Пока Витаутас навещал своих бояр, убеждался в их верности и собственным примером призывал хотя бы теперь не сопротивляться крестоносцам, которые пока что были такие же хозяева в Жемайтии, как и он, — в Мариенбурге орден затеял большие приготовления к новому военному походу на Литву. Из Мариенбурга во все христианские страны и государства Европы были отправлены гонцы и послы ордена, чтобы пригласить отважных государей, князей и рыцарей в Пруссию, в крестовый поход на языческую Литву.

В Пруссии не только в городах, но и в маленьких и больших замках и на пограничных кордонах все готовились к войне. Крестьяне торопились убрать с полей хлеба, братья и кнехты с утра до вечера практиковались, упражнялись в окрестностях замка; из дальних областей Литвы и Жемайтии торопились домой купцы, и повсюду витал жуткий призрак войны. Ежедневно в Мариенбургский замок приходили хорошие и плохие вести, и новые партии лазутчиков пробирались через границы во вражеские земли, чтобы проверить эти слухи. Хотя и говорилось, что поход намечается против языческой Литвы, но ведь Литва-то большая, и никто, кроме самого великого магистра, точно не знал, куда пойдет войско. Приглашая чужеземных государей и рыцарей, крестоносцы всегда звали их на войну с язычниками, хотя воевали они и с христианами поляками, мазурами или белорусами.

Уже который месяц тяжело болел великий магистр ордена Конрад Зольнер фон Раттенштейн, и во всех костелах Мариенбурга и Караляучюса  ежедневно служили за него молебен и умоляли деву Марию вернуть ему здоровье. Поэтому сами мариенбуржцы никак не верили, что теперь, когда болен великий магистр, войско ордена может на кого-то пойти войной — на язычников-литовцев, коварных поляков или Мазуров. Все ждали нападения со стороны литовцев.

Немало волновала всех и задержка князя Витаутаса в замках, расположенных вдоль Немана, где он собирал для себя войско. Тем более, что до Мариенбурга дошел слух, будто жемайтийцы провозгласили его своим королем. Но это подозрение быстро развеялось, как только в Пруссию стали приходить жемайтийские бояре со своими вооруженными отрядами и полки Витаутаса.

Еще не вернулись из-за границы посланные туда гонцы и послы, а из всех стран и государств Европы уже начали прибывать в Мариенбург отборные войска, ведомые своими князьями, рыцарями и опытными военачальниками, закаленными в битвах. С собой они везли новейшие пушки, бриколи, тараны для разрушения каменных стен и другие боевое орудия той поры. Каждый такой военный отряд торжественно встречали у ворот замка маршалки ордена, рыцари, воины-монахи и толпы любознательных мещан. Во всех костелах города трезвонили в колокола, а священники пели псалмы и выносили церковные знамена. Военные отряды тоже приходили с благочестивым пением, они хором читали литанию всех святых, молитвы. Запыленные, закованные в доспехи рыцари и воины вместо мечей держали в руках четки и плели из молитв венок деве Марии.

— Bei Gott! О heilige Maria! Смотри, брат, а что это там? — удивился в толпе молодой немчик, братик  Оскар Фукс, увидев грохочущий по большаку железный «домик» и показав на него своему другу Гансу Звибаку, недавно вернувшемуся из путешествия с князем Витаутасом в Жемайтию, спросил: — Неужели это жилой дом? Весь из железа! И на железных колесах! И крыша железная!

— Это башни английских рыцарей — schirmen. Такую крышу не пробьешь ни камнем, ни мечом, ни секирой, ни копьем. Она вся из чистой стали, — объяснил ему брат Ганс Звибак и в свою очередь спросил: — А знаешь ли ты, для чего она?

— Не знаю.

— Так вот: прикрываясь такими крышами, рыцари приближаются к стенам замка, а потом уж разрушают их.

— О heilige Maria! — удивлялся Оскар Фукс, со страхом разглядывая диковинную машину.

— А знаешь ли ты, для чего эти башни?

— Какие?

— А вон те, которые восьмерка лошадей везет. Вот, что рядом с этой виселицей. Знаешь?

— Нет.

— Из этих башен камни кидают: поднимают огромнейший валун, раскачивают, а потом выпускают в крепостную стену; от удара даже весь замок содрогается.

— А стену сразу пробивают?

— О нет, не сразу. Иногда целую сотню камней в одно и то же место выпускают, и все равно не пробивают.

— О heilige Maria!

— Если даже в одном месте и пробьют, не беда, литовцы сразу же затыкают его чем-нибудь или замуровывают. А вот когда начинают бить по замку хотя бы из сотни таких машин — это уже зрелище!

