Князь Витаутас со своими полками и боярами от Каунаса повернул на северо-восток и занял фронт между селениями Бопартенай, Укмярге и Кульва. Великий магистр ордена со своими пособниками свирепствовал между Неманом и, Нерис и, поддерживая связь с войском Витаутаса, всем фронтом двигался на восток, чтобы одним ударом смести с лица земли литовские замки Тракай, Вильнюс и Креву.

Вскоре все земли Аукштайтии между Швянтойи, Нерис и Неманом были наводнены войском союзников.

В те жестокие времена, когда воевали между собой литовские князья, не был братом жемайтиец литовцу и литовец жемайтийцу. Сразу же широким фронтом запылали пожары; на холмах литовцы зажгли костры тревоги, и за несколько часов страшный призрак войны облетел половину Литвы, а смерть постучалась в каждую дверь, заглянула под каждую крышу. Охваченные всеобщим ужасом, люди повсюду начали кричать и причитать:

— Крестоносцы идут!.. Крестоносцы!..

В одно мгновение у всех проснулся инстинкт самосохранения; каждый увидел перед собой смерть и каждый пустился бежать от этой смерти. В те времена литовцу не приходилось ходить далеко: городов не было, крепостей тоже; большие и маленькие замки принимали ограниченное число людей, да и то лишь тех мужчин, которые могли владеть мечом. Зато повсюду было много болот, топей и непроходимых лесов. Без сожаления и скорби покидались родные места; не было никакого недвижимого имущества, потому что, кроме избушки с соломенной крышей или земляного нума и какого-нибудь навеса для домашнего скота, никаких строений литовцы в те времена не возводили, да и не обзаводились хозяйством; ибо зачем трудиться, зачем напрасно время терять, если в этом или следующем году, а может, и вот-вот, придет крестоносец, поляк, белорус или свой же литовец и обратит все в пепел. Домашний скот угоняли с собой; хлеб и корма, которые не могли забрать, уничтожали; если успевали, уничтожали и посевы на полях. Не горевали литовцы, расставаясь со своим хозяйством, потому что прокормиться могли довольно легко, ибо уж чего-чего, а зверья и птицы в любое время года было полно в лесах и на болотах. Требовалось только оружие да охотничьи снасти.

Не хотели древние литовцы умирать в своих избах да в своих хозяйствах: старые и слабые прятались в непроходимых лесах и болотах; мужчины, способные владеть оружием, оседлав коней и махнув рукой на все свое богатство, отправлялись в ближайший замок или боярское имение. Другие собирались в отряды побольше и поменьше, преграждали путь врагу в лесах и на болотах, набрасывались на недругов из засады и или сами погибали, или без пощады убивали противника. Воевали и защищались все.

Беженцы, старики и женщины с детьми, застигнутые в лесах и на болотах, знали, что враг жесток, что он не знает пощады, и поэтому никогда не сдавались, до последнего вздоха отбивались оружием, пускали в ход ногти, нередко даже так и умирали, стиснув шею своего убийцы пальцами, вцепившись в него зубами. Крестоносцы тоже знали упорство литовцев, их ненависть к своим врагам и живучесть. Поэтому если некоторых они не успевали прикончить, то старались хотя бы гак изувечить, чтобы женщины больше не рожали, а мужчины — не сели на быстрого коня и не взяли в руки оружие. Упрямцев и смельчаков убивали не сразу, а с живых сдирали кожу, вырезали на груди кресты и, переломав кости, оставляли в муках ждать смерти.

Длинный и кровавый счет могли предъявить крестоносцы литовцам за минувшие два века, и не знали они пощады к побежденным. Но не были милосерднее и помогающие крестоносцам чужеземцы — англичане, французы, саксонцы, баварцы, бургундцы и другие рыцари, которые искали спасения и отпущения грехов, никогда прежде в Литве не бывали, литовцев даже в глаза не видели и никаких столкновений или ссор с ними не имели. Литовцев они считали врагами потому, что те были язычниками! И какой-нибудь чужеземец в сверкающем шлеме и доспехах, благородный рыцарь с родовым гербом и священными реликвиями на своем щите, проникался жалостью к мошке и собаке, но язычников уничтожал как саранчу. И никакая логика тех времен, никакая философия не осуждала такую жестокость, и не вздрагивало сердце ни у папы римского, ни у императора при известии о том, что мечом и огнем опустошены большие пространства, населенные язычниками. Если позже на выжженных землях находили несколько сотен человек и крестили их, в христианских соборах звучало «Te deum laudamus», и все ликовали, ибо это означало, что крестоносцы достигли нескольких целей: разбили врага, мешавшего росту ордена, расширили владения, управляемые христианами, и проявили величайшую милость, но понятиям тех времен, к нескольким сотням человек, окрестив их.

