Время, проведенное Джаро на Бантунском холме, практически совпало с весенними каникулами в Ланголенской гимназии, что позволило ему вернуться к школьным занятиям, почти ничего не пропустив. Тем не менее, теперь все казалось ему другим. Освобождение от внутреннего бремени приводило его в почти эйфорическое состояние. Он был уверен в своей компетентности; ничто не могло остановить его на избранном пути! Да, возможно, ему предстояло узнать неприятные и даже более чем неприятные факты — он отчетливо ощущал, что в годы раннего детства ему пришлось столкнуться с чем-то мрачным и зловещим, что оставшееся в прошлом зло вполне могло протянуть щупальца в будущее. Где-то, в каком-то темном и пустынном месте замолкнувший в его голове голос продолжал стонать и рыдать в полном одиночестве.
Где?
Почему?
Что ему следовало искать?
У Джаро не было никаких сведений, позволявших ответить на эти вопросы. Супруги Фаты отказывались строить предположения по поводу его слуховых галлюцинаций и не хотели даже обсуждать их. Хильер официально объявил происшедшее «несущественным коротким замыканием», случайным последствием предшествовавшего вмешательства в умственные процессы Джаро, отныне навсегда устраненным. Родители всегда скрывали от Джаро обстоятельства его детства. Когда он спрашивал об этом, они ограничивались расплывчатыми общими фразами. Безымянный заморыш, найденный на обочине дороги, больше не существовал даже в их памяти — существовал только Джаро Фат, талантливый молодой человек, которому суждена была выдающаяся академическая карьера. Конечно, профессора Фаты не хотели ни в чем его ущемлять — они всего лишь хотели, чтобы он стал таким же, как они, что свойственно любым родителям. Госпожа Виртц приветствовала его в гимназии проницательным оценивающим взглядом и похлопала по плечу. Она не задавала вопросов, хотя Джаро прекрасно понимал, что Айдора Виртц подробно обсуждала его состояние и его успехи с Альтеей. Так или иначе, Джаро это мало беспокоило. Теперь, вернувшись в школу, он рассматривал одноклассников с новой точки зрения. Больше, чем когда-либо, он чувствовал, что не принадлежит к их числу, что он не такой, как они. Почти все они стремились к восхождению по социальной лестнице. Примерно половина его сверстников носила синие с белым значки «Молодежного легиона». Других уже приняли в клуб «Сладких помидоров», а некоторые могли похвастаться вхождением в избранный круг «Зуавов». В классе было еще два ученика-профана, мальчик и девочка; как правило, они тихо сидели за задней партой. Мальчик, так же, как и Джаро, происходил из семьи институтских научных сотрудников, а девочка недавно прибыла с другой планеты — поговаривали, что она придерживается какой-то необычной диеты. Кроме того, у них в классе была представительница недостижимых и неподражаемых «Устричных кексов»: Скирлет Хутценрайтер.
Дальнейшее наблюдение за сверстниками только укрепило в Джаро ощущение своей исключительности. Одноклассники видели в нем не только профана, но и нелюдимую, даже недружелюбную личность, сторонившуюся коллективных развлечений и, вероятно, погруженную в того или иного рода мистицизм. Несколько раз Джаро объяснял им, что намеревался стать астронавтом, в связи с чем восхождение по социальным ступеням Танета было бы для него пустой тратой времени. Никто не позаботился прислушаться к его словам. В любом случае, все это не имело значения. В следующем году Джаро должен был поступить в Лицей, где собирался сосредоточиться на предметах, относившихся к космосу — астрономии, истории и географии Древней Земли, морфологии Ойкумены, космической технологии и биографиях искателей, а также на вечно удаляющейся пограничной области, отделявшей более или менее цивилизованную Ойкумену от Запределья. Он намеревался также одолеть все двенадцать томов «ЖИЗНИ» барона Бодиссея, что могло заслужить одобрение Хильера. Впрочем, не обязательно: наблюдения и выводы барона были тесно связаны с космическими исследованиями и путешествиями, выходившими за рамки общеизвестного пространства, тогда как для многих людей, в том числе для супругов Фатов, Ойкумена была более чем достаточно велика; они считали, что астронавтов — навигаторов и космических механиков — тоже было более чем достаточно. Фаты уже определили программу будущей карьеры Джаро, гармонировавшую с их идеалами. Следовало ожидать поэтому, что планы самого Джаро встретят сопротивление в его семье. Мысль об этом его огорчала, так как он любил Альтею и Хильера, посвятивших столько времени и сил его благополучию. Но удобного выхода из сложившейся ситуации не было. Джаро нисколько не привлекала академическая деятельность — не больше, чем перспектива стать респектабельным членом клуба «Лохмачей» или «Устричных кексов». Джаро вспомнил о Тоуне Мэйхаке — вот к кому можно было потихоньку обратиться за советом!
