На следующий день Лаурз Мур открыл конгресс ксенологов. Стоя на трибуне, он обвел аудиторию оценивающим взглядом. Подковообразные ярусы ротонды заполнились пятьюстами учеными: философами, исследователями-путешественниками, биологами, антропологами, историками, психологами-культурологами, лингвистами, эстетическими аналитиками, филологами, дендрологами, лексикографами, картологами и представителями дюжины других профессий невразумительной номенклатуры. Некоторым предстояло выступить с докладами; другие приготовились слушать и участвовать в немаловажном процессе перекрестного интеллектуального оплодотворения. Многие подготовили отчеты, которыми собирались поделиться с коллегами, если представится такая возможность — и даже если она не представится: так или иначе, чего бы это ни стоило, драгоценная работа, полная отточенных фраз и вдохновляющих новых идей, должна была найти слушателей!
Лаурз Мур завершил обзор зала и, по-видимому удовлетворенный результатами, приподнял палочку из атласного дерева и ударил по небольшому бронзовому тимпану. Аудитория притихла. Лаурз Мур произнес: «Дамы и господа! Само собой разумеется, для меня — большая честь и единственная в своем роде возможность обращаться к такому множеству знаменитых специалистов. Этот знаменательный момент займет достойное место в анналах моего существования! Но не будем тратить время на взаимные любезности и славословие. Мы должны строго придерживаться расписания — сегодняшнее утреннее заседание закончится ровно в полдень. Без дальнейших формальностей позвольте представить нашего первого докладчика, достопочтенного сэра Уилфреда Воскового!»
Сэр Уилфред выступил вперед: крепко сложенный человек с торчащим ежиком жестких черных волос и довольно-таки неприветливым лицом. Его роскошное красочное одеяние, украшенное множеством изящных портняжных изобретений, никак не вязалось с меланхолической внешностью. В порыве прозрения Альтея шепнула Хильеру, что чрезмерно впечатляющий наряд был явно навязан сэру Уилфреду его супругой — чем объяснялось также угрюмо-ироническое выражение его физиономии.
Выступление сэра Уилфреда оказалось не менее безрадостным. Общественные структуры Ойкумены стали настолько сложными, несовместимыми и разрозненными, будучи разделены немыслимыми расстояниями, что речь уже не могла идти об их всестороннем научном понимании, какой бы возвышенной и благородной не представлялась такая цель нашим предшественникам. Тот же тезис можно сформулировать в более широком смысле: объем фактической информации растет в десять раз быстрее нашей способности ее классифицировать, не говоря уже о ее осмыслении.
Как хорошо осознает любой участник августейшего собрания специалистов, перспективы дальнейших исследований неутешительны. По сути дела, деятельность ксенолога очевидно превращается в сизифов труд, в связи с чем самые щепетильные из ученых испытывают угрызения совести, получая плату за тщетные потуги. Для ксенологов настало время изменить общий подход к своей профессии и стать реалистами, а не академическими окаменелостями, мечтающими о безвозвратной эпохе простодушной наивности.
«Так что же? Означает ли это, что все потеряно? Не обязательно. Наша область исследований, будучи переопределена, становится не более чем таксономической. Нам больше не нужно сопоставлять, анализировать, синтезировать и заниматься поисками закономерностей и удачных параллелей. Драгоценные и восхитительные законы социальной динамики следует отправить в ту же мусорную корзину, что и теорию флогистона. Теперь мы — реалисты! Мы едва умеем справиться с потоком новой информации, только сортируя ее и даже не помышляя о ее анализе. Зачем себя обманывать?»
Сидевший в первом ряду дородный субъект с лицом, покрасневшим, словно от натуги, вскочил на ноги и выкрикнул презрительно-вызывающим голосом в ответ на чисто риторический вопрос сэра Уилфреда: «Как то есть зачем? Чтобы не потерять работу!»
