственны аспекты седой древности — тем более, что первой на этой планете высадилась энергичная группа консервационистов, отказывавшихся возводить какие-либо сооружения, не гармонировавшие с ландшафтом.

Консервационистов больше нет, но их влияние еще чувствуется. На Алоизии нет претенциозных стеклянных небоскребов Альфанора и Земли, бетонных глыб Оллифейна или необузданной мешанины архитектурных стилей, преобладающей на планетах системы Маркаба.

Ось вращения Алоизия наклонена к плоскости орбиты под углом в 31,7°; соответственно, смена времен года на этой планете сопровождается суровыми климатическими возмущениями, несколько смягченными повышенной плотностью атмосферы. На Алоизии семь континентов, крупнейший из которых — Земля Марси, известная также под наименованием Дорган, где находится самый многонаселенный город, Новый Вексфорд. Благодаря муниципальным традициям терпимости и расчетливой политике необременительного налогообложения, Новый Вексфорд давно стал одним из важнейших финансовых центров Ойкумены, влияние которого непропорционально велико по сравнению с его относительно скромными индустриальными ресурсами.

Туземные флору и фауну Алоизия нельзя назвать достопримечательными. Благодаря упорным стараниям первопоселенцев, здесь широко распространены земные деревья и кустарники, причем местные условия особенно благоприятны для хвойных растений».

Иммиграционные процедуры на Алоизии были настолько же строгими и утомительными, насколько они были небрежными и поверхностными на Саркое. Уже на расстоянии полутора миллионов километров, пересекая «первую стратисферу», Герсен сообщил о намерении приземлиться, указав свое имя, наименование, номер и модель своего звездолета, нескольких лиц, способных за него поручиться, а также причины своего визита, после чего ему разрешили приблизиться ко «второй стратисфере», на расстояние в один миллион километров. Здесь он ожидал, пока его заявка рассматривалась компетентными властями. Через некоторое время ему приказали занять орбиту на уровне «третьей стратисферы», на высоте ста пятидесяти тысяч километров над планетой, и только здесь, после непродолжительной задержки, он получил разрешение на посадку. Формальности вызывали раздражение, но они были неизбежны. Если бы Герсен забыл остановиться на уровне «первой стратисферы», на его звездолет немедленно навели бы дальнобойные орудия. Если бы он пересек «вторую стратисферу», не ожидая дальнейших инструкций, его корабль обстреляли бы из так называемых «ускорителей Трибольта» клейкими дисками, выводящими из строя навигационные приборы и оптические датчики. Если бы он не остановился даже после этого, его звездолет был бы аннигилирован.

Герсен выполнил все инструкции и, еще раз подтвердив выдачу разрешения, приземлился в Центральном космопорте Доргана.

Новый Вексфорд находился в тридцати километрах к северу — город извилистых улочек, крутых холмов и древних зданий почти средневекового вида. Центр города занимали банки, биржи и представительства посреднических фирм, а окружающие холмы оцепили отели, магазины и более специализированные учреждения; пригороды Нового Вексфорда гордились тем, что здесь, в изящных и просторных усадьбах, разбросанных среди радующих глаз пасторальных просторов, жили некоторые из богатейших людей Ойкумены.

Герсен занял номер в огромном отеле «Конгрив», купил несколько газет и подкрепился ленчем, приготовленным без кулинарных излишеств. Вокруг бурлила городская жизнь: меркантилисты в нарочито архаических пиджачных парах, аристократы с Балагура — этим не терпелось вернуться домой, как только они сходили с трапа звездолета; изредка попадался приезжий с Катберта, выделявшийся из толпы нарядом кричащих расцветок и блестящей головой, лысой, как биллиардный шар. Землян в отеле «Конгрив» можно было распознать благодаря их скромной одежде приглушенных оттенков и какой-то не поддающейся точному определению самонадеянной манере себя вести — это свойство уроженцев колыбели человечества донельзя раздражало обитателей других миров, не меньше, чем возмутительная привычка землян отзываться о других планетах как о «колониях».

Герсен расслабился. Атмосфера Нового Вексфорда успокаивала — здесь каждая деталь придавала уверенность в солидной надежности, благоустройстве, законности и упорядоченности. Кроме того, Герсену нравились местные крутые улицы с их каменными зданиями и чугунными оградами; теперь, через тысячу лет, эту архитектуру уже невозможно было сбрасывать со счетов как «жеманное ханжество», хотя авангардисты с Катберта все еще придерживались такого мнения.

Герсен уже бывал однажды в Новом Вексфорде. Две недели осторожного наведения справок позволили ему выяснить, что некий Джехан Аддельс из инвестиционной корпорации «Транскосмос» заслужил репутацию исключительно находчивого и проницательного финансиста. Герсен позвонил Аддельсу из телефонной будки на улице, предварительно выключив видеокамеру. Аддельс оказался человеком моложавым, но худосочным, с продолговатым лицом, словно постоянно сохранявшим вопросительное выражение, и лысеющей головой; последнее обстоятельство свидетельствовало о том, что он мало заботился о внешности, так как услуги парикмахеров, выращивающих новые волосы, на Алоизии были легкодоступны.

«Аддельс слушает».

«Вы меня не знаете, и мое имя не имеет значения. Насколько я понимаю, вы работаете в корпорации «Транскосмос»?»

«Верно».

«Сколько вам платят?»

«Шестьдесят тысяч в год, не считая кое-каких льгот, — без малейшего колебания ответил Аддельс, невзирая на тот факт, что говорил с совершенно незнакомым человеком, предпочитавшим не показывать лицо. — Почему вас это интересует?»

«Я хотел бы нанять вас примерно в том же качестве, но за сто тысяч в год, с ежемесячным увеличением оклада на тысячу СЕРСов и с выплатой премиальных каждые пять лет — в размере, скажем, миллиона СЕРСов».

«Привлекательные условия, — сухо отозвался Аддельс. — Кто вы такой?»

«Я предпочитаю сохранять инкогнито, — сказал Герсен. — Если вы настаиваете, я могу встретиться с вами и все объяснить лицом к лицу. По существу, однако, достаточно знать, что я не преступник, и что деньги, управление которыми я хотел бы вам поручить, приобретены без нарушения действующих законов Нового Вексфорда».

«Гм! О каких деньгах мы говорим? И в каких ценных бумагах они содержатся?»

«Сумма составляет десять миллиардов СЕРСов наличными».

«Ха! — выдохнул Аддельс. — Где...» — по лицу экономиста промелькнула тень раздражения, и он тут же оборвал себя. Джехан Аддельс предпочитал думать о себе как о человеке невозмутимом в любых обстоятельствах. Он продолжал: «Это огромный капитал. Не могу поверить, что он приобретен традиционными средствами».

«Я не утверждал, что приобрел эти деньги традиционными средствами. Деньги поступили из Запределья, где традиции, как правило, не имеют значения».

Аддельс бледно усмехнулся: «Законы, как правило, там тоже не имеют значения. А следовательно, не имеют значения и нарушения законов. Таким образом, юридических проблем у вас не будет. В любом случае, источник ваших финансовых средств меня не интересует. Что, в точности, вы хотели бы мне поручить?»

«Я хочу, чтобы вы вложили этот капитал, и чтобы он приносил постоянный доход, но таким образом, чтобы мои деньги не привлекали внимания. Я хочу, чтобы не распространялись никакие слухи, чтобы сведения о моих инвестициях не попадали в новости. Я хочу, чтобы вы вкладывали мои деньги, не вызывая ни у кого ни малейшего интереса или подозрения».

«Это затруднительно, — Аддельс поразмышлял немного. — Тем не менее, это возможно, если тщательно спланировать программу инвестиций через посредников».

«Я оставляю это на ваше усмотрение. Вы будете контролировать все финансовые операции — учитывая, разумеется, рекомендации, которые я могу время от времени предоставлять. Естественно, вы можете нанимать необходимый персонал, хотя персонал не должен ничего знать обо мне».

«В этом отношении не предвижу никаких проблем, так как я сам о вас ничего не знаю».

«Вы согласны работать на таких условиях?»

«Несомненно — если все, что вы говорите, не мошенничество и не глупая шутка. Получая обещанный вами оклад и вкладывая его вместе с вашими деньгами, я очень скоро стану богатым человеком. Но я вам поверю только тогда, когда увижу деньги своими глазами. Надеюсь, они не поддельные».

«Вы сможете убедиться в их неподдельности с помощью собственного фальсометра».

«Десять миллиардов СЕРСов! — размышлял вслух Аддельс. — Непомерный капитал, способный соблазнить самого честного и добросовестного человека. Как вы узнáете, что я не расхищаю ваши деньги?»

«Насколько мне известно, вы заслужили репутацию не только осторожного, но и дисциплинированного финансиста. Вы будете получать достаточно для того, чтобы не рисковать этой репутацией. Других сдерживающих средств у меня нет».

Джехан Аддельс сухо кивнул: «Где деньги?»

«Они будут доставлены по любому указанному вами адресу. Или вы можете сами зайти в отель «Конгрив» и забрать их».

«Все не так просто. Что, если я умру сегодня вечером? Как вы вернете свои деньги? А если вы умрете, как я об этом узнаю? Как, в таком случае, я должен буду распорядиться вашим капиталом — допуская, что он существует?»

«Приходите в шестьсот пятидесятый номер отеля «Конгрив». Я передам деньги и мы составим соглашение, предусматривающее возможные варианты, даже самые нежелательные».

Джехан Аддельс явился в номер Герсена уже через полчаса. Он пересчитал деньги, содержавшиеся в двух больших чемоданах, проверил несколько случайно выбранных банкнот фальсометром и почтительно покачал головой: «Вы возлагаете на меня огромную ответственность. Я мог бы выписать квитанцию, подтверждающую получение десяти миллиардов, но, учитывая все обстоятельства, это была бы излишняя формальность».

«Возьмите деньги, — сказал Герсен. — Завтра внесите в свое завещание указание на то, что в случае вашей смерти эту сумму, с начисленными на нее процентами, следует вернуть мне. Если я умру или не свяжусь с вами в течение года, используйте доход с этого капитала в благотворительных целях. Но я собираюсь вернуться в Новый Вексфорд через два-три месяца. Начиная с сегодняшнего дня я буду сообщаться с вами только по видеофону, под именем Генри Лукаса».

«Хорошо, — Аддельс вздохнул. — Кажется, мы предусмотрели любые неожиданности».

«Не забывайте о строгой конфиденциальности! Даже ваших ближайших родственников нельзя посвящать в подробности ваших новых обязанностей».

«Как вам будет угодно».

На следующее утро Герсен вылетел с Алоизия на Альфанор.

Теперь, через три месяца, он вернулся в Новый Вексфорд и снова остановился в отеле «Конгрив».

Герсен зашел в телефонную будку на улице, снова выключил видеокамеру и набрал номер Джехана Аддельса. Экран взорвался ярким сплетением зеленых листьев и светлых роз шиповника. Женский голос произнес: «Инвестиционная компания «Бреймар»».

«Господин Генри Лукас хотел бы поговорить с господином Аддельсом».

«Одну минуту, благодарю вас».

На экране появилось лицо Аддельса: «Слушаю».

«Вас беспокоит Генри Лукас».

Аддельс откинулся на спинку кресла: «Очень рад — можно сказать, даже счастлив — что вы мне позвонили».

«Ваша линия связи не прослушивается?»

Аддельс проверил показания индикатора: «Никто не слушает».

«Как идут дела?»

«Достаточно хорошо», — Аддельс разъяснил, в общих чертах, структуру своих инвестиций. Он депонировал десять сумм, наличными деньгами, на десять различных счетов в пяти местных банках и в пяти банках на Земле, и постепенно конвертировал эти деньги в приносящие доход капиталовложения, принимая все возможные меры для того, чтобы не вызывать возмущений, способных потревожить обнаженные нервы финансового мира.

«Я недооценил масштабы поставленной передо мной задачи, когда взялся ее выполнять, — сказал Аддельс. — Трудности почти непреодолимы! Прошу заметить, я не жалуюсь. Днем с огнем я не мог бы найти более интересную работу, требующую приложения всех моих способностей. Но незаметно вложить десять миллиардов СЕРСов — все равно, что бултыхнуться в пруд вниз головой и выйти на берег сухим. Мне пришлось нанять нескольких человек только для того, чтобы они оборонялись вежливыми отписками от организаций, желающих проводить расследования, и прочих любопытствующих. Боюсь, нам придется учредить свой собственный банк — может быть, даже несколько банков».

«Делайте все, что считаете целесообразным, — отозвался Герсен. — Тем временем, у меня есть для вас особое поручение».

Аддельс немедленно встревожился: «Поручение — какого рода?»

«Недавно я узнал из газетной заметки, что издательство «Радиан», публикующее журнал «Космополис», находится в стесненном финансовом положении. Я хотел бы, чтобы вы приобрели контрольный пакет акций этого издательства».

Аддельс поджал губы: «Это нетрудно, конечно. По существу, я мог бы купить все издательство на корню. «Радиан» на краю банкротства. Но вам следует знать, что такое вложение капитала может оказаться невыгодным. «Радиан» уже много лет теряет деньги — именно поэтому их так легко купить».

«Я понимаю, что в данном случае мы позволим себе некоторый риск. Попробуем сделать издательство прибыльным. Я хотел бы стать владельцем «Космополиса» по особой причине».

Аддельс поспешил подтвердить, что у него не было никакого намерения противоречить пожеланиям Герсена: «Я всего лишь хотел убедиться в том, что у вас нет преувеличенных ожиданий по этому поводу. Начну скупку акций «Радиана» завтра же».

 

* * *

Звезда Мерчисона — № 203 созвездия Стрельца по «Звездному каталогу» — находится недалеко от плоскости вращения Галактики, но значительно дальше Веги, в тридцати шести световых годах за границей Запределья. Она входит в скопление пяти разноцветных солнц: двух красных карликов, голубовато-белого карлика, не поддающейся обычной классификации сине-зеленой звезды средних размеров и желто-оранжевой звезды Мерчисона, класса G6. Единственная планета последней звезды, тоже названная «Мерчисон» по имени первооткрывателя, несколько меньше Земли; ее опоясывает единственный огромный континент. В экваториальной зоне постоянно перемещаются гонимые обжигающим ветром дюны; от горных хребтов к полярным морям спускаются долины. В горах обитают аборигены — черные существа с непредсказуемыми свойствами; они могут быть, попеременно, кровожадно дикими и агрессивными, тупыми и вялыми, безобидно истеричными или склонными к сотрудничеству. В последнем расположении духа они полезны, так как поставляют красители и волокна, применяемые при изготовлении ковров и гобеленов — важнейших предметов экспорта с планеты Мерчисон. Фабрики, производящие ковры, сосредоточились вокруг населенного пункта под наименованием Сабра; в ткацких цехах работают тысячи женщин. Женщин этих поставляет дюжина работорговых ассоциаций; среди них наибольшей известностью в последнее время пользовался оптовый концерн Гаскойна. Благодаря хорошо продуманной системе пополнения инвентаря, Гаскойн был способен быстро удовлетворять спрос по разумным ценам. Гаскойн не пытался конкурировать с более специализированными фирмами и поставлял, главным образом, товар промышленной и сельскохозяйственной категорий. В Сабре сущность его коммерции заключалась в предложении в продажу и в аренду высококачественных работниц промышленной категории F 2: женщин не слишком выдающейся внешности или уже не первой молодости, но отличавшихся крепким здоровьем и сноровкой, склонных к сотрудничеству, прилежных и добродушных — в полном соответствии с десятью пунктами гарантии Гаскойна.

Сабру, скучный беспорядочный город на берегу северного полярного моря, населяли выходцы со всех концов Запределья, основная цель которых заключалась в том, чтобы заработать достаточно денег для переезда в какое-нибудь другое место. Простиравшаяся к югу прибрежная равнина была усеяна сотнями причудливых вулканических останцев, увенчанных шапками желтовато-коричневой растительности. Единственной достопримечательностью Сабры был Цирк Орбана — открытая площадь в центре города, посреди которой возвышался останец с плоской вершиной, одна из характерных местных вулканических пробок. На вершине этого столба расположился отель «Гранд Мерчисон», а по окружности Цирка — другие важнейшие заведения планеты: гостиница «Торговый дом Вильгельма», Ковровый рынок, представительство оптовой торговой фирмы Гаскойна, техническая академия Оденура, таверна Кейди, постоялый двор «Синяя образина», импортная контора «Геракл», склад и выставочный торговый зал Кооператива изготовителей ковров, магазин «Спортивные товары и трофеи», управление фирмы Гэмбела, занимавшейся перепродажей бывших в употреблении и краденых космических кораблей, а также склад и магазин окружной корпорации продовольственного снабжения.

Обитатели Сабры были достаточно многочисленны и зажиточны для того, чтобы нуждаться в защите от набегов космических разбойников и охотников за рабами — несмотря на то, что этот город, подобно Крайгороду в другом секторе Запределья, выполнял полезную функцию для тех, кто родился или предпочитал жить там, где охрана правопорядка в лучшем случае носила локальный импровизированных характер. Батареи ускорителей Трибольта находились под неусыпным присмотром городской милиции, и прибывающие космические корабли рассматривались с исключительным подозрением.

Приближаясь к Мерчисону с осторожностью, Герсен связался по радио с космопортом и занял указанную посадочную орбиту. В космопорте его допросили представители местной бригады организации «Смерть стукачам»; на них произвел благоприятное впечатление роскошный звездолет «Фараон». Стукачи — агенты МСБР — обычно отправлялись в космос под видом наводчиков, в дешевых кораблях модели 9B, так как МСБР не желало рисковать в Запределье более дорогостоящим оборудованием. По меньшей мере на этот раз Герсен мог отвечать на вопросы откровенно. Он прибыл в Сабру, чтобы найти женщин, привезенных на Мерчисон больше двадцати лет тому назад оптовым работорговцем Гаскойном. Наблюдая за мигающими индикаторами детектора лжи, бравые блюстители беспорядка обменялись ироническими взглядами — их позабавило такое донкихотство — и без дальнейших задержек пропустили Герсена в город.

Приближался полдень; Герсен остановился в отеле «Гранд Мерчисон» на вершине столба Орбана. Свободных номеров в отеле почти не оставалось в связи с наездом скупщиков ковров, коммивояжеров из Ойкумены и спортсменов, собравшихся охотиться на аборигенов Поклонной горы.

Герсен принял душ и переоделся в местную одежду: алые плюшевые панталоны и черную куртку. Спустившись в обеденный зал, он закусил местными продуктами — салатом из морской капусты и тушеными моллюсками. Прямо напротив, под окном, находилось управление оптовой фирмы Гаскойна: видавшее виды неуклюжее трехэтажное сооружение с бараками, окружавшими обширный внутренний двор. На фасаде красовалась огромная надпись розовыми и голубыми буквами:

«РЫНОК ГАСКОЙНА

Отборные рабы и рабыни любого назначения».

Под надписью были изображены силуэты пары статных женщин и дюжего мужчины. Вдоль нижнего края плаката курсивом было прибавлено: «Недаром знамениты 10 пунктов гарантии Гаскойна!»

Покончив с обедом, Герсен спустился на круглую площадь и направился к «Рынку Гаскойна». Ему посчастливилось — сегодня в управлении присутствовал Гаскойн собственной персоной, и Герсена сразу провели в его частный кабинет. Владелец предприятия оказался пропорционально сложенным человеком приятной наружности и неопределенного возраста, с темными кудрявыми волосами, щегольскими черными усами и выразительными бровями. Обстановка в кабинете Гаскойна была простой, почти домашней: дощатый деревянный пол, старый письменный стол; даже внешний вид информационного экрана свидетельствовал о том, что им пользовались уже много лет. В рамке на стене висела табличка с витиеватым текстом из сусального золота, окруженным гирляндами алых искусственных цветов: пресловутая гарантия из десяти пунктов. Герсен объяснил назначение своего визита: «Примерно двадцать пять лет тому назад — плюс-минус пять лет — вы прилетели на Саркой и приобрели пару молодых женщин у некоего Какарсиса Азма. Их звали Инга и Дандина. Я хотел бы найти этих женщин; может быть, вы согласитесь оказать мне такую любезность и просмóтрите записи, относящиеся к тому времени?»

«Буду рад возможности оказать вам помощь, — с не меньшей вежливостью отозвался Гаскойн. — Не могу сказать, что помню обстоятельства этой конкретной сделки, но...» Оптовый работорговец подошел к информационному экрану и стал нажимать на клавиши, что привело к нескольким вспышкам голубого света и внезапному появлению чьей-то ухмыляющейся физиономии, которая, впрочем, сразу пропала. Гаскойн с прискорбием покачал головой: «Электронная окаменелость! Придется опять его ремонтировать... Что ж, посмотрим, посмотрим. Будьте добры, следуйте за мной». Работорговец провел Герсена в соседнее помещение, уставленное стеллажами с учетными книгами. «Саркой! Не так уж часто я туда заезжал. Зачумленный мир, породивший опасную и порочную расу!» Гаскойн торопливо просматривал ведомости одну за другой: «Вот, кажется, балансовый счет, относящийся к той поездке. Как давно это было! Увы, прошло уже тридцать лет... Посмотрим, посмотрим... Боже мой, какие только воспоминания не пробуждает этот пожелтевший лист бумаги! Вот уж действительно, можно сказать без преувеличения — старые добрые времена... Как их звали, я запамятовал?»

«Инга и Дандина. Их фамилии мне неизвестны».

«Неважно. Вот они! — Гаскойн записал номера в блокнот, раскрыл другую учетную книгу и нашел в ней соответствующие номера. — Обе проданы здесь, на Мерчисоне. Инга поступила на фабрику Квалага. Вы знаете, где она? Третья вниз по течению, на правом берегу реки. Дандину приобрела Можжевеловая фабрика, напротив Квалага, на левом берегу. Насколько я понимаю, эти женщины — ваши знакомые или родственницы? В моем бизнесе, как в любом другом, есть свои неприятные стороны. И у Квалага, и в «Можжевеловке» женщины ведут здоровую, продуктивную жизнь, хотя, конечно, их там не балуют. Тем не менее, у кого из нас легкая жизнь?» Приподняв брови, Гаскойн обвел рукой непритязательный интерьер своей конторы.

Герсен выразил соболезнование ироническим кивком, поблагодарил Гаскойна и удалился.

Фабрика Квалага представляла собой комплекс из шести четырехэтажных зданий, окружавших огороженные бараки. Герсен зашел в вестибюль главного управления, где висели многочисленные образцы ковров. К нему навстречу вышел бледный приказчик с лакированным ежиком русых волос: «Чем могу служить?»

«Гаскойн сообщил мне, что тридцать лет тому назад Квалаг приобрел женщину по имени Инга, зарегистрированную в счете-фактуре № 10V623. Не могли бы вы сообщить, работает ли она все еще на вашей фабрике?»

Приказчик поплелся просматривать записи, после чего подошел к переговорному устройству и произнес несколько слов. Герсен ждал. В управление зашла высокая женщина с неподвижной физиономией и мускулистыми конечностями.

Приказчик капризно пояснил: «Этот господин наводит справки по поводу Инги, B2 AG95. Я нашел ее желтую карточку, отмеченную двумя белыми скрепками, но нигде не вижу ее послужной список».

«Потому что вы ищете в разделе барака F. Работниц категории B2 размещают в бараке A». Женщина нашла требуемый послужной список: «Инга, B2 AG95. Скончалась. Я хорошо ее помню. Она была с Земли и много о себе воображала. Постоянно жаловалась то на одно, то на другое. Ее перевели в красильный цех, когда я заведовала административно-бытовым корпусом. Да, хорошо ее помню. Ей поручили вымачивать волокна в синих и зеленых красителях, и ей не нравилось, что у нее руки стали сине-зелеными. Может быть, поэтому она и утопилась в баке с оранжевой краской. Давно это было... Как летит время!»

Покинув фабрику Квалага, Герсен перешел по мосту через реку и направился к Можжевеловой фабрике —предприятию несколько более внушительных размеров. Приемная здесь напоминала вестибюль на фабрике Квалага, но в управлении «Можжевеловки» преобладала оживленная деловая атмосфера.

Герсен снова поинтересовался судьбой работницы — на этот раз Дандины. Приказчик Можжевеловой фабрики, однако, отказался сотрудничать и проверять записи. «Нам не разрешают разглашать такую информацию!» — заявил он, презрительно взирая на Герсена с высокого табурета за стойкой.

«Позвольте мне обсудить этот вопрос с заведующим», — предложил Герсен.

«Такими делами занимается только господин Плюсс, владелец предприятия. Будьте добры, присядьте, я сообщу ему о вашем запросе». Герсен занялся изучением гобелена трехметровой ширины и двухметровой высоты, изображавшего стаю фантастических птиц на усеянном цветами поле.

«Господин Плюсс готов вас принять, сударь».

Плюсс оказался маленьким угрюмым человечком с перевязанными пучком белоснежными волосами и глазами, напоминавшими маслянистые агаты. Он явно не намеревался оказывать одолжение ни Герсену, ни кому-либо другому: «Прошу прощения, уважаемый. Мы должны сосредоточивать все внимание на производстве. Женщины и так доставляют нам слишком много беспокойства. Мы делаем для них все, что можем — их хорошо кормят, они моются раз в неделю, мы им устраиваем кое-какие развлечения. Тем не менее, они всегда недовольны, им вечно чего-то не хватает!»

«Не могли бы вы сообщить, работает ли она все еще на вашей фабрике?»

«Какая разница? Вам не позволят ее беспокоить в любом случае».

«Если Дандина здесь — и если это именно та женщина, которую я ищу — я буду рад возместить вам ущерб, нанесенный таким беспокойством».

«Хмф! Одну минуту», — Плюсс наклонился к микрофону системы внутренней связи: «Кажется, у нас работает Дандина? В прошивочном отделе... хмф... понятно». Плюсс снова повернулся к Герсену, теперь задумчиво рассматривая его с новой точки зрения: «Ценная работница. Не могу допустить, чтобы ей надоедали. Если вы непременно желаете с ней встретиться, вам придется ее купить. За три тысячи СЕРСов».

Герсен молча выложил деньги на стол. Господин Плюсс причмокнул маленьким розовым ртом: «Хмф». Он снова наклонился к микрофону: «Без лишнего шума, приведите Дандину ко мне в управление».

Прошло десять минут — Плюсс демонстративно делал пометки в какой-то таблице. Открылась дверь — вошел приказчик в сопровождении полногрудой женщины в белом халате; у нее были крупные, влажные черты лица, коротко подстриженные волосы мышастого оттенка, перевязанные тесьмой. Тревожно ломая руки, она переводила взгляд с Плюсса на Герсена и обратно.

«Ты покидаешь наше предприятие, — сухо сообщил ей Плюсс. — Тебя приобрел этот господин».

Дандина смотрела на Герсена с нескрываемым ужасом: «Ой, зачем? Чего вы от меня хотите? Я тут стараюсь быть полезной, прилежно работаю, мне тут хорошо. Я не хочу работать на ферме где-нибудь в глуши, мне там будет страшно. А грузчицей на барже я уже не вытяну — годы не те».

«Ничего страшного не будет, Дандина. Я выкупил тебя у господина Плюсса, теперь ты свободна. Если хочешь, можешь вернуться домой».

Из глаз Дандины покатились слезы: «Я вам не верю».

«Это правда».

«Но... почему?» — ошеломленное лицо Дандины подергивалось, ее одолевали сомнения и страх.

«Только потому, что я хочу задать тебе несколько вопросов».

Дандина повернулась к нему спиной и опустила голову, погрузив плачущее лицо в ладони.

Подождав несколько секунд, Герсен спросил: «Ты ничего не хочешь взять с собой?»

«Нет. Ничего. Если б я была богата, я взяла бы маленький коврик со стены, на котором танцуют девочки. Я сама прошивала этот коврик, он мне напоминал о детстве».

«Сколько стоит этот коврик?» — спросил Герсен владельца фабрики.

«Это гобелен девятнадцатого стиля, розничная цена — семьсот пятьдесят СЕРСов».

Герсен уплатил 750 СЕРСов за коврик, снял его со стены и свернул в рулон. «Пойдем, Дандина! — сказал он. — Пора идти».

«Но мне же нужно попрощаться! Мои подруги...»

«Невозможно! — отрезал Плюсс. — Беспокоить других работниц не разрешается».

Дандина шмыгнула носом и протерла глаза: «Мне полагаются премиальные. Три получасовых перерыва на отдых. Я хотела бы передать их Альмерине».

«Ты сама знаешь, что так не делается. Передача и обмен льгот не допускаются. По желанию, ты можешь использовать их сейчас и провести полтора часа в гимнастическом зале и в душевой перед тем, как покинешь зону».

Дандина неуверенно взглянула на Герсена: «Вы спешите? Жаль было бы потерять заработанное время отдыха — но теперь, наверное, это уже не имеет смысла...»

Они направились вдоль берега реки в город; по пути Дандина то и дела опасливо посматривала на Герсена. «Никак не могу понять, чем я могла бы вам пригодиться, — произнесла она наконец дрожащим голосом. — Я совершенно уверена, что никогда в жизни с вами не встречалась».

«Меня интересует все, что ты можешь рассказать о Виоле Фалюше».

«Кто такой Виоль Фалюш? Я не знаю и не знала никакого Виоля Фалюша!» Дандина резко остановилась, у нее дрожали колени: «Теперь вы отведете меня назад в «Можжевеловку»?»

«Нет, — глухо ответил Герсен. — Я не поведу тебя назад». Взглянув на нее с глубоким разочарованием, он спросил: «Разве ты — не та Дандина, которую похитили вместе с Ингой?»

«О да, я та самая Дандина. Бедная Инга! Я ничего о ней не слышала с тех пор, как ее увели к Квалагу. Говорят, там плохо кормят и не дают никаких поблажек».

В голове Герсена одна догадка лихорадочно сменялась другой: «Тебя похитили с Земли и привезли на Саркой?»

«Так оно и было — и как мы веселились на Саркое! Колесили по степи на старых тряских фургонах, насмотрелись всякой всячины!»

«Кто был тот молодой человек, который вас похитил и привез на Саркой? Насколько мне известно, его звали Виоль Фалюш».

«Ах, этот! — рот Дандины покривился, словно она проглотила что-то гнилое. — Нет, его звали не так».

Герсен вспомнил слова покойного Какарсиса Азма: юноша, продавший ему двух девушек тридцать лет тому назад, пользовался тогда другим именем.

«Нет-нет, — тихо вспоминала Дандина потерянную молодость. — Никакого Фалюша не было. Этого сопливого подонка звали Фогель Фильшнер».

 

* * *

На протяжении всего полета из Запределья Дандина рассказывала свою историю — сбивчиво, с восклицаниями и вздохами, собирая воедино отрывки воспоминаний и перескакивая с одного на другое; Герсен скоро отказался от попыток заставить ее излагать события последовательно.

Разговорчивая от природы и возбужденная неожиданной свободой, Дандина болтала, как заведенная. Да уж, конечно, она знала Фогеля Фильшнера. Как облупленного! Значит, теперь он скрывается под другим именем? Неудивительно — как должна стыдиться своего сыночка его престарелая мамаша! Мадам Фильшнер, конечно, не пользовалась завидной репутацией, а отца Фогеля Фильшнера никто не знал. Он ходил в ту же школу, что и Дандина, но был на два года старше.

«Где это было?» — спросил Герсен.

«Как то есть где? В Амбейле!» — Дандина искренне удивлялась тому, что Герсен был способен не знать таких простых вещей. Герсен успел побывать в Роттердаме, Гамбурге и Париже, но никогда не посещал Амбейль, пригород Ролингсхавена на западном берегу Европы.

По словам Дандины, Фогель Фильшнер уродился странным мальчиком, замкнутым и мечтательным. «Он был ужасно чувствительный, — призналась она. — Чуть что, устраивал истерику или заливался слезами. Никак нельзя было угадать, что Фогель выкинет и когда!» Дандина немного помолчала, качая головой и вспоминая причуды Фогеля: «А потом, когда ему исполнилось шестнадцать лет — мне тогда еще четырнадцати не было — к нам в школу поступила новая девочка, хорошенькая такая. Джераль Тинзи ее звали. И кто в нее влюбился по уши? Фогель Фильшнер, кто еще!»

Но Фильшнер не умел себя вести и вечно совал руки, куда не следует; Джераль Тинзи, девушка воспитанная и щепетильная, находила его приставания отвратительными. «И кто бы стал ее за это осуждать? — размышляла вслух Дандина. — В Фогеле было что-то зловещее. Как сейчас его помню — высокий для своих лет, но хилый, с выпуклым животиком и круглой задницей, как у плюшевого мишки. Расхаживал, склонив голову набок, и всех разглядывал горящими темными глазами. О, скажу я вам! Эти глаза все видели и ничего не забывали, глаза Фогеля Фильшнера! Честно говоря, Джераль Тинзи бессердечно его дразнила — она вообще была баловница, любила пошутить. Насколько я понимаю, она доводила Фогеля до отчаяния. А тут еще Фогель связался с одним бродячим поэтом — никак не припомню, как его звали! Поэт писал стихи — для чего еще нужны поэты? — но странные какие-то, путаные. Его считали нечестивцем и богохульником — хотя у него водились покровители в высших сферах. Все это было так давно, словно в сказке, и все это так печально! Ах, если бы только я могла начать всю жизнь заново, все было бы по-другому!»

Дандина погрузилась в ностальгические мечты: «Как сейчас помню дыхание моря. Наш старый пригород, Амбейль, на берегу Гааса — самый очаровательный район, хотя, конечно, не самый богатый. Сколько там цветов — вы представить себе не можете! Вы не понимаете: я не видела живых цветов тридцать лет, кроме тех, что вышивала на коврах». И опять Дандина не удержалась и пошла рассматривать и поглаживать свой коврик с танцующими девочками — она повесила его на перегородке салона.

Через некоторое время Дандина вернулась к обсуждению Фогеля Фильшнера: «Самый болезненно чувствительный и обидчивый юноша из всех, каких я знала! Причем приятель-поэт только подогревал в нем эту извращенность. При этом невозможно отрицать, что Джераль Тинзи страшно унижала Фогеля, это само собой. Как бы то ни было, что бы ни послужило этому причиной, Фогель решился на жуткую авантюру. Мы пели в хоре, нас там было двадцать девять девочек. Мы собирались репетировать по вечерам, каждую пятницу. Фогель умел управлять звездолетом — у нас все мальчики этому учились. Так вот, Фогель украл маленький космический корабль — из тех, какими пользуются наводчики. Когда мы вышли после репетиции и сели в автобус, Фогель занял место водителя, отвез нас к краденому звездолету и заставил всех подняться по трапу. Но именно в этот вечер Джераль Тинзи пропустила репетицию! Фогель об этом не знал, пока последняя девочка не вышла из автобуса — а когда он это понял, просто окаменел. Но было слишком поздно, ему оставалось только улепетывать, — Дандина вздохнула. — Двадцать восемь девочек, чистых и свежих, как бутоны! Что он с нами делал! Мы знали, что у него не все дома, но представить себе не могли такой кошмар! Кто из нас, неопытных девчонок, мог вообразить такие зверства? Но по каким-то причинам, известным только ему самому, он никого из нас не тащил в постель. Инга считала, что он злился, потому что не сумел поймать Джераль Тинзи. Годелия Парвитц и Розамонда — не помню ее фамилию — пытались оглушить его какой-то металлической палкой, хотя никто из нас не знал, как управлять звездолетом, и мы, наверное, погибли бы, оставшись одни. Он ужасно с ними расправился — они всю дорогу всхлипывали и вскрикивали. Инга и я, мы сказали ему после этого, что он — подлое чудовище. А Фогель только расхохотался: «Подлое чудовище, я? Я покажу вам подлое чудовище!» И он отвез нас на Саркой и продал нас колдуну Азму.

Но перед этим он приземлился еще на какой-то планете и продал десять девочек, самых непривлекательных. Ингу, меня и еще шестерых — тех, кто ненавидел его от всей души — он продал на Саркое. А других, самых красивых, увез с собой, о них я ничего не знаю. По меньшей мере я осталась в живых — и за то слава Кальцибаху!»

 

* * *

Дандина хотела вернуться на Землю. В Новом Вексфорде Герсен купил ей целый гардероб одежды и билет на Землю, а также снабдил ее деньгами, достаточными для того, чтобы она могла жить, не зная горя, до конца своих дней. В космопорте она поставила его в чрезвычайно неловкое положение, когда опустилась на колени и принялась целовать ему руки: «Я уже думала, что умру, и прах мой рассеется в холодных волнах далекой планеты! За что мне такая удача? Почему из всех жертв безжалостной судьбы Кальцибах выбрал меня своей любимицей?»

Тот же вопрос, сформулированный несколько иначе, беспокоил самого Герсена. Располагая несметным богатством, он мог купить и снести фабрику Квалага, «Можжевеловку» и прочие потогонные барачные зоны в окрестностях Сабры, устроив так, чтобы несчастные рабыни вернулись домой, к родным и близким... «И что потóм?» — спрашивал он себя. Ковры из Сабры пользовались спросом. Предприниматели Запределья построили бы новые фабрики, импортировали бы новых рабов. Уже через год все вернулось бы на круги своя.

И все же... Герсен тяжело вздохнул. Вселенная кишела злом. Ни одному человеку не суждено справиться со всем злом во Вселенной. Тем временем Дандина протирала платком покрасневшие глаза, явно собираясь снова грохнуться на колени.

«Я хотел бы попросить тебя об одной вещи», — поспешно сказал Герсен.

«Просите о чем угодно, я все сделаю!»

«Ты собираешься вернуться в Ролингсхавен?»

«Я хочу домой, да».

«Держи язык за зубами. Не обмолвись ни словом, даже случайно, даже во сне, о том, кто и как привез тебя из Сабры. Не говори никому! Придумай какую-нибудь небылицу, но ни в коем случае не упоминай обо мне. И никому не говори, что тебя расспрашивали о Виоле Фалюше — это опасно».

«Поверьте мне! Пусть черти в аду пытают меня раскаленными клещами, я даже им ничего не скажу!»

«Тогда прощай!» — Герсен поторопился уйти, прежде чем Дандина снова принялась бы демонстрировать свою благодарность.

Воспользовавшись телефонной будкой, Герсен позвонил в инвестиционную компанию «Бреймар»: «Генри Лукас хотел бы поговорить с господином Аддельсом».

«Одну минуту».

Аддельс появился на экране: «Господин Лукас?»

Герсен включил камеру видеофона, чтобы собеседник мог видеть, с кем разговаривает: «Как идут дела?»

«Настолько хорошо, насколько можно ожидать. Проблемы возникают только в связи с неповоротливостью нашего громоздкого капитала. Точнее говоря, вашего капитала, — финансист позволил себе улыбнуться. — Но я постепенно наращиваю организационную структуру. Кстати, издательство «Радиан» приобретено. Причем оно обошлось очень дешево, по известным причинам».

«Никто не задавал по этому поводу никаких вопросов? Не распускались какие-нибудь слухи?»

«Насколько мне известно, нет. «Радиан» продан другой издательской фирме, под наименованием «Зейн». «Зейн» принадлежит компании «Ирвин и Джедда». Владельцем «Ирвина и Джедды» является банк в Понтефракте, служащий доверенным посредником конечного бенефициара, владельца безымянного номерного счета. Кто открыл номерной счет? Инвестиционная компания «Бреймар» — то есть, по существу, ваш покорный слуга».

«Замечательно! — отозвался Герсен. — Вы прекрасно справились с этой задачей».

Аддельс отреагировал на похвалу сухим кивком: «Должен еще раз повторить, что покупка издательства «Радиан» — не самое выгодное капиталовложение. По меньшей мере, такой вывод позволяют сделать его балансовые отчеты за последние годы».

«Почему они теряли деньги? Насколько я могу судить, «Космополис» популярен. Он продается в каждом газетном киоске».

«Возможно, так оно и есть. Тем не менее, число постоянных подписчиков давно и неуклонно уменьшается. Кроме того, что еще важнее, типичный читатель «Космополиса» больше не представляет деловые и политические круги, принимающие важнейшие решения. Редакция журнала пыталась угодить всем и каждому, в том числе рекламодателям; в результате журнал потерял свой особый шарм — и, в какой-то мере, свой интеллектуальный вес».

«Надо полагать, эта ситуация поправима? — предположил Герсен. — Наймите нового главного редактора — человека умного, наделенного воображением. Поручите ему возрождение журнала. Разрешите ему не уделять на первых порах особое внимание рекламе или числу подписчиков, предоставьте редакции достаточные средства — в разумных пределах, разумеется. Когда престиж журнала снова повысится, число подписчиков тоже возрастет, и рекламодатели вернутся».

«Хорошо, что вы не преминули ограничить концепцию достаточных средств разумными пределами, — напоминающим прикосновение к сухому льду тоном ответил Аддельс. — Я все еще не привык жонглировать миллионами так, будто это сотенные бумажки».

«Я тоже не привык, — признался Герсен. — Деньги для меня ничего не значат — помимо того, что я нахожу их чрезвычайно полезными. Еще один вопрос. Сообщите в главное управление редакции «Космополиса» — насколько я помню, оно находится в Лондоне — что редакцию навестит человек по имени Генри Лукас. Представьте его как работника издательской фирмы «Зейн», если это удобно. Редакция должна зачислить его в штат как специального корреспондента, время от времени публикующего заметки по своему усмотрению, без какого-либо вмешательства».

«Очень хорошо, будет сделано».

 

Из сборника «Важнейшие сведения о Древней Земле» Ференца Санто:

«Землерадство: таинственное, глубоко волнующее чувство, сопровождающееся расширением кровеносных сосудов, прохладной дрожью, пробегающей по подкожным нервным окончаниям, а также припадками тревожных предчувствий и возбуждения, подобными ощущениям девушки-дебютантки, собирающейся на первый бал. Как правило, приступ землерадства испытывают уроженцы колонизированных людьми планет, впервые приближающиеся к Земле. Только косные и бесчувственные личности не подвержены этому эмоциональному недомоганию. С другой стороны, известны случаи, когда особо чувствительные посетители колыбели человечества падали в обморок или нуждались в госпитализации в связи с опасным для жизни учащением сердцебиения.

Специалисты продолжают спорить по поводу причин, вызывающих такие приступы. Неврологи рассматривают это состояние как инстинктивную упреждающую адаптацию организма к абсолютной нормальности всех видов сенсорного восприятия, в том числе зрительного (гаммы цветов), слухового (палитры звуков) и кинестетического (силы Кориолиса и равновесия в условиях земного притяжения). Психологи возражают. С их точки зрения, землерадство — поток бесчисленных реминисценций и ретроспекций, заложенных в генетической памяти и всплывающих под воздействием внешних стимулов на почти сознательный уровень. Генетики пытаются обнаружить вместилище такой врожденной памяти, анализируя ДНК; метафизики возвращаются к концепции «души»; парапсихологи ограничиваются тем наблюдением — возможно, не относящимся непосредственно к феномену землерадства как таковому — что жилища, в которых водятся призраки, встречаются только на Древней Земле».

 

* * *

«Вся так называемая «история» — вранье и вздор».

— Генри Форд

 

* * *

Герсен провел на Земле девять лет; тем не менее, он тоже ощущал нечто вроде легкого возбуждения, свойственного прибывающим на Землю уроженцам других планет, ожидая на орбите огромного голубого шара разрешения на посадку от Службы космической безопасности. Через некоторое время разрешение поступило, вместе с точными инструкциями, и звездолет Герсена опустился на взлетно-посадочное поле Западноевропейского космопорта в Тарне. Герсен прошел медицинское обследование и дезинфекционные процедуры (самые строгие во всей Ойкумене) и нажал надлежащие клавиши на пульте автоматизированного иммиграционного контроля, после чего ему позволили, наконец, заниматься своими делами.

Герсен прибыл в Лондон подземным скоростным поездом и остановился в отеле «Королевский дуб», в одном квартале от Стрэнда. В северном полушарии наступила ранняя осень; Солнце пробивалось через тонкую завесу перистых облаков. Старый Лондон, проникнутый эманациями древности, блестел, как редкостная серая жемчужина.

Герсен прилетел в одежде, купленной на Альфаноре — более роскошного покроя и более яркой расцветки, чем было принято в Лондоне. На Стрэнде он зашел к портному, выбрал ткань, после чего разделся до белья и позволил измерить себя лазерными сканерами. Уже через пять минут ему выдали новый костюм: черные брюки, темно-коричневый пиджак с бежевыми отворотами, белую рубашку и черный галстук. Неотличимый от множества других прохожих, Герсен продолжил прогулку по Стрэнду.

Уже смеркалось. «На каждой планете свои сумерки», — подумал Герсен. Сумерки на Альфаноре, например, знаменовались ярко-голубым закатом, постепенно сгущавшимся до глубочайших ультрамариновых тонов. На Саркое сумеречное небо было подавляющего мертвенно-серого оттенка, с рыжеватыми проблесками. Сумерки в Сабре окружали город глухим золотисто-коричневым полумраком с подцвеченными ореолами вокруг ближайших звезд скопления. Земные сумерки были такими, какими должны быть сумерки — мягкими, лиловато-серыми, успокаивающими предвозвестниками конца и начала... Герсен поужинал в ресторане, открытом в одном и том же месте под одним и тем же наименованием тысячу семьсот лет. Старые дубовые брусья под потолком, закопченные и навощенные, упрямо выполняли свою функцию, но гипсовое покрытие потолка и стен недавно очистили от нескольких десятков слоев побелки и покрасили заново — эта процедура повторялась каждые несколько веков. Мысли Герсена вернулись к дням его ранней молодости. Он посещал Лондон дважды в сопровождении деда, хотя бóльшую часть времени они жили в Амстердаме. Они никогда не ужинали в таких респектабельных заведениях, никогда не отдыхали без дела, никогда не развлекались. Герсен печально покачал головой, вспоминая бесконечные упражнения, которые дед безжалостно заставлял его повторять снова и снова. Удивительно, что Кёрт умудрился ни разу не нарушить дисциплину!

Герсен купил последний выпуск «Космополиса» и вернулся в отель. Присев за столиком в баре, он заказал пинту эля «Уортингтон», который все еще варили в Бертоне-на-Тренте, где секрет его изготовления изобрели чуть меньше двух тысяч лет тому назад. Просмотрев «Космополис», было нетрудно понять, почему журнал пришел в упадок. В нем содержались три многословные статьи под заголовками «Правда ли, что земляне становятся женственными?», «Патриция Пуатрин: в центре внимания нуворишей» и «Духовное возрождение: рекомендации для священнослужителей». Герсен прочел несколько страниц и отложил журнал. Осушив кружку эля, он поднялся к себе в номер.

Наутро он нанес визит в управление редакции «Космополиса» и попросил провести его к начальнику отдела кадров. Таковым начальником оказалась госпожа Нейтра — хрупкая черноволосая женщина, увешанная невероятным количеством нелепых украшений и драгоценностей. Она не проявила ни малейшего намерения говорить с Герсеном: «Тысячу раз прошу прощения! В данный момент не могу отвлекаться ни на кого и ни на что. Я в цейтноте. Все в цейтноте. Перетряска руководства, сами понимаете — никто не может поручиться, что нас всех не выкинут на улицу сегодня же...»

«Может быть, в таком случае мне лучше поговорить с главным редактором, — сказал Герсен. — Вы должны были получить относящееся ко мне письмо из издательства «Зейн»».