С тех пор, как Джаро в последний раз видел Мэйхака, прошла неделя. На этот раз, получив неохотное разрешение профессоров Фатов, Мэйхак решил показать Джаро космический терминал. Пройдя через просторный вестибюль космопорта, они проникли в длинный ангар и прошлись вдоль вереницы космических яхт всевозможных размеров и разновидностей. Они не торопились, внимательно рассматривая по очереди каждый сверкающий частный звездолет, оценивая их оснастку и удобства, мощность двигателей и особое дерзкое великолепие, свойственное только космическим кораблям и никаким другим произведениям рук человеческих.
В ремонтной мастерской космопорта Мэйхак познакомил Джаро со своим бригадиром, Трио Хартунгом, а также с обладателем зверской уродливой физиономии по имени Гэйнг Нейтцбек — тот ограничился молчаливым кивком.
Покинув мастерскую, Мэйхак привел Джаро в кафе под открытым небом, на краю площади перед зданием космопорта. Заказав чаю и пирожных с кремом, Мэйхак спросил Джаро, что он думает о Хартунге и Нейтцбеке. Джаро поразмышлял, после чего ответил: «Господин Хартунг производит впечатление человека надежного и достаточно дружелюбного. Мне он, пожалуй, понравился».
«Не могу ничего возразить. А как насчет Гэйнга Нейтцбека?»
Джаро нахмурился: «Не знаю. Он выглядит очень мрачно».
Мэйхак расхохотался: «Не все то золото, что блестит. То есть наоборот. В любом случае, не суди о нем по внешности. Хотя, конечно, в застенчивости его не обвинишь».
«Значит, вы его давно знаете?»
«О да. Позволь поинтересоваться: когда Фаты привезли тебя в Танет, ты что-нибудь помнил из своего прошлого?»
«Ничего особенного».
«И ты не знаешь, где тебя нашли?»
«Нет. Они не скажут, пока я не закончу Институт».
«Хм. Расскажи все, что помнишь».
Джаро рассказал о картинах, еще возникавших в его памяти, и о сопутствовавших им ощущениях.
Мэйхак слушал чрезвычайно внимательно, впившись глазами в лицо Джаро так, словно выражение лица могло объяснить больше слов: «И это все, ты больше ничего не помнишь?»
Джаро смотрел куда-то вдаль: «Раз или два — не могу сказать точно — мне снилась моя мать. Не помню, как она выглядела — помню только ее присутствие и голос. Она говорила: «Бедный маленький Джаро! Как я не хотела возлагать это бремя на твои плечи! Но ничего не поделаешь». Что-то в этом роде. У нее был очень печальный голос — когда я проснулся, я чуть не заплакал».
«О каком «бремени» она говорила?»
«Не знаю. Иногда, когда я о ней думаю, мне кажется, что я должен сделать что-то важное, но когда я пытаюсь вспомнить, нить ускользает».
«Гм. Любопытно. А еще что-нибудь ты помнишь?»
Джаро поморщился: «Есть еще одна вещь. Думаю, она связана с садом под двумя лунами». Джаро рассказал Мэйхаку о скорбном голосе, причинявшем ему столько беспокойств. Он рассказал также об обследовании и лечении в комплексе «Бантун», о горестных хриплых восклицаниях, зарегистрированных звукозаписывающим устройством: «Врачи не могут это объяснить ничем, кроме телепатии. Но они мне помогли — теперь, наконец, меня не тревожит никакой голос».
