Jack Vance. The Narrow Land, 1966.

В верхней части мозга Эрна соединились два нерва; он осознал себя, ощутил темноту и тесноту. Ощущение было неудобным. Напрягая конечности, он уперся ими в скорлупу — скорлупа сопротивлялась давлению во всех направлениях, кроме одного. Он пинался, бодался и в конце концов пробил брешь. Стесняющее давление ослабло. Извиваясь, Эрн стал царапать когтями пленку мембраны, разорвал ее — и тут же почуял неожиданно неприятный запах выделений — чужих, не своих. Чужак рывком повернулся, пытаясь достать Эрна. Эрн отпрянул, отбиваясь от нащупывающих конечностей соседа, казавшихся угрожающе сильными и массивными.

Наступил период бездействия. Каждый из двоих ненавидел другого: они были похожи, но слишком отличались. Через некоторое время схватка возобновилась: маленькие существа дрались, издавая едва слышные писк и чириканье.

В конечном счете Эрну удалось задушить противника. Стараясь отделиться от него, он обнаружил, что ткани срастались — Эрн и его сосед становились одним организмом. Эрн расширился, обернул собой побежденного и слился с ним.

Эрн немного отдохнул, изучая возможности сознания. Стеснение снова становилось нестерпимым. Эрн опять принялся брыкаться и упираться, пробивая новую трещину, и скорлупа распалась.

Эрн выкарабкался в толщу мягкого ила, поднялся к поверхности и взглянул наверх, в заполненную слепящим светом сухую, едкую пустоту. Сверху послышался пронзительный крик. К нему стремительно спускалась огромная тень. Эрн отпрыгнул и уклонился от хватки двух щелкающих черных когтей. Лихорадочно шлепая по илу, он соскользнул в прохладную воду и погрузился в нее.

В воде обитали другие существа; со всех сторон Эрн замечал их расплывчатые формы. Некоторые походили на него: бледные мальки с выпученными глазами, узкими черепами и пленочными полупрозрачными гребешками. Другие были крупнее, с отчетливо развитыми ногами и руками, с жесткими гребнями и прочной, серебристо-серой шкурой. Эрн встрепенулся, проверяя движения конечностей, и поплыл — сначала осторожно, потом уверенно. Он почувствовал голод и стал есть — личинок, узелки-наросты на корнях тростников, всякую мелочь.

Так началось детство Эрна; мало-помалу он научился разбираться в условиях подводного мира. Течение времени не поддавалось измерению — под водой не было вех, позволявших вести отсчет каких-либо циклов, здесь полумрак не прерывался ни светом, ни тьмой, здесь ничто не менялось, кроме самого Эрна, продолжавшего расти. Единственными примечательными событиями на морском мелководье были трагедии. То и дело игривый малек увлекался и опрометчиво заплывал слишком далеко от берега — течение подхватывало его и уносило под пелену грозовых туч, в штормящее море. Птицы-броненосцы время от времени уносили несмышленых мальков, плескавшихся на поверхности. Страшнее всех было чудище, таившееся в придонной трясине: безжалостная тварь с длинными руками, плоской мордой и четырьмя костными гребнями на черепе. Однажды Эрн едва не стал его жертвой. Чудище подкралось под корнями болотных тростников и набросилось на Эрна. Предупрежденный внезапным возмущением воды, Эрл отпрянул в последний момент — коготь чудища успел оцарапать ему ногу. Тварь пустилась вдогонку, испуская идиотские призывные звуки, но тут же бросилась в сторону, поймала одного из сверстников Эрна и опустилась на дно, чтобы прожевать добычу.

Когда Эрн вырос настолько, что хищные птицы перестали ему досаждать, он стал проводить много времени на поверхности, нюхая воздух и поражаясь обширным перспективам, хотя еще ничего не понимал в том, что видел. Небо, затянутое серым туманом, слегка просветлявшимся над открытым морем, почти никогда не менялось — лишь иногда ветер приносил обрывки туч или пелену дождя. Рядом простиралось болото: топкие низины, перемежавшиеся плоскими островками, поросшими бледным тростником, а также чрезвычайно хрупким черным кустарником сложной структуры; изредка попадались веретенообразные дендроны. Дальше начиналась завеса непроглядного мрака. Со стороны моря горизонт скрывался за сверкающей молниями завесой туч и дождя. Стена мрака и стена грозовых туч тянулись параллельно, образуя границы пролегающей между ними полосы.

Те из детей моря, что покрупнее, собирались главным образом на поверхности. Среди них встречались две разновидности. Типичный индивидуум, тонкий и гибкий, с узким ороговевшим черепом, одним гребнем и выпуклыми глазами, отличался непостоянным темпераментом и склонностью к недостойным склокам и внезапным молниеносным дракам, которые заканчивались, как только начинались. Самцы и самки этой породы выглядели по-разному; самок было примерно в два раза меньше, чем самцов.

Другая порода детей моря — с двумя гребнями на головах — составляла значительное меньшинство. У этих тяжелых и крупных особей черепа были шире, а глаза не так выпучивались, причем они вели себя гораздо спокойнее. Половые различия среди них были не столь очевидны; они с неодобрением относились к легкомысленным выходкам меньших собратьев.

Эрн отождествлял себя со второй группой, хотя его гребни еще не вполне сформировались и, помимо всего прочего, он был еще шире и толще других. Его сексуальное развитие тоже задерживалось, но, судя по всему, он был мужского пола.

Старшие дети моря, как с одним, так и с двумя гребнями, в какой-то степени владели речевыми навыками и передавали другим эти знания, полученные неизвестно откуда и когда. В свое время Эрн научился говорить и проводил долгие часы, обсуждая с соплеменниками события морского мелководья. Стена грозовых туч, непрерывно рассекаемая ослепительными молниями, постоянно их интересовала, но основное внимание дети моря уделяли болоту и пологой возвышенности за болотом, где, в конце концов, им суждено было жить среди «двуногих», о чем свидетельствовала устная традиция, унаследованная из поколения в поколение.

Иногда им удавалось замечать прямоходящих двуногих, прощупывавших прибрежные грязевые отмели в поисках плоскорыбицы или бредущих среди тростников по своим таинственным делам. В таких случаях дети моря, движимые каким-то непонятным чувством, сразу погружались под воду — все, кроме самых дерзких «одногребневых» особей; но и те едва высовывали голову над водой, наблюдая, как зачарованные, за деятельностью двуногих.

Дети моря оживленно обсуждали каждое появление двуногих. Те, что с одним гребнем, утверждали, что все дети моря станут двуногими и будут ходить по суше, рассматривая такую перспективу как состояние счастья и блаженства. «Двухгребневые» индивидуумы придерживались более скептического взгляда на вещи, хотя соглашались с тем, что дети моря, вероятно, смогут выйти на берег — в конце концов, такова была традиция — но спрашивали: что будет после этого? Традиция умалчивала о дальнейших возможностях — о них можно было только строить догадки.

В конце концов Эрну удалось увидеть двуногих вблизи. Рыская по дну в поисках ракообразных, он услышал громкие ритмичные всплески, взглянул наверх и заметил три продолговатых силуэта. Великолепные существа! Они плыли изящно, но энергично; даже придонное чудище, наверное, опасалось с ними встретиться! Эрн последовал за ними на почтительном расстоянии, подумывая о том, чтобы приблизиться и познакомиться с ними. «Было бы приятно, — говорил он себе, — поговорить с ними, узнать что-нибудь об их жизни на берегу... Двуногие задержались, чтобы посмотреть на стайку игривых детей моря, указывая то на одного, то на другого, а мальки замерли, с удивлением глядя на двуногих. И тут произошло нечто шокирующее. Крупнейшим из двухгребневых детей моря был Зим Нарицатель; он давал имена сородичам — такова была его прерогатива. Не заметив двуногих, Зим случайно попался им на глаза. Двуногие стали указывать на него, разразились резкими гортанными криками и сразу нырнули. Ошеломленный Зим сначала замер, потом бросился наутек. Двуногие преследовали его, заставляя бросаться то в одну, то в другую сторону — его очевидно хотели поймать. Обезумев от страха, Зим уплыл далеко от берега — туда, где мелководье заканчивалось подводным обрывом в бездну; течение подхватило его и унесло далеко в открытое море, к штормовой завесе.