Сэр Уилфред смерил нарушителя протокола высокомерным взглядом и продолжал:
«Существуют по меньшей мере два выхода из сложившейся, казалось бы, тупиковой ситуации. Во-первых, мы могли бы выбрать, исключительно по своему усмотрению, ограниченное число населенных миров — скажем, тридцать или сорок, даже пятьдесят, и объявить эти миры единственными подходящими предметами серьезного исследования. Таким образом мы могли бы игнорировать всю остальную человеческую деятельность, какой бы неожиданной и удивительной она ни была. Что, если какие-то новые сведения носят трагический, даже сенсационный характер? Что, если где-то новые условия существования человека приводят к драматическим последствиям? Нам нет до этого никакого дела — мы отвергаем любую новую информацию, мы отказываемся ее замечать! В конце концов, мы — авторитеты в своей области, мы учим студентов тому, как мы понимаем вещи, в силу своих способностей и возможностей. Так называемая «контрольная группа» миров, с их легкодоступными культурами, предоставит в наше распоряжение поддающийся осмыслению объем данных, причем каждый из нас сможет голосовать за включение в эту группу, согласно своим предпочтениям, той или иной планеты, способствующей обоснованию той или иной точки зрения. Таким образом мы сможем сохранить достоинство и поддерживать репутацию нашей профессии. Наши исследования будут настолько подробными и глубокими, насколько это нас устраивает, и все мы будем чувствовать себя в высшей степени комфортабельно. Тем временем, студенты будут усваивать основные принципы антропологической культурологии и применять их — также по своему усмотрению. Если какой-нибудь отщепенец или сумасшедший гений пожелает изучать другие общества, пусть делает, что хочет — нам все равно! Он никогда не сможет опровергнуть догму единодушного большинства, мы только посмеемся над ним. Мы контролируем все субсидии, академические должности и оклады, и любому бунтарю придется либо подчиниться нашей воле, либо потерять свое место в академическом сообществе».
«Абсурд! — выкрикнул из первого ряда краснорожий субъект. — Идиотизм чистой воды!»
Как прежде, сэр Уилфред игнорировал оскорбления: «Вторая концепция не столь примитивна. Мы можем накопить гигантскую базу данных, оснащенную беспрецедентным аппаратом обработки информации. В таком случае наша задача изменится: мы просто-напросто собираем информацию и загружаем ее в этот механизм, не забавляясь мелочными эгоистическими играми и не притворяясь, что знаем, с чем имеем дело. Информация загружается в машину в необработанном виде — никакой классификации, никакой предварительной сортировки, никакого анализа. Этим наша функция ограничиваются. Машина запрограммирована, бремя сопоставления и рационализации данных ложится на нее. Наша жизнь становится удобной и безмятежной. Мы приятно проводим время в академических клубах, заказывая напитки по вкусу. Время от времени разговор касается предмета, вызывающего мимолетный интерес — или, может быть, кому-нибудь из нас приходит в голову заключить пари. В недобрые старые времена — то есть сегодня — нам пришлось бы прилагать множество усилий. В рамках новой системы достаточно протянуть руку и нажать на кнопку: соответствующие сведения будут мгновенно распечатаны. Нам больше не придется влачить презренное существование подозреваемых в шарлатанстве теоретиков, считающих каждую копейку. Нам будут доступны все удовольствия жизни. Никто больше не потребует от нас выдающихся достижений в искусственных рамках узкой специализации, отныне все мы станем кладезями эрудиции! Такова, несомненно, славная перспектива развития ксенологии.
Позвольте мне сделать одно последнее замечание. Некоторые самодовольные болваны — имена которых я не стану называть, хотя виноватые ухмылки выдают их с головой — как всегда, будут возмущаться, протестовать и подавать раболепные доносы в комитет, определяющий сроки профессуры. Ха-ха! Бесполезные, смехотворные интриги! Ирония судьбы в том, что комитет — это я и мои единомышленники!»
«Чушь! — издевательски отозвался субъект с багровой физиономией. — Если нам навяжут ваши дурацкие правила, кому вообще нужны будут ксенологи?»