По мере того, как Джаро говорил, внешний вид Мэйхака заметно менялся. Он напряженно наклонился вперед и застыл, словно в рассказе Джаро для него было что-то одновременно непреодолимо притягательное и вызывающее ужас. Джаро предположил даже, что Мэйхаку, может быть, пришлось пережить такое же вторжение в его сознание.
В конце концов Мэйхак сказал: «Достопримечательная последовательность событий!»
Джаро кивнул: «Я рад, что голос замолчал».
Откинувшись на спинку стула, Мэйхак тоже посмотрел куда-то вдаль и спросил: «Значит, этот голос больше вообще не появляется?»
«По-моему, нет. Иногда я слышу что-то вроде едва заметного отзвука — знаете, как бывает, когда заходишь в комнату, где кто-то только что кончил говорить».
«Очень хорошо! — Мэйхак поднялся на ноги. — Мне нужно вернуться в мастерскую».
Мэйхак удалился. Джаро провожал глазами его пружинисто шагающую фигуру, пересекавшую площадь и скрывшуюся в здании космопорта. Некоторое время Джаро продолжал сидеть, задумавшись о странном поведении своего знакомого. Мэйхак не был просто удивлен его рассказом — он был явно чем-то потрясен.
Джаро, окутанный тайнами пуще прежнего, вернулся в Приют Сильфид.
Шло время, и Джаро долго не встречался с Мэйхаком, больше не приходившим в гости, и не получал от него никаких сообщений. Может быть, следовало его пригласить? Джаро подозревал причину такого длительного отсутствия. С точки зрения Фатов, Мэйхак больше не был аспирантом Института, интересовавшимся эзотерической музыкой и причудливыми инструментами. Теперь он работал в космическом терминале. Так как он посетил множество далеких планет и провел значительную часть жизни в открытом космосе, профессора Фаты опасались его влияния на Джаро. Если Джаро нужно было брать с кого-то пример, они предпочитали, чтобы таким образцом был Хильер Фат, а не Тоун Мэйхак — не только астронавт, но и далеко не пацифист!
Джаро невесело усмехнулся. Все было ясно. Благожелательные и любящие родители, Фаты накладывали на него обременительные ограничения. Джаро понимал, что Мэйхаку нравилось проводить время в его компании; следовало как можно скорее его разыскать и глубже проникнуть в мучительно дразнящие тайны, частью которых теперь стал Тоун Мэйхак.
Утром Джаро вернулся в школу и полностью сосредоточился на занятиях, словно подвергая себя отшельническому обету. Во время обеденного перерыва Джаро проходил по внутреннему двору гимназии мимо Ханафера Глакеншоу. Ханафер рассеянно взглянул на него — но не забыл усмехнуться и фыркнуть, чтобы подчеркнуть постоянство и неизбежность презрения к профану. Джаро ухом не повел.
Ситуация, однако, становилась неприятной. Презрение Ханафера, конечно, могло и не привести ни к каким последствиям — но возникало впечатление, что рано или поздно оно могло выразиться в действиях, которые Джаро больше не мог бы игнорировать. Что тогда? Что, если Ханафер нападет на него и заставит обороняться? Самозащита не соответствовала мировоззрению профессоров Фатов. Они напомнили бы ему, что законы не требовали от него нанесения ударов или причинения боли другому человеческому существу, независимо от масштабов или характера провокации. А их собственные высокие этические представления требовали, чтобы Джаро вежливо заявил об отказе прибегать к насилию и удалился, не продолжая участвовать в конфликте. Таким образом, по мнению Фатов, он пристыдил бы противника и вызвал бы раскаяние у пособников обидчика, а сам мог бы наслаждаться плодами благонравия и целомудрия. И снова на губах Джаро появилась печальная усмешка. Супруги Фаты не позволяли ему заниматься физическими упражнениями, связанными с нанесением ударов или каким-либо единоборством; поэтому в случае нападения он не сумел бы успешно защищаться, и Ханафер, конечно же, оттузил бы его на славу.
Это умозаключение бесконечно раздражало Джаро. Неспособность к самозащите могла поставить его в исключительно неудобное положение — с этим нужно было что-то делать.