Начальница отдела кадров раздраженно махнула рукой: «Какое еще такое издательство «Зейн»?»

«Новые владельцы», — вежливо пояснил Герсен.

«О! — хрупкая мегера в ожерельях и браслетах торопливо порылась в бумагах, заваливших ее стол. — Может быть, вот оно». Она прочла письмо: «Ага, теперь я вижу — вы господин Лукас?»

«Он самый».

«Гмм... ффф... шшш... Вас надлежит, видите ли, устроить специальным корреспондентом. В такое время! Нам еще специальных корреспондентов не хватало! Но кто я такая? Всего лишь начальница отдела кадров. Ладно, чем черт не шутит? Заполните заявку, пусть вам назначат расписание психиатрических обследований. Если вы их пройдете и вас допустят к работе — что очень маловероятно! — на следующий день вы сможете начать прохождение ознакомительного инструктажа».

Герсен покачал головой: «У меня нет времени на формальности. Сомневаюсь, что новым владельцам понравятся подобные бюрократические препоны».

«Ничего не могу поделать, господин Лукас. Наш внутренний распорядок установлен раз и навсегда».

«Что говорится в письме?»

«Что господина Генри Лукаса надлежит зачислить в штат на должность специального корреспондента».

«Будьте добры, выполняйте указания владельцев издательства».

«О, будь они четырежды прокляты! Если так теперь будут делаться дела, какого дьявола им нужна начальница отдела кадров? Зачем тогда нужны психиатрические обследования и обязательный инструктаж? Почему не поручить уборщикам издание нашей бездарной макулатуры?»

Мегера схватила бланк и заполнила его быстрыми росчерками фальшивого гусиного пера, разукрашенного во все цвета радуги: «Вот, отнесите это к главному редактору, он найдет для вас какое-нибудь занятие».

Тучный главный редактор тревожно поджал пухлые губы: «Да-да, господин Лукас... Госпожа Нейтра уже мне позвонила. Насколько я понимаю, вас к нам прислало новое руководство».

«Я уже давно сотрудничаю с владельцами издательства «Зейн», — соврал Герсен. — В данный момент, однако, все, что мне от вас нужно — одно из удостоверений, которые вы выдаете специальным корреспондентам, чтобы я мог предъявлять его по мере надобности, подтверждая, что работаю на «Космополис»».

Редактор наклонился к микрофону и дал указания конторскому служащему, после чего недовольно откинулся на спинку кресла и снова обратился к Герсену «На пути к выходу зайдите в отдел 2А — там вы получите удостоверение. Насколько я понимаю, вы станете выездным репортером и не обязаны ни перед кем отчитываться. Завидная должность, нечего сказать. О чем вы собираетесь писать?»

«О разных вещах, — пояснил Герсен. — Обо всем, что привлечет мое внимание».

Челюсть главного редактора отвисла: «Вы не можете просто так взять и публиковать в «Космополисе» все, что вам взбредет в голову! Наши выпуски планируются за несколько месяцев! Мы проводим опросы общественности, определяя, какие темы больше всего интересуют читателей».

«Как вы можете знать, интересуются ли они тем, чего не читали и не прочтут? — возразил Герсен. — Новые владельцы намерены покончить с зависимостью от опросов».

Редактор скорбно покачал головой: «Каким образом, в таком случае, мы узнáем, о чем следует писать?»

«У меня есть несколько идей на этот счет. Например, Институту давно пора задать трепку. В чем заключаются его нынешние цели? Кто именно занимает 101 й, 102 й и 103 й уровни? Они подавляют распространение информации — какой именно информации? Почему мы больше ничего не слышим о Трайоне Руссе и его антигравитационном аппарате? Институт заслуживает всестороннего расследования. Вы могли бы посвятить целый выпуск этой злободневной проблеме».

Редактор коротко кивнул: «А вы не думаете, что в таком случае мы в какой-то степени... зашли бы слишком далеко? Кроме того, почему вы так уверены, что читатели на самом деле интересуются Институтом?»

«Даже если это не так, им следовало бы им интересоваться».

«Легко сказать! Но таким образом издавать журнал невозможно. На самом деле люди не хотят ни в чем разбираться, они хотят думать, что уже всему научились, не прилагая ни малейших усилий. В наши «серьезные» статьи мы стараемся вставлять наводящие намеки и ссылки — по меньшей мере для того, чтобы им было о чем посудачить на вечеринках. Но продолжайте — что еще вы могли бы предложить?»

«У меня вызывают любопытство личность Виоля Фалюша и его Дворец Любви. Что, в сущности, происходит в этом небезызвестном заведении? Как Виоль Фалюш представляется своим клиентам? Под каким именем он скрывается, когда прилетает из Запределья? Кто гостит в его Дворце Любви? Как гости туда попадают? Возвращаются ли они оттуда и, если да, по своему желанию или по желанию Фалюша?»

«Интересная тема, — согласился редактор. — Пожалуй, несколько щекотливая. Мы предпочитаем не увлекаться сенсациями и — если можно так выразиться — неприглядными сторонами жизни. Тем не менее, я сам нередко задумывался о Дворце Любви. Что, в самом деле, там скрывается? Обычные пороки, надо полагать. Но никто в этом не уверен, никто не знает наверняка. Что еще?»

«На сегодня хватит, — Герсен поднялся на ноги. — Кстати, над отчетом о Фалюше и Дворце Любви я собираюсь работать сам».

Главный редактор пожал плечами: «Воля ваша — вам предоставлена полная свобода действий».

 

* * *

Герсен немедленно отправился на скоростном поезде по туннелю под Ламаншем в Ролингсхавен и прибыл на огромный Центральный вокзал Западноевропейской зоны за несколько минут до полудня. Он пересек выложенный белой плиткой зал ожидания, проходя мимо эскалаторов, обозначенных наименованиями Вены, Парижа, Царьграда, Берлина, Будапешта, Киева, Неаполя и дюжины других древних городов, остановился у киоска, чтобы купить карту, зашел в кафе и уселся за столом, заказав кружку пива и жареные колбаски.

Герсен долго жил в Амстердаме и неоднократно пересаживался на Центральном вокзале, но почти ничего не знал о Ролингсхавене. Поэтому он ел, изучая карту города.

Ролингсхавен, метрополия внушительных размеров, был разделен на четыре основных муниципальных округа двумя реками, Гаасом и Шлихтом, а также Большим Эвресским каналом. На севере находился Цуммер, мрачноватый район многоквартирных высотных домов и аккуратных торговых центров, тщательно спланированных каким-то городским советом в далеком прошлом. На мысу Хейбау, выступавшем далеко в море, расположились знаменитая консерватория Гендельхалле, чудесный Галактический зоопарк и Детский парк аттракционов. В других отношениях Цуммер не заслуживал особого внимания.

Южнее, на другом берегу Шлихта, ютился Старый город — разношерстная мешанина лавочек, гостиниц, молодежных общежитий, ресторанов, подвальных пивных, миниатюрных книжных базаров, тесных контор и покосившихся маленьких домов, каменных и бревенчатых — некоторые из них сохранились со Средних веков. Этот район был настолько же оживленно хаотичен и колоритен, насколько Цуммер был безжизненно упорядочен и угрюм. Старый город был пристанищем древнего Университета, окна которого выходили на рыбный рынок, протянувшийся вдоль берегов Эвресского канала.

Напротив, по другую сторону канала, простирался Амбейль — район девяти холмов, сплошь застроенных домами; по периметру Амбейля чередовались доки, склады и верфи, а также отмели, где выращивали знаменитых фламандских устриц. Широкое устье Гааса отделяло Амбейль от Дуррая, не столь холмистого округа, опять же сплошь застроенного небольшими домами, но там вдоль всего побережья простирались на юг, до самого горизонта, огромные промышленные комплексы.

В этом городе родился Виоль Фалюш — точнее, Фогель Фильшнер; здесь он совершил свое первое выдающееся преступление. Так как юный Фильшнер жил в Амбейле, Герсен решил сделать именно Амбейль отправным пунктом своих изысканий.

Покончив с пивом и сосисками, Герсен поднялся на эскалаторе на третий ярус вокзала, откуда вагон городского метро, нырнув под Эвресский канал, быстро отвез его на станцию Амбейля. Поднявшись на поверхность, Герсен смотрел по сторонам, пытаясь разобраться в кривых улицах, озаренных характерным для этих мест туманно-золотистым светом. Подойдя к старухе, торговавшей в киоске газетами, он поинтересовался: «Есть тут где-нибудь неподалеку хорошая гостиница?»

Старуха указала темным сморщенным пальцем: «Вверх по Хеблингассе есть гостиница «Рембрандт», не хуже любой другой в Амбейле. Конечно, если вы привыкли красиво жить, вам больше подойдет отель «Принц Франц-Людвиг» в Старом городе — лучший в Европе, но и цены там соответствующие».

Герсен остановился в гостинице «Рембрандт» — приятном старомодном сооружении с вестибюлем и коридорами, обшитыми панелями темного дерева; ему отвели номер из двух комнат с высокими потолками, выходивших окнами на серый простор Гааса.

Муниципальные учреждения еще не закрылись. Герсен вызвал такси и отправился в мэрию, где, уплатив небольшой сбор, получил доступ к городскому архиву. Просматривая записи на букву «Ф», относившиеся к 1495 году, он нашел адреса трех семей по фамилии «Фильшнер» и записал их. Кроме того, Герсен записал адреса двух семей по фамилии «Тинзи». Произведя поиск среди записей, действительных на сегодняшний день, Герсен обнаружил два адреса Фильшнеров и четыре адреса горожан по фамилии Тинзи. Один из адресов Фильшнеров и один из адресов Тинзи не изменились за тридцать лет.

Затем Герсен посетил редакцию местной газеты «Гелион» — здесь ему помогло в качестве пропуска удостоверение репортера «Космополиса». Пользуясь компьютером справочного отдела редакции, Герсен нашел имя «Фогель Фильшнер» и вызвал на экран все относящиеся к этому имени материалы.

Содержание газетных заметок, посвященных Фогелю Фильшнеру, соответствовало рассказу Дандины, хотя отличалось относительной лаконичностью. Журналист отзывался о Фогеле как о «подростке, подверженном приступам мрачной меланхолии и часто бродившем по ночам в полном одиночестве». Его мать, Хедвига Фильшнер, работавшая в косметическом салоне, заявляла, что невероятный и возмутительный поступок Фогеля стал для нее полной неожиданностью. Она называла своего отпрыска «послушным мальчиком — пожалуй, слишком мечтательным и склонным к уединенным размышлениям».

У Фогеля Фильшнера не было близких друзей. В биологической лаборатории, однако, он нередко проводил время в обществе юноши по имени Роман Хенигсен, чемпиона школы по шахматам. Иногда они играли в шахматы во время обеденного перерыва. Хенигсена преступление Фогеля нисколько не удивило: «Этот парень не умел мириться с поражением. Каждый раз, когда я ставил ему мат, он в ярости сбрасывал фигуры на пол. Тем не менее, играть с ним было интересно. Мне не нравятся легкомысленные противники».

«Да уж, Фогель Фильшнер не был легкомысленным подростком!» — подумал Герсен.

На экране появилась фотография группы похищенных девочек под заголовком «Хоровое общество лицея Филидора Бохуса». В переднем ряду ухмылялась пухлая девчонка, в которой Герсен узнал Дандину. В том же хоре пела Джераль Тинзи. Судя по списку имен под фотографией, Джераль должна была быть третьей слева в четвертом ряду. Увы, она умудрилась повернуться к подруге в тот момент, когда снималась фотография, а стоявшая перед ней высокая девочка закрыла головой ее профиль. Различить можно было только часть прически и затылок, не позволявшие установить внешность зазнобы Фогеля.

Фотографии Фогеля Фильшнера в местной газете не публиковались.

В дальнейших выпусках Фогель Фильшнер не упоминался. «Негусто!» — подумал Герсен. По-видимому, в Амбейле никто — или почти никто — не догадывался о том, что Фогель Фильшнер и Виоль Фалюш были одним и тем же лицом. Для того, чтобы проверить это обстоятельство, Герсен произвел поиск местных газетных материалов, в которых упоминалось бы имя «Виоль Фалюш». Любопытство у него вызвал только один отрывок: «Виоль Фалюш неоднократно давал понять, что он родом с Земли. Несколько раз распускались слухи о том, что Фалюша видели в Амбейле. Невозможно себе представить, по какой причине всесильный «князь тьмы» стал бы посещать наш ничем не примечательный город. Для таких абсурдных сплетен нет никаких фактических оснований».

Покинув редакцию газеты, Герсен остановился на тротуаре. Зайти в жандармерию? Герсен решил не связываться с полицией. Вряд ли они могли сообщить ему что-нибудь, чего он еще не знал. Даже если у местной полиции были какие-то полезные сведения, они наверняка не стали бы ими делиться с человеком, называющим себя журналистом. Кроме того, Герсен не хотел привлекать к себе внимание властей.

Развернув карту города, Герсен отметил местонахождение найденных адресов, а также лицея Филидора Бохуса. Лицей оказался ближе всего, на другом конце прихода Лотар. Остановив трехколесное автоматическое такси, Герсен поехал вверх по склону одного из девяти холмов по улице, окруженной небольшими отдельно стоящими домами. Некоторые дома, с высокими крутыми крышами, выложенными молочно-белой черепицей, были построены согласно древней традиции, из глазированного темно-красного кирпича. Другие проектировались в новом стиле «пустотелого ствола» — узкие бетонные цилиндры, погруженные под землю на две трети высоты. Встречались дома из искусственного песчаника — цельно сформованного прессованного грунта, дома из розовых или белых панелей, увенчанные куполами гофрированного металла, дома из многослойного картона с электрически заряженными прозрачными крышами, отталкивающими пыль. Дома-пузыри, отлитые из стекла или стеклометалла, широко распространенные на планетах Кортежа, не приобрели популярность среди обитателей Западной Европы, называвших такие сооружения «подсвеченными тыквами» и «бумажными фонарями», а их обитателей — «мутантами, порвавшими с человеческими обычаями». Такси остановилось напротив лицея Филидора Бохуса — угрюмого куба из синтетического черного камня, с парой кубов поменьше слева и справа.

Директор лицея, доктор Виллем Ледингер, оказался флегматичным дородным человеком с кожей оттенка яблочного пюре и длинным хохлом соломенных волос, завитым причудливой загогулиной на черепе, обритом наголо по бокам и на затылке. Герсен подумал, что не всякий директор школы осмелился бы появляться в таком виде перед тысячами подростков. Ледингер принял Герсена дружелюбно и без подозрений отнесся к фикции Герсена, заявившего, что журнал «Космополис» готовит обзор, посвященный современной молодежи.

«Не думаю, что вы найдете что-нибудь, что вызвало бы особый интерес у читателей, — заметил Ледингер. — Должен признаться, нынешние молодые люди, как бы это выразиться... исключительно обыкновенны. Конечно, у нас много талантливых учащихся и, само собой, достаточная доля тупиц...»

Герсен постепенно свел разговор к обсуждению разницы между сегодняшней молодежью и теми, кто учился в лицее больше двадцати лет тому назад; после этого уже не так трудно было упомянуть о Фогеле Фильшнере.

«Ах да! — вспомнил доктор Ледингер, поглаживая свой желтоватый хохол. — Фогель Фильшнер. Не слышал это имя уже много лет. Разумеется, тогда меня в лицее не было — я преподавал, ничтоже сумняшеся, на другом конце города, в технической академии Хульбы. Но мне были знакомы все подробности этого скандала. В образовательных учреждениях у каждой стены десятки ушей, как известно. Какая трагедия! Трудно понять, что заставило еще не оперившегося юнца отомстить таким образом всему, что ему было дорого и знакомо».

«Значит, с тех пор он не возвращался в Амбейль?»

«С его стороны это было бы глупо. Даже если возвращался, то не афишировал свое присутствие».

«В вашем архиве нет, случайно, какой-нибудь фотографии Фильшнера? Может быть, я посвятил бы отдельную статью этому знаменитому похищению».

Доктор Ледингер неохотно признал, что в архиве лицея должны были быть фотографии Фогеля Фильшнера: «Но зачем ворошить грязное прошлое? Это попахивает гробокопательством».

«С другой стороны, такая статья могла бы способствовать опознанию беглеца и его привлечению к ответственности».

«Ответственность? — доктор Ледингер скептически поджал губы. — С тех пор прошло тридцать лет! Да, истерический юнец совершил ужасную ошибку. Но, какова бы ни была тяжесть его преступления, с тех пор он, конечно же, успел раскаяться, возместить по возможности нанесенный им ущерб и помириться с собой. Какой смысл теперь имело бы так называемое «привлечение к ответственности»?»

Герсен был несколько озадачен неожиданным отпором со стороны директора: «Это имело бы смысл хотя бы потому, что убедило бы других в том, что похищения такого рода не остаются безнаказанными. Кто знает? Может быть, среди ваших учеников зреет новый Фогель Фильшнер».

Доктор Ледингер криво усмехнулся: «Не сомневаюсь в этом ни на минуту. Некоторые из наших юнцов — поразительные мерзавцы. Но не буду распространять школьные сплетни. И фотографии Фильшнера тоже распространять не буду. Нахожу ваше предложение совершенно неприемлемым».

«Сохранился ли школьный альбом, относящийся к году похищения девочек? Или, что было бы еще полезнее, альбом за предыдущий год?»

Несколько секунд доктор Ледингер молча смотрел Герсену в лицо — и с каждой секундой доброжелательность директора лицея улетучивалась. Поднявшись с кресла, он подошел к стене и снял с полки увесистый альбом. Директор молча наблюдал за тем, как Герсен перелистывал страницы альбома, пока не нашел уже известную ему фотографию девочек из хорового общества. Ткнув пальцем в фотографию, Герсен заметил: «Вот Джераль Тинзи, девушка, отвергнувшая Фогеля, что и побудило его к похищению».

Доктор Ледингер соблаговолил взглянуть на фотографию: «Подумать только! Двадцать восемь девочек пропали в Запределье, как в воду канули! Они погибли — или вся их жизнь изувечена. Я нередко задумываюсь над тем, что с ними стало. Какие-нибудь из них, наверное, все еще живы».

«А что стало с Джералью Тинзи? Надо полагать, вы знаете, что ее не было среди похищенных?»

Ледингер снова уставился Герсену в лицо, с еще бóльшим подозрением: «Возникает впечатление, что вы хорошо знакомы с этим делом — и что вы не вполне откровенно объяснили причину своего визита».

«Не вполне, — усмехнулся Герсен. — Меня интересует, главным образом, Фогель Фильшнер, но я не хочу, чтобы это было очевидно. Чем меньше людей знают, что я собираю информацию о Фильшнере, тем лучше».

«Вы работаете в полиции? Или в МСБР?»

Герсен продемонстрировал свое удостоверение репортера «Космополиса»: «Больше никаких рекомендаций у меня нет».

«Гмм... «Космополис» намерен опубликовать статью о Фогеле Фильшнере? На мой взгляд, это пустая трата времени, бумаги и чернил. Неудивительно, что «Космополис» быстро теряет престиж».

«Как насчет Джерали Тинзи? В вашем архиве есть ее фотография?»

«Несомненно, — доктор Ледингер положил ладони на стол, показывая, что интервью закончено. — Но мы не можем раскрывать конфиденциальные материалы кому попало. Очень сожалею».

Герсен поднялся на ноги: «Так или иначе, благодарю вас за помощь».

«Я ничем вам не помог», — с каменным лицом отозвался Ледингер.

 

* * *

Фогель Фильшнер когда-то жил со своей матерью в узком маленьком доме на восточной окраине Амбейля, граничившей с сомнительным районом складов и транспортных депо. Герсен поднялся по сетчатым чугунным ступенькам, прикоснулся к кнопке звонка и повернулся лицом к смотровому глазку. Женский голос спросил: «Кто там?»

Герсен ответил самым успокоительным тоном: «Я пытаюсь найти мадам Хедвигу Фильшнер — она здесь жила много лет тому назад».

«Вы ошиблись адресом. Спросите у Юэна Клодига, домовладельца. Мы ничего не знаем, только платим за квартиру».

Юэн Клодиг, которого Герсен нашел в управлении фирмы «Недвижимость Клодига», охотно просмотрел записи: «Мадам Хедвига Фильшнер... Кажется, я что-то такое припоминаю... В списке жильцов ее не видно... Нет, вот она! Переехала — смотрите-ка — тридцать лет тому назад!»

«А ее нынешнего адреса у вас нет?»

«Нет, сударь. Это было слишком давно. Она не оставила даже адреса для пересылки запоздавшей почты... Но теперь я вспомнил! Ее сын был тот самый Фогель Фильшнер, мальчишка-работорговец!»

«Именно так».

«Что ж, одно я могу вам сказать. Когда все узнали о его преступлении, мадам Фильшнер собрала пожитки и пропала — с тех пор ее больше никто не видел».

* * *

Дом Джерали Тинзи — высокое восьмиугольное сооружение в так называемом «четвертом палладианском стиле» — нашелся на полпути вверх по склону холма Байлейль. Адрес Герсен нашел в текущих записях городского архива — семья не переезжала.

На звонок ответила женщина средних лет, приятной наружности, в расшитом узорами крестьянском платье и головном платке с цветочным орнаментом. Пока Герсен оценивал ее внешность, женщина отвечала ему открытым, даже вызывающим взглядом.

«Вы, случайно, не Джераль Тинзи?» — с надеждой спросил Герсен.

«Джераль? — брови женщины высоко взметнулись. — Нет — вот уж никак не Джераль!» У нее из груди вырвался иронический смешок: «Что за вопрос? А кто вы такой?»

Герсен предъявил удостоверение. Женщина прочла его и вернула карточку: «Почему вы подумали, что я — Джераль Тинзи?»

«Она когда-то здесь жила. Кроме того, теперь она была бы примерно вашего возраста».

«Я ее кузина, — собеседница рассмотрела Герсена еще внимательнее. — А почему вас интересует Джераль?»

«Не могу ли я зайти? Я все объясню».

Женщина колебалась. Когда Герсен сделал движение, чтобы шагнуть вперед, она остановила его таким же быстрым движением. Затем, с сомнением оглянувшись, отступила в сторону. Герсен прошел в широкий коридор с полом, выложенным безукоризненно чистой белой стеклянной плиткой. Одна из стен, как это было принято во многих европейских семьях среднего класса, была отведена под сувениры. Здесь красовались панель, искусно инкрустированная деревом, костью и раковинами — изделие ремесленников народа ленкка с Чертовщины, диковатой планеты Кортежа, набор ароматических кружев из Памифиля, перфорированная полированная табличка из обсидиана и так называемая «молебственная плита» со Второй планеты 23 й звезды созвездия Волка.

Герсен задержался, чтобы полюбоваться на небольшой коврик исключительно изящной расцветки и выделки: «Красивый ковер. Вы знаете, откуда он?»

«Ручной выделки, на него приятно смотреть, — согласилась кузина Джерали Тинзи. — Откуда-то с другой планеты, точно не помню».

«Похоже на работу ткачих из Сабры», — предположил Герсен.

С верхнего этажа послышался резкий оклик: «Эмма! Кто там пришел?»

«Уже проснулась!» — пробормотала Эмма. Повысив голос, она ответила: «Репортер из «Космополиса», тетушка!»

«Нам не нужны никакие журналы! — прокричал голос. — Я много раз говорила!»

«Хорошо, тетушка! Я так ему и скажу!» — Эмма знаком пригласила Герсена в гостиную и кивком головы указала на лестницу, ведущую наверх: «Это мать Джерали. Она больна».

«Жаль! — сказал Герсен. — Кстати, а где сама Джераль?»

Эмма снова обратила на гостя вызывающий взор: «Почему вы хотите знать?»

«Откровенно говоря, я пытаюсь найти некоего Фогеля Фильшнера».

Эмма рассмеялась — бесшумно и невесело: «Вы шутите! Вы пришли спрашивать о Фогеле Фильшнере, и не куда-нибудь, а к нам? Хуже вы ничего не могли придумать?»

«Вы его знали?»

«Конечно. Он был на год младше меня и учился в том же лицее».

«Но вы не видели его после похищения?»

«О нет. Не видела. И все же... странно, что вы об этом спрашиваете, — Эмма колебалась, ее улыбка смущенно дрожала. — Словно туча набежала на солнце. Иногда я смотрю вокруг... и мне кажется, что я заметила Фогеля — но его нигде нет».

«Что случилось с Джералью?»

Эмма присела и вздохнула, вспоминая далекое прошлое: «Учитывайте, что вокруг похищения поднялась шумиха, потерпевшие семьи искали виновников. Весь город кипел, у нас никогда не случалось ничего подобного. На Джераль стали указывать пальцем, родственники пропавших девочек устраивали ей отвратительные сцены на улице. Несколько матерей дошли до того, что надавали ей пощечин и пинков; это она унизила Фогеля, довела его до отчаяния, толкнула его на преступление — значит, отчасти виновата в том, что произошло...» Помолчав, Эмма задумчиво продолжала: «Должна признаться, Джераль действительно была бессердечной вертихвосткой. Конечно, она вызывала всеобщее восхищение. Ей достаточно было искоса посмотреть на парня, вот так, — Эмма продемонстрировала, — и он готов был встать перед ней на колени... Негодница! Она флиртовала даже с Фогелем. Что было чистейшим садизмом, потому что она терпеть его не могла. Ох уж этот мерзкий Фогель! Каждый день, приходя из школы, Джераль рассказывала нам о какой-нибудь очередной гнусности, устроенной Фогелем. О том, как он резал живую лягушку, а потом вытер руки салфеткой и тут же стал пожирать полдник. О том, как от него воняло, как он никогда не менял одежду — видимо, даже спал в одежде. О том, как он хвастался своим поэтическим воображением и пытался впечатлить ее величием своего таланта. Но это правда! Джераль спровоцировала Фогеля — и двадцать восемь других девочек дорого заплатили за ее ужимки».

«И что же случилось потом?»

«Всеобщее возмущение. Все отвернулись от Джерали — пожалуй, многие ей завидовали и наконец дождались повода, так сказать, «поставить ее на место». В конце концов Джераль сбежала с мужчиной гораздо старше ее. Она так и не вернулась в Амбейль. Даже ее мать не знает, где она и что с ней».

В гостиную сбежала по лестнице старуха с горящими глазами и растрепанными седыми волосами. Герсену пришлось вскочить и спрятаться за креслом, чтобы уклониться от ее кулаков.

«Что вы тут делаете, что разнюхиваете у меня в доме? Ступайте прочь! Вам мало горя, которое вы мне причинили? У вас лживая физиономия — вы такой же, как все! Вон, и никогда не возвращайтесь! Мошенник! Какая наглость! Вломился сюда, задавать свои паршивые вопросы...»

Герсен покинул этот дом настолько поспешно, насколько это было возможно. Эмма пыталась проводить его к выходу, но тетка резво проковыляла по коридору и оттолкнула ее назад.

Дверь захлопнулась; за дверью продолжалась почти истерическая приглушенная перепалка. Фурия! Герсену повезло, что она не успела исцарапать ему лицо.

В прибрежном кафе неподалеку Герсен заказал бутылку вина и наблюдал за тем, как солнце склонялось к морскому горизонту... Не исключено было, конечно, что все его расследование, начавшееся с газетной заметки, попавшейся на глаза в Авенте — бесполезная погоня за призраками. До сих пор единственным звеном, связывавшим Виоля Фалюша и Фогеля Фильшнера, была исповедь Какарсиса Азма. Эмма Тинзи явно считала, что несколько раз видела Фогеля в Амбейле; Виолю Фалюшу могло доставлять особое удовольствие возвращаться время от времени в город своего детства. Если так, почему он скрывался от старых знакомых? Надо полагать, среди них у него не было друзей, которые не поспешили бы его выдать. Джераль Тинзи, со своей стороны, приняла самое мудрое решение, когда бесследно скрылась из Амбейля: Виоль Фалюш был знаменит злопамятностью. Одним из его ближайших местных знакомых был чемпион-шахматист, Роман Хенигсен. Дандина упоминала также о поэте, побуждавшем Фогеля Фильшнера к эксцессам воображения... Герсен попросил принести ему телефонную книгу и стал искать фамилию «Хенигсен». Она нашлась почти сразу — справочник буквально раскрылся на нужной странице. Герсен записал адрес Хенигсена и спросил у официанта, как туда проехать. Оказалось, что Роман Хенигсен жил в пяти минутах ходьбы. Оставив на столе недопитую бутылку вина, Герсен снова вышел на улицу, где уже начинало смеркаться.

Дом Романа Хенигсена был элегантнее всех жилищ, какие Герсен посетил в этот день: трехэтажная усадьба из металла и панелей плавленого камня, с окнами из поляроидного стекла, становившегося прозрачным, зеркальным или темным по команде.

Приближаясь к входной двери, Герсен чуть не столкнулся с Хенигсеном, возвращавшимся домой. Невысокий подвижный человек с большой головой и щепетильно-придирчивым выражением лица, Хенигсен с подозрением взглянул на Герсена и спросил, по какому делу тот явился. В данном случае Герсен решил, что откровенность будет полезнее уклончивости: «Я навожу справки по поводу Фогеля Фильшнера, учившегося с вами в одном классе. Насколько мне известно, вы — единственный человек, которого в каком-то смысле можно было назвать его приятелем».

«Хм! — Роман Хенигсен задумался. — Заходите, будьте добры, и мы обсудим этот вопрос».

Он провел Герсена в кабинет, украшенный всевозможными шахматными трофеями и сувенирами: призовыми кубками, портретами, бюстами, коллекцией шахматных досок и фигур из редких и полудрагоценных материалов, фотографиями.

«Вы играете в шахматы?» — поинтересовался Хенигсен.

«Мне случалось играть в шахматы, но только изредка».

«Как любому другому специалисту, чтобы оставаться в форме, шахматисту приходится постоянно практиковаться. Древняя игра! — Хенигсен подошел к шахматной доске и с заботливой небрежностью переместил несколько фигур. — Каждая комбинация проанализирована, зарегистрировано столько партий, что компьютер может предсказать последствия любого разумного хода в любой позиции. Если бы человек мог помнить все игры и позиции, ему не нужно было бы думать, чтобы выигрывать! К счастью, ни у кого, кроме роботов, такой памяти нет. Но вы пришли не для того, чтобы говорить о шахматах. Не желаете ли немного выпить?»

Герсен принял из рук хозяина дома граненый хрустальный стаканчик, наполненный на два пальца крепкой настойкой: «Благодарю вас».

«Фогель Фильшнер! Странно снова услышать это имя. Где он сейчас?»

«Именно это я пытаюсь узнать».

Роман Хенигсен иронически покачал головой: «От меня вы это не узнаете. Я его не видел и ничего о нем не слышал с 1494 года».

«Честно говоря, я не ожидал, что Фогель осмелится возвращаться в родной город. Но существует возможность...» — Герсен осекся, потому что Роман Хенигсен вздрогнул и прищелкнул пальцами.

«Любопытно! — воскликнул Хенигсен. — По четвергам, вечером, я играю в шахматном клубе. Примерно год тому назад я заметил человека, стоявшего у входа, под часами. Я подумал: «Фогель Фильшнер? Не может быть!» Человек повернулся, я увидел его лицо. Он чем-то походил на Фогеля, но в то же время это ни в коем случае не был Фогель. Представительная внешность, выправка ничем не напоминали сутулую узкоплечую фигуру Фогеля. И все же — раз уж вы об этом упомянули — в нем несомненно что-то было от прежнего Фогеля. Может быть, манера держать опущенные руки ладонями назад».

«С тех пор вы больше его не видели?»

«Ни разу».

«Вы говорили с ним?»

«Нет. Заметив его, я удивился и, пожалуй, даже уставился на него, но я опаздывал на турнир и прошел мимо».

«С кем, по-вашему, Фогель Фильшнер мог бы встречаться в Амбейле? У него были какие-нибудь приятели или знакомые, кроме вас?»

Роман Хенигсен слегка поморщился и поджал губы: «Меня трудно назвать его приятелем. Мы занимались за одним и тем же столом в лаборатории. Иногда я играл с ним в шахматы — причем он нередко выигрывал. Если бы Фогель взялся за шахматы всерьез, из него вполне мог бы получиться мастер или даже гроссмейстер. Но ему было интереснее волочиться за девчонками и писать стихи, подражая некоему Наварту».

«Ага, Наварт! Так звали поэта, которому подражал Фогель Фильшнер?»

«К сожалению. На мой взгляд, Наварт — шарлатан, напыщенный бахвал, человек с самыми сомнительными привычками и наклонностями».

«Что стало с этим Навартом?»

«Насколько я знаю, он все еще ошивается где-то поблизости, хотя, конечно, он уже не тот человек, каким был тридцать лет тому назад. С тех пор публика стала благоразумнее: изощренный декаданс уже не шокирует людей так, как бывало в дни моей молодости. Фогель, естественно, был зачарован этим виршеплетом и выкидывал всевозможные нелепые выходки, чтобы его знакомство с идолом богемы замечали и помнили. Да уж, конечно! Если кого-то можно назвать подстрекателем, подтолкнувшим Фильшнера к преступлению, этот подстрекатель — сумасшедший поэт Наварт!»

 

Стакан пустел, двоились строчки,

И пьяный гогот отвлекал меня —

Я мог бы высосать полбочки,

Но Тим Р. Мортисс избррлевал меня.

Похвальных нравов мясорубкой

Филистер не остановил меня —

Гонялся б я за каждой юбкой,

Но Тим Р. Мортисс испстощил меня.

Припев хором:

Тим Р. Мортисс, Тим Р. Мортисс!

С ним не пропадешь в запое,

С ним всегда в постели трое,

Друг надежный, драгоценный,

С нами до конца Вселенной!

Во мне проснулся Квазимодо,

Порыв геройский окрылил меня:

Не зная броду, прыгнул в воду —

Но Тим Р. Мортисс остстудил меня.

В зловещей роскоши дворца

Яд пресыщенья отравлял меня:

Безумец, я искал конца —

Но Тим Р. Мортисс испррпугал меня.

Припев хором (подпрыгивая высоко в воздух и прищелкивая в такт пальцами и каблуками):

Тим Р. Мортисс, Тим Р. Мортисс!

С ним не пропадешь в запое,

С ним всегда в постели трое,

Друг надежный, драгоценный,

С нами до конца Вселенной!

— Наварт

На следующий день Герсен нанес еще один визит в редакцию «Гелиона». Досье Наварта здесь вели прилежно и подробно — газета сообщала о всевозможных скандалах, непристойностях, случаях демонстративного неповиновения полиции и возмутительных заявлениях, имевших место на протяжении сорока лет. Первая заметка относилась к опере, исполнявшейся студентами Университета — либретто сочинил Наварт. Премьеру объявили позорным фарсом, обесчестившим почтенное учебное заведение; всех девятерых исполнителей исключили из Университета. Впоследствии карьера Наварта то взлетала выше облака ходячего, то проваливалась в бездну безвестности, снова возрождалась и снова рушилась — в последний раз уже безвозвратно. Последние десять лет стареющий поэт жил на борту небольшой жилой баржи, стоявшей на приколе у набережной в устье Гааса, неподалеку от Фитлингассе.

Герсен проехал подземным поездом до станции Хедрик на бульваре Кастель-Виванс и вышел на поверхность в коммерческом экспедиторском районе Амбейля, прилегавшем к портовым сооружениям устья Гааса. Здесь кипела бурная деятельность, теснились сотни агентств, складов, контор, верфей, закусочных, ресторанов, винных лавок, фруктовых ларьков, газетных киосков, аптек. Баржи причаливали в доках и разгружались роботами, самоходные подводы громыхали по бульвару, мостовая дрожала, когда грузы везли подземными составами. В кондитерской Герсен спросил, где находится улица Фитлингассе, и ему посоветовали ехать по бульвару на восток.

Бульвар обслуживался автоматическими открытыми платформами — пассажиры сидели на скамьях лицом к улице. Герсен проехал больше четырех километров вдоль набережной Гааса, тянувшейся справа. Толчея кончилась; внушительные массивные сооружения делового района сменились древними трех- и четырех-этажными постройками — причудливыми жилищами из панелей плавленого камня и терракоты с узкими окнами и стенами, покрывшимися расплывчатыми потеками и пятнами под воздействием задымленного соленого воздуха. Иногда платформа проезжала мимо пустыря, поросшего сорняками. В этих промежутках можно было видеть на севере следующую улицу, параллельную бульвару Кастель-Виванс, с плотно прижавшимися одно к другому высокими многоквартирными зданиями.

Фитлингассе оказалась узкой темноватой улочкой, поднимавшейся в сторону от бульвара по склону холма. Герсен сошел с платформы и почти сразу заметил нескладную двухэтажную постройку на барже, пришвартованной к обветшалому причалу. Из печной трубы поднималась струйка дыма. Кто-то был дома.

Герсен осмотрел окрестности. Солнечные лучи переливались дымчатыми отблесками в широком устье реки; на далеком противоположном берегу сотни домов с красновато-коричневыми черепичными крышами подступали шеренгами к самой реке. Ближе виднелись заброшенные верфи, гниющие кучи мусора, пара складов и питейное заведение с выпуклыми лиловыми и зелеными окнами. На причале сидела скучающая девушка лет семнадцати или восемнадцати, бросавшая камешки в воду. Бросив на Герсена быстрый безразличный взгляд, она отвернулась. Герсен разглядывал домик на барже. Если здесь жил Наварт, из его окон открывался неплохой вид — хотя бледный солнечный свет, коричневые крыши Дуррая, полуразрушенные верфи и тихий плеск речной волны навевали меланхолию. Даже девушка на причале, в короткой черной юбке и коричневой блузе, казалась не по летам серьезной и угрюмой. Ее темные волосы были взъерошены — ветром или просто по небрежности. Герсен подошел к ней и спросил: «Наварт живет на этой барже?»

Она кивнула, нисколько не оживившись, и продолжала сидеть с неподвижно сосредоточенным лицом, провожая глазами Герсена — тот спустился по лесенке на причал и пробрался по грозившему провалиться узкому трапу на бак старой баржи.

Герсен постучался в дверь. Никто не ответил. Герсен снова постучал. Дверь резко распахнулась; выглянул заспанный небритый субъект неопределенного возраста, тощий, с костлявыми руками и ногами, кривым горбатым носом, почти бесцветными свалявшимися волосами и глазами, не косившими, но все равно словно смотревшими в разные стороны. Он выкрикнул диким грубым голосом: «Почему в этом мире нигде никому не дают покоя? Убирайся с моей палубы! Стоит только прилечь отдохнуть, какой-нибудь безмозглый чиновник или назойливый барахольщик обязательно ломится в дверь и поднимает меня с постели! Ты еще здесь? Разве я недостаточно ясно выражаюсь? Смотри, я тебе покажу, где раки зимуют...»

Герсен пытался объяснить причину своего визита, но тщетно. Когда Наварт повернулся, чтобы достать что-то из-за спины, Герсен поспешно отступил на причал. «Мне нужно с вами поговорить! — прокричал он оттуда. — Я не чиновник и не продавец, меня зовут Генри Лукас, и я хотел бы...»

Наварт тряс тощим кулаком: «Ни сейчас, ни завтра, ни в обозримом будущем, ни в необозримом будущем не желаю с тобой якшаться! Убирайся! У тебя лицо предвестника беды! По твоей хищной роже сразу видно, что ты шальной! Не хочу тебя видеть. Уходи!» С торжествующей злобной ухмылкой поэт перетащил дощатый трап на палубу, вернулся в домик и захлопнул дверь.

Герсен вернулся на набережную. Девушка продолжала сидеть, как раньше. Обернувшись к барже поэта, Герсен недоуменно спросил: «Он всегда такой?»

«Наварт есть Наварт», — пожала плечами девушка, словно больше никакие объяснения не требовались.

 

* * *

Герсен зашел в кабак с выпуклыми окнами и заказал кружку пива. Бармен, молчаливый верзила с выдающимся брюхом и проницательными глазами, либо ничего не знал о Наварте, либо не хотел ничего говорить. Из него Герсен не выудил никаких сведений.

Пока Герсен сидел и размышлял с кружкой в руке, прошло полчаса. Наконец он взял лежавшую в углу стойки местную телефонную книгу и открыл раздел, посвященный сбору и переработке металлолома. В глаза тут же бросилось напечатанное большими буквами объявление:

«СПАСАТЕЛЬНАЯ И БУКСИРНАЯ СЛУЖБА ДЖОБАНА

БУКСИРНЫЕ СУДА — ПЛАВУЧИЕ КРАНЫ — ВОДОЛАЗНОЕ ОБОРУДОВАНИЕ

Беремся за любую работу, сдельная оплата!»

Герсен позвонил в службу Джобана и разъяснил свои пожелания. Его заверили в том, что утром следующего дня требуемое оборудование будет в его распоряжении.

Наутро вверх по течению прибыло громоздкое буксирное судно. Рыча двигателями и поднимая волну, судно развернулось, остановилось и осторожно, кормой вперед, протиснулось левым бортом к пристани буквально в двух шагах от баржи Наварта. Высунув голову из рубки, помощник капитана прокричал команду, матросы забросили тросы на тумбы причала. Тросы натянули, буксир пришвартовался.

Наварт выскочил на палубу, танцуя от ярости: «Почему вы швартуетесь под самым носом? Поднимется ветер, эта громадина раздавит мою баржу!»

Облокотившись на поручень кормы буксирного судна, Герсен смотрел сверху на обращенное к нему лицо Наварта: «Вчера я выразил желание с вами поговорить — может быть, вы помните?»

«Помню, как же! Прекрасно помню — я послал вас подальше, а вы вместо этого вернулись, да еще на какой-то чертовой посудине!»

«Может быть, вы согласитесь уделить мне несколько минут? Наш разговор может оказаться полезным для меня и выгодным для вас».

«Выгода? Нужна мне ваша выгода! Я оставил в пивных больше денег, чем вы заработаете за всю жизнь. Убирайте свой буксир к чертовой матери! Больше мне от вас ничего не нужно».

«Уберу. Мы здесь остановились всего на несколько минут».

Наварт капризно кивнул. Тем временем на правый борт буксира уже понимался нанятый Герсеном водолаз. Оглянувшись, Герсен заметил это и снова повернулся к Наварту: «Для меня важно с вами поговорить. Если бы вы были так добры...»

«Для вас это важно, для меня — нет. Убирайтесь вместе со своей пузатой вонючей посудиной!»

«Один момент», — отозвался Герсен. Обернувшись, он кивнул водолазу; тот нажал кнопку.

Под баржей поэта что-то глухо грохнуло — баржа вздрогнула и тут же стала крениться. Наварт принялся лихорадочно бегать по палубе, заглядывая в воду. С буксира на баржу сбросили тросы с крюками, зацепившими габаритный брус.

«По-видимому, ваш двигатель взорвался», — сообщил Наварту Герсен.

«Как это может быть? У меня никогда не было никаких взрывов! Кроме того, у меня нет никакого двигателя. А теперь я тону!»

«Вы не утонете, пока баржу поддерживают наши тросы. Но через минуту мы отплываем, и захваты придется отцепить».

«Как же так? — всплеснул руками Наварт. — И я пойду ко дну вместе с баржей? Вы этого хотите?»

«Учтите, что вы сами приказали мне убираться, — спокойно ответил Герсен. — А поэтому...» Повернувшись к матросам, он сказал: «Снимайте швартовы. Мы отплываем».

«Нет, нет! — заорал Наварт. — Я утону!»

«Если вы пригласите меня к себе, поговорите со мной и поможете мне подготовить статью для моего журнала, вы не утонете, — пояснил Герсен. — В таком случае я, возможно, помогу вам найти выход из неприятного положения — может быть, даже заплачу за ремонт днища вашей баржи».

«Почему бы вы не заплатили за ремонт? — возмутился Наварт. — Вы устроили этот взрыв!»

«Будьте осторожны, Наварт! Ваши утверждения попахивают клеветой. Не забывайте, что у вас нет никаких свидетелей».

«Мерзавец! Это пиратство, разбой, вымогательство! Ему приспичило писать статью, понимаете ли. Что ж — почему вы не сказали об этом с самого начала? В конце концов, я тоже литератор! Заходите, поговорим. Я никогда не прочь немного развлечься — человек без друзей подобен дереву без листьев».

Герсен спрыгнул на баржу. Наварт, на сей раз излучая дружелюбие, расставил стулья так, чтобы их озарял тусклый солнечный свет. Он принес бутылку белого вина: «Садитесь, устраивайтесь поудобнее!» Наварт открыл бутылку, налил два стакана и, откинувшись на спинку стула, с удовольствием выпил. У поэта было незлобивое, даже простодушное лицо — словно весь жизненный опыт и вся память бесчисленных поколений предков не оставили на нем никаких следов. Так же, как сама Земля, Наварт был старым безответственным меланхоликом, полным скрытого опасного веселья.

«Значит, вы — писатель? Должен сказать, вы не похожи на писателя».

Герсен протянул ему удостоверение репортера «Космополиса». «Господин Генри Лукас, — прочел вслух Наварт. — Специальный корреспондент! Зачем вы ко мне пришли? Меня больше никто не слушает, я вышел из моды. Дискредитированный, обнищавший чудак. И чем я провинился? Я пытался сказать правду, во всей ее неистовой страстности. А это опасно. Подлинный смысл можно затрагивать лишь ненароком, не акцентируя. Тогда слушатель не вынужден реагировать, его ум не приготовился к обороне, и смысл проникает в ум. Я мог бы многое сказать об этом мире, но с каждым годом желание к кому-нибудь обращаться становится все слабее. Пусть они живут и умирают — мне все равно. Так о чем же ваша статья?»

«О Виоле Фалюше».

Наварт моргнул: «Любопытная тема. А причем тут я?»

«Потому что вы его знали — под именем Фогеля Фильшнера».

«Хм. Да, я его знал. Это общеизвестный факт, — схватив бутылку внезапно задрожавшими пальцами, Наварт налил себе еще вина. — Что именно вас интересует?»

«Сведения».

«Было бы гораздо лучше, — с неожиданной деловитостью отозвался поэт, — если бы вы добывали сведения непосредственно из первоисточника».

Герсен кивнул, выражая полное согласие: «Это было бы лучше всего, если бы я знал, где найти первоисточник. Но Фалюш, скорее всего, в Запределье? В Дворце Любви?»

«Это не так. Фалюш здесь, на Земле», — как только Наварт произнес эти слова, он нахмурился, явно пожалев о своей откровенности.

Герсен словно сбросил с плеч огромную тяжесть: все его сомнения и опасения рассеялись. Фогель Фильшнер и Виоль Фалюш — один и тот же человек. Перед Герсеном сидел свидетель, знавший его и под тем, и под другим именем.

Наварт беспокоился, ему не нравился этот разговор: «Есть тысячи гораздо более интересных тем. Зачем интересоваться Фалюшем?»

«Откуда вы знаете, что он на Земле?»

Наварт высокомерно хмыкнул: «Откуда я знаю все, что знаю? Я — Наварт!» Он указал пальцем на струйку дыма, поднимавшуюся в небо: «Я вижу — я знаю». Он указал на дохлую рыбу, проплывавшую мимо вверх брюхом: «Я вижу — я знаю». Наварт приподнял бутылку вина так, чтобы ее пронизывали солнечные лучи: «Я вижу — я знаю».

