Не успел князь Витаутас даже осмотреться на новом месте, как в Островец прискакали гонцы и сообщили, что король Ягайла уже подъезжает. Князь взял с собой две сотни всадников и выехал за стены замка навстречу королю. Княгиня со своими боярынями ехала в коляске. За две версты от городка они встретили передовой королевский дозор, стрелков и ловчих. Все они сошли с дороги и, сняв шапки, пропустили кавалькаду князя. Ягайла со своими магнатами остановился посреди дороги и ждал, пока подъедет Витаутас. Когда князь сошел с коня, краковский епископ шепнул королю, чтобы он поступил так же.

Вышли из своих колясок также княгиня Анна и королева Ядвига.

— Ура светлейшему королю польскому и светлейшей королеве польской! — дружно поприветствовали королевскую чету вельможи, бояре и спутники Витаутаса.

Спутники польского короля растерялись: они надеялись, что литовцы добавят еще «и великому князю литовскому!», поэтому нестройно ответили:

— Niech żyję książę Witold!.. Niech żyję księżna Anna! 

Ягайла первый протянул Витаутасу руку и сильно сжал его ладонь. В эту минуту король почувствовал вину перед своим кузеном, почувствовал, что он грешен перед ним, что обидел его и толкнул в объятия извечных врагов Литвы — крестоносцев. Мелькнула у него перед глазами смерть Кестутиса … Вдруг он часто заморгал, не выдержав, привлек Витаутаса за руку и… оба кузена на глазах у своих вельмож, бояр и спутников обнялись и троекратно поцеловались. Поцеловались и королева с княгиней. Оба государя поцеловали им руки, и тот, и другой поинтересовались их здоровьем.

— Ну, как живешь, брат? — спросил Ягайла, все еще часто моргая, и снова взял Витаутаса за руку.

— Благодарю, брат, помаленьку, — ответил Витаутас, ничуть не тронутый чувствительностью кузена.

Все бояре, магнаты и спутники держались спокойно и следили за каждым движением светлейших кузенов и их жен.

Поприветствовав друг друга, они, казалось, уже не знали, о чем говорить.

— Поедем вместе, брат, — сказал Ягайла, и, только он глянул — два магната подвели белого коня и придержали стремя. В это же время подали коня и Витаутасу. Княгиню Анну королева пригласила в свою коляску и усадила рядом с собой. Краковский епископ и князь Земовит, соперничающие между собой, поторопились оказаться справа от короля, но увидев, что бояре Витаутаса нарочно держатся на почтительном расстоянии от светлейших кузенов, тоже попридержали коней.

— Как прекрасно выглядит твоя светлейшая королева, — похвалил Витаутас и глянул на коляску королевы.

— Спасибо тебе, брат, она чувствует себя превосходно, хотя несколько устала в дороге. А как твоя светлейшая княгиня? Не устала ли, ведь путь был неблизкий?.. Хотя выглядит она прекрасно… — ответил Ягайла, и оба государя придержали своих коней, пока коляска не тронулась с места.

— Она очень хотела познакомиться с твоей королевой и увидеться с тобой…

— И мы давно не виделись, Витаутас. Постарели оба, поседели. Ты еще не так, а я — видишь. Нелегок хлеб короля.

Оба кузена разговаривали только по-литовски.

Хотя вельможные паны Ягайлы не знали литовского языка, король то и дело оглядывался назад и старался говорить потише, чтобы их не слышали другие.

— Ну, как ты с крестоносцами порвал? Много заложников оставил?

— Бояр немного, только брата Жигимантаса никак не удалось вызволить.

— А немецкие замки в Жемайтии уничтожил?

— До Велиуоны все сметены, но и Велиуона долго не продержится!

— А кто там из твоих бояр так крошит немецкие замки?

— Судимантас.

— Судимантас? Брат твоего тестя? Помню, помню. Помню я Судимантаса, помню… Отважный боярин, помню… Ну, скажи мне, брат… — И Ягайла, украдкой глянув на ехавших сзади своих вельможных панов и бояр Витаутаса, прямо спросил: — Скажи мне, брат, чего ты теперь от нас потребуешь?.. Знаешь, трудно с ними… И с шляхтой, и с прелатами трудно. И ничего я с ними поделать не могу: и привилегии дал, и от всех налогов освободил, и одарил, а им все мало и мало! — И Ягайла снова глянул на своих магнатов.