Обменявшись гневными восклицаниями, преследователи поспешили к берегу, поднимая брызги быстрыми движениями рук и ног.

Завороженный любопытством, Эрн продолжал следовать за ними, поднимаясь вдоль илистой заводи к берегу, покрытом спекшейся грязью. Двуногие вышли на сушу и скрылись в тростниках. Эрн осторожно подплыл к самому краю воды — его охватила дрожь, вызванная противоречивыми побуждениями. Почему бы столь великолепные существа решили погнаться за Зимом и обрекли его на верную гибель? Берег был перед самым носом; на прибрежной грязи остались четкие следы двуногих. Куда они вели? Какие чудесные новые перспективы начинались за порослями тростников? Эрн потихоньку выполз на берег. Поднявшись на ноги, он попробовал ходить. Гибкие ноги не слушались; только сосредоточившись изо всех сил, ему удавалось ставить одну ступню перед другой. Лишенное поддержки воды, тело казалось ему грузным и неповоротливым. Из тростников послышался пронзительный удивленный возглас. Ноги Эрна неожиданно обрели подвижность: пошатываясь, он сделал несколько прыжков к морю, плюхнулся в воду, нырнул и лихорадочно поплыл к морю. Взмучивая воду, двуногие погнались за ним. Скользнув в сторону, Эрн спрятался за пучком гниющих тростников. Двуногие поспешили мимо к мелководью и провели там некоторое время в тщетных поисках, ныряя и плавая взад и вперед.

Эрн оставался в убежище. Двуногие вернулись, проплывая по заводи на расстоянии двух протянутых рук — так близко, что Эрн мог видеть их блестящие глаза и темно-желтые ротовые полости, открывавшиеся, чтобы заглатывать воздух. Поджарые, с остроконечными лбами, переходившими в единственный гребень на черепе, они походили скорее на детей моря меньшей разновидности, нежели на Эрна или Зима. Двуногие не были его собратьями! Он не был двуногим! Возбужденный и неудовлетворенный, Эрн в замешательстве вернулся на мелководье.

Но с этих пор все изменилось. Былая жизнь, невинная и беззаботная, кончилась; привычное приятное времяпровождение омрачалось предчувствием чего-то неизбежного. Теперь мысли Эрна постоянно возвращались к тому, что происходило на берегу, а одногребневые дети моря — сверстники, игравшие с ним, когда все они были мальками — вызывали у него новую тревогу: внезапно они стали казаться странными, совсем не такими, как он; те, в свою очередь, наблюдали за двухгребневыми соседями с недоверием, улепетывая от Эрна и других представителей его разновидности, как испуганные стайки рыбок.

Эрн стал замкнутым и угрюмым. Былые способы получать удовольствие от жизни больше не удовлетворяли его, казались неполноценными. Дважды двуногие снова выплывали на мелководье, но все двухгребневые дети моря, в том числе Эрн, прятались в корнях тростников. Поэтому двуногие, судя по всему, потеряли интерес к поискам, и в течение некоторое времени жизнь более или менее шла своим чередом. Чувствовалось, однако, что скоро наступят перемены. Желание разобраться в происходящем на берегу становилось навязчивой идеей Эрна. Что скрывалось за островками, заросшими тростником, между этими островками и за стеной мрака? Где жили двуногие, в каких сказочных условиях?

Сохраняя исключительную бдительность на случай появления чудища с черными когтями, Эрн проплыл вверх по самой широкой из прибрежных заводей. С обеих сторон были островки, заросшие бледным тростником; иногда попадались одинокие деревья-скелеты и шарообразные кусты сплетенника — настолько хрупкие, что они распадались в прах при прикосновении. Заводь разветвлялась — ее протоки заканчивались небольшими бухточками, где в неподвижной воде отражалось унылое серое небо. Наконец заводь сузилась и превратилась в не более чем канаву, заполненную жидким черным илом.

Эрн не смел двигаться дальше. Если бы кто-то пробрался вслед за ним в эту канаву, он оказался бы в западне... И как раз в этот момент странное желтое существо повисло у него над головой, перебирая в воздухе сотнями позвякивающих чешуек. Эрну показалось, что откуда-то издалека донеслись резкие возгласы двуногих. Он тут же развернулся и поплыл обратно; чешуйчатая птица не отставала. Эрн нырнул и поплыл под водой к морю со всей возможной быстротой. Через некоторое время он повернул и осторожно выглянул из-под поверхности. Желтая птица беспорядочно кружила над тем местом, где он погрузился под воду, ее торжествующие крики превратились в скорбное уханье.

Эрн с облегчением вернулся на мелководье. Теперь стало ясно, что, если он хотел выйти на берег, ему надлежало научиться ходить. Приводя в замешательство собратьев — даже тех, что с двумя гребнями на голове — он стал пробираться по грязной трясине ближайшего островка, упражняя ноги среди тростников. У него это более или менее получалось, и через некоторое время он уже без труда ходил, но все еще не решался взбираться на берег за островками. Вместо этого он поплыл вдоль берега — штормовая стена оставалась справа, а берег — слева. Эрн плыл все дальше — дальше, чем он когда-либо осмеливался заплывать.

Стена грозовых туч не менялась: клубящаяся пелена дождя и плотного тумана, пронзаемая молниями. Стена мрака за побережьем тоже оставалась прежней: непроглядная черная полоса на горизонте, почти незаметно, мало-помалу светлевшая, превращаясь в обычную серую дымку, затянувшую небо над головой. Узкая полоса земли и мелководья тянулась бесконечно. Эрн видел новые болота, новые островки, заросшие тростником, уступчатые грязевые террасы побережья, иногда перемежавшиеся остроконечными скальными обнажениями. Вдали берег плавно поворачивал в сторону от стены мрака, образуя залив в форме воронки; в этот залив впадала холодная — очень холодная, ледяная река. Эрн подплыл к берегу, взобрался на гальку и стоял, покачиваясь на еще неуверенных ногах. На другом берегу широкого залива начинались новые болота и островки, удалявшиеся в перспективе настолько, насколько видел глаз, за горизонт. Здесь, казалось, не было никаких живых существ. Эрн стоял в полном одиночестве на гравийной отмели — маленькая серая фигура, еще едва державшаяся на ногах и внимательно оглядывающаяся по сторонам. Река изгибалась и пропадала в сумраке вечной ночи. Вода в устье была обжигающе холодной, течение — быстрым. Эрн решил не плыть дальше. Он соскользнул в море и вернулся в родные места.

Оказавшись снова на знакомом мелководье, он возобновил прежний распорядок существования: охотился на донных ракообразных, дразнил чудище, всплывал на поверхность, бдительно следя за действиями двуногих, испытывал силу своих ног на тростниковых островках. Во время одного из посещений побережья он заметил нечто из ряда вон выходящее: самку, откладывавшую яйца в грязь. Выглядывая из поросли тростников, Эрн наблюдал за ней с пристальным интересом. Самка — не такая большая, как двуногие самцы — отличалась не столь грубой и жесткой структурой лица, хотя у нее был не менее выдающийся черепной гребень. На ней была шаль из темно-красной ткани — первая одежда, какую когда-либо видел Эрн. Он подивился тому, насколько цивилизованный образ жизни вели двуногие.

Некоторое время самка занималась своим делом. Когда она удалилась, Эрн вышел на берег, чтобы рассмотреть яйца. Они были тщательно защищены от птиц-броненосцев слоем грязи и небольшим аккуратным шалашиком из плетеного тростника.

«Вот откуда появляются дети моря!» — подумал Эрн. Он вспомнил обстоятельства своего рождения — очевидно, он появился на свет из такого яйца. Эрн не стал больше притрагиваться к яйцам; восстановив слой грязи и шалашик в прежнем виде, он вернулся в воду.