Герсен задумался. Помолчав, он сказал: «Не мне критиковать вашу эпистемологию. В любом случае, я ее не понимаю. У вас есть какие-нибудь фактические сведения о Виоле Фалюше?»

Наварт попытался лукаво приложить палец к носу, но промахнулся и угодил себе в глаз: «Всему свое время — время для самопожертвования еще не настало. Зачем вы пишете свою статью?».

«Я намерен подготовить продуманный, хорошо обоснованный текст, не содержащий ни преувеличений, ни оправданий. Хочу, чтобы факты сами говорили за себя».

Наварт поджал губы: «Опасная затея. Виоль Фалюш — самый раздражительный из людей. Помните сказку о принцессе на горошине? Виоль Фалюш способен уловить смертельное оскорбление в утренней молитве слепого младенца... С другой стороны, свет не сошелся клином на Фалюше, ковер бытия плетется своим чередом, и мы можем расплетать его по ниточке. У меня нет никаких причин испытывать благодарность к Виолю Фалюшу».

«Таким образом, вы не одобряете его характер?» — осторожно спросил Герсен.

Наварт больше не мог сдерживаться. Он опорожнил стакан и со стуком поставил его на стол великолепным широким жестом: «Не одобряю? Мягко сказано! Если бы я мог творить чудеса, какой шедевр возмездия я воплотил бы на объемном, подвижном холсте картинной галереи жизни!» Откинувшись на спинку стула, старый поэт протянул дрожащий указательный палец к невидимому горизонту: «Пирамида из хвороста выше гор, на вершине привязан к столбу Виоль Фалюш. Вокруг пирамиды, на сцене гигантского амфитеатра — десять тысяч оркестрантов и тысячеголосый хор. Бросив быстрый взгляд наверх, я поджигаю хворост. Музыканты гремят, хор завывает — жар пламени опаляет потные лица, в животах вскипает виски, инструменты плавятся. Виоль Фалюш заливается колоратурным сопрано...» Наварт налил себе еще вина: «О, если б так было! Несбыточная мечта. Меня вполне устроит, если Фалюша сбросят в колодец с камнем на шее или отдадут на съедение голодным гиенам...»

«Заметно, что вы хорошо с ним знакомы».

Наварт кивнул, взгляд его был устремлен в прошлое: «Фогель Фильшнер читал мои стихи. У него было воображение, но в молодости он не умел сосредоточиться. Как он изменился, как вырос! Теперь к воображению он прибавил жесткий самоконтроль. Он стал поистине великим артистом».

«Артистом? В каком смысле?»

Наварт отмел вопрос как нечто несущественное: «Никогда он не стал бы тем, чем он стал, без мастерской интуиции, без чувства стиля и пропорции. Не заблуждайтесь! Так же, как я, он — человек простой, и поставил перед собой самую очевидную цель. Вот вы... вы самый сложный и непонятный из людей. Иногда я начинаю догадываться, чтó у вас на уме, но догадка тут же прячется за смутной завесой, завеса колышется и темнеет... Вы не родились на Земле? Нет, ничего не говорите». Наварт выставил ладони вперед и развел их в стороны, словно предупреждая любой ответ, способный сорваться с языка Герсена: «В мире и так уже слишком много информации, мы используем факты как костыли, притупляя наше восприятие. Факты — что дышло, куда повернешь, туда и вышло. Логика — самообман. Мне известен только один непритворный способ общения: поэтическая декламация».

«Виоль Фалюш — тоже поэт?»

«Он лишен дара словесного самовыражения», — недовольно проворчал Наварт; ему не нравилось, когда собеседник прерывал его разглагольствования и навязывал свои мнения.

«Когда Виоль Фалюш прилетает на Землю, где он останавливается? У вас?»

Наварт ошеломленно уставился на Герсена: «У меня? Как вам приходят в голову такие нелепости?»

«В таком случае, где?»

«Фалюш мне не докладывается. Он скользкий, как ртуть».

«Как же вы его находите?»

«Я его не ищу. Он иногда меня навещает».

«И он навещал вас в последнее время?»

«Да, да, да! Разве я уже не дал вам понять? Почему, в самом деле, вас так интересует Виоль Фалюш?»

«Для того, чтобы ответить на этот вопрос, мне пришлось бы навязать вам фактическую информацию, — с мрачной усмешкой парировал Герсен. — Но это не секрет. Как я уже упомянул, я — корреспондент «Космополиса» и желаю опубликовать статью о биографии и деятельности Фалюша».

«Хммф. Тщеславный попугай, этот Виоль Фалюш! Но почему бы вам не взять у него интервью вместо того, чтобы расспрашивать меня?»

«Хотел бы я знать, как это устроить. Для начала нужно как-то с ним познакомиться».

«Нет ничего проще, — заявил Наварт. — Если вы можете заплатить взнос».

«Почему нет? Редакция оплатит любые непредвиденные расходы».

Наварт вскочил на ноги, внезапно полный энтузиазма: «В таком случае нам понадобится красивая девушка, молодая, неиспорченная. Ее должна окружать особая мерцающая аура восприимчивости и настойчивого пыла!» Поэт водил вокруг блуждающим взором, словно в поисках чего-то потерянного. Взглянув в окно, он заметил на пристани девушку — ту самую, мимо которой еще вчера проходил Герсен. Засунув в рот два пальца, Наварт оглушительно свистнул и знаком показал девушке, что желает ее видеть: «Она подойдет».

«Это ваше неиспорченное райское создание, излучающее мерцающую ауру? — спросил Герсен. — У нее такой вид, словно она провела ночь в канаве».

«Ха-ха! — злорадствовал Наварт. — Вот увидите! Пусть я худосочный старец, но я — Наварт! Время надо мной не властно, женщины расцветают от одного моего прикосновения. Вот увидите».

Девушка спустилась на палубу баржи и выслушала инструкции поэта, не высказывая никаких замечаний.

«Мы отправимся ужинать, — говорил Наварт. — Деньги ничего не значат, мы позволим себе все самое лучшее. Нарядись в шелка, в драгоценности, освежись духами, умастись экзотическими лосьонами. Этот господин богат, у него все на мази. Как вас зовут, напомните?»

«Генри Лукас».

«Предположим. Генри Лукас. Ему не терпится приступить к делу. Ступай, приготовься».

«Я готова», — пожала плечами девушка.

«Только тебе дано об этом судить, — заявил Наварт. — Тогда заходи, а я подыщу себе что-нибудь поприличнее». Поэт взглянул на небо: «Сегодня желтый день, будет желтый вечер. Я оденусь в желтое».

Наварт провел девушку и Герсена в свой кабинет, где находились деревянный стол, два стула из резного дуба, полки с книгами и сувенирами, а также ваза, содержавшая несколько стеблей пампасной травы. Поэт открыл шкафчик, достал новую бутылку вина, открыл ее и со звоном поставил ее на стол вместе со стаканами: «Пейте!» Отдав этот приказ, он скрылся в соседней комнате.

Герсен остался наедине с девушкой и тайком наблюдал за ней. На ней была все та же короткая черная юбка, что и вчера, но она сменила коричневую блузу на черную, с короткими рукавами. На ногах у нее были сандалии; она не носила никаких украшений и не красила кожу — кожные пигменты на Земле вообще не пользовались популярностью. Девушка отличалась приятной наружностью, хотя волосы у нее были по-прежнему растрепаны. Либо она была флегматична до безразличия, либо удивительно умела сдерживать эмоции. Подчинившись внезапному порыву, Герсен взял расческу с умывальника Наварта, подошел к девушке и стал причесывать ее. Бросив на него единственный удивленный взгляд, она продолжала стоять, тихо и смирно. Герсен не мог понять, что у нее было на уме. Может быть, она затаила злобу на Наварта?

«Вот таким образом! — сказал он наконец. — Теперь ты не выглядишь такой замарашкой».

Наварт вернулся в каштановом пиджаке на пару размеров больше, чем следовало, и в желтых башмаках: «Вы даже не попробовали вино!» Он наполнил до краев три стакана: «Нас ожидает забавный вечер! Смотрите-ка, нас трое — три острова в океане, на каждом — одинокая неприкаянная душа. Судьба свела нас вместе — что еще она готовит?»

Герсен попробовал вино — приятный крепковатый мускат — и выпил все, что было в стакане. Наварт опрокинул стакан в глотку так, будто выплеснул в реку содержимое ведра с помоями. Девушка выпила вино без малейшей дрожи и не выказывая никаких эмоций. «Странное существо!» — подумал Герсен. Где-то за ее застывшим лицом скрывалась экстравагантность. Какие стимулы заставят проявиться ее внутреннюю сущность? Что заставит ее смеяться?

«Так что, мы готовы? — Наварт перевел вопросительный взгляд с девушки на Герсена, после чего распахнул дверь и с вежливым поклоном пригласил их выйти. — Вперед, на поиски Виоля Фалюша!»

 

Выдержка из раздела III, «Виоль Фалюш», монографии «Князья тьмы» Кароля Карфена, опубликованной издательством «Просвещение» в Новом Вексфорде на планете Алоизий в системе Веги:

«Каждому из князей тьмы приходится иметь дело с проблемой известности. Каждый из них (за исключением, пожалуй, Аттеля Малагейта) достаточно тщеславен, чтобы стремиться к демонстрации своей колоритной личности и навязывать свои вкусы и пристрастия как можно большему количеству людей. Практические соображения, однако, принуждают их к анонимности и скрытности — особенно тогда, когда они наслаждаются властью и богатством в мирах Ойкумены, к чему стремятся все князья тьмы. Виоль Фалюш — не исключение. Подобно Аттелю Малагейту, Кокору Хеккусу, Ленсу Ларку и Ховарду Алану Трисонгу, он ревностно охраняет свою конфиденциальность; даже постояльцы его Дворца Любви не знают, как он выглядит.

В некоторых отношениях Виоль Фалюш — самый человечный из пяти князей тьмы; это не значит, конечно, что масштабы его преступлений поддаются человеческому пониманию. Кошмарная жестокость, рептильная бесчувственность, мания величия и фатальная клоунада, свойственные, соответственно, Хеккусу, Малагейту, Ларку и Трисонгу, в Фалюше полностью отсутствуют. Зло, характерное для Виоля Фалюша, можно сравнить с терпеливой кровожадностью паука, наделенного в то же время инфантильной сентиментальностью и чудовищной самовлюбленностью.

Если забыть на минуту о его пороках, у Фалюша наблюдаются некоторые странно привлекательные черты — в том числе идеализм и энтузиазм; этого не отрицают даже самые неуступчивые моралисты. Прислушайтесь к словам самого Виоля Фалюша, выступившего с докладом (разумеется, только в виде звукозаписи) перед студентами Университета имени Сервантеса:

«Я — несчастный человек. Меня преследует неспособность выразить невыразимое, сорвать покров с неизвестности. Жажда познания красоты, конечно же — один из основных психологических стимулов. Это стремление проявляется в различных формах — в том числе в желании достигнуть совершенства, в тоске по слиянию с вечностью, в ненасытном любопытстве исследователя, в реализации абсолюта, сформулированного самим человеком, но превосходящего все его возможности. Вероятно, таково важнейшее из человеческих побуждений.

Меня терзает эта жажда. Я делаю все, что могу, я созидаю — и в то же время, парадоксально, страдаю от убеждения в том, что достижение моих незаурядных целей не приведет к удовлетворению. В данном случае само соревнование с невозможностью, созидательный процесс как таковой важнее победы. Не стану посвящать вас в подробности моей борьбы, моих горьких сожалений, моих полночных бдений, моих мучительных разочарований. Вам они покажутся непостижимыми или, что еще хуже, смехотворными.

Обо мне нередко отзываются как об исчадии зла — не стану спорить с этим определением, меня не трогает даже самая суровая критика. Зло — понятие со сложной размерностью, оперирующее лишь в направлении единичного вектора, и нередко поступки, вызывающие наибольшее возмущение, не наносят никакого существенного ущерба и даже полезны тем, к кому они непосредственно относятся.

Меня часто спрашивают о Дворце Любви, но я не намерен удовлетворять похотливое любопытство, сопровождающее такие расспросы. Достаточно сказать, что я способствую расширению сферы восприятия и не нахожу ничего достойного порицания в чувственных наслаждениях — хотя вы, несомненно, удивились бы аскетизму моей личной жизни. Дворец Любви занимает значительную территорию и ни в коем случае не является одиночным сооружением; это, скорее, комплекс парков, павильонов, залов, куполов, башен, прогулочных аллей и живописных панорам. Обитатели Дворца молоды, прекрасны и не знают другого существования; поистине, они — счастливейшие из смертных.»

Так сказал Виоль Фалюш. Слухи о его привычках не соответствуют тому возвышенному представлению, какое он пытается создать. Говорят, он одержим эротическими извращениями и способами достижения оргазма. Одна из его излюбленных игр (опять же, по слухам) заключается в том, чтобы терпеливо выращивать, с детства, красивую девушку в изолированной келье. Девушку воспитывают в убеждении, что в один прекрасный день она встретит чудесного богочеловека, который будет ее любить, а затем умертвит ее. После чего, в один ужасный день, девушку выпускают на небольшой остров, где ее ждет Виоль Фалюш».

 

* * *

Отель «Принц Франц-Людвиг» слыл самым элегантным местом встреч и свиданий в Ролингсхавене. Размеры его главного фойе были невероятны: больше шестидесяти метров в ширину и тридцать метров в высоту. Двенадцать огромных люстр излучали золотистый свет; пол покрывал мягкий золотисто-коричневый ковер, украшенный орнаментальными вариациями основного оттенка. Стены были обиты бледно-голубым и желтым шелком, потолок оживляли росписи, изображавшие средневековые придворные церемонии. Мебель отеля, изящная, но прочная, искусно подражала стилю, ценившемуся в древности — с розовыми и желтыми атласными подушками и резными деревянными ножками и спинками, покрытыми матово-золотым лаком. На мраморных столешницах возвышались вазы высотой в полтора человеческих роста, изливавшие лавины цветов; рядом с каждой такой вазой дежурил застывший паж в роскошной ливрее. Здесь преобладала изощренная роскошь незапамятных времен, которую нельзя было найти нигде, кроме старинной Европы. Герсен никогда еще не видел столь великолепного интерьера.

Наварт выбрал софу рядом с альковом, где струнный квартет исполнял сюиту каприсов. Поэт подозвал пажа и заказал шампанское.

«Здесь следует искать Виоля Фалюша?» — поинтересовался Герсен.

«Я несколько раз встречал его именно здесь, — отозвался Наварт. — Не теряйте бдительность».

Они пили шампанское, сидя в наполненном бормочущим эхо и золотистым светом фойе. Черные юбка и блуза девушки, ее голые загорелые ноги и сандалии каким-то парадоксальным образом — или благодаря необычности сопоставления — не казались здесь безвкусными или непристойными. Герсен был озадачен этим обстоятельством. Как ей удалось такое превращение?

Наварт говорил о самых разных вещах; девушка почти ничего не говорила. Герсена вполне устраивала возможность наблюдать за развитием событий, не вмешиваясь. По сути дела, ему нравилось такое времяпровождение. Девушка выпила довольно много вина, но это ни в чем не проявлялось. Судя по всему, ее интересовали люди, ходившие по огромному фойе, но только с точки зрения отстраненной наблюдательницы. В конце концов Герсен спросил: «Как тебя зовут? Я даже не знаю, как к тебе обращаться».

Девушка не ответила сразу. Наварт заметил: «Называйте ее, как хотите. Таков мой обычай. Сегодня она — Зан-Зу из города Эриду».

Девушка на мгновение улыбнулась — первый раз ее что-то позабавило. Герсен решил, что все-таки она, скорее всего, не идиотка.

«Зан-Зу? Так тебя зовут?»

«Чем такое имя хуже других?»

«Шампанское кончилось — а жаль, оно было отличного урожая! Теперь пора ужинать!» Наварт поднялся на ноги и предложил девушке взять его под руку. Они пересекли фойе и спустились по четырем широким лестничным пролетам в ресторан отеля, не менее великолепный, чем фойе.

Наварт заказал ужин с энтузиазмом и со вкусом знатока; никогда еще Герсен не ел ничего вкуснее — сожалеть оставалось только о том, что в желудке больше не оставалось места. Наварт ел с жадным наслаждением. Зан-Зу из города Эриду, как ее теперь следовало называть, ела деликатно и без особого интереса. Герсен искоса наблюдал за ней. Может быть, она больна? Или недавно пережила какую-то трагедию, какое-то потрясение? Девушка хорошо умела держать себя в руках — даже слишком хорошо, учитывая количество выпитого ею вина: мускателя, шампанского и различных вин, заказанных Навартом к ужину... «Что ж, мне, в сущности, все равно, — говорил себе Герсен. — Меня волнует только Виоль Фалюш». Тем не менее, в отеле «Принц Франц-Людвиг», в компании Наварта и Зан-Зу, Виоль Фалюш казался нереальным. Герсену пришлось сделать усилие, чтобы снова сосредоточиться на своей задаче. Как легко его соблазнили роскошь, элегантность, изысканные блюда, золотистый свет люстр и канделябров! Герсен спросил: «Если Фалюша здесь нет, где, по-вашему, его следует искать?»

«У меня нет никаких определенных планов, — пояснил Наварт. — Нужно следовать влечениям души. Не забывайте, что Фогель Фильшнер когда-то рассматривал меня как пример для подражания. Разве не целесообразно предположить, что его образ действий совпадет с нашим?»

«Вполне может быть».

«А тогда — проверим справедливость моей теории».

Пиршество закончилось черным кофе, маленькими ароматными пирожными и стопками кристаллека, после чего Герсен уплатил за ужин больше 200 СЕРСов, и они покинули отель «Принц Франц-Людвиг».

«Куда теперь?» — спросил Герсен.

Наварт размышлял: «Еще даже не стемнело. Тем не менее, в кабаре Микмака всегда устраивают что-нибудь забавное, а даже если нет, наблюдать за тем, как добропорядочные обыватели позволяют себе распускаться, в любом случае забавно».

Из кабаре Микмака они перешли в салун Парю, в трактир «Летучий голландец», а оттуда — в таверну «Голубая жемчужина». Каждое следующее заведение было несколько менее благопристойным, нежели предыдущее — по крайней мере возникало такое впечатление. Из «Голубой жемчужины» Наварт повел их в кафе «Закат» на бульваре Кастель-Виванс в Амбейле, а затем в несколько разносортных рюмочных, пивных и танцевальных залов на набережной. В заведении под наименованием «Всеобщее рандеву Задиэля» Герсен позволил себе прервать очередное разглагольствование Наварта: «Значит, здесь тоже следует ожидать появления Виоля Фалюша?»

«Где, как не здесь? — вопросил сумасшедший поэт, уже порядочно нализавшийся. — Здесь соль Земли, здесь кровь течет гуще и жарче! Густая, багровая, пахнущая суслом, как кровь крокодила, как кровь мертвого льва! Не беспокойтесь — кто ищет, тот найдет! О чем я говорил? О моей молодости, о моей пропащей молодости! Когда-то я работал на компанию «Теллур-транзит», изучая содержимое забытых чемоданов. Именно тогда, пожалуй, я глубже всего заглянул в бездну человеческой природы...»

Герсен поудобнее устроился на стуле. В сложившихся обстоятельствах оптимальной стратегией была пассивная бдительность. К своему удивлению, он обнаружил, что слегка опьянел, хотя пытался соблюдать умеренность. Разноцветные огни, музыка и дикие рассуждения Наварта, вероятно, способствовали этому не меньше, чем спиртное. Зан-Зу держалась так же отстраненно, как прежде. Весь вечер Герсен наблюдал за ней уголком глаза и спрашивал себя: «О чем думает это непроницаемое создание? Что она надеется получить от жизни? У нее вообще есть какие-нибудь мечты? Тоскует ли она по красавцу-любовнику? Или хочет путешествовать, видеть далекие миры?»

С башни древнего собора на Фламандских высотах послышались двенадцать гулких ударов басового колокола. «Уже полночь!» — крякнул Наварт. Пошатываясь, он поднялся на ноги и перевел взгляд с Герсена на Зан-Зу из города Эриду: «Пора идти».

«Куда теперь?» — поинтересовался Герсен.

Наварт указал на другую сторону улицы, где в гирляндах зеленых огней темнел длинный низкий павильон с экстравагантной крышей: «Предлагаю посетить кафе «Небесная гармония», место свидания путешественников, астронавтов, инопланетных странников и заблудившихся бродяг — таких, как мы».

Пока они шли в кафе «Небесная гармония», Наварт сокрушался по поводу ухудшения качества жизни в нынешнем Ролингсхавене: «Всюду застой, тягостное разложение! Где наша жизненная сила? Утекла, улетучилась, высосанная инопланетными колониями! Мы истощены, мы увяли! На Земле остались только болезненные, развращенные любители рассуждать выше облака ходячего, блуждающие в лучах заката по илистым отмелям, оставшимся после отлива, параноидные носители заумной заразы, жадные до чувственных наслаждений, не смеющие мечтать и копающиеся в трухлявой древности!»

«Вы когда-нибудь бывали на других планетах?» — поинтересовался Герсен.

«Никогда нога моя не ступала на неземную почву!»

«К какой из перечисленных вами категорий носителей разложения вы относите себя?»

Наварт возвел руки к небу: «Разве я не осудил их всех, до единого? А вот и «Небесная гармония»! Мы прибыли вовремя, в час пик!»

Они зашли в кафе и пробрались через плотную толпу к свободному столику; Наварт заказал двухлитровую бутыль шампанского. Гвалт громких разговоров, звон посуды и шум передвигающихся стульев соревновались с шумом, который производил оркестр из дудки, гармони, тубы и банджо. Многие танцевали, кружась, подпрыгивая, размахивая руками и выделывая кренделя ногами — кто как умел или не умел. Вдоль всего помещения, на небольшом возвышении, тянулась стойка. На фоне оранжевых и зеленых огней бара мужчины, стоявшие у стойки, казались темными силуэтами. За столами кафе сидели мужчины и женщины всевозможных возрастов, рас, социальных рангов и степеней трезвости. Большинство носило одежду европейского покроя, хотя попадались и костюмы, характерные для других регионов Земли и других планет. Всюду сновали, разнося и предлагая выпивку, отзываясь смехом и дерзкими шутками на замечания посетителей и договариваясь о встречах в условленных местах, девушки-официантки — как работавшие в кафе, так и самозваные. Через некоторое время музыканты взяли другие инструменты — баритоновую лютню, виолу, флейту и тимпан — и принялись аккомпанировать труппе акробатов. Наварт поглощал шампанское так, словно страдал неутолимой жаждой.

Зан-Зу из города Эриду оглядывалась то в одну, то в другую сторону, словно ее снедало любопытство, беспокойство или желание выйти на свежий воздух — Герсен не мог понять, чтó именно. Когда она взяла бокал, суставы ее пальцев побелели. Она повернулась и внезапно встретилась с ним глазами; ее губы подернулись едва уловимым намеком на улыбку — или это был намек на гримасу смущения? Девушка подняла бокал и пригубила шампанское.

Наварт веселился вовсю. Он подпевал музыкантам, стучал пальцами по столу и попытался обнять за талию проходившую мимо официантку, отступившую в сторону со скучающим видом.

Неожиданно, словно ему пришла в голову новая мысль, старый поэт внимательно посмотрел на Зан-Зу, после чего обратил вопросительный взгляд на Герсена, явно говоривший: «Почему ты ничего не предпринимаешь?» Герсен не удержался и снова взглянул на девушку; может быть, на него так подействовали вино, цветные огни, шум и общая атмосфера этого вечера, но беспризорная бродяжка, бросавшая камешки с причала, исчезла. Герсен изумленно уставился на Зан-Зу: поразительное преображение! Она превратилась в волшебное существо, неотразимо очаровательное.

Наварт настороженно наблюдал, в нем вдруг не осталось ни следа пьяной развязности. Герсен повернулся к нему; Наварт тут же отвел глаза в сторону. «Чем я занимаюсь? — спрашивал себя Герсен. — Чем занимается Наварт?» Герсен неохотно отверг догадки, промелькнувшие в его воображении, и снова откинулся на спинку стула.

Зан-Зу, девушка из города Эриду, угрюмо разглядывала бокал. С облегчением? Печально? Изнывая от скуки? Герсен ничего не мог понять. Но побуждения и поведение этой девушки, несомненно, имели большое значение. «Что мне навязывают, и зачем?» — снова спросил себя Герсен, почувствовав болезненный укол раздражения. Он посмотрел в упор на старого поэта; тот невозмутимо встретил его взгляд. Зан-Зу потягивала шампанское.

«На лозе жизни зреет единственный плод, — нараспев произнес Наварт. — Какого цвета его мякоть? Мы не узнаем, пока не лопнет кожура».

Герсен обозревал публику за столами кафе. Наварт снова наполнил бокалы; Герсен выпил. Наварт был прав. Для того, чтобы ощущать необузданное, восхитительное волшебство жизни, необходимо было изначально раскрепоститься, сжечь все мосты. Как насчет Виоля Фалюша? Неужели он забыл о своей основной цели? Словно отвечая на мысли Герсена, Наварт схватил его за локоть: «Он здесь!»

Хмельные размышления немедленно испарились из головы Герсена: «Где?»

«Там. У стойки бара».

Герсен рассмотрел вереницу силуэтов, тянувшуюся вдоль стойки. Силуэты были почти одинаковы — один смотрел перед собой, другой в сторону; у одних в руках были кружки, другие наливали вино из бутылок в стаканы; некоторые облокотились на стойку, опустив головы.

«Кто из них — Виоль Фалюш?»

«Разве ты не видишь? Он смотрит на девушку. Он не видит ничего другого. Он заворожен».

Герсен искал глазами среди фигур, загородивших бар. На его взгляд, никто из них не обращал особого внимания на их стол. Наварт хрипло прошептал: «Она знает! Она чувствует его острее, чем я!»

Герсен обратил внимание на девушку — та явно тревожилась, играя пальцами с ножкой бокала. Пока он на нее смотрел, Зан-Зу смотрела на одну из фигур у стойки бара. Как она догадалась о том, что именно этот человек за ней наблюдал? Герсен не мог ответить на этот вопрос.

К девушке подошла официантка и что-то прошептала ей на ухо — Герсен не смог ничего расслышать. Зан-Зу смотрела вниз, в бокал с шампанским, и вертела ножку бокала пальцами то направо, то налево... Она приняла какое-то решение и, опираясь ладонями на стол, встала. Герсена охватил страстный порыв. Унизительно было смирно сидеть и не вмешиваться. Его оскорбили! У него грабительски похищали нечто, никогда раньше ему не принадлежавшее, но, тем не менее, приобретенное им сегодня. Герсен лихорадочно пытался понять: не опоздал ли он? Может быть, уже слишком поздно? Рванувшись вперед, он схватил девушку за талию и посадил ее себе на колени. Она изумленно взглянула ему в лицо, словно только что проснувшись: «Что вы делаете?»

«Я не хочу, чтобы ты ушла».

«Почему нет?»

Герсен не мог говорить, у него перехватило дыхание. Зан-Зу продолжала смирно, хотя и несколько напряженно, сидеть у него на коленях. Герсен заметил, что она плачет — у нее на щеках появились мокрые следы. Герсен поцеловал ее в щеку. Наварт взорвался истерическим, безудержным хохотом: «Никогда, никогда этому не будет конца!»

Герсен посадил девушку обратно на ее стул, но продолжал удерживать за руку. «Чему не будет конца?» — спросил он нарочито сдержанным тоном.

«Я тоже любил. Что с того? Время любви прошло. А теперь готовься к неприятностям. Неужели ты не понимаешь, насколько обидчив Виоль Фалюш? Он чувствует каждое дуновение, как деликатно скрученный усик папоротника. Поражение для него невыносимо — он скрипит зубами, он болен!»

«Это не пришло мне в голову».

«Ты совершил большую ошибку! — выговаривал ему Наварт. — Он был полностью сосредоточен на девушке. Тебе оставалось только последовать за ней, и ты встретился бы с тем, кого искал, лицом к лицу».

«Да, — пробормотал Герсен. — Верно — верно! Теперь я понимаю». Нахмурившись, он взглянул в бокал с вином и снова поднял глаза к веренице силуэтов за стойкой бара. Кто-то за ним наблюдал — Герсен инстинктивно чувствовал напряженное внимание. Да, следовало ожидать неприятностей. Герсен не был в лучшей форме, он не упражнялся несколько недель. Кроме того, он изрядно захмелел.

Проходивший мимо субъект словно ненароком поскользнулся, навалился на стол и выплеснул вино Герсену на колени. Взглянув в лицо Герсену глазами, белыми, как кость, он возмутился: «Ты почему подножки ставишь, сукин сын? Сейчас отшлепаю тебя, как младенца, будешь знать!»

Герсен изучал хулигана. У него была бульдожья физиономия с обвисшими щеками, он коротко стриг желтоватые волосы, а короткая шея была чуть ли не шире головы. Мускулистый и приземистый, он напоминал жителя одной из массивных планет, где сила тяжести значительно превышала земную. «Насколько я помню, я не ставил никаких подножек, — ответил ему Герсен. — Но присаживайтесь. Выпейте с нами. И попросите своего патрона тоже к нам присоединиться».

Несколько секунд белоглазый субъект озадаченно молчал. Наконец он придумал: «Ты должен извиниться!»

«Охотно! — отозвался Герсен. — Прошу прощения за любые действия, которые могли причинить вам беспокойство».

«Ты что думаешь, этим дело кончится? Каждая макака вроде тебя будет позволять себе все, что угодно, а потом мямлить несколько слов, усмехаться и думать, что все обошлось — как бы не так! Презираю макак!»

«Если вам так угодно, презирайте любую разновидность обезьян, воля ваша, — согласился Герсен. — Но почему вы не позовете босса? У нас было бы о чем поговорить. Вы с какой планеты?» Герсен поднес бокал к губам.

Белоглазый тип вырвал бокал у него из руки и со стуком поставил на стол: «Довольно оскорблений! Убирайся отсюда!»

Герсен заглянул за спину обидчика: «Ага! Несмотря на твое ослиное упрямство, босс все равно решил нас навестить!»

Белоглазый субъект обернулся. Герсен пнул его под колено и в то же время ударил ребром ладони по шее. Схватив субъекта за руку, Герсен развернул его и с силой толкнул в спину ногой. Тот упал и проехался на брюхе по паркету, но тут же вскочил, как ванька-встанька, и, пригнувшись, побежал обратно. Герсен ткнул стулом ему в лицо; белоглазый тип отмахнул стул, как щепку — в тот же момент Герсен ударил его кулаком в живот, бронированный мышцами, как ребристыми дубовыми досками. Чуть сгорбившись, белоглазый тип бросился на Герсена, но уже подоспели четверо вышибал. Двое оттащили Герсена к заднему входу в заведение и вытолкнули вон; два других вывели белоглазого субъекта через главный вход.

Герсен безутешно стоял на набережной. Весь вечер — коту под хвост! Какая муха его укусила?

Белоглазый субъект, скорее всего, уже обходил павильон, чтобы найти его. Герсен отступил в тень. Через некоторое время он стал осторожно продвигаться вдоль павильона, чтобы выйти на улицу. Белоглазый тип ждал за углом: «Подлый пес! Ты меня пнул, ты меня ударил! Теперь моя очередь».

«Для вас будет лучше, если вы пойдете домой, — успокоительно сказал Герсен. — Я — опасный человек».

«А я что, по-твоему, плюшевый зайчик?» — белоглазый тип приближался. Герсен отступал — у него не было ни малейшего желания устраивать потасовку. Конечно, он был вооружен, но на Земле на убийство не смотрели сквозь пальцы. Белоглазый тип подбирался бочком, с кулаками наготове. Шагнув назад, Герсен наткнулся на какое-то ведро. Подобрав его, он швырнул ведро в лицо противнику и быстро шмыгнул за угол. Подручный Фалюша погнался за ним. Герсен развернулся и продемонстрировал лучемет: «Ты хочешь смерти?»

Противник отступил, с презрением поблескивая белыми глазами.

Герсен направился к главному входу кафе «Небесная гармония»; белоглазый громила следовал за ним в тридцати шагах.

Стол, за которым сидели Наварт и девушка, опустел. Силуэт, облокотившийся на стойку бара? Слился с остальными.

Белоглазый бандит все еще ждал у стены павильона. Поразмышляв немного, Герсен медленно, словно погруженный в свои мысли, прошелся по бульвару и свернул в темный переулок.

Здесь он остановился и стал ждать. Прошла минута. Герсен тихо отступил еще на двадцать шагов, на более выгодную позицию, продолжая непрерывно следить за перекрестком переулка и бульвара. Никто не появился, его никто не преследовал.

Герсен подождал еще минут десять, прижавшись спиной к стене, наблюдая за происходящим с обеих сторон и даже выгнув шею, чтобы взглянуть наверх — на тот случай, если противник решил наброситься с крыши. Наконец Герсен вернулся на бульвар. Провал был полным и окончательным. Белоглазый тип — единственное звено, непосредственно связывавшее Герсена с Виолем Фалюшем — не позаботился продолжать знакомство.

Кипя от досады, Герсен проехал по бульвару Кастель-Виванс обратно к Фитлингассе. Буксирного судна уже не было; водолазы починили корпус баржи Наварта — темная и молчаливая, она слегка покачивалась на воде. Герсен вылез из такси и подошел к причалу. Тишина. Огни Дуррая отражались в ряби широкого устья реки.

Герсен скорбно, иронически покачал головой. Чего еще можно было ожидать от вечера, проведенного в компании сумасшедшего поэта и девушки из города Эриду?

Герсен поймал такси и вернулся в гостиницу «Рембрандт».

 

«Я встретил девушку из города Эриду —

Не знаю, чем я заслужил ее приязнь,

Но в час разлуки — нет! — не подавал я виду,

Что легче было б мне смеясь идти на казнь.

На летнем берегу, под сенью ив плакучих,

В прохладе мы легли забыться пылким сном,

И сладок был инжир среди цветов пахучих,

И поцелуй пьянил гранатовым вином.

Я ей рассказывал о времени-пространстве,

О древних подвигах, о дальних чудесах,

Я умолял ее поверить страсти странствий

И побывать со мной в неведомых мирах.

Обняв колени, Зан-Зу тихо возразила:

«Мне нравятся твои бессвязные слова,

Но в бездне пустоты, где кружатся светила,

Закружится моя пустая голова:

Ты — это ты, а я — всего лишь я. Хламиду

Надень свою, поэт, и отправляйся в путь,

А я останусь здесь, на берегу в Эриду,

Вздыхать до слез о том, что не смогу вернуть».

— Наварт

На следующее утро, в десять часов, Герсен вернулся к плавучему дому Наварта. Все изменилось. Светило теплое желтое солнце. В небе, сияющем подлинно земной голубизной, растворялись последние следы перистых облаков. Ссутулившись, Наварт дремал на скамье передней палубы.

Герсен спустился по лесенке на причал и остановился перед узким трапом: «Эй, на борту! Можно зайти?»

Медленно повернув голову, Наварт сонно уставился на Герсена полуприкрытыми желтыми глазами, как больная курица. Отвернувшись к веренице беззвучно скользящих мимо барж, оснащенных струйными электростатическими двигателями, поэт монотонно произнес: «Я не испытываю ни малейшей симпатии к бесхребетным недотепам, поднимающим паруса только для того, чтобы плыть по течению».

Герсен воспринял это замечание как приглашение взойти по трапу на палубу: «Забудьте о моих недостатках. Что произошло?»

Наварт раздраженно отмахнулся: «Мы заблудились. Наш поиск, наше предприятие...»

«Какой поиск? Какое предприятие?»

«...ведут нас окольным путем. Прежде всего — солнечный свет. Перед нами широкая кремнистая дорога, но вскоре она сужается. И в конце ждет ужасная трагедия. Тысяча цветов, взрывающих мозг — возможно, закат. Если бы я снова был молод — о, как бы я изменил последовательность событий! Меня носило ветрами, как клочок мусора. Для тебя все будет так же. Ты не воспользовался возможностью. Шанс встречается только однажды...»

Герсен находил эти рассуждения неинтересными: «Все это очень замечательно, но удалось ли вам вчера поговорить с Виолем Фалюшем?»

Наварт поднял костлявую руку, отталкивая ладонью воздух: «Переполох, сумятица форм. Гневные лица, мелькающие глаза, противоборство страстей! Я сидел, и у меня в ушах был оглушительный рев».

«Что случилось с девушкой?»

«Согласен во всех отношениях. Она великолепна».

«Где она? Кто она?»

Внимание Наварта сосредоточилось на объекте, нарушавшем гладкую равномерность воды — на чайке, белой снизу и серой сверху. Судя по всему, он не намеревался осмысленно отвечать на вопросы.

Герсен не терял терпение: «Как насчет Виоля Фалюша? Откуда вы знали, что он появится в кафе «Небесная гармония»?»

«Что может быть проще? Я сказал ему, что мы туда придем».

«Каким образом вы ему это сообщили?»

Рука Наварта снова раздраженно подернулась: «Твои вопросы утомительны. Почему я должен сверять свои часы с твоими? Почему я должен обо всем тебе докладываться? Почему я...»

«Кажется, мой вопрос достаточно прост».

«Мы живем в разных системах координат. Транспонируй свою систему, если тебе так приспичило. Моя система незыблема».

Старый поэт был явно в настроении поскандалить. Герсен успокоительно сказал: «Так или иначе, по той или иной причине, вчера вечером мы упустили Фалюша. Каким образом, по-вашему, мы могли бы снова его найти?»

«Я больше ничего не предлагаю... На кой черт тебе сдался Виоль Фалюш?»

«Вы забыли, что я это уже объяснял».

«Как же, как же... Что ж, организовать встречу очень просто. Нужно устроить небольшое развлечение и пригласить его. Банкет, званый ужин, что-нибудь в этом роде».

Что-то в тоне голоса Наварта — а может быть, в остро блеснувшем взгляде, сопровождавшем его слова, насторожило Герсена.

«Вы думаете, он придет?»

«Конечно, если мы тщательно продумаем спектакль».

«Как вы можете быть в этом уверены? И почему вы так уверены в том, что Фалюш все еще на Земле?»

Наварт с упреком поднял указательный палец: «Ты наблюдал когда-нибудь за тем, как кошка крадется в высокой траве? Иногда она застывает, приподняв переднюю лапу, и тихонько мяукает. Почему она мяукает?»

Герсен не мог проследить общую идею, связывавшую последовательность ассоциаций поэта. Он терпеливо напомнил: «Вернемся к ужину, к банкету, о котором вы упомянули».

«Ах да, банкет! — теперь Наварт вроде бы заинтересовался. — Его нужно устроить роскошно, великолепно, безукоризненно! Он обойдется в миллион СЕРСов».

«Один ужин? Один банкет? Кого пригласят? Все население Суматры?»

«Нет. Ужин для избранного круга — для двадцати гостей. Но готовиться нужно уже сейчас, время не ждет. Кто для него — образец для подражания, кто вдохновляет Виоля Фалюша? Я, никто другой! Он превзошел меня космическим величием масштабов, не спорю. Но в мире человеческих пропорций у меня нет соперников. Что такое миллион СЕРСов? За какой-нибудь час я потратил больше в своих мечтах».

«Очень хорошо, — сказал Герсен. — У вас будет миллион». Про себя он подумал: «Мой ежедневный доход больше миллиона».

«Мне потребуется неделя. Недели может не хватить. Но задерживаться больше нельзя».

«Почему нет?»

«Потому что Фалюш вернется в Дворец Любви».

«Откуда вам это известно?»

Наварт устремил невидящий взор в солнечное речное пространство: «Как ты не понимаешь, что одним движением мизинца я нарушаю покой самой далекой из звезд? Что каждая мысль вызывает турбулентные возмущения в парапсихическом пространстве?»

«Таков источник вашей информации — возмущения парапсихического пространства?»

«Этот подход не хуже любого другого. Но в том, что касается банкета, придется поставить предварительные условия. В высоком искусстве необходима строгая дисциплина, и, чем выше искусство, тем строже дисциплина. Следовательно, тебе придется смириться с некоторыми ограничениями».

«В чем они заключаются?»

«Прежде всего — деньги. Принеси мне миллион СЕРСов, сейчас же!»

«Разумеется. В мешке?»

Наварт отозвался безразличным жестом: «Во вторых, устройством всей этой аферы буду заниматься только я. Ты не должен вмешиваться».

«Это все?»

«В третьих, ты обязан вести себя сдержанно. Иначе тебя не пригласят».

«Я ни в коем случае не хотел бы пропустить этот ужин, — сказал Герсен. — Но я тоже поставлю свои условия. Во первых, на банкете должен присутствовать Виоль Фалюш собственной персоной».

«На этот счет не беспокойся! Ничто не заставит его отказаться от такого удовольствия».

«Во вторых, вы должны будете мне его представить».

«В этом нет нужды. Он сам представится».

«В третьих, я хочу знать, каким образом вы его пригласите».

«Каким образом? Я позвоню ему по телефону — так же, как я приглашаю любых других гостей».

«Какой у него телефон?»

«Как правило, с ним можно связаться по телефону SORA 6152».

Герсен кивнул: «Хорошо. Я скоро вернусь и принесу деньги».

 

* * *

Герсен вернулся в гостиницу «Рембрандт» и перекусил в ресторане на первом этаже, размышляя за столом. Насколько безумен был Наварт? Приступы сумасшествия чередовались у него с периодами лукавой практичности, причем и то, и другое каким-то образом способствовало осуществлению планов самого Наварта. Взять, например, номер телефона — SORA 6152. Наварт сообщил его с подозрительной уступчивостью... Герсен больше не мог сдерживать любопытство. Он зашел в ближайшую телефонную будку, загородил объектив видеокамеры и набрал номер. На экране появилось графическое изображение: стилизованное изумленное человеческое лицо. Голос спросил: «Кто это?»

Герсен нахмурился и прислушался, наклонив голову. «Кто это?» — повторил голос. Голос Наварта.

Герсен сказал: «Я хотел бы поговорить с Виолем Фалюшем».

«Кому он понадобился?»

«Тому, кто хотел бы с ним познакомиться».

«Будьте добры, сообщите свое имя и номер своего телефона. В свое время он вам позвонит». Герсену показалось, что Наварт презрительно фыркнул в тот момент, когда бросил трубку.

Глубоко задумавшись, Герсен вышел из будки. Его задевало то, что сумасшедший поэт обвел его вокруг пальца — уже дважды. Он направился в «Банк Веги», потребовал миллион наличными и получил эти деньги. Упаковав банкноты в небольшой чемоданчик, он вернулся в такси по бульвару Кастель-Виванс к Фитлингассе. Выходя из машины, он заметил Зан-Зу, девушку из города Эриду, выходившую из рыбной лавки с бумажным кульком, полным жареной корюшки. На ней была обычная черная юбка, волосы ее были снова растрепаны, но что-то от волшебства вчерашнего вечера в ней еще оставалось. Она присела на старый деревянный брус и, глядя на устье Гааса, жевала рыбу. Герсену она показалась уставшей, вялой, даже осунувшейся. Он прошел на палубу жилой баржи.

Получив деньги, Наварт не выразил ни удовлетворения, ни удивления, только крякнул: «Банкет состоится через неделю».

«Вы уже пригласили гостей?»

«Еще нет. Предоставь это мне. Виоль Фалюш будет среди участников».

«И, конечно же, вы позовете его, позвонив по телефону SORA 6152?»

«Конечно, — Наварт многозначительно кивнул три раза. — Как еще?»

«А Зан-Зу? Она придет?»

«Зан-Зу?»

«Зан-Зу, девушка из города Эриду».

«А, эта! Нет, это было бы непредусмотрительно».

 

* * *

Субъекта, интересовавшего Герсена, звали Холлистер Хаусредель; он занимал должность заведующего архивом лицея Филидора Бохуса. Человек еще сравнительно молодой, Хаусредель отличался почти полным отсутствием характерных примет. Он носил скромный серый костюм с черными манжетами и жил в одном из высотных многоквартирных домов Шлихта с женой и двумя маленькими детьми.

Герсен решил, что сделку с Хаусределем лучше всего было бы заключить как можно дальше от места его работы, в связи с чем он приблизился к заведующему архивом, когда тот поднялся на эскалаторе со станции подземки, в ста шагах от своего дома.

«Господин Хаусредель?»

«Да?» — Хаусредель был несколько удивлен.

«Не могли бы вы уделить мне пару минут? — Герсен указал рукой на ближайшее кафе. — Может быть, вы не откажетесь выпить со мной чашку кофе».

«О чем вы хотите говорить?»

«Об услуге, которую вы могли бы мне оказать — за приличное вознаграждение».

В ходе переговоров не возникло никаких трудностей; Хаусредель оказался значительно уступчивее своего начальника, доктора Виллема Ледингера. На следующий день Хаусредель встретился с Герсеном в том же кафе; у него в руках был большой конверт: «Дело сделано. Никаких проблем. Вы принесли деньги?»

Герсен протянул архивариусу свой конверт, поменьше. Хаусредель заглянул в открытый конверт, проверил пару банкнот фальсометром и кивнул: «Прекрасно. Надеюсь, мне удалось помочь вам не меньше, чем вы помогли мне». Тепло пожав Герсену руку, он вышел из кафе.

Герсен вскрыл конверт Хаусределя и вынул из него две фотографии, скопированные из архива лицея. Впервые Герсен увидел лицо Фогеля Фильшнера: брюзгливое, угрюмое лицо. Хмурые черные брови образовывали нечто вроде разорванной галочки над горящими черными глазами, уголки рта разочарованно опустились. Внешность молодого Фогеля нельзя было назвать привлекательной. У него были пухлые младенческие щеки и длинный комковатый нос, а также слишком длинные черные волосы, даже на фотографии казавшиеся немытыми. Бóльшую противоположность всеобщему представлению о Виоле Фалюше трудно было себе представить. Но, разумеется, это был Фогель Фильшнер в возрасте пятнадцати лет — с тех пор, надо полагать, он сильно изменился.

На другой фотографии была запечатлена девочка исключительно привлекательной внешности — Джераль Тинзи; у нее были блестящие черные волосы, ее губы были шаловливо поджаты, словно она сдерживала готовый сорваться с языка забавный секрет. Герсен долго изучал эту фотографию. Она скорее приводила его в замешательство, нежели что-либо объясняла, так как лицо на фотографии Джерали Тинзи почти не отличалось от лица Зан-Зу, девушки из города Эриду.

Герсен задумчиво просмотрел другие материалы, остававшиеся в конверте: информацию о нынешнем местопребывании одноклассников Фогеля Фильшнера, указанную в той мере, в какой она была известна.

Герсен скоро вернулся к рассмотрению изображения Джерали Тинзи. На лице Зан-Зу не было никакого кокетства, но во всех других отношениях она была точной копией девушки на фотографии. Такое сходство не могло быть случайным.

Герсен проехал в подземном поезде до станции Хедрик в Амбейле, а затем, на пассажирской платформе, вдоль уже знакомого бульвара Кастель-Виванс.

Приближался вечер; устье реки все еще было залито золотистым солнечным светом. В доме на барже не было огней, и на стук никто не отозвался. Герсен попробовал нажать на кнопку, закрепленную на дверной раме: дверь отодвинулась в сторону.