— Чего я, брат, могу требовать! Я потребую только то, что мне принадлежит.

— А что тебе принадлежит?

— Мне вся Литва, а тебе — вся Польша!

— Не согласятся они с этим, не согласятся. — Король Ягайла покачал головой и задумался.

Потом король принялся размахивать уздечкой. Сзади, из коляски государынь, донесся веселый смех.

— Но, брат, ведь твой посол, брат мазовецкого князя, плоцкий епископ Генрик от твоего имени пообещал мне все это в Риттерсвердерском замке в присутствии моих бояр! — не оборачиваясь назад и не поворачивая головы к Ягайле, заметил Витаутас.

— Да, пообещал, и я охотно отдал бы тебе все, отдал бы и Литву, и русские земли, но они не согласятся.

— Как они могут не согласиться, если ты, король, при свидетелях пообещал мне все это? И грамоту об этом составили…

— Да, брат, если бы все от меня одного зависело, но они, я хорошо знаю, не согласятся на такое. И я ничего не могу поделать с ними. Они даже меня не слушаются… Этот епископ Выш — у него больше власти, чем у меня, и он такой упрямец, такой упрямец… Он и мою дорогую королеву подбивает…

Вдруг Ягайла глянул назад, на епископа и магнатов, и, направив коня ближе к Витаутасу, вполголоса сказал:

— Они потребуют от тебя и твоей княгини верности мне и обещания, что ты будешь княжить в Литве и русских землях только до своей смерти!

Сказав это, Ягайла снова чуть отъехал от Витаутаса.

Витаутас молчал.

— Говори смело, если даже они и расслышат несколько слов, то ни епископ, ни другие мои магнаты литовского не знают. А твои ведь преданны!

— На такое я не пойду, — после долгой паузы ответил Витаутас, не глядя на Ягайлу.

Ягайла встревожился и торопливо сказал:

— И они заупрямятся. Уж я-то хорошо знаю. А ты, брат, соглашайся. Сдержишь потом свое слово или нет, а теперь, чтобы все было спокойно, соглашайся.

Позади, в коляске, снова послышался веселый смех и приятные голоса государынь.

— Нет, — коротко ответил Витаутас, опять не поворачиваясь к Ягайле.

Так беседуя, они выехали из леса. В островецкой церкви снова зазвонили колокола и, словно море, заволновалась толпа у стен замка.

— Брат, давай поедем завтра в островецкие пущи поохотиться. Я заметил, зверей здесь много. Там и поговорим с глазу на глаз. А здесь нам будут мешать.

— Завтра-послезавтра я уже должен уехать отсюда; меня ждут важные дела: не взята Велиуона… Жемайтия… Еще и с орденом придется говорить.

Ягайла вроде бы вздрогнул, быстро повернул голову к Витаутасу и уже неуверенно спросил:

— На что же ты согласишься?

— Только на то, что было предложено мне через брата мазовецкого князя Генрика.

— На это не согласятся они!.. А Скиргайла? А Швитригайла? А другие мои братья?..

— Они поклянутся хранить верность мне, а я дам им русские земли.

— Поклянутся тебе, а мне?

— Поклянутся и тебе.

— Они не согласятся клясться тебе. Не согласятся. Я-то их знаю. Этот епископ… с Земовитом между собой дерутся, а против меня заодно, и такие упрямцы… что, если они не согласятся, тогда и все остальные не согласятся… и королева…

— А может, мне удастся переубедить их? — повернувшись к Ягайле, спросил Витаутас.

— Нет, их не переубедишь, не подкупишь: это такие упрямцы, что и мою дорогую королеву…

— А если я Земовита посажу справа от тебя, а епископа — слева?

— Не делай этого, Витаутас, — испугался король, — епископ никогда не согласится. И прелаты не согласятся. Пусть они между собой дерутся. А мне нести этот крест до гробовой доски… Земовит несколько уступчивее…

— Тогда прикажи епископу вернуться в Краков.

— Не послушается! Не вернется!

— Тогда прикажи заключить его под стражу и запри в замок.

