Айдора Виртц предприняла последнюю попытку завербовать Джаро в «Молодежный легион»:

«Нигде не найдешь лучшей подготовки! Это сплошное развлечение! Представь себе, как весело шагать строем, дружно выкрикивая лозунги:

ВВЕРХ ПО СТУПЕНЯМ: РАЗ, ДВА, ТРИ!

НЕ ЗАЗНАВАЙСЯ! СОПЛИ УТРИ!

СДЕЛАЕМ ВСЕ, ЧТОБЫ НАМ ПОВЕЗЛО —

ПРОФАНАМ НА ЗАВИСТЬ, ПРОНЫРАМ НАЗЛО!

Вот так! Разве не здóрово? Нет? Почему нет?»

«Какой смысл шуметь без толку?» — пожал плечами Джаро.

Госпожа Виртц фыркнула: «Ничего не без толку! Маршировать с песнями полезно — ничто так не поднимает дух! Кроме того, в легионе ты приобретаешь весомость. В весомости-то и зарыта собака!»

«И что мне даст весомость?»

«А! Это большой сюрприз!»

«Гм. Какого рода сюрприз?»

Госпожа Виртц храбро улыбнулась: «Для одних — одно, для других — другое».

Джаро покачал головой: «Только идиот клюнет на такую приманку».

Госпожа Виртц сделала вид, что не расслышала: «Весомость — чудесная, волшебная вещь, и если ты ведешь журналы связей, все становится просто. Ты регистрируешь баланс одолжений, сделанных другим — так называемых «кредитов» — и одолжений, полученных от других, то есть «дебетов». Соотношением кредитов и дебетов определяется твоя социальная плавучесть; поэтому журналы связей нужно вести очень аккуратно, возвращая одолжения при первой возможности. Это поможет тебе в восхождении, и ты опомниться не успеешь, как станешь «сладким помидором»! Посмотри на Лиссель Биннок — она проскочила через легион, как отшлепанная макака! Ее отец — в Квадратуре круга. Это обстоятельство закругляет многие острые углы, конечно, и Лиссель сама по себе — достаточно привлекательное существо, но факт остается фактом: она неутомимо лезет вверх, весомость у нее в крови». Госпожа Виртц хихикнула: «Говорят, в морозную погоду Лиссель не выдыхает пар, а заволакивает глаза туманом весомости».

Джаро поднял брови: «Не может быть!»

«Скорее всего, нет — но такие шутки свидетельствуют о накале ее страсти к восхождению».

Джаро давно обращал внимание на Лиссель — модно одетую, не по годам развитую девочку с золотистыми волосами, хотя Лиссель никогда даже не смотрела на него. Она вовсю флиртовала с молодыми людьми постарше из престижных клубов, и у нее не было времени якшаться с профанами. Джаро спросил: «Как насчет Скирлет Хутценрайтер?»

«Ага! Скирлет унаследовала право занять место среди «устричных кексов», что само по себе придает ей престиж, недоступный большинству самых влиятельных и популярных людей на Галлингейле! Ей не приходится беспокоиться о репутации — причем она, судя по всему, в любом случае не стала бы о ней беспокоиться, с ее прирожденными повадками знаменитости-недотроги». Айдора Виртц огорченно отвернулась: «Не каждому дано родиться наследницей «устричного кекса». А теперь нужно позаботиться о том, чтобы ты повязал галстук «Молодежного легиона». Разумеется, тебе придется начать с «Приятельской бригады»».

Джаро отступил на шаг: «У меня нет на это времени!»

Госпожа Виртц каркнула от изумления: «Что за нелепость! Тебе учеба дается почти так же легко, как Скирлет, а она справляется с заданиями, словно голодный обжора с парой пирожных, после чего у нее остается время на любые капризы. Как ты проводишь свободное время?»

«Я изучаю руководства по механике космических кораблей».

Айдора Виртц воздела руки к небу: «Дорогой мой, как тебе не стыдно забивать себе голову бесполезными фантазиями?»