Шло время. Двуногие больше не приходили. Эрн задавал себе вопрос: почему они бросили занятие, которому придавали такое значение раньше? Ни его способности, ни его возможности не позволяли найти ответ.

Эрна снова стало мучить необъяснимое беспокойство. По всей видимости, в этом отношении он отличался от всех остальных: никто из его собратьев никогда не покидал мелководье. Эрн снова поплыл вдоль берега, на этот раз так, чтобы штормовая завеса оставалась слева. Он пересек заводь, где обитало чудище — оно возмущенно следило за Эрном, делая угрожающие жесты. Эрн поспешно проплыл мимо, хотя он уже вырос настолько, что чудище предпочитало не нападать на него.

С этой стороны мелководья побережье оказалось интереснее и разнообразнее, чем с другой. Эрну повстречались три высоких острова, увенчанных разномастной растительностью — черными деревьями-скелетами, стеблями с пучками розовой и белой листвы, словно стиснутыми в черных пальцах, блестящими чешуйчатыми стволами, верхние чешуйки которых распускались, превращаясь в серые листья. Дальше таких островов не было, берег возвышался непосредственно над водой. Эрн подплыл ближе к пляжу, чтобы его не унесло сильным течением, и вскоре наткнулся на длинную галечную отмель, выдававшуюся в море. Он выбрался на нее и осмотрел пейзаж. Здесь суша, под сенью зонтичных деревьев, постепенно становилась тем выше, чем дальше она была от моря, после чего внезапно ограничивалась скалистым утесом, верхний край которого был покрыт черной и зеленой растительностью. Эрн никогда еще не видел ничего настолько выдающегося.

Он снова соскользнул в море и поплыл дальше. Ландшафт выровнялся, начались плоские болота. Эрн проплыл мимо черной грязевой отмели, поросшей шевелящимися желто-зелеными волокнами — он обогнул эту отмель, стараясь держаться от нее подальше. Через некоторое время Эрн услышал шипение и громкий плеск; взглянув в сторону моря, он увидел мчащегося по волнам гигантского белого червя. Эрн плыл медленно и бесшумно — червь быстро обогнал его и скрылся вдали. Эрн упорно продолжал плыть до тех пор, пока берег, как раньше, не прервался устьем реки, вытекавшей из-под стены мрака. Выбравшись на берег, Эрн увидел только обширную унылую равнину, где не росло ничего, кроме лохмотьев бурого лишайника. Река, заполнявшая эстуарий, казалась еще полноводнее и стремительнее, чем та, которую он видел раньше; по ней иногда проплывали куски льда. В сторону штормовой стены дул пронзительный холодный ветер, поднимавший бегущие от берега волны с белыми гребешками. Едва заметный противоположный берег эстуария тоже был плоским, лишенным всякого контраста. Судя по всему, узкая полоса земли нигде не кончалась — казалось, она бесконечно тянулась между стенами грозовых туч и непроглядной тьмы.

Эрн вернулся на родное мелководье, не вполне удовлетворенный тем, что ему удалось узнать. Он видел чудеса, неизвестные его собратьям, но чему он таким образом научился? Ничему. Он не нашел ответа на свои вопросы.

Происходили перемены; их невозможно было игнорировать. Все сверстники Эрна теперь жили на поверхности и дышали воздухом. Зараженные любопытством — сходным с любопытством Эрна, но гораздо менее настойчивым — они беспокойно поглядывали на берег. Их половые различия стали очевидными; самцы уже пробовали игриво ухаживать за самками, от каковых попыток двухгребневые дети моря, чьи органы еще не развились, презрительно воздерживались. Становились более отчетливыми и социальные, не только физические, различия; дети моря все чаще обменивались насмешками и презрительными замечаниями, что иногда приводило к непродолжительным стычкам. Эрн предпочитал проводить время в обществе двухгребневых собратьев, хотя, ощупывая свой череп, обнаруживал лишь незначительные выпуклости и углубления, что в какой-то мере его смущало.

Несмотря на общее предчувствие перемен, нашествие двуногих застало детей моря врасплох.

Двуногие — не меньше двухсот — спустились вдоль заводей и выплыли в море, окружив мелководье. Эрн и еще несколько его соплеменников тут же забрались в заросли тростника на островке и спрятались. Другие дети моря возбужденно толклись и плавали кругами. Двуногие кричали, шлепая руками по воде. Ныряя и рыская из стороны в сторону, они погнали детей моря вверх по ложбине, до самого берега, покрытого сухой грязью. Там они стали выбирать одних и отвергать других; самых крупных особей заставляли подниматься на пляж, а подросткам и малькам позволяли вернуться на мелководье. Обнаруживая детей моря с двумя гребнями на голове, двуногие издавали торжествующие восклицания.

Отбор завершился. Плененных детей моря разделили на группы и погнали, карабкающихся и падающих, вверх по тропе; тех, у кого все еще были слишком слабые ноги, несли на руках.

Эрн наблюдал за происходящим, как завороженный, но не высовывался из укрытия. Когда двуногие и пленные дети моря скрылись, он проплыл по заводи и выбрался на берег, глядя вслед похищенным собратьям. Что он должен был сделать теперь? Вернуться на мелководье? Прежняя жизнь казалась ему скучной и унылой. Но он не смел встречаться с двуногими лицом к лицу. У двуногих был один гребень на голове; кроме того, они вели себя грубо и принимали внезапные, необъяснимые решения. Что же ему оставалось? Эрн смотрел то вперед, то назад, на море и на сушу, и в конце концов скорбно попрощался с юностью — отныне ему предстояло жить на берегу.

Он сделал несколько шагов по тропе, остановился и прислушался.

Тишина.

Эрн осторожно двинулся дальше, готовый кинуться в заросли тростника при появлении любых признаков опасности. Почва под ногами становилась не такой топкой; тростники поредели и расступились — вдоль тропы выстроились ароматные черные саговники. Еще выше поднимались тонкие гибкие лозы с наполненными газом листьями; трудно было сказать, что поддерживалось чем — листья стеблями или стебли листьями? Эрн стал двигаться еще осторожнее, все чаще задерживаясь, чтобы прислушаться. Что, если он встретится с двуногими? Убьют ли его? Эрн колебался и даже оглянулся, оценивая расстояние до моря... Но решение было принято. Он продолжил разведку.

Раздался звук — откуда-то спереди, неподалеку. Эрн бросился прочь с тропы и растянулся плашмя за кочкой.

Никто не появился. Эрн стал пробираться вперед между стволами саговников и в конце концов, выглядывая между длинными черными листьями, увидел деревню двуногих: чудо изобретательности и сложности! Рядом стояли большие высокие корзины, полные всевозможной снеди, чуть подальше — вереница навесов, крытых связками сушеных листьев, где хранились шесты, бухты веревок, горшки с пигментами и жиром. Желтые чешуйчатые птицы сидели на коньках навесов, непрерывно галдели и кудахтали. Корзины и навесы окружали открытое пространство, в центре которого находился большой помост. На помосте совершалась какая-то торжественная, очевидно важная церемония. Там стояли четверо самцов, облаченных в широкие ленты, сплетенные из листьев, и четыре самки в темно-красных шалях и высоких шляпах, украшенных чешуйками желтых птиц. Рядом с помостом тесно сгрудилась жалкая серая кучка одногребневых детей моря — отдельных особей позволяли различить только случайный отблеск глаз или встрепенувшийся остроконечный хохолок гребня.

Одного за другим детей моря поднимали на помост к четверым самцам; те внимательно осматривали их. Большинство детей мужского пола отпускали и выталкивали обратно в толпу. Отвергнутых — примерно одного из десяти — убивали ударом каменного молота, а их трупы усаживали на земле в вертикальном положении, лицом к штормовой стене. Детей моря женского пола подводили к другой стороне помоста, где их ждали четыре самки. Каждую из дрожащих кандидаток осматривали по очереди. Примерно половину отпускали с помоста, после чего двуногая самка отводила их в небольшой сарай. Примерно одной из пяти помечали голову белой краской и отправляли в находившийся неподалеку загон, где заперли также двухгребневых детей моря. Остальных убивали ударами молота. Их трупы усаживали лицом к стене мрака...