Вечером первого дня второго полугодия Джаро отправился в библиотеку и позаимствовал там пухлый справочник, содержавший описания различных приемов рукопашной схватки. Выйдя из библиотеки, Джаро присел на бетонную скамью во дворе гимназии, чтобы просмотреть справочник. Вскоре он заметил, что кто-то присел на ту же скамью с другого конца. Соседкой оказалась знаменитая Скирлет Хутценрайтер — она никогда не задумывалась о приобретении весомости, так как ей от рождения принадлежало право занять место среди «Устричных кексов», на заоблачной вершине социальной пирамиды. Скирлет присела на скамью бочком, подложив одну ногу под другую, положив одну руку на спинку скамьи и опустив другую на колени — тем самым демонстрируя элегантно-небрежную позу, не ускользнувшую от внимания Джаро прежде, чем он вернулся к созерцанию схем, пояснявших, как следовало выворачивать руки и пережимать горло.
Прошло несколько секунд. Джаро покосился на Скирлет и обнаружил, что та внимательно его разглядывает проницательными ярко-серыми глазами. Лицо ее обрамляли несколько взъерошенные, но аккуратно подстриженные черные локоны; как обычно, сегодня она надела что-то первое попавшееся — синюю крестьянскую блузу, для нее слишком просторную, и светло-бежевые, почти белые парусиновые брюки, привлекательно облегавшие ее округлые бедра. Джаро вздохнул и снова погрузился в справочник, чувствуя, как у него по коже пробежали мурашки приятного возбуждения. Раньше Скирлет едва его замечала; теперь она следила за каждым его движением. Странно! Что у нее в голове? Если теперь он с ней заговорит, а она его оборвет — чего следовало ожидать — его это огорчило бы, и он только потерял бы время на скорбные размышления. Поэтому Джаро решил молчать.
Судя по всему, Скирлет догадалась о ходе его мыслей и позволила себе довольно-таки надменную улыбку.
Джаро с достоинством выпрямился. План был безупречен: следовало полностью игнорировать обольстительную соседку, пока та не соскучится и не побежит развлекаться каким-нибудь другим способом. Настроения девушек переменчивы, как весенний ветер; они неспособны сосредоточиться на чем-нибудь одном больше трех минут. Скирлет позвала его: «Эй! Привет!»
Джаро окинул ее взглядом, сохраняя каменное выражение лица. Это существо следовало рассматривать как непредсказуемое проявление стихийных сил, требовавшее исключительной осторожности.
Скирлет снова нарушила молчание: «Ты жив или уже умер? Или просто в коматозном состоянии?»
«Насколько мне известно, я еще жив», — чопорно отозвался Джаро.
«Хорошо сказано! Тебя зовут Джаро Фат, не так ли?»
«И так, и не так».
Уклончивость Джаро заставила Скирлет поднять брови: «Как это понимать?»
«Фаты — мои приемные родители».
«Ага! Значит, у тебя есть другая фамилия?»
«Скорее всего, — Джаро рассмотрел ее с головы до ног. — А ты кто такая?»
Потрясенная Скирлет слегка отшатнулась: «То есть как, кто я такая? Я — Скирлет Хутценрайтер, разве ты не знаешь?»
«Припоминаю — у тебя странное имя».
Скирлет сдержанно пояснила: «Скирлет — уменьшительное производное от наименования «Шкирзакзайн»; так называется поместье моей матери на Мармоне, где находится ее дворец Пири-Пири».
«Все это звучит очень величественно».
Скирлет безрадостно кивнула: «Там все величественно. Я ездила к матери два года тому назад». Скирлет поджала губы и посмотрела куда-то в горизонт, вдоль проспекта Фламмариона: «Там я узнала вещи, о которых никогда не узнала бы в Танете. Никогда туда не вернусь». Скирлет подвинулась ближе к Джаро: «В данный момент я интересуюсь тобой».
Джаро не мог поверить своим ушам и недоуменно уставился на собеседницу: «Ты интересуешься — мной?»