— А Рим! Что скажет Рим! — снова испугался польский король. — И Рим за него… Только ты, брат Витаутас, не разрушай больше наше единство… Беда мне с ними… Прелаты тоже хотят в епископы; Кропидло бунт поднимает, а епархий больше нет!.. Надо новые храмы строить, а откуда я деньги возьму, если они налоги платить отказались…

— Нет, не могу. Жемайтия провозгласила меня своим королем, и я хочу короноваться.

— Жемайтийским королем?

— И литовским. Ты польский король, а я должен быть королем жемайтийским и литовским. Этого требуют честь и интересы нашего государства.

— Брат Витаутас, клянусь тебе ранами Христа, что я ничего не имею против твоего коронования. Я уже слышал… Я даже помогу тебе. Ты достоин этого. Литве это необходимо. Я попрошу римского императора, он пришлет тебе корону, только теперь ты не разрушай наше единство и согласись!

— А если твои магнаты не согласятся, чтобы я короновался, если заупрямится епископ, прелаты?

— Если однажды уступишь ты, то в следующий раз придется уступить им.

Витаутас долго молчал, а потом спросил:

— И что же они мне предложат?

— Литву и русские земли без Луцка… до твоей смерти и… верность мне!

Витаутас ничего не ответил.

Толпа у замковых ворот заволновалась еще сильнее. Оба государя придержали своих коней, и, когда приблизилась коляска, Ягайла поехал рядом со своей королевой, а Витаутас — рядом с княгиней. Они молча миновали ворота замка.

Короля Ягайлу с королевой, как недавно князя Витаутаса с княгиней, тоже встречали островецкие бояре хлебом-солью. Священники окропили их святой водой.

Князь Витаутас, увидев, что польские шляхтичи стараются как бы оттереть его в сторону, чтобы все почести достались только одному королю, нарочно пришпорил коня и рядом с Ягайлой въехал в город через замковые ворота. И через город они ехали один — с одной, второй — с другой стороны коляски государынь.

Князь с княгиней, проводив королевскую чету до дворца островецкого воеводы, вернулись в замок.

— Ну как, договорились? — сразу же спросила княгиня.

— Нет, — задумчиво ответил князь.

— В этом нет ничего плохого: кто быстро договаривается, тот потом быстро ссорится… А вообще-то помирились?

— Это несложно, но что же будет дальше? — ответил все еще чем-то озабоченный князь.

— Обо всем говорили?

— Говорили.

— Не согласен?

— Он-то вроде согласен, но его магнаты не согласны.

— О господи, магнаты королем командуют! — удивилась княгиня и спросила: — Насчет чего его магнаты не согласны?

— Насчет Луцка.

— Тогда и ты не соглашайся! Без Луцка не соглашайся!..

— Они потребуют от меня и тебя клятвы в верности польской короне.

— Без Луцка — никогда! — вспыхнула княгиня.

Витаутас улыбнулся в спросил:

— А с Луцком?

— С Луцком — да.

— А если только до моей и твоей смерти? — снова улыбнулся князь.

— С Луцком — пусть: поживем — увидим… А потом, когда наденешь на голову корону, когда станешь королем всех земель, а также Луцка с Волынской и Подольской землями… И с краями Нарева и Буга… А кто из его магнатов против?

— Не знаю. Я только с королем разговаривал. Завтра узнаем… А вы о чем разговаривали с королевой?

— Мы обо всем понемногу. Королева похвалила мои янтарные бусы, восхищалась вышивкой… И я похвалила ее платье, сказала, что очень хотела познакомиться с ней…

— А она что?

— Она тоже уверяла, что очень хотела познакомиться со мной. Интересовалась твоим здоровьем.

— А насчет дел не намекала?

— Она мне ничего, и я ей ничего.

— Она тоже поедет в Вильнюс?

— Я не спрашивала, а она ничего не говорила… Она вроде бы хорошая и приятная такая, но уж ее боярыни! Спесивые, с огромными перстнями, золотыми цепочками. Одна, когда я выходила из коляски, и говорит другой, чтобы я слышала: ей, говорит, только корону на голову… Дура! А завидует, видно… Они все ненавидят меня за то, что я не королевских и не княжеских кровей. А кто из магнатов сопровождает короля? — живо спросила княгиня Витаутаса.