— Тогда уже пробивают?

— Смотря какие стены… Когда в том году мы с нашим великим магистром Велиуонский замок брали, то, я тебе скажу, больше сотни машин поставили, днем и ночью били, и все равно ничего не вышло.

— Неужели стены такие толстые?

— И стены толстые, и они, эти язычники, умеют очень уж быстро их заделывать. Только пробьешь дыру, глядь, а они уже и заткнули ее чем-нибудь — камнями, дубовыми бревнами или кирпичом заложили.

— А если бы сразу же через эту дыру в замок забраться?

— Жди, так тебе язычники и позволят забраться: или кипящей смолой обольют, или впустят нескольких и тут же прикончат; разве в одну дыру много пролезет!

— А эта виселица зачем? — не переставал удивляться Оскар Фукс.

— И она тоже для разрушения крепостных стен: на ней раскачивают большое толстое дубовое бревно и комлем бьют по стене… А знаешь ли ты, из чего свиты веревки этой виселицы?

— Нет, не знаю.

— Из зубровых жил!

— Bei Gott! Bei Gott! А язычники очень боятся этих машин?

— Сначала, бывало, боялись, а теперь привыкли… Помню, в том году, когда мы с великим магистром и герцогом саксонским шли Каунасский замок брать, язычники, как только увидели тараны, так перепугались, что сами замок сожгли!

— А наши тараны меньше английских?

— Не меньше и наши, но наши не стальные, а дубовые, и только железом окованы… Пойдем, брат Оскар, дальше, а я покажу тебе новые французские пушки, что вчера привезли. Этих пушек язычники боятся как огня; только выстрелят, так они все сразу падают на землю и молятся.

— И молятся?! — удивился Оскар Фукс.

— И молятся: они думают, что это ихний бог Перкунас на небесах грохочет…

— О heilige Maria, какие они глупые, эти язычники!

— А как только они лягут молиться, так мы их мечами по спине, по спине…

— Брат Ганс, возьми ты и меня с собой на войну с язычниками. Ты увидишь, Ганс, как я их рубить стану. Ты не думай, что я такой молодой, я уже мужчина, я своим мечом одним ударом дубки толщиной с палицу словно капусту рублю! Возьми, брат Ганс, я твоим оруженосцем буду.

— Ты не думай, брат Оскар, что язычники такие уж глупые и позволят тебе свои головы словно капусту рубить. Смелые и они, когда разозлятся. И пушек только сначала боятся. А рука у язычников какая сильная! Счастье еще, что мечи у них короткие. А иногда без мечей, без доспехов, одними только металлическими палицами наши полки разбивают. А сулицы как бросают! И все целятся, негодяи, или в глаз, или в прорезь, где доспехами не прикрыто.

— И попадают?

— И попадают. Но сохрани нас, непорочная дева, от встречи с язычниками с глазу на глаз в пуще или даже в поле. Как бешеная рысь набрасываются! Мечом даже не пытайся защищаться — все равно вышибут из рук железной палицей и череп раскрошат!

— О heilige Maria! А что же делать?

— Что делать? Лучше всего с язычником один на один совсем не встречаться, а на войне всем в куче держаться. А если уж встретился, то лучше бросай меч в сторону, падай на колени и проси пощады.

— Они щадят?

— Не всегда.

— А довелось ли тебе, брат Ганс, встретиться с язычником с глазу на глаз?

— Как не довелось, да и не раз… В том году, когда мы с великим магистром…

— Пощадил он тебя?

— Я его пощадил!

— Неужели он палицей меч из рук не вышиб?

— Вышиб.

— И все-таки пощадил?

— Нет. Я и не стал просить у него пощады: сам бросился на него и руками задушил!

— И он не ударил тебя палицей?

— Не успел. В бою я тоже проворен, как рысь.

Оскар Фукс даже рот разинул и смотрел на смельчака Ганса Звибака, не зная, правду тот говорит или лжет.

Наконец подошли они к французским пушкам. И здесь уже толпились любознательные мещане, слуги, служанки, кнехты, несколько братьев и братиков. Все смотрели на новые пушки, удивлялись, охали и качали головой. Возле пушек стояла французская стража. То один, то другой крестоносец пытался заговорить с ними, что-то спрашивал, но французы не знали немецкого. Ганс Звибак, хвастаясь перед братом Оскаром и другими братиками и кнехтами, оттолкнул зевак от одной пушки и, словно великий знаток артиллерии, принялся объяснять, куда порох засыпают, откуда стреляют, какой величины камень или железное ядро в ствол кладут. Французский стражник что-то заметил ему, но Ганс, хотя и ничего не понял, все равно кивнул головой, сказал "ja, ja, javol"  и продолжал свои объяснения. Вскоре сведения о пушках у него иссякли, и тогда он начал рассказывать о самой войне:

— А в том году, когда мы с великим магистром брали Вильнюсскую крепость, то, бывало, как выпустишь из такой пушки камень, как он ударит в стену, так сразу насквозь обе стены и проходит.