Как только Герсен шагнул внутрь, зажегся свет. Герсен сразу подошел к телеэкрану поэта; как он и ожидал, на нем был указан номер SORA 6152. Хитрец Наварт! Сбоку лежал список других телефонных номеров. Герсен просмотрел его, но не обнаружил ничего любопытного. Герсен внимательно изучил стену, пространство под полкой и тыльную поверхность телеэкрана — на тот случай, если Наварт пометил где-нибудь номер, который не хотел вносить в общий перечень. Но никакого особого номера не было. С полки Герсен снял потрепанную папку, содержавшую баллады, оды, дифирамбы: «Ворчание голодного брюха», «Выдавленные соки», «Неуловимый менестрель», «Они проходят!», «Мечта Друзиллы», «Заоблачные замки и нечистоты, падающие на голову тем, кто под ними живет».

Герсен положил стихи обратно на полку и осмотрел спальни. На потолке одной из спален, явно принадлежавшей Наварту, красовалась огромная, в два человеческих роста, фотография обнаженной женщины, поднявшей разведенные в стороны руки и широко расставившей вытянутые ноги, со взметнувшимися вверх волосами — словно ее засняли во время гимнастического прыжка. В гардеробе Наварта обнаружился фантастический набор костюмов всевозможных стилей и расцветок; тут же на полке лежали шляпы, кепки и даже шлемы. Герсен изучил содержимое ящиков и шкафов, находя множество неожиданных предметов, но ничего, что непосредственно относилось бы к интересовавшему его вопросу.

В доме были еще две спальни, поменьше, интерьер которых можно было назвать аскетическим. В одной еще чувствовался сладковатый запах духов, напоминавший о фиалках или о сирени; в другой, под окном, выходившим к устью реки, стоял стол — по всей видимости, именно здесь Наварт писал стихи. Стол был завален листками бумаги с заметками, именами, ссылками и адресованными кому-то прокламациями — Герсен даже не пытался просмотреть такую удручающую массу записей.

Вернувшись в гостиную, Герсен налил себе стакан прекрасного муската Наварта, приглушил свет и устроился в самом удобном кресле.

Прошел час. В небе погасли последние отблески заката, на спокойной речной ряби мерцали отражения огней Дуррая. В нескольких сотнях метров от берега проявился темный силуэт небольшой лодки. Лодка приблизилась к плавучей барже; послышались стук складываемых весел, легкие шаги на палубе. Дверь скользнула в сторону, и в полутемную гостиную зашла Зан-Зу. Испуганно ахнув, она отскочила к выходу.

Герсен поймал ее за руку: «Подожди, не убегай! Я ждал, чтобы с тобой поговорить».

Зан-Зу несколько успокоилась и вернулась в гостиную. Герсен повернул выключатель — в комнате стало светло. Девушка настороженно присела на край софы. Сегодня на ней были черные брюки и темно-синяя блуза; ее волосы были перевязаны сзади черной лентой, у нее было бледное, осунувшееся лицо.

Некоторое время Герсен молча разглядывал ее, потом спросил: «Ты хочешь есть?»

Она кивнула.

«Пойдем!»

В ресторане неподалеку девушка ела с аппетитом, устранившим всякие сомнения Герсена по поводу ее здоровья.

«Наварт называет тебя «Зан-Зу». Тебя действительно так зовут?» — спросил Герсен

«Нет».

«Как тебя зовут на самом деле?»

«Не знаю. Не думаю, что меня как-нибудь зовут».

«Как так? У тебя нет имени? У каждого есть какое-нибудь имя».

«У меня нет».

«Где ты живешь? С Навартом?»

«Да. С тех пор, как себя помню».

«И он никогда тебе не говорил, как тебя зовут?»

«Он называл меня по-всякому, то так, то эдак, — с некоторым ожесточением отозвалась девушка. — По мне так лучше, если у меня не будет никакого имени. Тогда я могу быть кем угодно, правда?»

«Кем бы ты хотела быть больше всего?»

Девушка обожгла Герсена язвительным взглядом и подернула плечами. «Болтливостью она не отличается!» — подумал Герсен.

Девушка внезапно спросила: «Почему вы мной интересуетесь?»

«По нескольким причинам. Некоторые из них трудно объяснить, другие очень просты. Прежде всего, ты привлекательна».

Зан-Зу задумалась, словно на ее рассмотрение предложили какую-то головоломку: «Вы правда так думаете?»

«Разве тебе никто об этом не говорил?»

«Нет».

«Странно!» — подумал Герсен.

«Я почти не разговариваю ни с мужчинами, ни с женщинами. Наварт предупреждает, что это опасно».

«В чем заключается опасность?»

«Работорговцы охотятся на девушек. А я не хочу попасть в рабство».

«Понятное нежелание. А меня ты тоже боишься?»

«Немножко».

Герсен подозвал официанта. Посоветовавшись с ним, он заказал большой кусок вишневого торта, погруженный во взбитые сливки; этот величественный десерт поставили под самым носом Зан-Зу из города Эриду.

«А теперь скажи мне, — продолжал Герсен, — ты училась в школе?»

«Иногда». Она пояснила, что Наварт возил ее с собой по всему миру — в отдаленные поселки, на труднодоступные острова, в пасмурные города Скандинавии, на курорты Синкьянга, в Левант. Время от времени он нанимал домашнего учителя, порой она проводила несколько месяцев в каком-нибудь необычном интернате, а по большей части просто читала книги из библиотеки Наварта.

«Неортодоксальное образование», — заметил Герсен.

«Мне оно вполне подходит».

«Кем тебе приходится Наварт?»

«Не знаю. Он всегда был со мной. Иногда он... — она замялась. — Иногда он добрый, а иногда мне кажется, что он меня ненавидит.... Я его не понимаю, но это не так уж важно. В конце концов, Наварт есть Наварт».

«И он никогда не упоминал о твоих родителях?»

«Никогда».

«А ты его спрашивала?»

«О да! Несколько раз. Когда Наварт не слишком пьян, он становится красноречив: «Афродита вышла из пены морской! Лилит была сестрой древнего бога! В Арренис проснулась жизнь, когда молния ударила в куст шиповника!» Наварт предлагает мне самой выбрать миф моего происхождения».

Герсен слушал — история девушки одновременно удивляла и забавляла его.

«Когда Наварт пьян — или возбужден вдохновением — он рассказывает больше, но я понимаю его еще меньше. Он говорит о каком-то полете. «Куда мы полетим?» — я его спрашиваю. Но он молчит. Я знаю, что он имеет в виду что-то страшное... Я не хочу никуда лететь».

Девушка замолчала. Герсен не преминул заметить, что беседа нисколько не помешала ей атаковать торт с завидной энергией.

«Наварт когда-нибудь упоминал при тебе человека по имени Виоль Фалюш?»

«Может быть. Я не прислушивалась».

«Фогель Фильшнер?»

«Нет... Кто это такие?»

«Это один и тот же человек. Он пользуется разными именами. Ты помнишь субъекта, стоявшего за стойкой бара в кафе «Небесная гармония»?»

Зан-Зу опустила взор в чашку с кофе и медленно, задумчиво кивнула.

«Кто это был?»

«Не знаю. Почему вы спрашиваете?»

«Потому что ты решила к нему подойти».

«Да. Я знаю».

«Почему? Он же тебе не знаком?»

Девушка вертела чашкой то в одну сторону, то в другую, следя за маленькими водоворотами темной жидкости: «Это трудно объяснить. Я знала, что он на меня смотрит. Он хотел, чтобы я к нему пришла. Наварт привел меня туда. И вы тоже. Мне казалось, что все вокруг хотели, чтобы я ушла к этому человеку. Как будто... как будто меня приносили в жертву. У меня в голове кружился какой-то туман. Пол качался под ногами. Может быть, я просто выпила слишком много вина. Но я хотела, чтобы все это кончилось. Если в этом заключалась моя судьба, я хотела ее узнать... Но вы меня не пустили. Больше я почти ничего не помню. И я...» Она прервалась и перестала вертеть чашку: «Я знаю, что вы не хотите мне зла».

Герсен ничего не ответил. Зан-Зу робко спросила: «Вы же не хотите мне зла?»

«Нет. Ты закончила?»

Они вернулись на баржу Наварта, где было все так же пусто.

«Где Наварт?» — спросил девушку Герсен.

«Готовит свой банкет. Он ужасно волнуется и бегает кругами. С тех пор, как вы появились, все стало по-другому».

«А когда меня увели вчера вечером из кафе «Небесная гармония», что там произошло?»

Зан-Зу нахмурилась: «Был разговор. У меня в глазах плясали огни, оранжевые и зеленые, смутные. Тот человек подошел к нашему столу и стоял, глядя на меня сверху. Он говорил с Навартом».

«Ты на него смотрела?»

«Нет. Кажется, нет».

«Что он говорил Наварту?»

Зан-Зу покачала головой: «У меня в ушах был какой-то шум, будто вода наливалась в ванну — или, может быть, ревел ураганный ветер. Я ничего не слышала. Этот человек прикоснулся к моему плечу».

«И после этого — что случилось?»

Зан-Зу поморщилась: «Не помню... Не могу вспомнить».

«Она наклюкалась в зюзю, вот что случилось! — закричал ворвавшийся в гостиную Наварт. — А вы что делаете на моей барже, в моем доме, так называемый господин Лукас?»

«Я пришел проверить, каким образом вы тратите мои деньги».

«Все как прежде. А теперь уходите немедленно».

«Терпение, терпение! — успокоил его Герсен. — Негоже так разговаривать с человеком, который заплатил за починку вашей баржи».

«После того, как вы заплатили за то, чтобы ее продырявили? Вот так штука! Где это видано? После этого вы еще шутить изволите?»

«Насколько мне известно, в молодости вы тоже любили устраивать возмутительные шутки, почище моей».

«Почему только в молодости? — буркнул Наварт. — Вся моя жизнь — одно сплошное издевательство!»

«Как продвигается устройство банкета?»

«О, это будет поистине поэтический эпизод, шедевр экзистенциального самовыражения! Лучше всего было бы, если бы вас за этим ужином не было, так как...»

«О чем вы говорите? Я заплатил за банкет! Если меня не приглашают, возвращайте деньги».

Наварт капризно бросился на стул: «Я так и знал, что вы займетесь вымогательством».

«Ваши опасения оправдались. Где состоится банкет?»

«Все соберутся в поселке Куссинес, в тридцати километрах к востоку отсюда. Сбор точно в два часа пополудни, перед входом в гостиницу. Вы должны одеть костюм арлекина и маскарадную маску».

«Виоль Фалюш придет?»

«Придет, придет! Разве я не выразился достаточно ясно?»

«Не совсем. Все будут в масках?»

«Естественно».

«Как я распознаю Виоля Фалюша?»

«Что за вопрос? Как его можно не узнать? Он излучает черную ауру! От него исходит эманация ужаса».

«Эти свойства вполне могут быть очевидны, — согласился Герсен. — Тем не менее, по каким другим признакам можно было бы установить его личность?»

«Вам придется разобраться на месте. В данный момент я сам не знаю».

 

Из газеты «Светские хроники Ролингсхавена»:

«Куссинес, 30 сентября. Два служащих окружной полиции были убиты сегодня, примерно в 4 часа пополудни, участником таинственной оргии, самовольно учиненной в поместье барона Каспара Хойлмса близ Куссинеса. Воспользовавшись замешательством, вызванным этой вспышкой насилия, убийца скрылся и все еще пребывает в бегах; предполагается, что он прячется в лесу. Его имя еще не опубликовано.

Зачинщиком и устроителем этой несанкционированной вакханалии был небезызвестный поэт и проповедник свободомыслия Наварт, дерзкие выходки которого давно уже ставят в упрек добрым гражданам Ролингсхавена...»

Далее в статье описываются обстоятельства убийства. Приводится также список имен задержанных лиц.

 

* * *

Из газеты «Светские хроники Ролингсхавена»:

«Ролингсхавен, 2 октября. Жертвой необъяснимого нападения стал Иэн Келли, 32 лет, приехавший из Лондона. Его тело было обнаружено вчера поздно вечером на улице Биссгассе. Он был избит до смерти. Нет никаких указаний на то, кто это сделал и почему. Убитый не был ограблен. Два дня тому назад имя Келли упоминалось в новостях в связи с тем, что он участвовал в фантастической вечеринке Наварта, устроенной в поместье барона Каспара Хойлмса и завершившейся гибелью двух служащих полиции. Полиция ведет расследование, учитывая возможность существования связи между двумя убийствами».

 

* * *

Из статьи, якобы опубликованной в журнале «Космополис»:

«ВИОЛЬ ФАЛЮШ

Автор: Наварт

ЧАСТЬ I: СОПЛЯК

Виоль Фалюш, «князь тьмы», знаменит не только своим вызывающим всеобщее любопытство Дворцом Любви, но, в не меньшей степени, и плеядой отвратительных преступлений. Кто он такой? Что он такое? Из всех ныне живущих людей я один, пожалуй, могу угадать его побуждения и проанализировать его поступки. Я давно его не встречал и, скорее всего, не узнал бы его, если бы он прошел мимо меня по улице. Могу, однако, с уверенностью заявить следующее: вспоминая Виоля Фалюша таким, каким он был в юности, я нахожу общераспространенное представление о нем — как о романтической фигуре привлекательной наружности, элегантной и беспечной — совершенно безосновательным. Это, по существу, не более чем нелепый и смехотворный миф.

Я познакомился с Фалюшем, когда ему было четырнадцать лет. Тогда его звали Фогель Фильшнер. Если взрослый мужчина чем-то напоминает того подростка, которым он был, знаменитые амурные победы Фалюша могли быть достигнуты только благодаря принуждению или наркотикам. Общеизвестно, что я ревностно оберегаю свою репутацию беспристрастного и откровенного наблюдателя бытия; с тем, чтобы обосновать свою точку зрения, я провел интервью со всеми женщинами, которые в школьные годы были хорошо знакомы с Фогелем Фильшнером. По очевидным причинам не стану упоминать их имена. Приведу лишь несколько типичных отзывов:

«В мыслях у этого парня вечно были какие-то пакости».

«Фогель? Самый омерзительный из пацанов, хотя у нас в классе были отменно уродливые индивиды. Четыре года он маячил у меня перед глазами и, вместо того, чтобы привести себя в порядок, с каждым годом становился все похабнее».

«Никогда не могла даже присесть рядом с ним. От Фогеля воняло — по-моему, он никогда не менял носки и нижнее белье. Руки-то он точно никогда не мыл, а в ванной, наверное, боялся утонуть и обходил ее за версту».

«Фогель Фильшнер! Ну, пожалуй, не он один виноват в том, что из него получился такой сопливый мухомор. Его мать, надо думать, тоже была грязнуля. У него были просто тошнотворные привычки — то он ковырялся в носу, любовно рассматривая козявки, то у него случался приступ какой-то странной булькающей отрыжки. Но хуже всего то, что от него всегда воняло!»

Я назвал эти характеристики типичными. По сути дела, многие отзываются о Фогеле гораздо резче и даже пользуются при этом непечатными выражениями. Будучи человеком, прежде всего, справедливым и здравомыслящим, я воздержусь от того, чтобы пересказывать сплетни о самых диких выходках будущего Виоля Фалюша.

Позвольте мне нарисовать портрет Фогеля Фильшнера таким, как я его знал. Высокий подросток, он чем-то напоминал паука — скорее всего, сочетанием хилых суставчатых конечностей и нездорового округлого животика. Впечатление паучьей внешности только усиливалось пухлыми щеками и маленьким, шмыгающим розовым носом. Надо отдать ему должное — Фогель восхищался моими стихами, хотя, боюсь, в его воображении мои убеждения извращались до неузнаваемости. Я проповедую расширение экзистенциального опыта; Фогель хотел, чтобы я одобрял солипсистическую безжалостность.

Фогель Фильшнер впервые представился мне в эпоху нашумевших осложнений, возникших между мной и леди Амелией Пельмонт-Далюз в связи с покровительством, оказанным мной ее дочери Ирлине — о, это была прелюбопытнейшая эпопея, достойная отдельной новеллы! Так или иначе, Фогель приплелся ко мне однажды утром, чтобы продекламировать какую-то нескладную рифмованную отсебятину. Отсебятина свидетельствовала о том, что в этом исключительно непривлекательном подростке бурлили жизненные соки, и что он влюбился в красивую девочку, которой, естественно, вовсе не льстили комплименты такого ухажера...»

Статья занимает еще несколько страниц.

 

* * *

3 октября Наварта, уплатившего барону Каспару Хойлмсу показательный штраф в размере 50 тысяч СЕРСов, освободили из зала суда; задержанные гости Наварта также не были признаны виновными в каких-либо серьезных правонарушениях.

Герсен встретил Наварта у выхода Дворца Правосудия. Сначала Наварт хотел пройти мимо, сделав вид, что не знает Герсена, но в конце концов Герсену удалось заставить поэта присесть за столик в ближайшем кафе.

«Правосудие, ха! — Наварт скорчил гримасу в сторону здания суда. — Как это называется! Пришлось отвалить такие деньги этому мстительному ханже, чтоб он провалился в тартарары! По справедливости, он должен был возместить мне огромный ущерб! Разве он не нарушил все мои планы на вечер? Чего он хотел добиться, выбегая из лесу как дикий кабан?» Наварт прервался на несколько секунд, чтобы промочить горло пивом, заказанным Герсеном: «Всего этого достаточно, чтобы сделать из меня мизантропа». Поэт со стуком опустил кружку на стол и покосился на Герсена желтыми глазами: «А теперь чего вы от меня хотите? Еще какой-нибудь вульгарной, напыщенной глупости? Предупреждаю вас, второй раз вам не удастся меня подговорить!»

Герсен продемонстрировал газетные вырезки, посвященные вечеринке Наварта. Поэт отказался даже взглянуть на них: «Безмозглые сплетни, злопыхательство и клевета! Все вы, журналисты, одинаковы!»

«Я нашел также заметку об убийстве некоего Иэна Келли».

«Да, бедняга Келли! Вы присутствовали в суде, когда зачитывали обвинения?»

«Нет».

«А зря! Вы упустили свой шанс — в толпе был Виоль Фалюш. Фалюш обидчив до крайности и злопамятен беспредельно. Келли не повезло — он походил на вас ростом, телосложением, манерами». Наварт скорбно покачал головой: «А, Фогель, Фогель! Любое поражение жалит его больнее укуса пчелы в одно место!»

«Полиции известно, что убийца — Фалюш?»

«Я сказал им, что встретил человека, убежавшего в лес, в пивном баре. Что еще я мог им сказать?»

Герсен промолчал. Снова показав поэту газетную статью, он спросил: «Перечислено двадцать имен. Какое из них — имя Зан-Зу?»

Наварт презрительно отмахнулся: «Выбирайте любое. Какая разница?».

«Одно из этих имен относится к ней, — упорствовал Герсен. — Какое?»

«Откуда я знаю, как она решила назваться в полицейском участке? — возмутился поэт. — Надо бы выпить еще пива. У меня в горле пересохло от всей этой болтовни».

«Здесь указана некая Друзилла Уэйлс, 18 лет. Это она?»

«Возможно. Вполне вероятно».

«И это ее настоящее имя?»

«Кальцибах спаси нас и помилуй! Почему у нее обязательно должно быть какое-то имя? Имя — камень на шее! Цепь, привязывающая человека к обстоятельствам, от него не зависевшим. Не иметь имени — все равно, что освободиться от бремени, навязанного другими! Неужели ваше воображение настолько скудно, что вы не можете представить себе безымянное человеческое существо? Девушка может называться, как хочет, ей никто не указ».

«Странно! — сказал Герсен. — Она — точная копия Джерали Тинзи, такой, какой она была тридцать лет тому назад».

Наварт вздрогнул так, что чуть не свалился со стула: «Откуда вы знаете?»

«Я не сидел сложа руки. Например, я подготовил вот это», — Герсен протянул Наварту макет выпуска «Космополиса». С обложки смотрело лицо юного Фогеля Фильшнера на фоне смутного силуэта зловещей темной фигуры. Внизу большими буквами красовался заголовок: «Виоль Фалюш: сопляк, каким я его знал — воспоминания Наварта».

Наварт схватил журнал, с испугом просмотрел несколько параграфов и схватился за голову: «Он нас убьет! Он всех нас убьет! Он утопит нас в собачьем дерьме и вырастит репейник в наших ушах!»

«Вполне уравновешенная, беспристрастная статья, — возразил Герсен. — Не может же Фалюш возражать против неоспоримых фактов!»

Наварт прочел еще пару страниц — и снова его охватил приступ отчаяния: «Вы подписались моим именем! Я никогда ничего подобного не опубликую!»

«Но все это правда».

«Тем более! Когда это напечатают?»

«Примерно через две недели».

«Невозможно! Я запрещаю!»

«Тогда верните деньги, которые вы у меня заняли, чтобы финансировать вашу пьянку».

«Занял? — Наварт был снова шокирован. — Ни о каких займах не было речи! Вы мне заплатили, вы меня наняли для того, чтобы я устроил банкет, на котором должен был присутствовать Виоль Фалюш».

«Вы не выполнили ни одно из положений нашего договора. Правда, что барон Хойлмс прервал ваши развлечения — но я не несу за это никакой ответственности. И где был Виоль Фалюш? Вы будете утверждать, что он — убийца жандармов, но какое это имеет значение для меня? Интервью не состоялось. Будьте так добры, верните деньги».

«Не могу. У меня в руках деньги текут, как вода! Кроме того, барон Хойлмс оторвал свой кусок мяса».

«Хорошо, верните оставшиеся у вас девятьсот тысяч СЕРСов».

«Как я их верну? У меня нет такой суммы!»

«Возможно, редакция согласится зачесть вам в кредит гонорар за статью...»

«Нет, нет! Эту статью нельзя публиковать!»

«Будет лучше всего, если мы объяснимся начистоту, — сказал Герсен. — Вы не рассказали все, что знаете».

«И очень хорошо сделал. Потому что вы собирались публиковать все, что я расскажу, — Наварт разминал лоб пальцами. — Я провел несколько ужасных дней. У вас нет никакого сочувствия к бедному старому Наварту?»

Герсен рассмеялся: «Вы подстроили мне западню — вы хотели, чтобы Фалюш меня убил. Вы прекрасно знали, что Фалюш не удержится от попытки завладеть девушкой — Зан-Зу, Друзиллой Уэйлс, как бы ее ни звали. Вы знали, что я ему это не позволю. Иэн Келли заплатил жизнью за ваши интриги».

«Нет-нет, ничего подобного! Я хотел, чтобы вы прикончили Фалюша».

«Наварт, вы старый хитрый пьяница. Что теперь будет с Друзиллой? Вы о ней подумали?»

«Я ни о чем не думаю, — напряженно сказал Наварт. — Я не могу позволить себе думать. Если перегородка, разделяющая две половины моего мозга, поднимется хотя бы на мгновение...»

«Расскажите все, что знаете».

Неохотно, с тяжелым вздохом, поэт подчинился: «Придется снова вернуться к Фогелю Фильшнеру. Когда он похитил девочек из хорового общества, Джераль Тинзи ускользнула от него. Это вам известно. Но ее называли виновницей преступления — родители других девочек не простили ее. Ей стало трудно жить, просто невозможно. Ей угрожали, ее обзывали на людях...»

Наварт стал жертвой сходных обвинений. В один прекрасный день он предложил Джерали сбежать вместе. Ожесточенная и разочарованная, Джераль была готова на все. Они уехали на Корфу и провели там три года — каждый день Наварт любил ее сильнее, чем вчера.

В один ужасный день, однако, на пороге их маленькой виллы появился Фогель Фильшнер. Это уже не был былой Фогель, хотя его внешность почти не изменилась. Он больше не сутулился, но самая разительная перемена была заметна в его характере. Он приобрел уверенность, твердость, даже жесткость; глаза его прояснились, голос стал повелительным. Злодейство явно пошло ему на пользу.

Фогель изобразил перед Навартом спектакль запанибратского благодушия: «Что было, то прошло. Джераль Тинзи? Мне от нее ничего не нужно. Она тебе отдалась: она испорчена. В этом отношении я брезглив; никогда не воспользуюсь женщиной, побывавшей в руках другого мужчины. Будь уверен, она больше никогда не услышит ни слова о моей любви... Она должна была меня ждать, однако. Да, она должна была ждать. Потому что она должна была понимать, что я за ней вернусь... Но теперь от моей любви к Джерали Тинзи не осталось ни следа».

Наварта эти излияния несколько ободрили. Поэт достал бутылку; они сидели в саду, ели апельсины и пили анисовую водку. Наварт напился и уснул. Когда он проснулся, Фогеля уже не было. Не было и Джерали Тинзи.

На следующий день Фогель пришел снова. Охваченный лихорадочным беспокойством, Наварт спрашивал его: «Где Джераль? Что ты с ней сделал?»

«Она в целости и сохранности».

«Но ты же обещал! Ты сказал, что больше ее не любишь!»

«Верно. И сдержу свое обещание. Она больше никогда ничего не услышит о моей любви. И о любви к ней любого другого мужчины — тоже. Как ты можешь недооценивать силу моих чувств, поэт? От любви до ненависти один шаг. Джераль послужит мне, и послужит хорошо. На мою любовь она не ответила, но мою ненависть она удовлетворит вполне».

Наварт набросился на Фогеля, но тот перепрыгнул через каменную ограду виллы, и поэт остался один.

Через девять лет Виоль Фалюш связался с Навартом по видеофону, не показываясь на экране. Наварт сразу узнал его голос. Поэт просил Фалюша вернуть ему Джераль, и Фалюш согласился. Через два дня Наварту принесли трехлетнего ребенка. Виоль Фалюш снова позвонил: «Я выполнил обещание. Джераль Тинзи снова с тобой».

«Это ее дочь?»

«Это Джераль Тинзи — больше тебе ничего не нужно знать. Я передаю ее под твою опеку. Содержи ее, корми ее, охраняй, следи за тем, чтобы ее никто не осквернил — потому что когда-нибудь я за ней вернусь». Экран погас. Разглядывая девочку, теперь Наварт заметил, что она действительно напоминала Джераль Тинзи... Что ему оставалось делать? Наварт смотрел на ребенка со смешанными чувствами. Он не мог считать ее ни своей дочерью, ни воплощением былой любви. Его отношение к девочке было скорее враждебным. Поэтому в их отношениях всегда присутствовала неопределенность, смесь привязанности и неприязни — Наварт не мог любить абстрактно, объект любви должен был иметь к нему самое непосредственное отношение.

Противоречивые побуждения поэта нашли отражение в его способе воспитания ребенка. Он кормил ее, одевал и пускал на ночлег, но не допускал никаких излишеств. Во всех других отношениях он предоставил девочке полную самостоятельность. Она выросла замкнутой и неразговорчивой; у нее не было подруг, и через некоторое время она перестала задавать вопросы.

По мере того, как она созревала, ее сходство с Джералью Тинзи становилось все более поразительным. Она в самом деле была Джералью Тинзи, и ее присутствие вызывало у Наварта мучительные воспоминания.

Прошло двенадцать лет, но Виоль Фалюш не появлялся. Тем не менее, Наварт никогда не надеялся, что Фалюш забудет о его подопечной; напротив, поэта непрестанно преследовала уверенность в том, что рано или поздно Виоль Фалюш вернется и заберет девочку. Время от времени Наварт пытался объяснить ей опасность, угрожавшую со стороны Фалюша, но не был убежден в том, что она понимала величину этой опасности. Поэт пытался держать ее взаперти — что было очень трудно, учитывая непредсказуемые повадки девочки — и увозил ее в самые отдаленные уголки Земли.

Когда девушке исполнилось шестнадцать лет, они жили в Эдмонтоне, в Канаде, куда стекались толпы паломников, желавших полюбоваться на Священную Голень. Наварт надеялся, что там, среди нескончаемых процессий, празднеств и ритуальный церемоний, они могли оставаться незамеченными.

Наварт ошибался. Каким-то образом Виолю Фалюшу становилось известным их местонахождение. Однажды вечером телеэкран в комнате Наварта вспыхнул, и на нем появилась темная фигура на фоне мигающего ярко-голубого фона, не позволявшего разглядеть черты лица. Наварт, тем не менее, сразу узнал Фалюша и мрачно включил видеокамеру на своем конце.

«Что ж, Наварт! — произнес Виоль Фалюш. — Что ты делаешь в Святом Городе? Неужели ты стал таким набожным почитателем Кальцибаха, что вынужден жить практически в тени Голени?»

«Я изучаю тексты, — пробормотал Наварт. — Прилежное рвение позволяет забыть о бесцельности бытия».

«Как поживает девочка? Я имею в виду Джераль. Надеюсь, она жива и здорова?»

«Вчера вечером она чувствовала себя хорошо. С тех пор я ее не видел».

Виоль Фалюш впился взглядом в лицо Наварта — глаза его блеснули на темном овале неразличимого лица: «Ее никто не осквернил?»

«Откуда мне знать? — грубо откликнулся Наварт. — Я не нанялся следить за ней днем и ночью. Тебе-то какое дело, в любом случае? Проваливай ко всем чертям!»

Взгляд Фалюша стал еще пристальнее: «Это мое дело во всех отношениях! В такой степени, что ты даже представить себе не можешь!»

«Ты предаешься несбыточным фантазиям, Фогель, — презрительно обронил Наварт. — Тебя невозможно принимать всерьез».

Виоль Фалюш тихо рассмеялся: «Когда-нибудь ты побываешь в моем Дворце Любви, старина Наварт! Когда-нибудь ты станешь моим гостем».

«Только не я! — воскликнул Наварт. — Я — новый Антей! Никогда нога моя не оторвется от матери-Земли! Если потребуется, я паду ничком и вцеплюсь в нее обеими руками!»

«Что ж, позови девушку. Позови Джераль к экрану, чтобы я мог на нее полюбоваться», — странная нотка появилась в голосе Фалюша: заботливая нежность, обремененная почти невыносимой яростью.

«Как я могу ее позвать, если не знаю, где она? Она бродит по улицам или катается по озеру в каноэ — или валяется в чьей-нибудь постели...»

Рассуждения Наварта прервал хриплый булькающий звук. Но голос Фалюша оставался вкрадчиво мягким: «Никогда больше не говори ничего подобного, Наварт. Я передал девочку под твою опеку; я настоял на том, чтобы ты ее хорошо воспитал. Ты выполнил мои инструкции? Подозреваю, что нет».

«Только сама жизнь дает правильные инструкции! — заявил Наварт. — Как тебе известно, я не педант».

На какое-то время наступило молчание, после чего Виоль Фалюш спросил: «Ты понимаешь, почему я отдал девочку на твое попечение?»

«Меня приводят в замешательство мои собственные побуждения, — ответил Наварт. — Почему бы я разбирался в твоих?»

«Я объясню. Потому что ты меня хорошо знаешь, потому что ты прекрасно понимал, о чем я говорил, и вдаваться в подробности не было необходимости».

Наварт моргнул: «Я не рассматривал этот вопрос с такой точки зрения».

«В таком случае, нерадивый Наварт, ты не выполнил свои обязательства».

«Меня все, кому не лень, обвиняли в нерадивости и безответственности — что с того?»

«Теперь ты знаешь, что от тебя ожидается. Надеюсь, ты успеешь исправиться».

Экран погас. Вне себя от возмущения, уязвленный до глубины души, Наварт отправился разгуливать по Большому Нефу — крытому проспекту, соединявшему площадь Заповедей Блаженства с Храмом Голени. Но непрерывный напор толпы пилигримов раздражал его, и поэт укрылся в чайхане, где ему пришлось выпить четыре пиалы крепкого чаю перед тем, как к нему вернулась способность размышлять.

Главным образом Наварта беспокоил вопрос о том, чего именно ожидал от него Виоль Фалюш. Фалюш испытывал романтический интерес к девушке, он хотел, чтобы внушение сделало ее подготовленной и восприимчивой. Наварт не смог удержаться от диковатого презрительного смешка, привлекшего к нему удивленные взгляды других посетителей чайханы, в большинстве своем пилигримов в черных сутанах.

Виоль Фалюш хотел, чтобы девушке было внушено предвкушение великой чести, каковая будет ей оказана в ближайшем будущем, чтобы она ждала этого события, стремилась к нему с пылким нетерпением... Пилигримы, только что вернувшиеся из храма, где они участвовали в торжественных церемониях, поглядывали на поэта с подозрением. Наварт вскочил на ноги и вышел из чайханы. Теперь не было никаких причин оставаться в Эдмонтоне. Следовало как можно скорее вернуться с девушкой в Ролингсхавен.

Пару раз Наварт упомянул девушке о намерениях Виоля Фалюша в пораженческом тоне, так как он уже считал ее обреченной; в результате она однажды сбежала от поэта. К счастью, это случилось как раз перед очередным возвращением Виоля Фалюша на Землю. Когда тот позвонил Наварту и потребовал, чтобы ему продемонстрировали девушку, Наварту пришлось выдавить из себя признание в своей неспособности это сделать.

«Для тебя будет лучше всего, если ты ее найдешь, Наварт», — мягко посоветовал Виоль Фалюш.

Наварт, однако, не предпринимал никаких попыток найти девушку, пока не убедился в том, что Фалюш улетел с Земли.

На этом месте повествования Герсен вмешался и спросил: «Как вы могли быть в этом уверены?»

Наварт хотел уклониться от ответа, но в конечном счете сообщил, что Виолю Фалюшу, когда он посещал Землю, можно было позвонить по известному поэту телефону.

«Значит, вы могли бы позвонить ему сейчас?»

«Да, да, конечно! — отрезал Наварт. — Если бы захотел — но у меня нет такого намерения». Он продолжил свой рассказ, но теперь выражался гораздо уклончивее и часто прибегал к театральной жестикуляции, рыская желтыми глазами по сторонам и лишь иногда вскользь останавливая взгляд на лице Герсена.

По-видимому, когда Герсен появился на сцене, Наварт почувствовал, что его можно было бы использовать как оружие против Виоля Фалюша (Наварт не стал прямо упоминать об этом обстоятельстве). Принимая все возможные меры предосторожности, действуя исключительно через посредников и всегда оставляя для себя пути отступления, Наварт пытался как-нибудь организовать уничтожение Виоля Фалюша или, по меньшей мере, сорвать его планы. События, однако, сорвали планы самого поэта. «А теперь, — хрипло выдавил Наварт, ткнув длинным пальцем в макет «Космополиса», — вы подсунули мне это!»

«Вы считаете, что Фалюш может отреагировать на статью нежелательным образом?»

«Конечно, разумеется! Он обидчив и мстителен — в этом разгадка его подлой души!»

«Может быть, было бы полезно заранее обсудить статью с самим Фалюшем?»

«Какую пользу это принесет? У него будет больше времени, чтобы подготовить свою месть, вот и все».

Герсен задумался: «В таком случае, по-видимому, лучше всего опубликовать статью в ее нынешнем виде».

«Нет, нет! — закричал Наварт. — Разве я непонятно выражаюсь? Он накажет нас в той мере, в какой это будет соответствовать степени его раздражения, а о степени своего раздражения он судит исключительно субъективно! Эта статья оскорбит его и вызовет беспрецедентную ярость — он ненавидит свое детство, он приезжает в Амбейль только для того, чтобы злорадно потешаться над теми, кто его когда-то унизил, чтобы устраивать своим старым врагам всевозможные злобные проказы! Знаете, что случилось с Рудольфом Радго? В школе Рудольф насмехался над прыщавостью Фогеля Фильшнера. Теперь лицо Рудольфа Радго сплошь покрыто разнообразными чирьями и язвами, благодаря воздействию саркойского яда. Была девочка, по имени Мария, которая потребовала, чтобы ее пересадили за другую парту, подальше от Фогеля, потому что тот все время чихал и вытирал сопли рукавом. Теперь у Марии нет носа — никаких признаков носа! Дважды ей делали косметическую операцию, и дважды она теряла свой новый нос. Теперь ей придется оставаться без носа до конца дней. Так что, как видите, обижать Виоля Фалюша опасно...» Поэт вытянул шею: «Что вы записываете?»

«Интересный новый материал! Собираюсь включить его в статью».

Наварт воздел руки к потолку с такой энергией, что стул пошатнулся, а поэт чуть не упал на спину: «Вы полностью лишены предусмотрительности?»

«Возможно, если бы мы обсудили статью с самим Фалюшем, он утвердил бы ее в том или ином варианте».

«Вы сошли с ума! Меня называют сумасшедшим, но мне до вас далеко!»

«Попытка — не пытка, не так ли?»

«Хорошо! — прохрипел Наварт. — У меня нет выбора. Но предупреждаю — я буду настаивать на том, что не имею никакого отношения к вашей статье!»

«Как вам будет угодно. Вы позвóните ему прямо отсюда или со своей баржи?»

«С баржи».

Они вышли на площадь, проехали подземкой до Амбейля и прибыли к Фитлингассе на автоматической открытой платформе. Плавучий дом тихо и безмятежно покачивался на набережной устья реки.

«Где девушка? — поинтересовался Герсен. — Зан-Зу, Друзилла, как бы ее ни звали?»

Наварт отказался отвечать. Герсен мог бы с таким же успехом спросить старого поэта, какого цвета, по его мнению, сегодня ветер. Спрыгнув на причал, Наварт одним движением перескочил на палубу и распахнул дверь отчаянным трагическим жестом. Приблизившись двумя размашистыми шагами к телеэкрану, он нажал на несколько клавиш и глухо произнес устный пароль. На экране появилось изображение одинокого хрупкого сиреневого цветка. Наварт повернулся к Герсену: «Он здесь. Когда его нет на Земле, цветок голубой».

Они ждали. Телеэкран воспроизвел нежную мелодию, и через несколько секунд послышался голос: «А, Наварт, дружище Наварт! Кто это с тобой — друг или враг?»

«Скорее друг, нежели враг. Это господин Генри Лукас, представляющий журнал «Космополис»».

«Старый добрый «Космополис», как же, как же! Разве мы не встречались в последнее время, господин Лукас? Вы мне кого-то напоминаете».

«Я недавно прибыл с Саркоя, — ответил Герсен. — Там ваше имя нередко упоминается».

«Планета ядовитых испарений, Саркой. И все же, в ней есть какая-то мрачная красота».

Наварт вмешался: «Между мной и господином Лукасом возникло недоразумение, и я хотел бы заранее заявить, что не несу никакой ответственности за его поступки».

«Дружище Наварт, ты меня пугаешь. Не сомневаюсь, что господин Лукас — человек самых честных правил».

«Сам увидишь».

«Как уже упомянул Наварт, я — репортер журнала «Космополис», — сказал Герсен. — По существу, я представляю руководство этого журнала. Один из наших корреспондентов подготовил довольно-таки сенсационную статью. Подозревая, что автор проявил излишний энтузиазм, я обратился за консультацией к Наварту, и он подтвердил мои сомнения. Возникает впечатление, что автор статьи говорил с Навартом, когда тот находился в состоянии вдохновленного возбуждения. Автор приложил немалые усилия, чтобы добыть фактический материал, но, как мне кажется, придает слишком большое значение некоторым замечаниям, высказанным во время интервью».

«Да-да, статья. Она у вас с собой?»

Герсен продемонстрировал обложку макета журнала: «Статья появится в этом выпуске. Я настоял на проверке фактической информации и, судя по всему, не зря. Наварт утверждает, что автор позволил себе недопустимые вольности. Он считает, что, по всей справедливости, вам следует предоставить возможность одобрить эту статью прежде, чем она будет опубликована».

«Здравое суждение, Наварт! Что ж, позвольте мне познакомиться с этим словоизлиянием, вызывающим такие раздоры. Уверен, что черт не так страшен, как его малюют».

Герсен положил журнал, раскрытый на первых страницах статьи, на стекло сканера. Виоль Фалюш стал читать. При этом он время от времени издавал явно непроизвольные звуки: шипел сквозь зубы, слегка прокашливался. «Переверните страницу, будьте добры», — сказал он непринужденно мягким тоном. Через некоторое время он сообщил: «Я закончил». Наступило молчание, после чего Виоль Фалюш снова заговорил — на этот раз в его голосе, притворно насмешливом, звенела металлическая нотка: «Наварт, ты снова позволил себе непростительное безрассудство — непростительное даже для поэта, опьяненного музой».

«Воспитатель нашелся! — проворчал Наварт. — Разве я не дал понять, что не имею никакого отношения к этой авантюре?»

«Имеешь. Я заметил выражения, искажающие и преувеличивающие действительность так, как это может сделать только сумасшедший поэт. Ты не умеешь держать язык за зубами».

«Откровенность — достоинство, а не порок, — храбро возразил Наварт. — Истина, то есть нелицеприятное отображение действительности, всегда прекрасна!»

«Восприятие красоты зависит от точки зрения наблюдателя, — парировал Виоль Фалюш. — Лично я не нахожу никакой красоты в этой оскорбительной статье. Ее нельзя публиковать».

По какой-то невероятной причине Наварт счел нужным выразить недовольство: «К чему твоя известность, если твои друзья не могут использовать ее с выгодой для себя?»

«Эксплуатация известности и унижение друзей — не одно и то же, — ответил мягкий голос. — Представь себе, как мне будет неприятно, если эта статья появится в печати, и я стану предметом всеобщих насмешек! Мне придется обеспечить возмещение ущерба всеми участниками этой провокации, как того требует элементарная справедливость. Так как в результате твоих действий я был оскорблен в лучших чувствах, своими дальнейшими действиями ты обязан восстановить мой эмоциональный баланс. Утверждать, что я слишком чувствителен, недостаточно. Если ты причинил мне боль, ты должен утолить эту боль независимо от того, насколько непропорциональными тебе кажутся необходимые для этого усилия».

«Истина отображает космос, — упорствовал поэт. — Уничтожить истину может только тот, кто разрушает космос. А это воистину непропорционально!»

«Ага! — воскликнул Виоль Фалюш. — Но статья не обязательно отображает истину! Это всего лишь изложение точки зрения, выборочно искажающее отрывки бытия, вырванные из контекста. Будучи человеком, которого содержание этого клеветнического пасквиля касается самым непосредственным образом, я объявляю его неприемлемой, наглой ложью!»

«Я хотел бы кое-что предложить, — вмешался Герсен. — Почему бы не позволить издателям «Космополиса» изложить факты такими, какие они есть — то есть, другими словами, такими, какими они представляются с вашей точки зрения? Не сомневаюсь, что вам есть что сказать людям Ойкумены, у которых ваши успехи вызывают жгучее любопытство, одобряют они их или нет».

«Не думаю, что это было бы полезно, — сказал Виоль Фалюш. — Такую статью восприняли бы как самовосхваление или, что еще хуже, как несостоятельную попытку самооправдания. В сущности, я скромный человек».

«Но в то же время вы — художник?»

«Несомненно. В самом буквальном и благородном смысле этого слова. До меня художники передавали свое видение мира абстрактным, символическим языком. Зрители, слушатели — аудитория — всегда играли пассивную роль. Я пользуюсь более животрепещущей символикой, по существу абстрактной, но непосредственно ощутимой, зримой, слышимой — короче говоря, символикой событий и условий бытия. Нет зрителей, нет слушателей, нет никакой пассивности. Все становятся участниками трагикомедии. Их восприятие максимально обостряется, посредничество становится излишним. Никто, кроме меня, не осмеливался создать произведение искусства такого масштаба и такой интенсивности воздействия». Тут из груди Виоля Фалюша вырвался странный смешок: «За исключением, пожалуй, моего страдающего манией величия современника и соратника, Ленса Ларка, хотя его концепции не столь универсальны и динамичны. Осмелюсь заявить, что я — величайший художник в истории человечества. Предмет моего искусства — сама жизнь; моя изобразительная среда — жизненный опыт; моя палитра — наслаждение, страсть, жгучая тоска, страдание, боль. Я организую все условия и воздействия так, чтобы они усиливали и в совокупности передавали желаемый эффект. Таким экзистенциальным произведением искусства является, как вы понимаете, мое поместье, общеизвестное под наименованием «Дворца Любви»».

Герсен многозначительно кивнул: «Именно об этом не терпится узнать людям Ойкумены! Вместо того, чтобы публиковать вульгарный набор сплетен, — Герсен похлопал по макету журнала тыльной стороной руки, — редакция «Космополиса» хотела бы, чтобы вы подробно разъяснили свой тезис. Мы хотели бы получить фотографии, схемы, образцы ароматов, звукозаписи, портреты — но прежде всего и важнее всего было бы познакомиться с вашими мнениями, так как никто не разбирается в творческом процессе лучше создателя произведения искусства».

«Возможно, возможно».

«Прекрасно! С этой целью неплохо было бы обсудить материал лицом к лицу. Назовите время и место встречи, и я сделаю все возможное, чтобы не упустить такую возможность».

«Мы можем встретиться во Дворце Любви. Где еще? Ежегодно я принимаю группу гостей. Вы будете в ее составе, и старый сумасшедший Наварт тоже».

«Только не я! — возмутился Наварт. — Никогда я не покидал и не покину Землю! Не хочу потерять последнее, что у меня осталось — ясность внутреннего видения».

Герсен тоже сомневался в возможности такого решения вопроса: «Для меня было бы не слишком удобно принять ваше приглашение, несмотря на всю его заманчивость. Я предпочел бы встретиться с вами сегодня же вечером здесь, на Земле».

«Невозможно. На Земле у меня много врагов, на Земле я — призрак, тень среди теней. Никто не может указать на меня пальцем и сказать: «Вот он стоит, Виоль Фалюш!» Никто, даже старина Наварт, которому я обязан многими глубокими прозрениями. Кстати, ты устроил превосходную вечеринку, Наварт! Великолепную, достойную поистине безумного поэта! Тем не менее, меня разочаровала девушка, переданная на твое попечение, и я разочаровался в тебе. Ты не проявил ни такта, ни воображения, ни способности к творческой координации событий, не оправдал мои ожидания. Сравни то, во что превратилась эта девушка, с тем, чем она могла бы стать! Я ожидал увидеть новую Джераль Тинзи: веселую и серьезную, сладкую, как мед, едкую, как лимонный сок, мечтающую о звездах, пылкую и в то же время невинную. И что я вижу? Разбитную девку, уличную потаскуху с унылой замызганной рожей, лишенную всякого чувства ответственности, всякого вкуса, всякой интуиции и проницательности! Представь себе! Она предпочла мне — мне! — какого-то Иэна Келли, наглого проходимца, которому нет места среди живых. Я нахожу возникшую ситуацию непостижимой и недопустимой. Девушке явно недостает хорошего воспитания. Наварт! Надеюсь, ты сообщил ей обо мне и о том, что от нее ожидается?»

«Она о тебе знает, — угрюмо констатировал поэт. — Я упоминал о тебе в ее присутствии».

«Что ж, этого оказалось недостаточно. Я не удовлетворен, и мне придется отдать ее в руки других воспитателей — возможно, не столь талантливых, но более дисциплинированных, чтобы недостатки ее характера могли быть устранены. Думаю, что она присоединится к нам во Дворце Любви... Да, Наварт? Ты что-то сказал?»

«Сказал! — глухо подтвердил Наварт. — Я решил воспользоваться твоим приглашением. Я навещу тебя во Дворце Любви».

«Господа поэты и художники, все это очень удобно для вас, — поспешно вмешался Герсен, — но я — занятый человек. Возможно, краткое интервью — или пара собеседований — здесь, на Земле...»

