Генри Бастафф изложил происходившее на Соборе молчаливому совету Нового плота:

«Оппозиция не смогла сплотиться, не проявила твердости. Старый Имачо Фероксибус умер. Морзе Суина утащили неизвестно куда. Люди были поражены, оцепенели. Ситуация представлялась им слишком невероятной. Никто не знал, что делать — смеяться, вопить, рвать дружинников на куски голыми руками? И никто ничего не сделал. Все разошлись по хижинам».

«И теперь Баркван Блаздель правит плотами», — заключил Файрал Бервик.

«Требуя при этом неукоснительного исполнения своих распоряжений».

«Значит, нам следует ожидать еще одного нападения».

Генри Бастафф согласился: «В этом не может быть сомнений».

«Но каким образом они нападут? Не собираются же они повторить ошибку!»

«По этому поводу ничего не могу сказать. Они могут построить лодки со щитами, отражающими огненные стрелы — или придумать какой-нибудь способ пускать такие стрелы со своей стороны».

«Огненные стрелы нам не повредят, — заметил Скляр Хаст. — Мы можем обтянуть лодки шкурой крагенов, а не оболочкой морской поросли. Так что огонь нам не угрожает... Не могу представить, каким образом Блаздель намерен атаковать. Однако он строит какие-то планы, конечно же».

«Придется продолжать наблюдение, — сказал Файрал Бервик. — Ничего не поделаешь». Он взглянул на Генри Бастаффа: «Ты не возражаешь против возвращения на Смотрину?»

Бастафф колебался: «Риск слишком велик. Блаздель знает, что мы за ним шпионим. Дружинники начнут искать разведчиков... Скорее всего, самую надежную информацию можно получить, ныряя под плот и прослушивая хижину заступника. Если Барвэй и Мэйбл вернутся, я составлю им компанию».

Через четыре дня Роджер Кельсо отвез Скляра Хаста на Орущий плот и указал на новое устройство, функцию или назначение которого Хаст снова не мог угадать. «Теперь ты увидишь, как генерируется электричество», — пообещал Кельсо.

«Как? Вот этим механизмом?» Хаст рассмотрел неуклюжий аппарат. Труба из полого стебля, сантиметров двенадцать в диаметре, установленная внутри решетчатого помоста, поднималась в воздух метров на семь. Ее основание было закреплено с одного конца длинного короба, содержавшего нечто вроде влажной золы. С другого конца короб был закрыт пластиной прессованного угля, а из этой пластины тянулись медные провода. На противоположном конце, между трубой и влажной золой, находилась еще одна пластина прессованного угля.

«Нельзя не признать, что это примитивное устройство, неудобное в обращении и малоэффективное, — говорил Кельсо, — но оно удовлетворяет нашим особым требованиям, а именно производит электричество без использования металла, благодаря давлению воды. Брюне описывает такое устройство в своем мемуаре. Он называет его «машиной Роуса», а сам процесс — «катафорезом». Труба заполнена водой, вода просачивается через грязь — смесь золы и морской слизи. Вода несет электрический заряд, который взаимодействует с пористым углем, проникая через него. Таким образом у нас под рукой — слабый. но постоянный и очень надежный источник электричества. Как ты понимаешь, я уже испытывал это устройство и поэтому говорю с такой уверенностью».

Он повернулся и подал знак помощникам. Два человека плотно закрыли короб с грязью, другие взобрались по перекладинам помоста с ведрами воды, каковую стали заливать в трубу. Кельсо подсоединил медные выводы к катушке из нескольких десятков витков, после чего принес тарелку. В тарелке лежала пробка, а на пробке — маленький железный стержень.

«Я уже «намагнитил» это железо, — сообщил Роджер Кельсо. — Замечаешь, что стержень указывает на север? Такой стержень называют «компасом», его можно использовать в навигационных целях. А теперь я поднесу его к концу катушки. Смотри, он вздрогнул! По проводам течет электричество!»

Скляр Хаст был чрезвычайно впечатлен. Кельсо продолжал: «Как я уже сказал, пока что это очень примитивное устройство. Со временем, когда у нас будет гораздо больше металла, я надеюсь соорудить закачивающие воду насосы с приводом от ветряков — или даже генератор, вырабатывающий электричество благодаря движению ветра. Но даже эта машина Роуса намекает на огромные возможности. Электричество позволит нам расщеплять морскую воду, получая кислоту из солей, а также щелочь с противоположными свойствами. Кислоту затем можно применять, генерируя более интенсивные потоки электричества — опять же, если удастся получить больше металла. Поэтому я постоянно спрашиваю себя: каким образом дикари нашли столько меди? Убивают ли они молодых крагенов? Мне так хочется найти ответ на этот вопрос, что я намерен посетить Дикие плоты и узнать их секрет».