Примерно в это же время Скирлет перевели в тот класс, где учился Джаро, и теперь — нравилось это им или нет — качество выполняемой ими работы постоянно подвергалось сравнению. Вскоре стало ясно, что Джаро превосходил Скирлет в том, что касалось естественных наук, математики и технической механики; кроме того, у него лучше получались эскизы и чертежи — видимо, Джаро от природы был наделен пространственным воображением и точной координацией глаз и руки. Скирлет обгоняла его в том, что относилось к языкам, риторике и музыкальной символике. По истории Ойкумены, географии Древней Земли, антропологии и биологии у них были одинаковые оценки.

Скирлет приводил в недоумение тот факт, что она могла от кого-то отставать в принципе, в какой бы то ни было степени. Несколько дней она вела себя необычно тихо и задумчиво. Если бы она не принадлежала к недостижимой звездной плеяде «устричных кексов», можно было бы подумать, что она подавлена и не хочет, чтобы ее замечали. В конце концов Скирлет пожала плечами. Действительность, какой бы оскорбительной она ни оказалась, оставалась действительностью. Если бы Джаро был уродом или эксцентричным гением-чудаком, Скирлет могла бы смириться с возникшей ситуацией, ограничившись безразличным кивком. Но Джаро был вполне нормальным подростком, аккуратно одетым, приятной наружности, хотя и несколько необщительным — в частности, судя по всему, он проявлял к ней еще большее безразличие, чем она к нему. К сожалению, будучи профаном, Джаро не мог рассчитывать на то, чтобы кто-нибудь стал принимать его всерьез. Скирлет задумывалась: что из него получится? После чего, задумываясь о себе, она язвительно морщилась. Если уж на то пошло, что получится из нее, Скирлет Хутценрайтер?

Наконец Скирлет стала относиться к существованию Джаро по-философски. В конце концов, ей исключительно повезло — она родилась наследницей Хутценрайтеров, постоянных членов клуба «Устричных кексов»! Была ли в этом какая-то несправедливость? Не обязательно. Обстоятельства нашего рождения таковы, каковы они есть — зачем вносить какие-то изменения?

Однажды после полудня — как раз, когда кончилось первое полугодие — Скирлет, окруженная одноклассницами, слышала, как имя Джаро упомянул некий Ханафер Глакеншоу. Ханафер, большой и шумливый парень с густой копной кудрявых русых волос и выразительными, хотя и грубоватыми чертами лица, считал себя решительной и ловкой личностью, изобретателем и организатором предприятий. Он любил стоять, вскинув голову, чтобы всем было видно, какой у него гордый горбатый нос. Ханафер был убежден, что природа наградила его от рождения выдающейся весомостью — причем, возможно, так оно и было: он неустанно проталкивался вверх, не брезгуя ни лестью, ни нахальством, и уже успел преодолеть уровни «Сладких помидоров» и «Лодырей», проникнув в завидное сообщество «Пригретых змей». Теперь для него наступила пора снова подтвердить социальную плавучесть и внести новые записи в журналы связей.

Ханафер был капитаном роверболистов Ланголенской гимназии, и его команде не хватало сильных и ловких нападающих, способных устроить противнику хорошую взбучку. Похожая на мальчишку стройная школьница по имени Татнинка указала на Джаро, стоявшего поодаль на школьном дворе: «А почему не выбрать его? Он, вроде бы, достаточно силен и здоров».

Бросив взгляд в сторону Джаро, Ханафер хрюкнул: «О чем ты говоришь? Это Джаро Фат, профан. Кроме того, его мать — профессорша в Институте, пацифистка, каких мало. Она не разрешает ему заниматься борьбой, боксом или каким-нибудь другим спортом, причиняющим боль. Так что он не только профан, но и абсолютный, неисправимый туфтяк».

