Джаро тщательно оделся, стараясь не выглядеть щеголем или пижоном. Он приехал в центр Танета на маленькой двухместной машине родителей; так как у него не было членского билета или абонемента, выданного «Ассоциацией покровителей искусств», ему пришлось запарковаться на общественной стоянке за Институтом и пройти в консерваторию пешком через Пингари-парк.
В свое время в вестибюле показались Лиссель и ее родственники. Джаро выступил вперед, и Лиссель его представила — группа почти не задержалась, ограничившись формальными приветствиями на ходу. Тем не менее, по мнению Джаро, все обошлось без неприятностей. Никто не задавал ему подозрительных или вызывающих вопросов, не было даже высокомерно-презрительных жестов. По существу, грозная леди Винзи почти его не замечала. Леди Ида, мать Лиссель, смерила его проницательным, но не враждебным взглядом. Остальные проявляли безразличие. Вопиющим нарушением порядка вещей было отсутствие Форби Мильдуна. По-видимому, именно этим объяснялась напряженная, мрачноватая молчаливость леди Винзи, леди Иды и Лиссель. Джаро понимал, что во избежание конфликта ему следовало вести себя обходительно и держаться на втором плане; забавляясь своим лицемерием, он позволил себе украдкой усмехнуться.
Вся компания поднялась в зал консерватории; Лиссель и Джаро замыкали шествие. Они сразу направились в ложу. На несколько секунд, пока присутствующие рассаживались, возникла неразбериха, и хриплые строгие указания леди Винзи гулко разносились по аудитории. Джаро ненавязчиво нашел себе место рядом с Лиссель, у боковой перегородки; казалось, его никто не замечал. Лиссель вела себя отстраненно. Джаро молча сидел, наблюдая за компанией и пытаясь представить себе, из-за чего настроение Лиссель так резко изменилось. Ее лицо побледнело и вытянулось; как обычно, однако, она выглядела изящной и притворно застенчивой в темно-синем платье, украшенном несколькими скромными полосками белых и розовых кружев. На голове у нее была пересекавшая лоб темно-красная лента, расшитая синим орнаментом, с неограненным лунным камнем посередине.
Усевшись, леди Винзи обвела взором аудиторию и во всеуслышание поделилась наблюдениями по этому поводу. Мало-помалу завязался благопристойный разговор, и даже Джаро позволили вставить две-три фразы. Он вел себя настолько чинно, что леди Ида, сидевшая слева от Лиссель и внимательно следившая за каждым его движением, не могла найти никакого повода для критики. Леди Ида, невысокая и уже немного расплывшаяся матрона в стильно обтягивающем грудь платье, отличалась лилейно-кремовой кожей и крашеными завитыми кудряшками розоватого оттенка. Ее безукоризненно выхоленная фигура казалась, поблескивала лаком, словно сошла со страницы журнала мод. «Такой будет Лиссель, — подумал Джаро, — когда пройдут годы и от молодости останутся одни воспоминания».
Подобно остальным родственникам Лиссель, леди Ида с очевидным почтением относилась к леди Винзи, на редкость уродливой высокой старухе с мощным торсом, обширным тазом и длинными костлявыми конечностями. Череп леди Винзи ощетинился жестким ворохом поседевших волос со стальным отблеском; на ее оплывшем складчатом лице пестрели пятна цвета старой ржавчины. Крупные черты ее лица производили впечатление грубости, даже вульгарности: мохнатые брови нависли над глубокими темными провалами глазниц, морщинистая задубевшая кожа обвисала со щек ниже челюстей, как у бульдога, кончик горбатого мясистого носа практически закрывал верхнюю губу. Несмотря на все эти недостатки, леди Винзи излучала такую жизненную силу и напористость, что ее уродство становилось положительным качеством и привлекало взгляды окружающих. Громкий и хриплый голос старухи точно соответствовал ее характеру; ее замечания, самого интимного и конфиденциального сорта, можно было слышать на другом конце зала, причем это ее нисколько не беспокоило. Окруженная родней, она казалась символом первобытного матриархата, источающим властную ману. У Джаро возникло впечатление, что от нее исходил жирноватый сырой запашок, как от висящей на крюке туши огромного костлявого зверя. Джаро переводил взгляд с леди Винзи на леди Иду и на Лиссель. Три поколения, три личности, как на полицейском параде для сравнения подозреваемых! Присмотревшись, можно было заметить некоторое сходство между тремя, какой бы нелепой не представлялась идея такого сходства. «Прелести Лиссель больше никогда не вызовут у меня возбуждение», — подумал Джаро.