«Нет-нет, — возразил Скляр Хаст. — Если тебя убьют, кто построит еще одну машину Роуса? Нет, Роджер Кельсо. Как писал Макартур в Мемуарах? «Нет незаменимых людей»? Неправда! Ты слишком важен, чтобы тобой можно было рисковать. Пошли на дикие острова помощников, но не подвергай опасности себя самого. Мы и так находимся в опасном положении, тебе нельзя умирать. Мы не можем себе позволить такую роскошь».

Кельсо неохотно согласился: «Если ты действительно так считаешь...»

Хаст вернулся на Новый плот и нашел Мерил Рохан. Он пригласил ее в небольшой коракл. Они проплыли на восток вдоль вереницы плотов, причалили к маленькому островку, плававшему чуть к югу от архипелага, выбрались на берег и присели под купой диких сахарных стеблей. «Здесь, — сказала Мерил, — мы построим наш дом. И здесь мы заведем детей».

Скляр Хаст вздохнул: «Вокруг так мирно, спокойно, красиво... Подумать только, какой бедлам сейчас творится на Родных плотах, где правит этот безумец!»

«Если бы только все могли жить и не мешать другим... Может быть, бедлам заложен в самой человеческой природе!»

«Возникает такое впечатление, — кивнул Хаст, пожевывая сахарный стебель. — Если мыслить логически, обитатели плотов должны быть меньше расположены к насилию. Первоплаватели бежали из Безумных Миров потому, что их подвергали преследованиям. Казалось бы, по прошествии двенадцати поколений их умеренность и терпимость должны проявиться в нас еще сильнее».

Мерил шаловливо рассмеялась: «Позволь мне изложить мою собственную теорию по поводу Первоплавателей». Она стала рассказывать. Поначалу ее слова забавляли Хаста, потом он перестал верить своим ушам и, наконец, возмутился: «О чем ты говоришь? Это же Первоплаватели! Наши предки! Ты и в самом деле инакомыслящая! Чему ты собираешься учить детей? Так или иначе, это просто смехотворно!»

«Не думаю. Слишком многое объясняется. Столько загадочных отрывков становятся понятными, приобретают смысл столько двусмысленных замечаний и странных сожалений...»

«Я отказываюсь этому верить! Ведь это... это...» Он не мог найти слов. Наконец он сказал: «Смотрю на тебя, наблюдаю за твоим лицом и знаю, что ты происходишь от Первоплавателей. Поэтому то, о чем ты говоришь, невозможно».

Мерил Рохан весело расхохоталась: «Подумай о другом. Если это так, Безумные Миры — не такие безумные, какими мы их представляли».

Скляр Хаст пожал плечами: «Мы никогда не узнаем наверняка — потому что никогда не сможем покинуть этот мир».

«Неужели? В один прекрасный день мы это сделаем. Не ты и не я, конечно, но, может быть, наши дети или их потомки. Они найдут Космический Корабль — будут нырять или опустят на дно какие-нибудь захваты и поднимут его на поверхность. Внимательно изучат его устройство. Может быть, они многому научатся — а может быть, ничему не научатся... Но подумай об этом! Может быть, они снова найдут способ летать в космосе — или, по меньшей мере, передать какое-нибудь сообщение на другие планеты!»

«Все может быть, — согласился Хаст. — Если твоя противоречащая всем традициям теория верна, если Первоплаватели были теми, за кого ты их принимаешь, такая цель заслуживает пристального внимания, — он снова вздохнул. — Ни ты, ни я никогда всего этого не увидим, не узнаем, оправдаются ли твои предположения. И, может быть, это только к лучшему».