Скирлет, сидевшая рядом, слышала эти замечания. Она взглянула в сторону Джаро — их глаза случайно встретились. На какое-то мгновение между ними возникло нечто вроде связи или взаимопонимания, но Джаро тут же отвернулся. Последнее обстоятельство почему-то возмутило Скирлет сверх всякой меры. Разве он не сознавал, что она — Скирлет Хутценрайтер, независимое вольное существо, не допускавшее ни критики, ни постороннего суждения, и поступавшее исключительно по своему усмотрению?

Последние новости доставила к сведению Джаро, однако, не Скирлет, а Татнинка: «Ты слышал, как тебя обозвал Ханафер?»

«Нет».

«Он сказал, что ты — туфтяк!»

«Даже так? Что это значит? Надо полагать, ничего хорошего».

Татнинка хихикнула: «Я забыла — ты и вправду блуждаешь мыслями выше облака ходячего! Ладно, я объясню!» Татнинка процитировала определение, сформулированное самим Ханафером примерно неделю тому назад: «Туфтяк — самый трусливый из профанов; он каждое утро просыпается в мокрой постели и не решается сказать «Цыц!» даже котенку».

Джаро вздохнул: «Что ж, теперь мне известно, что это такое».

«Хм. Ты даже не разозлился!» — с отвращением обронила Татнинка.

Джаро задумался: «Если Ханафер провалится ко всем чертям, меня это нисколько не огорчит и даже не обрадует. Если ты рассчитывала передать ему мой ответ, теперь у тебя есть такая возможность».

«В самом деле, Джаро, тебе не следовало бы относиться с таким безразличием к мнению окружающих! — раздраженно заметила Татнинка. — У тебя ведь нет никакого престижа, никакой репутации, даже никакого желания их приобрести!»

«Ни малейшего», — пробормотал Джаро. Татнинка повернулась на каблуках и быстрыми шагами вернулась к друзьям. Джаро направился домой, в Приют Сильфид.

Альтея встретила его в нижней гостиной. Поцеловав его в щеку, она отступила на шаг и внимательно рассмотрела сына: «Что случилось?»

Джаро понимал бесполезность притворства. «Ничего особенного, — проворчал он. — Ханафер Глакеншоу занимается пустой болтовней».

«Какой именно?» — сразу встревожилась Альтея.

«Обзывает меня — то профаном, то туфтяком».

Альтея поджала губы: «Это неприемлемо, придется поговорить с его матерью».

«Ни в коем случае! — в панике воскликнул Джаро. — Пусть Ханафер говорит, что хочет — мне все равно! А если ты пожалуешься его матери, все станут надо мной смеяться!»

Альтея знала, что он прав: «Тогда тебе придется отвести Ханафера в сторону и вежливо объяснить ему, что ты не желаешь ему зла, и что поэтому у него нет никаких причин тебя обижать».

Джаро кивнул: «Может быть, я так и сделаю — после того, как врежу ему хорошенько, чтобы привлечь его внимание».

Альтея издала возмущенный возглас. Потянув Джаро за рукав, она отвела его к дивану и заставила сесть рядом. Джаро неохотно подчинился, чувствуя себя последним дураком и сожалея о том, что не придержал язык — теперь ему предстояло выслушать очередное разъяснение принципов этической философии Альтеи.

«Джаро, насилие — очень простая вещь, в нем нет никакой тайны. Это инстинктивный животный рефлекс, свойственный грубым, невоспитанным, морально ущербным людям. Меня удивляет, что ты даже в шутку прибегаешь к таким выражениям!»

Джаро не находил себе места; он уже раскрыл было рот, чтобы возразить, но Альтея не желала ничего слышать: «Как тебе известно, твой отец и я считаем себя борцами за всеобщее согласие. Мы презираем насилие и ожидаем, что ты будешь придерживаться тех же убеждений».

«Именно поэтому Ханафер и называет меня туфтяком!»

«Он перестанет, как только поймет, насколько он неправ, — безмятежно и певуче отозвалась Альтея. — Тебе придется ему это объяснить. Мир и счастье не даются даром — они подобны цветам в саду, их нужно лелеять, за ними нужно ухаживать».