«Такие ксенологи, как вы, пригодятся разве что изготовителям собачьих консервов! — разозлился сэр Уилфред. — То же самое можно сказать о вашей высокоученой супруге. Холите и лелейте друг друга — кто-нибудь из вас пригодится другому на черный день, когда жрать будет нечего!»
«Благодарю вас, сэр Уилфред, за изложение интересных провокационных идей, — вмешался Лаурз Мур. — Уверен, что они надолго останутся в нашей памяти. Следующий докладчик — светило ксенологии, профессор Сонотра Сухайль, гросс-тантрицисса антиматов и путра девятой степени! Она предложит нашему вниманию выдержки из ее работы, посвященной горным селениям Лядак-Рояля. Насколько я понимаю, она сможет сообщить любопытные сведения об управляемых воздушных змеях и повелителях ветров с Питтиспасийских утесов, как известно, ограничивающих Центральный массив Второго континента там, где его берега омывают воды Стонущего океана».
Грузный субъект с краснеющим лицом снова поднялся на ноги: «Надо полагать, вы имеете в виду планету Лядак-Рояль в созвездии Стрельца, FFC-32-DE-2930?»
«У меня нет под рукой «Функционального каталога» в последней редакции, — ответил Лаурз Мур, — но, насколько я помню, вы указали правильное номенклатурное обозначение, за что я выражаю вам благодарность от имени всех присутствующих».
«И профессор Сухайль — путра?»
«Именно так, девятой степени».
«В таком случае я более чем удовлетворен. Мы можем быть уверены в достоверности ее сведений».
Лаурз Мур вежливо кивнул: «А теперь предоставим слово Сонотре Сухайль. Мадам, ничто не мешает вам начать доклад».
Путра девятой степени — приземистая широкоскулая особа с копной жестких темно-рыжих волос — обратилась к субъекту в первом ряду: «Вам удалось правильно назвать координаты. Вы хорошо знакомы с планетой Лядак-Рояль?»
«Я давно изучаю повелителей ветров, в особенности «белых кудесников»! По сути дела, я научился творить чудо реки Флонсинг и даже получил доступ к тантрике Прозрачного пути».
«Ага! — откликнулась Сонотра Сухайль. — Вижу, что мне придется тщательно выбирать выражения и ни на йоту не отклоняться от истины! Хорошо! Я обуздаю воображение и ограничусь изложением фактов».
Сонотре Сухайль не следовало беспокоиться: ее неприкрашенные факты были достаточно поразительны сами по себе, причем она иллюстрировала их фотографиями парящих и пикирующих повелителей ветров, заявляя, что способности «белых кудесников» можно объяснить только в терминах передачи мыслей на расстояние. Она снова обратилась к краснолицему субъекту в первом ряду: «Вы разделяете мое мнение?»
«Во всех отношениях! — торжественно заявил субъект. — Всецело поддержал бы ваши заключения, даже не будучи вашим супругом».
Лаурз Мур взошел на трибуну: «Нам придется подождать пару минут, пока профессор Сухайль складывает аппаратуру».
Некоторое время профессора Фаты сидели молча. Затем Альтея прошептала на ухо Хильеру: «Когда она говорила о передаче мыслей на расстояние и прочих таких вещах, я не могла не вспомнить о Джаро и о проблемах его детства — надеюсь, теперь с ними покончено».
Хильер задумался: «Сонотра делает далеко идущие выводы. Да, «тантрицисты» производят впечатление людей с аномальными свойствами, а «белые кудесники», мягко говоря, достопримечательны. Но я никак не связываю их способности с состоянием Джаро».
«Внутренний голос Джаро можно назвать аномальным свойством, — с сомнением отозвалась Альтея. — Может быть, тут есть какая-то связь с телепатией, которую мы не заметили».
«Выдумки! — проворчал Хильер. — Джаро никогда не сообщался с потоками транстемпорального излучения, и я не замечал, чтобы он совершал семь обязательных ежедневных обрядов».
Альтея не сдавалась: «Джаро — несомненно, особый случай. Ему это так же хорошо известно, как и нам, и понимание этого обстоятельства должно постоянно занимать его мысли. Неудивительно, что он стремится выяснить свое происхождение».