Коракл двух помощников Роджера Кельсо, Карла Снайдера и Робла Бакстера, поплыл на запад к Диким плотам. Спустя девять суток они вернулись — изможденные, обожженные солнцем и торжествующие. Карл Снайдер отчитался перед советом старейшин: «Мы держались подальше от берега до наступления темноты. Дикари сидели вокруг костра и, пользуясь телескопом, мы могли их хорошо видеть. Несчастные люди! Грязные, голые, уродливые. Как только они заснули, мы приблизились и нашли место, где мы могли спрятать коракл и укрыться сами. Три дня мы наблюдали за дикарями. Их всего человек двадцать или тридцать. Они почти ничего не делают — только едят, спят, совокупляются и выплавляют медь. Сначала они пережигают кожуру губок, получая уголь. Этот уголь размалывают в мелкий порошок, в пыль — и погружают пыль в горшок, к которому присоединены меха. Они подкачивают воздух мехами, угольный порошок раскаляется докрасна и добела, после чего наконец испаряется, а на дне горшка остается медь».

«Подумать только! На протяжении двенадцати поколений мы выбрасывали кожуру губок в море!» — раздраженно воскликнул Кельсо.

«Похоже на то, — заметил Скляр Хаст, — что крагены извлекают медь из губок. Что, в таком случае, служит источником железа в нашей крови? Оно должно содержаться в чем-то, что мы едим. Если мы найдем источник железа, нам не придется пускать себе кровь до обморока, чтобы добывать гранулы».

Через несколько дней Роджер Кельсо снова пригласил Хаста на Орущий плот. Под четырьмя длинными открытыми навесами пятьдесят человек, мужчин и женщин, работали с ретортами, изготовленными из золы, цементированной морской слизью. Сжимались и растягивались меха, тлел раскаленный угольный порошок, дым поднимался столбом и просачивался вверх через листву.

Кельсо показал Хасту сосуд, полный медных гранул. Скляр Хаст почтительно поворошил пальцами холодные позвякивающие кусочки металла: «Металл! И все это из крови крагена?»

«Из крови и органов крагена, а также из кожуры губок. А здесь — здесь наше железо!» Он показал Хасту сосуд с гораздо меньшим числом — всего лишь горстью — железных гранул: «Сотне людей пришлось пустить кровь, чтобы это получить. Но мы нашли другие источники железа: железы серорыбицы, листья ядоскалки, сердцевину багрового эпифита. Железа немного, конечно — но раньше его у нас вообще не было».

Скляр Хаст взвесил железо в руке: «Могу представить себе, что из железа можно изготовить большой механизм. Таран, двигающийся по воде гораздо быстрее любого коракла. Царь-Краген увидит механизм. Сначала он испугается и отплывет подальше, потом разозлится и нападет на него. На конце тарана будет железный нож, он налетит на Царя-Крагена и разрежет его пополам». Хаст снова пропустил сквозь пальцы гранулы железа и горестно покачал головой: «Нам пришлось бы пустить кровь всем мужчинам, женщинам и детям сто раз, тысячу раз — и все равно железа не хватит, чтобы построить убивающий крагена таран».

«К сожалению, это так, — отозвался Кельсо. — Механизм, который ты вообразил, мы пока что не можем изготовить. Тем не менее, если хорошенько раскинуть мозгами, может быть, удастся соорудить что-нибудь не менее убийственное».

«С этим нужно поспешить. Потому что Блаздель и его дружинники только о том и думают, как бы устроить нам какую-нибудь гибельную катастрофу».

Какую бы катастрофу ни замышлял Баркван Блаздель для Нового плота, он держал замыслы при себе. Возможно, он еще не разработал план в достаточной степени; может быть, он хотел сначала укрепить власть элитной дружины над плотами; может быть, он подозревал, что шпионы следят за каждым его шагом. Последнее предположение соответствовало действительности. Генри Бастафф, взявший на себя роль ученика измельчителя пряностей, часто посещал таверну «Смотрина», прислушиваясь к разговорам дружинников, любивших отлынивать от своих обязанностей.

Бастафф почти ничего не узнал. Дружинники говорили громко и важно, намекая на приближение знаменательных событий, но было совершенно ясно, что они сами ничего не знали.

Время от времени в таверне появлялся сам Баркван Блаздель, в новом костюме изощренного стиля. Поверх облегающего черного комбинезона он носил жилет — или стихарь — из расшитых узорами пурпурных полос, закрывавших плечи и грудь и спускавшихся ниже пояса к бедрам. У него на плечах красовались, кроме того, экстравагантно широкие эполеты, а с эполет свисала черная накидка, развевавшаяся на ветру, когда он ходил. На голове у него было нечто еще более впечатляющее: сложно устроенная шапочка из серпов и шипов, вырезанных из лакированной оболочки морской поросли, выкрашенной в черный и пурпурный цвета — символическое изображение Царя-Крагена.