— Всех не знаю, видел только краковского епископа Выша, князя Земовита, краковского каштеляна Яська Топора из Тенчина, Спытку из Мельштейна, Миколая Мальджика, Сепинского и еще нескольких, знакомых мне по первому моему приезду в Краков. Спытко из Мельштейна — очень способный и справедливый боярин. Он был преданным мне человеком. Мальджик и Сепинский — тоже надежные бояре. Знаю, они не пойдут против меня. Мне неизвестно, как король, но магнаты их не любят. И они с ними не ладят.

— Маленькие вороны тоже меж собой воронов не терпят. А ты не обращай на них внимания… Князь, Спытко из Мельштейна — это краковский воевода. В его ведении находятся заключенные в островецкий замок боярыня Книстаутене с дочерью. Их держат как заложниц крестоносцев. Князь, немедленно посылай боярина Юргиса к Спытке, чтобы он освободил свою возлюбленную и ее мать. Боярин Юргис сам объяснит Спытке, что они не немки, а твои боярыни.

Князь хлопнул в ладоши и приказал вошедшему придворному позвать боярина Греже.

— Боярин Греже, вот тебе мое кольцо: отправляйся к краковскому воеводе, Спытке из Мельштейна, и передай, чтобы он немедленно освободил из островецкого замка моих боярынь, Книстаутене с дочерью, — приказал князь вошедшему Греже и подал ему кольцо.

— Князь, прикажи мне, чтобы я сам освободил их из застенка.

— Боярин Юргис, я тоже приказываю тебе первым поздравить боярыню с дочерью и попросить их прибыть из замка прямо ко мне, — велела ему и княгиня.

— И еще, боярин, — остановил Греже князь, — пользуясь случаем, передай краковскому воеводе, что я еще сегодня хотел бы увидеться с ним.

Греже поклонился и, придерживая рукой меч, вышел.

Тоскливо тянулись дни и месяцы для Маргариты Книстаутайте и ее матери в островецкой тюрьме. Кроме того, поспешные переезды из одного замка в другой, подальше от наступающих отрядов крестоносцев и жемайтийцев, так измучили благородных женщин и подействовали на их настроение, что ни мать, ни дочь уже не надеялись когда-нибудь обрести свободу. Целыми часами, целыми днями простаивала Маргарита у крохотного оконца и, напевая или плача, смотрела на хмурый тюремный двор, бросала взор на далекие леса и поля, где свободно гуляют люди, летают птицы и где так много места для всех.

Ни мать, ни дочь не знали, за что их держат в заключении. Разве они виноваты, что отряд Скиргайлы, которому было приказано преградить путь в Москву дочери Витаутаса Софии, ошибся и вместо княжны взял в плен Маргариту Книстаутайте. А когда мать не захотела выпускать из объятий свою дочь, забрали и ее. Правда, воевода отряда, поляк, обвинял Маргариту и ее мать в том, что они умолчали, кто они такие, и сказали только тогда, когда княжна со своими спутниками уже была далеко, вне досягаемости…

А сколько они обе, особенно Маргарита, вытерпели в Кернаве, когда крестоносцы шли на Вильнюс, и день изо дня ждали, что Витаутас осадит замок. И мать, и дочь молились христианским и своим богам и просили у них, чтобы побыстрее пришел князь со своими полками. Они знали, что в полках Витаутаса в первых рядах будут Кристийонас с Мартинасом и рыцарь Греже. Знали и не ошиблись. Однажды под вечер, когда вокруг Кернаве запылали деревни, Маргарита увидела из башни под стенами замка рыцаря Греже на его резвом скакуне; тут же узнала своих братьев, боярина Минтаутаса… Хотела она кричать, звать их; хотела ногтями рвать стены башни, но в это время вбежала стража замка и, завязав им рты и глаза, по тайному подземному ходу сначала вывела из замка в лес, а потом увезла в Тракай… Страшное, жуткое было это путешествие через мрачные тракайские пущи. Если б не мать, Маргарита верхом сбежала бы и или погибла бы свободной, или добралась бы до своих. Когда женщин ночью на лодке переправляли через озеро из горящего Тракайского замка, Маргарита хотела покончить с собой, но гребцы успели схватить ее и уже без чувств вытащили из воды. А сколько слез, сколько слез они каждый день проливали в Островце!..