Скирлет серьезно кивнула: «Тобой и твоим поведением». Джаро слегка успокоился: Скирлет вела себя достаточно дружелюбно и, хотя следовало сохранять бдительность, любопытно было бы узнать, что у нее на уме. Может быть, ей вдруг потребовался сопровождающий молодой человек — например, потому что ее неожиданно куда-то пригласили? Или, может быть, просто потому, что у нее возникла такая причуда, Скирлет решила предложить ему присоединиться к избранному кругу «Устричных кексов»? А может быть... нет, не может быть! Воображение Джаро остановилось на грани немыслимого и осторожно отступило. Тем не менее, такие вещи случались. Джаро с сомнением взглянул на собеседницу: «Твой выбор свидетельствует о хорошем вкусе. Тем не менее, я в замешательстве».
«Неважно. Ты не возражаешь, если я буду внимательно наблюдать за тобой некоторое время?»
«Это зависит от того, насколько внимательно ты будешь наблюдать, и как долго».
«Не дольше, чем потребуется, и настолько внимательно, насколько необходимо», — деловито ответила Скирлет.
«Что, если мне нужно будет уединиться?»
«В данный момент такой необходимости нет. А теперь вот что! — вытянув руку, Скирлет по очереди прикоснулась большим пальцем к каждому из других четырех пальцев. — Ты можешь так сделать?»
Джаро сделал то же самое: «Удовлетворительно?»
«Вполне. А теперь сделай то же самое снова. И еще раз. И еще раз».
«Пока что хватит! — возмутился Джаро. — Я не хочу, чтобы у меня развилась привычка нервно перебирать пальцами».
Скирлет досадливо щелкнула языком: «Ты прервал последовательность! Придется все начать с начала».
«Не придется, если ты не объяснишь, зачем это нужно».
Скирлет нетерпеливо махнула рукой: «Это клинический тест. Помешанные начинают делать характерные ошибки после многократного повторения одних и тех же движений. Я слышала, что психиатры тебя объявили — ну, скажем так, слегка не в себе, и хотела как можно скорее провести эксперимент».
Наступило довольно продолжительное молчание, после чего Джаро отозвался тихим возгласом осознания происходящего. Он взглянул на небо. Все было в порядке: действительность не изменилась. Скирлет не поддалась внезапному амурному увлечению. А жаль! Ему полезно было бы попрактиковаться.
«Теперь мне понятен твой интерес, — сказал Джаро. — А то мне уже показалось, что ты в меня влюбилась».
«О нет! — беззаботно откликнулась Скирлет. — Такие вещи меня не интересуют. По сути дела, ты мне даже не особенно нравишься».
Джаро скорчил огорченную гримасу и через некоторое время сказал: «Хотел бы дать тебе полезный совет».
На лице Скирлет появилось высокомерное выражение: «Зачем мне совет какого-то профана?»
«Тебе придется его выслушать в любом случае. Если ты надеешься сделать успешную карьеру психотерапевта, тебе следует научиться благожелательному, располагающему к себе отношению к пациентам. В противном случае пациенты будут на тебя злиться и никто не придет к тебе второй раз».
Скирлет презрительно рассмеялась: «Какая белиберда! Ты забыл? Мой отец — «устричный кекс»! Мне не нужна карьера! Сама по себе мысль о карьере для меня оскорбительна, как непристойность».
«В таком случае...» — начал было Джаро, но Скирлет прервала его: «Все проще простого. Меня интересуют варианты человеческой личности, в том числе аномальные отклонения. Это не более чем мимолетное любопытство — то, что «устричные кексы» называют «танцами с марионетками». Как только возникла такая возможность, я решила провести краткое обследование твоей личности и связанных с ней аномалий».
«Понятно, — сказал Джаро. — В твоей логике только один изъян. Я не сошел с ума».
Скирлет уставилась на него, подняв брови: «А тогда почему ты посещал психотерапевтов?»
«Это мое дело».
«Ага! Значит, вполне может быть, что ты так-таки сошел с ума, но не признаёшься. Другими словами, котелок у тебя не варит, но это сразу не заметно, потому что он закрыт».
Джаро решил раскрыть по меньшей мере какую-то часть правды: «Первые шесть лет моей жизни окутаны тайной. Я ничего не знаю о том, где я родился и кто были мои настоящие родители. Психиатры пытались восстановить часть моей потерянной памяти».