«Я уже покинул Землю, — тоном мягкого упрека прервал его Виоль Фалюш. — Я нахожусь на орбите, и только до тех пор, пока не будут приняты надлежащие меры, предусмотренные в отношении юной вертихвостки... Так что вам придется приехать во Дворец Любви».

Сиреневый цветок на экране загорелся зеленым пламенем, погас и превратился в изящный голубой цветок. Связь прервалась.

 

* * *

Целых две минуты Наварт сидел, развалившись в кресле и опустив голову так, что его подбородок упирался в грудь. Герсен стоял, глядя в окно и ощущая новую внезапную пустоту... Наварт с трудом поднялся на ноги, слегка пошатнулся, вышел на переднюю палубу. Герсен последовал за ним. Солнце погружалось в необъятные воды устья реки, черепичные крыши Дуррая горели бронзой, заброшенные темные верфи и причалы выступали из берегов под разными углами, сливаясь тенями в причудливые формы — пейзаж был проникнут иллюзорной меланхолией.

В конце концов Герсен спросил: «Вы знаете, как попасть во Дворец Любви?»

«Нет. Но он не забудет нам сообщить. Память Фалюша — как архив, набитый карточками; он не забывает ни одной детали». Наварт неуверенно развел руками, после чего зашел в дом и вернулся с высокой узкой бутылкой черно-зеленого стекла и двумя бокалами: «Пейте, Генри Лукас — каково бы ни было ваше настоящее имя, и чем бы вы ни занимались на самом деле! В этой бутылке — извечная правда, жидкость на вес золота, настойка сущности Древней Земли. Никогда и нигде вы не попробуете ничего подобного, это можно сделать только здесь, на Земле. Безумная старая Земля — так же, как безумный старый Наварт — приносит лучшие дары, достигнув безмятежной зрелости. Пейте же драгоценный эликсир и считайте, что вам повезло — как правило, этой чести удостаиваются лишь сумасшедшие поэты, трагические паяцы, черные ангелы ночи и герои, идущие на смерть...»

«Разве меня нельзя причислить к последней категории?» — пробормотал Герсен, обращаясь скорее к себе, нежели к Наварту.

Верный своей привычке, Наварт приподнял бокал, чтобы его пронизывали лучи заходящего солнца — последние дымчато-оранжевые лучи. Залпом опорожнив бокал, он стоял, неподвижно глядя на речной простор: «Я покидаю Землю! Ветер поднимает и гонит высохший лист. Смотрите, смотрите! — с неожиданным возбуждением он указал рукой на бледнеющую полосу отражения заката, протянувшуюся по воде. — Дорога уходит вдаль, дорога судьбы!»

Герсен пригубил настойку, словно взорвавшуюся во рту фейерверком разноцветных огней: «Нет никаких сомнений в том, что девушка у него в руках?»

Рот Наварта покривился: «Нет никаких сомнений. Он ее накажет, шипя, как свернувшаяся кобра. Она — Джераль Тинзи, и снова она его отвергла... Значит, ей снова придется вернуться в младенчество».

«Почему вы уверены в том, что она — Джераль Тинзи? А не просто девушка, чрезвычайно на нее похожая?»

«Она — Джераль Тинзи. Конечно, есть разница, существенная разница. Джераль была легкомысленна и слегка жестока. Эта серьезна, задумчива, а жестокость даже не приходит ей в голову... Но она — Джераль Тинзи».

Они сидели на палубе, погруженные в свои мысли. На воду спускались сумерки; на склонах дальних холмов стали зажигаться огни. На бульваре приземлился аэромобиль, и по лесенке на причал спустился посыльный в униформе: «Срочное письмо для поэта Наварта».

Наварт рывком встал и подошел к трапу: «Я — Наварт».

«Будьте добры, приложите здесь большой палец».

Наварт вернулся с длинным голубым конвертом в руке. Он медленно вскрыл его и вынул письмо на бланке с таким же сиреневым цветком, как на телеэкране Фалюша. В сообщении говорилось:

«Через месяц отправляйтесь в Запределье, к скоплению Сирнесте в секторе Водолея. В самой глубине скопления находится желтая звезда Миэль. Пятая планета ее системы — Согдиана, где на юге континента, напоминающего песочные часы, вы найдете город Атар. По прибытии ступайте в агентство Рубдана уль-Шазиза и объявите, что вы явились по приглашению Маркграфа».

 

Из протокола телевизионных дебатов между Говманом Хачиери, советником «Лиги планирования прогресса», и Слизором Джезно, сотрудником Института 98 го уровня, состоявшихся в Авенте на Альфаноре 10 июля 1521 года:

Хачиери : «Разве не правда, что Институт был основан в результате тайного сговора убийц?»

Джезно : «В той же мере, в какой «Лига планирования прогресса» была основана в результате тайного сговора безответственных подстрекателей мятежа, предателей и склонных к самоубийству ипохондриков».

Хачиери : «Вы не ответили на мой вопрос».

Джезно : «Растяжимости истолкования и области неопределенности, окружающие формулировку вашего вопроса, сами по себе являются точным отображением подлинной сущности возникшей ситуации».

Хачиери : «Сформулируйте подлинную сущность ситуации таким образом, чтобы ее истолкование могло быть определенным и однозначным».

Джезно : «Примерно полторы тысячи лет тому назад стало очевидно, что существующие законы и системы обеспечения общественной безопасности не могут защитить человечество от малозаметно подкрадывающихся угроз. Первая угроза: повсеместное и обязательное употребление внутрь лекарственных препаратов, тонизирующих, седативных, кондиционирующих, стимулирующих и профилактических средств, распределяемых с помощью общественной системы водоснабжения. Вторая угроза: развитие генетических наук, допускавшее и поддерживавшее изменение различными учреждениями и организациями естественной природы человека в соответствии со злободневными биологическими и политическими теориями. Третья угроза: психологический контроль с использованием средств массовой информации. Четвертая угроза: распространение машин и систем, которые, во имя прогресса и общественного благополучия, постепенно делали предприимчивость, воображение, творческий труд и последующее удовлетворение их результатами устаревшим, если не полностью забытым, наследием прошлого.

Не стану подробно останавливаться на интеллектуальной близорукости, безответственности, мазохизме или трусости тех, кто лихорадочно ищет способа вернуться в безопасную утробу — все это несущественно. Результирующая ситуация, однако, была эквивалентна одновременному росту в человеческом организме четырех злокачественных болезнетворных опухолей; Институт был сформирован процессом, аналогичным выделению профилактических сывороток иммунной системой».

 

* * *

С трепетом, притупленным фатализмом, Наварт взошел на борт принадлежавшего Герсену звездолета «Фараон» компании «Дистис». Остановившись посреди салона и глядя по сторонам, поэт трагически произнес: «Свершилось! Бедного старого Наварта оторвали от жизнетворного источника! Только взгляните на него — безвольная вешалка для одежды, мешок с трухлявыми костями! О, Наварт, ты не умеешь выбирать друзей. Якшаешься с беспризорными детьми, с преступниками, с журналистами! Что с тобой сделали твоя терпимость, твоя неразборчивость? Как бесплотный призрак, ветер судьбы уносит тебя в космос!»

«Возьмите себя в руки, — посоветовал Герсен. — Все не так уж плохо».

Как только «Фараон» поднялся в воздух, Наварт издал глухой стон, как будто в его ступню вбили чугунный костыль.

«Взгляните в иллюминатор, — предложил Герсен. — Вы увидите Древнюю Землю такой, какой никогда не видели ее раньше».

Уделив некоторое время созерцанию огромного голубого шара с белыми кудряшками облаков, поэт неохотно согласился с тем, что с орбиты открывался величественный вид.

«Теперь Земля уменьшится и уплывет вдаль, — предупредил Герсен. — Мы повернем нос в сторону Водолея и включим гиперпространственный двигатель, после чего внезапно окажемся изолированными от Вселенной».

Наварт погладил костлявый подбородок. «Странно! — признался он. — Странно, что эта оболочка — консервная банка, по существу — может унести нас так далеко и так быстро. Во всем этом скрывается какая-то тайна. Она побуждает человека к теософии, к поклонению космическому богу, богу света».

«Теория рассеивает тайну, но при этом обнажает следующий слой неизвестности. Вполне возможно, что последовательность этих слоев бесконечна — одна тайна скрывается за другой. Космическое пространство подобно пене, состоящей из расширяющихся пузырей энергии, которые мы называем полями, пересекающихся, взаимодействующих, сгущающихся в вибрирующие частицы материи. Пена течет и переливается в разных направлениях с различной скоростью; суммарное сочетание всех ее микроскопических потоков мы называем временем».

Наварт осторожно передвигался по кораблю, разглядывая то одно, то другое: «Все это очень любопытно. Если бы я последовал наклонностям, проявлявшимся у меня в детстве, я мог бы стать великим ученым».

Полет продолжался. Герсену было трудно проводить время в обществе Наварта: невозможно было предсказать, когда поэт вскипит многословным возбуждением или мрачно замкнется в себе. Старика одновременно мучили клаустрофобия и агорафобия; он часто лежал на софе, опираясь голыми пятками на валик и закрыв лицо платком. Уже через несколько минут он вскакивал, присаживался к иллюминатору и следил за плывущими мимо звездами, вытаращив глаза от изумления и радости, как маленький ребенок. Его интересовали принципы функционирования гиперпространственного двигателя, и Герсен объяснил ему их в той мере, в какой понимал их сам: «Пена космоса скручивается в веретенообразный вихрь, не обладающий инерцией; внутри этого вихря корабль изолирован от воздействия четырехмерного пространства — малейшее усилие проталкивает его с невообразимой скоростью. Свет просачивается сквозь стенки вихря, фотоны регистрируются датчиками, и мы наблюдаем на экранах иллюзию проплывающих мимо звезд».

«Гмм! — размышлял Наварт. — Насколько миниатюрным можно сделать такой двигатель?»

Герсен не мог точно ответить на этот вопрос: «Полагаю, что существуют компактные модели».

«Представьте себе! Если его можно носить в рюкзаке, человек может стать невидимкой!»

«И с каждым дыханием его будет уносить на миллионы километров».

«Если он не зацепится за что-нибудь. Почему это не делается?»

«Гиперпространственный переход разорвет любое соединение — вас не удержит никакой якорь».

Наварт долго спорил на эту тему, выражая сожаления по поводу своего невежества: «Если бы я знал об этом чудесном устройстве, я мог бы придумать полезный новый механизм!»

«Джарнелл изобрел свой двигатель уже давно, он общеизвестен».

«Я ничего об этом не знал!» — Наварт снова погрузился в мрачное оцепенение.

«Фараон» летел мимо ближних звезд сектора Водолея; за кормой осталась граница Запределья — невидимый, чисто теоретический барьер, отделявший законопорядок от хаоса. Впереди мерцало скопление Сирнесте: две сотни звезд, напоминавших стайку искристых пчел и окруженных планетами всевозможных размеров и характеристик. Герсен с некоторым трудом обнаружил Миэль, и вскоре они повисли на орбите над его пятой планетой, Согдианой, диаметром и составом атмосферы напоминавшей Землю. Судя по всему, здесь преобладал умеренный климат; полярные шапки были относительно небольшими. В экваториальной зоне можно было заметить огромные пространства, покрытые пустынями и джунглями. Похожий на песочные часы континент сразу бросался в глаза, и макроскоп позволил различить город Атар на его южном побережье.

Герсен передал по радио запрос о разрешении на посадку, но не получил никакого ответа, каковое обстоятельство он принял за подтверждение отсутствия орбитальных формальностей.

Звездолет стал опускаться к поверхности планеты; внизу уже виднелись улицы Атара — с воздуха городок выглядел как небольшое скопление розовых и белых пятнышек, окружавших океанскую бухту. Космопорт здесь функционировал так же, как на любой другой планете: как только Герсен приземлился, явились два портовых чиновника; получив положенный сбор, они удалились. Здесь не проводили допрос с целью выявления «стукачей» — значит, Согдиана не служила убежищем пиратов, налетчиков и работорговцев.

Общественный транспорт в Атаре не существовал; почти километр от космопорта до города Герсену и Наварту пришлось пройти пешком. Встречные местные жители, темнокожие люди с волосами, выкрашенными в ярко-оранжевый цвет, в белых шароварах и широких белых тюрбанах сложной конструкции, поглядывали на новоприбывших с нескрываемым любопытством. Они говорили на непонятном языке, но частое повторение слов «Рубдан уль-Шазиз? Рубдан уль-Шазиз?» позволило Герсену обнаружить искомое заведение.

Рубдан уль-Шазиз руководил импортно-экспортным агентством, расположившимся на берегу океана. Вкрадчивый темнокожий человек, он носил, подобно всем горожанам Атара, шаровары и тюрбан: «Приветствую вас, господа! Не желаете ли освежиться пуншем?» Он налил в маленькие чашечки густой холодный фруктовый сироп.

«Благодарю вас, — сказал Герсен. — Нас пригласил Маркграф, и он посоветовал нам обратиться к вам».

«Разумеется, разумеется! — Рубдан уль-Шазиз поклонился. — Теперь вас отвезут на планету, где находится небольшое поместье Маркграфа». Рубдан похотливо подмигнул Герсену и Наварту: «Прошу меня извинить на одну минуту. Мне нужно дать указания человеку, который вас отвезет». Владелец агентства исчез за портьерой и вскоре вернулся в сопровождении мрачноватого субъекта с близко посаженными глазами, нервно выпускавшего облака едкого дыма из огрызка сигары. «Это Зог, он полетит с вами на Розию», — сообщил Рубдан уль-Шазиз.

Зог моргнул, кашлянул и сплюнул на пол обрывок табака.

«Он говорит только по-атарски, — пояснил Рубдан. — Поэтому он не сможет отвечать на вопросы, относящиеся к маршруту. Вы готовы?»

«Я хотел бы взять кое-какую аппаратуру из моего звездолета, — сказал Герсен. — Кстати, насколько безопасен ваш космический корабль?»

«Так же безопасен, как это дерево за окном, даю голову на отсечение! Если вам что-нибудь не понравится, по возвращении найдите меня и потребуйте возмещения ущерба. Но что вы хотите взять? Маркграф предоставляет все необходимое, даже новую одежду».

«Мне нужна моя камера, — ответил Герсен. — Я собираюсь фотографировать».

Рубдан уль-Шазиз успокоил его любезным жестом: «Маркграф выдает любое оборудование такого рода, самых последних моделей. Он хочет, чтобы его гости прибывали, не будучи обременены багажом — хотя, конечно, не может сразу освободить вас от психического бремени».

«Другими словами, — сказал Герсен, — нам не разрешается брать с собой никаких личных вещей».

«Никаких. Маркграф предоставит все, что потребуется. Его гостеприимство носит самый всесторонний характер. Надеюсь, вы задраили люки и установили на звездолете кодированные замки? Прекрасно! Значит, с этой минуты вы — гости Маркграфа. Вам остается только проследовать за фенди Зогом...» — он подал Зогу повелительный знак рукой. Зог слегка поклонился, и Герсен с Навартом прошли вместе с ним на открытую площадку за складом агентства. Здесь их ожидал аэромобиль неизвестной Герсену конструкции — судя по всему, Зог тоже не был знаком с этой машиной. Сев за пульт управления, он пробовал то один переключатель, то другой, близоруко прищуриваясь, чтобы рассмотреть на удивление беспорядочную конфигурацию верньеров, рукояток, датчиков и микрофонов, регистрирующих речевые команды. Наконец, словно раздраженный собственной нерешительностью, Зог одним движением ладони переключил целый блок тумблеров. Аэромобиль рывком поднялся в воздух и пронесся над самыми вершинами деревьев — Зог напряженно сгорбился над штурвалом, Наварт издавал негодующие выкрики.

Мало-помалу Зогу удалось справиться с управлением машиной; они пролетели тридцать километров на юг над огородами и загонами для скота, окружавшими Атар, и приблизились к полю, где стоял звездолет модели «Андромеда», последнее достижение корпорации «Баумур». И снова Зог стал проявлять признаки неуверенности. Аэромобиль нырнул, подскочил, покачнулся из стороны в сторону и наконец опустился на землю. Наварт и Герсен вышли, опасливо хватаясь за поручни. Взмахом руки Зог пригласил их следовать к звездолету; они забрались внутрь, и Зог задраил люк. Через прозрачную панель перегородки, отделявшей салон от носового отсека, они видели, как Зог устраивался в кресле пилота. Наварт продолжал громко возмущаться; Зог обернулся, оскалив желтые зубы — возможно, это означало ободряющую улыбку — и задернул занавеску панели. Защелкнулся магнитный замок двери в перегородке. Наварт в отчаянии опустился на сиденье: «Никогда жизнь не кажется такой драгоценной, как в минуту опасности! Какую подлую шутку Фогель сыграл со своим старым наставником!»

Герсен указал на гофрированную штору из плотной рогожи, заслонившую иллюминатор: «Кроме того, он не желает, чтобы мы знали, куда летим».

Наварт недоуменно качал головой: «Как может сориентироваться человек, оцепеневший от ужаса? Чего мы ждем? Зог читает руководство по управлению звездолетом?»

«Андромеда» рванулась в воздух и стала ускоряться, рыская носом так, что Герсена и Наварта чуть не сбросило с сидений на пол. Наварт разразился протестующими ругательствами; Герсен только усмехнулся. Судя по сполохам света, проникавшим сквозь щели между иллюминаторами и шторами, Миэль несколько раз оказывался то слева, то справа от корабля, после чего переместился вниз и исчез, загороженный корпусом. По мере того, как «Андромеда» летела через скопление Сирнесте, Зог, судя по всему, несколько раз менял курс — либо потому, что не умел управлять кораблем, либо потому, что хотел привести пассажиров в замешательство.

Прошло несколько часов. Шторы иллюминаторов озарились лучами желтовато-белого солнца; внизу угадывались очертания какой-то планеты, но шторы не позволяли ее рассмотреть. Наварт подошел к иллюминатору, чтобы отодвинуть штору. Голубые искры разрядов опалили кончики его пальцев — он отскочил с испуганным возгласом: «Мошенник! Как он смеет так с нами обращаться!»

Из невидимого динамика послышалось записанное сообщение: «Дорогие и уважаемые гости! Пригласившее вас лицо настоятельно рекомендует проявлять сдержанность и соблюдать некоторые элементарные правила вежливости. Провозглашать эти правила нет необходимости — они известны любому воспитанному человеку. Статические разряды служат шутливым напоминанием для тех, кто забывает об осмотрительности или равнодушен к предупреждениям».

Наварт презрительно хмыкнул: «Самодовольная свинья! Что плохого в том, чтобы выглянуть из окна?»

«По-видимому, Маркграф надеется скрывать местонахождение своего поместья», — предположил Герсен.

«Чепуха какая! Что мешает любому желающему обыскать скопление и найти его Дворец Любви?»

«Здесь сотни планет, — заметил Герсен. — Кроме того, не сомневаюсь, что Фалюш предусмотрел и другие средства защиты».

«Почему бы он стал меня бояться? — ворчал поэт. — Что я могу ему сделать?»

«Андромеда» опустилась на поле, окруженное эвкалиптами с сине-зеленой листвой — явно мутировавшими потомками земных деревьев. Зог тотчас же открыл люк — обстоятельство, отмеченное Герсеном с изумлением: здесь никто не беспокоился о возможности заражения местными микробами? Он, однако, не сказал ни слова по этому поводу, чтобы не тревожить Наварта понапрасну.

Они спустились по трапу в утренних лучах желтовато-белого солнца, весьма напоминавшего Миэль оттенком и яркостью излучения. Воздух был напоен жгучими ароматами эвкалиптов и туземной растительности — кустарника с глянцевыми черными стеблями и дискообразными листьями, черными сверху и алыми снизу, голубых остроконечных побегов с трепещущими темно-синими крыльчатыми выростами, вздувшихся сферических покрывал полупрозрачной ваты, обволакивавших красные центральные плоды, напоминавшие помидоры. Заметны были также пучки земного бамбука, земная трава и даже, поодаль, заросли ежевики.

«Дикое, причудливое зрелище! — дивился, озираясь, Наварт. — Чего только не насмотришься на далеких планетах!»

«Здесь все выглядит почти как на Земле, — поправил его Герсен. — В других местах местные растения могут преобладать; там пейзаж может становиться действительно причудливым».

«Все это было бы слишком даже для трезвого, рассудительного поэта, — бормотал Наварт. — Но мне придется забыть о моей индивидуальности, о моей жалкой, ничтожной частице разума. Меня оторвали от Земли — не сомневаюсь, что кости мои сгниют в этой странной почве». Он поднял комок земли, раздавил его пальцами и развеял сухое крошево в воздухе: «Выглядит, как земля, на ощупь тоже как земля... но все это чужое, инопланетное. Мы страшно далеко от Земли... А это еще что? Нас собираются бросить в этом ботаническом саду для шизофреников, не оставив ни корки хлеба, ни бутылки вина?»

Зон вернулся в «Андромеду» и задраивал люк изнутри. Герсен подхватил Наварта под локоть и заставил его поспешно отойти подальше: «У Зога неуравновешенный темперамент. Того и гляди, включит двигатель Джарнелла, чтобы взлететь, и захватит с собой не только корабль, но и весь луг с кустами, травой и двумя пассажирами в придачу. Тогда у вас действительно будет случай подивиться необычным обстоятельствам своего существования».

Но Зог взлетел на тонких огненных струях ионных двигателей. Герсен и Наварт провожали звездолет глазами, пока тот не исчез в ярко-голубом небе.

«Ну вот, мы торчим на какой-то планете скопления Сирнесте. Либо Дворец Любви где-то поблизости, либо Виоль Фалюш сыграл с нами очередную безобразную шутку».

Герсен подошел к эвкалиптам на краю поля и выглянул между стволами: «Шутка это или нет, но здесь какая-то дорога — она должна куда-то привести».

Они пошли по дороге, окаймленной живыми изгородями из высоких черных прутьев с алыми листьями-дисками, трещавшими и стучавшими на ветру. Дорога обогнула бугор аспидного сланца и поднялась по крутому склону. На гребне холма Герсен и Наварт остановились, глядя на простиравшуюся внизу долину и небольшой городок, приютившийся в двух или трех километрах под холмом.

«И это — Дворец Любви? — удивился Наварт. — Совсем не то, чего я ожидал — здесь все слишком аккуратно, слишком симметрично... А это что? Там какие-то круглые башни». Поэт указал на вереницу высоких сооружений, торчавших через равные промежутки вдоль всего городка. Герсен мог только предположить, что это какие-то административные или жилые здания — возможно, там находились квартиры городских служащих.

Как только они начали спускаться с холма, по дороге стало быстро приближаться своего рода транспортное средство — подскакивающая, переваливающаяся телега на огромных колесах из надутых воздухом подушек. У штурвала стояла строгая тощая фигура в коричневой с черными нашивками униформе, по ближайшем рассмотрении оказавшаяся женщиной. Она остановила машину и с подозрением рассмотрела двух путников: «Вы — гости Маркграфа? Тогда залезайте!»

Наварту не понравился тон водительницы: «Разве вы не должны были встретить корабль? Это халатность! Нам пришлось идти пешком!»

Женщина презрительно усмехнулась: «Залезайте, если не хотите тащиться пешком всю дорогу!»

Герсен и Наварт взобрались на телегу; Наварт кипел негодованием. Герсен спросил женщину в униформе: «Как называется этот поселок?»

«Десятый город».

«А как вы называете эту планету?»

«Планетой Дураков. Пусть каждый называет ее, как хочет», — ее рот захлопнулся, как капкан. Развернув машину, она стала спускаться по дороге. Телега высоко подпрыгивала на воздушных пузырях; Герсену и Наварту пришлось крепко держаться за поручни бортов, чтобы не свалиться в канаву. Наварт выкрикивал предостерегающие указания и команды, но женщина за рулем только прибавила скорость, яростно дернув на себя рычаг, и не замедлялась, пока они не въехали в городок по изогнутому дугой, затененному деревьями проспекту, после чего водительница резко затормозила и поехала очень медленно. Местные жители с любопытством оборачивались, глядя на Герсена и Наварта. Внешность обитателей Десятого города не отличалась особыми признаками, если не считать того, что все мужчины были обриты наголо и блестели черепами, как бильярдные шары — даже их брови были выщипаны. Женщины, напротив, могли похвастаться пышными прическами из радиально расходящихся длинных лакированных лучей, иногда украшенных на концах цветами или подвесками. Все они, и мужчины, и женщины, носили одежду экстравагантного покроя и кричащей расцветки, а их походка свидетельствовала о любопытной смеси дерзости и скрытности; они говорили тихо, но страстно, время от времени взрываясь приступами резкого смеха, но тут же закрывая рты и оглядываясь по сторонам, после чего возобновляли веселую беседу.

Машина проехала мимо одной из башен, упомянутых Навартом — двадцатиэтажного сооружения, каждый из этажей которого состоял, по-видимому, из шести клиновидных в плане квартир.

Наварт обратился к женщине в униформе: «В чем назначение этих башен?»

«Там взимаются налоги», — сухо ответила она.

«Ага! Значит, вы правы, Генри Лукас — в башнях живут муниципальные служащие».

Женщина бросила на Наварта язвительный взгляд светло-серых глаз: «Живут, живут. Что правда, то правда».

Наварт перестал обращать на нее внимание. Он указал на одно из многочисленных кафе, выходивших окнами на бульвар и посещаемых главным образом мужчинами: «У этих бездельников явно много свободного времени. Смотрите, как они развалились на стульях, погрузив носы в стаканы! Виоль Фалюш балует своих подданных — если, конечно, они его подданные».

Телега свернула на полукруглую подъездную аллею и остановилась у крыльца продолговатого двухэтажного здания. На открытой веранде сидели несколько мужчин и женщин в разнообразных костюмах, явно прибывшие с других планет. «Слезайте, оборванцы похабные! — с неожиданной злобой приказала водительница телеги. — Вот гостиница. Я вас привезла, больше от меня ничего не требуется».

«Вы не умеете водить машину и сопровождаете исполнение обязанностей хамскими замечаниями, — заявил Наварт, поднимаясь на ноги и собираясь слезть. — Кроме того, вам не помешало бы изменить внешность — для начала отрастите бороду, это поможет вам выглядеть привлекательнее».

Женщина прикоснулась к кнопке: платформа телеги наклонилась, и Герсену с Навартом пришлось поспешно спрыгнуть на мостовую. Машина уехала — Наварт не преминул проводить ее неприличным жестом.

Навстречу прибывшим вышел швейцар: «Вас пригласил Маркграф?»

«Именно так, — подтвердил Наварт. — Только нас пригласили во дворец, а не сюда».

«Вам придется подождать. Пока что вас разместят в этой гостинице».

«Ждать? Сколько придется ждать? — возмутился Наварт. — Я ожидал, что нас сразу отвезут во дворец».

Швейцар поклонился: «Гости Маркграфа собираются у нас. Насколько я понимаю, ожидается прибытие еще пяти или шести человек, если численность нынешней группы не превышает обычную. Будьте добры, следуйте за мной — я проведу вас в номера».

Герсену и Наварту отвели квадратные каморки со стороной меньше двух с половиной метров; в каждой помещались низкая узкая койка, шкаф для одежды и тесный туалет с умывальником, вентилируемый только через решетку в двери. Наварта разместили по соседству с Герсеном, и его жалобы можно было отчетливо слышать через стену. Герсен усмехнулся. По причинам, известным только ему самому, Виоль Фалюш предпочитал содержать прибывших гостей в условиях общежития для неимущих студентов.

В шкафу висел костюм земного покроя из легкой «дышащей» ткани. Герсен вымылся, удалил растущую щетину депилятором, переоделся в предложенный Фалюшем легкий костюм и вышел на веранду. Наварт опередил его и уже что-то проповедовал восьми сидевшим на веранде гостям — четырем мужчинам и четырем женщинам. Герсен занял место поблизости и стал разглядывать собравшихся. Ближе всех сидел тучный господин в черном шейном платке, красивший кожу бежевым пигментом, модным в последнее время в городах Побережья Механиков на Лионессе, одной из планет Кортежа. Поговорив с ним, Герсен узнал, что его новый знакомый — изготовитель принадлежностей для ванных комнат и туалетов по имени Хайген Грот. Его приятельница Дорани — вне всякого сомнения не его супруга — блондинка с большими глазами и прохладными манерами, украшала кожу, согласно последнему крику моды, едва заметным бронзовым глянцем.

В сторонке молча сидели две серьезные молодые женщины — студентки, изучавшие социологию в Университете Морской провинции в окрестностях Авенты. Их звали Тралья Каллоб и Морнис Вилль; судя по всему, их тревожила и даже пугала окружающая обстановка: они почти прижались одна к другой, плотно упираясь подошвами в настил веранды и стиснув колени. Тралью Каллоб можно было назвать привлекательной, хотя она, скорее всего, об этом не подозревала и не прилагала никаких усилий для того, чтобы подчеркнуть преимущества своей внешности. Морнис Вилль не посчастливилось: у нее были слишком крупные, грубые черты лица, вызывающее выражение которого свидетельствовало об убеждении в том, что каждый из присутствующих мужчин замышлял подвергнуть испытанию ее целомудрие.

Гораздо общительнее была Маргари Льевер, женщина средних лет с Земли, выигравшая первый приз, «исполнение самого сокровенного желания», на телевизионном конкурсе. Маргари выбрала посещение Дворца Любви. Фалюша это позабавило, и он прислал ей приглашение.

Торрас да Носса — композитор, человек образованный и элегантный, был, пожалуй, слегка изнежен и более чем слегка тщеславен; его умение беспрепятственно поддерживать разговор на любую тему затрудняло осмысленную беседу. Да Носса считал своим долгом посетить поместье Фалюша, так как готовился написать оперу под наименованием «Дворец Любви».

Леранд Вибль, архитектор-технолог, проектировал на Земле морские сооружения; недавно он построил яхту самой совершенной конструкции. Киль был изготовлен из осмия, а высокие аэродинамические поверхности, служившие парусами — из металлизированного пеноматериала, достаточно прочного для того, чтобы они не нуждались в растяжках. Паруса и киль находились, соответственно, сверху и снизу от подвески из скользящих металлических колец, благодаря которой корпус всегда находился в вертикальном, самом эффективном гидродинамическом положении. И корпус, и киль были покрыты водоотталкивающим материалом, сводившим к минимуму трение поверхностей, тогда как воздуховоды направляли встречные потоки так, чтобы по возможности исключались турбулентные завихрения. Вибль познакомился с Фалюшем в связи с фантастическим проектом: «князь тьмы» пожелал соорудить плавучий дворец в форме атолла с центральной лагуной.

Скебу Диффиани, молчаливый человек с жесткими черными волосами и курчавой черной бородой, поглядывал на остальных с явным презрением и подозрением. Он был уроженцем Квантика, а обитатели этой планеты славились замкнутостью темперамента. Диффиани зарабатывал на жизнь поденным физическим трудом; тот факт, что его включили в группу приглашенных, можно было объяснить только капризом Виоля Фалюша.

Первой прибыла Маргари Льевер — она провела здесь в одиночестве пять долгих дней. Затем приехали Тралья и Морнис, а вслед за ними — Скебу Диффиани. Леранд Вибль и Торрас да Носса поселились в гостинице только вчера, а Хайген Грот и его подруга Дорани лишь ненамного опередили Герсена и Наварта.

Наварт приставал с вопросами ко всем гостям, расхаживая по веранде и бросая быстрые взгляды направо и налево. Никто, однако, не мог сообщить ему ничего существенного; никто не знал, где находился Дворец Любви и когда их должны были туда доставить. Никого, кроме Наварта, такая неизвестность не беспокоила. Несмотря на тесноту номеров, гостиница предлагала достаточные удобства. Кроме того, приезжие могли изучать окружающий город — загадочный, таинственный город, полный скрытых подводных течений и противотечений: некоторые из приглашенных находили их исключительно любопытными, а другие — неприятными и внушающими опасения. Удар гонга созвал постояльцев гостиницы на обед; его подавали на заднем дворе, под деревьями с черной, зеленой и пунцовой листвой. Здешняя кухня оказалась достаточно бесхитростной: фаршированная вареная рыба с пресными вафлями, фрукты, охлажденный бледно-зеленый напиток, печенье с приправленной пряностями смородиной. Во время обеда прибыли еще шестеро гостей — их немедленно провели на задний двор и усадили за столы. Это были друиды с Покрова, седьмой планеты звезды 912 в секторе Девы — двое мужчин, две женщины и два подростка; судя по всему, приехали две семьи, хотя сущность их взаимоотношений, как всегда, была окутана тайной. Все они были одеты одинаково, в черные тоги, черные плащи и черные тапочки с длинными носками. Друиды мужского пола, Дакау и Прюитт, отличались высоким ростом и суровостью лиц, друидесса Вюста была тощей жилистой особой со впалыми щеками, а друидесса Лейдига — дородной импозантной матроной. Подростку Хьюлу было лет шестнадцать или семнадцать; он был очень красив, с чистой бледной кожей и ясными темными глазами. Хьюл мало говорил и никогда не улыбался, но с явной тревогой переводил взгляд с одного лица на другое. Девушка по имени Биллика, примерно того же возраста, тоже бледная, заглядывала в лица окружающих с таким же беспокойством, словно пытаясь согласовать какие-то непримиримые внутренние противоречия.

Друиды сидели вместе и ели поспешно, натянув капюшоны на опущенные головы и лишь изредка обмениваясь приглушенными фразами. После обеда, когда гости вернулись на веранду, друиды решительно вышли вместе со всеми, представились с любезностью, явно стоившей им значительных усилий, и заняли свободные места.

Наварт принялся их расспрашивать, но уклончивость друидов не уступала его любопытству, и он ничего не почерпнул. Разговор принял обобщенный характер и вернулся, как это уже случалось несколько раз, к городу, который одни местные жители величали Десятым городом, а другие — Кухилой. Кто-то поинтересовался высотными зданиями. В чем заключалось их назначение? Находились ли в них деловые конторы, как предположила Дорани, или жилые помещения? Наварт сообщил об ответе водительницы телеги на пузырчатых колесах, по словам которой в этих зданиях взимались налоги, но остальные сочли такое объяснение маловероятным. Диффиани прямолинейно предположил, что в многоэтажных зданиях находились бордели: «Обратите внимание: рано утром туда собираются девочки и молодые женщины, после чего туда заходят только мужчины».

Торрас да Носса заметил: «Такая гипотеза сразу приходит в голову, но женщины выходят оттуда беспрепятственно, по своему усмотрению, и возникает впечатление, что они представляют все слои общества, что не типично для публичных домов».

Хайген Грот лукаво подмигнул Наварту: «Этот вопрос можно решить очень просто. Предлагаю выбрать добровольца, чтобы он проверил ситуацию на собственном опыте».

Друидессы Лейдига и Вюста фыркнули и натянули капюшоны, закрывая лица; юная Биллика нервно облизала губы. Друиды Дакау и Прюитт демонстративно смотрели в сторону. Герсен не понимал: почему друиды, известные своей чопорностью, решили навестить не менее известный своей репутацией Дворец Любви? Они не могли не понимать, что здесь они будут оскорблены в лучших чувствах. Еще одна тайна — всюду тайны...

Через несколько минут Герсен и Наварт пошли прогуляться по городу, со спокойным любопытством туристов рассматривая ларьки, магазины, мастерские и жилые дома. Прохожие смотрели им вслед безразлично — хотя, пожалуй, с некоторой завистью. Местные жители производили впечатление людей благополучных, воспитанных и незлобивых; тем не менее, Герсен ощущал в них какое-то общее свойство, не поддававшееся определению — нельзя было сказать, что все они чего-то боялись, что их мучили какие-то противоречия или тревога, и все-таки... Наварту показалось привлекательным просторное кафе под сенью деревьев; Герсен указал на тот факт, что у них не было с собой никаких денег.

Наварт отбросил это возражение как несущественное и настаивал на том, чтобы Герсен выпил с ним бокал вина. Герсен пожал плечами и присел за столик напротив поэта. Наварт подозвал владельца кафе: «Мы — гости Маркграфа Виоля Фалюша; у нас нет местной монеты. Мы хотели бы что-нибудь выпить в вашем кафе, а вы можете выставить счет нашей гостинице».

Хозяин кафе вежливо поклонился: «Как вам будет угодно».

«Тогда будьте добры, принесите нам бутылку вина — того сорта, какой вы считаете подходящим в это время дня и в такую погоду».

«Будет сделано».

Подали вино — приятный напиток, но, по мнению Наварта, излишне утонченный. Они сидели и смотрели на прохожих. Прямо напротив, с другой стороны улицы, возвышалось одно из таинственных многоэтажных зданий — сейчас, во второй половине дня, туда почти никто не заходил.

Наварт снова подозвал хозяина кафе, чтобы заказать вторую бутылку вина, и, указывая на высотное здание, спросил: «Что там происходит, в этой башне?»

Владельца кафе, по-видимому, этот вопрос озадачил: «То же, что и в других местах — там мы платим налоги».

«Но почему, в таком случае, в городе так много этих башен? Неужели не хватило бы одной?»

Теперь хозяин кафе был поистине удивлен: «Что вы имеете в виду, сударь? Учитывая численность населения, этих помещений едва хватает!»

Наварту пришлось удовольствоваться таким ответом.

Вернувшись в гостиницу, они обнаружили, что прибыли еще два гостя, оба мужского пола и оба с Земли: Гарри Танзель из Лондона и Джан Марио, не пожелавший назвать место своего проживания. Оба они неплохо выглядели — высокие, темноволосые, с проницательными лицами; их возраст трудно было сразу определить. Танзель, пожалуй, был даже красавцем, тогда как Марио отличался энергичным, кипучим темпераментом.

На этой планете сутки продолжались двадцать девять часов; когда, наконец, наступила ночь, гости без возражений удалились в свои номера-комнатушки, но вскоре их разбудил гонг, оповещавший о «полуночнике», согласно местной традиции заменявшем ужин.

Наутро прибыла Зули, высокая томная танцовщица с Валгаллы, шестой планеты системы Тау Близнецов. Ее вызывающе изящные манеры вызвали подозрения и некоторое смятение у друидов — особенно у юного Хьюла, который, казалось, был неспособен оторвать глаза от этой женщины.

Сразу же после завтрака Герсен, Наварт и Леранд Вибль отправились прогуляться по набережной канала, протянувшегося за гостиницей. Сегодня, по-видимому, был праздник; горожане украсились гирляндами цветов, некоторые уже успели напиться, другие распевали гимны в честь Ародина — какого-то народного героя или правителя.

«Даже в праздничный день, — заметил Наварт, — они платят налоги».

«Не может быть! — возразил Вибль. — Где вы видели, чтобы люди с энтузиазмом спешили платить налоги?» Они остановились, чтобы пронаблюдать за мужчинами, заходившими в высотное здание и выходившими из него: «Несомненно, это бордель. Что еще это может быть?»

«Публичные дома — повсюду, в самых видных местах? Постоянно посещаемые, даже с утра? Здесь что-то не так, мы строим догадки, не располагая достаточной информацией».

«Возможно. Хотите туда зайти?»

«Ни в коем случае! — отказался Наварт. — Местные обычаи мне незнакомы. Если это действительно бордель, я могу сделать что-нибудь такое, что подвергнет осуждению всех иностранцев».

«Как правило, вам не свойственна такая щепетильность», — обронил Герсен.

«Я на чужой планете, — вздохнул Наварт. — Мне не хватает силы, исходящей из почвы Древней Земли. Но любопытство не дает мне покоя: придется решить этот вопрос раз и навсегда. Пойдемте!» Он направился к тому кафе, где их обслуживали вчера, и рассмотрел сидевших за столами. С кувшином вина под рукой сидел дородный господин средних лет, в зеленой широкополой шляпе.

Наварт приблизился к нему: «Прошу прощения, сударь. Как вы можете видеть, мы — иностранцы. Некоторые местные обычаи вызывают у нас замешательство, и мы хотели бы узнать, чем они объясняются».

Человек в зеленой шляпе с трудом поднялся на ноги и, после мимолетного колебания, пригласил приезжих занять места за его столом: «Объясню, как смогу — хотя у нас тут нет никаких тайн. Мы просто живем, руководствуясь здравым смыслом — в той мере, в какой он нам доступен».

Наварт, Герсен и Вибль уселись. «Прежде всего, — начал Наварт, — каково назначение этой башни напротив? Почему каждый день все туда заходят и оттуда выходят?»

«А, это! Да. Это наше местное налоговое управление».

«Налоговое управление? — Наварт торжествующе взглянул на Вибля. — То есть, все посетители это учреждения платят налоги?»

«Именно так. Город находится под мудрым покровительством Ародина. Мы процветаем, потому что налоги не отнимают у нас ни гроша».

Леранд Вибль скептически хмыкнул: «Как это возможно?»

«Разве это не так в любом другом месте? С нас взимают деньги, которые в любом случае были бы потрачены легкомысленно. Система выгодна для всех. Каждая девушка в нашем округе обязана отработать пять лет, предоставляя определенное число услуг в сутки. Разумеется, самые привлекательные девушки отрабатывают квоту быстрее тех, чья внешность оставляет желать лучшего; поэтому миловидности придается очень большое значение».

«Ага! — воскликнул Вибль. — По существу, ваше налоговое управление — государственный бордель».

Дородный субъект пожал плечами: «Называйте это, как хотите. Ресурсы постоянно возобновляются, поступления расходуются на удовлетворение муниципальных нужд, налогообложение никого не возмущает, налогоплательщиков их обязанности нисколько не раздражают — а если и раздражают, они могут выплачивать «компенсационные взносы» — что и происходит обычно, если девушка выходит замуж перед тем, как предоставит все требуемые услуги. И, конечно же, все мы обязаны отдавать должное Ародину — этот долг погашается передачей в его распоряжение двухлетнего ребенка. После этого мы больше не платим никаких налогов, за исключением особых сборов, которые изредка взимаются».

«И никто не жалуется на то, что у них отбирают детей?»

«Как правило, нет. Ребенка отдают в муниципальные ясли сразу после рождения, перед тем, как возникает какая-либо привязанность. Горожане делают детей как можно раньше, чтобы избавиться от этой повинности как можно скорее».

Вибль обменялся взглядами с Навартом и Герсеном: «И что происходит с детьми в дальнейшем?»

«Они передаются в распоряжение Ародина. Неподходящих детей продают в Махраб; подходящие поступают на службу в знаменитый Дворец. Я отдал сына десять лет тому назад; с тех пор я никому ничего не должен».

Наварт больше не мог сдерживаться. Наклонившись над столом, он направил на горожанина шишковатый указательный палец: «Вот почему вы тут нежитесь на солнышке и ничего не делаете? Потому что отдали сына в рабство? И вам не совестно?»

«Совестно? — дородный субъект в замешательстве поправил зеленую шляпу. — Почему бы мне было совестно? Я выполняю свой долг. Я отдал ребенка; я прилежно посещаю муниципальный бордель два раза в неделю. Я свободный человек».

«А ребенок, которого вы отдали? Ему уже больше десяти лет, и он в рабстве! Где-то он трудится в поте лица своего для того, чтобы вы могли тут считать ворон, опустив брюхо на колени!»

Горожанин побагровел от гнева и поднялся на ноги: «Это подстрекательство, серьезное правонарушение! Зачем тогда ты сюда приехал, старый ощипанный петух? Что тебе нужно в нашем городе, если тебе не нравится, как мы живем?»

«У меня не было никакого намерения посещать ваш город, — с достоинством возразил Наварт. — Меня пригласил Виоль Фалюш, и я остаюсь здесь только потому, что ожидаю приема у него в поместье».

Толстяк расхохотался: «Виоль Фалюш? Так называют Ародина на других планетах. Ты приехал, чтобы наслаждаться во Дворце, и при этом даже не заплатил ни гроша!» Ударив кулаком по столу, субъект в зеленой шляпе промаршировал на улицу. Другие посетители кафе, слышавшие перепалку, демонстративно повернулись спинами к Наварту. Через некоторое время Наварт, Герсен и Вибль вернулись в гостиницу.

Как только они пришли, в конце бульвара показалась пресловутая самоходная телега на колесах-пузырях. Переваливаясь с боку на бок, она подъехала к гостинице и остановилась. С платформы соскочил водитель — на этот раз мужчина. Он повернулся, чтобы помочь спуститься молодой женщине; та, игнорируя протянутую руку, сама спрыгнула на землю. Эта молодая женщина, одетая по последней моде Альфанора, была бывшая подопечная Наварта — Зан-Зу или Друзилла.

Наварт отвел ее в сторону и засыпал вопросами: что с ней случилось? Где ее держали взаперти?

Друзилла могла рассказать очень немногое. Человек с белыми глазами запихнул ее в аэромобиль, отвез к космическому кораблю и передал под опеку трех угрюмых женщин. Каждая из этих мегер носила золотое кольцо; после того, как они продемонстрировали последствия отравления собаки ядом, прыснувшим из такого кольца, в других угрозах не было необходимости.

Друзиллу отвезли в Авенту на Альфаноре и поселили в роскошном отеле «Тарквин». Женщины бдительно следили за ней, как хищные птицы, мало говорили и никогда не отходили дальше, чем на два-три шага, поблескивая зловещими кольцами. Они водили ее на концерты, в рестораны, на выставки в ателье мод, в кино, в музеи и галереи. Ее побуждали покупать одежду, красить кожу пигментом, выглядеть шикарно. Всему этому Друзилла упорно сопротивлялась, нарочно выполняя все указания неправильно, в связи с чем трем воспитательницам пришлось самим покупать ей одежду, красить ей кожу и заботиться о ее прическе. Друзилла в отместку делала все для того, чтобы выглядеть унылой сутулой неряхой. В конце концов мегеры-надзирательницы отвезли ее в космопорт и взошли вместе с ней на борт звездолета, прилетевшего на Согдиану в звездном скоплении Сирнесте. Там они прибыли в агентство Рубдана уль-Шазиза в Атаре одновременно с еще одним гостем Фалюша, молодым человеком по имени Майло Этуэн, составившим ей компанию на протяжении оставшегося пути. Надзирательницы не сопровождали ее дальше посадочного поля в окрестностях Кухилы и вернулись в Атар вместе с Зогом. Наварт и Герсен обернулись, чтобы взглянуть на Этуэна, уже сидевшего на веранде с другими гостями — он чем-то напоминал Танзеля и Марио: задумчивый темноволосый юноша с длинными руками и пальцами скорее пианиста, нежели землекопа.

Директор гостиницы вышел на веранду: «Глубокоуважаемые дамы и господа, рад объявить, что ваше ожидание закончилось! Все гости Маркграфа в сборе — теперь вам предстоит направиться во Дворец Любви. Будьте добры, следуйте за мной — я проведу вас к экипажу».

 

Из протокола телевизионных дебатов между Говманом Хачиери, советником «Лиги планирования прогресса», и Слизором Джезно, сотрудником Института 98 го уровня, состоявшихся в Авенте на Альфаноре 10 июля 1521 года:

Хачиери : «Признаёте ли вы, что Институт организует убийства людей, стремящихся улучшить условия человеческого существования?»

Джезно : «Вы сами отвечаете на свой вопрос».

Хачиери : «Вы кого-нибудь когда-нибудь убиваете?».

Джезно : «Я не намерен обсуждать тактическую теорию. Такие случаи очень редки».