Над головой Эрна раздался безмозглый резкий крик желтой птицы. Эрн бросился обратно в заросли. Птица порхала над ним, треща чешуей. Двуногие побежали за Эрном, окружив его с двух сторон, стали гоняться за ним взад и вперед и, наконец, поймали. Его притащили в деревню и торжествующе водрузили на помост под аккомпанемент удивленных и возбужденных восклицаний присутствующих. Четыре жреца или инспектора — в чем бы ни заключались их обязанности — обступили Эрна, чтобы провести обследование. Снова послышались удивленные возгласы. Жрецы отступили в замешательстве и, вполголоса обсудив ситуацию, подали знак жрицам женского пола. Принесли молот, но его никто не стал поднимать. Самец из толпы вскочил на помост и стал спорить с жрецами. Все они снова внимательно изучили голову Эрна, тихо обмениваясь замечаниями. Один из жрецов принес нож, а другой крепко сжал голову Эрна. Нож провели вдоль всего его черепа, сначала слева от центрального выроста, а затем справа, проделав таким образом пару почти параллельных разрезов. По лицу Эрна текли струйки оранжевой крови, он напрягся и замер от боли. Самка принесла на помост горсть какого-то вонючего состава и стала втирать его в раны на голове Эрна. После этого все отошли от него, бормоча и высказывая различные предположения. Эрн ошеломленно смотрел на них, почти обезумев от страха и боли.

Его отвели к сарайчику, втолкнули внутрь. Входное отверстие закрыли перекладинами, а перекладины перевязали ремнями.

Эрн наблюдал за продолжением церемонии, глядя в просвет между перекладинами. Трупы детей моря расчленили, сварили и съели. Помеченных белой краской самок заставили присоединиться к группе двухгребневых детей моря, с которыми Эрн отождествлял себя раньше. Его мучили вопросы: почему его не включили в ту же группу? Почему его сначала хотели убить молотом, а потом порезали ножом? Он совершенно не понимал происходящее.

Помеченных самок и двухгребневых детей моря повели куда-то через кусты. Других самок без дальнейших церемоний приняли в число жителей деревни. Оставшимся в живых детям-самцам уделяли больше внимания: им надлежало учиться. Каждый самец взял под опеку одного из детей мужского пола и заставлял подопечного строго соблюдать дисциплину. Детей-самцов учили хорошо себя вести, вязать узлы, обращаться с оружием, правильно говорить, танцевать, издавать различные восклицания.

На Эрна почти не обращали внимания. Его иногда кормили — от случая к случаю, когда кому-то это приходило в голову. Он не знал, как долго его держали взаперти; неизменно серое небо не позволяло следить за течением времени — по сути дела, само представление о времени как о последовательности дискретных промежутков было чуждо мышлению Эрна. Он не поддавался апатии только благодаря внимательному наблюдению за подготовкой одногребневых самцов под ближайшими навесами, где их учили языку и правилам поведения. Эрн усваивал язык гораздо быстрее «отборных» детей моря, потому что он и его двухгребневые сородичи давно — уже так давно, в блаженной, безвозвратной юности! — пользовались зачатками речи двуногих.

Раны на черепе Эрна мало-помалу зажили; от них остались только параллельные зарубцевавшиеся шрамы. Кроме того, его голова обросла черным перистым пухом зрелости, покрывавшим весь череп.

Никто из сверстников не посещал его. Им внушили необходимость строгого соблюдения установленного в деревне распорядка жизни, они почти забыли о прежнем существовании на мелководье. Но они постоянно проходили мимо сарайчика и, глядя на них, Эрн чувствовал, что со временем одногребневые дети моря все больше отличались от него. Они стали стройными, гибкими, ловкими, похожими на высоких ящериц с сосредоточенными остроконечными мордами. Эрн был тяжелее, его лицо осталось уплощенным, голова была значительно шире, темно-серая шкура — жестче и толще. Теперь он почти не уступал ростом двуногим, хотя ни в коем случае не мог сравниться проворством со своими жилистыми, поджарыми тюремщиками: когда возникала необходимость, двуногие двигались так быстро, что за ними трудно было уследить.

Однажды или дважды Эрн, разъяренный заключением и одиночеством, пытался сломать перекладины, закрывавшие выход из сарайчика, но его за это наказали тычками длинного шеста, после чего он сдерживал вспышки темперамента, чреватые болезненными последствиями. Эрн скучал и нервничал. Соседние сараи использовались теперь исключительно с целью совокупления, вызывавшего у Эрна лишь безразличное любопытство.

Загородку, закрывавшую выход из сарая, наконец открыли. Эрн бросился наружу, надеясь ошеломить тюремщиков и сбежать, но один из двуногих схватил его, а другой обвязал его тело веревкой. Эрна бесцеремонно повели куда-то за окраину деревни.

Поведение двуногих не позволяло угадать их намерения. Передвигаясь трусцой, они потащили Эрна через черный кустарник в направлении, параллельном берегу — море оставалось слева. Тропа повернула в сторону стены мрака, поднимаясь по лысым холмикам и спускаясь в темные сырые овраги, сплошь заросшие дендронами с длинными черными листьями.

Впереди показалась большая роща зонтичных деревьев впечатляющей высоты, со стволами, толщиной не уступавшими торсу двуногого — каждым волнующимся на ветру листом этих огромных деревьев можно было бы накрыть пять или шесть сарайчиков вроде того, где содержали Эрна.

Здесь кто-то работал. Несколько деревьев срубили; их стволы очистили от ветвей и аккуратно сложили штабелем, а листья нарéзали на прямоугольные куски, развесив их на веревках. Прочные козлы, служившие опорами для штабелей, соорудили так искусно и тщательно, что Эрн удивился: конечно же, это не было делом рук деревенских двуногих, постройки которых Эрн находил небрежными.

Торопа вела дальше через лес — прямая, как натянутая веревка, одинаковой ширины на всем ее протяжении, окаймленная параллельными рядами белых камней: по мнению Эрна, такое техническое достижение превышало возможности двуногих.

Двуногие стали вести себя опасливо и беспокойно. Уверенный в том, что их замысел не сулил ему ничего доброго, Эрн пытался волочить ноги и упираться, но его тащили, дергая за веревку, и ему волей-неволей приходилось идти вперед.

Тропа резко повернула, поднимаясь по лощине между рощами коричневато-черных саговников, а затем снова повернула — к покрытому мягким белым мхом полю. Посреди поля раскинулся большой, великолепный поселок. Остановившись в тени деревьев, двуногие обменивались презрительными замечаниями и грозили селению оскорбительными жестами — побуждаемые, как подозревал Эрн, завистью, так как поселок на белом лугу превосходил достижения его тюремщиков настолько же, насколько их деревня превосходила условия жизни на мелководье. Поселок состоял из восьми рядов дощатых хижин, разделенных равными промежутками и украшенных сложными декоративными или символическими узорами: синими, красновато-коричневыми и черными. В левом и правом концах параллельной побережью центральной улицы находились сооружения покрупнее, с крутыми высокими крышами, выложенными черепицей из пластинчатого биотита — так же, как и другие крыши поселка. Невозможно было не заметить полное отсутствие беспорядка и мусора; в отличие от деревни одногребневых двуногих, поселок выглядел брезгливо чистым. За поселком возвышался огромный утес, замеченный Эрном раньше во время разведки побережья.

На краю луга торчали шесть выставленных в ряд столбов, и двуногие привязали Эрна к одному из них.

«Здесь живут двухгребневые, — объявил один из двуногих. — Такие, как ты. Не рассказывай им, что мы рассекли тебе кожу на черепе — иначе наживешь себе неприятности».

Двуногие отступили, скрывшись за завесой червячных лоз. Эрн пытался вырваться из пут, убежденный в том, что любые дальнейшие события не пойдут ему на пользу.