Яростно напали на Литву банды крестоносцев и их чужеземных помощников. Поначалу дела у них шли неплохо. Всадники миснийского маркграфа Фридриха под его личным командованием напали на один замок на полпути между Каунасом и Кернаве и очень быстро овладели им. Другой такой же маленький замок осадили князья Силезии и после двухдневного штурма тоже взяли. Гарнизон защитников вырезали, людей сначала ограбили, потом окрестили, хотя все они уже были крещены Ягайлой.

Великий магистр ордена вместе с Глихенами, Плауэнами и князьями немецкого Приморья продирался сквозь дремучие леса и приближался к Тракай. Удачи сопутствовали союзникам и в столкновениях с войском Скиргайлы; и только однажды они встретили сильное сопротивление и с немалыми потерями были вынуждены отойти от Пуни. Выровняв фронт и до поры оставив в стороне Пуню, Алитус и Меркине, крестоносцы спешили в Тракай и Вильнюс.

Однако весь этот поход, все столь легкие победы теряли свое значение из-за действий князя Витаутаса. Князь не столько воевал, сколько выжидал и собирал бояр и людей Скиргайлы и Ягайлы. С каждым днем возрастало княжеское войско, а он вместо того, чтобы всем фронтом, как было договорено, двигаться на восток и прежде всего окружить Тракай и Вильнюс, до сих пор даже Кернаве не взял. Таким образом весь фронт повернул не на восток, а на северо-восток. И великий магистр в ожидании Витаутаса занимался грабежами и опустошением края.

Чтобы не вызвать подозрения крестоносцев и общее недовольство союзников, князь Витаутас из окрестностей Укмерге продвинулся на юг, в один осенний вечер со своими полками приблизился к Нерис и по берегу направился к Кернаве. Стараясь не выдать себя, передние части княжеского войска под командованием братьев Книстаутасов, рыцаря Греже и боярина Минтаутаса держались тихо и не разводили костров. Дорога проходила по высокому берегу реки. Князь Витаутас верхом на коне поднялся на один из Трех курганов и огляделся: на западе уже потухала вечерняя заря, а на юго-востоке, там, где свирепствовали крестоносцы и их союзники, во многих местах пылали пожары, и красные всполохи огня по всему небу отмечали области, которые уже захватили союзники.

Долго смотрел князь Витаутас на угасающие и вновь разгорающиеся вдали пожары. Не доносились до кургана ни возгласы захватчиков, ни крики и плачи убиваемых людей. И казалось, что там, где бушевал огонь и сверкали мечи, было так же тихо и спокойно, как здесь. Однако нетрудно было вообразить, что творилось там и какие чувства обуревали князя и его спутников, когда они смотрели на море огня. Страшно было им не потому, что там от меча гибнут люди, а огонь уничтожает их скарб и жилища, но страшно было потому, что плач несчастных и их зубовный скрежет не возносится вместе с пламенем, не распространяется широко вокруг вместе с заревом пожаров, и невинно проливаемая кровь не взывает к небу, а лишь тихо струится и впитывается в землю.

Но великая цель «оправдывает» средства!

Хотя в душе князь и его бояре жалели литовцев, как людей одной с ними крови, но, видимо, не больше, чем волк жалеет волка, когда тот попадает в зубы к собакам охотника. Может быть, князь и его бояре больше завидовали добыче и успеху крестоносцев и их союзников, нежели сочувствовали гибнущим литовцам, которые подчинялись Скиргайле и Ягайле. Да, литовцы были одной крови с князем Витаутасом, и все-таки они его враги; это была сила, при помощи которой Ягайла изгнал его из Литвы, отнял у него Тракайское княжество, русские земли. Если бы князь и сегодня, и в будущем мог полагаться только на свои силы, он, скорее всего, набросился бы на не нужных уже крестоносцев и их союзников и, отняв у них добычу, один пошел бы на Тракай и Вильнюс. Сейчас же он берег только своих жемайтийцев да еще опасался, как бы не понесли больших потерь крестоносцы, которые, сильные и могучие, теперь были нужны ему. А вот литовцев Скиргайлы и Ягайлы князь Витаутас не жалел и сам шел уничтожать их. Чтобы побудить крестоносцев и их союзников к походу на Литву, он даже повесил несколько десятков своих любимых жемайтийских бояр, восставших против ордена.