Темное костлявое лицо Блазделя на протяжении всех этих дней оставалось трезвым и суровым, хотя он по-прежнему говорил беззаботным мягким тоном, а иногда даже слегка улыбался, серьезно наклоняя при этом голову вперед, чтобы внушить собеседнику ощущение участия в решении фундаментальных, важнейших вопросов.

Барвэй и Мэйбл принимали всевозможные меры, чтобы обмануть бдительность дружинников. Их коракл был погружен в воду и задвинут под край плота; работая под водой, они высекли прямоугольные ниши в толще плота, с поддонами над поверхностью воды и вентиляционными отверстиями, выходившими наружу под сенью дерюжного куста. В этих нишах они лежали днем, время от времени плавая под водой к отверстию под внутренним помещением хижины Вринка Смейта. Ночью они вылезали на плот, чтобы поесть — еду им приносил Генри Бастафф.

Так же, как Генри Бастафф, они почти ничего не узнали. Возникало впечатление, что Баркван Блаздель и дружинники чего-то ждут. Царь-Краген совершал привычный ленивый «обход» плотов. Дважды Генри Бастафф видел его — и каждый раз дивился его величине и мощи. Вечером после того, как он заметил Царя-Крагена второй раз, сидя на обычном месте в таверне «Смотрина», Бастафф подслушал отрывок беседы, который показался ему многозначительным. Позже он сообщил об этом Барвэю и Мэйблу.

«Это может ничего не значить — или говорить о многом. Трудно понять. Лично я думаю, что происходит нечто подозрительное. Так или иначе, обстоятельства таковы. На Смотрину только что вернулась пара громил с Самбера, и старейшина головорезов спросил их, как идут дела на Тразнеке и Бикле. Громилы ответили, что целый месяц они работали в лагуне Тразнека, сооружая огромное количество шпалер для губок, достаточное, чтобы прокормить не только Тразнек, но и Транк, Бикл, Самбер, Эдельвайн и Зеленый Фонарь. Шпалеры эти — новой конструкции, массивнее и прочнее прежних, их удерживают на плаву связки прутьев, а не пузыри-поплавки. После этого старейшина головорезов стал говорить о баржах для перевозки губок, которые его собраться по гильдии строят на Транке — судя по всему, это секретный проект. Спрашивается: зачем хранить в тайне строительство барж для перевозки губок? Это же не лодки для дружинников, собирающихся напасть на Новый плот? Тут в таверну зашла ватага дружинников, и разговор прекратился».

«Шпалеры и баржи для губок, — размышлял вслух Мэйбл. — Ничего откровенно зловредного в этом нет».

«Нет, если они не предназначены для снабжения провизией новой оккупационной армии».

«Да, что-то происходит, — согласился Генри Бастафф. — Заступники, прежние и новые, собираются на Смотрине. Поговаривают о конклаве. Вы прослушивайте хижину Смейта, а я попробую уловить какие-нибудь упоминания о происходящем».

Поздно утром следующего дня Генри Бастафф проходил в тени дерюжного куста, под которым лежали Барвэй и Мэйбл. Притворяясь, что завязывает ремешки сандалии, Бастафф опустился на колено и пробормотал: «Это Бастафф. Сегодня состоится исключительно важный конклав — около сигнальной башни. Я спрячусь там, за штабелем наперсточных покрышек. Может быть, что-нибудь получится. Может быть, нет. Одному из вас нужно подплыть туда, где опоры башни пропущены через отверстия плота. Там есть зазор шириной в несколько сантиметров, можно дышать — особенно если удалить снизу немного мякоти плота. Если повезет, можно подслушать, о чем говорят заступники»

Из-под длинных листьев дерюжного куста послышался приглушенный голос: «Лучше держись подальше отсюда — они везде ищут шпионов. Мы попробуем подслушать из-под плота, о чем будут говорить на конклаве».

«Сделаю все возможное, чтобы меня не заметили, — сказал Бастафф. — Я пойду. На меня смотрит какой-то дружинник».

Лежавшие в нишах под поверхностью плота Мэйбл и Барвэй слышали, как удалялись шаги Бастаффа. Через некоторое время мимо неторопливо прошуршали шаги другого человека — по-видимому, того самого дружинника.

Дружинник ушел — Барвэй и Мэйбл облегченно вздохнули.