Хачиери : «Но это случается».

Джезно : «Только тогда, когда имеют место вопиющие преступления против человечества».

Хачиери : «Не считаете ли вы, что ваше определение «преступлений» произвольно? Разве нельзя сказать, что Институт просто-напросто сопротивляется любым переменам? Разве ваш консерватизм не приводит к стагнации?»

Джезно : «Могу ответить отрицательно на все три вопроса. Мы хотим, чтобы имела место естественная, органическая эволюция. Нет необходимости лишний раз напоминать о том, что человеческой расе свойственны недостатки. Всякий раз, когда группа представителей этой расы пытается исцелить человечество от тех или иных пороков — с тем, чтобы создать «идеального человека» или «идеальное общество» — неизбежно наблюдается избыточная компенсация в том или ином направлении. Недостатки реакции на недостатки создают фактор искажения, своего рода усилительный фильтр, и результирующая ситуация становится еще болезнетворнее первоначальной. Естественная эволюция — постепенное «обкатывание» человека прибоем действительности — медленно, но верно совершенствует нас. Оптимальный человек, оптимальное общество, вероятно, недостижимы. Но никогда не сбудется кошмар искусственно «перевоспитанного» человечества или «запланированного прогресса», к которому призывает Лига — этому не бывать, пока существует армия исключительно активных антител, именуемая Институтом».

Хачиери : «Впечатляющая речь! На каком-то поверхностном уровне даже убедительная. И при этом полная сентиментальных заблуждений. Вы хотите, чтобы человека «постепенно обкатывал прибой действительности». Другие человеческие существа — часть этой действительности. Наша Лига — часть этой действительности. Мы естественны; мы не искусственны и не болезнетворны. В недостатках Ойкумены нет ничего смутного или таинственного — они поддаются исправлению. Наша Лига предлагает приступить к действию. Нас невозможно разубедить или запугать. Если нам будут угрожать, мы прибегнем к оборонительным мерам. Мы не беспомощны. Деспотизму Института давно пора положить конец. Настало время для того, чтобы в человеческое общество проникли новые идеи».

 

* * *

За гостиницей приглашенных ожидал длинный омнибус на шести пузырчатых колесах, под балдахином из светло-розового шелка. Обмениваясь ироническими замечаниями и шутками, гости — одиннадцать мужчин и десять женщин — забрались в кузов и расселись на скамьях с подушками из пурпурного атласа. Омнибус прогромыхал по мосту через канал и направился на юг; Кухила с ее высотными домами осталась позади.

Целый час гости ехали мимо аккуратных, ухоженных ферм и садов в направлении далекой гряды лесистых холмов; строились всевозможные предположения по поводу местонахождения Дворца Любви. Хайген Грот решился даже засунуть голову в переднюю кабину и задать вопрос водительнице — той самой костлявой фурии в коричневой униформе с черными нашивками. Получив весьма выразительный, но бессодержательный ответ, изготовитель туалетного оборудования вернулся на сиденье, удрученно ухмыляясь и покачивая головой. Вверх на холмы забирался омнибус, под высокими зонтичными деревьями с блестящими черными стволами и дисковидными листьями, зелеными сверху и желтыми снизу. Откуда-то издали доносилось мелодичное уханье древесных существ; гигантские белые мотыли бесшумно порхали в лесной тени, становившейся все влажнее, все сильнее пропитанной едковатым запахом лишайника и кустарника с большими ворсистыми листьями. На гребне холма дорога вырвалась в ослепительно залитое солнечным светом пространство: впереди раскинулся бескрайний синий океан. Омнибус нырнул вниз по прямому крутому спуску и остановился у причала. Здесь гостей ждала большая яхта со стеклянным корпусом, синими палубами и надстройкой из белого металла. Четыре стюарда в темно-синих униформах с белыми отворотами помогли приглашенным выйти из омнибуса и провели их в здание из белых коралловых блоков, где их попросили переодеться в белые костюмы яхтсменов, веревочные сандалии и свободные панамы из белого льняного полотна. Друиды энергично протестовали, ссылаясь на ритуальные запреты. В конечном счете друиды-мужчины надели белые брюки и пиджаки, друидессы — белые юбки и блузы, но все они наотрез отказались расстаться с черными капюшонами и взошли на борт яхты, по-прежнему натянув их на головы.

Уже начинался закат: яхта должна была сняться с якоря только утром. Пассажиры собрались в салоне, где им подали коктейли, приготовленные на земной манер, а через некоторое время и ужин. Юные друиды, Хьюл и Биллика, немного ослабили завязки своих капюшонов, чем заслужили нагоняй от старших.

После ужина три молодых человека, Марио, Танзель и Этуэн, отправились играть в теннис с Тральей и Морнис. Друзилла безутешно сгорбилась рядом с Навартом, завязавшим исключительно странный разговор с друидессой Лейдигой. Герсен сидел поодаль и наблюдал, молчаливо размышляя о сравнительной вероятности различных вариантов развития событий и пытаясь определить, какую роль ему следовало играть в отношении тех или иных спутников. Время от времени Друзилла, сидевшая напротив, с другой стороны салона, тоскливо поглядывала на него. Она явно боялась того, что ей грозило во Дворце Любви. «И не без оснований!» — подумал Герсен. Но он не мог придумать никакого способа подбодрить ее. Танцовщица Зули, гибкая, как белый угорь, прогуливалась по палубе в компании Торраса да Носса. Скебу Диффиани с планеты Квантик стоял у поручня, погруженный в никому не понятные мысли, свойственные его племени, и время от времени бросал презрительный взгляд на проходивших мимо танцовщицу и композитора.

Биллика робко подошла поговорить с Друзиллой; к ним присоединился Хьюл, явно находивший Друзиллу привлекательной. Биллика слегка порозовела — она попробовала вино. Она искусно поправила свой капюшон так, чтобы стали видны ее курчавые светло-коричневые волосы — что не ускользнуло от внимания друидессы Лейдиги, которая, однако, оказалась не в силах прервать разговор с Навартом.

Маргари Льевер болтала с Хайгеном Гротом и его подругой Дорани, но Дорани скоро соскучилась и пошла гулять по палубе, где, к раздражению Хайгена Грота, к ней присоединился Леранд Вибль.

Друиды первыми отправились спать; за ними последовали Хайген Грот и Дорани.

Герсен вышел на палубу и взглянул на небо, где пылали звезды скопления Сирнесте. На юге и на востоке ритмично вздымались воды безымянного океана. Неподалеку, облокотившись на поручень, продолжал стоять Скебу Диффиани, глядя на тот же океан... Герсен вернулся внутрь. Друзилла уже ушла к себе в каюту. На прилавке буфета стюарды расставляли закуски ассорти — копчености, сыры, жареную птицу, заливное — а также коллекцию вин и крепких напитков.

Зули о чем-то тихо говорила с Торрасом да Носса. Маргари Льевер теперь сидела одна, с неопределенной улыбкой на лице — разве она не находилась в мире сбывшейся мечты? Наварт успел порядком нализаться и расхаживал вокруг решительно пошатывающимися шагами в поисках возможности устроить сцену. Но все остальные вели себя безмятежно и не подавали ему никакого повода придраться. В конце концов Наварт махнул рукой и ушел спать. Еще раз посмотрев по сторонам, Герсен последовал его примеру.

 

* * *

Герсена разбудила килевая и бортовая качка. Еще только светало — косые лучи восходящего солнца проникали в каюту сквозь стеклянную секцию корпуса над ватерлинией; ниже бурлила и проносилась прочь темно-синяя вода, еще остававшаяся в тени.

Герсен оделся, вышел в салон и обнаружил, что встал с постели первый. Береговая полоса виднелась километрах в семи по правому борту — узкий пляж с лесистой прибрежной полосой, переходившей в пологие холмы, с намеком на лиловые тени гор за горизонтом.

Герсен подошел к буфету и выбрал закуски на завтрак. Пока он ел, стали появляться другие гости, и через некоторое время в салоне сидела уже вся компания, поглощавшая жареные хлебцы и пирожные, согревавшая желудки горячим кофе и чаем, наслаждавшаяся видом и легким проворным движением яхты.

Покончив с завтраком, Герсен вышел на палубу, где к нему присоединился Наварт, в белом костюме яхтсмена выглядевший перезрелым щеголем. Начинался ясный день: солнечный свет блестел на синих волнах, и только над горизонтом парили белые облака. Наварт сплюнул в воду, взглянул на солнце, на небо, на море: «Так начинается наш путь — так он должен начаться: чисто, невинно».

Герсен хорошо понял, о чем говорил поэт, но не высказал никаких замечаний.

Наварт заговорил снова, еще более мрачным, безнадежным тоном: «Каково бы ни было ваше мнение о Фогеле, свое дело он знает хорошо».

Герсен изучал золоченые пуговицы на своей куртке — судя по всему, это были действительно пуговицы. В ответ на удивленный взгляд Наварта он спокойно пояснил: «В пуговицы и запонки нередко вставляют миниатюрные микрофоны и видеокамеры».

Наварт хрипло рассмеялся: «Маловероятно! Вполне может быть, что Фогель на борту, но подслушивать он не станет. Он слишком боится услышать что-нибудь неприятное. Это испортит ему всю затею».

«Так вы думаете, что он здесь, на яхте?»

«Как пить дать! Стал бы он пропускать такой случай позабавиться? Ни за что! Но кто из них — Фалюш?»

Герсен задумался: «Не вы и не я. Не друиды. И не Диффиани».

«Вибль — тоже нет, он человек совсем другого типа, слишком свежий, рассудительный, округлый. Композитор да Носса? Вряд ли, хотя он мог бы им притвориться, если бы очень постарался. Он мог бы притвориться и одним из друидов. Нет, скорее всего нет».

«Тогда остаются трое. Высокие и темноволосые».

«Танзель, Марио, Этуэн. Кто-то из них — несомненно».

Они повернулись, чтобы рассмотреть упомянутых троих гостей. Танзель стоял на носу, глядя в открытый океан. Этуэн сидел, развалившись в шезлонге на палубе, и развлекал разговором Биллику, жмурившуюся от смущения и удовольствия. Марио, явившийся в салон последним, только что покончил с завтраком и как раз выходил на палубу. Герсен пытался сравнить внешность каждого из них с тем, что помнил о Виоле Фалюше. Каждый из них вел себя напряженно, но элегантно, каждый мог быть «кандидатом № 2», длинноногим убийцей в костюме арлекина, сбежавшим с вечеринки Наварта.

«Любой из них может быть Фалюшем», — сделал тот же вывод Наварт.

«А как насчет Зан-Зу — Друзиллы — как бы ее ни звали?»

«Она обречена», — Наварт возвел руки к небу и быстро отошел в сторону.

Герсен взглянул в сторону Друзиллы — и решил подумать о том, что можно было бы для нее сделать. Девушка стояла и говорила с Хьюлом, подростком-друидом, в порыве возбуждения забывшим о том, что ветер сдул капюшон с его головы. «Приятный, серьезный паренек, — подумал Герсен. — Он относится к женщинам с внутренним напряжением, которое женщины в конечном счете находят соблазнительным». В самом деле, Друзилла смотрела на подростка с некоторым интересом. Друидесса Вюста прокаркала приказ: Хьюл поспешно натянул капюшон на макушку и ускользнул из поля зрения.

Герсен подошел к Друзилле — та встретила его тревожным, но приветственным взглядом.

«Ты удивилась, увидев нас в гостинице?» — спросил Герсен.

Она кивнула: «Не ожидала, что когда-нибудь увижу вас снова». Немного поколебавшись, она посмотрела Герсену прямо в глаза: «Что со мной будет? Почему мне придают такое значение?»

Все еще испытывая сомнения по поводу потайных микрофонов, Герсен выразился осторожно: «Не знаю, что с тобой будет. Постараюсь тебя защитить, если у меня это получится. Тебе придается большое значение, потому что ты очень похожа на девушку, которую когда-то любил Виоль Фалюш, и которая отвергла его с презрением. Фалюш может быть на борту этой яхты; вполне возможно, что он — один из пассажиров. Будь осторожна — предельно осторожна!»

Друзилла испуганно разглядывала людей на палубе: «Кто из них?»

«Ты помнишь человека, который приставал к тебе на банкете Наварта?»

«Помню».

«Это был Фалюш. Сторонись пассажиров, которые выглядят и ведут себя, как тот человек».

Друзилла поморщилась: «Я не знаю, как быть предельно осторожной. Я не хочу быть собой, я хочу быть кем-нибудь другим!» Она опасливо оглянулась: «А вы не можете меня отсюда увезти?»

«Не сейчас».

Друзилла закусила губу: «Почему именно я? Чем я провинилась?»

«Я мог бы ответить на твой вопрос, если бы знал, кто ты такая. Но я даже не знаю, как тебя зовут. Зан-Зу? Друзилла Уэйлс? Джераль Тинзи?»

«Все это выдумки Наварта», — печально сказала девушка.

«Так как же тебя зовут, на самом деле?»

«Я не знаю!»

«У тебя нет никакого имени?»

«Бармен в салуне у причала называл меня «Пугалом»... Но так, конечно, нельзя называться. Пусть меня зовут «Друзилла Уэйлс». Чем не имя?» Девушка пытливо взглянула на Герсена: «Ведь вы не журналист?»

«Я — Генри Лукас, человек, одержимый одной идеей. И мне не следует тебе слишком много говорить. Ты понимаешь, почему».

Лицо Друзиллы, на мгновение оживившееся, снова стало неподвижным: «Пусть будет по-вашему».

«Попробуй ненавязчиво узнать, кто из пассажиров — Виоль Фалюш, — сказал Герсен. — Он захочет, чтобы ты его любила. Если ты его не полюбишь, он будет скрывать свой гнев, но ты можешь угадать его раздражение по какому-нибудь признаку — достаточно взгляда, угрозы, выражения лица. Или, например, он может флиртовать с какой-нибудь другой женщиной, и в то же время наблюдать за твоей реакцией».

Друзилла с сомнением поджала губы: «Я не слишком разбираюсь в людях».

«Сделай все, что сможешь. Но будь осторожна! Не навлекай на себя беду. Вот идет Танзель».

«Доброе утро, доброе утро!» — приветливо произнес красавец Танзель. Обратившись к Друзилле, он сказал: «Вы выглядите так, словно только что скончался ваш лучший друг. Но это невозможно — по меньшей мере пока на борту нахожусь я, Гарри Танзель. Развеселитесь! Мы плывем во Дворец Любви!»

Друзилла кивнула: «Я знаю».

«Самое место для красивой девушки. Я хотел бы сопровождать вас при осмотре достопримечательностей Дворца — если мне удастся отвадить конкурентов».

Герсен рассмеялся: «Не опасайтесь конкуренции с моей стороны. Я не могу отвлекаться от профессиональных обязанностей, даже если бы захотел».

«Вы собираетесь работать? Во Дворце Любви? Надо полагать, вы фанатик-аскет?»

«Не более чем журналист. Все, что я вижу и слышу, может быть опубликовано в «Космополисе»».

«Только не упоминайте в журнале мое имя! — изобразил притворный испуг Танзель. — Когда-нибудь мне придется жениться, а такого рода известность подобна несмываемой краске».

«Я учту ваши пожелания», — пообещал Герсен.

«Прекрасно! Пойдемте, прогуляемся, — Танзель взял Друзиллу под руку. — Утренний моцион вам пойдет на пользу. Пятьдесят раз вокруг палубы!»

Они ушли. Оглянувшись на секунду, Друзилла бросила на Герсена последний загнанный взгляд.

Под боком, как из-под палубы, возник Наварт: «Один из них. Это он?»

«Не знаю. Но он энергично взялся за дело».

 

* * *

Три дня яхта бороздила солнечные моря — Герсен приятно провел это время, несмотря на то, что гостил у человека, которого намеревался убить. Посреди океана, в отрыве от всего мира, время проходило легко, действительность чем-то напоминала сон, и характерные черты каждого человека становились более выпуклыми, более значительными, чем в повседневной жизни. Предрассудки забывались, напряжения разряжались: Хьюл сдвинул капюшон на спину, а затем вообще от него избавился; Биллика сделала то же самое, но осторожнее и позже, после чего танцовщица Зули, напустив на себя комически строгий вид, поинтересовалась, не желает ли Биллика воспользоваться ее познаниями в парикмахерском деле. Поколебавшись, Биллика со вздохом решила пуститься во все тяжкие и согласилась. Зули принялась работать ножницами, подчеркивая бледное изящество и большие темные глаза девушки; результат восхитил всех мужчин на борту. Друидесса Лейдига отозвалась гневным возгласом; друидесса Вюста неодобрительно прищелкнула языком; друиды-мужчины были неприятно поражены. Но все остальные уговорили их не устраивать девушке взбучку. Атмосфера стала настолько непринужденной и веселой, что друидесса Лейдига в конце концов не удержалась и стала смеяться над выходками Наварта, и Биллика сумела незаметно ускользнуть от присмотра. Вскоре после этого друидесса Лейдига позволила ветру сбросить на спину свой капюшон, а через некоторое время то же самое случилось с друидом Дакау. Друид Прюитт и друидесса Вюста, однако, строго соблюдали ритуальные правила приличия, но терпели распущенность других, лишь иногда бросая неодобрительные взгляды или язвительно что-то бормоча.

Тралья, Морнис и Дорани, заметив, что все внимание сосредоточилось на младших представительницах их пола, стали проявлять кипучий энтузиазм и заразительную бесшабашность — ни одна из них явно не собиралась отвечать упреками или поучениями на галантные любезности.

Каждый день, после полудня, паруса убирали, и яхта дрейфовала посреди океана. Все желающие могли нырять, бросаясь в чистую воду, а остальные спускались вниз, чтобы наблюдать за ними через прозрачные стенки корпуса. Купаться отказывались, разумеется, друиды, а также Диффиани (вообще не участвовавший ни в каких забавах или разговорах — он только ел и пил), Маргари Льевер, признавшаяся, что она боится глубокой воды, и Хайген Грот, не умевший плавать. Остальные — даже Наварт — надели плавательные костюмы, предложенные командой яхты, и плескались в теплом океане.

Вечером второго дня, когда уже сгустились сумерки, Герсен отвел Друзиллу на носовую палубу, старательно воздерживаясь от любых интимных прикосновений, способных возбудить ярость Фалюша, если он за ними наблюдал. Друзилла, по-видимому, не считала нужным сдерживаться, и Герсен понял, почувствовав укол в сердце, одновременно скорбный и сладостный, что девушка в какой-то мере увлеклась его персоной. Герсен, подверженный естественным страстям не меньше любого другого человека, боролся со своими побуждениями. Даже если он уничтожит Виоля Фалюша, к чему привела бы его связь с этой девушкой? В суровом будущем, которое он себе уготовил, не было места для Друзиллы. Тем не менее, искушение оставалось. Друзилла, с ее мрачноватой замкнутостью, внезапно озарявшейся вспышками радости, была обворожительна... Но обстоятельства не позволяли распускаться, и Герсен свел разговор к самым насущным вопросам. Друзилла не заметила ни в ком из ухажеров никаких знакомых признаков. Марио, Этуэн, Танзель — все они окружали ее постоянным вниманием. Подчиняясь инструкциям Герсена, она не проявляла особого расположения ни к одному из троих. Пока они стояли на носу, любуясь закатом, к ним уже приблизился Марио. Через несколько секунд Герсен извинился и продолжил прогулку в одиночку. Если Марио был Фалюшем, не следовало провоцировать его враждебность. Если же он не был Фалюшем, настоящий Виоль Фалюш, наблюдая со стороны, мог удостовериться к своему удовлетворению в том, что Друзилла не предпочитала кого-либо из пассажиров.

Утром четвертого дня яхта лавировала среди небольших островов, покрытых буйной растительностью. В полдень яхта приблизилась к континентальному берегу и потихоньку причалила. Плавание закончилось. Пассажиры с сожалением сошли на берег; многие то и дело оборачивались, а Маргари Льевер даже откровенно расплакалась.

В здании за причалом гостям выдали новую одежду. Мужчинам предложили свободные бархатные рубахи мягких, исключительно насыщенных цветов — мшистого зеленого, кобальтового синего, темно-каштанового — и столь же свободные черные бархатные бриджи, подвязанные под коленями алыми лентами. Женщины получили блузы примерно того же покроя, что и мужские рубахи, но побледнее, с юбками в полоску соответствующих оттенков. Всем выдали также мягкие бархатные береты — квадратные, свободные, с интригующими кисточками.

Когда все гости переоделись и собрались, им подали легкий обед, после чего их усадили в огромный деревянный фургон на шести колесах, расписанных зелеными и золотыми спиралями, под темно-зеленым балдахином на витых стойках из красивого темного дерева.

Самоходный фургон тронулся по прибрежной дороге. Ближе к вечеру колея повернула в сторону от моря; их окружили округлые холмы, усеянные цветами, и океан скрылся из виду.

Вскоре стали попадаться деревья, высокие и одинокие, очень похожие на земные, но, пожалуй, туземного происхождения; затем деревья стали расти группами и рощами. В сумерках фургон остановился у одной из таких рощ. Гостей провели к дортуару, устроенному в кронах деревьев и представлявшему собой многочисленную группу небольших бунгало из плетеных прутьев, соединенных шаткими раскачивающимися мостками. Ужин подали на земле, при свете огромного трескучего костра. Вино сегодня казалось крепче обычного — или, может быть, все были не прочь выпить. Снова каждый казался интереснее и значительнее, чем в обыденной жизни, как будто во всей Вселенной не было никого, кроме этой компании пирующих. Опорожнялись бокалы, провозглашались тосты — в том числе «за здоровье хозяина-невидимки». Имя Виоля Фалюша не произносилось.

Появилась труппа музыкантов со скрипками, гитарами и свирелями; они исполняли диковатые, завывающие мелодии, от которых сильно бились сердца и кружились головы. Зули вскочила на ноги и исполнила импровизированный танец, дикостью и самозабвенностью не уступавший музыке.

Герсен заставил себя протрезветь; именно в такие минуты было важнее всего вести наблюдение. Он видел, как Леранд Вибль что-то прошептал на ухо Биллике, после чего они потихоньку отошли в сторону и скрылись в ночных тенях. Друиды и друидессы были полностью поглощены музыкой — они откинули головы назад и полузакрыли глаза. Кроме Герсена, исчезновение Леранда и Биллики заметил только Хьюл. Он задумчиво посмотрел вслед этой парочке, после чего подкрался к Друзилле и прошептал ей на ухо несколько слов.

Друзилла улыбнулась. Бросив быстрый взгляд в сторону Герсена, она что-то тихо ответила. Хьюл разочарованно кивнул, уселся поближе к ней и через некоторое время обнял ее за талию.

Прошло полчаса. По-видимому, только Герсен заметил, что Вибль и Биллика снова присоединились к компании; глаза Биллики ярко горели, ее губы стали мягкими и влажными. Уже через несколько секунд друидесса Лейдига вспомнила о девушке, стала беспокойно оглядываться и сразу нашла ее — Биллика сидела неподалеку. Что-то было не так, что-то изменилось: Лейдига это чувствовала, но не замечала ничего, к чему могла бы придраться. Ее подозрения утихли, и она вернулась к созерцательному наслаждению музыкой.

Герсен наблюдал за Марио, Этуэном и Танзелем. Они сидели в компании Тральи и Морнис, но их взгляды то и дело устремлялись в сторону Друзиллы. Герсен прикусил губу. Судя по всему, Виоль Фалюш — если он действительно присутствовал среди гостей — не намеревался раскрывать свое инкогнито...

Вино, музыка, пламя костра — Герсен откинулся назад, опираясь на локоть; он испытывал странное ощущение — острое осознание отсутствия ясности в голове. Кто из всей группы был трезвее всех, бдительнее всех? Таким должен был быть Виоль Фалюш! Но Герсен не видел никого, кто казался бы расслабленным меньше остальных. Друид Дакау заснул. Друидессы Лейдиги нигде не было видно. Скебу Диффиани тоже исчез. Герсен усмехнулся и уже нагнулся было к Наварту, чтобы поделиться этим забавным наблюдением, но передумал. Костер превратился в груду тлеющих углей; музыканты, продолжая играть все тише, растворились в ночи, как порождения сна. Гости стали подниматься и расходиться по качающимся мосткам к своим плетеным бунгало. Если кто-то еще решил с кем-то ночевать, если были назначены свидания, Герсен пребывал по этому поводу в полном неведении.

Утром гости собрались на завтрак и обнаружили, что фургон уехал; все интересовались тем, какое средство передвижения им предложат теперь. После завтрака стюард указал на лесную тропу: «Мы пойдем туда. Мне поручили вас провожать. Если вы готовы, предлагаю отправиться в путь — придется долго идти, до самого вечера».

Пораженный Хайген Грот спросил: «Что вы имеете в виду — нам придется идти пешком?!»

«Именно так, лорд Грот. Наш пункт назначения доступен только пешим ходом».

«Не ожидал, что придется пыхтеть и потеть! — пожаловался изготовитель туалетного оборудования. — Я думал, что во Дворец Любви, раз уж нас пригласили, всю компанию доставят на аэромобилях».

«Я всего лишь служащий, лорд Грот. Маркграф не объясняет мне, почему вещи делаются так или иначе».

Грот отвернулся — он был недоволен. Но у него не оставалось выбора. Через некоторое время он развеселился и первым затянул ритмичную песню, под которую когда-то маршировал с другими студентами, когда учился в колледже Люблинкена.

Тропа вилась по лугам и рощам, переваливая через пологие холмы. Они пересекли обширный луг, вспугнув при этом стаю белых птиц, после чего спустились по долине к озеру, где их ждал приготовленный обед.

Стюард не позволил им отдыхать слишком долго: «Нам все еще далеко идти, но торопиться не следует, чтобы не утомлять дам».

«Я уже утомилась! — отрезала друидесса Вюста. — И больше не сделаю ни шагу!»

«Желающие могут вернуться, — отозвался стюард. — Тропу хорошо видно, и, если потребуется, расставленные вдоль нее служащие окажут вам помощь. Тем временем, остальным пора продолжать путь. Во второй половине дня поднимается ветер».

Действительно, по озеру пробежала рябь — налетел легкий порыв прохладного ветерка; западный небосклон затянуло перистыми облаками.

Друидесса Вюста решила-таки идти со всеми, и компания побрела по тропе, огибавшей озеро. Через некоторое время тропа повернула вверх по склону и углубилась в лес, напоминавший парк из высоких деревьев, утопавших основаниями стволов в высокой траве. Гости шагали дальше и дальше; ветер подгонял их в спину. Когда солнце стало заходить за далекий горный хребет, они остановились; им подали чай с пирожными. После этого гости сразу продолжили путь; ветер налетал порывами, вздыхая в лесных кронах.

Солнце зашло в горах; компания продвигалась гуськом через сырую чащу, после захода солнца казавшуюся темной и угрожающей.

Теперь они шли гораздо медленнее — женщины постарше устали, хотя жаловалась только друидесса Вюста. Друидесса Лейдига продолжала шагать с мрачной сосредоточенностью, а Маргари Льевер привычно улыбалась, хотя ее улыбка стала несколько натянутой. Хайген Грот погрузился в угрюмое молчание, лишь время от времени обмениваясь с Дорани короткими резкими замечаниями.

Лес казался бесконечным; ветер, теперь уже ощутимо холодный, завывал, раскачивая вершины деревьев. Горы окутались сумерками; наконец компания выбралась на прогалину, где темнело хаотичное строение из бревен и камня — охотничья дача. В окнах мерцали желтые огни, из трубы струился дым; внутри должно было быть тепло, сытно и весело.

Так и оказалось. Поднявшись по каменным ступеням на крыльцо, усталые путники зашли в просторный приемный зал под потолком с бревенчатыми перекладинами, с яркими коврами на полу и ревущим пламенем в камине. Некоторые облегченно опустились в глубокие кресла, другие сразу прошли в номера, чтобы освежиться. Снова им выдали новую одежду: мужчинам — черные брюки и короткие жилеты с темно-коричневыми кушаками; женщинам — длинные черные платья со шлейфами, а также белые и коричневые цветы для украшения волос.

Вернувшись в приемную, те, кто уже помылся и переоделся, вызвали зависть сидевших, все еще изможденных и грязных; через некоторое время все остальные тоже приняли душ и переоделись в новую темную одежду.

Подали глинтвейн, а вскоре после этого сытный охотничий ужин — гуляш, хлеб с сыром и красное вино — позволил всем забыть о тяготах утомительного похода.

Утолив голод, гости собрались у камина, пробуя крепкие настойки, и теперь разговор стал храбрым и громким — все строили предположения относительно местонахождения Дворца Любви. Наварт встал в театральную позу перед камином. «Это очевидно! — громко объявил он звенящим голосом. — Разве нет? Неужели никто не понимает, и только дряхлый поэт Наварт способен узреть свет истины?»

«Говори, Наварт! — воскликнул Этуэн. — Открой нам тайну своего прозрения! Зачем алчно наслаждаться в одиночестве преимуществами интуиции?»

«У меня никогда не было такого намерения — все знают то, что знаю я, все чувствуют то, что ощущаю я. Мы прошли полпути. Здесь нас покидают беспечность, изобилие, спокойная непринужденность. Суровый ветер подгонял нас в спину по дороге через лес. Мы нашли убежище в Средневековье!»

«Не жонглируйте загадками, старина Наварт! — шутливо возмутился Танзель. — Говорите так, чтобы вас можно было понять!»

«Те, кто могут меня понять, поймут; те, кто не могут, никогда меня не поймут. Но все предельно ясно. Он знает, он знает!»

Друидессе Лейдиге не терпелось разгадать головоломку; она обиженно спросила: «Кто знает? Знает что?»

«Кто мы все, как не ходячие нервы? Мастер своего дела знает, как один нерв соприкасается с другим!»

«Говорите за себя», — обронил Диффиани.

Наварт отмел возражение характерным экстравагантным жестом: «Он тоже поэт. Не кто иной, как я, его учил! Каждый прилив душевной боли, каждый мучительный позыв тоскующего ума, каждый шорох крови в ушах...»

«Наварт! Наварт! — со стоном прервал его Вибль. — Довольно! Или, по меньшей мере, говорите о чем-нибудь другом. Все мы оказались здесь, на этой странной старой даче в дремучем лесу — где, как не здесь, должны водиться призраки и домовые?»

Друид Прюитт назидательно произнес: «Наше предание таково: каждый мужчина, каждая женщина — семя будущей жизни. Когда наступает посевная пора, человек погружается под покров земли и прорастает древесным побегом. У каждого своя, особая душа, из каждого вырастает свое, особое дерево. Мы преображаемся, становясь березами и дубами, лавенгарами и черными панеями...»

Так продолжалась эта беседа. В молодых людях еще остался избыток энергии; они отправились изучать закоулки ветхой дачи и увлеклись игрой в прятки в длинном полутемном зале с янтарно-желтыми шторами, раздувающимися от ветра, сквозившего через оконные щели.

Друидесса Лейдига вертела головой — ее беспокоило отсутствие Биллики. В конце концов, с трудом поднявшись на ноги, она пошла ее искать, заглядывая то в одно помещение, то в другое; через некоторое время она привела назад приунывшую девушку. Лейдига что-то пробормотала на ухо друидессе Вюсте; та вскочила и поспешила в соседний зал. Через несколько секунд Вюста вернулась в сопровождении угрюмо молчавшего Хьюла.

Еще через три минуты в салон зашла Друзилла. Ее лицо раскраснелось, глаза сверкали злорадным весельем. Длинное черное платье шло ей необычайно; она никогда не выглядела лучше. Друзилла пересекла гостиную и присела рядом с Герсеном.

«Что случилось?» — поинтересовался он.

«Мы играли в длинном зале. Я спряталась вместе с Хьюлом и следила, как вы советовали, за тем, кого это будет раздражать больше всех».

«И что же?»

«Не знаю. Марио говорит, что меня любит. Танзель смеялся, но он был заметно раздосадован. Этуэн молчал и не хотел на меня смотреть».

«Чем вы занимались? Что их так раздражало? Не забывай, что дразнить и унижать людей опасно!»

Уголки рта Друзиллы опустились: «Да, я забыла. Мне нужно бояться... И я на самом деле боюсь, когда об этом вспоминаю! Но вы не дадите меня в обиду, правда?»

«Сделаю все, что смогу».

«Вы сможете. Я знаю, что вы сможете».

«Надеюсь, что так... Что же вы делали? На что так разозлились Танзель и Этуэн?»

«Ничего особенного. Мы с Хьюлом сидели у окна, на старом диване, повернутом спинкой к залу. Хьюл хотел меня поцеловать, и я ему позволила. Друидесса нас нашла и стала угрожать Хьюлу ужасными наказаниями. А меня она по-всякому обзывала: «Шлюха! Нимфетка! Развращаешь детей!»» — Друзилла удачно имитировала скрипучие истерические интонации Вюсты.

«И все это слышали?»

«Да. Все слышали».

«Кого это больше всех задело?»

Друзилла пожала плечами: «Иногда я подозреваю одного, потом другого. Марио, по-моему, добрее всех. У Этуэна практически нет чувства юмора. А Танзель иногда делает едкие замечания».

«Надо полагать, я многого не вижу», — подумал Герсен. Вслух он сказал: «Тебе лучше ни с кем не обниматься по углам, даже с Хьюлом. Веди себя приветливо с каждым из трех молодых людей, но не отдавай предпочтение ни одному».

Лицо Друзиллы осунулось и поблекло: «Я боюсь — правда, боюсь! Когда меня сторожили три надзирательницы, я надеялась, что смогу сбежать. Но их ядовитые кольца меня удержали. Вы думаете, они бы меня отравили?»

«Не знаю. Сейчас тебе лучше всего лечь в постель и выспаться. И никому не открывай дверь!»

Друзилла поднялась на ноги. Бросив последний загадочный взгляд на Герсена, она поднялась по лестнице на балкон и зашла к себе в номер.

Один за другим гости расходились. В конечном счете Герсен остался один, глядя в гаснущий камин и чего-то ожидая — он сам не понимал, чего именно... Балкон был тускло освещен; балюстрада не позволяла хорошо разглядеть происходящее наверху. Тень прокралась к двери одной из комнат; дверь быстро открылась и закрылась.

Насколько помнил Герсен, гостьей, впустившей ночного посетителя, была Талья Каллоб, студентка факультета социологии. Во время вечерней беседы, однако, Талья не уделяла особого внимания никому из мужчин.

Наутро все надели сходные костюмы: серые замшевые брюки, черные рубашки, коричневые жилеты и причудливо устроенные черные шапки, почти шлемовидные, с забавно растопыренными наушниками.

Завтрак, так же, как и вчерашний ужин, был простым и сытным; за едой паломники оценивающе поглядывали в окна. С гор еще налетали клочки тумана. Небо затянулось тонкой пеленой, разрывавшейся на отдельные кучевые облака там, где восходило солнце — не слишком утешительная картина.

После завтрака стюард собрал гостей, старательно уклоняясь от вопросов.

«Сколько нам придется пройти сегодня?» — настаивал Хайген Грот.

«Не знаю, сударь, действительно не знаю. О расстоянии мне ничего не говорили. Но чем скорее мы выйдем, тем скорее придем».

Хайген Грот разочарованно хрюкнул: «Это совсем не то, чего я ожидал... Тем не менее, если придется снова топать весь день, придется топать, что поделаешь».

Тропа увела их с прогалины; каждый обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на старую мрачную охотничью дачу прежде, чем она скрылась за деревьями.

Несколько часов извилистая тропа вела их по лесу. Небо не прояснялось; лиловато-серый свет, проникавший сквозь листву, придавал мхам, папоротникам и редким бледным цветам необычно насыщенные оттенки. Стали попадаться скальные обнажения, покрытые черным и красным лишайником; всюду виднелись небольшие хрупкие поросли, чем-то напоминавшие земные грибы, но выше грибов и растущие несколькими ярусами — раздавленные подошвой, они испускали горький аромат застарелого тления.

Тропа поднималась в гору, лес поредел и остался позади. Паломники оказались на каменистом склоне; на западе возвышались уже недалекие горы. У ручья они остановились, чтобы напиться и передохнуть; стюард раздал сладкое печенье.

На востоке простиралась темная, угрожающая чаща леса; впереди темнела угрожающая громада гор. Хайген Грот снова принялся выражать недовольство трудностью маршрута, на что проводник отвечал самым невозмутимым тоном: «То, что вы говорите, лорд Грот, во многом справедливо. Но, как вам известно, я — всего лишь служащий. Мне было приказано следить за тем, чтобы ваш поход был как можно более интересным и удобным, вот и все».

«Что интересного или удобного в том, чтобы тащиться на своих двоих десятки километров, уже второй день подряд?» — ворчал Грот. Ему решилась возразить Маргари Льевер: «Не надо так беспокоиться Хайген. Здесь прекрасные виды. Посмотрите вокруг! И разве вам не понравилась романтическая старая охотничья дача? Мне понравилась».

«Уверен в том, что Маркграф надеялся произвести именно такое впечатление, — сказал стюард. — А теперь, дамы и господа, нам лучше всего продолжить путь».

Тропа взбиралась по склону все круче — друидесса Лейдига и Дорани скоро начали отставать. Стюард вежливо сбавил темп. Через некоторое время тропа углубилась в скальную расщелину, и подъем стал не таким крутым.

Стюард устроил кратковременный привал и раздал нечто вроде походного обеда: суп, колбасу и снова печенье. Вниз по горному склону начинал дуть холодный порывистый ветер; по небу неслись на восток низкие темные тучи. Паломники продолжали брести вверх по голому каменистому склону — город Кухила, яхта с прозрачным корпусом, зеленый с золотом самоходный фургон превратились в не более чем смутные воспоминания. Маргари Льевер сохраняла оптимизм, а Наварт шагал, ухмыляясь, словно повторял про себя какую-то злорадную шутку. Хайген Грот перестал жаловаться — ему едва хватало дыхания на то, чтобы продолжать продвижение вверх.

Во второй половине дня внезапный ливень заставил путников поспешно искать убежища под навесом скалы. Небо потемнело; горный пейзаж погрузился в фантастические серые сумерки. Паломники, в серых костюмах и черных шапках, казались порождениями тех же скал, что окружали их со всех сторон.

Тропа продолжалась по дну каменистого ущелья; молчаливые паломники с трудом передвигали уставшие ноги — шутки и любезности первых нескольких дней теперь были неуместны. Следующий короткий ливень стюард проигнорировал, так как уже начинало смеркаться. Ущелье расширилось, но дорогу загородила массивная каменная стена, по верхнему краю которой торчали высокие чугунные шипы. Стюард подошел к чугунной боковой двери, поднял тяжелый дверной молоток и опустил его. Прошла долгая минута, после чего дверь со скрипом отворилась, и в ее проеме показался согбенный старик в черной мантии.

Стюард обратился к паломникам: «Здесь я должен с вами расстаться. Вам надлежит идти дальше — достаточно не сворачивать с тропы. Советую торопиться: скоро будет темно».

Один за другим путники протиснулись через узкий проход; дверь со звоном закрылась у них за спиной. Некоторое время они топтались на месте, поглядывая по сторонам. Ни стюарда, ни старика в черном с ними не было — никто не давал никаких указаний.

Диффиани протянул руку: «Вот она, тропа! Придется снова идти наверх».

 

* * *

Обмениваясь болезненными стонами, паломники заставили себя идти. Тропа пересекла каменистую пустошь, после чего пришлось перейти вброд горную речку; ветер разыгрался не на шутку, а тропа продолжала подниматься. Наконец, когда начали блекнуть последние лучи пасмурного заката, путники взобрались на гребень хребта. Диффиани, опередивший всех, снова протянул руку: «Огни! Какой-то приют или постоялый двор».

Вся компания поспешила вперед, пригибаясь навстречу порывам ветра и пряча лица от хлещущих капель дождя. На фоне неба уже выделялся силуэт длинного приземистого каменного строения; два окна были бледно озарены желтым внутренним освещением. Диффиани нашел дверь и громко постучал в нее кулаком.

Дверь скрипнула, приоткрылась; выглянула старая женщина: «Кто вы такие? Почему стучитесь так поздно?»

«Мы — гости, приглашенные во Дворец Любви! — перекрикивая ветер, ответил Хайген Грот. — Мы не заблудились?»

«Нет, не заблудились. Что ж, заходите. Вас ожидают во Дворце?»

«Конечно, ожидают! Мы сможем здесь переночевать?»

«Да-да, — дрожащим голосом проворчала старуха. — Я могу устроить для вас постели, но это старый форт. Вам нужно было идти другой дорогой. Так заходите же! Мне придется похлопотать. Надеюсь, вы ужинали?»

«Нет, — уныло отозвался Грот. — мы не ужинали».

«Может быть, я найду какую-нибудь крупу. У нас зябко, вы уж не обессудьте!»

Паломники зашли на унылый внутренний двор, освещенный парой тусклых фонарей. Старуха провела каждого из них, по очереди, в комнаты с высокими потолками, находившиеся в различных флигелях форта. Это были неуютные, сумрачные помещения, аскетическая обстановка которых свидетельствовала о соблюдении каких-то давно забытых традиций. В комнате Герсена стояли койка и одинокая лампа с абажуром из красных и синих сегментов. Три стены оказались не более чем перегородками из чугуна, украшенного лишь потеками ржавчины. Четвертая стена была обшита резными панелями темного вощеного дерева, изображавшими огромные нелепые маски. Здесь не было ни камина, ни каких-либо нагревательных приборов; от чугунных перегородок веяло холодом.

Запыхавшаяся старуха торопливо сказала Герсену: «Когда ужин будет готов, вас позовут». Она указала на дверь: «Здесь душевая, но теплой воды мало. Вам придется обойтись тем, что есть». С этими словами она поспешила прочь. Герсен зашел в ванную и проверил душ — из него текла горячая вода. Он разделся, помылся и, вместо того, чтобы надевать грязную промокшую одежду, растянулся на койке и прикрылся стеганым одеялом. Шло время; Герсен слышал, как далекий колокол пробил девять раз. Это мог быть, а мог и не быть, сигнал идти к ужину... После горячего душа не хотелось вылезать из-под одеяла, сон одолевал Герсена — он задремал. Сквозь сон он слышал, как колокол пробил десять раз, затем одиннадцать. По-видимому, подавать ужин никто не собирался. Герсен повернулся на другой бок и снова уснул.

Колокол пробил двенадцать раз. В комнату зашла стройная горничная с шелковистыми светлыми волосами, в облегающем комбинезоне из синего вельвета и синих кожаных тапочках с загнутыми вверх носками.

Герсен сел в постели. Горничная сказала: «Ужин готов. Всех будят, всех просят пройти в трапезную». Она вкатила в комнату тележку с одеждой: «Ваш костюм — если хотите, я помогу вам одеться». Не ожидая ответа, она передала Герсену чистое нижнее белье. Вскоре он облачился в одеяние из прекрасной узорчатой материи, странного изощренного покроя. Горничная причесала его, налепила ему на щеки пару больших разноцветных мушек и надушила его одеколоном. «Ваше сиятельство выглядит великолепно, — проворковала она. — А теперь — маску! Сегодня вечером это обязательно».

Маска — нечто вроде шлема из черного бархата с черным козырьком — надевалась на уши, закрывая нос и даже подбородок. Открытыми остались только щеки с мушками, рот и глаза Герсена. «Теперь ваше сиятельство выглядит не только великолепно, но и таинственно, — интимным полушепотом сообщила горничная. — А сейчас я покажу вам дорогу — в наших старых коридорах легко запутаться».

Она провела его вниз по продуваемой сквозняком лестнице, а затем по сырому гулкому коридору, едва освещенному исключительно тусклыми лампочками. Стены, некогда расписанные роскошными малиновыми орнаментами с серебряными и золотыми обводами, давно поблекли и покрылись пятнами; керамическая плитка пола пошатывалась и скрипела под ногами... Горничная остановилась у тяжелой красной портьеры. Покосившись на Герсена, она приложила палец к губам; в желтоватом полумраке коридора ее формы, обтянутые синим вельветом, блеск ее русых волос казались сновидением — столь изысканное, прелестное существо просто не могло быть сделано из плоти и крови. «Ваше сиятельство! — сказала она — Там, внутри — наш банкет. Призываю вас сохранять инкогнито. Сегодня все должны играть по правилам — свое имя называть нельзя». Она раздвинула портьеру; Герсен вошел в огромный зал. Откуда-то со свода, настолько высокого, что его не было видно, свисала на цепи единственная люстра, образовавшая островок света над большим столом; на столе, покрытом белоснежной льняной скатертью, поблескивали серебряные столовые приборы и хрустальные бокалы.

За столом сидели шесть человек в самых причудливых костюмах, все в масках. Герсен внимательно рассмотрел их, но никого не узнал. Он даже не был уверен в том, что это были люди, сопровождавшие его в пути. В зал заходили другие — по двое, по трое, все в масках; все озирались по сторонам и двигались робко, словно не веря своим глазам.

Наварта Герсен сразу узнал — ни у кого другого не было такой шаткой развязной походки. А эта девушка — Друзилла? Опять же, Герсен мог только догадываться.

Мало-помалу за столом собрались сорок человек. Лакеи в синих с серебром ливреях всех рассаживали и наполняли бокалы вином из графинов на серебряных подносах.

Герсен ел и пил, остро ощущая необычное замешательство, даже растерянность. Что было действительностью, что не было? Трудности двухдневного похода казались далеким детским воспоминанием. Герсен выпил больше вина, чем позволил бы себе в других обстоятельствах... Люстра вспыхнула ослепительным зеленым светом и погасла. На фоне темноты в глазах Герсена поплыли остаточные оранжевые пятна; вокруг стола послышались шепот и тихие удивленные присвисты.

Люстра постепенно разгорелась и стала такой, как сначала. На стуле стоял высокий человек в черном, с бокалом вина в руке. «Гости! — провозгласил он. — Добро пожаловать! Я — Виоль Фалюш. Вы во Дворце Любви».

 

Выпей, avis rara, черная маскара,

надышись чумного перегара!

Подходи, цыганка, бледная поганка,

пригуби настойку из анчара!

Испускает пар медный самовар —

приглашаю к чаю, все готово:

сурьмяной навар, чуть живой омар

и подливка из болиголова.

С канапе икра подмигнет с утра,

вырвана из матки осетра.

Устрицу пора шпажкой серебра

с писком втиснуть в лабиринт нутра.

В чудном портмоне из клуазоннé

лучшие пачули для пачкули.

Истина в вине! Кто подсунул мне

дохлой крысы хвост в киндзмараули?

— Наварт

 

* * *

«Есть множество разновидностей любви, — продолжал Виоль Фалюш приятным хрипловатым голосом. — Их диапазон широк, и все они учитывались при создании дворца. Не все мои гости убеждаются в этом, ибо не каждому дано познать каждую фазу любви. Для некоторых мой дворец — не более чем приятный курорт. Других преследует ощущение того, что иногда называют «неестественной красотой». Эта красота повсюду — в каждой детали, в каждом пейзаже. Других увлекает пылкая страсть, и в этом отношении я должен кое-что разъяснить».

Герсен был полностью поглощен изучением Фалюша. Высокая худощавая фигура в маске стояла прямо, опустив руки по бокам; Герсен потихоньку пытался рассмотреть ее с разных точек зрения, чтобы уловить характерные признаки, но свет люстры, висевшей прямо над головой этого человека, искажал и размывал его силуэт.