Жители поселка заметили Эрна. К нему направилась по лугу группа двуногих. Впереди шли четыре великолепных двухгребневых самца, осторожно ступавших преувеличенно торжественным шагом; за ними следовали шесть молодых одногребневых самок, поразительно хорошо выглядевших в длинных платьях из стеганых зонтичных листьев. Рабыни вели себя дисциплинированно, тщательно имитируя чопорную походку двухгребневых — вопреки обычной наклонности самок к провокационному покачиванию при ходьбе. Эрн смотрел на эту делегацию, как зачарованный. Судя по всему, двухгребневые самцы, выглядевшие сильнее и массивнее узкоголовых одногребневых, относились к той же разновидности, что и сам Эрн.

За молодыми самками следовали два самца, очевидно облеченные одинаковыми полномочиями. Они держались с каноническим достоинством, а их одежда — черные мантии, окаймленные коричневой и лиловой бахромой, сапоги из серой пленки с металлическими застежками и ажурные металлические наколенники — придавала им роскошный официальный вид. На самце в мантии, шествовавшем со стороны грозовой стены, были хохлы из сверкающих металлических колючек; на том, что вышагивал со стороны стены мрака — двойной высокий плюмаж из длинных черных перьев. У них за спиной шли двухгребневые самцы очевидно меньшего ранга. Они носили сложно устроенные складчатые шапочки и несли в руках алебарды в три раза выше их самих. Процессию замыкали одногребневые рабыни, несущие какие-то свертки. Эрн узнал их — это были его сверстницы, которых увели после отбора на помосте. Теперь их кожу выкрасили темно-красным и желтым пигментами, на них были темно-желтые шапочки, желтые шали и желтые сандалии; они деликатно семенили, напряженно выпрямившись — так, как их учили.

Шедшие впереди двухгребневые жрецы окружили Эрна с двух сторон и стали его разглядывать — внимательно, со зловещей серьезностью. Стражники с алебардами повелительно уставились на него. Рабыни остановились в скромных, застенчивых позах. При виде двух продольных шрамов на черепе Эрна двухгребневые самцы прищурились, явно приведенные в замешательство этим явлением. В конечном счете они не слишком уверенно согласились с тем, что Эрн выглядел здоровым и нормальным, хотя казался несколько тяжелее и крупнее обычного, и его гребни выглядели странно.

Один из стражников, прислонив алебарду к столбу, отвязал Эрна — тот стоял, не шелохнувшись, готовый в любой момент дать стрекача. Двухгребневый самец с хохлами из металлических колючек спросил: «Ты можешь говорить?»

«Да».

«Следует отвечать: «Да, наставник обета Ослепительных Молний! Таков этикет».

Эрну этот упрек показался маловразумительным — тем не менее, повадки других двухгребневых жителей поселка выглядели столь же непонятными. Он решил, что в его интересах было проявлять осторожное стремление к сотрудничеству. Судя по всему, двухгребневые жрецы, несмотря на их странное и прихотливое поведение, не намеревались нанести ему ущерб. Рабыни разложили принесенные свертки вокруг столба — надо полагать, таким образом местные жители платили за услугу одногребневым из прибрежной деревни.

«Что ж, пойдем! — приказал жрец с черными плюмажами на голове. — Следи за собой, ходи правильно! Не размахивай руками! Будучи двухгребневым, ты теперь — важная персона и должен вести себя надлежащим образом, согласно Учению».

«Да, наставник обета Ослепительных Молний».

«Ошибка! Обращайся ко мне, как к наставнику обета Холодной Тьмы!»

Полный опасений, Эрн в замешательстве шагал по лугу, поросшему бледным мхом. Тропа, теперь окаймленная рядами черных камней и усыпанная влажно блестящим черным гравием, разделяла ровно на две половины луг, окруженный с обеих сторон высокими черно-коричневыми веерными деревьями. Первыми шли наставники, за ними — Эрн, за спиной Эрна — стражники с алебардами и, наконец, шесть одногребневых рабынь.

Тропа выходила на главную улицу поселка, а эта улица — на центральную квадратную площадь, вымощенную квадратной деревянной плиткой. Со стороны стены мрака на площади стояла высокая черная башня, служившая опорой нескольким причудливым черным объектам; со стороны грозовой стены стояла точно такая же, но белая башня с символами молний. Между ними, в расширяющейся части главной улицы, находилось продолговатое двухэтажное здание — туда отвели Эрна, разместив его в каморке.

Теперь Эрном занялась третья пара двухгребневых должностных лиц — выше рангом, чем стражники, но не столь роскошно одетых по сравнению с наставниками — «педагог обета Ослепительных Молний» и «педагог обета Холодной Тьмы». Эрна вымыли и натерли растительным маслом — при этом рубцы у него на черепе снова подвергли недоуменному осмотру. Эрн начинал подозревать, что одногребневые из прибрежной деревни устроили какой-то подвох — подделали два параллельных гребня у него на голове, чтобы продать его двухгребневым жрецам из поселка — и что, в конце концов, он являлся необычным представителем одногребневой разновидности. В самом деле, его половые органы напоминали скорее органы одногребневых, а не двуполые или, возможно, атрофированные органы двухгребневых. Подозрения такого рода встревожили его пуще прежнего, и он почувствовал облегчение, когда педагоги принесли ему покрывавшую череп шапочку, сделанную наполовину из серебристых чешуек и наполовину из блестящих черных волокон птичьей шерсти, а также свободную длиннополую мантию, перевязанную в поясе ремнем и скрывавшую половые органы.

Так же, как ко всем аспектам и проявлениям деятельности обитателей поселка двухгребневых, к шапочке относились особые правила ее использования: «Учение требует, чтобы в отсутствие торжественных церемоний ты стоял так, чтобы черная половина шапочки была обращена к Ночи, а серебряная — к Хаосу. Если будет совершаться какой-либо обряд, или если возникнут неожиданные обстоятельства, шапочку следует повернуть в противоположное положение».

Таково было простейшее, самое необременительное из правил этикета.

Педагоги подвергли критике многие характеристики поведения Эрна.

«Ты несколько грубее и неповоротливее обычного курсанта, — заметил педагог обета Ослепительных Молний. — Ранение головы повлияло на твое состояние».

«Тебе надлежит многому научиться, — прибавил педагог обета Холодной Тьмы. — Считай, что до сих пор ты еще ничего не узнал и не понял».

Под опекой педагогов обучалась еще дюжина молодых двухгребневых рекрутов, в том числе четверо знакомых Эрну сверстников. Но уроки давали каждому из них индивидуально, в связи с чем Эрн редко встречался с другими курсантами. Эрн прилежно занимался и накапливал знания с быстротой, заслужившей ворчливое одобрение опекунов. Когда педагоги решили, что он достаточно хорошо усвоил практические основы, ему стали внушать космологические и религиозные истины.

«Мы живем на Узкой Земле, — объявил педагог обета Ослепительных Молний. — Она простирается бесконечно! Почему мы можем судить об этом с такой уверенностью? Потому что мы знаем, что противоположные божественные принципы Шторма-Громовержца и Ледяной Тьмы бесконечны. Поэтому и Узкая Земля, область противостояния этих принципов, тоже бесконечна».

Эрн осмелился спросить: «Что существует за штормовой стеной?»

«Бессмысленный вопрос — «за стеной» ничего не может быть. Грозовой Хаос ослепляет молниями Ледяную Тьму. Шторм олицетворяет мужское начало. Тьма олицетворяет женское начало. Тьма поглощает бушующий огонь Хаоса и успокаивает его. Мы, двухгребневые, причащаемся к каждому из двух начал и обретаем равновесие, обеспечивающее наше превосходство».

Эрн затронул щекотливую тему: «Двухгребневые самки не откладывают яйца?»

«Двухгребневые не бывают ни самками, ни самцами! Нас производит на свет божественное вмешательство двух противоположных принципов, когда в кладке одногребневой самки соприкасаются два яйца. В кладке всегда чередуются яйца мужского и женского пола; поэтому в результате слияния возникает сдвоенный индивидуум, бесполый и бесстрастный, о чем свидетельствует пара его черепных гребней. Одногребневые самцы и самки неполноценны, ими постоянно движет стремление к совокуплению. Только слияние двух яиц производит на свет истинных двухгребневых».