— Насквозь! O sanctus Bonifacius!  — удивился из толпы кнехт.

— Да, так насквозь обе стены и проходит… Потом, рядом с этой дырой, мы делаем вторую дыру, третью… Но язычники тоже хитрые: пока мы выстрелим, пока пушку почистим, снова зарядим, снова выстрелим, они за это время обе дыры и замуровывают.

— И замуровывают?!

— И замуровывают. И так быстро муруют, так быстро, что даже стрелять не успеваешь.

— А замок вы взяли?

— Первый взяли и стены разрушили, но какой из этого толк, если внутри нашли еще четыре замка, а стены — одна другой толще!

— Получается, так и не взяли Вильнюс?

— Отложили до другого раза… Крепости языческие брать или в чистом поле с ними биться — сущая ерунда, но сохрани, сладчайший Иисус и матерь божия, от схватки с ними в лесах или где-нибудь на болотах! — Брат Ганс перекрестился и махнул рукой.

— А что? — в один голос удивленно спросили зеваки и выпучили глаза.

Брат Ганс как будто даже не расслышал их. Вздохнув, он повернулся к городу и сделал грустное лицо.

— Что, брат, рассказывай, что же? — наперебой просили зеваки.

— Даже рассказывать страшно.

— Ну а что же?

— Лучше вам даже не знать об этом.

— Ну?

Брат Ганс повернулся к костелу, снова поспешно перекрестился и, нагнувшись к уху старого кнехта, шепотом сказал:

— В лесах и на болотах им помогают сами ихние боги, черти, ведьмы, духи и души дохлых язычников!!!

Все отпрянули от брата Ганса и, повернувшись к костелу, начали креститься. Другие сотворили молитву. Ганс рассказывал дальше, но так, чтобы слышали и новые зеваки, которых собиралось вокруг него все больше и больше.

— В тот год, когда мы с великим магистром возвращались из похода, смотрим, на опушке отдыхают несколько язычников. Все в медвежьи и волчьи шкуры одеты. Отдыхают, костер себе развели и даже не думают ни на нас нападать, ни убегать… Во имя отца, сына и святого духа! «Братья рыцари, мечами их!» — крикнул великий магистр… И мы двинулись на них…

— А много их было? — раздался голос из толпы.

— Погоди, не мешай, — одернули его.

— Совсем немного, всего лишь горсточка. А нас несколько хоругвий … И знаете ли, братья, как пойдем мы на них, как пойдем! А они, пока мы на сотню шагов не приблизились, даже с места не тронулись. Только когда увидели, что мы уже и мечи из ножен выхватили, быстро вскочили на коней — и в лес.

— В лес?! Сбежали!..

— На коней и в лес!.. Но в этом-то и была наша погибель! Как только они в лес, мы — вслед за ними… Погнался я за одним, гонюсь, уже почти мечом достаю, вот, раз-два-три — и сниму язычнику голову, только, о господи! О дева милосердная: да передо мной бревно, а на бревне черт!!!

— O heilige Maria! — дружно вздохнули слушатели.

— А на бревне рогатый черт! И такой омерзительный, такой уж страшный, что сохрани господи такого в смертный час увидеть… И как бросится на меня с бревном! С ужасным треском, с грохотом…

— O heilige Maria!.. Sanctus, sanctus, sanctus dominus deus…

— С ужасным треском, с гро-охо-том! Я швырнул меч, выхватил четки и еле-еле успел перекрестить этого черта. Когда перекрестил, скажу я вам, черт — в бревно, а бревно так и взорвалось прямо у меня под ногами; даже плащ сорвало… Смотрю — некоторые наши братья, деревьями придавленные, уже извиваются; других уже ведьмы душат, черти мучают, и визг, повсюду только визг стоит, как в аду, а из-под каждого пня какая-нибудь мерзость лезет и христианскую кровь сосет!