Долго смотрел князь с высокого берега Нерис на море огня и молчал. И когда фыркала чья-нибудь лошадь или кто-то из бояр мечом задевал за доспехи, все оборачивались, призывая к тишине.

На небосводе и внизу, в реке, светились отблески пожаров, сверкали звезды, и легкий ветерок приносил из долины потоки теплого воздуха и запах преющих осенних листьев…

Приказав окружать Кернаве, князь Витаутас с несколькими боярами и комтуром Германом спустился вниз, в долину Трех курганов. Когда-то здесь было святилище, стоял жертвенник и горел вечный огонь. Жертвенник сохранился и поныне, но священный огонь уже погас, жрецы разбежались, и ветер носил еще теплый пепел. Охраняли этот жертвенник три кургана и столетние дуплистые дубы. Некоторые дубы были уже вырублены, а остальные все еще росли на склонах курганов. Много раз вильнюсский староста поляк Клеменс из Москожова посылал сюда своих людей, чтобы они погасили вечный огонь, вырубили священные дубы, разрушили жертвенник и разогнали молящихся язычников, но к утру жертвенник снова вырастал и снова теплился огонь. Люди говорили о чудесах и тайно посещали это священное место.

Бояре схватили старика, собирающего хворост на склоне кургана, и привели к князю.

— Ты кто такой? — спросил князь.

— Слуга богов, — ответил старик.

— А что ты здесь делаешь?

— Хворост собираю, чтобы принести последнюю жертву Праамжюсу.

— А где эта твоя жертва?

— Здесь она! — И старик пальцем показал на свое сердце.

— А знаешь ли ты, что поклоняться старым богам запрещено?

— Люди не вольны в этом.

— Знаешь ли ты, с кем разговариваешь?

— Знаю, государь, и вижу твое светлое чело, хотя уже помутнели глаза мои.

— Я накажу тебя.

— И ты в воле богов.

— Не богохульствуй, невежда, — пристыдил его комтур Герман, — признай одного истинного бога, прими от нас крещение святое и получишь в раю жизнь вечную!

— Крестоносец, ты слишком ничтожен, чтобы произносить имя господа! И не вам пребывать на его вечных небесах!

— Светлейший государь, — прошептал князю комтур Герман, — мы его ad majorem dei gloriam окрестим, а потом…

— Оставьте его, — приказал князь и, пришпорив коня, сказал старику: — Покой тебе, слуга богов!

— Князь, чего не имеешь сам, того не можешь дать другим. — И жрец положил на жертвенник связку дров, чтобы принести последнюю жертву Праамжюсу.

Заночевал князь на вершине одного из Трех курганов. Он долго с тревогой смотрел на зарево пожаров. Запали ему в сердце последние слова жреца: «чего не имеешь сам, того не можешь дать другим», и он долго не мог заснуть.

Штурм Кернавского замка начался в ту же ночь, сразу же, как только подоспели по Нерис тараны. Рыцарь Греже необычайно быстро снял с лодок стенобитные машины и, установив их вокруг замка, принялся за работу. Оба Книстаутаса и боярин Минтаутас со своими отрядами лезли на стены, подкапывались под фундамент, ломились в ворота. Гарнизон замка защищался, но не стремился проявить особое сопротивление. Если бы не крестоносцы рыцаря Греже и татары Книстаутасов, гарнизон, многие воины которого сочувствовали Витаутасу, может быть, и сдал бы замок без кровопролития. Но теперь они опасались мести крестоносцев и жестокости татар, поэтому упорно защищались.

На запрос из замка ответили, что ни боярыни Книстаутене, ни ее дочери здесь нет. Но в это никто не хотел верить.

Рыцарь Греже проявил здесь необычайную отвагу и все свое искусство в разрушении крепостных стен. И вскоре одна стена была проломлена, в другой образовалась брешь возле основания, и положение осажденных ухудшалось с каждым часом.

На стене взвился белый флаг, и появился посланец начальника замка.

Рыцари, и вы, отважные воины! — крикнул со стены парламентарий. — Если вы ищете боярыню Книстаутене и ее дочь, то я от имени своего старосты Таутгиниса заявляю, что в замке их нет!