Эрн не мог не заметить, что расспросы такого рода раздражали педагогов, и воздерживался от дальнейших проявлений любопытства, не желая привлекать внимание к его собственным необычным свойствам. За время обучения он существенно увеличился в размерах. На коже его черепа выросли щетинистые хохлы, служившие признаком зрелости; его половые органы также очевидно развились. К счастью, он мог скрывать и то, и другое под шапочкой и под мантией. Он чем-то отличался от других двухгребневых — и, если бы педагоги обнаружили этот факт, это по меньшей мере огорчило бы их и привело бы их в замешательство.

Эрна беспокоили и другие вещи: а именно побуждения, которые он испытывал при виде одной из одногребневых рабынь. Такие наклонности считались низменными! Двухгребневому не подобало так себя вести! Педагоги ужаснулись бы, узнав о подспудных желаниях Эрна. Но если он не был двухгребневым — кем он был?

Эрн пытался охладить разгоряченную кровь неотступным прилежанием. Он начал изучать технологические достижения двухгребневых — так же, как любые другие аспекты цивилизации поселка, технология рационализировалась в терминах официальной догмы. Эрну разъяснили методы сбора болотной железной руды, плавления, отливки, ковки и закалки железа. Иногда Эрн спрашивал себя: каким образом развились эти практические методы, если эмпирические выводы были чужды образу мышления приверженцев Двойственного Учения?

Эрн неосторожно затронул эту тему во время декламации, в присутствии обоих педагогов. Педагог обета Ослепительных Молний пояснил — слегка язвительным тоном — что все знания приобретались благодаря божественному промыслу двух Первичных Принципов.

«Так или иначе, — заявил педагог обета Холодной Тьмы, — это не имеет значения. Существующее существует — и, таким образом, оптимально».

«По сути дела, — заметил педагог обета Ослепительных Молний, — сам по себе тот факт, что у тебя возник такой вопрос, свидетельствует о неорганизованности твоего ума, характерной скорее для уродов, а не для двухгребневых».

«Кто такие «уроды»?» — спросил Эрн.

Педагог обета Холодной Тьмы пригрозил ему строгим жестом: «Опять же, подобными мыслями ты демонстрируешь наклонность к случайным ассоциациям и неуважение к авторитетам!»

«Прошу прощения, педагог обета Холодной Тьмы! Я всего лишь стремлюсь к пониманию «ошибочного» для того, чтобы научиться отличать «ошибочное» от «правильного»».

«Для тебя более чем достаточно уяснить себе «правильное» без ссылок на «ошибочное»!»

Эрну пришлось смириться с этой точкой зрения. Выходя из его каморки, педагоги оборачивались, поглядывая на него. Эрн расслышал обрывки их тихого разговора: «Неожиданная извращенность... Если бы не признаки наличия черепных гребней...»

Эрн беспокойно расхаживал взад и вперед по тесной каморке. Он отличался от других курсантов — в этом больше не могло быть никаких сомнений.

В трапезной, где курсантам подавали еду одногребневые рабыни, Эрн исподтишка изучал своих однокашников. Не такие грузные, как он, главным образом они отличались от него телосложением — почти цилиндрическим, с гораздо менее отчетливыми чертами лиц и выпуклостями тел. Если таковы были типичные двухгребневые, кто такой был он сам? Урод? Кто такие «уроды»? Двухгребневые мужского пола? Эрн склонялся к этой гипотезе, так как она объясняла его интерес к молодым одногребневым самкам — те изящно скользили вокруг с подносами в руках. Несмотря на отсутствие у них второго гребня, невозможно было отрицать их привлекательность...

Погруженный в задумчивость, Эрн вернулся в каморку. Чуть погодя мимо проходила одногребневая рабыня. Эрн подозвал ее и объяснил ей свои пожелания. Она удивилась и встревожилась, хотя и не слишком противилась его намерениям: «Тебе не полагается так себя вести! Что подумают остальные?»

«Ничего не подумают, если ничего об этом не узнают».

«Верно. Но разве это возможно? Я — одногребневая, а ты — двухгребневый...»

«Мы никогда не узнаем, возможно это или нет, если не попробуем — каковы бы ни были божественные принципы!»

«Что ж, если тебе так хочется...»

Заглянув в каморку, надзиратель ошеломленно уставился на совокупляющуюся парочку: «Что тут происходит?» Приглядевшись, он отшатнулся и выбежал на двор с криками: «Урод, урод! Среди нас урод! К оружию, убейте урода!»

Эрн вытолкнул рабыню из каморки: «Смешайся с другими и ни в чем не признавайся! А теперь мне пора уходить». Он выбежал на главную улицу, озираясь по сторонам. Оповещенные о чрезвычайной ситуации, стражники надевали приличествующие случаю доспехи. Воспользовавшись этой задержкой, Эрн поспешно покинул поселок. За ним с угрозами и ритуальными оскорблениями гнались двухгребневые. Путь к морю по тропе, ведущей от столбов через лес, был закрыт для Эрна. Поэтому он побежал в другую сторону, к отвесному утесу. Маневрируя между веерными деревьями и завесами червячной лозы, он спрятался за густой порослью грибов и смог, наконец, передохнуть — преследователи с алебардами в руках промчались мимо.

Выбравшись из укрытия, Эрн стоял, размышляя о том, куда он мог бы пойти. Независимо от того, следовало ли ему на самом деле считать себя уродом, двухгребневые очевидно проявляли по отношению к нему необъяснимую враждебность. Почему на него напали? Он не причинял никакого ущерба и никого преднамеренно не вводил в заблуждение. Всему виной были, конечно, одногребневые обитатели прибрежной деревни. Они надули двухгребневых — нарочно нанесли ему раны, зарубцевавшиеся на голове так, чтобы они напоминали параллельные гребни. Ответственность за это никак нельзя было возложить на Эрна. Ошеломленный и подавленный, Эрн направился к побережью — там, по меньшей мере, он мог бы раздобыть какое-то пропитание. Когда он пересекал торфяное болото, стражники заметили его и тут же завопили: «Урод! Урод! Урод!» И снова Эрну пришлось спасаться со всех ног, бегая зигзагами по смешанному лесу саговников и столбовых деревьев и постепенно приближаясь к громоздившемуся впереди утесу.

Теперь ему преграждала путь высокая каменная стена: судя по всему, древнее сооружение, покрытое черными и коричневыми пятнами лишайника. Эрн побежал вдоль стены, пошатываясь от усталости; стражники с алебардами догоняли его, продолжая вопить: «Урод! Урод! Урод!»

Эрн заметил пролом в стене и, проскочив через него на другую сторону, бросился под прикрытие перистолистного кустарника. Стражники остановились перед брешью и перестали вопить. Теперь, судя по всему, они о чем-то спорили.

Отчаявшись, Эрн ожидал, что его вот-вот найдут и прикончат — кусты, несомненно, обыскали бы в первую очередь. Наконец один из стражников опасливо сделал пару шагов; проникнув через пролом, но тут же испуганно вскрикнул и отскочил назад.

Эрн слышал, как удалялись шаги стражников. Наступила тишина. Он осторожно выбрался из кустарника, подошел к пролому в стене и выглянул наружу. Двухгребневые стражники действительно ушли. «Странно!» — подумал Эрн. Они, конечно же, понимали, что он спрятался поблизости... Эрн повернулся. В десяти шагах стоял самый большой двуногий из всех, кого Эрн когда-либо видел. Опираясь на меч, этот самец, почти в два раза больше самого крупного из двухгребневых, мрачно набычился, разглядывая Эрна. Он носил тускло-коричневый камзол из мягкой кожи; на кистях его рук блестели металлические браслеты. У него была толстая, ороговевшая, складчатая серая шкура; суставы его рук и ног были защищены выпуклыми ребристыми костными наростами, создававшими впечатление неуязвимой мощи. Его широкий массивный череп покрывали извилистые впадины и выступы, зрачки горели, как кристаллы, в глубоких темных глазницах. Вдоль его черепа тянулись три зубчатых гребня. Помимо меча, он носил с собой перекинутое через плечо странное металлическое орудие с длинным дулом. Огромный самец медленно шагнул к Эрну. Эрн отшатнулся — однако, побуждаемый каким-то неизъяснимым инстинктом, не пустился наутек.