«И он его узнает в свое время, но образование должно занимать его мысли в первую очередь. Боюсь, однако, что он не делает все возможное в этом направлении».
«Почему же? — воскликнула Альтея. — На мой взгляд, он относится к нашим требованиям с симпатией».
«С симпатией — может быть. Но он уклоняется от сотрудничества при первой возможности. Например, он перестал посещать курсы несемантической поэзии и символогии цветов только для того, чтобы освободить больше времени на работу в космопорте».
Альтея решила сменить тему разговора: «Смотри — сразу за человеком в синем плаще: это наш декан Хутценрайтер, в самой неподходящей шляпе!»
Хильер обернулся и воскликнул: «Неподходящая шляпа — это еще куда ни шло! Кто эта совершенно неподходящая женщина?»
Альтея изучила сопровождавшую Хутценрайтера рослую особу, на голову выше декана. У нее были длинные, холеные руки и ноги, обтекаемые бедра и роскошная грудь; на ее лице словно застыла мраморная маска презрения к обращенным на нее любопытным взглядам. На ней было впечатляющее длинное платье в обтяжку, лиловое с зелеными узорами, а голову ее украшал высокий конический тюрбан из золоченой парчи.
«Может быть, это его жена, Принцесса Рассвета с Мармона?»
«Не думаю, — сказала Альтея. — Хотя, конечно, нельзя исключить такую возможность. Кто бы она ни была, как он может себе позволить ее содержать? Насколько я знаю, он в бедственном финансовом положении».
«Откуда мне знать? В любом случае не думаю, что она из числа «устричных кексов»».
Лаурз Мур снова взошел на трибуну: «Время идет, и мы уже немного отстаем от расписания. Без дальнейших проволочек позвольте представить нашего следующего докладчика, исследователя безукоризненной репутации, достопочтенного Кирилла Хака!»
К трибуне направился высокий человек с горбатым носом, яростно горящими черными глазами и взъерошенной седой шевелюрой. Лаурз Мур позволил себе высказать еще несколько фраз; он назвал Кирилла Хака специалистом, вызывавшим у него почтение с детства, известнейшим лингвистом-ксенологом Ойкумены, уроженцем Древней Земли, ныне проживающим среди таинственных руин на планете, наименование которой он еще не желает раскрывать.
Мур уступил трибуну Хаку, рассказавшему о своих попытках перевести руны на восьмидесяти пяти листах из иридиевого сплава, обнаруженных в небольшой пещере рядом с его походным лагерем. Доклад Хака был, по существу, повестью о непрерывных усилиях, прилагавшихся с целью осмысления непостижимых символов. Хак поведал о различных ухищрениях, методах и критериях, применявшихся им на протяжении многих лет — одинаково безуспешно.
Закончив доклад, Хак бросил взгляд в сторону Лаурза Мура и мрачно улыбнулся: «Надо полагать, по местным представлениям, я приобрел лишь убогий, достойный жалости и презрения тамзур. Конечно, я применяю этот термин не по назначению, но это несущественно. Я посвятил многие годы таинственным письменам и не могу похвастаться никакими результатами; мне даже не полагается университетская пенсия. Меня выгнали с факультета больше десяти лет тому назад. Тем не менее, я как-нибудь сведу концы с концами, тем или иным способом. Как это ни удивительно, мне удалось разработать несколько новых подходов к расшифровке проклятых надписей — мне не терпится вернуться к нищенскому существованию в палатке и заняться ими снова.
По правде говоря, не знаю, обманула ли меня Вселенная. Могу лишь указать на тот факт, что прямо передо мной — самодовольный, как всегда, и, без сомнения, как всегда уверенный в безошибочности своих высосанных из пальца теорий — сидит Клуа Хутценрайтер. Я сотрудничал с ним когда-то; даже наемные землекопы прозвали его «Транжиром Клуа» — каждый вечер он проигрывал все свои деньги, поддавшись увлечению какой-нибудь азартной игрой. С тех пор он сумел приобрести какое-то положение, даже стал деканом в пользующемся всеобщим уважением институте. Каким образом Транжиру Клуа удалось заполучить такую высокую должность? Говорят, благодаря неустанному подхалимству и лизоблюдству. Кроме того, он женился на введенной в заблуждение наследнице, не позаботившись уведомить ее о своем предыдущем...»