— А куда вы подевали несчастных женщин, если у вас их нет?

— Их увезли в Тракай.

— Вы жестоко поплатитесь за то, что таскаете нашу мать и сестру из замка в замок! — пригрозили Книстаутасы и спросили: — Где владыка замка князь Александр Вигантас?  Лишь ему мы поверим.

— Наш князь уехал в Тракай; вместе с ним отправилась и боярыня с дочерью.

— За свою даму сердца, боярыню Маргариту, я каждого из вас, кто останется в живых, вызову биться на секирах или мечах!

— Еще раз заявляю вам от имени старосты замка, что женщин у нас нет; они уехали вместе с нашим князем.

— Скажите нам правду, где они, и за это мы даруем вам жизнь.

— Точно нам неизвестно, где они сейчас, мы только знаем, что здесь их нет. Замок мы не сдадим и милости у вас просить не станем, но боярыню Книстаутене и ее дочь ищите в другом месте.

Все же им не поверили и еще яростнее двинулись на стены замка.

Через два дня Кернаве была взята, но ни Книстаутене, ни ее дочери в замке не оказалось.

Расстроились Книстаутасы, обеспокоенные судьбой своей матери и сестры, задумался рыцарь Греже, но больше здесь делать было нечего. Женщин следовало искать в другом месте.

Отдав замок воинам на разграбление, рыцарь Греже и оба Книстаутаса с боярином Минтаутасом пошли к князю Витаутасу и попросили отпустить их в Тракай. Князь согласился, и в ту же ночь они уехали.

Когда стемнело, князь Витаутас снова смотрел на утопающую в огне восточную Литву, но от Кернаве уходить не хотел.

— Не понимаю, — вполголоса обратился князь к боярину Рамбаудасу, — неужели они уже и до Тракай добрались?

— Не может быть, князь, — охнул боярин Рамбаудас и прищурившись присмотрелся к огромному пожару, полыхающему далеко впереди.

— А может, это всадники миснийского маркграфа ворвались в тракайские пущи и подожгли какую-то избу, — засомневался боярин Гаршва.

— Боярин, еще вчера всадники маркграфа шатались по окрестностям Круониса и не могли они так быстро перебраться в тракайские леса, — высмеял его боярин Кершис и добавил: — По-моему, горят или Сумилишкес, или Ужугуостис.

— Боярин, Сумилишкес и Ужугуостис находятся как раз в тракайских лесах. Но это уже дальше Сумилишкес и слева от Ужугуостиса, — стоял на своем боярин Гаршва.

— Бояре, вы только посмотрите, — обратился к ним боярин Рамбаудас. — Вот это зарево — Жежмаряй, рядом дотлевает Вевис, и тут же Кетавишкес с окрестными селениями. Там, где двойное зарево, — Дарсунишкис с какой-то соседней деревней. Между ними пылают избы Наватичяй и Барсакишкес… Кальвяй еще вчера сожжены великим магистром и во второй раз гореть не могут. И если бы там горели Ужугуостис или Сумилишкес, то вокруг них пылали бы и все остальные селения и хутора, как вчера вокруг Кальвяй и Кетавишкес. А там во все стороны на расстоянии полдня пути — ни одного пожара… Ни всадники миснийского маркграфа, ни рыцари великого магистра не могли так быстро продвинуться вперед. Князь прав: это горят Тракай!

— Тогда почему не горят селения вокруг Тракай? — после продолжительной паузы спросил Кершис.

— Селения вокруг Тракай не горят потому, что замок поджег сам Скиргайла, — откликнулся князь Витаутас, молчавший, пока бояре спорили, и, не оборачиваясь к ним, приказал: — Подожгите и вы несколько деревень…

Вскоре на берегу Нерис запылали несколько деревень. Новое большое красное зарево охватило северо-западный край небосвода и слилось на нем с огромным морем кровавых сполохов.

— Гонцов от великого магистра нет? — спросил князь Витаутас перед тем, как отправиться в палатку спать.

— Нет, светлейший князь, но вас дожидаются несколько витебских бояр. Недавно прибыли.

— В доспехах?

— Да, и с людьми.

— Еще что?

— Есть бояре, сбежавшие от Скиргайлы и прибывшие из Лиды.

— Много их?

— Не очень.

— Бояре пусть подождут до завтра — могли пораньше приехать. — И князь вошел в палатку.