«Обитатели Дворца Любви дружелюбны, жизнерадостны и прекрасны; они относятся к двум категориям, — говорил Фалюш. — Прежде всего, вам встретятся служащие дворца. Они будут рады выполнить любое пожелание моих гостей, любой их каприз, любую причуду. Вторая категория — счастливые постояльцы дворца — так же независимо выбирают свои связи, как я. Их можно распознать по белой одежде. Таким образом, перед вами открываются неисчерпаемые возможности».

Герсен разглядывал сидящих вокруг стола, пытаясь опознать Танзеля, Марио или Этуэна и таким образом свести к минимуму круг подозреваемых. Его усилия остались безуспешными. Среди сорока присутствующих была дюжина людей, телосложением практически не отличавшихся от трех известных Герсену относительно молодых людей. Он снова сосредоточил внимание на выступлении Фалюша.

«Действуют ли какие-нибудь ограничения? Если человек сойдет с ума и начнет убивать, разумеется, его остановят. С другой стороны, каждый из нас высоко ценит неприкосновенность личной жизни, это одна из наших самых драгоценных прерогатив. Только самый опрометчивый глупец вмешивается в чужие дела, если это другими не приветствуется. Мои личные апартаменты позволяют мне уединяться без помех; нет необходимости опасаться того, что вы случайно туда проникнете — это практически невозможно». Медленно поворачивая голову, Виоль Фалюш посмотрел по сторонам. Никто ничего не говорил — зал наполнился напряжением ожидания.

Фалюш продолжал: «Таким образом, вы во Дворце Любви! В прошлом я иногда позволял себе инсценировать небольшие драмы, участники которых не подозревали о своей роли. Я искусно планировал последовательность ситуаций, изменявшую настроения. Я применял трагические контрасты, обострявшие наслаждение. На этот раз такая программа не предусмотрена. Вы можете поступать по своему усмотрению и создавать собственные драматические ситуации. Рекомендую, однако, проявлять сдержанность. Недаром стоимость драгоценного камня тем выше, чем труднее его найти. Вас поразила бы суровость, к которой я принуждаю себя в повседневной жизни. Мое величайшее наслаждение — творчество, творить я никогда не устаю. Некоторые из моих гостей жаловались на общую атмосферу нежной грусти, царящую во дворце. Согласен, такое настроение здесь возникает. Насколько я понимаю, оно объясняется мимолетностью красоты как таковой — все мы танцуем трагическую павану мимолетного бытия. Игнорируйте меланхолию — зачем погружаться в мрачные размышления, когда вокруг столько любви и красоты? Берите от жизни все, что она предлагает, забудьте о сожалениях. Через тысячу лет жизнь останется такой, какая она есть. Существует опасность пресыщения, но это ваша собственная проблема, я не смогу вам помочь в ее преодолении. Служащие дворца обязаны подчиняться вашим приказам — командуйте ими! Постояльцы дворца в белых одеждах стремятся очаровывать и соблазнять. Надеюсь, вы не станете испытывать излишнюю привязанность ко дворцу или его обитателям — пылкая влюбленность приводит к возникновению трудностей. Со мной вы не будете встречаться, хотя духовно я всегда среди гостей. Во дворце нет никаких следящих устройств, никаких микрофонов, никаких видеокамер. Упрекайте меня, поносите меня, восхваляйте меня — я ничего не услышу. Моя единственная награда заключается в процессе творчества и в наблюдении за его результатами. Хотите ли вы взглянуть на Дворец Любви? Смотрите же!»

Одна из стен зала раздвинулась — внутрь хлынул дневной свет. Перед гостями открылся пейзаж умопомрачительной красоты: обширные лужайки, ажурные беседки из гибких перисто-зеленых деревьев, высокие темные кипарисы, белеющие в тени березы, пруды, бассейны, мраморные вазы, павильоны, террасы, ротонды — все было задумано в настолько изящном воздушном стиле, что, казалось, сооружения парили над землей.

Так же, как все остальные, Герсен был поражен внезапно распахнувшимся ландшафтом. Когда он пришел в себя и вскочил на ноги, человек в черном уже исчез.

Герсен отыскал Наварта: «Кто он был? Марио? Танзель? Этуэн?»

Поэт покачал головой: «Я не заметил. Я искал девушку. Где она?»

У Герсена душа ушла в пятки. Он стал оглядываться по сторонам — Друзиллы среди присутствующих не было: «Где вы ее видели в последний раз?»

«Когда мы сюда пришли, на внутреннем дворе».

Горный поход уже почти забылся. Герсен пробормотал: «Я надеялся, что смогу как-то ее защитить. Я ей обещал. Она мне доверяла».

Наварт нетерпеливо отмахнулся: «Вы ничего не могли сделать».

Герсен снова взглянул на панораму. Слева простиралось море с группой далеких островов. Справа все выше, все суровее вздымались горные хребты, обращенные к долине отвесными утесами. Долину заполнял Дворец Любви: по сути дела, огромный парк, усеянный разрозненными террасами, павильонами, беседками, клумбами и фонтанами. За раздвинувшейся стеной начиналась широкая мраморная лестница. Один за другим, гости начали спускаться в долину.

 

* * *

Дворец Любви занимал территорию, в плане представлявшую собой неправильный шестиугольник со стороной примерно полтора километра. Основанием шестиугольника служил северный отвесный склон; основные сооружения дворца находились в центре. Вторую сторону, по часовой стрелке, окаймляла гряда зубчатых скал с расщелинами, сплошь заросшими буйным шиповатым кустарником. Третья сторона была обращена к пляжу, к теплому синему морю. Четвертую и пятую стороны было труднее определить — они постепенно сливались с естественным пейзажем долины. Шестая сторона, примыкавшая к утесу под острым углом, была отмечена чередой тщательно ухоженных клумб и фруктовых деревьев, тянувшейся вдоль стены, сложенной из неотесанных камней. На этой обширной территории размещались три скопления коттеджей, бесчисленные лужайки, сады, ручьи и каналы. Гости бродили везде, где им хотелось, проводя долгие дни самым приятным образом, по своему усмотрению. Каждый день начинался ясным прохладным утром, постепенно сменявшимся солнечным днем, теплым вечером и тихой таинственной ночью. Сутки проходили за сутками и растворялись в памяти.

Служащие, как и подразумевал Виоль Фалюш, были уступчивы и отличались исключительной внешней привлекательностью. Постояльцы в белом, еще привлекательнее прислуги, вели себя с детской непринужденностью, одни — радушно и отзывчиво, другие — извращенно и бесстыдно, но все — одинаково непредсказуемо. Судя по всему, их единственное стремление в жизни заключалось в том, чтобы возбуждать страсть, дразнить и соблазнять, наполнять ум томным влечением; они огорчались только тогда, когда гости предпочитали им прислугу. По всей видимости, они не подозревали о существовании других миров Вселенной и не проявляли почти никакого любопытства, хотя у них был живой, проницательный ум, а их настроения менялись, как узоры в калейдоскопе. Они думали только о любви и о различных аспектах удовлетворения желаний. Как намекнул Виоль Фалюш, чрезмерно страстное увлечение могло приводить к трагедии; постояльцы в белом хорошо сознавали эту опасность, но не прилагали особых усилий с тем, чтобы ее избежать.

Тайна присутствия друидов во Дворце Любви скоро раскрылась. В первый же день после прибытия Дакау, Прюитт, Лейдига и Вюста, прилежно сопровождаемые Билликой и Хьюлом, разведали все, что находилось в окрестностях, и выбрали в качестве средоточия своей деятельности приятную маленькую лужайку. Фоном их импровизированной сцены служил плотный ряд темных кипарисов, справа и слева росли деревья пониже и цветущие кусты, а в центре лужайки красовался старый кряжистый дуб с широко раскинувшимися корнями. В передней части лужайки друиды возвели пару убежищ — приплюснутые шатры из бледно-коричневой ткани. Здесь они поселились, после чего каждое утро и каждый вечер проводили евангелические собрания, разъясняя основы своей религии всем проходившим мимо. Они пылко и ревностно проповедовали суровый аскетизм, строгую самодисциплину, сдержанность и соблюдение обрядов обитателям райского сада; те вежливо их выслушивали, но по окончании проповедей приглашали друидов успокоиться, отдохнуть и предаваться удовольствиям. Герсен решил, что вся эта затея была одной из иронических шуток Виоля Фалюша — хозяин дворца развлекался игрой с ревнителями нравственности. Другие гости пришли к такому же выводу и наблюдали за собраниями друидов и слушателями их проповедей только для того, чтобы убедиться в том, чья доктрина восторжествует.

Работая поспешно и сосредоточенно, друиды возвели святилище из камня и ветвей. Стоя у входа в святилище, тот или иной друид провозглашал: «Неужели все вы хотите умереть и никогда не познать другую жизнь? Путь к Вечности — слияние с жизненной силой, более долговечной, чем наше бренное существование. Источник жизненной силы всего сущего — Троица Маг-Раг-Даг — Воздуха, Земли, Воды! Таков Святой Дух, вмещающий в себе все плоды Древа Жизни! Древо — непреложный источник мудрости и энергии! Взгляните на меньших созданий — на насекомых, на цветы, на рыб, на человека. Смотрите, как они растут, цветут, слабеют и переходят в небытие, тогда как Древо продолжает жить, безмятежно и мудро. Да, вы утоляете плоть, насыщаете утробу, опьяняете мозг испарениями — но что потóм? Скоро, скоро все вы умрете, а благородное Древо, пустившее корни в Землю, возносит бесчисленные листья к сияющим славой небесам! Навеки! Когда плоть истощится и сморщится, когда нервы притупятся, когда брюхо перестанет переваривать, когда из носа станут сочиться все те жидкости, которыми вы злоупотребляли — тогда у вас не останется времени поклоняться Древу, тогда будет поздно! Нет, нет и нет! Ибо Древо не нуждается в вашем разложении, в вашем тлении. Все, что его питает, должно быть чистым, свежим, непорочным. Поклонитесь же! Забудьте о бессмысленных ужимках, о животном удовлетворении страстей! Придите же и поклонитесь Древу!»

Обитатели Дворца Любви слушали с уважением и почтением. Невозможно было сказать, насколько глубоко призывы друидов проникали в сознание аудитории. Тем временем Дакау и Прюитт принялись копать под дубом, в широком промежутке между корнями, большую яму. Хьюлу и Биллике копать не позволяли, да они и не проявляли особого желания этим заниматься; по сути дела, они наблюдали за этим процессом, остолбенев от ужаса.

Обитатели дворца, в свою очередь, настаивали на том, чтобы друиды принимали участие в их праздных развлечениях, возражая следующим образом: «Вы хотите, чтобы мы научились вашим понятиям и вашему образу жизни — но, по всей справедливости, для того, чтобы судить о нашей жизни, вам следует испытать ее на собственном опыте. Только так вы можете проверить, действительно ли мы — растленные исчадия порока!» Друиды неохотно уступали этим доводам, но продолжали ходить и сидеть отдельной группой, следя за строжайшим соблюдением дисциплины Хьюлом и Билликой.

Прочие гости по-разному реагировали на происходящее. Скебу Диффиани регулярно посещал собрания друидов и в конце концов, ко всеобщему изумлению, объявил о своем намерении вступить в их секту. С этого дня он напялил на себя черную тогу с капюшоном и присоединился к друидам в отправлении их обрядов. Торрас да Носса отзывался о друидах с высокомерным сожалением. Леранд Вибль, на всем пути ко Дворцу проявлявший явный интерес к Биллике, с отвращением воздел руки к небу и больше не приходил на лужайку друидов. Марио, Этуэн и Танзель занимались своими делами; их редко можно было увидеть. Наварт был одержим поисками Друзиллы. Он блуждал по садам и павильонам — напряженный, замкнутый, недовольный — заглядывая то в один закоулок, то в другой. Красота парка не производила на него ни малейшего впечатления; он презрительно отзывался о поместье Виоля Фалюша: «Во всем этом нет новизны; здешние развлечения банальны. Нет ничего, вызывающего восхищение, никаких головокружительных прозрений, никакой глубины проникновения в суть вещей. Здесь все вульгарно, пошло, слащаво — не более чем испражнение желез и насыщение утробы!»

«Вполне может быть, что вы правы, — признал Герсен. — Местные удовольствия просты и непритязательны. Но что в этом плохого?»

«Ничего. В этом нет поэзии, вот и все».

«Но здесь красиво! Нужно отдать должное Фалюшу — он сумел обойтись без жутких садистических сцен, неизбежно возникающих в развлекательных вертепах, и даже позволяет служащим держаться с некоторым достоинством».

Наварт разочарованно крякнул: «Вы наивны, как ребенок. Экзотические наслаждения Фалюш приберегает для себя. Кто знает, что делается за этими стенами? Подлого извращенца ничто не остановит. И вы говорите о достоинстве потаскух и альфонсов? Смехотворно! Это же куклы, заводные игрушки, конфетки в обертке! Не сомневаюсь в том, что многие из них — выращенные подручными Фалюша младенцы, которых вымогают у горожан Кухилы — смазливые, те, кого не продали в Махраб. А когда они начинают стареть, что тогда? Что с ними делают?»

Герсен мог только покачать головой: «Не знаю».

«И где Джераль Тинзи? — не успокаивался Наварт. — Где девушка? Что он с ней делает? Она у него в руках, в его власти!»

Герсен мрачно кивнул: «Я знаю».

«Вы знаете! — усмехнулся Наварт. — Вы вспомнили только после того, как я об этом упомянул. Вы не только наивны, вы настолько же беспомощны и неосмотрительны, как я сам. Она доверяла вам, вы обещали ее защитить, и что вы делали? Напивались и веселились вместе со всеми — и к этому сводятся все ваши усилия!»

Несмотря на то, что поэт явно преувеличивал, Герсен ограничился сдержанным ответом: «Если бы я нашел какой-то способ действовать, я не сидел бы сложа руки».

«Но вы его не нашли — и чем вы занимаетесь тем временем?»

«Тем временем я изучаю обстановку».

«И каковы результаты ваших исследований?»

«Оказывается, что никто из прислуги и постояльцев не знает Фалюша в лицо. Его управление или убежище, по-видимому, находится где-то в горах. Я прочесал всю долину и не нашел никаких признаков такого убежища. Я не пытался перелезть через западную стену или проникнуть сквозь заросли кустарника на востоке. Уверен, что, если бы я попытался это сделать, меня немедленно задержали бы и, независимо от того, верит ли Фалюш в то, что я — журналист, подвергли бы жестокому наказанию. Так как у меня нет оружия, я не могу ни от кого ничего потребовать. Придется проявлять терпение. Если мне не удастся провести интервью с Фалюшем здесь, во Дворце Любви, не сомневаюсь, что такой случай представится мне в будущем».

«И все это — ради вашей журнальной статьи?»

«Ради чего еще?» — отозвался Герсен.

Они вышли на лужайку друидов. Дакау и Прюитт продолжали работать лопатами между корнями большого дуба — теперь приготовленная ими яма была уже достаточно глубокой, чтобы в ней мог поместиться стоя человек среднего роста.

Наварт приблизился к друидам, заглянул в их потные, покрытые пылью лица: «Что вы тут делаете, копуши-друиды? Вам так не нравятся окружающий пейзаж, что вы решили поискать чего-нибудь получше под землей?»

«Ваши шутки неуместны, — холодно ответил Прюитт. — Ступайте своей дорогой, это священная земля».

«Почему вы так уверены? Она выглядит не чище любой другой грязи».

Ни Прюитт, ни Дакау не сочли нужным отвечать.

Еще раз заглянув в яму, Наварт вдруг разозлился: «Какую мерзость вы задумали? Так не проводят время добропорядочные люди. Признавайтесь!»

«Прочь отсюда, старый поэт! — рявкнул в ответ Прюитт. — Твое дыхание оскверняет и оскорбляет Древо».

Наварт отошел на несколько шагов и продолжал наблюдать за землеройными работами. «Мне никогда не нравились ямы, — сообщил он Герсену. — В них есть что-то зловещее. Посмотрите-ка на Вибля, вот он стоит, вылитый бригадир строительной бригады!» Наварт указал на окраину лужайки; действительно, там стоял архитектор Вибль, расставив ноги, заложив руки за спину и посвистывая. Наварт подошел к нему: «Вас восхищает труд друидов?»

«Ни в коей мере, — отозвался Леранд Вибль. — Они роют могилу».

«Я так и думал. Чью могилу?»

«Не могу сказать с уверенностью. Может быть, вашу — а может быть, мою».

«Меня им похоронить не удастся, я буду брыкаться и кусаться, — заверил его старый поэт. — Возможно, вы окажетесь уступчивее».

«Не думаю, что им удастся кого-нибудь похоронить», — возразил архитектор и снова стал насвистывать какой-то марш.

«Неужели? Откуда вы знаете?»

«Приходите посмотреть на обряд освящения и убедитесь своими глазами».

«Когда должен состояться этот обряд?»

«Насколько мне известно, завтра вечером».

 

* * *

В парках Дворца Любви редко раздавались звуки музыки; тишина садов была хрустально ясной, как слезы росы. Но на следующее утро постояльцы в белом принесли струнные инструменты и целый час исполняли тоскливую протяжную музыку, обремененную заунывными аккордами. Внезапный ливень заставил музыкантов поспешно собраться под крышей ближайшей ротонды — там они стояли, щебеча как птицы и поглядывая на небо. Наблюдая за их лицами, Герсен подумал о том, насколько искусственной и непрочной была связь между ними и гостями Фалюша. Неужели они не знали ничего, кроме легкомысленных развлечений и любви? Опять же, оставался открытым вопрос, поднятый Навартом: что происходило, когда они начинали стареть? Практически все постоянные обитатели дворца еще не вышли из возраста первой молодости.

Выглянуло солнце; сады засверкали свежестью. Привлеченный любопытством, Герсен направился к лужайке друидов. В глубине одного из светло-коричневых шатров он заметил бледное лицо Биллики; друидесса Вюста загородила вход и враждебно уставилась на Герсена.

Тянулся долгий день. В воздухе чувствовалось что-то зловещее, всеми овладела непонятная тревога. Наступил вечер; солнце опускалось в беспорядочную груду облаков, разбрасывая золотистые, оранжевые и красные сполохи, достигавшие зенита и простиравшиеся далеко на восток. Когда начали сгущаться сумерки, обитатели дворца и гости собрались на лужайке друидов. По обеим сторонам центрального дуба теперь горели костры — друидессы Лейдига и Вюста подкладывали в них хворост.

Из шатра вышел друид Прюитт. Остановившись у входа в святилище, он обратился к собравшимся с речью. Он говорил звучно, медленно и многозначительно, часто прерываясь — словно для того, чтобы прислушаться к эхо, вызванному его словами.

Леранд Вибль приблизился к Герсену: «Я говорю от имени всех участников нашей группы. Что бы ни случилось — не вмешивайтесь. Вы согласны?»

«Конечно, нет».

«Я так и думал. Что ж, придется...» — Вибль прошептал Герсену на ухо несколько слов. Герсен хмыкнул. Вибль отошел, чтобы поговорить с Навартом, сегодня захватившим с собой крепкий посох. Услышав сообщение архитектора, старый поэт отбросил посох в сторону.

«На каждой планете — свое священное Древо! — гремел друид Прюитт. — Как это возможно? Благодаря божественному откровению, пресуществлению Жизни. О боготворящие друиды, воплощающие жизнь Первого Семени, с трепетом принесите свой самый драгоценный дар! Ради чего мы здесь? С нами двое — двое, родившиеся и выращенные только для того, чтобы на этой нечестивой планете тоже росло священное Древо! Выходите, друиды, выходите к Древу!» Из одного шатра вывели спотыкающегося Хьюла, из другого — Биллику. Молодые люди явно находились в замешательстве, их глаза потускнели и словно ослепли — похоже было, что их чем-то опоили или одурманили. Мало-помалу, однако, Хьюл и Биллика стали озираться по сторонам и, наконец, заметили пылающие костры. Как завороженные, они приближались к дубу, шаг за шагом. На лужайке воцарилось мертвое молчание. Хьюл и Биллика подошли к стволу, взглянули на костры и спустились в яму под деревом.

«Узрите же, смертные! — провозгласил Прюитт. — Их вмещает Древо Жизни! О, благословенные дети, они сливаются с Духом Вселенной! Счастливцы, избранники судьбы! На веки вечные им предстоит стоять под солнцем, под дождем, днем и ночью — и направлять нас дальше на путь истинный!» Дакау, Прюитт и Диффиани взялись за лопаты и стали сбрасывать землю в яму. Они работали энергично и охотно. Уже через полчаса яма заполнилась, и весь промежуток между корнями дуба превратился в округлую кучу земли. Друиды принялись маршировать вокруг дерева, размахивая горящими сучьями. Каждый из них громко произнес заклинание, и церемония закончилась пением священного гимна.

 

* * *

Как правило, друиды завтракали в трапезной ближайшей группы коттеджей. Наутро, после обряда освящения Древа Жизни, они бодро прошли по аллеям и газонам в трапезную. За ними шли Хьюл и Биллика. Друиды заняли свои обычные места; Хьюл и Биллика последовали их примеру.

Вюста первая заметила молодых людей и протянула дрожащий указательный палец, указывая на них другим. Лейдига взвизгнула. Прюитт отскочил от стола, повернулся и выбежал из трапезной. Дакау обмяк на стуле, как наполовину опустевший мешок. Скебу Диффиани резко выпрямился и в замешательстве наблюдал за происходящим. Хьюл и Биллика игнорировали вызванный ими переполох.

Всхлипывая и задыхаясь, Лейдига встала и, пошатываясь, вывалилась из трапезной. За ней последовала Вюста. Диффиани не проявил почти никаких признаков волнения; он спросил у Хьюла: «Как вы оттуда выбрались?»

«Через туннель, — ответил Хьюл. — Вибль велел прокопать подземный проход».

Вибль подошел поближе: «Нам сказали, что мы можем пользоваться услугами персонала. Я так и сделал. Мы выкопали туннель».

Диффиани медленно кивнул, поднял правую руку, стащил с головы капюшон, внимательно посмотрел на него и бросил в угол.

Дакау взревел и встал во весь рост. Сначала он ударил Хьюла, повалив того на пол, после чего размахнулся, чтобы нанести яростный удар Виблю, но тот только отступил на пару шагов, ухмыляясь во весь рот: «Возвращайся к своему дубу, Дакау. Выкопай еще одну яму и сам себя в ней похорони!»

Дакау покинул трапезную размашистыми шагами.

Вюсту и Лейдигу в конце концов нашли — они прятались в беседке, сгорбившись и рыдая от ужаса. Прюитт убежал на юг, за пределы территории дворца, и его больше никто не видел.

 

* * *

С провалом жертвоприношения друидов разорвалась некая завеса. Глядя друг на друга, гости поняли, что их пребыванию во Дворце Любви подходил конец.

Герсен стоял и смотрел на горные хребты. Проявлять терпение можно было сколько угодно — но случай оказаться так близко к Виолю Фалюшу мог больше не представиться.

Он размышлял над теми ничтожными обрывками полезной информации, какие ему удалось добыть. Было разумно предположить, что длинный зал, где состоялся приемный банкет, каким-то образом соединялся с апартаментами Фалюша. Герсен поднялся по мраморным ступеням и осмотрел закрытую стену банкетного зала. В ней не было ничего примечательного. На находившиеся за этим сооружением отвесные горные склоны взобраться было невозможно.

На востоке, где скалистые утесы возвышались над морем, Виоль Фалюш устроил непроходимые препятствия из терновника. Путь на запад преграждала каменная стена. Герсен повернулся лицом к югу. Проделав долгий путь и обойдя сады дворца по периметру, он мог бы подняться в горы, чтобы рассмотреть окрестности сверху... Герсен ненавидел бессмысленную деятельность такого рода. Ему пришлось бы передвигаться в незнакомой местности без какой-либо определенной цели. Должен был существовать какой-то более результативный подход, но Герсен не мог придумать ничего лучше. Что ж, пора было что-нибудь делать — в любом случае это было лучше, чем ничего не предпринимать. Герсен взглянул на солнце — до темноты оставалось еще часов шесть. Ему предстояло далеко уйти и довериться случаю. Будучи задержан, он всегда мог назваться Генри Лукасом, журналистом, занимающимся сбором информации — достаточно убедительное объяснение самовольной отлучки. В том случае, конечно, если в распоряжении Виоля Фалюша не было детектора лжи... У Герсена по спине пробежали мурашки. Это ощущение вызвало у него раздражение, досаду на себя. Он расслабился, потерял уверенность в себе, стал слишком осторожным. Упрекая себя то за трусость, то за самонадеянное безрассудство, он направился на юг, в сторону, противоположную горным склонам.

 

Из сборника «Миры моей памяти» Л. Г. Дюсеньи:

«Муниципальный храм в Астрополисе — величественное, роскошное сооружение из красного порфира, содержащее достопримечательный массивный алтарь из литого серебра. Население Астрополиса подразделено на тринадцать сект, каждая из которых посвятила себя служению конкретному Верховному Божеству. Для того, чтобы определить, какое из божеств верховнее других, каждые семь лет астрополитанцы устраивают Турнир богов — своего рода испытания, измеряющие атрибуты богов: Преобладающую власть, Недоступную возвышенность и Неизъяснимую таинственность.

В ходе первого испытания деревянные изображения богов устанавливают на оседланных онаграх, после чего к упряжи каждого онагра пристегивают тяжелое бревно. Вслед за этим онагров, погоняемых бичами, заставляют пробежать дистанцию на стадионе, и первому богу, прискакавшему к финишу, присваивается Преобладающая власть.

Во время второго испытания изображения богов погружают в стеклянный котел, который затем герметизируют и переворачивают. Бог, первым всплывающий вплотную к стеклянному днищу, объявляется обладающим Недоступной возвышенностью.

Затем изображения богов скрывают в тринадцати будках, закрытых шторами. К будкам подводят кандидатов на заклание, и каждый из кандидатов пытается угадать, какой из богов прячется в той или иной будке. Кандидату, угадавшему наименьшее число богов, полагается помазание елеем и рассечение глотки, а бог, сумевший прятаться лучше других, провозглашается Неизъяснимо таинственным.

На протяжении последних двадцати восьми лет бог Кальцибах неизменно становился победителем большинства испытаний на Турнирах, а бог Сиаразис проигрывал соревнования так часто, что сиаратики, один за другим, стали дезертировать и становиться ревностными кальцибахийцами».

 

* * *

Сады закончились рощей высоких туземных деревьев с кривыми тощими стволами — Герсен таких еще раньше не видел: их мясистые листья сочились каплями смолы с неприятным затхлым запахом. Опасаясь яда, в этой роще Герсен старался дышать как можно меньше и с облегчением вышел под открытое небо, на испытывая никаких ощущений, кроме легкого головокружения. На востоке, в направлении океана, виднелись фруктовые сады и вспаханные поля, на западе, вдали — дюжина продолговатых сооружений. Амбары? Склады? Общежития? Продолжая держаться в тени деревьев, Герсен направился на запад и через некоторое время вышел к дороге, ведущей в горы от этих амбаров или складов.

В окрестностях не было никаких людей или животных. Склады выглядели заброшенными, и Герсен решил их не осматривать — убежище Виоля Фалюша явно находилось не здесь.

По другую сторону дороги простиралась дикая пустошь, поросшая шиповатым кустарником. Герсен с сомнением смотрел на дорогу: пожалуй, для того, чтобы его не заметили, лучше было идти по пустоши. Пригнувшись, Герсен перебежал дорогу и, отойдя от нее подальше, поспешил в сторону гор. Послеполуденное солнце припекало; кусты кишели маленькими красными клещами, издававшими недовольное жужжание, когда их тревожили. Обогнув высокую кочку — какое-то гнездо или улей — Герсен натолкнулся на раздувшуюся змееподобную тварь с физиономией, неприятно напоминавшей человеческую. Тварь взглянула на Герсена с комическим выражением испуга, вытянулась вверх, отклонилась назад и высунула хоботок, явно приготовившись прыснуть какой-то жидкостью. Герсен торопливо отступил, после чего стал внимательнее смотреть под ноги.

Дорога поворачивала на запад, удаляясь от садов Дворца Любви. Герсен снова пересек ее и укрылся в скоплении желтых пузырчатых растений. Разглядывая горный склон, он пытался найти маршрут, который позволил бы ему взобраться на хребет. К сожалению, поднимаясь по склону, ему пришлось бы оказаться на виду у любого, кто, проходя или проезжая по дороге, взглянул бы в сторону гор... Ничего не поделаешь! Еще раз посмотрев по сторонам и не обнаружив ничего подозрительного, Герсен продолжил путь.

Горный склон был крут, местами обрывист; Герсен продвигался раздражающе медленно. Солнце заметно перемещалось по небу. Внизу раскинулись сады и каналы Дворца Любви. Сердце Герсена билось тяжело и часто, его горло пересохло и онемело, словно смазанное анестезирующим препаратом... Сказывалось воздействие смолистых черных листьев в роще? Он поднимался все выше; панорама внизу становилась все шире.

На какое-то время склон стал не таким крутым, как поначалу, и Герсен стал по возможности перемещаться не только вверх, но и на восток — туда, где предположительно должно было находиться логово Фалюша. Какое-то движение? Герсен застыл. Уголком глаза он что-то заметил — что именно? Он не успел разобраться. Но что-то мелькнуло справа внизу. Внимательно изучая склон, Герсен различил наконец то, что в других обстоятельствах и с другой точки зрения ускользнуло бы от его внимания: глубокую трещину или расщелину с двумя соединенными мостиком арочными проходами в стенах; проходы и мостик были замаскированы неровной каменной грядой так, чтобы их не было видно снизу. Цепляясь за камни и разыскивая ступнями точки опоры, Герсен стал спускаться по диагонали к расщелине и в конце концов оказался метрах в десяти над мостиком. Путь вперед преграждал провал расщелины, а ниже склон становился отвесным. Пальцы Герсена начинали уставать, постоянно напряженные мышцы ног онемели. Десять метров — слишком высоко: в прыжке можно было переломать ноги. На мост вышел бледный сутулый человек с влажно блестящей головой — на бритом черепе красовался только короткий темно-серый хохол. Теперь Герсен понял, какое блеснувшее движение привлекло раньше его внимание. Если бы этот человек взглянул наверх — или если бы сорвавшийся камешек упал на мост — все было бы потеряно... Сутулый человек скрылся в противоположном арочном проходе. Герсен решился на фантастический, противоречащий всем представлениям о силе притяжения прыжок, бросившись в сужающуюся расщелину. Широко расставив ноги и упираясь подошвами в стенки трещины, он затормозил, пядь за пядью продвигаясь вниз, и наконец с облегчением спрыгнул на мост с высоты оставшихся двух метров. Массируя растянутые мышцы и сделав несколько приседаний, чтобы восстановить кровообращение, Герсен, прихрамывая, углубился в проход с западной стороны — туда, куда скрылся сутулый бритоголовый тип. Выложенный белой плиткой коридор тянулся метров на пятьдесят мимо нескольких застекленных участков и боковых дверей. Сутулый охранник стоял рядом с одной из широких стеклянных панелей, глядя на что-то, что привлекло его внимание. Он поднял руку и подал знак. Откуда-то — откуда именно, Герсен не мог разглядеть — вышел широкоплечий увалень с мощной короткой шеей, жестким ежиком желтоватых волос и белыми глазами. Оба охранника смотрели на что-то через стеклянную панель, причем зрелище, по-видимому, забавляло белоглазого субъекта.

Герсен отступил назад. Перейдя по мостику, он заглянул в восточный проход и увидел единственную дверь в дальнем конце коридора. Здесь стены и пол тоже были выложены белой плиткой; потолочные лампы с ажурными колпаками отбрасывали размытые световые пятна и блики разных форм и цветов.

Крадучись, длинными шагами, Герсен приблизился к дальней двери и прикоснулся пальцами к кнопке, закрепленной на щитке замка. Это ни к чему не привело. На двери не было ни каких-либо клавиш для ввода кода, ни датчиков для сканирования отпечатков пальцев или сетчатки глаза, ни замковой скважины. Открывающий дверь механизм контролировался с другой стороны. В какой-то мере это была полезная информация — сутулый охранник с бритой головой вышел из-за этой двери, что могло объясняться только тем, что он советовался или получал указания, то есть за дверью кто-то был, кто-то сидел, стоял или работал.

Ни в коем случае нельзя было привлекать к себе внимание. Но Герсену нужно было что-то срочно предпринять. В любой момент один из охранников мог вернуться, а спрятаться было негде. Герсен внимательно изучил перегородившую коридор дверь. В ней был установлен электромагнитный замок; крышка замка была закреплена на панели клеющим составом. Герсен пошарил по карманам, но не нашел ничего полезного. Отбежав назад по коридору, он дотянулся до ближайшей потолочной лампы и вывинтил остроконечный декоративный металлический колпак. Вернувшись к двери, он вставил конец колпака под угол накладки замка и через некоторое время оторвал ее от панели, обнажив механизм, открывающий дверь. Проследив электрические цепи, он вставил конец колпака так, чтобы он закоротил контакты реле, и прикоснулся к кнопке. Дверь почти бесшумно сдвинулась в сторону.

Герсен прошел в безлюдный вестибюль, прилепил на место оторванную накладку и позволил двери закрыться.

Там, где он оказался, было много любопытного. Противоположной входу стеной служила перегородка из рифленого стекла. Слева арочный проход вел на лестничную площадку. В правой стене были установлены пять больших экранов, изображавших Джераль Тинзи в различных нарядах на различных этапах ее существования. Или это были пять разных девушек? Одна, в короткой черной юбке, несомненно была Друзилла Уэйлс. Герсен узнал выражение ее лица — чуть опущенные уголки рта, манеру то и дело беспокойно наклонять голову набок. Другая девушка, очаровательный бесенок в костюме клоуна, выполняла акробатические трюки на сцене. Джераль Тинзи тринадцати или четырнадцати лет, в прозрачном белом платье сомнамбулы, медленно шла на фоне зловещего пейзажа из камней, черных теней и песка. На четвертой Джерали Тинзи, года на два младше Друзиллы, была только дикарская юбочка из кожи с бронзовыми бляшками. Она стояла на террасе, выложенной каменными плитами и, судя по всему, отправляла какой-то религиозный обряд. Пятая Джераль Тинзи, на пару лет старше Друзиллы, деловито шла по городской улице...

Сознание Герсена впитало все это за две секунды. Фотографии производили поразительный эффект, но у него не было времени ими любоваться. Ибо за перегородкой из рифленого стекла виднелся смутный силуэт высокого стройного человека.

Герсен пересек вестибюль четырьмя размашистыми бесшумными шагами. Его рука протянулась к кнопке замка на двери стеклянной перегородки; преодолев внутреннее напряжение, он прикоснулся к кнопке. Дверь не открылась. Герсен разочарованно выдохнул, медленно и тяжело. Человек за стеклом резко обернулся; Герсен видел только его смутную, расплывчатую тень. «Ретц? Что еще тебе понадобилось? — размытая тень чуть наклонила голову, приглядываясь. — Это Лукас — Генри Лукас, журналист!» Голос говорившего стал жестким и резким: «Вам придется многое объяснить. Что вы здесь делаете?»

«Ответ очевиден, — сказал Герсен. — Я пришел, чтобы взять у вас интервью. Другого способа, судя по всему, не было».

«Как вы нашли мое управление?»

«Я поднялся на гору и спрыгнул там, где мостик пересекает расщелину, после чего прошел по коридору и оказался здесь».

«Что вы говорите? Неужели? Вы — профессиональный скалолаз? Или открыли секрет левитации?»

«Это было не так уж трудно, — соврал Герсен. — Кроме того, мне ничего другого не оставалось».

«Вы серьезно нарушили правила, — сказал Виоль Фалюш. — Разве вы не помните мои замечания о неприкосновенности личной жизни? В этом отношении я не делаю никаких исключений».

«Ваши замечания были обращены к гостям Дворца Любви, — возразил Герсен. — Я здесь в качестве репортера и должен выполнять свои обязанности».

«Ваша профессия не служит оправданием нарушению закона, — вкрадчиво и мягко продолжал Виоль Фалюш. — Вам известны мои пожелания, а на этой планете и в пределах всего этого звездного скопления мои пожелания — закон. Я нахожу, что ваше вторжение — дерзость, не имеющая оправдания. По сути дела, оно далеко выходит за рамки нахальства, которое нередко прощают журналистам. Возникает впечатление...»

Герсен прервал его: «Пожалуйста, не позволяйте вашему воображению возобладать над чувством меры. Изображения в вашем фойе чрезвычайно любопытны. Насколько я понимаю, все они посвящены молодой особе, сопровождавшей нас в пути — подопечной поэта Наварта».

«Это действительно так, — подтвердил Фалюш. — Я весьма заинтересован судьбой этой молодой женщины. Я поручил ее воспитание Наварту, но результаты меня глубоко разочаровали; она превратилась в распутную уличную девку».

«Где она теперь? Я ее не видел с тех пор, как мы прибыли во дворец».

«Она пользуется преимуществами моего гостеприимства в обстоятельствах, несколько отличающихся от ваших, — пояснил Виоль Фалюш. — Но почему она вас интересует? Ваши обязанности никак с ней не связаны».

«Не считая того факта, что я подружился с ней в пути и пытался найти ответы на некоторые беспокоившие ее вопросы».

«И в чем заключались эти вопросы?»

«Могу ли я выразиться откровенно?»

«Почему нет? Вряд ли вам удастся досадить мне больше, чем вы уже досадили».

«Девушка боялась того, что с ней могут сделать. Она хотела вести нормальную жизнь, не рискуя навлечь на себя возмездие за проступки, которых она не могла избежать».

Голос Фалюша задрожал: «Она отзывалась обо мне таким образом? Говорила только о страхе и возмездии?»

«У нее не было причин говорить о чем-нибудь другом».

«Вы храбрый человек, господин Лукас. Вам, конечно же, известна моя репутация. Я придерживаюсь принципа всеобщей справедливости — каждый, кто наносит ущерб, обязан заплатить сполна за последствия своих действий».

«Какой ущерб вам нанесла Джераль Тинзи?» — Герсен надеялся отвлечь внимание Фалюша.

«Джераль Тинзи! — Виоль Фалюш выдохнул это имя. — Драгоценная Джераль, такая же своевольная, такая же неразборчивая в связях, как достойная сожаления особа, с которой вы подружились. Джераль никогда не смогла бы возместить тот ущерб, который она мне нанесла. О, годы моей жизни, напрасно затраченные годы!» Голос Фалюша дрогнул, он испытывал искреннюю скорбь: «Нет, ничто не позволило бы ей их возместить, хотя она сделала все, что было в ее силах».

«Она жива?»

«Нет, — голос Виоля Фалюша снова стал резким. — Почему вы спрашиваете?»

«Я — репортер. Вы знаете, почему я здесь. Для меня было бы полезно получить фотографию Джерали Тинзи для своей статьи».

«Я не хочу публиковать какие-либо сведения, касающиеся этого вопроса».

«Меня поражает сходство между Джералью Тинзи и девушкой по имени Друзилла. Вы не могли бы объяснить это сходство?»

«Мог бы, — кивнул силуэт Фалюша. — Но не намерен это делать. Кроме того, остается открытым вопрос о вашем противозаконном вторжении — оно шокирует меня в такой степени, что я требую возмещения». Виоль Фалюш небрежно прислонился спиной к какому-то предмету мебели.

Герсен задумался. Бежать было бесполезно. Напасть было невозможно. Виоль Фалюш, несомненно, был вооружен, а у Герсена не было с собой даже ножа. Возникла в высшей степени затруднительная ситуация, и оставалось только попытаться убедить Фалюша в необходимости забыть о мифической идее «преступления и наказания». Герсен попробовал повлиять на маньяка логическим рассуждением: «Допустим, я нарушил какие-то ваши правила, если понимать их буквально, но какой смысл публиковать статью о Дворце Любви, не включив в нее замечания создателя дворца? С вами невозможно было связаться, так как вы предпочитаете не общаться с гостями».

Виоль Фалюш казался удивленным: «Наварт прекрасно знает, как со мной связаться. Любой слуга мог принести вам телефон, и вы могли позвонить мне в любое время».

«Мне это не пришло в голову, — задумчиво отозвался Герсен. — Нет, я даже не подумал о телефоне. Значит, у Наварта есть ваш местный номер?»

«Разумеется. Тот же самый, каким он пользовался на Земле».

«Что ж, я не догадался об этой возможности, — вздохнул Герсен. — Теперь я здесь. Вы видели первую часть предлагаемой статьи. Вторая и третья части еще колоритнее. Если мы хотим предложить на рассмотрение читателей вашу точку зрения, важно обсудить ее лицом к лицу. Откройте дверь, и мы проведем интервью».

«Нет, — сказал Виоль Фалюш. — Я предпочитаю сохранять инкогнито — это позволяет мне время от времени находиться в компании гостей...» Немного помолчав, он ворчливо продолжал: «Что ж, полагаю, что в вашем случае мне придется сдержать свое возмущение. Это не значит, что я освобождаю вас от ответственности. Возможно, вам придется понести наказание, так или иначе. Но в данный момент можете считать, что вы получили отсрочку». Фалюш тихо произнес какое-то слово — Герсен не расслышал, какое именно. В вестибюле открылась боковая дверь: «Входите, это моя библиотека. Я поговорю с вами там».

Герсен зашел в напоминающее широкий коридор помещение с темно-зеленым ковром. Посреди библиотеки стоял массивный стол с двумя старинными лампами и небрежно разбросанными последними выпусками журналов и газет. Одна из стен была сплошь заставлена стеллажами со старыми книгами, причем стеллажи были устроены так, чтобы полки поднимались и опускались сквозь пол и потолок из хранилищ, находившихся под библиотекой и над ней. На столе находилась также стандартная система доступа к базе данных; вокруг стола стояли несколько мягких кресел.

Герсен смотрел вокруг с некоторой завистью: атмосфера в библиотеке казалась спокойной, цивилизованной, рациональной, отстраненной от гедонистического опьянения Дворца Любви. Загорелся экран — на нем появилось изображение Виоля Фалюша, развалившегося в кресле. Яркая подсветка сзади снова превратила его фигуру в не более чем силуэт — опознать его теперь было еще труднее, чем раньше.

«Очень хорошо, — сказал Фалюш. — Теперь мы беседуем с глазу на глаз. Насколько я понимаю, вы фотографировали то, что видели?»

«Я сделал несколько сот фотографий. Более чем достаточно для того, чтобы составить внешнее, поверхностное представление о дворце — то представление, которое вы желаете внушить гостям».

Фалюш, судя по всему, забавлялся: «Вас интересует то, что я гостям не показываю?»

«Разумеется. Долг журналиста состоит в том, чтобы заглянуть за кулисы, если можно так выразиться».

«Хм! Что вы думаете о Дворце Любви как таковом?»

«Необычайно приятное место».

«Но у вас есть какие-то критические замечания?»

«Чего-то не хватает. Возможно, недостаток скрывается в поведении вашей прислуги и так называемых «постояльцев». Им недостает глубины, они кажутся нереальными порождениями сна или фантазии».

«Вынужден признать, что вы правы, — кивнул Фалюш. — У них нет традиций. Только время позволит устранить это упущение».

«Кроме того, им не хватает ответственности. В конце концов, они всего лишь рабы».

«Не совсем так — они не знают, что они рабы. Они считают себя «счастливым племенем» и таковым, в сущности, являются. Именно это ощущение нереальности, воплощения сказочной фантазии, я стремился создать, приложив немалые усилия».

«А когда они начинают стареть, что тогда? Куда отправляют ваших счастливых рабов?»

«Некоторые работают на фермах, окружающих сады. Других отправляют в места более отдаленные».

«В мир безжалостной действительности? Их продают в рабство?»

«Все мы в каком-то смысле рабы».

«В каком смысле вы считаете рабом самого себя?»

«Я — раб навязчивой идеи, кошмарного наваждения. Я был чувствительным подростком; надо мной жестоко насмеялись, меня отвергли, унизили. Надо сказать, Наварт предоставил вам более чем достаточное число соответствующих подробностей. Я не подчинился издевательствам — напротив, я вынужден был подчиниться своему чувству справедливости и стремиться к возмездию; я все еще ищу возмездия, во всей его полноте. Обо мне распространяют множество завистливых, злобных сплетен. Общераспространенное мнение состоит в том, что я — сладострастный сибарит, эротический гурман. Действительность прямо противоположна этому мнению. Выражаясь без обиняков, я — абсолютный аскет. И обязан оставаться таковым, пока не будет реализована моя навязчивая идея. Надо мной довлеет проклятие. Но вас не интересуют мои личные проблемы, так как, естественно, о них не следует упоминать в печати».

«Как бы то ни было, меня одолевает любопытство. Источник вашего наваждения — Джераль Тинзи?»

«Именно так, — размеренным, спокойным тоном отвечал Виоль Фалюш. — Она запятнала мою жизнь. Она обязана стереть это пятно. Разве это не справедливо? До сих пор, однако, она не пожелала или не смогла искупить свою вину».

«Как она могла бы избавить вас от наваждения?»

Виоль Фалюш беспокойно поерзал в кресле: «Неужели вам настолько не хватает воображения? Мы достаточно подробно обсудили эту тему».

«Таким образом, Джераль Тинзи еще жива?»

«Да, само собой».

«Насколько я помню, однако, вы сказали, что ее нет в живых».

«Жизнь и смерть — недостаточно определенные термины».

«Кто же тогда Друзилла — девушка, которую вы оставили Наварту? Она тоже — Джераль Тинзи?»

«Она — то, что она есть. Она допустила непростительную ошибку. Она подвела меня, и Наварт меня подвел, потому что он должен был ее правильно воспитывать. Она вела себя легкомысленно и распутно; она заигрывала с другими мужчинами, и теперь должна послужить мне так же, как послужила Джераль Тинзи. Так оно было и так оно будет до скончания времен, пока не наступит момент искупления, пока я не почувствую утоление жажды, пока я не стану, наконец, самим собой. На сегодняшний день сумма расплаты, с начисленными на нее процентами, выросла до чудовищных размеров. Тридцать лет! Представьте себе! — голос Фалюша дрожал и срывался. — Тридцать лет меня окружает красота, но я не способен ею наслаждаться! Тридцать бесконечных лет!»

«Не стану притворяться, что мог бы вам что-нибудь посоветовать», — суховато отозвался Герсен.

«Мне не нужны советы — и, само собой, все, что я вам говорю, строго конфиденциально. С вашей стороны было бы исключительно некрасиво публиковать такие сведения. Меня это оскорбит, и я буду вынужден требовать удовлетворения».

«Что же, в таком случае, я могу опубликовать?»

«Что хотите — в той мере, в какой это не наносит мне ущерб».

«Что еще происходит в вашем поместье? Например, что делается на другом конце коридора?»

Некоторое время Виоль Фалюш молча рассматривал собеседника. Герсен чувствовал — хотя и не видел — как пылали глаза «князя тьмы». Но Фалюш ответил беззаботно: «Это Дворец Любви. Любовь интересует меня как явление — можно сказать, что это единственный предмет, который я изучаю с пристрастием, посредством сублимации психической энергии. Я разработал и осуществляю подробную программу исследований. Я изучаю эмоции, возникающие как в искусственных, так и в произвольных условиях. В настоящее время я не намерен обсуждать эту программу в подробностях. Лет через пять — может быть, через десять — я опубликую краткую сводку результатов. Уверен, что они будут способствовать более глубокому и объективному пониманию феномена любви».