— Sanctus, sanctus, sanctus dominus deus, — снова начал молиться один брат, а тем временем некоторые схватились за сердце, другие за голову; и у всех шевелились губы, шепча молитву…

— Много тогда наших братьев полегло. Сам великий магистр только потому убежал, что была у него щепотка священной земли с гроба господня. Другие, что успели гадин перекрестить, еще кое-как удрали, а храбрецы, которые пытались мечом защититься, погибли все до единого. Много в этой рощице и наших и чужеземных рыцарей осталось. И каких отважных рыцарей!.. Потом, когда мы убежали, всю ночь слышали позади визг духов и чертей. Гнались они за нами до самой границы; лишь когда мы прибежали на освященную землю ордена, тогда только перевели дух и панихиду за упокой души погибших отслужили…

— Если бы великий магистр сначала перекрестил рощицу, а потом уж повел вас в битву… — заметил кто-то из толпы.

— Да, если бы догадался, но кто мог знать. И рощица, кажется, деревья пересчитать можно, а, смотри, несколько хоругвей потеряли; а нашего добра сколько там осталось, сколько добра, какие прекрасные кони. — И брат Ганс, глубоко вздохнув, замолчал, но долго молчать он не мог. После паузы снова заговорил: — Если просто так входишь в пущу, то еще ничего, но если человек случайно очутится в священной роще язычников, то такие гадости увидит, какие даже самому великому грешнику в его смертный час не являются.

— Но почему эти лесные духи их самих не трогают? — удивлялись любознательные.

— Зачем они станут их трогать, если все равно они им принадлежат: подохнет какой-нибудь язычник — опять же им достанется… Однажды порубил я в священной роще ихнего кривиса, так вот, если б вы знали, голова на землю, а из горла уж вылез и под пень шмыгнул!

— Это душа язычника! — сказал бледный как полотно кнехт.

— У язычника души нет, — заметил брат.

— Да нет, душа-то есть, только она еще в теле проклята! — отрезал кнехт.

Ганс Звибак прервал их спор и продолжил свой рассказ:

— У себя в замках они тоже смелые, бьются до последнего. А как увидят, что уже все равно не продержаться, складывают посередине замка костер, забираются вместе с детьми, женами и сжигают себя. А если на поле битвы язычника свалишь, то он до тех пор будет над тобой насмехаться, пока ты ему голову не размозжишь. А живучие, что змеи…

Раздался пушечный выстрел. Толпа всколыхнулась, все повернулись в ту сторону, откуда донесся звук. Из-за холма поднимались клубы пыли, и тут же появился новый отряд войск. Любопытные, оставив пушки и рассказчика брата Ганса, бросились к большаку, поближе к городским воротам. И Оскар Фукс с братом Гансом тоже поспешили с ними. Уже издали было слышно, как приближающиеся войска глухо, но стройно распевают псалмы. Когда отряд подъехал ближе, все узнали саксонского маркграфа Фридриха.

— Это маркграф Фридрих, Фридрих, — зашептали любопытные и загодя сняли шапки.

Постепенно авангард войска приблизился к стенам замка. Впереди ехали несколько священников и пели литанию всех святых. За ними следовали на прекрасных конях графы, бароны, рыцари, а посередине, на богато украшенном скакуне, сверкая доспехами, сам маркграф. Все — и графы, и бароны, и рыцари, и простые кнехты, и сам маркграф — держали в руках четки и дружно вторили священникам одно и то же — "Ora pro nobis!.. Orate pro nobis!" 

Когда головные части войска приблизились к стенам замка, из городских ворот под перезвон колоколов всех костелов выехал маршалок ордена Энгельгард Рабе, окруженный священнослужителями, братьями и рыцарями, и приветствовал почтенных гостей именем Христа и девы Марии. Набожный маркграф тут же поручил себя и свое войско деве Марии и поклялся всеми силами вместе со своим войском плести для нее вечный венок чести и славы и в ее честь и славу безжалостно бить, уничтожать язычников, не жалея ни своего добра, ни жизни своей, ни своих воинов.

Когда было покончено со всеми церемониями, маркграф и его вельможи сняли доспехи и как гости вступили в город. А толпа любопытных все не расходилась и громогласными криками и похвалой встречала каждый новый отряд войска маркграфа. Но больше всего интересовали и удивляли мариенбуржцев еще не виданные ими необыкновенной величины тараны, стенобитные и камнеметательные машины и новые пушки.

Некоторые подвижные башни были настолько велики, что не могли пройти в городские ворота; их оставили за стенами замка.

Толпе все не расходилась в ожидании подхода новых и новых отрядов войск. Наконец, когда пришли рыцари Бургундии и баварское войско и когда в городе стало не хватать квартир, другие отряды были направлены прямо в Караляучюс и в пограничные замки.

Теперь все ждали только возвращения князя Витаутаса, чтобы вместе с ним начать большой поход на Литву, в сердце Литвы — Вильнюс.