Боярыня Книстаутене за один год постарела, похудела, померкла ее красота. И у Маргариты поблек яркий румянец щек, и уже не радовалась она своим юным дням, не вспоминала о своих девичьих грезах. Казалось ей, что все уже было, все уже прошло, и больше она ни своего возлюбленного рыцаря Греже не увидит, ни свободу не обретет.

Однажды вечером стояла Маргарита у окошка и, глядя на синеющую вдали пущу, грустно напевала:

— Лаймуте, доченька, почему такую грустную песню поешь? Почему ты свое сердечко надрываешь? — остановила ее мать.

— Как же я, мамочка, буду радостную петь, если сердечку моему не весело, если завяла уже моя руточка, — ответила Маргарита и, качая головой, запела дальше:

— Погоди, доченька, кажется, идет кто-то: слышишь, ключи звенят…

— А нам-то что, мамочка, пускай себе ходят, пускай себе звенят…

пела Маргарита, не отходя от оконца…

Краковский воевода принял Греже очень вежливо и был страшно удивлен, когда узнал, что это тот самый бывший рыцарь крестоносцев, о храбрости и способностях которого разрушать замки говорил весь Краков.

Воевода тут же приказал подать коня и выбрать красивую коляску. Они вместе с боярином Греже поехали в замок, где томились боярыня с дочерью.

Сердце у Греже снова сильно забилось, и иногда он отвечал невпопад на вопросы вежливого воеводы.

— Значит, она здесь? — только и спросил Греже, когда они подъехали к замку, и больше уже ничего не мог сказать.

Если б не вежливость воеводы и не приказ княгини немедленно возвращаться к ней с пленницами, боярин Греже вряд ли в эту минуту сдержался бы и не вызвал на поединок тюремных стражей своей дамы сердца, своей возлюбленной.

— Быстрее! — довольно грозно сказал он надзирателю, когда тот, позванивая связкой ключей, остановился возле двери.

Дверь была отперта, Греже толкнул ее ногой и, ступив через порог, увидел такую картину: боярыня сидела на стуле и, закутавшись в шаль, дремала, а Маргарита, поднявшись на цыпочки, смотрела через маленькое, заплетенное железными прутьями окошко на двор замка и наблюдала, как за западе угасают отблески заката.

— Маргарита!.. Лаймуте!.. — позвал Греже и шагнул к ней.

Маргарита вздрогнула, отпрянула от окошка и, протянув руки, воскликнула:

— Рыцарь!

Греже успел подхватить ее на руки.

— Маргарита!.. Маргарита!.. Счастье мое… Лаймуте! — только шептал ей Греже, прижимая девушку к груди, и не знал, слышит она его или лишилась чувств.

— Боярыня, вы свободны!.. Сама княгиня освобождает вас… Я — ее посол.

— Рыцарь, это сон или дух твой? — поднялась со стула Книстаутене.

Она и впрямь не верила, что перед ней — рыцарь Греже.

— Я, боярыня, я… Но я уже не рыцарь и не крестоносец, я воин нашего князя и слуга княгини!

— Рыцарь, — шептала удивленная боярыня, — это ты? Это ты сам? Это не сон?!

И тут Маргарита открыла глаза, посмотрела рыцарю в лицо и снова зажмурилась.

— Рыцарь, — боярыня начала приходить в себя, — скажи мне, где мои сыновья?.. Живы ли они?.. Здоровы ли?..

— Живы, боярыня!.. твои сыновья! Они живы! Маргарита, твои братья живы… Я уже не крестоносец!

— Где мои сыновья, рыцарь? Немедленно скажи мне, где они, если они живы?

— Боярыня, они в полках князя Витаутаса — Кристийонас в Гродно, а Мартинас выметает крестоносцев из Жемайтии.

— О добрый боже! Праамжюс могучий! — Боярыня сложила руки и подняла глаза к потолку. — Они живы! Живы мои сыновья, живы!.. Лайма, слышишь, они живы!..

— Мамочка, не сон ли это?.. — откликнулась Маргарита и из объятий Греже бросилась в объятия матери.

Увидев такую трогательную встречу, воевода вышел было в дверь, но теперь он снова вернулся и торжественно сообщил Книстаутене и ее дочери, что они свободны, что это было недоразумение и что коляска ждет их у ворот замка.

До покоев княгини их проводил краковский воевода, вежливый Спытко из Мельштейна. Он передал благородных женщин княгине и был немедленно принят князем Витаутасом.