Заметив его внимание, Лиссель прошептала: «Вот! Теперь ты встретился с моей семьей — роскошная компания, правда? Матушка — как драгоценная кукла, вся блестит и переливается! А леди Винзи у всех вызывает трепет».
Джаро решил сменить тему разговора: «Где же твой дядя?»
Мимолетное оживление Лиссель пропало, лицо ее вытянулось пуще прежнего: «Сегодня его постигла большая неудача, поэтому он плохо себя чувствует».
«Что случилось?»
Лиссель поджала губы: «Его надул проклятый Гильфонг Рют, и это всем нам дорого обойдется».
«Всем вам?»
Щеки Лиссель слегка втянулись, она выставила лицо вперед — так, что нос ее словно воткнулся в воздух; на какое-то мгновение Джаро увидел нарисованный в бледных пастельных тонах неопределенно-капризный набросок профиля леди Винзи. Видение это исчезло так же быстро, как появилось, но у Джаро перехватило дыхание, он окаменел. Теперь он не соблазнился бы возможностью переспать с Лиссель, даже если бы та явилась ему обнаженной в ванне, наполненной сладкими сливками.
«Мы все разделяем горе дядюшки Форби», — ответила Лиссель и быстро отвернулась.
Леди Винзи впервые заметила Джаро. Изучив его в течение пяти секунд, она изгнала его за пределы сознания, как рыбак, выбрасывающий сорного малька обратно в воду.
Джаро просмотрел брошюру с программой концерта. В ней, помимо прочего, говорилось:
«Сегодня вечером «Пиликающие отруби» исполнят последовательность вдохновенных музыкальных иллюзионов в стиле пяти символизмов новой эонической геральдики, завершенную репризой, формирующей ослепительно выразительное единство».
Из дальнейшего описания Джаро почерпнул, что включенные в программу произведения, несмотря на прецизионную утонченность их структуры, могут не оказаться непосредственно доступными неподготовленному слушателю.
Пять музыкантов, один за другим, вышли на сцену, расселись и настроили инструменты. Всякий раз, когда Джаро посещал музыкальные концерты, наибольшее удовольствие ему нередко доставляла именно эта часть: случайные робкие звуки, уже почти сочетающиеся, постепенно становились все более приятными и осмысленными, приближаясь к гармоническому согласованию — волнующее возбуждение нарастало и находило разрешение.
Квинтет приступил к исполнению. Джаро вскоре признал полное поражение. «Иллюзионы» превосходили его понимание во всех направлениях одновременно. Во время перерыва леди Винзи заявила, что только виртуозное мастерство ее внучки Дорсен позволяло терпеть эту кошачью какофонию. Благодаря изумительной акустике зала, ее замечание могли отчетливо расслышать все присутствующие.
Джаро держал при себе свои мнения, хотя позволил себе осторожно согласиться с леди Идой в том, что голосоведение представлялось несколько запутанным. Дорсен привела в ложу собрата-музыканта, угрюмого молодого человека, игравшего на тамурете. Он попытался разъяснить «иллюзионы» леди Иде: «То, что вы слышите — особый музыкальный материал. Разумеется, сегодня никто не покинет зал, насвистывая запомнившиеся мелодии. Звуки различной высоты и продолжительности предназначены быть не вещами в себе, а границами или промежутками, определяющими паузы между ними. Красота «иллюзионов» кроется в контрапункте так называемых «звуковых пустот» или пауз, в их напряженном взаимодействии».