Декан Хутценрайтер вскочил на ноги и закричал: «Кто здесь следит за соблюдением протокола? Сколько мы должны терпеть эту сумасшедшую клевету? Хак явно выжил из ума — почему его сюда вообще пустили? Организатор конгресса, будьте любезны, выполняйте свои обязанности! Препроводите в лечебницу этот источник подлых измышлений!»
Лаурз Мур выступил вперед и с завидным хладнокровием порекомендовал Кириллу Хаку спуститься с трибуны или, по меньшей мере, придать своему выступлению более сдержанный характер. Хак возражал: он хотел поделиться с аудиторией еще несколькими не лишенными интереса наблюдениями. «Сегодня вечером Транжир Клуа попытается опровергнуть мои замечания! — кричал Хак. — Предупреждаю! От него вы не услышите ничего, кроме софистики и голословных инсинуаций!»
Лаурз Мур решительно указал на часы, показывая, что время докладчика истекло.
«Да, время летит, и мне придется закончить выступление, — согласился Хак. — Могу только посоветовать внимательно следить за своими кошельками, находясь рядом с Клуа Хутценрайтером. Ни в коем случае не занимайте ему деньги, вы их больше никогда не увидите! Если в последние годы моей жизни мне не удастся расшифровать надписи на иридиевых пластинках, моя профессиональная карьера завершится сокрушительным фиаско. Должен заметить, между прочим, что я подозреваю Хутценрайтера — скорее всего, это он изготовил проклятые пластинки и припрятал их там, где я обязательно должен был их найти. Виновен ли он в этом преступлении? Взгляните на него — недаром он ухмыляется! Это никак нельзя назвать скромной улыбкой оскорбленной невинности!
На этом, дамы и господа, позвольте мне откланяться!»
Кирилл Хак поклонился Лаурзу Муру и спустился с трибуны, сопровождаемый сочувственными аплодисментами.
«В высшей степени нетипичное выступление!» — пробормотал Хильер на ухо супруге.
Альтея кивнула: «Типичное или нетипичное, оно не вызвало энтузиазма у декана Хутценрайтера».
Лаурз Мур провозгласил: «А теперь мы выслушаем профессора Хильера Фата из Танетского института на планете Галлингейл. Насколько я понимаю, его доклад посвящен аспектам эстетической символогии».
Хильер прошествовал к возвышению трибуны. Как правило, он не волновался, выступая перед аудиториями; сегодня, однако, в числе слушателей был декан Хутценрайтер. Хильер расправил плечи — назвался груздем, полезай в кузов! Для того, чтобы не отвлекаться от темы доклада, Хильер старался не встречаться глазами с деканом, с подозрением воззрившимся на него из-под полей экстравагантной пунцовой шляпы.
«Область моих исследований практически безгранична, — начал Хильер. — Тем не менее, для нее характерны связность структуры и последовательность общих закономерностей. Таким образом, я отвергаю оковы, которыми хотел бы обременить нас сэр Уилфред Восковой только потому, что мы неспособны проанализировать и осмыслить все имеющиеся данные. В конце концов, как может нам повредить излишек информации? Если вас пригласили на званый ужин, о чем приходится сожалеть — о чрезмерном изобилии хороших вин или об их отсутствии? Предадимся же радостному греху интеллектуального чревоугодия, не обращая внимания на завистливо поглядывающих исподлобья вегетарианцев, изнуренных бесцельным самоотречением! Разве это не очевидно? Сэру Уилфреду придется пересмотреть свои взгляды. Изобилие, избыток, разнообразие! Таковы путевые указатели, ведущие к приобретению блестящего тамзура — если простительно такое злоупотребление местным понятием. Но довольно отвлеченных рассуждений — перейдем к основной теме доклада.