Самец заговорил — грубо и хрипло: «Почему за тобой охотятся?»

Эрн слегка приободрился — ему придавал храбрости хотя бы тот факт, что этот самец еще его не убил: «Они называли меня «уродом» — мне пришлось убежать из поселка».

«Уродом? — трехгребневый самец рассмотрел череп Эрна. — Но ты же двухгребневый!»

«Одногребневые разрéзали мне голову, чтобы шрамы походили на два гребня, а потом продали меня двухгребневым». Эрн ощупал свой череп. Справа, слева и в центре, почти такие же выпуклые, как шрамы, выступали три гребня. Они быстро выросли — даже если бы он не скомпрометировал себя с рабыней, двухгребневые обнаружили бы обман, как только ему пришлось бы снять шапочку. Эрн робко произнес: «Возникает впечатление, что я урод — то есть, что у меня три гребня, как у тебя».

Трехгребневый самец крякнул: «Иди за мной!»

Тропа пересекала рощу, поднимаясь по диагонали к подножию утеса, а затем поворачивала в долину. На берегу пруда возвышался огромный каменный чертог с двумя башнями по бокам, увенчанными крутыми коническими крышами — несмотря на очевидную древность и заброшенность этого сооружения, Эрн был глубоко потрясен.

Они прошли через бревенчатые ворота на внутренний двор, показавшийся Эрну волшебным, чарующим местом. В дальнем конце двора валуны и водруженная на них поперечная каменная плита создавали впечатление грота. В гроте журчала вода, росли пучки перистого черного мха и бледные саговники; там же была скамья, оплетенная тростником с подбивкой из торфяного мха. Под открытым небом на дворе был устроен «болотный сад», испускавший запахи тростников, пропитанной водой растительности, смолистого дерева. «Это не только приятно, — думал Эрн, — это в высшей степени достопримечательно!» Ни одногребневые, ни двухгребневые ничего не изобретали без определенной, непосредственной практической цели.

Трехгребневый самец провел Эрна через двор в каменный зал, наполовину открытый сверху, чтобы в него проникала освежающая морось; здесь пол был покрыт ковром из утрамбованного торфяного мха. Под прикрытием потолка хранились утварь и пожитки хозяина: горшки и корзины, стол, шкаф, садовые и плотницкие инструменты.

Великан указал на скамью: «Садись».

Эрн опасливо подчинился.

«Ты голоден?»

«Нет».

«Как они узнали, что ты — не настоящий двухгребневый?»

Эрн объяснил обстоятельства, которые привели к его обнаружению. Великан не выразил неодобрения, и Эрн снова приободрился: «Я давно подозревал, что не отношусь к разновидности двухгребневых».

«Совершенно очевидно, что ты — трехгребневый, — сказал хозяин чертога. — В отличие от бесполых двухгребневых, у трехгребневых развиваются все признаки мужского пола. Этим объясняется твое стремление овладеть одногребневой рабыней. К сожалению, трехгребневых самок не бывает». Великан взглянул на Эрна: «Они тебе не рассказали, каким образом ты родился?»

«В результате слияния яиц одногребневой самки».

«Верно. Одногребневая самка поочередно кладет яйца мужского и женского пола, по три яйца в каждой кладке. Сначала яйцо самца, затем яйцо самки и, в последнюю очередь, снова яйцо самца — только в такой последовательности, таковы свойства ее организма. Ее яйцеклад выстлан мембраной; когда она выталкивает яйцо, сжимается запирательная мышца, и мембрана окружает яйцо разделительной оболочкой. Если самка неосторожна, оболочка окружает пару соприкасающихся яиц. Малек-самец разрушает скорлупу, пробирается в яйцо женского пола и сливается с мальком-самкой. Таким образом вылупляется двухгребневый малек. В очень редких случаях соприкасаются таким образом все три яйца, окруженных общей оболочкой. Один из мальков-самцов сливается с мальком-самкой, после чего, увеличившись, пробивается в третье яйцо и поглощает второго малька-самца. В результате на свет появляется трехгребневый самец».

Эрн вспомнил первые моменты своего существования: «Я был один. Я пробился через скорлупу яйца, содержавшего слившегося бесполого малька. Мы долго боролись».

Хозяин чертога надолго задумался. Эрн уже начинал опасаться того, что чем-то вызвал его раздражение. Наконец, трехгребневый великан сказал: «Меня зовут Мазар, по прозвищу «Последний». Теперь, когда появился ты, меня больше не следует называть «Последним». Я привык к одиночеству. Я состарился и очерствел; мое общество может показаться тебе неприятным. Если так, тебе ничто не мешает жить где-нибудь в другом месте. Если ты решишь остаться, я научу тебя тому, что знаю — что, скорее всего, не имеет смысла, потому что рано или поздно двухгребневые соберут войско и убьют нас обоих».

«Я останусь, — сказал Эрн. — Пока что мне известны только церемониальные правила двухгребневых, а они мне, наверное, никогда не пригодятся. Разве нет других трехгребневых?»

«Двухгребневые всех убили — всех, кроме Мазара Последнего».

«И Эрна».

«Да, теперь и Эрна».

«Но если идти дальше по берегу, направо или налево, переплывая реки, неужели там нельзя найти других трехгребневых?»

«Кто знает? Грозовая стена противостоит стене мрака. Как далеко простирается Узкая Земля? Кто знает? Если она бесконечна, должны осуществляться любые возможности. В таком случае где-то живут другие одногребневые, двухгребневые и трехгребневые. Если же Узкая Земля кончается Хаосом, вполне может быть, что мы одни».

«Я плавал вправо и влево вдоль берега, пока меня не остановили устья широких рек, — сказал Эрн. — Узкая Земля продолжалась, дальше не было никаких признаков ее окончания. Я считаю, что она простирается бесконечно. По сути дела, трудно себе представить, что это не так».

«Возможно, возможно! — ворчливо отозвался Мазар. — Пойдем!» Он провел Эрна по залу чертога, показал ему мастерские и хранилища — в том числе помещения, заваленные сувенирами, трофеями и всевозможными безымянными предметами.

«Кто пользовался этими чудесными вещами? Раньше было много трехгребневых?»

«Когда-то нас было много, — протяжно произнес Мазар, голосом хриплым и мрачным, как завывание ветра. — Но так давно, что я не могу выразить это словами. Я — последний».

«Почему нас было много, а теперь осталось мало?»

«Это печальная история. На берегу жило племя одногребневых, обычаи которых отличались от обычаев болотных одногребневых. Береговые одногребневые вели себя мирно, ими правил случайно родившийся у них трехгребневый. Его звали Мена по прозвищу «Родоначальник»; он следил за тем, чтобы самки специально откладывали яйца по три штуки в одной оболочке, и таким образом появилось на свет множество трехгребневых детей моря. Наступила эпоха великих перемен. Нам не нравился примитивный образ жизни одногребневых; нам еще меньше нравились бессмысленные строгие правила двухгребневых. Мы научились выплавлять железо и сталь, построили этот чертог и сделали многое другое. Одногребневые и двухгребневые учились у нас, и это было выгодно всем».

«Почему же они на вас напали?»

«Наша свобода вызывала у них страх. Мы занялись изучением Узкой Земли. Мы отправляли разведчиков далеко вдоль побережья, направо и налево. Одна из экспедиций проникла через стену мрака в ледяную пустыню — в пустыню непроглядной тьмы, где можно было идти, только освещая путь факелами. Мы построили плот, посадили на него трех одногребневых и отправили их к грозовой стене. Плот был привязан к берегу очень длинным тросом. Когда мы притянули плот к берегу, все одногребневые на плоту были мертвы — их ударили и обожгли молнии. Наши исследования привели в ярость наставников из поселка двухгребневых. Они объявили нас нечестивцами и собрали войско болотных одногребневых. Те истребили береговых одногребневых, а потом развязали войну с трехгребневыми. Засады, отравления, ямы-ловушки! Враги не знали жалости. Мы убивали двухгребневых, но они нарождались снова и снова, а трехгребневые больше не появлялись на свет.