Скирлет была впечатлена: «Им это удалось?»
«Нет. Первые шесть лет потеряны».
«Странно! Наверное, с тобой случилось что-то ужасное».
Джаро угрюмо кивнул: «Фаты нашли меня во время инопланетной экспедиции. Меня избили до потери сознания, я умирал. Они спасли мне жизнь, но я потерял память, и никто не мог им объяснить, откуда я взялся. Они привезли меня в Танет, и теперь я здесь».
«Гм! Такие события могли послужить основой для исключительно необычной истории болезни, — Скирлет задумалась. — Надо полагать, пережитая травма сыграла важную роль в твоей жизни?»
Джаро в целом согласился с таким допущением.
«Хочешь знать, что я думаю?» — спросила Скирлет.
Джаро открыл было рот, но Скирлет не допускала возможности отказа: «Ты рассказал достойную сожаления историю — но каковы бы ни были пережитые тобой несчастья, они не служат оправданием жалости к себе! Жалость к себе — унизительная эмоция! В худших случаях она уничтожает весомость, превращая стремительный поток социального восхождения в застойную лужу. Тебе следует взять себя в руки и посмотреть на себя со стороны, даже если тебе не понравится то, что ты увидишь. Ты все еще профан, тогда как окружающие оставляют тебя в пыли, поднимаясь на ступени «Зуавов» или даже «Паршивой банды»! Сравнение заставляет тебя стыдиться и впадать в состояние пораженческой подавленности — неудивительно, что в конце концов ты очутился в палате на Бантунском холме!»
Джаро не стал возражать против ее анализа: «Я тебя хорошо понимаю. Твои суждения основательны и логичны — непонятно только, кого ты судишь? Ко мне все это не имеет отношения».
«То есть как? — Скирлет, ожидавшая запинающихся попыток самооправдания, нахмурилась. — Почему?»
Джаро рассмеялся — по мнению Скирлет, невежливым, даже издевательским смехом: «А что тут понимать? Мне плевать с высокой башни на все твои клубы — на «Устричных кексов», «Лемуров», «Сассельтонских тигров», профанов, кого бы то ни было! Как только я смогу, я улечу в космос, и вы меня больше не увидите».
Скирлет не находила слов. Одним махом Джаро унизил ее, Скирлет Хутценрайтер, «устричных кексов» и всю роскошную бутафорию общепринятого порядка вещей! Потрясающая наглость! Наконец Скирлет обрела дар речи, но не торопилась высказываться — прежде всего надлежало выбрать слова, способные оказать требуемое воздействие. Эта задача нуждалась в безукоризненном исполнении, но по этому поводу не могло возникнуть никаких опасений — Скирлет Хутценрайтер, вооруженная исключительно своим непревзойденным интеллектом, могла опровергнуть дерзкие претензии этого достаточно привлекательного юнца и поставить его на место! Ее преобладание будет сокрушительным и бесповоротным; она устроит ему такую головомойку, что он опустится перед ней на колени, поникнув головой, готовый послушно выполнять любые указания — и не будет ему пощады, пока он сам о ней не взмолится! А после этого — посмотрим! Может быть, она даже снизойдет до того, чтобы погладить его по голове.
Таковы были ее цели. Как их достигнуть? Прежде всего, чтобы не спугнуть противника, следовало заложить основание неопровержимой логики. Скирлет заставила себя говорить тихо и мягко: «Ты не можешь сам отправиться в космос. Для этого нужны билеты. А билеты на звездолеты дóроги. У тебя есть деньги?»
«Нет».
«Как насчет Фатов? Они дадут тебе деньги?»
«Никогда! Они не хотят, чтобы я даже задумывался о таких вещах!»
«Не очень хорошо с их стороны».
Джаро пожал плечами: «Они боятся, что я стану бродягой, вечно блуждающим по закоулкам Ойкумены. Они не хотят тратить деньги на погоню за синей птицей — и в этом они правы. Если я не смогу заплатить за билет, мне придется отправиться в космос навигатором или механиком».