«В том, что касается фотографий в вашем фойе...»

Виоль Фалюш вскочил на ноги: «Довольно! Мы слишком много говорили, я начинаю чувствовать себя неудобно. Вы спровоцировали эту беседу, и я уготовил вам сходное неудобство — в какой-то степени оно послужит возмещением причиненного вами ущерба. Впредь призываю вас проявлять осторожность и предусмотрительность! Используйте время с пользой — в ближайшем будущем вам предстоит вернуться в мир действительности».

«А что будет с вами? Вы останетесь здесь?»

«Нет. Я тоже покидаю Дворец Любви. Здесь мой труд завершен; мне предстоит решить важную задачу на Альфаноре — после чего все может измениться... Будьте добры, выйдите в вестибюль. Мой приятель Хелонс ожидает вас».

«Хелонс! — подумал Герсен. — Надо полагать, это все тот же белоглазый тип». Медленно, под наблюдением Виоля Фалюша, не исчезавшего с экрана, Герсен повернулся и направился к двери. Белоглазый субъект ждал его в фойе. У него в руке было нечто вроде плетки: стержень, кончавшийся несколькими висящими проводами. Судя по всему, другого оружия у него не было.

«Раздевайся! — распорядился Хелонс. — Тебя надлежит проучить».

«Будет гораздо лучше, если вы ограничитесь словесным выговором, — вежливо предложил Герсен. — Можете поносить меня в самых оскорбительных выражениях; тем временем, давайте вернемся в дворцовые сады».

Хелонс улыбнулся: «Приказ есть приказ. Сопротивление бесполезно — приказ должен быть выполнен и будет выполнен».

«Не получится! — неожиданно грубо сказал Герсен. — Ты слишком неповоротлив и туп».

Хелонс замахнулся плеткой — провода зловеще пощелкивали разрядами: «Быстро раздевайся! Или я потеряю терпение и проучу тебя вдобавок за то, что ты мне перечишь!»

Герсен понимал, что на самом деле Хелонс был силен и ловок — скорее всего, он занимался вольной борьбой, в прошлом выступал на ринге и был подготовлен к рукопашной схватке не хуже самого Герсена. Кроме того, Хелонс был килограммов на пятнадцать или двадцать тяжелее Герсена. Слабых мест, очевидных с первого взгляда, у противника не было. Герсен неожиданно сел на пол, закрыл лицо руками и принялся всхлипывать.

Хелонс уставился на него в замешательстве: «Давай раздевайся! Нечего тут сидеть!» Охранник подошел и подтолкнул Герсена носком ботинка: «Вставай!»

Прижав ступню Хелонса к груди, Герсен вскочил на ноги. Пытаясь удержаться на ногах, охранник прыгал назад. Герсен жестоким рывком повернул ступню обеими руками, прилагая максимальный момент вращения в том месте, где сустав не поддерживался мышцами. Хелонс завопил от боли и упал на спину. Герсен вырвал плетку у него из руки и нанес хлесткий удар по плечу охранника. Провода зашипели и затрещали искрами; Хелонс бормотал что-то нечленораздельное.

«Если ты можешь ходить, — сказал Герсен, — будь добр, проведи меня к выходу».

За спиной послышались шаги. Герсен обернулся и заметил высокую фигуру в черном. В голове Герсена вспыхнуло безжалостное лиловато-белое пламя. Оглушенный, он повалился на пол.

 

* * *

Кошмар продолжался полчаса. Герсен постепенно приходил в сознание. Он лежал, голый, у беленой стены дворцового сада. Рядом была аккуратно сложена его одежда.

«Ничего не вышло!» — подумал Герсен. Проект провалился. Не катастрофически — ему сохранили жизнь. Мрачно усмехаясь, Герсен оделся. Его попытались унизить, но не смогли. Ему причинили боль, но боль, так же, как наслаждение, недолговечна. Уязвленная гордость — гораздо более мучительный, неотступный бич.

Герсен сидел, прислонившись спиной к стене, пока у него не прояснилось в голове. Нервы все еще пульсировали в ответ на разряды электрической плетки. Не было никаких синяков, никаких шрамов — только несколько покрасневших следов. Герсен проголодался. А, здесь-то его и подстерегало унижение! Он вынужден был питаться подачками Фалюша, бродить по увеселительному парку Фалюша, любоваться воплощениями замыслов Фалюша... Герсен снова усмехнулся, на этот раз по-волчьи обнажив зубы. Он знал с самого начала, что его жизнь не будет приятной и легкой.

Начинало смеркаться. Дворцовые сады никогда не выглядели прекраснее, чем по вечерам. Светлячки порхали в цветущих кустах жасмина; мраморные вазы словно светились изнутри на фоне темной листвы. Мимо пробежала шаловливая стайка девушек из близлежащих коттеджей. Сегодня вечером на них были свободные белые брюки; они несли желтые бумажные фонари. Заметив Герсена, они окружили его хороводом, распевая веселую песенку на непонятном языке. Одна из них подошла ближе и озарила лицо Герсена фонарем: «Что с тобой случилось, наш гость? Почему ты так бледен? Пойдем плясать и веселиться, пойдем!»

«Благодарю вас, — отказался Герсен. — Сегодня я не смогу плясать и веселиться, даже если попробую».

«Поцелуй меня! — соблазняла девушка. — Разве я не прекрасна? Почему ты такой печальный? Потому что тебе придется навсегда покинуть Дворец Любви? А мы останемся здесь, мы всегда будем молоды, мы будем плясать с фонарями всю ночь. Поэтому ты огорчаешься?»

Герсен улыбнулся: «Да, мне придется вернуться на далекую планету. И мысль об этом приводит меня в уныние. Но пусть это не мешает вам радоваться жизни».

Девушка поцеловала его в щеку: «Сегодня твой последний вечер, твоя последняя ночь во Дворце Любви. Сегодня ты должен сделать все, чем до сих пор пренебрегал — другой такой возможности не будет!» Девушки, пританцовывая, поспешили прочь, а Герсен смотрел им вслед. «Сделать все, чем я до сих пор пренебрегал? — думал он. — Хотел бы я, чтобы это было возможно...» Он спустился на утопающую в клумбах террасу, где ужинали знакомые ему гости. Наварт наклонился над миской гуляша; Герсен присоединился к нему. Официант подкатил тележку; Герсен ничего не ел с утра и поспешил взять с тележки все, что ему приглянулось.

Наконец Наварт нарушил молчание: «Что случилось? Вы выглядите уставшим и побитым».

«Я провел вторую половину дня в обществе хозяина дворца».

«В самом деле? Вы говорили с ним лицом к лицу?»

«Почти лицом к лицу».

«И вы можете его опознать? Кто он? Марио? Этуэн? Танзель?»

«Все еще не могу сказать».

Наварт крякнул и снова накинулся на гуляш.

«Сегодня последний вечер», — заметил Герсен через некоторое время.

«Мне говорили. Я не прочь отсюда убраться. Во всем этом нет никакой поэзии. Я всегда говорил и продолжаю утверждать: радость посещает нас своевольно, ее нельзя привлечь или удержать насильно. Посмотрите вокруг! Великолепные сады, роскошные павильоны с живыми нимфами и ожившими статуями античных богов. Но где мечта, где миф? Только примитивный ум может испытывать радость в таком месте».

«Ваш приятель Виоль Фалюш огорчится, если услышит ваше мнение».

«Что еще я могу сказать? — поэт внезапно посмотрел Герсену прямо в глаза. — Вы спрашивали о девушке?»

«Спрашивал. Он ничего не сказал».

Наварт закрыл глаза: «Я состарился, я больше не умею добиваться своего. Генри Лукас, разве вы не можете что-нибудь предпринять?»

«Сегодня я попытался, — сказал Герсен. — Но мои попытки не встретили понимания».

Двое сидели в молчании. Наконец Герсен спросил: «Когда мы уезжаем?»

«Не имею ни малейшего понятия».

«Мы сделаем все, что сможем».

 

Выдержка из апокрифа «Ученик аватара» в «Рукописи из девятого измерения»:

«С трудом взобравшись на вершину холма, Мармадьюк искал расщепленный молнией кипарис; подле него должна была находиться хижина символога. Дерево нашлось — искореженное, высохшее, а под ним — хижина.

Символог приветствовал его.

«Я прошел сто лиг, — сказал Мармадьюк, — чтобы задать один вопрос. Одухотворены ли цвета спектра?»

«Кто может утверждать обратное?» — в замешательстве спросил символог. Мановением руки мудрец произвел вспышку оранжевого света, после чего, подобрав подол рясы, энергично продемонстрировал несколько акробатических прыжков. Мармадьюк с любопытством наблюдал, поражаясь резвости старца.

Символог произвел вспышку зеленого света. Забравшись под скамью, он просунул голову между лодыжками, одновременно вывернув наизнанку свою рясу. Мармадьюк захлопал в ладоши, радуясь такому представлению.

Символог вызвал вспышку красного света и, набросившись на Мармадьюка, шутливо повалил его ловким приемом, в то же время набросив рясу ему на голову.

«Должен признаться, уважаемый, — запыхавшись, произнес Мармадьюк, выпутываясь из рясы и поднимаясь на ноги, — ваши поучения отличаются краткостью и натиском!»

«Если уж делать что-нибудь, то делать хорошо! — отозвался символог. — Перейдем к пояснениям. Цветам свойственны двойственные значения. Оранжевый — желтушный юмор и смех умирающей цапли.

Зеленый — экстракт задних мыслей, равно как и настроение, навеваемое северным ветром. Красный, как мы убедились воочию, сопровождает деревенскую невоздержанность».

«Каково же второе значение красного?» — поинтересовался Мармадьюк.

Символог ответил загадочным жестом: «Это подлежит дальнейшему рассмотрению — как выразился кот, помочившись в сахарницу».

Усмехаясь полученным наставлениям, довольный Мармадьюк откланялся и уже спустился с холма более, чем на полпути, когда обнаружил пропажу своего кошелька».

В последнюю ночь пребывания гостей во Дворце Любви состоялось празднество. Играла музыка, дымились опьяняющие благовония, кружились вихрем танцоры, высыпавшие из коттеджей. Гости, успевшие привязаться к тем или иным дворцовым постояльцам, погрузились в скорбные беседы или предавались последнему приступу безудержной страсти. Другие сидели молча, погрузившись в свои мысли — так прошла эта ночь. Один за другим мигали и гасли цветные фонари; постояльцы в белом растворялись в сумрачных тенях дворцового сада, гости один за другим отправлялись на покой — в одиночестве или в компании тех, кто им приглянулся.

В саду воцарилась тишина; на траве начинала появляться роса. К каждому из гостей подошел служитель: «Пора уезжать».

На все возражения и отговорки служители отвечали одинаково: «Таковы полученные инструкции. Вас ожидает воздушный транспорт. Тем, кого не будет на борту, придется возвращаться в Кухилу пешком».

Гостям снова выдали новую одежду: суровый костюм синих, черных и темно-зеленых тонов. Когда приглашенные переоделись, их проводили к площадке, находившейся недалеко от южной границы территории дворца; там их ожидал аэробус. Герсен пересчитал пассажиров; присутствовали все, кроме Прюитта и Друзиллы. Этуэн, Марио и Танзель стояли рядом. Если один из них был Виолем Фалюшем, по-видимому, «князь тьмы» решил вернуться в Ойкумену вместе с группой своих гостей.

Герсен прошел к носовой части аэробуса и заглянул в кабину пилота. Там сидел Хелонс. Гости по очереди заходили в салон. Герсен отвел Наварта в сторону: «Подождите».

«Зачем?»

«Сейчас объясню». Танзель и Этуэн были на борту, но Марио еще всходил по трапу. Герсен поспешно заговорил, удерживая поэта за локоть: «Взойдите на борт. Устройте скандал. Стучите кулаком по перегородке. Кричите. У перегородки, отделяющей кабину пилота от салона, находится замок аварийного люка. Откройте этот замок. Отвлеките пилота. Постарайтесь, однако, не особенно раздражать Марио, Танзеля и Этуэна. Нельзя допустить, чтобы они вмешались».

Наварт не понимал: «К чему все это?»

«Неважно, увидите. Сделайте то, о чем я вас прошу. Повод для раздражения у вас есть. Где Друзилла? Где Джераль Тинзи? Почему ее нет на борту?»

«Да... действительно, почему ее нет на борту? О каком раздражении может быть речь? Я в ярости!» Наварт вскочил по трапу в салон, оттолкнув друидессу Лейдигу. «Подождите! — кричал поэт. — Еще не все собрались! Где Зан-Зу из города Эриду? Где моя подопечная? Мы не можем улететь без нее. Я отказываюсь уезжать, пока ее не приведут!»

«Замолчите, старый дурак! — буркнул Торрас да Носса. — Ваши жалобы бесполезны».

Наварт в ярости носился по салону, продолжая кричать. Он ударил кулаком по перегородке кабины пилота, схватил ручку запертой двери этой кабины и принялся ее дергать. В конце концов Хелонсу пришлось открыть дверь и выйти в салон, чтобы навести порядок: «Старик, сядь и успокойся. Я получил приказ вылететь немедленно. Если ты не хочешь тащиться на своих двоих до Десятого города, заткнись и держи себя в руках!»

«Послушайтесь, Наварт! — посоветовал Леранд Вибль. — Этим вы ничего не добьетесь».

«Хорошо! — сказал Наварт. — Я выразил протест, я сделал все, что мог. Больше ничего не остается».

Хелонс вернулся в носовую кабину. Опустившись в пилотское кресло, он закрыл дверь на замок. Герсен, прятавшийся за перегородкой и поджидавший охранника, нанес ему жестокий удар камнем по голове. Хелонс пошатнулся в кресле, обернулся, глядя на Герсена глазами, ослепшими от потоков крови, издал неразборчивый возглас. Герсен ударил снова — Хелонс упал набок.

Герсен уселся за пульт управления. Аэробус поднялся в воздух, навстречу лучам восходящего солнца. Обыскав охранника, Герсен экспроприировал два лучемета и засунул их себе в карманы. Замедлив движение воздушного судна так, чтобы оно дрейфовало почти неподвижно, Герсен открыл боковую дверь кабины, с трудом приподнял тяжкого Хелонса и вытолкнул его в море.

«В салоне, — думал Герсен, — Виоль Фалюш удивляется странным методам пилотирования, применяемым сегодня Хелонсом». Герсен искал глазами в океанском просторе; наконец ему удалось заметить небольшой остров, примерно в тридцати километрах от берега. Он подлетел к этому островку, сделал над ним несколько кругов, снижаясь по спирали, и, не обнаружив никаких признаков человеческого жилья, приземлился.

Соскочив на землю из кабины, Герсен подошел к двери пассажирского салона, распахнул ее и забрался внутрь: «Выходите все! Быстро!» Он подчеркнул приказ движением дула лучемета.

«Что... что это значит?» — заикаясь, спросил Вибль.

«Это значит, что все должны выйти».

Наварт вскочил на ноги. «Ну-ка, пошли! — заревел он. — Выходите!»

Гости стали неуверенно спускаться по трапу. К двери подошел Марио. Герсен остановил его: «Вам придется остаться в салоне. Будьте осторожны и сидите неподвижно — иначе я вас пристрелю».

Попытались выйти также Танзель, а затем и Этуэн. Обоих Герсен повернул назад и заставил сесть. Наконец в салоне остались только Герсен, Марио, Танзель и Этуэн. Снаружи Наварт возбужденно наставлял компанию гостей: «Не вмешивайтесь, а то пожалеете! Это подпольная операция МСБР! Мне это доподлинно известно!»

«Наварт! — позвал Герсен из салона. — Требуется ваша помощь!»

Поэт забрался в аэробус. Он тщательно обыскал Марио, Танзеля и Этуэна, пока Герсен бдительно наблюдал за этой процедурой. Ни у кого из троих не было с собой никакого оружия; кроме того Наварт не обнаружил в их одежде никаких улик, позволявших установить личность Виоля Фалюша. Следуя указаниям Герсена, Наварт крепко привязал трех мужчин к сиденьям, пользуясь шнурами от занавесок салона, оторванными и скрученными полосами ткани, а также собственными ремнями пленников. Тем временем пленники выражали бурное негодование действиями Герсена и требовали, чтобы он объяснил, на каких основаниях они подвергаются такому обращению. Танзель был самым многословным, Этуэн — самым язвительным, а Марио — самым разъяренным. Все они с одинаковой энергией ругались и проклинали Герсена на чем свет стоит. Герсен невозмутимо выслушивал их замечания: «Двум из вас я принесу свои извинения впоследствии. Эти двое знают о своей невиновности и будут со мной сотрудничать. От третьего задержанного я ожидаю всевозможных неприятностей — но я к ним готов».

Танзель спросил: «Во имя всемогущего Йеху, чего вы от нас хотите? Назовите преступника и оставьте нас в покое!»

«Преступника зовут Фогель Фильшнер, — ответил Герсен. — Он известен также под именем Виоль Фалюш».

«Тогда почему вы задержали нас? Ищите Фалюша у него во дворце!»

Герсен усмехнулся: «Неплохая идея». Проверив путы трех пленников, он подтянул кое-какие узлы и завязал некоторые заново: «Наварт, пожалуйста, сядьте здесь, в стороне. Внимательно наблюдайте за этими тремя. Один из них похитил вашу Джераль Тинзи».

«Кто из них?»

«Фогель Фильшнер. Вы не можете его узнать?»

«Увы! — старый поэт повернулся к Марио. — У этого глаза бегают, как у Фогеля». Наварт указал на руки Танзеля: «Этот опускал руки ладонями назад, как Фогель». Рассмотрев третьего, Этуэна, поэт сказал: «А этот выглядит самым испуганным и озлобленным».

«Конечно, я испуган и озлоблен! — рявкнул Этуэн. — Чему тут радоваться?»

«Хорошенько следите за ними, — предупредил поэта Герсен. — Мы возвращаемся во дворец».

Игнорируя восклицания пораженных гостей, брошенных на необитаемом острове, Герсен поднял машину в воздух. Пока что все шло хорошо — но что дальше? Может быть, его подозрения были безосновательны; может быть, никто из задержанных не был Виолем Фалюшем. Вспоминая обстоятельства путешествия из Кухилы во Дворец Любви, однако, он отбросил сомнения.

Попасть в убежище Фалюша было проще всего сверху — Герсен не намеревался снова заниматься акробатическим скалолазанием. Он посадил аэробус рядом с каменным фортом на хребте и снова зашел в салон. Все было, как прежде. Наварт сидел, уставившись на трех пленников; те отвечали ему ненавидящими взглядами.

Герсен передал Наварту один из лучеметов: «Если возникнет малейшая проблема, пристрелите всех трех. Я пойду искать Друзиллу и Джераль Тинзи. Вы должны бдительно их сторожить!»

Наварт дико рассмеялся: «Кто может провести сумасшедшего поэта? Как только Фогель что-нибудь задумает, я тут же об этом догадаюсь и прожгу ему дыру во лбу!»

Герсен не мог избавиться от недобрых предчувствий. Наварт был далеко не самым надежным часовым.

«Не забывайте, — повторил Герсен, — если он сбежит, все потеряно. Он может попросить стакан воды — не давайте ему пить. Он может жаловаться на то, что его слишком туго привязали — пусть мучается! Если кто-либо попытается вмешаться снаружи, будьте безжалостны. Пристрелите всех троих».

«С удовольствием!»

«Очень хорошо! Не позволяйте своему сумасшествию взять верх, пока я в отлучке».

Герсен подошел к двери, через которую три недели тому назад вымокших «паломников» впустили на внутренний двор форта. Дверь была закрыта на замок, но Герсен выжег его лучеметом и выбил дверь ударом ноги.

Внутри было тихо. Сырые комнаты пустовали. Герсен спустился в нижний коридор, следуя тем же путем, каким его вела девушка в синем вельветовом комбинезоне, и в конце концов нашел банкетный зал — теперь здесь царил полумрак, но в воздухе еще угадывались запахи духов и вина.

Герсен стал передвигаться осторожнее. Из банкетного зала можно было выйти в дворцовые сады. Но какой-то ход вел отсюда же в апартаменты Фалюша.

Внимательно осматривая стены пядь за пядью, Герсен обнаружил наконец, за портьерой, узкую дверь из твердого дерева, закрытую с другой стороны на металлический засов. Герсен разрéзал засов лучеметом и распахнул дверь.

Винтовая лестница вела вниз, к помещению, примыкавшему к круглой лестничной площадке.

Герсен обыскал это помещение. Он нашел черную кожаную папку, содержавшую подробное описание психологических характеристик Джерали Тинзи, а также различных методов, которыми Виоль Фалюш надеялся завоевать ее сердце. Судя по всему, Фалюш домогался не только любви — он хотел подчинения, униженного трепетного поклонения, вызванного сочетанием любви и страха.

«Пока что Фалюш не достиг своей цели», — подумал Герсен и швырнул папку в сторону. На стене висел большой телеэкран. Герсен включил его. На экране появилась Друзилла в белой ночной рубашке, сидевшая на кровати. Девушка побледнела и выглядела истощенной, но, по-видимому, еще не подвергалась истязаниям.

Герсен переключил канал. Экран изобразил мрачную песчаную пустошь, окруженную высокими остроконечными скалами. На заднем плане виднелись пять деодаров с темными кронами, а под ними — маленькая конура чуть крупнее кукольного домика. На скамье сидела девушка лет четырнадцати — почти точная копия Друзиллы. Она была едва прикрыта белым полупрозрачным платьем; у нее на лице было странное, слегка идиотское выражение радостного предвкушения и умиления, словно она только что очнулась от счастливого сна. Откуда-то со стороны к ней приблизилось негуманоидное существо, передвигавшееся на тощих ногах, обросших черным мехом. Существо остановилось рядом с девушкой и что-то произнесло пискливым высоким голосом. Девушка безразлично что-то ответила.

Герсен снова переключил канал и увидел на экране террасу перед высоким каменным сооружением — по-видимому, это был храм, потому что внутри можно было заметить статую божества. На ступенях храма стояла еще одна Друзилла, на этот раз шестнадцатилетняя, практически обнаженная, если не считать короткой кожаной юбочки и медного кольца, стягивавшего волосы. Вокруг были мужчины и женщины постарше, тоже почти голые. На краю экрана можно было различить часть побережья и морской прибой.

Герсен продолжал переключать каналы, один за другим. Перед его глазами открывались различные загоны, помещения и клетки — в них находились всевозможные мальчики, девочки, подростки и молодые люди обоих полов; некоторые томились в одиночестве, других содержали группами. Таковы были эксперименты Виоля Фалюша, судя по всему, наслаждавшегося возможностью подсматривать за жертвами... Других экземпляров Друзиллы Герсен не заметил.

Герсен нервничал и торопился — он не доверял способности Наварта сторожить пленников. Герсен пересек фойе, прошел по восточному коридору, вышел на мостик, соединявший арочные проходы, и углубился в западный коридор. Он оказался в лабораторном флигеле, здесь проводились эксперименты — в клетках и камерах за зеркальными стеклами, позволявшими наблюдать снаружи.

Герсен нашел Ретца — сутулого техника с бритой головой, сидевшего в небольшом кабинете. Подняв голову и увидев Герсена, Ретц испугался: «Что вы тут делаете? Вы — один из гостей? Хозяину это не понравится!»

«Теперь я хозяин! — Герсен продемонстрировал лучемет. — Где девушка, похожая на Джераль Тинзи?»

Ретц моргнул, все еще не вполне убежденный в необходимости подчиняться: «Я не могу вам ничего сказать».

Герсен ударил его лучеметом: «Быстро! Где девушка, которую привезли три недели тому назад?»

Ретц стал жаловаться: «Как я могу вам что-нибудь сказать? Виоль Фалюш меня накажет!»

«Виоль Фалюш задержан, — сообщил Герсен. — Отведи меня к девушке, или я тебя убью».

Ретц отозвался отчаянным восклицанием: «Он ужасно отомстит, он будет меня пытать...»

«Ничего этого больше не будет».

Ретц уже шел по коридору, разводя руками и бормоча. Внезапно он остановился и обернулся: «Вы говорите, вам удалось задержать Фалюша?»

«Да».

«Что вы с ним сделаете?»

«Я его убью».

«А что будет с его дворцом?»

«Увидим. Отведи меня к девушке».

«Вы оставите меня здесь, управляющим дворца?»

«Если ты не поторопишься, я тебя пристрелю».

Безутешный Ретц возобновил передвижение. Герсен спросил у него: «Что Фалюш сделал с этой девушкой?»

«Еще ничего».

«Что он хотел сделать?»

«Он планировал самооплодотворение — непорочное зачатие, если можно так выразиться. В свое время она должна была родить девочку, генетически идентичную ей самой».

«Джераль Тинзи родила ее таким способом?»

«Именно так».

«Сколько еще таких девочек вырастил Фалюш?»

«Шестерых. Но одна покончила с собой».

«Где остальные?»

«А! Это вам придется узнать у самого Фалюша».

Ретц врал, но у Герсена не было времени спорить.

Остановившись у двери, Ретц хитро оглянулся: «Девушка внутри. Что бы она вам ни говорила, вы должны учитывать, что я был вынужден подчиняться и всего лишь выполнял приказы».

«А теперь выполняй мои приказы. Открой дверь!» Ретц поколебался секунду, глядя куда-то в коридор через плечо Герсена — он явно еще надеялся, что кто-нибудь появится и выручит его. Никто не появился. Вздохнув, Ретц отворил замок и сдвинул дверь в сторону.

Друзилла, сидевшая на кровати, тревожно подняла голову. Как только она увидела Герсена, ее лицо озарилось радостным изумлением. Вскочив с кровати, она подбежала к Герсену, всхлипывая от радости: «Я надеялась, что вы придете! Они делали со мной ужасные вещи!»

Ретц решил воспользоваться тем, что внимание Герсена отвлеклось, и потихоньку ускользнуть. Герсен позвал его: «Не спеши! У меня есть для тебя поручение». Обратившись к Друзилле, он спросил: «Виоль Фалюш здесь показывался? Ты можешь его опознать?»

«Он приходил и стоял в открытой двери, но у него за спиной была яркая лампа. Он не хотел, чтобы я его рассмотрела. Он был в дикой ярости, он меня ненавидит! Он сказал, что я ему изменила. Я спросила: как это может быть, если я ему ничего обещала? Он будто ничего не слышал. Он говорил ледяным тоном — что мой долг заключался в том, чтобы готовиться к встрече с ним, неукоснительно соблюдая какие-то принципы, и что даже после того, когда я наконец с ним встретилась, я каким-то образом ему изменила на вечеринке Наварта, а также по пути во дворец».

Герсен сказал: «Очевидно одно: он — либо Танзель, либо Этуэн, либо Марио. Кто из этих троих нравился тебе меньше всего?»

«Танзель».

«Танзель, а? Хорошо. Теперь у нас есть старина Ретц, подручный Фалюша, и он-то обязательно узнает своего хозяина. Не так ли, Ретц?»

«Как я его опознаю? Он никогда мне не показывался, только говорил из-за стеклянной перегородки».

«Вряд ли! — подумал Герсен. — Тем не менее, возможно».

«Где остальные дочери Джераль Тинзи?» — спросил он вслух.

«Их было шесть, — промямлил Ретц. — Фалюш убил двух старших. Одна на Альфаноре, другую, — техник указал на Друзиллу, — он отправил на Землю. Самую младшую содержат к востоку от дворца — там, где горы подступают к морю. Еще одна — жрица бога Ародина на большом острове, тоже к востоку отсюда».

«Ретц! — сказал Герсен. — Виоль Фалюш у меня в плену. Теперь я — твой хозяин. Ты это понял, наконец?»

Ретц уныло кивнул: «Раз это так, значит, так тому и быть».

«Как выглядит Виоль Фалюш?»

«Он — высокий темноволосый человек. Он бывает жесток, бывает добр; иногда он злится, иногда в добродушном настроении. Больше я ничего не знаю».

«Выслушай и выполни мой приказ. Выпусти всех узников Фалюша».

«Это невозможно! — возопил Ретц. — Они не знают никакой жизни, кроме тех условий, в которых их содержат. Открытые пространства, солнце, небо — увидев все это, они сойдут с ума!»

«В таком случае сделай вот что. Постепенно и осторожно приучай их к окружающему миру и выводи из заключения. Я скоро вернусь и проверю, как ты выполняешь обязанности. Кроме того, сообщи обитателям дворцовых садов, что они — больше не рабы, что они могут уйти или остаться по своему усмотрению. Учти, что я запру тебя в тесной камере и накажу за твои преступления, если ты не выполнишь указания неукоснительно».

«Я их выполню, — бормотал Ретц. — Я привык подчиняться. Всю жизнь только и делаю, что подчиняюсь».

Герсен взял Друзиллу за руку: «Меня беспокоит Наварт. Здесь больше нельзя задерживаться».

Тем не менее, когда они поднялись к аэробусу через старый форт, обстоятельства оставались прежними. Три пленника были надежно привязаны к сиденьям, а Наварт продолжал держать их на прицеле. Когда поэт увидел Друзиллу, его глаза загорелись: «А где Джераль Тинзи?»

«Она умерла. Но у нее были дочери. Фалюш содержал многих других узников. Что тут происходило, пока меня не было?»

«Болтовня. Льстивые уговоры. Всевозможные доводы. Угрозы».

«Разумеется. Кто угрожал настойчивее всех?»

«Танзель».

Герсен холодно посмотрел в глаза Танзелю. Тот пожал плечами: «Вы думаете, мне нравится тут сидеть, связанному по рукам и ногам, как овца на базаре?»

«Один из вас — Виоль Фалюш. Кто? Хотел бы я знать... Что ж, нам предстоит покончить с еще несколькими жестокими забавами, устроенными во имя любви», — Герсен направился в пилотскую кабину.

Аэробус поднялся в воздух и медленно полетел на восток над горами. На берегу океана, там, где скалы погружались в воду, мрачная каменистая ложбина выходила к узкому серому пляжу. В верхней части ложбины находилась покрытая песком округлая площадка метров семьдесят в поперечнике. Герсен опустил аэробус в тени скал и спрыгнул на площадку из кабины.

Друзилла Четвертая, младшая из дочерей Джерали Тинзи, медленно вышла ему навстречу. За ее спиной, в расщелине между скалами, две негуманоидные надзирательницы гневно издавали щелкающие и писклявые звуки. Девушка спросила: «Ты — мужчина? Ты пришел, чтобы меня любить?»

Герсен усмехнулся: «Я — мужчина, это невозможно отрицать, но не тот мужчина, о котором тебе говорили».

Друзилла Четвертая растерянно обернулась в сторону расщелины между скалами: «Они говорили, что ко мне придет мужчина. Что я — одна, и он — один, и что, когда он придет, я должна его любить. Меня так учили».

«Но ты никогда не видела этого мужчину?»

«Нет. Ты — первый мужчина, которого я встретила. Ты первый человек, такой же, как я. Ты прекрасен!»

«В мире очень много мужчин, — сказал Герсен. — Тебе лгали. Заходи в аэробус, я покажу тебе других мужчин и девушку — такую же, как ты».

Друзилла Четвертая с недоумением и тревогой оглядывалась, не решаясь покинуть мрачную скалистую ложбину: «Ты меня отсюда уведешь? Я боюсь».

«Не надо бояться, — заверил ее Герсен. — Заходи в машину».

«Конечно, — она доверчиво взяла его за руку и поднялась в салон. Увидев пассажиров, она ошеломленно застыла: «Я не знала, что есть столько людей!» Девушка критически рассмотрела лица Марио, Танзеля и Этуэна: «Они мне не нравятся. У них глупые, злые лица». Она повернулась к Герсену: «Ты мне нравишься. Ты — первый мужчина из всех, которых я видела. Значит, ты — тот самый мужчина, и я останусь с тобой навсегда».

Герсен наблюдал за лицами Марио, Этуэна и Танзеля. Виолю Фалюшу должно было быть изрядно не по нутру то, что он слышал. Все три пленника сидели с каменными лицами, глядя на Герсена с одинаковым отвращением — только в уголке рта Танзеля подергивалась какая-то жилка.

Аэробус снова поднялся в воздух и направился к самому большому из близлежащих островов. Герсену не пришлось долго искать храм — он возвышался над скоплением тростниковых хижин с кровлями из длинных сухих листьев. Аэробус опустился на центральной площади — местные жители наблюдали за приземлением с изумлением и ужасом.

Из храма спустилась по ступеням Друзилла Третья — уверенная в себе, решительная девушка, внешностью практически не отличавшаяся от других Друзилл и в то же время обладавшая, подобно двум другим, безошибочной индивидуальностью.

Герсен снова спустился из кабины. Друзилла Третья разглядывала его с нескрываемым интересом: «Кто ты?»

«Я прилетел с побережья континента, — объяснил Герсен, — чтобы с тобой поговорить».

«Ты хочешь совершить обряд? Ступай в святилище какого-нибудь другого бога. Ародин бессилен. Я умоляла его перенести меня в другое место, умоляла о многих других благодеяниях. Он не ответил».

Герсен заглядывал в храм: «Там, внутри — изображение Ародина?»

«Да. Я — жрица его святилища».

«Пойдем, посмотрим на это изображение».

«Там не на что смотреть — просто статуя, сидит на троне».

Герсен зашел в храм. У противоположной входу стены сидела фигура величиной примерно в два раза больше человеческой. Голова статуи была варварски изуродована — кто-то отбил ей нос, уши и подбородок. Герсен с удивлением повернулся к Друзилле Третьей: «Кто повредил статую?»

«Я».

«Почему?»

«Мне не нравилось его лицо. Согласно благовещению, Ародин должен явиться во плоти и взять меня в жены. Я обязана молиться статуе, призывая ее приступить к бракосочетанию как можно скорее. Поэтому я разбила ей рожу, чтобы свадьба состоялась как можно позже или вообще не состоялась. Мне не нравится быть жрицей, но мне не позволяют заниматься ничем другим. Я надеялась, что после того, как я оскверню образ божий, назначат другую жрицу. Но это не произошло. Ты заберешь меня отсюда?»

«Да. Ародин — не бог. Он — человек». Герсен завел Друзиллу Третью в салон аэробуса и показал ей Марио, Этуэна и Танзеля: «Посмотри на этих трех людей. Кто из них больше всех напоминает тебе лицо статуи Ародина — до того, как ты его разбила? Ты его узнаёшь?»

Один из пленников моргнул.

«Да, — ответила Друзилла Третья. — Вот он! Вот лицо Ародина!» Она указала на Танзеля — того пленника, который только что моргнул.

«Подождите, послушайте! — воскликнул Танзель. — Что тут происходит? Что вы пытаетесь этим доказать?»

«Я хочу опознать Виоля Фалюша», — объяснил Герсен.

«А почему тогда на меня указывают пальцем? Я не Ародин, не Виоль Фалюш и не Вельзевул, если уж на то пошло! Я — Гарри Танзель из Лондона, меня там знают, и я буду очень благодарен, если меня наконец развяжут!»

«Всему свое время, — заметил Герсен. — Придется подождать». Он повернулся к Друзилле Третьей: «Ты уверена, что это Ародин?»

«Конечно. Почему его связали?»

«Я подозреваю, что он — преступник».

Друзилла Третья расхохоталась, громко и весело: «Так ему и надо! Преступник соорудил статую самому себе и назвался богом! На что он надеялся? Что он хотел приобрести?»

«Тебя».

«Меня? Все эти хлопоты, вся это ложь — ради меня?»

«Он хотел, чтобы ты его любила и поклонялась ему».

И снова салон аэробуса наполнился звонким смехом Друзиллы Третьей: «Он затратил много усилий ради того, чтобы ударить лицом в грязь!»

Внимательно наблюдая за пленниками, Герсен заметил, что лицо Танзеля начало постепенно розоветь.

«Ты готова отсюда улететь?»

«Да... Кто эти другие девушки, похожие на меня?»

«Твои сестры».

«Странно!»

«Да уж, Виоль Фалюш — или Ародин, как ты его называла — очень странный человек».

Герсену нужно было подумать. Он поднял аэробус высоко в воздух и включил автопилот так, чтобы машина медленно дрейфовала вдоль побережья. Все еще не было неопровержимого доказательства, удостоверявшего личность Виоля Фалюша. Жилка, подергивающаяся у рта, покраснение лица, разбитая физиономия статуи — все это было чрезвычайно любопытно, но все это можно было назвать лишь косвенными уликами... По существу, Герсен нисколько не приблизился к удостоверению личности Фалюша с тех пор, как Фалюш пригласил его в Дворец Любви. Обернувшись, Герсен взглянул в салон. Наварту надоели обязанности охранника; он разглядывал трех девушек со смешанным выражением надежды, растерянности и обреченности — может быть, старый поэт надеялся, что каким-то чудом одна из них превратится в ту Джераль Тинзи, которую он знал.

Герсен перебирал в уме возможные варианты дальнейших действий. Их было мало. Если бы у него был доступ к какому-нибудь наркотику, вызывавшему откровенность, или к детектору лжи, Виоль Фалюш не смог бы долго притворяться... Во Дворце Любви не было никого, кто мог бы с уверенностью опознать Фалюша. Скорее всего, в Атаре и в Кухиле тоже не было таких свидетелей. На Земле Фалюш сообщил Наварту номер своего видеофона... Герсен почесал подбородок: «Наварт!»

Поэт зашел в пилотскую кабину. Герсен указал на систему связи и объяснил Наварту, что нужно было сделать. Наварт расплылся в ухмылке до ушей.

Герсен вернулся в салон и уселся рядом с Танзелем. Обернувшись к пилотской кабине, он кивнул Наварту.

Наварт набрал код Виоля Фалюша. Герсен пригнулся к Танзелю. В мочке уха Танзеля послышалось тихое жужжание — почти неуловимая вибрация. Танзель резко вздрогнул, его мышцы, стянутые путами, напряглись.

Наварт тихо, нараспев говорил в микрофон пилота: «Виоль Фалюш! Ты меня слышишь? Виоль Фалюш!»

Танзель обернулся, встретив глазами оценивающий взгляд Герсена. Притворству пришел конец: Виоль Фалюш себя выдал. Лицо «князя тьмы» потемнело от отчаяния, он извивался, пытаясь вырваться из сиденья.

«Виоль Фалюш! — сказал Герсен. — Твое время настало».

«Кто ты? — задыхаясь, спросил Фалюш. — МСБР?»

Герсен не ответил. Наварт вернулся в салон: «Так вот он теперь какой. Я с самого начала чувствовал, что это он. У меня от него мурашки по коже бегали. Где Джераль Тинзи, Фогель?»

Виоль Фалюш облизал губы: «Вы оба! Вы сговорились меня убить!»

Герсен и Наварт перетащили Фалюша вдоль салона в пилотскую кабину и закрыли дверь, соединявшую кабину с салоном.

«Почему? — кричал Фалюш. — Почему вы со мной это делаете?»

Наварт повернулся к Герсену: «Я вам нужен?»

«Нет».

«Прощай, Фогель! — тихо сказал Наварт. — Ты прожил достопримечательную жизнь».

Поэт вернулся в салон.

Герсен полностью остановил аэробус в воздухе и открыл дверь кабины пилота. Больше чем в трех километрах внизу простирался океан.

«Почему? — не переставая, кричал Фалюш. — Почему? Почему? Почему ты это делаешь?»

Герсен сухо произнес: «Ты одержим одной идеей. Я — тоже. Когда я был ребенком, пять «князей тьмы» прилетели на звездолетах в Монтплезант и устроили резню. Ты это помнишь?»

«Это было давно — о, как давно это было!»

«Вы разрушали, вы убивали, вы уводили в рабство женщин и детей. Все, что я любил — моя семья, мои друзья — все было уничтожено. С тех пор я поклялся отомстить князьям тьмы. Я уже убил двух из вас. Ты будешь третьим. Я не журналист. Генри Лукас — вымышленное имя. Меня зовут Кёрт Герсен, и всю свою жизнь я посвятил одной цели — этой цели». Герсен шагнул к Фалюшу, сидевшему на полу. Тот напрягся всем телом, сделал неимоверное усилие, и его путы разорвались. Виоль Фалюш рывком приподнялся, взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие — и вывалился спиной вперед в проем открытой двери кабины. Герсен долго смотрел на то, как кувыркалась, уменьшаясь, продолговатая тень над блестящими водами океана, пока она не скрылась в дымке.

Закрыв кабину, Герсен вернулся в салон. К тому времени Наварт уже развязал Марио и Этуэна.

«Прошу прощения, — извинился перед ними Герсен. — Надеюсь, этот неприятный инцидент не причинил вам чрезмерных неудобств».

Этуэн смерил его взглядом, полным невыразимого отвращения. Марио хотел что-то сказать, но закашлялся и решил промолчать.

«Так-так! — радостно потирая руки, сказал Наварт. — Что дальше?»

«Нужно подобрать наших попутчиков, — отозвался Герсен. — Не сомневаюсь, что их беспокоит перспектива провести остаток своих дней на необитаемом острове».

«На этом наши проблемы не кончатся, — проворчал Этуэн. — Как мы вернемся на Согдиану? У нас нет звездолета».

Герсен рассмеялся: «Неужели Фалюшу удалось вас надуть? Мы на Согдиане. Это солнце — Миэль. Как вы умудрились не заметить?»

«Почему бы я заметил? Помешанный пилот швырял нас по всему скоплению несколько часов!»

«Всего лишь уловка. Зог в своем уме. Но он допустил оплошность — поленился выполнить процедуру акклиматизации. Когда он распахнул люк звездолета, не было никакого перепада давления, и состав атмосферы явно не изменился. Интенсивность солнечного света и сила притяжения остались прежними, небо было того же цвета, облака сохранили прежнюю форму, флора отличалась теми же характеристиками».

«Я тоже не догадался, — почесал в затылке Наварт. — Но я никогда раньше не был в космосе. Мне нечего стыдиться. И если я когда-нибудь вернусь на Землю, я больше никогда ее не покину».

«Как только мы подберем других гостей, прежде всего нужно будет сделать остановку в Кухиле. Горожане будут рады узнать, что им больше не придется платить налоги».

 

* * *

Вернувшись в Атар, Герсен нашел свой «Фараон» таким же, каким он его оставил. У Марио, Вибля и Торраса да Носса были собственные космические корабли; других гостей отвез на планеты Ойкумены звездолет, предварительно арендованный Фалюшем с этой целью. Наварт и три Друзиллы взошли на борт «Фараона». Герсен отвез их в Новый Вексфорд и посадил на рейсовый пассажирский корабль, отправлявшийся на Землю.

«Я пришлю вам денег, — сказал он Наварту. — Для девушек. Вы должны проследить за тем, чтобы о них позаботились и хорошо их воспитали».

«Для Зан-Зу я уже сделал все, что мог, — проворчал Наварт. — Она воспитана. Чего ей не хватает? С остальными придется повозиться».

«Именно так. Когда я снова побываю на Земле, мы еще увидимся».

«Хорошо. Мы будем сидеть на палубе моей старой баржи и пить мое прекрасное вино», — старый поэт быстро отвернулся. Герсен глубоко вздохнул и пошел прощаться с Друзиллой Уэйлс. Та прижалась к нему, взяла его за руки: «Почему я не могу улететь с вами? Куда угодно?»

«Не могу объяснить. Но это невозможно. Не сейчас. Я уже пытался раньше избавиться от одиночества, но из этого ничего хорошего не вышло».

«Я не такая!»

«Я знаю, что ты не такая. Но я могу рисковать только своей головой — может оказаться, что я не смогу с тобой расстаться, когда возникнет такая необходимость».

«Мы когда-нибудь увидимся снова?»

«Не думаю».

Друзилла отвернулась. «Прощайте!» — равнодушно сказала она.

Герсен шагнул было ей вслед, но остановился, повернулся и пошел своей дорогой.

 

* * *

Герсен арендовал грузовое космическое судно и прибыл на нем во Дворец Любви. Сады показались ему одичавшими; по меньшей мере, за ними уже не так усердно ухаживали. Воздушные павильоны и беседки обволокла не поддающаяся определению атмосфера обреченности.

Ретц приветствовал его с осторожным радушием: «Я выполнял ваши указания. Постепенно, без резких перемен, так, чтобы не вызывать тревогу или душевное смятение».

В сопровождении Ретца Герсен произвел осмотр «заповедников» Фалюша, где создавались экспериментальные условия. Ретц подробно разъяснял странные изощренные комплексы представлений, которые Виоль Фалюш внушал своим юным жертвам. По одному эти жертвы выходили под открытое небо: одни изумлялись, другие радовались, третьи, испуганные и ошеломленные, начинали плакать и просили, чтобы им позволили вернуться в клетку.

Городки коттеджей в дворцовых садах изменились. Многие представители «счастливого племени» покинули дворец, другие вернулись из далеких селений со своими детьми. Через некоторое время Дворцу Любви суждено было превратиться во что-то вроде изолированного сельскохозяйственного кооператива.

Герсен не мог допустить, чтобы драгоценные книги Виоля Фалюша превратились в труху. Он погрузил их в трюм грузового судна и передал библиотеку на попечение Джехана Аддельса в Новом Вексфорде. Ретц получил последние указания, после чего Герсен вернулся в Ойкумену, оставив за кормой фейерверк скопления Сирнесте.

 

* * *

Через несколько месяцев, сидя на Эспланаде в Авенте, на Альфаноре, Герсен заметил проходившую мимо молодую женщину. На ней была подобранная со вкусом модная одежда — она явно воспитывалась в цивилизованной среде, где ей прививали хорошие манеры.

Поддавшись внезапному порыву, Герсен вскочил и остановил ее: «Прошу прощения! Вы очень напоминаете девушку, с которой я познакомился на Земле. Ваши родители с Земли?»

Знакомая незнакомка выслушала его без смущения и покачала головой: «Вам это может показаться странным, но я не знаю, кто мои родители. Скорее всего, я сирота или... — тут она скорчила ироническую гримасу. — Или что-то другое. Мои опекуны получают деньги, выделенные на мое содержание. Может быть, вы знаете, кто мои родители? Если знаете, скажите!»

«Чем я занимаюсь? — подумал Герсен. — Зачем смущать покой девушки подробностями ее происхождения — или, что еще хуже, описанием кошмара, которого ей едва удалось избежать?» Ведь именно ей предстояло стать жертвой очередного эксперимента, именно из-за нее Виоль Фалюш торопился на Альфанор.

Герсен притворился, что его одолели сомнения: «Думаю, что я ошибся. Ваше сходство, скорее всего, случайно. Я принял вас за другую».

«Не верю! — заявила Друзилла Первая. — Вы знаете, но не хотите говорить! Хотела бы я знать, почему?»

Герсен усмехнулся. Знакомая незнакомка была чрезвычайно привлекательна — букет изящества и очарования. «Присядьте со мной на скамью. Я прочту вам пару баллад сумасшедшего поэта Наварта. Когда он их сочинял, он думал о вас — то есть, о девушке, очень похожей на вас».

Друзилла Первая присела: «Необычный способ завязывать знакомство. Но мои привычки тоже нельзя назвать общепринятыми... Что ж, читайте стихи — я послушаю».