Посоветовавшись с партнером, Барвэй соскользнул со скамьи в воду и, сориентировавшись, поплыл туда, где опоры сигнальной башни торчали сквозь толщу плота. Там, как упомянул Бастафф, были зазоры. Расчищая забившие их грязь и солому, Барвэй расширил зазоры достаточно, чтобы к ним можно было приложить рот и нос, набирая воздух — или ухо, чтобы слышать происходящее на поверхности. Слушать и дышать одновременно, однако, было невозможно.

Генри Бастафф стал изображать, что прилежно трудится, измельчая пряности, но примерно через час прошел мимо сигнальной башни. Штабель наперсточных покрышек никто не потревожил. Бастафф посмотрел по сторонам. Судя по всему, за ним никто не следил. Он присел на корточки и, сдвигая одни покрышки направо, а другие — налево, проделал в штабеле проем и втиснулся в него.

Шло время. Чем дольше Генри Бастафф прятался, тем больше тревожился. Штабель покрышек теперь казался ему слишком очевидным убежищем. И почему, когда он проходил мимо башни, вокруг никого не было? Может быть, покрышки тут сложили нарочно, чтобы устроить ловушку для шпиона?

Бастафф поспешно выбрался из укрытия, снова быстро посмотрел по сторонам и удалился.

Через полчаса на этом участке стали собираться заступники. Шестеро дружинников из «отборной» бригады заняли охранные посты, чтобы посторонние не подходили слишком близко.

Наконец пришел Блаздель — медленно, в развевающейся за спиной черной накидке. За ним следовали три дружинника из бригады «неистовых». Проходя мимо штабеля покрышек, Блаздель покосился на него. Кто-то потревожил штабель, слегка передвинул покрышки. Губы Блазделя растянулись едва заметной, скрытной усмешкой. Он повернулся и сказал пару слов «неистовым» дружинникам — те заняли посты у штабеля.

Баркван Блаздель повернулся лицом к собравшимся и поднял обе руки, призывая к тишине.

«Сегодня начинается новый этап нашей подготовки, — сказал он. — Мы стремимся к достижению двух целей: нужно систематизировать наши взаимоотношения с Царем-Крагеном и создать предварительные условия для осуществления нашего замечательного проекта. Прежде чем вдаваться в подробности, хотел бы сделать несколько замечаний по поводу шпионажа. Нет существа более отвратительного, чем шпион — особенно шпион, работающий на мятежников-отщепенцев. Будучи задержан, такой шпион не может надеяться на сострадание. Так что позвольте спросить: все ли присутствующие бдительны в этом отношении?»

Склонив головы, заступники подтвердили, что они не забывали принимать все возможные меры предосторожности.

«Хорошо! — благодушно заявил Баркван Блаздель. — Тем не менее, шпионы инакомыслящих изобретательны, зловредны и агрессивны. Дерзким любопытством они превосходят бултыхугу — и при этом не испытывают никакого чувства вины по поводу своих подлых происков. Но мы знаем, как их учуять! В частности, из этого штабеля покрышек исходит безошибочный отвратительный запах шпиона. Неистовые! Примите надлежащие меры!»

Дружинники из бригады «неистовых» тут же разворошили штабель наперсточных покрышек. Блаздель подошел поближе. Но дружинники никого не нашли. Они взглянули на Блазделя; тот раздраженно дернул себя за губу. «Что ж, — произнес Блаздель, — лишняя бдительность никогда не помешает».

Барвэй, притаившийся под водой там, где опора башни опускалась сквозь толщу плота, услышал последнее замечание Блазделя, набрав воздуха в легкие и приложив ухо к зазору. Но теперь Блаздель вернулся на прежнее место, и его слова снова стали приглушенными и неразборчивыми.

Баркван Блаздель говорил несколько минут. Все внимательно слушали его — в том числе шестеро «отборных» дружинников, выставленных в качестве охраны; они настолько интересовались выступлением Блазделя, что теперь стояли буквально за спинами последнего ряда заступников. Блаздель заметил это и взмахом руки приказал дружинникам отойти подальше. Один из охранников, прилежнее остальных, вернулся на свой пост, повернув за угол сарая, где складировались материалы для сигнальной башни. Там стоял и слушал какой-то человек.

«Эй! — крикнул «отборный». — Ты что тут делаешь?»

Обнаруженный таким образом человек беспечно махнул рукой и, спотыкаясь, побрел прочь. По всей видимости, он был пьян.