Леди Ида заметила, что, несмотря на несомненные достоинства исполняемой музыки — если бы у нее не было достоинств, никто не стал бы ее исполнять, не так ли? — она все же выходила за рамки осмысленного восприятия. Джаро решил, что осторожная поддержка ее мнения ничему не повредит, но на его слова никто не обратил внимания. Леди Винзи громогласно вопросила: «Почему бы этим «Пиликающим отбросам», или как их там, не отложить инструменты и не позволить публике наслаждаться тишиной в ее первозданной форме?»
Исполнение продолжилось; публика прилежно слушала. По окончании концерта леди Винзи промаршировала вон из ложи, увлекая за собой стайку родственников; Джаро снова замыкал процессию. В вестибюле леди Винзи задержалась, чтобы поговорить со знакомыми. Джаро и Лиссель вышли на террасу перед консерваторией.
«Великолепная музыка, не правда ли? — сказала Лиссель. — Надеюсь, тебе она понравилась. Надо полагать, для тебя это был знаменательный вечер. Ты встретился с моей матерью, вращающейся в избранном кругу «кахулибов», и познакомился с леди Винзи, что само по себе большая честь. Она из числа «сассельтонских тигров» и пользуется всеобщим почетом. Ты должен быть мне очень благодарен».
«Благодарен? За что? — охваченный внезапной яростью, спросил Джаро. — Ты заставила меня слушать этот, с позволения сказать, музыкальный бред — да еще в компании беспардонной старой ведьмы! Когда я присел рядом с твоей матерью, она позаботилась поднять сумочку с кошельком и положить ее с другой стороны. Неужели ты думаешь, что оказала мне какую-то услугу? С моей точки зрения, ты сыграла со мной тошнотворную шутку!»
Лиссель всплеснула руками и топнула ногой, тоже не на шутку разозлившись: «Тогда зачем ты пришел?»
«На то есть свои причины».
«Неужели? Какие такие причины?»
«Могу тебя заверить, что к числу этих причин не относятся наши первоначальные планы на сегодняшний вечер — я с самого начала ни в грош не ставил твои обещания. Я тебя насквозь вижу».
Глаза Лиссель бегали: «Тише! Ты ведешь себя неприлично, на нас смотрят».
На террасе появилась леди Винзи. Она прошествовала мимо Джаро так, будто он не существовал. Леди Ида попрощалась с ним сухим кивком и тоже поспешила прочь. Лиссель воскликнула: «Все чем-то недовольны, все куда-то торопятся, полная неразбериха! Не знаю, что делать. Спокойной ночи!»
Лиссель бегом догнала свою мать, и вся их компания погрузилась в большой старомодный экипаж, уже ожидавший под террасой. Экипаж величественно отъехал от консерватории и пропал в темной глубине Пингари-парка. Джаро остался один на ступенях. Он подождал несколько минут, пока публика, покидавшая зал, не разошлась. У него за спиной, в консерватории, погасли светильники. Теперь террасу озаряли только сполохи вечного огня, горевшего в монументальном бронзовом кольце.
Джаро поежился — холодный ветер гнал обрывки тумана вниз по склонам горы Вакс и между стволами деревьев Пингари-парка. Спустившись по ступеням, он направился туда, где оставил двухместный автомобиль. Парковая дорожка вилась между древними тисами, кедрами, земляничниками и разнообразными туземными деревьями. Листва их крон заслоняла звезды; парк бледно озарялся лишь светом, сочившимся из-за деревьев со стороны фонарей на стоянке.
Джаро не спеша прошел метров пятьдесят, после чего остановился и прислушался. Тишину нарушали только вздохи ветра в листве.
Пройдя еще несколько шагов, Джаро снова остановился. Он тихо шипел от нетерпения. Неужели его зря заставили слушать пиликанье «Отрубей» и терпеть общество леди Винзи и леди Иды? Наконец он услышал то, чего ждал: приглушенные звуки осторожных торопливых шагов.
Джаро улыбнулся, мягко и задумчиво, снял пиджак и повесил его на руку. Он снова прислушался. Шаги становились громче — Джаро уже заметил сзади покачивающиеся высокие черные крылья и развевающиеся на ветру черные плащи. Он аккуратно положил пиджак на газон рядом с дорожкой, обернулся и приготовился.