Джаро вскочил на ноги: «У меня нет времени ухаживать за цветами в саду Ханафера! Мои мысли заняты другими вещами».

Альтея пристально взглянула на Джаро — и тут же забыла о перевоспитании Ханафера; Джаро понял, что снова допустил оплошность.

«Какими другими вещами?» — спросила Альтея.

«Ну... разными».

Поколебавшись меньше секунды, Альтея решила не настаивать. Протянув руки к Джаро, она обняла его: «Как бы то ни было, ты всегда можешь обсуждать со мной любые проблемы. Мы все поправим, все будет в порядке — я никогда не посоветую тебе нанести кому-нибудь вред или сделать что-нибудь плохое. Ты мне веришь?»

«О да, я тебе верю».

Альтея успокоилась: «Рада, что ты хорошо все понимаешь! А теперь иди, переоденься — мы пригласили на ужин господина Мэйхака. Ты, кажется, любишь с ним поговорить?»

«Не откажусь», — осторожно ответил Джаро. На самом деле ему нравился Тоун Мэйхак, мало походивший на типичных знакомых профессоров Фатов — что заставляло Джаро задумываться о предпочтениях родителей. Инопланетянин, успевший на своем веку несколько раз пересечь Ойкумену вдоль и поперек, Мэйхак мог рассказать о множестве странных приключений. Худощавый и сильный, с потемневшей от космического загара кожей и густыми, коротко подстриженными черными волосами, Мэйхак был моложе Хильера. Альтея считала его почти привлекательным, так как у него были правильные черты лица. Хильер относился к этому знакомому с изрядной долей критики: по его мнению, грубоватая, даже суровая внешность Мэйхака — в частности, сломанный нос — позволяла предполагать склонность к насилию.

В обществе Мэйхака Хильер чувствовал себя неудобно, будучи убежден, что в свое время Мэйхак был астронавтом, а это подрывало его репутацию в глазах профессора. Астронавтов, как правило, набирали из числа никчемных бездельников и бродяг, отбросов общества. Мироощущение астронавта было в принципе несовместимо со взглядами Хильера — и он хотел, чтобы Джаро научился разделять его точку зрения.

Сразу после первой встречи с Мэйхаком Хильер преисполнился глубокими подозрениями. В ответ на насмешки Альтеи профессор мрачно заявлял, что инстинкты еще никогда его не подводили. Он считал, что Мэйхаку, даже если его нельзя было уличить в каком-нибудь преступлении, было что скрывать — на что Альтея отзывалась: «Подумаешь! Каждому есть что скрывать».

Хильер хотел было решительно заявить «Только не мне!» — но вспомнил об одном или двух не слишком похвальных эпизодах своей молодости и ограничился уклончивым нечленораздельным мычанием.

На протяжении нескольких следующих дней Хильер потихоньку наводил справки, после чего торжествующе преподнес Альтее результат: «Все примерно так, как я предполагал! Наш знакомый скрывается под вымышленным именем. На самом деле его зовут Гэйнг Нейтцбек — но по причинам, известным только ему, он представляется как Тоун Мэйхак».

«Невероятно! — всплеснула руками Альтея. — Откуда ты знаешь?»

«Пришлось провести небольшое расследование и воспользоваться индуктивной логикой, — ответил Хильер. — Я просмотрел его заявление о приеме в Институт. В нем он указал дату своего прибытия в космический порт Танета на звездолете «Алис Рэй» компании «Старейший перевоз». Но когда я проверил список пассажиров, прибывших в указанный день на звездолете «Алис Рэй», я не нашел в нем Тоуна Мэйхака; в списке, однако, значится некий Гэйнг Нейтцбек, по профессии астронавт-механик. Во избежание сомнений, я просмотрел списки всех пассажиров, высадившихся в Танете на протяжении года — ни в одном нет никакого Тоуна Мэйхака. Что и требовалось доказать!»