Я мог бы долго рассказывать тебе об этой войне — о том, как погиб каждый из моих соратников. Я — последний из ветеранов. Я никогда не хожу за каменную стену, а двухгребневые опасаются на меня нападать — боятся моего огненного ружья. На сегодня достаточно болтовни, однако. Ходи куда угодно, но не заходи за стену — там на тебя могут напасть. В корзинах много еды, спать можно на ковре из мха. Подумай обо всем, что видел. Когда у тебя возникнут вопросы, я отвечу».

Мазар ушел по своим делам. Эрн освежился водой, струившейся каскадом по камням грота, подкрепился содержимым корзин и пошел прогуляться по серому лугу, чтобы поразмышлять о новых впечатлениях. Вскоре Мазар решил его найти и поинтересовался: «Так что же ты теперь думаешь?»

«Теперь я понимаю многое из того, что раньше приводило меня в замешательство, — сказал Эрн. — Кроме того, я сожалею о том, что оставил в поселке одногребневую рабыню — она проявляла стремление к сотрудничеству».

«Самки отличаются одна от другой темпераментом, — согласился Мазар. — В старые добрые времена мы содержали множество служанок, хотя их умственные способности оставляли желать лучшего».

«Если бы существовали трехгребневые самки, не стали бы они откладывать яйца, тем самым производя на свет новых трехгребневых?»

Мазар резко махнул рукой: «Трехгребневых самок нет и никогда не было! Процесс вылупления не позволяет им появляться на свет».

«Что, если процесс можно было бы контролировать?»

«Вот еще! Процесс кладки яиц не поддается нашему контролю».

«Когда-то, в молодости, я наблюдал за тем, как одногребневая самка откладывала яйца, — сказал Эрн. — Она откладывала три яйца, отдыхала, потом откладывала еще три. Если бы можно было собрать достаточное количество яиц и закопать их так, чтобы каждые три яйца соприкасались в различных сочетаниях, в некоторых случаях могли бы преобладать особи женского пола».

«Твое предложение отличается новизной, — откликнулся Мазар. — Насколько мне известно, никто никогда еще ничего подобного не пробовал. Вряд ли это целесообразно... Такие самки могут оказаться бесплодными. Или настоящими уродами, если уж на то пошло».

«Мы появились на свет в результате определенного процесса, — возражал Эрн. — Мы — самцы, потому что в наших кладках были два яйца мужского пола. Если бы в кладке были два или даже три яйца женского пола — не привело бы это к рождению самки? А по поводу плодовитости такого потомства мы ничего не выясним, пока не проверим результаты на практике».

«Но это немыслимо! — взревел Мазар, выпрямившись во весь рост и взъерошив хохлы на голове. — Не хочу больше об этом слышать!»

Ошарашенный яростной реакцией старого трехгребневого самца, Эрн обмяк. Медленно повернувшись, он побрел направо вдоль побережья, к каменной стене.

«Куда ты пошел?» — позвал его Мазар.

«На болота».

«И что ты там собираешься делать?»

«Найду кладки яиц и попробую произвести на свет трехгребневую самку».

Мазар гневно уставился на него, и Эрн приготовился снова спасать свою шкуру. Но Мазар сказал: «Если это у тебя получится, значит, все мои соратники погибли напрасно. Существование станет сплошным издевательством».

«Вполне может быть, что у меня ничего не получится, — отозвался Эрн. — Если так, ничего не изменится».

«Опасное предприятие! — ворчал Мазар. — Двухгребневые начеку!»

«Я спущусь к берегу и доплыву до болот — двухгребневые меня не заметят. Так или иначе, нужно же чем-то заниматься в этой жизни!»

«Ну что ж, иди! — сдавленно прохрипел Мазар. — Я стар и не предприимчив. Может быть, ты сумеешь возродить нашу расу. Иди же! Будь осторожен и вернись в целости и сохранности. Кроме нас с тобой, трехгребневых не осталось».

Мазар патрулировал каменную стену. Время от времени он заходил в лес столбовых деревьев и прислушивался, внимательно глядя в сторону поселка двухгребневых. Эрн давно не возвращался — по меньшей мере, так казалось Мазару. Наконец, издали донеслись тревожные вопли: «Урод! Урод! Урод!»

Мазар сломя голову бросился туда, откуда доносились крики — все три его хохла встали дыбом. Между стволами появился изможденный, испачканный грязью Эрн, несущий в руках камышовую корзину. За ним лихорадочно гнались два двухгребневых стражника; поодаль, в стороне, собралась шайка раскрашенных пигментами одногребневых дикарей.

«Сюда! — ревел Мазар. — К стене!» Он поднял огненное ружье. Разгоряченные погоней, стражники проигнорировали угрозу. Эрн промчался мимо Мазара; Мазар навел дуло на стражников и нажал на курок — пламя охватило четырех преследователей, они стали кататься по лесной подстилке, размахивая руками и ногами. Остальные остановились. Мазар и Эрн отступили к стене и прошли через пролом. Возбужденные до безрассудства, стражники бросились за ними. Размахнувшись мечом, Мазар отрубил голову самому прыткому. Другие в панике отступили, скуля от ужаса.

Эрн устало опустился на землю, прикрывая телом корзину с яйцами.

«Сколько?» — резко спросил Мазар.

«Я нашел два гнезда. Взял по три кладки из каждого».

«Ты сохранил отдельно яйца из каждого гнезда, из каждой кладки? Яйца из разных гнезд могут оказаться несовместимыми».

«Все хранятся отдельно, по три штуки».

Мазар поднял труп, лежавший в проломе стены, и выкинул его подальше, после чего швырнул голову стражника в сторону прятавшихся за стволами одногребневых дикарей. Никто из них не посмел принять его вызов.

Вернувшись в чертог, Мазар разложил яйца на каменной скамье и удовлетворенно крякнул: «В каждой кладке по два круглых яйца и по одному овальному: два яйца мужского пола и одно — женского. Составить правильные сочетания будет нетрудно». Немного поразмышляв, он прибавил: «Два малька-самца и один малек самки дают трехгребневого двуногого мужского пола. Два малька самок и один малек-самец должны дать противоположный результат... Конечно, возникнет избыток яиц с мальками-самцами. Они позволят получить двух трехгребневых самцов. Или даже больше, если возможно слияние трех мальков-самцов». Мазар задумчиво хмыкнул: «Интересно, что получится, если сольются четыре яйца?»

«В этом отношении я посоветовал бы соблюдать осторожность», — заметил Эрн.

Мазар вскинул голову — удивленно и раздраженно: «Ты настолько набрался мудрости, что осмеливаешься давать мне советы?»

Эрн вежливо опустил голову — он научился такому выражению скромности в школе двухгребневых наставников: «Я родился на мелководье и рос среди других детей моря. Нашим опаснейшим врагом было чудище, жившее на илистом дне заводи. Когда я искал яйца на болотах, я снова его заметил. Чудище крупнее тебя и меня, вместе взятых, у него безобразные длинные конечности и уродливая голова с висящими красными бородавками. На голове у него — четыре гребня».

Мазар долго молчал. Наконец он произнес: «Мы — трехгребневые. Будет лучше всего, если у нас вылупятся трехгребневые мальки. За работу!»

Яйца лежали в прохладной грязи, в трех шагах от пруда.

«Осталось только ждать, — сказал Мазар. — Ждать и надеяться».

«Я помогу им выжить, — вызвался Эрн. — Буду приносить им еду и защищать их от птиц. А потом — если вылупятся самки...»

«Вылупятся две самки! — заявил Мазар. — Я в этом уверен. Я стар — но... посмотрим, посмотрим».