Времени у меня мало, а эстетическая симвология неисчерпаема. Поэтому ограничусь лишь несколькими описательными примерами. Эти конкретные примеры будут краткими и характерными. Для настоящего всестороннего понимания предмета моих исследований требуется эмоциональное восприятие рассматриваемых символов. Хотел бы подчеркнуть, что в отношении каждой индивидуальной символической системы необходимо ее широкомасштабное и чрезвычайно подробное изучение. У меня вызывают печальную усмешку люди, притворяющиеся, что им доставляет удовольствие музыка, возникшая в рамках чуждой им культуры, и тем самым пытающиеся изобразить из себя представителей некоего модного авангарда. Так невежественный позер кривляется на маскараде в костюме персонажа, трагическое значение которого ему неизвестно.
Тем не менее, даже если символы инопланетной культуры не могут оказывать на нас то эмоциональное влияние, какое испытывают аборигены, мы все еще можем сформулировать их смысл. Распознавание закономерностей само по себе приносит интеллектуальное удовлетворение. Нередко даже у меня возникает иллюзия наслаждения символически чуждой мне музыкой — подобно тому, как может казаться приятной для глаз орнаментальная вязь не поддающихся прочтению иероглифов. Для того, чтобы музыкальная символика была действительно понятной, она должна впитываться с молоком матери, с певучими интонациями ее голоса, со звуками родного дома.
Таким образом, анализ музыкальной символики усложняется вдвойне: чтобы понять музыку, необходимо разобраться в структуре того общества, в котором возникла и развивалась система музыкальных атрибутов. Аналитик выявляет интереснейшие параллели, связывающие музыкальную символику с другими аспектами общественной структуры. Например... — Хильер перечислил несколько обществ, формулируя их соматипы, демонстрируя костюмы различных функциональных категорий населения и воспроизводя отрывки музыки, отображающей соответствующие общественные взаимоотношения. — Слушайте внимательно! В первую очередь прозвучит праздничная развлекательная музыка, характерная для обитателей нескольких различных планет, затем торжественная церемониальная музыка и, наконец, погребальная музыка. Вы заметите любопытные различия и не менее любопытное сходство…»
Так продолжался доклад Хильера. В заключение он сделал следующий вывод: «Разумеется, эстетическая симвология не ограничивается музыкой, хотя музыка, пожалуй — самая доступная для исследователя область культурной кодификации. Другие символические системы носят еще более сложный, неоднозначный характер. Концепции могут быть также внутренне противоречивыми. Я предупреждаю студентов о том, что, если они надеются навязывать эстетическим символам абсолютные, неизменные значения, им лучше было бы специализироваться в не столь головоломной области».
Хильер вернулся на свое место в аудитории. Альтея заверила его, что слушатели проявили немалый интерес к его замечаниям, и даже декан Хутценрайтер ему поддакивал, с явным одобрением что-то бормоча на ухо спутнице. «А теперь, — сказала Альтея, — если не возражаешь, я хотела бы сделать небольшой перерыв».
«Перерыв? Ты хочешь уйти? — Хильер удивился. — Зачем же? Заседание кончится через час».
Альтея поморщилась: «Верно, но я уже достаточно наслышалась настойчивых призывов, взаимных обличений и далеко идущих выводов. Может быть, я слишком чувствительна к эмоциональным напряжениям. Мне хочется разрядить атмосферу, выйти на свежий воздух».
Хильер с сомнением посмотрел по сторонам: «Не стану тебя задерживать. Но мне сейчас покинуть зал было бы неприлично — меня обвинят в неуважении к другим докладчикам».
Альтея, собравшаяся было встать, опустилась на сиденье: «Я подожду. Но давай уйдем отсюда как можно скорее».
Хильер согласился, и Альтея неохотно приготовилась ждать.