Запинаясь, Альтея пробормотала: «Почему бы ему понадобилось скрываться?»

«На этот счет можно сделать десятки предположений, — продолжал Хильер. — Может быть, он прячется от кредиторов — или сбежал от докучливой жены, а то и от нескольких жен. Одно несомненно: если человек пользуется вымышленным именем, значит, не хочет, чтобы его нашли». Хильер не преминул процитировать один из известнейших афоризмов барона Бодиссея: «Заходя в банк, честный человек не надевает маску».

«Так-то оно так, — с сомнением протянула Альтея. — А жаль! Мне нравился Тоун Мэйхак, как бы его ни звали».

Вечером следующего дня Хильер заметил в Альтее с трудом сдерживаемое возбуждение — то ли радостное, то ли злорадное. Он промолчал, прекрасно зная, что Альтея скоро не выдержит и все расскажет. Так и случилось. Налив себе и супругу по бокалу их любимого красного вина, «Таладерра фино», Альтея выпалила: «Ты никогда бы не догадался!»

«Не догадался — о чем?»

«Я раскрыла тайну!»

«Ничего не знаю ни о каких тайнах», — обиженно буркнул Хильер.

«Да уж, конечно! — насмехалась Альтея. — Тебе известны сотни всевозможных тайн. Одна из них, в частности, касается Тоуна Мэйхака».

«Надо полагать, ты имеешь в виду Гэйнга Нейтцбека. Честно говоря, Альтея, меня мало интересуют темные делишки этого субъекта — каковы бы ни были причины, по которым он решил нас обмануть».

«Прекрасно! Замечательно! Никаких темных делишек! А случилось вот что: я подошла к телефону и позвонила Гэйнгу Нейтцбеку. Он работает в мастерской космопорта и сразу ответил на вызов. Я хорошо рассмотрела его на экране — он ничем не напоминает Тоуна Мэйхака. Я сказала, что звоню по поводу поданного в Институт заявления Тоуна Мэйхака — в нем указано, что он прибыл в Танет на борту звездолета «Алис Рэй».

«А при чем тут я?» — спросил Гэйнг Нейтцбек.

«Он прилетел вместе с вами?»

«Так точно».

«А почему его имени нет в списке прибывших?»

Гэйнг Нейтцбек усмехнулся: «Мэйхак служил в МСБР. Нынче он в отставке, но это ничего не значит. Когда он прибывает в космопорт, ему достаточно показать удостоверение, и он проходит контроль без вопросов. Я мог бы сделать то же самое, но мое удостоверение куда-то запропастилось»».

Альтея удовлетворенно откинулась на спинку стула и прихлебнула вино из бокала.

Хильер сделал кислую гримасу: «Что ж, все это неважно в любом случае. Не стоит делать бурю в стакане воды. Кто бы он ни был, в конце концов мне все равно».

«Значит, ты перестанешь на него дуться? Он всегда вел себя хорошо».

Хильеру пришлось неохотно признать, что он не мог найти в поведении Мэйхака никаких изъянов. Тоун Мэйхак говорил тихо и вежливо, а старомодностью одежды умудрялся перещеголять самого Хильера. Мэйхак мало распространялся о своем прошлом, но как-то раз заметил, что прилетел на Галлингейл, чтобы восполнить пробел в образовании. Альтея встретила его в Институте, где она преподавала Мэйхаку, проходившему аспирантуру, один из специализированных курсов. У Мэйхака, так же, как у профессоров Фатов, вызывали пристальный интерес необычные музыкальные инструменты. Блуждая по Галактике, Мэйхак приобрел целую коллекцию уникальных звуковоспроизводящих устройств — в том числе настоящий квакгорн, пару сплетофонов, зубную гармонику, чудесный посох-тромборог, инкрустированный сотней танцующих серебряных демонов, и даже полный набор блорийских игольчатых гонгов. Инструменты эти привлекли внимание Альтеи, и через некоторое время Тоун Мэйхак стал регулярно посещать старую усадьбу Фатов.