«Стой! — приказал ему «отборный» дружинник. — Вернись и назовись!» Бросившись вслед, он вытащил пьянчугу на открытый участок. Присутствующие внимательно оценили внешность незнакомца. У него была темная кожа, на его ничего не выражающем лице не было ни бороды, ни усов — и почти не было бровей. Он носил только ничем не примечательный грязновато-желтый халат мародера или шарлатана.

Баркван Блаздель решительно подошел к нему: «Кто ты такой? Почему шляешься там, где не положено?»

Незнакомец снова пошатнулся и отмахнулся глупым неуверенным жестом: «Здесь таверна? Налейте еще арака, налейте всем! Никогда раньше не бывал на Смотрине — надо же попробовать, что вы тут пьете, чем закусываете?»

Вринк Смейт фыркнул: «Этот дурак — измельчитель пряностей. Он напился. Я его часто вижу. Отправьте его в таверну».

«Нет! — взревел Блаздель, возбужденно наклонившись вперед. — Это отщепенец, шпион! Я его помню! Он подстриг волосы и побрил лицо, но меня не обманешь, у меня острый глаз и хорошая память! Он подкрался, чтобы выведать наши секреты!»

Все глаза сосредоточились на незнакомце. Тот часто моргал глазами: «Шпион? Я? Да вы что! Просто хотел выпить еще чашечку арака».

Блаздель понюхал дыхание задержанного: «От него не пахнет ни араком, ни пивом, ни горячительными соками. Подойдите! Убедитесь сами, чтобы больше не было возражений и противоречий».

«Как тебя зовут? — спросил Фогель Вомак, заступник Эдельвайна. — С какого ты плота? Какой касты? Назови себя!»

Задержанный глубоко вздохнул и перестал притворяться: «Меня зовут Генри Бастафф. Я — диссидент. Пришел, чтобы узнать, какой еще зловредный заговор вы составляете против нас. Такова моя единственная цель».

«Шпион! — воскликнул Блаздель голосом, полным ужаса. — Сознавшийся шпион!»

Заступники откликнулись возмущенными возгласами. Блаздель сказал: «Он виновен по меньшей мере в двух преступлениях. Во-первых, ему вменяются проступки, связанные с инакомыслием как таковым. Во-вторых, он дерзко шпионил за нами — за нами, непоколебимо верными традициям защитниками единственно правильного образа жизни! В качестве командующего дружиной я вынужден требовать для него высшей меры наказания».

Фогель Вомак попытался умерить гнев Блазделя. «Подождем с приговором, — опасливо заметил он. — Через некоторое время проступки этого человека могут показаться не столь уж тяжкими».

Баркван Блаздель игнорировал его: «Этот негодяй — отвратительный отщепенец, шпион, служащий тем, кто сеет разрушения и хаос! Мой приговор обсуждению не подлежит!»

Генри Бастаффа отвели в находившееся неподалеку жилище Вринка Смейта и заключили в рабочем кабинете хижины заступника. Четверо «отборных» дружинников окружили его; им приказали ни на секунду не спускать с него глаз.

Бастафф огляделся. Справа и слева вдоль стен тянулись полки; напротив входа висела панель, закрывавшая внутреннее помещение — там было отверстие в плоту.

Бастафф обратился к охранникам: «Я слышал выступление Блазделя. Хотите знать, о чем он говорил?»

Никто не ответил.

Генри Бастафф бледно улыбнулся и сказал, повернувшись к панели потайной внутренней комнаты: «Блаздель собирается натравить Царя-Крагена на Новый плот, чтобы тот наказал диссидентов в свое удовольствие, а также уничтожил любой встречный флот эмигрантов».

Никто не сказал ни слова.

«Для этого, — громко и четко выговаривая каждое слово, продолжал Бастафф, — Блаздель приказал соорудить плавучие шпалеры для губок, которые будут кормить Царя-Крагена по пути к Новому плоту. С той же целью построены новые баржи для перевозки губок, лодки для помощников-вымогателей и лодки для дружинников, которым поручено оккупировать Новый плот».

Четверо в униформах неподвижно смотрели на разведчика. Через несколько минут Генри Бастафф громко повторил свое сообщение и прибавил: «Вполне может быть, что я никогда больше не увижу Новый плот. Надеюсь, что помог другим сохранить свободу. Прощайте, жители Нового плота! Жаль, что я не успел предупредить вас о губительных планах Барквана Блазделя».

«Молчать! — рявкнул один из «отборных» дружинников. — Слишком много болтаешь!»