Лаурз Мур представил леди Джулию Нип, посвятившую выступление обсуждению так называемых «больных обществ». Перед тем, как перейти к сущности своего доклада, она уделила некоторое время опровержению тезисов сэра Уилфреда: «Так же, как Хильер Фат, я отвергаю столь безнадежный пессимизм. Если бы мы приняли заявления сэра Уилфреда всерьез, нам следовало бы распустить конгресс сию минуту, разъехаться по домам, сложить с себя все почетные должности и провести остаток дней в апатии растительного прозябания. Я отказываюсь это сделать! Некоторым из присутствующих тема моего выступления — «больные общества» — может показаться не менее безрадостной, чем перспективы, нарисованные сэром Уилфредом Восковым. Я уже слышала, как мой доклад называли у меня за спиной «кратким введением в эсхатологию». Это, конечно, не имеет ничего общего с действительностью. На долю каждого «больного общества» приходится дюжина здоровых, где может происходить — и, скорее всего, происходит — все, что можно себе представить. Нет никаких причин, следовательно, воздевать руки к небу, провозглашать конец света и посыпать голову пеплом». Леди Нип слегка нахмурилась — краснорожий субъект, сидевший в первом ряду, вскочил на ноги: «Вы что-то хотите сказать?»
«Вы обращаетесь к высокообразованной аудитории. Если результаты вашей академической деятельности не уступают бестолковостью вашим метафорам, наше утреннее заседание закончится провалом». Коротко поклонившись, субъект снова занял свое место.
Бросив внимательный взгляд на критика, леди Нип заметила: «Мой доклад посвящен «больным обществам», и вы могли бы послужить прекрасным образцом представителя такого общества. Не желаете ли подняться на трибуну и подвергнуться аналитическому обследованию?»
«Ни в коем случае! — оскорбленно отозвался субъект. — Если, конечно, вы не согласитесь спуститься сюда и предварительно подвергнуться моему обследованию».
Леди Нип перешла к обсуждению основного предмета своих исследований, формулируя характеристики «больных обществ» — их отличительных свойств, их развития, упадка и окончательного разрушения: «Поверхностные признаки не обязательно последовательны. Например, статическое общество не обязательно заболевает, если внешние условия создают проблемы, угрожающие его существованию. Общество, отличающееся явным неравенством привилегий или доходов различных категорий населения, может быть здоровым, если в нем возможна вертикальная мобильность, то есть переход из одной категории в другую в зависимости от способностей и количества приложенных усилий. В отсутствие вертикальной мобильности такое общество заболевает — награды и преимущества распределяются в нем среди тунеядцев и паразитов. Изолированные общества нередко становятся странными и даже извращенными, но не обязательно больными; риск заболевания и упадка в них, однако, велик, так как они не подвергаются корректирующей критике со стороны и не распознают симптомы процессов, способных приводить к патологическому разложению. Изолированные общества почти неизбежно обречены на гибель. Религиозные общества, находящиеся под властью жрецов или подчиняющиеся идеологической догме, подобны организмам, жизненные силы которых расходуются на поддержание растущей раковой опухоли».
Леди Нип привела несколько характерных примеров, иллюстрирующих ее концепции, ответила на несколько вопросов и освободила трибуну.
На возвышение взошел Лаурз Мур, теперь надевший коническую шапку из черного бархата, подчеркивающую изящную бледность лица:
«Я хотел бы поблагодарить леди Нип за убедительные, хорошо обоснованные замечания. Вижу, что приближается назначенное время перерыва. Мы попытаемся не отступать от расписания». Лаурз Мур позволил себе сдержанно усмехнуться: «На Юшанте пользуется популярностью высказывание: «Все происходит в силу необходимости». Хотя времени осталось мало, около шести минут, его вполне достаточно для моего собственного краткого выступления — из скромности я не включил его в расписание докладов.