«Это не решение проблемы. Навигатор или механик не выбирает маршрут — он всего лишь обслуживает пассажиров».
«Согласен, проблема существует. Единственный выход в том, чтобы жениться на богатой невесте. Как насчет тебя? Ты могла бы финансировать поиски потерянных шести лет? Если так, я готов жениться на тебе сию минуту. Допуская, конечно, что «устричные кексы» оправдывают свою репутацию, и у них водятся деньги».
Скирлет так разозлилась, что сначала не могла даже ничего ответить. Она не ожидала от тихони Джаро настолько жестокого, мстительного чувства юмора. Нахохлившись, она холодно произнесла: «Значит, слухи дошли и до твоих ушей. Ты позволил себе непростительную шутку».
«Ничего не знаю ни о каких слухах. Кроме того, я не шутил».
Скирлет поняла свою ошибку: «В таком случае ты единственный человек на Галлингейле, не интересующийся подлыми сплетнями».
«Понятия не имею, о чем ты говоришь».
«А почему, как ты думаешь, меня зачислили в эту вшивую Ланголенскую гимназию, а не в Эолийскую академию? Почему, как ты думаешь, у нас в Сассунском Эйри нет даже приличного сада?»
Джаро знал, что Хутценрайтеры жили в усадьбе «Сассунское Эйри» на Лесмондском холме. «Надо полагать, таковы ваши предпочтения», —он пожал плечами.
«Да уж, конечно! Банкиры предпочитают больше не одалживать деньги моему отцу. А садовники предпочитают, чтобы им платили за работу. Мы живем практически в бедности!»
«Странно! — заметил Джаро. — Я думал, все «устричные кексы» богаты».
Скирлет рассмеялась: «Мой отец считает себя блестящим финансистом, но заключает сделки либо слишком рано, либо слишком поздно. Ему все еще принадлежат несколько земельных участков, за которые никто не даст ни гроша, в том числе ранчо «Желтая птица» рядом с вашим Приютом Сильфид. Отец надеется продать это ранчо застройщику Мильдуну, но Мильдун предлагает не больше того, чего стоит одна земля, а отец слишком тщеславен для того, чтобы получить меньше, чем заплатил. Он взял деньги из моего попечительского фонда, чтобы купить акции бродячего зверинца. Все звери сдохли, и мои деньги улетучились».
«Очень сожалею».
«Я тоже. Я не могу финансировать твои поиски, в связи с чем можешь взять назад свое предложение о бракосочетании».
Джаро искоса наблюдал за девушкой. Скирлет казалась почти серьезной — что, конечно же, было маловероятно.
Дальнейшее поведение Скирлет подтвердило его подозрения. Она встала на ноги: «Помимо всего сказанного, идея бракосочетания меня отталкивает — даже если ты предложил ее в шутку».
«Ты совершенно права, — согласился Джаро. — Я бестактно пошутил. Кроме того, космический бродяга не нуждается в супруге».
Скирлет повернулась, глядя поверх балюстрады, куда-то вдоль длинного проспекта Фламмариона. Джаро зачарованно смотрел на нее, пытаясь представить себе, о чем она думает.
Солнце уже заходило за холмы, его лучи начинали блекнуть. Порыв ветра взъерошил волосы Скирлет. На какое-то мгновение показалось, что мир сменился другой, более действительной реальностью. Перед глазами Джаро стоял бледный призрак со впалыми щеками — одинокая, растерянная жертва трагических случайностей человеческого бытия.
Девушка пошевелилась — тени сместились, иллюзия исчезла. Перед ним снова стояла прежняя Скирлет. Она медленно повернулась к Джаро: «Что ты прищурился, как кот, получивший щелбан по лбу?»
«Трудно сказать. На мгновение я увидел тебя такой, какой ты могла бы стать, если бы не была «устричным кексом»».
«У тебя странная игра воображения. И что же, ты заметил какую-то разницу?»
«Не знаю, не уверен».
«Ффф! Никакой разницы нет. Пусть на меня смотрят и так, и сяк, как хотят — разницы нет!» Она пересекла школьный двор, взбежала по широким каменным ступеням, ведущим в библиотеку, и скрылась.