По правде говоря, я тоже в своем роде социолог, причем смею надеяться, что в избранной мною уникальной области исследований моя компетенция не уступает компетенции уважаемых слушателей. «А! — спрашиваете вы себя с удивлением, переглядываясь и перешептываясь. — В какой же сфере ксенологических познаний незаметно преуспел Лаурз Мур?» — организатор конгресса печально покачал головой. — Это сложная история, и на ее подробное изложение у нас нет времени. Достаточно сказать, что мои работы, воплощающие поистине неизвестные ранее концепции, никогда не были опубликованы, а теории, которым, казалось бы, суждено было приобрести галактическое признание, остались в неизвестности, закончив существование в мусорных корзинах академических чиновников. Я трудился, как мифический Сизиф, пытаясь преодолеть постыдное забвение; я рассылал работы во все научные учреждения и организации, какие мне удавалось обнаружить. И все они единодушно отказывались оценить новизну моих идей. Такова сущность истории моей жизни; разумеется, я огорчен, но я не жалуюсь. Мне удалось созвать этот конгресс, и у меня наконец есть несколько минут на то, чтобы довести свои взгляды до сведения ученого сообщества.
Среди собравшихся сегодня светил — известнейшие специалисты Ойкумены, элита социальной антропологии и смежных дисциплин. По сути дела, сегодня в этом зале нет ни одного человека, кроме меня, кто не опубликовал бы работы на Древней Земле, тем самым обеспечив долговечный престиж своим достижениям. Поздравляю вас всех и прошу всего лишь уделить ничтожное время изложению моей точки зрения — до перерыва осталось три минуты. Почему бы вам не снизойти к моей просьбе? Вы прибыли сюда по моему приглашению, а устройство конгресса стало исключительно сложным делом, на которое я затратил много времени и сил. Денег из фонда пожертвований оказалось недостаточно, и мне пришлось покрыть недостачу из своего кармана. Я посвятил успеху нашей конференции немалую часть своей жизни и почти все свои сбережения.
Но время не ждет, и мне нужно торопиться, если я хочу пояснить свой образ мыслей хотя бы в общих чертах. Я говорю о тайне жизни, личности и судьбы индивидуального разумного существа: о концепциях, объединяемых идеей «тамзура».
Мой тезис заключается в том, что своими руками, собственными усилиями я создал неповторимый персональный космос: космос, возвышенный и вдохновляющий характер которого возможен лишь благодаря моей собственной жизненной энергии — космос, усовершенствованный моими благородными побуждениями! Учитывая мои врожденные атрибуты, я надеялся, что этот космос будет принят с распростертыми объятиями и получит всеобщую поддержку — но вы уже знаете, что извращенная Вселенная отвергла его, что злоба и зависть подстерегали меня на каждом шагу. Разве не странно, разве не достойно удивления, что этот космос, мое собственное изобретение и создание, бесцеремонно, издевательски и язвительно заполнил все мое существование, беспощадно превращая в пытку каждую его минуту? — Лаурз Мур слегка наклонился вперед, на лице его застыло серьезное и строгое выражение. — Некоторое время мне казалось, что я могу сопротивляться этой пытке, что несправедливость Вселенной не сможет возобладать, но теперь космос набирает силу и раздавил бы меня, как насекомое, не оставив следа, если бы я не нашел способ уничтожить этот космос и счастливчиков, незаслуженно пользующихся его предательским благоволением! — Лаурз Мур взглянул на часы и поднял палочку из атласного дерева. — Дамы и господа, наступает время перерыва, и вместе с ним — момент откровения, апокалипсиса, явления миру величайшего, самого потрясающего тамзура, когда-либо задуманного и осуществленного человеком! Я обвел космос вокруг пальца! Я наношу ему сокрушительное поражение, уничтожаю его любимчиков, превращаю в жалкие обрывки жгучую паутину издевательств и унижений, сбиваю с оси коловорот несправедливости — все это исчезнет в очищающем пламени небытия! Время настало!» Он ударил палочкой по тимпану.
Огромная шарообразная люстра вспыхнула. На долю секунды присутствующие увидели, как она разлетелась дождем драгоценных камней, разбросанных ослепительным пламенем, мгновенно заполнившим всю ротонду; разноцветное толстое стекло монументальной полусферы взорвалось и обрушилось мириадами осколков. Так закончился Ойкуменический конгресс ксенологов в Искристой Заводи на планете Юшант: тамзуром, вызывавшим полушепот почтения на протяжении многих столетий.